Кристи Агата : другие произведения.

Весь Эркюль Пуаро

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Том первый
  ЭРКЮЛЬ ПУАРО
  «Агата Кристи
  в трёх томах»
  
  
  
  youtube.com/diximir
  
  Загадочное происшествие в Стайлзе
  
  
  Глава 1
  Я отправляюсь в Стайлз
  Повышенный интерес публики к нашумевшему судебному процессу, известному в свое время как «преступление в Стайлзе», теперь несколько поубавился. Однако этот процесс приобрел широкую известность, и мой друг Пуаро, а также обитатели Стайлза попросили меня подробно изложить эту историю, надеясь таким образом заставить умолкнуть сенсационные слухи, которые все еще продолжают распространяться.
  Вначале кратко об обстоятельствах, из-за которых я оказался связанным с этим трагическим происшествием.
  В связи с ранением меня отправили с фронта в тыл, и после нескольких месяцев, проведенных в довольно унылых, мрачных госпиталях и наводящих тоску санаториях для послебольничного долечивания, я получил месячный отпуск по болезни. А поскольку у меня не было ни родных, ни близких друзей, я как раз пытался решить, что предпринять, когда случайно встретил Джона Кавендиша. Последние десять лет я встречался с ним крайне редко. Собственно говоря, я никогда особенно хорошо его не знал. Начать с того, что он старше меня лет на пятнадцать, хотя и не выглядел на свои сорок пять. В детстве я часто бывал в Стайлзе, имении в Эссексе, которое принадлежало его матери.
  Но теперь, встретившись через столько лет, мы с удовольствием предались воспоминаниям о старых временах, и в результате Джон пригласил меня провести мой отпуск в Стайлзе.
  — Mater1 будет очень рада снова вас увидеть, — добавил он.
  — Как она себя чувствует? — осведомился я. — Надеюсь, хорошо?
  — О да! Полагаю, вы знаете, что она снова вышла замуж.
  Боюсь, я слишком явно выразил удивление. Миссис Кавендиш, какой я ее помнил, вышла замуж за отца Джона — в то время вдовца с двумя сыновьями. Тогда она была красивой женщиной средних лет. Теперь ей никак не могло быть меньше семидесяти. Я запомнил ее энергичной, доминирующей личностью, несколько чрезмерно увлеченной благотворительностью и подобного рода общественной деятельностью. Миссис Кавендиш обожала открывать благотворительные базары и вообще изображать Lady Bountiful.2 Она действительно была щедрой женщиной, да и сама обладала значительным состоянием.
  Загородное имение Стайлз-Корт мистер Кавендиш приобрел в первые годы их супружества. Он полностью находился под влиянием жены и, умирая, оставил ей в пожизненное пользование не только имение, но и большую часть доходов, что было явно несправедливо по отношению к двум его сыновьям. Однако мачеха всегда была добра и щедра к ним, да и мальчики в момент женитьбы их отца были еще так малы, что считали ее своей матерью.
  Лоуренс, младший, с детства отличался болезненностью. Он получил диплом врача, но довольно быстро оставил медицину и жил дома, в Стайлзе, лелея честолюбивые литературные амбиции, хотя его стихи никогда не имели заметного успеха.
  Джон, старший из сыновей, какое-то время занимался адвокатской практикой, но в конце концов тоже обосновался в Стайлзе и стал вести более приятную для него жизнь сельского сквайра. Два года назад он женился и привез жену в Стайлз, хотя я подозреваю, что, если бы мать увеличила ему денежное содержание, он предпочел бы обзавестись собственным домом. Однако миссис Кавендиш относилась к тому типу женщин, которые любят поступать по-своему и ожидают, чтобы это всех устраивало. В данном случае она, разумеется, являлась хозяйкой положения — деньги были в ее руках.
  Джон не мог не заметить моего удивления, когда я услышал о новом замужестве его матери, и довольно мрачно ухмыльнулся.
  — К тому же он отвратительный прохвост и пройдоха! — в ярости крикнул Джон. — Должен сказать, Гастингс, что это очень осложнило нашу жизнь. А уж Эви… Вы помните Эви?
  — Нет.
  — О! Наверное, она появилась уже после вашего отъезда. Это помощница моей матери, компаньонка и вообще мастер на все руки! Эви — просто молодчина! Нельзя сказать, чтобы она была особенно молода и красива, но энергии ей не занимать!
  — Вы собирались что-то сказать…
  — О, про этого типа?… Он появился из ниоткуда, под предлогом, будто является троюродным братом Эви или что-то в этом роде, хотя сама Эви не особенно охотно признает это родство. Этот тип абсолютный чужак, что сразу видно. У него большая черная борода, и он носит лакированные туфли в любую погоду! Однако мать сразу почувствовала к нему симпатию и взяла его в качестве секретаря… Вы ведь знаете, она постоянно ведает сотнями всяких благотворительных обществ.
  Я кивнул.
  — Ну и, разумеется, за время войны сотни таких обществ превратились в тысячи! Этот тип, конечно, оказался ей очень полезен. Но вы можете себе представить, как мы были ошеломлены, когда три месяца назад она вдруг объявила, что они с Алфредом помолвлены! Он по крайней мере лет на двадцать моложе ее! Просто-напросто бесстыдная, неприкрытая погоня за наследством!.. Но что поделаешь — она сама себе хозяйка… и вышла замуж за этого типа!
  — Должно быть, для вас всех ситуация сложилась нелегкая?
  — Мало сказать — нелегкая! Ужасная!
  Вот так и получилось, что три дня спустя я сошел с поезда в Стайлз-Мэри на маленькой нелепой станции, не имевшей никакой видимой причины на существование, но все-таки примостившейся посреди зеленых полей и сельских проезжих дорог. Джон Кавендиш ждал меня на платформе и проводил к машине.
  — У меня еще осталась капля-другая бензина. Он почти весь расходуется благодаря повышенной активности матери.
  Деревня Стайлз-Сент-Мэри находилась милях в двух от станции, а Стайлз-Корт располагался приблизительно на расстоянии мили по другую сторону. Стоял теплый тихий день раннего июля. Глядя на спокойную равнину Эссекса, такую зеленую и мирную в лучах послеполуденного солнца, я не верил своим глазам, мне казалось почти невероятным, что где-то недалеко отсюда идет война. Я вдруг оказался совсем в ином мире.
  — Боюсь, Гастингс, вам покажется здесь слишком тихо, — сказал Джон, когда мы повернули к въездным воротам.
  — Как раз то, чего я хочу, дружище!
  — О, вообще-то здесь довольно приятно, если вы хотите вести бездеятельную жизнь. Два раза в неделю я провожу занятия с добровольцами и помогаю на фермах. Моя жена регулярно работает «на земле». Каждое утро она поднимается в пять часов доить коров и работает до ленча. В общем, это очень хорошая жизнь, если бы не Алфред Инглторп! — Джон вдруг резко затормозил и посмотрел на часы. — Интересно, есть ли у нас время захватить Цинтию? Пожалуй, нет! К этому времени она уже вышла из госпиталя.
  — Цинтия? Это не ваша жена?
  — Нет. Цинтия — протеже моей матери, дочь ее старой школьной соученицы, которая вышла замуж за подлого солиситора. Он оказался неудачником, женщина вскоре умерла, и девочка осталась сиротой без всяких средств. Моя мать пришла ей на помощь — Цинтия живет с нами вот уже около двух лет. Она работает в госпитале Красного Креста в Тэдминстере, в семи милях отсюда.
  Продолжая говорить, он подъехал к фасаду красивого старого дома. Леди в добротной твидовой юбке, склонившаяся над цветочной клумбой, выпрямилась при нашем появлении.
  — Привет, Эви! — крикнул Джон. — А вот и наш раненый герой! Мистер Гастингс — мисс Ховард!
  Мисс Ховард пожала мне руку сердечной, почти болезненной хваткой. Мое первое впечатление — невероятно синие глаза на загорелом лице. Это была женщина лет сорока, с приятной внешностью и глубоким, почти мужским, громким голосом. Высокая, плотного сложения, и такие же под стать фигуре крепкие ноги в добротных, толстых башмаках. Ее речь, как я вскоре убедился, напоминала телефонный стиль.
  — Сорняки лезут так быстро. Мне за ними никак не поспеть. Я и вас пристрою. Берегитесь!
  — Рад быть хоть чем-нибудь полезен! — отозвался я.
  — Не говорите так. Никогда не поверю.
  — Вы циник, Эви, — смеясь, произнес Джон. — Где у нас сегодня чай — в доме или на лужайке?
  — На лужайке. День слишком хорош, чтобы сидеть взаперти.
  — Тогда пошли. Сегодня вы уже свое отработали. Пойдемте подкрепимся чаем.
  — Ну что ж. — Мисс Ховард стянула садовые перчатки. — Пожалуй, я с вами согласна. — И она повела нас вокруг дома, к тому месту, где в тени платана был накрыт стол.
  С плетеного стула поднялась женщина и сделала несколько шагов нам навстречу.
  — Моя жена — Гастингс, — представил нас Джон.
  Никогда не забуду моего первого впечатления от встречи с Мэри Кавендиш. Ее высокая, стройная фигура четко выделялась на фоне яркого солнечного света. В чудесных желтовато-карих глазах, каких я не встречал ни у одной женщины, будто сверкали искры тлеющего огня. От нее исходила сила глубокого покоя, и в то же время в этом изящном теле чувствовался неукротимый дух. Эта картина до сих пор ярка в моей памяти.
  Мэри Кавендиш встретила меня несколькими приветливыми словами, произнесенными низким чистым голосом, и я опустился на плетеный стул, испытывая удовольствие от того, что принял приглашение Джона. Миссис Кавендиш угостила меня чаем. Несколько произнесенных ею фраз усилили мое первое впечатление от этой на редкость обворожительной женщины. Внимательный слушатель всегда стимулирует признательного рассказчика. Я стал в юмористическом тоне описывать отдельные эпизоды моего пребывания в санатории и льщу себя надеждой, что изрядно позабавил свою хозяйку. Джон хоть и славный парень, но блистательным собеседником его вряд ли назовешь.
  В этот момент из дома через открытое французское окно донесся хорошо запомнившийся мне с детства голос:
  — В таком случае, Алфред, вы напишете принцессе после чая, а леди Тэдминстер я завтра напишу сама. Или, может быть, нам стоит подождать известия от принцессы? В случае отказа леди Тэдминстер может открыть базар в первый день, а миссис Кросби — во второй. Да… потом еще герцогиня со школьным праздником.
  Послышалось неразборчивое бормотание мужчины, а затем в ответ донесся повышенный голос миссис Инглторп:
  — Да, конечно! После чая будет вполне хорошо. Вы так предусмотрительны, дорогой Алфред!
  Французское окно распахнулось немного шире, и на лужайке появилась красивая седоволосая пожилая леди с властным лицом. За ней шел мужчина, в манерах которого чувствовалась почтительность.
  Миссис Инглторп тепло меня встретила:
  — Как замечательно, мистер Гастингс, снова видеть вас через столько лет! Алфред, дорогой! Это мистер Гастингс. Мистер Гастингс, это мой муж.
  Я с нескрываемым любопытством смотрел на «дорогого Алфреда». Он, безусловно, производил впечатление чего-то инородного. Меня не удивило отношение Джона к его бороде. Это была самая длинная и самая черная борода, какую мне когда-либо доводилось видеть. Инглторп носил пенсне в золотой оправе, и у него было на редкость неподвижное лицо. Меня поразила мысль, что этот человек вполне естественно выглядел бы на сцене, но в реальной жизни он казался удивительно не на месте, звучал фальшивой нотой.
  — Очень приятно, мистер Гастингс, — проговорил он глубоким, вкрадчивым голосом и подал руку, почти ничем не отличавшуюся от деревяшки. Затем повернулся к жене: — Эмили, дорогая, мне кажется, эта подушка несколько влажновата.
  Миссис Инглторп лучезарно улыбнулась, и Алфред, демонстрируя нежную заботу, заменил подушку. Странное увлечение такой разумной во всем женщины!
  С появлением мистера Инглторпа за столом воцарилась какая-то напряженность и завуалированное чувство недоброжелательности. Только мисс Ховард не старалась скрыть своих чувств. Между тем миссис Инглторп, казалось, не замечала ничего необычного. Ее говорливость ничуть не изменилась за прошедшие годы, речь лилась непрерываемым потоком, преимущественно о предстоящем в скором времени благотворительном базаре, который она сама организовала. Иногда миссис Инглторп обращалась к мужу, уточняя даты и время. Заботливая, внимательная манера Алфреда не менялась. Я сразу почувствовал к нему сильную антипатию. Вообще, я склонен считать, что мое первое впечатление обычно правильно и довольно проницательно.
  Миссис Инглторп дала некоторые указания Эвлин Ховард. Между тем мистер Инглторп обратился ко мне своим почтительным тоном:
  — Служба в армии — ваша постоянная профессия, мистер Гастингс?
  — Нет. До войны я служил в «Ллойде».3
  — И вернетесь туда, когда все кончится?
  — Возможно. Или начну что-нибудь совершенно новое.
  Мэри Кавендиш повернулась ко мне:
  — Что бы вы в самом деле выбрали в качестве профессии, если бы это зависело только от вашего желания?
  — Ну-у! Это зависит…
  — Нет ли у вас какого-нибудь увлечения? — продолжала она. — Вас что-нибудь привлекает? Ведь хобби есть у всех… Правда, иногда довольно нелепое.
  — Вы будете надо мной смеяться.
  Она улыбнулась:
  — Возможно.
  — Видите ли, у меня всегда было тайное желание стать детективом.
  — Настоящим — из Скотленд-Ярда? Или Шерлоком Холмсом?
  — О, конечно, Шерлоком Холмсом! В самом деле меня это ужасно привлекает. Однажды в Бельгии я встретил известного детектива, и он совершенно увлек меня. Это был замечательный человек. Обычно он говорил, что хорошая работа детектива заключается всего лишь в методе. Я взял его систему за основу, хотя, разумеется, пошел несколько дальше. Он был странным человеком: небольшого роста, внешне настоящий денди и необыкновенно умен.
  — Мне самой нравятся хорошие детективные истории, — заметила мисс Ховард. — Хотя пишут много всякой чепухи. Преступник всегда обнаруживается в последней главе. Все ошеломлены! А по-моему, настоящий преступник виден сразу.
  — Есть огромное количество нераскрытых преступлений, — возразил я.
  — Я не имею в виду полицию. Я говорю о людях, которые оказались замешаны в преступлении. О семье. Их не проведешь и не одурачишь! Они-то будут знать!
  Меня позабавило такое замечание мисс Ховард.
  — Значит, вы полагаете, что если бы среди ваших друзей совершилось преступление, скажем убийство, то можно было бы тут же назвать убийцу?
  — Разумеется! Конечно, я не могла бы доказать это своре юристов, но уверена, точно знала бы, кто преступник. Я почувствовала бы его кончиками пальцев, стоило бы ему лишь ко мне приблизиться.
  — Это могла бы оказаться и «она», — заметил я.
  — Могла бы. Но убийство — это насилие. У меня оно больше ассоциируется с мужчиной.
  — Однако не в случае с отравлением. — Четкий, чистый голос миссис Кавендиш заставил меня вздрогнуть. — Только вчера доктор Бауэрштейн говорил мне, что из-за незнания представителями медицинской профессии редких ядов существует, вероятно, бессчетное количество нераскрытых преступлений.
  — Что с вами, Мэри? Какая отвратительная тема для разговора! — воскликнула миссис Инглторп. — Меня прямо дрожь пробирает.
  Молодая девушка в форме VAD4 легко пробежала через лужайку.
  — Ты что-то сегодня поздно, Цинтия! Это мистер Гастингс — мисс Мёрдок.
  Цинтия Мёрдок была юным созданием, полным жизни и энергии. Она сбросила свою маленькую форменную шапочку VAD, и меня сразу захватили красота вьющихся каштановых волос и белизна маленькой ручки, которую она протянула за чашкой чаю. С темными глазами и ресницами она была бы красавицей.
  Девушка уселась прямо на землю рядом с Джоном, и я протянул ей тарелку с сандвичами. Она улыбнулась:
  — Садитесь здесь, на траве! Это намного приятнее.
  Я послушно опустился около нее:
  — Вы работаете в Тэдминстере, не так ли?
  Цинтия кивнула:
  — Видно, за мои грехи.
  — Значит, вас там изводят? — улыбаясь, спросил я.
  — Хотела бы я посмотреть, как это у них получится! — воскликнула Цинтия с вызовом.
  — У меня есть кузина, которая работает в госпитале, — заметил я. — Она в ужасе от медсестер.
  — Меня это не удивляет. Они такие и есть, мистер Гастингс. Именно такие! Вы даже представить себе не можете. Но я — слава Небесам! — работаю в больничной аптеке.
  — Сколько же людей вы отправили на тот свет? — спросил я, улыбаясь.
  — О! Сотни! — ответила она, тоже улыбнувшись.
  — Цинтия! — громко позвала миссис Инглторп. — Как ты думаешь, ты смогла бы написать для меня несколько записок?
  — Конечно, тетя Эмили!
  Цинтия быстро встала, и что-то в ее манере напомнило мне о зависимом положении девушки — как бы ни была добра миссис Инглторп, она, видимо, никогда не дает ей забыть об этом.
  Затем миссис Инглторп обратилась ко мне:
  — Джон покажет вам вашу комнату, мистер Гастингс. Ужин в половине восьмого. Мы вот уже некоторое время как отказались от позднего обеда. Леди Тэдминстер, жена нашего члена парламента (между прочим, она была дочерью последнего лорда Эбботсбёри), сделала то же самое. Она согласна со мной, что следует подать пример экономии. У нас хозяйство военного времени. Ничто не пропадает: каждый клочок использованной бумаги укладывается в мешки и отсылается.
  Я выразил восхищение, и Джон повел меня в дом. Широкая лестница, раздваиваясь, вела в правое и левое крыло дома. Моя комната находилась в левом крыле и выходила окнами в сад.
  Джон оставил меня, и через несколько минут я увидел из окна, как он медленно шел по траве, взявшись за руки с Цинтией Мёрдок. И в тот же момент услышал, как миссис Инглторп нетерпеливо позвала: «Цинтия!» Девушка вздрогнула и побежала в дом. В это время из тени дерева вышел мужчина и медленно пошел в том же направлении. На вид ему было лет сорок. Смуглый, с чисто выбритым меланхолическим лицом. Похоже, им владели какие-то сильные эмоции. Проходя мимо дома, он глянул вверх, на мое окно, и я узнал его, хотя за пятнадцать лет он очень изменился. Это был Лоуренс, младший брат Джона Кавендиша. Меня удивило, что могло вызвать такое выражение на его лице.
  Потом я выбросил эту мысль из головы и вернулся к размышлениям о своих собственных делах.
  Вечер прошел довольно приятно, а ночью мне снилась загадочная Мэри Кавендиш.
  Следующий день выдался солнечным, ярким, и я был полон чудесных ожиданий.
  Я не видел миссис Кавендиш до ленча, во время которого она предложила мне отправиться на прогулку. Мы чудесно провели время, бродя по лесу, и вернулись в дом около пяти часов.
  Как только мы вошли в большой холл, Джон сразу потащил нас обоих в курительную комнату. По его лицу я понял, что произошло нечто неладное. Мы последовали за ним, и он закрыл за нами дверь.
  — Послушай, Мэри, — нетерпеливо произнес Джон, — произошло черт знает что!.. Эви поскандалила с Алфредом Инглторпом и теперь уходит.
  — Эви? Уходит?
  Джон мрачно кивнул:
  — Да. Видишь ли, она пошла к матери и… О-о! Вот и сама Эви.
  Вошла мисс Ховард. Губы ее были сурово сжаты; в руках она несла небольшой чемодан. Эви выглядела возбужденной, решительной и готовой защищаться.
  — Во всяком случае, я сказала все, что думала! — взорвалась она при виде нас.
  — Моя дорогая Эвлин! — воскликнула миссис Кавендиш. — Этого не может быть!
  Мисс Ховард мрачно кивнула:
  — Это правда. Боюсь, я наговорила Эмили таких вещей, что она их не забудет и скоро не простит. Неважно, если мои слова не очень глубоко запали. С нее как с гуся вода! Только я сказала ей прямо: «Вы старая женщина, Эмили, а уж недаром говорится: нет большего дурака, чем старый дурак! Ведь Алфред моложе вас на целых двадцать лет, так что не обманывайте себя, почему он на вас женился. Деньги! Так что не допускайте, чтобы у него было много денег! У фермера Рэйкса очень хорошенькая молодая жена. Вы бы спросили у вашего Алфреда, сколько времени он там проводит». Она очень рассердилась. Понятное дело! А я добавила: «Нравится вам это или нет, только я вас предупреждаю: этот тип скорее убьет вас в вашей же кровати, чем посмотрит на вас! Он мерзавец! Можете мне говорить все, что хотите, но запомните мои слова: он негодяй и мерзавец!»
  — И что она ответила?
  Мисс Ховард скорчила в высшей степени выразительную гримасу:
  — «Милый Алфред… дорогой Алфред… Злая клевета… злые женщины… которые обвиняют моего дорогого мужа…» Чем скорее я уйду из этого дома, тем лучше. Так что я ухожу!
  — Но… не сейчас…
  — Немедленно!
  Минуту мы сидели и во все глаза смотрели на нее. Джон Кавендиш, убедившись в том, что его уговоры бесполезны, отправился посмотреть расписание поездов. Его жена пошла за ним, бормоча, что надо бы уговорить миссис Инглторп изменить ее решение.
  Как только они вышли из комнаты, лицо мисс Ховард изменилось. Она нетерпеливо наклонилась ко мне:
  — Мистер Гастингс, по-моему, вы честный человек! Я могу вам довериться?
  Я несколько удивился. Мисс Ховард положила ладонь на мою руку и понизила голос почти до шепота:
  — Присматривайте за ней, Гастингс! За моей бедной Эмили. Они тут все как клубок змей! Все! О, я знаю, что говорю. Среди них нет ни одного, кто не нуждался бы в деньгах и не пытался бы вытянуть у нее побольше. Я защищала ее, как могла. А теперь, когда меня тут не будет, они все на нее накинутся.
  — Разумеется, мисс Ховард, сделаю все, что смогу, — пообещал я. — Но уверен, сейчас вы просто расстроены и возбуждены.
  Она перебила меня, медленно покачав головой:
  — Поверьте мне, молодой человек. Я дольше вашего прожила на свете. Все, что я прошу, — не спускайте с нее глаз. Вы сами увидите.
  Через открытое окно послышался шум мотора и голос Джона. Мисс Ховард поднялась и направилась к двери. Взявшись за дверную ручку, она повернулась и поманила меня пальцем:
  — Мистер Гастингс, особенно следите за этим дьяволом — ее мужем!
  Больше она ничего не успела сказать, так как ее буквально заглушил хор голосов сбежавшихся на проводы людей. Инглторпы не появились.
  Когда автомобиль уехал, миссис Кавендиш вдруг отделилась от нашей группы и пошла через проезд к лужайке навстречу высокому бородатому мужчине, который явно направлялся к дому. Она протянула ему руку, и щеки у нее порозовели.
  — Кто это? — резко спросил я, так как инстинктивно почувствовал к этому человеку неприязнь.
  — Доктор Бауэрштейн, — коротко ответил Джон.
  — А кто такой доктор Бауэрштейн?
  — Он отдыхает в деревне после тяжелого нервного расстройства. Лондонский специалист, по-моему, один из величайших экспертов по ядам, очень умный человек.
  — И большой друг Мэри, — вставила неугомонная Цинтия.
  Джон Кавендиш нахмурился и тотчас сменил тему разговора:
  — Давайте пройдемся, Гастингс! Это отвратительная история! У Эви всегда был острый язык, но во всей Англии не найти более преданного друга, чем она.
  Он направился по тропинке через посадки, и мы пошли в деревню через лес, служивший границей имения.
  Уже на обратном пути, когда мы проходили мимо одной из калиток, из нее вышла хорошенькая молодая женщина цыганского типа. Она улыбнулась нам и поклонилась.
  — Какая красивая девушка, — заметил я с удовольствием.
  Лицо Джона посуровело.
  — Это миссис Рэйкс.
  — Та самая, о которой мисс Ховард…
  — Та самая! — с излишней резкостью подтвердил он.
  Я подумал о седовласой старой леди в большом доме и об этом оживленном плутовском личике, которое только что нам улыбнулось, и вдруг ощутил холодок неясного дурного предчувствия. Но постарался не думать об этом.
  — Стайлз в самом деле замечательное старинное поместье, — произнес я.
  Джон довольно мрачно кивнул:
  — Да, это прекрасное имение когда-нибудь будет моим… Оно уже было бы моим, если бы отец сделал соответствующее завещание. И тогда я не был бы так чертовски стеснен в средствах.
  — Вы стеснены в средствах? — удивился я.
  — Дорогой Гастингс, вам я могу сказать, что мое положение буквально сводит меня с ума!
  — А ваш брат не может вам помочь?
  — Лоуренс? Он истратил все, что имел, до последнего пенса, издавая свои никчемные стихи в роскошных обложках. Нет! Все мы сидим без денег, вся наша компания. Надо сказать, наша мать всегда была очень добра к нам. Я хотел сказать — была добра до сих пор… Но после своего замужества, разумеется… — Джон нахмурился и замолчал.
  Впервые я почувствовал, что с уходом Эвлин Ховард обстановка в доме необъяснимо изменилась. Ее присутствие внушало уверенность. Теперь, когда эта уверенность исчезла, все, казалось, наполнилось подозрением. Почему-то перед моим мысленным взором возникло неприятное лицо доктора Бауэрштейна. Меня переполнили неясные подозрения. Я засомневался во всех, и на какой-то момент у меня появилось предчувствие неотвратимо надвигающегося несчастья.
  Глава 2
  16 и 17 июля
  Я прибыл в Стайлз 5 июля. А сейчас приступаю к описанию событий, произошедших 16-го и 17-го числа этого месяца. И для удобства читателя перечислю как можно подробнее события этих дней. Их последовательность была установлена на судебном процессе в результате долгого и утомительного перекрестного допроса.
  Спустя несколько дней после отъезда Эвлин Ховард я получил от нее письмо, в котором она сообщала, что работает в большом госпитале в Миддлингхэме, промышленном городе, находящемся милях в пятнадцати от нас. Эвлин просила написать ей, если миссис Инглторп проявит желание примириться.
  Единственной ложкой дегтя в бочке меда моих мирных дней в Стайлз-Корт было странное и, я бы даже сказал, необъяснимое предпочтение, которое миссис Кавендиш отдавала обществу доктора Бауэрштейна. Не могу понять, что Мэри нашла в этом человеке, но она постоянно приглашала его в дом и часто отправлялась с ним на дальние прогулки. Должен признаться, я не в состоянии был увидеть, в чем заключалась его привлекательность.
  16 июля был понедельник. День выдался суматошный. Днем в субботу прошел благотворительный базар, а вечером того же дня состоялось связанное с этим событием увеселительное мероприятие, на котором миссис Инглторп декламировала военные стихи. Все мы с утра были заняты подготовкой и украшением зала общественного здания деревни, где происходило это торжество. Ленч у нас состоялся очень поздно, потом мы немного отдохнули в саду. Я обратил внимание на то, что поведение Джона было каким-то необычным — он выглядел возбужденным и обеспокоенным.
  После чая миссис Инглторп пошла немного полежать перед своим вечерним выступлением, а я пригласил Мэри Кавендиш на партию в теннис.
  Приблизительно без четверти семь нас позвала миссис Инглторп, заявив, что ужин будет раньше обычного, иначе мы можем опоздать. Мы наспех поели, и к концу трапезы машина уже ждала нас у дверей.
  Вечер прошел с большим успехом. Декламация миссис Инглторп вызвала бурные аплодисменты. Показали также несколько живых картин, в которых принимала участие Цинтия. Она не вернулась с нами в Стайлз, потому что друзья, с которыми девушка участвовала в том представлении, пригласили ее на ужин, а потом оставили у себя ночевать.
  На следующее утро миссис Инглторп к завтраку не вышла, оставшись в постели, так как чувствовала себя несколько утомленной. Однако около половины первого она появилась — энергичная и оживленная — и утащила меня и Лоуренса с собой на званый ленч.
  — Такое очаровательное приглашение от миссис Роллстон! Она, знаете ли, сестра леди Тэдминстер. Роллстоны пришли с Вильгельмом Завоевателем.5 Это одно из наших старейших семейств!
  Мэри отказалась от приглашения под предлогом ранее назначенной встречи с доктором Бауэрштейном.
  Ленч прошел очень приятно, а когда мы возвращались назад, Лоуренс предложил проехать через Тэдминстер, что увеличило наш путь примерно на милю, и нанести визит Цинтии в ее госпитальной аптеке. Миссис Инглторп нашла идею отличной, но заходить к Цинтии вместе с нами отказалась, так как ей предстояло еще написать несколько писем. Она высадила нас у госпиталя, предложив вернуться вместе с Цинтией на рессорной двуколке.
  Привратнику госпиталя мы показались подозрительными, и он задержал нас, пока не появилась Цинтия. В длинном белом халате она выглядела очень свежо и мило. Цинтия торжественно повела нас вверх по лестнице в свое святилище и там представила подруге-фармацевту, личности, внушавшей некий благоговейный страх, которую Цинтия весело называла Нибз.6
  — Сколько склянок! — воскликнул я, оглядывая шкафы небольшой комнаты. — Вы и в самом деле знаете, что в каждой из них?
  — О-о-ох! Скажите что-нибудь пооригинальнее, — простонала Цинтия. — Каждый, кто сюда приходит, произносит именно это! Мы даже подумываем учредить награду тому, кто, войдя к нам первый раз, не произнесет таких слов! И я знаю ваш следующий вопрос: «Сколько людей вы уже успели отравить?…»
  Смеясь, я признал, что она права.
  — Если бы вы только знали, как легко по ошибке отправить кого-нибудь на тот свет, то не стали бы над этим шутить. Давайте лучше пить чай! У нас тут в шкафах есть немало тайных хранилищ. Нет-нет, Лоуренс! Этот шкаф для ядов. Откройте вон тот, большой. Теперь правильно!
  Чаепитие прошло очень весело, и потом мы помогли Цинтии вымыть чайную посуду. Мы как раз убирали последнюю чайную ложку, когда послышался стук в дверь. Лица Цинтии и Нибз моментально словно одеревенели, замерев в суровой неприступности.
  — Войдите, — произнесла Цинтия резким, профессиональным тоном.
  Появилась молоденькая, немного испуганная медсестра с бутылочкой, которую протянула Нибз, но та взмахом руки отослала ее к Цинтии, произнеся при этом довольно загадочную фразу:
  — Собственно говоря, меня сегодня здесь нет!
  Цинтия взяла бутылочку и осмотрела ее с пристрастием.
  — Это нужно было прислать еще утром, — строго сказала она.
  — Старшая медсестра очень извиняется. Она забыла.
  — Старшая сестра должна была прочитать правила на входной двери! — отчеканила Цинтия.
  По выражению лица маленькой медсестрички было ясно, что она ни за что не отважится передать эти слова своей грозной начальнице.
  — Так что теперь это невозможно сделать до завтра, — закончила Цинтия.
  — Значит, — робко спросила медсестра, — нет никакой возможности получить лекарство сегодня вечером?
  — Видите ли, — ответила Цинтия, — мы очень заняты, но, если найдем время, сделаем.
  Медсестра ушла, а Цинтия, быстро взяв с полки большую склянку, наполнила из нее бутылочку и поставила на стол за дверью.
  Я засмеялся:
  — Необходимо соблюдать дисциплину?
  — Вот именно. Давайте выйдем на наш балкончик. Отсюда можно увидеть весь госпиталь.
  Я последовал за Цинтией и ее подругой, и они показали мне разные корпуса. Лоуренс отстал от нас, но через несколько минут Цинтия позвала его присоединиться к нам. Затем она взглянула на часы:
  — Больше нечего делать, Нибз?
  — Нет.
  — Очень хорошо. Тогда мы можем все запереть и уйти.
  В тот день я увидел Лоуренса совсем в ином свете. В сравнении с Джоном узнать его было значительно труднее. Он почти во всем казался мне противоположностью своему брату, к тому же был замкнут и застенчив. Однако Лоуренс в известной мере обладал очарованием, и я подумал, что тот, кто хорошо его знал, мог бы испытывать к нему глубокие чувства. Обычно его манера обращения с Цинтией была довольно скованной, да и она со своей стороны тоже немного его стеснялась. Но в тот день они оба были веселы и болтали непринужденно, как дети.
  Когда мы ехали через деревню, я вспомнил, что хотел купить марки, и мы остановились у почты.
  Выходя оттуда, я столкнулся в дверях с невысоким человеком, который как раз хотел войти. Извиняясь, я поспешно сделал шаг в сторону, как вдруг этот человек с громкими восклицаниями обнял меня и тепло расцеловал.
  — Mon ami,7 Гастингс! — закричал он. — Это в самом деле mon ami Гастингс?!
  — Пуаро! Какая приятная встреча! — воскликнул я и обернулся к сидящим в двуколке: — Мисс Цинтия, это мой старый друг мсье Пуаро, которого я не видел уже много лет.
  — О, мы знакомы с мсье Пуаро, — весело отозвалась Цинтия, — но я не думала, что он ваш друг.
  — В самом деле, — серьезно ответил Пуаро. — Я знаю мадемуазель Цинтию. Я здесь благодаря миссис Инглторп.
  Я вопросительно взглянул на него.
  — Да, мой друг, миссис Инглторп любезно распространила свое гостеприимство на семерых моих соотечественников, которые — увы! — оказались беженцами со своей родной земли. Мы, бельгийцы, всегда будем вспоминать миссис Инглторп с благодарностью.
  Пуаро выглядел экстраординарно. Он был невысок — чуть больше пяти футов четырех дюймов, с головой, напоминающей по форме яйцо, которую всегда склонял немного набок, и носил сильно напомаженные, имеющие воинственный вид усы. Аккуратность его в одежде была поистине феноменальной. Я думаю, пылинка на рукаве причинила бы ему больше боли, чем пулевое ранение. Тем не менее этот эксцентричного вида денди небольшого роста, который, к моему огорчению, теперь сильно хромал, в свое время был одним из самых знаменитых работников бельгийской полиции. Его способности детектива были уникальными, он всегда добивался триумфа, раскрывая самые сложные и запутанные преступления.
  Пуаро показал мне маленький дом, где поселились его соотечественники, и я пообещал в ближайшее время его навестить. Затем он элегантно приподнял шляпу, прощаясь с Цинтией, и мы поехали дальше.
  — Славный человек, — заметила она. — Я не представляла себе, что вы знакомы.
  — Сами того не зная, вы общались со знаменитостью, — сообщил я. И до конца нашего пути рассказывал о различных успехах и триумфах Эркюля Пуаро.
  В Стайлз мы вернулись в очень веселом настроении. И как раз когда входили в холл, из своего будуара вышла миссис Инглторп. Она была чем-то раздражена, лицо у нее было взволнованное и разгоряченное.
  — О! Это вы… — произнесла миссис Инглторп.
  — Что-нибудь случилось, тетя Эмили? — спросила Цинтия.
  — Разумеется, нет! — резко ответила она. — Что могло случиться?
  Заметив горничную Доркас, которая шла в столовую, миссис Инглторп крикнула ей, чтобы та принесла в будуар несколько марок.
  — Да, мэм,8 — Старая служанка заколебалась, а потом неуверенно добавила: — Может, вам лучше лечь, мэм? Вы очень устало выглядите.
  — Пожалуй, вы правы, Доркас… да… хотя нет… не сейчас… Мне нужно закончить несколько писем до отправки почты. Вы зажгли камин в моей комнате, как я просила?
  — Да, мэм.
  — Тогда я лягу сразу же после ужина.
  Миссис Инглторп снова вернулась в будуар. Цинтия пристально посмотрела ей вслед.
  — Интересно, в чем дело? — обратилась она к Лоуренсу.
  Казалось, он ее не слышал, потому что, не говоря ни слова, резко повернулся и вышел из дома.
  Я предложил Цинтии поиграть перед ужином в теннис. Она согласилась, и я побежал наверх за ракеткой.
  Миссис Кавендиш в этот момент спускалась по лестнице. Может, мне показалось, но, по-моему, она тоже выглядела странной и обеспокоенной.
  — Ваша прогулка с доктором Бауэрштейном удалась? — спросил я, стараясь казаться как можно более безразличным.
  — Я никуда не ходила, — коротко ответила она. — Где миссис Инглторп?
  — У себя в будуаре.
  Мэри сжала перила лестницы, потом взяла себя в руки и, видимо решившись, быстро прошла мимо меня вниз по лестнице через холл к будуару, дверь которого закрыла за собой.
  Когда несколькими минутами позже я торопился к теннисному корту, мне пришлось пройти мимо открытого окна будуара, и я не мог не услышать обрывка разговора. Мэри Кавендиш говорила тоном женщины, которая отчаянно старается владеть собой:
  — Значит, вы мне не покажете?
  — Моя дорогая Мэри, — ответила миссис Инглторп, — это не имеет ничего общего с вами.
  — В таком случае покажите мне!
  — Я говорю вам, это совсем не то, что вы вообразили. И совершенно вас не касается.
  — Разумеется, — с горечью произнесла Мэри Кавендиш, — я должна была знать, что вы станете его защищать.
  Цинтия ждала меня и встретила с нетерпением.
  — Послушайте! — сказала она. — Это была ужасная ссора! Я все узнала от Доркас.
  — Какая ссора?
  — Между ним и тетей Эмили. Надеюсь, она наконец узнала о нем всю правду!
  — Значит, там была Доркас?
  — Конечно, нет! Просто так случилось, что она оказалась около двери. Это был настоящий скандал! Хотела бы я знать, в чем там дело?
  Я вспомнил цыганское личико миссис Рэйкс и предупреждения Эвлин Ховард, но мудро решил промолчать. Тем временем Цинтия израсходовала все гипотезы и весело пришла к заключению, что теперь «тетя Эмили его прогонит и больше никогда не захочет с ним разговаривать».
  Мне очень хотелось повидать Джона, но его нигде не было видно. Явно произошло нечто важное. Я старался забыть те несколько фраз, которые мне случайно довелось услышать, но никак не мог выбросить их из головы. Каким образом, однако, все это касалось Мэри Кавендиш?
  Когда я спустился к ужину, мистер Инглторп был в малой гостиной. Лицо его, как всегда, было бесстрастным и невозмутимым. Меня снова поразила странная нереальность этого человека.
  Миссис Инглторп спустилась к ужину последней. Она все еще выглядела возбужденной, и во время ужина за столом стояла какая-то довольно неприятная, напряженная тишина. Инглторп был необычно тих, хотя, как обычно, он постоянно окружал жену небольшими знаками внимания, укладывая ей за спину подушку и вообще играя роль преданного супруга. Сразу же после ужина миссис Инглторп ушла в свой будуар.
  — Мэри, — попросила она, — пришлите мне, пожалуйста, кофе. У меня всего пять минут, чтобы застать отправку почты.
  Мы с Цинтией уселись у открытого окна в малой гостиной. Кофе нам принесла Мэри Кавендиш. Она выглядела возбужденной.
  — Ну как, молодежь, вы хотите зажечь свет или вам хочется посумерничать? — поинтересовалась она. — Цинтия, вы отнесете миссис Инглторп ее кофе? Я сейчас налью.
  — Не беспокойтесь, Мэри, — вмешался Инглторп. — Я сам отнесу его Эмили.
  Он налил кофе и вышел из комнаты, осторожно неся чашку.
  Лоуренс последовал за ним, а миссис Кавендиш села с нами.
  Какое-то время мы все трое молчали. Была чудесная ночь, теплая и тихая. Миссис Кавендиш обмахивалась пальмовым листом.
  — Слишком душно, — проговорила она. — Будет гроза.
  Увы! Подобные гармоничные моменты всегда непродолжительны. Мой рай был грубо нарушен звуком хорошо знакомого и очень неприятного мне голоса, который донесся из холла.
  — Доктор Бауэрштейн! — воскликнула Цинтия. — Какое странное время для визита!
  Я ревниво глянул на Мэри Кавендиш, но она, похоже, совершенно не была взволнована, деликатная бледность ее щек ничуть не нарушилась.
  Через несколько минут Алфред Инглторп ввел доктора, который, смеясь, протестовал, что в таком виде не может появиться в гостиной. Зрелище и впрямь оказалось жалкое: он буквально весь был заляпан грязью.
  — Что с вами, доктор? Что вы делали? — воскликнула миссис Кавендиш.
  — Я должен извиниться, — ответил Бауэрштейн. — На самом деле я не собирался заходить в дом, но мистер Инглторп настоял.
  — Ну, похоже, вы и правда попали в затруднительное положение! — воскликнул Джон. — Выпейте кофе и расскажите нам, что с вами произошло.
  — Благодарю. С удовольствием.
  Доктор довольно уныло засмеялся и стал описывать, как, обнаружив очень редкий экземпляр папоротника в труднодоступном месте и стараясь достать его, он поскользнулся, потерял равновесие и постыднейшим образом упал в пруд.
  — Солнце скоро высушило мою одежду, — добавил он, — однако, боюсь, вид у меня не очень респектабельный.
  В этот момент миссис Инглторп позвала из холла Цинтию.
  — Отнеси, пожалуйста, мой портфель, дорогая! Хорошо? Я ложусь спать.
  Дверь в холл была открыта. Я встал, когда поднялась Цинтия. Джон стоял рядом со мной. Таким образом, было три свидетеля, которые могли бы поклясться, что миссис Инглторп несла в руке чашку кофе, еще не отпив его.
  Мой вечер окончательно и бесповоротно был испорчен присутствием доктора Бауэрштейна. Мне казалось, что он никогда не уйдет… Наконец он все-таки поднялся, и я с облегчением вздохнул.
  — Пройдусь с вами до деревни, — сказал ему мистер Инглторп. — Мне нужно повидать нашего финансового агента в связи с расходами по имению. — Он повернулся к Джону: — Ждать меня никому не надо. Я возьму ключ.
  Глава 3
  Трагическая ночь
  Чтобы сделать эту часть моей истории более понятной, я прилагаю план второго этажа Стайлза.
  
  
  В комнаты прислуги ведет отдельная дверь. Эти комнаты не соединены с правым крылом постройки, где расположены комнаты Инглторпов.
  Кажется, была полночь, когда меня разбудил Лоуренс Кавендиш. В руках он держал свечу, и по его возбужденному виду я понял, что произошло нечто серьезное.
  — Что случилось? — спросил я, садясь на кровати и пытаясь собраться с мыслями.
  — Нам кажется, что мать серьезно больна. Похоже, у нее что-то вроде припадка. К несчастью, она заперла дверь изнутри.
  — Иду немедленно! — Спрыгнув с кровати и натянув халат, я поспешил за Лоуренсом по проходу и галерее к правому крылу дома.
  К нам присоединился Джон Кавендиш. Несколько слуг стояли в испуганном и возбужденном ожидании.
  — Как по-твоему, что нам лучше сделать? — обратился Лоуренс к брату.
  Я подумал, что никогда еще нерешительность его характера не проявлялась так явно.
  Джон сильно подергал ручку двери комнаты миссис Инглторп, но безрезультатно. К этому времени проснулись уже все домочадцы. Изнутри комнаты доносились тревожные, пугающие звуки. Нужно было что-то немедленно предпринять.
  — Сэр, попытайтесь пройти через комнату мистера Инглторпа! — крикнула Доркас. — Ох! Бедная хозяйка!
  Вдруг я сообразил, что Алфреда Инглторпа с нами нет. Его вообще нигде не было видно. Джон открыл дверь в комнату Алфреда. Там было совершенно темно, но Лоуренс шел сзади со свечой, и в ее слабом свете было видно, что постель нетронута и не заметно никаких следов пребывания кого-либо.
  Мы подошли к смежной двери. Она тоже оказалась заперта со стороны комнаты миссис Инглторп. Что было делать?
  — О, дорогой сэр! — снова закричала Доркас, заламывая руки. — Как же нам быть?
  — Я думаю, мы должны попытаться взломать дверь. Хотя это будет трудно. Пусть одна из горничных пойдет разбудит Бэйли и скажет, чтобы он немедленно отправился за доктором Уилкинсом. Давайте попробуем взломать дверь. Хотя подождите минутку! Кажется, есть еще дверь из комнаты Цинтии?
  — Да, сэр. Но она всегда заперта. Ее никогда не открывают.
  — Ну что же, все равно надо посмотреть.
  Джон быстро побежал по коридору к комнате Цинтии. Мэри Кавендиш уже была там и трясла девушку за плечо, стараясь ее разбудить. Должно быть, Цинтия спала удивительно крепко.
  Через минуту-другую Джон вернулся:
  — Бесполезно. Там тоже заперто. Придется ломать. Мне кажется, эта дверь не такая крепкая, как та, в коридоре.
  Мы все разом налегли на дверь. Рама была добротная и упорно сопротивлялась нашим совместным усилиям, но наконец мы почувствовали, что дверь подалась под нашей тяжестью и с оглушительным треском распахнулась.
  Всей гурьбой мы оказались в комнате. Лоуренс продолжал держать свечу. Миссис Инглторп лежала на кровати; все ее тело сотрясали ужасные конвульсии. Должно быть, во время одной из них она опрокинула стоявший рядом столик. Однако, когда мы вошли, судороги, сводившие ее конечности, уменьшились, и она откинулась назад, на подушки.
  Джон прошел через комнату и зажег свет. Затем послал Анни, одну из горничных, вниз, в столовую, за бренди, а сам подошел к матери. Тем временем я отпер дверь в коридор.
  Я повернулся к Лоуренсу, чтобы спросить, можно ли их оставить, так как в моей помощи они больше не нуждались, но слова буквально замерли у меня на губах. Мне никогда не приходилось видеть такого странного выражения на человеческом лице. Оно было белое как мел. Свеча, которую Лоуренс продолжал держать в дрожащей руке, шипела и капала на ковер, а его глаза, пораженные ужасом или чем-то подобным, неотрывно смотрели через мою голову в какую-то точку на дальней стене. Будто он увидел что-то, вынудившее его окаменеть. Я инстинктивно проследил за его взглядом, но не увидел ничего необычного. В камине еще продолжали слабо мерцать огоньки в пепле, на каминной доске чопорно, в ряд стояли безделушки. Все имело явно безобидный вид.
  Неистовые по силе приступы у миссис Инглторп, казалось, прошли. Она была даже в состоянии заговорить — задыхаясь, короткими фразами:
  — Сейчас лучше… очень внезапно… Глупо с моей стороны запереть все двери изнутри.
  На кровать упала тень, и, подняв глаза, я увидел Мэри Кавендиш, которая стояла около двери, обняв одной рукой Цинтию. Она придерживала девушку, выглядевшую совершенно ошеломленной и непохожей на себя. Лицо Цинтии было очень красное, и она все время зевала.
  — Бедняжка Цинтия очень перепугалась, — проговорила миссис Кавендиш низким четким голосом. Сама она была одета в рабочую одежду. Значит, было намного позднее, чем я думал: слабая полоска дневного света пробивалась сквозь оконные занавески, и часы на камине показывали около пяти утра.
  Ужасный крик задыхающейся миссис Инглторп, донесшийся с кровати, заставил меня вздрогнуть. Новый приступ боли овладел несчастной старой леди. Ее конвульсии стали такими неистовыми, что было страшно смотреть. Возле больной царило замешательство. Мы все стояли рядом, но были совершенно бессильны помочь или облегчить боль. Следующая конвульсия подняла миссис Инглторп с кровати так, что она опиралась на запрокинутую голову и на пятки, в то время как все тело невероятно изогнулось. Напрасно Мэри и Джон пытались дать ей еще бренди. Минуты шли… Миссис Инглторп снова страшно изогнулась.
  В этот момент, авторитетно растолкав всех, в комнату вошел доктор Бауэрштейн. На мгновение он замер, глядя на несчастную, и в этот момент миссис Инглторп, увидев доктора, задыхаясь, крикнула:
  — Алфред!.. Алфред!.. — и неподвижно упала на подушки.
  В следующую секунду доктор оказался уже у постели и, схватив ее руки, стал энергично работать, применяя, как я понял, искусственное дыхание. Он отдал несколько коротких, резких приказов слугам. Завороженные, мы следили за ним, хотя, по-моему, все в глубине души понимали, что уже слишком поздно — ничего нельзя сделать. По выражению лица доктора я понял, что у него самого очень мало надежды.
  Наконец, мрачно покачав головой, он прекратил свои попытки. В этот момент мы услышали снаружи шаги, и сквозь толпу домочадцев пробился доктор Уилкинс — небольшого роста, полный, суетливый человек.
  В нескольких словах доктор Бауэрштейн объяснил, что он как раз проходил мимо ворот, когда выехала машина, посланная за доктором Уилкинсом, и тогда он изо всех сил побежал к дому. Слабым жестом руки доктор Бауэрштейн указал на неподвижную фигуру на кровати.
  — Оч-чень печально… Оч-чень печально, — пробормотал доктор Уилкинс. — Бедная славная леди! Она всегда была слишком деятельна… слишком деятельна… несмотря на мои советы. Я ее предупреждал. У нее было далеко не крепкое сердце. «Спокойнее! — говорил я ей. — Спокойнее!» Но напрасно! Ее усердие и стремление к добрым делам были слишком велики. Природа взбунтовалась. Да-да! При-ро-да взбун-то-ва-лась!
  Я обратил внимание на то, что доктор Бауэрштейн пристально следил за доктором Уилкинсом, когда тот говорил.
  — Конвульсии были необычайно сильными, — доложил он, не отрывая от него взгляда. — Мне жаль, доктор Уилкинс, что вас здесь не было в этот момент и вы сами не были свидетелем. Конвульсии по своему характеру были титанические.
  — О-о! — протянул доктор Уилкинс.
  — Я хотел бы поговорить с вами наедине, — сказал доктор Бауэрштейн. И повернулся к Джону: — Вы не возражаете?
  — Разумеется, нет.
  Мы вышли в коридор, оставив докторов одних, и я слышал, как за нами в замке повернулся ключ.
  Мы медленно спустились по лестнице. Я был крайне возбужден. Вообще, я обладаю определенным талантом дедукции, и манеры доктора Бауэрштейна положили начало моим самым, казалось, невероятным предположениям.
  Мэри Кавендиш коснулась моей руки:
  — В чем дело? Почему доктор Бауэрштейн ведет себя так странно?
  Я посмотрел на нее:
  — Знаете, что я думаю?
  — Что же?
  — Послушайте! — Я огляделся. Все находились довольно далеко от нас. — Я полагаю, что миссис Инглторп отравили! И уверен, доктор Бауэрштейн подозревает именно это.
  — Что? — Она съежилась и прислонилась к стене; зрачки ее глаз расширились. Затем с неожиданностью, заставившей меня вздрогнуть, закричала: — Нет-нет! Только не это… Не это!
  Резко повернувшись, Мэри убежала вверх по лестнице. Я последовал за ней, боясь, как бы она не потеряла сознание, и нашел ее стоящей, опершись на перила. Мертвенно-бледная, она нетерпеливо отмахнулась от меня:
  — Нет… Нет! Оставьте меня. Я хотела бы остаться одна. Дайте мне побыть одной минуту-другую. Идите к остальным.
  Нехотя я повиновался. Джон и Лоуренс находились в столовой. Я присоединился к ним. Все молчали. Я только высказал то, что думал каждый из нас.
  — Где мистер Инглторп? — спросил я.
  Джон покачал головой:
  — В доме его нет.
  Наши взгляды встретились. Где же Алфред Инглторп? Его отсутствие было странным и необъяснимым. Мне вспомнились слова умирающей миссис Инглторп. Что скрывалось за ними? Что еще она могла бы сказать, будь у нее время?
  Наконец мы услышали, что врачи спускаются по лестнице. Доктор Уилкинс выглядел значительным, пытаясь за внешним спокойствием скрыть возбуждение. Доктор Бауэрштейн держался в тени. Его мрачное, бородатое лицо не изменилось. Доктор Уилкинс заговорил от имени обоих.
  — Мистер Кавендиш, — обратился он к Джону, — я хотел бы получить ваше согласие на вскрытие.
  — Это необходимо? — мрачно спросил Джон. Спазм боли изменил его лицо.
  — Безусловно, — подтвердил Бауэрштейн.
  — Вы хотите сказать…
  — Что ни доктор Уилкинс, ни я не могли бы в подобных обстоятельствах выдать свидетельство о смерти.
  Джон склонил голову:
  — В таком случае у меня нет альтернативы. Я должен согласиться.
  — Благодарю вас, — кротко отозвался доктор Уилкинс. — Мы предполагаем, что это произойдет завтра вечером… или, вернее, уже сегодня. — Он глянул на льющийся из окна дневной свет. — В подобных обстоятельствах, боюсь, следствия не избежать… Эти формальности необходимы, но я прошу вас, особенно не расстраивайтесь.
  Последовала пауза. Затем доктор Бауэрштейн вынул из своего кармана два ключа и отдал их Джону.
  — Это ключи от дверей двух смежных комнат. Я их запер, и, по-моему, лучше, если они пока будут оставаться закрытыми.
  Врачи ушли.
  У меня в голове все время вертелась одна мысль, и я чувствовал, что пора ее высказать. Но это было несколько неосторожно. Я знал, что Джон испытывал ужас перед оглаской и вообще был добродушным и беспечным оптимистом, который предпочитал никогда не идти навстречу опасности. Возможно, будет трудно убедить его в разумности моего плана. Лоуренс, с другой стороны, обладал большим воображением, меньше придерживался общепринятого, и я чувствовал, что могу положиться на него как на своего союзника. Сомнений не было — для меня настал момент взять инициативу на себя.
  — Джон, — произнес я, — мне хотелось вас о чем-то спросить.
  — Да?
  — Вы помните, я говорил вам о моем друге Пуаро? Бельгийце, который сейчас находится здесь. Он один из самых знаменитых детективов.
  — Да, помню.
  — Я хочу, чтобы вы разрешили мне пригласить его расследовать это дело.
  — Что? Прямо теперь? Еще до вскрытия?
  — Да. Время очень дорого. Особенно если… если был какой-то подлый обман.
  — Ерунда! — сердито воскликнул Лоуренс. — По-моему, все это выдумка Бауэрштейна. У доктора Уилкинса и мысли такой не было, пока Бауэрштейн не вложил ее ему в голову. Он на этом просто помешан. Яды — его хобби, вот они ему везде и мерещатся!
  Признаться, меня немало удивило отношение Лоуренса. Он так редко проявлял сильные эмоции.
  Джон колебался.
  — Я не могу чувствовать как ты, Лоуренс, — сказал он наконец. — Я склоняюсь к тому, чтобы предоставить Гастингсу свободу действий. Хотя предпочел бы немного подождать. Не хотелось бы ненужного скандала.
  — Нет-нет! — энергично возразил я. — Вы не должны этого бояться. Пуаро — сама осторожность!
  — Очень хорошо. Тогда действуйте, как считаете нужным. Я вам доверяю. Хотя если все так, как мы подозреваем, то дело, кажется, совершенно ясно. Прости меня господи, если я несправедлив к этому человеку и виню его в случившемся.
  Я посмотрел на часы. Было шесть часов. Я решил не терять времени.
  Правда, я разрешил себе пять минут задержки. Я потерял это время, роясь в библиотеке в поисках медицинской книги с описанием отравления стрихнином.
  Глава 4
  Пуаро расследует
  Дом в деревне, который занимали бельгийцы, находился довольно близко от парковой калитки. Можно было сэкономить время, отправившись туда по узкой тропинке, проложенной среди высокой травы. Это значительно сокращало путь. Я, конечно, пошел по этой тропинке и был уже почти у дома, когда мое внимание привлек бегущий мне навстречу человек. Это был мистер Инглторп. Где же он был все это время? И как собирался объяснить свое отсутствие?
  — О господи! Это ужасно! — нетерпеливо бросился он ко мне. — Моя бедная жена! Я только сейчас узнал.
  — Где вы были? — спросил я.
  — Меня задержал Дэнди. Был уже час ночи, когда мы кончили работу. И тут я обнаружил, что забыл ключ. Мне не хотелось будить всех в доме, и Дэнди уложил меня у себя.
  — Как вы узнали?
  — Уилкинс постучал и сообщил Дэнди. Бедная моя Эмили! Такое самопожертвование! Такой благородный характер! Она постоянно себя перегружала, не щадила своих сил…
  Меня охватило отвращение. Каким же омерзительным лицемером был этот человек!
  — Мне надо спешить! — заторопился я, довольный тем, что он не спросил, куда я иду.
  Через несколько минут я уже стучал в дверь «Листуэй коттедж». Не получив ответа, постучал снова. Окно над моей головой осторожно открылось, и выглянул сам Пуаро.
  Увидев меня, он воскликнул от удивления. В нескольких словах я сообщил о случившемся и сказал, что хочу просить его помощи.
  — Подождите, друг мой, сейчас я впущу вас в дом, и, пока буду одеваться, вы мне все расскажете.
  Через несколько минут он открыл дверь, и я прошел за ним в комнату. Тут Пуаро усадил меня в кресло, и я поведал ему всю историю, ничего не утаивая и не опуская никаких обстоятельств, какими бы незначительными они ни казались. Он тем временем тщательно одевался.
  Я рассказал о том, как проснулся; о последних словах миссис Инглторп; об отсутствии ее мужа; о ссоре, которая произошла за день до этого; о случайно услышанном мною обрывке разговора Мэри и ее свекрови; о недавней ссоре между миссис Инглторп и Эвлин Ховард и о намеках последней…
  Вряд ли я говорил так четко и понятно, как мне того хотелось. Я часто повторялся, возвращался назад из-за какой-нибудь забытой детали. Пуаро по-доброму улыбнулся:
  — Ваш разум в смятении? Не так ли? Не торопитесь, mon ami! Вы взволнованы, возбуждены. Это вполне естественно. Как только вы успокоитесь, мы с вами упорядочим все факты: каждый аккуратно поставим на свое место. Проверим и кое-что отбросим. Важные факты отложим в одну сторону; неважные… пуф-ф… — он надул щеки и довольно комично выдохнул, — отбросим прочь!
  — Все это хорошо, — возразил я, — но как вы решите, что важно, а что нет? По-моему, это очень трудно.
  Пуаро энергично затряс головой. Сейчас он тщательно приводил в порядок свои усы.
  — Не так уж и трудно. Voyons!9Один факт ведет к другому. Продолжим! Как выглядит следующий факт? Подходит? Á merveille!10 Хорошо! Пойдем дальше! Следующий маленький факт… Подходит? Нет! Ах как странно! Чего-то не хватает… какого-то звена в цепи… Проверим. Поищем. И этот странный маленький факт, эта ничтожная маленькая деталь, которая раньше не подходила… Мы находим ей место! — Пуаро сделал экстравагантный жест. — Оказывается, он очень важен. Просто потрясающе!
  — Да-а…
  — Ах! — Пуаро так сурово погрозил мне пальцем, что я даже вздрогнул. — Берегитесь! Беда детективу, который скажет: «Это мелочь… Не имеет значения! Не подходит — значит, забудем об этом!» На таком пути детектива ожидает путаница и неразбериха. Все имеет значение!
  — Я знаю. Вы всегда мне это говорили. Поэтому в моем рассказе я вдавался во все детали, независимо от того, казались они мне уместными или нет.
  — И я вами доволен, друг мой! У вас хорошая память, и все факты вы сообщили мне подробно. Правда, я ничего не говорю о том порядке, в каком вы их излагали. Он был поистине плачевен. Но я принимаю во внимание ваше состояние — вы расстроены. К этому же отношу и то обстоятельство, что вы упустили один факт первостепенной важности.
  — Какой же? — удивился я.
  — Вы не сказали, хорошо ли вчера вечером миссис Инглторп поужинала.
  Ничего не понимая, я уставился на него. Не иначе как война повлияла на мозги моего друга! Между тем он был занят чисткой своего пальто, прежде чем надеть его, и, казалось, полностью поглощен этим занятием.
  — Не помню, — ответил я. — Но все равно, не вижу…
  — Не видите? Но ведь это имеет первостепенное значение!
  — Не понимаю почему! — заявил я, несколько уязвленный. — Насколько могу припомнить, миссис Инглторп ела вчера вечером немного. Она была явно расстроена, и это лишило ее аппетита, что естественно.
  — Да, — задумчиво протянул Пуаро. — Вполне естественно. — Он открыл ящик, вынул небольшой чемоданчик, затем повернулся ко мне: — Теперь я готов. Отправляемся в Стайлз и изучим все на месте. Извините, mon ami, вы одевались в спешке, у вас галстук немного сдвинут. Разрешите! — Ловким движением он поправил мой галстук. — Вот так! Теперь пошли!
  Мы поспешили через деревню и повернули у входных ворот. Пуаро остановился на минуту и печально посмотрел на прекрасный обширный парк, все еще блестевший в утренней росе.
  — Такая красота… Между тем бедная семья погружена в печаль, убита горем.
  Говоря это, он проницательно смотрел на меня, и я почувствовал, что краснею под его настойчивым взглядом.
  Действительно ли семья убита горем? Велика ли печаль, вызванная смертью миссис Инглторп? И тут я понял, что в Стайлзе отсутствует эмоциональная атмосфера горя. Умершая женщина не обладала даром пробуждать любовь. Ее смерть явилась шоком, несчастьем, но не вызвала большого сожаления.
  Пуаро, казалось, читал мои мысли. Он мрачно кивнул.
  — Вы правы, — сказал он. — Не похоже, чтобы эту семью связывали крепкие кровные узы. Миссис Инглторп была добра и щедра к этим Кавендишам, но она не являлась их родной матерью. Голос крови… Всегда помните это — голос крови!
  — Пуаро, — попросил я, — мне очень интересно, скажите, почему вы хотели знать, хорошо ли поужинала вчера миссис Инглторп? Я все время верчу эту фразу в голове, но не вижу никакой связи.
  Минуту-другую мы шли молча.
  — Я могу вам это сказать, — наконец ответил Пуаро, — хотя, как вы знаете, не в моих привычках объяснять что-либо, пока дело не закончено. Видите ли, нынешнее заключение состоит в том, что миссис Инглторп умерла от отравления стрихнином, предположительно оказавшимся в ее кофе.
  — Да!
  — Ну так вот. В котором часу был подан кофе?
  — Около восьми часов.
  — Значит, она выпила его между восемью и восемью тридцатью. Конечно, ненамного позже. Между тем стрихнин — яд быстродействующий. Его действие сказалось бы очень скоро. Возможно, через час. Но в случае с миссис Инглторп симптомы не проявлялись до пяти часов утра, то есть девять часов! Однако плотный ужин, принятый приблизительно одновременно с ядом, мог задержать его действие, хотя и не настолько. И все-таки подобную возможность нужно иметь в виду. Но, судя по вашим словам, миссис Инглторп за ужином ела очень мало, а симптомы тем не менее не проявлялись до раннего утра. Странное обстоятельство, друг мой. Может быть, его объяснит вскрытие. А пока это следует запомнить.
  Когда мы приблизились к дому, нас вышел встретить Джон. Лицо у него было осунувшимся и усталым.
  — Это ужасное происшествие, мсье Пуаро, — сказал он. — Гастингс объяснил вам, что мы заинтересованы в том, чтобы не было никакой огласки?
  — Я прекрасно понимаю.
  — Видите ли, пока это всего лишь подозрение. Ничего определенного.
  — Совершенно верно. Обычная мера предосторожности.
  Джон повернулся ко мне и, вынув портсигар, зажег сигарету.
  — Вы знаете, что этот тип Инглторп вернулся?
  — Да. Я его встретил.
  Джон бросил спичку в соседнюю куртину цветов. Это было слишком для чувств Пуаро! Он достал злосчастную спичку и аккуратно до конца ее сжег.
  — Чертовски трудно решить, как к нему относиться, — продолжил Джон.
  — Эта трудность просуществует недолго, — спокойно заявил Пуаро.
  Джон выглядел озадаченным, хотя вполне понял значение такого загадочного замечания. Он подал мне два ключа, которые ему передал доктор Бауэрштейн.
  — Покажите мсье Пуаро все, что он захочет увидеть.
  — Комнаты заперты? — спросил Пуаро.
  — Доктор Бауэрштейн счел это желательным.
  Пуаро задумчиво кивнул:
  — В таком случае он вполне уверен в своем предположении. Ну что ж, это облегчает нашу работу.
  Вместе мы отправились в комнату, где произошла трагедия. Для удобства я прилагаю план комнаты миссис Инглторп и расположение в ней основной мебели.
  
  
  Пуаро запер дверь изнутри и приступил к детальному осмотру. Он переходил от одного предмета к другому с проворством кузнечика. Я остался стоять у двери, боясь уничтожить какую-нибудь важную улику. Пуаро, однако, не оценил моего терпения.
  — В чем дело, друг мой? — воскликнул он. — Почему вы там стоите… как это у вас говорится? Ах да! Почему застряли в двери?
  Я объяснил, что опасаюсь уничтожить какие-либо важные следы.
  — Следы? О чем вы говорите? В комнате побывала чуть ли не целая армия! Какие теперь можно найти следы? Нет-нет! Идите сюда и помогите мне в поисках. Я поставлю сюда мой чемоданчик; пока он мне не понадобится.
  Пуаро поставил свой маленький чемоданчик на круглый столик у окна. Крайне опрометчиво! Незакрепленная крышка стола накренилась, и чемоданчик сполз на пол.
  — Ну и стол! — воскликнул Пуаро. — Ах, друг мой, можно жить в большом доме и не иметь комфорта!
  Высказавшись таким образом, он продолжил поиски. На некоторое время его внимание привлек небольшой фиолетового цвета портфель с ключом в замке, стоявший на письменном столе. Он вынул ключик из замка и передал его мне. Я, однако, не увидел в нем ничего особенного. Это был обычный ключ с самодельным проволочным кольцом.
  Затем Пуаро обследовал раму двери, которую мы ломали, и убедился в том, что она действительно была закрыта на засов изнутри. Оттуда он перешел к противоположной двери, ведущей в комнату Цинтии. Эта дверь, как я уже говорил, тоже была на задвижке. Пуаро открыл и закрыл ее несколько раз, проделав это с величайшей осторожностью. Задвижка работала бесшумно. Вдруг что-то в ней привлекло его внимание. Приглядевшись, он быстро вынул из своего чемоданчика пинцет и ловко вытащил из задвижки кусочек ткани, который тут же заклеил в маленький конверт.
  На комоде стоял поднос со спиртовкой и маленькой кастрюлькой, в которой оставалось немного темной жидкости, а рядом с ней чашка с блюдцем. Содержимое чашки было выпито.
  Удивительно, как я мог быть настолько невнимательным, что всего этого не заметил? А ведь это, несомненно, была важная улика! Пуаро осторожно опустил палец в кастрюльку, попробовал темную жидкость и скривился.
  — Какао… кажется, с ромом. — Затем он перешел к нагромождению вещей на полу, где опрокинулся столик и валялись разбитая лампа для чтения, несколько книг, спички, связка ключей и разбросанные вокруг осколки кофейной чашки. — О, это любопытно! — произнес Пуаро.
  — Должен признаться, не вижу ничего особенно интересного.
  — Не видите? Обратите внимание на лампу. Ламповое стекло разбито на два куска, и они лежат там, где упали, а кофейная чашка разбита вдребезги и раздавлена почти в порошок.
  — Ну, — отозвался я устало, — наверное, кто-то наступил на нее.
  — Совершенно верно, — подтвердил странным тоном Пуаро. — Кто-то наступил на нее.
  Он поднялся с колен и медленно прошел к камину, где некоторое время стоял с отсутствующим взглядом, прикасаясь пальцами к безделушкам и автоматически поправляя их. Привычка, свойственная Пуаро, когда он бывал возбужден.
  — Mon ami, — наконец обратился Пуаро ко мне, — кто-то наступил на эту чашку и раздавил ее. И причина, почему он так поступил, заключается либо в том, что в ней был стрихнин, либо (что более серьезно) потому, что там стрихнина не было!
  Я ничего не ответил. Я был просто ошеломлен, но знал, что просить его объяснить — бесполезно.
  Через минуту-другую Пуаро очнулся от своих размышлений и продолжил обследование. Он поднял с пола связку ключей, перебирая их, выбрал наконец один блестящий ключик и попробовал его в замке фиолетового портфельчика. Ключ подошел. Пуаро открыл замок, но, секунду поколебавшись, снова запер. Связку ключей, а также ключ, бывший в замке, он спрятал в свой карман.
  — У меня нет полномочий просматривать находящиеся тут бумаги. Но это должно быть сделано. И немедленно!
  Потом он очень внимательно проверил ящички умывальника. Когда Пуаро пересекал комнату в сторону левого окна, его особенно заинтересовало круглое пятно, еле заметное на темно-коричневом ковре. Он опустился на колени, внимательно разглядывая его, даже понюхал.
  Наконец налил несколько капель какао в пробирку, которую достал из своего чемоданчика, тщательно закупорил ее и спрятал. Затем вынул маленькую записную книжку.
  — В этой комнате мы сделали шесть интересных находок, — сообщил Пуаро, быстро что-то записывая. — Перечислить их или вы сделаете это сами?
  — О-о! Пожалуйста, перечислите! — поспешно попросил я.
  — Ну что же, очень хорошо! Во-первых, растоптанная кофейная чашка; во-вторых, портфель с ключом в замке; в-третьих, пятно на полу.
  — Оно могло быть там давно, — перебил я.
  — Нет. Пятно все еще влажное и пахнет кофе. В-четвертых, найден фрагмент какой-то темно-зеленой ткани. Всего две-три нитки, но вполне узнаваемые.
  — А-а! Так вот что вы заклеили в конверт! — воскликнул я.
  — Да, может быть, это кусочек платья миссис Инглторп и не имеет никакого значения. Посмотрим! В-пятых, вот это! — Драматическим жестом он показал на большое пятно свечного стеарина на полу около письменного стола. — Должно быть, оно сделано вчера, в противном случае хорошая горничная сразу же убрала бы его с помощью горячего утюга и промокательной бумаги. Как-то раз одна из моих лучших шляп… Однако это не имеет значения.
  — Скорее всего, это случилось прошлой ночью. Мы все были очень взволнованы. Или, может быть, миссис Инглторп сама уронила свечу.
  — Вы принесли в комнату только одну свечу?
  — Да. Ее нес Лоуренс Кавендиш. Но он был очень расстроен. И похоже, что-то увидел… Вон там! — Я показал на камин. — Что-то там буквально парализовало его!
  — Интересно, — быстро откликнулся Пуаро. — Да, это наводит на размышления. — Он окинул взглядом всю стену. — Но это большое стеариновое пятно не от его свечи: здесь белый стеарин, тогда как свеча мсье Лоуренса, которая все еще стоит на туалетном столике, розового цвета. И вообще, в комнате миссис Инглторп нет свечей, только настольная лампа.
  — В таком случае к какому выводу вы пришли? — полюбопытствовал я.
  На это мой друг ответил лишь раздраженным замечанием, предлагая мне подумать самому.
  — А шестая находка? — напомнил я. — Наверное, образец какао?
  — Нет, — задумчиво отозвался Пуаро. — Я мог бы включить его в шестую, но не стану. Нет, шестую находку я пока подержу при себе. — Он быстро оглядел комнату. — Думаю, здесь нам больше нечего делать, разве что… — Он задумчиво уставился на остывший пепел в камине. — Огонь горит и разрушает. Но случайно… может быть… Давайте посмотрим! — Опустившись на колени, Пуаро стал проворно разгребать пепел, с величайшей осторожностью перекладывая на каминную решетку какие-то недогоревшие кусочки, и вдруг тихо воскликнул: — Пинцет, Гастингс!
  Я быстро подал ему пинцет, и он ловко вытащил из пепла маленький клочок полуобгорелой бумаги.
  — Вот, mon ami! — закричал детектив. — Что вы об этом думаете?
  Я внимательно рассмотрел найденный фрагмент. Вот его репродукция:
  
  11
  Я был озадачен. Бумага была необычно плотная, совершенно не похожая на почтовую. Неожиданно меня осенило.
  — Пуаро! — закричал я. — Это же фрагмент завещания!
  — Совершенно верно.
  Я быстро взглянул на него:
  — Вы не удивлены?
  — Нет, — мрачно ответил он. — Даже ожидал этого.
  Я вернул ему кусочек бумаги и пронаблюдал, как Пуаро спрятал его в свой чемоданчик с той же методичной осторожностью, с какой делал все. Голова моя пошла кругом. Что за осложнение с завещанием? Кто его уничтожил? Тот, кто оставил стеариновое пятно на полу? Очевидно… Но как он сюда проник? Все двери были закрыты изнутри.
  — Теперь, друг мой, — быстро проговорил Пуаро, — пойдемте! Я хочу задать несколько вопросов горничной… Ее зовут Доркас, не так ли?
  Мы прошли через комнату Алфреда Инглторпа, и Пуаро задержался в ней достаточно долго, сделав довольно-таки исчерпывающий осмотр. Потом мы вышли, заперев за собой дверь, как и в комнате миссис Инглторп.
  Я проводил Пуаро вниз, в будуар, который он изъявил желание осмотреть, а сам отправился на поиски Доркас.
  Однако, когда я вернулся, будуар оказался пуст.
  — Пуаро! — позвал я. — Где вы?
  — Я здесь, друг мой!
  Через французское окно он вышел из комнаты и стоял, любуясь цветочными клумбами.
  — Восхитительно! — бормотал Пуаро. — Восхитительно! Какая симметрия! Обратите внимание на этот полумесяц или на те ромбы… Их аккуратность радует глаз! Подбор растений превосходный! Их посадили недавно, не так ли?
  — Да, по-моему, их сажали вчера после полудня. Да входите же! Доркас уже здесь.
  — Eh bien, eh bien!12 Не сердитесь из-за минутной радости, которую я себе позволил.
  — Да, но есть дело более важное!
  — Почему вы думаете, что эти чудесные бегонии менее важны?
  Я пожал плечами. Когда Пуаро в таком настроении, с ним просто невозможно разговаривать.
  — Вы не согласны? Однако подобные случаи бывали. Ну хорошо! Давайте войдем и поговорим с преданной Доркас.
  Доркас стояла в будуаре — руки сложены спереди, упругие аккуратные волны седых волос под белым чепцом — яркий пример образцовой прислуги прежних лет.
  Поначалу она отнеслась к Пуаро с некоторой подозрительностью, но он быстро сумел расположить ее к себе.
  — Прошу вас. — Детектив пододвинул ей стул. — Садитесь, мадемуазель!
  — Благодарю вас, сэр.
  — Вы провели с вашей хозяйкой много лет, не так ли?
  — Десять лет, сэр.
  — Это долгий срок и очень преданная служба! Вы были сильно привязаны к ней, не правда ли?
  — Она была для меня очень хорошей госпожой, сэр.
  — Тогда вы не будете возражать, если я задам вам (разумеется, с разрешения мистера Кавендиша) несколько вопросов?
  — О, конечно, сэр!
  — В таком случае я начну с расспросов о событиях, которые произошли вчера после полудня. Ваша хозяйка с кем-то ссорилась?
  — Да, сэр. Но я не знаю, должна ли я… — Доркас заколебалась.
  Пуаро пристально посмотрел на нее:
  — Любезная Доркас, необходимо, чтобы я знал как можно подробнее об этой ссоре. Не думайте, что вы таким образом выдаете секреты вашей госпожи. Она мертва, и надо, чтобы мы знали все… если собираемся за нее отомстить. Ничто не может вернуть ее к жизни, но мы надеемся, если здесь было предательство, отдать убийцу под суд.
  — Аминь! — с жаром откликнулась Доркас. — Не называя никого по имени, скажу — есть один в этом доме, кого никто из нас никогда терпеть не мог! То был черный час, когда его тень впервые упала на порог этого дома.
  Пуаро подождал, пока ее возмущение уляжется, а потом деловым тоном продолжал спрашивать:
  — Давайте вернемся к ссоре. Когда вы о ней услышали?
  — Видите ли, сэр, мне вчера случилось проходить по холлу…
  — В какое время это было?
  — Я не могу сказать точно, сэр, но еще задолго до чая. Может, в четыре часа… а может, немного позже. Так вот, сэр, иду я, значит, и вдруг слышу голоса, очень громкие и сердитые. Не то чтобы я собиралась слушать… но так уж случилось. Я остановилась. Дверь была закрыта, но госпожа говорила очень резко и громко, и мне ясно было слышно, что€ она говорит. «Вы мне лгали, вы обманули меня!» — сказала она. Я не слышала, что ответил мистер Инглторп. Он говорил гораздо тише, чем она… но миссис Инглторп ответила: «Как вы смеете? Я содержала, одевала и кормила вас! Вы обязаны мне всем! И вот как вы мне отплатили! Принеся позор нашему имени!» Я опять не услышала, что он сказал, но она продолжала: «Что бы вы ни говорили, это не имеет значения. Я отчетливо вижу свой долг. Я все решила. Не думайте, что страх перед оглаской или скандал между мужем и женой смогут удержать меня». Потом мне показалось, что они выходят, и я быстро ушла.
  — Вы уверены, что слышали голос именно мистера Инглторпа?
  — О да, сэр! Чей же еще голос это мог быть?
  — Ну а что случилось потом?
  — Позже я вернулась в холл, но все было тихо. В пять часов миссис Инглторп позвонила в колокольчик и попросила меня принести в будуар чашку чаю… Никакой еды… только чай. Выглядела она ужасно — такая бледная и расстроенная. «Доркас, — сказала она, — я пережила большой шок». — «Мне очень жаль, мэм, — ответила я. — Но вы почувствуете себя лучше, мэм, после чашки крепкого горячего чая!» Она держала что-то в руке. Я не знаю, было это письмо или просто листок бумаги, но на нем было что-то написано, и госпожа все время смотрела на этот листок, как будто не могла поверить своим глазам. «Всего несколько слов, — прошептала она, будто забыла, что я рядом, — и все изменилось!» А потом она мне вдруг и говорит: «Никогда не верьте мужчинам, Доркас! Они этого не стоят!» Я поспешила уйти и принесла ей чашку хорошего крепкого чая. Миссис Инглторп меня поблагодарила и сказала, что, наверное, почувствует себя лучше, когда его выпьет. «Я не знаю, что делать, — поделилась она. — Скандал между мужем и женой — ужасная вещь, Доркас! Если бы я могла, то лучше бы все это замяла». Тут вошла миссис Кавендиш, и госпожа больше ничего не сказала.
  — У нее в руке все еще было письмо или какая-то бумажка?
  — Да, сэр.
  — Как вы думаете, что она сделала потом с этим письмом?
  — Гм… я не знаю, сэр. Может, заперла его в свой фиолетовый портфель.
  — В нем она обычно держала важные бумаги?
  — Да, сэр. Каждое утро приносила его с собой и каждый вечер брала наверх.
  — Когда она потеряла от него ключ?
  — Вчера в полдень заметила, что ключа нет, и велела, чтобы я хорошенько его поискала. Она очень рассердилась.
  — Но у нее был дубликат?
  — О да, сэр!
  Доркас с большим удивлением смотрела на Пуаро. По правде говоря, я тоже. Как он узнал про потерянный ключ? Пуаро улыбнулся:
  — Это неважно, Доркас! Знать — моя обязанность. Вот этот ключ был потерян? — И он вынул из своего кармана ключ, который нашел наверху, в замке портфеля.
  Доркас смотрела на него так, что казалось, ее глаза вот-вот выскочат из орбит.
  — Да, сэр, это действительно он. Где вы его нашли? Я его везде искала.
  — О-о! Видите ли, вчера он был не на том месте, где оказался сегодня. А теперь давайте перейдем к другому вопросу. У вашей хозяйки было темно-зеленое платье?
  Такой неожиданный вопрос крайне озадачил Доркас.
  — Нет, сэр.
  — Вы вполне уверены?
  — О да, сэр.
  — Есть у кого-нибудь другого в доме зеленое платье?
  Доркас задумалась.
  — У мисс Цинтии есть зеленое вечернее платье.
  — Светло— или темно-зеленое?
  — Светло-зеленое, сэр. Из материи, которая называется шифон.
  — О, это не то, что мне нужно. И ни у кого другого в доме нет ничего зеленого?
  — Нет, сэр… я такого не знаю.
  По лицу Пуаро нельзя было прочитать, огорчило его это или нет. Он только заметил:
  — Хорошо, оставим наряды в покое и продолжим наш разговор. Есть ли у вас основания думать, что ваша госпожа прошлой ночью принимала снотворные порошки?
  — Прошлой ночью нет, сэр. Я знаю, что прошлой ночью не принимала.
  — Почему вы так уверены?
  — Потому что коробочка была пустая. Последний порошок она приняла два дня назад и больше не заказывала.
  — Вы в этом вполне уверены?
  — Конечно, сэр.
  — Тогда этот вопрос ясен. Между прочим, вчера ваша госпожа не просила вас подписать какую-нибудь бумагу?
  — Подписать бумагу? Нет, сэр.
  — Вчера, когда пришли мистер Гастингс и мистер Лоуренс, ваша хозяйка писала письма. Вы не могли бы сказать, кому они были адресованы?
  — Боюсь, не могла бы, сэр. Вечером меня не было. Может, вам это скажет Анни, хотя она легкомысленная и небрежная девушка. Так и не убрала вчера вечером кофейные чашки. Вот так и случается каждый раз, когда меня нет, чтобы за всем присмотреть!
  Пуаро предостерегающе поднял руку:
  — Раз чашки не были убраны, Доркас, прошу вас, пусть они еще постоят. Я хочу их посмотреть.
  — Очень хорошо, сэр.
  — В котором часу вчера вы ушли?
  — Около шести часов, сэр.
  — Благодарю вас, Доркас! Это все, о чем я хотел вас просить. — Он встал и подошел к окну. — Я восторгался этими цветами. Между прочим, сколько вы нанимаете садовников?
  — Теперь только троих, сэр. До войны их было пять. Раньше все было, как и положено в доме джентльмена. Вам бы тогда посмотреть, сэр! Все было прекрасно. А теперь только старый Мэннинг и молодой Уильям. Да еще новомодная садовница… в брюках и все такое. Ах, скверные времена, сэр!
  — Хорошие времена снова вернутся, Доркас! Во всяком случае, будем надеяться. Не пришлете ли вы ко мне Анни?
  — Да, сэр. Благодарю вас, сэр.
  — Как вы узнали, что миссис Инглторп принимала снотворные порошки? — живо полюбопытствовал я, как только Доркас вышла из комнаты. — И об утерянном ключе, и о существовании дубликата?
  — Давайте по порядку. Что касается снотворного порошка, то я узнал о нем из этого. — Он показал мне маленькую картонную коробочку, какие аптекари используют для порошков.
  — Где вы ее нашли?
  — В ящичке умывальника в спальне миссис Инглторп. Это и была шестая находка в моем списке.
  — Но так как последний порошок был использован два дня назад, то, полагаю, это не имеет большого значения?
  — Возможно. Однако вы не видите ничего странного в этой коробочке?
  Я внимательно осмотрел ее.
  — Нет. Не вижу.
  — Взгляните на наклейку.
  Я внимательно прочитал наклейку: «Один порошок перед сном по мере надобности. Миссис Инглторп».
  — Нет, и тут ничего необычного.
  — Даже в том факте, что нет фамилии аптекаря?
  — О! — воскликнул я. — Действительно странно!
  — Видели вы когда-нибудь, чтобы аптекарь прислал такую вот коробочку без своей напечатанной фамилии?
  — Нет, пожалуй, не видел.
  Я заволновался, но Пуаро остудил мой пыл, заметив:
  — Тем не менее все очень просто. Так что не стоит делать из этого загадки.
  У меня не было времени ответить на его замечание, так как послышавшийся скрип башмаков возвестил о приближении Анни.
  Это была рослая, крепкая девушка, которая явно находилась в сильном возбуждении, смешанном с определенной долей отвратительного чувства удовольствия от произошедшей в доме трагедии.
  Пуаро сразу перешел к сути дела:
  — Я послал за вами, Анни, полагая, что вы можете рассказать мне что-нибудь о письмах, которые миссис Инглторп отправила вчера вечером. Сколько их было? Не запомнили ли вы фамилии и адреса?
  Анни подумала.
  — Всего было четыре письма, сэр. Одно — мисс Ховард, другое — адвокату, мистеру Уэллсу, а кому еще два — я, кажется, не помню… О да, сэр! Третье было адресовано поставщикам Россам в Тэдминстер. Четвертого не припомню.
  — Подумайте, — настаивал Пуаро.
  Однако Анни напрасно напрягала свои мозги.
  — Извините, сэр, но я начисто забыла. Наверное, не обратила на него внимания.
  — Это не имеет значения, — заявил Пуаро, ничем не выдавая своего разочарования. — А теперь хочу спросить вас о другом. В комнате миссис Инглторп я заметил маленькую кастрюльку с остатками какао. Она пила его каждую ночь?
  — Да, сэр. Какао подавали в ее комнату каждый вечер, и миссис Инглторп сама разогревала его ночью… когда ей хотелось.
  — Что в нем было? Только какао?
  — Да, сэр, с молоком, чайной ложкой сахара и двумя чайными ложками рома.
  — Кто приносил какао в комнату миссис Инглторп?
  — Я, сэр.
  — Всегда?
  — Да, сэр.
  — В какое время?
  — Обычно когда приходила задергивать шторы, сэр.
  — Вы приносили его прямо с кухни?
  — Нет, сэр. Видите ли, на газовой плите не так много места, поэтому кухарка обычно готовила какао заранее, перед тем как поставить овощи на ужин. Я приносила какао наверх, ставила на столик возле вращающейся двери и вносила в ее комнату позже.
  — Вращающаяся дверь находится в левом крыле, не так ли?
  — Да, сэр.
  — А столик находится по эту сторону двери или на стороне прислуги?
  — По эту сторону, сэр.
  — В какое время вы принесли какао вчера?
  — По-моему, сэр, в четверть восьмого.
  — И когда внесли его в комнату миссис Инглторп?
  — Когда пошла задвигать шторы, сэр. Около восьми часов. Миссис Инглторп поднялась наверх, в спальню, прежде чем я кончила.
  — Значит, между семью пятнадцатью и восемью часами какао стояло на столике в левом крыле?
  — Да, сэр. — Анни краснела все больше и больше, и наконец у нее неожиданно вырвалось: — И если в нем оказалась соль, это не моя вина, сэр! Соли я и близко к какао не подносила!
  — Почему вы думаете, что в какао была соль? — спросил Пуаро.
  — Я увидела ее на подносе, сэр.
  — Вы видели соль на подносе?
  — Да. Похоже, это была крупная кухонная соль. Я не заметила ее, когда принесла поднос, но когда пришла, чтобы отнести его в комнату хозяйки, то сразу заметила эту соль. Наверное, нужно было отнести какао обратно и попросить кухарку приготовить свежее, но я торопилась, потому что Доркас ушла, и подумала, что, может, с какао все в порядке, а соль просто как-то попала на поднос. Так что я вытерла поднос фартуком и внесла какао в комнату.
  Я с огромным трудом сдерживал волнение. Сама того не зная, Анни сообщила нам очень важную улику. Как бы она удивилась, если бы поняла, что «крупная кухонная соль» была стрихнином, одним из страшнейших ядов, известных человечеству. Меня поразило спокойствие Пуаро. Его самоконтроль был поразительным. Я с нетерпением ждал следующего вопроса, однако он меня разочаровал.
  — Когда вы вошли в комнату миссис Инглторп, дверь, ведущая в комнату мисс Цинтии, была заперта на засов?
  — О да, сэр! Она всегда заперта. Ее никогда не открывали.
  — А дверь в комнату мистера Инглторпа? Вы не заметили, была ли она заперта на засов?
  Анни заколебалась:
  — Не могу сказать точно, сэр. Она была закрыта, но заперта ли на засов, не знаю.
  — Когда вы ушли наконец из комнаты, закрыла ли миссис Инглторп за вами дверь на засов?
  — Нет, сэр, не тогда, но думаю, сделала это позже. Она всегда запирала ее на ночь. Я хочу сказать, запирала дверь в коридор.
  — Вчера, убирая комнату, вы не заметили стеаринового пятна по полу?
  — Пятно стеарина? О нет, сэр. У миссис Инглторп не было свечи, только настольная лампа.
  — В таком случае, если бы на полу было большое стеариновое пятно от свечи, полагаю, вы его обязательно заметили бы?
  — Да, сэр, и убрала бы с помощью куска промокательной бумаги и горячего утюга.
  Затем Пуаро повторил вопрос, который уже задавал Доркас:
  — У вашей госпожи было зеленое платье?
  — Нет, сэр.
  — Ни накидки, ни пелерины, ни — как это называется — спортивного пальто?
  — Не зеленого цвета, сэр.
  — И ни у кого другого в доме?
  Анни задумалась.
  — Нет, сэр.
  — Вы в этом уверены?
  — Вполне уверена.
  — Bien!13 Это все, что я хотел знать. Большое спасибо.
  С нервным смешком, скрипя на каждом шагу башмаками, Анни вышла из комнаты. Мое с трудом сдерживаемое возбуждение вырвалось наружу.
  — Пуаро! — закричал я. — Поздравляю вас! Это великое открытие.
  — Что именно?
  — То, что не кофе, а какао было отравлено. Это все объясняет! Конечно, яд не подействовал до раннего утра, потому что какао было выпито лишь посреди ночи.
  — Значит, вы полагаете, что именно какао (хорошо запомните мои слова, Гастингс, именно какао!) содержало стрихнин?
  — Разумеется! Соль на подносе… Что это еще могло быть?
  — Это могла быть соль, — спокойно ответил Пуаро.
  Я пожал плечами. Не было никакого смысла с ним спорить, если он был склонен воспринимать это таким образом. У меня (уже не впервые) мелькнула мысль, что бедняга Пуаро постарел, и я подумал, как важно, что он общается с человеком, мышление которого более восприимчиво.
  Пуаро спокойно смотрел на меня; в глазах у него светились искорки.
  — Вы недовольны мною, mon ami?
  — Мой дорогой Пуаро, — холодно произнес я. — Мне не подобает вам диктовать. Вы имеете право на свою точку зрения, так же как и я — на мою.
  — В высшей степени справедливое замечание, — улыбнулся Пуаро, быстро поднимаясь на ноги. — Я покончил с этой комнатой. Между прочим, чей это меньший по размеру стол-бюро там, в углу?
  — Мистера Инглторпа.
  — О-о! — Пуаро попытался утопить покатую крышку и открыть бюро. — Заперто! Может быть, его откроет один из ключей миссис Инглторп?
  Он попробовал несколько ключей из связки, поворачивая и крутя их опытной рукой. И наконец радостно воскликнул:
  — Voilá!14 Ключ другой, но открыть стол им можно! — Он откатил назад крышку и быстрым взглядом окинул аккуратно сложенные бумаги. Но, к моему удивлению, не стал их просматривать. Лишь, запирая бюро, с похвалой заметил: — Этот мистер Инглторп, несомненно, любит порядок и систему.
  В устах Пуаро это была величайшая похвала, какой можно удостоить человека.
  Он продолжил что-то отрывисто и бессвязно бормотать, а я опять подумал, что мой бедный друг уже не тот, каким был прежде.
  — В его столе не было марок… но могли быть… Не так ли, mon ami? Могли быть? Да, могли. Ну что же… — Пуаро оглядел комнату еще раз. — Будуар больше ничего не может нам сказать. Он открыл нам немного. Только это.
  Пуаро вынул из кармана смятый конверт и передал его мне. Это была довольно странная находка. Обычный старый, грязный конверт, на котором было беспорядочно нацарапано несколько слов. Вот так это выглядело:
  
  15
  Глава 5
  «Ведь это не стрихнин, нет?»
  — Где вы это нашли? — с живейшим интересом спросил я.
  — В корзине для ненужных бумаг. Узнаете почерк?
  — Да, это почерк миссис Инглторп. Но что это значит?
  Пуаро пожал плечами:
  — Не могу сказать, но это наводит на размышления.
  У меня промелькнула странная мысль. Может быть, у миссис Инглторп не все в порядке с рассудком и ею овладела фантастическая идея, что она одержима дьяволом? А если так, то не могла ли она сама покончить с собой?
  Я только было собрался изложить эту догадку, как меня поразили неожиданные слова Пуаро:
  — Теперь пойдемте и осмотрим кофейные чашки.
  — Мой дорогой Пуаро! Какой в этом смысл теперь, когда мы знаем о какао?
  — О la la!16 Это злосчастное какао! — насмешливо воскликнул Пуаро и с явным удовольствием рассмеялся, воздевая руки к небесам в притворном отчаянии.
  Я не мог не счесть это самым дурным вкусом.
  — И как бы то ни было, — сказал я с усилившейся холодностью, — поскольку миссис Инглторп взяла кофе с собой наверх, я не понимаю, что вы надеетесь найти. Разве что предполагаете обнаружить на подносе рядом с кофе пакет со стрихнином!
  Пуаро сразу посерьезнел.
  — Полно, полно, друг мой. — Он взял меня под руку. — Ne vous fachez pas!17 Разрешите мне поинтересоваться кофейными чашками, и я отнесусь с уважением к вашему какао! Договорились?
  Он был так необычно комичен, что я невольно засмеялся, и мы вместе отправились в гостиную, где кофейные чашки и поднос стояли нетронутыми.
  Пуаро снова заставил меня описать события предыдущего вечера. Он слушал очень внимательно, сверяя с моим рассказом место каждой чашки.
  — Итак, миссис Кавендиш стояла около подноса и разливала кофе. Так! Потом прошла через комнату к окну, где сидели вы с мадемуазель Цинтией. Да. Вот три чашки. И на каминной доске чашка с наполовину выпитым кофе, очевидно, мистера Лоуренса. А та, что на подносе?
  — Джона Кавендиша. Я видел, как он ее туда поставил.
  — Хорошо. Одна, две, три, четыре, пять… А где в таком случае чашка мистера Инглторпа?
  — Он не пьет кофе.
  — Все объяснено. Один момент, друг мой!
  С величайшей осторожностью Пуаро взял (предварительно попробовав содержимое) по одной-две капли из каждой чашки, разлил их по разным пробиркам, закрыл и спрятал. Я с любопытством наблюдал, как менялось выражение его лица. Оно было то полуозадаченное, то полууспокоенное.
  — Bien, — сказал он наконец. — Совершенно очевидно! У меня была одна мысль… но я явно ошибался. Да, вообще ошибся. И все-таки это странно. Но неважно… — И, пожав плечами характерным для него жестом, отбросил беспокоившую его мысль.
  Я хотел сказать, что его навязчивая идея насчет кофе с самого начала обречена на провал, но придержал язык. В конце концов, хоть знаменитый сыщик и постарел, в свое время он был великим человеком.
  — Завтрак готов, — объявил Джон Кавендиш, входя из холла. — Вы позавтракаете с нами, мсье Пуаро?
  Пуаро принял приглашение. Я наблюдал за Джоном. Он уже почти вернулся к своему привычному состоянию. Шок от событий предыдущей ночи почти прошел благодаря его уравновешенному и спокойному характеру. В отличие от брата он не обладал буйным воображением, которого у Лоуренса было, пожалуй, больше чем достаточно.
  С раннего утра Джон трудился, отправлял телеграммы (одну из первых Эвлин Ховард), готовя сообщения для газет и вообще занимаясь печальными обязанностями, которые обычно связаны со смертью в семье.
  — Могу я узнать, как идут дела? — поинтересовался он. — Подтверждают ваши расследования, что моя мать умерла естественной смертью… или… или мы должны быть готовы к худшему?
  — Я полагаю, мистер Кавендиш, — мрачно отозвался Пуаро, — что лучше не успокаивать себя ложными надеждами. Вы могли бы сообщить мне точку зрения других членов семьи?
  — Мой брат Лоуренс убежден, что мы поднимаем шум из ничего. Он считает, будто все указывает на то, что это паралич сердца.
  — В самом деле? Очень интересно… очень интересно, — тихо пробормотал Пуаро. — А миссис Кавендиш?
  Небольшое облачко прошло по лицу Джона.
  — У меня нет ни малейшего представления о том, какова в этом вопросе точка зрения моей жены.
  Последовала неловкая пауза. Джон прервал ее, произнеся с некоторым усилием:
  — Я вам говорил, не так ли, что мистер Инглторп вернулся?
  Пуаро кивнул.
  — Мы все оказались в крайне затруднительном положении, — продолжил Джон. — Конечно, следовало бы относиться к нему как обычно… Но — пропади оно пропадом! — с души воротит садиться за стол с вероятным убийцей.
  — Очень вас понимаю, мистер Кавендиш, — с сочувствием произнес Пуаро. — Действительно сложное положение. Я хотел бы задать вам один вопрос. Как я понимаю, мистер Инглторп, называя причину, по которой ему не удалось вернуться ночью домой, заявил, будто он забыл ключ? Не так ли?
  — Да.
  — И полагаю, вы поверили, что он действительно забыл ключ… то есть что он не брал его с собой?
  — Не знаю. Я об этом не думал. Мы всегда держим ключ от дома в ящике столика в холле. Сейчас пойду посмотрю, там ли он.
  Чуть улыбнувшись, Пуаро протестующе поднял руку:
  — Нет-нет, мистер Кавендиш, слишком поздно. Уверен, теперь вы его там обязательно найдете. Если мистер Инглторп брал ключ, у него было достаточно времени, чтобы вернуть его обратно.
  — Вы думаете…
  — Я ничего не думаю. Однако, если бы кто-нибудь заглянул в ящик сегодня утром и обнаружил там ключ, это было бы важным свидетельством в пользу мистера Инглторпа. Вот и все!
  Джон выглядел одураченным.
  — Не беспокойтесь, — успокаивающе произнес Пуаро. — Поверьте, это не должно вас тревожить. Пойдемте позавтракаем, раз вы столь любезны и приглашаете меня.
  Все собрались в столовой. Соответственно обстоятельствам мы, естественно, не были весело настроены. Реакция после шока всегда тяжела, и я думаю, мы все ее переживали. Внешние приличия и хорошее воспитание, разумеется, предписывали, чтобы наше поведение было таким, как всегда. И все-таки я не мог не думать о том, что не требовалось большого труда, чтобы сохранить самоконтроль. Не было ни покрасневших глаз, ни других признаков сдерживаемого горя. Очевидно, я был прав, полагая, что больше остальных постигшую всех утрату переживала Доркас.
  Я не говорю об Алфреде Инглторпе, который играл роль скорбящего вдовца так, что вызывал отвращение своим притворством. Интересно, знал ли он, что мы его подозреваем? Конечно, не мог не чувствовать, как бы мы этого ни скрывали. Ощущал он холодок страха или был уверен, что его преступление останется безнаказанным? Уж конечно, атмосфера подозрительности должна была предупредить его, что за ним следят.
  Однако все ли подозревали его? Например, миссис Кавендиш? Я наблюдал за ней. Она сидела во главе стола, элегантная, сдержанная, загадочная. В светло-сером платье с белой рюшкой на запястьях, падавшей на ее изящные руки, Мэри выглядела очень красивой. Порой ее лицо принимало непроницаемое, совершенно непостижимое, как у сфинкса, выражение. Она была очень молчалива, едва вступала в разговор, и все-таки каким-то странным образом сила ее личности доминировала над всеми нами.
  А маленькая Цинтия? Она подозревала. Мне показалось, что она выглядит очень усталой и больной. Вялость и некоторая неловкость ее манер были очень заметны. Я спросил, не больна ли она.
  — Да, у меня ужасно болит голова, — призналась Цинтия.
  — Не хотите ли еще чашку кофе, мадемуазель? — участливо предложил Пуаро. — Это восстановит ваши силы. Кофе незаменим при mal de tête!18 — Он вскочил и взял ее чашку.
  — Без сахара, — попросила Цинтия, видя, что Пуаро потянулся за щипчиками, намереваясь положить ей сахар.
  — Без сахара? Вы отказались от него в военное время, да?
  — Нет, никогда не пью кофе с сахаром.
  — Sacre!19 — пробормотал Пуаро, передавая ей наполненную чашку.
  Никто, кроме меня, этого не слышал. Я с удивлением посмотрел на моего друга. Его лицо отражало сдерживаемое возбуждение, а глаза стали зелеными, как у кошки. Так было всегда, стоило ему увидеть или услышать нечто важное. Но что привело его в такое состояние? Обычно я не отношу себя к категории глупцов, однако должен признаться, что ничего необычного не заметил.
  В следующую минуту открылась дверь и появилась Доркас.
  — Сэр, вас хочет видеть мистер Уэллс, — обратилась она к Джону.
  Я вспомнил это имя. Оно принадлежало адвокату, которому писала миссис Инглторп накануне своей гибели.
  Джон немедленно поднялся:
  — Проводите его в мой кабинет! — Затем обратился к нам. — Это адвокат моей матери, — объяснил он и добавил более тихо: — Уэллс также является коронером.20 Вы понимаете. Может быть, вы хотите пойти со мной?
  Мы согласились и вместе с ним вышли из комнаты. Джон шел впереди, и я, воспользовавшись случаем, прошептал Пуаро:
  — Значит, все-таки будет следствие?
  Пуаро с отсутствующим видом кивнул. Он казался настолько погруженным в свои мысли, что меня охватило любопытство.
  — В чем дело? Вы не слушаете, что я говорю!
  — Это правда, друг мой. Я крайне озабочен.
  — Почему?
  — Потому что мадемуазель Цинтия пьет кофе без сахара.
  — Что? Вы не хотите говорить серьезно?
  — Однако я очень серьезен. О, есть что-то, чего я не понимаю… Мой инстинкт был верен.
  — Какой инстинкт?
  — Тот, что вынудил меня настоять на проверке кофейных чашек. Chut!21 Ни слова больше!
  Мы прошли за Джоном в его кабинет, и он закрыл за нами дверь.
  Мистер Уэллс оказался приятным человеком средних лет, с проницательными глазами и типичным для адвоката поджатым ртом. Джон представил нас обоих и объяснил причину нашего присутствия.
  — Вы понимаете, Уэллс, — добавил он, — что все это строго секретно. Мы все еще надеемся, что не возникнет необходимости в расследовании.
  — Конечно, конечно, — успокаивающе произнес мистер Уэллс. — Мне хотелось бы избавить вас от боли и огласки, связанных с дознанием, но это абсолютно невозможно без свидетельства докторов о смерти.
  — Да, я понимаю.
  — Умный человек этот Бауэрштейн и, насколько мне известно, большой авторитет в области токсикологии.
  — В самом деле? — довольно натянуто спросил Джон. И, немного помолчав, он нерешительно добавил: — Мы должны выступить в качестве свидетелей?… Я имею в виду… мы все?
  — Разумеется. Вы и… гм… мистер… гм… Инглторп. — Возникла небольшая пауза, прежде чем адвокат продолжил в своей успокаивающей манере: — Все другие показания будут лишь подкрепляющими, простая формальность.
  — Я понимаю.
  Едва заметное выражение облегчения мелькнуло на лице Джона. Это меня удивило, потому что я не видел для этого никакой причины.
  — Если вы не имеете ничего против, — продолжил мистер Уэллс, — я думаю, мы займемся этим в пятницу. Это даст нам достаточно времени для того, чтобы получить заключение докторов. Вскрытие должно произойти, полагаю, сегодня?
  — Да.
  — Значит, пятница вас устроит?
  — Вполне.
  — Излишне говорить, дорогой мой Кавендиш, как я огорчен этим трагическим событием.
  — Вы не могли бы, мсье, помочь нам во всем этом разобраться? — вступил в разговор Пуаро, заговорив впервые с тех пор, как мы вошли в кабинет.
  — Я?
  — Да, мы слышали, что миссис Инглторп в последний вечер написала вам письмо. Сегодня утром вы должны были уже получить его.
  — Я его получил, но оно не содержит никакой информации. Это просто записка, в которой она просит посетить ее сегодня утром, так как хочет получить совет по очень важному вопросу.
  — Она не намекала по какому?
  — К сожалению, нет.
  — Жаль, — сказал Джон.
  — Очень жаль, — мрачно согласился Пуаро.
  Последовало молчание. Пуаро по-прежнему был задумчив. Наконец он снова обратился к адвокату:
  — Мистер Уэллс, я хотел бы спросить вас, если это не противоречит профессиональному этикету. Кто наследует деньги миссис Инглторп в случае ее смерти?
  Мгновение поколебавшись, адвокат ответил:
  — Это очень скоро станет известно всем, так что если мистер Кавендиш не возражает…
  — Нисколько, — перебил его Джон.
  — Я не вижу причины не ответить на ваш вопрос. В своем последнем завещании, датированном августом прошлого года, после всех небольших сумм, предназначавшихся слугам, она все оставила своему приемному сыну — мистеру Джону Кавендишу.
  — Не было ли это — извините мой вопрос, мистер Кавендиш, — довольно несправедливо по отношению к мистеру Лоуренсу Кавендишу?
  — Нет, я так не думаю. Видите ли, по условиям завещания их отца, Джон наследует недвижимость, а Лоуренс после смерти приемной матери получит значительную сумму денег. Миссис Инглторп оставила деньги своему старшему приемному сыну, зная, что он должен будет содержать Стайлз. По-моему, это было очень справедливое и беспристрастное распределение.
  Пуаро задумчиво кивнул:
  — Понятно. Однако прав ли я, что, по вашему английскому закону, это завещание было автоматически аннулировано, когда миссис Инглторп снова вышла замуж?
  Мистер Уэллс опустил голову:
  — Я как раз собирался сказать, мсье Пуаро, что данный документ потерял теперь законную силу.
  — Так! — произнес Пуаро. И после небольшой паузы спросил: — Была ли сама миссис Инглторп осведомлена об этом?
  — Не знаю. Возможно.
  — Да, была, — неожиданно подтвердил Джон. — Только вчера мы обсуждали вопрос об аннулировании завещания после ее нового замужества.
  — О-о! Еще один вопрос, мистер Уэллс. Вы сказали: «Ее последнее завещание». Значит, миссис Инглторп делала несколько завещаний?
  — В среднем она составляла завещания по крайней мере раз в год, — невозмутимо пояснил мистер Уэллс. — Она меняла завещательные распоряжения то в пользу одного, то в пользу другого члена семьи.
  — Допустим, — предположил Пуаро, — миссис Инглторп, не поставив вас в известность, составила новое завещание в пользу кого-нибудь, не являющегося членом семьи… Допустим, в пользу мисс Ховард. Вас бы это удивило?
  — Нисколько.
  В то время как Джон и адвокат обсуждали вопрос о необходимости просмотреть документы миссис Инглторп, я придвинулся поближе к Пуаро.
  — Вы думаете, миссис Инглторп составила завещание, оставив все свои деньги мисс Ховард? — тихо полюбопытствовал я.
  Пуаро улыбнулся:
  — Нет.
  — Тогда почему вы спросили?
  — Ш-ш-ш!
  Джон Кавендиш обратился к Пуаро:
  — Вы пойдете с нами, мсье? Мы собираемся просмотреть документы матери. Мистер Инглторп вполне согласен предоставить это мистеру Уэллсу и мне.
  — Что, кстати сказать, очень упрощает дело, — пробормотал адвокат, — так как формально, разумеется, он имеет право…
  Фраза осталась незаконченной.
  — Сначала мы посмотрим письменный стол в будуаре, — объяснил Джон, — а затем поднимемся в спальню матери. Она держала свои самые важные документы в фиолетовом портфеле, который нам нужно внимательно осмотреть.
  — Да, — сказал адвокат, — вполне вероятно, что там может быть более новое завещание, чем то, которое находится у меня.
  — Есть более позднее завещание, — заметил Пуаро.
  — Что? — Джон и адвокат ошеломленно уставились на него.
  — Или, вернее, — невозмутимо продолжал мой друг, — такое завещание было.
  — Что вы имеете в виду, говоря «было»? Где оно теперь?
  — Сожжено!
  — Сожжено?!
  — Да. Взгляните! — Он вынул фрагмент обгорелой бумаги, который мы нашли в камине комнаты миссис Инглторп, и подал его адвокату, кратко объяснив, когда и где его нашел.
  — Но, возможно, это старое завещание?
  — Я так не думаю. Более того, почти уверен, что оно было составлено не раньше чем вчера, во второй половине дня, после полудня.
  — Что? Быть не может! — вырвалось одновременно у обоих мужчин.
  Пуаро повернулся к Джону:
  — Я докажу вам это, если вы разрешите мне послать за вашим садовником.
  — О, разумеется!.. Но я не понимаю…
  Пуаро поднял руку:
  — Сделайте то, о чем я вас прошу. А после можете спрашивать сколько угодно.
  — Очень хорошо. — Джон позвонил.
  Сразу же явилась Доркас.
  — Доркас, скажите Мэннингу, чтобы он пришел сюда, ко мне.
  — Да, сэр, — ответила Доркас и вышла.
  Мы ждали в напряженном молчании. Только Пуаро был совершенно спокоен и незаметно протер своим носовым платком пыль в забытом уголке книжного шкафа.
  Тяжелые шаги подбитых гвоздями башмаков по гравию возвестили о приближении Мэннинга. Джон вопросительно взглянул на Пуаро. Тот кивнул.
  — Входите, Мэннинг, — пригласил Джон. — Я хочу с вами поговорить.
  Мэннинг не спеша вошел через французское окно и остановился около него. Фуражку он держал в руках, очень осторожно поворачивая ее за околыш. Спина его была сильно согнута, хотя, возможно, он был не так стар, как выглядел. Однако глаза Мэннинга, умные, проницательные, не соответствовали его медленной, довольно осторожной речи.
  — Мэннинг, — сказал Джон, — этот джентльмен задаст вам несколько вопросов, на которые я хочу чтобы вы ответили.
  — Да, сэр! — пробормотал садовник.
  Пуаро быстро вышел вперед. Мэннинг с легким презрением окинул его взглядом.
  — Вчера после полудня вы сажали в грядки бегонии с южной стороны дома. Не так ли, Мэннинг?
  — Да, сэр! Я и Виллам.22
  — Миссис Инглторп подошла к окну и позвала вас, не правда ли?
  — Да, сэр, позвала.
  — Скажите, что случилось потом?
  — Ну-у, сэр, ничего особенного. Она только велела Вилламу съездить в деревню на велосипеде и привезти вроде бланк завещания или что-то такое… точно не знаю… Она написала ему на бумажке.
  — И что же?
  — Ну, он и привез, сэр.
  — Так, а что произошло дальше?
  — Мы продолжали сажать бегонии, сэр.
  — Потом миссис Инглторп опять позвала вас?
  — Да, сэр. Позвала. Меня и Виллама.
  — А потом?
  — Велела нам войти и подписать длинную бумагу… внизу… под тем местом, где она сама подписалась.
  — Вы видели что-нибудь из того, что было написано выше ее подписи? — быстро спросил Пуаро.
  — Нет, сэр. Там лежал кусок промокательной бумаги, сэр.
  — И вы подписали, где она сказала?
  — Да, сэр. Сначала я, потом Виллам.
  — Что она сделала с этой бумагой?
  — Ну-у… засунула ее в длинный конверт и положила во что-то вроде фиолетовой коробки.
  — Когда она позвала вас первый раз?
  — Я бы сказал… около четырех часов, сэр.
  — Не раньше? Не могло это быть около половины третьего?
  — По-моему, нет, сэр. Я бы сказал, немного после четырех… не раньше.
  — Благодарю вас, Мэннинг, этого достаточно, — любезно произнес Пуаро.
  Садовник посмотрел на своего хозяина. Джон кивнул. Мэннинг откозырял, приложив оттопыренный палец к виску, и, что-то пробормотав, осторожно попятился из застекленной двери.
  Мы все переглянулись.
  — Господи! — пробормотал Джон. — Какое экстраординарное совпадение.
  — Какое совпадение?
  — Что моя мать составила завещание в день своей смерти!
  Мистер Уэллс кашлянул и сухо заметил:
  — Вы уверены, что это совпадение, Кавендиш?
  — Что вы хотите сказать?
  — Как вы мне говорили вчера, после полудня у вашей матери была с… с кем-то крупная ссора.
  — Что вы имеете в виду? — снова воскликнул Кавендиш. Голос его дрожал, и он сильно побледнел.
  — В результате этой ссоры ваша мать внезапно и поспешно составила новое завещание, содержание которого мы никогда теперь не узнаем. Она никому не сказала о том, как распорядилась наследством, а сегодня утром, несомненно, хотела проконсультироваться со мной по этому вопросу, но… Завещание исчезло, она унесла его секрет в могилу. Боюсь, Кавендиш, тут нет совпадения. Я уверен, мсье Пуаро, вы согласны со мной, что факты говорят сами за себя и наводят на размышления.
  — Наводят на размышления или нет, — перебил Джон, — но мы очень благодарны мсье Пуаро за то, что он пролил свет на этот вопрос. Если бы не он, мы никогда ничего не узнали бы об этом завещании. Полагаю, мсье, я могу узнать, что прежде всего навело вас на подозрение?
  Пуаро улыбнулся.
  — Небрежно нацарапанные слова на старом конверте и свежепосаженная грядка бегоний, — ответил он.
  По-моему, Джон собирался и дальше настойчиво задавать вопросы, но в этот момент послышалось громкое рычание мотора, и мы все повернулись к окну, рассматривая подъехавший автомобиль.
  — Эви! — закричал Джон. — Извините меня, Уэллс! — И он быстро вышел в холл.
  Пуаро вопросительно посмотрел на меня.
  — Мисс Ховард, — объяснил я.
  — О, я очень рад, что она вернулась. У этой женщины, Гастингс, есть голова на плечах и сердце. Хотя милостивый господь не наградил ее красотой.
  Я последовал примеру Джона и тоже вышел в холл, где мисс Ховард старалась освободиться от непомерной вуали, покрывавшей голову. Когда взгляд Эви упал на меня, я почувствовал внезапный укор совести. Эта женщина так серьезно предупреждала меня о грозившей опасности, а я — увы! — не обратил на это внимания. Как быстро и с какой небрежностью я отбросил ее предостережение! Теперь, когда худшие опасения мисс Ховард оправдались, мне стало стыдно. Она слишком хорошо знала Алфреда Инглторпа! Может быть, останься она в Стайлз-Корт, и трагедии не произошло бы, так как он побоялся бы этих постоянно наблюдавших за ним глаз?
  У меня отлегло от сердца, когда мисс Ховард сжала мне руку хорошо знакомым, крепким до боли рукопожатием. Глаза, встретившиеся с моими, были печальны, но упрека в них не было. По ее покрасневшим векам было видно, что она горько плакала, но манеры ее остались по-прежнему грубоватыми.
  — Выехала сразу, как получила сообщение. Только вернулась с ночного дежурства. Наняла машину. Самый быстрый способ сюда добраться.
  — Вы с утра чего-нибудь ели? — спросил Джон.
  — Нет.
  — Я так и подумал. Пойдемте! Завтрак еще не убран со стола, и для вас приготовят свежий чай. — Он повернулся ко мне: — Вы присмотрите за ней, Гастингс? Меня ждет Уэллс. О, вот и мсье Пуаро. Он нам помогает, Эви.
  Мисс Ховард пожала руку Пуаро, но через плечо подозрительно посмотрела на Джона:
  — Что вы имеете в виду — «помогает»?
  — Помогает расследовать.
  — Нечего тут расследовать! Его что, еще не отправили в тюрьму?
  — Кого не отправили в тюрьму?
  — Кого? Разумеется, Алфреда Инглторпа!
  — Дорогая Эви, будьте осторожнее. Лоуренс считает, что наша мать умерла от сердечного приступа.
  — Очень глупо с его стороны! — резко парировала мисс Ховард. — Конечно же, бедняжку Эмили убил Алфред. Я вам постоянно твердила, что он это сделает.
  — Дорогая Эви, не говорите так громко. Что бы мы ни думали, ни подозревали, в настоящее время лучше говорить как можно меньше, пока не пройдет предварительное слушание. Оно состоится в пятницу.
  — Вздор! Чепуха! — Фырканье, которое издала Эви, было просто великолепно. — Вы все с ума посходили! К тому времени этот тип сбежит из страны! Если у него есть хоть капля ума, он тут не останется покорно ждать, когда его повесят.
  Джон Кавендиш беспомощно посмотрел на Эви.
  — Я знаю, в чем дело! — продолжала она свои обвинения. — Вы наслушались этих докторов. Никогда не следует этого делать! Что они знают? Ровным счетом ничего… или как раз столько, чтобы стать опасными. Я-то знаю. Мой отец был доктором. Этот коротышка Уилкинс — величайший дурак, какого мне раньше не приходилось видеть. Сердечный приступ! Другого он ничего и не мог бы сказать! Любой человек, у которого есть хоть капля мозгов, сразу мог бы увидеть, что ее отравил муж. Я всегда говорила, что он убьет беднягу в ее же собственной кровати. Он так и сделал! А вы бормочете глупости о сердечном приступе и предварительном слушании в пятницу! Стыдитесь, Джон Кавендиш!
  — И как, по-вашему, я должен поступить? — спросил тот, не в силах сдержать улыбки. — Черт побери, Эви! Не могу же я взять его за шиворот и потащить в полицейский участок.
  — Гм! Вы могли бы что-нибудь предпринять. Узнать, например, как он это проделал. Инглторп — ловкий мерзавец. Думаю, он размочил бумажку с отравой для мух. Спросите повариху, не пропала ли она у нее?
  В этот момент мне пришло в голову, что иметь мисс Ховард и Алфреда Инглторпа под одной крышей — задача, посильная только Геркулесу, и я не позавидовал положению Джона. По его лицу я видел, что он вполне понимает трудность сложившейся ситуации. И в данный момент Джон попытался найти спасение в бегстве, поспешно покинув комнату.
  Доркас внесла свежий чай. Когда она вышла из комнаты, Пуаро, который все это время стоял у окна, подошел к нам и сел напротив мисс Ховард.
  — Мадемуазель, — сказал он серьезно. — Я хочу вас о чем-то попросить.
  — Давайте… просите! — произнесла эта леди, глядя на него с некоторым неодобрением.
  — Я надеюсь на вашу помощь.
  — С удовольствием помогу вам повесить Алфреда, — грубо ответила она. — Хотя виселица слишком хороша для него. Его следует четвертовать, как в старые добрые времена.
  — Значит, мы думаем одинаково, — заявил Пуаро. — Так как я тоже хочу повесить преступника.
  — Алфреда Инглторпа?
  — Его или кого-то другого.
  — Никого другого не может быть! Пока он не появился, никто бедняжку Эмили не убивал. Я не говорю, что она не была окружена акулами, — была! Но они охотились только за кошельком Эмили. Ее жизни ничто не угрожало. Однако появляется мистер Алфред Инглторп, и через два месяца — hey presto!23 — Эмили нет в живых!
  — Поверьте мне, мисс Ховард, — очень серьезно произнес Пуаро. — Если мистер Инглторп действительно убийца, он от меня не уйдет. Клянусь честью, я повешу его так же высоко, как повесили Амана!24
  — Это уже лучше! — с энтузиазмом воскликнула мисс Ховард.
  — Но я должен просить, чтобы вы мне доверяли. Я скажу вам почему. Потому что в этом доме траура вы — единственная, чьи глаза покраснели от слез.
  Мисс Ховард мигнула, и в ее грубом голосе появилась другая нотка:
  — Если вы хотите сказать, что я ее любила… Да, любила. Знаете, Эмили была, конечно, на свой манер, старая эгоистка. Она была очень щедрой, но всегда ждала ответа на свою щедрость, никогда не позволяла людям забыть, что она для них сделала… Поэтому окружающие не платили за ее щедрость любовью. Но не думайте, что Эмили это когда-нибудь понимала или чувствовала недостаток любви. Надеюсь, наши с ней отношения, во всяком случае, строились на другой основе. С самого начала я твердо поставила на своем: «Я вам стою столько-то фунтов в год. Хорошо! Но ни пенса больше… ни пары перчаток, ни билета в театр!» Она не понимала… иногда, бывало, обижалась. Говорила, что я глупая гордячка. Это было не так… но объяснить я не могла. Как бы то ни было, я сохраняла свое достоинство. Так что из всей компании я была единственной, кто мог себе позволить любить ее. Я заботилась о ней, оберегала, охраняла ее от них всех… А потом является этот бойкий на язык мерзавец, и — пу-уф-ф! — все годы моей преданности превращаются в ничто!
  Пуаро сочувственно кивнул:
  — Я понимаю, мадемуазель, понимаю все, что вы чувствуете. Это вполне естественно. Вы считаете, что мы слишком апатичны, бездеятельны, что нам не хватает душевного жара и энергии… Но, поверьте мне, это не так.
  В этот момент Джон просунул в дверь голову и пригласил нас обоих подняться в комнату миссис Инглторп, так как они с Уэллсом закончили разбирать бумаги в будуаре.
  Когда мы поднимались по лестнице, Джон оглянулся на дверь в столовую и, понизив голос, доверительно проговорил:
  — Послушайте, я не представляю, что случится, когда эти двое встретятся…
  Я беспомощно покачал головой.
  — Я сказал Мэри, чтобы она, если сможет, держала их друг от друга подальше, — продолжил Джон.
  — Сможет ли она это сделать?
  — Один господь знает! Конечно, ясно, что Инглторп и сам постарается с ней не встречаться.
  — Ключи все еще у вас, Пуаро, не так ли? — спросил я, когда мы подошли к дверям запертой спальни.
  Взяв у него ключи, Джон открыл дверь, и мы все вошли внутрь. Адвокат направился прямо к столу, Джон последовал за ним.
  — По-моему, все важные бумаги мать держала в этом портфеле.
  Пуаро вынул из кармана небольшую связку ключей.
  — Разрешите! Сегодня утром я из предосторожности его запер.
  — Но сейчас он не заперт.
  — Не может быть!
  — Посмотрите! — Джон раскрыл портфель.
  — Mille tonnerres!25 — воскликнул ошеломленный Пуаро. — Ведь оба ключа все это время находились в моем кармане! — Он бросился к портфелю и неожиданно застыл. — Eh voilà une affaire!26 Замок взломан.
  — Что?
  Пуаро опустил портфель.
  — Но кто же его взломал? Почему? Когда? Ведь дверь была заперта! — воскликнули мы все в один голос.
  На посыпавшиеся вопросы Пуаро ответил по порядку, почти механически:
  — Кто — это вопрос. Почему? О, если бы я только знал! Когда? После того, как я был здесь час тому назад. Что же касается запертой двери… В ней простой замок. Возможно, подходит ключ от какой-то другой двери, выходящей в коридор.
  Мы непонимающе смотрели друг на друга. Пуаро подошел к камину. Внешне он казался спокойным, но я заметил, что руки у него сильно дрожали, когда он по своей привычке стал из любви к порядку и симметрии переставлять на каминной полке вазы.
  — Послушайте, это было так, — наконец заговорил Пуаро. — В этом портфеле находилась какая-то улика… Может быть, незначительная сама по себе, но достаточно опасная, так как помогла бы нам связать личность убийцы с совершенным им преступлением. Для него было очень важно уничтожить эту улику, пока ее не обнаружили. Поэтому он пошел на риск — большой риск! — и явился сюда. Найдя портфель запертым, он вынужден был взломать замок и таким образом выдал, что побывал здесь. Должно быть, эта улика имела для него очень большое значение, коли он так рисковал.
  — Но что это могло быть?
  — О! — воскликнул Пуаро, сердито вскинув руки. — Этого я не знаю! Без сомнения, какой-то документ, а возможно, клочок бумаги, который видела Доркас в руках миссис Инглторп после полудня. И я… — Гнев Пуаро вырвался наружу. — Жалкое животное! Я не мог догадаться! Вел себя как сумасшедший! Я не должен был оставлять этот портфель здесь. Нужно было унести его с собой. Ах! Трижды глупец! А теперь улика исчезла. Она уничтожена… или нет? Может быть, еще есть шанс?… Мы не должны оставить ни одного камня неперевернутым… — И он как безумный выскочил из комнаты.
  Придя в себя, я решил последовать за ним, но к тому времени, когда выбежал на лестницу, Пуаро уже не было видно.
  Мэри Кавендиш, стоя там, где лестница раздваивалась, смотрела вниз, в холл, в том направлении, где исчез детектив.
  — Что случилось с вашим экстраординарным другом, мистер Гастингс? Он только что промчался мимо меня, словно обезумевший бык.
  — Он чем-то очень расстроен, — заметил я нерешительно, не зная, насколько, по мнению Пуаро, могу быть откровенным. Увидев слабую улыбку на выразительных губах миссис Кавендиш, я постарался сменить тему: — Они еще не встретились, не так ли?
  — Кто?
  — Мистер Инглторп и мисс Ховард.
  Мэри посмотрела на меня довольно странным взглядом:
  — Вы думаете, произойдет нечто ужасное, если они встретятся?
  — Гм… а вы разве так не думаете? — отреагировал я, захваченный врасплох.
  — Нет. — Она спокойно улыбалась. — Я хотела бы посмотреть хорошую ссору. Это очистило бы воздух. В настоящее время мы все так много размышляем и так мало говорим.
  — Джон так не думает, — заметил я. — Он считает, что их надо держать подальше друг от друга.
  — О-о!.. Джон!..
  Что-то в ее тоне возмутило меня.
  — Старина Джон — очень хороший парень! — воскликнул я с жаром.
  Минуту-другую Мэри изучающе, пристально смотрела мне в глаза, а затем, к моему величайшему удивлению, сказала:
  — Вы очень лояльны к вашему другу. И за это мне нравитесь.
  — Разве вы не мой друг?
  — Я очень плохой друг, — ответила она.
  — Почему вы так говорите?
  — Потому что это правда. Один день я очаровательна с моими друзьями, а на следующий совершенно о них забываю.
  Не знаю, что именно меня вынудило, но я был уязвлен ее словами и глупейшим образом бестактно заявил:
  — Однако вы, похоже, неизменно очаровательны с доктором Бауэрштейном, — и сразу же пожалел о своей несдержанности.
  Ее лицо стало совершенно непроницаемым. У меня было такое впечатление, будто стальной занавес закрыл меня от этой женщины. Не сказав больше ни слова, она повернулась и стала быстро подниматься по лестнице, а я остался стоять как идиот, глупо глядя ей вслед.
  Я пришел в себя, услышав ужасный шум внизу — что-то, громко объясняя, кричал Пуаро. Меня раздосадовала мысль, что вся моя дипломатия оказалась напрасной. Похоже, мой друг сообщил конфиденциальные сведения всему дому. Это заставило меня усомниться в его рассудительности, и я с сожалением подумал, что в моменты возбуждения он склонен терять голову. Я быстро спустился по лестнице. При виде меня Пуаро сразу же успокоился. Я отвел его в сторону.
  — Дорогой мой, разумно ли это? Что вы делаете? Вы ведь не хотите, чтобы наши сведения стали достоянием всего дома? Собственно говоря, вы играете на руку преступнику!
  — Вы так думаете, Гастингс?
  — Я в этом уверен.
  — Ладно, ладно, друг мой! Я буду руководствоваться вашими советами.
  — Хорошо, хотя, к сожалению, теперь уже слишком поздно.
  — Конечно.
  Он выглядел таким удрученным и сконфуженным, что мне стало жаль его, несмотря на то что высказанный мною упрек я считал справедливым и уместным.
  — Ну что же, пойдемте, друг мой! — предложил наконец Пуаро.
  — Вы здесь все закончили?
  — Да, на данный момент. Вы пойдете вместе со мной до деревни?
  — Охотно!
  Он взял свой маленький чемоданчик, и мы вышли через французское окно гостиной. Цинтия Мёрдок как раз входила в комнату, и Пуаро, пропуская ее, шагнул в сторону.
  — Извините, мадемуазель, одну минутку!
  — Да? — повернулась она, вопросительно взглянув на него.
  — Вы когда-нибудь готовили лекарства для миссис Инглторп?
  — Нет, — ответила Цинтия и слегка вспыхнула.
  — Только ее порошки?
  Румянец на щеках Цинтии стал гуще.
  — О да! Однажды я приготовила для нее снотворные порошки.
  — Вот эти? — Пуаро вынул пустую коробочку из-под порошков.
  Она кивнула.
  — Вы могли бы сказать, что это было? Сульфонал? Веронал?
  — Нет, бромид.
  — О! Благодарю вас, мадемуазель. Всего доброго!
  Быстро удаляясь от дома, я с удивлением поглядывал на Пуаро. Мне и раньше доводилось замечать, что, когда он бывал возбужден, глаза его становились зелеными, как у кошки. Сейчас они сверкали, словно изумруды.
  — Друг мой, — заговорил наконец Пуаро. — У меня появилась идея. Очень странная идея, возможно, абсолютно невероятная. И все-таки… она подходит!
  Я пожал плечами и про себя подумал, что слишком уж он увлекается своими фантастическими идеями. А в данном случае все так ясно и понятно. Но заговорил я о другом:
  — Значит, разговор с Цинтией объяснил отсутствие соответствующей наклейки на коробочке? Как вы и предполагали, загадка оказалась совсем простой! Удивляюсь, как я сам об этом не подумал!
  Но Пуаро, похоже, меня не слушал.
  — Они сделали еще одно открытие. Là-bas!27 — Он выразительно показал большим пальцем через плечо в направлении Стайлз-Корт. — Мне сказал об этом мистер Уэллс, когда мы поднимались по лестнице.
  — Какое же?
  — В запертом письменном столе в будуаре они нашли завещание миссис Инглторп, составленное еще до ее второго замужества, по которому она все оставляла Алфреду Инглторпу. Завещание, очевидно, было составлено, как только состоялась помолвка. Это явилось сюрпризом для Уэллса… и для Джона Кавендиша тоже. Завещание написано на специальном бланке, а свидетелями были двое слуг… не Доркас.
  — Мистер Инглторп знал об этом?
  — Говорит, что нет.
  — Вряд ли этому можно верить! — заметил я скептически. — Все эти завещания прямо-таки вызывают замешательство! А кстати, каким образом нацарапанные на конверте слова помогли вам узнать, что последнее завещание было составлено вчера после полудня?
  Пуаро улыбнулся:
  — Друг мой, случалось ли вам иногда забывать, как правильно пишется какое-нибудь слово?
  — Да, и нередко. Думаю, такое случается с каждым.
  — Безусловно. И, наверное, при этом вы пытались несколько раз написать это слово на уголке промокашки или на каком-нибудь ненужном клочке бумаги, чтобы посмотреть, правильно ли оно выглядит. Ну вот, именно это и делала миссис Инглторп. Обратите внимание, что слово «possessed» написано вначале с одним «s», а затем правильно — с двумя «s». Чтобы убедиться в правильности написания, она повторила слово несколько раз и попробовала употребить его в фразах. О чем это говорит? О том, что в тот день после полудня миссис Инглторп написала это слово. Сопоставив находку с обгоревшим куском бумаги, найденным в камине, я пришел к мысли о завещании — документе, в котором почти наверняка содержится это слово. Моя догадка была подтверждена еще одним обстоятельством. В общей суете, вызванной трагическим происшествием, будуар в то утро не подметался, и около письменного стола я обнаружил несколько клочков темно-коричневой земли. В течение нескольких дней стояла прекрасная погода, и обычные башмаки не могли оставить такой след.
  Я подошел к окну и сразу обратил внимание на то, что клумбы с бегониями совсем недавно вскопаны и земля на них точно такая же, как на полу в будуаре. Кроме того, от вас я также узнал, что бегонии сажали вчера после полудня. Теперь я был уверен, что один, а возможно, и оба садовника (на клумбах остались следы двух пар ног) входили в будуар. Если бы миссис Инглторп просто захотела с ними поговорить, она, очевидно, подошла бы к окну и садовникам незачем было бы заходить в комнату. Теперь я был вполне убежден, что она составила новое завещание и позвала обоих садовников, чтобы они его засвидетельствовали, поставив свои подписи. События подтвердили, что мое предположение оказалось правильным.
  — Очень прозорливо! — не мог я не восхититься. — Должен признаться, что выводы, которые сделал я, глядя на эти нацарапанные на конверте слова, были совершенно ошибочны.
  Пуаро улыбнулся.
  — Вы даете слишком большую волю вашему воображению, друг мой, — заметил он. — Воображение — хороший слуга, но плохой господин. Самое простое объяснение всегда наиболее вероятно.
  — Еще один вопрос. Как вы узнали, что ключ от портфеля миссис Инглторп был потерян?
  — Я этого не знал. Это была догадка, которая оказалась верной. Вы, конечно, заметили, что ключ висел на куске проволоки. Это вызвало предположение, что его, скорее всего, сорвали с непрочного кольца общей связки. Видите ли, если бы ключ был потерян и найден, миссис Инглторп сразу же вернула бы его на свою связку. Однако на связке я обнаружил дубликат: новый блестящий ключ. Это и привело меня к предположению, что кто-то другой, а не миссис Инглторп, вставил ключ в замок портфеля.
  — Конечно! — подхватил я. — И это был Алфред Инглторп!
  Пуаро с любопытством посмотрел на меня:
  — Вы так уверены в его вине?
  — Естественно. И это подтверждается каждым новым обнаруженным фактом!
  — Напротив, — спокойно возразил Пуаро. — Есть несколько фактов в его пользу.
  — О, полно!
  — Да-да!
  — Я вижу лишь один, — сказал я.
  — Что именно?
  — В прошлую ночь его не было дома.
  — Bad shot!28 — как говорите вы, англичане. Вы выбрали как раз тот факт, который, по моему мнению, свидетельствует против него.
  — Как это? — удивился я.
  — Если бы мистер Инглторп знал, что его жена будет отравлена прошлой ночью, он, конечно, устроил бы все так, чтобы уйти из дому. Здесь может быть два объяснения: либо он знал, что должно случиться, либо у него была своя причина для отсутствия.
  — И какая же это причина? — скептически спросил я.
  Пуаро пожал плечами:
  — Откуда мне знать? Но, без сомнения, дискредитирующая. По-моему, мистер Инглторп — мерзавец, но это не значит, что он обязательно и убийца.
  Я покачал головой. Слова Пуаро не показались мне убедительными.
  — Наши мнения разошлись? — продолжил Пуаро. — Ну что же, пока оставим это. Время покажет, кто из нас прав. Давайте обратимся теперь к другому. Как вы объясняете, что все двери спальни были закрыты на задвижки изнутри?
  — Ну… — Я задумался. — На это необходимо взглянуть логически.
  — Верно.
  — Я объяснил бы это так. Двери были на задвижках (мы в этом сами удостоверились), тем не менее наличие стеарина на полу и уничтожение завещания свидетельствуют о том, что ночью кто-то входил в комнату. Вы с этим согласны?
  — Безусловно! Преподнесено с предельной ясностью. Продолжайте!
  — Так вот, — заключил я, ободренный поддержкой, — если человек, оказавшийся в комнате, не вошел в нее через окно и не появился там каким-то чудом, следовательно, дверь ему открыла изнутри сама миссис Инглторп. Это подкрепляет нашу уверенность в том, что человек, которого мы имеем в виду, был ее мужем. Совершенно естественно, что ему она могла открыть.
  Пуаро покачал головой:
  — Почему? Миссис Инглторп закрыла на задвижку дверь, ведущую в его комнату (поступок крайне необычный с ее стороны!), потому что именно в тот день сильно с ним поссорилась. Нет, его она не впустила бы.
  — Однако вы согласны со мной, что дверь должна была открыть сама миссис Инглторп?
  — Есть и другая вероятность. Ложась спать, она могла забыть закрыть на засов дверь, ведущую в коридор, и встала потом, к утру, чтобы ее запереть.
  — Пуаро, вы серьезно так думаете?
  — Нет, я не говорю, что она так сделала, но вполне могла. Теперь обратимся к известному нам обрывку разговора между миссис Кавендиш и ее свекровью. Что вы думаете по этому поводу?
  — Я и забыл об этом! Но, по-моему, как и прежде, это остается загадкой. Кажется просто невероятным, чтобы женщина, подобная миссис Кавендиш, гордая и сдержанная до крайности, стала бы вмешиваться с такой настойчивостью в то, что ее совершенно не касается.
  — Абсолютно верно! Удивительно для женщины с ее воспитанием.
  — Да, действительно странно, — согласился я. — Однако это не так важно и не стоит принимать во внимание.
  Из груди Пуаро вырвался стон.
  — Что я всегда вам говорю? Все следует принимать во внимание. Если факт не подходит к вашему предположению, значит, оно ошибочно!
  — Ну что же, посмотрим, — раздраженно ответил я.
  — Да, посмотрим.
  К тому времени мы уже подошли к «Листуэй коттедж», и Пуаро провел меня вверх по лестнице в свою комнату. Он предложил мне одну из своих крошечных русских сигарет, которые сам иногда курил. Меня позабавило, как он аккуратно складывал использованные спички в маленькую фарфоровую пепельницу, и я почувствовал, что мое мгновенное раздражение исчезло.
  Пуаро поставил два стула перед открытым окном с видом на деревенскую улицу. Повеяло свежим ветерком, теплым и приятным. День обещал быть жарким.
  Внезапно мое внимание привлек молодой человек, быстро шагавший по улице. У него было очень странное выражение лица, в котором возбуждение смешивалось с ужасом.
  — Взгляните, Пуаро! — воскликнул я.
  Пуаро наклонился вперед.
  — Tiens!29 — произнес он. — Это мистер Мэйс из аптеки. Он идет сюда.
  Молодой человек остановился перед «Листуэй коттедж» и, мгновение поколебавшись, энергично постучал в дверь.
  — Минутку! — крикнул из окна Пуаро. — Я иду!
  Подав знак, чтобы я следовал за ним, он быстро сбежал с лестницы и открыл дверь.
  — О, мистер Пуаро! — сразу начал мистер Мэйс. — Извините за беспокойство, но я слышал, вы только что пришли из Стайлз-Корт.
  — Да. Это так.
  Молодой человек облизнул пересохшие губы. Лицо у него странно подергивалось.
  — По деревне ходят слухи, что миссис Инглторп умерла так внезапно… Люди говорят… — из осторожности он понизил голос, — будто ее отравили…
  Лицо Пуаро осталось невозмутимым.
  — Это могут сказать только доктора, мистер Мэйс.
  — Да, разумеется… совершенно верно… — Молодой человек заколебался, но, будучи не в силах побороть своего возбуждения, схватил Пуаро за руку и понизил голос до шепота: — Только скажите, мистер Пуаро, ведь это… Это не стрихнин, нет?
  Я почти не слышал, что ответил Пуаро. Явно что-то уклончивое. Когда молодой человек ушел, Пуаро, закрыв за ним дверь, повернулся ко мне.
  — Да, — сказал он, мрачно кивнув, — Мэйсу придется давать показания на предварительном слушании дела.
  Мы снова поднялись наверх. Я только хотел что-то сказать, как Пуаро жестом меня остановил:
  — Не теперь, не теперь, друг мой! Мне необходимо подумать. Мои мысли сейчас в некотором беспорядке, а это совсем нехорошо.
  Минут десять он сидел в абсолютной тишине, совершенно неподвижно. Лишь несколько раз выразительно двигал бровями, а его глаза постепенно становились все более зелеными. Наконец он глубоко вздохнул:
  — Все хорошо. Тяжелый момент прошел. Теперь все приведено в порядок. Нельзя допускать неразберихи и путаницы! Дело еще не ясно — нет! Оно в высшей степени сложно и запутанно. Оно меня даже озадачивает. Меня, Эркюля Пуаро! Есть два очень важных факта.
  — Какие же?
  — Первый — какая вчера была погода. Это чрезвычайно важно.
  — День был великолепный! Пуаро, вы смеетесь надо мной?!
  — Нисколько! Термометр показывал восемьдесят градусов в тени.30 Не забывайте, друг мой! Это ключ ко всей загадке.
  — А второй? — спросил я.
  — Второй важный факт — это то, что мсье Инглторп носит очень странную одежду, очки и у него черная борода.
  — Пуаро, я не могу поверить, что вы говорите серьезно.
  — Абсолютно серьезно, друг мой.
  — Но это же ребячество!
  — Напротив, это чрезвычайно важно.
  — А если, предположим, вердикт присяжных будет «преднамеренное убийство», в котором обвинят Алфреда Инглторпа? Что тогда случится с вашими теориями?
  — Они останутся непоколебимыми, даже если двенадцать глупцов совершат ошибку! Но этого не произойдет. Прежде всего, деревенский суд присяжных не очень стремится взять на себя ответственность, да и мистер Инглторп практически занимает положение местного сквайра. К тому же, — спокойно добавил Пуаро, — я этого не допущу.
  — Вы не допустите?!
  — Нет. Не допущу!
  Я смотрел на этого странного невысокого человека со смешанным чувством раздражения и удивления. Он был так потрясающе уверен в себе!
  — О да, mon ami! — кивнул Пуаро, будто читая мои мысли. — Я сделаю то, что говорю. — Он поднялся и положил руку мне на плечо. Лицо его совершенно изменилось. В глазах появились слезы. — Видите ли, я все время думаю о бедной миссис Инглторп. Она не пользовалась особой любовью. Нет! Однако она была добра к нам, бельгийцам… Я перед ней в долгу.
  Я хотел было его перебить, но Пуаро настойчиво продолжил:
  — Разрешите мне закончить, Гастингс! Она никогда не простит мне, если я допущу, чтобы Алфред Инглторп, ее муж, был арестован теперь, когда мое слово может его спасти!
  Глава 6
  Дознание
  Вплоть до того дня, на который было назначено дознание, Пуаро неустанно действовал: дважды он о чем-то совещался с мистером Уэллсом за закрытой дверью и постоянно совершал долгие прогулки по округе. Меня обижало, что он не был со мной откровенен. Между тем я никак не мог понять, к чему он клонит.
  Мне представилось, что он, быть может, старается разузнать что-нибудь на ферме Рэйкса. Поэтому в среду вечером, не застав его в «Листуэй коттедж», я отправился через поля на ферму, надеясь встретить Пуаро там. Однако его не было видно. Я заколебался, стоит ли мне заходить на ферму, и пошел обратно. По дороге я встретил престарелого крестьянина, который посмотрел на меня, хитро прищурившись.
  — Вы, видать, из Холла,31 верно? — Глаза старика лукаво блестели.
  — Да. Ищу моего друга. По-моему, он мог пройти этой дорогой.
  — Невысокий такой джент?32 Он еще, когда говорит, здорово руками размахивает, верно? Ну да! Как его там?… Бельгиец из деревни?
  — Да, — нетерпеливо произнес я. — Значит, он был здесь?
  — Ну как же! Был. И не один раз. Ваш друг, да? А-а, вы, дженты из Холла!.. Все вы хороши! — Он ухмыльнулся еще лукавее.
  — А что, джентльмены из Холла часто сюда приходят? — поинтересовался я как можно более безразличным тоном.
  Старик понимающе мне подмигнул:
  — Один приходит часто, мистер! Не будем говорить кто… Очень щедрый джент! О, спасибо, сэр! Премного благодарен, сэр!
  Я быстро пошел вперед. Значит, Эвлин Ховард права! Я ощутил прилив отвращения, подумав о щедрости Алфреда Инглторпа, сорившего деньгами старой женщины. Было ли в основе преступления пикантное цыганское личико или стремление завладеть деньгами? Скорее всего, отвратительная смесь того и другого!
  У Пуаро, похоже, появилась навязчивая мысль. Он уже несколько раз говорил мне, что, по его мнению, Доркас допускает ошибку, называя время ссоры. Снова и снова Пуаро повторял ей, что скандал, скорее всего, произошел в 4.30, а не в 4 часа.
  Однако женщина непоколебимо продолжала утверждать, что между тем, как она слышала голоса, и временем, когда отнесла чай своей госпоже, прошел час, а может, и больше.
  Дознание проходило в пятницу в деревне, в «Стайлз-Армс». Мы с Пуаро сидели рядом. Свидетельских показаний от нас не требовалось.
  Подготовка к дознанию закончилась: присяжные осмотрели тело покойной, а Джон Кавендиш его опознал. Затем он описал обстоятельства смерти матери и ответил на вопросы.
  Потом пошли медицинские показания. Все взгляды были прикованы к знаменитому лондонскому специалисту, который, как известно, считался одним из величайших авторитетов в области токсикологии. Его слушали в полнейшей тишине, затаив дыхание. В нескольких словах он суммировал результаты вскрытия. Его свидетельство, освобожденное от медицинской терминологии и сложных специальных названий, сводилось к тому, что смерть миссис Инглторп наступила в результате отравления стрихнином. Судя по количеству яда, обнаруженного при вскрытии, миссис Инглторп, должно быть, получила не менее трех четвертей грана стрихнина, а может быть, целый гран или даже чуть больше.
  — Возможно ли, что она проглотила яд случайно? — спросил коронер.
  — Я считаю это крайне маловероятным. В хозяйственных целях стрихнин не используется, и на его продажу существует ограничение.
  — Что-нибудь в вашем обследовании дает возможность определить, каким образом яд попал к жертве?
  — Нет.
  — Как мне известно, вы прибыли в Стайлз-Корт раньше доктора Уилкинса?
  — Да, это так. Я встретил в воротах машину, отправившуюся за доктором, и поспешил в дом.
  — Расскажите, что произошло дальше.
  — Я вбежал в комнату миссис Инглторп. Она лежала на кровати, и все ее тело сотрясали типичные сильнейшие конвульсии. Она повернулась ко мне и, задыхаясь, произнесла: «Алфред… Алфред!..»
  — Мог стрихнин находиться в чашке кофе, которую ей отнес муж?
  — Возможно, однако стрихнин — яд довольно быстродействующий. Симптомы отравления появляются через час-два после того, как он попадает в организм. При определенных обстоятельствах его действие может быть замедлено, но в данном случае они не имели места. Как я полагаю, миссис Инглторп выпила кофе после обеда, часов в восемь вечера. Между тем симптомы не проявлялись до раннего утра, а это говорит о том, что яд был выпит значительно позже.
  — Миссис Инглторп имела привычку в полночь выпивать чашку какао. Мог в нем содержаться стрихнин?
  — Нет, я взял на анализ какао, оставшееся в блюдечке. Он показал, что стрихнина там не было.
  Рядом со мной Пуаро тихонько хмыкнул.
  — Вы что-то знаете? — прошептал я.
  — Слушайте!
  — Надо сказать, — продолжал доктор, — я был бы немало удивлен другим результатом.
  — Почему?
  — Стрихнин обладает очень горьким вкусом. Его можно распознать в растворе один к семидесяти тысячам, поэтому скрыть стрихнин может только что-нибудь тоже сильно горькое. Какао для этого не подходит.
  Один из присяжных пожелал узнать, относится ли это и к кофе.
  — Нет. Вот как раз кофе имеет горький вкус, который способен скрыть наличие стрихнина.
  — Значит, вы считаете более вероятным, что яд оказался в кофе, но по каким-то неизвестным причинам его действие задержалось?
  — Да, но чашка из-под кофе была полностью раздавлена, так что провести анализ ее содержимого не представилось возможным.
  На этом показания доктора Бауэрштейна закончились. Выступивший за ним доктор Уилкинс подтвердил сказанное коллегой. Он категорически отверг предположение о возможном самоубийстве, заявив, что, хотя у миссис Инглторп и было слабое сердце, в остальном он находил ее абсолютно здоровой и обладающей жизнерадостным, уравновешенным характером. Такие люди не кончают жизнь самоубийством.
  Следующим был приглашен Лоуренс Кавендиш. Его показания не внесли ничего нового, так как, в сущности, он повторил рассказ брата. Уже собираясь встать и уйти, Лоуренс вдруг задержался и, несколько запинаясь, обратился к коронеру:
  — Могу я высказать предположение?
  — Разумеется, мистер Кавендиш, — поспешно ответил тот. — Мы здесь для того, чтобы выяснить правду, и с благодарностью примем любое предположение, которое могло бы способствовать объяснению случившегося и установлению истины.
  — Это просто моя идея, — заявил Лоуренс. — Разумеется, я могу ошибаться, но мне все-таки кажется возможным, что смерть моей матери не была насильственной.
  — Почему вы пришли к такому выводу, мистер Кавендиш?
  — Моя мать в день своей смерти и какое-то время до этого принимала тонизирующее средство, содержащее стрихнин.
  — О-о! — многозначительно произнес коронер.
  Присяжные, казалось, заинтересовались.
  — По-моему, — продолжал Лоуренс, — были случаи, когда накопительный эффект лекарства, принимаемого в течение какого-то времени, был причиной смертельного исхода. Не кажется ли вам, что она могла случайно принять слишком большую дозу?
  — Мы впервые слышим о том, что умершая принимала лекарство, содержащее стрихнин, в день своей смерти. Мы вам очень признательны, мистер Кавендиш.
  Вызванный повторно доктор Уилкинс высмеял его предположение:
  — Оно абсолютно невероятно. Любой доктор скажет вам то же самое. Стрихнин в определенном смысле яд кумулятивный, но он не может привести к подобной внезапной смерти. Ей предшествовал бы длинный период хронических симптомов, которые сразу же привлекли бы мое внимание. Это абсурдно.
  — А как вы оцениваете второе предположение, будто миссис Инглторп могла случайно принять большую дозу лекарства?
  — Три или четыре дозы не привели бы к смертельному исходу. У миссис Инглторп всегда было большое количество этого лекарства, которое она заказывала в Тэдминстере в аптеке «Кут». Однако ей пришлось бы принять почти все содержимое бутылки, чтобы это соответствовало количеству стрихнина, обнаруженному при вскрытии.
  — В таком случае мы должны отказаться от версии с тонизирующим, так как оно не могло послужить причиной смерти миссис Инглторп?
  — Безусловно. Такое предположение невероятно!
  Присяжный, уже задававший вопрос о кофе, высказался, что мог совершить ошибку аптекарь, приготовивший лекарство.
  — Это, разумеется, всегда возможно, — ответил доктор.
  Однако и эта версия оказалась несостоятельной и была полностью развеяна показаниями Доркас. По ее словам, лекарство было приготовлено довольно давно и ее госпожа в день своей смерти приняла последнюю дозу.
  Таким образом, вопрос о тонизирующем был исключен окончательно, и коронер продолжал допрос. Выслушав рассказ Доркас о том, как она была разбужена громким звоном колокольчика своей госпожи и, соответственно, подняла всех на ноги, коронер перешел к вопросу о ссоре, произошедшей после полудня.
  Показания Доркас по этому вопросу были в основном те же, что мы с Пуаро слышали раньше, поэтому я не стану их повторять.
  Следующим свидетелем была Мэри Кавендиш.
  Она держалась очень прямо и говорила четким, спокойным голосом. Мэри сообщила, что будильник поднял ее, как обычно, в 4.30 утра. Она одевалась, когда ее напугал неожиданный грохот, как будто упало что-то тяжелое.
  — Очевидно, это был столик, стоявший возле кровати, — заметил коронер.
  — Я открыла дверь, — продолжала Мэри, — и прислушалась. Через несколько минут неистово зазвонил колокольчик. Потом прибежала Доркас, разбудила моего мужа, и мы все поспешили в комнату моей свекрови, но дверь оказалась заперта.
  — Полагаю, нам не следует больше беспокоить вас по этому вопросу. О последовавших событиях нам известно все, что можно было бы узнать, но я был бы вам признателен, если бы вы рассказали нам подробнее, что вы слышали из ссоры, произошедшей накануне.
  — Я?!
  В ее голосе послышалось едва уловимое высокомерие. Мэри подняла руку и, слегка повернув голову, поправила кружевную рюшку у шеи. В голове у меня невольно мелькнула мысль: «Она старается выиграть время».
  — Да. Как мне известно, — настойчиво сказал коронер, — вы вышли подышать воздухом и сидели с книгой на скамье как раз под французским окном будуара. Не так ли?
  Для меня это было новостью, и, взглянув на Пуаро, я понял, что для него тоже.
  Последовала короткая пауза — видимо, Мэри заколебалась, прежде чем ответить.
  — Да, это так, — наконец признала она.
  — И окно будуара было открыто, не так ли?
  — Да, — снова подтвердила она и чуть побледнела.
  — В таком случае вы не могли не слышать голосов, раздававшихся в комнате, тем более что люди были сердиты и разговор шел на повышенных тонах. Собственно говоря, вам все было слышно гораздо лучше, чем если бы вы находились в холле.
  — Возможно.
  — Не повторите ли для всех нас то, что вы услышали?
  — Право, не помню, чтобы я что-то слышала.
  — Вы хотите сказать, что не слышали голосов?
  — О, голоса я, конечно, слышала, но не разобрала, что именно говорилось. — Слабый румянец окрасил ее щеки. — Я не имею привычки слушать личные разговоры.
  — И вы решительно ничего не помните? — продолжал настаивать коронер. — Ничего, миссис Кавендиш? Ни одного слова или фразы, из которых вы поняли, что разговор был личный?
  Мэри помолчала, будто обдумывая ответ. Внешне она оставалась спокойной, как всегда.
  — Да, я помню, миссис Инглторп сказала что-то… не могу припомнить, что именно, относительно возможности скандала между мужем и женой.
  — О! — Коронер, довольный, откинулся на спинку кресла. — Это соответствует тому, что слышала Доркас. Но, извините меня, миссис Кавендиш, поняв, что разговор личный, вы все-таки не ушли? Остались на месте?
  Я уловил мгновенный блеск рыжевато-коричневых глаз Мэри и подумал, что в этот момент она с удовольствием разорвала бы коронера на части за его намеки.
  — Да. Мне было удобно на моем месте, — спокойно ответила она. — Я сосредоточилась на книге.
  — И это все, что вы можете нам сказать?
  — Да, все.
  Больше коронер ни о чем ее не спросил, хотя я сомневаюсь, что он был полностью удовлетворен. По-моему, коронер подозревал, что миссис Кавендиш могла бы сказать больше, если бы захотела.
  Затем для дачи показаний была приглашена Эми Хилл, младший продавец магазина. Она сообщила, что 17 июля после полудня продала бланк завещания Уильяму Ёрлу, младшему садовнику Стайлз-Корт.
  Вызванные за ней садовники Мэннинг и Уильям Ёрл сообщили, что поставили свои подписи под завещанием. Мэннинг утверждал, что это произошло в 4.30, но, по мнению Уильяма Ёрла, все происходило раньше.
  Вслед за садовниками показания давала Цинтия Мёрдок. Однако она мало что могла сообщить, так как ничего не знала о трагедии, пока ее не разбудила миссис Кавендиш.
  — Вы не слышали, как упал стол?
  — Нет. Я крепко спала.
  Коронер улыбнулся:
  — Как говорится: «У кого совесть чиста, тот крепко спит!» Благодарю вас, мисс Мёрдок. Это все.
  — Мисс Ховард!
  Мисс Ховард начала с того, что предъявила письмо, которое мисс Инглторп написала ей семнадцатого вечером. Мы с Пуаро уже видели его раньше. К сожалению, оно ничего не прибавило к нашим сведениям о трагедии. Привожу его факсимиле.
  
  33
  Письмо передали присяжным, которые внимательно его изучили.
  — Боюсь, оно не особенно нам поможет, — вздохнув, сказал коронер. — В нем не упоминается ни о каком событии, произошедшем после полудня.
  — По мне, так все ясно как день! — резко возразила мисс Ховард. — Письмо свидетельствует о том, что моему бедному старому другу только что стало известно, как ее одурачили!
  — Ни о чем таком в письме не говорится, — заметил коронер.
  — Не говорится потому, что Эмили никогда не могла признать себя неправой. Но я-то ее знаю! Она хотела, чтобы я вернулась, но не пожелала признать, что я была права. Как большинство людей, Эмили ходила вокруг да около. Никто не хочет признавать себя неправым. Я тоже.
  Мистер Уэллс слегка улыбнулся. Его примеру, как я заметил, последовали многие присяжные. Мисс Ховард явно произвела благоприятное впечатление.
  — Как бы то ни было, все это сплошная болтовня и напрасная трата времени, — продолжила леди, пренебрежительно оглядев присяжных. — Говорим… говорим… говорим… хотя прекрасно знаем…
  — Благодарю вас, мисс Ховард. Это все, — перебил ее коронер, мучимый предчувствием того, что она скажет дальше.
  Мне показалось, что он облегченно вздохнул, когда она молча подчинилась.
  Затем случилась сенсация, когда коронер пригласил Алберта Мэйса, ассистента аптекаря.
  Это был уже знакомый мне молодой человек, бледный и возбужденный, который прибегал к Пуаро. Он сообщил, что является дипломированным фармацевтом и лишь недавно поступил на службу в эту аптеку, заняв место помощника аптекаря, призванного в армию.
  Покончив с необходимыми формальностями, коронер приступил к делу:
  — Мистер Мэйс, вы продавали стрихнин какому-нибудь несанкционированному лицу?
  — Да, сэр.
  — Когда это было?
  — В последний понедельник вечером.
  — В понедельник? Не во вторник?
  — Нет, сэр. В понедельник, шестнадцатого числа.
  — Вы помните, кому продали стрихнин?
  В зале наступила такая тишина, что упади на пол иголка — было бы слышно!
  — Да, сэр. Мистеру Инглторпу.
  Все взгляды одновременно обратились туда, где совершенно неподвижно и без всякого выражения на лице сидел Алфред Инглторп. Однако он слегка вздрогнул, услышав обличительные слова из уст молодого человека. Я даже подумал, что он вскочит с места, но Инглторп продолжал сидеть, а на его лице появилось прекрасно разыгранное удивление.
  — Вы уверены в том, что говорите? — строго спросил коронер.
  — Вполне уверен, сэр.
  — Это в ваших правилах — продавать стрихнин без разбора, кому попало?
  Несчастный молодой человек совершенно сник под неодобрительным взглядом коронера:
  — О нет, сэр… Конечно, нет! Но… узнав мистера Инглторпа из Холла, я решил, что никакой беды в этом не будет. Он объяснил, будто стрихнин ему нужен, чтобы отравить собаку.
  В душе я сочувствовал Мэйсу. Так естественно — постараться угодить обитателям Холла, особенно если это приведет к тому, что они оставят «Кут» и станут постоянными клиентами местной аптеки.
  — Существует правило, — продолжал коронер, — по которому тот, кто приобретает яд, должен расписаться в специальной регистрационной книге, правильно?
  — Да, сэр. Мистер Инглторп так и поступил.
  — Регистрационная книга при вас?
  — Да, сэр.
  Книга регистраций была предъявлена, и, сделав короткий, но строгий выговор, коронер отпустил несчастного Мэйса.
  Затем в абсолютной тишине — все будто затаили дыхание — он вызвал Алфреда Инглторпа. «Интересно, — подумал я, — понимает ли этот тип, как туго затягивается петля вокруг его шеи?»
  — Вы покупали в понедельник вечером стрихнин, чтобы отравить собаку? — прямо спросил коронер.
  — Нет, сэр, — спокойно ответил мистер Инглторп. — Не покупал. В Стайлз-Корт нет собак, кроме дворовой овчарки, но она совершенно здорова.
  — Вы категорически отрицаете, что в последний понедельник покупали у Алберта Мэйса стрихнин?
  — Да, отрицаю.
  — А это вы тоже отрицаете?
  Коронер протянул ему аптекарскую регистрационную книгу, где стояла подпись покупателя.
  — Разумеется, отрицаю. Почерк совершенно не мой. Я сейчас покажу.
  Он вынул из кармана старый конверт и, расписавшись на нем, передал присяжным. Почерк был явно другой.
  — В таком случае как вы можете объяснить показания мистера Мэйса?
  — Мистер Мэйс ошибся, — невозмутимо заявил Алфред Инглторп.
  Мгновение коронер, казалось, колебался.
  — Мистер Инглторп, — наконец сказал он, — в таком случае (это простая формальность) не скажете ли нам, где вы были вечером в понедельник, шестнадцатого июля?
  — Право… я не могу припомнить.
  — Это нонсенс, мистер Инглторп! — резко произнес коронер. — Подумайте хорошенько!
  Инглторп покачал головой:
  — Не могу сказать. Кажется, прогуливался.
  — В каком направлении?
  — Я в самом деле не могу вспомнить.
  Лицо коронера помрачнело.
  — Кто-нибудь был с вами?
  — Нет.
  — Вы встретили кого-нибудь во время вашей прогулки?
  — Нет.
  — Очень жаль, — сухо отрезал коронер. — Как я понимаю, вы отказываетесь сообщить, где находились в то время, когда мистер Мэйс, определенно узнав вас в аптеке, продал вам стрихнин.
  — Да, отказываюсь, если вам угодно так понимать.
  — Осторожно, мистер Инглторп! — воскликнул коронер.
  — Sacre! — пробормотал Пуаро, нервно пошевелившись на стуле. — Этот безумец хочет, чтобы его арестовали?
  В самом деле, впечатление о мистере Инглторпе складывалось плохое. Его тщетные отрицания не могли убедить даже ребенка. Между тем коронер быстро перешел к другому вопросу, и Пуаро облегченно вздохнул.
  — У вас произошла ссора с вашей женой во вторник после полудня?
  — Извините, — перебил Алфред Инглторп, — вас неверно информировали. Я не ссорился с моей дорогой женой. Эта история — чистая выдумка. После полудня меня вообще не было дома.
  — Кто-нибудь может это подтвердить?
  — Разве моего слова не достаточно? — надменно отреагировал Инглторп.
  — Существуют два свидетеля, которые клянутся, что слышали вашу ссору с миссис Инглторп.
  — Они ошибаются.
  Я был озадачен. Этот человек говорил с удивительной уверенностью. У меня возникли сомнения, и я посмотрел на Пуаро. На лице моего друга было такое выражение, какого я не мог понять. Значит ли это, что он наконец убедился в виновности Алфреда Инглторпа?
  — Мистер Инглторп, — продолжил коронер, — вы слышали, как здесь повторялись слова, сказанные вашей умирающей женой. Можете ли вы каким-нибудь образом их объяснить?
  — Безусловно.
  — Можете?
  — Мне кажется, все очень просто. Комната была слабо освещена. Доктор Бауэрштейн почти моего роста и сложения, как и я, он носит бороду. В тусклом освещении, к тому же испытывая ужасные страдания, моя бедная жена приняла его за меня.
  — О! — пробормотал Пуаро. — Это идея!
  — Вы думаете, это правда? — прошептал я.
  — Я этого не говорю. Однако предположение поистине оригинальное!
  — Вы поняли последние слова моей жены как осуждение, — продолжал Инглторп, — на самом же деле она, напротив, взывала ко мне.
  Коронер молча размышлял.
  — Полагаю, — наконец сказал он, — в тот вечер вы сами налили кофе и отнесли его жене?
  — Да, я налил кофе, однако не отнес его. Я намеревался это сделать, но мне сказали, что пришел мой друг и ждет меня у двери холла. Я поставил чашку с кофе на столик в холле. Когда через несколько минут вернулся, кофе там не было.
  Это заявление Инглторпа могло быть правдивым или нет, однако мне не показалось, что оно улучшило его положение. Во всяком случае, у него было достаточно времени, чтобы всыпать яд.
  В этот момент Пуаро тихонько толкнул меня локтем, обращая мое внимание на двоих мужчин, сидевших возле двери. Один из них был невысокого роста, темноволосый, с лицом, чем-то напоминающим хорька; другой — высокий и светловолосый.
  Я вопросительно посмотрел на моего друга.
  — Знаете, кто этот маленький человек? — прошептал он мне на ухо.
  Я покачал головой.
  — Это инспектор криминальной полиции Джеймс Джепп из Скотленд-Ярда. Другой — тоже оттуда. Все продвигается быстро, друг мой!
  Я внимательно посмотрел на приезжих. Оба они совсем не походили на полицейских. Никогда не подумал бы, что это официальные лица.
  Я все еще продолжал смотреть на них, когда, вздрогнув от неожиданности, услышал вердикт:
  — Преднамеренное убийство, совершенное неизвестным лицом или несколькими лицами.
  Глава 7
  Пуаро платит свои долги
  Когда мы выходили из «Стайлз-Армс», Пуаро взял меня за локоть и отвел в сторону. Я понял его. Он ждал представителей из Скотленд-Ярда.
  Через несколько минут они вышли, и Пуаро, выступив вперед, обратился к тому из них, что был пониже ростом:
  — Боюсь, вы не помните меня, инспектор Джепп.
  — Ну и ну! Неужели это мистер Пуаро! — воскликнул инспектор. Он повернулся к своему спутнику: — Вы помните, я рассказывал о мистере Пуаро? Мы работали с ним вместе в 1904 году. Дело Аберкромби о подлоге. Помните, преступника поймали в Брюсселе? О, это были замечательные деньки, мусье!34 А вы помните «барона» Альтара? Отъявленный негодяй! Никак не попадался в руки полиции. Его разыскивали почти по всей Европе. Но мы все-таки поймали его в Антверпене. Благодаря мистеру Пуаро!
  Пока продолжались эти дружеские воспоминания, я подошел поближе и был представлен инспектору криминальной полиции Джеппу, который в свою очередь представил нас обоих суперинтенданту Саммерхэю.
  — Вряд ли мне нужно спрашивать, джентльмены, что вы здесь делаете, — заметил Пуаро.
  Джепп понимающе подмигнул:
  — В самом деле не стоит! Я бы сказал, дело совершенно ясное.
  — Тут я с вами не согласен, — мрачно отозвался Пуаро.
  — О, полно! — воскликнул Саммерхэй, только теперь вступивший в разговор. — Ну конечно, все яснее ясного! Он пойман с поличным. Как можно быть таким дураком? Это выше моего понимания!
  Джепп внимательно смотрел на Пуаро.
  — Ну-ну, потише на поворотах, Саммерхэй! — шутливо произнес он. — Мы с этим мусье встречались раньше, и нет на свете другого человека, к мнению которого я бы так прислушивался. Если не ошибаюсь, у него что-то на уме. Не так ли, мусье?
  Пуаро улыбнулся:
  — Да… я пришел к определенным выводам.
  Вид у суперинтенданта Саммерхэя был довольно скептический, но инспектор Джепп, продолжая изучающе смотреть на Пуаро, проговорил:
  — Дело в том, что до сих пор мы видели эти события, так сказать, со стороны. В подобного рода происшествиях, когда убийца определяется после дознания, мы в невыгодном положении. Многое прежде всего зависит от тщательного осмотра места преступления. Тут мистер Пуаро имеет перед нами преимущество. Мы не оказались бы здесь даже сейчас, если бы не получили подсказку от этого толкового доктора, который передал весть через коронера. Но вы, мусье Пуаро, с самого начала были на месте и могли получить какие-нибудь дополнительные представления о деле. Из показаний на дознании получается, что мистер Инглторп убил свою жену, и это так же верно, как то, что я стою здесь, перед вами, и, если бы кто-то другой, а не вы, намекнул на обратное, я рассмеялся бы прямо ему в лицо. Должен сказать, меня удивляет, почему присяжные сразу же не предъявили мистеру Инглторпу обвинение в преднамеренном убийстве. Думаю, они так и сделали бы, если бы не коронер. Казалось, что он их сдерживает.
  — Возможно, у вас в кармане уже лежит ордер на его арест? — предположил Пуаро.
  На выразительном лице Джеппа будто захлопнулись деревянные ставни, оно стало сугубо официальным.
  — Может, есть, а может, и нет, — сухо ответил он.
  Пуаро задумчиво посмотрел на инспектора и неожиданно заявил:
  — Я очень хотел бы, чтобы Инглторп не был арестован.
  — Подумать только! — саркастически воскликнул Саммерхэй.
  Джепп с комичным недоумением уставился на бельгийца:
  — Не могли бы вы сказать чуть больше, мистер Пуаро? От вас даже намека будет достаточно. Мы поймем! Вы были на месте… и, как вы понимаете, Скотленд-Ярд не хотел бы совершить ошибку.
  — Я так и подумал. Ну что же, я вам вот что скажу. Если вы используете ваш ордер и арестуете мистера Инглторпа, это не принесет вам славы — дело против него будет немедленно прекращено. Comme ça!35 — И Пуаро выразительно прищелкнул пальцами.
  Лицо Джеппа помрачнело, а Саммерхэй недоверчиво хмыкнул.
  Что же касается меня, то я буквально онемел от неожиданности. И решил, что Пуаро просто безумен.
  Джепп вынул из кармана носовой платок и осторожно вытер лоб.
  — Я не посмею этого сделать, мистер Пуаро. Я положился бы на ваши слова, но надо мной есть те, кто спросит, какого черта я не арестовал убийцу. Не могли бы вы сказать мне хоть немного больше?
  Пуаро задумался.
  — Ну что же! Можно, — наконец сказал он, — хотя, признаюсь, мне не хотелось бы. Это подталкивает меня и ускоряет события. В настоящее время я предпочел бы не действовать в открытую, но то, что вы говорите, справедливо: слова бельгийского полицейского, чьи лучшие дни остались позади, уже недостаточно! Однако Алфред Инглторп не должен быть арестован. Мистер Гастингс знает, что я поклялся не допустить этого. А вы, мой добрый Джепп, сразу же направляетесь в Стайлз?
  — Ну… приблизительно через полчаса. Вначале нам хотелось бы повидать коронера и доктора.
  — Хорошо! Зайдите за мной, когда будете проходить мимо. Последний дом в деревне. Я пойду с вами. Неважно, будет мистер Инглторп в Стайлз-Корт или нет, я сам предъявлю вам доказательства, что обвинение против него несостоятельно. Договорились?
  — Договорились, — сердечно согласился Джепп. — И от имени Ярда я вам очень благодарен, хотя, должен признаться, в настоящий момент не вижу никаких изъянов в уликах. Но вы всегда были необыкновенным и непредсказуемым. До встречи, мусье!
  Оба детектива ушли, Саммерхэй по-прежнему с недоверчивой ухмылкой на лице.
  — Ну что же, друг мой! — воскликнул Пуаро, прежде чем я успел вставить хоть слово. — Что вы думаете? Mon Dieu!36 Во время дознания меня несколько раз бросало в жар. Я не мог даже представить, что этот человек будет настолько упрямым и откажется хоть что-нибудь сказать. Определенно, это было поведение сумасшедшего!
  — Гм-м! Кроме сумасшествия, есть и другое объяснение, — заметил я. — Как он мог защищаться, если выдвинутое против него обвинение справедливо? Ему оставалось только молчать!
  — Как защищаться? Да существуют сотни оригинальнейших способов! — воскликнул Пуаро. — Скажем, если бы я совершил это убийство, то немедленно придумал бы семь самых правдоподобных историй! Намного более убедительных, чем неловкие отрицания мистера Инглторпа!
  Я не мог удержаться от смеха:
  — Мой дорогой Пуаро! Уверен, вы способны придумать не семь, а семьдесят историй! Однако, несмотря на ваши заявления детективам, вы, конечно же, не верите в невиновность Алфреда Инглторпа?
  — Почему? Ничего не изменилось.
  — Но улики так убедительны, — возразил я.
  — Да, слишком убедительны.
  Мы повернули к калитке «Листуэй коттедж» и поднялись по теперь уже хорошо знакомой мне лестнице.
  — Да-да! Слишком убедительны! — повторил Пуаро будто про себя. — Настоящие улики обычно несколько туманны и не вполне удовлетворительны. Они нуждаются в проверке… тщательном анализе… отсеве ложных улик… А здесь все заранее подготовлено. Нет, мой друг, свидетельство мистера Инглторпа очень умно составлено. Так умно, что в конце концов ему перестаешь верить. Он разрушает свой собственный замысел.
  — Почему вы так думаете?
  — Потому что, пока улики против него были неясны, их было очень трудно опровергнуть. Но преступник сам так затянул сеть, что один удар может ее разрубить, и — Инглторп свободен!
  Я промолчал.
  — Давайте посмотрим на это внимательнее. Скажем, перед нами человек, который решил отравить свою жену. Он, как говорится, привык изворачиваться и всеми правдами и неправдами добывать себе средства к существованию. Стало быть, какой-то ум у него есть. Не совсем дурак. Ну вот! А теперь посмотрим, как этот человек приступает к делу. Идет прямо к деревенскому аптекарю и под своим собственным именем покупает стрихнин, рассказав выдуманную историю про собаку. История оказывается лживой. Он не использует яд в ту же ночь. Нет, ждет, когда произойдет скандал, который станет достоянием всего дома и, естественно, вызовет к нему подозрение. Он не готовит защиту… ни намека, ни тени алиби, хотя знает, что помощник аптекаря заявит об этом факте. Чушь! И не просите меня поверить в то, что человек может быть таким идиотом! Так действовать может только безумец, который хочет совершить самоубийство и мечтает, чтобы его повесили!
  — И все-таки не понимаю… — начал было я.
  — Я и сам не понимаю. Поверьте, mon ami, это меня озадачивает. Меня, Эркюля Пуаро!
  — Однако если вы считаете его невиновным, то как вы объясните, что он покупал стрихнин?
  — Очень просто. Он его не покупал.
  — Но Мэйс узнал его!
  — Извините, перед ним был человек с черной бородой, как у мистера Инглторпа, в очках, как мистер Инглторп, и одет в довольно приметную одежду, какую носит Инглторп. Мэйс не мог узнать человека, которого до этого, возможно, видел только на расстоянии. Сам он лишь две недели как появился в деревне, а миссис Инглторп имела дело преимущественно с аптекой «Кут» в Тэдминстере.
  — Значит, вы думаете…
  — Mon ami, вы помните два момента в этом деле, которые я особенно подчеркивал? Оставим пока первый. Что было вторым?
  — Тот важный факт, что Алфред Инглторп носит странную одежду, черную бороду и очки, — процитировал я.
  — Совершенно верно. Теперь представьте себе, что кто-то хотел выдать себя за Джона или Лоуренса Кавендишей. Это будет легко?
  — Нет, — подумав, ответил я. — Конечно, артист…
  Однако Пуаро резко оборвал меня:
  — Почему это будет нелегко? Я вам отвечу, друг мой. Потому что у обоих гладко выбритые лица. Чтобы выдать себя за любого из них при ярком дневном свете, надо быть гениальным актером и к тому же иметь определенное сходство. Однако в случае с Алфредом Инглторпом все обстоит совершенно иначе. Странная одежда, борода, очки, скрывающие глаза, — вот характерные черты его внешности. Далее, какой первый инстинкт преступника? Отвлечь от себя внимание, не так ли? Как же он может лучше всего это сделать? Разумеется, переключив внимание на кого-нибудь другого. В данном случае подходящий человек оказался под рукой. Все склонны верить в вину мистера Инглторпа. Это неизбежно. Подозрение, безусловно, падает на него. Однако, чтобы все было наверняка, должно быть такое убедительное доказательство, как покупка яда, совершенная человеком странной внешности, как у мистера Инглторпа. А это сделать нетрудно. Вспомните, юный Мэйс, собственно говоря, никогда не видел Инглторпа близко и никогда с ним не разговаривал. Как он мог усомниться, что человек в характерной одежде, с бородой и очками на самом деле не Алфред Инглторп?
  — Возможно, — согласился я, завороженный красноречием Пуаро, — но если все происходило именно так, то почему же он не сказал, где был в понедельник в шесть часов вечера?
  — О! В самом деле, почему? — успокаиваясь, произнес Пуаро. — Если бы его арестовали, он наверняка сказал бы, но я не хочу допускать ареста. Я должен заставить его увидеть всю тяжесть и серьезность положения. Разумеется, за его молчанием таится нечто дискредитирующее. Если Инглторп и не убивал жену, он все равно мерзавец и у него есть что скрывать, помимо убийства.
  — Что это может быть? — попытался я догадаться, покоренный на какое-то время доводами Пуаро, хотя все-таки продолжал сохранять некоторую уверенность в том, что сам собой напрашивавшийся вывод был правильным.
  — Не можете угадать? — улыбнулся Пуаро.
  — Нет, а вы?
  — О да! У меня уже какое-то время была маленькая идея… и она оказалась верной.
  — Вы мне ничего не говорили, — упрекнул я его.
  Пуаро, словно извиняясь, широко развел руки:
  — Простите меня, mon ami, но вы в тот момент определенно не были simpathique37 и не желали меня слушать. Однако скажите мне… теперь вы понимаете, что он не должен быть арестован?
  — Возможно, — с сомнением произнес я, а так как судьба Алфреда Инглторпа была мне совершенно безразлична, подумал, что хороший испуг ему не повредил бы.
  Пуаро, пристально наблюдавший за мной, глубоко вздохнул.
  — Скажите, друг мой, — спросил он, меняя тему разговора, — кроме мистера Инглторпа, ничьи показания вас не удивили?
  — О, в общем, я этого и ожидал.
  — Ничто не показалось вам странным?
  Я тут же подумал о Мэри Кавендиш, но уклонился от прямого ответа и настороженно уточнил:
  — В каком смысле?
  — Ну, например, показания Лоуренса Кавендиша.
  Я с облегчением вздохнул:
  — О, Лоуренс! Нет, не думаю. Он всегда был нервным парнем.
  — Как вам высказанное им предположение, что его мать могла случайно отравиться тонизирующим средством, которое принимала? Это не показалось вам странным… hein?38
  — Нет, я бы так не сказал. Доктора его подняли на смех, хотя для непрофессионала предположение Лоуренса вполне естественно.
  — Но мсье Лоуренса нельзя назвать непрофессионалом. Вы мне сами говорили, что он изучал медицину и получил диплом.
  — Да, это правда. Удивительно, как я об этом забыл! Действительно странно.
  Пуаро кивнул:
  — Его поведение было странным с самого начала. Лоуренс был единственным в доме, кто мог бы сразу же распознать симптомы отравления стрихнином, однако он один из всей семьи усиленно придерживается гипотезы естественной смерти! Я мог бы понять, если бы это был мсье Джон. У него нет медицинского образования, и он от природы лишен воображения. Но мсье Лоуренс — другое дело! И вот сегодня он выдвинул новое предположение, которое, как и ему самому понятно, выглядит совершенно нелепым. Тут есть над чем подумать, mon ami!
  — Да, это сбивает с толку, — согласился я.
  — Теперь обратимся к миссис Кавендиш, — предложил Пуаро. — Вот еще один человек, который не говорит всего, что знает! Как вы это понимаете, друг мой?
  — Не знаю, как и понимать. Кажется невероятным, чтобы она покрывала Алфреда Инглторпа. Однако на дознании все выглядело именно так.
  Пуаро задумчиво кивнул:
  — Да, это странно. Совершенно очевидно, что миссис Кавендиш слышала гораздо больше из того «личного разговора», чем захотела рассказать.
  — Даже если учесть, что миссис Кавендиш не из тех, кто унизился бы до подслушивания, — заметил я.
  — Безусловно! Но ее показания все-таки мне кое-что подсказали. Я совершил ошибку. Доркас была совершенно права! Ссора произошла раньше, чем я предполагал… Около четырех часов, как она и говорила.
  Я с любопытством посмотрел на Пуаро. Надо признать, я никогда не понимал его настойчивости в этом вопросе.
  — Сегодня выявилось многое из того, что казалось странным, — продолжал между тем Пуаро. — Например, поведение доктора Бауэрштейна. Что он делал возле усадьбы почти ночью и почему был полностью одет в такое раннее время? Удивительно, но никто не обратил внимания на этот факт.
  — Возможно, его мучила бессонница, — с сомнением предположил я.
  — Бессонница служит в данном случае очень хорошим или очень плохим объяснением, — заметил Пуаро. — Оно охватывает все и ничего не объясняет. Я прослежу за этим энергичным доктором.
  — Вы находите еще какие-нибудь изъяны в сегодняшних показаниях? — с некоторым сарказмом спросил я.
  — Mon ami, — мрачно отозвался Пуаро, — когда вы видите, что люди говорят вам неправду, будьте осторожны! Если я не ошибаюсь, сегодня только один, в крайнем случае два человека говорили правду без всяких оговорок и увиливания.
  — О, полно, Пуаро! Я не стану ссылаться на Лоуренса или миссис Кавендиш. Но были Джон и Ховард. Они, уж конечно, говорили правду!
  — Оба, друг мой? Один из них, но не оба!..
  Слова Пуаро произвели на меня неприятное впечатление. Показания мисс Ховард, хоть и не имели большого значения, были даны так честно и откровенно, что мне и в голову не пришло бы усомниться в ее искренности. Однако я испытывал уважение к проницательности Пуаро, конечно, кроме тех случаев, когда он, по-моему, проявлял глупое упрямство.
  — Вы и правда так думаете? — поинтересовался я. — Мисс Ховард всегда казалась мне очень честной… Ее прямота иногда вызывает даже неловкость.
  Пуаро бросил на меня странный взгляд, который я не вполне мог понять. Казалось, он хотел заговорить, но остановился.
  — И мисс Мёрдок, — продолжил я. — В ее показаниях не было ничего неправдивого.
  — Не было, — согласился Пуаро. — Однако очень странно, что она ничего не слышала, хотя спала в соседней комнате, в то время как миссис Кавендиш, находясь в другом крыле здания, слышала, как упал прикроватный столик.
  — Ну… мисс Мёрдок еще очень молода и спит крепко.
  — О да! В самом деле! Эта девушка, должно быть, изрядная соня!
  Вообще-то мне не нравится, когда Пуаро говорит в таком тоне, я хотел ему об этом сказать, но в этот момент раздался стук в дверь дома, и, выглянув в окно, мы увидели двух детективов, которые ожидали нас внизу.
  Пуаро схватил свою шляпу, лихо подкрутил усы и, тщательно смахнув с рукава воображаемую пылинку, жестом пригласил меня следовать за ним. Мы присоединились к детективам и направились в Стайлз-Корт.
  Появление в доме двух людей из Скотленд-Ярда стало для его обитателей в некоторой степени шоком. Особенно для Джона, хотя, разумеется, после такого вердикта он прекрасно понимал, что раскрытие преступления — это лишь дело времени. И все-таки присутствие детективов открыло ему истинное положение лучше, чем что-либо другое.
  Когда мы поднимались по лестнице, Пуаро тихо посовещался о чем-то с Джеппом, и тот попросил, чтобы все присутствующие в доме, кроме слуг, собрались вместе в гостиной. Я понял значение этого распоряжения — Пуаро намеревался подтвердить свои слова.
  Лично я не был настроен оптимистически. У Пуаро могли быть свои причины для веры в невиновность мистера Инглторпа, но такому человеку, как Саммерхэй, потребовались бы веские доказательства, а я сомневался в том, что Пуаро мог их предъявить.
  Вскоре все мы собрались в гостиной, и Джепп закрыл дверь. Пуаро любезно поставил для каждого стул. Представители Скотленд-Ярда привлекали всеобщее внимание. Мне показалось, мы впервые осознали, что все это не дурной сон, а реальность. Нам приходилось читать о подобных вещах… Теперь мы сами стали актерами в этой драме. Завтра по всей Англии газеты разнесут ее под кричащими заголовками: «Таинственная трагедия в Эссексе», «Богатая леди отравлена».
  Будут опубликованы фотографии Стайлз-Корт, снимки членов семьи… Местный фотограф не терял времени даром! Все, о чем мы сотни раз читали в газетах, то, что случалось с другими людьми, но не с нами… А теперь убийство произошло в этом доме и появились «инспекторы криминальной полиции, расследующие преступление». Эта хорошо известная стандартная фраза промелькнула в моей голове, прежде чем Пуаро приступил к делу.
  По-моему, всех удивило, что эту инициативу взял на себя именно он, а не один из официальных детективов.
  — Mesdames и messieurs!39 — начал Пуаро, кланяясь, будто знаменитость перед началом лекции. — Я попросил вас всех собраться здесь, преследуя определенную цель, которая касается мистера Алфреда Инглторпа…
  Инглторп сидел в некотором отдалении от остальных (я думаю, каждый бессознательно чуть отодвинул от него свой стул) и слегка вздрогнул, услышав свое имя.
  — Мистер Инглторп, — обратился к нему Пуаро, — на этом доме лежит мрачная тень — тень убийства.
  Инглторп с печальным видом кивнул.
  — Моя бедная жена… — пробормотал он. — Бедная Эмили! Это ужасно!
  — Не думаю, мсье, — многозначительно заявил Пуаро, — что вы вполне осознаете, насколько ужасно это может оказаться для вас. — Но так как было не похоже, что Алфред Инглторп его понял, добавил: — Мистер Инглторп, вы находитесь в большой опасности.
  Оба детектива беспокойно зашевелились. Я чувствовал, что с уст суперинтенданта Саммерхэя готово сорваться официальное предупреждение: «Все, что вы скажете, будет использовано в качестве свидетельства против вас».
  — Теперь вы понимаете, мсье? — спросил Пуаро.
  — Нет. Что вы имеете в виду?
  — Я имею в виду, — нарочито четко произнес маленький бельгиец, — что вы подозреваетесь в отравлении вашей жены.
  У всех присутствовавших перехватило дыхание от обвинения, высказанного прямо, без обиняков.
  — Господи! — выкрикнул, вскакивая, Инглторп. — Какая чудовищная мысль! Я… отравил мою дорогую Эмили?!
  — Не думаю, — проговорил Пуаро, пристально наблюдая за ним, — что вы вполне осознали то неблагоприятное впечатление, которое ваши показания произвели во время дознания. Мистер Инглторп, теперь, когда вы поняли серьезность того, что я вам сказал, вы все равно отказываетесь сообщить, где были в шесть часов вечера в понедельник?
  Алфред Инглторп со стоном опустился на стул и закрыл лицо руками. Пуаро подошел и остановился рядом с ним.
  — Говорите! — потребовал он угрожающим тоном.
  Инглторп с видимым усилием отнял руки от лица и поднял голову. Затем нарочито медленно ею покачал.
  — Вы не будете говорить? — настаивал Пуаро.
  — Нет. Я не верю, что кто-нибудь может быть настолько чудовищным, чтобы обвинить меня.
  Пуаро задумчиво кивнул, словно принял определенное решение.
  — Soit!40 — воскликнул он. — В таком случае за вас должен говорить я!
  Алфред Инглторп снова вскочил со стула:
  — Вы? Как вы можете говорить? Вы не знаете… — Он резко остановился.
  — Mesdames и messieurs! — обратился Пуаро к присутствовавшим. — Говорить буду я! Послушайте! Я, Эркюль Пуаро, утверждаю, что мужчина, который вошел в аптеку в шесть часов вечера в прошлое воскресенье и купил стрихнин, не был мистером Инглторпом, ибо в шесть часов вечера этого дня мистер Инглторп сопровождал миссис Рэйкс в ее дом на соседней ферме. Я могу предъявить не менее пяти свидетелей, готовых показать под присягой, что видели их вдвоем в шесть часов (или немного позднее), а, как вам известно, «Аббей фарм», где работает миссис Рэйкс, находится по крайней мере в двух с половиной милях от деревни. Алиби мистера Инглторпа абсолютно не подлежит сомнению!
  Глава 8
  Новые подозрения
  В гостиной наступила полнейшая тишина. Все были поражены. Джепп, удивленный меньше других, заговорил первым.
  — Господи! — воскликнул он. — Вы просто великолепны! Тут нет ошибки, мистер Пуаро? Надеюсь, ваши сведения надежны?
  — Voilà! Я приготовил список: имена и адреса. Вы, разумеется, должны сами встретиться с этими людьми, и тогда сможете убедиться, что все верно.
  — Я в этом убежден! — Джепп понизил голос. — И очень вам признателен. Если бы мы его арестовали… То-то попали бы пальцем в небо! Однако извините меня, сэр, — обратился он к Алфреду Инглторпу, — почему вы не могли сказать все это на дознании?
  — Я вам отвечу почему, — перебил его Пуаро. — Ходили определенные слухи…
  — В высшей степени злобные и абсолютно недостоверные! — в свою очередь возбужденно перебил его Алфред Инглторп.
  — …и мистер Инглторп был очень озабочен тем, чтобы скандал не возобновился именно теперь. Я прав? — закончил Пуаро.
  — Вполне, — кивнул Инглторп. — Еще не состоялись похороны, и тело моей бедной Эмили не предали земле. Разве удивительно, что я хотел, чтобы лживые слухи не возобновились!
  — Между нами, сэр, — заметил Джепп, — я предпочел бы любые слухи аресту за убийство. Осмелюсь думать, что ваша бедная жена была бы того же мнения. И если бы не мистер Пуаро, вас арестовали бы как пить дать.
  — С моей стороны это, без сомнения, было глупо, — пробормотал Инглторп, — но вы не знаете, инспектор, сколько я вынес и как меня преследовали. — И он бросил злобный взгляд на Эвлин Ховард.
  — А теперь, сэр, — обратился инспектор к Джону Кавендишу, — я хотел бы осмотреть спальню леди, а после этого немного побеседовать со слугами. Пожалуйста, ни о чем не беспокойтесь. Мистер Пуаро покажет мне дорогу.
  Когда мы вышли из комнаты, Пуаро повернулся ко мне и подал знак следовать за ним вверх по лестнице. Там, на лестничной площадке, он схватил меня за руку и отвел в сторону.
  — Скорее идите в другое крыло здания, — поспешно проговорил он, — и остановитесь по эту сторону обитой сукном двери. Не уходите, пока я не приду. — Затем, быстро повернувшись, присоединился к детективам.
  Я занял позицию у двери, как велел Пуаро, с удивлением размышляя над тем, что скрывается за этой просьбой. Почему я должен стоять на страже именно в этом месте? Но я стоял и задумчиво смотрел вдоль коридора. И вдруг меня осенило, что, за исключением Цинтии Мёрдок, комнаты всех обитателей дома находились именно здесь, в левом крыле здания. Есть ли в этом какая-то связь? Я честно продолжал стоять на своем посту. Шло время. Никто не приходил. Ничего не случалось.
  Наконец, минут через двадцать, появился Пуаро.
  — Вы не двигались с места? — спросил он.
  — Нет, стоял тут неподвижно, как скала. Ничего не случилось.
  — О! — По его тону нельзя было понять, доволен он или разочарован. — Вы ничего не видели?
  — Нет.
  — Тогда, наверное, что-нибудь слышали? Сильный грохот… А, mon ami?
  — Нет.
  — Возможно ли? О-о! Я недоволен собой. Вообще-то я не так неуклюж, но тут сделал слабый жест левой рукой — и столик у кровати упал!
  Мне знакомы жесты Пуаро, но он был так по-детски раздосадован и огорчен, что я поспешил его утешить:
  — Неважно, старина! Какое это имеет значение? Ваш триумф, который вы произвели внизу, в гостиной, привел меня в восторг. Это было сюрпризом для всех, уверяю вас! По-моему, в романе мистера Инглторпа с миссис Рэйкс должно быть нечто большее, чем мы предполагали, коли он так упорно помалкивал. Что вы собираетесь делать теперь, Пуаро? Где эти парни из Скотленд-Ярда?
  — Спустились вниз, чтобы расспросить слуг. Я показал им все вещественные доказательства. Надо сказать, Джепп меня разочаровал. Никакого метода!
  — Хэлло! — воскликнул я, выглянув в окно. — Это доктор Бауэрштейн. По-моему, Пуаро, вы правы насчет этого человека. Мне он не нравится.
  — Он умен, — задумчиво напомнил Пуаро.
  — О, дьявольски умен! Должен признаться, я очень обрадовался, увидев его во вторник в таком плачевном состоянии. Вы бы на него посмотрели! Ничего подобного вам видеть не приходилось! — И я рассказал о злосчастном приключении доктора. — Он выглядел как настоящее пугало! В грязи с головы до пят.
  — Значит, вы его видели?
  — Да. Он, правда, не хотел входить в дом (это было как раз после ужина), но мистер Инглторп настоял.
  — Что? — Пуаро порывисто схватил меня за плечи. — Доктор Бауэрштейн был здесь во вторник вечером? И вы мне ничего не сказали? Почему вы мне об этом не сказали? Почему? Почему? — Он был вне себя, прямо в неистовстве.
  — Мой дорогой Пуаро! — попытался я его увещевать. — Право же, я никогда бы не подумал, что мой рассказ может вас заинтересовать. И не знал, что это важно.
  — Важно?! Это имеет первостепенное значение! Итак, доктор Бауэрштейн был здесь во вторник ночью… в ночь убийства! Гастингс, разве вы не понимаете? Да, это меняет все… Все! — Неожиданно он, видимо, принял решение. — Allons!41 Мы должны действовать немедленно. Где мистер Кавендиш?
  Мы нашли Джона в курительной комнате. Пуаро направился прямо к нему:
  — Мистер Кавендиш, у меня важное дело в Тэдминстере. Новая улика. Могу я воспользоваться вашей машиной?
  — Разумеется. Вы хотите ехать сейчас?
  — Если не возражаете.
  Джон велел подать машину к подъезду. Через десять минут мы уже мчались через парк, а затем по главной улице к Тэдминстеру.
  — А теперь, Пуаро, может, вы мне все-таки объясните, в чем дело? — покорно попросил я.
  — Ну что же, mon ami. О многом вы и сами, наверное, уже догадались. Вы, разумеется, понимаете, что теперь, когда мистер Инглторп вне подозрений, положение сильно изменилось. Мы оказались лицом к лицу с новой проблемой. Нам известно, что есть человек, который не покупал яд. Мы избавились от сфабрикованных улик, теперь займемся настоящими. Я убежден, что любой из домочадцев, за исключением миссис Кавендиш, которая в это время играла с вами с теннис, мог в понедельник вечером персонифицировать мистера Инглторпа. Пойдем дальше. У нас есть также его заявление о том, что он оставил чашку кофе в холле. Никто во время дознания не обратил на это внимания… Однако теперь этот факт приобретает другое значение. Необходимо узнать, кто же все-таки отнес кофе миссис Инглторп или проходил через холл, когда там стоял кофе. Из вашего рассказа следует, что можно сказать точно — миссис Кавендиш и мадемуазель Цинтия к кофе не приближались.
  — Да, это так, — согласился я, почувствовав при этом невыразимое облегчение. Конечно же, подозрение не должно было пасть на Мэри Кавендиш!
  — Сняв с Алфреда Инглторпа подозрения, — продолжал Пуаро, — я вынужден действовать быстрее. Пока все думали, что я его преследую, настоящий преступник не был настороже. Теперь же он будет вдвое осторожнее. Да… вдвое осторожнее! — Пуаро резко повернулся ко мне: — Скажите, Гастингс, вы сами… вы кого-нибудь подозреваете?
  Я заколебался. Сказать по правде, утром одна идея раз-другой мелькнула в моем мозгу. Но поскольку она показалась мне экстравагантной, даже дикой, я отказался от нее, как от абсурдной. И тем не менее не забыл.
  — Это настолько глупо, — пробормотал я, — что вряд ли можно назвать подозрением.
  — Полно! — настойчиво подбодрил меня Пуаро. — Не бойтесь! Выскажитесь! Инстинкт всегда необходимо принимать во внимание.
  — Ну что ж, — вырвалось у меня, — это, конечно, абсурдно… однако я подозреваю, что мисс Ховард не говорит всего, что знает.
  — Мисс Ховард?
  — Да… вы будете надо мной смеяться…
  — С какой стати? Почему я должен смеяться?
  — Я невольно чувствую, — продолжал я, преодолевая неловкость, — что мы оставили ее в стороне от возможных подозрений просто потому, что ее в это время не было в Стайлз-Корт. Но, в конце концов, она находилась всего в пятнадцати милях отсюда. Машина за полчаса преодолеет этот путь. Можем ли мы с уверенностью утверждать, что мисс Ховард в ночь убийства находилась далеко от Стайлза?
  — Да, друг мой, можем, — неожиданно подтвердил Пуаро. — Я сразу же позвонил по телефону в госпиталь, где она работала.
  — И что же?
  — Узнал, что во вторник она заступила на дежурство в полдень, но, так как неожиданно поступила новая партия раненых, мисс Ховард любезно предложила остаться и на ночное дежурство, что и было принято с благодарностью. Так что это подозрение отпадает.
  — О! — протянул я в некотором замешательстве. — Однако ее невероятная неприязнь к мистеру Инглторпу невольно вызывает подозрение. Мне кажется, мисс Ховард сделает против него все, что угодно! И по-моему, она может что-то знать об уничтожении завещания. Могла, например, ошибочно сжечь новое завещание, приняв его за более раннее, составленное миссис Инглторп в пользу мужа. Мисс Ховард категорически настроена против Алфреда. Она его просто ненавидит!
  — Вы считаете ее ненависть к Алфреду Инглторпу неестественной?
  — Д-да-а… Пожалуй. По-моему, в этом вопросе она просто теряет рассудок.
  Пуаро энергично покачал головой:
  — Нет-нет! Тут вы ошибаетесь. В мисс Ховард нет ничего ни слабоумного, ни ненормального. Она прекрасный образец здорового, уравновешенного английского характера. Мисс Ховард — само здравомыслие!
  — И все-таки ее ненависть к Алфреду Инглторпу выглядит почти как мания! Я даже предположил, что, возможно, она хотела отравить его, а яд каким-то образом по ошибке достался мисс Инглторп. Хотя совершенно не понимаю, как это могло быть сделано. Вообще все выглядит до крайности нелепо, даже абсурдно.
  — Вы правы в одном, Гастингс. Всегда разумно подозревать всех, до тех пор пока вы логично и безусловно не докажете невиновность каждого из них. Скажите, какие, по-вашему, есть возражения против того, что мисс Ховард намеренно отравила миссис Инглторп?
  — Мисс Ховард была ей предана! — воскликнул я.
  Пуаро раздраженно щелкнул языком.
  — Вы рассуждаете как ребенок! Если мисс Ховард была способна отравить старую леди, она могла отлично симулировать преданность! Нет, мы должны искать истину где-то в другом месте. Вы абсолютно правы в вашем предположении, что ненависть мисс Ховард к мистеру Инглторпу слишком неистова, чтобы выглядеть естественной, но вы пришли к абсолютно неверному заключению. Я сделал другие выводы, которые считаю верными, но не будем пока о них говорить. — Минуту помолчав, Пуаро добавил: — По-моему, есть одно непоколебимое возражение против того, что мисс Ховард является убийцей.
  — И что же это?
  — То, что смерть миссис Инглторп ей не приносит никакой пользы. А убийства без причины не бывает.
  Я задумался.
  — А не могла миссис Инглторп составить завещание в ее пользу?
  Пуаро покачал головой.
  — Но ведь вы сами высказали такое предположение мистеру Уэллсу, — удивился я.
  Пуаро улыбнулся:
  — Это было сделано умышленно, с определенной целью. Я не хотел упоминать имени человека, которое действительно было у меня на уме. Мисс Ховард занимала сходное положение, поэтому я назвал ее.
  — И все-таки миссис Инглторп могла бы это сделать. В самом деле, завещание, составленное после полудня в день ее смерти, могло…
  Пуаро снова затряс головой, да так энергично, что я замолчал.
  — Нет, друг мой! У меня есть маленькая идея по поводу этого завещания. Но я могу сказать вам лишь одно: оно не было в пользу мисс Ховард.
  Я принял его заверения, хотя на самом деле не понимал, как он мог быть настолько в этом уверен.
  — Ну что же! — вздохнул я. — Таким образом, мы оправдали и мисс Ховард. Вообще-то это ваша вина, что я стал ее подозревать. Я имею в виду то, что вы сказали относительно ее показаний на дознании.
  Пуаро выглядел озадаченным:
  — Что же я сказал?
  — Вы не помните? Это было, когда я назвал ее и Джона Кавендиша единственными вне подозрений.
  — О-о!.. Да, в самом деле. — Казалось, он немного сконфузился, но быстро справился с собой. — Между прочим, Гастингс, я хотел бы вас кое о чем попросить.
  — Разумеется! О чем же?
  — Когда окажетесь наедине с Лоуренсом Кавендишем, пожалуйста, скажите ему следующее: «У меня к вам поручение от Пуаро. Он велел вам передать: „Найдите еще одну кофейную чашку, и вы успокоитесь!“ Ни больше ни меньше.
  — «Найдите еще одну кофейную чашку, и вы успокоитесь»? — повторил я, совершенно ничего не понимая.
  — Отлично!
  — Но что это значит?
  — О-о! Попробуйте узнать сами. Все факты вам известны. Просто скажите ему это и послушайте, что он ответит.
  — Очень хорошо… но все это невероятно загадочно!
  В это время мы въезжали в Тэдминстер, и Пуаро попросил водителя подъехать к дому с вывеской: «Аптекарь. Проводятся анализы».
  У аптеки он выскочил из машины, вошел внутрь и через несколько минут вернулся.
  — Ну вот, — сообщил Пуаро, — это все, что я должен был сделать.
  — А что вы там делали? — спросил я с непритворным интересом.
  — Оставил кое-что для анализа.
  — Что именно?
  — Немного какао, которое взял из кастрюльки в спальне миссис Инглторп.
  — Но этот анализ уже делали! — воскликнул я, совершенно озадаченный. — Какао занимался доктор Бауэрштейн, и вы тогда еще посмеялись над возможностью содержания в нем стрихнина.
  — Я знаю, что доктор Бауэрштейн уже проводил анализ какао, — спокойно отозвался Пуаро.
  — В таком случае зачем же делать еще раз?
  — Ну, скажем, это моя прихоть. Мне захотелось повторить анализ. Вот и все!
  Больше я не смог вытянуть из него ни слова.
  Эти действия Пуаро были для меня загадкой. Я не видел в них никакого смысла. Тем не менее моя вера в Пуаро, которая одно время несколько поблекла и пошатнулась, с момента его триумфального доказательства невиновности Алфреда Инглторпа полностью восстановилась.
  Похороны миссис Инглторп состоялись на следующий день. В понедельник, когда я спустился к позднему завтраку, Джон отвел меня в сторону и сообщил, что мистер Инглторп уезжает, чтобы поселиться в «Стайлз-Армс», пока его планы не примут окончательного вида.
  — Поистине, Гастингс, его отъезд — большое облегчение! — признался мой честный друг. — Было достаточно скверно, когда все мы думали, что это он совершил убийство, но, черт побери, по-моему, не лучше и теперь, когда мы чувствуем себя виноватыми в том, что так на него набросились. Фактически мы относились к нему отвратительно! Конечно, все свидетельствовало против него, и я не думаю, что нас можно обвинить, будто мы сделали поспешные выводы. И все-таки что ни говорите, а мы были не правы, и теперь у всех появилось неприятное чувство необходимости загладить свою вину, что очень трудно сделать, поскольку этот тип по-прежнему всем неприятен. Дьявольски неловкая ситуация! Я ему признателен за то, что у него хватило такта уехать. Очень хорошо, что Стайлз-Корт не принадлежал моей матери и она не могла оставить его этому типу. Не могу себе представить, как он здесь хозяйничал бы! Деньги — другое дело. Сможет — пожалуйста! Пусть забирает.
  — Вы будете в состоянии содержать имение? — поинтересовался я.
  — О да! Правда, предстоит заплатить налог на наследство, но половина денег моего отца передается вместе с имением. К тому же Лоуренс пока остается с нами, так что сохранится и его доля. Сначала нам, конечно, будет туговато, потому что, как вы уже знаете, я оказался в несколько затруднительном финансовом положении. Но теперь эти парни подождут.
  В связи с предстоящим отъездом мистера Инглторпа все почувствовали облегчение, и завтрак прошел в самом благодушном настроении, какого не было со дня трагедии. Цинтия, юная и жизнерадостная, снова выглядела хорошенькой, и мы все, за исключением Лоуренса, который, как всегда, был мрачным и нервным, пребывали в довольно веселом настроении в надежде на многообещающее будущее.
  Газеты, разумеется, были полны описаний недавней трагедии. Кричащие заголовки, кое-как слепленные биографии каждого члена семьи, инсинуации и выпады, знакомые намеки на то, будто у полиции есть улики и версии, — ничто не было упущено. Ярких событий в эти дни не было; на военном фронте наступило временное затишье, потому газеты с жадностью ухватились за преступление в светском обществе. «Загадочное преступление в Стайлзе» стало основной темой момента.
  Естественно, все это очень раздражало. Дом постоянно осаждали репортеры. Их настойчиво отказывались принимать, но они упорно продолжали осаждать деревню и округу, подстерегая с фотоаппаратами каждого неосторожного члена семьи. Все мы оказались объектами их назойливого внимания.
  Детективы из Скотленд-Ярда появлялись и исчезали, расспрашивали, осматривали, проверяли. Они все подмечали и были неразговорчивы. Мы не знали, в каком направлении они работают, имелись ли у них какие-нибудь значительные улики или все обречено было остаться в категории «неразгаданных преступлений».
  После завтрака Доркас подошла ко мне с довольно таинственным видом и спросила, может ли она со мной поговорить.
  — Конечно. В чем дело, Доркас?
  — Я подумала, сэр… Может, вы сегодня увидите бельгийского джентльмена?
  Я кивнул.
  — Так вот, сэр. Помните, как он допытывался про зеленое платье? Хотел узнать, было ли такое у моей госпожи или у кого другого в доме?
  — Да-да! Вы его нашли?
  — Нет, сэр, но я вспомнила про то, что молодые джентльмены (Джон и Лоуренс оставались для Доркас «молодыми джентльменами») называли «маскарадным ящиком». Этот ящик стоит на чердаке, сэр. Большой такой сундук, набитый старой одеждой, маскарадными костюмами и всем таким прочим. Мне вдруг пришло в голову, может, там есть зеленое платье. Так что, если вы скажете бельгийскому джентльмену…
  — Обязательно скажу, Доркас, — пообещал я.
  — Большое спасибо, сэр! Он очень приятный джентльмен. Не то что эти двое из Лондона… Везде суют свой нос, все выспрашивают. Вообще-то к иностранцам у меня душа не лежит, но в газетах пишут, будто эти храбрые бельгийцы не то что обычные иностранцы, и, уж конечно, ваш друг — самый вежливый джентльмен!
  Милая старая Доркас! Когда она стояла, подняв ко мне честное, доброе лицо, я подумал, какой это чудесный образец верного слуги старых времен, которые теперь быстро исчезают.
  Я решил сразу пойти в деревню и поискать Пуаро, но встретил его, когда он подходил к дому, и сразу передал ему то, что сообщила Доркас.
  — Ах, славная Доркас! Посмотрим этот сундук, хотя… Но неважно! Давайте все равно проверим.
  Мы вошли в дом через открытую застекленную дверь. В холле никого не было, и мы отправились прямо на чердак.
  Там действительно стоял сундук прекрасной старинной работы, украшенный медными гвоздями и доверху наполненный разнообразными маскарадными костюмами.
  Пуаро принялся бесцеремонно вынимать их прямо на пол. Среди вещей мелькнули две зеленые ткани разных оттенков, но Пуаро только покачал головой. Он как-то без особого желания отнесся к поискам, будто не ожидал обнаружить ничего интересного. Но вдруг с живостью воскликнул:
  — Что это? Посмотрите!
  Сундук был почти пуст, а на самом его дне покоилась великолепная черная борода.
  — Ого! — явно обрадовался Пуаро, вынимая ее из сундука. А повертев в руках и внимательно разглядев, оценил: — Новая. Да, совершенно новая.
  После минутного колебания он положил бороду обратно в сундук, побросал на нее все остальные вещи и быстро спустился вниз. Там направился прямо в буфетную, где Доркас в это время деловито начищала серебро.
  Пуаро с истинно галльской любезностью пожелал ей доброго утра.
  — Мы посмотрели все в сундуке, Доркас, — сразу начал он. — Я вам очень признателен. Там и правда прекрасная коллекция нарядов. Могу я спросить — и часто они используются?
  — Видите ли, сэр, теперь не очень-то часто, хотя время от времени у нас бывают «вечера переодеваний», как их называют молодые джентльмены. Иногда очень забавно смотреть, сэр! Особенно на мистера Лоуренса. Страшно смешно! Помню, как-то вечером он спустился по лестнице наряженный персидским царем. Сказал, это что-то вроде восточного короля. В руках у него был большой нож для разрезания бумаги. Подходит ко мне и говорит: «Доркас, вы должны относиться ко мне с большим уважением. В руках у меня остро наточенный ятаган, и если вы мне не угодите — ваша голова с плеч!» Мисс Цинтия была, как они говорили, апаш или что-то похожее. В общем, что-то вроде бандита, только на французский манер. Ну и вид у нее был! Вы никогда не поверили бы, что такая хорошенькая юная леди может сделать из себя этакого разбойника. Никто бы ее не узнал!
  — Должно быть, это были очень веселые вечера, — добродушно заметил Пуаро. — И наверное, у мистера Лоуренса, когда он нарядился персидским шахом, была та чудесная черная борода? Мы нашли ее в сундуке.
  — У него и вправду была борода, сэр, — улыбаясь, ответила Доркас. — И я ее хорошо помню, потому что для этой самой бороды он взял у меня два мотка черной шерсти! Она была как настоящая! Если, конечно, смотреть издали. Я совсем и не знала, что на чердаке есть борода. Наверное, она попала туда совсем недавно. Я знаю, там был рыжий парик, а никаких других волос не было. Они, когда маскарадничали, намазывались жженой пробкой… Хотя потом от нее очень трудно избавиться. Как-то раз мисс Цинтия нарядилась негром. Ну и хлопот было с ней, пока отмыли!
  — Значит, Доркас о черной бороде ничего не знает, — задумчиво произнес Пуаро, когда мы снова оказались в холле.
  — Вы думаете, это та самая борода? — нетерпеливо прошептал я.
  Пуаро кивнул:
  — Конечно. Вы заметили, что она подстрижена?
  — Нет.
  — Ее подстригали, чтобы придать форму бороды мистера Инглторпа, и я обнаружил один или два срезанных волоса. Да, Гастингс, дело это, видимо, непростое и очень запутанное.
  — Интересно, кто положил ее в сундук?
  — Кто-то, обладающий немалым умом, — сухо заметил Пуаро. — Вы понимаете, что выбрано такое место в доме, где на нее не обратят внимания? Да, преступник умен. Однако мы должны быть умнее. Мы должны быть настолько умными, чтобы преступник нас не только не подозревал, но и вообще не считал умными.
  Я неохотно кивнул.
  — Тут, mon ami, вы можете оказать мне огромную помощь.
  Я порадовался оказанному доверию. Иногда мне казалось, что Пуаро меня недооценивает.
  — Да, — продолжал он, задумчиво глядя на меня. — Ваша помощь будет просто бесценна.
  Естественно, слышать это из уст Пуаро было очень лестно, однако следующие его слова оказались не так приятны.
  — У меня должен быть в доме еще союзник, — задумчиво произнес он.
  — У вас есть я.
  — Правда, но этого недостаточно.
  Я был крайне уязвлен и не скрыл этого. Пуаро поторопился объясниться:
  — Вы не совсем поняли, что я имел в виду. Всем известно, что вы работаете вместе со мной. Я хочу иметь кого-нибудь, кто никоим образом с нами не связан.
  — О, понимаю. Как насчет Джона?
  — Нет, — возразил Пуаро. — Думаю, он не подойдет.
  — Пожалуй, старина Джон не очень умен, — сказал я задумчиво.
  — Сюда идет мисс Ховард, — неожиданно торопливо прошептал Пуаро. — Она как раз подходит, но я у нее на плохом счету с тех пор, как снял обвинение с мистера Инглторпа. Тем не менее можно попробовать.
  На просьбу Пуаро о короткой, всего в несколько минут, беседе мисс Ховард ответила небрежным, почти невежливым кивком.
  — Ну, мсье Пуаро, — буркнула она. — В чем дело? Выкладывайте! Я занята.
  — Вы помните, мадемуазель, что я однажды просил вас мне помочь?
  — Да, помню, — леди кивнула, — и я ответила, что с удовольствием помогу… повесить Алфреда Инглторпа.
  — О! — Пуаро внимательно посмотрел на нее. — Мисс Ховард, я задам вам один вопрос и прошу вас ответить на него честно.
  — Никогда не говорю неправды, — резко бросила она.
  — Так вот! — невозмутимо продолжал Пуаро. — Вы все еще верите, что миссис Инглторп отравил ее муж?
  — Что вы имеете в виду? Не думайте, что все эти ваши объяснения хоть чуть-чуть на меня повлияли! Я согласна, что не он покупал в аптеке стрихнин. Ну и что? Мог размочить бумажку для ловли мух. Я вам с самого начала так говорила!
  — Там мышьяк… не стрихнин, — мягко сообщил Пуаро.
  — Какое это имеет значение? Мышьяк с таким же успехом убрал бы с пути бедняжку Эмили, как и стрихнин. Если я убеждена, что ее убил Алфред Инглторп, для меня не имеет значения, как он это сделал.
  — Совершенно верно! Если вы убеждены, что он это сделал, — спокойно заметил Пуаро. — Хорошо, поставлю вопрос иначе. В глубине души вы когда-нибудь верили, что миссис Инглторп отравил ее муж?
  — Господи! — воскликнула мисс Ховард. — Да разве я не говорила всегда, что этот человек негодяй?! Разве я вам не говорила, что он убьет жену в ее собственной постели? Разве не я всегда смертельно его ненавидела?
  — Совершенно верно, — повторил Пуаро. — И это подтверждает мою маленькую догадку.
  — Какую еще маленькую догадку?
  — Мисс Ховард, вы помните разговор, который состоялся в тот день, когда мой друг впервые появился в Стайлз-Корт? Он передал мне его. Тогда была сказана одна фраза, которая произвела на него сильное впечатление. Вы помните высказанное вами убеждение, что если кто-нибудь из близких вам людей окажется убит, то вы интуитивно будете знать преступника, хотя и не сможете это доказать?
  — Да, помню. Говорила. И верю, что это так и есть! Вы, наверное, думаете, что это чушь?
  — Ни в коем случае!
  — И все-таки вы не желаете обратить внимание на мое интуитивное чувство по отношению к Алфреду Инглторпу.
  — Нет, — отрезал Пуаро. — Потому что ваша интуиция указывает вам не на мистера Инглторпа.
  — Что?!
  — Вы хотите верить, что он совершил преступление. Верите, что он способен на это. Но ваша интуиция говорит вам, что мистер Инглторп его не совершал. Больше того, ваша интуиция вам говорит… Мне продолжать?
  Пораженная мисс Ховард пристально уставилась на него. Потом сделала легкий подтверждающий жест рукой.
  — Сказать вам, почему вы так непримиримо настроены против мистера Инглторпа? Вы просто пытаетесь подавить вашу интуицию, которая подсказывает вам другое имя…
  — Нет-нет-нет! — вдруг неистово закричала мисс Ховард, вскинув руки. — Не говорите! О, не называйте его! Это неправда! Это не может быть правдой! Я не знаю, что вселило в мою голову такую дикую… такую отвратительную и ужасную мысль!
  — Я прав, не так ли? — невозмутимо спросил Пуаро.
  — Да, да… Вы, должно быть, колдун, раз вам удалось угадать. Но этого не может быть… Это слишком чудовищно! Это должен быть Алфред Инглторп.
  Пуаро мрачно покачал головой.
  — Не спрашивайте меня об этом, — продолжала мисс Ховард, — потому что я вам не скажу. Я не хочу признаваться в этом даже самой себе. Должно быть, я сошла с ума, раз подобные мысли приходят мне в голову.
  Пуаро кивнул. Казалось, он был удовлетворен.
  — Я не буду ни о чем вас спрашивать. Мне достаточно того, что моя догадка подтвердилась. У меня… тоже есть интуиция. Мы оба действуем в одном направлении.
  — Не просите меня помочь, потому что я не стану. Я и пальцем не пошевелю, чтобы… чтобы… — Она заколебалась.
  — Вы невольно будете мне помогать. Я ни о чем вас не прошу… Однако вы все-таки будете моим союзником. Вы не сможете иначе. Вы сделаете единственное, что я от вас хочу.
  — А именно?
  — Будете наблюдать.
  Эвлин Ховард наклонила голову:
  — Да, я не могу этого не делать. Я всегда наблюдаю… всегда надеюсь найти подтверждение тому, что ошибаюсь.
  — Если мы окажемся не правы, тем лучше! — заявил Пуаро. — Я сам буду доволен больше, чем кто бы то ни было. Но если мы правы, мисс Ховард, на чьей стороне вы тогда будете?
  — Я не знаю… не знаю…
  — Полно! Ну же!
  — Это можно было бы скрыть.
  — Замалчивания не должно быть.
  — Но Эмили сама… — Она умолкла.
  — Мисс Ховард, — печально произнес Пуаро, — это вас недостойно.
  Она вдруг отняла руки от лица.
  — Да, — сказала она очень тихо, — это говорила не Эвлин Ховард! — Она гордо подняла голову. — Но теперь говорит Эвлин Ховард! И она на стороне справедливости! Чего бы это ни стоило. — И с этими словами твердой поступью решительно вышла из комнаты.
  — Она очень ценный союзник, — произнес Пуаро, глядя ей вслед. — У этой женщины, Гастингс, есть не только сердце, но и мозги!
  Я ничего не ответил.
  — Интуиция — замечательная штука! — задумчиво продолжил Пуаро. — Ее нельзя ни объяснить, ни проигнорировать.
  — Мисс Ховард и вы, похоже, знали, о ком говорите, — холодно проговорил я. — И возможно, даже не можете себе представить, что для меня это темный лес!
  — В самом деле?
  — Да. Просветите меня, пожалуйста!
  Минуту-другую Пуаро внимательно смотрел на меня. Потом, к моему величайшему удивлению, решительно покачал головой:
  — Нет, друг мой.
  — О, послушайте! Почему же?
  — Двух человек на один секрет достаточно.
  — Мне кажется, это несправедливо — скрывать от меня факты.
  — Фактов я не скрываю. Каждый известный мне факт является также и вашим достоянием. Из них вы можете сделать собственные выводы. А это вопрос идей.
  — И все-таки было бы интересно знать.
  Пуаро вновь серьезно посмотрел на меня и опять покачал головой.
  — Видите ли, — с грустью произнес он, — у вас нет интуиции.
  — Только что вы требовали интеллекта, — заметил я.
  — Они часто сопутствуют друг другу, — загадочно произнес Пуаро.
  Его высказывание показалось мне настолько неуместным, что я даже не потрудился на него ответить. Однако решил, что если сделаю какие-нибудь интересные и важные открытия (в чем я не сомневался!), то буду держать их при себе и удивлю Пуаро окончательным результатом.
  Порой наступает время, когда человек обязан самоутвердиться.
  Глава 9
  Доктор Бауэрштейн
  До сих пор мне не представлялось возможности передать Лоуренсу поручение Пуаро. Но сейчас, шагая вдоль газона и растравляя в себе обиду против своеволия моего друга, я увидел на крокетном поле Лоуренса, который лениво гонял несколько старых шаров еще более старым молотком.
  Мне показалось, что это подходящий случай передать поручение, а не то, улучив момент, Пуаро сам переговорит с Лоуренсом. Правда, я не понимал смысла этой фразы, но льстил себя надеждой, что по ответу Лоуренса и, может быть, с помощью нескольких умело заданных вопросов смогу разгадать ее значение.
  — Я вас искал, — сообщил я, слегка покривив душой.
  — В самом деле?
  — Да. У меня к вам поручение… от Пуаро.
  — Да?
  — Он просил, чтобы я выждал момент, когда мы с вами будем одни. — Я значительно понизил голос, краешком глаза внимательно наблюдая за Лоуренсом. По-моему, я всегда умел, что называется, «создавать атмосферу».
  — Ну так что же?
  Выражение смуглого меланхоличного лица Лоуренса ничуть не изменилось. Имел ли он хоть малейшее представление о том, что я собирался спросить?
  — Вот поручение Пуаро! — Я еще больше понизил голос: — «Найдите еще одну кофейную чашку, и можете больше не волноваться».
  — И что же это значит? — Лоуренс смотрел на меня с удивлением, но совершенно спокойно.
  — Вы не знаете?
  — Не имею ни малейшего представления. А вы?
  Я вынужден был отрицательно покачать головой.
  — Как это — «еще одну кофейную чашку»? Какую чашку? — с недоумением переспросил Лоуренс.
  — Не знаю…
  — Если Пуаро хочет что-то узнать о кофейных чашках, пусть лучше обратится к Доркас или кому-нибудь из горничных. Мне об этом ничего не известно. Но я знаю, что у нас есть чашки, которыми никогда не пользуются. Настоящая мечта! Старый «вустер»!42 Вы, Гастингс случайно не знаток?
  Я снова покачал головой.
  — Много теряете. Прекрасный образец старинного фарфора. Подержать в руках… или даже просто взглянуть на него — истинное наслаждение!
  — Ну так что же мне передать Пуаро?
  — Скажите ему, что я не понимаю, о чем он говорит. Для меня это сплошная галиматья.
  — Хорошо, скажу.
  Я уже направился к дому, когда Лоуренс вдруг меня окликнул:
  — Послушайте! Что там было сказано в конце? Повторите, пожалуйста!
  — «Найдите еще одну кофейную чашку, и можете больше не волноваться». Вы действительно не знаете, что это значит?
  Лоуренс покачал головой.
  — Нет, — задумчиво произнес он. — Не знаю. Но хотел бы знать.
  Донесся звук гонга, и мы вместе вошли в дом. Джон пригласил Пуаро остаться на ленч, и, когда мы появились, мой друг уже сидел за столом.
  По молчаливому соглашению все избегали упоминания о происшедшей трагедии. Мы говорили о войне и на всевозможные другие темы. После того как Доркас подала сыр и бисквиты и вышла из комнаты, Пуаро вдруг наклонился к миссис Кавендиш:
  — Извините, мадам, что вызываю неприятные воспоминания, но у меня появилась маленькая идея (эти «маленькие идеи» стали у Пуаро истинным присловием!), и я хотел бы задать вам один-два вопроса.
  — Мне? Разумеется!
  — Вы очень любезны, мадам. Я хочу спросить следующее. Вы говорили, что дверь, ведущая из комнаты мадемуазель Цинтии в спальню миссис Инглторп, была заперта на засов, не так ли?
  — Конечно, она была заперта на засов, — ответила несколько удивленная Мэри Кавендиш. — Я так и сказала на дознании.
  — Заперта?
  — Да. — Она, казалось, была в недоумении.
  — Я хочу уточнить, — объяснил Пуаро, — вы уверены, что дверь была на засове, а не просто закрыта?
  — О, теперь я понимаю, что вы имеете в виду. Нет, не знаю. Я сказала «на засове», думая, что она заперта и я не могла ее открыть, но ведь, как выяснилось, все двери были закрыты на засовы изнутри.
  — Вы полагали, что эта дверь могла быть на засове?
  — О да!
  — Но, мадам, когда вы вошли в комнату миссис Инглторп, вы не заметили, была дверь заперта на засов или нет?
  — Мне… мне кажется, была…
  — Однако сами вы не видели?
  — Нет. Я… не посмотрела.
  — Я посмотрел, — внезапно перебил их Лоуренс. — И заметил, что дверь была заперта на засов.
  — О! Это решает дело! — Пуаро выглядел удрученным.
  Я не мог в душе не порадоваться этому. Хоть раз одна из его «маленьких идей» оказалась ничего не стоящей!
  После ленча Пуаро попросил меня проводить его домой. Я довольно сухо согласился.
  — Вы раздражены, не так ли? — спросил он с беспокойством, когда мы шли через парк.
  — Нисколько, — холодно ответил я.
  — Вот и хорошо! Вы сняли тяжесть с моей души, — сказал Пуаро.
  Это было не совсем то, на что я рассчитывал. Я надеялся, что он обратит внимание на сухость моего тона. Тем не менее теплота его слов смягчила мое справедливое недовольство. Я растаял.
  — Мне удалось передать Лоуренсу ваше поручение, — сообщил я.
  — И что же он ответил? Был озадачен?
  — Да, и я уверен, он понятия не имеет, что вы имели в виду.
  Я ожидал, что Пуаро будет разочарован, однако, к моему удивлению, он ответил, что так и думал и очень доволен. Гордость не позволила мне задать ему новые вопросы.
  Между тем Пуаро переключился на другую тему:
  — Мадемуазель Цинтии сегодня не было на ленче. Почему?
  — Она в госпитале. Сегодня Цинтия снова приступила к работе.
  — О, трудолюбивая маленькая demoiselle.43 И к тому же хорошенькая. Она похожа на портреты, которые я видел в Италии. Пожалуй, я не прочь взглянуть на ее аптеку в госпитале. Как вы думаете, она мне ее покажет?
  — Уверен, Цинтия будет в восторге. Это любопытное местечко.
  — Она ходит туда каждый день?
  — Нет, по средам свободна и по субботам приходит домой к ленчу. Это ее единственные выходные.
  — Я запомню. Женщины в наше время выполняют важную работу, и мадемуазель Цинтия умна. О да! У этой малышки есть мозги.
  — Да. По-моему, она выдержала довольно трудный экзамен.
  — Без сомнения. В конце концов, это очень ответственная работа. Полагаю, у них там есть сильные яды?
  — Она нам показывала. Их держат закрытыми в маленьком шкафчике. Думаю, что из-за них им приходится быть крайне осторожными. Уходя из комнаты, шкафчик всегда запирают, а ключ уносят с собой.
  — Этот шкафчик… он около окна?
  — Нет, на противоположной стороне комнаты. Почему вы спросили?
  Пуаро пожал плечами:
  — Просто поинтересовался. Только и всего.
  Мы подошли к коттеджу.
  — Вы зайдете? — спросил Пуаро.
  — Нет. Пожалуй, вернусь в Стайлз. Пойду длинной дорогой, через лес.
  Леса вокруг Стайлза очень красивы. После солнцепека было приятно погрузиться в лесную прохладу. Дыхание ветра здесь едва чувствовалось, а птичий гомон был слаб и приглушен. Побродив немного, я бросился на землю под огромным старым буком. Мысли мои охватывали все человечество, были добры и милосердны. Я даже простил Пуаро его абсурдную скрытность. В общем, я был в ладу со всем мирозданием. И через некоторое время зевнул.
  Я вспомнил недавнее преступление, и оно показалось мне далеким, совершенно нереальным.
  Я снова зевнул.
  Может, подумал я, преступления вовсе не было? Конечно же, это был просто дурной сон! На самом деле это Лоуренс убил Алфреда Инглторпа крокетным молотком. А со стороны Джона было полнейшим абсурдом поднимать из-за этого такой шум и кричать: «Говорю тебе, я этого не потерплю!»
  Я вздрогнул и проснулся.
  И сразу понял, что оказался в крайне неловком положении: футах в двенадцати от меня Джон и Мэри Кавендиш стояли друг против друга и явно ссорились. Они, по-видимому, не подозревали, что я нахожусь поблизости, так как, прежде чем я успел пошевельнуться или заговорить, Джон повторил слова, которые меня окончательно разбудили:
  — Говорю тебе, Мэри, этого я не потерплю!
  Послышался голос Мэри, холодный и сдержанный:
  — У тебя есть право критиковать мои поступки?
  — По деревне пойдут слухи! Только в субботу похоронили мою мать, а ты расхаживаешь повсюду с этим типом.
  — О! Если тебя беспокоят только деревенские слухи…
  — Не только. Мне надоело, что этот тип вечно здесь околачивается. И вообще он польский еврей.
  — Примесь еврейской крови — не так уж и плохо! Это оказывает положительное воздействие… — Мэри помолчала, — на глупость ординарного англичанина.
  Ее голос был ледяным. Неудивительно, что Джон взорвался:
  — Мэри!
  — Да? — Ее тон не изменился.
  — Должен ли я так понимать твои слова, что ты по-прежнему будешь встречаться с Бауэрштейном, несмотря на высказанное мною недовольство?
  — Если пожелаю.
  — Ты бросаешь мне вызов?
  — Нет, но я отрицаю твое право критиковать мои поступки. Разве у тебя нет друзей, которых я не одобряю?
  — Что ты имеешь в виду? — неуверенно спросил он.
  — Вот видишь! — тихо сказала Мэри. — Ты и сам понимаешь, что не имеешь права выбирать мне друзей!
  — Не имею права? Я не имею права, Мэри? — произнес он с дрожью в голосе. — Мэри!..
  Мне показалось, что на мгновение она заколебалась, но тут же резко воскликнула:
  — Никакого! — И пошла прочь.
  Джон бросился за ней вслед, и я увидел, что он схватил ее за руку.
  — Мэри! — Теперь голос Джона звучал очень тихо. — Ты любишь этого Бауэрштейна?
  Она задержалась. Мне показалось, что на ее лице мелькнуло странное выражение, древнее, словно горы, и в то же время вечно юное. Должно быть, так выглядел бы египетский сфинкс, если бы он мог улыбаться.
  Мэри тихонько освободилась от руки Джона.
  — Возможно, — проговорила она и быстро пересекла небольшую поляну, оставив Джона стоять, словно каменное изваяние.
  Я нарочито резко шагнул вперед, так что сухие ветки захрустели у меня под ногами. Джон быстро повернулся. К счастью, он был уверен, что я только что появился.
  — Привет, Гастингс! Вы проводили вашего друга до коттеджа? Довольно оригинальный малый! Он и в самом деле стоящий специалист?
  — В свое время Пуаро считался одним из лучших детективов.
  — Ну что же, должно быть, в нем что-то есть. В каком испорченном мире мы живем!
  — Вы так думаете? — спросил я.
  — Господи! Ну конечно! Начать хотя бы с этого ужаса в нашем доме… Люди из Скотленд-Ярда появляются и исчезают, как «Джек из коробочки».44 Никогда не знаешь, когда и где они окажутся в следующий момент. Кричащие заголовки в каждой газете… Черт бы побрал всех журналистов! Вы знаете, сегодня утром целая толпа глазела, стоя у ворот. Будто в «комнате ужасов» у мадам Тюссо,45 только бесплатно. Ну, что вы на это скажете?!
  — Не унывайте, Джон! — попытался я его успокоить. — Это не может продолжаться вечно.
  — Говорите — не может, да? Наверное, это будет продолжаться еще достаточно долго, так что мы никогда больше не сможем поднять головы.
  — Нет-нет! Вы просто впали в уныние.
  — Есть из-за чего! Если со всех сторон подкрадываются чертовы журналисты, куда ни пойдешь, на тебя пялятся идиотские физиономии с круглыми, как луна, лицами и выпученными глазами… И это еще не все! Есть кое-что и похуже.
  — Что?
  Джон понизил голос:
  — Вы когда-нибудь думали, Гастингс, кто это сделал? Для меня это настоящий кошмар! Иногда мне кажется, что произошел несчастный случай. Потому что… потому что… кто мог бы это сделать? Теперь, когда с Алфреда Инглторпа снято обвинение, больше никого нет. Никого… Я хочу сказать… никого… кроме одного из нас.
  Да, действительно, настоящий кошмар для любого человека! «Один из нас»? Конечно, выходит так… если только…
  У меня появилась новая мысль. Я поспешно обдумал ее. По-моему, что-то прояснялось. Таинственное поведение Пуаро, его намеки — все подходило! Как я был глуп, не подумав об этом раньше, и какое облегчение для всех нас!
  — Нет, Джон! — возразил я. — Это не один из нас. Как такое может случиться?
  — Согласен, но тогда кто же?
  — Вы не догадываетесь?
  — Нет.
  Я осторожно огляделся вокруг и понизил голос:
  — Доктор Бауэрштейн!
  — Быть не может!
  — Почему?
  — Да какой ему смысл в смерти моей матери?
  — Мне это неизвестно, — признался я, — но, по-моему, Пуаро думает так же.
  — Пуаро? В самом деле? Откуда вы знаете?
  Я рассказал ему о сильном волнении Пуаро, когда он узнал, что Бауэрштейн был в Стайлз-Корт в ночь трагедии.
  — Он дважды повторил: «Это меняет все!» — добавил я. — И тогда я задумался. Вы помните, Инглторп сказал, что оставил чашку с кофе в холле? Так вот, как раз в это время и появился Бауэрштейн. Разве не может быть, что доктор, проходя мимо, бросил что-то в чашку, когда Инглторп вел его через холл?
  — Гм! — произнес Джон. — Это было бы очень рискованно.
  — Да, но вполне возможно.
  — И потом, — возразил Джон, — откуда он мог знать, что это ее кофе? Нет, старина, неубедительно.
  Тут я еще кое-что вспомнил.
  — Вы правы. Все было иначе.
  И я рассказал ему о какао, которое Пуаро взял для анализа.
  — Но послушайте! — перебил меня Джон. — Ведь Бауэрштейн уже делал такой анализ.
  — Да-да! В том-то и дело! Я тоже до сих пор этого не понимал… Неужели вы не видите? Бауэрштейн сделал анализ. Это так! Но если он убийца, ничего не могло быть проще, как отослать для анализа обычное какао! И никому, кроме Пуаро, не пришло в голову подозревать Бауэрштейна или взять другую пробу!
  — А как же горький вкус стрихнина, который какао не может скрыть?
  — Ну, тут у нас есть только его слова. Однако нельзя забывать и другое. Он считается одним из лучших токсикологов…
  — Кем? Повторите!
  — Одним словом, Бауэрштейн знает о ядах больше, чем кто бы то ни было, — объяснил я. — Так вот, может быть, он нашел какой-нибудь способ сделать стрихнин безвкусным? Или это был вообще не стрихнин, а какой-то неизвестный яд, о котором никто не слышал, но который вызывает почти такие же симптомы.
  — Гм… да. Такое может быть, — признал Джон. — Но погодите! Как мог доктор оказаться возле какао? Ведь его не было внизу.
  — Не было, — неохотно согласился я.
  И тогда в моем мозгу мелькнула ужасная мысль. Я надеялся и молился, чтобы она не появилась также у Джона. Я искоса взглянул на него. Он недоуменно хмурился, и я вздохнул с облегчением. Дело в том, что мне пришло в голову, будто у доктора Бауэрштейна мог быть сообщник.
  Нет! Такого не может быть! Такая красивая женщина, как Мэри Кавендиш, не может быть убийцей. Хотя и случалось, что красивые женщины были отравительницами.
  Внезапно я припомнил первую беседу за чашкой чаю в день моего появления в Стайлз-Корт и блеск в глазах Мэри Кавендиш, когда она сказала, что яд — женское оружие. А как она была взволнована в тот трагический вечер во вторник! Может быть, миссис Инглторп обнаружила что-то между Мэри и Бауэрштейном и угрожала рассказать ее мужу? Возможно ли, что это преступление было совершено, чтобы помешать разоблачению?
  Потом я вспомнил загадочный разговор между Пуаро и Эвлин Ховард. Может, они именно это имели в виду? Может, это и была та чудовищная возможность, в которую Эвлин не хотелось верить?
  Да, все подходило.
  Неудивительно, что мисс Ховард предложила все замять. Теперь я понял ее незаконченную фразу: «Эмили сама…» В глубине души я согласился с мисс Ховард. Разве сама миссис Инглторп не предпочла бы скорее остаться неотомщенной, чем позволить такому ужасному бесчестию упасть на семью Кавендиш?
  — Есть еще одно обстоятельство, заставляющее меня сомневаться в вашем предположении, — вдруг сказал Джон, и неожиданно прозвучавший голос заставил меня вздрогнуть.
  — Что именно? — поинтересовался я, довольный тем, что он ушел от вопроса, каким образом яд мог попасть в какао.
  — Хотя бы тот факт, что Бауэрштейн потребовал вскрытия. Он мог этого и не делать. Уилкинс был бы вполне удовлетворен, объяснив трагическую кончину нашей матери болезнью сердца.
  — Да, — произнес я с сомнением. — Но неизвестно, может, он считал, что в итоге так будет безопаснее. Ведь кто-нибудь мог заговорить об отравлении позднее, и министерство внутренних дел приказало бы провести эксгумацию. Все могло выплыть наружу, и тогда он оказался бы в очень неловком положении, потому что никто бы не поверил, что человек с его репутацией известного специалиста мог совершить такую ошибку и назвать отравление болезнью сердца.
  — Да, вполне возможно, — согласился Джон. — И все-таки… Ей-богу, не понимаю, какой тут мог быть мотив?
  Я вздрогнул.
  — Послушайте! — торопливо проговорил я. — Может быть, я совершенно не прав. И помните, все это абсолютно конфиденциально.
  — О, конечно! Само собой разумеется.
  Продолжая разговаривать, мы вошли через небольшую калитку в сад. Неподалеку слышались голоса: стол к чаю был накрыт под большим платаном, как в день моего приезда.
  Цинтия вернулась из госпиталя. Я поставил мой стул рядом с ней и передал желание Пуаро посетить больничную аптеку.
  — Конечно! Я буду рада, если он придет. Лучше пусть приходит к чаю. Надо будет с ним об этом договориться. Он такой славный! Хотя странный и даже немного смешной. На днях Пуаро заставил меня снять и заново переколоть мою брошь. Сказал, что брошь была неровно приколота!
  Я засмеялся:
  — Это его мания.
  — Правда? Интересно.
  Минуты две прошли в молчании, а затем, бросив взгляд в сторону Мэри Кавендиш и понизив голос, Цинтия снова обратилась ко мне:
  — Мистер Гастингс! После чая мне хотелось бы с вами поговорить.
  Ее взгляд в сторону Мэри заставил меня задуматься. Пожалуй, эти две женщины мало симпатизировали друг другу. Впервые мне пришла в голову мысль о будущем девушки. Миссис Инглторп, очевидно, не оставила в ее пользу никакого распоряжения, но я полагал, что Джон и Мэри, скорее всего, будут настаивать, чтобы она пожила с ними. Во всяком случае, до конца войны. Джон, я знаю, симпатизировал Цинтии, ему будет жаль, если она уедет.
  Джон, отлучившийся на некоторое время, вернулся к чайному столу, но его обычно добродушное лицо было сердитым.
  — Черт бы побрал этих детективов! — возмутился он. — Не могу понять, что им надо? Шарили по всем комнатам, повытаскивали все вещи, перевернули все вверх дном… Просто невероятно! Наверное, воспользовались случаем, что в доме никого не было. Ну, я поговорю с этим Джеппом, когда увижу его в следующий раз!
  — Полно, Пол Прай,46 — проворчала мисс Ховард.
  Лоуренс высказался, что детективам приходится делать вид, будто они активно действуют.
  Мэри Кавендиш промолчала.
  После чая я пригласил Цинтию на прогулку, и мы медленно побрели к лесу.
  — Слушаю вас, — сказал я, как только листва скрыла нас от любопытных глаз.
  Девушка со вздохом опустилась на траву и сбросила шляпку. Солнечный свет, пронизывая листву, превратил ее золотисто-каштановые волосы в колышущееся от дыхания ветерка живое золото.
  — Мистер Гастингс, — начала она, — вы всегда так добры и так много знаете…
  В этот момент у меня мелькнула ошеломляющая мысль, что Цинтия — очаровательное создание, намного очаровательнее Мэри, которая никогда не говорила мне ничего подобного.
  — Итак! — крайне благожелательно подтолкнул я ее, видя, что она колеблется.
  — Хочу попросить у вас совета. Я не знаю, что мне делать.
  — Что делать?
  — Да. Видите ли, тетя Эмили всегда говорила, что она меня обеспечит. Полагаю, она забыла или не думала, что может умереть. Во всяком случае, не обеспечила меня и не оставила на мой счет никаких распоряжений. Теперь я просто не знаю, что мне делать. Как вы думаете, я сразу должна отсюда уехать?
  — Господи, конечно, нет! Кавендиши не захотят расстаться с вами. Я в этом уверен.
  Цинтия заколебалась, потом какое-то время сидела молча, вырывая траву маленькими руками.
  — Миссис Кавендиш захочет от меня избавиться, — произнесла она наконец. — Мэри меня ненавидит.
  — Ненавидит? — удивился я.
  Цинтия кивнула:
  — Да. Не знаю почему, но она меня терпеть не может. И он тоже.
  — Ну, тут я точно знаю, что вы не правы, — тепло возразил я. — Напротив, Джон вам очень симпатизирует.
  — О да… Джон! Но я не его имела в виду. Я говорю о Лоуренсе. Мне, конечно, безразлично, ненавидит он меня или нет, но все-таки это ужасно, когда тебя никто не любит, верно?
  — Цинтия, это не так, они вас любят! Уверен, вы ошибаетесь. Послушайте, и Джон, и мисс Ховард…
  Цинтия с мрачным видом кивнула:
  — Да, пожалуй, Джону я нравлюсь. И, конечно, Эви. Несмотря на ее грубоватые манеры, она и мухи не обидит. Но вот Лоуренс почти никогда со мной не говорит, а Мэри с трудом заставляет себя быть любезной. Мэри хочет, чтобы Эви осталась, даже упрашивает ее, а меня нет, и я… и я не знаю, что мне делать.
  Бедный ребенок вдруг расплакался…
  Не знаю, что на меня вдруг нашло? Может, подействовала красота Цинтии и золото ее волос? Или радость от общения с человеком, который явно не мог быть связан с преступлением? А возможно, просто искреннее сочувствие к ее юности и одиночеству? Как бы то ни было, я наклонился вперед и, взяв ее маленькую руку, неловко проговорил:
  — Цинтия, выходите за меня замуж!
  Совершенно случайно я нашел верное средство от ее слез. Она сразу выпрямилась, отняла руку и резко отрезала:
  — Не говорите глупостей!
  Мне стало досадно.
  — При чем тут глупость? Я прошу вас оказать мне честь и стать моей женой.
  К моему полнейшему изумлению, Цинтия неожиданно рассмеялась и назвала меня «милым чудаком».
  — Право, это очень славно с вашей стороны, — заявила она, — но на самом деле вы этого не хотите.
  — Нет, хочу. У меня есть…
  — Неважно, что у вас есть. Вы этого не хотите… и я тоже.
  — Ну, это, разумеется, решает дело, — холодно заметил я. — Только не вижу ничего смешного в том, что я сделал вам предложение.
  — Да, конечно, — согласилась Цинтия. — И в следующий раз кто-нибудь, может быть, примет ваше предложение. До свидания! Вы очень меня утешили и подняли мне настроение. — И, снова разразившись неудержимым взрывом смеха, она исчезла среди деревьев.
  Возвращаясь мысленно к нашему разговору, я нашел его крайне неудовлетворительным.
  И вдруг решил пойти в деревню, поискать Бауэрштейна. Должен же кто-нибудь следить за этим типом! В то же время было бы разумным рассеять подозрения, которые могли у него возникнуть. Я вспомнил, что Пуаро всегда полагался на мою дипломатичность.
  Я подошел к небольшому дому, в окне которого было выставлено объявление: «Меблированные комнаты». Мне было известно, что доктор Бауэрштейн живет здесь, и я постучал.
  Дверь открыла старая женщина.
  — Добрый день, — любезно поздоровался я. — Доктор Бауэрштейн у себя?
  Она удивленно смотрела на меня:
  — Разве вы не слышали?
  — Не слышал о чем?
  — О нем.
  — Что — о нем?
  — Его взяли.
  — Взяли? Он умер?
  — Нет, его взяла полиция.
  — Полиция?! — У меня перехватило дыхание. — Вы хотите сказать, что его арестовали?
  — Да, вот именно. И…
  Я не стал слушать и бросился на поиски Пуаро.
  Глава 10
  Арест
  К моему величайшему неудовольствию, Пуаро не оказалось дома. Старый бельгиец, открывший дверь на мой стук, сообщил, что, по его мнению, Пуаро уехал в Лондон.
  Я был ошеломлен. С какой стати он отправился в Лондон? Что Пуаро там делать? Было это внезапное решение или он уже принял его, когда расстался со мной несколько часов назад?
  Несколько раздраженный, я снова направился в Стайлз. В отсутствие Пуаро я не знал, как мне дальше действовать. Ожидал ли Пуаро этого ареста? Что послужило его причиной?
  Ответить на эти вопросы я не мог и не представлял, как мне вести себя дальше. Должен ли я сообщить об аресте Бауэрштейна остальным? Мне не хотелось признаваться самому себе, но меня тяготила мысль о Мэри Кавендиш. Не будет ли для нее это известие ужасным шоком? Я полностью отбросил прежние свои подозрения. Мэри не могла быть вовлечена в преступление, иначе я уловил бы хоть какой-нибудь намек. Но и скрыть от нее известие об аресте Бауэрштейна не было возможности. Завтра же о нем сообщат во всех газетах. И все-таки я не решался все рассказать. Если бы здесь был Пуаро, я мог бы спросить у него совета. Непонятно, что же заставило его так неожиданно отправиться в Лондон?
  Однако мое мнение о проницательности Пуаро невероятно выросло. Если бы не он, мне никогда не пришло бы в голову заподозрить доктора! Да, этот странный, невысокого роста человек определенно очень умен!
  Немного поразмыслив, я все-таки счел нужным сообщить Джону об аресте Бауэрштейна. Пусть сам решает, ставить ли об этом в известность всех домочадцев.
  Услышав новость, Джон протяжно свистнул:
  — Вот это да! Выходит, вы были правы. А я тогда просто не мог этому поверить.
  — Да, это кажется странным, пока не привыкнешь к такой мысли и не убедишься, как все подходит. Что же нам теперь делать? Конечно, завтра и так все узнают.
  Джон задумался.
  — Неважно, — принял он наконец решение, — сейчас мы ничего сообщать не будем. В этом нет надобности. Как говорится, все и так скоро станет известно.
  Однако на другой день, встав рано утром и с нетерпением развернув газету, я, к моему величайшему удивлению, не нашел в ней ни слова об аресте! Прочитал колонку с обычным несущественным сообщением об «отравлении в Стайлзе», и ничего больше! Это было совершенно необъяснимо, но я подумал, что Джепп из каких-то своих соображений не хочет, чтобы новость попала на страницы газет. Меня это немного взволновало, так как возникала возможность дальнейших арестов.
  После завтрака я решил пройти в деревню, чтобы узнать, не вернулся ли Пуаро. Но не успел выйти из дома, как в одной из застекленных дверей появилось его лицо и хорошо знакомый голос произнес:
  — Bonjour, mon ami!
  — Пуаро! — воскликнул я с облегчением и, схватив его за руки, втянул в комнату. По-моему, никогда и никого я не был так рад видеть. — Послушайте! Я никому не сказал об аресте, кроме Джона. Я действовал правильно?
  — Друг мой, — ответил Пуаро, — я не понимаю, о чем вы говорите.
  — Конечно, об аресте доктора Бауэрштейна! — нетерпеливо уточнил я.
  — Значит, Бауэрштейн арестован?
  — Вы об этом не знали?
  — Не имел ни малейшего понятия. — Немного помолчав, Пуаро добавил: — Хотя меня это не удивляет. В конце концов, мы всего лишь в четырех милях от побережья.
  — От побережья? — озадаченно повторил я. — При чем тут побережье?
  Пуаро пожал плечами:
  — Но ведь это очевидно.
  — Только не мне! Может быть, я туп, но никак не пойму, какое отношение близость побережья имеет к убийству миссис Инглторп.
  — Конечно, никакого, — улыбнулся Пуаро. — Мы ведь говорим об аресте доктора Бауэрштейна.
  — Ну да! Он арестован за убийство миссис Инглторп.
  — Что? — воскликнул Пуаро с живейшим любопытством. — Доктор Бауэрштейн арестован за убийство миссис Инглторп?
  — Да.
  — Невероятно! Это было бы слишком хорошим фарсом! Кто вам это сказал, друг мой?
  — Видите ли, ничего определенного никто мне не говорил, — признался я, — но он арестован.
  — О да! Вполне возможно. Но он арестован за шпионаж, mon ami!
  — Шпионаж?! — выдохнул я.
  — Совершенно верно.
  — Не за отравление миссис Инглторп?
  — Нет, конечно. Если только наш друг Джепп не потерял рассудок окончательно, — спокойно пояснил Пуаро.
  — Но… но мне казалось, вы сами так думали!
  Удивленный взгляд Пуаро выражал недоумение — и как только мне могла прийти в голову подобная абсурдная мысль?
  — Вы хотите сказать, что доктор Бауэрштейн — шпион? — медленно проговорил я.
  Пуаро кивнул.
  — Вы сами этого не подозревали? — спросил он.
  — Никогда! Я и подумать не мог…
  — А вам не казалось странным, что знаменитый лондонский специалист похоронил себя в такой деревушке? У вас не вызывала удивления привычка доктора бродить ночью по округе?
  — Нет, — признал я. — Даже не обращал на это внимания.
  — Он родился в Германии, — задумчиво продолжал Пуаро, — хотя уже так долго занимается практикой в этой стране, что никто о нем не думает иначе как об англичанине. Натурализовался уже лет пятнадцать тому назад. Очень умный человек… разумеется, еврей.
  — Мерзавец! — негодующе воскликнул я.
  — Ничуть! Напротив, патриот. Подумайте только, что он теряет. Им стоит восхищаться.
  Я не мог подойти к этому так же философски, как Пуаро.
  — Надо же, и миссис Кавендиш бродила с ним по всей округе! — продолжал я негодовать.
  — Да. Полагаю, он находил это знакомство очень полезным, — заметил Пуаро. — Поскольку слухи соединяли их имена вместе, то любые другие выходки доктора проходили незамеченными.
  — Значит, вы полагаете, что он никогда по-настоящему ее не любил? — нетерпеливо спросил я… пожалуй, слишком нетерпеливо при подобных обстоятельствах.
  — Этого, разумеется, я сказать не могу, однако… Хотите, Гастингс, я выскажу мое личное мнение?
  — Да.
  — Оно заключается в следующем: миссис Кавендиш не любит и никогда ни на йоту не любила доктора Бауэрштейна!
  — Вы действительно так думаете? — Я не мог скрыть удовольствия.
  — Вполне в этом уверен. И могу объяснить почему.
  — Да?
  — Потому что она любит кого-то другого.
  — О!
  Что имел в виду Пуаро? Но меня помимо моей воли вдруг охватило странное ощущение. Правда, что касается женщин, я не тщеславен, только мне припомнились некоторые обстоятельства, воспринятые мною раньше, пожалуй, слишком легко, однако теперь, казалось, указывавшие…
  Мои приятные мысли были прерваны появлением мисс Ховард. Она поспешно огляделась вокруг, чтобы убедиться, что никого другого в комнате нет, затем вынула из кармана старый лист оберточной бумаги и подала его Пуаро.
  — Наверху платяного шкафа, — загадочно пробормотала она и поспешно покинула комнату.
  Пуаро с нетерпением развернул лист и, удовлетворенно кивнув, разложил его на столе.
  — Посмотрите, Гастингс, какая, по-вашему, это буква — «Q» или «L»?
  Лист бумаги оказался довольно пыльным, как будто какое-то время лежал открытым. Внимание Пуаро привлекла наклейка, на которой было напечатано: «Господа Паркинсоны, известные театральные костюмеры» и адрес — Кавендиш (инициал непонятен), эсквайр, Стайлз-Корт, Стайлз-Сент-Мэри, Эссекс.
  — Это может быть «T» или «L», — сказал я, старательно изучив буквы, — но, конечно, не «Q».
  — Хорошо, — подтвердил Пуаро, сворачивая бумагу. — Я согласен с вами, что это «L».
  — Откуда это? — полюбопытствовал я. — Важная находка?
  — Не очень. Однако она подтверждает мое предположение. Я подозревал о ее существовании и направил мисс Ховард на поиски. Как видите, они оказались успешными.
  — Что она имела в виду, говоря: «Наверху платяного шкафа»?
  — Хотела сказать, что нашла его именно там, — пояснил Пуаро.
  — Странное место для куска оберточной бумаги, — задумчиво произнес я.
  — Ничуть. Верх платяного шкафа — отличное место для хранения оберточной бумаги и картонных коробок. Я сам постоянно держу их там. Аккуратно уложенные, они не раздражают глаз.
  — Пуаро, — серьезно спросил я, — вы уже пришли к какому-нибудь выводу по поводу этого преступления?
  — Да… Я хочу сказать, что знаю, кто его совершил.
  — О!
  — Но, кроме предположений, у меня, к сожалению, нет никаких доказательств. Разве что… — Неожиданно он схватил меня за руку и потащил вниз, в волнении закричав по-французски: — Мадемуазель Доркас! Un moment, s'il vous plaît!47
  Взволнованная Доркас поспешно вышла из буфетной.
  — Дорогая Доркас, у меня появилась идея… маленькая идея… Если она окажется верной — какой чудесный шанс! Скажите, в понедельник, не во вторник, Доркас, а именно в понедельник, за день до трагедии, не случилось ли чего с колокольчиком в спальне миссис Инглторп?
  Доркас удивилась:
  — Да, сэр, теперь, когда вы напомнили… И правда случилось… Хотя ума не приложу, как вы про это узнали. Должно быть, мыши перегрызли проволочку. Во вторник утром пришел человек и все исправил.
  С восторженным возгласом Пуаро схватил меня за руку и потянул в комнату.
  — Видите, не нужно искать внешних доказательств… Нет! Достаточно сообразительности. Однако плоть человеческая слаба… Оказавшись на верном пути, испытываешь истинное удовольствие! Ах, друг мой, я словно заново родился! Я бегу! Скачу! — Он и правда выскочил из дома и побежал, подпрыгивая, по краю лужайки.
  — Что случилось с вашим знаменитым другом? — послышался голос за моей спиной. Я повернулся и увидел Мэри Кавендиш. Она улыбалась, и я тоже улыбнулся в ответ. — В чем дело?
  — Сказать по правде, я и сам не знаю. Пуаро задал Доркас несколько вопросов о колокольчике в спальне миссис Инглторп и пришел в такой восторг от ее ответа, что стал дурачиться. Вы сами видели!
  Мэри засмеялась:
  — Как странно! Посмотрите, он выходит из калитки. Значит, сегодня больше не вернется?
  — Право, не знаю. Я давно отказался от попыток угадать, что он сделает дальше.
  — Скажите, мистер Гастингс, ваш друг немного не в себе?
  — Честное слово, не знаю! Иногда я уверен, что он безумен как шляпник,48 но потом, как раз в тот момент, когда, кажется, наступает пик сумасшествия, выясняется, что это его метод.
  — Понимаю…
  В то утро, несмотря на смех, Мэри была задумчива. Она выглядела серьезной и даже чуть грустной.
  Мне пришло в голову, что это удобный случай поговорить с ней о Цинтии. Как мне показалось, я начал довольно тактично, но не успел произнести и нескольких слов, как она решительно меня остановила:
  — Не сомневаюсь, мистер Гастингс, вы отличный адвокат, но в данном случае ваш талант пропадает напрасно. Цинтия может не беспокоиться, что встретит с моей стороны недоброжелательство.
  Я было попытался, запинаясь, объяснить… Сказал, что надеюсь, она не подумала… Но Мэри снова остановила меня, и ее слова были так неожиданны, что почти вытеснили из моей головы и Цинтию, и ее неприятности.
  — Мистер Гастингс, — спросила она, — вы считаете, что мы с мужем счастливы?
  Я был захвачен врасплох и пробормотал, что это не мое дело — думать об их отношениях.
  — Ну что же, — спокойно заявила Мэри, — ваше это дело или нет, а я вам скажу: мы несчастливы.
  Я молчал. Мне показалось, что она не кончила говорить.
  Мэри стала медленно ходить взад-вперед по комнате, чуть склонив голову набок. Ее стройная фигура при ходьбе мягко покачивалась. Неожиданно она остановилась и посмотрела на меня.
  — Вы ничего обо мне не знаете, не так ли? — спросила она. — Откуда я, кем была, прежде чем вышла замуж за Джона… Короче говоря — ничего! Ну что же, я вам расскажу. Вы будете моим исповедником. По-моему, вы добрый… Да, я в этом уверена.
  Нельзя сказать, что это подняло мое настроение, как следовало ожидать. Я вспомнил, что Цинтия начала свою исповедь почти такими же словами. К тому же исповедник, по-моему, должен быть пожилым. Это совсем неподходящая роль для молодого человека.
  — Мой отец был англичанином, — начала Мэри, — а мать — русской.
  — О! — отреагировал я. — Теперь понятно.
  — Что понятно?
  — Намек на нечто иностранное… другое… что вас всегда окружает.
  — Кажется, моя мать была очень красивой, — продолжила Мэри. — Не знаю, потому что никогда ее не видела. Она умерла, когда я была еще совсем маленькой. По-моему, трагично: кажется, по ошибке выпила слишком большую дозу какого-то снотворного. Как бы там ни было, отец был безутешен. Вскоре после этого он стал работать в консульстве и, куда бы его ни направляли, всегда брал меня с собой. К тому времени как мне исполнилось двадцать три года, я уже объехала почти весь мир. Это была великолепная жизнь… Мне она нравилась. — На лице Мэри появилась улыбка. Откинув голову назад, она, казалось, погрузилась в воспоминания тех старых добрых дней. — Потом умер и отец, — наконец заговорила она. — Он оставил меня плохо обеспеченной. Я вынуждена была жить со старыми тетками в Йоркшире. — Мэри содрогнулась. — Вы поймете, что это была ужасная жизнь для девушки, выросшей и воспитанной так, как я. Узость интересов и невероятная монотонность такой жизни сводили меня с ума. — Она помолчала, а потом совершенно другим тоном добавила: — И тут я встретила Джона Кавендиша.
  — И что же?
  — С точки зрения моих теток, для меня это была хорошая партия. Но я должна честно признаться, что не думала об этом. Нет! Для меня важным было другое: замужество избавляло меня от невыносимой монотонности той жизни.
  Я опять ничего не сказал, и через минуту она продолжила:
  — Поймите меня правильно. Я была с Джоном честной. Сказала ему правду, что он мне очень нравится и я надеюсь, это чувство усилится, но я в него не влюблена. Джон заявил, что это его вполне устраивает, и… мы поженились.
  Мэри надолго замолчала. Нахмурив лоб, она словно вглядывалась в те ушедшие дни.
  — Я думаю… я уверена… сначала Джон любил меня. Но мы, очевидно, плохо подходим друг другу и почти сразу же стали отдаляться. Я Джону надоела. Малоприятно для женской гордости в таком признаваться, но это правда.
  Должно быть, я что-то пробормотал о несходстве взглядов, потому что она быстро продолжила:
  — О да! Надоела… Но теперь это уже не имеет значения… Теперь, когда наши пути расходятся…
  — Что вы имеете в виду?
  — Я не намерена оставаться в Стайлз-Корт, — спокойно объяснила Мэри.
  — Вы с Джоном не собираетесь здесь жить?
  — Джон может жить здесь, но я не буду.
  — Вы хотите его оставить?
  — Да.
  — Но почему?
  Она долго молчала.
  — Возможно… потому, что хочу быть свободной!
  Когда она произнесла эти слова, передо мной вдруг возникло видение: обширное пространство, нетронутые леса, нехоженые земли… Я почувствовал, что могла бы значить свобода для такой натуры, как Мэри Кавендиш! На мгновение я увидел ее такой, какой она была на самом деле, — гордое, неукротимое создание, так же не прирученное цивилизацией, как вольная птица в горах.
  — Вы не знаете… не знаете, — сорвался с ее губ приглушенный крик, — какой ненавистной тюрьмой было для меня это место!
  — Понимаю, — пробормотал я, — но… но не предпринимайте ничего поспешно!
  — О-о! «Поспешно»! — В голосе Мэри прозвучала насмешка над моей осмотрительностью.
  И тут у меня вырвались слова, за которые через минуту я готов был откусить себе язык:
  — Вы знаете, что доктор Бауэрштейн арестован?
  В тот же миг холодность, подобно маске, закрыла лицо Мэри, лишив его всякого выражения.
  — Джон был настолько любезен, что сообщил мне об этом, — спокойно отозвалась она.
  — Ну и что же вы думаете? — невнятно, еле ворочая языком, спросил я.
  — О чем?
  — Об аресте.
  — Что я могу думать? По-видимому, он немецкий шпион. Так Джону сказал садовник.
  Лицо Мэри и ее голос были совершенно холодны, не выражали никаких эмоций. Любила она его или нет?
  Мэри отступила на шаг и дотронулась до цветов в вазе.
  — Совсем завяли, — бесстрастно констатировала она. — Нужно поставить новые. Вы не могли бы чуть посторониться? Благодарю вас, мистер Гастингс.
  Она спокойно прошла мимо меня и вышла в сад, на прощание холодно кивнув.
  Нет, конечно, Мэри не любила Бауэрштейна! Ни одна женщина не могла бы сыграть роль с таким ледяным безразличием.
  Пуаро не появлялся. Не показывались и детективы из Скотленд-Ярда.
  Ко времени ленча у нас произошло небольшое событие. Дело в том, что мы тщетно пытались разыскать четвертое из писем, написанных миссис Инглторп незадолго до смерти. Так как все попытки оказались напрасными, мы прекратили поиски, надеясь, что со временем письмо обнаружится само собой. Именно так и случилось. Развязка пришла с дневной почтой в виде ответа от французского музыкального издательства. В нем миссис Инглторп ставили в известность о получении ее денежного чека и с сожалением сообщали, что работники фирмы не смогли найти заказанную ею серию русских песен. Так что от последней надежды на разрешение таинственного убийства с помощью корреспонденции миссис Инглторп пришлось отказаться.
  Перед послеполуденным чаем я направился к Пуаро, чтобы поведать ему о новом разочаровании, но, к моей немалой досаде, обнаружил, что его опять нет дома.
  — Снова уехал в Лондон?
  — О нет, мсье, он поехал поездом в Тэдминстер, чтобы, как он сказал, посмотреть аптеку юной леди.
  — Глупый осел! — сердито воскликнул я. — Ведь я же говорил ему, что среда — единственный день, когда ее там нет! Ну что же, передайте ему, чтобы он пришел повидать нас завтра утром. Вы сможете это сделать?
  — Разумеется, мсье.
  Но Пуаро не появился и на следующий день. Я уже начал сердиться. Поистине, он вел себя совершенно бесцеремонно.
  После ленча Лоуренс отвел меня в сторону и спросил, не пойду ли я повидать моего бельгийского друга.
  — Нет, не пойду. Если захочет повидаться, пусть приходит сюда.
  — О! — Лоуренс выглядел необычно. В его манере держаться были какие-то нервозность и возбуждение, вызвавшие мое любопытство.
  — В чем дело? — спросил я. — Конечно, я могу пойти, если в этом есть особая необходимость.
  — Ничего особенного, но… гм!.. Если вы его увидите, не могли бы вы ему сказать… — Лоуренс понизил голос до шепота, — что я, кажется, нашел еще одну кофейную чашку.
  Я уже почти забыл о таинственном поручении Пуаро, но теперь мое любопытство снова разгорелось.
  Лоуренс ничего больше не объяснил, и я решил, что, пожалуй, сменю гнев на милость и снова пойду поищу Пуаро в «Листуэй коттедж».
  На этот раз старик бельгиец встретил меня улыбкой — мсье Пуаро дома. Не желаю ли я подняться наверх? Я взобрался по лестнице.
  Пуаро сидел у стола, закрыв лицо руками. При моем появлении он вскочил.
  — Что случилось? — озабоченно спросил я. — Надеюсь, вы не заболели?
  — Нет-нет! Я не болен. Решаю очень важную проблему.
  — Ловить преступника или нет? — пошутил я.
  К моему величайшему удивлению, Пуаро мрачно кивнул:
  — Как сказал ваш великий Шекспир: «Говорить или не говорить — вот в чем вопрос!»
  Я не стал поправлять ошибку в цитате.
  — Вы серьезно, Пуаро?
  — Очень серьезно. Потому что от этого зависит самое важное на свете.
  — Что же это?
  — Счастье женщины, mon ami! — серьезно ответил Пуаро.
  Я не нашелся, что сказать.
  — Наступил решающий момент, — задумчиво произнес Пуаро, — а я не знаю, как поступить. Видите ли, ставки в моей игре слишком велики. Только я, Эркюль Пуаро, могу себе это позволить! — Он гордо похлопал себя по груди.
  Выждав уважительно несколько минут, чтобы не испортить эффекта, я передал ему слова Лоуренса.
  — Ага! — воскликнул Пуаро. — Значит, он все-таки нашел кофейную чашку! Очень хорошо. Этот ваш длиннолицый мсье Лоуренс умнее, чем кажется.
  Сам я был не очень высокого мнения об уме Лоуренса, но не стал возражать Пуаро. Я только мягко попенял ему за то, что он, несмотря на мое предупреждение, забыл, какие дни у Цинтии свободны.
  — Это верно. Я ничего не помню — голова у меня как решето! Однако другая юная леди была весьма мила. Она очень сожалела, увидев мое разочарование, и самым любезным образом все мне показала.
  — О! Ну, в таком случае все в порядке, а попить чай с Цинтией вы сможете как-нибудь в другой раз.
  Я рассказал Пуаро о письме.
  — Очень жаль, — сказал он. — У меня были надежды на это письмо, но они не сбылись. Все должно быть раскрыто изнутри. Здесь! — Он постучал себя по лбу. — С помощью маленьких серых клеточек. Это уж их дело. — Затем неожиданно спросил: — Друг мой, вы разбираетесь в отпечатках пальцев?
  — Нет! — Меня удивил его вопрос. — Я только знаю, что двух одинаковых отпечатков пальцев не существует. На этом мои знания кончаются.
  — Совершенно верно. Одинаковых не бывает. — Он открыл ящик стола, вынул несколько фотографий и разложил их на столе. — Я их пронумеровал: один, два и три, — сказал Пуаро. — Вы могли бы мне их описать?
  Я внимательно рассмотрел снимки.
  — Все, как я вижу, сильно увеличено. Я бы сказал, что номер первый принадлежит мужчине, это отпечатки большого и указательного пальцев. Номер второй — женский. Он намного меньше и совершенно другой. А номер три… — Я задумался. — Похоже, тут смешано несколько отпечатков, но очень ясно просматривается первый номер.
  — Он покрывает все остальные отпечатки?
  — Да.
  — Вы их точно узнали?
  — О да! Они идентичны.
  Пуаро кивнул и, осторожно взяв у меня фотографии, спрятал их и запер.
  — Полагаю, — недовольно пробурчал я, — вы, как всегда, не собираетесь ничего мне объяснить?
  — Напротив. Фотография первая — отпечатки пальцев мсье Лоуренса. Отпечатки на второй фотографии принадлежат Цинтии. Они не имеют значения. Я получил их просто для сравнения. С отпечатками на третьей фотографии дело обстоит несколько сложнее.
  — А именно?
  — Как видите, снимок сильно увеличен. Вы обратили внимание на пятно, которое тянется через весь снимок? Я не стану описывать вам специальный аппарат, пудру для напыления и тому подобное, что я использовал. Полиции этот процесс хорошо известен; с его помощью вы можете за короткое время получить фотографию отпечатков пальцев с любого предмета. Ну вот, друг мой! Перед вами отпечатки пальцев… остается лишь сказать, на каком предмете они были оставлены.
  — Продолжайте. Я весь внимание.
  — Eh bien! Снимок третий представляет собой очень увеличенную поверхность маленькой бутылочки из шкафчика аптеки в госпитале Красного Креста в Тэдминстере… Все это звучит, как в детском стишке «В доме, который построил Джек»!
  — Господи! — воскликнул я. — Откуда взялись на ней отпечатки пальцев Лоуренса? Он и не подходил к шкафчику с ядами в тот день, когда мы у Цинтии пили чай.
  — О нет! Ошибаетесь. Подходил.
  — Невероятно! Мы все время были вместе.
  Пуаро покачал головой:
  — Нет, друг мой! Был момент, когда вы не могли быть все вместе, иначе не пришлось бы звать мистера Лоуренса, чтобы он присоединился к вам на балконе.
  — Да, забыл, — вынужден был признать я. — Но это было всего на минутку!
  — Вполне достаточно.
  — Достаточно для чего?
  Улыбка Пуаро стала довольно загадочной.
  — Вполне достаточно для джентльмена, который изучал медицину, чтобы удовлетворить свой естественный интерес и любопытство.
  Наши взгляды встретились. Пуаро выглядел довольным. Он поднялся со стула и даже стал напевать какую-то мелодию. Я с подозрительностью наблюдал за ним.
  — Пуаро, — наконец не выдержал я, — что было в той маленькой бутылочке?
  Пуаро выглянул из окна.
  — Гидрохлорид стрихнина, — ответил он через плечо и продолжил напевать.
  — Господи! — произнес я едва слышно, хотя и не был удивлен. Я ждал такого ответа.
  — Чистый гидрохлорид стрихнина используется редко… только иногда для таблеток. В медицине для приготовления многих лекарств обычно применяют другой раствор. Поэтому отпечатки пальцев на бутылочке не были нарушены.
  — Как вам удалось сделать эти снимки?
  — Я уронил с балкона мою шляпу, — невозмутимо объяснил Пуаро. — В это время дня посетителям не разрешается находиться внизу, так что, несмотря на мои многочисленные извинения, коллеге мадемуазель Цинтии пришлось сойти вниз и принести мою шляпу.
  — Значит, вы знали, что найдете?
  — Нет. Конечно, нет! Просто по вашему описанию представил себе это помещение и решил, что мсье Лоуренс мог подойти к шкафчику с ядами. Такую возможность надо было либо подтвердить, либо исключить.
  — Пуаро, — заметил я, — ваша веселость меня не обманет. Это очень важное открытие.
  — Я не знаю, — сказал Пуаро, — но кое-что меня поражает. Это и вас, без сомнения, не могло не поразить.
  — Что именно?
  — Видите ли, во всем этом деле слишком много стрихнина. Мы уже третий раз с ним сталкиваемся. Стрихнин в лекарстве миссис Инглторп. Стрихнин, проданный мистером Мэйсом в аптеке в Стайлз-Сент-Мэри. Теперь мы опять встречаемся со стрихнином, который побывал в руках одного из домочадцев. Это сбивает с толку, а как вы знаете, я не люблю путаницы.
  Прежде чем я успел ответить, старый бельгиец, приоткрыв дверь, заглянул в комнату.
  — Там внизу леди спрашивает мистера Гастингса, — сообщил он.
  — Леди?
  Я вскочил. По узкой лестнице мы с Пуаро спустились вниз. В дверях стояла Мэри Кавендиш.
  — Я навещала одну старушку в деревне, — объяснила она, — а так как Лоуренс сказал, что вы у мсье Пуаро, то я решила зайти за вами.
  — Увы, мадам! — с видимым огорчением произнес Пуаро. — Я-то подумал, что этим визитом вы оказали честь мне…
  — Как-нибудь в другой раз, если вы меня пригласите, — улыбаясь, пообещала Мэри.
  — Хорошо. Если, мадам, когда-нибудь вам понадобится исповедник…
  Она слегка вздрогнула.
  — …помните, что папа Пуаро всегда к вашим услугам.
  Несколько минут Мэри пристально смотрела на него, как будто стараясь найти в его словах какой-то скрытый смысл. Затем резко отвернулась.
  — Не пойдете ли вместе с нами, мсье Пуаро?
  — С восторгом, мадам!
  Всю дорогу до Стайлз-Корт Мэри быстро и лихорадочно говорила. Это поразило меня, и я понял, что взгляд Пуаро каким-то непонятным образом ее нервировал.
  Погода испортилась, резкий ветер был почти по-осеннему пронзителен. Мэри слегка дрожала и плотнее застегнула пальто. Ветер печально стонал в деревьях, как будто вздыхал какой-то великан.
  Мы подошли к большой двери дома и сразу почувствовали что-то неладное.
  Навстречу нам выбежала Доркас. Она плакала и ломала руки. Я увидел, что и остальные слуги, сбившись вместе, насторожены и взволнованы.
  — О, мэм! О, мэм! Не знаю, как и сказать…
  — Что случилось, Доркас? — нетерпеливо спросил я. — Говорите немедленно!
  — Все эти вредные сыщики! Они его арестовали. Они арестовали мистера Кавендиша!
  — Арестовали Лоуренса? — воскликнул я.
  — Нет, сэр. Не мистера Лоуренса… Мистера Джона!
  За моей спиной, громко вскрикнув, Мэри Кавендиш тяжело упала на меня. Быстро повернувшись, чтобы ее подхватить, я встретил взгляд Пуаро. Глаза его светились тихим торжеством.
  Глава 11
  Суд
  Спустя два месяца начался судебный процесс против Джона Кавендиша по делу об убийстве его мачехи.
  Не стану подробно останавливаться на том, как прошли недели, предшествующие этому событию, скажу лишь, что поведение Мэри Кавендиш вызывало у меня самое искреннее восхищение и симпатию. Она сразу приняла сторону мужа, с жаром отвергала даже мысль о его виновности и защищала его изо всех сил.
  Я выразил Пуаро мое восхищение ею, и он, кивнув, проговорил:
  — Да, она принадлежит к числу тех женщин, которые в беде проявляют свои лучшие качества. Тогда раскрываются их искренние чувства. Ее гордость и ревность отступили…
  — Ревность? — перебил я, с сомнением глядя на него.
  — Да. Разве вы не понимаете, что миссис Кавендиш чрезвычайно ревнива? Как я уже сказал, она отбросила в сторону и гордость, и ревность и не думает ни о чем, кроме своего мужа и нависшей над ним ужасной угрозы.
  Пуаро говорил с большим чувством, и я с интересом слушал, припоминая, как он раздумывал, говорить ему или нет. Зная его мягкость и особое бережное отношение к «женскому счастью», я был доволен, что решение судьбы Джона от него не зависело.
  — Даже теперь с трудом могу поверить! — признался я. — До последней минуты я думал, что это Лоуренс.
  Пуаро усмехнулся:
  — Я знал, что вы так думали.
  — Но Джон! Мой старый друг Джон!
  — Каждый убийца, вероятно, был чьим-то старым другом, — философски заметил Пуаро. — Нельзя смешивать чувства и здравый смысл.
  — По-моему, вы могли хотя бы намекнуть!
  — Возможно, mon ami, я не сделал этого именно потому, что он был вашим старым другом.
  Я немного смутился, припомнив, как поспешно сообщил Джону то, что считал истинным мнением Пуаро о докторе Бауэрштейне. Между прочим, доктор был оправдан, так как сумел ускользнуть от выдвинутых против него обвинений. Но хотя на этот раз он оказался слишком умен и его не смогли уличить в шпионаже, все-таки ему основательно подрезали крылышки.
  Я спросил Пуаро: как он думает, будет ли осужден Джон Кавендиш? К моему величайшему удивлению, он ответил, что, напротив, по всей вероятности, Джона оправдают.
  — Но, Пуаро… — попытался я возразить.
  — О друг мой, разве я вам не говорил, что у меня нет достаточных доказательств. Одно дело знать, что человек виновен, и совершенно другое — убедительно доказать его вину. В этом деле слишком мало улик. Вот в чем беда! Я, Эркюль Пуаро, знаю, но в цепочке моих умозаключений не хватает последнего звена. И если я не смогу найти это отсутствующее звено… — Он печально покачал головой.
  — Когда вы впервые заподозрили Джона Кавендиша? — поинтересовался я через некоторое время.
  — Разве вы его совсем не подозревали?
  — Нет, конечно.
  — Даже после того, как услышали обрывок разговора между миссис Кавендиш и ее свекровью? А неискренность ее ответов на предварительном слушании дела?
  — Нет.
  — Вы не поняли, что к чему, и не сообразили, что это не Алфред Инглторп ссорился с женой? Вы помните, как усиленно он отрицал это на предварительном слушании? Это мог быть либо Лоуренс, либо Джон. Будь это Лоуренс, тогда поведение Мэри Кавендиш было бы совершенно непонятно. Однако, с другой стороны, если это был Джон, все объясняется необыкновенно просто.
  — Значит, — понял я наконец, — это Джон ссорился тогда с матерью?
  — Совершенно верно.
  — И вы давно это знали?
  — Конечно. Только так можно было объяснить поведение Мэри Кавендиш.
  — И все-таки вы уверены, что Джон может быть оправдан?
  Пуаро пожал плечами:
  — Разумеется, в ходе судебного процесса мы услышим все относящееся к обвинению, но адвокаты посоветуют Джону сохранить право защиты. Все это выяснится на суде. Да, между прочим, я обязан предупредить вас, друг мой. Я не должен фигурировать в полицейском следственном разбирательстве.
  — Что-о?!
  — Официально я не имею к нему никакого отношения. Пока я не найду недостающего звена, я намерен оставаться в тени. Миссис Кавендиш должна думать, что я работаю на стороне ее мужа, а не против него.
  — По-моему, это низость.
  — Нисколько. Мы имеем дело с умным и беспринципным человеком и обязаны использовать все, что в наших силах… Иначе он ускользнет! Поэтому я стараюсь оставаться на заднем плане. Все находки и открытия сделаны Джеппом, и все будет поставлено ему в заслугу. Если я буду давать показания, — Пуаро улыбнулся, — то, очевидно, в качестве свидетеля защиты.
  Я с трудом верил своим ушам.
  — Это вполне en règle,49 — продолжал Пуаро. — Как ни странно, я могу дать показания, которые полностью опровергнут одно из доказательств судебного процесса.
  — Какое же?
  — То, что касается уничтожения завещания. Джон Кавендиш его не уничтожал.
  Пуаро оказался истинным пророком. Не буду вдаваться в подробности судебного разбирательства, так как это привело бы к утомительным повторам, только сообщу, что Джон Кавендиш оставил за собой право защиты. Дело было передано в суд.
  Сентябрь уже застал нас всех в Лондоне. Мэри сняла дом в Кенсингтоне.50 Пуаро был включен в семейный круг.
  Я получил работу в военном министерстве, так что мог постоянно с ними встречаться.
  По мере того как одна за другой проходили недели, Пуаро все больше нервничал.
  «Последнего звена», о котором он говорил, все еще недоставало. В душе я надеялся, что оно так и останется ненайденным, — иначе как можно надеяться на счастье Мэри, если Джон не будет оправдан?
  15 сентября Джон Кавендиш предстал перед судом Олд-Бейли51 по обвинению «в преднамеренном убийстве Эмили Агнес Инглторп». Подсудимый отказался признать себя виновным.
  Защитником был назначен знаменитый королевский адвокат сэр Эрнст Хэвиуэзер.
  Королевский адвокат мистер Филипс предъявил обвинение.
  Совершенное убийство, заявил он, было преднамеренным, в высшей степени жестоким и хладнокровным. Это было не что иное, как умышленное отравление доверчивой и любящей женщины ее пасынком, которому она многие годы была больше чем матерью. Миссис Инглторп содержала его с раннего детства. Позднее обвиняемый вместе с женой жил в Стайлз-Корт в обстановке роскоши, окруженный ее заботой и вниманием. Она была доброй и щедрой благодетельницей для обоих.
  Обвинитель готов вызвать свидетелей, чьи показания засвидетельствуют, что подсудимый — расточитель и распутник — в конце концов оказался в затруднительном финансовом положении и к тому же завел интрижку с некой миссис Рэйкс, женой живущего по соседству фермера. Это стало известно его мачехе, и та во второй половине дня, незадолго до смерти, обвинила его в неблаговидных поступках. Между ними возникла ссора, которую частично слышали некоторые из домочадцев. За день до этого подсудимый купил в деревенской аптеке стрихнин, изменив свою внешность, чтобы переложить ответственность за содеянное на другого человека, а именно на мужа миссис Инглторп, к которому он питал сильную неприязнь. Мистер Инглторп, к счастью, смог предъявить неоспоримое алиби.
  17 июля во второй половине дня, продолжал обвинитель, сразу же после ссоры с сыном миссис Инглторп составила новое завещание. Оно было уничтожено — сожжено в камине ее спальни на следующее утро. Однако обнаруженные улики свидетельствуют, что это завещание было составлено ею и раньше, еще до свадьбы, — тут мистер Филипс выразительно погрозил пальцем, — однако подсудимый об этом не знал! Что заставило его мачеху написать новое завещание, когда старое продолжало сохранять свою силу, подсудимый объяснить не смог. Миссис Инглторп была пожилой женщиной и, возможно, забыла о существовании более раннего завещания, или, что казалось ему более вероятным, она могла думать, будто старое завещание аннулировалось после ее замужества. К тому же ранее состоялся разговор на эту тему. Женщины не всегда бывают хорошо осведомлены в юридических вопросах. Приблизительно около года назад миссис Инглторп составила завещание в пользу своего пасынка. Обвинение предъявит свидетельства, доказывающие, что именно подсудимый отнес мачехе кофе в ту роковую ночь. Позднее вечером он пробрался в ее комнату и уничтожил новое завещание, полагая, что таким образом старое, составленное в его пользу, останется в силе.
  Подсудимый был арестован после того, как в его комнате инспектором криминальной полиции, замечательным детективом Джеппом, была обнаружена важная улика — пузырек стрихнина, идентичный проданному в деревенской аптеке якобы мистеру Инглторпу за день до убийства. Суду присяжных надлежит решить, являются ли эти изобличающие факты неоспоримым доказательством вины подсудимого.
  Ловко намекнув, что для присяжных принятие иного решения было бы абсолютно немыслимым, мистер Филипс наконец сел и вытер платком лоб.
  В числе первых свидетелей судебного разбирательства в основном были те, кто выступал на предварительном расследовании дела. Прежде всего были заслушаны показания медиков.
  Сэр Эрнст Хэвиуэзер, известный во всей Англии своей грубой и бесцеремонной манерой запугивать свидетелей, задал только два вопроса.
  — Как мне известно, доктор Бауэрштейн, — сказал он, — стрихнин быстродействующий яд, не так ли?
  — Да.
  — Но вы не в состоянии объяснить задержку его действия в данном случае?
  — Нет.
  — Благодарю вас.
  Мистер Мэйс опознал медицинский пузырек, предъявленный адвокатом, как идентичный тому, который он продал «мистеру Инглторпу». Однако под натиском вопросов вынужден был признать, что до этого случая видел мистера Инглторпа лишь издали и никогда с ним раньше не разговаривал. Перекрестному допросу свидетель не подвергался.
  Затем для дачи свидетельских показаний был приглашен мистер Инглторп. Он энергично отрицал как то, что покупал яд, так и то, что у него была ссора с женой. Другие свидетели подтвердили достоверность его показаний.
  Были заслушаны также показания садовников, засвидетельствовавших завещание. Потом была приглашена Доркас.
  Преданная, верная своим «молодым джентльменам» Доркас горячо отрицала, что голос, который она слышала, принадлежал Джону Кавендишу. Вопреки всем и вся она решительно утверждала, что в будуаре с ее госпожой был мистер Инглторп.
  Задумчивая слабая улыбка мелькнула на лице подсудимого. Он очень хорошо понимал, насколько бесполезным было ее благородное и смелое поведение, так как отрицание этого факта не являлось доводом защиты. Миссис Кавендиш, будучи женой подсудимого, разумеется, не могла свидетельствовать против мужа.
  Затем мистер Филипс задал Доркас несколько вопросов.
  — Вы помните пакет, — спросил он, — который пришел на имя Лоуренса Кавендиша от фирмы «Паркинсонс» в последние дни июня?
  Доркас покачала головой:
  — Не помню, сэр. Может, и приходил пакет, только мистера Лоуренса большую часть июня не было дома.
  — В случае, если пакет пришел в отсутствие мистера Лоуренса, как бы с этим пакетом поступили?
  — Отнесли бы в его комнату или отослали бы ему.
  — Кто бы это сделал? Вы?
  — Нет, сэр. Я оставила бы его на столике в холле. Такими вещами занималась мисс Ховард.
  Допрашивая мисс Эвлин Ховард, обвинитель спросил ее о пакете от фирмы «Паркинсонс».
  — Не помню, — ответила она. — Приходило много пакетов. Именно этого не помню.
  — Вы не знаете, был этот пакет отослан мистеру Лоуренсу Кавендишу в Уэльс или пакет отнесли в его комнату?
  — Не думаю, что пакет был отослан. Я бы запомнила.
  — Предположим, на имя мистера Лоуренса Кавендиша был прислан пакет, который потом исчез. Вы заметили бы его исчезновение?
  — Нет, не думаю. Я решила бы, что им кто-нибудь занялся.
  — Как я понимаю, мисс Ховард, это вы нашли лист оберточной бумаги? — Мистер Филипс показал пыльный листок, который мы с Пуаро разглядывали в Стайлз-Корт.
  — Да, я.
  — Как случилось, что вы стали его искать?
  — Бельгийский детектив, приглашенный в Стайлз, обратился ко мне с такой просьбой.
  — Где же вы его обнаружили?
  — На шкафу. На платяном шкафу.
  — На платяном шкафу подсудимого?
  — По-моему… по-моему, да.
  — Разве не вы сами нашли этот лист бумаги?
  — Я сама.
  — В таком случае вы должны знать, где его нашли.
  — Он был на шкафу подсудимого.
  — Это уже лучше!
  Служащий фирмы «Театральные костюмы Паркинсонс» сообщил, что 29 июня они, согласно заказу, отослали мистеру Л.Кавендишу черную бороду. Заказ был сделан по почте, и в письмо вложен денежный почтовый перевод. Нет, письма они не сохранили. Однако все зафиксировано в учетных книгах. Бороду отослали по указанному адресу: «Мистеру Л. Кавендишу, эсквайру, Стайлз-Корт».
  Сэр Эрнст Хэвиуэзер грозно поднялся с места:
  — Откуда к вам пришло письмо?
  — Из Стайлз-Корт.
  — Тот же адрес, куда вы отослали пакет?
  — Да.
  Сэр Хэвиуэзер накинулся на него, как хищник на свою жертву:
  — Откуда вы знаете?
  — Я… я не понимаю.
  — Откуда вы знаете, — повторил защитник, — что письмо к вам пришло из Стайлз-Корт? Вы обратили внимание на почтовый штемпель?
  — Нет… но…
  — О! Вы не обратили внимания на почтовый штемпель и тем не менее утверждаете, что письмо пришло из Стайлз-Корт! Собственно говоря, это мог быть любой почтовый штемпель?
  — Д-да…
  — Значит, письмо могло быть отправлено откуда угодно? Например, из Уэльса?
  Свидетель признал такую возможность, и сэр Эрнст выразил удовлетворение.
  Элизабет Уэллс, младшая горничная Стайлз-Корт, рассказала, как, отправившись спать, вдруг вспомнила, что закрыла парадную дверь на засов, а не только на замок, как об этом просил мистер Инглторп. Она спустилась вниз, чтобы исправить свою ошибку. Услышав слабый шум в западном крыле дома, глянула в коридор и увидела, как мистер Джон Кавендиш стучал в дверь миссис Инглторп.
  Сэр Хэвиуэзер расправился с Элизабет Уэллс очень быстро. Под безжалостным натиском его вопросов она стала безнадежно себе противоречить, и сэр Эрнст с довольной улыбкой на лице опустился на свое место.
  Затем давала показания Анни. Она рассказала о стеариновом пятне на полу и о том, что видела, как подсудимый нес кофе в будуар миссис Инглторп.
  После этого был объявлен перерыв до следующего дня.
  Возвращаясь домой, Мэри Кавендиш горячо возмущалась поведением обвинителя:
  — Отвратительный человек! Какую сеть он сплел вокруг моего бедного Джона! Как он искажает даже самый незначительный факт, изменяя его до неузнаваемости!
  — Вот увидите, — старался я ее успокоить, — завтра все будет иначе.
  — Да-а, — задумчиво произнесла она и вдруг понизила голос: — Вы не думаете?… Конечно же, это не мог быть Лоуренс… О нет! Этого не может быть!
  Я и сам был озадачен и, оставшись наедине с Пуаро, спросил, что он думает о действиях сэра Эрнста, куда тот клонит.
  — О-о! Этот сэр Эрнст — умный человек, — с похвалой отозвался Пуаро.
  — Вы думаете, он уверен в виновности Лоуренса?
  — Я не думаю, что он в это верит. Мало того, сомневаюсь, что его вообще что-либо заботит. Нет! Он просто пытается создать неразбериху в головах присяжных, чтобы они разделились во мнениях, будучи не в силах понять, кто из братьев это сделал. Он пытается создать впечатление, что против Лоуренса есть столько же улик, сколько и против Джона… И я далеко не уверен в том, что это ему не удастся.
  Когда на следующий день заседание суда возобновилось, первым в качестве свидетеля был приглашен инспектор криминальной полиции Джепп. Его показания были четкими и ясными. Сообщив о предшествовавших событиях, он продолжил:
  — Действуя согласно полученной информации, суперинтендант Саммерхэй и я обыскали комнату подсудимого, когда он отсутствовал. В его комоде под стопкой нижнего белья мы обнаружили следующие предметы: во-первых, пенсне в золотой оправе, подобное тому, какое носит мистер Инглторп, — оно представлено здесь в качестве улики; во-вторых, вот эту маленькую бутылочку.
  Помощник аптекаря тотчас же подтвердил, что это тот самый маленький медицинский пузырек из синего стекла, содержавший несколько белых кристаллических гранул. Наклейка на бутылочке гласила: «Стрихнина гидрохлорид. Яд».
  Другая улика, обнаруженная детективами, представляла собой почти чистый кусок промокательной бумаги, вложенный в чековую книжку миссис Инглторп. При отражении в зеркале можно было прочитать: «…в случае моей смерти я оставляю все, что мне принадлежит, моему любимому мужу, Алфреду Инг…» Эта улика бесспорно свидетельствовала о том, что уничтоженное завещание было составлено в пользу мужа усопшей леди. Затем Джепп предъявил обгоревший кусочек плотной бумаги, извлеченный из камина. Все это вместе с обнаруженной на чердаке черной бородой подтверждало показания Джеппа.
  Однако предстоял еще перекрестный допрос.
  — Когда вы обыскивали комнату подсудимого? — спросил сэр Эрнст.
  — Во вторник, двадцать четвертого июля.
  — Точно через неделю после трагедии.
  — Да.
  — Вы сказали, что нашли эти два предмета — пенсне и бутылочку — в комоде. Он не был заперт?
  — Нет.
  — Вам не кажется невероятным, что человек, совершивший преступление, прячет улики в незапертом комоде, где любой может их обнаружить?
  — Он мог спрятать их в спешке.
  — Но вы только что сказали, что прошла целая неделя со дня трагедии. У подсудимого было достаточно времени, чтобы убрать и уничтожить эти улики.
  — Возможно.
  — Тут не может быть никаких «возможно»! Было или не было у него достаточно времени, чтобы убрать и уничтожить улики?
  — Было.
  — Нижнее белье, под которым вы обнаружили улики, было толстым или тонким?
  — Толстым.
  — Иными словами, это было зимнее белье. Совершенно очевидно, что подсудимый вряд ли подходил к этому ящику комода в последнее время, не так ли?
  — Возможно, нет.
  — Будьте любезны ответить на мой вопрос. Стал бы подсудимый в самую жаркую неделю лета открывать ящик, содержащий зимнее белье? Да или нет?
  — Нет.
  — В таком случае не считаете ли вы вероятным, что обнаруженные вами предметы были положены туда кем-то другим и что подсудимый об этом не знал?
  — Я так не считаю.
  — Однако это возможно?
  — Да.
  — Это все!
  Затем последовали показания свидетелей о финансовых затруднениях, которые постигли подсудимого в конце июля… о его интрижке с миссис Рэйкс… Бедной Мэри при ее гордости, вероятно, было очень горько все это слышать! Эвлин Ховард была права, хотя ее враждебное отношение к Алфреду Инглторпу не позволило ей сделать правильные выводы.
  Потом для дачи свидетельских показаний пригласили Лоуренса Кавендиша. На вопросы мистера Филипса он ответил, что ничего не заказывал в фирме «Паркинсонс». И вообще 29 июня находился в Уэльсе.
  Подбородок сэра Эрнста незамедлительно воинственно вздернулся вверх.
  — Вы отрицаете, что заказывали двадцать девятого июня в фирме «Паркинсонс» черную бороду? — спросил он.
  — Да.
  — Скажите, если что-нибудь случится с вашим братом, кто унаследует Стайлз-Корт?
  Грубость вопроса вызвала краску на бледном лице Лоуренса. Судья дал выход своим эмоциям, пробормотав что-то неодобрительное. Подсудимый возмущенно наклонился вперед.
  Сэр Хэвиуэзер не обратил ни малейшего внимания на недовольство своего клиента.
  — Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос! — настойчиво потребовал он.
  — Полагаю, — тихо ответил Лоуренс, — Стайлз-Корт унаследую я.
  — Что вы имеете в виду, говоря «полагаю»? У вашего брата детей нет. Наследником являетесь вы, не так ли?
  — Да.
  — Ага! Так-то лучше! — произнес Хэвиуэзер с жестокой веселостью. — И вы также унаследуете изрядную сумму денег, верно?
  — В самом деле, сэр Эрнст! — запротестовал судья. — Эти вопросы не относятся к делу.
  Сэр Эрнст, довольный своим выпадом, поклонился и продолжил:
  — Во вторник, семнадцатого июля, как я понимаю, вы вместе с другими гостями посетили аптеку госпиталя Красного Креста в Тэдминстере?
  — Да.
  — Оставшись на несколько секунд один в комнате, вы случайно не открывали шкафчик с ядами и не рассматривали некоторые из них?
  — Я… я… возможно, я это сделал.
  — Я утверждаю, что вы поступили именно так.
  — Да.
  Сэр Эрнст немедленно задал новый вопрос:
  — Вы там рассматривали определенную бутылочку?
  — Нет, не думаю.
  — Будьте осторожны, мистер Кавендиш! Я имею в виду маленькую бутылочку с гидрохлоридом стрихнина.
  Лицо Лоуренса приняло болезненно-зеленоватый оттенок.
  — Н-нет! Я уверен, что этого не делал.
  — В таком случае как вы объясните, что оставили на ней отпечатки своих пальцев?
  Грубая манера, с какой сэр Эрнст вел допрос, была в высшей степени эффективна, когда он имел дело со свидетелем, обладавшим неуравновешенным характером.
  — Я… я полагаю, что, должно быть, брал в руки эту бутылочку.
  — Я тоже так полагаю! Вы взяли содержимое этой бутылочки?
  — Конечно, нет!
  — В таком случае зачем вы ее брали?
  — Когда-то я изучал медицину, хотел стать доктором. Естественно, подобные вещи меня интересуют.
  — Ага! Значит, яды, «естественно», вас интересуют, не так ли? Тем не менее, чтобы удовлетворить свой «естественный» интерес, вы ждали момента, когда останетесь в комнате один?
  — Это была чистая случайность. Если бы все остальные были в комнате, я поступил бы точно так же.
  — Однако случилось так, что никого там не было?
  — Да, но…
  — Фактически за все время визита в аптеку вы оказались один всего на несколько минут, и произошло — я утверждаю! — произошло так, что именно в этот момент проявился ваш «естественный» интерес к стрихнину?
  — Я… я… — самым жалким образом заикался Лоуренс.
  — У меня к вам больше нет вопросов, мистер Кавендиш! — с довольным и в высшей степени удовлетворенным видом заявил сэр Эрнст.
  Этот недолгий по времени перекрестный допрос вызвал большое волнение в зале. Головы многих модных дам деловито склонились друг к другу, и перешептывание стало настолько громким, что судья сердито пригрозил очистить помещение, если немедленно не установится тишина.
  Последовало еще несколько свидетельских показаний. Были приглашены графологи, чтобы высказать свое мнение по поводу подписи «Алфред Инглторп», оставленной в регистрационной книге аптекаря. Все они единодушно заявили, что это, безусловно, не почерк мистера Инглторпа, и выразили предположение, что подпись могла быть сделана переодетым подсудимым. Однако, подвергнутые перекрестному допросу, они признали, что это могла быть также умело подделанная кем-то подпись, имитировавшая почерк подсудимого.
  Защитная речь сэра Эрнста Хэвиуэзера не была длинной, но она подкреплялась силой выразительности его манер. Никогда, заявил он, в течение всей его долгой практики ему не приходилось встречаться с обвинением в убийстве, основанным на таких незначительных уликах. Обвинение не только полностью зависит от обстоятельств, но оно по большей части практически не доказано. Достаточно обратиться к свидетельским показаниям и тщательно, беспристрастно их проанализировать. К примеру, стрихнин был обнаружен в ящике комода в комнате подсудимого. Этот ящик, как уже отмечалось, не был заперт. Следует обратить внимание на тот факт, что неоспоримых доказательств, подтверждающих, будто именно подсудимый спрятал яд под нижним бельем, предъявлено не было. Фактически это была чья-то злобная попытка возложить вину на подсудимого. Обвинение не смогло предъявить ни малейшей улики, которая подтверждала бы заявление, что именно подсудимый заказал черную бороду в фирме «Паркинсонс»; ссора между подсудимым и мачехой действительно имела место, что и было откровенно признано подсудимым. Однако как имевшая место ссора, так и финансовые трудности подсудимого оказались в высшей степени преувеличенными.
  Ученый коллега (сэр Эрнст небрежно кивнул в сторону мистера Филипса) утверждал, что если бы подсудимый был невиновен, то еще на предварительном слушании мог бы объяснить, что он сам, а не мистер Инглторп был участником ссоры. По его (мистера Эрнста) мнению, факты были неправильно представлены. На самом же деле произошло следующее: подсудимому, вернувшемуся домой вечером во вторник, сообщили, что между мистером и миссис Инглторп произошла крупная ссора. Подсудимому и в голову не пришло, что кто-то принял его голос за голос мистера Инглторпа, и он, естественно, предположил, что у его мачехи было две ссоры.
  Обвинение в том, что в понедельник, 17 июля, подсудимый вошел в деревенскую аптеку под видом мистера Инглторпа, также несостоятельно, ибо в это время подсудимый находился в глухом, удаленном месте, известном под названием Марстон-Спини, куда был вызван анонимной запиской, составленной в духе шантажа. Записка содержала угрозы раскрыть кое-что о его жене, если он не согласится с требованиями шантажистов. Подсудимый, соответственно, явился в указанное место и, прождав напрасно полчаса, вернулся домой. К сожалению, ни на пути к назначенному месту, ни при возвращении домой подсудимый не встретил никого, кто мог бы подтвердить правдивость этой истории. Однако, к счастью, он сохранил записку, которая может быть представлена в качестве доказательства.
  Что же касается обвинения в том, что подсудимый уничтожил завещание, то оно также несостоятельно, ибо подсудимый какое-то время сам был барристером и прекрасно знал, что завещание, сделанное в его пользу, автоматически утратило силу после замужества его мачехи. Могут быть предъявлены доказательства, указывающие, кто в действительности уничтожил завещание, и вполне возможно, что это позволило бы по-новому взглянуть на судебный процесс.
  Наконец, сказал сэр Эрнст, защита хотела бы обратить внимание присяжных на тот факт, что, кроме Джона Кавендиша, есть и другие лица, против которых имеются существенные улики.
  Затем он вызвал подсудимого.
  Джон произвел хорошее впечатление.
  Под умелым руководством сэра Эрнста его показания были хорошо поданы и заслуживали доверия. Джон предъявил анонимную записку и передал ее присяжным для ознакомления. То, что он охотно признал наличие некоторых финансовых трудностей и подтвердил, что у него была ссора с мачехой, придало убедительности его словам и настойчивому отрицанию причастности к убийству.
  В заключение своих показаний Джон после небольшой паузы сказал:
  — Я хотел бы подчеркнуть одно обстоятельство. Я возражаю и категорически протестую против инсинуаций сэра Эрнста Хэвиуэзера, касающихся моего брата. Я убежден, что мой брат, так же как и я, не имеет никакого отношения к этому убийству.
  Сэр Эрнст улыбнулся и, проницательно взглянув на присяжных, обратил внимание на то, что протест Джона произвел на них доброжелательное впечатление.
  Начался перекрестный допрос. Теперь его вел мистер Филипс.
  — Как я помню, — заявил он, — вы сказали, будто вам и в голову не приходило, что свидетели, выступавшие на предварительном слушании дела, могли ошибочно принять ваш голос за голос мистера Инглторпа. Разве это не вызывает удивления?
  — Нет, я так не думаю. Мне сказали, что произошла ссора между моей матерью и мистером Инглторпом. Я не допускал мысли, что это не так.
  — Даже после того, как служанка Доркас повторила услышанные ею некоторые фрагменты этой ссоры?… Фрагменты, которые вы должны были узнать?
  — Я их не узнал.
  — Должно быть, у вас очень короткая память!
  — Дело в том, что мы оба были сердиты и в запальчивости наговорили больше, чем следовало. В самом деле, я почти не обращал внимания на слова моей матери.
  Недоверчивое хмыканье мистера Филипса явилось триумфом его судейского искусства.
  Он перешел к вопросу об анонимной записке:
  — Вы чрезвычайно кстати предъявили эту записку. Скажите, вы не обратили внимание на нечто знакомое в почерке, которым она была написана?
  — Нет.
  — Вам не кажется явным сходство с вашим собственным почерком… несколько небрежно измененным?
  — Нет. Я так не думаю.
  — Я утверждаю, что это ваш почерк!
  — Нет!
  — Я утверждаю, что, стремясь доказать свое алиби, вы сами придумали эту фиктивную и довольно неправдоподобную ситуацию и сами написали записку, чтобы подкрепить свое заявление.
  — Нет.
  — Разве не является фактом, что, в то время как вы, по вашим словам, находились в глухом, редко посещаемом месте, в действительности вы были в аптекарской лавке в Сент-Мэри-Стайлз, где под именем Алфреда Инглторпа купили стрихнин?
  — Нет, это ложь.
  — Я утверждаю, что, надев одежду мистера Инглторпа и нацепив черную бороду, подстриженную наподобие бороды этого человека, вы были там и записали его имя в регистрационной книге аптеки!
  — Это совершеннейшая неправда.
  — В таком случае я предоставляю присяжным убедиться в действительном сходстве почерка в анонимной записке, подписи в регистрационной книге аптеки и вашей собственной подписи! — Высказав эти обвинения, мистер Филипс сел с видом человека, исполнившего свой долг, но тем не менее приведенного в ужас подобного рода подделкой.
  Было уже поздно, и после этого заявления обвинителя судебное заседание отложили до понедельника.
  Я обратил внимание на то, что Пуаро крайне обескуражен. На лбу у него, между бровями, пролегла морщинка, которую я так хорошо знал.
  — В чем дело, Пуаро? — поинтересовался я.
  — Ах, mon ami, дела идут плохо… плохо!
  Помимо моей воли я почувствовал облегчение. Значит, была вероятность, что Джона Кавендиша оправдают…
  Когда мы пришли домой, Пуаро отказался от чашки чаю, предложенной ему Мэри.
  — Нет, благодарю вас, мадам! Я поднимусь в мою комнату.
  Я последовал за ним. Продолжая хмуриться, Пуаро прошел к письменному столу и вынул небольшую колоду карт для пасьянса. Потом пододвинул стул и, к моему величайшему удивлению, начал строить карточные домики!
  — Нет, mon ami, я не впал в детство, — сказал он, увидев, что у меня отвисла челюсть. — Я пытаюсь успокоить нервы — только и всего! Это занятие требует спокойствия и точности движения пальцев. Четкость движений приводит к четкости мыслей. А мне, пожалуй, никогда это не требовалось так, как сейчас!
  — Что вас беспокоит? — спросил я.
  Сильно стукнув ладонью по столу, Пуаро разрушил свое тщательно построенное сооружение.
  — Дело в том, mon ami, что я могу построить семиэтажные карточные домики, но не могу найти последнее звено, о котором я вам говорил.
  Я не знал, что сказать, и промолчал.
  Пуаро опять медленно и осторожно начал строить карточные домики.
  — Это… делается… так! — отрывисто приговаривал он, не отрываясь от своего занятия. — Помещаем одну карту на другую с математической точностью…
  Я наблюдал, как под его руками поднимался этаж за этажом карточного домика. Пуаро ни разу не заколебался, ни разу не сделал ни одного неверного движения. Право же, это было похоже на фокус!
  — Какая у вас твердая рука! — восхитился я. — По-моему, я только один раз видел, как у вас дрожали руки.
  — Значит, тогда я был в ярости, — с безмятежным спокойствием пояснил Пуаро.
  — Да, в самом деле! Вы тогда прямо кипели от негодования. Помните? Это было, когда обнаружилось, что замок портфеля в спальне миссис Инглторп взломан. Вы стояли около камина и по своей неизменной привычке вертели в руках и переставляли вазы на каминной полке, и ваша рука дрожала как осиновый лист! Должен сказать… — Я замолчал, потому что Пуаро, издав хриплый нечленораздельный крик, снова уничтожил свой карточный шедевр и, закрыв глаза руками, принялся покачиваться взад-вперед, явно испытывая острейшую агонию. — Господи, Пуаро! — воскликнул я. — В чем дело? Вы заболели?
  — Нет-нет! — проговорил он, задыхаясь. — Просто… просто… у меня появилась идея!
  — О-о! — вздохнул я с облегчением. — Одна из ваших «маленьких идей»?
  — Ах нет! Ma foi!52 — откровенно признал Пуаро. — На сей раз идея гигантская! Колоссальная! И вы… вы, мой друг, мне ее подали! — Внезапно он заключил меня в объятия, тепло расцеловал в обе щеки и, прежде чем я оправился от удивления, стремглав выскочил из комнаты.
  Я еще не успел опомниться, как вошла Мэри Кавендиш.
  — Что произошло с мсье Пуаро? С криком: «Гараж! Ради бога, покажите, где гараж, мадам!» — он промчался мимо меня и, прежде чем я успела ответить, выскочил на улицу.
  Я бросился к окну. В самом деле, Пуаро мчался по улице! Он был без шляпы и возбужденно жестикулировал. В отчаянии я повернулся к Мэри:
  — В любую минуту его остановит полицейский! Вот он повернул за угол!
  Взгляды наши встретились, мы с Мэри беспомощно смотрели друг на друга.
  — В чем же дело?
  Я покачал головой:
  — Не знаю! Он спокойно строил карточные домики… Потом вдруг сказал, что у него появилась идея, и бросился прочь. Вы сами видели!
  — Ну что же! — заключила Мэри. — Надеюсь, к обеду вернется.
  Настала ночь, но Пуаро не вернулся.
  Глава 12
  Последнее звено
  Неожиданный отъезд Пуаро в высшей степени всех нас удивил и заинтриговал. Прошло воскресное утро, а он все не появлялся. Однако около трех часов послышался продолжительный сигнал автомобиля. Мы бросились к окну и увидели, как из машины вылезает Пуаро, а вместе с ним Джепп и суперинтендант Саммерхэй. Вид у Пуаро был совершенно преображенный. С подчеркнутым уважением он поклонился Мэри Кавендиш:
  — Мадам, вы разрешите провести в вашей гостиной небольшое reunion?53 Необходимо, чтобы все присутствовали.
  Мэри печально улыбнулась:
  — Вы знаете, мсье Пуаро, что у вас на все есть carte blanche.54
  — Вы чрезвычайно любезны, мадам!
  Продолжая лучезарно улыбаться, Пуаро проводил нас в гостиную и подал стулья.
  — Мисс Ховард, сюда, пожалуйста! Мадемуазель Цинтия, мсье Лоуренс, прошу вас! Славная Доркас… и Анни. Bien! Мы должны на несколько минут повременить, чтобы дождаться мистера Инглторпа. Я известил его запиской.
  Мисс Ховард немедленно поднялась с места:
  — Если этот человек войдет в дом, я уйду!
  — Нет-нет! — Пуаро подошел к ней и тихо стал уговаривать.
  Мисс Ховард наконец согласилась вернуться на свое место. Спустя несколько минут Алфред вошел в комнату.
  Как только все собрались, Пуаро поднялся со своего места и с видом популярного лектора вежливо поклонился аудитории:
  — Мсье, мадам, как вам известно, мсье Джон Кавендиш пригласил меня расследовать это преступление. Я сразу внимательно осмотрел спальню умершей. По совету врачей ее заперли на ключ, и, таким образом, комната оставалась в том виде, как в момент, когда произошла трагедия. Тогда я там обнаружил: во-первых, кусочек зеленой ткани, во-вторых, пятно на ковре возле окна (все еще влажное), в-третьих, пустую коробочку из-под снотворных порошков.
  Обратимся сначала к фрагменту зеленой ткани, который я нашел застрявшим в засове смежной двери между спальней миссис Инглторп и прилегающей комнатой, занятой мадемуазель Цинтией. Этот фрагмент я передал полиции, но там не придали ему особого значения и не поинтересовались, откуда он… Это был кусочек от зеленого нарукавника, который носят работающие на ферме.
  Эти слова вызвали легкое движение присутствовавших.
  — Так вот. В Стайлз-Корт был только один человек, работающий на ферме. Миссис Кавендиш! Следовательно, по всей вероятности, именно миссис Кавендиш входила в спальню своей свекрови через дверь, ведущую в комнату Цинтии.
  — Но дверь была заперта на засов изнутри! — воскликнул я.
  — Да, была заперта, когда я обследовал комнату. Однако это свидетельство самой миссис Кавендиш. Именно она сообщила, что пыталась открыть эту дверь, но та якобы была закрыта на засов. В возникшей суматохе у миссис Кавендиш было достаточно времени и возможности самой его задвинуть. Я сразу же проверил свое предположение. Вырванный кусочек ткани точно соответствовал дырочке на нарукавнике миссис Кавендиш. На предварительном слушании дела миссис Кавендиш сказала, что ей было слышно из своей комнаты, как упал столик в спальне ее свекрови. При первой же возможности я проверил и это заявление. Оставив моего друга мсье Гастингса в левом крыле здания, около двери комнаты миссис Кавендиш, я вместе с полицейскими отправился в спальню умершей и там будто случайно опрокинул упомянутый столик. Как я и предполагал, мсье Гастингс не слышал никакого грохота. Это подтвердило мое предположение, что миссис Кавендиш, заявив, будто во время случившегося одевалась в своей комнате, сказала неправду. В действительности, когда поднялась тревога, миссис Кавендиш находилась в спальне миссис Инглторп.
  Я быстро взглянул на Мэри. Она была очень бледна, но улыбалась.
  — Тогда я стал рассуждать, — продолжал Пуаро. — Итак, миссис Кавендиш находится в спальне свекрови. Допустим, она что-то ищет и пока еще не нашла. Вдруг миссис Инглторп просыпается, охваченная тревожным приступом боли. Простирает руку, опрокинув при этом стоявший у кровати столик, а затем отчаянно тянет за шнур колокольчика. Вздрогнув, миссис Кавендиш роняет свечу, которая, падая, разбрызгивает стеарин по ковру. Миссис Кавендиш поднимает свечу и поспешно возвращается в комнату мадемуазель Цинтии, закрыв за собой дверь. Слуги не должны ее обнаружить! Их шаги уже приближаются, отзываясь эхом в галерее, соединяющей оба крыла дома. Что ей делать? Она не может уйти и начинает трясти девушку, стараясь ее разбудить. Неожиданно поднятые с постелей обитатели дома спешат по коридору. Вот они начинают энергично стучать в дверь спальни миссис Инглторп. Никто не замечает, что миссис Кавендиш с ними нет, но — и это очень важно! — я не мог найти никого, кто бы видел, как она выходила из другого крыла дома. — Пуаро посмотрел на Мэри Кавендиш. — Я прав, мадам?
  Она опустила голову:
  — Абсолютно правы, мсье! Однако вы понимаете… Если бы я думала, что, сообщив эти факты, помогу моему мужу, я это сделала бы. Но мне казалось, что это не меняет дела и не может оказать влияние на решение о его вине или невиновности.
  — В известном смысле вы правы, мадам. Хотя ваше правдивое признание могло бы предостеречь меня от многих неверных умозаключений.
  — Завещание! — закричал вдруг Лоуренс. — Значит, это вы, Мэри, уничтожили завещание!
  Мэри и Пуаро оба покачали головами.
  — Нет, — тихо сказал Пуаро. — Уничтожить завещание мог только один человек — сама миссис Инглторп.
  — Невероятно! — воскликнул я. — В тот день она его только составила!
  — И тем не менее, mon ami, это сделала миссис Инглторп. Иначе вы никак не можете объяснить, почему в один из самых жарких дней она приказала зажечь в ее комнате камин.
  У меня перехватило дыхание. Какими же мы были идиотами, не обратив внимания на это несоответствие!
  — Температура в тот день, мсье, была восемьдесят градусов в тени.55 Тем не менее миссис Инглторп велела зажечь камин! Почему? Потому что хотела что-то уничтожить и не могла придумать другого способа. Вы помните, что из-за войны в Стайлзе практиковалась жесткая экономия — ни одна использованная бумага не выбрасывалась. Таким образом, не было никакой иной возможности избавиться от чего-то, написанного на плотной гербовой бумаге. Услышав о том, что в спальне миссис Инглторп по ее просьбе зажигали камин, я немедленно пришел к выводу, что это было сделано с целью уничтожить какой-то важный документ. Возможно, завещание. Поэтому и не был удивлен, найдя в погасшем камине клочок плотной обгоревшей бумаги. Разумеется, тогда я не знал, что завещание, о котором идет речь, было составлено в тот самый день, и должен признать, узнав об этом, допустил досадную ошибку. Я пришел к выводу, что решение миссис Инглторп уничтожить завещание явилось прямым следствием ссоры, которая произошла во второй половине дня, и что эта ссора произошла после, а не до составления завещания.
  Как вы знаете, я был не прав. Мне пришлось отказаться от этой мысли и посмотреть на проблему с другой точки зрения. Итак, в четыре часа пополудни Доркас услышала гневные слова своей госпожи: «Не думайте, что страх перед гласностью или скандал между мужем и женой могут меня остановить!» Я предположил — и предположил правильно, — что эти слова миссис Инглторп были адресованы не ее мужу, а мистеру Джону Кавендишу. Через час миссис Инглторп прибегла почти к тем же словам, но уже по другому поводу. Она призналась Доркас: «Я не знаю, что делать. Скандал между мужем и женой — это отвратительно!» В четыре часа миссис Инглторп была сердита, но полностью владела собой. В пять часов она находилась в отчаянном состоянии и сказала Доркас, что перенесла огромное потрясение.
  Взглянув на происшедшее с точки зрения психологии, я сделал вывод, в правильности которого уверен. Второй скандал, о котором говорила миссис Инглторп, был совершенно иного рода… и касался ее самой!
  Давайте попытаемся все восстановить. В четыре часа миссис Инглторп ссорится со своим сыном и грозит разоблачить его перед женой… которая, между прочим, слышала большую часть этой ссоры. В четыре тридцать миссис Инглторп, в результате имевшего место разговора за столом о юридической силе завещаний, составляет новое завещание в пользу мужа, которое засвидетельствовали два садовника. В пять часов Доркас находит свою госпожу в состоянии глубокого возбуждения. В руках у нее листок бумаги — по мнению Доркас, письмо. Именно тогда миссис Инглторп приказывает зажечь в ее комнате камин. Предположим, что за эти полчаса произошло нечто, вызвавшее полный переворот в ее чувствах. Теперь она в такой же степени стремится уничтожить завещание, как несколько раньше стремилась его составить. Что же произошло?
  Насколько нам известно, в течение этого получаса миссис Инглторп была совершенно одна. Никто не входил в будуар, и никто его не покидал. Что же привело к такому неожиданному и резкому изменению в ее чувствах?
  Можно лишь догадываться, но я считаю, что мое предположение правильно. В письменном столе миссис Инглторп не оказалось марок (мы об этом знаем, потому что позднее она попросила Доркас их принести). Между тем в противоположном углу будуара стоял письменный стол ее мужа, но он был заперт. Миссис Инглторп настолько была озабочена тем, чтобы найти марки, что (согласно моему предположению) попробовала открыть стол своими ключами. То, что один из ключей подходил, мне известно. Таким образом, миссис Инглторп открыла стол мужа и в поисках марок обнаружила там нечто другое — тот самый листок бумаги, который ни в коем случае не должен был попасться ей на глаза, но который теперь видели в ее руке сначала Доркас, а затем миссис Кавендиш. Со своей стороны, миссис Кавендиш решила, что этот листок бумаги, за который так цепко держалась ее свекровь, являлся на самом деле письменным доказательством неверности ее мужа. Она потребовала этот листок у миссис Инглторп, и, хотя та заверила ее (вполне справедливо!), что к ней это не имеет никакого отношения, миссис Кавендиш не поверила, подумав, что миссис Инглторп выгораживает своего пасынка. Надо сказать, что миссис Кавендиш очень решительная женщина и за ее сдержанностью скрывается безумная ревность к мужу. Она решила любой ценой раздобыть этот листок, и тут случай пришел к ней на помощь. Неожиданно она нашла потерявшийся из связки ключ от портфеля свекрови, в котором, как известно, миссис Инглторп неизменно хранила все свои важные бумаги.
  Итак, миссис Кавендиш составила план действий, как это может сделать только женщина, доведенная ревностью до полного отчаяния. Выбрав удобное время, она открыла засов двери, ведущей в комнату мадемуазель Цинтии. Возможно, даже смазала дверные петли, потому что, когда я попробовал, дверь открывалась почти бесшумно. Исполнение задуманного плана миссис Кавендиш отложила до раннего утра, потому что слуги привыкли слышать, как она в это время передвигается по комнате. Миссис Кавендиш облачилась в свой рабочий костюм с нарукавниками и, тихо пробравшись через комнату мадемуазель Цинтии, попала в спальню миссис Инглторп.
  Пуаро на минуту умолк.
  — Если бы кто-нибудь прошел через мою комнату, — сказала Цинтия, — я обязательно услышала бы и проснулась.
  — Нет, если вы, мадемуазель, находились под воздействием снотворного.
  — Снотворного?
  — Mais oui!56 Вы помните, — Пуаро опять обратился ко всем присутствовавшим, — как во время всеобщего смятения и шума мадемуазель Цинтия продолжала спокойно спать? Разумеется, это было неестественно, и подобному могло быть лишь два объяснения: либо ее сон был притворным (чему я не верил), либо такое состояние было вызвано искусственно.
  Имея в виду такую возможность, я осмотрел все кофейные чашки, памятуя о том факте, что именно мадемуазель Цинтия относила кофе накануне вечером. Я взял пробу из каждой чашки и подверг их анализу, но безрезультатно. Я пересчитал чашки. Кофе пили шесть человек, и, соответственно, я нашел шесть чашек. Пришлось признаться, что я ошибся.
  Затем оказалось, что я допустил серьезную оплошность. Кофе был подан не шести, а семи персонам, так как в тот вечер в доме находился доктор Бауэрштейн. Это меняло дело, ибо в таком случае одной чашки недоставало. Слуги ничего не заметили. Горничная Анни, подававшая кофе, внесла на подносе семь чашек, не зная, что мистер Инглторп его не пил, а Доркас, которая на следующее утро убирала посуду, обнаружила, как всегда, шесть чашек… Вернее, она увидела пять чашек, так как одна чашка была найдена разбитой в комнате миссис Инглторп.
  Я был уверен, что отсутствовавшая чашка и была той, из которой пила мадемуазель Цинтия. Причем у меня была дополнительная причина для такой уверенности. Дело в том, что во всех найденных чашках остатки кофе содержали сахар, тогда как мадемуазель Цинтия всегда пьет кофе без сахара.
  Мое внимание привлек рассказ Анни, что на подносе с чашкой какао, который она каждый вечер относила в комнату миссис Инглторп, была рассыпана «соль». Я, разумеется, взял пробу остатков какао и послал на анализ.
  — Но это уже было сделано доктором Бауэрштейном! — поспешно перебил Лоуренс.
  — Не совсем так. Доктор Бауэрштейн просил сообщить, содержится ли в какао стрихнин. Он не делал анализа на содержание в какао наркотика, как это проделал я.
  — Наркотика?
  — Да. Вот заключение работника лаборатории. Миссис Кавендиш подсыпала безопасный, но эффективный наркотик обеим — и миссис Инглторп, и мадемуазель Цинтии. Позднее ей, вероятно, пришлось пережить довольно mauvais quart d'heure.57. Представьте себе чувства миссис Кавендиш, когда ее свекровь вдруг почувствовала себя плохо и сразу же умерла. Миссис Кавендиш услышала слово «яд»! А ведь она была абсолютно уверена, что воспользовалась совершенно безвредным средством. Какое-то время она не могла отделаться от ужасной мысли, что смерть свекрови лежит на ее совести. Охваченная паникой, миссис Кавендиш поспешно спускается вниз и бросает кофейную чашку вместе с блюдечком, из которой пила мадемуазель Цинтия, в большую бронзовую вазу, где они и находились до тех пор, пока не были обнаружены мсье Лоуренсом. Миссис Кавендиш не осмелилась касаться остатков какао — вокруг было слишком много людей. Представьте себе, какое она испытала облегчение, когда услышала упоминание о стрихнине и поняла, что не имеет отношения к ужасной трагедии.
  Теперь стало ясно, почему так долго не проявлялись симптомы отравления стрихнином. Наркотическое средство, принятое одновременно со стрихнином, отсрочило проявление симптомов отравления на несколько часов.
  Пуаро умолк.
  Мэри пристально смотрела на него. Бледность на ее лице медленно исчезала.
  — Все, что вы сказали, мсье Пуаро, абсолютно верно! Это были самые страшные часы в моей жизни. Я никогда их не забуду. Но вы просто замечательны! Теперь я понимаю…
  — Понимаете, что я имел в виду, — перебил ее Пуаро, — когда предложил без страха и сомнения исповедаться папе Пуаро, да? Но вы мне не доверились.
  — Значит, — задумчиво произнес Лоуренс, — какао со снотворным, выпитое после отравленного кофе, объясняет задержку симптомов отравления?
  — Совершенно верно. Однако был отравлен кофе или нет? Тут возникают некоторые трудности, так как миссис Инглторп не пила кофе.
  — Что?!
  — Не пила… Вы помните, я говорил о пятне на ковре в комнате миссис Инглторп? Что касается этого пятна, то тут есть особое объяснение. Когда я его увидел, оно все еще было влажным, сильно пахло кофе, и на ковре я нашел осколки фарфора. Мне было ясно, что произошло, так как со мной случилось нечто подобное. Войдя в комнату, я поставил мой маленький чемоданчик на столик у окна, но, накренившись, столешница сбросила его на пол в том же месте. Очевидно, подобное произошло и с миссис Инглторп. Она поставила на столик чашку с кофе, а предательская столешница сыграла с ней такую же шутку.
  Что случилось потом — можно лишь догадываться, но я бы предположил, что миссис Инглторп подняла разбитую чашку и поставила ее на столик у своей кровати. Нуждаясь в каком-то стимулирующем средстве, она подогрела какао и тут же его выпила. Теперь перед нами возникает новая загадка. Мы знаем, что в какао стрихнина не было. Кофе она так и не выпила. И все-таки между семью и девятью часами вечера каким-то образом стрихнин попал в ее организм. Что же было третьим средством? Средством, настолько скрывавшим вкус стрихнина, что, как ни странно, никто об этом не подумал. — Пуаро окинул взглядом всех присутствовавших и значительно произнес: — Ее собственное укрепляющее тонизирующее лекарство, которое она обычно принимала!
  — Вы хотите сказать, — закричал я, — что убийца подсыпал стрихнин в ее тоник?
  — Не было никакой нужды это делать. Он уже был там… в микстуре. Стрихнин, убивший миссис Инглторп, был идентичен прописанному ей доктором Уилкинсом. Чтобы вам все стало ясно, я зачитаю выдержку из раздаточной книги, которую нашел в аптеке госпиталя Красного Креста в Тэдминстере. Вот она:
  «Это широко известный рецепт, и его можно прочитать в любом медицинском учебнике:
  Strychninae Sulph — gr. 1
  Potass Bromide — 3vi
  Aqua ad — 3viii
  Fiat Mistura
  За несколько часов такой раствор откладывает на дне большую часть соли стрихнина в качестве нерастворимого бромида в виде прозрачных кристаллов. В Англии известен случай, когда женщина умерла, приняв подобную смесь: осевший стрихнин аккумулировался на дне, и, приняв последнюю дозу микстуры, она проглотила почти весь стрихнин!»
  Разумеется, в рецепте доктора Уилкинса бромида не было, но вы помните, что я упомянул пустую коробочку из-под снотворных порошков бромида. Один или два таких порошка, добавленные в тонизирующее лекарство, быстро осаждали стрихнин, как это описано в книге, и последняя доза вызвала смерть. Как вы узнаете несколько позднее, тот, кто обычно наливал лекарство для миссис Инглторп, всегда был очень осторожен, чтобы не встряхнуть бутылку и оставить осадок на дне непотревоженным.
  Во всем этом деле прослеживается свидетельство того, что трагедия намечалась на вечер понедельника. В этот день проволока звонка была аккуратно перерезана. В понедельник вечером мадемуазель Цинтия договорилась ночевать у своих друзей, так что миссис Инглторп осталась бы совершенно одна в правом крыле дома, полностью отрезанная от всех, и, по всей вероятности, скончалась бы до того, как ей могла быть оказана медицинская помощь. Однако, боясь опоздать на организованный в деревне вечер, миссис Инглторп заторопилась и забыла принять свое лекарство, а на следующий день уехала из дому, так что последняя, роковая, доза фактически была ею принята на двадцать четыре часа позже того времени, которое назначил убийца. Но именно по причине этой задержки окончательное доказательство — последнее звено в цепи! — находится теперь в моих руках.
  Все были поражены услышанным.
  Пуаро вынул три тонкие полоски бумаги.
  — Письмо, mes amis,58 написано непосредственно убийцей. Если бы оно было составлено в более понятных выражениях, возможно, миссис Инглторп, предупрежденная вовремя, избежала бы трагической гибели. Она почувствовала опасность, но не поняла, в чем эта опасность заключается.
  В мертвой тишине Пуаро приложил полоски разорванной бумаги друг к другу и прочитал:
  «Моя дорогая Эвлин!
  Ты, вероятно, беспокоишься, не получив никаких известий. Все в порядке… только вместо прошедшей ночи это произойдет сегодня. Ты понимаешь! Наступят хорошие времена, когда старуха будет мертва и убрана с дороги. Никто не сможет обвинить меня в преступлении. Твоя идея с бромидом была гениальна! Но мы должны быть очень осторожны. Один неверный шаг…»
  — Здесь, друзья мои, — сказал Пуаро, — письмо обрывается. Должно быть, писавшему помешали, но нет никакого сомнения в том, кто он. Мы все знаем этот почерк и…
  Крик, скорее похожий на визг, разорвал тишину:
  — Дьявол! Как ты его раздобыл?!
  Стул упал. Пуаро ловко отскочил в сторону. Незначительное движение, и нападавший с грохотом свалился на пол.
  — Мсье, мадам! — с эффектным жестом произнес Пуаро. — Позвольте представить вам убийцу — Алфреда Инглторпа!
  Глава 13
  Пуаро объясняет
  — Пуаро! Старый разбойник! — воскликнул я с негодованием. — Я бы вас задушил! С какой стати вы так меня обманывали?!
  Мы сидели в библиотеке. Позади осталось несколько суматошных, беспокойных дней. В комнате внизу Джон и Мэри снова были вместе. Алфред Инглторп и мисс Ховард находились в тюрьме. Теперь мы с Пуаро были одни, и он мог наконец удовлетворить мое жгучее любопытство.
  Он долго не отвечал на мой вопрос.
  — Я не обманывал вас, mon ami, — помолчав, сказал он. — Самое большее — я разрешал вам обманываться.
  — Да, но почему?
  — Ну, это довольно трудно объяснить. Видите ли, друг мой, у вас такой честный, открытый характер, что прямо на лице все написано… Enfin,59 вы не в состоянии скрывать ваши чувства! Если бы я посвятил вас в мои мысли, то при первой же вашей встрече с Алфредом Инглторпом этот ловкий джентльмен почуял бы неладное! И тогда bonjour60 всем нашим планам его поймать!
  — Полагаю, у меня больше дипломатических способностей, чем вы думаете.
  — Друг мой, — принялся уговаривать меня Пуаро, — прошу вас, не сердитесь! Ваша помощь была для меня бесценной. Только исключительное благородство вашего характера вынуждало меня хранить молчание.
  — И все-таки, — проворчал я, несколько смягчившись, — вы могли бы намекнуть.
  — Я так и поступал. Причем несколько раз. Но вы не понимали моих намеков. Вспомните, разве я когда-нибудь говорил вам, что считаю Джона Кавендиша виновным? Не говорил! Напротив! Разве я не говорил, что Джон Кавендиш почти наверняка будет оправдан?
  — Да, но…
  — И разве я не заговорил сразу же после этого о том, как трудно привлечь убийцу к суду? Разве не было ясно, что я говорил о двух совершенно разных личностях?
  — Нет, — ответил я, — мне это не было ясно.
  — И опять-таки, — продолжал Пуаро, — в самом начале разве я не повторял вам несколько раз, что не хочу, чтобы мистер Инглторп был арестован теперь? Это должно было что-то вам прояснить.
  — Вы хотите сказать, что уже тогда его подозревали?
  — Да. Начать хотя бы с того, что смерть миссис Инглторп больше всего выгоды приносила ее мужу. От этого никуда не уйдешь! Впервые отправившись вместе с вами в Стайлз, я не имел ни малейшего представления о том, как было совершено преступление, но из того, что я узнал о мистере Инглторпе, понимал, как трудно будет доказать его причастность к убийству. Когда я оказался в имении, мне стало ясно, что именно миссис Инглторп сожгла завещание. Между прочим, вам не на что жаловаться, друг мой! Я старался, как мог, обратить ваше внимание на необычность и значимость зажженного в середине лета камина.
  — Да-да! — нетерпеливо подтвердил я. — Продолжайте!
  — Так вот, друг мой, как я уже говорил, моя точка зрения на виновность мистера Инглторпа сильно пошатнулась. Собственно говоря, против него было столько улик, что я склонен был поверить в его непричастность к убийству.
  — И когда же вы изменили свою точку зрения?
  — После того, как обнаружил, что чем больше усилий я прилагаю для его оправдания, тем больше он старается, чтобы его арестовали. Потом, когда я обнаружил, что Инглторп не имеет ничего общего с миссис Рэйкс и что тут замешан Джон Кавендиш, я убедился окончательно.
  — Но почему?
  — Очень просто. Если бы у мистера Инглторпа была интрижка с миссис Рэйкс, его молчание было бы вполне объяснимо, но, когда я обнаружил, что по всей деревне ходят слухи об увлечении Джона хорошенькой фермершей, молчание мистера Инглторпа получило совершенно иной аспект. Глупо было притворяться, будто он боится скандала, ибо связать с ним этот скандал просто невозможно. Такая линия поведения мистера Инглторпа заставила меня лихорадочно думать, и наконец я пришел к выводу, что он стремится к тому, чтобы его арестовали. Eh bien! С этого момента я был в равной степени заинтересован в том, чтобы он не был арестован.
  — Погодите минутку! Я не понимаю, почему он хотел, чтобы его арестовали? — спросил я.
  — Да потому, mon ami, что, по законам вашей страны, если человек оправдан, он не может снова привлекаться к суду по тому же делу. Ага! Умно придумано, не так ли? Неплохая мысль! Он, безусловно, человек метода… Видите ли, он знает, что в его положении человек неизбежно попадает под подозрение. Вот он и задумал исключительно умный план подготовить множество подстроенных улик против самого себя. Он хотел, чтобы его арестовали. Тогда он представил бы свое неоспоримое, безупречное алиби — и вот он на всю жизнь в безопасности!
  — Но я все еще не понимаю, как ему удалось бы доказать свое алиби и в то же время находиться в аптечной лавке?
  Пуаро с удивлением посмотрел на меня:
  — Возможно ли? Мой бедный друг! Вы до сих пор не догадались, что в лавке аптекаря была мисс Ховард?
  — Мисс Ховард?!
  — Ну конечно! Кто же еще? Для нее это было крайне просто: рост у нее подходящий, говорит она мужским голосом. К тому же не стоит забывать, что она кузина Алфреда Инглторпа и между ними есть определенное сходство, особенно в походке и манере держаться. Так что сыграть эту роль для нее — легче легкого! Это умная парочка!
  — Мне все еще не вполне ясно, как именно была проделана эта штука с бромидом, — заметил я.
  — Bon!61 Восстановлю это для вас, насколько возможно. Я склонен думать, что вдохновительницей преступления была мисс Ховард, которая и разработала весь план. Помните, она как-то упомянула, что ее отец был врачом? Возможно, она помогала ему с лекарствами или почерпнула эту идею из книг, которые были разбросаны везде, когда Цинтия готовилась к экзаменам. Как бы то ни было, но мисс Ховард стало известно: если добавить бромид в смесь, содержащую стрихнин, это вызовет выпадение его в осадок. Возможно, мысль пришла к ней внезапно. У миссис Инглторп была коробочка с порошками бромида, которые она иногда принимала на ночь. Потихоньку растворить один или несколько порошков в большой бутылке лекарства, когда оно пришло от фирмы «Кут»… Что может быть легче? Риск практически равен нулю. Трагедия произойдет через две недели. Если кто-нибудь и обратит внимание на то, что она прикасалась к лекарству, к тому времени все забудется. Мисс Ховард устроила ссору, демонстративно уехала. Время и ее отсутствие должны были уничтожить против нее все улики. Да, это было умно проделано! И если бы Ховард и Инглторп вовремя остановились, вероятно, не было бы никакой возможности обвинить их в этом преступлении. Но они перестарались… Это их и погубило. — Пуаро затянулся своей маленькой сигареткой. Взгляд его был устремлен в потолок. Затем продолжил: — Они решили сделать так, чтобы подозрение пало на Джона Кавендиша. Для этого мисс Ховард, вырядившись под своего кузена, купила в деревенской аптеке стрихнин и расписалась в регистрационной книге.
  В понедельник миссис Инглторп должна была принять последнюю дозу своего лекарства. Соответственно, Алфред Инглторп в этот день в шесть часов вечера устроил так, чтобы несколько человек увидели его далеко от деревни. Мисс Ховард заранее сочинила небылицу о нем и миссис Рэйкс, чтобы впоследствии мистер Инглторп, «изображая джентльмена», мог держать язык за зубами во время дознания. Итак, в шесть часов мисс Ховард под видом Алфреда входит в аптечную лавку, рассказывает выдуманную историю про собаку, покупает стрихнин и, ловко подделав почерк Джона, который заранее тщательнейшим образом изучила, расписывается именем Инглторпа в регистрационной книге.
  Однако ни в коем случае нельзя допустить, чтобы у Джона оказалось алиби, поэтому мисс Ховард заранее написала ему анонимную записку (тоже подделав его почерк), которая увела Джона в отдаленное место, где было маловероятно, что его кто-нибудь увидит.
  Пока все идет по плану. Мисс Ховард уезжает назад в Миддлингхэм, Алфред Инглторп возвращается в Стайлз. Нет ничего такого, что могло бы его скомпрометировать, ибо стрихнин покупал не он, а мисс Ховард; к тому же все предусмотрено, чтобы бросить подозрение на Джона Кавендиша.
  Но тут произошло непредвиденное. Миссис Инглторп в тот вечер не выпила своего лекарства. Сломанный звонок, отсутствие Цинтии, которое Алфред устроил через свою жену, — все это оказалось напрасным. И тогда… он совершает ошибку.
  Миссис Инглторп нет дома. Алфред садится к своему столу и пишет письмо сообщнице, опасаясь, что она может впасть в панику из-за неудавшегося плана.
  Возможно, миссис Инглторп вернулась раньше, чем он предполагал. Захваченный врасплох и несколько взволнованный, он поспешно прячет недописанное письмо в свой письменный стол и запирает его. Инглторпа охватывает страх. Если он останется в комнате, то ему может понадобиться снова открыть свой стол, и тогда его жена увидит письмо, прежде чем он сумеет спрятать его подальше. Поэтому он поспешно уходит из дома и бродит по лесу, не подозревая, что миссис Инглторп в это время в поисках марок открывает его стол и обнаруживает инкриминирующий документ.
  Как мы знаем, именно так все и произошло. Миссис Инглторп случайно нашла письмо, прочитала его, узнала о вероломстве мужа и мисс Ховард, хотя, к сожалению, фраза о бромиде не воспринимается ею как предупреждение. Теперь миссис Инглторп известно, что ее жизнь в опасности, но как выяснить, откуда она придет? Старая леди решает ничего не говорить мужу, однако тут же пишет письмо своему адвокату с просьбой прийти к ней на следующий день и уничтожает только что составленное завещание в пользу Инглторпа. Роковое письмо она уносит с собой.
  — Так это для того, чтобы разыскать свое письмо, Алфред Инглторп взломал перочинным ножиком замок портфеля? — спросил я.
  — Да, и, судя по тому, какому огромному риску он себя подвергал, мы видим, что он понимал важность этого письма. В самом деле, без него не было бы абсолютно ничего, что связывало бы мистера Инглторпа с совершенным преступлением.
  — Одного не могу понять: почему же, найдя письмо, он его сразу же не уничтожил?
  — Потому что не осмелился подвергать себя еще большему риску.
  — Не понимаю.
  — Взгляните на это с его точки зрения. Я обнаружил, что в распоряжении Инглторпа было всего пять минут, в течение которых он мог унести письмо… Всего пять минут до того, как мы появились в комнате миссис Инглторп. Он не мог войти раньше, так как в это время Анни убирала лестницу и заметила бы любого, направлявшегося в правое крыло дома.
  Представьте себе эту сцену! Алфред входит в комнату, открыв дверь с помощью ключа от какой-то другой двери (они почти все одинаковы), и спешит к портфелю… Но тот заперт, а ключа нигде не видно. Какой жестокий удар! Это означает, что скрыть его присутствие в комнате, как он надеялся, ему не удастся. Однако и абсолютно ясно, что ради такой компрометирующей улики придется рисковать всем. Он поспешно взламывает замок перочинным ножиком и быстро просматривает бумаги, пока не находит то, что искал.
  Но тут возникает новая проблема: он не осмеливается держать письмо при себе. Могут увидеть, как он выходит из комнаты, и обыскать его. А стоит только найти при нем это письмо — он обречен! Возможно, в этот момент Инглторп слышит, как Джон и мистер Уэллс покидают будуар. Сейчас они поднимутся наверх. Он должен действовать быстро. Где спрятать этот ужасный листок? Содержимое корзины для использованных бумаг наверняка будут просматривать… Нет никакого способа уничтожить письмо, но и держать его при себе невозможно! Он быстро оглядывает комнату и видит… Что бы вы думали, mon ami?
  Я покачал головой.
  — В одно мгновение он разрывает письмо на длинные тонкие полоски и, скатав жгутом, поспешно запихивает среди других таких же скрученных тонких жгутов в вазу на камине, откуда по мере надобности их берут для того, чтобы зажечь свечу, лампу и тому подобное.
  Я вскрикнул от изумления.
  — Ведь никому не придет в голову там искать, — продолжал между тем Пуаро. — А у него, надеется он, еще будет возможность в удобное время вернуться и уничтожить эту единственную полностью разоблачающую его улику.
  — Значит, письмо все это время было в той вазе в спальне миссис Инглторп, буквально у нас под носом?! — воскликнул я.
  — Да, мой друг! Там я и обнаружил недостающее «последнее звено», и этой счастливой находкой я обязан вам.
  — Мне?
  — Да. Помните, как вы сказали, что мои руки дрожали, когда я переставлял, приводя в порядок, безделушки на камине?
  — Да. Конечно, помню, но не вижу…
  — Вспомните, друг мой, что раньше, в то утро, когда мы были там с вами вместе, я уже поправлял все эти предметы на каминной доске. И если уж они были поставлены правильно, не было бы никакой надобности расставлять их снова… Разве что за это время кто-то их трогал.
  — Господи! — пробормотал я. — Так вот чем объясняется ваше странное поведение! Вы бросились в Стайлз и нашли письмо?
  — Да, и это была борьба за каждую минуту!
  — Все-таки мне непонятно, почему Инглторп действовал так глупо и не уничтожил письмо сразу, как только его нашел. У него было достаточно времени.
  — О! У него не было такой возможности. Я об этом позаботился.
  — Вы?!
  — Да. Помните, вы упрекали меня за то, что я был слишком откровенен с домочадцами.
  — Конечно, помню.
  — Видите ли, друг мой, в сложившейся ситуации это была для меня единственная возможность. Тогда я не был уверен, что преступник — Инглторп. Но понимал, что если он убийца, то не станет держать компрометирующий документ при себе, а постарается как-нибудь от него избавиться. Поэтому, заручившись поддержкой домочадцев, я мог бы эффективно предотвратить всякую попытку мистера Инглторпа уничтожить эту важную улику. Вспомните, тогда его все подозревали, и, открыто поговорив со слугами, я обеспечил себе помощь не менее десяти доморощенных детективов, которые постоянно за ним следили. А обнаружив, что за ним беспрестанно наблюдают, он вынужден был покинуть дом, оставив разорванное письмо в вазе на камине.
  — Но ведь у мисс Ховард была хорошая возможность ему помочь!
  — Да, конечно! Только мисс Ховард ничего не знала о существовании этого письма. В соответствии с разработанным ими планом она никогда не разговаривала с Алфредом. Предполагалось, что они смертельные враги, и до тех пор, пока Джон Кавендиш не будет осужден и надежно посажен за решетку, сообщники не встречались и не разговаривали друг с другом. Разумеется, я установил слежку за мистером Инглторпом, надеясь, что рано или поздно он приведет меня туда, где спрятано письмо. Однако он был слишком умен, чтобы подвергать себя такому риску. Письмо находилось в безопасности, и, поскольку никто не подумал поискать его в первую неделю, маловероятно, чтобы это было сделано позже. И если бы не ваше счастливое замечание, мы, возможно, никогда не смогли бы предать преступника суду.
  — Теперь понимаю. А когда вы начали подозревать мисс Ховард?
  — Когда обнаружил, что она солгала на дознании о письме от миссис Инглторп.
  — В чем же заключалась эта ложь?
  — Вы видели предъявленное письмо? Помните, как оно выглядело?
  — Да… более или менее… — неуверенно ответил я.
  — В таком случае, очевидно, помните, что у миссис Инглторп был своеобразный почерк — она оставляла между словами большие промежутки. Но если вы посмотрите на дату письма, то сразу обратите внимание на некоторое несоответствие. Понимаете, что я имею в виду?
  — Нет, — должен был признать я. — Не понимаю.
  — Разве вы не поняли, что письмо было написано не семнадцатого, а седьмого числа — на следующий день после отъезда мисс Ховард? Единица была приписана перед семеркой позже, чтобы превратить седьмое число в семнадцатое.
  — Но зачем?
  — Именно об этом я и спросил себя. Почему мисс Ховард утаила письмо, написанное семнадцатого, и предъявила вместо него подделку? Очевидно, не хотела его показывать. Опять-таки почему? У меня сразу же возникло подозрение. Вы, конечно, помните мои слова о том, что следует опасаться людей, которые говорят неправду?
  — И тем не менее, — воскликнул я с возмущением, — после этого вы предъявили мне два довода, почему мисс Ховард не могла бы совершить это преступление!
  — И очень хороших довода, — заявил Пуаро, — так как долгое время они являлись для меня камнем преткновения, пока я не вспомнил одно крайне важное обстоятельство, что Алфред Инглторп — ее кузен. Мисс Ховард не могла совершить преступления в одиночку, но это не означало, что она не могла быть сообщницей. К тому же эта ее преувеличенная, неистовая ненависть! Ею прикрывались совершенно противоположные эмоции. Между ними, несомненно, существовала любовная связь еще задолго до того, как Алфред Инглторп появился в Стайлз-Корт. Еще тогда они составили свой отвратительный заговор, по которому он должен был жениться на этой богатой, но довольно глупой старой леди, склонив ее завещать ему все свои деньги. Совершив это умно спланированное и крайне гнусное преступление, они, вероятно, покинули бы Англию и жили бы где-нибудь вместе на деньги своей несчастной жертвы.
  Они очень коварная и беспринципная пара! В то время как Алфред находился под подозрением, мисс Ховард потихоньку вела подготовку к иной dénouement.62 Она приехала из Миддлингхэма, имея в запасе кое-какие предметы. Ее никто не подозревает, никто не обращает на нее внимания; она свободно передвигается по всему дому. Поэтому в удобный момент в комнате Джона прячет бутылочку от стрихнина и пенсне, а на чердаке — черную бороду. Потом сама же и позаботилась, чтобы эти вещи были своевременно обнаружены.
  — Не понимаю, почему они хотели свалить вину на Джона, — заметил я. — Ведь намного легче было бы опорочить Лоуренса.
  — Да, пожалуй, но не так надежно. Все улики против Лоуренса — результат чистой случайности. Должно быть, это порядком раздражало интриганов.
  — Однако поведение Лоуренса было довольно странным, — задумчиво произнес я.
  — Да, но вы, конечно, знаете, чем это было вызвано?
  — Нет.
  — Вы не поняли, что он предполагал, будто это преступление совершила мадемуазель Цинтия?
  — Нет! — с удивлением воскликнул я. — Это… это же невероятно!
  — Нисколько. У меня тоже возникла подобная мысль. Я думал об этом, когда задавал мистеру Уэллсу вопрос о завещании. Подозрениям в ее адрес способствовали и порошки бромида, которые она готовила для миссис Инглторп, и ловкое перевоплощение в мужчину во время маскарадных вечеров, как нам рассказала Доркас. Откровенно говоря, против нее было больше улик, чем против кого-либо другого.
  — Вы шутите, Пуаро!
  — Нет. И я скажу вам, что заставило мсье Лоуренса побледнеть, когда он вместе со всеми вошел в комнату матери в ту трагическую ночь и увидел ее лежащей с явными признаками отравления. Глянув через ваше плечо, Лоуренс заметил, что дверь в комнату Цинтии не заперта на засов.
  — Но он же сам сказал, что дверь была закрыта на засов! — возразил я.
  — Совершенно верно, — сухо согласился Пуаро. — Именно это и подтвердило мои подозрения, что дверь не была на засове. Мсье Лоуренс просто пытался выгородить мадемуазель Цинтию.
  — С какой стати?
  — Да потому, что он в нее влюблен!
  Я засмеялся:
  — Ну, Пуаро, тут вы очень ошибаетесь! Как мне известно, он не только не влюблен в нее, но она ему определенно не нравится.
  — Кто это вам рассказал?
  — Сама Цинтия.
  — La pauvre petite!63 И она была этим озабочена?
  — Нет! Сказала, что ей это совершенно безразлично.
  — Значит, далеко не безразлично, — заметил Пуаро. — Вот такие они… les femmes!64
  — То, что вы говорите о Лоуренсе, для меня просто удивительно, — заметил я.
  — Почему? Это же было совершенно очевидно. Разве мсье Лоуренс не делал кислую мину всякий раз, когда мадемуазель Цинтия беседовала или смеялась с его братом? Он вбил в свою длинную голову, что мадемуазель Цинтия влюблена в мсье Джона. Когда Лоуренс вошел в комнату матери, он, конечно, понял, что она отравлена, но тут же пришел к поспешному и совершенно неверному выводу, будто мадемуазель Цинтии об этом что-то известно. Он чуть не пришел в отчаяние и тут же раздавил башмаком кофейную чашку, так как помнил, что Цинтия заходила накануне вечером к его матери. Мсье Лоуренс решил, что не должно быть никакой возможности провести анализ содержимого этой чашки, и принялся усердно и абсолютно бесполезно твердить, что его мать умерла «естественной смертью».
  — А при чем тут «еще одна кофейная чашка»? — поинтересовался я.
  — Видите ли, я был почти уверен, что ее спрятала миссис Кавендиш, но мне было необходимо удостовериться. Мсье Лоуренс даже не подозревал, что я имел в виду, но, поразмыслив, пришел к выводу, что если найдет эту чашку, то с его любимой будет снято подозрение. И он был совершенно прав!
  — Еще одно. Что значили предсмертные слова миссис Инглторп?
  — Они, конечно, были обвинением в адрес ее мужа.
  — Господи, Пуаро! — вздохнул я с облегчением. — По-моему, теперь вы объяснили абсолютно все! Я очень рад, что все так счастливо кончилось! Джон и Мэри помирились.
  — Благодаря мне.
  — Как это… благодаря вам?
  — Мой дорогой друг, разве вы не понимаете, что только судебный процесс свел их снова вместе? Я был убежден, что Джон Кавендиш любит жену, так же как и она его. Но они слишком отдалились друг от друга. И все это произошло по недоразумению. Она вышла за него замуж не по любви. Он это знал. Человек он по-своему чувствительный и не хотел навязываться. Однако стоило ему отдалиться, как в ней пробудилась любовь. Оба они люди невероятно гордые, и гордость неумолимо все больше отдаляла их друг от друга. Джон завел интрижку с миссис Рэйкс, а Мэри Кавендиш намеренно поддерживала дружеские отношения с доктором Бауэрштейном. Вы помните тот день, когда арестовали Джона Кавендиша? Как вы видели, я мучительно размышлял, прежде чем принять решение!..
  — Да, ваше беспокойство было вполне понятно.
  — Извините меня, mon ami, но вы ничего не понимали. Я пытался решить, надо ли немедленно снять вину с Джона Кавендиша или нет? Я был в силах сразу его оправдать… хотя это могло привести к невозможности осудить настоящих преступников. Они решительно не подозревали о моих истинных намерениях до самого последнего момента, и это частично объясняет мой успех.
  — Вы хотите сказать, что могли бы спасти Джона Кавендиша от суда? — удивился я.
  — Да, друг мой, но я решил эту проблему в пользу «счастья женщины». Ничто, кроме огромной опасности, через которую им обоим пришлось пройти, не сблизило бы вновь эти две гордых души!
  Я уставился на Пуаро в молчаливом изумлении. Какова самоуверенность этого человека! Никому в мире не пришло бы в голову восстановить семейное счастье с помощью суда по обвинению в убийстве!
  — Догадываюсь, о чем вы думаете, друг мой, — улыбнулся Пуаро. — Никто, кроме Пуаро, не решился бы на такое! И вы не правы, осуждая мое решение. Счастье мужчины и женщины — величайшее благо на земле!
  Слова Пуаро вызвали в моей памяти недавние события. Я вспомнил, как Мэри — бледная, измученная — лежала на диване и прислушивалась… прислушивалась… Вот внизу прозвенел колокольчик. Мэри подскочила. Пуаро открыл дверь и, встретив ее страдальческий взгляд, мягко кивнул. «Да, мадам! — сказал он. — Я вам его возвращаю!» Он отошел в сторону, и, выходя из комнаты, я увидел глаза Мэри, когда Джон Кавендиш заключил жену в объятия.
  — Очевидно, вы правы, Пуаро! — тихо произнес я. — Да, это величайшее благо на земле!
  Неожиданно кто-то постучал, и в открытую дверь заглянула Цинтия:
  — Я… я только…
  — Входите! — воскликнул я, вскакивая с места.
  Цинтия вошла в комнату, но не села.
  — Я… только хотела что-то сказать…
  — Да?
  Какое-то время Цинтия стояла, молча теребя кисточку своей шапочки, затем, неожиданно вскрикнув: «Вы просто прелесть!» — поцеловала сначала меня, потом Пуаро и бросилась прочь из комнаты.
  — Что все это значит? — удивился я.
  Разумеется, получить поцелуй от Цинтии было очень приятно, но то, что это было проделано столь публично, сильно уменьшало удовольствие.
  — Это значит, — с невозмутимостью философа пояснил Пуаро, — что мадемуазель Цинтия наконец-то обнаружила, что она не так уж сильно не нравится мсье Лоуренсу.
  — Но…
  — А вот и он сам!
  В этот момент Лоуренс проходил мимо раскрытой двери.
  — Гм! Мсье Лоуренс! — окликнул его Пуаро. — Мы должны вас поздравить, не так ли?
  Лоуренс покраснел и неловко улыбнулся. Влюбленный мужчина, безусловно, являет собой картину довольно жалкую… Тогда как Цинтия выглядела очаровательно!
  Я вздохнул.
  — В чем дело? — участливо поинтересовался Пуаро.
  — Ни в чем, — грустно ответил я. — Обе они восхитительные женщины!
  — И ни одна из них не для вас? — закончил он. — Утешьтесь, друг мой! Кто знает… Может, нам с вами еще придется поработать вместе. И тогда…
  
  1920 г.
  Перевод: А. Ващенко
  
  Убийство на поле для гольфа
  
  
  Глава 1
  Попутчица
  Вероятно, многие помнят известный анекдот о том, как молодой автор, желая сразить наповал пресыщенного редактора, которого ничем уже не проймешь, сразу взял быка за рога и начал свой роман словами: «Черт побери! — воскликнула герцогиня».
  Удивительное совпадение, но история, которая приключилась со мною, имеет очень похожее начало. Правда, юная леди, с уст которой сорвалось упомянутое мною энергическое выражение, явно не принадлежала к титулованным особам.
  Стояло самое начало июня. Закончив дела в Париже, я возвращался утренним поездом в Лондон, где мы с моим старым другом Эркюлем Пуаро, удалившимся от дел бельгийским сыщиком, снимали квартиру.
  Экспресс Париж — Кале65 был на удивление пуст. В купе, кроме меня, находился всего один пассажир, которого я едва приметил краем глаза, озабоченно пересматривая свой багаж, наспех упакованный в гостинице. Но вот поезд тронулся, и тут мой попутчик, вернее, попутчица весьма решительно напомнила о своем присутствии. Вскочив с места, она опустила стекло и высунулась наружу, потом, со стуком водворив его на место, громко выпалила: «Черт подери!»
  Вообще-то по нынешним временам я несколько старомоден, считаю, например, что женщине не пристало расставаться с исконными женскими добродетелями. Терпеть не могу нынешних нервических молодых особ, которые только и знают, что дергаются под музыку джаз-банда, дымят, точно паровоз, и изъясняются так, что могут вогнать в краску торговок с Биллингсгейта.66
  Я бросил не слишком приветливый взгляд на хорошенькую головку, лихо увенчанную маленькой красной шляпкой. Довольно дерзкая девица! Густые черные завитки скрывали уши. Вряд ли ей было больше семнадцати, несмотря на толстый слой пудры, покрывавшей ее лицо, и губы, накрашенные не просто ярко, а что называется вырви глаз.
  Нимало не смущаясь, она ответила на мой взгляд и скорчила презрительную гримаску.
  — Скажите на милость! Почтенный джентльмен, кажется, шокирован! — воскликнула она, адресуясь к воображаемой публике. — Прошу прощения! Дурной тон и всякое такое… но, ей-богу, я не виновата! Представляете, куда-то делась моя сестра, моя единственная сестра!
  — Вот как? — вежливо осведомился я. — Право, мне очень жаль!
  — Он нас осуждает, — заметила девушка. — Осуждает и меня, и мою сестру. И это уже совсем несправедливо, ведь он ее даже не видел.
  Я хотел было возразить ей, но она и рта не дала мне открыть:
  — Ни слова более! Никто меня не любит! Я удалюсь в пустыню и буду жить, акридами питаясь!67 О-о-о! О, горе мне, о, горе!
  Она спряталась за французским юмористическим журналом огромного формата. Но не прошло и минуты, как я заметил, что девушка поверх журнала украдкой кидает на меня любопытные взгляды. Как я ни крепился, мне не удалось сдержать улыбки. Тогда и она, отбросив журнал, разразилась веселым смехом.
  — Я так и думала — вы не такой зануда, каким показались мне вначале, — воскликнула она.
  Незнакомка смеялась так заразительно, что и я невольно тоже расхохотался, хотя словечко, которым она наградила меня, было не слишком лестно.
  — Ну вот! Мы и подружились! — объявила дерзкая девчонка. — Скажите, вы огорчены, что моя сестра…
  — Я безутешен!
  — Смотрите, какой добренький!
  — Однако позвольте мне закончить мою мысль. Я хотел сказать, хоть я и безутешен, надеюсь, я как-нибудь примирюсь с ее отсутствием, — заметил я, отвешивая легкий поклон.
  В ответ на мои слова эта абсолютно непредсказуемая особа нахмурилась и покачала головой.
  — Ну, хватит! Мне больше нравится, как вы изображаете благородное негодование. Не нашего, мол, круга. И тут вы совершенно правы, хотя имейте в виду, в наше время не так все просто. Не каждый отличит даму полусвета от герцогини. Ну вот, кажется, я снова шокировала вас! И откуда вы такой взялись, ну просто допотопный тип. А впрочем, мне это даже нравится. Я ведь могу поладить с каким-нибудь снобом и похлеще вас. Но вот кого терпеть не могу, так это нахалов! Они меня просто в бешенство приводят.
  Она решительно тряхнула головой.
  — Интересно, какая вы в бешенстве? — с улыбкой спросил я.
  — О, сущий черт! Могу натворить что угодно! Однажды чуть по физиономии не врезала одному типу. И поделом ему!
  — Пожалуйста, — взмолился я, — не впадайте в бешенство в моем присутствии.
  — Обещаю. Вообще-то вы мне с первого взгляда понравились. Правда, вид у вас был ужасно неприступный, никогда бы не подумала, что мы так славно разговоримся.
  — Вот и ошиблись. А теперь расскажите мне немного о себе.
  — Чего рассказывать? Я актриса. Нет, совсем не то, что вы думаете. Я с шести лет на арене — кувыркаюсь.
  — Прошу прощения, не понял, — сказал я озадаченно.
  — Вы что, не видели детей-акробатов?
  — Ах, вот оно что!
  — Родилась в Америке, но почти все время живу в Англии. Сейчас мы подготовили новое выступление…
  — Мы?
  — Ну да, мы с сестрой. Песни, танцы, репризы, ну и немного акробатики. Словом, совсем новый жанр, публику бьет наповал. Надеемся, сборы будут…
  Доверчиво подавшись ко мне, моя новая знакомая пустилась рассуждать о предмете, в котором я был совершенный профан. Однако неожиданно для самого себя я обнаружил, что девушка вызывает у меня все больший интерес. Меня забавляло в ней необычное сочетание ребячливости и женственности. Вопреки явному желанию казаться этакой опытной, искушенной особой, способной постоять за себя, в ней проглядывало детское простодушие и наивная решимость во что бы то ни стало преуспеть в своем деле.
  Тем временем мы миновали Амьен, который слишком живо напоминал мне о недавнем прошлом.68 Моя спутница каким-то шестым чувством поняла, что творится в моей душе.
  — Войну вспоминаете, да?
  Я кивнул.
  — Участвовали в сражениях?
  — Еще как! Был ранен, ну а потом, после Соммы, меня демобилизовали. Теперь я что-то вроде личного секретаря у одного члена парламента.
  — Вот это да! Интересно, должно быть?
  — Ну, не сказал бы. Делать там решительно нечего. Мои обязанности отнимают у меня не более двух часов в день. Весьма нудная работа. Просто не знаю, что бы я делал, если бы не нашел занятие, которое меня очень увлекает.
  — Упаси господи! Неужто вы коллекционируете жуков?
  — Да нет, успокойтесь! Я снимаю квартиру с одним очень интересным человеком. Он бельгиец, бывший детектив. Сейчас в Лондоне занимается частным сыском, непревзойденный специалист в этом деле. Поистине, это самый удивительный человек, какого мне приходилось встречать. Он не раз распутывал такие дела, где полиция оказывалась совершенно бессильна.
  Моя хорошенькая спутница слушала, широко раскрыв глаза.
  — До чего же интересно, правда? Я просто обожаю преступления. Ни одного детективного фильма не пропускаю, а уж когда случаются убийства, меня не оторвешь от газет.
  — Слышали о деле в Стайлзе? — спросил я.
  — Постойте, там почтенная старушка, которую отравили? Где-то в Эссексе?
  Я кивнул.
  — Ну так вот, это первое крупное дело Пуаро. Если бы не он, убийцу ни за что бы не нашли. Да, здесь он показал себя непревзойденным профессионалом.
  Сев на любимого конька, я пустился вспоминать подробности этого запутанного дела, не преминув особенно ярко обрисовать его неожиданное и триумфальное завершение. Девушка слушала мой рассказ затаив дыхание. Мы были так поглощены разговором, что не заметили, как поезд прибыл в Кале.
  Я подозвал носильщиков, и мы спустились на платформу. Девушка протянула мне руку:
  — Прощайте, обещаю следить за своей речью.
  — Позвольте хотя бы проводить вас на пароход?
  — Нет, мне не на пароход. Подожду еще, может, моя сестра все же объявится. Но все равно спасибо.
  — Как, неужели мы никогда больше не увидимся! И вы не скажете мне даже вашего имени? — вскричал я, видя, что девушка уходит.
  Она оглянулась и, смеясь, бросила через плечо:
  — Сандрильона!69
  Я и не подозревал в ту минуту, при каких обстоятельствах мне снова приведется встретиться с нею.
  Глава 2
  «Ради всего святого, приезжайте!»
  На следующее утро в пять минут десятого я вошел в нашу общую гостиную, где мы обычно завтракали. Мой друг Пуаро, отличавшийся необыкновенной пунктуальностью, как раз разбивал скорлупу второго яйца.
  Увидев меня, он просиял.
  — Надеюсь, хорошо спали? Пришли в себя от этой ужасной болтанки на море? Удивительно, вы сегодня явились к завтраку почти вовремя. Pardon, у вас галстук сбился. Позвольте, я поправлю.
  Кажется, я уже где-то описывал наружность Эркюля Пуаро. Начать с того, что он необыкновенно мал ростом — пять футов и четыре дюйма, яйцеобразная голова, обычно немного склоненная набок; глаза, в которых в минуты возбуждения мелькает зеленая искорка; жесткие, воинственно торчащие усы; величавый, исполненный гордого достоинства вид. Одет всегда с иголочки и выглядит весьма элегантно. Невероятный аккуратист. Во всем без исключения. Небрежно завязанный галстук, загнувшийся уголок воротничка или ничтожная пылинка на одежде причиняют ему невыносимые страдания, если только он лишен возможности немедленно и собственноручно навести должный порядок. Порядок и методичность — вот два идола, которым он поклоняется. Он всегда испытывал легкое презрение к вещественным уликам, таким, скажем, как следы или пепел от сигареты, утверждая, что сами по себе они ни в коей мере не могут помочь расследованию. Постукивая по своей яйцеобразной голове, он, бывало, говорил с забавным самодовольством: «Настоящая работа совершается здесь, внутри, серыми клеточками. Никогда не забывайте о серых клеточках, mon ami».70
  Я подсел к столу и небрежно заметил в ответ, что назвать «ужасным» короткое, не более часа, морское путешествие из Кале в Дувр,71 пожалуй, было бы с моей стороны сильным преувеличением.
  — А что почта, нет ли чего-нибудь занятного? — осведомился я.
  Пуаро разочарованно покачал головой.
  — Правда, писем я еще не читал, да и то сказать, что может быть интересного в наши дни? Великие преступления, разгадка которых требует безупречно организованной работы ума, где они?
  И он поник головой с таким унылым видом, что я невольно расхохотался.
  — Не падайте духом, Пуаро, удача еще улыбнется вам. Прочтите письма — как знать, вдруг какое-нибудь занятное дело замаячит на горизонте?
  Пуаро улыбнулся и, взяв маленький изящный нож для разрезания бумаг, которым неизменно пользовался, вскрыл несколько конвертов, лежавших подле его тарелки.
  — Счет. Еще один. Кажется, к старости я становлюсь мотом. А! Послание от Джеппа.
  — Да? — Я навострил уши.
  Инспектор Джепп из Скотленд-Ярда уже не раз подкидывал нам интересные дела.
  — Всего лишь благодарность (в его обычной манере) за то, что я немного помог ему в деле Эберистуайта — указал верное направление расследования. Рад, что мог быть полезен ему.
  Пуаро неторопливо продолжал просматривать корреспонденцию.
  — Предлагают прочесть лекцию местным бойскаутам.72 Графиня Форфэнок будет весьма признательна, если я навещу ее, предварительно позвонив по телефону. Наверняка опять болонка пропала! Так, а вот и последнее. Ого!..
  Я вскинул глаза, сразу уловив перемену в его голосе. Пуаро внимательно вчитывался в письмо. Минуту спустя он протянул листок мне.
  — Что-то не совсем обычное, mon ami. Прочтите сами.
  Письмо было написано на бумаге иностранного образца отчетливым, характерным почерком:
  Вилла «Женевьева»,
  Мерлинвиль-сюр-Мер,
  Франция
  Дорогой сэр, крайне нуждаясь в помощи детектива, я по причинам, которые объясню вам позже, не желаю прибегать к услугам полиции. Будучи много наслышан о ваших недюжинных способностях и крайней осмотрительности, уверен, что могу положиться на вашу сдержанность. Не решаясь доверить все обстоятельства моего дела бумаге, могу сообщить лишь, что некие секретные сведения, которыми я располагаю, заставляют меня ежечасно опасаться за свою жизнь. Убежден, что неминуемая беда нависла надо мною, и потому умоляю вас не медлить. В Кале вас будет ждать автомобиль, прошу только телеграфировать время прибытия. Буду чрезвычайно обязан, если вы сможете оставить дела, которыми сейчас занимаетесь, и целиком посвятить себя моим интересам. Готов выплатить вам необходимую компенсацию. Вероятно, я буду нуждаться в вашей помощи довольно длительное время, ибо может случиться, что вам придется поехать в Сантьяго, где я в свое время провел несколько лет. Предоставляю вам самому назвать сумму вознаграждения, с которой я заранее согласен.
  Еще раз заверяю вас, что дело не терпит отлагательств.
  С совершенным почтением
  П.Т. Рено.
  Внизу, под подписью, видно наспех, нацарапали приписку, которую с трудом можно было разобрать: «Ради всего святого, приезжайте!»
  Я вернул письмо Пуаро, чувствуя, как сердце забилось у меня в груди.
  — Ну, наконец-то! — воскликнул я. — Безусловно, это что-то из ряда вон выходящее.
  — Возможно, — сказал Пуаро в раздумье.
  — Вы, конечно, поедете, — продолжал я.
  Пуаро кивнул. Он сидел, целиком уйдя в свои мысли, потом, видно приняв решение, бросил взгляд на часы. Лицо его было чрезвычайно серьезно.
  — Итак, мой друг, не будем терять времени. Впрочем, экспресс «Континенталь» отправляется от вокзала Виктория73 в одиннадцать часов, так что можно не волноваться. Минут десять мы еще можем поговорить. Вы ведь поедете со мной, n'est-ce pas?74
  — Да, но…
  — Вы же говорили, что в ближайшие полмесяца не понадобитесь вашему шефу.
  — Да, верно. Но этот мосье Рено ясно дал понять, что его дело чрезвычайно конфиденциально.
  — Не тревожьтесь. С мосье Рено я все улажу. Кстати, это имя мне как будто знакомо.
  — Есть, например, известный южноамериканский миллионер Рено. Может быть, это он и есть?
  — Без сомнения. Тогда понятно, почему он упоминает Сантьяго. Сантьяго — в Чили, а Чили — в Южной Америке! О! Вот мы все и выяснили! А вы обратили внимание на постскриптум? Вам он не показался странным?
  Я задумался.
  — Видимо, когда мосье Рено писал письмо, он еще владел собою, а последние четыре слова черкнул в порыве отчаяния.
  В ответ Пуаро решительно покачал головой.
  — Ошибаетесь, мой друг. Разве вы не видите, что письмо написано яркими, черными чернилами, а постскриптум — совсем бледными?
  — Ну и что же? — спросил я озадаченно.
  — Mon Dieu,75 mon ami, напрягите же свои серые клеточки! Разве не понятно? Мосье Рено написал письмо. Не промокнув чернила, он внимательно перечитал его. Потом, отнюдь не в порыве отчаяния, а совершенно обдуманно он приписал эти последние слова и только тут промокнул письмо.
  — Зачем?
  — Parbleu! Да чтобы они произвели на меня такое же сильное впечатление, как на вас.
  — Вот как?
  — Mais oui.76 Он хочет заручиться моим согласием. Он перечел письмо и остался недоволен. Решил, что получилось недостаточно убедительно.
  Пуаро помолчал, потом вкрадчиво заговорил, и глаза его сверкнули зеленым огнем, который неизменно указывал, что мой друг охвачен азартом:
  — Итак, mon ami, именно потому, что постскриптум сделан не в порыве отчаяния, а спокойно и хладнокровно, мосье Рено крайне необходимо мое присутствие и мы должны отправиться в путь немедленно.
  — Мерлинвиль, — пробормотал я задумчиво. — Сдается мне, я что-то слышал о нем.
  Пуаро кивнул.
  — Да, это небольшой, но модный курорт где-то между Булонью77 и Кале. Вероятно, у мосье Рено есть дом в Англии?
  — Да, помнится, в Ратленд-Гейте. И большое поместье где-то в Хартфордшире.78 Но вообще-то я мало что знаю о нем, он ведь не общественный деятель. Думаю, что он ворочает в Сити79 крупными делами, связанными с Южной Америкой, и что бывает в Чили и Аргентине.
  — Ну да ладно, все это мы сможем узнать у него самого. Что ж, давайте собираться в дорогу — упакуем самое необходимое и закажем такси до вокзала Виктория.
  В одиннадцать часов мы уже отбыли в Дувр. Перед отходом поезда Пуаро отправил мосье Рено телеграмму, в которой уведомлял о времени нашего прибытия в Кале.
  На пароходе я счел за лучшее не нарушать уединение моего друга. Погода стояла великолепная, и море было спокойное, точно пресловутая тихая заводь, поэтому, когда мы сходили с парохода в Кале, я ничуть не удивился, увидев улыбку на лице Пуаро. Однако тут нас ждало разочарование — нас не встречали, и обещанного автомобиля не было, правда, Пуаро предположил, что телеграмму просто еще не успели получить.
  — Ничего, наймем автомобиль, — бодро заявил он.
  Не прошло и нескольких минут, как мы уже тряслись в самой старой и дребезжащей колымаге, какую только можно себе вообразить, по направлению к Мерлинвилю.
  Я чувствовал необычайный подъем, между тем как Пуаро поглядывал на меня довольно сурово.
  — Ваша веселость не к добру, Гастингс. «Фей»,80 как говорят шотландцы.
  — Какая чепуха! Вы, стало быть, не разделяете мои чувства?
  — Нисколько. Напротив, я испытываю страх.
  — Страх?
  — Да. У меня дурные предчувствия. Боюсь, je ne sais quoi.81
  Пуаро так мрачно изрек это, что я невольно поддался его настроению.
  — У меня такое ощущение, — медленно проговорил он, — что нам предстоит серьезное дело, запутанное и опасное. Во всяком случае, разобраться будет нелегко.
  Я хотел было порасспросить его, но тут мы как раз въехали в Мерлинвиль, который и впрямь оказался небольшим курортным городишком, и притормозили, чтобы разузнать дорогу к вилле «Женевьева».
  — Все время прямо, мосье, через весь город. Вилла «Женевьева» примерно в полумиле от него. Вы ее сразу увидите. Большая вилла, смотрит на море.
  Поблагодарив прохожего, мы пустились в путь, и вот город уже позади. У развилки нам снова пришлось остановиться. По дороге плелся крестьянин, и мы стали ждать, пока он приблизится, чтобы узнать, куда нам свернуть. У самой дороги, правда, стояла небольшая вилла, но она была столь ветха и неказиста, что ее никак нельзя было принять за виллу «Женевьева». Пока мы ждали, калитка маленькой виллы отворилась, и на дорогу вышла девушка.
  Тем временем крестьянин поравнялся с нами, и шофер высунулся в окошко, чтобы расспросить его.
  — Вилла «Женевьева»? Направо, мосье, тут рукой подать. Да вы сразу увидите ее за поворотом.
  Шофер поблагодарил его, и мы двинулись дальше. А я не мог глаз оторвать от девушки. Она стояла, держась рукой за калитку, и смотрела нам вслед. Девушка была так хороша, что ее всякий бы заметил, не говоря уж обо мне, искреннем поклоннике женской красоты. Очень высокая, сложена, как юная богиня, непокрытая золотистая головка сверкает в солнечных лучах — готов поклясться, это было самое прелестное создание, какое мне доводилось видеть в своей жизни. Я чуть не свернул шею, оглядываясь на нее, пока наша колымага тряслась по ухабистой дороге.
  — Боже мой, Пуаро! — вскричал я. — Вы видели эту юную богиню?
  Пуаро поднял брови.
  – Ça commence!82 — пробормотал он. — Вы уже успели высмотреть богиню!
  — Но, черт возьми, разве она не богиня?
  — Не знаю, не заметил.
  — Но вы же ее видели!
  — Mon ami, редко случается, когда два разных человека видят одно и то же. Вы, например, увидели богиню, а я… — Он помедлил.
  — Что?
  — А я увидел девушку с тревожным взглядом, — мрачно закончил Пуаро.
  Тут как раз мы подъехали к высоким зеленым воротам и оба издали возглас удивления: полицейский весьма внушительного вида поднял руку, преградив нам путь:
  — Сюда нельзя, мосье.
  — Нам необходимо видеть мосье Рено! — вскричал я. — Он ждет нас. Это ведь его вилла, да?
  — Да, но…
  Пуаро подался вперед.
  — Но что?
  — Мосье Рено убит сегодня утром.
  Глава 3
  Вилла «Женевьева»
  Я и глазом не успел моргнуть, как Пуаро уже выскочил из автомобиля. Глаза его возбужденно сверкали.
  — Что? Вы говорите, убит? Когда? Каким образом?
  Полицейский важно выпрямился.
  — На вопросы отвечать не положено, мосье.
  — Понятно. — Пуаро на минуту задумался. — Комиссар полиции, я полагаю, здесь?
  — Да, мосье.
  Пуаро, достав свою визитную карточку, набросал на ней несколько слов.
  — Voilà!83 Пожалуйста, немедленно передайте это комиссару.
  Полицейский взял карточку и, обернувшись назад, свистнул. Тут же подошел еще один полицейский, которому и была вручена записка. Через несколько минут плотный коротышка с огромными усами торопливо вышел из ворот. Полицейский, взяв под козырек, отошел в сторону.
  — Мой дорогой мосье Пуаро! — вскричал незнакомец. — Счастлив видеть вас. Вы как нельзя более кстати.
  Пуаро просиял.
  — Мосье Бекс! Как я рад! Это мой друг капитан Гастингс, англичанин, — представил он меня. — А это мосье Люсьен Бекс.
  Мы церемонно раскланялись, и мосье Бекс снова обратился к Пуаро:
  — Mon vieux,84 ведь мы виделись в последний раз в девятьсот девятом, в Остенде.85 Вам что-нибудь известно о мосье Рено?
  — Думаю, не смогу сообщить вам ничего полезного. Вы знаете, что меня сюда вызвали?
  — Нет. Кто вас вызвал?
  — Мосье Рено. Видимо, он догадывался, что кто-то покушается на его жизнь. К несчастью, он обратился ко мне слишком поздно.
  — Sacre tonnerre86 — воскликнул Бекс. — Значит, он знал, что его хотят убить! Это совершенно меняет дело! Однако давайте войдем в дом.
  Он распахнул ворота, и мы направились к дому. Мосье Бекс продолжал:
  — Надо немедленно сообщить об этом следователю мосье Отэ. Он только что закончил осмотр места преступления и приступает к опросу свидетелей.
  — Когда было совершено преступление? — спросил Пуаро.
  — Тело нашли сегодня утром около девяти часов. Из слов мадам Рено и медицинского заключения следует, что смерть наступила, вероятно, около двух часов ночи. Прошу вас, входите.
  Мы поднялись по ступеням, ведущим к парадной двери. В холле сидел еще один полицейский. Увидев комиссара, он встал.
  — Где мосье Отэ? — спросил его Бекс.
  — В гостиной, мосье.
  Мосье Бекс отворил левую дверь, и мы вошли. Мосье Отэ и его помощник сидели, склонившись у большого круглого стола. Когда мы вошли, они подняли головы и взглянули на нас. Комиссар представил нас и объяснил, как мы здесь оказались.
  Следователь мосье Отэ был высок, сухопар, с пронзительным взглядом темных глаз и аккуратно подстриженной седой бородкой, которую имел обыкновение слегка поглаживать во время беседы. У камина стоял пожилой, немного сутулый человек, которого нам представили как доктора Дюрана.
  — Поразительно, — сказал мосье Отэ, выслушав рассказ комиссара. — Письмо у вас с собой, мосье?
  Пуаро протянул ему письмо, и следователь погрузился в чтение.
  — Хм! Он пишет о какой-то тайне. Досадно, что он ничего не объяснил. Мы весьма обязаны вам, мосье Пуаро. Надеюсь, вы окажете нам честь и поможете расследовать это дело, если, конечно, у вас нет более неотложных дел в Лондоне.
  — Я намерен остаться здесь, господин следователь. К несчастью, я прибыл слишком поздно и не смог предотвратить смерть мосье Рено, однако почитаю своим долгом найти убийцу.
  В ответ следователь поклонился.
  — Это делает вам честь, мосье Пуаро. Мадам Рено, без сомнения, также пожелает воспользоваться вашими услугами. С минуты на минуту должен прибыть мосье Жиро из парижской Сюртэ.87 Уверен, вы окажетесь полезны друг другу в этом расследовании. А пока, надеюсь, вы не откажетесь присутствовать при допросе свидетелей. Само собой, если вам потребуется какая-либо помощь, вы ее немедленно получите.
  — Благодарю, мосье. Вы ведь понимаете, что я пока в полном неведении. Мне абсолютно ничего не известно.
  Мосье Отэ подал знак комиссару, и тот начал рассказ:
  — Сегодня утром Франсуаза, старая служанка, спустившись в холл, чтобы заняться своей обычной работой, увидела, что парадная дверь приоткрыта. Она всполошилась — может, в доме побывали воры? — и бросилась в столовую. Убедившись, что серебро на месте, она успокоилась, решила, что хозяин, наверное, встал пораньше и вышел прогуляться.
  — Прошу прощения, мосье, у него была такая привычка?
  — Нет, но старуха Франсуаза, да и многие другие тоже, считает, что англичане все ненормальные и от них можно ожидать чего угодно. Горничная Леони, молодая девушка, войдя, как всегда, к своей госпоже, чтобы разбудить ее, в ужасе обнаружила, что мадам Рено связана и во рту у нее кляп. Почти в ту же минуту пришли с сообщением, что найдено уже остывшее тело мосье Рено, убитого ударом ножа в спину.
  — Где?
  — Где! Вот тут мы и сталкиваемся с самым загадочным обстоятельством этого дела. Мосье Рено лежал ничком возле вырытой могилы.
  — Что?
  — Да, возле свежевырытой могилы, в нескольких ярдах от живой изгороди, окружающей виллу.
  — И он был мертв… Когда же наступила смерть?
  На этот вопрос ответил доктор Дюран:
  — Я осмотрел тело сегодня утром, в десять часов. Смерть наступила, должно быть, не менее чем семь, а то и десять часов назад.
  — Гм! Значит, между полуночью и тремя часами ночи.
  — Совершенно верно. Судя по словам мадам Рено, это случилось после двух часов ночи, что еще более суживает временной интервал. Смерть, должно быть, была мгновенной. Версия самоубийства, естественно, отпадает.
  Пуаро кивнул, и комиссар снова заговорил:
  — Насмерть перепуганные служанки развязали мадам Рено. Она была ужасно слаба, почти без сознания от боли, которую причинили ей веревки. Как выяснилось, двое незнакомцев в масках ворвались в спальню, засунули ей в рот кляп и связали, а мосье Рено силой куда-то увели. Все это нам с ее слов передали слуги. Узнав о смерти мужа, мадам Рено испытала сильнейшее нервное потрясение. Доктор Дюран, прибыв на место происшествия, сразу дал ей успокоительное, и мы были лишены возможности допросить ее. Будем надеяться, что сон подкрепит ее, она придет в себя и сможет вынести такое тяжкое испытание, как допрос.
  Комиссар помолчал.
  — Кто еще живет в доме?
  — Старуха Франсуаза, экономка, она служила здесь еще у прежних владельцев виллы «Женевьева». Затем две молодые девушки — сестры Дениз и Леони Улар. Родители их, весьма почтенные люди, живут в Мерлинвиле, у них там дом. Кроме того, есть еще шофер, которого мосье Рено привез из Англии, но он сейчас в отпуске. Ну, и, наконец, сама мадам Рено и ее сын, мосье Жак Рено. Он в отъезде.
  Пуаро наклонил голову. Мосье Отэ громко позвал:
  — Маршо!
  Появился полицейский.
  — Позовите сюда Франсуазу.
  Полицейский взял под козырек и удалился, но тут же вернулся в сопровождении испуганной Франсуазы.
  — Ваше имя Франсуаза Аррише?
  — Да, мосье.
  — Давно ли вы служите на вилле «Женевьева»?
  — Одиннадцать лет, сначала у мадам виконтессы,88 а потом, когда она этой весной продала виллу, я согласилась остаться здесь и служу теперь господину английскому милорду. Кто бы мог подумать…
  Следователь перебил ее:
  — Конечно, конечно. А теперь, Франсуаза, скажите мне, кто обычно запирает на ночь парадную дверь?
  — Я, мосье. Всегда сама проверяю.
  — И вчера вечером тоже?
  — Да, я заперла ее, как обычно.
  — Вы уверены?
  — Клянусь всеми святыми, мосье.
  — В котором часу это было?
  — Как всегда, мосье, в половине одиннадцатого.
  — А где были все остальные в это время? Они что, уже легли спать?
  — Мадам уже ушла к себе, Дениз и Леони поднялись наверх со мною вместе, а мосье все еще сидел у себя в кабинете.
  — Значит, если кто-нибудь и мог отпереть дверь, так только сам мосье Рено?
  Франсуаза пожала своими широкими плечами.
  — Да разве стал бы он отпирать ее? Ведь, того и гляди, влезут воры или убийцы! Хорошенькое дело! Мосье не сумасшедший, чтобы отпирать дверь. Вот разве что когда он провожал даму…
  — Даму? Какую даму? — нетерпеливо перебил ее следователь.
  — Ну как какую? Даму, которая к нему приходила.
  — Значит, у него вчера была дама?
  — Ну да, мосье, и не только вчера, она часто приходила.
  — Кто она? Вы ее знаете?
  Франсуаза бросила на него хитрый взгляд.
  — Откуда мне знать? — буркнула она. — Ведь не я ее вчера впускала.
  — Ах так! — рявкнул следователь и стукнул кулаком по столу. — Шутить с полицией вздумали, да? Сию минуту назовите мне имя женщины, которая приходила к мосье Рено по вечерам!
  — Полиция… полиция, — проворчала Франсуаза. — Вот уж не думала, что придется иметь дело с полицией. Да ладно, знаю я, кто она. Это мадам Добрэй.
  Комиссар ахнул от неожиданности и даже подался вперед, всем своим видом выражая крайнее изумление.
  — Мадам Добрэй? Вилла «Маргерит», что тут рядом?
  — А я что говорю. Очень даже приятная дамочка.
  Старуха презрительно вскинула голову.
  — Мадам Добрэй, — бормотал комиссар. — Просто немыслимо!
  — Voilà, — проворчала Франсуаза. — Вот и говори вам после этого правду.
  — Да нет, что вы, — поспешил ее успокоить следователь. — Нас просто удивило ваше сообщение, вот и все. Мадам Добрэй и мосье Рено, они что же, э-э?… — Тут он деликатно замялся. — А? Наверное, так и было?
  — Откуда мне знать? Впрочем, что ж тут удивительного? Мосье ведь был milord anglais — trиs riche,89 а мадам Добрэй, она еле концы с концами сводила, но trиs chie,90 хотя они с дочерью живут очень скромно. Но меня не проведешь, это женщина с прошлым! Теперь она, правда, уже в летах, но, ma foi,91 еще хоть куда! Сама не раз видела, как мужчины на нее заглядываются. А в последнее время она — все в городе это заметили — в расходах не стесняется, видно, денежки-то завелись. А ведь было время, каждую копейку считали.
  Франсуаза тряхнула головой с видом совершенной уверенности в своей правоте.
  Мосье Отэ в задумчивости поглаживал бородку.
  — А мадам Рено, — заговорил он наконец, — как она относилась к этой… дружбе?
  Франсуаза пожала плечами.
  — Она ведь всегда уж такая вежливая, такая обходительная… Говорят, она ничего и не подозревает. И все-таки сердце-то, оно ведь все чувствует, как вы думаете, мосье? День ото дня мадам все худеет да бледнеет у меня на глазах. Теперь уж она совсем не та, что месяц назад, когда они приехали сюда. Мосье тоже очень изменился. Точно его что-то мучило. И нервный стал — вот-вот сорвется. А чему тут удивляться — такие странные отношения… Ни выдержки, ни благоразумия. Одно слово — style anglais!92
  Я от возмущения аж подпрыгнул на стуле, но следователь как ни в чем не бывало продолжал допрос, не удостоив внимания выпад Франсуазы.
  — Так вы говорите, мосье Рено сам проводил мадам Добрэй? Значит, она ушла?
  — Да, мосье. Я слышала, как они вышли из кабинета и подошли к парадной двери. Мосье пожелал ей доброй ночи и запер дверь.
  — В котором часу это было?
  — Минут двадцать пять одиннадцатого, мосье.
  — А когда мосье Рено пошел спать, вы не знаете?
  — Минут через десять после нас. Эта лестница такая скрипучая, всегда слышно, когда кто-нибудь поднимается или спускается.
  — Что же было потом? Ночью вы ничего не слышали?
  — Совсем ничего, мосье.
  — Кто из прислуги раньше всех спустился вниз утром?
  — Я, мосье. И сразу увидела распахнутую дверь.
  — А окна, они все были закрыты?
  — Да, мосье. Все было в порядке, ничего подозрительного.
  — Хорошо, Франсуаза, можете идти.
  Старуха зашаркала к дверям. На пороге она обернулась.
  — Скажу вам одну вещь, мосье. Эта мадам Добрэй скверная женщина! Да-да, мы, женщины, лучше знаем друг друга. Это недостойная особа, попомните мои слова.
  Покачивая головой с важным видом, Франсуаза удалилась.
  — Леони Улар, — вызвал следователь.
  Леони появилась на пороге, заливаясь слезами, чуть ли не в истерике. Но мосье Отэ оказался на высоте и весьма ловко справился с рыдающей девицей. Она только и твердила о том, как увидела связанную мадам с кляпом во рту, но зато уж живописала эту сцену с истинным драматизмом. Ночью же она, как и Франсуаза, ничего не слышала.
  Потом пришла очередь ее сестры Дениз, которая подтвердила, что хозяин, мосье Рено, разительно изменился в последнее время.
  — С каждым днем он становился все угрюмее, потерял аппетит. Всегда был в дурном настроении.
  У Дениз была своя версия преступления:
  — Тут и думать нечего, с ним расправилась мафия! Эти двое в масках, кто они, как вы думаете? Ужас что творится в мире!
  — Возможно, вы и правы, — невозмутимо заметил следователь. — А теперь скажите мне, милочка, это вы вчера открывали дверь мадам Добрэй?
  — Не вчера, мосье, а позавчера.
  — А как же Франсуаза сказала, что мадам Добрэй была здесь вчера?
  — Нет, мосье. Действительно, вчера мосье Рено посетила дама, но это была вовсе не мадам Добрэй.
  Удивленный следователь выспрашивал и так и этак, но Дениз твердо стояла на своем. Она прекрасно знает мадам Добрэй. Та дама, что приходила вчера, правда, тоже брюнетка, но ниже ростом и гораздо моложе. Переубедить девушку было невозможно.
  — Вам раньше приходилось видеть эту даму?
  — Нет, мосье, — сказала она и добавила неуверенно: — И еще, мне кажется, она англичанка.
  — Англичанка?
  — Да, мосье. Она спросила мосье Рено на очень хорошем французском, но акцент… пусть самый легкий, всегда выдает иностранцев. К тому же, когда они выходили из кабинета, они говорили по-английски.
  — И вы слышали, о чем они говорили? Я хочу сказать, вы поняли что-нибудь?
  — О, я хорошо говорю по-английски, — с гордостью ответила Дениз. — Правда, эта дама говорила слишком быстро, и я не ухватила смысла, но последние слова мосье Рено, которые он сказал, открывая дверь, я поняла.
  Девушка помолчала, потом старательно, с трудом выговаривая слова, произнесла по-английски:
  — Да-а… да-а… но, рати боога, идите сечас!
  — Да, да, но, ради бога, сейчас уходите! — повторил следователь.
  Он отпустил Дениз и, поразмыслив немного, снова вызвал Франсуазу. Он спросил ее, не могла ли она ошибиться, точно ли мадам Добрэй приходила вчера. И тут Франсуаза выказала удивительное упрямство. Вот именно что мадам Добрэй была здесь вчера. И сомневаться тут нечего, конечно, это была она. А Дениз просто-напросто выставляется тут перед вами, voilà tout!93 И про иностранную даму она все сама сочинила. Хочет показать, что тоже не лыком шита — английский знает! Наверное, мосье и вообще ничего не говорил по-английски, а если и говорил, это ничего не доказывает, ведь мадам Добрэй отлично болтает по-английски, а с мосье и мадам Рено она только по-английски и разговаривает.
  — А мосье Жак, сын мосье Рено, — он здесь часто бывает — так он вообще еле-еле говорит по-французски.
  Следователь не стал спорить с Франсуазой, он только поинтересовался шофером и узнал, что как раз вчера мосье Рено отпустил Мастерса. Вероятно, ему не понадобится автомобиль, сказал мосье, и шофер может взять отпуск.
  Тут я заметил, что Пуаро недоуменно нахмурился — лоб его над переносицей прорезала глубокая морщина.
  — В чем дело? — прошептал я.
  Он нетерпеливо тряхнул головой.
  — Прошу прощения, мосье Бекс, надо полагать, мосье Рено и сам умел водить автомобиль?
  Комиссар вопросительно посмотрел на Франсуазу, и она тотчас без колебаний ответила:
  — Нет, сам мосье не водил автомобиль.
  Пуаро еще больше нахмурился.
  — Объясните же мне, что вас так тревожит, — нетерпеливо попросил я.
  — Как вы не понимаете? Ведь в письме мосье Рено предлагал выслать автомобиль за мной в Кале.
  — Может быть, он хотел нанять автомобиль, — предположил я.
  — Возможно. Однако зачем нанимать, если у него есть собственный? И почему именно вчера он отправил шофера в отпуск, так неожиданно и поспешно? Может быть, он по какой-то причине нарочно хотел услать его отсюда до нашего приезда?
  Глава 4
  Письмо, подписанное «Белла»
  Франсуаза вышла из комнаты. Следователь задумчиво барабанил пальцами по столу.
  — Итак, мосье Бекс, — заговорил он наконец, — у нас имеются два взаимоисключающих показания. Кому мы должны больше верить — Франсуазе или Дениз?
  — Дениз, — решительно заявил комиссар. — Ведь именно она впустила незнакомку. Франсуаза стара и упряма, к тому же явно питает неприязнь к мадам Добрэй. И кроме того, ведь мы с вами знаем, что у Рено была связь с другой женщиной.
  — Tiens!94 — спохватился мосье Отэ. — Ведь мы совсем забыли сообщить мосье Пуаро вот об этом.
  Он принялся рыться в бумагах на столе, нашел среди них письмо и протянул моему другу.
  — Это письмо, мосье Пуаро, мы обнаружили в кармане плаща убитого.
  Пуаро развернул письмо. Оно было написано по-английски, странным, неустоявшимся почерком, бумага местами затерлась и смялась.
  «Мой бесценный!
  Отчего ты так долго не пишешь мне? Ведь ты все еще любишь меня, как прежде, да? Твои письма в последнее время стали совсем другие — холодные и чужие, а потом это долгое молчание. Ты меня пугаешь. Вдруг ты разлюбил меня! Нет, это невозможно, я просто глупая девчонка, вечно придумываю бог весть что! Но если ты и правда разлюбил меня, я не знаю, что сделаю — убью себя, наверное! Не могу жить без тебя! Порой мне кажется, что у тебя другая женщина. Если так, пусть она не попадается мне на глаза… и ты тоже! Я скорее убью тебя, но не дам ей завладеть тобой! Я так решила!
  Но что это, какой романтический бред я несу! Ты любишь меня, и я люблю тебя — да, люблю, люблю, люблю!
  Обожающая тебя Белла».
  Ни адреса, ни даты в письме не было. Пуаро с мрачным видом вернул его комиссару.
  — И вы полагаете, что?…
  Следователь только пожал плечами.
  — Вероятно, мосье Рено попал в сети к этой англичанке, Белле. Потом он приезжает сюда, встречает мадам Добрэй и затевает с ней интрижку. Он остывает к прежней возлюбленной, и она начинает что-то подозревать. В ее письме содержатся недвусмысленные угрозы. На первый взгляд дело кажется даже слишком простым. Ревность! Ведь мосье Рено убит ударом в спину, а это явно свидетельствует о том, что преступление совершила женщина, так ведь, мосье Пуаро?
  Пуаро кивнул.
  — Удар в спину — да… но вот могила! Это же такая тяжелая работа. Женщине просто не под силу, мосье. Тут поработал мужчина.
  — Да, да, вы совершенно правы. Как мы не подумали об этом! — пылко согласился комиссар.
  — Вот я и говорю, — продолжал мосье Отэ, — на первый взгляд дело совсем простое, но… эти двое в масках, письмо, которое вы получили от мосье Рено, — все это никак не укладывается в единую схему. Тут мы имеем дело с рядом обстоятельств, не имеющих никакой связи с известными нам фактами. Ну а письмо, посланное вам, мосье Пуаро… Допускаете вы, что оно как-то соотносится с этой самой Беллой и ее угрозами?
  Пуаро покачал головой.
  — Едва ли. Такой человек, как мосье Рено, который вел жизнь, полную приключений и опасностей, да не где-нибудь, а в Южной Америке, неужели он стал бы просить защитить его от женщины?
  Следователь с готовностью закивал головой.
  — Совершенно с вами согласен. Стало быть, объяснение этому письму нам следует искать…
  — В Сантьяго, — закончил фразу комиссар. — Я немедленно телеграфирую в полицию Сантьяго и запрошу все данные, так или иначе касающиеся мосье Рено: его любовные связи, деловые операции, друзья, враги, словом, все до мелочей. Думаю, это даст нам ключ к загадочному убийству.
  И комиссар оглядел нас, ища одобрения и поддержки.
  — Великолепно! — с чувством воскликнул Пуаро. — Скажите, а нет ли других писем от этой самой Беллы среди вещей мосье Рено?
  — Нет. Разумеется, первое, что мы сделали, — просмотрели документы в его кабинете, но ничего интересного не нашли. Видимо, он самым тщательным образом привел все в порядок. Единственное, что наводит на размышление, так это его странное завещание. Вот оно.
  Пуаро пробежал документ глазами.
  — Так. Тысячу фунтов наследует некий мистер Стонор. Кто он, кстати?
  — Это секретарь мосье Рено. Он живет в Англии, но раза два приезжал сюда.
  — Все остальное без всяких оговорок наследует его любимая жена Элоиза. Составлено довольно небрежно, но оформлено по всем правилам. Засвидетельствовано двумя служанками — Дениз и Франсуазой. Так всегда делают.
  Пуаро отдал завещание мосье Отэ.
  — Может быть, — начал Бекс, — вы не обратили внимания…
  — На дату? — спросил Пуаро, и глаза его озорно сверкнули. — Ну конечно же, обратил. Две недели назад. Возможно, именно тогда он впервые почувствовал, какая опасность ему грозит. Довольно часто состоятельные люди умирают, не оставив завещания, ибо не думают о том, что смерть может подстерегать их на каждом шагу. Однако делать преждевременные выводы — весьма опасно. Во всяком случае, из завещания мосье Рено следует, что он питал искреннюю любовь и расположение к своей жене. Несмотря на любовные интрижки.
  — Так-то оно так, — произнес мосье Отэ с сомнением в голосе, — но с сыном мосье Рено, похоже, обошелся несправедливо, ведь он поставил его в полную зависимость от матери. Если она снова выйдет замуж и ее муж будет иметь власть над нею, парень может не получить ни гроша из отцовских денег.
  — Людям вообще свойствен эгоцентризм. Мосье Рено, вероятно, вообразил, что его вдова уже никогда больше не выйдет замуж. Ну а что касается сына, возможно, это весьма разумная предосторожность — оставить деньги в руках матери. Сынки богачей — известные повесы.
  — Может быть, вы и правы. А теперь, мосье Пуаро, вы, конечно, хотели бы осмотреть место преступления. К сожалению, тело убрали, но, разумеется, были сделаны фотографии в разных ракурсах. Вам их принесут, как только они будут готовы.
  — Благодарю, мосье, вы очень любезны.
  Комиссар поднялся из-за стола:
  — Прошу вас следовать за мной, господа. — Он отворил дверь и отвесил церемонный поклон Пуаро, пропуская его вперед.
  Пуаро со свойственной ему галантностью отступил назад и поклонился комиссару.
  — Прошу вас, мосье.
  — Только после вас, мосье.
  Наконец им обоим все-таки удалось протолкнуться в холл.
  — А там, очевидно, его кабинет, hein?95 — спросил вдруг Пуаро, кивнув на одну из дверей.
  — Да. Хотите осмотреть?
  Комиссар отворил дверь. Мы вошли.
  Комната, которую мосье Рено выбрал для себя, хоть и небольшая, была меблирована с большим вкусом и очень уютна. У окна письменный стол с многочисленными ящичками и отделениями для бумаг, камин, перед ним глубокие кожаные кресла и круглый стол с книгами и свежими журналами.
  Пуаро помедлил минуту, рассматривая комнату, потом подошел к креслам, провел рукой по спинкам, взял журнал со стола, осторожно провел пальцем по полке дубового буфета. Лицо его выразило совершенное удовлетворение.
  — Что, пыли нет? — спросил я лукаво.
  Он улыбнулся мне в ответ, оценив мое знание его маленьких слабостей.
  — Ни пылинки, mon ami! А жаль, на этот раз — жаль!
  Его острый ястребиный взгляд мигом облетел комнату.
  — А! — произнес он вдруг со вздохом облегчения. — Коврик перед камином завернулся! — С этими словами Пуаро нагнулся, чтобы расправить его.
  Внезапно у него вырвалось удивленное восклицание, и он быстро выпрямился. В руке у него был маленький обрывок розовой бумаги.
  — Что во Франции, что в Англии, — сказал он, — везде одно и то же — прислуга ленится выметать из-под ковров.
  Бекс взял у него из рук бумажку, а я подошел поближе, чтобы рассмотреть ее.
  — Догадываетесь, Гастингс, что это, а?
  Я озадаченно помотал головой, но характерный розовый цвет бумаги что-то мне напоминал.
  Оказалось, комиссар соображает быстрее меня.
  — Обрывок чека! — вскричал он.
  На клочке размером около двух квадратных дюймов чернилами было написано «Дьювин».
  — Bien!96 — сказал Бекс. — Этот чек был выписан на имя некоего Дьювина или же подписан им.
  — Скорее первое, мне кажется, — сказал Пуаро. — Ибо, если я не ошибаюсь, это почерк мосье Рено.
  Догадка Пуаро подтвердилась, когда мы сравнили его с завещанием, лежащим на столе.
  — Боже мой, — удрученно пробормотал комиссар, — не могу понять, как я проглядел этот чек!
  Пуаро засмеялся.
  — Отсюда мораль — всегда заглядывай под коврики! Мой друг Гастингс может подтвердить: малейший непорядок в чем бы то ни было — для меня сущая пытка. Когда я увидел загнувшийся край коврика, я сказал себе: «Tiens!97 Сбился, когда отодвинули кресло». А что, если наша добрая Франсуаза недоглядела, подумал я, и там что-нибудь да найдется.
  — Франсуаза?
  — Ну или Дениз, Леони, все равно, тот, кто убирал комнату. Судя по тому, что пыли нет, убирали явно сегодня. Эти наблюдения позволяют представить себе, что здесь произошло. Вчера — вероятно, вечером — мосье Рено выписывает чек на имя некоего Дьювина. Потом чек рвут и клочки бросают на пол, а сегодня утром…
  Не успел Пуаро договорить, а мосье Бекс уже нетерпеливо дергал шнур звонка.
  Тут же явилась Франсуаза: да, на полу валялись бумаги. Куда она их дела? Конечно же, бросила в печь на кухне. Куда ж еще?
  Выразив жестом крайнюю степень отчаяния, Бекс отпустил ее. Внезапно лицо его просветлело, он бросился к столу. И вот он уже листает чековую книжку покойного. И снова жест отчаяния — корешок последнего чека не заполнен.
  — Мужайтесь! — воскликнул Пуаро, похлопывая его по спине. — Мадам Рено наверняка сможет пролить свет на этого таинственного Дьювина.
  Комиссар немного приободрился.
  — Да, правда. Ну что ж, продолжим.
  Когда мы выходили из кабинета, Пуаро спросил как бы между прочим:
  — А что, мосье Рено вчера вечером принимал свою гостью здесь, а?
  — Да, именно здесь, а как вы узнали?
  — А вот как — с помощью этого пустяка. Я нашел его на спинке кресла. — Двумя пальцами Пуаро держал длинный черный волос — женский волос!
  Мосье Бекс вывел нас через заднюю дверь к небольшому сараю, примыкающему к дому, достал из кармана ключ и отпер его.
  — Тело здесь. Как раз перед вашим приездом мы перенесли его сюда; фотограф ведь уже все отснял.
  Он распахнул дверь, и мы вошли. Убитый лежал на полу. Мосье Бекс проворно сдернул с трупа простыню. Мосье Рено был среднего роста, худощавый и стройный. Выглядел он лет на пятьдесят, волосы черные, с сильной проседью, лицо тщательно выбрито, нос длинный, тонкий, довольно близко посаженные глаза; кожа сильно загорелая, как у человека, который большую часть жизни провел под тропическим солнцем, зубы оскалены, и на мертвом лице застыло выражение крайнего изумления и ужаса.
  — По его лицу сразу видно, что удар был нанесен неожиданно, — заметил Пуаро.
  Он с величайшей осторожностью перевернул тело. На светлом песочного цвета плаще как раз между лопатками расплылось круглое темное пятно с продолговатым разрезом посередине. Пуаро принялся внимательно разглядывать тело.
  — Что вы думаете по поводу орудия убийства?
  — А что тут думать, нож просто-напросто торчал в ране.
  Комиссар снял с полки стеклянную банку. Внутри я увидел небольшой нож с черной ручкой и узким блестящим лезвием вроде тех, которыми разрезают бумагу. В длину нож был не более десяти дюймов. Пуаро осторожно потрогал испачканное кровью острие.
  — Ого! Да он преострый! Подумать только, такой маленький, хорошенький ножичек — и орудие убийства!
  — К сожалению, мы не нашли на нем отпечатков пальцев, — сокрушенно сообщил мосье Бекс. — Очевидно, убийца был в перчатках.
  — Ну разумеется, — небрежно заметил Пуаро. — Теперь даже в Сантьяго преступники осведомлены о таких мерах предосторожности. Что уж говорить о европейцах — тут любой непрофессионал знает не меньше нас с вами. А все эти газетчики раззвонили по всему свету о Бертильоновой системе.98 Однако все равно я удивлен, что на ноже нет отпечатков. Ведь так заманчиво оставить чьи-то чужие отпечатки! А уж как полиция обрадуется. — Он покачал головой. — Боюсь, убийство совершил человек, для которого порядок и система — пустые слова, а быть может, он просто очень спешил. Впрочем, поглядим.
  Пуаро снова повернул покойника на спину.
  — Вижу, под плащом нет ничего, кроме нижнего белья, — заметил он.
  — Да, следователь тоже отметил эту странность.
  В этот момент кто-то постучал в дверь, которую мы заперли за собой, когда вошли в сарай. Бекс пошел отпирать. Это оказалась Франсуаза. С жадным любопытством она пыталась заглянуть внутрь.
  — Ну, что там еще? — нетерпеливо буркнул Бекс.
  — Мадам послала сказать, что ей уже гораздо лучше и она может говорить с господином следователем.
  — Прекрасно, — обрадовался мосье Бекс. — Уведомьте мосье Отэ и передайте мадам, что мы сейчас будем.
  Пуаро все медлил, глядя на убитого. Я даже подумал было, уж не собирается ли он дать клятву, что не успокоится, пока не найдет убийцу. Но против ожидания он не сказал ничего торжественного или значительного. Весьма обыденно и просто он произнес несколько слов, которые показались мне до смешного неуместными в этот момент:
  — Слишком уж длинный плащ он носил.
  Глава 5
  Рассказ мадам Рено
  Мосье Отэ уже ожидал нас в холле, и мы все вместе, возглавляемые Франсуазой, двинулись вверх по лестнице. Пуаро поднимался как-то странно, зигзагами, чем немало меня озадачил. Заметив мое удивление, он подмигнул мне.
  — Еще бы служанкам не слышать, как мосье Рено поднимался, — шепотом сказал он. — Ступеньки скрипят все до единой, от такого скрипа и мертвый проснется!
  На лестничную площадку выходил также узкий боковой коридор.
  — Здесь комнаты прислуги, — пояснил нам Бекс.
  Нас же повели по широкому коридору. Франсуаза остановилась у последней двери справа и тихо постучала.
  Слабый голос пригласил нас войти. Комната была просторная, солнечная, с окнами на море, которое синело и искрилось всего в какой-нибудь четверти мили от дома.
  На кушетке высоко в подушках лежала рослая женщина весьма примечательной наружности. Подле нее с озабоченным видом сидел доктор Дюран. Хотя мадам Рено была далеко не молода и ее некогда черные волосы сверкали серебром, в ней чувствовалась незаурядная личность, волевая и решительная. Словом, как говорят французы, une maоtresse femme.99
  Она поздоровалась с нами легким, исполненным достоинства кивком.
  — Прошу садиться, господа.
  Мы сели в кресла, помощник следователя устроился за круглым столом.
  — Надеюсь, мадам, — начал мосье Отэ, — вы сможете рассказать нам, что произошло ночью, если, разумеется, это не слишком тяжело для вас.
  — Нет-нет, мосье. Ведь дорога каждая минута. Эти подлые убийцы должны быть пойманы и наказаны.
  — Благодарю вас, мадам. Думаю, для вас будет менее утомительно, если я буду задавать вопросы, а вы ограничитесь только ответами на них. В котором часу вы легли спать вчера?
  — В половине десятого, мосье. Я была очень утомлена.
  — А ваш муж?
  — По-моему, час спустя.
  — Не показалось ли вам, что он расстроен или, может быть, взволнован?
  — Нет, не более, чем обычно.
  — Что же случилось потом?
  — Мы спали. Проснулась я оттого, что кто-то зажал мне рот. Я пыталась закричать, но не смогла. Их было двое, и оба — в масках.
  — Вы не могли бы описать их, мадам?
  — Один очень высокий, с длинной черной бородой, другой — небольшого роста, коренастый, тоже с бородой, только рыжеватой. Оба в шляпах, надвинутых на самые глаза.
  — Гм! — задумчиво произнес следователь. — Что-то многовато бород получается.
  — Вы думаете, они накладные?
  — Боюсь, что да, мадам. Но, прошу вас, продолжайте.
  — Тот, что поменьше ростом, держал меня. Сначала он засунул мне в рот кляп, потом связал руки и ноги. Другой сторожил моего мужа. Он схватил с туалетного столика нож для разрезания бумаги, острый как бритва, и приставил его к груди мосье Рено. Когда коротышка связал меня, они оба занялись моим мужем, заставили его встать и вывели в гардеробную. Я едва не потеряла сознание от ужаса, но все же отчаянно старалась хоть что-нибудь услышать.
  Они говорили так тихо, что я ничего не могла разобрать. Но язык мне знаком, это ломаный испанский, распространенный в некоторых странах Южной Америки. Мне показалось, они сначала требовали что-то у моего мужа, потом, видно, разозлились и стали говорить громче. По-моему, высокий сказал: «Ты ведь знаешь, что нам нужно. Документы! Секретные документы! Где они?» Что ответил муж, я не слышала, только второй злобно прошипел: «Лжешь! Мы знаем, они у тебя. Где ключи?»
  Потом я услышала, как они выдвигают ящики. Видите ли, в гардеробной мужа есть сейф, где он обычно держит наличные деньги, довольно крупные суммы. Леони говорит, что они вытряхнули все из сейфа, забрали деньги, но, видимо, того, за чем охотились, не нашли. Потом, слышу, высокий, проклиная все на свете, велит мужу одеваться. Но тут, видно, какой-то шум в доме спугнул их, и они втолкнули полуодетого мосье Рено в спальню.
  — Pardon, — прервал ее Пуаро, — а другого выхода из гардеробной нет?
  — Нет, мосье, там только одна дверь — в спальню. Они погнали моего мужа к двери — впереди коротышка, а последним высокий с ножом в руке. Поль пытался вырваться, подойти ко мне. В глазах его было отчаяние. «Мне надо поговорить с ней!» — крикнул он им, а мне сказал: «Ничего страшного, Элоиза. Только не пугайся. К утру я вернусь». Он старался говорить спокойно, но в его глазах был ужас, я видела. Потом они вытолкали его за дверь, и высокий сказал: «Только пикни попробуй — и тебе конец». Потом, — продолжала мадам Рено, — я, должно быть, потеряла сознание. Очнулась, только когда Леони растирала мне руки и уговаривала выпить немного бренди.
  — Мадам Рено, — сказал следователь, — как вы думаете, что искали убийцы?
  — Понятия не имею, мосье.
  — Не замечали ли вы, что вашего мужа что-то тревожит?
  — Да, я видела, что он очень переменился в последнее время.
  — Как давно?
  Мадам Рено подумала.
  — Наверное, дней десять.
  — Не раньше?
  — Возможно, и раньше. Но я ничего не замечала.
  — А вы не пробовали расспрашивать его?
  — Да, один раз, но он ответил как-то очень уклончиво. Тем не менее я была совершенно уверена, что он страшно о чем-то тревожится. Но он не хотел открыться, и, понимая это, я старалась делать вид, что ничего не замечаю.
  — Было ли вам известно, что мосье Рено прибег к услугам детектива?
  — Детектива? — воскликнула мадам Рено, видимо, очень удивленная.
  — Да, вот этого джентльмена — мосье Эркюля Пуаро. — Пуаро вежливо поклонился. — Он прибыл сегодня по вызову вашего мужа.
  Достав письмо, которое мосье Рено отправил Пуаро, следователь подал его мадам Рено.
  Она прочла его с неподдельным изумлением.
  — Я и понятия не имела. Очевидно, Поль был уверен, что ему грозит опасность.
  — А теперь, мадам, я прошу вас ответить мне совершенно откровенно. Когда ваш муж жил в Южной Америке, не случилось ли с ним чего-нибудь, что могло бы пролить свет на это дело?
  Мадам Рено глубоко задумалась, но потом отрицательно покачала головой.
  — Не знаю, что и сказать. Конечно, у мужа было много недоброжелателей — ему многие завидовали, но ничего особенного я не могу припомнить. Возможно, что-то и было, только мне об этом ничего не известно.
  Следователь разочарованно погладил свою бородку.
  — Не могли бы вы сказать, в котором часу произошло нападение?
  — Конечно, я отчетливо помню, как часы на камине пробили два раза.
  И мадам Рено кивнула на часы с восьмидневным заводом, в дорогом кожаном футляре, стоящие посередине каминной полки.
  Пуаро подошел к камину и принялся внимательно их разглядывать, потом кивнул, видимо, вполне удовлетворенный результатами осмотра.
  — А вот еще одни часы, — воскликнул мосье Бекс, — наручные, их, видно, смахнули с туалетного столика. Стекло, правда, вдребезги. Преступникам невдомек, что это может обернуться уликой против них.
  Он осторожно собрал осколки.
  Внезапно мосье Бекс замер.
  — Mon Dieu! — невольно вырвалось у него.
  — В чем дело?
  — Стрелки показывают семь часов!
  — Что?! — воскликнул в свою очередь следователь.
  Однако Пуаро, находчивый, как всегда, взял часы из рук растерявшегося комиссара, поднес их к уху и улыбнулся.
  — Ну да, стекло разбито, но часы идут.
  Услышав столь простое объяснение, все облегченно вздохнули. Однако следователь не успокоился:
  — Но, позвольте, ведь сейчас еще нет семи?
  — Да, только пять минут шестого, — спокойно заметил Пуаро. — Вероятно, эти часы спешат, не так ли, мадам?
  Мадам Рено нахмурилась, не зная, что ответить.
  — Да, они спешат, — сказала она. — Правда, я не думала, что так сильно.
  Следователь, нетерпеливо махнув рукой, прервал обсуждение темы разбитых часов и продолжил допрос:
  — Мадам, парадная дверь была приоткрыта. Наверняка убийцы проникли в дом через нее, и, однако, — никаких следов взлома. Вы могли бы объяснить почему?
  — Вероятно, муж выходил вечером погулять и, возвратившись, забыл запереть дверь.
  — По-вашему, это возможно?
  — Вполне. Он был очень рассеян.
  Говоря это, мадам Рено слегка сдвинула брови, похоже, рассеянность покойного порой раздражала ее.
  — Думаю, у нас есть основания сделать одно немаловажное заключение, — вмешался вдруг комиссар. — Убийцы предложили мосье Рено одеться, стало быть, место, где, как они предполагали, запрятаны интересующие их бумаги, должно находиться далеко отсюда.
  Следователь кивнул в знак согласия.
  — Несомненно. Однако и не слишком далеко, ведь мосье Рено сказал, что к утру вернется.
  — Когда отходит последний поезд из Мерлинвиля? — спросил Пуаро.
  — В двадцать три пятьдесят в одном направлении и в ноль семнадцать — в другом, но, скорее всего, у них был автомобиль.
  — Конечно, — согласился Пуаро, который, казалось, был чем-то озабочен.
  — А ведь у нас, пожалуй, есть шанс напасть на их след, — воодушевляясь, снова заговорил следователь, — вряд ли автомобиль с двумя иностранцами остался незамеченным. Это же замечательно, мосье Бекс.
  Но, тут же согнав с лица довольную улыбку и вновь став серьезным, Отэ обратился к мадам Рено:
  — Еще один вопрос. Вам говорит что-нибудь фамилия Дьювин?
  — Дьювин? — задумчиво повторила мадам Рено. — Нет, я не знаю никого с такой фамилией.
  — Может быть, ваш муж когда-нибудь ее упоминал, не помните?
  — Нет, никогда.
  — Нет ли у вас знакомых по имени Белла?
  Следователь так и впился глазами в мадам Рено, стараясь уловить в ее лице признаки замешательства или смятения. Но мадам Рено покачала головой с совершенно невозмутимым видом. И мосье Отэ снова принялся задавать вопросы:
  — Известно ли вам, что вчера вечером у вашего мужа был посетитель?
  На щеках мадам Рено выступил легкий румянец, что не укрылось от глаз следователя.
  — Нет, кто это был? — ответила она, сохраняя тем не менее совершенное спокойствие.
  — Дама.
  — В самом деле?
  Однако следователь, казалось, удовольствовался тем, что услышал, и не стал продолжать расспросы. Едва ли, подумал он, мадам Добрэй имеет отношение к убийству, а расстраивать мадам Рено без веских к тому оснований ему не хотелось.
  Он посмотрел на комиссара, тот согласно кивнул. Тогда мосье Отэ встал, прошел в другой конец комнаты и принес стеклянную банку, которую мы видели в сарае. Вынув оттуда нож, он обратился к мадам Рено.
  — Мадам, узнаете это? — спросил он как можно мягче.
  Она негромко вскрикнула:
  — Конечно, это мой кинжальчик.
  Увидев на нем пятна, она отшатнулась, глаза ее расширились от ужаса:
  — Это что — кровь?
  — Да, мадам. Вашего мужа убили этим оружием. — Он быстро убрал нож с глаз долой. — Уверены ли вы, что это тот самый нож, который лежал ночью на вашем туалетном столике?
  — О да. Это подарок моего сына. Во время войны100 он служил в авиации. Он был слишком молод, и ему пришлось прибавить себе два года, чтобы его взяли. — Чувствовалось, что мадам Рено гордится своим сыном. — Ножик сделан из авиационной стали, и сын подарил мне его в память о войне.
  — Понимаю, мадам. Перейдем теперь к другому вопросу. Где сейчас ваш сын? Необходимо немедленно телеграфировать ему.
  — Жак? В данное время он на пути в Буэнос-Айрес.101
  — То есть?
  — Да. Вчера муж телеграфировал ему. Сначала он отправил Жака в Париж, а вчера выяснилось, что ему необходимо немедленно ехать в Южную Америку. Из Шербура102 как раз вчера вечером отошел пароход в Буэнос-Айрес, и муж телеграфировал Жаку, чтобы он постарался успеть на него.
  — Не знаете ли вы, какие дела у вашего сына в Буэнос-Айресе?
  — Мне об этом ничего не известно, мосье, знаю только, что оттуда он должен ехать в Сантьяго.
  — Сантьяго! Опять Сантьяго! — в один голос вскричали мосье Отэ и мосье Бекс.
  Упоминание о Сантьяго поразило и меня, а Пуаро, воспользовавшись замешательством, подошел к мадам Рено. Все это время он стоял, мечтательно глядя в окно, и я даже не был уверен, следит ли он за тем, что происходит. Он молча поклонился мадам Рено, потом сказал:
  — Pardon, мадам, не позволите ли взглянуть на ваши руки?
  Слегка удивившись, мадам Рено выполнила его просьбу. На запястьях были видны глубокие ссадины — следы от веревок. Пока Пуаро рассматривал руки мадам Рено, я наблюдал за ним и заметил, что огонь возбуждения, горевший в его глазах, погас.
  — Представляю, как вам больно, — сказал он, а я подумал, что мой друг, кажется, опять чем-то удручен.
  Между тем следователь спохватился и заспешил:
  — Надо немедленно связаться по радио с молодым мосье Рено. Нам крайне необходимо узнать все об этой его поездке в Сантьяго. — И, подумав, добавил: — К тому же, будь он здесь, мы могли бы избавить вас от лишних страданий, мадам.
  Мосье Отэ многозначительно умолк.
  — Вы имеете в виду опознание трупа? — глухо спросила мадам Рено.
  Следователь молча склонил голову.
  — Не тревожьтесь, мосье. У меня хватит сил вынести все, что потребуется. Я готова сделать это прямо сейчас.
  — О, и завтра не поздно, уверяю вас…
  — Нет, я хочу покончить с этим, — сказала она тихо, и судорога боли исказила ее лицо. — Не будете ли так любезны, доктор, позвольте опереться на вашу руку.
  Доктор поспешил к ней на помощь, кто-то накинул плащ на плечи мадам Рено, и мы стали медленно спускаться по лестнице. Мосье Бекс бросился вперед и отворил дверь сарая. Мадам Рено подошла и остановилась на пороге. Она была очень бледна, но полна решимости. Прикрыв лицо рукой, она сказала:
  — Минутку, мосье, я соберусь с силами.
  Потом она опустила руку и взглянула на покойного.
  И тут поразительное самообладание, с которым она держалась все время, оставило ее.
  — Поль! — вскрикнула она. — Мой муж! О боже!
  Она пошатнулась и без чувств упала на пол.
  Пуаро мгновенно бросился к ней, приподнял веко, пощупал пульс. Убедившись, что мадам Рено действительно в глубоком обмороке, он отошел в сторону и, схватив меня за руку, воскликнул:
  — Болван, какой же я болван, мой друг! Я просто потрясен! В голосе мадам Рено было столько любви и горя! Моя версия оказалась совершенно несостоятельной. Eh bien!103 Придется начать все заново!
  Глава 6
  Место преступления
  Доктор и мосье Отэ понесли бесчувственную мадам Рено в дом. Комиссар провожал их взглядом, сокрушенно качая головой.
  — Pauvre femme,104 этого удара она не вынесла. Да, да, ничего не поделаешь. Ну что ж, мосье Пуаро, может быть, осмотрим место, где было совершено преступление?
  — Если вас не затруднит, мосье Бекс.
  Мы вернулись в дом и вышли на улицу через парадную дверь. Проходя мимо лестницы, ведущей наверх, Пуаро с сомнением покачал головой.
  — Не верю, что служанки ничего не слышали. Ступени скрипят так, что и мертвый проснется, к тому же, заметьте, спускались трое!
  — Но ведь была глубокая ночь. Видно, все они крепко спали.
  Однако Пуаро все качал головой, похоже, мое объяснение ничуть его не убедило. Дойдя до поворота аллеи, он оглянулся на дом.
  — Почему мы думаем, что они вошли через дверь? Ведь они не знали, что она не заперта, и могли влезть в окно.
  — Но все окна первого этажа закрыты железными ставнями, — возразил комиссар.
  Пуаро показал на одно из окон второго этажа.
  — Это ведь окно спальни, да? Смотрите, вот по этому дереву можно в два счета добраться до окна.
  — Возможно, вы правы, — согласился комиссар. — Но тогда на клумбе должны быть следы.
  Справедливость его слов была очевидна. По обеим сторонам ступеней, ведущих к парадной двери, на больших овальных клумбах алела герань. К дереву, о котором говорил Пуаро, не подойдешь, не наступив на клумбу.
  — Правда, погода стоит сухая, — продолжал комиссар, — на аллее и на дорожках следов не видно, но рыхлая, влажная земля на клумбе — совсем другое дело.
  Пуаро принялся внимательно разглядывать клумбу. Мосье Бекс оказался прав, земля была совершенно ровной: ни ямки, ни углубления, ни вмятины.
  Пуаро кивнул, как бы удовлетворенный осмотром, и мы уже отошли было, но вдруг он устремился к другой клумбе и стал ее рассматривать.
  — Мосье Бекс! — позвал он. — Поглядите, здесь полно следов!
  Комиссар подошел к нему и улыбнулся.
  — Мой дорогой мосье Пуаро, совершенно верно — это следы садовника, его огромных, подбитых гвоздями сапог. Впрочем, это не имеет никакого значения, ведь с этой стороны нет дерева, и, следовательно, влезть в окно второго этажа невозможно.
  — Да, правда, — заметил Пуаро, явно расстроенный. — Стало быть, вы считаете, что эти следы ничего не значат?
  — Ровным счетом ничего.
  И тут, к моему великому изумлению, Пуаро многозначительно произнес:
  — Не согласен с вами. Сдается мне, эти следы — пока самая важная улика из всего, что мы видели.
  Мосье Бекс промолчал, пожав плечами. Он был слишком вежлив, чтобы откровенно выложить, что он думает по этому поводу.
  — Ну что ж, продолжим? — предложил он.
  — Конечно. А этими следами я могу заняться и позже, — охотно согласился Пуаро.
  Мосье Бекс пошел не к воротам, куда вела подъездная аллея, а круто свернул на боковую тропинку, обсаженную кустарником, которая, полого поднимаясь, огибала дом справа. Неожиданно тропинка вывела нас на небольшую площадку, откуда открывался вид на море. Здесь стояла скамейка и неподалеку от нее — ветхий сарай. В нескольких шагах отсюда шла аккуратная линия низенького кустарника, ограничивающая владения виллы. Мосье Бекс продрался сквозь кусты, и мы оказались на довольно широкой поляне. Я с удивлением огляделся вокруг.
  — Постойте, да ведь это же площадка для гольфа.
  Бекс кивнул.
  — Она, правда, еще не доделана, — пояснил он. — Надеялись в следующем месяце ее закончить. Один из рабочих как раз и обнаружил здесь труп сегодня рано утром.
  У меня внезапно перехватило дыхание. Чуть левее я заметил длинную узкую яму и рядом с нею… лежащее ничком тело! Сердце у меня в груди так и подпрыгнуло — неужели еще один труп! Но комиссар тут же развеял наваждение: он подошел к «трупу» и раздраженно крикнул:
  — И куда глядит полиция? Ведь я строго-настрого приказал никого сюда не пускать без особого разрешения.
  Джентльмен, лежащий на земле, повернул голову и небрежно бросил:
  — Да есть, есть у меня это самое разрешение.
  И он неспешно поднялся на ноги.
  — Мой дорогой мосье Жиро! — вскричал комиссар. — А я и не знал, что вы уже прибыли. Господин следователь ждет не дождется вас.
  Пока комиссар держал речь, я с любопытством разглядывал мосье Жиро. Я так много слышал о знаменитом сыщике парижской Сюртэ, и вот наконец мне довелось увидеть его. На вид ему было лет тридцать, рост — высокий, волосы и усы — темно-рыжие, военная выправка. Он держался довольно вызывающе, и видно было, что сознание собственной значительности просто распирает его. Бекс представил нас, отрекомендовав Пуаро как собрата по профессии. Искра любопытства зажглась в глазах сыщика.
  — Наслышан о вас, мосье Пуаро, — сказал он. — Вы ведь были весьма заметной личностью в прежние времена. Но теперь у нас в криминалистике совсем иные методы.
  — Хотя преступления по большей части все те же, — деликатно заметил Пуаро.
  Я сразу понял, что Жиро испытывает к нам явную неприязнь. Видимо, его задело, что расследованием занимается кто-то еще, я чувствовал, что если ему посчастливится обнаружить важные улики, то он, вероятно, постарается скрыть их от нас.
  — Господин следователь… — снова начал Бекс.
  Но Жиро грубо перебил его:
  — Плевать мне на господина следователя! Главное сейчас — успеть все сделать здесь, пока еще светло. Ведь осталось каких-нибудь полчаса. Об этом деле мне уже все известно, мои люди до утра перероют весь дом, но что касается улик, то их следует искать именно здесь, на этом месте. Это ваши полицейские затоптали тут все? Я-то думал, они теперь хоть немного поумнели.
  — Конечно, поумнели. Ведь следы, которые вызвали ваше неудовольствие, оставили рабочие, обнаружившие тело.
  В ответ мосье Жиро презрительно фыркнул.
  — Я нашел следы там, где все трое продирались через кусты, но преступники — хитрые бестии. Удалось различить только следы мосье Рено, а свои они затерли. Мало того, что на такой твердой сухой земле все равно почти ничего не разглядишь, так они еще и подстраховались.
  — Вещественные улики, — сказал Пуаро. — Именно это вы ищете, а?
  Жиро в недоумении уставился на него.
  — Ну, разумеется.
  Легкая улыбка тронула губы Пуаро. Ему явно хотелось высказаться, но он сдержался. Он нагнулся и принялся рассматривать лопату.
  — Ею и была вырыта могила — ясно как день, — заметил Жиро. — Но это мало что дает нам. Ведь это лопата из дома мосье Рено, а тот, кто рыл, был в перчатках. Вот они.
  Он ткнул ботинком туда, где лежала пара испачканных землей перчаток.
  — Перчатки тоже принадлежат мосье Рено или, по крайней мере, его садовнику. Говорю вам, эти парни все предусмотрели — ни одного промаха. Мосье Рено убит его собственным ножом, а могила вырыта его собственной лопатой. Убийцы полагают, что не оставили следов! Но мы еще посмотрим, кто кого. Всегда что-нибудь да остается! И я это найду!
  Однако Пуаро, очевидно, заинтересовало что-то совсем другое, а именно короткий обрубок свинцовой трубы, лежащий рядом с лопатой. Он осторожно коснулся его пальцем.
  — А эта штучка тоже принадлежала убитому? — спросил он, и мне почудилась легкая насмешка в его вопросе.
  Жиро пожал плечами, давая понять, что не знает, да и знать не хочет.
  — Небось давно здесь валяется. Во всяком случае, меня этот обрубок не интересует.
  — А вот меня очень даже интересует, — промурлыкал Пуаро.
  Ему просто охота позлить этого парижского выскочку, подумал я. И, кажется, ему это удалось. Мосье Жиро отвернулся, бросив довольно грубо, что не желает терять времени попусту, и, нагнувшись, снова принялся разглядывать что-то на земле.
  А Пуаро, словно внезапно осененный какой-то догадкой, продрался сквозь кустарник на территорию виллы и подергал дверь сарайчика.
  — Заперто, — бросил Жиро через плечо. — Там садовник держит всякий хлам, ничего интересного. Лопату взяли не здесь, а в сарае с инструментами, что возле дома.
  — Изумительно, — с восторгом шепнул мне Пуаро. — Он здесь не более получаса, но все уже разнюхал! Великий человек! Нет сомнений, Жиро — крупнейший из современных сыщиков!
  Признаюсь честно, хоть мне и не нравился этот самый Жиро, он произвел на меня довольно сильное впечатление. Казалось, энергия бьет в нем ключом. Тогда как Пуаро до сих пор еще никак не проявил себя. Это меня задевало. Его почему-то очень занимали какие-то глупости, пустяки, не имеющие к делу никакого отношения. Вот и тут в эту самую минуту он вдруг спросил:
  — Мосье Бекс, скажите, прошу вас, что это за белая линия, которой очерчена могила? Это дело рук полицейских?
  — Нет, мосье Пуаро, полиция здесь ни при чем. Таким образом на площадках для гольфа обычно указывают место, где будет так называемое «препятствие».
  — Препятствие? — Пуаро обратился ко мне: — Это неправильной формы яма, заполненная песком с бортиком с одной стороны, да?
  Я кивнул.
  — Мосье Рено, конечно, играл в гольф?
  — Да, он был отличным игроком. Именно благодаря ему и его щедрым пожертвованиям устраивалась эта площадка. И при составлении проекта его слово было решающим.
  Пуаро рассеянно кивнул, а потом вдруг заметил:
  — Не слишком-то удачное место они выбрали для могилы, ведь как раз здесь должны были рыть яму для «препятствия», а раз так, значит, тело сразу обнаружили бы.
  — Верно! — торжествующе воскликнул Жиро. — Это как раз и доказывает, что преступники не из местных. Блестящий пример косвенной улики.
  — Так-то оно так, — сказал Пуаро с сомнением. — Однако местные тоже могли бы зарыть здесь тело, но только в одном случае — если бы они хотели, чтобы его нашли! Нелепость какая-то, правда?
  Но Жиро даже не потрудился ответить.
  — Да-а, — повторил Пуаро как-то разочарованно. — Да… конечно… Нелепость!
  Глава 7
  Таинственная мадам Добрэй
  Когда мы возвращались к дому, мосье Бекс, извинившись, что оставляет нас, поспешил, как он выразился, немедленно уведомить мосье Отэ о факте прибытия мосье Жиро. А сам мосье Жиро определенно обрадовался, когда Пуаро заявил, что уже посмотрел все, что хотел. Мы ушли, а мосье Жиро все еще ползал на четвереньках, дотошно осматривая и ощупывая каждый сантиметр, и я невольно восхитился им. Пуаро, видимо, угадал мои мысли и, когда мы остались одни, заметил не без сарказма:
  — Ну, наконец-то вы познакомились с сыщиком, который вызывает у вас восхищение. Человек-ищейка! Что, я не прав?
  — Во всяком случае, он хоть что-то делает, — возразил я довольно дерзко. — Уж если остались улики, не сомневайтесь — он их отыщет. А вы…
  — Eh bien! А я уже кое-что нашел! Кусок трубы, например.
  — Какая чепуха, Пуаро. Вы же понимаете, что эта труба не имеет к делу никакого отношения. Я говорю о мельчайших уликах, которые неизбежно приведут нас к убийцам.
  — Mon ami, улика — всегда улика, будь она длиной в два фута или в два миллиметра! Почему улики непременно должны быть микроскопическими? Какие романтические бредни! А что до свинцовой трубы, так это Жиро внушил вам, что она не имеет отношения к делу. Нет, нет, ни слова более. Пусть Жиро ищет свои улики, а я буду думать. Этот случай кажется простым, однако… однако, mon ami, многое меня здесь настораживает! Вы спросите почему. Во-первых, часы, которые уходят на два часа вперед. Затем еще целый ряд мелочей, которые не стыкуются друг с другом. Например, если убийцы хотели просто отомстить мосье Рено, они убили бы его, когда он спал, и дело с концом. Почему они так не сделали?
  — Но ведь они хотели получить какие-то документы? — напомнил я.
  Пуаро брезгливо стряхнул пылинку с рукава.
  — Ну, и где же эти «документы»? Предположительно, где-то довольно далеко, ибо убийцы заставили мосье Рено одеться. Однако труп найден совсем близко от дома, почти в пределах слышимости. Или еще — неужели по чистой случайности орудие убийства, этот кинжальчик, будто нарочно оказался под рукой?
  Он помолчал, нахмурившись, потом снова заговорил:
  — Почему служанки ничего не слышали? Их что, снотворным опоили? Может быть, был сообщник? Может быть, именно он проследил, чтобы парадная дверь была отперта? Интересно, как…
  Тут он круто остановился. Мы подошли как раз к аллее перед домом. Пуаро неожиданно обратился ко мне:
  — Друг мой, я намерен вас удивить и… порадовать! Ваши упреки не оставили меня равнодушным! Будем изучать следы!
  — Где?
  — Вот тут, на клумбе, справа. Мосье Бекс говорит, это следы садовника. Проверим, не ошибается ли он. Смотрите, вот и сам садовник идет сюда со своей тачкой.
  И впрямь пожилой садовник катил по аллее тележку с рассадой. Пуаро подозвал его, и он, опустив тачку, прихрамывая, подошел к нам.
  — Вы хотите попросить у него сапог и сравнить его с отпечатком, да? — спросил я, затаив дыхание. Моя вера в Пуаро начала возрождаться. Раз он сказал, что следы на этой клумбе необычайно важны, стало быть, так и есть.
  — Точно, — ответил Пуаро.
  — А что он подумает? Наверное, ему это покажется странным?
  — Он вообще ничего не подумает, вот увидите.
  Нам пришлось замолчать, так как старик уже подошел к нам.
  — Вы звали меня, мосье?
  — Да. Вы ведь давно здесь служите, не так ли?
  — Двадцать четыре года, мосье.
  — Вас зовут…
  — Огюст, мосье.
  — Я просто в восторге от этих чудных гераней. Право, они превосходны. И давно посажены?
  — Довольно давно, мосье. Но, конечно, чтобы клумба всегда имела вид, надо подсаживать свежие цветы, а те, что отцвели, срезать, да еще не лениться и выкапывать старые кустики.
  — Кажется, вы вчера посадили несколько новых кустиков, да? Вот там, в середине, и на другой клумбе тоже?
  — У мосье острый глаз. Пройдет день-два, и они приживутся. Вчера вечером я посадил по десять новых на каждую клумбу. Мосье знает, конечно, что нельзя сажать, когда палит солнце.
  Видно, Огюсту очень польстило, что Пуаро так интересуется цветами, и он охотно разговорился.
  — Какой великолепный цветок! Вон там, — сказал Пуаро. — Вы не могли бы срезать его для меня?
  — Охотно, мосье.
  Старик ступил на клумбу и бережно срезал цветок, который так понравился моему другу.
  Пуаро рассыпался в благодарностях, и Огюст вернулся к своей тачке.
  — Ну, видите? — сказал с улыбкой Пуаро, нагнувшись к клумбе и рассматривая след сапога, подбитого гвоздями. — Все очень просто.
  — А я и не сообразил…
  — Что можно не разуваться? Не желаете пошевелить мозгами, а зря. Ну, как отпечаток? Что скажете?
  Я принялся внимательно разглядывать клумбу.
  — Все следы на этой клумбе оставлены его сапогами, — изрек я наконец после усердного изучения объекта.
  — Вы так думаете! Eh bien! Я согласен с вами, — отозвался Пуаро, но как-то безразлично, словно мысли его были заняты уже чем-то другим.
  — Во всяком случае, — заметил я, — поздравляю: теперь у вас одним заскоком меньше.
  — Mon Dieu! Что за выражение! Что это значит?
  — Просто я хотел сказать, что вы можете наконец расстаться с вашей навязчивой идеей по поводу этих следов.
  Однако Пуаро, к моему удивлению, покачал головой.
  — О нет, mon ami. Теперь наконец я на верном пути. Правда, я еще блуждаю в потемках, но, как я намекнул уже мосье Бексу, эти следы — самое важное и интересное во всей истории! Бедняга Жиро! Не удивлюсь, если он вообще их не заметит.
  В этот момент парадная дверь отворилась, и по ступенькам крыльца спустились мосье Отэ с комиссаром.
  — Ах, мосье Пуаро, а мы вас как раз разыскиваем, — сказал следователь. — Становится поздно, а я хотел бы еще нанести визит мадам Добрэй. Она, конечно, весьма удручена смертью мосье Рено, но, может быть, нам повезет и мы от нее получим ключ к разгадке этой трагедии. Возможно, мосье Рено именно ей доверил тайну, которую скрывал от жены. Ведь он был так страстно увлечен мадам Добрэй. Уж нам-то с вами известно, что в таких случаях даже самые сильные и твердые из нас теряют голову.
  Мы молча присоединились к ним. Впереди шли Пуаро со следователем, а мы с комиссаром немного поотстали.
  — Не сомневаюсь, что в основном Франсуаза рассказала нам все как было, — сообщил он мне доверительно. — Я тут навел кое-какие справки по телефону. Оказывается, за последние шесть недель, то есть с тех пор, как мосье Рено поселился в Мерлинвиле, на банковский счет мадам Добрэй трижды поступали крупные суммы денег. В общей сложности двести тысяч франков!
  — Господи! Да ведь это же около четырех тысяч фунтов! — подсчитал я.
  — Совершенно верно. Да, мосье Рено, вероятно, совсем потерял голову. Остается выяснить, доверил ли он ей эти секретные документы. Следователь преисполнен надежд, но я не разделяю его настроений.
  Беседуя, мы шли по тропе по направлению к развилке, где днем останавливался наш автомобиль. Тут-то я и сообразил, что вилла «Маргерит», где обитает таинственная мадам Добрэй, это и есть тот самый домик, откуда появилась девушка, поразившая меня своей красотой.
  — Мадам Добрэй живет здесь уже много лет, — сказал комиссар, кивнув в сторону дома. — Живет тихо и скромно. Кажется, у нее нет ни друзей, ни родственников, только те знакомые, с кем она поддерживает отношения здесь, в Мерлинвиле. Она никогда не говорит о своем прошлом, о муже. Неизвестно даже, жив ли он. Понимаете, ее окружает какая-то тайна.
  Я кивнул, мое любопытство росло.
  — А… ее дочь? — отважился спросить я наконец.
  — Прекрасная молодая девушка! Скромная, набожная, словом, все как полагается. Жаль ее, ведь она-то может и не знать ничего о прошлом своей семьи, но тот, кто захочет предложить ей руку и сердце, вправе рассчитывать, что его посвятят в семейные дела, и тогда… — Тут комиссар с сомнением пожал плечами.
  — Но ведь это не ее вина! — воскликнул я, чувствуя, как во мне закипает гнев.
  — Разумеется, но что вы хотите? Обычно мужчины очень щепетильны, когда дело касается родственников будущей жены.
  Мне пришлось воздержаться от возражений, ибо мы уже подошли к двери. Мосье Отэ позвонил. Прошло несколько минут, потом мы услышали шаги, и дверь отворилась. На пороге стояла та самая юная богиня, которая поразила мое воображение. Когда она увидела нас, кровь отхлынула от ее лица, оно покрылось мертвенной бледностью, а глаза расширились от страха. Было очевидно, что она до смерти напугана!
  — Мадемуазель Добрэй, — начал мосье Отэ, снимая шляпу. — Бесконечно сожалею, что пришлось побеспокоить вас, но закон требует… понимаете ли… Передайте поклон вашей матушке. Не соблаговолит ли она уделить мне несколько минут?
  Девушка на мгновение замерла. Ее левая рука была прижата к груди, точно она силилась унять бешено колотящееся сердце. Потом, овладев собой, она тихо сказала:
  — Пойду узнаю. Входите, пожалуйста…
  Она вошла в комнату налево, и мы услышали ее тихий шепот. Затем другой голос, похожий на голос девушки, но с твердыми нотками, проскальзывающими в певучей интонации, сказал:
  — Ну, разумеется. Проси их.
  Минуту спустя мы оказались лицом к лицу с таинственной мадам Добрэй.
  Ростом она была пониже дочери, но округлые формы ее фигуры пленяли очарованием цветущей зрелости. Волосы, не золотистые, как у дочери, а темные, были разделены строгим пробором, что придавало ей некое сходство с Мадонной.105 Глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, сияли голубизной. Заметно было, что она уже не молода, хотя прекрасно сохранилась и не утратила обаяния, которое не зависит от возраста.
  — Вы хотели видеть меня, мосье? — спросила она.
  — Да, мадам. — Мосье Отэ кашлянул. — Я расследую дело о смерти мосье Рено. Вы, наверное, уже слышали об этом?
  Она молча наклонила голову. В лице ее не дрогнул ни один мускул.
  — Мы хотели бы просить вас, если позволите… э-э… пролить свет на обстоятельства дела.
  — Меня? — спросила она, крайне удивленная.
  — Да, мадам. У нас есть основания предполагать, что вы имели обыкновение по вечерам навещать покойного мосье Рено. Так ли это?
  Легкий румянец выступил у нее на щеках, но ответила она совершенно невозмутимо:
  — Полагаю, вы не вправе задавать мне подобные вопросы!
  — Но мы ведь расследуем убийство, не забывайте об этом, мадам.
  — Ну и что же? Я не имею к этому ни малейшего отношения.
  — Мы пока вас ни в чем не обвиняем, мадам. Однако вы хорошо знали покойного. Говорил ли он вам, что ему грозит опасность?
  — Нет, никогда.
  — Не рассказывал ли он вам о своей жизни в Сантьяго? Не упоминал ли о том, что у него там есть враги?
  — Нет.
  — Стало быть, вы ничем нам не поможете?
  — Боюсь, что нет. В самом деле, я даже не понимаю, почему вам вздумалось прийти ко мне. Разве его жена не может ответить на ваши вопросы? — В ее голосе слышалась легкая ирония.
  — Мадам Рено рассказала нам все, что могла.
  — Ах! — воскликнула мадам Добрэй. — Представляю себе…
  — Что представляете, мадам?
  — Да нет, ничего.
  Следователь смотрел на нее. Он понимал, что, в сущности, он ведет поединок и перед ним — соперник, причем весьма достойный.
  — Стало быть, вы утверждаете, что мосье Рено не поверял вам своих тайн?
  — Почему вы считаете, что он должен был что-то поверять мне?
  — А потому, мадам, — сказал мосье Отэ нарочито жестко, — что мужчины порой открывают любовницам то, чего никогда не скажут женам.
  — О! — Она в ярости вскочила, глаза ее метали молнии. — Вы оскорбляете меня! Да еще в присутствии дочери! Не желаю больше разговаривать с вами. Сделайте милость, оставьте мой дом!
  Итак, лавры победителя достались, безусловно, мадам Добрэй. Мы покидали виллу «Маргерит» точно кучка пристыженных школьников. Следователь что-то раздраженно бубнил себе под нос. Пуаро, кажется, глубоко задумался. Внезапно он встрепенулся и спросил мосье Отэ, нет ли здесь поблизости приличного отеля.
  — Неподалеку есть небольшая гостиница «Отель де Бэн». Всего в нескольких сотнях ярдов по этой дороге. Так что вам будет очень удобно. Надеюсь, утром увидимся.
  — Да, благодарю вас, мосье Отэ.
  Обменявшись любезностями, мы разошлись. Пуаро и я направились к Мерлинвилю, а мосье Отэ и мосье Бекс вернулись на виллу «Женевьева».
  — Полицейская система во Франции достойна восхищения, — сказал Пуаро, глядя им вслед. — Да они же о каждом знают всю подноготную, их осведомленность просто невероятна. Судите сами, мосье Рено прожил здесь чуть больше шести недель, а им уже все известно — и каковы его вкусы, и чем он занимался. Мы и глазом не успели моргнуть, как они выдали нам все сведения о мадам Добрэй — и какой у нее счет в банке, и какие суммы денег внесены, и когда она их вложила! Учредив институт досье,106 они, несомненно, сделали великое дело. Что там такое? — С этими словами Пуаро резко обернулся назад.
  Кто-то торопливо бежал вслед за нами. Оказалось, это Марта Добрэй.
  — Прошу прощения, — с трудом выдохнула она. — Мне… Я не должна была… я знаю. Только не говорите ничего матушке. Ходят слухи, что мосье Рено перед смертью вызвал детектива? Это правда? Это вас он вызвал?
  — Да, мадемуазель, — сказал Пуаро мягко. — Именно так. Но как вы узнали об этом?
  — Это Франсуаза. Она сказала нашей Амели, — объяснила Марта, порозовев от смущения.
  Пуаро поморщился.
  — Вот и попробуйте сохранить секретность! Но это неважно. Ну, мадемуазель, так что же вы хотели узнать?
  Девушка замялась. Видно было, что ей смертельно хочется задать вопрос, но страх удерживает ее. Наконец тихо, почти шепотом она спросила:
  — Уже… кого-то подозревают?
  Пуаро бросил на нее пронзительный взгляд и уклончиво ответил:
  — Пока подозревают многих, мадемуазель.
  — Ну да, понимаю… но… кого-нибудь в особенности?
  — А почему вы спрашиваете?
  Вопрос, казалось, испугал девушку. И тотчас я вспомнил, что сказал о ней Пуаро утром. «Девушка с тревожным взглядом».
  — Мосье Рено всегда так хорошо относился ко мне, — сказала она наконец. — Естественно, меня интересует…
  — Понимаю, — сказал Пуаро. — Ну что ж, мадемуазель, пока наибольшее подозрение вызывают двое.
  — Двое?
  Я мог бы поклясться, что в ее голосе прозвучали одновременно и удивление и облегчение.
  — Их имена неизвестны, но есть основания полагать, что они чилийцы из Сантьяго. Ах, мадемуазель, видите, что делают со мной молодость и очарование! Я выдал вам профессиональную тайну!
  Девушка мило улыбнулась и застенчиво поблагодарила Пуаро.
  — Мне нужно бежать. Maman меня, наверное, уже хватилась.
  Она повернулась и быстро побежала по дороге, прекрасная, точно юная Аталанта.107 Я уставился ей вслед.
  — Mon ami, — сказал Пуаро со свойственной ему мягкой иронией, — мы что, так и простоим тут всю ночь? Конечно, я понимаю — вы увидели прелестную девушку и потеряли голову, но все же…
  Я рассмеялся и извинился перед моим другом.
  — Но она и в самом деле изумительно хороша, Пуаро. При виде такой красоты не грех и голову потерять.
  Тут, к моему удивлению, Пуаро с самым серьезным видом покачал головой.
  — Ах, mon ami, держитесь-ка вы подальше от Марты Добрэй. Эта девушка… не для вас. Послушайте старика Пуаро!
  — Как! — закричал я. — Ведь комиссар говорил, что она столь же добродетельна, сколь и прекрасна. Сущий ангел!
  — Иные отпетые преступники, которых я знавал, имели ангельскую наружность, — назидательно заметил Пуаро. — Психология преступника и лик Мадонны не такое уж редкое сочетание.
  — Пуаро! — в ужасе возопил я. — Нет! Подозревать это невинное дитя? Невозможно!
  — Ну-ну! С чего вы так разволновались? Я ведь не сказал, что подозреваю ее. Однако, согласитесь, ее настойчивое желание разузнать подробности несколько подозрительно.
  — В данном случае я более прозорлив, чем вы, — сказал я. — Не за себя она тревожится, а за мать.
  — Друг мой, — отвечал Пуаро, — как всегда, вы ничего не понимаете. Мадам Добрэй отлично может сама о себе позаботиться, ее дочери нечего о ней тревожиться. Вижу, что раздражаю вас, но рискну тем не менее повториться. Не заглядывайтесь на эту девушку. Она не для вас! Я, Эркюль Пуаро, говорю вам это. Sacre!108 Вспомнить бы, где я видел ее лицо!
  — Чье лицо? — удивленно спросил я. — Дочери?
  — Да нет, матери.
  Заметив удивление в моем взгляде, он многозначительно кивнул.
  — Да-да, именно матери. Это было давно, когда я еще служил в бельгийской полиции. Собственно, ее я никогда прежде не видел, но я видел ее фотографию… в связи с каким-то делом. Мне даже кажется…
  — Что?
  — Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, дело было связано с убийством!
  Глава 8
  Нечаянная встреча
  Раннее утро следующего дня застало нас на вилле «Женевьева». На этот раз стоявший у ворот грозный страж не препятствовал нам. Мало того, он весьма почтительно взял под козырек, и мы проследовали к дому. Леони, горничная, как раз спускалась по лестнице и, кажется, была расположена немного поболтать.
  Пуаро справился о здоровье мадам Рено.
  Леони покачала головой.
  — Совсем убита горем, бедняжка! Ничего в рот не берет, ну ни крошки! Бледная, как привидение. Просто сердце разрывается смотреть на нее. Вот уж я бы не стала так убиваться по мужу, который изменял мне с другой женщиной!
  Пуаро сочувственно покачал головой.
  — Конечно, конечно, но что вы хотите? Сердце любящей женщины готово многое простить. И все же — неужели они не ссорились в последние месяцы?
  Леони снова покачала головой:
  — Никогда, мосье. Никогда не слышала, чтобы мадам перечила мосье или упрекала его — никогда! У нее и характер и нрав просто ангельский… не то что у мосье.
  — Вот как? Стало быть, мосье был не ангел?
  — Что вы! Когда он гневался, весь дом ходуном ходил. А уж когда они поссорились с мосье Жаком — ma foi! Их было слышно на рыночной площади, так они орали!
  — В самом деле? — удивился Пуаро. — И когда же это они так ссорились?
  — О, как раз перед тем, как мосье Жаку ехать в Париж. Он чуть не опоздал на поезд. Он выскочил из библиотеки, схватил саквояж, который оставил в холле. Автомобиль был в ремонте, вот ему и пришлось бежать на станцию. Я как раз вытирала пыль в гостиной и видела, как он выскочил: лицо белое-белое, а на щеках аж красные пятна выступили. Ох и злой же он был!
  Видно, Леони и самой рассказ доставлял немалое удовольствие.
  — А о чем же они спорили?
  — Ох, чего не знаю, того не знаю, — снова затараторила Леони. — Правда, крик стоял на весь дом, но уж очень громко и быстро они говорили, это ведь как надо знать по-английски, чтобы понять их! Мосье потом весь день ходил мрачнее тучи! Не знали, как и подойти к нему!
  Тут наверху хлопнула дверь, и Леони сразу замолкла.
  — Ой, меня ведь ждет Франсуаза! — спохватилась она, вспомнив наконец о своих обязанностях. — И вечно она ворчит, эта старуха.
  — Одну минутку, мадемуазель. Скажите, пожалуйста, следователь здесь?
  — Они ушли в гараж посмотреть на автомобиль. Мосье комиссар думает, что им могли воспользоваться в ту ночь.
  — Quelle idée!109 — пробормотал Пуаро, когда девушка удалилась.
  — Вы хотите присоединиться к ним?
  — Вовсе нет. Подождем их в гостиной. Надеюсь, хоть там прохладно. Сегодня с утра так и печет.
  Однако такое безмятежное времяпрепровождение отнюдь меня не прельщало.
  — Если вы ничего не имеете против… — сказал я неуверенно.
  — Нисколько. Желаете начать собственное расследование, а?
  — Да нет… Мне просто хотелось бы взглянуть на мосье Жиро, если он где-нибудь поблизости. Интересно, как он продвинулся.
  — Человек-ищейка, — пробормотал Пуаро, откидываясь в мягком кресле и закрывая глаза. — Сделайте одолжение, мой друг. Au revoir.110
  Я не спеша вышел из дому через парадную дверь. И в самом деле, было довольно жарко. Я свернул на тропинку, по которой мы шли накануне. Мне хотелось самому хорошенько осмотреть место преступления. Однако я пошел не прямо к нему, а свернул в кусты, так чтобы выйти на поле для гольфа несколько правее. Кустарник здесь был значительно гуще, и мне пришлось с трудом продираться сквозь него. Я действовал столь энергично, что, вырвавшись наконец из его цепких объятий, с размаху налетел на девушку, которая стояла спиной к живой изгороди.
  Она сдавленно вскрикнула, что было вполне естественно, но и у меня невольно вырвался возглас удивления — незнакомка оказалась моей попутчицей Сандрильоной!
  Мы изумленно уставились друг на друга.
  — Это вы! — в один голос воскликнули мы с ней.
  Девушка первой пришла в себя.
  — Вот так штука! — сказала она. — Что вы здесь делаете?
  — А вы? — не растерялся я.
  — Когда я с вами распрощалась позавчера, вы, точно пай-мальчик, спешили домой, в Англию.
  — А когда я с вами распрощался, — возразил я, — вы, как пай-девочка, спешили домой вместе со своей сестрой. Кстати, как поживает ваша сестра?
  Она одарила меня улыбкой, блеснув прелестными зубками.
  — Как это мило с вашей стороны вспомнить о моей сестре! Благодарю, с ней все в порядке.
  — Она здесь, с вами?
  — Она осталась в городе, — ответила кокетка, задрав хорошенький носик.
  — Не верю я ни в какую сестру, — засмеялся я. — Это же просто вылитая миссис Харрис!111
  — А вы помните, как зовут меня? — спросила она с улыбкой.
  — Сандрильона. Но, может быть, вы все же назовете мне ваше настоящее имя, а?
  Глядя мне в глаза с лукавой улыбкой, она покачала головой.
  — А почему вы здесь, тоже не скажете?
  — О-о! Представьте себе — отдыхаю, или вы полагаете, что артистам это не по карману?
  — Дорогой курорт на морском побережье во Франции?
  — Не так уж он дорог. Надо только уметь устроиться.
  Я пристально посмотрел на нее.
  — И все-таки еще позавчера у вас и в мыслях не было ехать сюда!
  — Жизнь порой преподносит нам разные неожиданности, — назидательно изрекла Сандрильона. — Ну вот, я, кажется, достаточно рассказала о себе, и хватит с вас! Пай-мальчики не должны быть слишком любопытны. А вот вы все еще не сказали, что вы-то тут делаете?
  — Помните, я говорил вам, что у меня есть близкий друг — детектив?
  — Ну и что же?…
  — Вы, наверное, слышали о преступлении здесь… на вилле «Женевьева»…
  Она уставилась на меня. Глаза у нее сделались огромные и круглые.
  — Вы что, хотите сказать… вы здесь в связи с этим?
  Я кивнул. Сомнений быть не могло — мне сильно повезло. По тому, как она смотрела на меня, я понял, что сразу вырос в ее глазах. Некоторое время она молчала, не сводя с меня взгляда. Потом решительно тряхнула головой.
  — Ну, это просто потрясающе! Проводите меня туда. Хочу своими глазами увидеть все эти ужасы.
  — То есть как это?
  — Именно так, как вы слышали. Господи, разве я не говорила вам, я ведь просто помешана на преступлениях? Я уже несколько часов тут вынюхиваю. И надо же, такое везенье! Прямо на вас налетела! Идемте же, покажите мне все поскорее.
  — Послушайте… подождите минутку… Я не могу. Туда никого не пускают. Такие строгости…
  — Но ведь вы и ваш друг, вы же шишки там, правда?
  Мне не хотелось признаваться, что уж я-то совсем не «шишка».
  — Не понимаю, почему вы так рветесь туда, — заметил я нерешительно. — И что, собственно, вы хотите увидеть?
  — О, все! Место, где это случилось, орудие убийства, самого покойника, отпечатки пальцев, ну и все остальное. Какая удача привалила! Оказаться прямо на месте убийства! Такие впечатления, мне их на всю жизнь хватит.
  Я отвернулся от нее — меня слегка подташнивало. Во что превратились женщины в наше время? Кровожадность этой юной особы вызывала у меня отвращение.
  — Не понимаю, чего вы задаетесь? Подумаешь, нежности какие! — заговорила вдруг юная леди. — Хватит вам важничать! Когда вас пригласили сюда, вы что, тоже нос воротили — грязное, мол, дело, прошу меня не впутывать и все такое, да?
  — Нет, но…
  — А если бы вы здесь отдыхали, как я, например, неужели вам не захотелось бы все самому выведать? Уверена, еще как захотелось бы.
  — Но я ведь мужчина. А вы… вы — девушка.
  — По-вашему, если я девушка, значит, должна прыгать на стул и визжать при виде мыши. Ну и представления у вас, допотопные какие-то. Но все-таки вы отведете меня туда, правда? Понимаете, это, может быть, очень важно для меня.
  — Каким образом?
  — Вы же знаете, репортеров туда не пускают. А я могла бы за эту сенсацию сорвать хороший куш в одной газетке. Вы даже не представляете, сколько они платят за такие вот секретные сведения.
  Я мучился сомнениями. Но тут она вложила мне в руку свои маленькие нежные пальчики.
  — Ну пожалуйста… Очень вас прошу.
  Я сдался. Честно признаться, роль экскурсовода в данном случае представлялась мне даже не лишенной приятности.
  Сначала мы пошли к тому месту, где было обнаружено тело. Там дежурил полицейский. Узнав меня, он почтительно взял под козырек и не стал задавать никаких вопросов по поводу моей спутницы. Вероятно, он счел мое присутствие достаточно веским поручительством за нее. Я объяснил Сандрильоне, как было найдено тело. Она внимательно выслушала мой рассказ, временами перебивая его весьма неглупыми вопросами. Потом мы направились к вилле. Я шел, осторожно оглядываясь, ибо, по правде говоря, не испытывал большого желания встретиться с кем бы то ни было. Я провел девушку сквозь кустарник, и мы вышли к сарайчику позади дома. Я вспомнил, что накануне вечером, заперев дверь, мосье Бекс оставил ключ от сарая полицейскому Маршо, «на случай, если он потребуется мосье Жиро». Весьма вероятно, подумал я, что мосье Жиро вернул ключ Маршо. Спрятав девушку в кустах, так чтобы ее не было видно с тропинки, я вошел в дом. Маршо дежурил у дверей гостиной, откуда неясно доносились чьи-то голоса.
  — Мосье желает видеть мосье Отэ? Он в гостиной. Снова допрашивает Франсуазу.
  — Нет-нет, — поспешно заговорил я. — Он мне не нужен. Но я хотел бы взять ключ от сарая, если, конечно, это не нарушит инструкций.
  — Ну, конечно, мосье. — И он достал ключ. — Вот он. Мосье Отэ приказал оказывать вам всяческое содействие. Вернете ключ, когда покончите с вашими делами, хорошо?
  — Ну, разумеется.
  Приятное волнение охватило меня при мысли, что, по крайней мере, в глазах Маршо я был фигурой почти столь же значительной, как сам Пуаро. Девушка ждала меня. Увидев в моих руках ключ, она даже вскрикнула от восторга.
  — Значит, вам удалось получить его?
  — Разумеется, — холодно отозвался я. — Но помните: то, что я сейчас делаю, — грубое нарушение инструкций.
  — Да вы просто душка, я этого никогда не забуду. Идемте же. Им ведь не видно нас из дома, правда?
  — Подождите минутку, — сказал я, удерживая ее. — Я не буду мешать вам, если вы и впрямь хотите войти туда. Но стоит ли это делать? Подумайте! Вы ведь уже видели место преступления и могилу, вы знаете все подробности убийства. Неужели не достаточно? Имейте в виду — зрелище вам предстоит неприятное, да что там — отвратительное.
  С минуту она смотрела на меня взглядом, значение которого я не берусь растолковать. Потом засмеялась.
  — Да ведь мне только и подавай всякие ужасы, — сказала она. — Пойдемте.
  Мы молча подошли к сараю. Я отпер дверь, и мы вошли. Я приблизился к телу и, помня, как это делал вчера Бекс, осторожно стянул простыню. Из уст девушки вырвался сдавленный стон. Я обернулся и посмотрел на нее. Лицо ее было искажено страхом, от радостного возбуждения не осталось и следа. Что ж — она пренебрегла моим советом и теперь расплачивается за свое легкомыслие. Я не испытывал к ней жалости. Пусть выдержит это испытание до конца. Я осторожно повернул тело.
  — Видите, — сказал я, — его убили ударом в спину.
  Едва слышно она произнесла:
  — Чем?
  Я кивнул на стеклянную банку.
  — Вот этим кинжалом.
  Девушка внезапно пошатнулась и осела на пол. Я бросился к ней.
  — Вам плохо. Идемте скорее. Такие зрелища не для вас.
  — Воды, — прошептала она. — Скорее. Воды.
  Я со всех ног бросился в дом. Мне повезло, служанок не было поблизости, не замеченный никем, я налил в стакан воды, добавил из походной фляжки несколько капель бренди и вернулся в сарай. Девушка лежала в той же позе. Но несколько глотков бренди с водой возымели прямо-таки волшебное действие.
  — Уведите меня отсюда… о, скорее, скорее! — твердила она, вся дрожа.
  Поддерживая под руку, я вывел ее на свежий воздух. Выходя, она затворила за собой дверь, потом перевела дух.
  — Ну вот, уже лучше. О, это ужасно! И зачем вы только пустили меня туда.
  Это прозвучало так по-женски, что я не мог сдержать улыбки. В глубине души я был даже доволен тем, что ей стало дурно. Видимо, она не такая уж бессердечная, как я думал. В конце концов, она ведь еще почти дитя, и любопытство ее, видимо, просто от легкомыслия.
  — Я как мог старался удержать вас, вы же знаете, — мягко сказал я.
  — Конечно, знаю. Ну а теперь — до свидания.
  — Постойте, вам нельзя так уйти… одной. Вы еще слабы. Я провожу вас в город. И не спорьте.
  — Чепуха. Уже все прошло.
  — А если вы снова потеряете сознание? Нет, я провожу вас.
  Она упорно противилась этому. Но я, однако, настоял на своем, и она позволила проводить ее почти до самого города. Мы снова шли по той же тропинке, мимо могилы, а потом окольным путем вышли на дорогу. Когда стали попадаться первые лавки, она остановилась и протянула мне руку.
  — До свидания, спасибо, что проводили.
  — Вы уверены, что хорошо себя чувствуете?
  — Да, совершенно. Спасибо. Надеюсь, у вас не будет неприятностей из-за меня?
  Я заверил ее, что все в порядке.
  — Ну, прощайте.
  — Au revoir, — поправил я. — Вы ведь здесь живете, значит, мы еще увидимся.
  Она одарила меня ослепительной улыбкой.
  — Хорошо, пусть так. Au revoir.
  — Подождите, вы даже не сказали мне ваш адрес.
  — О, я живу в «Отель дю Фар», это небольшая, но вполне приличная гостиница. Загляните ко мне завтра.
  — Непременно, — отвечал я, вероятно, с несколько излишней поспешностью.
  Я постоял, пока она не скрылась из виду, а потом направился к вилле «Женевьева». Я вспомнил, что не запер дверь сарая. К счастью, никто этого не заметил. Я повернул в замке ключ, вынул его и отдал полицейскому. Тут мне вдруг пришло в голову, что хоть Сандрильона и дала мне свой адрес, имени-то ее я так и не узнал.
  Глава 9
  Мосье Жиро находит улики
  В гостиной я застал следователя, деловито допрашивающего старика садовника. Здесь же были Пуаро и комиссар, которые приветствовали меня вежливым поклоном и улыбками. Я тихонько сел в кресло. Мосье Отэ проявлял чудеса усердия, он был немыслимо кропотлив и дотошен, однако старания его оказались напрасны, ему не удалось извлечь из свидетеля ничего мало-мальски существенного.
  Огюст признал, правда, что перчатки, найденные на месте преступления, принадлежат ему. Он надевал их, когда приходилось ухаживать за примулой, которая, как известно, иногда бывает ядовитой. Он не помнит, когда в последний раз надевал их. Нет, конечно, он их не хватился. Где они обычно лежат? Да то здесь, то там. Лопата всегда стоит в сарайчике с инструментами. Запирается ли он? Конечно, запирается. Где хранится ключ от него? Parbleu,112 торчит в двери, само собой. Что там красть-то. Кто ж знал, что объявятся какие-то бандиты или убийцы. Когда вилла принадлежала мадам виконтессе, ничего подобного не случалось.
  Мосье Отэ отпустил наконец старика, и тот заковылял к двери, ворча что-то себе под нос. Вспомнив, с каким необъяснимым упорством Пуаро проявлял интерес к следам на клумбе, я так и сверлил взглядом старика Огюста, когда он давал свои показания. То ли он и впрямь никак не замешан в преступлении, подумал я, то ли это непревзойденный актер. Когда он уже ступил за порог, внезапная догадка поразила меня.
  — Извините, мосье Отэ, — воскликнул я, — вы позволите задать ему один вопрос?
  — Ну, разумеется, мосье.
  Заручившись поддержкой следователя, я обратился к Огюсту:
  — Где вы держите свои сапоги?
  — На ногах, — проворчал старик. — Где ж еще?
  — Куда вы их ставите на ночь?
  — Под кровать.
  — А кто их чистит?
  — Никто. Зачем их чистить? Что мне, щеголять в них, что ли? По воскресеньям я надеваю другие, а так… — Он пожал плечами.
  Обескураженный, я только развел руками.
  — Ну что ж, — сказал следователь, — не слишком-то мы продвинулись. Разумеется, трудно что-либо предпринять, пока не придет ответ из Сантьяго. Не знает ли кто-нибудь, где Жиро? Право, он не слишком-то учтив! У меня большое желание послать за ним и…
  — Нет нужды посылать за мной.
  Мы все вздрогнули, услышав этот спокойный голос. Жиро стоял под открытым окном и смотрел на нас.
  Он легко вскочил на подоконник, спрыгнул на пол и подошел к столу.
  — Вот и я, к вашим услугам. Прошу прощения, что немного опоздал.
  — Ну что вы, ничуть! — смущенно заверил его следователь.
  — Разумеется, я всего-навсего сыщик, — продолжал Жиро. — В допросах ничего не смыслю. Однако позволю себе заметить, на вашем месте я бы вел допрос при закрытых окнах. А так можно запросто подслушать, что здесь происходит. Но это так, между прочим.
  Мосье Отэ покраснел от гнева. Не требовалось особой проницательности, чтобы заметить, что следователь мосье Отэ и сыщик мосье Жиро не испытывают друг к другу особой симпатии. С самого начала между ними то и дело случались мелкие стычки. Вероятно, иначе и быть не могло. Жиро считал, что все следователи — болваны, и мосье Отэ, относившегося к своей особе и к своим служебным обязанностям с большим почтением, естественно, оскорбляла бесцеремонность столичного детектива.
  — Eh bien, мосье Жиро, — начал следователь довольно раздраженно. — Уж вы-то наверняка зря времени не теряли! Может быть, вы сразу и имена убийц назовете, а? Неплохо бы узнать и место, где они скрываются!
  Пропустив его выпад мимо ушей, мосье Жиро сказал:
  — Во всяком случае, мне известно, откуда они прибыли.
  Он достал что-то из кармана и выложил на стол. Мы столпились вокруг. Перед нами лежал самый обычный окурок и незажженная спичка. Сыщик резко обернулся к Пуаро.
  — Что вы тут видите? — спросил он довольно грубо.
  Краска бросилась мне в лицо, но Пуаро был невозмутим. Он пожал плечами.
  — Окурок сигареты и спичку.
  — Это вам говорит о чем-нибудь?
  Пуаро развел руками.
  — Ровным счетом ни о чем.
  — А! — воскликнул довольный Жиро. — Вы даже не рассмотрели эти предметы. А ведь это не обыкновенная спичка — по крайней мере, у нас в стране таких нет. А вот в Южной Америке такие спички — дело обычное. Мне повезло — она незажженная, в противном случае ее происхождение нельзя было бы определить. Очевидно, один из преступников выбросил окурок и зажег другую сигарету, выронив при этом спичку из коробка.
  — Где же другая спичка? — спросил Пуаро.
  — Какая спичка?
  — Та, с помощью которой он зажег сигарету. Ее вы тоже нашли?
  — Нет.
  — Может быть, вы не слишком усердно искали?
  — Не слишком усердно?! — Казалось, сыщик вот-вот взорвется, но усилием воли он сдержался. — Понимаю, вы любите пошутить, мосье Пуаро. Но как бы то ни было — есть ли спичка, нет ли, достаточно и окурка. Эта сигарета из Южной Америки, видите, здесь особая лекарственная лакричная бумага.
  Пуаро кивнул, а комиссар сказал:
  — Окурок и спичка могли принадлежать мосье Рено. Не забывайте, всего два года как он вернулся из Южной Америки.
  — Нет, — уверенно сказал детектив. — Я уже осмотрел вещи мосье Рено. И сигареты и спички у него совсем другие.
  — Удивительно, — заговорил Пуаро, — убийцы не запаслись ни орудием убийства, ни перчатками, ни лопатой — все будто специально было приготовлено для них здесь. Вам это не кажется странным?
  Жиро снисходительно улыбнулся.
  — Разумеется, это странно, однако все легко объяснить, если принять мою версию.
  — Ага! — сказал мосье Отэ. — Сообщник в доме!
  — Или вне его, — заметил Жиро с загадочной улыбкой.
  — Но ведь кто-то впустил преступников в дом. Не можем же мы предположить, что дверь случайно оказалась незапертой? Не слишком ли большое везение?
  — Нет, дверь открыли, но ведь ее могли открыть и снаружи, если у кого-то был ключ.
  — И у кого же он мог быть?
  Жиро пожал плечами.
  — Тот, у кого есть ключ, никогда добровольно не признается в этом. Впрочем, его мог иметь и не один человек. Мосье Жак Рено, например. Он сейчас, правда, на пути в Южную Америку, но вполне вероятно, что он мог потерять свой ключ или у него этот ключ выкрали. Потом — садовник, он же служит здесь много лет. У какой-нибудь из молоденьких служанок наверняка есть возлюбленный. Снять слепок с ключа и выточить по нему новый — плевое дело. Словом, возможностей не счесть. Есть и еще одна особа, которая, по-моему, наверняка должна иметь ключ.
  — Кто же это?
  — Мадам Добрэй, — сказал сыщик.
  — О! — воскликнул следователь. — Стало быть, вы и о ней знаете?
  — Я знаю все, — невозмутимо изрек Жиро.
  — Готов поклясться, что есть один факт, о котором вы не слышали, — сказал мосье Отэ, радуясь, что и он может щегольнуть осведомленностью. Он единым духом выложил все, что знал о таинственной ночной гостье и о чеке, выписанном на имя Дьювин, а напоследок протянул мосье Жиро письмо с подписью «Белла».
  — Все это крайне интересно, но моя версия остается в силе.
  — И какова же ваша версия?
  — Пока не время ее оглашать. Ведь я еще только начинаю расследование.
  — У меня имеется к вам один вопрос, мосье Жиро, — сказал вдруг Пуаро. — Ваша версия объясняет, как дверь была открыта. Но вот почему ее оставили незапертой — об этом ваша версия умалчивает. Уходя, преступники, естественно, должны были запереть дверь, разве не так? Если бы, например, как это порою случается, к дому подошел полицейский, чтобы убедиться, что все спокойно, преступников могли тотчас обнаружить и схватить.
  — Черт возьми, да они забыли. Простая оплошность, ручаюсь.
  И тут Пуаро, к моему удивлению, почти слово в слово произнес то, что мы с мосье Бексом уже слышали от него накануне:
  — Я не согласен с вами. Дверь оставили открытой то ли умышленно, то ли по необходимости, и любая версия, в которую этот факт не укладывается, обязательно окажется ошибочной.
  Мы все в изумлении воззрились на Пуаро. Ведь представив такие неопровержимые улики, как окурок и спичка, Жиро посрамил его, думал я, да и сам Пуаро как будто не отрицал этого. И вот, пожалуйста, ничуть не бывало: как всегда, очень довольный собой, мой друг поучает самого Жиро, не испытывая при этом ни малейшей робости.
  Сыщик подкрутил усы, насмешливо поглядывая на Пуаро.
  — Стало быть, вы не согласны со мной? Хорошо, тогда прошу — ваши соображения. Итак, мы вас слушаем.
  — Видите ли, тут есть одно обстоятельство, которое представляется мне весьма значительным. Скажите, мосье Жиро, вы не усматриваете в этом деле чего-то очень знакомого? Оно вам ни о чем не напоминает?
  — Знакомого? Не напоминает ли чего? Погодите, погодите… Впрочем, нет, не думаю.
  — Значит, не помните, — спокойно сказал Пуаро. — А ведь некое преступление, удивительно похожее на это, уже было однажды совершено.
  — Когда? Где?
  — Вот этого, к сожалению, не могу сейчас сказать, но вспомню непременно. Я-то надеялся, что вы мне подскажете.
  Жиро недоверчиво хмыкнул.
  — Таких дел, где фигурируют преступники в масках, полно. Разве все их упомнишь? Все преступления более или менее схожи между собой.
  — Но ведь существует же такое понятие, как индивидуальный почерк. — Пуаро, неожиданно взяв менторский тон, обратился к нам ко всем: — Я говорю о психологии преступления. Мосье Жиро, конечно же, известно, что каждый преступник имеет свой особый метод. Расследуется, скажем, случай ограбления, и нередко можно довольно точно представить себе портрет преступника на основании тех приемов, которыми он пользуется. (Джепп наверняка подтвердил бы вам мои слова, Гастингс.) Человек мыслит стереотипами, и неважно, живет ли он в рамках закона или преступает его, он действует соответственно своему характеру. Сколько бы он ни совершил преступлений, все они будут как две капли походить друг на друга. Классический случай — некий англичанин избавляется от своих жен, топя их в ванне.113 Придумай он что-то другое, ему, вероятно, и по сей день удавалось бы избежать наказания. Но над ним тяготеет один из всеобщих законов человеческой психологии: преступник уверен — то, что сошло ему с рук однажды, удастся и второй раз, и третий. В результате он расплачивается за тривиальность своего мышления.
  — Что же из всего этого следует? — усмехнулся Жиро.
  — А то, что если перед вами два преступления, весьма схожие по замыслу и исполнению, то за ними обоими обычно стоит один и тот же автор. Я ищу этого автора, мосье Жиро, и я найду его. Ключ к разгадке — в психологии преступника. Вы много чего знаете об окурках и спичках, мосье Жиро, а я, Эркюль Пуаро, знаю человеческую психологию.
  На Жиро эти доводы, похоже, не произвели ни малейшего впечатления.
  — Вот еще один факт, — продолжал Пуаро, — над которым стоит призадуматься. Часики мадам Рено на следующий день после убийства ушли вперед на два часа.
  Мосье Жиро воззрился на него.
  — Возможно, они всегда спешат?
  — Говорят, действительно спешат.
  — Ну, тогда все в порядке.
  — И все равно, два часа — это уж слишком, — негромко заметил Пуаро. — А еще ведь эти следы на клумбе.
  Он кивнул на открытое окно. Жиро устремился к окну.
  — Но здесь нет никаких следов!
  — Да, — невозмутимо отвечал Пуаро, поправляя стопку книг на столе. — Там их действительно нет.
  Ярость исказила черты мосье Жиро. Пуаро, конечно, издевается над ним. Он двинулся было к ненавистному бельгийцу, но тут дверь отворилась, и Маршо доложил:
  — Мосье Стонор, секретарь, только что прибыл из Англии. Он может войти?
  Глава 10
  Габриель Стонор
  Человек, который вошел в гостиную, мог поразить любое воображение. Необыкновенно высокий, атлетического сложения, с бронзовым от загара лицом и шеей, он разительно выделялся среди всех собравшихся. По сравнению с ним даже Жиро выглядел слабым и анемичным. Познакомившись с ним ближе, я понял, что Габриель Стонор — совершенно необыкновенная личность. Англичанин по рождению, он исколесил весь земной шар. Он охотился в Африке, путешествовал по Корее, владел ранчо в Калифорнии, занимался коммерцией в Полинезии.
  Его зоркий взгляд безошибочно выделил из собравшихся мосье Отэ.
  — Полагаю, вы ведете следствие по этому делу? Рад познакомиться, сэр. Какое чудовищное преступление! Как мадам Рено? Как она перенесла этот удар? Для нее это ужасное потрясение.
  — Ужасно, ужасно, — сказал мосье Отэ. — Позвольте представить — мосье Бекс, комиссар полиции, мосье Жиро из Сюртэ. Этот джентльмен — мосье Эркюль Пуаро. Мосье Рено вызвал его, но мосье Пуаро прибыл слишком поздно, непоправимое уже свершилось. Друг мосье Пуаро — капитан Гастингс.
  Стонор с интересом посмотрел на Пуаро.
  — Он что, правда вызвал вас?
  — Стало быть, вы не знали, что мосье Рено намеревался вызвать детектива? — удивился мосье Бекс.
  — Нет, не знал. Однако эта новость нисколько меня не удивляет.
  — Почему?
  — Старик был здорово напуган. Причина, правда, мне неизвестна. Он не посвящал меня в эти дела, мы с ним никогда о них не говорили. Но напуган он был насмерть.
  — Гм! И у вас нет никаких соображений на этот счет? — спросил мосье Отэ.
  — Именно так, сэр.
  — Извините, мосье Стонор, но мы должны соблюсти некоторые формальности. Ваше имя?
  — Габриель Стонор.
  — Давно ли вы служите секретарем у мосье Рено?
  — Около двух лет, с тех пор, как он приехал из Южной Америки. Я познакомился с ним через нашего общего приятеля, и мосье Рено предложил мне эту должность. Между прочим, как босс он был превосходен.
  — Рассказывал ли он вам о своей жизни в Южной Америке?
  — Да, и немало.
  — Не знаете ли вы, мосье Рено приходилось бывать в Сантьяго?
  — Думаю, не однажды.
  — Не упоминал ли он о каком-нибудь случае, который произошел там и в результате которого кто-то пожелал бы отомстить мосье Рено?
  — Никогда.
  — Не говорил ли он о какой-либо тайне, связанной с пребыванием в Сантьяго?
  — Нет. Насколько я помню, нет. Но тем не менее у него, видимо, было что скрывать. Я никогда не слышал, чтобы он говорил о своем детстве, например, или о каких-либо событиях своей жизни до приезда в Южную Америку. По происхождению он, кажется, канадский француз, но я никогда не слышал, чтобы он говорил о своей жизни в Канаде. Бывало, слова лишнего из него не вытянешь.
  — Итак, насколько вам известно, врагов у него не было и вы не можете нам дать ключ к разгадке тайны его смерти?
  — Да, именно так.
  — Мосье Стонор, не приходилось ли вам слышать имя Дьювин в связи с мосье Рено?
  — Дьювин… Дьювин… — задумчиво повторил он. — Нет, по-моему, не приходилось. Однако это имя почему-то мне знакомо.
  — Знакома ли вам дама, которую зовут Белла? Она приятельница мосье Рено?
  Мосье Стонор снова покачал головой.
  — Белла Дьювин? Это полное ее имя? Интересно. Уверен, что слышал его. Но не могу припомнить, в какой связи.
  Следователь кашлянул.
  — Понимаете, мосье Стонор… тут такое дело… Какое-либо умолчание здесь недопустимо. Возможно, вы из деликатности щадите чувства мадам Рено, к которой, я знаю, вы питаете глубокое уважение и сострадание, но, возможно… в сущности… — промямлил мосье Отэ, окончательно запутавшись, — словом, тут не должно быть никаких умолчаний.
  Стонор уставился на него, силясь уяснить, что он хотел сказать.
  — Я не совсем понимаю, — медленно начал он. — При чем здесь мадам Рено? Я глубоко ее уважаю, сочувствую ей. Она удивительная, необыкновенная женщина. Но о каком умолчании вы говорите и какое это имеет к ней отношение?
  — Что, если эта Белла Дьювин больше чем просто приятельница ее мужа, например?
  — Ах, вот оно что! — воскликнул Стонор. — Понял. Но вы ошибаетесь, готов прозакладывать последний доллар. Уж что-что, а за юбками старик никогда не бегал. И жену свою он просто обожал. Более любящей пары в жизни не видел.
  Мосье Отэ с сомнением покачал головой.
  — Мосье Стонор, мы располагаем неопровержимыми доказательствами — любовным письмом, написанным Беллой к мосье Рено, она упрекает его в том, что он охладел к ней. Более того, у нас есть доказательства, что незадолго до смерти он завел интрижку с француженкой, некой мадам Добрэй, которая арендует соседнюю виллу.
  Стонор прищурился.
  — Постойте-ка, вы забрали не туда. Я хорошо знаю Поля Рено. То, что вы говорите, — категорически невозможно. Тут должно быть другое объяснение.
  Следователь пожал плечами.
  — Какое же тут другое объяснение?
  — Что именно навело вас на мысль о любовной связи?
  — Мадам Добрэй имела обыкновение навещать мосье Рено по вечерам. К тому же, с тех пор как он поселился здесь, мадам Добрэй положила на свой банковский счет крупные суммы денег. В общей сложности, если перевести в английские фунты, получится четыре тысячи.
  — Вот это верно, — спокойно согласился Стонор. — Я сам переводил ей эти суммы наличными по его требованию. Но любовной связи между ними не было.
  — А что же это было?
  — Шантаж, — отрезал Стонор, хлопнув рукой по столу. — Вот что это было!
  — О! — вскричал потрясенный следователь.
  — Шантаж, — повторил Стонор. — У старика просто вымогали деньги — да как ловко! Четыре тысячи всего за пару месяцев! Вот так! Я ведь говорил вам только что — ему есть что скрывать. Очевидно, эта мадам Добрэй что-то знает, вот и давила на старика.
  — А ведь вполне возможно! — возбужденно вскричал комиссар. — Вполне возможно!
  — Возможно, вы говорите? — прогремел Стонор. — Не возможно, а точно. Скажите, вы спрашивали мадам Рено, что она думает об этой любовной истории, которую вы придумали?
  — Нет, мосье. Мы старались не причинять ей лишних страданий.
  — Страданий? Да она бы посмеялась над вами. Говорю вам, они с Рено были такой парой, каких разве одна на сотню сыщется.
  — Да, кстати, еще один вопрос, — спохватился мосье Отэ. — Мосье Рено посвятил вас в свои планы относительно завещания?
  — Да, тут я целиком в курсе: когда мосье Рено составил завещание, я сам отправлял его нотариусу. Могу сообщить вам фамилии его поверенных, и вы ознакомитесь с содержанием этого документа. Завещание хранится у них. Там все просто: половина состояния переходит к мадам Рено в пожизненное пользование, вторая половина — сыну. Разным другим лицам завещаны мелкие суммы. Помнится, мне он оставил тысячу фунтов.
  — Когда было написано это завещание?
  — Ну, примерно года полтора назад.
  — Вы будете очень удивлены, мосье Стонор, но менее чем две недели назад мосье Рено составил новое завещание.
  Стонор и впрямь был изумлен.
  — Понятия не имел об этом. И каково же оно?
  — Все свое огромное состояние он оставил жене. О сыне даже и не упоминается.
  Мистер Стонор протяжно свистнул.
  — По-моему, довольно жестоко по отношению к парню. Мать, разумеется, обожает его, но в глазах остальных выходит, что мосье Рено не доверял сыну. Конечно, это уязвит самолюбие Жака. Однако такой поворот дела лишний раз доказывает, что я прав: у супругов были прекрасные отношения.
  — Возможно, возможно, — сказал мосье Отэ. — Наверное, нам придется кое-что пересмотреть в этом деле. Разумеется, мы телеграфировали в Сантьяго и с минуты на минуту ждем ответа. Думаю, тогда многое прояснится. С другой стороны, если подтвердится факт шантажа, мадам Добрэй придется дать объяснения.
  Неожиданно Пуаро тоже включился в разговор.
  — Мосье Стонор, а что Мастерс, шофер-англичанин, давно служит у мосье Рено?
  — Больше года.
  — Как вы думаете, он бывал когда-нибудь в Южной Америке?
  — Уверен, что нет. Перед тем как перейти к мосье Рено, он много лет служил в Глостершире114 у моих близких знакомых.
  — Вы можете поручиться, что он вне подозрений?
  — Безусловно.
  Казалось, его ответ несколько разочаровал Пуаро.
  Тем временем следователь вызвал Маршо.
  — Передайте поклон мадам Рено и скажите, что я прошу уделить мне несколько минут. Пусть она не утруждает себя. Я поднимусь наверх и подожду ее там.
  Маршо взял под козырек и вышел.
  А несколько минут спустя дверь отворилась, и, к нашему удивлению, мадам Рено, мертвенно-бледная, в глубоком трауре, предстала перед нами.
  Мосье Отэ подвинул ей кресло, бурно выражая огорчение по поводу того, что мадам потревожила себя, спустившись вниз. Мадам Рено улыбкой поблагодарила его. Стонор в порыве сочувствия обеими руками сжал ее руку. Что-либо вымолвить он, видимо, просто не мог. Мадам Рено обратилась к мосье Отэ:
  — Вы хотели о чем-то меня спросить?
  — С вашего разрешения, мадам. Насколько мне известно, ваш муж по рождению был канадский француз. Не могли бы вы рассказать, как прошла его юность, какое он получил воспитание, где учился?
  Она покачала головой.
  — Мой муж был очень сдержан и никогда не рассказывал о себе, мосье. Родился он где-то на Северо-Западе; детство, по-моему, у него было тяжелое и несчастливое, и он старался не вспоминать о тех временах. Мы были счастливы настоящим, и у нас было будущее.
  — Не было ли у него в прошлом какой-нибудь тайны?
  Мадам Рено улыбнулась и покачала головой.
  — Нет, мосье, ничего… романтического, я уверена.
  Мосье Отэ тоже улыбнулся.
  — И впрямь, не стоит нам впадать в мелодраму. Правда, тут есть одно обстоятельство… — Он запнулся.
  Стонор поспешно перебил его:
  — Видите ли, мадам Рено, у них родилась чрезвычайно нелепая мысль. Они вообразили, что мосье Рено завел интрижку с некой мадам Добрэй, которая, кажется, живет тут неподалеку.
  Краска бросилась в лицо мадам Рено. Она вскинула голову, но потом прикусила губу, лицо ее болезненно передернулось. Стонор удивленно уставился на нее, а мосье Бекс, подавшись вперед, вкрадчиво заговорил:
  — Весьма сожалею, мадам, что приходится причинять вам страдания, но прошу ответить мне: есть ли у вас основания предполагать, что мадам Добрэй была возлюбленной вашего мужа?
  Судорожно всхлипнув, мадам Рено закрыла лицо руками. Плечи ее вздрагивали. Потом она подняла голову и сокрушенно сказала:
  — Да, возможно.
  В жизни своей не видел такого изумления, как на лице у Стонора. Похоже, он был сражен наповал.
  Глава 11
  Жак Рено
  Трудно сказать, какой оборот принял бы наш разговор, ибо в этот самый миг дверь резко распахнулась и в гостиную быстрыми шагами вошел высокий незнакомец.
  На мгновение мистический ужас охватил меня — мне показалось, что ожил покойный мосье Рено. Но я тут же сообразил, что в его темных волосах нет седины и что этот стремительно ворвавшийся незнакомец еще очень молод, почти мальчик. Он бросился к мадам Рено с пылкой непосредственностью, точно не замечая нашего присутствия.
  — Матушка!
  — Жак! — вскрикнула мадам Рено, заключая его в объятия. — Мой ненаглядный! Откуда ты взялся? Ты же должен был еще позавчера отплыть из Шербура на «Анзоре»? — Вспомнив вдруг о нашем присутствии, мадам Рено сказала с присущим ей сдержанным достоинством: — Мой сын, господа.
  — О! — воскликнул мосье Отэ, раскланиваясь с молодым человеком. — Стало быть, вы не отплыли на «Анзоре»?
  — Нет, мосье. Я как раз хотел объяснить, что отплытие «Анзоры» задержали на сутки — какие-то неполадки в двигателе. Мы могли бы отплыть не позавчера, а только вчера вечером. Но из вечерней газеты я узнал о трагедии, постигшей нас… — Он осекся, на глаза навернулись слезы. — Бедный отец… бедный, бедный отец.
  Уставившись на него немигающим взглядом, мадам Рено повторила, точно во сне:
  — Так ты не уехал? — Потом, махнув рукой со смертельно усталым видом, она проговорила будто про себя: — Впрочем, теперь уже все равно…
  — Садитесь, мосье Рено, прошу вас, — сказал мосье Отэ, указывая на кресло. — Поверьте, я глубоко сочувствую вам. Понимаю, какой это для вас удар. Тем не менее очень удачно, что вы не успели отплыть. Надеюсь, вы не откажетесь сообщить нам все, что вам известно, чтобы пролить свет на эту ужасную трагедию.
  — Я к вашим услугам, мосье. Готов ответить на все ваши вопросы.
  — Для начала я хотел бы узнать вот что. Вы отправились в Южную Америку по настоянию отца?
  — Совершенно верно, мосье. Я получил телеграмму, в которой мне предписывалось без промедления отбыть в Буэнос-Айрес, затем через Анды в Вальпараисо115 и дальше в Сантьяго.
  — Вот как! Какова же цель этой поездки?
  — Понятия не имею.
  — Не знаете?
  — Не знаю. Вот телеграмма. Прочтите сами.
  Следователь взял ее и прочел вслух:
  — «Немедленно сегодня отправляйся Шербура „Анзорой“ Буэнос-Айрес. Конечный пункт назначения Сантьяго. Дальнейшие указания получишь Буэнос-Айресе. Постарайся не опоздать. Дело чрезвычайной важности. Рено». И неужели раньше об этом не было речи?
  Жак Рено покачал головой.
  — Нет, никогда. Единственное сообщение, полученное мною от отца, — это телеграмма. Разумеется, мне известно, что у отца, долго жившего за границей, есть крупные капиталовложения в Южной Америке. Но он никогда раньше не заговаривал со мной о подобной поездке.
  — Вы, конечно, довольно долго прожили в Южной Америке, мосье Рено?
  — Да, еще ребенком. Но потом я уехал учиться в Англию и даже на каникулы оставался там, поэтому мало что знаю о Южной Америке. Ну а потом началась война, мне было тогда семнадцать.
  — Вы служили в Королевской авиации, не так ли?
  — Да, мосье.
  Мосье Отэ кивнул и стал задавать юноше привычные вопросы, которые мы не раз уже слышали. Жак Рено заявил, что ему решительно ничего не известно ни о каких врагах мосье Рено, ни в Сантьяго, ни где-либо еще в Южной Америке, что никаких перемен в отце в последнее время он не замечал и о «секретных документах» отец при нем не упоминал. Сам Жак Рено считает, что его несостоявшаяся поездка в Южную Америку должна была носить чисто деловой характер.
  Как только мосье Отэ немного замешкался, раздался спокойный голос Жиро:
  — Я тоже хотел бы задать несколько вопросов, господин судебный следователь.
  — Разумеется, мосье Жиро, как вам угодно, — холодно отозвался мосье Отэ.
  Жиро придвинулся к столу.
  — Хорошие ли отношения были у вас с отцом, мосье Рено?
  — Естественно, — надменно отрезал молодой человек.
  — Вы решительно настаиваете на этом?
  — Да.
  — И никаких размолвок между вами не случалось, а?
  Жак пожал плечами.
  — Иногда наши взгляды не совпадали. Это же обычное дело.
  — Вот именно, вот именно. И если бы кто-то стал уверять, что накануне отъезда в Париж вы с отцом крупно поссорились, то, разумеется, вы бы сказали, что он лжет?
  Я невольно восхищался Жиро. Его самоуверенное «я знаю все» не было пустым хвастовством. У Жака Рено его вопрос явно вызвал замешательство.
  — Мы… мы действительно поспорили, — признался он.
  — О! Поспорили! И в ходе этого спора вы сказали: «Когда ты умрешь, я смогу делать что захочу»?
  — Может, и сказал, — пробормотал Жак, — не помню.
  — В ответ отец крикнул: «Но я пока еще жив!», так? На что вы ответили: «Очень жаль!»
  Молодой человек молчал, нервно барабаня по столу пальцами.
  — Настоятельно прошу ответить на мой вопрос, мосье Рено, — твердо отчеканил Жиро.
  Молодой человек смахнул со стола тяжелый нож для разрезания бумаги и гневно закричал:
  — Разве это имеет какое-нибудь значение? Вы же сами понимаете! Да, я действительно поссорился с отцом. Не буду отрицать, я много чего наговорил ему! Не могу даже вспомнить, что именно я нес. Меня тогда охватила дикая ярость — в тот момент я, наверное, мог бы убить его! Вот, пожалуйста! — Он с вызывающим видом откинулся в кресле, весь красный от негодования.
  Жиро улыбнулся, снова отодвинулся от стола и сказал:
  — Вот и все. Вы, разумеется, продолжите допрос, мосье Отэ.
  — Да, непременно, — сказал мосье Отэ. — Какова же была причина вашей ссоры?
  — Предпочел бы не отвечать на этот вопрос.
  Мосье Отэ встал.
  — Мосье Рено, не следует шутить с законом! — прогремел он. — Итак, какова была причина вашей ссоры?
  Молодой Рено упорно молчал, его мальчишеское лицо стало замкнутым и угрюмым. Тишину нарушил невозмутимый голос Эркюля Пуаро.
  — Я отвечу на этот вопрос, если вы не возражаете, мосье, — доброжелательно сказал он.
  — Разве вы знаете?…
  — Конечно, знаю. Причиной ссоры была мадемуазель Марта Добрэй.
  Пораженный Рено вскочил с места. Следователь подался вперед.
  — Это правда, мосье?
  Жак Рено наклонил голову.
  — Да, — выдавил он. — Я люблю мадемуазель Добрэй и хочу жениться на ней. Когда я сказал об этом отцу, он пришел в ярость. Понятно, я не мог спокойно слушать, как он оскорбляет девушку, которую я люблю, и тоже вышел из себя.
  Мосье Отэ обратился к мадам Рено:
  — Вы знали об этой… привязанности вашего сына, мадам?
  — Я этого опасалась, — ответила она просто.
  — Мама! — крикнул молодой человек. — И ты тоже! Марта столь же добродетельна, сколь и прекрасна. Чем она тебе не нравится?
  — Я ничего не имею против нее. Но я бы предпочла, чтобы ты женился на англичанке, а не на француженке. К тому же у ее матери весьма сомнительное прошлое!
  В ее голосе откровенно звучала ненависть к мадам Добрэй, и я прекрасно понимал, как горько она страдает оттого, что единственный сын влюблен в дочь ее соперницы.
  Обратившись к следователю, мадам Рено продолжала:
  — Вероятно, мне следовало бы обсудить все это с мужем, но я надеялась, что полудетская привязанность Жака к этой девушке угаснет сама собою — и тем скорее, чем меньше значения придавать ей. Теперь я виню себя за это молчание, но муж, как я уже говорила, был в последнее время удручен и озабочен, так не похож на себя самого, что я просто не могла нанести ему еще и этот удар.
  Мосье Отэ кивнул.
  — Когда вы сказали отцу о ваших намерениях относительно мадемуазель Добрэй, — продолжал он, — ваш отец удивился?
  — Он был просто ошеломлен. Потом приказал мне тоном, не терпящим возражений, выбросить эту мысль из головы. Он никогда не даст согласия на наш брак, сказал он. Крайне уязвленный, я спросил его, чем ему не нравится мадемуазель Добрэй. Он так и не дал мне вразумительного ответа, туманно намекал на какую-то тайну, окружающую мать и дочь. Я отвечал, что женюсь на Марте, а прошлое ее матери меня не интересует. Тогда отец стал кричать, что вообще не желает больше обсуждать эту тему и что я должен отказаться от своей затеи. Такая ужасная несправедливость, такой деспотизм просто взбесили меня, особенно, может быть, потому, что сам он всегда был предупредителен с мадам Добрэй и Мартой и не раз говорил, что надо бы пригласить их к нам. Я совсем потерял голову, и мы всерьез поссорились. Отец кричал, что я целиком завишу от него, и тут, должно быть, я и сказал, что все равно сделаю по-своему, когда его не станет…
  Пуаро вдруг перебил его:
  — Значит, вы знаете, что говорится в завещании?
  — Знаю, что половину своего состояния он оставил мне, а вторую половину — матушке, с тем чтобы после ее смерти я наследовал ее часть, — ответил молодой человек.
  — Продолжайте же, — напомнил ему следователь.
  — Потом мы кричали друг на друга, мы оба были уже в совершенно невменяемом состоянии, и тут я вдруг спохватился, что могу опоздать на поезд. Мне пришлось бегом бежать до самой станции. Поначалу я был вне себя от ярости, но вдали от дома гнев мой постепенно остыл. Я написал Марте о том, что произошло между мной и отцом, и ее ответ еще больше успокоил меня. Она писала, что мы должны быть стойкими и в конце концов отец перестанет противиться нашему браку. Нам надо проверить свое чувство и убедиться, что оно глубоко и неизменно. И когда мои родители поймут, что с моей стороны это не просто увлечение, они, конечно же, смягчатся. Разумеется, я не вдавался в подробности по поводу главной причины, которую выдвигал отец против нашего брака. Но скоро я и сам понял, что грубая сила — плохой помощник в таком деле.
  — Что ж, перейдем теперь к другому вопросу. Скажите, мосье Рено, имя Дьювин вам знакомо?
  — Дьювин? — повторил Жак. — Дьювин? — Он нагнулся и не спеша подобрал с пола нож, который прежде смахнул со стола. Он поднял голову и поймал на себе пристальный взгляд Жиро. — Дьювин? Нет, по-моему, незнакомо.
  — Не желаете ли прочесть письмо, мосье Рено? Тогда, может быть, вам придут в голову какие-либо соображения насчет того, кто мог бы написать такое письмо вашему отцу.
  Жак Рено взял письмо, быстро пробежал его, и краска залила его лицо.
  — Оно адресовано отцу? — взволнованно спросил он. Голос его дрожал от возмущения.
  — Да. Мы нашли письмо в кармане, в его плаще.
  — А… — Он осекся, метнув взгляд на мадам Рено.
  Следователь понял, что он хотел спросить, и ответил:
  — Пока — нет. Не догадываетесь ли вы, кто автор письма?
  — Нет, понятия не имею.
  Мосье Отэ вздохнул:
  — Невероятно загадочное дело. Ну что ж, отложим пока письмо. Итак, на чем мы остановились? Ах да, орудие убийства. Боюсь невольно причинить вам боль, мосье Рено. Я знаю, вы подарили этот нож вашей матушке. Очень печально… просто ужасно…
  Жак Рено подался вперед. Его лицо, пылавшее, когда он читал письмо, теперь стало белым как мел.
  — Вы говорите… отец был… был убит ножом из авиационной стали? Нет, невозможно! Это же маленький, почти игрушечный ножик!
  — Увы, мосье Рено, такова горькая правда! Этот игрушечный ножик оказался прекрасным оружием. Остер как бритва, а черенок так удобно ложится в руку.
  — Где он? Можно мне посмотреть? Он что, все еще в… теле?
  — О нет, конечно. Его вынули. Вы действительно хотите посмотреть? Чтобы удостовериться? Что ж, это возможно, хотя мадам Рено его уже опознала. Мосье Бекс, могу я вас побеспокоить?
  — Конечно. Я тотчас схожу за ним.
  — Может быть, лучше проводить мосье Рено в сарай? — вкрадчиво предложил Жиро. — Он, вероятно, захочет увидеть отца.
  Молодой человек содрогнулся и отчаянно замотал головой. Следователь, который всегда был не прочь досадить Жиро, ответил:
  — Пока не надо… потом, может быть. Мосье Бекс, будьте так любезны, принесите сюда нож.
  Комиссар вышел из гостиной. Стонор подошел к Жаку и стиснул его плечо. Пуаро поднялся и стал передвигать подсвечники, стоявшие не совсем симметрично, — они давно уже не давали ему покоя. Следователь снова и снова перечитывал таинственное любовное послание в надежде найти подтверждение своей первоначальной версии — убийство на почве ревности.
  Вдруг дверь с грохотом распахнулась и в гостиную ворвался комиссар.
  — Господин следователь! Господин следователь!
  — Ну? В чем дело?
  — Ножа там нет!
  — Как это — нет?
  — Исчез. Испарился. Стеклянная банка, в которой он лежал, пуста!
  — Что? — закричал я. — Не может быть! Ведь сегодня утром я видел… — Слова замерли у меня на языке.
  Все, кто был в гостиной, уставились на меня.
  — Что вы такое говорите? — вскричал комиссар. — Сегодня утром?
  — Я видел его там сегодня утром, — сказал я медленно. — Около полутора часов назад, если говорить более точно.
  — Стало быть, вы входили в сарай? Где вы взяли ключ?
  — Попросил у полицейского.
  — И вы входили туда? Зачем?
  Я замялся было, но потом решил, что самое лучшее, что я могу сделать, — это чистосердечно признаться во всем.
  — Мосье Отэ, — заявил я, — я совершил серьезный проступок и теперь считаю своим долгом покаяться в нем и просить вашего снисхождения.
  — Да говорите же, мосье.
  — Дело в том, что, — начал я, ощущая непреодолимое желание провалиться сквозь землю, — я встретил девушку, мою знакомую. Ей очень хотелось увидеть все собственными глазами, и я… ну, в общем, я взял ключ и показал ей покойного мосье Рено.
  — О! — воскликнул следователь вне себя от негодования. — Вы действительно совершили серьезный проступок, капитан Гастингс. Это грубейшее нарушение! Как вы могли на это решиться!
  — Знаю, — смиренно сказал я. — И готов выслушать самое суровое осуждение.
  — Надеюсь, не вы пригласили приехать сюда эту девушку?
  — Конечно, нет. Я встретил ее совершенно случайно. Она англичанка, а сейчас живет здесь, в Мерлинвиле, но я об этом ничего не знал, пока сегодня утром нечаянно не встретился с ней.
  — Ну, ладно, ладно, — сказал следователь, смягчаясь. — Конечно, это против всяких правил, но девушка, должно быть, молода и недурна собою. Ах, молодость, молодость! — меланхолически вздохнул он.
  Но комиссар, менее романтическая личность, и не думал отступать:
  — Но разве вы не заперли дверь на замок, когда уходили?
  — В том-то и дело, — нехотя признался я. — Не могу этого себе простить. Моей приятельнице стало дурно, она чуть было не потеряла сознание. Я дал ей бренди с водой и настоял на том, чтобы проводить ее обратно в город. В волнении я забыл запереть дверь и спохватился, только когда вернулся на виллу.
  — Стало быть, минут двадцать, по крайней мере… — проговорил комиссар медленно и не закончил фразы, ибо и так было ясно, что он думает по этому поводу.
  — Совершенно верно, — сказал я.
  — Двадцать минут, — многозначительно повторил комиссар.
  — Прискорбно, — сказал мосье Отэ, снова становясь суровым. — Неслыханно!
  Тут внезапно вмешался мосье Жиро:
  — Вы считаете, что это прискорбно?
  — Конечно.
  — А я считаю, что превосходно, — заявил мосье Жиро.
  Вот уж в ком не рассчитывал найти союзника!
  — Вы говорите «превосходно», мосье Жиро? — переспросил следователь, искоса бросая на сыщика недоверчивый взгляд.
  — Вот именно.
  — Это почему же, позвольте полюбопытствовать?
  — Потому что теперь нам известно, что убийца или его сообщник всего час назад еще находился здесь, рядом. Странно будет, если мы, зная это, не схватим его в самом скором времени. — Мосье Жиро говорил решительно и безапелляционно. — Он сильно рисковал, стараясь заполучить нож. Возможно, опасался, что на нем остались отпечатки пальцев.
  Пуаро повернулся к Бексу:
  — Вы ведь говорили, что их нет?
  Жиро пожал плечами.
  — Видимо, убийца не был в этом уверен.
  Пуаро взглянул на него.
  — Ошибаетесь, мосье Жиро. Убийца был в перчатках. Значит, он-то был уверен, что отпечатков на ноже нет.
  — Я же не утверждаю, что нож взял сам убийца. Возможно, это был его сообщник, который про перчатки и не знал.
  Помощник следователя собирал со стола бумаги. Мосье Отэ обратился к нам:
  — Итак, мы свою работу выполнили. Может быть, мосье Рено, вы желаете, чтобы вам зачитали ваши показания. Я намеренно придерживался неофициального тона, насколько, разумеется, позволительно при судебном разбирательстве. Меня обвиняют в либерализме, но я готов снова подтвердить: мои методы оправдывают себя. Теперь это дело в руках нашего талантливого, нашего прославленного мосье Жиро. Тут уж он, без сомнения, покажет, на что способен. Право, я удивлен, что убийцы до сих пор гуляют на свободе! Мадам, позвольте еще раз выразить вам мои искренние соболезнования. Мосье, желаю вам всего наилучшего.
  И следователь отбыл в сопровождении помощника и комиссара полиции.
  Пуаро вытащил свои часы-луковицу.
  — Давайте, мой друг, вернемся в гостиницу и пообедаем, — сказал он. — А вы подробно расскажете мне о ваших утренних безрассудствах. Никто не обращает на нас внимания, и мы можем уйти не прощаясь.
  Мы тихо вышли из комнаты. Следователь только что отъехал на своем автомобиле. Я стал было спускаться, но Пуаро остановил меня:
  — Одну минутку, мой друг.
  Он проворно извлек из кармана рулетку и с самым серьезным видом принялся измерять длину плаща, висевшего в холле. Прежде этого плаща я здесь не видел. Вероятно, он принадлежит мистеру Стонору или Жаку Рено, подумал я.
  Удовлетворенно хмыкнув, Пуаро сунул рулетку в карман и вслед за мной вышел из дома.
  Глава 12
  Пуаро приподнимает завесу тайны
  — Зачем вы обмеряли плащ? — спросил я, мучимый любопытством, когда мы неторопливо вышли на белую, нагретую солнцем дорогу.
  — Parbleu! Чтобы узнать его длину, — невозмутимо ответил Пуаро.
  Черт возьми! Невыносимая привычка Пуаро из каждого пустяка делать тайну никогда еще так не досаждала мне. Я снова замолчал и отдался течению собственных мыслей. Слова мадам Рено, обращенные к сыну, которым я тогда не придал особого значения, вдруг снова пришли мне на ум, наполненные новым смыслом. «Так ты не уехал, — сказала она, а потом добавила: — Впрочем, теперь уже все равно».
  Интересно, что она хотела этим сказать? Слова загадочные, полные какого-то тайного смысла. Может ли быть, что она знает больше, чем мы думаем? Говорит, ей ничего не известно о том, что мосье Рено доверил сыну секретное поручение. Неужели она и впрямь ничего больше не знает или только притворяется? Наверное, она могла бы раскрыть нам глаза, если бы захотела. Но что означает ее молчание? Не есть ли это часть тщательно продуманного плана?
  Чем дольше я думал об этом, тем более убеждался в основательности своих подозрений. Мадам Рено знает больше, чем находит нужным сказать нам. Своим удивлением при виде сына она выдала себя, на миг вышла из начертанной заранее роли. Уверен, ей известно, почему совершено убийство, а может быть, она знает и имена убийц. Но какие-то веские причины вынуждают ее хранить молчание.
  — Вы так глубоко задумались, мой друг, — заметил Пуаро, нарушая молчание. — Что занимает ваши мысли?
  Я изложил ему свои соображения, на мой взгляд довольно убедительные, хотя и опасался, что он поднимет меня на смех вместе с моими подозрениями. Но, как ни странно, он понимающе кивнул.
  — Вы совершенно правы, Гастингс. Я с самого начала был уверен — она что-то скрывает. На первых порах я даже заподозрил, что если преступление и не ее рук дело, то, уж во всяком случае, она ему потворствовала.
  — Вы подозревали ее? — вскричал я.
  — Ну конечно. Смерть мосье Рено в первую очередь выгодна ей — ведь по новому завещанию она единственная, кто наследует это огромное состояние. Поэтому мадам Рено с самого начала привлекла мое особое внимание. Наверное, вы заметили, что я при первой же возможности внимательно рассмотрел ее руки, вернее, запястья. Я хотел узнать, не сама ли она засунула себе в рот кляп и связала себя. Eh bien, я сразу увидел — обмана здесь нет, веревки были затянуты так туго, что врезались в тело. Значит, своими руками она не могла совершить это преступление, однако, возможно, она косвенно способствовала ему, например подстрекала к убийству своего сообщника. Более того, история, рассказанная ею, знакома мне как свои пять пальцев: неизвестные в масках, которых она не смогла бы опознать, «секретные документы» — все это уже в зубах навязло. И еще одна мелочь утвердила меня в мысли, что она лжет. Часики, Гастингс, ее часики.
  Опять эти часы! Пуаро выжидательно смотрел на меня.
  — Ну, мой друг, догадываетесь? Понимаете?
  — Нет! — раздраженно ответил я. — И не догадываюсь, и не понимаю. Вы своими головоломками все время ставите меня в тупик. Никогда толком ничего не объясните, сколько ни проси. До самого последнего момента играете в прятки.
  — Не сердитесь, мой друг, — сказал с улыбкой Пуаро. — Если хотите, я объясню. Но ни слова Жиро, c'est entendu?116 Я для него — выживший из ума старик, которого и в расчет брать не стоит! Но мы еще посмотрим! Из чувства элементарной порядочности я дал ему намек. Если он не желает им воспользоваться, это его личное дело.
  Я заверил Пуаро, что он может положиться на мою сдержанность.
  — C'est bien!117 Ну а теперь давайте заставим поработать наши серые клеточки. Скажите, мой друг, в котором часу, по-вашему, произошла трагедия?
  — Как в котором? В два или около того, — ответил я, удивленный таким вопросом. — Вы ведь помните, мадам Рено говорила, что она слышала, как часы пробили два раза, когда убийцы были в комнате.
  — Совершенно верно, и вы, и следователь, и Бекс, и все остальные приняли слова мадам Рено на веру. Но я, Эркюль Пуаро, утверждаю, что мадам Рено лжет. Преступление было совершено по меньшей мере двумя часами раньше.
  — Но доктора…
  — Они объявили, осмотрев тело, что смерть наступила часов семь-десять назад. Mon ami, по какой-то причине кому-то необходимо уверить нас, что преступление произошло двумя часами позже, чем на самом деле. Вам, конечно, приходилось читать о том, как по разбитым часам устанавливают точное время преступления? И вот, чтобы подкрепить показания мадам Рено, кто-то переводит стрелки ее часиков на два часа, а потом с силой швыряет их об пол! Но, как часто случается, преступник сам себя перехитрил. Стекло разбилось, а механизм оказался цел. Да, это роковая оплошность с его стороны, ибо она сразу же позволила мне сделать два вывода: во-первых, мадам Рено лжет, во-вторых, преступникам позарез нужны были эти два часа.
  — Интересно, зачем?
  — О, в этом-то и вопрос, в этом вся загадка. Покуда я не могу этого объяснить. Правда, есть у меня одно соображение…
  — Какое же?
  — Последний поезд отправляется из Мерлинвиля семнадцать минут первого.
  Постепенно что-то начинало брезжить в моем сознании.
  — Стало быть, если считать, что преступление совершено в два часа, то любой пассажир этого поезда обеспечен безупречным алиби!
  — Прекрасно, Гастингс! Вы попали в точку!
  Я так и подпрыгнул.
  — Надо немедленно навести справки на станции! Уверен, там не могли не заметить двух иностранцев, которые сели на этот поезд! Мы должны сию же минуту бежать туда!
  — Вы так считаете?
  — Ну, разумеется. Пойдемте же скорее!
  Пуаро умерил мой пыл, коснувшись моей руки:
  — Идите, бога ради, если вам так хочется, mon ami, но на вашем месте я не стал бы расспрашивать там о каких-то двух иностранцах.
  Я вытаращил глаза, и он, теряя терпение, пояснил:
  — Ну-ну, неужели вы верите этому вздору? Неизвестные в масках и прочая чепуха! Чего только нет в cette histoire la!118
  Его слова так ошеломили меня, что я даже не нашелся что ответить. А он уже невозмутимо продолжал:
  — Разве вы не слышали, как я сказал Жиро, что кое-какие подробности этого дела показались мне очень знакомыми? Eh bien, значит, можно предположить два варианта: оба преступления задумал и совершил один и тот же человек, или же наш убийца прочел когда-то сообщение о cause celebre119 и в его подсознании запечатлелись все детали этого дела. Какую из этих двух возможностей предпочесть, я смогу сказать, только когда… — Тут он осекся.
  Я перебирал в уме все, что так или иначе касалось преступления.
  — Но как же письмо мосье Рено? Он ведь упоминает и о тайне, и о Сантьяго.
  — Безусловно, мосье Рено окружала какая-то тайна — тут никаких сомнений быть не может. А Сантьяго, по-моему, специально нам подбросили, чтобы пустить следствие по ложному следу. Возможно, тот же трюк проделали и с мосье Рено, чтобы отвлечь его внимание от чего-то важного, что происходило у него под носом. О, будьте уверены, Гастингс, опасность, угрожавшая ему, исходила не из Сантьяго, она была здесь, во Франции, совсем рядом.
  Он говорил так твердо, так убежденно, что я просто не мог не поверить ему. Правда, я попытался было выставить последний довод:
  — А спичка и окурок, найденные рядом с трупом? Как же быть с ними?
  Лицо Пуаро засветилось от удовольствия.
  — Подброшены! Подброшены специально для таких, как Жиро и вся их шатия! О, он такой находчивый, наш Жиро, он так искусно идет по следу! Ни дать ни взять ищейка. А как доволен собой! Часами ползает на брюхе. «Смотрите, что я нашел!», а потом: «Что вы здесь видите?» А я — я отвечаю чистую правду: «Ничего!» И Жиро, наш прославленный Жиро смеется и думает про себя: «Господи, вот глупый старикашка!» Но мы еще посмотрим…
  Однако мои мысли все время возвращались к загадочным обстоятельствам этого дела.
  — Стало быть, вся эта история об иностранцах в масках?…
  — Ложь от начала до конца.
  — А что же было на самом деле?
  Пуаро пожал плечами:
  — Этого никто не знает, кроме мадам Рено. Но она ничего не скажет. Ее не проймешь ни мольбами, ни угрозами. Это редкая, необыкновенная женщина, Гастингс. Я как только ее увидел, сразу понял, что дело придется иметь с незаурядной личностью. Вначале, как я уже говорил, мои подозрения пали на нее, я было предположил, что она замешана в преступлении, но потом переменил свое мнение.
  — Что же толкнуло вас к этому?
  — Искренний, неподдельный взрыв отчаяния в тот момент, когда она увидела тело мужа. Могу поклясться, в этом крике звучала самая настоящая, душераздирающая боль.
  — Да, — сказал я задумчиво, — тут невозможно ошибиться.
  — Прошу прощения, мой друг, но ошибиться можно всегда. Возьмите великую актрису, она вам так сыграет горе и отчаяние, что вы не усомнитесь в их подлинности! Нет уж, даже самое свое сильное и, казалось бы, безошибочное впечатление я непременно подвергаю проверке и только тогда чувствую себя удовлетворенным. Незаурядный преступник может быть и незаурядным актером. В данном случае моя уверенность основана не только на моих собственных ощущениях, но и на бесспорном факте — ведь мадам Рено и впрямь лишилась сознания. Я поднял веко и проверил пульс. Никакого обмана — мадам Рено пребывала в глубоком обмороке. Итак, я убедился, что ее горе — подлинное, а не напускное. Кроме того, небезынтересна еще одна деталь — у мадам Рено не было никакой необходимости выказывать безутешную печаль. Ведь у нее уже случился припадок, когда она узнала о смерти мужа, и можно было не симулировать обморок при виде тела. Нет, мадам Рено не убивала своего мужа. Но почему она лжет? То, что она говорит о своих часах, — ложь, о неизвестных в масках, — ложь. И это еще не все — она солгала и в третий раз. Скажите, Гастингс, что вы думаете по поводу незапертой двери?
  — Ну-у, — начал я растерянно, — полагаю, это оплошность. Ее просто забыли запереть.
  Пуаро со вздохом покачал головой.
  — Так же говорит и Жиро. Меня это объяснение не удовлетворяет. Эта дверь играет важную роль, какую — пока еще не могу постичь. Однако я совершенно уверен в одном — убийцы вышли из дома не через дверь. Они вылезли в окно.
  — Как?
  — А вот так.
  — Но ведь под этим окном на клумбе нет никаких следов.
  — Нет… но они должны были там быть. Послушайте, Гастингс, Огюст, садовник, как вы сами слышали, сказал, что вчера вечером посадил герань на обеих клумбах. На одной из них — полно следов от его больших, подбитых гвоздями сапог, а на другой — ни одного! Понимаете? Кто-то прошел по этой клумбе и, чтобы стереть свои следы, разровнял землю граблями.
  — А где они взяли грабли?
  — А где они взяли лопату и садовые перчатки? — нетерпеливо возразил Пуаро. — Раздобыть все это было совсем нетрудно.
  — Скажите хотя бы, как вы думаете, почему они выбрали этот путь? По-моему, более вероятно, что они влезли в окно, а вышли из дома через дверь.
  — Возможно, конечно, и так. Однако я убежден — они вылезли в окно.
  — Думаю, вы ошибаетесь.
  — Возможно.
  Я предался размышлениям по поводу нового и неожиданного для меня поворота, который открылся в этом деле после того, что сказал мне мой друг. Мне вспомнилось, как удивляли меня таинственные намеки Пуаро на особую важность следов на клумбе и часиков мадам Рено. Разглагольствования Пуаро начисто лишены смысла, думал я тогда, и только сейчас, в первый раз за все это время, я понял, что эти, как мне казалось, мелочи позволили моему другу приподнять завесу тайны, которой окружено убийство. И как блестяще он распутывает этот загадочный клубок! Мысленно я отдал ему запоздалую дань восхищения.
  — Между прочим, — заметил я глубокомысленно, — несмотря на то что сейчас нам известно гораздо больше, чем прежде, мы нисколько не приблизились к ответу на главный вопрос — кто убил мосье Рено.
  — Да, — бодро согласился Пуаро. — Фактически сейчас мы даже дальше от него.
  Казалось, это признание доставляет моему другу особое удовольствие. Я удивленно воззрился на него. Он поймал мой взгляд и улыбнулся.
  Внезапно догадка озарила меня.
  — Пуаро! Я, кажется, понял — мадам Рено, должно быть, кого-то выгораживает.
  Мой друг довольно спокойно отнесся к моему озарению, из чего я заключил, что эта мысль уже приходила ему в голову.
  — Да, — задумчиво согласился он. — Выгораживает кого-то… или кого-то покрывает. Одно из двух.
  Мы уже входили в гостиницу, и Пуаро знаком предложил мне помолчать.
  Глава 13
  Девушка с тревожным взглядом
  Аппетит у нас оказался превосходный. Вначале мы ели молча, потом Пуаро ехидно заметил:
  — Eh bien! А теперь поговорим о ваших безрассудных похождениях. Не желаете ли рассказать подробнее?
  Я почувствовал, что краснею.
  — А, это вы насчет сегодняшнего утра? — Я силился принять самый беззаботный вид.
  Но где мне было тягаться с Пуаро! Не прошло и пяти минут, как он вытянул из меня буквально все, до мельчайших подробностей.
  — Tiens! Весьма романтично! Как зовут очаровательную юную леди?
  Мне пришлось сознаться, что я не знаю.
  — Час от часу не легче! Таинственная незнакомка! Сначала rencontre120 в парижском поезде, потом здесь. Недаром говорят, на ловца и зверь бежит.
  — Не городите чепухи, Пуаро.
  — Вчера — мадемуазель Добрэй, сегодня — мадемуазель Сандрильона! Решительно, Гастингс, у вас прямо-таки восточный темперамент. Не завести ли вам гарем?
  — Вам только дай повод посмеяться надо мной! Мадемуазель Добрэй — прелестная девушка, ее красота просто поразила меня, я и не скрываю этого. А та, другая… Думаю, я вообще никогда больше с ней не увижусь.
  — Как, вы и впрямь не намерены повидать ее?
  В его вопросе звучало неподдельное изумление, и я почувствовал, как он метнул в меня пронзительный взгляд. Перед моим мысленным взором вдруг вспыхнули слова «Отель дю Фар», и я будто услышал, как она говорит: «Загляните ко мне завтра», и я с радостной готовностью отвечаю: «Непременно».
  — Она пригласила меня, но я, разумеется, не пойду, — как мог небрежнее ответил я.
  — Так-таки и «разумеется»?
  — А что? Если я этого не хочу.
  — Помнится, вы говорили, мадемуазель Сандрильона остановилась в отеле «Англетер», кажется?
  — Нет. В «Отель дю Фар».
  — Да, правда, а я и запамятовал.
  Подозрение кольнуло меня. Уверен, о гостинице я Пуаро ничего не говорил. Но, окинув его испытующим взглядом, я засомневался. Он нарезал хлеб аккуратными ломтиками и, казалось, был целиком поглощен этим занятием. Должно быть, ему просто показалось, что я упомянул о гостинице, где остановилась Сандрильона.
  Кофе мы пили на террасе, выходящей на море. Пуаро выкурил, по обыкновению, крошечную сигарету, затем достал из кармана часы.
  — Парижский поезд отходит двадцать пять минут третьего, — сказал он. — Мне надобно поторопиться.
  — Вы едете в Париж? — воскликнул я.
  — Именно, mon ami.
  — Но зачем?
  — Искать убийцу мосье Рено, — ответил он весьма серьезно.
  — Вы думаете, он в Париже?
  — Напротив, уверен, что его там нет. Тем не менее искать нужно там. Вам пока непонятно, но в свое время я все объясню. Поверьте, ехать в Париж просто необходимо. Я пробуду там недолго. Завтра, во всяком случае, непременно вернусь. Думаю, вам не стоит ехать со мной. Оставайтесь здесь и не спускайте глаз с Жиро. Постарайтесь почаще бывать в обществе мосье Рено-fils.121
  — Кстати, хотел спросить, как вы узнали о его отношениях с мадемуазель Добрэй.
  — И-и-и, mon ami, я знаю психологию людей. Когда молодой человек, вроде Жака Рено, и прелестная девушка, вроде мадемуазель Марты, живут по соседству, развитие событий предвидеть нетрудно. Кроме того, эта ссора! Причиной могли быть либо деньги, либо женщина, и, припомнив слова Леони о том, в какой ярости выскочил из кабинета мосье Жак, я предположил второе. Таков был ход моих мыслей, и, как оказалось, я не ошибся.
  — Значит, вы еще раньше заподозрили, что она любит Жака Рено?
  Пуаро улыбнулся.
  — Во всяком случае, я увидел в ее глазах тревогу. Поэтому я про себя прозвал ее девушкой с тревожным взглядом.
  Его тон был столь многозначителен, что мне стало не по себе.
  — Что вы хотите этим сказать, Пуаро?
  — Надеюсь, скоро мы все узнаем, мой друг. Однако мне пора.
  — Я провожу вас, — сказал я, вставая.
  — Нет-нет, ни в коем случае. Я вам запрещаю.
  Он сказал это тоном, не допускающим возражений, и, когда я в недоумении уставился на него, он решительно тряхнул головой:
  — Вот именно, запрещаю, mon ami. Au revoir.
  С этими словами Пуаро ушел, и я вдруг почувствовал себя не у дел. Я побрел на пляж и принялся разглядывать купающихся, не испытывая большой охоты последовать их примеру. Мне представилось, что Сандрильона в каком-нибудь сногсшибательном купальном костюме, возможно, тоже резвится здесь, но никаких признаков ее присутствия я не обнаружил. Я бесцельно плелся по песчаному побережью, уходя все дальше и дальше от центра города. Мне вдруг пришло в голову, что, в конце концов, даже из соображений простой порядочности следует навестить девушку. В сущности, таким образом я избавлю себя от лишних треволнений и поставлю на этом точку. Вообще выброшу ее из головы. А не навести я ее, так она, чего доброго, сама явится на виллу «Женевьева».
  И я ушел с пляжа и направился в город. «Отель дю Фар», оказавшийся весьма скромным заведением, я нашел довольно быстро. Крайне досадно было, что я не знал даже имени дамы, которую пришел навестить, а посему я почел за лучшее не прибегать к помощи портье, дабы не уронить тем самым чувство собственного достоинства, а потоптаться в холле, походить по гостинице в надежде встретить свою незнакомку. Однако ее нигде не было видно. Я подождал немного, но терпения не хватило, и, отведя портье в сторону, я сунул ему пять франков.
  — Мне надо видеть одну даму, она остановилась здесь. Это молодая англичанка, невысокая, темноволосая. Я не помню точно ее имени.
  Привратник покачал головой. Мне показалось, он силится подавить усмешку.
  — Здесь нет такой дамы, как вы описали.
  — Но она мне сказала, что остановилась здесь.
  — Мосье, должно быть, ошибся… или, пожалуй, ошиблась дама, потому что еще один мосье тоже справлялся о ней.
  — Как? Не может быть! — удивленно воскликнул я.
  — Верно говорю, мосье. Тот мосье описал ее точно так же, как вы.
  — А как он выглядел?
  — Небольшого роста, хорошо одетый, очень аккуратный. Усы сильно нафабрены, голова какая-то странная, а глаза — зеленые.
  Пуаро! Так вот почему он так решительно воспротивился тому, чтобы я провожал его. Ну что за наглый тип! Но я не потерплю, чтобы он совал нос в мои дела. Он, видно, вообразил, что без няньки мне не обойтись.
  Поблагодарив портье, я вышел из гостиницы дурак дураком. И все по милости Пуаро! Черт бы побрал его бесцеремонность!
  Да, но все-таки где же девушка? Я подавил в себе гнев и попытался разгадать очередную загадку. Очевидно, рассуждал я, она нечаянно перепутала название гостиницы. Но тут внезапная мысль поразила меня. Нечаянно ли? А может быть, она совершенно умышленно скрывает свое настоящее имя, а теперь вот нарочно дала неверный адрес?
  Чем больше я думал об этом, тем более убеждался, что не ошибаюсь в своих подозрениях. По какой-то необъяснимой причине Сандрильона не желала, чтобы наше случайное знакомство переросло в дружбу. И хотя всего полчаса назад я и сам решительно не желал этого, теперь меня совсем не радовало, что она как бы перехватила инициативу. Надо же, какая досада! Я вернулся на виллу «Женевьева» в самом дурном расположении духа. В дом я не пошел, а свернул на дорожку, ведущую к сараю, и уселся на скамью в мрачной задумчивости.
  Течение моих невеселых мыслей было внезапно прервано голосами, звучавшими, казалось, совсем рядом. Ах вот оно что — голоса доносятся из сада виллы «Маргерит» и довольно быстро приближаются ко мне. Женский голос, который, как я тотчас понял, принадлежал Марте Добрэй, говорил:
  — Неужели это правда, мой дорогой? Неужели все наши невзгоды позади?
  — Вы же все знаете, Марта, — отвечал Жак Рено. — Ничто больше не может разлучить нас, любимая. Последнее препятствие, разделявшее нас, рухнуло. Теперь никто не отнимет вас у меня.
  — Никто? — прошептала девушка. — О Жак, Жак… Я так боюсь.
  Я встал, чтобы уйти. У меня и в мыслях не было подглядывать за ними. Поднявшись со скамьи, я увидел их сквозь просвет в живой изгороди. Они стояли обнявшись, глядя друг другу в глаза. Это была прекрасная пара — стройный темноволосый молодой человек и юная белокурая богиня. Казалось, они созданы друг для друга, такие трогательно счастливые, несмотря на ужасную трагедию, омрачившую их любовь.
  Однако ничто, похоже, не могло согнать смятение с лица девушки, и Жак Рено, заметив это, теснее прижал ее к себе:
  — Любимая, чего же вы боитесь… теперь-то?
  И я наконец, отчетливо уловив в ее взгляде тревогу, о которой мне все время толковал Пуаро, услышал, вернее, догадался по движению ее губ, как она прошептала:
  — Я боюсь… за вас.
  Что ответил молодой Рено, я так и не узнал, ибо мое внимание отвлекло нечто странное в живой изгороди чуть поодаль от меня. Присмотревшись внимательнее, я увидел какой-то побуревший куст. Сухой куст в начале лета? Я подошел было поближе, чтобы рассмотреть эту диковину, но куст вдруг шарахнулся в сторону, и я увидел мосье Жиро, прижимавшего палец к губам.
  Со всевозможными предосторожностями мы с ним прокрались за сарай, где нас не могли услышать.
  — Что это вы здесь делаете? — поинтересовался я.
  — То же, что и вы, — подслушиваю.
  — С чего вы взяли? Я и не собирался подслушивать!
  — Да? Зато я собирался!
  Как всегда, он вызывал у меня смешанное чувство — восхищение и неприязнь. Жиро смерил меня презрительно-осуждающим взглядом.
  — Дернуло же вас вылезти! Еще немного, и я наверняка услышал бы нечто важное. Какой от вас обоих толк? Кстати, куда вы дели это ископаемое — вашего приятеля?
  — Мосье Пуаро отбыл в Париж, — холодно ответил я.
  Жиро пренебрежительно щелкнул пальцами.
  — Отбыл в Париж, говорите? Отлично! Чем дольше его здесь не будет, тем лучше. Интересно, что он думает там найти?
  В его вопросе мне послышалась некоторая обеспокоенность. Я принял сдержанно-достойный вид.
  — А вот этого я вам сказать не могу.
  Жиро вперил в меня острый взгляд.
  — Видно, у него хватило ума не посвящать вас в свои дела, — бесцеремонно заявил он. — Прощайте. Мне некогда. — Он круто повернулся и зашагал прочь.
  Похоже, на вилле «Женевьева» делать мне было нечего. Жиро мое общество явно раздражало, да и Жак Рено едва ли нуждается во мне, решил я, вспоминая увиденную недавно сцену.
  Вернувшись в город, я с наслаждением искупался в море и пошел к себе в гостиницу. Спать лег рано, гадая, что принесет нам завтрашний день. Однако, честно признаюсь, действительность превзошла все мои ожидания. Не успел я закончить завтрак, как официант, болтавший с кем-то в холле, вдруг направился прямо ко мне. Он явно был чем-то взволнован. После минутной заминки он вдруг выпалил, нервно теребя салфетку:
  — Надеюсь, мосье извинит меня. Мосье ведь имеет отношение к расследованию дела на вилле «Женевьева»?
  — Ну да, — сказал я нетерпеливо. — А что случилось?
  — Выходит, мосье еще ничего не знает?
  — Да говорите же!
  — Еще одно убийство! Этой ночью!
  — Что?!
  Оставив недоеденный завтрак, я схватил шляпу и со всех ног помчался на виллу. Новое убийство, а Пуаро нет! Вот незадача! Однако кого же убили?
  Я влетел в ворота. На подъездной аллее, оживленно жестикулируя, судачили слуги. Я кинулся к Франсуазе.
  — Что случилось?
  — О мосье, мосье! Снова убийство! Просто ужасно! Этот дом проклят! Да-да, проклят, можете мне поверить! Надо послать за господином кюре,122 пусть принесет святой воды. На ночь я здесь ни за что не останусь. Вдруг теперь мой черед, кто знает?
  Она осенила себя крестным знамением.
  — Да кто убит? — вскричал я. — Скажите же, кто?
  — Откуда мне знать? Какой-то неизвестный. Его нашли в сарае, недалеко от того места, где был убит бедный мосье Рено. Мало того, его тоже закололи, всадили нож в самое сердце. И нож — тот же самый!
  Глава 14
  Второй труп
  Не мешкая ни секунды, я побежал к ветхому сарайчику за живой изгородью. Полицейские, дежурившие тут, посторонились, я в нетерпении рванулся в дверь, но тут же замер на пороге.
  В грубо сколоченном деревянном сарае, предназначенном, очевидно, для всякой рухляди, старой посуды и инструментов, стоял полумрак.
  Жиро на четвереньках с карманным фонариком в руках дюйм за дюймом осматривал земляной пол. Он было нахмурился, но, увидев, что это я, успокоился. На его лице появилось даже презрительно-добродушное выражение.
  — Он там, — сказал Жиро, посветив фонарем в дальний угол.
  Я подошел ближе.
  Покойник лежал на спине. Это был мужчина лет пятидесяти, среднего роста, смуглый, одетый в опрятный, но не новый темно-синий костюм хорошего покроя, вероятно, даже от дорогого портного. Лицо его было искажено предсмертной судорогой, а в левой стороне груди, как раз над сердцем, торчала черная блестящая рукоятка ножа. Это был тот самый нож, который лежал вчера в стеклянной банке! Я сразу узнал его.
  — Сейчас придет врач, — сказал Жиро. — Хотя здесь он вряд ли нужен. Причина смерти не вызывает никаких сомнений. Его убили ударом ножа в сердце. Смерть, вероятно, была мгновенной.
  — Когда же это случилось? Ночью?
  Жиро покачал головой:
  — Вряд ли. Утверждать не буду, пусть медицина разбирается, но, по-моему, смерть наступила больше двенадцати часов назад. Когда, вы говорите, видели этот нож в последний раз?
  — Вчера, часов в десять утра.
  — В таком случае, думаю, преступление было совершено вскоре после этого.
  — Но ведь мимо сарая все время ходят люди.
  Жиро язвительно улыбнулся.
  — Ваши успехи в криминалистике достойны восхищения! Кто вам сказал, что его убили в этом сарае?
  — Ну… — пробормотал я смущенно, — я… так мне кажется…
  — Тоже мне, детектив! Посмотрите на него! Да разве так падает человек, которого пырнули ножом в сердце? Ровно, аккуратно, ноги вместе, руки по швам? Нет! Кроме того, вы что, думаете, он упал на спину и позволил заколоть себя, даже не пытаясь сопротивляться, даже руки не подняв? Ведь это же абсурд! А вот, смотрите, тут… и тут. — Он посветил фонариком вниз. На рыхлом грунте я увидел неправильной формы вмятины. — Его притащили сюда уже мертвого. Его то несли, то волокли двое неизвестных. На твердом грунте снаружи их следы незаметны, а тут, в сарае, они постарались стереть их; из этих двоих одна — женщина, вот так, мой юный друг.
  — Женщина?
  — Точно.
  — Откуда вы знаете, если следы стерты?
  — Как они ни старались, следы женских туфель, которые ни с чем не спутаешь, кое-где остались. А кроме того, есть еще одно свидетельство. — Жиро нагнулся, снял что-то с черенка ножа и показал мне. Это был длинный темный женский волос, похожий на тот, который Пуаро обнаружил на спинке кресла в библиотеке.
  С насмешливой улыбкой он снова обмотал волос вокруг черенка ножа.
  — Оставим все как было, — объяснил он. — Следователь будет доволен. Ну, что вы еще заметили?
  Я сокрушенно покачал головой.
  — Посмотрите на его руки.
  Я увидел обломанные серые ногти, грубую кожу. Должен сознаться, что при всем желании я не мог извлечь из этого зрелища ничего полезного и вопросительно посмотрел на Жиро.
  — У него руки простолюдина, — пояснил сыщик. — Однако одет он вполне респектабельно. Странно?
  — Весьма, — согласился я.
  — На одежде нет ни одной метки. Что нам это дает? Этот человек старался выдать себя за кого-то другого, специально переоделся. Зачем? Может быть, он чего-то боялся? Или пытался спрятаться от кого-то? Покуда мы этого не знаем, однако бесспорно одно — он старался скрыть свое истинное лицо.
  Жиро посмотрел на покойника, распростертого у его ног.
  — И снова на черенке ножа нет отпечатков пальцев. Убийца опять был в перчатках.
  — Стало быть, вы думаете, что убийца тот же самый? — спросил я, снедаемый любопытством.
  — Что я думаю — неважно, — отрезал он. — Там будет видно. Маршо!
  Полицейский появился в дверях.
  — Мосье?
  — Почему мадам Рено до сих пор не пришла? Вот уже четверть часа, как я послал за ней.
  — Она идет, мосье, вместе с сыном.
  — Хорошо. Только пусть входят порознь.
  Маршо козырнул и удалился. Минуту спустя он ввел мадам Рено.
  Жиро, сдержанно поклонившись, пошел ей навстречу.
  — Прошу вас сюда, мадам.
  Когда мадам Рено вслед за ним подошла к покойнику, Жиро резко посторонился.
  — Вот этот человек. Вы его знаете?
  Жиро сверлил ее взглядом, стараясь прочесть ее мысли, жадно ловя малейшее ее движение.
  Однако мадам Рено была совершенно спокойна, слишком спокойна, сказал бы я. Она равнодушно взглянула на покойника, ни в лице, ни в движениях ее нельзя было заметить и признака волнения.
  — Нет, — сказала она. — Я никогда прежде его не видела. Его лицо мне совсем незнакомо.
  — Вы уверены в этом?
  — Абсолютно уверена.
  — Вам не кажется, например, что это один из тех, кто нападал на вас?
  — Нет.
  Но тут тень сомнения мелькнула на ее лице, будто какая-то мысль вдруг пришла ей в голову.
  — Нет, не думаю. Конечно, у них были бороды — правда, следователь считает, что фальшивые, — и все-таки нет.
  Видимо, больше она не колебалась:
  — Уверена, он не похож ни на одного из тех двоих.
  — Благодарю, мадам. Тогда это все.
  Она вышла, высоко держа голову, и солнце вспыхнуло в ее серебристо-седых волосах. Потом в сарай вошел Жак Рено. Он тоже вел себя совершенно естественно и тоже не смог опознать покойника.
  Жиро промычал что-то невнятное, и я так и не понял, доволен ли он результатом или, напротив, разочарован. Потом он позвал Маршо.
  — Та, другая, дама уже пришла?
  — Да, мосье.
  — В таком случае проводите ее сюда.
  «Другой дамой» оказалась мадам Добрэй. Негодованию ее не было границ.
  — Я решительно возражаю, мосье. Вы не имеете права! Какое мне дело до всего этого?
  — Мадам, — начал Жиро жестко, — я расследую уже не одно, а два убийства! В конце концов, ничто не мешает мне предположить, что именно вы совершили оба убийства! Судя по всему, вы вполне могли это сделать.
  — Как вы смеете? — вскипела она. — Как вы смеете оскорблять меня? Как осмелились вы возвести на меня эти чудовищные обвинения? Это подло!
  — Подло, вы говорите? А что вы скажете на это?
  Жиро нагнулся, снял волос с черенка ножа и показал ей.
  — Так как же, мадам? — Жиро приблизился к ней. — Позвольте, я сравню его с вашими волосами?
  Вскрикнув, она отшатнулась, губы у нее побелели.
  — Это не мой! Клянусь! Я ничего не знаю об этом преступлении! И о другом тоже! Тот, кто говорит, что я знаю, лжет! О, mon Dieu, что же мне делать?
  — Возьмите себя в руки, мадам, — холодно сказал Жиро. — Пока вас никто не обвиняет. Но в ваших же интересах ответить на мои вопросы без всяких истерик.
  — Задавайте любые вопросы, мосье.
  — Посмотрите внимательно на покойника. Вы когда-нибудь раньше видели его?
  Подойдя ближе, мадам Добрэй, в лице которой уже начал пробиваться прежний румянец, посмотрела на незнакомца с заметным интересом и даже любопытством. Потом покачала головой.
  — Нет, я его не знаю.
  Ответ прозвучал так естественно — неужели она лжет?
  Жиро кивком головы показал, что она свободна.
  — Зачем же вы ее отпустили? — прошептал я. — Разумно ли это? Ведь это наверняка ее волос!
  — Не нуждаюсь в ваших поучениях, — сухо бросил Жиро. — За ней наблюдают. Пока не вижу смысла задерживать ее.
  Потом, нахмурясь, он стал пристально рассматривать покойника.
  — Вообще-то он похож на испанца, вам не кажется? — спросил он неожиданно.
  Я внимательно вгляделся в лицо незнакомца.
  — Нет, — сказал я наконец. — Скорее француз. Определенно, француз.
  Жиро недовольно хмыкнул.
  — Да, пожалуй.
  Помолчав немного, он повелительным жестом предложил мне убраться в сторону, снова стал на четвереньки и принялся ползать по полу. Все-таки он неподражаем! Ничто не могло укрыться от его внимания. Дюйм за дюймом обследовал он пол, опрокидывал горшки и кастрюли, придирчиво изучал старые мешки. Ухватился было за какой-то сверток за дверью, но там оказались лишь потрепанные брюки и пиджак. Жиро раздраженно выругался и швырнул их обратно. Потом его внимание привлекли две пары старых перчаток, но, тряхнув головой, он отложил их в сторону; снова принялся осматривать горшки один за другим, терпеливо переворачивая их вверх дном. Наконец он поднялся на ноги. Похоже, он зашел в тупик в своих поисках. Обо мне он, видимо, совсем забыл.
  Тут за дверьми началась какая-то суматоха, послышался шум, и в сарай поспешно вошел наш добрый друг мосье Отэ в сопровождении своего помощника и мосье Бекса. Шествие замыкал доктор.
  — Это неслыханно, мосье Жиро! — воскликнул следователь. — Еще одно убийство! Так мы никогда и не докопаемся до сути в этом проклятом деле. Похоже, здесь кроется какая-то тайна… Кто же вторая жертва?
  — В том-то и штука, мосье, пока его никто не опознал.
  — Где труп? — спросил доктор.
  Жиро немного отступил в сторону.
  — Здесь, в углу. Как видите, ему нанесли удар прямо в сердце. Тем самым ножом, который украли вчера утром. Мне кажется, убийство было совершено сразу вслед за кражей, впрочем, это по вашей части. Можете спокойно браться за нож — отпечатков пальцев на нем нет.
  Доктор стал на колени перед покойным, а Жиро снова заговорил со следователем:
  — Головоломка, а? Но ничего, я ее решу!
  — Стало быть, никто не может опознать его, — задумчиво повторил следователь. — А что, если это один из убийц мосье Рено? Возможно, они чего-то не поделили между собой.
  Жиро покачал головой.
  — Этот человек — француз, могу поклясться…
  Тут его неожиданно перебил доктор, сидевший на корточках возле тела. Лицо его выражало полную растерянность.
  — Говорите, он был убит вчера утром?
  — Судя по тому, когда украли нож, да, — объяснил Жиро. — Возможно, конечно, что убили его позже, днем, например.
  — Позже? Вздор! Он мертв уже, по крайней мере, двое суток, а может, и дольше.
  Мы уставились друг на друга в полном остолбенении.
  Глава 15
  Фотография
  Да-а, заявление доктора поразило нас как гром среди ясного неба. Вот перед нами человек, убитый ножом, украденным — мы это знали совершенно точно, — вчера утром, а между тем мосье Дюран заявляет со всей решительностью, что неизвестный мертв по меньшей мере двое суток! Все это выглядело полнейшей бессмыслицей.
  Не успели мы оправиться от изумления, в которое поверг нас доктор, как мне вручили телеграмму. Ее принесли сюда, на виллу, из гостиницы. Я вскрыл ее. Это была телеграмма от Пуаро, который извещал меня о том, что он возвращается поездом, прибывающим в Мерлинвиль в двенадцать часов двадцать восемь минут.
  Я взглянул на часы. Как раз успею не спеша дойти до станции и встретить своего друга. Крайне важно немедленно уведомить его о том, какой новый страшный оборот приняли события.
  Очевидно, размышлял я, Пуаро без особых усилий удалось добыть в Париже нужные сведения, иначе бы он не вернулся так скоро. Нескольких часов оказалось достаточно. Чрезвычайно интересно, как он воспримет волнующие новости, которые я собирался сообщить ему.
  Поезд немного запаздывал, и я бесцельно слонялся по платформе. Потом сообразил, что мог бы воспользоваться случаем и порасспросить здесь, на вокзале, о пассажирах, уезжавших из Мерлинвиля последним поездом в тот вечер, когда произошло убийство.
  Я подошел к старшему носильщику, который показался мне весьма смышленым малым, и без труда завел с ним разговор на интересующую меня тему.
  — Просто позор! Куда смотрит полиция? — с готовностью подхватил он. — Разбойники и убийцы безнаказанно разгуливают по городу.
  Тут я намекнул ему, что, возможно, убийцы мосье Рено уехали ночным поездом. Однако он весьма решительно отверг мое предположение. Он наверняка заметил бы двух иностранцев, у него нет ни малейших сомнений на этот счет. Ночным поездом уехало не более двадцати человек, и иностранцы, конечно же, сразу бросились бы ему в глаза.
  Не знаю, почему вдруг эта мысль взбрела мне в голову, — вероятно, виною тому была глубокая обеспокоенность, все время прорывавшаяся в тоне Марты Добрэй, — только я неожиданно для самого себя спросил:
  — А молодой мосье Рено, он ведь тоже уехал этим поездом?
  — Да что вы, мосье! Зачем же ему уезжать, если он всего полчаса как приехал. Делать ему нечего, что ли?
  Я тупо уставился на него — что такое он говорит? Потом до меня дошло.
  — Стало быть, — сказал я, чувствуя, как у меня забилось сердце, — мосье Жак Рено этой ночью приехал в Мерлинвиль?
  — Ну да, мосье. Последним поездом, прибывающим сюда в одиннадцать сорок.
  У меня голова пошла кругом. Так вот, значит, в чем причина мучительного беспокойства, которое снедало Марту Добрэй. В ночь убийства Жак Рено был в Мерлинвиле. Но почему он не сказал об этом? Почему хотел убедить нас, что был в Шербуре? Я вспоминал его открытое мальчишеское лицо и не мог заставить себя поверить, что он как-то замешан в преступлении. И все же почему он умолчал о столь важном обстоятельстве? Ясно одно — Марта все знает. И она, конечно, тревожилась. Мне припомнилось, с каким жадным нетерпением спрашивала она Пуаро, подозревает ли он кого-нибудь.
  Тут мои размышления были прерваны — приближался парижский поезд, еще минута, и мой друг радостно приветствовал меня. Пуаро прямо сиял, излучая довольство и благодушие. Он шумно поздоровался со мной и, выказав полное пренебрежение к моей английской сдержанности, порывисто заключил меня в объятия.
  — Mon cher ami, мне невероятно повезло. Сказочно повезло!
  — В самом деле? Как я рад! А вы слышали последние здешние новости?
  — Интересно, как, по-вашему, я могу что-нибудь слышать? Ну что, события развиваются, да? Наш славный Жиро уже арестовал кого-нибудь? А может быть, даже и не одного? Но уж теперь-то я оставлю его в дураках! Однако куда это вы меня ведете, мой друг? Разве мы не зайдем в гостиницу? Я должен подправить усы, они у меня прямо-таки в плачевном состоянии — совсем обвисли из-за этой жары. Да и плащ запылился. А галстук? Его тоже необходимо привести в порядок.
  Однако я решительно пресек его сетования:
  — Дорогой Пуаро, прошу вас, забудьте об этих пустяках. Мы должны поспешить на виллу. Там еще одно убийство!
  В жизни не видел, чтобы человек был так ошеломлен — челюсть у Пуаро отвисла, а от давешнего благодушия не осталось и следа. Он уставился на меня, забыв закрыть рот.
  — Как вы сказали? Новое убийство? Ах, боже мой, значит, я не прав. Я ошибся. Теперь Жиро может потешаться надо мной, теперь у него есть основания.
  — Выходит, вы ничего такого не ожидали?
  — Я? Ни в малейшей степени! Это противоречит моей версии, более того, полностью опровергает ее… Но нет! — Он остановился как вкопанный и ударил себя в грудь. — Невозможно! Я не мог ошибиться! Все известные нам факты, если рассматривать их систематически, в надлежащем порядке, допускают одно-единственное толкование. Я прав! Я должен быть прав!
  — Но в таком случае…
  Пуаро перебил меня:
  — Постойте, мой друг. Я все-таки прав, и поэтому нового убийства не должно быть, разве что… разве что… О, погодите, умоляю, ни слова больше.
  Он помолчал, затем, вновь обретя свою обычную самоуверенность, заговорил решительно и спокойно:
  — Убитый — человек средних лет. Его тело нашли в запертом сарае, что неподалеку от места первого преступления. Смерть наступила не менее двух суток назад. Скорее всего, он заколот, как и мосье Рено, хотя, возможно, удар нанесен и не в спину.
  Тут уж настала моя очередь разинуть рот, что я и сделал. Кажется, я знал его куда как хорошо, и тем не менее никогда еще он не поражал меня так сильно, как сейчас. И конечно, сомнение закралось мне в душу.
  — Пуаро! — воскликнул я. — Вы морочите мне голову. Вам уже все известно.
  Он укоризненно посмотрел на меня:
  — Зачем мне это? Уверяю вас, я ничего не знал. Да вы же сами видели, каким ударом была для меня эта новость!
  — Но как, ради всего святого, могли вы угадать все так точно?
  — Стало быть, я прав? Однако это вовсе не догадка, а плод строгого расчета. Серые клеточки, мой друг, только серые клеточки! Это они помогли мне. Второе убийство могло быть совершено только таким образом. А теперь расскажите мне все по порядку. Если здесь свернуть налево и пересечь спортивное поле, мы срежем угол и окажемся позади виллы «Женевьева» гораздо быстрее.
  Пока мы шли дорогой, указанной Пуаро, я рассказал ему все, что знал сам. Пуаро внимательно слушал.
  — Значит, в груди у него торчал нож? Любопытно! Вы уверены, что нож — тот же самый?
  — Совершенно уверен, хотя это представляется совершенно невероятным.
  — Не вижу ничего невероятного. Ведь могло быть два одинаковых ножа.
  Я поднял брови.
  — Вам не кажется, что это уж слишком? Едва ли может быть такое редкое совпадение.
  — Как всегда, вы говорите не подумав, Гастингс. Вообще-то два одинаковых орудия убийства в одном и том же деле и впрямь маловероятно. Но не в данном случае. Нож был сделан по заказу Жака Рено в память о войне. Вряд ли он заказал всего один нож. Наверняка у него у самого был такой же.
  — Но ведь об этом ни разу не упоминалось, — возразил я.
  В голосе Пуаро послышались менторские нотки:123
  — Друг мой, когда расследуешь дело, не стоит полагаться только на то, о чем шла речь. Как раз о самых важных вещах сплошь и рядом не упоминают просто потому, что к слову не пришлось. А зачастую о них специально умалчивают, руководствуясь весьма вескими соображениями. Видите, я вам назвал по меньшей мере две причины — выбирайте любую.
  Я молчал, сраженный его доводами.
  Еще несколько минут, и вот мы уже подошли к пресловутому сарайчику, где оказались в сборе все наши знакомые. Обменявшись со всеми вежливыми приветствиями, Пуаро приступил к делу.
  Я наблюдал за ним с острым интересом, невольно сравнивая его с мосье Жиро. Мой друг ограничился тем, что окинул все вокруг беглым взглядом. Его внимание привлекли только потрепанный пиджак и брюки, их он внимательно рассмотрел. Презрительная улыбка скривила губы Жиро, и, точно заметив ее, Пуаро кинул сверток на прежнее место.
  — Тряпье садовника? — спросил он.
  — Само собой, — бросил Жиро.
  Потом Пуаро опустился на колени возле трупа. Не пропустив ни одной мелочи, он осмотрел одежду покойника, ощупал ткань костюма. Казалось, он был весьма доволен, что не обнаружил на одежде ни одной метки. Особенно тщательному осмотру подверглись сапоги и руки покойного с грязными обломанными ногтями. Затем он обратился к Жиро:
  — Вы обратили внимание на руки?
  — Конечно, — ответил тот с непроницаемым видом.
  Внезапно Пуаро замер.
  — Доктор Дюран!
  — Да? — отозвался доктор, подходя ближе.
  — У покойника на губах пена. Вы заметили это?
  — Признаться, нет.
  — Однако сейчас вы ее видите?
  — О да, конечно.
  Пуаро снова обратился к Жиро:
  — Но вы-то наверняка заметили пену?
  Жиро не удостоил его ответом.
  Нож из раны был уже вынут. Он находился в стеклянной банке, стоявшей рядом. Пуаро осмотрел его, потом принялся разглядывать рану. Когда он поднял взгляд, я заметил, что глаза его блеснули столь хорошо мне знакомым зеленым огнем.
  — Странная рана! Совсем нет крови. И одежда не окровавлена. Только на лезвии ножа небольшие пятна. Что вы на это скажете, monsieur le docteur?124
  — Скажу, что это противоестественно.
  — Ничего противоестественного тут нет. Все совсем просто. В этого человека вонзили нож, когда он был уже мертв.
  Среди присутствующих поднялся было шум, но Пуаро взмахом руки утихомирил всех и снова обратился к Жиро:
  — Надеюсь, мосье Жиро со мной согласен?
  В лице Жиро не дрогнул ни один мускул, хотя неизвестно, какие мысли пронеслись в этот миг в его голове. Спокойно, даже несколько пренебрежительно он бросил:
  — Согласен.
  И снова раздались удивленные возгласы.
  — Однако какой же смысл! — воскликнул мосье Отэ. — Всадить нож в умершего! Какая дикость! Просто неслыханно! Тут, видимо, какая-то патологическая ненависть.
  — Нет, — сказал Пуаро. — Полагаю, это сделано совершенно хладнокровно, просто чтобы сбить всех нас с толку.
  — Как?
  — А так. Вас ведь и впрямь чуть не сбили с толку, — назидательно проговорил Пуаро.
  — В таком случае как же убили этого человека? — спросил мосье Бекс.
  — Его не убивали. Он умер. Умер в припадке эпилепсии, если я не ошибаюсь.
  Заявление Пуаро вновь повергло всех в замешательство. Доктор Дюран опустился на колени и еще раз придирчиво осмотрел покойника.
  — Мосье Пуаро, — сказал он, поднимаясь, — я склонен думать, что вы совершенно правы в вашем предположении. Я с самого начала пошел по неверному пути. Тот, казалось бы, неоспоримый факт, что незнакомец был заколот ножом, отвлек мое внимание от других признаков.
  Итак, мой друг стал героем дня. Следователь рассыпался в комплиментах. Пуаро учтиво поблагодарил его, извинился и, сославшись на то, что не успел позавтракать и отдохнуть, направился было вон из сарая, но Жиро остановил его.
  — С вашего позволения еще одна подробность, мосье Пуаро, — сказал он приторно-учтивым тоном. — Вот это… Он был обвит вокруг черенка ножа.
  — О! Женский волос! — сказал Пуаро. — Интересно, чей же?
  — Я и сам хотел бы знать это, — ответил Жиро и, поклонившись нам, вышел.
  — До чего же он дотошный, наш славный Жиро, — заметил мой друг, когда мы шли в гостиницу. — Однако он хочет направить меня по ложному следу. Интересно куда? Женский волос — хм!
  Позавтракали мы с отменным аппетитом, однако я заметил, что Пуаро как будто несколько рассеян. Когда мы перешли в гостиную, я попросил его рассказать о своей таинственной поездке в Париж.
  — Охотно, мой друг. Я ездил в Париж вот за этим.
  Он достал из кармана небольшую газетную вырезку, выцветшую от времени. Это была фотография женщины. Пуаро протянул мне ее. Я невольно ахнул.
  — Ну что, узнаете, мой друг?
  Я кивнул. Несмотря на то что фотография, очевидно, была сделана много лет назад и женщина, изображенная на ней, носила теперь другую прическу, сходство не оставляло никаких сомнений.
  — Мадам Добрэй! — воскликнул я.
  Пуаро с улыбкой покачал головой.
  — Не совсем, мой друг, не совсем. В те дни ее звали иначе. Это фотография известной мадам Берольди!
  Мадам Берольди! Мгновенно я вспомнил это дело. Судебный процесс по обвинению мадам Берольди в убийстве! Он вызвал тогда всеобщий интерес.
  Дело Берольди.
  Глава 16
  Дело Берольди
  Лет двадцать тому назад мосье Арнольд Берольди, уроженец Лиона, приехал в Париж со своей красавицей женой и дочерью, в ту пору совсем еще крошкой. Мосье Берольди, младший компаньон в фирме, торговавшей винами, средних лет, плотного телосложения, любитель всяческих земных благ, обожавший свою очаровательную жену, был в общем самый заурядный человек. Компания, где служил мосье Берольди, несмотря на то что дела ее шли успешно, крупных доходов ему не приносила. Берольди поселились в небольшой квартирке и жили поначалу весьма скромно.
  Итак, мосье Берольди был личностью вполне посредственной, чего никак не скажешь о его жене, которая, казалось, вся была окутана романтическим флером. Юная и прелестная, она сразу произвела сенсацию в обществе, особенно когда прошел слух о том, что с ее рождением связана какая-то загадочная история. Одни говорили, что она внебрачная дочь русского великого князя125 другие — что вовсе не русского князя, а австрийского эрцгерцога126 и что брак был вполне законный, хотя и морганатический.127 Однако все сходились в одном — Жанну Берольди окружает волнующая тайна.
  Среди знакомых и друзей, посещавших дом Берольди, был молодой юрист Жорж Конно. Вскоре стало ясно, что очаровательная Жанна совершенно завладела его сердцем. Мадам Берольди принимала его ухаживания, хотя вела себя весьма сдержанно и не упускала случая подчеркнуть неизменную преданность своему немолодому мужу. Тем не менее злые языки не колеблясь утверждали, что юный Конно стал ее возлюбленным, причем не единственным!
  Берольди прожили в Париже около трех месяцев, когда на сцене явился новый герой. Это был некий мистер Хайрам П. Трапп, уроженец Соединенных Штатов, чрезвычайно богатый. Будучи представлен прелестной и загадочной мадам Берольди, он тут же пал жертвой ее очарования. Его поклонение хоть и не было ни для кого секретом, не выходило, однако, за рамки строгой почтительности.
  К этому времени мадам Берольди стала чуть более откровенной. Она, например, как бы нехотя призналась нескольким своим друзьям, что состояние мужа внушает ей глубокую тревогу, ибо он, по ее словам, дал втянуть себя в некие политические игры, в результате чего ему доверили «секретные документы» чрезвычайной важности, затрагивающие интересы ряда европейских стран. Эти документы, объясняла она, поручили попечению мосье Берольди, чтобы сбить со следа тех, кто за ними охотится, в том числе нескольких известных террористов из революционных кругов Парижа. Узнав об этом, мадам Берольди, по ее собственному признанию, совсем потеряла покой.
  И вот двадцать восьмого ноября случилось несчастье. Служанка, которая ежедневно приходила к Берольди, увидела, что парадная дверь распахнута. Услышав слабый стон, доносившийся из спальни, она ринулась туда. Ужасное зрелище предстало ее глазам. Мадам Берольди лежала на полу, связанная по рукам и ногам, и тихо стонала — каким-то чудом ей удалось освободиться от кляпа. На постели в луже крови лежал мосье Берольди с ножом в груди.
  Вот что рассказала мадам Берольди. Внезапно проснувшись ночью, она увидела, что над ней склонились двое людей в масках. Она даже крикнуть не успела, как они связали ее и заткнули рот кляпом. Потом они потребовали, чтобы мосье Берольди выдал им «секретные документы».
  Однако бесстрашный виноторговец наотрез отказался вступить с ними в переговоры. Разъяренный убийца в бешенстве всадил нож прямо в сердце мосье Берольди. Завладев его ключами, убийцы открыли сейф, стоявший в спальне, в углу, и вытащили оттуда документы. Густые бороды и маски скрывали их лица, но мадам Берольди со всей решительностью заявила, что это русские.
  Происшествие в доме Берольди взбудоражило весь город. Время шло, но напасть на след таинственных убийц не удавалось. Интерес публики уже пошел на убыль, как вдруг случилось невероятное — мадам Берольди арестовали по обвинению в убийстве мужа.
  Судебный процесс привлек к себе всеобщее внимание. Юность и красота обвиняемой, а также тайна, окутывающая ее, принесли этому делу громкую известность.
  В ходе следствия выяснилось, что родители Жанны Берольди, весьма почтенные, но простые люди, живут в окрестностях Лиона и торгуют фруктами. Русский великий князь, придворные интриги и политические заговоры — все это чистейший вымысел. Вся ее жизнь была безжалостно выставлена на всеобщее обозрение. Вскоре обнаружился и мотив убийства. Мистер Хайрам П. Трапп, который вначале держался весьма стойко, будучи подвергнут суровому и изощренному перекрестному допросу, вынужден был признаться, что любит мадам Берольди и, будь она свободна, он просил бы ее руки. То обстоятельство, что отношения между ними носили чисто платонический характер, отнюдь не облегчило положение обвиняемой. Судьи решили, что Жанна Берольди, которая охотно стала бы любовницей Хайрама П. Траппа, если бы благородная честность указанного джентльмена не воспротивилась этому, задумала чудовищное преступление, чтобы избавиться от немолодого и вполне заурядного мосье Берольди и сочетаться браком с богатым американцем.
  Все это время мадам Берольди сохраняла полное самообладание и хладнокровие, чем поражала своих обвинителей. Она ни разу не изменила своих показаний. Она упорно продолжала настаивать на своем королевском происхождении, заявив, что в раннем детстве ее подменили и отдали на воспитание простым людям. Как ни абсурдны были эти заявления, находились люди, которые безоговорочно верили в их истинность.
  Однако обвинители были неумолимы. Они доказывали, что «русские» в масках — нелепая ложь, и решительно отстаивали свою версию: преступление совершено мадам Берольди и ее любовником Жоржем Конно. Уже был дан ордер на его арест, однако Конно предусмотрительно скрылся. Свидетели показали, что веревки, которыми связали мадам Берольди, были затянуты настолько слабо, что она легко могла от них освободиться.
  Когда процесс уже подходил к концу, на имя прокурора пришло письмо, отправленное из Парижа и написанное Жоржем Конно, который, не открывая своего местонахождения, признавал себя виновным в убийстве. Конно заявил, что, подстрекаемый мадам Берольди, он нанес роковой удар ее мужу. По его словам, план преступления они составили сообща. Поверив, что муж дурно обращается с мадам Берольди, и потеряв голову от страсти, которую, он полагал, она разделяет, он согласился убить мосье Берольди и тем самым освободить свою возлюбленную от ненавистных уз. И только теперь, узнав правду о Хайраме П. Траппе, они понял, что женщина, которую он так любил, предала его! Не ради него хотела она обрести свободу. Выйти замуж за этого американца — вот какова ее цель! Он понял, что был всего лишь послушным орудием в ее руках. Теперь, охваченный ревностью и гневом, он решил разоблачить ее, ведь это она толкнула его на убийство.
  И тут мадам Берольди доказала всем, что она и в самом деле незаурядная личность. Она решительно отказалась от своей прежней версии, признавшись, что «русские» — это чистейший вымысел, а настоящий убийца — Жорж Конно. Доведенный до умопомрачения страстью к ней, он совершил преступление и поклялся страшно отомстить ей, если она не будет молчать. Запуганная его угрозами, она согласилась, тем более что понимала — расскажи она всю правду, ее обвинят в потворстве преступлению. Но она наотрез отказалась поддерживать какие-либо отношения с убийцей ее мужа. Тогда, чтобы отомстить ей, он написал это письмо. Она торжественно поклялась, что ничего не знала о том, какое преступление готовит Конно. Проснувшись в ту памятную ночь, она увидела, что перед нею стоит Жорж Конно, держа в руке окровавленный нож.
  В судебном разбирательстве наметился резкий поворот. Рассказ мадам Берольди едва ли заслуживал доверия. Однако речь, которую она произнесла, обращаясь к присяжным, была настоящим шедевром. Она говорила о своей дочери, об оскорбленном чувстве женского достоинства, о своем страстном желании ради дочери сохранить незапятнанную репутацию. По ее лицу струились слезы. Да, сказала она, Жорж Конно был ее любовником, и на нее можно, вероятно, возложить нравственную ответственность за это преступление, но — как перед богом! — ни в чем больше она не виновата! Она понимает, что совершила тяжкий проступок, ибо ничего не сообщила следствию о Конно, но, сказала она срывающимся голосом, разве найдется хоть одна женщина, способная на это! Ведь она любила его! Разве могла она собственной рукой послать его на гильотину?128 Да, она виновата во многом, но она не совершала ужасного преступления, в котором ее обвиняют.
  Как бы то ни было, ее проникновенная речь, ее обаяние сотворили чудо. Под взрыв всеобщего ликования мадам Берольди освободили из-под стражи.
  Несмотря на отчаянные усилия, полиции так и не удалось напасть на след Жоржа Конно. Что же касается мадам Берольди, то о ней никто больше ничего не слыхал. Она вместе с дочерью уехала из Парижа, чтобы начать новую жизнь.
  Глава 17
  Расследование продолжается
  Вот так обстояло дело с мадам Берольди. Разумеется, не все подробности этого громкого процесса сохранились в моей памяти. Тем не менее я пересказал его довольно точно. В свое время он вызвал живейший интерес в самых широких кругах общества, в английских газетах много писали о нем, поэтому я без особого труда припомнил наиболее характерные черты этого дела.
  В тот момент моему возбужденному сознанию представилось, что теперь в деле мосье Рено все ясно. Признаюсь честно, я слишком горяч, и Пуаро всегда осуждает мою дурную привычку делать поспешные выводы, хотя, думаю, в данном случае меня можно было извинить. Открытие, сделанное Пуаро в Париже, блестяще подтвердило его версию. Я был просто потрясен.
  — Пуаро, — сказал я, — примите мои поздравления. Теперь мне понятно все.
  Пуаро, как всегда, тщательно и неторопливо зажег свою тонкую сигарету, потом взглянул на меня.
  — Стало быть, вам теперь все понятно, mon ami. Что же именно вам понятно, позвольте узнать?
  — Как что? Мадам Добрэй, она же мадам Берольди, — вот кто убил мосье Рено. Нет никаких сомнений, ведь эти два дела похожи, как близнецы.
  — Значит, по-вашему, оправдание мадам Берольди было ошибкой? Она на самом деле виновна в подстрекательстве к убийству ее мужа?
  Я вытаращил глаза.
  — А как же иначе? Вы что, не согласны?
  Пуаро прошелся по комнате, рассеянно подвинул на место стул и в раздумье сказал:
  — Согласен. Однако всякая категоричность, вроде вашего «А как же иначе?», мне кажется неуместной. Строго говоря, мадам Берольди невиновна.
  — В том преступлении, возможно. Но не в этом.
  Пуаро снова сел и с сомнением посмотрел на меня.
  — Так вы твердо уверены, Гастингс, что мадам Добрэй убила мосье Рено?
  — Да.
  — Почему?
  Вопрос показался мне столь нелепым, что я растерялся.
  — Как почему? — Я даже запнулся. — Как это почему? Да потому… — И я умолк, чувствуя, что сказать мне нечего.
  Пуаро кивнул.
  — Видите, вы сразу сели на мель. Зачем было мадам Добрэй (я буду называть ее так для простоты) убивать мосье Рено? Здесь нет и намека на какой-нибудь мотив. Его смерть ровным счетом ничего ей не дает. Кем бы она ни была — его любовницей или просто шантажисткой, — с его смертью она лишается дохода. Чтобы пойти на убийство, должны быть мотивы. Первое преступление — совсем другое дело. Там богатый возлюбленный только того и ждал, чтобы занять освободившееся место.
  — Но ведь не только деньги толкают на убийство, — возразил я.
  — Верно, — спокойно согласился Пуаро. — Есть еще два мотива. Например, состояние аффекта. Еще один, достаточно, правда, редко встречающийся, — некоторые формы психических расстройств, к которым относится, например, мания убийства или религиозный фанатизм. Эти мы можем исключить из рассмотрения.
  — А как насчет убийства, совершенного в состоянии аффекта? Можете ли вы исключить его? Если мадам Добрэй была любовницей Рено и вдруг обнаружила, что он охладел к ней, разве она не могла в припадке ревности убить его?
  Пуаро покачал головой.
  — Если — заметьте, я говорю «если» — мадам Добрэй даже и была любовницей Рено, он не мог охладеть к ней, ведь они познакомились совсем недавно. И вообще вы очень ошибаетесь на ее счет. Эта женщина может сыграть сильную страсть. Она превосходная актриса. Но в жизни она совсем не та, какой хочет казаться. Проанализируйте ее поведение, и вы поймете, что она хладнокровна и расчетлива во всех своих поступках. Ведь она подстрекала своего молодого любовника к убийству совсем не для того, чтобы потом связать с ним свою жизнь. Она метила выйти замуж за богатого американца, к которому, вероятно, была совершенно равнодушна. Если она совершила преступление, то только ради выгоды. Здесь же она ничего не выигрывает. Кроме того, как вы объясните, кто вырыл могилу? Женщине это не под силу.
  — Но ведь у нее мог быть сообщник, — предположил я, не желая так легко сдаваться.
  — Ну хорошо. Перейдем к следующему вопросу. Вы сказали, что эти два преступления похожи. В чем вы видите сходство, мой друг?
  Я удивленно уставился на него.
  — Странно, Пуаро, вы же сами заметили это! Неизвестные в масках, «секретные документы»!
  Пуаро чуть улыбнулся.
  — Терпение, мой друг, прошу вас. Я не собираюсь ничего отрицать. Сходство этих двух дел не вызывает сомнений. Однако вам не кажется странным одно обстоятельство? Ведь не мадам Добрэй наплела нам всю эту чепуху — если бы было так, то все яснее ясного, — а мадам Рено! Они что, по-вашему, сообщницы?
  — Я не могу в это поверить, — медленно начал я. — Но если это действительно так, мадам Рено — самая выдающаяся актриса, которая когда-либо рождалась на земле.
  — О-ля-ля! — нетерпеливо воскликнул Пуаро. — В вас снова говорят чувства, а не разум! Если преступнице необходимо быть хорошей актрисой — на здоровье! Но в данном случае разве это необходимо? Я не верю, что мадам Рено и мадам Добрэй в сговоре. Не верю по ряду причин, на некоторые из них я вам уже указал, остальные — очевидны. Следовательно, эта возможность исключается, и мы подходим наконец к истине, которая, как всегда, очень любопытна и неожиданна.
  — Пуаро! — воскликнул я. — Что вам еще известно?
  — Mon ami, вы сами должны сделать выводы. У вас есть «доступ к фактам». Напрягите серые клеточки. Рассуждайте, но не как Жиро, а как… Эркюль Пуаро!
  — Но вы уверены, что докопались до истины?
  — Мой друг, в чем-то я был непроходимо туп, но теперь наконец многое понял.
  — Вам уже все ясно?
  — Я разгадал, для чего мосье Рено вызвал меня.
  — И вы знаете убийцу?
  — Одного убийцу я знаю.
  — То есть…
  — Сейчас я говорю о другом деле. В данном случае налицо не одно преступление, а два. Первое я раскрыл, а второе… eh bien, признаюсь, тут я не уверен!
  — Однако, Пуаро, помнится, вы сами сказали, что неизвестный, которого нашли в сарае, умер естественной смертью.
  — О-ля-ля! — Пуаро нетерпеливо издал свое любимое восклицание. — Вы все еще не поняли. В одном преступлении, возможно, не было убийцы, но у нас два преступления и два трупа — вот что важно.
  Последняя фраза Пуаро так ошеломила меня, что я в тревоге стал к нему приглядываться. Однако вид у него был вполне нормальный. Внезапно он встал и подошел к окну.
  — А вот и он, — заметил Пуаро.
  — Кто?
  — Мосье Жак Рено. Я послал записку на виллу и попросил его прийти сюда.
  Это сообщение сразу изменило ход моих мыслей, и я спросил Пуаро, знает ли он, что Жак Рено в ночь убийства приезжал в Мерлинвиль. Я надеялся наконец-то застать врасплох моего проницательного друга, но он, как всегда, оказался во всеоружии. Разумеется, он тоже навел справки на вокзале.
  — Уверен, Гастингс, эта мысль пришла в голову не только нам с вами. Наш славный Жиро тоже наверняка побывал там.
  — Но вы же не думаете… — начал было я и запнулся. — О нет, страшно подумать!
  Пуаро испытующе на меня взглянул, но я не сказал больше ни слова. Меня вдруг пронзила ужасная мысль: в этом деле замешаны прямо или косвенно семь женщин — мадам Рено, мадам Добрэй и ее дочь, таинственная ночная гостья и трое служанок и всего один мужчина — старый Огюст не в счет — Жак Рено. А могилу мог вырыть только мужчина!
  Развить эту ужасную мысль у меня не было времени — Жак Рено уже входил в комнату.
  Пуаро деловито поздоровался с ним и сразу приступил к делу:
  — Прошу вас, садитесь, мосье. Весьма сожалею, что пришлось потревожить вас, но вы, вероятно, догадываетесь, что обстановка на вилле не слишком мне благоприятствует. Мы с мосье Жиро совсем по-разному смотрим на вещи. Он, как вы понимаете, не жалует меня, и я не хотел бы, чтобы он воспользовался теми небольшими находками, которые мне удалось сделать.
  — Я вас понимаю, мосье Пуаро, — ответил юноша. — Этот Жиро — отпетый грубиян, и я был бы чрезвычайно доволен, если бы кто-нибудь натянул ему нос.
  — В таком случае могу я просить вас о небольшой услуге?
  — Разумеется.
  — Нужно пойти на вокзал, доехать поездом до следующей станции, до Аббалака, и узнать там, не оставляли ли в ночь убийства двое иностранцев чемодан в камере хранения. Это небольшая станция, и иностранцев там наверняка запомнили бы. Могли бы вы сделать это?
  — Охотно, мосье Пуаро, — озадаченно ответил юноша, однако с полной готовностью.
  — Видите ли, нам с моим другом предстоит заняться другими делами, — объяснил Пуаро. — Поезд в Аббалак отходит через четверть часа, и я бы просил вас не заходить на виллу, чтобы Жиро ничего не заподозрил.
  — Хорошо, я пойду прямо на станцию.
  Он поднялся и хотел было идти, но Пуаро остановил его:
  — Минутку, мосье Рено, у меня вызывает недоумение одно незначительное обстоятельство. Почему сегодня утром вы не сказали мосье Отэ, что в ночь убийства были в Мерлинвиле?
  Жак Рено густо покраснел. С трудом удалось ему взять себя в руки.
  — Вы ошибаетесь. Я был в Шербуре, о чем и сообщил следователю сегодня утром.
  Глаза Пуаро сузились, как у кошки, и вспыхнули зеленым огнем.
  — В таком случае это очень распространенная ошибка, ибо ее разделяют и железнодорожные служащие. Они показали, что вы прибыли в Мерлинвиль поездом в одиннадцать сорок.
  Видно было, что Жак Рено жестоко борется с собой, потом он вдруг решился.
  — А если и так? Полагаю, вы не намерены обвинить меня в убийстве отца? — в запальчивости вскричал он, гордо вздернув подбородок.
  — Я хотел бы знать, зачем вы приезжали сюда.
  — Причина простая. Я приехал повидаться со своей невестой, мадемуазель Добрэй. Нам предстояла долгая разлука, я и сам не знал, когда мне удастся вернуться, поэтому счел необходимым встретиться с ней перед отъездом и заверить ее в своей неизменной преданности.
  — И что же, вы повидали ее? — Пуаро не сводил с него глаз.
  Рено несколько замялся с ответом, потом коротко бросил:
  — Да.
  — Что вы сделали потом?
  — Убедившись, что опоздал на последний поезд, я пошел пешком в Сент-Бове. Там я достучался в гараж, нанял автомобиль и вернулся в Шербур.
  — Сент-Бове? Но до него километров пятнадцать. Весьма утомительная прогулка, мосье Рено.
  — Я… мне хотелось прогуляться.
  Пуаро наклонил голову, как бы давая понять, что удовлетворен объяснением. Жак Рено взял шляпу и трость и вышел из комнаты. В мгновенье ока Пуаро вскочил на ноги.
  — Быстрее, Гастингс. Пойдемте за ним.
  Держась на почтительном расстоянии, мы шли за Жаком Рено по улицам Мерлинвиля. Убедившись, что он свернул к станции, Пуаро остановился.
  — Все в порядке. Он проглотил приманку — пусть себе едет в Аббалак и расспрашивает там про несуществующий чемодан, оставленный несуществующими иностранцами. Все это я, конечно же, нарочно придумал, надеюсь, вы поняли?
  — Вы хотели избавиться от него! — воскликнул я.
  — Ваша проницательность достойна восхищения, Гастингс! А теперь, если не возражаете, мы с вами отправимся прямехонько на виллу «Женевьева».
  Глава 18
  Жиро действует
  Дойдя до виллы, Пуаро сразу свернул к сараю, где был обнаружен покойник. Внутрь, однако, он не вошел, а остановился у скамьи, которая, как я уже упоминал, стояла в нескольких ярдах от сарая. Крадущимся шагом он приблизился к живой изгороди, отделявшей виллу «Женевьева» от виллы «Маргерит», и раздвинул кусты.
  — Если повезет, — бросил он мне через плечо, — мы сможем увидеть в саду мадемуазель Марту. Хотелось бы поговорить с ней, не нанося, однако, визита на виллу «Маргерит». А! Отлично. Вот и она. Тсс! Мадемуазель! Тсс! Un moment, s'il vous plaоt.129
  Я подошел как раз в тот момент, когда слегка встревоженная неожиданным окликом Марта Добрэй подбежала к изгороди.
  — Всего одно слово, мадемуазель, если позволите?
  — Конечно, мосье Пуаро, — с готовностью ответила она, однако в глазах ее таились тревога и страх.
  — Мадемуазель, помните, как вы нагнали меня на дороге в тот день, когда мы со следователем приходили в ваш дом? Вы еще спросили меня, подозревают ли кого-нибудь конкретного.
  — А вы мне ответили, что подозревают двух чилийцев, — проговорила она, слегка задохнувшись и прижимая левую руку к груди.
  — Не желаете ли снова задать мне тот же вопрос, мадемуазель?
  — То есть как?
  — Видите ли, если бы вы сейчас задали мне этот вопрос, я ответил бы вам по-другому. Подозреваемый есть, но он не чилиец.
  — Кто же? — Вопрос еле слышно сорвался с ее полураскрытых губ.
  — Мосье Жак Рено.
  — Что? — крикнула она. — Жак? Не может быть! Кто осмелился заподозрить его?
  — Жиро.
  — Жиро! — Лицо ее побледнело. — Я боюсь этого человека. Он безжалостен. Он… он… — Она осеклась. Но внезапно в глазах у нее появилось выражение решимости и отваги. В этот миг я понял, что передо мной борец. Пуаро тоже внимательно следил за выражением ее лица.
  — Вам известно, конечно, что в ночь убийства он был здесь? — спросил Пуаро.
  — Да, — ответила она рассеянно, думая, очевидно, о чем-то другом. — Он говорил мне.
  — Очень неразумно было с его стороны пытаться скрыть этот факт, — рискнул заметить Пуаро.
  — Да, да, — нетерпеливо согласилась она. — Но нельзя терять времени на бесплодные сожаления. Нужно его спасти. Он невиновен, конечно, но для такого человека, как Жиро, это ничего не значит. Он думает только о своей карьере. Он должен арестовать кого-нибудь, вот он и арестует Жака.
  — Обстоятельства складываются весьма неблагоприятно для мосье Жака, — заметил Пуаро. — Вы ведь понимаете это?
  Она твердо взглянула на него.
  — Я не ребенок, мосье. У меня достанет мужества смотреть фактам в лицо. Он невиновен, и мы должны спасти его, — сказала она с отчаянной решимостью, потом, нахмурившись, замолчала, погруженная в свои мысли.
  — Мадемуазель, — начал Пуаро, проницательно глядя на нее, — может быть, вы что-нибудь утаили, о чем сейчас могли бы рассказать?
  Она кивнула с растерянным видом.
  — Да, вы правы, только я не знаю, поверите ли вы мне. Это очень странно…
  — И все-таки расскажите, пожалуйста.
  — Ну так вот. Мосье Жиро послал за мной, ему взбрело в голову, что, может быть, я смогу опознать того человека. — Она кивнула в сторону сарая. — Нет, я его никогда не видела прежде. Во всяком случае, так мне тогда показалось. Но потом я все думала…
  — И что же?
  — Это может быть совсем не то, однако я почти уверена… Хорошо, я расскажу. В тот день, когда убили мосье Рено, утром я гуляла здесь, в саду. Вдруг слышу громкие мужские голоса, точно кто-то ссорится. Я раздвинула кусты и увидела мосье Рено и какого-то бродягу, страшного, в грязных лохмотьях. Он то канючил, то как будто угрожал мосье Рено. Я догадалась, что он требует денег. Тут меня позвала maman, и я вынуждена была уйти. Вот и все, только… я почти уверена, что покойник в сарае — это и есть тот бродяга.
  — Почему же вы сразу не рассказали об этом, мадемуазель? — вскричал Пуаро.
  — Потому что сначала мне показалось, что его лицо кого-то смутно мне напоминает. Он ведь был одет совсем по-другому и, судя по одежде, явно принадлежит к сословию людей состоятельных.
  Тут девушку кто-то окликнул.
  — Maman, — шепнула Марта. — Мне надо идти.
  И она быстро скользнула за деревья.
  — Пойдемте, — сказал Пуаро, беря меня под руку, и направился к вилле «Женевьева».
  — Ну и что вы об этом думаете? — спросил я, снедаемый любопытством. — Правду ли она нам рассказала или придумала эту историю, чтобы отвести подозрение от своего возлюбленного?
  — История интересная, — сказал Пуаро, — но я уверен, девушка сказала нам чистую правду. Мадемуазель Марта нечаянно сказала правду и о Жаке Рено, тем самым изобличив его во лжи. Вы помните, как он замялся, когда я спросил его, видел ли он Марту Добрэй в ночь убийства? Он помолчал, потом сказал «да». Я заподозрил, что он лжет. Поэтому и хотел повидать мадемуазель Марту, пока он не успел предупредить ее. Всего три слова, и я узнал то, что хотел. Когда я спросил ее, знает ли она, что Жак Рено был здесь в ту ночь, она ответила: «Да, он говорил мне». А теперь, Гастингс, скажите, что делал здесь Жак Рено в тот роковой вечер? Если он не виделся с мадемуазель Мартой, то с кем же он виделся?
  — Нет, Пуаро, — вскричал я, охваченный ужасом, — неужели вы верите, что этот мальчик убил своего отца!
  — Mon ami, — отвечал Пуаро, — вы неисправимый идеалист! Мне известны случаи, когда женщины убивали своих детей, чтобы получить страховку! После этого всему поверишь.
  — Ну хорошо, а мотив?
  — Деньги, разумеется. Вспомните, ведь Жак Рено думал, что после смерти отца он получит половину его состояния.
  — А бродяга? Как быть с ним?
  Пуаро пожал плечами.
  — Жиро, конечно, скажет, что это соучастник, бандит, который помог молодому Рено совершить преступление и которого тот потом убрал.
  — А как же волос на черенке ножа? Женский волос?
  — О! — воскликнул Пуаро, улыбаясь во весь рот. — В этом-то вся соль. Ведь Жиро надеется сыграть с нами злую шутку. Он уверен, что это вовсе и не женский волос. Вспомните, как носят волосы нынешние молодые люди, — они зачесывают их ото лба назад, напомаживают, брызгают туалетной водой, чтобы они лежали гладко. А для этого волосы должны быть довольно длинные.
  — Так вы разделяете точку зрения Жиро?
  — Нет, — ответил Пуаро, загадочно улыбаясь. — Я уверен, что это волос женщины. Более того, я знаю, кому он принадлежит.
  — Мадам Добрэй, — уверенно заявил я.
  — Возможно, — сказал Пуаро, насмешливо глядя на меня.
  На этот раз я сдержался и не подал виду, что уязвлен снисходительным тоном моего друга.
  — Что мы собираемся здесь делать? — спросил я, когда мы вошли в холл виллы «Женевьева».
  — Хочу осмотреть вещи мосье Жака Рено, потому и отослал его на несколько часов.
  Аккуратно, не торопясь, Пуаро выдвигал ящик за ящиком, просматривал их содержимое и снова все укладывал точно на прежнее место. На редкость нудное занятие. Пуаро рылся в воротничках, пижамах и носках. Мурлыкающий звук автомобильного двигателя привлек мое внимание, и я выглянул в окно. Сонное оцепенение мгновенно слетело с меня.
  — Пуаро! — закричал я. — Подъехал автомобиль. Там Жиро, Жак Рено и двое жандармов.
  — Sacre tonnerre!130 — буркнул Пуаро. — Скотина Жиро, не мог повременить! Не успею теперь как следует уложить вещи в последний ящик. Помогите же мне!
  Он бесцеремонно вытряхнул вещи прямо на пол. Это были в основном галстуки и носовые платки. Внезапно радостно вскрикнув, Пуаро поднял небольшой картонный квадратик, очевидно, фотографию. Сунув его в карман, он кое-как побросал все обратно в ящик и, схватив меня за руку, потащил из комнаты вниз по лестнице. В холле стоял Жиро, внимательно рассматривая арестованного.
  — Добрый день, мосье Жиро, — сказал Пуаро. — Что тут у вас?
  Жиро кивнул на Жака.
  — Пытался удрать, но меня не проведешь. Арестован по подозрению в убийстве своего отца, мосье Поля Рено.
  Пуаро обернулся и посмотрел на молодого человека, который стоял, безвольно привалившись к двери. Лицо у него было пепельно-серое.
  — Что скажете на это, jeune homme?131
  Жак Рено смотрел на него, точно не узнавая.
  — Ничего, — вяло проронил он.
  Глава 19
  Я напрягаю свои серые клеточки
  Меня точно громом поразило. До последней минуты я не мог заставить себя поверить в виновность Жака Рено. Когда Пуаро обратился к нему, я ожидал, что он с негодованием отвергнет все обвинения. А он стоит у стены, белый как мел, безвольно обмякший, и с его губ срывается это убийственное «Ничего»! Как тут не поверить…
  Однако Пуаро, повернувшись к мосье Жиро, спокойно спросил:
  — На каком основании его арестовали?
  — Думаете, я так все вам и выложу?
  — Я прошу вас об этом как о личном одолжении.
  Жиро подозрительно посмотрел на него. Он разрывался между желанием нагрубить Пуаро и соблазном покрасоваться перед соперником своей блестящей победой.
  — По-вашему, я совершил ошибку? — усмехнулся он.
  — Меня бы это не удивило, — ответил Пуаро чуть-чуть лукаво.
  Лицо Жиро стало багровым.
  — Eh bien, пойдемте. Вы сами во всем убедитесь.
  Он распахнул дверь, и мы вошли в гостиную, оставив Жака Рено под присмотром двух жандармов.
  — Итак, мосье Пуаро, — начал Жиро, кладя шляпу на стол. — Я преподам вам небольшой урок по части новейших методов сыска. Расскажу, как работаем мы, современные детективы. — И сколько же сарказма было в его тоне!
  — Bien!132 — ответил Пуаро, приготовившись слушать. — А я покажу вам, как превосходно умеем слушать мы, старая гвардия.
  И он откинулся в кресле, закрыв глаза, но тут же приоткрыл их:
  — Не беспокойтесь, я не усну. Буду внимать вам, затаив дыхание.
  — Само собой, — самодовольно заговорил Жиро, — я сразу разгадал эту идиотскую затею с чилийцами. Действительно, тут замешаны двое, но никакие это не иностранцы! Все это сплошной обман.
  — Весьма похвально, мой дорогой Жиро, — пробормотал Пуаро. — Оказывается, даже этот коварный трюк со спичкой и окурком не удался им.
  Жиро метнул на своего соперника свирепый взгляд, но продолжал говорить:
  — Далее: в этом деле непременно присутствует мужчина, который вырыл могилу. От этого преступления никто не получил выгоды, однако кое-кто думает, что получит ее. Известно, что Жак Рено поссорился с отцом и угрожал ему. Мотив преступления ясен. Теперь о технической стороне дела. В ночь убийства Жак Рено был в Мерлинвиле. Он утаил это обстоятельство, и мои подозрения превратились в уверенность. Затем мы обнаруживаем вторую жертву, убитую тем же самым ножом. Нам известно, когда украли нож. Капитан Гастингс называет точное время. Жак Рено, вернувшийся из Шербура, — единственный, кто мог взять нож. Я готов поручиться за всех остальных обитателей дома.
  Пуаро прервал его:
  — Тут вы ошибаетесь. Есть еще один человек, который мог украсть нож.
  — Мосье Стонор, вы хотите сказать? Но он подъехал прямо к парадному входу в автомобиле, который нанял в Кале. О, уж поверьте, я учел все. Мосье Жак Рено прибыл поездом. С момента его приезда до момента, когда он появился здесь, в доме, прошел целый час. Он, конечно же, видел, как капитан Гастингс и его спутница вышли из сарая, незаметно проскользнул туда, взял нож, а потом заколол своего сообщника…
  — Который уже был мертв!
  Жиро пожал плечами.
  — Возможно, Жак Рено не заметил этого, подумал, что тот просто спит. Несомненно, они виделись после убийства мосье Рено. Во всяком случае, Жак Рено понимал, что появление второго трупа очень запутает дело. И он не ошибся.
  — Однако мосье Жиро не проведешь! — пробормотал Пуаро.
  — Смейтесь, смейтесь! Я сейчас вам представлю последнее неопровержимое доказательство. То, что рассказывает мадам Рено, — ложь, выдумка от начала до конца. Мы знаем, что мадам Рено любила мужа, однако она лжет, чтобы спасти его убийцу. Ради кого может солгать женщина? Ради себя, ради возлюбленного и, конечно, ради своего ребенка. Вот вам неопровержимое доказательство. Тут уж никуда не денешься!
  Жиро, раскрасневшийся и торжествующий, умолк. Пуаро не спускал с него глаз.
  — Вот моя версия, — добавил Жиро. — Что вы на это скажете?
  — Только то, что вы не учли одного обстоятельства.
  — Какого же?
  — Жак Рено, вероятно, хорошо знал планировку поля для гольфа и понимал, что тело обнаружат сразу, как только начнут сооружать «препятствие».
  Жиро громко расхохотался.
  — Что за чушь вы сморозили! Да ведь Жак Рено хотел, чтобы тело нашли. Пока не найдено тело и не установлен факт смерти, он не может вступить во владение наследством.
  Я увидел, как глаза Пуаро вспыхнули зеленым огнем. Он поднялся с кресла.
  — В таком случае зачем было его хоронить? — вкрадчиво спросил он. — Подумайте, Жиро. Если Жак Рено хотел, чтобы тело нашли как можно скорее, зачем вообще понадобилось рыть могилу?
  Жиро молчал. Видимо, этот вопрос застал его врасплох. Он пожал плечами, как бы давая понять, что не придает доводам своего противника особого значения.
  Пуаро направился к двери. Я последовал за ним.
  — Вы не учли еще одно обстоятельство, — бросил он через плечо.
  — Какое?
  — Кусок свинцовой трубы, — сказал Пуаро и вышел из гостиной.
  Жак Рено все еще стоял в холле с бледным, лишенным выражения лицом, но, когда мы вошли, метнул в нашу сторону быстрый взгляд. В этот момент на лестнице послышались шаги. Это спускалась мадам Рено. Увидев сына, стоящего между двумя блюстителями закона, она замерла.
  — Жак, — сказала она дрожащим голосом. — Жак, что это значит?
  Он смотрел на нее остановившимся взглядом.
  — Они арестовали меня, мама.
  — Что?!
  Она пронзительно вскрикнула, покачнулась и тяжело рухнула на лестницу — никто и опомниться не успел. Мы бросились ее поднимать. Пуаро первым нарушил молчание:
  — Она разбила голову о край ступени. Думаю, не обойдется без сотрясения мозга. Если Жиро захочет получить показания от нее, ему придется подождать. Сознание вернется к ней вряд ли раньше чем через неделю.
  Тут прибежали Дениз и Франсуаза, и, оставив мадам Рено на их попечение, Пуаро покинул дом. Он шел опустив голову и озабоченно хмурился. Немного помолчав, я все же отважился спросить его:
  — Стало быть, вопреки всем уликам вы верите, что Жак Рено невиновен?
  Пуаро ничего не ответил. Наконец после долгого молчания он сурово сказал:
  — Не знаю, Гастингс. Есть еще надежда. Жиро, конечно, кругом не прав. Если даже Жак Рено виновен, доводы Жиро здесь ни при чем. Самая веская улика против него известна только мне одному.
  — Какая улика? — спросил я потрясенно.
  — Напрягите ваши серые клеточки, охватите мысленным взором все дело целиком, и вы сами догадаетесь.
  Пуаро нередко давал мне такие дразнящие, как я их называл, ответы.
  Не дожидаясь, пока я что-нибудь соображу, он снова заговорил:
  — Пойдемте на берег, сядем там где-нибудь, полюбуемся взморьем и подумаем о нашем деле. Разумеется, я могу рассказать вам все, что мне известно, но предпочел бы, чтобы вы сами докопались до истины — не все же мне водить вас за ручку.
  Мы устроились на поросшем травой холме, откуда открывался вид на море.
  — Думайте, мой друг, думайте, — ободряюще сказал Пуаро. — Приведите в порядок свои мысли. Действуйте методически, подчините процесс мышления строгой дисциплине. В этом секрет успеха.
  Честно стараясь внять наставлениям моего друга, я принялся перебирать в уме и сопоставлять все подробности этого запутанного дела. Внезапно я вздрогнул — некая догадка с ошеломляющей ясностью вспыхнула в моем сознании. Мысль лихорадочно заработала, строя мою собственную гипотезу.
  — Вижу, вам уже пришла в голову какая-то интересная мысль, mon ami! Превосходно. Мы делаем успехи.
  Я приподнялся и раскурил трубку.
  — Пуаро, — сказал я, — похоже, мы с вами кое-что проглядели. Говорю «мы», хотя точнее было бы сказать «я». Однако вы сами виноваты с вашей вечной манерой скрытничать. Итак, повторяю, мы кое-что проглядели. В этом деле замешан некто, о ком мы совсем забыли.
  — И кто же он? — спросил Пуаро. Глаза его весело поблескивали.
  — Жорж Конно!
  Глава 20
  Еще одно поразительное открытие
  Не успел я опомниться, как Пуаро пылко обнял меня и запечатлел на моей щеке поцелуй.
  — Enfin!133 Наконец-то сообразили! А главное — самостоятельно. Превосходно! Продолжайте, вы на правильном пути. Несомненно, мы совершили непростительную ошибку — забыли о Жорже Конно.
  Я был так польщен похвалами моего друга, что никак не мог собраться с мыслями. Наконец, сделав над собой усилие, я сказал:
  — Жорж Конно исчез двадцать лет назад, однако у нас нет оснований предполагать, что он умер.
  — Aucunement,134 — согласился Пуаро. — Продолжайте, пожалуйста.
  — Поэтому будем исходить из того, что он жив…
  — Совершенно верно.
  — …или был жив до недавнего времени.
  — Браво, Гастингс! De mieux en mieux!135
  — Предположим, — продолжал я, все более воодушевляясь, — жизнь его не задалась, он впал в нужду, стал преступником, грабителем, бродягой — не знаю, кем еще. Случай занес его в Мерлинвиль. Здесь он встречает женщину, которую никогда не переставал любить.
  — Так-так! Весьма романтично, — насторожился Пуаро.
  — От любви до ненависти — один шаг, — припомнил я избитую истину. — Как бы то ни было, Жорж Конно встречает свою бывшую возлюбленную, которая живет здесь под чужим именем, и узнает, что у нее есть любовник — некий Рено, англичанин. Жорж Конно кипит злобой, он не забыл, как с ним обошлись. Он затевает ссору с Рено, подстерегает его, когда тот идет к своей любовнице, и убивает ударом ножа в спину. Испугавшись того, что он натворил, Конно принимается рыть могилу. Тут, вероятно, мадам Добрэй выходит встретить любовника. Она сталкивается с Конно, и между ними происходит душераздирающая сцена. Он тащит ее в сарай, но с ним внезапно случается припадок эпилепсии, и он умирает. Предположим, в это время появляется Жак Рено. Мадам Добрэй рассказывает ему о своем прошлом, упирая главным образом на то, как ужасно скажется оно на будущности ее дочери, если станет достоянием гласности, и внушает ему, что спасение только в одном — спрятать концы в воду. Жак Рено, видя, что убийца его отца мертв, соглашается. Он идет к матери и убеждает ее помочь им. Мадам Рено ничего не остается, как позволить связать себя. Остальное нам известно. Ну как, Пуаро, что вы скажете на это? — бросил я, небрежно развалясь. Меня просто распирало от гордости.
  Пуаро в раздумье разглядывал меня.
  — Кажется, вам самое время заняться сочинением драм для синематографа, mon ami, — сказал он наконец.
  — Вы хотите сказать…
  — То, что вы мне сейчас рассказали, — это же добротный фильм, не имеющий, однако, к реальной жизни никакого отношения.
  — Согласен, я не отработал подробности, но…
  — Более того, вы вообще выказали к ним великолепное пренебрежение. Стоит ли обращать внимание на какие-то мелочи, на то, например, как одеты покойники? Вы полагаете, очевидно, что, заколов свою жертву, Конно снял костюм с мосье Рено, переоделся в него, а потом снова воткнул нож ему в спину?
  — Но какое это имеет значение? — бросил я раздраженно. — Он мог, например, еще раньше, пригрозив мадам Добрэй, получить у нее одежду и деньги.
  — Пригрозив ей, да? Вы что, всерьез настаиваете на этой версии?
  — Разумеется. Он пригрозил ей, что разоблачит ее перед Рено. А это означает, что рушатся надежды на брак ее дочери.
  — Вы ошибаетесь, Гастингс. Он не мог шантажировать ее, ибо все козыри были у нее на руках. Вспомните, ведь Жорж Конно и по сей день разыскивается за убийство. Одно ее слово — и он отправится прямо на гильотину.
  Я был вынужден, правда с большой неохотой, согласиться с Пуаро.
  — В вашу версию, — язвительно заметил я, — эти детали, разумеется, вписываются как нельзя лучше?
  — Моя версия не грешит против истины, — спокойно ответил Пуаро. — Поэтому в нее укладываются все подробности этого дела. А вот вы в ваших рассуждениях допускаете существенные ошибки. Все эти тайные полночные свидания, любовные страсти — плод вашего воображения, которое заводит вас бог знает куда. Расследуя преступление, мы не должны выходить за рамки обыденной жизни. Хотите, я продемонстрирую вам свои методы?
  — О, прошу вас, сделайте одолжение!
  Пуаро выпрямился и начал говорить, сопровождая свою речь энергическими жестами:
  — Начну, как и вы, с личности Жоржа Конно. Итак, установлено, что версия с участием таинственных русских, выдвинутая в суде мадам Берольди, — чистейшая выдумка, состряпанная ею, и только ею, в том случае, конечно, если она не была соучастницей преступления. Если же она виновна в соучастии, то эту версию могла сочинить как она, так и Жорж Конно.
  Далее, в деле, которое мы расследуем сейчас, фигурирует такая же нелепая выдумка об иностранцах. Как я уже говорил, факты свидетельствуют, что едва ли мадам Добрэй инспирировала это преступление. Итак, нам остается предположить, что мысль о нем зародилась в голове Жоржа Конно. Следовательно, задумал это преступление Жорж Конно, а соучастницей его стала мадам Рено. Она, так сказать, на первом плане, а за ней маячит тень человека, чье теперешнее имя, вымышленное, разумеется, нам неизвестно.
  Итак, давайте внимательно рассмотрим дело Рено с самого начала, отмечая в хронологическом порядке наиболее существенные события. Есть у вас карандаш и записная книжка? Отлично. Итак, какое событие идет у нас первым номером?
  — Письмо к вам?
  — Да, из него мы впервые узнали об этом деле, но не оно знаменовало его начало. Первым и чрезвычайно важным обстоятельством я бы счел перемены, которые произошли с мосье Рено вскоре после приезда в Мерлинвиль и которые отмечают несколько свидетелей. Следует обратить внимание на его дружбу с мадам Добрэй и на факт вклада на ее счет значительных сумм денег. Отсюда перейдем прямо к событиям двадцать третьего мая.
  Пуаро помолчал, откашлялся и предложил мне записать:
  «Двадцать третье мая. Мосье Рено ссорится со своим сыном, который хочет жениться на Марте Добрэй. Сын уезжает в Париж.
  Двадцать четвертое мая. Мосье Рено изменяет завещание. Все свое состояние он оставляет жене.
  Седьмое июня. Ссора с бродягой в саду, засвидетельствованная Мартой Добрэй.
  Письмо, адресованное Эркюлю Пуаро, с просьбой о помощи.
  Телеграмма, посланная мосье Жаку Рено, с приказанием отбыть в Буэнос-Айрес на «Анзоре».
  Шофер Мастерс получает отпуск.
  Ночной визит неизвестной дамы. Провожая ее, мосье Рено говорит: «Да, да… но сейчас, ради бога, уходите…»
  Пуаро помолчал.
  — А теперь, Гастингс, проанализируйте все факты один за другим, каждый в отдельности и в общей связи. Подумайте, может быть, вы увидите все дело в новом свете.
  Я постарался добросовестно проделать все, что от меня требовалось. Наконец я выдавил из себя довольно неуверенно:
  — Ну, что касается первого пункта, кажется, здесь возможны две версии — шантаж или страстное увлечение.
  — Определенно, шантаж. Вы ведь слышали, что рассказал Стонор о характере и привычках мосье Рено.
  — Однако мадам Рено не разделяет его мнения, — возразил я.
  — Показания мадам Рено ни в коей мере не заслуживают доверия, мы уже убедились в этом. Поэтому следует полагаться на свидетельство Стонора.
  — И все же если у Рено была любовная связь с женщиной по имени Белла, то нет ничего удивительного в том, что он страстно увлекся мадам Добрэй.
  — Разумеется, ничего удивительного. Но чем вы можете подтвердить эту связь с некой Беллой, Гастингс?
  — Письмом. Вы забыли о письме, Пуаро.
  — Отнюдь. Я ничего не забыл. Однако почему вы так уверены, что письмо адресовано мосье Рено?
  — Ну как же, письмо нашли у него в кармане, и… и…
  — И все! — оборвал меня Пуаро. — В письме не упоминается никакого имени, и вообще неизвестно, кому оно адресовано. Мы предположили, что оно адресовано мосье Рено, только потому, что нашли его в кармане плаща, который был на убитом. Однако, mon ami, что-то в этом плаще мне сразу показалось странным. Помните, я измерил его и сказал, что он слишком длинный. Мое замечание должно было натолкнуть вас на некую мысль.
  — А я думал, вы это просто так сказали, — признался я.
  — О, quelle idée! Потом вы видели, что я измеряю плащ мосье Жака Рено. Eh bien, выясняется, что мосье Жак носит слишком короткий плащ. Сопоставьте эти два факта и учтите еще один — мосье Жак Рено, торопясь на поезд, выскочил из дома сломя голову. А теперь скажите, какой вывод можно сделать из этого.
  — Кажется, понимаю, — медленно проговорил я. Смысл высказываний Пуаро начал постепенно доходить до меня. — Это письмо было адресовано не отцу, а сыну. В волнении и спешке мосье Жак схватил плащ отца.
  Пуаро кивнул.
  — Précisement!136 Потом мы еще вернемся к этому вопросу. А теперь просто примем к сведению, что письмо не имеет никакого отношения к мосье Рено-отцу, и перейдем к нашей хронологической записи.
  — «Двадцать третье мая, — прочел я. — Мосье Рено ссорится с сыном, который хочет жениться на Марте Добрэй. Сын уезжает в Париж». Не знаю, что к этому добавить. Изменение завещания тоже, кажется, вполне понятно. Это прямое следствие ссоры.
  — Тут я с вами согласен, mon ami, — по крайней мере, в том, что касается повода. Однако каковы истинные причины этого поступка мосье Рено?
  Я удивленно вытаращил глаза.
  — Конечно, гнев, вызванный неповиновением сына.
  — Однако же мосье Рено писал ему в Париж теплые письма, исполненные родительской любви.
  — Да, так говорит Жак Рено, но ведь писем он нам не предъявил.
  — Ну ладно, оставим пока эту тему.
  — Так, теперь переходим к тому дню, когда случилась трагедия. Вы расположили утренние события в определенном порядке. Это ведь не случайно?
  — Я проверил — письмо ко мне отправлено одновременно с телеграммой мосье Жаку. Вскоре после этого Мастерса уведомили, что он может взять отпуск. Полагаю, ссора с бродягой предшествовала этим событиям.
  — Но точно установить время можно, только снова расспросив мадемуазель Добрэй.
  — В этом нет никакой необходимости, я уверен. А если вы не понимаете этого, Гастингс, значит, вы ничего не понимаете.
  С минуту я молча смотрел на него.
  — Ну, конечно же! Я просто идиот. Ведь если бродяга — это Жорж Конно, то именно после ссоры с ним мосье Рено насторожился, отослал шофера — он подозревал, что тот подкуплен, — телеграфировал сыну и написал вам.
  Легкая улыбка тронула губы Пуаро.
  — А вас не удивляет, что мосье Рено употребляет в письме точно такие же выражения, как и мадам Рено в своих показаниях? Если он упоминает Сантьяго, только чтобы ввести нас в заблуждение, то зачем посылает туда сына?
  — Это непонятно. Возможно, потом мы найдем какое-нибудь объяснение. И наконец, вечер, визит таинственной дамы. Сказать откровенно, я сбит с толку, если, конечно, это не мадам Добрэй, как твердит Франсуаза.
  Пуаро покачал головой.
  — Ах, друг мой, да соберитесь же с мыслями! Вспомните эпизод с чеком, вспомните, что имя Белла Дьювин что-то напоминает Стонору. Думаю, не требует доказательств, что Белла Дьювин — имя той дамы, которая писала мосье Жаку и которая посетила мосье Рено тем вечером. Возможно, она хотела видеть Жака, а возможно, с самого начала хотела говорить именно с его отцом, этого мы точно не знаем, но, думаю, имеем основание предположить, что произошло. Наверное, она призналась, что у нее есть права на Жака, может быть, показала мосье Рено его письма к ней. Вероятно, мосье Рено попытался откупиться от нее и выписал чек, а возмущенная Белла Дьювин тут же разорвала его. Ее письмо Жаку — это письмо искренне любящей женщины, и, вероятно, предложение мосье Рено глубоко оскорбило ее. Видимо, ему все же удалось как-то отделаться от мисс Дьювин. То, что он сказал ей на прощание, — чрезвычайно важно.
  — «Да, да, но сейчас, ради бога, уходите», — процитировал я. — Не вижу в этих словах ничего особенного. Пожалуй, в них сквозит некоторое нетерпение, и только.
  — Именно. Мосье Рено отчаянно старается как можно скорее отделаться от девушки. Почему? Не только потому, что этот разговор ему неприятен. Нет, он упускает драгоценное время. Какая-то причина заставляла его спешить.
  — Что же это за причина? — спросил я озадаченно.
  — Давайте подумаем вместе. Что это может быть? Немного позже произошел инцидент с часами, помните? И мы снова убеждаемся, что время играет чрезвычайно важную роль в этом преступлении. Вот тут мы приближаемся к самому драматическому моменту. Белла Дьювин уходит в половине одиннадцатого. По свидетельству разбитых часиков, преступление было совершено или, во всяком случае, подготовлено до полуночи. Итак, мы рассмотрели все события, предшествовавшие убийству, кроме одного. Бродяга к тому моменту, когда его обнаружили, был мертв, по словам доктора, по меньшей мере уже двое суток, а возможно, и трое. Итак, не имея других фактов, кроме тех, что мы обсудили, я считаю, что его смерть наступила утром седьмого июня.
  Я ошеломленно уставился на Пуаро.
  — Как? Почему? Откуда вы это взяли?
  — Логика развития событий неумолимо приводит к такому выводу. Mon ami, я шаг за шагом подводил вас к нему. Разве вы еще не поняли того, что так и бросается в глаза?
  — Дорогой Пуаро, весьма сожалею, но мне ничего не бросается. Мне казалось, я начал уже что-то понимать, но теперь безнадежно и окончательно запутался. Ради бога, не томите меня, скажите, кто убил мосье Рено?
  — Вот этого-то я и сам пока точно не знаю.
  — Но вы же сказали, что это бросается в глаза!
  — Мы говорим о разных вещах, мой друг. Не забывайте, мы расследуем два преступления, и, как я уже заметил однажды, мы имеем необходимые нам два трупа. Ну, ну, ne vous impatientez pas!137 Сейчас объясню. Для начала используем психологический подход. Рассмотрим три момента, когда обнаруживаются резкие перемены в характере и поступках мосье Рено, три переломных, с точки зрения психологии, момента. Первый имеет место сразу после того, как он поселился в Мерлинвиле, второй — после ссоры с сыном, третий — утром седьмого июня. Теперь о причинах. Момент номер один мы можем приписать встрече с мадам Добрэй, момент номер два тоже косвенно связан с ней, ибо касается брака мосье Рено-сына с ее дочерью. Момент номер три покрыт тайной, и нам предстоит проникнуть в нее, используя дедуктивный метод. А теперь, мой друг, позвольте мне задать вам один вопрос: кто, по-вашему, задумал это преступление?
  — Жорж Конно, — ответил я неуверенно, с опаской глядя на Пуаро.
  — Совершенно верно. Помните, Жиро изрек как-то, что женщина наверняка солжет в трех случаях: во имя своего спасения, во имя спасения возлюбленного и во имя спасения ребенка. Мы согласились, что именно Жорж Конно навязал мадам Рено эту выдумку про иностранцев, однако Жорж Конно — это не Жак Рено, откуда следует, что третий случай исключается, первый — тоже, ибо мы приписываем преступление Жоржу Конно. Итак, мы вынуждены обратиться ко второму случаю — мадам Рено лгала ради спасения человека, которого она любила, иными словами, ради спасения Жоржа Конно. Вы согласны с этим?
  — Да, — признался я. — Рассуждения весьма логичны.
  — Bien! Мадам Рено любит Жоржа Конно. Кто же в таком случае Жорж Конно?
  — Бродяга.
  — Располагаем ли мы свидетельством того, что мадам Рено любила бродягу?
  — Нет, но…
  — Отлично. Не цепляйтесь за версии, которые не подтверждаются фактами. Лучше задайтесь вопросом, кого на самом деле любила мадам Рено?
  Я в полном замешательстве пожал плечами.
  — Mais oui,138 вам же отлично это известно. Кого любила мадам Рено столь преданно, что упала без чувств, увидев его тело?
  Я ошарашенно уставился на Пуаро.
  — Своего мужа? — У меня челюсть отвисла от изумления.
  Пуаро кивнул.
  — Своего мужа или… Жоржа Конно, называйте его как хотите.
  Я постарался взять себя в руки.
  — Это невозможно.
  — Отчего же? Ведь вы только что согласились, что мадам Добрэй имела основание шантажировать Жоржа Конно?
  — Да, но…
  — И разве она не шантажировала мосье Рено, причем весьма успешно?
  — Да, вероятно, так и было, но…
  — Не забудьте, что мы ничего не знаем о мосье Рено, о его прошлом, о его юности. Ничего, кроме того, что двадцать два года назад вдруг появился некий француз канадского происхождения.
  — Да. Все это так, — сказал я несколько более уверенно, — однако, сдается мне, вы упустили из виду одно вопиющее обстоятельство.
  — Какое же, мой друг?
  — Ну как же, мы сошлись на том, что это преступление задумал Жорж Конно. Стало быть, мы приходим к абсурдному выводу, что он задумал свое собственное убийство!
  — Eh bien, mon ami, — безмятежно отозвался Пуаро. — Именно это он и сделал!
  Глава 21
  Пуаро излагает свою версию
  Неторопливо и размеренно начал Пуаро свое повествование:
  — Вас удивляет, мой друг, что человеку пришлось задумать свое собственное убийство? Удивляет настолько, что вы готовы отвергнуть факт, сочтя его досужим вымыслом. А сами придумываете абсолютно неправдоподобную историю, столь далекую от реальной жизни, что ей место только в синематографе. Да, мосье Рено планировал собственную смерть, однако от вашего внимания, видимо, ускользнула одна немаловажная деталь — он вовсе не собирался умирать.
  Я недоуменно покачал головой.
  — Не удивляйтесь, на самом деле это проще простого, — улыбнулся Пуаро. — Для преступления, задуманного мосье Рено, убийца не нужен, а вот покойник, как я уже говорил, просто необходим. Давайте восстановим всю цепь событий на этот раз под другим углом зрения.
  Жорж Конно бежит от правосудия в Канаду. Здесь он женится, под вымышленным именем, разумеется, а потом наживает в Южной Америке огромное состояние. Однако ностальгия не оставляет его. Минуло двадцать лет, он неузнаваемо изменился. Кроме того, он стал столь богат и респектабелен, что никому и в голову не пришло бы заподозрить в нем преступника, некогда бежавшего от правосудия. Конно решает вернуться в Европу, полагая, что ему уже ничто не угрожает. Он обосновывается в Англии, но лето решает провести во Франции. И тут невезение, а быть может, карающая десница слепой судьбы, порою настигающая грешника и воздающая ему за содеянное зло, приводит его в Мерлинвиль, где он встречает женщину, вероятно единственную во всей Франции, которая не может не узнать его. Разумеется, для мадам Добрэй он — золотоносная жила, и она не замедлила воспользоваться преимуществами своего положения. Мосье Рено беспомощен, он попадает в полную от нее зависимость. А она тянет и тянет из него деньги.
  Потом случается то, что должно было случиться. Жак Рено, который чуть ли не каждый день видится с прелестной мадемуазель Мартой Добрэй, влюбляется в нее и хочет на ней жениться. Намерения сына приводят мосье Рено в ярость. Он готов любой ценой воспрепятствовать этому браку. Жаку ничего не известно о прошлом его отца, но мадам Рено знает все. Это женщина с чрезвычайно сильным характером, страстно преданная своему мужу. Рено советуется с ней. Он видит только один выход — исчезнуть. Необходимо уверить всех, что он умер, бежать в другую страну и начать новую жизнь под другим именем. Мадам Рено, разыграв роль безутешной вдовы, спустя некоторое время вновь соединится с ним. Важно только, чтобы состояние осталось в ее руках, и мосье Рено изменяет завещание. Как они вначале собирались раздобыть покойника, не знаю — достать, например, у студентов скелет и придать ему вид сожженного трупа или придумать еще что-нибудь в этом роде, — но прежде, чем их план окончательно созрел, подвернулся случай, сыгравший им на руку. К ним в сад забрел какой-то грязный оборванец, наглый и бранчливый. Мосье Рено хотел вытолкать его вон, между ними завязалась борьба, и вдруг бродяга упал, сраженный припадком эпилепсии, и тут же скончался. Рено позвал жену, и они вдвоем затащили покойника в сарай, который, как мы знаем, находится неподалеку. Супруги понимают, что судьба подарила им редкую удачу. Бродяга, правда, совсем не похож на Рено, однако внешность у него типичного француза и возраст тоже вполне подходящий. Этого достаточно.
  Я будто вижу, как они сидят на скамейке у сарая, где их не могут услышать из дома, и обсуждают ситуацию. Тут же созрел план. Опознать тело должна только мадам Рено. Жака и шофера, который вот уже два года служил у них, нужно срочно куда-нибудь отослать. Служанки-француженки едва ли рискнут приблизиться к телу. Тем не менее Рено намеревался принять меры к тому, чтобы ввести в заблуждение тех, кто не будет особенно приглядываться к деталям. Мастерсу дали отпуск, а Жаку отправили телеграмму, причем специально упомянули Буэнос-Айрес, чтобы придать большую достоверность версии, сочиненной Рено. Видимо услышав от кого-то краем уха обо мне как о престарелом сыщике, не хватающем звезд с неба, Рено просит меня о помощи, понимая, что, когда я прибуду и предъявлю полученное мною письмо, это произведет на следователя сильное впечатление. Кстати, так и случилось.
  Супруги одевают покойника в костюм мосье Рено, а рваную куртку и брюки, не решаясь нести в дом, прячут в сарае за дверью. Затем для подтверждения версии мадам Рено они вонзают в грудь бродяги кинжал из авиационной стали. Поздним вечером Рено должен был связать жену и заткнуть ей рот, потом вырыть могилу именно в том месте, где будет — как это у вас называется? — «препятствие». Очень важно, чтобы тело нашли — у мадам Добрэй не должно возникнуть никаких подозрений. С другой стороны, если покойник, пусть недолго, пролежит в земле, опасность того, что в нем опознают бродягу, значительно уменьшится. Зарыв могилу, Рено переоденется в лохмотья, заковыляет к станции и, никем не замеченный, уедет поездом в двенадцать десять. Так как следствие будет введено в заблуждение по поводу времени, когда совершилось преступление, на мосье Рено не падет никаких подозрений.
  Понимаете теперь, как некстати появилась девушка, которую зовут Белла. Малейшая задержка могла оказаться роковой. Однако мосье Рено удалось быстро спровадить ее. Теперь за дело! Он оставляет парадную дверь приоткрытой, чтобы думали, что убийцы ушли через дверь. Потом связывает жену и затыкает ей рот. На этот раз он постарался не повторить ошибку, которую совершил двадцать два года назад: тогда он слишком слабо затянул веревки и навлек тем самым подозрение на свою сообщницу. Однако версия, которую он сочинил в тот раз и которую так хорошо затвердила с его слов мадам Рено, по существу, не претерпела никаких изменений, что лишний раз доказывает, сколь стоек стереотип мышления. Ночь стоит прохладная, и он прямо на нижнее белье накидывает плащ, который собирается бросить в могилу вместе с покойником. Он вылезает в окно, тщательно разравнивает землю на клумбе — кстати, это одна из главных улик против него. Затем идет на пустынное поле для гольфа и принимается рыть могилу… И тут…
  — Что?!
  — И тут, — хмуро сказал Пуаро, — его настигает возмездие, которого ему так долго удавалось избегать. Таинственная рука наносит ему удар в спину… Теперь вы поняли, Гастингс, почему я все время говорю о двух преступлениях. Первое преступление, которое мосье Рено, в своей самоуверенности недооценив меня, рискнул предложить мне расследовать, можно считать, раскрыто. Однако за ним кроется еще одно, более загадочное преступление. И распутать его будет чрезвычайно трудно, ибо преступник — в сообразительности ему не откажешь! — ухитрился воспользоваться тем, что было уже подготовлено самим мосье Рено. Вот в этом втором, невероятно запутанном, я бы сказал головоломном, деле еще предстоит разобраться.
  — Потрясающе, Пуаро! — воскликнул я. — Вы просто неподражаемы. Уверен, то, что вы сделали, не по плечу ни одному сыщику на свете!
  Думаю, мое восхищение польстило ему. Во всяком случае, мне показалось даже, что он смущен — чуть ли не впервые в жизни.
  — Бедняга Жиро, — сказал он, стараясь — впрочем, без особого успеха — казаться скромным. — Правда, в тупости его не обвинишь. Просто ему сильно не повезло пару раз. Например, черный волос на черенке ножа, с которым Жиро, мягко говоря, попал пальцем в небо.
  — Признаться, Пуаро, я до сих пор не пойму, чей же это волос.
  — Как чей? Ну конечно же, мадам Рено. Этот, казалось бы, пустяк сыграл с Жиро злую шутку. У мадам Рено были темные волосы с проседью, помните? И только потом она сразу вся поседела. Окажись на черенке ножа не черный, а седой волос, Жиро хоть из кожи вон лезь, не сумел бы убедить себя, что это волос с головы Жака Рено! Ну и так далее… Факты, как всегда, подгоняются под готовую теорию.
  — Не сомневаюсь, что мадам Рено, придя в себя, заговорит, — продолжал Пуаро. — Ей и в голову не приходило, что в убийстве могут обвинить ее сына. Ведь она была уверена, что он уже в море, на борту «Анзоры». Ah! Voilà une femme,139 Гастингс! Какая воля, какое самообладание! Только однажды она допустила промах. Когда мосье Жак неожиданно вернулся, у нее вырвалось: «Впрочем, теперь уже все равно». Никто ничего не заметил, ее словам просто не придали значения. Какую страшную роль пришлось ей играть! Бедная женщина! Представьте себе, какой удар ее постиг, когда вместо бродяги она увидела бездыханное тело мужа, который, по ее представлениям, уже должен был быть далеко от Мерлинвиля. Неудивительно, что она потеряла сознание! А потом, сраженная горем и отчаянием, как самоотверженно играла она свою роль и какая мука, должно быть, терзала ее! Ради сына она не сказала ни слова, чтобы помочь нам напасть на след настоящих убийц. Никто не должен знать, что Поль Рено и преступник Жорж Конно — одно и то же лицо. А какому тяжкому и горькому испытанию она подвергла себя, когда признала, что мадам Добрэй, возможно, была любовницей ее мужа. Ведь малейший намек на шантаж — и могла раскрыться страшная тайна. А как великолепно она держалась на следствии! Помните, мосье Отэ спрашивает, не омрачено ли прошлое ее мужа какой-нибудь тайной. А она отвечает: «Нет, мосье, ничего романтического, я уверена». Вы помните этот печально-снисходительный тон, эту чуть заметную насмешливую улыбку. Мосье Отэ даже стало неловко. Он понял, как глуп и неуместен его вопрос, как отдает он дешевой мелодрамой. Да, мадам Рено замечательная женщина! Правда, любила она преступника, но сколько истинного благородства было в этом чувстве!
  Пуаро погрузился в размышления.
  — Еще один вопрос, Пуаро. При чем здесь кусок свинцовой трубы?
  — Не понимаете? Ведь надо было изуродовать лицо бродяги, чтобы никто не смог его опознать. Именно этот кусок трубы и натолкнул меня на размышления. А кретин Жиро его даже не заметил — он, видите ли, искал окурки! Помните, я сказал вам, что улика, будь она длиной в два фута или в два дюйма, все равно улика? Однако, Гастингс, теперь мы должны начать все сначала. Кто убил мосье Рено? Неизвестный, который около полуночи находился неподалеку от виллы «Женевьева» и которому была выгодна смерть мосье Рено. Все как будто бы указывает на Жака Рено. Возможно, преступление не было задумано им заранее. А тут еще этот нож!
  Вот это да! Как же я раньше не сообразил.
  — Конечно, — начал я, — если второй нож, который нашли в теле бродяги, принадлежит мадам Рено, значит, их было два?
  — Разумеется, притом они совершенно одинаковы, а это наводит на мысль, что оба ножа принадлежали Жаку Рено. Однако этим я не столь уж сильно озабочен. Есть у меня одна мыслишка. Нет, самое тяжкое обвинение против Жака Рено — кстати, тоже психологического свойства — это наследственность, mon ami, дурная наследственность! Не забывайте, Жак Рено — сын Жоржа Конно. А, как известно, яблочко от яблони недалеко падает.
  Он произнес это так многозначительно и мрачно, что я невольно поддался его настроению.
  — А что за мыслишка, о которой вы только что упомянули? — спросил я.
  Вместо ответа Пуаро сверился со своими часами-луковицей:
  — В котором часу отходит из Кале дневной пароход?
  — Кажется, около пяти.
  — Отлично. Мы как раз успеем.
  — Мы едем в Англию?
  — Да, мой друг.
  — Зачем?
  — В поисках некоего свидетеля.
  — Кого же?
  — Мисс Беллы Дьювин, — ответил Пуаро с загадочной улыбкой.
  — Но как вы собираетесь искать ее? Что мы о ней знаем?
  — Ничего, ровным счетом ничего, но у меня есть кое-какие соображения. Положим, ее имя действительно Дьювин. Мосье Стонору оно смутно знакомо, хотя, очевидно, не в связи с семейством Рено. Весьма вероятно, это имя какой-то актрисы. Жак Рено молод, ему всего двадцать лет, и у него куча денег. Очень возможно, что его первое пылкое увлечение связано именно с театром. Да и попытка мосье Рено откупиться от девушки деньгами подтверждает эту догадку. Думаю, я сумею отыскать ее, тем более с помощью вот этой штуки.
  И он достал ту самую фотографию, которую нашел в комнате Жака Рено. В углу наискосок было нацарапано: «С любовью от Беллы». Однако не надпись приковала мое внимание: с фотографии на меня смотрело лицо, которое я узнал бы из тысячи, хотя сходство с оригиналом не было столь уж бесспорным. Я почувствовал холодную обморочную слабость, точно непоправимое несчастье вдруг обрушилось на меня.
  Это была Сандрильона!
  Глава 22
  Я влюбляюсь
  Некоторое время я сидел, будто громом пораженный, все еще держа в руке фотографию. Потом с показным равнодушием, для чего мне потребовалось собрать все свое мужество, я вернул ее Пуаро, украдкой бросив на него быстрый взгляд. Заметил ли он что-нибудь? Нет, к счастью, он, кажется, не смотрел в мою сторону. Похоже, потрясение, которое я испытал, ускользнуло от его внимания.
  Он решительно поднялся на ноги.
  — Не стоит терять время. Надо как можно скорее отправиться в путь. Погода нам благоприятствует, море будет спокойное!
  В предотъездной суете у меня не было времени подумать, но на борту парохода, укрывшись от проницательного взгляда Пуаро, я взял себя в руки и постарался хладнокровно взглянуть фактам в лицо. Много ли известно Пуаро и почему он устремился на поиски этой девушки? Может быть, он подозревает, что она видела, как Жак Рено убил отца? А вдруг он подозревает… Нет, это немыслимо. У нее не было причин ненавидеть старшего Рено, тем более желать его смерти. Что привело ее на место преступления? Я принялся в подробностях припоминать все, что случилось в минувшие четыре дня. Она сошла с поезда в Кале, где мы и расстались с ней в тот день. Неудивительно, что я не нашел ее на пароходе. Если она, скажем, пообедала в Кале, а потом отправилась поездом в Мерлинвиль, то должна была оказаться на вилле «Женевьева» как раз в то время, которое указала Франсуаза. Что она делала после того, как вышла из дома в начале одиннадцатого? По-видимому, пошла в гостиницу, а может быть, вернулась в Кале. А потом? Убийство было совершено в ночь на вторник. В четверг утром она снова оказалась в Мерлинвиле. А вообще, уезжала ли она из Франции? Очень сомневаюсь. Что ее здесь удерживало — надежда увидеть Жака Рено? Я ей сказал — мы тогда и сами так думали, — что он на пути в Буэнос-Айрес. Может быть, она уже знала, что «Анзора» не вышла в море. Но в таком случае она, должно быть, виделась с Жаком. Не эта ли мысль гонит Пуаро в Англию? Ведь могло случиться, что Жак Рено, вернувшись, чтобы повидаться с Мартой Добрэй, вместо этого столкнулся неожиданно с Беллой Дьювин, с которой он поступил столь бессердечно.
  Кажется, что-то начинает проясняться. Если все на самом деле произошло именно так, то у Жака будет алиби, которое ему необходимо. Однако в таком случае трудно объяснить его молчание. Почему бы ему не рассказать все честно и откровенно? Может быть, он боится, что слух о его прежнем увлечении дойдет до ушей мадемуазель Марты? Однако я отверг эту мыль. Нет, довольно цинично рассудил я, едва ли эта юная француженка, у которой ни гроша за душой, отвергнет сына миллионера из-за какой-то пустячной полудетской интрижки. Даже гораздо более веские причины не заставили бы мадемуазель Марту Добрэй отказаться от Жака Рено, которого она столь преданно любит, что тоже не следовало сбрасывать со счетов.
  Мы благополучно прибыли в Дувр, и Пуаро сошел с парохода оживленный, с довольной улыбкой на губах. Путешествие до Лондона тоже обошлось без приключений. Было уже начало десятого, и я полагал, что мы отправимся прямо домой, а утром примемся за дела. Однако Пуаро был настроен иначе.
  — Нельзя терять времени, mon ami. Правда, сообщения об аресте молодого Рено, скорее всего, появятся в газетах только послезавтра, тем не менее нам следует поспешить.
  Я не очень понимал, к чему такая спешка, и только спросил, что он собирается предпринять, чтобы найти девушку.
  — Помните Джозефа Ааронса, театрального антрепренера? Нет? Мне как-то пришлось помочь ему — дело касалось одного борца-японца. Так, пустяковое дельце, как-нибудь я расскажу вам. Уверен, что мистер Ааронс укажет нам, с чего начать поиски.
  Однако найти мистера Ааронса оказалось не так-то просто, и только уже за полночь наши усилия увенчались успехом. Он радушно приветствовал Пуаро и выразил искреннюю готовность всячески услужить нам.
  — Что касается театра и актеров, то мало найдется такого, чего бы я не знал, — заверил он нас, добродушно улыбаясь.
  — Eh bien,140 мосье Ааронс, мне необходимо разыскать молодую девушку, которую зовут Белла Дьювин.
  — Белла Дьювин… Это имя мне знакомо, но не могу сразу сообразить, где я слышал его. Она актриса? Чем она занимается?
  — Этого я не знаю, но вот ее фотография.
  Мистер Ааронс с минуту внимательно разглядывал ее, потом лицо его просияло.
  — Вспомнил! — хлопнул он себя по лбу. — Это же «Крошки Далси-Белла», ей-ей!
  — «Крошки Далси-Белла»?
  — Ну да. Сестры-акробатки, но они еще танцуют и поют. Дают премиленькое небольшое представление. Сейчас они, кажется, где-то на гастролях, если только не уехали отдыхать. Последние две-три недели они как будто выступали в Париже.
  — Не могли бы вы точно узнать, где они сейчас?
  — Нет ничего проще! Спокойно идите домой, а утром получите от меня ответ.
  Заручившись этим обещанием, мы расстались с мистером Ааронсом. Как оказалось, слово у него не расходится с делом. Поутру, часов в одиннадцать, мы получили наспех нацарапанную записку:
  «Сестры Далси-Белла выступают в „Палас“, в Ковентри.141 Желаю удачи».
  Не медля ни минуты, мы кинулись в Ковентри. Пуаро не стал наводить справки в театре. Он ограничился тем, что заказал кресла в партере на вечернее представление.
  Зрелище показалось мне удручающе нудным. Возможно, в этом повинно было мое дурное настроение. Семейка японцев выделывала на канате рискованные трюки, какие-то джентльмены с претензией на светскость, в видавших виды фраках, с фатовски прилизанными волосами, безостановочно несли какую-то салонную чушь; танцевали они, впрочем, виртуозно. Потом вышла упитанная примадонна, обладательница столь высокого колоратурного сопрано, что оно почти выходило за пределы частот, воспринимаемых человеческим ухом. Комический актер, который силился подражать мистеру Джорджу Роуби142 с блеском провалился.
  Но вот наконец пришел черед «Крошек Далси-Белла». Сердце у меня бешено заколотилось. Да, это она, вернее, они, одна с соломенными волосами, другая — с черными, одинакового роста, обе в коротких пышных юбочках и блузках с огромными а la Бастер Браун143 бантами. Они выглядели весьма пикантно, эти две очаровательные девчушки. Вот они запели, голосишки у них оказались хоть и небольшие, но свежие, верные и очень приятные.
  В общем это было очень милое представление. Танцевали они довольно грациозно, а несложные акробатические трюки исполняли безукоризненно. Песенки были незамысловатые, но веселые и мелодичные. Словом, когда опустился занавес, сестер наградили дружными аплодисментами. Бесспорно, они пользовались успехом.
  Внезапно я почувствовал, что больше не выдержу. На улицу, на свежий воздух! Я спросил Пуаро, не хочет ли он уйти.
  — Нет, здесь довольно забавно. Я останусь до конца, а вы, мой друг, конечно же, ступайте. Увидимся позже.
  Гостиница была в нескольких шагах от театра. Я поднялся в номер, заказал виски с содовой и сел, задумчиво потягивая его, уставившись в пустой камин. Услышав, как отворилась дерь, я обернулся, ожидая увидеть Пуаро, но тут же вскочил — в дверях стояла Сандрильона. Она заговорила срывающимся голосом, едва переводя дыхание:
  — Я видела вас в партере. Вас и вашего друга. Я ждала вас на улице и, когда вы вышли, пошла за вами. Почему вы здесь, в Ковентри? Что вы делали в театре? Этот ваш друг, он — детектив, да?
  Плащ, накинутый поверх костюма, в котором она выступала, спустился с плеч. Лицо под гримом было совершенно белым, а в голосе звучал страх. Тут-то я наконец все понял — и почему Пуаро разыскивал ее, и почему она насмерть напугана, и почему у меня так отчаянно сжимается сердце…
  — Да, — сказал я как можно мягче.
  — Он что, ищет меня? — спросила она едва слышно.
  Видя, что я медлю с ответом, она тихо скользнула на пол подле массивного кресла и разразилась горькими слезами.
  Я стал на колени рядом с ней, обнял ее и отвел волосы, упавшие ей на лицо.
  — Не плачьте, дитя мое, ради всего святого, не плачьте. Здесь вы в безопасности. Я охраню вас. Не плачьте, моя дорогая. Только не плачьте. Я знаю… Я знаю все.
  — Ах нет, вы не можете знать всего!
  — Поверьте, мне все известно.
  Минуту спустя, когда ее бурные рыдания немного стихли, я спросил:
  — Это ведь вы взяли нож, правда?
  — Да.
  — Для этого вы и хотели, чтобы я вам все показал? А потом притворились, что вам дурно?
  Она снова кивнула.
  — Зачем вам понадобился нож? — спросил я немного погодя.
  — Боялась, что на нем могли остаться отпечатки пальцев, — ответила она простодушно, совсем по-детски.
  — Но вы же были в перчатках, разве вы не помните?
  Она тряхнула головой, недоуменно глядя на меня, точно мой вопрос поставил ее в тупик, и едва слышно спросила:
  — Вы хотите выдать меня полиции?
  — Господи боже мой! Нет, конечно.
  Она устремила на меня долгий испытующий взгляд, а потом спросила так тихо, точно боялась произнести эти слова:
  — Не выдадите? Но почему?
  Вы скажете, наверное, что я выбрал не слишком подходящее место и время для объяснения в любви. Впрочем, бог свидетель, я и сам представить себе не мог, что любовь настигнет меня в столь странных обстоятельствах. Я произнес те слова, которые подсказывало мне чувство:
  — Потому что я люблю вас.
  Она поникла головою, словно смутившись, и срывающимся голосом прошептала:
  — Нет, вы не можете… не можете… если бы вы знали…
  Потом, будто собравшись с духом, она посмотрела мне прямо в глаза и спросила:
  — Так что же вам известно?
  — Мне известно, что в тот вечер вы пришли, чтобы поговорить с мосье Рено. Он предложил вам деньги, но вы гневно порвали чек. Потом вы вышли из дома… — Я помедлил.
  — Ну, вышла, а дальше?
  — Не знаю, было ли вам точно известно, что Жак Рено приедет в Мерлинвиль в тот вечер, или вы просто надеялись, что вам повезет и вы увидитесь с ним, но только вы бродили где-то поблизости от виллы. Возможно, вы чувствовали себя столь несчастной, что шли куда глаза глядят, но, во всяком случае, около полуночи вы были поблизости от дома, и вы увидели на поле для гольфа мужчину…
  Я снова умолк. Не успела она сегодня переступить порог моей комнаты, как в каком-то мгновенном озарении мне вдруг явилась истина, и сейчас я представлял себе все, что произошло тогда, так четко, будто видел все собственными глазами. В этой картине все встало на место — и плащ на мертвом мосье Рено, и поразившее меня сходство мосье Жака с отцом: когда он ворвался в гостиную, мне на мгновенье показалось, что покойник ожил.
  — Продолжайте же, — настойчиво требовала Сандрильона.
  — Вероятно, он стоял спиной к вам, но вы узнали его, вернее, вы думали, что узнали Жака Рено. Походка, осанка, посадка головы, даже плащ — все было так хорошо знакомо вам.
  Я помедлил минуту.
  — В одном из писем к Жаку Рено вы грозили ему местью. Когда вы увидели его, вы потеряли голову от гнева и ревности… и ударили его ножом! Вы не хотели убивать его, я ни секунды в этом не сомневаюсь. Но вы его убили, Сандрильона.
  Она закрыла лицо руками и сдавленным голосом прошептала:
  — Вы правы… правы… У меня все это будто стоит перед глазами…
  Потом она вскинула голову и выкрикнула резко, почти гневно:
  — И вы любите меня? Разве можно любить меня теперь, когда вы все знаете?
  — Не знаю, — устало вздохнул я. — Наверное, с любовью ничего уж не поделаешь. Я пробовал противиться ей с того самого первого раза, как увидел вас, но чувство оказалось сильнее меня.
  И тут вдруг, когда я меньше всего ожидал, с ней снова началась истерика. Она бросилась на пол и отчаянно зарыдала.
  — О нет! Нет! Я не вынесу этого! — кричала она. — Что мне делать! Я не знаю! Не знаю! О горе мне! Хоть бы кто-нибудь научил, что мне теперь делать!
  Я снова опустился на колени рядом с ней, стараясь как мог успокоить ее.
  — Не бойтесь меня, Белла. Ради бога, не бойтесь. Я люблю вас, но, поверьте, моя любовь ни к чему вас не обязывает. Позвольте только помочь вам. Любите его, если хотите, но позвольте мне помочь вам, раз он этого не может.
  Мои слова произвели на нее неожиданное действие — она точно окаменела. Потом отвела руки от лица и уставилась на меня.
  — Так вы думаете, что я?… — шепотом проговорила она. — Вы думаете, что я люблю Жака Рено?
  И тут она, улыбаясь сквозь слезы, порывисто обвила мою шею руками и прижалась ко мне нежной мокрой щекой.
  — Вас я люблю несравненно сильнее, — шептала она. — Его я никогда так не любила!
  Она коснулась губами моей щеки, потом моих губ… Она целовала меня так нежно, так горячо… Ее порыв был столь неистов и неожидан, столь непосредствен и искренен, что, проживи я хоть целую вечность, этой минуты мне не забыть никогда!
  В этот момент дверь скрипнула, мы обернулись — на пороге стоял Пуаро и молча смотрел на нас.
  Я не колебался ни секунды. Одним прыжком я преодолел расстояние, разделяющее нас, и сжал его мертвой хваткой так, что он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой.
  — Скорей! — крикнул я девушке. — Бегите! Бегите же! Я задержу его!
  Бросив мне прощальный взгляд, она скользнула мимо нас и пустилась наутек. А я держал Пуаро в своих железных объятиях.
  — Mon ami, — заметил Пуаро кротко, — вот уж в чем вам не откажешь, так это в физической силе. Стоит такому молодцу, как вы, зажать меня стальной хваткой, и я беспомощен, как ребенок. Однако согласитесь, беседовать в таком положении крайне затруднительно. Да и вообще все это просто смешно. Давайте сядем и спокойно поговорим.
  — А вы не погонитесь за ней?
  — Mon Dieu! Конечно, нет. Ведь я не Жиро. Сделайте милость, освободите меня.
  Я не спускал с него подозрительного взгляда, отлично понимая, что не могу тягаться с ним в хитрости и проницательности, но хватку все же ослабил, и он опустился в кресло, заботливо ощупывая свои руки.
  — Ну и силища у вас, Гастингс, точно у разъяренного быка, право! Eh bien, не кажется ли вам, что вы дурно обошлись со своим старым другом, а? Я показываю вам фотографию, вы узнаете вашу знакомую, а мне — ни слова.
  — Какая в этом нужда, если вы сами все поняли? — с горечью сказал я.
  Конечно, Пуаро сразу догадался, что я узнал на фотографии Беллу! Никогда мне не удавалось его провести!
  — О-ля-ля! Вы же не знали, что я догадался. Ну хорошо, а сегодня вы помогли ей сбежать. И это после того, как мы с таким трудом нашли ее. Eh bien! Решайте, Гастингс, вы по-прежнему заодно со мной или теперь уже против меня?
  Минуту-две я медлил с ответом. Порвать со старым другом? Это было бы ужасно. Однако сейчас я обязан решительно воспротивиться его намерениям. Простит ли он мне когда-нибудь мое предательство? Пока он хранит удивительное спокойствие, но я-то знаю, какая невероятная у него выдержка.
  — Пуаро, — начал я, — простите меня. Вы правы, я дурно поступил с вами. Но порой у человека просто нет выбора. Что же касается дальнейшего, то мне придется вести свою собственную линию.
  Пуаро слушал меня, кивая головой.
  — Понимаю, — сказал он.
  Насмешливый огонек, который светился в его взгляде, внезапно угас, и он заговорил с неожиданной добротой и искренностью:
  — Кажется, вы влюбились, мой друг, а? Правда, видимо, вы совсем иначе представляли себе это чувство. Ваше воображение, наверное, рисовало вам любовь как сплошное ликование. Но трагедия и смерть омрачили ваше чувство. Да-да, я ведь предупреждал вас. Когда я понял, что нож взяла эта девушка, я вас предупредил. Вы, вероятно, помните. Но, видимо, было уже слишком поздно. Однако скажите же мне, что вы узнали у мисс Дьювин?
  И я ответил, глядя прямо ему в глаза:
  — Можете говорить что угодно, Пуаро, меня ничего не удивит. Учтите это. И если вы намерены снова пуститься на поиски мисс Дьювин, мне хотелось бы, чтобы вы знали: она не замешана в этом преступлении, и таинственная незнакомка, посетившая мосье Рено в вечер убийства, вовсе не мисс Дьювин. В тот самый день я возвращался из Франции вместе с нею, и мы вечером расстались на вокзале Виктория, так что она никак не могла быть той ночью в Мерлинвиле.
  — Ну-ну… — сказал Пуаро, задумчиво глядя на меня. — И вы могли бы подтвердить это в суде под присягой?
  — Да, мог бы.
  Пуаро встал и отвесил мне низкий поклон.
  — Mon ami! Vive l'amour!144 Она творит чудеса. Решительно заявляю: ваша версия — чудо изобретательности. И я, Эркюль Пуаро, склоняю перед вами голову.
  Глава 23
  Новые испытания
  Момент высшего душевного подъема неизбежно сменяется некоторой подавленностью. Спать я лег с сознанием одержанной победы. Пробуждение мое, однако, было не столь безоблачным — я вдруг ясно осознал, с какими трудностями предстоит мне столкнуться в скором будущем. Правда, мое внезапное озарение, кажется, обеспечивало Белле безупречное алиби. Нужно только твердо стоять на своем, и тогда пусть кто-нибудь попробует обвинить ее.
  Тем не менее я чувствовал, что должен быть начеку. Пуаро не из тех, кто легко сдает свои позиции. Так или иначе, он приложит все усилия, чтобы взять верх, причем сделает это с присущей ему ловкостью и именно в тот момент, когда я меньше всего этого ожидаю. Утром мы встретились с ним за завтраком как ни в чем не бывало. Мой друг, очевидно, пребывал в самом благодушном настроении, однако я заметил в его поведении некоторую сдержанность. Это было что-то новое. Я сообщил ему, что намерен после завтрака отправиться на прогулку. Коварный огонек мелькнул в глазах Пуаро.
  — Если вы хотите разузнать что-либо, то не стоит утруждать себя. Я могу снабдить вас исчерпывающей информацией. «Крошки Далси-Белла» расторгли контракт и отбыли в неизвестном направлении.
  — Вы знаете это наверное, Пуаро?
  — Можете на меня положиться, Гастингс. Первое, что я сделал сегодня утром, — так это навел справки. В конце концов, чего еще вы ожидали?
  И впрямь, учитывая все обстоятельства, ничего другого предполагать не приходилось. Сандрильона воспользовалась той возможностью, которую я ей предоставил, и, конечно же, поспешила ускользнуть от своего преследователя. Собственно, именно этого я и добивался. Тем не менее я сознавал, что вокруг меня смыкается кольцо новых трудностей.
  Я был лишен всякой возможности сообщаться с Беллой, а ведь ей крайне важно было знать, какая спасительная для нее мысль так счастливо пришла мне в голову и как я собираюсь теперь воздвигать оборонительный рубеж. Разумеется, она могла бы попытаться послать мне весточку, но, видимо, это маловероятно. Ведь она понимает, что такой шаг крайне рискован — Пуаро может перехватить письмо и снова напасть на ее след. Единственное, что ей остается сейчас, — это бесследно исчезнуть.
  Однако чем же заняты мысли Пуаро? Я испытующе всматривался в него. А он с невинным видом рассеянно глядел куда-то в пространство. Но уж слишком безмятежный, слишком безразличный вид был у него, и это настораживало меня. Я знал по опыту — чем простодушнее выглядел Пуаро, тем более опасные для его противников планы зрели у него в голове. Его подчеркнутое спокойствие вызывало во мне тревогу. Заметив мой обеспокоенный взгляд, он добродушно улыбнулся.
  — Кажется, вы озадачены, Гастингс? Вероятно, вас удивляет, что я не кинулся в погоню за мисс Дьювин?
  — Ну, в общем, да.
  — Будь вы на моем месте, вы бы, конечно, именно это и сделали. И я вас понимаю. Однако я не из тех, кто мечется туда-сюда и ищет иголку в стоге сена, как говорят у вас в Англии. Нет уж, гоняться за мадемуазель Беллой Дьювин я не намерен. Никуда она от меня не денется, когда надо будет, найду. А пока можно и подождать.
  Я недоверчиво смотрел на него. А что, если он старается усыпить мою бдительность? И все-таки даже сейчас он остается хозяином положения, раздраженно думал я. Чувство превосходства, которое зародилось было во мне по отношению к моему другу, понемногу улетучивалось. Правда, мне удалось помочь Белле бежать. К тому же я придумал блестящий ход, обеспечивающий ей неопровержимое алиби, однако тревожные мысли не давали мне покоя. Подчеркнутая невозмутимость Пуаро рождала в моей душе дурные предчувствия.
  — Вероятно, — начал я робко, — мне не следует интересоваться вашими планами? Я ведь утратил это право.
  — Ничуть не бывало. Я не скрываю своих намерений. Мы немедленно возвращаемся во Францию.
  — Мы?
  — Я не оговорился, именно мы! Вы ведь не захотите выпустить папашу Пуаро из поля зрения, правда? Или я ошибаюсь, мой друг? Разумеется, вы можете остаться в Англии, если пожелаете…
  Остаться? Ну уж нет! Он попал, как говорится, не в бровь, а в глаз. Действительно, я не должен упускать его из виду. Уж если я теперь не могу рассчитывать на его доверие, то хотя бы должен следить за его действиями. Единственный, кто мог быть опасен для Беллы, так это Пуаро. Ни Жиро, ни французская полиция не интересовались ею. Стало быть, я не должен спускать с него глаз, чего бы мне это ни стоило.
  Пуаро внимательно наблюдал за мной, видимо прекрасно понимая ход моих мыслей, потом удовлетворенно кивнул.
  — Ну, как, разве я не прав? Вы ведь все равно будете следить за мной, да еще устроите, упаси боже, какой-нибудь глупый маскарад — с вас станется! — наклеите бороду, например, причем за версту будет видно, что она фальшивая. Меня бы крайне огорчило, если бы над вами стали потешаться. Потому я предпочитаю, чтобы мы поехали во Францию вместе.
  — Пожалуй, я не прочь. Но я хочу честно предупредить вас…
  — Знаю-знаю: вы — мой противник. Ладно, согласен. Это меня нимало не тревожит.
  — Если все будет честно и благородно, я не прочь.
  — Ох уж эти англичане с их «честной игрой»! Ну хорошо, теперь ваша щепетильность удовлетворена и мы можем не медля отправиться в путь. Времени терять нельзя. В Англию мы съездили не зря, я вполне удовлетворен — узнал все, что хотел.
  Говорил Пуаро самым беззаботным тоном, однако мне послышалась в его словах скрытая угроза.
  — И все же… — начал я и запнулся.
  — Что «все же»? Вы ведь довольны ролью, которую играете теперь, так ведь? Ну а я — мне предстоит заняться Жаком Рено.
  Жак Рено! Я содрогнулся, когда Пуаро произнес это имя. Я совсем забыл о нем. Жак Рено, томящийся в тюрьме. Жак Рено, над которым нависла тень гильотины. Моя роль в его судьбе предстала во всем ее зловещем свете. Я могу спасти Беллу, да, но какой ценою? Обрекая на смерть ни в чем не повинного юношу!
  Я с ужасом отогнал от себя страшную мысль. Этого нельзя допустить. Жак Рено должен быть оправдан. Разумеется, его оправдают! Однако леденящий ужас вновь охватил меня. А если не оправдают? Что тогда? Могу ли я взять такой грех на душу? Какая страшная мысль! Неужели дойдет до этого? Неужели мне придется выбирать — Белла или Жак Рено? Сердце побуждало меня спасать девушку, которую я люблю, чего бы мне это ни стоило. Но ведь цена — чужая жизнь, а это меняет дело.
  А что скажет сама Белла? Я вспомнил, что в разговоре с ней ни словом не обмолвился об аресте Жака Рено. Она еще не знает, что ее бывший возлюбленный в тюрьме и обвиняется в жесточайшем преступлении, которого не совершал. Как она поведет себя, когда ей все станет известно? Пожелает ли спасти себя ценою его жизни? Конечно, она не должна совершать безрассудных поступков. Возможно, и даже наверное, Жака Рено оправдают и без ее участия. Ах, хорошо бы! А если нет? Ужасный вопрос, на который невозможно дать ответ. Но ведь Сандрильоне не грозит самое страшное наказание. У нее же совсем иные мотивы преступления. Она могла совершить его в порыве ревности, не владея собой. Ее юность и красота, конечно, тронут присяжных. Правда, пострадал не Жак Рено, а его отец, однако мотивы убийства от этого не меняются. Но в любом случае, сколь бы снисходителен ни был приговор суда, долгого тюремного заключения ей не миновать.
  Нет, необходимо защитить Беллу. И в то же время спасти Жака Рено. Я плохо представлял себе, как это сделать, и все свои надежды возлагал на Пуаро. Уж он-то знает. Так или иначе, он сумеет спасти ни в чем не повинного юношу. Он должен найти какую-нибудь зацепку. Вероятно, это будет нелегко, но Пуаро справится с этим. И Белла останется вне подозрений, и Жака Рено оправдают, как-нибудь все уладится.
  Снова и снова успокаивал я себя, но в глубине моей души таился страх.
  Глава 24
  «Спасите его!»
  Вечерним рейсом мы отплыли из Англии, и утро следующего дня застало нас в Сен-Омере, куда был отправлен Жак Рено. Не теряя времени, Пуаро разыскал мосье Отэ. Мой друг не имел ничего против моего присутствия, и я составил ему компанию.
  После долгих и утомительных переговоров нас проводили в кабинет следователя, который весьма сердечно нас приветствовал.
  — А мне говорили, что вы вернулись в Англию, мосье Пуаро. Признаться, рад, что слух оказался ошибочным.
  — Но я действительно был там, мосье Отэ, правда, совсем недолго. Некий второстепенный вопрос, однако, полагаю, заслуживающий внимания.
  — В самом деле?…
  Пуаро пожал плечами. Мосье Отэ, вздохнув, покачал головой.
  — Боюсь, нам придется покориться неизбежному. Этот каналья Жиро — какие у него, однако, отвратительные манеры! — без сомнения, способный сыщик. Такие редко ошибаются.
  — Вы так думаете?
  Следователь, в свою очередь, пожал плечами.
  — Ну, честно говоря, — между нами, разумеется, — можно ли прийти к иному заключению?
  — Если честно, на мой взгляд, в версии Жиро есть много темных мест.
  — Например?
  Однако Пуаро предпочел не вдаваться в подробности.
  — Я пока еще не готов назвать что-либо определенное, — ответил он уклончиво. — Могу лишь высказать некоторые общие соображения. Молодой Рено мне симпатичен, и я просто не могу поверить, что он виновен в этом ужасном преступлении. Кстати, сам он говорит что-нибудь?
  Следователь нахмурился.
  — Не понимаю его. Похоже, он совсем не способен защитить себя. Невероятно трудно заставить его отвечать на вопросы. Он отрицает свою вину, и все, а в остальном замыкается в упорном молчании. Завтра я снова буду его допрашивать. Может быть, вы пожелаете присутствовать?
  Мы с готовностью приняли приглашение мосье Отэ.
  — Какая трагедия, — вздохнул следователь. — Я так сочувствую мадам Рено.
  — Каково сейчас ее состояние?
  — Она еще не приходила в сознание. Но для нее это благо — она избавлена от лишних страданий. Доктора говорят, что опасность миновала, но, когда она придет в себя, ей необходим будет полный покой. Насколько я понимаю, ее теперешнее состояние вызвано не только падением, но и нервным шоком. Если она повредится в уме, будет просто ужасно. Но я бы тому, право, нисколько не удивился.
  Мосье Отэ откинулся в кресле, покачивая головой с видом скорбного удовлетворения, — самые мрачные его предчувствия оправдывались.
  Наконец он очнулся и, спохватившись, сказал:
  — Совсем забыл! У меня ведь письмо для вас, мосье Пуаро. Сейчас… Куда же я его засунул?
  Он принялся рыться в своих бумагах. Найдя наконец послание, протянул его Пуаро.
  — Оно было адресовано мне, с тем чтобы я передал его вам, — объяснил мосье Отэ. — Но вы не оставили своего адреса.
  Пуаро с любопытством осмотрел конверт. Адрес был написан наклонным размашистым почерком, явно женским. Вскрывать письмо Пуаро не стал, он сунул его в карман и поднялся.
  — Ну что ж, до завтра, мосье Отэ. Сердечно признателен за вашу любезность и дружеское расположение.
  — Не стоит благодарности. Всегда к вашим услугам.
  При выходе мы нос к носу столкнулись с мосье Жиро, еще более щеголеватым, чем обычно, и источающим самодовольство.
  — А! Мосье Пуаро, — развязно бросил он. — Уже вернулись из Англии?
  — Как видите, — ответил Пуаро.
  — По-моему, дело идет к концу.
  — Согласен с вами, мосье Жиро.
  Удрученный вид Пуаро, его сдержанные ответы, казалось, доставляли Жиро необычайное удовольствие.
  — Ну и тип этот Рено! Не могу его понять! Даже защищаться не хочет. Поразительно!
  — И это заставляет призадуматься, а? — кротко заметил Пуаро.
  Жиро, однако, и не думал прислушаться к словам моего друга. Легкомысленно поигрывая тростью, он небрежно бросил:
  — Ну что ж, всего хорошего, мосье Пуаро. Рад за вас. Наконец-то вы убедились, что молодой Рено виновен.
  — Pardon! Ничуть не бывало! Жак Рено невиновен.
  Жиро изумленно застыл, а потом разразился смехом и бросил, многозначительно постучав себя по лбу:
  — Чокнутый!
  Пуаро выпрямился, в глазах его вспыхнул опасный огонек.
  — Мосье Жиро, вы все время позволяете себе оскорбительные замечания на мой счет. Придется вас проучить. Готов держать пари на пятьсот франков, что найду убийцу мосье Рено прежде вас. Согласны?
  Жиро удивленно уставился на него и снова пробормотал:
  — Чокнутый!
  — Ну как, — гнул свое Пуаро, — согласны?
  — Не желаю даром брать ваши деньги.
  — Будьте покойны — вы их не получите!
  — Ладно, согласен! Вас, говорят, шокируют мои манеры, ну так ваши тоже сидят у меня в печенках!
  — Счастлив слышать, — сказал Пуаро. — Прощайте, мосье Жиро. Пойдемте, Гастингс.
  Мы молча шли по улице. На сердце у меня было тяжело. Пуаро слишком ясно дал понять, что он намерен делать, и я больше, чем когда-либо, сомневался, удастся ли мне спасти Беллу. Эта злосчастная стычка с Жиро привела его в раздражение, и теперь он будет из кожи вон лезть, чтобы взять верх над заносчивым малым.
  Неожиданно я почувствовал чью-то руку у себя на плече и, обернувшись, увидел Габриеля Стонора. Мы остановились и раскланялись с ним. Он вызвался проводить нас до гостиницы.
  — Что вы здесь делаете, мосье Стонор? — спросил Пуаро.
  — Недостойно бросать друзей в беде, — сдержанно ответил тот. — Особенно если их обвиняют напрасно.
  — Значит, вы не верите, что Жак Рено виновен? — спросил я с надеждой.
  — Разумеется, нет. Я хорошо знаю мальчика. Признаюсь, в этом деле кое-что ставит меня в тупик, но тем не менее никогда не поверю, что Жак Рено убийца, хотя ведет он себя очень глупо.
  Я тотчас проникся самыми теплыми чувствами к этому человеку. Его слова снимали непосильное бремя, тяготившее мою душу.
  — Не сомневаюсь, что многие думают так же, как вы! — воскликнул я горячо. — Ведь против Жака Рено почти нет улик. Его оправдают, нисколько не сомневаюсь в этом.
  Однако Стонор ответил совсем не то, что я так жаждал услышать.
  — Я бы многое отдал, чтобы разделить вашу уверенность, — мрачно сказал он и обратился к Пуаро: — А каково ваше мнение, мосье?
  — Думаю, что обстоятельства складываются весьма и весьма неблагоприятно для мосье Жака, — ответил Пуаро спокойно.
  — Вы считаете его виновным? — живо спросил Стонор.
  — Нет. Просто думаю, ему нелегко будет доказать свою невиновность.
  — Почему, черт побери, он так странно ведет себя… — пробормотал Стонор. — Понятно, дело это гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Жиро в нем не разобраться — не его стихия… И все же чертовски странное дело! И тут чем меньше слов, тем лучше. Если мадам Рено хочет что-то скрыть, я ее поддержу. Дело в первую очередь касается именно ее, а я слишком уважаю ее суждения и не собираюсь вмешиваться в ее дела. Но поведение Жака я не могу одобрить. Порой кажется, он хочет, чтобы его считали виновным.
  — Но это же нелепость! — вмешался я. — Во-первых, нож… — Тут я умолк, ибо не знал, как примет Пуаро мои откровения. Но потом все же продолжил, осторожно выбирая слова: — Мы ведь знаем, что в тот вечер у Жака Рено не было при себе этого ножа. Мадам Рено может подтвердить.
  — Конечно, — сказал Стонор. — Когда она придет в себя, то, без сомнения, расскажет и об этом, и о многом другом. Ну что ж, мне пора.
  — Одну минуту. — Пуаро жестом остановил его. — Не могли бы вы известить меня, как только к мадам Рено вернется сознание?
  — Разумеется. Нет ничего проще.
  — По-моему, довод, касающийся ножа, довольно убедителен, — снова заговорил я, когда мы поднимались наверх. — Я не стал говорить в открытую при Стоноре.
  — И правильно сделали. Лучше помалкивать до поры до времени. Но относительно ножа должен вас огорчить — вряд ли этот довод поможет Жаку Рено. В то утро, когда мы уезжали из Лондона, я на час отлучился, помните?
  — И что же?
  — Ну так вот, я разыскивал мастерскую, где Жак Рено заказывал ножи. Это оказалось нетрудно. Eh bien, Гастингс, они сделали по его заказу не два ножа, а три.
  — Значит…
  — Значит, один был подарен мадам Рено, другой — Белле Дьювин, а третий Жак оставил себе. Боюсь, Гастингс, эта история с ножами не поможет нам спасти Жака Рено от гильотины.
  — Нет, до этого не дойдет! — вскричал я испуганно.
  Пуаро с сомнением покачал головой.
  — Вы его спасете! — уверенно воскликнул я.
  Пуаро бесстрастно посмотрел на меня.
  — Вы же сами лишили меня этой возможности, мой друг.
  — Но должен же быть и какой-то другой выход, — пробормотал я.
  — Черт побери! Вы хотите, чтобы я сотворил чудо. Хватит, довольно об этом. Давайте лучше посмотрим, что там в письме.
  С этими словами он вытянул из кармана пиджака конверт.
  По мере того как он читал, лицо его все мрачнело. Потом он протянул тоненький листок мне:
  — Вот еще одна женщина, сраженная горем!
  Почерк был неразборчивый, видно, писали в страшном волнении.
  «Дорогой мосье Пуаро!
  Если это письмо дойдет до Вас, умоляю прийти на помощь. Мне не к кому больше обратиться. Жака надо спасти во что бы то ни стало. На коленях умоляю Вас помочь нам.
  Марта Добрэй».
  Глубоко взволнованный, я вернул ему записку.
  — Вы поедете?
  — Немедленно. Надо заказать автомобиль.
  Не прошло и получаса, как мы завидели виллу «Маргерит». Марта вышла встретить нас и повела в дом, вцепившись обеими руками в руку Пуаро.
  — Ах, наконец-то вы приехали… Как вы добры! Я просто в отчаянии, не знаю, что и делать. Меня даже не пускают к нему в тюрьму. Я так страдаю. Просто с ума схожу. Они говорят, что он не отрицает своей вины. Это правда? Но ведь это безумие, не может быть! Он не мог убить отца. Никогда этому не поверю.
  — Я тоже не верю в это, мадемуазель, — мягко сказал Пуаро.
  — Тогда почему он ничего не говорит? Не понимаю!
  — Возможно, он выгораживает кого-то, — заметил Пуаро, пристально глядя на девушку.
  Марта нахмурилась.
  — Выгораживает? Вы думаете, свою мать? Ах, я с самого начала подозревала ее. Кто наследует все огромное состояние? Она. Ей ничего не стоит, облачившись в траур, лицемерно разыграть неутешное горе. Говорят, когда Жака арестовали, она упала, вот так!
  И Марта, закатив глаза, сделала вид, что теряет сознание.
  — Уверена, мосье Стонор, секретарь, помог ей. Они давно спелись, эта парочка. Правда, она старше его, но какой мужчина посмотрит на это, если женщина так богата!
  В ее тоне слышалось ожесточение.
  — Но Стонор был в Англии, — заметил я.
  — Это он так говорит, а что было на самом деле?
  — Мадемуазель, — терпеливо начал Пуаро, — если мы беремся помогать друг другу, мы должны быть искренни. Во-первых, я хотел бы задать вам один вопрос.
  — Да, мосье?
  — Известна ли вам настоящая фамилия вашей матери?
  Марта с минуту смотрела на него в оцепенении, потом, уронив голову на руки, разразилась слезами.
  — Ну-ну, — сказал Пуаро, касаясь ее плеча. — Успокойтесь, дитя мое. Вижу, вы все знаете. А теперь второй вопрос: известно ли вам, кто такой был мосье Рено?
  — Мосье Рено? — Она отняла руки от лица и недоуменно посмотрела на Пуаро.
  — А! Этого, кажется, вы не знаете. А теперь выслушайте меня внимательно.
  И он принялся рассказывать ей, как рассказывал мне в день нашего отъезда в Англию. Марта слушала, затаив дыхание. Когда он умолк, она глубоко вздохнула.
  — Удивительно… великолепно! Вы самый великий сыщик в мире!
  И с чисто французским пристрастием к театральным эффектам она живо соскользнула с кресла и опустилась перед ним на колени.
  — Спасите его, мосье! — воскликнула она. — Я так люблю его! О! Спасите его, спасите!
  Глава 25
  Неожиданная развязка
  Наутро мы присутствовали при допросе Жака Рено. Я был поражен, как сильно он изменился за такое короткое время. Щеки у него ввалились, под глазами легли глубокие темные круги, лицо было осунувшееся и изможденное. Казалось, он не спал несколько ночей подряд. При виде нас он не проявил никакого интереса.
  — Рено, — начал следователь, — вы отрицаете, что были в Мерлинвиле в ночь, когда было совершено убийство?
  Жак поначалу ничего не ответил, потом забормотал с жалким и растерянным видом:
  — Я… я… уже говорил вам, что был в… Шербуре.
  Следователь нетерпеливо обернулся:
  — Введите свидетелей.
  В тот же миг двери отворились и вошел человек, в котором я узнал носильщика Мерлинвильского вокзала.
  — Вы дежурили в ночь на седьмое июня?
  — Да, мосье.
  — Вы видели, как прибыл поезд в одиннадцать часов сорок минут?
  — Да, мосье.
  — Посмотрите на арестованного. Узнаете ли вы в нем одного из пассажиров, высадившихся из этого поезда?
  — Да, мосье.
  — Не ошибаетесь ли вы?
  — Нет, мосье. Я хорошо знаю мосье Жака Рено.
  — Не путаете ли вы дату?
  — Нет, мосье. Ведь на следующее утро, восьмого июня, мы узнали об убийстве.
  Потом ввели еще одного станционного служащего, который подтвердил показания носильщика. Следователь снова обратился к Жаку Рено:
  — Эти люди без колебаний опознали вас. Что вы можете сказать?
  Жак пожал плечами.
  — Ничего.
  — Рено, — продолжал следователь, — узнаете ли вы это?
  Мосье Отэ взял что-то со стола и протянул арестованному. Я вздрогнул — это был хорошо знакомый мне нож.
  — Извините! — воскликнул адвокат Жака, мэтр Гросье. — Я требую, чтобы мне дали возможность поговорить с моим подзащитным, прежде чем он ответит на этот вопрос.
  Однако Жак Рено не обратил ни малейшего внимания на протест мэтра Гросье.
  — Конечно, узнаю. Этот нож я подарил матушке в память о войне.
  — Не скажете ли вы, имеется ли второй такой нож?
  Мэтр Гросье снова хотел было разразиться тирадой, но Жак даже не взглянул на него.
  — Насколько мне известно, нет. Форму его я придумал сам.
  Тут даже у следователя челюсть отвисла. Казалось, Жак сам рвется навстречу смерти. Я понимал, разумеется, что для него сейчас самое важное — ради безопасности Беллы скрыть, что есть второй такой нож. Покуда считается, что в деле фигурирует только один нож, на девушку едва ли падет подозрение. Он рыцарски защищал женщину, которую любил прежде. Но какой ценой! Тут только я понял, сколь легкомысленно поступил, поставив Пуаро перед почти неразрешимой задачей. Как можно снять подозрения с Жака Рено, не открыв всей правды?
  Мосье Отэ снова заговорил, на этот раз с особенной язвительностью:
  — Мадам Рено показала, что в тот вечер, когда было совершено преступление, этот нож лежал у нее на ночном столике. Но мадам Рено — мать! Думаю, вас не удивит, если я сочту весьма вероятным, что мадам Рено ошиблась и что, может быть, случайно вы прихватили нож с собой, когда уезжали в Париж. Не сомневаюсь, что вы попытаетесь мне возразить…
  Я заметил, как у Жака судорожно сжались кулаки закованных в наручники рук. На лбу у него выступили капли пота, и он, сделав над собой страшное усилие, хрипло выдавил:
  — Я не стану вам возражать. Это могло быть и так.
  Все присутствующие оцепенели. Мэтр Гросье вскочил с места:
  — Мой подзащитный перенес нервный шок! Я считаю, что он не способен отвечать за свои слова. Прошу зафиксировать…
  Следователь раздраженно прервал его. На миг мне показалось, что и он сомневается, в своем ли уме арестованный. Да, Жак Рено явно обрекал себя на гибель. Мосье Отэ подался вперед и впился в него испытующим взглядом.
  — Вполне ли вы понимаете, Рено, что на основании ваших ответов мне не остается ничего, как только предать вас суду?
  Бледное лицо Жака вспыхнуло, но он твердо выдержал взгляд следователя.
  — Мосье Отэ, клянусь, я не убивал отца.
  Однако сомнения, овладевшие было мосье Отэ, уже рассеялись. Он как-то неприятно хохотнул.
  — Конечно, конечно! Наши арестованные всегда невиновны! Вы сами вынесли себе приговор. Вы не можете защитить себя, у вас нет алиби… Только клянетесь, что не убивали. Но кто вам поверит? Разве что ребенок? Вы, вы убили отца, Рено… Убили жестоко и трусливо… Убили ради денег, ведь вы думали, что они достанутся вам. Ваша мать — косвенная соучастница преступления. Конечно, приняв во внимание ее материнские чувства, судьи окажут ей снисхождение. Ей, но не вам. И поступят совершенно справедливо! Ибо ваше деяние — ужасно! Ни суд людской, ни суд небесный не пощадят вас!
  Тут поток красноречия мосье Отэ, к его величайшему неудовольствию, был внезапно прерван. Дверь с шумом отворилась.
  — Господин следователь! Господин следователь! — Служитель даже заикался от волнения. — Там дама, она говорит… говорит…
  — Кто там еще? Что говорит? — загремел вне себя от гнева следователь. — Вы нарушаете закон! Я запрещаю! Решительно запрещаю!
  Но тут-то тоненькая девушка оттолкнула жандарма и переступила порог. Одета она была во все черное, лицо скрывала густая вуаль.
  Сердце у меня болезненно сжалось. Все-таки она пришла! Все мои усилия пошли прахом. Однако какое же благородство! Как бестрепетно совершила она этот роковой шаг!
  Девушка подняла вуаль… и я остолбенел. Это не Сандрильона, хоть и похожа на нее как две капли воды. Теперь, когда она была без светлого парика, в котором выступала на сцене, я понял, что именно ее фотографию нашел Пуаро в шкафу у Жака.
  — Вы следователь мосье Отэ? — спросила она.
  — Да, но я запрещаю…
  — Мое имя — Белла Дьювин. Я пришла признаться в том, что убила мосье Рено.
  Глава 26
  Я получаю письмо
  «Мой друг.
  Вы уже будете знать все, когда получите это письмо. Как я ни старалась, мне не удалось уговорить Беллу. Она решила покориться своей участи. Я устала бороться с нею.
  Теперь Вы знаете, что я обманывала Вас. Вы доверяли мне, а я платила Вам ложью. Возможно, Вы сочтете мое поведение непростительным, однако мне все-таки хотелось бы, прежде чем я навсегда уйду из Вашей жизни, просто рассказать Вам, как все это получилось. Если бы я знала, что Вы можете простить меня, мне было бы легче жить! Единственное, что я могу сказать в свое оправдание, — я делала все это не ради себя.
  Начну с того дня, когда мы с Вами встретились в поезде. Я тогда очень тревожилась о Белле. Она была в отчаянии. Она так любила Жака Рено и, кажется, на все готова была ради него. Когда он вдруг переменился к ней и почти перестал писать, она заподозрила, что он увлекся другой девушкой, и, как оказалось впоследствии, была совершенно права. Тогда Белла вбила себе в голову, что должна поехать в Мерлинвиль и повидать Жака. Она знала, что я не одобряю этой затеи, и постаралась улизнуть от меня. Когда я убедилась, что ее нет в поезде, то решила не возвращаться в Англию без нее. У меня было такое чувство, что, если я не вмешаюсь, произойдет что-то ужасное.
  Я дождалась следующего поезда из Парижа и встретила Беллу. Она решительно объявила мне, что едет в Мерлинвиль. Я пыталась отговорить ее, но из этого ничего не вышло. Она была взвинчена до крайности, кричала, что будет поступать так, как находит нужным, и что это не мое дело. Ну что ж, тогда я сказала, что умываю руки. В конце концов, я сделала все, что могла! Было уже поздно, и я пошла в гостиницу, а Белла отправилась в Мерлинвиль. Я никак не могла отделаться от ощущения, которое в романах называют предчувствием неминуемой беды.
  Настало утро, а Беллы все не было. Мы с ней заранее условились, что встретимся здесь, в гостинице. Я ждала весь день, но от нее не было никаких вестей. Тревога все больше овладевала мною. А из вечерних газет я узнала об убийстве в Мерлинвиле.
  Ужас охватил меня! Конечно, полной уверенности в том, что Белла замешана в преступлении, у меня не было, но напугана я была страшно. Я рисовала себе жуткую картину — вот Белла встречается с отцом Жака, рассказывает ему обо всем, он оскорбляет ее, ну и так далее. Дело в том, что мы обе ужасно вспыльчивы.
  Потом до меня дошел слух об этих иностранцах в масках, и я немного успокоилась. Однако я не могла понять, куда исчезла Белла, и потому тревожилась.
  К следующему утру я уже не находила себе места и решила поехать в Мерлинвиль и попытаться разузнать что-нибудь. Тут-то я и наткнулась на Вас. Что было потом, Вам известно… Когда я увидела покойника, поразительно похожего на Жака, да еще и одетого точно в такой же плащ, как у Жака, я все поняла! Ко всему прочему я узнала нож — о, этот злосчастный нож! — Жак подарил его Белле! Я была совершенно уверена, что на нем отпечатки пальцев Беллы. Не берусь описать страх и отчаяние, которые испытала я в ту минуту. Я видела только один выход — необходимо взять нож и как можно скорее бежать оттуда, пока никто не хватился. Я притворилась, что теряю сознание, Вы пошли за водой, а я взяла нож и спрятала его под одеждой.
  Я сказала Вам, что остановилась в гостинице «Отель дю Фар», а на самом деле отправилась прямиком в Кале, а оттуда первым пароходом в Англию. Этот проклятый нож я выбросила в море, где-то посередине между Англией и Францией. И тут только смогла наконец вздохнуть свободно.
  Беллу я нашла в Лондоне, в нашей квартире. На ней буквально лица не было. Я рассказала ей о том, что мне удалось сделать, и добавила, что теперь она в безопасности. Она посмотрела на меня пустым взглядом и вдруг принялась смеяться.
  Этот ее смех… от него кровь стыла в жилах! Я поняла: самое лучшее для нас сейчас — заняться делом. Она же просто тронется рассудком, если все время будет думать о том, что она натворила. К счастью, нам повезло, и мы сразу получили ангажемент.
  А потом я увидела Вас и Вашего друга в зрительном зале в Ковентри… Я чуть с ума не сошла. Должно быть, Вы заподозрили что-то, думала я, иначе зачем бы Вам нас выслеживать. Я решила, что должна узнать все — пусть даже самое плохое, только не эта неизвестность, — и пошла за Вами. Мною двигала храбрость, храбрость отчаяния. А потом, прежде чем я успела объяснить Вам все, я вдруг догадалась, что Вы подозреваете не Беллу, а меня. Или, может быть, думаете, что я Белла, ведь нож-то украла я.
  Ах, если бы Вы знали, что творилось в моей душе в ту минуту… возможно, Вы простили бы меня… Я была так напугана, сбита с толку, отчаяние владело мною… Тогда я поняла лишь одно — Вы стараетесь спасти именно меня… Я не знала, захотите ли Вы помочь ей, Белле… Скорее всего, нет, подумала я, ведь она — совсем другое дело! Я боялась рисковать. Мы с Беллой — близнецы, и я готова сделать для нее все, что в моих силах. Поэтому я ничего не сказала Вам, не призналась, что обманула Вас. Какая же я дрянь!.. Ну, вот и все. Этого более чем достаточно, наверное, подумаете Вы. Я должна была открыть Вам свою душу… Если бы мне это удалось…
  Как только в газетах появилось сообщение, что Жак Рено арестован, разразилась беда. Белла не стала ждать, как пойдет дело…
  Я так устала. Не могу больше писать…»
  Сначала она подписалась Сандрильоной, потом перечеркнула и вместо этого поставила «Далси Дьювин».
  Я по сей день храню это наспех написанное, испещренное помарками и закапанное слезами послание.
  Пуаро был рядом, когда я читал письмо. Листки выпали из моих рук, и я посмотрел в глаза Пуаро.
  — Так вы все время знали, что это была не Сандрильона?
  — Конечно, мой друг.
  — А почему же вы не сказали мне?
  — Во-первых, я и не предполагал, что вы можете так обмануться. Вы же видели фотографию. Конечно, сестры очень похожи, но не заметить разницы просто невозможно.
  — Но у той были светлые волосы?
  — Парик. Белла надевала его во время выступления, этот контраст придавал сестрам пикантность. Мыслимое ли дело, чтобы один из близнецов был блондином, другой — брюнетом?
  — А почему вы не сказали мне об этом в тот вечер, в Ковентри?
  — Вы так бесцеремонно обошлись со мной, mon ami, — сухо сказал Пуаро. — Вы же лишили меня возможности говорить.
  — Ну а потом?
  — Что потом? Ну, во-первых, меня очень задевало, что вы совсем не верите в мои способности. Кроме того, мне хотелось посмотреть, выдержат ли ваши чувства испытание временем — настоящая ли это любовь или очередное увлечение. Я вовсе не собирался надолго оставлять вас в неведении.
  Я кивнул. В его голосе звучало такое сочувствие и доброта, что я не мог держать на него зла. Повинуясь внезапному порыву, я нагнулся, поднял листки с пола и протянул Пуаро.
  — Возьмите, — сказал я. — Хочу, чтобы вы прочли.
  Он молча прочел и поднял взгляд на меня.
  — Что же вас тревожит, Гастингс?
  Никогда еще я не видел Пуаро в таком расположении духа. Его обычной насмешливости и в помине не было. Мне не пришлось даже делать над собой особых усилий, чтобы сказать то, что не давало мне покоя:
  — Она не говорит… не говорит… ну, в общем, безразличен я ей или нет.
  Пуаро полистал страницы.
  — Сдается мне, вы ошибаетесь, Гастингс.
  — Что? Откуда вы это взяли? — в волнении воскликнул я, подавшись вперед.
  Пуаро улыбнулся.
  — Да тут каждая строчка говорит о том, что вы ей небезразличны, mon ami.
  — Где же мне найти ее? Ведь в письме не указан обратный адрес. Только французская марка, и все.
  — Не волнуйтесь! Положитесь на старого Пуаро. Я найду ее, как только выдастся свободная минутка.
  Глава 27
  Рассказывает Жак Рено
  — Поздравляю, мосье Жак, — сказал Пуаро, сердечно пожимая руку молодого человека.
  Жак Рено навестил нас сразу же, как только его выпустили из тюрьмы. После этого он должен был вернуться в Мерлинвиль, к мадам Рено и Марте. Мосье Жака сопровождал Стонор, цветущий вид которого лишь подчеркивал болезненную бледность юноши, находившегося, во-видимому, на грани нервного расстройства. Он печально улыбнулся Пуаро и едва слышно сказал:
  — Я выдержал весь этот ужас, чтобы защитить ее, и вот все напрасно.
  — Как могли вы подумать, что девушка примет такую жертву? — сдержанно заметил Стонор. — Да она просто обязана была сказать правду. Она же понимала, что вас ждет гильотина.
  — Eh ma foi!145 Не миновать бы вам гильотины, — подхватил Пуаро, и в глазах его мелькнул насмешливый огонек. — Ведь на вашей совести была бы еще и смерть мэтра Гросье. Если бы вы продолжали упорствовать в своем молчании, беднягу непременно хватил бы удар.
  — Он туп как осел, хотя вполне благожелательный, — сказал Жак. — Как он меня раздражал! Вы ведь понимаете, я не мог доверить ему свою тайну. Но боже мой! Что же теперь будет с Беллой?
  — На вашем месте я бы не слишком расстраивался по этому поводу, — с искренним сочувствием сказал Пуаро. — Как правило, судьи весьма снисходительны к crime passionnel,146 особенно когда его совершает юная и прелестная особа. Ловкий адвокат откопает уйму смягчающих обстоятельств. Конечно, вам будет не очень-то приятно…
  — Это меня не волнует. Видите ли, мосье Пуаро, как бы то ни было, но я в самом деле чувствую себя виновным в смерти отца. Если бы не мои запутанные отношения с этой девушкой, он сейчас был бы жив и здоров. И еще моя проклятая оплошность — ведь я надел отцовский плащ. Не могу избавиться от чувства, что я виноват в его смерти. Наверное, сознание вины будет преследовать меня до конца моих дней.
  — Ну что вы, — сказал я, стараясь успокоить его.
  — Конечно, то, что Белла убила моего отца, ужасно, — сокрушенно продолжал Жак. — Но я дурно поступил с нею. Когда я встретил Марту и понял, что люблю ее, надо было написать Белле и честно во всем признаться. Но я так боялся скандала, боялся, что это дойдет до ушей Марты и она бог знает что может вообразить. Словом, я вел себя как трус, тянул, надеялся, что все само собой образуется. Просто плыл по течению, не понимая, какие страдания причиняю бедной девушке. Если бы жертвой пал я, а не отец, то свершился бы высший суд — я получил бы по заслугам. Как же отважно она призналась в своей вине! А ведь я готов был выдержать это испытание до конца, вы знаете.
  Он помолчал немного, потом взволнованно продолжал:
  — Не могу понять, зачем отец в ту ночь расхаживал в моем плаще. Зачем надел его прямо на нижнее белье? Может быть, он сбежал от этих иностранцев? А матушка, вероятно, ошиблась во времени, и грабители напали не в два часа. Или… или… она намеренно вводит вас с заблуждение, да? Неужели матушка могла подумать… подумать… что… заподозрить, что это я… это я…
  Но Пуаро поспешил разуверить его:
  — Нет-нет, мосье Жак. Пусть эта мысль не мучит вас. Что же до остального, потерпите еще день-два, и я все объясню вам. Это весьма запутанная история. А вы не могли бы подробно рассказать нам, что же все-таки случилось в тот страшный вечер?
  — Собственно, и рассказывать-то нечего. Я приехал из Шербура, как вам известно, чтобы попрощаться с Мартой, ведь мне предстояло ехать на край света. Было уже поздно, и я решил идти коротким путем — через поле для гольфа, откуда рукой подать до виллы «Маргерит». Я уже почти дошел, как вдруг…
  Он запнулся и судорожно сглотнул.
  — Да?
  — Я услышал какой-то странный и страшный крик. Он не был громок, точно кто-то задыхался или давился кашлем, но я замер от страха и с минуту стоял как вкопанный, потом обогнул живую изгородь. Ночь была лунная, и я увидел могилу и рядом человека, лежащего ничком. В спине у него торчал нож. А потом… потом… я поднял взгляд и увидел ее. Она смотрела на меня с ужасом, точно я привидение. Потом вскрикнула и бросилась прочь.
  Он замолчал, пытаясь совладать с собой.
  — Ну а потом? — как можно спокойней спросил Пуаро.
  — Право, не знаю. Я постоял еще, совершенно ошеломленный. Потом подумал, что надо поскорее убираться. Нет, мне и в голову не пришло, что могут заподозрить меня. Я испугался, что меня вызовут в качестве свидетеля и мне придется давать показания против Беллы. Как уже говорил, я дошел пешком до Сан-Бовэ, нанял автомобиль и вернулся в Шербур.
  В дверь постучали, и вошел посыльный с телеграммой, которую вручил Стонору. Секретарь вскрыл ее, прочел и тут же поднялся с кресла.
  — Мадам Рено пришла в сознание, — сказал он.
  — А! — Пуаро вскочил. — Немедленно отправляемся в Мерлинвиль!
  Мы поспешно собрались. Стонор по просьбе Жака согласился остаться, с тем чтобы помочь, если удастся, Белле Дьювин. Пуаро, Жак Рено и я отбыли в Мерлинвиль в автомобиле мосье Рено.
  Поездка заняла немногим более сорока минут. Когда мы подъезжали к вилле «Маргерит», Жак Рено бросил на Пуаро вопросительный взгляд:
  — Что, если вы отправитесь вперед и осторожно подготовите матушку к радостному известию?…
  — А вы тем временем лично подготовите мадемуазель Марту, правда? — откликнулся Пуаро, подмигнув Жаку. — Ну конечно, я и сам хотел вам предложить это.
  Жак Рено не стал упираться. Остановив машину, он выпрыгнул из нее и помчался к дому. А мы продолжали свой путь к вилле «Женевьева».
  — Пуаро, — сказал я, — вы помните, как мы впервые приехали сюда? И нас встретили известием, что мосье Рено убит?
  — О, конечно, отлично помню. Не так уж много времени прошло с тех пор. А сколько всяких событий, особенно для вас, mon ami!
  — Да, в самом деле, — вздохнул я.
  — Вы ведь воспринимаете их в основном сердцем, а не разумом, Гастингс. Я же подхожу к ним иначе. К мадемуазель Белле, будем надеяться, суд отнесется снисходительно. Правда, Жак Рено не может жениться сразу на обеих своих возлюбленных. Тут уж ничего не поделаешь… Я же подхожу к делу профессионально. Это преступление не отнесешь к разряду разумно спланированных и четко выполненных, то есть таких, от разгадки которых детектив получает истинное удовольствие. Mise en scene,147 разработанная Жоржем Конно, — в самом деле безукоризненна, но dénouement148 — о нет! О ней этого никак не скажешь! В припадке гнева и ревности девушка совершает убийство — где уж тут порядок, где логика!
  Такой своеобразный подход к делу вызвал у меня невольную улыбку.
  Дверь нам отворила Франсуаза. Пуаро сказал, что должен немедленно повидать мадам Рено, и старая служанка проводила его наверх. Я же остался в гостиной. Вернулся Пуаро довольно скоро. Он был на редкость мрачен.
  — Vous voilà, Гастингс! Sacre tonnerre!149 Назревает скандал!
  — Что вы хотите сказать? — удивился я.
  — Вы не поверите, Гастингс, — задумчиво проговорил Пуаро, — но от женщин никогда не знаешь, чего ждать.
  — А вот и Жак с мадемуазель Мартой! — воскликнул я, глядя в окно.
  Пуаро выскочил из дома и перехватил их у входа.
  — Не ходите туда. Так будет лучше. Ваша матушка очень расстроена.
  — Знаю, знаю, — сказал Жак Рено. — И я должен сейчас же поговорить с ней.
  — Нет, прошу вас. Лучше не надо.
  — Но мы с Мартой…
  — Мадемуазель лучше остаться здесь. Если вы так уж настаиваете, разумнее будет, если с вами пойду я.
  Голос, внезапно раздавшийся откуда-то сверху позади нас, заставил всех вздрогнуть.
  — Благодарю за любезность, мосье Пуаро, но я намерена объявить свою волю.
  Мы обернулись и застыли в изумлении. По лестнице, тяжело опираясь на руку Леони, спускалась мадам Рено. Голова ее была забинтована. Девушка со слезами уговаривала свою госпожу вернуться в постель.
  — Мадам погубит себя. Доктор строго-настрого запретил вам подниматься!
  Но мадам Рено ее не слушала.
  — Матушка! — закричал Жак, бросаясь к ней.
  Но она властным жестом отстранила его.
  — Я тебе не мать! Ты мне не сын! С этой минуты я отрекаюсь от тебя.
  — Матушка! — снова крикнул ошеломленный молодой человек.
  Казалось, мадам Рено дрогнула — такая нестерпимая мука звучала в голосе Жака. Пуаро протянул было руку, как бы призывая их обоих успокоиться. Но мадам Рено уже овладела собою.
  — На твоих руках кровь отца. Ты виновен в его смерти. Ты ослушался его, ты пренебрег им, и все из-за этой особы. Ты жестоко обошелся с той, другой девушкой, и твой отец жизнью поплатился за это! Ступай прочь из моего дома! Завтра же я приму меры, чтобы ты ни гроша не получил из отцовского наследства. Устраивай свою жизнь как сумеешь, и пусть эта особа, дочь заклятого врага твоего отца, помогает тебе.
  Мадам Рено повернулась и медленно, с мучительным трудом стала подниматься по лестнице.
  Сцена была столь неожиданна и ужасна, что мы все стояли, точно громом пораженные. Жак, который и без того едва держался на ногах, пошатнулся. Мы с Пуаро бросились к нему.
  — Ему совсем худо, — шепнул Пуаро, обращаясь к Марте. — Куда бы перенести его?
  — Разумеется, к нам, на виллу «Маргерит». Мы с матушкой станем ухаживать за ним. Бедный Жак!
  Мы отвезли молодого человека на виллу «Маргерит». Он рухнул в кресло в полуобморочном состоянии. Пуаро пощупал его лоб и руки.
  — У него жар. Столь продолжительное напряжение дает себя знать. А тут еще такой удар… Надо уложить его в постель. Мы с Гастингсом позаботимся, чтобы послали за доктором.
  Появившийся вскоре доктор, осмотрев больного, заверил нас, что это всего лишь результат нервного перенапряжения. Тишина и полный покой, возможно, уже завтра принесут облегчение. Но следует оберегать больного от волнений, ибо в этом случае болезнь может принять дурной оборот. Желательно, чтобы ночью кто-нибудь подежурил у его постели.
  Итак, сделав все, что было в наших силах, мы оставили Жака на попечение Марты и мадам Добрэй и отправились в город. Привычное для нас обеденное время давно миновало, и оба мы отчаянно проголодались. В первом же ресторане мы утолили муки голода превосходным омлетом, за которым последовал не менее превосходный антрекот.
  — А теперь самое время подумать о ночлеге, — сказал Пуаро, прихлебывая черный кофе, завершивший нашу трапезу. — Как насчет нашего старого друга «Отель де Бен»?
  Недолго думая мы направились туда. Да, мосье могут быть предоставлены две отличные комнаты с видом на море. И тут Пуаро задал портье вопрос, немало меня удививший:
  — Скажите, английская леди, мисс Робинсон, уже прибыла?
  — Да, мосье. Она в маленькой гостиной.
  — Ага!
  — Пуаро! — воскликнул я, направляясь следом за ним по коридору. — Какая еще, черт побери, мисс Робинсон?
  Пуаро одарил меня лучезарной улыбкой.
  — Решил устроить ваше счастье, Гастингс.
  — Но я…
  — О господи, — сказал Пуаро, добродушно подталкивая меня в комнату. — Не думаете же вы, что я на весь Мерлинвиль раструблю имя Дьювин?
  И правда, навстречу нам поднялась Сандрильона. Я взял ее руку в свои. Мои глаза сказали ей все остальное.
  Пуаро кашлянул.
  — Mes enfants,150 — сказал он. — В данный момент у нас нет времени на сантименты. Нам еще предстоит потрудиться. Мадемуазель, удалось ли вам сделать то, о чем я вас просил?
  Вместо ответа Сандрильона вытащила из сумочки какой-то предмет, завернутый в бумагу, и молча протянула его Пуаро. Когда Пуаро развернул пакет, я вздрогнул — это был тот самый нож! Но ведь она, как я понял из ее письма, бросила его в море. Удивительно, до чего неохотно женщины расстаются со всякими пустяками, даже компрометирующими!
  — Très bien, mon enfant,151 — сказал Пуаро. — Вы меня очень порадовали. А теперь покойной ночи. Нам с Гастингсом надо еще поработать. Увидитесь с ним завтра.
  — Куда же вы идете? — спросила девушка, и глаза ее расширились.
  — Завтра вы обо всем узнаете.
  — Куда бы вы ни шли, я с вами.
  — Но, мадемуазель…
  — Я сказала, я с вами.
  Пуаро понял, что спорить бесполезно. Он сдался.
  — Пусть будет по-вашему, мадемуазель. Правда, ничего интересного не обещаю. Скорее всего, вообще ничего не произойдет.
  Девушка промолчала.
  Минут через двадцать мы пустились в путь. Было уже совсем темно. В воздухе чувствовалась давящая духота. Пуаро повел нас к вилле «Женевьева». Однако, когда мы дошли до виллы «Маргерит», он остановился.
  — Мне хотелось бы убедиться, что с Жаком Рено все в порядке. Пойдемте со мной, Гастингс. А вы, мадемуазель, пожалуйста, подождите здесь. Мадам Добрэй, может, чего доброго, оказаться не слишком любезной.
  Отворив калитку, мы пошли по дорожке к дому. Я указал Пуаро на освещенное окно второго этажа. На шторе четко вырисовывался профиль Марты Добрэй.
  — Ага! — воскликнул Пуаро. — Думаю, здесь-то мы и найдем молодого Рено.
  Дверь отворила мадам Добрэй. Она сообщила нам, что Жак все в том же состоянии и что если мы пожелаем, то сами можем убедиться в этом. Вслед за нею мы поднялись в спальню. Марта Добрэй сидела у стола и шила при свете настольной лампы. Увидев нас, она приложила палец к губам.
  Жак Рено спал тяжелым, беспокойным сном — голова его металась по подушке, лицо пылало жаром.
  — Что доктор, он придет еще? — шепотом спросил Пуаро.
  — Нет, пока мы не пошлем за ним. Но Жак спит, и это для него сейчас самое лучшее. Maman приготовила ему целебный отвар.
  И она снова принялась за вышивание, а мы тихонько вышли из комнаты. Мадам Добрэй проводила нас вниз. Теперь, когда мне стало известно ее прошлое, я смотрел на нее со все возрастающим интересом. Она стояла перед нами, опустив глаза, и на губах ее играла легкая загадочная улыбка. Я вдруг почувствовал безотчетный страх перед нею. Такой страх наводит на нас ослепительно красивая, но ядовитая змея.
  — Надеюсь, мы не слишком обеспокоили вас, мадам, — учтиво сказал Пуаро, когда она открывала нам дверь.
  — Ничуть, мосье.
  — Кстати, — сказал Пуаро, точно спохватившись, — мосье Стонор был сегодня в Мерлинвиле, не знаете ли?
  Я не мог понять, с какой стати задал Пуаро этот вопрос, по-моему, совершенно лишенный всякого смысла.
  — Насколько я знаю, нет, — сдержанно ответила мадам Добрэй.
  — Не беседовал ли он с мадам Рено?
  — Откуда мне знать, мосье?
  — Действительно, — сказал Пуаро. — Просто я подумал, что вы, может быть, видели, как он проходил или проезжал мимо, только и всего. Покойной ночи, мадам.
  — Отчего… — начал было я.
  — Оставьте ваши «отчего», Гастингс. Придет время — все узнаете.
  Вместе с Сандрильоной мы торопливо направились к вилле «Женевьева». Пуаро оглянулся на освещенное окно, в котором вырисовывался профиль Марты, склонившейся над вышиванием.
  — Его, во всяком случае, охраняют, — пробормотал он.
  Подойдя к дому, мы спрятались за кустами, слева от подъездной аллеи, откуда хорошо просматривался парадный вход, тогда как мы сами были надежно укрыты от посторонних взглядов. Дом был погружен в темноту, по-видимому, все уже спали. Окно спальни мадам Рено было как раз над нами, и я заметил, что оно открыто. Пуаро не спускал с него глаз.
  — Что нам предстоит делать? — шепотом спросил я.
  — Наблюдать.
  — Но…
  — Не думаю, что в ближайшие час или два что-нибудь случится, но…
  В этот миг раздался протяжный слабый крик:
  — Помогите!
  В окне на втором этаже, справа от входа, вспыхнул свет. Крик доносился оттуда. И мы увидели сквозь штору мелькающие тени, как будто там боролись два человека.
  — Mille tonneres!152 — закричал Пуаро. — Должно быть, она теперь спит в другой комнате!
  Он бросился к парадной двери и принялся бешено колотить в нее. Потом подскочил к дереву, что росло на клумбе, и ловко, точно кошка, вскарабкался на него. Я, разумеется, полез за ним, а он тем временем прыгнул в открытое окно. Оглянувшись, я увидел Далси позади себя.
  — Осторожнее! — крикнул я.
  — Кому вы говорите! — откликнулась она. — Для меня это детская забава.
  Я спрыгнул в комнату, когда Пуаро дергал дверь, пытаясь ее открыть.
  — Заперто с той стороны, — прорычал он. — Так скоро ее не высадишь!
  Крики между тем становились все слабее. В глазах Пуаро я увидел отчаяние. Мы с ним налегли плечами на дверь.
  В это время послышался спокойный негромкий голос Сандрильоны:
  — Опоздаете. Пожалуй, только я еще успею что-то сделать.
  Прежде чем я успел остановить ее, она исчезла за окном. Я бросился за ней и, к своему ужасу, увидел, что она висит, держась за край крыши, и, перебирая руками, продвигается к освещенному окну.
  — Боже мой! Она разобьется! — закричал я.
  — Вы что, забыли? Она же профессиональная акробатка, Гастингс. Само провидение послало ее нам сегодня! Об одном молю господа — только б она успела! Ах!
  Страшный крик разорвал тишину ночи в тот миг, когда Далси исчезла в проеме окна. Потом послышался ее уверенный голос:
  — Ну нет! От меня не уйдешь — у меня железная хватка!
  В тот момент дверь нашей комнаты осторожно отворилась, Пуаро, бесцеремонно оттолкнув Франсуазу, устремился по коридору к двери, возле которой толпились горничные.
  — Дверь заперта! Заперта изнутри, мосье!
  Из комнаты донесся глухой стук, точно упало что-то тяжелое. А в следующую минуту ключ повернулся, и дверь медленно отворилась. Сандрильона, белая как мел, пропустила нас в комнату.
  — Жива? — спросил Пуаро.
  — Да, я успела как раз вовремя. Еще немного, и было бы поздно.
  Мадам Рено, полулежа в постели, задыхаясь, ловила ртом воздух.
  — Едва не задушила, — чуть слышно прохрипела она.
  Далси подняла что-то с пола и протянула Пуаро. Это была свернутая в рулон лестница из шелковой веревки, очень тонкой и прочной.
  — Это чтобы спуститься из окна, пока мы стучали бы в дверь. А где она сама?
  Далси посторонилась. На полу лежало тело, накрытое чем-то темным, лица не было видно.
  — Мертва?
  Девушка кивнула.
  — Думаю, да. Должно быть, ударилась виском о каминную доску.
  — Да кто же это? — крикнул я.
  — Убийца мосье Рено, Гастингс, а если бы не мисс Дьювин, то и мадам Рено.
  Совершенно сбитый с толку, отказываясь хоть что-нибудь понять, я опустился на колени и поднял ткань — на меня смотрело прекрасное мертвое лицо Марты Добрэй!
  Глава 28
  Конец поездки
  Воспоминания об остальных событиях этой ночи смешались в моей голове. Пуаро нетерпеливо отмахивался от моих настойчивых расспросов. Он, казалось, был целиком поглощен перепалкой с Франсуазой, которую осыпал упреками за то, что она не дала ему знать, когда мадам Рено переменила спальню.
  Я схватил Пуаро за плечо и хорошенько тряхнул, рассчитывая хоть таким образом привлечь его внимание к своей скромной особе и заставить выслушать себя.
  — Но вы же сами должны были знать это, — пытался я усовестить его. — Вы ведь сегодня специально приезжали сюда, чтобы повидать мадам Рено!
  Пуаро соизволил наконец отвлечься на минуту от Франсуазы.
  — Тогда ее просто выкатили на кровати в будуар рядом со спальней, — нетерпеливо бросил он мне.
  — Но, мосье, — кричала Франсуаза, — мадам перешла в другую комнату сразу же после той ужасной ночи! Разве могла она остаться в спальне, где все это случилось?
  — Почему же вы мне не сказали? — надрывался Пуаро, стуча кулаком по столу и все больше распаляясь. — Почему, я спрашиваю вас… Почему?! Почему мне ничего не сказали? Вы просто выжили из ума! И Леони с Дениз тоже не лучше! Безмозглые курицы! Ваша тупость едва не стоила жизни мадам Рено! Если бы не эта отважная юная леди…
  Он задохнулся от гнева и, не находя больше слов, бросился к Далси, которая стояла у постели мадам Рено, и с чисто галльским пылом схватил девушку в объятия. Признаюсь, я почувствовал при этом легкий укол ревности.
  Из состояния заторможенности меня вывел властный окрик Пуаро, приказавшего мне тоном, не терпящим возражений, немедленно доставить к мадам Рено доктора, а затем вызвать полицию. И чтобы окончательно утвердить меня в сознании собственной никчемности, он добавил:
  — Вряд ли вам стоит возвращаться сюда. Я слишком занят и не могу уделить вам внимания. Что же до мадемуазель Дьювин, то я хочу, чтобы она ненадолго осталась здесь в качестве garde-malade.153
  Я удалился, стараясь, сколько возможно, сохранить видимость собственного достоинства. Выполнив поручения Пуаро, я вернулся в гостиницу. Я ничего не понял из того, что произошло. Ночные события представлялись мне фантастическим нагромождением каких-то кошмаров. Пуаро не стал отвечать на мои вопросы. Казалось, он их просто не слышит. Обиженный и разозленный, я бросился в постель и заснул так, как может спать лишь безнадежно запутавшийся и смертельно усталый человек.
  Проснувшись, я увидел, что в открытые окна льется солнечный свет, а подле меня сидит одетый, как на парад, улыбающийся Пуаро.
  — Enfin.154 Проснулся! Ну и соня вы, Гастингс! Ведь уже почти одиннадцать часов!
  Я охнул, схватившись за голову.
  — Какой страшный сон мне приснился! — сказал я. — Знаете, будто мы обнаружили труп Марты Добрэй в спальне мадам Рено, а вы будто сказали, что она убила мосье Рено.
  — Это не сон. Все это было на самом деле.
  — Но ведь мосье Рено убила Белла Дьювин!
  — О нет, Гастингс, она никого не убивала. Она так сказала, да, но только для того, чтобы спасти от гильотины Жака Рено, которого она любит.
  — Как?!
  — Вспомните, что говорил Жак Рено. Они одновременно появились на месте преступления, и каждый из них заподозрил другого. Помните, девушка в ужасе посмотрела на него и с криком бросилась прочь. Потом она узнает, что его обвиняют в преступлении. Она не может этого вынести и берет вину на себя, чтобы спасти его от верной смерти.
  Пуаро откинулся в кресле и знакомым жестом сложил вместе кончики пальцев.
  — Это дело не давало мне покоя, — задумчиво продолжал он. — Меня не покидало чувство, что перед нами хладнокровное, тонко продуманное преступление, совершенное убийцей, который использовал (весьма ловко!) план самого мосье Рено и тем самым сбил полицию со следа. Талантливый преступник (помните, что я недавно говорил вам по этому поводу), как правило, поступает в высшей степени просто.
  Я кивнул.
  — Ну вот, в соответствии с этой теорией, преступник должен был досконально знать все планы мосье Рено. А это сразу наводило на мысль о мадам Рено. Однако факты противоречили версии о ее виновности. Есть ли кто-то еще, кому могли быть известны планы мосье Рено? Да, есть. Марта Добрэй сама призналась, что подслушала разговор мосье Рено с бродягой. Если так, то она могла подслушать и другой разговор, тем более что мосье и мадам Рено столь опрометчиво обсуждали свои планы, сидя на скамейке подле сарая. Помните, вы и сами, сидя там, отлично слышали разговор Марты с Жаком.
  — Но зачем было Марте убивать мосье Рено, если только она действительно убила его? — возразил я.
  — Как зачем? А деньги? У Рено несколько миллионов, и после его смерти половина его огромного состояния (Марта и Жак были уверены в этом) должна перейти к сыну. Давайте посмотрим на сложившиеся обстоятельства глазами Марты Добрэй.
  Она подслушивает разговор мосье Рено с женой. До сих пор он худо-бедно служил источником дохода для матери и дочери, но теперь он намерен ускользнуть из их сетей. Сначала, возможно, она хотела только помешать ему улизнуть. Но потом ею овладела новая смелая мысль, которая ужаснула бы всякую другую девушку. Но ведь Марта — дочь Жанны Берольди! Она знает, что мосье Рено против их брака, что он непреклонен. Если Жак ослушается отца, он останется без гроша в кармане, что совсем не входит в планы мадемуазель Марты. И вообще, я сомневаюсь, была ли у Марты хоть капля чувства к Жаку. Она делала вид, что любит его, но на самом деле она холодна и расчетлива, как и ее мать. Подозреваю, кроме того, что она не была уверена, удастся ли ей удержать Жака. Ее красота ослепила, пленила его. Но если ее не будет рядом, — а она знала, что мосье Рено собирается надолго разлучить их, — он может охладеть к ней. Если же мосье Рено умрет и Жак унаследует половину его миллионов, свадьбу можно устроить не откладывая, тогда она сразу получит огромное богатство, а не жалкие несколько тысяч, которые удалось вытянуть из него. Она со своим незаурядным умом сразу поняла, как просто можно все сделать. Легко и просто. Рено продумал все обстоятельства своей мнимой смерти — ей остается только появиться в нужный момент и превратить фарс в жестокую реальность. И тут возникает второе обстоятельство, которое позволяет заподозрить Марту Добрэй. Нож! Жак Рено заказал три ножа. Один подарил матери, второй Белле Дьювин, а третий, скорее всего, Марте Добрэй.
  Итак, подводя итог, можно сказать, что против Марты Добрэй свидетельствуют четыре соображения:
  Первое — Марта Добрэй могла подслушать мосье Рено, когда он открыл свой план жене.
  Второе — Марте Добрэй смерть мосье Рено сулила прямые выгоды.
  Третье — Марта Добрэй — дочь печально известной мадам Берольди, которая, по моему мнению, и прямо и косвенно виновна в смерти своего мужа, хотя роковой удар и был нанесен рукой Жоржа Конно.
  Четвертое — Марта Добрэй — единственная, исключая самого Жака Рено, у которой наверняка мог находиться третий нож.
  Пуаро замолчал и откашлялся.
  — Конечно, когда я узнал о существовании Беллы Дьювин, я понял, что и она тоже могла бы убить мосье Рено. Однако эта версия не удовлетворяла меня, ибо, как уже говорил вам, профессионал, каковым я себя считаю, предпочитает встретить достойного соперника. Но, что делать, приходится считаться с фактами. Правда, маловероятно, чтобы Белла Дьювин разгуливала вокруг виллы с ножом в руках, но, несомненно, у нее могла возникнуть мысль отомстить Жаку. А когда она пришла и созналась в убийстве, казалось, все уже ясно. И все-таки… что-то меня беспокоило, mon ami, что-то было не так…
  И тогда я снова шаг за шагом пересмотрел все дело и пришел к тому же выводу, что и прежде. Если не Белла Дьювин, то только Марта Добрэй могла быть убийцей. Но у меня не было против нее ни одной улики!
  Тут вы как раз показали мне письмо мадемуазель Далси, и я понял, что надо делать. Первый нож украден Далси Дьювин и брошен в море, ибо она думала, что это нож ее сестры. А что, если это нож, который Жак подарил Марте Добрэй? Тогда нож Беллы Дьювин должен быть целехонек. Не посвящая вас в свои планы (не было времени на разговоры), я разыскал мадемуазель Далси, рассказал ей то, что счел необходимым, и попросил ее постараться найти нож среди вещей ее сестры. Представьте мою радость, когда она появилась здесь в качестве мисс Робинсон (как я и просил ее) с драгоценным подарком!
  А тем временем я принял меры, чтобы заставить мадемуазель Марту пойти в открытую. По моему настоянию мадам Рено отказалась от сына и объявила о своем намерении завтра же официально выразить свою волю, с тем чтобы лишить Жака даже самой незначительной доли наследства. Признаюсь, то был отчаянный шаг, но совершенно неизбежный, и мадам Рено готова была пойти на риск. Правда, к несчастью, она даже не упомянула о том, что спит теперь в другой комнате. Вероятно, она сочла само собой разумеющимся, что мне это известно. Все случилось так, как я предвидел. Марта Добрэй предприняла последний дерзкий ход, чтобы получить миллионы Рено, и… проиграла!
  — Чего я не в состоянии понять, — сказал я, — так это как она проникла в дом. Ведь мы ее не видели. Это просто немыслимо. Мы пошли к вилле «Женевьева», а она осталась дома. Как она могла опередить нас?
  — О, в том-то и дело, что ее уже не было на вилле «Маргерит», когда мы уходили оттуда. Пока мы говорили с ее матерью в холле, она выскользнула через черный ход. Тут она меня «обставила», как сказали бы американцы!
  — А как же тень на шторе? Мы же видели ее на пороге на виллу «Женевьева».
  — Eh bien, у мадам Добрэй как раз хватило времени, чтобы взбежать по лестнице и занять место Марты.
  — У мадам Добрэй?
  — Ну да. Одна из них молода, другая — почтенного возраста, одна златокудрая, другая — темноволосая, но силуэты на шторе совершенно одинаковы, потому что в профиль мать и дочь удивительно похожи. Даже я ничего не заподозрил, старый болван! Думал, что у нас полно времени, что она попытается проникнуть на виллу «Женевьева» позже. Да, в уме ей не откажешь, этой прелестной мадемуазель Марте!
  — Так она хотела убить мадам Рено?
  — Конечно. Тогда все состояние перешло бы к Жаку. По замыслу Марты, это должно было выглядеть как самоубийство, mon ami! На полу рядом с телом Марты Добрэй я нашел подушечку, пузырек с хлороформом и шприц, содержащий смертельную дозу морфия. Теперь вы поняли? Вначале хлороформ, потом, когда жертва потеряет сознание, укол иглы. К утру запах хлороформа выветрится, а шприц будет лежать так, точно он выпал из руки мадам Рено. Что сказал бы наш доблестный мосье Отэ? «Бедная женщина! Что я говорил вам? Слишком большая радость оказалась непосильной для нее! Разве я не говорил, что нисколько не удивлюсь, если у бедняжки помутится рассудок. Настоящая трагедия это дело Рено!»
  Однако, Гастингс, все пошло не так, как задумала мадемуазель Марта. Начать с того, что мадам Рено не спала, а ждала ее. Между ними начинается борьба. Но мадам Рено крайне слаба. У Марты Добрэй нет выбора. План с самоубийством провалился, но если Марта сможет своими цепкими руками задушить мадам Рено, бежать с помощью тонкой шелковой лестницы, пока мы пытаемся открыть дверь комнаты, и прежде нас вернуться на виллу «Маргерит», то будет трудно доказать ее вину. Однако она побеждена, и победитель не Эркюль Пуаро, а la petite acrobate155 с ее железной хваткой.
  Я размышлял над тем, что рассказал мне Пуаро.
  — Когда вы впервые заподозрили Марту Добрэй, Пуаро? Когда она сказала, что слышала, как мосье Рено ссорился с бродягой?
  Пуаро улыбнулся.
  — Помните, мой друг, тот первый день, когда мы приехали в Мерлинвиль? И прелестную девушку, стоящую у калитки? Вы спросили, заметил ли я эту юную богиню, а я ответил, что заметил только девушку с тревожным взглядом. Такой она и представлялась мне все время с самого начала. Девушка с тревожным взглядом! О ком она беспокоилась? Не о Жаке Рено, ибо тогда она еще не знала, что он был в Мерлинвиле накануне вечером.
  — Кстати, — спохватился я, — как чувствует себя Жак Рено?
  — Гораздо лучше. Он все еще на вилле «Маргерит». А мадам Добрэй исчезла. Полиция разыскивает ее.
  — Как вы думаете, она была в сговоре с дочерью?
  — Этого мы никогда не узнаем. Мадам из тех, кто умеет хранить тайну. И вообще сомневаюсь, что полиция нападет на ее след.
  — А Жак Рено уже знает о?…
  — Нет еще.
  — Для него это будет страшным ударом.
  — Разумеется. И все же, знаете, Гастингс, сомневаюсь, что его сердце безраздельно принадлежит Марте Добрэй. До сих пор мы думали, что Белла Дьювин — лишь легкое увлечение, а по-настоящему Жак любит Марту Добрэй. А теперь я считаю, что все обстоит как раз наоборот. Марта Добрэй была необычайно хороша собой. Она поставила себе целью пленить Жака и преуспела в этом, но вспомните его странное поведение по отношению к его первой возлюбленной. Вспомните, ведь он готов был идти на гильотину, лишь бы не выдать ее. Есть у меня надежда, что когда он узнает правду, то содрогнется от ужаса, и чувство, которое он принимал за любовь, растает как дым.
  — А что Жиро?
  — А, этот… У него случился нервный припадок. Пришлось вернуться в Париж.
  И мы оба рассмеялись.
  Пуаро оказался настоящим пророком. Когда наконец доктор заверил нас, что Жак Рено достаточно окреп, Пуаро открыл ему страшную правду. Молодой человек был потрясен. Однако оправился он от этого удара скорее, чем можно было ожидать. Нежная забота мадам Рено помогла ему пережить эти трудные для него дни. Теперь мать и сын были неразлучны.
  Но Жаку предстояло еще одно открытие. Пуаро сообщил мадам Рено, что проник в ее тайну, и убедил ее не оставлять Жака в неведении относительно прошлого его отца.
  — Рано или поздно правда все равно выйдет наружу, мадам! Наберитесь мужества и расскажите ему все.
  С тяжелым сердцем мадам Рено согласилась, и Жак Рено узнал из ее уст о том, что отец, которого он так горячо любил, всю жизнь скрывался от правосудия.
  Пуаро предупредил вопрос, готовый сорваться с губ Жака Рено.
  — Не беспокойтесь, мосье Жак. Никто ничего не узнает. Насколько я понимаю, я не обязан посвящать полицию в мои открытия. Я ведь расследовал дело в интересах вашего отца, а не полиции. Возмездие в конце концов настигло его, и неважно теперь, кто он — мосье Рено или Жорж Конно.
  Разумеется, в деле Рено оставалось много загадок, которые ставили полицию в тупик, но Пуаро ухитрился так правдоподобно разъяснить их, что все сомнения понемногу рассеялись.
  Вскоре после того, как мы вернулись в Лондон, я заметил, что каминную доску в комнате Пуаро украшает превосходно выполненная фигурка английской гончей. В ответ на мой вопросительный взгляд Пуаро кивнул:
  — Mais, oui!156 Я получил свои пятьсот франков! Великолепный пес, правда? Я назвал его Жиро!
  Несколько дней спустя нас посетил Жак Рено. Лицо его выражало решимость.
  — Мосье Пуаро, я пришел проститься. Срочно отплываю в Южную Америку. Мой отец вложил в местную промышленность крупный капитал. Думаю начать новую жизнь.
  — Вы едете один, мосье Жак?
  — Со мною матушка и Стонор в качестве секретаря. Он любит колесить по свету.
  — И больше никто?
  Жак вспыхнул.
  — Вы говорите о?…
  — О девушке, которая столь преданно любит вас, что готова была отдать за вас жизнь.
  — Разве я смею просить ее? — пробормотал молодой человек. — После всего, что было, мог ли я прийти к ней и… Боже мой, ну что я ей скажу? Мне нет оправдания!
  — Les femmes157… У них на этот счет удивительный талант — они могут найти оправдание чему угодно.
  — Да, но… я вел себя как последний болван!
  — Мы все порой совершаем непроходимые глупости, — философски заметил Пуаро.
  Лицо Жака сделалось жестким.
  — Тут совсем другое. Я — сын своего отца. Разве кто-нибудь, узнав об этом, согласится связать со мною свою жизнь?
  — Да, вы — сын своего отца. Гастингс может подтвердить, что я верю в наследственность…
  — Ну вот, видите…
  — Нет, минутку. Я знаю одну женщину редкого мужества и выдержки, способную на великое чувство, готовую ради этого чувства пожертвовать собою…
  Жак поднял взгляд. Лицо его просветлело:
  — Моя матушка!
  — Да. И вы — ее сын. Поэтому идите к мадемуазель Белле. Скажите ей все. Ничего не таите. Увидите, что она вам ответит!
  Жак явно колебался.
  — Идите к ней, идите не как мальчик, а как мужчина. Да, над вами тяготеет проклятье прошлого, но удары судьбы вас не сломили, и вы с надеждой и верой вступаете в новую и, несомненно, прекрасную пору жизни. Просите мадемуазель Беллу разделить с вами эту жизнь. Вы любите друг друга, хотя, возможно, еще не осознаете этого. Вы подвергли свое чувство жестокому испытанию, и оно его выдержало. Ведь вы оба готовы были отдать жизнь друг за друга.
  А что же капитан Артур Гастингс, смиренный автор этих записок?
  Ходят слухи, что он вместе с семейством Рено обосновался на ранчо за океаном. Но чтобы достойно завершить это повествование, хочу вспомнить одно прекрасное утро в саду виллы «Женевьева».
  — Я не могу называть вас Белла, — сказал я, — ибо это имя вашей сестры. А Далси звучит как-то непривычно. Так что уж пусть будет Сандрильона. Помнится, она выходит замуж за принца. Я не принц, но…
  Она перебила меня:
  — А помните, что Сандрильона ему говорит? «Я не могу стать принцессой, ведь я Золушка, бедная служанка…»
  — Тут принц ее перебивает… — пустился я импровизировать. — Известно ли вам, что было дальше?
  — Хотелось бы знать!
  — «Черт побери», — говорит принц и целует Золушку!
  Я так вошел в роль принца, что немедленно последовал его примеру.
  
  1923 г.
  Перевод: И. Шевченко
  
  Пуаро ведет следствие
  (сборник)158
  
  
  Тайна «Звезды запада»
  Я стоял у окна в кабинете Пуаро и лениво поглядывал вниз, на улицу.
  — Странно, — вдруг вырвалось у меня, будто в ответ на собственные мысли.
  — Что странно, mon ami? — из глубины своего удобного кресла невозмутимо переспросил Пуаро.
  — Представьте себе, Пуаро, сейчас вон там, внизу, появилась очаровательная молодая дама. Шикарно, по последней моде, одета — модная шляпа, роскошные меха. Идет медленно, внимательно разглядывая номера домов вдоль улицы. Судя по всему, она даже не подозревает о том, что за ней следят четверо: трое мужчин и женщина средних лет. Ага, вот к ним присоединился и пятый — мальчишка-рассыльный, который указывает в ее сторону, отчаянно жестикулируя. Что за драма разыгрывается перед нашими глазами? Может, эта леди на самом деле воровка, а эти трое — детективы, рассчитывающие поймать ее с поличным? Или же наоборот — перед нами шайка негодяев, решивших напасть на невинную жертву? Хотелось бы знать, что думает по этому поводу знаменитый сыщик?
  — А знаменитый сыщик, mon ami, как всегда, предпочитает выбрать наиболее простой и верный способ решить эту загадку. Иначе говоря, встанет и посмотрит сам. — И мой друг присоединился ко мне у окна. Через мгновение до меня донесся его смешок. — Как всегда, вам мешает ваш неисправимый романтизм! Эта леди — миссис Мэри Марвелл, кинозвезда. А преследует ее не шайка кровожадных злодеев, а всего лишь кучка поклонников, узнавших ее в толпе. И, en passant, мой дорогой Гастингс, уверяю вас, ей это известно ничуть не хуже, чем мне!
  Я рассмеялся:
  — Так вот как все просто! Но в этом нет ни малейшей вашей заслуги, Пуаро. Признайтесь, вы просто ее узнали!
  — En vérité!159 Кстати, а сколько раз вам приходилось видеть на экране миссис Марвелл?
  Я задумался:
  — Ну… думаю, не меньше дюжины.
  — А мне всего лишь однажды! И тем не менее я ее узнал, а вы — нет!
  — Так ведь в жизни она выглядит совсем по-другому, — сделал я попытку оправдаться.
  — Черт возьми! Конечно, по-другому! — возмутился Пуаро. — А вы что же, рассчитывали, что она станет разгуливать по лондонским улицам в ковбойской шляпе на голове или босиком и в кудряшках, как ирландская пастушка?! Перестаньте забивать себе голову всякой ерундой! Вспомните-ка случай с той танцовщицей, Валери Сент-Клер!
  Слегка раздраженный, я пожал плечами.
  — Не стоит так расстраиваться, mon ami, — попытался утешить меня Пуаро, — не всем же дано быть такими, как Эркюль Пуаро. Уж кому это знать, как не мне!
  — Вы по-прежнему самый самовлюбленный человек из всех, кого я знаю! — невольно смеясь, вскричал я, одновременно и раздосадованный, и восхищенный.
  — Ну так что с того? Любой гений прекрасно знает себе цену, разве не так? И все окружающие тоже. И отдают ему должное. Если не ошибаюсь, к ним принадлежит и миссис Марвелл.
  — Что?!
  — Вне всякого сомнения! Кстати, она идет сюда!
  — Почему вы так решили?
  — Все очень просто. Эту улицу аристократической ведь не назовешь, правда, mon ami? Здесь нет ни приемной модного врача, ни модного дантиста! И модного магазина тоже нет! Зато здесь живет модный детектив! Да, да, мой друг, это правда — я вошел в моду! Последний крик моды! Только послушайте, о чем нынче разговаривают дамы. Вот одна из них шепчет другой: «Правда?! Вы потеряли свой золотой футляр для карандаша?! Но тогда обязательно обратитесь к тому маленькому бельгийцу! Он великолепен! Это все говорят! Он просто прелесть!» И они обращаются! Толпами, мой друг! И с самыми идиотскими проблемами!
  В приемной раздался звон колокольчика.
  — Что я вам говорил? Это миссис Марвелл.
  К немалой моей досаде, Пуаро, как обычно, оказался прав. Мгновение спустя прославленная американская кинозвезда появилась в его кабинете, и мы встали, чтобы приветствовать ее.
  Вне всякого сомнения, миссис Мэри Марвелл была в те дни одной из богинь киноэкрана. Вместе со своим мужем, тоже актером, Грегори Б. Рольфом, она приехала в Англию совсем недавно. Они поженились всего около года назад, в Штатах, и впервые пересекли океан. Встречали их восторженно. Буквально все готовы были сходить с ума по Мэри Марвелл — и по ее изумительным нарядам, роскошным мехам, редкостным драгоценностям, но более всего публику завораживал один уникальный бриллиант, который назывался, словно под стать хозяйке, «Звезда Запада». Об этом камне ходило немало легенд, правда и вымысел смешались воедино. Точно было известно лишь одно — что застрахован он был на огромную сумму в пятьдесят тысяч долларов.
  Все это с быстротой молнии промелькнуло в моей голове, пока я вместе с Пуаро почтительно здоровался с нашей клиенткой.
  Тоненькая и изящная, хрупкая, как танагрская статуэтка, она была прекрасна. Широко распахнутые наивные синие глаза делали ее похожей на ребенка.
  Пуаро галантно предложил ей стул. Она уселась и немедля приступила к делу.
  — Должно быть, вы сочтете меня глупой, мсье Пуаро, но прошлым вечером лорд Кроншо рассказывал мне, как вы были великолепны, когда раскрыли тайну гибели его племянника. И я тут же решила, что мне крайне необходимо посоветоваться с вами. Не исключено, что все это не стоит и выеденного яйца… просто глупый розыгрыш, во всяком случае, так считает Грегори, но я перепугана до смерти!
  Она смолкла, пытаясь перевести дыхание. Пуаро ободряюще улыбнулся:
  — Прошу вас, продолжайте, мадам. Видите ли, пока что я ничего не понимаю.
  — Все дело в этих письмах. — Открыв сумочку, Мэри Марвелл извлекла из нее три конверта и вручила их Пуаро.
  Мой друг с самым заинтересованным видом поднес их к глазам.
  — Дешевая бумага… имя и адрес напечатаны очень аккуратно. Давайте посмотрим, что там внутри. — Он извлек содержимое одного из конвертов.
  Сгорая от нетерпения, я подошел к нему и заглянул через плечо. В письме было всего несколько строк, напечатанных так же тщательно и аккуратно, как и адрес на конвертах. Там было сказано примерно следующее:
  «Большой бриллиант, левый глаз Бога, должен вернуться на то место, откуда пришел».
  Второе предупреждение составлено почти в тех же самых выражениях. Зато третье послание звучало куда более зловеще:
  «Вас предупреждали. Вы не послушались. Теперь бриллиант заберут у вас. В полнолуние оба бриллианта, и левый и правый глаз Бога, вернутся на свои места. Так предначертано свыше. Это знак судьбы».
  — Первое письмо я приняла просто за чью-то глупую шутку, — объяснила миссис Марвелл. — Когда же вскоре доставили второе, мне уже стало не по себе. Третье поступило только вчера, и вот тогда-то мне впервые пришло в голову, что дело это может оказаться гораздо серьезнее, чем представляется на первый взгляд.
  — Насколько я понимаю, все письма вы получили не по почте?
  — Да. Все их доставили… доставил… какой-то китаец. Вот это-то меня больше всего и напугало!
  — Почему?
  — Потому что именно в китайском квартале Сан-Франциско Грегори и купил мне этот бриллиант. Случилось это почти три года назад.
  — Вижу, мадам, вы верите в то, что ваш бриллиант и в самом деле является…
  — «Звездой Запада», — закончила вместо него Мэри Марвелл. — Так оно и есть. К тому же Грегори вдруг вспомнил, что с этим камнем была связана какая-то давняя история, но разузнать подробнее ему так и не удалось. Тот, кто продал ему камень, говорил он, казалось, был перепуган насмерть и думал только о том, как бы поскорее сбыть его с рук. Поэтому-то и запросил едва лишь десятую долю его настоящей цены. Грег преподнес бриллиант мне… Это был его свадебный подарок.
  Пуаро задумчиво кивнул:
  — Звучит словно романтическая легенда, не правда ли? И все же… кто знает? Прошу вас, дорогой Гастингс, передайте мне мой карманный календарь.
  Я выполнил его просьбу.
  — Так-так, — проворчал Пуаро, перелистывая страницы, — когда у нас полнолуние? А, в следующую пятницу, то есть через три дня. Eh bien, мадам, вы спрашивали у меня совета — я даю вам его. Может быть, вся эта история — не более чем чей-то глупый розыгрыш… но, может быть, и нет! Поэтому я предлагаю вам оставить ваш бриллиант до пятницы у меня. Здесь он будет в безопасности. А уже после этого мы сможем предпринять необходимые шаги.
  Легкое облачко пробежало по лицу актрисы.
  — Боюсь, это невозможно, — твердо возразила она.
  — Он ведь у вас с собой, не так ли? — Прищурившись, Пуаро не сводил с нее внимательных глаз.
  Поколебавшись немного, миссис Марвелл неохотно потянула за висевшую у нее на шее длинную цепочку, и что-то тяжелое скользнуло ей в ладонь. Потом подалась вперед и разжала кулак. На ладони у нее, в изящной оправе из платины, лежал огромный камень, сияющий загадочным светом, точно полночная звезда.
  Пуаро со свистом втянул в себя воздух.
  – Èpatant!160 — восхищенно пробормотал он. — Вы позволите, мадам? — Осторожно взяв бриллиант в руки, он принялся внимательно его разглядывать, потом с легким поклоном вернул хозяйке. — Великолепный камень — без единого изъяна! Ах, это поистине поразительно… И вы носите его с собой, просто так?
  — Нет, нет, на самом деле, мсье Пуаро, я очень осторожна. Обычно он заперт в моей шкатулочке с драгоценностями, которую я держу в сейфе отеля. Может, вы знаете, мы остановились в «Магнифисент». А сегодня я надела его просто для того, чтобы показать вам.
  — Вы ведь оставите его у меня, не так ли? Послушаетесь совета папы Пуаро?
  — Видите ли, мсье Пуаро, не все так просто. Дело в том, что в пятницу мы отправляемся в Ярдли-Чейз. Лорд и леди Ярдли пригласили нас погостить у них несколько дней.
  При этих словах в мозгу у меня вдруг что-то будто щелкнуло… какие-то неясные воспоминания всплыли в самых отдаленных уголках памяти. Сплетни… или… что это было? Несколько лет назад лорд и леди Ярдли побывали в Штатах, и стоустая молва моментально разнесла по свету весть о том, что его светлость славно повеселился там в компании некоторых весьма легкомысленных дам. Однако было и что-то еще… какие-то сплетни, связывавшие имя леди Ярдли с известным киноактером из Калифорнии. Тут меня осенило — ну конечно, это был не кто иной, как Грегори Б. Рольф!
  — Раскрою вам маленькую тайну, мсье Пуаро, — продолжала миссис Марвелл. — У нас с лордом Ярдли существует нечто вроде делового соглашения. Дело в том, что мы с Грегом ведем переговоры относительно нашего будущего фильма — есть возможность снять его прямо там, в родовом поместье.
  — В Ярдли-Чейз? — крайне заинтригованный, воскликнул я. — Ну и ну! Ведь это же одно из самых известных мест в Англии!
  Миссис Марвелл кивнула:
  — Да, мне кажется, кто-то говорил, что это самый настоящий старинный феодальный замок. Но его светлость намерен получить за это хороший куш. Поэтому-то пока нет полной уверенности, состоится ли сделка, но мы с Грегом всегда старались совместить приятное с полезным.
  — Но… прошу прощения за дерзость, мадам… неужели вы не можете отправиться в Ярдли-Чейз без своего бриллианта?
  Неприятный, угрюмый взгляд, которым наградила его Мэри Марвелл, состарил ее сразу на несколько лет. Ее детское очарование вмиг рассеялось как дым.
  — Нет. Я хочу, чтобы он был при мне.
  — Конечно, — на меня словно снизошло озарение, — коллекция великолепных драгоценностей лордов Ярдли широко известна. Вероятно, среди них есть и большой бриллиант?
  — Да, это так, — коротко ответила миссис Марвелл.
  — А, вот оно что! — едва слышно пробормотал Пуаро себе под нос, так что услышал его один я. И потом прибавил уже громче, в свойственной ему особой манере (сам Пуаро называет это психологической атакой, я же считаю, что это не более чем стремление поразить собеседника): — Тогда, вне всякого сомнения, вы уже знакомы с леди Ярдли? Или, может, она — знакомая вашего мужа?
  — Грегори встречался с ней три года назад, когда она была в Штатах, — коротко объяснила Мэри Марвелл, потом, поколебавшись немного, с некоторым вызовом спросила: — Вы читаете «Светские сплетни»?
  Мы с Пуаро со стыдом были вынуждены признаться, что, увы, никогда.
  — Я спрашиваю только потому, что на этой неделе в последнем номере появилась одна статья… посвященная самым известным драгоценностям. Что самое забавное… — Она внезапно замолчала на полуслове.
  Поднявшись, я направился к письменному столу, стоявшему в задней части кабинета, и скоро вернулся с указанной газетой. Миссис Марвелл, забрав ее у меня, поспешно отыскала статью и стала читать вслух:
  — «…Среди других известных бриллиантов особое место занимает «Звезда Востока», владельцем которого является семейство Ярдли. Предок нынешнего лорда Ярдли когда-то давно привез его из Китая. Говорят, что с этим камнем была связана некая таинственная легенда. По старинному преданию, когда-то он был правым глазом храмового божества. Другой бриллиант, точно такой же по форме и размерам, был его левым глазом. Предание гласит, что другой бриллиант был похищен примерно в то же самое время. «Один глаз попадет на Восток, другой — на Запад, пока не встретятся снова. И тогда оба они с торжеством вернутся к Богу». Конечно, все это — не более чем забавное совпадение, но дело в том, что в настоящее время действительно существует бриллиант, в точности соответствующий описанию. Он называется «Звезда Запада» и принадлежит знаменитой американской кинодиве миссис Мэри Марвелл. Небезынтересно было бы сравнить два этих великолепных бриллианта».
  — Потрясающе! — воскликнул Пуаро. — Вне всякого сомнения, выдумка чистейшей воды. — Он повернулся к Мэри Марвелл: — Стало быть, вы ничуть не боитесь, мадам? Вас не терзает предчувствие чего-то ужасного? Похоже, вы не суеверны, нет? А что, если, предположим, когда вы будете знакомить двух этих сиамских близнецов, вдруг… вдруг как из-под земли появится таинственный китаец и похитит их, чтобы увезти в Китай?
  Сказано это было в шутливой форме, но я почувствовал, что в глубине души мой друг говорит совершенно серьезно.
  — Нисколько не сомневаюсь, что бриллиант леди Ярдли, как бы велик он ни был, не мог бы сравниться с моим, — фыркнула миссис Марвелл, — но, как бы то ни было, я хочу взглянуть на него.
  Я так и не узнал, что хотел сказать Пуаро, потому что в эту самую минуту дверь распахнулась, и в комнату ворвался ошеломительно красивый мужчина. Весь он, от вьющихся черных волос до кончиков модных кожаных туфель, был прямо-таки героем романа, воплощением девичьих грез.
  — Я предупреждал, что зайду за тобой, Мэри, — сказал Грегори Рольф, — и вот я здесь! Ну и каково же мнение мсье Пуаро относительно нашей маленькой загадки? Чей-то нелепый розыгрыш, как я и думал?
  Пуаро улыбнулся рослому актеру. Рядом они производили довольно забавное впечатление.
  — Розыгрыш это или нет, — сухо ответил он, — но я посоветовал вашей супруге, мистер Рольф, не брать с собой в пятницу бриллиант в Ярдли-Чейз.
  — Вот тут я с вами совершенно согласен, сэр. И с самого начала так и сказал Мэри. Но поди ж ты! Она и слышать ничего не хочет! Моя жена — женщина до мозга костей. Держу пари, она просто не в силах смириться с мыслью, что кто-то другой может затмить ее по части побрякушек.
  — Что за глупости, Грегори! — резко одернула мужа Мэри Марвелл; гневный румянец залил ее щеки.
  Пуаро пожал плечами:
  — Мадам, вы хотели получить совет — я вам его дал. Больше я ничем не могу вам помочь.
  Он с поклоном проводил их обоих до дверей.
  — О-ля-ля! — промурлыкал он, вернувшись в кабинет. — Эти женщины — вечно с ними одни истории! Заботливый муж рвет волосы на голове — все напрасно. Однако тактичным его не назовешь. Отнюдь нет.
  Я поделился с ним своими воспоминаниями, и Пуаро энергично закивал:
  — Так я и думал. И все-таки во всем этом есть нечто странное… весьма странное и любопытное. С вашего разрешения, мой друг, я пойду подышу свежим воздухом. Прошу вас, дождитесь меня. Я ненадолго.
  Удобно устроившись в кресле, я задремал. Меня разбудил стук в дверь. Она распахнулась, и показалась голова нашей домохозяйки.
  — Еще одна леди к мсье Пуаро, сэр. Я сказала ей, что он вышел, но она заявила, что подождет, потому как, дескать, приехала издалека.
  — О, проводите ее сюда, миссис Мерчисон. Может, я смогу ей помочь.
  Через пару минут посетительница вошла в комнату. Я мгновенно узнал ее, и сердце у меня екнуло. Портреты леди Ярдли слишком часто мелькали на страницах светской хроники, чтобы она могла рассчитывать остаться неузнанной.
  — Прошу вас, садитесь, леди Ярдли. — Я придвинул ей стул. — Мой друг Пуаро вышел, но я точно знаю, что он скоро вернется.
  Поблагодарив, она села. Леди Ярдли была женщиной совсем другого типа, чем миссис Марвелл, — высокая, темноволосая. На гордом бледном лице выделялись лучистые глаза. Только чуть заметная складочка у губ говорила о том, что ее гложет какая-то тайная печаль.
  У меня вдруг возникло непреодолимое желание показать, на что я способен. А почему бы и нет? В присутствии Пуаро я, само собой разумеется, сразу терялся… часто бывал не на высоте. И все же я нисколько не сомневался, что и сам обладаю недюжинными способностями к дедуктивному методу. Повинуясь безотчетному импульсу, я сразу взял быка за рога.
  — Леди Ярдли, — начал я, — мне известно, зачем вы пришли сюда. Думаю, вы получили несколько писем угрожающего содержания, и все они касаются вашего бриллианта.
  Вне всякого сомнения, стрела попала в цель. Кровь сразу же отхлынула от ее лица, и оно стало пепельно-бледным. Рот испуганно приоткрылся.
  — Вы знаете? — выдохнула она. — Но откуда?
  Я улыбнулся:
  — Просто рассуждаю логически. Если миссис Марвелл тоже получала письма с подобными угрозами…
  — Миссис Марвелл? Так она была здесь?
  — Она только что ушла. Да, как я уже говорил, если она, как обладательница одного из двух огромных бриллиантов-близнецов, получила несколько угрожающих писем, вам, как владелице другого, скорее всего, также поступили такие же. Видите, как все просто? Стало быть, я прав? Вы тоже получали эти таинственные послания?
  Какое-то мгновение она колебалась, будто сомневаясь, может ли она довериться мне, потом молча склонила голову, и на губах ее мелькнула слабая улыбка.
  — Это правда, — призналась она наконец.
  — А ваши письма… тоже были доставлены китайцем?
  — Нет, они поступили по почте. Но, скажите мне, ради бога, неужели миссис Марвелл пришлось пройти через то же самое?
  Я рассказал ей обо всем, что случилось этим утром. Леди Ярдли слушала затаив дыхание.
  — Все сходится. Мои письма почти слово в слово повторяют те, что получила она. Да, верно, они пришли по почте, но… они пропитаны каким-то странным запахом… будто благовонные палочки… Это сразу навело меня на мысль о Востоке. Но что все это значит?
  Я покачал головой:
  — Это-то нам и предстоит выяснить. Скажите, письма у вас с собой? Может, удастся определить что-то по почтовому штемпелю.
  — К сожалению, я их уничтожила. Понимаете, в то время я воспринимала все это как чью-то дурную шутку. Неужели можно предположить, что шайка китайцев пытается похитить оба знаменитых бриллианта? Просто невероятно! В это невозможно поверить.
  Мы снова и снова перебирали все известные факты, но так и не смогли продвинуться ни на шаг в разгадке тайны. Наконец леди Ярдли поднялась:
  — Думаю, мне не стоит дальше ждать мсье Пуаро. Вы ему обо всем расскажете, хорошо? Большое вам спасибо, мистер…
  Она замялась, протягивая мне руку, и вопросительно глянула на меня.
  — Капитан Гастингс.
  — Ах да, конечно. Как это глупо с моей стороны! Вы ведь знакомый Кавендишей, да? Это Мэри Кавендиш и направила меня к мсье Пуаро.
  Когда мой друг вернулся домой, я имел удовольствие поведать ему о том, какой оборот приняли события во время его отсутствия. По тому резкому тону, с которым он задал мне несколько вопросов, я не мог не догадаться, что он досадует на то, что пропустил самое интересное. Почему-то у меня возникло подозрение, что мой старый друг просто ревновал. У него уже вошло в привычку добродушно подтрунивать над моей недогадливостью, так что сейчас, полагаю, он был слегка раздражен оттого, что не нашел к чему придраться. Втайне я был страшно горд собой, хотя и старался держать свои чувства при себе из страха еще больше расстроить Пуаро. К тому же, если не считать этой его маленькой слабости, в глубине души я всегда был нежно привязан к моему другу.
  — Bien, — бросил он наконец. На лице его застыло странное выражение. — Итак, события развиваются. Прошу вас, передайте мне Книгу пэров… Да, да, вон она, на самом верху книжной полки. — Он зашелестел страницами. — Ага, вот он: Ярдли, десятый виконт, сражался в Южной Африке… это не важно… женат в 1907 году на достопочт. Мод Стоппертон, четвертой дочери третьего барона Коттерила… хм, хм… имеет двух дочерей, рожд. 1908, 1910… Клубы… резиденции… это почти ничего нам не говорит… Ладно, завтра утром будем иметь честь познакомиться с этим милордом!
  — Что?
  — Да. Я послал ему телеграмму.
  — Но я считал, что вы, так сказать, умыли руки!
  — Я не собираюсь действовать в интересах миссис Марвелл, поскольку она отказалась последовать моему совету. То, что я задумал, я делаю ради самого себя — самого Эркюля Пуаро! А кроме того, я любопытен, мой друг.
  — И вы вот так просто пошли и дали телеграмму лорду Ярдли с просьбой приехать, чтобы удовлетворить ваше любопытство, Пуаро? Не думаю, что ему это понравится.
  — Au contraire, он будет чрезвычайно мне благодарен, тем более если я помогу ему сохранить его фамильный бриллиант.
  — Так вы и вправду верите, что его могут похитить? — с тревогой спросил я.
  — Более чем вероятно, — добродушно кивнул Пуаро. — Все факты указывают на это.
  — Но как…
  Одним мановением руки Пуаро остановил мои нетерпеливые вопросы.
  — Не сейчас, умоляю. Не стоит так переутомляться. И взгляните на Книгу пэров — как вы ее поставили?! Разве вы не видите, что самые большие книги стоят на верхней полке, под ними — книги поменьше и так далее. Только так и образуется порядок, метод, о чем я неоднократно говорил вам, Гастингс…
  — Да, да, разумеется, — поспешно согласился я и поставил упомянутый том на полагающееся ему место.
  
  Лорд Ярдли, к моему удивлению, оказался веселым, громкоголосым, с румяным лицом и настолько добродушным и обаятельным, что, проникшись к нему искренней симпатией, вы попросту переставали замечать, что его интеллект значительно уступает его очарованию.
  — Это что-то удивительное, мсье Пуаро… Сколько ни ломаю голову, ничего не могу понять. Похоже, кто-то посылает моей жене эти дурацкие письма, а теперь вот выясняется, что такие же получала и миссис Марвелл. Что все это значит, хотел бы я знать?
  Пуаро вручил ему экземпляр «Светских сплетен».
  — Во-первых, милорд, объясните мне такую вещь: насколько, по-вашему, эти факты соответствуют действительности?
  Пэр взял протянутую ему газету. По мере того как он читал, лицо его все больше багровело от бешенства.
  — Чушь собачья! — взорвался он. — Не было никакой романтической легенды, связанной с этим бриллиантом. Да и вообще, насколько я знаю, его вывезли не из Китая, а из Индии. При чем тут вообще Китай, можете мне объяснить?!
  — И однако камень этот известен как «Звезда Востока».
  — Ну так и что с того? — возмутился он.
  На губах Пуаро мелькнула тонкая улыбка, но он предпочел уклониться от ответа.
  — Прошу вас только об одном, милорд, — доверьтесь мне. Если вы не станете ничего от меня скрывать, будем надеяться, мне удастся предотвратить нависшую над вами беду.
  — Так вы думаете… вы считаете, что за этими бреднями действительно кто-то стоит?
  — Вы согласны слушаться меня?
  — Да, конечно, но я не понимаю…
  — Bien! Тогда позвольте я задам вам несколько вопросов. Меня интересует эта идея со съемками в Ярдли-Чейз. Скажите, существует ли уже некая договоренность между вами и мистером Рольфом?
  — Ах, так он вам уже рассказал? Нет, окончательно еще ничего не решено. — Было заметно, что он колеблется, лицо лорда Ярдли, и без того багровое, потемнело еще больше. — Ладно, будем говорить начистоту. Многие годы, мсье Пуаро, я вел себя как последний идиот… и теперь я по уши в долгах. Но я дал себе слово, что с этим будет покончено. К тому же я безумно люблю своих девочек. Вот я и решил привести дела в порядок, чтобы иметь возможность по-прежнему жить на старом месте. Грегори Рольф предлагает мне неплохие деньги… вполне достаточно, чтобы снова стать на ноги. Но сама затея мне не по душе. При одной мысли о том, что вся эта толпа примется шататься по Ярдли-Чейз… Но что поделать, возможно, у меня не останется другого выбора, кроме… — Он запнулся и умолк на полуслове.
  Пуаро бросил на него острый взгляд:
  — Иначе говоря, вам в голову пришла мысль о том, что возможен и другой вариант? Позвольте, я попробую угадать? Вы подумали о том, что можно продать «Звезду Востока»?
  Лорд Ярдли неохотно кивнул:
  — Так оно и есть. Жаль, конечно. Камень передавался в нашей семье из поколения в поколение, но, к счастью, не является частью майората. Однако, скажу я вам, найти покупателя на такой бриллиант будет не так уж просто. Я слышал, что Хоффберг из Хэттон-Гарден поговаривал о том, что хочет приобрести нечто подобное, но… деньги нужны мне срочно, так что, если камень не удастся продать быстро, мне конец.
  — Позвольте еще только один вопрос: а леди Ярдли… какой вариант предпочитает она?
  — О, жена категорически против того, чтобы лишиться бриллианта. Вы же знаете, каковы женщины. Кино — это их бог, суета киношников ее не смущает.
  — Понимаю, — кивнул Пуаро. Он замолчал, видимо, целиком погрузившись в собственные мысли, потом вдруг, будто очнувшись, поспешно вскочил на ноги: — Вы возвращаетесь в Ярдли-Чейз немедленно? Хорошо! Никому ни слова… никому, вы понимаете меня? Ждите нас сегодня же вечером. Мы приедем после пяти.
  — Согласен, но…
  — Советую делать, как я говорю.
  Совершенно сбитый с толку, ошеломленный пэр вышел из комнаты.
  
  Было уже полшестого, когда мы с Пуаро приехали в Ярдли-Чейз. Преисполненный чувства собственного достоинства дворецкий провел нас в залу, обшитую старинными деревянными панелями. В камине ярко пылали огромные поленья. Нашим взорам представилось очаровательное зрелище: леди Ярдли и две ее дочери. Темноволосая голова матери горделиво возвышалась над двумя прелестными белокурыми головками. Стоя у камина, лорд Ярдли с улыбкой наблюдал за ними.
  — Мсье Пуаро и капитан Гастингс, — провозгласил дворецкий.
  При этих словах леди Ярдли резко вскинула голову. Сам лорд Ярдли, растерянно заглядывая в глаза Пуаро, неуверенно шагнул нам навстречу. Но маленький бельгиец оказался на высоте:
  — Мои глубочайшие извинения! Я приехал по поводу расследования дела миссис Марвелл. Ведь она должна прибыть к вам в пятницу, не так ли? Именно поэтому я и решил явиться немного раньше — убедиться, что все в порядке и здесь ей ничего не угрожает. Ах да, я еще хотел узнать у леди Ярдли, не сохранились ли у нее случайно конверты от тех писем с угрозами, которые она получала.
  Леди Ярдли с сожалением покачала головой:
  — Боюсь, что нет. Конечно, это глупо… но, видите ли, мне и в голову не приходило принимать подобную ерунду всерьез.
  — Вы останетесь на ночь? — полюбопытствовал лорд Ярдли.
  — Ах, милорд, мне бы не хотелось причинять вам неудобства. Мы оставили вещи в гостинице.
  — Ничего страшного. — Лорд Ярдли явно почувствовал под ногами твердую почву. — Мы за ними пошлем. Нет, нет, уверяю вас, никакого беспокойства.
  Пуаро быстро позволил себя уговорить и, усевшись рядом с леди Ярдли, принялся знакомиться с детьми. Прошло совсем немного времени, как они уже стали друзьями. А еще через несколько минут все вместе весело играли на полу, причем умудрились втянуть в игру и меня.
  — Vous êtes bonne mère, — галантно склонившись к ее руке, сказал Пуаро, когда строгая бонна увела расшалившихся детей.
  Леди Ярдли поправила растрепавшиеся волосы.
  — Я их обожаю, — с легкой дрожью в голосе сказала она.
  — А они — вас, и я понимаю почему. — Пуаро снова поклонился.
  Прозвучал гонг к переодеванию, и мы поднялись каждый в свою комнату. В это время в залу с серебряным подносом в руках, на котором лежала телеграмма, вошел дворецкий. С поклоном он передал ее лорду Ярдли. Коротко извинившись, тот распечатал ее и поспешно пробежал глазами. По мере того как он читал, лицо его становилось все более жестким.
  С коротким возгласом он передал телеграмму жене. Потом покосился на моего друга:
  — Одну минутку, мсье Пуаро. Думаю, вам тоже следует об этом знать. Это от Хоффберга. Он пишет, что нашел покупателя на бриллиант… Какой-то американец завтра отправляется к себе в Штаты. Сегодня вечером от него приедет человек, чтобы оценить камень. Клянусь Богом, если сегодня все решится… — Горло у него перехватило от волнения, и он замолчал на полуслове.
  Леди Ярдли отвернулась. В руке у нее по-прежнему была телеграмма.
  — Надеюсь, тебе удастся продать его, Джордж, — едва слышно проговорила она. — Жаль… ведь он так долго принадлежал вашему роду. — Она немного помолчала, по-видимому надеясь, что он что-то скажет. Но лорд Ярдли молчал, и лицо ее потемнело. Леди Ярдли решительно пожала плечами: — Что ж, пойду переоденусь. Полагаю, мне следует постараться, чтобы «показать товар лицом»? — Повернувшись к Пуаро, она слегка поморщилась. — Это самое уродливое ожерелье, которое только можно себе представить! Джордж сто раз обещал отдать его переделать, да так и не собрался. — С этими словами она повернулась и вышла из комнаты.
  Через полчаса мы все трое в ожидании леди Ярдли собрались в просторной гостиной. Наступило время обеда. Прошло еще несколько минут.
  Вдруг послышался легкий шорох, и в дверном проеме, как картина в раме, возникла леди Ярдли — ошеломляюще красивая в своем сверкающем длинном белом платье. Положив руку на грудь, на которой сверкало ожерелье, она смотрела на нас.
  — Жертва перед вами! — весело воскликнула она. Ее веселость показалась мне наигранной. — Подождите, я сейчас включу люстру, и вы своими глазами увидите самое уродливое ожерелье в Англии.
  Выключатель был в коридоре как раз возле двери. Она протянула к нему руку, и тут произошло невероятное. Неожиданно, без всякого предупреждения, свет погас, дверь с шумом захлопнулась, и из-за нее послышался долгий душераздирающий женский крик.
  — Боже милостивый! — воскликнул лорд Ярдли. — Это же голос Мод! Что случилось?!
  Спотыкаясь в темноте, как слепые, и чуть не сталкиваясь лбами, мы гурьбой ринулись к двери. Прошло несколько минут, прежде чем мы смогли ее открыть. Что за ужасное зрелище представилось нашему взору! Леди Ярдли, лишившись чувств, лежала на мраморном полу, на ее белой шее в том месте, где только что ослепительно сверкали бриллианты, сейчас темнел багровый рубец.
  Мы кинулись к ней, содрогаясь от страха при мысли, что наша помощь опоздала, и в этот момент она открыла глаза.
  — Китаец, — превозмогая боль, прошептала она, — китаец… там, в боковую дверь…
  Лорд Ярдли с проклятием вскочил на ноги. Я последовал за ним. Сердце мое стучало, как молот. Снова проклятый китаец! Та боковая дверь, о которой говорила леди Ярдли, находилась за углом в самом конце коридора, не более чем в нескольких ярдах от того места, где разыгралась трагедия. Нам хватило нескольких секунд, чтобы добежать до нее. Из груди у меня вырвался крик. Там, прямо у порога, сверкающей нитью протянулось ожерелье — скорее всего вор, в панике удирая, попросту обронил его. И тут я снова вскрикнул. Рядом хрипло простонал лорд Ярдли. В самом центре ожерелья зияла большая дыра. «Звезда Востока» исчезла!
  — Теперь все ясно, — выдохнул я, — действовали не обычные воры. Бриллиант — вот за чем они охотились!
  — Но как им удалось проникнуть внутрь?
  — Через эту дверь.
  — Да ведь она всегда заперта!
  — Только не теперь. Взгляните сами. — С этими словами я толкнул дверь, и она легко открылась.
  Вдруг что-то на земле привлекло мое внимание. Наклонившись, я поднял с пола небольшой лоскуток — кусочек шелковой ткани. Вышивку, украшавшую его, спутать было невозможно — это был китайский шелк.
  — Видимо, в спешке зацепился за что-то, — объяснил я. — Пошли, надо торопиться. Он не мог далеко уйти.
  Увы, все наши усилия оказались тщетны. Вокруг было темно, как в преисподней. И, пользуясь этим, вор легко ускользнул от погони. В конце концов мы были вынуждены вернуться. Лорд Ярдли сразу же послал за полицией.
  Леди Ярдли, возле которой суетился Пуаро, разбиравшийся в подобных ситуациях лучше любой женщины, к этому времени уже достаточно пришла в себя, чтобы поведать нам подробности.
  — Я как раз собиралась включить большую люстру, — объяснила она, — когда тот человек вдруг бросился на меня из темноты. Схватившись за ожерелье, он дернул за него с такой силой, что я рухнула на землю. И в ту же секунду заметила, как он исчез за дверью. И все же… мне кажется, это был китаец. У него была коса и шелковая рубашка, украшенная вышивкой. — Вздрогнув, она замолчала.
  На пороге выросла внушительная фигура дворецкого. Склонившись к уху лорда Ярдли, он негромко прошептал:
  — Там посыльный от мистера Хоффберга, милорд. Он говорит, вы его ждете.
  — Боже милостивый! — Совершенно потрясенный, пэр застыл на месте. — Боюсь, я должен с ним поговорить. Нет, не здесь, Миллингс. Проводите его в библиотеку.
  Я отвел Пуаро в сторону:
  — Послушайте, дружище, не кажется ли вам, что будет лучше поскорее вернуться в Лондон?
  — Вы так считаете, Гастингс? А почему?
  — Ну… — я осторожно кашлянул, — все ведь сложилось на диво неудачно, как вам кажется? Я хочу сказать, вы взяли с лорда Ярдли обещание довериться вам, поклялись, что все закончится благополучно, — и вдруг бриллиант похищают у вас из-под самого носа!
  — Да, увы, это так, — уныло подтвердил Пуаро. — Что ж, надо признаться, этот случай вряд ли можно отнести к числу триумфов!
  Эта его манера толковать события чуть было не заставила меня улыбнуться, но я продолжал настаивать на своем.
  — Итак, раз уж вы (прошу прощения, дружище, если я вас обидел!) столь блистательно провалили дело, не кажется ли вам, что пришло время удалиться? Во всяком случае, для нас обоих сейчас это самый подходящий выход.
  — А обед?! Изысканный, великолепный обед, которым нас собирался угостить лорд Ярдли?
  — Господи, что еще за обед?! — раздраженно проворчал я.
  Пуаро в молитвенном ужасе воздел руки к небу:
  — Боже милостивый, что за страна! Относиться к гастрономическим изыскам с преступным равнодушием!
  — Есть еще одна причина, по которой нам следует как можно скорее вернуться в Лондон.
  — Что еще за причина?
  — Второй бриллиант, — напомнил я, понизив голос до шепота, — тот, что принадлежит миссис Марвелл.
  — Ну и что с ним?
  — Господи, да как же вы не понимаете?! — Такая недогадливость, столь необычная для Пуаро, вывела меня из себя. И куда подевался его всегдашний острый ум? — То, что сегодня случилось здесь, может повториться там.
  — Tiens!161 — отступив на шаг, воскликнул Пуаро. Взгляд его был полон неподдельного восхищения. — Ваша проницательность заслуживает всяческой похвалы, мой друг! Заметьте, сам я об этом не подумал! Но у нас, к счастью, еще много времени. Ведь полнолуние наступит только в пятницу.
  Я с сомнением покачал головой. Эта история с полнолунием не внушала мне особого доверия. Однако я заупрямился и уговорил-таки Пуаро — мы тут же уехали, оставив лорду Ярдли письмо с извинениями и объяснениями.
  Я считал, что нам следует немедленно отправиться в «Магнифисент» и дать знать миссис Марвелл о том, что произошло, но Пуаро решительно восстал против этого. В конце концов он убедил меня, что можно подождать до утра. Поспорив немного, я неохотно сдался.
  А утром вдруг, к моему изумлению, выяснилось, что у Пуаро пропало всякое желание выходить из дому. Признаюсь, я начал даже подозревать, что, допустив ошибку в самом начале, он потихоньку стал искать предлог, чтобы уклониться от этого дела вообще. Но в ответ на мои обвинения Пуаро с невероятным упрямством заявил, что все подробности происшествия в Ярдли-Чейз напечатаны во всех утренних газетах, и уж к этому времени чета Рольф знает о случившемся ровно столько же, сколько могла услышать от нас обоих. Как ни печально, но мне пришлось сдаться.
  Дальнейшие события только подтвердили самые худшие мои опасения. Около двух часов зазвонил телефон. Трубку взял Пуаро. Некоторое время он молча слушал. Потом, коротко бросив: «Хорошо, я буду», — повесил трубку и повернулся ко мне.
  — Итак, что вы об этом думаете, мой друг? — с пристыженным и в то же время ошарашенным видом спросил он. — Бриллиант миссис Марвелл похищен!
  — Что?! — вскочив на ноги, воскликнул я. — Что вы теперь скажете об этом пресловутом полнолунии?
  Пуаро сокрушенно развел руками.
  — Когда это случилось?
  — Я так понимаю, сегодня утром.
  Я уныло покачал головой:
  — Если бы вы только послушались меня! Теперь вы видите, что я был прав.
  — Похоже, что так, друг мой, — осторожно сказал Пуаро.
  И пока мы на всех парах неслись в такси к отелю «Магнифисент», я пытался сообразить, как все произошло.
  — Да, вся эта затея с полнолунием была неплохо задумана. Теперь я понимаю — им хотелось, чтобы мы ничего не опасались до самой пятницы. Тогда бы у них были развязаны руки. Жаль, что вы этого не поняли.
  — Ваша правда, — добродушно согласился Пуаро. Казалось, уныние его развеялось как дым, и всегдашняя беззаботность опять вернулась к нему. — Но ни один человек в мире не способен предусмотреть все!
  Мне внезапно стало его жаль. Ведь он так не любил проигрывать!
  — Не огорчайтесь, — примирительно сказал я. — В другой раз повезет.
  Стоило нам только переступить порог отеля, как нас сразу же провели в кабинет управляющего. Там же был и Грегори Рольф, и с ним — двое детективов из Скотленд-Ярда. За столом напротив сидел бледный как полотно клерк.
  Увидев нас, Рольф кивнул.
  — Мы тут стараемся разобраться, что к чему, — объяснил он. — Знаете, это просто невероятно! У этого человека железные нервы!
  Рассказ о том, как это случилось, занял всего несколько минут. Мистер Рольф вышел из отеля в 11.15. А в 11.30 в отеле появился человек, похожий на него как две капли воды, направился к столу клерка и потребовал шкатулку с драгоценностями, которая лежала в гостиничном сейфе. Получив ее, он небрежно расписался на квитанции и при этом беззаботно заметил, что подпись не совсем похожа, потому как он, дескать, ушиб руку, выходя из такси. Клерк улыбнулся в ответ, предупредительно заметив, что не видит особой разницы. Псевдо-Рольф расхохотался: «Ну, в таком случае не записывайте меня в грабители, ладно? — небрежно бросил он. — Я уже получил несколько угрожающих писем от каких-то китайцев. Забавно, не правда ли, если учесть, что и сам я немного смахиваю на китаезу — и все из-за разреза глаз».
  — Я посмотрел на него, — запинаясь, пробормотал клерк, — и тут же понял, что он имеет в виду. Глаза у него были приподняты к вискам, как у азиатов. Странно, никогда раньше этого не замечал.
  — Дьявольщина, приятель! — прогремел Грегори Рольф, нависая над испуганным человечком. — Я что, по-твоему, похож на косоглазого? Ну-ка, взгляни еще раз!
  Тот поднял на актера глаза, и челюсть у него отвалилась.
  — Нет, сэр, — пролепетал он, — нет, ничего подобного!
  И в самом деле, в ясных карих глазах, которые так открыто смотрели сейчас на нас, не было решительно ничего восточного. Детектив из Скотленд-Ярда деликатно кашлянул:
  — Старый трюк, сэр. Ох и хладнокровный же, негодяй! Понял, что глаза могут его выдать, поэтому решил взять быка за рога и рассеять все подозрения. Должно быть, крутился возле отеля, высматривал, пока вы выйдете, сэр, а потом выждал четверть часа и провернул все за минуты, когда вы уже были далеко.
  — А футляр с драгоценностями? — спросил я.
  — Валялся в коридоре отеля. Взяли только одну вещь — «Звезду Запада».
  Мы уставились друг на друга — вся эта история казалась какой-то чудовищно, гротескно неправдоподобной. Пуаро с живостью вскочил на ноги:
  — Боюсь, до сих пор от меня было не так уж много пользы, — с сожалением проговорил он. — Можно ли мне повидать мадам?
  — Боюсь, она до сих пор не пришла в себя, — мрачно объяснил Рольф.
  — Тогда можно вас на два слова, мсье?
  — Конечно.
  Через пару минут Пуаро вернулся.
  — Ну, друг мой, — бодро воскликнул он, — а теперь на почту. Мне надо отправить телеграмму.
  — Кому?
  — Лорду Ярдли. — Он остановил мои дальнейшие расспросы, взяв меня под руку. — Идемте, идемте, друг мой. Знаю, что вы думаете по поводу этого дела. Сам Пуаро совершил неожиданную ошибку. Уж вы на моем месте не оплошали бы! Пусть так. А теперь давайте на некоторое время забудем об этом печальном инциденте и спокойно пообедаем.
  Было уже около четырех, когда мы наконец вернулись в квартиру Пуаро. Какой-то мужчина, сидевший в кресле у окна, встал при нашем появлении. Это был лорд Ярдли. Его осунувшееся лицо без слов говорило о том, насколько он раздавлен случившимся.
  — Я получил вашу телеграмму и тотчас же приехал. Послушайте, я связался с Хоффбергом. Так вот, они и знать не знают о том человеке, который приезжал вчера в Ярдли-Чейз якобы по их поручению. И о телеграмме тоже. Вам не кажется, что…
  Пуаро порывисто сжал его руку:
  — Тысяча извинений! Это я послал телеграмму. И того человека нанял тоже я!
  — Вы?! Но для чего? Зачем? — запинаясь, пролепетал растерянный пэр.
  — Хотел обострить ситуацию, — коротко объяснил Пуаро.
  — Обострить?! О мой бог! — простонал лорд Ярдли.
  — И мне это удалось, — жизнерадостно заявил Пуаро. — А теперь, милорд, благодаря моей блестящей идее я имею удовольствие вернуть вам вот это! — И театральным жестом он протянул пэру на раскрытой ладони какой-то сверкающий предмет. Это был огромный бриллиант.
  — «Звезда Востока», — ахнул лорд Ярдли. — Но как же… Ничего не понимаю…
  — Неужели? — удивился Пуаро. — Впрочем, это не так уж важно. Поверьте, было совершенно необходимо, чтобы бриллиант украли. Я поклялся, что он вернется к вам, а не в моих привычках нарушать данное мной слово. А теперь вы должны позволить мне сохранить при себе эту маленькую тайну. Прошу вас передать уверения в моем нижайшем почтении леди Ярдли, и скажите, что для меня огромная честь вернуть ей этот камень. Прекрасная погода сегодня, не так ли? Всего доброго, милорд.
  Улыбаясь и непрерывно болтая, маленький бельгиец проводил совершенно сбитого с толку лорда Ярдли до дверей. Вернулся же он, довольно потирая руки.
  — Пуаро, — возопил я, — мне кажется, я сошел с ума!
  — Ну что вы, друг мой, просто у вас, как обычно, туман в голове.
  — Как вам удалось вернуть бриллиант?
  — Его любезно отдал мне мистер Рольф.
  — Рольф?!
  — Именно! Письма с угрозами, китаец, статья в «Светских сплетнях» — все это порождения изобретательного ума мистера Рольфа. Два огромных бриллианта, похожих как две капли воды… Бог мой, они никогда не существовали! Был только один бриллиант, друг мой! Много лет он находился в коллекции лордов Ярдли, но в течение последних трех лет им владел мистер Рольф. Нынче утром он украл бриллиант с помощью нехитрой уловки — умело подправив гримом форму глаз. Ах, надо непременно посмотреть его в кино — он настоящий артист!
  — Но для чего ему красть свой собственный бриллиант? — пораженный, спросил я.
  — Для того было много причин. Начнем с того, что леди Ярдли понемногу начинала терять терпение.
  — Леди Ярдли?!
  — Помните ее поездку в Калифорнию? Тогда она чувствовала себя очень одинокой. Супруг ее развлекался где-то на стороне. А мистер Рольф… что ж, он красив, обаятелен, а кроме того, ему присущ эдакий романтический флер. На самом же деле, между нами говоря, он весьма и весьма расчетлив, этот господин. Сначала он вскружил ей голову, а потом принялся шантажировать ее! Прошлым вечером я припер ее к стенке, и бедная леди во всем призналась. Клялась и божилась, что может упрекнуть себя разве что в излишней неосторожности, и, знаете, Гастингс, я ей верю. Но у Рольфа, вне всякого сомнения, сохранились ее письма, которые при желании можно было бы истолковать совсем иначе. Впереди маячила угроза скандального развода, вполне возможно, и разлуки с детьми, и бедняжка готова была сделать все, что он от нее потребует. Своих денег у нее нет и никогда не было. Поэтому ей поневоле пришлось отдать ему бриллиант и заменить его похожим стразом. Помните, меня еще поразило совпадение с датой появления на сцене «Звезды Запада»? Итак, все вроде бы улажено. И тут лорд Ярдли принимает решение уладить свои дела и остепениться. И в первую очередь он решает продать бриллиант. А это значит, что подмена будет обнаружена.
  Отбросив сомнения, леди Ярдли пишет письмо Рольфу, который как раз приехал в Англию. Он успокаивает ее, пообещав обо всем позаботиться… и готовится к двойному ограблению. Таким образом, ему удается утихомирить леди, которая в противном случае могла признаться во всем мужу — такой оборот событий, как вы понимаете, никак не устраивал нашего шантажиста. Ведь он рассчитывал получить пятьдесят тысяч страховки (ага, вы об этом забыли!), к тому же у него оставался бриллиант. И тут вмешался я! Приходит телеграмма с сообщением, что вечером в Ярдли-Чейз приедет эксперт по драгоценным камням. Леди Ярдли, как я это и предвидел, тут же имитирует ограбление. И кстати, проделывает это мастерски! Но Эркюля Пуаро не проведешь! Как же все происходит на самом деле? Леди гасит свет, колотит в дверь, затем срывает с шеи ожерелье и бросает его в коридор, а сама в это время вопит во весь голос! Конечно, к тому времени она уже позаботилась у себя в комнате извлечь поддельный бриллиант из оправы.
  — Позвольте, мы же своими глазами видели у нее на шее ожерелье! — запротестовал я.
  — Прошу прощения, друг мой. Помните, она придерживала его рукой? Ее ладонь закрывала то место, где прежде был бриллиант. А подбросить заранее в коридор кусочек вышитого шелка было просто детской игрой! И как только Рольф прочел об ограблении в газетах, он тут же разыграл свой собственный маленький спектакль.
  — А что вы ему сказали? — сгорая от любопытства, спросил я.
  — Сказал, что леди Ярдли во всем призналась мужу, что он поручил мне забрать у него камень и что если он не вернет его немедленно, то лорд Ярдли поднимет на ноги всю полицию. Ну, и еще кое-что, что пришло мне в голову. Поверьте, он был словно воск в моих руках!
  Я немного подумал.
  — По-моему, это немного несправедливо по отношению к миссис Марвелл. Она-то ведь лишилась бриллианта не по своей вине!
  — Подумаешь, — бессердечно заявил Пуаро, — зато получила великолепную рекламу, к тому же бесплатно. А это все, что ее волнует. Все они такие, актрисы! А вот другая… как они несхожи! Чудесная мать и к тому же восхитительная женщина!
  — Да, — неохотно согласился я, поскольку наши с Пуаро вкусы в отношении женщин никогда не совпадали. — Я так понимаю, все эти угрожающие письма леди Ярдли писал тот же Рольф?
  — Вовсе нет, — живо возразил Пуаро. — Она пришла ко мне по рекомендации Мэри Кавендиш… пришла за помощью, надеясь получить совет, как выйти из трудной ситуации. И тут из ваших уст услышала о Мэри Марвелл, которую считала своей соперницей. Узнав, что та побывала у нас, миледи моментально изменила планы, весьма ловко воспользовавшись теми сведениями, которые ей любезно предоставили вы, друг мой. Всего несколько осторожных вопросов — и мне стало ясно, что именно вы завели разговор о письмах, а вовсе не она! Вы ей предоставили великолепный шанс. И она им воспользовалась.
  — Я этому не верю! — задетый за живое, вскричал я.
  — Да, да, друг мой, это так. Жаль, что психология — не ваш конек. Она сказала вам, что сожгла письма? О-ля-ля, да никогда женщина не уничтожит письмо, если сможет обойтись без этого! Даже если этого требует простое благоразумие!
  — Все это чудесно, — проговорил я, потихоньку закипая, — но вы сделали из меня форменного осла! И дурачили меня от начала и до конца! Конечно, очень мило, что вы наконец соизволили все мне объяснить! Но даже моему долготерпению есть предел!
  — Вы были так горды собой, друг мой! И у меня просто не хватило мужества развеять ваши иллюзии.
  — Это нечестно! На этот раз, Пуаро, вы зашли слишком далеко!
  — Бог мой! Сколько шума из-за такой ерунды!
  — Нет, баста, я сыт по горло!
  Хлопнув дверью, я гордо удалился. Пуаро выставил меня полнейшим ничтожеством! Я решил, что хороший урок ему не повредит. Придется ему немного помучиться, прежде чем я прощу его. Надо же, благодаря ему я вел себя как тупой самоуверенный идиот!
  Трагедия в Марсдон-Мэнор
  Мне пришлось уехать на несколько дней из города. А когда я вернулся, то, к своему удивлению, обнаружил Пуаро поспешно собирающим свой небольшой саквояж.
  — А, вот и вы, Гастингс! Как удачно! А я уж, признаться, боялся, что вы опоздаете и не сможете составить мне компанию.
  — Стало быть, вы уезжаете по делу?
  — Да. Хотя, увы, вынужден признаться, на первый взгляд оно не обещает ничего из ряда вон выходящего. Страховая компания «Нозерн юнион» пригласила меня расследовать смерть мистера Мальтраверса. Недели две назад он застраховал у них свою жизнь на весьма солидную сумму — пятьдесят тысяч фунтов.
  — Вот как? — Во мне проснулось любопытство.
  — В полиции уверены, что это типичный случай самоубийства. Между тем, по условиям страховки, она аннулируется, если клиент в течение года после заключения договора кончает с собой. Как водится, мистера Мальтраверса обследовал доктор из страховой компании. И хотя клиент был уже в довольно солидном возрасте, здоровьем все же отличался отменным. Однако в минувшую среду, то есть позавчера, тело мистера Мальтраверса обнаружили в его доме в Марсдон-Мэнор, что в Эссексе. Причиной смерти пока считают какое-то внутреннее кровотечение. В самом этом случае не было бы ничего примечательного, но ходят упорные слухи, что финансовые дела мистера Мальтраверса в последнее время были в плачевном состоянии. Больше того, эксперты «Нозерн юнион» в один голос утверждают, что покойный джентльмен был на грани банкротства. А это уже в корне меняет ситуацию. У Мальтраверса прелестная молоденькая жена. Есть подозрение, что он, собрав по крохам все, что у него еще оставалось, чтобы оплатить первый взнос, застраховал свою жизнь в пользу жены, после чего покончил с собой. Такие случаи нередки. Во всяком случае, директор «Нозерн юнион» и мой хороший приятель Альфред Райт попросил меня заняться расследованием этого дела. Правда, я сразу предупредил его, чтобы они там особенно не надеялись. Если бы причиной смерти считали сердечную недостаточность, тогда еще можно было бы рассчитывать что-нибудь раскопать. Диагноз «сердечная недостаточность» обычно свидетельствует о том, что глубокоуважаемый эскулап попросту не смог или же не сумел установить истинную причину смерти. Но вот внутреннее кровотечение… тут, как бы это сказать, все ясно как божий день. И все же мне придется провести небольшое расследование. Даю вам пять минут, чтобы собраться, Гастингс, потом ловим такси и спешим на Ливерпуль-стрит.
  Не прошло и часа, как мы с Пуаро, сойдя с поезда, оказались на маленькой станции под названием Марсдон-Лиг. Порасспрашивав на станции, мы вскоре выяснили, что до Марсдон-Мэнор не больше мили. Пуаро решил прогуляться пешком, и мы неторопливо зашагали по главной улице.
  — С чего начнем? — полюбопытствовал я.
  — Вначале я намерен поговорить с врачом, выдавшим свидетельство о смерти. Здесь, в Марсдон-Лиг, есть только один доктор, я проверил, — доктор Ральф Бернар. Ага, вот, кажется, и его дом.
  Интересующий нас дом представлял собой нечто вроде комфортабельного коттеджа. Стоял он недалеко от дороги. Медная дощечка на воротах извещала о том, что дом принадлежит доктору. Толкнув калитку, мы направились по дорожке к крыльцу и вскоре уже звонили в дверь.
  Судьба была к нам благосклонна — мы появились вовремя. У доктора как раз был приемный день, но, к счастью, к нашему появлению в прихожей не было ни единого пациента. Доктор Бернар — немолодой высокий широкоплечий мужчина — слегка сутулился. Взгляд у него был рассеянный, немного отсутствующий. Впрочем, впечатление он производил вполне приятное.
  Представившись, Пуаро сообщил о цели нашего визита, добавив, что администрация «Нозерн юнион» твердо намерена и впредь как можно тщательнее расследовать таинственные случаи вроде этого.
  — Конечно, конечно, — рассеянно проговорил доктор Бернар. — Поскольку покойный был человеком весьма состоятельным, жизнь его, я полагаю, тоже была застрахована на весьма приличную сумму.
  — Так вы считаете, что покойный был состоятельным человеком, доктор?
  Доктор слегка опешил:
  — А разве нет? Насколько я знаю, у него имелось две машины. Да и Марсдон-Мэнор — довольно большое имение. Чтобы содержать его, нужны приличные деньги. Хотя, помнится, купил он его довольно дешево.
  — Насколько я понимаю, в последнее время с деньгами у него было туго, — перебил Пуаро. Прищурившись, он внимательно разглядывал доктора.
  Тот, словно в ответ, печально покачал головой:
  — Да что вы говорите? Вот как, значит… Жаль, очень жаль. Счастье, значит, что он успел застраховать свою жизнь. Жене его, можно сказать, повезло. Прелестная женщина, просто очаровательная. И совсем молодая, бедняжка! Несчастная девочка — она буквально раздавлена. Сплошной комок нервов. Да и неудивительно — ведь она пережила такое горе! Конечно, я старался помочь ей по мере сил, но потрясение было слишком тяжелым, джентльмены!
  — Вы часто навещали мистера Мальтраверса?
  — Мой дорогой сэр, если честно, то никогда.
  — Как?!
  — Насколько я понял, мистер Мальтраверс был ревностным последователем учения «Христианская наука»…162 Точно не знаю, но что-то вроде этого.
  — Понятно. Но ведь вы обследовали тело.
  — Само собой. Меня вызвал один из младших садовников.
  — И причина смерти была ясна?
  — Абсолютно. Ни малейших сомнений, джентльмены. Кровь на губах была, но немного, значит, кровотечение было внутренним.
  — Когда вы пришли, он лежал в том же положении, как и в момент смерти?
  — Да, до тела не дотрагивались. Его нашли на самом краю небольшой рощицы. Возле него лежало небольшое охотничье ружье. Скорее всего, отправился пострелять грачей. Тут все и случилось. Кровотечение, надо полагать, произошло неожиданно. Вероятнее всего, острый приступ гастрита.
  — А застрелить его случайно не могли?
  — Мой дорогой сэр! — Доктор был явно шокирован.
  — Прошу прощения, — смиренно извинился Пуаро, — но если меня не подводит память, то совсем недавно мы расследовали один случай… убийство, а доктор выдал свидетельство о смерти от разрыва сердца. И это когда у покойника в голове была дырка от пули величиной со сливу! Хорошо, местный констебль не постеснялся — обратил на это внимание горе-врача!
  — Уверяю вас, на теле мистера Мальтраверса не было никаких следов от пули, — проворчал доктор Бернар, обиженно поджав губы. — А теперь, джентльмены, если у вас все…
  Мы поняли намек:
  — Нет, нет. Тысяча извинений за причиненное неудобство, и большое спасибо вам, доктор, что любезно согласились ответить на наши вопросы. А кстати, вы не собираетесь проводить вскрытие?
  — Конечно, нет, — возмущенно нахохлился доктор. Мне показалось, что его вот-вот хватит удар. — Случай совершенно ясный. В таких обстоятельствах не вижу никаких оснований ранить чувства близких и родных покойного.
  Повернувшись к нам спиной, доктор шумно захлопнул дверь перед самым нашим носом.
  — Ну, что вы думаете о докторе Бернаре, Гастингс? — осведомился Пуаро, пока мы с ним неторопливо шагали по дороге в направлении Марсдон-Мэнор.
  — Напыщенный старый осел.
  — Именно так! Ваше тонкое понимание человеческих характеров, друг мой, всегда приводит меня в восторг! Как верно, как точно подмечено! Да вы знаток человеческих душ, Гастингс! — Я подозрительно покосился на него, но Пуаро, похоже, и не думал подтрунивать надо мной. Лицо его было совершенно серьезно. Подмигнув мне, он игриво добавил: — Естественно, не в тех случаях, когда речь идет о прелестной женщине! — И я заметил, что в глазах его сверкнул насмешливый огонек.
  Я смерил его ледяным взглядом и гордо промолчал.
  Добравшись до Марсдон-Мэнор, мы постучали. Дверь открыла средних лет горничная. Пуаро передал ей свою визитную карточку и рекомендательное письмо из «Нозерн юнион» для миссис Мальтраверс. Прошло минут десять, когда дверь снова отворилась, и тоненькая женская фигурка в черных шелках робко переступила порог.
  — Мсье Пуаро? — дрожащим голосом пролепетала она.
  — Мадам! — Пуаро галантно вскочил и торопливо поспешил к ней. — Тысяча извинений, мадам! Я в отчаянии! Не могу найти слов, чтобы передать, как мне неловко тревожить вас в подобных печальных обстоятельствах… Но что делать? Увы, необходимость… суровый долг, так сказать.
  Миссис Мальтраверс позволила ему усадить ее в кресло. Глаза ее покраснели и опухли от слез, но даже это не могло испортить ее красоты. На вид она была совсем молода, лет двадцати семи — двадцати восьми, и прелестна, как видение: огромные синие глаза и очаровательный капризный ротик.
  — Это, наверное, как-то связано со страховкой покойного мужа, не так ли? Но неужели так уж необходимо беспокоить меня именно сейчас, так скоро после?..
  — Мужайтесь, дорогая мадам! Мужайтесь! Видите ли, ваш покойный супруг застраховал свою жизнь на довольно крупную сумму, а в таких случаях компания непременно проводит свое собственное расследование, дабы не оставалось никаких неясностей. Просто чтобы уточнить некоторые детали. Вы можете смело рассчитывать на то, что я сделаю все возможное, чтобы избавить вас от ненужных волнений! А теперь прошу меня извинить, но не расскажете ли вы мне вкратце, что произошло в Марсдон-Мэнор в тот печальный день — в прошлую среду?
  — Я как раз переодевалась к чаю, когда постучала горничная… Один из садовников прибежал и сказал… сказал, что только что обнаружил…
  Голос ее предательски дрогнул, и она замолчала. Пуаро сочувственно сжал ее руку:
  — Понимаю. Что ж, этого достаточно. А утром в этот день вы видели своего мужа?
  — Только перед ленчем. Я ходила в деревню, на почту, купить марки, а он отправился в лес поохотиться.
  — Пострелять грачей, да?
  — Да, по-моему. Он обычно брал с собой охотничье ружье. Я слышала выстрелы, когда шла по дороге.
  — А где сейчас это ружье?
  — Думаю, в холле.
  Она вышла из комнаты и через несколько минут вернулась с охотничьим ружьем. Вдова протянула его Пуаро. Он внимательно осмотрел его.
  — Насколько я понимаю, из него стреляли дважды, — произнес он и вернул ей ружье. — А теперь, мадам, могу ли я видеть… — Он тактично замялся.
  — Горничная проводит вас, — печально склонив голову, прошептала она.
  Вызванная звонком горничная повела Пуаро наверх. Я предпочел остаться возле этой прелестной, раздавленной горем женщины. Воцарилось неловкое молчание. Я не знал, как поступить: то ли молча изображать сострадание, то ли попытаться заговорить с ней. В конце концов я произнес несколько ничего не значащих фраз. Она рассеянно ответила, но было заметно, что мысли ее далеко. А вскоре к нам присоединился Пуаро.
  — Благодарю вас за проявленную любезность, мадам. Думаю, больше нет никакой необходимости тревожить вас из-за этого прискорбного дела. А кстати, вам что-нибудь известно о состоянии финансов вашего покойного мужа?
  Она покачала головой:
  — Почти ничего. Я практически не разбираюсь в таких вещах.
  — Понимаю. Так, значит, вы не в состоянии объяснить, почему он вдруг решил застраховать свою жизнь? Ведь раньше, насколько мне известно, он ничего подобного не делал?
  — Видите ли, мы ведь всего год как поженились. А что касается его желания застраховать свою жизнь, то всему виной, по-моему, навязчивая идея мужа, что ему не суждено прожить долго. Его преследовало сильное предчувствие скорой смерти. Насколько я знаю, однажды у него уже было внутреннее кровотечение, и он не сомневался, что следующее станет для него роковым. Я старалась, как могла, развеять эти мрачные мысли, но, увы, без малейшего успеха. Ах, бедненький, предчувствие не обмануло его!
  Ничего не видя сквозь пелену слез, она распрощалась с нами. Мы вышли из дома и зашагали по дорожке. Пуаро сделал выразительный жест:
  — Ну что ж, вот и все! Теперь в Лондон, друг мой. Похоже, съездили мы напрасно. Мышеловка оказалась пустой, мышки здесь нет. И все же…
  — И все же?
  — Легкое сомнение, вот и все! Вы ничего не заметили? Совсем ничего? Крохотное несоответствие, вот и все. Впрочем, жизнь полна таких несоответствий. Вне всякого сомнения, этот человек не самоубийца — рот его полон крови, а ни один яд не оказывает такого действия. Нет, нет, следует смириться с тем, что здесь все ясно и определенно. Ни малейшей зацепки. Стоп, а это кто такой?
  Навстречу нам по дорожке, ведущей к дому, быстро шел высокий молодой человек. Проходя мимо, он не удостоил нас даже взглядом. Однако я не мог не отметить, что он достаточно хорош собой, с бронзовым от загара лицом, говорившим о том, что человек провел немало времени в странах с более жарким климатом, нежели у нас. Садовник, сгребавший невдалеке сухие листья, поднял голову и окинул его долгим взглядом, прежде чем вернуться к своему занятию. Пуаро поспешно двинулся к нему:
  — Прошу прощения, не скажете ли, кто этот джентльмен? Вы его знаете?
  — Не припомню, как его зовут, сэр… хотя имя-то его, сдается мне, я слышал. На прошлой неделе он гостил здесь, в доме. В минувший вторник, кажется.
  — Быстро, Гастингс. Идем за ним.
  Мы повернули и поспешно зашагали за удаляющимся мужчиной. Достаточно было одного короткого взгляда, чтобы заметить на веранде грациозную, затянутую в черное фигурку. Преследуемый свернул к дому, и мы за ним, что дало нам возможность незаметно стать свидетелями их встречи.
  Миссис Мальтраверс, заметив его, казалось, вросла в землю. Краска бросилась ей в лицо.
  — Вы! — растерянно выдохнула она. — Господи, а я-то считала, что вы уже давно в море… на пути в Восточную Африку!
  — Я получил от моих адвокатов сведения, которые заставили меня изменить планы! — воскликнул молодой человек. — В Шотландии неожиданно умер мой престарелый дядюшка и оставил мне небольшое состояние. При таких печальных обстоятельствах я решил, что лучше будет остаться. И вдруг я прочел в газетах о том, что случилось… и подумал, что, может быть, я чем-то могу вам помочь. Возможно, вам нужен совет… или просто кто-то, кто бы мог позаботиться обо всем…
  В этот момент оба заметили наше присутствие. Пуаро шагнул вперед и, рассыпаясь в извинениях, объяснил, что он, дескать, оставил в холле свою трость. Миссис Мальтраверс, как мне показалось, крайне неохотно представила нас своему знакомому:
  — Мсье Пуаро — капитан Блек.
  Завязался разговор, и через пару минут Пуаро незаметно удалось выяснить, что капитан остановился в гостинице «Якорь». Спустя некоторое время нашлась и забытая в холле трость, что меня, признаться, нисколько не удивило; Пуаро снова рассыпался в извинениях, и мы ушли.
  Пуаро заставил меня почти бегом бежать до самой деревни. Там мы прямиком направились в гостиницу «Якорь».
  — Тут мы и побудем, пока не вернется наш друг капитан Блек, — отдуваясь, объяснил сыщик. — Вы заметили, Гастингс, что я несколько раз упомянул о нашем намерении непременно вернуться в Лондон как можно быстрее? Возможно, вы приняли мои слова за чистую монету. Однако нет… А кстати, вы обратили внимание, как изменилось лицо миссис Мальтраверс, когда она увидела молодого Блека? Она была ошеломлена, словно увидела призрак. А он… что ж, он без ума от нее, это видно с первого взгляда! Вам так не кажется? И он был здесь во вторник вечером — как раз накануне того дня, когда скончался мистер Мальтраверс. Вот так-то, Гастингс. Надо бы поинтересоваться, что он тут делал, этот капитан Блек.
  Где-то через полчаса мы увидели, как намеченная жертва приближается к гостинице. Пуаро спустился ему навстречу. Обменявшись приветствиями, он провел его в нашу комнату.
  — Я рассказал капитану Блеку о том, что привело нас сюда, — начал он. — Надеюсь, вы понимаете, monsieur le capitaine, что мне крайне важно выяснить, в каком настроении был мистер Мальтраверс незадолго до кончины, о чем он думал, может, что-то его тревожило. И так далее. И вместе с тем мне не хотелось бы лишний раз огорчать миссис Мальтраверс своими вопросами. Тем более сейчас, когда она в таком состоянии. И вот по счастливой случайности здесь оказались вы! Как это удачно! Вне всякого сомнения, вы могли бы дать нам весьма ценную информацию.
  — Буду рад помочь всем, чем смогу, — ответил молодой офицер, — однако боюсь вас огорчить, мсье. Дело в том, что я не заметил ничего особенного. Видите ли, хотя Мальтраверс был старым приятелем моих родителей, сам я знал его не слишком хорошо.
  — Вы приехали сюда…
  — Во вторник вечером. Переночевал у них, а в город вернулся рано утром в среду, поскольку мой корабль должен был отплыть из Тилбури около двенадцати. Но я получил кое-какие известия, которые заставили меня резко изменить свои планы. Впрочем, думаю, вы слышали, как я рассказывал об этом миссис Мальтраверс.
  — Насколько я понимаю, вы собирались вернуться в Восточную Африку?
  — Да. Я осел там сразу после войны. Грандиозная страна!
  — Вполне с вами согласен. Хорошо, вернемся к тому, что произошло. Скажите, о чем шел разговор во вторник за обедом?
  — О господи, я и не помню. Да, в общем, ни о чем таком особенном, обычная болтовня. Мальтраверс расспрашивал меня о родителях, потом мы поспорили с ним о германских репарациях… Да, миссис Мальтраверс много расспрашивала меня о Восточной Африке. Я рассказал пару случаев из тамошней жизни… Вот, кажется, и все. Да, все.
  — Что ж, благодарю вас.
  Пуаро на некоторое время погрузился в задумчивое молчание. Видно, в голову ему пришла какая-то идея, потому что он вдруг мягко сказал, обращаясь к капитану:
  — С вашего позволения, капитан, мне бы хотелось провести маленький эксперимент. Вы сейчас рассказали нам о том, что сохранила об этих событиях ваша память. Но мне бы хотелось выяснить, что кроется в вашем подсознании.
  — Психоанализ, да? — подмигнул капитан, но мне показалось, что в голосе его слышится беспокойство.
  — О нет-нет, — поспешил разуверить его Пуаро, — все будет очень просто. Я говорю вам слово, вы в ответ — другое и так далее. Любое слово, какое придет вам в голову, договорились? Вы меня поняли? Итак, начнем?
  — Ладно, — медленно проговорил Блек, однако в лице его мне почудилось смущение.
  — Записывайте, прошу вас, Гастингс, — велел Пуаро. Потом вытащил из кармана свои огромные старинные серебряные часы в виде луковицы и положил их на стол перед собой. — Ну что ж, все готово. Итак, начнем. День.
  На мгновение наступила тишина. Потом Блек бросил в ответ:
  — Ночь.
  Пуаро продолжал, с каждым разом все быстрее.
  — Имя, — сказал он.
  — Место.
  — Бернар.
  — Шоу.
  — Вторник.
  — Обед.
  — Путешествие.
  — Корабль.
  — Страна.
  — Уганда.
  — История.
  — Львы.
  — Охотничье ружье.
  — Ферма.
  — Выстрел.
  — Самоубийство.
  — Слон.
  — Бивень.
  — Деньги.
  — Адвокаты.
  — Благодарю вас, капитан Блек. Скажите, не могли бы вы уделить мне еще несколько минуток, скажем, где-то через полчаса?
  — Да, разумеется. — Удивленно вскинув брови, молодой офицер бросил на него озадаченный взгляд и вышел из комнаты.
  — А теперь, Гастингс, — сказал Пуаро, ласково улыбнувшись мне, как только дверь за ним закрылась, — теперь вы видите все так же ясно, как и я, не так ли?
  — Понятия не имею, о чем это вы?
  — Неужели этот перечень слов ничего вам не говорит?
  Я еще раз внимательно прочитал его от начала до конца, но был вынужден бессильно развести руками.
  — Ну что ж, сейчас я вам все объясню. Сначала Блек отвечал нормально, не слишком быстро, но и не задумываясь и не делая пауз, так что мы можем смело делать вывод о том, что он не чувствовал себя виноватым и ему нечего было скрывать. «День» и «ночь», «место» и «имя» — вполне обычные ассоциации. Тогда я подбросил ему имя Бернар, чтобы проверить, не виделся ли он случайно с нашим добрым эскулапом. Но, как выяснилось, нет. Итак, пойдем дальше. На мое слово «вторник» он тут же, не задумываясь, отвечает «обед», но на слова «путешествие» и «страна» следует соответственно «корабль» и «Уганда», что ясно указывает на то, что нашего друга в настоящее время волнует плавание, в которое он собирался отправиться, а вовсе не поездка, которая привела его сюда. «История» наводит его на мысль о тех историях со львами, которыми он, вне всякого сомнения, потчевал своих собеседников за обедом. Далее я говорю «охотничье ружье» и вдруг слышу в ответ совсем неожиданное — «ферма»! Когда я говорю «выстрел», он, не задумываясь, отвечает «самоубийство». По-моему, ассоциация довольно-таки прозрачная. Какой-то человек, которого он знал, покончил с собой выстрелом из ружья на какой-то ферме. И не забывайте, что в подсознании у него все те истории, которые он рассказывал за обедом. Думаю, вы будете правы, если согласитесь со мной, что нам с вами следует попросить капитана Блека подняться сюда и повторить нам историю о самоубийстве, которую он рассказывал в тот самый вторник за обедом в Марсдон-Мэнор.
  Похоже, капитан Блек живо заинтересовался нашим предложением.
  — Да, да, я рассказывал об этом. Теперь я ясно вспомнил. Один парень застрелился на ферме — сунул в рот ствол охотничьего ружья и пальнул, так что пуля попала в мозг. Доктора тамошние чуть было с ума не сошли, ничего не могли понять — не было ни единого следа, ничего, только немного крови на губах. Но что…
  — Вы хотите спросить, что общего у этой истории с трагедией, что произошла в Марсдон-Мэнор? Стало быть, вы не знаете, что, когда мистера Мальтраверса нашли, рядом валялось охотничье ружье?
  — Вы хотите сказать, что мой рассказ навел его на мысль… О боже, какой ужас!
  — Не стоит упрекать себя — все равно это случилось бы, не так, значит, иначе. Ну что ж, хорошо. А сейчас мне надо позвонить в Лондон.
  Разговор по телефону занял столько времени, что я уже начал терять терпение. Видимо, речь шла о чем-то серьезном, потому как вернулся Пуаро глубоко погруженный в собственные мысли. Всю вторую половину дня он провел в одиночестве. Только часов в семь, словно очнувшись от спячки, вдруг засуетился и в конце концов объявил, что откладывать, дескать, больше нечего — надо сообщить результаты расследования молодой вдове. К тому времени, надо признаться, мое сочувствие целиком и полностью было на ее стороне. Подумать только! Остаться без гроша, да еще зная при этом, что самый близкий человек на свете убил себя ради того, чтобы обеспечить ей безбедное существование, — тяжкая ноша для любой женщины! Правда, в глубине души я лелеял неясную надежду, что, может быть, молодому Блеку удастся хоть немного утешить ее в горе. Говорят, время лечит, и со временем, когда печаль ее пройдет, его любовь сможет вернуть ее к жизни. А то, что он влюблен в нее по уши, и слепому было видно.
  Разговор с леди оказался мучительным. Поначалу она вообще отказывалась поверить тому, что рассказал Пуаро. Когда же ему наконец с трудом удалось ее убедить, зарыдала так, что у меня просто сердце разрывалось. Проведенный по нашей просьбе осмотр тела подтвердил самые худшие подозрения, больше того — превратил их в уверенность. Конечно, Пуаро не меньше, чем я, жалел бедняжку, но что он мог сделать? Ведь он работал на страховую компанию, и руки у него были связаны. Уже стоя на пороге и собираясь уходить, он — как всегда, неожиданно — вновь поразил меня.
  — Мадам, — мягко произнес он, обращаясь к миссис Мальтраверс, — не стоит так горевать! Кому, как не вам, знать, что смерти как таковой нет и наши близкие всегда рядом с нами!
  — Что вы хотите сказать? — растерянно забормотала вдова с круглыми от удивления глазами.
  — Разве вы никогда не участвовали в спиритических сеансах? Как странно! Знаете, я готов поклясться, что из вас, мадам, мог бы получиться великолепный медиум!
  — Да, да, я уже не раз это слышала. Но неужели такой человек, как вы, мсье, верит в спиритизм?!
  — Эх, мадам, за свою жизнь я, поверьте, видел немало странного! А кстати, знаете ли, что говорят о вашем доме в деревне? Что он проклят!
  Вдова грустно кивнула. В эту самую минуту постучала горничная и объявила, что обед подан.
  — Может быть, вы останетесь и пообедаете со мной?
  Мы с удовольствием приняли ее приглашение, и мне показалось, что наше присутствие помогло ей немного отвлечься от тяжкого горя.
  Мы как раз покончили с супом, когда вдруг за дверью раздался пронзительный крик и грохот чего-то тяжелого, а вслед за ним — звон разбитого стекла. Мы вскочили на ноги. В дверях появилась горничная. Шатаясь, она держалась за сердце.
  — Какой-то человек… он стоял в коридоре!
  Пуаро, оттолкнув ее, выбежал из комнаты. Вернулся он быстро.
  — Там никого нет.
  — Никого нет, сэр? — слабым голосом переспросила горничная. — О боже, я перепугалась до смерти!
  — Но почему?
  Голос ее упал до едва слышного шепота:
  — Мне показалось… я решила, что это покойный хозяин… точь-в-точь он!
  Я увидел, как миссис Мальтраверс вздрогнула и побледнела до синевы. И тут мне пришла в голову ужасная мысль — я вдруг вспомнил старое поверье, что самоубийцы не могут спокойно лежать в своих могилах. Скорее всего, она тоже подумала об этом, потому что со стоном ухватилась за руку Пуаро:
  — Господи, вы слышите?! Стук в окно! Три раза… Боже мой, три раза! Это он! Он всегда так стучал, когда возвращался домой!
  — Ива, — вскричал я, — это ветки ивы стучат в окно!
  Но в комнате уже воцарилась атмосфера страха, будто ледяное дыхание потустороннего мира коснулось нас всех. Горничная нервно вздрагивала и то и дело озиралась по сторонам. Когда обед подошел к концу и мы встали из-за стола, миссис Мальтраверс стала умолять Пуаро не уезжать. Судя по всему, при мысли о том, что она останется одна в этом доме, бедняжка перепугалась до смерти. Пуаро охотно согласился остаться. Мы сидели в маленькой гостиной. Ветер стал сильнее. Он выл и стонал за окном, точно неприкаянная душа грешника, и от этого все чувствовали себя еще более неуютно. Дважды дверь в гостиную, где мы сидели, с протяжным скрипом вдруг открывалась сама по себе, и каждый раз миссис Мальтраверс, вздрогнув, прижималась ко мне, будто в поисках защиты.
  — О боже, эта дверь! Опять! Нет, это невыносимо! — наконец сердито вскричал Пуаро. Подойдя к двери, он с силой захлопнул ее и повернул ключ в замке. — Ну вот, я ее запер!
  — Не надо! — пролепетала вдова. — Ведь если она сейчас откроется…
  И тут случилось невероятное — не успела она это сказать, как запертая на замок дверь медленно отворилась. С того места, где я сидел, не было видно, что кроется за ней, но вдова и Пуаро сидели к ней лицом. Тишину вдруг разорвал душераздирающий вопль, и я увидел, как пепельно-серое лицо миссис Мальтраверс обратилось к Пуаро.
  — Вы видите его? Видите… вон он!
  Он удивленно воззрился на нее. Судя по всему, Пуаро ничего не видел. Потом медленно покачал головой.
  — Я вижу его… это мой муж! Как же вы его не видите?!
  — Мадам, я не вижу ровным счетом ничего. Вы, наверное… хм… немного не в себе…
  — Нет, нет! Просто я… Боже милосердный!
  Вдруг свет во всем доме замигал и погас, как гаснет задутая ветром свеча. И в кромешной тьме я услышал три громких стука в дверь. Рядом со мной тряслась и всхлипывала миссис Мальтраверс.
  И вдруг… я увидел это!
  Мужчина, которого я сам, собственными глазами, еще недавно видел мертвым на постели, сейчас стоял перед нами — зловещая темная фигура, окутанная облаком призрачного света. На губах его была видна запекшаяся кровь! Медленно подняв правую руку, призрак протянул ее вперед, будто желая указать на кого-то. И вдруг из нее вырвался пучок ослепительного света. Он скользнул по мне, потом выхватил из темноты лицо Пуаро и упал на миссис Мальтраверс. Ее перекошенное от ужаса, мертвенно-бледное лицо будто плавало в темноте! Никогда этого не забуду! Но, кроме лица, я внезапно заметил и кое-что еще!
  — Господи, Пуаро! — завопил я. — Вы только посмотрите на ее руку! На правую руку! Она вся в крови!
  Обезумевшая от ужаса миссис Мальтраверс глянула на свою руку, и у нее подкосились ноги. С душераздирающим воплем она рухнула на пол.
  — Кровь! — истерически рыдала она. — Да, да, это кровь! Это я убила его! Я! Я! Он показывал мне, как это можно сделать, и тогда я положила палец на спусковой крючок и нажала. Спасите меня… спасите… от него! Он вернулся за мной!
  Раздался какой-то жуткий булькающий звук, и она наконец замолчала.
  — Свет, — коротко бросил Пуаро.
  И свет, точно по волшебству, тут же загорелся.
  — Вот так-то, — сказал он. — Вы все слышали, Гастингс? А вы, Эверетт? Ах да, кстати, друг мой, познакомьтесь с мистером Эвереттом — рекомендую, весьма талантливый актер. Этим вечером я звонил по телефону именно ему. Как вам понравился его грим? На редкость удачно, верно? Вылитый мертвец! А крошечный карманный фонарик в руке, да еще вкупе с этим светящимся ореолом… Даже я готов был признать его за восставшего из могилы! Нет, нет, Гастингс, на вашем месте я бы не стал трогать ее за руку, особенно за правую! Красная краска так ужасно пачкается! Если вы помните, когда внезапно погас свет, я взял ее за руку. Да, кстати, мне бы не хотелось пропустить вечерний поезд. Да и наш друг инспектор Джепп, наверное, совсем замерз под окном. Какая ужасная ночь! Но он тоже сыграл свою роль — исправно стучал в окно!
  …Видите ли, — продолжал Пуаро, пока мы с ним сквозь дождь и ветер быстро шагали к станции, — во всем этом было что-то неестественное. Доктор, который осматривал тело после смерти, считал, что покойный исповедовал «Христианскую науку». Но кто мог сказать ему об этом, кроме самой миссис Мальтраверс? Нам же она наговорила, что муж в последнее время находился в подавленном состоянии, грустил, жаловался на страхи и предчувствие скорой смерти. Странно, верно? А вот вам и еще одна странность — помните, как ее поразило неожиданное появление молодого капитана Блека? И последнее. Конечно, я понимаю, такой удар, как смерть мужа, да еще внезапная, могут выбить из колеи любую женщину. Но так грубо изобразить синяки под глазами — это уж слишком! Держу пари, вы этого не заметили, Гастингс! Нет? Впрочем, как всегда!
  Итак, как же все это произошло, спросите вы? Первоначально у меня было две версии: либо рассказ молодого Блека за обедом подсказал мистеру Мальтраверсу идеальный способ совершить самоубийство таким образом, чтобы его смерть сочли естественной, либо… либо третье лицо, также присутствовавшее за обедом, — его жена мгновенно сообразила, что Блек дал ей в руки столь же идеальный способ избавиться от мужа. Постепенно я стал склоняться ко второму варианту. Чтобы застрелиться таким способом, ему пришлось бы нажать на спуск большим пальцем ноги — по крайней мере, другой возможности я не вижу. А если бы несчастного Мальтраверса обнаружили без одного ботинка, нам бы наверняка об этом рассказали. Уж такая-то деталь не могла бы остаться незамеченной, поверьте, друг мой!
  Итак, как я уже вам сказал, постепенно я пришел к мысли, что перед нами не самоубийство, а убийство. Но, увы, у меня не было ни малейшей зацепки, ничего, чем бы я мог это доказать! Вот таким образом у меня и созрел план того маленького представления, которое мы разыграли сегодня вечером.
  — И все-таки даже теперь я не понимаю, как ей это удалось, — удивился я.
  — Давайте вернемся к самому началу. Перед нами бессердечная, холодная, эгоистичная женщина, которой до смерти надоел пожилой и без памяти влюбленный в нее муж. Кроме того, ей стало известно, что дела его пришли в упадок и бедняга на пороге финансового краха. Тогда она уговаривает его застраховать свою жизнь на крупную сумму. Как только это происходит, ум ее начинает шнырять в поисках выхода. Ей надо избавиться от него, но как? И тут ей на помощь приходит случай — молодой офицер рассказывает о довольно необычном случае. На следующий же день, когда, по ее расчетам, мсье капитан уже в море, она уговаривает мужа пойти прогуляться в лес и заодно пострелять грачей. И мимоходом заводит разговор о минувшем вечере. «Какую странную историю рассказал капитан! — скорее всего, говорит она. — Неужели можно застрелиться таким невероятным способом? Не покажешь ли мне, как это делается, а то я что-то не понимаю?» Бедный простофиля — он соглашается! И подписывает себе смертный приговор! Она делает к нему шаг, кладет палец на спусковой крючок, да еще, верно, улыбается ему. «А теперь, сэр, — вкрадчиво говорит она, — предположим, я за него потяну?»
  И тогда… помяните мое слово, Гастингс… именно это она и делает!
  Загадка дешевой квартиры
  До сих пор все загадочные случаи, которые расследовал Пуаро и в которых вместе с моим другом участвовал и я, как правило, начинались одинаково — происходило что-то чрезвычайное: убийство или крупное ограбление. К делу привлекали Пуаро. Он пускал в ход свой великолепный логический ум и блестяще справлялся с разгадкой даже самой хитроумной интриги. Но в истории, о которой я хочу рассказать сейчас, все было по-другому. Цепь загадочных происшествий вела от казавшихся вначале самыми тривиальными событий, которые лишь по чистой случайности привлекли внимание Пуаро, к зловещему финалу, которым и завершилось это поистине необычайное расследование.
  В тот вечер я был приглашен в гости к моему старому другу Джеральду Паркеру. Кроме хозяина с хозяйкой и меня самого, было еще человек шесть, и разговор, как это случалось всегда, если в нем участвовал Паркер, в конце концов обратился к тому вопросу, который был для него больной темой, — к поиску в Лондоне дешевой квартиры. Аренда дома или квартиры — это было для моего друга чем-то вроде хобби. С самого конца войны он сменил по меньшей мере дюжину различных квартир и студий. Не успевал он устроиться и обжиться на новом месте, как совершенно неожиданно вдруг пускался на поиски нового пристанища, так что чемоданы и коробки в его доме вечно стояли нераспакованными. За всеми его переездами с квартиры на квартиру каждый раз, как правило, стояла возможность хоть что-то да выгадать на этом, поскольку человек он был на диво практичный. И все-таки двигала им не болезненная страсть к экономии, а, скорее всего, чисто ребяческая слабость — любовь к перемене мест, которой он не мог противостоять. Вот и на этот раз мы битый час в почтительном молчании внимали Паркеру, который снова оседлал своего любимого конька. Наконец он выдохся, и настала наша очередь. Языки заработали вовсю. Похоже, каждый из нас внес свою лепту. Последней настала очередь миссис Робинсон. Это была очаровательная новобрачная, она пришла к Паркерам вместе с мужем. Раньше мне не доводилось встречаться с этой парой, поскольку Паркер познакомился с Робинсоном совсем недавно.
  — Если уж говорить о квартирах, — начала она, — то кому повезло, так это нам! Вы, наверное, уже слышали об этом, мистер Паркер? Мы наконец-то нашли жилище! В Монтегю-Мэншенс.
  — Ну что ж, — кивнул Паркер, — я слышал, что квартиры там что надо. Но цены!..
  — Да, да, но к нашей это не относится. Наша — до неприличия дешевая. Восемьдесят фунтов в год, представляете?!
  — Но… но позвольте! Монтегю-Мэншенс ведь в Найтсбридже, если не ошибаюсь, — возбудился Паркер, — огромный, роскошный дом! Самый настоящий дворец! Или вы имеете в виду его тезку — какую-то захудалую берлогу в трущобах на другом конце Лондона?
  — Нет, нет, это тот самый, в Найтсбридже! Вот то-то и удивительно, правда? Просто какое-то счастье!
  — Счастье — не то слово! Самое настоящее чудо! Может, тут что-то кроется? Ага, понимаю — должно быть, страховка больше обычного!
  — Нет, не больше!
  — Нет?! О господи, прими мою душу! — завистливо простонал Паркер.
  — Но нам пришлось заплатить за мебель, — продолжала миссис Робинсон.
  — Ага! — торжествующе воскликнул Паркер. — Что я говорил? Я нюхом чуял, что здесь что-то нечисто!
  — Всего пятьдесят фунтов. А мебель просто очарование!
  — Сдаюсь, — поднял руки Паркер. — Хозяева, должно быть, либо полные идиоты, либо сумасшедшие филантропы, раз сдают свою квартиру забесплатно!
  На лице миссис Робинсон появилось легкое сомнение. Видимо, слова Паркера встревожили ее. Меж изящно изогнутых бровей на лбу у нее залегла морщинка.
  — Это и в самом деле странно, не так ли? А вы не думаете… а вдруг это… это место имеет дурную славу?! Что, если там водятся привидения!
  — Никогда не слыхивал о квартирах, в которых водятся привидения! — решительно объявил Паркер.
  — А-а, — протянула миссис Робинсон. По всему было видно, что ее тревога не рассеялась. — Только, знаете, было во всем этом что-то такое… что-то довольно необычное.
  — Например? — вмешался я.
  — Ого, — воскликнул Паркер, — наш великий сыщик тоже заинтересовался! Вверяю вас в его руки, миссис Робинсон! Наш друг Гастингс — великий специалист по части решения всяких загадок!
  Признаться, я не избалован похвалами, поэтому его слова приятно пощекотали мое самолюбие. Я смущенно рассмеялся.
  — О, видите ли, капитан Гастингс, я, возможно, преувеличиваю, и во всем этом ничего нет. То есть я хотела сказать, это было не то чтобы странно, а… Короче, пошли мы к агентам по найму, фирма «Строссер и Пол» (раньше мы не имели с ними дел, потому что они занимаются только квартирами в Мэйфере, а нам они не по карману. А сейчас подумали — какого черта, ведь хуже-то не будет?), ну вот, все, что они нам предлагали, — это квартиры, где арендная плата от четырех с половиной сотен в год или выше. В общем, дело ясное, подумали мы и уже повернулись было, чтобы уйти, как вдруг нам говорят, что есть, дескать, одна квартирка, за которую просят всего восемьдесят, но они не совсем уверены, стоит ли нам ее смотреть. Мы спрашиваем — почему? А они объясняют, что она у них числится уже давно и желающих заполучить ее было уйма, так что, вполне возможно, она уже «уплыла». Их служащий так и сказал — «уплыла»! А известить их, что квартиросъемщики уже въехали, никто не удосужился, наверное, потому как никому ни до чего нет дела. Вот они и продолжают посылать туда людей…
  Миссис Робинсон остановилась, чтобы перевести дух, и продолжила свой рассказ:
  — Мы сказали, что спасибо, дескать, мы все понимаем, а потому не будете ли столь любезны выписать нам на всякий случай смотровой ордер, как положено — ну, на всякий случай. Схватили на улице такси и помчались туда, потому как, сами понимаете, заранее ведь никогда не знаешь, как обернется дело. Квартира оказалась на третьем этаже. Стоим мы, ждем лифта, и тут вдруг по лестнице нам навстречу сбегает… кто бы вы думали? Элси Фергюсон! Это моя приятельница, капитан Гастингс, ей тоже позарез нужно жилье. «Ой, — восклицает она, — кажется, хоть один-единственный раз я тебя опередила, милочка! Но только что толку? Ее уже сняли!» Ну вот вроде бы и все, но тут Джон и говорит: «Пойдем, все равно посмотрим. Квартира на диво дешевая, может, предложим им больше… или там еще что-нибудь». В общем, конечно, все это не слишком красиво, и неловко мне об этом говорить, но ведь вы понимаете, каково это — в наше-то время искать квартиру! Поневоле пустишься во все тяжкие!
  Пришлось уверить Элси, что я все понимаю — в наши дни доведенные до отчаяния несчастные квартиросъемщики и впрямь готовы на все ради того, чтобы иметь крышу над головой. «Кто смел, тот и съел», — добавила я, чтобы успокоить ее. Короче, мы поднялись наверх — и… нет, вы не поверите!.. Квартирка была до сих пор не занята! Горничная показала нам ее, потом отвела нас к хозяйке, и через пять минут — дело в шляпе! Потребовалось только уплатить пятьдесят фунтов за мебель — и въезжать хоть сейчас! На следующий же день мы подписали все бумаги, и пожалуйста! В общем, завтра мы переезжаем! — Миссис Робинсон сделала выразительную паузу и обвела нас торжествующим взглядом.
  — А как же миссис Фергюсон? — с любопытством вмешался Паркер. — Ну-ка, посмотрим, Гастингс, как вы это объясните?
  — Все очень просто, мой дорогой Ватсон, — с видом превосходства улыбнулся я. — Скорее всего, она просто позвонила не в ту квартиру!
  — Ой, капитан Гастингс! — Миссис Робинсон восхищенно захлопала в ладоши. — Как вы замечательно все объяснили!
  Мысленно я горько пожалел, что здесь нет Пуаро. Сколько раз за время нашего долгого знакомства мне казалось, что маленький бельгиец недооценивает мои возможности!
  История, рассказанная нам миссис Робинсон, показалась мне и в самом деле довольно любопытной, так что на следующее же утро я преподнес ее Пуаро в виде забавного анекдота. Он, как мне показалось, заинтересовался. Во всяком случае, засыпал меня вопросами о том, насколько трудно сейчас снять квартиру и какова арендная плата в разных районах города.
  — Любопытный случай, — задумчиво протянул он. — Прошу прощения, друг мой, я вас оставлю ненадолго. Пойду прогуляюсь, подышу свежим воздухом.
  Когда часом позже он вернулся, глаза его сверкали от едва сдерживаемого возбуждения. Прежде чем заговорить, Пуаро поставил в угол трость, снял шляпу и со своей обычной аккуратностью повесил ее на вешалку.
  — Вы, вероятно, заметили, мой дорогой друг, что у нас с вами сейчас на руках нет ни одного дела. Так что можем с легким сердцем всецело посвятить себя данному расследованию.
  — Что-то не совсем понимаю. О каком расследовании вы говорите?
  — О загадке, которую вы мне задали. Хочу полюбопытствовать, что это за фантастически дешевая квартира, которую посчастливилось снять миссис Робинсон.
  — Пуаро, вы меня разыгрываете!
  — Даже и не думал, друг мой! Кстати, имейте в виду, Гастингс, что средняя арендная плата за такие квартиры — от трехсот пятидесяти фунтов и выше. Это мне сообщили в ближайшем агентстве. И вдруг именно за эту квартиру почему-то просят всего восемьдесят! Почему?
  — Может быть, с ней что-то не так, — неуверенно сказал я. — Миссис Робинсон даже предположила, что в ней водятся привидения!
  Пуаро даже не попытался скрыть разочарования.
  — Хорошо, оставим это. Тогда как вы объясните другой, не менее любопытный факт: ее приятельница, которая только что была там, сообщает, что квартира уже занята. А когда появляются Робинсоны, она вдруг оказывается свободной, и им ее тут же сдают. А, Гастингс?
  — Ну, думаю, тут все просто. Скорее всего, та, другая, дама ошиблась квартирой, вот и все. Другого объяснения нет и быть не может.
  — Может быть, да, а может быть, и нет, Гастингс. Факт, однако, остается фактом, а факты — упрямая вещь: множество других пар смотрели эту квартиру до четы Робинсонов, и тем не менее, несмотря на всю ее фантастическую дешевизну, когда появились наши молодожены, она все еще не была занята.
  — Стало быть, с квартирой в самом деле что-то не то. — Я по-прежнему стоял на своем.
  — Однако миссис Робинсон утверждает, что все в порядке. Забавно, не так ли? Скажите, а какое она произвела на вас впечатление, Гастингс? Можно ли верить ее словам?
  — Очаровательная женщина!
  — Ничуть не сомневаюсь! Не будь она очаровательна, вы были бы в состоянии ответить на мой вопрос. Ладно, тогда попробуйте мне ее описать.
  — Ну, она довольно высокая… очень хорошенькая… роскошная грива каштановых волос, знаете, оттенка опавших листьев…
  — Как всегда, — подмигнув мне, пробормотал Пуаро, — у вас просто страсть какая-то к рыжеватым шатенкам!
  — Голубые глаза, очаровательная фигурка и… ну да, по-моему, все, — промямлил я.
  — А что вы скажете о ее муже?
  — О, довольно приятный парень. Впрочем, ничего особенного.
  — Блондин, брюнет?
  — Господи, я даже не обратил внимания… скорее всего, ни то ни се. Говорю же вам — совершенно заурядная личность.
  Пуаро кивнул:
  — Да, вы правы, таких незаметных, ничем не примечательных людей сотни, если не тысячи. Во всяком случае, должен заметить, что в описания женщин вы, как правило, вкладываете куда больше души. А что вы о Робинсонах вообще знаете? Они давние приятели Паркеров?
  — Нет, по-моему, они познакомились совсем недавно. Но послушайте, Пуаро, не думаете же вы, в самом деле…
  Пуаро предостерегающе поднял руку:
  — Не торопитесь с выводами, друг мой. Разве я не сказал, что я еще ничего не думаю? И вообще, пока я лишь сказал, что случай действительно на редкость любопытный. Но мы с вами, увы, блуждаем во тьме. Ни малейшего проблеска света… кроме разве что имени леди. А кстати, как ее зовут, Гастингс?
  — Стелла, — холодно ответил я, — но я не понимаю…
  Довольный смешок Пуаро прервал меня на полуслове. Похоже, что-то в моем сообщении крайне его развеселило.
  — А «Стелла» означает «звезда», не так ли? Великолепно!
  — Во имя всего святого, о чем вы?
  — А звезды порой светят ярко! Вуаля, Гастингс! Успокойтесь, друг мой. И, умоляю вас, не сидите с видом оскорбленного достоинства — это вам не идет! Собирайтесь. Сейчас мы с вами отправимся в Монтегю-Мэншенс и зададим несколько вопросов.
  Ничего не поделаешь, я отправился вместе с ним в Мэншенс. Оказалось, это целый квартал прелестных домиков в прекрасном состоянии. На пороге нужного нам дома, греясь на солнышке, нежился швейцар. Именно к нему и обратился Пуаро:
  — Прошу прощения, не могли бы вы мне сказать, не в этом ли доме проживают миссис и мистер Робинсон?
  Судя по всему, швейцар не любил тратить слов попусту и к тому же не отличался стремлением совать нос в чужие дела. Едва удостоив нас взглядом, он хмуро бросил:
  — Номер четвертый. Третий этаж.
  — Благодарю вас. А не скажете ли, давно ли они занимают здесь квартиру?
  — Полгода.
  Я в изумлении вытаращил на него глаза. Челюсть у меня отвисла. Искоса бросив взгляд на Пуаро, я заметил на его губах торжествующую ухмылку.
  — Невозможно! — вскричал я. — Вы, должно быть, ошиблись.
  — Полгода.
  — Вы уверены? Эта леди, о которой я говорю, — высокая, довольно привлекательная, с прелестными золотисто-каштановыми волосами…
  — Она самая, — бросил швейцар. — Въехала на Михайлов день163, точно. Как раз шесть месяцев назад.
  Похоже, он тут же потерял интерес к разговору и не спеша побрел в холл. Я вслед за Пуаро вышел на улицу.
  — Ну так как, Гастингс? — ехидно спросил мой маленький приятель. — Что вы теперь скажете, друг мой? По-прежнему будете утверждать, что красавицы всегда говорят правду?
  Я предпочел промолчать.
  Прежде чем я успел спросить, что он намерен предпринять и куда мы идем, Пуаро повернулся и зашагал по Бромптон-роуд.
  — К агентам по найму, — ответил он на мой невысказанный вопрос. — У меня вдруг появилось сильнейшее желание подыскать себе квартирку в Монтегю-Мэншенс. Если не ошибаюсь, очень скоро здесь должно произойти нечто крайне интересное.
  На этот раз счастье улыбнулось нам. Квартира номер 8, на пятом этаже, с мебелью, сдавалась за десять гиней в неделю. Пуаро тут же снял ее на месяц. Снова оказавшись на улице, он решительно пресек все мои попытки возмутиться:
  — Да ведь я купаюсь в деньгах, Гастингс! Почему я не могу позволить себе эту маленькую прихоть? А кстати, друг мой, есть у вас револьвер?
  — Да… где-то есть, — слегка опешив от неожиданности, ответил я. — Неужели вы думаете…
  — Что он нам понадобится? Что ж, вполне возможно. Судя по вашему лицу, это вам по душе. Романтика и приключения — ваша стихия, Гастингс!
  Утро следующего дня застало нас уже на новом месте. Меблировано наше гнездышко было просто очаровательно. Да и расположение комнат — точь-в-точь как у Робинсонов. Обе квартиры располагались одна над другой, только наша — на два этажа выше.
  Следующим днем после нашего переезда было воскресенье. Время уже перевалило за полдень, когда Пуаро, встрепенувшись, вдруг распахнул дверь и сердитым шепотом подозвал меня к себе. Где-то внизу под нами хлопнула дверь.
  — Гляньте-ка вниз, Гастингс… туда, в пролет. Это и есть ваши знакомые? Только, умоляю, не высовывайтесь вы так, не то вас заметят!
  Я свесился через перила.
  — Да, это они, — прошептал я взволнованно.
  — Отлично. Давайте немного подождем.
  Примерно через полчаса на лестничной площадке появилась крикливо и пестро одетая молодая женщина. Испустив удовлетворенный вздох, Пуаро на цыпочках прокрался обратно в квартиру.
  — Чудесно. Сначала ушли хозяин с хозяйкой, а теперь вслед за ними и горничная. Стало быть, квартира сейчас пуста.
  — Что вы затеяли? — предчувствуя недоброе, встревожился я.
  Не обращая на меня ни малейшего внимания, Пуаро рысцой поспешил на кухню и дернул за веревку угольного лифта-подъемника.
  — Вот так мы и спустимся, словно мешки с мусором, — с самым жизнерадостным видом пояснил он, — и ни одна живая душа нас не заметит! Как это водится у вас в Англии — воскресный концерт, воскресный «выход в свет» и, наконец, сладкий послеобеденный сон после воскресного ростбифа, — все это позволит мне без помех заняться своими делами! Прошу вас, друг мой!
  Он без колебаний шагнул на грубо сколоченную деревянную платформу. Помявшись, я последовал за ним, впрочем, без особого энтузиазма.
  — Мы что же, собираемся проникнуть в чужую квартиру? — спросил я. Эта затея Пуаро нравилась мне все меньше и меньше.
  Нельзя сказать, чтобы ответ Пуаро очень меня обнадежил.
  — Ну, скажем так — не сегодня, — буркнул он.
  Потянув за веревку, мы медленно опускались все ниже и ниже, пока не оказались на уровне третьего этажа. Я услышал, как с губ Пуаро сорвалось довольное восклицание — деревянная дверца, ведущая в кухню, оказалась не заперта.
  — Заметили, Гастингс? И ведь так всегда! Никому и в голову не придет днем запереть на щеколду эти дверцы. А ведь кто угодно может подняться или спуститься — вот как мы с вами, — и никто ничего не заметит! Ночью — да, запирают, хотя, боюсь, твердо ручаться за это тоже нельзя. Впрочем, на этот случай мы с вами предпримем кое-какие меры предосторожности.
  С этими словами, к моему глубочайшему удивлению, Пуаро извлек из кармана какие-то инструменты и, не колеблясь ни минуты, приступил к делу. Насколько я мог понять, мой приятель задался целью ослабить болт таким образом, чтобы его легко можно было незаметно извлечь. Вся операция заняла не больше трех минут. Закончив, Пуаро сунул инструменты в карман, и мы, к немалому моему облегчению, вернулись к себе.
  
  Утром в понедельник Пуаро спозаранку куда-то ушел. Его не было весь день. Вернулся он только поздно вечером и, проковыляв к креслу, опустился в него со вздохом удовлетворения.
  — Гастингс, не хотите ли совершить небольшой экскурс в историю? — поинтересовался он. — Держу пари, то, что я расскажу, как раз в вашем духе. Вы ведь без ума от кино, верно?
  — Ну что ж, с удовольствием послушаю, — рассмеялся я. — Только я надеюсь, что все это — подлинные события, а не плод вашей богатой фантазии.
  — Нет, нет, все — чистая правда, никакого вымысла. Да и наш с вами приятель, инспектор Джепп из Скотленд-Ярда, может подтвердить каждое мое слово. Тем более что и узнал я эту историю как раз от него. Ну так слушайте, Гастингс. Где-то месяцев шесть назад в США из Государственного департамента украли некие секретные документы, касающиеся обороны побережья. Любое правительство — да хоть бы Япония, к примеру, — с радостью отвалило бы солидный куш за эти бумаги. Подозрения тогда пали на одного молодого человека, Луиджи Валдарно, по происхождению итальянца, он занимал какую-то мелкую должность в Госдепе. Никто бы и не вспомнил о нем, если бы он не исчез в то же время, что и бумаги. Действительно ли он украл документы или нет, навсегда останется тайной, только спустя два дня его нашли в Нью-Йорке, в Ист-Сайде, с пулей в голове. Бумаг при нем не обнаружили. Уже позже стало известно, что Луиджи Валдарно какое-то время встречался с мисс Эльзой Хардт, молоденькой певицей, которая совсем недавно стала выступать с концертами. Жила она в Вашингтоне, снимала квартиру вместе с братом. Собственно говоря, о ее прошлом ничего не известно, и никто ею бы не заинтересовался, если бы она не исчезла так же таинственно, как и Валдарно, причем в то же самое время. У полиции были основания полагать, что она состояла в связи с неким международным шпионом, выполнявшим самые разные гнусные поручения своих хозяев. Американские секретные службы сбились с ног в надежде выследить ее. В то же самое время в поле их зрения попал один японец, живший в Вашингтоне. Теперь уже никто не сомневается, что, когда Эльза Хардт, обнаружив за собой слежку, заметала следы, она кинулась за помощью именно к нему. Две недели назад он спешно выехал в Англию. Следовательно, у нас с вами есть веские основания полагать, что и Эльза Хардт сейчас здесь. — Помолчав немного, Пуаро вдруг неожиданно мягко добавил: — Послушайте описание мисс Хардт. Думаю, Гастингс, это будет вам интересно: рост пять футов семь дюймов, глаза голубые, волосы рыжевато-каштановые, изящное телосложение, нос прямой, особых примет нет.
  — Миссис Робинсон, — ахнул я.
  — Ну что ж, и такое возможно, конечно, — задумчиво промолвил Пуаро. — Кроме того, я знал, что какой-то смуглый мужчина, с виду иностранец, только сегодня утром наводил справки о четвертой квартире. Поэтому, друг мой, я предлагаю вам на этот раз изменить своим привычкам, а именно — пожертвовать возможностью сладко проспать до утра, присоединиться ко мне и провести всю ночь в квартире под нами. Разумеется, прихватив с собой ваш замечательный револьвер!
  — Конечно! — с энтузиазмом вскричал я. — Когда отправляемся?
  — В полночь. Это так романтично — совсем в вашем духе, Гастингс. И в то же время вполне соответствует нашим планам. Думаю, до этого времени ничего не произойдет.
  Итак, ровно в полночь мы осторожно забрались в подъемник и бесшумно спустились на третий этаж. Благодаря ловким рукам Пуаро, заблаговременно позаботившегося обо всем, дверцы, ведущие в кухню, распахнулись перед нами, стоило лишь дотронуться до них, и через минуту мы уже были внутри. Из кладовки мы на цыпочках прокрались в кухню, где и расположились со всеми удобствами — устроившись в креслах напротив открытой настежь входной двери.
  — Теперь остается только ждать, — удовлетворенно вздохнул Пуаро, прикрывая глаза.
  Что же касается меня, то с моим нетерпеливым характером ждать — настоящая пытка. Больше всего на свете я боялся уснуть. Время, казалось, текло бесконечно. И когда мне показалось, что я просидел в этом кресле никак не меньше суток (а на самом-то деле, как выяснилось позже, прошло всего лишь час с четвертью), вдруг моего слуха коснулся легкий скрежет. Пуаро осторожно тронул меня за руку. Я встал, и мы с ним бесшумно двинулись в сторону прихожей. Звук, который я слышал, явно доносился оттуда. Губы Пуаро прижались к моему уху.
  — Он снаружи, за дверью. Пытается взломать замок. Когда я дам знак, но не раньше, прыгайте на него и хватайте, поняли? Только осторожно, у него может оказаться нож.
  Вдруг скрежет прекратился, что-то негромко скрипнуло, в коридоре появился маленький кружок света и медленно пополз по полу. Впрочем, он тут же погас, и дверь бесшумно отворилась. Мы с Пуаро, затаив дыхание, прижались к стене. Я услышал чье-то приглушенное сопение, потом слабое дуновение, и неясная тень мелькнула мимо меня. Крошечный фонарик вдруг вспыхнул снова, и в ту же секунду Пуаро прошипел мне в ухо: «Вперед!»
  Мы действовали одновременно. Пуаро с быстротой молнии накинул незнакомцу на голову легкий шерстяной платок, лишив его возможности что-либо увидеть, в то время как я заломил ему руки за спину. Все произошло быстро и бесшумно. Пальцы мужчины разжались, и на пол, звякнув, упал небольшой нож. Пуаро сдвинул повязку с его глаз и туго завязал рот, чтобы он не смог издать ни звука, а я извлек свой револьвер и демонстративно повертел у него перед глазами, чтобы негодяй сразу понял, что всякое сопротивление бесполезно. Надо отдать ему должное — он тут же прекратил вырываться. Пуаро, привстав на цыпочки, что-то шепнул ему на ухо. Помедлив немного, тот в ответ кивнул. Махнув рукой на дверь, Пуаро двинулся вперед. Наш пленник все так же молча и покорно последовал за ним, а завершал шествие я с пистолетом в руке. Когда вся наша троица оказалась на улице, Пуаро обернулся ко мне:
  — Там за углом ждет такси. Давайте мне пистолет, Гастингс. Думаю, больше он не понадобится.
  — А если этот мерзавец попытается сбежать?
  — Не попытается.
  Через пару минут я вернулся в такси. Шарф, прикрывавший нижнюю часть лица незнакомца, сполз на грудь, и я в удивлении воззрился на него.
  — Послушайте, ведь это же не японец! — вытаращив глаза, воскликнул я.
  — Наблюдательность всегда была вашей сильной стороной, мой дорогой Гастингс! Ничто не ускользнет от вашего зоркого глаза! Само собой, это не японец. Как вы сами можете убедиться, этот человек — итальянец.
  Мы уселись в такси, и Пуаро дал водителю адрес. Насколько я помню, где-то в Сент-Джонс-Вуд. К тому времени в голове у меня все перемешалось. Спрашивать у Пуаро, куда мы едем, мне не хотелось, тем более в присутствии нашего пленника, и я сидел молча, ломая себе голову в тщетной надежде догадаться, что же происходит.
  Такси остановилось напротив небольшого домика, стоявшего в стороне от дороги. Припозднившийся прохожий, слегка под хмельком, медленно брел по тротуару и чуть было не повздорил с Пуаро, который имел неосторожность резко сказать ему что-то вполголоса, но что именно, я не расслышал. Мы все трое вышли из машины и поднялись на крыльцо. Пуаро, дернув шнурок висевшего над дверью колокольчика, отступил в сторону. Мы подождали несколько минут — никакого ответа. Пожав плечами, Пуаро попробовал еще раз, потом, нажав кнопку, несколько секунд звонил не переставая.
  Вдруг зажегся висевший над крыльцом фонарь. Было слышно, как в двери повернулся ключ, и кто-то осторожно приоткрыл ее.
  — Какого дьявола вам тут нужно? — недовольно спросил хриплый мужской голос.
  — Мне нужен доктор. Моя жена внезапно заболела. Ей очень плохо.
  — Нет здесь никакого доктора.
  Мужчина уже приготовился захлопнуть дверь перед самым нашим носом, но Пуаро ловко сунул ногу в щель. К моему глубочайшему изумлению, он вдруг принялся коверкать слова и превратился в совершенную пародию на разъяренного француза.
  — Что? Что вы сказали? Как это — нет доктора?! Я вызову полицию! Вы должны идти со мной! Я стану стоять… звонить… стучать… весь ночь!
  — Мой дорогой сэр… — Дверь немного приоткрылась. Мужчина в теплом домашнем халате и шлепанцах шагнул на крыльцо с явным намерением утихомирить разбушевавшегося Пуаро, и я заметил, как он тревожно огляделся по сторонам.
  — Я позову полиция!
  Пуаро с решительным видом спустился с крыльца.
  — Нет, нет, не надо! Бога ради, не надо! — испуганно взмолился мужчина и бросился за ним.
  Пуаро вдруг ловко отпихнул его в сторону, и тот, не удержавшись, скатился вниз. В следующую минуту мы втроем гурьбой промчались мимо него и, влетев в дом, поспешно заперли за собой дверь.
  — Быстро! Сюда, за мной! — скомандовал Пуаро. Бросившись в ближайшую комнату, он поспешно включил свет. — Вы, — он ткнул пальцем в нашего недавнего пленника, — прячьтесь, скорее!
  — Си, сеньор! — пробормотал итальянец, торопливо кинувшись к окну, и через мгновение тяжелые бархатные портьеры с мягким шорохом задвинулись, надежно отгородив его от остального мира.
  Как раз вовремя. Не успел он затаиться за ними, как в комнату, где мы были, вихрем ворвалась женщина. Высокая, с рыжевато-каштановыми волосами, она была очень хороша собой. Пурпурно-алое кимоно прекрасно обрисовывало ее изящную фигуру.
  — Где мой муж? — испуганно вздрогнув, воскликнула она. — Кто вы такие?
  Пуаро шагнул вперед и отвесил ей галантный поклон.
  — Очень надеюсь, мадам, что супруг ваш не слишком пострадает от холода. Слава богу, я успел заметить, что у него на ногах шлепанцы, да и халат тоже, как мне показалось, достаточно теплый.
  — Кто вы?! И что вы все делаете в моем доме?
  — Ваша правда, мадам, никто из нас не имел счастья быть вам представленным. Что весьма прискорбно, уверяю вас, особенно если учесть, что один из нас специально прибыл из Нью-Йорка с одной лишь целью — познакомиться с вами.
  При этих словах шторы распахнулись и из-за них, как чертик из табакерки, выскочил итальянец. К моему ужасу, я заметил у него в руке мой собственный пистолет, который этот растяпа Пуаро, вне всякого сомнения, обронил в такси.
  Женщина, испуганно взвизгнув, повернулась и кинулась к двери, но Пуаро успел заступить ей дорогу.
  — Пустите меня! — истошно завопила она. — Он меня убьет!
  — Кто из вас, ублюдки, замочил Луиджи Валдарно?! — хрипло прорычал итальянец, судорожно сжимая в огромной лапище пистолет и тыкая им поочередно в каждого из нас. Никто не издал ни звука. Мы едва осмеливались дышать.
  — Боже милостивый, Пуаро, какой ужас! Надо как-то ему помешать, не то он всех нас перестреляет! — испуганно крикнул я.
  — Вы весьма обяжете меня, Гастингс, если на какое-то время воздержитесь от вскриков и восклицаний. Поверьте, наш приятель не станет ни в кого стрелять без моего разрешения!
  — Небось уверены в этом, да? — проворчал итальянец, осклабившись в жуткой усмешке, от которой холод змейкой пополз у меня по спине.
  С меня было достаточно. Я прикусил язык, но женщина, вспыхнув, повернулась к Пуаро:
  — Что вам от меня нужно?
  Пуаро опять склонился в изысканном поклоне:
  — Не думаю, что имеет смысл угрожать вам, мадам, — вы ведь и сами это знаете, не так ли? Тем более если ваше имя — Эльза Хардт.
  Быстрым движением женщина сбросила на пол огромную игрушку — черного бархатного кота. Под ним оказался телефон.
  — Отдерите подкладку, и увидите их. Они там.
  — Умно, — с явным одобрением в голосе пробормотал Пуаро. Он отошел от двери. — Что ж, позвольте пожелать вам доброго вечера, мадам. И советую вам исчезнуть, не теряя ни минуты, пока я попридержу вашего приятеля из Нью-Йорка.
  — Проклятый осел! — прорычал верзила итальянец.
  Все произошло настолько быстро, что я глазом моргнуть не успел. Женщина кинулась бежать. А он, вскинув пистолет, быстрым движением направил его ей в спину и спустил курок в ту самую секунду, когда я навалился на него сзади. Но вместо выстрела раздался лишь безобидный щелчок, а вслед за ним — голос Пуаро, в котором явственно прозвучал мягкий упрек:
  — Эх, Гастингс, Гастингс… как это дурно с вашей стороны — никогда не доверять старому другу! Неужели вы могли подумать, что я позволю даже вам бродить по Лондону с заряженным пистолетом в кармане? Да никогда в жизни! Впрочем, это касается и вас, дорогой мой, — добавил он, обращаясь к огромному итальянцу. Глядя на Пуаро выпученными глазами, тот тяжело и хрипло дышал, словно насмерть загнанная лошадь. А маленький бельгиец продолжал мягко отчитывать его, будто непослушного ребенка: — Неужели вы не понимаете, какую услугу я вам только что оказал? Не понимаете? Жаль. А ведь я только что, можно сказать, избавил вас от петли. Застрели вы ее — и вздернули бы вас за милую душу. Но не печальтесь, друг мой, ваша дама никуда от нас не денется. Дом оцеплен, так что она попадет прямехонько в руки полиции. Какая приятная и успокаивающая мысль, верно? Да, да, теперь можете уйти. Будьте только очень осторожны… очень. Я… Ах, он уже ушел! А мой старый друг Гастингс смотрит на меня взглядом, полным горького упрека! Но ведь это так просто! Неужели вы сами не догадались? С первой минуты это просто бросалось в глаза — из сотен желающих снять эту самую четвертую квартиру в Монтегю-Мэншенс почему-то посчастливилось лишь нашим новобрачным Робинсонам. Почему, спросите вы? Почему именно они? Что в них было такого, что выделяло их среди других подобных им пар? Достаточно лишь взглянуть на них. Внешность! Да, конечно, хотя и не только она. Тогда, значит, их фамилия!
  — Но что такого необычного в фамилии Робинсон? — изумленно вскричал я. — Она встречается почти повсеместно. Совершенно обычная фамилия.
  — А! Абсолютно верно, Гастингс, — вот в этом-то все и дело! Смотрите, как все было. Эльза Хардт со своим мужем или братом, или кто он там был на самом деле, бежит из Нью-Йорка и приезжает в Лондон. Здесь, назвавшись мистером и миссис Робинсон, они снимают квартиру. И вдруг узнают, что члены одного из тайных обществ — назовите их как угодно: мафия, каморра, — к которому принадлежал и покойный Луиджи Валдарно, напали на их след и вот-вот явятся сюда. Что же они делают? План, который пришел им в голову, прост и уже потому гениален. К тому же, учтите, преследователи не знают их в лицо. Это их шанс, и они великолепно смогли воспользоваться им. Первым делом они предлагают эту квартиру по смехотворно низкой цене. Зная, что в Лондоне тысячи и тысячи молодых пар сбиваются с ног в поисках недорогой квартиры, можно не сомневаться, что среди них непременно окажется чета по фамилии Робинсон. А может, и не одна. Так что это только вопрос времени. Любопытства ради как-нибудь на досуге откройте телефонный справочник Лондона и убедитесь сами, сколько в нашей столице людей, которые носят эту фамилию. Так что наша очаровательная рыжеволосая миссис Робинсон рано или поздно должна была появиться. И она приходит и, к своей радости, снимает квартиру. Что же должно было произойти? Смотрите — в Лондоне появляется мститель. Ему известны имя и адрес будущей жертвы. И он наносит удар! Итак, все кончено — месть свершилась! И мисс Эльзе Хардт в который раз счастливо удалось бы спасти свою шкуру! А кстати, Гастингс, вы у меня в долгу, друг мой! И уплатить его можете, лишь представив меня настоящей миссис Робинсон — этому восхитительному созданию! Боже, что подумают наши новобрачные, когда узнают, какой жуткой западней оказалось их уютное гнездышко! Ну а теперь нам с вами пора возвращаться, Гастингс. Ага, если не ошибаюсь, вот и наш приятель Джепп вместе со своими коллегами.
  Чья-то властная рука выбила на двери барабанную дробь.
  — Но как вам удалось раздобыть этот адрес? — спросил я, вслед за Пуаро выходя из комнаты. — О, конечно, понимаю! Скорее всего, вы просто выследили первую миссис Робинсон, когда она выходила из квартиры!
  — Ну, слава богу, Гастингс! Счастлив за вас, милый друг, наконец-то вы решились воспользоваться своими серыми клеточками! А теперь маленький сюрприз для нашего друга Джеппа.
  Бесшумно приоткрыв дверь, он высунул в щель голову огромного бархатного кота и душераздирающе замяукал.
  Инспектор Скотленд-Ярда, который вместе со своим напарником стоял на крыльце, от неожиданности подскочил на месте.
  — Господи, да ведь это Пуаро со своими дурацкими шуточками! — возопил он, когда над кошачьей головой появилась улыбающаяся физиономия Пуаро. — Чем заниматься черт знает чем, лучше бы впустили нас в дом!
  — Ну как, вам удалось взять наших друзей?
  — Да, все птички попались в клетку. Но, увы, у них при себе ничего нет!
  — Понимаю. Ну что ж, входите, попробуйте поискать здесь. Ах да, прежде чем мы с Гастингсом вас покинем, мне бы хотелось прочитать вам маленькую лекцию по истории. А предметом ее будет обычная домашняя кошка и ее привычки.
  — Ради всего святого, вы что, совсем спятили?!
  — Кошка, — не обращая на него ни малейшего внимания, невозмутимо начал Пуаро, — весьма почиталась еще древними египтянами. До сих пор считается, что если черная кошка перебежала вам дорогу, то впереди вас ждет удача. И вот, мой милый Джепп, сегодня этот кот, так сказать, перешел вам дорогу. И хотя в вашей стране, насколько мне известно, считается не совсем приличным обсуждать вслух все то, что, так сказать, находится внутри каждого из нас, все же я очень советую вам поинтересоваться… хм… потрохами этого животного. Точнее говоря, тем, что находится у него за подкладкой.
  Ахнув от неожиданности, второй мужчина, нетерпеливо переминавшийся с ноги на ногу рядом с Джеппом, вдруг молниеносно выхватил игрушку из рук ошеломленного Пуаро.
  — Ах да, я же забыл вас представить, — спохватился инспектор, — мсье Пуаро, перед вами мистер Берт из США. Служба разведки и контрразведки.
  Но американец не слышал его. Умелые пальцы поспешно обшарили мягкую игрушку, и не прошло и нескольких секунд, как он обнаружил то, что искал. От радости язык отказывался ему повиноваться. Какое-то время он мог только тупо таращиться на то, что держал в руках. Наконец он огромным усилием воли взял себя в руки и повернулся к нам.
  — Рад познакомиться, — прохрипел мистер Берт.
  Убийство в Хантерс-Лодж
  — В конце концов, — слабым голосом пробормотал Пуаро, — все возможно… даже то, что на этот раз я и не умру.
  Поскольку это замечание исходило от выздоравливающего после тяжелого гриппа, я воспринял его с нескрываемым одобрением. Первым заболел я. Не успел я встать на ноги, как пришел черед Пуаро. Теперь он сидел в постели, обложенный со всех сторон подушками, с головой, замотанной шерстяной шалью, и маленькими глотками потягивал какой-то отвратительный отвар, который я изготовил своими руками по его собственному рецепту.
  Взгляд Пуаро с нескрываемым удовольствием прошелся по длинному ряду бутылочек с лекарствами, аккуратной шеренгой выстроившихся на каминной полке.
  — Да, да, — продолжал мой друг, — скоро я снова стану самим собой, великим Эркюлем Пуаро, грозой преступников! Отметьте для себя, друг мой, что даже «Светские сплетни» уделили мне подобающее место на своих страницах! Немного, правда, но… Где же газета? Ах вот она. Слушайте: «Преступники, мошенники, пришел ваш час! Веселитесь, ибо Эркюль Пуаро… а он, уж вы мне поверьте, настоящий Геркулес!.. наш любимец, баловень публики, не может сейчас схватить вас за шиворот! А знаете почему? А потому, что он лежит в постели с самым обыкновенным гриппом!»
  Я рассмеялся:
  — Что ж, поздравляю вас, Пуаро. Вы становитесь одним из столпов общества. И к тому же вам повезло — насколько мне известно, пока вы валялись в постели, вы не упустили ничего интересного.
  — Вы правы. Те несколько случаев, от которых я вынужден был отказаться, были пустяковыми. Ничуть о них не жалею.
  Дверь приоткрылась, и заглянула наша хозяйка:
  — Там внизу джентльмен. Говорит, что должен увидеть вас, мсье Пуаро, или вас, капитан. Похоже, он чем-то очень взволнован, бедный! А выглядит как настоящий джентльмен. Я принесла вам его карточку. — Она протянула мне поднос, на котором лежала визитка.
  — Мистер Роджер Хеверинг, — прочитал я.
  Пуаро кивком нетерпеливо указал мне на книжную полку. Повинуясь, я послушно достал с нее толстенный том справочника «Кто есть кто» и подал ему. Выхватив его у меня из рук, Пуаро нетерпеливо зашелестел страницами.
  — Второй сын пятого барона Виндзора. Женился в 1913-м на Зое, четвертой дочери Вильяма Крабба.
  — Хм… — протянул я, — что-то припоминаю… по-моему, это та девушка, что играла в «Фриволити», только в те времена она называла себя Зоя Каррисбрук. Потом, кажется, писали, что она вышла замуж за какого-то молодого человека. Это случилось незадолго до начала войны.
  — Тогда, Гастингс, может быть, вам будет интересно спуститься вниз и послушать, что там за проблема у нашего друга? Да, и принесите ему мои извинения, хорошо?
  Роджер Хеверинг оказался довольно приятным с виду щеголеватым мужчиной лет сорока. Лицо его, однако, выглядело осунувшимся, и вообще весь вид свидетельствовал о том, что он чем-то сильно встревожен.
  — Капитан Гастингс? Насколько я понимаю, вы работаете вместе с мсье Пуаро? Я приехал уговорить его сегодня же отправиться вместе со мной в Дербишир. Это очень важно.
  — Боюсь, это невозможно, — ответил я. — Мсье Пуаро нездоров — лежит в постели. У него грипп.
  Лицо его потемнело.
  — Боже мой, какой неожиданный удар!
  — Неужели дело, из-за которого вы приехали к нему, настолько серьезно?
  — О господи, ну конечно! Мой дядя, мой единственный и самый лучший друг, прошлой ночью был предательски убит!
  — Здесь, в Лондоне?
  — Нет, в Дербишире. Я тогда находился в городе. Рано утром получил телеграмму от жены. И сразу же бросился к вам — умолять мсье Пуаро взяться за расследование этого ужасного дела!
  Вдруг мне в голову пришла неожиданная мысль.
  — Простите, — сказал я, торопливо вставая с кресла, — я на минутку. Надеюсь, вы извините меня.
  Я ринулся наверх и в нескольких словах объяснил Пуаро, в чем дело. Не успел я закончить, как он уже обо всем догадался.
  — Понимаю, друг мой. Вы хотите сами туда поехать, не так ли? Что ж, почему бы и нет? Мы столько лет проработали вместе, что вы должны были отлично усвоить мои методы. Единственное, о чем я прошу, — это каждый день посылать мне детальные отчеты обо всем и неукоснительно следовать моим инструкциям, а я буду связываться с вами по телеграфу.
  Конечно, я с радостью согласился.
  Часом позже я уже сидел рядом с мистером Хеверингом в вагоне первого класса Мидландской железной дороги, который стремительно уносил нас от Лондона.
  — Прежде всего, капитан Гастингс, вы должны понять, что Хантерс-Лодж, куда мы направляемся и где, собственно, и случилась трагедия, всего-навсего крошечный охотничий домик, затерянный в самом сердце дербиширских болот. Наш собственный дом неподалеку от Ньюмаркета, а на сезон мы обычно возвращаемся в Лондон и снимаем там квартиру. В Хантерс-Лодж постоянно живет экономка. На нее можно положиться — даже в том случае, если нам случается неожиданно нагрянуть туда на уик-энд, в доме есть все необходимое. Ну и конечно, на охотничий сезон мы всегда привозим с собой слуг из Ньюмаркета. Мой дядя, мистер Херрингтон Пейс (может быть, вы знаете, что моя мать была урожденной мисс Пейс из Нью-Йорка), последние три года предпочитал жить с нами. Он никогда не ладил ни с моим отцом, ни со старшим братом. А то, что я в нашей семье тоже играл роль в некотором смысле слова «паршивой овцы», как я подозреваю, только укрепило и без того сильную любовь, которую он всегда питал ко мне. Признаюсь, денег у меня немного, а дядюшка всегда был человеком состоятельным, поэтому все расходы по хозяйству оплачивал он. И хотя, между нами, характер у него не сахар, ужиться с ним было можно. Мы втроем неплохо ладили все эти годы. Но вот дня два назад дядюшка, устав от шумной городской жизни и ее развлечений, предложил уехать в Дербишир, отдохнуть немного. Жена дала телеграмму нашей экономке миссис Миддлтон, и в тот же самый вечер мы уехали в Хантерс-Лодж. Вчера вечером дела призвали меня в Лондон, но моя жена вместе с дядей остались за городом. А сегодня рано утром я получил телеграмму. — И он протянул ее мне.
  «Приезжай немедленно дядя Херрингтон убит прошлой ночью постарайся привезти хорошего детектива в любом случае приезжай обязательно
  — Стало быть, подробности вам пока неизвестны?
  — Нет. Думаю, обстоятельные отчеты будут в вечерних газетах. Ну а полиция, скорее всего, уже на месте.
  Было около трех, когда поезд остановился на крошечной станции Элмерс-Дэйл. Нас уже ожидала машина. Еще пять миль — и вот перед нами небольшой домик из серого камня, а вокруг — необозримое море торфяных болот.
  — Пустынное местечко. — Я поежился. Непонятно почему, но мне вдруг стало не по себе.
  Хеверинг угрюмо кивнул:
  — Постараюсь избавиться от него как можно скорее. Снова жить здесь… упаси боже!
  Открыв калитку, мы медленно побрели по узкой дорожке ко входу в дом, когда вдруг тяжелая дубовая дверь распахнулась и знакомая фигура двинулась нам навстречу.
  — Джепп! — ахнул я.
  Поприветствовав меня дружелюбной ухмылкой, инспектор Скотленд-Ярда Джепп повернулся к моему спутнику:
  — Мистер Хеверинг, я полагаю? Меня прислали из Лондона расследовать это дело. Если не возражаете, я хотел бы побеседовать с вами, сэр.
  — Но моя жена…
  — Я уже имел удовольствие видеть вашу супругу, сэр… и экономку тоже. Поверьте, это не займет много времени, поскольку я уже успел все здесь осмотреть и мне нужно как можно скорее вернуться в деревню.
  — Я пока что и понятия не имею, что здесь…
  — Конечно, конечно, — успокаивающе поддакнул Джепп, — надолго я вас не задержу. Всего лишь парочка вопросов — и вы свободны. Кстати, мы с капитаном Гастингсом старые друзья, он пойдет в дом, предупредит ваших домочадцев, что вы вернулись. А между прочим, Гастингс, где же наш коротышка? Неужто вы не захватили его с собой?
  — Лежит в постели с гриппом.
  — Да ну?! Жаль, очень жаль. И стало быть, вы тут один — ну просто-таки как телега без лошади!
  У меня хватило выдержки промолчать. Безропотно проглотив очередную идиотскую шуточку Джеппа, я направился к дому. Пришлось позвонить в дверь, поскольку инспектор умудрился захлопнуть ее за собой. Подождав минуту-другую, я оказался лицом к лицу с немолодой женщиной, одетой во все черное.
  — Мистер Хеверинг сейчас будет, — объяснил я. — Его задержал инспектор. Я приехал вместе с ним из Лондона, чтобы принять участие в расследовании. Может быть, вы будете так добры рассказать, что произошло в ту ужасную ночь?
  — Входите, сэр, входите. — Она хлопотливо прикрыла за мной дверь, и мы оказались в плохо освещенной прихожей. — Это случилось как раз после обеда, сэр. Я хочу сказать, после обеда пришел тот человек. Он сказал, что хочет, дескать, повидаться с мистером Пейсом. А акцент у него был ну точь-в-точь как у самого мистера Пейса. Я и решила, что не иначе это его приятель, из Америки, значит, вот и провела его в оружейную, а потом побежала доложить мистеру Пейсу, сэр. Правда, он не сказал мне, как его зовут, что было, конечно, немножко странно. Во всяком случае, теперь мне так кажется. Так вот, доложила я, значит, мистеру Пейсу, что его спрашивают, а по лицу его вижу, что чудно ему это. Вроде как не ждал он никого. Все ж встал он и говорит хозяйке: «Извини, Зоя, пойду узнаю, что от меня нужно этому человеку», — ну и спустился, значит, в оружейную, а я вернулась на кухню. И вдруг слышу громкие голоса, будто ссорятся они, значит. Тогда я прокралась на цыпочках в прихожую и слушаю. А тут и хозяйка сверху спустилась — тоже встревожилась, значит. Стоим мы, слушаем, и тут вдруг как грохнет выстрел! Батюшки-светы, и вслед за ним тишина… просто мертвая, сэр! Мы с ней обе побежали в оружейную, дергаем дверь, а она заперта. Решили заглянуть в окно, а оно-то открытое. Смотрим мы — а там на полу, весь в крови и с пулей в голове, мистер Пейс.
  — А что же тот человек? Куда он делся?
  — Должно быть, выскочил в окно, сэр, не иначе. Еще до того, как мы подоспели.
  — Ну а потом?
  — Миссис Хеверинг послала меня за полицией. А это пять миль отсюда, сэр. Вот, значит, привела я их, а констебль ихний, так он, сэр, даже на ночь у нас остался. А уже утром, сэр, к ним на подмогу прислали человека из самого Скотленд-Ярда.
  — А как выглядел тот человек?
  Экономка задумалась:
  — Средних лет, сэр, в общем, немолодой. И еще я припоминаю, что у него была черная борода. Одет он был в легкий плащ. Но, кроме того, что говорил он с американским акцентом, мне как-то больше ничего не бросилось в глаза.
  — Понимаю. Скажите, не могу ли я переговорить с миссис Хеверинг?
  — Она наверху, сэр. Передать ей, что вы хотите ее видеть?
  — Будьте так добры. Скажите, что мистер Хеверинг сейчас разговаривает с инспектором Джеппом и что джентльмен, которого он привез из Лондона, очень хочет побеседовать с ней как можно скорее.
  — Хорошо, сэр.
  Я сгорал от нетерпения немедленно выяснить, что же произошло. У Джеппа передо мной было добрых два часа форы. Но то, что он собирался уехать, вселяло в меня надежду догнать, а может, и обогнать его.
  Миссис Хеверинг не заставила себя ждать. Прошло всего несколько минут, как за экономкой захлопнулась дверь, и я услышал легкие шаги на лестнице. Подняв голову, я увидел спускавшуюся ко мне молодую прелестную женщину. Ярко-красный пуловер выгодно подчеркивал изящество ее по-мальчишески стройной фигуры. Темные густые волосы украшала такого же цвета маленькая кожаная шляпка. Даже происшедшая так недавно трагедия была бессильна скрыть брызжущую через край энергию молодости.
  Я представился, и она понимающе кивнула в ответ:
  — Конечно, я не раз слышала и о вас, и о вашем знаменитом коллеге мсье Пуаро. Вы ведь вместе с ним порой творили настоящие чудеса, не так ли? Как это предусмотрительно со стороны мужа — сразу же обратиться к вам! Вы хотите о чем-то спросить меня? Понимаю, это ведь самый простой и быстрый способ разобраться в том, что произошло в ту кошмарную ночь.
  — Спасибо, миссис Хеверинг. Итак, приступим. В котором часу в вашем доме появился тот человек?
  — Должно быть, незадолго до того, как пробило девять. Мы только что пообедали и сидели за кофе и сигаретами.
  — А ваш муж уже уехал в Лондон?
  — Да. Он отправился поездом 6.15.
  — Он взял машину или отправился на станцию пешком?
  — Видите ли, мы оставили свою машину в городе. Пришлось вызвать такси из Элмерс-Дэйл.
  — Скажите, как вам показалось, мистер Пейс был в хорошем настроении?
  — Вполне. Я бы сказала, совершенно такой же, как всегда.
  — А теперь попрошу вас как можно подробнее описать того мужчину.
  — Боюсь, тут я вряд ли смогу вам помочь, я-то ведь его не видела. Миссис Миддлтон провела его сразу в оружейную, а потом отправилась доложить дяде о его приезде.
  — И что на это сказал ваш дядя?
  — Мне показалось, он встревожился, но тут же встал и пошел за ней. Прошло всего минут пять, и я услышала их сердитые голоса. Они говорили очень громко, будто ссорились. Я выбежала в прихожую и чуть было не столкнулась с миссис Миддлтон. И тут прогремел выстрел. Дверь оружейной была заперта на ключ, поэтому нам с ней пришлось обежать дом, и только там мы увидели открытое окно. Конечно, это заняло какое-то время, поэтому убийца, к сожалению, успел убежать. Мой бедный дядя… — голос ее предательски дрогнул, — лежал на полу с простреленной головой! Я тут же послала миссис Миддлтон за полицией. Поверьте, капитан Гастингс, я вела себя очень осторожно: ни к чему не притрагивалась, так что все в комнате осталось точно так же, как было.
  Я одобрительно кивнул.
  — Не знаете ли, из какого оружия был убит ваш дядя?
  — Что ж, об этом нетрудно догадаться, капитан Гастингс. На стене в оружейной висела пара пистолетов, принадлежащих моему мужу. Один из них пропал. Я обратила внимание инспектора на этот факт, и он забрал второй пистолет с собой. Ну а когда удастся извлечь пулю, тогда, думаю, они установят наверняка, из чего стреляли.
  — Могу ли я осмотреть оружейную?
  — Пожалуйста. Полиция уже там закончила. И тело тоже уже унесли.
  Она проводила меня на место трагедии. Как раз в эту минуту в дом вошел Хеверинг. Поспешно пробормотав извинения, жена бросилась к нему. Я понял, что дальнейшее расследование мне предстоит проводить в одиночку.
  Что ж, признаюсь честно, результаты оказались обескураживающие. Во всех известных мне детективах сыщик непременно находит хоть какой-нибудь след. Здесь же, сколько я ни старался, мне не удалось обнаружить ничего, что дало бы мне ключ к разгадке, кроме разве что большого пятна крови на ковре в том самом месте, куда, как я понял, и упал убитый. Я обследовал все с величайшей скрупулезностью, даже несколько раз сфотографировал комнату небольшим фотоаппаратом, который предусмотрительно захватил с собой. Столь же тщательно я осмотрел землю под окном, но она оказалась просто-таки утрамбованной невероятным количеством ног, так что в конце концов я смирился с мыслью, что ничего там не найду. Да, похоже, я видел все, что можно. Поэтому я решил не терять времени зря, а отправиться прямиком в Элмерс-Дэйл и побеседовать с Джеппом. Конечно, предварительно я зашел попрощаться с хозяевами и уехал на станцию на той же самой машине, которая и привезла нас сюда.
  Джеппа я обнаружил в трактире «Мэтлок-Армс». Он собирался осмотреть тело и любезно согласился взять меня с собой. Покойный Херрингтон Пейс оказался невысоким, тощим, чисто выбритым мужчиной — словом, типичным американцем, по крайней мере с виду. Пуля попала ему в затылок. Судя по всему, стреляли с близкого расстояния.
  — Отвернулся на минуту, — объяснил Джепп, — а тот схватил пистолет и выстрелил. Тот, что показала миссис Хеверинг, был заряжен, следовательно, и второй тоже. Просто уму непостижимо, что за штучки иной раз выкидывают, казалось бы, умные люди! Нет, подумать только: повесить на стену два заряженных пистолета.
  — Ну и что вы думаете об этом деле? — спросил я, когда мы покинули это мрачное заведение.
  — От вас скрывать не стану — вначале я заподозрил этого парня, Хеверинга. Да, да, — отмахнулся он, заметив, как я удивленно ахнул, — просто вы не в курсе, что в прошлом у Хеверинга не все чисто. Когда он еще парнишкой учился в Оксфорде, там произошла какая-то темная история — подпись его отца на чеке оказалась поддельной. Естественно, дело замяли. Да и сейчас он по уши в долгах, причем многие из них такого сорта, что узнай о них дядя — ему бы не поздоровилось. Ну и конечно, будьте уверены, что и завещание в его пользу. Короче, я подозревал в первую очередь его, поэтому-то и хотел побеседовать с ним до того, как он встретится с женой. Увы, то, что они рассказывают, совпадает до мельчайших деталей. Пришлось возвращаться на станцию и наводить справки — увы, и там ничего. Все в один голос твердят, что Хеверинг уехал поездом 6.15, а он приходит в Лондон только в 10.40. Сам он утверждает, что прямиком отправился в клуб. Мы, конечно, проверили — так оно и есть. Стало быть, Хеверинг никак не мог переодеться, приклеить бороду, а потом застрелить в девять часов вечера своего дядю!
  — Ах да… борода! Ну конечно! А кстати, что вы о ней думаете?
  Джепп лукаво подмигнул мне:
  — Что-то уж очень быстро она выросла — буквально за те пять миль, что отделяют Элмерс-Дэйл от Хантерс-Лодж. К слову, все американцы, кого я знал, были чисто выбриты. Впрочем, убийцу действительно в первую очередь стоит искать среди американских приятелей покойного мистера Пейса. Первым делом я поговорил с экономкой, потом — с ее хозяйкой. Обе говорят одно и то же. Жаль, очень жаль, что миссис Хеверинг не видела этого человека. Она неглупая женщина — наверняка заметила бы хоть что-нибудь, что навело бы нас на его след!
  После этого я сел писать подробнейший отчет Пуаро. Однако, прежде чем отправить письмо, мне пришлось распечатать его, чтобы добавить кое-что еще.
  Пулю удалось извлечь, и баллистическая экспертиза подтвердила, что она была выпущена из пистолета, идентичного тому, что висел на стене в оружейной. Далее, показания мистера Хеверинга о том, где он был и что делал в ту злополучную ночь, после тщательной проверки подтвердились до мельчайших деталей. Следовательно, у него имелось надежное алиби — он действительно приехал в Лондон вечерним поездом. И наконец, еще одна сенсационная новость! Некий горожанин, живущий в Илинге, в то самое утро торопился на станцию Рэйлуэй. Чтобы попасть туда, ему надо было пересечь пути. Так вот, тогда-то он и наткнулся на валявшийся на земле сверток в коричневой бумаге. Разумеется, он развернул его, и оказалось, что там пистолет. Перепугавшись, он принес находку в ближайший полицейский участок, и уже к вечеру выяснилось, что это именно тот, который мы ищем, — двойник пистолета, который вручила нам миссис Хеверинг. В обойме не хватало одной пули.
  Все это я включил в свой отчет. На следующее утро — я еще не успел позавтракать — мне принесли ответ:
  «Конечно же чернобородый мужчина никак не мог быть Хеверингом только вы или Джепп могли вообразить такое пришлите срочно приметы экономки что на ней надето то же самое относится и к миссис Хеверинг и не тратьте зря время фотографируя интерьеры тем более что снимки явно передержаны и никак не тянут на шедевр».
  И телеграмма, и стиль Пуаро мне показались не в меру игривыми. Потом мне вдруг пришло в голову, что скорее всего мой больной друг просто завидовал — ведь я сейчас в самой гуще событий, веду расследование вместо него, тогда как сам Пуаро прикован к постели. А что до его требования подробно сообщить, как были одеты обе женщины, так это и вовсе нелепо! Как любому мужчине описать, во что была одета женщина, — поистине сизифов труд, однако с грехом пополам я справился и послал Пуаро ответ.
  В одиннадцать прибыла еще одна телеграмма от Пуаро:
  «Скажите Джеппу пусть арестуют экономку пока еще не поздно».
  Совершенно сбитый с толку, я помчался с телеграммой к Джеппу. Он пробежал ее глазами, и челюсть у него отвисла:
  — А котелок у него варит, у нашего друга Пуаро! Что ж, раз он так говорит, стало быть, в этом что-то есть. А ведь я едва обратил внимание на эту особу. Мне и в голову не могло прийти заподозрить ее, не говоря уж о том, чтобы арестовать, однако на всякий случай я приставил к ней «хвост». Что ж, пойдемте, Гастингс, потолкуем с этой дамочкой еще раз.
  Однако опасения моего друга сбылись — мы опоздали. Миссис Миддлтон — тихая, немолодая особа, такая с виду незаметная, серенькая и респектабельная, будто бы растаяла в воздухе. Единственное, что нам удалось обнаружить, — это ее сундук. Но в нем не было ничего, кроме женской одежды. Ничего — никакой зацепки, чтобы установить, кто она такая и куда подевалась.
  Пришлось отправиться к миссис Хеверинг. Увы, она знала немного.
  — Я наняла ее всего недели три назад, когда уволилась миссис Эмери, наша прежняя экономка. Ее прислало к нам агентство миссис Сэлбурн — оно занимается наймом прислуги. Кстати, весьма уважаемая фирма. Все мои слуги оттуда. Миссис Сэлбурн направила мне нескольких женщин, но миссис Миддлтон понравилась больше всех — спокойная, симпатичная. К тому же у нее были превосходные рекомендации. Я тут же наняла ее и сообщила в агентство. Просто поверить не могу, что она замешана в этом преступлении. Такая милая, тихая женщина.
  Вся эта история казалась совершенно загадочной. Конечно, ни у кого не было ни малейших сомнений в том, что эта неприметная женщина никак не могла застрелить мистера Пейса, поскольку в тот момент, когда прогремел выстрел, находилась в прихожей вместе с миссис Хеверинг, однако все были уверены, что она так или иначе каким-то образом связана с убийством. А иначе с чего бы она так неожиданно исчезла?
  Сообщив обо всем Пуаро, я добавил, что готов съездить в Лондон и навести справки в агентстве миссис Сэлбурн.
  Ответ не заставил себя ждать.
  «Бесполезно запрашивать агентство почти наверняка они никогда не слышали о ней выясните как она добралась до Хантерс-Лодж когда появилась там впервые».
  После телеграммы Пуаро туман еще больше сгустился. Ничего не понимая, я тем не менее послушался. Навести справки о машине было проще простого — их в Элмерс-Дэйл можно было по пальцам пересчитать. В единственном гараже стояло два сильно потрепанных «Форда». На станции можно было нанять экипаж. Вот, собственно, и все, и ни один из них в интересующий нас день не ездил в Хантерс-Лодж. Пришлось обратиться к миссис Хеверинг. Она охотно рассказала, что заранее послала новой экономке деньги, вполне достаточные, чтобы приехать в Дербишир, а там нанять машину или экипаж до Хантерс-Лодж. Обычно на станции всегда стоит один из старых «Фордов» — на тот случай, если потребуется кого-то подвезти. Если учитывать тот небезынтересный факт, что и в день убийства никто на станции не заметил появления незнакомца как с бородой, так и без бороды, то поневоле напрашивается вывод, что убийца приехал на собственной машине, которая и ждала неподалеку на случай неожиданного бегства. Остается только предположить, что та же самая машина и привезла нашу таинственную экономку к новому месту службы. Кстати, наведенные в агентстве Сэлбурн справки только подтвердили мрачные прогнозы Пуаро. Никогда в их списках не было особы по имени Миддлтон. Да, они получили от достопочтенной миссис Хеверинг письмо с просьбой подыскать для нее экономку и даже послали ей на выбор несколько кандидаток. Когда же от нее пришел чек за услуги, к нему была приложена лишь короткая записка. Кого именно она выбрала, они не знали.
  Обескураженный, я был вынужден в конце концов возвратиться в Лондон и обнаружил Пуаро в яркой до вульгарности пижаме, уютно устроившегося в кресле у камина. Он явно был рад моему возвращению и приветствовал меня с присущей ему экспансивностью.
  — Гастингс, друг мой! Как я рад вас видеть! Ах, как же я скучал без вас! Удачно съездили? Небось набегались на пару со стариной Джеппом? Ну, теперь ваша душенька довольна — всласть наигрались в сыщика?
  — Пуаро, — в отчаянии воскликнул я, — это сплошная загадка! Боюсь, тут мы бессильны!
  — Да, похоже, что в этом деле нас вряд ли увенчают лаврами.
  — Это верно. Дело — до безумия крепкий орешек.
  — Ах вот вы о чем! Ну, это меня как раз не пугает. Такие орешки я щелкаю, как настоящая белка! Меня смущает другое. В конце концов, кто убил Херрингтона Пейса, я знаю и так.
  — Вы знаете?! Боже, Пуаро, как же вам это удалось?
  — Благодаря вашим исчерпывающим отчетам, мой друг, — именно они пролили свет на это дело. Судите сами. Итак, Гастингс, давайте разберем все, что нам известно, с самого начала и по порядку. Мистер Херрингтон Пейс, ныне покойный, был человеком весьма состоятельным. В случае его смерти все должно было перейти к племяннику — это первое. Второе — его племянник к тому времени был в долгу как в шелку, а следовательно, отчаянно нуждался в деньгах. И наконец, третье — этот самый племянник был, что называется, человеком, придерживающимся не самых строгих принципов.
  — Но ведь уже доказано, что во время убийства Роджер Хеверинг находился в поезде, возвращаясь в Лондон.
  — Совершенно верно. И поскольку точно известно, что уехал он из Элмерс-Дэйл поездом 6.15, а мистера Пейса никак не могли убить раньше этого времени, если, разумеется, доктор, проводивший вскрытие, не ошибся в определении времени смерти, а я не думаю, что такое возможно, стало быть, мы можем определенно утверждать, что это не мистер Хеверинг застрелил своего дядю. Но вы, Гастингс, забыли про миссис Хеверинг!
  — Позвольте, это невозможно! Абсурд! Когда прогремел выстрел, рядом с ней была экономка!
  — Да, да, экономка. Которая исчезла!
  — Ее найдут.
  — Сомневаюсь, друг мой. Вообще говоря, есть в этой экономке нечто странное… я бы сказал, иллюзорное. Вы не согласны, Гастингс?
  — Думаю, она сыграла свою роль, а затем сбежала, как было заранее условлено.
  — И какова же была ее роль?
  — Ну, скорее всего, сообщницы этого таинственного убийцы — мужчины с черной бородой.
  — Нет, нет, вы ошибаетесь! Роль ее была совершенно иной, и вы только что, сами не догадываясь, упомянули об этом. Роль ее состояла в том, чтобы предоставить несокрушимое алиби миссис Хеверинг на то время, когда прозвучал выстрел. Только никто ее не найдет, друг мой, потому что ее попросту не существовало! Как сказал ваш великий Шекспир, «такого человека нет в природе».
  — Это сказал Диккенс, — пробормотал я, с трудом скрывая улыбку. — Не понимаю, однако, что вы имеете в виду, Пуаро?
  — А то, мой недогадливый друг, что до замужества Зоя Хеверинг была актрисой! Вы с Джеппом видели эту самую экономку в полумраке прихожей, вот она и осталась у вас в памяти некоей расплывчатой фигурой в черном — женщина средних лет, ничем не примечательная, с тихим, невыразительным голосом. А ведь ни вы, ни Джепп, ни даже местный констебль, которого она привела в Хантерс-Лодж, — словом, никто никогда не видел экономку и миссис Хеверинг одновременно! Это была детская игра для такой умной и талантливой женщины, как она. Под предлогом, что нужно доложить хозяйке, она спешила наверх, натягивала яркий пуловер и такую же яркую шляпку, к которой были приколоты каштановые локоны, а сбросив с себя все эти кричащие тряпки, снова становилась серенькой и незаметной экономкой. Еще мгновение — и старый грим смыт. Потом немного краски, наложенной умелой рукой, — и перед вами ослепительная Зоя Хеверинг со своим чистым, звонким голосом. Кто будет особенно разглядывать какую-то экономку? Да и к чему? С убийством ее как будто ничто не связывает. К тому же и у нее есть алиби.
  — Но как же пистолет, который нашли в Илинге? Миссис Хеверинг попросту не могла бросить его там.
  — Нет, нет, это уж дело рук Роджера Хеверинга, я уверен. И, однако, тут они совершили ошибку. Именно это и навело меня на подозрения. Если человек убивает кого-то в приступе гнева, сорвав со стены случайно попавшийся на глаза пистолет, он постарается избавиться от него как можно скорее и, уж конечно, не повезет с собой в Лондон. Для чего им это понадобилось — стало ясно с самого начала. Преступники хотели запутать следы, привлечь внимание полиции к месту где-нибудь подальше от Дербишира, заставить ее как можно скорее убраться из Хантерс-Лодж. Само собой, пистолет, который подобрали в Илинге, вовсе не тот, из которого был застрелен мистер Пейс. Роджер Хеверинг выстрелил из него, привез его в Лондон, прямо с вокзала отправился к себе в клуб, чтобы его алиби не вызывало ни малейших сомнений, а потом быстро съездил в Илинг и обратно — это заняло не более двадцати минут, — бросил сверток там, где бы его скоро заметили, и вернулся в Лондон. А это очаровательное создание, его жена, преспокойно застрелила мистера Пейса после обеда. Помните, ему выстрелили в затылок? И последний важный штрих — она перезарядила пистолет и вернула его на место. А потом хладнокровно и, надо признать, мастерски разыграла свою маленькую комедию.
  — Невероятно! — пробормотал я, потрясенный до глубины души. — И все же…
  — И все же это правда. Вне всякого сомнения, друг мой, это чистая правда. Но заставить эту необыкновенную парочку предстать перед судом будет куда труднее. Ну что ж, Джепп постарается сделать все возможное… Кстати, я послал ему подробнейший отчет об этом деле… Боюсь только, Гастингс, что в конце концов полиции придется предоставить их другому, высшему судье — Судьбе или Богу, как вам угодно.
  — «Нечестивцы подобны вечнозеленому лавру», — процитировал я.
  — До поры до времени, Гастингс, уж вы мне поверьте!
  Все произошло именно так, как и предсказывал Пуаро. Джепп, хотя он нисколько не сомневался в правоте Пуаро, так и не смог собрать достаточных улик, чтобы посадить их на скамью подсудимых.
  Колоссальное состояние мистера Пейса перешло в руки его убийц. И, однако, возмездие настигло их — спустя некоторое время я случайно прочел в газетах, что достопочтенные мистер и миссис Хеверинг были в числе погибших при авиакатастрофе самолета «Эр-Франс», и подумал, что справедливость восторжествовала.
  Кража в миллион долларов
  — Бог ты мой, кражи облигаций в наше время стали прямо-таки стихийным бедствием! — заявил я как-то утром, отложив в сторону утреннюю газету. — Пуаро, а не оставить ли нам на время науку расследования и не заняться ли вплотную самим преступлением?
  — Ну, друг мой, вы — как это у вас говорят? — напали на золотую жилу. Да вот взять хотя бы последний случай: облигации Либерти стоимостью миллион долларов, посланные Англо-шотландским банком в Нью-Йорк, самым таинственным образом были похищены прямо на борту «Олимпии». Ах, не страдай я mal de mer и если бы еще этот восхитительный метод, который изобрел Лавержье, не занимал столько времени, — мечтательно заметил Пуаро, — ей-богу, я бы не утерпел и непременно отправился бы в плавание на одном из этих громадных лайнеров.
  — Ну, еще бы, — с энтузиазмом подхватил я. — Говорят, некоторые из них — настоящие плавучие дворцы: плавательные бассейны, кинозалы, рестораны, теннисные корты, оранжереи с пальмами, — право, порой даже поверить трудно, что ты на борту корабля где-нибудь посреди океана!
  — Что касается меня, Гастингс, то я-то как раз всегда точно знаю, что нахожусь на борту корабля, — уныло проворчал Пуаро. — К тому же все эти пустяки, о которых вы говорите с таким восторгом, мне глубоко безразличны. Я думал о другом. Вы только вообразите, сколько гениев путешествует таким образом, оставаясь неузнанными! На борту этих плавучих дворцов, как вы их только что назвали, можно встретить настоящую элиту, сливки преступного мира!
  Я расхохотался:
  — А я-то гадал, откуда такой энтузиазм! Не иначе как вы мечтаете скрестить шпаги с негодяем, укравшим облигации Либерти?
  Разговор был прерван приходом нашей хозяйки.
  — Мсье Пуаро, вас хочет видеть какая-то молодая дама. Вот ее визитная карточка.
  На карточке была всего одна строчка — мисс Эсме Фаркуар. Пуаро, нырнув под стол, поднял смятый листок бумаги, аккуратно бросил его в корзинку для бумаг и только тогда попросил хозяйку проводить нашу посетительницу в гостиную.
  Не прошло и минуты, как одна из самых очаровательных женщин, которых я когда-либо видел, переступила порог нашего холостяцкого жилища. На вид ей было не более двадцати пяти лет. Огромные карие глаза и изящная фигура произвели на меня неизгладимое впечатление. Одета она была на редкость элегантно, а ее манеры — безукоризненны.
  — Прошу вас, садитесь, мадемуазель, — сказал Пуаро. — Это мой друг капитан Гастингс, который помогает мне в некоторых незначительных делах.
  — Боюсь, что дело, с которым я сегодня пришла к вам, вряд ли можно отнести к числу незначительных, мсье Пуаро, — улыбнулась девушка, мило кивнув мне, прежде чем присесть. — Я почти уверена, что вы о нем уже слышали, — ведь о нем кричат все лондонские газеты. Я имею в виду ограбление на «Олимпии», когда были похищены облигации Либерти. — Должно быть, заметив, как вытянулось от удивления лицо Пуаро, она поспешно продолжила: — Вне всякого сомнения, вы гадаете, какое я имею отношение к делам Англо-шотландского банка. С одной стороны, я для них никто. Но с другой… о, с другой — их проблемы для меня — все! Видите ли, мсье Пуаро, я помолвлена с мистером Филиппом Риджуэем.
  — Ага! А мистер Риджуэй?..
  — Он и отвечал за сохранность облигаций, как раз когда их украли. Конечно, пока что его никто и не думает подозревать, да и вообще его вины тут нет. И все же он ужасно переживает. А насколько мне известно, его дядя во всеуслышание объявил, что Филипп наверняка кому-нибудь проболтался об этих облигациях. Боюсь, все это будет иметь печальные последствия для его карьеры.
  — А кто его дядя?
  — Мистер Вавасур, один из генеральных директоров Англо-шотландского банка.
  — Что ж… понятно. А теперь, мисс Фаркуар, не могли бы вы посвятить меня в подробности этого дела?
  — С удовольствием. Как вы, должно быть, знаете, банк намеревался расширить свои кредиты в Америке. Для этой цели решено было переслать в Нью-Йорк облигации Либерти на сумму миллион долларов. Для выполнения этого ответственного поручения мистер Вавасур выбрал своего племянника, который к тому времени уже много лет занимал в банке весьма ответственную должность. К тому же он в курсе всех деталей банковских операций в Нью-Йорке. Вот и решили послать его. «Олимпия» должна была отплыть из Ливерпуля 23-го числа, поэтому облигации передали Филиппу только утром этого же дня. Вручили их ему мистер Вавасур и мистер Шоу — оба генеральных директора Англо-шотландского банка. Облигации пересчитали, положили в конверт и опечатали в его присутствии, а потом уже заперли в саквояж.
  — Саквояж с обычным замком?
  — Нет, мистер Шоу настоял на том, чтобы изготовили особый замок — его заказали у фирмы Хабба. Насколько мне известно, Филипп уложил саквояж на дно сундука со своими вещами. Его похитили всего за несколько часов до того, как судно пришвартовалось в Нью-Йорке. Обыскали весь пароход сверху донизу, но безрезультатно. Такое впечатление, что облигации просто растворились в воздухе.
  Пуаро скривился:
  — Ну, похоже, все-таки не растворились, ибо, насколько мне известно, все они были проданы по частям буквально через полчаса после прибытия «Олимпии»! Что ж, думаю, теперь мне стоит потолковать с самим мистером Риджуэем.
  — Я хотела предложить вам позавтракать со мной в ресторане «Чеширский сыр». Филипп тоже придет. Мы договорились встретиться с ним там, только он еще не знает, что я обратилась к вам за помощью.
  Мы сразу же согласились, поймали такси и поехали туда.
  Мистер Филипп Риджуэй был уже там, когда мы вошли. Увидев свою невесту в обществе двоих незнакомых мужчин, он не мог скрыть своего удивления. Это был довольно привлекательный молодой человек, высокий и элегантный. На висках его уже чуть-чуть серебрилась седина, хотя с виду я никак не дал бы ему больше тридцати.
  Подбежав к нему, мисс Фаркуар нежно положила руку ему на плечо.
  — Прости, что взялась за дело, не посоветовавшись с тобой, Филипп, — воскликнула она. — Позволь представить тебе мсье Эркюля Пуаро, о котором мы оба столько слышали, и его друга капитана Гастингса.
  Риджуэй был потрясен.
  — Конечно, я много слышал о вас, мсье Пуаро, — пожимая нам руки, пробормотал он, — но мне и в голову не могло прийти, что Эсме решится побеспокоить такого выдающегося человека по поводу… свалившегося на меня несчастья.
  — Я нисколько не сомневалась, что ты не позволишь мне, Филипп, — опустив глаза, застенчиво объяснила мисс Фаркуар.
  — И поэтому ты решила действовать за моей спиной, — сказал он с улыбкой. — Остается только надеяться, что, может быть, хотя бы мсье Пуаро удастся пролить свет на это загадочное дело. Потому что если честно, то у меня самого уже голова идет кругом от волнения… да и, признаюсь, от страха.
  И в самом деле, лицо его было бледным и осунувшимся. Глубокие морщины на лбу и темные круги под глазами слишком ясно говорили о том, какой груз лег на плечи этого человека.
  — Прежде всего, — задумчиво протянул Пуаро, — предлагаю позавтракать. Заодно и обсудим это дело. Подумаем, что тут можно предпринять. К тому же я бы хотел услышать всю эту историю из уст самого мистера Риджуэя.
  Нам принесли великолепный, сочный ростбиф и пудинг с почками. Пока мы наслаждались ими, Филипп Риджуэй поведал нам о тех событиях, которые повлекли за собой исчезновение облигаций. Его рассказ до мельчайших подробностей совпал с тем, что мы уже услышали от мисс Фаркуар.
  Едва он закончил, Пуаро тут же бросился в атаку:
  — Мистер Риджуэй, а что заставило вас предположить, что облигации украдены?
  Молодой человек рассмеялся, но в смехе его чувствовалась горечь.
  — Да ведь это просто бросается в глаза, мсье Пуаро. Не мог же я потерять их?! К тому же мой дорожный сундук стоял посреди каюты. Видимо, грабители пытались взломать замок, потому что он был в весь в царапинах и порезах, так что ошибиться я не мог.
  — Но, насколько я понял, его все же как-то открыли?
  — Видимо, так. Скорее всего, сначала просто пытались взломать, но не смогли. И наконец каким-то образом отперли его.
  — Забавно, — вполголоса протянул Пуаро, и глаза его загорелись тем самым зеленым кошачьим огнем, который я слишком хорошо знал. — Очень забавно, друзья мои! Вы только подумайте, какие странные грабители — потратить столько времени, стараясь взломать сундук, и вдруг обнаружить… нет, такое и вообразить себе невозможно… что все это время у них при себе был ключ! А ведь представители Хабба утверждают, что все их замки уникальны!
  — Именно поэтому ключ никоим образом не мог быть у них! Я не расставался с ним ни днем ни ночью!
  — Вы в этом уверены?
  — Могу поклясться в этом, если хотите. К тому же, если у них был ключ или, положим, его дубликат, стали бы они тратить столько времени, стараясь взломать замок? Ведь тогда они могли бы просто открыть его!
  — Ага, вот тут-то и есть самое таинственное место во всей этой истории! Осмелюсь предположить, что если нам и удастся отыскать разгадку, то лишь благодаря этому прелюбопытному факту! Так, так… Ну а теперь, молодой человек, надеюсь, вы не обидитесь на меня, если я задам вам один деликатный вопрос. Сами-то вы уверены, что не могли оставить сундук незапертым?
  Достаточно было лишь одного взгляда Риджуэя, чтобы Пуаро вмиг рассыпался в извинениях:
  — Да, да, конечно, но и такое бывает, уверяю вас! Ну что ж, значит, с этим все. Итак, облигации были похищены из сундука. А потом? Что делает вор потом? Каким образом ему удается сойти на берег, имея при себе облигаций на миллион долларов?
  — А! — воскликнул с горечью Риджуэй. — То-то и оно! Я уже голову себе сломал, пытаясь понять, как это ему удалось! Как?! Таможенников предупредили, каждого, кто собирался сойти в Нью-Йорке, обыскали с головы до ног!
  — А эти облигации, насколько я понимаю, составляли весьма внушительную пачку?
  — Ну, еще бы! Их никак не смогли бы спрятать на борту «Олимпии» — тогда бы их наверняка нашли. К тому же их и не было на борту — ведь, насколько мы знаем, все они были распроданы уже через час после того, как «Олимпия» пришвартовалась к берегу, и задолго до того, как пришел ответ на мою телеграмму с номерами и сериями пропавших облигаций. А один из брокеров вообще клянется и божится, что купил некоторую часть еще до того, как корабль вошел в порт! Уму непостижимо! Какое-то колдовство!
  — Что ж, это, конечно, мысль… Скажите, а вы случайно не заметили, может, в порту вас обогнало какое-нибудь быстроходное суденышко?
  — Обогнал нас только служебный катер. Да и то после того, как обнаружили кражу и все уже были начеку. Такое приходило мне в голову, так что я сам следил, чтобы их не могли передать подобным образом. Боже милостивый, мсье Пуаро, все это сведет меня с ума! Люди уже поговаривают, что я сам украл их!
  — Вас, видимо, тоже обыскали, прежде чем пустить на берег, не так ли, друг мой? — мягко спросил Пуаро.
  — Да, да, конечно.
  Молодой человек ошарашенно уставился на него.
  — Вижу, вы не поняли, что я имел в виду, — загадочно улыбнувшись, сказал Пуаро. — Ну что ж, а теперь я бы хотел навести кое-какие справки в банке.
  Риджуэй вытащил визитную карточку и нацарапал на ней несколько слов.
  — Передайте ее моему дяде, и он тотчас же вас примет.
  Поблагодарив, Пуаро отвесил галантный поклон мисс Фаркуар, и мы распрощались. Выйдя из ресторана, мы с ним отправились по Триниддл-стрит, туда, где располагался главный офис Англо-шотландского банка. Предъявив визитную карточку Риджуэя, мы попали внутрь — в лабиринт конторок и письменных столов, где, словно хлопотливые муравьи, суетились клерки, бегая взад и вперед с деньгами в руках. Один из них провел нас на второй этаж, где были кабинеты обоих генеральных директоров. Нам посчастливилось застать их на месте — это были два весьма важных джентльмена, поседевших на службе в банке. На лице у мистера Вавасура красовалась короткая седая бородка. Мистер Шоу, в отличие от него, был чисто выбрит.
  — Как я понимаю, вы частный детектив? — спросил мистер Вавасур. — Что ж, хорошо… хорошо. Правда, мы и так уже сообщили обо всем в Скотленд-Ярд. Этим делом занимается инспектор Макнейл. Весьма компетентный человек, насколько мне известно.
  — Ничуть в этом не сомневаюсь, — учтиво согласился Пуаро. — С вашего позволения, однако, я бы хотел задать вам несколько вопросов касательно вашего племянника. Меня интересует замок. Кому пришло в голову заказать его у Хабба?
  — Я сам заказывал его, — вмешался мистер Шоу. — Такое важное дело не могло быть доверено обычному служащему. А что до ключей, так один был у мистера Риджуэя, а два других — у меня и у моего коллеги.
  — И никто из ваших служащих не имел к ним доступа?
  Мистер Шоу вопросительно покосился на мистера Вавасура.
  — Надеюсь, что не погрешу против правды, если осмелюсь утверждать, что оба ключа хранились в сейфе, куда мы убрали их 23-го числа, — вступил в разговор мистер Вавасур. — К несчастью, мой коллега две недели назад — как раз в день отъезда Филиппа — вдруг неожиданно заболел. Собственно говоря, мистер Шоу только-только поправился.
  — Жесточайший бронхит — не шутка для человека моего возраста, — уныло признал мистер Шоу. — Боюсь, однако, что за время моего отсутствия мистеру Вавасуру пришлось нелегко… столько важных дел сразу навалилось, а он остался один. И тут в довершение всего еще и это несчастье!
  Пуаро задал еще несколько вопросов. Мне показалось, что его целью было разузнать, насколько на самом деле близки между собой дядя и племянник. Ответы мистера Вавасура были краткими и исчерпывающими. Племянник, по его словам, пользовался в банке доверием, и, насколько ему известно, у молодого человека не было ни долгов, ни каких-либо финансовых затруднений. В прошлом ему не раз приходилось выполнять столь же серьезные и ответственные поручения, и он прекрасно справлялся с ними. Наконец мы откланялись.
  — Я разочарован, друг мой, — заявил Пуаро, как только мы с ним оказались на улице.
  — Надеялись разузнать больше? Вряд ли. С такими старыми ворчунами обычно трудно разговаривать.
  — Да нет, суть не в том, что оба они старые зануды, друг мой. Вы думаете, я рассчитывал увидеть перед собой «проницательного банкира с орлиным взором», как пишут о них в ваших любимых романах? Нет, нет! Просто дело оказалось, на удивление, простым, вот и все!
  — Простым?!
  — Да! С таким же успехом все это мог придумать и ребенок.
  — Так вы знаете, кто украл облигации?
  — Знаю.
  — Но тогда… что же мы… почему?!
  — Умоляю, не надо спешки и напрасных волнений, дорогой мой Гастингс! В настоящее время я не собираюсь ничего предпринимать.
  — Как? Почему? Чего вы ждете?
  — Возвращения «Олимпии». Насколько мне известно, в следующий вторник она должна прибыть из Нью-Йорка.
  — Но если вам известно, кто украл облигации, для чего ждать столько времени? Вор может скрыться!
  — Куда-нибудь на острова южных морей, где его нельзя отдать в руки правосудия? Нет, друг мой, боюсь, жизнь на островах — не для таких, как он. Вы хотите знать, почему я выжидаю? Что ж, если для гениев, подобных вашему покорному слуге, тут все ясно как божий день, то ведь другим, не столь щедро одаренным природой, как, к примеру, инспектор Макнейл, требуются неопровержимые факты, и только тогда туман в голове у него, возможно, рассеется. Так что с этим приходится считаться, ничего не поделаешь.
  — Боже милостивый, Пуаро! Знаете, я бы с радостью отдал все, что имею, лишь бы полюбоваться, как вы хотя бы раз останетесь в дураках. Просто ради того, чтобы немного сбить с вас спесь!
  — Ну-ну, не надо так злиться, дорогой Гастингс! По правде говоря, мне порой кажется, что в такие минуты вы готовы перегрызть мне горло. Ах, как это печально! Остается только утешаться тем, что это обычная участь гениев!
  Маленький бельгиец горделиво выпятил грудь и испустил столь уморительный вздох, что весь мой гнев тут же улетучился. Я рассмеялся.
  Утром во вторник, едва рассвело, мы уже мчались в Ливерпуль в вагоне первого класса. Пуаро был неумолим. Как я его ни просил, он не проронил ни словечка о своих подозрениях. Снизошел только до того, чтобы наигранно удивляться, как это, мол, я сам до всего не додумался. Я счел, что спорить с ним или унижаться — ниже моего достоинства. Пришлось сделать равнодушное лицо, хотя на самом деле я просто разрывался от любопытства.
  Как только мы с ним оказались возле причала, у которого пришвартовался огромный трансатлантический лайнер, Пуаро переменился, как по мановению волшебной палочки. Напускное легкомыслие тут же слетело с него, он напоминал собаку, взявшую след. Наши с ним действия заключались в том, что мы расспросили всех четырех стюардов о приятеле Пуаро, который якобы отплыл на «Олимпии» 23-го числа.
  — Пожилой джентльмен, в очках. Полный инвалид, все плавание, скорее всего, пролежал в каюте.
  Описание это в точности подошло некоему мистеру Вентнору, занимавшему на пароходе каюту С24, смежную с той, в которой плыл мистер Риджуэй. Я был страшно заинтригован, хотя мне было невдомек, каким образом Пуаро удалось узнать о существовании этого загадочного мистера Вентнора и о том, как он выглядит.
  — Скажите, — наконец не выдержал я, — этот джентльмен, мистер Вентнор, наверное, первым сошел на берег, когда вы прибыли в Нью-Йорк?
  Стюард огорченно покачал головой:
  — Нет, сэр. Наоборот — он покинул корабль последним.
  Я пристыженно замолчал, краем глаза успев заметить насмешливую улыбку на лице Пуаро. Поблагодарив стюарда, он сунул ему в руку банкнот, и мы отправились назад.
  — Все это очень хорошо, — продолжал горячиться я, — но его последние слова поставили крест на вашей драгоценной теории! Так что можете улыбаться сколько вашей душе угодно!
  — Эх, Гастингс, Гастингс, старый друг! Как всегда, не видите разгадки, даже когда она у вас под самым носом! Напротив, последний ответ стал, можно сказать, краеугольным камнем моей теории.
  Я в отчаянии всплеснул руками:
  — Сдаюсь!
  
  Когда мы уже сидели в поезде, на всех парах мчавшем нас в сторону Лондона, Пуаро вдруг принялся что-то торопливо писать, а потом, сложив листок, сунул его в конверт и тщательно заклеил.
  — Это для милейшего инспектора Макнейла. По дороге мы занесем его в Скотленд-Ярд, а потом отправимся в ресторан «Рандеву». Я попросил мисс Фаркуар сделать нам честь и отобедать с нами.
  — А как же Риджуэй?
  — А что с ним такое? — Насмешливый огонек зажегся в глазах Пуаро.
  — Ну… если вы не думаете… тогда что ж…
  — Бессвязная манера излагать свои мысли становится для вас просто-таки дурной привычкой, мой милый Гастингс. В отличие от вас я всегда обо всем думаю. Если Риджуэй и в самом деле вор, похитивший облигации, что меня еще недавно ничуть бы не удивило, — что ж, дело было бы впечатляющим, но не слишком сложным. Так, пустячок… если, конечно, подумать.
  — Да, боюсь только, что мисс Фаркуар вряд ли согласилась бы с вами.
  — Возможно, вы и правы, друг мой. Так что, как видите, все к лучшему. А теперь, Гастингс, давайте вспомним, как развивались события. По вашим глазам, друг мой, видно, что вы прямо-таки сгораете от желания узнать, в чем тут дело. Итак, запертый саквояж с облигациями выкрадывают из запертого сундука, и он пропадает бесследно, по образному сравнению мисс Фаркуар — тает в воздухе, как дым. Но поскольку современная наука не признает таких вещей, можем смело отбросить это предположение. Что же происходит на самом деле? Каждый, кто знал об облигациях, отлично понимал, что их просто невозможно пронести на берег…
  — Да, и все же нам известно…
  — Говорите за себя, Гастингс! Я исхожу из очевидного: раз это было невозможно, значит, они попали на берег каким-то другим путем. Остаются два варианта: либо их до времени припрятали на борту корабля… либо вышвырнули за борт!
  — Привязав к нему что-то вроде поплавка?
  — Никакого поплавка не было.
  Я вытаращил на него глаза:
  — Но… но если облигации выбросили за борт… как же их в то же самое время могли распродавать в Нью-Йорке?!
  — Всегда восхищался вашим непревзойденным умением мыслить логически, мой дорогой друг! Раз облигации распродали в Нью-Йорке, отсюда следует, что никто их за борт не бросал. Теперь вы видите, куда это нас привело?
  — Туда же, откуда мы начали, — мрачно ответил я.
  — Jamais de la vie!164 Если сверток выбросили за борт, а облигации все-таки были пущены в продажу в Нью-Йорке, значит, в свертке ими и не пахло! Вообще кто-нибудь может подтвердить, что они на самом деле там были? Вспомните, друг мой, с той самой минуты, как мистер Риджуэй получил его в Лондоне, он ни разу не разворачивал этот самый сверток!
  — Верно… но тогда…
  Пуаро нетерпеливо оборвал меня на полуслове:
  — Позвольте, я закончу. Насколько я могу судить, эти облигации в последний раз появлялись на глазах у людей 23-го числа рано утром. Это было в офисе Англо-шотландского банка. После этого их никто не видит. А в следующий раз они появляются уже в Нью-Йорке через полчаса после прибытия «Олимпии» в порт. А если верить одному свидетелю, которого, к сожалению, никто не слушал, так вообще за полчаса до прибытия «Олимпии»! А что, если предположить, что облигаций вообще не было на корабле? Могли они каким-нибудь другим способом попасть в Нью-Йорк, спросите вы. Да, могли — на «Гигантике». Он вышел из Саутгемптона в тот же самый день, что и «Олимпия», однако ему за скорость передвижения присуждена «Голубая лента Атлантики». Посланные с «Гигантиком», облигации могли попасть в Нью-Йорк за день до того, как «Олимпия» вошла в порт. Итак, дело понемногу проясняется, не так ли? В свертке с облигациями никаких облигаций нет и в помине, а подмена происходит, скорее всего, в конторе Англо-шотландского банка. Для всех троих присутствующих нет ничего проще заранее приготовить дубликат свертка, а потом незаметно подменить им настоящий. И вот, друг мой, похищенные облигации на всех парах плывут в Нью-Йорк, а при них наверняка письмо с инструкциями начать продавать их сразу же, как «Олимпия» войдет в порт. А тот, кто организовал все это, должен был обязательно находиться на борту «Олимпии», чтобы инсценировать ограбление.
  — Но почему?
  — Потому что, если бы Риджуэй, открыв сверток, обнаружил подмену, все подозрения автоматически падали бы на тех, кто работает в Англо-шотландском банке. Нет, тот, кто плывет в соседней с ним каюте, делает свое дело — для вида взламывает замок, чтобы создать иллюзию ограбления, хотя на самом деле он открыл его своим ключом, потом выбрасывает за борт пакет и ждет, пока все сойдут на берег. Естественно, на нем очки, которые скрывают глаза, к тому же, как инвалид, он может носа не высовывать из своей каюты — из страха столкнуться лицом к лицу с Риджуэем. Итак, он сходит с корабля в Нью-Йорке и тут же возвращается в Лондон!
  — Но кто… кто этот хитрец?
  — Тот, кто имел запасной ключ. Тот, кто заказал замок. Тот, кто вовсе не лежал в постели с жесточайшим бронхитом все последние две недели, — стало быть, это наш «старый брюзга» мистер Шоу! Преступники порой встречаются и на самом верху, мой дорогой друг! А, вот и мадемуазель! У меня для вас хорошие новости! Вы позволите?
  И сияющий Пуаро расцеловал удивленную девушку в обе щеки.
  Месть фараона
  Я всегда считал и буду считать, что одним из самых волнующих и драматических приключений, которые я пережил вместе с Пуаро, было расследование странной серии смертей, которые последовали за открытием и раскопками гробницы египетского фараона Мен-Хен-Ра.
  Вскоре после нашумевшего открытия, когда лорд Карнавон вдруг отыскал нетронутую гробницу фараона Тутанхамона, сэр Джон Уиллард и мистер Блайбнер из Нью-Йорка начали раскопки вблизи Каира, в окрестностях пирамид Гизы, и неожиданно наткнулись на нетронутые захоронения, до тех пор неизвестные науке. Это открытие вызвало неподдельный интерес во всем мире. Вскоре выяснилось, что это гробница фараона Мен-Хен-Ра, одного из тех правителей Восьмой династии, до сих пор почти неизвестных историкам, при которых начался закат Древнего царства. Об этом таинственном периоде и поныне никто почти ничего не знает, и весть о находке захоронения, попав в газеты, тотчас облетела весь мир.
  А вслед за этим произошло еще одно событие, которое надолго привлекло внимание публики. Сэр Джон Уиллард неожиданно для всех вдруг умер от сердечного приступа.
  Газеты, делающие громадные тиражи на такого рода зловещих сенсациях, немедленно воспользовались этим и вытащили на свет божий древние поверья о проклятиях фараонов, которые преследуют незадачливых искателей сокровищ пирамид. Даже всеми забытая мумия какого-то несчастного, давным-давно пылившаяся в Британском музее, вдруг, к полному изумлению администрации, стала чем-то вроде «гвоздя сезона», и толпы желающих валом валили, чтобы поглазеть на нее.
  После столь печального события миновало всего две недели, и вдруг весть о новой трагедии поразила всех, словно удар грома, — мистер Блайбнер совершенно неожиданно умер от заражения крови. А спустя еще два дня его племянник, живший в Нью-Йорке, покончил с собой выстрелом из пистолета. «Проклятие Мен-Хен-Ра» снова было у всех на устах, а колдовская власть давным-давно исчезнувших с лица земли древних египетских царей стала казаться чем-то грозно-реальным.
  В разгар этих событий Пуаро вдруг получил коротенькую записку от леди Уиллард, вдовы знаменитого египтолога, — она приглашала его навестить ее в доме на Кенсингтон-Гарден, где она проживала в последнее время. Само собой разумеется, я, как всегда, отправился вместе с ним.
  Леди Уиллард оказалась высокой, изящной женщиной в глубоком трауре. Ее осунувшееся, печальное лицо носило на себе печать недавнего горя.
  — Как это мило с вашей стороны — так быстро откликнуться на мою просьбу, мсье Пуаро!
  — К вашим услугам, леди Уиллард. Вы хотели посоветоваться со мной о чем-то, не так ли?
  — Насколько мне известно, вы детектив, притом знаменитый. Но сегодня я решила обратиться к вам за помощью не только как к профессионалу. Видите ли, мне известно, что вы — человек с весьма нетрадиционными взглядами. А кроме того, вы обладаете и воображением, и богатым жизненным опытом. Умоляю вас быть со мной откровенным, мсье Пуаро… Скажите, верите ли вы в… сверхъестественное?
  На лице Пуаро отразилось некоторое замешательство. Казалось, он не знал, что ответить. Помедлив немного, он наконец решился:
  — Давайте не будем ходить вокруг да около, леди Уиллард, хорошо? Ведь вы сегодня попросили меня прийти вовсе не для того, чтобы задать довольно абстрактный вопрос. Скорее всего, тут замешано нечто личное, не так ли? Вероятно, это нечто связано с неожиданной смертью вашего супруга. Или я ошибаюсь?
  — Да, вы правы, — призналась она.
  — Вы хотели бы, чтобы я расследовал обстоятельства его смерти?
  — Я хотела попросить вас разобраться, есть ли хоть крупица правды в том, о чем сейчас все болтают и пишут газеты, и что именно из этой шумихи основано на подлинных фактах. Три смерти, мсье Пуаро, одна за другой. И каждая из них, взятая в отдельности, кажется вполне естественной. Но все три вместе составляют нечто совершенно невозможное. Таких совпадений не бывает. А главное — все случилось, когда не прошло еще и месяца с того дня, как нашли эту проклятую гробницу! Конечно, может быть, бурлящие слухи — обычное суеверие, не больше. А может, и какое-то таинственное проклятие прошлого, месть, посланная с того света в мир живых неизвестным до сих пор современной науке способом. Факты, согласитесь, упрямая вещь, мсье Пуаро, — трое уже умерли! И я боюсь, смертельно боюсь, мсье Пуаро… А вдруг это еще не конец?
  — За кого вы боитесь?
  — За сына. Когда в Англию пришла весть о смерти моего мужа, я болела. Поэтому вместо меня туда поехал мой сын, в то время как раз вернувшийся из Оксфорда. Он и привез домой… тело. А потом, несмотря на все мои просьбы, вновь вернулся в Египет. Эта страна околдовала его. Мой мальчик заявил, что хочет пойти по стопам отца и завершить его дело. И раскопки гробницы продолжаются. Может быть, вы сочтете меня глупой, истеричной женщиной, мсье Пуаро, но мне страшно. А что, если злобный дух мертвого фараона все еще витает там? Конечно, вы считаете, что я болтаю всякий вздор…
  — Нет, нет, леди Уиллард, я так не думаю, — поспешно сказал Пуаро. — Если хотите знать, я тоже верю во власть сверхъестественного. Я даже уверен, что это одна из самых могущественных сил, которую знает наш мир.
  Я в изумлении воззрился на него. «Что-то никогда раньше не замечал за ним страха перед чем-то сверхъестественным», — озадаченно подумал я. Но маленький бельгиец выглядел таким искренним, таким простодушным, что я промолчал.
  — Вы хотите, чтобы я поехал туда и убедил вашего сына вернуться в Англию? Что ж, постараюсь сделать все возможное, чтобы оградить его от беды.
  — Если бы это была обычная опасность, я бы так не боялась. А что, если все происходящее действительно связано с потусторонним миром?
  — В средневековых книгах, мадам, вы найдете многочисленные описания самых разных способов, которыми в то время боролись с темными чарами, или, как это называлось, с черной магией. Вполне возможно, им было известно куда больше, чем нам, современным, о зловещей науке колдовства. А теперь давайте вернемся к фактам. Думаю, без этого не обойтись. Скажите, леди Уиллард, ваш муж всегда был увлеченным египтологом, не так ли?
  — Да, с самой юности. И стал одним из крупнейших авторитетов в своей области.
  — Но мистер Блайбнер, как я слышал, был всего лишь любителем?
  — Да, совершенно верно. Однако он очень богат. Натура искренняя, увлекающаяся — он мог легко загореться любой идеей, и она полностью завладевала его воображением. Моему мужу удалось пробудить в нем жгучий интерес к египтологии. Именно на его средства и была организована экспедиция. И раскопки тоже оплачивал он.
  — А его племянник? Вам что-нибудь известно о нем? Он тоже был участником экспедиции?
  — Нет, я так не думаю. Честно говоря, мсье Пуаро, я вообще не подозревала о его существовании, пока не прочла в газетах о его смерти. По-моему, они с мистером Блайбнером были не очень-то близки в последнее время. Во всяком случае, он никогда не упоминал о том, что у него есть родственники.
  — А кто еще участвовал в экспедиции?
  — Ну… там были доктор Тоссвилл — это один из младших сотрудников Британского музея, потом мистер Шнейдер — представитель нью-йоркского музея «Метрополитен», еще один молодой человек — секретарь мистера Блайбнера, он американец. Кто же еще? Ах да, доктор Эймс, он участвует в экспедиции как врач. И конечно, Хасан — преданный слуга моего мужа. Он египтянин.
  — А вы не помните случайно фамилию молодого американца, секретаря мистера Блайбнера?
  — По-моему, Харпер. Впрочем, не уверена. Насколько я знаю, он прослужил у мистера Блайбнера совсем недолго. Очень милый молодой человек.
  — Что ж… благодарю вас, леди Уиллард.
  — Если я могу чем-нибудь помочь…
  — В настоящее время нет. Теперь предоставьте все мне и успокойтесь, умоляю вас. Будьте совершенно уверены — я сделаю все, что в человеческих силах, чтобы защитить вашего сына.
  Прозвучало это, как мне показалось, не слишком обнадеживающе, и я успел заметить, как вздрогнула, отшатнувшись в сторону, леди Уиллард, когда эти слова слетели с уст Пуаро. И в то же время одно лишь сознание того, что нашелся человек, который не стал смеяться над ее суеверными страхами, казалось, послужило ей большим утешением.
  Со своей стороны, я в жизни бы никогда не подумал, что Пуаро с такой серьезностью относится ко всему сверхъестественному — совершенно, насколько я его знаю, это не увязывалось с его натурой. И по дороге домой я как бы нечаянно завел разговор на эту тему, стараясь осторожно прощупать его. К величайшему моему удивлению, Пуаро был серьезен и мрачен, как никогда.
  — Боже мой, Гастингс, ну конечно же, я верю в подобные вещи! Ни в коем случае не стоит недооценивать власть, которую имеет над нами сверхъестественное.
  — И что же вы собираетесь предпринять?
  — Милый Гастингс, вы всегда такой toujours pratique! Ну что ж, начнем с того, что отправим телеграмму в Нью-Йорк, пусть пришлют подробную информацию по поводу самоубийства молодого мистера Блайбнера.
  Мы так и сделали. Ответ был получен немедленно. Информация была точной и исчерпывающей. Молодой Руперт Блайбнер, как выяснилось, в последние годы был на мели. Он уехал куда-то на южные острова, жил на то, что присылал ему дядя, а порой перебивался случайными заработками. Потом вернулся в Нью-Йорк, но так и не взялся за ум, продолжая катиться по наклонной плоскости. Наиболее интересным, с моей точки зрения, было то, что ему недавно удалось занять довольно крупную сумму, достаточную для поездки в Египет. «У меня там есть друг, который не в силах мне отказать», — хвастался он направо и налево. Как бы там ни было, планы его, однако, пошли прахом. Вскоре он вернулся обратно в Нью-Йорк, в ярости проклиная на чем свет стоит собственного дядю, который, по его словам, куда больше заботится об истлевших костях давным-давно умерших фараонов, чем о родственной плоти и крови. Он как раз был в Египте, когда скоропостижно скончался сэр Джон Уиллард. Вернувшись в Нью-Йорк, молодой Руперт продолжал вести прежнюю жизнь, постепенно опускаясь на самое дно, пока, неожиданно для всех, не покончил жизнь самоубийством, оставив весьма странную записку. В ней было всего несколько фраз, и создавалось впечатление, что писал он ее в приступе раскаяния. В ней он почему-то называл себя «изгоем» и «прокаженным», а посему якобы он не имеет больше права оставаться в живых.
  Мрачные мысли заскреблись у меня в голове. Честно говоря, я никогда не верил во всю эту чушь насчет проклятия давным-давно умершего египетского фараона. Мне всегда казалось, что нити преступления тянутся в настоящее. Предположим, что молодой неудачник решил так или иначе избавиться от своего дяди — скорее всего с помощью яда. И вдруг произошла ошибка — по жестокой случайности жертвой пал несчастный сэр Джон Уиллард. И вот, терзаемый угрызениями совести и преследуемый мыслями о совершенном им преступлении, молодой человек возвращается в Нью-Йорк. Тут приходит весть о смерти дяди. Осознавая, насколько бессмысленным было совершенное им убийство, и мучимый раскаянием, он принимает решение покончить с собой.
  Я тут же выложил свою версию Пуаро, и мне показалось, что она его заинтересовала.
  — Что ж, ход ваших мыслей мне понятен, дорогой Гастингс. Только ведь это просто… очень просто. Хотя не исключено, что все так и было. И еще вы, по-моему, забываете о роковом влиянии гробницы.
  Я пожал плечами:
  — Вы по-прежнему уверены, что в этом что-то есть?
  — Настолько, что мы с вами, друг мой, отправляемся в Египет немедленно.
  — Что?! — совершенно потрясенный, воскликнул я.
  — Нет, нет, я не шучу. — Выражение бесконечной жертвенности разлилось по лицу Пуаро. И тут же тихий, жалобный стон вырвался у него из груди: — О боже! Море! Это ужасное море!
  Миновала неделя. Под нашими ногами шуршал золотой песок пустыни. Прямо над головой ослепительно сияло жаркое солнце. Пуаро — живое олицетворение отчаяния — вяло тащился за мной следом. Маленький бельгиец терпеть не мог путешествовать. Наше плавание из Марселя, длившееся всего четыре дня, превратилось для него в настоящую пытку. Когда мы пришвартовались в Александрии, он был похож на тень самого себя, даже обычная для него аккуратность и чуть ли не кошачья страсть к чистоте были забыты. Вскоре мы прибыли в Каир и прямиком направились в отель «Мена-Хаус», расположившийся у самого подножия пирамид.
  Колдовское очарование древнего Египта вскоре завладело мной. Но не Пуаро. Одетый точь-в-точь так же, как если бы он находился в Лондоне, он постоянно таскал с собой в кармане маленькую одежную щетку и вел нескончаемую войну с пылью, которая то и дело оседала на его костюме.
  — А мои ботинки, — стонал он, — нет, вы только взгляните, Гастингс! Мои ботинки, из тончайшей натуральной кожи, всегда такие опрятные и сверкающие на солнце! Боже милостивый, внутри песок, который причиняет нестерпимые мучения, и снаружи тоже — так что глядеть больно! А жара… постоянно эта ужасная жара! От нее мои усы превратились в настоящую мочалку… да, да, мочалку!
  — Лучше поглядите-ка на сфинкса, — перебил его я. — Даже я чувствую исходящее от него очарование древней тайны.
  Пуаро недовольно покосился на меня.
  — Не очень-то у него счастливое выражение лица, — пробурчал он. — Да и чего еще ожидать, когда бедняга только что не тонет в этом чертовом песке! Будь он проклят!
  — Да не ворчите, Пуаро. В вашей родной Бельгии тоже песка хватает, — ехидно напомнил я ему, еще не забыв наш отдых в Ноксюр-Мер, в самом сердце «изумительных дюн», как было написано в путеводителе.
  — Только не в Брюсселе, — заявил Пуаро, задумчиво глядя на пирамиды. — Что ж, хоть тут не обманули. Все они правильной геометрической формы… но вот эта их шероховатая поверхность! Она просто отвратительна! А пальмы! Терпеть их не могу! Хоть бы посадили их рядами, что ли!
  Я безжалостно прервал его жалобы, предложив немедленно отправиться в лагерь археологов. Добираться туда мы должны были на верблюдах. Эти огромные животные, покорно опустившись на колени, ждали, пока мы вскарабкаемся на спину. Верховодила нашим караваном целая ватага одетых в живописные лохмотья мальчишек, возглавляемая словоохотливым переводчиком.
  Избавлю читателя от описания того печального зрелища, которое представлял собой Пуаро, с грехом пополам взгромоздившийся на верблюда. Начав со стонов и вздохов, кончил он пронзительными воплями и жалобами в адрес Пресвятой Девы Марии и всех известных ему мучеников. В конце концов он позорно капитулировал — потребовал, чтобы ему позволили спешиться, и продолжил путешествие верхом на крохотном ослике. Впрочем, должен честно признать, что поездка на огромном верблюде — нешуточное испытание для любого новичка. Сам я несколько дней кряхтел от мучительной боли во всем теле.
  Но вот трудное путешествие подошло к концу, и мы добрались до того места, где велись раскопки. Дочерна обгоревший на солнце седобородый мужчина в тропическом шлеме и легком белом костюме подошел к нам и поздоровался.
  — Мсье Пуаро и капитан Гастингс? Мы получили вашу телеграмму. Прошу прощения, что не смогли встретить вас в Каире. Случилось нечто непредвиденное, и это совершенно расстроило наши планы.
  Пуаро побледнел как смерть. Рука его, украдкой потянувшаяся в карман за щеткой, повисла в воздухе.
  — Неужели еще одна смерть?! — прохрипел он.
  — Увы, да.
  — Господи, кто?! Сэр Гай Уиллард?
  — Нет, нет, капитан Гастингс. Скончался мой американский коллега мистер Шнейдер.
  — А причина смерти? — вмешался Пуаро.
  — Столбняк.
  Я почувствовал, как липкие пальцы страха стиснули мне горло. Казалось, даже воздух вокруг меня был пропитан миазмами зла, невидимыми, но оттого еще более опасными. Вдруг ужасная мысль пришла мне в голову. А что, если следующей жертвой окажусь я сам?
  — Боже мой, — едва слышно прошептал Пуаро, — ничего не понимаю. Господи, как все это ужасно! Скажите, мсье, нет никаких сомнений в том, что причина его смерти действительно столбняк?
  — Насколько я понимаю, ни малейших. Однако, думаю, будет лучше, если вы поговорите с доктором Эймсом. В таких вещах он разбирается лучше меня.
  — Ах да, конечно, ведь вы же не врач!
  — Моя фамилия Тоссвилл.
  Стало быть, это и есть представитель Британского музея, подумал я, один из младших научных сотрудников, как сказала леди Уиллард. Во всем его облике сквозило какое-то мрачное упорство. Он был печален и в то же время спокоен и собран, что особенно понравилось мне.
  — Пойдемте со мной, — предложил он, — я отведу вас к сэру Гаю Уилларду. Он горит нетерпением познакомиться с вами, поэтому строго-настрого приказал привести вас к нему, как только вы появитесь.
  Пройдя через лагерь, мы оказались у входа в большую палатку. Отодвинув полог, доктор Тоссвилл проскользнул внутрь. Мы последовали за ним. Внутри палатки я увидел троих мужчин.
  — Прибыли мсье Пуаро и капитан Гастингс, сэр Гай, — объявил Тоссвилл.
  Самый младший из троих вскочил на ноги и поспешно двинулся нам навстречу. Во всем его облике была какая-то нервная порывистость, которая вдруг напомнила мне его мать. Он еще не успел обгореть до черноты, как остальные двое, и эта бледность, особенно заметная из-за темных кругов под глазами, делала его гораздо старше его двадцати двух лет. С первого взгляда было очевидно — юноша мужественно пытается нести тяжкий груз забот и тревог, что лег на его плечи.
  Он представил нам двоих своих коллег — доктора Эймса, с виду весьма компетентного и уверенного в себе человека лет за тридцать, в темных волосах которого уже начинала кое-где пробиваться ранняя седина, и мистера Харпера, секретаря, довольно приятного долговязого молодого человека, на носу которого, выдавая его национальную принадлежность, красовались неизменные роговые очки.
  Обменявшись с нами ничего не значащими фразами, он распрощался и вышел. Доктор Тоссвилл последовал за ним. Мы остались наедине с сэром Гаем и доктором Эймсом.
  — Прошу вас, не стесняйтесь, мсье Пуаро, — сказал сэр Гай, — задавайте любые вопросы, какие сочтете нужными. Конечно, все мы тут несколько выбиты из колеи цепью этих страшных смертей, но, поверьте, ничуть не сомневаемся, что все — не более чем совпадение. Хотя и дьявольски странное. Ничем другим это просто не может… не должно быть.
  Беспокойство, сквозившее во всем его облике, заметно противоречило его словам. Я видел, что Пуаро внимательно изучает молодого Уилларда.
  — Скажите, сэр Гай, эти раскопки много для вас значат?
  — Невероятно много, мсье Пуаро! И что бы ни случилось, как бы все ни обернулось, раскопки будут продолжаться, несмотря ни на что. Я прошу вас учитывать это. Что бы ни случилось!
  Пуаро, отвернувшись от него, обратился к доктору Эймсу:
  — А что вы думаете об этом, доктор?
  — Что ж, — неуверенно протянул он, — мне, знаете, тоже как-то не по душе мысль о том, чтобы все бросить и уехать.
  Пуаро скорчил одну из своих знаменитых гримас:
  — Понятно. Стало быть, выхода нет — придется так или иначе докопаться до правды и выяснить, что же произошло. Тогда к делу. Для начала скажите: когда умер мсье Шнейдер?
  — Три дня назад.
  — И вы уверены, что причина его смерти — столбняк?
  — Абсолютно уверен.
  — А не мог он случайно отравиться… стрихнином, например?
  — Нет, мсье Пуаро. Догадываюсь, к чему вы клоните. Но, уверяю вас, это был столбняк. Можно сказать, классический случай.
  — А вы вводили ему противостолбнячную сыворотку?
  — А как вы думаете? — сухо ответил доктор. — Мы сделали все, что в человеческих силах, чтобы спасти его. Увы, это не удалось.
  — А сыворотка от столбняка… она была у вас с собой?
  — Нет. Нам ее прислали из Каира.
  — А были еще случаи столбняка в лагере?
  — Нет. Ни единого.
  — Скажите, у вас нет никаких сомнений в причине смерти мистера Блайбнера? Не мог он тоже умереть от столбняка?
  — Совершенная чушь! Блайбнер поранил большой палец. Скорее всего, в рану попала инфекция, и началось заражение крови. Я понимаю, дилетанту… хм… неспециалисту оба эти случая могут показаться достаточно схожими, но, поверьте мне на слово, это не так.
  — Стало быть, у нас на руках четыре смерти: один инфаркт, одно заражение крови, одно самоубийство и столбняк. Ничего общего!
  — Совершенно с вами согласен, мсье Пуаро!
  — То есть вы уверены, что во всех этих случаях нет ничего, что могло бы хоть как-то связать их между собой?
  — Простите, я не совсем вас понимаю. К чему вы клоните?
  — Что ж, постараюсь вам объяснить. Эти четверо, которых уже нет в живых, — не могли ли они совершить нечто такое, что оскорбило и потревожило бы дух фараона Мен-Хен-Ра?
  Доктор ошарашенно уставился на маленького бельгийца:
  — Послушайте, что за чушь вы несете, мсье Пуаро?! Не можете же вы на полном серьезе верить во всю эту ерунду, что болтают в газетах о проклятии фараона?
  — Абсолютная чепуха! — гневно вмешался сэр Гай. Пуаро, казалось, и ухом не повел. Только в глазах его загорелся так хорошо мне знакомый зеленый огонь, отчего он сразу стал похож на огромного кота.
  — Стало быть, вы в это не верите, да, доктор?
  — Нет, сэр, нисколько, — с горячностью объявил тот. — Я, видите ли, человек науки, ученый и верю только в то, что можно объяснить законами природы. А предрассудки, невежество — нет, увольте!
  — Ну а разве в Древнем Египте не было науки? — вкрадчиво спросил Пуаро. Скорее всего, он и не ждал ответа. И в самом деле, мне показалось, что от неожиданности доктор Эймс на мгновение лишился дара речи. Пуаро замахал руками: — Нет, нет, не надо, не возражайте. Скажите мне только, а что думают о случившемся ваши рабочие из местных?
  — Что ж, — задумчиво произнес доктор Эймс, — если уж мы, белые, в таких обстоятельствах теряем голову, что тут говорить о цветных? Признаюсь, мсье Пуаро, наши рабочие перепуганы до смерти. В лагере потихоньку начинается паника, хотя, видит бог, для этого нет ни малейших оснований.
  — Интересно, — ни к кому не обращаясь, протянул Пуаро, но мне показалось, что в голосе его не чувствовалось особой уверенности.
  Сэр Гай подался вперед.
  — В самом деле, — недоверчиво проговорил он, — не можете же вы и впрямь верить… да что я говорю? Это же полная ахинея! Мсье Пуаро, допускать на секунду, что такое возможно, — значит не знать абсолютно ничего ни о Древнем Египте, ни о египтянах вообще.
  Вместо ответа Пуаро вытащил из кармана маленькую потрепанную книжицу — с первого взгляда было понятно, что перед нами старинный манускрипт. Он продемонстрировал ее нам, и я успел прочесть заглавие — «Магия древних египтян и халдеев». Потом, круто повернувшись на каблуках, Пуаро отбросил в сторону полог и вышел из палатки. Доктор в растерянности уставился на меня.
  — Господи, что за странная идея?!
  Услышав из его уст фразу, которую так часто повторял Пуаро, я чуть было не расхохотался, настолько это было комично.
  — Понятия не имею, — признался я. — Держу пари, что Пуаро задумал изгнание бесов, не иначе.
  Пришлось идти разыскивать Пуаро. Я обнаружил его беседующим с тем самым худощавым узколицым юношей, который в последнее время служил у Блайбнера секретарем.
  — Нет, — говорил между тем мистер Харпер, — я в экспедиции недолго, каких-то шесть месяцев или чуть больше. Да, разумеется, мне известно состояние дел мистера Блайбнера.
  — Скажите, а не могли бы вы рассказать мне поподробнее о том времени, когда сюда приезжал его племянник?
  — Видите ли, он и был-то здесь всего лишь один день. Симпатичный парень. Я раньше никогда его не встречал, но кое-кто из наших коллег знал его прежде. Эймс, по-моему. И, кажется, Шнейдер. А старик нисколько не обрадовался, когда парень заявился сюда. И минуты не прошло, как они уже поцапались. Кричали на весь лагерь. «Ни цента не получишь! — Это, конечно, вопил старик. — Ни единого цента, пока я жив! Все мои деньги до последнего цента будут завещаны науке. Мое состояние поможет завершить труд всей моей жизни. Я уже сегодня сказал об этом Шнейдеру». Ну и так далее в том же духе. Сразу после этой ссоры молодой Блайбнер укатил обратно в Каир.
  — Скажите, в то время он был здоров?
  — Кто, старик?
  — Нет, я имею в виду молодого человека.
  — Знаете, кажется, он действительно раз-другой упоминал о том, что с ним не все в порядке. Но, по-моему, это было не слишком серьезно, иначе бы я запомнил.
  — Понятно. Тогда, если позволите, еще один маленький вопрос. А мистер Блайбнер оставил после себя завещание?
  — Насколько мне известно, нет.
  — Каковы теперь ваши планы, мистер Харпер? Останетесь с экспедицией?
  — Нет, сэр. Ни за что. Вот только приведу в порядок дела и тут же укачу обратно в Нью-Йорк. Конечно, можете смеяться надо мной, если хотите, но у меня живот сводит при мысли об этих проклятых фараонах! Стать следующей жертвой этого… как его?.. Мен-Хен-Ра? Бр-р! Держу пари, если только я останусь здесь, он и до меня доберется!
  Я заметил, что молодой человек утер со лба пот.
  Пуаро уже повернулся, чтобы уходить. Потом вдруг обернулся и со странной улыбкой бросил через плечо:
  — У Мен-Хен-Ра длинные руки! Помните, одну из своих жертв он настиг и в Нью-Йорке!
  — Дьявольщина! — рявкнул юноша.
  — Н-да, похоже, молодой человек нервничает, — задумчиво протянул Пуаро. — Он на пределе. Да-да, Гастингс, поверьте мне — на пределе.
  Я удивленно покосился на него, но непроницаемое выражение, застывшее на лице Пуаро, и загадочная улыбка, игравшая на губах моего друга, ничего мне не сказали. Дождавшись, пока к нам присоединятся сэр Гай Уиллард и доктор Тоссвилл, мы попросили показать нам раскопки. Они с радостью согласились сопровождать нас туда. По словам наших хозяев, основные находки уже отослали в Каир, но найденных древних предметов искусства, мебели оставалось еще достаточно, чтобы пробудить в нас живейший интерес. Было очевидно, что молодой баронет чрезвычайно увлечен всем этим, однако в том, как он себя вел, сквозила некоторая тревога, будто бы он явственно ощущал нависшую над ним смертельную угрозу. Наконец мы распрощались и направились в отведенную нам палатку. Здесь нас уже ожидала заранее приготовленная ванна, после чего мы намеревались присоединиться ко всем за ужином. Высокая темная фигура во всем белом легко скользнула в сторону, пропуская нас в палатку. Нас приветствовали изящное движение руки и произнесенное вполголоса мелодичное приглашение на арабском.
  Пуаро остановился:
  — Вы ведь Хасан, не так ли? Слуга покойного сэра Джона Уилларда?
  — Я служил покойному сэру Джону. Теперь я слуга его сына. — Неожиданно шагнув к нам, он, понизив голос до едва слышного шепота, вдруг взволнованно проговорил: — Они сказали, вы очень мудрый и умеете ладить со злыми духами. Уговорите молодого хозяина уехать отсюда. Тут повсюду зло! — И, не дожидаясь ответа, резко повернулся и ушел.
  — Зло… зло повсюду, — пробормотал вполголоса Пуаро. — Да, думаю, он прав. Я тоже это чувствую.
  Нельзя сказать, что обед прошел весело. В основном все молчали, охотно уступив инициативу доктору Тоссвиллу, а он, воспользовавшись предоставленной ему возможностью, болтал без умолку, рассуждая о Древнем Египте. Когда мы уже собирались отправиться спать, сэр Гай вдруг судорожно вцепился Пуаро в руку, глядя вытаращенными глазами куда-то между палатками. Там, призрачная в свете луны, бесшумно скользила какая-то фигура. Но это был не человек! Мурашки пробежали у меня по спине — я ясно видел собачью голову! Точно такая же фигура уже не раз встречалась мне в рисунках на стенах гробницы.
  При виде этого кровь буквально застыла у меня в жилах.
  — Боже мой! — пробормотал Пуаро, осеняя себя крестом. — Анубис, бог умерших! Его всегда изображали с головой шакала!
  — Кто-то решил нас разыграть, — вскочив на ноги, гневно воскликнул доктор Тоссвилл.
  — Послушайте, Харпер, оно вошло в вашу палатку! — едва слышно пролепетал сэр Гай. Лицо его покрылось свинцовой бледностью.
  — Нет, — покачав головой, перебил Пуаро, — это палатка доктора Эймса.
  Доктор удивленно уставился на него, потом, недоверчиво покачав головой, повторил только что сказанное доктором Тоссвиллом:
  — Кто-то нас дурачит… Пошли! Сейчас мы его поймаем!
  И с этими словами Эймс ринулся вслед за таинственной фигурой. Я, конечно, поспешил за ним, но, сколько мы ни искали, сколько ни заглядывали во все углы, не обнаружили ни единой живой души. Совершенно сбитые с толку, растерянные, мы в конце концов были вынуждены вернуться. И тут же обнаружили, что за время нашего отсутствия Пуаро принял весьма энергичные меры — правда, на свой лад, для обеспечения собственной безопасности. Не обращая ни на кого внимания, он лихорадочно разрисовывал песок вокруг нашей палатки какими-то загадочными иероглифами и значками. Среди этих рисунков я тут же узнал пятиугольник, или пентаграмму, которая повторялась много раз. При этом, следуя своей привычке, Пуаро читал толпившимся вокруг него слушателям нечто вроде импровизированной лекции о ведьмовстве и вообще о магии. Белая магия, по его словам, противостояла черной. При этом он то и дело с загадочным видом ссылался на таинственное Ка и «Книгу мертвых».
  Похоже, поведение Пуаро вызвало нескрываемое презрение доктора Тоссвилла. Он отвел меня в сторону, буквально кипя от возмущения.
  — Чушь собачья! — гаркнул он. — Полнейший бред! Этот человек — мошенник и шарлатан! Он не знает даже элементарной разницы между верованиями, существовавшими в Древнем Египте, и суевериями, которые пришли к нам из Средних веков. Никогда в жизни мне еще не доводилось слышать такой невероятной смеси невежества и легковерия.
  Кое-как успокоив взбудораженного знатока древности, я присоединился к Пуаро в палатке. Мой маленький друг весело посмеивался.
  — Теперь мы можем спать спокойно, — радостно объявил он, — хочется хоть немного отдохнуть. Моя голова просто раскалывается от боли. О мой травяной настой, где ты?
  И, словно в ответ на его молитвы, полог палатки вдруг распахнулся, и на пороге появился Хасан. В руках у него была чашка с дымящимся настоем, которую он протянул Пуаро. Это оказался отвар ромашки, которую маленький бельгиец просто обожал. Поблагодарив услужливого Хасана и отказавшись от второй чашки, которую он предложил мне (не хватало пить такую бурду), мы отослали его и снова остались одни. Переодевшись ко сну, я какое-то время еще постоял у входа в палатку, наслаждаясь видом бескрайней пустыни.
  — Необыкновенные места, — громко заявил я, — и необыкновенная работа. Знаете, я чувствую, что очарование ее захватило и меня. Эта жизнь в пустыне, эта возможность проникнуть в самое сердце древней цивилизации, приподнять завесу тайны… как это восхитительно! Послушайте, Пуаро, неужели вы не чувствуете?..
  Ответа не последовало. Немного раздосадованный, я обернулся. И моя тревога тут же сменилась уверенностью в том, что случилось непоправимое, — Пуаро, лежа навзничь поперек тюфяка, корчился в судорогах. Лицо его было страшно искажено гримасой нестерпимой боли. Я бросился к нему, потом вскочил на ноги, выбежал в ночь и стрелой помчался через лагерь к палатке доктора Эймса.
  — Доктор! — крикнул я. — Скорее!
  — В чем дело? — спросил появившийся на пороге доктор Эймс. На нем не было ничего, кроме пижамы.
  — Мой друг… Пуаро… ему плохо! Он умирает! Настой из ромашки… — прохрипел я. — Задержите Хасана. Он не должен ускользнуть из лагеря.
  Мгновенно сообразив, в чем дело, доктор стремглав бросился к нашей палатке. Пуаро мы застали в том же плачевном состоянии, в каком я его оставил.
  — Невероятно! — воскликнул доктор Эймс. — Похоже на какой-то приступ… Вы можете сказать, что он пил? — Взгляд его упал на пустую чашку из-под отвара. Он взял ее в руки.
  — Я не пил его, — послышался вдруг невозмутимый голос Пуаро.
  Мы обернулись и застыли от изумления. Пуаро сидел на койке. На лице его сияла улыбка.
  — Нет, — мягко повторил он, — я его не пил. Пока мой добрый друг Гастингс восторгался красотой ночи, я воспользовался представившейся мне возможностью и вылил его… только не в горло, а в маленькую надежную бутылочку. И со временем она отправится в химическую лабораторию на анализ. Нет, — воскликнул он, заметив, что доктор сделал быстрое движение, — нет, дорогой доктор! Вы разумный человек, а стало быть, понимаете, что сопротивление бессмысленно. Пока Гастингс бегал по лагерю, разыскивая вас, у меня было достаточно времени, чтобы спрятать ее в надежное место. Быстро, Гастингс, хватайте его!
  Признаться, я неправильно понял намерения Пуаро. Испугавшись за своего маленького друга, я бросился к нему на помощь, не разгадав замысел доктора. Однако резкое движение Эймса имело своей целью совсем другое. Он молниеносно бросил что-то в рот, и в воздухе сразу же сильно запахло горьким миндалем. Доктор сделал пару неверных шагов и упал ничком.
  — Еще одна жертва, — мрачно произнес Пуаро, — слава богу, последняя. Может быть, так даже лучше. В конце концов, на его руках кровь троих невинных людей.
  — Доктор Эймс?! — не веря собственным ушам, воскликнул я. — А я-то думал, вы верите, что тут замешаны сверхъестественные силы!
  — Опять вы не поняли меня, Гастингс. Я имел в виду только то, что верю в опасную и темную силу древних суеверий. Смотрите сами — друг за другом скоропостижно умирают несколько человек. В смерти каждого из них в отдельности нет ничего загадочного. Но поскольку все только и говорят, что о разгневанном духе древнего фараона, то вы можете преспокойно зарезать кого угодно при свете дня, и его смерть тоже отнесут на счет вмешательства старинного заклятия — вот как велика власть сверхъестественного над обычной человеческой натурой. Я с самого начала понял, что кто-то пытается на этом сыграть. Скорее всего, эта мысль впервые закралась в голову нашему другу доктору вскоре после смерти сэра Джона Уилларда. Стоило ему умереть — и тут же поползли темные слухи. С мистером Блайбнером все было совсем по-другому. Здоровьем он отличался отменным. Кое-что прояснилось, когда я получил ответ из Нью-Йорка. Для начала вспомните, Гастингс, что молодой Блайбнер утверждал — у него в Египте есть друг, который с радостью поможет ему деньгами. Почему-то все сразу решили, что он имеет в виду дядю. Но тогда, считал я, он бы так и сказал. Нет, судя по словам молодого человека, у него действительно в Египте был друг, причем довольно близкий. И другое. Он выложил кругленькую сумму за билет до Каира. Но дядя отказался дать ему хотя бы пенни. И все же у него достало денег, чтобы вернуться в Нью-Йорк. Значит, кто-то одолжил ему эти деньги.
  — Кто-то… Несколько туманное заявление, не находите? — возразил я.
  — Это еще не все, дорогой Гастингс. Вы никогда не замечали, как часто слова, сказанные в переносном смысле, воспринимаются буквально? Да, да, так бывает. Но случается и наоборот. Так, что-то сказанное в буквальном смысле трактуется иносказательно. Смотрите, Гастингс, перед смертью молодой Блайбнер ясно пишет в своем прощальном письме: «Я — прокаженный», но никому и в голову не приходит, что парень пустил себе пулю в лоб просто потому, что решил — на Востоке он имел несчастье действительно заразиться этой страшной болезнью!
  — Что? — ахнул я.
  — Да, это была смелая мысль дьявольски изобретательного ума. Молодой Блайбнер страдал каким-то неясным кожным заболеванием — ведь он долго жил на островах южных морей, а там это достаточно частое явление. Эймс когда-то был его близким другом. К тому же он известный врач, и Блайбнеру бы и в голову не пришло сомневаться в его словах. Когда я только приехал, в первую очередь мои подозрения пали на Харпера и доктора Эймса. Однако вскоре я пришел к выводу, что не только совершить убийство, но и спрятать концы в воду доктору легче, чем кому-либо еще. К тому же от молодого Харпера я узнал, что Руперт Блайбнер и он были уже давно знакомы. И Руперт, скорее всего, либо написал завещание, либо застраховал свою жизнь в пользу доктора. И тем самым предоставил Эймсу уникальный шанс поправить свои дела. Естественно, для него не представляло никакого труда внести инфекцию в ранку на пальце старого Блайбнера. Прошло совсем немного времени, и его племянник в отчаянии от того, что ему вынесен смертный приговор, пускает себе пулю в лоб. Старый Блайбнер, каковы бы ни были его намерения, умирает, не оставив завещания. Его состояние, весьма внушительное, автоматически переходит к племяннику, а после его смерти — к доктору.
  — А как же мистер Шнейдер? Его почему?
  — Есть у меня одно предположение, но, боюсь, этого мы никогда уже не узнаем. Вспомните, он ведь также был знаком с молодым Блайбнером. Может, он что-то начал подозревать… а может, доктор решил, что еще одна случайная и вроде бы бессмысленная смерть только сгустит суеверные страхи вокруг их экспедиции. Ах да, любопытный психологический момент, дорогой Гастингс! Убийца, тем более удачливый, старается снова и снова повторить то самое преступление, которое так ловко сошло ему с рук. Это желание растет в нем с непреодолимой силой, преследуя его днем и ночью. И вот отсюда-то мой страх за жизнь молодого Уилларда. Призрачного Анубиса, страшного бога мертвых, сыграл, конечно, Хасан, и сделано это было по моей просьбе. Мне хотелось попробовать напугать доктора. Однако, как оказалось, вмешательства одних лишь сверхъестественных сил для этого явно маловато. К тому же я догадался, что он прекрасно понял разыгранную мною маленькую сценку и нисколько не обманывается относительно моей веры в колдовские чары черной магии и мстительный гнев покойного фараона. Больше того, я понимал, что он постарается обезопасить себя, так что следующей жертвой, скорее всего, должен буду оказаться я сам. Да, да, Гастингс! Полагаю, вы убедились, что, несмотря на проклятое море, несмотря на эту невыносимую жару и мерзкий, отвратительный песок, мои серые клеточки все-таки работают!
  Как потом оказалось, Пуаро был совершенно прав, прав абсолютно во всем! В свое время молодой Блайбнер, развлекаясь в шумной компании и будучи основательно пьян, написал нечто вроде шутливого завещания, в котором были такие строки: «Завещаю моему доброму другу доктору Эймсу, который когда-то спас меня, когда я тонул, мой портсигар, который ему так нравился, и все остальное, чем я буду владеть к моменту смерти, хотя, скорее всего, это будет только куча долгов».
  Дело доктора Эймса, как вы сами понимаете, постарались поскорее замять, и до сего дня люди со страхом рассказывают о таинственной и страшной смерти тех несчастных, кто осмелился потревожить покой фараона Мен-Хен-Ра. И поныне считается, что трагедия экспедиции — неопровержимое доказательство неотвратимости мести древних египетских царей всем тем, кто посягнет на сокровища их гробниц. Впрочем, как объяснил мне Пуаро, это совершенно противоречит всем верованиям и учениям древних египтян.
  Переполох в отеле «Гранд Метрополитен»
  — Пуаро, — как-то раз объявил я, — думается, перемена обстановки пошла бы вам на пользу.
  — Вы так считаете, друг мой?
  — Совершенно уверен.
  — Вот как? Неужели? — протянул, улыбнувшись, Пуаро. — Стало быть, вы все уже устроили, не так ли?
  — Так, значит, вы поедете?
  — И куда же вы собираетесь меня увезти?
  — В Брайтон. Честно говоря, один мой хороший приятель в Сити шепнул мне на ухо словечко насчет одного очень выгодного дельца, ну… и, одним словом, теперь я богат, как Крез. Эти шальные деньги просто жгут мне руки. Вот я и решил — а неплохо бы провести уик-энд в отеле «Гранд Метрополитен»! Как вы думаете, Пуаро?
  — Согласен и с благодарностью принимаю ваше предложение. У вас всегда, друг мой, было доброе сердце — вот и сейчас вы не забываете старика! А доброе сердце, в конце концов, куда важнее всех серых клеточек на свете! Да, да, поверьте мне, Гастингс! Говорит вам не кто иной, как Пуаро, который, увы, сам порой забывает об этом!
  Не могу сказать, что подобный комплимент не польстил моему тщеславию. Я уже не раз имел случай отмечать, что Пуаро порой склонен недооценивать присущий мне ум и проницательность. Но радость его по поводу предстоящей поездки была неподдельной, и я решил сменить гнев на милость.
  — Итак, все в порядке, договорились, — поспешно сказал я.
  В субботу вечером мы с Пуаро уже наслаждались роскошным ужином в зале ресторана «Гранд Метрополитен» среди шумной и оживленной публики. Весь свет, казалось, съехался сюда, в Брайтон! Я был ослеплен. Какие роскошные туалеты, а драгоценности! Право, порой их было столько, что это противоречило не только хорошему вкусу, но и чувству меры… и все же зрелище было потрясающим!
  — Вот это да! — пробормотал Пуаро, у которого, по-видимому, также захватило дух. — Ну и ну! Сплошное жулье, не так ли, Гастингс?
  — Похоже на то, — отозвался я, — остается, правда, надеяться, что все же не все они из одной колоды.
  Пуаро кидал вокруг любопытные взгляды.
  — Знаете, Гастингс, глядя на все это сверкающее великолепие драгоценностей, я порой жалею, что посвятил свой ум не совершению преступлений, а поиску преступников! Представляете, как бы мог воспользоваться подобным случаем опытный и искусный вор? Великолепная возможность — притом, можно сказать, сама плывет в руки! Вот, Гастингс, взгляните хотя бы на ту полную даму, что за столиком возле колонны. Да ведь она буквально увешана бриллиантами с головы до ног — точь-в-точь рождественская елка!
  Я проследил за его взглядом.
  — О, — с удивлением воскликнул я, — да ведь это же миссис Опалсен!
  — Вы ее знаете?
  — Не очень близко. Насколько я помню, ее муж — весьма удачливый брокер. По-моему, в последнее время он сколотил себе изрядное состояние, нажившись во время последнего нефтяного бума.
  Отужинав, мы с Пуаро перебрались в гостиную и тут снова столкнулись с Опалсенами. Я представил им Пуаро, и мы понемногу разговорились. Мало-помалу беседа становилась все более оживленной, и кончилось тем, что кофе мы уже пили все вместе.
  Пуаро рассыпался в комплиментах по поводу некоторых великолепных камней, украшавших необъятную грудь дамы, и ее добродушное лицо вспыхнуло от радости.
  — Знаете, мсье Пуаро, драгоценности — моя страсть! Я просто без ума от них, честное слово! Эд прекрасно знает эту мою маленькую слабость и, когда дела у него идут неплохо, то и дело покупает мне разные безделушки. Представляете — чуть ли не ежедневно приносит мне что-нибудь новенькое! А вы тоже интересуетесь драгоценными камнями?
  — Мне не раз в прежние времена приходилось иметь дело с драгоценностями, мадам. А моя профессия позволяла любоваться самыми известными в мире драгоценными камнями.
  И он пустился в воспоминания. Конечно, не называя ни одного имени, заменив их лишь инициалами, Пуаро рассказал восхищенной миссис Опалсен о знаменитой на весь мир краже исторических драгоценностей одного королевского дома, и взволнованная до глубины души дама слушала его затаив дыхание.
  — О господи, — вздохнула она, словно ребенок, очнувшийся после волшебной сказки, — ну и чудеса! Просто не верится, ей-богу! А знаете, мсье Пуаро, у меня ведь тоже есть жемчуга, с которыми связана интереснейшая история. Насколько я знаю, они считаются одними из красивейших в мире! Жемчужины эти подобраны с безупречным вкусом, а цвет их просто великолепен. Нет, рассказывать тут бесполезно — вы должны увидеть их собственными глазами. Пойду принесу их!
  — О, мадам, — запротестовал Пуаро, — вы слишком любезны! Я не могу воспользоваться вашей добротой. Умоляю вас, не затрудняйте себя!
  — Нет-нет, что вы! Я буду счастлива показать их вам.
  Пышнотелая дама, отмахнувшись от его возражений, поспешно засеменила к лифту. Муж ее, оторвавшись от беседы со мной, бросил на Пуаро вопросительный взгляд.
  — Ваша супруга была так любезна, что настояла на том, чтобы показать нам свое жемчужное ожерелье, — объяснил маленький бельгиец.
  — Ах, эти жемчуга! — На устах Опалсена заиграла улыбка удовлетворенного тщеславия. — Что ж, уверяю вас, мсье Пуаро, они и в самом деле достойны того, чтобы на них посмотреть. В свое время я выложил за них кругленькую сумму. Правда, дело того стоило. Уверяю вас, я не прогадал — я в любую минуту могу выручить за них столько же, сколько и заплатил, если не больше. Может, в один прекрасный день и придется пожертвовать ими, если дела пойдут так же, как сейчас. В Сити с наличными деньгами сейчас неважно. А все проклятый налог на сверхприбыль — это он во всем виноват! — И делец пустился в разговор о финансовых операциях, то и дело пересыпая свое повествование множеством технических терминов, которые я лично просто не в силах был понять.
  Его разглагольствования прервало появление мальчика-коридорного. Подойдя к Опалсену, он что-то тихо прошептал ему на ухо.
  — Э… что такое? Сейчас иду. Она не заболела, надеюсь, нет? Прошу простить меня, джентльмены.
  Он поспешно покинул нас. Пуаро, откинувшись на спинку кресла, закурил одну из своих тоненьких русских сигарет. Потом со свойственной ему аккуратностью и методичностью, не спеша выстроил пустые чашки из-под кофе в один ряд и, окинув их взглядом, удовлетворенно улыбнулся.
  Шло время. Опалсены все не возвращались.
  — Странно, — наконец, не выдержав, заметил я. — Интересно, куда они запропастились?
  Пуаро, невозмутимо разглядывая кольца дыма, одно за другим подымавшиеся к потолку, некоторое время молчал. Потом задумчиво произнес:
  — Думаю, друг мой, они вряд ли вернутся.
  — Но почему?
  — Потому, Гастингс, что, скорее всего, случилось нечто непредвиденное.
  — Что именно? И с чего вы взяли, будто что-то произошло? — удивленно спросил я.
  Пуаро улыбнулся:
  — Несколько минут назад управляющий отелем весьма поспешно вышел из своего кабинета и помчался наверх. Судя по его виду, он был явно взволнован. Мальчик-лифтер, забыв обо всем, разговаривает с одним из коридорных. Звонок вызова лифта, если не ошибаюсь, прозвонил уже раза три, но он не обращает на это ни малейшего внимания. А в-третьих, даже официанты distraits — вы только взгляните! — И Пуаро многозначительно покачал головой — дескать, есть же предел всему! — Значит, дело и впрямь нешуточное. Ага, все как я и думал! Смотрите, Гастингс, вот и полиция!
  Двое мужчин как раз в эту минуту вошли в холл отеля. Один был в форме, другой — в штатском. Перекинувшись несколькими словами с портье, они поспешно направились к лифту. Прошло еще некоторое время, и тот же мальчик-коридорный вышел из лифта и, оглянувшись по сторонам, торопливо направился в нашу сторону.
  — Мистер Опалсен свидетельствует вам свое почтение и спрашивает, не будете ли вы столь любезны, джентльмены, пройти наверх?
  Пуаро мгновенно вскочил на ноги. Можно было подумать, что он ожидал чего-то в этом роде. Я, естественно, без колебаний последовал за ним.
  Апартаменты, которые занимала чета Опалсенов, были на втором этаже. Постучав в дверь, мальчик-коридорный ушел. Услышав изнутри «Войдите!», мы толкнули дверь и вошли. Странная сцена представилась нашим глазам. Перед нами была явно спальня миссис Опалсен, и в самом ее центре, полулежа в кресле, громко и безудержно рыдала сама хозяйка. Зрелище и впрямь было довольно грустным — потоки слез, струившиеся по ее пухлым щекам, проложили дорожки в густом слое покрывавшей их пудры и стекали вниз, прямо на внушительных размеров грудь. Сам мистер Опалсен, вне себя от гнева, метался взад и вперед, как разъяренный тигр в клетке. Двое полицейских замерли посреди комнаты. Один из них держал наготове блокнот. Возле камина застыла горничная — по ее виду было понятно, что девушка перепугана до смерти. По другую его сторону француженка, скорее всего личная горничная миссис Опалсен, заливалась слезами, в отчаянии заламывая руки. Похоже было, что охватившее ее горе вполне могло бы соперничать с отчаянием хозяйки.
  И тут прямо посреди царившего вокруг хаоса появился Пуаро, спокойный и с любезной улыбкой на устах. В ту же минуту с живостью, неожиданной для дамы столь внушительной комплекции, миссис Опалсен выбралась из кресла и кинулась к нему:
  — Ну вот и вы, наконец! Эд может говорить все, что ему вздумается, но я… я верю в перст судьбы, мсье Пуаро! Это моя счастливая звезда послала вас в такую минуту! Только вы сможете вернуть мне мои жемчуга! Если уж не сможете вы, значит, не сможет никто!
  — Умоляю вас, успокойтесь, мадам! — И Пуаро с очаровательной любезностью похлопал взволнованную даму по руке. — Все будет в порядке, уверяю вас. Доверьтесь Эркюлю Пуаро.
  Мистер Опалсен повернулся к одному из полицейских:
  — Надеюсь, ни у кого из вас, джентльмены, не будет возражений против того, чтобы я обратился за помощью к этому джентльмену?
  — Нет-нет, ни малейших, — очень любезно, хотя и совершенно равнодушно, откликнулся тот. — А теперь, быть может, когда ваша супруга немного успокоилась, она найдет в себе силы рассказать нам все поподробнее?
  Миссис Опалсен бросила на Пуаро беспомощный взгляд. Галантно поддерживая ее под руку, он усадил ее обратно в кресло.
  — Прошу вас, присядьте, мадам. Успокойтесь и расскажите нам как можно детальнее, что же тут произошло.
  Это подействовало. Миссис Опалсен утерла слезы и приступила к рассказу:
  — После обеда я поднялась к себе наверх, чтобы достать жемчуга, которые перед этим пообещала показать мсье Пуаро. Горничная и Селестина были, как обычно, в этой комнате.
  — Простите, мадам, а что вы подразумеваете под словами «как обычно»?
  Миссис Опалсен охотно объяснила:
  — Я установила такое правило — никто из служащих отеля не должен входить в эту комнату без Селестины. Горничная убирается здесь по утрам, при этом неотлучно присутствует Селестина, моя личная служанка. Вечером она приходит еще раз, чтобы приготовить постели, — и тоже в ее присутствии. Иначе она в комнату не заходит.
  Итак, как я уже сказала, — продолжала миссис Опалсен, — я поднялась наверх. Открыла дверь, подошла к туалетному столику и выдвинула вот этот ящик, — кивком она указала на нижний правый ящик туалетного столика с двумя тумбами, — достала оттуда шкатулку с драгоценностями и отперла ее. Все, казалось, было на месте… Но жемчуга! Они исчезли!
  Инспектор поспешно строчил в своем блокноте.
  — Когда вы видели их в последний раз? — оторвавшись от этого занятия, спросил он.
  — Когда я переодевалась, чтобы спуститься к обеду, они еще были тут.
  — Вы в этом уверены?
  — Абсолютно! Я помню, как еще гадала, надевать их или нет. В конце концов я отложила их, решив обойтись своими изумрудами. А жемчуг убрала обратно в шкатулку.
  — И кто ее запер?
  — Я сама. А ключ от шкатулки я всегда ношу при себе — на цепочке у меня на шее. — И с этими словами она продемонстрировала нам шею и ключ на ней.
  Инспектор внимательно осмотрел его, пожал плечами:
  — Вор вполне мог заказать себе дубликат. Пара пустяков, поверьте, мадам! К тому же замок самый что ни на есть простой. Ладно, оставим это. И что же вы делали после того, как заперли шкатулку?
  — Убрала ее обратно в нижний ящик, как всегда. Она всегда там стоит.
  — А ящик вы тоже заперли?
  — Нет, я никогда этого не делаю. Поскольку здесь всегда безотлучно находится моя горничная, которой запрещено уходить до моего возвращения, в этом нет нужды.
  Лицо инспектора помрачнело.
  — Правильно ли я понял вас, мадам? Вы утверждаете, что видели драгоценности до того, как спустились к обеду, а с тех пор, по вашим словам, ваша горничная не покидала эту комнату ни на минуту?
  И тут, словно весь ужас ситуации, в которой она неожиданно оказалась, вдруг дошел до ее сознания, Селестина пронзительно взвизгнула и, бросившись на шею Пуаро, бессвязно залопотала по-французски.
  Слова лились непрерывным потоком. Я едва успевал разбирать. Как это ужасно, несправедливо, вопила она. Подумать, что она, Селестина, могла ограбить свою дорогую хозяйку! Вообразить такое! Недаром всем отлично известно, что в полиции сидят круглые дураки. Но мсье, он француз…
  — Бельгиец, мадам, — поправил ее Пуаро, но Селестина, казалось, не обратила на эту тонкость ни малейшего внимания.
  …Мсье не сможет остаться в стороне и смотреть, как на нее возводят это ужасное, нелепое, несправедливое обвинение, в то время как эту наглую девчонку отпустят на все четыре стороны. «Я никогда не доверяла ей! — кричала Селестина. — Рыжая, нахальная… прирожденная воровка! Я с самого начала предупреждала, что ей и на грош верить нельзя. И смотрела за ней в оба глаза, когда та шныряла по спальне, делая вид, что приводит в порядок комнату мадам! Пусть эти идиоты полицейские обыщут ее, и, если они не найдут у нее жемчуга мадам, я съем собственную шляпу!» — вызывающе закончила она.
  Вся эта тирада была произнесена на быстром и почти неразборчивом французском, но разъяренная Селестина сопровождала свою обвинительную речь столь выразительной жестикуляцией, что в конце концов горничная все-таки догадалась, о чем та толкует. Вдруг лицо ее побагровело от злости.
  — Если эта иностранка утверждает, будто я украла драгоценности, то это наглая ложь! — с жаром воскликнула она. — Я и в глаза-то их не видела!
  — Обыщите ее, — взвизгнула француженка, — и увидите, что я права!
  — Ты — врунья и обманщица, слышишь? — сжав кулаки и наступая на Селестину, завопила вторая горничная. — Сама небось свистнула их, а теперь стараешься повесить всех собак на меня! Да я пробыла в комнате минуты три, а потом вернулась леди. А ты сидела тут неотлучно, будто кошка, караулящая мышь!
  Инспектор бросил вопросительный взгляд на Селестину:
  — Это правда? Вы, значит, не покидали эту комнату?
  — Я и в самом деле не оставляла ее одну, — неохотно призналась француженка, — но дважды за это время выходила в свою комнату… вот через эту дверь. Один раз для того, чтобы принести клубок ниток, а другой — за ножницами. Тогда-то она, наверное, и стащила их.
  — Да ты и выходила-то разве что на минуту! — сердито бросила взбешенная горничная. — Шмыгнула туда — и тут же назад. Что ж, пусть полиция меня обыщет! Я буду только рада! Мне нечего бояться.
  В эту минуту кто-то постучался в номер. Инспектор приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Он увидел, кто это, и лицо его прояснилось.
  — А! — с облегчением воскликнул он. — Слава богу. Я послал за нашей сотрудницей, которая обычно обыскивает женщин, и она как раз пришла! Надеюсь, вы не станете возражать, — обратился он к горничной, — если я попрошу вас пройти в соседнюю комнату вместе с ней?
  Он сделал приглашающий жест, и горничная, гордо вскинув голову, вышла за дверь. Женщина-инспектор последовала за ней.
  Француженка, жалобно всхлипывая, скорчилась на стуле. Пуаро внимательно разглядывал комнату. Я, как мог, постарался запомнить, что где располагалось, и для верности даже набросал рисунок-схему, на котором поместил гардероб, туалетный столик, комод, кровать, комнату горничной, коридор.
  — Куда ведет эта дверь? — осведомился Пуаро, кивком указав на дверь возле окна.
  — Наверное, в соседний номер, — предположил инспектор. — Впрочем, какая разница, ведь она заперта с этой стороны.
  Подойдя к ней, Пуаро несколько раз повернул ручку, отодвинул задвижку и снова подергал дверь.
  — Похоже, с той стороны то же самое, — пробормотал он. — Что ж, хорошо. По крайней мере, этот вариант можно исключить.
  Он направился к одному окну, потом к другому, тщательно осмотрев их одно за другим.
  — И здесь — ничего! Даже балкона нет.
  — А даже если бы он и был, — вмешался потерявший терпение инспектор, — не вижу, чем бы это могло нам помочь. Ведь горничная не покидала комнату.
  — Это верно, — ничуть не смутившись этой отповедью, сказал Пуаро, — поскольку мадемуазель определенно утверждает, что не уходила из комнаты…
  Его речь была прервана появлением горничной в сопровождении женщины-инспектора.
  — Ничего, — коротко бросила инспекторша.
  — Само собой разумеется, — торжествующе отозвалась горничная, на лице которой застыло оскорбленное выражение. — А этой французской мерзавке должно быть стыдно за то, что она старалась опорочить честное имя бедной девушки!
  — Ладно, ладно, девочка, хватит. Ступай! — открыв дверь, примирительно прогудел инспектор и подтолкнул ее к выходу. — Никто тебя не подозревает. Иди, иди, занимайся своим делом.
  Горничная неохотно вышла.
  — А ее вы не собираетесь обыскать? — бросила она через плечо, ткнув в Селестину пальцем.
  — Да, да, конечно, — захлопнув дверь перед ее носом, он повернул в замке ключ.
  И вот Селестина, в свою очередь, отправилась в соседнюю комнату в сопровождении женщины-инспектора. Через пару минут они обе вернулись. Выразительный жест инспекторши дал понять, что драгоценности найти не удалось.
  Лицо полицейского стало мрачнее тучи.
  — Боюсь, мисс, мне придется так или иначе просить вас поехать со мной в участок. — Он повернулся к миссис Опалсен: — Прошу прощения, мадам. Мне очень жаль, но все указывает на то, что тут замешана ваша горничная. И если жемчугов не нашли при ней, вполне возможно, они спрятаны где-то в другом месте.
  Селестина издала пронзительный вопль и, вся в слезах, вцепилась мертвой хваткой в руку Пуаро. Мой друг повел себя по меньшей мере странно — склонившись к ее уху, он что-то едва слышно прошептал. Та, вздрогнув, отстранилась и с сомнением заглянула ему в глаза.
  — Да, да, дитя мое… уверяю вас, не возражайте — так будет лучше для вас. — Пуаро повернулся к инспектору: — Вы позволите, мсье? Маленький эксперимент… просто чтобы удовлетворить свойственное мне любопытство.
  — Смотря что вы имеете в виду, — с сомнением в голосе отозвался полицейский.
  Пуаро снова повернулся к заплаканной Селестине:
  — Вы сказали нам, что на минутку выходили в свою комнату взять клубок ниток. А не скажете ли, где он лежал?
  — На самом верху комода, мсье.
  — А ножницы?
  — И они тоже.
  — Могу ли я попросить вас, мадемуазель, если это вас не затруднит, повторить то же самое для нас еще раз? Вы сидели за шитьем на этом самом месте, не так ли?
  Селестина уселась в кресло. Потом, повинуясь едва заметному знаку Пуаро, она встала, быстро прошла в соседнюю комнату, взяла с комода клубок ниток и поспешно вернулась.
  Пуаро, вытащив из жилетного кармана серебряные часы-луковицу, внимательно следил за всеми ее действиями, изредка сверяясь со временем.
  — Прошу вас, еще раз, мадемуазель.
  После второго эксперимента он что-то быстро черкнул в блокноте и сунул часы обратно в карман.
  — Благодарю вас, мадемуазель. И вас, мсье… — он с поклоном повернулся к инспектору, — благодарю за вашу любезность.
  Похоже, полицейского инспектора весьма позабавила такая изысканная вежливость маленького бельгийца. Женщина-инспектор и полицейский в штатском увели по-прежнему утопавшую в слезах Селестину.
  Принеся свои извинения миссис Опалсен, оставшийся инспектор принялся за обыск спальни. Он один за другим выдвигал ящики комода, открывал шкаф, перевернул вверх дном постель и простучал весь пол. Мистер Опалсен с критическим выражением лица наблюдал за его действиями.
  — Неужели вы и впрямь рассчитываете найти жемчуга? — наконец не выдержал он.
  — Да, сэр. Все указывает на это. Ведь у нее не было времени вынести их из комнаты. То, что ваша супруга сразу обнаружила пропажу жемчугов, спутало все ее планы. Нет, наверняка они где-то здесь. И виновна одна из них… но сомневаюсь, что в этом замешана горничная из отеля.
  — Не то что маловероятно, — вставил Пуаро, — это попросту невозможно!
  — Что? — Инспектор изумленно уставился на него.
  Пуаро лучезарно улыбнулся в ответ:
  — Сейчас я вам объясню. Гастингс, мой дорогой друг, возьмите-ка мои часы… только осторожно, умоляю вас. Это фамильная драгоценность! Как вы все видели, я только что засек, сколько времени заняли все передвижения мадемуазель. В первый раз она отсутствовала в комнате двадцать секунд, во второй, когда вернулась за ножницами, — пятнадцать. А теперь следите внимательно за тем, что я буду делать. Мадам, не будете ли вы столь любезны дать мне ключ от шкатулки с драгоценностями? Благодарю вас. Гастингс, друг мой, будьте так добры, скажите слово «Начали!».
  — Начали! — повторил я.
  С почти невероятной быстротой Пуаро выдвинул один из ящиков туалетного столика, вытащил шкатулку с драгоценностями, молниеносно вставил ключ в замочную скважину, открыл шкатулку, выхватил первую попавшуюся на глаза безделушку, так же быстро захлопнул и запер шкатулку, поставил ее в ящик и одним толчком задвинул его на место. Действовал он с быстротой фокусника и почти бесшумно.
  — Ну как, друг мой? — с трудом переводя дух, спросил он.
  — Сорок шесть секунд, — отозвался я.
  — Видите? — Он с победоносным видом огляделся. — Надеюсь, теперь ни у кого из вас не осталось ни малейших сомнений, что у горничной попросту не хватило бы времени не то чтобы успеть спрятать жемчуга, но даже достать их из шкатулки.
  — Н-да… похоже, все указывает на француженку, — с удовлетворенным видом протянул инспектор, возвращаясь к обыску. Покончив со спальней миссис Опалсен, он перешел в смежную комнату — ту самую, которую занимала Селестина.
  Я украдкой кинул взгляд на Пуаро и заметил, что между бровями у него залегла недовольная складка. Пуаро озадаченно нахмурился. И вдруг, быстро повернувшись к миссис Опалсен, выпалил:
  — А ваши жемчуга… они, вне всякого сомнения, были застрахованы?
  Похоже, вопрос сбил ее с толку. Миссис Опалсен на мгновение перестала рыдать, и брови ее поползли вверх.
  — Да, — неуверенно протянул Пуаро, — похоже, так оно и есть.
  — Но какое это имеет значение? — сквозь слезы пролепетала несчастная дама. — Мне нужны мои жемчуга, а не эта проклятая страховка! Это было настоящее сокровище… чудо! Никакие деньги мне его не заменят!
  — Очень вам сочувствую, мадам, — мягко сказал Пуаро. — Право же, мне очень жаль. Для женщины чувства — это все, не так ли? Но мсье, ваш супруг… хотя он, конечно, не обладает столь же тонкой душой, как мадам, несомненно, поймет ваши страдания и постарается как-то… э… возместить…
  — О, конечно, конечно, — не очень уверенно произнесла миссис Опалсен, утирая глаза. — И все же…
  Торжествующий рев, вырвавшийся из глотки инспектора, не дал ей закончить. Хлопнула дверь, и он, размахивая чем-то над головой, ворвался в комнату.
  С не просохшими еще слезами на щеках миссис Опалсен стремглав бросилась к нему и выхватила безделушку из его рук. Радость настолько преобразила ее, что она в мгновение ока превратилась в другую женщину.
  — О, мои жемчуга!
  Дрожащими руками она прижала их к могучей груди. Мы столпились вокруг нее.
  — Где вы их нашли? — тут же спросил Опалсен.
  — В постели Селестины. Умно придумано — жемчуга лежали между простыней и матрасом. Должно быть, стащила их и сунула туда, прежде чем вернулась горничная.
  — Вы позволите, мадам? — вежливо осведомился Пуаро.
  Взяв из ее рук жемчужное ожерелье, он поднес его к глазам, внимательно разглядывая. Потом с галантным поклоном вернул владелице.
  — Боюсь, мадам, мне придется вас огорчить, — смущенно произнес полицейский инспектор, — ожерелье пока останется у нас… до выяснения всех обстоятельств этого дела. Я дам вам расписку. И постараюсь вернуть вам, как только расследование будет закончено.
  Мистер Опалсен недовольно сдвинул брови:
  — Это и в самом деле необходимо?
  — Боюсь, что так, сэр. Простая формальность.
  — Пускай забирают, Эд! — воскликнула его жена. — Честно говоря, мне так даже будет спокойнее, если я буду знать, что жемчуга у них в руках. При одной мысли о том, что какой-нибудь негодяй может снова стащить их, мне, ей-богу, делается дурно! Ах, мерзкая девчонка! А я, глупая, до последней минуты все никак не могла поверить, что это она!
  — Тихо, тихо, дорогая, не стоит так расстраиваться.
  Я почувствовал, как чья-то рука тихо тронула меня за плечо. Это был Пуаро.
  — Не кажется ли вам, друг мой, что сейчас самое время потихоньку улизнуть? Боюсь, наши услуги здесь больше не нужны.
  Однако, прикрыв за собой дверь номера, Пуаро, казалось, заколебался. И вдруг, к большому моему удивлению, с сокрушенным видом покачал головой:
  — Нет, погодите… надо осмотреть соседний номер.
  Дверь в номер была не заперта, и мы беспрепятственно проникли внутрь. Судя по всему, номер предназначался для двоих, но сейчас здесь никто не жил. Мебель покрывал толстый слой пыли. Мой друг, весьма чувствительный к таким вещам, провел пальцем по поверхности стола возле окна, тяжело вздохнул, заметив, что палец оставил заметную дорожку в пыли, и скорчил выразительную гримасу.
  — Уборка оставляет желать много лучшего, — сухо заметил он, поджав губы.
  Повернувшись к окну, он принялся задумчиво разглядывать его. Похоже, что-то его глубоко заинтересовало. На время в комнате воцарилась тишина.
  — Ну что? — нетерпеливо прервал я его размышления. — Для чего мы здесь, Пуаро? Может быть, расскажете, что у вас на уме?
  Пуаро вздрогнул, будто очнулся, и виновато взглянул на меня:
  — Je vous demande pardon, mon ami. Просто хотел убедиться, что дверь номера с этой стороны тоже заперта на задвижку.
  — Понятно, — сказал я, оглядев дверь, через которую можно было пройти в соседний номер, — итак, она, как видите, заперта.
  Пуаро кивнул. Казалось, какая-то мысль по-прежнему не давала ему покоя.
  — Да и потом, в любом случае, — продолжал я, — какое это имеет значение? Дело-то все равно закрыто. Жаль, конечно. Хотелось бы мне, чтобы вам в очередной раз представился шанс блеснуть. Но, увы, дело оказалось проще пареной репы. Даже такой осел, как этот инспектор, не мог тут ошибиться.
  Пуаро снова кивнул:
  — Но дело вовсе не закончено, друг мой. И не будет закончено, пока мы не найдем того, кто на самом деле стащил жемчуга.
  — Разве это не дело рук горничной?
  — А, собственно, с чего вы взяли?
  — Ну, — запинаясь, промямлил я, — ведь их же нашли… в ее собственной постели!
  — Та-та-та, — нетерпеливо перебил Пуаро, — какой же это жемчуг, друг мой!
  — Что?!
  — Подделка, Гастингс. Обыкновенная подделка!
  От изумления я лишился дара речи.
  Пуаро ослепительно улыбнулся мне:
  — Наш добрый друг инспектор вряд ли хорошо разбирается в драгоценных камнях. И то, что он с таким триумфом продемонстрировал нам, не более чем фальшивка!
  — Пойдемте! — вскричал я, хватая его за руку и пытаясь увлечь за собой.
  — Куда?
  — Надо немедленно бежать к Опалсенам!
  — Думаю, этого делать не стоит.
  — Но эта бедняжка…
  — Ну что ж, Гастингс, эта самая бедняжка, как вы ее называете, думаю, будет спать гораздо спокойнее, пребывая в уверенности, что ее драгоценные жемчуга в руках нашей доблестной полиции.
  — А вор преспокойно удерет с настоящими жемчугами!
  — Ах, мой друг, вы, как всегда, говорите не подумав! А откуда вам, к примеру, знать, что жемчуга, уникальные жемчуга, которые миссис Опалсен накануне столь заботливо уложила в свою шкатулку, уже тогда не были поддельными? И что кража — я имею в виду настоящую кражу — не была совершена гораздо раньше, может быть, месяц назад?
  — О боже! — совершенно сбитый с толку, пробормотал я.
  — Именно, — лучась удовлетворенной улыбкой, подтвердил Пуаро. — Значит, мы продолжим розыск.
  Он направился к двери, постоял немного возле нее как бы в нерешительности, потом вышел в коридор, уверенно прошел в дальний конец, остановившись возле дверей в небольшую клетушку, где горничные и коридорные каждого этажа держали свои хозяйственные принадлежности. Там мы застали небольшое сборище. Горничная, с которой мы недавно имели возможность познакомиться, окруженная группкой взволнованных слушателей, с жаром рассказывала любопытным о тех испытаниях, что выпали на ее долю. Заметив нас, она остановилась на полуслове и вопросительно посмотрела в нашу сторону. Пуаро с обычной для него галантностью отвесил ей изысканный поклон:
  — Прошу прощения за беспокойство, мадемуазель. Не будете ли вы столь любезны открыть мне номер, который занимает мистер Опалсен?
  Женщина охотно согласилась, и мы вместе с ней направились обратно. Номер, в котором жил мистер Опалсен, был по другую сторону коридора. Дверь его была как раз напротив двери в спальню супруги. Горничная, вытащив из кармана запасной ключ, отперла номер, и мы вошли.
  Когда она уже повернулась, чтобы уйти, Пуаро вдруг обратился к ней:
  — Одну минуту, мадемуазель. Скажите, вы никогда не видели среди вещей мистера Опалсена вот такую карточку?
  Он протянул ей обычную белую визитную карточку — простой прямоугольник из белого картона, на мой взгляд, ничем не примечательную. Горничная, взяв ее в руки, внимательно разглядывала ее, затем покачала головой:
  — Нет, сэр. По-моему, нет. Но в комнатах джентльменов обычно чаще бывает коридорный.
  — Понимаю. Благодарю вас, мадемуазель.
  Пуаро забрал у нее визитку. Горничная поспешно вышла из номера. Пуаро, как мне показалось, явно что-то не давало покоя. Наконец он коротко кивнул, словно в ответ на собственные мысли, и повернулся ко мне:
  — Прошу вас, позвоните, Гастингс. Три раза — так обычно вызывают коридорного.
  Снедаемый любопытством, я, однако, молча повиновался. А Пуаро, забыв, по-видимому, о моем существовании, опрокинул на пол содержимое корзинки для бумаг и хлопотливо рылся в груде мусора.
  Через несколько минут на вызов явился коридорный. Пуаро задал ему тот же самый вопрос, что и горничной, и точно так же дал посмотреть на какую-то карточку. Ответ, увы, был тем же. Коридорный твердо заявил, что не видел ничего похожего среди вещей, принадлежавших мистеру Опалсену. Пуаро вежливо поблагодарил его, и тот удалился, правда, на мой взгляд, довольно неохотно. Судя по выражению его лица, коридорного терзало мучительное любопытство по поводу перевернутой корзинки и разбросанных повсюду бумажек. Скорее всего, он не успел заметить, как Пуаро, запихивая всю эту неопрятного вида кучу мусора обратно в корзинку, с досадой пробормотал себе под нос:
  — А ведь жемчуга были застрахованы на большую сумму…
  — Пуаро! — пораженный, воскликнул я. — Теперь я понимаю…
  — Ничего вы не понимаете, друг мой, — поспешно перебил он меня, — впрочем, как обычно! Это невероятно — и тем не менее так оно и есть! Ну что ж, предлагаю вернуться к себе.
  Мы молча направились к своему номеру. Едва успев закрыть за собой дверь, Пуаро вдруг бросился переодеваться, чем совершенно сбил меня с толку.
  — Сегодня же вечером возвращаюсь обратно в Лондон, друг мой, — объяснил он. — Это совершенно необходимо.
  — Да?
  — Абсолютно. Само собой, основная работа мозга уже завершена (ах, эти замечательные серые клеточки, друг мой!), но теперь нужны факты, подтверждающие мою теорию. Я непременно должен их отыскать! И пусть никто не думает, что Эркюля Пуаро можно обмануть!
  — Жаль. А я рассчитывал уговорить вас отдохнуть хотя бы несколько дней, — уныло протянул я.
  — Не злитесь, мой дорогой, умоляю вас! Тем более что я рассчитываю на вас. Надеюсь, вы окажете мне одну услугу… так сказать, в честь старой дружбы.
  — Конечно, — поспешно ответил я, сразу воспрянув духом; мне вдруг стало стыдно. — Что надо сделать?
  — Рукав моего пиджака, того, что я только что снял… не могли бы вы его почистить? Видите, там что-то белое — то ли пудра, то ли мел. Ничуть не сомневаюсь, друг мой, что вы заметили, как я провел пальцем вдоль ящика туалетного столика, не так ли?
  — Боюсь, что нет.
  — Ай-ай-ай, Гастингс! Вы должны были внимательно следить за тем, что я делаю. Ну да ладно. Вот тогда-то я и перепачкался в этом белом порошке и по рассеянности не заметил, что заодно испачкал и рукав пиджака. Поступок, достойный всяческого сожаления и тем более совершенно не согласующийся с моими принципами.
  — Но что это за белый порошок? — перебил его я. Принципы Пуаро нимало меня не занимали. Тем более что я и так их уже основательно изучил.
  — Ну-ну, естественно, это не знаменитый яд Борджиа, — игриво подмигнув мне, ответил Пуаро. — Вижу, Гастингс, ваше воображение уже заработало! Боюсь, это всего лишь обычный мелок.
  — Мелок?
  — Ну да. Тот самый, которым принято натирать края ящиков, чтобы они выдвигались без всякого шума.
  Я расхохотался:
  — Ах вы, старый греховодник! А я-то бог знает чего только себе не вообразил!
  — До свидания, друг мой! Меня уже нет. Я улетаю!
  Дверь за ним с шумом захлопнулась. Улыбаясь чуть грустно, чуть умиленно, я снял с вешалки пиджак Пуаро и потянулся за платяной щеткой.
  
  На следующее утро, не получив весточки от моего друга, я решил после завтрака немного прогуляться. Встретил кое-кого из старых друзей и пообедал вместе с ними в отеле. Потом, покуривая, мы долго болтали о прежних временах. За разговором время летело незаметно, и, когда я наконец вернулся в «Гранд Метрополитен», было уже больше восьми.
  Первое, что я увидел, был Пуаро, еще более щеголеватый и сияющий, чем обычно; он восседал, стиснутый с двух сторон тучными Опалсенами. Лицо его лучилось улыбкой величайшего торжества.
  — Мой дорогой друг Гастингс! — воскликнул он и с протянутыми руками бросился мне навстречу. — Обнимите меня покрепче, друг мой! Дело благополучно завершено!
  К счастью, на этот раз он решил ограничиться лишь крепким рукопожатием. Впрочем, от Пуаро можно было ожидать чего угодно. Я бы, скажем, ничуть не удивился, если бы он при всех бросился мне на шею.
  — Стало быть, вы хотите сказать… — неуверенно начал я.
  — Все чудесно, говорю я вам! — вмешалась миссис Опалсен. Ее пухлое лицо сияло от счастья. — Разве я не говорила тебе, Эд, что если уж ему не удастся вернуть мои жемчуга, так не удастся никому?
  — Говорила, дорогая, говорила. И, как всегда, оказалась права.
  Я бросил беспомощный взгляд на Пуаро, и он тут же пришел мне на помощь:
  — Что ж, мой дорогой Гастингс, как говорите вы, англичане, все к лучшему. Садитесь поудобнее, и я расскажу вам, как мне удалось благополучно и ко всеобщему удовлетворению распутать это дело.
  — Значит, оно закончено?
  — Да, конечно, друг мой. Оба арестованы.
  — Кто арестован?!
  — Горничная и коридорный, черт побери! Так вы, значит, так ничего и не поняли, Гастингс? И не подозревали эту парочку? Даже после того, как я показал вам следы мела?
  — Но вы же сами сказали, для чего его используют, — смущенно забормотал я.
  — Совершенно верно — для того, чтобы ящик можно было бесшумно выдвинуть или задвинуть. Вот и на этот раз кому-то было очень нужно, чтобы этот ящик скользил взад и вперед без малейшего шума. Но кто это был? Безусловно, горничная. Их план был настолько простым и в то же время гениальным, что догадаться с первого раза было попросту невозможно — даже мне, Эркюлю Пуаро!
  А теперь послушайте, как все было задумано. Коридорный спрятался в соседнем номере и терпеливо ждал. Француженка-горничная на минуту выходит из комнаты. И, воспользовавшись ее отсутствием, горничная с быстротой молнии выдвигает нижний ящик туалетного столика, вынимает шкатулку с драгоценностями мадам и, отодвинув задвижку, передает ее в соседний номер, коридорному. А тот уже не торопясь отпирает ее приготовленным дубликатом ключа, о котором он, вне всякого сомнения, позаботился заранее, вынимает жемчуг и дожидается своего часа. И тут Селестина, на их счастье, снова выходит. И — пф-ф! — все тут же повторяется. Через мгновение ящик со шкатулкой вновь стоит на своем обычном месте.
  Тут возвращается мадам. Кража обнаружена. Поднимается шум. Горничная требует, чтобы ее обыскали, требует громогласно, с праведным гневом и слезами оскорбленной добродетели. И покидает комнату с высоко поднятой головой. Поддельное ожерелье, которым они заблаговременно обзавелись, уже лежит там, куда они подбросили его еще утром, — в постели Селестины! И тут, вне всякого сомнения, постаралась ловкая горничная! Мастерский ход!
  — Но зачем вы ездили в Лондон, Пуаро?
  — А вы помните визитную карточку?
  — Признаюсь, она поставила меня в тупик… да и до сих пор я все еще не понимаю… я подумал… — Покосившись на мистера Опалсена, я деликатно кашлянул.
  Пуаро расхохотался:
  — Так и есть! Вы ни о чем не догадались. Как и коридорный, к счастью. Покрытие на этой карточке было обработано специальным составом — для снятия отпечатков пальцев. После этого я отправился прямиком в Скотленд-Ярд, отыскал нашего старого друга инспектора Джеппа и изложил ему все факты. И, как я и предполагал, оказалось, что эта пара отпечатков принадлежат двум хорошо известным полиции ворам, специалистам по кражам драгоценностей, которых разыскивали давным-давно. Джепп вернулся сюда вместе со мной, арестовал эту парочку, и жемчужное ожерелье было найдено у коридорного. Умные мошенники, нечего сказать, но они недооценили мой метод! Разве я не говорил вам, Гастингс, раз сто по крайней мере, что без метода…
  — По крайней мере раз сто! — возмущенно перебил его я. — А как же насчет их метода?
  — Ах, друг мой, это была гениальная идея — устроиться работать в отеле горничной и коридорным, но нельзя же при этом пренебрегать своими прямыми обязанностями! Они оставили номер неубранным. Поэтому, когда мошенник поставил шкатулку с драгоценностями на маленький столик возле смежной двери, она оставила в пыли весьма характерный след!
  — Помню! — вскричал я.
  — Правда, сначала я сомневался. Но после этого — о, после этого я был уверен!
  — И я получила обратно мой жемчуг, — на манер хора в древнегреческой трагедии отозвалась миссис Опалсен.
  На какое-то время воцарилось молчание.
  — Что ж, — подумав, заявил я, — пожалуй, пойду поужинаю.
  Пуаро предложил составить мне компанию.
  — А ведь вся слава в этом деле выпала не вам, — сокрушенно сказал я.
  — Ну и что? — беззаботно отмахнулся Пуаро. — Пусть! Славу поделят между собой Джепп и местный инспектор. Но, — и он с довольным видом похлопал себя по карману, — и я не остался внакладе, друг мой. Угадайте, что у меня здесь? Чек — от мистера Опалсена, и на весьма внушительную сумму. Что скажете, друг мой? Жаль, что наш уик-энд прошел не совсем так, как мы рассчитывали. Может быть, вернемся сюда в другой раз — но, чур, платить буду я!
  Похищение премьер-министра
  Теперь, когда война и все трудности и лишения, неизбежно с ней связанные, отошли в далекое прошлое, думаю, что имею право открыть миру ту выдающуюся роль, которую сыграл мой друг Пуаро в момент национального кризиса. Этот секрет в свое время тщательно охранялся. Ни слова об этом не должно было просочиться в прессу. Но теперь, когда необходимость в строгом соблюдении тайны отпала, я считаю, что было бы только справедливо сделать так, чтобы вся Англия узнала, чем она обязана моему тщеславному маленькому другу, чей могучий интеллект, к счастью, сумел предотвратить грозившую нам всем катастрофу.
  Однажды вечером, после обеда, — надеюсь, читатель извинит меня, если я не назову точную дату, достаточно сказать, что это случилось, как раз когда разговоры о сепаратном мире повторялись на все лады всеми, кто ненавидел Англию, — мой друг и я сидели у себя дома. После того как меня по инвалидности уволили из действующей армии, я по собственному желанию пошел служить во вспомогательных частях, и постепенно у меня появилась привычка вечерами заглядывать к Пуаро — погреться у камина и поболтать о тех делах, расследованием которых он занимался в то время.
  Тем вечером я, помнится, все пытался вызвать его на разговор о том, что стало сенсацией того знаменательного дня и о чем тогда кричали все газеты, — о попытке покушения на мистера Дэвида Макадама, премьер-министра Великобритании. Увы, цензура тогда работала на славу. Ни одна статья не ускользнула от ее недремлющего ока. В многочисленных газетных публикациях не было ни единой детали этого страшного дела — ничего, кроме того, что премьер-министр чудом остался жив. Пуля лишь чуть оцарапала ему щеку.
  Надо ли говорить, что я был немало возмущен небрежностью нашей полиции, по чьей вине чуть было не свершилось столь вопиющее преступление. Вполне понятно, думал я, что наводнившие Великобританию германские агенты дорого бы дали за то, чтобы покушение удалось. «Неистовый Мак», как окрестили его члены его собственной партии, вел неуклонную и непримиримую борьбу с теми, кто старался, и, признаться, небезуспешно, склонить общественное мнение к мысли о сепаратном мире с Германией.
  Он был тогда более чем просто премьер-министр Великобритании — он и был сама Великобритания. Уничтожить его означало бы нанести сокрушительный удар по мощи Британской империи, или, фигурально выражаясь, это значило бы вонзить нож в сердце британского льва.
  Помню, Пуаро хлопотал, оттирая крошечной губкой какое-то едва заметное пятнышко на рукаве своего серого костюма. В мире не было второго такого щеголя, как Эркюль Пуаро, — аккуратность и чистота были его божествами. И теперь, погруженный в свое занятие, не замечая, что пары бензина пропитали весь воздух в комнате, он, по-моему, совершенно забыл о моем существовании.
  — Одну минутку, мой друг, еще немного — и я весь в вашем распоряжении. Я уже почти закончил. Это ужасное грязное пятно — какой кошмар! — кажется, я наконец справился с ним! Уф-ф! — И он торжествующе взмахнул губкой.
  Улыбнувшись, я закурил сигарету.
  — Что-нибудь интересное за последнее время? — помолчав немного, осведомился я.
  — Да как вам сказать? Помог… как вы их называете, дай бог памяти?… ах да, поденщице отыскать мужа. Трудное дело, скажу я вам. Притом требующее огромного такта. К тому же у меня были кое-какие подозрения на его счет. Представьте, мне казалось, что этот самый муж не слишком обрадуется, когда его найдут. Как бы вы поступили на моем месте? Что касается меня, признаюсь, все мои симпатии были на его стороне. Представьте, беднягу и за человека-то не считали. Вот он и предпочел исчезнуть.
  Я рассмеялся.
  — Ну наконец-то! Это грязное пятно — его больше нет! Теперь, друг мой, я в вашем распоряжении.
  — Я хотел вас спросить: что вы думаете об этом покушении на Макадама?
  — Чушь! Детские штучки! — фыркнул Пуаро. — Кто может принимать такие вещи всерьез? Стрелять из винтовки… пф-ф! Куда это годится? Такие вещи уже отошли в прошлое!
  — Но на этот раз он, кажется, едва спасся, — осмелился напомнить я.
  Пуаро нетерпеливо покачал головой. Он уже открыл было рот, чтобы возразить, как вдруг нас неожиданно прервали. В дверь осторожно постучали. Потом она приоткрылась, и в щели показалась голова нашей хозяйки. Через минуту выяснилось, что внизу Пуаро спрашивают два джентльмена.
  — Они не сообщили мне, как их зовут, сэр. Но просили передать, что дело чрезвычайно важное.
  — Проводите их наверх, — велел Пуаро, осторожно разглаживая складку на своих серых брюках.
  Через пару минут двое мужчин появились в дверях нашей комнаты. Сердце мое на мгновение остановилось, а потом вдруг заколотилось как сумасшедшее, когда в одном из них я безошибочно узнал не кого-нибудь, а самого лорда Эстера, знаменитого председателя палаты общин. Его спутник, мистер Бернар Додж, был известен не только мне, но и всей Англии — член военного кабинета, а кроме того, насколько я осведомлен, ближайший друг премьер-министра.
  — Мсье Пуаро? — вопросительным тоном протянул лорд Эстер.
  Мой друг учтиво поклонился в ответ. Великий человек перевел взгляд на меня, и на его лице появилось сомнение.
  — Я пришел по личному делу.
  — В присутствии капитана Гастингса вы можете говорить совершенно свободно, — заявил мой друг, кивком предлагая мне остаться. — Его таланты оставляют желать лучшего, это верно. Но за честность его я ручаюсь головой.
  Лорд Эстер все еще колебался, когда мистер Додж наконец не выдержал:
  — Ах, да бросьте вы, право! Что толку ходить вокруг да около? Насколько я понимаю, скоро уже вся Англия будет знать, в какой дурацкой ситуации мы с вами оказались. Так что ближе к делу! Время дорого!
  — Прошу вас, садитесь, джентльмены, — учтиво произнес Пуаро. — Позвольте предложить вам кресло, милорд?
  Я заметил, как у лорда Эстера перехватило дыхание.
  — Так вы меня знаете?!
  Пуаро скромно улыбнулся:
  — Конечно. Я же читаю газеты… а там масса фотографий. Как же я мог вас не узнать?
  — Мсье Пуаро, сегодня я пришел, чтобы посоветоваться с вами относительно дела чрезвычайной важности. И вынужден просить, чтобы все присутствующие хранили об этом полное молчание.
  — Слово Эркюля Пуаро — этого достаточно! — напыщенно заявил мой маленький друг.
  — Это касается премьер-министра. Похоже, у нас серьезная проблема.
  — Мы пропали! — схватился за голову мистер Додж.
  — Стало быть, рана оказалась серьезной? — не выдержал я.
  — Какая рана?
  — Рана от пули.
  — Ах это! — презрительно фыркнул Додж. — Это все уже в прошлом.
  — Как уже сказал мой коллега, — продолжил лорд Эстер, — все это уже отошло в прошлое и давно забыто. К счастью, покушение не удалось. Был бы счастлив, если бы мог сказать то же самое о следующей попытке.
  — Так, стало быть, была сделана еще одна попытка?
  — Да. Хотя на этот раз… как бы это выразиться по-другому. Словом, мсье Пуаро… премьер-министр исчез!
  — Что?!
  — Его похитили!
  — Невозможно! — потрясенный до глубины души, вскричал я.
  Пуаро бросил на меня предостерегающий взгляд, который я слишком хорошо знал. Я тут же закрыл рот и скромно устроился в углу.
  — Увы, как бы невозможно это ни казалось, тем не менее дела обстоят именно так, — закончил лорд Эстер.
  Пуаро поднял глаза на мистера Доджа:
  — Вы говорили, мсье, что время сейчас определяет все. Что под этим подразумевается?
  Двое мужчин обменялись удивленными взглядами. На этот раз заговорил лорд Эстер:
  — Вы слышали, мсье Пуаро, о том, что вскоре должна состояться конференция стран-союзниц?
  Мой друг молча кивнул.
  — По вполне понятным причинам, где состоитcя эта встреча и когда, пока держится в строгом секрете. Но, увы, хотя мы сделали все от нас зависящее, чтобы ни слова об этом не просочилось в прессу, в дипломатических кругах, разумеется, дата встречи уже известна. Конференция должна состояться завтра, во вторник вечером, в Версале. Теперь, думаю, вы понимаете всю серьезность положения, в котором мы оказались. Не стану скрывать от вас тот факт, что присутствие премьер-министра Великобритании на этой конференции — вопрос первостепенной важности. Пропаганда сторонников заключения сепаратного мира, начатая, скорее всего, немецкими агентами, затесавшимися в общество, становится все ожесточеннее. Уже никто не сомневается, что лишь участие в конференции премьер-министра, лишь сила его духа способны переломить ход событий. Отсутствие его может иметь самые серьезные, даже, я бы сказал, катастрофические последствия для нашей страны, да и для всех стран-союзниц — вплоть до заключения позорного мира. Увы, среди нас нет никого, кто в такой важный для страны момент мог бы заменить его. Только он один может представлять интересы Великобритании на судьбоносной, без преувеличения, конференции.
  Лицо Пуаро стало мрачным, как грозовая туча.
  — Насколько я понимаю, вы уверены, что похищение премьер-министра в такой момент — не что иное, как попытка сорвать его участие в мирной конференции?
  — Совершенно в этом уверен. Собственно говоря, он был похищен в тот момент, когда уже был на пути во Францию.
  — А когда должна начаться конференция?
  — Завтра вечером в девять.
  Пуаро извлек из кармана свои чудовищных размеров часы.
  — Сейчас как раз без четверти девять.
  — Осталось двадцать четыре часа, — задумчиво произнес мистер Додж.
  — С четвертью, — добавил Пуаро. — Не забывайте — с четвертью, мсье! Эти пятнадцать минут могут оказаться весьма полезны! А теперь перейдем к деталям. Где имело место похищение: в Англии или во Франции?
  — Во Франции. Мистер Макадам сегодня утром пересек Ла-Манш и высадился во Франции. Вечером он был приглашен на ужин командующим эскадрой и там же должен был переночевать, а утром отправиться в Париж. Через канал его переправили на эскадренном миноносце. В Булони его должен был ждать штабной автомобиль с одним из адъютантов командующего.
  — И что же?
  — Так вот — из Булони он выехал. Но больше его никто не видел.
  — Как это?
  — Мсье Пуаро, и автомобиль, и адъютант — все оказалось ловким мошенничеством. Уже позже штабной автомобиль нашли на одной из проселочных дорог. И водитель, и адъютант командующего были без чувств — их оглушили ударом по голове и оставили, беспомощных и связанных, в автомобиле.
  — А подставная машина?
  — О ней по-прежнему ни слуху ни духу.
  Пуаро сделал нетерпеливый жест:
  — Невероятно! Просто невероятно! Неужели же никто до сих пор ее не видел? Как это возможно?
  — Мы поначалу тоже думали, что отыскать ее не составит большого труда. Казалось, это просто вопрос времени, особенно если вести поиски достаточно тщательно. К тому же эта область Франции находится в ведении военной администрации. Поэтому мы нисколько не сомневались, что машину обнаружат очень скоро. Французская полиция и наш Скотленд-Ярд работали рука об руку, воинские части прочесали каждый куст — и ничего! Как вы уже сказали, это невероятно, и тем не менее это так. И премьер-министр, и машина, и похитители исчезли, будто растаяли в воздухе!
  В эту минуту вновь раздался стук в дверь, и на пороге появился совсем юный офицер. Подойдя к лорду Эстеру, он вручил ему объемистый конверт, облепленный сургучными печатями.
  — Только что из Франции, сэр. Я привез его сюда, как вы распорядились.
  Офицер отдал честь и вышел. Министр нетерпеливо сорвал печати и вскрыл конверт. С губ его сорвалось невнятное восклицание.
  — Ну вот, наконец какие-то новости. Это шифровка из Франции, она только что пришла. Удалось обнаружить вторую машину и в ней секретаря премьер-министра Дэниелса. Его усыпили хлороформом, связали и оставили, беспомощного и без чувств, на давно заброшенной ферме. Он ничего не помнит, точнее, почти ничего. Последнее, что осталось в его памяти, — это как к его губам и носу прижали что-то влажное и как он старался освободиться, но напрасно. Судя по всему, у полиции не возникло ни малейших сомнений в его искренности.
  — Значит, больше им ничего не удалось обнаружить?
  — Нет.
  — И тела премьер-министра тоже, насколько я понимаю? Что ж, хорошая новость — по крайней мере, у нас остается надежда. И все же это очень странно. После того как утром его пытались застрелить, похитители почему-то из кожи вон лезут, лишь бы сохранить ему жизнь.
  Додж покачал головой:
  — Только в одном я совершенно уверен — наши враги не постоят ни за какими расходами, чтобы помешать ему принять участие в конференции.
  — Если это в человеческих силах, премьер-министра нужно вернуть… чего бы это ни стоило, — взволнованно сказал Пуаро. — И уповать на то, чтобы это не произошло слишком поздно. А теперь, джентльмены, расскажите мне все — все с самого начала. И о том, как в него стреляли, — это очень важно. Повторяю — мне нужно знать все.
  — Вчера вечером премьер-министр в сопровождении одного из своих секретарей, капитана Дэниелса…
  — Того самого, что сопровождал его во Францию?
  — Да, конечно. Как я уже сказал, они ехали в автомобиле в Виндзор, где премьер-министр должен был выступать перед большой аудиторией. Рано утром сегодня он возвращался в Лондон, и именно по дороге в город на него и было совершено покушение.
  — Прошу прощения, сэр. Кто такой этот капитан Дэниелс? У вас, конечно, есть на него досье?
  Лорд Эстер улыбнулся:
  — Я так и подумал, что вы об этом спросите. По правде говоря, нам не так уж много о нем известно. То же самое могу сказать и о его семье. Прежде он служил в армии. По общему мнению, как секретарь он выше всяких похвал — способный, исполнительный. К тому же превосходно знает несколько языков. Чуть ли не семь, кажется. Именно по этой причине, насколько я понимаю, премьер-министр и выбрал его для поездки во Францию.
  — А родственники в Англии у него есть?
  — Две тетки. Некая миссис Эвералд в Хампстеде и мисс Дэниелс — эта живет неподалеку от Аскота.
  — Аскот? Кажется, это совсем рядом с Виндзором, не так ли?
  — Мы тоже обратили на это внимание. Увы, как выяснилось, тут нет никакой связи.
  — Итак, насколько я понимаю, вы считаете, что капитан Дэниелс вне подозрений?
  Мне послышалась нотка горечи в голосе лорда Эстера, когда он, помолчав немного, ответил:
  — Нет, мсье Пуаро. Сейчас такое время, что я бы дважды подумал, прежде чем посмел утверждать со всей определенностью, что кто бы то ни было находится вне подозрений.
  — Очень хорошо. Еще вопрос, милорд. Из того, что вы мне рассказали, я могу сделать вывод, что все это время премьер-министр находился под неусыпным наблюдением полиции, следовательно, любое покушение на него не только было бы чрезвычайно сложным, но попросту невозможным делом?
  Лорд Эстер кивнул:
  — Так оно и есть. За автомобилем, в котором ехал премьер-министр, повсюду на близком расстоянии следовала полицейская машина с несколькими детективами в штатском. Сам мистер Макадам ничего не знал о принимаемых нами мерах предосторожности. Он всегда был одним из самых бесстрашных людей, каких мне доводилось встречать. Проведав о том, что постоянно находится под охраной, он бы вспылил и отослал моих людей. Поэтому полиция действовала втайне. Кроме того, личный шофер Макадама, О’Мэрфи, служит в Интеллидженс сервис.
  — О’Мэрфи? По-моему, это ирландская фамилия, не так ли?
  — Вы правы, он ирландец.
  — А из какой части Ирландии он родом?
  — Из графства Клэр, насколько я помню.
  — Понятно. Прошу вас, продолжайте, милорд.
  — Итак, премьер-министр отправился в Лондон. Ехал он в закрытом автомобиле. В машине не было никого — только он и капитан Дэниелс. Следом, как обычно, шла вторая машина. Но, к несчастью, по причинам, о которых мы пока ничего не знаем, машина премьер-министра свернула с главной дороги и…
  — Там, вероятно, есть развилка? — перебил его Пуаро.
  — Да… но… А откуда вам это известно?
  — О, это же очевидно! Прошу вас, продолжайте!
  — Итак, по невыясненным причинам, — продолжил свой рассказ лорд Эстер, — машина премьер-министра свернула с главной дороги. Полицейский же автомобиль — там, видимо, не заметили неожиданного маневра — продолжал двигаться в направлении Лондона. Машина премьер-министра успела проехать совсем немного по безлюдной проселочной дороге, как вдруг перед ними появилась группа мужчин. Лица их были закрыты масками. Водитель…
  — Этот храбрый О’Мэрфи, — задумчиво проговорил Пуаро себе под нос.
  — Водитель, мгновенно заметив их, тут же нажал на тормоза. Премьер-министр приоткрыл окно и выглянул. Вдруг прогремел выстрел, потом еще один. Первая пуля оцарапала ему щеку, вторая, к счастью, пролетела мимо. Тогда водитель, сообразивший, в чем дело, дал газ, и машина ринулась вперед, а бандиты разбежались.
  — Счастливо отделались, — пробормотал я. Дрожь пробежала у меня по спине. — Еще бы немного — и…
  — Мистер Макадам отказался от всякой медицинской помощи — сказал, что это, дескать, обычная царапина и нечего поднимать шум из-за подобной ерунды. Попросив водителя притормозить у придорожной аптеки, он зашел туда. Там рану промыли и забинтовали, причем он постарался сохранить инкогнито. После этого, как и предполагалось ранее, они с капитаном Дэниелсом прямиком направились в Чаринг-Кросс, на вокзал, где премьер-министра ждал специальный поезд, чтобы доставить его в Дувр. Там их встретили перепуганные насмерть детективы. Сообщив им в нескольких словах о том, что произошло — сделал это капитан Дэниелс, — премьер-министр отбыл во Францию. Добравшись до Дувра, он пересел в стоявший под парами эсминец. А в Булони, как вам уже известно, его поджидал посланный бандитами подставной автомобиль — с английским флагом и до мельчайших деталей соответствующий настоящему.
  — Это все, что вы можете мне рассказать?
  — Да.
  — Стало быть, вы сообщили мне все, не опустив ни единой детали и ни о чем не умолчав, милорд?
  — Ну… тут есть еще одно не совсем обычное обстоятельство.
  — Да?
  — Автомобиль, в котором ехал премьер-министр, почему-то не вернулся назад после того, как высадил его на вокзале Чаринг-Кросс. Полиция разыскивала О’Мэрфи, хотела расспросить его о том, что произошло, так что тревогу забили немедленно и тут же объявили поиск. Уже позже машину нашли брошенной возле какого-то непрезентабельного и к тому же пользующегося плохой репутацией ресторана в Сохо. Мы к нему приглядываемся уже давно, поскольку стало известно, что он стал местом встречи германских агентов.
  — И что же водитель?
  — Его так и не нашли. Судя по всему, он исчез.
  — Итак, — помолчав немного, задумчиво подытожил Пуаро, — перед нами уже два случая внезапного и необъяснимого исчезновения людей — премьер-министр пропал, будучи во Франции, а О’Мэрфи — в Англии.
  Он бросил на лорда Эстера внимательный взгляд, но тот только в отчаянии развел руками:
  — Могу вам сказать лишь одно, мсье Пуаро: если бы кто-нибудь еще вчера при мне заявил, что О’Мэрфи предатель, я бы рассмеялся ему в лицо.
  — А сегодня?
  — Сегодня… сегодня я и сам не знаю, что думать.
  Пуаро с мрачным видом кивнул. Вытащив из кармана часы-луковицу, он снова взглянул на них:
  — Насколько я понимаю, вы мне даете карт-бланш, джентльмены… во всем, не так ли? Я абсолютно волен в своих действиях, имею право делать то, что считаю нужным, и так, как считаю нужным.
  — Совершенно верно. Кстати, есть специальный поезд до Дувра — он отправляется через полчаса. С ним мы посылаем во Францию еще одну группу специалистов из Скотленд-Ярда. Я собирался дать вам в распоряжение офицера и агента Интеллидженс сервис, вы можете полностью им доверять. Все ваши приказы будут выполняться, как мои. Надеюсь, вас это устраивает?
  — Вполне. Позвольте еще один маленький вопрос, джентльмены, прежде чем мы расстанемся. Что натолкнуло вас на мысль прийти именно ко мне? Насколько я могу судить, в тех кругах, где вращаетесь вы, мое имя почти неизвестно. А Лондон — большой город.
  — Мы выбрали вас по рекомендации весьма важного лица — вашего соотечественника, между прочим. Причем этот человек не только рекомендовал вас с самой лучшей стороны, но и высказал самое горячее желание, чтобы именно вы, а не кто иной занимались этим делом.
  — Что вы говорите?! Неужели? Ах, мой добрый друг префект…
  Лорд Эстер покачал головой:
  — Нет, нет, берите выше. Один из тех великих мира сего, чье слово когда-то было законом у вас в Бельгии — и будет и впредь.
  Рука Пуаро непроизвольно взметнулась вверх, словно отдавая салют:
  — Да будет так! Ах, мой господин не забыл… Джентльмены, я, Эркюль Пуаро, клянусь служить вам верой и правдой. Будем уповать на то, что мы успеем вовремя. Но пока все во мраке… мы блуждаем во мраке. Не понимаю…
  — Ну, Пуаро, — нетерпеливо воскликнул я, едва дверь за нашими высокопоставленными гостями захлопнулась, — что вы скажете об этом?
  Но мой друг, казалось, не слышал меня. Не оборачиваясь, он поспешно кидал вещи в маленький саквояж. А в ответ на мой вопрос он задумчиво покачал головой:
  — Даже не знаю, что и думать. Мои серые клеточки… ах, они оставили меня на произвол судьбы!
  — К чему, скажите, похищать кого-то, когда одного лишь удара по голове было бы достаточно, чтобы заставить человека замолчать навсегда? — продолжал я.
  — Простите меня, друг мой, но, по-моему, я ничего подобного не говорил. А вам не приходит в голову, что в их задачу входило именно похищение, а не убийство?
  — Почему?!
  — Потому что нерешительность, а тем более неуверенность порождают панику. Это одна причина. Предположим, нашли бы премьер-министра мертвым, что тогда? Волна возмущения, всеобщий гнев, шок, но в конце концов с ситуацией бы справились, и жизнь вошла бы в свое русло. А теперь? Все в растерянности. Жив ли премьер-министр или его убили? Вернется он или уже нет? Никто не знает! И пока не наступит какая-то определенность, никто не станет предпринимать никаких шагов. А как я уже сказал вам, Гастингс, неуверенность рождает панику, на что, собственно, скорее всего, и рассчитывали немцы. И потом, если похитители спрятали его в каком-нибудь надежном месте, у них есть еще одно преимущество — они могут спокойно вести переговоры с обеими сторонами. Правда, правительство Германии никогда, как вы знаете, не отличалось особой щедростью, но в таком случае, как этот, оно, вне всякого сомнения, будет готово заплатить сколько угодно. И в-третьих, на их руках нет крови. Да и вообще, может быть, похищение людей — их, так сказать, профессия.
  — Ну хорошо, положим, вы правы. Но для чего тогда они сначала в него стреляли?
  Пуаро не удержался от гневного жеста.
  — Ах, вот этого-то как раз я и не понимаю! Это непостижимо… более того — попросту глупо! Смотрите, ведь все уже подготовлено (и мастерски подготовлено, уж вы мне поверьте!) для похищения знаменитого человека, и вдруг они чуть было не проваливают все дело каким-то мелодраматичным нападением, подходящим более для дешевого вестерна, да и к тому же почти неосуществимым. Да ведь в реальность такого почти невозможно поверить! Эта банда разбойников в черных масках, да еще менее чем в двадцати милях от Лондона, только подумайте, Гастингс!
  — А вдруг эти два нападения не имеют между собой ничего общего, Пуаро! — с воодушевлением воскликнул я. — Вы не допускаете, что это действовали совершенно разные люди?
  — Нет, нет, друг мой, это было бы совсем уж невероятно! Таких совпадений не бывает. И далее — кто же предатель? А ведь он должен был быть, непременно должен — во всяком случае, когда случилось первое покушение. Но кто он — Дэниелс или О’Мэрфи, хотел бы я знать. А предателем непременно должен был быть один из этих двоих, иначе почему автомобиль свернул на проселочную дорогу? Не можем же мы подумать, что покушение с какой-то целью организовано с ведома премьер-министра, коль скоро жертвой его должен был оказаться он сам! Так что либо О’Мэрфи заранее знал, что должен свернуть именно в этом месте, либо он сделал это, повинуясь приказу Дэниелса. Именно это нам и предстоит выяснить.
  — Скорее всего, предателем был О’Мэрфи.
  — Да, вы правы. Будь это Дэниелс, премьер-министр непременно услышал бы его слова и не преминул бы поинтересоваться, почему он отдает этот приказ. И все же в этой версии по-прежнему слишком много вопросов… слишком много всяких «почему»… и всего такого, что противоречит друг другу. Давайте разберемся. Если О’Мэрфи честный человек, для чего ему пришло в голову свернуть с дороги в Лондон? Ну а если мы ошибаемся и предатель — он, то для чего ему срываться с места, когда сделано всего лишь два выстрела и к тому же ни один из них не достиг цели? Ведь не настолько же он глуп, чтобы не понимать, что таким образом он спасает премьер-министру жизнь? И опять же почему, высадив премьер-министра у вокзала Чаринг-Кросс, О’Мэрфи, если он не предатель, сразу же направляется в самое, так сказать, змеиное гнездо немецкой агентуры?
  — Да, все это выглядит на редкость подозрительно, — согласился я.
  — И все же давайте глянем на всю эту паутину через призму моего метода. Что мы имеем за и против каждого из этих двоих людей? Возьмем для начала О’Мэрфи. Против — то, что он свернул с главной дороги на проселочную, — выглядит достаточно подозрительно. К тому же не забывайте — он ирландец из графства Клэр. И третье — то, что и сам он исчез — как сквозь землю провалился, да еще при весьма подозрительных обстоятельствах. А теперь то, что говорит в его пользу, — его решительные действия во время первого покушения, без сомнения, спасли премьер-министру жизнь. Он — один из инспекторов Скотленд-Ярда и, вероятно, занимает в нем достаточно высокий пост. Кроме всего, он еще и детектив.
  Теперь перейдем к Дэниелсу. Против него у нас как будто бы никаких улик… разве что только отсутствие каких-либо сведений о его прошлом… да еще то, что для добропорядочного англичанина он знает уж слишком много иностранных языков! (Прошу меня простить, друг мой, но, когда речь идет об изучении языков, ваши соотечественники, как правило, оказываются на редкость тупы!) А в его пользу говорит тот факт, что и сам он был найден связанным с кляпом во рту, да еще и одурманенным хлороформом, — все это свидетельствует о том, что вряд ли он имел какое-то отношение к покушению на своего шефа.
  — Он сам мог все это организовать — вставить кляп в рот, обмотать руки и ноги веревками и притвориться одурманенным, чтобы отвести от себя подозрения, — возразил я.
  Пуаро пренебрежительно хмыкнул:
  — Нет, друг мой, французскую полицию провести не так-то легко, уверяю вас. Кроме того, для чего ему было оставаться и тем самым подставлять себя под удар, притом что цель, поставленная перед ним его хозяевами, благополучно достигнута и премьер-министра удалось похитить? Конечно, сообщники могли усыпить его хлороформом, связать и сунуть кляп ему в рот, дабы отвести от него подозрения, но, если честно, я и теперь не понимаю, чего они рассчитывали этим добиться? Ведь после всего, что случилось, он для них бесполезен. Пока не выяснятся все обстоятельства, при которых исчез премьер-министр, с Дэниелса не будут спускать глаз.
  — А может, он все же рассчитывал навести полицию на ложный след?
  — Тогда почему он даже не попытался это сделать? Вы помните его показания, Гастингс? Дэниелс сказал, что почти ничего не помнит, кроме удушливого запаха платка, которым кто-то вдруг закрыл ему лицо, а потом он, дескать, потерял сознание. Где же тут попытка сбить полицию со следа? Где вообще вы видите этот самый след? Нет, друг мой, все это весьма похоже на правду.
  — Ну что ж, — сказал я, бросив украдкой взгляд на часы, — думаю, пора собираться на вокзал. Возможно, во Франции вам удастся отыскать ключ к этой тайне.
  — Возможно, друг мой, возможно, хотя и маловероятно. Вам, может быть, странно это слышать, но я до сих пор блуждаю во мраке… Просто невероятно, Гастингс, что премьер-министра до сих пор не нашли, тем более на столь небольшой территории. Ведь даже укрыть его там, пусть и на короткое время, представляется достаточно проблематичным. И если уж отыскать его не удалось полиции и армии двух государств, так чем тут могу помочь я?
  На вокзале Чаринг-Кросс нас уже поджидал мистер Додж.
  — Это детектив Бернс из Скотленд-Ярда и майор Норман. Оба они целиком и полностью в вашем распоряжении, мсье Пуаро. Желаю удачи. Конечно, все это ужасно, но я все еще не теряю надежды. А теперь прощайте, мне пора. — Приподняв шляпу, министр откланялся и торопливыми шагами устремился прочь.
  Мы с майором Норманом понемногу разговорились, болтая о том о сем. Кроме нас, на вокзальной платформе толпилась еще небольшая кучка людей. Среди них я вдруг увидел знакомое лицо — коротышка с худощавым лицом, похожим на морду ищейки, который как раз в эту минуту разговаривал о чем-то с высоким, благообразным мужчиной. Это был наш старый знакомый и большой почитатель таланта Пуаро старший инспектор Джепп из Скотленд-Ярда. Я всегда считал его одним из самых способных сыщиков лондонской полиции. Заметив нас, он расплылся в улыбке и сердечно приветствовал нас обоих.
  — Слышал, что и вас бросили на это дело, Пуаро. Да, задачка, признаюсь, еще та! Скрылись без следа, будто растаяли в воздухе, да еще и его с собой увели — просто непостижимо! Впрочем, не думаю, что они смогут еще долго держать его под замком. Наши люди прочесывают всю Францию. Да и французская полиция занята тем же самым. Так что уверен, возвращение премьер-министра — всего лишь вопрос нескольких часов.
  — Да, конечно… само собой, если он еще жив, — уныло вмешался долговязый детектив.
  Лицо Джеппа потемнело.
  — Да… конечно. Но я почему-то уверен, что с ним все в порядке.
  Пуаро закивал:
  — Да, да, конечно, он жив. Но смогут ли его вовремя обнаружить — вот в чем вопрос. Я, как и вы, инспектор, не сомневаюсь, что скрывать такого человека, как премьер-министр Англии, в течение продолжительного времени попросту невозможно.
  Раздался свисток, и мы всей компанией разместились в пульмановском вагоне. Поезд медленно и плавно тронулся и отошел от перрона.
  Поездка, на мой взгляд, оказалась на редкость интересной. Инспектора Скотленд-Ярда предпочитали держаться особняком, сгрудившись в хвосте вагона. Зашуршали, разворачиваясь, карты Северной Франции, и сразу несколько пальцев двинулись по ней в разных направлениях, по узким проселочным дорогам и раскиданным повсюду кружочкам деревушек. Каждый предлагал свою версию. Пуаро, к моему удивлению, не принимал в дискуссии никакого участия — он сидел молча, уставившись прямо перед собой с таким выражением обиды на лице, что невольно напомнил мне недовольного ребенка. Я углубился в разговор с Норманом, который нравился мне все больше и больше. А по прибытии в Дувр поведение Пуаро вообще поставило меня в тупик. Не успели мы ступить на палубу ожидавшего нас судна, как маленький бельгиец вдруг отчаянно вцепился мне в руку. Свежий морской ветер дул нам в лицо.
  — Mon Dieu!165 — пробормотал он. — Это ужасно!
  — Мужайтесь, Пуаро, — ободряюще воскликнул я, — вот увидите, вы справитесь! Вы найдете его. Я совершенно в этом уверен!
  — Ах, друг мой, вы опять меня не поняли, ужасное море — вот что приводит меня в ужас! Море, качка — и опять эта кошмарная морская болезнь!
  — О! — только и произнес я, совершенно сбитый с толку.
  Заработали турбины корабля. И палуба дрогнула под нашими ногами. У Пуаро вырвался стон. Побледнев, он закрыл глаза.
  — У майора Нормана есть карта Франции, — попытался я отвлечь друга, — не хотите взглянуть на нее?
  Пуаро нетерпеливо мотнул головой:
  — Нет, нет, не сейчас, умоляю! Оставьте меня в покое, Гастингс! Послушайте, я сто раз говорил вам, что желудок и мозги должны находиться в гармонии. У Лавержье есть совершенно замечательный метод борьбы с морской болезнью. Вы просто дышите — вдох-выдох — очень медленно, при этом поворачиваете голову то влево, то вправо и считаете до шести каждый раз перед тем, как сделать вдох.
  Предоставив ему опробовать этот метод на себе, я отправился прогуляться по палубе.
  И вот, наконец, медленно и торжественно вдали появились очертания берегов Франции. Перед нами была Булонь. Аккуратный и весело улыбающийся, как обычно, Пуаро присоединился ко мне на палубе, не преминув шепнуть мне на ухо, что метод Лавержье — «это просто чудо!».
  А инспектор Джепп со своими коллегами продолжал воображаемое путешествие по Северной Франции.
  — Чепуха! — услышал я. — Автомобиль выехал из Булони — смотрите сюда, — и вот тут он свернул с главной дороги на проселочную. Я считаю, что именно в этом месте похитители должны были усадить премьер-министра в поджидавшую их вторую машину. Понятно?
  — Ну, — вмешался долговязый детектив, — а я все-таки отдаю предпочтение одному из морских портов. Десять против одного, что они отвезли его на какой-нибудь корабль.
  Джепп поморщился:
  — Слишком просто. Ведь похищение обнаружили сразу. Подняли тревогу, отдали приказ немедленно закрыть все порты.
  Мы причалили как раз в тот момент, когда над горизонтом только-только взошло солнце. Майор Норман тронул Пуаро за руку:
  — Прошу прощения, сэр. Вас там ожидает военный автомобиль.
  — Благодарю, мсье. Но, боюсь, напрасно. Видите ли, я не собираюсь покидать Булонь.
  — Что?!
  — Нет-нет, вы не ослышались. Больше того, я намерен снять комнату в каком-нибудь отеле по соседству.
  Так он и сделал — поехал в ближайшую гостиницу и потребовал номер. Мы втроем, ошеломленные и ничего не понимающие, вынуждены были последовать за ним.
  Заметив наши унылые физиономии, Пуаро с лукавой улыбкой покосился на нас:
  — Не слишком-то похоже на то, как должен вести себя настоящий сыщик, не так ли? Думаете, я не догадываюсь, о чем вы думаете? «Он должен быть полон энергии! Он должен бегать взад и вперед! Ползать на четвереньках по пыльной проселочной дороге, разглядывая отпечатки протекторов через увеличительное стекло! Копаться в грязи, подбирая там — спичку, там — окурок!» Не так ли? Признайтесь, вы ведь примерно так все это себе представляли? — В глазах его сверкала насмешливая искорка. — Так вот, я, Эркюль Пуаро, говорю вам — ничего подобного не будет! Не будет, потому что разгадка этого странного дела здесь! — Он с торжественным видом постучал пальцем по лбу. — Если честно, я вообще не должен был бы покидать Лондон. Сидел бы себе тихо в своей уютной квартирке и размышлял. Вот для этого-то, друзья мои, и существуют маленькие серые клеточки. Тихо и незаметно они делают свою работу до той самой минуты, пока я не крикну: «Дайте мне карту!» Карту приносят, я указываю на ней определенное место и говорю: «Премьер-министр здесь!» И так оно и оказывается! Для человека, вооруженного методом и логикой, нет ничего невозможного. А бестолково метаться, высунув язык, по всей Франции попросту глупо — мы же с вами не дети, чтобы играть в прятки, не так ли? А теперь за работу примусь я, и будем уповать на то, что еще не слишком поздно! И начну я прямо отсюда. Ну а теперь, друзья мои, умоляю вас — немного тишины!
  Пять долгих часов мой маленький друг просидел молча, как изваяние, изредка зажмуриваясь, точно сытый кот, и в глазах его постепенно начал разгораться тот самый хорошо знакомый мне зеленый огонек, свидетельствовавший о том, что Пуаро напал на след. Поглядывая украдкой на наших спутников, я убедился, что сыщик из Скотленд-Ярда и не думает скрывать насмешливого презрения. Майор Норман, хоть и явно устал, дрожал от беспокойства и нетерпения. Что же касается меня, то я старался держать себя в руках, бесшумно расхаживая по комнате.
  Наконец не выдержал и я. С досадой топнув ногой, я подошел к окну и выглянул на улицу. Ситуация с каждой минутой все больше напоминала фарс. Поведение Пуаро стало внушать мне опасения. Конечно, я по-прежнему верил в него. Но червячок сомнения уже закрался в мою душу, и сейчас я молился только об одном: уж если ему и суждено потерпеть поражение, то пусть хотя бы сохранит остатки достоинства, не выставляя себя на посмешище. Облокотившись на подоконник, я лениво следил за небольшим каботажным судном. Попыхивая дымом из трубы, оно не спеша двигалось к выходу из залива.
  Голос Пуаро, раздавшийся возле самого моего уха, заставил меня вздрогнуть от неожиданности. Я очнулся.
  — Ну, друзья мои, к делу!
  Я резко обернулся, и брови мои поползли вверх — с моим другом произошла разительная перемена. Глаза его сверкали от возбуждения, плечи были горделиво расправлены, — словом, во всем его облике сквозило нескрываемое торжество.
  — Ах, как я был глуп, друзья мои! Но теперь во мраке забрезжил свет!
  Майор Норман стремглав ринулся к двери:
  — Я прикажу немедленно подать машину!
  — В этом нет никакой необходимости. По правде говоря, она вообще не нужна. Слава богу, ветер, кажется, стих.
  — Вы хотите сказать, что пойдете пешком, мсье?
  — Нет, мой юный друг. Я ведь не святой Петр. Поэтому предпочитаю отправиться на корабле.
  — На корабле?!
  — Да, да, вы не ослышались. Мой метод повелевает мне вернуться к самому началу. А завязка этого загадочного дела — в Англии. Стало быть, мы возвращаемся.
  
  Было три часа. Мы все четверо снова стояли на платформе Чаринг-Кросс. Пуаро упорно прикидывался глухим, игнорируя с полнейшим равнодушием все наши попытки вытянуть из него хоть что-нибудь. Мы не услышали от него ничего нового, кроме того, что начать с начала — вовсе не потеря драгоценного времени, а лишь единственно возможный и правильный путь решить эту загадку. Правда, я успел заметить, как по дороге он о чем-то вполголоса переговорил с Норманом. Не успели мы высадиться в Дувре, как майор ринулся на почту и отправил куда-то кучу телеграмм.
  Возможно, благодаря чрезвычайным мерам, принятым Норманом, мы добрались в рекордно короткое время. В Лондоне нас поджидал большой полицейский автомобиль, а также несколько детективов в штатском. Один из них, как я заметил, передал моему другу листок, на котором было напечатано несколько строк.
  Пуаро мгновенно заметил мой вопросительный взгляд и улыбнулся:
  — Перечень сельских аптек к западу от Лондона. Я еще телеграммой из Дувра попросил прислать его.
  Мы с огромной скоростью пронеслись по улицам Лондона и наконец выскочили на Бат-роуд. Некоторое время мы мчались вперед, оставив позади Хаммерсмит, Чизвик и Брентфорд. Я понемногу начал понимать, куда лежит наш путь. Через Виндзор в Аскот! Сердце мое бешено заколотилось. Аскот — то самое место, неподалеку от которого жила тетка Дэниелса! Стало быть, мы охотимся за ним, а не за О’Мэрфи.
  Наконец наша машина, взвизгнув тормозами, остановилась у дверей небольшой виллы. Пуаро, выпрыгнув из автомобиля, взбежал по ступенькам и позвонил в колокольчик. Украдкой взглянув на него, я успел заметить угрюмые морщины, избороздившие его лоб. Судя по всему, его все еще терзали сомнения.
  На его звонок ответили почти сразу же. Распахнулась дверь, и Пуаро вошел внутрь. Через пару минут он снова появился на крыльце. Сбежав по ступенькам, Пуаро уселся в машину, отрицательно мотнув головой. Надежда в моей душе потихоньку угасла. Было уже больше четырех часов. Пусть моему другу и удалось обнаружить какие-то улики, изобличавшие Дэниелса, много ли в этом проку, даже если он и сможет угадать то, пока еще неизвестное, местечко во Франции, где похитители держат премьер-министра? Времени-то в обрез.
  Наше возвращение в Лондон было неожиданно прервано. К моему удивлению, мчавшийся в город автомобиль вдруг съехал с главной дороги и остановился у небольшого домика, в котором я после некоторого колебания угадал сельскую аптеку. Пуаро выбрался из машины и заглянул туда. Провел он внутри не больше нескольких минут, но я заметил, что лицо его просветлело и стало решительным, как у человека, который преисполнился надежды.
  Он наклонился к уху Нормана и что-то ему прошептал так тихо, что я не разобрал ни единого слова. Но ответ майора прозвучал достаточно громко:
  — Да, если свернете налево, увидите их — они ждут возле моста.
  Мы снова свернули на боковую дорогу, и в свете угасающего дня я заметил другую машину, стоявшую у обочины. В ней сидело двое мужчин в штатском. Наш автомобиль остановился. Пуаро вышел и сказал им несколько слов, тут же вернулся, и мы вновь на огромной скорости понеслись на север. Вторая машина двинулась за нами.
  Некоторое время мы ехали молча. Судя по всему, мы направлялись куда-то в северные пригороды Лондона. Наконец наш автомобиль, скрипнув тормозами, остановился у высокого здания, стоявшего в некотором отдалении от дороги.
  Нормана и меня оставили в машине. Пуаро и второй детектив направились к парадному и позвонили в дверь. Служанка в аккуратной наколке вышла на крыльцо и с удивлением уставилась на непрошеных визитеров.
  — Я полицейский офицер, — сказал детектив. — У меня ордер на обыск в этом доме.
  У служанки вырвался испуганный возглас. Позади нее, в холле, вдруг появилась высокая, довольно красивая дама средних лет.
  — Закрой дверь, Эдит. Это обычные грабители, я уверена!
  Но Пуаро успел ловко всунуть ногу в щель, издав при этом пронзительный свист. Другой детектив, опомнившись, взбежал по ступенькам, распахнул настежь дверь и вместе с Пуаро ворвался внутрь.
  Минут пять мы с Норманом просидели в машине, проклиная свою вынужденную бездеятельность. Наконец дверь снова распахнулась, и Пуаро с детективом в сопровождении троих арестованных — двоих мужчин и женщины — появились на крыльце. Женщину и одного мужчину усадили во вторую машину. Другого пленника сам Пуаро предупредительно усадил к нам с Норманом.
  — Мне нужно ехать с остальными, друг мой. Умоляю вас, позаботьтесь хорошенько об этом джентльмене. Вы ведь не знаете его, нет? Ну что ж, позвольте мне в таком случае представить вам мсье О’Мэрфи!
  О’Мэрфи! Не заметив, как автомобиль тронулся, я уставился на него с открытым от изумления ртом. Взгляд мой невольно остановился на его руках. На них не было наручников, и он не делал ни малейших попыток к бегству. Просто сидел молча, глядя в пространство перед собой остановившимся взглядом, словно не мог прийти в себя от изумления. Как бы то ни было, но мы с майором Норманом не спускали с него глаз.
  Машина, все так же не снижая скорости, неслась на север. Стало быть, мы и не думали возвращаться в Лондон! Я был совершенно сбит с толку! Вдруг, почувствовав, что автомобиль замедлил ход, я приник к стеклу и сообразил, что мы подъехали к аэродрому в Хендоне. И тут в моей голове молнией сверкнула мысль. «Какой же молодец Пуаро, — подумал восторженно я. — Решил лететь во Францию самолетом!»
  Идея, конечно, сама по себе была неплохая, но, поразмыслив немного, я постепенно обнаружил в ней несколько слабых мест. Телеграмма пришла бы куда быстрее. А ведь время сейчас решало все. Наверное, решил я, Пуаро, мой тщеславный друг, не в силах отказать себе в удовольствии лично участвовать в освобождении премьер-министра.
  Машина остановилась, и майор Норман поспешно выпрыгнул из нее. Незнакомый мне человек в штатском обменялся с Пуаро несколькими словами и торопливо удалился.
  Не выдержав, я, в свою очередь, тоже выбрался из машины и, подойдя к Пуаро, тронул его за локоть:
  — Поздравляю вас, старина! Значит, вам удалось выведать у них, где это место? Но послушайте, надо ведь немедленно дать телеграмму во Францию! Нельзя терять ни минуты. Если вы полетите сами, может оказаться уже слишком поздно.
  Томительно долгую минуту Пуаро с удивлением взирал на меня.
  — Увы, мой друг, есть нечто такое, что никак нельзя послать телеграммой.
  
  Торопливо возвратился майор Норман. Вместе с ним был молодой офицер в форме ВВС Великобритании.
  — Это капитан Лайалл, пилот, который отвезет вас во Францию. Его самолет готов к вылету.
  — Оденьтесь потеплее, сэр, — посоветовал юный летчик. — Если хотите, могу одолжить вам свою куртку.
  Пуаро снова извлек на свет божий свои чудовищные часы.
  — Да, пора… пора, — пробормотал он себе под нос. Подняв голову, он оглядел нас, заметил молодого офицера и учтиво поклонился: — Благодарю вас, мсье. Но с вами полечу не я. Вашим пассажиром будет вот этот джентльмен.
  Проговорив это, он немного посторонился, и из темноты перед нами появилась какая-то темная фигура. Я догадался, что это пленник, ехавший в другой машине. Но как только свет упал на его лицо, перед глазами у меня вдруг все поплыло, и я чуть не свалился от изумления.
  Это был сам премьер-министр!
  
  — Ради всего святого, расскажите, расскажите же мне все от начала до конца! — нетерпеливо воскликнул я, когда Пуаро, майор и я уселись в машину и она стремглав понеслась по направлению к Лондону. — Как… каким образом они ухитрились снова переправить его в Англию?
  — А в этом не было никакой нужды. Я имею в виду — переправлять его в Англию, — сухо ответил Пуаро. — Премьер-министр ее и не покидал. Его похитили по дороге из Виндзора в Лондон.
  — Что?!
  — Сейчас я все объясню. Итак, премьер-министр едет в своей машине, рядом с ним — его секретарь. Вдруг к его лицу прижимают платок, пропитанный хлороформом.
  — Но кто?..
  — Наш обаятельный знаток иностранных языков — капитан Дэниелс. Как только премьер-министр теряет сознание, Дэниелс берет переговорную трубку и отдает приказ О’Мэрфи свернуть вправо, на проселочную дорогу, что ничего не подозревающий шофер и выполняет. Проехав несколько ярдов по проселочной дороге, они вдруг видят перед собой загораживающую им проезд большую машину. Похоже, она сломалась. Сидящий за рулем человек сигналом просит О’Мэрфи остановиться. Тот тормозит. Незнакомец выходит из машины и приближается к ним. Дэниелс высовывается из машины и повторяет с О’Мэрфи тот же трюк, который только что проделал с премьер-министром, используя на этот раз то ли тот же хлороформ, то ли какой-нибудь другой анестетик, возможно, этилхлорид. Дело сделано, беспомощные, бесчувственные тела переносят в другую машину, а их место занимают двойники.
  — Невозможно!
  — И тем не менее это так! Разве вы никогда не были в мюзик-холле, Гастингс? Никогда не замечали, как молниеносно происходят перевоплощения на сцене? Нет ничего проще, чем сотворить двойника какого-нибудь известного политического деятеля. К слову сказать, перевоплотиться в премьер-министра Великобритании куда проще, чем стать каким-нибудь Джоном Смитом из Клэпхема. А что до О’Мэрфи, так тут вообще все просто — ведь никто особенно не приглядывался к шоферу до тех пор, пока «премьер-министр» не отправился во Францию, а к тому времени он постарался исчезнуть. Прямо с вокзала Чаринг-Кросс он отправляется туда, где его ждут сообщники. Входит он под личиной О’Мэрфи, а выходит, уже приняв свой настоящий облик. Итак, О’Мэрфи исчезает бесследно, оставив после себя темное облако подозрений.
  — Но ведь человека, который выдавал себя за премьер-министра, видели многие!
  — Да, но никто из тех, кто видел его, не знал его лично. А Дэниелс еще к тому же старался по возможности и близко никого к нему не подпускать. Более того, не забывайте, что лицо у него было забинтовано, а если бы в его манере поведения кто-нибудь заметил нечто странное, то это наверняка отнесли бы за счет шока, от которого он до сих пор не оправился после недавнего покушения на его жизнь. Что могло бы быть естественнее, верно? К тому же все знали, что у мистера Макадама слабое горло. Также было общеизвестно, что перед долгими речами он берег голос. Поэтому похитители нисколько не сомневались, что до самой Франции вряд ли кто сможет обнаружить подмену. А вот уже там вести далее игру было не только рискованно, но и попросту невозможно — и потому премьер-министр исчезает.
  Вся полиция страны срывается с места и сломя голову несется через Ла-Манш. И никому даже в голову не приходит повнимательнее присмотреться к первому покушению. Более того, дабы создать иллюзию того, что похищение совершилось во Франции, Дэниелс имитирует нападение на самого себя — его также находят связанным и с кляпом во рту.
  — А тот человек, что играл роль премьер-министра?
  — А он в это время старается побыстрее принять свой нормальный вид. Ведь и его, и мнимого шофера могут в любую минуту арестовать как подозрительных личностей, до выяснения обстоятельств. На их счастье, ни одна живая душа не сможет догадаться о той роли, какую они сыграли в этой драме, и вполне вероятно, что за отсутствием улик их попросту отпустят.
  — А настоящий премьер-министр?
  — Его и О’Мэрфи сразу же после нападения перевозят в дом «миссис Эвералд», так называемой «тетушки» Дэниелса в Хампстеде. На самом же деле ее имя фрау Берта Эбенталь, и полиция давным-давно сбилась с ног, разыскивая ее. Так что можно считать, я сделал им неожиданный подарок — не говоря уже о Дэниелсе! Да, что и говорить, это был гениальный план, но только они не учли одного — того, что им придется иметь дело с Эркюлем Пуаро!
  Думаю, читатель вместе со мной охотно простит моему другу его невинное тщеславие!
  — И когда же вы заподозрили, что вас водят за нос?
  — Когда я принялся размышлять — и действовать согласно своему методу, Гастингс! И только этот эпизод со стрельбой никак не укладывался у меня в голове — до той самой минуты, пока я вдруг не вспомнил, что именно в результате покушения премьер-министр отправился во Францию с забинтованным лицом! И тогда все разом встало на свои места! А стоило мне только объехать деревенские аптеки между Виндзором и Лондоном, как тут же выяснилось, что никто, соответствующий данному мной описанию, в тот день не заезжал ни в одну из них. И никому там не перевязывали пораненное лицо! Итак, мое предположение блестяще подтвердилось. Ну а все остальное, друг мой, было по сравнению с этим просто детской игрой!
  На следующее утро Пуаро показал мне только что полученную им телеграмму. Телеграмма была без подписи. Не было там указано и место, откуда ее отправили. Да и вообще, в ней значилось одно лишь слово: «Вовремя!»
  А чуть позже все утренние газеты напечатали отчет о мирной конференции союзнических держав, уделив особое внимание шквалу аплодисментов, завершившему речь мистера Дэвида Макадама, премьер-министра Великобритании, которая, по словам журналистов, произвела на всех «поистине глубочайшее впечатление».
  Исчезновение мистера Дэвенхейма
  Пуаро и я поджидали к чаю нашего доброго приятеля инспектора Джеппа из Скотленд-Ярда. Но он что-то задерживался. В ожидании его появления мы уселись за круглый чайный столик. Пуаро только что закончил расставлять на столике чашки и чайник с молочником, которые наша хозяйка обычно не столько ставила, сколько швыряла на стол перед нами. Подышав на металлический заварочный чайник, он любовно протер его шелковым носовым платком. Сам чайник уже кипел на плите, а от крохотной фарфоровой кастрюльки позади него исходил сладкий аромат густого шоколада — напитка, который сладкоежка Пуаро всегда предпочитал нашему «варварскому английскому пойлу».
  Откуда-то снизу прозвучал короткий звонок, и минуту-другую спустя в нашу комнату стремительно ворвался Джепп.
  — Надеюсь, я не опоздал! — жизнерадостно воскликнул он, поздоровавшись с нами. — Сказать по правде, я задержался, слушая небылицы, которые плетет Миллер — тот самый парень, которому поручили расследовать дело об исчезновении Дэвенхейма.
  Я моментально навострил уши. Последние три дня все лондонские газеты только и кричали о странном исчезновении мистера Дэвенхейма, старшего партнера в «Дэвенхейм и Сэмон». Оба были хорошо известные в городе банкиры и финансисты. Последний раз его видели, когда он в субботу вышел из дому, и с тех пор мистер Дэвенхейм словно в воду канул. И вот сейчас я сгорал от желания услышать из уст инспектора Джеппа что-нибудь новое об этом загадочном деле.
  — А мне-то казалось, — вступил в разговор я, — что в наши дни исчезнуть, да еще в Лондоне, практически невозможно.
  Пуаро, передвинув тарелку с бутербродами на четверть дюйма в сторону, резко заметил:
  — Давайте уточним, друг мой, что вы подразумеваете под словом «исчезнуть»? О каком конкретно типе «исчезновения» вы говорите?
  — А что, исчезновения бывают разные? — расхохотался я.
  Джепп присоединился ко мне. Наше веселье вывело Пуаро из себя. Он смерил нас обоих суровым, неодобрительным взглядом:
  — Точность нужна во всем! Лично я подразделяю исчезновения на три категории. Во-первых, наиболее распространенные и самые обычные, так называемые добровольные исчезновения. Во-вторых, случаи потери памяти — достаточно редкие и в то же время самые настоящие «исчезновения» — исчезновения в полном смысле этого слова. И, наконец, убийство с более или менее успешным сокрытием тела жертвы. Вот теперь скажите, вы и в самом деле считаете, что все эти три категории практически равнозначны?
  — Ну… собственно говоря, да. Я почти уверен в этом. Конечно, человек может утратить память, но всегда остается кто-то, кто может опознать его, особенно когда речь идет о такой известной в Лондоне личности, как мистер Дэвенхейм. Да и «тело жертвы», как вы выразились, не может же просто раствориться в воздухе, не так ли? Рано или поздно его, как правило, обнаружат, где бы оно ни было спрятано — будь то в каком-нибудь темном закоулке или сундуке. Таким образом, убийство можем отбросить. А проворовавшийся клерк или банкрот, скрывающийся от уплаты долга, едва ли может надеяться найти где-нибудь безопасное убежище в наш век беспроволочного телеграфа. Укрыться за границей — вздор! Его тут же вернут обратно. В портах или на железнодорожных станциях будет вывешен его портрет, и ему вряд ли удастся проскользнуть незамеченным, тем более что любой, кто читает газеты, через день-два будет знать его в лицо, как собственного брата. Он ведь оказывается как бы один против всех и вся.
  — Ах, друг мой, — покачал головой Пуаро, — вы сделали одну большую ошибку. Вы упускаете из виду, что человек, решившийся сбежать — один ли он бежит или же с кем-то еще, — может оказаться натурой редкостной, что называется, методичным человеком. Чтобы справиться с этой нелегкой задачей, он может пустить в ход блестящий интеллект, даже талант, заранее все рассчитать — все, до мельчайших деталей, чтобы свести риск к минимуму. И вот тогда не вижу никаких причин, почему бы ему не сбить полицию со следа и не добиться успеха!
  — Но о вас, само собой, речь не идет, — подмигнув мне, добродушно съязвил Джепп. — Вас-то никому не удастся одурачить, не так ли, мсье Пуаро?
  Пуаро сделал попытку, правда, безуспешную, притвориться беспристрастным:
  — Меня? Да и меня тоже! А почему нет? Это правда, я стараюсь подойти к любой проблеме с точки зрения чистой науки и действовать с предельной, математической точностью и скрупулезностью — а это, согласитесь, среди нового поколения детективов стало достаточно большой редкостью.
  Джепп расплылся в улыбке.
  — Ну, не знаю, не знаю, — протянул он. — Миллер — тот парень, который занимается делом Дэвенхейма, — чертовски проницательный малый. Можете не сомневаться — уж он не пропустит ни отпечатков пальцев, ни сигаретного окурка, даже расчески. Можно подумать, у него не одна пара глаз, а десяток!
  — Эка удивили, друг мой, — покачал головой Пуаро. — То же самое можно сказать и об обычном воробье! Однако кто же поручит крохотной серой птичке решить загадку исчезновения мистера Дэвенхейма?
  — Да будет вам, мсье! Неужто вам взбрело в голову оспаривать значение мелких деталей, когда пытаешься отыскать ключ к разгадке?
  — Ни в коем случае! Но все эти детали хороши в свое время. Беда в том, что многие склонны придавать им куда большее значение, чем они имеют на самом деле. А порой, даже чаще всего, большинство из них попросту ничего не значат, тогда как одна-две могут иметь решающее значение! Так что ваш мозг… ваши маленькие серые клеточки, — он постучал пальцем по лбу, — вот на что вы должны опираться в своем расследовании! А чувства… чувства легко заведут вас в тупик. Надобно искать истину внутри самого себя, а не где-то еще!
  — Ну, неужто вы станете утверждать, Пуаро, что беретесь распутать дело, не выбираясь из кресла? Это уж, знаете ли, слишком!
  — Нет, друг мой, именно это я и хотел сказать — с условием, конечно, что мне доставят все необходимые факты. А я буду, так сказать, консультантом.
  Джепп хлопнул себя по колену:
  — Будь я проклят, если не поймаю вас на слове! Держу пари на что угодно, что вы сядете в лужу! Ладно, считайте, что мы с вами побились об заклад, — скажете мне, где находится, живой или мертвый, мистер Дэвенхейм, через неделю, день в день, — значит, ваша взяла!
  Пуаро немного подумал.
  — Ну что ж, друг мой, я принимаю ваш вызов. Спорт — это ведь национальная страсть у вас, англичан, не так ли? Ну а теперь факты.
  — Что ж, факты так факты. Итак, в прошлую пятницу, как обычно, мистер Дэвенхейм сел на вокзале Виктория в поезд 12.40 до Чингсайда, неподалеку от которого находится его загородная вилла под названием «Кедры». После ленча он долго гулял по саду, поговорил с садовниками, давая им указания. Все, как один, утверждают, что он был в абсолютно нормальном и обычном расположении духа. После чая он приоткрыл дверь в будуар жены, чтобы сказать, что прогуляется до деревни — ему, дескать, нужно отправить несколько писем. Потом добавил, что ожидает мистера Лоуэна, у них деловой разговор. Если тот придет до того, как сам он вернется, пусть его отведут в кабинет и попросят немного подождать. Потом мистер Дэвенхейм покинул дом через парадную дверь, неторопливо спустился по аллее, открыл калитку, вышел — и исчез. С тех пор, с того самого часа, его никто не видел, он как будто растворился в воздухе.
  — Забавно… весьма забавно… очаровательная маленькая проблема, — пробормотал себе под нос Пуаро. — Что ж, продолжайте, прошу вас, друг мой!
  — Через четверть часа после его ухода высокий, смуглолицый мужчина с пышными черными усами позвонил в колокольчик у парадных дверей, объяснив, что у него с мистером Дэвенхеймом назначена встреча. Он представился как Лоуэн. В соответствии с указаниями банкира его провели в кабинет. Прошло больше часа, но мистер Дэвенхейм не вернулся. Наконец мистер Лоуэн позвонил в звонок и сообщил, что больше ждать не может, поскольку боится опоздать на поезд, а ему надо вернуться в город. Миссис Дэвенхейм рассыпалась в извинениях по поводу отсутствия мужа, объясняя это его забывчивостью. Однако самой ей столь длительное опоздание показалось на редкость странным. Ведь он заранее предупредил, что ожидает гостя.
  Итак, как вам уже известно, мистер Дэвенхейм так и не вернулся. Рано утром в воскресенье дали знать полиции, но, сколько ни искали, так ничего и не нашли. Никаких следов, абсолютно никаких. Казалось, мистер Дэвенхейм воспарил на небеса. До почты он так и не дошел. Никто, ни одна душа не видела, чтобы он проходил через деревню. На станции их уверили, что мистер Дэвенхейм не уехал ни с одним поездом. Его собственный автомобиль по-прежнему стоял в гараже. Предположили, что он нанял машину, которая могла бы отвезти его в какое-то отдаленное место, но это казалось невероятным. Газеты подняли к этому времени такую шумиху вокруг его исчезновения, что наемный водитель, кто бы он ни был, наверняка бы объявился, дабы сообщить обо всем, что ему известно. Правда, по соседству, в Энфилде, — это в пяти милях — должны были состояться скачки, так что если бы он прошагал пешком до этой станции, то вполне мог бы незамеченным смешаться с толпой. Но опять-таки его фотографии и сенсационные заголовки пестрели во всех газетах, а к нам не явился ни один человек, чтобы сообщить, что видел его тогда. Конечно, как обычно, на нас лавиной обрушились письма со всей Англии. Мы проверили каждое, но пока что все сигналы оказались ложными.
  Зато в понедельник утром обнаружилось нечто поразительное. За письменным столом кабинета мистера Дэвенхейма стоит сейф. Так вот, когда осмотрели кабинет, оказалось, что сейф взломан, а содержимое его исчезло! Окна, как обычно, были заперты изнутри, что указывает на то, что это было не обычное ограбление. Если, конечно, в доме не имелось сообщника, который и выпустил их наружу, закрыв за грабителями окна после того, как дело было сделано. Но, с другой стороны, все воскресенье в доме царил самый настоящий хаос, у прислуги все валилось из рук, так что, даже если сейф взломали в субботу, вряд ли стоит удивляться, что выяснилось это только в понедельник.
  — Précisément, — сухо пробормотал Пуаро. — Я так понимаю, он уже арестован, се pauvre мсье Лоуэн?
  Джепп довольно ухмыльнулся:
  — Пока нет. Но в этом нет необходимости — мы и так не спускаем с него глаз.
  Пуаро рассеянно кивнул:
  — А что пропало из сейфа? Вы не знаете?
  — Мы пытались выяснить это у младшего компаньона фирмы и миссис Дэвенхейм. Вероятнее всего, в сейфе находилось большое количество облигаций на предъявителя и еще довольно внушительная сумма в векселях — все это скопилось в сейфе благодаря тому, что накануне их фирма провернула несколько весьма выгодных финансовых операций. Кроме векселей и облигаций, в сейфе еще хранились драгоценности. А если быть предельно точным, то все драгоценности миссис Дэвенхейм. Коллекционировать ювелирные украшения для ее мужа в последние годы стало своего рода хобби. Насколько мне удалось выяснить, и месяца не проходило, чтобы он не принес ей в подарок какую-нибудь редкостную и весьма ценную безделушку.
  — Что ж, неплохой улов, — задумчиво протянул Пуаро. — Ладно, оставим это. Перейдем к Лоуэну. Вам удалось узнать, что за дело было у него с Дэвенхеймом в тот вечер?
  — Что ж, похоже, эти двое не очень-то ладили между собой. Отчасти это потому, что Лоуэн по своей натуре в какой-то мере склонен к авантюризму. И все же пару-тройку раз ему удалось обскакать Дэвенхейма. Оба занимались финансовыми операциями, но, кажется, то ли вообще не были знакомы лично, то ли почти не встречались. Собственно, и в тот злополучный день они должны были повидаться лишь для того, чтобы обсудить возможность инвестиций в какое-то дело. Если не ошибаюсь, речь шла о Южной Америке.
  — А у Дэвенхейма, стало быть, тоже были свои интересы в Южной Америке?
  — Почти уверен, что это так. Миссис Дэвенхейм как-то раз упомянула, что муж всю последнюю осень провел в Буэнос-Айресе.
  — Что-нибудь еще? Может быть, неурядицы в семейной жизни? Несчастный брак? Или что-то в этом роде?
  — Насколько я могу судить, их семейная жизнь протекала совершенно безоблачно — ни волнений, ни особых событий… Миссис Дэвенхейм произвела на меня приятное впечатление — приветливая, спокойная, неглупая женщина. Но в общем и целом — ничего особенного.
  — Стало быть, разгадку его таинственного исчезновения следует искать не там, а здесь? Скажите, Джепп, были ли у него враги?
  — Да как вам сказать? Недоброжелателей у него хватало, да и конкурентов тоже, но это касается его финансовой деятельности. Думаю, было немало и таких, которым он когда-то перешел дорогу и которые с радостью поставили бы свечку, если бы с ним стряслась беда. Но вот чтобы своими руками покончить с ним… нет, не думаю. А даже если и так, куда подевалось тело?
  — Именно! Как верно подметил наш друг Гастингс, трупы имеют неприятную привычку появляться как раз в самый неподходящий момент, причем с почти фатальной неизбежностью.
  — Да, кстати, Пуаро, один из садовников утверждает, что мельком заметил какую-то мужскую фигуру — незнакомец, дескать, сворачивал за угол виллы. Как ему показалось, тот направлялся в сторону розария. Между прочим, именно к розарию выходят французские окна в кабинете мистера Дэвенхейма, да и сам хозяин, как все говорят, предпочитал приходить и уходить именно этим путем. Правда, особо полагаться на парня не стоит — он копался на грядках, высаживал огурцы, так что даже не удосужился толком разглядеть — проходил кто-то из чужих или же сам хозяин. К тому же он не очень уверен, когда это было. Должно быть, незадолго до шести, поскольку обычно садовники заканчивают работу именно в это время.
  — А когда вышел из дому мистер Дэвенхейм?
  — Примерно в полшестого.
  — Скажите, Джепп, а что располагается за розарием?
  — Озеро.
  — А сарай для лодок там есть?
  — Есть, разумеется. Хозяева держат там парочку плоскодонок… на всякий случай. Впрочем, понимаю, куда вы клоните, Пуаро. Предполагаете, что это самоубийство, да? Что ж, не стану скрывать от вас — Миллер как раз намерен завтра отправиться туда, чтобы прочесать драгой все озеро. Теперь вы и сами видите, что это за человек!
  Понимающе улыбнувшись, Пуаро повернулся ко мне:
  — Гастингс, друг мой, прошу вас, передайте мне «Дейли мегафон». Если память меня не подводит, там опубликована на редкость четкая фотография пропавшего.
  Я встал и отыскал ему нужную газету. Пуаро какое-то время внимательно вглядывался в его черты.
  — Хм, — пробормотал он наконец, — волосы довольно длинные, волнистые. Густые усы, остроконечная бородка, кустистые брови. Глаза темные?
  — Да.
  — Волосы и борода с сильной проседью?
  Джепп кивнул:
  — Ну же, Пуаро, что вы на это скажете? Вам, поди, все ясно как божий день, не так ли?
  — Наоборот, совершенно непонятно.
  По лицу полицейского инспектора легко читалось, что слова Пуаро для него как бальзам на душу.
  — Что, однако, не лишает меня уверенности в том, что загадку эту можно разрешить, — добавил Пуаро.
  — Вот как?
  — Поверьте, для меня добрый знак, когда дело кажется туманным с самого начала. Куда хуже, когда с первого взгляда все вроде бы легко прочитывается… это не к добру, уж вы мне поверьте! Сразу понятно — кто-то позаботился, чтобы все выглядело именно так.
  Джепп жалостливо покачал головой:
  — Что ж, кому что нравится. Ежели обо мне, так я уж точно терпеть не могу бродить во мраке.
  — А я и не брожу, — насмешливо возразил Пуаро, — я закрываю глаза — и размышляю.
  Джепп удовлетворенно вздохнул:
  — Что ж, впереди у вас целая неделя — можете поразмыслить вволю.
  — Вот-вот. Только не забудьте, что обещали снабжать меня всеми свежими сведениями, мало ли что может вдруг выясниться в результате кропотливого труда и беготни нашего неугомонного друга инспектора Миллера.
  — Конечно, Пуаро. Все по-честному. Как-никак мы с вами договорились.
  — Умора, да и только, — шепнул мне на ухо Джепп, когда я провожал его к двери. — Словно дитя малое, ей-богу! Держать с ним пари — все равно что ребенка обокрасть, даже неловко как-то!
  Я невольно усмехнулся. В глубине души я был совершенно с ним согласен. И, вернувшись, не успел согнать с лица ухмылку.
  — Ну вот! — вскричал маленький бельгиец, увидев меня. — Опять смеялись над папой Пуаро? Не так ли? — Он погрозил мне пальцем. — Что, Гастингс, не верите в маленькие серые клеточки? Нет, нет, прошу вас, не смущайтесь! Давайте-ка лучше обсудим это дело — до завершения его еще далеко, тут я с вами не спорю, но даже сейчас я вижу кое-какие интересные моменты.
  Догадка молнией блеснула у меня в голове.
  — Озеро! — выпалил я.
  — И не только, друг мой. Сарай для лодок заинтересовал меня куда больше.
  Я украдкой покосился на Пуаро. На лице его играла одна из тех самодовольных улыбок, которые всегда выводили меня из себя. Расспрашивать его сейчас было бы пустой затеей — это я уже знал по давнему опыту.
  Джепп не подавал о себе весточки вплоть до следующего вечера, когда около девяти часов вдруг неожиданно появился у нас. По выражению его лица мне сразу же стало ясно, что он просто-таки лопается от желания сообщить нам свежие новости.
  — Ну что, мой друг? — осведомился Пуаро. — Все идет хорошо? Только, умоляю вас, не говорите, что вы обнаружили в озере мертвое тело мистера Дэвенхейма, потому что я все равно вам не поверю.
  — Нет, тела мы пока не нашли. Зато нашли одежду Дэвенхейма — ту же самую, что он носил в тот день. Ну, что вы на это скажете?
  — А еще какая-нибудь одежда пропала из дома?
  — Нет, его камердинер клянется и божится, что все на месте. Весь его гардероб в шкафу в целости и сохранности. Но это еще не все. Мы арестовали Лоуэна. Одна из горничных, в обязанности которой входит запирать окна в спальне, утверждает, что видела, как Лоуэн шел к дому со стороны розария, и было это после шести часов. А если быть точным, то минут за десять до того, как он распрощался и ушел.
  — А как он сам это объясняет?
  — Категорически отрицал, что в тот вечер вообще выходил из кабинета Дэвенхейма. Однако горничная упорно стояла на своем, и в конце концов Лоуэн, правда, с большой неохотой, все же признал, что действительно ненадолго выходил из кабинета в розарий — по его словам, заинтересовался необыкновенным сортом роз. Слабоватое объяснение! Ах да, есть и еще свеженькие улики против него! Впрочем, это выяснилось только что. Оказывается, мистер Дэвенхейм всегда носил на мизинце правой руки массивный золотой перстень с крупным бриллиантом. Так вот, именно этот перстень в субботу вечером был заложен здесь, в Лондоне, и сделал это не кто иной, как тип по имени Билли Келлетт. В полиции он хорошо известен — прошлой осенью просидел три месяца за решеткой за то, что свистнул часы у пожилого джентльмена. Судя по тому, что нам удалось узнать, похоже, этот малый пытался заложить кольцо по крайней мере у пяти разных ростовщиков, и только у последнего ему наконец повезло. На радостях парень напился до беспамятства, затеял драку, причем попало и патрульному полицейскому, и в результате всего оказался в кутузке. Я был на Боу-стрит166 вместе с Миллером, видел его. Гуляка протрезвел и сейчас трясется от страха. Надо признать, правда, что виноваты в этом отчасти и мы — намекнули, что можем привлечь его к суду за убийство. Если хотите, могу вкратце передать его рассказ, только, скажу я вам, странное это дело!
  Итак, по его словам, в субботу он был на скачках в Энфилде, хотя, насколько я знаю, ездил он туда вовсе не для того, чтобы ставить на лошадей, а, вернее всего, чтобы пошарить по карманам. Как бы там ни было, ему не повезло, фортуна от него явно отвернулась. Скачки подошли к концу, и он по проселочной дороге прошагал пешком аж до самого Чингсайда, а там присел отдохнуть на скамейке, перевести дух перед тем, как войти в деревню. Через некоторое время он заметил незнакомого мужчину, который также шел по дороге, явно направляясь к деревне. «Смуглый такой, с большими усами, один из тех фертов, что заправляют в Сити» — вот как он о нем выразился.
  Келлетт, по его словам, сидел так, что его едва ли можно было заметить со стороны дороги из-за большой груды камней. Как утверждает Келлетт, когда незнакомец был уже совсем рядом, он вдруг быстро огляделся по сторонам и, убедившись, что вокруг никого нет, вытащил из кармана что-то очень маленькое и бросил это через изгородь. А потом поспешно зашагал к станции. Так вот, предмет, который мужчина бросил в кусты, упав, довольно мелодично звякнул, что немедленно вызвало живейшее любопытство у нашего достойного потрошителя карманов. Он перебрался через изгородь, принялся шарить в траве и вдруг наткнулся на этот перстень! Во всяком случае, так утверждает сам Келлетт. Осталось только добавить, что сам Лоуэн причастность к истории с кольцом категорически отрицает. Впрочем, на слова такого типа, как Келлетт, тоже полностью положиться трудно. Гораздо более вероятно, что в тот вечер он случайно столкнулся на проселочной дороге не с Лоуэном, а с Дэвенхеймом, убил его и ограбил.
  Пуаро встряхнулся, словно после дремоты:
  — Напротив, мой друг, это как раз маловероятно. К тому же у него не было ни малейшей возможности избавиться от мертвого тела. Уверяю вас, к этому времени труп бы уже нашли. Во-вторых, то, что он с такой беспечностью закладывает в Лондоне перстень, наводит на мысль, что он не чувствовал за собой никакой вины. Так что вряд ли он снял его с мертвого тела. В-третьих, этот ваш жалкий воришка как-то с трудом подходит на роль убийцы, вы не находите? И в-четвертых, поскольку он с самой субботы сидит под замком, как же ему, простите за нескромное любопытство, удалось раздобыть столь четкое описание Лоуэна? Это было бы уж слишком невероятным совпадением, вам не кажется?
  Джепп кивнул:
  — Не могу не признать, что согласен с вами. И все же вам никогда не удастся заставить суд поверить словам обычного карманника. Но что меня поражает больше всего, Пуаро… Неужели Келлетт не смог придумать ничего поумнее, чем эта жалкая басня, чтобы объяснить, откуда у него перстень?
  Пуаро рассеянно пожал плечами:
  — Что ж, поскольку его нашли по соседству, можно считать доказанным, что Дэвенхейм сам обронил кольцо.
  — А если его убили, значит, перстень сняли с тела? — вмешался я.
  — Да, и для этого могла быть еще одна очень серьезная причина, — нахмурился Джепп. — Известно ли вам, что как раз за озером тянется забор, в заборе есть калитка, а дорожка от нее ведет прямиком к вершине холма? Пройдете по ней минуты три и знаете что вы увидите? Печь для обжига извести!
  — Боже милостивый! — в ужасе вскричал я. — Вы хотите сказать, что известь могла бы совершенно разъесть человеческое тело, но перстень — он золотой! Он бы обязательно уцелел!
  — Именно так.
  — Похоже, — с содроганием проговорил я, — это все объясняет… Господи, какое злодейство!
  Не сговариваясь, мы как по команде обернулись и посмотрели на Пуаро. Но тот, с головой уйдя в свои мысли, похоже, ничего не замечал и не слышал. Брови его были сдвинуты, лоб изборожден морщинами — ага, он все еще безуспешно ломал голову над этой загадкой. Я догадывался, что на этот раз его хваленый гениальный мозг дал осечку. Интересно, что он скажет, подумал я. Сомнения терзали меня недолго. Через какое-то время Пуаро, вздохнув, немного расслабился и, повернувшись к Джеппу, спросил:
  — Скажите, друг мой, вам случайно не известно — у мистера и миссис Дэвенхейм были раздельные спальни?
  Вопрос этот, да еще заданный в такую минуту, показался нам настолько абсурдным и диким, что некоторое время мы молча пялились на него, не в силах вымолвить ни слова. Наконец Джепп, словно очнувшись, оглушительно захохотал:
  — Господи помилуй, Пуаро, а я уж было надеялся, что сейчас вы порадуете нас чем-нибудь сногсшибательным! Однако!.. Что ж, могу ответить вам со всей возможной откровенностью — понятия не имею.
  — А не могли бы вы это выяснить? — с забавной настойчивостью попросил Пуаро.
  — О, конечно… если это вам и в самом деле нужно.
  — Благодарю вас, друг мой. Весьма обяжете, если проясните эту маленькую деталь.
  Джепп еще пару минут сверлил его взглядом, но Пуаро, казалось, снова забыл о нашем существовании. Обратив свой взор на меня, Джепп с жалостливой улыбкой покачал головой и, возведя глаза к небу, саркастически хмыкнул:
  — Бедный старик! Боюсь, это уж слишком даже для него! — и с этими словами величественно выплыл из комнаты.
  Поскольку Пуаро, по-видимому, продолжал витать в облаках, я взял газету и погрузился в чтение. Сколько прошло времени, не знаю, но к действительности меня вернул голос моего друга. Я захлопал глазами, в растерянности глядя на него. Куда подевались его нерешительность и вялость? Вся его прежняя энергия, казалось, вернулась к Пуаро.
  — Что поделывали, друг мой?
  — Так… записывал в блокнот то, что показалось мне наиболее значительным во всей этой истории.
  — О, кажется, вы становитесь методичным… наконец-то! — одобрительно заметил Пуаро.
  Я и виду не подал, что его слова приятно потешили мое тщеславие.
  — Прочитать вам?
  — Непременно, а как же?
  Я смущенно откашлялся.
  — Первое: показания всех свидетелей говорят о том, что человеком, вскрывшим сейф в доме Дэвенхейма, был не кто иной, как Лоуэн. Второе: Лоуэн наверняка затаил злобу на Дэвенхейма. Третье: в своих первых показаниях он солгал, говоря, что ни на минуту не покидал кабинет. Четвертое: если считать, что Билли Келлетт рассказал правду, то его показания полностью изобличают Лоуэна, неопровержимо свидетельствуя о том, что он напрямую замешан в этом деле. — Тут я остановился и взглянул на Пуаро. — Ну как? — с гордостью поинтересовался я, нисколько не сомневаясь, что успел подметить все самое главное.
  К моему удивлению, в глазах Пуаро я не заметил и тени восторга, в который должна была привести его моя проницательность, а лишь искреннее сожаление и ничего больше.
  Он сочувственно покачал головой:
  — Мой бедный друг! Увы, как это грустно, когда природа на человеке отдыхает! Я всегда говорил: чтобы стать хорошим детективом, нужен дар божий! А вы, мой бедный Гастингс… разве так можно — не заметить ни одного по-настоящему важного факта?! И по поводу тех, что вы все-таки взяли на заметку… Вынужден вас огорчить, мой дорогой, их толкование в корне неверно!
  — Как это?!
  — Ну-ка, дайте-ка мне взглянуть на эти ваши четыре пункта.
  Итак, первое: мистер Лоуэн не мог быть до конца уверен в том, что ему представится шанс вскрыть сейф. Ведь он, не забывайте, явился в дом Дэвенхейма для делового разговора. И не мог знать заранее, что мистеру Дэвенхейму вдруг придет в голову желание уйти в деревню, на почту, отправить письмо, а он, соответственно, надолго окажется в его кабинете, причем в полном одиночестве!
  — Это верно, — согласился я, — а если он просто ловко воспользовался представившейся ему возможностью?
  — А инструменты, Гастингс? Вы о них забыли? Элегантно одетый джентльмен, приехавший из Лондона, отнюдь не имеет привычки таскать с собой повсюду чемодан со сверлами и отмычками просто так, на всякий случай. А ведь сейф, какой бы он там ни был, перочинным ножичком не откроешь!
  — Ладно, сдаюсь! А что вы скажете по поводу второго пункта?
  — Вы подозреваете, Гастингс, что Лоуэн затаил на Дэвенхейма злобу. И что же вы при этом имели в виду? То, что Дэвенхейму разок-другой удалось, так сказать, обставить Лоуэна? А что, если было наоборот? Вам это никогда не приходило в голову? Но ведь тогда он вряд ли затаил бы злобу на Дэвенхейма, верно? Разве вы станете сердиться на человека, над которым одержали верх? Скорее уж это он сделался бы вашим врагом. Так что если между ними и была скрытая неприязнь, то скорее исходила она от Дэвенхейма.
  — Но послушайте, не можете же вы отрицать, что он солгал, когда клялся, что ни на секунду не покидал кабинет?
  — Не могу. Ну и что, Гастингс? Вполне вероятно, бедняга попросту испугался. И это, кстати, не удивительно. Если вы помните, как раз в это время из озера выловили одежду пропавшего. Чего же вы от него ожидали? Впрочем, лучше бы он, разумеется, сказал правду.
  — А четвертый пункт?
  — Вот тут я с вами совершенно согласен. Если рассказанное Келлеттом — правда, то Лоуэн и в самом деле имеет самое прямое отношение к нашей запутанной истории. И именно это и делает ее столь захватывающей.
  — Стало быть, кое-что важное я все-таки заметил? — не без сарказма спросил я.
  — Возможно, возможно, — добродушно промурлыкал он, — но при этом пропустили два наиболее существенных момента — те самые, что, скорее всего, и приведут нас к разгадке этого дела.
  — Умоляю вас, Пуаро, скажите, что вы имеете в виду?
  — О, извольте! Так вот, во-первых: малопонятная страсть к скупке драгоценностей, которая в последние годы овладела мистером Дэвенхеймом. А во-вторых, его поездка в Буэнос-Айрес этой осенью.
  — Пуаро, вы меня разыгрываете.
  — Уверяю вас, Гастингс, я серьезен, как никогда. Ах, разрази меня гром, остается лишь надеяться, что инспектор Джепп не позабудет о моей маленькой просьбе.
  Но полицейский инспектор, судя по всему, вошел во вкус затеянной им игры. На следующее утро часы еще не успели пробить одиннадцать, как Пуаро принесли телеграмму. По просьбе моего маленького друга я вскрыл ее. Там была всего одна строчка:
  «Муж и жена занимают отдельные спальни с прошлой зимы».
  — Ага! — торжествующе вскричал Пуаро. — А теперь у нас середина июня! Все сходится! Я нашел разгадку.
  Я ошеломленно уставился на него.
  — Скажите, друг мой, у вас случайно нет вкладов в банке «Дэвенхейм и Сэмон»?
  — Нет, — неуверенно пробормотал я, не совсем понимая, к чему он клонит. — А почему вы спрашиваете?
  — Потому что как другу я посоветовал бы вам немедленно забрать все до последнего цента, если еще не слишком поздно!
  — Но почему? Что вы имеете в виду?
  — Я думаю, что их вот-вот постигнет финансовый крах. Кстати, вы напомнили мне о том, что надо бы послать телеграмму Джеппу. Гастингс, прошу вас, дайте мне карандаш и что-нибудь твердое, на чем писать. Так, отлично. — «Советую вам немедленно изъять деньги из известного вам банка», — торопливо черкнул он. — Уверен, это его заинтригует. Ах, наш милый Джепп! Представляю, как он вытаращит глаза! Поверите, Гастингс, мне его даже немного жаль! Ведь он так ничего и не будет знать, бедняга, до завтрашнего утра. Или даже до послезавтра!
  Разумеется, я ему не поверил. Однако то, что случилось следующим утром, заставило меня совсем по-другому взглянуть на моего маленького друга. В конце концов пришлось признать, что я снова, в который уже раз, недооценил гениальность Пуаро. Все утренние газеты пестрели заголовками о банкротстве, постигшем фирму Дэвенхейма. Судя по всему, неожиданное исчезновение известного банкира заставило полицию заинтересоваться состоянием дел в его фирме, и оказалось, что банк уже давно находился на грани краха.
  Не успели мы еще покончить с завтраком, как дверь распахнулась и в нашу комнату влетел запыхавшийся Джепп. В левой руке у него была зажата смятая газета, в правой — телеграмма, накануне отправленная ему Пуаро. Швырнув ее на стол перед нами, он подскочил к моему другу и оглушительно заорал:
  — Откуда вам это стало известно, а, Пуаро? Дьявольщина, как вы об этом пронюхали?!
  Пуаро безмятежно улыбнулся:
  — Ах, друг мой, после вашей телеграммы все сразу стало на свои места. Еще когда вы, сидя тут, рассказывали нам об этом деле, меня вдруг поразила мысль, что в ограблении сейфа было что-то ненатуральное. Судите сами: драгоценности, наличные деньги, чеки и облигации на предъявителя — все будто бы заранее подготовлено, но для кого? Почему-то мне показалось, что самая подходящая фигура для этого — сам мистер Дэвенхейм. К тому же вспомните вдруг охватившую его в последние годы страсть к приобретению драгоценностей. Ах, как все просто! Деньги, похищенные им, он обращал в золото и камни, потом подменял настоящие драгоценности фальшивыми, пока наконец не скопил таким образом весьма значительную сумму, которая бы позволила ему жить безбедно до конца своих дней. А к тому времени, наверняка думал он, когда все выплывет наружу, я буду уже далеко. Итак, все приготовления закончены, и мистер Дэвенхейм назначает Лоуэну деловую встречу. Заметьте — именно Лоуэну! Тому, кто имел глупость раз-другой перебежать дорогу великому человеку! Он приглашает его к себе, вскрыв предварительно сейф, и предусмотрительно приказывает, чтобы гостя провели в кабинет. А сам уходит… но куда? — Пуаро сделал эффектную паузу и протянул руку за вторым яйцом. Брови его сурово сдвинулись. — Нет, это просто возмутительно, — злобно прошипел он, — все куры, будто сговорившись, кладут яйца разной величины! Как тогда, спрошу я вас, добиться хоть какого-то подобия симметрии на обеденном столе? Не знаю, сортировали бы их в магазине, что ли!
  — К черту яйца! Забудьте о них! — нетерпеливо рявкнул Джепп. — По мне, так пусть хоть квадратные будут, пропади они пропадом! Лучше расскажите нам, куда подевался наш клиент после того, как он покинул «Кедры», — конечно, если вы сами это знаете!
  — Разумеется, знаю, друг мой! Он отправился в заранее подготовленное убежище. Ах, не могу не восхищаться этим мсье Дэвенхеймом! Конечно, человек он глубоко безнравственный, и все же надо признать — у него первоклассные мозги!
  — Значит, вам известно, где он скрывается?
  — Еще бы. Нет ничего проще!
  — Так, ради всего святого, скажите же нам!
  Но Пуаро, занятый тем, что аккуратно собирал мельчайшие кусочки скорлупы со своей тарелки, ответил не сразу. Сначала он ссыпал их в подставку для яйца, потом водрузил сверху срезанную верхушку и залюбовался произведением своих рук. И только тогда соизволил вернуться к прерванному разговору. Широчайшая улыбка осветила его лицо.
  — Ах, друзья мои, ведь вы же оба — неглупые люди! Попробуйте сделать то же, что и я, когда пытался решить эту загадку. Вообразите себя на месте этого человека, а потом задайте себе вопрос: куда бы я пошел, если бы был на месте Дэвенхейма? Где бы я укрылся? Итак, Гастингс, что скажете?
  — Ну, — протянул я, — лично я, знаете, не стал бы особенно мудрить. Скорее всего, остался бы в Лондоне — шумный, многолюдный город, много транспорта, всюду кипит жизнь… и все такое. Десять к одному, что меня никогда бы не нашли! Безопаснее всего затеряться в толпе.
  Пуаро, кивнув, повернулся к Джеппу.
  — Нет, я не согласен. Смыться как можно скорее — вот единственный шанс, скажу я вам. Насколько я понял, в его распоряжении было достаточно времени, чтобы как можно лучше подготовить свое исчезновение. Лично я на его месте купил бы яхту, а потом уплыл бы куда-нибудь за тридевять земель, где меня сам черт не сыщет, прежде чем начался бы весь этот шум и гам.
  Высказавшись, мы уставились на Пуаро.
  — А вы что скажете, мсье? — наконец не выдержал Джепп.
  Пуаро какое-то время молчал. И вдруг на губах его заиграла лукавая улыбка.
  — Ах, друзья мои, если бы вы спросили меня, где бы я спрятался в том случае, если бы за мной гналась полиция, то я ответил бы вам не задумываясь — в тюрьме!
  — Что?!
  — Вы разыскиваете мистера Дэвенхейма, чтобы упрятать его за решетку, поэтому вам и в голову не приходит поискать его там!
  — О чем это вы, Пуаро?
  — Помните, вы сказали мне, что миссис Дэвенхейм не произвела на вас впечатления особы умной и проницательной, не так ли? И тем не менее уверен, что, если бы отвезли ее на Боу-стрит и поставили лицом к лицу с человеком по имени Билли Келлетт, она бы его непременно признала! Даже несмотря на то, что он предусмотрительно сбрил свою остроконечную бородку и пышные усы, да еще вдобавок коротко постригся. Женщина всегда узнает собственного мужа, даже если весь свет будет убеждать ее в обратном!
  — Билли Келлетт?! Опомнитесь, ведь он хорошо известен полиции!
  — А разве я с самого начала не сказал, что этот Дэвенхейм — на редкость умный человек? Поверьте, он позаботился о своем алиби заблаговременно. Уверен, он никогда не ездил в Буэнос-Айрес, тем более прошлой осенью, — нет, он создавал свое гениальное произведение — Билли Келлетта, мелкого воришку и мошенника, чтобы, когда придет время, полиция ни на минуту не усомнилась в личности этого человека. Не забывайте, он вел крупную игру, где ставкой были не только деньги, но и его свобода. Так что ему было ради чего стараться, уж вы мне поверьте. Только вот…
  — Да, да?..
  — Видите ли, после первой отсидки ему, бедняге, пришлось приклеить себе и бороду, и усы — словом, восстановить свой прежний облик. Так сказать, из Билли Келлетта снова стать мистером Дэвенхеймом, а это непросто, уж вы мне поверьте! Представьте только для начала, каково это — спать с фальшивой бородой! И Дэвенхейму пришлось, найдя благовидный предлог, укладываться на ночь отдельно от жены — рисковать он не мог. Вам, дорогой Джепп, по моей просьбе удалось выяснить, что последние полгода — словом, с момента возвращения якобы из своей поездки в Южную Америку — мистер и миссис Дэвенхейм спали в разных комнатах. И вот тогда я понял, что прав! Все сошлось как нельзя лучше. Садовник, которому показалось, что он видел, как хозяин свернул за угол дома и направился к розарию, оказался абсолютно прав. Дэвенхейм направился в лодочный сарай, утопил в озере снятую с себя одежду, переоделся в лохмотья, которые, уж будьте уверены, тщательно прятал где-то от своего лакея. Затем приступил к выполнению хитроумного плана: для начала заложил перстень, который все, знавшие Дэвенхейма, привыкли видеть у него на пальце, потом напился, ввязался в драку и добился своего — его препроводили на Боу-стрит, где бы никому не пришло в голову его искать!
  — Это невозможно! — пролепетал побледневший и растерянный Джепп.
  — Спросите у мадам, — с улыбкой посоветовал Пуаро.
  На следующий день, спустившись к завтраку, мы увидели лежавшее перед тарелкой Пуаро письмо. Мой друг аккуратно вскрыл конверт, и оттуда выпорхнул пятифунтовый банкнот. Брови Пуаро поползли вверх.
  — Ах, черт возьми! И что мне с этим прикажете делать?! Ей-богу, зря я затеял пари, Гастингс! Так неприятно! Бедный Джепп!.. А впрочем, мне, кажется, в голову пришла неплохая мысль. Давайте устроим маленький ужин на троих: только вы, я и Джепп. Это успокоит мою совесть. Ведь дело было таким простым, что брать с него деньги даже как-то неловко. Словно ребенка обокрасть, право слово! Стыд какой! Гастингс, Гастингс, почему вы смеетесь?
  Тайна смерти итальянского графа
  У нас с Пуаро было множество весьма бесцеремонных знакомых и друзей. Среди них выделялся доктор Хокер, один из наших ближайших соседей, занимавшийся частной практикой. Поскольку он был восторженным почитателем таланта маленького бельгийца, у доктора постепенно вошло в привычку являться вечерком без предупреждения поболтать часок-другой с Пуаро. Сам Хокер по своей натуре был человеком весьма простым и бесхитростным, даже наивным, и, может быть, именно по этой причине так и восхищался теми талантами моего друга, которые ему самому казались верхом гениальности.
  Помню, как-то вечером в начале июня он завалился к нам около половины девятого и удобно устроился в кресле. Разговор зашел о все более участившихся в последнее время случаях отравления мышьяком. Должно быть, прошло не более четверти часа, как дверь в нашу гостиную распахнулась и в комнату влетела какая-то женщина. Судя по ее взволнованному виду, случилось нечто из ряда вон выходящее.
  — О, доктор, как удачно, что вы здесь! Нужна ваша помощь, и немедленно! О боже, какой ужасный голос! Он сведет меня с ума!
  В нашей перепуганной гостье я не сразу узнал экономку доктора Хокера, мисс Райдер. Доктор жил холостяком в старом, унылом доме через две улицы от нас с Пуаро. Всегда такая спокойная и выдержанная, мисс Райдер сейчас была на грани истерики.
  — Какой ужасный голос? Чей голос, бога ради? И вообще, в чем дело?
  — По телефону, сэр. Раздался телефонный звонок. Я сняла трубку и услышала чей-то голос. «Помогите! — прохрипел он. — Доктора! Помогите! Меня убили!» И голос оборвался. «Кто говорит? — крикнула я. — Кто говорит?» И в ответ услышала слабый шепот: «Фоскатини (так, кажется), Риджентс-Корт».
  С губ доктора сорвалось восклицание:
  — Граф Фоскатини! Правильно — у него квартира в Риджентс-Корт. Я должен немедленно бежать. Господи, что там могло случиться?
  — Ваш пациент? — полюбопытствовал Пуаро.
  — Да нет, я бы так не сказал. Заходил к нему как-то раз по поводу легкой простуды. Кажется, он итальянец, но по-английски говорит превосходно, без малейшего акцента. Что ж, позвольте пожелать вам доброй ночи, мсье Пуаро. Конечно, может быть, вы… — Он замялся.
  — Догадываюсь, о чем вы думаете, — улыбнулся Пуаро. — Буду счастлив составить вам компанию. Гастингс, бегите вниз, вызовите такси.
  «Интересно, почему, когда такси нужно позарез, будто какая-то злая сила уносит их из города?» — спрашивал я себя, переминаясь с ноги на ногу на темной улице. Наконец удача улыбнулась мне, и через несколько минут мы мчались в такси в Риджентс-Корт. Насколько я помнил, Риджентс-Корт располагался где-то поблизости от Сент-Джонс-Вуд-роуд. Квартиры там были шикарные и дорогие. Строительство их закончилось недавно, и квартиры, говорят, были оборудованы по последнему слову техники.
  В холле не оказалось никого. Доктор нетерпеливо нажал кнопку лифта. Не прошло и нескольких минут, как лифт спустился.
  — Квартира 11, — резко бросил доктор появившемуся на пороге лифтеру, — к графу Фоскатини. Как нам кажется, там произошел несчастный случай.
  Лифтер озадаченно уставился на него:
  — Первый раз слышу. Мистер Грейвс, лакей мистера Фоскатини, вышел эдак с полчаса назад. Он мне ничего такого не говорил.
  — Так, значит, граф сейчас совсем один?
  — Нет, сэр. У него обедают два каких-то джентльмена.
  — Как они выглядят? — с надеждой спросил я. Войдя в лифт, мы быстро поднялись на второй этаж, где располагалась квартира графа.
  — Сам я их не видел, сэр, — ответил на мой вопрос лифтер, — но, насколько я понимаю, они оба иностранцы.
  Он толкнул металлическую дверь, и мы вышли на лестничную площадку. Дверь в квартиру 11 была как раз напротив. Доктор несколько раз позвонил. Никакого ответа. Я прижался ухом к двери и затаил дыхание — ни звука. Доктор еще раз, потом еще и еще с силой нажимал кнопку звонка. Мы слышали, как он надрывался внутри, но, сколько ни напрягали слух, в квартире, казалось, не ощущалось никаких признаков жизни.
  — Да, это уже серьезно, — нахмурившись, пробормотал доктор и обернулся к притихшему лифтеру: — У вас найдется запасной ключ?
  — Да, кажется, есть один. Внизу, у портье.
  — Так спуститесь побыстрее и принесите его. Ах да, наверное, стоит послать за полицией?
  Пуаро одобрительно кивнул.
  Лифтер вернулся через минуту. Вслед за ним прибежал и управляющий.
  — Джентльмены, ради бога, что все это значит? Объясните же мне, я ничего не понимаю!
  — Конечно, конечно. По телефону ко мне на квартиру позвонил граф Фоскатини. Сказал, что его ранили, что он умирает. Так что сами понимаете — времени терять нельзя. Впрочем, боюсь, что мы и так явились слишком поздно.
  Управляющий без колебаний достал из кармана запасной ключ. Мы друг за другом вошли в квартиру.
  Вначале мы оказались в небольшой, почти квадратной прихожей. Дверь направо была полуоткрыта. Управляющий кивнул в ту сторону.
  — Там столовая.
  Процессию возглавил доктор Хокер. Мы следовали за ним по пятам. Не успели мы переступить порог комнаты, как у меня вырвался крик. На круглом обеденном столе в самом центре комнаты еще сохранились остатки трапезы. Стоявшие вокруг три стула были отодвинуты, как будто отобедавшие гости только что встали из-за стола. В углу, справа от камина, высился большой письменный стол. За ним сидел мужчина… Увы, он был мертв. Правая рука его еще судорожно цеплялась за телефон, а само тело склонилось вперед. На голове зияла ужасная рана — судя по всему, его ударили сзади чем-то тяжелым. Впрочем, орудие преступления долго искать не пришлось. Тяжелая мраморная статуэтка стояла там, где ее оставил убийца. Основание ее было запятнано кровью.
  Доктору понадобилось не больше минуты, чтобы осмотреть тело.
  — Мертв. Смерть, должно быть, наступила почти мгновенно. Я, откровенно говоря, ума не приложу, как ему вообще удалось позвонить! Думаю, до приезда полиции лучше ничего здесь не трогать.
  Управляющий предложил обыскать квартиру, что и было сделано. Как мы и ожидали, она была пуста. Впрочем, надеяться на то, что убийца все еще в квартире, было бы глупо, тем более все, что ему требовалось, чтобы скрыться, — это выйти из дома и захлопнуть за собой дверь.
  Делать нечего — мы вернулись обратно в гостиную. Пуаро, не пожелавший присоединиться к нам, все еще находился здесь. Войдя, я заметил, с каким пристальным вниманием мой друг разглядывает обеденный стол, и, конечно, присоединился к нему. Сам стол привел меня в восторг — он был массивный, полированный и очень тяжелый, из красного дерева. В середине стоял большой букет свежих роз, по блестящей поверхности были раскиданы кружевные салфетки. Была еще ваза с фруктами, но три тарелки с десертом так и остались нетронутыми. Кроме того, я заметил три кофейные чашки с остатками кофе на донышке — две с черным и одна с молоком. Видимо, все трое обедавших пили портвейн — графин, наполовину опустошенный, так и остался стоять на столе возле блюда. Кто-то из мужчин курил сигару, двое остальных — сигареты. На маленьком столике рядом я заметил изящную черепаховую сигаретницу, инкрустированную серебром.
  Пытаясь ничего не упустить, я принялся анализировать имевшиеся в нашем распоряжении факты, но быстро сдался. Пришлось признать, что ни один из них не проливал свет на это загадочное происшествие. К тому же мне было невдомек, почему Пуаро так заинтересовался сервировкой и самим столом. Не выдержав, я наконец спросил, что именно вызвало его интерес.
  — Друг мой, — буркнул в ответ маленький бельгиец, — вы, как всегда, ничего не поняли. Дело в том, что я сейчас ищу то, чего здесь нет.
  — И что же это такое?
  — Ошибка… пусть даже крохотная… которую должен был совершить убийца.
  Нетерпеливо отмахнувшись, он шагнул в небольшую кухню, которая примыкала к столовой, окинул ее быстрым взглядом и сокрушенно покачал головой.
  — Мсье, — обратился он к управляющему, — не будете ли вы столь любезны объяснить мне вашу систему подачи блюд.
  Управляющий подошел к небольшому люку в стене кухни.
  — Вот этот подъемник связан напрямую с кухней нашего ресторана, который расположен на самом верхнем этаже, — пояснил он. — Вы звоните по телефону, сообщаете заказ, и все блюда спускаются с помощью подъемника. Грязные тарелки и остатки еды отправляются наверх тем же путем. Никаких хозяйственных хлопот! Наши жильцы довольны — они получают возможность трапезовать, как в шикарном ресторане. И в то же время избежать утомительного ожидания и пребывания на публике, что неизбежно, если бы они обедали вне дома.
  Пуаро кивнул:
  — Стало быть, грязная посуда из этой квартиры сейчас уже на кухне вашего ресторана? Вы позволите мне подняться туда?
  — О, конечно, когда пожелаете! Робертс, лифтер, с радостью проводит вас туда и все покажет. Боюсь только, что вряд ли вы отыщете что-то вам нужное. Обычно там сотни грязных тарелок, и их просто сваливают в общую кучу.
  Пуаро, однако, это ничуть не обескуражило. Мы вместе с ним отправились на кухню и разыскали там человека, который сегодня принимал заказ из квартиры 11.
  — Обед заказывали на троих, — объяснил он. — Суп-жюльен, филе рыбы соль по-нормандски, говяжья вырезка и рисовое суфле. Во сколько? Что-то около восьми, по-моему. Нет, сэр, боюсь, что все тарелки уже помыты. Прошу прощения, да только кто мог знать? Наверное, вы хотели посмотреть, не сохранились ли на них отпечатки пальцев?
  — Не совсем, — с загадочной улыбкой ответил Пуаро. — По правде говоря, меня куда больше интересует аппетит графа Фоскатини и его гостей. Скажите, они попробовали все блюда?
  — Да, кажется, так. Конечно, я не могу сказать, сколько именно кто съел. Тарелки были использованы все, блюда вернулись пустыми, за исключением рисового суфле. Его еще оставалось довольно много.
  — Ага! — удовлетворенно воскликнул Пуаро; казалось, услышанное его обрадовало.
  Пока мы спускались в лифте на второй этаж, он шепнул мне на ухо:
  — Скорее всего, мы имеем дело с весьма методичным человеком.
  — Кого вы имеете в виду: убийцу или графа Фоскатини?
  — Граф, судя по всему, был человеком, считавшим, что порядок — прежде всего. Обратите внимание, Гастингс: позвонив доктору и позвав на помощь, он предупредил о том, что умирает, а после этого сумел положить трубку на рычаг.
  Я ошеломленно уставился на Пуаро. Вспомнив его недавние расспросы и сопоставив их с тем, что он только что сказал, я остановился. Неожиданная мысль вдруг пришла мне в голову.
  — Вы подозреваете, что его отравили? — вскричал я, захлебываясь от волнения. — А потом ударили по голове, чтобы отвести подозрения?
  Пуаро загадочно улыбнулся и ничего не ответил.
  Мы снова вернулись в злополучную квартиру. Там уже был местный полицейский инспектор с двумя констеблями. Он было попытался воспротивиться нашему присутствию, но Пуаро мигом утихомирил его. Достаточно было только упомянуть имя нашего доброго знакомого Джеппа из Скотленд-Ярда, как инспектор стушевался и разрешил нам остаться, хотя выражение лица у него сохранялось довольно кислое. К слову сказать, мы вернулись на редкость вовремя, поскольку буквально через несколько минут дверь распахнулась, и в комнату ворвался чрезвычайно взволнованный мужчина лет сорока. Лицо его было искажено ужасом и отчаянием.
  Оказалось, это Грейвс, камердинер и слуга покойного графа Фоскатини. То, что он поведал нам, прозвучало как гром среди ясного неба.
  Утром накануне убийства к его хозяину пришли какие-то два джентльмена. Оба были итальянцы, и тот из них, что с виду казался старше, мужчина лет под сорок, сообщил, что его зовут синьор Асканио. Второй, по словам Грейвса, был изысканно одетый молодой человек лет двадцати четырех.
  Судя по всему, граф Фоскатини ждал этого визита, потому что немедленно отослал Грейвса с каким-то незначительным поручением. Тут камердинер замялся и, потупившись, замолчал. На лице его отразилось некоторое сомнение. В конце концов, немного поколебавшись, он сознался, что, сгорая от любопытства, не сразу отправился выполнять приказ своего хозяина, а вместо этого замешкался, надеясь услышать что-нибудь интересное.
  Но, к большому его разочарованию, все трое разговаривали настолько тихо, что ему мало что удалось разобрать. И все же кое-что он все-таки сумел уловить. Судя по всему, разговор шел о деньгах, и немалых. Графу угрожали. Словом, беседу эту даже с большой натяжкой никак нельзя было назвать дружеской. Под конец разговора граф, забывшись, немного повысил голос, и Грейвс услышал, как он сказал:
  — Теперь у меня нет времени спорить с вами, джентльмены. Если вы зайдете завтра часов в восемь, к обеду, мы продолжим наш разговор.
  Испугавшись, что его застукают под дверью, Грейвс умчался выполнять поручение своего хозяина. На следующий день оба итальянца вернулись ровно в восемь. Прислуживал за столом он и может свидетельствовать, что разговор шел о самых обычных вещах — о политике, о погоде, о театральных новинках. После того как Грейвс подал кофе и принес графин с портвейном, хозяин отослал его, сказав, что тот свободен на весь вечер.
  — Наверное, так бывало всегда, когда к вам приходили гости? — предположил инспектор.
  — Нет, сэр, наоборот. Вот поэтому-то я и решил, что речь на этот раз идет о каком-то необычном деле и именно его мой хозяин и хотел обсудить со своими гостями.
  На этом рассказ Грейвса и закончился. Он вышел из дома около 8.30, на улице встретил приятеля, и они вместе отправились в мюзик-холл «Метрополитен», что на Эджвер-роуд.
  Как выяснилось, никто не видел, как оба гостя ушли, хотя время убийства удалось определить довольно точно — 8.47. Небольшие часы, стоявшие на письменном столе, по всей вероятности сброшенные самим графом Фоскатини, теперь, разбитые, валялись на полу. Их стрелки показывали 8.47. Судя по словам мисс Райдер, телефонный звонок графа раздался примерно в то же самое время.
  Полицейский врач наскоро осмотрел тело, и его переложили на кушетку. И вот тогда-то я в первый раз увидел его лицо — оливково-смуглое, как у всех южан, с орлиным носом. Пышные черные усы оттеняли полные, яркие губы. Они были полуоткрыты, а за ними виднелся ряд ослепительно белых, хищных и острых зубов. В общем, лицо было не из приятных.
  — Ну что ж, — сказал полицейский инспектор, перелистав блокнот, — дело, кажется, достаточно ясное. Единственная трудность — как отыскать этого самого синьора Асканио и его напарника. Остается только надеяться, что его адрес есть в записной книжке графа.
  Пуаро и тут оказался прав. Граф Фоскатини на самом деле был на редкость аккуратным и методичным человеком. Перелистав записную книжку покойного, мы обнаружили лаконичную запись, сделанную четким мелким почерком графа: «Синьор Паоло Асканио — отель «Гросвенор».
  Инспектор ринулся звонить по телефону. Вернулся он довольный.
  — Как раз вовремя. Обе наши птички едва не упорхнули на континент. Ну вот, джентльмены, боюсь, это пока все, что мы можем сделать. Дело, конечно, грязное… зато простое. Наверное, обычная вендетта. Знаете, как это бывает у итальянцев…
  Сообразив, что нам ненавязчиво предлагают удалиться, мы распрощались и вышли.
  Доктор Хокер был вне себя от возбуждения.
  — Настоящее начало романа, не так ли? Просто мороз продирает по коже, ей-богу! Ни за что бы не поверил, что такое бывает, если бы прочел где-нибудь!
  Пуаро хранил угрюмое молчание. Судя по всему, его что-то тревожило. И за весь вечер из него не удалось вытянуть ни слова.
  — А что скажет наш знаменитый детектив? — воскликнул доктор Хокер, фамильярно хлопнув Пуаро по спине. — Все слишком ясно, да? Никакой поживы для маленьких серых клеточек?
  — Вы так считаете?
  — А вы не согласны?
  — Ну а что вы скажете об окне?
  — Об окне? Да ведь оно было закрыто на щеколду. Никто не сумел бы выбраться из комнаты через окно. Я сам проверял.
  — А почему вы вообще это заметили?
  На лице доктора появилось озадаченное выражение. Пуаро охотно объяснил:
  — Из-за портьер. Они не были задернуты. Немного странно, правда? И еще — вспомните кофе на дне чашек. Он был слишком черный.
  — Ну и что с того?
  — Слишком черный, — повторил Пуаро. — К тому же блюдо с рисовым суфле осталось почти нетронутым. В результате что мы имеем?
  — Лунный свет! — расхохотался доктор. — Перестаньте морочить нам голову, Пуаро!
  — И не думал даже! Спросите Гастингса — он вам подтвердит, что я серьезен, как никогда.
  — Честно говоря, я тоже не совсем понимаю, к чему вы клоните, — сознался я. — Не подозреваете же вы, в самом деле, его камердинера? Может, вы думаете, что он был заодно с этой шайкой и подсыпал что-то в кофе? Ну да в полиции непременно проверят его алиби!
  — Нисколько не сомневаюсь, друг мой. Но сейчас меня, по правде говоря, гораздо больше интересует алиби синьора Асканио.
  — Вы надеетесь, что у него есть алиби?
  — Вот это-то меня и тревожит. Ничего, вскоре мы это выясним, будьте уверены.
  Благодаря газете «Дейли ньюсмонгер»167 мы скоро узнали о том, как развивались события дальше.
  Синьора Асканио арестовали по обвинению в убийстве графа Фоскатини. Когда его привезли в полицейский участок, он отрицал, что вообще знаком с графом, и заявил, что не был в «Риджентс-Корт» ни в вечер убийства, ни накануне утром. Второго итальянца, молодого человека, так и не смогли найти. Синьор Асканио, как выяснилось, приехал в Лондон один за два дня до убийства и поселился в гостинице «Гросвенор». Все попытки обнаружить его молодого спутника оказались тщетны.
  И все же синьор Асканио так и не предстал перед судом. Не кто иной, как сам итальянский посол лично явился в полицейский участок и клятвенно засвидетельствовал, что синьор Асканио был у него в посольстве в тот самый вечер с восьми до девяти. Арестованного пришлось освободить. Естественно, большинство людей продолжало считать, что убийство было совершено по политическим мотивам и его, естественно, постарались замять.
  Пуаро проявлял к этому загадочному делу самый живой интерес. И однако, я был немало удивлен, когда как-то утром он объявил мне, что к одиннадцати часам ждет гостя и что этот гость — не кто иной, как синьор Асканио собственной персоной.
  — Он хочет посоветоваться с вами?
  — Не угадали, друг мой. Это я хочу посоветоваться с ним.
  — О чем?
  — Об убийстве в Риджентс-Корт.
  — Хотите доказать, что это его рук дело?
  — Человека нельзя дважды обвинить в одном и том же, Гастингс. Это противоречит здравому смыслу. А, звонок! Очевидно, это наш гость.
  Через пару минут синьора Асканио проводили в нашу комнату. Это был невысокий, щуплый мужчина с уклончивым, каким-то ускользающим взглядом. Сесть он отказался — так и продолжал стоять в дверях, подозрительно поглядывая то на меня, то на Пуаро.
  — Мсье Пуаро?
  Мой маленький друг кивнул:
  — Прошу вас, садитесь, синьор. Вижу, вы получили мое письмо. Я твердо намерен до конца разобраться в этом деле. И в какой-то степени вы также можете помочь мне. Давайте говорить начистоту. Утром во вторник, девятнадцатого числа, вы с вашим другом нанесли визит графу Фоскатини…
  Итальянец сделал гневное движение:
  — Ничего подобного. Если вы помните, я поклялся на суде…
  — Это верно! И однако, я сильно подозреваю, что ваше заявление было ложным.
  — Вы хотите запугать меня? Ба! Мне нечего бояться, тем более вас. К вашему сведению, меня оправдали!
  — Именно так! Но если я не полный дурак, пугает вас не виселица — этого-то вы как раз не боитесь! Вы боитесь огласки, не так ли? Огласки! Что ж, как вижу, вам это не слишком по душе? Я почему-то так сразу и подумал. Так что сами видите, синьор, ваш единственный шанс — рассказать мне все без утайки. К тому же я ведь не спрашиваю, что за дела привели вас в Англию. Это и так понятно — вы специально приехали ради того, чтобы встретиться с графом Фоскатини.
  — Никакой он не граф, — прорычал взбешенный итальянец.
  — Да, правда ваша. Я уже успел заглянуть в Готский альманах. Имя графа Фоскатини там не значится. Неважно, графский титул не хуже любого другого, когда речь идет о… шантаже!
  — Ладно. Полагаю, мне и вправду лучше рассказать все начистоту. Тем более вы и так уже почти все знаете.
  — Просто я заставил потрудиться с пользой, — он гордо постучал себя по лбу, — свои маленькие серые клеточки. Так что к делу, синьор Асканио. Итак, вы навестили покойного во вторник утром, не так ли?
  — Да. Но я и не думал возвращаться туда на следующий день. В этом не было никакой нужды. Ладно, слушайте, я расскажу вам все, как было. В руки этого мерзавца попала информация об одном человеке, занимающем очень высокое положение в нашей стране. Фоскатини соглашался продать эти документы, но за огромную сумму. Я приехал в Англию, чтобы обо всем договориться. В то утро, как было заранее условлено, я пришел к нему в Риджентс-Корт. Со мной был один из младших советников итальянского посольства. Граф оказался более сговорчивым, чем я ожидал, впрочем, и так сумма, которую я ему заплатил, была просто чудовищной.
  — Прошу прощения, а как именно вы ему заплатили?
  — Итальянскими купюрами, самыми мелкими. Я вручил ему деньги, он мне — компрометирующие бумаги. Больше я его никогда не видел.
  — Почему же вы не рассказали обо всем, когда вас арестовала полиция?
  — Видите ли, из-за деликатности порученного мне дела… поневоле пришлось отрицать всякую связь с этим человеком.
  — Ну а теперь, когда все уже позади, как вы объясняете то, что случилось в тот вечер?
  — Могу только предположить, что кому-то, видимо, понадобилось меня подставить. К тому же, насколько я осведомлен, никаких денег в квартире не нашли?
  Пуаро с любопытством глянул на него и покачал головой.
  — Странно, — пробормотал он, — ведь у нас у всех есть маленькие серые клеточки. Но мало кто ими пользуется. Что ж, желаю вам всего хорошего, синьор Асканио. Могу только сказать, что я вам верю. Нечто подобное я и предполагал. Но мне нужно было убедиться.
  Проводив нашего гостя, Пуаро снова вернулся в кресло и улыбнулся мне.
  — Ну а теперь послушаем, что об этом думает капитан Гастингс.
  — Что ж, думаю, этот Асканио прав — кто-то действительно его подставил.
  — Эх, Гастингс, ну почему вы никогда не используете мозги, которыми наделил вас Всевышний?! Неужели вы не помните, что я сказал, когда мы с вами тем вечером выходили из квартиры покойного Фоскатини? По поводу портьер, которые не были задернуты, — а ведь было начало июня, в это время в восемь вечера еще довольно светло. Солнце садится только в половине девятого. Неужели вам это все еще ничего не говорит? Господи, неужели вы никогда так ничему и не научитесь, Гастингс? Хорошо, продолжим. Кофе, как я сказал, был черным. А зубы покойного графа — ослепительно белыми. А ведь кофе пачкает зубы, друг мой. Стало быть, граф не пил кофе. Но остатки напитка были во всех трех чашках. Значит, кто-то просто пытался нас убедить, что кофе граф все-таки выпил, а на самом деле это не так. Остается узнать: зачем кому-то это понадобилось?
  Совершенно сбитый с толку, я неуверенно улыбнулся.
  — Ладно, я вам подскажу. Откуда нам вообще известно о том, что синьор Асканио и его друг или двое мужчин, чрезвычайно на них похожих, приходили тем вечером к графу? Никто не видел, как они вошли, никто не видел, как они вышли. У нас на этот счет есть только показания одного человека и множество неодушевленных свидетельств.
  — Вы имеете в виду…
  — Я имею в виду ножи, вилки и грязные тарелки. А это действительно было гениально придумано! Конечно, этот Грейвс вор и негодяй, но как умен! Утром ему удается подслушать часть разговора — немного, но вполне достаточно, чтобы сообразить, что нашему доброму другу синьору Асканио будет очень трудно оправдаться. На следующий вечер около восьми часов он говорит своему хозяину, что его просят к телефону. Фоскатини усаживается в кресло, протягивает руку к телефону, и в эту минуту стоявший за его спиной Грейвс наносит ему страшный удар по голове мраморной статуэткой. И тут же бросается к служебному телефону, чтобы заказать обед на троих. Потом накрывает на стол, грязнит ножи, вилки, тарелки и так далее. Но ему еще надо как-то избавиться от содержимого блюд. Да, он не только умный человек, этот Грейвс, — такому желудку, как у него, можно только позавидовать. Он умудряется запихнуть в себя почти все, кроме рисового суфле. Чтобы дополнить иллюзию, он даже выкуривает сигару и две сигареты. Ах, как все было замечательно задумано! Затем он переводит стрелки часов на 8.47 и разбивает их. Часы остановились! Единственное, о чем он забыл, — это задернуть портьеры. Но если бы обед на троих действительно состоялся, их бы задернули сразу же после того, как зажгли свет. Завершив инсценировку, он поспешно уходит, как бы случайно обронив по дороге, что у его хозяина гости. Потом находит телефонную будку, ждет несколько минут и около 8.47 звонит домой доктору Хокеру, мастерски сыграв своего умирающего от раны хозяина. Настолько мастерски, что никому и в голову не приходит проверить, звонил ли кто-нибудь из этой квартиры в это самое время.
  — Разумеется, кроме Эркюля Пуаро? — саркастически хмыкнул я.
  — Нет, я тоже этого не сделал, — с улыбкой парировал мой друг, — но сделаю обязательно. Вначале я хотел все рассказать вам. Но вот увидите — я окажусь прав, и тогда наш друг инспектор Джепп, которому я дал в руки все улики, сможет наконец упрятать за решетку этого хитроумного мерзавца Грейвса. Интересно, много ли ему из денег хозяина удалось потратить?
  Пуаро и тут оказался прав. Прав, как всегда, черт его побери!
  Пропавшее завещание
  Проблема, которую нас попросила решить мисс Марш, явилась приятным разнообразием на фоне всех тех дел, которыми обычно занимался Пуаро. Все началось с короткого, делового письма, написанного женским почерком. Дама просила Пуаро назначить ей время. Тот согласился принять ее на следующее утро в одиннадцать часов.
  Она явилась минута в минуту — высокая, приятная молодая особа, просто, но аккуратно одетая, деловитая и уверенная в себе. Словом, тот самый тип молодой женщины, которая непременно пробьется в жизни. Откровенно говоря, я не принадлежу к почитателям так называемых современных женщин, и, хотя наша посетительница выглядела довольно привлекательно, было в ней нечто такое, что подспудно настораживало меня.
  — Дело, которое привело меня к вам, мсье Пуаро, весьма необычного характера, — начала она, усаживаясь на стул, который предложил ей маленький бельгиец. — Давайте я лучше начну с самого начала, чтобы вам было понятно, о чем идет речь.
  — Прошу вас, мадемуазель.
  — Я сирота. Мой отец и его брат были сыновьями мелкого фермера в Девоншире. Ферма их была бедная, и в конце концов старший из двух братьев, Эндрю, уехал в Австралию. Там счастье ему улыбнулось — он занялся спекуляцией земельными участками, и довольно успешно, потому что очень скоро стал весьма состоятельным человеком. Младший брат, Роджер (мой отец), увы, не имел ни малейшего призвания к сельскому хозяйству. С большим трудом ему удалось получить кое-какое образование, и в конце концов он устроился клерком в небольшую фирму. Невеста его была ненамного богаче его — матушка моя была дочерью бедного артиста. Отец мой умер, когда мне было всего десять лет. Мать ненадолго пережила его — мне не исполнилось еще и четырнадцати, как она последовала за ним. Единственным оставшимся в живых родственником был дядюшка Эндрю, не так давно вернувшийся домой из Австралии и купивший крохотное поместье Крэбтри-Мэнор в своем родном графстве Девоншир. Он был чрезвычайно добр к осиротевшей дочери своего брата, часто приглашал меня погостить у него и вообще обращался со мной так, словно я была ему не племянницей, а родной дочерью.
  Крэбтри-Мэнор, несмотря на свое название168, всего лишь старая запущенная ферма. Любовь к земле у дядюшки в крови, поэтому он с головой ушел во всякие сельскохозяйственные эксперименты по повышению плодородия почвы и тому подобные дела. И хотя он искренно привязан ко мне, его взгляды на воспитание и предназначение женщин… скажем так, довольно своеобразны и ко всему прочему имеют глубокие корни. Сам он был человеком довольно невежественным, хотя и обладал проницательным от природы умом, поэтому и в грош не ставил то, что презрительно именовал не иначе как «книжной премудростью». И к тому же был абсолютно уверен, что женщине образование вообще ни к чему. По его мнению, девушка должна уметь вести хозяйство — стирать, убирать, готовить, а что до книг, так это вообще не ее ума дело. К моему величайшему сожалению и досаде, он и меня старался растить согласно этим своим принципам. Я взбунтовалась. Видите ли, мсье Пуаро, мне всегда казалось, что голова у меня неплохо работает, а вот к хозяйству нет ни тяги, ни способностей. Дядюшка и я вечно ругались по этому поводу, ведь мы, хотя и искренне любили друг друга, оба были на редкость упрямы и норовили настоять на своем. Мне повезло — я добилась стипендии, рассчитывала получить образование и крепко стоять на собственных ногах. Короче, гром грянул, когда я уже собиралась ехать в Чиртон. У меня было немного денег, завещанных мне матерью, к тому же я была твердо намерена ни в коем случае не зарывать в землю те скромные таланты, которыми наградила меня природа. Напоследок у нас с дядей произошел долгий, тяжелый разговор. Надо отдать ему должное — он и не пытался лукавить со мной. Других родственников, кроме меня, у него не было. Следовательно, я была его единственной наследницей. Как я уже говорила, он нажил в Австралии крупное состояние и сейчас был достаточно богатым человеком. Короче, мсье Пуаро, он поставил мне условие: если я по-прежнему буду упорствовать в этих «новомодных выдумках», то могу навсегда забыть о нем и его деньгах. Я держала себя в руках и, как вы понимаете, упорно стояла на своем. Я всегда буду нежно любить его, сказала я, но мне нравится жить своей собственной жизнью. На этом мы и расстались. «Слишком уж ты задираешь нос, девочка, — были его последние слова. — Конечно, я за свою жизнь не прочел и десятка книг, но в один прекрасный день мы с тобой еще потягаемся. Проверим, кто из нас умнее, и посмотрим, чья возьмет».
  Случилась наша размолвка девять лет назад. Время от времени я приезжала к нему на уик-энд. Отношения у нас понемногу наладились, хотя я прекрасно понимала, что взгляды его не изменились ни на йоту. Правда, надо отдать ему должное — он больше ни слова не обронил по поводу полученного мною высшего образования. В последние годы здоровье его пошатнулось, и месяц назад он умер.
  Наконец я подхожу к цели моего сегодняшнего визита. Мой дядя оставил завещание, которое иначе как странным не назовешь. По его условиям Крэбтри-Мэнор со всем, что в нем есть, переходит в мое пользование — на год, считая со дня его смерти, и за это время его «ученая племянница должна найти случай доказать, чего стоят ее мозги» — таковы его собственные слова, записанные в завещании черным по белому. Через год, если «его собственные мозги окажутся получше ее», дом со всем его содержимым переходит в собственность различных благотворительных учреждений.
  — Немного несправедливо по отношению к вам, мадемуазель, учитывая, что вы его единственная кровная родственница, верно?
  — Видите ли, я вообще-то так не думаю. Ведь дядюшка Эндрю, в конце концов, сразу меня предупредил, и все же я решила, вопреки его воле, сама пробивать себе дорогу в жизни. Так что, поскольку я отказалась выполнить его желание, он был вправе распорядиться своими деньгами по собственному усмотрению.
  — Скажите, завещание составлено адвокатом?
  — Нет. Оно написано им самим на бланке и заверено одной супружеской парой. Эти люди жили вместе с дядей Эндрю. Муж прислуживал ему, а жена убирала и готовила.
  — Есть ли возможность опротестовать завещание?
  — Можете быть уверены, мсье Пуаро, этого я делать не буду.
  — Стало быть, вы рассматриваете это как некий вызов, брошенный вам дядей?
  — Примерно так. Вы угадали.
  — Что ж. В этом что-то есть, — задумчиво пробормотал Пуаро. — Не сомневаюсь, тут кроется какой-то подвох. В этом старом фермерском доме ваш дядюшка спрятал либо крупную сумму денег, либо еще одно завещание, подлинное, и дал вам год, в течение которого вы должны обнаружить тайник. Ловко! Так сказать, проверка ума и изобретательности!
  — Именно так, мсье Пуаро, — снимаю перед вами шляпу! Вы догадались сразу же, значит, по части ума вы можете дать мне фору.
  — Э-э-э, довольно, мадемуазель! Считайте, что мои серые клеточки в вашем полном распоряжении. Вы уже пробовали искать?
  — Нет, пока только бегло прошлась по дому. Видите ли, мсье Пуаро, зная дядю, я подозреваю, что дело это будет не из легких.
  — Вы случайно не захватили с собой это завещание или хотя бы его копию?
  Мисс Марш, покопавшись в сумочке, протянула ему бумагу. Быстро пробежав ее глазами, Пуаро задумчиво покивал:
  — Составлено почти три года назад. Датировано 25 марта, и время указано — 11 утра, — очень любопытно! Суживает размах поисков. Теперь я уже почти не сомневаюсь, что где-то в доме спрятано еще одно завещание. И если оно составлено, скажем, на полчаса позже, это завещание станет недействительным. Ну что ж, мадемуазель, благодарю вас — то, что вы рассказали, действительно на редкость интересно. Буду счастлив и не пожалею никаких сил, чтобы вам помочь. И хотя дядюшка ваш, судя по всему, был человеком весьма незаурядным, но до Эркюля Пуаро ему далеко!
  Поистине, тщеславие Пуаро порой становится просто невыносимым!
  — К счастью, сейчас я не занят, так что мы с Гастингсом сможем приехать в Крэбтри-Мэнор сегодня к вечеру. Эта супружеская чета, что прислуживала вашему дяде, они и сейчас живут там, верно?
  — Да. Их фамилия Бейкер.
  
  На следующее утро спозаранку мы приступили к поискам. В Крэбтри-Мэнор мы с Пуаро приехали накануне вечером. Мистер и миссис Бейкер, которых мисс Марш предупредила телеграммой, уже ждали нас. Это была приятная супружеская пара: он, розовощекий и немного грубоватый, с виду напоминавший ссохшееся от старости яблоко-пепин, и его жена — добродушная толстуха, обладавшая истинно девонширским хладнокровием и невозмутимостью.
  Уставшие от дорожной тряски в поезде и восьмимильной поездки от станции, мы едва дождались ужина, состоявшего из жареных цыплят, яблочного пирога и восхитительных девонширских сливок, и немедленно отправились в постель. И вот теперь, сидя за столом в комнате, которая прежде служила гостиной и кабинетом покойному мистеру Маршу, мы, хорошо отдохнувшие, наслаждались плотным завтраком. Возле стола приткнулась конторка, заменявшая письменный стол. Она была доверху завалена документами, сложенными в аккуратные стопки. Огромное кожаное кресло, судя по всему, было любимым местом отдыха хозяина дома. Вдоль противоположной стены протянулась длинная кушетка, обитая вощеным ситцем, тот же самый ситец со старинным рисунком покрывал и стулья.
  — Ну что ж, друг мой, — сказал Пуаро, отодвигаясь от стола и закуривая одну из своих крошечных сигарет, — давайте попробуем составить план кампании. Я уже успел обойти дом, но, по моему глубокому убеждению, ключ к разгадке следует искать где-то в этой комнате. Для начала, думаю, придется тщательно просмотреть все документы, что лежат у него на столе. Естественно, я не надеюсь, что завещание спрятано где-то среди них. Но может статься, что какой-нибудь вполне невинный с виду документ может подсказать нам, где его искать. Но вначале надо кое-что выяснить. Лишняя информация нам не повредит. Прошу вас, попробуйте позвонить прислуге.
  Так я и сделал. Пока мы ждали, Пуаро, встав из-за стола, расхаживал по комнате, одобрительно поглядывая по сторонам.
  — Аккуратнейший человек был этот покойный мистер Марш. Только посмотрите, в какие ровные стопки сложены все бумаги. Ключ к каждому ящику конторки снабжен ярлычком — этот, к примеру, от китайского шкафчика, что висит на стене, — видите, какой в нем порядок, в этом шкафчике! Ах, это радует мое сердце! Ничто здесь не оскорбляет глаз…
  Он вдруг замолк на полуслове, словно поперхнулся. Проследив за его взглядом, я заметил, что он прикован к ключу от конторки, к которому был привязан грязный, измятый конверт. Нахмурившись, Пуаро извлек ключ из ящика. На ярлычке было небрежно нацарапано: «Ключ от складного бювара», почерк неаккуратный, ничем не напоминающий каллиграфически выведенные надписи, которыми были украшены остальные ярлычки.
  — Чужая рука, — пробормотал Пуаро. Брови его недовольно сошлись на переносице. — Держу пари, что тут не обошлось без кого-то еще. Кто же был в доме — мисс Марш? Но она, если не ошибаюсь, производит впечатление весьма аккуратной и деловитой молодой леди.
  В это время вошел Бейкер.
  — Не могли бы вы пригласить сюда также мадам, вашу супругу? Я бы хотел задать вам несколько вопросов.
  Бейкер вышел и вскоре вернулся с женой. Спрятав пухлые руки под передником, она добродушно улыбалась во весь рот.
  Пуаро коротко и ясно объяснил, зачем он приехал. Супруги Бейкер немедленно оттаяли. Было видно, что они тут же прониклись к нам полным доверием.
  — Нам с моим стариком не очень-то придется по душе, если мисс Вайолет вышвырнут отсюда, — объявила женщина. — Больно жирно будет всем этим больницам, если им достанется Крэбтри-Мэнор!
  Пуаро приступил к расспросам. Да, мистер и миссис Бейкер очень хорошо помнили, как мистер Марш попросил их засвидетельствовать завещание. Лично его, Бейкера, хозяин накануне посылал в город купить парочку нотариально заверенных бланков.
  — Парочку? — быстро переспросил Пуаро.
  — Да, сэр, на всякий случай, наверное. Вдруг испортишь один, тут другой и пригодится. Надо полагать, так оно и вышло. Так вот, подписали мы, значит, завещание…
  — Во сколько это было? — перебил Пуаро.
  Бейкер задумчиво поскреб в затылке, но его опередила жена:
  — Господи, да чего ж тут думать — я как раз поставила на плиту молоко для какао! Стало быть, после одиннадцати! Неужто не помнишь? Оно еще дочиста выкипело к тому времени, как я вернулась на кухню!
  — А потом?
  — А это уж случилось, почитай, час спустя. Снова нас со стариком позвали наверх. «Я ошибся, — сказал старый хозяин, — пришлось все порвать. Так что уж сделайте милость, подпишите еще раз». Мы и подписали. А после хозяин каждому из нас дал из рук в руки кругленькую сумму. «Я, — говорит, — не оставляю вам ничего по завещанию, поэтому каждый год буду вручать вам столько же, пока не помру, значит». Справедливый и добрый он был человек, наш хозяин-то, упокой, Господи, его душу!
  Пуаро встрепенулся:
  — А после того, как вы подписали бумаги во второй раз, вы случайно не заметили, что сделал мистер Марш?
  — Отправился в деревню, заплатить лавочнику по счетам.
  Похоже, тут нас ждал тупик. Пуаро, видимо, решил зайти с другого конца. Вытащив ключ из конторки, он протянул его Бейкеру.
  — Скажите, это почерк вашего покойного хозяина?
  Может быть, мне почудилось, но тогда я готов был руку дать на отсечение, что Бейкер немного заколебался, прежде чем ответить.
  — Да, — коротко сказал он.
  «Солгал, — подумал я, — но почему?»
  — А пускал ли ваш хозяин… словом, приезжал ли в дом кто-нибудь чужой за последние три года?
  — Нет, сэр.
  — Никто?
  — Нет. Только мисс Вайолет.
  — Значит, никого из посторонних в этой комнате быть не могло?
  — Нет, сэр.
  — Ты позабыл рабочих, Джим, — напомнила его жена.
  — Рабочих? — удивился он. — Каких рабочих?
  Женщина поспешила объяснить, что два с лишним года назад в дом вызвали рабочих — требовался кое-какой небольшой ремонт. Правда, она затруднялась сказать, что это был за ремонт. Какие-то небольшие переделки, твердила она. Похоже, миссис Бейкер была совершенно уверена, что все это лишь прихоть выжившего из ума старика-хозяина. Большую часть времени рабочие возились в кабинете, но что конкретно они делали, женщина не знала, поскольку хозяин не разрешал ни ей, ни ее мужу входить в комнату, пока все не было закончено. К сожалению, Бейкеры так и не смогли сказать, в какую строительную фирму обращался их хозяин, помнили только, что это где-то в Плимуте.
  — Что ж, Гастингс, мы делаем успехи, — заявил Пуаро, довольно потирая руки, когда Бейкеры ушли. — Совершенно очевидно, что он написал еще одно завещание, а потом пригласил рабочих из Плимута, чтобы они устроили в этой комнате тайник. Так что, вместо того чтобы попусту тратить время, простукивая пол и стены в кабинете, поедем-ка мы в Плимут.
  Нельзя сказать, что нам стоило довольно больших хлопот раздобыть нужную нам информацию. Заглянув в одну-две строительные фирмы, мы наконец отыскали ту, к услугам которой прибегнул мистер Марш.
  Все работники тут служили по многу лет, так что не составило труда отыскать тех двоих мастеров, которые занимались перестройками в Крэбтри-Мэнор. Они прекрасно помнили, что им пришлось делать. Руководил всем мистер Марш. Кроме кое-каких мелких переделок, им было приказано снять один из камней, из которых был сложен старинный камин, оборудовать позади него тайничок и поставить камень на место, но так, чтобы тайник невозможно было обнаружить. Открываться он должен был с помощью скрытой пружины только в том случае, если нажимали на второй от края камень. Они вспомнили, что работа была сложной и хлопотной, а старый хозяин постоянно суетился вокруг и придирался по мелочам. Рассказал нам все это пожилой рабочий по фамилии Коуэн — высокий, костлявый мужчина с седыми усами и умными, проницательными глазами.
  Воодушевленные результатами нашей поездки, мы весело вернулись обратно в Крэбтри-Мэнор и, заперев за собой дверь в кабинет, кинулись к камину проверить полученные сведения. Присмотревшись к камням, из которых был выложен большой старинный камин, мы не обнаружили на них никаких следов. Но стоило нам только слегка надавить на указанный камень, как перед нашими глазами открылась пустота.
  Пуаро моментально сунул туда руку. И вдруг я увидел, как самодовольная улыбка на его лице вмиг увяла, сменившись глубоким разочарованием. В руках он держал обуглившийся кусок плотной бумаги. В тайнике больше ничего не обнаружилось.
  — Дьявольщина! — злобно выругался Пуаро. — Кто-то нас опередил!
  Мы внимательно осмотрели доставшийся нам клочок бумаги. Вне всякого сомнения, когда-то он был тем, что мы искали. Сохранилась даже часть подписи Бейкера, но само завещание погибло безвозвратно.
  Перед таким ударом даже могучий ум Пуаро вынужден был спасовать. Я украдкой посмотрел на него и чуть было не расхохотался, столь комично выглядело его расстроенное лицо. Он очень походил в эту минуту на обиженного ребенка.
  — Ничего не понимаю! — бормотал он. — Кому нужно было его уничтожать? Зачем?!
  — Может, Бейкеры? — предположил я.
  — Для чего? Уничтожение завещания не принесло бы им ни малейшей пользы, тогда как они бы только выгадали, достанься дом мисс Марш. А если все отойдет благотворительным учреждениям, супруги окажутся на улице. Давайте подумаем, кому выгодно уничтожить завещание? Благотворительным организациям? Но их, согласитесь, подозревать нелепо.
  — А может, старик уничтожил его сам? Вдруг потом передумал и сжег завещание? — сказал я.
  Встав на ноги, Пуаро с присущей ему аккуратностью отряхнул колени.
  — Такое может быть, — признал он. — Одно из ваших обычных разумных предположений, Гастингс. Ну что ж, нам с вами здесь больше засиживаться нечего. Мы и так сделали все, что в человеческих силах. Выиграли состязание, предложенное нам покойным Эндрю Маршем, но, увы, его бедной племяннице от этого мало проку.
  Покинув Крэбтри-Мэнор, мы успели на поезд до Лондона, правда, обычный, а не экспресс. Пуаро выглядел усталым и удрученным. Что касается меня, так я буквально валился с ног, и едва поезд тронулся, как я тут же провалился в сон. По-моему, мы еще не проехали Тонтон, как дикий вопль, вырвавшийся из груди Пуаро, заставил меня вскочить на ноги.
  — Быстро, Гастингс! Просыпайтесь и прыгайте! Прыгайте, я сказал!
  Прежде чем я успел сообразить, в чем дело, мы с Пуаро уже оказались на железнодорожной платформе, без шляп и багажа, а огоньки нашего поезда, весело подмигнув нам на прощанье, скрылись в темноте. Я был в бешенстве. Но Пуаро, судя по всему, не придал этому ни малейшего значения.
  — Какой же я был дурак! — кричал он. — Полный идиот! Клянусь, никогда больше не стану хвастаться! Маленькие серые клеточки — ха!
  — Все это, конечно, похвально, — кисло проворчал я, — но, может быть, вы все-таки объясните, в чем дело?
  И снова, как всегда, когда им полностью завладевала какая-нибудь сумасшедшая идея, Пуаро пропустил мои слова мимо ушей.
  — Расходные книги… книги счетов лавочника — я совершенно упустил их из виду! Да, но где они? Где? Неважно, я не мог ошибиться! Мы должны немедленно вернуться.
  Проще сказать, чем сделать. В конце концов нам удалось сесть в старенький поезд, который кое-как дополз до Эксетера, а там Пуаро нанял машину. Словом, в Крэбтри-Мэнор мы явились на рассвете. Не стану описывать изумление обоих Бейкеров, когда мы в такую рань вытащили их из постели. Не обращая ни на кого внимания, Пуаро тут же ринулся в кабинет, таща меня за собой.
  — Я не просто дурак, — бормотал он, пыхтя, — я трижды дурак, друг мой! Вперед!
  Одним прыжком подскочив к конторке, он вытащил из ящика ключ и достал смятый конверт. Я только тупо таращился на него. С чего, собственно, Пуаро втемяшилось в голову, что он отыщет целый лист плотной бумаги, на котором было написано завещание, в этом крохотном конверте? С осторожностью распечатав его, Пуаро расправил сгибы, положил бумагу на стол и разгладил ее, потом разжег камин и поднес листок к огню чистой стороной. Через пару минут на смятой поверхности стали понемногу проступать буквы.
  — Смотрите, друг мой! — торжествующе вскричал Пуаро.
  Я смотрел. Там было всего лишь несколько строк — краткое завещание, по которому все имущество Эндрю Марша отходило его племяннице мисс Вайолет Марш. Оно было датировано 25 марта. Внизу указано время — 12.30, а еще ниже были подписи: Альберт Пайк, кондитер, и Джесси Пайк, его жена.
  — А оно действительно? — с опаской спросил я.
  — Насколько я знаю, никто не запрещает писать завещание симпатическими чернилами. Воля завещателя выражена совершенно ясно. К тому же составлено оно в пользу его племянницы — единственной его родственницы. Ну и здорово же придумано, черт возьми! Старик, судя по всему, предвидел каждый шаг, который сделает тот, кто станет искать завещание, — именно то, что сделал и я, глупый осел! Он послал купить два листа гербовой бумаги, попросил слуг подписать оба, потом написал третье — симпатическими чернилами, на листе грязной бумаги. Под каким-то предлогом старый хитрец заставил кондитера и его жену поставить свои подписи под его собственной и запечатал конверт. Знаете, Гастингс, я как будто вижу, как он небрежно сует его в ящик — почти на виду, а сам тихонько хихикает в кулак! Если его племянница окажется под стать ему и разгадает эту загадку, стало быть, она правильно выбрала свою дорогу и он с легким сердцем может оставить ей свой капитал.
  — Но она ведь не догадалась, — тихо пробормотал я. — Это не совсем справедливо, Пуаро. Старик-то оказался хитрее.
  — Нет, нет, Гастингс. Вы просто видите все в неверном свете. Мисс Марш доказала свои деловые качества и все преимущества, которые имеет образованная женщина, когда тут же обратилась к нам и доверила мне решение проблемы. Всегда пользуйтесь помощью настоящего специалиста, друг мой! Нет, Гастингс, она блестяще доказала, что достойна этих денег!
  Интересно… в самом деле интересно, что подумал бы на нашем месте старый Эндрю Марш? Согласился бы он с Пуаро?
  
  Убийство Роджера Экройда
  
  
  Глава 1
  За завтраком
  Миссис Феррарc умерла в ночь с 16 на 17 сентября, в четверг. За мной прислали в восемь утра, в пятницу, семнадцатого. Делать мне было уже нечего: она скончалась за несколько часов до моего прихода.
  Когда я вернулся домой, был уже десятый час. Я открыл американский замок парадного своим ключом и нарочно немного задержался в холле, вешая шляпу и легкое пальто, которое с разумной предусмотрительностью надел в это прохладное осеннее утро. Честно говоря, я был немного обескуражен и обеспокоен. Не хочу утверждать, что уже тогда предвидел события на несколько недель вперед, но интуиция подсказывала мне, что дни предстоят тревожные.
  Слева, из столовой, послышался характерный стук чашек и короткое сухое покашливание моей сестры Каролины.
  — Это ты, Джеймс? — спросила она. Вопрос излишний, так как кроме меня никого другого быть не могло. Признаться, я задержался в холле именно из-за сестры. Девиз семейства мангусты, как об этом поведал нам Киплинг, таков: «Пойди и узнай». Если бы Каролине потребовался герб, я без колебаний посоветовал бы изобразить на нем стоящую на задних лапах мангусту. Хотя первую часть девиза можно было бы опустить: Каролина обо всем узнает, преспокойно оставаясь дома. Непостижимо, как это ей удается но это так. Подозреваю, что ее «разведывательный корпус» состоит из служанок и торговых разносчиков. Выходит она из дома вовсе не для того, чтобы собирать информацию, а затем, чтобы распространять ее. Она искусна и по этой части.
  Именно эта черта ее характера и заставила меня задержаться в холле. Что бы я ни сказал сейчас Каролине относительно кончины миссис Феррарс, это стало бы достоянием всей деревни за какие-нибудь полтора часа. В силу своей профессии я, естественно, в подобных случаях стараюсь проявить осмотрительность. Поэтому я взял себе в привычку ничего не рассказывать сестре. Она все равно узнает сама, зато я чувствую моральную удовлетворенность от сознания, что меня ни в чем нельзя обвинить.
  Муж миссис Феррарс умер больше года назад, но Каролина до сих пор утверждает, без малейшего на то основания, что миссис Феррарс отравила его.
  Мой неизменный ответ, что мистер Феррарс умер от острого гастрита, осложненного привычкой к чрезмерному употреблению алкоголя, она презирает. Я не отрицаю, что симптомы гастрита и признаки отравления мышьяком в некоторой мере сходны, но Каролина строит свои обвинения совершенно на другом. «Вы только посмотрите на нее!» — вот ее первый довод.
  Женщина не первой молодости, миссис Феррарс была очень привлекательна, а ее платья, даже простые, чрезвычайно шли ей. Но ведь немало женщин приобретают свои наряды в Париже и при этом не обязательно отравляют своих мужей.
  Пока я медлил в холле, занятый этими мыслями, голос Каролины донесся уже на более высоких нотах.
  — Ну, что ты там делаешь, Джеймс? Почему не идешь завтракать?
  — Иду, дорогая, — ответил я поспешно, — я вешаю пальто.
  — За это время ты мог бы уже повесить с полдюжины пальто.
  Она была права. Я вошел в столовую, запечатлел привычный поцелуй на щеке Каролины и сел за яичницу с беконом. Бекон уже остыл.
  — У тебя был ранний вызов, — заметила Каролина.
  — Да. В Кингс Пэддок. К миссис Феррарс.
  — Я знаю.
  — Откуда ты знаешь?
  — Мне сказала Энни.
  Энни — это наша служанка. Хорошая девушка, но неисправимая болтушка. Я промолчал, продолжая есть яичницу и бекон. Кончик длинного и тонкого носа моей сестры чуть шевельнулся, что обычно выдает ее взволнованность или повышенный интерес к чему-то.
  — Ну, — потребовала она.
  — Плохи дела. Ничего не поделаешь. Должно быть, умерла во сне.
  — Я знаю, — сказала моя сестра снова.
  На этот раз мне стало досадно.
  — Ты не можешь знать, — возразил я с раздражением. — Я сам не знал, пока не прибыл на место. Ни одной живой душе я еще не говорил об этом. Если твоя Энни знает, значит, она ясновидящая.
  — Мне сказала не Энни. Это был молочник. Ему рассказал повар миссис Феррарс.
  Как я уже упоминал, Каролине не нужно ходить за новостями. Новости приходят к ней сами.
  — От чего она умерла? — допытывалась Каролина. — От сердечной недостаточности?
  — А разве молочник не сказал тебе? — спросил я с насмешкой.
  Сарказм на Каролину не действует. Она принимает его всерьез и так же серьезно отвечает на него.
  — Он не знал, — объяснила она просто.
  В конце концов, рано или поздно Каролина все равно обо всем узнает, так пусть уж лучше узнает от меня.
  — Она умерла от чрезмерной дозы веронала. Последнее время она принимала его от бессонницы. Должно быть, слишком много приняла…
  — Чепуха, — быстро ответила Каролина. — Она сделала это с целью. Так что не рассказывай мне сказок!
  Странная вещь. Когда человеку говорят о том, чему он сам внутренне верит, но чего не хочет признать, это вызывает в нем ярость отрицания. Меня прорвало от возмущения.
  — Ты снова за свое, — сказал я. — Несешь всякий вздор! Ну зачем понадобилось миссис Феррарс совершать самоубийство? Вдова, еще молодая, красивая, здорова, богата. Знай наслаждайся жизнью. Ты говоришь несуразные вещи.
  — И вовсе нет! Даже ты, наверное, заметил, как она изменилась за последнее время. Это длилось уже шесть месяцев. Она выглядела так, словно ее мучили кошмары. Да ты и сам только что признал, что она не могла спать.
  — Каков же твой диагноз? — спросил я холодно. — Несчастная любовь?
  Сестра тряхнула головой.
  — Угрызения совести, — сказала она с большим апломбом.
  — Угрызения совести?
  — Да. Ты не верил мне, когда я говорила, что она отравила своего мужа. Сейчас я убеждена в этом больше, чем когда бы то ни было.
  — Не думаю, что ты очень логична, — возразил я. — Женщина, способная совершить такое преступление, как убийство, должна быть достаточно хладнокровной, чтобы потом пожинать плоды этого преступления без излишней сентиментальности и раскаяний.
  Каролина тряхнула головой.
  — Может быть, и есть такие женщины, но миссис Феррарс к их числу не принадлежала. Это была не женщина, а комок нервов. Завладевший ею импульс вынудил ее отделаться от мужа, потому что она принадлежала к таким людям, которые просто не могут переносить даже незначительных страданий. А что жена такого человека, как Эшли Феррарс, должна была многое переносить, ни у кого не вызывает сомнений…
  Я кивнул.
  — Все это время ее преследовала мысль о содеянном. Мне жаль ее.
  Не думаю, что Каролина испытывала к миссис Феррарс жалость, когда та была жива. Теперь же, когда миссис Феррарс ушла туда, где, вероятно, парижские наряды ей больше не потребуются, Каролина была готова смягчить свои чувства до жалости и понимания.
  Я твердо стоял на своем и утверждал, что ее предложения безрассудны. Я упорствовал еще и потому, что внутренне соглашался (по крайней мере, частично) с тем, что она говорила. В целом же я считал несправедливым то, что Каролина пришла к правде так просто, путем обыкновенной догадки. И поощрять такое я не мог. Она ведь будет распространять свои взгляды в деревне, и могут подумать, что они основаны на медицинских данных, полученных от меня. В жизни бывает всякое.
  — Глупости, — отвечала Каролина на мое упорство. — Вот увидишь! Ставлю десять против одного, что она оставила письмо, в котором во всем признается.
  — Никакого письма она не оставляла, — сказал я резко, не замечая, что в какой-то мере признаю ее правоту.
  — Ага, значит, ты интересовался этим, не так ли? Я уверена, Джеймс, в глубине души ты думаешь то нее, что и я. Ты — милый старый обманщик!
  — Нужно всегда принимать во внимание и возможность самоубийства, — ответил я сдержанно.
  — Следствие будет?
  — Возможно. Можно обойтись и без следствия, если я дам заключение, что излишняя доза была принята случайно. Все зависит от того, насколько я уверен в этом.
  — А насколько ты уверен? — спросила моя сестра, глядя на меня в упор.
  Я не ответил и встал из-за стола.
  Глава 2
  Кто есть кто в Кингс Эббот
  Прежде, чем рассказывать дальше о том, что я говорил Каролине, и что Каролина говорила мне, я хотел бы дать некоторое представление о людях, о которых я собираюсь писать, и о нашей местной географии. Наша деревня, на мой взгляд, очень похожа на любую другую деревню.
  Ближайший большой город, Кранчестер, находится от нас в девяти милях. У нас есть большая железнодорожная станция, небольшая почта и два конкурирующих «универмага». Молодежь рано покидает нашу деревню, но зато у нас много незамужних женщин и отставных офицеров. Наши любимые занятия и развлечения могут быть определены одним словом — сплетни.
  В Кингс Эббот только два видных дома. Один из них — Кингс Пэддок, оставленный миссис Ферраро ее покойным мужем, другой — Фернли Парк — принадлежит Роджеру Экройду. Экройд всегда интересовал меня тем, что был человеком, непохожим на сельского сквайра, в отличие от других сельских помещиков. Он скорее напоминает одного из тех розовощеких спортсменов, в прежние годы всегда появлявшихся в первом акте старомодных оперетт на фоне роскошных деревенских пейзажей. Они обычно пели о том, что собираются уехать в Лондон. В наше время на сцене процветает ревю, и сельские сквайры вышли из моды.
  В действительности Экройд и не является сельским сквайром. На мой взгляд, он просто очень удачно ведет дело, связанное с производством вагонных колес. Это человек под пятьдесят с румяным лицом и мягкими манерами. Он живет душа в душу с нашим священником, щедр на пожертвования (хотя, по слухам, очень скуп в личных расходах), любит крикет, доброжелательно относится к клубам молодежи и пансионатам солдат-инвалидов. Он и впрямь — душа нашей мирной деревни Кингс Эббот.
  Когда Роджеру Экройду исполнился двадцать один год, он влюбился в красивую женщину старше себя на пять или шесть лет и женился на ней. Ее звали миссис Пэтон, она была вдовой с одним ребенком. История этого брака была короткой и мучительной. И кратко излагая ее, скажем, что миссис Экройд страдала запоем. Она довела себя до того, что через четыре года после замужества умерла.
  В последующие годы Экройд не проявлял никакого намерения связать себя брачными узами вторично. Ребенку его жены от первого брака было только семь лет, когда умерла его мать. Теперь ему двадцать пять. Экройд всегда относился к нему, как к собственному сыну, должным образом воспитал его, но юноша оказался повесой и был постоянным источником беспокойства и тревоги отчима. Тем не менее мы все в Кингс Эббот очень любим Ральфа Пэтона. Это очень привлекательный молодой человек.
  Как я уже сказал, мы всегда готовы посплетничать в нашей деревне. С самого начала мы замечали, что между Экройдом и миссис Феррарс были очень хорошие отношения. После смерти ее мужа их близость стала еще заметнее. Их всегда видели вместе, и можно было вполне предполагать, что после окончания траура миссис Феррарс станет миссис Роджер Экройд. И потом они в определенной мере подходили друг другу. Жена Роджера Экройда умерла, как уже упоминалось, от употребления спиртного. Эшли Феррарс долгое время до своей смерти тоже пил. Казалось естественным, что миссис Феррарс и Роджер Экройд — эти две жертвы неумеренности в отношении к алкоголю со стороны своих прежних супругов — должны были наверстать и возместить друг другу все, чего они были лишены прежде.
  Чета Феррарс переехала сюда жить немногим больше года назад, что же касается Экройда, то ореол сплетен окружал его и раньше. Пока рос и мужал Ральф Пэтон, в доме сменилось множество экономок, и каждая из них по очереди была на подозрении у Каролины и ее задушевных друзей. Не будет преувеличением сказать, что вся деревня в течение последних пятнадцати лет втайне ожидала, что Экройд женится на одной из своих экономок. Последняя из них, но имени мисс Рассел, непререкаемо правила уже целых пять лет, что вдвое превышало время службы в доме любой из ее предшественниц. Чувствовалось, что не будь приезда миссис Феррарс, Экройд едва ли избежал бы женитьбы на мисс Рассел. Другой причиной был неожиданный приезд овдовевшей невестки с дочерью из Канады. Миссис Сесиль Экройд, вдова вечно недомогавшего младшего брата Роджера Экройда, поселилась в Фернли Парке и сумела поставить, если верить Каролине, мисс Рассел на должное место.
  Не знаю точно, что из себя представляет это «должное место» — это звучит как-то холодно и неприютно — но я знаю, что мисс Рассел ходит с поджатыми губами, и это создает впечатление кислой улыбки, и что она относится с огромным сочувствием к «бедной» миссис Экройд, зависящей от щедрости брата своего мужа. Хлеб милосердия довольно горек, не так ли? Она была бы несчастной, если бы не зарабатывала себе на жизнь.
  Не знаю, как отнеслась миссис Сесиль Экройд к возможному браку Роджера с миссис Феррарс, когда об этом заговорили. Но было ясно, что это противоречило ее интересам. Она всегда была очень любезна, чтобы не сказать радушна, с миссис Феррарс при встречах. Каролина говорит, что это еще ничего не доказывает.
  Вот этим, собственно, мы и занимались в Кингс Эббот в последние несколько лет. Дела Экройда и его самого мы обсуждали со всех сторон. Разумеется, в каждом обсуждении должное место отводилось и миссис Феррарс.
  А сейчас повернем калейдоскоп и, вместо невинного разговора о возможной женитьбе, посмотрим на трагедию.
  Перебирая в памяти эти и другие события, я механически шел по деревне, совершая обход своих пациентов. Тяжелых больных у меня не было, и это было кстати, так как мои мысли возвращались снова и снова к загадочной смерти миссис Феррарс. Было ли это самоубийство? Если бы она это сделала, она, наверное, оставила бы какие-то объяснения своего поступка. Из собственных наблюдений мне известно, что если женщина решилась на самоубийство, она обычно проявляет желание объяснить свое состояние, которое приводит ее к роковому поступку. Такие женщины просто жаждут быть в центре общего внимания.
  Когда я ее видел в последний раз? Не больше недели назад. Тогда ее поведение было вполне нормальным, учитывая… впрочем, учитывая все.
  Потом я вдруг вспомнил, что видел ее, хотя и не говорил с ней, только вчера. Она шла с Ральфом Пэтоном, и я удивился, потому что не имел понятия, что он мог быть в Кингс Эббот. Я был уверен, что он окончательно поссорился со своим отчимом. Его здесь не видели уже почти шесть месяцев. Они шли рядом, склонив друг к другу головы, и она о чем-то очень серьезно ему рассказывала.
  Мне кажется, что именно в этот момент у меня впервые появилось предчувствие чего-то недоброго. Ничего определенного, но какое-то смутное чувство говорило мне, что здесь что-то не так. Серьезный «тет-а-тет» между Ральфом и миссис Феррарс произвел на меня неприятное впечатление.
  Я все еще думал об этом, как вдруг столкнулся лицом к лицу с Роджером Экройдом.
  — Шеппард! Вы-то мне и нужны, — воскликнул он. — Это ужасно!
  — Значит, вы слышали?
  Он кивнул. Удар для него был, как я видел, очень чувствительным. Его большие румяные щеки, казалось, запали, и он выглядел совершенно разбитым по сравнению со своим обычным веселым и здоровым видом.
  — Это хуже, чем вы думаете, — сказал он спокойно. — Послушайте, Шеппард, мне нужно поговорить с вами. Вы сейчас можете вернуться со мной?
  — Вряд ли! У меня еще три пациента, а к двенадцати я должен вернуться к себе посмотреть своих хирургических больных.
  — Тогда днем… нет, лучше приходите обедать! В половине восьмого. Это вас устроит?
  — Да, это вполне подходит. А что у вас стряслось? Что-нибудь с Ральфом?
  Едва ли я представлял себе, почему я сказал это. Может быть, потому, что у Ральфа вечно что-нибудь не ладилось.
  Экройд посмотрел на меня невидящим взглядом, словно плохо соображал. Я начал понимать, что где-то действительно творится что-то неладное. Я никогда раньше не видел Экройда таким растерянным.
  — Ральф? — сказал он невнятно. — О! Нет, не Ральф. Ральф в Лондоне… Черт возьми! Идет старуха мисс Ганетт. Мне бы не хотелось говорить с ней об этом ужасном несчастье. До вечера, Шеппард. В семь тридцать.
  Я кивнул, а он поспешил уйти, оставив меня в недоумении. Ральф в Лондоне? Но ведь вчера днем он был в Кингс Эббот. Должно быть, он вернулся в город ночью или сегодня утром, но то, как сказал об этом Экройд, производило совсем другое впечатление. Он говорил так, как если бы Ральфа здесь не было месяцы. Я не успел разгадать этот вопрос — передо мной стояла мисс Ганетт, жаждущая информации. Мисс Ганетт присущи все черты моей сестры Каролины, но ей не хватает того непогрешимого прицела, который приводит к выводам, придающим способностям Каролины оттенок величия. На мисс Ганетт была печать вопрошания.
  Разве не печальна вся эта история с бедной мисс Феррарс? Говорят, она была хронической наркоманкой. Как все же безнравственно ходить и разносить эти слухи! И что самое ужасное, так это то, что во всех этих диких выдумках обычно бывает доля правды. Нет дыма без огня! И еще говорят, что мистер Экройд обо всем узнал и расторгнул помолвку. А помолвка все же была. У нее, у мисс Ганетт, имеются все доказательства. Вы, конечно, должны знать обо всем этом. Врачи всегда все знают. Они только никому не рассказывают, не так ли?
  Все это она говорила, сверля меня своими маленькими блестящими глазками, стараясь понять, какова будет моя реакция на эти предположения. К счастью, постоянное общение с Каролиной выработало у меня способность сохранять спокойное выражение лица и быть готовым к коротким уклончивым ответам.
  Я поздравил мисс Ганетт с тем, что она не поддерживает сплетен дурного свойства и понял, что это была удачная контратака. Она ввела ее в замешательство, и прежде, чем старая дева пришла в себя, я отправился своей дорогой.
  Домой я вернулся в задумчивости. В приемной меня ожидали больные.
  Отпустив, как я думал, последнего больного, я хотел было выйти на несколько минут в сад посидеть перед ленчем, как вдруг заметил ожидавшую меня еще одну пациентку. Она поднялась с места и подошла ко мне. Я стоял несколько удивленный. Не знаю, почему я удивился, если не считать того, что по общему мнению у мисс Рассел железное здоровье и болезням плоти ока неподвластна.
  Экономка Экройда — высокая и красивая женщина, но строгий взгляд и плотно поджатые губы делают ее внешность отталкивающей. Мне кажется, если бы я служил под ее началом горничной или кухаркой, я бы спасался бегством при первых звуках ее шагов.
  — Доброе утро, доктор Шеппард, — сказала мисс Рассел. — Я была бы очень обязана, если бы еы взглянули на мое колено.
  Я взглянул, но, откровенно говоря, поумнел от этого ненамного. Рассказ мисс Рассел о каких-то непонятных болях был настолько неубедительным, что будь передо мною женщина с менее цельным характером, я заподозрил бы обман. На какой-то момент мне, правда, пришло в голову, что мисс Рассел могла умышленно придумать всю эту историю с коленкой, чтобы выведать у меня причину смерти миссис Феррарс, но вскоре я увидел, что, по крайней мере, в этом я ошибся. Она коротко справилась о несчастье и ничего больше. Тем не менее, она была явно настроена задержаться и поболтать.
  — Очень благодарна вам, доктор, за эту мазь, — сказала она наконец, — хотя и не верю, что она поможет.
  Я думал то же самое, но возразил в силу своего профессионального долга. В конце концов, каждому нужно держаться за свое ремесло. А мазь не причинит никакого вреда.
  — Я не признаю всех этих лекарств, — продолжала она, с пренебрежением рассматривая внушительный ряд склянок в моей аптечке. — Лекарства и наркотики приносят большой вред. Взять хотя бы тех, кто употребляет кокаин.
  — Ну, поскольку…
  — Их очень много в высшем обществе!
  Так как о высшем обществе она определенно знала намного больше, чем я, я не стал ей возражать.
  — Вы только ответьте мне на один вопрос, доктор, — попросила мисс Рассел. — Предположим, вы действительно раб привычки употреблять наркотики. Можно ли от этого излечиться?
  На подобный вопрос нельзя ответить так просто. Я прочитал ей краткую лекцию на эту тему, и она прослушала ее с большим вниманием. Я все еще подозревал ее в том, что она ищет сведения о миссис Феррарс.
  — Вот, например, веронал… — продолжал я. Но к моему удивлению ей уже, казалось, было не интересно слушать о веронале. Вместо этого она переменила тему и спросила, правда ли, что есть такие необычные яды, отравление которыми нельзя распознать.
  — Ага! Вы читаете детективные романы.
  Она призналась, что читает.
  — И все содержание такого романа, — сказал я, — сводится к поискам необычного яда, по возможности где-нибудь в Южной Америке, яда, о котором еще никто не слыхал. Что-нибудь такое, чем некое неизвестное племя темнокожих дикарей отравляет свои стрелы. Смерть мгновенна, и наука цивилизованных стран бессильна распознать ее причину. Вы это имеете в виду?
  — Да. В самом деле, бывает такое?
  Я с сожалением покачал головой.
  — Боюсь, что нет. Есть кураре, конечно.
  И я наговорил ей многое о кураре, но, казалось, что у нее снова пропал интерес. Она спросила, есть ли в моем шкафу яды, и когда я ответил отрицательно, то подумал, что уронил себя в ее глазах. Она сказала, что ей нужно идти, и я проводил ее до двери приемной. В эго время прозвучал гонг к ленчу.
  Я никогда бы не заподозрил мисс Рассел в пристрастии к детективным романам. И с большим удовольствием представил себе, как она выходит из своей комнаты экономки сделать выговор провинившейся служанке, а затем возвращается к себе, чтобы снова увлечься чтением «Тайны седьмой смерти» или чего-нибудь другого в этом роде.
  Глава 3
  Человек, который выращивал тыквы
  Во время ленча я сказал Каролине, что буду обедать у Экройда. Она не возражала… наоборот…
  — Отлично, — сказала она. — Там обо всем и узнаешь. Между прочим, что случилось с Ральфом?
  — С Ральфом? — удивился я. — Ничего.
  — Тогда почему же он остановился в «Трех вепрях», а не в Фернли Парке?
  Я ни на минуту не сомневался в достоверности сообщения Каролины о том, что Ральф поселился в местной гостинице. Для меня было достаточно того, что об этом сказала она.
  — Экройд сказал мне, что он в Лондоне, — ответил я и сам удивился, что отступаю от своего правила ни с кем не делиться никакими сведениями.
  — О! — воскликнула Каролина, и я заметил, как нервно задергался кончик ее носа, указывая на то, что мысль ее заработала над новыми данными.
  — Значит так. В «Три вепря» он приехал вчера утром, — сказала она. — Сегодня он еще там. А вчера вечером его видели с девушкой.
  Это меня нисколько не удивило, так как Ральф, я бы сказал, большинство вечеров своей жизни проводит с какой-нибудь девушкой. Удивило меня то, что он избрал для приятного времяпрепровождения не веселую столицу, а Кингс Эббот.
  — С одной из официанток бара? — спросил я.
  — Нет. Было вот как. Он вышел встретить ее. Я не знаю, кто она (представляю себе, как горько для Каролины признать такой факт), но я могу угадать, — продолжала моя неутомимая сестра.
  Я с нетерпением ждал.
  — Его кузина.
  — Флора Экройд? — изумился я.
  Флора Экройд не доводилась родственницей Ральфу Пэтону, но Ральфа так долго считали родным сыном Экройда, что его родство с Флорой ни у кого не вызывало сомнений.
  — Флора Экройд, — сказала моя сестра.
  — Но почему он не пошел в Фернли, если хотел ее увидеть?
  — Тайная помолвка, — объяснила Каролина с величайшим удовольствием. — Старый Экройд не захочет и слушать об этом, и они вынуждены встречаться вот так.
  В теории Каролины я видел немало слабых мест, но я удержался от замечаний. От этого разговора нас отвлекло случайное упоминание о нашем новом соседе.
  Рядом с нами, в доме под названием «Ларчиз», недавно поселился какой-то незнакомец. К большой досаде Каролины, она ничего не смогла узнать о нем, кроме того, что он иностранец. Ее агентурный корпус оказался бессильным. Предположительно установлено, что в пищу он употребляет молоко и овощи, мясо и, если случается — рыбу. Точно так же, как и любой из нас. Но никто из тех, кто занимается поставкой этих продуктов, кажется, так ничего и не узнал. Зовут его, по-видимому, мистер Порротт, и это имя вызывает какое-то странное чувство нереальности. Нам известно только то, что он интересуется выращиванием тыкв.
  Но это не та информация, за которой охотится Каролина. Она хочет знать, откуда он приехал, чем занимается, женат ли, кто была его жена или кто она есть; в равной степени ей нужно знать, есть ли у него дети, какова девичья фамилия его матери и так далее. Мне кажется, что кто-то очень похожий на Каролину выдумал вопросы для паспортов.
  — Моя дорогая Каролина, — сказал я, — относительно его профессии не может быть никаких сомнений. Он — бывший парикмахер. Ты только посмотри на его усы.
  Каролина не согласилась. Она сказала, что если бы он был парикмахером, у него были бы волнистые волосы, а не прямые. У всех парикмахеров волосы волнистые.
  Я перечислил несколько лично знакомых мне парикмахеров с прямыми волосами, но это ее не убедило.
  — Я решительно ничего не смогла от него добиться, — сказала она удрученно. — Вчера я одолжила у него кое-что из садового инвентаря. Он был чрезвычайно любезен, но я ничего не смогла из него вытянуть. Наконец, я спросила прямо, француз ли он. Он сказал, что нет, и, понимаешь, мне как-то уже больше не хотелось его ни о чем спрашивать.
  Это обстоятельство пробудило во мне большой интерес к нашему таинственному соседу. Человек, который способен закрыть рот Каролине и отослать ее ни с чем, должен уже представлять собою личность.
  — Я думаю, что у него есть один из этих новых пылесосов…
  По блеску глаз Каролины я понял, что у нее уже созрел план новой просьбы как предлога для дальнейших расспросов. Я постарался отделаться от нее и ушел в сад. Я люблю повозиться в саду. Вырубая корни одуванчика, я вдруг услышал предупреждающий крик, за которым тотчас что-то тяжелое пролетело мимо моей головы и с неприятным звуком плюхнулось у самых ног. Это была тыква.
  Я сердито поднял голову и осмотрелся. Слева, над оградой, появилось лицо. Яйцевидной формы голова была частично покрыта подозрительно черными волосами. На лице были два огромных уса и два наблюдательных глаза. Это был наш таинственный сосед мистер Порротт. Он тут же разразился потоком извинений.
  — Тысячу извинений, месье! У меня нет никаких оправданий. Вот уже несколько месяцев я занимаюсь этими тыквами. А сегодня они вдруг вывели меня из себя, и я послал их подальше и, увы, не только на словах. Я схватил самую большую и швырнул через забор. Месье, мне стыдно. Я в вашей власти.
  Перед таким изобилием извинений мой гнев растаял. В конце концов, эта злополучная тыква в меня не попала. И я искренне надеялся, что бросать крупные овощи через забор не было хобби нашего нового друга. Такая привычка едва ли помогла бы ему снискать к себе как к соседу наше расположение.
  Этот странный маленький человечек, казалось, читал мои мысли.
  — О, нет! — воскликнул он. — Не беспокойтесь. У меня нет такой привычки. Но можете ли вы представить себе, месье, человека, который всю жизнь работал, чтобы достичь какой-то цели, работал, чтобы добиться желанного покоя и определенных занятий, а затем, добившись всего этого, вдруг обнаруживает, что тоскует по прежним дням и по прежней работе, избавиться от которой он считал за благо?
  — Да, — промолвил я медленно, — полагаю, что такие случаи нередки. Я сам, вероятно, пережил нечто подобное. Год назад я получил наследство. Оно было вполне достаточным, чтобы осуществить мою мечту. Я всегда хотел путешествовать, хотел увидеть мир. Так вот, как я уже сказал, это было год назад. А я по-прежнему здесь.
  Мой маленький сосед кивнул.
  — Сила привычки. Мы работаем, чтобы достичь какой-то цели. И когда цель достигнута, мы вдруг понимаем, что нам не хватает повседневного труда. И заметьте, месье, у меня была очень интересная работа. Самая интересная работа в мире.
  — Да? — сказал я поощрительно.
  В этот момент в меня вселился дух Каролины.
  — Изучение натуры человека, месье.
  — Точно так, — сказал я вежливо.
  Ясно — отставной парикмахер. Кто знает тайны человеческой натуры лучше, чем парикмахер?
  — У меня был и друг… друг, который многие годы никогда не покидал меня. Изредка он проявлял слабоумие. Других это пугало, а мне он был очень дорог. Можете себе представить, мне сейчас не хватает даже его глупости. Его наивности, его честного взгляда на мир, удовольствия обрадовать и удивить ею каким-нибудь своим открытием… я не могу выразить, как мне всего этого не хватает.
  — Он умер? — спросил я с сочувствием.
  — Нет. Он живет и преуспевает… Но на другом конце света. Он сейчас в Аргентине.
  — В Аргентине, — сказал я с завистью. — Я всегда хотел побывать в Южной Америке.
  Я вздохнул и взглянул на мистера Порротта. Он смотрел на меня с сочувствием. Этот маленький человек казался очень понимающим.
  — Вы поедете туда, не так ли? — спросил он.
  Я со вздохом покачал головой.
  — Я мог бы поехать, — сказал я, — год назад. Но я оказался глупцом и даже хуже — жадным. Я рискнул состоянием ради тени.
  — Понимаю, — сказал мистер Порротт. — Играли на бирже?
  Я печально кивнул, но втайне мне все это казалось забавным. Этот смешной нелепый маленький человечек держался необыкновенно важно.
  — Нефтеносные земли Поркупайна? — спросил он вдруг.
  Я с удивлением уставился на него.
  — Я и в самом деле думал о них, но в конечном счете влип на золотой шахте в Западной Австралии.
  Мой сосед смотрел на меня со странным выражением лица, которое я не мог понять.
  — Это судьба, — сказал он наконец.
  — Что — судьба? — спросил я с раздражением.
  — Что я должен жить рядом с человеком, серьезно относящимся к нефтеносным землям Поркупайна и к золотым шахтам Западной Австралии. А скажите, каштановые волосы вам нравятся тоже?
  Я уставился на него с открытым ртом, а он расхохотался.
  — Нет, нет. Успокойтесь. Это не умопомешательство. Это был глупый вопрос. Видите ли, мой друг, о котором я говорил, был молодым человеком и считал всех женщин хорошенькими, а большую их половину — красавицами. А вы ведь в зрелом возрасте, врач, человек, которому известны суетность и безрассудство многих сторон нашей жизни. Ну-ну, мы соседи! Прошу вас принять и передать в дар вашей превосходной сестре мою самую лучшую тыкву.
  Он наклонился и манерно протянул мне огромный экземпляр, который я и принял в том же духе, в каком он был предложен.
  — Это утро не прошло даром, — весело сказал маленький человечек. — Я познакомился с личностью, з какой-то степени напоминающей мне моего далекого друга. Между прочим, я хотел бы задать вам один вопрос. Вы, несомненно, знаете всех в этой крошечной деревне. Кто этот молодой человек, у которого такие темные волосы и глаза и красивое лицо? Он ходит с откинутой назад головой и с легкой улыбкой на устах.
  Описание не оставляло сомнений.
  — Это, должно быть, капитан Ральф Пэтон, — сказал я медленно.
  — Я его здесь раньше не видел.
  — Он отсутствовал некоторое время. Он сын — приемный сын — мистера Экройда из Фернли Парка.
  Мой сосед сделал легкий нетерпеливый жест.
  — Да, конечно, мне следовало бы догадаться самому. Мистер Экройд говорил о нем много раз.
  — Вы знаете мистера Экройда? — спросил я, немного удивленный.
  — Мистер Экройд знал меня по Лондону, когда я там работал. Я попросил его ничего не говорить здесь о моей профессии.
  — Понимаю, — сказал я, весьма позабавленный этим явным снобизмом.
  Но маленький человечек самодовольно продолжал почти с глупой улыбкой.
  — Я предпочитаю оставаться инкогнито. Слава мне не нужна. Я даже не позаботился исправить местную версию моего имени.
  — В самом деле, — сказал я, решительно не зная, что сказать.
  — Капитан Ральф Пэтон, — задумчиво пробормотал мистер Порротт. — Стало быть, он помолвлен с племянницей мистера Экройда, с очаровательной мисс Флорой.
  — Кто вам сказал? — спросил я с большим удивлением.
  — Мистер Экройд. С неделю назад. Он очень доволен. Это его давнишнее желание, если я его правильно понял. Я даже думаю, что он оказал некоторое давление на молодого человека. Это никогда не считалось разумным. Молодой человек должен жениться ради себя, а не ради отчима, от которого он зависит.
  Мои предположения оказались полностью несостоятельными. Я не мог себе представить, чтобы парикмахер пользовался доверием Экройда и обсуждал с ним вопросы женитьбы его племянницы с приемным сыном. К людям более низкой общественной ступени Экройд выказывал доброе покровительство, но чувство собственного достоинства у него было развито очень сильно. Я понял, что Порротт вовсе не парикмахер. Чтобы скрыть свое смущение, я сказал первое, что пришло мне в голову.
  — А чем привлек к себе ваше внимание Ральф Пэтон? Красивой внешностью?
  — Нет, не только этим, хотя он необычайно красив для англичанина. У него такая внешность, что ваши женщины-писательницы сравнивали бы его с греческим богом. Нет, с молодым человеком происходило что-то такое, чего я не мог понять.
  Последние слова он произнес, как бы размышляя, тоном, который произвел на меня какое-то неопределимое впечатление. Он как бы подводил итог поведению молодого человека в свете только ему одному известных фактов. С этим впечатлением я и ушел, когда из дому меня позвала моя сестра.
  Я вошел в дом. На Каролине была шляпка. Она, очевидно, только что вернулась из деревни. Начала она без вступления.
  — Я встретила мистера Экройда.
  — И что же?
  — Я остановила его, но он, казалось, очень спешил и торопился уйти.
  Я не сомневался, что было именно так. Он не хотел говорить с Каролиной точно так же, как немногим раньше — с мисс Ганетт. Если не больше. Но не так-то легко отделаться от Каролины.
  — Я его сразу же спросила о Ральфе. Он был страшно удивлен. Он не имел никакого представления о том, что парень здесь. Он даже сказал, что я, наверное, ошиблась. Я! Ошиблась!
  — Смешно, — заметил я. — Ему следовало бы знать тебя лучше.
  — Потом он сказал, что Ральф и Флора помолвлены.
  — Я знаю об этом, — перебил я ее со скромной гордостью.
  — Кто тебе сказал?
  — Наш новый сосед.
  Секунду или две Каролина явно колебалась, подобно шарику рулетки, когда он на мгновение замирает между двумя номерами. Но она все ж таки удержалась, чтобы не заговорить о такой соблазнительной новости, и продолжала:
  — Я сказала мистеру Экройду, что Ральф в «Трех вепрях».
  — Каролина, — упрекнул я ее, — неужели ты не понимаешь, что своей привычкой неразборчиво повторять все, о чем говорят другие, ты можешь наделать много неприятностей.
  — Глупости, — сказала моя сестра. — Люди должны знать все. И я считаю, что рассказывать им — это мой долг. Мистер Экройд был очень благодарен мне.
  — Что же дальше? — спросил я, так как было видно, что это еще не все.
  — Я думаю, он пошел прямо в «Три вепря», и если это так, то Ральфа он там не застал.
  — Не застал?
  — Нет. Потому что, когда я возвращалась лесом…
  — Лесом? — перебил я ее.
  Каролина покраснела.
  — Сегодня такой восхитительный день, — воскликнула она. — Мне захотелось немного прогуляться. Лес с его осенними красками великолепен в это время года!
  Каролина ставит лес ни во что в любое время года. Лес для нее такое место, где можно промочить ноги, или где всякого неприятного рода вещи могут капнуть вам на голову. Нет, в наш местный лес Каролину мог привести только хорошо развитый инстинкт мангусты. Лес — это единственное место, примыкающее к деревне Кингс Эббот, где можно поговорить с молодой женщиной, не боясь, что вас увидит вся деревня. Он граничит с Фернли Парк.
  — Ну, продолжай, — сказал я.
  — Когда я возвращалась лесом, я услышала голоса.
  Каролина помедлила.
  — И что же?
  — Один голос принадлежал Ральфу Пэтону. Я узнала его сразу. Другой был женский. Конечно, я не думала подслушивать…
  — Да, да. Конечно, — заметил я с откровенной насмешкой, которая, однако, не задела Каролину.
  — Но я просто не могла не услышать. Девушка что-то сказала, — я не совсем уловила, что именно, — и Ральф ответил. Голос его был сердитый. «Моя дорогая, — сказал он, — неужели ты не понимаешь, что старик может лишить меня наследства? Он сыт мною по горло за последние годы. Еще немного — и все будет хорошо. Нам нужны деньги, моя дорогая. Я буду очень богат, когда старик сыграет в ящик. Он скряга, но он купается в деньгах. Я не хочу, чтобы он изменил свое завещание. Предоставь все мне и не тревожься». Это точно его слова. Я хорошо их запомнила. К несчастью, в этот момент я наступила на сухую веточку или на что-то другое, они умолкли и удалились. Я, конечно, не могла бежать за ними и не увидела, кто была та девушка.
  — Это было самым досадным, конечно, — сказал я. — Но думаю, ты все же поспешила в «Три вепря» в бар, чтобы подкрепиться рюмкой коньяка, а заодно и убедиться, обе ли официантки на месте?
  — То была не официантка, — с уверенностью сказала Каролина. — Я почти уверена, что это была Флора Экройд. Только…
  — Только тогда все кажется лишенным смысла, — согласился я.
  — Но если это была не Флора, то кто же?
  Моя сестра быстро перебрала всех девушек, живущих в округе, с многочисленным перечислением всех «за» и «против» для каждой. Когда она остановилась, чтобы перевести дух, я пробормотал что-то о больном и выскользнул из дома. Я направился в «Три вепря», полагая, что Ральф Пэтон, вероятно, уже туда вернулся.
  Я слишком хорошо знаю Ральфа, по крайней мере, лучше, чем кто-нибудь другой в Кингс Эббот, потому что я знал его мать и, следовательно, понимаю в нем многое из того, что других озадачивает. Он стал в какой-то степени жертвой наследственности. Он не унаследовал от своей матери роковую склонность к спиртному, но, тем не менее, в нем скрыто какое-то слабоволие. Как уже заявил мой новый друг, он необыкновенно красив. Шести футов роста, пропорционально сложен, с легким изяществом атлета. Он брюнет, как и мать, а красивое загорелое лицо всегда готово озариться улыбкой. Ральф Пэтон из тех, кто очаровывает легко и без усилий. Он потворствует своим желаниям, сумасброден и расточителен, ни перед чем в мире не преклоняется. Несмотря на все это, он очень привлекателен, и все его друзья ему преданы. Смог бы я что-нибудь сделать для него? Думаю, что смог бы.
  В «Трех вепрях» мне сказали, что капитан Пэтон только что вернулся. Я поднялся наверх и вошел в его комнату без доклада. На какой-то момент, вспомнив, что я слышал и видел, я усомнился в хорошем приеме, но опасения эти были напрасны.
  — О! Шеппард! Рад вас видеть! — С улыбкой и протянутой рукой он пошел мне навстречу. — Единственный человек, которого я рад видеть в этой дыре.
  Я вскинул брови.
  — Что же вы делаете в этой дыре?
  Он раздраженно усмехнулся.
  — Это долгая история. У меня плохи дела, доктор. Но прежде выпейте.
  — Благодарю — выпью.
  Он нажал на кнопку звонка, затем вернулся и бросился в кресло.
  — Если говорить без обиняков, — сказал он мрачно, — у меня все чертовски запутано. Ни малейшего представления, что делать дальше.
  — Что случилось? — спросил я сочувственно.
  — Все это мой отчим, черт его дери.
  — Что же он сделал?
  — Дело не в том, что он сделал, а в том, что он, вероятно, сделает.
  Пришли на звонок, и Ральф заказал вино.
  Когда человек ушел, он сел, сгорбившись, в кресло, хмурясь своим мыслям.
  — Это действительно серьезно? — спросил я.
  Он кивнул.
  — На этот раз я совершенно один, — сказал он спокойно.
  Необычная серьезность его голоса убеждала меня в том, что он говорит правду. Нужно многое, чтобы Ральф стал серьезным.
  — В самом деле, — продолжал он, — я не вижу выхода… Будь я проклят, если я его вижу.
  — Если я смогу помочь… — предложил я неуверенно.
  Он решительно покачал головой.
  — Вы очень добры, доктор. Я не могу позволить себе впутывать вас в это дело. Я должен действовать один.
  С минуту он молчал, а затем изменившимся голосом повторил:
  — Да, я должен действовать один.
  Глава 4
  Обед в Фернли
  Около половины восьмого я позвонил в парадное Фернли. Дверь тотчас же открыл Паркер, дворецкий.
  Вечер был прекрасный, и я предпочел пройтись пешком. Я вошел в просторный квадратный холл, Паркер помог мне снять пальто. В это время секретарь Экройда, приятный молодой человек по имени Реймонд, с бумагами в руках проходил в кабинет хозяина.
  — Добрый вечер, доктор. Пришли обедать? Или это профессиональный визит?
  Второй вопрос был, вероятно, вызван тем, что он увидел, как я поставил на дубовую кушетку свой черный саквояж.
  Я объяснил, что в любой момент ожидал вызова по случаю родов и поэтому пришел, готовый к срочному вызову. Реймонд кивнул и пошел дальше, бросив через плечо:
  — Проходите в гостиную. Дорогу вы знаете. Дамы сейчас придут. Мне нужно только отнести эти бумаги мистеру Экройду. Я доложу ему, что вы уже здесь.
  С появлением Реймонда Паркер ушел, и в холле я остался один. Я поправил галстук, посмотрел в большое зеркало и через всю комнату направился прямо к двери, которая, как я знал, вела в гостиную.
  В тот момент, когда я поворачивал ручку, изнутри послышался звук, — как мне показалось, звук опущенной оконной рамы. Я отметил это совершенно подсознательно и в то время не придал этому никакого значения.
  Отворив дверь, я вошел и чуть не столкнулся с мисс Рассел, как раз выходившей оттуда. Мы оба извинились.
  Я обнаружил, что впервые смотрю на экономку оценивающим взглядом, думая о том, насколько же красива она была раньше, если красота ее сохранилась и поныне. Седина не тронула ее темные волосы, и если бы у нее всегда был румянец, как был он у нее в эту минуту, строгость ее облика не была бы столь заметна. Я невольно отметил, что она вошла снаружи, так как дыхание ее было учащенным, и казалось, что перед этим она бежала.
  — Боюсь, что я пришел на несколько минут раньше, — сказал я.
  — О! Не думаю. Сейчас уже половина восьмого доктор Шеппард.
  Она несколько помедлила, а затем заметила:
  — Я не знала, что вы сегодня у нас обедаете. Мистер Экройд не сказал мне об этом.
  Мне показалось, что мое присутствие здесь на обеде для нее чем-то неприятно. Но я не мог понять — чем?
  — Как ваше колено? — поинтересовался я.
  — Все так же, благодарю вас, доктор. А теперь мне нужно идти. Миссис Экройд сейчас придет. Я… Я только заходила взглянуть, на месте ли цветы.
  Она быстро исчезла из комнаты. Я подошел к окну, удивляясь ее явному желанию оправдать свое присутствие в гостиной.
  Окна были высокие — французские, они открывались на террасу. Следовательно, звук, услышанный мною, не мог быть звуком опускаемой рамы.
  Может быть — уголь в камине? Нет, это вовсе не подходит. Выдвижной ящик бюро? Нет, не то.
  Затем мой взгляд остановился на предмете, который, как я знаю, здесь называют серебряным столом. Его стеклянная крышка открывается. Через нее можно видеть содержимое стола. Я подошел и стал рассматривать находившиеся в нем вещи. Там были две или три старинные серебряные монеты, детская туфля, принадлежавшая, как утверждают, королю Чарльзу Первому, несколько китайских нефритовых статуэток и довольно много уникальных африканских вещичек.
  Желая получше рассмотреть одну из нефритовых фигурок, я поднял крышку. Она выскользнула из моей руки и захлопнулась.
  Я тотчас же узнал звук, который слышал. Это был звук осторожно и мягко опускаемой крышки этого самого стола. С удовлетворением проделал я два или три раза эту операцию. Затем снова поднял крышку, чтобы более тщательно рассмотреть содержимое.
  Я все еще стоял, склонившись над открытым серебряным столом, когда в комнату вошла Флора Экройд. Флору Экройд многие не любят, но никто не может не восхищаться ею. А для своих друзей она просто очаровательна. Прежде всего, поражает ее необыкновенная красота. У нее настоящие скандинавские светло-золотистые волосы. Голубизна глаз схожа с голубизной воды норвежских фиордов, а кожа лица — поистине кровь с молоком. У нее прямые мальчишеские плечи и узкие бедра. А великолепное здоровье может служить приятным утешением медику, утомленному своими пациентами. Простая английская девушка… Я рискую показаться старомодным, но подлинная красота заставляет сердце биться чаще.
  Флора присоединилась ко мне и, разглядывая содержимое серебряного стола, выразила еретические сомнения относительно того, носил ли когда-нибудь король Чарльз Первый детские туфли.
  — И вообще, — продолжала Флора, — вся эта никчемная и пустая возня вокруг вещей из-за того лишь, что их кто-то носил или пользовался ими, сдается мне обыкновенной чепухой! Сейчас ведь их никто не носит и никто ими не пользуется. Перо, которым Джордж Элиот написала «Мельницу на Флоссе», в конце концов, только перо и ничего более! А если действительно кто так уж любит Джордж Элиот, пусть купит себе «Мельницу на Флоссе» в дешевом издании и читает.
  — Вы, наверное, никогда не читаете таких несовременных книг, мисс Флора?
  — Вы ошибаетесь, доктор Шеппард. Я люблю «Мельницу на Флоссе».
  Мне было очень приятно услышать это. То, что в наши дни читают молодые женщины и чем они откровенно восхищаются, меня просто пугает.
  — Вы меня еще не поздравили, доктор Шеппард, — сказала Флора. — Разве вы не слышали? — она протянула мне левую руку. На среднем пальце матово светилась искусно вкрапленная в кольцо одинокая жемчужина.
  — Я намерена выйти за Ральфа, — продолжала она. — И дядя весьма доволен. Как видите, я не ухожу из семьи.
  Я взял ее руки в свои и произнес:
  — Моя дорогая, я надеюсь, вы будете очень счастливы!
  — Мы помолвлены уже с месяц, — спокойно продолжала Флора, — но объявили об этом только вчера. Дядя собирается привести в порядок домик Кросс-Стоунз и отдать его нам, а мы собираемся сделать вид, что будем обрабатывать землю. На самом же деле мы всю зиму станем заниматься охотой, немного поживем в городе, а затем отправимся в путешествие на яхте.
  Я люблю море! Конечно, я буду заниматься и приходскими делами, посещать все воскресные службы…
  Шурша платьем и многословно извиняясь за опоздание, вошла миссис Экройд.
  С огорчением должен признаться, что к миссис Экройд я питаю отвращение. Вся она состоит из костей, сухожилий и зубов. Женщина она крайне неприятная. Обрушивая на вас поток слов, она скользит по вашему лицу, вашей фигуре холодным изучающим взглядом своих маленьких и жестких бледно-голубых глаз.
  Оставив Флору у окна, я шагнул навстречу миссис Экройд. Она сунула мне в ладонь для пожатия горсть своих суставов и колец и разразилась нескончаемым потоком слов. Известно ли мне о помолвке Флоры? Такая подходящая во всех отношениях партия! Бедная девочка влюбилась с первого взгляда. Какая превосходная пара — он жгучий брюнет, а она яркая блондинка!
  — Скажу вам, дорогой доктор Шеппард, это такая радость для материнского сердца!
  Миссис Экройд вздохнула, отдавая дань переживаниям своего материнского сердца, но не забывая, однако, в то же время внимательно следить за мной.
  — Я удивляюсь! Вы такой давний друг дорогого Роджера. Мы знаем, как он считается с вашим мнением. Мне так трудно в моем положении вдовы! А тут еще так много утомительного с этой дарственной записью. Вы ведь знаете все, доктор. Я вполне уверена, что Роджер намерен сделать дарственную запись на дорогую Флору, но вы же знаете, он несколько сдержан в отношении денег! Я слыхала, что это свойственно даже промышленным магнатам. Понимаете, я хотела бы знать, не смогли бы вы побеседовать с ним по этому вопросу? Вы так нравитесь Флоре! Мы чувствуем, вы испытанный друг, хотя и знаем вас немногим более двух лет.
  Красноречие миссис Экройд было неожиданно прервано, так как дверь гостиной отворилась снова. Я был рад, что ее прервали, так как терпеть не могу вмешиваться в чужие дела, и у меня не было ни малейшего намерения воздействовать на Экройда в отношении его дарственной записи. Если бы нам не помешали, я был бы вынужден сообщить ей об этом.
  — Вы знакомы с майором Блантом, не правда ли?
  — Да, конечно!
  Гектора Бланта знают многие… По крайней мере — благодаря его славе. Я думаю, что никто больше него не убивал диких животных в самых невероятных местах. Стоит вам упомянуть его имя, и вам скажут: «Блант? Вы имеете в виду того знаменитого охотника?».
  Его дружба с Экройдом всегда несколько удивляла меня. Это два совершенно непохожих друг на друга человека. Подружились они рано, в юности, и хотя их пути разошлись, дружба — сохранилась. Примерно один раз в два года Блант проводит по две недели в Фернли, а итог — множество голов животных с удивительными рогами и застывшими стеклянными глазами, которые привлекают ваше внимание сразу же, как только вы ступите на порог дома. Эти трофеи — постоянное напоминание о дружбе хозяина дома с Блантом.
  Блант вошел в комнату свойственной ему одному неторопливой мягкой поступью. Это человек среднего роста, очень коренастый и крепко сложенный. Его лицо, почти цвета красного дерева, странно невыразительно, а серые глаза словно постоянно наблюдают за чем-то очень отдаленным… Говорит он мало, и то, о чем он говорит, произносится отрывисто, словно слова расстаются с ним против его желания.
  Утвердительно спросив в обычной своей отрывистой манере «Как поживаете, Шеппард», он установил свою коренастую фигуру прямо напротив камина и стал смотреть поверх нас. Так, будто увидел где-то там, в своем Тимбукту, нечто чрезвычайно заинтересовавшее его…
  — Майор Блант, — позвала его Флора, — я хочу, чтобы вы рассказали мне об этих африканских предметах. Я уверена, вы знаете, что это такое.
  Опасаясь, что миссис Экройд снова затеет свой разговор о дарственной записи, я поспешил заговорить о новом виде сладкого горошка. Мне было известно, что есть новый вид сладкого горошка, ибо я прочитал о нем в то утро в «Дейли мейл». Миссис Экройд ничего не смыслит в садоводстве, зато она принадлежит к женщинам, стремящимся любой ценой доказать, что они в курсе событий, и что они тоже читают «Дейли мейл». Эту умную беседу мы и вели до самого прихода Экрой-да и его секретаря, после чего Паркер пригласил всех к столу.
  За столом я оказался между миссис Экройд и Флорой. Блант восседал по другую сторону миссис Экройд, а Джоффри Реймонд — рядом с ним. Обед прошел невесело. Экройд был явно озабочен. Выглядел он плохо и почти ничего не ел. Разговор поддерживали мио-сис Экройд, Реймонд и я. На Флору, очевидно, действовала подавленность дяди. А Блант впал в свое привычное молчание.
  Как только закончился обед, Экройд взял меня под руку и отвел в свой кабинет.
  — После кофе нас здесь никто не потревожит, — объяснил он. — Я попросил Реймонда позаботиться, чтобы нам не мешали.
  Я незаметно наблюдал за ним. Было видно, что он чем-то очень взволнован. С минуту или две он шагал взад-вперед по комнате, потом, когда Паркер вошел с подносом, опустился в кресло перед камином.
  Кабинет был удобным помещением. Одну из его стен занимали книжные полки. Высокие кресла обиты темно-синей кожей. У окна — большой письменный стол, на котором лежали подшитые и аккуратно надписанные деловые бумаги. На круглом столе — множество газет и журналов.
  — У меня опять эти боли после еды, — небрежно заметил Экройд, отпивая кофе. — Вы должны дать мне еще своих таблеток.
  Меня поразило его старание создать впечатление, будто наша встреча носит чисто медицинский характер. Я повел себя соответственно.
  — Я так и думал. Я принес их с собой.
  — Добрый человек! Дайте же их.
  — Они у меня в саквояже в холле. Я сейчас принесу.
  — Не беспокойтесь, — остановил он меня, — их принесет Паркер. Паркер, принесите саквояж доктора.
  — Хорошо, сэр.
  Паркер вышел. Я собирался заговорить, но Экройд предупредительно вскинул руку.
  — Подождите! Разве вы не видите: мои нервы в таком состоянии, что я с трудом себя сдерживаю?
  Я отлично это видел, и мне было не по себе. Различные предчувствия одолевали меня.
  Экройд тотчас же продолжил.
  — Проверьте, пожалуйста, закрыто ли окно, — попросил он.
  Несколько удивившись просьбе, я встал и подошел к окну. Это окно было не французское, а обычное, подъемного типа. Тяжелые шторы из синего бархата задернуты, но само окно в верхней части — открыто. Я все еще стоял у окна, когда в комнату вошел Паркер с моим саквояжем.
  — Все в порядке, — сказал я, возвращаясь.
  — Вы задвинули шпингалет?
  — Да, да! Но что с вами, Экройд? — дверь за Паркером только что закрылась, иначе я не задавал бы этого вопроса. Прежде, чем ответить, Экройд с минуту молчал.
  — Я в аду, — произнес он медленно. — Да оставьте вы эти проклятые таблетки! Я говорил о них только для Паркера. Слуги так любопытны! Подойдите сюда и садитесь. Дверь тоже закрыта?
  — Да. Нас не смогут подслушать, не волнуйтесь.
  — Шеппард, никто не знает, что я пережил за эти двадцать четыре часа. Если чей-нибудь дом когда-либо вдруг рассыпался на обломки прямо на глазах у своего хозяина, так это именно я сейчас стою среди обломков своего дома! Дела Ральфа — это последняя капля. Но теперь не об этом. Здесь совсем другое… Совсем другое! Я не знаю, что мне делать. Но я должен решиться.
  — Что же вас беспокоит?
  Минуту или две Экройд молчал. Казалось, он не хотел начинать. Когда же он вновь заговорил, его вопрос оказался для меня полной неожиданностью. Я ожидал всего, но не этого.
  — Шеппард, вы посещали Эшли Феррарса во время его последней болезни, не так ли?
  — Да.
  Казалось, сформулировать следующий вопрос ему было еще труднее.
  — Вы никогда не подозревали… вам никогда не приходило в голову, что… ну, что его могли отравить?
  С минуту или две я молчал. Затем решил, что сказать. Роджер Экройд — это не Каролина.
  — Я скажу вам правду, — ответил я. — В то время у меня еще не было никаких подозрений, но с тех пор как… В общем, внушила мне эту мысль моя сестра Каролина во время совершенно праздного разговора! И с той минуты я не в состоянии выбросить все это из головы. Но предупреждаю, у меня все же нет никаких оснований для таких подозрений.
  — Он был отравлен, — сказал Экройд. Произнес он это мрачным, отчужденным голосом.
  — Кем? — глухо спросил я.
  — Своей женой.
  — Откуда вам это известно?
  — Она сама мне сказала.
  — Когда?
  — Вчера! Боже мой! Вчера! А кажется, что прошло уже десять лет…
  С минуту я ждал, а потом вновь он продолжил.
  — Вы понимаете, Шеппард, я говорю вам это по секрету. Это не должно идти дальше. Мне нужен ваш совет. Я не могу носить весь этот груз один. Я не знаю, что делать!
  — Вы можете рассказать все по порядку? Для меня многое не ясно. Как пришла миссис Феррарс к мысли сделать вам это признание?
  — Это было так… Три месяца назад я предложил миссис Феррарс выйти за меня замуж. Она отказалась. Я сделал вторичное предложение, и она согласилась, но не позволила мне объявить о нашей помолвке до окончания ее годичного траура. Вчера я заходил к ней и напомнил, что со времени смерти ее мужа прошел уже год и три недели, и больше ничто не должно препятствовать тому, чтобы наша помолвка стала всеобщим достоянием! Я заметил ей, что в последние дни она очень странно себя ведет. И она вдруг окончательно сломалась! Она… она рассказала мне все. О своей ненависти к животной грубости мужа, о растущей любви ко мне и… об ужасном средстве, которое она избрала. Яд! Боже мой! Это было хладнокровное убийство.
  На лице Экройда я видел отвращение и ужас. Миссис Феррарс, наверное, видела все это тоже. Экройд не принадлежал к числу тех великих влюбленных, которые ради любви могут простить все. Он — из числа обстоятельных и положительных граждан. И все благотворное и здоровое, что было в нем, его законопослушание и добродетель, должно быть, оттолкнули его от Феррарс в самый критический для нее момент, в момент откровения.
  — Да, — продолжал он тихим монотонным голосом, — она во всем призналась. И мне кажется, что существует какая-то личность, которая обо всем знала, шантажировала ее и получала от нее крупные денежные суммы. Все это доводило ее чуть ли не до умопомешательства!
  — Кто был этот человек?
  Перед моими глазами вдруг возник образ Ральфа Пэтона и миссис Феррарс, идущих рядом. Он склонил к ней свою голову… Я почти физически ощутил внезапный толчок волнения. Подумать только… Нет, это невозможно. Я вспомнил, как он приветливо встретил меня днем. Абсурд!
  — Ей не хотелось называть его имени, — медленно произнес Экройд. — Фактически она даже не сказала, что это был мужчина. Но конечно…
  — Конечно, — согласился я, — это должен быть мужчина. — И у вас нет никаких подозрений?
  Вместо ответа Экройд застонал и уронил голову на руки.
  — Не может быть, — простонал он. — Я схожу с ума от одной лишь мысли об этом. Я даже не решусь сказать вам, какое чудовищное подозрение пришло мне в голову! Хотя скажу вам вот что. Кое-что из ее рассказа наводит меня на мысль, что эта личность может оказаться среди моих домашних… Но этого не может быть! Я, наверное, не так ее понял…
  — Что же вы ей сказали? — спросил я.
  — Что я мог сказать? Она, конечно, видела, насколько я потрясен. А потом было неясно, что же предпринимать мне во всей этой истории. Понимаете, она сделала меня соучастником уже после того, как сам факт свершился. Полагаю, она видела все это яснее, чем я. Вы знаете, я был ошеломлен! Она попросила у меня двадцать четыре часа… взяла с меня обещание ничего не предпринимать до окончания срока. Она наотрез отказалась назвать имя негодяя, который шантажировал ее. Я думаю, что из боязни, как бы я не пошел и не избил его, а тогда не миновать беды и ей самой! Она заверила, что в течение этих двадцати четырех часов я получу от нее письмо. Боже мой! Клянусь вам, Шеппард, мне и в голову не приходило то, что она задумала. Самоубийство! И это я толкнул ее к нему…
  — Ну что вы, — сказал я, — не нужно так преувеличивать. Ответственность за ее смерть к вам не имеет никакого отношения.
  — Но что мне теперь делать? Вот в чем вопрос! Бедная женщина умерла. Стоит ли ворошить прошлое?
  — Вполне с вами согласен.
  — Но здесь есть другая сторона. Как мне найти мерзавца, который привел ее к смерти? Разве это не равносильно тому, что он сам убил ее? Он знал о первом преступлении и воспользовался этим бесстыдно, как хищник! Она понесла наказание. А он — разве он должен оставаться ненаказанным?
  — Понимаю, — проговорил я медленно. — Вы хотите загнать его в угол. Вы, конечно, знаете, что тогда вся эта история будет предана широкой огласке?
  — Да, я думаю об этом. Я по-разному подходил к этому вопросу…
  — Я согласен с вами, что негодяй должен быть наказан, однако, следует учесть, чего это будет стоить.
  Экройд встал и заходил по комнате. Потом снова вернулся в кресло.
  — Послушайте, Шеппард! Допустим, мы оставим все, как есть. Если от нее не будет ни слова, мы не будем поднимать этого дела…
  — Как это понимать — «если от нее не будет ни слова»? — спросил я с любопытством.
  — У меня такое чувство, что перед тем, как уйти, она где-то или как-то оставила для меня письмо. Я не могу объяснить всего, но у меня такое чувство.
  Я покачал головой.
  — Она не оставила ни письма, ни записки. Я спрашивал.
  — Шеппард, я уверен, что оставила! И более того: мне кажется, что, избрав для себя смерть обдуманно, она даже хотела, чтобы все стало известно, лишь бы отомстить тому человеку, который довел ее до отчаяния. Я думаю, что если бы я пришел к ней тогда еще раз, она назвала бы мне его имя и попросила пойти к нему, и сделать все возможное.
  Он посмотрел на меня.
  — Вы не верите в подобные предчувствия?
  — О да, верю. В некотором смысле!.. Если, как вы говорите, от нее должно быть письмо… — я умолк.
  Бесшумно отворилась дверь, и вошел Паркер с подносом, на котором лежало несколько писем.
  — Вечерняя почта, сэр, — сказал он, отдавая Экройду поднос. Он собрал чашки и вышел.
  Я немного отвлекся, а когда снова посмотрел на Экройда, то увидел, что он стоял, окаменев. Взгляд его был прикован к узкому голубому конверту. Остальные письма упали наземь.
  — Ее почерк, — прошептал он. — Должно быть, она выходила и опустила его в почтовый ящик прошлой ночью, как раз перед тем, как… перед тем, как…
  Молниеносным движением он вскрыл конверт и извлек оттуда большое письмо. Резко подняв голову, он взглянул на меня.
  — Вы уверены, Шеппард, что закрыли окно? — спросил он.
  — Вполне, — ответил я удивленно, — а что вас тревожит?
  — Весь вечер меня не покидает странное чувство, будто за мной кто-то следит, кто-то наблюдает. Что это там?! — он резко обернулся. Я невольно повторил его движение. Нам обоим показалось, что дверная ручка слегка щелкнула.
  Я быстро подошел к двери и отворил ее. Там никого не было.
  — Нервы, — пробормотал Экройд.
  Он развернул плотные листы бумаги и прочитал вслух приглушенным голосом:
  «Дорогой мой, дорогой мой Роджер… за жизнь нужно платить жизнью. Я понимаю… я поняла это сегодня по вашему лицу. И потому ухожу по единственному еще открытому для меня пути. Оставляю вам наказать человека, который за этот год превратил мою жизнь в ад на земле. Сегодня днем я вам не назвала его имени, но я напишу о нем сейчас. У меня нет ни детей, ни близких родственников. Мне некого щадить, и поэтому не бойтесь огласки. Если можете, дорогой мой Роджер, простите мне то зло, которое я чуть было не причинила вам, и которое, когда пришел срок, я все же не смогла причинить»…
  Не переворачивая страницы, Экройд замолчал.
  — Вы меня извините, Шеппард, но я должен прочитать это один, — произнес он нерешительно. — Письмо написано только для меня, только для меня одного.
  Он вложил письмо в конверт и положил на стол.
  — Потом, когда буду один.
  — Нет! — крикнул я под влиянием какого-то инстинктивного побуждения, — читайте сейчас!
  Зкройд посмотрел на меня с изумлением.
  — Извините, — сказал я, краснея. — Я не имел в виду, чтобы вы читали вслух мне. Прочитайте сами, пока я еще здесь.
  Экройд покачал головой.
  — Нет, я лучше подожду.
  По какой-то непонятной мне самому причине я продолжал уговаривать его.
  — Прочитайте хотя бы имя шантажиста, — попросил я.
  Теперь Экройд, по существу, заупрямился, и чем настойчивее я старался уговорить его, тем решительнее был его отказ. Все мои доводы оказывались напрасными….
  Письмо принесли без двадцати минут девять. Оно так и осталось непрочитанным, когда без десяти девять я уходил. Уже взявшись за дверную ручку, я нерешительно остановился и оглянулся, обдумывая, все ли я сделал. Ничего не придумав, я вышел и закрыл за собой дверь.
  Я вздрогнул, увидев рядом фигуру Паркера. Он, казалось, смутился, и мне пришло в голову, что он подслушивал у двери. Какая жирная, самодовольная и масленая физиономия у этого человека! А во взгляде — какая-то решительность и неопределенность вместе.
  — Мистер Экройд не хочет, чтобы его беспокоили, — сказал я холодно. — Он попросил меня передать вам об этом!
  — Отлично, сэр. Мне показалось, что позвонили.
  Это была такая явная ложь, что я не стал отвечать ему. Проводив меня в холл, он помог мне одеться.
  Я вышел в ночь. Луна была закрыта облаками, и все казалось очень темным и спокойным. Когда я проходил домик привратника, деревенские часы пробили девять. Я повернул налево, к деревне, и чуть было не столкнулся с человеком, шедшим в противоположном направлении.
  — Это дорога в Фернли Парк? — хриплым голосом спросил незнакомец.
  Я взглянул на него. Шляпа — глубоко надвинута на лоб, воротник пальто поднят. Лица почти не видно, но чувствовалось, что это молодой человек. Голос его был груб и прост.
  — Вот в эти ворота, — ответил я.
  — Благодарю вас, мистер.
  Он помолчал, а затем совершенно излишне добавил:
  — Я чужой в этих краях.
  Он пошел в ворота, а я обернулся и посмотрел ему вслед. Странно, его голос напоминал чей-то знакомый мне голос, но чей — я не мог вспомнить.
  Через десять минут я был уже дома. Каролину очень интересовало, почему я вернулся так рано. Чтобы хоть как-то удовлетворить ее любопытство, я вынужден был присочинить немного к своему отчету о вечере. Но чувствовал я себя неловко, видя, что Каролина мне не верит.
  В десять часов я поднялся, зевнул и сказал, что пора спать. Каролина неохотно согласилась.
  Была пятница, а по пятницам вечером я всегда завожу домашние часы. Я сделал это, как обычно, а Каролина довольствовалась тем, что проверила, заперла ли служанка кухню.
  Было четверть одиннадцатого, когда мы поднимались наверх. Не успел я подойти к своей комнате, как внизу, в холле, зазвонил телефон.
  — Это миссис Бейтс, — сразу решила Каролина.
  — Боюсь, что она, — ответил я уныло. Я сбежал вниз и снял трубку.
  — Что? — спросил я. — Что? Конечно, я буду немедленно!
  Я взбежал наверх, схватил свой саквояж и кинул в него перевязочный материал.
  — Звонил Паркер, — крикнул я Каролине, — дворецкий из Фернли. Роджера Экройда нашли только что убитым!..
  Глава 5
  Убийство
  Я тотчас же вывел свой автомобиль и помчался в Фернли. Выскочив из него, нетерпеливо позвонил. Дверь не открывали, и я позвонил снова.
  Послышался шорох цепочки, и в открытой двери появился Паркер. Его лицо было бесстрастным и спокойным.
  Я прорвался мимо него в холл.
  — Где он? — спросил я резко.
  — Простите, не понимаю, сэр.
  — Ваш хозяин. Мистер Экройд. Что вы на меня смотрите! Вы сообщили в полицию?
  — В полицию, сэр? Вы сказали — в полицию? — Паркер смотрел на меня так, как если бы я был привидением.
  — Что с вами, Паркер? Если, как вы говорите, ваш хозяин убит…
  Паркер от изумления открыл рот.
  — Хозяин? Убит? Невозможно, сэр!
  Теперь наступила моя очередь удивляться.
  — Разве пять минут назад вы не звонили мне и не сообщили, что ваш хозяин найден убитым?
  — Я, сэр? О! Конечно, нет, сэр. Мне бы и не приснилось такое.
  — Вы хотите сказать, что все это шутка? Что с мистером Экройдом ничего не случилось?
  — Извините, сэр, тот, кто звонил вам, назвался моим именем?
  — Вот дословно то, что я услышал: «Это доктор Шеппард? Говорит Паркер, дворецкий из Фернли Парка. Приезжайте, пожалуйста, немедленно, сэр. Убили мистера Экройда».
  Мы растерянно смотрели друг на друга.
  — Очень скверная шутка, сэр, — произнес он наконец удрученным голосом. — Подумать только, сказать такое.
  — Где мистер Экройд? — спросил я вдруг.
  — Думаю, все еще в кабинете. Дамы легли спать, а майор Блант и мистер Реймонд в бильярдной.
  — Я полагаю, что мне следует зайти к нему на минутку, — сказал я. — Я знаю, он не хотел, чтобы его снова тревожили, но мне не по себе от этой странной шутки. Мне просто хочется убедиться, что с ним все в порядке.
  — Совершенно верно, сэр, мне тоже очень не по себе. Если вы не возражаете, я провожу вас до двери, сэр?
  — Нисколько, — ответил я, — пойдемте.
  Я прошел через дверь направо. Паркер шел следом. Войдя в маленькую переднюю, из которой легкий лестничный пролет ведет наверх, в спальню Экройда, я постучал в дверь кабинета.
  Ответа не было. Я повернул ручку, но дверь была заперта.
  — Позвольте мне, сэр, — сказал Паркер.
  Очень проворно для человека своего склада он опустился на одно колено и заглянул в замочную скважину.
  — Ключ в замке с той стороны. Все в порядке, сэр, — сказал он, поднимаясь. — Должно быть, мистер Экройд закрылся изнутри и уснул в кресле.
  Я наклонился и проверил утверждение Паркера.
  — Кажется, все в порядке, — сказал я, — но все равно, Паркер, я хочу разбудить вашего хозяина. Я не могу спокойно уйти домой, пока не услышу из его собственных уст, что с ним ничего не случилось.
  Я постучал дверной ручкой и позвал.
  — Экройд, Экройд, на одну минуту!
  Ответа по-прежнему не было. Я взглянул через плечо.
  — Я не хочу тревожить домашних, — сказал я нерешительно.
  Паркер подошел к двери, через которую мы вошли из холла, и закрыл ее.
  — Думаю, теперь все будет хорошо, сэр. Бильярдная находится в другом конце дома, в том же конце кухонные помещения и спальни дам.
  Я кивнул. Потом еще раз очень сильно постучал в дверь, и, наклонившись, громко крикнул в замочную скважину:
  — Экройд, Экройд! Это Шеппард. Впустите меня.
  В ответ — прежняя тишина. Ни признака жизни изнутри замкнутой комнаты. Мы с Паркером переглянулись.
  — Послушайте, Паркер, я намерен взломать дверь. Или лучше сделаем это вместе. Ответственность беру на себя.
  — Если вы на этом настаиваете, сэр, — ответил Паркер довольно неуверенно.
  — Настаиваю. Я серьезно встревожен.
  Я осмотрелся и поднял тяжелое дубовое кресло. Мы взялись за него с двух сторон и приступили к двери. Раз… другой… третий раз ударили по замку. После третьего удара он сломался, и мы нерешительно вошли в комнату.
  Экройд по-прежнему сидел в кресле перед камином. Голова его свесилась набок, а ниже воротника отчетливо блестел торчащий из пиджака кусок крученного металла.
  Мы с Паркером подошли к откинувшейся фигуре. Паркер коротко присвистнул.
  — Убит сзади, — пробормотал он, — …жасно!
  Он вытер платком свой влажный лоб и робко протянул руку к рукоятке кинжала.
  — Не прикасайтесь, — сказал я резко, — идите и сейчас же позвоните в полицию, сообщите им, что произошло. Потом скажите мистеру Реймонду и майору Бланту.
  — Хорошо, сэр.
  Паркер поспешно ушел, продолжая вытирать вспотевший лоб.
  Я проделал то немногое, что было нужно. Я был очень осторожен, чтобы не изменить положения тела и не коснуться рукоятки кинжала. Ничего нельзя было передвигать. Было ясно, что после наступления смерти прошло совсем немного времени.
  Потом за дверью послышался охваченный ужасом и вместе с тем недоверчивый голос молодого Реймонда.
  — Что вы говорите? О! Не может быть! Где доктор?
  Он вошел стремительно, но у самой двери замер, лицо его было очень бледным. Твердая рука отстранила его, и в комнату вошел Гектор Блант.
  — Боже мой! — промолвил Реймонд из-за его спины. — Значит, это правда.
  Блант подошел прямо к креслу и склонился над трупом. Подумав, что он, как и Паркер, хотел дотронуться до рукоятки кинжала, я отстранил его рукой.
  — Ничего нельзя трогать, объяснил я. — Полиция должна осмотреть все в таком виде, как сейчас.
  Блант понимающе кивнул. Его лицо было невыразительным, как всегда, но мне показалось, что под бесстрастной маской проступили признаки волнения. Теперь Джоффри Реймонд подошел к нам и смотрел на труп из-за плеча Бланта.
  — Это ужасно, — сказал он тихо.
  Он обрел свое прежнее спокойствие, но когда снял пенсне и привычно протирал его стекла, я видел, как дрожали его руки.
  — Думаю, это ограбление, — сказал он. — Как убийца мог сюда проникнуть? Через окно? Что-нибудь взято?
  Он подошел к письменному столу.
  — Вы думаете, это ограбление со взломом? — спросил я медленно.
  — А что же еще? Вопрос о самоубийстве, я полагаю, отпадает?
  — Таким способом убить себя невозможно, — сказал я уверенно. — Это явное убийство. Но по каким мотивам?
  — У Роджера никогда не было врагов, — сказал спокойно Блант. — Должно быть, взломщики. Но зачем они приходили? Ничего, кажется, не тронуто.
  Он оглядел комнату. Реймонд все еще раскладывал бумаги на письменном столе.
  — Кажется, все на месте, ящики стола не тронуты, — заявил он наконец. — Очень загадочно.
  Блант сделал легкое движение головой.
  — Здесь на полу несколько писем, — сказал он.
  Я посмотрел вниз. Три из четырех писем лежали там, где Экройд уронил их вечером. Но синий конверт с письмом миссис Феррарс исчез. Я было открыл уже рот, чтобы сказать, но в этот момент в доме раздался звонок. В холле послышался смешанный говор, а затем появился Паркер с нашим местным инспектором и полицейским констеблем.
  — Добрый вечер, джентльмены, — сказал инспектор. — Я ужасно огорчен всем этим. Такой прекрасный джентльмен, как мистер Экройд. Дворецкий говорит, что это убийство. Может быть, есть какие-нибудь признаки несчастного случая или самоубийства, доктор?
  — Никаких, — сказал я.
  — А-а. Плохи дела.
  Он подошел и стал у трупа.
  — Трогали? — спросил он резко.
  — Только для того, чтобы убедиться, что он мертв — очень простая процедура — я никоим образом не менял положения тела.
  — Ага! И все указывает на то, что убийца благополучно скрылся… то есть, временно, конечно. Ну, а теперь расскажите все по порядку. Кто обнаружил труп?
  Я подробно объяснил все обстоятельства.
  — Телефонный вызов, говорите? От дворецкого?
  — Вызов, которого я никогда не делал, — горячо вмешался Паркер. — Я не был у телефона весь вечер. Это могут подтвердить другие.
  — Очень странно. А голос похож на голос Паркера, доктор?
  — Не могу сказать, что я обратил на это внимание. Мне даже в голову не пришло сомневаться.
  — Естественно. Хорошо, вы пришли сюда, взломали дверь и обнаружили несчастного мистера Экройда в таком положении. Как, по-вашему, сколько времени он уже мертв?
  — По крайней мере, с полчаса, возможно больше, — ответил я.
  — Вы говорите, что дверь была закрыта изнутри? А как окно?
  — Вечером по просьбе мистера Экройда я лично закрыл его и защелкнул на шпингалет.
  Инспектор подошел к окну и отдернул шторы.
  — По крайней мере, сейчас оно открыто, — заметил он. Окно было действительно открыто, его нижняя рама была поднята до отказа.
  Инспектор достал карманный фонарик и осветил им внешнюю часть подоконника.
  — Этим путем он благополучно ушел отсюда, — заметил он, — и вошел — тоже. Взгляните сюда.
  В ярком свете мощного фонарика можно было увидеть несколько четких отпечатков ног. Следы были от обуви с поперечными резиновыми полосками на подошве. Один, особенно отчетливый след был направлен внутрь комнаты, другой, немного перекрывавший его, показывал наружу.
  — Просто, как дважды два, — сказал инспектор. — Что-нибудь ценное исчезло?
  Джоффри Реймонд покачал головой.
  — Ничего такого, что бы мы пока обнаружили. В этой комнате мистер Зкройд никогда не держал особо ценных вещей.
  — Хм… Бандит увидел открытое окно. Забрался через него сюда, увидел вот здесь сидящего Экройда… Может быть, он уснул. Ударом сзади бандит убил его, но нервы не выдержали, и — он удрал. Но он оставил очень хорошие следы. Мы должны поймать его без особых трудностей. Никто из посторонних не болтался поблизости?
  — О! — воскликнул я вдруг.
  — Что, доктор?
  — Сегодня вечером я встретил какого-то человека. Я как раз выходил из ворот. Он спросил у меня, как пройти в Фернли Парк.
  — В котором часу это было?
  — Ровна в девять. Я слышал бой часов, когда проходил ворота.
  — Вы можете описать его?
  Я как можно точнее рассказал.
  Инспектор повернулся к дворецкому.
  — Кто-нибудь похожий появлялся у дверей дома?
  — Нет, сэр. За весь вечер никто не подходил к парадному.
  — А к заднему крыльцу?
  — Не думаю, сэр, но я спрошу.
  Он направился было к двери, но инспектор протянул свою большую руку.
  — Не надо, благодарю вас. Я сам спрошу. Но прежде всего мне нужно установить более точное время. Когда последний раз видели мистера Экройда живым?
  — Вероятно, это было, когда я уходил, — сказал я, — позвольте вспомнить… приблизительно без десяти минут девять. Он сказал, что не хочет, чтобы его беспокоили, и я передал это Паркеру.
  — Точно так, сэр, — сказал почтительно Паркер.
  — В половине десятого мистер Экройд, несомненно, был еще жив, — сказал мистер Реймонд, — так как я слышал его голос, он здесь разговаривал.
  — С кем он говорил?
  — Этого я не знаю. В то время я, конечно, не сомневался, что с ним был доктор Шеппард. Я хотел спросить его относительно одного документа, которым я был занят, но, услышав голоса, я вспомнил, как он говорил, что хочет побеседовать с доктором Шеппардом наедине. И я ушел. Но, как теперь оказывается, к тому времени доктора уже здесь не было.
  Я кивнул.
  — Я был дома что-то около пятнадцати минут десятого, — сказал я, — никуда больше не выходил до тех пор, пока мне не позвонили.
  — Кто же мог с ним быть в половине десятого? — спросил инспектор. — Не вы ли мистер… э… э…
  — Майор Блант, — подсказал я.
  — Майор Гектор Блант? — спросил инспектор, и почувствовалось, как его голос стал наполняться почтительными нотками.
  Блант только утвердительно кивнул головой.
  — Мы виделись здесь прежде, сэр, — сказал инспектор. — Сначала я вас не узнал, вы жили у мистера Экройда в прошлом году в мае.
  — В июне, — поправил Блант.
  — Точно. Это было в июне. Итак, не вы ли находились с мистером Экройдом сегодня в девять тридцать вечера?
  Блант покачал головой.
  — После обеда я его больше не видел, — сообщил он.
  Инспектор повернулся снова к Реймонду.
  — Вы случайно не слышали, о чем шел разговор, сэр?
  — Я слышал только небольшой отрывок, — сказал секретарь, — и будучи убежден, что с мистером Экройдом доктор Шеппард, был поражен странностью содержания этого разговора. Насколько могу припомнить, мистер Экройд говорил вот что: «…нужда в моих деньгах настолько участилась за последнее время, — так он говорил, — …за последнее время, что боюсь, будет невозможно удовлетворить ваши требования»… Я, конечно, сразу ушел и ничего больше не слышал. Я был несколько удивлен, потому что доктор Шеппард…
  — Не просит взаймы ни для себя, ни для других, — закончил я вместо него.
  — Требование денег, — задумчиво произнес инспектор, — вполне возможно, что здесь есть за что ухватиться.
  Он повернулся к дворецкому.
  — Вы сказали, Паркер, что сегодня вечером с парадного никого не впускали.
  — Именно это я сказал, сэр.
  — Тогда кажется совершенно очевидным, что мистер Экройд должен был сам впустить этого человека. Но я не совсем понимаю…
  На несколько минут инспектор, казалось, погрузился в сон наяву.
  — Ясно одно, — сказал он наконец, очнувшись от своих размышлений, — мистер Экройд был жив и здоров в девять тридцать. Это последний момент, когда он был еще жив.
  Паркер с извиняющимся видом слегка кашлянул, и это немедленно привлекло к нему инспектора снова.
  — Ну, что у вас? — спросил он резко.
  — Извините, сэр, — но мисс Флора видела его после этого.
  — Мисс Флора?
  — Да, сэр. Тогда было примерно без четверти десять. Мисс Флора сказала мне, что не нужно больше беспокоить мистера Экройда.
  — Это он послал ее к вам?
  — Не совсем так, сэр. Я как раз нес виски с содовой, когда мисс Флора выходила из этой комнаты. Она остановила меня и сказала, что ее дядя не желает, чтобы его тревожили.
  Теперь инспектор посмотрел на дворецкого с гораздо большим вниманием, чем тот удостаивался до этого.
  — Вам ведь уже говорили, что мистер Экройд не хотел, чтобы его беспокоили, не так ли?
  Паркер начал заикаться. Руки его тряслись.
  — Да, сэр. Да, сэр. Совершенно верно, сэр.
  — А вы все же делали это.
  — Я забыл, сэр… До некоторой степени… я имею в виду. В это время я всегда приношу виски с содовой и спрашиваю, не нужно ли чего-нибудь еще. Кроме того, я думал… короче, я делал все это, не думая.
  Только теперь я начал замечать, что Паркер был подозрительно возбужден. Он весь дрожал, и лицо его подергивалось судорогой.
  — Хм… Я должен немедленно повидаться с мисс Экройд, — сказал инспектор. — На некоторое время мы выйдем отсюда. Пусть остается все, как есть. Я вернусь сюда как только услышу, что скажет мисс Экройд. Из предосторожности окно закрою.
  Сделав это, он направился в холл, мы последовали за ним. Увидев небольшую лестницу, он остановился. Потом сказал через плечо констеблю:
  — Джонс, вы лучше оставайтесь здесь. Никому не разрешайте входить в эту комнату.
  Паркер почтительно вмешался.
  — Извините, сэр. Если закрыть дверь в холл, в эту часть дома доступа не будет. Эта лестница ведет только в спальню мистера Экройда и в ванную. С другой стороны никакого сообщения нет. Раньше была дверь, но ее заложили. Мистеру Экройду нравилось чувствовать, что его покои принадлежат только ему.
  Чтобы было понятнее, я прилагаю примерный план правого крыла дома. Небольшая лестница ведет, как об этом сказал Паркер, в просторную спальню (переделанную в таковую из двух комнат) и в смежные с нею ванную и уборную.
  Инспектор оценил обстановку тотчас. Мы прошли в большой холл, а он закрыл за собой дверь и ключ опустил в карман. Потом вполголоса дал какие-то указания констеблю, и тот вышел.
  — Мы должны заняться этими следами от туфель, — объяснил инспектор. — Но прежде всего я должен побеседовать с мисс Экройд. Она последней видела своего дядю живым. Она уже знает?
  Реймонд отрицательно покачал головой.
  — В таком случае нет необходимости говорить ей сразу. Сообщение о смерти дяди может так потрясти ее, что она будет не в состоянии отвечать на мои вопросы. Скажите ей, что в доме совершена кража и попросите, если она не будет возражать, одеться и сойти вниз, чтобы ответить на несколько вопросов.
  С этим поручением наверх отправился Реймонд.
  — Мисс Экройд сейчас выйдет, — сообщил он, когда вернулся. — Я сказал ей все так, как вы предложили.
  Минут через пять Флора пришла. На ней было бледно-розовое шелковое кимоно. Она казалась встревоженной и взволнованной.
  
  
  
  Инспектор вышел вперед.
  — Добрый вечер, мисс Экройд, — поздоровался он вежливо. — Здесь была попытка ограбления, и мы хотим, чтобы вы помогли нам. Что это за комната — бильярдная? Входите сюда и садитесь.
  Флора спокойно села на широкий диван во всю длину стены, и посмотрела на инспектора.
  — Я ничего не понимаю. Что украдено? О чем вы хотите, чтобы я вам рассказала?
  — Вот о чем, мисс Экройд. Паркер говорит, что вы выходили из кабинета своего дяди, когда было приблизительно без четверти десять. Это верно?
  — Совершенно верно. Я заходила пожелать ему спокойной ночи.
  — А время указано точно?
  — Да, должно быть, около этого. Не могу сказать точно. Может быть, немного позже.
  — Ваш дядя был один, или у него кто-нибудь был?
  — Он был один. Доктор Шеппард уже ушел.
  — Вы случайно не заметили, окно было открыто или закрыто?
  Флора покачала головой.
  — Не могу сказать. Шторы были задернуты.
  — Совершенно верно. А ваш дядя выглядел как обычно?
  — Думаю, что да.
  — Не смогли бы вы рассказать нам точно, что между вами произошло?
  Флора с минуту молчала, как бы собирая воедино все, что могла припомнить.
  — Я вошла и сказала: «Спокойной ночи, дядя. Я ложусь спать. Я сегодня устала». Он тихо проворчал что-то, а я подошла и поцеловала его. Он сказал, что мне к лицу платье, которое было на мне, а затем сказал, чтобы я уходила, так как он занят. И я ушла.
  — Он просил специально, чтобы его не беспокоили.
  — О, да! Я забыла. Он сказал: «Скажи Паркеру, что сегодня мне ничего больше не нужно, и пусть он меня не беспокоит». Я встретила Паркера тут же за Дверью и все передала ему.
  — Все верно, — сказал инспектор.
  — Но скажите же, что здесь похитили?
  — Мы не совсем… уверены, — сказал инспектор, колеблясь.
  В глазах девушки появилось выражение большой тревоги. Она пристально посмотрела на инспектора.
  — Что случилось? Вы что-то от меня скрываете?
  Двигаясь в своей обычной свободной манере, подошел Гектор Блант и стал между нею и инспектором. Словно ища опору, она протянула руку, и он взял ее в свои, похлопывая, будто она была очень маленьким ребенком, и она повернулась к нему, как бы почувствовав в его скалоподобном облике и спокойствии нечто, сулившее ей утешение и защиту.
  — Плохие новости, Флора, — сказал он тихо. — Для всех нас плохие. Ваш дядя Роджер…
  — Что?
  — Это будет для вас ударом. Большим ударом. Бедный Роджер умер.
  Флора отшатнулась от него, глаза ее расширились от ужаса.
  — Когда? — прошептала она. — Когда?
  — Боюсь, что очень скоро после того, как вы от него вышли, — мрачно сказал Блант.
  Флора дотронулась рукой до горла, коротко вскрикнула, и я поспешил подхватить ее, так как она падала. Ей было дурно. Мы с Блантом отнесли ее наверх и уложили в постель. Я послал Бланта разбудить миссис Экройд и сообщить ей о случившемся. Флора вскоре пришла в себя, и я привел к ней мать. Объяснив ей, что нужно сделать для девушки, я снова поспешил вниз.
  Глава 6
  Тунисский кинжал
  Я встретил инспектора, когда он выходил из двери, ведущей в кухонные помещения.
  — Как себя чувствует молодая леди, доктор?
  — Пришла в себя. С ней мать.
  — Хорошо. Сейчас я допрашиваю слуг. Все они говорят, что у заднего крыльца вечером никого не было. Ваши описания этого незнакомца были смутны, не смогли бы вы дать нам что-нибудь более определенное, за что можно было бы ухватиться?
  — Боюсь, что нет, — сказал я с сожалением. — Было темно, у парня воротник пальто был поднят, и шляпа надвинута до самых глаз.
  — Хм, похоже, что он хотел скрыть свое лицо, — сказал инспектор. — Вы уверены, что не знаете этого человека?
  Я ответил, что уверен, но не так решительно, как мог бы ответить. Я вспомнил то впечатление, которое произвел на меня голос незнакомца. С некоторой неуверенностью я рассказал об этом инспектору.
  — Говорите, голос грубый, простой?
  Я подтвердил, но тут же подумал, что грубость эта теперь казалась мне нарочито преувеличенной. Если он, как полагает инспектор, хотел скрыть свое лицо, он точно так же мог попытаться изменить и голос.
  — Вы не против зайти со мной в кабинет еще раз, доктор? У меня к вам еще два-три вопроса.
  Я молча согласился. Инспектор Дэвис открыл дверь, и когда мы вошли в маленькую переднюю, он закрыл ее снова.
  — Не хочу, чтобы нам мешали, — сказал он мрачно. — И тем более — подслушивали. Вы что-нибудь слыхали о шантаже? Что все это значит?
  — О шантаже! — воскликнул я взволнованно.
  — Это выдумки Паркера? Или в этом что-то есть?
  — Если Паркер слышал что-нибудь о шантаже, — сказал я медленно, — значит, он подслушивал, приложив ухо к замочной скважине.
  Дэвис кивнул.
  — Вполне возможно. Я навел справки относительно того, чем он был занят сегодня вечером. Сказать по правде, мне не понравилось его поведение. Он что-то знает. Когда я начал его допрашивать, он струсил и наплел что-то невразумительное о шантаже.
  Я решился.
  — Я рад, что вы натолкнулись на это дело, — сказал я. — Я все время стараюсь решить, стоит ли говорить об этом или нет. Фактически я уже решил рассказать вам обо всем и ждал только подходящего случая. Теперь он представился.
  И я рассказал ему все, что знал, о событиях этого вечера в доме Экройда. Инспектор слушал очень внимательно, время от времени задавая вопросы.
  — Самая невероятная история, какую я когда-либо слышал, — сказал он, когда я закончил. — Вы говорите, что письмо исчезло? Это плохо. Это действительно очень плохо. Оно открыло бы нам то, что мы стараемся узнать — мотивы убийства.
  Я кивнул.
  — Понимаю.
  — Вы говорите, что Экройд намекал на подозрение, что в этом деле замешан кто-то из домашних? Кто-то из домашних — это очень растяжимое понятие.
  — Не думаете ли вы, что сам Паркер может быть тем человеком, которого мы ищем? — спросил я.
  — Вполне возможно. Он явно подслушивал у двери, когда вы уходили. Позже у входа в кабинет на него натолкнулась мисс Экройд. Предположим, он попытался снова, когда она ушла. Убив Экройда, он замкнул дверь изнутри, открыл окно, вылез через него наружу и вошел в дом через боковую дверь, которую он заранее оставил открытой. Ну, как?
  — Против этого есть только одно возражение, — сказал я медленно. — Если Экройд дочитал письмо после моего ухода, он не стал бы сидеть и обдумывать положение в течение целого часа. Он немедленно позвал бы Паркера, обвинил его и поднял большой шум. Не забывайте, что Экройд был человеком холерического темперамента.
  — У него не было времени дочитывать письмо, — сказал инспектор. — Нам ведь известно, что в половине десятого у него кто-то был. Если этот посетитель пришел сразу же после вашего ухода, а после него к Экройду вошла Флора пожелать ему спокойной ночи, он не смог бы заняться своим письмом вплоть до десяти часов.
  — А телефонный вызов?
  — Его сделал Паркер… вероятно, забыв о закрытой изнутри двери и открытом окне. Потом он вспомнил или впал в панику и решил все отрицать. Поверьте, это было именно так.
  — Да-а, — протянул я с сомнением.
  — Во всяком случае об этом телефонном вызове мы сможем все выяснить на коммутаторе. Если он был сделан отсюда, то, кроме Паркера, этого никто не мог сделать. Он в наших руках. Но никому ни слова об этом. Мы не хотим его спугнуть, пока не соберем всех улик. Я приму все меры, чтобы он не ускользнул от нас. А пока, по-видимому, займемся вашим загадочным незнакомцем.
  Он встал со стула, на котором сидел верхом у письменного стола, и подошел к неподвижному телу в кресле.
  — Оружие должно послужить тоже зацепкой, — заметил он. — Э, да судя по виду, это что-то уникальное, редкостное.
  Он наклонился и стал внимательно рассматривать рукоятку, я услышал, как он удовлетворенно хмыкнул. Потом очень сильно сжал руками оружие пониже рукоятки и вытащил лезвие из раны. Не касаясь рукоятки, он принес его и положил в широкий фарфоровый кубок, украшавший камин.
  — Да, — сказал он, кивнув на кинжал. — Настоящее произведение искусства. Таких здесь много не найдешь.
  Это была действительно прекрасная вещь. Неширокое, сужающееся к концу лезвие и рукоятка из тщательно отделанных и сложно сработанных сплетений редкостных металлических сплавов. Он потрогал пальцем лезвие, пробуя его остроту, и на лице появилась оценивающая гримаса.
  — Боже, какое острое! — воскликнул он. — Ребенок мог бы вонзить его в человека, как в масло. Опасная игрушка.
  — Теперь мне можно произвести тщательный осмотр тела? — спросил я.
  Он кивнул.
  — Валяйте.
  Я тщательно осмотрел труп.
  — Ну и что? — спросил инспектор, когда я закончил.
  — Не буду сейчас пользоваться профессиональным языком, — сказал я. — Оставим это для следственного заключения. Удар был нанесен правой рукой человека, стоящего сзади. Смерть, должно быть, наступила мгновенно. Судя по выражению лица убитого, я бы сказал, что удар был совершенно неожиданным. Он, вероятно, умер, так и не узнав, кто был его противник.
  — Дворецкие умеют ходить бесшумно, как кошки, — сказал инспектор Дэвис. — В этом преступлении загадочного будет немного. Взгляните на рукоятку кинжала.
  Я взглянул.
  — Осмелюсь сказать, вы их не видите, но я вижу их вполне ясно. — Он понизил голос. — Отпечатки пальцев.
  Он отступил на несколько шагов, чтобы лучше судить о произведенном эффекте.
  — Я. их тоже различаю, — сказал я мягко.
  Я не понимаю, почему меня должны считать абсолютным профаном. В конце концов, я читаю детективные романы и газеты, и человек я вполне нормальных способностей. Другое дело, если бы на рукоятке кинжала были отпечатки пальцев ног. Тогда я, наверное, выразил бы свое удивление и благоговейный трепет.
  Наконец, инспектору надоело интриговать меня. Он взял фарфоровый кубок и пригласил меня с собой в бильярдную.
  — Я хочу спросить у мистера Реймонда, не может ли он сказать нам что-нибудь об этом кинжале, — объяснил он.
  Замкнув снова за собой наружную дверь, мы прошли в бильярдную. Джоффри Реймонд был там. Инспектор поднял свое вещественное доказательство.
  — Вы видели эту вещь когда-нибудь раньше, мистер Реймонд?
  — Эту вещь… Я думаю… я почти уверен, что это тот самый кинжал, который подарил мистеру Экройду майор Блант. Редкостная художественная вещь из Марокко… нет, из Туниса. Значит, преступление было совершено им? Невероятно! Кажется, почти невозможно, и все же едва ли найдется другой такой кинжал. Можно, я приведу майора Бланта?
  И, не дожидаясь ответа, он поспешно вышел.
  — Славный молодой человек, — сказал инспектор.
  — Честный и бесхитростный.
  Я согласился. Джоффри Реймонд служит секретарем у Экройда два года, и я никогда не замечал, чтобы он был заносчив или груб. Кроме того, я знаю, что он умелый секретарь.
  Через одну-две минуты Реймонд вернулся вместе с Блантом.
  — Я был прав, — сказал взволнованно Реймонд. — Это тунисский кинжал.
  — Майор Блант еще не смотрел на него, — возразил инспектор.
  — Я увидел его, как только вошел в кабинет, — сказал невозмутимый Блант.
  — Значит, вы узнали его еще тогда?
  Блант кивнул.
  — Но вы ничего не сказали о нем, — произнес инспектор с подозрением.
  — Время было неподходящее, — объяснил Блант. — Несвоевременной болтовней можно причинить много зла.
  Пристальный взгляд инспектора он выдержал совершенно спокойно.
  Наконец тот что-то буркнул и отвернулся. Затем он поднес кинжал Бланту.
  — Вы вполне уверены, сэр? Вы опознаете его?
  — Абсолютно. Никаких сомнений.
  — Где хранилась эта… э-э… редкостная художественная вещь? Вы можете сказать?
  Ответил секретарь.
  — В серебряном столе в гостиной.
  — Что? — вырвалось у меня.
  Все посмотрели на меня.
  — Да, доктор? — ободряюще сказал инспектор.
  — Ничего…
  — Ну, ну, доктор, — сказал инспектор еще более ободряюще.
  — Это такая мелочь, — объяснил я виновато. — Когда сегодня вечером я пришел на обед, я слышал, как в гостиной закрывали крышку серебряного стола. Только и всего.
  На лице инспектора я заметил большое недоверие и тень подозрения.
  — Как вы узнали, что это была крышка серебряного стола?
  Я был вынужден дать подробные объяснения, долгие и скучные, без которых можно было бы обойтись.
  Инспектор выслушал меня до конца.
  — Кинжал был на месте, когда вы рассматривали содержимое стола? — спросил он.
  — Не знаю, — ответил я. — Не помню, заметил ли я его вообще, но, конечно, он мог там быть все время.
  — Мы лучше спросим у экономки, — заметил инспектор и позвонил.
  Через несколько минут, вызванная Паркером, в комнату вошла мисс Рассел.
  — Не думаю, чтобы я была у серебряного стола, — сказала она, когда инспектор сформулировал свой вопрос. — Я проверяла, все ли цветы были свежие. О! Да, теперь я вспомнила. Серебряный стол был открыт. Это был непорядок, и, проходя мимо, я опустила крышку.
  Она вызывающе посмотрела на инспектора.
  — Понятно, — сказал инспектор. — Не смогли бы вы в таком случае сказать, был ли на месте этот кинжал?
  Мисс Рассел спокойно посмотрела на оружие.
  — Не могу сказать. Решительно не могу, — ответила она. — Я не останавливалась, чтобы смотреть. Я знала, что семья с минуты на минуту должна появиться в гостиной и хотела поскорее уйти.
  — Благодарю вас, — сказал инспектор. В его поведении промелькнула легкая тень колебания, словно он хотел продолжить допрос, но мисс Рассел поняла его слова как окончание беседы и плавно вышла из комнаты.
  — Довольно-таки раздражительная особа, а? — промолвил инспектор, глядя ей вслед. — Так об этом серебряном столе. Он, как вы сказали, доктор, стоит у одного из окон?
  За меня ответил Реймонд.
  — Да, у окна, что слева.
  — А окно было открыто?
  — Они оба были полуоткрыты.
  — Ну хорошо. Полагаю, что углубляться в этот вопрос нет никакой нужды. Кто-то (я пока скажу «кто-то») мог взять кинжал в любое время. К тому же точное время для дела не имеет ни малейшего значения. Я буду здесь утром с начальником полиции, мистер Реймонд. До тех пор ключ от двери будет у меня. Я хочу, чтобы полковник Мэкроуз увидел все, как есть. Мне известно, что он сегодня обедает в другом конце графства, и до утра его, очевидно, не будет.
  Инспектор взял кубок.
  — Я должен буду все это тщательно упаковать, — объяснил он. — Он еще не раз послужит очень важной уликой.
  Через несколько минут, когда мы с Реймондом выходили из бильярдной, Реймонд тихим голосом забавно хмыкнул. Я почувствовал, как он сжал мою руку повыше локтя, и посмотрел в ту сторону, куда он показал глазами. Инспектор Дэвис дал Паркеру маленький карманный календарь и, казалось, хотел узнать его мнение об этой вещице.
  — Немного заметно, — пробормотал мой спутник. — Значит, на подозрении Паркер, не так ли? Давайте снабдим инспектора Дэвиса комплектом и наших отпечатков пальцев. Он взял две карты с карточного подноса, протер их своим шелковым платком, дал одну мне, а другую взял себе. Затем с усмешкой он вручил их полицейскому инспектору.
  — Примите сувениры, — сказал он. — Номер один — доктор Шеппард, номер два — ваш покорный слуга. От майора Бланта будет доставлен утром.
  Молодость очень жизнерадостна. Даже жестокое убийство друга и хозяина Реймонда не смогло надолго омрачить его настроение. Вероятно, так оно и должно быть. Не знаю. Сам я уже давно утратил свою гибкость.
  Было очень поздно, когда я вернулся домой. Я надеялся, что Каролина будет спать. Но мне следовало знать ее лучше.
  Ожидая меня, она приготовила горячее какао, и пока я пил его, она вытянула из меня все о событиях вечера. Я ничего не сказал ей о шантаже, и она довольствовалась только сведениями об убийстве.
  — Полиция подозревает Паркера, — сказал я, поднявшись, чтобы идти наверх спать, — кажется, против него есть веские улики.
  — Паркер! — возмутилась моя сестра. — Вздор! Этот инспектор, должно быть, круглый дурак. Подумать только — Паркер! Какой вздор!
  Эти невразумительные слова были последними, перед тем, как мы разошлись по своим комнатам.
  Глава 7
  Я узнаю профессию своего соседа
  На следующее утро я непростительно быстро закончил свой обход. Единственным оправданием для меня было отсутствие серьезных случаев. Когда я вернулся, в холл вошла Каролина.
  — У нас Флора Экройд, — сообщила она взволнованным голосом.
  — Что? — воскликнул я, стараясь как можно лучше скрыть свое удивление.
  — Она очень хочет тебя видеть. Она здесь уже полчаса.
  Каролина вошла в нашу небольшую гостиную, я вошел следом.
  Флора сидела на диване у окна. Она была в черном и нервно заламывала руки. Ее лицо меня поразило. Весь румянец сошел с него. Но, когда она заговорила, ее поведение выражало, насколько это было для нее возможным, спокойствие и решительность.
  — Доктор Шеппард, я пришла просить вас помочь мне.
  — Конечно, он поможет вам, моя дорогая, — сказала Каролина.
  Не думаю, что Флоре было желательно присутствие Каролины при нашей беседе. Я уверен, она предпочла бы говорить со мной наедине. Но ей не хотелось терять времени, и поэтому она выбрала наилучшее из того, что ей оставалось.
  — Я хочу, чтобы вы пошли со мной к вашему соседу.
  — К соседу? — изумился я.
  — К этому смешному маленькому человечку? — не удержалась Каролина.
  — Да. Вы знаете, кто он, не так ли?
  — Мы думали, — сказал я, — что он отставной парикмахер.
  Голубые глаза Флоры расширились от удивления.
  — Но почему? Это же Эркюль Пуаро! Вы знаете, кого я имею в виду — частного детектива. Говорят, он творил чудеса, какие детективы совершают только в романах. Год назад он ушел в отставку и поселился здесь. Дядя знал, кто он, но обещал никому не выдавать его, потому что Пуаро намерен жить спокойно и не хочет, чтобы ему надоедали.
  — Так вот кто он, — произнес я медленно.
  — Вы, конечно, слышали о нем?
  — Я человек весьма отсталый, как старается убедить меня в этом Каролина, но о нем я слышал.
  — Удивительно, — заметила Каролина.
  Было непонятно, к чему относилось это замечание. Вероятно, к ее собственной неудаче узнать, кто этот человек.
  — Вы хотите пойти к нему, — спросил я медленно, — а для чего?
  — Поручить ему раскрыть это преступление, конечно, — резко объяснила Каролина. — Не будь таким глупым, Джеймс!
  Я не был таким глупым. Каролина не всегда понимает, к чему я клоню.
  — Вы не доверяете инспектору Дэвису? — продолжал я.
  — Конечно, нет, — сказала Каролина. — И я — тоже.
  Можно было подумать, что убили дядю Каролины.
  — Но как он к этому отнесется? — спросил я. — Вы же знаете, он ушел от активной деятельности.
  — В том-то и дело, — ответила Флора просто. — Я хочу уговорить его.
  — Вы уверены, что поступаете разумно? — спросил я мрачно.
  — Конечно, — вставила Каролина. — Я пойду с ней сама, если она пожелает!
  — Я хотела бы, чтобы со мной пошел доктор, если вы не возражаете, мисс Шеппард, — отрезала Флора.
  Она понимала, как важно быть прямой в данных обстоятельствах: любые намеки для Каролины прозвучали бы впустую.
  — Видите ли, — стараясь проявить такт, пояснила Флора, — доктор Шеппард врач, он обнаружил тело убитого и сможет рассказать месье Пуаро обо всем подробно.
  — Конечно, — неохотно согласилась Каролина, — я вижу.
  Я два-три раза прошелся туда-сюда по комнате.
  — Флора, — сказал я мрачно, — положитесь на меня. Я советую вам не втягивать месье Пуаро в это дело.
  Флора вскочила на ноги. Кровь прилила к ее щекам.
  — Я знаю, почему вы так говорите, — крикнула она. — Но именно поэтому я и хочу пойти. Вы боитесь! А я не боюсь: я знаю Ральфа лучше, чем вы.
  — Ральфа? — удивилась Каролина. — А причем здесь Ральф?
  Мы оба промолчали.
  — Ральф может быть слабым, — продолжала Флора. — Возможно, в прошлом он наделал много глупостей, может быть, даже безнравственных, но он не способен убить.
  — Нет, нет! — воскликнул я. — Я никогда не думал так о нем.
  — Тогда зачем вы ходили в «Три вепря» ночью? — потребовала ответа Флора. — По пути домой, после того, как было обнаружено, что дядя убит?
  Я замолчал. Я надеялся, что мое посещение останется незамеченным.
  — Как вы узнали об этом? — спросил я в свою очередь.
  — Я ходила туда утром, — ответила Флора, — слуги мне сказали, что Ральф там…
  Я перебил ее.
  — Вы не знали, что он в Кингс Эббот?
  — Нет. Я была изумлена. Это было непонятно. Я пошла туда и справилась о нем. Мне ответили так же, как, по-видимому, ответили и вам ночью, что вчера вечером около девяти часов он вышел и… больше не возвращался!
  Она вызывающе посмотрела мне в глаза. И, как бы отвечая на то, что она в них увидела, вдруг выкрикнула:
  — Ну почему он не вернулся? Может, он куда-нибудь уехал? Может, вернулся в Лондон?
  — Оставив здесь свои вещи? — спросил я мягко.
  Флора притопнула ногой.
  — А мне все равно. Элементарное объяснение должно быть!
  — И поэтому вы хотите обратиться к Эркюлю Пуаро? Не лучше ли оставить все, как есть? И запомните, что, по крайней мере, для полиции Ральф вне подозрений. Они работают совершенно в другом направлении.
  — Но в том-то и дело! — крикнула девушка. — Они подозревают его! Сегодня утром из Кранчестера приехал еще один инспектор — инспектор Рэглан, неприятный, постоянно настороженный невысокий человек. Я узнала, что утром, еще до меня, он был в «Трех вепрях». Мне рассказали все о его пребывании там и о том, какие он задавал вопросы. Он, наверное, предполагает, что это сделал Ральф!..
  — Если так, то произошли изменения, — сказал я в раздумье. — Значит, он не верит теории Дэвиса относительно Паркера.
  — Паркера! Ну и ну! — фыркнула моя сестра.
  Флора подошла и взяла меня за руку.
  — О! Доктор Шеппард, отправимся сейчас же к этому месье Пуаро! Он найдет правду.
  — Моя дорогая Флора, — сказал я мягко, беря ее под руку, — а вы уверены, что хотите именно правды?
  Она посмотрела на меня, с упреком покачала головой.
  — Вы не уверены, — сказала она. — А я верю. Я знаю Ральфа лучше, чем вы.
  — Конечно, он этого не делал, — не выдержала Каролина, которой с огромным трудом удавалось до сих пор молчать, — Ральф может быть сумасбродным, но он очень мил. И манеры у него прекрасные.
  Я хотел сказать Каролине, что немало убийц обладали прекрасными манерами, но присутствие Флоры удержало меня. Поскольку девушка настаивала, я вынужден был согласиться. И прежде, чем моя сестра смогла выпалить в нас новый заряд своих суждений, начинающихся с ее любимого слова «конечно», мы вышли.
  Дверь нам открыла старая женщина в огромном бретонском чепце. Похоже было, что месье Пуаро был дома. Нас проводили в небольшую гостиную, обставленную со скрупулезной педантичностью, куда через минуту к нам вышел мой вчерашний друг.
  — Месье доктор, — произнес он, улыбаясь. — Мадемуазель.
  Он поклонился Флоре.
  — Может быть, вы слышали о несчастье, которое произошло этой ночью?
  Его лицо помрачнело.
  — Да, действительно. Я слышал. Это ужасно! Я выражаю мадемуазель свои искренние соболезнования. Чем могу служить вам?
  — Мисс Экройд, — сказал я, — хочет, чтобы вы…
  — Нашли убийцу, — закончила Флора твердым голосом.
  — Понимаю, — ответил маленький человечек. — Но это сделает полиция, не так ли?
  — Они могут допустить ошибку, — сказала Флора. — Я думаю, они уже сейчас на пути к ошибке. — Помогите нам, пожалуйста, месье Пуаро. Если… если это вопрос денег…
  Пуаро поднял руку.
  — Не это, умоляю вас, мадемуазель! Не о деньгах я забочусь..
  В его глазах мелькнул огонек.
  — Деньги! Они многое для меня значат и всегда значили. Нет, если я возьмусь за это дело, вы должны ясно понять одну вещь. Я дойду до конца. Запомните: хорошая собака никогда не бросает след. Может случиться и так, что в конце концов вы захотите, чтобы этим делом занималась полиция.
  — Мне нужна правда, — сказала Флора, глядя ему прямо в глаза.
  — Вся правда?
  — Вся.
  — Тогда я согласен, — спокойно ответствовал маленький человечек. — И надеюсь, вы не будете сожалеть. А теперь расскажите мне о всех обстоятельствах дела.
  — Пусть лучше расскажет доктор Шеппард, — сказала Флора. — Он знает больше, чем я.
  И я приступил к подробному пересказу всех фактов, о которых я здесь уже написал. Пуаро внимательно слушал, время от времени вставляя вопросы, но большей частью он сидел молча, уставив взгляд в потолок.
  Я рассказал все до того момента, когда прошлой ночью в Фернли Парк мы расстались с инспектором.
  — А теперь, — сказала Флора, едва я закончил, — расскажите ему все о Ральфе!
  Я заколебался, но ее повелительный взгляд заставил меня продолжить рассказ.
  — Вы заходили в эту гостиницу, в эти «Три вепря», прошлой ночью по пути домой? — спросил Пуаро, когда я довел свой рассказ до конца. — А теперь точнее: почему вы это сделали?
  Я немного помедлил, тщательно подбирая слова.
  — Я полагал, что кто-то должен был сообщить молодому человеку о смерти его дяди. После того, как я ушел из Фернли, в голову мне пришла мысль, что возможно, лишь мистеру Экройду и мне было известно о его пребывании в деревне.
  Пуаро кивнул.
  — Совершенно верно. Это был ваш единственный мотив, чтобы пойти туда?
  — Это был мой единственный мотив, — ответил яхолодно.
  — Не было ли это сделано, скажем, для того, чтобы убедиться, что ce jeune homme?169.
  — Убедиться?
  — Я полагаю, месье доктор, вы очень хорошо понимаете, что именно я имею в виду, хотя и делаете вид, что не понимаете. Я думаю, вы чувствовали бы себя уверенней, если бы узнали, что капитан Пэтон весь вечер оставался дома.
  — Вовсе нет! — сказал я резко.
  Маленький детектив грустно покачал головой.
  — У вас нет той веры в меня, какая есть у мисс Флоры, — сказал он. — Но неважно! На что мы должны обратить сейчас внимание, так это на то, что капитан Пэтон отсутствует в связи с обстоятельствами, требующими объяснений. Не скрою — это выглядит весьма скверно. И тем не менее, все может объясниться совершенно просто.
  — Это как раз то, о чем я все время говорю! — с восхищением воскликнула Флора.
  Пуаро больше не касался этого вопроса.
  Он решил немедленно ехать в местную полицию. Посоветовав Флоре вернуться домой, он попросил меня проводить его в участок и познакомить с офицером, которому поручено дело.
  Этот план был выполнен нами незамедлительно. Инспектора Дэвиса мы нашли во дворе полицейского участка. Вид у него был угрюмый. С ним был полковник Мэлроуз, начальник полиции графства, и еще один человек, в котором, по описанию Флоры («настороженный»), я без труда узнал инспектора Рэглана из Кран-честера.
  Я хорошо знаю Мэлроуза. Представил ему Пуаро и объяснил положение. Начальника полиции это явно рассердило, а инспектор Рэглан потемнел, как грозовая туча. Что касается Дэвиса, то он немного отошел, видя, что его начальнику досадили.
  — Случай простой, как ясный день, — сказал Рэглан. — И нет никакой надобности вмешиваться в это дело любителям. Подумай вы только, что любой дурак мог бы понять ход вчерашних событий, — сказал он, мстительно взглянув на бедного Дэвиса, — и мы бы не потеряли двенадцати часов времени!
  Дэвис воспринял этот выпад совершенно бесстрастно.
  — Семья мистера Экройда может, конечно, поступать, как ей угодно, — сказал полковник Мэлроуз. — Но мы не можем допустить, чтобы официальному расследованию чинились какие-либо препятствия. Я наслышан о прекрасной репутации месье Пуаро, конечно, — добавил он учтиво.
  — К сожалению, полиция не может себя рекламировать, — сказал Рэглан.
  Обстановку разрядил сам Пуаро.
  — Сказать по правде, я оставил свою деятельность, — объяснил он. — Я совершенно не имел намерения браться за дело снова. Более того, я ужасно боюсь гласности. Я должен просить вас, если мне удастся привнести хоть какую-то долю в решение этой загадки, мое имя не должно упоминаться.
  Выражение лица инспектора Рэглана слегка смягчилось.
  — Я слышал о нескольких ваших замечательных удачах, — заметил полковник, оттаивая.
  — У меня богатый опыт, — сказал Пуаро спокойно. — Но большинство моих удач достигнуто с помощью полиции. Я бесконечно уважаю вашу английскую полицию. Если инспектор Рэглан позволит мне помогать ему, это будет для меня большой честью, и я буду польщен.
  Лицо инспектора подобрело еще заметней.
  Полковник Мэлроуз отвел меня в сторону.
  — Судя по тому, что я слышал, этот коротыш действительно сделал немало замечательного! — прошептал он. — Мы, конечно, не очень хотели бы обращаться в Скотланд Ярд. Рэглан, кажется, слишком самонадеян, но я не совсем уверен, что соглашусь с ним. Людей, имеющих отношение к этому делу, я знаю лучше, чем он. А этот собрат, несмотря на свою славу, кажется, не заносчив, не так ли? Как вы думаете, он не будет навязчив в работе с нами?
  — Он будет приумножать славу инспектора Рэглана! — заявил я торжественно.
  — Ну, ну, — ответил полковник Мэлроуз весело и громко, — мы должны ввести вас в курс дела, месье Пуаро!
  — Благодарю вас. Мой друг доктор Шеппард сказал мне, что подозревают дворецкого?
  — Чепуха, — сказал Рэглан тотчас. — Эти слуги из богатых домов настолько трусливы, что ведут себя подозрительно без всяких на то оснований.
  — А отпечатки пальцев? — намекнул я.
  — Ничего общего с Паркером.
  Он слегка улыбнулся и добавил:
  — И ваши, и мистера Реймонда тоже не подходят, доктор.
  — А капитана Ральфа Пэтона? — спокойно спросил Пуаро.
  Я внутренне восхитился тем, как он сразу взял быка за рога. Во взгляде инспектора появилось почтительное выражение.
  — Я вижу, вы действуете быстро и энергично, месье Пуаро! Я уверен, что с вами будет приятно работать. Мы собираемся взять отпечатки пальцев этого молодого джентльмена, как только задержим его.
  — Я не могу удержаться от мысли, что вы ошибаетесь, инспектор, — тихо сказал полковник Мэлроуз. — Я знаю Ральфа Пэтона с малых лет. Он никогда не унизится до убийства.
  — Может быть, — ответил инспектор сухо.
  — Что у вас имеется против него? — спросил я.
  — Вышел из гостиницы вчера вечером ровно в девять. Около половины десятого его видели вблизи Фернли Парк. С тех пор его никто не встречал. Предполагается, что он испытывает серьезные денежные затруднения. У меня здесь пара его туфель — с поперечными резиновыми полосками на подошве. У него было две пары, почти одинаковые. Сейчас я собираюсь сравнить их с теми следами. Там констебль. Следит, чтобы ничто не изменилось на месте.
  — Мы поедем туда немедленно, — заявил полковник Мэлроуз. — Вы и месье Пуаро поедете с нами, не так ли?
  Мы согласились и все вместе поехали на машине полковника. Инспектору не терпелось добраться до следов, и он попросил высадить его у домика привратника. На полпути к дому, вправо от подъездной аллеи, ответвлялась дорожка, ведущая прямо к террасе, на которую и выходило окно кабинета Экройда.
  — Вы пойдете с инспектором, месье Пуаро? — спросил начальник полиции. — Или желали бы сначала ознакомиться с кабинетом?
  Пуаро выбрал последнее. Дверь открыл Паркер. Держался он почтительно и вместе с тем чопорно. Казалось, он оправился от вчерашнего испуга.
  Полковник Мэлроуз достал из кармана ключ, открыл дверь в маленькую переднюю и провел нас в кабинет.
  — Отсюда убрали только труп, месье Пуаро, в остальном в кабинете все так, как было вчера вечером.
  — А где был обнаружен труп?
  Как можно точнее я описал положение Экройда. Кресло по-прежнему стояло у камина.
  Пуаро подошел и сел в него.
  — Голубой конверт с письмом, о котором вы говорили, — где он был, когда вы уходили?
  — Мистер Зкройд положил его вот на этот стол справа.
  Пуаро кивнул.
  — За исключением письма все остальное на месте?
  — Думаю, что да.
  — Полковник Мэлроуз, не будете ли вы любезны сесть на минутку в это кресло? Благодарю вас! Теперь, месье доктор, будьте добры, покажите мне точно положение кинжала.
  Когда я выполнил это, маленький детектив стал в дверном проеме.
  — Значит, рукоятка была хорошо видна от двери. И вы и Паркер могли увидеть ее сразу?
  — Да.
  Затем Пуаро подошел к окну.
  — Электрический свет был включен, когда вы обнаружили труп? — спросил он через плечо.
  Я ответил утвердительно и стал рядом с ним. Он изучал следы на подоконнике.
  Резиновые полосы того же рисунка, что и на туфлях капитана Пэтона, — сказал он спокойно.
  Потом он снова вышел на середину комнаты. Быстрым, натренированным взглядом осмотрел все, что находилось в комнате.
  — Вы наблюдательный человек, доктор Шеппард? — спросил он, наконец.
  — Думаю, что да, — ответил я удивленно.
  — Я вижу, что камин горел. Когда вы взломали дверь и обнаружили мистера Экройда мертвым, каким было пламя? Низким?
  Я с досадой рассмеялся.
  — Не могу сказать… я не заметил. Может быть, мистер Реймонд или майор Блант…
  Маленький человечек, стоявший передо мной, с легкой улыбкой покачал головой.
  — Ко всему нужно приступать, пользуясь определенным методом. Задавая вам этот вопрос, я допустил ошибку в суждении. Каждому — свое! Вы могли бы подробно описать внешность вашего пациента — ничто не избежало бы вашего внимания. Если бы мне потребовались сведения о бумагах на этом письменном столе, о них все, что нужно, рассказал бы мистер Реймонд. А чтобы узнать о пламени в камине, я должен обратиться к человеку, в чьи обязанности входит смотреть за ним. Разрешите…
  Он быстро подошел к камину и позвонил в колокольчик.
  Через минуту или две вошел Паркер.
  — Звонили, сэр? — сказал он неуверенно.
  — Войдите, Паркер, — приказал полковник Мэлроуз. — Этот джентльмен хочет спросить вас кое о чем.
  Паркер почтительно повернулся в сторону Пуаро.
  — Паркер, — сказал маленький человечек, — когда вы вчера вечером с доктором Шеппардом взломали дверь и обнаружили вашего хозяина мертвым, в каком состоянии был камин?
  Паркер ответил, не задумываясь.
  — Пламя было очень низким, его почти не было.
  — А! — сказал Пуаро. Восклицание прозвучало почти победно. — Посмотрите вокруг, мой славный Паркер, — продолжал он. — Эта комната выглядит точно так, как и тогда?
  Взгляд дворецкого скользнул по комнате и остановился на окне.
  — Шторы были задернуты, сэр, и свет был включен.
  Пуаро утвердительно кивнул.
  — Что-нибудь еще?
  — Да, сэр, это кресло было немного выдвинуто.
  Он указал на большое кресло слева от двери. Оно стояло между дверью и окном. Я нарисовал план комнаты. А кресло, о котором идет речь, отметил на нем крестиком.
  — Покажите! — попросил Пуаро.
  Дворецкий отодвинул кресло от стенки на добрых два фута и повернул его сиденьем к двери.
  — Voilà ce qui est curieux170, — пробормотал Пуаро. — Пожалуй, никто не захотел бы сидеть в кресле в подобном положении! Интересно, кто отодвинул его на место? Вы, мой друг?
  — Нет, сэр, — ответил Паркер. — Я очень растерялся, когда увидел хозяина и все остальное.
  Пуаро посмотрел на меня.
  — Вы, доктор?
  Я отрицательно покачал головой.
  — Оно было уже на месте, когда я вошел с полицией, сэр, — добавил Паркер. — Я в этом уверен.
  — Странно, — снова произнес Пуаро.
  — Должно быть, его отодвинул Реймонд или Блант, — подсказал я. — Это ведь не важно?
  — Совершенно неважно, — сказал Пуаро. — Вот почему это так интересно, — добавил он мягко.
  — Извините, я на минуту, — сказал полковник Мэлроуз.
  Он вышел из комнаты вместе с Паркером.
  — Вы считаете, что Паркер говорит правду? — спросил я.
  — О кресле — да. В отношении другого — не знаю. Если бы вам часто пришлось иметь дело с подобными случаями, вы убедились бы, месье доктор, что все они имеют общую черту.
  — Какую же? — спросил я с любопытством.
  — Каждый, кто с ними связан, обязательно что-то скрывает!
  — И я — тоже? — спросил я, улыбаясь.
  Пуаро внимательно посмотрел на меня.
  — И вы — тоже, — закончил он спокойно.
  — Но…
  — Разве вы рассказали мне все, что знаете, об этом молодом человеке Пэтоне? — он улыбнулся, а я покраснел. — О! Не бойтесь! Я не буду настаивать. Б свое время я все узнаю.
  — Мне хотелось бы, чтоб вы рассказали что-нибудь о своих методах, — сказал я поспешно, стараясь скрыть свое смущение. — Например, почему вас интересует огонь в камине?
  — О! Это очень просто. Вы уходите от мистера Экройда… без десяти минут девять, не так ли?
  — Да, точно, я бы сказал.
  — Окно в это время закрыто и замкнуто на шпингалет, а дверь не заперта. В четверть одиннадцатого, когда обнаружен труп, дверь заперта изнутри, а окно открыто. Кто открыл его? Ясно, что это мог сделать только сам мистер Экройд и по одной из двух причин. Либо потому, что в комнате стало нестерпимо жарко (но если учесть, что огонь почти погас, а температура вчера вечером резко понизилась, то эта причина отпадает), либо потому, что этим путем он кого-то впустил к себе в комнату. А если он впустил кого-то через окно, то этот человек был ему хорошо известен, если учесть, как беспокоило его окно накануне.
  — Действительно, все выглядит очень просто, — согласился я.
  — Все просто, если подойти к фактам методически. Сейчас нас интересует человек, который был у него в половине десятого. Все указывает на то, что это был человек, вошедший через окно, и хотя позже мисс Флора видела Экройда еще живым, мы не можем приблизиться к разгадке этой тайны, пока не узнаем, кто был этот посетитель. Окно могло оставаться открытым, когда тот ушел, и через него мог проникнуть убийца или вернуться тот же самый человек. А! Вот и полковник.
  Полковник Мэлроуз вошел с оживленным видом.
  — Мы, наконец, разобрались с этим телефонным вызовом, — сказал он. — Он был сделан не отсюда! Доктору Шеппарду позвонили вчера в десять пятнадцать с переговорной кабины вокзала Кингс Эббот. А в 10.23 ночной почтовый поезд отошел на Ливерпуль…
  Глава 8
  Инспектор Рэглан уверен
  Мы переглянулись.
  — Вы, конечно, наведете справки на вокзале? — спросил я.
  — Разумеется, но я не очень рассчитываю на успех. Вы же знаете, какая у нас станция.
  Я знал. Кингс Эббот обыкновенная деревня, но ее станция — важный железнодорожный узел. На ней останавливается большинство экспрессов, здесь маневрируют, сортируются и составляются поезда. На вокзале есть две или три телефонные кабины. В этот вечерний час местные поезда следуют один за другим, чтобы их пассажиры успели пересесть на северный экспресс, который прибывает в 10.19 и отправляется в 10.23.
  На вокзале неуемная суматоха, и шансы заметить в ней отдельную личность, звонящую по телефону или входящую в экспресс, действительно очень малы.
  — Но ради чего было звонить вообще? — сказал Мэлроуз. — Вот что самое необычное. Ни складу, ни ладу. Кажется, в этом нет никакого смысла.
  Пуаро сосредоточенно поглаживал какой-то орнамент на одном из книжных шкафов.
  — Будьте уверены, смысл был, — заметил он, не оборачиваясь.
  — Но какой?
  — Когда мы это узнаем, мы будем знать все. Дело очень тонко сработано и потому особенно интересное.
  В том, как он произнес эти слова, было что-то не поддающееся описанию. Я чувствовал, что он рассматривает этот случай под каким-то особым, свойственным только ему одному, углом зрения. И то, что видел он, мне видеть было не дано.
  Он подошел к окну, остановился и стал смотреть в сад.
  — Вы говорите, что было девять часов, доктор Шеппард, когда вы встретили за воротами того незнакомца? — спросил он все так же через плечо, не оборачиваясь.
  — Да, — ответил я. — Я слышал, как пробили церковные часы.
  — Сколько времени потребовалось бы ему, чтобы дойти до дома? До этого окна, например?
  — Самое большее — пять минут. И две или три минуты, если бы он пошел по дорожке справа от основной аллеи и пришел прямо сюда.
  — Но, в таком случае, он должен был знать дорогу? Объяснить это можно только тем, что он бывал здесь раньше и знал местность.
  — Это верно, — согласился полковник Мэлроуз.
  — Мы могли бы, конечно, выяснить, принимал ли мистер Экройд кого-нибудь из посторонних за последнюю неделю.
  — Об этом мог бы сообщить нам молодой Реймонд, — ответил я.
  — Или Паркер, — сказал полковник.
  — Ou tous les deux171, — подытожил Пуаро, улыбаясь.
  Полковник Мэлроуз пошел искать Реймонда, а я еще раз позвонил в колокольчик, вызывая Паркера.
  Полковник Мэлроуз вернулся почти тотчас же в сопровождении молодого секретаря, которого он представил Пуаро. Джоффри Реймонд был свеж и жизнерадостен, как всегда. Знакомство с Пуаро, казалось, удивило и восхитило его.
  — Кто бы подумал, что вы жили среди нас инкогнито, месье Пуаро! — воскликнул он. — Для меня будет исключительным удовольствием наблюдать, как вы работаете… О! Что это?
  До сих пор Пуаро стоял слева от двери. Теперь он отошел вдруг в сторону, и я увидел, что пока я стоял спиной к нему, он быстро выдвинул кресло и установил его на место, о котором говорил Паркер.
  — Хотите усадить меня в это кресло, чтобы взять кровь на анализ? — сказал добродушно Реймонд. — Что за фантазия?
  — Мистер Реймонд, кресло стояло на этом месте вчера вечером, когда обнаружили мистера Экройда убитым. Кто-то отодвинул его назад на прежнее место. Это вы сделали?
  Секретарь ответил, не задумываясь ни на минуту.
  — Нет, не я. Я даже не помню, стояло ли оно здесь, но если вы так говорите, значит, стояло. Во всяком случае, кто-то, должно быть, отодвинул его. И сделав это, вероятно, оборвал нить следствия. Какая жалость!
  — Это несущественно, — сказал детектив. — Вовсе несущественно! О чем я действительно хочу спросить вас, так это вот о чем, мистер Реймонд: приходил ли на этой неделе к мистеру Экройду кто-нибудь вам неизвестный?
  Нахмурив брови, секретарь с минуту или две вспоминал. В это время на звонок явился Паркер.
  — Нет, — сказал наконец Реймонд. — Никого не могу припомнить. А вы, Паркер?
  — Простите, сэр?..
  — Какой-нибудь незнакомец приходил к мистеру Экройду на этой неделе?
  Дворецкий немного подумал.
  — Это был молодой человек, приходивший в среду, сэр, — сказал он. — Как я понял, он приходил от фирмы «Картис и Троут».
  Реймонд сделал нетерпеливый жест рукой.
  — О, да! Я вспомнил, но этот джентльмен не был незнакомцем, — он повернулся к Пуаро. — Мистеру Экройду пришла в голову мысль купить диктофон, — объяснил он. — Он полагал, что с его помощью мы сможем сделать больше за меньшее время. Фирма прислала своего представителя, но из этого ничего не вышло. Мистер Экройд так и не решился на покупку.
  Пуаро повернулся к дворецкому.
  — Вы можете описать мне этого молодого человека, мой славный Паркер?
  — Светлые волосы, низкого роста, очень опрятный синий костюм из саржи. Очень приличный молодой человек для своей должности.
  Пуаро повернулся ко мне.
  — Человек, которого вы встретили за воротами, был высоким, не так ли?
  — Да. Я бы сказал… где-то около шести футов.
  — Тогда не подходит, — заявил бельгиец. — Благодарю вас, Паркер.
  Дворецкий обратился к Реймонду.
  — Только что приехал мистер Хэммонд, сэр! Он спрашивает, не может ли он быть чем-нибудь полезен, он был бы рад поговорить с вами.
  — Я сейчас к нему выйду, — поспешно сказал молодой человек и вышел.
  Пуаро вопросительно посмотрел на начальника полиции.
  — Адвокат семьи, месье Пуаро, — объяснил тот.
  — Занятный молодой человек этот мистер Реймонд, — пробормотал Пуаро. — У него вид очень умного человека.
  — Я думаю, что мистер Экройд считал его очень способным секретарем.
  — Сколько он здесь служит?
  — Полагаю, как раз два года.
  — Свои обязанности он выполняет педантично. В этом я уверен. А как он развлекается? Он увлекается le sport?172
  — У личных секретарей для подобных занятий не хватает времени, — сказал полковник Мэлроуз, улыбаясь. — Полагаю, что он играет в гольф. А летом — в теннис.
  — Он не посещает скаковые круги… я имею в виду лошадиные гонки?
  — Конные скачки? Нет, не думаю, что он интересуется скачками.
  Пуаро кивнул и, казалось, утратил к этому интерес. Медленным взглядом он обвел весь кабинет.
  — Что ж, пожалуй, я увидел все, что здесь можно было увидеть.
  Я посмотрел вокруг тоже.
  — Если бы эти стены могли говорить…
  Пуаро покачал головой.
  — Говорить мало, — сказал он. — Им бы иметь глаза и уши. Но не думайте, что эти неживые предметы, — он коснулся рукой верха книжного шкафа, — всегда молчат. Мне они иногда говорят — эти кресла, столы. У них есть свой язык!
  Он повернулся и пошел к двери.
  — Какой язык? — крикнул я. — Что они вам сегодня сказали?
  Он посмотрел через плечо и лукаво поднял бровь.
  — Открытое окно, — сказал он. — Замкнутая дверь. Кресло, которое, по-видимому, передвинулось само. Всем трем я говорю «почему?» и не нахожу ответа.
  Он вскинул голову, выпятил грудь и стоял, глядя на нас горящими глазами. Исполненный собственного достоинства, он выглядел удивительно нелепо. И в голову мне вдруг пришла мысль, а был ли он на самом деле хорошим детективом. Не была ли его огромная слава построена просто на нескольких счастливых случаях?
  И по тому, как нахмурился полковник Мэлроуз, я понял, что и он, должно быть, подумал нечто подобное.
  — Хотите осмотреть еще что-нибудь, месье Пуаро? — спросил он резко.
  — Вы, вероятно, не откажете в любезности показать мне этот серебряный стол, из которого было взято оружие? И я больше не буду злоупотреблять вашей добротой.
  Мы пошли в гостиную, но по пути полковника перехватил констебль. Они о чем-то тихо и невнятно поговорили, после чего полковник извинился и оставил нас одних. Я показал Пуаро серебряный стол, он несколько раз поднял и опустил крышку, затем толчком открыл окно и перешагнул на террасу. Я последовал за ним.
  К нам шел появившийся из-за угла дома инспектор Рэглан. Лицо его было зловещим, но довольным.
  — Вот где вы месье Пуаро, — сказал он. — Ну, дела здесь осталось немного. Очень жаль, но этот прекрасный молодой человек согрешил.
  У Пуаро вытянулось лицо.
  — Боюсь, что в таком случае моя помощь вам не потребуется, — сказал он мягко.
  — Тогда, вероятно, в следующий раз, — успокоил его инспектор. — Хотя в этом мирном уголке убийства бывают не каждый день.
  В пристальном взгляде Пуаро появился оттенок восхищения.
  — Вы человек удивительной предприимчивости и натиска, — заметил он. — А позвольте спросить, каким образом вы действовали?
  — Пожалуйста, — сказал инспектор. — Прежде всего — метод!
  — А! — воскликнул Пуаро. — Это и мой девиз. Метод, порядок и маленькие серые клеточки.
  — Клеточки? — спросил удивленно инспектор.
  — Крошечные серые клеточки мозга, — объяснил бельгиец.
  — О, конечно! Я полагаю, что мы все ими пользуемся.
  — В большей или в меньшей степени, — пробормотал Пуаро. — Бывает и различие в качестве. Затем существует еще и психология преступления. Но это уже надо изучать.
  — А! — скривился инспектор. — Вы набиты всеми этими психоанализами? А я человек обыкновенный…
  — Я уверен, что миссис Рэглан не согласилась бы с этим, — ответствовал Пуаро, слегка поклонившись.
  Застигнутый немного врасплох, инспектор Рэглан поклонился тоже.
  — Вы не поняли, — возразил он, обнажая зубы в широкой улыбке. — Боже мой, как многозначен язык! Я поясняю вам, как я принимаюсь за работу. Прежде всего — метод. Последний раз живым мистера Экройда видела его племянница мисс Флора Экройд без четверти десять. Это факт номер один, не так ли?
  — Допустим.
  — Так. В половине одиннадцатого, свидетельствует доктор, он был уже мертв по меньшей мере с полчаса. Вы по-прежнему утверждаете это, доктор?
  — Разумеется, — ответил я. — С полчаса или немного больше.
  — Очень хорошо. Таким образом, мы точно определяем те пятнадцать минут, во время которых должно было совершиться преступление. Я составил список всех, кто находился в доме. Против имени каждого я записал, где он был и что делал между 9.45 и 10 часами вечера.
  Он передал лист бумаги Пуаро. Я через плечо прочитал его. Аккуратным почерком там было написано:
  Майор Блант — в бильярдной с мистером Реймондом (последний подтверждает).
  Мистер Реймонд — в бильярдной (см. выше).
  Миссис Экройд — в 9.45 смотрит бильярдную игру. Ушла спать в 9.55 (Реймонд и Блант видели, как она поднималась наверх).
  Мисс Экройд — из кабинета дяди ушла сразу наверх (подтверждают Паркер и горничная Элзи Дейл).
  Слуги:
  Паркер — ушел сразу в буфетную (подтверждает экономка мисс Рассел, которая заходила в буфетную поговорить о чем-то с Паркером в 9.47 и была там минут десять).
  Мисс Рассел — как указано выше. Разговаривала с горничной Элзи Дейл наверху в 9.45.
  Урсула Борн (горничная) — у себя в комнате до 9.55. Потом — в помещении для слуг.
  Миссис Купер (кухарка) — в помещении для слуг. Гладие Джонс (вторая горничная) — в помещении для слуг.
  Элзи Дейл — наверху в спальне. Ее видели мисс Рассел и мисс Флора Экройд.
  Мэри Трипп (помощница кухарки) — в помещении для слуг.
  — Кухарка служит здесь уже семь лет, горничная полтора года, Паркер — немногим больше года. Остальные здесь недавно. Что-то неясное есть лишь в поведении Паркера, другие подозрений не вызывают.
  — Содержательный список, — сказал Пуаро, возвращая его обратно. — Я абсолютно уверен, что Паркер не совершал убийства, — добавил он серьезно.
  — И моя сестра — тоже, — вмешался я. — Обычно она бывает права.
  На мои слова никто не обратил внимания..
  — Это еще больше наводит на мысль о членах семьи, — продолжал инспектор. — А теперь мы подходим к очень важному моменту. Мэри Блэк, женщина из домика привратника, вчера вечером задергивала занавески, как вдруг увидела, что через ворота прошел Ральф Пэтон и направился к дому.
  — Она в этом уверена? — спросил я резко.
  — Совершенно уверена. Она хорошо знает его. Он прошел очень быстро и повернул направо, на дорожку, что служит кратчайшим путем к террасе.
  — А в котором часу это было? — спросил с невозмутимым видом Пуаро.
  — Точно в двадцать пять минут десятого, — важно сказал инспектор.
  Наступила тишина. Потом инспектор заговорил снова.
  — Все достаточно ясно. Все очень четко совпадает. В двадцать пять минут десятого капитана Пэтона видят проходящим мимо домика привратника; в девять тридцать или около этого мистер Джоффри Реймонд слышит, как кто-то в кабинете требует денег, а мистер Экройд отказывает. Что же происходит дальше? Капитан Пэтон уходит тем же путем — через окно. Он ходит по террасе злой и расстроенный. Он подходит к открытому окну гостиной. Скажем, тогда было без четверти десять. Мисс Флора желает спокойной ночи своему дяде и уходит. Майор Блант, мистер Реймонд и миссис Экройд в бильярдной. В гостиной — никого. Он проникает туда, берет кинжал из серебряного стола и возвращается к окну кабинета. Снимает свои туфли, забирается в кабинет и… думаю, нет смысла вдаваться в подробности. Потом он выбирается из кабинета и уходит. Нервы его подводят, и он не решается вернуться сразу в гостиницу. Он сворачивает на вокзал, звонит оттуда по телефону…
  — Зачем? — мягко спросил Пуаро.
  От его неожиданного вмешательства я вздрогнул. Маленький человечек подался вперед. Глаза его светились странными зелеными огоньками.
  На какой-то момент вопрос застиг инспектора Рэглана врасплох.
  — Трудно сказать точно, для чего он это сделал!
  — ответил он наконец. — Но убийцы доходят до смешного! Вы бы знали об этом, если бы служили в полиции. Иногда самые умные из них допускают глупейшие ошибки. Но пойдемте, я покажу вам эти следы.
  Мы завернули за угол террасы и подошли к окну кабинета. По требованию Рэглана полицейский подал ему туфли, взятые в гостинице. Инспектор наложил их на следы.
  — Те же самые, — сказал он уверенно, — то есть это не та самая пара, следы которой мы здесь видим. В тех он ушел. Эта пара только похожа на ту, — она больше сношена. Посмотрите, как стерлись полосы.
  — Наверное, многие носят туфли с полосками на подошвах? — спросил Пуаро.
  — Конечно, — ответил инспектор. — Я не придавал бы такого большого значения следам, если б не остальное.
  — Очень глупый молодой человек капитан Ральф Пэтон, — сказал задумчиво Пуаро. — Оставить после себя столько улик!
  — А! Да, — сказал инспектор, — вы же знаете, ночью была прекрасная сухая погода. На террасе и на дорожке, усыпанной гравием, следов он не оставил. Но, к несчастью для него, в конце дорожки недавно, должно быть, протекал ручей от родника. Посмотрите.
  В нескольких футах от террасы заканчивалась узкая, усыпанная гравием, дорожка. В одном месте, за несколько ярдов до ее окончания, почва была влажная и болотистая. Это сырое место пересекали следы от обуви, и среди них были следы от туфель с поперечными полосами на подошвах.
  Пуаро немного прошел по дорожке, рядом с ним — инспектор.
  — Вы заметили женские следы? — спросил вдруг Пуаро.
  Инспектор засмеялся.
  — Конечно, здесь прошло несколько женщин. И мужчин — тоже. Это кратчайший путь к дому. Разобраться во всех этих следах было бы невозможно. В конце концов, нас интересуют только те, что оставлены на подоконнике.
  Пуаро кивнул.
  — Дальше идти нет смысла, — сказал инспектор, когда показалась подъездная аллея. — Здесь все снова усыпано гравием и очень твердо.
  Пуаро кивнул снова, но взгляд его был прикован к небольшому садовому домику, построенному в виде красивой беседки. Он был впереди нас, немного слева от дорожки, и к нему тоже вела дорожка из гравия.
  Пуаро задержался, пока инспектор не ушел к дому. Потом посмотрел на меня.
  — Вас, должно быть, послал ко мне сам бог вместо моего друга Гастингса, — сказал он, подмигнув. — Я вижу, что вы меня не оставите. Как вы думаете, доктор Шеппард, стоит ли нам осмотреть эту беседку? Она меня интересует.
  Он подошел к двери и открыл ее. Внутри было почти темно. Там было два-три грубых стула, крокетный набор и несколько складных шезлонгов.
  Я вздрогнул, взглянув на своего нового друга. Он упал вдруг на колени и начал ползать по полу. Время от времени он покачивал головой, словно был недоволен. Наконец, он сел на корточки.
  — Ничего нет, — пробормотал он. — Тогда, по-видимому, не следовало и строить предположений. Но это бы так много значило…
  Он внезапно прекратил свои поиски, став совершенно негибким. Потом протянул руку к одному из стульев и отцепил что-то от края сидения.
  — Что это? — крикнул я. — Что вы нашли?
  Он улыбнулся, разжимая руку, чтобы я мог увидеть. Это был лоскуток жесткого белого батиста.
  Я взял его в руку, с любопытством посмотрел на него и вернул назад.
  — Что вы об этом думаете, мой друг? — спросил он, глядя на меня проницательно.
  — Лоскуток, оторванный от носового платка, — ответил я, пожимая плечами.
  Он сделал другое быстрое, как молния, движение и поднял маленький кусочек от ствола гусиного пера, кусочек, похожий на зубочистку.
  — И это! — крикнул он победно. — А что вы думаете об этом?
  Я только удивленно смотрел.
  Он опустил перо в карман и посмотрел снова на кусочек белой материи.
  — Лоскуток от носового платка? — проговорил он задумчиво. — Может быть, вы и правы. Но запомните: в хорошей прачечной носовых платков не крахмалят.
  Он победно кивнул мне и осторожно вложил лоскуток в свой бумажник.
  Глава 9
  Бассейн с золотой рыбкой
  Мы вернулись к дому. Признаков присутствия инспектора не было. На террасе Пуаро задержался. Он стоял, прислонившись спиной к стене и медленно поворачивал голову то в одну, то в другую сторону.
  — Une belle propriété173, — произнес он, наконец, оценивающе. — Кому оно достанется?
  Его слова почти потрясли меня. Странно, но до сих пор вопрос о наследстве не приходил мне в голову.
  Пуаро проницательно посмотрел на меня.
  — Значит, это для вас новая мысль, — сказал он. — Вы об этом раньше не думали?
  — Нет, — признался я откровенно. — А следовало бы.
  Теперь он посмотрел на меня с любопытством.
  — Интересно, что вы имеете в виду, говоря это, — сказал он задумчиво. — А! Нет, — остановил он меня, видя, что я собираюсь ответить, — Inutile174! Вы все равно не откроете мне своих настоящих мыслей.
  — «Каждый обязательно что-то скрывает», — процитировал я, улыбаясь.
  — Точно.
  — Вы все еще так думаете?
  — Больше, чем когда бы то ни было, мой друг. Но от Эркюля Пуаро утаивать что-либо нелегко. Он умеет разгадать все.
  Произнося эти слова, он спускался по ступенькам в голландский сад.
  — Давайте, немного прогуляемся, — сказал он через плечо. — Сегодня такой чудесный воздух.
  Я пошел за ним. Он повел меня налево по дорожке, обсаженной по краям тисовым кустарником. Потом мы дошли до середины аллеи, по обе стороны которой были строгие английские клумбы, а в конце — мощеное плитами уединенное место в виде круга со скамьей и бассейном с золотыми рыбками. Пуаро не пошел до конца, а свернул на тропу, что вилась вверх по лесистому склону. В одном месте деревья вырубили и поставили скамью. Сидя на ней, можно было любоваться великолепной панорамой сельской округи, а рядом, внизу, была мощеная площадка и бассейн с золотыми рыбками.
  — Англия очень красива, — произнес Пуаро, любуясь открывшимся видом.
  Он улыбнулся.
  — И английские девушки — тоже, — добавил он, понизив голос. — Тише, мой друг, и посмотрите вниз.
  Я посмотрел и увидел Флору. Она шла по аллее, с которой мы только что свернули и, не раскрывая рта, напевала отрывок мелодии из какой-то песни. Она скорее танцевала, чем шла, и, несмотря на черное платье, весь ее вид выражал не что иное, как радость. Она вдруг сделала пируэт на носках, и ее черная одежда развеялась колоколом. Откинув назад голову, она радостно засмеялась.
  В это время из-за деревьев вышел мужчина. То был Гектор Блант. Девушка вздрогнула. Выражение ее лица немного изменилось.
  — Как вы меня напугали! Я вас не заметила.
  Блант ничего не ответил и молча смотрел на нее одну-две минуты.
  — Что мне в вас нравится, — сказала она с чуть заметной злостью, — так это ваш веселый разговор.
  Мне показалось, что Блант покраснел под своим загаром. Его голос, когда он заговорил, прозвучал по-другому — в нем слышалась какая-то странная покорность.
  — Никогда не был слишком разговорчивым. Даже когда был молодым.
  — Я думала, что это было очень давно, — сказала Флора серьезно.
  В ее тоне слышалась насмешка. Но Блант ее не заметил.
  — Да, — сказал он просто, — это было давно.
  — Наверное, интересно чувствовать себя Мафусаилом? — спросила Флора.
  На этот раз насмешка была заметнее, но Блант развивал свою мысль дальше.
  — Помните историю, как тот парень продал свою душу дьяволу? Чтобы снова стать молодым? Об этом есть даже опера.
  — Вы имеете в виду «Фауста»?
  — Да, да! Именно этого парня! Удивительная история. Многие пошли бы на это, если было бы можно.
  — Послушать, как вы говорите, можно подумать, что вы скрипите суставами, — крикнула Флора, не то сердясь, не то забавляясь.
  Блант замолчал. Он отвел взгляд от Флоры и сообщил стволу стоящего рядом дерева, что ему пора возвращаться в Африку.
  — Вы уезжаете в новую экспедицию стрелять зверей?
  — Пожалуй. Вы же знаете, это мое обычное занятие. Отстреливать животных, я имею в виду.
  — Это вы убили то животное, голова которого висит в холле на стене, не так ли?
  Блант молча кивнул. Потом, краснея, вдруг выпалил:
  — Интересовались когда-нибудь красивыми шкурами? Если да, я мог бы добыть их для вас.
  — О! Пожалуйста, — воскликнула Флора. — В самом деле? Вы не забудете?
  — Не забуду, — ответил Гектор Блант. И добавил во внезапном порыве разговорчивости:
  — Пора ехать! Я не гожусь для такой жизни. Не те манеры. Я человек грубый и неинтересный для общества. Нет, пора уезжать.
  — Но вы ведь уезжаете не тотчас? — воскликнула Флора, — Нет… не сейчас, когда на нас свалилось столько горя. О! Пожалуйста. Если вы уедете…
  Она немного отвернулась.
  — Вы хотите, чтобы я остался? — спросил Блант.
  Он сказал это преднамеренно, но совершенно спокойно.
  — Все мы…
  — Я имею в виду только вас лично, — сказал Блант прямо.
  Флора медленно повернулась к нему снова и встретила его взгляд.
  — Я хочу, чтобы вы остались, — сказала она, — если… если это не все равно.
  — Это не все равно, — подтвердил Блант.
  Наступило молчание. Они сели на каменную скамью у бассейна и, казалось, не знали, о чем говорить.
  — Прекрасное утро, — наконец, проговорила Флора. — Вы знаете, я не могу не чувствовать себя счастливой, несмотря… Несмотря на все! Наверное, это ужасно?
  — Вполне естественно, — сказал Блант. — Вы водь никогда раньше не видели своего дядю до того, как приехали сюда два года назад, не так ли? Поэтому вы и не можете горевать слишком долго. Сейчас важнее всего, чтобы не было никакого вздора вокруг этой истории.
  — Вы способны утешить, — сказала Флора. — Вы так просто смотрите на вещи.
  — Как правило, все очень просто, — ответил охотник.
  — Не всегда, — ответила Флора.
  Она произнесла это тихим голосом, и я видел, как Блант повернулся и посмотрел на нее, явно прогнав от себя миражи далеких африканских берегов. Перемену в ее тоне он, очевидно, понял по-своему, потому что, помолчав с минуту, он вдруг заговорил в весьма неожиданной манере.
  — Послушайте, — сказал он, — вы же знаете, что нельзя так мучить себя. Я говорю об этом молодом человеке. Инспектор — осел! Каждому ясно, что он не мог этого сделать. Полнейший абсурд. Это был посторонний человек. Взломщик. Это единственно возможное объяснение.
  Флора посмотрела на него.
  — Вы действительно так думаете?
  — А вы — нет?
  — Я… о да, конечно.
  И снова молчание.
  — Я скажу вам, почему я чувствовала себя сегодня такой счастливой, — вновь заговорила Флора. — Вы можете счесть меня бессердечной, но я все же скажу. Потому что был адвокат мистер Хэммонд. Он сообщил нам о завещании. Дядя Роджер оставил мне двадцать тысяч фунтов. Подумать только — двадцать тысяч прекрасных фунтов.
  Блант удивленно посмотрел на нее.
  — Это для вас так важно?
  — Так важно для меня! Это для меня все — свобода, жизнь! Не будет больше расчетов, выкраивания, лжи…
  — Лжи? — резко перебил ее Блант.
  Флора, казалось, на минуту растерялась.
  — Вы знаете, что я имею в виду, — сказала она неуверенно. — Притворяться быть благодарной за всt эти противные подачки, которые дают вам богатые родственники. Прошлогодние пальто, юбки, шляпки…
  — Я не разбираюсь в женской одежде, но должен сказать, вы всегда были очень хорошо одеты.
  — Это мне кое-чего стоило, — сказала Флора тихо. — Но не станем говорить о неприятных вещах. Я так счастлива, что свободна. Свободна делать вct, что захочу. Свободна, чтобы не…
  Она вдруг замолчала.
  — Что — не?.. — спросил быстро Блант.
  — Я уже забыла. Ничего особенного.
  У Бланта в руке был прутик, он погружал его в воду, стараясь попасть его концом во что-то на дне.
  — Что вы делаете, майор Блант?
  — Там на дне что-то блестящее. Интересно, что это. Похоже на золотую брошь. Но я потревожил ил, и вода замутилась.
  — Наверное, это корона, — сказала Флора. — Как та, которую в воде увидела Мелисанда.
  — Мелисанда, — повторил Блант, вспоминая, — она из оперы, не так ли?
  — Да, оказывается, вы многое знаете об операх.
  — Меня туда иногда водят, — сказал грустно Блант. — Смешное развлечение! Шумят больше, чем туземцы своими там-тамами.
  Флора засмеялась.
  — Я помню Мелисанду, — продолжал Блант, — она вышла замуж за старика, который годился ей в отцы.
  Он бросил камушек в воду. Потом, переменив тон, повернулся к Флоре.
  — Мисс Экройд, могу ли я быть вам полезен? Я говорю о Пэтоне. Я понимаю, как сильно это вас тревожит.
  — Благодарю вас, — ответила Флора холодно. — Ничего не нужно. С ним будет все хорошо. Я наняла лучшего детектива в мире, и он намерен раскрыть это дело.
  Уже несколько минут я чувствовал щекотливость нашего положения. Строго говоря, нас нельзя было обвинить в подслушивании, если учесть, что стоило тем двоим внизу поднять лишь головы, чтобы увидеть нас. И, тем не менее, я бы давно привлек к себе внимание, если бы мой компаньон не тронул предостерегающе меня за локоть. Было ясно: он хотел, чтобы я молчал.
  Но теперь он проворно встал, откашливаясь.
  — Прошу прощения, — крикнул он, — но я не могу позволить мадемуазель так непомерно хвалить меня и не замечать моего присутствия. Говорят, кто подслушивает, не услышит о себе ничего хорошего, но сейчас это, по-видимому, не тот случай. Чтобы не краснеть от смущения, я должен подойти к вам и извиниться.
  Он поспешил вниз по тропинке и присоединился к ним у бассейна. Я подошел следом.
  — Это месье Эркюль Пуаро, — сказала Флора. — Надеюсь, вы о нем слышали.
  Пуаро поклонился.
  — Я знаю майора Бланта по его славе, — сказал он вежливо. — Я рад, что встретил вас, месье. Мне нужно получить от вас некоторые сведения.
  Блант вопросительно посмотрел на него.
  — Когда вы видели последний раз мистера Экройда живым?
  — Во время обеда.
  — И вы не видели и не слышали его после этого?
  — Не видел. Слышал его голос.
  — Как это было?
  — Я прогуливался по террасе…
  — Простите, в котором часу это было?
  — Около половины десятого. Прогуливаясь с сигарой перед окном гостиной, я услышал, как Экройд разговаривал в кабинете…
  Пуаро прервал его и снял с пиджака невидимую соринку.
  — Вы ведь не могли слышать голосов с той части террасы, — сказал он тихо.
  Он не смотрел на Бланта. Смотрел я и, к своему величайшему удивлению, увидел, как тот покраснел.
  — Я доходил до самого угла, — объяснил он неохотно.
  — А! В самом деле? — сказал Пуаро и очень деликатно выразил своим видом, что хотел бы услышать больше.
  — Мне показалось, что я увидел… женщину, скрывшуюся в кустах. Всего только неясное белое пятно. Должно быть, ошибся. В тот момент, когда я стоял на углу террасы, я услышал, как Экройд разговаривал со своим секретарем.
  — С Джоффри Реймондом?
  — Да… Я тогда так думал. Но, кажется, я ошибся.
  — Мистер Экройд не обращался к нему по имени?
  — О, нет.
  — Тогда позвольте спросить, почему вы думаете?..
  — Я просто допустил, что это был Реймонд, потому что перед тем, как я вышел, он сказал, что несет какие-то бумаги мистеру Экройду, — старательно объяснил Блант. — Никогда бы не подумал, что это был кто-то другой.
  — Не можете ли вы вспомнить, какие слова вы слышали?
  — Боюсь, что нет. Что-то совсем обычное и незначительное. Это был всего лишь отрывок. В то время я думал о чем-то другом.
  — Это не имеет значения, — пробормотал Пуаро.
  — Вы отодвигали кресло назад, к стенке, когда вошли в кабинет после того, как был обнаружен труп?
  — Кресло? Нет. С какой стати?
  Пуаро пожал плечами, но не ответил. Он повернулся к Флоре.
  — Я хотел бы узнать от вас об одной вещи, мадемуазель. Когда вы рассматривали содержимое серебряного стола с доктором Шеппардом, был ли кинжал на своем месте или его там не было?
  Подбородок Флоры вздернулся кверху.
  — Об этом меня уже спрашивал инспектор Рэглан, — сказала она возмущенно. — Я ответила ему и отвечу вам. Я абсолютно уверена, что кинжала там не было. А он думает, что был и что его стащил Ральф позже, вечером. И… и он не верит мне. Он думает, что я говорю это для того, чтобы защитить Ральфа.
  — А разве нет? — спросил я мрачно.
  Флора притопнула ногой.
  — И вы тоже, доктор Шеппард! О! Это уж слишком.
  Пуаро тактично разрядил обстановку.
  — А вы были правы, майор Блант. В бассейне действительно лежит что-то блестящее. Давайте взглянем, если мне удастся достать его.
  Он стал на колени, обнажил до локтя руку и очень медленно, так, чтобы не взбудоражить дно, опустил ее в воду. Но, несмотря на все предосторожности, вода замутилась, и Пуаро вынужден был вытащить руку, ничего не достав.
  Он стоял и разочарованно смотрел на испачканную илом руку. Я предложил ему свой платок, он взял его с пылким выражением благодарности.
  Блант посмотрел на свои часы.
  — Скоро ленч, — сказал он, — нужно возвращаться.
  — Позавтракайте с нами, месье Пуаро, — пригласила Флора. — Я хотела бы, чтобы вы познакомились с моей мамой. Она… очень любит Ральфа.
  Маленький человечек поклонился.
  — Мне будет очень приятно, мадемуазель.
  — Вы ведь тоже останетесь, доктор Шеппард, не так ли?
  Я колебался.
  — О, пожалуйста, оставайтесь!
  Остаться я хотел. И потому принял приглашение без дальнейших церемоний.
  Мы направились к дому. Флора и Блант шли впереди.
  — Какие волосы, — шепотом сказал Пуаро, показав головой в сторону Флоры. — Настоящее золото! Они составят прекрасную пару. Она и темноволосый красавец капитан Пэтон, не так ли?
  Я посмотрел на него вопросительно, но он занялся микроскопической капелькой воды на рукаве своего пальто. Своими зелеными глазами и жеманными движениями он в какой-то степени напоминал мне кота.
  — И все зря, — заметил я сочувственно. — Интересно, что было на дне бассейна?
  — Хотите посмотреть? — спросил Пуаро.
  Я молча уставился на него. Он кивнул.
  — Мой дорогой друг, — сказал он с мягким упреком, — Эркюль Пуаро не станет рисковать своим костюмом, не будучи уверенным, что достигнет цели. Поступать так было бы смешно и глупо. А я никогда не бываю смешным.
  — Но вы ведь ничего не достали, — возразил я.
  — Бывают случаи, когда нужно проявить осторожность. Разве вы все рассказывали своим родителям, все, доктор? Думаю, что нет. И своей замечательной сестре вы тоже не все рассказываете. Разве не так? Прежде, чем показать, что у меня в руке ничего не было, я переложил то, что в ней было, в другую руку. Вот что это было.
  Он протянул левую руку и открыл ладонь. На ней лежало маленькое золотое колечко. Это было женское обручальное кольцо. Я взял его в руку.
  — Посмотрите внутрь, — сказал Пуаро.
  Я посмотрел. Внутри красивыми буквами было выгравировано: «от Р., март, 13». Я посмотрел на Пуаро, но он был занят рассматриванием своей внешности в крошечном карманном зеркале. Особое внимание он уделял усам. На меня он не смотрел вовсе, и я понял, что никаких объяснений давать он не намерен.
  Глава 10
  Горничная
  Миссис Экройд была в холле. С ней был сухой, небольшого роста человек с упрямым подбородком и колючими серыми глазами. Весь его облик говорил о том, что он юрист.
  — Мистер Хэммонд остается с нами завтракать, — сказала миссис Экройд. — Вы знакомы с майором Блантом, мистер Хэммонд? И дорогой доктор Шеппард тоже близкий друг бедного Роджера. И…
  Она умолкла, с некоторым недоумением разглядывая Эркюля Пуаро.
  — Это месье Пуаро, мама, — сказала Флора. — Я тебе сегодня о нем говорила.
  — О! Да, — неопределенно произнесла миссис Экройд. — Конечно, моя дорогая, конечно. Он должен найти Ральфа, не так ли?
  — Он должен найти убийцу дяди, — уточнила Флора.
  — О! Моя дорогая, — воскликнула ее мать. — Пожалуйста! Мои бедные нервы. Сегодня утром я разбита. Какой ужас! Я не могу отделаться от чувства, что это какой-то несчастный случай. Роджер так любил держать в руках какую-нибудь редкую вещь. Его рука, должно быть, соскользнула или что-нибудь еще…
  Эта теория была воспринята вежливым молчанием. Я видел, как Пуаро осторожно продвинулся боком к поверенному и в доверительной манере негромко с ним разговаривал. Они отошли в сторону и стояли против окна. Я подошел к ним, но тут же смутился.
  — Может быть, я помешал?
  — Нисколько, — сердечно воскликнул Пуаро. — Вы и я, месье доктор, бок о бок раскрываем это дело. Без вас я бы потерялся. Еще нужна небольшая информация от мистера Хэммонда.
  — Вы действуете от имени капитана Ральфа Пэтона, как я понимаю, — сказал осторожно адвокат.
  Пуаро покачал головой.
  — Не совсем так. Я действую в интересах правосудия. Мисс Экройд попросила меня раскрыть тайну убийства ее дяди.
  Казалось, мистер Хэммонд слегда растерялся.
  — Я не могу серьезно думать, что капитан Пэтон связан с этим преступлением, — сказал он, — однако некоторые обстоятельства могут быть истолкованы против него как улики. Сам факт, что он очень нуждался в деньгах…
  — Он очень нуждался в деньгах? — вставил вопрос Пуаро.
  Юрист пожал плечами.
  — У Ральфа это было хроническим состоянием, — сказал он сухо. — Деньги текли у него сквозь пальцы, как вода. Он всегда обращался за ними к своему отчиму.
  — Он делал это в последнее время? Ну, скажем, за последний год?
  — Не могу сказать. Мистер Экройд ничего мне не говорил об этом.
  — Понятно. Мистер Хэммонд, как я понимаю, вам известно содержание завещания мистера Экройда?
  — Разумеется. Именно по этому делу я здесь.
  — В таком случае, учитывая, что я действую в интересах мисс Экройд, вы не станете возражать, чтобы сообщить мне условия этого завещания?
  — Они очень просты. Отбрасывая юридическую терминологию и пункты с посмертными дарами…
  — Такими, как?.. — перебил Пуаро.
  Мистер Хэммонд, казалось, немного удивился.
  — Тысяча фунтов своей экономке мисс Рассел, пятьдесят фунтов повару Эмме Купер, пятьсот фунтов секретарю мистеру Реймонду. Затем разным больницам…
  Пуаро поднял руку.
  — А! Благотворительные дары, они меня не интересуют.
  — Совершенно верно. Сумма в десять тысяч фунтов частями выплачивается миссис Экройд пожизненно. Мисс Флора получает двадцать тысяч фунтов единовременно. Остальное, включая это поместье и все, что связано с фирмой «Экройд и сын», остается его приемному сыну Ральфу Пэтону.
  — У мистера Экройда было большое состояние?
  — Очень большое. Капитан Пэтон будет очень богатым молодым человеком.
  Наступило молчание. Пуаро и стряпчий посмотрели друг на друга.
  — Мистер Хэммонд, — донесся от камина жалобный голос миссис Экройд.
  Юрист ушел на зов. Пуаро взял меня под руку и почти втянул в нишу окна.
  — Обратите внимание на ирисы, — заметил он довольно громко. — Великолепны, не правда ли? Очень приятно и эффектно выглядят.
  Я почувствовал, как он сдавил мне руку повыше локтя.
  — Вы на самом деле хотите помочь мне? Хотите принять участие в этом расследовании?
  — Да, конечно! — ответил я с пылом. — С огромным желанием. Вы себе не представляете, как скучно и по-старомодному я живу. Никогда ничего необычного.
  — Хорошо. Тогда будем коллегами. Я полагаю, через минуту-две к нам подойдет Блант. Он не очень счастлив с доброй мамашей. Мне нужно кое-что узнать, но я не хочу, чтобы это заметили. Улавливаете? Так что задавать вопросы будете вы.
  — Какие вопросы вы хотите, чтобы я задавал? — спросил я, с некоторым опасением.
  — Я хочу, чтобы вы затронули имя миссис Феррарс. — В каком смысле?
  — Говорите о ней в естественном плане. Спросите, был ли он здесь, когда умер ее муж. Вы понимаете, что я имею в виду. Когда он будет отвечать, незаметно следите за выражением его лица. C’est compris175?
  Времени больше не было, так как в эту минуту Блант в своей обычной манере внезапно покинул тех, с кем стоял, и подошел прямо к нам. Я предложил прогуляться по террасе, и он молча согласился. Пуаро остался.
  Я остановился, чтобы посмотреть на поздние розы.
  — Как все меняется даже за сутки, — заметил я.
  — Я был здесь в среду и помню, как прогуливался по этой самой террасе. Со мной был Экройд. Он был полон сил. А сегодня, через три дня, Экройда больше нет, миссис Феррарс умерла тоже, вы знали ее, не так ли? Да, конечно, вы ее знали.
  Блант кивнул.
  — Вы с ней встречались в этот свой приезд?
  — Ходил с Экройдом по приглашению. Кажется, это было во вторник. Очаровательная женщина, но какая-то странная. Таинственная. Не поймешь, что у нее на уме.
  Я посмотрел в его спокойные серые глаза. В них не было ничего подозрительного. Я продолжал:
  — Полагаю, вы с ней встречались и раньше.
  — Когда я был здесь прошлый раз, она с мужем только что приехала сюда жить.
  С минуту помолчав, он добавил:
  — Удивительно, она с тех пор так изменилась.
  — Как — изменилась? — спросил я.
  — Выглядела на десять лет старше.
  — Вы были здесь, когда умер ее муж? — спросил я, стараясь задавать вопросы по возможности небрежно.
  — Нет. Насколько я слышал, это было для нее счастливым избавлением. Может быть, так говорить немилосердно, но это правда.
  Я согласился.
  — Эшли Феррарс ни в коем случае нельзя было назвать примерным мужем, — сказал я осторожно.
  — Я назвал бы его мерзавцем, — отрезал Блант.
  — Нет, — возразил я, — это всего-навсего был человек, у которого денег было больше, чем ему следовало бы иметь.
  — О! Деньги! Все заботы на земле можно свести к одному — к деньгам. Или к тому, что их нет.
  — Какого же рода ваши личные заботы?
  — По моим потребностям денег мне хватает. Я один из счастливчиков.
  — В самом деле?
  — На самом деле, их у меня сейчас не так много. Год назад я получил наследство и, как глупец, позволил втянуть себя в одну сумасбродную затею.
  Я посочувствовал и рассказал о своей собственной такой же беде.
  Прозвучал гонг, и мы вместе со всеми пошли завтракать.
  Пуаро немного задержал меня.
  — Ну, как?
  — С ним все в порядке, — ответил я. — Я уверен.
  — Ничего настораживающего?
  — Только то, что год назад он получил наследство, — сказал я. — Но почему бы и нет? Я могу поклясться, что это совершенно честный и достойный человек.
  — Несомненно, несомненно, — успокаивал меня Пуаро. — Не огорчайтесь.
  Он разговаривал со мной так, словно я был капризным ребенком.
  Мы вошли в столовую. Казалось невероятным, что не прошло еще и двадцати четырех часов с тех пор, как я сидел за этим столом.
  Позже миссис Экройд отвела меня в сторону и усадила на диван.
  — Я не могу не чувствовать некоторой обиды, — сказала она приглушенным голосом, доставая платок и явно не собираясь в него плакать. — Обиды за то, что Роджер не доверял мне. Эти двадцать тысяч фунтов следовало оставить мне, а не Флоре. Матери можно верить в том, что она будет охранять интересы своего ребенка. Я называю это недоверием.
  — Вы забываете, миссис Экройд, — сказал я, — что Флора родная племянница Экройда, то есть кровная родственница. Было бы совсем иначе, если бы вы были его сестрой, а не невесткой.
  — Как вдова бедного Сесила, я полагаю, что следовало бы считаться с моими чувствами, — сказала обиженная леди, осторожно касаясь платком своих ресниц. — Но Роджер всегда был очень странным, чтобы не сказать скаредным в денежных делах. И у Флоры, и у меня было очень трудное положение. Он даже не давал бедному ребенку карманных денег. Он оплачивал ее счета, да и то с большой неохотой, каждый раз спрашивая, зачем ей все эти украшения, как человек…. но я забыла, что я хотела сказать! Ах, да, у нас не было ни гроша, чтобы тратить по своему усмотрению. Флору это возмущало, очень возмущало, должна сказать вам. Хотя, конечно, она была предана своему дяде. Но это возмущало бы любую девушку. Да, скажу вам, что у Роджера были очень странные понятия о деньгах. Мы даже не покупали новых полотенец, хотя я говорила ему, что все старые — в дырах. А потом, — продолжала миссис Экройд с внезапным подъемом, — отдать все эти деньги — тысячу фунтов, вы представляете — тысячу фунтов! — этой женщине.
  — Какой женщине?
  — Этой Рассел. Вот какой. Уж очень все это подозрительно. Я всегда так говорила. Но Роджер и слышать не хотел ничего плохого о ней. Он говорил, что это женщина сильного характера, и что он восхищается и уважает ее. Он всегда рассуждал о ее высокой нравственности, независимости и прямоте. А я думаю, здесь что-то нечистое. Она, конечно, делала все возможное, чтобы выйти за Роджера замуж. Но я быстро положила этому конец. Она всегда ненавидела меня. Еще бы! Я видела ее насквозь.
  Я начал подумывать, каким бы способом приостановить поток красноречия миссис Экройд и уйти. Мистер Хэммонд подошел прощаться как нельзя кстати. Я воспользовался случаем и встал.
  — Насчет дознания, — сказал я. — Где бы вы предпочли, чтобы оно проводилось? Здесь или в «Трех вепрях?»
  Миссис Экройд уставилась на меня с отвисшей челюстью.
  — Дознание? — спросила она в оцепенении. — Но в самом деле, зачем нужно какое-то дознание?
  Мистер Хэммонд коротко и сухо кашлянул.
  — Это неминуемо, — сказал он тихо. — В силу обстоятельств.
  — Но доктор Шеппард может все уладить…
  — Моим возможностям есть пределы, — сказал я сухо.
  — Если его смерть произошла от несчастного случая…
  — Он был убит, миссис Экройд, — сказал я жестко.
  Она слегка вскрикнула.
  — О несчастном случае не может быть и речи.
  Миссис Экройд смотрела на меня страдальчески.
  У меня не было жалости к ней из-за ее, как я думал, неразумной боязни неприятностей.
  — Если будет следствие, я ведь не должна буду отвечать на вопросы и все такое? — спросила она.
  — Не знаю, — ответил я. — Полагаю, что мистер Реймонд отведет от вас главный удар на себя. Он знает все обстоятельства и может дать официальные показания.
  Юрист согласился с легким поклоном.
  — Я уверен, вам нечего опасаться, миссис Экройд, — сказал он. — У вас не будет никаких неприятностей. А теперь относительно денег. У вас их пока хватит? Я имею в виду, — добавил он, отвечая на ее вопросительный взгляд, — наличные деньги. Если нет, я могу выполнить все формальности, и вы получите, сколько вам нужно.
  — В этом отношении должно быть все в порядке, — сказал стоявший возле Реймонд. — Вчера мистер Экройд получил по чеку сто фунтов.
  — Сто фунтов?
  — Да. На жалованье и на другие сегодняшние расходы. Сейчас они еще целы.
  — Где эти деньги? В его письменном столе?
  — Нет. Он всегда хранил наличные деньги в спальне. В футляре для воротничков. Для верности. Смешно, не правда ли?
  — Я полагаю, что прежде чем мне уйти, мы должны убедиться, что деньги на месте.
  — Разумеется, — согласился секретарь. — Я провожу вас наверх… О! Я забыл. Дверь заперта.
  С помощью Паркера было установлено, что инспектор Рэглан находится в комнате экономки, где он выяснял некоторые дополнительные вопросы. Через несколько минут он пришел в холл. Он открыл дверь, мы вошли в маленький коридорчик и поднялись по лестнице. Наверху дверь в спальню Экройда была открыта. В комнате было темно, шторы задернуты, кровать убрана, как и вчера вечером. Инспектор отдернул шторы, комната озарилась солнечным светом. Джоффри Реймонд подошел к бюро из палисандрового дерева и выдвинул верхний ящик…
  — Подумать только, он хранил деньги в открытом ящике, — заметил инспектор.
  Лицо секретаря слегка вспыхнуло.
  — Мистер Экройд полностью доверял своим слугам, — сказал он с жаром.
  — О! Конечно, конечно, — поспешил ответить инспектор.
  Из задней части ящика Реймонд вытащил круглый кожаный футляр для воротничков и, открыв его, достал толстый бумажник.
  — Вот деньги, — сказал он, извлекая из него плотную пачку банкнот. — Здесь нетронутая сотня, я знаю, потому что мистер Экройд положил ее в футляр при мне вчера вечером, когда одевался к обеду, и, конечно, с тех пор ее не трогали.
  Мистер Хэммонд взял пачку и пересчитал деньги. Он резко вскинул голову.
  — Вы сказали — сто фунтов. Но здесь только шестьдесят.
  Реймонд молча смотрел на него.
  — Не может быть, — крикнул он, подавшись вперед. Взяв деньги, он пересчитал их вслух. Мистер Хэммонд был прав. Их было шестьдесят фунтов.
  — Но… Я не понимаю, — крикнул секретарь в замешательстве.
  — Вы видели, как мистер Экройд положил эти деньги вчера вечером, когда одевался к обеду? — спросил Пуаро. — А вы уверены, что он не истратил часть из них раньше?
  — Уверен, что нет. Он даже сказал: «Не хочу брать сотню фунтов с собой к обеду. Слишком оттопыривается карман».
  — Тогда все очень просто, — заметил Пуаро. — Либо он отдал эти сорок фунтов кому-нибудь вчера вечером, либо их украли.
  — Дело ясное, — согласился инспектор.
  Он обратился к миссис Экройд:
  — Кто из слуг мог входить сюда вчера вечером?
  — Полагаю, что горничная… приготовить постель.
  — Кто она? Что вы о ней знаете?
  — Она здесь недавно, — ответила миссис Экройд. — Но она хорошая простая сельская девушка.
  — Я думаю, нам нужно выяснить это дело, — сказал инспектор. — Если мистер Экройд отдал деньги сам, это может иметь отношение к тайне преступления. С другими слугами все в порядке?
  — О, думаю, что да.
  — Раньше, ничего не пропадало?
  — Нет.
  — Никто не уходит или что-нибудь в этом роде?
  — Уходит старшая горничная.
  — Когда?
  — Кажется, она заявила об уходе вчера.
  — Вам?
  — О, нет. Я не имею к слугам никакого отношения. Этими делами ведает мисс Рассел.
  Минуты две инспектор соображал.
  — Пожалуй, мне лучше переговорить с мисс Рассел, — сказал он, тряхнув головой. — И с этой девушкой Дэйл — тоже.
  Пуаро и я пошли вместе с ним в комнату экономки. Мисс Рассел приняла нас в своей обычной манере.
  — Элзи Дэйл служила в Фернли пять месяцев. Прекрасная девушка, расторопна в работе и очень порядочная. Хорошие рекомендации. А взять что-нибудь чужое может только самая последняя.
  — А как старшая горничная?
  — Она тоже превосходная девушка. Очень спокойная и благородная. Как настоящая леди. Отличная работница.
  — Тогда почему же она уходит? — спросил инспектор.
  Мисс Рассел поджала губы.
  — Я ее не увольняла. Как я поняла, вчера днем она провинилась перед мистером Экройдом. В ее обязанности входило убирать кабинет, и она, кажется, смешала какие-то бумаги на его столе. Мистер Экройд проявил сильное раздражение, и она заявила об уходе. Это все, что я смогла понять из ее объяснений. Но, может быть, вы хотели бы поговорить с ней самой?
  Инспектор согласился. Я заметил девушку еще раньше, когда она подавала во время ленча. Высокая, с густыми каштановыми волосами, стянутыми в тугой узел на затылке, и с очень спокойными серыми глазами. Она вошла по вызову экономки и стояла очень прямо, глядя на нас своими серыми глазами.
  — Вы Урсула Борн? — спросил инспектор.
  — Да, сэр.
  — Как я понял, вы оставляете свое место?
  — Да, сэр.
  — Почему?
  — Я смешала бумаги на столе мистера Экройда. Это его очень разозлило, и я сказала, что лучше уйду. Он ответил, чтобы я уходила как можно скорее.
  — Вы были в спальне мистера Экройда вчера вечером? Убирали или еще что там?
  — Нет, сэр. Это работа Элзи. Я никогда не ходила в ту часть дома.
  — Должен сообщить вам, моя милая, что из комнаты мистера Экройда исчезла крупная сумма денег.
  Наконец, спокойствие изменило ей. Волна румянца залила ее лицо.
  — Ни о каких деньгах я ничего не знаю. Если вы думаете, что взяла их я, и поэтому мистер Экройд меня уволил, вы ошибаетесь.
  — Я не обвиняю вас в том, что вы их взяли, милая девушка! — сказал инспектор. — Не нужно так краснеть.
  Девушка смерила его холодным взглядом.
  — Вы можете осмотреть мои вещи, — сказала она с презрением. — Но вы ничего не найдете.
  Вдруг вмешался Пуаро.
  — Мистер Экройд уволил вас вчера днем, или, точнее, вы уволили себя сами, не так ли? — спросил он.
  Девушка кивнула.
  — Сколько времени длился ваш разговор?
  — Разговор?
  — Да, разговор между вами и мистером Экрой-дом в кабинете?
  — Я… я не знаю.
  — Двадцать минут? Полчаса?
  — Около этого приблизительно.
  — Не дольше?
  — Не дольше получаса.
  — Благодарю вас, мадемуазель.
  — Я с любопытством посмотрел на него. Он точными движениями пальцев переставлял несколько предметов на столе, располагая их в ряд. Глаза его сияли.
  — Достаточно, — сказал инспектор.
  Урсула Борн вышла.
  — Сколько времени она здесь служит? — обратился инспектор к мисс Рассел. — У вас есть ее рекомендации?
  Не отвечая на первый вопрос, мисс Рассел подошла к бюро, открыла один из ящиков и достала оттуда связку писем, скрепленных патентованным зажимом. Она выбрала одно из них и передала инспектору.
  — Хм, рекомендация хорошая. Миссис Ричард Фоллиот из Марби Грейндж, Марби. Кто эта женщина?
  — Вполне приличные провинциалы, — ответила мисс Рассел.
  — Хорошо, — сказал инспектор, возвращая рекомендацию, — давайте взглянем на другую, Элзи Дейл.
  Элзи Дейл, крупная красивая девушка с приятным, но немного глуповатым лицом, на наши вопросы отвечала с готовностью и сильно сокрушалась по поводу пропажи денег.
  — Думаю, что здесь все в порядке, — сказал инспектор, отпустив девушку. А как насчет Паркера?
  Мисс Рассел поджала губы и не ответила.
  — Я чувствую, что с этим человеком не все ладно, — продолжал задумчиво инспектор. — Но беда в том, что я не вполне себе представляю, когда бы он мог воспользоваться случаем. Сразу после обеда он был занят выполнением своих обязанностей, у него достаточно хорошее алиби на весь вечер. Я знаю, так как уделил ему особое внимание. Очень вам благодарен, мисс Рассел. Пока оставим все, как есть. Вполне возможно, что мистер Экройд отдал деньги сам.
  Экономка сухо попрощалась, и мы ушли. Я ушел с Пуаро.
  — Интересно, — сказал я, нарушая молчание, — какие бумаги могла тронуть девушка, из-за которых так рассердился Экройд? Не может ли здесь быть какой-нибудь нити к разгадке тайны?
  — Секретарь сказал, что на столе не было документов особой важности, — спокойно ответил Пуаро.
  — Да, но… — я замялся.
  — Вас поражает и кажется странным, что Экройд мог впасть в ярость из-за такой мелочи?
  — Да, конечно.
  — Но была ли это мелочь?
  — Конечно, — ответил я, — мы не знаем, что это были за бумаги. Но если Реймонд сказал…
  — Оставим пока мистера Реймонда в покое. Что вы думаете об этой девушке?
  — О какой девушке? О служанке?
  — Да, о служанке. Об Урсуле Борн.
  — Она, кажется, славная девушка, — сказал я неуверенно.
  Пуаро повторил мои слова, но я сделал легкое ударение на последнем слове, а он его сделал на втором.
  — Она, кажется, славная девушка… да.
  Потом, с минуту помолчав, он вынул что-то из кармана и дал мне.
  — Посмотрите, друг мой, я вам что-то покажу. Взгляните сюда.
  Он дал мне тот самый список, который утром был составлен инспектором и передан Пуаро. Следя за указательным пальцем, я увидел маленький крестик, поставленный карандашом против имени Урсулы Борн.
  — Не думаете ли вы…
  — Доктор Шеппард, я осмеливаюсь думать все. Может быть, Экройда убила Урсула Борн, но, признаюсь, я не вижу для этого никаких мотивов с ее стороны. А вы их видите?
  Он посмотрел на меня тяжелым взглядом, таким тяжелым, что мне стало не по себе.
  — Вы их видите? — повторил он.
  — Никаких мотивов абсолютно, — сказал я твердо.
  Взгляд его смягчился. Он нахмурился.
  — Поскольку шантажист был мужчина, — бормотал он невнятно и тихо сам себе, — из этого следует, что шантажист не она. Тогда…
  Я кашлянул.
  — Поскольку… — начал я с сомнением.
  — Что? — он стал описывать возле меня круги. — Что вы хотите сказать?
  — Ничего, ничего. Только то, что, говоря прямо, миссис Феррарс в своем письме упомянула личность, человека. Она не подчеркивала, что это был мужчина. Но мы с Экройдом допустили, что это был именно мужчина.
  Казалось, Пуаро меня не слышал. Он снова бормотал сам себе.
  — Но тогда после всего вполне возможно что… да, конечно, вполне возможно… но тогда… А! Я должен привести в порядок свои мысли. Метод, порядок — они нужны мне сейчас, как никогда. Все должно сходиться, иначе я на ложном пути.
  Он внезапно замолчал и снова забегал вокруг меня.
  — Где находится Марби?
  — По ту сторону Кранчестера.
  — Далеко?
  — О! Вероятно, милях в четырнадцати.
  — Не смогли бы вы туда съездить? Скажем, завтра?
  — Завтра? Позвольте… завтра воскресенье. Да, я мог бы это сделать. Что вы хотите, чтобы я там сделал?
  — Повидать эту миссис Фоллиот. Узнайте все, что можно, об Урсуле Борн.
  — Хорошо. Но… мне не очень нравится эта работа.
  — Сейчас не время создавать трудности. От этого может зависеть человеческая жизнь.
  — Бедный Ральф, — сказал я со вздохом. — Но вы сами верите в то, что он невиновен?
  Пуаро посмотрел на меня очень серьезно.
  — Вы хотите знать правду?
  — Конечно.
  — Тогда я скажу вам ее. Все, мой друг, указывает на предположение, что он виновен.
  — Как?! — воскликнул я.
  Пуаро кивнул.
  — Да, у этого глупого инспектора (а он-таки глуп) все указывает на Ральфа, Я ищу правду, а правда каждый раз приводит меня опять-таки к Ральфу Пэтону. Мотивы, представившийся случай, средства. Но я переверну все камни. Я обещал мадемуазель Флоре. Она была так уверена, малютка. Так уверена.
  Глава 11
  Визит Пуаро
  Я немного нервничал, когда на следующий день звонил в парадное Марби Грейндж. Мне было очень интересно, чего добивался Пуаро. Он доверил эту работу мне. Почему? Хотел ли он, как в случае с майором Блантом, остаться в тени? Желание, вполне понятное в первом случае, теперь казалось лишенным всякого смысла.
  Мои размышления были прерваны появлением проворной служанки. Да, миссис Фоллиот была дома. Она проводила меня в большую гостиную. Ожидая хозяйку дома, я с любопытством осматривался вокруг. Это была просторная, небогато обставленная комната: несколько прекрасных гравюр и старинных фарфоровых изделий, потертые чехлы и шторы — все говорило о том, что ее хозяйка была леди.
  Я рассматривал одну из гравюр Бартолоччи, висевшую на стене, когда в комнату вошла миссис Фоллиот. Это была высокая женщина с небрежно уложенными каштановыми волосами и обаятельной улыбкой.
  — Доктор Шеппард? — произнесла она неуверенно.
  — Да, мадам, — ответил я. — Прошу прощения за свой визит, но я хотел бы узнать что-нибудь об Урсуле Борн, горничной, которая раньше у вас работала.
  При упоминании этого имени улыбка исчезла с ее лица, а радушие словно заморозило. Казалось, она почувствовала себя неловко.
  — Урсула Борн? — произнесла она, колеблясь.
  — Да. Может быть, вы забыли имя?
  — О, нет, конечно. Я отлично помню.
  — Она ушла от вас немногим больше года, как мне помнится.
  — Да, да. Совершенно верно.
  — Вы были довольны ею? Сколько она у вас служила, между прочим?
  — А! Год или два… Я не могу точно припомнить. Она… она очень способна. Я уверена, вы будете очень довольны ею. Я не знала, что она уходит из Фернли. Не имела никакого представления.
  — Вы можете рассказать о ней что-нибудь?
  — Что-нибудь рассказать?
  — Да. Откуда она, кто ее близкие… в этом роде?
  Выражение лица миссис Фоллиот стало еще холоднее.
  — Я ничего этого не знаю.
  — У кого она работала до того, как пришла к вам?
  — Боюсь, что не помню.
  Во взгляде женщины сверкнула искра гнева — явный признак того, что она нервничала. Она вскинула голову движением, которое мне было смутно знакомо.
  — Неужели нужно задавать все эти вопросы?
  — Конечно, нет, — ответил я с некоторым удивлением и с оттенком извинения в голосе. — Я даже не представлял себе, что вы не захотите отвечать на них. Прошу прощения.
  Гнев ее сразу прошел, и она снова смутилась.
  — О! Я не против ответить на них. Уверяю вас. Почему бы не ответить? Просто… Просто это кажется немного странным. Только и всего. Немного странно.
  Одним из преимуществ практикующего врача является то, что он обычно может легко понять, когда ему лгут. О том, что миссис Фоллиот не хотела отвечать на мои вопросы, я мог бы узнать, кроме других признаков, по ее поведению. А отвечать она не хотела. Она была огорчена и очень смущена, и за этим скрывалась какая-то загадка. Я видел, что передо мной была женщина, которой никогда не приходилось лгать, и теперь, будучи вынужденной делать это, она чувствовала себя очень неловко. Ее мог бы понять и ребенок. Но было ясно и то, что она не намеревалась рассказывать мне что-либо еще. Какая бы тайна ни была связана с Урсулой Борн, теперь я никоим образом не собирался узнавать о ней от миссис Фоллиот. Потерпев неудачу, я еще раз извинился за беспокойство, взял шляпу и ушел.
  Я навестил пару больных и часам к шести вернулся домой. Каролина сидела возле неубранного чайного прибора. На лице ее было выражение сдержанного ликования. Я слишком хорошо знаю это выражение. Оно верный признак того, что она либо получила информацию, либо дала ее сама. Мне было любопытно узнать, что же это было.
  — У меня сегодня был очень интересный день, — начала Каролина, когда я опустился в свое особое кресло и протянул ноги к манящему пламени камина.
  — Да? Наверное, мисс Ганетт заглянула на огонек?
  Мисс Ганетт является одним из главарей местных сплетниц.
  — Угадай, — сказала Каролина с некоторым самодовольством.
  Я угадывал, медленно перечисляя одного за другим всех членов разведывательного корпуса Каролины. На каждое названное мною имя Каролина отвечала победным потряхиванием головы. Под конец она добровольно вызвалась назвать имя гостя сама.
  — Месье Пуаро, — заявила она. — Ну, что ты скажешь теперь?
  Я думал многое, но из осторожности ничего не сказал.
  — Зачем он приходил?
  — Повидать меня, конечно. Он сказал, что, зная так хорошо моего брата, надеется, что ему будет позволено познакомиться с его очаровательной сестрой, то есть, с твоей очаровательной сестрой, я все перепутала, но ты меня понимаешь, конечно.
  — О чем он говорил?
  — Он рассказал многое о себе и о случаях из своей практики. Ты знаешь, мавританский принц Павел женился на танцовщице?
  — Да?
  — Недавно я прочла о ней очень интригующую статью в «Светских новостях». Там намекают, что эта танцовщица на самом деле русская великая княжна, одна из дочерей царя, которой удалось бежать от большевиков. Так вот месье Пуаро, кажется, раскрыл запутанную историю о загадочном убийстве, в которую чуть было не вовлекли их обоих. Принц Павел приходил благодарить Пуаро лично…
  — Он подарил ему булавку для галстука с изумрудом величиной с перепелиное яйцо? — спросил я с насмешкой.
  — Он не упоминал об этом. А что?
  — Ничего, — ответил я. — Я думал, что так всегда поступают. По крайней мере, так пишут в детективных романах. У сверхдетективов комнаты всегда усыпаны рубинами, жемчугом и изумрудами, полученными от благодарных клиентов из числа августейших особ.
  — Очень интересно узнавать обо всем от них самих, — с готовностью ответила Каролина.
  Это было в ее вкусе. Мне оставалось только восхищаться способностями месье Эркюля Пуаро, так безошибочно сумевшего выбрать самый верный подход к пожилой старой деве из небольшой деревни.
  — Он не сказал, была ли та танцовщица действительно великой княжной? — спросил я.
  — Профессиональный долг не позволяет ему говорить об этом, — сказала Каролина важно.
  Мне было интересно, насколько он был правдив в разговоре с Каролиной. Вероятно, он вовсе не говорил правды. Свои косвенные намеки он передавал с помощью бровей и плеч.
  — И после этого, — заметил я, — ты, наверное, была готова клевать с его ладони.
  — Не будь таким грубым, Джеймс. Не знаю, откуда у тебя эти вульгарные выражения.
  — Вероятно, от моей единственной связи с внешним миром — от моих больных. К сожалению, я практикую не среди августейших принцев и интересных русских эмигранток.
  Каролина подняла свои очки на лоб и посмотрела на меня.
  — Ты, кажется, очень раздражен, Джеймс. Это, должно быть, от печени. Тебе нужно принять на ночь голубую таблетку.
  Если бы меня увидели в моем собственном доме, трудно было бы представить, что я врач. Дома лечение прописывает и себе, и мне Каролина.
  — К черту печень, — вспылил я. — А об убийстве вы говорили?
  — Ну, конечно же, Джеймс. А о чем же еще здесь говорить? Я смогла обратить внимание месье Пуаро на некоторые детали. Он был мне очень благодарен. Он сказал, что у меня есть задатки врожденного детектива и чудесное психологическое чутье человеческой натуры.
  В этот момент Каролина была очень похожа на кошку, объевшуюся жирной сметаной. Казалось, она даже мурлыкала.
  — Он очень много говорил о крошечных серых клеточках мозга и об их функциях. Он говорит, что клетки его мозга самого высокого качества.
  — И он это сказал, — заметил я с горечью. — Скромность — явно черта не его характера.
  — Джеймс, я не хотела бы, чтобы ты так страшно был похож на американца. Он считает очень важным. как можно скорее найти Ральфа, убедить его явиться в полицию и рассказать о себе. Он говорит, что его исчезновение производит очень неблагоприятное влияние на ход следствия.
  — А что ты на это ответила?
  — Я с ним согласилась, — сказала Каролина важно. — И рассказала ему, что уже сейчас говорят об этом.
  — Каролина, — спросил я резко, — ты рассказала месье Пуаро о подслушанном разговоре в лесу?
  — Рассказала, — охотно ответила Каролина.
  Я встал и начал ходить по комнате.
  — Надеюсь, ты понимаешь, что ты делаешь, — проговорил я отрывисто. — Ты набрасываешь петлю на шею Ральфа Пэтона — это верно, как то, что ты сидишь в этом кресле.
  — Нисколько, — совершенно спокойно ответила Каролина. — Я была удивлена тем, что ты сам не сказал ему об этом.
  — Я был достаточно благоразумен, — ответил я. — Мне очень нравится этот парень.
  — Мне тоже. Вот почему я считаю, что ты говоришь глупости. Я не верю, что Ральф сделал это, так что правда не может повредить ему, а мы чем можем должны помочь месье Пуаро. Вполне возможно, что в ночь, когда совершалось убийство, Ральф был с той самой девушкой, а если так, то у него есть полное алиби.
  — Если у него есть полное алиби, — парировал я, — почему он не придет и не скажет об этом?
  — Возможно, чтобы не причинить неприятностей девушке, — разумно рассудила Каролина. — Но если месье Пуаро узнает, кто она и разъяснит ей о ее долге, она придет добровольно, чтобы снять с Ральфа подозрения.
  — Кажется, ты выдумала свою собственную романтическую историю, — сказал я. — Ты слишком много читаешь дрянных романов, Каролина. Я всегда говорил тебе об этом.
  Я снова упал в свое кресло.
  — Пуаро задавал тебе еще какие-нибудь вопросы? — спросил я. — Только о больных, которых ты принимал в то утро.
  — О больных? — переспросил я, не веря.
  — Да, о твоих амбулаторных больных. Сколько их было и кто они такие?
  — Ты хочешь сказать, что смогла ответить на этот вопрос?
  Каролина удивилась.
  — А почему бы нет? — спросила она победно. — Из этого окна мне прекрасно видна дорожка, ведущая к двери твоей приемной. А память у меня прекрасная, Джеймс. Намного лучше твоей, должна тебе сказать.
  — Я в этом уверен, — пробормотал я невольно.
  Загибая пальцы, моя сестра стала перечислять имена.
  — Старая миссис Беннет и тот мальчишка с фермы со своим больным пальцем, Долли Грайс с иголкой в пальце; потом этот американец, стюард с лайнера. Так, значит, четыре… Да, старик Джордж Эванс со своей язвой. И, наконец…
  Она сделала значительную паузу.
  — Кто же?
  Кульминационную часть своего заявления Каролина торжествующе прошипела, чему также способствовало и случайное скопление буквы «с» в произнесенном имени.
  — Мисс Рассел!
  Она откинулась назад в своем кресле и посмотрела на меня очень значительно, а когда Каролина смотрела на вас значительно, не заметить этого невозможно.
  — Не понимаю, что ты хочешь сказать, — солгал я. — Разве мисс Рассел не может проконсультироваться у меня о своей больной коленке?
  — Больная коленка, — съязвила Каролина. — Вздор! У нее болит коленка не больше, чем у тебя или у меня. Она приходила за чем-то другим.
  — За чем же?
  Каролина вынуждена была признать, что не знает.
  — Но будьте уверены, именно об этом он старался узнать, месье Пуаро, я имею в виду. Здесь что-то нечисто с этой женщиной, и он об этом знает.
  — Точно такое же замечание вчера высказала миссис Экройд, — сказал я. — Что с мисс Рассел что-то нечисто.
  — А! — произнесла Каролина загадочно, — миссис Экройд! Здесь другое!
  — Что другое?
  Каролина не стала объяснять. Она только покачала головой, свернула свое вязанье и поднялась наверх, чтобы надеть старомодную розово-лиловую шелковую блузку и золотой медальон. Это у нее считается переодеться к обеду.
  Я остался сидеть. Пристально глядя на пламя камина, я думал о словах Каролины. На самом ли деле Пуаро приходил, чтобы получить сведения о мисс Рассел, или изобретательный ум Каролины истолковал все в соответствии с ее собственными представлениями?
  В поведении мисс Рассел в то утро решительно не было ничего такого, что могло бы вызвать подозрения. По крайней мере…
  Я вспомнил ее настойчивый разговор об употреблении наркотиков и как затем она повела беседу о ядах и отравлении. Но в этом нет ничего особенного. Экройд не был отравлен. И все же это было странно…
  Сверху я услышал недовольный голос Каролины:
  — Джеймс, ты опоздаешь к обеду!
  Я положил в камин немного угля и послушно поднялся наверх. Мир в доме дороже всего.
  Глава 12
  За столом
  Совместное дознание проводилось в понедельник.
  Я не собираюсь излагать ход следствия подробно, так как это означало бы повторять одно и то же снова и снова. По уговору с полицией разглашать почти ничего не разрешалось. Я дал показания относительно смерти Экройда и вероятного времени ее наступления. Объяснение отсутствию Ральфа Пэгона дал следователь по особым делам, но толковалось оно без особого акцента.
  Несколько позднее у Пуаро и у меня был небольшой разговор с инспектором Рэгланом. Инспектор был очень серьезен.
  — Дело выглядит скверно, месье Пуаро, — сказал он. — Я стараюсь разобраться во всем честно и справедливо. Я человек здешний и видел капитана Пэтона много раз в Красчестере. Я не хочу, чтобы он оказался виновным, но дело выглядит плохо с какой стороны на него ни посмотришь. Если он невиновен, почему его нет? У нас есть против него улики, и сейчас еще есть возможность опровергнуть их. Почему же он их не опровергает?
  За словами инспектора было многое, чего я тогда еще не знал. Описание внешности Ральфа было разослано по телеграфу во все порты и на все железнодорожные станции Англии. Полиция на местах была начеку. Его городская квартира и дома, о которых было известно, что он их часто посещал, были под наблюдением. При таком заслоне казалось невозможным, что Ральф сможет избежать ареста. Багажа при нем не было и, насколько было известно, денег — тоже.
  — Я никого не могу найти, кто бы видел его в тот вечер на вокзале, — продолжал инспектор. — А его ведь хорошо здесь знают, и можно предполагать, что кто-нибудь мог бы его заметить. Из Ливерпуля тоже ничего нет.
  — Вы полагаете, что он уехал в Ливерпуль? — спросил Пуаро.
  — Вполне возможно. Вспомните телефонный звонок с вокзала за три минуты до отправления ливерпульского экспресса. Должно же это что-то означать.
  — Если не умышленное намерение сбить вас со следа. Смысл этого телефонного звонка может состоять именно в этом.
  — Это идея, — сказал инспектор пылко. — Вы действительно думаете, что в этом состоит объяснение телефонного вызова?
  — Мой друг, — сказал серьезно Пуаро, — я не знаю. Но скажу вот что: я уверен, что когда мы найдем объяснение этому телефонному вызову, мы найдем объяснение убийству.
  — Мне помнится, вы уже говорили что-то в этом роде раньше, — заметил я, глядя на него с любопытством.
  Пуаро кивнул.
  — Я всегда возвращаюсь к этому, — сказал он серьезно.
  — А мне кажется, это совершенно не относится к делу, — заявил я.
  — Я бы так не сказал, — возразил инспектор. — Но должен признать, что месье Пуаро завел здесь волынку и слишком много толкует об одном и том же. У нас есть нити понадежнее. Например, отпечатки пальцев на кинжале.
  В поведении Пуаро вдруг появилось много иностранного, как это часто с ним случается, когда его что-нибудь волнует.
  — Месье инспектор, — сказал он по-французски, — остерегайтесь… остерегайтесь… Comment dire176?.. маленькой улочки, у которой нет выхода.
  Инспектор смотрел на него непонимающе, а я сообразил.
  — Вы хотите сказать — тупика?
  — Вот именно — тупика, который никуда не ведет. Так может случиться и с теми отпечатками пальцев. Они могут ни к чему вас не привести.
  — Не понимаю, как это может случиться, — сказал полицейский офицер, — по-видимому, вы намекаете на то, что они фальшивые? Я читал, что такое делают, хотя не могу сказать, что встречал подобное в своей практике. Но все равно — фальшивые или настоящие — они должны куда-то привести.
  Пуаро только пожал плечами и широко расставил руки.
  Инспектор показал нам множество увеличенных фотографий отпечатков пальцев, и чтобы убедить нас в своей компетентности в этой области, стал объяснять всякие особенности, относящиеся к петлям, кольцам и завиткам.
  — Ну, теперь вы должны признать, что эти отпечатки были сделаны кем-то, кто в тот вечер был в доме, — сказал он наконец.
  Независимое поведение Пуаро его злило.
  — Bien entendu177, — кивнув головой, сказал Пуаро.
  — Так вот, я взял отпечатки пальцев у каждого, кто находится в этом доме, заметьте, у каждого, начиная от судомойки и кончая старой леди.
  — Я не думаю, чтобы миссис Экройд понравилось то, что ее считают старой. Она, должно быть, немало тратится на косметику.
  — У каждого, — раздраженно повторил инспектор.
  — Включая и меня, — сказал я сухо.
  — Очень хорошо. Ничьи не подошли. У нас остается единственный выбор; либо Ральф Пэтон, либо загадочный незнакомец, о котором нам рассказал доктор. Когда мы их задержим…
  — Будет потеряно, по-видимому, много драгоценного времени, — вставил Пуаро.
  — Я не совсем вас понимаю, месье Пуаро.
  — Вы сказали, что взяли отпечатки у каждого, кто находился в этом доме, — тихо сказал Пуаро. — Так ли это, месье инспектор?
  — Конечно.
  — Никого не проглядели?
  — Никого.
  — Ни живого, ни мертвого?
  На какой-то момент у инспектора был вид сбитого с толку человека. Стараясь выдать его за добросовестное соображение, он, наконец, медленно проговорил:
  — Вы имеете в виду…
  — Мертвого, месье инспектор.
  Инспектору и теперь еще понадобилась минута или две, чтобы понять.
  — Я считаю, — сказал спокойно Пуаро, — что на рукоятке кинжала отпечатки пальцев самого мистера Экройда. Это очень легко проверить. Тело еще не похоронено.
  — Но для чего? Какой в этом смысл? Вы ведь не предполагаете самоубийства, месье Пуаро?
  — А! Нет. Моя теория состоит в том, что убийца был в перчатках или что его рука была чем-то обвернута. После того, как удар был нанесен, он взял руку жертвы и обжал ею рукоятку кинжала.
  — Но для чего?
  Пуаро снова пожал плечами.
  — Чтобы запутанное дело сделать еще больше запутанным.
  — Хорошо, — сказал инспектор, — я проверю. Но когда впервые вам пришла эта мысль?
  — Когда вы были так любезны показать мне кинжал и обратили мое внимание на отпечатки пальцев. Я очень мало разбираюсь в петлях и завитках… видите, я признаю свое невежество открыто. Но мне показалось, что отпечатки расположены как-то неуклюже. Не так бы я держал кинжал, чтобы нанести удар. Впрочем, что естественно, так как трудно придать нужное положение правой руке, если занести ее назад через плечо.
  Инспектор пристально смотрел на маленького человечка. А Пуаро с видом величайшего равнодушия стряхивал невидимую пылинку с рукава своего паль-, то.
  — Хорошо, — сказал инспектор, уходя, — это мысль. Я все проверю, но не разочаровывайтесь, если ничего из этого не выйдет.
  Он старался придать своему голосу мягкий и снисходительный тон. Пуаро посмотрел ему вслед. Потом с насмешливым взглядом повернулся ко мне.
  В другой раз, — заметил он, — нужно быть осторожнее с его amour propre178. А теперь, поскольку мы предоставлены самим себе, что бы вы сказали, мой добрый друг, если бы мы устроили небольшое семейное собрание?
  «Небольшое собрание» состоялось примерно через полчаса. Мы сидели в столовой Фернли. Пуаро был во главе стола подобно председателю какого-нибудь неприятного заседания правления. Слуг не было, так что нас было всего шестеро: миссис Экройд, Флора, майор Блант, юный Реймонд, Пуаро и я.
  Когда все собрались, Пуаро встал и поклонился.
  — Messieurs, mesdames179, я собрал вас с определенной целью, — он сделал паузу. — Начну с того, что хочу обратиться с очень большой просьбой к мадемуазель.
  — Ко мне? — удивилась Флора.
  — Мадемуазель, вы помолвлены с капитаном Ральфом Пэтоном. Если кто-либо пользуется его доверием, так это вы. Я прошу вас самым серьезным образом, если вы знаете, где он находится, убедить его выйти из укрытия. Одну минутку, — сказал Пуаро, видя, как Флора поднялась, чтобы говорить, — ничего не говорите до тех пор, пока хорошенько всего не вспомните. Мадемуазель, его положение с каждым днем становится для него опаснее. Если бы он явился сразу, у него была бы возможность объяснить и опровергнуть выдвинутые против него улики, какими бы убийственными они ни были. Но это молчание… это исчезновение… о чем оно говорит? Конечно же, только об одном — о признании своей вины. Мадемуазель, если вы действительно верите в его невиновность, убедите его явиться, пока не слишком поздно.
  Флора сильно побледнела.
  — Слишком поздно, — повторила она тихо.
  Пуаро наклонился вперед, глядя на нее.
  — Послушайте, мадемуазель, — сказал он мягко, — вас просит сам папа Пуаро, папа Пуаро, который много знает и у которого огромный опыт. Я не собираюсь заманивать вас в ловушку. Неужели вы не поверите мне и не скажете, где скрывается Ральф Пэтон?
  Девушка встала и посмотрела ему прямо в глаза.
  — Месье Пуаро, — сказала она чистым голосом, — клянусь вам, торжественно клянусь, что я не имею никакого представления, где находится Ральф, и что я на видела его и не получала от него никаких известий ни в день… убийства, ни после.
  Она села. В наступившем молчании Пуаро с минуту пристально смотрел на нее, потом с резким стуком опустил руку на стол.
  — Bien180! Ничего не поделаешь, — сказал он. Его лицо сделалось жестким.
  — Теперь я обращаюсь ко всем вам, сидящим за этим столом, к вам, миссис Экройд, к вам, майор Блант, к вам, доктор Шеппард, к вам, мистер Реймонд. Вы все друзья и близкие отсутствующего молодого человека. Если вы знаете, где скрывается Ральф Пэтон — скажите.
  Снова наступило молчание. Оно было нарушено миссис Экройд.
  — Я должна сказать, — начала она жалобным голосом, — что отсутствие Ральфа — это самое странное. Да, самое странное. Не прийти сюда в такое время. Похоже, что за этим что-то есть. Я не могу не думать, дорогая Флора, что это большая удача, что о вашей помолвке не было объявлено официально.
  — Мама! — сердито крикнула Флора.
  — Это провидение, — заявила миссис Экройд. — Я искренне верю в провидение — в божество, которое творит нас и управляет нами до самой кончины, как сказано в одной из прекрасных строк Шекспира.
  — Вы, наверное, считаете всемогущего в ответе даже за толстые женские лодыжки, миссис Экройд, не так ли? — спросил Джоффри Реймонд и легкомысленно засмеялся. Он, по-видимому, хотел разрядить обстановку, но миссис Экройд бросила на него взгляд, полный упрека, и вытащила свой носовой платок.
  — Флора избежала ужасной дурной славы и неприятностей. Я не допускаю и мысли, что дорогой Ральф имеет какое-нибудь отношение к смерти бедного Роджера. Ничего подобного я не думаю. Но у меня доверчивое сердце — оно у меня всегда было таким, с самого детства, и я не хочу верить в самое плохое в человеке. Но, конечно, нельзя забывать и того, что в детстве Ральф несколько раз был под бомбежкой во время воздушных налетов. Говорят, что иногда через многие годы проявляются последствия. По крайней мере, такие люди не отвечают за свои действия. Вы же знаете, они теряют самообладание и ничего не могут с собой поделать.
  — Мама, — крикнула Флора, — ты ведь не веришь, что это сделал Ральф?
  — Говорите, миссис Экройд, — сказал Блант.
  — Я не знаю, что и думать, — продолжала миссис Экройд со страхом. — Все это очень расстраивает. Подумать только, что будет с поместьем, если Ральфа признают виновным?
  Реймонд с силой оттолкнул от стола свой стул. Майор Блант задумчиво смотрел на нее, оставаясь совершенно спокойным.
  — Это похоже на шок от контузии, — упрямо продолжала миссис Экройд, — к тому же, Роджер давал ему очень мало денег… с самыми хорошими намерениями, конечно. Я вижу, что все вы со мной не согласны, но я считаю очень странным то, что Ральф до сих пор не пришел сюда, и я рада, что о помолвке Флоры не было объявлено.
  — Это будет сделано завтра, — отчетливо произнесла Флора.
  — Флора! — крикнула ошеломленная мать.
  Флора повернулась к секретарю.
  — Пошлите, пожалуйста, объявление в «Морнинг пост» и в «Таймс», мистер Реймонд.
  — Если вы уверены, что поступаете разумно, мисс Экройд, — ответил он мрачно.
  Она резко повернулась к Бланту.
  — Вы меня поймете, — сказала она. — А что еще я могу сделать? Если обстоятельства таковы, я должна быть рядом с Ральфом. Неужели вы не понимаете, что я должна?
  Она смотрела на него вопрошающим взглядом, и после длительного молчания он отрывисто кивнул головой.
  Миссис Экройд разразилась пронзительными протестами. Флора оставалась непреклонной. Потом стал говорить Реймонд.
  — Я ценю ваши побуждения, мисс Экройд. Но не кажется ли вам, что вы несколько торопитесь. Подождите день или два.
  — Завтра, — резко сказала Флора. — Так вести себя нельзя, мама. Какова бы я ни была, я не предам своих друзей.
  — Месье Пуаро, — обратилась к нему плачущим голосом миссис Экройд, — неужели вы ничего не скажете?
  — Нечего говорить, — вмешался Блант. — Она поступает правильно. Я буду рядом с нею несмотря ни на что.
  Флора протянула ему руку.
  — Благодарю вас, майор Блант.
  — Мадемуазель, — сказал Пуаро, — позвольте старику поздравить вас за ваше мужество и верность. И, надеюсь, вы меня правильно поймете, если я попрошу вас, и попрошу очень серьезно, отложить объявление, о котором вы здесь говорите, хотя бы на два дня.
  Флора колебалась.
  — Я прошу об этом в интересах Ральфа Пэтона, а равно и в ваших собственных интересах, мадемуазель. Вы хмуритесь. Вы не понимаете. Но я заверяю вас, что это так. Pas de blagues181. Доверьтесь мне и не мешайте.
  Прежде, чем ответить, Флора немного подумала.
  — Мне это не нравится, — сказала она наконец, — но я сделаю так, как вы говорите.
  Она снова села за стол.
  — А теперь, messieurs et mesdames182, — быстро проговорил Пуаро, — я скажу вам то, что собирался сказать. Поймите одно: я намерен найти правду. Правда, какая бы уродливая она ни была, всегда интересна и привлекательна для того, кто ее ищет. Я уже в летах, мои силы, может быть, не те, что были раньше, — в этом месте он сделал паузу, явно ожидая возражений. — По всей вероятности, это мое последнее дело. Но Эркюль Пуаро не заканчивает своих дел провалом. Messiers et mesdames, я говорю вам: я намерен узнать все. И я все узнаю — вопреки всем вам.
  Последние слова он произнес вызывающе, словно бросив их нам в лицо. Мне даже показалось, что все мы вздрогнули и откачнулись немного назад, за исключением одного Джоффри Реймонда, который был в хорошем настроении и невозмутим, как всегда.
  — Как это понимать — вопреки всем нам? — спросил он, слегка вскинув брови.
  — А вот как, месье. Каждый из вас, кто находится сейчас в этой комнате, что-нибудь от меня скрывает, — он поднял руку, чтобы успокоить послышавшийся робкий шум возмущения. — Да, да, я знаю, что говорю. Возможно, это «что-то» совсем незначительное, что, по вашему мнению, совершенно не относится к делу, но оно есть. У каждого из вас есть что скрывать. Ну что, я не прав?
  Его взгляд, осуждающий и зовущий, переходил от одного к другому по кругу. Под этим взглядом каждый из нас потуплял свой. И я — тоже.
  — Вот вы мне и ответили, — сказал Пуаро со странной усмешкой.
  Он встал со своего места.
  — Я обращаюсь ко всем вам. Скажите мне правду — всю правду.
  Мы молчали.
  — Никто не будет говорить? — он усмехнулся, как и прежде — c’est dommage183, — сказал он и вышел.
  Глава 13
  Гусиное перо
  Вечером после ужина по просьбе Пуаро я пошел к нему в дом. Каролина была явно недовольна. Она с удовольствием пошла бы со мной.
  Пуаро встретил меня сердечно. Он поставил передо мной на маленький столик бутылку ирландского виски (которого я терпеть не могу), сифон с содовой и стакан. Сам он занялся приготовлением горячего шоколада. Как я узнал позже, это был его любимый напиток.
  Он вежливо осведомился о моей сестре, которую, как он заявил, считает очень интересной женщиной.
  — Боюсь, что вы внушаете ей мысли, вызывающие у нее непомерное самомнение, — сказал я сухо. — Вас интересует моя воскресная поездка?
  Он подмигнул и засмеялся.
  — Я всегда люблю нанимать экспертов, — заметил он невразумительно, но так и не объяснил этого своего замечания.
  — Во всяком случае, вы собрали все местные сплетни, — сказал я, — выдуманные и невыдуманные.
  — И много ценной информации, — добавил он спокойно.
  — Например?..
  Он покачал головой.
  — А почему не сказали мне правды? — парировал он. — В таком месте, как это, все, что делал Ральф, должно быть известно. Если бы вашей сестре не случилось в тот день проходить лесом, его увидели бы другие.
  — Разумеется, — ответил я сердито. — А как объяснить ваш интерес к моим больным?
  Он снова подмигнул.
  — Только к одному из них, доктор. Только к одному.
  — К последнему? — рискнул спросить я.
  — Я нахожу, что мисс Рассел как объект для изучения чрезвычайно интересна, — ответил он уклончиво.
  — Вы согласны с моей сестрой и с миссис Экройд, что с ней что-то нечисто? — спросил я.
  — Что? Как вы сказали — нечисто?
  Я как можно понятнее объяснил ему значение этого слова.
  — Они так говорят, да?
  — Разве моя сестра не сказала вам об этом вчера?
  — C’est possible184.
  — Без всякого основания, — заявил я.
  — Les femmes185, — обобщил Пуаро. — Они удивительны. Они случайно что-то придумывают и чудом оказываются правы. Ну, разумеется, не в буквальном смысле. Женщина подсознательно замечает тысячу мельчайших деталей, она даже не догадывается об этом. Все эти детали объединяются в ее же подсознании и в результате дают то, что принято называть интуицией. Я очень хорошо разбираюсь в психологии, и мне это все знакомо.
  Он важно выпятил грудь и выглядел так нелепо, что я с трудом удержался, чтобы не рассмеяться. Потом он отхлебнул маленький глоточек своего шоколада и тщательно вытер усы.
  — Я хотел бы услышать от вас, что вы думаете на самом деле обо всем этом.
  Он поставил свою чашечку.
  — Вы хотите этого?
  — Да.
  — Вы видели то же самое, что и я. Разве наши мысли не могут быть одинаковыми?
  — Боюсь, что вы смеетесь надо мной, — сказал я холодно. — Конечно, в подобных делах у меня нет никакого опыта.
  Пуаро снисходительно улыбнулся.
  — Вы, как маленький ребенок, которому хочется узнать, как работает машина. Вы хотите видеть положение дел не как домашний врач, а как детектив, который никого не знает и ни о ком не заботится, для которого все они посторонние люди, и все в равной степени могут быть подозреваемыми.
  — Вы это хорошо объяснили, — сказал я.
  — Тогда я прочитаю вам небольшую лекцию. Прежде всего, необходимо точно установить, что же происходило в тот вечер. Но нужно всегда помнить, что тот, кто говорит, может и лгать.
  — Весьма недоверчивое отношение, — заметил я, вскинув брови.
  — Но необходимое. Уверяю вас — необходимое, Так вот, первое. Доктор Шеппард покидает дом без десяти минут девять. Откуда это мне известно?
  — Я вам сказал об этом.
  — Но вы ведь могли сказать и неправду. Или часы, мимо которых вы проходили, были неточны. Но Паркер тоже говорит, что вы ушли без десяти девять. Хорошо, принимаем это заявление и идем дальше. В девять часов за воротами парка вы наталкиваетесь на какого-то человека. Назовем это «Поэмой о Загадочном незнакомце». Откуда мне известно, что это так?
  — Я вам сказал, — начал я снова, но Пуаро перебил меня нетерпеливым жестом.
  — А! Вы сегодня немного глупы, мой друг. Вам известно, что это так, но как узнать об этом мне? Eh bien186, я могу сказать вам, что этот загадочный незнакомец не был для вас галлюцинацией, потому что служанка какой-то мисс Ганетт встретила его за несколько минут до вас, и у нее он тоже спрашивал дорогу в Фернли Парк. Так что мы принимаем его существование и с уверенностью может сказать о нем следующее: во-первых, что он в этих местах чужой, во-вторых, что он шел в Фернли Парк и не делал из этого особого секрета, поскольку дважды спрашивал туда дорогу.
  — Понимаю, — сказал я.
  — Теперь я занялся тем, чтобы побольше узнать об этом человеке. Я узнал, что он заходил в «Три вепря» выпить. Буфетчица утверждает, что он говорит с американским акцентом и что он сам упоминал о своем недавнем приезде из Штатов. А вы заметили его американский акцент?
  — Да, пожалуй, — ответил я после того, как с минуту думал, восстанавливая в памяти нашу встречу, — но акцент очень легкий.
  — Précisément187. И еще есть вот это. Вы помните, я нашел в садовом домике? — Он дал мне небольшой стержень гусиного пера. А я с любопытством рассматривал его. Потом в моей памяти вдруг шевельнулось что-то, о чем я когда-то читал.
  Пуаро, наблюдавший за моим лицом, кивнул:
  — Да — героиновый «снег». Так его носят наркоманы и резким вдохом втягивают в нос.
  — Диморфин гидрохлорид, — произнес я механически.
  — Этот способ приема наркотика очень распространен по ту сторону океана. Вот вам второе доказательство, если оно нам нужно, что этот человек прибыл из Канады или из Америки.
  — А чем привлек к себе ваше внимание садовый домик? — спросил я с любопытством.
  — Мой друг инспектор считает, что все, кто пользуется той дорожкой, делают это для того, чтобы сократить путь к дому. Но как только я увидел садовый домик, я понял, что по этой дорожке могут ходить те, кто использует садовый домик как место встреч. Теперь кажется вполне очевидным, что незнакомец не подходил ни к парадной двери, ни к черному ходу. Тогда к нему выходил кто-то из дома? Если так, то для встречи нет места удобнее, чем этот маленький домик. Я обследовал его в надежде найти какую-нибудь зацепку и нашел целых две — кусочек батиста и стержень гусиного пера.
  — А что вы думаете о кусочке батиста? — спросил я с любопытством.
  Пуаро поднял брови.
  — Вы не пользуетесь маленькими серыми клеточками, — заметил он сухо. — Кусочек накрахмаленного батиста — вещь понятная.
  — Для меня не очень понятная.
  Я переменил разговор.
  — Так или иначе, — сказал я, — этот человек приходил в садовый домик, чтобы с кем-то встретиться. Кто бы это мог быть?
  — В этом весь вопрос, — сказал Пуаро. — Не забывайте, что миссис Экройд и ее дочь приехали сюда из Канады.
  — Вы это имели в виду сегодня, когда обвинили их в том, что они скрывают правду?
  — Возможно. А теперь о другом. Как вы смотрите на историю с этой служанкой?
  — На какую историю?
  — На историю ее увольнения. Разве для того, чтобы уволить служанку, требуется полчаса? И заметьте, хотя она и говорит, что была в своей спальне с половины десятого до десяти, нет никого, кто бы подтвердил ее заявление.
  — Вы ставите меня в тупик, — сказал я.
  — А мне становится яснее. Но расскажите о своих мыслях и теориях.
  Я извлек из кармана лист бумаги.
  — Я здесь как раз набросал второпях несколько предположений, — объяснил я извиняющимся тоном.
  — Отлично! Значит, у вас тоже метод. Послушаем.
  — Начнем с того, — заговорил я смущенно, — что события нужно рассматривать логически…
  — То же самое, что бывало, говорил мой бедный Гастингс, — перебил меня Пуаро, — но, увы, он никогда этого не делал.
  — Пункт № 1, — продолжал я читать. — В половине десятого слышали, как мистер Экройд с кем-то разговаривал.
  Пункт № 2. В определенное время вечером Ральф Пэтон, должно быть, вошел в комнату через окно, о чем свидетельствуют следы его туфель.
  Пункт № 3. В тот вечер мистер Экройд был в нервном состоянии и мог впустить к себе только того, кого он хорошо знал.
  Пункт № 4. Человек, который был у мистера Экройда в девять тридцать, просил денег. Известно, что с деньгами Ральф Пэтон был в затруднительном положении.
  Из этих четырех пунктов следует, что в девять тридцать у мистера Экройда был Ральф Пэтон. Но нам также известно, что без четверти десять мистер Экройд был еще жив. Следовательно, его убил не Ральф. Ральф оставил открытым окно. Позже через него проник убийца.
  — А кто был убийца? — спросил Пуаро.
  — Неизвестный американец. Возможно, что он был в сговоре с Паркером, и, может быть, Паркер именно тот человек, который шантажировал миссис Феррарс. Если это так, то он мог подслушать достаточно, чтобы понять, что игра окончена и дать знать об этом своему сообщнику, который и совершил преступление, воспользовавшись кинжалом, полученным от Паркера.
  — Это уже теория, — отметил Пуаро. — Ваши клеточки прямо-таки отличного качества. Но многое не учтено в вашей теории.
  — Например?..
  — Телефонный вызов, отодвинутое кресло…
  — Вы серьезно думаете, что это кресло так важно? — перебил я его.
  — Может быть и нет, — признал мой друг. — Оно могло быть отодвинуто случайно, и Реймонд или Блант, будучи сильно взволнованными, могли поставить его на место совершенно бессознательно. Но остаются еще исчезнувшие сорок фунтов.
  — Может быть, Экройд пересмотрел свой первый отказ и отдал их Ральфу, — высказал я свое предположение.
  — В таком случае нужно объяснить еще одно положение.
  — Какое?
  — Почему Блант так уверенно высказывает свое мнение о том, что в девять тридцать у Экройда был Реймонд?
  — Он это объяснил, — сказал я.
  — Вы так думаете? Не буду настаивать. Скажите лучше, какие причины побуждают Ральфа Пэтона скрываться?
  — Это объяснить труднее, — сказал я медленно. — Я должен буду говорить как медик. Наверное, не выдержали нервы. Если он вдруг узнал, что через несколько минут после его ухода (и, вероятно, после бурного объяснения) отчим был убит, он мог испугаться… Ну, и скрыться. Подобные случаи известны. Человек ведет себя, как виновный, хотя за ним абсолютно нет никакой вины.
  — Да, это верно, — согласился Пуаро. — Но мы не должны упускать из виду одно обстоятельство.
  — Я знаю, о чем вы хотите сказать, — заметил я.
  — Мотивы. Ральф Пэтон после смерти своего отчима унаследует огромное состояние.
  — Это одна причина, — согласился Пуаро.
  — Одна?
  — Mais oui188. Разве вы не замечаете, что мы здесь сталкиваемся с тремя отдельными мотивами. Кто-то действительно похитил голубой конверт с его содержимым. Это один мотив. Шантаж! Возможно, что Ральф Пэтон был тем человеком, который шантажировал миссис Феррарс. Вспомните: насколько было известно мистеру Хэммонду, за последнее время Ральф Пэтон за помощью к своему отчиму не обращался. Похоже, что он получал деньги в другом месте. Потом есть факт, что он был… как вы говорите… в затруднительном положении? Он боялся, что все может дойти до его отчима. И, наконец, причина, о которой вы только что упомянули.
  — Боже мой, — сказал я, растерявшись. — Все, кажется, оборачивается против него.
  — Разве? — заметил Пуаро. — Вот здесь-то наши мyения расходятся — ваше и мое. Три мотива — это почти очень много. Я склонен думать, что в конце концов Ральф Пэтон невиновен.
  Глава 14
  Миссис Экройд
  После вечернего разговора, только что описанного мною, наши отношения, как мне показалось, вошли в новую фазу.
  Весь мой рассказ можно разделить на две части, совершенно отличные одна от другой. Действие первой части охватывает события с момента смерти Экройда в пятницу вечером до вечера в понедельник. Это прямое и последовательное изложение того, что произошло и что было известно Пуаро.
  Все это время я был у него под рукой. Я видел то же, что видел он, и всячески старался прочитать его мысли. Теперь я понял, что мне это не удалось. Несмотря на то, что Пуаро показывал мне все свои открытия и находки, — так, например, золотое обручальное кольцо, — он, тем не менее, воздерживался от высказывания своих основных впечатлений и логических выводов. Как мне стало известно позже, эта скрытность была чертой его характера. Он высказывал намеки и предположения, но дальше не шел.
  Как я уже сказал, вплоть до понедельника написанный мною рассказ мог бы принадлежать и перу самого Пуаро. Я играл роль Уотсона по отношению к его Холмсу. Но после понедельника наши пути разошлись. Делами Пуаро занимался один. Я, конечно, слышал, чем он занимался, так как в Кингс Эббот вы обязаны обо всем слышать, но он не посвящал меня в свои тайны заблаговременно. У меня тоже были свои занятия.
  Оглядываясь назад, я больше всего поражаюсь тому, что этот период отложился в моей памяти какими- то разобщенными отрывками.
  В раскрытие тайны каждый из нас вложил свою долю. Это было очень похоже на игру-головоломку по составлению рисунка из множества ажурных кусочков, когда каждый вносит в нее свою частицу знаний или открытий. Но на этом наша роль и заканчивалась.
  И только одному Пуаро было дано разместить эти_ кусочки на свои места. В то время некоторые события казались незначительными и не относящимися к делу. Например, вопрос о черных башмаках. Но об этом позже… Чтобы изложить события в хронологическом порядке, я должен начать с вызова от миссис Экройд. Она прислала за мной рано утром во вторник, и поскольку вызов был похож на срочный, я поспешил в Фернли, ожидая, что найду ее в плохом состоянии.
  Отдавая должное этикету, дама была в постели. Она подала мне свою костлявую руку и указала на придвинутое к кровати кресло.
  — Ну, а теперь, миссис Экройд, — произнес я, — расскажите, что с вами.
  Я говорил с той притворной добротой, которая всегда присуща практикующему врачу.
  — Я в полном изнеможении, — пожаловалась миссис Экройд слабым голосом. — Я совершенно разбита. Это все смерть бедного Роджера. Говорят, что подобные удары не так чувствительны в момент потрясения, как потом. Это реакция.
  Как жаль, что в силу своей профессии врач не может иногда высказать то, что он думает на самом деле. Я многое бы отдал, чтоб ответить: «Чепуху несете!».
  Я предложил ей тонизирующее средство. Один шаг в игре был сделан. Я ни на минуту не сомневался, что за мной прислали не потому, что у миссис Экройд был шок, связанный со смертью брата. Миссис Экройд просто неспособна подойти к тому или иному вопросу прямо. Она всегда приближается к нему самыми извилистыми путями. Меня очень заинтриговало, ради чего все же она прислала за мной.
  — А потом эта вчерашняя сцена, — продолжала моя пациентка. Она немного выждала, словно предоставляя мне возможность понять ее намек.
  — Какая сцена?
  — Доктор, ну как вы можете? Вы забыли? Этот ужасный маленький француз или бельгиец, или кто он там. Так запугивать всех нас, как он это делал вчера! Меня это совершенно обескуражило. Прийти в такое время!
  — Весьма сожалею, миссис Экройд…
  — Я не знаю, чего он хотел, когда так кричал на нас. Я смею надеяться, что очень хорошо знаю свой гражданский долг, чтобы позволить себе что-нибудь скрыть. Я оказала полиции помощь, какая только была в моих силах.
  — Совершенно верно, — сказал я, когда миссис Экройд сделала паузу.
  Я начинал постепенно осознавать, что так волновало ее.
  — Никто не может сказать, что я не выполнила своего долга, — продолжала миссис Экройд. — Я уверена, инспектор Рэглан вполне доволен. Почему этот чужой маленький выскочка должен поднимать шум из-за пустяков? Это нелепый тип, словно комик-француз из ревю. Я не могу понять, почему Флора решила привлечь его к делу. Она не сказала мне об этом. Ушла и сделала, как ей вздумалось. Флора слишком независима. Я женщина из общества и ее мать. Ей бы следовало сначала прийти ко мне за советом.
  Я слушал молча.
  — Что он думает? Вот что я хочу знать. Вчера он… он положительно обвинил меня.
  Я пожал плечами.
  — Уверяю вас, миссис Экройд, это не имеет значения, — сказал я. — Поскольку вы ничего не скрываете, любые его замечания к вам не относятся.
  Миссис Экройд, как это с ней часто бывает, внезапно отклонилась от темы разговора.
  — Слуги так надоедливы, — сказала она. — Они сплетничают и говорят между собой. А потом это все расходится… Впрочем, в этом ничего такого нет, наверное.
  — Слуги говорят? — спросил я. — О чем?
  Миссис Зкройд бросила на меня очень гневный взгляд. Он совершенно вывел меня из равновесия.
  — Я была уверена, что вы-то должны бы знать, доктор. Кому же, как не вам, знать? Вы ведь все время были с месье Пуаро, не так ли?
  — Да, был.
  — Тогда, конечно, вы знаете. Это та девушка, Урсула Борн, да? Конечно, она ведь уходит. Ей бы хотелось причинить как можно больше неприятностей. Злюки — вот кто они. Все они одинаковы. А теперь расскажите, доктор. Вы должны знать точно, что она говорила. Я очень боюсь, как бы не создалось превратное впечатление. Во всяком случае, вы ведь не передаете полиции всякие мелкие подробности, не так ли?
  Иногда ведь бывают чисто семейные дела… Ну, с убийством, конечно, ничего не поделаешь. Но если девушка злая, она может наговорить всего.
  Нетрудно было заметить, что за всеми этими излияниями скрывалась настоящая тревога. Пуаро оказался прав в своей предпосылке. Из шести человек, сидевших вчера за столом, миссис Экройд, по крайней мере, что-то скрывала. И мне предстояло узнать, что.
  — Если бы я был на вашем месте, миссис Экройд, — сказал я резко, — я бы чистосердечно обо всем рассказал.
  — О! Доктор, — вскрикнула она, — как вы можете быть таким резким! Это звучит как… А я могу объяснить все просто.
  — Тогда почему бы не сделать этого? — предложил я.
  Миссис Экройд достала носовой платок с оборочками и глаза ее наполнились слезами.
  — Я думаю, доктор, вы смогли бы передать это месье Пуаро, объяснить ему, потому что, понимаете, иностранцу трудно смотреть на вещи с нашей точки зрения. А вы ведь не знаете, какие я должна была переносить мучения, и долгие мучения! Вот какова моя жизнь. Я не люблю говорить дурно о мертвых, поверьте мне, но он отказывался оплачивать даже самый маленький счет. И это повторялось постоянно, словно у него было несколько несчастных сотен годового дохода. А ведь он был, как мне об этом вчера сказал мистер Хэммонд, одним из самых богатых людей этих мест.
  Миссис Экройд на минуту умолкла, чтобы приложить к глазам свой украшенный кружевами платочек.
  — Итак, — сказал я ободряюще, — вы рассказывали о счетах?
  — О, эти ужасные счета. Некоторых я не показывала Роджеру вовсе. Они были на вещи, которых мужчине не понять. Роджер, бывало, говорил, что покупать вообще ничего не нужно. А счета, конечно, приходили и все накапливались…
  Она посмотрела на меня трогательным взглядом, словно ища к себе сочувствия за эту их поразительную особенность.
  — Да, у счетов есть такое свойство, — согласился я.
  Она изменила тон и заговорила почти бранным голосом.
  — Уверяю вас, доктор, я превращаюсь в нервную развалину. Я ночами не сплю. И это ужасное сердцебиение. А потом я получила письмо от одного шотландского джентльмена… На самом деле было два письма — и оба от шотландских джентльменов. От мистера Брюса Мак-Персона и от Колина Мак-Дональда. Совершенно случайное совпадение.
  — Едва ли, — заметил я сухо. Такие люди всегда выдают себя за шотландцев, но в них легко угадываются черты, свойственные семитам.
  — Десять фунтов с десяти тысяч на одну долговую расписку, — тихо, словно припоминая, произнесла миссис Экройд. — Я написала одному из них, но, кажется, возникли затруднения.
  Она умолкла. Я понял, что мы приближаемся к самой деликатной части разговора. Мне еще никогда не приходилось с таким трудом наталкивать на существо обсуждаемого вопроса.
  — Видите ли, — невнятно произнесла миссис Экройд, — здесь все дело в том, какие у меня виды на наследство, не так ли? Виды на наследство по завещанию. И хотя, конечно, я надеялась, что Роджер меня обеспечит, но тем не менее я ничего не знала. Я подумала, что было бы неплохо взглянуть на завещание… нет, не ради вульгарного любопытства, а затем лишь, чтобы можно было делать и свои собственные расчеты.
  Она искоса посмотрела на меня. Теперь положение и в самом деле стало щекотливым. Хорошо, что для маскировки уродливости голых фактов есть много искусных слов.
  — Я рассказываю об этом только вам, дорогой доктор Шеппард, — произнесла она скороговоркой.
  — Я уверена, что вы не осудите меня и сможете в должном свете преподнести это месье Пуаро. Это было в пятницу днем… — Она осеклась и сделала неуверенное глотательное движение.
  — Так, в пятницу днем… — повторил я подбадривающе. — А дальше?
  — В доме никого не было… по крайней мере, я так думала. Я вошла в кабинет Роджера… У меня на это была причина, я хочу сказать. Никакого дурного умысла я не таила. Но когда на письменном столе я увидела стопку всех этих документов, меня вдруг осенило: «А не хранит ли Роджер завещание в одном из ящиков своего стола?» — подумалось мне. Я такая импульсивная, я всегда была такой, с самого детства, Я делаю все экспромтом. Он оставил ключи — очень неосторожно с его стороны — в замке верхнего ящика.
  — Понимаю, — сказал я с надеждой. — Вы обыскали стол. Нашли завещание.
  Миссис Экройд слегка вскрикнула, и я понял, что проявил недостаточно дипломатии.
  — Как это ужасно звучит. Но это было совсем не так.
  — Конечно, конечно, — поспешил я ее успокоить. — Простите мое неудачное выражение.
  — Мужчины такие эксцентричные. На месте дорогого Роджера я бы не скрывала условий своего завещания. Но мужчины такие скрытные. Поэтому иногда и приходится применять небольшие хитрости в целях самозащиты.
  — И каковы же результаты этих небольших хитростей?
  — Именно об этом я и рассказываю. Я уже открывала самый нижний ящик, как вошла эта Борн. Получилось очень неловко. Конечно, я захлопнула ящик и встала. Я указала ей на пятна пыли на столе. Но мне не понравилось, как она посмотрела. Внешне — с полным уважением, но в глазах был неприятный огонек. Почти презрительный. Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду. Мне эта девушка никогда особенно не нравилась. Она хорошая работница и всегда говорит «мадам», не отказывается носить чепец и передник, чего сейчас многие из них не делают, уверяю вас; без тени смущения может ответить «нет дома», если ей приходится открывать дверь вместо Паркера. И у нее нет этих странных булькающих шумов внутри, которые бывают у многих служанок, когда они подают за столом. Да, так о чем я говорила?
  — Вы говорили, что несмотря на многие ценные качества, вы никогда не любили Борн.
  — Я и сейчас не люблю ее. Она какая-то странная. В ней есть что-то такое, что отличает ее от других. Слишком образована, по-моему. Сейчас трудно разобраться, кто леди, а кто нет.
  — А что было потом? — спросил я.
  — Ничего. В общем, вошел Роджер. А я думала, что он был на прогулке. Он спросил: «Что все это значит?» Я ответила: «Ничего. Я только вошла, чтобы взять «Панч»189. Я взяла «Панч» и вышла. Борн осталась. Я слышала, как она спросила, можно ли ей поговорить с Роджером минуту. Я поднялась прямо к себе в комнату, чтобы лечь. Я была очень подавлена.
  Наступило молчание.
  — Объясните, пожалуйста, все это мсье Пуаро. Вы сами видите, до чего это, в сущности, пустая история. Но, конечно, когда он так резко заговорил о том, будто мы что-то скрываем, я сразу подумала о ней. Может быть, Борн раздула нечто сверхъестественное, но вы-то ведь можете объяснить, не так ли?
  — Это все? — спросил я. — Вы все мне рассказали?
  — Да-а! — сказала миссис Экройд. — О! Да, — добавила она твердо.
  Но на какое-то мгновение в ее словах промелькнула тень неуверенности, и я понял — сказала она не все. Следующий вопрос, с которым я обратился к ней, я мог бы объяснить лишь чистейшей вспышкой гения.
  — Миссис Экройд, — сказал я, — это вы оставили открытым серебряный стол?
  Ответом на мой вопрос была краска смущения и вины, которую не могли скрыть ни румяна, ни пудра.
  — Как вы узнали? — прошептала она.
  — Значит, вы?
  — Да… я… понимаете… там были две вещицы старинного серебра. Я читала и видела иллюстрацию совсем небольшой вещицы, очень дорого проданной в «Кристи»190. Мне показалось, что она похожа на одну из вещей серебряного стола. Я решила взять ее с собой в Лондон, когда поеду туда, и… прицениться. Тогда, представляете, если бы вещь действительно оказалась ценной, каким бы сюрпризом это явилось для Роджера?
  Я воздержался от комментариев и воздал должное рассказу миссис Экройд молчанием. Я даже не спросил, что за необходимость для нее была брать серебро тайком.
  — Почему вы оставили крышку открытой? — спросил я. — Забыли закрыть?
  — Меня напугали, — сказала миссис Экройд. — Я услышала снаружи, на террасе, шаги, поспешила выйти из комнаты и уже поднялась на верхнюю площадку лестницы, когда Паркер открыл вам дверь.
  — Наверное, то была мисс Рассел, — произнес я задумчиво.
  Миссис Экройд открыла мне исключительно интересный факт. Были ли ее намерения относительно серебра Экройда действительно благородны, я не знаю, да и не стремился узнавать. Меня заинтересовал тот факт, что мисс Рассел, должно быть, вошла в гостиную через окно, и то, что я не ошибся, когда подумал, что дыхание ее было учащенным от бега. Где она была? Я вспомнил садовый домик и кусочек батиста.
  — Интересно, мисс Рассел крахмалит свои носовые платки? — почти выкрикнул я, не подумав.
  Миссис Экройд вздрогнула, и это привело меня в себя. Я поднялся.
  — Вы думаете, что сможете объяснить месье Пуаро? — спросила она с беспокойством.
  — О, конечно. Вполне.
  Наслушавшись ее оправданий, я, наконец, вышел.
  В холле была старшая горничная. Она помогла мне надеть пальто. Я посмотрел на нее внимательнее, чем делал это прежде. Было видно, что она плакала.
  — Как же это? — спросил я. — Вы говорили нам, что в пятницу мистер Экройд позвал вас в кабинет. А сейчас я слышу, что именно вы хотели поговорить с ним.
  Девушка опустила глаза.
  — Я все равно хотела уйти, — сказала она неуверенно.
  Я больше не заговаривал. Она открыла дверь и, когда я проходил мимо нее, она вдруг тихо сказала:
  — Извините, сэр, нет ли каких-нибудь известий о капитане Пэтоне?
  Я отрицательно покачал головой и с удивлением посмотрел на нее.
  — Ему необходимо вернуться, — сказала она.
  — Да, да, он должен вернуться. — Она смотрела на меня вопрошающим взглядом. — Неужели никто не знает, где он? — спросила она.
  — А вы знаете? — спросил я резко.
  Она покачала головой.
  — Нет. Я ничего не знаю. Но тот, кто был ему другом, должен сказать ему одно: он должен вернуться.
  Я немного замешкался в надежде, что девушка заговорит снова. Ее новый вопрос удивил меня.
  — Как они думают, когда, было совершено убийство? Как раз перед десятью часами?
  — Да, — ответил я. — между 9.45 и десятью.
  — Не раньше? Не раньше 9.45?
  Я внимательно посмотрел на нее. Было видно, что ей очень хотелось услышать утвердительный ответ.
  — В этом нет никакого сомнения, — сказал я. — Мисс Экройд видела своего дядю живым без четверти десять.
  Она отвернулась, и вся ее фигура, казалось, поникла.
  «Красивая девушка, — подумал я, отъезжая на своем автомобиле, — очень красивая».
  Каролина была дома. К ней заходил с визитом Пуаро, и поэтому она выглядела важной и очень довольной.
  — Я помогаю ему в этом деле, — объяснила она.
  Мне стало не по себе. Каролина и так несносна. А что с нею станет, если будут поощрять в ней задатки сыщика?
  — Ты ходишь по округе и ищешь загадочную девушку Ральфа? — спросил я.
  — Возможно, это я сделаю и по собственной инициативе, — сказала Каролина. — Но здесь особое дело, и месье Пуаро хочет, чтобы я все для него узнала.
  — Что же это за дело?
  — Он хочет знать, какого цвета были у Ральфа ботинки — коричневые или черные, — торжественно ответила Каролина.
  Я уставился на нее. Теперь я вижу, что был невероятно глуп с этими ботинками. Тогда же я не мог уловить смысла.
  — Туфли были коричневые, — сказал я. — Я их видел.
  — Не туфли, Джеймс, а ботинки. Месье Пуаро хочет знать: ботинки, которые находились у него в гости-нице, были черные или коричневые? От этого многое зависит.
  Пусть назовут меня тупицей, но я ничего не понимал.
  — А как ты собираешься узнать?
  Каролина ответила, что это нетрудно. Лучшая подружка нашей Энни, Клара — горничная мисс Ганетт, А Клара прогуливалась с обладателем этих ботинок возле «Трех вепрей». Так что дело чрезвычайно простое. Мисс Ганетт честно сотрудничает с Каролиной, она немедленно отпустит Клару, и та доставит сведения со скоростью экспресса.
  Во время ленча Каролина заметила с деланно — равнодушным видом:
  — Насчет этих ботинок Ральфа Пэтона…
  — Да, — сказал я, — что с ними?
  — Месье Пуаро полагал, что они коричневые. Он ошибся. Они — черные.
  И Каролина несколько раз кивнула головой. Она явно старалась дать почувствовать, что выиграла у Пуаро очко.
  Я не ответил. Я ломал голову над тем, какое отношение к делу мог иметь цвет ботинок Ральфа Пэтона.
  Глава 15
  Джоффри Реймонд
  В тот день я еще раз убедился в правильности тактики Пуаро. Его призыв рассказать всю правду был основан на тонком знании человеческого естества. Смесь страха и вины уже вынудили миссис Экройд рассказать правду. Она была первой.
  Когда в середине дня я вернулся домой после обхода своих больных, Каролина сказала, что только что ушел Джоффри Реймонд.
  — Он хотел меня видеть? — спросил я, вешая в холле пальто.
  — Он хотел видеть месье Пуаро, — сказала она. — Он приходил от него. Месье Пуаро не было дома. Мистер Реймонд подумал, что он может быть здесь, или что ты знаешь, где он.
  — Ни малейшего представления.
  — Я хотела, чтобы он подождал, но он сказал, что через полчаса снова придет и ушел в деревню. Очень жаль, потому что месье Пуаро вошел буквально через минуту после его ухода.
  — Вошел — сюда?
  — Нет, в свой дом.
  — Откуда тебе известно?
  — Боковое окно, — коротко ответила Каролина.
  Казалось, что тема была исчерпана. Но Каролина думала иначе.
  — Ты не пойдешь?
  — Куда?
  — К месье Пуаро, конечно.
  — Моя дорогая, для чего?
  — Мистер Реймонд хотел видеть его по очень важному делу, — сказала Каролина. — Ты бы мог обо всем узнать.
  Я вскинул брови.
  — Любопытство — не самый главный мой порок, — заметил я холодно. — Я прекрасно себя чувствую и не зная, что делают и что думают мои соседи.
  — Чепуху говоришь, Джеймс, — сказала моя сестра. — Ты хочешь знать все не меньше, чем я. Только ты не так откровенен, вот и все. Ты всегда притворяешься.
  — В самом деле, Каролина? — ответил я и ушел в свою приемную.
  Через десять минут Каролина постучала в дверь и вошла. В руке она держала что-то похожее на банку с вареньем.
  — Ты не смог бы, Джеймс, — сказала она, — отнести эту банку с желе из мушмулы месье Пуаро? Я ему обещала. Он никогда еще не пробовал домашнего желе из мушмулы.
  — Почему ты не пошлешь Энни? — спросил я холодно.
  — Она занята штопкой. Я не могу обойтись без нее.
  Мы посмотрели друг на друга.
  — Очень хорошо, — сказал я, подымаясь. — Я отнесу эту противную штуку, но оставлю ее у двери. Тебе понятно?
  Моя сестра вскинула брови.
  — Конечно, — сказала она. — А кто же тебя просит делать что-нибудь еще?
  Каролина была само благородство.
  — Если случится, что ты увидишь мсье Пуаро, — сказал она, когда я открыл дверь парадного, — можешь сказать ему о ботинках.
  Это был исключительно ловкий ход на прощанье. Я очень хотел понять загадку ботинок.
  Когда пожилая леди в бретонском чепце открыла мне дверь, я, сам того не замечая, совершенно непроизвольно спросил, дома ли Пуаро.
  Пуаро вскочил и кинулся встречать меня, проявляя всяческие знаки гостеприимства.
  — Садитесь, мой дорогой друг, — говорил он. — Большое кресло? Малое? Не слишком ли жарко в комнате, нет?
  В комнате было душно, однако я ничего не сказал. Окна были закрыты, и в камине жарко пылало пламя.
  — У англичан просто страсть к свежему воздуху, — заявил Пуаро. — Свежий воздух — это очень хорошо снаружи, где его предостаточно. А зачем же холод в доме? Но хватит банальностей. У вас что-то есть для меня, да?
  — Две вещи, — сказал я. — Во-первых, вот это. От моей сестры.
  Я вручил ему банку с желе из мушмулы.
  — Как мило со стороны мадемуазель Каролины. Она не забыла своего обещания. А что во-вторых?
  — Информация… в некотором роде.
  И я рассказал ему о своем интервью с миссис Экройд. Он слушал с интересом, но без особого волнения.
  — Это кое-что разъясняет, — сказал он задумчиво. — И имеет определенную ценность в том смысле, что подтверждает показания экономки. Вы помните, она сказала, что крышка серебряного стола была поднята, и она опустила ее, проходя мимо.
  — А что вы думаете относительно ее утверждения, что она ходила в гостиную, чтобы убедиться, свежие ли цветы?
  — А! Мы не принимаем этого всерьез, не так ли, мой друг? Это было явное оправдание, выдуманное в спешке женщиной, почувствовавшей необходимость объяснить свое присутствие, на которое, между прочим, вы бы, вероятно, и не обратили внимания. Я считал, что ее беспокойство могло возникнуть в связи о тем, что она что-то делала у серебряного стола, но теперь вижу, что нужно искать другое объяснение.
  — Да, — сказал я. — Кого ода выходила встречать? И для чего?
  — Вы думаете, она ходила кого-то встречать?
  — Да.
  Пуаро кивнул.
  — И я тоже, — сказал он задумчиво.
  Наступило молчание.
  — Между прочим, — сказал я, — у меня для вас есть сообщение от моей сестры. Ботинки Ральфа Пэтона были черные, а не коричневые.
  Говоря это, я очень внимательно наблюдал за ним, и мне показалось, что я увидел очень короткую вспышку тревоги. Если она была действительно, то она почти мгновенно исчезла.
  — Она абсолютно уверена, что они не коричневые?
  — Абсолютно.
  — А! — произнес Пуаро с сожалением. — Жаль.
  И он, казалось, совсем приуныл.
  Он ничего не стал объяснять и сразу же перешел на новую тему.
  — Экономка, мисс Рассел, которая приходила к вам советоваться в пятницу утром… не будет ли нескромным с моей стороны спросить, о чем был у вас разговор… разумеется, кроме чисто медицинских деталей?
  — Вовсе нет, — ответил я. — Когда профессиональная часть разговора была окончена, мы несколько минут говорили о ядах, насколько трудно или легко их распознать о наркотиках и наркоманах.
  — Особенно о кокаине? — спросил Пуаро.
  — Откуда вы знаете? — спросил я в свою очередь, несколько озадаченный.
  Вместо ответа маленький человечек встал и пошел в противоположную часть комнаты, где лежали газеты. Он принес номер «Дейли Бюджет» за пятницу, 16 сентября, и показал на статью о контрабанде кокаина. Это была статья сенсационного характера, написанная с претензией на яркие эффекты.
  — Вот что вбило ей в голову кокаин, мой друг, — сказал он.
  Я бы и дальше задавал ему вопросы, так как не совсем понимал его намерения, но в этот момент отворилась дверь и доложили о приходе Джоффри Реймонда. Он вошел свежий и жизнерадостный, как всегда, и поздоровался с нами обоими.
  — Как вы себя чувствуете, доктор? Месье Пуаро, я к вам уже второй раз сегодня. Боялся, что не застану вас снова.
  — Мне, пожалуй, лучше уйти, — сказал я довольно нескладно.
  — Только не из-за меня, доктор. Дело всего-навсего вот в чем, — проговорил он, усаживаясь в ответ на приглашающий жест Пуаро. — Я должен сделать признание.
  — En vérité191? — сказал Пуаро с видом вежливой заинтересованности.
  — О, это и в самом деле несущественно. Но, тем не менее, со вчерашнего дня меня мучит совесть. Вы обвинили всех нас в том, что мы что-то скрываем, месье Пуаро. Я признаю себя виновным. Я кое-что скрыл.
  — Что же вы скрыли, месье Реймонд?
  — Как я уже сказал — ничего существенного. Только то, что я был в долгу. В крупном долгу. И это наследство пришлось как раз вовремя. Пятьсот фунтов снова ставят меня на ноги. Еще и останется немного.
  Он улыбнулся нам обоим с той обаятельной искренностью, которая делает его таким приятным малым.
  — Вы знаете, как это бывает. Полицейские на все смотрят с подозрением… не хотелось признаваться, что у меня туго с деньгами… для них это могло показаться подозрительным. Но на самом деле я был глуп, потому что с 9.45 и дальше мы с Блантом были в бильярдной, так что у меня надежное алиби и мне нечего бояться. И все же, когда вы разразились тем вздором о сокрытии фактов, я почувствовал неприятные укоры совести и подумал, что лучше будет от них избавиться.
  Он поднялся и стоял, улыбаясь нам.
  — Вы очень умный молодой человек, — сказал Пуаро, подтверждая свои слова кивками головы. — Видите ли, когда я знаю, что от меня что-то скрывают, я думаю, это действительно что-то очень плохое. Вы хорошо поступили.
  — Я рад, что избавился от подозрений, — засмеялся Реймонд. — А теперь я пойду.
  — Ничего не поделаешь, — заметил я, когда за молодым секретарем закрылась дверь.
  — Да, — согласился Пуаро. — Сущий пустяк… А если бы он не был в бильярдной — откуда нам знать? В конце концов, многие преступления были совершены меньше, чем из-за пятисот фунтов. Все зависит от того, какую сумму считают достаточной, чтобы убить человека. Вопрос теории относительности, не так ли? Вы ведь не забыли, мой друг, что многие в этом деле извлекают выгоду в связи со смертью Экройда? Миссис Экройд, мисс Флора, молодой мистер Реймонд, экономка мисс Рассел. По существу, только один человек ничего не получает — майор Блант.
  Он произнес это имя таким тоном, что я озадаченно посмотрел на него.
  — Я не совсем понимаю вас.
  — Двое из тех, кого я обвинил, сказали мне правду.
  — Вы думаете, что и майор Блант что-то скрывает?
  — Что до этого, — заметил бесстрастно Пуаро, — то есть поговорка, что англичане скрывают только одно — свою любовь, не так ли? А майор Блант, я бы сказал, скрывать не умеет.
  — Иногда я думаю, не слишком ли быстро мы сделали один вывод, — сказал я.
  — Какой?
  — Мы допустили, что шантажист миссис Феррарс обязательно должен быть и убийцей мистера Экройда. А не могли мы здесь ошибиться?
  — Очень хорошо, — энергично закивал головой Пуаро. — А мне было интересно, додумаетесь ли вы до этого? Конечно, мы могли и ошибиться. Но мы должны помнить одно обстоятельство. Исчезло письмо. И все же это, как вы говорите, не обязательно должно означать, что его взял убийца. Когда вы обнаружили труп, его мог взять незаметно Паркер.
  — Паркер?
  — Да, Паркер. Я постоянно возвращаюсь к Паркеру. Не как к убийце — нет, убийства он не совершал; но кто, как не он, больше всего подходит для роли неизвестного мерзавца, терроризировавшего миссис Феррарс? Он мог узнать о смерти мистера Феррарса от одного из слуг из Кингс Пэдок. Во всяком случае, он с большей вероятностью мог натолкнуться на эти сведения, чем какой-нибудь случайный гость, Блант, например.
  — Возможно, письмо взял и Паркер, — высказал я свое предположение, — но это могло случиться не позже того момента, когда я заметил, что оно исчезло.
  — А когда вы заметили? После того, как Блант и Реймонд вошли в комнату или до этого?
  — Не могу вспомнить, — произнес я медленно. — Кажется, это было до… нет, это было после. Да, я почти уверен, что это было после.
  — Это увеличивает число возможных похитителей до трех, — сказал Пуаро задумчиво. — Но Паркер наиболее вероятный. У меня есть идея провести с Паркером небольшой эксперимент. Что вы на это скажете, мой друг? Пойдете со мной в Фернли?
  Я молча согласился, и мы отправились тотчас. Пуаро попросил позвать мисс Экройд, и Флора тут же вышла.
  — Мадемуазель Флора, — сказал Пуаро, — я должен доверить вам небольшой секрет. Я все еще не уверен в невиновности Паркера и хочу предложить вам помочь мне в одном небольшом эксперименте. Мне нужно воспроизвести некоторые его действия в тот вечер. Но мы должны придумать для него что-то другое… Ага! Вот что! Я хочу удостовериться, можно ли было услышать голоса в маленьком коридорчике снаружи, с террасы. А теперь будьте так любезны, позовите Паркера.
  Я позвонил, и тотчас же появился дворецкий, учтивый как всегда.
  — Звонили, сэр?
  — Да, мой славный Паркер. Я задумал небольшой эксперимент. Я поставил майора Бланта на террасе у окна кабинета. Мне нужно узнать, мог ли в тот вечер кто-нибудь услышать оттуда голос мисс Экройд и ваш голос. Я хочу, чтобы вы сыграли эту сцену снова. Может быть, вы взяли бы поднос, или что там вы несли?
  Паркер исчез, а мы отправились в коридорчик, куда выходит дверь кабинета. Вскоре со стороны холла мы услышали позвякивание стекла, и в двери появился Паркер с подносом, на котором был графин с виски, сифон и два стакана.
  — Один момент, — подняв руку, крикнул Пуаро. Он казался очень взволнованным. — Нужно делать все по порядку. Так, как происходило в действительности. Это мой небольшой метод.
  — Иностранная привычка, сэр, — сказал Паркер.
  — Это называется реконструкцией преступления, не так ли, сэр?
  Стоя в вежливом ожидании указаний Пуаро, он был совершенно невозмутим.
  — А он кое-что знает, этот славный Паркер, — воскликнул Пуаро. — Он читал об этом. А теперь прошу вас, давайте сделаем все с наибольшей точностью. Вы входите из холла — так. Мадемузель находилась… где?
  — Здесь, — сказала Флора, становясь у двери кабинета.
  — Совершенно верно, сэр, — подтвердил Паркер.
  — Я тогда как раз закрывала дверь, — пояснила Флора.
  — Да, мисс, — согласился Паркер. — Ваша рука была еще на дверной ручке, как и сейчас.
  — Тогда все, — сказал Пуаро. — Сыграйте мне эту маленькую комедию.
  Флора стояла, положив руку на дверную ручку, а Паркер шел из холла, неся поднос. Он остановился в дверном проеме.
  — О! Паркер, — заговорила Флора. — Мистер Экройд не хочет, чтобы его больше беспокоили. Правильно? — добавила она вполголоса.
  — Превосходно, мисс Флора, — сказал Паркер, — но помнится, вы еще сказали слово «сегодня».
  Потом, повысив голос и несколько театрально, он повторил то, что говорил сам:
  — Очень хорошо, мисс. Я могу закончить свою работу, как обычно?
  — Да, пожалуйста.
  Паркер вышел, Флора пошла за ним и начала подниматься по главной лестнице.
  — Достаточно? — спросила она через плечо.
  — Восхитительно! — провозгласил маленький человечек, потирая руки. — Между прочим, Паркер, вы уверены, что на подносе в тот вечер было два стакана? Для кого был второй?
  — Я всегда приношу два стакана, сэр, — ответил Паркер. — У вас еще что-нибудь?
  — Ничего. Благодарю вас.
  Паркер величественно удалился.
  Пуаро стоял посреди холла и хмурился. Флора спустилась с лестницы и подошла к нам.
  — Успешно прошел ваш эксперимент? — спросила она. — Вы знаете, я не совсем понимаю…
  — Вам и не нужно понимать, — обворожительно улыбнулся ей Пуаро. — Но скажите мне, действительно ли на подносе у Паркера в тот вечер было два стакана?
  Флора с минуту хмурила брови.
  — Не могу вспомнить, кажется — два. Это… это и есть цель вашего опыта?
  Пуаро взял ее руку и слегка похлопал по ней.
  — Оставим все, как есть, — сказал он. — Мне всегда интересно знать, скажут ли мне правду.
  — А Паркер сказал правду?
  — Полагаю, что сказал, — ответил Пуаро задумчиво.
  Через несколько минут мы шли назад, в деревню.
  — В чем состоял смысл вашего вопроса о стаканах? — спросил я с любопытством.
  Пуаро пожал плечами.
  — Нужно же было что-то сказать, — ответил он. — Этот странный вопрос сработал так же, как сработал бы любой другой.
  Я смотрел на него непонимающе.
  — Во всяком случае, друг мой, — сказал он серьезнее, — теперь я знаю то, что хотел узнать. И довольно об этом.
  Глава 16
  Вечер за ма-джонгом
  В тот вечер мы собрались поиграть немного в ма-джонг. Это нехитрое развлечение очень популярно а Кингс Эббот. Гости обычно приходят после обеда в плащах и в калошах. Во время игры бывает кофе, а позже — сэндвичи, пирожное и чай.
  На этот раз нашими гостями были мисс Ганнет и полковник Картер, что живет возле церкви. Ходу игры на таких вечерах иногда серьезно мешает повисающая над столом атмосфера сплетен. Раньше мы, бывало, играли в бридж — в болтливый бридж наихудшего вида. Мы считаем, что ма-джонг намного спокойнее.
  Раздраженные замечания в адрес своего партнера, почему тот не пошел с той или иной карты, здесь отсутствуют начисто, и хотя мы по-прежнему высказываем свои критические замечания откровенно, здесь они не носят такого едкого характера.
  — Холодный вечер, Шеппард, правда? — сказал полковник Картер, становясь спиной к камину.
  Каролина увела мисс Ганетт в свою комнату и там помогала ей выпутываться из ее многочисленных одежд.
  — Он напоминает мне о моих афганских походах, — уточнил полковник.
  — В самом деле? — вежливо отозвался я.
  — Очень уж таинственно все вокруг бедного Экройда, — продолжал полковник, принимая чашку кофе. — Чертовски много за всем этим скрыто, скажу я вам. Между нами говоря, Шеппард, я слышал как было упомянуто слово «шантаж, — полковник бросил на меня взгляд, который мог означать только одно: «строго между нами». — Здесь, несомненно, замешана женщина, — сказал он. — Будьте уверены, здесь не без женщины.
  В эту минуту к нам присоединились Каролина и мисс Ганетт. Мисс Ганетт приняла чашечку кофе, а Каролина достала коробку с костяными фишками и высыпала их на стол.
  — Перемывание косточек, — заметил шутливо полковник. — Да, да, перемывание косточек, как мы, бывало, называли это в шанхайском клубе.
  По мнению Каролины и по моему личному мнению, полковник Картер никогда в жизни не был в шанхайском клубе. Более того: он никогда не был восточнее Индии, где во время войны занимался грязными махинациями с мясными консервами и яблочным джемом. Но полковник твердо считает себя военным, и ему никто не возражает. В Кингс Эббот мы не отказываем людям в удовольствии свободно пользоваться своими маленькими идиосинкразиями…
  — Начнем? — спросила Каролина.
  Мы уселись за стол. Минут пять была полная тишина, и каждый старался как можно быстрее построить свою стенку.
  — Ходи, Джеймс, — сказала, наконец, Каролина. — Ты — «иствинд».
  Я поставил фишку. Круг или два прошли в молчании, прерывавшемся только монотонными замечаниями «три бамбука», «два кружка», «панг» и поспешным «нет-нет» мисс Ганетт из-за ее привычки раньше времени требовать карты, на которые у нее нет прав.
  — Сегодня утром я видела Флору Экройд, — сказала мисс Ганетт. — Панг… нет-нет… Я ошиблась.
  — Четыре кружка, — сказала Каролина. — Где вы ее видели?
  — Меня она не видела, — ответила мисс Ганетт с той непомерной значительностью, с какой можно встретиться только в небольшой деревне.
  — А! — сказала с интересом Каролина. — Чау!
  — Я считаю, — сказала мисс Ганетт, и на время отвлекаясь от игры, — что теперь правильнее говорить «чи», а не «чау».
  — Глупости, — возразила Каролина. — Я всегда говорю «чау».
  — В шанхайском клубе, — вмешался полковник Картер, — говорят «чау».
  Мисс Ганетт, поверженная, уступила.
  — Что вы говорили о Флоре Экройд? — спросила Каролина после того, как с минуту была занята игрой. — С ней кто-нибудь был?
  — Очень похоже, что — да, — сказала мисс Ганетт.
  Взгляды двух дам встретились и, казалось, досказали остальное.
  — В самом деле? — заинтересовалась Каролина. — Значит, то самое?.. Ну, это меня нисколько не удивляет!
  — Мы ждем вашего хода, мисс Каролина, — сказал полковник.
  Он иногда принимает позу грубого мужчины, поглощенного игрой и безразличного к сплетням. Но на этот счет никто не обманывается.
  — Спросите меня… — сказала мисс Ганетт. — Вы пошли с бамбука, дорогая? О! Нет, вижу — с кружка… Так вот, я говорю: спросите меня, и я скажу, что Флоре очень повезло. Она очень счастливая.
  — Как это понимать, мисс Ганетт? — спросил полковник. — С этим зеленым драконом у меня панг. Как вы докажете, что мисс Флора счастливая? Я знаю, она очаровательна и все такое…
  — Может быть, я не очень разбираюсь в криминалистике, — сказала мисс Ганетт с видом человека, знающего все, что нужно знать, — но я могу сказать одно. Первый вопрос, который в таких случаях задают, это — кто последний видел убитого живым. И к этому последнему относятся с подозрением. Так вот, Флора Экройд была последней, кто видел ее дядю живым. Это обстоятельство может оказаться скверным для нее. Очень скверным. Это мое личное мнение, и можете не принимать его на веру, но Ральф Пэтон скрывается ради нее, чтобы отвести от нее подозрения.
  — Ну, — возразил я мягко, — вы ведь не можете с уверенностью утверждать, что молодая девушка, такая, как Флора Экройд, способна хладнокровно убить кинжалом своего дядю?
  — Не знаю, — сказала мисс Ганетт. — Я как раз читаю сейчас книгу из библиотеки о преступном мире Парижа. Так вот, там говорится, что наихудшими из женщин-преступниц бывают именно молодые девушки с лицом ангела.
  — Это во Франции, — заметила Каролина.
  — Точно, — сказал полковник. — Я расскажу вам любопытную историю. Она обошла все базары Индии.
  Рассказ полковника был томительно долгим и совсем неинтересным. То, что случилось много лет тому назад в Индии, не шло ни в какое сравнение с тем, что произошло позавчера в Кингс Эббот.
  Конец рассказу полковника положила Каролина, радостно объявившая ма-джонг.
  После некоторой неловкости, которая всегда бывает, когда я исправляю ошибочные подсчеты Каролины, мы начали снова.
  — Ист-винд передаю, — сказала Каролина. — А насчет Ральфа Пэтона у меня есть свои собственные мысли… Три иероглифа… но я пока их не высказываю.
  — В самом деле, дорогая? — сказала мисс Ганетт.
  — Чау… то есть панг.
  — Да, — твердо ответила Каролина.
  — А насчет ботинок все правильно? — спросила мисс Ганетт. — Я имею в виду, что они были черные.
  — Здесь все в порядке, — ответила Каролина.
  — А что бы это значило, как вы думаете? — спросила мисс Ганетт.
  Каролина плотно сомкнула губы и покачала головой. При этом у нее был такой вид, словно она знала все.
  — Панг, — сказала мисс Ганетт. — Нет-нет… Я полагаю, что, пользуясь доверием месье Пуаро, доктор знает все секреты.
  — Весьма далек от этого, — ответил я.
  — Джеймс так скромен, — заметила Каролина. — Ах!.. Молчаливый конг.
  Полковник присвистнул. На некоторое время болтовня была забыта.
  — У вас два панга с драконами и винд. Нужно играть внимательно! Мисс Каролина выходит на крупную игру.
  Несколько минут игра шла без посторонних разговоров.
  — Этот месье Пуаро, — сказал полковник Картер, — он и в самом деле такой великий сыщик?
  — Самый великий из всех известных миру сыщиков, — торжественно заявила Каролина. — Он вынужден был приехать сюда инкогнито, чтобы не привлекать к себе внимания.
  — Чау, — сказала мисс Ганетт. — Это просто необыкновенно для нашей деревни, я уверена. Между прочим, Клара, моя служанка, вы ее знаете, большая приятельница Элзи, горничной из Фернли. И что бы вы думали, Элзи, ей сказала? Что украдено много денег и, по ее мнению — я хочу сказать, по мнению Элзи — в этом деле замешана та горничная. В этом месяце она уходит. А по ночам она часто плачет. Спросите меня, и я вам отвечу, что она, наверное, связана с бандой. Она всегда была какой-то странной. У нее совсем нет подруг среди здешних девушек. В выходные дни она уходит и проводит их одна. Я считаю, что это неестественно и очень подозрительно. Я как-то пригласила ее на дружескую вечеринку наших служанок, но она отказалась. А потом я задала ей несколько вопросов о ее доме, семье и тому подобное. Должна сказать вам, что считаю ее поведение очень дерзким. Внешне почтительно, а на самом деле бесстыднейшим образом она заставила меня замолчать.
  Мисс Ганетт смолкла, чтобы перевести дыхание, и полковник, которого совершенно не интересовали дела служанок, заметил, что в шанхайском клубе оживленная игра считалась неизменным правилом.
  Следующий круг мы провели оживленно.
  — А эта мисс Рассел, — сказала Каролина. — Она приходила сюда в пятницу утром, притворившись, что хочет проконсультироваться у Джеймса. А по-моему, она хотела увидеть, где хранятся яды… Пять иероглифов.
  — Чау, — сказала мисс Ганетт. — Какая удивительная мысль! Интересно, так ли это.
  — Вы говорите о ядах, — заметил полковник. — А? Что? Разве я не пошел? О! Восемь бамбуков.
  — Ма-джонг, — объявила мисс Ганетт.
  Каролине было очень досадно.
  — Один красный дракон, — сказала она с сожалением, — и у меня было бы три пары.
  — А у меня все время было два красных дракона, — заметил я.
  — Это на тебя похоже, — бросила с упреком Каролина. — У тебя нет никакого понятия о духе игры.
  Я же, наоборот, считал, что играю довольно умно: если бы у нее был ма-джонг, я уплатил бы порядочную сумму ей. Ма-джонг мисс Ганетт был настолько жалок, что дальше некуда, и Каролина не преминула указать ей на это.
  Новый круг мы начали в молчании.
  — Я собиралась сказать вам вот что, — нарушила молчание Каролина.
  — Да? — поощрительно сказала мисс Ганетт.
  — Что я думаю о Ральфе Пэтоне.
  — Да, дорогая, — сказала мисс Ганетт еще более поощрительно. — Чау!
  — Начинать с «чау» — признак слабости, — строго заметила Каролина. — Вы должны стремиться к большой игре.
  — Я знаю, — отвечала мисс Ганетт. — Вы говорили о Ральфе Пэтоне, дорогая?
  — Да. Мне удалось догадаться, где он.
  Мы все перестали играть и уставились на нее.
  — Это очень интересно, мисс Каролина, — сказал полковник Картер. — Но это только ваши предположения, да?
  — Не совсем. Я расскажу вам. Вы видели ту большую карту страны, что у нас в холле?
  Мы все сказали, что видели.
  — Когда недавно месье Пуаро выходил от нас, он остановился, посмотрел на нее и сделал несколько замечаний. Не помню точно, какие именно. Что-то о том, что ближайший к нам большой город — Кран-честер. Это, конечно, верно. Но когда он ушел, меня вдруг осенило.
  — Что вас осенило?
  — То, что он имел в виду. Конечно, Ральф находится в Кранчестере.
  В этот момент я уронил свою подставку. Моя сестра тут же пожурила меня за неловкость, но не сердито. Она была во власти своей теории.
  — В Кранчестере, мисс Каролина? — сказал полковник Картер. — Наверняка не в Кранчестере. Это слишком близко.
  — Вот именно! — победно воскликнула Каролина.
  — Теперь кажется совершенно понятным то, что он не уехал поездом. Он, должно быть, ушел в Кранчестер просто пешком. И я уверена, что он там до сих пор. Никто и не подумал бы, что он совсем рядом.
  Я высказал несколько возражений против этой теории, но когда Каролина вобьет себе что-нибудь в голову, переубедить ее невозможно.
  — И представьте себе, у месье Пуаро те же предположения, — глубокомысленно произнесла мисс Ганетт.
  — Странное совпадение, но сегодня, прогуливаясь по кранчестерской дороге, я видела, как он проехал на автомобиле.
  Мы все переглянулись.
  — Ох! — спохватилась вдруг мисс Ганетт. — У меня уже давно ма-джонг, а я и не заметила!
  Внимание Каролины было отвлечено от ее теоретических выкладок. Она указала мисс Ганетт на то, что рука, в которой мешались все масти при стольких «чау», едва ли достойна ма-джонга. Мисс Ганетт слушала невозмутимо и готовила контрудар.
  — Да, дорогая, я знаю, что вы хотите сказать, — возразила она. — Но это в большой степени зависит еще и от того, с какой руки следует начинать, не так ли?
  — У вас никогда не будет большой игры, если вы к ней не стремитесь! — настаивала на своем Каролина.
  — Ну, каждый играет в своей манере, не так ли? — сказала мисс Ганетт и посмотрела на свои записи. — В конце концов, я значительно впереди.
  Каролина, достаточно отстававшая, ничего не ответила.
  Круг кончился, и мы принялись снова за игру. Энни внесла чай. Каролина и мисс Ганетт были обе немного взволнованны, как это часто бывает на таких вечерах.
  — Ну, пожалуйста, дорогая, играйте чуточку быстрее, — сказала Каролина, наблюдая, как нерешительно мисс Ганетт ставит фишку. — Китайцы ставят фишки так быстро, что при этом слышатся звуки, похожие на птичий щебет.
  Несколько минут мы играли, как китайцы.
  — Вы еще не внесли никакого вклада в общую информацию, Шеппард, — вежливо сказал полковник Картер. — Вы хитрите. Живете душа в душу с великим детективом и даже не намекнете, как идут дела.
  — Джеймс — необычайное создание, — сказала Каролина. — Он терпеть не может расставаться с информацией.
  Она посмотрела на меня с заметным неодобрением.
  — Уверю вас, — сказал я, — что я ничего не знаю. Пуаро держит все в секрете.
  — Умница, — сказал полковник с усмешкой. — Не проговаривается. Они чудесные парни, эти иностранные сыщики. Каких только хитростей у них не бывает!
  — Панг, — произнесла мисс Ганетт с оттенком спокойного триумфа в голосе. — И… ма-джонг!
  Обстановка еще больше накалилась. Трехкратный ма-джонг мисс Ганетт раздосадовал Каролину, и когда мы строили новую стенку, она упрекнула меня:
  — Ты слишком устал. Сидишь здесь, как пустое место и совсем ничего не рассказываешь.
  — Но, дорогая, мне действительно не о чем рассказывать. Из того, что тебя так интересует, я имею в виду.
  — Чепуха, — сказала Каролина, раскладывая фишки. — Ты должен знать что-нибудь интересное.
  С минуту я ничего не мог ответить. Я был ошеломлен и одновременно возбужден тем, что произошло. Я когда-то читал, что бывают случаи, когда ма-джонг приходит одному из играющих сразу же при разборе фишек. Такой случай называют чистым выигрышем. Я никогда не надеялся, что когда-нибудь такая удача может прийти ко мне. Подавляя радость, я открыл свои карты и положил их на стол.
  — Как говорят в шанхайском клубе, — заметил я, — «тин-хоу» — чистый выигрыш!
  Глаза полковника едва не выскочили из орбит.
  — Невероятно! — сказал он. — Клянусь, я никогда не встречался с подобным случаем.
  А я, раздраженный насмешками Каролины и опьяненный своим успехом, опрометчиво продолжал:
  — А что касается «чего-нибудь интересного», то что вы скажете о золотом обручальном кольце с датой и надписью «от Р» внутри?
  Я старался не замечать произведенного эффекта. Меня заставили рассказать со всеми подробностями о том, где было найдено это сокровище. Мне пришлось назвать и дату.
  — 13-го марта, — сказала Каролина. — Ровно шесть месяцев назад. Ага!
  После взволнованного галдежа, догадок и предположений определились три теории:
  1. Теория полковника Картера: Ральф был тайно женат на Флоре.
  Вывод первый и самый примитивный.
  2. Теория мисс Ганетт: Роджер Экройд был тайно женат на миссис Феррарс.
  3. Теория моей сестры: Роджер Экройд был женат на экономке мисс Рассел.
  Четвертую теорию — сверхтеорию — Каролина внесла на обсуждение позже, когда мы поднимались наверх, собираясь разойтись по своим спальням.
  — Запомни мои слова, — сказала она вдруг, — меня не удивит, если окажется, что женаты Джоффри Реймонд и Флора.
  — Тогда было бы выгравировано «Д», а не «Р», — сказал я.
  — Как знать! Некоторые девушки зовут мужчин по их фамилии. А ты слышал, что мисс Ганетт говорила сегодня о поведении Флоры?
  Строго говоря, я не слышал, чтобы мисс Ганетт говорила что-нибудь подобное, но я всегда уважал способность Каролины понимать косвенные намеки.
  — А что ты скажешь о Гекторе Бланте, — намекнул я. — Если кто-нибудь…
  — Глупости, — сказала Каролина. — Я допускаю, что он восхищается ею, может быть, даже любит. Но право же, девушка не влюбится в человека, который годится ей в отцы, когда рядом молодой красавец секретарь. Она может поощрять майора Бланта разве только для отвода глаз. Девушки очень изобретательны. Но послушай, что я тебе скажу, Джеймс Шеппард! Флоре Экройд Ральф совершенно безразличен. И всегда был. Можешь принять это к сведению.
  Я принял это к сведению.
  Глава 17
  Паркер
  На следующее утро мне пришла в голову мысль, что под впечатлением удачи с «тин-хоу», или чистым выигрышем, я вел себя, очевидно, не совсем благоразумно. Правда, Пуаро не брал с меня обещания молчать о находке кольца. С другой стороны, когда он был в Фернли, сам он никому не рассказывал о нем. И, насколько мне было известно, я оказался единственным человеком, знавшим о самом факте находки. Чувство вины тревожило меня. Новость распространялась по Кингс Эббот со сверхъестественной быстротой. И я мог вполне ожидать, что Пуаро в любую минуту явится ко мне с упреками.
  Общие похороны миссис Феррарс и Роджера Экройда были назначены на одиннадцать часов. Это была печальная и трогательная церемония. На ней присутствовали все домочадцы Фернли.
  По окончании церемонии Пуаро, который присутствовал на ней тоже, взял меня под руку и пригласил вернуться вместе с ним в его дом. У него был очень мрачный вид, и я боялся, что последствия моего неблагоразумного поступка накануне вечером ему уже известны. Но вскоре выяснилось, что мысли его были заняты совершенно иным.
  — Видите ли, — сказал он, — мы должны действовать. С вашей помощью я хочу допросить одного свидетеля. При допросе мы нагоним на него такого страху, что он должен будет выложить правду.
  — О каком свидетеле вы говорите? — спросил я с большим удивлением.
  — О Паркере, — ответил Пуаро. — Я просил его быть у меня в двенадцать часов. Сейчас он уже, вероятно, ждет нас.
  — Что вы о нем думаете? — осмелился спросить я, взглянув на него искоса.
  — Я знаю только то, что я недоволен.
  — Вы полагаете, что это он шантажировал миссис Феррарс?
  — Либо это, либо…
  — Что? — спросил я после некоторой паузы.
  — Друг мой, я скажу вам одно: я надеюсь, что это был он.
  Серьезность его манеры говорить и что-то еще неопределимое, придающее ей особый оттенок, заставило меня замолчать.
  Придя на место, мы узнали, что Паркер уже там и ожидает нашего возвращения. При нашем появлении в комнате дворецкий почтительно встал.
  — Доброе утро, Паркер, — вежливо поздоровался Пуаро. — Прошу прощения… одну минутку.
  Он снял пальто и перчатки.
  — Разрешите мне, сэр, — вскочил Паркер, чтобы помочь ему.
  Он аккуратно уложил вещи на стул у двери. Пуаро смотрел на него с одобрением.
  — Благодарю вас, мой славный Паркер. Садитесь, пожалуйста. То, что я должен сказать, может занять некоторое время.
  Кивнув головой, словно извиняясь, Паркер сел.
  — А теперь как вы думаете, для чего сегодня утром я попросил вас прийти сюда, а?
  Паркер кашлянул.
  — Я понял вас так, сэр, что вы хотите задать мне несколько вопросов о моем прежнем хозяине, вопросов приватного характера, как я понимаю.
  — Précisément192, — сказал Пуаро с сияющей улыбкой. — А в шантаже у вас большой опыт.
  — Сэр! — дворецкий вскочил с места.
  — Не волнуйтесь, — сказал Пуаро спокойно. — Не разыгрывайте из себя оскорбленного честного человека. Вы знаете все, что нужно знать о шантаже, разве не так?
  — Сэр, я… меня никогда…
  — Так не оскорбляли раньше, — закончил Пуаро, — Тогда почему же вы, мой прекрасный Паркер, так старались подслушать разговор в кабинете мистера Экройда в тот вечер, когда услышали слово «шантаж»?
  — Я не… я…
  — Кто был вашим последним хозяином? — выкрикнул внезапно Пуаро.
  — Моим последним хозяином?
  — Да, хозяином, у которого вы служили до того, как перешли к мистеру Экройду.
  — Майор Эллерби, сэр…
  — Вот именно, майор Эллерби, — не дал договорить ему Пуаро. — Майор Эллерби предавался наркотикам, разве не так? Вы с ним путешествовали. Когда вы были на Бермудских островах, у него случились неприятности. Убили человека. Часть вины была и на майоре Эллерби. Дело замяли. Но вы знали об этом. Сколько заплатил майор Эллерби, чтобы заткнуть вам рот?
  Паркер уставился на него с открытым ртом. Он был уничтожен, щеки его отвисли и тряслись.
  — Как видите, я сделал запрос, — сказал Пуаро мягко. — Все, как я говорю. За свой шантаж вы тогда получили хорошую сумму, кроме того, майор Эллерби продолжал платить вам, пока не умер. А теперь я хочу услышать о вашем последнем эксперименте.
  Паркер все еще смотрел, уставившись на Пуаро.
  — Отрицать бесполезно. Эркюль Пуаро знает. Ведь то, что я рассказал о майоре Эллерби, правда, не так ли?
  Словно вопреки своей воле Паркер неохотно кивнул головой.
  Его лицо было пепельно-бледным.
  — Но я и пальцем не трогал мистера Экройда, — простонал он. — Клянусь перед богом, сэр. Я все время боялся, что могут подумать на меня. Я не… я не убивал его.
  Его голос поднялся почти до крика.
  — Я склонен вам поверить, мой друг, — сказал Пуаро. — У вас не те нервы, нет мужества. Но мне нужна правда.
  — Я все скажу вам, сэр, все, что вам нужно. Это правда, что я пытался подслушивать в тот вечер. Одно или два слова, которые я услышал, заставили меня заинтересоваться. И то, что мистер Экройд не хотел, чтобы его беспокоили, и то, что он закрылся с доктором. Все, что я рассказал полиции — сама праг, да господняя. Я услышал слово «шантаж», сэр, и…
  Он замолчал.
  — Вы подумали, что из этого, наверное, можно извлечь какую-то выгоду для себя? — подсказал Пуаро.
  — Да, да, я так подумал сэр. Я подумал, что если мистера Экройда шантажируют, то почему бы и мне здесь не поживиться.
  По лицу Пуаро прошла тень очень странного выражения. Он подался вперед.
  — А до того вечера у нас были причины предполагать, что мистера Экройда шантажируют?
  — Никаких, сэр. Я был очень удивлен. Такой порядочный джентльмен во всех отношениях…
  — Сколько времени вы подслушивали?
  — Не очень долго, сэр. Все, казалось, было против меня. Я, конечно, должен был выполнять свои обязанности в буфетной. А когда я все же подкрался раз или два к кабинету, из этого ничего не вышло. В первый раз — уходил доктор Шеппард, и я чуть было не попался на месте преступления, другой раз мимо меня в холле прошел мистер Реймонд и направился к кабинету; а когда я пошел с подносом, мне помешала мисс Флора.
  Пуаро долго и пристально смотрел на дворецкого, словно испытывал его искренность. Паркер выдержал этот взгляд.
  — Надеюсь, вы мне верите, сэр. Я все время боялся, что полиция откопает это старое дело с майором Эллерби и в результате будет подозревать меня.
  — Eh bien193, — сказал Пуаро, наконец, — я склонен вам поверить. Но есть еще одно: я должен попросить вас показать мне свою чековую книжку. Я полагаю, у вас она имеется.
  — Да, сэр, она как раз при мне.
  Без тени смущения он вынул ее из кармана. Пуаро взял тонкую в зеленой обложке книжку и прочитал записи о поступлениях.
  — Ага! Как я понимаю, в этом году вы купили на пятьсот фунтов ценных бумаг?
  — Да, сэр. У меня уже больше тысячи фунтов — результат моих отношений с… э-э… моим прежним хозяином, майором Эллерби. Кроме того, в этом году я немного рискнул на скачках. Очень удачно вышло. Помните, сэр, как юбилейный приз выиграл простой аутсайдер. Я тогда довольно удачно поставил на него двадцать фунтов.
  Пуаро вернул ему книжку.
  — До свидания. Полагаю, что вы сказали мне правду. Если нет — хуже для вас, мой друг.
  Когда Паркер ушел, Пуаро снова взял в руки пальто.
  — Опять уходите? — спросил я.
  — Да, мы нанесем небольшой визит славному месье Хэммонду.
  — Вы верите рассказу Паркера?
  — С виду его рассказ заслуживает доверия. Из него явствует — если Паркер, конечно, не слишком ловкий актер — что он искренне верит, что жертвой шантажа был сам Экройд. Если это так, то он ничего не знает о миссис Феррарс.
  — Тогда в таком случае… кто…
  — Précisément194! Кто? Но наш визит к месье Хэммонду покончит с одним вопросом. Паркер будет либо полностью оправдан, либо…
  — Что?
  — Сегодня у меня проявляется дурная привычка не заканчивать своих предложений, — сказал Пуаро извиняющимся тоном. — Я рассчитываю на вашу терпимость ко мне…
  — Между прочим, — вставил я робко, — я должен кое в чем вам сознаться. Боюсь, что я нечаянно сболтнул лишнее о том кольце.
  — О каком кольце?
  — О том, которое вы нашли в бассейне с золотыми рыбками.
  — А! Да, — вспомнил Пуаро, широко улыбаясь.
  — Надеюсь, это не доставило вам неприятностей? С моей стороны это было очень неосторожно.
  — Нисколько, мой добрый друг, нисколько. Я ведь вам не запрещал. Вы были вправе говорить о нем, если хотели. Ей было интересно, вашей сестре?
  — Конечно. Это произвело сенсацию, и сейчас ходит много разных теорий.
  — А! И, тем не менее, это так просто. Объяснение само бросилось в глаза, не так ли?
  — В самом деле? — ответил я сухо.
  Пуаро рассмеялся.
  — Умный человек не станет компрометировать себя, — заметил он. — Правда? Но вот мы и у Хэммонда.
  Адвокат был в своей конторе, и нас проводили к нему без задержки. Он поднялся и приветствовал нас в свойственной ему сухой педантичной манере.
  Пуаро сразу перешел к делу.
  — Месье, я хочу получить от вас кое-какую информацию, то есть, если вы будете так добры предоставить ее мне. Насколько я понимаю, вы вели дела миссис Феррарс из Кингс Пэдок?
  Во взгляде адвоката я заметил вспышку удивления, прежде чем маска профессиональной сдержанности легла на его лицо.
  — Конечно, все ее дела проходили через наши руки.
  — Очень хорошо. А теперь, прежде чем я попрошу вас сообщить мне что-либо, я хотел бы, чтобы вы послушали, что вам расскажет доктор Шеппард. Надеюсь, вы не возражаете, мой друг, повторить рассказ о вашем разговоре с мистером Экройдом вечером в прошлую пятницу?
  — Нисколько, — ответил я и сразу приступил к подробному изложению фактов того странного вечера.
  Хэммонд слушал с большим вниманием.
  — Вот и все, — сказал я, когда закончил.
  — Шантаж, — произнес адвокат, размышляя.
  — Вас это удивляет? — спросил Пуаро.
  Юрист снял пенсне и протер носовым платком стекла.
  — Нет, — ответил он, — едва ли я могу сказать, что удивлен. В течение некоторого времени я подозревал нечто подобное.
  — Для того нам и понадобились те сведения, о которых я прошу, — объяснил Пуаро. — Если кто-нибудь может дать нам представление о фактически выплаченных суммах, так это вы, месье.
  — Я не вижу никаких препятствий, чтобы сообщить вам эти сведения, — сказал Хэммонд через минуту или две. — За последний год миссис Феррарс продала некоторые ценные бумаги, деньги за них были выплачены ей наличными и не могли нами контролироваться. А поскольку ее доход был большой, и после смерти мужа она вела очень спокойный образ жизни, кажется вполне очевидным, что эти деньги были истрачены с какой-то особой целью. Однажды я осторожно спросил ее об этом, но она сказала, что должна помогать некоторым бедным родственникам со стороны мужа. Я, конечно, больше не затрагивал этого вопроса. До сих пор я думал, что деньги выплачивались какой-нибудь женщине, у которой имелись претензии к Эшли Феррарс. Я не представлял себе, что дело касалось самой миссис Феррарс.
  — А какая сумма? — спросил Пуаро.
  — В итоге общая сумма должна составлять не меньше двадцати тысяч фунтов.
  — Двадцать тысяч фунтов! — воскликнул я. — За один только год!
  — Миссис Феррарс была очень богатая женщина, — заметил Пуаро сухо. — А наказание за убийство не бывает приятным.
  — Чем еще я могу быть вам полезен? — спросил мистер Хэммонд.
  — Благодарю вас, достаточно, — сказал Пуаро, вставая. — Приношу свои искренние извинения за расстройство.
  — Ничего, ничего.
  — Слово «расстройство» употребляется, если имеется в виду лишь умственная сторона, — заметил я, когда мы снова вышли наружу.
  . — А! — воскликнул Пуаро. — Я никогда не научусь в совершенстве говорить по-английски. Странный язык. Мне следовало бы сказать «за беспорядок», n’est pas195?
  — «За беспокойство», вы хотели сказать.
  — Благодарю вас, мой друг. Слово точное, вы очень педантичны в этом. Eh bien196, как теперь насчет нашего друга Паркера? Продолжал бы он служить дворецким с двадцатью тысячами в руках? Je ne pense pas197. Он, конечно мог внести деньги в банк на другое имя, но я склонен верить, что он сказал нам правду. Если он и негодяй, то негодяй малого масштаба. У него нет больших идей. Следовательно, остается одно предположение — Реймонд или… скажем… майор Блант.
  — Только не Реймонд, — возразил я. — Поскольку мы знаем, что ему трудно пришлось с долгом в пятьсот фунтов.
  — Так говорит он. Если ему верить, то — конечно.
  — А что касается Гектора Бланта…
  — А что касается славного майора Бланта, — перебил Пуаро, — то я вам кое-что сообщу. Я должен делать запросы. И я их делаю. Eh bien198… наследство, о котором он говорил, как мне удалось выяснить, составляет почти двадцать тысяч фунтов. Что вы на это скажете?
  Я был так ошеломлен, что с трудом мог говорить.
  — Это невозможно, — проговорил я, наконец. — Такой известный человек, как Гектор Блант…
  Пуаро пожал плечами.
  — Как знать? По крайней мере, он человек с большими идеями. Признаюсь, я едва ли могу представить себе его в роли шантажиста. Но могло быть и другое, о чем вы даже не подумали.
  — Что же?
  — Камин, мой друг. Экройд мог сам сжечь письмо и голубой конверт, когда вы ушли.
  — Едва ли это возможно, — произнес я медленно. — А впрочем… конечно, могло быть и так. Он мог передумать.
  В этот момент мы подошли к моему дому, и я экспромтом пригласил Пуаро зайти и закусить с нами «чем бог послал».
  Я думал, что Каролина будет мною довольна, но женщины такой народ, что угодить им трудно.
  Оказалось, на ленч были отбивные котлеты для нас и рубец, приправленный луком, для прислуги. Но две отбивные на трех создавали некоторое затруднение.
  Однако Каролина редко позволяет обескуражить себя надолго. Великолепно солгав, она сумела объяснить Пуаро, что хотя Джеймс и смеется над нею, тем не менее, она строго придерживается вегетарианской диеты. Она исступленно расписывала, какое наслаждение доставляют ореховые котлеты (которых, я уверен, она никогда и не пробовала) и со смаком ела гренки с сыром, то и дело повторяя свои суждения относительно того, насколько опасна мясная пища.
  Позднее, когда мы сидели у камина и курили, Каролина атаковала Пуаро прямо.
  — Не нашли еще Ральфа Пэтона? — спросила она.
  — А где же мне его найти, мадемуазель?
  — Я полагаю, что вы нашли его, вероятно, в Кранчестере, — сказала Каролина с особой значительностью в тоне.
  Пуаро явно смутился.
  — В Кранчестере? Но почему в Кранчестере?
  — Одному из наших частных детективов, штат которых здесь весьма значителен, случилось видеть вас вчера в автомобиле на кранчестерской дороге, — разъяснил я ему с некоторой злостью.
  Смущение Пуаро прошло. Он добродушно рассмеялся.
  — Ах, это! Просто винит к дантисту, c’est tout199. У меня зуб. Он болит. Я еду туда. Мой зуб вдруг болеть перестает. Я хочу быстренько вернуться. А дантист — он протестует. Говорит, лучше удалить. Я не соглашаюсь… Он настаивает и делает свое дело. Зуб особенный, но больше он болеть не будет.
  Каролина съежилась, словно проколотый воздушный шар.
  Мы стали говорить о Ральфе Пэтоне.
  — Человек он слабовольный, — настаивал я, — но не порочный.
  — А! Но слабоволие, где оно кончается?
  — Это верно, — сказала Каролина. — Взять хотя бы Джеймса… мягок, как вода. Если бы не было меня возле, чтобы присматривать за ним…
  — Моя дорогая Каролина, — сказал я раздраженно, — не могла бы ты не переходить на личности?
  — Ты слабый, Джеймс, — продолжала она, совершенно не тронутая моим замечанием. — Я на восемь лет старше тебя… О! Я не возражаю, если месье Пуаро будет знать об этом…
  — Никогда бы не подумал, мадемуазель, — сказал Пуаро с легким галантным поклоном.
  — На восемь лет. И я всегда считала своим долгом смотреть за тобой. Бог знает, до какого несчастья ты бы уже мог дойти при дурном влиянии.
  — Я мог бы жениться на прекрасной авантюристке, — пробормотал я, внимательно рассматривая потолок и пуская кольцами дым.
  — На авантюристке, — фыркнула Каролина. — Если бы речь шла об авантюристке…
  — А что? — спросил я с некоторым любопытством.
  — Ничего. Но я имею в виду кое-кого, кто не га сотни миль отсюда. — Она вдруг повернулась к Пуаро.
  — Джеймс придерживается мнения, что вы считаете, что преступление совершено кем-то из домашних. Я могу сказать только одно: вы ошибаетесь.
  — Я не хотел бы ошибиться, — ответил Пуаро. — Это, как вы говорите, — не мое métier200?
  — Я располагаю достаточно ясными фактами, полученными от Джеймса и от других, — продолжала Каролина, не обращая внимания на замечание Пуаро.
  — И насколько я понимаю, из домашних только двое могли сделать это. Ральф Пэтон и Флора Экройд.
  — Моя дорогая Каролина…
  — Не перебивай меня, Джеймс. Я знаю, о чем говорю. Паркер встретил ее у внешней стороны двери, не так ли? Он не слышал, как ее дядя пожелал ей спокойной ночи. Именно в этот момент она и могла убить его.
  — Каролина…
  — Я не говорю, что она это сделала, Джеймс. Я говорю, что она могла бы сделать. На самом же деле, хотя Флора и похожа на всех этих современных молодых девушек, которые не почитают старших и думают, что знают все на свете, я нисколько не сомневаюсь, что она не смогла бы убить и цыпленка. Но дальше. У мистера Реймонда и у майора Бланта есть алиби. У миссис Экройд — алиби. Даже у той женщины, у Рассел, оно, кажется, есть. И хорошо, что оно у нее есть. Кто остался? Только Ральф и Флора! И что бы вы ни говорили, я не поверю, что Ральф Пэтон убийца. Мальчишка, которого мы знаем всю жизнь.
  С минуту Пуаро молчал, следя за завитушками дыма, поднимавшегося от его сигареты. Потом он, наконец, заговорил. Он заговорил каким-то далеким мягким голосом, производившим странное впечатление. Это было непохоже на его обычную манеру.
  — Давайте возьмем человека — самого обыкновенного человека, у которого об убийстве нет даже помыслов. Но где-то в глубине его души таится некая склонность к слабоволию. Ничто ее не затрагивает, и она себя не проявляет. Может быть, она никогда и не проявит себя, и человек уйдет в могилу честным и всеми уважаемым. Но, предположим, что-то случилось. Он попадает в затруднительное положение… или даже не это. Он случайно узнает какую-то тайну, тайну, от которой зависит чья-то жизнь или смерть. Первое его побуждение — рассказать об этом, честно выполнить свой долг гражданина. И тогда проявляет себя его склонность к слабоволию. Он видит, что можно получить деньги — большие деньги. А деньги ему нужны, он их жаждет. И это так легко. Чтобы получить их, ему ничего не нужно делать. Ему нужно всего лишь молчать. Это начало. Но страсть к деньгам растет. Ему нужно все больше и больше! Он опьянен тем, что у его ног открылся золотой рудник. Он становится жадным и в своей жадности перехитряет сам себя. На мужчину можно оказывать любое давление, но с женщиной нельзя заходить слишком далеко. Потому что в женском сердце живет большое желание говорить правду. Сколько мужчин, обманывающих своих жен, благополучно уходят в могилу, унося свой секрет с собой! И сколько женщин, обманувших своих мужей, разбили себе жизнь, бросив свою тайну им в глаза! На них оказывали слишком большое давление. В какой-то безрассудный момент (о котором они потом пожалеют), они отбрасывают всякое благоразумие, рассказывают с очень непродолжительным для себя удовлетворением правду и попадают в западню. Я думаю, что так было и в этом случае. Склонность к слабоволию была слишком большой. И получилось так, как в вашей пословице о смерти курицы, что несла золотые яйца. Но это еще не конец. Человеку, о котором мы говорим, стало грозить разоблачение. Он уже не тот, каким был, скажем, год назад. Его моральный облик изменился. Он в отчаяньи. Он старается выиграть битву, которую давно уже проиграл, и для этого готов использовать любые средства, так как разоблачение грозит ему гибелью. И дело решает удар кинжала!
  С минуту он молчал. Казалось, в комнате витало его заклинание. Я не могу даже попытаться описать то впечатление, какое произвели его слова. В его безжалостном анализе и в жесткой силе прорицания было что-то такое, что вызвало у нас обоих страх.
  — Потом, — продолжал он мягко, — когда с кинжалом будет покончено, он снова станет самим собой — нормальным, добрым. Но если возникнет необходимость, он снова нанесет удар.
  Каролина поднялась, наконец.
  — Вы говорите о Ральфе Пэтоне, — сказала она. — Может быть, вы правы, может быть — нет, но вы не должны приговаривать человека, не выслушав его.
  Резко зазвонил телефон. Я вышел в холл и снял трубку.
  — Что? Да, доктор Шеппард говорит.
  С минуту или две я слушал, потом кратко ответил. Повесив трубку, я вернулся в гостиную.
  — Пуаро, — сказал я, — в Ливерпуле задержали человека. Его зовут Чарльз Кент. Полагают, что он и есть тот неизвестный, который в пятницу вечером приходил в Фернли. Меня просят немедленно приехать в Ливерпуль и опознать его.
  Глава 18
  Чарльз Кент
  Уже через полчаса Пуаро, инспектор Рэглан и я находились в поезде по пути в Ливерпуль. Инспектор был явно взволнован.
  — Мы можем ухватиться за ниточку, ведущую к той части дела, которая касается шантажа, если не большего, — заявил он, ликуя. — Судя по тому, что я услышал по телефону, этот парень порядочный грубиян. И «дурман» употребляет. Нам, наверное, будет нетрудно добиться от него, что нам нужно. А если будет хоть тень мотива для убийства, то, вероятно, Экройда убил он. В таком случае, почему скрывается молодой Пэтон? В общем, в этом деле пока полная неразбериха. Между прочим, месье Пуаро, вы были совершенно правы в отношении тех отпечатков пальцев. То были отпечатки самого Экройда, и у меня была такая мысль, но я отверг ее как маловероятную.
  Я улыбнулся. Уж очень явно инспектор Рэглан старался сохранить свой престиж.
  — А этот человек, — спросил Пуаро, — он еще не арестован?
  — Нет, задержан по подозрению.
  — А что он рассказал о себе?
  — Ценного мало, — ответил инспектор с усмешкой. — Осторожная птичка! Много брани, но очень мало того, что нам нужно.
  Я удивился, когда по прибытии в Ливерпуль увидел, с каким шумным одобрением там встретили Пуаро. Встречавший нас полицейский надзиратель Хейс когда-то очень давно расследовал вместе с Пуаро несколько дел и явно преувеличивал его способности.
  — Ну, если с нами месье Пуаро, мы долго не задержимся с этим делом, — сказал он весело. — А я думал, что вы ушли на покой месье.
  — Это верно, мой славный Хэйс, — ушел. Но как утомительно отдыхать! Вы себе не представляете, как однообразно день сменяет день.
  — Очень возможно. Значит, вы приехали взглянуть на нашу находку? А это доктор Шеппард? Как вы думаете, сможете опознать его, сэр?
  — Я не очень уверен.
  — Как вам удалось задержать его? — спросил Пуаро.
  — У нас имелось описание. Оно было и у нас, и в прессе. Признаться, это было нетрудно. У парня американский акцент, к тому же он не отрицает, что находился в тот вечер возле Кингс Эббот. Он все спрашивает, какого черта нам от него нужно. Говорит, что он еще посмотрит, прежде чем отвечать на вопросы.
  — Вы разрешите и мне взглянуть на него? — спросил Пуаро.
  Полицейский надзиратель понимающе прищурил один глаз.
  — Я рад, что вы приехали, сэр. Вы можете делать все, что вам угодно. Недавно о вас спрашивал инспектор Джеп из Скотланд Ярда. Он говорил, что вы неофициально принимаете участие в расследовании этого дела. Где скрывается капитан Пэтон, сэр, вы можете сказать мне?
  — Сомневаюсь, что это было бы разумным при данном положении дел, — ответил Пуаро, а я закусил губу, чтобы не улыбнуться.
  Маленький человечек действительно делал это очень хорошо.
  Вскоре разговор был окончен, и нас повели к задержанному. Это был молодой парень, я бы сказал, двадцати двух — двадцати трех лет. Высокий, тонки л, со слегка подрагивающими руками и признаками значительной силы, которая, однако, в какой-то степени уже отцвела. Волосы его были темные, а глаза голубые и хитрые, они избегали смотреть прямо. Меня все время не покидало ощущение, что в человеке, которого я тогда встретил, было что-то мне знакомое, но если это был он, то я совершенно ошибся: ни единой чертой не напоминал он мне кого-либо из моих знакомых.
  — А теперь, Кент, встаньте, — сказал полицейский надзиратель. — Тут к вам пришли. Узнаете кого-нибудь?
  Кент угрюмо смотрел на нас, но не отвечал. Я видел, как его взгляд переходил от одного к другому, вернулся и остановился на мне.
  — Ну, сэр, — обратился полицейский надзиратель ко мне, — что вы скажете?
  — Рост тот, — ответил я, — и по общему виду похож на того человека. Но больше я ничего не могу сказать.
  — Что, черт возьми, все это значит? — спросил Кент. — Что вы имеете против меня? Выкладывайте! В чем меня подозревают? Что я сделал?
  Я кивнул головой.
  — Это он. Я узнал его по голосу.
  — Узнал по голосу, неужели? Где же вы его слышали раньше?
  — В прошлую пятницу вечером за воротами Фернли Парка. Вы спрашивали меня, как туда пройти.
  — Я спрашивал, да?
  — Вы признаете это? — спросил инспектор.
  — Я ничего не признаю. И не признаю до тех пор, пока вы не скажете, что вам от меня нужно.
  — Разве вы не читали газет за последние дни? — заговорил в первый раз Пуаро.
  Парень прищурился.
  — Ах, вот что! Я читал, что там пристукнули какого-то старика. Хотите приписать эту работу мне, не так ли?
  — Вы были там в тот вечер, — сказал спокойно Пуаро.
  — Откуда вы знаете, мистер?
  — А вот по этому. — Пуаро вынул что-то из кармана и показал. Это было гусиное перо, найденное нами в садовом домике.
  Выражение лица у парня изменилось. Он немного протянул руку.
  — «Снежок», — сказал сочувственно Пуаро. — Нет, мой друг, оно пустое. Оно лежало там, где вы его бросили в тот вечер, в садовом домике.
  Чарльз Кент смотрел на него в нерешительности.
  — Вы, кажется, до черта знаете обо всем, маленький заграничный селезень. Может быть, вы помните и это: газеты пишут, что старого джентльмена прикончили между 9.45 и десятью?
  — Так, — согласился Пуаро.
  — Но это действительно так? Вот что мне нужно знать.
  — Вам скажет этот джентльмен, — Пуаро показал в сторону инспектора Рэглана.
  Тот колебался, посмотрел на полицейского надзирателя Хейса, потом на Пуаро и, наконец, словно получив разрешение, сказал:
  — Это верно. Между девятью сорока пятью и десятью.
  — Тогда вам незачем держать меня здесь, — сказал Кент. — Я ушел из Фернли Парка около двадцати пяти минут десятого. Можете спросить в «Собаке и свистке». Эта пивная приблизительно в одной миле от Фернли по дороге на Кранчестер. Помню, я там еще немного повздорил. Это было точно без четверти десять. Что вы на это скажете?
  Инспектор Рэглан внес что-то в свою записную книжку.
  — Ну? — требовал Кент.
  — Мы проверим, — сказал инспектор. — Если вы сказали правду, вам не на что будет жаловаться. А что вы все же делали в Фернли Парке?
  — Ходил туда, чтобы кое с кем встретиться.
  — С кем?
  — Не ваше дело.
  — Вы бы научились вести себя поучтивее, парень, — предупредил его полицейский надзиратель.
  — К черту учтивость. Я ходил туда по своим личным делам, вот и все. Если я ушел раньше, чем совершилось убийство, то остальное полисменов не касается.
  — Ваше имя — Чарльз Кент, — сказал Пуаро. — Откуда вы родом?
  Парень сначала уставился на него, потом усмехнулся.
  — Ладно, я законченный британец.
  — Да. Я тоже так думаю, — задумчиво сказал Пуаро. — Интересно, вы родились в Кенте?
  Парень снова на него уставился.
  — С чего вы взяли? Из-за моей фамилии? А что с ней делать? Разве человек по фамилии Кент обязательно должен родиться в этом городе?
  — Можно полагать, что — да… при определенных обстоятельствах, — сказал Пуаро, придавая особое значение последним словам. — При определенных обстоятельствах, вы меня понимаете.
  В его тоне было столько значительности, что полицейские офицеры посмотрели на него с удивлением. А Чарльз Кент побагровел, и в какой-то момент мне показалось, что он собирается броситься на Пуаро. Однако этого не произошло. С подобием усмешки он благоразумно отвернулся. Словно удовлетворившись, Пуаро кивнул и вышел. За ним тотчас же последовали оба офицера.
  — Мы проверим это заявление, — сказал Рэглан, — хотя я и не думаю, что он врет. Но он должен объяснить точнее, чем он занимался в Фернли. Мне кажется, мы имеем дело с нашим шантажистом. С другой стороны, если допустить, что его рассказ правдив, ему нечего было делать с подлинным убийцей… Когда его задержали, при нем было десять фунтов — довольно крупная сумма. Мне кажется, те сорок фунтов попали к нему. Номера банкнотов не сошлись, но, конечно, первым делом он их разменял. Деньги ему дал, по-видимому, Экройд и он постарался как можно быстрее от них отделаться. А причем здесь место его рождения, город Кент? Зачем он вам?
  — Да так, — вяло ответил Пуаро. — Просто одна моя небольшая идея, только и всего. Я ведь знаменит своими небольшими идеями.
  — В самом деле? — сказал Рэглан, глядя на него с озадаченным видом.
  Полицейский надзиратель громко расхохотался.
  — Я не раз слышал, как инспектор Джеп говорил об этом. Месье Пуаро и его небольшие идеи! «Для меня они слишком фантастичны, — говорил он, — но в них всегда что-то есть».
  — Вы надо мной смеетесь, — сказал, улыбаясь Пуаро. — Но неважно. Старики иногда смеются последними, тогда как молодые и умные не смеются вовсе.
  И многозначительно кивнув им, он вышел на улицу.
  Ленч у нас был в гостинице. Теперь я знаю, что в целом все дело было им разгадано. Теперь у него была последняя нужная ему нить, чтобы добраться до истины. Но тогда я об этом не подозревал. Я недооценивал его обычную самоуверенность и считал, что все, что озадачивало меня, было непонятно и ему. Главной загадкой для меня было: что делал Чарльз Кент в Фернли. Я снова и снова задавал себе этот вопрос и не мог найти удовлетворительного ответа. Наконец, я позволил себе задать Пуаро пробный вопрос. Он ответил прямо.
  — Mon ami201, я не думаю, я — знаю.
  — В самом деле? — спросил я с недоверием.
  — Да, конечно. Я полагаю, что сейчас вы не увидите никакого смысла, если я отвечу, что в тот вечер он был в Фернли потому, что родился в Кенте.
  Я смотрел на него с недоумением.
  — Действительно — никакого смысла, — сказал я сухо.
  — А! — ответил Пуаро с сожалением. — Но ничего. Я все еще занят своей небольшой идеей.
  Глава 19
  Флора Экройд
  Когда на следующее утро я возвращался со своего обхода, меня окликнул инспектор Рэглан. Я остановил машину, и он влез на подножку.
  — Доброе утро, доктор Шеппард, — сказал он. — Так что алиби подтвердилось.
  — Алиби Чарльза Кента?
  — Чальза Кента. Официантка из «Собаки и свистка» Солли Джоунз очень хорошо его запомнила. Из пяти различных фотографий выбрала его. Когда он вошел в бар, было как раз без четверти десять, а до «Собаки и свистка» от Фернли Парка больше мили. Девушка говорит, что с ним было много денег, она видела, как он вытащил из кармана горсть банкнот. Она очень удивилась, так как видела, что это за тип в нечищенных ботинках. Вот куда попали те сорок фунтов.
  — Он все еще молчит о цели своего визита в Фернли?
  — Он упрямый, как бык. Утром я говорил по телефону с Хэйсом из Ливерпуля.
  — Эркюль Пуаро говорит, что он знает причину, почему Кент ходил туда в тот вечер, — заметил я.
  — Неужели? — взволновался инспектор.
  — Да, — сказал я со злостью. — Он говорит, что Кент ходил туда потому, что он родился в Кенте.
  Я почувствовал явное удовольствие от того, что разделил горечь своего поражения.
  С минуту Рэглан смотрел на меня непонимающим взглядом. Потом растерянное выражение сменилось улыбкой, и он многозначительно постучал себя пальцем по лбу.
  — Немного тронут, — сказал он. — Я заметил это еще раньше. Бедный малый. Вот почему он вынужден был уйти в отставку и приехать сюда. Очень возможно, что это наследственное. У него есть племянник, так у того башка вообще не варит.
  — У Пуаро — племянник? — удивился я.
  — Да. Разве он не говорил вам? Вполне послушный и все такое, но совсем сумасшедший, бедняга.
  — Кто вам сказал?
  И снова на лице инспектора Рэглана появилась улыбка.
  — Ваша сестра, мисс Шеппард, она мне обо всем рассказала.
  Каролина поразительна. Она никогда не успокоится, пока не узнает секреты каждой семьи до мельчайших подробностей. К сожалению, я так и не смог внушить ей благопристойную привычку хранить такие секреты при себе.
  — Садитесь, инспектор, — предложил я, открывая дверцу автомобиля. — Мы поедем вместе и познакомим нашего бельгийского друга с последними новостями.
  — Пожалуй, можно. В конце концов, даже если у него и не хватает винтика, он, тем не менее, дал мне полезный совет относительно тех отпечатков пальцев. Он помешался на Кенте, но кто знает, может быть, за этим кроется что-то полезное.
  Пуаро, как всегда, встретил нас приветливой улыбкой. Он слушал доставленные нами новости и время от времени покачивал головой.
  — Кажется, все о’кэй, не так ли? — сказал довольно мрачно инспектор. — Малый не может убивать кого-то в одном месте в тот момент, когда в другом (за милю от первого) пьет в баре.
  — Вы собираетесь отпустить его?
  — А что же нам остается? Мы не можем держать его под ложным предлогом за то, что у него оказались деньги. Проклятая история.
  Инспектор раздраженно бросил спичку на камин. Пуаро взял ее и аккуратно положил в специально предназначенную для этой цели коробочку. Делал он это совершенно механически. Я видел, что думал он совсем о другом.
  — На вашем месте, — сказал он наконец, — я бы пока не отпускал Чарльза Кента.
  — Что вы хотите этим сказать? — уставился на него Рэглан.
  — То, что сказал. Я бы пока его не отпускал.
  — Вы ведь не думаете, что он мог быть связан с убийцей, не так ли?
  — Думаю, что, вероятно, нет… но нельзя все же быть уверенным.
  — Но разве я вам только что не говорил…
  Пуаро протестующе поднял руку.
  — Mais oui, mais oui202. Слава богу, я не глухой и не глупый! Но, видите ли, вы подходите к делу от неверной… от неверной… предпосылки. Может быть, я употребил не то слово?
  Инспектор смотрел на него тяжелым взглядом.
  — Не вижу, как вы сможете доказать это. Обратите внимание, мы знаем, что без четверти десять мистер Экройд был еще жив. Вы признаете это, не так ли?
  Пуаро с минуту смотрел на него, а потом с хитрой улыбкой покачал головой.
  — Я ничего не признаю из того, что не доказано!
  — Ну, для этого у нас достаточно доказательств. У нас есть свидетельское показание мисс Флоры Экройд.
  — О том, что она пожелала своему дяде спокойной ночи? Но я… я не всегда верю тому, что говорит мне молодая леди… даже если она очаровательна и прекрасна.
  — Но, черт возьми, этот Паркер видел, как она выходила из двери.
  — Нет, — голос Пуаро прозвучал с неожиданной резкостью. — Этого как раз он не видел. Недавно я убедился в этом во время небольшого эксперимента. Вы помните, доктор? Паркер видел ее у внешней стороны двери, ее рука была на дверной ручке. Он не видел, как она выходила из комнаты.
  — Но где же еще она могла быть?
  — Вероятно, на лестнице.
  — На лестнице?
  — Да, в этом и состоит моя небольшая идея.
  — Но та лестница ведет всего-навсего в спальню Экройда.
  — Точно.
  И снова инспектор уставился на Пуаро непонимающим взглядом.
  — Вы полагаете, что она была наверху в спальне своего дяди? Ну, хорошо, допустим. Но для чего ей нужно было лгать?
  — А! Вот в этом весь вопрос. Это зависит от того, что она там делала, не так ли?
  — Вы думаете… деньги? Черт побери, не хотите ли вы сказать, что эти сорок фунтов взяла мисс Экройд.
  — Я ничего не хочу утверждать, — сказал Пуаро. — Но я напомню вам вот что. Жизнь была не очень легкой для этой матери и дочки. Были счета… Были постоянные затруднения с небольшими суммами денег. А в денежных делах Роджер Экройд был особенным человеком. Возможно, девушка была в тупике из-за сравнительно небольшой суммы. Тогда представьте себе, что происходит. Она взяла деньги и спускается по лестнице. Когда она спустилась до середины, из холла доносится позвякивание стекла. У нее нет никаких сомнений относительно природы этих звуков: это Паркер идет в кабинет. Ни в коем случае ей нельзя быть застигнутой на ступеньках — Паркер этого не забудет, ему покажется это странным. Если обнаружится пропажа денег, он, несомненно, вспомнит то, что видел. У нее хватает времени лишь на то, чтобы броситься вниз к двери кабинета и взяться за дверную ручку, чтобы показать, что она только что вышла оттуда. Она говорит вошедшему Паркеру первое, что приходит ей в голову: повторяет прежнее приказание Роджера Экройда и затем поднимается наверх в свою комнату.
  — Да, но позже, — упорствовал инспектор, — она должна была бы понять, насколько важно сказать правду? Ведь от нее зависит все!
  — Потом, — сказал Пуаро сухо, — мадемуазель Флоре было трудно. Ей говорят, что в доме полиция и что было ограбление. Естественно, она думает, что кража денег обнаружена. Она не намерена отступать от своей лжи. Когда ей говорят, что ее дядя мертв, она падает в обморок. Сейчас молодые женщины не падают в обморок без особых причин. Eh bien203! Вот так. Теперь ей нельзя отказаться от своей лжи, иначе ей нужно было бы во всем сознаться. А молодая и красивая девушка не захочет признаться, что она воровка, особенно перед теми, чье уважение для нее дорого.
  Рэглан со стуком опустил на стол кулак.
  — Я этому не поверю, — сказал он. — Это… это невероятно. А вы… вы все время знали?
  — О такой возможности у меня была мысль с самого начала, — заметил Пуаро. — Я был уверен, что мадемуазель Флора что-то от нас скрывает. Чтобы удостовериться, я проделал небольшой эксперимент, о котором я уже упоминал. Со мной тогда был доктор Шеппард.
  — Вы говорили, что это испытание предназначалось для Паркера, — заметил я с горечью.
  — Mon ami204, — сказал Пуаро извиняющимся тоном, — я ведь вам тогда объяснил, что нужно же было что-нибудь сказать.
  Инспектор встал.
  — Остается только одно, — заявил он. — Нам нужно сейчас же заняться молодой леди. Вы пойдете со мной в Фернли, месье Пуаро?
  — Конечно. Доктор Шеппард подвезет нас на своей машине?
  Я охотно согласился.
  Когда мы спросили, где можно видеть мисс Экройд, нам указали на бильярдную. Флора и майор Гектор Блант сидели на длинном диване у окна.
  — Доброе утро, мисс Экройд, — поздоровался инспектор. — Вас можно на два-три слова?
  Блант немедля встал и направился к двери.
  — Что вам нужно? — спросила раздраженно Флора. — Не уходите, майор Блант. Он ведь может остаться, не так ли? — спросила она, обращаясь к инспектору.
  — Это как вам будет угодно, — ответил инспектор сухо. — Я должен задать вам один-два вопроса, мисс, но предпочел бы задать их без свидетелей, и, осмелюсь сказать, вы, наверное, предпочли бы то же самое.
  Флора метнула на него острый взгляд. Я заметил, что лицо ее побледнело. Потом она повернулась и сказала Бланту:
  — Я хочу, чтобы вы остались… пожалуйста. Что бы инспектор ни собирался сказать мне, я предпочитаю, чтобы вы слышали.
  Рэглан пожал плечами.
  — Как вам угодно. А теперь, мисс Экройд, здесь вот месье Пуаро высказал некоторые предположения. Он считает, что в прошлую пятницу вечером вы вовсе не были в кабинете, что вы не видели мистера Экройда и не желали ему спокойной ночи. Он считает, что вы были не в кабинете, когда услышали шаги Паркера в холле, а спускались по ступенькам из спальни вашего дяди.
  Флора перевела взгляд на Пуаро, в ответ он кивнул ей.
  — Мадемуазель, недавно, когда мы сидели за столом, я умолял вас всех быть со мной откровенными. То, что от папы Пуаро скрывают, он узнает сам. Все было так, не правда ли? Я облегчу вам вашу задачу. Деньги взяли вы, так ведь?
  — Деньги, — резко произнес Блант.
  Наступило молчание, которое длилось, по меньшей мере, с минуту.
  Потом Флора решительно заговорила.
  — Месье Пуаро прав. Деньги взяла я. Я украла. Я — воровка… да, да, обыкновенная вульгарная воровка. Теперь вы все знаете! Я рада, что это открылось. Вcе эти последние дни были для меня кошмаром!
  Она вдруг села и закрыла лицо руками.
  — Вы не знаете, чем была моя жизнь с тех пор, как я сюда приехала, — говорила она сквозь пальцы хриплым голосом. — Постоянная нужда в самом необходимом, всяческие изворачивания, чтобы удовлетворить эту нужду, ложь и обман, растущие счета, обещания уплатить… о! Я ненавижу себя, когда обо всем этом думаю! Вот что нас сблизило — Ральфа и меня. Мы оба слабые! Я понимала его, и мне было горько… потому что, в сущности, я такая же, как и он. Мы недостаточно сильны, чтобы быть порознь, любой из нас. Мы слабые, несчастные и презренные люди.
  Она посмотрела на Бланта и вдруг топнула ногой.
  — Почему вы на меня так смотрите, словно не верите? Может быть, я воровка, но, по крайней мере, я хоть теперь стала сама собой. Я больше не лгу. Я не притворяюсь такой девушкой, какие вам нравятся — молодые, простые и невинные. Мне все равно, захотите ли вы снова когда-нибудь меня увидеть. Я ненавижу себя… презираю… но вы должны поверить одному: если бы правда помогла Ральфу, я бы ее сказала. Но я понимала, что она ему не поможет. Правда оборачивается против него. Я лгала, потому что не хотела причинить зла Ральфу.
  — Ральф, — пробормотал Блант. — Всегда — Ральф.
  — Вы не понимаете, — сказала безнадежно Флора. — И никогда не поймете. — Она повернулась к инспектору. — Я все признаю. Я зашла в тупик с деньгами. В тот вечер я больше не видела своего дядю, после того как он ушел из столовой. А что касается денег, вы можете поступать, как находите нужным. Хуже, чем сейчас, уже не будет.
  Она вдруг умолкла, закрыла лицо руками и выбежала из комнаты.
  — Ничего не поделаешь, — уныло сказал инспектор.
  Казалось, он не знал, что делать дальше. Блант шагнул вперед.
  — Инспектор Рэглан, — сказал он спокойно, — эти деньги мистер Экройд отдал мне для особой цели. Мисс Экройд никогда к ним не прикасалась. И если она говорит, что взяла их, она лжет, чтобы защитить капитана Пэтона. Правду говорю я. Я готов пойти в свидетели и повторить это под присягой.
  Он резко поклонился, внезапно повернулся и вышел из комнаты.
  Пуаро метнулся за ним. Он настиг его в холле.
  — Месье, прошу вас, будьте любезны — на одну минутку.
  — Да, сэр? — с явным нетерпением остановился Блант.
  Он хмуро смотрел сверху на маленького Пуаро.
  — Дело вот в чем, — поспешно сказал Пуаро. — Меня не обманула ваша небольшая фантазия. Нет, не обманула. Деньги взяла все ж таки мисс Флора. Но то, что вы сказали, хорошо придумано. Мне нравится. Вы хорошо поступили. Вы человек острого ума и решительных действий.
  — Меня совершенно не волнует ваше мнение, благодарю вас, — сказал Блант холодно.
  Он хотел было пройти, но Пуаро, нисколько не оскорбившись, взял его под руку и задержал.
  — А! Но вы должны выслушать меня. Я еще не все сказал. Недавно я говорил, что от меня кое-что скрывают. Очень хорошо. Я все время видел, что скрываете вы. Мадемуазель Флора — вы любите ее всем сердцем. С тех пор, как впервые увидели, разве я не прав? О! Давайте говорить об этом открыто… Почему в Англии принято говорить о любви как о постыдной тайне? Вы любите мадемуазель Флору. Вы стараетесь скрыть это от всего мира. Очень хорошо — это в порядке вещей. Но примите совет от Эркюля Пуаро: не скрывайте этого от самой мадемуазель.
  Уже несколько раз Блант проявлял признаки нетерпения, но сердечные слова, казалось, приковывали его внимание к тому, что говорил Пуаро.
  — Что вы хотите этим сказать? — спросил он резко.
  — Вы думаете, что она любит капитана Ральфа Пэтона… но я, Эркюль Пуаро, говорю вам, что это не так. Мадемуазель Флора согласилась выйти замуж за капитана Пэтона, чтобы угодить своему дяде, и потому, что в замужестве она видела возможность уйти от здешней жизни, которая становилась для нее просто невыносимой. Он ей нравился, между ними было много понимания и сочувствия. Но любви не было! Не капитана Пэтона любит мадемуазель Флора.
  — Черт возьми, что вы хотите этим сказать? — спросил Блант.
  Под его загаром я заметил багровый румянец.
  — Не будьте слепым, месье. Она просто по-детски преданна Ральфу. Пэтон в опасности, и она считает своим долгом не покидать его.
  Я почувствовал, что и мне пора вставить слово, чтобы помочь доброму делу.
  — Моя сестра говорила мне позавчера вечером, — сказал я поощрительно, — что Флора всегда была и будет совершенно равнодушна к Ральфу Пэтону. В таких вещах моя сестра всегда бывает права.
  Блант пренебрег моими усилиями. Он обратился к Пуаро.
  — Вы действительно думаете… — начал он и умолк.
  Он принадлежит к тем неразговорчивым людям, которым трудно облечь свои мысли в слова.
  Пуаро такие трудности были незнакомы.
  — Если вы не верите мне, спросите у нее самой, месье. Но, может быть, вам теперь все равно… Эта история с деньгами…
  Блант издал звук, похожий на злой смех.
  — Думаете, я ее осуждаю? Роджер всегда был странным малым в отношении денег. Она попала в беду и не осмелилась сказать ему. Бедняжка. Бедный одинокий ребенок.
  Пуаро многозначительно посмотрел на боковую дверь.
  — Мадемуазель Флора, я полагаю, ушла в сад, — пробормотал он.
  — Я был глуп во всех отношениях, — сказал вдруг Блант. — Странный у нас разговор. Как в датских пьесах. А вы правильный малый, месье Пуаро. Благодарю вас.
  Он ухватил руку Пуаро и так стиснул ее, что тот поморщился от боли. Потом он направился к боковой двери и вышел в сад.
  — Не во всех отношениях, — пробормотал Пуаро, нежно поглаживая онемевшую руку. — Только в отношении любви.
  Глава 20
  Мисс Рассел
  Инспектору Рэглану был нанесен тяжелый удар. Благородная ложь Бланта не обманула его так же, как и нас. Весь обратный путь в деревню сопровождался его жалобами.
  — Это меняет все. Не знаю, понятно ли это вам, месье Пуаро?
  — Да, да, понятно, понятно, — отвечал Пуаро. — Видите ли, эта небольшая идея возникла у меня несколько раньше.
  Инспектор Рэглан, которому «эта идея» была высказана полчаса назад, смотрел на Пуаро с несчастным видом и продолжал свои открытия.
  — А теперь эти алиби. Они ничего не стоят! Абсолютно. Нужно все начинать сначала. Нужно узнавать, что делал каждый с 9.30 и дальше. Девять тридцать — вот время, за которое нам нужно ухватиться. Вы были правы насчет этого Кента: мы его пока не отпустим. Значит так… девять сорок пять, — в «Собаке и свистке». Он мог добраться туда за четверть часа, если бежал. Вполне возможно, что это его голос слышал мистер Реймонд, когда он просил денег у мистера Экройда, и тот ему отказал. Но ясно одно: по телефону звонил не он. Вокзал находится в полумиле в противоположном направлении. Больше чем полторы мили от «Собаки и свистка», а он был в этом баре приблизительно до десяти минут одиннадцатого. Чтоб он пропал, этот телефонный звонок! Мы все время возвращаемся к нему.
  — Это верно, — согласился Пуаро. — Очень любопытно.
  — Вполне возможно, что позвонил капитан Пэтон, если он забрался в комнату своего дяди и обнаружил, что он убит. Испугавшись, что его могут обвинить, он скрылся. Это возможно, не правда ли?
  — А для чего ему понадобилось бы звонить?
  — Возможно, у него были сомнения, действительно ли старик был мертв. Решил как можно скорее вызвать доктора, но не захотел назвать себя. Ну, как эта теория? Я бы сказал, в ней что-то есть.
  Инспектор важно выпятил грудь. Он был так откровенно восхищен собою, что любое наше замечание было бы излишним.
  В этот момент мы подъехали к моему дому, и я поспешил к своим больным, которые уже давно ждали меня. Инспектор и Пуаро отправились в полицейский участок пешком.
  Отпустив последнего больного, я пошел в заднюю часть дома в маленькую комнату, которую я называю мастерской… Я очень горжусь самодельным радиоприемником, что сам смастерил. Каролина ненавидит мою мастерскую. Я держу там инструменты и не разрешаю Энни производить беспорядки своим совком и щеткой. Я приводил в порядок внутренности будильника, объявленного домашними никуда не годным, как дверь приоткрылась, и Каролина просунула в нее свою голову.
  — А! Вот где ты, Джеймс, — сказала она недовольно. — Тебя хочет видеть месье Пуаро.
  — Ну, — ответил я с раздражением, так как от ее внезапного появления вздрогнул и уронил мелкую деталь механизма, — если он хочет меня видеть, пусть войдет сюда.
  — Сюда?..
  — Ну да. Сюда. Я же сказал.
  В знак неодобрения Каролина презрительно фыркнула и удалилась. Через минуту-две она вернулась, сопровождая Пуаро, а затем снова удалилась, захлопнув со стуком дверь.
  — Ага, мой друг, — сказал Пуаро, входя и потирая руки. — Как видите, от меня не так легко отделаться!
  — Закончили с инспектором?
  — Пока — да. А вы осмотрели всех больных?
  — Да.
  Пуаро сел и, склонив свою яйцеобразную голову, смотрел на меня с видом человека, смакующего восхитительную шутку.
  — Вы ошибаетесь, — сказал он наконец. — Вы должны принять еще одного больного.
  — Не вас ли? — воскликнул я с удивлением.
  — А, нет, не меня. У меня великолепное здоровье. Нет, откровенно говоря, это моя небольшая идея. Мне нужно кое с кем повидаться, и в то же время совсем не нужно, чтобы вся деревня в связи с этим строила всякие догадки. А это могло бы случиться, если бы увидели, что женщина идет ко мне. Как видите, это женщина. А к вам она уже приходила раньше как больная.
  — Мисс Рассел! — воскликнул я.
  — Précisément205. Я очень хочу поговорить с ней, так что я послал ей небольшую записку и назначил встречу в вашей приемной. Я вам не надоел?
  — Наоборот, — сказал я. — Это значит, что мне тоже разрешается присутствовать во время интервью?
  — Ну, конечно! В вашей собственной приемной!
  — Вы знаете, — сказал я, снимая пенсне, — вся эта история очень интригует. Каждое новое событие как новый узор в калейдоскопе. Вы встряхиваете калейдоскоп и факт оборачивается совершенно новой стороной. А теперь скажите, почему вы так хотите видеть мисс Рассел?
  Пуаро вскинул брови.
  — Это же совершенно ясно, — пробормотал он.
  — Вы снова за свое, — проворчал я. — По-вашему, все ясно. А меня заставляете блуждать в тумане.
  Пуаро покачал головой.
  — Вы сами смеетесь надо мной. Взять хотя бы случай с мадемуазель Флорой. Инспектор удивился, а вы… вы — нет.
  — Мне даже и не снилось, что она может оказаться воришкой, — запротестовал я.
  — Вполне возможно. Но я наблюдал за вашим лицом, и вы восприняли это не так, как инспектор Рэглан, с потрясением и недоверием.
  С минуту или две я размышлял.
  — Может быть, вы и правы, — сказал я наконец. — Я все время чувствовал, что Флора что-то скрывает, так что правду, когда она обнаружилась, я ожидал уже подсознательно. Она действительно очень огорчила Рэглана. Бедняга.
  — А! Pour ça, oui206! Бедняга должен пересмотреть все свои теории. Но благодаря состоянию его умственного хаоса мне удалось убедить его сделать мне небольшую уступку.
  — Какую же?
  Пуаро вытащил из кармана лист писчей бумаги. На нем было что-то написано. Он прочитал вслух: «В течение нескольких дней полиция разыскивала капитана Ральфа Пэтона, приемного сына доктора Экройда из Фернли Парка, умершего при трагических обстоятельствах в прошлую пятницу. Капитан Пэтон задержан в Ливерпуле при попытке сесть на пароход, отправлявшийся в Америку».
  Он снова сложил бумагу.
  — Завтра, мой друг, это будет в утренних газетах.
  Ошеломленный, я смотрел на него, ничего не понимая.
  — Но… но это неправда! Его нет в Ливерпуле!
  Пуаро просиял улыбкой.
  — У вас очень быстрый ум. Нет, в Ливерпуле его не нашли. Инспектор Рэглан очень неохотно разрешил мне послать это сообщение в прессу, тем более, что я не смог доверить ему суть своей идеи. Но я торжественно заверил его, что после того, как сообщение появится в газетах, последует очень интересный результат. И он согласился при условии, что ответственность я беру полностью на себя.
  Я смотрел на него с недоумением. В ответ он только улыбался.
  — Это сверх моего понимания, — сказал я, наконец. — Для чего вам это нужно?
  — А вы бы воспользовались своими серыми клеточками, — сказал Пуаро серьезно.
  Он встал и подошел к верстаку.
  — А вы действительно любите механизмы, — сказал он, разглядывая различную металлическую рухлядь — результаты моих трудов.
  — У каждого свое хобби.
  Я тут же постарался привлечь внимание Пуаро к своему самодельному радиоприемнику. Видя, что он заинтересовался, я показал ему одно или два своих собственных изобретения, — простые вещицы, но полезные в домашнем хозяйстве.
  — Вам, несомненно, следовало бы стать по профессии изобретателем, а не врачом, — сказал Пуаро. — Но я слышу — звонят… Это ваша «больная». Пойдемте в приемную.
  Однажды меня уже поразили остатки былой красоты лица экономки. На этот раз я был поражен снова. В очень простом черном платье, высокая и стройная, с большими темными глазами и с несвойственным для ее бледных щек румянцем, она, как всегда, держалась независимо. Я представил себе, как потрясающе красива она, наверное, была в юности.
  — Доброе утро, мадемуазель, — поздоровался Пуаро. — Садитесь, пожалуйста. Доктор Шеппард был настолько любезен, что разрешил мне воспользоваться его приемной для небольшого разговора с вами.
  Мисс Рассел села с обычным для нее самообладанием. Если она и была внутренне встревожена, это никоим образом не проявлялось.
  — Странный способ устраивать дела, позволю себе заметить, — сказала она.
  — Мисс Рассел, у меня для вас есть новости!
  — В самом деле!
  — В Ливерпуле арестован Чарльз Кент.
  На ее лице не дрогнул ни один мускул. Она только чуть больше открыла глаза и спросила с оттенком вызова.
  — Ну и что из этого?
  И тут меня осенило… то сходство, которое все время меня преследовало, то знакомое, что было в пренебрежительных манерах Чарльза Кента! Два голоса — один грубый и резкий, а другой мучительно женственный — были до странности похожи по тембру. Теперь я понял, что тот голос за воротами Фернли Парка напоминал мне голос мисс Рассел. Пораженный этим открытием, я посмотрел на Пуаро. Он незаметно кивнул мне.
  В ответ на вопрос мисс Рассел Пуаро чисто по-французски выбросил вперед руки:
  — Я думал, что, может быть, это вас заинтересует, вот и все, — сказал он мягко.
  — Ну, не особенно, — ответила мисс Рассел. — А кто этот Чарльз Кент, между прочим?
  — Это человек, мадемуазель, который был в Фернли в ночь убийства.
  — В самом деле?
  — К счастью, у него есть алиби. Без четверти десять он был в пивной в миле отсюда.
  — К счастью для него, — заметила мисс Рассел.
  — Но мы все еще не знаем, что он делал в Фернли… к кому он приходил, например.
  — Боюсь, что я ничем не смогу помочь вам. Я ничего не слышала. Если это все…
  Ока сделала движение, как бы намереваясь встать. Пуаро остановил ее.
  — Это еще не все, — сказал он мягко. — Сегодня утром стали известны новые обстоятельства. Теперь выходит, что мистер Экройд был убит не без четверти десять, а раньше. Между 8.50, когда ушел доктор Шеппард и 9.45.
  Я видел, как отхлынула кровь от лица экономки, и оно стало мертвенно-бледным. Качнувшись, она подалась вперед.
  — Но мисс Экройд говорила… мисс Экройд говорила…
  — Мисс Экройд призналась, что лгала. В тот вечер она не была в кабинете вовсе.
  — Тогда?
  — Тогда выходит, что Чарльз Кент и есть тот человек, которого мы ищем. Он приходил в Фернли и не может объяснить, что он там делал…
  — Я могу сказать вам, что он не делал. Он не касался и волоса мистера Экройда… он и не подходил к кабинету. Я говорю вам, что он этого не делал.
  Она вся подалась вперед. Наконец, ее железное самообладание было сломлено. Лицо выражало ужас и отчаяние.
  — Месье Пуаро! Месье Пуаро! О, верьте мне!
  Пуаро встал и подошел к ней. Он успокаивающе похлопал ее по плечу.
  — Ну, конечно, конечно, я поверю. Поймите, я должен был заставить вас заговорить.
  На какой-то момент у нее вспыхнуло подозрение.
  — То, что вы сказали — правда?
  — Что Чарльз Кент подозревается в совершении преступления? Да, это правда. Вы одна можете спасти его, рассказав причину его пребывания в Фернли.
  — Он приходил ко мне, — тихим голосом поспешно произнесла она. — Я выходила, чтобы встретиться с ним.
  — В садовом домике. Да, я знаю.
  — Откуда вы знаете?
  — Мадемуазель, профессия Эркюля Пуаро в том и состоит, чтобы все знать. Я знаю, что вы отлучались еще раньше в тот вечер, что в садовом домике вы оставили записку с сообщением, в какое время вы там будете.
  — Да, это верно. Я узнала от него, что он приезжает. Я не осмелилась пригласить его в дом и написала по адресу, который он мне сообщил, что встречу его в садовом домике. Я описала, как туда пройти. Потом я побоялась, что у него может не хватить терпения дождаться меня и выбежала, чтобы оставить записку с известием, что буду там около десяти минут десятого. Я не хотела, чтобы меня увидели слуги и выскользнула через окно гостиной. Вернувшись, я встретила доктора Шеппарда и подумала, что ему это покажется подозрительным. Я тяжело дышала, потому что бежала. Я не знала, что в тот вечер он был приглашен обедать.
  Она умолкла.
  — Продолжайте, — сказал Пуаро. — Вы пошли, чтобы встретиться с ним в десять минут десятого. О чем вы говорили?
  — Это трудно объяснить. Видите ли…
  — Мадемуазель, — сказал Пуаро, перебивая ее, — в этом деле я должен знать всю правду. То, о чем вы нам рассказываете, никогда не выйдет за эти четыре стены. Доктор Шеппард будет молчать, и я — тоже. Я помогу вам. Этот Чарльз Кент — ваш сын, так ведь?
  Она кивнула. На ее щеках вспыхнул румянец.
  — Об этом никто не знал. Это было очень давно-очень давно… в Кенте. Я не была замужем…
  — И вы дали ему фамилию по названию города. Понимаю.
  — Я получила работу и смогла платить за пансион. Я никогда не говорила ему, что была его матерью. Но он плохо кончил. Стал пить, а потом — принимать наркотики. Мне удалось заплатить за его переезд в Канаду. С год или два я ничего о нем не слышала. Потом он как-то узнал, что я его мать. Он писал мне, просил денег. Наконец, сообщил, что вернулся и едет в Фернли, чтобы встретиться со мною. Я не осмелилась пригласить его в дом. Ко мне всегда относились с большим… с большим уважением. Если бы у кого-нибудь появилось подозрение, я лишилась бы места экономки. И я написала ему то, о чем уже рассказала.
  — А утром вы приходили к доктору Шеппарду?
  — Да, я хотела узнать, можно ли что-нибудь сделать. Он был неплохим юношей… до того, как начал употреблять наркотики.
  — Понимаю, — сказал Пуаро. — А теперь продолжим наш рассказ. В тот вечер он пришел в садовый домик?
  — Да, он уже ждал меня, когда я пришла туда. Он вел себя очень грубо и оскорбительно. Я принесла и отдала ему все деньги, какие у меня были. Он немного поговорил и ушел.
  — В котором часу это было?
  — Должно быть, между двадцатью и двадцатью пятью минутами десятого. Когда я вернулась в дом, еще не было половины десятого.
  — Каким путем он ушел?
  — Тем же, что и пришел, по дорожке, что, не доходя ворот, соединяется с подъездной аллеей.
  Пуаро кивнул.
  — А вы, что делали вы?
  — Я вернулась в дом. На террасе курил и прохаживался туда-сюда майор Блант, так что я сделала крюк и вошла через боковую дверь. В это время было как раз половина десятого.
  Пуаро кивнул снова. Он сделал одну-две заметки в своей микроскопической записной книжечке.
  — Я думаю, достаточно, — произнес он задумчиво.
  — Я должна буду… — она колебалась. — Я должна буду рассказать все это инспектору Рэглану тоже?
  — Может быть. Но не будем торопиться. Будем разбираться не спеша, соблюдая должный порядок и придерживаясь метода. Формально Чарльз Кент еще не обвинен в убийстве. Обстоятельства могут повернуться так, что ваш рассказ и не потребуется.
  Мисс Рассел встала.
  — Очень вам благодарна, месье Пуаро, — сказала она. — Вы были очень добры… очень добры. Вы… вы мне верите, так ведь? Что Чарльз не имеет никакого отношения к этому подлому убийству!
  — Похоже, что нельзя сомневаться в том, что человек, говоривший с мистером Экройдом в половине десятого, не мог быть вашим сыном. Не расстраивайтесь, мадемуазель. Все будет хорошо.
  Мисс Рассел вышла. Мы с Пуаро остались вдвоем.
  — Ничего не поделаешь, — сказал я. — Каждый раз мы возвращаемся к Ральфу Пэтону. Как вам удалось установить, что Чарльз Кент приходил именно к мисс Рассел? Вы заметили сходство?
  — Я заподозрил ее связь с неизвестным еще задолго до того, как мы с ним встретились лицом к лицу. Сразу же, как только мы нашли то гусиное перо. Перо означало — наркотик, а я не забыл ваш рассказ о визите мисс Рассел. Тогда же я обнаружил в утренней газете статью о кокаине. Все это было очень понятно. В то утро она услышала от кого-то, кто сам предается наркотикам, о статье и прочитала ее. Затем она пришла к вам задать несколько пробных вопросов. Она говорила о кокаине, поскольку о нем была статья. Потом, когда вас слишком заинтересовало это, она поспешно переключилась на тему о детективных историях и о нераспознаваемых ядах. Я заподозрил сына или брата или какого-нибудь другого нежелательного родственника мужского пола. Ах! Но я должен идти. Время ленча.
  — Оставайтесь и позавтракайте с нами, — предложил я.
  Пуаро покачал головой. В глазах вспыхнул едва заметный лукавый огонек.
  — Только не сегодня. Мне бы не хотелось вынуждать мадемуазель Каролину придерживаться вегетарианской диеты два дня кряду.
  Ничто не ускользает от внимания Эркюля Пуаро, подумалось мне.
  Глава 21
  Газетное сообщение
  То обстоятельство, что мисс Рассел проходила к двери моей приемной, не ускользнуло от внимания Каролины. Я предвидел это и заранее приготовил объяснение о больной коленке посетительницы. Однако на этот раз у Каролины не было настроения задавать мне вопросы. Ее точка зрения состояла в том, что она знала, зачем на самом деле приходила мисс Рассел, а я не знал.
  — Выведать у тебя, Джеймс, — сказала она. — Выведать самым бесстыдным образом, я в этом нисколько не сомневаюсь. Я не хочу вмешиваться, но скажу тебе, что ты даже не догадывался, что она это делала. Мужчины такие простаки. Она знает, что ты пользуешься доверием месье Пуаро и хочет все выведать. Ты понимаешь, о чем я говорю, Джеймс?
  — Ни малейшего представления. У тебя так много необычных мыслей.
  — В твоих насмешках нет ничего хорошего. Я думаю, что мисс Рассел знает о смерти Экройда больше, чем она об этом рассказала.
  Каролина с победным видом откинулась в своем кресле.
  — Ты на самом деле так думаешь? — спросил я равнодушно.
  — Ты сегодня очень скучный, Джеймс. Никакой бодрости. Это у тебя от печени.
  И наш разговор перешел на чисто житейские темы.
  Сообщение, составленное Пуаро, на следующее утро появилось в нашей ежедневной газете. Я не знал, с какой целью оно было опубликовано, но Каролину оно потрясло.
  Прежде всего, она весьма неискренне заявила, что все время высказывала подобные предположения. Я вскинул брови, но не спорил. Каролина все же, должно быть, почувствовала угрызения совести, потому что добавила:
  — Может быть, я и не упоминала Ливерпуля, но я знала, что он попытается уехать в Америку. Так, как сделал Криппен.
  — Без особого успеха, — напомнил я.
  — Бедный мальчик, значит, его поймали. Я считаю, Джеймс, что ты обязан позаботиться, чтобы его не повесили.
  — А что, ты считаешь, я должен сделать?
  — Как, ты ведь медик, не так ли? Ты знаешь его с детства. Психически ненормальный. Вполне понятно, что нужно проводить эту мысль. Я только позавчера читала, что они очень счастливы в сумасшедшем доме в Бродмуре, совсем как джентльмены из высшего общества в своем клубе.
  Но слова Каролины напомнили мне о другом.
  — Я не знал, что у Пуаро есть слабоумный племянник, — сказал я с любопытством.
  — Разве? О, он сам мне все рассказал. Бедный малый. Это такое горе для всей семьи. Его до сих пор держат дома, но все идет к тому, что его, наверное, поместят в какое-нибудь заведение.
  — Я полагаю, сейчас ты знаешь уже все, что можно знать о семье Пуаро, — сказал я раздраженно.
  — Все чисто, — ответила самодовольно Каролина. — Рассказать о своих горестях другому человеку — это большое облегчение.
  — Это могло бы быть облегчением, — сказал я, — если бы человеку позволили делать это добровольно. Но если его секреты и доверие вытаскивают из него силой — это совсем другое.
  Каролина посмотрела на меня с видом христианского мученика, наслаждающегося своим мученичеством.
  — Ты такой замкнутый, Джеймс, — сказала она. — Ты сам не любишь говорить и рассказывать то, что знаешь, и считаешь, что и другие должны быть такими же. Надеюсь, ты не думаешь, что я вымогала у кого-нибудь секреты. Если, к примеру, месье Пуаро зайдет к нам сегодня днем — а он говорил, что может зайти — я и не подумаю спросить у него, кто сегодня рано утром к нему приехал.
  — Рано утром? — спросил я.
  — Очень рано, — ответила Каролина. — Еще до того, как принесли молоко. Так случилось, что я как раз посмотрела в окно — скрипела ставня. Это был мужчина. Он приехал в закрытом автомобиле и был весь укутан. Я не смогла разглядеть его лица. Но я скажу тебе, что я об этом думаю, и ты увидишь, что я права.
  — Что же ты думаешь?
  Каролина понизила голос до таинственного шепота.
  — Эксперт из Министерства внутренних дел, — выдохнула она.
  — Эксперт из Министерства внутренних дел, — повторил я с изумлением. — Моя дорогая Каролина!
  — Запомни мои слова, вот увидишь, что я права. Эта Рассел в то утро приходила сюда за твоими ядами. А вечером Роджер Экройд легко мог быть отравлен.
  Я громко рассмеялся.
  — Чепуха, — крикнул я. — Он был убит ударом кинжала в шею. Тебе это так же хорошо известно, как и мне.
  — После смерти, Джеймс, — сказала Каролина. — Чтобы отвести подозрения.
  — Славная ты моя, — сказал я, — я осматривал труп и знаю, что говорю. Рана была нанесена не после смерти — она явилась причиной смерти, и тебе на этот счет не следует заблуждаться.
  Каролина продолжала смотреть на меня всеведущим взглядом, и мне это надоело.
  — Может быть, ты скажешь мне, Каролина, есть у меня ученая степень в области медицины или ее у меня нет?
  — У тебя есть ученая степень, Джеймс… по крайней мере, я знаю, что она у тебя есть. Но у тебя совсем нет воображения.
  — Поскольку тебя наделили им за троих, мне ничего не досталось, — сказал я сухо.
  Мне было забавно наблюдать за уловками Каролины, когда пополудни к нам зашел Пуаро. Не задавая прямого вопроса, моя сестра изо всех сил старалась завести разговор о загадочном госте. По искоркам в глазах Пуаро я понял, что он разгадал ее замысел. Он оставался вежливо непроницаемым и так успешно блокировал заброшенные ею шары, что она сама растерялась и оказалась в тупике.
  Спокойно насладившись, как я понял, этой маленькой игрой, он встал и предложил прогуляться.
  — Мне нужно немного размяться, — объяснил он. — Вы пойдете со мной, доктор? А позже мисс Каролина, возможно, угостит нас чаем.
  — С величайшим удовольствием, — обрадовалась Каролина. — Пусть приходит и ваш… э… гость тоже.
  — Вы очень добры, — сказал Пуаро, — но мой друг сейчас отдыхает. Вы скоро с ним познакомитесь.
  — Мне кто-то говорил, что это ваш очень близкий старый друг, — делая последнюю отчаянную попытку, сказала Каролина.
  — В самом деле? — пробормотал Пуаро. — Ну, нам нужно идти.
  Прогуливаясь, мы явно отклонились в сторону Фернли. Я уже раньше догадался, что кончится этим. Я начинал понимать метод Пуаро. Каждый незначительный и как бы не относившийся к делу вопрос служил у него единой цели.
  — У меня для вас есть поручение, мой друг, — сказал он наконец. — Сегодня вечером у себя в доме я хочу провести небольшое собрание. Вы придете, не так ли?
  — Конечно, — ответил я.
  — Хорошо. Мне нужны будут и все эти… то есть: миссис Экройд, мадемуазель Флора, майор Блант, месье Реймонд. Я хочу, чтобы вы были моим послом. Это небольшое собрание назначается на девять часов. Вы их пригласите — да?
  — С удовольствием. Но почему вы не хотите пригласить их сами?
  — Потому что они будут задавать вопросы — «почему?» да «зачем?». Они будут спрашивать, в чем заключается моя идея. А я, как вы уже знаете, мой друг, очень не люблю объяснять свои маленькие идеи, пока не настанет срок.
  Я слегка улыбнулся.
  — Мой друг Гастингс, тот, о котором я вам рассказывал, бывало, называл меня человеком-устрицей. Но он был несправедлив. Я не держу фактов для себя. Я их предоставляю всем, пусть делают свои собственные выводы.
  — Когда вы хотите, чтобы я сделал это?
  — Сейчас, если можно. Мы уже почти у дома.
  — Вы не зайдете?
  — Я — нет, я погуляю возле. А через четверть часа встречу вас у ворот.
  Я кивнул и отправился выполнять поручение. Из всей семьи дома оказалась только миссис Экройд. Она приняла меня любезно.
  — Я так вам благодарна, доктор, — пробормотала она, — за то, что вы уладили с месье Пуаро то небольшое дело. Но в жизни одна забота сменяет другую. Вы, конечно, слышали о Флоре?
  — Что именно? — спросил я осторожно.
  — Об этой новой помолвке. Флоры и Гектора Бланта. Конечно, он не такая хорошая пара, как Ральф. Но, в конце концов, прежде всего счастье. Дорогой Флоре нужен человек старше ее — человек степенный и надежный. А потом, Гектор по-своему и в самом деле очень выдающийся человек. Вы видели в сегодняшней газете сообщение об аресте Ральфа?
  — Да, видел.
  — Ужасно, — миссис Экройд закрыла глаза и содрогнулась. — Джоффри Реймонд был страшно взволнован. Позвонил в Ливерпуль. Но из полиции ему ничего не ответили. Фактически они сказали, что не арестовывали Ральфа вовсе. Мистер Реймонд утверждает, что все это ошибка… как это называется?.. газетная «утка». Я запретила говорить об этом перед слугами. Какой позор! Представьте себе, если бы Флора действительно вышла за него.
  С выражением душевной боли миссис Экройд закрыла глаза. А я стал думать, как бы поскорее передать приглашение Пуаро.
  Но прежде, чем я успел произнести хоть слово, миссис Экройд заговорила снова.
  — Вы были здесь вчера с этим ужасным инспектором Рэгланом? Животное… он так застращал Флору, что она вынуждена была сказать, что это она взяла деньги из комнаты Роджера. На самом деле все было очень просто. Дорогое дитя хотело одолжить несколько фунтов, но не пожелало беспокоить своего дядю, тем более, что он строго приказал не тревожить его. Зная, где он хранит деньги, она пошла туда и взяла, сколько ей требовалось.
  — Так объяснила сама Флора? — спросил я.
  — Мой дорогой доктор, вы же знаете, какие сейчас девушки. Они так легко поддаются внушению. Вы, конечно, все знаете о гипнозе и прочих подобных вещах. Инспектор кричит на нее, снова и снова повторяет слово «украла», и у бедной девочки наступает торможение… или это… комплекс? — я всегда путаю эти два слова — и она начинает думать, что и на самом деле украла деньги. Я сразу поняла, как это было. Но нет худа без добра. Это недоразумение в какой-то степени свело их вместе — Гектора и Флору, я имею в виду. Мне и раньше Флора доставила немало хлопот. Представьте себе, одно время я стала замечать между нею и молодым Реймондом определенное взаимопонимание. Подумать только! — с ужасом в голосе воскликнула миссис Экройд. — Личный секретарь, фактически без всяких средств.
  — Это было бы для вас жестоким ударом, — сказал я. — А теперь, миссис Экройд, у меня к вам поручение от месье Эркюля Пуаро.
  — Ко мне? — встревожилась миссис Экройд.
  Я поспешил успокоить ее и объяснил, в чем дело.
  — Конечно, — оказала она нерешительно, — я полагаю, что нам нужно прийти, если месье Пуаро желает этого. Но для чего все это? Я хотела бы знать заранее.
  Я чистосердечно заверил даму, что сам знаю не больше, чем она.
  — Очень хорошо, — сказала, наконец, довольно неохотно миссис Экройд, — я скажу остальным, и в девять мы будем.
  Вслед за тем я ушел и встретился с Пуаро в условленном месте.
  — Боюсь, что я был больше четверти часа, — заметил я. — Но когда эта уважаемая дама начинает говорить, очень трудно ввернуть словечко.
  — Не имеет значения, — сказал Пуаро. — Я хорошо развлекся. Этот парк великолепен.
  Мы отправились домой. Когда мы пришли, к нашему величайшему удивлению Каролина, очевидно следившая из окна за нашим возвращением, сама открыла нам дверь. Она приложила к губам палец. Лицо ее было взволнованным и важным.
  — Урсула Борн, — сказала она, — горничная из Фернли. Она здесь. Я отвела ее в столовую. Она в ужасном состоянии, бедняжка. Говорит, что немедленно должна видеть месье Пуаро. Я сделала все, что могла. Принесла ей чашку горячего чая. Очень трогает, когда видишь человека в таком состоянии.
  — В столовой? — спросил Пуаро.
  — Сюда, — сказал я и распахнул дверь.
  Урсула Борн сидела возле стола. Руки ее были протянуты вперед; было видно, что она только что отняла от них голову. Глаза были красными от слез.
  — Урсула Борн, — сказал я тихо.
  Но Пуаро, протянув руки, прошел вперед.
  — Нет, — сказал он, — я думаю, что это не совсем точно. Это не Урсула Борн, не так ли, дитя мое? Это Урсула Пэтон. Миссис Ральф Пэтон.
  Глава 22
  Рассказ Урсулы
  Минуту или две девушка безмолвно смотрела на Пуаро. Потом, не в силах больше сдерживаться, молча кивнула и разразилась рыданиями.
  Каролина бросилась мимо меня и, обняв девушку, поглаживала ее по плечу.
  — Ничего, ничего, дорогая, — говорила она мягко, — все будет хорошо. Вот увидите — все будет хорошо.
  В Каролине очень много доброты, хотя она и скрыта за любопытством и склонностью посплетничать. А сейчас при виде горя девушки у нее пропал интерес даже к открытию Пуаро.
  Вскоре Урсула выпрямилась и вытерла слезы.
  — Это слабость. Очень глупо с моей стороны, — сказала она.
  — Нет, нет, дитя мое, — сказал Пуаро с участием. — Мы понимаем все напряжение этой недели.
  — Это, наверное, было очень тяжелое испытание, — сказал я.
  — И потом обнаружить, что вам все известно, — продолжала Урсула. — Как вы узнали? Вам сказал Ральф?
  Пуаро покачал головой.
  — Вы знаете, что привело меня к вам, — продолжала девушка, — вот это… — она протянула смятый кусок газеты, и я узнал сообщение, составленное Пуаро. — Здесь сказано, что Ральф арестован. Значит, все бесполезно. Мне незачем больше притворяться.
  — Газетные сообщения не всегда бывают правдивыми, мадемуазель, — пробормотал Пуаро, к его чести — с пристыженным видом. — Но все равно вы хорошо сделаете, если чистосердечно обо всем расскажете. Что нам сейчас нужно — это правда.
  Глядя на него с неодобрением, девушка колебалась.
  — Вы мне не верите, — сказал мягко Пуаро. — И, тем не менее, вы пришли ко мне, не так ли? Для чего?
  — Потому что я не верю, что Ральф сделал это, — сказала девушка очень тихо. — И я думаю, что вы умный и найдете правду. И…
  — Что?
  — Я думаю, что вы добрый.
  Пуаро несколько раз кивнул головой.
  — Это очень хорошо… да, это очень хорошо. Послушайте, я искренне верю, что ваш муж невиновен… но дела оборачиваются скверно. Если мне предстоит спасать его, я должен знать все, даже если будет казаться, что факты против него.
  — Как хорошо вы все понимаете, — сказала Урсула.
  — Так что вы расскажете мне всю вашу историю, не так ли? С самого начала.
  — Надеюсь, вы не собираетесь меня выставить, — сказала Каролина, усаживаясь поудобнее в кресле. — Я хочу знать одно, — продолжала она, — почему это дитя выдавало себя за служанку?
  — Выдавало? — спросил я.
  — Вот именно. Для чего вы это делали, дитя мое? Ради пари?
  — Ради заработка, — сказала Урсула холодно.
  И осмелев, она начала рассказывать свою историю, свободное изложение которой я привожу ниже.
  Урсула Борн происходила из знатной, но обедневшей ирландской семьи, состоявшей из семи человек. После смерти отца большинство сестер разошлись по свету, чтобы самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Старшая из них была замужем за капитаном Фоллиоттом. Это ее я видел в прошлое воскресенье, и причина ее замешательства теперь была вполне понятной. Решив зарабатывать себе на жизнь, но не желая быть гувернанткой — единственная профессия, доступная девушке без образования — Урсула предпочла работу горничной. Получив рекомендации от своей сестры, она решила работать по-настоящему. В Фернли, несмотря на ее отчужденность, вызвавшую, как мы уже видели, некоторые толки, свои обязанности она выполняла успешно — быстро, со знанием дела и умело. «Мне очень нравится моя работа, — объясняла она, — и свободного времени у меня было много». А потом встреча с Ральфом и любовь, которая завершилась тайным браком. Ральф вынудил ее к этому браку в какой-то степени против ее воли. Он заявил, что отчим не захочет и слушать о его женитьбе на девушке без средств. Лучше жениться тайно и сообщить ему об этом позже в более благоприятную минуту.
  Дело было сделано, и Урсула Борн стала Урсулой Пэтон. Ральф заявил, что намеревается выплатить свои долги, найти работу, а потом, когда он будет в состоянии содержать ее и будет независим от своего отчима, они сообщат ему эту новость.
  Но для людей, подобных Ральфу, перевернуть новую страницу легче теоретически, чем практически. Он надеялся, что пока отчим не знает о его женитьбе, его можно уговорить выплатить долги, и он снова станет на ноги. Но когда Роджер Экройд узнал общую сумму долгов, он так разъярился, что отказался платить вовсе. Прошло несколько месяцев, и Ральф был вызван в Фернли. Роджер Экройд не стал церемониться. Он от всей души хотел, чтобы Ральф женился на Флоре и без обиняков объяснил это молодому человеку.
  Вот здесь-то и проявилось врожденное слабоволие Ральфа. Как и всегда, он ухватился за возможность легко и быстро разрешить проблему. Насколько я мог понять, ни Флора, ни Ральф не претендовали на любовь. С обеих сторон это было чисто деловое соглашение. Роджер Экройд диктовал свои желания — они с ними согласились. Перед Флорой открывалась возможность получить свободу и деньги, ее горизонт расширялся. Что же касается Ральфа, то он вел совсем другую игру, конечно. Его денежные дела были крайне плохи, и он ухватился за эту возможность. Долги его будут уплачены. Он сможет начать все снова с незапятнанной репутацией. Не в его натуре было смотреть трезво на будущее, но как я себе представляю, у него были какие-то неопределенные планы расстроить помолвку с Флорой в подходящий момент. И Флора, и он считали непременным условием, что о помолвке объявляться пока не будет. От Урсулы все это он старался скрыть, так как чувствовал, что она со своим характером, сильным и решительным, и со свойственным ей отвращением к двуличию, не одобрит подобного поведения.
  Потом наступил решающий момент, когда Роджер Экройд, всегда своевольный и властный, решил объявить о помолвке. Ральфу о своем намерении он не сказал ни слова, а предупредил лишь Флору, которая отнеслась к этому весьма равнодушно и не стала возражать. На Урсулу эта новость произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Она вызвала Ральфа, и он поспешил приехать из города. Они встретились в лесу, где часть их разговора была подслушана моей сестрой. Ральф умолял Урсулу потерпеть еще немного, но она решила ничего больше не скрывать. Она расскажет мистеру Экройду правду без дальнейших отлагательств. Муж и жена расстались, поссорившись.
  Урсула, твердая в своем намерении, в тот же день зашла к мистеру Экройду и открыла ему правду.
  Их разговор был очень бурным, он был бы еще острее, если бы Роджера Экройда к тому времени уже не мучили свои собственные заботы. И тем не менее, положение было весьма скверным. Экройд был не из тех, кто мог простить совершенный над ним обман. Его гнев был направлен главным образом на Ральфа, но и Урсула получила свою долю: Экройд считал, что она преднамеренно постаралась «опутать» приемного сына очень богатого человека. С обеих сторон были сказаны непростительные вещи.
  В тот же вечер Урсула назначила Ральфу встречу в садовом домике, и они встретились там, для чего Урсуле пришлось незаметно выскользнуть из дома через боковую дверь. Их разговор состоял из взаимных упреков. Ральф обвинял Урсулу в том, что она своим поспешным признанием непоправимо разрушила все его планы. Урсула упрекала мужа в двуличии. Наконец, они расстались. Немногим больше, чем через полчаса Роджера Экройда нашли убитым. С того вечера Урсула не видела Ральфа и не получала от него никаких известий.
  По мере того, как раскрывалась эта история, я все яснее понимал, насколько убийственны ее факты. Будь Экройд живым, едва ли завещание осталось бы неизмененным. Я слишком хорошо его знал, чтобы не понимать, что первые его мысли были именно об этом. Его смерть пришла в самое подходящее для Ральфа и Урсулы Пэтон время. И не было ничего удивительного в том, что девушка молчала и так последовательно играла свою роль.
  Мои размышления были прерваны. Заговорил Пуаро и по мрачному тону его голоса я понял, что и он ясно представлял себе смысл сложившегося положения.
  — Мадемуазель, я должен задать вам один вопрос, а вы должны правдиво на него ответить, потому что от него может зависеть все. В котором часу вы расстались с капитаном Пэтоном в садовом домике? Только подумайте, чтобы ваш ответ был очень точным.
  Девушка усмехнулась. Это была поистине горькая усмешка.
  — Вы считаете, что я об этом не думала? Я все время думаю об этом. Была как раз половина десятого, когда я вышла, чтобы встретиться с ним. Майор Блант ходил по террасе, и чтобы он меня не увидел, я пошла через кусты. Когда я подошла к домику было, наверное, без двадцати семи минут десять. Ральф ожидал меня. Я была с ним десять минут, не больше, так как когда я вернулась в дом, было без четверти десять.
  Теперь я понимал настойчивость, с которой она недавно задавала мне вопрос, подтверждалось ли то, что Экройд был убит после 9.45, а не раньше.
  Та же мысль чувствовалась в следующем вопросе, который задал Пуаро.
  — Кто первым ушел из садового домика?
  — Я.
  — Ральф Пэтон остался в домике?
  — Да… но вы ведь не думаете…
  — Мадемуазель, неважно, что я думаю. Что вы делали, когда вернулись в дом?
  — Я пошла в свою комнату.
  — И до какого времени вы там были?
  — Приблизительно до десяти часов.
  — Кто-нибудь может подтвердить это?
  — Подтвердить? Что я была у себя в комнате, вы хотите сказать? О! Нет. Но в самом деле… о! Понимаю, могут подумать… Могут подумать…
  Я видел, как в ее глазах появился ужас.
  — Что это вы проникли через окно и убили кинжалом мистера Экройда, когда он сидел в кресле? — закончил предложение вместо нее Пуаро. — Да, именно это могут подумать.
  — Только дурак может подумать такое, — возмутилась Каролина. Она слегка похлопала Урсулу по плечу.
  Девушка закрыла лицо руками.
  — Какой ужас, — шептала она, — какой ужас.
  — Не волнуйтесь, моя дорогая, — дружески подтолкнула ее Каролина. — Месье Пуаро этому не верит, конечно. А что касается вашего мужа, то я о нем невысокого мнения, и говорю вам об этом прямо. Сам сбежал, а вас оставил расхлебывать эту кашу.
  Но Урсула энергично затрясла головой.
  — О, нет, — выкрикнула она. — Это было совсем не так. Ральф не убежал бы из-за себя. Теперь я понимаю. Если он услышал об убийстве своего отчима, он сам мог подумать, что это сделала я.
  — Он не мог этого подумать, — сказала Каролина.
  — Я так жестоко обошлась с ним в тот вечер… так холодно и сурово. Я даже не выслушала его… не поверила, что он и в самом деле был озабочен. Я только стояла и высказывала ему, что я о нем думаю. Я говорила ему самые жестокие и суровые слова, какие только приходили мне в голову, стараясь как можно больнее уязвить его.
  — Никакого вреда вы ему не причинили, — сказала Каролина. — Никогда не нужно сокрушаться о том, что вы сказали мужчине. Они такие самонадеянные и не верят тому, что им говорят, если это не лесть.
  Нервно заламывая руки, Урсула продолжала:
  — Когда обнаружили убийство, и он не появился, я была ужасно огорчена. Только на мгновение я допустила… но потом я всегда знала, что он не мог… Он не мог… но я хотела, чтобы он пришел и открыто заявил, что с этим у него нет ничего общего. Я знала, он очень любит доктора Шеппарда и подумала, что, может быть, доктор Шеппард знает, где он скрывается.
  Она повернулась ко мне.
  — Вот почему в тот день я так вам сказала. Я подумала, если вы знаете, где он, можэт быть, вы передадите ему мои слова.
  — Я?
  — Почему это Джеймс должен знать, где он? — спросила Каролина резко.
  — Это было маловероятно, я знаю, — согласилась Урсула, — но Ральф так часто говорил о докторе Шеппарде, что я уверена, он считает его своим лучшим другом в Кингс Эббот.
  — Мое дорогое дитя, — сказал я, — у меня нет ни малейшего представления, где сейчас находится Ральф Пэтон.
  — Это верно, — заметил Пуаро.
  — Но… — Урсула в недоумении протянула вырезку из газеты.
  — А! Это, — сказал Пуаро с некоторым смущением. — Сущий пустяк, мадемуазель. A rien de tout207. Я нисколько не верю, что Ральф Пэтон арестован.
  — Но тогда… — начала девушка медленно.
  Пуаро поспешил перебить ее:
  — Я хотел бы знать одну вещь: капитан Пэтон был в тот вечер в туфлях или в ботинках?
  Урсула отрицательно покачала головой.
  — Я не помню.
  — Жаль! Но почему, собственно, вы должны помнить? А теперь, мадам, — он улыбнулся ей, склонил на одну сторону голову и со значением погрозил указательным пальцем, — никаких вопросов. И не мучьте себя. Будьте мужественны и положитесь на Эркюля Пуаро.
  Глава 23
  Небольшое собрание у Пуаро
  — А теперь, — сказала Каролина, вставая, — этот ребенок поднимется наверх и ляжет. Не беспокойтесь, моя дорогая. Месье Пуаро сделает для вас все, что сможет, будьте уверены.
  — Мне следовало бы вернуться в Фернли, — сказала Урсула неуверенно.
  Но Каролина решительно заставила ее замолчать.
  — Глупости. Сейчас вы будете на моем попечении. Во всяком случае, пока вы останетесь здесь… а, месье Пуаро?
  — Это было бы великолепно, — согласился маленький бельгиец. — Я хочу, чтобы сегодня вечером мадемуазель… извините — мадам… пришла ко мне на небольшое собрание. В девять часов в моем доме. Она там будет очень нужна.
  Каролина кивнула и увела Урсулу из комнаты. Дверь за ними закрылась.
  Пуаро снова опустился в кресло.
  — Пока все идет хорошо, — сказал он. — Все становится на свои места.
  — Все оборачивается с наихудшей стороны для Ральфа Пэтона, — заметил я мрачно.
  Пуаро кивнул.
  — Да, это так. Но этого следовало ожидать, не так ли?
  Я посмотрел на него, немного озадаченный его словами. Откинувшись в кресле, он сидел с полузакрытыми глазами, кончики его пальцев касались один другого. Неожиданно он вздохнул и покачал головой.
  — О чем вы? — спросил я.
  — Бывают минуты, когда на меня находит сильная тоска по моему другу Гастингсу. Это друг, о котором я вам рассказывал… Он сейчас в Аргентине. Он всегда был под рукой, когда у меня было серьезное дело. И он помогал мне… да, он часто помогал мне. У него получалось как-то так, что он, сам того не подозревая, наталкивался на истину. Иногда он говорил что-нибудь особенно глупое, и, заметьте, это глупое замечание открывало мне истину! А потом у него была еще привычка излагать в письменном виде и хранить все интересные случаи.
  Я смущенно кашлянул.
  — До сих пор… — начал я и замолчал.
  Пуаро выпрямился в своем кресле. Глаза его загорелись.
  — Ну, ну? Что вы хотите сказать?
  — Признаться, я читал некоторые записки капитана Гастингса. И я подумал, почему бы и мне не попробовать что-нибудь в этом роде. Мне казалось, что я пожалею, если не напишу… такой уникальный случай… наверное, мне больше не представится возможность участвовать в подобном деле.
  Я чувствовал, что все больше распаляюсь по мере того, как барахтался в этой несвязной и пуганой речи.
  Пуаро вскочил со своего кресла. Я было испугался, что он бросится обнимать меня на французский манер, но, слава богу, он сдержался.
  — Но это же великолепно! Значит, вы записали все свои впечатления об этом деле по ходу следствия?
  Я кивнул.
  — Epatant208! — крикнул Пуаро. — Дайте же мне их посмотреть — сейчас же!
  Я не был готов к такой внезапной просьбе и ломал голову, вспоминая некоторые детали.
  — Надеюсь, вас не обидит… — я заикнулся.
  — Может быть, я в некоторых местах… э-э… немного затрагивал личности.
  — О! Я вас вполне понимаю. Иногда вы изображаете меня смешным… а может быть, и нелепым? Это не имеет никакого значения. Гастингс — тот всегда был не очень вежлив. Что же касается меня, то я выше подобных тривиальностей.
  Все еще немного сомневаясь, я порылся в ящиках своего стола, достал кипу несшитых листов рукописи и передал их Пуаро. С видами на возможную публикацию в будущем я разбил рукопись на главы, а накануне ночью довел ее до последнего события, описав визит мисс Рассел. Таким образом, Пуаро получил от меня двадцать глав.
  Я оставил его читать их, а сам отправился по вызову к больному на значительное расстояние от дома, и когда вернулся, было уже больше восьми часов. Меня ожидал поднос с горячим обедом и сообщение, что Пуаро и моя сестра пообедали вместе еще в половине восьмого, после чего Пуаро удалился в мою мастерскую дочитывать рукопись.
  — Надеюсь, Джеймс, — сказала моя сестра, — в этой рукописи ты был осторожен во всем, что касается меня?
  У меня отвисла челюсть. Я вовсе не был осторожен.
  — Это, конечно, особого значения не имеет, — сказала Каролина, правильно поняв выражение моего лица. — Месье Пуаро все поймет. Он понимает меня намного лучше, чем ты.
  Я пошел в мастерскую. Пуаро сидел у окна. Аккуратно сложенная рукопись лежала на стуле возле него. Он положил на нее руку и сказал:
  — Eh bien209, поздравляю вас — вы очень скромны!
  — О! — смутившись, только и произнес я.
  — И очень сдержанны, — добавил он.
  Я произнес «о!» еще раз.
  — Гастингс писал не так, — продолжал мой друг.
  — На каждой странице много-много раз повторялось слово «я». Что он думал, что он делал. Но вы… вы держите свою личность на заднем плане; только раз или два она вторгается в рассказ — в сценах домашней жизни, не так ли?
  Я немного покраснел под его искрящимся взглядом.
  — Что вы на самом деле думаете о рукописи? — спросил я раздраженно.
  — Вы хотите знать мое искреннее мнение?
  — Да.
  Пуаро оставил шутливый тон.
  — Очень подробный и актуальный отчет, — сказал он мягко. — Вы изложили все факты честно и точно, хотя себя и свое участие в событиях описали с большой сдержанностью.
  — А помогло вам это?
  — Да. Могу сказать, что это мне значительно помогло. А теперь нам нужно пойти ко мне и приготовить сцену для моего небольшого спектакля.
  Каролина была в холле. Я думаю, она надеялась, что ее пригласят пойти вместе с нами. Пуаро тактично вышел из положения.
  — Я бы очень хотел, чтобы вы присутствовали, мадемуазель, — сказал он с сожалением, — но приглашать вас на эту встречу было бы неразумно. Видите ли, все эти люди на подозрении. Среди них я найду человека, который убил мистера Экройда.
  — Вы действительно верите в это? — спросил я скептически.
  — А вы не верите, я вижу, — сухо ответил Пуаро.
  — Вы до сих пор еще не знаете истинной цены Эркюлю Пуаро.
  В эту минуту вошла Урсула.
  — Вы готовы, дитя мое? — сказал Пуаро. — Это хорошо. Мы пойдем в мой дом вместе. Мадемуазель Каролина, поверьте мне, я делаю все возможное, чтобы оказать вам услугу. До свидания.
  Мы вышли, оставив Каролину с видом собаки, которую не взяли на прогулку; она стояла на ступеньках парадного и пристально смотрела нам вслед.
  Гостиная у Пуаро была готова. На столе были различные sirops210 и стаканы, а также тарелка с печеньем. Из другой комнаты было принесено несколько стульев.
  Пуаро бегал взад и вперед, переставляя вещи: здесь выдвигая стул, там переставляя лампу, то вдруг останавливаясь и поправляя один из ковриков, что были на полу. Он особенно суетился с освещением. Лампы были установлены так, что больше всего освещалась та сторона комнаты, где стояли стулья. Другая же сторона, где, как я полагал, сядет сам Пуаро, оставалась в смутном полумраке.
  Мы с Урсулой наблюдали за ним. Вскоре послышался звонок.
  — Они пришли, — сказал Пуаро. — Хорошо, все готово.
  Дверь отворилась, и компания из Фернли вереницей вошла в комнату. Пуаро вышел вперед и поздоровался с миссис Экройд и Флорой.
  — Как хорошо с вашей стороны, что вы пришли, — сказал он, — и с вашей — тоже, майор Блант и мистер Реймонд.
  Секретарь был весел, как всегда.
  — Что за великая идея? — спросил он, смеясь. — Какая-нибудь ученая машина? Нам наложат на запястья датчики, и она зафиксирует волнение виновного? Уже есть такое изобретение, не так ли?
  — Да, я читал об этом, — согласился Пуаро. — Но я старомоден. Я пользуюсь старыми методами. Я работаю только маленькими серыми клеточками. А сейчас давайте начинать, но прежде я хочу сделать для всех вас сообщение. — Он взял Урсулу за руку и вывел ее вперед. — Эта дама — миссис Ральф Пэтон. Она вышла замуж за капитана Пэтона в марте.
  Миссис Экройд слегка вскрикнула.
  — Ральф! Женился! В марте! О! Но это же абсурд. Как он мог?
  Она уставилась на Урсулу, словно раньше никогда ее не видела.
  — Женился на Борн? — сказала она. — Нет, месье Пуаро, я вам не верю.
  Урсула вспыхнула румянцем и начала говорить, но Флора ее предупредила. Быстро подойдя к девушке, она взяла ее под руку.
  — Не обижайтесь, что мы удивлены, — сказала она. — Поймите, у нас не было об этом ни малейшего представления. Вы и Ральф очень хорошо хранили свою тайну. Я… очень рада.
  — Вы очень добры, мисс Экройд, — сказала тихо Урсула, — а у вас больше всего причин, чтобы сердиться. Ральф вел себя очень плохо… особенно в отношении вас.
  — Вам не стоит волноваться, — сказала Флора, успокаивающе сжав ее руку повыше локтя. — Ральф был загнан в угол, и у него был только один выход. На его месте я, наверное, поступила бы так же. Хотя я думаю, он мог бы доверить мне свою тайну. Я бы его не подвела.
  Пуаро слегка постучал по столу и важно откашлялся.
  — Заседание начинается, — сказала Флора. — Месье Пуаро намекает, чтобы мы замолчали. Но скажите мне одно. Где Ральф? Если кто-нибудь знает, так это вы.
  — Но я не знаю, — почти с воплем выкрикнула Урсула. — Этого как раз я и не знаю.
  — Разве его не задержали в Ливерпуле? — спросил Реймонд. — Об этом писалось в газете.
  — В Ливерпуле его нет, — кратко сказал Пуаро.
  — Фактически, — заметил я, — никто не знает, где он.
  — За исключением Эркюля Пуаро, а! — сказал Реймонд.
  На его добродушное подшучивание Пуаро серьзно ответил.
  — Что касается меня, то я знаю все. Запомните это.
  Джоффри Реймонд вскинул брови.
  — Все? Фью! — присвистнул он. — Значит, полный порядок.
  — Вы на самом деле думаете, что можете угадать, где скрывается Ральф Пэтон? — спросил я с недоверием.
  — Вы называете это «угадать», мой друг, а я — «знать».
  — В Кранчестере? — осмелился я спросить.
  — Нет, — ответил Пуаро мрачно, — не в Кранчестере.
  Он больше ничего не сказал, и по его жесту собравшаяся компания заняла свои места. Дверь снова открылась, вошли еще двое и сели у двери. Это были Паркер и экономка.
  — Все в сборе, — сказал Пуаро.
  В его голосе прозвучало удовлетворение. Я заметил, что при звуке этого голоса по лицам людей, сидевших в другом конце комнаты, прошла едва заметная волна тревоги.
  В ней словно отразилось какое-то осознание ловушки — ловушки, которая захлопнулась.
  Пуаро важно зачитал с листа:
  — Миссис Экройд, мисс Экройд, майор Блант, мистер Джоффри Реймонд, миссис Ральф Пэтон, Джон Паркер, Елизавета Рассел.
  Он положил бумагу на стол.
  — Что все это значит? — начал Реймонд.
  — Список, который я только что зачитал, — сказал Пуаро, — это список подозреваемых лиц. У каждого из вас была возможность убить мистера Экройда…
  С криком миссис Экройд вскочила с места.
  — Мне это не нравится, — запричитала она. — Мне это не нравится. Я лучше уйду домой.
  — Вы не можете уйти домой, мадам, — строго сказал Пуаро, — пока не выслушаете того, что я должен сказать.
  С минуту он выждал, потом откашлялся.
  — Я начну с начала. Когда мисс Экройд попросила меня расследовать дело, я с доктором Шеппардом поехал в Фернли Парк. Я побывал с ним на террасе, где на подоконнике мне показали следы ног. Оттуда инспектор Рэглан повел меня по дорожке, ведущей к подъездной аллее. Я заметил садовый домик и тщательно его обследовал. Там я нашел две вещи — лоскут накрахмаленного батиста и пустой стержень от гусиного пера. Лоскут батиста тут же навел меня на мысль о переднике какой-нибудь служанки. Когда инспектор Рэглан показал мне список людей, живущих в доме, я сразу же заметил, что одна из служанок, а именно Урсула Борн, не имеет достаточного алиби. По ее словам, она была у себя в комнате с девяти тридцати до десяти часов. Но предположим, что вместо этого она была в садовом домике? Если так, то она, должно быть, ходила туда, чтобы с кем-то встретиться. Теперь дальше: из рассказа доктора Шеппарда мы знаем, что в тот вечер кто-то из посторонних действительно шел к дому — неизвестный, встреченный им у ворот. С первого взгляда покажется, что вопрос решен, что неизвестный шел в садовый домик, чтобы встретиться с Урсулой Борн. То, что он шел именно в садовый домик, доказывает гусиное перо. Мне сразу пришло в голову, что он предается наркотикам, и что усвоил он эту привычку по ту сторону Атлантики, где вдыхание «снега» через нос распространено больше, чем в этой стране. У человека, которого встретил доктор Шеппард, был американский акцент, а это совпадает с моим предположением.
  Но меня смущал один факт. Не совпадало время. Урсула Борн действительно не могла пойти в садовый домик раньше девяти тридцати, в то время как неизвестный пришел туда сразу же после девяти. Я мог, конечно, допустить, что он ждал ее полчаса. Но я выбрал единственное предположение: в тот вечер в садовом домике были две отдельные встречи. Eh bien211, как только я сделал этот вывод, я обнаружил несколько важных фактов. Я узнал, что мисс Рассел, экономка, в то утро побывала у доктора Шеппарда и проявила большой интерес к лечению жертв употребления наркотиков. Связав это с гусиным пером, я допустил, что человек, о котором мы говорим, приходил в Фернли, чтобы встретиться с экономкой, а не с Урсулой Борн. С кем же тогда встречалась Урсула Борн? Я недолго сомневался. Прежде всего, я нашел кольцо — обручальное кольцо — с надписью «от Р.» и датой на внутренней стороне. Потом я узнал, что в двадцать пять минут десятого видели, как по дорожке, ведущей к садовому домику, шел Ральф Пэтон. Я также услышал об одном разговоре, происходившем в тот же день в лесу, недалеко от деревни, о разговоре между Ральфом Пэтоном и какой-то неизвестной девушкой. Мне удалось расположить все эти факты аккуратно и в строгом порядке: тайная женитьба, помолвка, объявленная в день трагедии, бурное объяснение в лесу и встреча, назначенная в садовом домике в тот вечер. В данном случае это подтверждало, что и у Ральфа Пэтона, и у Урсулы Борн (или Пэтон) были очень серьезные мотивы желать, чтобы мистер Экройд ушел с их пути. Но это прояснило неожиданно и другой факт: Ральф Пэтон не мог быть в кабинете с мистером Экройдом в 9.30.
  Теперь мы подходим к новому и наиболее интересному аспекту преступления. Кто был в кабинете с мистером Экройдом в 9.30? Не Ральф Пэтон, который был в садовом домике со своей женой. Не Чарльз Кент, который уже ушел. Кто же тогда? И я сформулировал свой самый умный, самый смелый вопрос: а был ли вообще кто-нибудь с ним?
  Пуаро подался вперед и победно выпалил в нас последние слова, потом откинулся назад с видом человека, нанесшего решающий удар.
  На Реймонда, однако, это, казалось, не произвело впечатления и вызвало мягкий протест.
  — Я не знаю, хотите ли вы сделать из меня лгуна, месье Пуаро, но этот факт основывается не только на моих показаниях. Разве только то, что я мог передать неточно сказанные слова. Вспомните, майор Блант тоже слышал, как мистер Экройд с кем-то говорил. Он был снаружи на террасе и не мог слышать слов отчетливо, но он явственно слышал голоса.
  Пуаро кивнул.
  — Я не забыл, — сказал он спокойно. — Но у майора Бланта было впечатление, что мистер Экройд говорил именно с вами.
  На какой-то момент, казалось, Реймонд был застигнут врасплох. Но он быстро оправился.
  — Теперь Блант знает, что он ошибся, — сказал он.
  — Точно, — согласился охотник.
  — И, тем не менее, у него, по-видимому, была причина так думать, — промолвил задумчиво Пуаро. — О! Нет, — он протестующе поднял руку, — я знаю, что вы скажете. Но этого недостаточно. Мы должны искать в другом месте. Я подойду вот с какой стороны. С самого начала в этом эпизоде меня поразила одна вещь — характер слов, услышанных мистером Реймондом. Поразительно и то, что никто их не попытался прокомментировать, не увидел в них ничего странного.
  С минуту он помолчал, а потом спокойно процитировал: «нужда в моих деньгах настолько участилась за последнее время, что боюсь, будет невозможно удовлетворить ваши требования». Бас не поражает никакая странность в этих словах?
  — Нет, — ответил Реймонд. — Он мне часто диктовал письма и употреблял почти такие же слова.
  — Точно! — выкрикнул Пуаро. — Именно к этому я и стремился прийти. Разве станет кто-нибудь употреблять такую фразу в разговоре с другим человеком? Невозможно, чтобы она была частью живой речи. Следовательно, если он диктовал письмо…
  — Вы хотите сказать, что он читал письмо вслух, — медленно произнес Реймонд. — Или даже так: он, должно быть, читал кому-нибудь.
  — Но почему? У нас нет никаких доказательств, что в комнате был еще кто-нибудь. Вспомните, никакого другого голоса, кроме голоса мистера Экройда, слышно не было.
  — В самом деле, никто не станет читать сам себе подобные письма вслух… если он не… тронутый.
  — Вы совсем забыли, — сказал мягко Пуаро, — о постороннем человеке, который приходил в дом в прошлую среду.
  Все уставились на него.
  — Да, да, — сказал Пуаро ободряюще, — в среду. Сам по себе молодой человек не вызывает никакого интереса. Но фирма, которую он представлял, меня очень заинтересовала.
  — Компания по продаже диктофонов, — изумился Реймонд. — Теперь я понимаю. Диктофон. Вы думаете — это?
  Пуаро кивнул.
  — Мистер Экройд обещал купить диктофон, как вы помните. Что же касается меня, то я полюбопытствовал и сделал запрос упомянутой компании. Они сообщили, что мистер Экройд действительно купил диктофон у их представителя. Почему он скрыл это от вас, я не знаю.
  — Должно быть, хотел удивить, — пробормотал Реймонд. — Он почти по-детски любил удивлять людей. Хотел припрятать на денек. Наверное, игрался с ним, как с новой игрушкой. Да, это подходит. Вы совершенно правы: никто не станет употреблять такие выражения в живой речи.
  — Это объясняет и то, почему майор Блант подумал, что в кабинете были вы. Услышанные им отрывки фраз могли произноситься только когда диктуют, и его подсознание отметило, что с мистером Экройдом были вы. Сознание же его было занято совсем другим — женщиной в белом, которую он заметил в темноте. Он подумал, что это была мисс Экройд. На самом же деле он увидел, конечно, белый передник Урсулы Борн, когда она незаметно пробиралась в садовый домик.
  Реймонд пришел в себя от изумления.
  — Все равно, — заметил он, — это ваше открытие, хотя оно и блестящее (я уверен, что никогда бы не додумался до такого) оставляет все без изменения: в 9.30 мистер Экройд был жив, если он говорил в диктофон. Кажется ясным и то, что этот Чарльз Кент к тому времени уже ушел. Что же касается Ральфа Пэтона?..
  Взглянув на Урсулу, он нерешительно замолчал.
  Ее румянец вспыхнул снова, но она ответила спокойно:
  — Мы с Ральфом расстались как раз когда было без четверти десять или около этого. Он не проходил возле дома, я в этом уверена. У него не было такого намерения. Меньше всего он хотел встретиться со своим отчимом. Он боялся этой встречи.
  — Я нисколько не сомневаюсь в правдивости ваших слов, — объяснил Реймонд. — Я всегда был уверен, что капитан Пэтон невиновен. Но не следует забывать о суде и о тех вопросах, которые могут быть там заданы. Он в самом неблагоприятном положении, но если бы он откликнулся…
  Пуаро перебил его.
  — Это ваш совет, да? Что ему нужно откликнуться?
  — Непременно. Если вы знаете, где он…
  — Я вижу, вы не верите, что я знаю. А я водь только что говорил вам, я знаю все. Правду о телефонном вызове, о следах на подоконнике, об убежище Ральфа Пэтона…
  — Где он? — резко спросил Блант.
  — Не очень далеко, — улыбнулся Пуаро.
  — В Кранчестере? — спросил я.
  Пуаро повернулся ко мне.
  — Вы все время спрашиваете меня об этом. Кран-честер — это ваша idée fixe212. Нет, он не в Кранчестере. Он — вот!
  И драматическим жестом он выставил указательный палец. Мы все обернулись. В дверях стоял Ральф Пэтон.
  Глава 24
  Рассказ Ральфа Пэтона
  В эту минуту было очень неловко мне. Я с трудом воспринимал последовавшие восклицания и возгласы удивления. Когда я в достаточной мере овладел собой, чтобы понять, что происходит, Ральф Пэтон стоял уже возле жены, держа ее руку в своей, и улыбался мне через комнату.
  Пуаро тоже улыбался и красноречиво грозил мне пальцем.
  — Разве я не говорил вам сто раз по крайней мере, что скрывать что-либо от Эркюля Пуаро бесполезно? — спрашивал он. — Иначе он узнает сам?
  Он повернулся к остальным.
  — Вы помните, у нас однажды за столом уже было небольшое собрание? Нас было шестеро. Я обвинил остальных пятерых присутствующих здесь лиц в том, что каждый что-то от меня скрывает. Четверо из них рассказали мне свои секреты. Доктор Шеппард своего секрета не открыл. Но у меня все время были подозрения. В тот вечер доктор Шеппард пошел в «Три вепря» в надежде увидеть Ральфа. Там он его не застал. Но предположим, сказал я сам себе, что по пути домой он встретил его на улице? Доктор Шеппард был другом капитана Пэтона, и он пришел прямо с места преступления. Он должен был знать, что обстоятельства складывались очень неблагоприятно для Ральфа Пэтона. Возможно, он знал больше, чем другие…
  — Знал, — сказал я с раскаянием. — Я полагаю, что теперь и я мог бы чистосердечно во всем признаться. В тот день я побывал у Ральфа. Сначала он не хотел посвящать меня в свои тайны, но потом рассказал о своей женитьбе и о тяжелом положении, в котором находился. Как только было обнаружено преступление, я понял, что когда эти факты станут известными, подозрение непременно падет на Ральфа… или, если не на него, то на девушку, которую он любит. Вечером все эти факты я напрямик выложил перед Ральфом. Мысль о том, что ему, может быть, придется давать показания против своей жены, заставила его принять решение любой ценою…
  Я нерешительно замялся, и Ральф восполнил недостающее слово.
  — Любой ценою смыться, — закончил он весьма образно. — Видите ли, оставив меня, Урсула вернулась в дом. Я подумал, что, возможно, она еще раз попытается поговорить с моим отчимом. В тот день он уже обошелся с ней очень грубо. Он, пришло мне в голову, мог оскорбить ее так непростительно, что не сознавая, что она делает…
  Он замолчал. Урсула освободила свою руку и отступила назад.
  — И ты это подумал, Ральф! Ты действительно подумал, что я могла это сделать?
  — Но давайте вернемся к заслуживающему порицания поведению доктора Шеппарда, — сухо сказал Пуаро. — Доктор Шеппард пошел на все, чтобы помочь ему. Ему удалось укрыть капитана Пэтона от полиции.
  — Где? — спросил Реймонд. — В своем доме?
  — А! Нет, конечно, — сказал Пуаро. — Вам бы следовало задать себе один из тех вопросов, какие задавал себе я. Если славный доктор укрывает молодого человека, какое место он для этого выберет? Оно обязательно должно быть где-нибудь под рукой. Я думаю о Кранчестере. Гостиница? Нет. Квартира? Тем более — нет. Где же? А! Понятно. Частная лечебница. Лечебница для душевнобольных. Я проверяю свою теорию. Придумываю себе душевнобольного племянника и советуюсь с мадемуазель Шеппард относительно подходящей лечебницы. Она называет мне две, неподалеку от Кранчестера, куда ее брат направляет своих больных. Делаю запросы. Да, в одну из них в субботу утром был доставлен больной самим доктором. В этом пациенте, хотя он был и под другим именем, я без труда узнаю капитана Пэтона. После некоторых необходимых формальностей мне разрешают увезти его. Сегодня рано утром он прибыл в мой дом.
  Я посмотрел на него с унынием.
  — «Эксперт Министерства внутренних дел» моей сестры, — машинально пробормотал я. — Подумать только, что я не догадался!
  — Теперь вы понимаете, почему я обратил внимание на сдержанный характер вашей рукописи, — тихо сказал Пуаро. — Она строго правдива по ходу фактов, но эти факты раскрываются не полностью, а, мой друг?
  Я был слишком сконфужен, чтобы спорить.
  — Доктор Шеппард очень верный друг, — сказал Ральф. — Он был со мной в радости и в горе и сделал то, что считал наилучшим. Теперь я вижу, после того, как месье Пуаро рассказал мне, что в действительности это было не самым лучшим. Мне следовало выйти из убежища и открыто встретить трудности. Но в лечебнице мы не видели газет. Я ничего не знал о происходящем.
  — Доктор Шеппард — образец осторожности, — сказал Пуаро сухо. — А я все маленькие тайны раскрываю. Это моя профессия.
  — Теперь мы можем узнать, что с вами произошло в тот вечер, — нетерпеливо вставил Реймонд.
  — Об этом вы уже знаете, — ответил Ральф. — Добавить остается очень немного. Я вышел из садового домика приблизительно без четверти десять и бродил по дорожкам сада, стараясь придумать, что делать дальше, как вести себя. Должен признаться, что у меня нет и тени алиби, но даю вам честное слово, что я не подходил к кабинету и не видел отчима ни живым, ни мертвым. Как бы ни думали другие, я хотел бы, чтобы вы мне верили.
  — Никакого алиби, — тихо сказал Реймонд. — Это плохо. Я верю вам, конечно, однако дело скверное.
  — Хотя и очень простое, — весело возразил Пуаро. — Очень простое.
  Мы посмотрели на него с недоумением.
  — Вы понимаете, что я имею в виду? Нет? Чтобы спасти капитана Пэтона, настоящий преступник должен сознаться. Только и всего.
  Он смотрел на всех нас с сияющей улыбкой.
  — Да, да, именно это я имею в виду. Вы видите, я не пригласил сюда инспектора Рэглана. Это я сделал с целью. Я не хотел рассказывать ему все, о чем знаю… по крайней мере — сегодня.
  Он подался вперед, и вдруг его голос и весь он сам изменились. Он вдруг стал опасным.
  — Это я вам говорю… Я знаю: убийца мистера Экройда находится сейчас в этой комнате. Теперь я говорю убийце. Завтра правда будет известна инспектору Рэглану. Вы поняли?
  В комнате воцарилась напряженная тишина. И во время этой тишины вошла старая бретонка с телеграммой на подносе. Пуаро распечатал и развернул ее.
  Внезапно раздался звучный голос Бланта.
  — Вы говорите, что убийца среди нас? Вы знаете, кто он?
  Пуаро прочитал телеграмму. Он скомкал ее в руке.
  — Теперь — знаю.
  Он слегка похлопал по бумажному комочку.
  — Что это? — резко спросил Реймонд.
  — Радиограмма… с парохода, который сейчас находится на пути в Соединенные Штаты.
  Стояла мертвая тишина. Пуаро встал и поклонился.
  — Messieurs et Mesdames213, совещание окончено. Не забывайте: правда будет известна инспектору Рэглану утром.
  Глава 25
  Правда
  Едва заметным жестом Пуаро приказал мне остаться. Повинуясь, я подошел к камину и, задумавшись, носком ботинка стал поправлять в нем большие поленья.
  Мои мысли зашли в тупик. Впервые я был в полном недоумении относительно намерений Пуаро. Сначала я даже подумал, что сцена, свидетелем которой я только что оказался, была каким-то огромным отрывком из помпезного представления, а он, как он сам выражался, «играл комедию», стремясь показаться интересным и важным. И тем не менее, что-то заставляло меня верить, что за всем этим скрывается действительность. В его словах прозвучала настоящая угроза… какая-то неоспоримая убежденность. Но я все еще считал, что он находится на абсолютно ложном пути.
  Когда дверь закрылась за последним из уходящих, он подошел к огню.
  — Ну, мой друг, — сказал он спокойно, — а что вы думаете обо всем этом?
  — Не знаю, что и подумать, — признался я откровенно. — Для чего вы это сделали? Почему бы сразу не пойти к инспектору Рэглану и не сообщить ему правду вместо того, чтобы делать виновному такое сложное предупреждение?
  Пуаро сел и вынул портсигар с крошечными русскими папиросами. С минуту или две он молча курил. Потом сказал:
  — А вы воспользуйтесь своими маленькими серыми клеточками, — предложил он. — Мои действия всегда обоснованы.
  С минуту я колебался, а затем медленно произнес:
  — Первое, что приходит мне в голову, это то, что вы сами не знаете, кто виновен, но уверены, что он должен быть найден среди присутствовавших здесь людей. Следовательно, ваши слова имели целью вынудить признание неизвестного убийцы?
  Пуаро утвердительно кивнул.
  — Умная мысль, но неверная.
  — Я подумал: возможно, заставив его поверить в то, что вы знаете, кто убийца, вы заставите его выдать себя… не обязательно признанием. Он мог бы попытаться закрыть вам рот так же, как он закрыл его недавно мистеру Экройду… прежде, чем вы смогли бы сделать что-либо завтра утром.
  — Ловушка, в которой я сам был бы приманкой! Merci, mon ami214, но для этого я недостаточно героичен.
  — Тогда я вас не понимаю. Насторожив его, вы, несомненно, рискуете дать убийце возможность скрыться?
  Пуаро покачал головой.
  — Он не гложет скрыться, — сказал он мрачно. — У него только один путь… И тот путь не ведет к свободе.
  — Вы действительно уверены, что один из только что присутствовавших здесь совершил убийство? — спросил я с недоверием.
  — Да, мой друг.
  — Кто он?
  Несколько минут он молчал. Потом, бросив в камин окурок папиросы, заговорил спокойно и раздумчиво.
  — Я поведу вас тем путем, каким прошел сам. Шаг за шагом вы пойдете за мной и убедитесь сами, что все факты неоспоримо указывают на одно лицо. Начну с того, что я заметил два факта и одно небольшое расхождение во времени, которые особенно привлекли мое внимание. Первый факт — телефонный звонок. Если бы Ральф Пэтон был на самом деле убийцей, этот звонок должен быть нелепым и бессмысленным. Следовательно, сказал я сам себе, Ральф Пэтон не убийца. Я удовлетворился тем, что телефонный вызов не мог быть сделан кем-нибудь из дома, и тем не менее я был убежден, что должен искать своего преступника среди тех, кто в тот роковой вечер находился в доме. Таким образом, я сделал вывод, что звонил, по всей видимости, соучастник. Этот вывод меня не совсем удовлетворял, но я его пока оставил.
  Затем я стал искать мотивы вызова. Это было нелегко. Я мог судить о них лишь по результату. А результат состоял в том, что убийство было обнаружено в тот же вечер, вместо того чтобы быть обнаруженным, по всей вероятности, на следующее утро. Вы с этим согласны?
  — Да-а, — признал я. — Конечно. Поскольку мистер Экройд приказал, чтобы его не беспокоили, вероятно, никто не стал бы заходить к нему в тот вечер.
  — Très bien215. Дело продвинулось, не так ли? Но мотивы по-прежнему оставались неясными. Какая была выгода в том, чтоб убийство обнаружили в тот же вечер, а не на следующее утро? И тогда — единственная мысль, за которую я ухватился: убийце необходимо было знать, когда будет обнаружено преступление, чтобы обязательно присутствовать при взламывании двери или сразу же после этого. А теперь мы подходим ко второму факту — к отодвинутому от стены креслу. Инспектор Рэглан не счел нужным обращать на это внимание. Я же, наоборот, отнесся к этому как к факту особой важности. В своей рукописи вы нарисовали аккуратный небольшой план кабинета. Если бы он был сейчас с вами, вы бы увидели, что кресло, будучи выдвинутым на место, указанное Паркером, стояло бы на прямой линии между дверью и окном.
  — Окном! — произнес я быстро.
  — У вас та же мысль, что сначала появилась и у меня. Кресло, — подумал я, — было выдвинуто для того, чтобы заслонить от тех, кто войдет в дверь, нечто, связанное с окном. Но вскоре я отбросил это предположение, так как хотя у кресла и высокая спинка, окна оно почти не закрывало — заслонялось лишь пространство между оконным переплетом и полом. Да, mon ami216… Но вспомните, что как раз перед окном стоял стол, на котором были газеты и журналы. Так вот, этот стол полностью закрывался выдвинутым креслом… И у меня появилась первая смутная догадка.
  Предположим, на столе что-то было. Это «что-то» положил убийца и не хотел, чтобы оно было замечено, когда взломают дверь. Пока я не имел ни малейшего представления, что это могло быть. Но подобные очень интересные факты мне были известны и раньше. Например, это могло быть что-то такое, чего убийца не мог унести с собой в тот момент, когда совершал преступление. В то же время для него было жизненно необходимым незаметно и поскорее убрать эту вещь сразу же по обнаружении преступления. А отсюда — телефонный звонок и возможность для убийцы быть на месте при обнаружении трупа.
  Теперь дальше. До прихода полиции на месте события было четыре человека. Вы, Паркер, майор Блант и мистер Реймонд. Паркера я исключаю сразу, потому что, когда бы ни обнаружили преступление, он бы, естественно, при этом присутствовал. Кроме того, именно он сообщил мне об отодвинутом кресле. Таким образом, подозрение с Паркера снималось (подозрение — в убийстве. Я все еще считал возможным, что миссис Феррарс шантажировал он). Реймонд и Блант, однако, оставались под подозрением, так как если бы преступление было обнаружено рано утром, вполне возможно, что они могли бы явиться на место слишком поздно, чтобы успеть забрать предмет, оставленный на круглом столе.
  А теперь, что же это был за предмет? Вы знаете мои сегодняшние доводы относительно услышанного отрывка разговора. Как только я узнал, что к Экройду приходил представитель компании по продаже диктофонов, у меня в голове засела мысль о диктофоне. Вы слышали, о чем я говорил в этой комнате полчаса назад? Они все согласились с моей теорией… но, кажется, не обратили внимания на один чрезвычайно важный факт. Допустив предположение, что в тот вечер мистер Экройд пользовался диктофоном, они не поинтересовались, почему же диктофон не был обнаружен?
  — Я об этом тоже не подумал.
  — Мы знаем, что мистер Экройд приобрел диктофон, но среди его имущества его не оказалось. Так что если с того стола что-то взяли, то почему бы этому «что-то» не быть диктофоном? Но в способе, как ею убрать, были определенные трудности. Внимание всех было сосредоточено на убитом. Я думаю, что любой из тех, кто был в комнате, мог бы подойти к столу незамеченным. Но у этого диктофона существенные размеры, его не положишь незаметно в карман. Для него требуется особое вместилище.
  Вы улавливаете, куда я клоню? Начинает вырисовываться фигура убийцы. Это человек, который был на месте при обнаружении преступления сразу же после убийства, но который не мог там быть, если бы преступление обнаружили на следующее утро. Это человек, носящий с собой какое-то вместилище, куда можно было бы спрятать диктофон…
  — Но зачем ему потребовалось убирать диктофон? — перебил я. — С какой целью?
  — Вы как мистер Реймонд. Считаете, что в половине десятого был слышен голос мистера Экройда, говорящего в диктофон. Но подумайте немножко об этом полезном изобретении. Вы диктуете в него, так? А через некоторое время секретарь или машинистка включает его, и голос слышится снова.
  — Вы хотите сказать… — произнес я, задыхаясь.
  Пуаро кивнул.
  — Да. Именно это я и хочу сказать. В девять тридцать мистер Экройд был уже мертв. Говорил диктофон — не человек.
  — И его включил убийца. Значит, в ту минуту он находился в комнате?
  — Возможно. Но мы не должны исключать вероятности применения какого-нибудь механического устройства… чего-нибудь наподобие реле времени или даже обыкновенного будильника. Но в таком случае мы должны добавить еще две черты к портрету нашего воображаемого убийцы. Он должен быть кем-то из тех, кто знал, что мистер Экройд купил диктофон, и — кто смыслит в механике.
  Точно так же я все представил себе, когда мы столкнулись со следами на подоконнике. Здесь у меня напрашивалось три вывода:
  1. Они и в самом деле могли быть оставлены Ральфом Пэтоном. В тот вечер он был в Фернли, мог забраться в кабинет и обнаружить в нем убитого отчима. Это была одна гипотеза.
  2. Была и другая возможность. Следы мог оставить кто-то другой, у которого были на подошвах такие же полосы. Но у всех обитателей дома подметки из гладкого каучука, а в случайное совпадение рисунков на туфлях Ральфа Пэтона и кого-нибудь из посторонних я не верю. На Чарльзе Кенте, как об этом утверждает буфетчица из «Собаки и свистка», были ботинки — «нечищенные ботинки».
  3. Следы были сделаны кем-то преднамеренно, для того, чтобы попытаться бросить подозрение на Ральфа Пэтона. Чтобы проверить этот последний вывод, нужно было удостовериться в некоторых фактах.
  Одна пара туфель Ральфа из «Трех вепрей» была взята полицией. В тот вечер ни Ральф, ни кто-либо другой не могли носить эти туфли, так как их забрали вниз чистить. Согласно предположению полиции, на Ральфе была другая пара таких же самых туфель, и я установил, что у него действительно, была другая пара. А теперь, для подтверждения правильности моей теории, нужно, чтобы на убийце в тот вечер были туфли Ральфа. В таком случае сам Ральф должен быть обут в третью пару какой-то обуви. Трудно предположить, что у него с собой было три пары одинаковых туфель. Третьей парой, вероятнее всего, могли быть ботинки. Я попросил вашу сестру проверить это. Я сделал упор на цвет — признаюсь откровенно — для того, чтобы отвлечь внимание от настоящей цели своего запроса.
  Результаты вам известны. На Ральфе были ботинки. Первый вопрос, который я задал ему сегодня утром, когда он ко мне приехал, был о том, во что он был обут в тот роковой вечер. Он сразу же ответил, что на нем были ботинки, — он так и продолжал их носить, потому что, по существу, ему больше не во что было обуться.
  Итак, мы сделали еще один шаг в нашем описании убийцы — человека, у которого в тот день была возможность взять туфли Ральфа Пэтона из «Трех вепрей».
  Он помолчал, а затем заговорил снова, немного повысив голос:
  — Есть еще одна деталь. У убийцы была возможность похитить кинжал из серебряного стола. Вы можете возразить, что это мог сделать любой из домочадцев, но я напомню вам: мисс Экройд очень уверена в том, что когда она рассматривала содержимое стола, кинжала там не было.
  Он снова сделал паузу.
  — Давайте, подведем итог — теперь все ясно. Человек, который раньше в тот день побывал в «Трех вепрях»; человек, знавший Экройда достаточно хорошо, чтобы знать и то, что он купил диктофон; человек, у которого есть склонность к механике; у которого была возможность похитить кинжал из серебряного стола до того, как в гостиную вошла мисс Экройд; у которого при себе было вместилище, пригодное для того, чтобы в нем можно было спрятать диктофон — скажем, такое, как черный саквояж; у которого была возможность побыть одному в кабинете в течение нескольких минут после обнаружения преступления, пока Паркер ходил вызывать по телефону полицию. Это человек — не кто иной, как доктор Шеппард.
  Глава 26
  …и ничего, кроме правды
  Минуты полторы стояла мертвая тишина.
  Потом я засмеялся.
  — Вы с ума сошли, — сказал я.
  — Нет, — спокойно ответил Пуаро. — Я не сумасшедший. Мое внимание к вам привлекло небольшое расхождение во времени в самом начале.
  — Расхождение во времени? — переспросил я озадаченно.
  — Ну да! Вспомните, все считают, в том числе и вы, что на путь от домика привратника до дома требуется пять минут и — меньше, если идти кратчайшим путем — по дорожке к террасе. Вы же, по вашему собственному утверждению и утверждению Паркера, вышли из дома без десяти минут девять, а ворота проходили в девять часов. Вечер тогда был прохладный и не подходил для праздной прогулки. Почему у вас ушло десять минут на путь, который проходят за пять минут? Я все время помнил, что мы располагали только вашим заявлением о том, что окно в кабинете было защелкнуто на шпингалет. Экройд лишь спросил вас, сделано ли это, но сам не смотрел. Предположим теперь, что окно не было на запоре. Хватило бы вам тех десяти минут на то, чтобы забежать за дом, сменить туфли, влезть через окно в кабинет, убить Экройда и добраться до ворот к девяти часам? Я отверг эту теорию, так как, по всей вероятности, человек, будучи в таком нервном состоянии, в каком был в тот вечер Экройд, услышал бы, как влезают в его кабинет, и тогда не обошлось бы без борьбы. Но, предположим, вы убили Экройда до своего ухода… когда вы стояли у его кресла. Тогда вы выходите через парадное, бежите в садовый домик, вынимаете туфли Ральфа Пэтона из своего саквояжа, который в тот вечер вы захватили с собой, надеваете их, идете в них через сырое место на дорожке, оставляете следы на подоконнике, забираетесь в кабинет, закрываете изнутри дверь на ключ, бегом возвращаетесь в садовый домик, надеваете снова свои туфли и отправляетесь к воротам. (Я недавно проделал все это сам, когда вы были у миссис Экройд — у меня ушло ровно десять минут). Потом вы дома… и алиби… поскольку вы установили начало работы диктофона на половину десятого.
  — Мой дорогой Пуаро, — возразил я голосом, показавшимся мне самому странным и неестественным, — вы слишком долго рассуждаете об этом случае. Ради чего я стал бы убивать Экройда?
  — Ради собственной безопасности. Это вы шантажировали миссис Феррарс. Кому, как не лечащему врачу, лучше знать о причине смерти мистера Феррарса? Когда мы разговаривали с вами в тот первый день в саду, вы упомянули о наследстве, полученном вами около года тому назад. Я навел справки и не смог найти никаких следов этого наследства. Вы должны были что-то придумать, чтобы объяснить, откуда у вас взялись двадцать тысяч фунтов, которые вы получили от миссис Феррарс. Они не принесли вам удачи. Большую часть вы потеряли в спекуляции… тогда вы оказали слишком сильное давление, и миссис Феррарс нашла такой выход, какого вы не ожидали. Если бы Экройд узнал правду, он не пощадил бы вас, он уничтожил бы вас навсегда.
  — А телефонный вызов? — спросил я, пытаясь овладеть собой. — Полагаю, у вас и на это есть правдоподобное объяснение?
  — Признаюсь, это было для меня величайшим камнем преткновения — когда я узнал, что вам действительно звонили с вокзала Кингс Эббот. Сначала я предположил, что вы просто выдумали эту историю. Это был очень умный прием. Вам нужен был повод явиться в Фернли к моменту обнаружения трупа и, таким образом, получить возможность убрать диктофон, от которого зависело ваше алиби. У меня было очень смутное представление, как это все происходило, когда я зашел в тот первый день к вашей сестре, чтобы узнать, что за больных вы принимали в пятницу утром. В то время я не думал о мисс Рассел. Ее визит явился счастливой случайностью, так как она отвлекла ваше внимание от настоящей цели моих вопросов. Я нашел то, что искал. Среди ваших пациентов был стюард с американского лайнера. Кто, как не он, мог быть наиболее подходящим? Он ведь в тот вечер уезжал поездом в Ливерпуль. А потом уходил в море, то есть совершенно выбывал из игры. Я узнал, что «Ореон» снялся с якоря в субботу, и, узнав имя стюарда, послал ему радиограмму с просьбой ответить на определенные вопросы. Вот его ответ… вы видели, как я его только что получил.
  Он протянул мне радиограмму. Она гласила:
  «Совершенно верно. Доктор Шеппард попросил меня передать в больницу записку. Ответ я должен был сообщить ему по телефону с вокзала. Я сообщил: «ответа не дали».
  — Это была умная мысль, — повторил Пуаро. — Телефонный вызов был настоящим. Ваша сестра слышала, как вы отвечали. Но о том, что вам сообщили, у нас имеются показания одного человека — ваши собственные!
  Я зевнул.
  — Все это очень интересно, но едва ли выполнимо практически.
  — Вы считаете, что не выполнимо? Не забывайте же о том, что я сказал: утром правда будет известна инспектору Рэглану. Но ради вашей славной сестры я предоставляю вам возможность другого выхода. Им может быть, например, слишком большая доза снотворного. Вы меня понимаете? Но с капитана Ральфа Пэтона подозрение должно быть снято — ça va sans dire217. Я советовал бы вам завершить эту вашу очень интересную рукопись… но откажитесь от прежней скрытности!
  — Мне кажется, вы даете слишком много советов, — заметил я. — Вы все сказали?
  — Поскольку вы мне напомнили, добавлю только то, что с вашей стороны было бы очень неумно попытаться закрыть мне рот, как вы закрыли его месье Экройду. Вы понимаете, что в отношении Эркюля Пуаро подобные штучки будут безуспешны.
  — Мой дорогой Пуаро, — сказал я, слегка улыбнувшись, — кем бы я ни был, но я не дурак.
  Я встал.
  — Ну, что ж, — продолжил я, слегка зевнув, — мне нужно идти домой. Благодарю вас за очень интересный и поучительный вечер.
  Пуаро тоже встал и, когда я выходил из комнаты, поклонился с присущей ему вежливостью.
  Глава 27
  Эпилог
  Пять часов утра. Я очень устал… но я выполнил свой долг. Рука моя онемела от долгого писания. Необычно окончание моей рукописи. Я рассчитывал, что когда-нибудь она будет напечатана как рассказ об одной из неудач Пуаро. Странно, как оборачиваются события.
  Предчувствие беды не оставляло меня все время, с того самого момента, когда я увидел Ральфа Пэтона и миссис Феррарс вместе. Я подумал тогда, что она ему доверилась. Как выяснилось позже, я ошибся, но эта мысль преследовала меня даже после того, как в тот вечер я вошел вместе с Экройдом в его кабинет, и пока он не открыл мне правду.
  Бедный Экройд. Я все же рад, что предоставил ему шанс. Я понуждал его прочитать то письмо прежде, чем стало слишком поздно. Или, если быть честным, разве я не чувствовал подсознательно, что с таким упрямцем, как он, это было наилучшим способом заставить его не читать? Его нервозность в тот вечер была интересна с точки зрения психологии. Он чувствовал, что опасность была рядом. И, тем не менее, совершенно не подозревал меня.
  Кинжал… мысль о нем пришла значительно позже. Я принес с собой свое небольшое и очень удобное оружие, но когда в серебряном столе я увидел кинжал, я сразу же подумал, насколько выгоднее воспользоваться оружием, не имевшим ко мне никакого отношения.
  Я полагаю, что мысль убить его преследовала меня постоянно. Как только я узнал о смерти миссис Феррарс, я почувствовал, что, прежде чем умереть, она ему обо всем рассказала. Когда я встретил его и он оказался таким взволнованным, я подумал, что, наверное, он знает правду, но не может поверить и хочет дать мне возможность оправдаться.
  Я вернулся домой и принял меры предосторожности. Если бы в конце концов дело касалось только Ральфа… никто бы не пострадал. Диктофон он дал мне двумя днями раньше, чтобы устранить небольшую неисправность. Это я убедил его дать мне взглянуть на него, а не отсылать назад. Сделав то, что мне было нужно, я положил диктофон в саквояж и вечером взял с собой.
  Я весьма доволен собой как писателем. Что может быть точнее, например, следующих слов:
  «Письмо принесли без двадцати минут девять. Оно так и осталось непрочитанным, когда без десяти девять я уходил. Уже взявшись за дверную ручку, я нерешительно остановился и оглянулся, обдумывая, все ли я сделал. Ничего не придумав, я вышел и закрыл за собой дверь.»
  Как видите, все — правда. Но представьте себе, что после первого предложения я поставил бы строчку многоточия! Заинтересовало бы кого-нибудь, что же на самом деле произошло в те десять минут?
  Тогда, стоя у двери и окинув взглядом комнату, я остался вполне доволен. Сделано было все. Диктофон, настроенный на начало работы в девять тридцать, стоял на столе у окна (механизм моего несложного приспособления был устроен довольно остроумно и основывался на принципе будильника), кресло было выдвинуто так, чтобы диктофона не было видно от двери.
  Должен признаться, я испытал значительное потрясение, когда за дверью столкнулся с Паркером. Я правдиво описал этот случай.
  И дальше. Когда был обнаружен труп, и я послал Паркера вызвать по телефону полицию, какое рассудительное употребление слов: «Я проделал то немногое, что было нужно!» Сделать оставалось действительно немного: затолкнуть в саквояж диктофон и отодвинуть кресло к стене на прежнее место. Только и всего.
  Я никогда бы не подумал, что Паркер заметит это кресло. По логике при виде трупа он должен был так растеряться, что не заметил бы ничего другого. Но я не учел комплекса его профессиональной натренированности.
  Многое было бы иначе, если бы я мог знать раньше о заявлении Флоры, что она видела своего дядю живым без четверти десять. Это меня очень озадачило. Фактически в ходе следствия меня многое безнадежно озадачивало. Казалось, к этому делу приложил руку каждый.
  Но больше всего меня пугала Каролина. Мне какалось, она может догадаться. Она как-то странно говорила в тот день о моей «склонности к слабоволию». Что ж, она никогда не узнает правды. Как сказал Пуаро, выход только один…
  Я ему верю. Знать будет только он и инспектор Рэглан. Это будет между ними. Я не хотел бы, чтобы угнала Каролина. Она любит меня и даже гордится мною… Моя смерть принесет ей горе, но горе проходит.
  Когда я закончу писать, я вложу эту рукопись в конверт для передачи Пуаро.
  А потом… что будет потом? Веронал? Это было бы как возмездие свыше, нечто вроде поэтической справедливости. Я не считаю себя виновным в смерти миссис Феррарс. Она явилась прямым следствием ее собственных поступков. Я не чувствую к ней жалости. У меня нет жалости и к себе. Так что пусть будет веронал.
  Но лучше бы Эркюль Пуаро никогда не уходил в отставку и не приезжал сюда выращивать тыквы…
  
  1926 г.
  Перевод: А. Кондратенко
  
  Большая Четверка
  
  
  Неожиданный гость
  Я знаю людей, которым путешествие на пароме через Ла-Манш доставляет истинное удовольствие; они могут спокойно сидеть на палубе, ожидая, пока судно пришвартуется, а потом без излишней суеты собрать свои вещи и спокойно сойти на пристань. Лично мне это никогда не удается. Как только я поднимаюсь на борт, у меня появляется такое чувство, будто я ничего не успею сделать. Я переставляю чемоданы с места на место, а если спускаюсь в салон поесть, то проглатываю обед не разжевывая, преследуемый мыслью, что сейчас уже прибудем, а я еще — внизу.
  Возможно, это чувство — проклятое наследие войны, когда, получив краткосрочный отпуск, я старался занять место как можно ближе к трапу. Одним из первых сойти на берег, чтобы сэкономить несколько драгоценных минут своего трех- или пятидневного отпуска, казалось делом чрезвычайной важности.
  В это июльское утро я стоял у поручней, наблюдая за белыми барашками волн, за приближающимся все ближе и ближе портом Дувр, и дивился спокойствию пассажиров, которые невозмутимо сидели в креслах на палубе и даже не подняли глаз, когда вдали показались знакомые берега. Да, вполне возможно, что это их совершенно не волновало. Вне всякого сомнения, многие из них просто возвращались после выходных, проведенных в Париже, я же последние полтора года безвылазно торчал на своем ранчо в Аргентине. И хотя дела мои шли успешно и мы с женой наслаждались свободной и почти курортной жизнью Южноамериканского континента, тем не менее у меня комок подступил к горлу при виде родной земли.
  Два дня назад я прибыл на пароходе во Францию, заключил несколько важных контрактов и теперь направлялся в Лондон. Я намеревался пробыть там пару месяцев — время, достаточное, чтобы навестить друзей, и в первую очередь некоего человечка с яйцеобразной головой и зелеными глазами — Эркюля Пуаро! Я собирался захватить своего старого друга врасплох. В моем последнем письме из Аргентины не было и тени намека на предстоящее путешествие. Собрался я неожиданно, к тому же и дела вынуждали ехать. Не один раз представлял я себе восторг и недоумение на лице моего друга при виде моей персоны.
  Он, я был почти уверен, находился неподалеку от своей «штаб-квартиры». То время, когда служебные обязанности бросали его из одного конца Англии в другой, кануло в Лету. Он стал знаменитостью и уже не тратил все свое время только на порученное ему дело. Он постепенно становился кем-то вроде «детектива-консультанта». Он всегда смеялся над теми, кто искренне считал, что сыщик — это человек, который без конца переодевается и с лупой разглядывает каждый отпечаток ноги, чтобы выследить преступника.
  «Нет уж, мой дорогой Гастингс, — обычно говаривал он. — Оставим это для Жиро218 и его друзей из французской полиции. У Эркюля Пуаро свои методы работы. Порядок, и методичность, и серые клеточки. Спокойно сидя в кресле, я увижу гораздо больше, чем наш достопочтенный Джепп,219 бегая по разным сомнительным местам».
  Прибыв в Лондон, я оставил свой багаж в гостинице и тут же отправился по знакомому адресу, обуреваемый ностальгическими воспоминаниями. Поприветствовав свою прежнюю домохозяйку, я, перепрыгивая сразу через две ступеньки, ринулся к двери Пуаро и скоро уже нетерпеливо в нее стучал.
  — Прошу! — раздался знакомый голос. Я вошел. Пуаро, державший в руках небольшой саквояж, со стуком его выронил.
  — Mon ami,220 Гастингс! — вскричал он, раскрывая объятья. — Mon ami, Гастингс!
  Мы обнялись, а потом наперебой стали засыпать друг друга вопросами, спрашивая сразу обо всем: не получал ли он телеграмм для меня от моей жены, как мне путешествовалось, какая погода и прочее и прочее.
  — Я полагаю, мои комнаты все еще свободны? — спросил я, когда эмоции немного поутихли. — Я хотел бы снова здесь поселиться.
  Лицо Пуаро помрачнело.
  — Mon Dieu,221 какая досада! Оглянитесь, мой друг.
  Я оглянулся. Около стены стоял огромный допотопного вида чемодан. Рядом с ним по ранжиру еще несколько чемоданов. Ошибиться было невозможно.
  — Вы уезжаете?
  — Да.
  — Куда же?
  — В Южную Америку.
  — Что-о-о?
  — Забавно, не правда ли? Я отправляюсь в Рио и решил ничего не писать вам о своей поездке — решил устроить вам сюрприз, и вот — на тебе! Мой старый добрый друг опередил меня!
  — Но когда вы уезжаете?
  Пуаро посмотрел на часы.
  — Через час.
  — Но вы всегда твердили, что вас ничто и никогда не заставит отправиться в такое длительное морское путешествие!
  Пуаро закрыл глаза и пожал плечами.
  — Ваша правда, мой друг. Доктор говорит, что, хотя от морских прогулок еще никто не умирал, это будет моим последним путешествием.
  Он предложил мне стул.
  — Я расскажу вам, как это случилось. Вы знаете, кто самый богатый человек в мире? Даже богаче, чем Рокфеллер? Эйб Райленд!
  — Американский мыльный король?
  — Вот именно. Со мной связался один из его секретарей. Что-то происходит в его большой фирме в Рио. Какие-то махинации. Фокусы — так он это называет. Он хочет, чтобы я все это расследовал на месте. Я поначалу отказался, сказав, что, если он предоставит мне факты, я сразу определю, в чем там дело, — ведь у меня богатый опыт! Но он ответил, что этого сделать не может, и добавил, что все факты будут мне предоставлены сразу же, как только я приеду. Как правило, после подобных заявлений я вообще прекращаю разговор. Диктовать условия Эркюлю Пуаро — неслыханное нахальство. Но сумма, предложенная мне, была так велика, что впервые в жизни я поддался соблазну. Настолько это большая сумма — целое состояние! А кроме того, есть еще одна причина — вы, мой дорогой Гастингс. Целых полтора года я чувствовал себя таким одиноким… Ну и подумал: а почему бы не попробовать? Мне так надоело решать эти нескончаемые головоломки. Славы я уже вкусил достаточно. Получу эти деньги и заживу где-нибудь рядом с моим старым другом…
  Я был тронут до глубины души.
  — Итак, я принял решение, — продолжал он, — и через час должен ехать на вокзал. Ирония судьбы, не так ли? Но должен признаться, Гастингс, что, если бы не столь солидный гонорар, я бы отказался от этого дела, потому что совсем недавно я начал небольшое расследование. Скажите, вам ничего не говорит название «Большая Четверка»?
  — Ну, во-первых, это название могло появиться по итогам Версальской конференции,222 во-вторых, есть киностудия «Большая Четверка», ну и существуют всякие там мелкие коммерсанты, которые часто себя величают: «большая пятерка», «четверка», и так далее.
  — Может быть, — задумчиво протянул Пуаро. — Но дело в том, что это название встретилось мне в таком контексте, для которого ни одно из этих объяснений не годится. Оно больше подходит для шайки гангстеров, причем международного масштаба, вот только…
  — Только что? — переспросил я, поняв, что его что-то смущает.
  — Только кажется мне, что это не рядовые преступники, что все это гораздо серьезнее и становится все более опасным. Но это только моя догадка. И никаких доказательств. Но что же это я! Мне же надо закончить с багажом — времени уже в обрез.
  — Может, отложите поездку? — принялся я его уговаривать. — Потом поедем на одном пароходе.
  Пуаро выпрямился и укоризненно посмотрел на меня.
  — Вы так до сих пор ничего и не поняли! Я ведь дал слово. Понимаете, слово Эркюля Пуаро. Меня может остановить только угроза чьей-то жизни.
  — Ну на это рассчитывать не приходится, — уныло пробормотал я, — разве что в одиннадцать часов «вдруг откроется дверь, и на пороге появится таинственный незнакомец…» — со смехом процитировал я строчку из сказки.
  Мы удрученно помолчали. И тут со стороны спальни раздались шаги… Мы оба вздрогнули.
  — Что это! — воскликнул я.
  — Ma foi,223 — пробормотал Пуаро. — Похоже, ваш таинственный незнакомец находится в моей спальне.
  — Но как он там оказался? Там же нет дверей, кроме той, которая ведет в эту комнату.
  — У вас отличная память, Гастингс. Теперь немного подумаем.
  — Окно! Он проник через окно. Но тогда это грабитель! Ухитрился взобраться по отвесной стене, хотя, по-моему, это практически невозможно.
  Я вскочил на ноги и уже было направился к двери, как вдруг звук поворачиваемой дверной ручки остановил меня.
  Дверь медленно отворилась. На пороге стоял мужчина. Костюм его был весь забрызган грязью. Лицо изможденное. Некоторое время он смотрел на нас, затем покачнулся и упал. Пуаро, подбежав, наклонился к нему и тут же распорядился:
  — Коньяку, быстро!
  Я плеснул в стакан коньяку и протянул ему. Пуаро влил в рот незнакомцу несколько капель, а затем мы вместе подняли его и перенесли на кушетку. Через несколько минут мужчина открыл глаза и отсутствующим взглядом посмотрел вокруг.
  — Чем могу служить, мосье? — спросил Пуаро. Мужчина открыл рот и странным тоном, будто что-то заученное наизусть, произнес:
  — Мосье Эркюль Пуаро, Фаревей-стрит, четырнадцать.
  — Да, да, это я.
  Человек не отреагировал и продолжал повторять с той же интонацией:
  — Мосье Эркюль Пуаро, Фаревей-стрит, четырнадцать.
  Пуаро попытался задать ему несколько вопросов, но тот или не отвечал, или повторял все ту же фразу. Тогда Пуаро кивнул в сторону телефона и сказал:
  — Немедленно доктора Риджуэя.
  К счастью, доктор был дома. И поскольку его дом находился сразу же за углом, через несколько минут он уже торопливо входил в комнату.
  — Что все это значит?
  В нескольких словах Пуаро объяснил, что произошло, и доктор принялся осматривать нашего странного посетителя, который явно не замечал ни нас с Пуаро, ни доктора.
  — Хм! — хмыкнул доктор Риджуэй, окончив осмотр. — Любопытный случай.
  — Воспаление мозга? — предположил я. Доктор презрительно фыркнул.
  — Воспаление мозга! Да такого понятия вообще не существует. Это все выдумки писателей. Нет! Этот человек перенес какое-то потрясение. Он пришел сюда, ведомый одной мыслью: найти мистера Эркюля Пуаро, живущего на Фаревей-стрит, четырнадцать. И он повторяет эти слова механически, не осознавая, что они означают.
  — Афазия?224 — продолжал я.
  На этот раз доктор даже не фыркнул, а просто промолчал. Затем протянул нашему гостю лист бумаги и карандаш и сказал:
  — Посмотрим, что он будет делать.
  Сначала мужчина сидел спокойно, потом неожиданно принялся что-то лихорадочно писать. И так же неожиданно прекратил. Карандаш и бумага упали на пол. Доктор поднял их и покачал головой.
  — Ничего. Только с десяток раз нацарапана цифра четыре, каждый раз все большая по размеру. Думаю, он хотел написать дом четырнадцать на Фаревей-стрит. Очень любопытный случай. Вы можете оставить его пока у себя. Сейчас я должен идти в больницу, но после ленча вернусь и сделаю все необходимые распоряжения. Очень интересный случай, не хотелось бы его упустить.
  Я объяснил, что Пуаро должен уезжать и что я намерен проводить его до Саутгемптона.
  — Хорошо. Оставьте его здесь. Никуда он не денется, у него полнейшее истощение. Думаю, проспит, как минимум, часов восемь. Я поговорю с вашей достопочтенной хозяйкой, миссис Пирсон, и попрошу ее присмотреть за ним.
  И со свойственной ему стремительностью доктор Риджуэй покинул комнату. Пуаро поспешно заканчивал паковать свои вещи, ежеминутно поглядывая на часы.
  — Время летит с невероятной быстротой. Теперь, Гастингс, вы не можете сказать, что я вам ничего не оставил. Ребус хоть куда! Человек ниоткуда. Кто он? Чем занимается? Да, черт возьми, я бы отдал два года своей жизни, чтобы заставить пароход уйти завтра, а не сегодня. Случай действительно крайне интересный. Но пройдут недели, если не месяцы, прежде чем этот человек будет в состоянии рассказать, зачем пришел.
  — Я сделаю все, что смогу, Пуаро, — заверил я его. — Я постараюсь во всем разобраться.
  — Да, конечно…
  Мне показалось, что в его голосе прозвучали нотки сомнения. Я схватил лист бумаги.
  — Если бы я писал рассказ, — сказал я, — то непременно объединил бы события сегодняшнего дня с тем, что вы мне рассказали раньше. И назвал бы его «Тайна Большой Четверки». — В такт этой фразе я стучал по нацарапанным незнакомцем цифрам.
  И тут я вздрогнул от неожиданности, так как наш больной очнулся от оцепенения, сел на стоявший рядом с кушеткой стул и четко произнес:
  — Ли Чан-йен.
  У него был вид только что проснувшегося человека. Пуаро сделал мне знак молчать. Незнакомец продолжал. Говорил он четко, высоким голосом, и опять возникло такое ощущение, что он цитировал на память какой-то документ или лекцию:
  — Ли Чан-йен — мозговой центр Большой Четверки. Он — их движущая сила. Поэтому назовем его Номер Один. Номер Два редко упоминается по имени. Во всех документах он фигурирует как латинская буква «эс», перечеркнутая двумя линиями, — знак доллара; или двумя полосками и звездой. Предполагается, что он американский подданный и символизирует власть денег. Номер Три, без всякого сомнения, женщина, француженка. Возможно, она одна из «дам полусвета» и ее используют как своего рода наживку, но это только предположение.
  — Номер Четыре…
  Его голос дрогнул, и он замолчал. Пуаро подался вперед.
  — Ну, — подбодрил его Пуаро. — Номер Четыре… — Он не сводил взгляда с лица незнакомца, черты которого вдруг исказил ужас, казалось, неодолимый… Наконец он выдавил, задыхаясь:
  — Палач-экзекутор… — и без сознания упал на кушетку.
  — Господи… — прошептал Пуаро. — Так, значит, я был прав! Попал в самую точку!
  — Так вы думаете, что это…
  Он меня перебил:
  — Перенесите его в мою спальню. Нельзя терять ни минуты, иначе я могу не успеть на поезд. Хотя, если честно, я бы не прочь опоздать — и в сложившихся обстоятельствах моя совесть была бы совершенно чиста! Но — я дал слово! Пойдемте, Гастингс.
  Оставив нашего таинственного незнакомца на попечении миссис Пирсон, мы отбыли на вокзал и приехали в самый последний момент. В поезде Пуаро то пускался в длинные разговоры, то надолго замолкал, не замечая никого вокруг.
  Затем, словно очнувшись, он давал мне очередную порцию поручений и настойчиво просил послать еще одну телеграмму тому-то, по такому-то адресу.
  После того как мы миновали Уокинг, разговор наш сошел на нет, и мы стали молча смотреть в окно. Поезд до Саутгемптона нигде не должен был останавливаться, но вдруг впереди загорелся красный свет, и громко лязгнули тормоза.
  — А-а! — неожиданно воскликнул Пуаро. — Какой же я глупец! Только теперь я все понял… Воистину, поезд остановился по велению самого Господа! Прыгайте, Гастингс, прыгайте, прошу вас.
  В мгновение ока он открыл дверь купе и спрыгнул на обочину.
  — Выбрасывайте чемоданы и прыгайте сами.
  Я прыгнул. И как раз вовремя. Как только ноги мои коснулись земли, поезд тронулся.
  — А теперь, Пуаро, — сказал я, слегка переведя дух, — возможно, вы мне объясните, что все это значит.
  — Это значит, мой друг, что я увидел свет, и кое-что прояснилось.
  — Но не для меня.
  — Возможно, — пробормотал Пуаро, — но я боюсь, очень боюсь, что опоздал. Если вы возьмете эти два саквояжа, то я смогу понести все остальное.
  Человек из психолечебницы
  К счастью, поезд остановился недалеко от станции. Вскоре дорога привела нас к гаражу, где мы смогли нанять машину, и через полчаса мы снова въезжали в Лондон. И уже стоя у дверей своей квартиры, Пуаро наконец изволил хоть что-то объяснить.
  — Вы еще не поняли? Я тоже не сразу сообразил. Хотя это очевидно, мой друг… Они хотели от меня отделаться.
  — Что?
  — Да. И ведь как тонко все было проделано. Да, они действовали методически, досконально все изучив… Они решили, что я опасен.
  — Кто они?
  — Те, кто сколотил эту шайку… М-да… Действительно, великолепная четверка… Китаец, американец, француженка и еще кто-то, одно упоминание о котором вызывает ужас. Молите Бога, Гастингс, чтобы мы прибыли вовремя.
  — Вы думаете, нашему незнакомцу грозит опасность?
  — Я уверен в этом.
  Миссис Пирсон очень обрадовалась нашему возвращению. Оборвав ее восторженные приветствия, мы стали расспрашивать о незнакомце и не звонил ли кто… Хозяйка доложила, что никто не звонил, а наш гость даже ни разу не пошевелился. Облегченно вздохнув, мы поспешили наверх. Пуаро прошел в спальню. Неожиданно я услышал его возбужденный голос:
  — Гастингс, он мертв.
  Я поспешил к нему. Незнакомец лежал там же, где мы его оставили, но был мертв, и, судя по всему, уже давно. Я побежал за доктором. Зная, что доктор Риджуэй все еще на вызовах, я тут же нашел другого и привел к нам.
  — Да, мертв, бедняга. Какой-нибудь бродяга, к которому вы хорошо относились?
  — Что-то в этом роде, — уклончиво ответил Пуаро. — Что послужило причиной смерти, доктор?
  — Трудно сказать. Возможно, этому предшествовало обморочное состояние. Налицо признаки удушья. Газ был включен?
  — Нет-нет. Только электричество.
  — К тому же оба окна открыты настежь… Судя по всему, он умер примерно два часа назад, — добавил доктор. — Я надеюсь, вы сообщите кому следует? — И ушел.
  Пуаро отдал по телефону необходимые распоряжения, а затем вдруг позвонил нашему старому другу из Скотленд-Ярда, инспектору Джеппу, и попросил его зайти к нам как можно скорее.
  Не успел он положить трубку, как появилась миссис Пирсон, глаза ее были широко раскрыты.
  — Там внизу человек из психо… из больницы. Вы его при… Могу ли я проводить его к вам?
  Мы разом кивнули, и в комнату вошел плотный мужчина в форменной одежде привратника.
  — Доброго вам утречка, джентльмены, — приветливо поздоровался он. — У меня есть основания полагать, что один из моих птенчиков залетел к вам. Убежал вчера вечером.
  — Он был у нас, — спокойно ответил Пуаро.
  — И снова убежал, да? — спросил мужчина с явной тревогой.
  — Он мертв.
  Пришедший ничуть не огорчился. Напротив, едва сдержал вздох облегчения.
  — Неужели? Хотя, может, оно и к лучшему.
  — Он был опасен?
  — Для окружающих? Нет. Вполне безобидный малый, но с ярко выраженной манией преследования. Нес какую-то околесицу насчет тайных организаций в Китае, и будто кто-то из главарей запихнул его к нам. Да все они долдонят невесть что.
  Я вздрогнул.
  — И давно он попал в вашу больницу?
  — Уже два года.
  — Понятно, — раздумчиво сказал Пуаро. — Никому бы и в голову не пришло, что он в здравом уме.
  Мужчина натянуто рассмеялся.
  — Если бы он был в здравом уме, то не угодил бы в сумасшедший дом! Правда, они все говорят, что они совершенно нормальные.
  Пуаро ничего не ответил и повел его наверх. Тот сразу же опознал своего подопечного.
  — Он, черт бы его побрал, — выругался привратник. — Точно он. Да, с ним, бывало, не соскучишься… Что ж, джентльмены, вынужден вас покинуть. Необходимо выполнить некоторые формальности. Постараемся как можно быстрее забрать труп. Если будет дознание, вас вызовут. До свидания, господа.
  И, неуклюже повернувшись, мужчина вышел из комнаты.
  Через несколько минут прибыл Джепп, как всегда, щегольски одетый и энергичный.
  — А вот и я, мосье Пуаро. Чем могу служить? Я-то думал, что вы сейчас на полных парах мчитесь к чужим берегам.
  — Мой дорогой Джепп! Я хотел бы знать, не встречали ли вы когда-нибудь раньше этого человека?
  И он повел его в спальню. Взглянув на распростертое на кровати тело, инспектор воскликнул:
  — Одну минуточку, джентльмены. Где-то я его видел… Да-да вы ведь знаете, у меня прекрасная память на лица. О!.. Да это же Меерлинг.
  — А кто такой этот Меерлинг?
  — Нет, он не из Скотленд-Ярда. Он из Интеллидженс сервис. Лет пять тому назад он был отправлен в Россию. Больше я о нем ничего не слышал. Думал, большевики с ним разделались.
  — Все сходится, кроме одного, — сказал Пуаро, когда Джепп ушел. — Такое впечатление, что умер он своей смертью.
  Сосредоточенно нахмурив брови, он смотрел на неподвижное тело. Порыв ветра всколыхнул шторы. Пуаро вздрогнул.
  — Это вы, Гастингс, открыли тогда окна?
  — Нет. Насколько я помню, они были закрыты.
  Пуаро тут же поднял голову.
  — Тогда были закрыты, а теперь распахнуты настежь. Что бы это могло означать?
  — Кто-то влез в окно, — предположил я.
  — Возможно, — согласился Пуаро, но видно было, что на уме у него что-то другое. Немного поразмыслив, он сказал:
  — Я не это имел в виду, Гастингс. Если бы было открыто одно окно, я бы не удивился. Почему открыты оба, вот что мне непонятно.
  Он вышел в гостиную.
  — К окну в гостиной мы тоже не прикасались, а сейчас и оно настежь.
  Подойдя к кровати, он снова внимательно посмотрел на труп и вдруг воскликнул:
  — Ему в рот засовывали кляп, Гастингс. Засунули кляп, а затем отравили.
  — Боже мой! — вырвалось у меня. — Полагаю, что результаты вскрытия покажут, чем он был отравлен.
  — Они ничего не покажут, Гастингс. Он был, по всей видимости, отравлен парами синильной кислоты, которую ему поднесли к носу, в то время как ртом он не мог дышать. Затем убийца ушел, предварительно открыв настежь все окна… Синильная кислота обладает свойством быстро испаряться, стало быть, никаких улик. Разве что чуть уловимый запах миндаля. И учтите, что он сотрудник Интеллидженс сервис. И пять лет назад был послан в Россию.
  — Да, но в больнице он был всего два года, где же он провел остальные три?
  Пуаро вдруг схватил меня за руку.
  — Часы, Гастингс, часы! Посмотрите на часы!
  Я взглянул на камин. Часы на каминной полке показывали ровно четыре.
  — Mon ami, кто-то их остановил. У них завода еще на три дня, а заводят их раз в восемь дней.
  — Но зачем их остановили? Не хотел ли кто-то сообщить, что преступление было совершено в четыре часа?
  — Нет-нет. Сосредоточьтесь, мой дорогой друг. Напрягите свои серые клеточки. Вы — Меерлинг. Возможно, вы что-то услышали и поняли, что ваша участь решена. У вас есть время только для того, чтобы подать знак. Четыре часа, Гастингс. Номер Четыре. Экзекутор. А… Это мысль. — И он выбежал из комнаты.
  Я услышал, как он снял телефонную трубку и попросил соединить его с Ганвелом:
  — Это психолечебница? Насколько мне известно, у вас вчера убежал пациент? Что вы говорите? Одну минуточку, пожалуйста. Повторите. А-а… Parfaitement!225 Спасибо!
  Он положил трубку и повернулся ко мне.
  — Вы слышали, Гастингс? Никто у них не убегал.
  — Но этот человек… который приходил? Он же сказал, что работает в психолечебнице? — тупо спросил я.
  — Ну это вряд ли…
  — Вы хотите сказать?..
  — Номер Четыре — «палач-экзекутор»!
  Я смотрел на Пуаро, не в силах произнести ни слова. Когда я пришел в себя, то попробовал его успокоить:
  — В следующий раз мы его узнаем. Его легко узнать.
  — Так уж и легко, mon ami? Не думаю. Это был широкоплечий, краснолицый увалень с густыми усами и хриплым голосом. А теперь он вполне может выглядеть как благообразный господин с гордой осанкой. Никаких усов. Глаза самые обыкновенные, форма ушей — тоже. И великолепные вставные зубы, а они у всех ровные да белые. Опознать человека — не такое уж легкое дело… В следующий раз…
  — Вы думаете, что следующий раз будет? — спросил я. Лицо Пуаро потемнело.
  — Это борьба не на жизнь, а на смерть. Вы и я с одной стороны — Большая Четверка с другой. Первый трюк им удался, но им не удалось провести меня и убрать с дороги. Отныне им придется считаться с Эркюлем Пуаро!
  Дополнительные сведения о Ли Чан-йенс
  Два дня после визита «привратника», я жил надеждой, что он заявится снова, и ни на минуту не отлучался из дому. Я был уверен, что он и не подозревает о том, что его разоблачили, и попытается унести труп. Пуаро только посмеивался, глядя на меня.
  — Дорогой мой друг, — сказал он. — Если вам не надоело, то ждите, пока рак на горе свистнет. Лично я не намерен терять время даром.
  — Но позвольте, Пуаро, — пытался возразить я. — Зачем он тогда приходил? Если хотел унести труп, то тогда все понятно — ему было важно уничтожить улики. Иначе зачем ему так рисковать.
  Пуаро выразительно пожал плечами — типично галльский жест.
  — Но вы все-таки попробуйте поставить себя на место Номера Четыре, Гастингс, — сказал он. — Вы говорите о каких-то уликах, но где они? Да, у вас есть труп, но нет доказательств, что этот человек был убит. Синильная кислота, если только вдыхать ее пары, следов не оставляет. Далее: никто не видел, что в наше отсутствие кто-то входил в квартиру, и, наконец, мы ничего не знаем о нашем покойном коллеге Меерлинге… Да, Гастингс, — продолжал Пуаро, — Номер Четыре не оставил следов, и он это хорошо знает. Визит его — это просто разведка. Может, он хотел убедиться, что Меерлинг мертв, но скорее всего он пришел, чтобы увидеть Эркюля Пуаро, поговорить со своим противником, единственным, кто ему по-настоящему опасен.
  Доводы Пуаро показались мне несколько самонадеянными, но спорить я не стал.
  — А как с официальным дознанием? — спросил я. — Там вы обо всем расскажете и дадите подробное описание внешности Номера Четыре?
  — А зачем? Можем ли мы сообщить что-нибудь такое, что повлияло бы на коронера и его твердолобых присяжных? Разве наше описание Номера Четыре имеет какую-нибудь ценность? Нет, позволим им вынести вердикт: «несчастный случай». И тот вердикт, который им нужен: наш умник поздравит себя с тем, что первый раунд у Эркюля Пуаро он выиграл. Хотя, думаю, вряд ли мы таким образом сможем усыпить его бдительность.
  Пуаро, как всегда, оказался прав. Тот тип из психолечебницы больше не появлялся. Даже на дознание, где я выступал в качестве свидетеля, Пуаро не пошел. Зрителей было мало.
  Так как Пуаро, собираясь в Южную Америку, завершил все свои дела, то теперь большую часть времени он проводил дома. Тем не менее я ничего не мог из него вытянуть. Он сидел в своем кресле и отмахивался от моих попыток вовлечь его в разговор.
  Однажды утром, спустя неделю после убийства, он спросил меня, не хочу ли я составить ему компанию и прогуляться за город. Я был рад, ибо считал, что Пуаро совершенно напрасно не желает воспользоваться моей помощью. Меня так и подмывало задать ему несколько вопросов, но он не был расположен к беседе. Даже когда я спросил его, куда мы направимся, он промолчал.
  Пуаро нравилось напускать на себя таинственность. Он всегда тянул до последнего момента. Вот и сегодня, только после того, как мы проехались на двух поездах и автобусе и прибыли в один из пригородов Лондона, он наконец объяснил мне, в чем дело.
  — Мы сейчас увидимся с человеком, который хорошо знает преступный мир Китая.
  — В самом деле? И кто же он?
  — Вы о нем наверняка не слышали — некто Джон Инглес. Он — бывший чиновник, самый заурядный, сейчас на пенсии. Его дом, говорят, полон китайскими безделушками, рассказами о которых он изводит всех своих знакомых. Но, как мне сказали, это единственный человек, от которого я смогу получить интересующие меня сведения, — Джон Инглес.
  Через несколько минут мы поднимались по ступенькам «Лаврового венка» — так называлась вилла Джона Инглеса, — хотя лично я ни в доме, ни около него не заметил даже чахлого лаврового кустика. Вероятно, обожающим цветистые названия провинциалам оно не казалось курьезным.
  Нас встретил слуга-китаец, лицо которого напоминало маску, и провел к хозяину. Джон Инглес оказался высоким широкоплечим мужчиной. У него было желтоватое лицо и глубоко посаженные глаза, которые отражали отнюдь не заурядный ум.
  Отложив в сторону письмо, которое он читал, мистер Инглес встал, чтобы нас поприветствовать, после чего снова погрузился в чтение.
  — Садитесь, пожалуйста. Хален пишет, что вы хотите кое-что узнать и что я могу вам помочь.
  — Да, мосье, я был бы очень вам обязан, — сказал Пуаро. — Я хотел спросить вас… не знаете ли вы что-нибудь о человеке по имени Ли Чан-йен?
  — Вот не ожидал, — удивился Джон Инглес. — Где же вы могли услышать об этом человеке?
  — Так вы с ним знакомы? — спросил Пуаро.
  — Встречался однажды, — ответил Инглес. — И кое-что о нем знаю, правда, не так уж и много. А хотелось бы знать побольше. Никак не думал, что в Англии еще кто-то о нем слышал. Он великий человек — по-своему, конечно. Знатного происхождения — потомок мандарина, но не в этом дело. У меня есть все основания полагать, что он вершит всякие гнусные дела.
  — Какие дела?
  — Разные. Держит мир в напряжении, дестабилизирует обстановку. Перевороты, которые иногда случаются то в одной стране, то в другой, не обходятся без его участия. Некоторые влиятельные люди говорят, что всегда существуют силы, которым выгодны всякие кризисы. Возьмите ту же Россию. Там налицо были признаки того, что Ленин и Троцкий — всего лишь марионетки, подчиняющиеся чьей-то воле. Доказательств у меня нет, но уверен, что они плясали под его дудку.
  — Но позвольте, — запротестовал я. — Не преувеличиваете ли вы? Как может какой-то китаец сеять смуту в России?
  Пуаро недовольно посмотрел на меня.
  — Вам, Гастингс, — сказал он, — все, что не соответствует вашим привычным стереотипам, кажется преувеличением. А я совершенно уверен в правоте этого джентльмена. Продолжайте, мосье, прошу вас.
  — Зачем ему все это нужно, — продолжал Инглес, — сказать не берусь, но мне кажется, что он страдает тем же недугом, что и многие великие умы прошлого — от Акбара и Александра Македонского до Наполеона, — жаждой абсолютной власти и манией величия. Раньше необходимым условием завоевания власти было наличие мощной армии, теперь же, в наш век, Ли Чан-йен использует целый комплекс мер. У него свои методы. Я знаю, — продолжал Инглес, — что огромные средства он выделяет на подкуп и пропаганду. Есть сведения, что на него работают и многие выдающиеся ученые.
  Пуаро слушал с неослабевающим вниманием.
  — А в Китае? — спросил он. — Там он тоже имеет вес?
  Собеседник кивнул.
  — Безусловно, — сказал он, — хотя очевидных доказательств на этот счет у меня нет. Это мои собственные соображения. Я знаю лично всех более или менее заметных в Китае деятелей, и вот что я вам скажу: те, кто прорвался на руководящие посты, — на самом деле вполне заурядные личности. Ничего выдающегося. Они марионетки, которыми управляет умелый кукловод, настоящий мастер своего дела, и этот мастер — Ли Чан-йен. Сегодня он, в сущности, правит там бал. Мы не понимаем Востока — и никогда не поймем, а Ли Чан-йен знает, как там нужно действовать. Не то чтобы он кого-то агитировал. Нет! Он даже никогда не покидает своего дворца в Пекине. Но время от времени дергает за нужную веревочку… да… или за несколько… и тут же что-то происходит.
  — И нет никого, кто бы ему оказывал сопротивление? — спросил Пуаро.
  Инглес подался вперед.
  — В последние четыре года это пытались сделать четыре человека, — медленно сказал он. — Люди сильные, честные, умные… Со временем любой из них мог бы помешать осуществлению замыслов Ли Чан-йена. — Он умолк.
  — Ну и в чем дело? — спросил я.
  — Они мертвы. Один из них написал статью, в которой упомянул имя Ли Чан-йена в связи с беспорядками в Пекине, — через два дня его зарезали на улице. Убийцу, естественно, так и не нашли. В общем, любое упоминание — письменное или устное — Ли Чан-йена, намек на то, что это он спровоцировал какой-то бунт или переворот, приводило этих смельчаков к гибели в считанные дни. Второй был отравлен, третий умер от холеры — единичный случай, не было никакой эпидемии, четвертого нашли мертвым в постели. Причину смерти так и не смогли установить, но врач, видевший труп, рассказал мне, что на теле были следы ожогов и оно было так скрючено, будто через него пропустили ток высокого напряжения.
  — Но вы уверены, что за всеми этими расправами стоит Ли Чан-йен? — спросил Пуаро. — Ведь были наверняка какие-то следы…
  Мистер Инглес пожал плечами.
  — Следы? Да, конечно. А еще я как-то встретил одного молодого, подающего надежды химика, протеже Ли Чан-йена, и он мне кое-что рассказал. Приходит он как-то раз ко мне, и чувствую — что-то с ним неладно. Он намекнул мне об экспериментах, которые он проводил во дворце Ли Чан-йена под его руководством. А в качестве подопытных кроликов — кули.226 Нервы бедного малого были на пределе, он был в шоковом состоянии. Я предложил ему остаться, провел в комнату на верхнем этаже… Пусть, думаю, придет в себя, а завтра его расспрошу… В общем, свалял дурака.
  — Как они нашли его? — спросил Пуаро.
  — Этого я никогда не узнаю. Я проснулся среди ночи — дом был охвачен пламенем, я еле спасся. Следствие показало, что пожар вспыхнул на верхнем этаже, и мой гость сгорел.
  По той готовности, с которой Джон Инглес все это нам выкладывал, я заключил, что он оседлал своего любимого конька. Впрочем, он и сам в конце концов понял, что чересчур увлекся, и виновато рассмеялся.
  — Да, конечно, у меня нет доказательств. Вы, как и все остальные, наверное, думаете, что это плод моего воображения.
  — Напротив, — сказал Пуаро, — у нас есть все основания полагать, что вы абсолютно правы. Нас и самих очень интересует этот неуловимый Ли Чан-йен.
  — Удивительно. Никак не предполагал, что в Англии о нем тоже слышали. Но вам-то откуда о нем известно? Если это, конечно, не секрет.
  — Никаких секретов, мосье. Какой-то человек нашел убежище в моем доме. Он был в состоянии шока, но ему удалось сообщить достаточно, чтобы вызвать интерес к Ли Чан-йену. Он упомянул некую Большую Четверку — организацию, о которой до сих пор никто ничего не слышал. Номер Первый — Ли Чан-йен, Номер Два — никому не известный американец, Номер Три — также никому не известная француженка, Номер Четыре — палач-экзекутор, как я понимаю, исполнитель их приговоров. Это все, что нам удалось выяснить. Скажите, пожалуйста, мосье, вам знакомо это название — Большая Четверка?
  — Да, но не в связи с Ли Чан-йеном… Не могу вспомнить где именно, но совсем недавно я слышал или читал об этой «четверке» — и при довольно необычных обстоятельствах. М-м… Да, вспомнил!
  Он поднялся и, пройдя через всю комнату, подошел к шкафу. Оттуда он извлек пожелтевший листок бумаги.
  — Вот она. Записка от одного старого моряка, с которым я когда-то познакомился в Шанхае. Старый кутила и греховодник, теперь, наверное, законченный пьяница. Это его послание навело меня на подобную мысль. Послушайте, это же бред алкоголика.
  И он принялся читать:
  
  «Уважаемый сэр!
  Вы, наверное, не помните меня, но однажды в Шанхае Вы уже оказали мне услугу. Не поможете ли старому морскому волку и на этот раз? Мне нужна небольшая сумма, чтобы выехать из Англии. Мне удалось здесь хорошо замаскироваться, но, боюсь, они меня все-таки вычислят. Эти из Большой Четверки. Того и гляди, прикончат. Денег у меня достаточно, но я даже не могу снять их со счета, так как в этом случае они сразу же нападут на мой след. Прошу вас, пришлите мне несколько сотенок наличными. Возвращу с лихвой, клянусь вам.
  Всецело Вам преданный
  Джонатан Уолли.»
  Послано из «Гранит-Бангалоу», Хоппатон, Дартмур.
  
  — Боюсь, я напрасно проигнорировал эту записку. Решил, что старикан просто хочет выманить у меня несколько сот фунтов, которые еще неизвестно на что пойдут… Если она вам может пригодиться… — И он протянул листок Пуаро.
  — Весьма признателен вам, мосье. Я отправляюсь в Дартмур, a l'heure meme.227
  — Неужели! — воскликнул Джон Инглес. — А что, если я поеду с вами? Не возражаете?
  — Вы доставили бы нам огромное удовольствие, но мы должны выехать немедленно. Хотелось бы приехать в Дартмур до наступления темноты.
  Мистер Инглес спешно собрался, и вскоре мы уже были в поезде, увозившем нас от Паддингтонского вокзала на запад.
  Хоппатон оказался маленькой деревенькой, расположенной в ущелье с краю пустоши, поросшей вереском. До самой деревни от Моретхамстеда нужно было еще ехать девять миль. Прибыли мы туда около восьми вечера, но, так как стоял июль, было еще совсем светло. Свернув на узенькую деревенскую улочку, мы остановились, чтобы спросить дорогу к дому, где обитал морской волк.
  — «Гранит-Бангалоу»? — задумчиво переспросил старик. — Вам действительно нужен именно этот дом?
  Мы заверили его, что именно так.
  Старик указал на маленький серый коттедж в конце улицы.
  — Вот он. И к инспектору тоже пойдете?
  — К инспектору? — резко перебил Пуаро. — Это еще зачем?
  — Неужто вы не слыхали об убийстве? Чистый ужас! Море крови, говорят.
  — Mon Dieu! — пробормотал Пуаро — Где этот ваш инспектор?.. Я должен его немедленно видеть.
  Пять минут спустя мы уже беседовали с инспектором Медоузом. Сначала инспектор не хотел с нами даже разговаривать, но, едва мы упомянули инспектора Джеппа из Скотленд-Ярда, сменил гнев на милость.
  — Да, сэр, его убили сегодня утром. Просто варварски. Слуги позвонили в Мортон, и я выехал сюда сразу же. Темная история, скажу я вам. Старик, ему было что-то около семидесяти, лежал на полу в гостиной. На голове огромная шишка, а горло перерезано от уха до уха. И сами понимаете, кровь по всей комнате… Кухарка, Бетси Эндрюз, рассказала нам, что у хозяина было несколько китайских нефритовых228 статуэток, по его словам, очень дорогих. Так вот, они исчезли. Вроде бы все ясно: убийство с целью ограбления. Но есть тут некоторые моменты… У старика двое слуг: Бетси Эндрюз, она местная, из Хоппатона, и личный слуга, своего рода дворецкий, — Роберт Грант. Грант отправился на ферму за молоком (он это делает каждый день), а Бетси вышла ненадолго из дома посудачить с соседкой. Отсутствовала она минут двадцать — тридцать, между десятью и половиной одиннадцатого. Возможно, убийство произошло именно в это время. Первым вернулся Грант. Он вошел в дом через заднюю дверь (здесь не принято запирать двери, по крайней мере днем), поставил молоко в кладовую и ушел в свою комнату покурить и почитать газету. У него даже и мысли не было, что в доме что-то произошло, так, во всяком случае, он говорит. Потом вернулась Бетси. Она зашла в гостиную, увидела, что случилось, и подняла такой жуткий крик, от которого и мертвый бы поднялся. Но он не поднялся. Короче, выходит, когда старик был в доме, кто-то зашел и все это сотворил. Но меня смущает одна вещь: уж слишком хладнокровно было совершено это убийство. Ведь нужно было среди бела дня пройти по улице или пробраться через соседские участки. «Гранит-Бангалоу» окружен домами. Как могло получиться, что убийцу никто не заметил?
  Инспектор торжествующе умолк.
  — Я понял вашу мысль, — сказал Пуаро, — продолжайте, пожалуйста.
  — Да, сказал я себе, — продолжил инспектор, — что-то здесь не так. И начал искать эти нефритовые статуэтки. Мог ли простой бродяга знать, сколько стоят эти безделушки? Конечно же нет. И потом, это же так опасно — днем явиться в дом. А что, если старик закричал бы или позвал на помощь?
  — Я думаю, инспектор, — вступил в разговор Инглес, — что сначала его ударили по голове — иначе откуда эта шишка, а уж затем убили.
  — Совершенно верно, сэр. Сначала его сбили с ног, а затем перерезали горло. Тут-то все ясно. Но как, черт возьми, он вошел и вышел? В таких деревушках чужаков сразу примечают. Мне кажется, никто и не приходил. Я все осмотрел вокруг. Накануне был сильный дождь, и на полу я нашел массу отпечатков, их оставили те, кто входил на кухню. В гостиной были только две пары следов (Бетси Эндрюз остановилась в дверях) — мистера Уолли (он носил шлепанцы) и еще чьих-то башмаков. На них была кровь, и я проследил, куда вели следы. Да, сэр, простите, вы что-то хотели спросить?
  — Продолжайте, пожалуйста, — сказал Инглес, — все понятно.
  — Они вели на кухню и там обрывались. Это улика номер один. На двери в комнату Гранта пятна крови. Это — номер два. Я осмотрел ботинки Гранта и сличил с отпечатками на полу. Следы точно его. Я арестовал Гранта, и что же, вы думаете, я нашел у него в чемодане? Несколько нефритовых статуэток и документ об условно-досрочном освобождении из тюрьмы. Роберт Грант на поверку оказался Авраамом Биггсом, который пять лет назад был осужден за квартирные кражи.
  Инспектор сделал выразительную паузу.
  — Что вы скажете на это, джентльмены?
  — Ну что ж, — сказал Пуаро, — дело совершенно ясное. Предельно ясное. Этот Биггс, или Грант, должно быть, глупый и необразованный человек, не так ли, инспектор?
  — Да, сэр. Грубый и неотесанный малый. Не имеет ни малейшего представления о таких вещах, как отпечатки пальцев, следы…
  — Ясно, что он не читает детективных романов! Отлично сработано, инспектор, поздравляю. Вы позволите нам взглянуть на место преступления?
  — Я сейчас же провожу вас туда. Я хотел бы, чтобы вы сами взглянули на эти отпечатки.
  — Да-да, очень любопытно, инспектор, очень.
  Мы все вместе отправились на место убийства. Мистер Инглес и инспектор прошли вперед, мы с Пуаро немного отстали, чтобы инспектор не мог слышать наш разговор.
  — Что вы на самом деле думаете об этом, Пуаро? Не скрывается ли за этим убийством что-нибудь другое?
  — В том-то и дело. Уолли же ясно написал, что его преследует Большая Четверка. А мы с вами знаем, что Большая Четверка — это не какой-то там злой волшебник из сказки. И в то же время все указывает на Гранта. Почему он это сделал? Из-за нефритовых статуэток? Или он агент Большой Четверки? Признаюсь, что последнее мне кажется наиболее вероятным. Ведь какими бы ценными они ни были, такой человек, как Грант, вряд ли удовольствовался бы только ими и уж тем более не стал бы совершать ради них убийство. Это, между прочим, должен был сообразить инспектор. Грант мог просто сбежать, прихватив с собой эти безделушки. Да! Увы, наш новый знакомый не умеет в полной мере использовать свои серые клеточки. Он обнаружил следы, нашел улики, но не смог расставить все в нужной последовательности. Он не знает, что такое порядок и метод.
  Загадка бараньей ноги
  Инспектор вытащил из кармана ключ и открыл дверь коттеджа. Хотя день был сухой и солнечный и наша обувь не оставляла следов на полу, мы старательно вытерли ноги о коврик перед входом.
  Из темноты выскользнула женщина и что-то стала говорить инспектору. Отойдя на несколько шагов в сторону, он обернулся к нам и сказал:
  — Посмотрите здесь все, что сочтете необходимым, мистер Пуаро, — сказал инспектор. — Я вернусь минут через десять. Между прочим, я прихватил с собой ботинок Гранта, чтобы вы сами во всем убедились.
  Инспектор удалился, а мы вошли в гостиную. Внимание Инглеса привлекло несколько китайских статуэток на столике в углу, и он принялся их осматривать. Казалось, его ничуть не интересовало, что собирается делать Пуаро. Я же, наоборот, наблюдал за своим другом с неослабевающим вниманием. Пол был покрыт темно-зеленым линолеумом — идеальный материал, на котором должны были сохраниться отпечатки. Дверь в дальнем углу комнаты вела в кухню. Из кухни одна дверь вела в моечную (там же был «черный ход»), другая — в комнату Гранта. Тщательно обследовав пол, Пуаро начал свой обычный монолог.
  — Вот здесь лежало тело. Видите, большое пятно крови. А вот следы шлепанцев и ботинок — кстати девятый размер,229 — но разобраться в них практически невозможно, они все время пересекаются. Потом вот еще следы: одни ведут на кухню, другие, — наоборот, из кухни. Убийца явно появился оттуда. Ботинок у вас, Гастингс? Дайте-ка его сюда.
  Он приложил ботинок к отпечатку на полу, затем к другому…
  — Да, это следы Гранта. Он вошел через эту дверь, убил старика и вернулся обратно на кухню. Наступил в лужу крови, видите вот эти следы? Он оставил их, когда уходил. На кухне нам делать нечего — там побывала уже вся деревня. Он пошел в свою комнату — нет, опять вернулся на место преступления. Чтобы взять нефритовые фигурки? Или за чем-то другим — за тем, что могло его выдать?
  — Возможно, он убил старика, когда снова вернулся в комнату, — предположил я.
  — Дорогой мой, до чего же вы ненаблюдательны. Вот видите, этот отпечаток другой, более свежий, и он ведет в комнату. Интересно, зачем он возвращался — не за фигурками же? Это, в конце концов, глупо.
  — Да, здесь он, конечно, выдал себя, что и говорить…
  — Ничего подобного, Гастингс. Все это противоречит здравому смыслу. Мои серые клеточки просто отказываются понимать. А теперь пройдемте в спальню. Да… вот лужа крови и следы ботинок, кровавые следы… Следы Гранта, только его следы, вокруг трупа… Да, Грант — единственный, кто в это время находился в доме. Несомненно, это так.
  — А что вы думаете о старухе? — неожиданно спросил я. — Она была в доме одна, когда Грант ушел за молоком. Она могла убить хозяина и уйти из дома, не оставив следов…
  — Браво, Гастингс. Я все думал, придет ли вам это в голову. Я тоже об этом подумал, но понимаете… Бэтси Эндрюз — местная, ее тут хорошо знают, она не связана с Большой Четверкой, и, кроме того, Уолли был крепким стариком. Нет, здесь работал мужчина.
  — Возможно, Большая Четверка спрятала какое-то дьявольское орудие в потолке — что-то такое, что автоматически опускается, перерезает горло человеку и снова возвращается на место?
  — Подобно лестнице Иакова,230 вы хотите сказать? Я знаю, Гастингс, что у вас богатое воображение, но на этот раз, ради Бога, спуститесь на землю.
  Пристыженный, я замолчал. Пуаро продолжал бродить из комнаты в комнату, заглядывая в шкафы, выдвигая ящики. На лице у него была написана досада. Неожиданно он издал вопль, напоминающий вой шпица, которому прищемили хвост. Я бросился на крик. Пуаро находился в холодной кладовой и с торжествующим видом держал в руке баранью ногу.
  — Дорогой Пуаро! — воскликнул я. — Что случилось?
  — Посмотрите, прошу вас, посмотрите на нее. Подойдите поближе.
  Я подошел поближе, но, сколько ни всматривался, ничего в ней не находил. Нога как нога. Я ему так и сказал. Пуаро укоризненно посмотрел на меня.
  — Вы видите вот это, это, это?
  Он тыкал пальцем в каждое «это», отламывая каждый раз по маленькой сосульке.
  Только минуту назад Пуаро обвинил меня в слишком богатом воображении, но сейчас я чувствовал, что его воображение разыгралось куда сильнее моего. Неужели он всерьез думает, что эти льдышки были кристаллами смертельного яда? Это было единственным выводом, к которому я пришел, слушая его.
  — Это мороженое мясо, — сказал я. — Импорт. Из Новой Зеландии.
  Он долго смотрел на меня, потом странно рассмеялся.
  — Как мудр мой друг Гастингс! — воскликнул он. — Он знает все и вся! Как это говорится? Мистер Всезнайка. Такой уж он есть — мой друг Гастингс.
  Он бросил баранью ногу обратно и вышел из кладовой. Затем он посмотрел в окно.
  — А вот возвращается и наш друг инспектор. Очень кстати. Я уже посмотрел все, что хотел. — Он выбивал дробь пальцами на столе и, казалось, что-то подсчитывал. Затем неожиданно спросил: — Какой сегодня день недели, mon ami?
  — Понедельник, — удивленно ответил я. — А что?..
  — А… Понедельник, не так ли? Тяжелый день. Это очень рискованно — совершать убийство в понедельник.
  Он прошел назад в гостиную, подошел к термометру и постучал по стеклу.
  — Ясно и семьдесят градусов по Фаренгейту.231 Обычный английский летний день.
  Инглес все еще продолжал осматривать китайские фарфоровые безделушки.
  — Вас не так уж и интересует это расследование, мосье? — спросил Пуаро.
  — Это не моя работа, — улыбнулся Инглес. — Меня многое интересует, но не такие вещи. Поэтому я предпочитаю никому не мешать. А терпению я научился на Востоке.
  Вошел инспектор, очень оживленный, извиняясь за то, что так долго отсутствовал. Он настоял, чтобы мы еще раз осмотрели место преступления, после чего в конце концов мы покинули дом.
  — Вы были так добры к нам, инспектор, — сказал Пуаро, когда мы опять вышли на улицу. — У меня к вам есть одна просьба.
  — Хотите осмотреть труп, сэр?
  — О нет, избави Бог! Это ни к чему. Я хотел бы поговорить с Робертом Грантом.
  — Тогда вам придется поехать со мной в Мортон, сэр.
  — Прекрасно, но я хотел бы поговорить с ним наедине.
  Инспектор задумчиво потеребил верхнюю губу.
  — Я не знаю, сэр. Инструкция…
  — Уверяю вас, если вы позвоните в Скотленд-Ярд, то получите соответствующее разрешение.
  — Я слышал о вас самые восторженные отзывы от своих коллег, сэр. Но, понимаете, это противоречит инструкции.
  — И тем не менее это необходимо, — терпеливо продолжал Пуаро. — По той простой причине, что Грант… не убийца.
  — Что?.. Тогда кто же?
  — Я подозреваю, что убийце гораздо меньше лет. Он приехал в «Гранит-Бангалоу» на двуколке, которую оставил на улице. Вошел в дом, убил старика, спокойно вышел и уехал. Он был без шляпы, а одежда слегка испачкана кровью.
  — Но в таком случае его бы видела вся деревня!
  — Необязательно.
  — Ну да — если бы было темно, однако старика убили днем.
  Пуаро слегка улыбнулся.
  — И потом… лошадь и двуколка, сэр? Как вы можете это объяснить? Любая повозка оставила бы возле дома следы, но их там нет.
  — Глазами, возможно, этого и не увидишь. Нужно представить мысленно.
  Ухмыльнувшись, инспектор взглянул на меня и выразительно постучал пальцем по лбу. Я тоже был смущен, хотя, в отличие от инспектора, верил в Пуаро.
  Инспектор проводил нас в Мортон, где нам разрешили поговорить с Грантом, но при этом присутствовал полицейский. Пуаро сразу же заявил:
  — Грант, я знаю, что вы невиновны. Расскажите, пожалуйста, что случилось на самом деле.
  Арестованный оказался мужчиной средней комплекции, с неприятным лицом. Сразу чувствовалось, что в тюрьме он не впервые.
  — Клянусь Богом, я этого не делал, — зачастил он. — Кто-то подсунул те маленькие стеклянные штучки в мои пожитки. Это просто поклеп, вот что это. Я как вошел в дом, сразу же подался в свою комнату, как я об этом и сказал. Я знать ничего не знал до тех пор, пока Бетси не завопила. Ей-богу, я тут ни при чем.
  Пуаро поднялся.
  — Если вы не скажете мне правду, вам конец.
  — Но я…
  — Конечно же вы заходили в комнату и, несомненно, знали, что ваш хозяин убит. Вы собирались задать стрекача, но тут появилась Бетси и увидела труп.
  Арестованный, раскрыв рот, уставился на Пуаро.
  — Разве это не так? — продолжал Пуаро. — Еще раз вам говорю: полная откровенность — вот ваш единственный шанс.
  — Была не была, — неожиданно сказал Грант. — Все было так, как вы сказали. Я вошел в дом и сразу же пошел к хозяину, а он лежит на полу мертвый, и вокруг — жуть сколько крови. Я, само собой, сдрейфил. Подумал: как разузнают о моем прошлом, сразу же меня и заподозрят, кого ж еще. Ну и решил бежать. Сразу же. Пока никто еще ничего не узнал.
  — А нефритовые статуэтки?
  Грант замялся.
  — Понимаете…
  — Вы взяли их по привычке, не так ли? Однажды вы слышали, как ваш хозяин говорил, что им цены нет, ну и хотели прихватить с собой — по старой памяти? Верно? Теперь ответьте мне на один вопрос. Вы забрали статуэтки, когда пошли в комнату во второй раз?
  — Я заходил только один раз. Мне и одного было достаточно.
  — Точно один?
  — Ей-богу.
  — Хорошо. Когда вы вышли из тюрьмы?
  — Два месяца назад.
  — Как вам удалось получить эту работу?
  — Через «Общество помощи заключенным». Когда я выходил из тюрьмы, меня встречал какой-то тип в шляпе.
  — А как он выглядел?
  — Не пастор, но похож. Мягкая черная шляпа, говорил важно. У него не было переднего зуба. В очках. Звали его Сандерс. Сказал, что верит в мое раскаяние и что найдет мне хорошее место. К старому Уолли я попал по его рекомендации.
  Пуаро снова поднялся на ноги.
  — Благодарю вас. Теперь действительно вы все сказали. Наберитесь терпения. — Он помолчал немного и уже в дверях добавил. — Сандерс еще дал вам пару ботинок?
  Грант был совершенно обескуражен.
  — Да, расщедрился. Но откуда вам это известно?
  — Такова моя обязанность — все знать, — мрачно ответил Пуаро.
  После короткого разговора с инспектором мы все вместе забрели в «Белый олень» и там за стаканчиком девонширского сидра,232 уплетая яичницу, принялись обсуждать случившееся.
  — Все выяснили? — спросил с улыбкой Инглес.
  — Да, в основном все, но как доказать, что Уолли был убит по приказу Большой Четверки, а вовсе не Грантом? Какой-то умник устроил его на это место, чтобы потом сделать «козлом отпущения», что, кстати, было совсем нетрудно, учитывая его прошлое. Он дал ему пару ботинок, а вторую, точно такую же, оставил у себя. Остальное предельно просто. Когда Грант ушел из дома, а Бетси — к кому-то посудачить (она это делала каждый день), он, надев такие же ботинки, как у Гранта, заходит в дом и убивает хозяина. Затем переобувается в ботинки Гранта, садится в свою повозку, и был таков.
  Инглес посмотрел на Пуаро.
  — Одно мне непонятно, — сказал он. — Почему его никто не видел?
  — А… Вот в этом-то и вся хитрость Номера Четвертого. Его видели многие, но при этом никто не обратил на него внимания. Поскольку он приехал в повозке мясника.
  Я воскликнул:
  — Баранья нога!
  — Точно, Гастингс, баранья нога. Все клятвенно уверяли, что сегодня утром никто не заходил в «Гранит-Бангалоу», но тем не менее в кладовой я нашел свежезамороженную баранью ногу. Сегодня понедельник, значит, мясо привезли сегодня, потому что если бы его привезли в субботу, то при такой погоде оно не могло не оттаять. Итак, кто-то был в коттедже, и этот кто-то не привлек ничьего внимания, несмотря на то, что одежда его была вся в крови.
  — Это же гениально, черт возьми! — воскликнул Инглес.
  — Да, он очень умен, этот Номер Четвертый.
  — Умнее самого Эркюля Пуаро? — спросил я с невозмутимым видом.
  — Есть шутки, которые непозволительны даже вам, Гастингс, — назидательно произнес Пуаро. — Но разве не я спас невинного человека от виселицы? Разве этого мало для одного дня?
  Исчезновение ученого
  Лично я и не думал, что инспектор Медоуз поверит в невиновность Роберта Гранта по кличке Биггс. Улики, которые он собрал против него: уголовное прошлое, украденные нефритовые статуэтки, ботинки, отпечатки которых совпадали с отпечатками на полу, — были настолько весомы, что сразу признать свое поражение было выше его сил. Он, конечно, был очень уязвлен, но Пуаро удалось убедить присяжных, что Грант невиновен. Пуаро привел двух свидетелей, которые показали, что в понедельник утром к дому убитого подъезжала повозка мясника, а местный мясник сказал, что привозит мясо только по средам и пятницам.
  Нашлась женщина, которая на допросе показала, что видела, как какой-то человек выходил из дома, но его внешность описать не смогла. Единственное, что она помнила, — это то, что он был гладко выбрит, среднего роста и выглядел точно так, как помощник мясника. Услышав это, Пуаро философски заметил:
  — Я вам говорил, Гастингс. Этот человек — актер. Он не надел синие очки и не приклеил бороду. Тем не менее ему удалось изменить свое лицо, но не это главное. Главное, что он вжился в образ.
  И тот человек из Ханвелла, который посетил нас, выглядел именно таким, каким я представлял привратника из психолечебницы. Да, этот человек гениальный актер, я давно это понял.
  Тем не менее меня немного обескуражило, что наша поездка в Дартмур ничего не дала. Когда я сказал об этом Пуаро, тот со мной не согласился.
  — Мы все время движемся вперед, да, вперед. И после каждой встречи с ним мы все больше и больше узнаем об особенностях его мышления и его методах. Тогда как сам он ничего не знает ни о нас, ни о наших планах.
  — А не кажется ли вам, Пуаро, что мы с ним находимся в одинаковом положении? Я, например, тоже ничего не знаю о наших планах. Их, похоже, вообще нет. Вы сидите и преспокойненько дожидаетесь, что он натворит дальше.
  Пуаро улыбнулся.
  — А вы, mon ami, совсем не изменились. Все так же жаждете крови. Возможно, — добавил он, когда раздался стук в дверь, — это ваш шанс. Сейчас дверь откроется, и войдет наш общий друг. — И он рассмеялся, увидев разочарование на моем лице, — в комнату вошел всего лишь инспектор Джепп с каким-то вполне респектабельным господином.
  — Добрый вечер, мосье, — поздоровался инспектор. — Позвольте мне представить вам капитана Кента из американской внешней разведки.
  Капитан Кент был высок и худощав. Его бесстрастное лицо было будто высечено из дерева.
  — Очень рад познакомиться с вами, джентльмены, — пробормотал капитан и пожал нам руки.
  Пуаро подбросил в камин полено и принес еще два стула. Я принес стаканы, виски и содовую. Капитан сделал большой глоток и одобрительно кивнул головой.
  — В вашей стране традиции остались прежние, — заметил он.
  — А теперь к делу, господа, — сказал Джепп. — Мосье Пуаро высказал мне необычную просьбу. Его интересуют все события, так или иначе связанные с упоминанием Большой Четверки, и он попросил меня тут же сообщать ему все факты, с которыми я столкнусь. Честно говоря, я уже стал забывать об этом, но когда ко мне пришел капитан Кент и рассказал одну любопытную историю, я сразу же подумал: «Это должно заинтересовать мосье Пуаро».
  Пуаро посмотрел на капитана, и тот начал свой рассказ:
  — Вы, наверное, читали в свое время, мосье Пуаро, информацию о том, что несколько торпедных катеров и миноносцев пошли ко дну, разбившись на рифах у американского побережья. Это случилось как раз после землетрясения в Японии, и гибель судов объясняли сильным штормом. Но недавно во время облавы были задержаны некоторые личности, у которых нашли бумаги, проливающие свет на это дело. Насколько мы поняли, существует некая международная организация под названием «Большая Четверка». Она обладает каким-то мощным агрегатом, аккумулирующим огромное количество энергии, который преобразует ее в луч, способный поражать любой объект на большом расстоянии. Все это казалось абсурдом, но я все же доставил бумаги в штаб, чтобы там сами разобрались что к чему. Вскоре один из ваших английских ученых прочитал на эту тему доклад на заседании Британской ассоциации.233 Коллеги сочли его выводы поспешными, а саму идею нереальной, но ученый заявил, что он сам находится на пороге подобного открытия и что уже получены обнадеживающие результаты.
  — Ну и что дальше? — нетерпеливо поинтересовался Пуаро.
  — Я приехал сюда в Англию, чтобы лично встретиться с этим ученым и выяснить у него, возможно ли создание такого агрегата в принципе. Мне сказали, что он очень молод, но тем не менее большой авторитет в этой области физики. Некто Холлидей.
  — Ну и что он сказал? — спросил я.
  — Ничего не сказал и, наверное, уже никогда не скажет. Я так и не увидел Холлидея…
  — Дело в том, — перебил капитана Джепп, — что Холлидей исчез.
  — Исчез? Когда?
  — Два месяца назад.
  — Вам об этом было заявлено?
  — Да, конечно. К нам пришла его жена. Она была в жутком волнении. У меня, говорит, пропал муж. Мы объявили розыск, но мне что-то не верится, что мы его сможем найти.
  — Почему?
  — Потому что еще никогда… никогда не удавалось найти тех, кто исчезал таким странным образом.
  — Каким именно?
  — Он исчез в Париже.
  — Холлидей исчез в Париже?
  — Да. У него была командировка… во всяком случае, он так сказал жене. Конечно, он должен был сказать что-то в этом роде. Но, вы сами понимаете, в Париже можно исчезнуть по разным причинам… Или его похитили, и тогда уже ничего не сделаешь, или он сам решил, что называется, испариться, чтобы немного развлечься. Веселый Париж и все такое прочее… Устал от семейной жизни. У Холлидея накануне отъезда была размолвка с женой, так что возможен второй вариант.
  — Интересно, — задумчиво произнес Пуаро. Американец с любопытством посмотрел на него:
  — Скажите, мосье Пуаро, а что представляет собой Большая Четверка?
  — Большая Четверка, — ответил Пуаро, — это международная преступная организация, которую возглавляет один весьма неглупый китаец. Он у них Номер Один. Номер Два — американец, Номер Три — француженка, Номер Четыре, палач-экзекутор, — англичанин.
  — Француженка, говорите? — Капитан присвистнул. — А Холлидей исчез в Париже, во Франции. Может, это и есть ключ к разгадке. Как ее зовут?
  — Не знаю. Я ничего о ней не знаю.
  — Но эти сведения верные? — спросил капитан.
  Пуаро кивнул, машинально устанавливая стаканы на подносе в один ряд. Он был большой любитель порядка.
  — Но зачем им понадобилось топить корабли? А что, если «Большая Четверка» — это трюк немцев?
  — Большая Четверка — это Большая Четверка, и работают они только на себя, мосье капитан. Их цель — мировое господство.
  Американец разразился гомерическим хохотом, но, взглянув на серьезное лицо Пуаро, разом остановился.
  — Вы напрасно смеетесь, мосье капитан, — сказал Пуаро, вскинув руку. — Вы вспомните… Напрягите свои серые клеточки. Кто, по-вашему, были те люди, которые играючи отправили на дно часть вашего флота, проверяя на нем возможности своего оружия? А это было именно так, мосье, — они испытывали новый вид оружия, который есть только у них.
  — Подумать только, — добродушно сказал Джепп. — Я столько раз читал о международных преступниках, но до сих пор ни одного из них не встречал. Итак, Пуаро, вы выслушали рассказ капитана Кента. Могу ли я еще что-нибудь сделать для вас?
  — Да, мой друг. Вы могли бы дать мне адрес миссис Холлидей, а также нечто вроде рекомендательного письма?
  На следующий день мы отправились в Четуинд-Лодж, расположенный неподалеку от деревни Чобхэм в графстве Суррей.
  Миссис Холлидей, высокая светловолосая женщина, приняла нас сразу же. С ней была ее дочь, прелестное создание пяти лет.
  Пуаро кратко изложил цель нашего визита.
  — Ну конечно же, мосье Пуаро, я так благодарна, что вы пришли. Я много о вас слышала. Вы не такой, как те полицейские из Скотленд-Ярда, которые даже не захотели меня выслушать. Да и французишки тоже… такие невоспитанные, если не сказать хуже. Они там почему-то уверены, что мой муж сбежал с какой-то женщиной, но это не так. Этого не могло быть, потому что все, чем он жил, — его работа. Работа была для него главное. Половина всех наших ссор была из-за его работы. Он любил ее больше, чем меня.
  — Это так похоже на англичан, — успокаивающе сказал Пуаро. — Они всегда чем-то увлечены. Если не работой, так азартными играми или спортом. И все принимают так близко к сердцу. А теперь, мадам, вспомните, пожалуйста, в деталях и, если можно, по порядку все, что касается исчезновения вашего мужа.
  — Мой муж уехал в Париж в четверг двадцатого июля. Он должен был встретиться с коллегами, работающими в той же области, что и он. Среди них знаменитая мадам Оливье.
  Услышав имя знаменитой француженки, которая своими открытиями затмила Кюри,234 Пуаро кивнул. Она была лидером в своей области, и французское правительство несколько раз отмечало ее достижения высокими наградами.
  — Он приехал туда вечером и сразу же отправился в гостиницу «Кастильоне» на улице Кастильоне. Наутро у него была назначена встреча с профессором Бургоне. У них была очень интересная беседа, казалось, его ничто не волновало, он был очень раскован. Они условились встретиться на следующий день в лаборатории профессора Бургоне. Оттуда он отправился на ленч в кафе «Руаяль», погулял по Парижу, затем посетил мадам Оливье в ее доме по улице Пасси. Он никуда не торопился и был совершенно спокоен. Около шести вечера он ушел. Где он ужинал, никто не знает, возможно, в каком-то ресторанчике. Около одиннадцати вечера муж вернулся в гостиницу и сразу прошел к себе в номер, предварительно спросив, нет ли для него почты. Утром он вышел из гостиницы, и больше его никто не видел.
  — В котором часу это было? Он вышел с таким расчетом, чтобы успеть к назначенному часу в лабораторию профессора Бургоне?
  — Не знаю. Никто не заметил, когда он ушел, а утренний кофе ему не подавали. Значит, было очень рано.
  — А он не мог уйти вечером, после того как вернулся в гостиницу?
  — Не думаю. Постель была разобрана, да и портье заметил бы.
  — Скорее всего, да. Итак, ваш муж покинул номер рано утром, и, с одной стороны, это хорошо. Вряд ли он мог стать жертвой бандитов в такой ранний час. А его вещи, мадам, все ли они на месте?
  Казалось, миссис Холлидей не хотела отвечать на этот вопрос, но в конце концов сказала:
  — Нет, не все. Должно быть, он взял с собой маленький чемоданчик.
  — Хм! — задумчиво произнес Пуаро. — Интересно, где он провел вечер? Если бы мы это знали, вполне возможно, мы бы знали, где он сейчас. Кого он встретил? — вот в чем вопрос. Мадам, сам я не разделяю взглядов полиции. Они вечно твердят: «Cherche la femme».235 Между тем совершенно очевидно, что вечером случилось что-то такое, что изменило его планы. Вы сказали, он спрашивал почту? Он что-нибудь получал? Были ли письма?
  — Только одно, и это, скорее всего, было мое письмо, которое я ему послала, когда он уехал из Англии.
  Пуаро помолчал, потом быстро поднялся на ноги.
  — Да, мадам, ключ к разгадке находится в Париже, и я немедленно отправляюсь туда.
  — Но это произошло так давно, мосье…
  — Вы правы, но тем не менее именно там его следует искать.
  Уже у двери он обернулся и спросил:
  — Мадам, ваш муж никогда не упоминал в разговоре «Большую Четверку»?
  — Большую Четверку? — Она немного подумала. — Нет, ни четверок, ни других чисел.
  Женщина на лестнице
  Это было все, что мы смогли вытянуть из миссис Холлидей. Мы поспешили обратно в Лондон, сделали необходимые приготовления и на следующий день выехали на континент. С довольно мрачной улыбкой Пуаро заметил:
  — Большая Четверка все время опережает меня. Я бегаю за ними, совсем как один старый французский фокстерьер.
  — Возможно, вы встретитесь с ним в Париже, — сказал я, сразу поняв, что речь идет об одном из самых знаменитых сыщиков Сюртэ,236 с которым Пуаро случалось иметь дело раньше.
  Пуаро скорчил гримасу.
  — Надеюсь, что нет. Мы с ним никогда не могли найти общий язык.
  — Разве трудно, — спросил я, — узнать, что делал такой-то англичанин такого-то числа два месяца назад?
  — Очень трудно. Но, как вы знаете, встреча с трудностями радует Эркюля Пуаро.
  — Вы думаете, что его похитила Большая Четверка?
  Пуаро кивнул.
  Наши дальнейшие поиски ничего существенного не добавили к тому, что мы уже знали от миссис Холлидей. Пуаро долго расспрашивал профессора Бургоне, надеясь выяснить, рассказывал ли ему Холлидей о своих планах на тот вечер, но профессор ничего не помнил.
  Нашим следующим источником информации была знаменитая мадам Оливье. Я был слегка взволнован, когда мы поднимались по ступенькам ее виллы в Пасси. Мне всегда казалось невероятным — что женщина может достигать таких высот в науке. Я считал, что на это способны только мужчины.
  Дверь открыл юноша лет семнадцати, манерами напоминавший церковного послушника. Пуаро заранее условился о встрече. Он знал, что мадам Оливье никого не принимает без предварительной договоренности, так как большую часть времени занята работой.
  Нас провели в салон, и вскоре к нам вышла хозяйка. Мадам Оливье была высокой женщиной. Ее рост подчеркивали белый халат и высокая шапочка, напоминавшая головной убор монахинь. У нее было продолговатое бледное лицо и удивительно черные глаза, в которых светился какой-то неистовый свет. Она была больше похожа на настоятельницу средневекового женского монастыря, чем на современную француженку. Одна ее щека была обезображена шрамом, и я вспомнил, что три года назад ее муж и его ассистент погибли во время взрыва в лаборатории, и с тех пор она всю свою энергию направила на научные исследования. Она встретила нас вежливо, но холодно.
  — Меня так много раз расспрашивала полиция, мосье… Едва ли я смогу помочь вам, раз уж не смогла помочь им.
  — Мадам, возможно, я задам вам совсем другие вопросы. Скажите, пожалуйста, о чем вы беседовали с мистером Холлидеем?
  — Как о чем? — удивилась она. — Конечно же о работе. О его и моей.
  — Говорил ли он о своей теории, которую изложил в докладе, прочитанном Британскому научному обществу?
  — Конечно. Эта и было главной темой нашей беседы.
  — Его идея скорее из области фантастики? — небрежно спросил Пуаро.
  — Некоторые так думают. Я — нет.
  — Вы считаете, что это можно осуществить практически?
  — Конечно. У меня практически такое же направление, только конечная цель другая. Я изучаю гамма-лучи, излучаемые веществом, известным как радий-С — продукт распада радия, — и во время одного из экспериментов я натолкнулась на весьма интересные свойства магнитных полей. У меня есть своя теория, относительно магнитных полей, но публиковать результаты пока еще преждевременно. Опыты Холлидея и его идеи меня очень заинтересовали.
  Пуаро кивнул, потом задал ей вопрос, который очень меня удивил:
  — Простите, мадам, а где вы беседовали? В этой комнате?
  — Нет, мосье, в лаборатории.
  — Я могу осмотреть ее?
  — Конечно.
  Мы вышли следом за ней в небольшой коридор. Пройдя мимо двух дверей, мы оказались в большой лаборатории, в которой было полно колб, мензурок и различного рода приспособлений, названий которых я даже не знал. Двое сотрудников проводили какой-то опыт. Мадам Оливье представила их нам:
  — Мадемуазель Клод. (Высокая с серьезным лицом девушка поздоровалась.) Мосье Генри — мой старый и преданный друг.
  Темноволосый молодой человек небольшого роста неловко поклонился.
  Пуаро осмотрелся. Кроме той двери, через которую мы вошли, в лаборатории были еще две. Одна, как объяснила хозяйка, вела в сад, другая — в небольшую комнату, где также проводятся эксперименты.
  Пуаро внимательно все выслушал и заявил, что теперь можно вернуться в салон.
  — Мадам, во время беседы с мистером Холлидеем вы были одни?
  — Да, конечно. Оба моих сотрудника находились в маленькой комнате.
  — А не могли ли они или кто другой подслушать, о чем вы говорили?
  Хозяйка задумалась, потом покачала головой.
  — Вряд ли. Все двери были плотно закрыты.
  — А в комнате никто не мог спрятаться?
  — В углу стоит буфет… но это же смешно.
  — Все может быть, мадам. Последний вопрос. Мистер Холлидей ничего не говорил вам о своих планах на вечер?
  — Нет.
  — Большое спасибо, мадам, и извините нас за то, что отняли у вас столько времени. Не беспокойтесь, мы сами найдем выход.
  Мы вышли в холл. В этот момент в парадную дверь вошла какая-то женщина и быстро взбежала по ступенькам. Мне показалось, что она была одета в черное платье и черную шляпу с вуалью, какие обычно носят вдовы.
  Когда мы вышли, Пуаро вдруг сказал:
  — Какая странная женщина!
  — Мадам Оливье? Да, она…
  — Mais non,237 не мадам Оливье. О ней вообще нечего говорить, она гений, а гении — порода особая и редкая. Нет, я имел в виду другую, ту, что мы видели на лестнице.
  — Но я не разглядел ее лица, — пробормотал я изумленно, — да и вы, я думаю, тоже. Она на вас даже не взглянула.
  — Именно это я и имел в виду, когда сказал, странная женщина, — спокойно ответил Пуаро. — Женщина, которая входит в свой дом, а я предполагаю, что это ее дом, поскольку она вошла, открыв дверь ключом, и взбегает по лестнице, даже не взглянув на двух незнакомых посетителей в холле, — очень странная женщина. Осторожно!
  Он потянул меня назад, и как раз вовремя. Едва не задев нас, на дорогу упало дерево. Пуаро остолбенело смотрел на него, бледный и испуганный.
  — Грубая, топорная работа, — возмутился он, — но даже мне ничего не показалось подозрительным. Если бы не моя реакция, а она у меня не хуже, чем у кошки, Эркюля Пуаро уже не было бы в живых — большая утрата для человечества. Да и вас тоже, мой дорогой Гастингс, впрочем, это мир как-нибудь бы пережил.
  — Благодарю вас, — холодно ответил я. — Но что мы будем делать дальше?
  — Что делать? — вскричал Пуаро. — Думать. Думать, шевелить своими серыми клеточками. Этот мистер Холлидей — был ли он на самом деле в Париже? Я думаю, что был, так как он разговаривал с профессором Бургоне, который знал его лично.
  — Что вы хотите этим сказать? — спросил я.
  — Это случилось в пятницу утром. Последний раз его видели в пятницу в одиннадцать вечера, но он ли это был?
  — Но портье?..
  — Ночной портье, который видел Холлидея в первый раз? Входит какой-то человек, весьма похожий на Холлидея — Номер Четыре умеет это делать прекрасно, — спрашивает письма, поднимается наверх, собирает небольшой чемодан и уходит на следующее утро. Весь вечер никто не видел Холлидея, потому что он уже был в руках врагов. Был ли тот человек, с которым беседовала мадам Оливье, Холлидеем? Я думаю, скорее всего да. Хотя Оливье и не знала его в лицо, но ее вряд ли кто мог обмануть, — они говорили о таких вещах, которые доступны только ученым. Он пробыл здесь какое-то время, затем ушел. А что случилось потом?
  Схватив меня за руку, Пуаро вдруг потащил обратно к вилле.
  — Теперь представьте, mon ami, что сегодня тот день, когда исчез Холлидей, и мы идем по его следу. Вы ведь любите искать следы, не правда ли? Смотрите, вот они — мужские следы, следы Холлидея. Он поворачивает направо, как это делали мы, а ходит он быстро, — и вдруг сзади слышны другие шаги, быстрые, женские. Она его перехватила, эта стройная молодая женщина в черной вдовьей вуали: «Извините, мосье, мадам Оливье хочет еще поговорить с вами». Он останавливается, поворачивает назад. Теперь куда она его поведет? Она не хочет, чтобы кто-либо видел ее вместе с ним. Не совпадение ли, что она перехватывает его в том самом месте, где начинается узкая аллея, отделяющая парк виллы от другого, соседнего. Она ведет его по ней. «Сюда, мосье, эта дорога короче». По правую сторону территория мадам Оливье, по левую — чужая территория, и, заметьте, дорогой друг, именно оттуда упало дерево, которое нас едва не убило. Вот одна, а вот другая калитка — обе выходят на аллею. Здесь могла быть засада. Какие-то люди хватают Холлидея и ведут на соседнюю виллу.
  — Боже мой, Пуаро, — воскликнул я, — неужели вы все это себе так представляете?
  — Да, мысленно я все это так вижу, мой дорогой Гастингс. Так, и только так, все и произошло. Пойдемте обратно в дом.
  — Вы снова хотите видеть мадам Оливье?
  Пуаро улыбнулся.
  — Нет, Гастингс, я хочу увидеть лицо женщины, которая стояла на лестнице.
  — Вы думаете, она родственница мадам Оливье?
  — Нет, она скорее всего ее секретарь и поступила к ней недавно.
  Дверь открыл тот же молодой человек.
  — Не можете ли вы сказать нам имя той женщины в черной вуали, которая только что вошла в дом?
  — Мадам Вероно? Секретарь мадам Оливье?
  — Да. Передайте ей, пожалуйста, что мы хотели бы с ней переговорить.
  Молодой человек удалился. Через минуту он вернулся.
  — Извините, господа, но мадам Вероно нет. Вероятно, она ушла по делам.
  — Не думаю, — невозмутимо сказал Пуаро. — Передайте ей, что ее желает видеть Эркюль Пуаро по весьма срочному делу и что он торопится в префектуру.
  Посыльный снова удалился. На этот раз вместо него к нам спустилась женщина. Она вошла в салон и подняла вуаль. К моему изумлению, я узнал в ней нашу старую знакомую, графиню Росакову, которая совершенно блистательно ограбила тогда в Лондоне мистера Хардмана.
  — Как только я вас заметила в холле, сразу же предположила худшее и не ошиблась, — призналась она.
  — Моя дорогая графиня…
  Она покачала головой и спешно его перебила:
  — Сейчас меня зовут Инее Вероно. Испанка, вышедшая замуж за француза. Что вам от меня нужно, Пуаро? Вы страшный человек. Вы тогда выкурили меня из Лондона. Теперь вы все расскажете мадам Оливье и меня изгонят из Парижа? Мы, бедные русские, тоже должны где-то жить.
  — Дело гораздо серьезнее, чем вы думаете, мадам, — сказал Пуаро, наблюдая за ней. — Я собираюсь посетить соседнюю виллу и освободить мистера Холлидея, если он, конечно, еще жив. Как видите, мадам, мне все известно.
  Она побледнела и нервно закусила губу. Затем решительно произнесла:
  — Он жив, но… он не на этой вилле. Послушайте, мосье, я предлагаю сделку. Мне — свобода, а вам Холлидей — живой и невредимый.
  — Согласен, — сказал Пуаро. — Я только что сам хотел предложить вам это. Да, кстати, ваши хозяева — Большая Четверка?
  И снова ее лицо побледнело, но на этот раз она ничего не ответила.
  Вместо этого со словами «Вы позволите мне позвонить?» она подошла к телефону и набрала номер.
  — Это номер телефона на вилле, где находится ваш друг. Вы можете назвать его полиции, но к тому времени, когда они туда доберутся, там уже никого не будет… А, наконец-то, это ты, Андре? Да, это я. Маленький бельгиец все знает. Отправь Холлидея в гостиницу, а сам уходи.
  Она положила трубку и, улыбаясь, подошла к нам.
  — Надеюсь, мадам, вы проводите нас до гостиницы?
  — Разумеется. На другое я и не надеялась.
  Я остановил такси, и мы вместе отправились в гостиницу. Лицо Пуаро выражало недоумение. Слишком просто все было. Когда мы подъехали к гостинице, к нам подбежал портье.
  — К вам прибыл какой-то господин. Он выглядит очень больным. Его привела медсестра, но она уже ушла.
  — Все правильно, — сказал Пуаро. — Это мой друг.
  Мы втроем поднялись наверх. Возле окна в кресле сидел изможденный молодой человек. Пуаро подошел к нему.
  — Вы мистер Холлидей?
  Мужчина молча кивнул.
  — Покажите мне вашу левую руку. У Холлидея ниже локтя есть родимое пятно.
  Мужчина протянул левую руку. На ней действительно было родимое пятно. Пуаро кивнул графине. Она повернулась и вышла из комнаты.
  Стакан бренди привел Холлидея немного в чувство.
  — Боже мой, — пробормотал он. — Я прошел через муки ада… Они сущие дьяволы. Моя жена, где она? Что она подумала? Они сказали мне, что она поверила… поверила…
  — Она не поверила, — твердо сказал Пуаро. — В вас она ни разу не усомнилась. Она ждет вас, и ваша дочь тоже.
  — Господи, мне не верится, что я снова на свободе.
  — А теперь, когда вы немного пришли в себя, мосье, я хотел бы услышать вашу историю с самого начала.
  Лицо Холлидея вдруг окаменело.
  — Я ничего не помню.
  — Что так?
  — Вы слышали что-нибудь о Большой Четверке?
  — Кое-что слышали, — сухо ответил Пуаро.
  — Вы не знаете того, что знаю я. Они обладают неограниченной властью. Если я буду молчать, то останусь жив, если скажу хоть слово, то не только я, но и мои близкие будут уничтожены. И не нужно меня убеждать. Я много знаю, но… ничего не помню.
  И, вскочив с кресла, он вышел из комнаты.
  Пуаро не скрывал своей досады.
  — Значит, вот как обстоит дело, — пробормотал он. — Большая Четверка выиграла и этот раунд. Что это у вас в руке, Гастингс?
  — Какой-то клочок бумаги. Графиня что-то написала, — перед тем как уйти, — объяснил я. Пуаро внимательно прочитал:
  — «Au revoir238 — I. V.»239 Подписалась своими инициалами. Это, возможно, совпадение, но они похожи на римскую цифру четыре. Любопытно, Гастингс, очень любопытно.
  Похитители радия
  Ночь после освобождения Холлидей спал в соседней комнате. Я слышал его стоны и проклятия, которые он произносил во сне. Несомненно, пребывание на той вилле настолько расшатало его нервную систему, что утром следующего дня он вообще наотрез отказался говорить о Большой Четверке. Только опять твердил, что у них неограниченная власть, что они грозились погубить его и его близких, если он кому-нибудь хоть что-то расскажет.
  После завтрака он уехал к жене в Англию, а Пуаро и я остались в Париже. Меня обуяла жажда деятельности, и спокойствие Пуаро меня раздражало.
  — Ради Бога, Пуаро, — настаивал я. — Надо срочно ехать — и скорее — за ними.
  — Очень хорошо, mon ami, очень хорошо. Но куда? И за кем?
  — За Большой Четверкой, конечно.
  — Cela va sans dire.240 Но как вы собираетесь это сделать?
  — Обратиться в полицию и… — начал я.
  — Они поднимут нас на смех — и правильно сделают. У нас нет никаких доказательств, почти никаких. Мы должны ждать.
  — Ждать чего?
  — Их следующего хода. Вы, англичане, большие любители и ценители бокса. Так вот: если один боксер выжидает и только изредка наносит удары, набирая очки, то второй, чтобы не проиграть по очкам, обязан атаковать — и ему приходится раскрываться. Так вот, теперь наша очередь выжидать.
  — А они будут атаковать? — засомневался я.
  — Непременно. Вы же помните, как они старались выпроводить меня из Англии, потом мы вмешались и спасли бедолагу Гранта от виселицы, а теперь мы сорвали им планы здесь, в Париже. Нет, Гастингс, они это так не оставят.
  В этот момент раздался стук в дверь, и, не дожидаясь приглашения, в комнату вошел какой-то мужчина. Он осторожно закрыл за собой дверь. Мужчина был высокого роста, худощавый, со слегка крючковатым носом и болезненно бледной кожей. Одет он был в плащ, застегнутый до самого подбородка, а шляпа его была надвинута на глаза.
  — Прошу прощения, господа, за мое бесцеремонное вторжение, — сказал он мягким голосом, — но у меня довольно необычная миссия.
  Улыбаясь, он подошел к столу и уселся на стул, стоящий рядом. Я хотел было вскочить, но Пуаро жестом остановил меня.
  — Вы сказали, молодой человек, что у вас к нам довольно необычное дело. Мы вас слушаем.
  — Дорогой мосье Пуаро, все очень просто. Вы мешаете моим друзьям!
  — Каким же образом?
  — Послушайте, мосье Пуаро, это несерьезно. Вы прекрасно знаете, о чем идет речь.
  — Это зависит от того, кто ваши друзья.
  Молодой человек молча вынул из кармана портсигар, открыл его и бросил на стол четыре сигареты. Потом, также без единого слова, он положил сигареты обратно в портсигар и спрятал его в карман.
  — А… — протянул Пуаро. — Вот оно что. И что же ваши друзья хотят?
  — Они хотят, чтобы вы направили свои замечательные способности, свой редкий талант на раскрытие уголовных преступлений, словом, чтобы вы перестали мешать им и снова занялись проблемами великосветских дам. Ведь они ваши основные клиенты?
  — Тихое отступление, — прокомментировал Пуаро, — а если я откажусь?
  Молодой человек сделал выразительный жест.
  — Мы будем об этом сожалеть, — сказал он, — а также все поклонники и поклонницы таланта великого Эркюля Пуаро. Но самые горячие сожаления не смогут воскресить человека, вернуть его к жизни…
  — Вы очень деликатны, — кивнул Пуаро. — А если я… соглашусь?
  — В этом случае я уполномочен предложить вам… компенсацию.
  Он вытащил бумажник, достал оттуда десять ассигнаций и бросил их на стол. Каждая банкнота была достоинством в десять тысяч франков.
  — Это только небольшой аванс с нашей стороны. Вы получите в десять раз больше…
  — Бог ты мой, — закричал я, вскакивая на ноги, — и вы смеете думать!..
  — Сядьте, Гастингс, — приказал Пуаро. — Сядьте и умерьте свои порывы. А вам, мосье, я вот что скажу. Ничто не мешает мне позвонить в полицию, а мой друг позаботится о том, чтобы вы не убежали…
  — Звоните, если считаете это целесообразным, — спокойно сказал наш посетитель.
  — Послушайте, Пуаро, — вмешался я. — Сколько же можно… Звоните в полицию, и покончим с этим делом.
  Поднявшись, я прошел к двери и стал к ней спиной.
  — В данной ситуации это решение кажется мне наиболее разумным, — сказал, как бы уговаривая себя, Пуаро.
  — Вы уверены, что действительно поступаете разумно?
  — Ну звоните же, Пуаро! — настаивал я.
  — В таком случае вы несете ответственность за последствия, Гастингс.
  Как только Пуаро поднял трубку, мужчина вдруг прыгнул на меня, словно кошка. Я был готов к этому, и через минуту мы, вцепившись друг в друга, катались по комнате, опрокидывая стулья. Почувствовав, что он вот-вот выскользнет, я сжал его еще сильнее. Он перестал вырываться. Я уже предвкушал победу, как вдруг случилось неожиданное. Разжав руки, я улетел в сторону головой вперед и врезался в стену…
  Я очнулся, когда за нашим посетителем уже захлопнулась дверь. Я вскочил на ноги и, подбежав к двери, попытался ее открыть — но она была заперта снаружи на ключ. Я выхватил у Пуаро телефонную трубку.
  — Портье? Сейчас мимо вас пройдет мужчина в плаще, застегнутом на все пуговицы, и помятой шляпе. Задержите его. Он разыскивается полицией.
  Через несколько минут мы услыхали за дверью сначала какой-то шум, затем звук поворачиваемого в замке ключа. Наконец дверь распахнулась, и мы увидели самого управляющего гостиницы.
  — Вы задержали его? — закричал я.
  — Нет, мосье. Никто не спускался по лестнице и не шел мимо портье.
  — Он должен был спуститься вниз.
  — Но никто из посторонних не спускался, в противном случае мы бы его задержали.
  — Но кто-то же проходил мимо вас? Кто-нибудь из обслуживающего персонала, например? — мягко спросил Пуаро.
  — Только официант с подносом.
  — Да!.. — сказал Пуаро понимающим тоном, когда мы наконец-то избавились от управляющего и его успевших подойти подчиненных. — Теперь мне понятно, почему он был застегнут на все пуговицы.
  — Такая досада, Пуаро, — сказал я удрученно. — Я ведь думал, что поймал его.
  — Я думаю, он применил какой-то прием из джиу-джитсу. Не расстраивайтесь, дорогой Гастингс, все прошло точно по плану… по его плану, чему я очень рад.
  — Что это? — воскликнул я, увидев вдруг на полу какой-то темный предмет.
  Это оказалось небольшое кожаное портмоне, которое, по всей вероятности, выпало из кармана посетителя во время борьбы. В нем находились два оплаченных счета на имя Моей Феликса Леона и свернутый в несколько раз листок бумаги, на котором карандашом было нацарапано всего несколько слов, но этим словам не было цены:
  
  «Следующее заседание совета состоится в пятницу в 11 утра по адресу: улица Эшелес, 34».
  
  Вместо подписи в конце записки была выведена большая четверка.
  Была как раз пятница, и часы на камине показывали половину одиннадцатого.
  — Боже мой, — завопил я. — Какая удача! Фортуна повернулась к нам лицом. Нужно поторопиться.
  — Так вот зачем он приходил, — пробормотал Пуаро. — Теперь мне все ясно.
  — Ясно? Что ясно? Дорога каждая минута, Пуаро. Да не стойте же вы, в конце концов, как истукан.
  Пуаро смотрел на меня насмешливо, как он это всегда делал, когда я горячился, и качал головой.
  — «Заходите, милый друг, муху в гости звал паук».241 Не так ли начинается ваша английская песенка? Да, задумано тонко, но Пуаро на такой трюк не поймаешь.
  — Что вы хотите сказать?
  — Дорогой друг, я все пытался понять, зачем приходил этот молодой человек. Действительно ли он собирался подкупить или испугать меня? Едва ли. Тогда зачем же он все-таки приходил? Теперь все стало на свои места. Теперь я ясно представляю себе их план. Сделать вид, что он хочет якобы подкупить меня или запугать, специально спровоцировать драку, — он же явно стремился к ней… а во время борьбы якобы нечаянно выронить портмоне. Улица Эшелес, тридцать четыре, одиннадцать часов утра. Нет, мои дорогие, Эркюль Пуаро — стреляный воробей, его на мякине не проведешь.
  — Боже мой! — вырвалось у меня.
  — Одно только мне неясно, — с хмурым видом пробормотал Пуаро.
  — Что именно?
  — Время, Гастингс, время, указанное в записке. Если бы они хотели завлечь меня в ловушку, то для этого больше подошла бы ночь. Возможно, что-то у них там должно произойти сегодня утром… Что-то, чего Пуаро, по их мнению, не должен узнать. — Он протестующе покачал головой. — Посмотрим. Я останусь в этом кресле. Сегодняшним утром мы никуда отсюда не пойдем. Мы подождем развития событий здесь.
  В половине двенадцатого пришло письмо. Прочитав его, Пуаро передал листок мне. Это была короткая записка от мадам Оливье. Она просила нас немедленно приехать.
  Мы поспешили на виллу мадам Оливье. На этот раз хозяйка сама встретила нас в уже знакомой нам маленькой комнатке. И снова меня поразила неистовость в ее глазах, несовместимая с абсолютно монашеским обликом, — в ней поистине была какая-то магическая сила.
  Она сразу приступила к делу.
  — Месье, мы вчера беседовали с вами об исчезновении Холлидея. Затем, как мне доложили, вы вернулись сюда во второй раз, чтобы поговорить с моим секретарем, Инее Вероно. Она ушла из дома вместе с вами и до сих пор не вернулась.
  — Это все, мадам?
  — Нет, мосье, к сожалению, нет. Ночью кто-то проник в мою лабораторию и похитил некоторые бумаги. Преступники пытались похитить кое-что еще, но, к счастью, не смогли открыть сейф.
  — Мадам, должен вам сообщить, что ваша секретарша, мадам Вероно, на самом деле графиня Росакова, весьма опасная преступница, и именно она виновна в похищении Холлидея. Как долго она проработала у вас?
  — Пять месяцев. Не могу поверить, что эта милая женщина — преступница.
  — Тем не менее это так. Где они лежали, ваши бумаги? Их легко было найти?
  — Понимаете, похитители точно знали, где искать. Вы думаете, это Инее?..
  — Да, они безусловно действовали по ее подсказке. Но что это за дорогая вещь, которую преступникам не удалось похитить? Драгоценности? Бриллианты?
  Мадам Оливье с улыбкой покачала головой.
  — Это гораздо дороже бриллиантов, мосье Пуаро. — Понизив голос и опасливо оглянувшись, она сказала: — Радий.
  — Радий?
  — Да. В ходе эксперимента, который я сейчас провожу, возникла необходимость провести дополнительные опыты. Небольшое количество радия, необходимого для завершения эксперимента, у меня было, но требовалось больше, и мне удалось его приобрести. Теперь я смогу завершить свою работу. Хотя объем радия ничтожно мал, стоимость его выражается в миллионах франков.
  — А где он теперь?
  — В сейфе, упакован в свинцовый ящик. Сейф старинный, сейчас таких не делают, и сработан был на совесть. Потому-то преступники и не смогли его открыть.
  — Как долго радий пролежит в сейфе?
  — Еще пару дней, а потом я закончу опыты.
  Глаза Пуаро зажглись.
  — Инее Вероно знает об этом? Отлично! В таком случае они еще вернутся. Никому ничего обо мне не говорите, и я попытаюсь спасти ваш радий. У вас есть ключ от двери, ведущей из лаборатории в сад?
  — Да, мосье Пуаро. Вот он. У меня есть запасной. А вот ключ от садовой калитки, которая ведет на аллею между виллами.
  — Благодарю вас, мадам. Вечером спокойно ложитесь спать и ничего не бойтесь. Положитесь на меня, но никому обо мне ни слова, даже вашим помощникам, мадемуазель Клод и мосье Генри, так, кажется, их зовут? Особенно им.
  Когда мы вышли наружу, Пуаро с довольным видом потер руки.
  — Что мы делаем дальше? — спросил я.
  — Сейчас, Гастингс, мы покидаем Париж и уезжаем в Лондон.
  — Что?..
  — Мы складываем чемоданы, обедаем и отправляемся на Гар дю Норт.
  — Но радий?..
  — Я сказал, что мы отправляемся в Англию, но не сказал, что мы туда доедем. Послушайте, Гастингс. Без всякого сомнения, за нами следят. Наши враги должны быть уверены, что мы отправляемся в Англию, и они не поверят нам, пока мы не сядем в поезд и пока поезд не тронется.
  — Вы хотите сказать, что мы снова сойдем с поезда… в последний момент?
  — Нет, Гастингс. Наши противники не успокоятся, пока не убедятся, что мы действительно уехали.
  — Но поезд не остановится до самого Кале.
  — Если хорошо заплатить, поезд остановится там, где нам необходимо.
  — Но послушайте, Пуаро, это же скорый поезд, экспресс, его невозможно остановить просто так. Никто ведь не согласится это сделать даже за большие деньги. Как же вы намерены это сделать?
  — Дорогой друг, замечали ли вы когда-нибудь в вагоне пассажирского поезда маленькую ручку, обычно расположенную возле двери? С помощью этой ручки можно остановить любой поезд. Это обойдется в сто франков. Если мне не изменяет память, такова сумма штрафа за остановку без уважительной причины.
  — Вы собираетесь остановить поезд с помощью стоп-крана?
  — Возможно, это сделает мой друг Пьер Камбо. И пока он будет ругаться с проводником, доказывать, что он вынужден был это сделать в силу обстоятельств, возмущаться тем, что его не желают понимать — чем, естественно, привлечет к себе внимание всех пассажиров, мы спокойненько сойдем с поезда.
  Все прошло без сучка без задоринки по намеченному Пуаро плану. Пьер, который хорошо знал методы моего друга, остановил поезд в нужном нам месте. Пока он скандалил с проводником, мы спокойно сошли с поезда, никем не замеченные, и очутились в одном из пригородов Парижа.
  Теперь нам надо было как-то изменить внешность. У Пуаро был наготове маленький чемоданчик с необходимыми принадлежностями, и вскоре по дороге шагали двое бродяг в видавших виды синих куртках. Пообедав в какой-то закусочной, мы вернулись в Париж.
  Когда мы добрели до виллы мадам Оливье, было уже около одиннадцати часов. Прежде чем повернуть на аллею, мы осмотрелись. Вокруг не было ни души. Единственное, что мы знали наверняка, — это то, что за нами никто не следил.
  — Не факт, что они уже здесь, — прошептал Пуаро. — Они ведь могут заявиться и завтра ночью, но вряд ли позднее, так как знают, что радий будет храниться здесь только до послезавтра.
  Мы осторожно отомкнули садовую калитку. Она отворилась бесшумно, мы вошли в сад, и тут…
  Произошло нечто непредвиденное. Мы оба разом обо что-то споткнулись и упали. Нас схватили, связали и засунули во рты кляпы. Сопротивляться было бесполезно. В таком положении мы пролежали около десяти минут. Затем нас, как тюки, подняли и понесли — к моему громадному удивлению — к дому мадам Оливье. Послышался звук открываемой ключом двери лаборатории, и нас внесли внутрь. Один из мужчин, несших нас, остановился у большого сейфа, который был открыт настежь.
  У меня по спине пробежали мурашки. Неужели они собираются затолкать нас в сейф, чтобы мы умерли там от удушья?
  Однако, заглянув внутрь сейфа, я увидел там ступеньки, ведущие куда-то вниз. Нас потащили по этим ступенькам, и вскоре мы очутились в просторной комнате. Посреди этой комнаты стояла высокая представительная женщина с черной маской на лице. Команды она подавала молча, жестами. Мужчины положили нас на пол и по ее знаку вышли, оставив наедине с этим таинственным существом. Я понял, кто это. Это была француженка… Номер Три из Большой Четверки.
  Женщина наклонилась к нам, вытащила кляпы, но веревок развязывать не стала, затем выпрямилась и резким движением сняла маску.
  Я ахнул от изумления! Это была мадам Оливье.
  — Мосье Пуаро, — начала она насмешливо. — Великий, могущественный, всеми прославленный, гениальный мосье Пуаро. Вчера я послала вам предупреждение, но вы его проигнорировали. Вы возомнили, что сможете противостоять могуществу Большой Четверки. И вот результат: вы здесь и должны будете умереть.
  В ее взгляде было столько злобы и ненависти, что меня прошиб холодный пот. Контраст между ее аскетической внешностью и безумным горящим взглядом был настолько разителен, что я понял: перед нами безумная… Она гениальна, но тем хуже. Она опасна для всего человечества!
  Пуаро ничего не ответил, абсолютно сраженный встречей с мадам Оливье.
  — Да, — медленно, смакуя слова, продолжала она, — это конец. Мы не любим, когда кто-то нам мешает. Ну довольно. Ваше последнее желание? Оно у вас есть?
  …Никогда раньше мы не были так близки к гибели… Пуаро держался превосходно. Он даже не побледнел и не отвел глаза, продолжая смотреть на мадам Оливье с неослабевающим интересом.
  — Ваши рассуждения заинтересовали меня, мадам, — спокойно сказал он. — Жаль, что у меня так мало времени, чтобы оценить их по достоинству и вникнуть во все детали. Да, у меня есть просьба. Приговоренный к смерти всегда имеет право на последнюю сигарету. У меня в кармане есть портсигар. Если вы позволите… — И он посмотрел на свои связанные руки.
  — Вы хотите, чтобы я развязала вам руки, не так ли? — рассмеялась мадам Оливье. — Вы очень сообразительны, мосье Пуаро. Я в этом имела возможность убедиться. Но я не развяжу вам руки, я сама угощу вас вашей же сигаретой.
  Она наклонилась, вытащила портсигар из кармана Пуаро, достала сигарету и вставила ему в рот.
  — А теперь зажжем спичку, — сказала она, поднимаясь на ноги.
  — В этом нет необходимости, мадам, — ответил Пуаро, держа сигарету во рту, и что-то в его голосе насторожило меня. Мадам Оливье застыла на месте. — Не двигайтесь, мадам, прошу вас, не двигайтесь. Не то будете очень сожалеть. Вы, надеюсь, знакомы с ядом кураре.242 Южноамериканские индейцы пользуются им, смазывая свои стрелы. Даже царапина, полученная от этой стрелы, смертельна. Некоторые индейские племена для метания этих стрел используют маленькие полые трубки, которые точь-в-точь напоминают сигарету. Мне достаточно только дунуть. А… Вы вздрогнули, мадам. Умирать никому не хочется. Не двигайтесь, прошу вас. Эта трубка очень проста и надежна. Один выдох, и маленькая иголочка, весьма похожая на рыбью кость, вонзается в цель. Вы, я думаю, не хотите умереть прямо сейчас, в самом расцвете сил. Поэтому будьте любезны, мадам, развяжите моего друга Гастингса. Я не могу действовать руками, но вертеть головой могу, а значит, вы будете все время у меня под прицелом. Поторопитесь, мадам, только, прошу вас, без глупостей.
  Трясущимися руками, побледнев от страха и злости, мадам Оливье выполнила его указания. Мои руки были теперь свободны, и Пуаро продолжил:
  — Теперь, Гастингс, свяжите эту леди вашими веревками. Вот так. Теперь кляп. Отлично. А теперь развяжите меня. Нам страшно повезло, что она отправила своих помощников. Еще немного удачи, и мы сможем незаметно выбраться из этого «сейфа».
  Через минуту Пуаро был свободен. Он галантно поклонился хозяйке:
  — Эркюля Пуаро не так просто уничтожить, мадам. Надеюсь, вы в этом убедились. Спокойной ночи.
  Кляп во рту помешал ей ответить, но взгляд ее был поистине убийственным… Я надеялся, что мы никогда больше не попадемся в руки этой особы.
  Уже через несколько минут мы шагали по знакомой нам узкой аллее. Вокруг по-прежнему никого не было, и вскоре нам посчастливилось убраться подальше от этого проклятого места.
  Только тогда Пуаро произнес:
  — Эта женщина права. Я заслуживаю всех тех насмешек, которыми она меня угощала. Глупец, самый что ни на есть глупец, и безмозглый кретин. Так глупо попасться. Хвастался, что никогда не угожу в их сети. Да тут не просто сети, тут целый невод! Они знали, что я сумею разгадать их планы, и на этом был основан их расчет. Именно этим и объясняется та легкость, с которой они отпустили Холлидея, и визит господина с запиской, и многое другое. Задумала все это, конечно, сама наша гениальная мадам Оливье, а так называемая Инее Вероно ей только помогала. Оливье нужны были только идеи и замыслы Холлидея, что же касается знаний и средств, необходимых для их осуществления, то этого у нее в избытке. Да, Гастингс, теперь мы знаем, кто Номер Три в Большой Четверке. Эта француженка, одна из величайших умов Европы. Мудрость Востока вкупе с передовой наукой Запада. А ведь есть еще двое, о которых мы пока ничего не знаем, но должны узнать. Завтра мы вернемся в Лондон и начнем действовать.
  — И вы не собираетесь рассказать полиции о мадам Оливье?
  — О ком? Да кто же нам поверит, и доказательств у нас никаких. Эта женщина — идол, кумир нации! Так что будет очень хорошо, если она сама не заявит на нас в полицию.
  — На нас?!
  — Посудите сами. Мы проникли ночью в чужой дом, воспользовавшись ключами, которых она якобы никогда нам не давала. Она застигла нас у сейфа, который мы пытались открыть и где хранится радий. Ей удается нам помешать, но потом мы ее связываем, вставляем в рот кляп и исчезаем. Не будьте наивны, Гастингс, обстоятельства против нас.
  В логове врага
  После наших злоключений на вилле мадам Оливье мы поспешили вернуться в Лондон. Там Пуаро ожидало несколько писем. Ознакомившись с ними, он протянул одно мне.
  — Прочтите, Гастингс.
  Мое внимание сразу привлекла подпись «Эйб Райленд», и я вспомнил, как однажды Пуаро назвал его самым богатым человеком в мире. Письмо было очень кратким и резким. Миллионер был крайне недоволен тем, что Пуаро в последний момент изменил свое решение ехать в Южную Америку, и добавил, что считает причину его отказа несерьезной.
  — Здесь есть над чем подумать, не так ли? — сказал Пуаро.
  — Я думаю, любой на его месте был бы недоволен.
  — Вы меня не поняли, Гастингс. Вспомните, что говорил Меерлинг, искавший убежища в этом доме. Номер Два фигурирует в документах как латинская буква «эс», перечеркнутая двумя линиями — знак доллара, или двумя полосками и звездой. Намек на то, что он американский подданный и символизирует капитал. И учтите тот факт, что Райленд предложил мне огромную сумму денег, чтобы я покинул Англию. Это вам ни о чем не говорит?
  — Вы полагаете, — пробормотал я, — что Эйб Райленд, этот американский мультимиллионер, и есть Номер Два?
  — Вы удивительно точно схватили мою мысль, Гастингс. Да, я предполагаю, что это он. Тон письма, как вы правильно заметили, надменный и высокомерный, но учтите: Большой Четверкой руководят люди, достигшие значительных высот, образованные и целеустремленные. Эйб Райленд имеет репутацию талантливого дельца, но — беспринципного, не слишком щепетильного в выборе средств. У него огромное состояние, и единственное, чего ему не хватает — это власти, неограниченной власти.
  — А вы вполне уверены, что это именно тот человек?
  — В том-то и дело, что нет. И многое бы отдал, чтобы узнать точно. Окажись Эйб Райленд Номером Два из Большой Четверки, мы бы еще на шаг приблизились к нашей цели.
  — Судя по штемпелю, — сказал я, — он сейчас находится в Лондоне. — Вы конечно же нанесете ему визит и лично извинитесь за отказ.
  — Возможно.
  Два дня спустя Пуаро возвратился домой в сильном возбуждении. Он схватил меня за плечи и начал оживленно говорить:
  — Мой друг, случай удивительный, неповторимый, другого такого может не представиться, но это очень опасно. Я не смею даже предлагать вам такое.
  Если Пуаро хотел меня испугать таким образом, то достиг обратного эффекта. Я так ему и сказал, и он неохотно мало-помалу изложил свой план.
  Оказывается, Райленд искал подходящую кандидатуру на должность секретаря. Ему нужен был молодой человек приятной наружности и с хорошими манерами. Пуаро считал, что я обладаю всеми этими качествами, и хотел бы, чтобы я поступил к нему на службу.
  — Я бы и сам поступил, — извиняющимся тоном объяснил Пуаро, — но не смогу же я изменить внешность до такой степени, чтобы меня не узнали, да и по-английски я говорю не настолько хорошо, чтобы обмануть знающего человека. Я бы даже сбрил усы, если бы был уверен, что это сильно изменит мою внешность.
  Я вызвался немедленно попытать удачи.
  — Но держу пари, — предупредил я, — что он не согласится взять меня на службу.
  — Не волнуйтесь, Гастингс, это уже мое дело. Он согласится. Я достану вам такие рекомендации, что он не сможет вам отказать. Письмо от министра внутренних дел.
  Увидев на моем лице скептическое недоверие, он объяснил:
  — Однажды я помог министру в одном маленьком деле, которое грозило ему большим скандалом. Мне удалось все уладить без лишнего шума. Он — мой должник и не откажет мне в этой, в сущности, пустяковой услуге.
  Потом Пуаро позвал знакомого гримера. Он был мал ростом и как-то странно, по-птичьи, поворачивал свою огромную голову. Он довольно долго рассматривал меня, а потом начал действовать. Когда через полчаса я посмотрел на себя в зеркало, то ахнул от удивления. Специальные ботинки увеличили мой рост, по крайней мере, на пять сантиметров, а костюм был скроен так, что я казался гораздо тоньше, чем был на самом деле. Несколько подправленный изгиб бровей сделал мой взгляд мрачным и совершенно изменил выражение лица. Щеки округлились, и только загар напоминал мне о моем недавнем прошлом. Усы исчезли, а справа во рту поблескивал золотой зуб.
  — Теперь вы не капитан Гастингс, а майор Артур Невилль. Да благословит вас Господь, мой друг, поскольку теперь ваш путь лежит в логово врага.
  С сильно бьющимся сердцем в назначенный час я прибыл в гостиницу «Савой» и попросил доложить обо мне.
  После недолгого ожидания меня проводили наверх в апартаменты, которые занимал Райленд.
  Миллионер сидел за столом. Перед ним лежало какое-то письмо — рекомендация министра, сообразил я. Райленда я видел в первый раз, и, нужно признаться, он произвел на меня сильное впечатление. Высокий, сухощавый, с выступающим подбородком и крючковатым носом, глаза — серые и холодные, брови сурово насуплены, густая шевелюра седых волос, в зубах длинная черная сигара (без которой, как я услыхал позже, он никогда не появлялся). В общем, весьма колоритный типаж.
  — Садитесь, — хриплым голосом буркнул он. Я сел. Он постучал пальцем по письму, лежавшему перед ним, и сказал: — Если то, что здесь написано, соответствует истине, вам просто цены нет. В общем, этого мне вполне достаточно. Надеюсь, вы хорошо знакомы с обычаями и правилами светской жизни?
  Я заверил, что постараюсь справиться с теми обязанностями, которые будут на меня возложены.
  — Учтите: работать вы будете на моей загородной резиденции, куда будут приезжать разные нужные люди: герцоги, графы и виконты. Сможете ли вы встретить их как положено и определить каждому его место за столом? Чтобы все было в соответствии с требованиями этикета?
  — Конечно. Это довольно просто.
  Мы обменялись еще несколькими общими фразами, и я понял, что принят на службу. Райленду нужен был секретарь-консультант в Англии, а свой американский секретарь и стенографистка у него уже имелись.
  Через два дня я уже обосновался в Хаттон-Чейзе. Вилла принадлежала герцогу Лоамширу — миллионер снял ее на шесть месяцев.
  Мои обязанности были не слишком обременительными. Однажды я уже был личным секретарем одного из членов парламента, так что на этот раз мне пришлось играть уже знакомую мне роль. Райленд устраивал приемы обычно в конце недели, так что в будни особых хлопот не было. С американским секретарем, его звали Эплбу, мне приходилось встречаться редко. Он был молод, обаятелен и хорошо знал свое дело. Со стенографисткой, мисс Мартин, я встречался чаще. Ей было года двадцать три — симпатичная девица с рыжеватыми волосами и карими глазами, которые обычно были скромно опущены, но, когда она их поднимала, взгляд ее был очень озорным. У меня создалось впечатление, что она не только не любит хозяина, но и не доверяет ему, однако умело это скрывает. Но однажды, совершенно неожиданно, она вдруг разоткровенничалась и выяснилось, что я был абсолютно прав.
  Вполне естественно, что я внимательно приглядывался ко всем, кто был в доме. Вскоре появилось несколько новых слуг: лакей и горничные. Дворецкий, экономка и шеф-повар остались прежние, они работали здесь еще при герцоге. От горничных, конечно, вряд ли что можно было узнать. Я некоторое время приглядывался к Джеймсу, второму лакею, но его приняли, по всей видимости, по рекомендации дворецкого, и он подчинялся главному лакею, а с хозяином практически не общался. Больше всего я подозревал Дэвиса, камердинера Райленда. Этого пригожего малого с изысканными манерами миллионер привез с собой из Нью-Йорка. Кстати, по происхождению Дэвис был англичанином.
  Прошло три недели, но за это время я не обнаружил ничего, что могло бы подтвердить причастность Райленда к Большой Четверке. Да, он обладал огромным состоянием и был сильной личностью, но мне все больше казалось, что Пуаро подозревал его совершенно напрасно. А однажды Райленд за обедом вдруг обронил несколько фраз о Пуаро:
  — Говорят, что он человек редких способностей, но, право же, какой-то странный. Я предложил ему выгодное дело, он согласился, но в последнюю минуту отказался и этим очень меня подвел. Нет, больше я с ним ни за что не стану связываться.
  Я почувствовал, как у меня начали гореть щеки. Как-то раз Райленд уехал со своим камердинером в Лондон. Мы с мисс Мартин прогуливались в саду после чая, и она рассказала мне довольно любопытную историю. Мне нравилась мисс Мартин, в ней не было ни капли жеманства, с ней было легко и приятно общаться. Я чувствовал, что она хочет мне что-то сказать, и наконец она решилась.
  — Вы знаете, майор Невилль, я надумала отсюда увольняться.
  Я уставился на нее с откровенным изумлением.
  — Да, я понимаю, здесь платят хорошие деньги, — поспешила добавить она, — и многие считают меня последней идиоткой… но я не выношу оскорблений, майор Невилль. Он бранился как последний извозчик… нет, это уже просто невыносимо.
  — Райленд оскорбил вас?
  Она кивнула головой.
  — Он человек раздражительный и может вспылить без причины. Это бывало часто. Но чтобы так разъяриться из-за какого-то пустяка — это в первый раз… Он так смотрел на меня, что я подумала: сейчас убьет… Если бы я сделала что-то ужасное, а то ведь просто какая-то ерунда.
  — А что случилось? — сочувственно спросил я.
  — Как вы знаете, я каждый день вскрываю письма Райленда, его обычную корреспонденцию. Деловые письма я передаю Эплби, на остальные отвечаю сама, но все письма вскрываю я. Кроме того, иногда приходят письма в голубых конвертах, на которых в углу стоит маленькая цифра четыре, эти письма я… Простите, вы что-то сказали?
  Я был так поражен, что едва удержался от восклицания, но тут же, энергично замотав головой, попросил ее продолжать.
  — Ну так вот, — продолжала мисс Мартин, — эти странные письма мне строго было приказано не вскрывать, а сразу же передавать Райленду. Я так и делаю. Но вчера было так много писем, что я едва успевала их просматривать. И случайно вскрыла одно из тех, с четверкой. Как только я поняла, что ошиблась, я пошла к Райленду и все ему объяснила. Однако он набросился на меня чуть ли не с кулаками.
  — Что же такого особенного было в письме?
  — В том-то и дело, что ничего. Прежде чем я сообразила, что ошиблась, я успела его прочесть. Я и сейчас почти дословно помню его содержание.
  — Ну уж и дословно, — нарочно усомнился я.
  — Да, помню, — сказала девушка и медленно произнесла следующий текст, который я, вроде бы случайно отстав, незаметно записал.
  
  «Уважаемый сэр, считаю необходимым для всех нас срочно осмотреть участок. Нужно встретиться. Предлагаемая цена, включая карьер, если вы согласны, 17 тысяч фунтов стерлингов; 11 % комиссионных много, 4 % вполне достаточно.
  Искренне Ваш Артур Леверман».
  
  — Вероятно, — продолжила мисс Мартин, — Райленд собирается купить участок, на котором находится карьер, и не хочет, чтобы об этом знали его конкуренты. Но если человек из-за пустяка приходит в такое неистовство — это опасный человек. Как вы думаете, майор Невилль, что мне следует предпринять? Что бы вы мне посоветовали? Ведь у вас такой жизненный опыт.
  Я ее успокоил как мог, заметив, что, возможно, Райленд страдает расстройством пищеварения, что свойственно людям его конституции. В конце нашей беседы она совсем успокоилась и ушла умиротворенная. Однако сам я был очень далек от спокойствия. Когда я остался один, я вытащил свою записную книжку и внимательно прочел текст письма. Что сие означало? Действительно ли Райленд всего лишь собирался приобрести какой-то карьер для строительных работ и боялся, что кто-то его опередит? Все выглядело вполне естественно — если бы не цифра «четыре» на конверте. Поразмыслив, я пришел к выводу, что напал на след Большой Четверки.
  Весь вечер и большую часть следующего дня я ломал голову над текстом, пока наконец меня не осенило. Ключом к разгадке оказалась все та же «четверка». Читая каждое четвертое слово письма, я составил такой текст.
  
  «Необходимо срочно встретиться карьер 17.11.4».
  
  Цифры расшифровывались очень легко. Цифра 17, по всей видимости, означала 17 октября, дату встречи, 11 — время встречи, а цифра 4, я думаю, означала либо подпись таинственного Номера Четыре, либо это был товарный знак Большой Четверки. Место, которое упоминалось в письме, — карьер, я тоже знал: оно находилось примерно в полумиле от дома, пустынное место, идеальное для тайной встречи.
  Сначала я вознамерился отправиться туда сам. Раскрыть планы Большой Четверки и утереть нос самому Пуаро было моим сокровенным желанием.
  Но потом я одумался. Слишком крупной была ставка, я не мог рисковать: у меня не было морального права действовать в одиночку. Наконец-то у нас появилась возможность узнать замыслы врагов, и нельзя упустить этот шанс… Я напомнил себе, что у Пуаро голова работает гораздо лучше, ему и карты в руки…
  Я написал ему письмо, изложив известные мне факты, объяснив, как важно для нас было бы узнать, о чем они там собираются договариваться. Если Пуаро предоставляет это мне, то я готов. На тот же случай, если он захочет приехать сам, я подробно описал ему, как добраться от станции до карьера.
  Письмо я отнес на почту в деревню, так как опасался, что вся корреспонденция просматривается.
  Весь вечер я был в приподнятом настроении. Никаких гостей, к счастью, не было, и я провел все время в кабинете Райленда. Я предвидел, что не смогу встретить Пуаро на станции, однако был уверен, что освобожусь не позже одиннадцати вечера.
  Мои предположения оправдались. В половине одиннадцатого Райленд посмотрел на часы и сказал, что на сегодня достаточно. Я понял намек и тут же удалился. Поднялся на минуту в свою спальню и сразу же по боковой лестнице спустился в сад. Я надел прихваченный с собой плащ, чтобы спрятать белую манишку.
  Пройдя до середины сада, я оглянулся и увидел, как Райленд выходит из застекленной двери, ведущей из кабинета в сад. Он явно спешил, так как до намеченного часа оставалось мало времени. Я тоже прибавил ходу и вскоре, запыхавшись, подошел к карьеру. Вокруг не было ни души. Я спрятался в кустах и приготовился ждать.
  Через десять минут, ровно в одиннадцать часов, появился Райленд в надвинутой на глаза шляпе и с неизменной сигарой в зубах. Оглянувшись, он шмыгнул куда-то вниз. Прислушавшись, я услыхал приглушенный шум голосов со стороны карьера. Вне всякого сомнения, намеченная встреча уже началась. Стараясь не шуметь, я выбрался из кустов и пополз по крутой тропинке вниз — по-пластунски. Теперь только валун отделял меня от собравшихся. Поскольку уже было темно, я рискнул выглянуть из-за своего укрытия и… увидел направленное на меня дуло пистолета.
  — Руки вверх, — сказал Райленд, — я вас давно поджидаю.
  Он сидел в тени скалы, поэтому я не мог видеть его лица, но тон, каким это было сказано, не предвещал ничего хорошего. В тот же миг я почувствовал, что в затылок мне уперлось еще одно дуло. Райленд опустил свой пистолет.
  — Отлично, Джордж, веди его сюда.
  Я был взбешен, но старался этого не выдать. Меня подвели к тому месту, где невидимый в темноте Джордж (я думаю, это был Дэйвис) связал меня и засунул в рот кляп.
  Потом Райленд снова заговорил с такой холодной ненавистью, что его голос был просто неузнаваем:
  — Это конец для вас обоих. Слишком уж часто вы стали болтаться у нас под ногами. Вы когда-нибудь слышали об оползнях? Два года назад в этом карьере произошел один. Сегодня случится второй. Все для этого готово. Послушайте, ваш друг всегда опаздывает на встречи?
  Меня охватил ужас. Пуаро! Если он сейчас здесь появится, то угодит прямо в ловушку. А я не могу предупредить его! Единственное, на что я надеялся, — это то, что он не придал значения моему письму и остался в Лондоне. В самом деле, если бы он отправился сюда, то был бы уже здесь.
  Я надеялся, что мой друг не придет.
  Но тут все мои надежды рухнули — я услышал шаги, осторожные, тихие… Я замер в отчаянии. Шаги приближались, и вскоре появился сам Пуаро…
  Райленд довольно ухмыльнулся и закричал, размахивая пистолетом: «Руки вверх!» Дэйвис в один прыжок оказался за спиной Пуаро. Ловушка захлопнулась.
  — Очень рад видеть вас, мистер Пуаро, — с издевкой произнес американец.
  Самообладание Пуаро было потрясающим. Он даже не вздрогнул, только несколько раз огляделся, словно что-то искал.
  — Мой друг? Где он?
  — Он здесь. Он, как и вы, попал в ловушку Большой Четверки.
  И Райленд расхохотался.
  — В ловушку? — переспросил Пуаро.
  — Вы этого еще не поняли?
  — Что это ловушка, я понял давно. Но вы, мосье, не совсем точно выразились. Это ловушка для вас.
  — Что?.. — Райленд поднял пистолет, и я увидел, как его рука дрогнула.
  — Если вы выстрелите, то совершите убийство, которое увидят десятки следящих за вами глаз. Хотите окончить свои дни на виселице? Карьер оцеплен людьми из Скотленд-Ярда еще час назад. Вы проиграли, господин Эйб Райленд.
  Пуаро легонько свистнул, и словно по волшебству из-за кустов выскочили полицейские. Они схватили Райленда и его слугу и обезоружили их. Переговорив со старшим офицером, Пуаро взял меня под руку и повел прочь. Когда мы вышли из карьера, он обнял меня.
  — Вы живы, слава Богу, живы и невредимы. Это великолепно. Как я проклинал себя за то, что вовлек вас в это опасное предприятие!
  — Со мной все в порядке, — сказал я, высвобождаясь. — Но я не совсем понимаю, что произошло. Вы попали в их ловушку, не так ли?
  — Конечно, но я долго к этому готовился. Иначе разве я позволил бы вам отправиться в самое логово? Все эти ваши переодевания и вымышленная фамилия выглядели не слишком убедительно.
  — Неужели? Но вы мне об этом ни полслова не сказали.
  — Я вам говорил, Гастингс, и не один раз, что у вас такая открытая, отзывчивая душа, что обмануть вы можете разве что только самого себя, но никак не окружающих. Вас раскусили сразу же и сделали именно то, на что я рассчитывал, — вот что значит уметь пользоваться серыми клеточками! Вы послужили приманкой для них. И они клюнули. Они подослали к вам девушку. Между прочим, друг мой, ответьте мне, только честно, меня это интересует исключительно с психологической точки зрения: у этой девушки были рыжие волосы?
  — Если вы имеете в виду мисс Мартин, — холодно ответил я, — то у нее прекрасные волосы, золотисто-каштановые, с легким медным отливом, но я…
  — Ну и молодцы! Вот это работа! Они даже вкусы ваши изучили. Да, мой друг, мисс Мартин из их компании, и в таких делах — она эксперт. Посудите сами. Она слово в слово передает вам содержание секретного письма, приплетая для убедительности ссору с Райлендом. Вы разгадываете шифр, который почему-то оказался на редкость легким, и направляете мне письмо. Но они не знали одного: я ждал именно этого. Я предупредил Джеппа, а остальное вы видели сами.
  Я был несколько уязвлен действиями Пуаро, о чем тут же ему и заявил. Ранним утренним поездом мы вернулись в Лондон.
  Я сразу же принял ванну и, предвкушая обильный вкусный завтрак, начал одеваться, когда услышал в гостиной голос инспектора Джеппа. Я набросил халат и поспешил в гостиную.
  — Ну и натворили же вы дел на этот раз, — сказал Джепп, когда я вошел в комнату. — Пуаро, если мне не изменяет память, это ваш первый промах.
  Выражение лица Пуаро было просто непередаваемым. Джепп продолжал:
  — Мы считали, что в Хаттон-Чейзе обосновалась шайка преступников, а на самом деле оказалось, что все это проделки лакея.
  — Лакея?..
  — Да, лакея, кажется, его звали Джеймсом. Он поспорил со слугами, что сумеет так ловко подделаться под хозяина, что даже те, кто все время толкутся в кабинете — он имел в виду вас, Гастингс, — не сумеют его раскусить, а примут за гангстера или за кого-нибудь из Большой Четверки.
  — Но это невозможно! — воскликнул я.
  — Не верите? Но это действительно так. Я лично повел задержанного в Хаттон-Чейз и убедился сам, что настоящий Райленд и его камердинер спят, а слуги в один голос подтвердили, что поспорили с лакеем. Вот такой дурацкий розыгрыш.
  — Так вот почему он все время держался в тени, — пробормотал Пуаро.
  После ухода Джеппа мы с Пуаро переглянулись.
  — Теперь мы знаем, Гастингс, — начал Пуаро, — кто Номер Два. Миллионер Эйб Райленд. Трюк с лакеем — ловкий ход, чтобы обезопасить себя в случае провала, а сам лакей…
  — Неужели он!.. — Я не решался продолжить.
  — Номер Четыре — палач-экзекутор, — мрачно подтвердил Пуаро мою догадку.
  Тайна «желтого жасмина»
  Хотя Пуаро постоянно твердил мне, что мы не теряем времени зря, что мы все больше проникаем в особенности деятельности Большой Четверки, мне лично казалось, что мы все время топчемся на месте.
  С тех пор как мы устремились в погоню за Большой Четверкой, они совершили два убийства, похитили физика Холлидея и едва не убили нас с Пуаро, — а мы не только не смогли поймать их, но даже доказать, что все эти преступления были совершены ими.
  Пуаро меня успокаивал:
  — До сих пор, Гастингс, они смеялись над нами. И у них были для этого все основания. Но есть у вас, у англичан, одна мудрая пословица: «Хорошо смеется тот, кто смеется последним». А вот кто будет смеяться последним, мы еще посмотрим. И помните, мой друг, — добавил он, — что на этот раз мы имеем дело не с обычными убийцами, а с преступниками редкого ума, я бы смело поставил их на второе место в мире — я имею в виду интеллектуальные способности.
  Кто занимает первое место, я уточнять не стал, так как заранее знал ответ. Вместо этого я попытался выудить у него, какие меры он предпринимает в настоящий момент — относительно наших врагов. Он, как обычно, ушел от прямых ответов. Но, насколько я мог судить по отдельным его высказываниям, Пуаро вошел в контакт с секретными службами Индии и Китая, и по их сообщениям. Большая Четверка активизировала свою деятельность.
  Мой друг совсем забросил частную практику, он при мне отказался от нескольких выгодных дел, мотивируя свой отказ большой занятостью. Иногда, правда, он вдруг брался за расследование, но, убедившись, что преступление никак не связано с деятельностью Большой Четверки, тут же его прекращал и передавал дело полиции.
  Такая ситуация очень устраивала нашего друга из Скотленд-Ярда — инспектора Джеппа. Он пользовался результатами начатых Пуаро расследований, и это помогло ему поймать нескольких опасных преступников, что в конечном итоге принесло ему почет и славу.
  В благодарность за это Джепп регулярно информировал Пуаро о тех делах, которые, по его мнению, могли заинтересовать «маленького бельгийца». Однажды ему передали расследование дела, которое журналисты окрестили «тайной „желтого жасмина“», и он сразу телеграфировал нам, приглашая Пуаро ознакомиться с имеющимися фактами.
  И вот, месяц спустя после моих малоприятных приключений в доме Эйби Райленда, мы уже садимся в поезд, направляющийся в маленький городок Маркет-Хэндфорд в графстве Вустершир, где, собственно, и разворачивались загадочные события.
  Едва мы расположились в своем купе, Пуаро спросил:
  — Что вы думаете об этом деле, Гастингс?
  Ответить сразу я не рискнул и, подумав, начал очень осторожно:
  — Такое запутанное дело…
  — Вы в самом деле так считаете, Гастингс? — оживился Пуаро.
  — А разве тот факт, что мы мчимся на всех парах к месту происшествия, не свидетельствует о том, что вы тоже так считаете? Вы ведь тоже думаете, что это не несчастный случай и не самоубийство? Пейнтера конечно же убили?
  — Вы меня не поняли, Гастингс. Даже если предположить, что Пейнтер умер в результате несчастного случая, то все равно остается много чего непонятного.
  — Это я и имел в виду, когда сказал, что дело очень запутанное, — поспешил ввернуть я.
  — Давайте вспомним все известные нам факты и постараемся расположить их в хронологическом порядке.
  Я принялся излагать события в хронологическом порядке, стараясь не упустить ничего важного.
  — Начнем, пожалуй, со сведений о самом Пойнтере. Ему было пятьдесят пять лет. Состоятельный. Образованный. Объездил весь земной шар. За последние двенадцать лет в Англии был всего несколько раз. Устав наконец от кочевой жизни, решил осесть в Англии. Купил маленькое поместье «Крофтлендс» около местечка Маркет-Хэндфорд в графстве Вустершир. Первым делом сообщил об этом своему единственному родственнику, Джеральду Пейнтеру, сыну его покойного младшего брата, и предложил ему переехать жить к нему. Племянник, бедный молодой художник, с радостью согласился, и, таким образом, они прожили вместе около семи месяцев — до самой трагедии.
  — Вы отменный рассказчик, Гастингс, — заметил Пуаро. — Если бы я вас не знал и слушал в первый раз, то подумал бы, что вы писатель.
  Не обращая внимания на шутливый тон Пуаро, я продолжал:
  — В доме Пейнтера жили шесть слуг и его личный камердинер, китаец А Линь.
  — Ага, — пробормотал про себя Пуаро. — Значит, китаец А Линь.
  — В прошлый вторник Пейнтер вскоре после обеда вдруг неважно себя почувствовал, и одного из слуг послали за врачом. Наотрез отказавшись лечь в постель, Пейнтер принял его в своем кабинете. О чем они говорили, никто не знает, но, прежде чем уйти, доктор Квентин сообщил домоправительнице, что для стимуляции сердца он сделал больному укол, и порекомендовал в этот вечер больше хозяина не беспокоить. Затем почему-то начал расспрашивать ее о слугах в доме: откуда они родом, сколько лет работают в доме и прочее.
  Домоправительница ответила на все вопросы, но никак не могла понять, зачем это доктору понадобились подобные сведения.
  Трагедия обнаружилась на следующий день утром. Одна из горничных, спускаясь по лестнице, почувствовала запах паленого мяса, и ей показалось, что он доносится из кабинета хозяина.
  Она попыталась открыть дверь, но та была заперта изнутри. Джеральду Пойнтеру с помощью слуги-китайца удалось взломать дверь. Когда они вошли в кабинет, то увидели ужасающую картину: Пейнтер лежал около камина. Голова его, засунутая в камин, была обуглена до неузнаваемости.
  Естественно, что в первый момент они решили, что произошел несчастный случай. Обвиняли только доктора Квентина — за то, что он, по-видимому, дал пациенту какое-то сильнодействующее лекарство и оставил одного — в столь тяжелом состоянии. Но потом они увидели кое-что еще.
  На полу рядом с телом лежала газета, выпавшая, по всей вероятности, из ослабевших рук старика. Когда ее перевернули, то увидели, что на ней поперек всей страницы были нацарапаны какие-то слова. Кресло, в котором обычно сидел Пейнтер, было плотно придвинуто к столу, а указательный палец на правой руке покойного был запачкан чернилами. По-видимому, Пейнтер был слишком слаб, чтобы удержать ручку, поэтому он обмакнул палец в чернильницу и из последних сил вывел два слова.
  Слова удалось прочесть, но смысл их был абсолютно непонятен: «Желтый жасмин».
  Стены «Крофтлендса» сплошь увиты вьющимся желтым жасмином, и все думали, что в предсмертном бреду старик вспомнил почему-то про эти цветы. Вездесущие репортеры, жаждущие из любого пустяка сделать сенсацию, вмиг окрестили эту трагедию «Тайной „желтого жасмина“», хотя, скорее всего, эти слова не имеют какого-то особого значения.
  — Не имеют, говорите? — переспросил Пуаро. — Да, конечно — раз уж вы так считаете…
  Я пытливо посмотрел на него, но не увидел в его глазах никакой насмешки.
  — Потом, — продолжал я, — во время дознания выяснились кое-какие интересные факты…
  — Да, представляю, как взыграет ваше красноречие, — чуть ли не промурлыкал Пуаро.
  — Вначале, — стойко продолжал я, — возникли кое-какие подозрения относительно доктора. Во-первых, он не был постоянным врачом Пойнтера, он только подменил доктора Болито, уехавшего на месяц в отпуск. Во-вторых, все единодушно считали, что причиной смерти Пойнтера была непростительная беспечность при оказании помощи. Но показания доктора Квентина оказались подлинной сенсацией. Оказывается, с первых же дней после своего приезда в «Крофтлендс» Пейнтер жаловался на недомогание. Доктор Болито прописал ему какое-то снадобье. Когда же сам Квентин осмотрел Пойнтера, некоторые симптомы его болезни поставили его в тупик. Оказывается, еще до того как его позвал слуга, сам Пейнтер уже вызывал Квентина в тот день и повел себя очень странно: как только они остались одни, шепотом сообщил ему, что чувствует себя вполне прилично и позвал его только потому, что его очень смутил вкус тушеного мяса, приправленного карри, которое подавали за обедом. Он сказал, что, отправив слугу под каким-то предлогом из столовой, переложил то, что осталось, в салатницу, которую и вручил доктору с просьбой отдать все это на анализ.
  Хотя Пейнтер и говорил, что чувствует себя хорошо, доктор заметил, что пациент был очень взволнован, видимо, из-за своих подозрений, это же подтверждал и учащенный пульс. Поэтому он и ввел ему успокоительное, а именно: небольшую дозу стрихнина.
  Вот в основном и все. Осталось добавить самое главное: в тушеном мясе после тщательного анализа обнаружили столько опиума, что им вполне можно было отравить несколько человек.
  Я замолчал.
  — Ну и что вы об этом думаете, Гастингс? — спросил Пуаро.
  — Трудно сказать. Возможно, смерть произошла все-таки в результате несчастного случая, и тот факт, что кто-то пытался незадолго до этого его отравить, — простое совпадение.
  — Но вы так не считаете? Вы думаете, что это все-таки убийство?
  — А вы разве нет?
  — Mon ami, в отличие от вас, я не собираюсь гадать, убийство это или несчастный случай, — это мы узнаем позже, когда разгадаем тайну «желтого жасмина». Между прочим, вы ничего не упустили?
  — Вы имеете в виду те две еле заметные черточки, образующие прямой угол — внизу под словами? Я не думаю, что это очень важно.
  — Ну что ж, Гастингс, вашу точку зрения на этот счет я выяснил. Хорошо, давайте перейдем от тайны «желтого жасмина» к тайне «тушеного мяса».
  — Давайте. Здесь возникает множество вопросов, на которые пока нет ответа. Кто подсыпал отраву в мясо? Почему хотели убить Пейнтера? Готовил это блюдо, по всей видимости, А Линь. Но зачем ему убивать хозяина? А что, если он член какой-нибудь преступной организации? О них сейчас много пишут в прессе. Тайное общество «Желтый жасмин», организованное китайцами… И потом, есть еще Джеральд Пейнтер…
  И я многозначительно умолк.
  — Да, конечно, — кивнул головой Пуаро. — Есть еще Джеральд. Единственный наследник, между прочим. Но он в тот вечер обедал не дома.
  — Он мог заранее подсыпать что-нибудь в кастрюлю, — возразил я. — И специально ушел из дому, чтобы быть вне подозрений.
  Мое последнее высказывание пришлось Пуаро по душе. Он посмотрел на меня с одобрением, что делал очень редко.
  — Джеральд вернулся поздно ночью, — воодушевленно продолжал я. — Увидев свет в окне кабинета дядюшки, он входит туда и, обнаружив, что его план провалился, толкает старика, и тот падает прямо головой в камин, а потом племянничек наваливается на него всей массой…
  — Мистеру Пейнтеру было всего пятьдесят пять лет, он был вполне еще крепкий мужчина, и вряд ли сдался бы так просто…
  — Довольно, Пуаро! — не выдержал я. — Мы уже вот-вот приедем. Скажите лучше, что вы сами думаете обо всем этом?
  Пуаро улыбнулся и с важным видом произнес:
  — Если предположить, что это убийство, то возникает вопрос, почему выбрали такой странный способ? Напрашивается только один ответ — кто-то хотел избежать опознания, поэтому-то лицо и было превращено в головешку.
  — Как!.. — воскликнул я — Вы думаете…
  — Минуточку терпения, Гастингс, — перебил меня Пуаро. — Я просто излагаю свою версию. Есть ли основания предполагать, что обгоревший мужчина не мистер Пейнтер? Есть ли кто-нибудь еще, за кого можно было бы его принять? Я проанализировал эту возможность и пришел к выводу, что такого человека нет.
  — А!.. — разочарованно вздохнул я. — И что тогда?
  Глаза Пуаро вдруг слегка заблестели.
  — Тогда я сказал себе: «Произошло что-то такое, чего я не понимаю, а раз так, то мне необходимо побывать на месте преступления лично». Вот поэтому мы туда и едем. Не могу же я все время заниматься только Большой Четверкой. А… Кажется, подъезжаем. Где моя одежная щетка? Куда она запропастилась? А, вот она. Друг мой, помогите мне почистить костюм, а потом мы почистим ваш.
  — Да-а… — задумчиво протянул Пуаро, когда мы закончили, — слишком опасно увлекаться какой-то одной идеей. Те две черты, перекрещенные под прямым углом? Не кажется ли вам, Гастингс, что он пытался написать цифру четыре?
  — Побойтесь Бога, Пуаро, — рассмеялся я.
  — Действительно глупость какая-то… Мне теперь везде мерещатся козни Большой Четверки. Хорошо бы отвлечься от всего этого и заняться другим делом. О, кого я вижу! Мистер Джепп собственной персоной!
  Расследование в «Крофтлендс»
  Действительно, сам инспектор встречал нас на платформе.
  — О, мосье Пуаро! — воскликнул он. — Я так и знал, что это дело должно вас заинтересовать. Таинственная история, верно?
  Я сразу смекнул, что Джепп попал в затруднительное положение и надеется с помощью Пуаро из него выбраться.
  Джепп прибыл на машине, и мы поехали прямо в «Крофтлендс». Это было квадратное белое здание, со всех сторон обвитое самыми разными растениями, в том числе и побегами желтого жасмина, чьи цветы эффектно выделялись на фоне листвы. Увидев, как пристально мы их разглядываем, Джепп также принялся смотреть на них, затем пробормотал:
  — Бедный старик, должно быть, бредил в тот момент. Думал, что находится на улице, а не в кабинете.
  Пуаро лукаво улыбнулся.
  — А как по-вашему, дружище: это убийство или все же несчастный случай?
  Инспектор, по-видимому, не ожидал такого вопроса, но, крякнув, ответил:
  — Если бы не история с тушеным мясом, я бы подумал, что это типичный несчастный случай. С другой стороны, запихать голову жертвы в камин… Да этот несчастный перевернул бы весь дом своими воплями.
  — Ага! — воскликнул вдруг Пуаро — Какой же я глупец! Трижды глупец, Джепп, вы — гений. Вы умнее меня в тысячу раз!
  Джепп сначала даже опешил, услышав такой комплимент из уст Пуаро. Затем, покраснев от смущения, пробормотал, что лично сам он так не думает.
  Затем он повел нас в кабинет, где нашли тело Пейнтера. Это была просторная комната с низкими потолками, длинными стеллажами вдоль стен и большими широкими кожаными креслами.
  Пуаро осмотрел окно, которое выходило на террасу.
  — Окно было заперто? — спросил он.
  — Сложный вопрос. Когда доктор выходил из комнаты, он просто прикрыл за собой дверь. Утром следующего дня она была заперта на ключ. Кто ее запер? Сам Пейнтер? А Линь утверждает, что окно было на шпингалете. С другой стороны, доктору Квентину показалось, что окно было прикрыто, но не заперто, однако твердо в этом он не уверен. Если бы он знал точно, было бы намного легче. Если старика убили, то убийца вошел либо через дверь — и тогда это кто-то из своих, либо через окно — тогда, возможно, это был посторонний. Когда взломали дверь, то первое, что они сделали, — открыли окно, так как в комнате стоял тошнотворный запах. Горничная, которая открывала окно, считает, что оно не было заперто, но она настолько ненадежный свидетель, что на ее показания вряд ли можно положиться: сейчас говорит одно, а через полчаса станет утверждать противоположное.
  — А ключ?
  — Тоже сложный вопрос. Ключ валялся на полу рядом с дверью. Он мог выпасть из замочной скважины, когда дверь взламывали, его мог подбросить кто-то из присутствующих, и, наконец, ключ могли просто подсунуть под дверь, предварительно заперев ее.
  — В общем, одни догадки.
  — Вы правы, мосье Пуаро. К сожалению, это так.
  Пуаро огляделся, лоб его был страдальчески нахмурен.
  — Не понимаю… Не вижу логики, — бормотал он. — Мелькнула какая-то идея и исчезла. Теперь сплошная темнота. Главное, нет зацепки: не вижу мотива.
  — У молодого Джеральда Пейнтера очевидный мотив, — мрачно проворчал Джепп. — Да и характер у него, как я слышал, бешеный. И вообще, малый с претензиями. Да вы сами знаете, что из себя представляет эта богема — ни малейших понятий о морали.
  Пуаро не обратил на ворчание Джеппа никакого внимания. Вместо этого он вдруг понимающе улыбнулся.
  — Мой дорогой Джепп, что вы все ходите вокруг да около? Я же прекрасно знаю, что подозреваете вы китайца, хитрец вы этакий. Вы хотите, чтобы я помог вам, но признаться в этом выше ваших сил.
  Инспектор расхохотался.
  — Сдаюсь, мистер Пуаро. Вас не проведешь. Да, я подозреваю китайца. Только он мог убить хозяина, увидев, что отравить его не удалось.
  — Едва ли это он, — деликатно возразил Пуаро.
  — Пока, конечно, неясен мотив убийства, — продолжал Джепп. — Но это могла быть и месть за что-нибудь несусветное, поди разберись, что у этих варваров на уме.
  — Едва ли, — снова сказал Пуаро. — А преступник ничего с собой не прихватил? Драгоценности, деньги или какие-нибудь ценные бумаги?
  — Нет. Ничего такого — нет. Я насторожился, Пуаро тоже.
  — Я имею в виду, ничего ценного, — пояснил Джепп. — Но старик писал какую-то книгу. Об этом мы узнали только сегодня — утром пришло письмо от издателей, которые спрашивают, когда получат рукопись. Кажется, он ее только что закончил. Мы с молодым Пойнтером все перерыли, но так ничего и не нашли, должно быть, он ее где-то спрятал.
  Глаза Пуаро загорелись знакомым мне зеленым огоньком.
  — Как называлась книга? — спросил он.
  — Кажется, «Тайная власть в Китае».
  — Ага! — воскликнул Пуаро, даже слегка задохнувшись. — Позвольте-ка мне поговорить с А Линем.
  Позвали китайца. Он вошел в комнату и остановился, опустив глаза. Его лицо не выражало никаких эмоций, только косичка на затылке едва заметно подрагивала.
  — А Линь, — спросил Пуаро, — вам жалко хозяина?
  — Ощень жалко. Он хорошая хозяина.
  — Вы знаете, кто его убил?
  — Нет, моя не знает. Моя бы сказала полиция.
  На дальнейшие расспросы китаец отвечал безучастным голосом все с тем же каменным лицом. А Линь рассказал, что он сам готовил тушеное мясо с карри, и добавил, что шеф-повар к этому блюду не имел никакого отношения. Я понял, что он даже не подозревает, насколько опасно его признание, но он твердо придерживался своих показаний. Он опять подтвердил, что вечером накануне трагедии окно было закрыто на шпингалет, и если утром оно было открыто, то это сделал сам хозяин. Наконец Пуаро закончил допрос.
  — На сегодня хватит. — Когда китаец уже собирался уходить, он задал ему еще один вопрос: — А о желтом жасмине вы ничего не знаете?
  — Нет, а что моя должна знать?
  Пуаро ничего не ответил.
  — А об этом знаке вы тоже ничего не знаете? Он тоже был на газете… — И Пуаро быстро что-то начертил на маленьком столике, покрытом пылью. Я стоял достаточно близко и успел рассмотреть то, что он начертил, — прежде чем он это стер. Две знакомые перекрещенные под углом линии, но рядом еще одна — перпендикулярно к одной из них — получилась четверка. И еще я увидел, как Линь вздрогнул, будто его ударило электрическим током. На его невозмутимом лице на мгновение появился ужас, и он тут же вышел.
  Джеппа в комнате не было — он отправился на поиски молодого Пойнтера, и некоторое время мы с Пуаро были одни.
  — Большая Четверка! — воскликнул Пуаро. — Опять Большая Четверка! Пейнтер был заядлым путешественником. Много ездил, много видел и знал тоже много. В его книге, вне всякого сомнения, есть что-то о деятельности Ли Чан-йена… нашего первого Номера, координатора и мозгового треста Большой Четверки.
  — Но кто?.. И каким образом?
  — Тише. Они идут.
  Джеральд Пейнтер показался мне вполне добродушным и безобидным молодым человеком. У него была мягкая рыжая бородка и невероятно яркий цветной галстук. Джеральд с готовностью ответил на все вопросы Пуаро.
  — В тот вечер я обедал у Вейтлизов. Это наши соседи, — начал рассказывать он. — В котором часу я вернулся домой? Трудно сказать. Думаю, около одиннадцати. У меня был ключ от калитки. Все слуги уже ушли спать, и я, естественно, думал, что дядя тоже спит. Между прочим, мне показалось, что я увидел этого тихоню А Линя — как он свернул за угол дома, но потом понял, что ошибся.
  — Когда вы в последний раз видели дядю — до того, как переехали жить к нему?
  — Последний раз я его видел, когда мне было лет десять. Потом, как вы знаете, дядя поссорился со своим братом, моим отцом.
  — Но он легко вас нашел, не так ли? Хотя с тех пор прошло много лет?
  — Ну мне просто повезло: я случайно обратил внимание на объявление его адвоката в газете.
  У Пуаро больше вопросов не было.
  Затем мы нанесли визит доктору Квентину. Он пригласил нас в свою приемную — к тому времени прием пациентов был уже окончен. Доктор производил впечатление человека очень разумного и симпатичного. Легкая чопорность и пенсне придавали ему некую старомодность, но я подозревал, что методы его лечения были вполне современны.
  — Жаль, конечно, что я не помню точно, было ли открыто окно, — сказал он. — А пытаться что-то вспомнить всегда бесполезно: тебе начинает казаться то, чего на самом деле никогда не было. Это свойственно почти всем людям, не так ли, мосье Пуаро? Я много читал о ваших методах, и — должен признаться — я большой поклонник вашего таланта. Да, я уверен, что именно китаец подмешал опиум в мясо, но он никогда в этом не признается, а доказать это практически невозможно. Но сунуть голову человека в огонь — нет, на такое он не способен. Это не в его характере.
  Я обратил внимание Пуаро на это высказывание доктора, когда мы шли по главной улице Хэндфорда.
  — Вы думаете, у него был помощник? — спросил я. — Между прочим, нужно сказать инспектору, чтобы установил наблюдение за китайцем. Эмиссары Большой Четверки очень хитры.
  — Джепп уже установил наблюдение не только за китайцем, но и за племянником. За ними следят с того момента, как было обнаружено тело Пойнтера.
  — Но мы-то с вами знаем, что молодой Пейнтер не причастен к убийству.
  — Вы всегда знаете больше меня, Гастингс, и это обстоятельство меня удручает.
  — Вы старая лиса, Пуаро! — рассмеялся я. — Всегда верны себе — никогда не скажете, что думаете на самом деле.
  — Честно сказать, Гастингс, дело для меня совсем ясное, но меня смущает надпись: «желтый жасмин». Я прихожу к мысли, что вы были правы: эти слова не связаны с убийством. В деле, подобном этому, всегда нужно понять: кто на самом деле лжет… Теперь мне все ясно. И все же…
  Неожиданно он перешел улицу и вошел в книжный магазин. Через несколько минут он вышел оттуда со связкой книг. Вскоре к нам присоединился Джепп, заходивший в полицейский участок, и мы вместе отправились в гостиницу.
  Утром я проснулся довольно поздно. Когда я вошел в гостиную, то увидел там Пуаро, шагающего взад и вперед по комнате.
  — Ничего не говорите мне, — возбужденно выпалил он, — пока я не докопаюсь до истины. Да! Мой подход был в корне неверным. Если умирающий пишет какие-то слова, они для него чрезвычайно важны. Все говорят «желтый жасмин» да «желтый жасмин», подумаешь, какой-то вьюнок, его вокруг дома растет видимо-невидимо. А этот вьюнок совсем не так уж прост и мил.
  — Ну и что же такое «желтый жасмин»?
  — Что такое? Послушайте. — И он открыл книгу, которую держал в руках. — Мой дорогой Гастингс, меня вдруг осенило, что в данном конкретном случае необходимо все тщательно проверить. Вот вы спрашиваете, что же такое «желтый жасмин»? Эта книга дает нам исчерпывающее объяснение.
  Он прочел:
  — «Gelsemini Radix. Корень желтого жасмина. Состав: алкалоиды C22H26O3 — сильный яд, действующий подобно кониину,243 C12H14NO2 — действует как стрихнин и т. д. Корень жасмина является сильным средством, подавляющим центральную нервную систему. Затем он поражает главные нервные окончания, а в больших дозах вызывает головокружение и потерю мышечного тонуса. Смерть наступает из-за паралича дыхательных путей».
  — Помните, Гастингс, в самом начале нашего расследования Джепп бросил фразу о том, что засунуть голову живого человека в огонь невозможно… конечно же он прав, подумал тогда я, конечно же в огонь положили голову уже мертвого человека…
  — Но зачем? Какой смысл?
  — Друг мой, если вы выстрелите в мертвого человека, или вонзите в него нож, или ударите по голове, результаты вскрытия покажут, что удары были нанесены уже после смерти. Но если голова этого человека сгорела в огне, то никто и не подумает расследовать истинную причину смерти. Разве кто-нибудь заподозрит, что жертва, чудом избежавшая отравления за обедом, будет умерщвлена ядом вскорости после него? И опять возникает вопрос: кто же все-таки лжет? Я склонен верить А Линю…
  — Не может быть, — воскликнул я.
  — Вы удивлены, Гастингс? Да, то, что А Линь знает о существовании Большой Четверки, очевидно. Но также очевидно, что он ничего не знал об их планах убить Пейнтера. Он понял это только тогда, когда произошла трагедия. Если бы он сам был убийцей, то уж как-нибудь постарался бы сохранить до конца свою невозмутимость. В общем, я решил поверить в невиновность А Линя, и переключиться на Джеральда Пейнтера. Номеру Четыре ничего не стоило сыграть роль племянника, которого его дядюшка не видел много лет.
  — Не может быть! — воскликнул я. — Неужели молодой Пейнтер — это Номер Четыре?
  — Нет, Гастингс, не Номер Четыре. Как только я узнал специфические свойства желтого жасмина, мне все стало ясно. И как это я оплошал — ведь ответ напрашивался сам собой.
  — Мне лично он до сих пор не напрашивается, — холодно заметил я. — Так уж я устроен.
  — Просто вы не желаете обременять работой свои серые клеточки. У кого была возможность подсыпать яд в тушеное мясо?
  — У А Линя. Ни у кого больше.
  — Ни у кого больше? А что вы думаете о докторе?
  — Но он ведь пришел потом?
  — Естественно, он пришел потом. В блюде, которое приготовил А Линь, не было и намека на опиум, но запуганный доктором старик мясо есть не стал и, в соответствии с предварительной договоренностью, отдал его Квентину для анализа. А потом Квентин сделал Пейнтеру инъекцию, но не стрихнина… На самом деле он вколол ему сок корня желтого жасмина. Затем он ушел, предварительно вытащив шпингалет на окне. Ночью он возвращается, находит рукопись и сует голову мертвого Пойнтера в огонь. Он не обращает внимания на газету, которая лежала на полу рядом с мертвым телом. Пейнтер догадался, что ему ввели, и попытался дать понять, что с ним расправилась Большая Четверка. Ну а Квентин, прежде чем отдать мясо на анализ, добавляет туда опиум. Он приводит свою версию беседы со стариком, мимоходом упомянув об инъекции стрихнина — на тот случай, если кто-нибудь заметит на руке Пойнтера след от иглы. В результате у полиции возникло две версии: либо несчастный случай, либо попытка отравить Пойнтера опиумом, при этом все подозрения, естественно, должны были пасть на А Линя.
  — Но разве доктор Квентин может быть Номером Четыре?
  — Я думаю, что может. Существует, конечно, настоящий доктор Квентин, который скорее всего сейчас находится где-то за границей. Номер Четыре подменил его только на короткий отрезок времени. У Пойнтера и доктора Болито все было согласовано заранее. Видимо, врач, который должен был заменить его на время отпуска, в последний момент заболел, вот и появился другой.
  Вошел запыхавшийся Джепп. Лицо у него было красное.
  — Вы его схватили? — с надеждой спросил Пуаро. Джепп замотал головой, все еще тяжело дыша от быстрой ходьбы.
  — Сегодня утром вернулся из отпуска доктор Болито. Кто-то вызвал его телеграммой, но кто — неизвестно. Доктор Квентин уехал вчера вечером. Но мы его все равно поймаем.
  Теперь уже Пуаро покачал головой.
  — Очень сомневаюсь, — сказал он и машинально вилкой нарисовал на столе цифру четыре.
  Шахматный ребус
  Мы с Пуаро часто обедали в маленьком ресторанчике в Сохо. В этот вечер, расположившись за своим любимым столиком, мы вдруг увидели инспектора Джеппа. Так как за нашим столиком было свободное место, мы пригласили инспектора присоединиться к нам. С момента нашей последней с ним встречи прошло немало времени.
  — Что-то вы совсем нас забыли, — укоризненно заметил Пуаро. — Последний раз мы встречались на деле о «желтом жасмине», то есть больше месяца назад.
  — Я был на севере Англии. А вы что поделываете? Все еще бегаете за Большой Четверкой?
  Пуаро погрозил ему пальцем.
  — А вы все смеетесь надо мной? Смейтесь, смейтесь, но Большая Четверка действительно существует.
  — В этом-то я не сомневаюсь, но не думаю, что все это настолько серьезно… Вас послушаешь — так это какой-то вселенский рассадник зла.
  — Мой друг, вы напрасно их недооцениваете. Большая Четверка — это самая могущественная преступная организация современности. Какую цель они преследуют, к чему стремятся, не знает пока никто, но такой мощной международной преступной организации еще никогда не существовало. Их главарь — китаец, обладает неожиданным, по-восточному изощренным умом, ему помогают американец — один из богатейших людей мира, и француженка — гениальный ученый-физик, что же касается четвертого их подельника…
  Джепп перебил его:
  — Я все это знаю. Опять вы оседлали своего любимого конька, мосье Пуаро. Поговорим-ка для разнообразия о чем-нибудь другом, а то у вас уже просто какая-то мания обсуждать этих субчиков. Вас интересуют шахматы?
  — Балуюсь иногда. А что?
  — Разве вы не слышали о вчерашнем матче? Между двумя гроссмейстерами, и что один из них во время игры скончался.
  — Я читал об этом в утренних газетах. Один из игроков, доктор Саваронов, — русский чемпион, а тот, кто умер — насколько я понял, от острой сердечной недостаточности — американец Гилмор Уилсон. А ведь совсем еще молодой, подавал большие надежды.
  — Совершенно верно. Несколько лет назад Саваронов победил Рубинштейна244 и стал чемпионом России. А об Уилсоне говорили, что это чуть ли не второй Капабланка.245
  — М-да, жутковатая история, — задумчиво сказал Пуаро. — Если я не ошибаюсь, вас она очень насторожила!
  Джепп смущенно рассмеялся.
  — Вы угадали, мосье Пуаро. Я в недоумении. Уилсон был здоров как бык — никаких жалоб на плохое сердце. И вдруг — острая сердечная недостаточность. С чего бы?
  — Вы считаете, что к смерти Уилсона причастен Саваронов! — воскликнул я.
  — Едва ли, — сухо ответил Джепп. — Я считаю, что даже в России человек не может убить другого всего лишь из опасения проиграть ему партию в шахматы. И потом, говорят, что Саваронов играет не хуже Ласкера.246 Нет, тут дело совсем в другом.
  Пуаро задумался.
  — Ну и что же вы об этом думаете? — спросил он. — Зачем нужно было Уилсону давать яд? Вы ведь подозреваете, что он был отравлен?
  — Думаю, что да. Сердечная недостаточность — таков был официальный диагноз, но на самом деле врач дал понять, что не совсем в этом уверен.
  — Ну и когда же состоится вскрытие?
  — Сегодня вечером. Все-таки странно, выглядел Уилсон совершенно бодрым и здоровым. И только наклонился вперед, чтобы сделать очередной ход, как вдруг рухнул всем телом на столик и… все.
  — Так мгновенно действуют очень немногие яды, — заметил Пуаро.
  — Я знаю. Надеюсь, что вскрытие нам поможет. Но кому и зачем понадобилось убивать Уилсона — этого я понять не могу. Скромный, безобидный парень. Только что приехал из Штатов и, естественно, еще не успел нажить врагов.
  — Действительно непонятно, — поддакнул я.
  — Как бы не так, — улыбнулся Пуаро. — Уверен, что у Джеппа есть своя убедительная версия.
  — Да, есть, мосье Пуаро. Я не верю, что яд предназначался Уилсону. Отравить хотели другого.
  — Саваронова?
  — Да. Когда-то он чуть не погиб — во время большевистской революции. Его даже объявили убитым. Но на самом деле ему удалось бежать. Года три он скрывался в лесах Сибири, пережил страшные испытания, после которых так сильно изменился, что даже его близкие друзья едва его узнали. Он поседел и сейчас выглядит много старше своих лет. Здоровье его сильно подорвано, из дома выходит очень редко. Кстати, он живет около Вестминстера, со своей племянницей Соней Давиловой и русским слугой. Вполне возможно, что он до сих пор боится, что за ним охотятся русские. Он никак не соглашался на этот матч. Несколько раз отказывался, и, только когда некоторые журналисты обвинили его в «неспортивном» поведении, согласился. Гилмор долгое время пытался вызвать его на матч и в конце концов своего добился. Эти янки кого хочешь добьют своим упорством. Почему Саваронов все время отказывался, спрашиваю я вас, мосье Пуаро? Да потому, что не хотел привлекать к себе внимание. Не хотел оказаться на виду. И отсюда мой вывод: Гилмора Уилсона прикончили по ошибке.
  — Кто мог быть заинтересован в смерти Саваронова?
  — Думаю, его племянница. Не так давно он получил огромное состояние, завещанное ему женой какого-то сахарного заводчика. Саваронов когда-то в молодости — при старом режиме — вел с ним дела. Эта женщина так и не поверила в то, что Саваронов погиб.
  — Где состоялась шахматная игра?
  — В доме Саваронова. Он же инвалид, и ему трудно ходить.
  — Сколько людей наблюдало за ходом партии?
  — Человек десять — пятнадцать.
  Пуаро, скорчил страдальческую гримасу.
  — Бедный мой Джепп. У вас довольно трудная задача.
  — Знай я точно, что его отравили, я бы уж постарался ее решить.
  — А вам не приходило в голову, что, если ваша версия верна и кто-то действительно пытался отравить Саваронова, он может предпринять вторую попытку?
  — Конечно. Двое моих людей следят за домом Саваронова.
  — Они будут там весьма кстати, на случай, если в дом проникнет кто-нибудь с бомбой под мышкой, — насмешливо произнес Пуаро.
  — Я вижу, дело вас заинтересовало, мосье Пуаро, — заулыбался Джепп. — Не хотите ли пойти со мной в морг и взглянуть на труп до того, как с ним поработает наш доктор? Кроме того, может быть, какая-нибудь булавка для галстука будет тем самым ключом, с помощью которого вы сможете решить этот шахматный ребус.
  — Да, кстати о галстуках, дорогой Джепп. Меня все время смущает ваш галстук. Позвольте-ка его немного поправить. Вот так гораздо лучше. А теперь можно и в морг.
  Пуаро явно увлекся «шахматным ребусом». Давно я не видел, чтобы он так заинтересовался делом, не имеющим отношения к пресловутой «четверке», и был очень рад, что наконец-то он решил тряхнуть стариной.
  В морге, глядя на неподвижное тело, я почувствовал жалость к этому молодому американцу, которого настигла такая смерть… Пуаро тщательно осмотрел тело. Нигде не было видно никаких повреждений, только небольшой шрам на левой руке.
  — Врач говорит, что это след от ожога, — пояснил Джепп.
  Затем Пуаро приступил к осмотру вещей убитого, которые принес полицейский. Их было немного: носовой платок, ключи, записная книжка и какие-то записки. Внимание Пуаро привлек предмет, стоявший немного в стороне.
  — Шахматная фигура! — воскликнул он. — Белый слон. Она была у него в кармане?
  — Нет. Он так крепко держал ее в руке, что мы едва сумели высвободить. Нужно будет вернуть ее Саваронову, она из его уникального комплекта слоновой кости.
  — Позвольте мне самому вернуть этого белого слона хозяину. Это будет прекрасным предлогом для визита.
  — Ага! — воскликнул Джепп. — Значит, вы решили заняться этим делом?
  — Конечно. Что же мне остается — вы так ловко разожгли мое любопытство.
  — Ну и хорошо. А то вы что-то совсем захандрили. Капитан Гастингс, я вижу, тоже доволен?
  — Конечно же вы правы, — ответил я и рассмеялся. Пуаро опять начал осматривать тело.
  — Вы ничего больше о нем сообщить не хотите? — спросил он.
  — Вроде бы я и так все выложил.
  — Вы не сказали, что убитый — левша.
  — Вы чародей, мосье Пуаро. Да, он левша. Но как вы узнали? И имеет ли это отношение к делу?
  — Нет-нет, — поспешил успокоить его Пуаро. — Не принимайте так близко к сердцу. Я просто хотел вас немного поддеть.
  И мы все вместе вышли на улицу.
  Следующим утром мы направились навестить Саваронова.
  — Соня. Соня Давилова, — мечтательно пробормотал я. — Какое прекрасное имя.
  — Вы неисправимы, Гастингс! — воскликнул Пуаро. — У вас в голове одни только женщины. Смотрите, как бы эта Соня Давилова не оказалась нашей с вами давней приятельницей графиней Верой Росаковой. — И он рассмеялся.
  У меня испортилось настроение.
  — Пуаро, неужто вы в самом деле предполагаете, что…
  — Нет-нет, друг мой, я пошутил. Сейчас я совершенно не думаю о Большой Четверке, как считает наш друг Джепп.
  Дверь квартиры нам открыл слуга с каким-то застывшим лицом. Казалось, этот человек вообще не в состоянии выражать какие-то эмоции.
  Пуаро протянул ему свою визитную карточку, на которой Джепп нацарапал несколько рекомендательных слов, и нас провели в длинную, с низкими потолками комнату, которая была уставлена антикварными вещами, а стены ее были увешаны дорогими картинами. На одной из стен висело несколько чудесных икон, а на полу лежали великолепные персидские ковры. В углу на столе стоял самовар.
  Я осмотрел одну из икон, которая мне показалась самой ценной, и повернулся к Пуаро, чтобы поделиться с ним своими соображениями, как вдруг обнаружил его стоящим на коленях — он что-то разглядывал на ковре. Ковер был безусловно очень красив, но такого пристального внимания все-таки не заслуживал.
  — Это что, какой-нибудь особенный ковер? — на всякий случай спросил я.
  — Ковер? Какой ковер? А… Этот? Да, замечательный, поэтому странно, что кто-то прибил его огромным гвоздем… Нет-нет, Гастингс, — остановил он меня, увидев, что я наклонился к ковру, пытаясь найти этот гвоздь. — Гвоздя уже нет, осталась только дырка.
  Легкий шорох сзади заставил меня обернуться, а Пуаро — вскочить на ноги. В дверях стояла девушка невысокого роста. В ее темно-голубых глазах отражались изумление и легкий испуг. У нее было прекрасное грустное лицо, а ее черные волосы были коротко подстрижены. Говорила она мягким приятным голосом, но с сильным акцентом.
  — Прошу прощения, но мой дядя не сможет принять вас лично. Он очень нездоров.
  — Какая жалость, но, возможно, вы окажете мне любезность и ответите на мои вопросы? Вы мадемуазель Давилова?
  — Да, я Соня Давилова.
  — Я собираю кое-какие сведения о том печальном инциденте, который произошел два дня назад в вашем доме. Я имею в виду смерть Гилмора Уилсона. Что вы можете рассказать об этом?
  Глаза девушки расширились.
  — Он умер от сердечной недостаточности во время партии.
  — Полиция не совсем уверена, что это произошло из-за сердца, мадемуазель.
  Девушка всплеснула руками.
  — Значит, это правда, — сказала она. — Иван был прав.
  — Кто такой Иван и почему он был прав?
  — Это слуга, который открыл вам дверь. Недавно он мне сказал, что ему кажется, будто Гилмор Уилсон умер не своей смертью — что его отравили, и отравили по ошибке.
  — По ошибке?
  — Да, яд предназначался моему дяде.
  Девушка прониклась к нам доверием и говорила охотно.
  — Почему вы так думаете, мадемуазель? Кто может желать смерти вашему дяде?
  Она покачала головой.
  — Я не знаю. Мне ничего не говорят, и дядя мне не доверяет. Возможно, он прав. Он меня почти не знает: Я приехала сюда совсем недавно, а до этого он видел меня совсем маленькой. Но я чувствую: он чего-то боится. У нас в России полно всяких тайных организаций… Однажды я случайно подслушала нечто такое, что сразу поняла: он боится именно чего-то подобного. Скажите, мосье. — Девушка подошла к Пуаро и, понизив голос, спросила: — Вы слышали когда-нибудь о Большой Четверке?
  Пуаро от неожиданности даже вздрогнул, глаза его буквально округлились от удивления.
  — Почему вы… что вам известно об этой самой Большой Четверке, мадемуазель?
  — Известно, что такая организация существует! Однажды при мне кто-то упомянул это название… Ну а потом я спросила дядю, что оно обозначает. Видели бы вы, как он перепугался! У него задрожали руки, а лицо стало белым как мел. Он их страшно боится, я в этом уверена. И именно они убили этого американца Уилсона.
  — Большая Четверка, — пробормотал Пуаро. — Опять Большая Четверка… Да, мадемуазель, вы правы. Ваш дядя в большой опасности, и я должен его спасти. Будьте так любезны, расскажите, как проходил тот матч. Покажите, где стоял шахматный стол, где сидели игроки, где располагались зрители — словом, все, что вспомните.
  Девушка прошла в угол комнаты и показала столик, поверхность которого представляла собой шахматную доску. Белые квадратики явно были покрыты серебром. Это и был тот самый шахматный столик, за которым сидели игроки.
  — Его прислали дяде в подарок месяца полтора назад, — объяснила она, — с пожеланием здоровья и побед над соперниками. Стоял он на середине комнаты. Вот здесь…
  Пуаро принялся тщательно осматривать столик, что, по моему мнению, было совершенно излишне. И вообще, многие вопросы, которые он задавал, казались мне совершенно бессмысленными, а те, которые были действительно важными, он почему-то не задал. Похоже, неожиданное напоминание о Большой Четверке выбило его из колеи.
  Потом Пуаро долго разглядывал место, где стоял столик, затем попросил показать ему шахматные фигуры. Соня принесла коробку с шахматами. Пуаро рассеянно осмотрел несколько фигур.
  — Тонкая работа, — задумчиво произнес он. И опять — ни единого вопроса ни о том, кто присутствовал на матче, ни о том, какие подавали напитки. Наконец я не выдержал:
  — Не думаете ли вы, Пуаро…
  Он сразу же перебил меня:
  — Не волнуйтесь, mon ami, я все учту, — и снова повернулся к Соне Давиловой: — Мадемуазель, может быть, — в порядке исключения — вы позволите мне повидаться с вашим дядей?
  На ее лице появилась слабая улыбка.
  — Конечно. Вы же понимаете: сначала я сама должна поговорить с каждым — убедиться, что он не расстроит дядю…
  Она ушла. Из соседней комнаты донесся приглушенный разговор, затем девушка вернулась и пригласила нас войти.
  На кушетке лежал изможденный старик. Он был высок, лицо его с большими лохматыми бровями и белой бородой было каким-то истощенным, вероятно, на его облике сказалось постоянное недоедание и прочие тяготы в прошлом. Гроссмейстер Саваронов обладал незаурядной внешностью. Особенно выразительна была его голова — очень крупная, с высоким лбом. Великий шахматный гений должен был иметь большой мозг. Ничего удивительного в том, что этот человек среди первых на шахматном олимпе.
  Пуаро поклонился.
  — Мосье Саваронов, могу ли я поговорить с вами наедине?
  Саваронов повернулся к племяннице:
  — Оставь нас. Соня.
  Девушка послушно вышла.
  — Итак, я весь внимание, мосье Пуаро.
  — Мосье Саваронов, недавно вы получили очень большое наследство. Если вы, скажем, неожиданно умрете, кому все достанется?
  — Я составил завещание, в котором все свое состояние оставляю племяннице. Соне Давидовой. Вы предполагаете, что она…
  — Я ничего не предполагаю, — перебил его Пуаро, — но мне известно, что до нынешнего ее приезда в Лондон, вы видели свою племянницу, когда она была еще ребенком. Могла найтись охотница сыграть эту роль, причем без особого риска быть разоблаченной…
  Саваронов явно был ошеломлен подобными домыслами, но Пуаро не собирался развивать эту тему.
  — Об этом достаточно. Мое дело предупредить. А теперь я попросил бы вас рассказать о том роковом матче.
  — Что значит «рассказать»?
  — Сам я не играю в шахматы, но знаю, что существует множество дебютов, которыми начинается шахматная партия. Один из них, по-моему, гамбит называется, не так ли?
  Саваронов улыбнулся:
  — Теперь я понял. Уилсон играл испанскую партию — это самое модное сейчас начало, и его довольно часто применяют.
  — Как долго продолжалась ваша партия?
  — Кажется, был третий или четвертый ход, когда Уилсон неожиданно рухнул на стол — замертво…
  Пуаро поднялся, вроде бы собираясь уходить, и как бы невзначай (но я-то знал, как это было важно для Пуаро) спросил:
  — Уилсон что-нибудь ел или пил?
  — Кажется, виски с содовой.
  — Благодарю, мосье, не смею больше вас задерживать.
  Слуга проводил нас к выходу и, уже перешагнув через порог, Пуаро спросил:
  — Кто живет в квартире под вами?
  — Сэр Чарлз Кингвелл, член парламента. Он сейчас в отъезде, но недавно туда привезли новую мебель.
  — Благодарю вас.
  Мы вышли на залитую зимним солнцем улицу.
  — На этот раз, дорогой Пуаро, вы, я считаю, не проявили себя должным образом. Ваши вопросы, мягко говоря, были не совсем в цель.
  — Вы так думаете, Гастингс? — Пуаро поднял брови. — Интересно, какие бы вопросы задали вы?
  Я изложил Пуаро свою точку зрения и, соответственно, необходимые, на мой взгляд, вопросы. Он слушал меня с большим вниманием. Рассуждал я долго и с азартом. Мое красноречие иссякло уже у самого крыльца нашего дома.
  — Превосходно, Гастингс, вы очень проницательны, — сказал Пуаро, выуживая ключ из кармана. — Но в этих вопросах не было никакой необходимости.
  — Никакой необходимости! — закричал я. — Человеку дают яд, он умирает насильственной смертью, а…
  — Ага, — перебил меня Пуаро, хватая со стола какую-то записку. — От Джеппа, так я и думал. — Прочитав, он передал ее мне. Джепп сообщал, что при вскрытии не обнаружено никаких следов яда и причина смерти неизвестна.
  — Теперь вы поняли, Гастингс, — сказал Пуаро, — что задавать эти вопросы не было никакой необходимости?
  — Вы догадывались об этом?
  — Умение предвидеть ход противника — основа успеха, — процитировал Пуаро мое же изречение, высказанное не так давно во время игры в бридж. — Mon ami, если догадка подтверждается, можете называть ее предвидением.
  — Не будем мелочиться, — примирительно сказал я. — Вы это предполагали?
  — Да.
  — Почему?
  Пуаро сунул руку в правый карман и вытащил белого слона.
  — Как! — воскликнул я. — Вы забыли вернуть его Саваронову?
  — Ошибаетесь, мой друг. Тот белый слон все еще находится в моем левом кармане. Еще не настало время его возвращать. А этого я взял из комплекта, который показала нам Соня Давилова. Итак, у нас два белых слона, только один из них больше похож на электрического ската…
  Признаться, я был сильно обескуражен столь смелым сравнением, но задал всего один вопрос:
  — Зачем вы его взяли?
  — Я хотел их сравнить, — просто ответил Пуаро и поставил обе фигурки рядом. — Посмотреть — одинаковые ли они.
  — Конечно, одинаковые, — заметил я. Пуаро разглядывал слонов со всех сторон.
  — Кажется, вы правы. Но это еще не факт, так как нет доказательств вашей правоты. Принесите-ка, пожалуйста, мои весы.
  Тщательно взвесив обе фигурки, он с торжествующим видом повернулся ко мне.
  — Я был прав. Вы видите! Эркюля Пуаро обмануть нельзя.
  Подбежав к телефону и набрав номер, он застыл в нетерпеливом ожидании.
  — Джепп, это вы? Пуаро у телефона. Не спускайте глаз со слуги, с этого Ивана. Ни в коем случае не дайте ему ускользнуть.
  Он положил трубку.
  — Теперь вы поняли, Гастингс? Уилсон не был отравлен. Его убили электрическим током. В одну из этих фигурок впаян тонкий металлический стержень. Столик был установлен заранее в определенное место. Когда фигурка коснулась одного из белых квадратов, — а они были покрыты серебром, — Уилсон тут же был поражен электрическим током. Единственный след, след ожога, остался на его левой руке, так как он был левша и передвигал фигуры левой рукой. «Специальный шахматный столик» был, по сути, дьявольским устройством. Столик, который я осматривал, является его точной копией, но не имеет к этому делу никакого отношения. Сразу же после убийства им заменили тот, за которым шла игра. Тот столик проводкой был соединен с квартирой этажом ниже, куда, как вы знаете, была недавно якобы завезена новая мебель, там находится и пульт управления. Но один из организаторов этой операции наверняка и сейчас находится в квартире Саваронова. Эта девушка — агент Большой Четверки. Ее цель — завладеть деньгами Саваронова.
  — А Иван?
  — Лично я подозреваю, что Иван — это не кто иной, как Номер Четыре.
  — Что-о-о?..
  — Вы же знаете, что он первоклассный актер и может сыграть любую роль.
  Я вспомнил привратника из психолечебницы, мясника из «Гранит-Бангалоу», вежливого доктора — все эти роли были сыграны одним человеком, но какие разные характеры!
  — Удивительно, — наконец выдавил из себя я. — Все совпадает. Саваронов догадывался о заговоре и поэтому отказывался от игры до последнего.
  Пуаро посмотрел на меня. Затем начал ходить взад-вперед по комнате.
  — У вас случайно нет книги о шахматах? — неожиданно спросил он.
  — Где-то была. Сейчас поищу.
  Я пустился в поиски и вскоре вручил книгу Пуаро, который, опустившись в кресло, начал прилежно ее изучать.
  Минут через пятнадцать зазвонил телефон. Я поднял трубку. Джепп сообщил нам, что Иван вышел из квартиры с большим пакетом, сел в ожидавшее его такси, и погоня началась. Создалось впечатление, что он старался уйти от преследования. Наконец, уверенный, что скрылся от погони, он направился в большой пустой дом в Хэмпстеде. Дом уже окружен.
  Все эти новости я изложил Пуаро, который слушал меня вполуха, а когда я умолк, сказал:
  — Послушайте, мой друг. Вот испанская партия: 1. e2 e4, e7 e5; 2. Kg1 f3, Kb8 c6; 3. Cf1 b5. И вот здесь возникает проблема третьего хода черных, так как вариантов продолжения очень много. Убит Уилсон был на третьем ходу — Cf1 b5. Но почему на третьем — можете мне ответить?
  Я признался, что не имею об этом ни малейшего представления.
  — Вот вы сидите, Гастингс, и слышите, что внизу кто-то сначала открыл дверь, потом ее закрыл. Что вы скажете по этому поводу?
  — Кто-то, вероятно, вышел из дома.
  — Возможно, но задумывались ли вы над тем, что иногда существуют два взгляда на решение одной и той же проблемы — прямо противоположных. Ведь человек мог и войти. Как тут угадать? И если угадать не удастся, то после то тут, то там начинают вылезать несоответствия, которые, в сущности, и показывают тебе, что ты на не правильном пути.
  — Что вы хотите этим сказать?
  — Я хочу сказать, — вскочил вдруг с кресла Пуаро, — что я трижды дурак. Быстрее, быстрее поехали на квартиру в Вестминстере. Может быть, еще успеем.
  Мы остановили такси. На мои вопросы Пуаро не отвечал. Подъехав к дому, мы помчались наверх. На наш стук никто не ответил, однако, прислушавшись, я услыхал из-за двери какие-то стоны.
  У привратника внизу оказался запасной ключ, и через несколько минут он вместе с нами вошел в комнату.
  Пуаро сразу же ринулся в заднюю комнату. Там стоял тяжелый запах хлороформа. На полу, связанная и с кляпом во рту, лежала Соня Давилова. Лицо ее было прикрыто обрывком ткани, пропитанной хлороформом. Пуаро скинул на пол ткань и начал приводить девушку в чувство. Наконец прибыл врач и сам ею занялся.
  А гроссмейстер Саваронов исчез.
  — Что все это значит? — недоумевая, спросил я.
  — Это значит, что из двух предположений я выбрал неверное. Я вам говорил, что любой мог занять место Сони Давидовой, поскольку дядя не видел ее с малых лет?
  — Да.
  — То же самое касается и дяди. Изобразить его не так уж и сложно.
  — О чем вы?
  — Саваронов, видимо, действительно умер во время революции. И тот субъект, который выдавал себя за великого мученика, которого страдания настолько изменили, что близкие друзья едва узнали его, и который получил огромное состояние…
  — Кто же это?
  — Номер Четыре. Неудивительно, что он так перепугался, когда Соня призналась ему, что случайно подслушала, как он с кем-то говорил о Большой Четверке. И вот результат — он снова выскользнул из моих рук. Понял, что рано или поздно я нападу на правильный след, и тогда ему не поздоровится. Он отослал слугу с каким-то пустяковым поручением, чтобы отвлечь внимание полиции, усыпил хлороформом девушку и покинул этот дом, прихватив, по всей вероятности, все ценные бумаги, оставленные в наследство Саваронову благодарной вдовой сахарного заводчика.
  — Но кто же, в таком случае, пытался его убить?
  — Да никто не пытался. Умереть должен был Уилсон.
  — Но почему?
  — Дорогой Гастингс, Саваронов считался номером два в шахматном мире. А наш гениальный Номер Четыре не знаком даже с азами шахматной игры. Поэтому вполне естественно, что он приложил максимум усилий, чтобы матч не состоялся. Когда же ему это не удалось, судьба Уилсона была предрешена. Никто не должен был догадаться, что «Саваронов» даже не умеет правильно передвигать фигуры. Уилсон любил испанскую партию, и он решил играть ее. Номер Четыре приговорил его к смерти на третьем ходу, так как следующий ход уже предполагал множество вариантов, и предугадать следующий ход противника чрезвычайно сложно.
  — Но позвольте, Пуаро, — настаивал я. — Выходит, мы имеем дело с ненормальным? Я готов в качестве варианта принять вашу версию, возможно, вы даже правы, но убить человека просто так, чтобы сыграть роль до конца, — это уж чересчур. Гораздо проще и безопаснее было все-таки не соглашаться. Он мог сказать, что врач запретил ему волноваться, или изобразить из себя затворника.
  Пуаро в задумчивости поморщил лоб.
  — Естественно, Гастингс, были и другие варианты, но этот — самый надежный. Избавиться от человека — и все пойдет своим чередом. Как ни выбирай, это самое надежное средство. Представьте себя на месте Номера Четвертого. Вот он садится за столик. Не сомневаюсь, что он побывал не на одном шахматном турнире и знал, как себя вести, как играть роль великого шахматиста. Он садится и делает вид, что обдумывает различные варианты, а сам втайне ликует. Он уверен, что двух ходов, которые он выучил, будет вполне достаточно. Кроме того, я думаю, он был очень горд оригинальностью своего замысла. Уилсон сам выбрал время своей казни — третий ход. Да, Гастингс, теперь я начинаю понимать нашего лицедея, его психологию.
  Я пожал плечами.
  — Возможно, вы и правы, но какой разумный человек станет подвергать себя риску — если его можно избежать.
  — Риску? — переспросил Пуаро. — Но где вы видите риск? Разве Джепп смог бы решить этот шахматный ребус? Нет! Тысячу раз нет! Если бы Номер Четыре смог предусмотреть одну маленькую деталь, не было бы вообще никакого риска.
  — И какую же? — заинтригованно спросил я, хотя заранее знал ответ.
  — Он не учел, что этим делом займется сам Эркюль Пуаро.
  У Пуаро было много положительных качеств, но скромность к их числу не относилась.
  Ловушка с приманкой
  Была середина января. Обычная зимняя погода для Лондона — грязь и слякоть. Мы сидели с Пуаро в креслах, наслаждаясь теплом весело потрескивавшего камина. Неожиданно я почувствовал на себе его взгляд.
  — О чем это вы сейчас думаете? — спросил я.
  — Я вспомнил, друг мой, когда вы в середине лета приехали в Лондон, вы сказали мне, что останетесь в Лондоне только на два месяца.
  — Неужели так сказал? — смущенно спросил я. — Я ничего такого не помню.
  Лицо Пуаро просветлело.
  — Да, вы это говорили. И что же заставило вас изменить свои планы?
  — Черт возьми, Пуаро, — сердито буркнул я. — Я не собираюсь оставлять вас один на один с этой ужасной компанией — «Бандой Четырех».
  Пуаро посмотрел на меня с нежностью.
  — Я так и думал. Вы преданный друг, Гастингс. Вы задержались, чтобы помочь мне. Большое спасибо, но ваша жена Синдерелла,247 ваша маленькая Золушка, как вы ее называете, что скажет она?
  — Я об этом как-то не думал, но считаю, что она меня поймет. И скажет, что я поступил правильно, не оставив друга в беде.
  — Да, я знаю, она тоже очень преданный друг. Но это дело может затянуться надолго, ведь так?
  Обескураженный, я кивнул.
  — Уже прошло полгода, — заметил я, — а мы все топчемся на месте. Знаете, Пуаро, меня не покидает мысль, что мы должны… ну, словом, что-то предпринять.
  — Вы всегда спешите, Гастингс. И что же вы конкретно предлагаете?
  Это было похоже на вызов, но отступать я был не намерен.
  — Пора нам перейти в наступление, — заявил я, — что мы все это время делали? Отступали. И чего мы в результате достигли?..
  — Большего, чем вам кажется, мой друг. Прежде всего, мы установили личности Номера Два и Номера Три и более или менее изучили способы и методы, какими действует Номер Четыре.
  Я немного воспрял духом. Если Пуаро так считает, значит, еще не все потеряно.
  — Да, да, Гастингс. Мы проделали огромную работу. Вы правы только в том, что у нас нет доказательств, чтобы предъявить обвинение Райленду или мадам Оливье, а без доказательств — кто же нам поверит? Вы помните, как однажды я думал, что загнал Райленда в угол? Но ему удалось выскользнуть, и в этом ему помог Номер Четыре. И тем не менее мое особое мнение о деятельности Большой Четверки знают кое-какие влиятельные люди… даже в правительстве. Лорд Олдингтон, которому я однажды помог вернуть похищенные чертежи новейших подводных лодок, осведомлен о всех преступлениях Большой Четверки. И он, в отличие от других, всецело мне верит. Райленд, мадам Оливье и Лин Чан-йен пока гуляют на свободе, но каждый их шаг теперь контролируется.
  — А Номер Четыре?
  — Я уже вам сказал, Гастингс, что только сейчас начинаю понимать, как он действует. Вы можете надо мной смеяться, но я считаю, что главное — понять характер человека, знать, что он предпримет при определенных обстоятельствах, — в этом залог успеха. У нас своего рода дуэль, только он время от времени показывает, что умеет и на что способен, а обо мне он практически ничего не знает. Он все время на виду, я же — в тени. И чем меньше активности я проявляю, ожидая их действий, тем больше они меня боятся.
  — Они оставили нас в покое, — заметил я, — никаких покушений, никаких засад.
  — Вот-вот, — согласился Пуаро. — Именно это меня и тревожит. Ведь существует множество способов разделаться с нами, и я уверен, что за это время они могли что-нибудь придумать. Вы поняли, что я имею в виду?
  — Какое-нибудь адское устройство? — ахнул я.
  — Побойтесь Бога, Гастингс. Я взываю к вашему воображению, а у вас на уме одни бомбы в каминах. А… черт… у меня спички кончились, да и прогуляться нужно перед сном, хотя погода отвратительная. Простите, мой друг, разве можно одновременно читать «Будущее Аргентины», «Душа общества», «Уход за молодняком», «Малиновую улику» и «Охоту в Скалистых горах»? А они у вас разбросаны в разных местах. Какую книгу вы сейчас читаете?
  — «Малиновую улику», — смущенно усмехнувшись, ответил я.
  — Тогда поставьте остальные на полку. Во всем должен быть порядок. И метод.
  Я начал неловко оправдываться, а Пуаро тут же принялся расставлять книги на полках. Закончив, он ушел, а я продолжил чтение «Малиновой улики», которую мне милостиво оставили. Сей шедевр почти меня усыпил, но вдруг в дверь постучалась наша хозяйка, миссис Пирсон.
  — Вам телеграмма, капитан.
  Я вяло разорвал конверт. Но то, что я прочел, вмиг стряхнуло с меня сонливость. Телеграмма была от моего управляющего из Южной Америки.
  
  «МИССИС ГАСТИНГС ИСЧЕЗЛА ВЧЕРА БОЮСЬ ЕЕ ПОХИТИЛА КАКАЯ-ТО БОЛЬШАЯ ЧЕТВЕРКА ЖДУ РАСПОРЯЖЕНИЙ РОЗЫСКАМИ ЗАНИМАЕТСЯ ПОЛИЦИЯ РЕЗУЛЬТАТОВ НЕТ БРОНСЕН»
  
  Я выпроводил миссис Пирсон из комнаты и, ошеломленный известием, снова и снова перечитывал текст телеграммы. Моя Синдерелла, моя маленькая Золушка похищена. Она в руках этой гнусной шайки, Банды Четырех. Что мне делать?
  Пуаро! Мне нужен Пуаро. Он даст мне хороший совет. Он поможет мне сорвать их планы. Он ушел час назад и через несколько минут должен вернуться. Мне нужно терпеливо дожидаться его. Но, подумать только, моя Золушка в руках Большой Четверки!..
  Снова раздался стук в дверь, и миссис Пирсон вручила мне еще одно послание.
  — Вам записка, капитан. Ее принес какой-то невежественный китаец. Он ждет вас внизу.
  Я схватил записку. Она была лаконична:
  
  «Если вы снова хотите увидеть вашу жену, немедленно следуйте за человеком, принесшим эту записку. Никаких письменных или устных сообщений вашему другу, в противном случае ваша жена погибнет».
  
  Внизу вместо подписи стояла большая цифра «4».
  Что мне оставалось делать? Как бы вы, читатель, поступили на моем месте?
  У меня не было времени на раздумья. У меня была одна задача — вырвать мою Золушку из рук врагов. Я должен подчиниться — я не имею права рисковать ее жизнью. Я пойду за этим китайцем куда угодно.
  Это была ловушка. Она означала плен и, возможно, смерть, но на карту была поставлена жизнь самого дорогого для меня человека, и я ни минуты не колебался.
  Больше всего меня удручало, что мне не удастся оставить хотя бы пару слов своему другу. Да, только навести его на мой след — и тогда будет хоть какая-то надежда на спасение. Но могу ли я так рисковать? В данный момент за мной никто не следил, и все же я не решался. Ведь китаец мог подняться наверх и проверить, выполнил ли я все их условия. А собственно, почему он не поднялся?
  То, что он даже не соизволил подняться, насторожило меня еще сильнее. Я так часто сталкивался с могуществом Большой Четверки, что в своем воображении наделял их сверхъестественной силой. Я был уверен, что даже любая девчонка на побегушках может быть их агентом.
  Нет, рисковать я не мог. Единственное, что я мог сделать без риска, — оставить телеграмму. Пуаро будет знать, что моя жена исчезла и кто ее похитил.
  На эти размышления ушло несколько секунд, потом я схватил шляпу и помчался вниз, где меня ожидал мой провожатый.
  Китаец был на удивление рослым. Лицо абсолютно бесстрастное, одежда опрятная, но сильно поношенная. Увидев меня, он поклонился и спросил со специфической певучей интонацией:
  — Капитан Гастингс?
  — Да.
  — Давайте мне, пожалюста, записку.
  Предвидя эту просьбу, я вытащил из кармана записку и молча отдал ее китайцу. Но это было еще не все.
  — Вы сегодня полючал телеграмми. Телько-телько. Из Южной Америки, так?
  Я вспомнил, как хорошо у них налажена разведка. Или это был заранее рассчитанный ход? Бронсен был вынужден дать мне телеграмму, а они спокойно ждали момента, когда она будет мне доставлена.
  Отпираться было бессмысленно.
  — Да, — ответил я. — Я получил телеграмму.
  — Несите ее. Скоро-скоро.
  Я с яростью стиснул зубы, но что мне оставалось делать? Я снова поднялся наверх. Могу ли я довериться миссис Пирсон? Сообщить ей хотя бы о том, что пропала моя жена? Она стояла на лестнице, но неподалеку стояла та девчонка горничная, и я прикусил язык. Если ей было поручено следить за мной, то одно мое слово могло погубить Синдереллу. И я прошел в свою комнату, так ничего и не сказав миссис Пирсон.
  Я взял телеграмму и обреченно побрел к двери, но тут мне в голову пришла великолепная идея. Надо оставить какой-нибудь знак! Который враги мои попросту не заметят, а Пуаро сразу все поймет.
  Я подошел к книжной полке, взял четыре книги и бросил их на пол. Пуаро, с его любовью к порядку, их наверняка заметит, тем более что сегодня он прочел мне целую лекцию на эту тему. Затем я бросил в камин полный совок угля, но четыре куска вроде бы обронил с краю каминной решетки. Я сделал все, что мог, — оставалось надеяться, что Пуаро обратит внимание на сигнал.
  Я поспешил вниз. Китаец прочел телеграмму, сунул ее в карман и кивком головы приказал следовать за ним.
  Путь наш оказался очень долгим. Сначала мы ехали на автобусе, затем на трамвае, все время в сторону востока. Затем шли мимо каких-то странных строений, о существовании которых я никогда и не подозревал. Когда же мы подошли к докам, я сразу понял, что попал в самый центр Китайского квартала.
  Мне стало не по себе. А мой проводник то и дело сворачивал в какие-то переулки, пересекал улицы, пока наконец не остановился перед невзрачным обветшалым домом. Он постучал в дверь четыре раза.
  Ему тотчас открыли — человек, впустивший нас, тоже был китайцем. Стук захлопнувшейся двери прозвучал погребальным звоном моим последним надеждам. Я был в руках врагов.
  Дальше меня повел уже второй китаец. Сначала куда-то наверх, потом вниз по шатким ступенькам, затем через подвал, заваленный какими-то тюками и заставленный бочками, от которых шел запах экзотических восточных пряностей. Всюду царила зловещая таинственная атмосфера — атмосфера таинственного и непостижимого для европейцев Востока.
  Неожиданно мой провожатый остановился, отбросил в сторону два стоявших на земле тюка, и я увидел в стене какой-то ход. Китаец знаком показал мне, что я должен идти туда. Ход был длинный и низкий, так что мне приходилось сильно пригибаться. Наконец проход стал шире и выше, и мы оказались в другом подвале. Китаец подошел к стене, постучал четыре раза, и часть стены отделилась, освободив узкий проход. Я протиснулся через него и очутился… в каком-то роскошном дворце из «Тысячи и одной ночи». Длинная комната с низким потолком была сплошь задрапирована шелками, нарядно мерцавшими в ярком свете ламп. Пахло благовониями и восточными пряностями. Вдоль стен стояло пять или шесть обитых китайским шелком кушеток, а на полу лежало несколько ковров работы китайских мастеров. В конце комнаты виднелась ниша, скрытая занавесками. Оттуда раздался мужской голос:
  — Вы привели нашего дорогого гостя?
  — Да, ваша милость, он здесь.
  — Пусть подойдет.
  Чья-то невидимая рука раздвинула занавес, и я увидел высокого, худого, одетого в широкие восточные одежды азиата, по всей видимости китайца, восседавшего на высокой тахте с огромными подушками. Судя по длинным ногтям и величественной осанке, китаец был знатного происхождения.
  — Садитесь, прошу вас, капитан Гастингс, — сказал он, указав на одну из кушеток. — Очень рад, что вы сразу же откликнулись на мою просьбу прийти сюда.
  — Кто вы? — хрипло спросил я. — Ли Чан-йен?
  — Конечно нет. Я один из его верноподданнейших слуг. Я только выполняю его приказы… так же, как остальные его помощники… ну, например, в Южной Америке.
  Я вскочил и невольно подался вперед.
  — Где она? Что вы сделали с ней?
  — Она в совершенно безопасном месте, там ее никто не найдет. Пока она цела и невредима. Вы заметили, я сказал «пока»? — И он рассмеялся дьявольским смехом.
  Я содрогнулся от ужаса.
  — Что вы хотите? — закричал я. — Деньги?
  — Дорогой капитан. Уверяю вас, мы не собираемся покушаться на ваши скромные сбережения. Как вы могли такое подумать? Ваш коллега никогда не заподозрил бы нас в столь глупых намерениях.
  — Вы хотели, чтобы я к вам пришел. Я выполнил вашу просьбу. Делайте со мной что хотите, но ее отпустите. Она ничего не знает. Вы схватили ее, чтобы заставить меня явиться сюда, и вот я здесь.
  Китаец улыбался, наблюдая за мной своими похожими на щелочки глазами.
  — Вы не правильно нас поняли, — наконец соизволил пояснить он. — Наша цель — не вы. С вашей помощью мы надеемся поймать вашего друга, мосье Эркюля Пуаро.
  — Боюсь, вам не удастся это сделать, — сказал я, рассмеявшись ему прямо в лицо.
  — Я предлагаю следующее, — продолжал он, не обращая внимания на мой смех. — Вы напишете мосье Пуаро письмо — такое, которое заставит его бросить все дела и поторопиться сюда.
  — Я не сделаю этого.
  — Последствия отказа могут быть совершенно для вас неприемлемыми.
  — Плевать я хотел на последствия.
  — Вас устроит встреча со смертью?
  Я снова содрогнулся от ужаса, но нашел в себе силы не отвести взгляда.
  — Можете придержать свои угрозы для трусливых китайцев.
  — Это не просто угрозы, капитан. Я вас спрашиваю еще раз: напишете вы письмо или нет?
  — Нет, нет и еще раз нет. Можете делать со мной что хотите. Убить меня вы вряд ли решитесь: полиция уже идет по вашим следам.
  Мой собеседник хлопнул в ладоши. Как из-под земли появились два китайца, схватили меня под руки. Хозяин сказал им что-то на своем языке, и они потащили меня через всю комнату в угол. Один из них неожиданно остановился и открыл люк в полу. Если бы второй не держал меня крепко за руку, я бы тут же туда свалился. Люк чернел своим мрачным зевом, а снизу доносился шум воды.
  — Это река, — небрежно пояснил мой собеседник с другого конца комнаты. — Подумайте, капитан. Если вы снова откажетесь, вы канете в Лету, а над вашей головой сомкнутся черные воды. Последний раз спрашиваю: напишете?
  Я не герой, я вполне обыкновенный человек. Должен признаться, что напуган я был до смерти. Этот чертов китаец явно не шутит, а значит, прощай жизнь… Но я пересилил себя и закричал:
  — Нет, нет, нет! Идите к дьяволу, не буду я ничего писать! — но голос мой предательски дрожал.
  Затем, приготовившись к смерти, я инстинктивно закрыл глаза и начал читать молитву.
  Мышь попадает в ловушку
  Не так уж часто человеку приходится размышлять о жизни, стоя на пороге вечности, но когда я прошептал молитву, то полагал, что это будут мои последние слова на этой грешной земле. Я настроился на встречу с холодной черной бездной и уже заранее начал ощущать ужас уготованного мне падения в яму.
  Но вместо этого я неожиданно услыхал гомерический хохот и открыл глаза. По сигналу хозяина меня оттащили от люка и усадили на прежнее место напротив него.
  — Вы храбрый человек, капитан Гастингс, — сказал он. — Мы на Востоке ценим храбрость. Должен признаться, что другого я от вас и не ожидал, поэтому я продумал второй акт нашего маленького спектакля. Сами вы выдержали испытание смертью, но выдержите ли вы, когда с ней встретится кто-то другой?
  — Что вы имеете в виду? — хрипло спросил я, холодея от недоброго предчувствия.
  — Вы забыли о даме, которая находится у нас. Прекраснейшая из роз.
  Я смотрел на него, не решаясь домыслить то, на что он намекал…
  — Я думаю, капитан, что вам лучше написать письмо вашему другу. А вот бланк телеграммы, которую необходимо отправить, чтобы вашу жену освободили. Сами видите: от вашего согласия зависит жизнь вашей жены.
  Мой лоб покрылся холодной испариной, а мой мучитель, улыбаясь, продолжал:
  — Вот ручка, капитан. Вам нужно только написать письмо. Если нет…
  — Если нет? — тупо повторил я.
  — Если нет, то ваша возлюбленная умрет, причем в муках. Мой хозяин, Ли Чан-йен, в часы досуга изобретает совершенно новые и оригинальные способы пыток.
  — Боже мой! — взревел я. — Вы не посмеете! Негодяи!
  — Вы хотите, чтобы я на вас испытал одно из его новшеств? — спросил меня мой мучитель и стал подробно рассказывать об изобретениях своего шефа. Я в ужасе схватился за голову.
  — Вижу-вижу, что не хотите. Тогда берите ручку и пишите.
  — Вы не посмеете…
  — Не говорите того, чему сами не верите, капитан. Пишите.
  — И если я напишу?..
  — Ваша жена будет освобождена. Телеграмма будет отправлена немедленно.
  — Как я узнаю, что вы меня не обманули?
  — Клянусь священной могилой моих предков. И потом, судите сами. Зачем нам мучить эту прекрасную женщину? Ведь свою задачу она выполнила.
  — А что будет с Пуаро?
  — Мы будем держать его, пока не выполним все, что нам нужно, а затем выпустим его на свободу.
  — И вы можете поклясться, что отпустите его?
  — Один раз я уже поклялся. Этого достаточно.
  Мое сердце заныло. Предать друга? Я все еще колебался, но тут перед моими глазами, точно ночной кошмар, предстала ужасная картина: Синдерелла, моя Золушка, в лапах этих китайских изуверов — ее пытают…
  Я чуть не застонал и схватил ручку. Может быть, в письме я как-нибудь сумею предупредить Пуаро, помогу ему избежать ловушки. Это была моя последняя надежда.
  Но ей не суждено было сбыться. Китаец встал и подчеркнуто вежливым тоном сказал:
  — Позвольте мне продиктовать вам текст, капитан. Он взял листок бумаги, лежавший перед ним, и начал читать:
  
  «Дорогой Пуаро. Я напал на след Большой Четверки. Ко мне сегодня пришел какой-то китаец и принес фальшивую телеграмму. К счастью, я не клюнул на эту удочку и сделал вид, что поверил ему. Когда он ушел, я стал следить за ним и, насколько могу судить, довольно умело (он меня не заметил). Посылаю эту записку с парнишкой. Дайте ему полкроны. Я ему обещал, если он сумеет доставить ее вам. Я слежу за домом, куда вошел китаец. Жду вас до шести. Если не придете, я сам попытаюсь проникнуть в дом. Случай настолько подходящий, что я не хочу его упускать, а вы можете не успеть. Если мальчик застанет вас дома, попросите его проводить вас. Спрячьте только ваши знаменитые усы, иначе вас могут узнать. Постарайтесь прийти вовремя.
  Ваш А.Г.»
  
  Каждое слово, каждая фраза, написанная в письме, приводила меня в отчаяние. Письмо было чертовски умно составлено. Я поразился, как хорошо враги изучили нашу жизнь. Если бы я сам сочинял подобное письмо, я написал бы именно в таком стиле. Упоминание о китайце и о якобы фальшивой телеграмме сводило на нет смысл моего «знака»: четыре книги, сброшенные на пол, и угли. Более того: это подтвердит, что я действительно отправился выслеживать китайца и, не успев написать записку, проинформировал его столь странным образом. Пуаро конечно же решит, что телеграмма — это ловушка и что я могу попасться! Главное в этой затее было время. Пуаро, получив записку, тут же попросит мальчишку проводить его, а мое решение пробраться в дом заставит его поторопиться. Он ведь всегда был невысокого мнения о моих способностях. Он будет совершенно уверен, что я бросился в погоню, как всегда ничего толком не обдумав, и примчится ко мне, чтобы взять инициативу в свои руки…
  Но изменить я уже ничего не мог и покорно написал то, что мне было приказано. Внимательно прочитав письмо, китаец одобрительно кивнул головой и передал его одному из слуг, который сразу же исчез за одной из висевших на стене драпировок, — видимо, там был тайный выход.
  Затем мой мучитель взял бланк телеграммы и, черкнув на нем несколько слов, протянул мне.
  Я прочитал:
  
  «ОСВОБОДИТЕ ПТИЧКУ И НЕ ПОМНИТЕ ЕЙ ПЕРЫШКИ».
  
  Я с облегчением вздохнул и сказал:
  — Вы должны отправить ее немедленно.
  Он, ехидно улыбнувшись, покачал головой.
  — Только когда мосье Эркюль Пуаро будет в моих руках. Только тогда.
  — Но вы обещали…
  — Если мой замысел провалится, мне снова понадобится ваша жена — чтобы убедить вас помочь нам еще раз. Я побледнел от гнева.
  — Боже мой! Если вы…
  Китаец махнул узкой желтоватой ладонью:
  — Успокойтесь. Я не думаю, что Пуаро догадается о нашем обмане. Как только он будет здесь, я выполню свое обещание.
  — А если вы его опять нарушите?
  — Я поклялся могилой предков. Не волнуйтесь. Лучше пока отдохните. Мои слуги выполнят любое ваше желание. — И он вышел, оставив меня в этом странном подземном царстве.
  Появился второй слуга-китаец. Он принес питье и еду, но я отказался. У меня было тяжело на душе.
  Неожиданно возвратился хозяин, он действительно был довольно рослым. Но, возможно, эту стать и величавость ему придавал шелковый балахон. Он снова отдал приказания на своем языке, и меня опять повели через длинный коридор и подвал в тот дом, куда меня привели вначале. Окна были закрыты ставнями, но сквозь щели было хорошо видно, что происходит на улице. Расположились мы на первом этаже. Какой-то старик в лохмотьях медленно брел по улице, но когда он дошел до угла и подал какой-то знак, я понял, что это член их шайки.
  — Все идет по плану, — одобрительно произнес хозяин. — Эркюль Пуаро попался в ловушку. Он приближается. С ним только мальчик-проводник. А сейчас, капитан Гастингс, вам придется сыграть еще одну роль. Пока вы не подадите ему знак, он сюда не войдет. Как только он поравняется с домом, вы выйдете на крыльцо и подадите знак, что можно входить.
  — Никогда! — возмущенно выпалил я.
  — Помните, что поставлено на карту, и играйте свою роль до конца. Если Пуаро что-либо заподозрит и не войдет в дом, ваша жена умрет — причем мучительной смертью. Ага! А вот и он.
  С бьющимся сердцем, которое обливалось кровью из-за того, что мой друг вот-вот окажется в лапах этих мерзавцев, я глянул в щель. В фигуре, медленно приближавшейся к дому, я сразу же узнал Пуаро, хотя воротник его пальто был поднят, а нижняя часть лица была замотана большим шарфом. Но эта походка, манера держаться, эта чуть склоненная набок яйцевидная голова могли принадлежать только ему.
  Это был Пуаро, отчаянно спешивший на помощь и не подозревавший ни о каком подвохе. Рядом с ним несся вприпрыжку какой-то чумазый оборванец.
  Пуаро остановился, разглядывая дом, в то время как мальчик что-то ему говорил, показывая на вход. Настала моя очередь действовать.
  Я вошел в холл. По знаку хозяина слуга-китаец отодвинул засов.
  — Помните, что поставлено на карту, — напомнил мне хозяин.
  Я вышел на крыльцо и окликнул Пуаро. Тот поспешил мне навстречу.
  — Ага! С вами все в порядке? А я так волновался. Вам удалось попасть внутрь? Дом, конечно, пуст, а? — обратился ко мне Пуаро каким-то придушенным голосом.
  — Да, — ответил я, стараясь говорить нормальным голосом. — Где-то, наверное, есть потайной ход. Входите, и мы поищем вместе.
  Я повернулся и пошел назад в дом. Ничего не подозревавший Пуаро последовал за мной.
  И вдруг меня как будто стукнули по голове. Я вдруг ощутил всю низость своего поступка… Я был самым настоящим Иудой.
  — Назад, Пуаро! — закричал я. — Спасайтесь. Это ловушка. Скорее убегайте.
  И тут чьи-то сильные руки схватили меня. Слуга-китаец вцепился в Пуаро.
  Я увидел, как Пуаро отпрянул назад, поднял правую руку, и… неожиданно раздался сильный взрыв… странный дым начал окутывать меня, я стал задыхаться…
  Земля поплыла у меня из-под ног, и я почувствовал, что умираю.
  
  
  Я приходил в себя очень долго, голова сильно болела, все мышцы онемели. Сначала я увидел лицо Пуаро. Он сидел напротив и с тревогой смотрел на меня. Увидев, что я тоже смотрю на него, он даже вскочил от радости.
  — Наконец-то вы пришли в себя, мой дорогой друг. Наконец-то. Как я рад.
  — Где я? — спросил я, морщась от боли.
  — Где? Посмотрите вокруг.
  Я осмотрелся и увидел знакомую обстановку, камин и четыре куска угля на каминной решетке. Пуаро проследил за моим взглядом.
  — Да, мой друг, это была великолепная идея — эти четыре куска угля и четыре книги. Если бы кто-нибудь спросил меня, способен ли мой друг, капитан Гастингс, придумать что-нибудь стоящее, я бы ответил, что иногда ему в голову приходят великолепные идеи.
  — Вы поняли, что я хотел сказать?
  — Разве я похож на глупца? Конечно же я все понял и разработал соответствующий план. Мне было ясно, что Большая Четверка нашла способ выманить вас из дома. С какой целью? Они вас боялись и хотели от вас избавиться? Ничего подобного. Они хотели использовать вас как приманку, чтобы схватить самого Эркюля Пуаро, единственного, кого они боятся. И я приготовился достойно им ответить. Я набрался терпения и принялся ждать. Наконец их курьер — ничего не подозревавший лондонский оборванец — явился. Я покорно проглотил наживку и поспешил вам на выручку. К счастью, они позволили вам выйти на крыльцо. Я очень боялся, что мне придется сначала разделаться с ними, а потом искать вас, даже не зная, живы ли вы…
  — Вы сказали «разделаться с ними»? — слабым голосом переспросил я. — В одиночку?
  — В этом не было ничего сложного. «Будь готов к любым испытаниям» — таков, кажется, девиз ваших бойскаутов Вот я и приготовился. Не так давно я оказал маленькую услугу одному знаменитому химику, который участвовал в разработке отравляющих газов. По моей просьбе он приготовил мне бомбочку, маленькую, простенькую бомбочку, которую нужно только бросить, и все: взрыв, клубы дыма, и в радиусе нескольких десятков метров — все в бессознательном состоянии. Когда явился этот чумазый сорванец, я тут же тихонько свистнул — предупредил людей Джеппа — они давно уже были наготове. Они совершенно незаметно сопровождали меня до самого логова, подстраховывая на случай различных неожиданностей. Они же и доставили вас сюда, в нашу квартиру.
  — Но как вам удалось не потерять сознание?
  — Я, можно сказать, воспользовался случаем. Наш друг Номер Четвертый (это же он так гениально составил письмо) позволил себе посмеяться над моими усами, что мне, в свою очередь, позволило надеть респиратор, который я прикрыл толстым желтым шарфом.
  — Синдерелла! — вдруг воскликнул я, с ужасом вспомнив о том, что жена моя все еще во власти наших врагов. — Что с ней? — И со стоном опять потерял сознание.
  Когда минуты через две я снова пришел в себя, то увидел встревоженного Пуаро, пытающегося влить мне в рот немного бренди.
  — Что с вами, mon ami? Что вас так встревожило?
  Я рассказал Пуаро обо всем, что со мной случилось. И будто снова ощутил весь ужас моих злоключений в подземелье.
  — Боже мой! — воскликнул Пуаро. — Боже мой, что вам пришлось пережить! А я ничего не знал. Но успокойтесь, друг мой. Теперь все будет хорошо.
  — Вы ее найдете? Но она ведь в Южной Америке, и, пока вы будете ее разыскивать, она может умереть. Умереть от чудовищных пыток!
  — Нет-нет, мой друг. Вы меня не поняли. Она в полной безопасности. Ее никто не похищал!
  — Но я получил телеграмму от Бронсена!
  — Но Бронсен ее не посылал — в этом-то весь фокус. Вам не приходило в голову, что такой мощной организации, имеющей агентов во всех странах мира, ничего не стоило нанести нам столь коварный удар: похитить малышку Синдереллу, которую вы так любите.
  — Нет, не приходило! — ощутив запоздалое раскаянье, ответил я.
  — А я это предвидел. Вас я не хотел расстраивать. А потому ничего не сказал, но на всякий случай принял меры предосторожности. Все письма вашей жены отправлены якобы с вашего ранчо, но в действительности ваша жена уже три месяца надежно спрятана в одном тихом местечке.
  Я посмотрел на него с недоверием:
  — Это правда?
  — Боже мой! Конечно правда. Они шантажировали вас, беззастенчиво обманывая.
  Я отвернулся, опасаясь не совладать со своими эмоциями. Пуаро положил мне руку на плечо.
  — Хотите вы этого или нет, — в его голосе было нечто такое, чего я раньше никогда не слышал, — но позвольте мне вас обнять. Я знаю, у вас, англичан, это не очень принято… И еще я вам скажу: в этом деле вы проявили себя достойно, и я счастлив, что у меня есть такой надежный друг.
  Крашеная блондинка
  Результаты газовой атаки Пуаро в Китайском квартале меня разочаровали. Мой мучитель успел скрыться. Когда люди Джеппа прибежали к месту взрыва, то обнаружили в холле только четверых китайцев, находившихся в бессознательном состоянии. Но того, кто мне угрожал, среди них не было. Позже я вспомнил, что, когда меня вынудили выйти на крыльцо, сам мой мучитель оставался внутри, так что, когда газовая бомба взорвалась, он оказался вне зоны ее действия. Ему ничего не стоило тут же выбраться из дома через один из множества, обнаруженных нами позже, запасных выходов.
  От четверых китайцев, попавших в наши руки, мы ничего не узнали. Полиция провела тщательное расследование, но ни единого факта, подтверждающего их связь с Большой Четверкой, так и не было обнаружено. Это были обычные безработные, которые даже имени Ли Чан-йена никогда не слыхали. Они показали, что какой-то богатый китаец нанял их для обслуживания. А чем этот человек занимается и кто он, они не знали.
  На следующий день я уже почти оправился от газовой атаки. Только голова еще немного побаливала. Мы с Пуаро отправились в Китайский квартал и провели собственное тщательное обследование дома, в котором меня держали. Он состоял из двух маленьких домиков, соединенных между собой подземным переходом. Первый и второй этажи этих домиков были нежилые, в них не было никакой мебели, а разбитые окна были завешены прогнившими шторами. Джепп уже облазил все подвалы и нашел тот потайной ход в подземную комнату, где я провел неприятные полчаса. Скрупулезное расследование подтвердило, что комната, куда меня приводили, была действительно обставлена в китайском стиле, и, хотя я не слишком разбирался в искусстве, мои впечатления были верными: там были собраны уникальные образцы работы китайских мастеров, будь то обивка мебели, шторы или ковры.
  С помощью Джеппа и его людей мы тщательно обыскали это подземное жилище. Я надеялся найти хоть какие-нибудь документы, например, список агентов Большой Четверки или зашифрованные записи их планов, но ничего подобного мы так и не нашли. Единственными документами, попавшими в наши руки, оказались две папки, которые им были нужны явно для того, чтобы состряпать убедительное письмо Пуаро. Это были досье на меня и на Пуаро, содержавшие подробные сведения о наших привычках, характерах, образовании, служебном положении, о наших сильных и слабых сторонах.
  Пуаро по-детски обрадовался находке. Мне же она показалась абсолютно бесполезной, тем более что автор этих изысканий сделал, по-моему, до смешного нелепые выводы. Я, конечно, не мог не высказаться на этот счет.
  — Мой дорогой Пуаро, — начал я, когда мы вернулись домой, — теперь вы знаете, что наши противники думают о нас. Они, к слову сказать, преувеличивают ваши умственные способности и недооценивают мои, но я сейчас не об этом, я не представляю, что нам может дать эта не слишком точная информация.
  — В самом деле, Гастингс? Но ведь теперь мы знаем, какие из наших слабостей и, естественно, достоинств, известны «Четверке», а стало быть, и то, на что они будут делать ставки в дальнейшем. То есть мы сможем лучше подготовиться к их следующей атаке. Например, вам, мой друг, нужно научиться сначала думать, а потом действовать. И еще! Если вы снова встретите какую-нибудь рыжеволосую красотку и она будет умолять вас помочь ей, не теряйте головы.
  Пуаро явно намекал на то, что среди прочих характеристик в моем досье указывалось, что я по натуре человек невыдержанный и, кроме того, весьма неравнодушен к молодым женщинам, волосы которых более или менее отдают в рыжину. Глубоко оскорбленный, я чуть было не вспылил, но вовремя вспомнил кое-что из досье самого Пуаро и решил отплатить ему той же монетой.
  — Ну а вы? — ласковым голосом начал я. — Что вы собираетесь делать со своим «чрезмерным тщеславием» и «почти болезненной любовью к порядку»? — и увидел, как Пуаро несколько помрачнел.
  — Вы правы, Гастингс, наши враги кое в чем переборщили — tant mieux.248 Но скоро они и сами это поймут и горько пожалеют. Ну а наше дело — учесть прежние промахи, теперь мы знаем, где действовали неверно. Помните поговорку: «Знать — значит, быть к этому готовым»?
  В последние дни Пуаро так часто повторял эту поговорку, что я просто не мог больше ее слышать.
  — Да, Гастингс, — продолжал Пуаро, — кое-что мы узнали, но этого, естественно, недостаточно. Мы должны узнать больше.
  — Каким же образом?
  Пуаро уселся поудобнее в своем кресле, аккуратно положил на край стола брошенный мной коробок спичек, и я понял, что далее последует весьма длинный монолог.
  — Дело в том, Гастингс, что мы имеем дело с четырьмя совершенно разными по характеру и по статусу людьми. Номер Один — мы о нем знаем только понаслышке. Но сейчас я уже хорошо понимаю особенности его мышления, по-восточному изощренного. Все эти хитроумные трюки, с которыми нам все время приходится сталкиваться, — плод фантазии Ли Чан-йена, это очевидно. Номер Два и Номер Три настолько могущественны и влиятельны, что мы пока ничего не можем с ними сделать. Тем не менее то, что обеспечивает их безопасность, обеспечивает и нашу безопасность тоже. А именно: они настолько у всех на виду, что не могут позволить себе опрометчивых действий. И наконец, мы подошли к последнему члену этой шайки — к Номеру Четыре.
  В голосе Пуаро всегда сквозило невольное восхищение, когда речь заходила об этом человеке.
  — Номер Два и Номер Три, — продолжал он, — добились успеха во многом благодаря своим талантам и высокому положению в обществе. А Номер Четыре добивается своей цели, пребывая в полной неизвестности. Кто он? Никто не знает. Как он выглядит? Этого тоже никто не знает. Сколько раз мы с вами с ним встречались? Уже пять раз, не так ли? А вы уверены, что при следующей встрече мы наконец-то выведем его на чистую воду?
  Я вынужден был покачать головой, так как в эту минуту мысленно представил себе еще раз тех пятерых людей, с которыми меня столкнула судьба. Люди были совершенно разные, но сыграл их один и тот же человек. Привратника из психолечебницы, мужчину в застегнутом до самого подбородка плаще, лакея Эйба Райленда, врача в деле «о желтом жасмине» и, наконец, великого гроссмейстера. Никакого сходства друг с другом.
  — Не сможем, — согласился я. — Похоже, мы зашли в тупик.
  — Не скажите, друг мой, — улыбнулся Пуаро. — Не стоит впадать в отчаяние. Кое-что о его внешности мы все-таки знаем.
  — Что же именно?
  — Мы знаем, что он среднего роста и у него светлые волосы. Если бы он был высокий, смуглый брюнет, то не смог бы изобразить белокурого приземистого доктора. Что же касается лакея Джеймса и шахматного гроссмейстера, то их смог бы сыграть даже ребенок. У него наверняка короткий прямой нос. Такой нос легко изменить с помощью грима. И еще ему не более тридцати пяти лет. Так что, мой друг, — подвел итоги Пуаро, — кое-что мы о нем знаем: светловолосый мужчина лет тридцати — тридцати пяти, отлично умеющий пользоваться гримом, у которого в арсенале целый набор искусственных зубов или челюстей.
  — Что? — удивился я. — Как это?
  — Да, Гастингс, думаю, это так. У привратника были выщербленные желтые зубы, у молодого человека в Париже — белые и ровные, у доктора зубы чуть выдавались вперед, а у Саваронова были огромные клыки. Ничто так не меняет лицо, как прикус. Теперь вы поняли, что я имею в виду?
  — Не очень, — осторожно ответил я.
  — Говорят, что профессия человека написана на его лице.
  — На его лице написано, что он преступник, — возмутился я.
  — Но нельзя отрицать, что он весьма искусный гример.
  — Какая разница…
  — Не скажите, Гастингс, вы судите слишком прямолинейно, в театральном мире вас бы не поняли. Разве вы до сих пор не догадались, что наш Номер Четыре в прошлом актер?
  — Актер?
  — Конечно. Он виртуозно владеет актерской техникой. Однако есть два типа актеров. Первые перевоплощаются в человека, которого играют, а вторые, в сущности, играют самих себя. Из них потом выходят разве что директора театра. Эти бездарности выклянчат себе роль у режиссера, а потом подгоняют ее под себя. А истинным актерам остается изображать мистера Ллойда Джорджа249 в различных концертах либо всяких нелепых старичков — в труппах с постоянным репертуаром. Мне кажется, что наш Номер Четыре из когорты настоящих. Он истинный артист, наделенный даром перевоплощения.
  — Насколько я понял, — сообразил я, — вы хотите установить его личность, связавшись с театральным миром.
  — Вы, как всегда, невероятно догадливы, Гастингс.
  — Было бы очень неплохо, — холодно заметил я, — если бы эта идея осенила вас пораньше. Мы бы не потеряли так много времени.
  — Вы ошибаетесь, mon ami. Мы потеряли минимум времени. Вот уже несколько месяцев мои агенты занимаются этой проблемой. Они составили для меня список всех актеров с неброской внешностью в возрасте от тридцати до тридцати пяти лет, умеющих играть характерные роли и покинувших театр года два-три назад.
  — Ну и что же? — заинтригованно спросил я.
  — Список получился довольно длинным, и до настоящего момента мы были заняты проверкой. В конечном счете в нем осталось четыре человека.
  Пуаро протянул мне лист бумаги. Я прочитал вслух:
  
  «Эрнест Латтрел. Сын приходского священника. Всегда отличался склонностью к аморальным поступкам. Был исключен из школы. Пришел на сцену в двадцать три года. (Далее следовал список ролей, которые он сыграл, даты гастролей и города.) Употребляет наркотики. Четыре года назад уехал, предположительно в Австралию. После отъезда из Англии след затерялся. Сейчас ему тридцать два года, рост пять футов десять с половиной дюймов, кожа белая, светлый шатен, нос прямой, глаза серые.
  Джон Сейнтмор. Сценический псевдоним. Настоящее имя неизвестно. Предполагается, что он кокни, уроженец восточной части Лондона. На сцене с детского возраста. Много выступал в мюзик-холлах. За последние три года сведений о нем нет. Возраст — тридцать три года, рост пять футов десять дюймов, худощавый, белокурый, голубые глаза.
  О стен Ли. Фамилия вымышленная. Настоящая фамилия Фоули. Из хорошей семьи. Всегда был артистичной натурой, показал себя неплохим актером в студенческом театре во время учебы в Оксфорде. Хороший послужной список во время войны. Играл (далее следовал список ролей, которые он сыграл). Увлекался криминологией. Три с половиной года назад в результате автомобильной катастрофы перенес нервное потрясение и с тех пор на сцене больше не выступает. Теперешнее местопребывание неизвестно. Тридцать пять лет, рост пять футов девять с половиной дюймов, кожа белая, светлый шатен, глаза голубые.
  Клод Даррел. Предполагается, что это его настоящее имя. Происхождение неизвестно. Играл в мюзик-холлах и в репертуарных театрах.250 Близких друзей не имел. В девятнадцатом году находился в Китае. По возвращении в Америку сыграл несколько ролей в Нью-Йорке. Однажды ночью исчез и с тех пор о нем ничего не слышно. По мнению американской полиции, никаких причин скрываться у него не было. Около тридцати трех лет, волосы русые, кожа белая, глаза серые. Рост пять футов десять с половиной дюймов».
  
  — Очень интересно, — сказал я, прочитав бумагу до конца. — И на это ушло несколько месяцев? Всего четыре фамилии. И кого же вы подозреваете?
  Пуаро сделал неопределенный жест.
  — Пока мне судить трудно. Конечно, нельзя упускать из виду, что Клод Даррел побывал и в Китае, и в Америке. Этот факт мы не можем сбрасывать со счетов, но тем не менее этого недостаточно, чтобы подозревать именно его. Не исключено чисто случайное совпадение.
  — И что же мы предпримем дальше? — нетерпеливо спросил я.
  — Все идет своим чередом. Каждый день в газетах будут появляться объявления, в которых родственников и друзей этих актеров попросят связаться с моим адвокатом. Даже сегодня нам уже могут… Ага, кто-то звонит. Скорее всего, кто-то ошибся номером и будет долго извиняться, но — как знать…
  Я подошел к телефону, стоявшему на столике в углу, и взял трубку.
  — Да-да, это квартира мосье Пуаро. Да, я капитан Гастингс. А… это вы, мистер Макнейл (Макнейл и Ходсон были адвокатами Пуаро). Да, конечно. Выезжаем немедленно.
  Положив трубку, я повернулся к Пуаро и ликующим голосом сообщил:
  — Послушайте, Пуаро. Там к нему пришла приятельница Клода Даррела. Некая мисс Флосси Монро. Макнейл просит вас приехать.
  — Едем! — воскликнул Пуаро, исчезая в своей спальне и вынырнув оттуда через минуту со шляпой в руке.
  Поймав такси, мы уже через полчаса входили в кабинет адвоката. В глубоком кресле напротив Макнейла сидела уже не первой молодости женщина в несколько потрепанной одежде. Ее волосы были неестественно светлыми, мелкие кудряшки закрывали уши, глаза были грубо подведены. Но она явно забыла подрумяниться и покрасить губы.
  — А вот и мосье Пуаро, — приветствовал его Макнейл. — Мосье Пуаро, это мисс Монро, которая любезно согласилась ответить на ваши вопросы.
  — О, мисс, я тронут вашим великодушием! — воскликнул Пуаро.
  Он подошел к женщине и галантно поцеловал ей руку.
  — Мадемуазель, в этой темной душной комнате вы смотритесь поистине как благоухающий цветок, — сказал он, не щадя чувств хозяина кабинета.
  Комплимент возымел свое действие. Мисс Монро стала пунцовой от удовольствия.
  — Что вы, что вы, мистер Пуаро, — засмущалась она. — Я знаю, что вы, французы, любите преувеличивать.
  — Мадемуазель, французы, в отличие от англичан, действительно очень восприимчивы ко всему прекрасному. Но я не француз, мадемуазель, я бельгиец.
  — Я сама родилась в Остенде, — сказала мисс Монро. Далее все, по излюбленному выражению Пуаро, пошло как по маслу.
  — И вы можете рассказать нам что-нибудь о Клоде Дарреле? — продолжал Пуаро.
  — Одно время я знала его очень хорошо, — начала мисс Монро. — И когда в магазине случайно увидела ваше объявление (а сейчас у меня много свободного времени, и я хожу по магазинам), я сказала себе: кто-то поручил своему адвокату отыскать бедного Клода. Возможно, его ждет наследство. Надо ему помочь. И я поспешила сюда.
  Макнейл поднялся с кресла.
  — Я оставлю вас на некоторое время, чтобы не мешать вашей беседе.
  — Вы очень любезны, дорогой Макнейл, но я бы не хотел злоупотреблять вашим добрым отношением. У меня появилась идея. Приближается час ленча. Может быть, мадемуазель согласится составить мне компанию?
  Глаза Флосси заблестели, и я понял, что сейчас она в трудном финансовом положении и бесплатный ленч — это как раз то, что ей нужно.
  Мы взяли такси и направились в один из самых дорогих ресторанов Лондона. Пуаро заказал роскошные блюда и повернулся к нашей гостье:
  — А как насчет вина, мадемуазель? Вы не против шампанского?
  Мисс Монро лишь смущенно потупила взор, что явно означало согласие.
  Обстановка за столом была непринужденной. Пуаро то и дело подливал даме вина, намереваясь приступить к главной теме.
  — Бедный Даррел, — начал он. — Как жаль, что его нет с нами.
  — Да, конечно, — подхватила мисс Монро. — Бедный мальчик! Интересно, что с ним стало.
  — Когда вы видели его в последний раз?
  — Очень давно, еще во время войны. Он был забавным парнем, никогда ничего о себе не рассказывал, такой скрытный… Это естественно, ведь, оказывается, он чей-то наследник. А титул он унаследует, мистер Пуаро?
  — Нет, речь идет только об имуществе, — ответил не моргнув глазом Пуаро. — И тут очень важно установить личность. Поэтому нам и требуются свидетели, которые бы его хорошо знали. Вы хорошо его знали, не так ли, мадемуазель? Очень хорошо?..
  — От вас я скрывать не стану, мистер Пуаро. Вы настоящий джентльмен. Вы умеете заказать даме ленч, которого она заслуживает, не то что нынешние молокососы. Жадность раньше них родилась… И вообще, вы, французы, — большие шалуны, поэтому с вами можно и пооткровенничать. — Она погрозила Пуаро пальчиком и продолжала: — Да, все так и было. Мы с Клоди были молоды и любили друг друга. Да я и сейчас вспоминаю его с нежностью. Нет, он, конечно, не ангел, нет, не ангел и обращался со мной совсем не так, как нужно обращаться с дамой. Все мужчины таковы, когда дело касается денег.
  — Помилуйте, мадемуазель, — запротестовал Пуаро, — далеко не все. Вы смогли бы описать его внешность? — Он подлил в ее бокал вина.
  — В нем вроде бы не было ничего особенного, — сказала она мечтательно. — Не высокий, но и не маленький, в общем, в самый раз. Одевался как картинка. Глаза голубовато-серые. Волосы — скорее светлые… Но какой актер! Как умел перевоплощаться! Другие ему и в подметки не годились. Да, он достиг бы больших высот, если бы не зависть окружающих. Вы не поверите, мистер Пуаро, как мы, актеры, страдаем из-за этого. Я помню, как однажды в Манчестере…
  Мы мужественно выслушали длинную, запутанную историю о бесчестном поведении ведущего актера, который не мог простить успеха, выпавшего на долю его партнерши. Пуаро мягко напомнил ей о Клоде Дарреле:
  — Все, что вы рассказали нам о вашем друге, мадемуазель, очень интересно. Вы, женщины, очень наблюдательны и замечаете такие детали, на которые мужчины никогда не обратят внимания. Я присутствовал при том, как одна дама опознала мужчину среди дюжины других мужчин, и как, вы думаете, ей это удалось? Она подметила, что, когда он волновался, сразу начинал потирать нос. Разве мужчина смог бы запомнить такую маленькую деталь?
  — Да никогда! — воскликнула мисс Монро. — Мы, женщины, действительно очень наблюдательны. Я вспомнила, что у Клода была одна забавная привычка: за столом он машинально начинал катать пальцами хлебный мякиш, чтобы собрать со стола все крошки. По этой примете я бы всегда узнала его.
  — А что я говорил! — воскликнул Пуаро. — Только такая утонченная женщина могла на это обратить внимание. А вы ему когда-нибудь говорили насчет этой странной привычки?
  — Что вы, нет, конечно. Вы же знаете, какие мужчины гордецы. Они терпеть не могут, когда за ними замечают какие-то не слишком красящие их привычки. Нет, ему я об этом не сказала ни слова. Только посмеивалась про себя: катает человек шарик туда-сюда, а ему самому это и невдомек. Правда, смешно?
  Пуаро молча кивнул и взял свой бокал — рука его чуть дрожала.
  — При установлении личности иногда сравнивают почерк, — заметил Пуаро. — У вас, несомненно, сохранились какие-нибудь письма Дарелла?
  Флосси Монро печально покачала головой:
  — Он никогда не писал писем. Ни одного даже самого коротенького.
  — Жаль!
  — Хотя постойте. Вот что. — Она вдруг встрепенулась. — У меня есть фотография.
  — Фотография?..
  Пуаро даже вскочил со стула.
  — Правда, очень старая. Она была сделана восемь лет назад.
  — Это не имеет значения. Вы позволите взглянуть на нее, мадемуазель?
  — Да, конечно.
  — И сделать с нее копию? Это не займет много времени.
  — Как вам будет угодно.
  Мисс Монро поднялась со стула.
  — Мне пора идти, — сказала она. — Очень рада была с вами познакомиться, мистер Пуаро, и с вашим другом.
  — А фотография? Когда я смогу получить ее?
  — Сегодня же ее поищу. Кажется, я помню, куда ее положила. И сразу пришлю.
  — Огромное спасибо, мадемуазель. С вами так приятно было провести время. Я надеюсь, очень скоро мы сможем встретиться в такой обстановке еще раз.
  — С удовольствием, — сказала мисс Монро. — Я всегда к вашим услугам.
  — Кажется, у меня нет вашего адреса, мадемуазель?
  Флосси Монро открыла сумочку, извлекла оттуда потрепанную визитную карточку, адрес на которой был перечеркнут и внизу карандашом вписан другой, и с поистине светской небрежностью протянула ее Пуаро.
  Затем, галантно распрощавшись с дамой, мы отбыли домой.
  — Вы действительно считаете, что фотография нам поможет? — спросил я.
  — Конечно. Снимки не лгут. Можно его увеличить, и тогда станут видны черты, на которые обычно не обращаешь внимания. Форма ушей, например, ну как ее опишешь словами. Да, наконец-то нам повезло! А потому не мешает на всякий случай подстраховаться.
  Он подошел к телефону и набрал номер частного сыскного агентства, услугами которого иногда пользовался. Его распоряжения были четкими и лаконичными: двое детективов должны будут отправиться по указанному адресу, чтобы обеспечить безопасность мисс Монро. Они должны не выпускать ее из виду и действовать по обстановке.
  — Вы действительно считаете, что это необходимо? — спросил я, когда Пуаро закончил разговор.
  — Вне всякого сомнения, за нами следят, и сейчас они уже наверняка знают, где, когда и с кем мы общались. И кроме того, сколько раз мы уже убеждались, насколько Номер Четвертый обладает обостренным чувством опасности.
  Минут через двадцать вдруг раздался звонок. Я поднял трубку.
  — Это квартира мистера Пуаро? С вами говорят из больницы Сент-Джеймс. Десять минут назад к нам поступила молодая женщина. Мисс Флосси Монро. Ее сбила машина. Она просит мистера Пуаро приехать. Но он должен выехать немедленно, она в тяжелом состоянии и долго не протянет.
  Я передал Пуаро содержание разговора.
  — Быстрее, Гастингс! Мы должны успеть.
  Через десять минут мы уже были в больнице. Нас провели в отделение «скорой помощи», но в коридоре нас остановила сестра в высокой белой шапочке. По ее лицу Пуаро все понял.
  — Она умерла?
  — Шесть минут назад.
  Пуаро застыл на месте, не в силах ничего сказать. Сестра, естественно, не ведавшая об истинной причине его переживаний, начала его успокаивать:
  — Она почти не мучилась, бедняжка. Была без сознания до самого конца. Водитель, подлец, даже не остановился. Надеюсь, что кто-нибудь записал его номер.
  — Звезды против нас, — вполголоса произнес Пуаро.
  — Хотите взглянуть на нее? Тогда следуйте за мной.
  Бедная Флосси Монро… У нее был такой безмятежный вид, а на губах застыла легкая улыбка. Обесцвеченные кудри разметались по подушке.
  — Да, — прошептал Пуаро. — Звезды против нас, но… может, они тут совсем ни при чем? — Он поднял голову, как будто пораженный какой-то мыслью. — А что, если я совершенно напрасно сетую на немилость небес, Гастингс? Но если это так… Клянусь вам, мой друг, стоя у смертного ложа этой несчастной, что я их не пощажу! Настанет час!
  — В чем дело, Пуаро? — спросил я. Пуаро повернулся к сестре и попросил показать ему список вещей потерпевшей. Просмотрев его, он воскликнул:
  — Вы поняли, Гастингс, вы поняли?
  — Что понял?
  — В сумочке не обнаружено ключа от квартиры. А он должен был быть. Нет, Гастингс, ее сбили намеренно, хладнокровно, и первым, кто подошел к умирающей, был сам убийца. Он взял ключ из сумочки. Может быть, мы еще успеем. Ему ведь нужно время, чтобы найти то, ради чего он ее убил.
  Такси доставило нас по адресу, данному нам Флосси Монро. Это было жалкое, убогое здание в пользующемся дурной славой районе Лондона. Мы не сразу разыскали квартиру мисс Монро, а когда наконец вошли внутрь, сразу поняли: кто-то уже побывал здесь до нас. Ящики шкафов и столов были выдвинуты, а их содержимое разбросано по комнате. Замки были взломаны, а маленький столик сломан и перевернут. Было видно, что этот кто-то страшно торопился, пытаясь что-то найти.
  Пуаро внимательно осмотрелся. Неожиданно он наклонился и поднял какую-то вещь. Это была старомодная рамка для фотографий, но — пустая. Он медленно ее перевернул. На обратной стороне был приклеен маленький ярлычок, ценник.
  — Цена четыре шиллинга, — прокомментировал я.
  — Гастингс, раскройте пошире глаза. Это же новый ярлык. Его налепил человек, взявший фотографию и ни минуты не сомневавшийся, что мы тоже сюда придем. Этот человек — Клод Даррел, он же Номер Четыре.
  Катастрофа
  После смерти Флосси Монро я начал замечать в Пуаро какие-то изменения. До сих пор он считал себя непобедимым. Теперь, когда Большая Четверка снова утерла ему нос, с ним что-то произошло. Было видно, что нервы его напряжены до предела. Он был то мрачным и задумчивым, то вздрагивал от малейшего шума, как напуганная кошка. Теперь он старательно избегал разговоров о Большой Четверке и переключился на обычные рутинные дела. Но я знал, что втайне он продолжает заниматься Большой Четверкой. Время от времени его навещали какие-то славянского вида люди, и, хотя он ничего не объяснял, я понял, что с помощью этих довольно омерзительных типов он расставляет сети непобедимой «Четверке». Однажды — совершенно случайно — мне попалась на глаза его чековая книжка, и я увидел, что он заплатил кому-то — фамилия была явно русская — большую сумму, большую даже для Пуаро, который зарабатывал достаточно много.
  Все свои действия Пуаро держал в секрете. Только все чаще повторял одну и ту же фразу: «Величайшая ошибка, mon ami, недооценивать противника». И я понял, что теперь мой друг больше всего на свете боится снова попасть впросак.
  Так продолжалось до конца марта, пока однажды утром он не произнес:
  — Сегодня, мой друг, вам придется надеть смокинг. Мы идем на прием к министру внутренних дел.
  — Неужели? Он попросил вас расследовать какое-то дело?
  — Нет. Я попросил его принять меня. Я вам как-то уже рассказывал, что однажды я оказал ему маленькую услугу. С тех пор он неоправданно большого мнения о моих способностях и питает ко мне симпатию, чем я и решил воспользоваться. Как вы знаете, — продолжал Пуаро, — сейчас в Лондоне находится премьер-министр Франции мосье Дежардо, и министр, по моей просьбе, пригласил его принять участие в нашей беседе.
  Нас встретил сам министр, его светлость Сидней Краутер, фигура весьма известная в политическом мире. Это был мужчина лет пятидесяти с насмешливыми серыми глазами. Держался он всегда очень просто и дружелюбно, чем и снискал себе всеобщую симпатию.
  Около камина стоял высокий худощавый мужчина с черной эспаньолкой.251 У него было очень живое, умное лицо.
  — Мосье Дежардо, — сказал Краутер, — позвольте мне представить вам мосье Эркюля Пуаро, о котором вы, вероятно, уже наслышаны.
  Француз поклонился и пожал Пуаро руку.
  — Кто же не слышал об Эркюле Пуаро, — сказал он. — Он всем известен.
  — Вы слишком любезны, мосье, — сказал, поклонившись, Пуаро, но лицо его порозовело от удовольствия.
  — А старого друга не хотите поприветствовать? — раздался тихий голос, и из угла комнаты вышел какой-то мужчина.
  Это был наш старый знакомый, мистер Джон Инглес.
  Пуаро сердечно поздоровался с ним.
  — А теперь, мосье Пуаро, — сказал Краутер, — мы в вашем распоряжении. Если я правильно понял, у вас есть очень важное сообщение для всех нас.
  — Это так, мосье. Начну с того, что сейчас в мире все более активную роль играет крупная преступная организация. Ею руководят четыре человека, которые называют себя «Большой Четверкой». Правильней ее было назвать «Бандой четырех». Номер Один — китаец, некто Ли Чан-йен, Номер Два — американский мультимиллионер, Эйб Райленд, Номер Три — француженка. Номер Четыре, практически никому не известный английский актер Клод Даррел. Этот квартет вознамерился изменить существующий в мире порядок, добиться всюду полной анархии. А потом, воспользовавшись неизбежной неразберихой и паникой, захватить власть, установить личную диктатуру.
  — Невероятно, — пробормотал француз. — Райленд связан с какой-то бандой? Не может быть. Это какая-то чудовищная нелепость.
  — Послушайте, я расскажу вам о некоторых их проделках, — сказал Пуаро.
  Он начал повествование о наших приключениях, а так как все, о чем Пуаро рассказывал, было мне знакомо в деталях, я будто заново мысленно все это пережил.
  Дежардо вопросительно посмотрел на Краутера. Тот грустно усмехнулся:
  — Да, господин премьер-министр, такая организация действительно существует. Сначала Скотленд-Ярд отрицал ее существование, но потом вынужден был признать правоту Пуаро. Мы не согласны с мосье Пуаро только в одном — в том, что их конечная цель — диктатура, захват власти. Я думаю, он немного преувеличивает.
  Пуаро привел десяток фактов, доказывающих справедливость его выводов. Даже сейчас я не имею права рассказывать о них подробно, но речь шла об авариях на подводных лодках, которые произошли месяц назад, а также об авиакатастрофах и вынужденных посадках самолетов. Пуаро утверждал, что ко всем этим случаям причастна Большая Четверка и ее сподвижники. Многие свои злодеяния Большая Четверка совершила при помощи оружия, которое еще неизвестно даже специалистам.
  В этот момент премьер-министр задал вопрос, которого мы втайне ждали:
  — Вы сказали, что третий член Большой Четверки — француженка? Вы знаете, кто она?
  — Вы тоже хорошо ее знаете. Номер Три — это всем известная мадам Оливье…
  Услышав имя знаменитой соотечественницы, продолжавшей дело четы Кюри, Дежардо едва не вывалился из кресла; его лицо побагровело от возмущения.
  — Мадам Оливье? Невозможно! Это нелепо! И более того — оскорбительно!
  Пуаро покачал головой, но не произнес ни слова. Некоторое время премьер-министр испепелял Пуаро гневным взглядом. Потом несколько успокоился и, посмотрев на министра, с каким-то странным выражением дотронулся до лба.
  — Мосье Пуаро — великий человек, — заметил он. — Но даже великие люди иногда слишком увлекаются… какой-то одной идеей, не так ли? Ищут всяких тайных агентов там, где их просто не может быть. Вы со мной согласны, господин министр?
  Краутер некоторое время молчал.
  — Клянусь, не знаю! — наконец сказал он. — Я всегда верил и сейчас безоговорочно верю Пуаро, но такой поворот…
  — Этот неуловимый Ли Чан-йен, — перебил его Дежардо, — кто он такой? Хоть кому-нибудь он известен?
  — Мне известен, — раздался вдруг голос Инглеса. Высокий французский гость уставился на него, тот тоже ответил пристальным взглядом, более чем когда-либо напоминая китайского божка.
  — Это мистер Инглес, — представил Краутер, — самый опытный наш эксперт по Китаю.
  — И вы что-то слыхали об этом Ли Чан-йене?
  — Пока ко мне не пришел Пуаро, я считал себя единственным человеком в Англии, кто знает о его существовании. Уверяю вас, господин премьер-министр, что единственный человек в Китае, которого по-настоящему следует опасаться, — это Ли Чан-йен, один из самых блестящих умов современности.
  Дежардо был вконец ошарашен. Немного придя в себя, он холодно произнес:
  — Может быть, в том, что вы рассказали, и есть доля истины, мосье Пуаро, но что касается мадам Оливье, тут вы роковым образом заблуждаетесь. Она истинная дочь Франции и служит исключительно науке.
  Мой друг лишь молча пожал плечами. Потом последовала долгая тягостная пауза, нарушить которую решился Пуаро. Он встал и с чувством собственного достоинства изрек:
  — Я хотел, мосье, только предупредить вас. Я предвидел, что вы мне не поверите. Но, по крайней мере, теперь вы будете начеку. Главное, я все сказал, и моя правота будет — увы — подтверждаться новыми диверсиями. Для меня было важно сообщить вам все это как можно скорее… Может статься, что позже мне это сделать уже не удастся.
  — Вы хотите сказать… — перебил его Краутер, пораженный мрачной интонацией Пуаро.
  — Я хочу сказать, месье, — продолжал Пуаро, — что с тех пор, как я установил личность Номера Четыре, палача-экзекутора Большой Четверки, моя жизнь в опасности. Он ищет меня, чтобы уничтожить любым способом, а он из тех людей, кому удаются подобные миссии. Итак, господа, я с вами прощаюсь. Вот вам ключ, мосье министр, и запечатанный конверт с моим банковским шифром. У меня в портфеле, который хранится в банковском сейфе, собраны все сведения о деятельности Большой Четверки. Там же имеются советы вашего покорного слуги относительно того, что следует предпринять, если случится то, о чем я вас только что предупредил. В случае моей смерти, мосье министр, вы заберете эти бумаги и, если сочтете нужным, воспользуетесь моими советами. А сейчас до свидания, — господа.
  Дежардо холодно поклонился, а министр вскочил со стула и пожал Пуаро руку.
  — Вы убедили меня, Пуаро. То, что вы говорите, выглядит невероятным, но я вам верю. Всецело.
  Инглес вышел вместе с нами.
  — Я вполне доволен тем, как прошла беседа, — сказал Пуаро. — Я и не думал, что мне удастся переубедить Дежардо, но теперь я спокоен: если погибну, моя информация не умрет вместе со мной. Что ж, не так уж и плохо!
  — Я полностью на вашей стороне, — сказал Инглес. — Между прочим, на днях я еду в Китай.
  — А это разумно?
  — Нет, — ответил Инглес, — но необходимо. Каждый должен вносить посильную лепту в общее дело.
  — Вы храбрый человек! — воскликнул Пуаро. — Если бы это было удобно, я бы обнял вас.
  Инглес немного смутился.
  — Не думаю, — сказал он, — что в Китае я буду в большей опасности, чем вы в Лондоне.
  — Возможно, вы и правы, — признался Пуаро. — Больше всего я опасаюсь, как бы они не расправились с Гастингсом. Меня это очень беспокоит.
  Я перебил его, заметив, что и сам могу о себе позаботиться.
  Вскоре Инглес попрощался с нами и ушел.
  Некоторое время мы шли молча. Вдруг Пуаро произнес фразу, которая меня ошеломила:
  — Я считаю, что настало время задействовать моего брата.
  — Вашего брата? — удивился я. — Я и не знал, что у вас есть брат.
  — Вы меня удивляете, Гастингс. Разве вы не знаете, что у всех знаменитых сыщиков есть брат,252 который был бы более знаменитым, если бы не его природная лень.
  Бывали моменты, когда трудно было понять, шутит Пуаро или говорит серьезно.
  — Как зовут вашего брата? — спросил я, все еще сомневаясь.
  — Ахилл Пуаро, — мрачно ответил Пуаро. — Он живет поблизости от города Спа в Бельгии.
  — А чем он занимается? — продолжал удивляться я, удержавшись от комментариев относительно странной прихоти мадам Пуаро нарекать своих чад мифологическими именами.253
  — Ничем. Я же вам сказал, что он очень ленив, хотя у него не меньше способностей, чем у меня.
  — Он похож на вас?
  — В общем, да. Хотя не так красив. И кроме того, он не носит усов.
  — Он старше вас или младше?
  — Ему удалось родиться в один день со мной.
  — Близнецы! — воскликнул я.
  — Точно, Гастингс, близнецы. Вы, как всегда, угадали. Ну вот мы наконец и пришли. Давайте займемся ожерельем графини.
  Но делу о пропавшем ожерелье пришлось немного подождать, так как нашлось более срочное.
  Наша квартирная хозяйка, миссис Пирсон, сообщила нам, что нас ожидает какая-то медицинская сестра, которая хочет видеть мосье Пуаро по весьма срочному делу.
  В большом кресле у окна сидела пожилая женщина с приятным лицом, одетая в темно-синюю форменную одежду медицинской сестры. Сначала она говорила очень сбивчиво, но Пуаро сумел ее успокоить, и женщина рассказала следующую историю:
  — Понимаете, мосье Пуаро, я раньше никогда не сталкивалась с подобными случаями. Я жила в Ларкской сестринской общине, пока меня не пригласили в этот дом в Хартфордшире — присматривать за хозяином дома, мистером Темплтоном. Хороший дом, приятные люди. Миссис Темплтон намного моложе мужа. У него есть сын от первого брака, который живет с ними. Он не совсем нормальный, не то чтобы «придурковатый», но некоторая отсталость ощущается. Потом меня с самого начала поразила болезнь хозяина. Все вроде хорошо, и вдруг ни с того, ни с сего начинаются боли в желудке и сильная рвота. Но доктор не находит ничего страшного, и вроде бы так оно и есть. Но мне как-то неспокойно. Вот я и…
  Она замолчала, и щеки ее вспыхнули.
  — Случилось что-то такое, что усугубило ваши опасения? — предположил Пуаро.
  — Да.
  И она опять замолчала, не решаясь продолжать.
  — Я услыхала, — наконец заговорила она, — что болтают слуги.
  — О болезни хозяина?
  — Нет-нет, совсем… о другом.
  — О миссис Темплтон?
  — Да.
  — О миссис Темплтон и о докторе, надо полагать?
  У Пуаро на такие вещи было особое чутье. Женщина с благодарностью посмотрела на него.
  — Поначалу я этим сплетням не придавала значения, — продолжала она. — Но однажды я сама увидела их вместе… в саду…
  Она смущенно умолкла, но на лице ее было написано такое возмущение, что спрашивать о том, что она видела в саду, было лишним. Все было ясно без слов.
  — Приступы становились все сильнее и сильнее. Доктор Тревес сказал, что это естественное течение болезни и что Темплтон долго не протянет. Я ухаживала за многими больными, у меня солидный опыт — но что-то не припомню таких странных симптомов. Все это очень напоминает… — Она заколебалась.
  — Отравление мышьяком? — пришел ей на помощь Пуаро.
  Она кивнула.
  — И потом, — продолжала миссис Пирсон, — однажды мой пациент бросил одну фразу, которая меня очень удивила. Он сказал: «Они меня прикончат, эти четверо».
  — Так и сказал? — встрепенулся Пуаро.
  — Да, это были его слова, мосье Пуаро. Правда, в этот момент у него был очередной приступ, он сильно мучился и, может, сам не понимал, что говорит.
  — «Эти четверо», — задумчиво повторил Пуаро. — Кто эти четверо, как вы думаете?
  — Не знаю, мосье Пуаро. Я подумала, что он имеет в виду жену, сына, доктора и, может быть, мисс Кларк, компаньонку жены. Вероятно, он решил, что эта четверка объединилась против него.
  — Может быть, — озабоченно произнес Пуаро. — Может быть. А как еда? Еда вас не смущала?
  — Я тщательно за всем следила. Но иногда миссис Темплтон сама относила ему еду, а потом… ведь были дни, когда у меня был выходной.
  — Да, конечно. И у вас нет достаточных доказательств, чтобы обратиться в полицию?
  При упоминании о полиции на ее лице отразился ужас.
  — Но кое-что мне удалось сделать, мосье Пуаро, — продолжала она. — Вчера у Темплтона почти сразу после супа начались сильные боли, мне удалось отлить немного из тарелки в бутылочку, и я принесла ее с собой. Мне сегодня дали выходной, чтобы я навестила больную мать, сегодня моему подопечному вроде бы получше.
  Она протянула Пуаро бутылочку.
  — Прекрасно, мадемуазель. Мы тут же отправим это на анализ. Если вы зайдете к нам, ну, скажем, через час, мы сможем либо подтвердить ваши предположения, либо их опровергнуть.
  Узнав у посетительницы ее имя и уточнив профессию, Пуаро проводил ее до двери. Затем он написал записку и вместе с бутылочкой куда-то отослал. Потом, к моему величайшему изумлению, позвонил кому-то по телефону и начал проверять анкетные данные нашей посетительницы.
  — Да-да, мой друг, — сказал Пуаро, увидев на моем лице изумление. — Береженого и Бог бережет. Не забывайте, что по нашему следу идет Большая Четверка.
  Вскоре Пуаро получил подтверждение, что Мейбл Палмер, медицинская сестра по образованию, состоит членом Ларкской сестринской общины, откуда она действительно была послана к Темплтонам.
  — Пока все в порядке, — сказал Пуаро. — А вот и мисс Палмер возвращается.
  Как раз в это время принесли заключение. Мисс Палмер и я с волнением ожидали, что скажет Пуаро, прочитав его.
  — Мышьяк? — еле слышно спросила мисс Палмер.
  — Нет, — ответил Пуаро, сворачивая бумагу. Мы были страшно удивлены.
  — Мышьяка в супе не было, — продолжал Пуаро. — Но зато обнаружено изрядное количество сурьмы. Дело настолько серьезно, что мы должны немедленно выехать в Хартфордшир. Может быть, еще успеем.
  Было решено, что Пуаро приедет к Темплтонам как частный детектив, чтобы расспросить миссис Темплтон об одном из ее бывших слуг (имя слуги ему подсказала мисс Палмер), который подозревается в хищении драгоценностей.
  Когда мы прибыли в Элмстед (так называлось поместье Темплтонов), уже смеркалось. Чтобы не было лишних вопросов, мы позволили мисс Палмер уйти вперед и к дому подошли минут на двадцать позже.
  Нас встретила миссис Темплтон, высокая темноволосая женщина. Движения у нее были какими-то резкими, а глаза она старательно отводила. Я заметил, как она вздрогнула, когда Пуаро назвал свою профессию, и с какой готовностью отвечала на все его вопросы. А когда Пуаро — явно с умыслом — рассказал ей об одном деле, в котором жена пыталась отравить мужа, миссис Темплтон едва смогла скрыть свое смятение. Неожиданно она ушла, выдавив из себя извинение.
  Какое-то время мы были одни. Затем в гостиную вошел кряжистый господин с квадратными плечами и с маленькими рыжими усиками. На его носу водружалось пенсне.
  — Доктор Тревес, — представился он. — Миссис Темплтон попросила меня извиниться перед вами за ее неожиданный уход. Она плохо себя чувствует. Нервы. Очень переживает за мужа. Я уложил ее в постель и дал снотворное. Она просила вас с нами отобедать. Мы так много о вас слышали, мосье Пуаро. А вот и Мики!
  В комнату неуклюжей походкой вошел молодой человек. У него было круглое лицо, а вздернутые брови придавали ему несколько глуповатый вид. Молодой человек неловко поздоровался с нами за руку, и мы сразу поняли, что это странноватый сынок Темплтонов.
  Вскоре нас пригласили к столу. Все сели. Доктор Тревес вышел из комнаты, чтобы принести вина, и вдруг лицо молодого человека совершенно изменилось, став вполне осмысленным. Он наклонился к Пуаро.
  — Вы приехали сюда из-за отца, — сказал он. — Я знаю. Я много чего знаю, хотя никто об этом не подозревает. Мать будет только рада, если отец умрет. Тогда она сможет выйти замуж за доктора Тревеса. Она не моя родная мать. Я ее не люблю. Она плохая, она хочет, чтобы отец умер.
  Мы были просто ошеломлены и не знали, что ответить. К счастью, в этот момент вернулся доктор Тревес, и все приступили к еде. Разговор за столом как-то не клеился.
  Обед подходил к концу, как вдруг Пуаро откинулся на спинку стула и застонал. Лицо его перекосило от боли.
  — Боже мой! — закричал доктор. — Что с вами?
  — Ничего страшного, — ответил Пуаро. — Небольшой спазм. У меня иногда это бывает. Возраст. Нет, нет, доктор, не беспокойтесь. Сейчас пройдет. Позвольте мне где-нибудь прилечь.
  Нас проводили наверх. Пуаро, не раздеваясь, завалился на постель, тяжело дыша.
  Я решительно ничего не понимал, но потом все-таки сообразил, что Пуаро специально разыграл этот спектакль, чтобы мы остались наедине.
  Как только провожатые ушли, он вскочил на ноги.
  — Быстрее, Гастингс, быстрее открывайте окно. Стена покрыта плющом, так что есть шанс выбраться. Быстрее, пока они ничего не заподозрили.
  — Спускаться вниз? По плющу?!
  — Да, и как можно скорее. Вы видели, что он вытворял за столом?
  — Кто? Доктор?
  — Нет, этот малый. С хлебным мякишем. Помните, что рассказывала про Клода Даррела его приятельница? У него привычка за столом скатывать в шарик хлебный мякиш и собирать им крошки. Гастингс, мы попали в ловушку, этот малохольный юнец — не кто иной, как наш заклятый враг Номер Четыре. Так что скорее открывайте окно.
  Я не стал спорить. В подобных обстоятельствах разумнее всего молча подчиниться. Стараясь не шуметь, мы спустились на землю и во всю прыть помчались на станцию. Нам повезло: мы успели на последний поезд, отходивший в двадцать тридцать четыре, и около полуночи прибыли в Лондон.
  — Опять ловушка! — с горечью произнес Пуаро. — Сколько же людей задействовано в этом спектакле? Я подозреваю, что все почтенное семейство — на службе у Большой Четверки. Неужели они хотели просто заманить нас? Или тут более тонкая игра? Или же они хотели выиграть время, чтобы держать меня на крючке, пока я занимаюсь расследованием. А что они собирались делать дальше?
  Он задумался.
  У двери нашей квартиры Пуаро остановил меня.
  — Минуточку, Гастингс. Позвольте мне все проверить. Я войду первым.
  Он вошел и, схватив старую резиновую калошу, нажал на выключатель — я невольно расхохотался. Потом он прошелся по комнате пружинистой кошачьей походкой, готовый к любой неожиданности. Я смиренно стоял на пороге.
  — Все в порядке, Пуаро? — наконец не выдержал я.
  — Вроде бы, mon ami, вроде бы в порядке. Но давайте убедимся окончательно.
  — Черт возьми, — возмутился я. — Позвольте мне закурить трубку, тогда я согласен ждать хоть до утра. А, наконец-то я вас поймал. Вы последний брали спички и не положили коробок обратно, а просто бросили его на стол. Что было бы, если это сделал я?
  Я протянул руку. Пуаро предостерегающе крикнул и оттолкнул меня в сторону, но… мои пальцы успели коснуться коробка, и в тот же миг вспыхнуло пламя, раздался чудовищный грохот, в глазах у меня потемнело…
  Когда я пришел в себя, первое, что я увидел — тревожное лицо склонившегося надо мной доктора Риджуэя. Это наш с Пуаро старинный друг.
  — Не волнуйтесь, — сказал он, облегченно вздохнув. — С вами все будет хорошо. Несчастный случай, знаете ли.
  — Пуаро? — с трудом выдавил я непослушными губами.
  — Вы в моей приемной. Все теперь будет хорошо.
  Он не ответил на мой вопрос, и страшное предчувствие ледяным ужасом наполнило мою душу.
  — Пуаро? — снова пробормотал я. — Что с ним?
  Мистер Риджуэй понял, что все-таки придется отвечать…
  — Вам каким-то чудом удалось спастись. Но Пуаро…
  Я застонал, вернее, зарычал от горя.
  — Неужели он погиб?
  Риджуэй молча кивнул, чувствовалось, что он еле сдерживается.
  Отчаяние придало мне сил. Я рывком сел.
  — Пуаро больше нет, — сказал я, — но его дух с нами. Я продолжу его дело! Смерть — Большой Четверке! — вскричал я и снова потерял сознание.
  Умирающий китаец
  Даже сейчас мне трудно рассказывать о тех мартовских событиях. Эркюля Пуаро, этого необыкновенного человека, чуткого друга, замечательного, неподражаемого сыщика, нет больше в живых. В спичечном коробке было спрятано хитроумное взрывное устройство огромной силы. Расчет был сделан на то, что, увидев небрежно валяющийся коробок, педантичный Пуаро непременно захочет положить его на место, в спичечницу. Взять коробок должен был он! Но случилось так, что этот злосчастный коробок понадобился мне. Я и оказался виновником катастрофы, и теперь меня мучили угрызения совести: я остался жив, а Пуаро погиб. Он-то сразу сообразил, что это ловушка. Ведь он последним брал коробок и не положить его на место просто не мог… Мне действительно сказочно повезло. Меня отбросило взрывной волной в сторону, и я отделался легким сотрясением мозга.
  Мне казалось, что я пробыл в беспамятстве всего несколько минут, но на самом деле я пришел в себя только через сутки… Да, только к концу следующего дня я был в состоянии проковылять в соседнюю комнату, где стоял изготовленный из вяза гроб, в котором покоились останки одного из замечательнейших сынов человечества.
  Едва ко мне вернулось сознание, я жил только одной мыслью: я должен отомстить Большой Четверке за смерть моего друга, уничтожить ее.
  Я думал, что доктор Риджуэй одобрит мои планы, но, к моему великому удивлению, он стал меня отговаривать:
  — Возвращайтесь в Южную Америку. Будьте благоразумны. — Словом, он мне тактично намекнул, что незачем соваться туда, где сам Пуаро ничего не смог сделать.
  Но я был упрям. Стараясь не думать о том, что я, в сущности, всего лишь дилетант, я настроил себя на то, что смогу завершить расследование, начатое Пуаро, так как проработал с ним долгое время и все его методы знал наизусть. Для меня это было делом чести. С моим другом жестоко расправились, и я просто обязан посадить убийц на скамью подсудимых!
  Все это я высказал доктору Риджуэю, который терпеливо выслушал мой пылкий монолог.
  — Все равно, — подвел он черту, — мое мнение остается прежним: поезжайте домой. Я уверен, что, если бы Пуаро был жив, он посоветовал бы вам то же самое. Заклинаю вас его именем: возвращайтесь на свое ранчо.
  Но я уже твердо решил сражаться и еще раз сказал об этом доктору. Печально покачав головой, доктор попрощался со мной и ушел.
  Еще месяц я приходил в себя после болезни, а в конце апреля попросил аудиенции у министра внутренних дел и был им принят.
  Министр был очень любезен, но тоже настаивал на моем отъезде, хотя я сразу же предложил ему свою помощь в расследовании деятельности Большой Четверки. Он мягко отказался, сказав, что все бумаги, завещанные Пуаро, уже у него и все необходимые меры будут приняты.
  Нашу беседу Краутер завершил пожеланием счастливого возвращения в Южную Америку, чем я был несказанно обижен.
  Я думаю, долг дружбы обязывает меня описать похороны Пуаро. Это была торжественная и трогательная церемония, было много венков и цветов. Венки были как от людей знатных, так и от простых граждан. Это лишний раз подтверждало, что Пуаро хорошо знали и любили в Англии, которая стала для него второй родиной. Я стоял у могилы и с горечью вспоминал о невозвратимых днях, прожитых вместе с моим другом.
  К началу мая я разработал план действий. Я решил придерживаться тактики моего покойного друга, поместив в газетах объявления с просьбой сообщить мне любую информацию о Клоде Дарреле. Однажды вечером, когда я сидел в небольшом ресторанчике в Сохо, просматривая в газетах колонки объявлений, мое внимание привлекла небольшая статья, от которой мне стало не по себе.
  Очень кратко в статье сообщалось о таинственном исчезновении мистера Джона Инглеса, возвращавшегося из Шанхая морским путем. Его исчезновение было обнаружено, только когда пароход отошел от Марселя. Высказывалось предположение, что он упал за борт. Статья завершалась выражением искреннего сожаления о случившемся и упоминалось, что Джон Инглес был блестящим знатоком Востока, особенно Китая, где он проработал много лет.
  Эта новость подействовала на меня угнетающе. Я был уверен, что и тут не обошлось без Большой Четверки. Опять Большая Четверка…
  Какое-то время я пребывал в полной прострации, раздумывая, что же мне следует предпринять, и вдруг увидел, что я не один. За моим столиком сидел худощавый темноволосый пожилой мужчина с болезненным цветом лица и маленькой острой бородкой. Он так тихо подошел, что я даже не заметил, как он уселся за мой стол.
  Но повел он себя довольно странно. Неожиданно схватив солонку, он насыпал по краям моей тарелки четыре кучки.
  — Прошу прощения, но говорят, что, предлагая соль за столом, вы тем самым выражаете человеку свои соболезнования. Сейчас как раз такой случай. Я надеюсь, что уж вы-то будете благоразумны.
  Затем, не говоря ни слова, он взял солонку и насыпал такие же четыре кучки по краям своей тарелки. То, что их именно четыре, не могло не навести на соответствующие размышления. Я внимательно посмотрел на него. Нет, на молодого Темплтона он не был похож, и на лакея Джеймса тоже, словом, ни на одного из тех персонажей, с которыми мне пришлось встретиться раньше. Однако я был уверен, что передо мной — Номер Четыре, собственной персоной. Голос его немного напоминал голос незнакомца, некогда навестившего нас в парижской гостинице.
  Я растерянно огляделся, не зная, что предпринять. Как бы прочитав мои мысли, он улыбнулся и покачал головой.
  — Не советую вам торопиться. Вспомните ваше фиаско в Париже. Имейте в виду — я принял необходимые меры предосторожности. И позвольте заметить, капитан Гастингс, ваши методы несколько примитивны.
  — Вы негодяй, — выдавил я, задыхаясь от гнева. — Форменный негодяй.
  — Ну зачем же так — вы слишком возбуждены. Ваш покойный друг сказал бы вам, что умение сохранять спокойствие — залог успеха.
  — Как вы смеете говорить о нем, — прошептал я, — о человеке, с которым вы так чудовищно расправились. А теперь вы явились сюда ко мне…
  — Я явился сюда с абсолютно мирной целью, — перебил он меня. — Чтобы посоветовать вам немедленно вернуться в Южную Америку. Если вы уедете, то, даю вам честное слово. Большая Четверка вас больше не побеспокоит.
  — А если, — я презрительно усмехнулся, — я откажусь следовать вашему приказу?
  — Это не приказ. Это, если хотите, предупреждение. — В его голосе прозвучала угроза. — Первое предупреждение, — холодно добавил он. — И мой вам совет: не игнорируйте его.
  Неожиданно он встал и быстро направился к двери. Я вскочил и устремился за ним. И тут, как назло, из-за соседнего столика поднялся какой-то толстяк и загородил мне дорогу. Когда я обошел его, мой противник уже подходил к двери, а на меня вдруг неожиданно налетел официант, который нес груду грязной посуды. Когда я наконец добрался до двери, этого типа и след простыл.
  Официант стал извиняться передо мной, а толстяк снова уселся за свой столик и как ни в чем не бывало принялся за очередное блюдо. Вроде бы ничего не указывало, что все это было заранее спланировано. Но втайне я был уверен, что здесь не обошлось без Большой Четверки.
  Само собой разумеется, я проигнорировал предупреждение и продолжил поиски. Я получил только два ответа на мое объявление, но они не принесли мне никакой дополнительной информации. Ответы были от двух актеров, которые в разное время играли на сцене вместе с Клодом Даррелом, но ни тот, ни другой не были его друзьями, а главное — они не имели ни малейшего представления о том, где их бывший коллега находится сейчас.
  Десять дней все было тихо и спокойно, но на одиннадцатый, когда я выходил из Гайд-парка, весь погруженный в свои мысли, меня окликнул низкий женский голос:
  — Капитан Гастингс, не так ли?
  Меня сразу насторожил странный акцент. У тротуара притормозил большой лимузин, из которого выглянула какая-то дама, одетая во все черное. Это была графиня Росакова, которая каким-то образом несомненно была связана с Большой Четверкой. По какой-то особой причине Пуаро всегда был к ней неравнодушен. Его привлекала ее яркая индивидуальность. Пуаро как-то признался, что он считает ее особенной женщиной, «одной из тысяч», отличной от других. Тот факт, что графиня была на стороне врагов, ни в малейшей мере не убавлял его восхищения ею.
  — Остановитесь, капитан! У меня есть кое-что важное для вас. И не пытайтесь задержать меня, потому что это бессмысленно и глупо. Вы никогда не отличались особым умом. Да, да, да. Не возмущайтесь, это так. Вы и теперь продолжаете вести себя как глупец, игнорируя наше предложение. Я приехала, чтобы передать вам второе предупреждение. Покиньте Англию — и немедленно. Вы все равно ничего не сможете сделать.
  — В таком случае, — холодно заметил я, — почему вы все так упорно добиваетесь, чтобы я уехал?
  Графиня пожала плечами. Обворожительный жест, и плечи — тоже обворожительные…
  — Что касается меня, то я бы не обращала на вас никакого внимания — делайте что хотите. Но мои шефы опасаются, что вы можете подсказать нужную информацию — тем, кто умнее вас. Отсюда следует: вам необходимо убраться.
  Хотя графиня наговорила мне множество обидных вещей, я не выдал своего негодования, так как считал, что она делала это преднамеренно, чтобы вывести меня из себя.
  — Нам, конечно, было бы гораздо легче убрать вас, — спокойно продолжала она, — но я иногда очень сентиментальна и уговорила их не трогать вас. Ведь у вас где-то есть симпатичная жена. Да и вашему приятелю, будь он жив, было бы очень грустно, если бы вас убили. Он мне всегда нравился, ваш приятель. Он был очень умный, очень. Если бы борьба была равная, один на один, а не как сейчас, один против четверых, то он, я думаю, одержал бы победу. Признаюсь вам честно, он был моим кумиром. Я послала на его могилу громадный венок из живых роз в знак уважения. Красные розы — самые мои любимые цветы — они отражают мой темперамент.
  Я слушал ее молча, со все возрастающим гневом и обидой.
  — Вы напоминаете мне мула, — подвела итог нашей беседы графиня, — который все еще брыкается, хотя его уже обуздали. Ладно. Я вас предупредила. Помните — третье предупреждение последует от руки самого Экзекутора…
  Она жестом велела шоферу трогать. Скорее машинально я запомнил номер лимузина, совершенно не надеясь, что мне это поможет. Большая Четверка очень предусмотрительна.
  Из разговора с графиней я уяснил одно: моя жизнь в опасности. Прекращать борьбу против Большой Четверки я не собирался, но понял, что действовать надо с предельной осторожностью.
  Дома я стал обдумывать все случившееся, пытаясь выбрать наилучший план действий. Зазвонил телефон, я поднял трубку.
  — Да. Капитан Гастингс. Кто говорит?
  — Говорят из больницы Святого Джилса, — ответил мне резкий голос. — К нам доставили китайца. Тяжело ранен ножом в спину. Долго не протянет. Мы позвонили вам, потому что в его кармане нашли записку, где были указаны ваше имя и адрес.
  В первый момент я растерялся, но потом сказал, что приеду немедленно. Я знал, что больница находится в районе доков, и подумал, что, возможно, этот человек только что вернулся из Китая.
  Уже на пути в больницу меня вдруг осенило: а что, если это западня? Этот китаец может быть и подчиненным Ли Чан-йена. Мне вспомнились мои приключения в подземелье. Неужели это снова ловушка?
  Поразмыслив немного, я решил, что само посещение больницы мне ничем не грозит. Умирающий китаец, конечно, мог служить приманкой. Видимо, он должен был мне что-то сообщить. Я должен «клюнуть» на его информацию и отправиться прямиком в лапы банды. Ну что ж, надо быть начеку и действовать соответственно обстоятельствам.
  Меня сразу же провели к нему. Он лежал совершенно неподвижно, глаза были закрыты, и только заметные колебания грудной клетки показывали, что человек жив. Доктор послушал пульс.
  — Пульс почти не прощупывается, — сказал доктор. — Вы его знаете?
  Я покачал головой.
  — Никогда не видел.
  — Тогда почему у него в кармане оказался ваш адрес? Вы ведь капитан Гастингс, не так ли?
  — Да, это так, но я и сам ничего не понимаю.
  — Странно… По документам, найденным при нем, он — слуга чиновника в отставке Джона Инглеса. Ага, так вы знаете его? — воскликнул доктор, увидев, как я вздрогнул, услыхав имя Инглеса.
  Слуга Инглеса! Тогда, конечно, я его видел раньше. Но, сами понимаете, европейцу очень сложно отличить одного китайца от другого. Вероятно, Инглес брал его с собой в Китай, но, в отличие от погибшего хозяина, он все-таки добрался до Англии. Возможно, у него имеется какое-то важное известие. Надо во что бы то ни стало узнать, что он хотел сообщить.
  — Он пришел в себя? — спросил я. — Он может говорить? Мистер Инглес, его хозяин, был моим хорошим другом, и я думаю, этот парень хотел передать мне письмо от него. Ведь сам Инглес по нелепой случайности утонул десять дней назад — упал за борт парохода.
  — Он пришел в себя, но не уверен, что у него хватит сил говорить. Он потерял много крови. Я, конечно, могу ввести ему стимулирующее, но вряд ли это поможет.
  Тем не менее доктор ввел больному какой-то препарат, а я сидел у кровати и ждал хоть какого-нибудь слова или знака, которое могло помочь бы мне в борьбе с Большой Четверкой. Время шло, но китаец не шевелился.
  И тут меня опять стали мучить подозрения. А что, если это все же ловушка? Возможно, китаец просто играет роль слуги Инглеса? Я где-то читал, что жрецы некоторых китайских сект умеют симулировать смерть. Кроме того, Ли Чан-йен мог найти фанатиков, которые по его приказу готовы расстаться с жизнью… Я должен быть начеку.
  В этот момент раненый шевельнулся, потом открыл глаза и пробормотал что-то нечленораздельное. Он с трудом перевел взгляд в мою сторону. Похоже, он не узнал меня, но тем не менее попытался что-то сказать. Кем бы он ни был — врагом или другом, — я обязан выслушать его.
  Я наклонился к больному, но не смог ничего разобрать. Мне показалось, что он произнес слово «хэнд», но точно я не был уверен.
  Он снова что-то сказал, но опять я уловил только одно слово «Ларго». Я уставился на него в изумлении, так как слово было абсолютно непонятным, но, похоже, связано с предыдущим.
  — Хэнделс Ларго? — рискнул предположить я.
  Китаец быстро захлопал ресницами, как бы соглашаясь со мной, и добавил еще одно слово по-итальянски «каррозза». Потом он произнес еще несколько неразборчивых слов по-итальянски и, судорожно вздрогнув, замер.
  Врач оттолкнул меня от кровати. Все было кончено. Китаец умер.
  Потрясенный случившимся, я вышел на улицу. Немного придя в себя, я стал обдумывать загадочные слова, напоследок исторгнутые китайцем.
  «Хэнделс Ларго» и «каррозза». Если мне не изменяет память, слово «каррозза» означало экипаж. Что могли означать эти три слова? Умерший был китайцем, а не итальянцем, почему же он предпочел говорить по-итальянски? В самом деле, если бы это был слуга Инглеса, он бы говорил по-английски. Все выглядело очень подозрительно. Разные предположения лезли мне в голову, но я не мог придумать ничего дельного. Если бы со мной был Пуаро, он бы мигом решил эту проблему.
  Я открыл ключом дверь и вошел в комнату. На столе белело письмо. Я небрежно разорвал конверт, но то, что оказалось внутри, страшно меня поразило.
  Письмо было из адвокатской конторы.
  
  «Уважаемый сэр! В соответствии с распоряжением мосье Пуаро, который был нашим клиентом, мы посылаем вам письмо. Оно было написано им за неделю до гибели. Мосье Пуаро распорядился вручить его вам спустя определенное время — в случае его смерти.
  С уважением… и т. д.».
  
  Я взял вложенный в письмо конверт, на котором знакомым мне почерком было написано мое имя, и с тяжелым сердцем вскрыл его.
  
  «Mon cher ami!254 — начиналось письмо. — Когда вы получите это послание, меня уже не будет в живых, но прошу вас, не оплакивайте меня. Заклинаю вас выполнить мои указания. Первым делом, немедленно возвращайтесь в Южную Америку. Не упорствуйте. Прошу вас сделать это не из сентиментальных соображений. А потому, что это часть моего плана, плана Эркюля Пуаро. Не буду вдаваться в подробности, так как мой друг Гастингс, обладающий недюжинным умом, и так все поймет.
  Смерть Большой Четверке! Да сопутствует вам удача. Навеки ваш Эркюль Пуаро».
  
  Я несколько раз перечитал это потрясающее послание. Поразительно. Этот удивительный человек настолько точно все рассчитал, что даже его собственная смерть не могла нарушить его планы. И я должен их осуществить — ведомый гением Эркюля Пуаро. Несомненно, там, за океаном, я найду подробные инструкции о том, как мне предстоит действовать в дальнейшем. Постепенно мои враги, удовлетворенные моим отъездом, забудут обо мне. Но я обязательно вернусь, я застигну их врасплох!
  Ничто больше не задерживало моего отъезда. Я разослал всем телеграммы, заказал билет и через неделю уже был на борту «Ансонии», направляющейся в Буэнос-Айрес.
  Не успел пароход выйти из порта, стюард принес мне записку. По его словам, записку ему передал какой-то очень рослый джентльмен в шубе, сошедший на берег буквально за несколько секунд до отплытия.
  Я развернул записку. Она была на редкость лаконичной: «Вы поступили разумно». И вместо подписи — большая цифра «4».
  Теперь я мог позволить себе улыбнуться.
  Море было довольно спокойным. Я хорошо пообедал и, как большинство пассажиров, сыграл партию в бридж. Затем вернулся в каюту и заснул как убитый. Во всяких морских путешествиях мне всегда замечательно спится.
  Я проснулся оттого, что кто-то тряс меня за плечо. С трудом разлепив веки, я увидел, что это один из штурманов парохода. Увидев, что я наконец проснулся, он облегченно вздохнул.
  — Господи, наконец-то. Ну и работу вы мне задали — никак не мог вас добудиться. Вы всегда так крепко спите?
  — В чем дело? — недовольно спросил я, все еще в полудреме. — Что-нибудь с пароходом?
  — Я думаю, вам лучше знать, в чем дело, — сухо ответил моряк. — Специальный приказ из Военно-Морского министерства. Вы должны перейти на ожидающий вас эсминец.
  — В открытом океане? — ахнул я.
  — Я и сам ничего не понимаю, — ответил штурман. — Впрочем, мне и не положено понимать. Прислали какого-то молодого человека, который должен занять ваше место, а нам приказано молчать. Так мы вас ждем?
  Еле скрыв свое изумление, я оделся.
  Спустили за борт шлюпку, и я был доставлен на ожидавший меня эсминец. Там меня радушно приняли, но ничего не объяснили. Сказали только, что командир корабля получил приказ доставить меня в определенное место на бельгийском побережье.
  Дальше все происходило как во сне. Я даже не пытался возражать, решив, что все это тоже входит в планы моего покойного друга.
  Высадили меня в указанном месте. Там уже ожидала машина, и вскоре я кружил по дорогам Фландрии. Заночевал в какой-то маленькой гостинице в Брюсселе, а утром следующего дня двинулись дальше. Поля и равнины сменились горами, кое-где появились небольшие леса, и я понял, что мы приближаемся к Арденнам. Неожиданно я вспомнил, как Пуаро однажды рассказывал мне о своем брате, который живет неподалеку от Спа.
  До самого города мы не доехали, а, свернув с автострады, долго колесили по холмам, пока не въехали в маленькую деревушку. На одном из склонов примостилась небольшая белая вилла. Возле ее зеленых дверей машина остановилась.
  Как только я вылез из машины, дверь виллы отворилась и из нее вышел пожилой слуга в ливрее.
  — Мосье капитан Гастингс? — обратился он ко мне по-французски. — Вас ожидают. С вашего позволения, я провожу вас.
  Он прошел через холл и открыл дверь в комнату, пропуская меня вперед.
  Очутившись внутри, я зажмурился, так как комната выходила на запад и в это время суток вся была залита солнцем. Когда мои глаза привыкли к свету, я увидел в углу какого-то джентльмена, приготовившегося принять меня в свои объятия.
  И тут сердце мое забилось… Нет, не может быть!
  — Пуаро! — воскликнул я, все еще не веря своим глазам. — Вы ли это? — И я первым кинулся его обнимать, на что никогда бы не решился в иных обстоятельствах.
  — Конечно, это я, мой дорогой друг. Убить Эркюля Пуаро не так-то просто.
  — Но зачем же вы…
  — Военная хитрость, Гастингс. Теперь все готово для отражения атаки.
  — Но уж мне-то вы могли сказать?
  — Нет, не мог. Если бы я вам сказал, вы не смогли бы так блистательно сыграть вашу роль на моих похоронах. А похороны были грандиозные, и организовали вы их с таким размахом, что даже Большая Четверка наконец успокоилась.
  — Но знали бы вы, что я пережил…
  — Не считайте меня таким уж бессердечным. Это была ложь во благо. Я мог рисковать своей жизнью, но вашей — никогда. После взрыва, когда вы лежали в беспамятстве, мне в голову пришла отличная идея, и осуществить ее мне помог доктор Риджуэй. Я погибаю, а вы возвращаетесь в Южную Америку, но вы… вы упорно подвергали свою жизнь опасности, потому и пришлось организовывать письмо адвоката, чтобы убедить вас уехать. И вот вы здесь, мой друг, и мы вместе будем ждать момента, когда сможем покончить с Большой Четверкой.
  Номер четыре выигрывает снова
  Из нашего убежища в Арденнах мы наблюдали за развитием событий в мире. Все новости мы узнавали из газет, которые доставлялись нам в огромном количестве. Кроме того, каждый день Пуаро получал большой конверт, содержавший, по-видимому, что-то вроде доклада. Этих бумаг он мне не показывал, но по его поведению и выражению лица при чтении я догадывался, насколько хорошо или плохо продвигаются наши дела. Сам Пуаро был настроен по-боевому и ни на минуту не сомневался в успешном исходе битвы.
  — Я постоянно боялся, — однажды признался мне он, — за вашу жизнь, Гастингс. Мысль, что вас могут убить в любую минуту, постоянно действовала мне на нервы. А теперь я, слава Богу, спокоен. Если даже они обнаружат, что вместо капитана Гастингса в Южную Америку прибыл кто-то другой — а я не думаю, что они пошлют туда для проверки кого-то, кто знает вас лично, — то решат, что вы снова задумали их обмануть, со свойственным вам хитроумием, и не придадут вашему исчезновению особого значения. В моей же смерти они уверены полностью и не будут больше откладывать осуществление своих гнусных планов.
  — А что же дальше? — оживился я.
  — А дальше, mon ami, произойдет воскрешение Эркюля Пуаро. Я появляюсь, когда куранты бьют ровно двенадцать часов, спутываю все их карты — и враг повержен! Пусть знают, как тягаться с самим Эркюлем Пуаро!
  Я понял, что тщеславие Пуаро абсолютно неискоренимо, и напомнил ему, что уже несколько раз, будучи на сто процентов уверенным в успехе, он проигрывал партию. Но разубедить Пуаро, когда он уже предвкушает победу, — напрасная трата времени.
  — Понимаете, друг мой, — продолжал Пуаро, — нам надо проделать нечто вроде карточного фокуса. Знаете какого? Вы берете четыре валета, кладете одного сверху колоды, другого — снизу, а остальных в середину. Потом колода перемешивается, и все валеты опять вместе. Старый фокус «с бородой». Вот я и хочу проделать такой же трюк с Большой Четверкой. Раньше было так: я сражаюсь сначала с одним членом Четверки, потом с другим и никогда — со всеми вместе. Вот я и хочу, чтобы они собрались разом, как четыре валета в колоде, и уничтожу их всех одним ударом.
  — А что вы собираетесь предпринять, чтобы они собрались вместе? — спросил я.
  — Затаиться в засаде и ждать подходящего момента.
  — Но это ожидание может затянуться надолго! — проворчал я.
  — Вы, как всегда, нетерпеливы, милый мой Гастингс. Но не огорчайтесь. Это долго не протянется. Теперь их ничто не удерживает. Единственный человек, которого они боялись, — мертв. Они начнут действовать самое большее через три месяца.
  Когда он произнес слово «мертв», я вспомнил об Инглесе и его трагической смерти. И еще я вспомнил, что забыл рассказать Пуаро о смерти слуги Инглеса.
  Пуаро внимательно выслушал меня.
  — Слуга Инглеса? Вы говорите, что этот китаец говорил по-итальянски? Удивительно.
  — Поэтому-то я и решил, что его подослала ко мне Большая Четверка.
  — Если бы они хотели поймать вас на крючок, Гастингс, то их посланник разговаривал бы не по-итальянски, а на пиджин-инглиш.255 Нет, это был действительно слуга Инглеса. Вспомните, пожалуйста, подробнее все, что он говорил.
  — Прежде всего он несколько раз упомянул о какой-то «Хэнделс Ларго» и произнес слово «каррозза». Это означает «экипаж», не так ли?
  — Да. Больше он ничего не сказал?
  — Потом, в самом конце, он пробормотал что-то вроде «Кара» и какое-то женское имя «Зиа». Не думаю, что все это имеет отношение к делу.
  — Не скажите, друг мой, не скажите. Кара Зиа — это очень важно.
  — Но я не вижу…
  — Мой дорогой друг, вы, англичане, не слишком сильны в географии.
  — При чем тут география? — обиженно спросил я.
  — Да, сейчас нам очень бы пригодился мосье Томас Кук,256 — произнес Пуаро и замолчал, как всегда напустив на себя покров таинственности.
  Как я ни был раздосадован но все же заметил, что настроение Пуаро значительно улучшилось, как будто он уяснил что-то для себя чрезвычайно важное.
  Дни проходили, приятные, но монотонные. Приятные, потому что на вилле была отличная библиотека, а природа вокруг поражала своим великолепием. Монотонные, потому что меня раздражала вынужденная необходимость сидеть сложа руки, вместо того чтобы действовать, и я поражался терпению Пуаро. Так продолжалось до конца июня, когда истек срок предсказанного Пуаро затишья.
  Рано утром к вилле подъехала машина. Это было такое редкое явление в нашей уединенной жизни, что я сразу же поспешил вниз. Войдя в гостиную, я увидел, что Пуаро уже там — разговаривает с каким-то симпатичным малым примерно моего возраста.
  — Позвольте представить вам, Гастингс, — сказал Пуаро, — капитана Харвея, одного из самых известных сотрудников Интеллидженс сервис.
  — Боюсь, совсем неизвестного, — сказал молодой человек, и все рассмеялись.
  — Я бы сказал, хорошо известного определенному кругу лиц. Остальные его друзья и знакомые считают его приятным, но несколько глуповатым молодым человеком, у которого на уме одни фокстроты и… какие теперь еще в моде танцы, а?
  Все снова рассмеялись.
  — Ну а теперь к делу, — уже серьезно сказал Пуаро. — Вы считаете, капитан, что пора?
  — Да, сэр. Вчера в Китае что-то произошло. Границы закрыты, телетайпы не работают, радиостанции тоже — никаких сообщений оттуда не поступает.
  — Ли Чан-йен начал действовать. А что остальные?
  — Эйб Райленд прибыл в Англию неделю назад, затем уехал на континент.
  — А мадам Оливье?
  — Вчера покинула Париж.
  — Она уехала в Италию?
  — В Италию, сэр. Судя по имеющейся у нас информации, оба они направляются в то место, которое вы нам указали. А откуда оно вам известно?
  — Это не моя заслуга. Здесь поработал Гастингс. Он очень умный, правда, обычно ему удается это скрыть — из скромности… Так что мы очень ему обязаны.
  Харвей с уважением посмотрел в мою сторону, мне стало неловко.
  — Тогда в путь! Остальное обсудим в поезде, — сказал Пуаро. Он был бледен от волнения. — Наше время пришло. Вы все подготовили?
  — Все, что вы сказали. Правительства Италии, Франции и Англии готовы, по вашему сигналу они выступят одновременно.
  — Прямо новая Антанта,257 — сухо заметил Пуаро. — Я рад, что Дежардо наконец поверил. Ну вот и все. Отправляемся в путь. Собственно, отправляюсь я один. Вы, Гастингс, остаетесь здесь. И не спорьте.
  Я, конечно, не согласился, сказав, что мое место всегда рядом с ним, и в конце концов Пуаро уступил.
  Когда мы сели в вагон, Пуаро признался мне по секрету, что он очень рад, что я еду с ним.
  — У вас, Гастингс, — сказал Пуаро, — будет особая роль. Очень важная. И без вашей помощи у меня может ничего не получиться. Я очень рад, что вы настояли на своем, так как я не мог не предложить вам остаться на вилле.
  — А что, это опасно?
  — Да, mon ami, это очень опасно.
  Прибыв в Париж, мы проехали на Восточный вокзал и опять сели в поезд. Здесь Пуаро объявил, что мы едем в Больцано,258 в Итальянский Тироль.259
  Воспользовавшись отсутствием Харвея, я спросил Пуаро, почему он считает, что честь открытия штаб-квартиры Большой Четверки принадлежит мне.
  — Это ваша заслуга и Инглеса. Как ему удалось узнать о месте встречи Большой Четверки, я не знаю, но он узнал и послал к нам своего слугу. Сейчас мы направляемся в город Каррерси, который сейчас называется Лаго ди Карецца. Вы понимаете теперь, что из вашего «Кара Зиа», «Кароцца» и «Ларго» нам удалось извлечь нужное название.
  — Каррерси? — переспросил я. — Я такого города не знаю.
  — Я всегда говорил, что англичане несильны в географии. Каррерси — всемирно известный курорт, расположенный в самом центре Доломитовых Альп260 на высоте тысяча двести метров над уровнем моря.
  — И в этом месте Большая Четверка назначила встречу?
  — У них там штаб-квартира. Уже дан сигнал о начале переворота, и теперь они решили, что им всем целесообразно находиться в своем штабе, чтобы отсюда отдавать приказания. Я навел справки и узнал, что небольшая итальянская горнодобывающая фирма, контрольный пакет акций которой принадлежит Эйбу Райленду, в самом центре одного из массивов построила тайное и неприступное убежище. Сейчас они там и по радио отдают приказы своим отрядам. У них тысячи сторонников в каждой стране. Конечная цель — повсеместный захват власти. В Доломитовых Альпах появилось бы правительство вселенских диктаторов. Но в их планы, к счастью, вмешался Эркюль Пуаро.
  — И вы во все это верите, Пуаро? Но ведь существуют же армии разных демократических стран, у которых сверхмощное вооружение. Плюс более совершенное государственное устройство.
  — Вспомните революцию в Россию, Гастингс. Тут все будет намного страшнее. И не забывайте про фанатичную мадам Оливье, она ведь гений, своими открытиями заткнула за пояс самих Кюри: одни опыты с радием чего стоят. Ей удалось высвободить энергию атома, которую она может использовать для каких угодно целей. Кроме того, насколько я знаю, — продолжал Пуаро, — она проводила опыты по созданию установки, способной сфокусировать мощный луч разрушительной силы. Насколько она продвинулась в своих опытах, мало кто знает. А если учесть, — подвел итоги Пуаро, — что в распоряжении Четверки еще и миллиарды Райленда, и изощренный ум Ли Чан-йена, то ясно, что с такой организацией никакое правительство, пусть даже самое совершенное, не справится.
  Рассуждения Пуаро заставили меня задуматься. Хотя иногда Пуаро и любил для красного словца сгущать краски, но паникером он никогда не был. В первый раз я понял, какой опасности мы подвергаем себя, направляясь в самое логово врага.
  Вскоре вернулся Харвей, и мы продолжили наш маршрут.
  В Больцано мы приехали в полдень. Далее можно было ехать только на машине. На центральной площади стояло несколько больших синих автомашин. Мы пересели в одну из них. Несмотря на жару, Пуаро был одет в пальто и закутан в шарф так, что видны были только одни глаза и кончики ушей.
  То ли он боялся простудиться, то ли это была мера предосторожности — не знаю. Ехали мы несколько часов. Сначала дорога петляла меж величественных утесов с шумными искрящимися водопадами. Потом мы пересекли не менее живописную долину, потом дорога снова пошла вверх, и наконец нашему взору открылись заснеженные горные вершины, а потом и сосновые леса, росшие на отрогах. Как все-таки прекрасна дикая природа… Одолев несколько витков меж лесистых склонов, мы неожиданно увидели большое здание. Это и была наша гостиница.
  Комнаты для нас были заказаны заранее, и Харвей повел нас наверх. Из окон наших апартаментов открывался вид прямо на вершину горы, поросшей густым ельником.
  — Это здесь? — вполголоса спросил Пуаро.
  — Да, — ответил Харвей. — Это место называется Фелсенский лабиринт: видите вон те громадные валуны, расположенные самым причудливым образом? Среди них проложена тропинка. Чуть правее бывшая каменоломня, а вход в подземелье, я думаю, рядом с каким-нибудь валуном.
  Пуаро кивнул.
  — Пойдемте, mon ami, — обратился он ко мне. — Пойдемте вниз на террасу и немного погреемся на солнышке.
  — Вы считаете, что это разумно?
  Пуаро пожал плечами.
  Солнце довольно сильно пригревало. Было время чая, но мы выпили кофе со сливками, а потом отправились распаковать вещи. К Пуаро невозможно было подступиться — он весь был в своих мыслях. Изредка он качал головой и тяжко вздыхал.
  А у меня из головы не шел некий субъект, который вышел вместе с нами в Больцано и которого ждала машина. Он был маленького роста, но мое внимание он привлек главным образом потому, что, как и Пуаро, был закутан шарфом по самые глаза. Помимо всего прочего, на нем были огромные синие очки. Я был уверен, что это прибыл эмиссар Большой Четверки, и поделился своими опасениями с Пуаро. Тот ничего мне не ответил, но, когда посмотрев в окно, увидел, что этот коротышка входит в гостиницу, признал, что, возможно, я и прав.
  Я уговаривал Пуаро не спускаться в столовую, а заказать обед в номер, но он не послушался. Мы заняли столик возле окна. Когда мы усаживались, то услыхали сначала чье-то восклицание, а потом звук разбившейся тарелки, несколько фасолин попали в сидящего за соседним столиком человека.
  На шум появился метрдотель и рассыпался в извинениях.
  Когда провинившийся официант принес нам суп, Пуаро спросил:
  — Неприятный случай, что и говорить. Но вы не виноваты.
  — Вы видели, мосье? Я конечно же не виноват. Тот джентльмен вдруг как вскочит со стула — я подумал, что он хочет на меня броситься, ну и невольно отшатнулся.
  Я увидел, как в глазах Пуаро загорелись знакомые мне зеленые огоньки. Когда официант отошел, он сказал:
  — Вот видите, Гастингс, какой эффект произвело появление живого и невредимого Эркюля Пуаро?
  — Вы полагаете…
  Внезапно Пуаро схватил меня за руку.
  — Смотрите, Гастингс, что он делает, — прошептал он. — Лепит шарик из хлебного мякиша. Это Номер Четыре.
  И правда, сидящий за соседним столиком человек, бледный как мел, машинально катал по столу хлебный шарик.
  Я тайком его разглядывал. У него было гладко выбритое одутловатое лицо с нездоровой желтизной, под глазами круги, а от носа к уголкам рта спускались глубокие складки.
  На вид ему можно было дать от тридцати пяти до сорока пяти лет. Ни малейшего сходства с прежними из встреченных нами персонажей, и, если бы не эта его привычка катать по столу хлебный мякиш, мы бы, конечно, его не узнали.
  — Он вас узнал, — прошептал я. — Не нужно было спускаться вниз.
  — Мой дорогой Гастингс, этого момента я ждал целых три месяца.
  — Чтобы испугать Номера Четвертого?
  — Да, но непременно в тот момент, когда он должен либо немедленно действовать, либо на время затаиться. Он выдал себя, но он этого еще не знает, думает, что в теперешнем своем обличье он в безопасности. Как я благодарен Флосси Монро за то, что она вспомнила об этой его привычке.
  — И что же дальше? — спросил я.
  — Дальше? — переспросил Пуаро. — Итак, он узнает, что человек, которого он больше всего боялся, жив. И это в тот момент, когда Большая Четверка уже начала действовать. Мадам Оливье и Эйб Райленд были здесь на ленче. Все считают, что они уехали в Кортину,261 и только мы знаем, что они укрылись в своем убежище. Как много нам известно? Я думаю. Номер Четыре задает себе именно этот вопрос. Рисковать он не хочет, но ему нужно во что бы то ни стало изолировать меня… Так позволим же ему попробовать это сделать. Я готов.
  Когда он кончил свой монолог, мужчина, сидевший за соседним столиком, встал и вышел.
  — Он удалился, — спокойно заметил Пуаро, — чтобы отдать необходимые распоряжения. Пойдемте на террасу, друг мой, и выпьем наш кофе там. Там гораздо приятнее.
  Я только схожу за пальто.
  Немного встревоженный, я вышел на террасу. Мне не очень нравилась чрезмерная уверенность Пуаро, однако, уговаривал я себя, мы будем начеку и с нами ничего не случится.
  Через пять минут Пуаро вернулся — уже в пальто и снова так замотанный шарфом, что лица совсем не было видно — торчали только кончики ушей. Он сел рядом и стал потягивать кофе.
  — Только в Англии подают такой ужасный кофе, — заметил он. — На континенте знают, как варить кофе, чтобы он не нарушал процесса пищеварения.
  Едва он это изрек, как на террасе появился тот господин из-за соседнего столика. Не колеблясь ни минуты, он взял стул и придвинулся к нашему столику.
  — Надеюсь, не помешаю вам, — обратился он к нам по-английски.
  — Нисколько, мосье, — ответил Пуаро.
  Я насторожился. Хотя вокруг нас ходили люди, на душе у меня было неспокойно. Я чувствовал приближение опасности.
  Между тем Номер Четвертый изображал из себя заядлого туриста и без умолку говорил об экскурсиях, на которых он побывал, об автомобильных поездках, о местных достопримечательностях…
  Затем он вытащил из кармана трубку и закурил. Пуаро, в свою очередь, достал свои тоненькие сигареты. Когда он поднес одну из них к губам, незнакомец наклонился к нему с зажигалкой.
  — Пожалуйста, прикуривайте, — сказал он. Когда он произнес эти слова, все фонари на террасе погасли. Послышался звук бьющегося стекла, потом в нос ударил какой-то едкий запах… и я потерял сознание.
  В штаб-квартире Большой Четверки
  Через несколько минут я очнулся и понял, что меня волокут под руки двое мужчин и что во рту у меня кляп. Была полная темнота, но я сообразил, что мы находимся в гостинице, а не на террасе. Я слышал кругом возмущенные возгласы на разных языках — люди требовали немедленно зажечь свет. Мы спустились по каким-то ступенькам вниз, потом миновали коридор и через стеклянную дверь вышли на улицу.
  Снаружи было чуть светлее, и я увидел, что двое других мужчин тащат еще одного человека, и понял, что это Пуаро.
  Действуя ва-банк, Номер Четыре выиграл и этот раунд. Я думаю, что он разбил колбу с хлороформом и усыпил нас, а его помощники, сидевшие за соседними столиками, воспользовавшись темнотой и нашим беспамятством, засунули нам во рты кляпы и затащили в гостиницу. Затем снова выволокли наружу, но уже через черный ход — чтобы сбить преследователей с толку.
  Путь, по которому нас тащили, я и сейчас не в силах описать… Около часа нас волокли по какой-то крутой тропинке — все время вверх — среди камней и валунов. Поразительно, что мы там не сломали себе шеи. В конечном итоге мы очутились на какой-то площадке, и нашему взору открылось фантастическое нагромождение скал и гигантских валунов.
  Очевидно, это и был Фелсенский лабиринт, о котором нам рассказывал Харвей. Какое-то время мы петляли по этому лабиринту, созданному, казалось, самим дьяволом.
  Неожиданно мы остановились, так как наш путь преградила огромная скала. Один из наших похитителей наклонился и, по-видимому, нажал на какой-то рычаг, потому что скала вдруг легко отошла в сторону, и показался узкий тоннель, который вел в глубь горы.
  Нас потащили туда. Сначала ход был узкий, потом стал шире, и наконец мы вошли в большую каменную пещеру, залитую электрическим светом. По знаку Номера Четвертого, стоявшего у стены и насмешливо улыбающегося, нас освободили от кляпов и обыскали, вытащив из карманов все, что там находилось, в том числе и пистолет Пуаро.
  Сердце мое сжалось. Мы были схвачены врагами. Их было много, нас — двое, безоружных и беззащитных. Это был конец.
  — Добро пожаловать в штаб-квартиру Большой Четверки, мосье Пуаро, — сказал Клод Даррел насмешливо. — Очень приятная неожиданность — снова увидеть вас. Но стоило ли возвращаться с того света, чтобы снова туда угодить?
  Пуаро не ответил. Я не решался даже посмотреть на него.
  — Следуйте за мной! — скомандовал Четвертый. — Хочу порадовать своих коллег. Для них это будет настоящий сюрприз, — добавил он и показал на небольшую дверь в стене. Мы вышли, прошли по коридору и очутились в другой комнате. В конце ее стоял длинный стол с четырьмя креслами. В первом — пустом — лежала накидка китайского мандарина. Во втором сидел, покуривая неизменную сигарету, Эйб Райленд, в третьем, откинувшись на спинку, полулежала мадам Оливье с ее горящими безумными глазами и монашеским лицом. Четвертое кресло занял Номер Четвертый.
  Итак, мы предстали перед Большой Четверкой. Еще никогда я так сильно не ощущал, насколько реален Ли Чан-йен, насколько могуществен, хотя кресло его было пусто. Даже находясь в далеком Китае, он контролировал события и руководил всеми действиями своей преступной организации.
  Увидев нас, мадам Оливье слабо вскрикнула. Райленд же, гораздо лучше владеющий собой, только пыхнул сигарой и удивленно поднял седые брови.
  — Мосье Пуаро, — медленно произнес он. — Вот так сюрприз! А мы думали, что вы уже давно в раю. Однако, — в его голосе прозвучали стальные нотки, — игра окончена.
  Мадам Оливье не сказала ничего, только глаза ее блеснули недобрым светом, и это мне не понравилось, равно как и ее кривая улыбка.
  — Мадам и месье, — вдруг раздался спокойный голос Пуаро. — Позвольте пожелать вам доброго вечера!
  Все это он произнес таким странным голосом, что я повернулся к нему. Он держался спокойно, только внешность его была какой-то… не совсем его.
  Сзади послышался шум раздвигаемых штор, и в комнату вошла графиня Росакова.
  — Ага! — сказал Номер Четвертый. — Наша дорогая боевая помощница. Посмотрите, кого мы поймали, — ваш старый дружок.
  — Господи! — воскликнула графиня с обычной своей страстностью. — Да это же наш маленький человечек! Похоже, у него, как у кошки, девять жизней. Эх, малыш, малыш, зачем вы опять встряли в это дело?
  — Мадам, — Пуаро поклонился ей, — я, подобно великому Наполеону, сражаюсь на стороне больших батальонов.262
  В ее глазах мелькнуло какое-то сомнение, и я понял, что меня мучило все это время: стоящий возле меня человечек не был Пуаро.
  Да, он был очень похож на Пуаро. Та же голова яйцевидной формы, та же осанка, та же фигура. Но голос у него был другой, и глаза из зеленых стали темными, и усы… знаменитые усы!
  Мои размышления прервал голос графини.
  — Вас хотят обмануть, господа! — закричала она. — Этот человек не Эркюль Пуаро.
  Номер Четвертый чертыхнулся. Графиня подошла к Пуаро и схватила его за усы.
  И они остались у нее в руке. А так как на верхней губе человечка виднелся шрам, лицо его сразу же стало совсем другим.
  — Это не Эркюль Пуаро, — констатировал Четвертый. — Тогда кто же?
  — Я знаю, — вдруг вырвалось у меня, и тут же замолчал, испугавшись, что совершил грубую оплошность. Но незнакомец сам повернулся ко мне.
  — Скажите им, — сказал он, — если вы уверены, что знаете, кто я. Теперь это не имеет значения, фокус удался.
  — Это Ахилл Пуаро, — медленно произнес я. — Брат-близнец Эркюля Пуаро.
  — Очередной блеф! — выпалил Райленд, но видно было, насколько он потрясен.
  — План Эркюля удался полностью, — спокойно сказал Ахилл Пуаро.
  — Удался? — зловещим голосом переспросил Номер Четвертый. — Но вы, надеюсь, поняли, что вам-то придется умереть? И очень скоро.
  — Да, я это понял. Это вы не способны понять, что ради спасения мира человек может пожертвовать своей жизнью. Во время войны многие жертвовали собой ради спасения родины. А сегодня это готов сделать я.
  Я подумал, что Пуаро мог бы сначала поинтересоваться, готов ли я пожертвовать собой, но вспомнил, как он настаивал на том, чтобы я остался на вилле. Так что пенять было не на что.
  — Ну и как же вы собираетесь жертвовать вашими жизнями? — насмешливо спросил Райленд.
  — Я вижу, — начал Ахилл Пуаро, — что вы еще не поняли суть плана Пуаро. Начну с того, что ваше подземное убежище было обнаружено еще два месяца назад и практически все нынешние постояльцы гостиницы — это сотрудники служб государственной безопасности различных стран. Все окрестности оцеплены войсками, так что убежать вам не удастся. Операцией руководит сам Эркюль Пуаро. Перед тем как спуститься на террасу и занять место моего брата, я намазал подметки моих туфель специальным составом из семян аниса. Собаки уже пущены по следу и наверняка уже у той скалы, где расположен вход в подземелье. Одним словом, сеть расставлена, и вы в нее попали, а с нами можете делать все что хотите. Все равно никому из вас спастись не удастся.
  — Вы ошибаетесь, — засмеялась вдруг мадам Оливье, и глаза ее блеснули дьявольским огнем. — Один путь есть: мы сами разрушим наше убежище, как библейский Самсон,263 и наши враги погибнут под развалинами вместе с нами. Что скажете на это, друзья?
  Райленд не сводил с Ахилла Пуаро злобного взгляда.
  — А что, если, — хрипло сказал он, — что, если он лжет?
  Ахилл Пуаро пожал плечами.
  — Через час начнет светать, и вы убедитесь, что я сказал правду. Я думаю, наши люди уже подошли к скале, закрывающей вход.
  Как только Ахилл Пуаро произнес последние слова, до нас донесся отзвук взрыва, а через минуту в комнату вбежал, бессвязно крича, какой-то человек. Райленд вскочил с кресла и торопливо удалился. Мадам Оливье встала, прошла в дальний угол и исчезла за дверью, которая вела, как я успел заметить, в отлично оборудованную лабораторию, похожую на ту, которую мы видели у мадам Оливье в Париже. Номер Четвертый тоже ретировался, но через минуту вернулся, держа в руке пистолет Пуаро.
  — Убежать они все равно не смогут, — ухмыльнулся он, — а с этой игрушкой вы будете чувствовать себя уверенней, — добавил он, протягивая пистолет графине, и снова вышел.
  Графиня подошла к нам поближе и долго-долго приглядывалась к моему спутнику. Внезапно она расхохоталась.
  — Вы очень умны, мосье Ахилл Пуаро, — с издевкой сказала она.
  — Мадам, у меня к вам деловое предложение. Как хорошо, что нас оставили одних. Назовите вашу цену.
  — Не понимаю, о чем вы… Какую цену? — Она снова рассмеялась.
  — Мадам, вы можете вывести нас отсюда тайным ходом. Вот я и прошу назвать цену.
  — Моя цена больше, чем вы можете заплатить, — снова рассмеялась графиня. — Меня нельзя купить ни за какие деньги.
  — Я не имею в виду деньги, мадам. Вы же сами только что назвали меня умным. Тем не менее практически каждого человека — я позволю себе повторить ваши слова — можно купить. Что вы хотите в обмен на наши жизни и свободу? Я могу выполнить любое, даже самое сокровенное, ваше желание.
  — Вы волшебник?
  — Если хотите, да.
  Графиня вдруг перестала язвительно улыбаться.
  — Глупец! — с горечью произнесла она. — Мое сокровенное желание! Разве вы сможете отомстить моим врагам? Вернуть мне молодость, красоту и радость жизни? Или воскресить мертвых?
  Ахилл Пуаро с напряженным вниманием слушал ее монолог.
  — Вы назвали три желания, мадам. Какое же из этих трех вы выбираете?
  — Вы дадите мне эликсир молодости, — иронически рассмеялась графиня. — Хорошо! Я предлагаю вам условие. Когда-то у меня был сын. Найдите мне моего сына, и вы свободны.
  — Я согласен. Ваш сын возвратится к вам. Даю слово, слово… Эркюля Пуаро.
  — Мой дорогой мосье Пуаро. — Ее тон снова стал насмешливым. — Боюсь, что вы попали в ловушку. С вашей стороны, конечно, очень благородно обещать вернуть мне сына, но я же знаю, что это невыполнимо.
  — Клянусь всеми святыми, мадам, что я верну вам его!
  — Я вас уже спрашивала, можете ли вы воскрешать мертвых, мосье Пуаро?
  — Вы считаете, что ваш сын…
  — Мертв? Да, его нет в живых.
  — Мадам! Я клянусь вам еще раз, что воскрешу вашего сына.
  Графиня остолбенело уставилась на Ахилла Пуаро.
  — Вы мне не верите? Принесите мой бумажник, который у меня отобрали.
  Она спешно вышла из комнаты и через минуту вернулась с записной книжкой, на всякий случай держа наготове пистолет. Я подумал, что обмануть ее Ахиллу Пуаро вряд ли удастся — графиня была умной женщиной.
  — Откройте его, мадам. С левой стороны небольшой кармашек. Нашли? Там лежит маленькая фотография. Взгляните на нее.
  Она с недоверчивым видом взяла фотографию, повернула и… вскрикнув, пошатнулась, но устояла на месте. Потом бросилась к Ахиллу Пуаро.
  — Где он? Где мой сын?
  — Помните о нашем уговоре…
  — Да-да. Я вам верю. Скорее! Они могут вернуться каждую минуту.
  Схватив его за руку, она потянула его к двери, я еле успевал за ними. Сначала мы шли тем же путем, что и сюда, но потом туннель раздвоился. Графиня, не раздумывая, пошла направо. Мы поспешили за ней.
  — Только бы успеть, — шептала она. — Мы должны выйти на поверхность прежде, чем произойдет взрыв.
  Мы ускорили шаг. Я понял, что этот туннель проходит под всей горой, и мы должны выйти на ее противоположную сторону. Обливаясь потом, я старался не отставать от Пуаро и графини.
  И вдруг впереди забрезжил свет. Он становился все ярче. Прямо у входа росли густые кусты. Раздвинув их, мы вышли на небольшую лужайку. Занималась заря, все было залито розовым светом.
  Ахилл Пуаро не соврал насчет того, что местность вокруг горы была окружена. Не успели мы выйти из кустов, как на нас набросились какие-то люди, но, узнав Пуаро, сразу же отпустили.
  — Быстрее! — закричал Ахилл Пуаро. — Быстрее уходите! Нельзя терять ни минуты…
  Он не успел закончить фразу. Земля под ногами содрогнулась, послышался ужасный рев, казалось, гора взлетает на воздух. Воздушной волной нас всех разбросало в разные стороны.
  
  
  Наконец я очнулся и обнаружил, что лежу на кровати в незнакомой комнате. Кто-то стоял у окна. Когда он повернулся ко мне, я увидел… Ахилла Пуаро, но вдруг мне показалось… О Боже!
  Знакомый ироничный голос развеял мои сомнения.
  — Да, дорогой мой друг, это я. А мой любимый братец отбыл домой, точнее, снова ушел в страну легенд. Все время с вами был я. Не все же лавры должны достаться Номеру Четвертому. С него и так хватит. Я закапал в глаза белладонну, чтобы расширить зрачки, сбрил свои знаменитые усы и наклеил фальшивые, а для убедительности два месяца назад сделал себе шрам на верхней губе. Только такой ценой я мог провести Номера Четвертого. И ведь он поверил, что перед ним не Эркюль Пуаро. И потом, вы оказали мне неоценимую услугу, подтвердив, что я — это Ахилл Пуаро. Целью моего маскарада было заставить их поверить, что Эркюль Пуаро лично руководит операцией. Все же остальное: оцепление, специальный состав на подошвах — было на самом деле.
  — Но почему вы не послали какого-нибудь хорошо загримированного актера? — перебил я его.
  — Чтобы я позволил вам пойти в самое пекло, лишив своей помощи и дружеской поддержки? Вы слишком плохо обо мне думаете! И, кроме того, я надеялся выбраться оттуда с помощью графини. Эта женщина более смышлена и проницательна, чем вы, Гастингс. Сначала она поверила, что перед ней Ахилл Пуаро. Помните, она воскликнула: «Вас хотят обмануть! Это не Эркюль Пуаро!» Но скоро поняла, что ошиблась. Когда она сказала: «Вы очень умны, мосье Ахилл Пуаро!» — я сразу догадался, что она меня раскусила. И понял, что настал момент пойти с козырной карты.
  — Вы имеете в виду этот вздор с воскрешением ее сына?
  — Это не вздор, Гастингс. Ее сын уже был у меня.
  — Как так?
  — Вы же знаете, что мой девиз: «Будь готов ко всему!» Как только я узнал, что графиня стала работать на Большую Четверку и пользуется их доверием, то тщательно изучил ее прошлое. Я узнал, что у нее был сын, которого похитили. Ей сообщили, что он умер. Я проверил все факты. Они не всегда совпадали. Я навел справки и, узнав, что он жив, разыскал его и за кругленькую сумму выкупил у работорговца. Сын графини работал на его подпольном заводе. Мальчик был на грани истощения. Я отправил его в одно надежное место. Там за ним был хороший уход, и, когда он поправился, я сфотографировал его — в новой обстановке на фоне живописного пейзажа. А в нужный момент сделал эффектный ход — согласитесь, это был как раз тот момент…
  — Как хорошо, что вы спасли мальчика! — воскликнул я. — Пуаро, вы просто гений!
  — Я и сам очень рад, что мне это удалось, так как питаю самую горячую симпатию к этой женщине. Мне было бы очень жаль, если бы она погибла в подземелье.
  — Мне даже страшно спрашивать, но… что с Четверкой?
  — Все тела найдены, их опознали, только Клода Даррела — Номера Четвертого — узнать было очень трудно, голова разлетелась на кусочки. Жаль, что так случилось. Я хотел бы быть уверенным, что это он. Теперь прочтите вот это.
  Он протянул мне газету, в которой была отмечена карандашом небольшая статья. В ней сообщалось о самоубийстве Ли Чан-йена, главного инициатора и руководителя неудавшегося заговора.
  — Мой великий противник, — мрачно сказал Пуаро. — Так уж распорядилась судьба, что лично с ним мы так и не встретились. Когда он получил известие, что его затея не удалась, то решил уйти из жизни. Самое разумное решение, что еще раз свидетельствует о его незаурядной натуре. Да… жаль, что я так и не увидел истинного лица Клода Даррела, этого палача-экзекутора Большой Четверки. Да, дорогой друг, совместными усилиями мы обезвредили и уничтожили Большую Четверку, самую мощную из всех существовавших когда-либо международных преступных организаций. Теперь вы вернетесь к своей очаровательной жене, а я… уйду в отставку. Самое большое дело моей жизни закончено. Всякое другое после него будет казаться просто банальным. Нет, нужно подавать в отставку. Возможно, я уеду в деревню и буду выращивать тыквы. А может быть, даже женюсь и стану таким, как все.
  Сказав это, он смущенно рассмеялся. Я надеюсь… Мужчины маленького роста всегда питают симпатию к крупным темпераментным женщинам…
  — Женюсь и стану примерным семьянином, — повторил он. — А вдруг?
  
  1927 г.
  Перевод: О.Лапикова
  
  Тайна «Голубого поезда»
  
  
  Глава 1. Мужчина с седыми волосами
  Ближе к полуночи площадь Конкорд пересек мужчина в тяжелой меховой шубе. В его походке и фигуре, однако, чувствовались неуверенность, нерешительность, которые никак не вязались с его кажущейся респектабельностью.
  Маленький человечек с крысиным лицом… Глядя на него, вы могли бы решить, что он ровным счетом ничего из себя не представляет, но, подумав так, вы бы ошиблись: этот человек, на первый взгляд невзрачный, ничем не выдающийся, играл важную роль в судьбах мира. В империи, управляемой крысами, он был королем.
  Вот и сейчас его возвращения ждали в посольстве.
  Но у него были более важные дела, о которых там ничего не знали. В мерцающем лунном свете на его бледном лице отчетливо выделялся крючковатый нос.
  Отец его был польским евреем, бродячим портным.
  Ему наверняка понравились бы те дела, ради которых его сын ночью оказался на улице. Человек дошел до Сены, перешел через мост и очутился в одном из наименее респектабельных кварталов Парижа. Он остановился около высокого ветхого дома и поднялся на четвертый этаж. Ему не пришлось долго стучать: дверь сразу же открыла женщина, судя по всему, уже ожидавшая его. Не поздоровавшись, она помогла ему снять шубу и провела в безвкусно обставленную гостиную. Вспыхнула люстра, покрытая толстым слоем пыли, и ее мутный свет обнажил грубый макияж и широкие азиатские скулы женщины, выдавая и «профессию», и национальность той, кого звали Ольга Демидова.
  — Все в порядке, детка?
  — Все в порядке, Борис Иванович!
  Он кивнул, пробормотав: «Не думаю, чтобы за мной следили», однако в его голосе слышалась тревога. Он подошел к окну, осторожно отодвинул штору, но тут же стремительно отпрянул назад.
  — На противоположной стороне двое мужчин! Мне кажется… — Он запнулся и начал грызть ногти — верный признак волнения.
  — Они стоят там давно, — попыталась успокоить его Ольга.
  — Мне кажется, они наблюдают за домом.
  — Возможно, — равнодушно согласилась она.
  — Но ведь…
  — Ну и что? Даже если это так, вам бояться нечего.
  Чуть заметная жестокая усмешка тронула его губы.
  — И правда…
  Минуты две он молчал, а затем продолжил:
  — Этот чертов американец сумеет позаботиться о себе как никто другой.
  — Надеюсь.
  Он снова подошел к окну.
  — Бандюги, — процедил он брезгливо, — и, боюсь, хорошо известны полиции. Что ж, желаю им удачной охоты.
  Ольга Демидова покачала головой.
  — Если американец таков, как о нем рассказывают, то чем больше таких трусливых грабителей, тем лучше для него. — Она помолчала. — Я думаю о другом…
  — О чем?
  — Да так. Просто дважды за этот вечер по улице прошел мужчина. Мужчина с седыми волосами.
  — И что из того?
  — А то, что, проходя мимо этих двоих, он уронил перчатку. Один из них поднял ее и подал ему. Известный прием.
  — Ты хочешь сказать, что этот седой их нанял?
  — Что-то вроде этого.
  Русский забеспокоился.
  — Ты уверена, что сверток цел? Его не могли вскрыть? Вокруг него было так много шума, слишком много шума!
  — Судите сами.
  Женщина склонилась к камину, ловко разгребла угли. Под ними среди смятых газет лежал бумажный сверток. Женщина извлекла его и протянула мужчине.
  — Гениально!
  — Квартиру обыскивали дважды, копались даже в матраце…
  — Я же сказал, что было слишком много шума. Споры о цене… Это было ошибкой.
  Он развернул бумагу. Внутри была коричневая картонная коробочка. Проверив содержимое, он быстро закрыл ее и снова завернул в бумагу. В это время пронзительно зазвенел звонок.
  — Американец пунктуален, — заметила Ольга, взглянув на часы.
  Она вышла из комнаты и через минуту вернулась вместе с высоким широкоплечим мужчиной, чье заокеанское происхождение было очевидным.
  — Месье Краснин? — любезно спросил он.
  — Да, это я. Я… я должен извиниться за… за неудобство места встречи. Но секретность — это главное. Не хочу, чтобы мое имя связывали с делами такого рода.
  — Вот как? — Американец остался бесстрастным.
  — Вы дали слово, что подробности нашей сделки не будут преданы огласке. Не так ли? Это одно из условий…
  — Именно так мы и договаривались, — спокойно кивнул американец. — Давайте товар.
  — У вас деньги в купюрах?
  — Да. — Американец, однако, не торопился предъявлять их.
  После небольшой заминки Краснин жестом указал на сверток.
  Американец, подойдя к настольной лампе, проверил содержимое. Удовлетворенный, вынул из кармана толстый кожаный бумажник, извлек из него пачку и передал русскому. Тот внимательно пересчитал купюры.
  — Порядок?
  — Благодарю, месье. Все правильно.
  Американец небрежно положил в карман сверток, поклонился Ольге.
  — Всего доброго, мадемуазель. Всего доброго, месье Краснин.
  Когда он ушел, взгляды оставшихся встретились.
  Мужчина облизал пересохшие губы.
  — Интересно, дойдет ли он до отеля? — пробормотал он.
  Не сговариваясь, они посмотрели в окно. В этот момент американец выходил из подъезда. Две тени бесшумно последовали за ним. Преследуемый и преследователи скрылись в ночи. Первой нарушила молчание Ольга Демидова:
  — Он дойдет благополучно. Можете не бояться… или не надеяться.
  — Почему ты думаешь, что он дойдет благополучно? — озадаченно спросил Краснин.
  — Человек, у которого так много денег, как у него, наверняка не дурак. Кстати, о деньгах… — И она выразительно посмотрела на него.
  — Что?
  — My chare,264 Борис Иванович!
  Не очень охотно Краснин протянул ей две купюры. Она благодарно, но бесстрастно кивнула и сунула их под чулок.
  Он недоуменно посмотрел на нее.
  — Ты не жалеешь, Ольга?
  — Жалею? О чем?
  — О том, чем владела. Женщины, большинство из них, насколько я знаю, с ума сходят от таких вещей.
  — Да, вы правы. Большинство женщин на этом помешаны. Но не я. А сейчас я думаю… — Она замолчала.
  — О чем? — удивленно спросил Краснин.
  — Американцу ничего не грозит, это правда, — задумчиво произнесла Ольга. — Но интересно, что будет потом, когда…
  — Когда что?
  — Он подарит их, конечно, женщине, — продолжала размышлять Ольга. — А вот что случится потом…
  Она опять запнулась и подошла к окну. Вдруг она вскрикнула, подзывая своего компаньона.
  — Вот он, ну, тот мужчина, о котором я говорила!
  Стройный элегантный человек в цилиндре и накидке не спеша шел по улице. Когда он оказался под фонарем, свет выхватил из темноты его седые волосы.
  Глава 2. Месье Маркиз
  Мужчина с седыми волосами, тихонько насвистывая, не спеша продолжал свой путь. Он казался абсолютно спокойным. Повернул направо, затем — налево.
  Неожиданно он остановился и внимательно прислушался. Определенно, он услышал какой-то звук: лопнуло колесо? стреляли? С минуту насмешливая улыбка играла на его губах, затем так же не спеша он продолжил свою прогулку.
  Повернув за угол, он увидел, что представитель закона что-то записывал в блокноте, а два-три случайных прохожих топтались рядом. Мужчина с седыми волосами обратился к одному из них:
  — Что-то случилось?
  — Два грабителя напали на пожилого джентльмена, месье!
  — Надеюсь, все обошлось благополучно?
  — Да, месье. — Прохожий рассмеялся. — У того, на кого напали, а им оказался американец, был револьвер. Он выстрелил — они струсили и удрали. Полиция, как всегда, появилась слишком поздно.
  Мужчина с седыми волосами равнодушно кивнул и продолжил свою прогулку, посвистывая. Перейдя через Сену, он оказался в более богатом квартале. Минут через двадцать остановился у небольшого дома, отличавшегося строгостью архитектурных форм.
  Это был магазин. Он не бросался в глаза: его владелец, торговец антиквариатом доктор Папаполоус был столь известен, что не нуждался в рекламе, большая часть его сделок совершалась отнюдь не за прилавком. Месье Папаполоус жил в роскошной квартире на Елисейских полях, и резонно было предположить, что сейчас он находится именно там, но, как видно, человек с седыми волосами знал о его местонахождении: он очень уверенно позвонил в дверь, бросив взгляд на пустынную улицу. И не ошибся: дверь приоткрылась, и в проеме показался мужчина с золотыми кольцами в ушах, смуглый и невозмутимый.
  — Добрый вечер! Хозяин у себя?
  — Хозяин здесь, но он не принимает в это время.
  — Думаю, меня он примет. Скажите ему, что его друг месье Маркиз хочет видеть его.
  Человек шире открыл дверь и впустил позднего визитера.
  Тот, кто назвался Маркизом, во время разговора со слугой прикрывал лицо рукой. Когда тот вернулся, чтобы сообщить, что месье Папаполоус будет рад принять гостя, облик последнего изменился. Слуга, по всей видимости, был совсем не любопытным или хорошо выдрессированным, ибо он не выказал никакого удивления, увидев на лице посетителя небольшую черную маску. Проводя его до двери в конце холла, слуга открыл ее и негромко объявил: «Месье Маркиз».
  Человек, поднявшийся, чтобы поприветствовать странного гостя, был незаурядным. В его облике чувствовалось нечто почтенное и патриархальное. Высокий лоб, ухоженная седая борода, величественные царственные манеры.
  — Мой дорогой друг, — произнес месье Папаполоус.
  Он хорошо говорил по-французски, и тембр его голоса был богат и звучен.
  — Я должен извиниться за столь поздний визит. — сказал гость.
  — Ничего. Ничего, — ответил месье Папаполоус. — Сейчас интересное время ночи. И вечер у тебя был, наверняка, интересным.
  — Не у меня лично.
  — Не у тебя лично, — повторил месье Папаполоус, — нет, нет, конечно, не у тебя. И что, есть какие-нибудь новости?
  Он огляделся, и взгляд его утратил царственность и мягкость.
  — Новостей нет. Попытка не состоялась. Да я и не ожидал иного.
  — Вот именно, — согласился месье Папаполоус — Тем более что жестокость… — И он сделал жест, показывающий, что не приемлет ее.
  Действительно, ничего подобного не могло быть связано с именем Папаполоуса и его сокровищами.
  Его хорошо знали во многих европейских королевских семьях, и царственные особы дружески называли его Деметрусом. Он имел репутацию весьма осторожного человека. Все это вместе с его респектабельным обликом уже не раз позволяло рассеять малоприятные подозрения…
  — Прямое нападение. — Месье Папаполоус покачал головой. — Иногда это срабатывает, но очень редко.
  Собеседник пожал плечами.
  — Зато экономит время, — заметил он, — и ровным счетом ничего не стоит, или почти ничего. Ладно, сделаем по-другому.
  — О! — воскликнул антиквар, внимательно глядя на Маркиза.
  Тот едва заметно кивнул.
  — Я абсолютно уверен в твоей… репутации, — произнес антиквар.
  Маркиз любезно улыбнулся.
  — Думаю, — пробормотал он, — что и твоя репутация не пострадает.
  — У тебя уникальные возможности… — В голосе антиквара послышались нотки зависти.
  — Я сам их создаю, — сказал месье Маркиз.
  Он встал и взял накидку, небрежно брошенную им на спинку стула.
  — Буду информировать тебя по своим каналам, но наша договоренность должна остаться в силе, — как бы подытожил он.
  — Я всегда держу свое слово. — Месье Папаполоус разволновался.
  Маркиз улыбнулся и, не попрощавшись, закрыл за собой дверь.
  Некоторое время месье Папаполоус пребывал в задумчивости, разглаживая свою почтенную белую бороду, а затем подошел к другой двери. Когда он повернул ручку, женщина, которая, вне всякого сомнения, подслушивала через замочную скважину, отпрянула. Месье Папаполоус не проявил ни удивления, ни раздражения. Для него это было в порядке вещей.
  — Ну что, Зия?
  — Я не слышала, как он ушел, — объяснила та.
  Это была симпатичная молодая женщина с темными блестящими глазами, столь похожая на месье Папаполоуса, что сразу можно было сказать: перед вами отец и дочь.
  — Жаль, — продолжала она сокрушенно, — что нельзя слушать и одновременно смотреть через замочную скважину.
  — Я сам частенько жалею об этом, — понимающе сказал месье Папаполоус.
  — Значит, это и есть месье Маркиз, — тихо проговорила Зия. — Он всегда носит маску, отец?
  — Всегда.
  — Полагаю, что речь шла о рубинах? — после небольшой паузы спросила Зия.
  Отец кивнул.
  — Что ты думаешь, малышка? — Глаза его зажглись любопытством.
  — О Маркизе?
  — Да.
  — Думаю, — тихо ответила Зия, — это большая редкость — англичанин, который так хорошо говорит по-французски!
  Он не перебивал ее, слушая с милостивым интересом.
  — Еще я думаю, — продолжила Зия, — что у него голова необычной формы.
  — Большая, — согласился отец. — Неправдоподобно большая. Но так обычно бывает, когда надет парик. — Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.
  Глава 3. Огненное сердце
  Миновав вращающиеся двери отеля «Савой», Руфус Ван Алдин подошел к конторке. Клерк почтительно приветствовал его.
  — Рад видеть вас снова, мистер Ван Алдин!
  Американский миллионер кивнул в ответ.
  — Все в порядке?
  — Да, сэр. Майор Найтон в номере.
  Ван Алдин кивнул снова.
  — Почта? — поинтересовался он.
  — Ее уже отнесли вам, мистер Ван Алдин. Одну минутку. — Клерк пошарил в конторке и вынул письмо. — Только что получили, — объяснил он, Руфус Ван Алдин взял письмо. Когда он увидел неровный женский почерк на конверте, выражение его лица резко изменилось. Оно потеплело, линия губ расслабилась. В эту минуту он мог показаться совсем другим человеком. Держа письмо в руке, он пошел к лифту, и улыбка не сходила с его лица.
  В гостиной его номера за столом сидел молодой человек, аккуратно сортируя корреспонденцию.
  — Хэлло, Найтон!
  — Рад видеть вас, сэр. Все в порядке?
  — Конечно, — равнодушно ответил миллионер. — В Париже сейчас весьма скучно, хотя я получил что хотел.
  Он мрачно улыбнулся.
  — Как всегда, — тоже улыбнулся секретарь.
  — Безусловно!
  Он произнес это тоном, каким обычно говорят об общеизвестном факте. Сняв пальто, повернулся к столу.
  — Что-нибудь срочное есть?
  — Не думаю, сэр. Все как обычно. Я еще не закончил…
  Ван Алдин едва кивнул. Он редко выказывал похвалу или порицание. Его метод общения с подчиненными был весьма прост: он подвергал их суровому испытанию и оставлял лишь тех, кто успешно с ним справлялся. Отбирал людей он нетрадиционным способом. Найтона, например, Ван Алдин случайно повстречал на одном из швейцарских курортов месяца два назад. Обратил на него внимание, ознакомился с послужным списком, из которого узнал, что легкая хромота — следствие ранения во время войны. Найтон не делал секрета из того, что ищет работу, и спрашивал у миллионера, не порекомендует ли он его на какую-нибудь приличную должность.
  Ван Алдин с самодовольной улыбкой вспоминал шок, в который впал молодой человек, когда ему была предложена должность секретаря.
  — Но, но у меня нет опыта в таких делах, — смутился он.
  — Это не важно! Для таких дел у меня есть три секретаря. Но я собираюсь в Англию на полгода, и мне нужен англичанин со связями, который знает жизнь этой страны.
  Пока Ван Алдин не раскаивался в своем выборе.
  Найтон оказался энергичным, умным и сообразительным человеком, к тому же с очаровательными манерами.
  Секретарь показал на три или четыре письма.
  — Было бы неплохо, если бы вы не откладывая ознакомились с ними. Самое важное — о Колтонском соглашении…
  Но Руфус Ван Алдин сделал, протестующий жест.
  — Не буду читать их на ночь. Подождут до утра. Все, кроме этого. — И он кивнул на письмо, которое держал в руке. Ричард Найтон понимающе улыбнулся.
  — Миссис Кеттеринг? Она звонила вчера и сегодня. Кажется, хочет срочно видеть вас, сэр.
  — Срочно?
  Улыбка сошла с лица миллионера. Он распечатал конверт и начал читать письмо. Его лицо постепенно темнело, а губы сжимались в тонкую мрачную линию, которую на Уолл-стрит знали слишком хорошо. Найтон деликатно отвернулся, продолжая распечатывать и сортировать корреспонденцию. Миллионер со злостью ударил кулаком по столу.
  «Я не потерплю этого, — пробормотал он про себя. — Бедная маленькая девочка! Ну ничего, у нее есть отец, который не даст ее в обиду».
  Несколько минут он ходил по комнате взад и вперед с угрюмо сдвинутыми бровями. Найтон по-прежнему сидел за столом. Вдруг Ван Алдин заторопился. Он взял пальто, брошенное на спинку стула.
  — Вы уходите, сэр?
  — Да, я зайду к дочери.
  — Если люди Колтона позвонят…
  — Скажи, чтобы убирались к дьяволу! — воскликнул Ван Алдин.
  — Хорошо, — спокойно отозвался Найтон.
  Ван Алдин был уже в пальто и шел к двери, надевая шляпу. Перед тем как выйти, он задержался.
  — Ты хороший парень, Найтон! Ты не дергаешь меня, когда я не в себе.
  Найтон ограничился легкой улыбкой.
  — Руфь — мой единственный ребенок, — продолжал Ван Алдин, — и никто не знает, что она значит для меня.
  Добрая улыбка на миг озарила его лицо. Он опустил руку в карман.
  — Хочешь кое-что увидеть, Найтон?
  И он снова подошел к секретарю, достал коробочку, небрежно завернутую в бумагу, открыл ее. В ней оказался красный бархатный футляр с короной и инициалами, а в нем камни, красные как кровь.
  — Боже мой! — воскликнул Найтон. — Они настоящие?
  Ван Алдин довольно рассмеялся.
  — Меня не удивляет твой вопрос. Среди этих рубинов три — самые большие в мире. Екатерина Великая носила их, Найтон. Тот, что в центре, называется Огненное сердце. Он прекрасен, ничего не скажешь.
  — Однако, — пробормотал секретарь, — они, наверное, стоят целое состояние.
  — Четыре или пять сотен тысяч долларов, — равнодушно сказал Ван Алдин. — Не считая их исторической ценности, конечно.
  — И вы вот так, запросто носите это в кармане?
  Ван Алдин удовлетворенно рассмеялся.
  — Вот именно. Это мой маленький подарок для Руфи.
  Секретарь сдержанно улыбнулся.
  — Теперь я понимаю, почему миссис Кеттеринг так волновалась, когда звонила, — заметил он.
  — А вот тут ты ошибся. — Ван Алдин покачал головой. — Она ничего не знает, это сюрприз.
  Он закрыл футляр и начал снова упаковывать его.
  — Если бы ты знал, Найтон, как это трудно. Как мало мы можем сделать для тех, кого любим. Я мог бы купить огромный участок земли для Руфи, если бы в этом — был хоть какой-то смысл. Я могу надеть эти камни ей на шею и тем самым подарить миг, ну, или чуть больше радости, быть может, но…
  Он покачал головой.
  — Когда женщина несчастлива в собственном доме…
  Он не закончил фразы. Секретарь понимающе кивнул. Он знал как никто репутацию Дерека Кеттеринга. Ван Алдин засунул пакет в карман, кивнул Найтону и вышел из комнаты.
  Глава 4. На Керзон-стрит
  Миссис Кеттеринг жила на Керзон-стрит. Привратник, открывший дверь, сразу узнал Ван Алдина. Улыбнувшись, он посторонился, пропуская его вперед, проводил до гостиной.
  — В чем дело, дадди, куда это годится? — Женщина, сидевшая у окна, вскочила. — Я звонила майору Найтону весь день, пытаясь поймать тебя, но он не знал, когда ты вернешься.
  Руфи Кеттеринг было двадцать восемь лет. Ее трудно было назвать красивой или хотя бы хорошенькой, но она была интересной женщиной. В молодости Ван Алдин был огненно-рыжим, и у Руфи волосы были золотисто-каштановыми, почти рыжими. Темные глаза и очень черные ресницы (скорее всего, крашеные). Руфь была высока, стройна и грациозна.
  Беззаботный взгляд придавал ее лицу некоторое сходство с лицом мадонны Рафаэля. И лишь присмотревшись, можно было заметить, что очертания губ и подбородка были столь, же тяжелы и определенны, как и у отца. Это хорошо для мужчины, но не для женщины. С самого детства Руфь привыкла идти своей дорогой, и тот, кто оказывался на ее пути, быстро понимал, что имеет дело с истинной дочерью Ван Алдина.
  — Найтон сказал, ты звонила. Я всего полчаса как вернулся из Парижа. Что все это значит насчет Дерека?
  Руфь покраснела от злости.
  — Это не поддается никакому описанию. Он перешел все границы. Он… он даже слушать меня не хочет! — В ее голосе слышались не только злость, но и недоумение.
  — Меня он выслушает, — мрачно произнес Ван Алдин.
  — Я почти не вижу его последний месяц. Он всюду появляется с этой женщиной.
  — С какой женщиной?
  — Мирель. Она танцует в «Пантеоне», ты знаешь…
  Ван Алдин кивнул.
  — Я ездила в Леконбери на прошлой неделе. Я… я все рассказала лорду Леконберийскому… Он добр ко мне, и он мне сочувствует. Сказал, что как следует поговорит с Дереком.
  — А! — воскликнул Ван Алдин.
  — Что означает твое «а»?
  — Только то, что ты подумала, Руфь. Бедный старый Леконбери… Тряпка! Вполне естественно, что он симпатизирует тебе и пытался тебя успокоить. Ведь его сын, наследник, женат на дочери богатейшего в Штатах человека… Но он одной ногой уже стоит в могиле, это знает каждый, как и то, что ничто из того, что он скажет, на Дерека не подействует.
  — Неужели ты не можешь что-нибудь сделать, дадди? — воскликнула Руфь после минутной паузы.
  — Могу. — Он помолчал, размышляя. — Есть несколько вещей, которые я могу сделать, но лишь одна из них имеет смысл. Насколько ты смела, Руфь?
  Она пристально посмотрела на отца. Он утвердительно кивнул.
  — Я имею в виду именно то, что сказал. Готова ли ты на весь мир признать, что совершила ошибку? Это единственный выход. Можешь ты все начать с начала?
  — Ты имеешь в виду…
  — Да, развод.
  — Развод?
  Ван Алдин сухо улыбнулся.
  — Ты произнесла это слово, Руфь, словно никогда не слышала его раньше. Хотя твои друзья делают это чуть ли не каждый день.
  — О, конечно, но…
  Она запнулась, облизывая губы. Отец понимающе кивнул.
  — Я знаю, Руфь, ты любишь меня, ты не хочешь, чтобы поползли слухи. Но я понял, и ты должна понять, что это — единственный путь. Я могу вернуть Дерека, но конец все равно один. Он — плохой человек, Руфь. И чем дальше, тем хуже. Представь, я кляну себя за то, что позволил тебе выйти за него замуж. Но тебе этого так хотелось. Мне казалось, что у него самые благие намерения, к тому же я пересек тебе однажды путь, милая…
  Произнося последние слова, он не смотрел на нее.
  А если бы взглянул, то увидел бы, как кровь прилила к ее лицу.
  — Да, пересек, — мрачно подтвердила она.
  — Было бы бессердечным сделать так во второй раз. Но если бы ты знала, как мне этого хотелось… Последние несколько лет ты была несчастна, бедняжка.
  — Да, ты был не в восторге от моего замужества.
  — Именно поэтому я и считаю, что это надо прекратить. — Он грохнул кулаком по столу. — Развяжи этот узел. Смотри в лицо фактам. Дерек Кеттеринг женился на тебе ради денег. Это ясно. Поэтому так все и вышло. Кончай с ним, Руфь.
  Несколько секунд Руфь сидела опустив голову.
  — Думаешь, он согласится?
  Ван Алдин удивленно взглянул на нее.
  — Да ему нечего будет возразить.
  Она покраснела и облизала губы.
  — О, конечно, нет, но…
  Она замолчала. Отец пристально посмотрел ей в глаза.
  — Ты о чем?
  — Я хочу сказать… — Она замолчала, подбирая слова. — Он так просто этого не оставит…
  — Ты имеешь в виду, что он будет сопротивляться? Пусть. Но ты не права: любой адвокат объяснит ему, что это бессмысленно.
  — Но ты не думаешь… — Она опять запнулась. — Я не имею в виду открытую борьбу, но он наверняка попытается сделать мою жизнь невыносимой…
  Отец с недоумением взглянул на нее.
  — Начать процесс, ты это хочешь сказать?
  Миссис Кеттеринг не ответила. Ван Алдин внимательно посмотрел на нее.
  — Подойди ко мне, Руфь. Что тебя тревожит?
  — Да нет, ничего. — В ее голосе не было уверенности.
  — Ты боишься огласки, да? Предоставь это мне. Я сделаю все так, чтобы было как можно меньше шума и сплетен.
  — Ну ладно, дадди, пусть так, если ты и впрямь уверен, что это лучший выход.
  — У тебя еще остались какие-то иллюзии насчет этого парня?
  — Нет.
  Руфь произнесла это вполне естественно. Ван Алдин, казалось, был удовлетворен. Он потрепал дочь по плечу.
  — Все будет хорошо, малышка. Не беспокойся. Ну а теперь давай забудем обо всем. Я привез тебе подарок из Парижа.
  — Мне? Наверно, что-то очень красивое?
  — Надеюсь, именно так ты это и оценишь. — Ван Алдин улыбнулся.
  Он вынул сверток из кармана пальто и отдал его дочери. Аккуратно развернув его и распечатав коробочку, она открыла футляр. Длинное «ах!» сорвалось с ее губ… Руфь Кеттеринг обожала драгоценности.
  — Дад! Это просто… это просто восхитительно!
  — Прекрасные камни. — Ван Алдин был доволен. — Тебе они нравятся?
  — Нравятся? Да они уникальны! Где ты достал их?
  — Это мой секрет. Камни достались мне, конечно, конфиденциально. Они знаменитые. Видишь этот большой в середине? Возможно, ты слышала о нем. Это «Огненное сердце».
  — Огненное сердце! — повторила Руфь.
  Она вынула драгоценные камни из футляра и приложила их к груди. Глядя на Руфь, миллионер думал о женщинах, тех, что носили их, эти камни, с которыми были связаны трагедии, страдания, умопомешательства, особенно с Огненным сердцем. Однако, так по крайней мере казалось, попав в твердые руки Руфи Кеттеринг, он утратил свою роковую силу.
  Расчетливая уверенность этой западной женщины не вязалась с трагедиями и сумасшествиями. Руфь положила драгоценности в футляр, подбежала к отцу и обвила его шею руками.
  — Спасибо, спасибо, дад. Они изумительны. Ты всегда даришь мне замечательные вещи.
  — Это так. — Ван Алдин обнял дочь. — Но ведь ты — единственное, что у меня есть.
  — Ты пообедаешь со мной?
  — Не думаю. Ты, наверное, должна уйти?
  — Я могу все отменить. Это не столь важно.
  — Нет, не меняй своих планов. Да и у меня куча дел. Увидимся завтра, дорогая. Я позвоню тебе. Мы можем встретиться у Гэлбрейтов.
  Гэлбрейты были лондонскими адвокатами Ван Алдина.
  — Хорошо. — Она запнулась. — Надеюсь, это не помешает мне поехать на Ривьеру?
  — Когда ты собираешься ехать?
  — Четырнадцатого.
  — О, все будет хорошо. Это потребует немного времени. Но на твоем месте, Руфь, я бы не стал брать рубины за границу. Оставь их лучше в банке.
  Миссис Кеттеринг согласно кивнула.
  — Я не хочу, чтобы тебя убили из-за Огненного сердца, — пошутил миллионер.
  — Ага, вот почему ты носишь их в кармане, дадди! — рассмеялась дочь.
  — Да.
  Что-то в его тоне насторожило ее.
  — Что такое, дад?
  — Ничего. — Он улыбнулся. — Вспомнил о маленьком, происшествии в Париже.
  — Происшествии?
  — Да. Это произошло в ту ночь, когда я купил их. — Он указал на камни.
  — О, расскажи!
  — Нечего рассказывать, Руфь. Какие-то грабители напали на меня. Я выстрелил, они удрали. Вот и все.
  Она с гордостью посмотрела на него.
  — Ты крепкий орешек, дад.
  — Какой есть, Руфь.
  Он поцеловал ее и ушел. Вернувшись в «Савой», он дал Найтону поручение:
  — Разыщи человека по имени Гоби. Пусть он придет сюда завтра утром. Его адрес найдешь в моей записной книжке. В половине десятого он должен быть здесь.
  — Да, сэр.
  — Я также хочу видеть мистера Кеттеринга. Свяжись с ним. Попытайся разыскать его в клубе, пусть он придет завтра утром, но попозже, ближе к двенадцати. Такие люди, как он, рано не встают.
  Секретарь понимающе кивал. Ван Алдин предоставил себя в распоряжение слуги. Ванна была готова, и он погрузился в горячую воду, продолжая думать о разговоре с дочерью. В целом он был доволен: Руфь согласилась на развод более охотно, чем он ожидал.
  Однако что-то в ее словах ему не нравилось. И он пробормотал про себя: «Может, я фантазирую, но мне кажется, она не все говорит мне».
  Глава 5. Полезный джентльмен
  Руфус Ван Алдин только что закончил свой завтрак: кофе и сухой тост, все, что он обычно позволял себе, — когда в комнату вошел Найтон.
  — Мистер Гоби здесь, сэр, ожидает приема.
  Миллионер взглянул на часы. Половина десятого — минута в минуту.
  — Олл райт, — проговорил он. — Пусть войдет.
  Через пару минут в комнате появился мистер Гоби.
  Это был маленький стареющий мужчина в довольно потертой одежде. Его внимательные глаза всегда смотрели в сторону и никогда — на собеседника.
  — Доброе утро, Гоби, садитесь.
  — Благодарю, мистер Ван Алдин.
  Мистер Гоби уселся, сложив руки на коленях и заинтересованно разглядывая радиатор.
  — У меня есть для вас работа.
  — Да, слушаю, мистер Ван Алдин.
  — Моя дочь замужем за Дереком Кеттерингом, это вам, конечно, известно.
  Мистер Гоби перевел взгляд с радиатора на левый ящик письменного стола и позволил себе неодобрительную усмешку. Мистер Гоби знал многое, но не любил этого показывать.
  — По моему совету она собирается подать прошение о разводе. Конечно, это дело адвокатов. Но я желал бы получить наиболее полную информацию.
  Мистер Гоби посмотрел на карниз и пробормотал:
  — О мистере Кеттеринге?
  — О мистере Кеттеринге.
  — Хорошо, сэр.
  Мистер Гоби поднялся.
  — Когда вы это сделаете?
  — Вы торопитесь, сэр?
  — Я всегда тороплюсь, — ответил миллионер.
  Мистер Гоби улыбнулся каминной решетке.
  — Может, встретимся сегодня в два часа пополудни, сэр?
  — Отлично! — воскликнул миллионер. — Пока, Гоби.
  — Всего хорошего, мистер Ван Алдин.
  — Это очень нужный человек, — сказал миллионер, когда Гоби вышел и вошел секретарь. — В своем деле он мастер.
  — В каком именно?
  — Информация. Дай ему двадцать четыре часа, и он раскопает частную жизнь архиепископа Кентерберийского.
  — Действительно, нужный малый, — с улыбкой заметил Найтон.
  — Пару раз он оказывал мне услуги, — сказал миллионер. — Ну, а теперь, Найтон, я готов поработать.
  Следующие несколько часов они занимались делами.
  В половине первого зазвонил телефон: пришел мистер Кеттеринг. Найтон вопросительно посмотрел на Ван Алдйна.
  — Пожалуйста, попросите мистера Кеттеринга войти.
  Секретарь отложил бумаги и направился к двери, где столкнулся с Дереком. Тот посторонился, давая пройти секретарю.
  — Доброе утро, сэр. Я слышал, вы жаждали меня видеть.
  Ленивый голос, легкая ирония в тоне воскресили в душе Ван Алдйна воспоминания. Нет, все-таки в Дереке был определенный шарм. Миллионер пристально посмотрел на него. Дереку Кеттерингу было тридцать четыре. Хорошо сложен, смуглое узкое лицо, а котором сохранилось что-то неуловимо мальчишеское.
  — Заходи, — пригласил его Ван Алдин. — Присаживайся.
  Кеттеринг легко, погрузил себя в кресло. Он смотрел на тестя с выражением терпеливого удивления.
  — Давно не видел вас, сэр, — произнес он наконец, — около двух лет, кажется. Руфь видели?
  — Вчера вечером, — ответил Ван Алдин.
  — Выглядит неплохо, не так ли? — беззаботно поинтересовался зять.
  — Полагаю, об этом тебе судить, — сухо ответил миллионер.
  Дерек поднял брови.
  — О, иногда мы случайно встречаемся в одном ночном клубе, — невинно произнес он.
  — Я не собираюсь толковать о кабаках, — сказал Ван Алдин. — Я посоветовал Руфи развестись с тобой.
  Дерек не дрогнул.
  — Круто! — пробормотал он. — Ничего, если я закурю?
  Он зажег сигарету, выпустил клуб дыма и бесстрастно поинтересовался:
  — И что же Руфь?
  — Руфь предпочитает последовать моему совету.
  — Неужели?
  — И это все, что ты можешь сказать? — Ван Алдин взорвался.
  Кеттеринг стряхнул пепел в камин.
  — Думаю, вы понимаете, — он с трудом подбирал слова, — что она делает огромную ошибку.
  — С твоей точки зрения — несомненно, — мрачно проговорил Ван Алдин.
  — Не надо переходить на личности. Сейчас я думаю не о себе. Я думаю о Руфи. Вы знаете, что мой бедный старый родитель долго не протянет, все врачи это подтвердили. Руфи лучше дождаться, когда я стану лордом Леконберийским, ведь именно ради этого она вышла за меня.
  — Я не собираюсь терпеть твои дерзости! — рявкнул Ван Алдин.
  Дерек Кеттеринг улыбнулся ему, даже не шевельнувшись.
  — Согласен с вами. Это старомодно. Сегодня титулы ничего не значат. Однако Леконбери — великолепный родовой замок, и в конце концов мы — старейшая в Англии фамилия. Руфь огорчится, узнав, что другая женщина, а не она, получила мой титул.
  — Молодой человек, я не шучу, — сказал Ван Алдин.
  — Я тоже. Я на мели, и, если Руфь разведется со мной, я попаду в долговую яму. Она ждала десять лет, почему не подождать еще немного? Я даю слово чести: старик доживает последние месяцы, и будет обидно, если Руфь не получит того, ради чего она за меня вышла.
  — Ты и впрямь думаешь, что моя дочь вышла за тебя замуж ради твоего титула и положения?
  — А вы думаете, из-за огромной любви? — Дерек Кеттеринг засмеялся, но отнюдь не веселым смехом.
  — Я помню, — тихо произнес Ван Алдин, — что десять лет назад ты рассуждал иначе.
  — Правда? Хотя, наверное. Руфь была очень красивой, она напоминала мне ангела или святую — словом, то, что стоит в церковной нише. А я, смешно сказать, мечтал начать новую жизнь, остепениться, жить в высочайших традициях старинного английского рода, с женой, которая любила бы меня.
  И он снова засмеялся, но еще более невесело.
  — Но вы, наверно, не верите мне?
  — Не сомневаюсь, что ты женился на Руфи ради ее денег, — уверенно ответил Ван Алдин.
  — И что она вышла за меня по любви? — иронически проговорил Дерек.
  — Конечно.
  Дерек Кеттеринг минуту-другую смотрел на него, затем удовлетворенно кивнул.
  — Вижу, вы верите в это. Впрочем, как и я в свое время. Но уверяю вас, мой дорогой тесть, очень скоро мое заблуждение было рассеяно.
  — Я не знаю, к чему ты клонишь, и не хочу знать. Ты здорово мучил Руфь.
  — Да, — равнодушно согласился Дерек. — Но она же как кремень. Она — ваша дочь. С виду — овечка, а внутри — кремень. Вы тяжелый человек, но Руфь, уверяю вас, еще тяжелее. Вы хотя бы одно существо любите больше, чем себя. Руфь никогда никого не любила и не будет любить.
  — Довольно, — прервал его Ван Алдин. — Я позвал тебя, чтобы сообщить, что я намерен делать. Моя дочь заслужила немного счастья, знай это, как и то, что за ней стою я.
  Дерек Кеттеринг подошел к камину, швырнул сигарету. Когда он заговорил, голос его был очень спокойным.
  — Что вы имеете в виду?
  — Я имею в виду, — ответил Ван Алдин, — что тебе не стоит пытаться раздувать это дело.
  — Это угроза?
  — Понимай это как угодно, — отрезал Ван Алдин.
  Кеттеринг придвинул кресло к столу. Сел прямо напротив миллионера.
  — И вы думаете, — спросил он, — что только ради вашего спокойствия я не буду поднимать шума?
  — Не вздумай встать на моем пути! Глупец! Расспроси своих адвокатов, они все растолкуют тебе. Твои похождения известны всему Лондону.
  — Руфь что, злится из-за Мирель? Это очень глупо. Я же не обращаю внимания на то, с кем она дружит.
  — Что ты хочешь этим сказать? — разгневанно спросил Ван Алдин.
  — Я вижу, вы ничего не знаете, сэр. — Дерек Кеттеринг рассмеялся. — Вы пребываете в неведении.
  Он взял шляпу и трость и направился к двери.
  — Давать советы не в моих правилах. — Он сделал паузу. — Но я бы хотел, чтобы ваша дочь была честной с вами — своим отцом.
  Он быстро вышел, закрыв за собой дверь в тот момент, когда миллионер вскочил.
  — Какого черта, что он имел в виду? — проговорил Ван Алдин, снова плюхаясь в кресло.
  Сомнения вспыхнули в нем с новой силой. Что-то не умещалось в его схему. Он снял телефонную трубку и попросил соединить его с дочерью.
  — Алло! Алло! Миссис Кеттеринг у себя? Ее нет? Когда она вернется? Вы не знаете? О, хорошо нет передавать ничего не надо.
  Ван Алдин рассерженно положил трубку. В два часа он пошел в свою комнату. Гоби пришел в десять минут третьего.
  — Ну что? — нетерпеливо рявкнул Ван Алдин. Но маленький мистер Гоби не спешил. Он сел за стол, вынул очень потрепанную записную книжку и принялся читать монотонным голосом. Миллионер слушал внимательно и со все возраставшим удовлетворением. Наконец Гоби прекратил чтение и уставился в корзину для бумаг.
  — Хм, — произнес Ван Алдинт — все совершенно ясно. Насчет отеля это точно?
  — Абсолютно. — Гоби остановил меланхолический взгляд на ручке кресла.
  — Он действительно на мели. Пытается сделать заем вы говорите? Он практически растранжирил все отцовское состояние? Как только известие о разводе разнесется, он не сможет занять ни цента, и не только это. Его облигации можно скупить и хорошенько надавить на него. Мы скрутим его, Гоби, мы как следует прижмем его.
  Он ударил кулаком по столу. Выражение его лица было торжественно-мрачным.
  — Информация, — тонким голосом проговорил Гоби, — исчерпывающая.
  — Я должен зайти сейчас на Керзон-стрит. Я очень обязан вам, Гоби. Вы превосходны.
  Бледная улыбка благодарности проступила на лице маленького человека.
  — Благодарю вас, мистер Ван Алдин. Я стараюсь делать все что могу.
  Ван Алдин не сразу пошел на Керзон-стрит. Сначала он зашел в Сити, где имел две беседы, полностью его удовлетворившие. Затем на метро доехал до Даун-стрит.
  Когда он шел по Керзон-стрит, кто-то вышел из дома номер 160 и пошел навстречу ему. На мгновение Ван Алдину показалось, что это Дерек — рост и фигура те же. Но когда они поравнялись, он понял, что человек ему незнаком. Хотя нет, ему показалось, что он где-то уже видел это лицо, и оно было связано с чем-то неприятным. Он напряг свою память, но тщетно, а посему его охватило раздражение: он терпеть не мог неясности.
  Руфь Кеттеринг ждала отца. Когда он вошел, она подбежала к нему и поцеловала его.
  — Как дела, дад?
  — Отлично, но мне надо сказать тебе пару слов.
  Он почувствовал: что-то в ней неуловимо изменилось, она несколько напряглась. Он уселся в большое кресло.
  — Ну, дад, — проговорила она, — что же ты хотел мне сказать?
  — Сегодня утром я видел твоего мужа.
  — Ты видел Дерека?
  — Да, и он много чего наговорил. В основном пустое. Но уходя, сказал нечто, оставшееся мне непонятным. Он пожелал, чтобы ты была честной со мной. Что он имел в виду, Руфь?
  Миссис Кеттеринг вздрогнула.
  — Не знаю, дад. Откуда мне знать?
  — Наверняка знаешь, — возразил Ван Алдин. — Он сказал также, что у него свои друзья и что он не интересуется твоими. Что он имел в виду?
  — Не знаю, — повторила Руфь Кеттеринг.
  Ван Алдин сел. Его губы сжались в мрачную линию.
  — Послушай, Руфь, я не могу действовать вслепую. Я не уверен в том, что он не станет делать тебе неприятностей. Я могу заставить его замолчать, но я должен знать, что мне следует это сделать. Что он имел в виду, говоря о твоих друзьях?
  Миссис Кеттеринг пожала плечами.
  — У меня много друзей, — неуверенно проговорила она. — Не представляю, кого он имел в виду.
  — Неправда! — Он заговорил своим обычным деловым тоном. — Я буду более конкретен. Кто этот мужчина?
  — Мужчина?
  — Мужчина. Дерек клонил именно к нему. Некий особенный мужчина, твой друг. Не беспокойся, радость моя, я уверен, все это ерунда, но мне должно быть известно все, что может заинтересовать суд. Они ведь, знаешь, как могут все перетолковать! Я хочу знать, кто этот мужчина и до какой степени ты с ним дружна.
  Руфь не ответила, но ее руки нервно сжались.
  — Ну, радость моя, — мягко продолжил Ван Алдин, — не бойся своего старого отца. Неужели я страшен, неужели я был страшен даже тогда, в Париже?
  Тут он запнулся, как громом пораженный.
  — Так вот кто это был, — пробормотал он себе под нос. — Думаю, я его знаю.
  — О чем ты, дад? Не понимаю.
  Ван Алдин подошел к ней и сильно сжал ее запястья.
  — Слушай, Руфь, ты снова встречаешься с ним.
  — С кем?
  — С ним, из-за которого мы с тобой поссорились несколько лет назад. Ты знаешь, о ком я говорю.
  — Ты имеешь в виду… — Она запнулась. — Ты имеешь в виду графа де ла Роше?
  — Граф де ла Роше! — вскричал Ван Алдин. — Я говорил тебе тогда, что этот человек жулик. У вас тогда все зашло слишком далеко, но я вырвал тебя из его лап.
  — Да, ты это сделал. — Руфь была подавлена. — И я вышла замуж за Дерека.
  — Ты хотела этого, — сердито возразил миллионер.
  Она пожала плечами.
  — И вот, — тихо произнес Ван Алдин, — ты снова встречаешься с ним. После всего, что я говорил тебе! Сегодня он был у тебя. Я встретил его на улице, но сразу не узнал.
  Руфь Кеттеринг успокоилась.
  — Я хочу сказать тебе одну вещь, дад… Ты заблуждаешься насчет Арманда, то есть графа де ла Роше. Да, в молодости с ним было несколько неприятных случаев, он рассказывал мне о них, но… Но он страдает из-за меня. Его сердце было разбито, когда ты разлучил нас в Париже, и вот теперь…
  Ее перебил возмущенный голос отца.
  — И ты этим забиваешь свою голову? Ты, моя дочь? Бог мой! — Он взмахнул руками. — Только женщина может быть такой дурой!
  Глава 6. Мирель
  Дерек Кеттеринг вышел из номера Ван Алдина так стремительно, что налетел на женщину, которая шла по коридору ему навстречу. Он извинился, она со сдержанной улыбкой приняла его извинение, они разошлись, но в его душе осталось сияние ее больших серых глаз.
  Хоть он и старался не подавать виду, разговор с тестем задел его. После ленча он в мрачном расположении духа отправился к женщине, известной под именем Мирель. Аккуратная француженка встретила его с улыбкой:
  — Входите, месье. Мадемуазель отдыхает.
  Он вошел в комнату, обставленную в восточном стиле. Мирель лежала на диване среди множества подушек янтарных тонов, гармонично сочетавшихся с золотистым цветом ее кожи. Мирель была красива, застывшее на ее лице выражение усталости придавало ей эксцентричный шарм. Мирель улыбнулась ему оранжевыми губами.
  Поцеловав ее, Дерек уселся в кресло.
  — Чем ты занималась? Только проснулась?
  — Нет, — ответила танцовщица, — я работала, — длинной бледной рукой она показала на рояль, на котором лежали ноты.
  — Был Амброзии. Он играл свою новую оперу.
  Кеттеринг рассеянно кивнул. Ему были глубоко безразличны Клайд Амброзии и его новая постановка «Пер Гюнта».
  — Дивные танцы! — сказала Мирель. — Я покорю всех. Буду танцевать в драгоценностях. Ах, mon ami,265 я видела вчера такой жемчуг на Бонд-стрит! Черный жемчуг!
  Она выжидательно замолчала.
  — Моя дорогая девочка! Бессмысленно говорить мне о черном жемчуге: я, если я правильно все понимаю, разорен.
  Она поняла, что он не шутит, и вскочила. Глаза ее расширились.
  — О чем ты, Дерек, что случилось?
  — Мой уважаемый тесть собирается меня уничтожить.
  — То есть?
  — Иными словами, он хочет, чтобы Руфь развелась со мной.
  — Глупости! — воскликнула Мирель. — Из-за чего она хочет разводиться?
  Дерек Кеттеринг помрачнел.
  — В основном, наверное, из-за тебя, cherie!266
  Мирель пожала плечами.
  — Чушь, — произнесла она тоном, не допускающим возражений.
  — Ужасная чушь, — согласился Дерек.
  — И что же ты собираешься делать? — поинтересовалась Мирель.
  — Моя дорогая девочка, что я могу сделать? С одной стороны — человек с неограниченной суммой денег, с другой — человек с неограниченной суммой долгов. Нет сомнений насчет того, кто одержит победу.
  — Какие они странные, эти американцы! Можно подумать, что твоя жена привязана к тебе.
  — Ладно! Какой смысл во всех этих рассуждениях?
  Мирель с обидой посмотрела на Дерека. Он подошел к ней и взял ее руки в свои.
  — Ты же не бросишь меня?
  — Что ты имеешь в виду? После…
  — Да. После того как кредиторы набросятся на меня, как волки. Я чертовски привязан к тебе, Мирель. Ты не бросишь меня?
  Она выдернула руки.
  — Ты знаешь, что и я привязана к тебе, Дерек.
  Но он почувствовал, что она уклоняется от ответа.
  — Ах, вот что? Крысы бегут с тонущего корабля?
  — Ах, Дерек!
  — Ну, хватит об этом! Ты порываешь со мной, не правда ли?
  Она пожала плечами.
  — Я очень привязана к тебе, mon ami, ну право же, я действительно привязана к тебе. Ты такой симпатичный — un beau garcon, но ce n'est pas pratique.267
  — Ты дорогая игрушка богачей, не так ли?
  — Как тебе угодно. — Она откинулась на подушки. — Однако я действительно привязана к тебе.
  Он подошел к окну и некоторое время стоял молча, глядя на улицу. Мирель приподнялась и заинтересованно посмотрела на него.
  — О чем ты думаешь, mon ami?
  — Я думаю о женщине, дорогая. — Он произнес это не оборачиваясь и необычным тоном.
  — О женщине?
  Мирель почувствовала нечто недоступное ее пониманию.
  — Ты думаешь о другой женщине?
  — Не волнуйся, это просто образ. Образ леди с серыми глазами.
  — Где ты познакомился с ней? — злобно вскричала Мирель.
  Дерек Кеттеринг ответил ей ироническим смехом:
  — Я наскочил на леди в коридоре отеля «Савой».
  — Да? И что же она сказала?
  — Насколько я помню, я сказал: «Прошу прощения», а она ответила: «Ничего страшного» — или что-то в этом роде.
  — И что дальше? — допытывалась танцовщица.
  — А дальше ничего. Этим все и кончилось. — Кеттеринг пожал плечами.
  — Я ни слова не поняла из того, что ты сказал, — объявила Мирель.
  — Образ леди с серыми глазами, — пробормотал Дерек невольно. — Не хотел бы я встретиться с ней снова.
  — Почему?
  — Она может принести мне несчастье. Как все женщины.
  Мирель выскользнула из подушек и, подойдя к нему, положила длинные, как змеи, руки ему на плечи.
  — Глупенький! — заговорила она. — Какой ты глупенький, Дерек! Ты beau garcon, и я привязана к тебе, но я не создана для бедности, нет, решительно, я не создана для бедности. Теперь выслушай меня: все просто, ты должен помириться с женой.
  — Боюсь, это уже неактуально, — сухо промолвил Дерек.
  — Что ты говоришь? Не понимаю.
  — Ван Алдин, моя дорогая, не отступится. Он такой человек, который что задумал, то и сделал.
  — Я о нем слышала, — кивнула танцовщица. — Он очень богат, не так ли? Чуть ли не самый богатый человек Америки! Несколько дней назад в Париже он купил самый прекрасный рубин в мире. Он называется Огненное сердце.
  Кеттеринг молчал. Мирель мечтательно продолжила:
  — Это восхитительный камень, который должен принадлежать такой женщине, как я. Я люблю камни, Дерек, я понимаю, о чем они говорят. Ах, иметь бы Огненное сердце!
  Она издала легкий вздох, а затем снова стала практичной.
  — Ты ничего в этом не понимаешь, Дерек, ты всего лишь мужчина. Наверное, Ван Алдин подарит рубины дочери. Она — его единственный ребенок?
  — Да.
  — Значит, когда он умрет, все его богатства унаследует она? Она будет богатой женщиной.
  — Она и так богатая женщина, — сухо ответил Дерек. — Он подарил ей несколько миллионов на свадьбу!
  — Несколько миллионов! Это великолепно! А если она вдруг умрет? Все это получишь ты?
  — На сегодняшний день да, — тихо ответил Дерек. — Насколько мне известно, она не писала завещания.
  — Mon Dieu!268 — воскликнула танцовщица. — Значит, если она умрет, все проблемы решатся сами собой.
  Наступила минутная пауза, затем Дерек неестественно рассмеялся.
  — Мне всегда нравился твой практический ум, Мирель, но боюсь: того, чего ты желаешь, не будет. Моя жена совершенно здорова.
  — Eh bien!269 Бывают же несчастные случаи!
  Он сердито посмотрел на нее.
  Она продолжала:
  — Но ты прав, mon ami, мы не должны полагаться на случай. Послушай, мой милый, ведь вокруг вашего развода поднимется шум. Твою жену это не пугает?
  — А если нет?
  Глаза танцовщицы сузились.
  — Думаю, что испугает, мой друг. Она из тех, кто не любит огласки. Есть пара историй… Вряд ли ей захочется, чтобы ее друзья узнали о них из газет.
  — Что ты имеешь в виду? — раздраженно спросил Дерек.
  Мирель засмеялась, откинув голову.
  — Parbleu!270 Я имею в виду джентльмена, который называет себя графом де ла Роше. Я знаю о нем все. Не забывай, что я парижанка. Он был ее любовником до вашей женитьбы, не так ли?
  Кеттеринг рассерженно схватил ее за плечи.
  — Это дьявольская ложь! Будь добра, запомни, что в конце концов она моя жена.
  Мирель немного смутилась.
  — Вы, англичане, странные, — произнесла она. — Однако, может, ты и прав. Американцы такие холодные, не так ли? Но все же позволь мне утверждать, mon ami, что она любила его до того, как вышла замуж за тебя. Ее отец послал графа подальше. И маленькая мадемуазель, бедняжка, пролила столько слез! Но она послушалась. Ты должен знать, Дерек, как знаю это я, что теперь началась другая история. Они видятся почти каждый день, и четырнадцатого она едет в Париж, где он будет ее ждать.
  — Откуда ты все это знаешь? — возмутился Кеттеринг.
  — Я? У меня в Париже друзья, мой дорогой Дерек, которые хорошо знают графа. Она говорит, что едет на Ривьеру, на самом же деле граф ждет ее в Париже — и кто знает! Да, да, поверь моему слову, они обо всем договорились.
  Дерек Кеттеринг застыл.
  — Смотри же, — продолжала танцовщица, — если у тебя есть голова на плечах, твоя жена у тебя в руках. Ты можешь причинить ей большие неприятности.
  — Ради Бога, успокойся, — воскликнул Кеттеринг, — закрой свой гнусный ротик!
  Мирель, смеясь, снова опустилась на диван. Кеттеринг схватил пальто и шляпу и выскочил из квартиры, громко хлопнув дверью. А танцовщица осталась сидеть на диване, тихонько посмеиваясь про себя. Она была довольна собой.
  Глава 7. Письма
  «Миссис Сэмюэль Харфилд приветствует мисс Грей и настаивает на том, что мисс Грей не может в данных обстоятельствах…»
  
  Миссис Харфилд остановилась, ибо принадлежала к типу людей, с трудом выражающих свои мысли на бумаге. После минутного размышления она начала сначала.
  
  «Дорогая мисс Грей, до нас дошли слухи о том, что Вы выполнили свой долг, ухаживая за моей кузиной Эммой (чья смерть была большим ударом для нас), и я не могу не чувствовать…»
  
  Миссис Харфилд снова остановилась. И снова письмо было смято и брошено в корзину для бумаг.
  И только после четвертой попытки письмо было наконец написано и запечатано. Адрес на конверте гласил: «Катарин Грей, Литтл Крэмптон, Сент Мэри Мед, Кент». На другое утро письмо лежало на столе адресата вместе с письмом в голубом конверте, выглядевшем более презентабельно.
  Вначале Катарин Грей распечатала письмо миссис Харфилд и прочитала следующее:
  
  «Дорогая мисс Грей. Мой муж и я желаем выразить Вам нашу благодарность за помощь, которую Вы оказывали нашей бедной кузине Эмме. Ее смерть была большим ударом для нас, хотя мы давно не виделись.
  Я поняла, что ее последнее завещание носит своеобразный характер и не может быть воспринято серьезно ни одним из судов. Не сомневаюсь, что при Вашем благородстве Вы уже поняли это. Будет лучше, если этот вопрос мы разрешим частным образом — так считает мой муж. Мы будем рады дать Вам рекомендательные письма и надеемся также, что Вы примете небольшой подарок. Доверьтесь мне, дорогая мисс Грей.
  Искренне Ваша, Мэри Энн Харфилд».
  
  Катарин Грей прочитала письмо, улыбнулась и еще раз перечитала его. На ее лице, когда она наконец отложила его в сторону, появилось насмешливое выражение. Затем она взялась за второе письмо.
  Улыбка сошла с ее лица. Трудно было догадаться, о чем она думала.
  Катарин Грей было тридцать три, Она родилась в хорошей семье, но отец ее разорился, и с юных лет Катарин пришлось работать. Ей было ровно двадцать три, когда она стала компаньонкой старой миссис Харфилд.
  Все знали, что миссис Харфилд была трудным человеком. Компаньонки появлялись и исчезали со скоростью ветра. Они приходили, полные надежд, и уходили обычно в слезах. Однако с того момента, как в Литтл Крэмптон десять лет назад появилась Катарин Грей, здесь воцарился мир. Никто не знал, как это случилось. Обаяние, говорили люди, это врожденное, а не приобретенное качество. Катарин Грей родилась для того, чтобы успокаивать старых капризных леди, собак и маленьких мальчиков, и делала она это очень естественно.
  В двадцать три Катарин Грей была уравновешенной девушкой с красивыми глазами. В тридцать три она была уравновешенной женщиной с теми же самыми глазами, сияющими, открытыми миру и выражающими полное его приятие. Кроме того, у нее было прекрасное врожденное чувство юмора.
  Она все еще сидела за столом, глядя перед собой, когда раздался звонок, сопровождаемый энергичным стуком в дверь. В следующий момент появилась маленькая служанка и радостно доложила:
  — Доктор Харрисон.
  Большой, средних лет доктор вошел в комнату так стремительно, что сразу было понятно: это именно он стучал в дверь.
  — Доброе утро, мисс Грей!
  — Доброе утро, мистер Харрисон!
  — Я пришел рано. — начал доктор, — боялся, что вы получите письмо от кузины Харфилд. Миссис Сэмюэль, как она сама себя называет, очень вредная особа.
  Катарин молча протянула доктору письмо. Она не удивилась, увидев, как сдвигались его брови, пока он читал его.
  — Отвратительное чудовище, — произнес он. — Не волнуйтесь, дорогая. Это все — вода в ступе. Миссис Харфилд была так же разумна, как вы и я, и никто не посмеет утверждать обратное. Они ничего не могут предъявить, и они это понимают. Все разговоры насчет суда — блеф. Поэтому они и намекают, что все надо решить конфиденциально. Но, моя дорогая, не разрешайте им провести себя. Не вбивайте себе в голову, что ваш долг — поделиться с ними, и не будьте слишком щепетильной.
  — Боюсь, мне это не грозит, — сказала Катарин. — Эти люди — дальние родственники мужа миссис Харфилд, и они ни разу не навестили ее и не писали ей.
  — Вы чувствительная женщина, — сказал доктор. — Я знаю как никто другой, что последние десять лет вам было нелегко. Вы скрасили жизнь старой леди и заслужили за это небольшое вознаграждение.
  Катарин задумчиво улыбнулась.
  — Да… А сколько это, доктор?
  — Думаю, что-то около пяти тысяч в год.
  — Я тоже так думала. — Катарин кивнула. — Теперь прочитайте это.
  Она протянула ему письмо в длинном голубом конверте. Читая его, доктор все больше и больше удивлялся.
  — Невероятно, — бормотал он, — невероятно!.. Она была одним из главных пайщиков в Мортаулд. Уже сорок лет назад могла тратить восемь — десять тысяч в год. Но, насколько мне известно, никогда не тратила больше четырех. Она всегда была очень экономной. Я не переставал удивляться тому, что она считает каждый пенни. Однако это принесло свои плоды. Моя дорогая, вы становитесь очень богатой женщиной.
  Катарин Грей кивнула.
  — Да, — согласилась она равнодушно, как сторонний наблюдатель.
  — Ну хорошо. — Доктор уже собрался уходить. — Поздравляю вас. Забудьте об этом дурацком письме. — Он показал на письмо миссис Харфилд.
  — На самом деле это не дурацкое письмо, — спокойно возразила мисс Грей. — Я считаю вполне естественным, что она его написала.
  — Вы меня удивляете, — произнес доктор.
  — Почему?
  — Потому что находите естественными некоторые вещи.
  Катарин Грей рассмеялась.
  Доктор Харрисон во время обеда сообщил жене грандиозную новость. Жена очень обрадовалась.
  — Чудная эта миссис Харфилд со своими деньгами. Но я так рада, что она все оставила Катарин Грей. Эта девушка — святая.
  — Я иначе представлял себе святых, — возразил доктор. — Катарин Грей слишком человек, чтобы быть святой.
  — Она святая, но с чувством юмора, — подмигнула жена. — Мне кажется, ты даже не замечаешь, что она красива.
  — Катарин Грей? — Доктор был искренне удивлен. — У нее очень красивые глаза, вот и все.
  — Ох уж эти мужчины! — воскликнула жена. — Слепые как кроты. У Катарин есть все, чтобы быть красивой. Что ей нужно, так это хорошая одежда, вот и все!
  — Одежда? А что плохого в ее одежде? Она всегда выглядит очень мило.
  Миссис Харрисон выразительно взглянула на него.
  — Ты бы пригласила ее, Поли, — предложил доктор.
  — Именно это я и собираюсь сделать.
  — Дорогая, — сказала миссис Харрисон, пожимая Катарин руку, — я так рада, как и все в деревне.
  — Как мило, что вы пригласили меня! Я как раз хотела расспросить о Джонни.
  — О, Джонни! Ну так вот…
  Джонни был младшим сыном миссис Харрисон. Она начала рассказывать длинную историю про аденоиды и тонзиллит Джонни. Катарин сочувственно слушала.
  Привычки умирают с трудом. Слушать — вот что было основным ее занятием последние десять лет. «Моя дорогая, не помню, рассказывала ли я тебе о том бале в Портсмуте? Когда меня пригласил лорд Чарлз?»
  И Катарин очень ласково и спокойно отвечала: «Может быть, рассказывали, миссис Харфилд, но я все забыла. Не могли бы вы рассказать снова?»
  И старая леди начинала свой бесконечный рассказ, дополняя и исправляя уже сказанное, прерываясь, припоминая детали… А Катарин одной половиной сознания слушала, механически вставляя нужные слова, а второй — думала о своем.
  Теперь точно так же она слушала миссис Харрисон.
  Через полтора часа миссис Харрисон резко оборвала себя.
  — Что это я, все о себе да о себе! — воскликнула она. — А ведь я собиралась поговорить о ваших планах.
  — Я еще не знаю, что буду делать.
  — Дорогая, но вы же, надеюсь, не намерены оставаться здесь?
  Катарин улыбнулась тому ужасу, с каким это было произнесено.
  — Мне кажется, я бы попутешествовала. Вы ведь знаете, что я нигде не была.
  — Конечно. Должно быть, вам приходилось скучать а последние годы?
  — Не знаю, — ответила Катарин. — У меня было много свободы.
  Она поймала недоверчивый взгляд своей собеседницы и продолжила:
  — Наверное это звучит неубедительно, Конечно, физической свободы у меня не было…
  — Разумеется, — согласилась миссис Харрисон, вспомнив, что у Катарин не было даже выходных.
  — Но физическая несвобода дает много свободы духовной, свободы думать. А я предпочитаю духовную свободу.
  — Мне это непонятно. — Миссис Харрисон покачала головой.
  — О, на моем месте вы бы это поняли. Но я чувствую, что нужны перемены. Я хочу, чтобы что-нибудь случилось. Не со мной, не это я имею в виду. Но я хочу быть в гуще событий, настоящих событий, пусть даже только наблюдателем. Вы же знаете, что в Сент Мэри Мед ничего не случается.
  — Действительно, — с сожалением признала миссис Харрисон.
  — Вначале я поеду в Лондон. Все равно мне необходимо увидеть адвокатов. Потом, наверно, отправлюсь за границу.
  — Чудесно!
  — Но, конечно, прежде всего…
  — Что?
  — Я должна приобрести одежду.
  — Именно это я сказала Артуру сегодня утром, — воскликнула миссис Харрисон. — Знаете, Катарин, вы могли бы быть красавицей, если бы захотели.
  Мисс Грей тихо засмеялась.
  — Не думаю, что из меня можно сделать красавицу, — искренне сказала она. — Но приличная одежда мне и правда нужна. Боюсь, я слишком много говорю о себе.
  Миссис Харрисон пристально посмотрела на нее.
  — Должно быть, это совершенно необычно для вас, — вежливо заметила она.
  Перед отъездом Катарин пошла попрощаться со старой мисс Винер. Мисс Винер была на два года старше миссис Харфилд и гордилась тем, что пережила свою подругу.
  — Вы и представить себе не могли, что я переживу Джейн Харфилд, не так ли? — торжествующе сказала она. — Мы ведь учились в одной школе. И вот ее нет, а я живу. Кто бы мог подумать?
  — Вы всегда едите черный хлеб на ужин, не так ли? — механически проговорила Катарин.
  — Удивительно, что ты помнишь об этом, дорогая. Да, если бы Джейн ела черный хлеб каждый вечер, она была бы жива до сих пор.
  Старая леди замолчала, победно качая головой, затем вдруг вспомнила:
  — Я слышала, ты получила много денег? Хорошо, хорошо. Береги их. Ты собираешься ехать в Лондон, чтобы развлечься? Не думаю, что ты выйдешь замуж, ты не из таких, моя дорогая. Ты не из тех, кто завлекает мужчин. Сколько тебе лет?
  — Тридцать три.
  — Ну что ж, — задумчиво проговорила мисс Винер. — Это не так плохо. Ты, конечно, утратила очарование молодости.
  — Боюсь, что да, — с готовностью согласилась Катарин.
  — Ты — очень милая девушка. — ласково сказала мисс Винер. — Уверена: большинство мужчин ошибаются, выбирая в жены вертушек, а не таких, как ты, Женятся на тех, кто только и знает что выставлять свои ноги, забывая приличия и Божьи заповеди. До свидания, моя дорогая, надеюсь, ты хорошо проведешь время, но жизнь редко соответствует тому, что мы о ней воображаем.
  Выслушав такое напутствие, Катарин пошла готовиться к отъезду. Половина деревни пришла на станцию, включая служанку Алису, которая не скрывала слез.
  — Таких, как она, больше нет, — сказала Алиса, когда поезд тронулся. — Я помню, когда мой Чарли вернулся с девушкой из Дери, никто не был добрее ко мне, чем мисс Грей, и она всегда понимала, когда видела пыль или мусор, что я не могу делать все сразу. Но для нее я бы могла. Я называю ее настоящей леди, вот как!
  Так Катарин покинула Сент Мэри Мед.
  Глава 8. И еще одно письмо
  — Хорошо, хорошо, — сказала леди Темплин, отложив «Дейли мейл» и устремив взгляд на синюю гладь Средиземного моря.
  Ветви золотой мимозы, трепещущие над ее головой, образовали эффектную раму для очаровательной картины: золотоволосая и голубоглазая леди почти в неглиже. Правда, в золотых волосах было нечто искусственное, как и в бело-розовой коже, однако голубые глаза были естественными, и в свои сорок четыре леди Темплин оставалась красивой и очаровательной. Правда, в тот момент она не заботилась о том, как выглядит. Она была погружена в более серьезные материи.
  Леди Темплин хорошо знали на Ривьере, известны были и ее приемы на вилле «Маргарита». Она была женщиной с богатым жизненным опытом: первый раз она вышла замуж случайно и не любила вспоминать об этом; ее второй муж был благоразумен и умер с похвальной оперативностью, оставив вдове пуговичную фабрику, приносившую неплохой доход; за ним последовал виконт Темплин, который ввел Розали в те круги, о которых она всегда мечтала. Выходя замуж в четвертый раз, она сохранила титул. На сей раз она вышла замуж просто ради удовольствия: мистеру Чарлзу Эвансу, красивому молодому человеку с прекрасными манерами, любовью к спорту и пристрастием к благам мира сего, было двадцать семь. Своих денег он не имел.
  Леди Темплин в общем была довольна своей жизнью, но время от времени у нее возникали финансовые проблемы. Пуговичный фабрикант оставил своей вдове приличное состояние, но, как любила повторять леди Темплин, то одно, то другое (одно — это потери во время войны, другое — экстравагантность лорда Темплина). Жила она в достатке. Но жить просто в достатке — это не соответствовало темпераменту Розали Темплин.
  Итак, в это январское утро ее голубые глаза широко раскрылись, когда, пробегая взглядом колонку новостей, она наткнулась на короткое сообщение и произнесла слово «хорошо». Единственным человеком, в тот момент находившимся на балконе, была ее дочь, Ленокс Темплин. Такая дочь, как Ленокс, была сущим наказанием для леди Темплин. Никакого такта, выглядит старше своих лет и отличается слишком мрачным юмором.
  — Дорогая, — воскликнула леди Темплин, — это фантастика!
  — Что именно?
  Леди Темплин указала на «Дейли мейл» и ткнула пальцем в заметку, вызвавшую ее интерес.
  Ленокс прочитала равнодушно и вернула газету.
  — Ну и что? — спросила она. — Такое случается чуть ли не каждый день. Скучные старухи всегда умирают в деревнях и оставляют миллионные состояния своим бедным компаньонкам.
  — Да, дорогая, знаю, — ответила мать. — И более того, наверняка состояние не так огромно, как об этом пишут. Но даже если оно равно только половине…
  — Ну ладно! — воскликнула Ленокс. — Это же не нам оставили.
  — Не совсем, дорогая, — сказала леди Темплин. — Эта девушка, эта Катарин Грей, моя кузина: она из ворчестерских Греев. Моя единственная кузина! Фантастика!
  — А-га… — протянула Ленокс.
  — И я очень удивлена… — начала мать.
  — Тому, что оставили не нам, — закончила Ленокс с улыбкой, которую ее мать никогда не понимала.
  — О, дорогая! — воскликнула мать укоризненно. — Удивляюсь, — леди Темплин артистически сдвинула брови, — неужели… О, доброе утро, Шабби, дорогой, ты идешь играть в теннис? Как мило!
  Шабби, которому были адресованы эти слова, любезно улыбнулся, поощрительно проговорил: «Ты превосходно выглядишь в этом персиковом одеянии» — и пританцовывая, стал спускаться по ступенькам.
  — Дорогая вещь, — заметила леди Темплин, глядя на удалявшегося мужа. — Подожди, о чем я говорила? Ах да, я удивляюсь…
  — Ради Бога, перестань твердить одно и то же.
  — Хорошо, милая! Я полагаю, будет чудесно, если я приглашу дорогую Катарин сюда. Естественно, она никогда не была в обществе, и для нее же будет лучше, если она выйдет в свет через своих людей. Это хорошо для нее и хорошо для нас.
  — И как много ты надеешься сорвать с нее? — спросила Ленокс.
  Мать с упреком посмотрела на нее и пробормотала:
  — Мы могли бы прийти к соглашению, конечно. А то ведь то одно, то другое. Война, твой бедный отец…
  — И теперь Шабби, — сказала Ленокс. — Дорогая игрушка!
  — Она была милой девушкой, насколько я помню, — проговорила леди Темплин, продолжая думать о своем. — Спокойная, никогда не выпячивала себя, некрасивая, за мужчинами не охотилась.
  — Значит, Шабби ничего не грозит? — спросила Ленокс. Леди Темплин с возмущением посмотрела на нее.
  — Шабби никогда не станет… — начала она.
  — Конечно, — подтвердила Ленокс, — я и не думаю, что он станет. Он слишком хорошо знает, чей хлеб с маслом ест.
  — Дорогая, ты всегда так странно рассуждаешь…
  — Сожалею, — отозвалась Ленокс.
  — Я сейчас же напишу дорогой Катарин. И напомню ей милые старые дни в Эджворсе.
  Леди Темплин пошла в дом. Глаза ее горели решимостью.
  В отличие от миссис Сэмюэль Харфилд, она легко писала письма. Без передышки исписав четыре страницы и перечитав, она нашла, что все в порядке.
  Катарин получила письмо утром по приезде в Лондон. Умела ли она читать между строк, это неважно. Она засунула письмо в сумочку и направилась к адвокату миссис Харфилд.
  Контора находилась в старомодном Линкольн Инн Филдс, и Катарин предстала перед вежливым пожилым господином с голубыми глазами и отеческими манерами.
  Они обсуждали завещание миссис Харфилд и связанные с ним проблемы минут двадцать, затем Катарин подала адвокату письмо миссис Сэмюэль.
  — Я решила, будет лучше, если я покажу вам это, — сказала она, — хотя это, конечно, очень глупо.
  Он прочитал письмо с насмешливой улыбкой.
  — Это довольно подло, мисс Грей! Вряд ли надо говорить, что эти люди не имеют права на поместье и деньги и, если они вздумают судиться, ни один суд не примет их прошения.
  — Я тоже так считаю.
  — Человеческая натура не всегда мудра. На месте миссис Сэмюэль Харфилд я бы лучше воззвал к вашей доброте.
  — Об этом я и хотела попросить вас. Я бы хотела, чтобы определенная сумма досталась этим людям.
  — Завещание не обязывает вас…
  — Знаю.
  — И потом, они могут понять это прямо в противоположном смысле. Они наверняка решат, что вы хотите откупиться от них, боясь процесса.
  Катарин покачала головой:
  — Знаю, что вы правы. Но все равно хочу это сделать.
  — Они получат деньги, и станут вытягивать из вас еще и еще.
  — Пусть, — сказала Катарин. — Пусть, если им так хочется. Каждый развлекается как может. В конце концов они были единственными родственниками миссис Харфилд, и, хотя они относились к ней как к бедной родственнице и не уделяли ей никакого внимания, когда она была жива, мне кажется, будет несправедливо, если они вообще ничего не получат.
  Она настояла на своем, хотя адвокат был против, а потом, идя по лондонским улицам, с удовольствием думала, что теперь может тратить деньги свободно и делать все, что хочет. Первым ее действием стало посещение известного модельера. Стройная пожилая француженка, — больше похожая на невыспавшуюся герцогиню, приняла ее, и Катарин сказала с определенной долей naivete:271
  — Я бы попросила вас заняться мной. Всю жизнь я была очень бедна и ничего не понимаю в одежде, но теперь у меня есть деньги и я хочу выглядеть прилично.
  Француженка была очарована. У нее был артистический темперамент, омраченный в то утро ранним визитом аргентинской «мясной королевы», желающей получить именно те модели, которые соответствовали ее пониманию яркой кричащей красоты. Француженка внимательно оглядела Катарин острым взглядом.
  — Да, да, это будет чудно. Мадемуазель имеет очень хорошую фигуру, простые линии для нее — самое лучшее. Она tres anglaise.272 Некоторые обижаются, когда я так говорю, но не мадемуазель. Une belle anglaise273 — нет более изысканного стиля!
  Куда девалась невыспавшаяся герцогиня? Она быстро начала отдавать указания.
  — Клотильда, Вирджиния, скорее, мои малышки, tailleur gris clair и robe de soiree soupir d'automne.274
  Марсель, моя деточка, маленькую цвета мимозы блузку из crepe de Chine.275
  Это было восхитительное утро. Марсель, Клотильда, Вирджиния, шустрые и смешливые, бесшумно сновали вокруг Катарин. Графиня стояла рядом, делая записи в маленькую книжечку.
  — Превосходный выбор, мадемуазель. У мадемуазель отличный gout.276 Да, действительно, мадемуазель не сможет выглядеть лучше, чем в этом облегающем костюме, если она, как я предполагаю, собирается на Ривьеру нынешней зимой.
  — Разрешите мне взглянуть на это вечернее платье еще раз, — сказала Катарин, — на это, из розового муара.
  Тихо кружа, появилась Вирджиния.
  — Божественно! — воскликнула Катарин, прикладывая к себе дорогой муар в серых и голубых разводах. — Как это называется?
  — Soupir d'atomne, да, да, это платье именно для мадемуазель.
  Что-то в этих словах навеяло на Катарин грусть, она вспомнила их, выйдя из магазина.
  «Soupir d'automne, это платье именно для мадемуазель». Осень, действительно, это была ее осень. Она не знала весны и лета и никогда уже не узнает их.
  Что-то ушло безвозвратно. За годы, проведенные в Сект Мэри Мед, жизнь прошла мимо…
  «Я идиотка, — подумала Катарин. — Я идиотка. Чего я хочу? Три месяца назад я была более счастлива, чем сейчас».
  Она вынула письмо из сумочки, то письмо, которое получила утром от леди Темплин. Катарин не была глупышкой. Она поняла подтекст этого письма, как понял бы его любой, поняла и причину, по которой леди Темплин неожиданно, после стольких лет молчания, вспомнила о ней. Конечно, из-за корысти, а не ради удовольствия.
  — Хорошо, а почему бы и нет? Поеду, — решила Катарин. Она спустилась к Пикадилли и вошла в агентство Кука. Мужчина, с которым беседовал клерк, тоже едет на Ривьеру. Она подумала, что все едут туда. Прекрасно, впервые в жизни она будет делать то же, что все.
  Мужчина отошел, и она встала на его место. Она разговаривала с клерком, но половина ее сознания была поглощена другим. Лицо мужчины показалось ей странно знакомым. Где она его видела? Вдруг она вспомнила. Этим утром в «Савое», у ее номера она столкнулась с ним в коридоре. Странно, дважды в день она встречается с одним и тем же человеком.
  Она посмотрела через плечо, ощутив непонятное волнение. Мужчина стоял в дверях, глядя на нее.
  Холодок прошелся по ней, она почувствовала дыхание трагедии…
  Затем прогнала это ощущение и стала внимательно слушать клерка.
  Глава 9. Предложение, которое было отвергнуто
  Дерек редко позволял кому-либо портить себе настроение. Присутствие духа было его основной чертой, и он не допускал, чтобы его загоняли более чем в один угол. Даже выйдя от Мирель, он смог снова обрести спокойствие. Оно было ему необходимо. Угол, в котором он оказался сейчас, был намного безысходнее, чем те, в которых он бывал раньше, потому что сейчас он не знал что делать.
  Он шел, глубоко задумавшись. Различные варианты вспыхивали в его голове. Вообще Дерек был умнее, чем могло показаться. Он видел несколько путей, из которых надо было выбрать один, и он знал какой.
  Лишь на мгновение ему захотелось не делать этого, но безнадежность положения диктовала безнадежность выбора. Война между Дереком Кеттерингом и Руфусом Ван Алдином могла закончиться только одним исходом…
  И Дерек проклинал деньги и их могущество. Он шагал по Сент-Джеймс-стрит, через Пикадилли, — в сторону площади. Когда он проходил мимо транспортного агентства Кука, его шаги сами собой замедлились.
  Озаренный внезапным решением, он решил зайти туда.
  Дерек махнул головой и резко повернул назад, натолкнувшись на пешеходов, шедших в том же направлении, в каком секунду назад шел и он. Офис был пуст, и он сразу же подошел к клерку.
  — Я хотел бы поехать в Ниццу на следующей неделе. Это возможно?
  — Какого числа, сэр?
  — Четырнадцатого. Какой поезд самый удобный?
  — Разумеется, Голубой. Вы можете сесть на него в Кале.
  Дерек кивнул. Все это он и сам прекрасно знал.
  — Четырнадцатого, — бормотал клерк, — это совсем скоро. Голубой поезд почти всегда заполнен.
  — Посмотрите, может, что-то осталось, а если нет… — Он замолчал, загадочно усмехнувшись.
  Клерк исчез на несколько минут.
  — Все хорошо, сэр. Есть три свободных места. Я оформлю вас на одно из них. Ваше имя?
  — Паве, — ответил Дерек. Он дал адрес своей квартиры на Джермен-стрит. Клерк кивнул, пожелал Дереку счастливого пути и обратился к следующему клиенту.
  — Я бы хотела уехать в Ниццу четырнадцатого. Есть билеты на поезд, называемый Голубым?
  Дерек резко оглянулся. Совпадение. Странное совпадение. Он вспомнил то, что сказал Мирель: «Образ леди с серыми глазами. Не хотел бы я встретиться с ней снова». Но он увидел ее снова, и более того, как и он, она собиралась ехать Голубым поездом в Ниццу, и в тот же самый день. Его охватил трепет. Иногда он бывал суеверным. Он сказал, что эта женщина может принести ему несчастье, полушутя. А быть может, это окажется правдой? На пороге он обернулся и посмотрел на нее. Память не подвела его. Это она.
  Леди, леди в полном смысле этого слова. Не очень молода, не красавица. Но было нечто — серые глаза, от которых не скроешься. Он понял, что боится этой женщины. В этом чувстве было что-то роковое.
  Дерек вернулся к себе домой и позвал слугу.
  — Возьми этот чек, Паве, и сходи в агентство на Пикадилли. Там выписан на твое имя билет. Заплати за него и возвращайся назад.
  — Хорошо, сэр.
  Паве ушел.
  Дерек сел за письменный стол и начал перебирать корреспонденцию. Ничего нового. Счета. Счета большие, маленькие, и все требующие оплаты. Тон их пока вежливый. Но Дерек знал, что скоро этот тон изменится, если… если одна новость станет достоянием гласности.
  Появился Паве с билетом и с сообщением:
  — К вам пришел джентльмен, майор Найтон.
  — Найтон?
  Дерек выпрямился. Тревога внезапно охватила его.
  Тихо, почти неслышно, он сказал:
  — Найтон! Удивительно, каким ветром его занесло!
  — Могу я его пригласить, сэр?
  Дерек кивнул.
  — Очень рад вас видеть, — радушно приветствовал Найтона Дерек.
  Найтон был напряжен, и проницательный взгляд Дерека тут же уловил это. Секретаря явно тяготило возложенное на него поручение. На приветствие Дерека он ответил почти автоматически.
  — Ну, — сказал Дерек, — и что же мой уважаемый тесть хочет от меня? Вы же пришли по его поручению, не так ли?
  Найтон даже не улыбнулся.
  — Да, — озабоченно сказал он, — я… я бы предпочел, чтобы мистер Ван Алдин выбрал кого-нибудь другого.
  Поднятые брови Дерека выразили удивление.
  — Что, так плохо, да? Ничего, у меня не слишком тонкая кожа, выкладывайте, Найтон.
  Найтон откашлялся.
  — Ван Алдин послал меня передать вам его предложение.
  — Предложение? Это уже интересно.
  — Я могу продолжать?
  — Пожалуйста. Не обращайте на меня внимания. Я удивлен. Мне кажется, мой дорогой тесть немного поостыл с сегодняшнего утра. А это так не похоже на сильного человека, которого называют финансовым Наполеоном. Значит, он понял, что его позиции не так прочны, как он думал вначале.
  Найтон вежливо выслушал этот спокойный, насмешливый голос, не выказав никаких эмоций. Он подождал, пока Дерек закончит, а затем произнес спокойно:
  — Я постараюсь передать его предложение в наиболее приемлемой форме.
  — Продолжайте, — Найтон смотрел мимо Дерека. Его голос был сух и деловит.
  — Все довольно просто. Миссис Кеттеринг, как вы знаете, собирается подавать прошение о разводе. Если все пройдет тихо, вы получите сто тысяч в тот день, когда это будет сделано.
  Дерек, собравшийся закурить, застыл как вкопанный.
  — Сто тысяч! — повторил он быстро. — Долларов?
  — Фунтов.
  Две минуты стояла мертвая тишина. Кеттеринг обдумывал. Сто тысяч фунтов. Это означает, что Мирель сможет продолжить свою беззаботную жизнь.
  Это означает, что Ван Алдин кое-что знает. Ван Алдин просто так не раскошеливается. Дерек подошел к камину.
  — А если я откажусь? — спросил он с холодной, насмешливой любезностью.
  — Уверяю вас, — Найтон сделал выразительный жест, — мне очень не хотелось выполнять это поручение.
  — Ладно, не огорчайтесь, это не ваша вина. Так что вы ответите на мой вопрос?
  — Если вы отвергнете это предложение, — ответил Найтон, — мистер Ван Алдин просил передать вам следующее: он разорит вас. Это все.
  Кеттеринг поднял брови, но внешне сохранил невозмутимость.
  — Что ж, не сомневаюсь, что он может сделать это. Не мне тягаться с американцем, который сидит на миллионах. Сто тысяч! Если человек способен принять взятку, то тут нечего и думать. А если я скажу, что соглашусь за две сотни тысяч, что тогда?
  — Я должен передать ваш ответ мистеру Ван Алдину, — ответил Найтон равнодушно. — Так это и есть ваш ответ?
  — Нет! — сказал Дерек. — Это, конечно, забавно, но нет. Можете отправляться к моему тестю и передать ему, чтобы он сам и все его богатства катились к дьяволу. Ясно?
  — Абсолютно. — Найтон встал. — Я, я… позволю себе признаться: я рад, что вы, мистер Кеттеринг, ответили именно так.
  Дерек промолчал. Когда Найтон вышел из комнаты, он некоторое время стоял в задумчивости. Странная улыбка тронула его губы.
  — Вот значит как, — прошептал он.
  Глава 10. В Голубом поезде
  — Дад!
  Миссис Кеттеринг стремительно кинулась к отцу.
  Нервы ее нынешним утром шалили. Одетая в изысканное длинное норковое манто и маленькую красную шляпку, она шла по многолюдной платформе вокзала «Виктория», погруженная в себя, когда перед ней внезапно появился отец.
  — Что с тобой, Руфь, что за прыть?
  — Я не ожидала тебя увидеть. Ты простился со мной прошлой ночью: ведь сегодня утром у тебя совещание!
  — Так и есть, но ты дороже всех совещаний. Я пришел еще раз взглянуть на тебя перед долгой разлукой.
  — Это очень мило с твоей стороны, дад. Я бы хотела, чтобы ты тоже поехал со мной.
  — А если я соглашусь?
  Это было сказано в шутку. Но он удивился, увидев, как краска прихлынула к щекам дочери. На мгновение ему почти показалось, что ее взгляд стал испуганным.
  Она засмеялась неуверенно и истерично.
  — Я было и впрямь подумала, что ты решил ехать.
  — Ты была бы довольна?
  — Конечно, — ответила она искренне.
  — Хорошо, — заметил Ван Алдин, — это хорошо.
  — На самом деле мы расстаемся ненадолго, дад, — продолжала Руфь, — ты же приедешь через месяц?
  — Ах! Иногда я мечтаю, чтобы один из парней с Харлей-стрит277 сказал, что мне нужны свежий воздух и солнце и чтобы я немедленно ехал отдыхать.
  — Не будь таким лентяем! — воскликнула Руфь. — Через месяц там будет еще лучше, чем сейчас. Ты получишь все, что тебе угодно.
  — Да, знаю, — вздохнул Ван Алдин, — а сейчас лучше пойдем и найдем твое место.
  Руфь Кеттеринг внимательно осмотрела поезд. У двери одного из пульмановских вагонов стояла женщина, одетая во все черное, — служанка Руфи. Она посторонилась, давая своей хозяйке пройти.
  — Я положила ваш саквояж под сидение, мадам, на случай, если вам понадобится одежда. Взять пледы или они вам нужны?
  — Нет, нет, не нужны, бери и иди на свое место, Мейсон.
  Ван Алдин вместе с дочерью вошел в пульмановский вагон. Она нашла свое место, и Ван Алдин выложил на столик кипу газет и журналов. Противоположное сидение было уже занято, и американец бросил внимательный взгляд на пассажира. Им оказалась женщина с удивительными серыми глазами и в элегантном дорожном костюме. Ван Алдин еще немного поговорил с Руфью, так, как обычно разговаривают в присутствии постороннего человека.
  Наконец раздался звонок, и миллионер посмотрел на часы.
  — Мне пора уходить, дорогая. До свидания. Не тревожься. Я все улажу.
  — О, папа!
  Он резко обернулся к дочери. В ее голосе было что-то совершенно ей несвойственное, что заставило Ван Алдина заволноваться. Это что-то было похоже на отчаяние. Она сделала инстинктивное движение в его сторону, но тут же взяла себя в руки.
  — До встречи через месяц, — сказала она приветливо.
  Через две минуты поезд тронулся, Руфь сидела неподвижно, кусая губы и пытаясь сдержать слезы. Чувство абсолютного, страшного одиночества внезапно охватило ее. И было сильное искушение спрыгнуть с поезда, пока не поздно. Она, такая хладнокровная, так хорошо собой владеющая, впервые в жизни ощутила себя листом, уносимым ветром. Если бы отец знал, что бы он сказал?
  Сумасшествие! Да, именно сумасшествие! Впервые в жизни она пошла на поводу у эмоций, делая то, что, она это прекрасно понимала, было глупым безрассудством. Она была истинной дочерью Ван Алдина, чтобы осознать собственную глупость, и достаточно разумной, чтобы оценивать собственные действия. Но она была истинной дочерью Ван Алдина и в другом смысле. В ней была его непреклонность: приняв решение, во что бы то ни стало выполнить его. С колыбели она была очень своевольна, и все обстоятельства жизни только способствовали утверждению этого качества. Сейчас со всей беспощадностью она поняла это. Да, на карту поставлено все. И теперь она должна пройти через это.
  Она подняла глаза, и ее взгляд встретился со взглядом женщины, сидящей напротив. Неожиданно она подумала, что женщина читает ее мысли. В ее серых глазах она увидела понимание и — да, да! — сострадание.
  Но это было лишь мимолетным впечатлением. Лица обеих женщин приняли выражение благовоспитанности и покоя. Миссис Кеттеринг взяла журнал, а Катарин Грей стала смотреть в окно на исчезающие улицы и пригородные дома.
  Руфи было трудно сосредоточиться на журнале.
  Досадуя на себя, она мысленно представляла, какому множеству опасностей подвергала себя. Какая же она дура! Как все хладнокровные люди, теряющие контроль над собой, она потеряла его полностью. Поздно…
  Разве поздно? О, если бы кто-нибудь дал ей совет!
  Раньше она никогда не чувствовала в этом нужды, у нее на все было свое собственное мнение, но теперь…
  Что случилось с ней? Паника. Да, вот именно, это была паника. Впервые в жизни она, Руфь Кеттеринг, была в полной панике, близкой к безумию.
  Украдкой она бросила взгляд на соседку. Если бы среди ее знакомых был такой симпатичный и спокойный человек! Именно такой человек был ей нужен сейчас. Но посвящать в свои проблемы незнакомую попутчицу… Руфь улыбнулась про себя. Она снова стала рассматривать журнал. В конце концов надо взять себя в руки. Она сама все решила. Она поступает согласно собственной свободной воле. Что в этом такого? Она сказала себе: «Почему, в самом деле, я не могу быть счастливой?»
  Время до Дувра пролетело незаметно. Руфь прекрасно переносила морскую качку, но не любила холод, и поэтому заказала себе отдельную каюту…
  Отрицая это, иногда она становилась суеверной.
  Кроме того, она принадлежала к тому сорту людей, для которых совпадения имеют значение. Прибыв в Кале и обосновавшись со служанкой в сдвоенном купе Голубого поезда, она пошла в вагон-ресторан.
  Ее удивило то, что за столиком она оказалась вместе с той самой женщиной, которая была ее соседкой в пульмановском вагоне. Обе женщины тепло улыбнулись друг другу.
  — Какое совпадение! — сказала миссис Кеттеринг.
  — Действительно, — ответила Катарин, — но обычно так и бывает.
  Официант появился перед ними с той стремительностью, которую так ценит Интернациональная транспортная компания, и поставил перед ними две тарелки с супом. Когда суп сменил нежный омлет, женщины уже дружески беседовали.
  — Господи, как хочется оказаться там, где солнце, — вздохнула Руфь.
  — Уверена, это необыкновенное ощущение.
  — Вы хорошо знаете Ривьеру?
  — Нет, это моя первая поездка.
  — Удивительно.
  — А вы, наверное, ездите туда каждый год?
  — Практически. Январь и февраль в Лондоне ужасны.
  — Я жила в деревне. Там это тоже не слишком приятные месяцы. Грязь и слякоть.
  — Почему вы решили поехать сейчас?
  — Деньги, — ответила Катарин. — В течение десяти лет у меня, едва хватало их, чтобы купить удобные туфли, а теперь я получила большое наследство, хотя для вас оно, наверное, совсем не большое.
  — Удивительно, что вы так говорите. Неужели это так заметно?
  Катарин засмеялась.
  — Я не знаю наверняка. Я сужу по внешнему впечатлению. Когда я вас увидела, то подумала, что вы — одна из самых богатых женщин в мире. Возможно, я ошиблась.
  — Нет, вы не ошиблись. — Внезапно Руфь помрачнела. — А не могли бы вы рассказать, что вы вообще обо мне думаете? — О, пожалуйста! — Руфь прервала ее возражения. — Оставьте условности. Мне это необходимо. Когда мы отъехали от вокзала, я посмотрела на вас и мне показалось… вы понимаете, что со мной происходит.
  — Уверяю вас, я не умею читать в душах. — Катарин улыбнулась.
  — Нет, нет, скажите мне, пожалуйста, о чем вы подумали.
  Руфь была столь настойчивой, что Катарин сдалась.
  — Хорошо, если хотите, я скажу вам. Я подумала, что вы в сильном душевном смятении, и мне стало вас жаль.
  — Вы правы, вы совершенно правы. Я в ужасной тревоге. Я… я хочу рассказать вам, если позволите…
  — О, дорогая… — И тут Катарин подумала: «Как однообразен мир! Люди делились со мной своими бедами в Сент Мэри Мед, и вот опять то же самое, хотя я не хочу ничего знать об этом».
  Но она только вежливо промолвила:
  — Расскажите.
  Руфь допила кофе, встала и, не обращая внимания на то, что Катарин к кофе еще и не приступала, сказала:
  — Пойдемте ко мне.
  Это были два одноместных купе, соединенных общей дверью. В одном из них сидела, держа на коленях большую сафьяновую шкатулку с инициалами «Р.В.К.», худенькая служанка, которую Катарин заметила еще на вокзале. Миссис Кеттеринг закрыла дверь, соединяющую два купе, и села. Катарин присела рядом.
  — Я волнуюсь. Не знаю, что делать. Есть мужчина, который мне нравится, очень нравится. Мы познакомились, когда оба были молоды, но тогда нас насильно разлучили. Теперь мы снова встретились.
  — Да?
  — Я… я еду к нему. О, я уверена, вы скажете, что это плохо, но вы не знаете моих обстоятельств. Мой муж невыносим. Он так мучает меня!
  — Да, — снова произнесла Катарин.
  — Мне очень скверно. Я обманула отца, это он провожал меня сегодня. Он хочет, чтобы я разошлась с мужем, и, конечно, даже не подозревает, что я еду на встречу с другим мужчиной. Он бы назвал это фантастической глупостью.
  — А вы так не думаете?
  — Я полагаю, что так оно и есть. — Руфь Кеттеринг посмотрела на свои руки, которые слегка дрожали. — Но пути назад у меня уже нет.
  — Почему же?
  — Я… мы договорились, и это будет ударом для него.
  — Вы же не верите в это, — твердо сказала Катарин. — Мужчины гораздо крепче, чем это кажется.
  — Он подумает, что я струсила, что я не в состоянии выполнить обещание.
  — Мне кажется, вы делаете ужасную глупость и прекрасно понимаете это.
  Руфь Кеттеринг прижала ладони к лицу.
  — Не знаю, не знаю. С той минуты, как мы отъехали от «Виктории», я не могу избавиться от ужасных предчувствий: что-то надвигается, и я не могу этого избежать.
  — Не думайте об этом, постарайтесь взять себя в руки. Вы можете послать отцу телеграмму из Парижа, и он немедленно приедет.
  Лицо Руфи просветлело.
  — Да, так я и сделаю. Дорогой старый дад! Странно, но до нынешнего дня я не понимала, как сильно люблю его. — Она выпрямилась и вытерла слезы носовым платком. — Я была такой дурой. Спасибо, что дали мне выговориться. Не знаю, что со мной, отчего я в таком истеричном состоянии… Но теперь мне легче. Думаю, мне и впрямь надо было выговориться. Теперь я даже представить себе не могу, отчего так идиотски вела себя. — Она встала.
  Катарин тоже встала.
  — Рада, что вам легче. — Катарин старалась придать своему тону официальность. Она слишком хорошо знала, что бывает с человеком после того, как он слишком разоткровенничается, и мягко добавила: — Я должна идти в свое купе.
  Она вышла в коридор, в это же время там оказалась служанка. Она смотрела мимо Катарин с выражением живейшего интереса. Катарин взглянула туда же, но, вероятно, тот, на кого смотрела служанка, уже скрылся в своем купе — коридор был пуст. Катарин пошла в соседний вагон. Неожиданно дверь последнего купе открылась, оттуда выглянуло женское лицо, и дверь снова закрылась. Это лицо было непросто забыть, как выяснила Катарин, когда позже увидела его снова.
  Красивое лицо, нежное, смуглое, несколько эксцентричное. Катарин показалось, что она видела его раньше.
  Без дальнейших приключений она дошла до своего купе, села и начала лениво размышлять о том, кем могла быть ее собеседница и чем кончится ее история.
  «Если мне действительно удалось удержать ее от сумасбродства, я сделала неплохое дело, — подумала она. — Но кто знает? Такие женщины обычно бывают эгоистками, и, быть может, даже хорошо, если хоть раз в жизни они поступают необычно. Ладно, вряд ли я увижу ее снова. Она, конечно, не захочет встречаться со мной. Это большая ошибка — разрешать другим рассказывать об их делах. После они обычно раскаиваются».
  Она надеялась, что за обедом окажется за другим столиком. Не без юмора подумала о том, что для них обеих это будет лучше. Откинувшись на сидении, она почувствовала грусть и усталость. Они подъезжали к центру Парижа, и поезд начал плестись, время от времени останавливаясь. На Лионском вокзале. Катарин была рада выйти на платформу и немного размяться.
  После душного поезда холодный воздух бодрил. Она улыбнулась, заметив, что ее знакомая в норковом манто уже решила проблему обеда; служанка через окно принимала корзинку с едой.
  Когда поезд тронулся и зазвенел колокольчик, извещавший об обеде, Катарин с легким сердцем пошла в вагон-ресторан. На сей раз ее визави оказался маленький человечек, похожий на иностранца, с прямыми усами и яйцеобразной головой, которую он по привычке немного наклонял в сторону.
  С собой Катарин взяла книгу, но, начав ее читать, заметила, что человечек несколько озадаченно смотрит на нее.
  — Я вижу, что у вас roman policier.278 Вы их любите?
  — Они развлекают меня, — ответила Катарин.
  Маленький человечек понимающе кивнул.
  — Это — ходовой товар, так я обычно говорю. Но почему, мадемуазель? Я спрашиваю вас, как человек, всю жизнь изучающий людскую природу. Почему?
  Катарин все больше и больше удивлялась.
  — Наверное, потому, что они дают иллюзию жизни, настоящей жизни, — решила она.
  — Да, да, в этом что-то есть. — Он мрачно кивнул.
  — Конечно, все знают, что на самом деле ничего такого не бывает, — продолжила Катарин, но он быстро перебил ее:
  — Иногда, мадемуазель! Иногда! Это случалось с тем, кто говорит сейчас с вами, — со мной!
  Она бросила на него быстрый, заинтригованный взгляд.
  — Однажды, кто знает, вы тоже столкнетесь с чем-нибудь подобным. Это дело случая.
  — Вряд ли! Ничего такого со мной никогда не происходило.
  Он подался вперед.
  — А вы бы хотели этого?
  Вопрос напугал ее, и она вздрогнула.
  — Может, это фантазии, — сказал маленький человечек, облизывая вилку, — но мне кажется, вы вступаете в полосу интересных событий. Eh bien, мадемуазель, за всю мою жизнь я понял одно: что желаешь, то и получаешь. Кто знает? — Он скорчил комическую гримасу, — Возможно, вы получите даже больше, чем хотите.
  — Это пророчество? — Катарин улыбнулась и встала.
  — Я не пророк, — уверенно ответил ее собеседник. — Правда, я имею привычку никогда не ошибаться, но не хочу этим хвалиться. Спокойной ночи, мадемуазель, желаю вам приятных сновидений.
  Катарин пошла к себе, удивляясь тому, что сказал ей маленький человек. Проходя мимо открытого купе своей знакомой, она увидела, что проводник стелет постель. Леди в норковом манто стояла лицом к окну.
  Второе купе, как заметила Катарин, было пусто, на сидении лежали матрацы, пледы и постельное белье.
  Служанки не было.
  Катарин обнаружила, что ее постель уже готова.
  Было половина десятого, и так как она очень устала, то сразу же легла и погасила свет.
  Внезапно Катарин проснулась. Она не знала, сколько прошло времени с тех пор, как она легла.
  Взглянув на часы, обнаружила, что они стоят. Ее охватила тревога, которая усиливалась с каждой минутой. Она встала, накинула капот и вышла в коридор. Поезд казался погруженным в сон. Катарин открыла окно и на минуту присела рядом, вдыхая холодный воздух и пытаясь отогнать непонятные страхи. Потом решила пройти в конец вагона и узнать у проводника, который час, но проводника на месте не оказалось. Она перевела дух и направилась в другой вагон. В длинном полутемном коридоре она с удивлением обнаружила мужчину. Он стоял у двери купе, которое занимала леди в норковом манто. Она подумала, что ошиблась в темноте и что это его купе. Некоторое время он стоял, неуверенно держась за ручку двери, затем бесшумно повернулся, и Катарин увидела его лицо; к своему удивлению, она узнала в нем человека, которого встречала уже дважды — в отеле «Савой» и в агентстве Кука. Он открыл дверь и вошел в купе.
  Катарина подумала, что это тот самый мужчина, о котором ей рассказывала леди в норковом манто, — мужчина, с которым она должна была встретится.
  Потом Катарина сказала себе, что она слишком романтична. Скорее всего, она просто перепутала купе.
  Глава 11. Убийство
  На другое утро Катарин проснулась от ослепительного солнечного света. Она рано пошла завтракать и не встретила никого из своих вчерашних собеседников. Когда вернулась к себе, куле было уже убрано проводником — смуглолицым мужчиной с опущенными усами и меланхолическим выражением лица.
  — Мадам повезло, — заметил он. — Солнце! Пассажиры обычно расстраиваются, когда просыпаются, а за окном пасмурно.
  — О, я бы тоже наверняка расстроилась, — ответила Катарин.
  — Мы сильно опаздываем, мадам! — Проводник собрался уходить. — Я предупрежу вас, когда будем подъезжать к Ницце.
  Катарин кивнула. Сев у окна, она залюбовалась открывающимися панорамами. Пальмы, глубокая синева моря, цветущие мимозы совершенно очаровали ее, ведь за всю жизнь она знала лишь слякотную английскую зиму.
  В Каннах Катарин решила прогуляться по платформе. Она вспомнила про леди в норковом манто и посмотрела на окно ее купе. Шторы были опущены — это было единственное занавешенное окно во всем поезде. Катарин немного удивилась и, вернувшись в поезд, подошла к купе своей знакомой и убедилась, что оно заперто. Леди в норковом манто, похоже, была поздней пташкой.
  Вскоре проводник сказал, что через несколько минут они прибудут в Ниццу. Катарин дала ему чаевые, он поблагодарил ее, но без энтузиазма. Катарин решила, что либо чаевых недостаточно, либо что-то более важное тревожит проводника. Действительно, он был взволнован, его глаза бегали, казалось, он боится за свою жизнь.
  — Мадам простит меня, если я спрошу, встречают ли ее в Ницце?
  — Наверное, а что?
  Но он только покачал головой, бормоча что-то невнятное. Он ушел и не появлялся до тех пор, пока поезд не остановился.
  Катарин стояла на платформе, растерянно озираясь по сторонам. К ней подошел молодой человек с беззаботным лицом и нерешительно спросил:
  — Мисс Грей?
  Катарин ответила, что это она, тогда молодой человек, ослепив ее улыбкой, представился:
  — Я — Шабби, муж леди Темплин. Надеюсь, она упомянула обо мне, но могла и забыть. Где ваш багаж? Когда я в этом году приехал сюда, то потерял свои вещи, и вы даже представить себе не можете, сколько было шуму. Типичный французский гвалт.
  Катарин показала ему свои вещи, они уже собрались идти, когда услышали очень вежливый голос:
  — Один момент, мадам, если позволите.
  Катарин обернулась и увидела человека в униформе.
  Он объяснил:
  — Простые формальности. Мадам, конечно, будет так любезна и не откажется пройти со мной. Распоряжение полиции. — Он развел руками. — Абсурд, но что поделаешь.
  Мистер Шабби напрягся, слушая: его французский оставлял желать лучшего.
  — Как это похоже на французов, — прошептал он.
  Он принадлежал к тому типу патриотически настроенных британцев, которые, предпочитая заграницу своей собственной стране, весьма критично относятся к заграничным порядкам. — Вечно у них какие-то глупости. Хотя раньше они не задерживали людей на станции. Это нечто новое. Думаю, вам следует пойти с ним…
  К удивлению Катарин, человек повел ее к поезду.
  Они вошли в одно из купе. Очень напыщенный человек, наверное служащий, поклонился Катарин и сказал:
  — Извините, мадам, но необходимо выполнить кое-какие формальности. Я вижу, мадам говорит по-французски.
  — Вполне сносно, думаю, — по-французски ответила Катарин.
  — Это хорошо. Пожалуйста, садитесь, мадам. Я — месье Кау, комиссар полиции. — Он произнес это со значением, и Катарин постаралась изобразить, что это произвело на нее должное впечатление.
  — Вы хотите видеть мой паспорт? — предположила она. — Вот он.
  — Благодарю, мадам, — сказал комиссар, взяв паспорт. Он откашлялся. — Но на самом деле нам нужна небольшая информация.
  — Информация?
  Комиссар спокойно кивнул головой.
  — Насчет той дамы, что ехала с вами в поезде. Вы вчера говорили с ней во время ленча.
  — Боюсь, я ничего не смогу рассказать о ней. Мы действительно говорили за ленчем, но я с ней незнакома и никогда раньше ее не видела.
  — Однако вы пошли в ее купе после ленча и о чем-то говорили? — спросил комиссар.
  — Да, — ответила Катарин, — это правда.
  Казалось, комиссар ожидал, что она скажет больше.
  Он поощрительно взглянул на нее.
  — Продолжайте, мадам.
  — О чем, месье?
  — Вы ведь расскажете мне, о чем вы говорили?
  — Я могла бы, но не понимаю, почему я должна это делать.
  Как истинная британка, она была возмущена. Этот французский служака слишком бесцеремонен.
  — Почему? — воскликнул комиссар. — О, мадам, уверяю вас, есть очень важная причина.
  — Тогда, конечно, вы мне ее назовете.
  Комиссар задумчиво поскреб подбородок.
  — Мадам, — сказал он наконец. — Причина очень проста. Дама, о которой я спрашиваю, была утром найдена мертвой в своем купе.
  — Мертвой! — воскликнула Катарин. — Сердечный приступ?
  — Нет, — сонным голосом ответил комиссар. — Она была убита.
  — Убита!
  — Теперь, мадам, вы понимаете, что нам нужна любая информация.
  — Но ведь ее служанка…
  — Служанка исчезла.
  — О… — Катарин замолчала, собираясь с мыслями.
  — Проводник видел, что вы были с леди в ее купе, он сообщил об этом полиции, вот почему, мадам, мы вас побеспокоили.
  — Как жаль, — сказала Катарин, — но я даже не знаю ее имени.
  — Ее фамилия Кеттеринг. Это мы узнали из ее паспорта и пометки на багаже.
  Раздался стук. Месье Кау встал и приоткрыл дверь купе.
  — Что случилось? — спросил он недовольно. — Не отвлекайте меня.
  В дверях показалась яйцеобразная голова вчерашнего собеседника Катарин.
  — Мое имя, — представился он, — Эркюль Пуаро.
  — Неужели, — запинаясь, проговорил месье Кау, — неужели вы тот самый Эркюль Пуаро?
  — Тот самый. Я, помнится, встречал вас однажды, месье Кау, в Sulne279 в Париже, хотя не уверен, что вы меня помните.
  — Ну что вы, месье, ну что вы! Входите, пожалуйста! Вы знаете о…
  — Да, знаю! Я пришел узнать, не нужна ли помощь.
  — Буду польщен, — ответил комиссар. — Позвольте представить вам, месье Пуаро, — он заглянул в паспорт Катарин, — мадам, то есть мадемуазель Грей.
  Пуаро улыбнулся Катарин.
  — Не странно ли, — проговорил он, — что мои слова начали сбываться так скоро?
  — Мадемуазель, к несчастью, может рассказать нам совсем немного, — заметил комиссар.
  — Я уже объяснила, — сказала Катарин, — что эта бедная леди была мне незнакома.
  — Но ведь она говорила с вами, не так ли? — мягко спросил Пуаро. — У вас, наверное, сложилось о ней определенное впечатление?
  — Да, — задумчиво ответила Катарин. — Кажется, сложилось.
  — Что ж, мадемуазель, — вмешался комиссар, — расскажите нам о нем.
  Катарин подробно пересказала их вчерашний разговор. Она чувствовала, что предает свою собеседницу, но слово «убийство» все меняло. И как можно точнее, слово в слово, она передала свой разговор с погибшей.
  — Интересно! — Комиссар обратился к Пуаро: — Месье Пуаро, правда, это интересно? Либо это не имеет с преступлением ничего общего… — Он не закончил свою фразу.
  — А может, это самоубийство? — предположила Катарин.
  — Нет, — ответил комиссар. — Это не самоубийство. Она была задушена черным шнуром.
  — Боже! — Катарин задрожала.
  Месье Кау успокаивающе поднял руку.
  — Да, да, все это очень неприятно. Наверное, наши преступники более жестоки, чем ваши.
  — Это ужасно!
  — Да, да, — ласково произнес комиссар. — Вы очень смелая женщина, мадемуазель. Как только я увидел вас, я сказал себе: «Эта мадемуазель — смелый человек». Поэтому я хочу попросить вас об одной вещи, очень неприятной вещи, но, уверяю вас, это необходимо.
  Катарин ошарашенно смотрела на него. Он поднял руку, словно защищаясь.
  — Осмелюсь попросить вас, мадемуазель, пройти со мной в соседнее купе.
  — Это необходимо? — тихо спросила Катарин.
  — Кто-то должен опознать ее, — ответил комиссар. — Служанка исчезла… — Он покашлял со значением. — Вы единственная, кто с ней общался.
  — Ну что ж, — спокойно сказала Катарин, — если это необходимо…
  Она встала. Пуаро ободряюще кивнул ей.
  — Мадемуазель весьма чувствительна, — сказал он. — Я тоже могу пойти, месье Кау?
  — Разумеется, дорогой месье Пуаро.
  Они вышли в коридор, и комиссар открыл дверь соседнего купе. Шторы на окне были подняты до половины. Убитая лежала на боку лицом к стене в такой естественной позе, словно спала. Месье Кау осторожно повернул ее на спину, и Катарин вскрикнула, сжав руки. Лицо было изуродовано до неузнаваемости. Пуаро резко спросил:
  — Когда это было сделано, до или после смерти?
  — Врачи сказали, после, — ответил месье Кау.
  — Странно! — Пуаро сдвинул брови, повернулся к Катарин. — Будьте мужественны, мадемуазель, хорошенько посмотрите на нее. Вы уверены, что это та самая женщина, с которой вы вчера общались?
  У Катарин были крепкие нервы. Она заставила себя внимательно осмотреть убитую. Затем подалась вперед и прикоснулась к руке бедной женщины.
  — Я совершенно уверена, — заявила она наконец. — Лицо трудно узнать, но фигура, рост, цвет волос не оставляют сомнений, и потом я узнала это. — Она показала на маленькую родинку на запястье убитой. — Я заметила ее, когда говорила с ней.
  — Bon,280 — сказал Пуаро. — Вы очень наблюдательны, мадемуазель. Таким образом, вопрос об идентификации трупа решен; но все это очень странно. — Он недоуменно указал на лицо убитой.
  Месье Кау пожал плечами.
  — Возможно, убийца сделал это в припадке злобы, — предположил он.
  — Если бы она не лежала так спокойно, это было бы возможно, — размышлял Пуаро. — Человек, который задушил ее, сделал это безо всякого труда. Небольшой шок, и все, конец. Но почему он потом так изуродовал ее лицо? Почему? Надеялся, что ее не узнают? Или он так ненавидел ее, что не мог видеть лица даже мертвой?
  Катарин задрожала.
  — Не позволяйте мне пугать вас, — обратился он к ней. — Для вас это необычно и ужасно. Для меня, о Господи, это обычная история. Один момент.
  Пуаро тщательно осмотрел одежду убитой. Затем прошел в соседнее купе, где Катарин видела служанку.
  На сидении лежали три или четыре пледа, шляпная коробка, саквояжи. Неожиданно он спросил Катарин:
  — Вы были здесь вчера. Как вам кажется, здесь что-нибудь изменилось, может быть, что-то исчезло? Катарин внимательно осмотрела оба купе.
  — Да! Исчезла яркая сафьяновая шкатулка. На ней были инициалы «Р.В.К.» Я видела ее на коленях у служанки.
  — Вот как? — заметил Пуаро.
  — Но ведь наверняка… — начала Катарин. — Я… я ничего в этом не понимаю, но наверняка совершенно очевидно, что и служанка, и шкатулка исчезли?
  — Вы хотите сказать, что это сделала служанка?
  — Нет, мадемуазель, против этого есть веский аргумент, — сказал месье Кау.
  — Какой?
  — Служанка осталась в Париже. — Он обратился к Пуаро: — Я хотел бы, чтобы вы выслушали эту историю. Она очень убедительна.
  — Мадемуазель, конечно, тоже захочет послушать, — предположил Пуаро. — Вы не возражаете, господин комиссар?
  — Нет, — ответил комиссар, хотя было видно, что он возражает. — Конечно, нет, месье Пуаро, если вы этого хотите. Вы уже закончили здесь?
  — Думаю, да. О, еще минуту!
  Он заглянул под пледы, нашел там что-то, подошел к окну, потом вернулся, держа «это» двумя пальцами.
  — Что это? — спросил месье Кау.
  — Четыре рыжих волоса. — Он повернулся к убитой. — Они принадлежали мадам.
  — Ну и что? Разве это важно?
  — А разве нет? На данной стадии расследования мы не знаем, что важно, а что нет, и потому должны внимательно относиться к каждой детали.
  Они вернулись в купе, и вскоре перед ними предстал проводник.
  — Ваше имя Пьер Мишель? — спросил комиссар.
  — Да, месье комиссар.
  — Я хочу, чтобы вы повторили этому джентльмену, — он указал на Пуаро, — все, что рассказали мне.
  — Хорошо, господин комиссар. Это было вскоре после того, как мы отъехали от Парижа. Я пошел стелить постель на ночь, думая, что мадам будет обедать в вагоне-ресторане. Но в ее купе стояла корзинка с едой. Она сказала, что вынуждена была оставить служанку в Париже и надо застелить только одну постель. Она перенесла корзинку с едой в соседнее купе и находилась там, пока я стелил постель. Затем сказала, что не хочет вставать рано, что любит поспать. Я сказал, что все понял, и она пожелала мне доброй ночи.
  — Вы заходили в соседнее купе?
  — Нет, месье.
  — В таком случае вы вряд ли могли заметить сафьяновую шкатулку среди других вещей?
  — Я ее не видел, месье.
  — Мог ли в соседнем купе прятаться человек?
  Проводник подумал.
  — Дверь была полуоткрыта, — ответил он. — Если человек стоял за дверью, я не мог его заметить, но, несомненно, мадам увидела бы его.
  — Действительно! — сказал Пуаро. — Вы можете добавить что-нибудь еще?
  — Думаю, это все, месье. Больше я ничего не могу вспомнить.
  — А сегодня утром? — поинтересовался Пуаро.
  — Как и велела мне мадам, я не стал тревожить ее. Лишь перед Каннами осмелился постучать в дверь. Не получив ответа, открыл ее. Мне показалось, что леди спит. Я тронул ее за плечо, чтобы разбудить, и…
  — И увидели, что произошло, — перебил Пуаро. — Tres bien! Полагаю, я узнал все, что хотел узнать.
  — Надеюсь, месье комиссар, — робко произнес проводник, — что я не сделал ничего предосудительного. Такой кошмар, и где? В Голубом поезде! Это ужасно!
  — Успокойтесь, — сказал комиссар, — вы все сделали правильно.
  — И вы доложите об этом компании?
  — Конечно, конечно! Мы немедленно сделаем это.
  Проводник вышел.
  — Врач считает, — сказал комиссар, — что леди была мертва до того, как поезд прибыл в Лион. Кто же убийца? Как рассказала мадемуазель, где-то по пути леди должна была встретиться с мужчиной, о котором говорила. То, что она оставила служанку, кажется мне важным. Быть может, мужчина сел в поезд в Париже и расположился в соседнем купе?
  Если так, они могли поссориться и он мог убить ее в припадке ярости. Это одна возможность. Есть и другая, которая представляется мне более вероятной.
  Убийца — дорожный грабитель, который ехал этим же поездом. Он и украл шкатулку, в которой наверняка были драгоценности. Возможно, он вышел в Лионе, мы уже телеграфировали туда с просьбой разузнать, кто выходил из поезда.
  — Или он доехал до Ниццы, — пробормотал Пуаро.
  — Может быть, — согласился комиссар, — но это слишком рискованно.
  Помолчав, Пуаро сказал:
  — А если это так, то вы все равно считаете, что убийца — обычный дорожный грабитель?
  Комиссар пожал плечами.
  — Пока неясно. Надо разыскать служанку. Возможно, сафьяновая шкатулка у нее. Тогда мужчина, о котором говорила погибшая, наверняка замешан в этом деле, тогда это убийство в состоянии аффекта. Сам я думаю, что дорожный разбой более вероятен. Бандиты в последнее время совсем обнаглели.
  — А вы, мадемуазель, — Пуаро повернулся к Катарин, — ничего не слышали и не видели ночью?
  — Ничего, — ответила Катарин.
  Пуаро обратился к комиссару:
  — Полагаю, мы можем более не задерживать мадемуазель?
  Комиссар кивнул.
  — Она оставит нам свой адрес? — спросил он.
  Катарин дала им адрес леди Темплин. Пуаро отвесил ей легкий поклон.
  — Вы не возражаете, если мы увидимся снова, мадемуазель, — спросил он, — или у вас так много друзей, что вам будет не до меня?
  — Напротив, — ответила Катарин, — мне совершенно нечего делать, и я буду рада видеть вас.
  — Великолепно! — Пуаро дружески кивнул ей. — Это будет «roman policier a nous».281 Мы вместе будем расследовать это дело.
  Глава 12. На вилле «Маргарита»
  — Так ты оказалась в самом центре событий! — восторженно воскликнула леди Темплин. — Моя дорогая, как это волнует. — Она широко раскрыла голубые глаза и вздохнула.
  — Настоящее убийство! — ликовал мистер Эванс.
  — Шабби ничего такого и в голову не пришло, — продолжала леди Темплин. — Он и представить не мог, почему полиция задержала тебя. Дорогая, какая удача! Я думаю, знаешь ли… да, я определенно думаю, что с этого можно кое-что поиметь.
  Расчетливость блеснула в ее глазах.
  Катарин почувствовала неловкость. Они только закончили ленч. Они — это леди Темплин, воплощение практицизма; мистер Эванс, недалекий и напыщенный; Ленокс с плутовской улыбкой на смуглом лице.
  — Невероятная удача! Как бы мне хотелось пойти с вами и самому все увидеть. — Шабби сказал это совершенно по-детски.
  Катарин молчала. Полиция не потребовала от нее хранить тайну, и, конечно, она не могла скрыть от своих новых друзей обстоятельств дела, из-за которого ее задержали, но рассказывать подробности ей совершенно не хотелось.
  — Да! — Леди Темплин вернулась к своей мысли. — Из этого можно что-то сделать. Например, написать статью с таким названием: «Как я болтала с убитой женщиной» или что-то в этом роде.
  — Вздор! — отрезала Ленокс.
  — Ты даже не представляешь, — начала леди Темплин тихим учительским тоном, — сколько платят за «жареные» факты. Катарин, дорогая, если ты сама не хочешь это делать, познакомь меня со всеми деталями, и я сама напишу статью. Мистер Хайвеленд — мой закадычный друг. Мы неплохо понимаем друг друга. Очаровательный человек, не то что другие репортеры. Как тебе эта идея, Катарин?
  — Я бы предпочла не делать ничего такого, — резко сказала Катарин.
  Леди Темплин была весьма обескуражена этим бескомпромиссным заявлением. Она вздохнула и принялась расспрашивать о подробностях.
  — Женщина волновалась, ты сказала? Интересно, кто она такая? Ты не слышала ее имени?
  — Его упоминали, но я забыла. Я была очень подавлена.
  — Понимаю, — отозвался мистер Эванс, — должно быть, вы были в шоке?!
  Если бы даже Катарин вспомнила имя убитой, вряд ли она назвала бы его. Нездоровое любопытство леди Темплин и ее вопросы раздражали ее. Ленокс, девушка «себе на уме», поняла это. Проводив Катарин наверх в приготовленную для нее комнату, она сказала:
  — Не обращай внимания на мать, она готова нажить хотя бы несколько пенни даже на смерти родной бабушки.
  Когда Ленокс спустилась, она поняла, что мать и Шабби обсуждают гостью.
  — Прилична, — говорила леди Темплин, — вполне прилична. И одета хорошо. Эта серая штучка, что на ней, точно такого же фасона, как на Глэдис Купер в «Пальмах Египта».
  — Ты обратила внимание на ее глаза? — поинтересовался мистер Эванс.
  — Думать не думала о ее глазах, Шабби, — недружелюбно ответила леди Темплин. — Мы обсуждаем более реальные вещи.
  — Конечно, конечно, — согласился мистер Эванс и снова, как улитка, спрятался в свою раковину.
  — Мне кажется, она не слишком… сговорчива. — Леди Темплин немного замялась перед последним словом, как бы подбирая его.
  — Она прирожденная леди, как об этом пишут в книгах, — усмехнулась Ленокс.
  — Она ограниченна, — пробормотала леди Темплин, — что, впрочем, вполне естественно при ее образе жизни.
  — Не сомневаюсь, что ты постараешься ее расширить, — заметила Ленокс. — Но твои усилия могут оказаться напрасными. Ты не заметила, как она подобралась, поджала уши и затаилась на четырех лапах?
  — Во всяком случае, — сказала леди Темплин, успокаивая себя, — она не похожа на других. Обычно люди, когда неожиданно получают много денег, становятся такими важными, что к ним не подступишься.
  — И ты запросто сможешь получить от нее то что хочешь, — проворчала Ленокс. — И потом, не имеет значения, какая она. Ты же ее сюда пригласила в других целях.
  — Она моя кузина, — с достоинством ответила леди Темплин.
  — Кузина, да? — Шабби подался вперед. — Значит, я могу называть ее просто Катарин?
  — Совершенно неважно, как ты будешь называть ее, Шабби, — заметила леди Темплин.
  — Хорошо, — сказал мистер Эванс, — так я и буду ее называть. Как ты думаешь, она играет в теннис?
  — Конечно, нет, — ответила леди Темплин. — Я же говорила тебе, она была компаньонкой. А компаньонки не играют ни в теннис, ни в гольф. Может быть, они играют в крикет, но мне всегда казалось, что они круглыми сутками сматывают шерсть и прогуливают собачек.
  — О Господи! — воскликнул Шабби. — Неужели?
  Ленокс поднялась в комнату Катарин.
  — Могу я помочь тебе? — для приличия спросила она.
  Выслушав отказ, уселась на кровати и задумчиво посмотрела на Катарин.
  — Почему ты приехала? — спросила она наконец. — К нам, я имею в виду. Ты же совсем другая.
  — Я хотела бы приобрести знакомых.
  — Не прикидывайся, — Ленокс продемонстрировала подобие улыбки, — ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Ты совсем не такая, как я думала. Ты так хорошо одета. — Она вздохнула. — Это не для меня. Я родилась неуклюжей. А жаль, я люблю тряпки.
  — Я тоже люблю, но до недавнего времени толку от этого не было. Тебе это нравится?
  Они с Ленокс стали разглядывать наряды, привезенные Катарин.
  — Ты мне нравишься, — вдруг сказала Ленокс. — Я хотела предупредить тебя, чтобы ты не шла на поводу у матери, но теперь вижу, это лишнее. Ты искренний, открытый человек, но не дура. О черт, что еще?
  Из холла послышался голос леди Темплин.
  — Ленокс! Дерек позвонил. Он хочет сегодня прийти к нам на обед. Хорошо? Ты не выкинешь какой-нибудь фортель?
  Ленокс пошла к матери, а затем вернулась к Катарин. Ее лицо слегка порозовело и было менее насмешливым.
  — Я рада, что приехал старина Дерек. Он тебе понравится.
  — А кто такой Дерек?
  — Сын лорда Леконберийского. Женат на богатой американке. Женщины сходят от него с ума.
  — Почему?
  — Все очень просто: он красив и совершенно испорчен. Каждая теряет из-за него голову.
  — А ты?
  — Иногда, но порой я думаю, что хотела бы выйти замуж за симпатичного дьячка, жить в деревне и поливать грядки. — Она помолчала, а потом кивнула как бы в подтверждение. — Ирландский дьячок лучше всего: в Ирландии я могла бы охотиться.
  Помолчав, она вновь вернулась к прерванной теме.
  — В Дереке есть что-то странное. Все его родные немного того — чокнутые, игроки! В старину они разоряли жен, проигрывали поместья, рисковали жизнью. Дерек мог бы стать чудным разбойником с большой дороги, беззаботным и веселым. Ладно, я пошла.
  Оставшись одна, Катарин задумалась. Только сейчас она почувствовала, как устала от своего нового окружения и как все ее раздражает. Происшествие в поезде, разговоры с полицией, расспросы ее новых друзей произвели на нее неприятное впечатление. Она жалела Руфь, но та не понравилась ей: эгоизм был основой ее натуры, а Катарин не принимала этого. Однако, привыкнув откликаться на радости и горести других, не могла не сочувствовать Руфи. Катарин вновь вспомнила свой разговор с ней и поняла, что Руфь приняла решение, но какое? Какое бы ни было, смерть сделала его не имеющим значения. Странно! Какой-то вор и убийца прервал столь важное для Руфи путешествие… Вдруг Катарин вспомнила деталь, о которой, забыла сказать полиции. А быть может, это совсем не важно? Она вспомнила, что видела мужчину, входящего в купе Руфи.
  Но ведь она могла ошибиться! Это могла быть соседняя дверь, и тот мужчина совсем не похож на преступника.
  Она очень хорошо его помнила после тех двух встреч — в «Савое» и в транспортном агентстве. Да, конечно, она ошиблась. Он не входил в купе убитой; хорошо, что она не сказала об этом полиции: она могла причинить ему вред.
  Катарин вышла на балкон. Сквозь ветви мимозы она увидела синеву Средиземного моря. Все-таки хорошо, что она приехала сюда. Здесь лучше, чем в Сент Мэри Мед.
  Вечером она надела платье «soupir d'automne» и, улыбнувшись своему отражению в зеркале, пошла вниз, впервые в жизни чувствуя в себе фантастическое сияние.
  Большинство гостей леди Темплин уже собралось, и, так как болтовня была основным занятием хозяйки, шум стоял невероятный. Шабби подошел к Катарин, подал ей коктейль и взял ее под руку.
  — О, Дерек, наконец-то! — воскликнула леди Темплин, когда вошел последний гость. — Теперь мы можем что-нибудь поесть. Я очень голодна.
  Катарин взглянула в противоположный конец комнаты, Значит, его зовут Дерек — она поняла, что не удивлена. Она знала, что рано или поздно встретит человека, которого видела уже три раза. Да и он наверняка узнал ее. Он разговаривал с леди Темплин, потом отошел в сторону, казался смущенным. Все пошли в столовую, и Катарин обнаружила, что ее место рядом с ним. Он с улыбкой обратился к ней.
  — Я знал, что увижу вас, и скоро, но никогда не предполагал, что это произойдет здесь. Мы уже встречались. Первый раз в «Савое» и второй — в агентстве Кука. Бог любит троицу. Только не говорите, что вы меня не запомнили или не заметили. Я настаиваю на том, что и запомнили, и заметили.
  — Это так, — подтвердила Катарин. — Но мы встречались не два, а три раза. Сегодня — четвертый. Я видела вас в Голубом поезде.
  — В Голубом поезде? — Что-то неуловимое произошло с ним, они не могла точно сказать, что это было: словно его неожиданно ударили. Затем он беззаботно сказал:
  — Что за слухи ходили сегодня утром? Кто-то умер, правда?
  — Да, — тихо сказала Катарин. — Кто-то умер.
  — А вот вы не умрете в поезде, — засмеялся Дерек. — Уверен, что они спишут опоздание поезда на этот случай.
  — Мистер Кеттеринг? — Крупная американка, сидевшая напротив Дерека, подалась вперед и начала говорить с напором, свойственным ее нации. — Мистер Кеттеринг, вы, наверное, забыли меня, мне кажется, вы очень приятный молодой человек…
  Дерек что-то отвечал ей, а Катарин застыла в полном изумлении.
  Кеттеринг! Та самая фамилия! Сейчас она ее вспомнила. Что за абсурд! Мужчина, которого она видела входящим в купе своей жены прошлой ночью.
  Он оставил ее живой и здоровой и теперь сидит за столом и даже не знает, что произошло. Сомнений не было. Он ничего не знает.
  Слуга склонился над Дереком, подавая ему записку и что-то шепча на ухо. Извинившись перед леди Темплин, Дерек развернул записку. То, что там было написано, удивило его. Он поднял глаза.
  — Это невероятно, Розали, но боюсь, мне придется оставить вас. Начальник полиции хочет немедленно меня видеть. Не представляю, зачем я ему понадобился!
  — Твои грехи настигли тебя, — пошутила Ленокс.
  — Они и должны настигать, — согласился Дерек. — Наверное, идиотское недоразумение, но я должен идти. Почему бы старику не дать мне пообедать? Видимо, что-то смертельно серьезное заставляет его так мучить меня. — Он засмеялся, встал из-за стола и вышел из гостиной.
  Глава 13. Ван Алдин получает телеграмму
  Вечером 15 февраля жидкий желтый туман опустился на Лондон. Руфус Ван Алдин работал как вол в своем номере отеля «Савой». Найтона это радовало.
  В последнее время ему трудно было заставить своего шефа сосредоточиться на делах, и, когда он напоминал ему о них, Ван Алдин довольно грубо осаждал его. Но теперь Ван Алдин с удвоенной энергией погрузился в работу, и, пользуясь благоприятным моментом; секретарь подсовывал ему все новые и новые бумаги. Он делал это как обычно, столь ненавязчиво и тактично, что Ван Алдин даже не замечал этого.
  В самый разгар работы небольшая деталь утреннего разговора с Найтоном всплыла в сознании Ван Алдина.
  Она тогда показалась ему не столь существенной, но теперь он снова и снова мысленно возвращался к ней и наконец вопреки обыкновению решил попросить секретаря рассказать все подробнее. Автоматически слушая Найтона и подписывая подсовываемые ему бумаги, он сказал:
  — Ты не расскажешь мне все сначала?
  — Вы имеете в виду это, сэр? — Найтон взял доклад компании.
  — Нет, — ответил Ван Алдин. — Ты упоминал про служанку Руфи, которую встретил ночью в Париже. Не могу выкинуть это из головы. Может, ты ошибся?
  — Я не ошибся, сэр. Я действительно видел ее и говорил с ней.
  — Ну так расскажи мне, как это было.
  — Я закончил дела с Береймерсом и вернулся в отель «Риц» собрать вещи, пообедать и успеть на поезд, который отходил в девять вечера с Северного вокзала. У конторки увидел женщину, в которой сразу признал служанку миссис Кеттеринг. Подошел к ней и спросил, где остановилась миссис Кеттеринг.
  — Да, да, конечно, — продолжил Ван Алдин, — и она ответила, что Руфь поехала на Ривьеру, а ее оставила ждать дальнейших указаний.
  — Точно так, сэр.
  — Все это очень странно, — заметил Ван Алдин. — Очень странно. Может, она провинилась?
  — Тогда, — сказал Найтон, — миссис Кеттеринг дала бы ей деньги и велела вернуться в Англию. Вряд ли она послала бы ее в отель «Риц».
  — Действительно, — пробормотал миллионер, — это так.
  Ван Алдин хотел еще что-то сказать, но сдержался.
  Он был привязан к Найтону, любил его и доверял ему, но не мог обсуждать частную жизнь своей дочери с секретарем. Он и так был задет неискренностью Руфи, а здесь еще и это.
  Почему Руфь оставила свою служанку в Париже?
  Некоторое время он перебирал возможные варианты ответа на этот вопрос. Руфи и в голову не пришло, что первым, кого встретит в Париже его секретарь, будет ее служанка. Хотя обычно так и бывает. Как правило, именно так все и всплывает наружу.
  Последняя фраза, промелькнувшая в голове Ван Алдина, подтолкнула его к дальнейшим рассуждениям.
  Что всплывает? Он задал себе этот вопрос, и ответ пришел незамедлительно: Арманд де ла Роше. Ван Алдину было горько, что его дочь могла связаться с таким человеком. Правда, Руфь он оставил в хорошем обществе — Ван Алдин вспомнил приятную сероглазую женщину, соседку по купе…
  И он сказал Найтону самым обыденным тоном:
  — Руфь вечно меняет свои планы ни с того ни с сего. А служанка не говорила, почему это Руфь вдруг передумала?
  — Она сказала, сэр, что миссис Кеттеринг случайно встретила друга.
  — Да? Мужчину или женщину?
  — Кажется, она сказала — мужчину, сэр.
  Ван Алдин кивнул. Худшие его опасения подтверждались. Он встал и заходил по комнате — он всегда так делал, когда волновался. Не в силах больше сдерживать свои чувства, он заговорил снова.
  — Есть вещь, которую не в силах сделать ни один мужчина, — заставить женщину послушаться. Женщина живет вслепую. Любой негодяй может ею завладеть. А негодяи обычно красивы, сладкоречивы. Была б моя воля…
  Его перебили: мальчик-посыльный принес телеграмму. Ван Алдин развернул ее и смертельно побледнел. Он упал в кресло и махнул мальчику, чтобы тот ушел.
  — Что случилось, сэр?
  — Руфь! — горестно выговорил Ван Алдин.
  — Миссис Кеттеринг?
  — Убита!
  — Дорожная авария?
  — Нет, скорее всего ее ограбили. Они не написали, что ее убили, но я знаю, что мою бедную девочку убили.
  — О Боже, сэр!
  Ван Алдин указал на телеграмму.
  — Это из Ниццы. Я должен ехать туда первым же поездом.
  Найтон был как обычно услужлив. Он взглянул на часы.
  — Поезд отходит в пять часов от «Виктории», сэр.
  — Хорошо. Ты, Найтон, поедешь со мной. Скажи слуге Арчи и собери вещи. Проследи за всем. Я хочу зайти на Керзон-стрит.
  Резко зазвонил телефон, и секретарь снял трубку:
  — Да? Кто говорит?
  Он обратился к Ван Алдину:
  — Мистер Гоби, сэр.
  — Гоби? Я не могу сейчас принять его. Хотя, подожди. У нас еще есть время. Скажи, чтобы его проводили сюда.
  Ван Алдин был сильным человеком. Он обрел присутствие духа. Только самые близкие люди могли почувствовать нечто необычное в том, как он приветствовал Гоби.
  — У меня мало времени, Гоби. Вы хотите сообщить мне что-то важное?
  Мистер Гоби откашлялся.
  — Действия мистера Кеттеринга, сэр. Вы просили, чтобы я сообщал вам о них.
  — Ну и что?
  — Мистер Кеттеринг, сэр, выехал из Лондона на Ривьеру вчера утром.
  — Что?
  Нечто в тоне миллионера насторожило мистера.
  Гоби. Этот достойный джентльмен даже изменил своей привычке не смотреть на собеседника и бросил быстрый взгляд на миллионера.
  — Каким поездом он уехал? — прорычал Ван Алдин.
  — Голубым, сэр.
  Мистер Гоби откашлялся и продолжал, обращаясь к каминным часам:
  — Мадемуазель Мирель, танцовщица из «Пантеона», уехала тем же самым поездом.
  Глава 14. История, рассказанная Адой Мейсон
  — Я не могу найти слов, чтобы выразить, месье, наши соболезнования и наше глубокое почтение и уважение по отношению к вам…
  Эти слова, адресованные Ван Алдину, принадлежали месье Карре, магистрату. Пока он их произносил, месье Кау издавал сочувственные возгласы. Ван Алдин протестующим жестом отверг соболезнования, почтение и уважение. Все это происходило в магистратуре Ниццы.
  Кроме месье Карре, месье Кау и Ван Алдина, здесь был еще один человек, И вот этот человек заговорил:
  — Месье Ван Алдин хочет действий, срочных действий.
  — О! — воскликнул комиссар. — я не представил вам, месье Ван Алдин, нашего друга, месье Эркюля Пуаро. Не сомневаюсь, что вы слышали о нем. Он отошел от дел несколько лет назад, но и сейчас является величайшим детективом мира.
  — Счастлив познакомиться с вами, месье Пуаро, — автоматически произнес миллионер слова, которые он уже давно не употреблял. — Так вы уже не работаете?
  — Да, месье, я наслаждаюсь жизнью. — И маленький человек широко развел руками.
  — Месье Пуаро случайно оказался в Голубом поезде, — объяснил комиссар, — и был столь любезен, что предложил нам помощь в расследовании.
  Миллионер пристально посмотрел на Пуаро. И неожиданно произнес:
  — Я очень богатый человек, месье Пуаро. Принято считать, что богатый человек полагает, будто можно купить все и всех, но это не так. Я большой человек в своем роде, и вот один большой человек просит об одолжении другого большого человека.
  Пуаро оценил эту фразу, многозначительно покачав головой.
  — Прекрасно сказано, месье Ван Алдин. Я к вашим услугам.
  — Благодарю вас! Вы можете обращаться ко мне в любое время. Я уверяю вас, что можете рассчитывать на мою благодарность. А теперь, джентльмены, к делу.
  — Я предлагаю, — сказал месье Карре, — начать с Ады Мейсон, служанки. Я правильно понял, она здесь?
  — Да, — ответил Ван Алдин, — мы захватили ее в Париже. Она огорчилась, узнав о том, что случилось с ее госпожой, но свою историю излагает вполне убедительно.
  — Вот мы ее и выслушаем, — решил месье Карре.
  Он позвонил в колокольчик, и через минуту перед ними предстала Ада Мейсон.
  Вся в черном — она успела поменять даже серые дорожные перчатки на черные, — она шмыгала красным носом и тревожно оглядывалась, хотя присутствие Ван Алдина и подбадривало ее. Месье Карре, стараясь снять напряжение, заговорил добродушным тоном, ему помог Пуаро, выступивший в роли переводчика. Его доверительный, дружеский тон подействовал на служанку успокаивающе.
  — Ваше имя Ада Мейсон, не так ли?
  — Я была крещена как Ада Беатрис, сэр.
  — Так, так. Мы понимаем, мадемуазель, что случившееся произвело на вас ужасное впечатление…
  — О да, это так, сэр. Я служила у многих леди, и все они были довольны мной, но никогда не представляла, что подобное может случиться.
  — Разумеется, — подтвердил месье Карре.
  — Конечно, я читала о таких вещах в воскресных газетах, поэтому знала, что в этих иностранных поездах… — Она вдруг запнулась, вспомнив, что джентльмены, с которыми она говорит, той же национальности, что и поезда.
  — Давайте поговорим о случившемся, — сказал месье Карре. — Насколько я понял, когда вы уезжали из Лондона, и речи не было о том, чтобы вы остались в Париже?
  — О нет, сэр, мы должны были ехать прямо в Ниццу.
  — Были ли вы со своей госпожой за границей до этого?
  — Нет, сэр. Я ведь проработала у нее всего два месяца.
  — Как вы считаете, она была взволнована, когда вы уезжали из Лондона?
  — Похоже, она нервничала, была расстроена, ей было очень трудно угодить.
  Месье Карре кивнул.
  — А теперь, Мейсон, что сказала ваша госпожа, когда вы приехали в Париж?
  — Это случилось на Лионском вокзале, сэр. Моя госпожа решила выйти из поезда и прогуляться по платформе. Она вышла в коридор, как вдруг вскрикнула и тут же вернулась в купе с каким-то джентльменом.
  Закрыла дверь между своим купе и моим, я ничего не слышала и не видела до тех пор, пока она не открыла дверь и не сказала мне, что изменила свои планы. Она дала мне деньги, велела сойти с поезда и ехать в отель «Риц». Ее там хорошо знают, объяснила она, и мне дадут номер. Я должна была ждать ее дальнейших указаний. Времени у меня оставалась только-только, я едва успела схватить свои вещи и выскочить из поезда. Все происходило в ужасной спешке.
  — Где в это время находился джентльмен?
  — Он стоял в ее купе, сэр, лицом к окну.
  — Вы можете его описать?
  — Понимаете, сэр, я почти не видела его. Он все время стоял ко мне спиной. Высокий темноволосый джентльмен. Вот и все, что я могу сказать. Одет он был обычно — в темно-синее пальто и серую шляпу.
  — Мог ли он быть одним из пассажиров поезда?.
  — Не думаю, сэр. По-моему, он ждал миссис Кеттеринг на станции. Конечно, может, он и ехал в поезде, не знаю. — Казалось, Мейсон взволновало такое предположение.
  — О! — И месье Карре быстро сменил тему. — Среди багажа была сафьяновая шкатулка, не так ли? — спросил он. — Там ваша госпожа хранила драгоценности.
  — Да, сэр.
  — Вы взяли ее с собой в «Риц»?
  — Я? Взять драгоценности госпожи в «Риц»? Что вы, сэр! — ужаснулась Мейсон.
  — Значит, она осталась в поезде?
  — Да, сэр.
  — Много ли драгоценностей было у вашей госпожи с собой?
  — Очень много, сэр, даже удивительно, неужели она не слышала все эти истории про грабителей в иностранных поездах? Это же так рискованно. Ведь только рубины, как сказала мне госпожа, стоят несколько сотен тысяч фунтов.
  — Рубины? Какие рубины? — взревел Ван Алдин.
  Мейсон повернулась к нему:
  — Ну, я думала, те, что вы недавно подарили ей.
  — Господи! — воскликнул Ван Алдин. — Уж не хочешь ли ты сказать, что она взяла их с собой? Я велел оставить их в банке.
  Мейсон сделала жест, показывающий, что она всего лишь служанка и не отвечает за действия своей госпожи.
  — Руфь, наверное, сошла с ума, — горестно пробормотал Ван Алдин. — Что могло заставить ее сделать это?
  — Один момент! — Месье Карре обратился к Мейсон: — Я полагаю, с этим все. Пройдите в соседний кабинет. Там вы сможете прочитать и заверить протокол нашей беседы.
  Мейсон вышла, сопровождаемая клерком, а Ван Алдин нетерпеливо обратился к судебному исполнителю:
  — Ну что?
  Месье Карре открыл ящик стола, вынул письмо и подал его Ван Алдину.
  — Мы обнаружили это в сумочке мадам.
  «Chere amie,282 я буду сама послушность, осторожность, благоразумие — всем тем, что ненавистно влюбленному. Наверное, Париж — это неразумно, но Йерские острова далеки от мира, и можешь быть уверена, что оттуда ничего не просочится. Твоя божественная любовь к драгоценным камням — чудное выражение твоей изысканной натуры. Именно тебе должно принадлежать необыкновенное право — видеть и держать в руках исторические рубины. Я посвящу отдельную главу моей книги Огненному сердцу. Моя восхитительная! Я сделаю все, чтобы грустные годы разлуки и пустоты стерлись в твоей памяти.
  Вечно твой Арманд».
  Глава 15. Граф де ла Роше
  Ван Алдин читал письмо в полной тишине. Его лицо стало злым. Было видно, как вздуваются вены на висках и сжимаются кулаки. Не говоря ни слова, он вернул письмо месье Карре, который уставился на стол. Взгляд месье Кау блуждал по потолку.
  Месье Пуаро стряхивал пылинки с рукава своего пальто. Из деликатности никто из них старался не смотреть на Ван Алдина.
  Первым нарушил молчание месье Карре, видимо, вспомнив о своем служебном долге, вынуждающем его говорить на неприятные темы.
  — Наверное, месье, — пробормотал он, — вам известно лицо, написавшее письмо?
  — Боюсь, что да, — тяжело вздохнул Ван Алдин.
  — Вот как? — заинтересованно сказал месье Карре.
  — Это негодяй, который именует себя графом де ла Роше.
  Наступила пауза. Затем месье Пуаро резко подался вперед, задев линейку на столе месье Карре, и прямо, сказал миллионеру:
  — Месье Ван Алдин, уверяю вас, нам очень неприятно говорить об этом, но, поверьте, сейчас не время скрывать что-либо. Происшедшее призывает нас сделать все возможное для раскрытия преступления. Если вы подумаете, то согласитесь со мной.
  Ван Алдин помолчал, потом согласно кивнул.
  — Вы совершенно правы, месье Пуаро! Мне очень неприятно, однако вы правы, сейчас не время что-либо скрывать.
  Комиссар облегченно вздохнул, а магистрат откинулся на спинку стула, поправив пенсне.
  — Конечно, вы расскажете все про этого джентльмена так, как сочтете нужным.
  — Это началось одиннадцать или двенадцать лет назад в Париже. Моя дочь была молоденькой девушкой и, как все они, была романтична до идиотизма. Тайком от меня она подружилась с графом де ла Роше. Наверное, вы слышали о нем?
  Комиссар и Пуаро дружно кивнули.
  — Он называет себя графом, — продолжал Ван Алдин, — но сомневаюсь, что он имеет право на этот титул.
  — Вы не найдете его имени в «Almanac de Gotba»,283 — согласился комиссар.
  — Это я выяснил, — продолжил Ван Алдин. — Он красивый мерзавец, сыгравший роковую роль в жизни многих женщин. Он вскружил голову Руфи, но я быстро положил конец их отношениям. Этот человек — самый обычный мошенник.
  — Вы совершенно правы, — сказал комиссар. — Граф де ла Роше нам хорошо известен. Мы давно бы арестовали его, но, увы, это непросто: он очень осторожен. Он всегда имеет дело с дамами, занимающими высокое положение в обществе. Он добивается от них денег по фальшивым долговым распискам или с помощью шантажа, и они, естественно, не обращаются к нам. Выглядеть дурой в глазах целого света! О нет, на это ни одна не пойдет. Поэтому он и держит женщин в своих руках.
  — Да, это так. — Ван Алдин был глубоко подавлен. — Ладно… Как я сказал вам, я быстро положил конец этому. Я понятно объяснил Руфи, кто он такой, и казалось, она мне поверила. Примерно через год она встретила Дерека Кеттеринга и вышла за него замуж. Я думал, роман с графом закончился. Но несколько дней назад с удивлением обнаружил, что дочь возобновила встречи с графом де ла Роше. Они виделись в Лондоне и Париже. Я указал ей на недопустимость этого, ибо, признаюсь вам, джентльмены, по моему совету она решила подать прошение о разводе.
  — Это интересно, — бормотал Пуаро, глядя в потолок. — Интересно.
  Ван Алдин бросил на него быстрый взгляд и продолжил:
  — Я объяснил ей, что в данной ситуации неразумно встречаться с графом. Думал, она согласилась со мной.
  Магистрат деликатно откашлялся.
  — Но, согласно этому письму… — начал он.
  Ван Алдин крепко сжал челюсти.
  — Знаю. Чертова мясорубка вышла. Как это ни неприятно, надо смотреть фактам в лицо. Не вызывает сомнений, что Руфь договорилась встретиться с графом в Париже. После нашего разговора она, видимо, объяснила графу, что он должен быть осторожным.
  — Йерские острова, — задумчиво произнес комиссар, — спокойное и идиллическое местечко.
  Ван Алдин покачал головой.
  — Мой Бог! Как могла Руфь оказаться такой дурой! — в отчаянии вскричал он. — И что это он там болтает насчет книги о камнях? Мне кажется, прежде всего надо обратить внимание на рубины.
  — Есть несколько очень известных рубинов, — заметил Пуаро. — Когда-то они украшали корону российских монархов. Они уникальны, и каждый из них — легенда. Говорят, недавно их приобрел американец. Мы не ошибаемся, месье, предположив, что это вы?
  — Да, — подтвердил Ван Алдин, — я купил их в Париже дней десять назад.
  — Простите, месье, но как долго шли переговоры об этой покупке?
  — Чуть более двух месяцев. А что?
  — Подобные вещи быстро становятся известными, — сказал Пуаро. — Обычно по следам таких камней идет целая толпа.
  Лицо Ван Алдина исказилось болью.
  — Помню, — горестно сказал он, — я еще пошутил, когда дарил Руфи эти камни. Я сказал, чтобы она не брала их с собой на Ривьеру, ибо не хочу видеть ее убитой и ограбленной. Господи! Разве я мог предположить, что это окажется правдой?
  Наступила сочувственная тишина. Потом снова заговорил Пуаро:
  — Давайте расставим все факты по порядку. Согласно нашей версии, граф де ла Роше знал, что вы купили эти камни. Весьма примитивным способом он уговорил вашу дочь взять их с собой. Значит, Мейсон видела в Париже именно его.
  Все дружно закивали.
  — Мадам удивилась, увидев его, но он быстро все уладил: Мейсон была убрана с дороги. Мы знаем от проводника, что он приготовил постель в одном купе, но не заходил во второе, а там мог находиться граф.
  Никто не знал о том, что он в поезде, кроме мадам.
  Он был осторожен, поэтому-то служанка и не видела его лица. Она смогла лишь заметить, что он высок и темноволос. Но таких миллионы. Они одни, поезд летит в ночи. Все просто: ни сопротивления, ни крика, ведь это был мужчина, который, как она думала, любит ее.
  Он деликатно обратился к Ван Алдину:
  — Смерть, месье, произошла мгновенно. Граф взял шкатулку с драгоценностями. Вскоре после этого поезд прибыл в Лион.
  Месье Карре почесал подбородок.
  — Похоже. Проводник ничего не видел. Граф мог выйти из поезда незамеченным. Потом он мог спокойно вернуться в Париж, мог уехать куда угодно, рассчитывая, что преступление расценят как обычный дорожный грабеж. Письмо, которое мы нашли в сумочке мадам, граф не заметил.
  — Это было опрометчиво с его стороны — не проверить сумочку, — заметил комиссар.
  — Уверен, он думал, что мадам уничтожила письмо. Хранить его, простите, месье, было неблагоразумно.
  — И кроме того, — пробормотал Пуаро, — странно, что граф не предвидел этого.
  — Вы имеете в виду…
  — Я имею в виду, что все мы едины в одном: граф жил за счет женщин. И зная женщин так, как знал их он, он не предусмотрел, что мадам могла хранить его письмо?
  — Да, да, — неуверенно сказал магистрат, — в этом что-то есть. Но в такие моменты, знаете ли, человек не владеет собой. Он не способен хладнокровно рассуждать. Mon Dieu! — с чувством закивал он, — если бы наши преступники размышляли и руководствовались разумом, как бы мы ловили их?
  Пуаро улыбнулся про себя.
  — Все ясно, — продолжал месье Карре, — но доказать это будет нелегко. Граф — скользкий субъект, и пока служанка не опознает его…
  — Что вряд ли произойдет, — вставил Пуаро.
  — Да, конечно, — магистрат почесал затылок, — это будет трудно.
  — Если он действительно совершил преступление… — начал Пуаро, но месье Кау перебил его:
  — Если? Вы сказали «если»?
  — Да, месье комиссар, я сказал «если».
  Комиссар озадаченно посмотрел на него.
  — Вы правы, — наконец произнес он. — Мы слишком торопимся. Возможно, у графа есть алиби. И мы будем выглядеть дураками.
  — Ah, да par exemple,284 — заметил Пуаро, — как раз не очень важно. Если он совершил преступление, у него есть алиби. Человек с таким богатым опытом, как граф, осторожен. Нет, я сказал «если» по другой причине.
  — По какой же?
  Пуаро, поднял указательный палец:
  — Психология!
  — Как? — сказал комиссар.
  — Мы не учли психологию. Граф негодяй — да. Граф мошенник — да. Он собирался похитить драгоценности — да. Он похож на убийцу? Я утверждаю: нет! Люди типа графа трусливы, они никогда не рискуют. Они играют только в безопасные игры, англичане называют это «низкой игрой». Но убийство — тысячу раз нет! — И он энергично и протестующе покачал головой.
  Однако магистрат был не согласен.
  — Наступает день, когда подобные люди теряют голову и заходят слишком далеко, — нравоучительно произнес он. — Несомненно, мы имеем дело с таким случаем. Я не хотел бы спорить с вами, уважаемый месье Пуаро…
  — Это лишь предположение, — поспешил объяснить Пуаро, — дело ведете вы, и вы вольны действовать, как считаете нужным.
  — Во всяком случае, мы должны найти графа де ла Роше. Вы согласны со мной, месье комиссар?
  — Полностью.
  — А вы, месье Ван Алдин?
  — Да, — ответил миллионер. — Да, этот человек — законченный негодяй, и сомневаться в этом не приходится.
  — Боюсь, что поймать его будет нелегко, — сказал месье Карре, — однако мы сделаем все что в наших силах. Телеграфные инструкции будут отправлены немедленно.
  — Позвольте мне помочь вам, — вмешался Пуаро. — Найти графа совсем несложно.
  Все недоуменно посмотрели на него. Маленький человек широко улыбнулся.
  — Знать — это моя профессия. — объяснил он. — Граф — человек из общества. В настоящий момент он находится на вилле, — которую арендует. Она называется «Марина Антибис».
  Глава. 16 Пуаро собирает факты
  Все с восхищением смотрели на Пуаро. Его слова произвели сильное впечатление. Комиссар принужденно засмеялся.
  — Вы учите нас нашей же работе! — воскликнул он. — Месье Пуаро осведомлен больше полиции.
  Пуаро самодовольно посмотрел в потолок.
  — Да что вы, это просто мое маленькое хобби, — пробормотал он, — знать обо всем. Естественно, у меня было время научиться этому. Я изучил предостаточно разных преступлений.
  — О! — комиссар выразительно потряс головой, — что до меня…
  И он сделал жест, показывающий, что подобное лежит и на его плечах.
  Пуаро обратился к Ван Алдину:
  — Вы согласны, месье, с этой точкой зрения? Вы уверены, что граф де ла Роше — убийца?
  — Ну, мне кажется… конечно, да.
  Что-то в тоне этого ответа заинтриговало месье Карре, и он с интересом посмотрел на американца.
  Казалось, тот не очень уверен в своей правоте и не договаривает всего, что имеет отношение к делу.
  — Как насчет моего зятя? — спросил Ван Алдин. — Вы дали ему знать о случившемся? Мне известно, что он в Ницце.
  — Конечно, месье. — Комиссар запнулся и неуверенно продолжил: — Вы, наверное, уже знаете, что месье Кеттеринг тоже был среди пассажиров Голубого поезда?
  Миллионер кивнул.
  — Я узнал об этом еще в Лондоне, — кратко пояснил он.
  — Он сказал, — продолжил комиссар, — будто даже не представлял, что его жена едет этим же поездом.
  — Держу пари, что не представлял, — мрачно согласился Ван Алдин. — Ему было бы не по себе, если бы они встретились в дороге.
  Присутствующие вопросительно посмотрели на него.
  — Я не хочу вдаваться в подробности, — со злостью продолжил Ван Алдин.
  — Никому неведомо, что пришлось пережить моей бедной девочке. Дерек Кеттеринг был не один. С ним была женщина.
  — Да?
  — Мирель, танцовщица.
  Месье Карре и месье Кау посмотрели друг на друга, а затем одновременно кивнули, словно пришли к одному и тому же выводу. Месье Карре откинулся на спинку стула, сцепил руки и уставился в потолок.
  — Да, — пробормотал он, — удивительно. — Он откашлялся. — Вообще-то ходили слухи.
  — Дама, — заметил месье Кау, — весьма примечательная.
  — Кроме того, — тихо проговорил Пуаро, — весьма дорогая.
  Ван Алдин побагровел. Он с силой грохнул кулаком по столу.
  — Знайте же, — закричал он, — мой зять — отъявленный подлец.
  Он переводил свирепый взгляд с одного на другого.
  — Да, — продолжил он, — он красив, очарователен, прост в общении. На это я и купился однажды. Наверное, он притворился совершенно убитым горем, когда вы сообщили ему о Руфи, если, конечно, он уже не знал об этом?
  — О, он был просто ошарашен.
  — Проклятый лицемер, — сказал Ван Алдин, — он, конечно, изобразил глубочайшее горе?
  — Н… нет, я бы так не сказал, — осторожно проговорил месье комиссар, — а вы как считаете, месье Карре?
  — Шок, удивление, ужас — да, — ответил тот. — Большое сожаление — нет.
  Эркюль Пуаро заговорил снова:
  — Позвольте задать вам один вопрос, месье Ван Алдин. Выигрывает ли месье Кеттеринг от смерти своей жены?
  — Он получает два миллиона.
  — Долларов?
  — Фунтов. Я перевел эту сумму на имя Руфи, когда она выходила замуж. Она не оставила завещания, детей у них не было, поэтому деньги переходят к ее мужу.
  — С которым она собиралась разводиться, — пробормотал Пуаро. — Ах, да, precisement.285
  Комиссар вопросительно взглянул на него.
  — Вы хотите сказать… — начал он.
  — Я ничего не хочу сказать, — перебил его Пуаро. — Я просто собираю факты, вот и все.
  Ван Алдин смотрел на него со все возрастающим интересом.
  Маленький человек встал.
  — Не думаю, чтобы я мог быть вам полезен чем-нибудь еще, — произнес он, отвешивая легкий поклон в сторону месье Карре. — Надеюсь, вы будете информировать меня о ходе расследования. С вашей стороны это было бы огромной любезностью.
  — Ну, разумеется.
  Ван Алдин тоже поднялся.
  — Мое присутствие больше не обязательно?
  — Нет, месье, мы получили всю информацию, в которой нуждались в данный момент…
  — Тогда я немного пройдусь с месье Пуаро, если, конечно, он не против?
  — Буду польщен, месье. — Пуаро отвесил поклон.
  Ван Алдин закурил сигару, вначале протянув свой портсигар Пуаро, но тот отказался и закурил свою сигарету. Человек сильный и волевой, Ван Алдин уже обрел свое обычное присутствие духа. Некоторое время они шли молча, первым заговорил миллионер:
  — Насколько я понял, месье Пуаро, вы отошли от дел?
  — Это правда, месье, я наслаждаюсь жизнью.
  — Однако вы помогаете полиции в расследовании этого преступления?
  — Месье, представьте: врач идет по улице, происходит несчастный случай. Разве он станет рассуждать: «Я отошел от дел и продолжу свою прогулку», если в это время у его ног будет умирать человек? Если бы я уже был в Ницце и полиция попросила бы меня о помощи, возможно, я бы и отказался. Но раскрытие этого преступления на меня возложил сам Бог.
  — Потому, что вы оказались на месте преступления, — задумчиво произнес Ван Алдин. — Вы ведь осмотрели купе, не так ли?
  Пуаро кивнул.
  — Наверняка вы нашли там что-то, что вас заинтересовало?
  — Возможно, — ответил Пуаро.
  — Надеюсь, вы понимаете, к чему я клоню? Мне кажется, что все говорит против графа де ла Роше, но я не дурак. Я все время наблюдал за вами и понял, что у вас есть веские причины не соглашаться с этой версией.
  Пуаро пожал плечами:
  — Я могу ошибаться.
  — Вот мы и подошли к одолжению, о котором я хочу попросить вас. Не могли бы вы свои соображения изложить мне?
  — Лично вам?
  — Именно это я имею в виду.
  Пуаро немного помолчал, затем сказал:
  — Вы понимаете, о чем просите?
  — Думаю, да, — ответил Ван Алдин.
  — Очень хорошо, — произнес Пуаро. — Я допускаю это. Но в таком случае я вправе ожидать честных ответов на мои вопросы.
  — Разумеется. Это мне понятно.
  Тон Пуаро изменился. Он вдруг стал резким и деловым.
  — Вопрос касается развода. — сказал он. — Это вы посоветовали дочери подать прошение?
  — Да.
  — Когда?
  — Около десяти дней назад. Получив письмо, в котором она жаловалась на мужа, я объяснил ей, что развод — единственный выход.
  — На что именно она жаловалась?
  — Это связано с весьма заметной дамой, о которой мы говорили, — с Мирель.
  — Танцовщица. Хм! И мадам Кеттеринг возражала против этой связи? Она была предана мужу?
  — Я бы так не сказал, — после небольшой паузы ответил Ван Алдин.
  — Вы считаете, что на, самом деле страдало не ее сердце, а самолюбие?
  — Да, полагаю, именно так и было.
  — Тем более что брак не был счастливым с самого начала?
  — Дерек Кеттеринг неисправим, — сказал Ван Алдин. — Он не способен сделать счастливой ни одну женщину.
  — Как говорят, он — тяжкий крест. Да?
  Ван Алдин кивнул.
  — Tres bien! Значит, вы посоветовали мадам подать на развод; она согласилась; вы проконсультировались у адвокатов. Когда месье Кеттеринг узнал об этом?
  — Я сам вызвал его и объяснил, что намерен делать.
  — И что он сказал? — тихо пробормотал Пуаро.
  Ван Алдин напряг память:
  — Он вел себя очень нагло.
  — Простите мой вопрос, месье, но упоминал ли он о графе де ла Роше?
  — Это имя он не называл, — мрачно ответил миллионер, — но дал понять, что ему кое-что известно.
  — Позвольте поинтересоваться финансовым положением месье Кеттеринга.
  — Откуда мне знать? — сказал миллионер в замешательстве.
  — Полагаю, что прежде всего вы должны были выяснить именно это.
  — Хорошо, вы правы. Я выяснил. Я выяснил, что Кеттеринг на мели.
  — А теперь он получит два миллиона фунтов! La vie,286 — не удивительно ли?
  Ван Алдин свирепо посмотрел на него:
  — Что вы имеете в виду?
  — Я морализирую, — сказал Пуаро. — Размышляю, философствую. Но вернемся к нашим баранам. Конечно, месье Кеттеринг не собирался сдаваться без боя?
  Ван Алдин ответил не сразу:
  — Я не знал о его намерениях.
  — Вы поддерживали с ним связь?
  Снова пауза, затем Ван Алдин сказал:
  — Нет.
  Пуаро застыл как вкопанный, потом приподнял шляпу и помахал рукой.
  — Всего доброго, месье. Я ничем не могу вам помочь.
  — В чем дело? — воскликнул Ван Алдин.
  — Если вы не говорите мне правды, я ничего не могу для вас сделать.
  — Я вас не понимаю.
  — Думаю, понимаете. Будьте уверены, месье Ван Алдин, я умею хранить чужие секреты.
  — Ну хорошо, — сдался миллионер. — Признаю, что сказал неправду. Я еще раз общался со своим зятем.
  — Да?
  — Точнее, я поручил моему секретарю майору Найтону от моего имени предложить Кеттерингу деньги — сто тысяч фунтов — за то, что он не будет поднимать шума во время развода.
  — Хорошенькая сумма, — задумчиво проговорил Пуаро. — И что ответил ваш зять?
  — Он передал через секретаря, чтобы я убирался к дьяволу, — кратко ответил Ван Алдин. Пуаро сохранял бесстрастность. Он методично собирал все факты.
  — Месье Кеттеринг заявил в полиции, что не видел свою жену во время поездки. Вы склонны верить в это?
  — Да, — ответил Ван Алдин. — У него были свои причины не встречаться с ней.
  — Какие?
  — С ним была женщина.
  — Мирель?
  — Да.
  — Откуда вам это известно?
  — Человек, которому я поручил следить за ним, доложил мне, что они уехали одним поездом.
  — Понимаю! Это и было причиной, по которой его встреча с мадам Кеттеринг была нежелательна.
  Маленький человек замолчал. Ван Алдин не мешал его размышлениям.
  Глава 17. Аристократ
  — Вы бывали на Ривьере, Жорж? — такой вопрос задал Пуаро своему слуге на следующее утро.
  Жорж был ярко выраженным англичанином с застывшим выражением лица.
  — Да, сэр. Я был здесь два года назад, когда служил у лорда Эдварда Фрэмптона.
  — А сегодня, — пробормотал маленький человек, — вы служите у Эркюля Пуаро. Какой прогресс!
  Слуга никак не прореагировал на это замечание. После продолжительной паузы он спросил:
  — Коричневый костюм, сэр? Ветер сегодня резкий.
  — На жилете пятно, — возразил Пуаро. — A morceau of Filet de sole a la Jeanette,287 появилось во время ленча в отеле «Риц».
  — Пятна уже нет, — укоризненно возразил Жорж. — Я вывел его.
  — Tres bien! — похвалил его Пуаро. — Я доволен вами, Жорж.
  — Благодарю, сэр.
  Они помолчали, потом Пуаро мечтательно сказал:
  — Представьте, мой милый Жорж, что вы принадлежите к тому же социальному кругу, что и ваш бывший хозяин лорд Эдвард Фрэмптон. Вы добились того, что за вас вышла замуж очень богатая женщина, а она решила подать на развод, имея на то веские основания… Что бы вы стали делать?
  — Я бы сделал так, сэр, — ответил Жорж, — чтобы она передумала.
  — Мирным или немирным путем?
  Жорж был шокирован.
  — Вы меня простите, сэр, — сказал он, — но джентльмен, аристократ, никогда не ведет себя, как простой дьяк. Он не способен на низость.
  — Действительно, Жорж? Удивительно. Впрочем, может, вы и правы.
  В дверь постучали. Жорж приоткрыл ее. Послышался тихий голос. Затем слуга вернулся.
  — Записка, сэр.
  Пуаро прочитал записку от месье Кау, комиссара полиции: «Мы собираемся допросить графа де ла Роше и просим вас присутствовать».
  — Быстро мой костюм, Жорж! Я должен поторопиться.
  Через четверть часа запыхавшийся Пуаро вошел в магистратуру. Месье Кау был уже здесь и вместе с месье Карре сердечно приветствовал Пуаро.
  — Мы несколько обескуражены, — произнес месье Кау. — Оказывается, граф приехал в Ниццу за день до убийства.
  — Если это правда, ваше затруднение легко разрешается, — заметил Пуаро. Месье Карре откашлялся.
  — Мы не должны принимать это алиби, не проверив его со всей возможной тщательностью, — заявил он и позвонил, в колокольчик.
  В следующий момент в кабинет вошел высокий, темноволосый, прекрасно одетый мужчина. Держался он весьма надменно. Выглядел прирожденным аристократом. Слухи о том, что его отец был мельником в Нанте, могли показаться полной чепухой, однако это было именно так. Глядя на него, можно было решить, что его предки прошли через гильотину во времена Французской революции.
  — Я к вашим услугам, господа, — надменно произнес граф. — Позвольте спросить, зачем я вам понадобился?
  — Садитесь, пожалуйста. — Месье Карре старался сохранять любезность. — Мы расследуем обстоятельства смерти мадам Кеттеринг.
  — Смерти мадам Кеттеринг? Не понимаю.
  — Вы были… связаны с леди, насколько мне известно, месье граф?
  — Да, а что?
  Нацепив на нос пенсне, он спокойно оглядел кабинет. Его взгляд задержался на Пуаро, который смотрел на него с нескрываемым простодушным восхищением, очень польстившим графу. Месье Карре откинулся на спинку стула и откашлялся.
  — Вы, конечно, знаете, месье граф, что мадам Кеттеринг убита?
  — Убита? Mon Dieu, какой ужас!
  Удивление и сожаление были сыграны прекрасно, так прекрасно, что выглядели совершенно естественными.
  — Мадам Кеттеринг была задушена между Парижем и Лионом, — продолжал месье Карре, — а ее драгоценности похищены.
  — Это беззаконие! — горячо воскликнул граф. — Полиция обязана предпринять какие-то меры против бандитов. Сегодня никто не чувствует себя в безопасности.
  — В сумочке мадам, — продолжал месье Карре, — мы нашли ваше письмо. Похоже, она собиралась с вами встретиться?
  Граф пожал плечами и развел руками.
  — Нет смысла скрывать! — прямо сказал он. — Мы все мужчины. Между нами говоря, так оно и было.
  — Вы встретились с ней в Париже и дальше поехали вместе, не так ли? — спросил месье Карре.
  — Так мы договорились, но мадам изменила свои — планы. Я должен был встретить ее на островах.
  — Вы не встретили ее в Париже вечером четырнадцатого числа?
  — Каким, образом? Я приехал в Ниццу утром четырнадцатого. Так что, как вы понимаете, это было невозможно.
  — Конечно, конечно, — согласился месье Карре. — И вы, наверное, можете рассказать нам, что делали вечером и ночью четырнадцатого числа?
  Граф немного подумал.
  — Я пообедал в Монте-Карло в кафе де Пари. Потом отправился в Ле спортинг. Проиграл несколько тысяч франков. — Он пожал плечами. — Домой вернулся, кажется, в час.
  — Простите, месье, но каким образом вы добрались до дома?
  — На моем собственном двухместном автомобиле.
  — С вами никого не было?
  — Никого.
  — Вы могли бы назвать кого-нибудь, кто подтвердит ваш рассказ?
  — Конечно! Многие мои друзья видели меня в тот вечер.
  — Ваш слуга видел, когда вы вернулись на виллу?
  — У меня свой ключ.
  — Разумеется, — пробурчал месье Карре.
  Он снова позвонил а колокольчик. Открылась дверь, и появился посыльный.
  — Пусть войдет Ада Мейсон.
  Появилась Ада Мейсон.
  — Будьте добры, мадемуазель, взгляните на этого джентльмена. Это не он был в купе вашей госпожи в Париже?
  Женщина долго и внимательно изучала графа, который, как заметил Пуаро, чувствовал себя неуютно под ее взглядом.
  — Я не могу сказать, месье, что я уверена, — произнесла она наконец. — Может, это он, а может, и нет. И ведь говорила вам, что видела его только со спины. Скорее всего, мне кажется, это все же он.
  — Но вы не уверены?
  — Нет… — Ада Мейсон запнулась. — Н-н-ет, я не уверена.
  — Видели вы этого джентльмена раньше на Керзон-стрит?
  Мейсон покачала головой.
  — У меня не было необходимости разглядывать всех, кто приходил на Керзон-стрит, — объяснила она.
  — Ну хорошо, хорошо, — разочарованно произнес месье Карре.
  — Минутку! — вмешался Пуаро. — Могу я задать мадемуазель один вопрос?
  — Конечно, месье Пуаро, пожалуйста.
  Пуаро обратился к служанке:
  — Что произошло с билетами?
  — С билетами, сэр?
  — Да, с билетами от Лондона до Ниццы, Они были у вас или у вашей госпожи?
  — У госпожи был билет в пульмановский вагон, другие билеты находились у меня.
  — Где они?
  — Я отдала их проводнику французского поезда, сэр, он сказал, что так положено. Надеюсь, я поступила правильно, сэр?
  — Совершенно правильно, совершенно правильно. Я просто уточняю все детали.
  Месье Кау и месье Карре недоуменно посмотрели на него. Ада Мейсон постояла еще минуты две, затем месье Карре кивнул ей, и она вышла. Пуаро нацарапал что-то на клочке бумаги и передал записку месье Карре. Тот прочитал ее, и его брови поползли вверх.
  — Что ж, джентльмены, — раздраженно проговорил граф. — Я вам еще нужен?
  — В данный момент нет. — Месье Карре говорил нарочито любезным тоном. — Пока все ясно относительно вашей роли в происшествии. Естественно, имея письмо, найденное у мадам, мы не могли не пригласить вас.
  Граф встал, взял тросточку, которую оставил у входа, и, изысканно поклонившись, вышел из кабинета.
  — Вот так, — сказал месье Карре. — Вы были совершенно правы, месье Пуаро! Будет лучше, если он не узнает, что мы его подозреваем. Два моих человека станут следить за ним день и ночь, и мы, конечно, проверим его алиби. Мне оно представляется весьма зыбким.
  — Может быть, — задумчиво проговорил Пуаро.
  — Я просил месье Кеттеринга прийти утром, — продолжил месье Карре. — Правда, сомнительно, что от этого будет польза. — Хотя парочка подозрительных деталей имеется. — Он замолчал, почесывая кончик носа.
  — Именно? — спросил Пуаро.
  — Дело в том, — месье Карре откашлялся, — что та дама, с которой, как говорят, он ехал, мадемуазель Мирель, остановилась в другом отеле. Это кажется мне весьма странным.
  — Это выглядит так, — сказал месье Кау, — словно они договорились соблюдать осторожность.
  — Вот именно, — торжествующе произнес месье Карре. — А почему они должны соблюдать осторожность?
  — Чрезмерная осторожность подозрительна, не так ли? — спросил Пуаро.
  — Precisement!
  — Мы можем, — пробормотал Пуаро, — задать месье Кеттерингу пару вопросов.
  Месье Карре отдал распоряжение, и через минуту Дерек Кеттеринг, как всегда добродушный, вошел в кабинет.
  — Доброе утро, месье, — любезно обратился к нему месье Карре.
  — Доброе утро! — Дерек был сама сердечность.
  — Вы звали меня. Что-нибудь прояснилось?
  — Пожалуйста, присядьте, месье.
  Дерек сел, сняв шляпу и положив ее на стол.
  — Слушаю, — нетерпеливо произнес он.
  — Пока ничего нового, — обескураженно сказал месье Кау.
  — Очень интересно, — сухо заметил Дерек. — И вы вызвали меня только затем, чтобы это сообщить?
  — Естественно! Мы считаем, вы должны знать, как продвигается дело, — любезно пояснил месье Карре.
  — Даже если продвижения нет?
  — У нас есть к вам кое-какие вопросы.
  — Задавайте!
  — Вы уверены, что не видели свою жену и не говорили с ней в поезде?
  — Я уже отвечал на этот вопрос: нет.
  — У вас, несомненно, были причины так ответить.
  Дерек рассерженно посмотрел на месье Карре.
  — Я — не — знал — что — она — была — в — поезде. — Он раздельно выговаривал слова, словно сомневаясь в умственных способностях собеседника.
  — Да, да, вы уже говорили это, — пробормотал месье Карре.
  Дерек нахмурился.
  — Я хочу знать, куда вы клоните. И знаете, что я думаю, месье Карре?
  — Что вы думаете, месье?
  — Я думаю, что французскую полицию сильно переоценивают. Я полагал, вы хоть что-нибудь знаете о бандах дорожных грабителей. Но это переходит все границы. Такое происходит в train de Luxe,288 а французская полиция совершенно беспомощна.
  — Мы расследуем это дело, месье, будьте спокойны.
  — Мадам Кеттеринг, насколько мне известно, — вмешался Пуаро, — не оставила завещания. — Он сказал это, глядя в потолок, вытянув ноги и сцепив руки на животе.
  — Думаю, нет, — ответил Кеттеринг. — А что?
  — Вы унаследовали кругленькую сумму, — заметил Пуаро, — весьма приличную.
  И хотя он по-прежнему смотрел в потолок, краем глаза он не мог не заметить, как вспыхнуло лицо Дерека Кеттеринга.
  — Что вы хотите этим сказать и кто вы?
  Пуаро перестал разглядывать потолок, выпрямился и взглянул молодому человеку прямо в глаза.
  — Мое имя — Эркюль Пуаро. — произнес он. — И, наверное, я величайший детектив в мире. Вы совершенно уверены, что не видели свою жену и не говорили с ней в поезде?
  — Да что вы заладили? Вы что, думаете, я убил ее? — Неожиданно он засмеялся. — Я не должен выходить из себя, но это же полный абсурд. Зачем мне, если я убил ее, похищать драгоценности?
  — Действительно, — разочарованно пробормотал Пуаро. — Я об этом не подумал.
  — Ясно же, что речь идет об убийстве и грабеже, — сказал Дерек Кеттеринг. — Бедная Руфь, это все ее проклятые рубины. Наверное, она взяла их с собой, и из-за них-то ее и убили.
  Пуаро вдруг оживился. В его глазах блеснул загадочный зеленый огонек. Он стал похож на гладкого, откормленного кота, готовящегося к прыжку.
  — Еще один вопрос, месье Кеттеринг. Скажите мне, когда вы последний раз видели свою жену?
  — Дайте подумать. Наверное, это было… да, да, недели три назад. Но, боюсь, точную дату не назову.
  — Ничего, — сухо заметил Пуаро, — это все, что я хотел знать.
  — Итак, — нетерпеливо проговорил Дерек, — что-нибудь еще?
  Он вопросительно взглянул на месье Карре. Тот в свою очередь — на Пуаро, который помотал головой.
  — Нет, месье Кеттеринг, — вежливо произнес месье Карре, — думаю, мы не будем задерживать вас. Всего доброго!
  — Всего доброго. — Кеттеринг вышел, хлопнув дверью.
  Как только он удалился, Пуаро быстро произнес:
  — Когда вы сообщили месье Кеттерингу о рубинах?
  — Я ему вообще ничего о них не говорил, — ответил месье Карре. — Только вчера мы узнали о них от месье Ван Алдина.
  — Да, но граф упоминал о них в письме.
  Месье Карре растерялся.
  — Естественно, я не говорил месье Кеттерингу об этом письме, — укоризненно произнес он. — Это было бы бестактно.
  Пуаро забарабанил по столу.
  — Как же он узнал о них? — тихо прошипел он. — Мадам не могла сказать ему, ведь он не видел ее около трех недель. Месье Ван Алдин или его секретарь вряд ли могли это сделать, они беседовали по поводу совершенно иных материй, и в газетах о рубинах ничего не писали.
  Он встал, взял трость и шляпу.
  — А наш джентльмен, — пробормотал он себе под нос, — все о них знает. Я удивлен, очень удивлен!
  Глава 18. Ленч Дерека
  Дерек Кеттеринг пошел прямо в «Негреско», где заказал два коктейля, которые и выпил залпом.
  Потом устремил свой взгляд на сверкающее Средиземное море. Он никого не видел вокруг себя и не обратил внимания на подошедшую к его столику женщину, одетую в нечто изумительное оранжево-черное. Дерек заказал третий коктейль и только тогда как бы очнулся. Его ноздри уловили запах хорошо знакомых духов, он поднял глаза и увидел оранжево-черную даму. Это была Мирель. Она улыбалась ему своей невинной соблазнительной улыбкой.
  — Дерек! — промурлыкала она. — Ты рад меня видеть?
  Она уселась рядом с ним.
  — Ну, поприветствуй меня, глупыш! — И она скорчила гримасу.
  — Какое неожиданное удовольствие! — сказал Дерек. — Когда ты приехала из Лондона?
  Она пожала плечами.
  — Дня два назад.
  — А как же «Пантеон»?
  — Я… как это ты говоришь? Расплевалась с ним.
  — Ну да?
  — Ты не слишком приветлив, Дерек.
  — А что ты ожидала?
  Мирель закурила сигарету, выпустила колечко дыма и продолжила:
  — Думаешь, я поступила неосторожно?
  Дерек посмотрел на нее, пожал плечами и заметил равнодушно:
  — У тебя здесь ленч?
  — Mais oui. У меня ленч с тобой.
  — Я бесконечно сожалею, но у меня назначена важная встреча.
  — Mon Dieu!289 Вы, мужчины, как дети! — воскликнула танцовщица. — И сейчас, и тогда в Лондоне, когда ты наговорил мне Бог знает что, ты как ребенок. Ah! mais cest inoui!290
  — Моя дорогая девочка, я и вправду не понимаю, о чем ты говоришь. Мы ведь решили тогда в Лондоне, что крысы бегут с тонущего корабля.
  Дерек нахмурился. Мирель наклонилась к нему.
  — Ты можешь не таиться от меня, — прошептала она. — Я знаю, я знаю все, что ты сделал ради меня.
  Он злобно посмотрел на нее: его насторожило то, что скрывалось за ее словами. А Мирель подмигнула ему.
  — О, не бойся. Я буду нема как рыба. Ты великолепен! Ты восхитительно отважен, но ведь именно я подала тебе эту идею. Помнишь? Когда сказала, что иногда происходят несчастные случаи. Ты в безопасности? Полиция не подозревает тебя?
  — Какого дьявола?..
  — Тише! — Она приложила палец к губам. — Ты прав, я не должна говорить об этом здесь. Не будем об этом! Но ведь все тревоги позади, и наша жизнь будет чудесной, чудесной!
  Дерек засмеялся сухим злым смехом.
  — Значит, крысы возвращаются? Два миллиона! Совсем другое дело. Я должен был это предвидеть. — Он снова засмеялся. — Ты поможешь мне истратить эти деньги, правда, Мирель? Ты лучше всех женщин знаешь, как это сделать.
  — Тише! — воскликнула танцовщица. — Что с тобой, Дерек? Видишь, на нас смотрят.
  — Да? Я объясню тебе, что со мной. Я покончил с тобой, Мирель. Ты слышишь? Покончил!
  На Мирель это не произвело ожидаемого впечатления.
  Минуту или две она смотрела на него, а потом с кроткой улыбкой сказала:
  — Какое же, ты дитя! Ты злишься, ты не в духе — и все только потому, что я практична. Разве я не говорила тебе много раз, что обожаю тебя? — Она подалась вперед. — Но я хорошо знаю тебя, Дерек. Посмотри на меня — это я, Мирель. Ты не можешь жить без меня, и ты это знаешь. Я любила тебя раньше, я буду в тысячу раз сильнее любить тебя теперь. Я сделаю твою жизнь прекрасной, удивительной. Ты не найдешь другой такой, как Мирель.
  Она буквально пожирала его взглядом. Он побледнел, дыхание его участилось, и она торжествующе улыбнулась. Она знала о своих чарах и власти над мужчинами.
  — Значит, решено! — прошептала она и коротко засмеялась. — Теперь, Дерек, ты закажешь мне ленч?
  — Нет! — выдохнул он и встал из-за стола. — Сожалею, но я уже сказал тебе, у меня назначена встреча.
  — Ты договорился с кем-то еще? Нет, не верю.
  — Я договорился с одной леди.
  И он стремительно пошел к даме в белом, которая только что поднялась по ступенькам. Он обратился к ней, слегка робея:
  — Мисс Грей, не могли бы вы… не могли бы вы составить мне компанию? Вы встречали меня у леди Темплин, если помните.
  Катарин долго смотрела на него своими задумчивыми серыми глазами, которые так много выражали…
  — Благодарю вас! — сказала она наконец. — С большим удовольствием.
  Глава 19. Неожиданный визитер
  Граф де ла Роше только что закончил свой завтрак, состоявший из весьма изысканных блюд.
  Вытерев салфеткой роскошные черные усы, граф встал из-за стола, прошел через салон, который украшали objets d'art,291 расставленные в артистическом беспорядке: буфет Луи XV, шелковые туфли Марии-Антуанетты и другие редкости составляли mise en scene.292
  Граф обычно объяснял своим гостям, что все это досталось ему от предков. Выйдя на террасу, он равнодушно взглянул на Средиземное море. Ему было не до того: до мельчайших деталей продуманный план провалился. Усевшись в соломенное кресло, он закурил сигарету и глубоко задумался.
  Ипполит, его слуга, принес кофе и несколько напитков. Граф выбрал выдержанный бренди.
  Когда слуга собрался уходить, граф жестом задержал его. Ипполит застыл — олицетворение почтительного внимания.
  — Возможно, — сказал граф, — в течение ближайших дней этот дом посетят несколько человек. Наверное, они попытаются установить отношения с тобой и с Мари. И скорее всего, они зададут несколько вопросов относительно меня.
  — Да, месье граф.
  — Быть может, это уже произошло?
  — Нет, месье граф.
  — Сюда никто не приходил? Ты уверен?
  — Никто, месье граф.
  — Это хорошо, — сухо сказал граф, — однако они придут. Я знаю. И будут задавать вопросы.
  Ипполит смотрел на хозяина со все большим вниманием.
  Граф говорил тихо, не глядя на Ипполита.
  — Как тебе известно, я приехал во вторник утром. Если полиция или кто-то другой спросит тебя об этом, не забудь: я приехал во вторник четырнадцатого, а не в среду пятнадцатого. Ты понял?
  — Конечно, месье граф.
  — В делах, где замешана женщина, надо быть осмотрительным.
  — Я буду осмотрительным, месье.
  — А Мари?
  — И Мари. Ручаюсь за нее.
  — Ну вот и чудесно, — пробормотал граф.
  Когда Ипполит исчез, граф чуть не подавился черным кофе. Он нахмурился. Покачал головой. Кивнул.
  В разгар его размышлений снова вошел Ипполит.
  — Дама, месье.
  — Дама?
  Граф был удивлен. Не потому, что визит дамы был чем-то необычным для виллы «Марина», но сейчас граф не мог представить, какая из них пожелала его видеть.
  — Думаю, эта дама незнакома месье. — Слуга как будто читал мысли своего господина.
  Граф был еще более заинтригован.
  — Проводи ее, Ипполит, — приказал он.
  Через минуту очаровательное существо в чем-то оранжево-черном, сопровождаемое ароматом экзотических духов, появилось на террасе.
  — Месье граф де ла Роше?
  — К вашим услугам, мадемуазель. — Граф поклонился.
  — Мое имя Мирель. Думаю, вы слышали обо мне.
  — О, действительно, мадемуазель, кого может оставить равнодушным искусство очаровательной Мирель? Вы превосходны!
  Мирель приняла комплимент с равнодушной автоматической улыбкой.
  — Я не предупредила о своем приходе, — начала она.
  — О! Присядьте, прошу вас, мадемуазель, — воскликнул граф, пододвигая стул.
  За его галантностью таилось любопытство. Он знал о женщинах почти все. Правда, он никогда не общался с женщинами типа Мирель; она была такой же хищницей, как и он. В этом смысле он и танцовщица были птицами одного полета. Граф понимал, что его обаяние на Мирель не произведет никакого впечатления: она была парижанкой и знала толк в людях. Как бы там ни было, одно граф понял сразу же. Он понял, что перед ним разгневанная женщина, а разгневанные женщины, это граф знал, говорят больше, чем необходимо, и джентльмен, который при этом сохраняет спокойствие, может остаться в выигрыше.
  — С вашей стороны весьма великодушно, мадемуазель, что вы посетили мой скромный уголок.
  — У нас есть общие друзья в Париже, — сказала Мирель, — от них я и слышала о вас, но сегодня я пришла по другой причине. Я постоянно слышу ваше имя с тех пор, как приехала в Ниццу, но в связи с другим делом, вы понимаете?
  — Что? — спокойно спросил граф.
  — Буду откровенна, — продолжала танцовщица. — Но поверьте мне, ваши интересы я принимаю близко к сердцу. В Ницце говорят, что вы убили мадам Кеттеринг.
  — Я? Убил мадам Кеттеринг? Ба! Но это же абсурд!
  Однако сказал он это скорее вяло, чем возмущенно, провоцируя ее тем самым на дальнейшую откровенность.
  — Да, — настаивала она, — это я вам говорю.
  — Люди любят болтать, — равнодушно пробормотал граф. — Если все принимать всерьез…
  — Вы не поняли. — Мирель подалась вперед, ее темные глаза засверкали. — Это не уличные сплетни. Так считают в полиции.
  — В полиции? — Граф выпрямился и слегка насторожился.
  Мирель несколько раз энергично кивнула головой.
  — Да, да. Верьте мне. У меня везде друзья. Сам начальник полиции… — Она не закончила фразу, выразительно поведя плечами.
  — От красивой женщины ничего нельзя скрыть, — проговорил граф.
  — В полиции уверены, что именно вы убили мадам Кеттеринг. Но это неправда.
  — Конечно, это неправда! — Граф был спокоен.
  — Они считают, что это сделали вы, но они не знают правды. А я знаю.
  Граф с любопытством посмотрел на нее.
  — Вы знаете, кто убил мадам Кеттеринг? Вы это хотите сказать, мадемуазель?
  Мирель закивала:
  — Да.
  — И кто же это? — быстро спросил граф.
  — Ее муж. — Она подошла к графу и сказала тихо, но яростно и выразительно: — Ее убил муж.
  Граф откинулся в кресле. Его лицо хранило непроницаемость.
  — Позвольте спросить вас, мадемуазель, откуда вы это знаете?
  — Откуда знаю? — Мирель прямо подскочила на месте и засмеялась. — Он заранее все обдумал. Он разорен, он банкрот, он прогорел. Только смерть жены могла его спасти. Он сам мне это сказал. Он ехал тем же поездом, что и она, но она этого не знала. Почему, я вас спрашиваю? Потому что он решил напасть на нее ночью. Ах, — она закрыла глаза, — я так и вижу, как это произошло…
  Граф закашлялся.
  — Возможно, возможно, — пробормотал он. — Но, мадемуазель, зачем же ему в таком случае похищать драгоценности?
  — Драгоценности! — выдохнула Мирель. — Драгоценности! Ах, эти рубины…
  Ее глаза загорелись ярким светом. Граф озадаченно посмотрел на нее, в который раз удивляясь просто магическому влиянию таких вещей на женщин, и перевел разговор в более практическую плоскость.
  — А от меня вы чего хотите, мадемуазель?
  Мирель успокоилась и снова стала деловой.
  — Все очень просто. Вы пойдете в полицию. Вы скажете, что месье Кеттеринг совершил это преступление.
  — А если они не поверят мне? Если потребуют доказательств? — Он пристально смотрел на нее, Мирель тихо засмеялась и дотронулась до своего оранжево-черного шарфа.
  — Пошлите их ко мне, месье граф, — почти прошептала она. — Я дам им доказательства.
  И она ушла так же стремительно, как и появилась.
  Граф глядел ей вслед, вытаращив глаза.
  — Ну и фурия! — пробормотал он. — Что же так вывело ее из себя? Что заставило выпустить когти? Неужели она верит, что мистер Кеттеринг убил свою жену? Она хочет, чтобы в это поверил я. Она хочет, чтобы в это поверила полиция.
  Граф улыбнулся про себя. Он не собирался идти в полицию. Перед ним открылись другие возможности, и, судя по улыбке, они вдохновляли его.
  Однако вскоре он опять помрачнел. Мирель сказала, что полиция его подозревает. Это могло быть правдой, а могло и не быть ею. Женщина вроде Мирель, когда она разъярена, способна на все, лишь бы добиться своего. С другой стороны, она могла получить такую информацию. В этом случае, его губы мрачно, сжались, в этом случае он должен предпринять несколько предосторожностей.
  Граф вошел в дом и еще раз спросил Ипполита, не приходил ли кто-нибудь из посторонних. Слуга был совершенно уверен, что нет. В спальне граф подошел к старинному бюро. Его тонкие пальцы нажали на потайную кнопку — выдвинулся секретный ящичек. В нем лежал коричневый сверток. Граф вынул его и задумчиво подержал в руках. Потом со страдальческой гримасой вырвал из головы волос, положил его на край ящика и аккуратно задвинул его обратно. Держа в руках сверток, он спустился в гараж, где стоял его ярко-красный двухместный автомобиль. Через десять минут он уже ехал в Монте-Карло.
  Несколько часов граф провел в казино, потом прогулялся по городу. Затем снова сел в машину и поехал в направлении Ментоны. Было еще не очень темно, и он различил серый автомобиль, следовавший за ним. Он видел его и раньше, когда ехал в Монте-Карло. Граф улыбнулся. Дорога пошла вверх.
  Граф с силой нажал на акселератор. Маленький красный автомобиль был изготовлен специально для графа и имел более мощный мотор, чем могло показаться на первый взгляд.
  Граф оглянулся и снова улыбнулся: серый автомобиль остался далеко позади. Маленькая красная машина летела по пустынной дороге. Место было опасное: дорога, сильно петляя, пошла под уклон, но граф был первоклассным водителем. Неожиданно его автомобиль сбавил скорость и остановился у почты.
  Через две минуты он вновь ехал в направлении Ментоны. Когда наконец появился серый автомобиль, граф пил традиционный чай на веранде одного из отелей.
  Чуть позже он вернулся в Монте-Карло, где и пообедал. Дома граф был чуть позже полуночи. Его встретил встревоженный Ипполит.
  — Ах, месье граф вернулся! Месье граф случайно не звонил мне?
  Граф отрицательно покачал головой.
  — В три часа мне позвонили и сказали, что месье граф хочет, чтобы я поехал к нему в отель «Негреско».
  — Да? И ты поехал?
  — Конечно, месье, но в «Негреско» мне никто ничего не мог сказать о месье графе.
  — Ах! И конечно, Мари в это время была на базаре?
  — Да, месье.
  — Все в порядке, — сказал граф, — Все это не имеет значения. Просто вышла ошибка.
  Поднимаясь наверх, он улыбался.
  В спальне граф внимательно все осмотрел. Все было вроде как обычно. Он проверил все ящики и шкафы. Затем удовлетворенно кивнул. Все лежало почти так, как было, но не совсем. Было ясно, что дом обыскивали.
  Он подошел к бюро и нажал на потайную кнопку. Ящик выдвинулся, но волоска, что граф там оставил, уже не было. Он кивнул еще несколько раз.
  — Наша французская полиция великолепна, — пробормотал он, — просто великолепна. Ничто и никто не ускользнет от нее.
  Глава 20. У Катарин появляется друг
  Следующим утром Катарин и Ленокс сидели на веранде виллы «Маргарита». Между ними возникло что-то вроде дружбы, несмотря на разницу в возрасте. С точки зрения Ленокс, жизнь Катарин на вилле «Маргарита» была невыносимой: она стала гвоздем сезона. Леди Темплин откровенно эксплуатировала то, что Катарин оказалась связанной с происшествием в Голубом поезде, и это было ужасно.
  Сильнейший отпор Катарин разбивался об эгоизм леди Темплии. Шабби же по своей непосредственной наивности лишь подыгрывал жене. Когда он представлял Катарин, то делал обычно это так:
  — Это мисс Грей. Вы знаете, что случилось в Голубом поезде? Она там была! И долго разговаривала с Руфью Кеттеринг всего за несколько часов до убийства! Вот повезло, правда?
  Несколько подобных фраз, произнесенных в это утро, вызвали необычно резкий отпор Катарин, и когда они с Ленокс остались одни, последняя протяжно сказала:
  — Ты уже не такая кроткая. Ты многому научилась, Катарин.
  — Сожалею, что начинаю выходить из себя. Как правило, со мной этого не случается.
  — Скоро ты научишься выпускать пар. Хотя Шабби всего лишь осел, и вреда от него нет. Но мать непробиваема. Думаю, она не обратила бы внимания даже на второе пришествие, просто раскрыла бы свои голубые глаза пошире, вот и все.
  Катарин никак не отреагировала на это тонкое наблюдение, а Ленокс продолжала:
  — Мне больше по душе Шабби. Убийство, конечно, вещь интересная, но связь с ним Дерека все меняет.
  Катарин кивнула.
  — Значит, вчера он пригласил тебя на ленч, — задумчиво произнесла Ленокс. — Он тебе нравится, Катарин?
  — Не знаю, — подумав, тихо ответила та.
  — Он очень симпатичный.
  — Да, он симпатичный.
  — Что тебе в нем не нравится?
  Катарин не ответила на этот вопрос, по крайней мере прямо.
  — Он говорил о смерти своей жены. Признался, что для него это большая удача.
  — Полагаю, ты была шокирована. — Ленокс помолчала и сказала вполне серьезно: — Ты ему нравишься, Катарин.
  — Он очень хорошо меня угостил, — засмеялась та.
  Но Ленокс не сдавалась.
  — Я заметила это в тот вечер, когда он пришел сюда, — задумчиво произнесла она. — Он так смотрел на тебя… Хотя ты совсем не в его вкусе, скорее, наоборот. Но это как вера. Она приходит к человеку в свое время…
  — Мадемуазель подойдет к телефону? — спросила Мари, выглянув в окно. — Месье Пуаро хочет говорить с ней.
  — Опять кровь, ужасы… Иди, Катарин, иди и развлекайся со своим детективом.
  Голос Эркюля Пуаро был мягок и деликатен.
  — Мадемуазель Грей? Bon. Мадемуазель, я звоню по просьбе месье Ван Алдина, отца мадам Кеттеринг. Он хочет поговорить с вами. Или на вилле «Маргарита», или у него в отеле — как вам будет угодно.
  Катарин немного подумала. Визит Ван Алдина на виллу «Маргарита» нежелателен: леди Темплин получит от него слишком большое удовольствие. Она вряд ли упустит шанс приласкать миллионера. Поэтому Катарин сказала Пуаро, что предпочла бы встретиться с Ван Алдином в отеле.
  — Прекрасно, мадемуазель. Я заеду за вами. В двенадцать сорок пять, если вы не против.
  Минута в минуту Пуаро подъехал к вилле, Катарин уже ожидала его. Они тут же тронулись, и Пуаро спросил:
  — Ну, мадемуазель, как дела?
  Она посмотрела в его живые глаза и признала, что ее первое впечатление было безошибочным: в нем было что-то очень симпатичное.
  — Наш roman policier продолжается, не так ли? — сказал он. — Я дал вам слово, что мы вместе расследуем это дело, а я всегда выполняю свои обещания.
  — Вы очень любезны! — пробормотала Катарин.
  — Ах, не смейтесь надо мной! Как насчет деталей? Хотите, я расскажу вам о том, как развиваются события?
  Катарин призналась, что хотела бы, и Пуаро живописно обрисовал облик графа де ла Роше.
  — Думаете, это он убил ее? — задумчиво спросила Катарин.
  — Это всего лишь версия, — осторожно ответил Пуаро.
  — А сами вы верите в нее?
  — Я бы так не сказал. А вы, мадемуазель, что думаете вы?
  Катарин пожала плечами.
  — Откуда мне знать? Я ничего не понимаю в таких вещах, но думаю…
  — Да? — нетерпеливо произнес Пуаро.
  — Ну хорошо. Из того, что вы рассказали, ясно, что граф не принадлежит к тому типу людей, которые способны на убийство.
  — Отлично! — воскликнул Пуаро. — Вы согласны со мной. Именно это я и сказал. — Он пристально посмотрел на нее. — А вы что, знакомы с Дереком Кеттерингом?
  — Я встретила его — у леди Темплин, а вчера он угостил меня ленчем.
  — Mauvais sujet!293 — Пуаро покачал головой. — Но les femmes,294 они это любят, правда?
  Он подмигнул Катарин, и она засмеялась.
  — Он довольно видный мужчина, — продолжал Пуаро, — наверняка вы заметили его в Голубом поезде?
  — Да, я видела его.
  — В вагоне-ресторане?
  — Нет, вовсе нет. Я видела, как он входил в купе своей жены.
  Пуаро кивнул.
  — Странно, — пробормотал он. — Я помню, вы говорили, что проснулись и выглянули в окно в Лионе? Вы не заметили темноволосого человека, похожего на графа де ла Роше, который выходил бы из поезда?
  Катарин покачала головой.
  — Нет, я видела юношу в кепке и накидке, но не думаю, что он сошел с поезда. Он гулял по платформе. Был еще толстый бородатый француз в пижаме и пальто, он хотел выпить чашечку кофе. Остальные, скорее всего, были железнодорожными служащими.
  Пуаро несколько раз кивнул головой.
  — Похоже, у графа де ла Роше железное алиби. Алиби — опасная вещь, оно всегда вызывает подозрения. Но вот мы и приехали.
  Они поднялись в номер Ван Алдина, где их ожидал Найтон. Пуаро представил ему Катарин. После необходимого обмена общими фразами Найтон сказал:
  — Я сообщу мистеру Ван Алдину о приходе мисс Грей.
  Он прошел в соседнюю комнату. Оттуда послышались тихие голоса, затем появился Ван Алдин, который сразу направился к Катарин, протягивая ей руки и внимательно вглядываясь в нее.
  — Я рад нашей встрече, — просто сказал он. — Я очень хотел услышать ваш рассказ о Руфи.
  Простота манер миллионера произвела на Катарин сильное впечатление. Она почувствовала, как глубоко его горе, глубоко и неподдельно, потому что он старался скрыть свои переживания.
  — Присядьте, пожалуйста, и расскажите мне все. — Ван Алдин пододвинул ей кресло.
  Пуаро и Найтон из деликатности вышли, и Катарин осталась один на один с Ван Алдином. Ей было легко говорить с ним. Просто, стараясь ничего не забыть и как можно точнее воспроизвести все слово в слово, передала она ему свой разговор с Руфью. Он слушал не перебивая, откинувшись в кресле и прикрыв глаза рукой. Когда она закончила, миллионер тихо сказал:
  — Благодарю вас, дорогая.
  Несколько мгновений они молчали. Катарин чувствовала, что слова соболезнования и утешения неуместны.
  Потом Ван Алдин заговорил другим тоном:
  — Я очень благодарен вам, мисс Грей. Думаю, вы облегчили последние часы жизни моей бедной девочки. Хочу вас кое о чем спросить. Месье Пуаро, наверное, рассказал вам о том негодяе, который запутал мою девочку? Именно о нем она говорила вам, именно с ним собиралась встретиться. Как вы думаете, она не могла изменить свои планы после вашего разговора? Может быть, она решила нарушить уговор?
  — Я не могу сказать наверняка, сэр. Она определенно пришла к какому-то решению, и мне показалось, что она успокоилась.
  — Она не говорила вам, где у них была назначена встреча, в Париже или на островах?
  Катарин покачала головой.
  — Об этом она не сказала.
  — Да, — задумчиво произнес Ван Алдин. — Ну ничего, время покажет.
  Он встал и открыл дверь в смежную комнату.
  Появились Пуаро и Найтон.
  Катарин отвергла предложение миллионера о ленче, и Найтон проводил ее до такси. Когда он вернулся, Ван Алдин и Пуаро беседовали.
  — Если бы мы знали, — задумчиво говорил миллионер, — к какому решению пришла Руфь… Это было бы уже полдела. Может быть, она решила сойти в Париже и телеграфировать мне? А может, поехать на юг Франции и объясниться с графом? Мы в темноте, мы в полной темноте. Но у нас есть показания служанки: Руфь была встревожена и испугана появлением графа в поезде. Значит, это не входило в ее планы. Вы согласны со мной, Найтон?
  — Простите, мистер Ван Алдин! Я не слышал, о чем вы сказали.
  — Грезите? — спросил Ван Алдин. — На вас это не похоже. Что, эта девушка выбила вас из колеи?
  Найтон только вздохнул.
  — Чудесная девушка, — задумчиво сказал Ван Алдин. — Чудесная. Вы обратили внимание на ее глаза?
  — Любой мужчина, — ответил Найтон, — не мог бы не заметить ее глаз.
  Глава 21. На корте
  Прошло несколько дней. Вернувшись с утренней прогулки, Катарин увидела Ленокс, с нетерпением поджидавшую ее.
  — Тебе звонил твой молодой человек, Катарин!
  — Кого ты называешь моим молодым человеком?
  — Секретаря Руфуса Ван Алдина. По-моему, ты произвела на него сильное впечатление. Ты становишься роковой женщиной, Катарин. Сначала Дерек Кеттеринг, теперь молодой Найтон. А ведь я его довольно хорошо помню. Он лежал в госпитале моей матери во время войны. Мне тогда было около восьми лет.
  — Он был серьезно ранен?
  — В ногу, если не ошибаюсь, но ранение было сложным. Думаю, врачи что-то напутали. Они говорили, что он не будет хромать, а он немного прихрамывал.
  Вошла леди Темплин.
  — Рассказываешь Катарин о майоре Найтоне? — спросила она. — Он такой славный! Я совсем забыла про него, так много всего было, а сейчас вспомнила.
  — Он был не такой важной птицей, чтобы его помнить, — заметила Ленокс.
  — Теперь, когда он стал секретарем миллионера, другое дело.
  — Дорогая! — укоризненно воскликнула леди Темплин.
  — А зачем звонил майор Найтон? — поинтересовалась Катарин.
  — Он приглашает тебя на теннис. Если ты не против, он заедет за тобой. Мы с мамой согласны сопровождать тебя. Пока ты будешь развлекаться с секретарем, я могу развлечь миллионера, Катарин. Ему около шестидесяти, но он наверняка выглядит почти так же молодо, как я.
  — Я бы хотела познакомиться с мистером Ван Алдином, — мечтательно проговорила леди Темплин. — О нем так много говорят. Один из столпов Западного полушария. И такой влиятельный.
  — Майор Найтон был очень любезен. Он сообщил, что это приглашение мистера Ван Алдина, — сказала Ленокс. — И он так часто повторял это, что я почувствовала запах жареного. Ты и Найтон можете составить прекрасную пару. Благословляю вас, дети мои.
  Катарин засмеялась и пошла наверх переодеваться.
  Вскоре после ленча приехал Найтон, ему пришлось набраться мужества, чтобы вынести ностальгические воспоминания леди Темплин.
  По дороге в Канны он сообщил Катарин:
  — Леди Темплин почти не изменилась.
  — Внутренне или внешне?
  — И то и другое. Ей сейчас, наверное, чуть больше сорока, но она по-прежнему очень красива.
  — Да, она красива, — согласилась Катарин.
  — Очень рад, что вы приняли приглашение, — продолжил Найтон. — Месье Пуаро тоже собирается быть. Он необыкновенный человек! Вы хорошо знаете его, мисс Грей?
  Катарин покачала головой.
  — Я встретила его в поезде. Читала детектив и сказала что-то насчет того, что в жизни ничего подобного не бывает. Я и не представляла себе тогда, кто он.
  — Это удивительный человек, — тихо сказал Найтон, — и он делает удивительные вещи. Он гений, он умеет доискиваться до самой сути, причем никто до самого конца не представляет, о чем он думает и какие делает выводы. Помню, я тогда жил в Йоркшире, у леди Кленревон украли драгоценности. Поначалу казалось, что это обычный грабеж, но местная полиция засомневалась. Я хотел, чтобы они пригласили Эркюля Пуаро, он — единственный человек, кто мог раскрыть это преступление, но они предпочли обратиться в Скотланд-Ярд.
  — И что? — полюбопытствовала Катарин.
  — Драгоценности не были найдены, — сухо ответил Найтон.
  — Вы действительно верите в него?
  — Да. Граф де ла Роше — скользкий субъект. Ему удалось избежать многих неприятностей. Но от Эркюля Пуаро, я думаю, ему не ускользнуть.
  — Граф де ла Роше, — задумчиво произнесла Катарин. — Вы и в самом деле думаете, что это он?
  — Конечно! — Найтон удивленно посмотрел на нее. — А вы разве так не думаете?
  — Да, да, — торопливо сказала Катарин, — конечно, но я имела в виду, что это не обычный грабеж.
  — Согласен с вами. Однако граф де ла Роше хорошо знает свое дело.
  — Кроме того, у него есть алиби.
  — Вы признались, что читаете детективы, мисс Грей. Поэтому вам должно быть известно, что тот, кто имеет самое твердое алиби, обычно вызывает больше всего подозрений.
  — Вы полагаете, что реальная жизнь похожа на романы? — с улыбкой спросила Катарин.
  — Почему нет? Вымысел основывается на реальности.
  — Но он лучше реальности, — убежденно сказала Катарин.
  — Наверное. Как бы там ни было, если бы я был преступником, мне не хотелось бы, чтобы по моим следам шел Эркюль Пуаро.
  — Мне тоже, — засмеялась Катарин.
  Приехав на место, они встретили Пуаро. Было тепло, поэтому он надел белый парусиновый костюм, а из нагрудного кармана торчал цветок камелии.
  — Bonjour,295 мадемуазель! Я выгляжу очень по-английски, не так ли?
  — Вы прекрасно выглядите, — тактично ответила Катарин.
  — Вы все смеетесь надо мной, — добродушно заметил Пуаро, — но это ничего. Папаша Пуаро всегда смеется последним.
  — Где мистер Ван Алдин? — спросил Найтон.
  — Он будет ждать нас на корте. По правде говоря, мой друг, он не очень доволен мной. О, эти американцы! Они не знают отдыха! Мистер Ван Алдин хотел бы, чтобы я все дни напролет бегал по пятам преступников по всей Ривьере!
  — Я и сам считаю, что это было бы недурно, — заметил Найтон.
  — Вы не правы. В таких делах нужна не энергия, а деликатность. А самые интересные встречи случаются на корте. Это очень важно. О, мистер Кеттеринг тоже здесь!
  Дерек стремительно подошел к ним. Он выглядел несколько раздраженным и сердитым, словно что-то угнетало его. Он и Найтон поздоровались с некоторой прохладцей. Только Пуаро, казалось, ничего не замечал. Он беззаботно шутил и расточал комплименты.
  — Удивительно, мистер Кеттеринг, но вы прекрасно говорите по-французски, — заявил он. — Вас можно принять за француза. Это так редко среди англичан.
  — Я бы тоже хотела так говорить, — призналась Катарин, — мой французский, боюсь, грешит сильным английским акцентом.
  Тут Найтон увидел своего шефа, который махал ему с противоположной стороны корта, и пошел к нему.
  — Мне нравится этот юноша. — Пуаро улыбался вслед Найтону. — А вам, мадемуазель?
  — И мне.
  — А вам, мистер Кеттеринг?
  Казалось, с губ Дерека была готова сорваться какая-то фраза, но он вовремя остановил себя.
  — Найтон — очень хороший парень. — Казалось, он тщательно подбирал каждое слово.
  На мгновение Катарин показалось, что Пуаро разочарован.
  — Он большой ваш поклонник, месье Пуаро. — Она передала Пуаро то, что говорил о нем Найтон.
  Катарин удивило, что, слушая ее рассказ, маленький человечек начал хорохориться, как петух на заборе.
  — Мадемуазель, я забыл задать вам один вопрос, — неожиданно сказал он.
  — Когда вы были в купе этой бедной леди, вы не оставили у нее свой портсигар?
  Катарин удивилась:
  — Нет, кажется, не оставляла.
  Пуаро вынул из кармана портсигар из матовой синей кожи. На нем золотом была выдавлена буква «К».
  — Нет, это не мой, — сказала Катарин.
  — Ах, тысяча извинений. Наверное, это собственная вещь мадам. «К», конечно, означает Кеттеринг. Удивительно, но у нее в чемодане мы нашли другой портсигар. Зачем ей были нужны два? — Он внезапно повернулся к Дереку: — Не знаете, этот портсигар принадлежал вашей жене?
  Дерек на миг опешил, замялся:
  — Н-нет… я не знаю… полагаю, что это ее вещь.
  — А может быть, это ваш портсигар?
  Пуаро выглядел более простодушным, чем обычно.
  — Конечно, нет. Если бы это был мой портсигар, как он мог оказаться у моей жены?
  — Ну, вы могли обронить его, когда заходили к ней в купе, — невинно объяснил Пуаро.
  — Я там не был. Я тысячу раз говорил это полиции.
  — О, премного извиняюсь, — виновато сказал Пуаро. — Просто мадемуазель упомянула, что видела, как вы заходили в купе своей жены.
  И он выжидательно замолчал.
  Катарин смотрела на Дерека. Он побледнел, но, может быть, ей это показалось? Когда он засмеялся, смех его выглядел вполне естественным.
  — Вы ошиблись, мисс Грей, — просто сказал он. — В полиции мне сказали, что мое купе было рядом с купе моей жены, хотя тогда я этого даже не предполагал. Наверное, вы видели, как я вхожу в свое собственное купе. — Он быстро встал, увидев, что к ним идут Ван Алдин с Найтоном.
  — Мне придется вас покинуть, — произнес он, — ни за какие деньги не хочу я встречаться с тестем.
  Ван Алдин сердечно приветствовал Катарин, но было заметно, что он в плохом настроении.
  — Оказывается, вы любите смотреть теннисные матчи, месье Пуаро? — заметил он.
  — Да, это доставляет мне удовольствие, — миролюбиво ответил Пуаро.
  — Хорошо, что мы во Франции. У нас в Штатах более суровые порядки: дела прежде удовольствий.
  Пуаро не обиделся. Он вежливо улыбнулся и доверительно сказал рассерженному миллионеру:
  — Не заводитесь, прошу вас. У каждого свои методы. Мы во Франции обожаем сочетать удовольствия с делами.
  Он посмотрел на Катарин и Найтона. Они были целиком заняты своей беседой. Пуаро удовлетворенно кивнул, а затем обратился к миллионеру, понизив голос:
  — Но я здесь не только ради удовольствия, месье Ван Алдин. Посмотрите, прямо напротив нас сидит высокий мужчина с роскошной бородой.
  — Ну и что?
  — Это месье Папаполоус.
  — Грек?
  — Можно сказать, грек. Известнейший в мире антиквар. У него маленький магазинчик в Париже, но полиция его подозревает…
  — В чем?
  — Он скупает краденое, в основном драгоценности. Ему и делать-то почти ничего не надо — переставить да заново отшлифовать камни. Он имеет дело и с высочайшими особами Европы, и с самым отребьем.
  Ван Алдин глядел на Пуаро со все большим вниманием.
  — Ну? — нетерпеливо прорычал он.
  — Я спрашиваю себя, я, Эркюль Пуаро, — он драматически ударил себя кулаком в грудь, — спрашиваю себя, почему месье Папаполоус вдруг приехал в Ниццу?
  Ван Алдин воспрянул. Он уже было разочаровался в Пуаро, решив, что маленький человечек — обыкновенный позер. Теперь он возвращался к своему первому впечатлению. Он пристально смотрел на детектива.
  — Я должен просить у вас прощения, месье Пуаро.
  Пуаро сделал небрежный жест, словно отметая любые извинения.
  — А! — воскликнул он. — Это пустяки. Лучше выслушайте меня, месье Ван Алдин. У меня есть для вас новости.
  Миллионер вопросительно посмотрел на него.
  Пуаро кивнул.
  — Да, да, вам это будет интересно, Как вы знаете, граф де ла Роше был под наблюдением с самого начала. Его виллу обыскали.
  — Ну и что? Нашли что-нибудь? Думаю, нет.
  Пуаро отвесил легкий поклон.
  — Ваше предположение недалеко от истины, месье Ван Алдин. Они не нашли ничего подозрительного. И это вполне естественно. Граф де ла Роше, как у вас говорят, родился не вчера. Он хитер, к тому же у него богатый опыт…
  — Продолжайте! — не вытерпел Ван Алдин.
  — Может быть, у графа и правда нет ничего компрометирующего. Но мы не должны отбрасывать другую версию. Если у него есть что прятать, то где?
  Не в доме — полиция обыскала все тщательно. Не при нем — он знает, что в любой момент его могут арестовать. Остается автомобиль. Как я сказал, граф был под наблюдением. На следующий день после разговора в магистратуре он поехал в Монте-Карло.
  Оттуда взял курс на Ментону. У него очень мощный автомобиль, ему удалось уйти от слежки, и на четверть часа он исчез из нашего поля зрения.
  — И за это время он выбросил нечто на обочину? — поинтересовался Ван Алдин.
  — Нет! Не на обочину. Ca n'est pas pratique.296 Но слушайте дальше. Я кое о чем попросил месье Карре, и он любезно выполнил мою просьбу. В здешних местах на каждой почте кто-нибудь да знает графа в лицо. А лучший способ спрятать вещь — отправить ее по почте.
  — Ну? — взревел миллионер.
  — Хорошо. Voila!297 — Театральным жестом Пуаро вынул из кармана коричневый сверток. — В течение тех самых пятнадцати минут наш джентльмен отправил это по почте.
  — Адрес? — задыхаясь, спросил миллионер.
  Пуаро покачал головой.
  — Может, вам рассказывали о маленьких газетных киосках в Париже, где письма и посылки хранятся до тех пор, пока за ними не придут. Это очень удобно, а стоит совсем недорого.
  — Ладно, а что внутри? — нетерпеливо допытывался Ван Алдин.
  — Что ж, момент подходящий. — Пуаро огляделся. — Все заняты теннисом. Смотрите, месье!
  Миллионер побелел как бумага.
  — Боже! — выдохнул он. — Рубины!
  Несколько минут он сидел как прикованный. Пуаро тем временем спокойно засунул сверток в карман.
  Вдруг миллионер как будто очнулся. Он схватил Пуаро за руки и сжал их так сильно, что маленький человек чуть не закричал.
  — Это великолепно! Великолепно! Вы прекрасны, вы тысячу раз прекрасны, месье Пуаро!
  — Ничего великолепного, — скромно сказал Пуаро.
  — Порядок и метод, приведенные в соответствие друг другу! Вот и все.
  — Граф де ла Роше арестован? — мстительно спросил миллионер.
  — Нет!
  — Но почему? Чего вам еще надо? — Ван Алдин не мог скрыть удивления.
  — У графа алиби.
  — Но это же чушь!
  — Да, — сказал Пуаро, — я тоже уверен, что чушь, но, к несчастью, я должен это доказать.
  — А за это время он ускользнет…
  Пуаро энергично покачал головой.
  — Нет, — сказал он. — Граф никогда не сделает этого. Единственное, чем он дорожит больше всего на свете, — это его общественное положение. И он любой ценой будет стараться сохранить его.
  Но Ван Алдин был неудовлетворен этим ответом.
  — Я не понимаю…
  Пуаро поднял руку.
  — Дайте мне еще немного времени, месье. У меня есть одна маленькая идея. Многие смеются над маленькими идеями Эркюля Пуаро, но они ошибаются.
  — Ладно! — сказал Ван Алдин. — Валяйте! Что же это за маленькая идея?
  Пуаро ответил не сразу:
  — Я зайду к вам в отель завтра в одиннадцать часов утра. До этого никому ничего не говорите.
  Глава 22. Завтрак месье Папаполоуса
  Месье Папаполоус завтракал. Напротив сидела его дочь Зия, Раздался стук в дверь, и в гостиную вошел слуга с запиской, которую он подал Папаполоусу. Тот прочитал, недоуменно поднял брови и передал записку дочери.
  — Хм, — задумчиво произнес он. почесывая за ухом. — Эркюль Пуаро. С чего бы это?
  Дочь и отец посмотрели друг на друга.
  — Я видел его вчера на корте. Не нравится мне все это, Зия.
  — Было дело, он помог тебе, — напомнила дочь.
  — Правда, — согласился Папаполоус. — Я слышал, он отошел от дел.
  Этот разговор между отцом и дочерью велся на их родном языке. Потом месье Папаполоус повернулся к слуге и сказал по-французски:
  — Faites monter ce monsieur!298
  Через несколько минут, постукивая изящной тросточкой, вошел роскошно одетый Эркюль Пуаро.
  — Мой дорогой месье Папаполоус!
  — Мой дорогой месье Пуаро!
  — О, мадемуазель Зия! — Пуаро отвесил изысканный поклон.
  — Простите, мы продолжим наш завтрак, — произнес месье Папаполоус, наливая себе кофе. — Ваш визит… немного рановат.
  — Я понимаю, это неприлично, — сказал Пуаро, — но обстоятельства…
  — Ах, — пробормотал месье Папаполоус, — вы опять занимаетесь расследованием?
  — Очень серьезным расследованием, — ответил Пуаро. — Смерть мадам Кеттеринг.
  — Как, как? — Папаполоус невинно посмотрел в потолок. — А, это та дама, которая умерла в Голубом поезде, да? Я читал об этом случае в газете, но там не было подробностей.
  — В интересах следствия, — заметил Пуаро, — было решено не писать об этом деле подробно.
  Наступила пауза.
  — И чем же я могу помочь вам? — любезно поинтересовался антиквар.
  — Voila, — ответил Пуаро. — Перехожу к делу. Он вынул из кармана коричневый сверток, извлек футляр, достал рубины и передал их Папаполоусу.
  Краем глаза он наблюдал за антикваром — ни один мускул не дрогнул на лице последнего. Он взял камни и некоторое время разглядывал их очень внимательно и профессионально. Затем вопросительно посмотрел на детектива.
  — Они великолепны, не так ли? — сказал Пуаро.
  — Хороши! — согласился Папаполоус.
  — И какова, на ваш взгляд, их цена?
  — Вам и правда необходимо, это знать? — поморщился грек.
  — Вы проницательны, месье Папаполоус. Нет, не очень. Но… Они могут стоить, например, пятьсот тысяч долларов?
  Папаполоус засмеялся, и Пуаро вместе с ним.
  — Как имитация, — Папаполоус вернул камни Пуаро, — они прекрасны. Не будет ли бестактным с моей стороны спросить, как они к вам попали?
  — Ну что ж, — ответил Пуаро. — Я не имею привычки таиться от старых друзей. Они принадлежали графу де ла Роше.
  У месье Папаполоуса глаза полезли из орбит.
  — Вот это да! — пробормотал он.
  Пуаро подался вперед и сказал самым невинным и простодушным тоном:
  — Месье Папаполоус, я выкладываю свои карты на стол. Настоящие камни были украдены у мадам Кеттеринг в Голубом поезде. Я хочу предупредить вас: я не связан с розыском этих камней. Это дело полиции. Я работаю не на полицию, а на мистера Ван Алдина. Я хочу найти человека, который убил мадам Кеттеринг. Камни меня интересуют лишь в той степени, в какой они связаны с убийством. Вы меня поняли?
  Последние слова были произнесены с подчеркнутым значением. Месье Папаполоус с непроницаемым выражением лица спокойно произнес:
  — Продолжайте!
  — Полагаю вероятным, что камни могут поменять владельца в Ницце, если уже не поменяли.
  — О! — Месье Папаполоус автоматически продолжал пить кофе. Выглядел он более благородным и величественным, чем обычно.
  — Я сказал себе, — оживленно продолжал Пуаро, — какая удача! Мой старый друг месье Папаполоус в Ницце. Он поможет мне.
  — И чем же, на ваш взгляд, я могу вам помочь? — холодно поинтересовался месье Папаполоус.
  — Я сказал себе, что несомненно месье Папаполоус приехал в Ниццу по делам.
  — Отнюдь нет, — возразил месье Папаполоус. — Я приехал сюда потому, что врачи посоветовали мне заняться здоровьем.
  И он закашлялся.
  — О, как грустно это слышать, — сочувственно произнес Пуаро. — Но продолжим. К кому обращаются великие князья России, австрийский эрцгерцог или итальянский принц, когда желают распорядиться своими фамильными драгоценностями? К месье Папаполоусу, не так ли? Весь мир знает, с какой деликатностью он занимается подобными делами.
  Папаполоус отвесил поклон.
  — Вы мне льстите.
  — Деликатность — великая вещь, — размышлял Пуаро, краем глаза заметив самодовольную улыбку, мелькнувшую на лице грека. — Знаете, я тоже умею быть деликатным.
  Взгляды обоих собеседников встретились.
  Пуаро продолжал, понизив голос и тщательно подбирая слова:
  — Я сказал себе: если эти камни поменяли владельца в Ницце, то, несомненно, об этом известно месье Папаполоусу. Он знает все, что происходит с такими камнями.
  — О! — воскликнул месье Папаполоус, намазывая маслом croissant.299
  — Полиция, как вы понимаете, — заметил месье Пуаро, — не интересуется деталями моего частного расследования.
  — Вообще-то слухи ходят, — неуверенно произнес Папаполоус.
  — А именно?
  — А с какой стати я должен вам рассказывать?
  — Есть причина, — ответил Пуаро. — Вы наверняка помните, месье Папаполоус, что семнадцать лет назад в ваших руках был некий документ, тайно оставленный вам на хранение одним… назовем его, очень влиятельным лицом. Документ, повторяю, хранился у вас и исчез. Вы попали, как говорят англичане, в горячий суп.
  Он взглянул на девушку. Она отодвинула свои приборы и слушала, поставив локти на стол и подперев подбородок ладонями. Не отводя от нее взгляда, Пуаро продолжал:
  — Я тогда был в Париже. Вы вызвали меня. Вы передали себя в мои руки. Вы сказали, что, если я найду документ, ваша благодарность не будет знать границ. Eh bien! Я нашел его!
  Папаполоус испустил долгий вздох.
  — Это был самый неприятный момент моей карьеры, — пробормотал он.
  — Семнадцать лет — долгий срок, — задумчиво произнес Пуаро. — Но я знаю, месье, что ваш народ ничего не забывает.
  — Греки? — Папаполоус иронически улыбнулся.
  — Я имел в виду не греков, — ответил Пуаро.
  Наступила тишина, затем старик величественно выпрямился.
  — Вы правы, месье Пуаро, — спокойно сказал он. — Я еврей. И, как вы изволили выразиться, мой народ ничего не забывает.
  — Вы поможете мне?
  — Что касается камней, месье, то здесь я ничего не могу сделать.
  Старик тщательно подбирал слова, точь-в-точь как Пуаро несколько минут назад.
  — Я ничего не знаю. Ничего не слышал. Но могу подкинуть вам кое-что, если вы, конечно, интересуетесь бегами.
  — При определенных обстоятельствах. — Пуаро устремил на него изучающий взгляд.
  — Есть одна лошадка в долгих бегах, вот на нее бы вам надо обратить внимание. Я не могу сказать с абсолютной уверенностью: такие новости проходят через многие уши.
  Он замолчал и, прищурившись, посмотрел на Пуаро, как бы соображая, улавливает ли тот его мысль.
  — Прекрасно, прекрасно, — закивал Пуаро.
  — Имя лошадки, — Папаполоус откинулся назад и сцепил пальцы, — Маркиз. Я не уверен, но думаю, это — английская лошадка, а, Зия?
  — И я того же мнения, — отозвалась девушка.
  — Благодарю вас, месье! — Пуаро поспешно встал. — Вы дали мне то, что англичане называют тропой к конюшне. До свидания, и премного благодарен.
  Он повернулся к девушке.
  — До свидания, мадемуазель Зия. Кажется, только вчера мы расстались с вами в Париже. Во всяком случае, не больше двух лет назад.
  — Но есть разница между шестнадцатью и тридцатью тремя годами, — вздохнула Зия.
  — Только не для вас, — галантно возразил Пуаро. — Может быть, вы с отцом пообедаете со мной на днях?
  — Будем счастливы, — ответила Зия.
  — Тогда мы организуем это! Ну, а теперь Je me sauve.300
  Пуаро шел по улице, что-то напевая себе под нос. Он крутил тросточкой и пару раз улыбнулся про себя. У первого же почтового отделения он остановился. Ему потребовалось некоторое время, чтобы отправить телеграмму: он составлял ее в зашифрованном виде, и ему пришлось немного напрячь память, чтобы вспомнить код. Телеграмма была адресована инспектору Джаппу в Скотланд-Ярд. Ее содержание было кратким: «Дайте мне все сведения о человеке по кличке Маркиз».
  Глава 23. Новая версия
  Ровно в одиннадцать утра Пуаро предстал перед Ван Алдином. Миллионер был один.
  — Вы пунктуальны, — с улыбкой заметил он, приветствуя Пуаро.
  — Я всегда пунктуален, — заметил тот. — Я всегда придерживаюсь порядка и метода… Ах, кажется, — он запнулся, — я уже это вам говорил. Давайте сразу перейдем к цели моего визита.
  — К вашей маленькой идее?
  — Да, к моей маленькой идее, — улыбнулся Пуаро. — Прежде всего я бы хотел кое о чем спросить служанку Аду Мейсон. Она здесь?
  — Да.
  — Вот и хорошо.
  Ван Алдин, озадаченно посмотрев на него, позвонил в колокольчик и распорядился привести Аду Мейсон.
  Пуаро приветствовал ее в своей обычной деликатной манере, так впечатляющей людей вроде Ады Мейсон.
  — Добрый день, мадемуазель, — отечески произнес он. — Вы можете сесть, если месье не возражает.
  — Да, да, садись, девочка, — закивал Ван Алдин.
  — Благодарю вас, сэр, — с достоинством ответила Мейсон, усаживаясь на краешек стула. Она выглядела более худой и костлявой, чем раньше.
  — Хочу задать вам еще несколько вопросов, — сказал Пуаро. — Давайте еще раз вернемся к тому мужчине в поезде. Вы видели графа де ла Роше. Вы сказали, что, возможно, это был он, но вы не уверены.
  — Как я объяснила, сэр, я не видела лица этого джентльмена. Поэтому мне трудно сказать наверняка.
  Пуаро просиял и кивнул.
  — Действительно! Я представляю, как это трудно! Мадемуазель, вы служили у мадам Кеттеринг два месяца, не так ли? В течение этого времени как часто вы видели хозяина?
  Немного подумав, Мейсон ответила:
  — Только дважды, сэр.
  — Издали или вблизи?
  — Один раз, сэр, он пришел на Керзон-стрит. Я была наверху. Сквозь перила увидела его в холле. Растерялась, вы знаете, ведь они с миссис… — Мейсон закашлялась.
  — А другой раз?
  — Я гуляла в парке с Энни, другой служанкой, сэр, и она показала мне хозяина, который шел с какой-то иностранной леди.
  Пуаро снова кивнул.
  — Теперь внимательно слушайте меня, Мейсон! Не мог ли тот мужчина, которого ваша хозяйка встретила в поезде, быть мистером Кеттерингом?
  — Хозяином, сэр? О, не думаю, что это был он.
  — Но вы не уверены? — допытывался Пуаро.
  — Я никогда не думала об этом, сэр.
  Было видно, что Мейсон обескуражена.
  — Вы же знаете, что ваш хозяин тоже был в поезде. Что может быть естественнее, если это именно он шел по коридору?
  — Но джентльмен, которого встретила миссис, пришел с улицы, сэр. Одет-то он был по-уличному — пальто, шляпа.
  — Конечно, мадемуазель, но подумайте минутку. Поезд только подъехал к вокзалу. Многие пассажиры вышли прогуляться. Ваша госпожа хотела сделать то же самое, и наверняка она надела свое норковое манто, да?
  — Да, сэр, — согласилась Мейсон.
  — И ваш хозяин мог сделать то же самое. В поезде топят, но на улице холодно. Он решил пройтись, оделся, вышел на платформу, увидел в одном из окон вашу госпожу. Он не знал, что она едет тем же поездом. Естественно, он вернулся в вагон и направился к ее купе. Она издала возглас удивления, увидев его, и закрыла дверь между своим купе и вашим; наверняка, их разговор носил интимный характер.
  Откинувшись на спинку стула, он наблюдал за тем, какой эффект произвели его слова. Никто лучше Эркюля Пуаро не знал, что люди типа Мейсон туго соображают. Он должен дать ей время, чтобы она могла переварить подкинутые ей идеи. Минуты через три она заговорила:
  — Конечно, сэр, могло быть и так. Я никогда об этом не думала. Хозяин тоже высокий и темноволосый, и фигура у него почти такая же. Увидев шляпу и пальто, я подумала, что этот джентльмен со стороны. Да, это мог быть и хозяин. Но я бы не стала утверждать наверняка.
  — Большое спасибо, мадемуазель. Не смею вас больше задерживать… О, еще минуточку. — Он вынул из кармана портсигар, который уже показывал Катарин. — Это вещь вашей хозяйки?
  — Нет, сэр, это не ее, но… — Она запнулась.
  Видно было, что какая-то новая мысль посетила ее.
  — Что же? — ободрил ее Пуаро.
  — Я думаю, сэр, не уверена, но думаю, что госпожа купила это, чтобы подарить мужу.
  — Гм, — бесстрастно хмыкнул Пуаро.
  — Но не знаю, подарила она ему это или нет.
  — Прекрасно, прекрасно! Думаю, это все. Всего доброго, мадемуазель.
  Ада Мейсон бесшумно вышла, тихо прикрыв за собой дверь.
  Пуаро посмотрел на миллионера с довольной улыбкой. Ван Алдин был ошеломлен.
  — Вы думаете… вы думаете, это был Дерек? — заговорил он. — Но ведь все указывает на другого. Ведь графа уже поймали с рубинами!
  — Нет.
  — Но вы рассказали мне….
  — Что я рассказал вам?
  — Историю о рубинах. Вы показали их мне.
  — Нет.
  Ван Алдин уставился на него.
  — Вы хотите сказать, что не показывали их мне?
  — Нет.
  — Вчера, на корте?
  — Нет.
  — Кто из нас сумасшедший, месье Пуаро, вы или я?
  — Ни вы, ни я, — ответил детектив. — Вы задаете мне вопросы, я отвечаю. Вы сказали, что вчера я показал рубины? Я ответил: нет. То, что я показывал вам, месье Ван Алдин, первоклассная имитация, распознать которую смог только профессионал.
  Глава 24. Пуаро дает совет
  Миллионеру потребовалось несколько минут, чтобы осознать то, что сообщил ему Пуаро. Он ошарашенно смотрел на детектива. Маленький человек ласково кивнул ему.
  — Это кое-что меняет, не так ли?
  — Подделка! — Он подался вперед. — Месье Пуаро, вы это знали? Именно к этому вы и клонили все время? Вы никогда не верили, что граф де ла Роше убийца?
  — Я сомневался, — спокойно ответил Пуаро. — Я говорил вам об этом. Наглое ограбление и убийство, — он энергично помотал головой, — нет, это трудно представить. Это не вяжется с обликом графа де ла Роше.
  — Но вы верите, что он собирался украсть рубины?
  — Конечно! В этом нет сомнений. Вот как я вижу это дело. Узнав о рубинах, граф сочинил романтическую историю о книге, которую якобы пишет, чтобы уговорить вашу дочь привезти камни. Запасся их точной копией. Понимаете, что должно было произойти потом? Ваша дочь не профессионал. И, наверное, прошло бы немало времени, прежде чем она обнаружила бы, что произошло. Поняв это… не думаю, что она стала бы преследовать графа. Слишком многое бы всплыло наружу. Наверняка он хранил ее письма. Да, совершенно безопасный план с точки зрения графа, и, наверняка, он и раньше проделывал подобные аферы.
  — Теперь я все понял, — подавленно сказал миллионер.
  — И это соответствует облику графа де ла Роше, — добавил Пуаро.
  — Да, но теперь… — Миллионер вопросительно посмотрел на Пуаро. — Что же произошло на самом деле? Расскажите мне, месье Пуаро.
  — Все очень просто! — Пуаро пожал плечами. — Кто-то опередил графа.
  Наступила долгая пауза.
  Казалось, Ван Алдин переваривает услышанное.
  Когда он заговорил снова, то был вновь спокоен.
  — С какого времени вы подозреваете моего зятя?
  — С самого начала. У него были и мотив, и возможность. Все думали, что мужчина, вошедший в купе мадам, был граф де ла Роше. Я и сам так думал. Но однажды вы упомянули, что как-то ошиблись, приняв графа за своего зятя. Я заключил, что они одного роста, у них похожие фигуры и цвет волос. Это навело меня на некие забавные идеи. Служанка работала у вашей дочери недолго. Вряд ли она знала месье Кеттеринга в лицо: он редко бывал на Керзон-стрит.
  Кроме того, мужчина, которого видели в поезде, позаботился о том, чтобы его не узнали.
  — Вы верите, что он убил ее? — хрипло спросил Ван Алдин.
  Пуаро быстро поднял руку.
  — Нет, нет, этого я не сказал, но такая возможность не исключена, она вполне реальна. Он был загнан в угол, в самый угол: ему угрожало разорение. И был лишь один выход.
  — Но кража драгоценностей?
  — Он мог сделать это, чтобы преступление выглядело как обычное дорожное ограбление. И чтобы отвести подозрения от себя.
  — Если это так, что же он сделал с рубинами?
  — Это мы узнаем. Есть несколько вариантов. Сейчас в Ницце находится человек, который мог ему помочь, — я показывал вам его на корте.
  Ван Алдин встал и положил свои тяжелые ладони на плечи маленького бельгийца. Он заговорил, и его голос дрожал от переполнявших его чувств.
  — Найдите убийц Руфи! Это все, о чем я прошу.
  — Предоставьте это Эркюлю Пуаро, — выпятив грудь, величественно произнес он. — Не бойтесь. Я узнаю правду.
  Пуаро надел шляпу, улыбнулся миллионеру и вышел из комнаты. Однако, когда он спустился с лестницы, самоуверенное выражение покинуло его лицо.
  «Все это хорошо, — бормотал он себе под нос. — Но есть сложности. Да, огромные сложности». Выйдя из отеля, Пуаро неожиданно остановился. Он увидел автомобиль, в котором сидела Катарин Грей. Рядом стоял Дерек Кеттеринг и что-то серьезно говорил ей.
  Через пару минут автомобиль тронулся, а Дерек остался стоять на мостовой, глядя ему вслед. Выражение его лица было необычным. Потом он беспомощно повел плечами, тяжело вздохнул и повернулся…
  Обнаружив стоявшего перед ним Эркюля Пуаро. Вопреки привычке, Дерек разозлился. Они смотрели друг на друга: Пуаро — спокойно и непроницаемо, Дерек — вызывающе. Когда он заговорил, тон его был как обычно чуть насмешливым.
  — Славная, правда?
  — Да, — задумчиво ответил Пуаро, — именно это, слово лучше всего подходит мадемуазель Катарин. И слово это очень английское, и мадемуазель Катарин очень английская.
  Дерек промолчал.
  — И еще, она очень sympathique,301 не так ли?
  — Да, — отозвался Дерек, — таких, как она, больше нет.
  Он сказал это тихо, словно про себя. Пуаро глубокомысленно кивнул. Потом заговорил уже другим тоном, спокойным, мрачным, новым для Дерека Кеттеринга.
  — Простите меня, старика, месье, если я скажу то, что вас рассердит. Но хочу напомнить вам одну хорошую английскую пословицу. Она звучит примерно так: «Надо покончить со старой любовью прежде, чем заводить новую».
  Дерек вскинулся:
  — Какого дьявола, о чем вы?
  — Вы рассердились на меня. — Пуаро сохранял безмятежность. — Именно этого я и ожидал. А что до того, о чем я, так я, месье, хочу сказать вам, что здесь стоит еще один автомобиль, в котором сидит еще одна дама. Если повернете голову, вы ее увидите.
  Дерек обернулся. Его лицо потемнело от гнева.
  — Мирель, черт ее побери, — пробормотал он. — Я скоро…
  Пуаро жестом остановил движение, которое Дерек собирался сделать.
  — Разве мудро делать это здесь? — успокаивающе произнес он. Его глаза тихо поблескивали зеленым огоньком.
  Дерек порывисто вздохнул. Он был вне себя.
  — Я покончил с ней, и она знает это, — рассерженно воскликнул он.
  — Вы покончили с ней — это да, но покончила ли она с вами?
  Дерек издал быстрый сухой смешок.
  — Она не, может покончить с двумя миллионами фунтов, если у нее есть шанс заполучить их, — грубо проговорил он. — В этом вся Мирель.
  — Вы циничны. — Пуаро поднял брови.
  — Я? — Дерек невесело улыбнулся. — Я жил в обществе, месье Пуаро, достаточно долго, чтобы понять, что все женщины похожи друг на друга. — Внезапно его лицо потеплело. — Все, кроме одной. — Он прямо посмотрел в глаза Пуаро. В его взгляде проскользнула тревога, но тут же исчезла. — И эта одна… — Он махнул рукой в сторону уехавшего автомобиля.
  — Ах! — воскликнул Пуаро тоном, рассчитанным на то, чтобы спровоцировать Дерека на дальнейший разговор.
  — Знаю, что вы хотите сказать, — быстро произнес Дерек. — Жизнь, которую я вел, сделала меня недостойным ее. Вы можете сказать, что я не имею права даже думать о ней. Вы можете сказать, что хорошему псу нельзя давать плохое имя. Знаю, ужасно, что я говорю все это сейчас, когда после убийства прошло всего несколько дней.
  Он прервался, чтобы набрать воздуха, и Пуаро воспользовался паузой, дабы вставить ремарку:
  — Но я ведь ничего такого не говорил.
  — Но скажете.
  — Что?
  — Вы скажете, что у меня нет абсолютно никакого шанса жениться на Катарин.
  — Нет, — возразил Пуаро, — этого я не скажу. У вас плохая репутация, это правда, но женщин это не пугает. Если бы вы были человеком с чудным характером, высоконравственным, не делающим ничего из того, что делать не следует, и, возможно, делающим все, что следует делать, тогда я бы сомневался в вашем успехе. Моральная устойчивость, знаете ли, не романтична. Она ценится только вдовами.
  Дерек Кеттеринг посмотрел на него, повернулся на каблуках и пошел к своей машине.
  Пуаро с интересом смотрел ему вслед. Он увидел, как прекрасное создание выпорхнуло из автомобиля навстречу Дереку и заговорило.
  Но Дерек Кеттеринг не остановился. Он приподнял свою шляпу и прошел мимо.
  — Ca y est,302 — заметил Эркюль Пуаро, — думаю, самое время возвращаться chez moi.303
  У себя он застал невозмутимого Жоржа, который гладил его брюки.
  — Славный денечек, Жорж, в чем-то разочаровывающий, но небезынтересный.
  Жорж воспринял это замечание в своей обычной бесстрастной манере.
  — Действительно, сэр.
  — Личность преступника, Жорж, интересная вещь. Многие преступники весьма обаятельны.
  — Я слышал, сэр, — произнес Жорж, — что доктор Криппен очень красиво говорил. Однако он разрезал свою жену, как сладкий пирожок.
  — Ваши примеры всегда очень точны, Жорж.
  Слуга промолчал, и в этот момент зазвонил телефон.
  Пуаро сам снял трубку.
  — Алло, алло! Да, говорит Эркюль Пуаро.
  — Это Найтон. У вас есть время? Мистер Ван Алдин хочет говорить с вами.
  Через минуту Пуаро услышал голос миллионера.
  — Это вы, Пуаро? Я только хотел довести до вашего сведения, что сейчас приходила Мейсон. Сказала, что все обдумала и почти уверена: мужчина в поезде — это Дерек Кеттеринг. Сказала, что он показался ей знакомым, но тогда она не поняла, чем именно. Она выглядит довольно уверенной.
  — О, благодарю вас, месье Ван Алдин. Это сильно продвинет следствие.
  Он положил трубку. В течение нескольких секунд странная улыбка не сходила с его лица. Жорж вынужден был повторить вопрос.
  — Как? — переспросил Пуаро. — Что вы сказали?
  — Ленч подавать здесь, или вы уходите?
  — Ни то ни другое, — ответил Пуаро. — Мне лучше лечь и выпить tisane.304 То, чего я ожидал, свершилось, а когда это происходит, я не могу остаться спокойным.
  Глава 25. Вызов
  Когда Дерек Кеттеринг проходил мимо, Мирель выпорхнула из машины.
  — Дерек, я должна кое-что сказать тебе…
  Но Дерек, приподняв шляпу, прошел не остановившись.
  Когда он вернулся в свой отель, консьерж отложил в сторону авторучку и доложил:
  — Вас ожидает господин, месье.
  — Кто он?
  — Он не назвался, месье, но сказал, что дела, по которым он пришел, столь важные, что он может подождать.
  — Где он?
  — В маленьком салоне, месье. Он предпочел его веранде, сказал, что в салоне спокойнее.
  Дерек кивнул и направился к салону.
  Там не было никого, кроме визитера, который, увидев Дерека, встал и галантно поклонился ему.
  Однажды Дерек случайно видел графа де ла Роше и теперь без труда узнал этого титулованного господина.
  Дерек разозлился. Не хватало еще этого наглеца!
  — Граф де ла Роше, не так ли? Боюсь, вы зря потратили время, придя сюда.
  — Надеюсь, нет, — уверенно сказал граф, блеснув белоснежными зубами.
  Его обаяние обычно не действовало на мужчин, все они без исключения не скрывали своей неприязни к нему. Дереку страстно хотелось вышвырнуть его на улицу. Только боязнь скандала, нежелательного в настоящее время, остановила его. Он снова удивился, как Руфь могла увлечься этим человеком.
  Негодяй, более чем негодяй. Он с ненавистью посмотрел на холеные руки графа с отполированными ногтями.
  — Я пришел по делу. Думаю, вам будет небезынтересно выслушать меня.
  Дерек снова почувствовал сильнейшее искушение вышвырнуть его, и снова ему пришлось сдержаться. От него не ускользнула нотка угрозы, прозвучавшая в голосе графа, но он понял ее по-своему. Были причины, по которым ему следовало все-таки выслушать то, что собирался сказать граф.
  Он сел и нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.
  — Ну, что там у вас? — раздраженно спросил он.
  Но не в привычках графа было выкладывать все сразу.
  — Позвольте, месье, — начал он, — выразить вам сочувствие.
  — Если вы будете таким нахалом, — сказал Дерек, — я немедленно вышвырну вас на улицу.
  Он кивком показал на окно, рядом с которым сидел граф, инстинктивно вздрогнувший в тот момент.
  — Я могу послать к вам моих секундантов, если желаете, месье, — произнес он с достоинством.
  Дерек расхохотался.
  — Дуэль? Мой дорогой граф, я не отношусь к вам столь серьезно. Но мне бы доставило огромное удовольствие высечь вас публично.
  Граф не был столь труслив, чтобы принять угрозу за чистую монету. Он только поднял брови и проговорил:
  — Англичане так невоспитанны.
  — Ладно, — произнес Дерек, — это все, что вы собирались мне сказать?
  — Буду откровенен, — сказал граф. — И немедленно перехожу к делу. Это будет по душе нам обоим, полагаю.
  И он улыбнулся своей сладкой улыбкой.
  — Продолжайте, — кратко сказал Дерек.
  Граф посмотрел в потолок, сложил кончики пальцев и тихо пробормотал:
  — Вы получили много денег, месье.
  — Какого черта? А вам-то что до этого?
  Граф выпрямился.
  — Месье, мое имя опорочено. Меня подозревают в ужасном убийстве!
  — Это исходит не от меня, — холодно сказал Дерек. — Я нигде не высказывал такого мнения.
  — Я невиновен, — заявил граф. — Клянусь небесами, — он поднял руки, — я невиновен.
  — Месье Карре, насколько я помню, занимается этим делом, — вежливо заметил Дерек.
  Граф продолжал.
  — Меня подозревают в преступлении, которого я не совершал. Кроме того, я очень нуждаюсь а деньгах.
  Он вздохнул тихо и выразительно Дерек встал.
  — Я ожидал именно этого, — тихо сказал он. — Мерзкий шантажист. Я не дам вам ни пенни. Моя жена мертва, и скандал, который вы можете поднять, уже не коснется ее. Наверное, она писала вам глупые письма. Если бы я сейчас купил их у вас за круглую сумму, я бы не сомневался, что вы припрятали одно-два письма, чтобы и дальше шантажировать меня. И еще одна вещь, месье де ла Роше: слово «шантаж» одинаково отвратительно звучит и во Франции, и в Англии. Вот мой ответ. Всего хорошего.
  — Один момент. — Граф поднял руку, когда Дерек собирался покинуть комнату. — Вы заблуждаетесь. Я… я надеюсь что я джентльмен. — Тут Дерек расхохотался. — Письма женщины священны для меня. — Он красиво и горделиво откинул голову. — Мое предложение совершенно иное. Как я уже сказал, я поиздержался, совесть подсказывает мне пойти в полицию и поделиться там информацией.
  — О чем вы?
  Снова белоснежные зубы графа вспыхнули в улыбке.
  — Полагаю, что в детали вдаваться необязательно, — заметил он. — Ищите того, cul bono,305 говорят обычно. А вы получили много денег. Дерек рассмеялся.
  — Если это все… — угрожающе произнес он.
  Но граф покачал головой.
  — Это не все, мой дорогой сэр. Я бы не пришел к вам, если бы не имел убедительной и точной информации, достаточной для того, чтобы вас арестовали по подозрению в убийстве. Дерек вплотную подошел к нему. Его взгляд выражал такую ненависть, что граф в испуге отступил на два шага.
  — Вы угрожаете мне? — прорычал Дерек.
  — Все, больше вы не услышите от меня ни слова, — заверил его граф.
  — Это самый мерзкий блеф, какой только может быть…
  Граф поднял свою белую руку.
  — Вы не правы. Это не блеф. Уверяю вас. Моя информация получена от одной дамы. У нее есть неопровержимые доказательства того, что вы убили свою жену.
  — Дама? Какая дама?
  — Мадемуазель Мирель.
  Дерек ошеломленно отпрянул назад.
  — Мирель, — повторил он.
  Граф быстро перешел к делу, ради которого и пришел.
  — Каких-то сто тысяч франков, — сказал он. — Большего я не прошу.
  — Что? — рассеянно переспросил Дерек.
  — Я сказал, месье, что каких-то сто тысяч франков могут… успокоить мою совесть.
  Дерек пришел в себя. Спокойно взглянул на графа.
  — Вы хотите, чтобы я вам ответил?
  — Если угодно, месье.
  — Тогда вот что. Убирайтесь к дьяволу. Понятно?
  Оставив графа в недоумении, Дерек выскочил из комнаты.
  Он поймал такси и поехал в отель, где остановилась Мирель. Там он узнал, что танцовщица только что пришла. Дерек подал консьержу свою визитную карточку.
  — Передайте это мадемуазель и спросите, может ли она меня принять сейчас.
  Прошло всего несколько минут, и Дерек был препровожден наверх.
  Волна экзотических запахов накрыла его, как только он вошел в апартаменты танцовщицы. Комната утопала в орхидеях, мимозе, гвоздиках. Мирель стояла у окна в пеньюаре. Она бросилась к нему, широко раскрыв объятия.
  — Дерек, ты пришел ко мне! Я знала, что ты придешь.
  Он отстранил ее и зло взглянул ей в глаза.
  — Ты послала ко мне графа де ла Роше?
  — Я послала графа? Но зачем?
  — Конечно, для шантажа, — мрачно ответил Дерек.
  Она вытаращила глаза. Затем вдруг улыбнулась и кивнула головой.
  — Конечно, этого следовало ожидать. Это все, на что он способен, ce type la.306 Я должна была предвидеть это. Но Дерек, верь мне, я его не посылала.
  Он пристально посмотрел на нее, словно желая прочитать в ее глазах правду.
  — Я все расскажу тебе, — продолжала Мирель. — Мне очень стыдно, но я расскажу все. В тот день помнишь? Я просто сошла с ума от злости. — И она сделала выразительный жест. — Ты знаешь мой темперамент! Я не могу сдерживать себя. Я хотела отомстить тебе, поэтому поехала к графу де ла Роше и посоветовала ему пойти в полицию и заявить то-то и то-то. Но не бойся, Дерек. Я не совсем потеряла голову. Доказательства знаю только я. Без меня полиция ничего не сможет, ты понимаешь? И теперь, теперь?
  Мирель прижалась к нему, заглядывая ему в лицо глаза ее бегали.
  Дерек оттолкнул ее от себя. Она застыла, ее глаза горели, грудь гневно вздымалась.
  — Будь осторожен, Дерек, будь очень осторожен. Ты ведь вернулся ко мне, разве нет?
  — Я — никогда — не вернусь — к тебе, — раздельно произнес Дерек.
  — Ах, вот как! — Она стала похожа на разъяренную кошку. — Так у тебя есть другая женщина? Та, с которой я тебя видела? Да? Я права?
  — Я собираюсь просить эту леди стать моей женой. Знай это.
  — Чопорная англичанка! И ты думаешь, что я допущу это? О нет! — Ее красивое, гибкое тело затрепетало. — Слушай, Дерек, ты помнишь, о чем мы говорили в Лондоне? Ты сказал: единственное, что может тебя спасти, смерть твоей жены. Ты еще сокрушался, что она такая здоровая. Потом у тебя родилась идея — несчастный случай! Более чем несчастный случай.
  — Я полагаю, — сказал Дерек брезгливо, — именно это ты рассказала графу де ла Роше?
  Мирель засмеялась.
  — Что я, дура? Разве полицию может заинтересовать подобный рассказ? Смотри, я даю тебе последний шанс. Ты порвешь с этой англичанкой. Ты вернешься ко мне. И тогда, cher, никогда-никогда я не обмолвлюсь…
  — О чем?
  Она тихо засмеялась.
  — Ты думал, что никто не видел тебя…
  — О чем ты?
  — Ты думал, что никто не видел тебя, но я видела тебя, Дерек, mon ami. Я видела, как ты выходил из купе своей жены незадолго до того, как поезд прибыл в Лион. Я… я знаю больше. Я знаю, что, когда ты вышел из купе, она была мертва.
  Он молча смотрел на нее. Потом повернулся и медленно пошел, шатаясь. Как во сне.
  Глава 26. Предупреждение
  — Итак, — сказал Пуаро, — мы хорошие друзья, и у нас нет тайн друг от друга?
  Катарин внимательно посмотрела на него. Он произнес свою фразу таким серьезным тоном, которого она прежде от него не слышала.
  Они сидели в парке Монте-Карло. Катарин приехала сюда с леди Темплин. Тут они встретили Найтона и Пуаро. Леди Темплин насела на Найтона, и он был вынужден выдержать целый поток ее воспоминаний, большая часть которых, как полагала Катарин, относилась к области фантазии. Леди Темплин взяла Найтона под руку; уходя, он бросил беспомощный взгляд на оставшихся. Глаза Пуаро блеснули зеленоватым огоньком, когда он заметил это.
  — Конечно, мы друзья, — согласилась Катарин.
  — С самого начала мы симпатизировали друг другу, — пробормотал Пуаро.
  — С тех пор, как вы сказали, что roman policier случаются в реальной жизни.
  — И я оказался прав, не так ли? — воскликнул он, выразительно поднимая указательный палец. — Мы оказались в центре одного из них. Для меня это естественно, это моя metier,307 но для вас — другое дело. Да, — значительно повторил он, — для вас это другое дело.
  Она быстро взглянула на него. Ей показалось, что он имеет в виду нечто важное, чего она пока не понимает.
  — Почему вы считаете, что я нахожусь в центре событий? Я действительно разговаривала с миссис Кеттеринг незадолго до ее смерти, но и все. Я никак не связана с этим делом.
  — Ах, мадемуазель, мадемуазель, разве можем мы точно сказать: я покончил с тем-то или тем-то?
  Катарин с вызовом взглянула на него.
  — В чем дело? — спросила она. — Вы хотите сказать мне что-то важное? От чего-то меня предостеречь! Но я не настолько умна, чтобы понимать намеки. Лучше скажите мне все прямо.
  Пуаро грустно посмотрел на нее.
  — Ah, mais cest anglais ca,308 — пробормотал он — Все только или черное, или белое, все разложено по полочкам и рассортировано. Но жизнь, мадемуазель, сложнее. Есть вещи, которые еще не случились, но тень приближения которых уже видна. — Он вытер лоб огромным шелковым носовым платком. — Но я становлюсь поэтом. Давайте говорить только о фактах И говоря о фактах, что вы думаете о майоре Найтоне?
  — Он мне действительно очень нравится, — горячо сказала Катарин. — Он очарователен.
  Пуаро вздохнул.
  — Вы ответили так искренно! — произнес он. — Если бы вы сказали другим тоном: он довольно мил eh bien, знаете, я бы был более доволен.
  Катарин промолчала. Она почувствовала явную неловкость. Пуаро мечтательно продолжал:
  — Хотя кто знает… трудно понять, что на самом деле чувствуют les femmes, у них так много способов это скрывать, и искренность — один из них.
  Он опять вздохнул.
  — Я не понимаю… — начала Катарин.
  Он перебил ее.
  — Вы не понимаете, почему я так неделикатен, мадемуазель? Я старый человек, и иногда, правда не очень часто, я перехожу дорогу тем, кто мне дорог. Мы друзья, мадемуазель. Вы сами так сказали. И поэтому я хотел бы, чтобы вы были счастливы.
  Катарин неподвижным взглядом смотрела прямо перед собой. Кончиком зонта от солнца она чертила фигуры на дорожке, посыпанной гравием.
  — Я задал вам вопрос о майоре Найтоне, мадемуазель. Теперь позвольте спросить, нравится ли вам мистер Дерек Кеттеринг?
  — Я почти не знаю его!
  — Это не ответ.
  — Но я действительно его не знаю.
  Он взглянул на нее, озадаченный необычной нотой, прозвучавшей в ее тоне. Затем, кивнул головой — медленно и мрачно.
  — Наверное, вы правы, мадемуазель. Взгляните на меня. Я, который говорит вам это сейчас, знаю очень многое. Но только две вещи я знаю наверняка, Хороший мужчина может быть сломлен любовью к ПЛОХОЙ женщине. Но и плохой мужчина может быть сломлен любовью к хорошей женщине.
  Катарин мельком взглянула на него.
  — Когда вы говорите «сломлен»…
  — Я имею в виду его точку зрения. Можно уметь совершать преступления и одновременно уметь любить.
  — Вы пытаетесь предостеречь меня, — сказала Катарин тихо. — Но от кого?
  — Я не умею читать в вашем сердце, мадемуазель. И не думаю, что вы позволите мне делать это. Скажу только вот что. Есть мужчина, который очень притягивает женщин.
  — Граф де ла Роше? — с улыбкой спросила Катарин.
  — Есть и другие, более опасные, чем граф де ла Роше. Они обладают качествами, которые нравятся бесстрашием, обаянием, решительностью. Вы увлечены, мадемуазель, но, надеюсь, не более того. Чувства мужчины, о котором я говорю, действительно искренни, но в то же время…
  — Да?
  Он встал и сверху вниз взглянул на нее, затем тихо и внятно произнес:
  — Вы можете, конечно, полюбить вора, мадемуазель, но не убийцу.
  Пуаро быстро повернулся и ушел, оставив ее одну.
  Он услышал, как она вскрикнула, но сделал вид, что не слышит. Он сказал все что хотел и оставил ее осмысливать его последнюю фразу, в истинности которой не сомневался.
  Из казино вышел Дерек Кеттеринг и, увидев сидящую одну Катарин, подошел к ней.
  — А я играл, — сказал он со смехом. — И безуспешно. Проиграл все, что имел при себе.
  Катарин встревоженно посмотрела на него. Она почувствовала что-то новое в его манерах, ей казалось что он взволнован, но старается скрыть это.
  — Я думаю, вы родились игроком. Дух игры витает над всеми.
  — Игрок во всем? Вы почти правы. Но разве в этом нет шарма: рисковать всем и сразу — это особенное чувство.
  Катарин почувствовала, что его слова находят отклик в ее душе.
  — Я хочу поговорить с вами, — продолжал Дерек. — кто знает, когда у меня еще появится такая возможность. Знаю, здесь поговаривают, будто это я убил свою жену… Пожалуйста, не перебивайте. Это абсурд, конечно. — Он немного помолчал, затем продолжил, но уже не так охотно. — В полиции и в магистратуре я был вполне откровенен. Не собираюсь соблюдать приличия и с вами. Я имею в виду женитьбу ради денег. Мне нужны были деньги, когда я встретил Руфь Ван Алдин. Тогда она была похожа на настоящую мадонну, и я принял сотню благих решений, глупых решений. Моя жена любила другого человека до того, как познакомилась со мной. Я ее никогда не волновал.
  О, я не жалуюсь, это была честная сделка: она хотела Леконбери, а я хотел денег. Неприятности начались из-за того, что в ее жилах течет американская кровь.
  Не интересуясь мной, она хотела, чтобы я плясал под ее дудку. Она постоянно говорила, что купила меня и что я принадлежу ей. В результате я совершенно отошел от нее. Мой тесть расскажет вам об этом, и он будет прав. К моменту смерти Руфи я был разорен. — Он вдруг засмеялся. — О, это не удивительно, когда против тебя идет такой человек, как Руфус Ван Алдин.
  — Что потом? — тихо спросила Катарин.
  — Потом? — Дерек пожал плечами. — Руфь была убита — очень своевременно.
  Он засмеялся, и его смех причинил Катарин боль.
  Она вздрогнула.
  — Да, — сказал Дерек, — это не слишком приятное признание. Но это так. Я хочу сказать вам кое-что еще. В тот момент, когда я увидел вас впервые, я понял: вы для меня единственная женщина в мире. Я испугался вас. Я подумал, что вы принесете мне несчастье.
  — Несчастье? — быстро переспросила Катарин.
  Он посмотрел на нее.
  — Почему вы произнесли это таким тоном? О чем вы подумали?
  — Я подумала о том, что мне рассказывали.
  Дерек внезапно помрачнел.
  — О, обо мне можно много чего порассказать, моя дорогая, и в основном все это будет правдой. Есть и еще более худшие вещи, о которых я никогда не скажу вам. Я всегда был игроком и всегда имел неравные с другими шансы. Я бы никогда не сказал вам этого в другое время. Что было, то было. Хочу, чтобы вы мне поверили в одном. Я торжественно клянусь вам: я не убивал свою жену.
  Он произнес это вполне искренно, но в то же время в его тоне было нечто театральное. Он поймал ее встревоженный взгляд и продолжил:
  — Знаю, я солгал тогда. Я входил в купе моей жены.
  — Ах! — воскликнула Катарин.
  — Трудно объяснить, почему я туда пошел, но попытаюсь. Я сделал это, повинуясь импульсу… Я следил за женой. Я поехал этим поездом, потому что Мирель сказала мне, что жена договорилась встретиться с графом де ла Роше в Париже. Но я увидел, что это не так. Мне стало стыдно, я подумал, что хорошо бы не откладывая объясниться с ней, поэтому я открыл ее дверь и вошел.
  Он помолчал.
  — Продолжайте, — мягко сказала Катарин.
  — Руфь лежала на боку и спала; я не видел ее лица. Конечно, я мог разбудить ее. Но я вдруг почувствовал усталость. Да и что мы могли сказать друг другу после того, что уже наговорили? Она мирно спала. И я вышел из купе так тихо, как только мог.
  — Почему вы солгали полиции? — спросила Катарин.
  — Я не круглый дурак. С самого начала я понимал, что идеальный мотив для преступления был именно у меня. Если бы я признался, что был в купе перед тем, как ее убили, мне пришел бы конец.
  — Понимаю.
  Понимала ли она? Она не могла ответить себе на этот вопрос. Ее очень тянуло к Дереку, но в то же время было что-то, что сопротивлялось этому.
  — Катарин…
  — Да?
  — Вы знаете, что я люблю вас. А вы?
  — Я… я не знаю.
  Она растерялась и беспомощно оглянулась, словно в поисках кого-то, кто мог помочь ей. Щеки ее порозовели, когда она увидела красивого мужчину, что, прихрамывая, шел к ним. Это был майор Найтон.
  Неожиданное облегчение и радость послышались в ее голосе, когда она приветствовала его.
  Дерек мрачно встал.
  — Леди Темплин играет? — спросил он. — Я должен развлечь ее, продемонстрировав преимущества моей системы.
  Он поклонился Катарин и направился к казино.
  Катарин успокоилась, ее сердце билось ровнее, когда она произносила несколько обычных фраз, обращенных к Найтону. Вскоре она с изумлением поняла, что Найтон, как и Дерек, открывает ей свою душу, но несколько иначе.
  Застенчивый и робкий, он с трудом произносил слова.
  — С того самого момента, как я впервые увидел вас… о… я не предполагал говорить об этом сейчас… но мы с мистером Ван Алдином можем в любой день уехать, и мне, как знать, не представится такого случая… Знаю, что вы еще не могли полюбить меня, это невозможно. С моей стороны было бы самонадеянным… Но я все же надеюсь, не очень… Нет, нет, не отвечайте мне сейчас. Знаю, что вы можете ответить. Я просто хочу, чтобы вы знали: я люблю вас.
  Она была просто ошеломлена. Какой он деликатный!
  Какой трогательный!
  — И вот еще что. Если… если вам когда-нибудь понадобится помощь, дайте мне знать, и я сделаю для вас все что смогу.
  Он ласково взял ее руку в свою, подержал некоторое время, затем выпустил и пошел прочь не оглядываясь.
  Катарин смотрела ему вслед не шелохнувшись.
  Дерек Кеттеринг, Ричард Найтон… Два таких разных человека, таких разных. В Найтоне было что-то надежное и доброе. Что касается Дерека…
  
  Внезапно Катарин охватило странное чувство. Она ощутила, что сидит на скамейке не одна, что рядом находится кто-то еще и этот кто-то — Руфь Кеттеринг, убитая в Голубом поезде. Катарин была совершенно уверена, что Руфь очень хочет что-то ей сказать. Видение было столь необычным и ярким, что Катарин не могла прогнать его. Она не сомневалась в том, что Руфь Кеттеринг пытается сообщить что-то жизненно важное для нее. Видение исчезло. Слегка дрожа, Катарин поднялась со скамьи. Что же Руфь хотела сказать ей?
  Глава 27. Мирель допрашивают
  Оставив Катарин, Найтон отправился на поиски Пуаро, которого он нашел в игорном зале. Пуаро делал минимальные ставки на номер. Когда Найтон приблизился, выпал тридцать третий номер, и Пуаро проиграл.
  — Не везет! — сказал Найтон. — Снова будете ставить?
  Пуаро покачал головой.
  — Не сейчас.
  — Вы ощущаете прелесть игры? — полюбопытствовал Найтон.
  — Не в рулетку.
  Найтон бросил на него взгляд. Выражение тревоги промелькнуло на его лице. Он произнес выжидательно:
  — Вы заняты, месье Пуаро? Я хотел вас кое о чем спросить.
  — Я в вашем распоряжении. Может, выйдем отсюда? На солнышке так чудесно.
  Несколько минут они шли молча. Найтон вздохнул.
  — Я люблю Ривьеру. Впервые попал сюда двенадцать лет тому назад, во время войны, когда меня направили в госпиталь леди Темплин. После Фландрии это был рай.
  — Еще бы, — согласился Пуаро.
  — Кажется, война была так давно, — задумчиво протянул Найтон.
  Они опять замолчали.
  — Вы чем-то озабочены? — спросил Пуаро.
  Найтон удивленно посмотрел на него.
  — Вы совершенно правы! Но как вы догадались?
  — Это же видно, — сухо сказал Пуаро.
  — Я не знал что по мне может быть что-то видно.
  — Моя профессия — читать в душах, — добродушно объяснил маленький человечек.
  — Объясню, что меня тревожит. Вы слышали об этой танцовщице Мирель?
  — Которая chere amie месье Дерека Кеттеринга?
  — Да, та самая. И зная это, вы понимаете, почему мистер Ван Алдин так против нее настроен. Она написала ему, прося аудиенции. Он велел мне ответить вежливым отказом, что я, разумеется, и сделал. Сегодня утром она пришла в отель, прислала нам свою визитную карточку, на которой написала, что ей необходимо срочно видеть мистера Ван Алдина.
  — Это интересно, — заметил Пуаро.
  — Мистер Ван Алдин рассердился. Сказал мне, что ей передать, и это были не самые изысканные выражения. Я позволил себе не согласиться с ним. Мне кажется вполне вероятным, что у Мирель есть ценная информация. Она же была в Голубом поезде и, возможно, видела нечто, что для нас может оказаться жизненно важным. Вы не согласны со мной, месье Пуаро?
  — Согласен, — холодно ответил Пуаро. — Месье Ван Алдин, если так можно выразиться, ведет себя как последний болван.
  — Я рад, что вы придерживаетесь такого мнения. Я хочу кое-что сказать вам. Я был настолько убежден в неразумности поведения мистера Ван Алдина, что, спустившись вниз, не передал его отказ, а поговорил с Мирель.
  — Вот как?
  — Мне было трудно, она настаивала на личной встрече с мистером Ван Алдином. Если честно, то я несколько извратил слова, которые он просил передать ей. Сказал, что в настоящий момент мистер Ван Алдин очень занят, но она может говорить со мной. Однако этого она не пожелала и ушла, ничего не сказав. Но у меня, месье Пуаро, сложилось твердое убеждение: она что-то знает.
  — Это уже серьезно, — спокойно проговорил Пуаро. — Вы знаете, где она остановилась?
  — Да. — Найтон назвал отель.
  — Отлично! Мы немедленно отправимся туда.
  Секретарь колебался.
  — А мистер Ван Алдин? — неуверенно произнес он.
  — Месье Ван Алдин упрям как осел, — сухо проговорил Пуаро. — А я не хожу на поводу у упрямых людей. Я действую вопреки им. Мы немедленно пойдем к этой женщине. Я скажу, что мы уполномочены месье Ван Алдином вести дела от его имени, а вы мне не противоречьте.
  Найтон все еще колебался, но Пуаро уже не обращал на него внимания.
  В отеле сказали, что мадемуазель у себя, и Пуаро послал визитные карточки, написав на них: «От мистера Ван Алдина».
  Вскоре Пуаро и Найтону сообщили, что мадемуазель Мирель может их принять.
  Когда они вошли в апартаменты танцовщицы, Пуаро немедленно взял бразды правления в свои руки.
  — Мадемуазель, — сказал он, почтительно поклонившись, — мы пришли по поручению месье Ван Алдина.
  — Вот как? Но почему он сам не пришел?
  — Он неважно себя чувствует, — солгал Пуаро, — перемена климата, знаете ли. Но я и его секретарь майор Найтон уполномочены действовать от его имени. Хотя, конечно, если мадемуазель предпочитает подождать недельки две…
  Если и было что-то, в чем Пуаро был непоколебимо уверен так это то, что для женщины типа Мирель слово «ждать» неприемлемо.
  — Eh bien, я скажу, месье, — воскликнула она. — Я терпела. Я сдерживалась. И ради чего? Чтобы меня оскорбляли? Да, оскорбляли! Неужели он думает, что с Мирель можно так поступать? Выбросить ее, как старые перчатки! Ни один мужчина не уставал от меня. Это я всегда от них уставала!
  Она носилась по комнате, и ее стройное тело трепетало от гнева. Она наткнулась на маленький столик, схватила его и швырнула в стену.
  — Вот что я сделаю с ним! — закричала она. — И вот что! — Схватив хрустальную вазу с лилиями, она швырнула ее в каминную решетку, и ваза разлетелась на тысячи осколков.
  Найтон смотрел на нее с холодным неодобрением истинного британца. Ему было и неловко, и неприятно.
  Пуаро, напротив, казалось, радовался этой сцене. Глаза его блестели.
  — Это великолепно! — воскликнул он. — Сразу видно, что у мадемуазель темперамент.
  — Я артистка, а каждый артист имеет темперамент. Я сказала Дереку, чтобы он остерегался, но он не послушал меня. — Она подскочила к Пуаро и вдруг спросила: — Правда, что он собирается жениться на этой английской мисс?
  Пуаро закашлялся.
  — On ma dit,309 — пробормотала она, — он страстно увлечен ею.
  Мирель выпрямилась.
  — Он убил свою жену, — прошипела она. — Знайте! Он еще раньше говорил мне, что хочет сделать это. Он был в impasse!310 И выбрал самый простой способ.
  — Вы утверждаете, что месье Кеттеринг убил свою жену?
  — Да, да, да! А что же еще я вам говорю?
  — Полиция, — пробормотал Пуаро, — потребует доказательств этого… утверждения.
  — Говорю вам, я видела, как он вышел из ее купе той ночью.
  — Когда? — быстро спросил Пуаро.
  — Прямо перед Лионом.
  — Вы готовы поклясться, мадемуазель?
  Это был уже другой Пуаро, он говорил резко и решительно.
  — Да.
  Наступила тишина. Мирель была весьма живописна, ее взгляд, и злой, и испуганный, перебегал с Пуаро на Найтона.
  — Это очень серьезно, мадемуазель, — сказал детектив. — Вы осознаете, насколько это серьезно?
  — Конечно.
  — Хорошо! В таком случае, мадемуазель, вы понимаете, что нельзя терять ни минуты. Без сомнения, вы немедленно пойдете с нами в магистратуру.
  Мирель замялась. Она размышляла, но, как заметил Пуаро, отступать не собиралась.
  — Ладно, ладно, — пробормотала она, — только накину что-нибудь.
  Оставшись одни, Пуаро и Найтон обменялись взглядами.
  — Надо действовать, пока — как вы говорите? — железо горячо, — прошептал Пуаро. — Она сейчас возбуждена, через полчаса она поостынет, а через час передумает. Любой ценой мы должны предотвратить это.
  Мирель вернулась закутанная в песочную бархатную накидку, отороченную леопардовым мехом. И сама она была похожа на леопарда — рыжевато-коричневого, опасного. Глаза ее по-прежнему горели злостью и решимостью.
  Они застали месье Кау и месье Карре. После нескольких предварительных фраз Пуаро Мирель было позволено рассказать свою историю. Она рассказала ее в тех же выражениях, что и Найтону с Пуаро, но чуть более спокойно.
  — Очень необычная история, мадемуазель, — тихо сказал месье Карре. Он откинулся на спинку стула, поправил пенсне и вопросительно посмотрел на Мирель. — Вы хотите, чтобы мы поверили, что месье Кеттеринг запланировал преступление заранее и сказал об этом вам?
  — Да, да. Он сказал, что у нее прекрасное здоровье. Если она и умрет, то только благодаря несчастному случаю, который он устроит.
  — Вы осознаете, мадемуазель, что можете быть обвинены в сообщничестве?
  — Я? Да ни за что на свете, месье! Ни на секунду я не воспринимала его слова всерьез. Что вы! Я знаю мужчин, месье, они говорят много дикостей. Представляете, сколько совершалось бы преступлений, если бы они всегда делали то, что говорят, au pied de la lettre.311
  Месье Карре наморщил лоб.
  — Значит, запишем, что вы восприняли угрозу месье Кеттеринга как ничего не значащие слова? Могу я поинтересоваться, мадемуазель, почему вы прервали свой ангажемент в Лондоне и поехали на Ривьеру?
  Мирель смотрела на него бегающими черными глазами.
  — Я хотела быть с человеком, которого люблю, — просто ответила она. — Разве это не естественно?
  Пуаро вставил вопрос.
  — Это месье Кеттеринг хотел, чтобы вы поехали с ним в Ниццу?
  Казалось, Мирель смутил этот вопрос. Она замялась, а когда заговорила, то совершенно иным тоном.
  — Такие вещи я решаю сама, — заявила она.
  Это был вовсе не ответ, что хорошо поняли все — присутствующие, но деликатно промолчали.
  — Когда вы поняли, что месье Кеттеринг убил свою жену?
  — Я уже говорила вам, что увидела, как месье Кеттеринг вышел из купе своей жены незадолго до того, как поезд прибыл в Лион. У него был такой свирепый взгляд! Боже! Но в тот момент я не поняла, почему он так ужасно смотрел. Я никогда не забуду этого.
  Ее голос стал пронзительным, она театрально заломила руки.
  — Да, да, — произнес месье Карре.
  — Узнав, что мадам Кеттеринг была мертва до того, как поезд прибыл в Лион, я поняла все.
  — Но вы не пошли в полицию, мадемуазель, — мягко заметил месье Карре.
  Мирель величественно взглянула на него; было видно, что ей нравилась ее роль.
  — Могла ли я предать своего возлюбленного? — спросила она. — О нет, не требуйте этого от женщины.
  — Но сейчас…
  — Сейчас — другое дело. Он сам предал меня! Разве могу я молча страдать?..
  Месье Карре прервал ее.
  — Конечно, конечно, — пробормотал он успокаивающим тоном. — Теперь, мадемуазель, прочитайте свои показания и распишитесь.
  Мирель не стала тратить время на чтение.
  — Да, да! Все правильно. — Она встала. — Я вам больше не нужна?
  — Пока нет, мадемуазель.
  — И вы арестуете Дерека?
  — Немедленно, мадемуазель.
  Мирель жестоко засмеялась.
  — Он должен был подумать, прежде чем оскорблять меня, — воскликнула она.
  — Один момент! — Пуаро кашлянул. — Меня интересует одна маленькая деталь.
  — Какая?
  — Почему вы решили, что мадам Кеттеринг была мертва до того, как поезд прибыл в Лион?
  Мирель вытаращила глаза.
  — Но она была мертва.
  — Да?
  — Да, конечно. Я…
  Она резко замолчала. Внимательно посмотрев на нее, Пуаро заметил в ее глазах настороженность.
  — Мне сказали… Все так говорят.
  — О, — произнес Пуаро, — не думаю, чтобы об этом говорилось за стенами магистратуры.
  Мирель занервничала.
  — Кто-то слышал об этом, — неуверенно сказала она. — Кто-то мне сказал. Я не помню кто.
  Она направилась к выходу. Месье Кау поспешил открыть перед ней дверь. Когда он сделал это, снова послышался голос Пуаро.
  — А драгоценности? Простите, мадемуазель. Вы можете что-нибудь рассказать нам о них?
  — Драгоценности? Какие драгоценности?
  — Рубины Екатерины Великой. Раз вы так много слышали, может, вы слышали что-нибудь и о них?
  — Я ничего не знаю ни о каких драгоценностях, — быстро сказала Мирель.
  Она вышла, закрыв за собой дверь. Месье Кау вернулся на свое место. Месье Карре вздохнул.
  — Ну и фурия! — сказал он. — Но diablement chic!312 Интересно, она сказала правду? Я думаю, да.
  — Какая-то правда в ее словах, конечно, есть, — сказал Пуаро. — И это подтверждает мисс Грей. Она вышла в коридор незадолго до Лиона и видела, как месье Кеттеринг входил в купе жены.
  — Обвинения против него очевидны, — со вздохом сказал комиссар. — И очень жаль, — пробормотал он.
  — Что вы имеете в виду? — спросил Пуаро.
  — Я долгие годы мечтал упрятать графа де ла Роше за решетку. И уже было решил, что он в наших руках. А Кеттеринг — это меня едва ли удовлетворит.
  Месье Карре почесал кончик носа.
  — Если здесь что-то не так, — с сожалением сказал он, — будет ужасно. Месье Кеттеринг — аристократ. В газетах появятся заметки. Если мы ошибаемся… — Он поежился.
  — Теперь о драгоценностях, — сказал комиссар. — Как вы думаете, что он сделал с ними?
  — Он взял их, конечно, для отвода глаз, — ответил месье Карре. — Скорее всего, они доставляют ему неудобства, ему трудно от них избавиться.
  Пуаро улыбнулся.
  — Насчет драгоценностей у меня есть идея. Скажите мне, месье, что вы знаете о так называемом Маркизе?
  Комиссар взволнованно подался вперед.
  — Маркиз! Тот самый Маркиз? Вы думаете, он замешан в этом деле, месье Пуаро?
  — Я спросил, что вы знаете о нем.
  Комиссар сделал выразительную гримасу.
  — Не так много, как хотелось бы, — с сожалением произнес он. — Он работает за сценой, понимаете? Мелкие сошки выполняют за него всю грязную работу. А сам он… Птица высокого полета. Это нам достоверно известно.
  — Он француз?
  — Д-да… То есть мы так думаем. Но не уверены. Он орудовал во Франции, в Англии, в Америке. Прошлой осенью в Швейцарии была серия грабежей, следы которых, похоже, ведут к нему. Во всех преступлениях он фигурирует как grand seigneur,313 свободно говорящий по-английски и по-французски, и его происхождение остается загадкой.
  Пуаро кивнул и встал, собираясь уходить.
  — Вам больше нечего добавить, месье Пуаро? — поинтересовался комиссар.
  — В данный момент нет. Но возможно, в отеле меня ожидают новости.
  Месье Карре нерешительно посмотрел на него.
  — Если Маркиз связан с этим делом… — Он остановился.
  — Это опрокидывает нашу версию, — закончил месье Кау.
  — Но не опрокидывает мою, — сказал Пуаро. — Напротив, прекрасно согласуется с ней. До встречи, месье, если я узнаю что-нибудь важное, то немедленно извещу вас.
  
  Он вернулся в отель мрачный. Пока он отсутствовал, пришла телеграмма. Пуаро вскрыл ее ножом для бумаг, извлеченным из кармана. Телеграмма была длинная, и он дважды перечитал ее, а затем засунул в карман.
  Наверху его уже ожидал Жорж.
  — Я очень устал, Жорж, не могли бы вы заказать мне чашку горячего шоколада?
  Шоколад был заказан и принесен, и Жорж аккуратно поставил его на маленький столик, за который уселся Пуаро. Когда Жорж собрался уходить, Пуаро спросил его:
  — Полагаю, Жорж, вы хорошо знаете английскую аристократию?
  — Думаю, что могу согласиться с вами, сэр. — Жорж самодовольно улыбнулся.
  — Не считаете ли вы, Жорж, что преступники, как правило, принадлежат к низшим слоям общества?
  — Не всегда, сэр. Я помню, какие неприятности были с младшим сыном графа Девайза. Он кое-как закончил Итон, а потом… Короче, полиция не признала, что он клептоман. Очень умный молодой человек, сэр, но пороки его одолели, надеюсь, вы понимаете меня, сэр. Граф отправил его в Австралию, и я слышал, что он живет там под чужим именем. Странно, сэр, но это так. Причем стоит ли говорить, что молодой человек материально совершенно не нуждался.
  Пуаро медленно кивал головой.
  — Страсть к приключениям, — пробормотал он, — и легкий сдвиг в голове. Но удивительно…
  Он вынул из кармана телеграмму и снова прочитал ее.
  — Еще я помню дочь леди Мэри Фоке, — продолжал вспоминать слуга. — Иногда обманывала лавочников. Позор для хороших семей, если так можно выразиться! Я могу вспомнить еще несколько похожих случаев.
  — У вас богатый опыт, Жорж, — пробормотал Пуаро. — Я часто недоумеваю, как это вы, состоя на службе у титулованных особ, согласились работать у меня. Я отношу это только за счет любви к приключениям.
  — Не совсем, сэр, — возразил Жорж. — Я как-то прочитал в «Сосаети снайпере», что вы были приняты в Бекингемском дворце. В то время я как раз подыскивал новую службу. Говорят, Его Величество был очень любезен с вами и высоко оценил ваши заслуги.
  — Ах! — воскликнул Пуаро. — Все-таки знать об истинных причинах вещей очень интересно!
  Он задумался, а потом спросил:
  — Вы позвонили мадемуазель Папаполоус?
  — Да, сэр. Она и ее отец будут счастливы пообедать с вами сегодня.
  — Хм, — глубокомысленно проговорил Пуаро. Он допил шоколад и аккуратно поставил чашечку и молочник на середину подноса. Потом тихо сказал, скорее себе, чем слуге:
  — Белка, мой дорогой Жорж, собирает орехи осенью, а съедает зимой. Люди, Жорж, должны учиться у своих меньших братьев. Я всегда так делаю. Я был котом, караулящим у мышиной норы.
  Я был псом, идущим по следу и не сбивающимся с него. И также, мой дорогой Жорж, я был белкой. Я откладывал маленькие факты. Теперь я разгребаю свои запасы и вынимаю один орешек, орешек, который я отложил — дайте вспомнить — семнадцать лет тому назад. Вы понимаете меня, Жорж?
  — Никогда бы не подумал, сэр, — ответил Жорж, — что орехи так долго не портятся, а вот вино от долгого хранения становится восхитительным.
  Пуаро с улыбкой выслушал его.
  Глава 28. Пуаро играет в белку
  На приготовления к обеду Пуаро выделил всего четверть часа. Тому были причины. Сначала он поехал на виллу леди Темплин, где попросил вызвать мисс Грей. Она переодевалась, и Пуаро попросили подождать ее в маленьком салоне, куда минуты через три вошла Ленокс Темплин.
  — Катарин еще не совсем готова, — объяснила она. — Ей что-нибудь передать, или вы дождетесь ее?
  Пуаро задумчиво посмотрел на нее. Несколько секунд он раздумывал, что ответить, будто речь шла о важном деле.
  — Нет, — в конце концов сказал он. — Нет, не думаю, что мне необходимо видеть мадемуазель Катарин именно сейчас. Наверное, это даже лучше. Иногда такие вещи трудны.
  На лице Ленокс отразилось удивление.
  — У меня есть кое-какие новости, — продолжил Пуаро. — Вы, конечно, передадите своей подруге, что сегодня месье Кеттеринг арестован за убийство своей жены.
  — Вы хотите, чтобы я сказала это Катарин? — спросила Ленокс, тяжело дыша, как после долгого бега.
  Пуаро заметил, что ее лицо побледнело и напряглось.
  — Если угодно, мадемуазель.
  — Но почему? — спросила Ленокс. — Вы думаете, она огорчится? Думаете, это ее волнует?
  — Не знаю, мадемуазель, и честно в этом сознаюсь. Как правило, я знаю все, но в этом случае… нет. Наверное, вы знаете больше, чем я.
  — Да, — произнесла Ленокс, — но могу сказать о себе то же, что и вы.
  Немного помолчав и нахмурившись, она порывисто спросила:
  — Вы верите, что он сделал это?
  Пуаро пожал плечами:
  — Так считает полиция.
  — Вы уклоняетесь от ответа. Вы что-то скрываете. — Она снова замолчала и склонила голову.
  — Вы ведь давно знаете Дерека, правда?
  — С самого детства, — сокрушенно ответила Ленокс.
  Пуаро несколько раз молча кивнул головой.
  С обычной своей бесцеремонностью Ленокс выдвинула стул, уселась и, поставив локти на стол, а подбородок уперев в ладони, уставилась прямо на Пуаро.
  — Что ему предъявляют? — требовательно спросила она. — Какие мотивы, я хочу сказать. Наверное, то, что он получил много денег после ее смерти?
  — Он получил два миллиона.
  — А если бы она не умерла, он был бы разорен?
  — Да.
  — Но должно быть нечто большее, чем мотив, — возразила Ленокс. — Он ехал тем же поездом, я знаю, но и этого недостаточно.
  — В купе мадам Кеттеринг был найден портсигар с буквой «К», который не принадлежал ей. Кроме того, два человека видели, как он входил и выходил из ее купе незадолго до прибытия поезда в Лион.
  — Какие люди?
  — Ваша подруга мисс Грей одна из них. Другая — мадемуазель Мирель, танцовщица.
  — А он, Дерек, что он сказал на это? — взволнованно допытывалась Ленокс.
  — Он вообще отрицает, что входил в купе своей жены, — сказал Пуаро.
  — Дурак! — насупившись, проговорила Ленокс. — Значит, прямо перед Лионом, говорите? А известно, когда она… когда она умерла?
  — Медицинское освидетельствование не может быть абсолютно точным, — ответил Пуаро, — но медики склонны утверждать, что скорей всего смерть наступила до Лиона. Кроме того, известно, что вскоре после того, как поезд отправился из Лиона, миссис Кеттеринг была уже мертва.
  — Откуда вы это знаете?
  Пуаро загадочно улыбнулся про себя.
  — Некто вошел в ее купе и обнаружил, что она мертва.
  — И этот человек никого не разбудил?
  — Нет.
  — Почему?
  — Без сомнения, он имел на то свои причины.
  Ленокс пристально посмотрела на него.
  — Вы знаете их?
  — Надеюсь, что да.
  Ленокс сидела, переваривая услышанное. Пуаро молча наблюдал за ней. Наконец она подняла взгляд. Ее щеки порозовели, а глаза сияли.
  — Вы думаете, ее убил кто-то, кто ехал этим же поездом, но ведь это совсем не обязательно. А разве трудно было сесть в поезд в Лионе? Они могли войти в купе, задушить ее, взять рубины и незаметно выйти. Она могла быть убита, пока поезд стоял в Лионе. Поэтому она могла быть живой, когда Дерек вышел из купе, и мертвой, когда кто-то другой вошел туда.
  Пуаро откинулся на спинку стула и присвистнул.
  Посмотрел на девушку и три раза кивнул головой, затем опять вздохнул.
  — Мадемуазель, — произнес он, — то, что вы только что сказали, очень похоже на правду. Я блуждал во тьме, а вы показали мне свет. Был один пункт, который не давал мне покоя, но вы все прояснили.
  Он встал.
  — А Дерек? — спросила Ленокс.
  — Кто знает? — Пуаро пожал плечами. — Признаюсь вам кое в чем, мадемуазель. Я недоволен. Нет! Я, Эркюль Пуаро, пока недоволен. И быть может, именно в этот самый вечер я узнаю нечто большее. В конце концов попытаюсь.
  — Вы с кем-то встречаетесь?
  — Да.
  — С кем-то, кто что-то знает?
  — С кем-то, кто что-то знает. В таких делах ни один камень нельзя оставлять не перевернутым. До свидания, мадемуазель.
  Ленокс проводила его до двери.
  — Я… я помогла? — спросила она.
  Лицо Пуаро потеплело, когда он посмотрел на нее.
  — Да, мадемуазель, помогли. Если вам будет совсем плохо, вспоминайте это.
  Когда автомобиль тронулся, у Пуаро был самый что ни на есть отсутствующий вид, однако в глазах поблескивали зеленые огоньки, которые всегда означали предвкушение триумфа.
  Он опоздал на несколько минут и обнаружил, что Папаполоус с дочерью уже приехал. Он рассыпался в извинениях, сопровождая их самыми вычурными метафорами. Папаполоус в этот вечер выглядел особенно величественно, всем своим видом как бы показывая, насколько безупречна и достойна его жизнь. Зия блистала красотой и была в хорошем расположении духа. Меню было составлено с большим вкусом, и вино было отменным. Пуаро находился в хорошей форме. В основном говорил он, рассказывал анекдоты, шутил, расточал изящные комплименты Зие, поведал о множестве любопытных случаев из своей практики.
  Ближе к концу обеда Папаполоус вежливо поинтересовался:
  — Ну, как тропинка, что я указал? Вы не спугнули лошадку?
  — Я связываюсь с… моим букмекером, — ответил Пуаро.
  Они посмотрели друг на друга.
  — Известная лошадка?
  — Нет, наши друзья англичане называют таких темными.
  — Ага, — задумчиво проговорил Папаполоус.
  — Теперь мы можем пойти в казино и попытать счастья за рулеткой, — беспечно предложил Пуаро.
  В казино компания разделилась. Пуаро целиком отдал себя в распоряжение Зии, а Папаполоус предпочел удалиться.
  Пуаро не везло, но Зия сразу начала выигрывать и выиграла несколько тысяч франков.
  — Пожалуй, будет лучше, — заметила она, — если я остановлюсь.
  Глаза Пуаро блеснули.
  — Великолепно! — воскликнул он. — Вы истинная дочь своего отца, мадемуазель Зия. Знать, когда остановиться! О, это искусство!
  Он огляделся вокруг.
  — Нигде не вижу вашего отца, — беззаботно проговорил он. — Я принесу вашу одежду, мадемуазель, и мы прогуляемся по парку.
  Однако он не пошел прямо в гардероб. Он успел заметить, в каком направлении ушел месье Папаполоус, и сейчас искал его, В вестибюле он увидел грека, который стоял у колонны, разговаривая с дамой. Это была Мирель.
  Пуаро с невинным видом продефилировал по вестибюлю и как бы случайно зашел за колонну, у которой стоял грек с танцовщицей; они были настолько поглощены разговором, что не заметили маленького человека. Разговор их носил весьма оживленный характер.
  Вернее, говорила в основном Мирель, а Папаполоус лишь изредка вставлял реплики или делал выразительные жесты.
  — Я же говорю вам, мне нужно время, — убеждала танцовщица. — Дайте мне время, и я принесу вам деньги.
  — Ждать, — пожал плечами грек, — это ужасно.
  — Совсем немного, — уговаривала его собеседница. — Ах, вы должны! Я прошу дать мне всего одну неделю, ну десять дней. Не сомневайтесь! Деньги будут.
  Папаполоус немного отошел от колонны и нос к носу столкнулся с Пуаро, который сделал вид, что только появился здесь.
  — Ah! Vous voila,314 месье Папаполоус. Я вас искал. Можно я пройдусь немного по парку с мадемуазель Зией? О, добрый вечер, мадемуазель. — Он поклонился Мирель. — Тысяча извинений, что я не сразу заметил вас.
  Танцовщица равнодушно приняла его приветствие.
  Она была явно недовольна вмешательством в их tete-a-tete.315 Пуаро быстро понял намек. Папаполоус успел только пробормотать: «Разумеется, разумеется», как, Пуаро уже испарился.
  Он подал Зие одежду, и они вышли в парк.
  — В таких местах обычно кончают с собой, — заметила Зия.
  Пуаро пожал плечами.
  — Возможно. Мужчины глупы, не так ли, мадемуазель? Есть, пить, дышать свежим воздухом — это замечательно, мадемуазель. И только глупец расстанется со всем этим лишь потому, что у него нет денег, или потому, что его сердце разбито. L'amour316 порой фатальна, не так ли?
  Зия засмеялась.
  — О, не смейтесь над любовью, мадемуазель. — Пуаро энергично погрозил ей пальцем. — Вы так молоды и красивы.
  — Не так, — возразила Зия. — Вы забыли, что мне уже тридцать три. Как вы сказали моему отцу, с тех пор как вы помогли нам в Париже, прошло семнадцать лет.
  — Когда я смотрю на вас, мне кажется, что гораздо меньше, — галантно заявил Пуаро. — Вы тогда были почти такая же, как теперь, мадемуазель. Немного тоньше, немного бледнее, немного серьезнее. Вам было шестнадцать лет, и вы приехали из своего pension.317 Вы приехали оттуда не маленькой pensionnaire,318 но взрослой женщиной. Вы были прелестны, обаятельны, мадемуазель Зия. И я уверен, что так к вам относились все.
  — В шестнадцать люди обычно простодушны и глупы.
  — Может быть, может быть. В шестнадцать люди доверчивы, не так ли? Они верят всему, что им говорят.
  Если бы он заметил быстрый настороженный взгляд, который девушка бросила на него, то не стал бы произносить свою последнюю фразу. Но он продолжал мечтательно:
  — Это был забавный случай, однако. Ваш отец, мадемуазель, так никогда и не узнал правды.
  — Что?
  — Когда он попросил рассказать, как все было, я ответил так: «Я вернул вам то, что вы потеряли. Больше ни о чем меня не спрашивайте». Знаете, мадемуазель, почему я так ответил ему?
  — Не представляю, — холодно произнесла она.
  — Потому, что в моем сердце жила маленькая pensionnaire, такая бледная, такая худенькая, такая серьезная.
  — Не понимаю, о чем вы говорите! — рассерженно воскликнула Зия.
  — Не понимаете, мадемуазель? Неужели вы забыли Антонио Переццо? — Пуаро услышал легкий возглас, который сорвался с ее губ. — Он пришел работать помощником в магазин. Но не в этом была цель его прихода. Может помощник поднять глаза на дочь хозяина или нет? Особенно если он красив, молод, сладкоречив. Но не могли же они заниматься любовью постоянно, поэтому время от времени они разговаривали, разговаривали о том, что интересовало обоих, а их очень интересовало то, что находилось на хранении у месье Папаполоуса. И, как вы правильно заметили, мадемуазель, молодые люди глупы и доверчивы, поэтому она сразу поверила ему и описала, как выглядит эта вещь, и даже показала, где она хранится. Когда это произошло, случилась невероятная катастрофа.
  Господи! Бедная маленькая pensionnaire! В каком ужасном положении оказалась она. Она испугалась, несчастная малышка. Сказать или не говорить? И вдруг появляется этот потрясающий парень, Эркюль Пуаро.
  Это было почти как чудо. Все устроилось само собой. Бесценное сокровище вернулось, и никаких ужасных вопросов задано не было.
  Зия с гневом смотрела на него.
  — Вы знали об этом все это время? Кто вам рассказал? Это был… Это был Антонио?
  Пуаро покачал головой.
  — Никто ничего мне не рассказывал, — спокойно произнес он. — Я догадался. Это была хорошая догадка, правда, мадемуазель? Видите, если вы умеете догадываться, не обязательно быть детективом.
  Девушка продолжала идти рядом с ним молча.
  Потом она глухо вымолвила:
  — И что вы собираетесь делать с этой историей? Вы хотите рассказать ее моему отцу?
  — Нет, — быстро произнес Пуаро, — конечно, нет.
  Она вопросительно посмотрела на него.
  — Вы что-нибудь хотите от меня?
  — Я хочу, чтобы вы помогли мне, мадемуазель.
  — Почему вы решили, что я могу вам помочь?
  — Я не решил, я всего лишь надеюсь.
  — И если я вам не помогу, то вы все расскажете отцу?
  — Ну что вы, что вы! Расстаньтесь с этой идеей, мадемуазель. Я не шантажист. Я не торгую ничьими тайнами.
  — Если я откажусь помочь вам… — начала она тихо.
  — Значит, вы откажетесь, вот и все.
  — Но почему?.. — Она запнулась.
  — Слушайте, и я расскажу вам почему. Женщины, мадемуазель, великодушны. Если они могут оказать услугу тому, кто оказал услугу им, они делают это. Однажды я оказал вам услугу, мадемуазель. Мне было что рассказать, но я прикусил свой язык.
  Снова наступила тишина, затем девушка сказала:
  — Мой отец уже намекнул вам в тот день…
  — Это было очень любезно с его стороны.
  — Не думаю, — тихо сказала Зия, — что я могу к этому добавить что-нибудь.
  Если Пуаро и был разочарован, он не показал этого.
  Ни один мускул не дрогнул на его лице.
  — Eh bien! — задушевно произнес он. — Поговорим на другие темы.
  И он продолжал прогулку так, словно ничего не произошло. Однако девушка была distraite,319 механически и невпопад отвечала ему. Когда они приблизились к казино, она, кажется, приняла какое-то решение.
  — Месье Пуаро?
  — Да, мадемуазель?
  — Я хотела бы помочь вам…
  — Вы очень великодушны, мадемуазель, очень великодушны.
  Снова наступило молчание. Пуаро не торопил ее.
  Он готов был ждать.
  — А, ладно! — решилась наконец Зия. — В конце концов, почему я не имею права рассказать? Мой отец всегда недоговаривает, с кем бы он ни говорил. Но я знаю, что сейчас в этом нет необходимости. Вы сказали, что ищете только убийцу и не занимаетесь драгоценностями. Я вам верю. Вы были правы, предположив, что мы приехали в Ниццу из-за этих рубинов. Нам их передали, согласно договоренности. Сейчас они у отца. Он намекнул тогда на нашего таинственного клиента.
  — На Маркиза? — чуть слышно спросил Пуаро.
  — Да, на Маркиза.
  — Вы видели его, мадемуазель Зия?
  — Однажды, — ответила девушка. — Но не очень хорошо, — добавила она. — Я смотрела через замочную скважину.
  — Это всегда трудно, — сочувственно произнес Пуаро. — Но все равно вы видели его. Вы бы узнали его?
  Она покачала головой.
  — Он был в маске.
  — Он молодой или старый?
  — У него седые волосы. Может, это был парик, а может, нет. Казалось, что его голова немного крупнее, чем должна быть. Но не думаю, что он стар. Походка у него была молодая, и голос тоже.
  — Голос? — задумчиво переспросил Пуаро. — Ах, голос! Его бы вы узнали, мадемуазель Зия?
  — Думаю, да!
  — Вы им интересовались, да? Поэтому и использовали замочную скважину?
  Зия кивнула.
  — Да, мне было любопытно, ведь о нем так много говорят! Он не обыкновенный вор, он больше похож на героя романа.
  — Да, — глубокомысленно изрек Пуаро, — наверное, так и есть.
  — Но я хотела сказать не это, — продолжала Зия. — Я думала, вам будет интересно узнать кое-что другое, что может вам пригодиться.
  — Да? — поощрительно произнес Пуаро.
  — Рубины, как я сказала, были переданы моему отцу здесь, в Ницце. Я не видела, кто их передавал, но…
  — Да?
  — Я знаю одно: это была женщина.
  Глава 29. Письмо из дома
  «Дорогая Катарин, живя среди титулованных особ, ты, наверное, забыла нас, но я всегда знала, что ты чувствительная девушка с добрым сердцем, надеюсь, такой ты и осталась. У нас все по-старому.
  Много тревог доставил новый кюре: он чудовищно высокомерен. С моей точки зрения, он не больше не меньше как римлянин. Все говорили об этом викарию, но ты знаешь нашего викария, в нем живет дух истинного христианского милосердия. В последнее время я намучилась с прислугой. Эта Элен просто непристойна: носит юбки выше колен и не признает шерстяных чулок. И совершенно не слушает, когда ей об этом говорят. Еще меня очень беспокоил ревматизм. Доктор Харрисон посоветовал обратиться к лондонскому специалисту… Потратить три гинеи и трястись в поезде, так я сказала ему.
  Но я все же поехала. Лондонский врач вытянул свою физиономию и долго юлил. пока я прямо не спросила его: «Я женщина прямая, доктор, не тяните резину, ответьте прямо — у меня рак?» Тогда он вынужден был ответить: да. Он сказал, что при хорошем уходе я протяну год и сильных болей не будет. А я уверена, что у меня будут такие же боли, как у любой христианки. Жизнь становится скучной, когда почти все друзья умирают. Но мне бы хотелось, чтобы ты была в Сент Мэри Мед, моя дорогая. Если бы ты не получила наследства и не приобщилась к высшему обществу, я бы положила тебе жалование, вдвое большее, чем бедная Джейн, чтобы ты ухаживала за мной… Но что толку желать невозможного! Если у тебя будет что-то не так, а это вполне вероятно… Я слышала сотни историй про титулованных господ, которые женились на богатых девушках, а потом эти девушки оказывались на церковной паперти. Я не хочу сказать, что нечто подобное может случиться именно с тобой, но никто не знает, что с ним случится. В общем, на всякий случай, моя дорогая, знай, что у тебя есть дом, где тебя любят. И хотя я женщина прямая, но сердце у меня доброе. Любящая тебя Амалия Винер.
  P.S. Я видела в газете заметку и фотографию, где ты стоишь рядом с кузиной леди Темплин, я ее вырезала и положила вместе с другими вырезками. Я молилась о тебе в воскресенье, чтобы Господь уберег тебя от суетности и гордыни».
  
  Катарин, прочитав выразительную эпистолу дважды, отложила ее и устремила задумчивый взор на голубые волны Средиземного моря. Она почувствовала комок в горле. Внезапная тоска по Сент Мэри Мед охватила ее. Тоска по каждодневным, глупым мелочам, по дому.
  Ей страстно захотелось спрятать лицо в ладони и зарыдать.
  Спасла ее Ленокс.
  — Хэлло, Катарин! Что случилось?
  — Ничего. — Катарин сложила письмо и засунула его в сумочку.
  — Ты выглядишь расстроенной. Надеюсь, ничего, что я позвонила твоему другу месье Пуаро и пригласила его на ленч в Ниццу? Я сказала, что ты хочешь видеть его, я подумала, что только из-за меня он не придет.
  — Значит, ты хочешь его видеть?
  — Да, — ответила Ленокс, — я просто схожу по нему с ума. Никогда не встречала мужчину с кошачьими глазами.
  — Хорошо, — вяло произнесла Катарин. Она устала за последние дни. Арест Дерека Кеттеринга стал новым гвоздем сезона, и случившееся в Голубом поезде обсуждалось на каждом углу.
  — Я заказала машину, — сказала Ленокс. — Наврала матери, не помню что именно, но это не важно: она тоже все забывает. Если она узнает, куда мы собираемся, обязательно увяжется с нами, чтобы помучить месье Пуаро.
  Приехав в «Негреско», девушки увидели Пуаро, который уже ожидал их. Он был полон галицийской любезности и расточал девушкам такие комплименты, что они умирали от смеха, однако в общем ленч прошел невесело. Катарин была вялой и рассеянной, а Ленокс то разражалась бурным монологом, то надолго замолкала. Когда они пили кофе на террасе, Ленокс вдруг не выдержала:
  — Как идут дела? Вы знаете, что я имею в виду.
  — Дела идут своим чередом. — Пуаро пожал плечами. Он немного грустно посмотрел на Ленокс. — Вы молоды, мадемуазель, но три вещи нельзя торопить: le bon Dieu,320 природу и старых людей.
  — Чушь! Вы не старый.
  — Как мило, что вы так говорите.
  — Здесь майор Найтон, — сказала Ленокс.
  Катарин быстро оглянулась.
  — Он с мистером Ван Алдином, — продолжала Ленокс. — Хочу его кое о чем спросить. Скоро вернусь.
  Оставшись один на один с Катарин, Пуаро прошептал:
  — Вы рассеянны, мадемуазель, ваши мысли витают далеко отсюда, правда?
  — Не далее Англии. — Повинуясь безотчетному чувству, она вынула из сумочки полученное утром письмо и передала его Пуаро. — Первая весточка из моей прошлой жизни.
  Он с серьезным выражением лица прочитал письмо и вернул его Катарин.
  — Вы возвращаетесь в Сент Мэри Мед?
  — Нет. Зачем?
  — Ах! Значит, я ошибся. Простите, я оставлю вас на минутку.
  Он направился к Ленокс Темплин, Ван Алдину и Найтону. Американец выглядел усталым и постаревшим. Он только вежливо кивнул Пуаро, не оказывая ему иных знаков внимания. Когда Ван Алдин начал отвечать на какой-то вопрос Ленокс, Пуаро отвел Найтона в сторону.
  — Мистер Ван Алдин плохо выглядит, — заметил он.
  — Это вас удивляет? — спросил Найтон. — Скандал, связанный с арестом Дерека Кеттеринга, совершенно выбил его из колеи. Он жалеет, что связался с вами и попросил узнать правду.
  — Ему лучше вернуться в Англию, — сказал Пуаро.
  — Мы выезжаем послезавтра.
  — Это хорошие новости. — Пуаро немного помолчал, глядя на Катарин. — Я хотел бы, — пробормотал он, — чтобы вы сказали об этом мисс Грей.
  — О чем?
  — О том, что Ван Алдин возвращается в Англию.
  Слегка озадаченный, Найтон неуверенно пошел в сторону Катарин.
  Пуаро удовлетворенно кивнул головой и обратился к Ленокс и американцу. Потом они все подошли к Катарин, и после трехминутного разговора миллионер и его секретарь удалились. Пуаро тоже собрался уходить.
  — Весьма благодарен за ваше приглашение, мадемуазель! — воскликнул он.
  — Это был очаровательный ленч. Ma foi,321 мне это было необходимо. — Он выпятил грудь. — Теперь я лев, я великан! Ах, мадемуазель Катарин, вы не знаете, каким я могу быть. Вы видели спокойного, тихого Эркюля Пуаро, но есть и другой Эркюль Пуаро. Теперь я пойду в наступление, буду грозен, буду вселять ужас в сердца тех, кто не слушает меня.
  Он самодовольно посмотрел на них, и они изобразили огромное впечатление, которое должны были произвести его слова, хотя Ленокс кусала губы, а уголки губ Катарин дрожали: девушкам трудно было удержаться от смеха.
  — Я сделаю это, — мрачно закончил он. — И я одержу победу.
  Он прошел несколько шагов и услышал голос Катарин.
  — Месье Пуаро, я… я хочу вам сказать: думаю, вы совершенно правы, и я возвращаюсь в Англию.
  Пуаро очень внимательно посмотрел на нее, так внимательно, что она покраснела.
  — Понимаю, — мрачно произнес он.
  — Не думаю, что понимаете, месье, — возразила Катарин.
  — Я знаю больше, чем вы думаете, мадемуазель, — спокойно парировал он.
  Пуаро ушел с загадочной улыбкой на лице. Усевшись в автомобиль, он взял курс на виллу «Марина».
  Ипполит, слуга графа де ла Роше, был занят протиранием стекла на письменном столе своего хозяина. Сам граф де ла Роше уехал в Монте-Карло.
  Случайно выглянув в окно, Ипполит увидел незнакомого человека, бодро направлявшегося к входной двери. Его облик был столь необычен, что даже такой опытный человек, как Ипполит, не мог бы предположить род его занятий. Позвав с кухни свою жену Мари, он обратил ее внимание на этого, как он выразился, «типа».
  — Может, это опять полиция? — испуганно спросила Мари.
  — Сама взгляни.
  Мари взглянула.
  — Конечно, не полиция, — объявила она, — слава Богу.
  — Если бы месье граф не предупредил меня, — сказал Ипполит, — я бы ни за что не подумал, что этот человек, похожий на торговца вином, есть тот, кто он есть.
  Раздался звонок, и Ипполит медленно и важно пошел открывать.
  — Сожалею, но месье графа нет дома, — сказал он визитеру.
  Маленький человечек с огромными усами безмятежно отмахнулся.
  — Знаю! Вы Ипполит Флавель, не так ли?
  — Да, месье, именно так меня зовут.
  — И у вас есть жена Мари Флавель?
  — Да, месье, но…
  — Я хотел видеть вас обоих. — Человечек проследовал в холл мимо Ипполита. — Ваша жена, конечно, на кухне, — сказал он. — Я пойду туда.
  Пока Ипполит собирался открыть рот, гость безошибочно нашел нужную дверь в глубине холла и направился по коридору на кухню, где на него уставилась ошеломленная Мари.
  — Voila! — Гость плюхнулся в соломенное кресло. — Я Эркюль Пуаро.
  — Да, месье?
  — Вы не слышали это имя?
  — Никогда не слышал его, — ответил Ипполит.
  — Позвольте заметить, вы получили неважное образование. Это — одно из величайших в мире имен. — Пуаро вздохнул и сложил руки на животе.
  Ипполит и Мари в недоумении уставились на него.
  Они не понимали, чего хочет от них неожиданный визитер.
  — Месье хочет… — пробормотал Ипполит.
  — Я хотел бы знать, почему вы солгали полиции.
  — Месье! — воскликнул Ипполит. — Я… я солгал полиции? Я никогда не делал ничего подобного.
  — Вы ошибаетесь. — Пуаро помотал головой. — Вы сделали это несколько раз. Сейчас, дайте мне вспомнить. — Он вынул из кармана маленький блокнот и заглянул в него. — Да, да, семь раз вы солгали только за последнее время. Я объясню вам в чем.
  Спокойно, бесстрастно он перечислил все случаи лжи.
  Ипполит был ошеломлен.
  — Но речь не об этом, — продолжал Пуаро. — Только, мои дорогие, не думайте, что вы одни такие умные. Меня интересует одна конкретная ложь, а именно — ваше утверждение, что граф де ла Роше приехал на виллу утром четырнадцатого января.
  — Но это не ложь, месье, это правда. Месье граф приехал сюда утром четырнадцатого, это был вторник, да, Мари?
  Мари энергично закивала.
  — Да, да, вот именно. Я точно это помню.
  — О, — произнес Пуаро, — и что же вы в тот день приготовили для своего прекрасного хозяина на dejeuner.322
  — Я? — Мари замялась.
  — Странно! — заметил Пуаро. — Почему так: люди помнят одно и совершенно забывают другое.
  Он подался вперед и стукнул кулаком по столу. Его глаза засверкали.
  — Да, да, да! Слушайте меня! Вы солгали и думаете, что никто об этом не знает. Но есть двое, которые знают. Да, двое. Один — le bon Dieu… — Он поднял руку к небесам, снова плюхнулся в кресло, самодовольно сощурился и удовлетворенно пробормотал: — И другой — Эркюль Пуаро.
  — Уверяю вас, месье, вы ошибаетесь. Месье граф де ла Роше уехал из Парижа в понедельник ночью…
  — Да, это так. Курьерским поездом. Я не знаю, прерывал ли он свое путешествие. Может, и вы не знаете. Но одно я знаю точно: сюда он приехал в среду, а не во вторник утром.
  — Месье ошибается, — твердо сказала Мари, Пуаро встал.
  — Тогда свое слово скажет закон, — пробормотал он. — Очень жаль.
  — Что вы имеете в виду, месье? — испуганно спросила Мари.
  — Вы будете арестованы за соучастие в убийстве миссис Кеттеринг, английской леди.
  — Убийстве?
  Ипполит побледнел и задрожал, Мари выронила скалку и заплакала.
  — Но это невозможно, невозможно, я думала…
  — Раз вы настаиваете на своей лжи, о чем говорить? Думаю, вы оба — болваны.
  Он повернулся и пошел к двери, но его остановил вопль.
  — Месье, месье, один момент. Я не представлял, что тут такие дела. Я… я думал, это просто связано с женщиной. У нас уже были небольшие неприятности с полицией из-за этого. Но убийство — совсем другое дело.
  — Мое терпение на исходе, — рассерженно воскликнул Пуаро. Он повернулся и указал пальцем на Ипполита. — Весь день я тут торчу, стараясь, чтобы до вас, глупцов, хоть что-то дошло. Я хочу правды. Если вы не скажете ее мне, ваше дело. Итак, последний раз. Когда месье граф де ла Роше приехал на виллу «Марина» — во вторник утром или в среду утром?
  — В среду, — всхлипнул слуга, и Мари закивала головой за его спиной.
  Пуаро несколько мгновений смотрел на них, затем медленно поднял голову.
  — Вы мудры, дети мои, — спокойно произнес он. — Вы были на волоске от серьезных неприятностей.
  Он покинул виллу «Марина» улыбаясь.
  — Одно предположение подтвердилось, — пробормотал он. — Может, удастся подтвердить и другое?
  Было шесть часов, когда визитную карточку месье Пуаро передали Мирель. Она немного подумала, глядя на нее, а потом утвердительно кивнула. Когда Пуаро вошел, она в ярости носилась по комнате.
  — Ну? — воскликнула она, останавливаясь. — Ну? Что еще? Вы меня еще не совсем доканали? Разве вы не заставили меня предать моего бедного Дерека? Чего еще вы хотите от меня?
  — Один-единственный вопросик, мадемуазель. Когда поезд отъехал от Лиона и вы вошли в купе миссис Кеттеринг…
  — Что?
  Пуаро посмотрел на нее с отеческим упреком и начал снова:
  — Я сказал, когда вы вошли в купе миссис Кеттеринг…
  — Я туда не входила.
  — И увидели, что…
  — Я туда не входила.
  — Ah, sacre!323
  Он приблизился к ней, схватил за плечи и так яростно затряс, что она откинулась назад.
  — Вы будете мне лгать? Я расскажу вам, как все произошло, да так, словно я сам там был, и вы это знаете. Врать мне — опасное занятие. Будьте осторожны, мадемуазель Мирель.
  Она отвела глаза.
  — Я… я не… — начала она неуверенно. — Я не… — Она запнулась.
  — Меня интересует только одно, — сказал Пуаро. — Меня интересует, мадемуазель, вот что. Либо вы нашли то, что искали, либо…
  — Либо что?
  — Либо кто-то другой был там до вас?
  — Я больше не отвечу ни на один ваш вопрос, — провизжала танцовщица, вырвалась из цепких рук Пуаро, повалилась на пол и забилась в истерике.
  Вбежала испуганная служанка.
  Эркюль Пуаро пожал плечами, поднял брови и спокойно вышел из комнаты. Он был доволен.
  Глава 30. Мисс Винер делает вывод
  Катарин посмотрела в окно спальни мисс Винер. Шел дождь, несильный, но мелкий и монотонный. Из окна был виден сад: ухоженные клумбы вдоль дорожек, на которых весной расцветут розы, тюльпаны, гиацинты.
  Мисс Винер возлежала на огромной викторианской кровати. Остатки завтрака были сдвинуты на край маленького столика. Она была погружена в распечатывание корреспонденции, сопровождая это занятие едкими комментариями.
  Катарин читала письмо, обратный адрес которого был означен как парижский отель «Риц».
  
  «Дорогая мадемуазель Катарин! Я надеюсь, что вы пребываете в добром здравии и возвращение в английскую зиму не очень плохо подействовало на вас. Что касается меня, то я продолжаю свое расследование с неослабевающим усердием. Не думайте, что я здесь отдыхаю. Вскоре приеду в Англию и надеюсь иметь удовольствие видеть вас. Мы встретимся, не так ли? По приезде в Англию напишу вам. Вы не забыли, что мы коллеги в этом деле? Надеюсь, вы хорошо помните это. Примите мои заверения, мадемуазель, в искренней и глубокой преданности.
  Эркюль Пуаро».
  
  Катарин озадаченно сдвинула брови. Что-то в этом письме заинтриговало ее.
  — Этих Томми Сандерса и Алберта Дюкса из хора мальчиков нельзя брать на пикник, — вещала мисс Винер. — Пока их не исключат, я не пожертвую ни пенни. Они такое вытворяют на воскресных службах! Томми споет: «О, Бог, скорее спаси нас» — и больше рта не открывает, и я буду не я, если Алберт Дюкс не жует резинку!
  — Да, они ужасны, — согласилась Катарин.
  Она распечатала второе письмо, и краска прихлынула к ее щекам. Голос мисс Винер зазвучал откуда-то издалека.
  Когда Катарин пришла в себя, мисс Винер произносила длинную торжественную речь:
  — Можешь относиться к этому как угодно. Для меня титулы ничего не значат. Жена викария или не жена викария, это не женщина, а кошка. Она намекает что ты купила свой путь в общество.
  — Наверное, она недалека от истины.
  — Гляжу я на тебя, — продолжала мисс Винер, — ты совсем не изменилась. Разве ты вернулась важной дамой, к которой нельзя подступиться? Нет, ты такая же добрая и носишь те же толстые чулки и простые туфли. Только вчера я сказала об этом Элен. «Элен, — сказала я, — посмотри на мисс Грей. Она общалась с великими мира сего, но не носит, как ты, юбки выше колен, и шелковые чулки, что ползут, как только на них посмотришь, и самые смешные туфли, какие я только видела!»
  Катарин мысленно улыбнулась. Мисс Винер была кремень, когда речь шла о ее предубеждениях. Старая леди продолжала с энтузиазмом:
  — Для меня было большим облегчением увидеть, что ты не потеряла голову. Я как-то разбирала старые вырезки. Помню, было несколько про леди Темплин и ее военный госпиталь, а найти никак не могу. Может, ты посмотришь, дорогая, твои глаза острее моих. Все вырезки в бюро.
  Катарин посмотрела на письмо, что держала в руках, хотела что-то сказать, но сдержалась и пошла к бюро.
  Она сразу же нашла вырезки и стала их разбирать.
  С тех пор как она вернулась в Сент Мэри Мед, она не переставала восхищаться мужеством мисс Винер.
  Она понимала, как мало может сделать для старой женщины, но из опыта знала, как много это «мало» значит для старых людей.
  — Вот, — наконец сказала она. — «Виконтесса Темплин, которая устроила на своей вилле в Ницце офицерский госпиталь, стала жертвой сенсационного ограбления. Ее драгоценности похищены. Среди них — один из старинных изумрудов, принадлежавших семье виконта Темплина».
  — Эти дамы из высшего общества помешаны на драгоценностях, — заметила мисс Винер.
  — А вот еще. Фотография: «Очаровательная леди Темплин со своей маленькой дочерью Ленокс».
  — Дай взглянуть! Лица девочки почти не видно, правда? Но это хорошо, я думаю. В жизни случаются такие контрасты: красивые матери рожают уродливых детей. Конечно, фотограф понимал это, когда поставил девочку сзади — это было лучшее, что он мог сделать для нее.
  Катарин засмеялась.
  — Вот еще: «Одна из обаятельнейших посетительниц Ривьеры в этом сезоне — леди Темплин. Рядом — ее кузина мисс Грей, получившая огромное наследство».
  — Именно эту я и хотела найти, — сказала мисс Винер. — Была еще одна твоя фотография из газеты, но я ее потеряла. Там было написано что-то вроде этого: «Мисс такая-то делает то-то и то-то». Для некоторых, наверное, большое испытание видеть, на кого они в действительности похожи.
  Катарин промолчала. Она продолжала копаться в вырезках. Внезапно на ее лице появилось встревоженное и озадаченное выражение. Она вынула из конверта второе письмо и перечитала его.
  — Мисс Винер! Один мой друг, с которым я познакомилась на Ривьере, хочет навестить меня.
  — Мужчина? — строго спросила мисс Винер.
  — Да.
  — Кто он?
  — Секретарь мистера Ван Алдина, американского миллионера.
  — Как его зовут?
  — Найтон. Майор Найтон.
  — Хм… Секретарь миллионера… Хочет приехать сюда. Теперь, Катарин, послушай, что я тебе скажу ради твоей же пользы. Ты милая девушка, ты добрая девушка, ты сама знаешь, как надо поступать, но каждая женщина хоть раз в жизни, но бывает дурой.
  Десять против одного, что этот человек охотится за твоими деньгами. — Жестом отвергнув возражения Катарин, мисс Винер продолжала: — Я ожидала чего-то в этом роде. Что такое секретарь миллионера? Десять к одному, это молодой человек, который любит беззаботную жизнь. Молодой человек с хорошими манерами и любовью к роскоши, и, конечно, безмозглый и безынициативный, и если есть что-нибудь более подходящее для него, чем работа у миллионера, так это женитьба на богатой женщине. Я не говорю, что твой знакомый именно таков, я просто предполагаю.
  Ты не молода, и, хотя у тебя очень хорошая фигура, ты не красавица, и вот что я тебе скажу: не будь дурой, но если уж ты решила ей быть, то пусть хотя бы деньги останутся записанными на тебя. Теперь я умолкаю. Что ты на это скажешь?
  — Ничего! Вы не против, если он приедет сюда?
  — Я умываю руки, я выполнила свой долг. Что бы ни случилось, отвечать будешь ты. Ты хочешь пригласить его на ленч или на обед? Пожалуй, Элен сможет состряпать приличный обед, если окончательно не потеряет головы.
  — Думаю, что ленч предпочтительнее. Это очень любезно с вашей стороны, мисс Винер. Я позвоню ему и скажу, что мы рады пригласить его на ленч. Он приедет из города на машине.
  — Элен неплохо готовит мясо в томатном соусе, — сказала мисс Винер. — Нельзя сказать, что она делает это очень хорошо, но по крайней мере лучше, чем все остальное. Испечь торт она не сумеет: у нее тяжелая рука, и она не умеет сбивать крем, но ее воздушный пудинг действительно хорош. В кладовой ты найдешь славный кусок стилтона. Мне говорили, что джентльмены любят стилтон. И еще есть прекрасное вино, его делал мой отец.
  — О нет, мисс Винер, это вовсе не обязательно.
  — Ерунда, дитя мое. Ни один джентльмен не чувствует себя счастливым, если не выпьет чего-нибудь за едой. У меня есть также хорошее довоенное виски, если он предпочитает крепкие напитки. Делай, как я сказала, и не спорь. Ключ от винного погреба в третьем ящике платяного шкафа, с левой стороны.
  Катарин послушно пошла к шкафу.
  — Во втором ряду, — добавила мисс Винер. — В третьем ряду я храню бриллиантовые сережки и филигранную брошь.
  — О! — удивленно воскликнула Катарин. — Почему вы не храните их в шкатулке для драгоценностей?
  Мисс Винер фыркнула.
  — Нет уж, спасибо, дорогая моя. Я помню, как отец приобрел сейф и поставил его на первом этаже.
  Он важничал из-за этого, как павлин. Сказал моей матери: «Теперь, Мэри, ты будешь давать мне свои драгоценности каждый вечер, и я буду запирать их сюда». Моя мать была очень тактичной женщиной, знала, что джентльмены всегда идут своей, дорогой, послушалась отца и отдавала ему свои драгоценности на ночь. Однажды пришли воры, и, естественно, первое, на что они набросились, был сейф. Наверное, потому что отец рассказал про него всей деревне.
  Можно подумать, что там хранились все сокровища Соломона. Воры обчистили сейф полностью: взяли серебряные кубки, золотую тарелку, шкатулку с драгоценностями. — Она вздохнула, вспоминая. — Мой отец так гордился драгоценностями матери. Там были венецианская цепочка, и несколько прекрасных камней, и кораллы, и два бриллиантовых кольца, причем камни были довольно крупные. Отец был просто убит. И тогда мать сказала ему, что прятала свои драгоценности среди белья, и поэтому грабители не нашли их.
  — Значит, шкатулка была пустой?
  — О нет, дорогая. — ответила мисс Винер. — Тогда бы отец сразу все понял. Моя мать была очень мудрой женщиной, она все предусмотрела. В шкатулке были пуговицы, много пуговиц! Но самое забавное; мой отец обиделся на нее, сказал, что не любит, когда его обманывают. Но я отвлекла тебя. Ты должна позвонить своему другу! Сама выбери лучший кусок мяса и скажи Элен, чтобы она не показывалась за ленчем в дырявых чулках.
  — Ее имя Элен или Хелен, мисс Винер?
  Мисс Винер, закрыла глаза.
  — Я умею произносить звук «х» так же, как и любой другой, моя дорогая, но Хелен — это неподходящее имя для прислуги. Я не знаю о чем думают матери из низших слоев, когда дают дочерям такие имена.
  Дождь кончился, когда Найтон подъехал к коттеджу. Катарин стояла в дверях, озаренная солнечным светом, льющимся из окна за ее спиной. Найтон по-мальчишески быстро подошел к ней.
  — Надеюсь, что не побеспокоил вас. Я просто хотел увидеть вас поскорее. Мисс Винер не против моего визита?
  — Идите и познакомьтесь с ней, — ответила Катарин. — Она может быть довольно суровой, но вы быстро поймете, что это добрейшее существо.
  Мисс Винер величественно восседала в гостиной.
  Ее украшали семейные камеи, так кстати спасенные от грабителей. Найтона она приветствовала с церемонностью, которая могла бы погрузить в уныние любого мужчину. Однако Найтон обладал очаровательными манерами, против которых трудно устоять, и через десять минут мисс Винер оттаяла. Ленч удался, и Элен, или Хелен, в новой паре шелковых чулок сновала туда-сюда с удивительным проворством. Потом Катарин и Найтон вышли прогуляться, а вернувшись, пили чай tete-a-tete, а мисс Винер отдыхала у себя в спальне.
  Проводив Найтона, Катарин, стараясь не шуметь, поднялась на второй этаж. Из спальни послышался голос мисс Винер.
  — Твой друг уехал?
  — Да, благодарю, что вы позволили пригласить его.
  — Можешь не благодарить. Думаешь, я принадлежу к старым скрягам, которые никогда ничего ни для кого не делают?
  — Я всегда думала, что вы славная, мисс Винер, — с чувством произнесла Катарин.
  — Хм, — успокоенно пробормотала мисс Винер.
  Когда Катарин собралась покинуть комнату, мисс Винер опять окликнула ее.
  — Катарин?
  — Да.
  — Я была неправа насчет этого молодого человека. Мужчина, когда ему надо, умеет быть искренним и галантным, он знает, какие знаки внимания надо оказывать, чтобы понравиться женщине. Но когда мужчина и правда любит, он выглядит как баран. Я беру назад свои слова. Это настоящее.
  Глава 31. Ленч мистера Аарона
  — Ах! — К такому выводу пришел Жозеф Аарон, сделав долгий глоток из пивной кружки. Он со вздохом поставил ее на стол, облизал пену с губ и подмигнул Пуаро, который сидел напротив него.
  — Дайте мне хорошую отбивную и стакан чего-нибудь покрепче, и плевать я хотел на ваши тарталетки, омлеты и жюльены. Дайте мне, — повторил он, — свиную отбивную.
  Пуаро понимающе улыбнулся.
  — Пудинг — это тоже неплохо, — продолжал мистер Аарон. — Яблочный торт? Пожалуй, я съем яблочный торт! Благодарю вас, мисс, и принесите мне, пожалуйста, сливки.
  Ленч продолжался. Наконец, сделав долгий вздох, мистер Аарон отложил приборы и принялся за сыр, готовясь перейти к разговору.
  — Вы сказали, месье Пуаро, что у вас ко мне дельце? — просил он. — Если я смогу вам помочь, то буду счастлив сделать это.
  — Это очень любезно с вашей стороны, — ответил Пуаро. — Я подумал: «Если ты хочешь понять профессию актера, знай, что никто не разбирается в этом лучше, чем твой друг Жозеф Аарон».
  — И вы недалеки от истины, — польщенно заметил мистер Аарон. — Я знаю прошлое, настоящее и будущее этой профессии.
  — Precisement. Теперь я хочу спросить вас, месье Аарон, что вы знаете о молодой женщине по фамилии Кидд?
  — Кидд? Китти Кидд?
  — Китти Кидд.
  — Она была хорошенькая. Играла мальчиков, пела и танцевала. Та самая?
  — Именно.
  — Она была очень хорошенькая. Имела успех. Без ангажемента не оставалась. В основном играла мальчиков, хотя ее нельзя назвать характерной актрисой.
  — Я слышал об этом, но она ведь исчезла, да?
  — Да нет. Просто сошла с круга. Уехала во Францию и там подцепила какого-то аристократа. Думаю, из-за этого она оставила сцену.
  — И давно это произошло?
  — Сейчас вспомню. Три года назад.
  — Она была умна?
  — Чертовски!
  — Знаете имя того человека?
  — Знаю только, что он из высшего общества. Граф или маркиз? Сейчас, когда я начал вспоминать, мне кажется, что маркиз.
  — И с тех пор вы ничего о ней не знаете?
  — Ничего. Больше никаких слухов о ней не было. Держу пари, она ошивается на раутах, ведь она теперь маркиза. О, она такая: где бы ни была, знает, как себя вести.
  — Понимаю, — сказал Пуаро задумчиво.
  — Сожалею, что больше ничего не могу вам рассказать, месье Пуаро, — произнес мистер Аарон. — Хотелось бы вам помочь. Вы здорово выручили меня однажды.
  — Оставьте, мы квиты. Вы тоже меня здорово выручили.
  — Значит, мы и правда квиты, — засмеялся мистер Аарон.
  — Ваша профессия, должно быть, очень интересна, — заметил Пуаро.
  — У-гу, — похоронным тоном сказал мистер Аарон, — все время надо ловить момент: никогда не знаешь, что понравится публике, а что нет. Я делаю это не слишком плохо, но нос приходится держать по ветру.
  — В последние годы особенной популярностью стали пользоваться танцы, — задумчиво пробормотал Пуаро.
  — Я никогда не видел ничего особенного в русском балете, но публике нравится. На мой вкус, это слишком эфемерно.
  — Я познакомился с одной танцовщицей на Ривьере, с мадемуазель Мирель.
  — Мирель? Гремучая смесь во всех отношениях. И всегда-то к ней текут деньги, а пока они текут, эта девочка может танцевать. Я ее видел, знаю, что говорю. Сам я с ней никогда дел не имел, но слышал, что это нечто! Темпераментная, вспыльчивая…
  — Да, — задумчиво проговорил Пуаро, — уж я-то могу представить.
  — Темперамент! — сказал мистер Аарон. — Темперамент! Так они это называют. Моя женушка была, танцовщицей до того, как вышла за меня, но, слава Богу, у нее никогда не было никакого темперамента. Вы бы желали иметь темперамент у себя дома, месье Пуаро?
  — Согласен с вами, мой друг, дома ему не место.
  — Женщина должна быть спокойной, симпатичной и уметь хорошо готовить, — заметил мистер Аарон.
  — Мирель не так давно стала появляться на публике, да? — спросил Пуаро.
  — Около двух с половиной лет, — ответил мистер Аарон. — Какой-то французский граф выпустил ее. Я слышал, теперь она сошлась с экс-премьером Греции. Такие ребята спокойно расстаются с деньгами.
  — Для меня это новость, — заметил Пуаро.
  — О, она подметки на ходу рвет. Говорят, из-за нее молодой Кеттеринг убил свою жену. Я, правда, не знаю, не уверен. Однако он в тюрьме, а она вроде бы очень довольна. Говорят, носит рубин размером с голубиное яйцо. Сам я голубиные яйца никогда не видел, но боюсь, что все это игра воображения.
  — Рубин размером с голубиное яйцо! — Глаза Пуаро заблестели зеленым светом. — Интересно!
  — Я знаю это от одного приятеля, — продолжал мистер Аарон. — Но ведь люди часто преувеличивают. Все женщины одинаковы: вечно болтают про свои драгоценности. Мирель хвастается, что на этом камне лежит проклятие. Кажется, она называет его Огненное сердце.
  — Но насколько мне известно, — вставил Пуаро, — рубин Огненное сердце — центральный камень в ожерелье.
  — Видите? Я же говорю, что женщины вечно врут про свои драгоценности. А у Мирель всего один камень, надетый на платиновую цепочку. Десять к одному, это — стекляшка.
  — Нет, — мягко произнес Пуаро, — я не думаю, что это стекляшка.
  Глава 32. Катарин и Пуаро обмениваются новостями
  — А вы изменились, мадемуазель, — сказал Пуаро Катарин. Они сидели друг против друга за столиком вдвоем. — Да, вы изменились. — повторил он.
  — В чем?
  — Мадемуазель, это трудно передать.
  — Я стала старше.
  — Да, вы стали старше. Но я не имею в виду морщины и все такое. Когда я впервые увидел вас, мадемуазель, вы изучали жизнь со стороны. У вас был спокойный, довольный взгляд человека, который всего лишь наблюдает за игрой.
  — А теперь?
  — Теперь вы уже не наблюдатель. Может быть. то, что я сейчас скажу, абсурдно, но сейчас у вас взгляд человека, который сам включился в трудную игру.
  — С моей старой леди не всегда просто, — с улыбкой сказала Катарин, — но уверяю, это не смертельная схватка. Вы должны приехать к нам и познакомиться с ней, месье Пуаро. Полагаю, что именно вы сможете по достоинству оценить ее мужество и силу духа.
  Они молчали, пока официант расставлял блюда. Когда он исчез, Пуаро сказал:
  — Помните, я рассказывал о моем друге Хастингсе? Он как-то назвал меня улиткой. Eh bien, мадемуазель, вы меня превзошли.
  — Ну что вы, какие пустяки, — беззаботно сказала Катарин.
  — Эркюль Пуаро никогда не говорит пустяков, поверьте.
  Они опять замолчали. Потом Пуаро прервал тишину:
  — Вы виделись с кем-нибудь из своих ривьерских друзей с тех пор, как вернулись в Англию?
  — Только с майором Найтоном.
  — Вот как?
  Катарин заметила, что его глаза на миг блеснули.
  — Значит, мистер Ван Алдин в Лондоне? — продолжил Пуаро.
  — Да.
  — Постараюсь увидеть его завтра или послезавтра.
  — У вас есть для него новости?
  — Почему вы так решили?
  — Просто интересуюсь, вот и все.
  Пуаро пристально посмотрел на нее мерцающим взглядом.
  — Вижу, мадемуазель, что вам о многом хотелось бы меня спросить. Почему бы и нет? Разве происшествие в Голубом поезде — это не наш общий roman policier?
  — Да, я хотела бы спросить вас кое о чем.
  — Eh bien?
  Катарин посмотрела на него с внезапно вспыхнувшей решимостью.
  — Что вы делали в Париже, месье Пуаро?
  — Я нанес визит в русское посольство.
  — А!
  — Вижу, вам это ни о чем не говорит. Но не буду улиткой. Нет! Я выложу свои карты на стол, то есть сделаю то, чего улитки не делают никогда. Надеюсь, вы догадываетесь, что я не удовлетворен обвинением, выдвинутым против Дерека Кеттеринга?
  — Это-то меня и удивило. Я полагала, вы закончили это дело тогда, в Ницце.
  — Вы не говорите всего, что думаете, мадемуазель. Но я вам прощаю. Это благодаря моему… расследованию… Дерек Кеттеринг оказался там, где он сейчас. Если бы не я, в преступлении был бы обвинен граф де ла Роше. Eh bien, мадемуазель, я не жалею о том, что сделал. У меня была одна цель — узнать правду, и мое расследование привело прямо к мистеру Кеттерингу. Но закончил ли я на этом? Полиция считает, что да, но я, Эркюль Пуаро, не удовлетворен. — Он запнулся, потом продолжил: — Скажите мне, вы не связывались с мадемуазель Ленокс?
  — Она прислала мне короткое письмо. Думаю, немного досадует на меня за то, что я вернулась в Англию.
  Пуаро кивнул:
  — Я говорил с ней в тот вечер, когда арестовали месье Кеттеринга. Во многих отношениях это был очень интересный разговор.
  Он снова замолчал, и Катарин не нарушала течения его мыслей.
  — Мадемуазель, — наконец заговорил он, — сейчас я нахожусь в затруднительном положении. Объясню вам почему. Мне кажется, есть некто, кто любит Дерека Кеттеринга, — исправьте меня, если я ошибаюсь, — и для ее спокойствия — да, да! — для ее спокойствия я надеюсь, что прав я, а не полиция. Вы знаете, о ком идет речь.
  Катарин ответила не сразу:
  — Да, думаю, знаю.
  Пуаро наклонился к ней.
  — Я не удовлетворен, мадемуазель, нет, я не удовлетворен. Факты, неопровержимые факты указывают на месье Кеттеринга. Но есть одна вещь, которая полностью выпадает из картины преступления.
  — Что именно?
  — Изуродованное лицо жертвы. Тысячу раз, мадемуазель я спрашивал себя: «Мог ли такой человек, как Дерек Кеттеринг, совершить чудовищное зверство после убийства? С какой целью? По каким причинам? Соответствует ли это темпераменту Дерека Кеттеринга?» Ответы на эти вопросы меня совершенно не удовлетворяют. Снова и снова я возвращался к вопросу: почему? И помочь в его решении мне может единственная вещь. Вот эта.
  Он вынул из кармана блокнот и двумя пальцами осторожно извлек несколько волосков.
  — Помните, мадемуазель? Вы помните, что я нашел их под пледом в купе.
  Катарин подалась вперед, пристально всматриваясь в волосы.
  Пуаро несколько раз тихо покачал головой.
  — Они, я вижу, ни о чем вам не говорят, мадемуазель, хотя, кажется, вы догадываетесь.
  — У меня были идеи, — тихо сказала Катарин, — забавные идеи. Именно поэтому я спросила вас, месье Пуаро, что вы делали в Париже.
  — Когда я писал вам…
  — Из отеля «Риц»?
  Пуаро усмехнулся:
  — Да, да, вы правы, из отеля «Риц». Я люблю пошиковать… когда платят миллионеры.
  — Русское посольство… — медленно произнесла Катарин. — Нет, не понимаю, куда вы клоните.
  — Факты связаны между собой не прямо, мадемуазель. Я ходил туда за информацией. И я виделся с одним субъектом, и я угрожал ему! Да, мадемуазель, я, Эркюль Пуаро, угрожал ему.
  — Полицией?
  — Нет, — сухо ответил Пуаро. — Прессой, а это более серьезное оружие.
  Он посмотрел на Катарин, а она чуть заметно улыбнулась ему, кивая головой.
  — Вы снова превращаетесь в улитку, месье Пуаро?
  — Нет, нет, я не хочу тайн. Я расскажу вам все.
  Я подозревал, что этот субъект сыграл важную роль в продаже драгоценностей месье Ван Алдину. Я надавил на него, и в конце концов он все рассказал.
  Я узнал, что камни были проданы при его участии, и узнал также, что в то время, как это происходило, под окнами квартиры, где совершалась сделка, появился человек. У него была крупная голова и седые волосы, но походка его была легкой и молодой.
  Мысленно я дал ему имя — месье Маркиз.
  — И вы приехали в Лондон, чтобы встретиться с мистером Ван Алдином?
  — Не только поэтому. У меня были еще кое-какие дела. В Лондоне я встретился еще с двумя людьми: с театральным агентом и с врачом с Харлей-стрит. От них я тоже получил информацию. Сложите все, что я рассказал вам, мадемуазель, вместе, и вы поймете то, что понял я.
  — Но как?
  — Очень просто, мадемуазель. И я вам скажу еще кое-что. С самого начала я сомневался, что убийство и ограбление были совершены одним и тем же лицом. Я долго не был уверен…
  — А теперь?
  — А теперь я знаю.
  Наступило молчание. Затем Катарин подняла голову, ее глаза сверкали.
  — Я не так умна, как вы, месье Пуаро. Половина из того, что вы рассказали, мне совершенно непонятна. Мои идеи пришли ко мне совершенно с другого конца…
  — Но так всегда и бывает, — спокойно заметил Пуаро. — Зеркало показывает правду, но все смотрят в него из разных точек.
  — Может, мои идеи абсурдны, может, они никак не согласуются с вашими, но…
  — Да?
  — Скажите, это как-то поможет вам?
  Пуаро взял протянутую ему газетную вырезку.
  Прочитав ее, он мрачно кивнул.
  — Как я сказал, мадемуазель, каждый смотрит в зеркало со своей точки, но ведь это то же самое зеркало, и в нем отражаются одни и те же вещи.
  Катарин встала.
  — Мне пора, — сказала она. — Времени осталось только, чтобы успеть на поезд. Месье Пуаро…
  — Да, мадемуазель?
  — Это… это не может больше так продолжаться… Я… я скоро не выдержу…
  Ее голос сорвался.
  Он успокаивающе погладил ее по руке.
  — Будьте мужественны, мадемуазель. Не отчаивайтесь. Конец близок.
  Глава 33. Еще одна версия
  — Месье Пуаро хочет видеть вас, сэр.
  — О черт! — воскликнул Ван Алдин.
  Найтон сочувственно промолчал.
  Ван Алдин встал с кресла и прошелся по комнате.
  — Я полагаю, вы уже читали сегодняшние утренние газеты? Черт бы их побрал!
  — Я заглянул в них, сэр.
  — По-прежнему трезвонят?
  — Боюсь, что да, сэр.
  Миллионер сел, сцепив руки на затылке.
  — Зачем мне это понадобилось, — простонал он. — Господи, если бы я знал… я бы никогда не стал просить этого бельгийца докопаться до правды. Я только хотел найти убийцу Руфи.
  — Вы предпочли бы, чтобы ваш зять не, попал в руки закона?
  — Я бы предпочел взять закон в свои руки, — вздохнул Ван Алдин.
  — Не думаю, что это был бы ваш самый мудрый поступок, сэр.
  — Так ты говоришь, этот тип хочет видеть меня?
  — Да, мистер Ван Алдин. Он очень настаивает.
  — Ну ладно. Пусть придет, если хочет.
  Пуаро излучал свежесть и благодушие. Он не обращал внимания на отсутствие сердечности со стороны миллионера и беззаботно разглагольствовал на разные темы. Он приехал в Лондон, как он объяснил, навестить своего доктора. При этом он упомянул имя известного хирурга.
  — Нет, нет, ничего особенного, просто пуля одного бандита — память о тех временах, когда я работал в полиции. — Он тронул свое левое плечо и слегка поморщился. — Я всегда считал, что вы везучий человек. В вас нет ничего от расхожего образа американского миллионера, страдающего расстройством пищеварения.
  — Очень тронут, — сказал Ван Алдин. — Вы же знаете, что я веду очень скромную жизнь — простая еда в умеренном количестве.
  — Вы иногда видитесь с мисс Грей, не так ли? — вполне невинно поинтересовался Пуаро, обращаясь к секретарю.
  — Я? Да, я видел ее один или два раза, — ответил Найтон, покраснев, что было отмечено Ван Алдином с удивлением.
  — Забавно, но вы не говорили мне, что видели ее, Найтон.
  — Я не думал, что это может вас интересовать, сэр.
  — Эта девушка мне очень нравится, — заметил Ван Алдин.
  — Как жаль, что она снова похоронила себя в Сент Мэри Мед, — произнес Пуаро.
  — Это очень благородно с ее стороны, — горячо возразил Найтон. — В этом мире так мало людей, способных посвятить себя заботам о сварливых старых леди, у которых никого нет на свете.
  — Я умолкаю. — Глаза Пуаро блеснули. — Но мне все равно жаль. А теперь, месье, давайте перейдем к делу.
  Миллионер и секретарь с изумлением посмотрели на него.
  — Вы, наверное, будете шокированы и обескуражены, услышав то, что я вам скажу. А что если, месье Ван Алдин, Дерек Кеттеринг не убивал свою жену?
  — Что?
  — А что если, говорю я, месье Кеттеринг не убивал свою жену?
  — Вы сошли с ума, месье Пуаро?
  Это сказал Ван Алдин.
  — Нет, — ответил. Пуаро. — Я не сумасшедший. Быть может, я эксцентричен, во всяком случае так обо мне говорят, но в своей профессии я не имею себе равных. Я спрашиваю вас, месье Ван Алдин, вы обрадуетесь или огорчитесь, если то, что я сказал вам, правда?
  Ван Алдин взглянул на него.
  — Естественно, я буду рад, — наконец сказал он. — Эти ваши упражнения в предположениях, они имеют под собой почву?
  Пуаро посмотрел в потолок.
  — Есть предположение, — спокойно произнес он, — что убийца — граф де ла Роше. Во всяком случае, я опроверг его алиби.
  — Как вам это удалось?
  Пуаро скромно пожал плечами.
  — У меня свои методы. Немного такта, немного ума — и дело сделано.
  — Но рубины! — возразил Ван Алдин. — Ведь рубины, которые были у графа, оказались фальшивыми.
  — Ясно, что он мог совершить преступление только из-за рубинов. Но вы упускаете одну вещь, месье Ван Алдин. Кто-то мог опередить графа.
  — Но это совершенно новая версия! — воскликнул Найтон.
  — Вы и впрямь верите во всю эту дребедень, мосье Пуаро? — прорычал миллионер.
  — Это не доказано, — спокойно сказал Пуаро. — Это только версия, но, и это я говорю, месье Ван Алдин, факты стоит проверить. Вы должны поехать со мной на юг Франции, и мы разберемся на месте.
  — Вы действительно думаете, что мне необходимо ехать с вами?
  — Думаю, это именно то, чего вы желаете, — ответил Пуаро.
  В его тоне была нота упрека, которая ускользнула от внимания присутствующих.
  — Да, конечно, — согласился миллионер. — Когда вы собираетесь ехать, месье Пуаро?
  — Вы сейчас очень заняты, — напомнил Найтон.
  Но миллионер уже все решил и протестующим жестом отбросил все возражения.
  — Думаю, это важнее, — сказал он. — Олл райт, месье Пуаро. Едем завтра. Каким поездом?
  — Мы поедем, полагаю, Голубым поездом, — с улыбкой ответил Пуаро.
  Глава 34. Снова Голубой поезд
  Поезд для миллионеров, как его иногда называли, стремительно летел вперед. У Найтона и Ван Алдина было двойное купе, соединенное общей дверью, как у Руфь Кеттеринг и ее служанки в то роковое путешествие. Купе Пуаро находилось в другом конце вагона.
  Для Ван Алдина поездка была мучительной, ибо воскрешала болезненные воспоминания. Пуаро и Найтон иногда тайком переговаривались, стараясь не тревожить его.
  Однако, как только поезд замедлил ход, подъезжая к Лионскому вокзалу Парижа, Пуаро вдруг засуетился. Ван Алдин решил, что одной из задач поездки была попытка восстановить картину преступления. Пуаро сам проигрывал каждую роль. Он был служанкой, торопливо входящей в купе. Он был миссис Кеттеринг, со страхом и недоумением узнающей своего мужа. Он был Дереком Кеттерингом, обнаружившим, что его жена едет тем же поездом, что и он. Он проверял самые разные возможности, в том числе и то, как лучше спрятаться в смежном купе.
  Вдруг его посетила какая-то идея. Он схватил Ван Алдина за руку.
  — Mon Dieu! Об этом я и не подумал! Мы должны прервать наше путешествие в Париже. Быстрее, быстрее, давайте скорее выйдем.
  Схватив саквояж, он выскочил из поезда. Недоумевающие Ван Алдин и Найтон покорно последовали за ним. Вернувшееся уважение Ван Алдина к Пуаро было вновь поколеблено. Их остановили: билеты остались у проводника, о чем все трое забыли. Объяснения Пуаро были убедительны, искренни и эмоциональны, но не произвели должного впечатления на невозмутимого служащего.
  — Давайте откажемся от этой идеи, — резко произнес Ван Алдин. — Думаю, вы поторопились, месье Пуаро. Ради Бога, давайте оплатим наш проезд от Кале и пойдем туда, куда вы решили нас повести.
  Но Пуаро вдруг застыл как вкопанный. Руки, которыми он только что выразительно размахивал, медленно опустились и повисли.
  — Какой же я был кретин! — просто сказал он. — Ma foi, я сегодня совершенно потерял голову. Давайте вернемся и спокойно продолжим наше путешествие.
  По счастью, поезд еще не ушел.
  Они едва успели: поезд тронулся, как только Найтон последним вскочил на подножку.
  Проводник отчитал их и помог внести багаж в купе.
  Ван Алдин молчал, он был явно разочарован в выдающихся способностях Пуаро. Оставшись на несколько минут наедине с Найтоном, он заметил:
  — Охота на гусей… Он просто помешался на этом деле, носится как пуганый заяц…
  Присоединившись к ним, Пуаро долго извинялся.
  Было видно, что он весьма обескуражен и всякие упреки излишни. Ван Алдин мрачно принял его извинения, воздержавшись от каких бы то ни было замечаний.
  После обеда, к удивлению миллионера и его секретаря, Пуаро заявил, что все трое должны находиться в купе Ван Алдина.
  Миллионер обескураженно посмотрел на него.
  — Может, вы что-то скрываете от нас, месье Пуаро?
  — Я? — Пуаро широко раскрыл невинные глаза. — Ну что вы!
  Ван Алдин промолчал, но он был неудовлетворен.
  Проводнику сказали, что постели стелить не надо.
  Каково же было его удивление, когда миллионер дал ему огромные чаевые.
  Трое спутников сидели в тишине. Пуаро дремал и выглядел усталым. Вдруг он обратился к секретарю:
  — Майор Найтон, дверь вашего купе заперта? Я имею в виду дверь в коридор.
  — Да, я сам только что запер ее.
  — Вы уверены? — спросил Пуаро.
  — Могу пойти и проверить, если хотите. — Найтон улыбнулся.
  — Нет, нет, не беспокойтесь. Я сделаю это сам.
  Он прошел в соседнее купе и вернулся, кивая головой.
  — Да, да, вы правы. Простите причуды старика. — Он закрыл смежную дверь и занял свое место в правом углу.
  Время шло. Трое мужчин дремали, вздрагивая от толчков поезда. Наверное, никогда прежде они не ездили в таком роскошном поезде с такими неудобствами. Время от времени Пуаро смотрел на часы, потом опять погружался в дремоту. Один раз он быстро встал, быстро открыл дверь в соседнее купе, заглянул туда и вернулся на свое место, качая головой.
  — Что все это значит? — прошептал Найтон. — Вы думаете, что-нибудь случится, да?
  — Нервы, — признался Пуаро. — Я как уж на сковородке. Подскакиваю от малейшего звука.
  Найтон зевнул.
  — Самое ужасное и неудобное мое путешествие, — пробормотал он. — Надеюсь, месье Пуаро, вы понимаете, что играете с огнем? — И Найтон попытался заснуть.
  Он и Ван Алдин умирали от усталости, когда Пуаро, в сотый раз взглянув на часы, вскочил и стал трясти миллионера за плечо.
  — Что? Что такое?
  — Через пять или десять минут мы прибудем в Лион.
  — Господи! — побледнев и отшатнувшись, воскликнул Ван Алдин. — Значит, примерно здесь и в это время была убита Руфь?
  Он выпрямился и уставился перед собой невидящим взором. Губы его подергивались. Он мысленно возвращался к трагедии, которая омрачила его жизнь.
  Раздался долгий скрип тормозов, и поезд остановился. Ван Алдин опустил окно и выглянул наружу.
  — Если, как вы говорите, это был не Дерек, значит, именно здесь мужчина вышел из поезда? — спросил он не оборачиваясь.
  Но Пуаро отрицательно покачал головой.
  — Нет, — задумчиво проговорил он. — Из поезда вышел не мужчина… я думаю… да, конечно, из поезда вышла женщина.
  Найтон вскрикнул.
  — Женщина? — взревел Ван Алдин.
  — Да, женщина. — Пуаро кивнул головой. — Вы, наверное, не помните, месье Ван Алдин, но мисс Грей обмолвилась, что видела какого-то юношу в кепке и накидке, который гулял по платформе. Я полагаю, скорее всего это была женщина.
  — Что за женщина?
  Лицо Ван Алдина выражало недоверие, но Пуаро был непререкаем:
  — Ее имя, то есть имя, под которым она была известна многие годы, Китти Кидд, но вы, месье Ван Алдин, знаете ее под именем Ады Мейсон.
  — Что? — вскричал Найтон, вскочив на ноги.
  Пуаро подскочил к нему.
  — Ах, пока не забыл. — Он вынул что-то из кармана и протянул Найтону.
  — Позвольте мне предложить вам сигарету из вашего собственного портсигара. С вашей стороны было неосмотрительно обронить его, когда вы выходили из поезда в Париже.
  Найтон стоял, оцепенело глядя на него. Затем он сделал резкое движение, но Пуаро предупреждающе поднял руку.
  — Не двигаться, — тихо приказал он. — Дверь смежного купе открыта, и сию минуту вас схватят. Я открыл дверь в коридор, когда мы ехали по Парижу, и мои друзья из полиции уже там. Предполагаю, вы знаете, что французская полиция давно мечтает вас заполучить, майор Найтон или, вернее, месье Маркиз.
  Глава 35. Объяснения
  — Объяснения?
  Пуаро улыбнулся. Он сидел за столом напротив миллионера в его номере в отеле «Негреско». Ван Алдин имел вид человека, избавившегося от огромного напряжения, но глубоко озадаченного. Пуаро откинулся на спинку стула, закурил сигарету и, глядя в потолок, начал говорить:
  — Хорошо, я все вам объясню. Это началось с одной детали, которая озадачила меня. И знаете что?
  Изуродованное лицо. Это нечасто встречается при расследовании убийств, и это ставит вопрос об опознании жертвы. Естественно, это было первое, о чем я подумал. Являлась ли убитая женщина Руфью Кеттеринг? Но вопрос отпал, когда мисс Грей решительно и категорично опознала убитую. Это была Руфь Кеттеринг.
  — Когда вы начали подозревать служанку?
  — Не сразу. Но одна небольшая деталь заставила меня обратить на нее внимание. Она сказала, что портсигар, найденный в купе, был куплен миссис Кеттеринг в подарок ее мужу. Зная отношения супругов, я с трудом мог поверить в вероятность такого утверждения. Это поставило под сомнение другие показания Ады Мейсон. Мне показалось подозрительным и то, что она проработала у своей хозяйки два месяца. Конечно, этот факт мог быть признан незначащим, если принять за истину то, что служанка осталась в Париже, а миссис Кеттеринг после этого несколько человек видели живой и здоровой, но… — Пуаро подался вперед и поднял свой указательный палец. — Но я — хороший детектив. Я подозреваю.
  Я подозреваю всех и вся. Я не верю ничему из того, что мне рассказывают. И я сказал себе: «Откуда я знаю, что Ада Мейсон осталась в Париже?» Казалось бы, ответ на этот вопрос полностью удовлетворителен.
  Показания вашего секретаря, мистер Ван Алдин, совершенно постороннего человека, полностью соответствовали словам самой Руфи, сказанным ею проводнику. Но это последнее я на минутку отбросил, ибо очень странная идея, возможно, совершенно фантастическая идея пришла мне в голову. Но если бы каким-то образом она оказалась истинной, тогда это показание можно было бы считать недействительным.
  Я сосредоточился на краеугольном камне моей версии, связанном с показаниями майора Найтона о том, что он видел Аду Мейсон в отеле «Риц» после того, как Голубой поезд покинул Париж. Вроде бы это было вполне правдоподобно, но, внимательно проверив все факты, я обнаружил две детали. Во-первых, по странному совпадению, Найтон тоже работал у вас два месяца. Во-вторых, начальная буква его фамилии тоже «К».324 Предположим, только предположим, что именно его портсигар был найден в купе миссис Кеттеринг. Если Ада Мейсон и Найтон были заодно, могла ли Ада Мейсон ничего не предпринять, когда я показал ей портсигар ее напарника? Вначале, ошарашенная, она быстро сочинила историю насчет подарка миссис Кеттеринг своему мужу. Bien entendu,325 это было не оригинально. Козлом отпущения сделали графа де ла Роше, хотя Ада Мейсон не могла опознать его с уверенностью — на случай, если у него окажется неопровержимое алиби. Теперь, если вы постараетесь вспомнить, как все было, вы поймете важность того, что произошло дальше. Я подбросил Аде Мейсон идею, что мужчина, которого она видела в поезде, был не граф де ла Роше, а Дерек Кеттеринг. Сначала она была растеряна, но, когда я вернулся в отель, вы позвонили и сказали, что Ада Мейсон уверена: тот мужчина был именно мистер Кеттеринг. Чего-то в этом роде я и ожидал. И этому могло было быть только одно объяснение. У нее было время проконсультироваться с кем-то и получить соответствующие инструкции. Кто дал ей инструкции? Майор Найтон. И была еще одна очень маленькая деталь, которая могла не значить ничего, а могла — очень много. В случайном разговоре Найтон обмолвился про ограбление в Йоркшире в доме, где он останавливался. Может, еще одно совпадение, а может — еще одно звено в цепочке.
  — Но есть одна вещь, которую я не понимаю, месье Пуаро. Может быть, я тупой, раз до сих пор этого не понял. Кто вошел в купе Руфи в Париже? Дерек Кеттеринг или граф де ла Роше?
  — Все очень просто. Никакого мужчины и не было! Ah, mille tonnerrers!326 Видите, как умно все было продумано! Кто сказал, что был мужчина? Только Ада Мейсон. И мы поверили в показания Ады Мейсон, потому что Найтон сказал, что миссис Кеттеринг оставила ее в Париже.
  — Но Руфь сама сказала проводнику, что оставила свою служанку в Париже, — продолжал недоумевать Ван Алдин.
  — Вот к этому-то я и веду. У нас, с одной стороны, было свидетельство самой миссис Кеттеринг о том, что она оставила свою служанку в Париже, но, с другой стороны, никакого ее свидетельства у нас не было. Потому что, месье Ван Алдин, мертвые не могут давать показаний. Это показание не ее, а проводника — а это разные вещи.
  — Так вы считаете, что проводник солгал?
  — Не совсем. Он говорил то, что, как он думал, было правдой. Но женщина, которая сказала ему, что оставила свою служанку в Париже, была не миссис Кеттеринг.
  Ван Алдин недоуменно смотрел на него.
  — Месье Ван Алдин, Руфь Кеттеринг была мертва до того, как поезд подошел к Лионскому вокзалу. Это была Ада Мейсон, одетая в одежду миссис Кеттеринг. Это она покупала корзину с обедом, это она отдавала распоряжения проводнику.
  — Невероятно!
  — Нет, месье Ван Алдин, это очень даже вероятно.
  Les femmes, современные женщины различаются в основном одеждой, а не внешностью. Ада Мейсон того же роста, что и ваша дочь. Одетая в ее норковое манто и маленькую шляпку, надвинутую на глаза, с такими же коралловыми сережками в ушах, она была принята проводником за вашу дочь, что неудивительно. Перед этим он почти не видел миссис Кеттеринг. Правда, он мельком видел служанку, когда та подавала ему билеты, но ему она запомнилась просто как безликая женщина, одетая в черное. Если бы он был наблюдательным человеком, то заметил бы, что хозяйка и ее служанка совершенно непохожи друг на друга, но вряд ли он вообще думал об этом. Не забывайте, что Ада Мейсон, она же Китти Кидд, была актрисой, способной в один момент изменить свой облик и даже тембр голоса. Нет, не было никакой вероятности, что ее узнают в одежде миссис Кеттеринг. Но была вероятность того, что, увидев убитую, проводник обнаружит, что накануне он разговаривал не с ней.
  Вот вам и ответ на вопрос об изуродованном лице.
  Главная опасность для Ады Мейсон состояла в том, что в купе своей новой знакомой могла зайти Катарин Грей. Но эту проблему Ада Мейсон легко разрешила, запершись в своем купе.
  — Но кто убил Руфь? И когда?
  — Имейте в виду, что преступление было задумано и осуществлено двумя людьми — Адой Мейсон и Найтоном, которые работали в паре. В тот день Найтон был в Париже по вашим делам. Он мог сесть в поезд, когда тот плелся, подъезжая к центру. Миссис Кеттеринг, возможно, удивилась, но ничего не заподозрила. Наверное, он привлек ее внимание к какой-то сцене за окном и, когда она отвернулась, накинул шнур на шею, и в несколько секунд все было кончено.
  Дверь купе закрыта. Он и Ада Мейсон принялись за работу. Они сняли с Руфи одежду. Потом завернули тело в плед и положили в смежное купе на полку среди чемоданов и саквояжей. Найтон сошел с поезда, захватив шкатулку с драгоценностями, среди которых были и знаменитые рубины. Он знал, что преступление будет обнаружено только через двенадцать часов, и был спокоен. К тому же его показания и показания мнимой миссис Кеттеринг, засвидетельствованные проводником, обеспечивали ему надежное алиби.
  На Лионском вокзале Ада Мейсон быстро переоделась в одежду миссис Кеттеринг, нацепила сережки из фальшивых кораллов и изменила свою внешность, насколько это было возможно. Когда проводник пришел стелить постель, она рассказала ему заранее приготовленную историю о служанке, которую оставила в Париже. При этом она стояла у окна спиной к двери.
  Это было мудро, ибо, как мы знаем, мисс Грей проходила мимо купе и была готова поклясться, что видела миссис Кеттеринг живой и невредимой.
  — Продолжайте, — сказал Ван Алдин.
  — Потом Ада Мейсон одела тело в ночную рубашку, положила его так, словно Руфь спала повернувшись лицом к стене, аккуратно повесила одежду, переоделась в мужское платье и приготовилась сойти с поезда.
  Когда Дерек Кеттеринг вошел в купе своей жены и решил, что она спит, Ада Мейсон находилась в смежном купе, ожидая, когда поезд остановится в Лионе и она сможет незаметно сойти с него. Как только проводник ступил на платформу, она незаметно проскользнула за его спиной и неторопливо пошла, делая вид, что просто прогуливается. Улучив момент, когда ее никто не мог видеть, она перебежала на другую платформу и села в первый же поезд, идущий в Париж. Ее имя зарегистрировано в отеле «Риц» на другой день после совершенного преступления. Здесь ей ничего не оставалось делать, как спокойно ожидать вашего приезда. Драгоценностей при ней не было: ваш секретарь, который был вне подозрений, привез их с собой в Ниццу. У него была предварительная договоренность с Папаполоусом, и Ада Мейсон лишь передала драгоценности ему из рук в руки. В общем игру очень точно продумал и мастерски сыграл такой умелый игрок, как Маркиз.
  — И вы могли бы поклясться, что Ричард Найтон — известный преступник, которого давно разыскивает полиция?
  Пуаро кивнул.
  — Одно из главных качеств джентльмена по имени Маркиз — обаяние, обходительность. Вы стали жертвой его шарма, месье Ван Алдин, когда предложили ему быть вашим секретарем после столь поверхностного знакомства.
  — Да я был готов поклясться, что он не метил на этот пост, — воскликнул миллионер.
  — О, это было очень аккуратно сделано, так аккуратно, что даже человек с таким глубоким знанием людей, как вы, был введен в заблуждение.
  — Я читал его послужной список. Он безупречен.
  — Да, да, это была часть игры. В качестве Ричарда Найтона он вел вполне достойную жизнь. Хорошая семья, хорошие знакомства, отличился во время войны… Он был, казалось, совершенно вне подозрений.
  Но когда я стал собирать информацию о таинственном Маркизе, я обнаружил множество совпадений. По-французски Найтон говорил как француз. Он был в Америке, Франции и Англии в то же самое время, когда там орудовал Маркиз. Ходили слухи, что серия грабежей в Швейцарии была организована Маркизом, и именно там и тогда вы встретили майора Найтона, и, скорее всего, именно накануне этой встречи поползли слухи о вашей предстоящей покупке… о рубинах.
  — Но почему убийство? — подавленно пробормотал Ван Алдин. — Ведь вор-профессионал может украсть драгоценности, не обагряя рук кровью.
  Пуаро покачал головой.
  — Это не первое убийство, лежащее на совести Маркиза. Он — убийца по природе, он не оставляет живых свидетелей. Мертвые мужчины и женщины не рассказывают историй.
  Маркиз имел сильное пристрастие к известным историческим драгоценностям. Он решил сделаться вашим секретарем и контролировать ситуацию с помощью служанки вашей дочери, которой, как он предполагал, вы собирались подарить рубины. И хотя его план был детально продуман и надежен, он не удержался от искушения натравить на вас бандитов, — помните? — когда вы возвращались в отель со своей покупкой. Затея провалилась, хотя это его вряд ли расстроило. Его план, повторяю, был надежен. Никакие подозрения не могли пасть на безупречного Ричарда Найтона. Но, как и все великие люди, — а Маркиз был великим человеком, — он имел слабости. Он полюбил мисс Грей и, думая, что ей нравится Дерек Кеттеринг, постарался сделать так, чтобы подозрение пало на него. И теперь, месье Ван Алдин, я расскажу вам нечто очень странное. Мисс Грей никак не назовешь женщиной, склонной к фантазиям, однако она твердо верит, что ощутила присутствие вашей дочери, когда однажды сидела на скамейке в парке Монте-Карло. Это произошло сразу после ее долгого разговора с майором Найтоном. Мисс Грей говорит, что убитая женщина страстно хотела ей что-то сообщить, и вдруг мисс Грей поняла, что она пытается сказать: ее убийца — майор Найтон! Тогда мисс Грей это показалось столь фантастическим, что она никому ничего не рассказала. Но была уверена, что это так, и начала действовать сама, так, как считала нужным.
  Она не отвергла ухаживаний Найтона и притворилась, что верит в виновность Дерека Кеттеринга.
  — Поразительно! — воскликнул Ван Алдин.
  — Да, это очень странно. Это относится к области необъяснимого. Но одна небольшая деталь меня смущала. Ваш секретарь явно прихрамывал в результате ранения, полученного во время войны. Но Маркиз не прихрамывал. Это было камнем преткновения. Однако мисс Ленокс Темплин. однажды упомянула, что хромота Найтона удивила хирурга, который лечил его в госпитале миссис Темплин. Это навело меня на мысль о симуляции. В Лондоне я навестил этого хирурга и узнал несколько технических деталей, которые подтвердили мою правоту. Я как бы случайно назвал имя этого хирурга в разговоре с вами и Найтоном. Было бы естественным, если бы Найтон при этом сказал, что именно этот врач лечил его во время войны, но он ничего не сказал, это и стало последним маленьким штрихом, который заставил меня окончательно уверовать в правильность моей версии. Мне также помогла мисс Грей, она показала мне газетную вырезку, из которой следовало, что леди Темплин была ограблена именно в то время, когда в ее госпитале лечился Найтон. Получив мое письмо из отеля «Риц», мисс Грей поняла, что я иду по тому же следу, что и она.
  У меня были и другие затруднения в расследовании, но в конце концов я получил то, что хотел, — свидетельство о том, что Ада Мейсон приехала в «Риц» на следующее после убийства утро, а не накануне.
  Наступила долгая пауза. Затем миллионер протянул руку Пуаро.
  — Полагаю, вы понимаете, что все это значит для меня, месье Пуаро, — страстно произнес он. — Я подписал вам сегодня утром чек, но никакой чек не может выразить то, что я чувствую по отношению к вам. Вы прекрасны, месье Пуаро. Тысячу раз вы прекрасны.
  Выпятив грудь, Пуаро встал из-за стола.
  — Я — всего лишь Эркюль Пуаро, — скромно произнес он. — Да, вы правильно сказали, в своем деле я большой человек, так же, как вы — большой человек в вашем деле. Я рад и счастлив, что смог оказать вам услугу. Теперь я пойду ликвидировать разрушения, причиненные нашим путешествием: о мои бедные пиджаки и брюки! Как жаль, что со мной нет восхитительного Жоржа!
  В холле отеля он столкнулся со старыми знакомыми — навстречу ему шли величественный месье Папаполоус и его дочь Зия.
  — Я думал, вы уехали из Ниццы, месье Пуаро, — пробормотал грек, пожимая руку маленькому детективу.
  — Дела заставили меня вернуться, дорогой месье Папаполоус.
  — Дела?
  — Да, дела. Кстати, о делах. Надеюсь, ваше здоровье лучше, мой дорогой друг?
  — Намного лучше. Завтра мы возвращаемся в Париж.
  — Я счастлив слышать такие хорошие новости. Надеюсь, вы не совсем разорили греческого экс-министра?
  — Я?
  — Насколько я понимаю, вы продали ему прекрасный рубин, который носит сейчас мадемуазель Мирель, танцовщица?
  — Да, — пробормотал грек, — действительно.
  — Наверное, этот рубин не похож на Огненное сердце?
  — Кое-какое сходство, конечно, есть, — безмятежно отозвался грек.
  — У вас золотые руки, месье Папаполоус, я вас поздравляю. Мадемуазель Зия, я огорчен, что вы так скоро возвращаетесь в Париж. Я надеялся видеть вас, когда закончу свои дела.
  — Не будет ли бестактностью, если один человек спросит у другого, что это за дела? — поинтересовался месье Папаполоус.
  — Отнюдь нет, отнюдь нет. Я только что имел удовольствие упрятать Маркиза за решетку.
  Благородное лицо месье Папаполоуса чуть перекосилось.
  — Маркиз? — пробормотал он. — Где-то я слышал это имя. Нет, не могу вспомнить.
  — Откуда же вам его знать? Я говорю об очень известном бандите и похитителе драгоценностей. Его только что арестовали за убийство мадам Кеттеринг.
  — Действительно? Как это интересно!
  Они обменялись вежливыми пожеланиями всех благ.
  Когда Пуаро исчез из поля зрения, месье Папаполоус обратился к своей дочери.
  — Зия, — проникновенно сказал он. — Этот человек — дьявол!
  — Мне он нравится.
  — Мне он самому нравится, — согласился месье Папаполоус. — Но все равно он дьявол.
  Глава 36. У моря
  Мимоза уже отцвела. Вдоль балюстрады виллы леди Темплин розовела герань и темнела гвоздика. Средиземное море расстилалось темно-синей гладью.
  Пуаро с Ленокс Темплин сидели на террасе. Он только что закончил историю, которую рассказал Ван Алдину два дня назад. Ленокс слушала внимательно, стараясь не пропустить ни слова. Глаза ее потемнели, брови мрачно сдвинулись к переносице. Когда он закончил, она просто сказала:
  — А Дерек?
  — Вчера его освободили.
  — И он уехал? Куда?
  — Он уехал из Ниццы вчера ночью.
  — В Сент Мэри Мед?
  — Да, в Сент Мэри Мед.
  Наступила пауза.
  — Я ошибалась насчет Катарин, — сказала Ленокс. — Думала, ей все равно.
  — Она очень скрытная: она никому не верит.
  — Но она могла бы верить мне, — с сожалением сказала Ленокс.
  — Да, — печально произнес Пуаро, — она могла бы верить вам. Но мадемуазель Катарин большую часть своей жизни провела, слушая других. А тем, кто привык только слушать, не так просто говорить самим: они хранят свои горести и радости при себе и никому о них не рассказывают.
  — Я была дурой. Я думала, ей и правда нравится Найтон. Жаль, что я ошиблась. Наверное, это случилось потому… потому, что я хотела этого.
  Пуаро дружески потрепал ее по руке.
  — Будьте мужественны, мадемуазель, — ласково сказал он.
  Ленокс печально посмотрела на море, и ее лицо, обычно некрасивое, стало трагически-прекрасным.
  — Хорошо, — наконец сказала она. — Так и должно было случиться. Я слишком молода для Дерека, а он как дитя, которое никогда не вырастет. Ему нужна мадонна.
  Они опять замолчали. Вдруг, повинуясь импульсу, Ленокс повернулась к Пуаро:
  — Но ведь я помогла, месье Пуаро, правда же, я помогла!
  — Да, мадемуазель. Это вы навели меня на истинный след, когда сказали, что убийце не обязательно было ехать в поезде. До этого я не мог понять, как было совершено преступление.
  — Я рада! — Ленокс глубоко вздохнула. — Все-таки это кое-что.
  Они услышали далекий гудок паровоза.
  — Этот чертов Голубой поезд, — сказала Ленокс. — Поезда безжалостны, правда, месье Пуаро? Люди умирают и гибнут, но все равно ездят поездами. Я говорю чушь, но вы понимаете, что я имею в виду.
  — Да, да, я понимаю. Жизнь похожа на поезд, мадемуазель. Она идет. И знаете, это хорошо.
  — Почему?
  — Потому что поезда всегда приезжают на конечный пункт, и ведь у вас, англичан, есть на этот счет пословица?
  — Путешествия кончаются встречами влюбленных? — засмеялась Ленокс. — Нет, это не обо мне.
  — Нет, нет, о вас. Вы молоды, моложе, чем думаете. Верьте поезду, мадемуазель, потому что его ведет lе bon Dieu!
  Снова раздался гудок.
  — Верьте поезду, — повторил Пуаро. — И Эркюлю Пуаро. Он знает.
  
  1928 г.
  Перевод: В. Генисаретская
  
  Черный кофе
  
  
  Глава 1
  Эркюль Пуаро сидел в своей маленькой уютной квартирке в доме с названием «Уайтхолл» и с удовольствием завтракал. Стоял май 1934 года, утро выдалось солнечное и прекрасное, и, наверное, от этого горячий шоколад со свежайшей бриошью показались вкуснее обычного. Пуаро, обычно не отступавший от правил, на этот раз попросил еще чашечку и еще бриошь. Сам же, в ожидании Джорджа, взялся за утреннюю почту, которая лежала перед ним на том же столе.
  Пуаро любил аккуратность. Почта была заранее подготовлена. Конверты лежали стопками, ровно вскрытые специальным, походившим на крохотный меч ножиком, когда-то, давным-давно, подаренным ко дню рождения Гастингсом. В первой стопке лежало ненужное — по большей части конверты с рекламными предложениями. В другой — письма, на которые нужно было отвечать. Разбирать их Пуаро решил после завтрака и уж никак не раньше десяти. Он всегда говорил, что ни один уважающий себя профессионал не принимается за работу раньше десяти утра. Другое дело, конечно, когда ведешь расследование. Как-то раз они с Гастингсом, помнится, выехали из дома затемно, и только ради того, чтобы…
  Однако Пуаро не собирался предаваться воспоминаниям о счастливом прошлом. Их последнее с Гастингсом дело давно было закрыто, международная преступная организация под названием «Большая четверка» прекратила свое существование, а Гастингс, старый добрый друг Гастингс, уехал с женой в Аргентину и с тех пор жил там на ранчо. Правда, как раз сейчас, несколько дней назад, он вернулся в Лондон, но по делам и ненадолго, а уж поработать им снова вместе вряд ли еще доведется. Настроение у Пуаро, несмотря на бриошь и солнце в окнах, упало. Конечно, выйдя в отставку, он мог теперь себе позволить браться только за те дела, какие были ему интересны. Но без Гастингса он скучал, без Гастингса пропадал элемент игры, не было зрителя, лучше всех умевшего оценить выдающийся ум Пуаро. Кроме того, интересные дела в последнее время напрочь исчезли. То ли у преступников иссякло воображение, то ли в мире вообще не осталось больше ни загадок, ни тайн, одни только негодяи, которыми движет единственно жажда насилия или наживы, но на них тратить время он, Эркюль Пуаро, считал ниже своего достоинства.
  Тут мысли его прервал Джордж, который вошел безмолвно, с чашкой вожделенного шоколада на подносе. Вожделенного даже не потому, что Пуаро хотелось еще раз насладиться сладким густым вкусом, а потому, что ему невольно захотелось продлить, пусть на несколько минут, солнечное весеннее утро, отодвинув тем самым наступление унылого дня, не сулившего ничего хорошего, кроме прогулки в парке и похода в Сохо, в любимый ресторанчик, где он снова пообедает в одиночестве, а на обед выберет для начала — «что у нас там сегодня?» — возможно, pвte 327, потом морской язык, потом…
  Тут Пуаро наконец заметил, что Джордж, поставив перед ним чашку, не удалился, как у них было заведено, в кухню, а остался стоять рядом и что-то ему говорит. Безупречный, невозмутимый Джордж, британец до мозга костей, лучший в мире слуга — Пуаро, прожив с ним под одной крышей не один год, ценил Джорджа больше всех на свете. Молчаливый и не любопытный, Джордж знал все о том, что происходит в семействах высшего света Лондона, а в аккуратности и педантичности уступал разве что самому детективу. Пуаро не раз говорил ему: «Вы, Джордж, великолепно гладите брюки, но с воображением у вас… Воображения у вас нет». Впрочем, воображения Эркюлю Пуаро хватило бы на двоих, так что умение выгладить брюки он считал даром куда более ценным. Да, с Джорджем ему в высшей степени повезло.
  — …И я взял на себя смелость, сэр, пообещать, что вы перезвоните ему сегодня утром, — продолжал Джордж.
  — Прошу прощения, дорогой Джордж, — отозвался Пуаро. — Я немного отвлекся. Кажется, вы сказали, вчера мне кто-то звонил?
  — Да, сэр. Когда вы с миссис Оливер ушли в театр, сэр. Записки я вам не оставил, потому что спектакль был поздний.
  — Кто же меня спрашивал?
  — Джентльмен по имени сэр Клод Эмори, сэр. Номер телефона я записал — это, кажется, где-то в Саррее. Он сказал, что дело весьма деликатное, и просил, если вам сначала ответит не он, то чтобы вы не называли своего имени и о деле разговаривали только с ним.
  — Благодарю, Джордж. Положите номер около аппарата, — сказал Пуаро. — Я сначала полистаю «Таймс». Сейчас еще рано звонить, даже по деликатному делу.
  Джордж, кивнув головой, удалился, а Пуаро медленно допил шоколад и со свежей газетой в руках вышел на балкон.
  Пробежав глазами колонки, он отложил ее в сторону. Новости в международном разделе были, как всегда, ужасны. В Германии Гитлер принял чудовищный закон, подчинявший суды его партии, в Болгарии и, что еще печальнее, в его родной Бельгии к власти пришли фашисты; а на шахте близ Монса, судя по предварительным сведениям, в результате взрыва погибли сорок два человека. Новости местные оказались пусть немного, но лучше. Например, теннисисткам наконец удалось сломить упрямство властей и добиться для себя разрешения выступать в Уимблдоне в шортах. Некрологи Пуаро читать не стал — умершие в тот день были либо его ровесниками, либо — что еще хуже — моложе.
  Отложив газету, Пуаро пристроил поудобнее ноги на скамеечке и качнулся в плетеной качалке. Сэр Клод Эмори, повторил про себя Пуаро. Имя показалось ему знакомым. Он явно его где-то слышал, но где? Кто такой этот сэр Клод? Политик? Адвокат? Чиновник? Сэр Клод Эмори. Эмори.
  Пуаро решил было вернуться в комнату, но передумал. Так приятно было немного погреться на ласковом утреннем солнце. Днем, когда начнет припекать, на балконе не посидишь.
  — Вот станет жарко, — пробормотал Пуаро себе под нос, — тогда и пойду загляну в «Кто есть кто?». Чудесная книга — в ней есть все, кто хоть сколько-нибудь заметен в обществе, значит, должен быть и сэр Клод. А если его там нет? — На это маленький детектив лишь выразительно пожал плечами. Он был сноб и титулы уважал. Если же в книге, удостоившей своим вниманием скромную персону самого Пуаро, сэр Клод Эмори помянут не только из-за титула, то в таком случае он явно заслуживает, чтобы великий сыщик занялся его делом.
  Внезапно дунул сквозняк, и его дуновение, а также разгоревшееся любопытство все-таки прогнали Пуаро с балкона. Он прошел в библиотеку, открыл шкаф со справочниками и достал толстый том в красном переплете с золотыми тиснеными буквами: «Кто есть кто?». Полистав страницы, Пуаро быстро нашел, что искал, и вслух прочел:
  — «Эмори, сэр Клод (Герберт); рыцарь, посв. 1927; род. 24 ноября 1878. Мать Элен Грэм (ум. 1929); образование: Веймутская грам. школа, Королевский колл., Лондон. Физические исследовательские лаборатории «Дженерал электрик», 1905; КВС Фармборо (радиоволны), 1916; научно-исследовательский институт Министерства авиации, Свонедж, 1921; обнаружил новый принцип ускорения частиц в линейных ускорителях, 1924; «Медаль Монро» за заслуги в области физики; публикации: в различных научных журналах. Адрес: «Эббот-Клив» близ Маркет-Клив, Саррей. Телефон: Маркет-Клив 314. Клуб: «Атеней».
  — Ну конечно, — промурлыкал себе под нос Пуаро, — известный ученый..
  Теперь он вспомнил, где слышал это имя. Несколько месяцев назад, когда Пуаро удалось разыскать кое-какие документы, пропажа которых грозила скомпрометировать само Правительство Ее Величества, он беседовал с одним из членов Кабинета. Разговор зашел и о том, что правила, принятые в нынешних министерствах, никоим образом не обеспечивают безопасности важных бумаг.
  — Вот, например, — сказал тогда член правительства, — сэр Клод Эмори занимается разработкой научной идеи, невероятно важной для страны, особенно в случае войны. Но он и слышать не желает о том, чтобы работать в лаборатории, где и сам он, и его изобретение находились бы под соответствующей охраной. Работает у себя, в своем загородном доме. О какой безопасности тут может идти речь! Просто ужас!
  — Странно, — пробормотал Пуаро, возвращая книгу на место, — неужели сэр Клод решил нанять меня для охраны? Эркюля Пуаро не интересуют ни военные тайны, ни секретное оружие. Но если сэр Клод…
  В соседней комнате зазвонил телефон, и Пуаро услышал голос Джорджа.
  Минуту спустя Джордж появился в библиотеке.
  — Звонит сэр Клод Эмори, сэр, — сказал он.
  Пуаро подошел к аппарату.
  — Алло. Эркюль Пуаро слушает, — произнес он в трубку.
  — Пуаро? Мы с вами не встречались, хотя общие знакомые у нас есть наверняка. Меня зовут Эмори, Клод Эмори…
  — Разумеется, мне приходилось о вас слышать, сэр Клод, — ответил Пуаро.
  — Послушайте, Пуаро. У меня возникла чертовски сложная ситуация. Или, правильнее будет сказать, кажется, возникла. Не знаю, не уверен. Дело в том, что я занимался расчетами ускорения элементарных частиц. Не буду входить в детали, но в Министерстве обороны эту работу считают делом чрезвычайной важности. Теперь работа закончена, я вывел формулу, благодаря которой можно получить новое чертовски мощное взрывчатое вещество. Но в последнее время у меня появились основания подозревать, будто мою формулу пытается похитить кто-то из моих же домашних. Большего сказать не могу, но был бы очень признателен, если бы вы согласились приехать ко мне в качестве гостя на выходные в «Эббот-Клив». Я хотел бы вас попросить взять мои бумаги, отвезти в Лондон и передать одному человеку из Министерства. По ряду причин я не могу вызвать курьера. Мне нужен человек совершенно незаметный, не имеющий отношения к науке, но при этом достаточно умный…
  Пуаро перестал на минуту слушать и посмотрелся в зеркало, оглядев свою лысую, похожую на яйцо голову, тщательно напомаженные закрученные усы, и подумал, что до сих пор еще никто не догадался назвать Эркюля Пуаро незаметным. Однако мысль о встрече с известным ученым, а заодно возможность прокатиться на день-другой по хорошей погоде за город и еще раз снискать благодарность правительства, всего лишь доставив из Саррея в Уайтхолл бумаги, конечно, важные, но мало кому интересные, показалась ему заманчивой.
  — Дорогой сэр Клод, буду рад вам помочь, — перебил он собеседника. — Если вы не против, я мог бы приехать утром в субботу и уехать с бумагами в понедельник в любое удобное для вас время. Очень рад с вами познакомиться.
  Странно, подумал Пуаро, положив трубку. Было понятно, если бы такими расчетами заинтересовалась иностранная разведка, но чтобы члены семьи… Впрочем, за два дня он там на месте во всем разберется.
  — Джордж, — позвал Пуаро, — отнесите, пожалуйста, в чистку мое теплое твидовое пальто и обеденный костюм. Они мне будут нужны в пятницу, в субботу я на два дня уезжаю за город.
  Он сказал это так, словно собрался навсегда уехать в степи Центральной Азии.
  Потом повернулся к телефону и набрал другой номер.
  — Дорогой Гастингс, — сказал он, — не хотели ли бы вы ненадолго забыть про Лондон и про дела? Весной в Саррее…
  Глава 2
  Дом сэра Клода Эмори с названием «Эббот-Клив» располагался в двадцати пяти милях юго-восточнее Лондона, неподалеку от маленького городка, точнее, непомерно разросшейся деревни Маркет-Клив, в крохотном, насчитывавшем всего несколько акров, поместье Эмори. Это был большой, красивый, хотя и не вошедший в реестр исторических зданий, особняк времен королевы Виктории. Он стоял в низине среди холмов, местами поросших лесом. К парадным дверям дома, петляя среди деревьев и частого кустарника, подходила посыпанная гравием подъездная дорога. С другой стороны был сад, немного запущенный, дальше — травянистая лужайка и поднимавшийся вверх уступами склон.
  В пятницу, спустя два дня после телефонного разговора с Эркюлем Пуаро, сэр Клод Эмори сидел в своем небольшом, но отлично оборудованном кабинете, который располагался в восточном крыле на первом этаже дома. Начинало смеркаться. Прошло уже несколько минут с тех пор, как стихли звуки гонга, в который ударил к обеду Тредвелл, дворецкий Эмори, человек с безупречными манерами и непроницаемым лицом. Столовая в доме находилась в противоположном конце здания.
  При звуках гонга сэр Клод не поднялся с места, а продолжал сидеть, барабаня пальцами по столу, что у него служило признаком крайнего волнения. Ему было за пятьдесят, и в прямых волосах его, зачесанных назад, так что открывался высокий лоб, давно появилась седина. Обычно холодный, взгляд его проницательных голубых глаз сейчас был полон тревоги и недоумения.
  В дверь негромко постучали, и в кабинет вошел Тредвелл.
  — Прошу прощения, сэр Клод. Я лишь хотел узнать, слышали ли вы гонг…
  — Да, да, Тредвелл, не извиняйтесь. Будьте любезны, скажите всем, что я сейчас приду. Скажите, что я разговариваю по телефону. Мне в самом деле нужно позвонить. Начинайте без меня.
  Тредвелл молча удалился, а сэр Клод, глубоко вздохнув, придвинул к себе аппарат. Он достал из ящика письменного стола записную книжку, быстро нашел нужную страницу и поднял трубку. Услышав голос телефонистки, он сказал:
  — Говорят из Маркет-Клив три-один-четыре. Соедините меня с Лондоном…
  Сэр Клод назвал номер и в ожидании звонка откинулся на спинку кресла. Пальцы нервно барабанили по столу.
  
  Через несколько минут сэр Клод Эмори сел на свое место во главе стола, за которым уже сидели шесть человек. Справа от сэра Клода сидели его племянница Барбара и единственный сын Ричард Эмори. Дальше, за Ричардом — гостивший в доме итальянец доктор Карелли. Напротив сэра Клода — его сестра Кэролайн, незамужняя пожилая леди, которая вот уже несколько лет, с тех пор, как умерла леди Эмори, вела в доме хозяйство. Слева — его секретарь Эдвард Рейнор и невестка, жена Ричарда, Люсия.
  Разговор не клеился. Кэролайн хотела было по долгу хозяйки занять гостя светской болтовней, но доктор Карелли вежливо дал понять, что это отнюдь не обязательно. Кэролайн повернулась к Эдварду, но этот обычно милый, прекрасно воспитанный молодой человек в ответ на какое-то ее пустячное замечание резко вскинулся и ответил что-то совсем не к месту. Сэр Клод также не внес оживления и сидел молча, глядя на всех холодно и отчужденно. Мрачный Ричард Эмори не отрывал глаз от тарелки. Один раз он взглянул на жену, но взгляд его был полон тревоги и беспокойства. В хорошем расположении духа пребывала только Барбара, которая и поддержала тетку легко и непринужденно.
  Тредвелл стал уже подавать десерт, и тут неожиданно для всех сэр Клод сказал, обращаясь к дворецкому, но так, чтобы его было хорошо слышно:
  — Тредвелл, будьте любезны, позвоните в гараж в Маркет-Клив и попросите их выслать к восьми пятнадцати на станцию машину с шофером, пусть он встретит лондонский поезд. С этим поездом при-едет человек, которого я жду.
  — Разумеется, сэр Клод, — ответил Тредвелл и вышел.
  Он уже подошел к дверям, когда Люсия, вдруг невнятно пробормотав какие-то извинения, вскочила и выбежала из комнаты, едва не сбив при этом с ног дворецкого.
  Стремглав выскочив в холл, она побежала по коридору в большую комнату в задней части дома. Комната эта, скорее удобная, чем элегантная, служила в доме одновременно гостиной и библиотекой. Два французских окна выходили из нее на зеленый склон к террасам, еще одна дверь вела в смежный с ней кабинет сэра Клода. С одной стороны был камин, где на полке стояли старинные часы, несколько пустячных украшений и ваза, в которой лежали бумажки для растопки.
  Из мебели здесь был большой книжный шкаф, несколько стульев, кресло, письменный стол, на котором стоял телефонный аппарат, кофейный столик, диван, еще один стол, с граммофоном и граммофонными пластинками, стол с книгами и еще один, круглый, на котором красовался в сверкающем медном горшке большой цветок. Вся мебель была не новая, но и не настолько старая, чтобы считаться антиквариатом.
  Люсия — двадцатипятилетняя красавица с темными, густыми, доходившими до плеч волосами, с карими глазами, искренняя и непосредственная — встала с несчастным видом посреди комнаты. Потом, не зная, куда деваться, рассеянно двинулась к окну, приоткрыла штору и стала смотреть в сгущавшиеся сумерки. Она тихонько вздохнула, прижалась лбом к стеклу и так и осталась стоять, о чем-то задумавшись.
  Из холла послышался громкий голос мисс Эмори, разлетевшийся по всему дому.
  — Люсия, Люсия, где ты? — звала она.
  Не прошло и минуты, как мисс Эмори — немного суетливая пожилая дама на несколько лет старше брата — появилась в дверях. Она подошла, подхватила Люсию под руку и увлекла ее на диван.
  — Успокойся, дорогая. Давай-ка сядем, — сказала она. — Сейчас ты возьмешь себя в руки, и все будет в порядке.
  Люсия села и в ответ слабо улыбнулась благодарной улыбкой.
  — Да, конечно, — сказала она. — Я уже почти успокоилась.
  Произношение у нее было безупречное — может быть, чересчур безупречное, — но едва заметные непривычные интонации выдавали в ней иностранку.
  — Мне стало нехорошо, и я испугалась, что вот-вот потеряю сознание, — продолжала Люсия. — Как глупо. Никогда еще со мной такого не было. Сама не понимаю, в чем дело. Пожалуйста, вернитесь в столовую, тетя Кэролайн. Я сейчас приду, только приведу себя в порядок. — Наткнувшись на задумчивый взгляд мисс Эмори, Люсия открыла сумочку и достала носовой платок. — Сейчас, — сказала она. — Вот я уже и в порядке.
  Кэролайн недоверчиво посмотрела на нее.
  — Дорогая, у тебя весь вечер неважный вид, — произнесла она, с тревогой вглядываясь в лицо Люсии.
  — Неужели?
  — Да, — ответила мисс Эмори и придвинулась ближе. — Уж не простудилась ли ты, милая? — с тревогой произнесла она. — В Англии тепло коварное. Это тебе не Италия. Италия прекрасная страна, я сама о ней часто вспоминаю.
  — Ах, Италия, — задумчиво повторила Люсия и рассеянно положила сумочку на диван. — Италия….
  — Понимаю, деточка, понимаю. Ты, должно быть, страшно скучаешь по дому. Здесь у нас все другое — и нравы, и погода. К тому же тебе наверняка все время холодно. Итальянцы…
  — Нет. Нисколько я не скучаю! — воскликнула Люсия с горячностью, удивившей мисс Эмори. — Нет!
  — Не волнуйся так, деточка, нет ничего дурного в том, что порой человек скучает по дому…
  — Нет, — повторила Люсия. — Я ненавижу Италию. И всегда ненавидела. Я счастлива быть здесь с вами. Совершенно счастлива!
  — Это очень мило с твоей стороны, дорогая, — сказала Кэролайн, — хотя, по-моему, ты говоришь так исключительно из вежливости. Правда, мы все делали всё возможное, чтобы ты чувствовала себя здесь как дома, и тем не менее скучать по своим так естественно. А без матери…
  — Прошу вас, пожалуйста, — перебила ее Люсия, — не нужно о матери.
  — Хорошо, конечно, дорогая, если тебе не хочется, я не буду. Я не хотела тебя огорчить. Может быть, тебе принести нюхательной соли? Она у меня есть в комнате.
  — Нет, спасибо, — ответила Люсия. — Мне уже лучше. Не беспокойтесь.
  — Никакого беспокойства, — твердо сказала Кэролайн. — У меня прекрасная соль, очень милого розового оттенка в очень милом флакончике. И очень резкая. Соль аммония. Или аммиака? Никак не могу запомнить. Но аммиака она или аммония, это тебе не соль для ванны.
  Люсия ласково ей улыбнулась в ответ и ничего не ответила. Мисс Эмори поднялась и так и стояла, раздумывая, идти ей за «милым флакончиком» или нет. Машинально она поправила подушки.
  — Да, наверное, ты простыла, — решила Кэролайн. — Утром ты выглядела совершенно здоровой. Впрочем, наверное, все оттого, что ты переволновалась, когда приехал твой друг. Этот твой соотечественник, доктор Карелли. Он появился так неожиданно, правда? Наверное, это произвело на тебя слишком сильное впечатление.
  За разговором она не заметила, как в комнату вошел Ричард, и не поняла, отчего вдруг Люсия снова сникла, оперлась на подушки и зябко повела плечами.
  — Дорогая моя, в чем дело? — воскликнула мисс Эмори. — Опять обморок?
  Ричард прикрыл за собой дверь и подошел к дивану. Это был красивый тридцатилетний молодой человек, светловолосый, среднего роста и довольно крепкого сложения.
  — Тетя Кэролайн, прошу вас, вы не дообедали, — сказал он, обращаясь к мисс Эмори. — Люсии сейчас станет лучше. Я побуду с ней.
  — Ах, это ты, Ричард. Что ж, вероятно, тогда мне в самом деле лучше вернуться, — сказала Кэролайн, нерешительно направилась к двери, но, сделав два шага, остановилась. — Ты ведь знаешь отца, — сказала она Ричарду, — и знаешь, до чего он не любит неожиданных гостей. Особенно посторонних. А уж этого-то никак не назовешь другом семьи.
  Она снова повернулась к Люсии.
  — Я лишь хотела сказать — мы ведь об этом и говорили, не так ли, дорогая? — я не поняла, каким образом доктор Карелли оказался в Маркет-Клив, если не знал даже, что ты в Англии. Но конечно, тебе, когда вы с ним случайно встретились в деревне, уже ничего не оставалось, кроме как его пригласить. Ты ведь этого не ожидала, не так ли?
  — Конечно, не ожидала, — сказала Люсия.
  — Мир в самом деле очень тесен. Я всю жизнь это говорю, — продолжала мисс Эмори. — Но у твоего друга лицо довольно приятное.
  — Вы так думаете?
  — Конечно. Сразу видно, что он иностранец, — сказала мисс Эмори, — и тем не менее лицо приятное. К тому же он хорошо говорит по-английски.
  — Да, очень хорошо.
  Мисс Эмори явно хотелось что-то понять.
  — Ты и впрямь не знала, — спросила она, — о том, что он в Англии?
  — Даже не догадывалась! — горячо сказала Люсия.
  Ричард не сводил с жены пристальных глаз.
  — Приятный для тебя сюрприз, — сказал он жене.
  Она бросила на него быстрый взгляд и ничего не ответила. Мисс Эмори просияла.
  — Наверняка, — сказала она. — Вы давно знакомы с ним, дорогая? Должно быть, дома вы с ним дружили? Ну, разумеется, должны были дружить.
  — Никогда, мы никогда не дружили, — ответила Люсия, и слова ее прозвучали неожиданно горько.
  — Ах, вот как. Значит, просто знакомый. И тем не менее остался обедать. Я всю жизнь говорю, что все иностранцы несколько бесцеремонны. О-о, разумеется, я не имею в виду тебя, дорогая, — покраснев, перебила себя Кэролайн. — Я хотела сказать… Ведь ты у нас наполовину англичанка. — Она вопросительно взглянула на племянника и добавила: — Теперь можно даже сказать, она совсем англичанка, не правда ли, дорогой?
  Ричард ничего не ответил и молча пошел открывать дверь, еще раз давая понять, что Кэролайн пора вернуться к обеденному столу.
  — Хорошо, — сказала мисс Эмори и снова нерешительно двинулась к выходу. — Если, по-вашему, я больше ничем не могу быть полезна…
  — Да, вот именно, ничем, — сказал Ричард, даже не попытавшись смягчить резкость, и решительно распахнул перед ней дверь.
  Мисс Эмори обреченно махнула рукой, робко улыбнулась Люсии и вышла.
  Ричард же, с облегчением вздохнув, плотно закрыл дверь и вернулся к жене.
  — Какая болтушка, — жалобно произнес он. — Я уже думал, она никогда не уйдет.
  — Она хотела мне помочь, Ричард.
  — Разумеется. И опять перестаралась.
  — По-моему, она меня полюбила, — почти шепотом сказала Люсия.
  — Что? Да, конечно, — рассеянно произнес Ричард.
  Он не сводил с жены пристальных глаз. Некоторое время оба молчали. Потом, наклонившись к ней, Ричард спросил:
  — Ты уверена, что и моя помощь тебе не нужна?
  С вымученной улыбкой Люсия ответила:
  — Мне не нужна ничья помощь, спасибо, Ричард. Возвращайся в столовую. Мне уже лучше.
  — Нет, — ответил он. — Я останусь с тобой.
  — Мне хочется побыть одной.
  Ричард обошел диван сзади.
  — Удобно ли тебе? Хочешь, подложу подушку под голову?
  — Мне и так удобно. Только… душно. Не мог бы ты открыть окно?
  Ричард подошел к окну и загремел задвижкой.
  — Черт! — воскликнул он. — Старик поставил здесь на окно замок. Без ключа теперь не открыть.
  Люсия зябко поежилась.
  — Пусть, — сказала она. — Ничего страшного.
  Ричард оставил задвижку в покое и сел за стол, подперев голову руками.
  — Замечательный человек наш старик. Все изобретает и изобретает, — сменил он тему.
  — Да, — откликнулась Люсия. — И наверняка заработал немало денег.
  — Наверное, — мрачно сказал Ричард. — Только он как раз работает не ради денег. Ученые все на один манер. Им интересны идеи, на остальное плевать. Ускорение частиц, черт побери!
  — Твой отец великий человек.
  — Вряд ли в Англии найдется еще один физик такого уровня, — мрачно согласился Ричард. — Но было бы очень мило, если бы он хоть иногда вспоминал, что в доме, кроме него, есть и другие люди. — Ричард все больше раздражался. — Меня он ни в грош не ставит.
  — Знаю, — кивнула Люсия. — Он держит тебя при себе, ты дома как пленник. Зачем он заставил тебя уйти из армии?
  — Наверное, — сказал Ричард, — хотел, чтобы в конце концов я пошел по его стопам. Он никак не может понять, что толку из этого все равно не выйдет. У меня нет и не было таких способностей, как у него. — Вместе со стулом Ричард придвинулся ближе к дивану и снова подпер голову. — Господи, Люсия, иногда я просто прихожу в отчаяние. Денег у него много, конечно, но ведь он все до последнего пенса тратит на эксперименты. Ты-то думала, что он нам даст что-нибудь в счет моего наследства и отпустит.
  Люсия резко выпрямилась.
  — Опять деньги! — горько воскликнула она. — Все только вокруг них и вертится. Деньги!
  — Но без них я ничего не могу! — воскликнул Ричард. — Я как муха в паутине! Муха!
  Люсия сочувственно взглянула на мужа.
  — Ричард! — проговорила она. — Я тоже…
  Ричард бросил на нее тревожный взгляд и хотел было что-то сказать, но Люсия не дала себя перебить.
  — Я тоже ничего не могу. Но мы должны что-то придумать.
  Неожиданно она поднялась, подошла к мужу, положила ладони ему на плечи и взмолилась:
  — Ради всего святого, Ричард, увези меня, пока не поздно!
  — Увезти? — спросил он глухо. — Куда?
  — Куда хочешь, — пылко ответила Люсия. — Куда угодно! Только подальше от этого дома. Главное быть подальше от этого дома! Я боюсь, Ричард. Я боюсь. Здесь слишком много теней… — Она оглянулась с таким страхом, словно действительно боялась увидеть тень. — Слишком много…
  Ричард остался сидеть.
  — Куда уедешь без денег? — с трудом проговорил Ричард. И, глядя в лицо жене, горько добавил: — Не очень приятно оказаться замужем за человеком, у которого нет ни гроша, правда, Люсия?
  Люсия отшатнулась.
  — О чем ты говоришь? — воскликнула она. — Что ты хочешь этим сказать?
  Ричард молча смотрел на нее, и лицо его было холодно и бесстрастно.
  — Что с тобой сегодня происходит, Ричард? — спросила Люсия. — Ты сам на себя не похож…
  Ричард резко поднялся.
  — Я?!
  — Да. Что происходит?
  — То, что… — Он проглотил комок. — Ничего. Все в порядке.
  Он повернулся к двери, но Люсия не дала ему уйти.
  — Ричард, дорогой… — сказала она. Он убрал от себя ее руки. — Ричард! — повторила Люсия.
  Муж смотрел на нее сверху вниз, заложив руки за спину.
  — Думаешь, я окончательный идиот? — спросил он. — Думаешь, я не заметил, как этот твой старый друг сунул тебе записку?
  — Ты хочешь сказать… ты подумал, будто…
  Он резко ее перебил:
  — Почему ты выбежала из-за стола? Ничего тебе не было плохо. Ты просто придумала предлог. Ты хотела остаться одна, чтобы прочесть эту свою драгоценную записочку. Не могла дождаться конца обеда. Тебе не терпелось, потому ты и стараешься от всех избавиться. Сначала от тети Кэролайн, теперь от меня.
  Глаза его, полные боли и гнева, оставались холодны.
  — Ричард, — ахнула Люсия, — ты сошел с ума. Что за глупости! Ты не можешь думать, будто у меня с Карелли что-то есть! Ведь не можешь? Не можешь, правда? Дорогой мой, Ричард, дорогой, для меня есть только ты. Никого, кроме тебя. Ты не можешь этого не понимать.
  Ричард не сводил с нее глаз.
  — Что было в этой записке? — спокойно спросил он.
  — Ничего… ничего.
  — Тогда покажи.
  — Я… не могу, — сказала Люсия. — Я ее порвала.
  Ричард холодно улыбнулся.
  — Нет, не порвала. Покажи, — потребовал он.
  Люсия ответила не сразу, глядя мужу в глаза.
  — Ричард, — сказала она, — неужели ты мне не веришь?
  — Я отберу ее у тебя силой, — процедил он, стиснув зубы, и сделал шаг вперед. — Я, я не знаю, что я сделаю…
  Он протянул к ней руку, и Люсия от неожиданности отшатнулась, глядя так, словно взглядом хотела его остановить. Неожиданно он отвернулся.
  — Нет, — сказал он, словно обращаясь к себе самому, — есть вещи, которых делать нельзя.
  Он не отводил глаз от ее лица.
  — Но, клянусь богом, если так, то я все узнаю сам от Карелли.
  Люсия схватила его за руку.
  — Ричард, не делай этого. Не нужно. Не нужно, прошу тебя. Нет!
  — Испугалась за своего возлюбленного, не так ли? — осклабился Ричард.
  — Он мне не возлюбленный, — с горечью проговорила Люсия.
  Ричард взял жену за плечи.
  — Может быть, и нет… Пока, — сказал он. — Вероятно, Карелли…
  Тут в холле раздались голоса, он замолчал и, сделав над собой явное усилие, отошел к камину, где достал портсигар, зажигалку и закурил. Дверь в библиотеку открылась, голоса стали громче. Люсия, бледная, стиснув руки, без сил опустилась на стул, где прежде сидел муж.
  В библиотеку вошли вместе мисс Эмори и Барбара, в высшей степени современная особа двадцати одного года от роду. Швырнув походя сумочку на диван, Барбара подошла к Люсии.
  — Приветик, ты в порядке? — спросила она.
  Глава 3
  Люсия с трудом заставила себя улыбнуться.
  — Да, дорогая, спасибо, — ответила она. — Я в полном порядке. В полном порядке.
  Барбара с улыбкой взглянула на свою прекрасную черноволосую свояченицу.
  — Уже порадовала Ричарда? Он потрясен? — спросила она. — Ведь все дело в этом, правда?
  — Порадовала? Потрясен? Не понимаю, о чем ты, — пробормотала Люсия.
  Барбара сложила руки, словно баюкая младенца. В ответ Люсия только печально улыбнулась и отрицательно покачала головой, а мисс Эмори в ужасе всплеснула руками.
  — Барбара, что ты себе позволяешь! — возмущенно воскликнула она.
  — Что такого особенного, — сказала Барбара. — Дети у всех могут родиться.
  Тетушка взглянула на нее сердито.
  — Что теперь себе позволяют девушки! Бог знает что такое, — сказала она, ни к кому не обращаясь. — В твои годы я в жизни не говорила о материнстве с такой бесцеремонностью, да мне тогда никто бы и не позволил.
  Тут хлопнула дверь, и она, оглянувшись, увидела, что Ричард вышел.
  — Видишь, Ричард смущен, — сказала она племяннице, — а виновата ты.
  — Знаешь, тетя Кэролайн, — отозвалась та, — я, конечно, все понимаю, ты викторианка, тебе пришлось прожить при ней лет двадцать, не меньше. Что ж, ты у нас человек своего времени. Но я-то, позволю тебе напомнить, я-то человек своего!
  — Может быть, я и викторианка, но есть вещи… — начала было Кэролайн, но Барбара фыркнула и перебила:
  — Обожаю викторианцев. Разумеется, детей находят в капусте. Подумать только. Какая прелесть!
  Барбара порылась в сумочке, нашла сигареты, зажигалку и закурила. Потом хотела было что-то добавить, но мисс Эмори остановила ее жестом:
  — Перестань, пожалуйста. Я тревожусь за бедную девочку, а ты пытаешься выставить меня на посмешище.
  Неожиданно Люсия закрыла лицо руками и заплакала. Прижав к глазам платок, она едва сквозь рыдания проговорила:
  — Вы все ко мне так добры. Ко мне никто никогда так не относился, как вы. Я так рада, что я здесь с вами, я так благодарна, я не могу…
  — Успокойся, детка, успокойся, — мисс Эмори бросилась к ней, обняла и погладила по плечу. — Успокойся, моя дорогая. Я понимаю, о чем ты — всю жизнь прожить за границей, это нелегко, даже подумать страшно. Совсем другое воспитание… Континентальные взгляды на этот счет весьма своеобразны. Но не нужно, не нужно…
  Люсия встала, нерешительно посмотрела на мисс Эмори. Та подвела ее к дивану, усадила, устроила поудобнее среди подушек и опустилась рядом.
  — Разумеется, тебе трудно, дорогая. Но возьми себя в руки и попытайся привыкнуть. Конечно, весной в Италии хорошо, особенно на озерах. Я всю жизнь это говорю. Конечно, и лето там провести неплохо. Но жить!.. Не нужно, не нужно плакать, детка.
  — Вот что ей, по-моему, действительно нужно, так это выпить чего-нибудь покрепче, — предложила Барбара, садясь на кофейный столик и придирчиво, но дружелюбно рассматривая Люсию. — Что за дом у нас, тетя Каролайн. Мы отстали от жизни лет на сто. Коктейль не из чего сочинить! До обеда виски и шерри и после обеда бренди. Бедный Ричард не может даже сделать себе «Манхэттен». А Люсии сейчас очень бы не помешал «Бокал сатаны».
  Мисс Эмори пришла в ужас:
  — «Бокал сатаны»?! Это еще что такое?
  — Такой коктейль. И, если доме есть все, что нужно, делается очень просто, — ответила Барбара. — Наливаешь бренди пополам с ментоловым ликером и добавляешь немного красного перца. Без перца не то. Потом смешиваешь. Совершенно бесподобно, эффект гарантирован.
  — Барбара, разве ты не знаешь, я неодобрительно отношусь к алкоголю, — сказала мисс Эмори, пожав плечами. — Мой отец говорил…
  — Уж не знаю, что он там говорил, — перебила Барбара, — но выпивал наш дражайший дед в день бутылки по три, не меньше. Кто об этом не знает?
  На мгновение Кэролайн вспыхнула и едва удержалась от резкости, но сдержалась и с улыбкой ответила:
  — Джентльмены — это совсем другое дело.
  Однако юная Барбара и на этот счет придерживалась иных взглядов.
  — Ничего не другое дело, — сказала она. — Во всяком случае, лично я не понимаю, с какой стати позволять им быть другим делом. Они всю жизнь этим пользовались. — Барбара извлекла из сумочки зеркальце, пудреницу и губную помаду. — Ну-ка посмотрим, как мы выглядим, — сказала она себе.
  Что-то там привело ее в ужас.
  — О боже! — сказала она и принялась яростно красить губы.
  — Прошу тебя, Барбара, — сказала тетка, — зачем так намазывать губы, да еще ярко-красной помадой? Она такая вызывающая…
  — Надеюсь, — сказала Барбара. — Зря она, что ли, стоит семь шиллингов и шесть пенсов.
  — Семь шиллингов и шесть пенсов! Что за безумие, столько денег на…
  — На «Стойкий поцелуй», тетя Кэролайн.
  — Как ты сказала?
  — На помаду. Помада называется «Стойкий поцелуй».
  Тетка сердито шмыгнула носом.
  — Я еще понимаю, намазать губы, когда холодно или ветер, чтобы не потрескались. Чем-нибудь жирным, например ланолином. Ланолин у меня есть. А помада…
  — Дорогая тетя Кэролайн, если хочешь, могу подарить эту помаду тебе. В конце концов, лучше уж подарить, чем потерять где-нибудь в такси. — С этими словами она убрала помаду в сумочку.
  Мисс Эмори взглянула на племянницу с недоумением.
  — Что ты хочешь этим сказать, в каком такси? Не понимаю, — она пожала плечами.
  Барбара поднялась с места, подошла к диванчику и встала у Люсии за спиной, облокотившись на спинку.
  — Ничего страшного, зато Люсия меня поняла, правда, солнышко? — сказала она, слегка пощекотав ей шейку.
  Люсия Эмори рассеянно перевела на нее взгляд.
  — Прости, я не слушала, — отозвалась она. — Что ты сказала?
  Кэролайн вспомнила наконец, чего ради пришла.
  — Знаешь ли, дорогая, — сказала она Люсии, — меня всерьез беспокоит твое самочувствие. — Кэролайн перевела взгляд на Барбару. — Ей нужно принять что-нибудь профилактическое. Что у нас есть? Лучше всего, конечно, соль. Но, к сожалению, оказалось, что утром Элен, когда вытирала пыль, разбила мой флакон.
  Барбара, поджав губы, поразмышляла.
  — Знаю! — наконец воскликнула она. — Ты забыла? Больничный склад!
  — Какой еще больничный склад? Что ты сегодня болтаешь? Какой склад!
  Барбара села на стул рядом с теткой.
  — Помнишь ящик, который оставила Эдна?
  Мисс Эмори просветлела.
  — Ах да, конечно! — И, повернувшись к Люсии, добавила: — Жаль, ты не успела познакомиться с Эдной. Это моя старшая племянница, сестра Барбары. Они с мужем уехали в Индию месяца за три до твоего появления. Эдна очень способная девочка…
  — Очень, — согласилась Барбара. — Только что родила двойню. А так как капуста в Индии, кажется, не растет, то, наверное, она нашла их под каким-нибудь развесистым манговым деревом.
  Мисс Эмори позволила себе улыбнуться.
  — Ну, хватит, Барбара. Я хотела сказать, что Эдна во время войны выучилась на фармацевта. И работала в госпитале, в войну он у нас размещался в городской ратуше. А потом, после войны и до самого замужества, она продолжала работать, но уже в больнице графства. Про микстуры и пилюли она знает все. В Индии ей это пригодится. Но о чем бишь я? Ах да! Перед отъездом она оставила целый ящик лекарств. А что нам было делать со всеми этими ее бутылочками?
  — Я прекрасно помню, что она нам сказала с ними делать, — отозвалась Барбара. — Она, перед тем как переехать к мужу, упаковала все лекарства в ящик. И сказала нам их рассортировать и отправить в больницы, а мы забыли или, по крайней мере, сделали вид, что забыли. Ящик убрали на шкаф. Даже Эдна заглянула в него только раз, уже когда собиралась в Индию. Так что там он и стоит, — Барбара махнула рукой в сторону шкафа. — Так никто ничего и не рассортировал.
  Барбара придвинула стул к книжному шкафу, взобралась и сняла сверху большой черный ящик из жести.
  — Пожалуйста, дорогая, не беспокойся, — пролепетала Люсия.
  Барбара не обратила на нее никакого внимания, сняла ящик и поставила на стол.
  — Ну, — сказала она, — по крайней мере, я его хоть сняла.
  Она заглянула внутрь.
  — Господи, да тут целая аптека, — ахнула она и принялась вынимать одну бутылочку за другой. — Йод, бальзам Фрайра, что-то непонятное: «Микст. Кард. Ко», касторовое масло, — она скривилась. — А вот что-то интересненькое!
  Барбара достала несколько запечатанных склянок из темного стекла.
  — Атропин, морфин, стрихнин, — прочла она на этикетках. — Берегитесь, тетушка Кэролайн, теперь, если вы меня рассердите, я подсыплю вам в кофе стрихнину, и вы умрете в страшных мучениях.
  Барбара устрашающе потрясла склянкой, а Кэролайн отмахнулась от нее со смехом.
  — Да, но для Люсии ничего нет, — проговорила Барбара, складывая бутылки и склянки обратно. Она еще держала в руке склянку с морфином, когда Тредвелл открыл дверь и в библиотеку один за другим вошли Эдвард Рейнор, доктор Карелли и сэр Клод Эмори. Первым вошел секретарь, молодой человек неприметного вида лет двадцати восьми — двадцати девяти. Он подошел к Барбаре и с любопытством взглянул на ящик.
  — Что, мистер Рейнор, интересуетесь ядами? — спросила она, не прекращая своего занятия.
  Следом за ним к столу подошел и доктор Карелли, очень смуглый темноволосый человек лет около сорока. Одетый в прекрасно сшитый костюм, ухоженный, обходительный, он прекрасно говорил по-английски, с едва заметным акцентом.
  — Что это у вас здесь такое, мисс Эмори? — спросил он.
  Сэр Клод, который о чем-то беседовал с Тредвеллом, задержался у двери.
  — Вы все поняли? — громко спросил он.
  — Безусловно, сэр.
  Тредвелл вышел, а сэр Клод приблизился к остальным. Не обратив никакого внимания на предмет общего интереса, он сказал:
  — Надеюсь, доктор Карелли, вы меня извините, если я уйду к себе? Мне необходимо написать еще несколько писем. Рейнор, не могли бы вы пойти со мной?
  Сэр Клод вошел в кабинет, и Эдвард Рейнор направился следом. Когда дверь захлопнулась, Барбара вдруг выронила из рук склянку.
  Глава 4
  Доктор Карелли быстро нагнулся, поднял ее и хотел было вернуть. Но взгляд его упал на этикетку, и невольно доктор воскликнул:
  — Ого, что это! Морфин! — Потом взял другую, которая все еще лежала неубранная на столе: — Стрихнин! Позвольте узнать, дорогие леди, откуда у вас такие смертельно опасные штучки? — И Карелли с интересом заглянул в ящик.
  Барбара взглянула на холеного итальянца с неприязнью.
  — Наследие войны, — коротко бросила она с ехидной усмешкой.
  Кэролайн заволновалась и подошла к доктору.
  — Не хотите ли вы сказать, доктор, будто здесь и впрямь яды? Яды опасны для жизни. А этот ящик стоит на шкафу уже несколько лет, и ничего. Нет-нет, здесь у нас безвредные препараты, иначе быть не может.
  — Прошу прощения, — сухо отозвался доктор Карелли, — половины содержимого этих склянок хватило бы отправить на тот свет человек двенадцать. И вы называете это безвредными препаратами? Тогда я не понимаю, что такое вредное.
  — О господи! — в ужасе выдохнула Кэролайн и тяжело опустилась на стул.
  — Вот, например, — продолжал Карелли, обращаясь ко всем троим одновременно. Он взял в руки еще одну склянку и медленно прочел: — «Стрихнина гидрохлорид». Семь-восемь этих крошечных таблеток, и смерть обеспечена. Довольно неприятная смерть, между прочим. Даже в высшей степени неприятная. — Он достал из ящика еще одну. — «Атропина сульфат». Отравление атропином напоминает отравление трупным ядом. Тоже довольно мучительная смерть.
  Отложив атропин, он достал третью.
  — Так, а это что такое? — сказал он, тщательнее, чем прежде, выговаривая слова. — «Гиоцина гидробромид». Звучит безобидно, не так ли? Но должен вас огорчить, милая мисс Эмори, половины этих крошечных белых таблеток хватит, чтобы… — Он сделал выразительный жест. — Никаких мучений. Человек просто быстро уснет. Скорый сон без сновидений. Вечный сон 328.
  Он подошел к Люсии, держа склянку в вытянутой руке так, словно предлагал ей проверить на себе справедливость этих слов. Губы его улыбались, но взгляд оставался холодным.
  Люсия завороженно смотрела на склянку. Она потянулась к ней, повторила, словно под гипнозом:
  — Скорый сон без сновидений… — прошептала она.
  Доктор Карелли с любопытством взглянул на Кэролайн. Потрясенная, она молчала. Пожав плечами, со склянкой в руке Карелли отошел.
  Дверь открылась, и появился Ричард. Ни слова не говоря, он сел за письменный стол. Следом за ним вошел Тредвелл с подносом, на котором стояли кофейник и чашки. Тредвелл поставил поднос на столик, а Люсия принялась разливать кофе.
  Барбара взяла две чашки, одну отнесла Ричарду, села и отхлебнула кофе, пока он не остыл. Доктор Карелли тем временем складывал склянки в ящик.
  — Знаете, доктор, — сказала Кэролайн, — своими разговорами про все эти сны без сновидений и страшные смерти вы меня до полусмерти напугали. Полагаю, вы так хорошо знаете яды, потому что вы итальянец?
  — Дорогая леди, — рассмеялся Карелли, — вы несправедливы к итальянцам. Разве ваши слова не non sequitur 329? Почему итальянец должен разбираться в ядах лучше, чем англичанин? Насколько я знаю, яды, как говорится, оружие женщин, а не мужчин. Или, быть может, вы вспомнили об итальянке? Быть может, вам даже пришло на ум имя Борджиа? Не так ли, а?
  Он отнес чашку Кэролайн, вернулся к столику и взял себе.
  — Лукреция Борджиа, это чудовище! Да, если говорить честно, я вспомнила именно о ней, — призналась тетушка Кэролайн. — В детстве она мне снилась в кошмарах. Я представляла ее себе очень бледной и, как наша дорогая Люсия, высокой и черноволосой.
  Доктор Карелли протянул Кэролайн сахарницу. Она отрицательно покачала головой, взяла у него из рук сахарницу и сама поставила на поднос. Ричард отодвинул чашку, взял со стола журнал и принялся его перелистывать. Кэролайн продолжала:
  — Да, тогда мне снились кошмары. Как будто я в комнате, где сидят только взрослые и ребенок только я одна, все что-то пьют из прекрасных кубков. Потом входит красивая женщина — как ни странно, действительно похожая на тебя, Люсия, — и протягивает кубок мне. По ее улыбке я понимаю, что пить нельзя, но почему-то не могу отказаться. Она будто гипнотизирует взглядом, я пью, в горле начинает жечь, я задыхаюсь. Потом, конечно, я просыпалась.
  Доктор Карелли подошел к дивану, шутливо поклонился Люсии и сказал:
  — Дорогая Лукреция, пощадите нас, бедных.
  Люсия на шутку не отозвалась. Она не слушала. Повисло молчание. Доктор, чему-то улыбнувшись, отошел, допил кофе, поставил чашку. Барбара оглядела собравшихся, залпом проглотила свой кофе. Всеобщая мрачность ей надоела.
  — Как насчет музыки? — предложила она и направилась к граммофону. — Ну-ка, что тут у нас? А-а, это замечательная пластинка, сама купила позавчера. — Пританцовывая, Барбара принялась напевать. — «Айки… у-у-у, это еще что, ну и ну». А это?
  — Ах, Барбара, дорогая, что за вульгарные песенки! — Мисс Эмори даже поднялась и сама заглянула в пластинки. — Здесь же есть куда более приятные вещи. Хочешь легонького, пожалуйста, вот тебе Мак-Кормак. «Священный город» — замечательное сопрано, не помню, правда, кто поет. И вот это… «Мельба» обычно выпускает приличные вещи… А-а… О-о! Да! Гендель, «Ларго».
  — Прошу тебя, тетя! Не хватало сейчас только Генделя, — возмутилась Барбара. — Нет уж, если тебе непременно нужно что-нибудь тяжеленькое, то вот тебе итальянские оперы. Вот в них вы должны разбираться, доктор. Идите-ка помогите.
  Карелли подошел к столу, и они втроем склонились над пластинками. Ричард все еще листал журнал.
  Люсия встала и медленно, будто бы бесцельно, приблизилась к жестяному ящику. Убедившись, что никто на нее не смотрит, она достала склянку с наклейкой «Гиоцина гидробромид» и высыпала в ладонь почти все ее содержимое. В этот момент открылась дверь кабинета, на пороге появился Эдвард Рейнор. Незамеченный Люсией, он смотрел, как она положила склянку обратно и отошла к кофейному столику.
  Из кабинета донесся голос сэра Клода. Что именно он сказал, никто в столовой не разобрал, кроме секретаря, который повернулся и ответил:
  — Да, конечно, сэр Клод. Сейчас я принесу кофе.
  Он шагнул было к столику, но остановился, услышав новый вопрос:
  — А где письмо Маршаллу?
  — Ушло с дневной почтой, сэр Клод.
  — Рейнор, я ведь предупредил!.. Пожалуйста, идите сюда, — загремел ученый.
  — Прошу прощения, сэр, — сказал секретарь, вернулся в кабинет, и дверь снова закрылась.
  Люсия, оглянувшаяся на голос, не поняла, что Рейнор заметил, чем она занималась. Стоя спиной к мужу, она высыпала все таблетки себе в чашку и присела на край дивана.
  Неожиданно граммофон ожил и заиграл фокстрот. Ричард отложил журнал, одним глотком допил кофе и сел рядом с женой.
  — Ловлю тебя на слове. Я решился. Мы уедем.
  Люсия с удивлением взглянула на мужа.
  — Ричард, — тихо сказала она, — ты это серьезно? Уедем? Но мне показалось, ты говорил… А как же?.. Откуда ты возьмешь деньги?
  — Есть много способов добыть денег, — хмуро ответил Ричард.
  — Что ты хочешь этим сказать? — с тревогой спросила Люсия.
  — Я хочу сказать, что если человек любит свою жену так, как я тебя, он что-нибудь непременно придумает. Непременно.
  — Мне больно тебя слушать, Ричард, — сказала Люсия. — Значит, ты мне так и не поверил, ты решил купить мою любовь за…
  Она замолчала, и тут дверь кабинета снова открылась и снова появился Эдвард Рейнор. Он подошел к столику, взял в руки чашку, Люсия при этом отодвинулась в угол, а Ричард задумчиво встал у камина и загляделся в огонь.
  Барбара, пританцовывая под музыку, хотела было пригласить кузена на танец. Но вид у него был до того мрачный, что она отвернулась к Рейнору.
  — Не хотите ли потанцевать, мистер Рейнор? — спросила она.
  — С удовольствием, мисс Эмори, — отозвался секретарь. — Но сначала я отнесу кофе сэру Клоду.
  Неожиданно Люсия поднялась.
  — Мистер Рейнор, — торопливо сказала она, — вы взяли не ту чашку. Это мой кофе.
  — Неужели? — сказал Рейнор. — Прошу прощения.
  Люсия взяла со стола другую чашку и забрала свою из рук Эдварда.
  — Пожалуйста.
  Она загадочно улыбнулась сама себе, поставила свою чашку на стол и снова села.
  Секретарь, повернувшись ко всем спиной, достал из кармана несколько таблеток и бросил их в чашку. Не успел он сделать и двух шагов, как его снова остановила Барбара:
  — Ну пожалуйста, потанцуйте со мной, мистер Рейнор. Я пригласила бы доктора Карелли, но он просто умирает от желания потанцевать с Люсией.
  Рейнор собрался было что-то сказать, когда его опередил Ричард.
  — Не спорьте с ней, Рейнор, — посоветовал он, — спорить с ней себе дороже. Отдайте-ка чашку. Я вполне способен вас в этом заменить.
  Рейнор неохотно отдал чашку. Ричард помедлил мгновение и шагнул в кабинет. Барбара с Рейнором перевернули пластинку и закружились в вальсе. Доктор Карелли улыбнулся и подошел к Люсии, которая с удрученным видом все еще так и сидела в углу дивана.
  — Мисс Эмори пригласила меня провести у вас все выходные, — сказал он. — Очень мило с ее стороны.
  Люсия подняла на него глаза и не сразу ответила:
  — Она очень добрый человек.
  — Здесь вообще очень милый дом, — продолжал Карелли, подходя ближе. — Как-нибудь покажите его мне. Меня очень интересует архитектура этого периода.
  Тем временем Ричард вышел из кабинета. Не взглянув на доктора и жену, он подошел к ящику и принялся просматривать содержимое.
  — Мисс Эмори расскажет вам о нем лучше меня, — ответила Люсия. — Я не успела еще его изучить.
  Оглянувшись и увидев, что Ричард занят лекарствами, Барбара танцует с Рейнором, а мисс Эмори дремлет и никто на них не смотрит, Карелли опустился на диван рядом с Люсией и тихо, но твердо сказал:
  — Вы уже сделали то, о чем я просил?
  — Пожалейте меня, — c отчаянием прошептала Люсия.
  — Вы сделали то, о чем я сказал? — еще тверже повторил вопрос Карелли.
  — Я… я… — Люсия замялась, поднялась, пошатнулась, резко повернулась и быстро пошла прочь. Взявшись за ручку двери, которая вела в коридор, она попыталась ее открыть, но дверь не поддалась.
  — Что-то случилось с защелкой! — воскликнула она, оглянувшись. — Я не могу открыть.
  — Что-что? — удивилась Барбара, продолжая танцевать.
  — Я не могу открыть дверь, — повторила Люсия.
  Барбара и Рейнор прекратили танцевать и подошли к двери. Ричард снял иглу и тоже к ним присоединился. Все пытались открыть дверь по очереди, но все безуспешно. Карелли и проснувшаяся мисс Эмори наблюдали за ними с нескрываемым изумлением.
  Из кабинета, никем не замеченный, появился сэр Клод с кофейной чашкой в руках.
  — Странно! — воскликнул Рейнор, оставив попытки справиться с ручкой. — Похоже, ее заклинило.
  — Нет, не заклинило. Она заперта. Заперта снаружи, — громко сказал сэр Клод, и все вздрогнули от неожиданности.
  Мисс Эмори поднялась со своего места, подошла к брату и что-то хотела сказать, но сэр Клод опередил ее вопрос.
  — Это я велел ее запереть, — сказал он.
  Под изумленными взглядами сэр Клод подошел к столику и положил в кофе сахар.
  — Я должен вам кое-что сказать. Ричард, будь любезен, позвони Тредвеллу.
  Ричард раскрыл было рот, но заколебался, промолчал, подошел и нажал кнопку возле камина.
  — Прошу вас, все сядьте, — сказал сэр Клод, указывая на диван и стулья.
  Доктор Карелли, вскинув брови, первый подошел к стулу. Его примеру последовали Люсия и Рейнор, Ричард же, покачав головой, снова отошел к камину. Мисс Эмори вместе с племянницей расположились на диване.
  Когда все устроились, сэр Клод развернул кресло так, чтобы ему было всех видно, и тоже сел.
  Дверь открылась, и вошел Тредвелл.
  — Вы звонили, сэр Клод?
  — Да, Тредвелл. Вы позвонили по тому номеру, который я вам дал?
  — Да, сэр.
  — Ответ был положительный?
  — Конечно, положительный, сэр.
  — Значит, машина уже выехала на станцию?
  — Да, сэр. Шофер успеет.
  — Очень хорошо, Тредвелл, — сказал сэр Клод. — Заприте нас.
  — Хорошо, сэр, — ответил Тредвелл и удалился.
  И все услышали, как в замке снова поворачивается ключ.
  — Клод, — воскликнула мисс Эмори, — ради всего святого, что Тредвелл…
  — Тредвелл выполняет мое указание, Кэролайн, — сурово сказал сэр Клод.
  — Не мог бы ты объяснить, что происходит? — холодно спросил отца Ричард.
  — Именно это я и собираюсь сделать, — ответил сэр Клод. — Пожалуйста, выслушайте меня спокойно. Вы уже убедились, что обе двери, — он показал на двери, которые вели в коридор и холл, — заперты на замок. Из кабинета есть только один выход, через эту комнату. Окна тоже заперты. — Развернувшись вместе с креслом в сторону Карелли, он как бы между прочим добавил: — Замки новые, патентованные, никто в доме, кроме меня, не умеет с ними обращаться. — И вновь обратился ко всем: — Таким образом, комната превратилась в мышеловку. — Он взглянул на часы. — Сейчас без десяти девять. Минут в пять десятого появится крысолов.
  — Крысолов? — в полном недоумении переспросил Ричард. — Какой крысолов, отец?
  — Детектив, — сухо ответил ученый и сделал глоток из чашки.
  Глава 5
  Все оцепенели.
  Люсия негромко вскрикнула, муж внимательно на нее посмотрел. Мисс Эмори ахнула, Барбара воскликнула «черт возьми!», а Эдвард Рейнор пробормотал нечто нечленораздельное, что-то вроде «но послушайте, сэр Клод». И только доктор Карелли остался спокоен.
  Сэр Клод поудобнее устроился в своем кресле, держа чашку в правой, блюдце в левой руке.
  — Кажется, мне удалось произвести на вас впечатление, — довольно отметил он, глядя на выражения их лиц. Он допил кофе и, скривившись, поставил чашку на столик. — Что-то и кофе у нас сегодня какой-то горький.
  Мисс Эмори оскорбилась и собралась ответить, но ее опередил Ричард, которому явно было не до защиты достоинств кофе и чести хозяйки дома.
  — Какой детектив? — спросил он отца.
  — Его зовут Эркюль Пуаро. Он бельгиец, — ответил сэр Клод.
  — Но зачем? — настойчиво спросил Ричард. — Зачем ты его пригласил?
  — Хороший вопрос, — с неприязненной улыбкой ответил сэр Клод. — Тут мы подходим к главному. Как вам почти всем известно, несколько лет назад я занялся исследованиями в области ядерной физики. Я открыл новое взрывчатое вещество. Сила его такова, что все известные до сих пор виды взрывчатки по сравнению с ним просто детские игрушки. Это вам известно…
  Карелли вскочил.
  — Я не знал! — взволнованно воскликнул он. — Очень интересно!
  — Вот как, доктор Карелли? — Сэр Клод произнес эти обычные слова так многозначительно, что Карелли растерянно опустился на место.
  — Как я уже сказал, — продолжал сэр Клод, — сила «эморита» — так я назвал новое вещество — такова, что одна бомба, начиненная им, способна уничтожить сотни тысяч человек.
  — Какой ужас! — Люсия содрогнулась.
  — Дорогая Люсия, — улыбнулся ей свекор, — истина не может быть ужасна, она может быть только интересной.
  — Но почему, — спросил Ричард, — ты заговорил об этом сейчас?
  — В последнее время у меня несколько раз был повод убедиться в том, что кто-то слишком заинтересовался моими расчетами. И несколько дней назад я попросил месье Пуаро оказать мне услугу: при-ехать сюда в субботу, провести с нами два дня и в понедельник лично отвезти бумаги в Лондон.
  — Но, Клод, это нелепо! — возмутилась тетушка Кэролайн. — Это в высшей степени оскорбительно для всех нас. Ведь не мог же ты всерьез подумать, будто…
  — Я еще не закончил, Кэролайн, — перебил ее брат. — Уверяю вас, в моих словах ничего нелепого, к сожалению, нет. Повторяю, несколько дней назад я просил месье Пуаро приехать в субботу, но мне пришлось переменить свои планы и вызвать его сегодня. Я решил сделать это потому… — Сэр Клод умолк. Он обвел глазами лица собравшихся и сказал медленно, осторожно подбирая слова: — Потому что сегодня, — он еще раз окинул всех взглядом, — выведенная мной формула, записанная на обычном листке из блокнота, исчезла из сейфа в кабинете почти перед самым обедом. Ее украл кто-то из вас!
  Все ахнули, потом заговорили разом.
  — Исчезла! — первая воскликнула Кэролайн.
  — Как! Из сейфа? Это невозможно! — воскликнул Рейнор.
  Удивился даже доктор Карелли, который слушал хозяина дома крайне внимательно. Сэр Клод повысил голос, и все стихли.
  — Я привык верить фактам, — сказал он. — Я положил листок в сейф в двадцать минут восьмого и вышел. После меня в кабинет вошел Рейнор.
  Секретарь вспыхнул то ли от гнева, то ли от смущения.
  — Сэр Клод, я протестую… — начал было он.
  Сэр Клод успокаивающе поднял руку.
  — Рейнор недолго пробыл в кабинете, где что-то писал, почти сразу следом за ним вошел доктор Карелли. Рейнор поздоровался с ним и вышел, а доктор Карелли остался.
  — Я протестую, я… — теперь вспыхнул Карелли, но ученый вновь поднял руку, призывая к тишине.
  — Рейнор сидел за столиком возле двери, его видели моя сестра Кэролайн и Барбара, которые как раз проходили мимо и заглянули в дверь, а доктор Карелли даже не вошел, а просто постоял в дверях и ушел вместе с дамами, дамы же в кабинет не входили.
  Барбара взглянула на тетку и сказала:
  — Боюсь, дядя Клод, у вас не совсем точные сведения. Я тоже в числе подозреваемых. Помнишь, тетя Кэролайн? Ты попросила меня посмотреть, не забыла ли ты в кабинете спицы. Ты не могла вспомнить, где их оставила.
  Сэр Клод продолжал, словно не заметив слов племянницы:
  — Следующим, кто вошел в кабинет, был Ричард. Он вошел один и оставался в комнате несколько минут.
  — Боже мой! — ахнул Ричард. — Отец, не мог же ты подумать, будто твою чертову формулу стащил я? Быть не может!
  Глядя сыну в лицо, сэр Клод задумчиво сказал:
  — Этот листок бумаги стоит дорого.
  — Вот оно что, — спокойно произнес сын. — У меня долги. Ты подумал о моих долгах, не так ли?
  Сэр Клод ничего не ответил, изучая взглядом собравшихся.
  — Как я уже сказал, Ричард находился в кабинете несколько минут. Второй раз он зашел, столкнувшись с Люсией, которая только-только вошла. Еще через несколько минут прозвучал гонг, но Люсия опоздала к обеду. Я застал ее здесь одну около сейфа.
  — Отец! — воскликнул Ричард, протягивая руку к жене, словно пытаясь ее защитить.
  — Повторяю, около сейфа. Она была очень взволнована, а когда я спросил, что случилось, она ответила, будто ей стало нехорошо. Я предложил стакан вина, но она отказалась, сказав, что ей уже лучше, и ушла в столовую. Я хотел было последовать за ней, но не знаю почему, повинуясь какому-то внутреннему порыву, подошел и заглянул в сейф. Конверт, в котором лежал листок, исчез.
  Наступила тишина. Никто не произнес ни слова. Теперь серьезность происшествия, кажется, поняли все.
  Потом Ричард спросил:
  — Как тебе удалось узнать о том, кто где и когда был?
  — Думал, спрашивал, рассуждал. Что-то я видел сам, что-то узнал от Тредвелла.
  — Насколько я понимаю, Тредвеллу и прочим слугам ты веришь, Клод, — горько произнесла мисс Эмори. — И подозреваешь только членов семьи.
  — Гостя тоже, — уточнил сэр Клод. — Да, Кэролайн, дело обстоит именно так. С тех пор, как я положил в сейф конверт, и до того, как я обнаружил пропажу, никто из слуг сюда не входил. — Он оглядел всех по очереди и добавил: — Надеюсь, теперь всем все ясно. Сейчас конверт находится у того, кто его украл. После обеда столовую обыскали самым тщательным образом. Тредвелл ничего не нашел, и потому я, разумеется, предпринял меры, чтобы никто отсюда не вышел.
  Повисла напряженная тишина, которую прервал вопрос доктора Карелли:
  — Вы хотите, сэр Клод, чтобы мы позволили себя обыскать?
  — Я этого не сказал, — отозвался сэр Клод и посмотрел на часы. — Без двух минут девять. Эркюль Пуаро уже прибыл в Маркет-Клив, где сейчас его и встречают. Ровно в девять Тредвелл выключит основной рубильник. На одну минуту мы останемся в темноте. Если свет снова зажжется и листок останется у вора, я передам дело в чужие руки. Тогда им займется Пуаро. Но если через минуту листок будет здесь, — сэр Клод хлопнул ладонью по столу, — я откажусь от услуг детектива и скажу, что просто ошибся.
  — Это невозможно, — сказал Ричард. Он обвел глазами всех в комнате. — Я считаю, что нас нужно обыскать, всех. Думаю, так будет лучше.
  — Я тоже, — немедленно поддержал его Рейнор.
  Ричард Эмори вопросительно посмотрел на доктора Карелли. Итальянец с улыбкой пожал плечами.
  — Что ж, я тоже, — согласился он.
  — Люсия? — Ричард повернулся к жене.
  — Нет, Ричард, нет, — тихо сказала она. — Твой отец знает, что делает.
  Ричард онемел.
  — Так как, Ричард? — сказал сэр Клод.
  Ричард только тяжело вздохнул.
  — Хорошо, пусть будет по-твоему, — наконец сказал он и посмотрел на Барбару, которая тоже кивнула в знак согласия.
  Сэр Клод устало откинулся в кресле.
  — Что-то у меня до сих пор привкус во рту от этого кофе, — вяло сказал он и зевнул.
  Наступила полная тишина, начали бить часы. Сэр Клод медленно повернулся к сыну. С последним ударом погас свет, и комната погрузилась в полную темноту.
  Кто-то вздохнул, кто-то из женщин тихо вскрикнул, потом послышался голос мисс Эмори, которая сказала:
  — Все это мне не нравится…
  — Помолчи, Кэролайн, — перебила ее Барбара, — не мешай слушать.
  Несколько секунд стояла напряженная тишина, в которой послышался только чей-то вздох и шелестение бумаги. Потом снова наступила тишина, потом звякнул какой-то металлический предмет, раздался грохот, словно упал стул, потом вскрик Люсии:
  — Сэр Клод! Пожалуйста, сэр Клод! Это невыносимо!
  В комнате по-прежнему было темно. Кто-то тяжело вздохнул, кто-то постучал в дверь.
  — Пожалуйста! — снова простонала Люсия.
  И словно в ответ на ее слова свет наконец загорелся.
  Ричард машинально отзвался на стук и пытался открыть дверь. Эдвард Рейнор стоял возле опрокинутого стула. Люсия полулежала в кресле, близкая к обмороку.
  Сэр Клод с закрытыми глазами сидел, откинувшись на спинку.
  Рейнор вдруг показал на стол.
  — Смотрите! — крикнул он. — Конверт!
  На столе перед сэром Клодом лежал длинный конверт.
  — Слава тебе, господи! — воскликнула Люсия. — Слава тебе, господи!
  В дверь снова постучали, и она медленно распахнулась. Все повернули головы. На пороге появился Тредвелл, который объявил о прибытии нового гостя.
  Все глаза теперь были обращены к нему. Это был маленький человечек едва пяти футов ростом, однако явно исполненный чувства собственного достоинства. Голову, похожую на яйцо, он держал набок, словно принюхивающийся терьер. Большие усы были напомажены и закручены, как у военного. Одет он был в высшей степени аккуратно.
  — Эркюль Пуаро к вашим услугам, — сказал незнакомец и поклонился.
  Ричард Эмори протянул ему руку.
  — Очень рад, месье Пуаро, — сказал он.
  — Сэр Клод? — задал вопрос Пуаро. — Впрочем, нет, вы, конечно, еще слишком молоды. Тогда вы, наверное, сын? — Он пожал Ричарду руку и прошел в комнату. Следом за ним на пороге появился еще один прибывший, высокий, с военной выправкой человек средних лет. Пуаро представил и его:
  — Познакомьтесь, мой коллега, капитан Гастингс.
  — Какая милая комната, — сказал Гастингс, тоже пожимая Ричарду руку.
  Ричард повернулся к Пуаро.
  — Прошу прощения, месье Пуаро, — сказал он, — но боюсь, вы приехали напрасно. Никакой необходимости в ваших услугах больше нет.
  — Вот как? — удивился Пуаро.
  — Именно так. Очень жаль, что вам пришлось тащиться из Лондона. Но конечно, расходы, я имею в виду… э-э… это все мы уладим…
  — Понимаю, — сказал Пуаро, — однако на данный момент меня интересует отнюдь не оплата расходов.
  — Нет? Но тогда… э-э…
  — Тогда что, хотели вы сказать? Я отвечу. Одна мелочь и, разумеется, совершенно несущественная. Меня пригласил ваш отец. И хотелось бы знать, почему он не может сказать мне об этом сам?
  — А-а… да. Прошу прощения. — Ричард повернулся к отцу. — Отец, пожалуйста, скажи месье Пуаро, что надобность в его услугах отпала.
  Сэр Клод не отозвался.
  — Отец! — воскликнул Ричард, торопливо подходя к креслу. Наклонился и отпрянул. — Доктор Карелли! — позвал он, глядя на итальянца широко раскрытыми глазами.
  Побледнев, мисс Эмори поднялась со стула. Карелли быстро подошел к креслу и пощупал пульс. Нахмурился, приложил руку к сердцу, покачал головой.
  Медленно подошел Пуаро и внимательно посмотрел на неподвижное тело.
  — Н-да-а, боюсь, — проговорил он, — очень боюсь…
  — Чего вы боитесь? — резко спросила Барбара, тоже вставая.
  — Боюсь, сэр Клод пригласил меня слишком поздно, мадемуазель, — ответил он, глядя ей прямо в лицо.
  Глава 6
  Услышав слова Пуаро, все остолбенели. Доктор Карелли еще раз осмотрел тело и выпрямился.
  — Кажется, ваш отец мертв, — подтвердил он.
  Ричард недоверчиво уставился на Карелли.
  — Господи, да что же это? — наконец проговорил он. — Сердце?
  — М-м… может быть, и сердце, — неуверенно ответил тот.
  Кэролайн едва не упала в обморок, Барбара нежно положила руку ей на плечо. К ним подошел Эдвард Рейнор.
  — Надеюсь, этот человек действительно врач? — спросил он.
  — Да. Но он итальянец, — сдавленно произнесла Барбара, усаживая тетку.
  Пуаро энергично тряхнул головой, коснулся своих роскошных усов и улыбнулся ей с легким упреком:
  — К вашим услугам, мадемуазель, — детектив, но бельгиец. Впрочем, иногда и мы, иностранцы, оказываемся в состоянии отвечать за свои слова.
  Барбара смутилась. Несколько минут в комнате все молчали, и только Барбара о чем-то шепталась с Рейнором. Неожиданно Люсия подошла к Пуаро, взяла его под руку и отвела в сторону.
  — Месье Пуаро, — еле слышно прошептала она. — Прошу вас, останьтесь! Не позволяйте им себя отослать!
  Пуаро пристально посмотрел ей в лицо.
  — Следует ли понимать, что это ваше личное приглашение, мадам?
  — Да, — сказала Люсия, оглянувшись на тело сэра Клода. — Здесь что-то не так. У моего свекра было здоровое сердце. Совершенно здоровое, уверяю вас. Пожалуйста, месье Пуаро, вы должны выяснить, что произошло.
  Доктор Карелли и Ричард стояли не шелохнувшись. Ричард еще не успел прийти в себя.
  — Мистер Эмори, — заговорил итальянец, — нужно послать за вашим врачом. Полагаю, у вас есть свой врач?
  Ричард наконец очнулся.
  — Что?.. А-а, да! Конечно, у нас есть врач. Доктор Грэм. Молодой Кеннет Грэм. В деревне. Поклонник Барбары. Прошу прощения, это не к месту, не так ли? — Он взглянул на Барбару. — Ты не помнишь номера телефона?
  — Маркет-Клив, пять, — машинально отозвалась та.
  Ричард подошел к телефону, поднял трубку и назвал номер. Он стоял и ждал, пока соединят, а Рейнор тем временем вспомнил о том, что он секретарь.
  — Должен ли я заказать машину для месье Пуаро? — спросил он.
  Пуаро извиняющимся жестом поднял было обе руки, но его опередила Люсия.
  — Месье Пуаро остается… по моей просьбе, — сказала она, обращаясь ко всем сразу.
  С трубкой в руках Ричард с изумлением уставился на жену.
  — Что это значит? — резко спросил он.
  — Он должен остаться, — чуть не плача повторила Люсия.
  Мисс Эмори пришла в смятение, Барбара обменялась тревожными взглядами с Рейнором, доктор Карелли задумчиво посмотрел на неподвижное тело знаменитого ученого, и Гастингс, который до этого рассеянно разглядывал переплеты в книжном шкафу, быстро повернулся, чтобы видеть реакцию каждого.
  Ричард хотел было что-то сказать, но тут его наконец соединили.
  — А-а… что? Доктор Грэм? Кеннет, говорит Ричард Эмори. У отца что-то случилось с сердцем. Ты не мог бы приехать? Немедленно… Боюсь, сделать ничего нельзя… Да, умер… Нет… Да, боюсь, это так… Спасибо.
  Он положил трубку на место, подошел к жене и тихо произнес:
  — Ты сошла с ума? Что ты наделала? Ты что, не понимаешь, что от сыщика нужно избавиться?
  Люсия, потрясенная, поднялась с места.
  — Что ты хочешь этим сказать? — прошептала она.
  Говорили они так тихо, что никто ничего не разобрал.
  — Разве ты не слышала, что сказал отец? Кофе был горький.
  Люсия не сразу поняла смысл слов.
  — Кофе был горький, — повторила она.
  Она непонимающе посмотрела на Ричарда, вскрикнула от ужаса и зажала себе рот.
  — Поняла? Ну что? — сказал Ричард. И шепотом добавил: — Его отравили. Кто-то из нас. Тебе нужен чудовищный скандал?
  — О господи, — пробормотала Люсия, глядя перед собой невидящим взглядом. — Боже всемогущий!
  Ричард повернулся к Пуаро.
  — Месье Пуаро… — неуверенно начал он и замолчал.
  — Да, месье? — Пуаро поднял брови.
  Ричард решился:
  — Месье Пуаро, боюсь, я не совсем понимаю, для чего моя жена попросила вас задержаться. Никакое расследование уже не нужно.
  Пуаро помолчал, затем с приятной улыбкой сказал:
  — Верно ли я понял, что вы не хотите искать вора, укравшего документ? Мне уже соизволила сообщить об этом мадемуазель, — он показал на Барбару.
  С упреком взглянув на сестру, Ричард ответил:
  — Но документ вернули.
  — Неужели? — спросил Пуаро, и улыбка его стала светлее и приятнее.
  Маленький человечек двинулся к столу, несколько пар глаз завороженно следили за каждым его движением. Он взял в руки конверт, о котором из-за смерти хозяина дома успели забыть.
  — Что значит «неужели»? — сказал Ричард.
  Пуаро лихо подкрутил усы и стряхнул с рукава несуществующую пылинку.
  — Ничего особенного. Просто мне в голову пришла одна из моих нелепых идей, — не сразу ответил он. — Видите ли, когда-то я слышал забавнейшую историю. Про пустую бутылку, где не было ничего…
  — Простите, но это странно… — сказал Ричард.
  Пуаро взял со стола конверт и произнес:
  — Мне только захотелось взглянуть… — Он внимательно посмотрел на Ричарда, который забрал у него конверт и открыл.
  — Здесь ничего нет! — воскликнул Ричард.
  Одним жестом он скомкал конверт и швырнул на стол, повернулся к жене, которая отошла в сторону, потом нерешительно проговорил:
  — Что ж, если так, то, пожалуй, всех нас следует обыскать… мы…
  Он медленно обвел глазами всех, поочередно остановившись на растерянных лицах тетки и Барбары. Эдвард Рейнор кипел негодованием, доктор Карелли стоял спокойно. И только Люсия снова отвела взгляд в сторону.
  — Месье, лучше послушайте моего совета, — предложил Пуаро. — Ничего не делайте до тех пор, пока не приедет врач. Но скажите, — он указал в сторону кабинета, — куда ведет эта дверь?
  — Там кабинет отца, — ответил Ричард.
  Пуаро подошел, заглянул и довольный вернулся обратно.
  — Понятно, — пробормотал он и добавил, обращаясь к одному только Ричарду: — Eh bien, месье. Понятно. Теперь, если кому-то захочется отсюда уйти, задерживать их нет никакого смысла.
  Все вдруг ожили и зашевелись. Первым двинулся с места Карелли.
  — Однако надеюсь, вам всем понятно, что уезжать из дома не следует, — продолжал Пуаро, глядя только на итальянца.
  — За этим я прослежу, обещаю, — сказал Ричард.
  Барбара с Рейнором вышли вместе, следом за ними Карелли, а мисс Эмори подошла и склонилась над телом брата.
  — Бедный милый Клод, — прошептала она. — Бедный милый Клод.
  Глаза ее наполнились слезами.
  — Я так рада, что догадалась приготовить сегодня морской язык. Это было его любимое блюдо.
  — Надеюсь, вы найдете в этом утешение, — сказал Пуаро, стараясь при этих словах сохранять торжественность и серьезность.
  Он помог ей дойти до дверей. Поколебавшись, следом вышел Ричард, потом его жена. Пуаро и Гастингс остались в библиотеке одни вместе с телом сэра Клода Эмори.
  Глава 7
  Едва комната опустела, Гастингс заинтересованно спросил:
  — Ну, и что вы на это скажете?
  В ответ Пуаро сказал только:
  — Закройте, пожалуйста, дверь, Гастингс.
  Гастингс прикрыл дверь, а Пуаро задумчиво покачал головой и еще раз обследовал комнату. Осмотрел кресло, столы, обежал глазами пол. Вдруг он наклонился возле упавшего стула, где сидел Эдвард Рейнор, и поднял небольшой предмет.
  — Вы что-то нашли? — спросил Гастингс.
  — Ключ, — отвечал Пуаро. — Похоже на ключ от сейфа. Он в кабинете. Будьте любезны, Гастингс, проверьте, не подойдет ли.
  Гастингс взял у Пуаро ключ и отправился в кабинет. А Пуаро еще раз наклонился над телом, ощупал карманы брюк, достал связку ключей и внимательно осмотрел каждый.
  — Ключ подходит, — сказал вернувшийся Гастингс. — Кажется, я догадываюсь, что произошло. Наверное, сэр Клод обронил ключ и…
  Он умолк, не окончив фразы. Пуаро с сомнением покачал головой.
  — Нет-нет, mon ami, вряд ли. Дайте-ка его сюда, пожалуйста.
  Он взял из рук Гастингса ключ и, озадаченно хмурясь, сравнил с ключами, вынутыми из кармана.
  — Дубликат, — сказал он, возвратив связку на место и повернувшись к Гастингсу. — Сделан довольно грубо, но тем не менее задачу свою выполнил.
  — Но ведь это означает, что!.. — взволнованно воскликнул Гастингс.
  Пуаро жестом его остановил.
  В замке повернулся ключ, дверь в коридор медленно открылась, и на пороге появился Тредвелл.
  — Прошу прощения, сэр, — сказал Тредвелл, прикрывая за собой дверь. — Хозяин велел не отпирать эту дверь до вашего приезда. Хозяин…
  Он увидел тело сэра Клода и оторопел.
  — Боюсь, он мертв, — сказал Пуаро. — Позвольте узнать ваше имя.
  — Тредвелл, сэр, — дворецкий подошел к креслу. — Бедный сэр Клод, бедный сэр Клод, — прошептал он. Потом повернулся к Пуаро: — Простите, сэр, но он умер слишком внезапно. Могу ли я спросить, что произошло? Он… его убили?
  — Почему вы так подумали? — спросил Пуаро.
  Дворецкий понизил голос:
  — Сегодня здесь творились странные вещи, сэр.
  — Вот как, — сказал Пуаро и переглянулся с Гастингсом. — Сделайте одолжение, расскажите о них нам.
  — Даже не знаю, с чего начать. Я… В первый раз мне показалось, будто что-то не так, перед самым чаем, когда появился этот итальянец.
  — Итальянец?
  — Доктор Карелли, сэр.
  — Он появился неожиданно?
  — Да, сэр. Он друг миссис Эмори, и мисс Эмори пригласила его остаться на обед. Но если хотите знать мое мнение, сэр…
  — Разумеется, продолжайте, пожалуйста, — подбодрил его Пуаро, потому что дворецкий неожиданно замолчал.
  — Надеюсь, вы понимаете, сэр, не в моих правилах сплетничать о том, что происходит в доме, но сейчас, когда сэр Клод…
  Он снова умолк.
  — Я вас понимаю, — сочувственно произнес Пуаро. — Вы наверняка были к нему привязаны. — Тредвелл согласно кивнул. — Сэр Клод пригласил меня, чтобы сообщить нечто важное. И теперь вы должны рассказать все, что вам известно, потому что он мертв.
  — Видимо, так… — вздохнул Тредвелл и заговорил: — Когда мисс Эмори пригласила итальянца к обеду, мне показалось, будто миссис Эмори это неприятно. Я видел, какое у нее стало лицо.
  — А вам доктор Карелли понравился или нет?
  — Доктор Карелли, сэр, не принадлежит к нашему кругу, — несколько заносчиво отозвался дворецкий.
  Пуаро не совсем понял, что он имеет в виду, и вопросительно взглянул на Гастингса, но тот только улыбнулся и отвел глаза. Дворецкий остался совершенно серьезен.
  — Иными словами, в появлении доктора Карелли вы усмотрели нечто странное?
  — Безусловно, сэр. В его появлении все было странно. Потом, почти сразу, что-то произошло, хозяин велел запереть двери и выслать за вами машину. Миссис Эмори за этот вечер просто вся извелась. Она даже ушла из-за стола. Мистер Ричард очень расстроился.
  — Вот как! Ушла из-за стола? Не сюда ли она ушла?
  — Именно сюда, сэр, — ответил Тредвелл.
  Пуаро снова осмотрел комнату. Взгляд его остановился на сумочке, забытой Люсией.
  — Кто-то из дам оставил сумочку, — сказал он, взяв ее в руки.
  Тредвелл подошел поближе.
  — Это сумочка миссис Эмори, — твердо сказал он.
  — Да, — кивнул и Гастингс. — Я видел, как она положила ее на стол, а потом вышла из комнаты.
  — Положила, а потом вышла, — задумчиво повторил Пуаро. — Забавно.
  Он положил сумочку на диван и нахмурился.
  — Что касается запертых дверей, сэр, — продолжил Тредвелл, решив, что пауза затянулась. — Хозяин сказал…
  — Да, да, да. Вы непременно об этом расскажете, — перебил его Пуаро. — Но сначала пройдемте сюда, — сказал он, показывая на дверь, которая вела в переднюю часть дома.
  Тредвелл направился к двери, Пуаро следом, а Гастингс с важностью в голосе громко сказал:
  — Мне, наверное, лучше остаться здесь.
  Пуаро мгновенно оглянулся:
  — Нет-нет, пожалуйста, Гастингс, идемте с нами.
  — Разве не лучше будет, если…
  — Мне нужна ваша помощь, друг мой, — торжественно и серьезно произнес Пуаро.
  — О, если так, то конечно…
  Все трое вышли. Не прошло и нескольких секунд, как дверь в коридор осторожно приоткрылась, и появилась Люсия. С порога она оглядела комнату — осторожно, будто ожидала кого-то увидеть, потом быстро подошла к круглому столу и взяла чашку с кофе, который так и стоял перед сэром Клодом. Лицо у нее помрачнело и стало словно на несколько лет старше. Люсия застыла, не зная, что делать. Вдруг из кабинета тихо вернулся Пуаро.
  — Позвольте, мадам, — сказал он.
  Люсия вздрогнула от неожиданности.
  Пуаро подошел и спокойно, словно только из вежливости, взял у нее из рук чашку.
  — Я… я… зашла за сумочкой, — выдохнула Люсия.
  — А-а, ну конечно. Где-то я ее только что видел. Ах да, вот она.
  Пуаро подошел к дивану, взял сумочку и протянул Люсии.
  — Благодарю вас, — рассеянно произнесла она.
  — Не за что, мадам.
  Люсия неуверенно улыбнулась и ушла. Пуаро постоял, подумал, снова взял чашку, осмотрел, обнюхал и достал из кармана пузырек. Отлив немного кофе, он завернул крышку, убрал в карман и принялся пересчитывать чашки:
  — Раз, два, три, четыре, пять, шесть. Шесть.
  Лоб его пересекла недоуменная складка, но тут же глаза загорелись тем самым светом, который всегда загорался в его глазах в минуты крайнего возбуждения. Пуаро быстро подошел к кабинету, хлопнул дверью, а сам шмыгнул к окну и спрятался за занавеской. Вскоре дверь в коридор снова открылась, и снова в библиотеке появилась Люсия. Она вошла осторожнее, чем в прошлый раз, тревожно огляделась. Подошла к столу, взяла чашку, обвела взглядом комнату.
  Взгляд ее остановился на цветке. Люсия подошла и быстро спрятала чашку в цветочный горшок. Все это время она старалась не выпускать из виду обе двери. Потом взяла другую чашку, поставила перед сэром Клодом и быстро направилась к выходу, но дверь вдруг открылась, и на пороге появился Ричард в сопровождении высокого светловолосого человека лет около тридцати с приятным, но, пожалуй, чересчур надменным лицом. В руках у него была медицинская сумка.
  — Люсия! — вздрогнув от неожиданности, воскликнул Ричард. — Что ты тут делаешь?
  — Я… я забыла сумочку, — ответила она. — Здравствуйте, доктор Грэм. Прошу прощения, — пролепетала Люсия и выскользнула из комнаты.
  Пока Ричард изумленно смотрел жене вслед, Пуаро незаметно покинул свое укрытие, сделав вид, будто только что появился из кабинета.
  — А-а, месье Пуаро. Позвольте вам представить. Пуаро, доктор Грэм. Кеннет Грэм.
  Отвесив церемонный поклон, доктор направился к неподвижному телу сэра Эмори и склонился над ним под пристальным взглядом Ричарда. Эркюль Пуаро, на которого перестали обращать внимание, двинулся по комнате, снова пересчитывая чашки:
  — Раз, два, три, четыре, пять, — бормотал он себе под нос. — Пять!
  Глаза его загорелись живым блеском, на губах заиграла одна из самых обаятельных улыбок. Пуаро достал из кармана пузырек, посмотрел на свет и медленно покачал головой.
  Доктор Грэм закончил тем временем осмотр.
  — Боюсь, — сказал он, — я не могу подписать свидетельство о смерти. Насколько мне известно, в последнее время сэр Клод чувствовал себя прекрасно. Маловероятно, чтобы у него вдруг случился сердечный приступ. Нет-нет, для начала нужно проверить, что он сегодня ел и пил.
  — Бог мой, ты что? Что ты такое говоришь? — сказал Ричард, и в голосе его зазвенела тревога. — Он ел и пил то же, что остальные. Предполагать, будто…
  — Ничего я не предполагаю, — твердо сказал доктор Грэм. — Я лишь хочу напомнить, что при неожиданной смерти по закону положено проводить дознание. На дознании же коронер непременно поинтересуется причиной смерти. А я не в состоянии ответить на этот вопрос, я не понимаю, отчего он умер. Могу помочь только тем, что договорюсь, чтобы вскрытие провели утром в срочном порядке. Завтра я вернусь и буду все знать.
  Доктор быстро направился прочь, Ричард, пытавшийся что-то возразить, последовал за ним. Пуаро склонился над телом человека, чей встревоженный голос он слышал еще несколько часов назад.
  — Что же вы хотели сказать мне, друг мой? Я должен это узнать. Что вас насторожило? — бормотал он себе под нос, задумчиво глядя в лицо сэра Клода. — Может быть, вы поняли, кто вор, или что ваша жизнь в опасности? Но так или иначе, вы обратились за помощью к Пуаро. И пусть теперь слишком поздно, я доведу дело до конца.
  Задумчиво покачав головой, Пуаро хотел было уйти, но тут появился Тредвелл.
  — Капитан Гастингс в своей комнате. Если позволите, я провожу вас в вашу. Они обе рядом, наверху. А еще, поскольку вы с дороги, осмелюсь предложить легкий ужин. Где столовая, я покажу.
  Пуаро благодарно кивнул.
  — Благодарю вас, Тредвелл, — сказал он. — К сожалению, сначала я вынужден поговорить с мистером Эмори. До тех пор, пока мы не узнаем результатов вскрытия, библиотеку нужно держать на замке. Не могли бы вы проводить меня к нему?
  — Разумеется, сэр, — ответил Тредвелл, и они вместе вышли из библиотеки.
  Глава 8
  На следующее утро, когда Гастингс, хорошо выспавшийся и отдохнувший, спустился к завтраку, в столовой не оказалось ни души. Беспечно расположившись перед накрытым столом, он спросил Тредвелла, где все. Невозмутимый, как всегда, Тредвелл дал полный отчет. Мистер Рейнор спустился рано, а потом пошел разбираться с бумагами сэра Клода, мистер и миссис Эмори позавтракали у себя, мисс Барбара Эмори только выпила чашку кофе и отправилась загорать в сад, где находится и сейчас, а мисс Кэролайн Эмори, сославшись на легкую головную боль, тоже завтракала в спальне, и потому Тредвелл с ней тоже еще не встречался.
  — А не попадался ли вам на глаза месье Пуаро, Тредвелл? — спросил Гастингс и в ответ услышал, что Пуаро поднялся раньше всех и отправился в деревню.
  — Насколько я понял месье, у него там срочное дело.
  После обильного завтрака из яичницы с беконом, тостов с колбасой и чашки кофе Гастингс вернулся к себе в свою уютную комнату на втором этаже, откуда открывался прекрасный вид на сад и на загоравшую в шезлонге Барбару Эмори. Зрелище было настолько приятное, что Гастингс им залюбовался и любовался до тех пор, пока Барбара не ушла в дом. Тогда он взялся за «Таймс», просмотрев на всякий случай страницу некрологов, но сообщения о смерти сэра Клода Эмори там еще не успели напечатать.
  Бесцельно полистав странички, Гастингс принялся за чтение колонки редактора. Через полчаса его разбудил Пуаро.
  — Ах, mon cher, так-то вы заняты нашим делом, — хохотнул он.
  — Между прочим, Пуаро, я действительно думал о деле, но потом, кажется, задремал.
  — Что же в этом плохого, друг мой? — примирительно сказал Пуаро. — Ведь и я, я тоже думал. Но я успел кое-что предпринять и жду с минуты на минуту телефонного звонка, который либо подтвердит мои подозрения, либо нет.
  — И что же… вернее, кого вы подозреваете, Пуаро? — заинтересовался Гастингс.
  Пуаро выглянул в окно, помолчал и печально сказал:
  — Нет, дорогой друг, сейчас я не готов отвечать на такой вопрос, игра только начинается. Скажу лишь, что тут, как на сеансе иллюзиониста, зрителей обманула быстрота рук.
  — Ах, Пуаро, — воскликнул Гастингс, — иногда ваша страсть к загадкам попросту раздражает! На мой взгляд, вы просто обязаны сказать мне хотя бы, кого вы подозреваете в краже. В конце концов, тогда и от меня было бы больше пользы…
  Легким движением руки Пуаро остановил этот поток возмущений. Его лицо приобрело совершенно невинное выражение, и он задумчиво посмотрел в окно.
  — Вы сердитесь лишь потому, что вы в замешательстве, Гастингс. И не понимаете, почему, если у меня уже есть подозреваемый, я не берусь за дело всерьез, так?
  — Э-э… да, примерно так, — сознался Гастингс.
  — Догадываюсь, как бы вы поступили на моем месте, — самодовольно заявил Пуаро. — Догадываюсь. Но я не люблю двигаться на ощупь, не люблю — как говорите вы, англичане — искать иголку в стоге сена. Я предпочитаю выждать. А вот почему на сей раз я предпочитаю выждать… eh bien, Эркюль Пуаро достаточно умен, чтобы понять, что тут вчера произошло. Достаточно.
  — Послушайте, Пуаро! — воскликнул Гастингс. — Знаете, я, кажется, готов заплатить, чтобы хоть раз в жизни увидеть, как вы сядете в лужу. Самомнения у вас на десятерых!
  — Не злитесь, дорогой Гастингс, не злитесь, — примирительно сказал Пуаро. — Иногда вы разговариваете со мной так, будто мы злейшие враги. Самомнение — увы! — это оборотная сторона таланта!
  При этих словах маленький сыщик вздохнул, до того смешно надув щеки, что Гастингс не выдержал и расхохотался.
  — В жизни не встречал такого хвастуна, как вы, Пуаро, — проговорил он.
  — А много ли вы встречали гениев? Талант не скроешь, и в первую очередь от себя. Но ближе к делу, друг мой. Должен признаться, я попросил мистера Ричарда Эмори встретиться с нами в двенадцать в библиотеке. Говорю «с нами», ибо рассчитываю на вашу помощь, Гастингс, вы мне очень понадобитесь.
  — Всегда рад быть вам полезен, Пуаро, — ответил его преданный друг.
  
  В двенадцать часов в библиотеке, откуда еще ночью тело сэра Клода Эмори увезли в морг, Пуаро вместе с Гастингсом беседовали с Ричардом Эмори. Вернее, Гастингс слушал и наблюдал, удобно устроившись на диване, а Пуаро задавал один за одним вопросы, стараясь как можно точнее воспроизвести все события предыдущего вечера. Наконец Ричард, который сидел за столом на месте отца, сказал:
  — Кажется, больше мне нечего добавить. Надеюсь, я ответил достаточно подробно?
  — Безусловно, месье Эмори, безусловно, — ответил Пуаро, облокачиваясь на подлокотник кресла. — Теперь у меня есть ясная tableau 330.
  Он прикрыл глаза, словно пытаясь лучше представить себе происшедшее.
  — Во главе стола сидит ваш отец, сэр Клод. Свет гаснет, раздается стук в дверь… Да, очень драматичная сцена.
  — Хорошо, — произнес Ричард, сделав движение встать, — если это все…
  — Остался сущий пустяк, — перебил его Пуаро, протягивая руку, словно пытаясь удержать.
  Неохотно Ричард снова опустился на стул.
  — Что еще?
  — Вы еще не рассказали о том, что произошло до того, месье Эмори.
  — До?
  — Да, сразу после обеда.
  — Ах, сразу!.. Ничего не произошло. Мы вышли из столовой. Отец вместе с секретарем, секретарь — это Эдвард Рейнор, прошли в кабинет. Остальные остались здесь.
  Пуаро улыбнулся Ричарду сияющей улыбкой.
  — И чем же вы тут занимались?
  — О, да просто болтали. И почти все время слушали граммофон.
  Пуаро задумчиво помолчал.
  — И не произошло ничего особенного?
  — Абсолютно ничего, — поспешно ответил Ричард.
  Пристально глядя в лицо собеседнику, Пуаро спросил:
  — Когда принесли кофе?
  — После обеда.
  Пуаро покрутил пальцами в воздухе.
  — Как его подали? Кто разливал? Раздал ли дворецкий чашки или поставил на стол?
  — Не помню точно, — сказал Ричард.
  Пуаро тихо вздохнул и снова задумался.
  — Кофе пили все? — спросил он.
  — Да, думаю, да. Кроме Рейнора. Он кофе не пьет.
  — А сэру Клоду кофе отнесли в кабинет?
  — Кажется, да, — раздраженно ответил Ричард. — Это что, действительно так важно?
  Пуаро поднял обе руки в извиняющемся жесте.
  — Прошу прощения. Я просто пытаюсь восстановить картину. В конце концов, мы ведь все заинтересованы в том, чтобы вернуть пропавший листок, не так ли?
  — Наверное, — угрюмо проговорил Ричард, но, взглянув на Пуаро, у которого брови при этих словах взлетели вверх, поспешно произнес: — Разумеется, разумеется, заинтересованы!
  Пуаро отвел глаза в сторону.
  — Хорошо. А теперь скажите мне, когда именно сэр Клод вышел из кабинета?
  — Когда они обнаружили, что дверь заперта.
  — Они?
  — Да. Рейнор и кто-то еще.
  — Могу ли я узнать, кто первый захотел уйти?
  — Моя жена. Она весь вечер себя неважно чувствовала, — сказал Ричард.
  — Бедняжка, — голос Пуаро был полон искреннего сочувствия. — Надеюсь, сегодня ей лучше? Попозже я непременно задам несколько вопросов и ей.
  — Боюсь, это невозможно, — сказал Ричард. — Моя жена не в состоянии встретиться с вами, а тем более отвечать на вопросы. В конце концов, она рассказала бы вам то же самое, что и я.
  — Возможно, возможно, — закивал Пуаро. — Однако женщины, месье Эмори, зачастую намного наблюдательнее мужчин. Возможно, в таком случае я могу поговорить с мисс Эмори?
  — Мисс Эмори слегла, — поспешно сказал Ричард. — Смерть отца оказалась для нее слишком тяжелым ударом.
  — Понимаю, — задумчиво отозвался Пуаро.
  Наступило молчание. Ричард явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он резко поднялся и подошел к окну.
  — Пора проветрить, — сказал он. — Здесь очень жарко.
  — Англичане все одинаковы, — Пуаро улыбнулся. — Вам всегда хочется все проветрить, будто мало ветра на улице. Непременно нужно, чтобы он гулял еще и по дому.
  — Надеюсь, это не означает, что вы возражаете?
  — Я? Нет, что вы, конечно нет. Я уже приспособился к здешним привычкам. Меня давно самого принимают за англичанина. — Сидевший в стороне на диване Гастингс при этом не удержался от улыбки. — Кстати, прошу прощения, разве окно не заперто?
  — Заперто, — отозвался Ричард. — Но отцовские ключи у меня.
  С этими словами он достал из кармана связку ключей, отомкнул замок и широко распахнул окно.
  Пуаро пересел на табурет подальше от свежего воздуха и зябко повел плечами, а Ричард встал возле окна, набрав полную грудь свежего воздуха, глядя в сад. Потом, очевидно приняв для себя какое-то решение, подошел к Пуаро.
  — Месье Пуаро, — проговорил он. — Не буду ходить вокруг да около. Мне известно, что моя жена попросила вас остаться, но вчера был тяжелый день, у нее была истерика, и она не понимала, что делает. За то, что здесь происходит, отвечаю я, а я честно вам скажу: мне наплевать, кто взял этот листок. Отец был человек не бедный. Последнее его открытие стоит, конечно, немало, но мне хватит и того, что есть, и я не стану притворяться, будто я очень заинтересован в поимке вора. В мире хватает взрывчатки и без этого открытия.
  — Понятно, — задумчиво пробормотал себе под нос Пуаро.
  — Иными словами, я думаю, — продолжал Ричард, — что лучше оставить все как есть.
  Брови Пуаро взлетели вверх, изобразив крайнее изумление.
  — Вы хотите, чтобы я уехал? — спросил он. — Чтобы я прекратил расследование?
  — Да, вот именно. — Ричард Эмори старался не смотреть в лицо Пуаро.
  — Но, — настойчиво сказал детектив, — кто бы ни украл этот листок, ведь он наверняка сделал это не для того, чтобы его выбросить, не так ли?
  — Конечно, — согласился Ричард и отвернулся от Пуаро. — Тем не менее…
  Медленно и серьезно Пуаро произнес:
  — Вы не можете не понимать, что… как бы это сказать… на вашу семью ляжет позорное пятно.
  — Позорное пятно? — вскинулся Ричард.
  — Пятеро, — сказал Пуаро, — всего пятеро человек имели возможность выкрасть конверт. И до тех пор, пока не станет известно, кто вор, подозрение будет лежать на всех.
  При этих словах в библиотеку вошел Тредвелл.
  — Я… Но я… — выдавил из себя Ричард и замолчал.
  — Прошу прощения, сэр, — сказал дворецкий, обращаясь к Эмори. — Прибыл доктор Грэм, и он хочет вас видеть.
  — Сейчас иду, — отозвался Ричард и, обрадовавшись возможности прервать неприятный разговор, быстро направился к двери. Однако в дверях повернулся и сухо попрощался: — Прошу прощения, месье Пуаро.
  Когда дверь за ними закрылась, Гастингс взволнованно вскочил с дивана.
  — Послушайте, Пуаро! — воскликнул он. — Неужели вы не понимаете, его отравили!
  — Что, дорогой мой, как вы сказали?
  — Конечно! Отравили! — торжествующе повторил Гастингс и энергично затряс головой.
  Глава 9
  Пуаро прищурился.
  — Потрясающе, как вы догадались, дорогой Гастингс? Какой острый блестящий ум! Какой стремительный вывод!
  — Послушайте, Пуаро, — обиделся Гастингс, — что это за тон? Не хотите же вы сказать, что старик умер от сердечного приступа? Мысль об убийстве напрашивается сама собой. Правда, Ричард Эмори так этого и не понял — вот у кого весьма средние умственные способности. Он до сих пор ничего не понял.
  — Вы так думаете, друг мой?
  — Конечно. Я наблюдал за ним вчера, когда доктор Грэм отказался выдать свидетельство о смерти и настаивал на вскрытии.
  Пуаро тихонько вздохнул.
  — Да, да, — примирительно сказал он. — Но сейчас доктор Грэм приехал как раз с тем, чтобы сообщить результаты. И через несколько минут мы узнаем, кто прав.
  Он хотел было добавить что-то еще, но замолчал, отошел к камину и поправил вазу с бумажками. Гастингс снисходительно улыбнулся.
  — Послушайте, Пуаро, аккуратность у вас стала просто маниакальной.
  — Вас это раздражает? — спросил Пуаро, критически оглядывая результат.
  Гатсингс хмыкнул.
  — Разумеется, нет.
  Пуаро поднял палец.
  — Гастингс! — сказал он, качая им в такт словам. — Запомните, симметрия должна быть во всем. А также порядок и аккуратность, и особенно в этом нуждаются маленькие серые клеточки.
  — Вы опять! Ну нет, только не про маленькие серые клеточки! — взмолился Гастингс. — Скажите лучше сразу, к какому выводу они вас привели на этот раз.
  Пуаро удобно устроился на диване и, по-кошачьи прищурив свои зеленые глаза, посмотрел на приятеля.
  — Если бы вы наконец последовали моему примеру и попытались привести в порядок, а также в действие те, что есть у вас, то, возможно, и вам все давно стало было бы понятно. Как мне, — самодовольно добавил он. — Но если хотите, — великодушно предложил Пуаро, — в ожидании доктора я готов послушать, к каким выводам пришли вы, друг мой.
  — Во-первых, — охотно откликнулся Гастингс, — ключ, который вы нашли под стулом секретаря, с самого начала показался мне очень подозрительным.
  — Неужели?
  — Безусловно, — кивнул Гастингс. — Даже в высшей степени подозрительным. Но в целом я склоняюсь к мысли, что преступление совершил итальянец.
  — Ах вот как! — пробормотал Пуаро. — Загадочный доктор Карелли.
  — Вот именно, загадочный, — подтвердил Гастингс. — Это слово подходит к нему как нельзя более. Что ему здесь понадобилось, в глухой английской деревне? Я вам отвечу. Он охотился за расчетами сэра Клода. Он наверняка работает на иностранную разведку. Вы понимаете, что это означает.
  — Конечно, дорогой мой, — улыбнулся в ответ Пуаро. — В конце концов, я тоже иногда посещаю кинематограф.
  — Если вскрытие подтвердит, что сэр Клод действительно был отравлен, Карелли становится подозреваемым номер один. Вспомните Борджиа. Яд вполне в духе итальянцев. Как бы он не сбежал!
  — Никуда он не побежит, мой друг, — покачал головой Пуаро.
  — Откуда, господи боже, у вас такая уверенность? — изумился Гастингс.
  Пуаро откинулся в кресле и знакомым жестом сложил кончики пальцев.
  — Разумеется, я не могу все знать, — сказал он. — И не могу быть уверенным. Но я так думаю.
  — Почему?
  — Как вы считаете, дорогой коллега, где сейчас находится украденный листок? — ответил вопросом на вопрос Пуаро.
  — Откуда же мне знать?
  Пуаро помолчал, словно предоставляя Гастингсу возможность самому найти ответ, и, не вытерпев, великодушно предложил:
  — Подумайте, друг мой. Соберитесь с мыслями. Разложите по полочкам. Наведите порядок. В порядке секрет успеха.
  В ответ Гастингс озадаченно потряс головой.
  — В доме есть только одно место, где он может быть, — подсказал детектив.
  — Да ради всего святого, где же оно? — вопросил Гастингс, и в голосе его послышалось явное страдание.
  — Разумеется, в этой комнате, — торжествующе заявил Пуаро, улыбнувшись, будто Чеширский кот.
  — Бог мой, что вы хотите этим сказать?
  — Давайте, Гастингс, вернемся к фактам. Со слов доброго старого Тредвелла мы знаем, что сэр Клод предпринял все меры предосторожности, чтобы листок нельзя было вынести отсюда. Следовательно, когда он сообщил гостям о своем небольшом сюрпризе, то есть о том, что их ждет, листок еще оставался у вора. Что, по-вашему, вор должен был сделать в такой ситуации? Узнав о нашем приезде, он вряд ли рискнул бы оставить его у себя. Оставались два выхода. Либо вернуть его так, как предложил сэр Клод, либо под покровом темноты попытаться спрятать его за одну минуту. Коли он не сделал первого, то, значит, сделал второе. Voila! 331 Видите, Гастингс, все просто.
  — Господи, Пуаро, — Гастингс пришел в необыкновенное волнение. — Наверное, вы правы.
  Он вскочил и подошел к письменному столу.
  — Вижу, что моя мысль вам пришлась по душе. Но в доме есть человек, которому найти здесь украденный листок гораздо легче, чем нам.
  — Кто это?
  Пуаро энергично подкрутил усы.
  — Да тот, кто спрятал его, parbleu! 332 — воскликнул он, сопроводив свои слова жестом фокусника, который вынул из шляпы кролика.
  — Вы хотите сказать…
  — Я хочу сказать, — терпеливо пояснил Пуаро, — что рано или поздно вор попытается забрать добычу. И потому один из нас должен все время находиться здесь.
  В это мгновение кто-то тихо и осторожно взялся за ручку двери. Пуаро замолчал и, махнув рукой Гастингсу, вместе с ним укрылся за граммофоном.
  Глава 10
  Дверь открылась, и в комнату крадучись вошла Барбара Эмори. Она взяла стул у стены, подставила к шкафу и достала ящик с лекарствами. Неожиданно Гастингс чихнул. Барбара вздрогнула и уронила ящик.
  — О, — Барбара явно пришла в смятение, — я не заметила, что здесь кто-то есть.
  Гастингс ринулся вперед, поднял ящик и передал Пуаро.
  — Позвольте мне, мадемуазель, — сказал маленький сыщик. — Этот ящик слишком тяжелый для ваших ручек.
  Он поставил ящик на стол.
  — Вы храните здесь какую-то свою коллекцию, мадемуазель? Птичьи яйца? Или, быть может, ракушки?
  — Не хочется вас разочаровывать, месье Пуаро, — с нервным смешком отвечала Барбара, — но здесь вещи куда более прозаичные. Порошки и пилюли.
  — У вас такой здоровый вид, мадемуазель, что вам вряд ли нужна вся эта чепуха.
  — Мне не нужна, — согласилась Барбара. — А Люсии нужна. У нее с утра ужасно болит голова.
  — Бедняжка, — посочувствовал Пуаро, и в голосе у него было искреннее сочувствие. — Так это она попросила вас принести лекарства?
  — Да, — сказала Барбара. — Я уже дала ей аспирин, но аспирин не помог, и она попросила что-нибудь посильнее. Я решила отнести ей весь ящик… И уже отнесла бы, если бы не вы.
  — Если бы не мы… — задумчиво повторил Пуаро, опершись о ящик. — А что изменилось здесь из-за нашего присутствия, мадемуазель?
  — Вы и сами видите. Во-первых, этот ящик еще здесь, — фыркнула Барбара. — И наша тетушка, например, раскудахталась, как старая курица! А Ричард! Чертов зануда! Толку от него! Когда женщина больна, толку от мужчин вообще не дождешься.
  Пуаро понимающе кивнул.
  — Конечно, конечно. — Он еще раз кивнул в знак согласия, провел пальцем по жестяной крышке и бегло взглянул себе на руки. — Должен сказать, мадемуазель, вам очень повезло со слугами, — прокашлявшись, вдруг сказал он без всякого перехода.
  — Со слугами? — удивилась Барбара.
  Пуаро показал на крышку:
  — Смотрите. Ни пылинки. Каждый раз забираться на стул, чтобы вытереть пыль там, где никто не видит… Не в каждом доме такие старательные слуги.
  — Действительно, — согласилась Барбара. — Вчера и я этому удивилась.
  — Так вы снимали ящик вчера?
  — Да, после обеда. Здесь лекарства, которые когда-то сложила для отправки в больницу моя сестра.
  — Что ж, давайте-ка и мы на них посмотрим, — сказал Пуаро и начал вынимать из ящика пузырьки и склянки, прочитывая этикетки, а брови его удивленно взлетали вверх. — Стрихнин… атропин… Прелестная коллекция, мадемуазель, прелестная. Ого! Гиоцин, и эта склянка почти пустая!
  — Что? — ахнула Барбара. — Как пустая? Вчера всё тут было полное, все скляночки. Я точно помню.
  — Voila! — Пуаро поднял склянку и снова положил на место. — Любопытно. Очень любопытно. Рассказывайте, рассказывайте… Как вы их назвали? Скляночки?.. Скляночки вчера были полные? А где именно они были и кто их видел, мадемуазель?
  — Ну-у, когда я сняла ящик, я поставила его на стол… Потом пришел доктор Карелли. Он тоже заглянул в ящик и объяснил, что это за лекарства, потом…
  Барбара замолчала, потому что открылась дверь и вошла Люсия. При свете дня ее бледное, гордое лицо казалось измученным, в уголках рта залегли горькие складки. Барбара кинулась к ней.
  — Дорогая моя, тебе не нужно было вставать. Я сейчас бы принесла лекарство.
  — Мне уже лучше, голова почти не болит, — сказала Люсия, не сводя глаз с лица Пуаро. — Я спустилась, потому что мне нужно поговорить с вами, месье.
  — Но, милая моя, тебе, наверное, лучше…
  — Барбара, пожалуйста…
  — Как хочешь, тебе виднее
  Барбара направилась прочь из комнаты, а Гастингс ринулся вперед, чтобы распахнуть перед ней дверь. Люсия опустилась на стул.
  — Месье Пуаро… — неуверенно начала она и замолчала.
  — Я весь к вашим услугам, мадам, — вежливо отозвался сыщик.
  — Месье Пуаро, — снова сказала Люсия, и голос у нее задрожал, — вчера вечером я обратилась к вам с просьбой. Я просила вас остаться в доме… Я просила. Но сегодня я поняла, что ошиблась.
  — Вы уверены, мадам? — спокойно спросил Пуаро.
  — Вполне. Вчера я переволновалась, перенервничала. Я благодарна вам за то, что вы взялись за дело, но теперь я прошу вас уехать.
  — Да? C’est comme зa! 333 — себе под нос пробормотал Пуаро. Вслух же сказал только: — Понимаю, мадам.
  — Значит, мы договорились? — Люсия поднялась.
  — Не совсем, мадам, — Пуаро подошел ближе. — Если вы помните, вчера вы выразили сомнение в том, что ваш свекор умер естественной смертью.
  — Я была вне себя, — сказала Люсия. — И не отдавала себе отчета в том, что говорю.
  — Значит, теперь у вас нет таких подозрений?
  — Ни малейших, — твердо ответила она.
  Пуаро приподнял брови и молча смотрел на Люсию.
  — Почему вы так смотрите на меня, месье Пуаро? — с тревогой спросила молодая женщина.
  — Потому, мадам, что иногда трудно заставить пса взять след. Но если он его взял, то уж пойдет по следу во что бы то ни стало. Если он хороший пес. А я, мадам, не просто хороший, лучше меня не бывает.
  Люсия пришла в страшное волнение:
  — Нет! Вы должны уехать! Умоляю вас, ведь это я ваша нанимательница. Вы не понимаете, сколько горя вы можете принести, если останетесь!
  — Горя? — переспросил Пуаро. — Лично вам, мадам?
  — Всем нам, месье Пуаро. Я больше ничего не могу сказать, только прошу поверить мне на слово. Я ведь поверила вам сразу, едва вас увидела. Пожалуйста…
  Она замолчала, потому что открылась дверь и вошли Ричард и доктор Грэм. Вид у Ричарда был встревоженный.
  — Люсия! — воскликнул он от неожиданности, увидев жену.
  — Что случилось, Ричард? — Она взволнованно бросилась к мужу. — Что произошло? Я ведь вижу: что-то произошло? Что?
  — Ничего страшного, дорогая, — попытался он успокоить жену. — Пожалуйста, оставь нас на минутку одних.
  Люсия не сводила с него испуганных глаз.
  — Но я…
  Она не закончила фразы, потому что Ричард твердо подвел ее к выходу и открыл дверь.
  — Пожалуйста, — настойчиво повторил он.
  Повернувшись в последний раз, Люсия бросила на него взгляд, и в глазах ее был страх.
  Глава 11
  Доктор Грэм положил на кофейный столик свою сумку и сел на диван.
  — Боюсь, месье Пуаро, дела наши плохи.
  — Плохи? Значит ли это, что вам удалось установить истинную причину смерти сэра Клода?
  — Удалось. Сэр Клод умер от отравления каким-то сильным ядом растительного происхождения, — сказал доктор Грэм.
  — Например, гиоцином? — позволил себе предположить Пуаро, поднимая ящик с лекарствами.
  — Не «например, гиоцином», а именно гиоцином, — произнес доктор Грэм, несколько изумленный проницательностью детектива.
  Пуаро отошел в сторонку, поставил ящик на стол возле граммофона и склонился над ним. Любопытствуя, Гастингс подошел поближе, а Ричард Эмори присел на диван рядом с доктором.
  — Что все это значит? — спросил он.
  — Во-первых, это значит, что нужно вызвать полицию, — ответил доктор Грэм.
  — Боже мой! — ужаснулся Ричард. — Это невозможно. Постарайся как-нибудь это замять.
  Доктор Грэм внимательно посмотрел на приятеля и заговорил, медленно и осторожно подбирая слова.
  — Дорогой Ричард, — сказал он. — Поверь, мне и самому очень тяжело, и я, как никто, сочувствую твоему горю. Все это ужасно, и особенно потому, что при сложившихся обстоятельствах самоубийство исключено.
  Ричард ответил не сразу.
  — Ты хочешь сказать, отца убили? — дрогнувшим голосом спросил он.
  Доктор Грэм не ответил и лишь молча кивнул головой.
  — Убийство! — воскликнул Ричард. — Ради всего святого, что же теперь будет?
  Доктор Грэм торопливо, стараясь говорить исключительно деловым тоном, сказал:
  — Мне придется известить коронера. Дознание назначат, скорее всего, на завтра.
  — Ты… Ты хочешь сказать, делом займется полиция? Неужели ничего нельзя сделать?
  — Нет. И ты должен меня понять, Ричард.
  — Но почему, почему ты не предупредил…
  Ричард был в отчаянии.
  — Ричард, послушай. Возьми себя в руки. Ты не можешь не понимать: то, что я сделал, — мой долг, — перебил его доктор Грэм. — В конце концов, чем быстрее полиция возьмется за расследование, тем лучше.
  — Боже мой! — воскликнул Ричард.
  — Ричард, я все понимаю. Поверь, понимаю. Для тебя это ужасный удар. Но мне нужно еще кое о чем тебя спросить. Ты сейчас способен отвечать?
  Доктор Грэм старался теперь говорить как можно мягче и спокойнее.
  Ричард сделал над собой усилие.
  — Что ты хочешь узнать?
  — Во-первых, — сказал доктор Грэм, — я хочу знать, что твой отец вчера ел и пил?
  — Дай подумать. То же, что и все. Суп, жареную камбалу, котлеты, фруктовый салат.
  — Что он пил?
  На мгновение Ричард задумался.
  — Они с теткой пили бургундское. Рейнор, кажется, тоже. Я виски с содовой. Доктор Карелли… да, доктор пил белое вино.
  — А-а, этот загадочный доктор Карелли, — пробормотал Грэм. — Прости, Ричард, но ты хорошо знаешь этого человека?
  Гастингс, чтобы лучше услышать ответ, подошел поближе.
  Ричард сказал:
  — Ничего я о нем не знаю. До вчерашнего дня я вообще не знал о его существовании.
  — Но ведь он друг твоей жены, — сказал доктор.
  — Возможно.
  — Но она-то его знает?
  — Послушай, они просто когда-то были знакомы.
  Грэм прищелкнул языком и покачал головой.
  — Надеюсь, ты попросил его пока не уезжать? — спросил он.
  — Разумеется, — Ричард пожал плечами. — Я предупредил, что ему лучше остаться здесь до тех пор, пока не выяснится, куда подевался листок из сейфа. Я даже послал за его вещами в гостиницу.
  — Он не спорил?
  — Нет, он сразу согласился.
  — Гм, — только и сказал доктор Грэм и обежал взглядом комнату. — А комната?.. — спросил он.
  Ему ответил Пуаро:
  — Комната была заперта. Тредвелл сам запер обе двери и отдал ключи мне. Здесь все как было вчера, только стулья сдвинуты.
  Взгляд доктора Грэма упал на кофейный столик.
  — Это та самая чашка? — спросил он, показывая рукой на чашку, которая стояла перед местом, где сидел сэр Клод.
  Он поднял ее и понюхал.
  — Ричард, — повторил он вопрос, — твой отец пил из этой чашки? Я должен ее забрать. Нужно проверить на яд.
  И он открыл свою сумку.
  Ричард вскочил.
  — Не думаешь же ты… — начал было он и умолк.
  — Маловероятно, — сказал доктор Грэм, — что сэра Клода кто-то мог отравить во время обеда. И очень даже вероятно, что яд подлили в кофе.
  Ричард вскочил и шагнул к доктору.
  — Я… я… — попытался было сказать он, но замолчал, в отчаянии махнул рукой и шагнул в сад прямо через французское окно.
  Доктор Грэм достал из сумки небольшую коробку и тщательно упаковал чашку.
  — Отвратительное дело, — сказал он. — На месте Ричарда я тоже пришел бы в ужас. Газеты непременно раздуют историю из знакомства леди Эмори с этим итальянцем. А грязь прилипает, месье Пуаро. Грязь прилипает. Бедняжка Люсия. Она наверняка ни при чем. Скорее всего, он действительно просто случайный знакомый и вел себя прилично. Иностранцы, когда им что-нибудь нужно, бывают чертовски сообразительны. Разумеется, мне не следует высказывать вслух предположения, но ведь ничего другого и быть не могло.
  — Вина итальянца кажется вам очевидной, не так ли? — спросил Пуаро, обменявшись взглядами с Гастингсом.
  Доктор Грэм пожал плечами:
  — Что тут думать? Сэр Клод сделал важное открытие. В его доме вдруг появился человек, которого толком никто не знает. Иностранец. Итальянец. Яд…
  — Да! Новый Борджиа, — воскликнул Пуаро.
  — Простите?
  — Ничего, ничего.
  Доктор Грэм закрыл сумку и собрался уходить.
  — Пожалуй, мне пора.
  — До свидания, месье доктор, — сказал Пуаро и пожал протянутую руку.
  В дверях доктор Грэм задержался и обернулся.
  — До свидания, месье Пуаро. Надеюсь, вы возьмете на себя труд проследить, чтобы до приезда полиции никто ничего здесь не трогал? Это очень важно.
  — Не беспокойтесь. Все понимаю и прослежу.
  Когда дверь за ним закрылась, Гастингс сухо сказал:
  — Не хотелось бы мне здесь заболеть, Пуаро. Во-первых, по дому гуляет отравитель, а во-вторых, что-то я не очень доверяю этому молодому человеку.
  Пуаро насмешливо взглянул на друга, который с мрачным видом уставился на кофейный столик.
  — Надеюсь, у нас будет возможность попасть домой раньше, чем кто-то здесь успеет подхватить простуду.
  Он подошел к камину и нажал на кнопку звонка.
  — А теперь, дорогой Гастингс, за работу.
  — Что вы собираетесь делать? — спросил тот.
  — Мы, я имею в виду нас с вами, собираемся побеседовать с Чезаре Борджиа.
  И лукаво подмигнул капитану.
  Вошел Тредвелл.
  — Вы звонили, сэр?
  — Да, Тредвелл. Не будете ли вы любезны попросить доктора Карелли спуститься к нам?
  — Разумеется, сэр.
  Тредвелл ушел, а Пуаро подошел к столу, где стояли лекарства.
  — Думаю, будет лучше, если мы вернем ящик на место. Главное — порядок и аккуратность.
  Пуаро вручил ящик Гастингсу, а сам взобрался на стул.
  — Вечная страсть к симметрии и порядку. Но ей-богу же, Пуаро, на этот раз, чтобы убрать ящик, у вас есть еще кое-какие причины, — проворчал Гастингс.
  — Что вы имеете в виду, друг мой? — спросил Пуаро.
  — Я-то все понял. Вы просто не хотите заранее пугать этого Карелли. В конце концов, кто вчера заглядывал в ящик? Разумеется, не он один, но и он тоже. Так что если Карелли увидит снятый ящик, он может насторожиться, ведь так, Пуаро?
  Пуаро потрепал Гастингса по макушке.
  — До чего вы проницательны, друг мой Гастингс, — сказал он и водрузил ящик на место.
  — Я слишком хорошо вас знаю. И нечего передо мной притворяться.
  Пуаро провел пальцем по краю шкафа, и в лицо Гастингсу полетела пыль.
  — А вот это мне и было нужно! — брезгливо поморщившись, весело воскликнул Пуаро. — Кажется, я поторопился хвалить прислугу. Сколько пыли! Надо бы протереть тут всё мокрой тряпкой.
  — Вы же не горничная, Пуаро, — рассмеялся Гастингс.
  — К сожалению, нет, — печально промолвил Пуаро. — Я всего-навсего сыщик.
  — Ну, на шкафу-то искать как раз нечего, так что спускайтесь.
  — Раз вы говорите — нечего…
  Пуаро не договорил и вдруг словно окаменел.
  — Что такое? — нетерпеливо вопросил Гастингс. — Спускайтесь же, Пуаро. Доктор Карелли может войти в любую минуту. Вы же не хотите, чтобы он застал вас на стуле?
  — Вы правы, мой друг, — согласился Пуаро и медленно спустился на пол. Вид у него при этом был чрезвычайно торжественный.
  — Что, черт возьми, произошло? — взорвался Гастингс.
  — Мне пришла в голову одна мысль, — ответил маленький детектив, рассеянно глядя в пространство.
  — Какая мысль?
  — Пыль, Гастингс. Пыль, — сказал Пуаро, и голос его прозвучал очень странно.
  Открылась дверь, и в библиотеку вошел доктор Карелли. Церемонно раскланявшись с Пуаро, он заговорил по-французски:
  — Ah, Monsieur Poirot, vous voulez me questionner? 334
  Вежливый Пуаро ответил по-итальянски:
  — Si, signor dottore, si lei permette.
  — Ah, lei parla Italiano?
  — Si, ma preffero parlare in Francese 335.
  — Alors, qu‘est-ce que vous voulez me demander? 336
  — Послушайте, — раздраженно перебил их Гастингс. — О чем, черт возьми, вы говорите?
  — Наш бедный Гастингс не владеет иностранными языками, — улыбнулся Пуаро. — Я и забыл. Что ж, давайте перейдем на английский.
  — Прошу прощения. Разумеется, — дружелюбно согласился Карелли. — Очень рад, что вы пригласили меня, месье Пуаро. Я уже и сам хотел просить о беседе.
  — В самом деле? — Пуаро жестом пригласил доктора сесть.
  Карелли сел на стул, сам маленький детектив удобно устроился в кресле, Гастингс развалился на диване.
  — Да, — продолжал доктор. — Дело в том, что в Лондоне у меня остались весьма срочные дела.
  — Вот как, — сказал Пуаро.
  — Да, именно. Вчера я оказался в безвыходном положении. Исчез очень важный документ. Я был единственный посторонний в доме. Разумеется, я не только решил остаться и позволить себя обыскать, я настаивал, чтобы меня обыскали. Как человек чести, я просто не мог поступить иначе.
  — Понимаю, — согласно кивнул Пуаро. — Что же изменилось сегодня?
  — Сегодня другое дело, — ответил Карелли. — Как я уже сказал, в Лондоне у меня срочные дела.
  — И вы хотели бы уехать?
  — Именно.
  — Что ж, звучит вполне разумно, — произнес Пуаро. — Согласны, Гастингс?
  Гастингс ничего не сказал, но всем видом своим дал понять, что не видит в этой просьбе ничего разумного.
  — Надеюсь, одного вашего слова будет достаточно, чтобы Ричард Эмори позволил мне покинуть дом, — продолжал Карелли. — Я не хотел бы никаких неприятностей.
  — Всегда к вашим услугам, месье доктор, — кивнул Пуаро. — Но не могли бы вы сначала помочь мне прояснить некоторые детали?
  — Буду счастлив, — ответил Карелли.
  Пуаро на минуту задумался.
  — Скажите, вы давно дружны с мадам Эмори? — спросил он.
  — Мы очень старые друзья, — сказал Карелли и вздохнул. — Я очень обрадовался, когда неожиданно встретил ее здесь, в этой глухой деревне.
  — Неожиданно? — переспросил Пуаро.
  — Совершенно неожиданно, — ответил Карелли, метнув на него быстрый взгляд.
  — Совершенно неожиданно, — повторил Пуаро. — Как странно!
  Повисло несколько натянутое молчание, доктор пристально посмотрел на Пуаро, но промолчал.
  — Скажите, а вы никогда не интересовались последними научными достижениями? — продолжал задавать вопросы Пуаро.
  — Разумеется, интересовался. Всегда. Я врач.
  — Конечно. Но врачи, как правило, интересуются только открытиями в своей области. Новыми вакцинами, микробами, излучениями и так далее, это понятно. Но, скажем, взрывчатые вещества врачу ни к чему, не так ли?
  — В науке интересно все, — не согласился доктор Карелли. — Любое открытие означает еще одну победу человеческого разума над природой. Как бы она ни сопротивлялась, человек все равно раскрывает ее тайны.
  В знак согласия Пуаро кивнул.
  — Говорите вы замечательно. Очень романтично. Но вот мой друг Гастингс указал мне недавно на то, что я всего лишь навсего скромный сыщик и все оцениваю исключительно с практической точки зрения. Меня интересует другое: открытие сэра Клода наверняка стоит немалых денег, не так ли?
  — Возможно, — высокомерно пожал плечами Карелли. — Об этом я не задумывался.
  — По-видимому, вы человек высоких идеалов. И кроме того, состоятельный. Путешествия — дорогое удовольствие.
  — Хочется лучше знать мир, в котором живешь, — сухо сказал доктор.
  — Конечно, — согласился Пуаро. — И людей, которые его населяют. Люди — странные существа, а некоторые люди — особенно. Взять, к примеру, нашего вора, до чего он странный.
  — Согласен, — кивнул Карелли — в высшей степени странный.
  — Он у нас не только вор, но и шантажист.
  — Что значит шантажист? — насторожился Карелли.
  — Шантажист — это человек, который занимается шантажом, — пожал плечами Пуаро.
  Возникла неловкая пауза.
  — Но мы удалились от главной темы, — вновь заговорил Пуаро, — от смерти сэра Клода Эмори.
  — От смерти сэра Клода? Почему это у нас стало главной темой?
  — Ах, ну да, — спохватился Пуаро. — Вы ведь еще не знаете. Мне очень жаль, но сэр Клод умер отнюдь не от сердечного приступа. Он умер от яда.
  Говоря это, он не спускал пристального взгляда с итальянца, стараясь не упустить ни одного самого незаметного движения.
  — Понятно, — только и сказал Карелли, одобрительно кивнув головой.
  — Вы нисколько не удивлены? — спросил Пуаро.
  — Честно говоря, нет. Я и сам заподозрил это еще вчера.
  — Что ж, в таком случае дело приобретает более серьезный оборот. Боюсь, — сказал Пуаро, и голос его приобрел твердость, — вам лучше пока не уезжать, доктор Карелли.
  Карелли подался вперед.
  — Вы что же, связываете смерть сэра Клода с пропажей бумаги?
  — Безусловно, — отвечал Пуаро. — А вы разве нет?
  — Вы хотите сказать, что никто в доме, никто, кроме вора, не был заинтересован в смерти главы семьи? Но что означает его смерть почти для всех? Я отвечу, месье Пуаро. Она означает для них свободу. Свободу и то, о чем вы и сами сейчас упомянули — деньги. Старый Эмори был тиран и во всем том, что не касалось работы, человек ничтожный.
  — Вы узнали об этом вчера, месье доктор? — как бы между прочим спросил Пуаро.
  — А что, если так? — отозвался Карелли. — У меня есть глаза. Я смотрю и вижу. Как минимум трое из домашних вполне могли хотеть его смерти. — Карелли поднялся и взглянул на каминные часы. — Впрочем, ко мне это не имеет ни малейшего отношения.
  Гастингс заинтересованно подался вперед.
  — Очень жаль, я надеялся на вашу помощь, месье Пуаро.
  — Очень жаль, месье доктор, — сказал Пуаро, — но ничем не могу помочь.
  — Я вам еще нужен? — спросил Карелли.
  — На данный момент нет.
  Доктор Карелли направился к двери.
  — Могу еще кое-что вам сказать, месье Пуаро, — сказал он, глядя прямо в глаза детективу. — Женщина, если ее загоняют в угол, может стать очень опасной.
  Пуаро вежливо поклонился. Карелли насмешливо отвесил поклон и вышел.
  Глава 12
  Дверь за Карелли закрылась, а Гастингс, потеряв дар речи, продолжал смотреть ему вслед.
  — Послушайте, Пуаро, — наконец проговорил он. — Как вы думаете, что он хотел этим сказать?
  Пуаро пожал плечами.
  — Ничего особенного, пустые слова.
  — Нет, Пуаро, — не согласился Гастингс. — По-моему, он на что-то намекал.
  — Позвоните, пожалуйста, Тредвеллу, Гастингс, — вместо ответа попросил маленький детектив.
  Гастингс нажал на кнопку.
  — Что вы собираетесь делать? — не успокоившись, спросил он.
  Пуаро, как всегда, слукавил.
  — Увидите сами, дорогой друг. Терпение — высшая добродетель.
  Тредвелл вошел с привычным вопросом:
  — Вы звонили, сэр?
  Пуаро улыбнулся своей сияющей улыбкой.
  — А-а, Тредвелл! Не соизволите ли вы передать мой нижайший поклон мисс Кэролайн Эмори и попросить уделить мне несколько минут?
  — Разумеется, сэр.
  — Благодарю вас.
  Едва дождавшись, когда дворецкий закроет за собой дверь, Гастингс воскликнул:
  — Но, Пуаро, бедная старушка слегла. Ей плохо, зачем ее-то тревожить?
  — Мой дорогой Гастингс знает все на свете! Вы уверены в том, что она слегла?
  — А-а… разве нет?
  Пуаро дружески потрепал его по плечу.
  — Именно это я и хочу выяснить.
  — Понимаю, конечно… — в растерянности произнес Гастингс. — Но вы разве забыли? Ричард Эмори сказал, что она слегла.
  Детектив спокойно посмотрел другу в лицо.
  — Гастингс, — проговорил он, — в доме произошло убийство. И как же ведут себя близкие убитого? Лгут! Лгут и лгут. Почему вдруг мадам Эмори ни с того ни с сего решила от меня избавиться? Почему и месье Эмори тоже решил от меня избавиться? Почему он не захотел, чтобы я встретился с мадемуазель Эмори? Что она может сказать такого, чего я, на его взгляд, не должен узнать? Послушайте, Гастингс, здесь что-то происходит. Не только банальное, подлое убийство. Здесь происходит еще одна драма.
  Он говорил бы дальше, но тут появилась мисс Эмори.
  — Месье Пуаро, — начала она, прикрывая за собой дверь, — Тредвелл сказал, вы хотели меня видеть.
  — Да, мадемуазель, — с поклоном ответил Пуаро. — Я хотел бы задать вам всего несколько вопросов. Не будете ли вы любезны сесть? — Он помог ей опуститься в кресло. Кэролайн с тревогой посмотрела на сыщика. — Безусловно, я понимаю, что вы выбиты из колеи, и вам нехорошо.
  Устроившись за столом напротив мисс Эмори, Пуаро изобразил на лице искреннее сочувствие.
  — Не буду скрывать, для меня это был удар, — вздохнула Кэролайн. — Ужасный удар. Но я всегда говорила, что нельзя терять голову ни при каких обстоятельствах. За слугами, знаете ли, нужен глаз. Вы же знаете, что такое слуги, месье Пуаро, — затараторила она. — Похороны для них развлечение. По-моему, они вообще все больше любят похороны, чем свадьбы. А наш дорогой доктор Грэм… Он такой умный, так умеет помочь. Очень хороший врач и без ума от Барбары. На мой взгляд, Ричард напрасно относится к нему без должного внимания, но… О чем это я? Ах да, о докторе Грэме. Он молод. Но год назад у меня случился неврит, и он с ним быстро справился. Я нечасто болею. Нынешняя молодежь куда болезненней нас. Люсия вчера едва не упала в обморок за обедом, ей пришлось даже выйти из-за стола. Нервы у бедняжки неважные. Но что ожидать от женщины, если у нее в жилах итальянская кровь. Хотя, насколько я помню, когда украли бриллиантовое колье, она отнеслась к этому довольно спокойно…
  Мисс Эмори замолчала, переводя дух, и Пуаро, который тем временем достал портсигар и собрался закурить, не преминул воспользоваться паузой:
  — У мадам Эмори украли бриллиантовое колье? Когда же это произошло, мадемуазель?
  На минуту Кэролайн задумалась.
  — Дайте вспомнить. Кажется… Да, конечно! Два месяца назад, как раз примерно в то время, когда Ричард и Клод поссорились.
  Пуаро взглянул на свою сигарету.
  — Вы позволите мне закурить, мадемуазель? — спросил он и, получив в ответ очаровательную улыбку, полез в карман за спичками. Прикурив сигарету, он вопросительно взглянул на мисс Эмори, но пожилая леди молчала, и Пуаро подсказал: — Кажется, вы заговорили о ссоре.
  — Пустяки, — отмахнулась Кэролайн. — Просто Ричард наделал долгов. Но кто, скажите, в молодости не делал долгов? Впрочем, нет, Клод не делал. Клод всегда был очень положительный, даже студентом. Потом, разумеется, он стал тратить очень много, но все на эксперименты. Я ему, знаете ли, даже говорила, что он слишком мало дает Ричарду. Ну и, да, примерно два месяца назад они страшно из-за этого поссорились, к тому же пропало колье, а Люсия еще и отказалась вызывать полицию, и все это было очень некстати. Все было так глупо! А все нервы, нервы!
  — Вам действительно не мешает дым, мадемуазель? — спросил Пуаро, показывая на сигарету.
  — Ах нет, нисколько, — сказала Кэролайн и с нажимом добавила: — На мой взгляд, джентльмену положено курить.
  Сигарета погасла, и Пуаро снова потянулся за спичками, которые лежали на столе.
  — А не кажется ли вам, что это несколько необычно? — спросил он как бы между прочим. — Молодые красивые женщины редко спокойно относятся к пропаже украшений.
  Он снова прикурил и убрал две обгоревшие спички в коробок, а коробок в карман.
  — Да, конечно. Я тогда именно так и подумала, — согласилась мисс Эмори. — Очень необычно. Но Люсия мало интересуется украшениями… Ах, боже мой, что же я все время болтаю о том, что вам-то совершенно не интересно, месье Пуаро!
  — Не скажите, мадемуазель, — успокоил ее маленький сыщик. — Вы рассказываете чрезвычайно интересные вещи. Но ответьте мне вот на какой вопрос: вчера вечером, когда мадам Эмори стало плохо, она поднялась к себе наверх?
  — Нет, — ответила Кэролайн. — Она пришла прямо сюда, в эту комнату. Я усадила ее на диван, потом пришел Ричард, и я вернулась в столовую. Эти, знаете ли, молодые люди, месье Пуаро! Конечно, теперь мужчины не так романтичны, как в мое время. О боже, помню, я была знакома с одним молодым человеком по имени Алоизиус Джоунз. Мы с ним часто играли в крокет. Бедный глупенький… бедный! Ах, я опять отвлеклась от темы. Я говорила про Ричарда и Люсию. Очень милая пара, вам не кажется, месье Пуаро? Они познакомились в Италии — на озерах, на прекрасных озерах Италии — в ноябре прошлого года. Они полюбили друг друга с первого взгляда. И через неделю поженились. Она сирота и жила одна-одинешенька. Печально, хотя иногда мне кажется, что для нас это просто счастье. Если бы у нас вдруг оказалась куча родственников-итальянцев, это было бы несколько утомительно, не так ли? В конце концов, вы же знаете, что такое иностранцы! Они… О! — Мисс Эмори смутилась и замолчала. — Прошу прощения, месье Пуаро, прошу прощения!
  — Ничего, ничего, — проворчал Пуаро, искоса взглянув на Гастингса.
  — Какая бестактность с моей стороны, — суетливо добавила мисс Эмори. — Я не хотела… Разумеется, вы совсем другое дело. Во время войны про ваших соотечественников говорили «Les braves Belges» 337.
  — Пожалуйста, не корите себя, мадемуазель, — поспешил утешить ее Пуаро.
  Он помолчал, словно упоминание о войне подсказало ему нечто важное.
  — Насколько я понимаю, — сказал он наконец, — да, вот именно… Насколько я понимаю, ящик с лекарствами стоит у вас здесь с войны. И вчера вы его в первый раз открыли, не так ли?
  — Да, так. Конечно.
  — А как именно это произошло?
  Мисс Эмори помолчала.
  — Как это произошло? Ах, ну да, конечно. Вспомнила! Я сказала, что мне нужна нюхательная соль, а Барбара сняла ящик, а потом вошли джентльмены, и доктор Карелли испугал меня своими рассказами до полусмерти.
  Гастингс наконец заинтересовался разговором.
  — Вы хотите сказать, что об этих лекарствах рассказал вам доктор Карелли? Значит ли это, что он их рассматривал?
  — Конечно, — кивнула мисс Эмори. — Он достал какую-то пробирочку с самым невинным названием… кажется, бромид — я его принимала от морской болезни — и сказал, что ее содержимого достаточно, чтобы отправить на тот свет двенадцать человек!
  — Гиоцина гидробромид? — уточнил Пуаро.
  — Простите?
  — Доктор Карелли сказал это про препарат, который называется гиоцина гидробромид?
  — Да, вот именно, — обрадовалась мисс Эмори. — До чего вы умны! Потом ее взяла Люсия и еще повторила за доктором что-то про сон без сновидений. Знаете, не люблю я современную поэзию. Сплошное уныние. Я всегда говорила, с тех пор, как умер лорд Теннисон, ни одно стихотворение…
  — О боже, — вырвалось у Пуаро.
  — Прошу прощения?
  — Ничего, ничего, я просто вспомнил лорда Теннисона. Но, прошу вас, продолжайте. Что же было дальше?
  — Дальше?
  — Вы рассказывали про вчерашний вечер. Вы были здесь, в этой комнате…
  — Ах да. Да! Барбара решила поставить невероятно вульгарную песенку. То есть, я хотела сказать, поставить пластинку. К счастью, я успела ее остановить.
  — Разумеется, — пробормотал Пуаро. — А пробирочка, которую брал в руки доктор, была ли она полная?
  — Да, — без колебаний ответила Кэролайн. — Я хорошо это запомнила, потому что, когда он прочел нам эту цитату про сон без сновидений, он поднял ее и сказал, что половины было бы достаточно.
  Мисс Эмори поднялась и в волнении заходила по комнате. Пуаро пришлось тоже встать.
  — Знаете, месье Пуаро, мне все же не нравится этот человек. Этот доктор Карелли. Что-то есть в нем такое… какая-то неискренность… какой-то он скользкий. Я, конечно, никогда бы не призналась в этом Люсии, все говорят, он ее друг, но мне он не нравится. Видите ли, Люсия очень доверчивая. По-моему, этот доктор подружился с ней, только чтобы попасть к нам в дом и выкрасть бумагу Клода.
  Пуаро взглянул на нее с улыбкой.
  — Значит, вы уверены, что ее украл доктор Карелли?
  Мисс Эмори с изумлением воззрилась на Пуаро.
  — Дорогой месье Пуаро! Кто же еще мог это сделать? Он здесь единственный посторонний. По вполне понятным причинам мой брат не захотел публично выводить на чистую воду гостя и потому дал ему возможность незаметно вернуть бумагу на место. Думаю, он поступил в высшей степени деликатно. В высшей степени!
  — Безусловно, — тактично кивнул Пуаро.
  Он дружески положил руку ей на плечо, что мисс Эмори явно пришлось не по душе.
  — А теперь, мадемуазель, — сказал он, убирая руку, — мне хотелось бы провести с вашей помощью один небольшой эксперимент. Где вы вчера сидели, когда погас свет?
  — Здесь! — Кэролайн показала на диван.
  — Тогда не будете ли вы любезны сесть туда еще раз?
  Кэролайн подошла к дивану и села.
  — А теперь, мадемуазель, попытайтесь напрячь воображение. Прошу вас, закройте глаза.
  Мисс Эмори послушно закрыла глаза.
  — Благодарю вас. Теперь попытайтесь представить, будто сейчас вчерашний вечер. Гасят свет. Вы ничего не видите, но все слышите. Итак, сосредоточьтесь и устремитесь назад.
  Последнюю фразу мисс Эмори восприняла, вероятно, буквально. Она так стремительно откинулась к спинке дивана, что Пуаро вздрогнул.
  — Нет, нет, мадемуазель, я имел в виду мысленно. Мысленно устремитесь назад, во вчерашний день. Что вы услышали? Что вы слышали, когда погас свет?
  Пуаро говорил так настойчиво и серьезно, что мисс Эмори действительно попыталась сосредоточиться. Она крепко зажмурилась, помолчала и неуверенно произнесла:
  — Вздохи. Короткие вздохи. Потом… упал стул, потом что-то звякнуло, что-то, видимо, металлическое…
  — Вот такой звук? — спросил Пуаро. Он достал из кармана ключ и бросил на пол.
  Ключ упал беззвучно. Мисс Эмори подождала и сказала:
  — Ничего не слышу.
  — Тогда, может быть, такой?
  Пуаро поднял ключ и швырнул его на кофейный столик.
  — Да, точь-в-точь такой же звук! Как вчера. Даже странно!
  — Прошу вас, мадемуазель, продолжайте!
  — Потом голос Люсии, она просила Клода прекратить это. Потом раздался стук в дверь.
  — И все? Вы уверены, что это все?
  — Да, думаю, да… Хотя погодите! В самом начале был еще один странный звук, словно рвался шелк. Наверное, кто-то зацепился в темноте за что-то платьем, и ткань треснула.
  — И как вы думаете, кто же?
  — Скорее всего, Люсия. Барбара сидела рядом со мной, так что она вряд ли.
  — Любопытно, — сказал Пуаро.
  — Теперь действительно все, — заявила мисс Эмори. — Можно мне открыть глаза?
  — О да, конечно, мадемуазель… А кто налил сэру Клоду кофе? Вы?
  — Нет, кофе налила Люсия.
  — Вы не помните, в какой момент это произошло?
  — Кажется, сразу после того, как доктор закончил рассказывать о лекарствах.
  — Миссис Эмори сама отнесла кофе в кабинет?
  Кэролайн задумалась.
  — Нет, — наконец решила она.
  — Нет? Тогда кто же?
  — Не знаю. Не помню… Дайте подумать. Ах да, конечно! Люсия налила кофе для Клода и поставила чашку рядом со своей. Точно! Мистер Рейнор взял ее чашку и понес, а Люсия вернула его уже от двери и сказала, что чашка не та, что было очень глупо, потому что кофе в них был одинаковый, черный, без сахара.
  — Значит, это месье Рейнор отнес кофе в кабинет?
  — Да… По крайней мере… О нет, кофе отнес Ричард. Он взял чашку у мистера Рейнора, потому что Барбаре захотелось потанцевать.
  — Вот как! Значит, кофе в кабинет отнес месье Эмори.
  — Да, именно так, — подтвердила Кэролайн.
  — Ага! — воскликнул Пуаро. — А скажите мне, что до этого момента делал месье Эмори? Тоже танцевал?
  — Нет! Он упаковывал лекарства. Аккуратно складывал обратно в ящик.
  — Понятно, понятно. Значит, сэр Клод выпил свой кофе в кабинете?
  — Может быть, пригубил. Из кабинета он вышел с чашкой в руках. — Кэролайн задумалась, вспоминая. — Он еще пожаловался на вкус. Сказал, что кофе горький. Но уверяю вас, месье Пуаро, это был прекрасный кофе. Смесь нескольких хороших сортов. Я всегда заказываю ее в Лондоне, в Военно-морском универмаге. У них, знаете ли, есть хороший отдел на улице Виктории. Недалеко от вокзала. Очень удобно. И я…
  Она замолчала, потому что в дверь заглянул Эдвард Рейнор.
  — Я помешал? — поинтересовался он. — Прошу прощения. Я хотел поговорить с месье Пуаро, но могу зайти и попозже.
  — Нет, не уходите. Мы с мисс Эмори уже закончили. Боюсь, я вас утомил.
  Мисс Эмори поднялась.
  — Очень жаль, я не смогла сказать ничего полезного, — извиняющимся тоном произнесла она и направилась к двери.
  Поднялся и Пуаро.
  — Вы сказали очень много, мадемуазель. Вы даже не представляете себе, до чего много.
  И он распахнул перед ней дверь.
  Глава 13
  Выпроводив мисс Эмори, Пуаро повернулся к секретарю.
  — Итак, месье Рейнор. Послушаем, с чем вы пришли.
  Он жестом пригласил секретаря сесть.
  Рейнор сел на стул и честно сказал:
  — Мистер Эмори сообщил мне последние новости. О причине смерти сэра Клода. Просто невероятно, месье.
  — Для вас это неожиданность?
  — Разумеется. Мне и в голову не пришло бы ждать чего-то подобного.
  Пуаро подошел и протянул ключ.
  — Вы когда-нибудь уже видели этот ключ, месье Рейнор?
  Секретарь взял ключ, повертел в руках, а Пуаро тем временем внимательно следил за его лицом.
  — Очень похоже на ключ от сейфа в кабинете, — с недоумением заключил Рейнор. — Но, насколько я понял со слов мистера Эмори, ключ от сейфа был в той же связке, что остальные ключи.
  Он вернул ключ обратно.
  — Вы правы, ключ от сейфа, который принадлежал сэру Клоду, лежал у него в кармане. Вы видите дубликат, — сказал Пуаро и добавил медленно и выразительно: — Вчера этот дубликат оказался под стулом, на котором сидели вы.
  Рейнор спокойно встретил его взгляд.
  — Если вы полагаете, будто его уронил я, вы ошибаетесь.
  Пуаро молча разглядывал его лицо. Потом, словно придя к какому-то выводу, удовлетворенно кивнул.
  — Я вам верю, — сказал он.
  Пуаро быстро заходил по комнате, потирая руки.
  — Давайте же перейдем к делу. Вы, месье Рейнор, были личным секретарем сэра Клода, не так ли?
  — Совершенно верно.
  — В таком случае вам наверняка многое известно о его работе?
  — Конечно. У меня неплохое образование, и я не раз принимал участие в его экспериментах.
  — Тогда, может быть, вам известен какой-либо факт, который мог бы пролить свет на это дело?
  Рейнор вынул из кармана конверт.
  — Разве что это. — Он поднялся и протянул конверт Пуаро. — Кроме всего прочего, в мои обязанности секретаря входило просматривать почту. Это письмо пришло два дня назад.
  Пуаро прочел вслух:
  — «Вы пригрели змею на груди». На груди? — удивился он и повернулся к Гастингсу. — «Опасайтесь Сельмы Готц и ее семейки. Ваша тайна раскрыта. Будьте настороже». Подписано: «Внимательный». Гм, романтично и красочно. Вам должно нравиться, Гастингс, вы любите такой стиль, — и Пуаро протянул листок другу.
  — Хотел бы я знать, — сказал Эдвард Рейнор, — кто такая эта Сельма Готц.
  Пуаро откинулся на спинку кресла и сложил горсткой кончики пальцев.
  — Могу удовлетворить ваше любопытство, месье. Сельма Готц была одна из самых известных и ловких шпионок в мире. Кроме того, она была редкая красавица. За свою жизнь она успела поработать на Италию, Францию, Германию и даже, кажется, на Россию. Она была удивительная женщина.
  В изумлении Рейнор отступил назад и резко спросил:
  — Вы сказали «была»?
  — Да, была, — подтвердил Пуаро. — Она умерла в ноябре прошлого года в Генуе.
  Гастингс прочел письмо и, недоуменно покачав головой, отдал Пуаро.
  — Тогда это письмо фальшивка! — воскликнул секретарь.
  — Любопытно, — пробормотал Пуаро, еще раз заглянув в листок. — «Опасайтесь Сельмы Готц и ее семейки». Дело в том, что у Сельмы Готц осталась дочь. Тоже красавица, месье. После смерти матери она исчезла.
  Он свернул письмо и положил в карман.
  — Но не может же это быть… — начал было Рейнор и умолк.
  — Кто? Что же вы замолчали, месье?
  Рейнор повернулся к маленькому детективу.
  — Я подумал про горничную миссис Эмори. Они приехали вместе. Очень симпатичная девушка. Виттория Муцио. Может быть, это она дочь Сельмы Готц?
  — Хорошая мысль, — похвалил Пуаро.
  — Если хотите, я пришлю ее к вам, — предложил Рейнор и повернулся, чтобы уйти.
  Пуаро поднялся.
  — Нет, нет, погодите. Не нужно пока ее тревожить. Сначала мне хотелось бы поговорить с мадам Эмори. Возможно, она что-то знает об этой девушке.
  — Наверное, вы правы, — согласился секретарь. — Я немедленно иду к ней.
  Секретарь удалился с видом человека, который решил все вопросы.
  Гастингс взволнованно воскликнул:
  — Так вот в чем дело, Пуаро! Карелли и эта итальянка работали вместе. Наверное, они работали на итальянскую разведку. Согласны?
  Пуаро даже не обратил внимания на этот возглас. Он глубоко ушел в свои мысли.
  — Пуаро? Что скажете? Я сказал, наверняка этот Карелли работал на пару с горничной.
  — Что же еще вы могли сказать, друг мой?
  Гастингс оскорбился.
  — Вот как! Хорошо, а что думаете вы? — обиженно спросил он.
  — Для начала мне нужно узнать ответы на некоторые вопросы, дорогой Гастингс. Почему два месяца назад у мадам Эмори пропало ожерелье? Почему она не захотела обратиться в полицию? Почему?..
  Он замолчал, потому что в библиотеку вошла Люсия Эмори. В руках у нее была сумка.
  — Мне сказали, месье Пуаро, что вы хотите меня видеть. Я не ошиблась?
  — Нет, мадам. Мне хотелось бы задать вам несколько несложных вопросов. Не хотите ли вы присесть? — Он показал на стул.
  Люсия подошла к столу, а Пуаро повернулся к Гастингсу.
  — Друг мой, здесь замечательный сад. Взгляните, — и он повлек капитана к французскому окну. Гастингс явно не желал никуда уходить, но, несмотря на любезный тон, маленький детектив был тверд. — Прогуляйтесь, мой друг. Полюбуйтесь красотами природы. Никогда не теряйте возможности полюбоваться природой. — И с этими словами он вытолкнул Гастингса в окно.
  Гастингс неохотно перешагнул через подоконник. Однако день был хороший и солнечный, капитан быстро перестал обижаться и решил с пользой провести время, то есть подышать свежим воздухом. Спустившись вниз по газону, он направился к зеленой изгороди, за которой открывались деревья.
  Он шел вдоль кустов и вдруг услышал чей-то разговор. Гастингс узнал голоса Барбары Эмори и доктора Грэма, которые сидели на скамье рядом с ним по другую сторону изгороди. В надежде узнать что-нибудь полезное для Пуаро, что имело бы отношение к исчезновению бумаги или смерти сэра Клода, Гастингс решился подслушать.
  — …совершенно понятно. Он считает, что деревенский врач не самая лучшая партия для его красавицы кузины. Это и есть основная причина, по которой нам обоим не слишком хочется встречаться, — произнес доктор Грэм.
  — Ах, знаю, Ричард иногда такой упрямый и ведет себя, будто ему не тридцать, а шестьдесят, — отозвалась Барбара. — Но не нужно обижаться, Кенни. Я вообще стараюсь не обращать на него внимания.
  — Хорошо, я попытаюсь, — сказал доктор Грэм. — Но послушай, Барбара, я хотел встретиться здесь так, чтобы никто нас не видел и не слышал, по другой причине. Во-первых, мне нужно тебе сказать, что твоего дядю вчера отравили. Сомнений тут быть не может.
  — Неужели? — довольно вяло поинтересовалась Барбара.
  — Тебя это не удивляет?
  — Предположим, удивляет. В конце концов, людей травят не каждый день и не в каждом доме, не так ли? Но, если честно, я ничуточки не огорчилась. Наоборот, я почти обрадовалась.
  — Барбара!
  — Знаешь, только не притворяйся, будто ты не ожидал этого от меня услышать, Кенни. Мы с тобой о нем разговаривали не раз, правда? Ему ни до кого не было дела. Его интересовали только его дурацкие опыты. Как он обращался с Ричардом! Как холодно встретил Люсию! А ведь она такая милая и такая прекрасная пара для Ричарда.
  — Барбара, дорогая, мне необходимо задать тебе один вопрос. Обещаю, все, что бы ты ни сказала, не пойдет дальше меня. И, если понадобится, я сумею тебя защитить. Только скажи мне, известно ли тебе что-нибудь такое — неважно что, — что имеет отношение к смерти твоего дяди? Нет ли у тебя причин подозревать, например, будто Ричард запутался в долгах и потому решился на убийство?
  — Не желаю продолжать этот разговор, Кенни. Я-то думала, тебе хочется понежничать со мной, мне и в голову не пришло, что ты вдруг станешь обвинять моего кузена в убийстве!..
  — Дорогая, я его и не обвиняю. Но согласись, что-то здесь не так. Ричард не хотел звать полицию! Мысль о том, что убийцу могут найти, его чуть ли не испугала. Расследования, разумеется, не избежать, он это понимает и злится на меня, ведь я все-таки известил полицию. Но в конце концов, я только исполнил свой долг. С какой стати я должен был написать, будто причина смерти сердечный приступ? Господи боже, да сэр Клод был совершенно здоров, он же был у меня на осмотре всего недели две назад.
  — Кенни, я больше ничего не хочу слушать. Я иду в дом. Возвращайся через сад, хорошо? Поговорим в другой раз.
  — Барбара, я только хотел…
  Но Барбара уже шла к дому, и доктору Грэму оставалось лишь испустить глубокий тоскливый вздох, похожий на стон. Гастингс, не желая, чтобы его заметили, припустил за кустами обратно.
  Глава 14
  А в это время в библиотеке маленький детектив, выпроводив Гастингса, плотно прикрыл окно и повернулся к Люсии Эмори.
  Люсия с тревогой посмотрела на Пуаро.
  — Насколько я поняла, месье Пуаро, вы хотели расспросить меня о горничной? Она очень славная девушка. Я уверена, за ней нет ничего плохого.
  — Мадам, — сказал Пуаро, — я хотел поговорить с вами вовсе не о горничной, а о вас.
  Люсия встревожилась еще больше.
  — Но мистер Рейнор сказал…
  — Должен признаться, я намеренно ввел мистера Рейнора в заблуждение, и у меня есть на то причины, — перебил Пуаро.
  — Что же это за причины? — настороженно спросила она.
  — Мадам, — начал разговор Пуаро, — вчера вы сделали мне огромный комплимент. Вы сказали, что доверились мне, едва только увидели.
  — И что же?
  — И я прошу вас довериться мне и сейчас.
  — Что вы имеете в виду?
  Пуаро взглянул на собеседницу с самым серьезным видом.
  — Мадам, у вас есть все, что только может пожелать женщина, — у вас есть молодость, красота, семья, любовь. У вас нет только исповедника. Позвольте же старому Пуаро предложить на эту роль себя.
  Люсия хотела было что-то ответить, но Пуаро не дал ей сказать.
  — Хорошенько подумайте, прежде чем отказываться, мадам. Я остался здесь ради вас. Остался, чтобы защитить ваши интересы. Чем я сейчас и занимаюсь.
  — Самое лучшее, что вы могли бы сделать в моих интересах, это уехать, месье! — с неожиданной горячностью воскликнула Люсия.
  — Знает ли уже мадам о том, что скоро здесь будет полиция? — невозмутимо спросил Пуаро.
  — Полиция?
  — Да.
  — Но зачем? Почему полиция?
  — Потому что врачи установили причину смерти сэра Клода. Сэр Клод был вчера отравлен.
  Люсия скорее испугалась, чем удивилась.
  — О нет! Нет! Только не это!
  — Да, мадам, именно это. Так что, как видите, у вас почти не осталось времени на раздумья. Сейчас я защищаю ваши интересы. Но вскоре, возможно, я буду защищать только интересы правосудия.
  Люсия посмотрела на Пуаро так, словно решала, насколько можно поверить этому странному маленькому человечку. Наконец она собралась с духом.
  — Что же, по-вашему, я должна сделать? — спросила она дрогнувшим голосом.
  Пуаро сел и внимательно посмотрел ей в глаза.
  — Вопрос в том, что вы захотите сделать, — пробормотал он себе под нос, а вслух мягко сказал: — Вам всего лишь нужно рассказать мне правду, мадам.
  — Я… Но я… — не сразу откликнулась молодая женщина, невольно протянув к Пуаро руки, словно ища защиты. Потом губы ее твердо сжались. — Месье Пуаро, я не понимаю, что вы имеете в виду.
  Взгляд Пуаро стал пронзительным.
  — Вот как! Вы предпочитаете беседовать в таком тоне? Тогда приношу свои извинения.
  Сделав над собой усилие, Люсия взяла себя в руки, хотя больше всего на свете ей захотелось вскочить и убежать.
  — Скажите, что именно вас интересует, и я отвечу на любой вопрос, — холодно сказала она.
  — Прекрасно! — воскликнул маленький детектив. — Вы решили посостязаться в уме с Эркюлем Пуаро? Хорошо же. Но запомните, мадам, — он хлопнул ладонью по столу, — правда все равно выйдет наружу. И, возможно, при куда менее приятных для вас обстоятельствах.
  — Мне скрывать нечего, — с вызовом сказала Люсия.
  Пуаро достал из кармана письмо, которое принес Эдвард Рейнор, и протянул Люсии.
  — Несколько дней тому назад сэр Клод получил это письмо, — сказал он.
  Люсия пробежала его глазами.
  — Ну и что же? — почти спокойно спросила она, возвращая письмо обратно.
  — Вам когда-нибудь приходилось слышать имя Сельмы Готц?
  — Никогда в жизни! Кто это?
  — Это женщина, которая умерла в ноябре прошлого года в Генуе.
  — Вот как?
  — Возможно, вы там с нею встречались, — как бы невзначай бросил Пуаро, убирая письмо в карман. — Я даже уверен в том, что вы встречались.
  — Никогда в жизни не была в Генуе.
  — А если бы кто-то сказал, что видел вас там?
  — Тогда… тогда я сказала бы, что этот человек ошибся.
  — Но, насколько мне известно, вы познакомились с мужем именно в Генуе, — не отступал Пуаро.
  — Это Ричард вам сказал? Какая нелепость! Мы познакомились в Милане.
  — Женщина, с которой вы были в Генуе…
  Люсия сердито перебила:
  — Месье Пуаро, я не была в Генуе!
  — Ах, пардон! Да, вы так и сказали. Но согласитесь, мадам, это очень странно.
  — Что же здесь странного?
  Прикрыв глаза, Пуаро откинулся в кресле.
  — Расскажу вам одну небольшую историю, — промурлыкал он в ответ и достал из кармана записную книжку. — У меня есть один знакомый, который занимается тем, что делает фотопортреты для некоторых лондонских журналов. Портреты — как бы это сказать? — разных титулованных особ, например, на пляже в Лидо. Он, как вы уже поняли, фотограф. — Пуаро полистал записную книжку. — В прошлом году в ноябре этот мой знакомый оказался в Генуе, где узнал одну даму с репутацией в высшей степени скандальной. В тот раз она называла себя баронесса де Гирс и везде появлялась с очень известным французским дипломатом. О них ходили разные слухи, но дама этим мало смущалась, ее интересовал только дипломат. Это умный, но увлекающийся и неосмотрительный человек. — Пуаро умолк и как бы между прочим спросил: — Я еще вас не утомил, мадам?
  — Нисколько, но я не понимаю, к чему вы клоните?
  Пуаро снова заглянул в книжку.
  — Обещаю, сейчас мы подойдем к сути дела. Вернувшись из Генуи, мой знакомый показал мне один снимок. Фотографию баронессы де Гирс. Я совершенно согласен: баронесса была une tres belle femme 338, и понять увлечение дипломата очень легко.
  — Это все?
  — Нет, мадам. Видите ли, дело в том, что на фотографии баронесса была не одна. Мой знакомый снял ее в тот момент, когда она прогуливалась по набережной вместе с дочерью, а дочь ее оказалась так хороша, мадам, что, увидев это лицо, вряд ли его кто-то забудет. — Пуаро поклонился самым галантным образом. — Конечно же, я узнал вас, едва переступил порог.
  Люсия затаила дыхание.
  — О! — выдохнула она, но сумела с собой справиться и рассмеялась. — Дорогой месье Пуаро, здесь просто досадная ошибка. Я прекрасно помню баронессу и ее дочь. Теперь я поняла, в чем дело. Дочь как раз малоинтересная особа, а мать была женщина блистательная. Я почти влюбилась в нее, и несколько раз мы действительно гуляли вместе. Ей, похоже, льстила моя восторженность. Вот вам и объяснение. Ваш знакомый ошибся, приняв меня за ее дочь.
  Люсия почти в изнеможении откинулась на спинку стула. Пуаро медленно кивнул головой, будто бы соглашаясь, и она вздохнула с облегчением.
  Вдруг, резко вскинувшись, Пуаро сказал:
  — Но мне показалось, вы сказали, что никогда не были в Генуе.
  От неожиданности Люсия задохнулась, на лице ее был ужас, она молча следила за тем, как он убирает записную книжку во внутренний карман пиджака.
  — Но ведь фотографии у вас нет, — наконец полувопросительно проговорила она.
  — Нет, — признался Пуаро. — Фотографии у меня нет. Мне было известно лишь, под каким именем Сельма Готц жила в Генуе. Остальное — и знакомый, и фотография — всего-навсего моя невинная выдумка.
  Люсия вскочила, и в глазах ее полыхнул гнев.
  — Вы подстроили мне ловушку! — крикнула она.
  Пуаро только пожал плечами.
  — Да, мадам, — согласился он. — Но боюсь, вы сами не оставили мне иного выбора.
  Люсия заходила по комнате.
  — Какое это имеет отношение к смерти сэра Клода? — негромко произнесла она, словно обращаясь к себе самой.
  Пуаро сделал вид, будто не расслышал, и равнодушно стряхнул с пиджака пылинку. Вместо ответа он спросил сам:
  — А правда ли, мадам, что недавно у вас пропало дорогое бриллиантовое ожерелье?
  Люсия замерла.
  — Я спрашиваю, — процедила она, стиснув зубы, — какое это имеет отношение к смерти сэра Клода?
  Пуаро охотно объяснил:
  — Украденное ожерелье, украденная формула. И то, и другое, мадам, дорого стоит.
  Люсия задохнулась от негодования.
  — К чему вы клоните?
  — Я клоню, мадам, к тому, что хотел бы услышать от вас правду. Сколько от вас потребовал доктор Карелли… в прошлый раз?
  Люсия отвернулась.
  — Я… Я больше не желаю отвечать на ваши вопросы, — сказала она почти шепотом.
  — Вы боитесь?
  Пуаро поднялся и подошел к ней, но Люсия вновь отвернулась, отрицательно качнув головой.
  — Нет, — сказала она. — Я ничего не боюсь. Я просто не понимаю, о чем вы. С какой стати я должна была что-то платить доктору Карелли?
  — Чтобы купить его молчание, — отвечал Пуаро. — Эмори семья известная, и вряд ли вы им признались в том, кто ваша мать.
  Люсия молча смотрела на Пуаро. Потом села и в отчаянии закрыла лицо руками
  — Ричард знает? — наконец еле слышно выдохнула она.
  — Пока нет, мадам, — медленно отозвался Пуаро.
  — Не говорите! Пожалуйста, не говорите ему, месье Пуаро! — взмолилась молодая женщина. — Он так гордится своей семьей, так гордится семейной честью! Я не должна была выходить за него замуж! Но я была так несчастна. Я ненавидела свою жизнь, которую вынуждена была вести из-за матери. Все было унизительно! Но что я могла поделать? А когда она умерла, я наконец оказалась свободна. Свободна от лжи, от всех этих интриг. Я встретилась с Ричардом. Никогда со мной такого не случалось. Ричард вошел в мою жизнь, я полюбила его, и он захотел на мне жениться. Как я могла сказать ему, чья я дочь? Почему я должна была это говорить?
  — А потом, — тихо подхватил Пуаро, — вы случайно где-то столкнулись с Карелли и он принялся вас шантажировать?
  — Да, но у меня нет своих сбережений. Я продала ожерелье, чтобы дать ему денег. Я думала, на этом закончится. Но вчера он снова приехал. Он все знал про исследования и знал, что сэр Клод их закончил.
  — И он велел вам выкрасть расчеты?
  Люсия кивнула:
  — Да.
  — Вы сделали это? — Пуаро подошел ближе.
  — Вы не поверите… теперь вы мне не поверите, — сокрушенно покачала головой Люсия.
  Пуаро посмотрел на нее с жалостью.
  — Не волнуйтесь, дитя мое. Я вам верю. Не бойтесь старого Пуаро, договорились? Наберитесь мужества и расскажите все до конца. Это вы взяли бумагу?
  — Нет. Не я. Не я! — горячо воскликнула она. — Но я хотела. Я сняла отпечаток с ключа от сейфа, и Карелли сделал дубликат.
  Пуаро достал из кармана ключ.
  — Этот?
  — Да, все оказалось очень просто. Карелли принес дубликат. Я вошла в кабинет, но никак не могла решиться открыть сейф. Тут появился сэр Клод. Вот и все, это правда, клянусь!
  — Я вам верю, мадам, — сказал Пуаро.
  Он сунул ключ обратно в карман, сел в кресло, сложил кончики пальцев и на минуту задумался.
  — Но все же вы не отказались от предложения сэра Клода выключить свет.
  — Я не могла допустить, чтобы меня обыскали, — пояснила Люсия. — В сумочке лежали ключ и записка от Карелли.
  — Что же вы с ними сделали?
  — Когда погас свет, я забросила ключ как можно дальше. В ту сторону, — и она показала в сторону стула, на котором в тот вечер сидел Эдвард Рейнор.
  — А с запиской?
  — С запиской я не знала, что делать, а потом сунула в книгу. — Люсия поднялась, подошла к столу, взяла в руки книгу и пролистала страницы. — Да, вот она. Хотите прочесть?
  Она протянула ему небольшой листок бумаги.
  — Нет, мадам, она ваша.
  Люсия разорвала послание Карелли на мелкие клочья и ссыпала в сумку. Глядя на нее, Пуаро вдруг спросил:
  — Еще один вопрос, мадам. Вы случайно вчера в темноте ни за что не зацепились платьем?
  — Платьем? Нет, — удивилась Люсия.
  — Но может быть, вы услышали похожий звук?
  Люсия задумалась.
  — Знаете, теперь, когда вы сказали, — проговорила она после некоторого молчания, — мне кажется, да. Но это была не я. Или мисс Эмори, или Барбара.
  — Что ж, оставим это, — не стал настаивать Пуаро. — А теперь я хотел бы выяснить вот что. Кто налил кофе сэру Клоду?
  — Я.
  — И это вы поставили его чашку на стол рядом со своей?
  — Да.
  Пуаро поднялся и, опершись руками о стол, наклонился к Люсии. Потом спросил в упор:
  — В которую из них вы насыпали гиоцин?
  Люсия вскинула голову.
  — Как вы узнали? — растерянно спросила она.
  — Узнавать подобные вещи моя работа, мадам. Так в какую же?
  — В свою, — еле слышно произнесла она.
  — Зачем?
  — Затем… Затем, что я хотела умереть. Ричард заподозрил, будто у меня связь… связь с доктором Карелли. Он даже не представляет себе, насколько он близок к истине. Я ненавижу Карелли. Я не сумела раздобыть ему бумаги и думала, теперь он все расскажет. У меня оставался только один выход… я хотела умереть. Погрузиться в сон без сновидений и никогда не проснуться… так он и сказал.
  — Кто сказал?
  — Карелли.
  — Н-да-а, я начинаю понимать… — медленно проговорил Пуаро.
  Он показал рукой на чашку, которая стояла на столе.
  — В таком случае вот эта чашка ваша, не так ли? Вы из нее не пили?
  — Нет.
  — Почему же вы передумали?
  — Ричард пообещал увезти меня… далеко, за границу, сказал, что достанет денег. Он вернул меня к жизни, дал мне надежду…
  — Понятно. Послушайте меня внимательно, мадам, — строго произнес Пуаро. — Сегодня утром доктор Грэм взял чашку, которая вчера стояла перед сэром Клодом, и отвез ее на анализ.
  — Да, и?
  — В ней ничего не обнаружено, кроме кофе… — Пуаро умолк, не договорив.
  Люсия отвела взгляд.
  — Да-а… естественно.
  — Так это ваша чашка? — еще раз настойчиво повторил Пуаро.
  Люсия молча смотрела прямо перед собой. Потом, мельком взглянув на маленького детектива, воскликнула:
  — Почему вы так смотрите на меня? Вы хотите меня испугать?
  — Повторяю, — произнес Пуаро — утром чашку, которая стояла вчера перед сэром Клодом, увезли на анализ. Предположим, это действительно была та самая. — Он поднялся, отошел и достал из цветочного горшка спрятанную там чашку. — Но тогда это чья? Что, если бы они забрали эту?
  Люсия встала, закрыв руками лицо.
  — Вы все знаете! — воскликнула она.
  Пуаро подошел.
  — Мадам, — сказал он, и голос у него стал еще строже. — Если бы они ее увезли, они и тогда не нашли бы ничего, кроме кофе. Но я вчера вечером отлил несколько капель из той чашки, которая действительно стояла перед сэром Клодом. И там-то и был обнаружен гиоцин. Что скажете?
  Люсия покачнулась, но все же взяла себя в руки. Ответила она не сразу.
  — Вы правы, — наконец произнесла она. — Совершенно правы. Я убила его. — Голос ее зазвенел. — Я убила его! Я подсыпала таблетки ему. — Она подняла чашку, которая стояла на столе. — Здесь ничего нет, это просто кофе!
  Она подняла чашку, намереваясь выпить, но метнувшийся к ней Пуаро успел остановить ее руку у самых губ. Они молча смотрели друг на друга, и вдруг Люсия разрыдалась. Пуаро с трудом забрал чашку из ее побелевших пальцев.
  — Мадам!
  — Зачем вы меня остановили? — прорыдала Люсия.
  — Мадам, жизнь так прекрасна, — сказал он. — Зачем спешить с ней расстаться?
  — Я… я…
  Горько рыдая, Люсия упала на диван.
  — Вы сказали правду, — тихо и ласково заговорил Пуаро. — Вы подсыпали яд себе. Тут я вам верю. Но гиоцин оказался не только у вас. Говорите правду. Кто бросил таблетки в кофе сэра Клода?
  Люсия в ужасе подняла глаза.
  — Нет, нет, вы ошибаетесь. Он этого не делал. Я убила его, я! — крикнула она.
  — Кто не делал? Кого вы прикрываете, мадам? Скажите!
  — Говорят же вам, он этого не делал!
  В дверь постучали.
  — Наверное, полиция, — сказал Пуаро. — У нас мало времени. Обещаю, мадам, я спасу вас…
  — Но это я убила его, — голос ее сорвался.
  — …и спасу его, — будто не слыша продолжил Пуаро. — Спасу вашего мужа!
  — Боже мой, — растерянно прошептала Люсия.
  В комнату вошел дворецкий.
  — Инспектор Джепп из Скотленд-Ярда, — произнес он, обращаясь к Пуаро.
  Глава 15
  Минут пятнадцать спустя инспектор Скотленд-Ярда Джепп и его помощник, молодой констебль по имени Джонсон, закончили предварительный осмотр библиотеки. Джефф, плотный, румяный грубоватый и добродушный человек средних лет, тихо болтал с Пуаро и Гастингсом, который успел вернуться из своей ссылки на лоно природы.
  — Вот, — Джепп повернулся к подошедшему констеблю, — это и есть мистер Пуаро. Сколько я тебе про него рассказывал! Мы с ним не раз хорошо поработали. Встретились мы давно, когда мистер Пуаро еще служил в бельгийской полиции. Тогда мы вели дело о подложных документах в Эберкромби, так, Пуаро? Начали в Эберкромби, закончили в Брюсселе. Славные были денечки! А помните Барона? Ну был жулик! Провел всю полицию всей Европы. Но в Антверпене-то мы его накрыли, и тоже благодаря мистеру Пуаро!
  Джепп повернулся к Пуаро.
  — Потом мы снова встретились в Лондоне, так, Пуаро? Вы уже вышли в отставку. Но дело о том загадочном происшествии в Стайлзе раскрыли, помните? В последний раз мы виделись года два назад, так? Когда вывели на чистую воду этого итальянца. Неожиданный сюрприз, Пуаро, неожиданный. Но я так обрадовался, когда увидел тут вашу черепушку, чтоб мне провалиться!
  — Черепушку? — недоуменно переспросил Пуаро, так и не выучивший лондонские словечки.
  — Голову, я хотел сказать, вашу лысую голову, старик, — ухмыльнулся Джепп. — Что ж, поработаем еще разок, а?
  — Но, дорогой мой Джепп, не забудьте про маленькие слабости, — улыбнулся в ответ Пуаро.
  — Лукавый старый бродяга, вот вы кто! — И Джепп хлопнул Пуаро по плечу. — Послушайте, а эта миссис Эмори, с которой вы тут болтали, когда я вошел, а она ведь прехорошенькая. Жена Ричарда Эмори, так? Спорим, вы отвели с ней душу, старый пес!
  Инспектор громко хохотнул и уселся за стол.
  — Так или иначе, — продолжал он, развалившись в кресле, — это дельце как раз для вас. Ваш изощренный ум только такие и любит. А я терпеть не могу отравления. Не за что ухватиться. Ходи да выясняй, что он там ел, что пил, кто подал, кто подышал на то, что кто-то подал, и так далее. Впрочем, как раз это доктор Грэм уже выяснил. Яд подсыпали в кофе. И доза была такая, что сэр Клод должен был умереть почти сразу. Это мы еще все прочтем в экспертизе, но дело-то надо раскрыть.
  Джепп поднялся.
  — Ладно, с этой комнатой мы закончили. Нужно поговорить с мистером Ричардом Эмори, потом с доктором Карелли. Похож он на одного нашего клиента. Всякое может быть, всякое может быть.
  Он направился к двери:
  — Вы с нами, Пуаро?
  — Разумеется, — сказал Пуаро и поднялся.
  — Ну и капитан Гастингс, конечно, тоже, — хмыкнул Джепп. — Он у вас будто тень, а, Пуаро?
  Пуаро многозначительно взглянул на друга.
  — По-моему, Гастингсу больше хочется остаться здесь, — ответил он.
  — Да, пожалуй, я лучше останусь, — понял его мысль Гастингс.
  — Как хотите, — Джепп явно удивился.
  Втроем — Пуаро, Джепп и констебль — они удалились из комнаты. И тут же через французское окно из сада вошла Барбара. Она была в розовой блузке и светлых брюках.
  — Ах, вот вы где, дорогой мой. Послушайте, а кто это свалился нам на голову? — спросила она, устраиваясь на диване. — Неужели полицейские?
  — Да, — ответил Гастингс, присаживаясь рядом. — Инспектор Скотленд-Ярда Джепп. Пошел поговорить с вашим кузеном, задать ему несколько вопросов.
  — Наверное, он и меня захочет о чем-нибудь спросить, как вы думаете?
  — Представления не имею. Но вам в любом случае не о чем беспокоиться, — успокоил Гастингс.
  — О, я и не думала беспокоиться, — удивилась Барбара. — Наоборот, мне очень даже интересно! Так и тянет немножко поморочить им головы. Просто так, чтобы пощекотать нервы. Обожаю щекотать нервы, а вы?
  Гастингс недоуменно вскинул брови.
  — Я… Понятия не имею. Впрочем, по-моему, нет.
  Барбара насмешливо улыбнулась.
  — Знаете, вы для меня загадка. Вы откуда?
  — Э-э, несколько лет я прожил в Южной Америке.
  — Я так и знала! — воскликнула она. И приложила ладонь козырьком к глазам. — На широких просторах Южной Америки! Так вот почему вы так восхитительно старомодны.
  Гастингс обиделся.
  — Прошу прощения, — сухо проговорил он.
  — Ах, но мне это так нравится, — торопливо добавила Барбара. — Вы здесь дорогой гость, самый дорогой гость.
  — Что вы называете старомодным?
  — А-а, это когда… — Барбара на секунду задумалась. — Вот скажите, вы верите во всю эту чепуху: во все эти приличия, честность, в ложь во благо, ну и так далее?
  — Разумеется, — удивился Гастингс. — А вы разве нет?
  — Я? Значит, вы думали, что я, как все, буду говорить, будто смерть бедного дядюшки Клода большое несчастье?
  — А разве нет? — Гастингс был шокирован.
  — Господи! — воскликнула Барбара. Она вскочила с дивана и присела на краешек кофейного столика. — Да насколько мне известно, в этом доме в жизни не происходило более счастливого события. Вы не представляете себе, что это был за отвратительный скряга. Не представляете себе, как он нами помыкал!
  Она замолчала, чтобы немного успокоиться.
  — Я… я… я думаю, вы… — смущенно пробормотал Гастингс, но Барбара не дала ему договорить.
  — Нет, вам не нравится честность. Хотя вы, кажется, только что сказали, что нравится. Значит, вам больше понравилось бы, если бы я оделась в черное, а не вот в это, и ходила и причитала: «Бедный дядюшка Клод! Он нас так любил!»?
  — Разумеется! — воскликнул Гастингс.
  — Зачем же притворяться? Могу себе представить, какой вы, если с вами познакомиться поближе. Но я-то хочу сказать только одно: жизнь слишком коротка, чтобы терять время еще и на ложь и притворство. Я знаю, в глубине души все у нас радуются его смерти. Никто меня в этом не разубедит. Даже тетушка Кэролайн. Она, бедняжка, терпела его дольше всех нас.
  Неожиданно Барбара успокоилась.
  — Знаете, что мне пришло в голову, — уже тише сказала она. — Если подойти к делу с научной точки зрения, то отравить его должна была именно тетушка Кэролайн. Никакой это был не сердечный приступ. Ничего похожего. Так вот, логическая цепочка выстраивается сама собой: тетя Кэролайн столько лет сдерживала все свои обиды, в ней развился тяжелейший комплекс…
  — Что ж, теоретически вполне возможно, — осторожно поддакнул Гастингс.
  — Но кто же тогда стянул листок? — не обращая внимания, перебила себя Барбара. — Все говорят, итальянец. Но лично я подозреваю Тредвелла.
  — Дворецкого? Бог ты мой! Почему?
  — Потому что он не входил в кабинет!
  На лице Гастингса отразилось откровенное недоумение.
  — Я иду от обратного, — пояснила Барбара. — Я выбираю того, на кого меньше всего можно подумать. Он, скорее всего, и есть убийца. В самых хороших книжках именно так и бывает. А на Тредвелла-то уж точно никто не подумает.
  — Никто, кроме вас, — с улыбкой уточнил Гастингс.
  — Да, кроме меня.
  Барбара поднялась и как-то нерешительно улыбнулась.
  — Как странно… — вдруг пробормотала она себе под нос.
  — Что именно?
  Гастингс тоже поднялся.
  — Да так, вспомнила кое о чем. Пойдемте-ка лучше в сад. Мне здесь не нравится.
  И она шагнула к открытому окну.
  — Боюсь, я не смогу составить вам компанию, — сказал Гастингс.
  — Почему?
  — Я должен остаться здесь.
  — Знаете, эта комната явно вызывает в вас какие-то особенные чувства. Помните, вчера? Все сидят потрясенные, только что узнав про кражу, и вот входите вы и говорите: «Какая милая комната, мистер Эмори», и у всех сразу отлегло. Вы оба такие забавные, на вас так было интересно смотреть. Этот удивительный маленький человечек — пять футов четыре дюйма, не больше, но какое чувство собственного достоинства! И вы, такой милый.
  — Что ж, на первый взгляд Пуаро действительно может показаться даже смешным, — согласился Гастингс. — А сколько у него всяких маленьких странностей. Например, он совершенно не выносит беспорядка. Если что-то не так стоит, если где-то лежит пылинка, если у кого-то сбился галстук, тогда он невыносимо страдает.
  — Как вы не похожи, — засмеялась Барбара.
  — У него, знаете ли, даже метод основан на аккуратности, — продолжал Гастингс. — Порядок и метод — два его идола. Он довольно скептически относится к явным уликам, вроде следов под окном или остатков пепла. Сами по себе, сказал бы он вам, эти улики никогда не дадут ключ к решению, истинная работа свершается изнутри. А потом постучал бы себя по лысине и с ужасным самодовольством добавил: «Серые клеточки… знаете ли, маленькие серые клеточки. Никогда не забывайте о них, mon ami!»
  — Ах какой он прелесть! — воскликнула Барбара. — Но вы еще больше, с этой вашей «милой комнатой»!
  — Но это действительно милая комната, — несколько раздраженно возразил Гастингс.
  — Лично мне она такой не кажется, — сказала Барбара.
  Она взяла Гастингса за руку и потащила к окну.
  — Хватит с вас здесь торчать, хватит. Идемте!
  — Вы не понимаете, — заупирался Гастингс, отнимая руку. — Я пообещал Пуаро.
  — Вы пообещали месье Пуаро, что не уйдете из этой комнаты? — удивилась Барбара. — Но с какой стати?
  — Этого я не могу вам сказать.
  — О! — Барбара помолчала, потом обошла Гастингса сзади. — «Мальчик был на пылающем корабле…» — сменила она тон.
  — Что вы сказали? — изумился Гастингс.
  — «Хотя все уже бодро плыли к земле», — с завываниями продолжала декламировать она. — Ну что, идете вы или нет?
  — Я просто вас не понимаю, — сердито отозвался Гастингс.
  — Ну зачем вам меня понимать? Нет, вы и в самом деле прелесть! — Барбара взяла его под руку. — Идемте, и я вас соблазню. Вы самый, самый замечательный.
  — Не тяните меня за штанину.
  — Буду, — не отступила Барбара. — Я от вас без ума. Вы положительный и старомодный.
  Она снова потянула его к окну, и на этот раз Гастингс сдался.
  — А вы удивительная, — сказал он. — Вы не похожи ни на одну девушку, которых я знал.
  — Очень рада слышать. Добрый знак, — сказала Барбара, останавливаясь в оконном проеме и глядя Гастингсу прямо в глаза.
  — Добрый знак?
  — Да, вы мне дали повод надеяться.
  Гастингс покраснел, а Барбара весело рассмеялась и вытолкнула его в сад.
  Глава 16
  Библиотека оставалась пустой недолго. После ухода Барбары с Гастингсом не прошло и минуты, как дверь распахнулась и вошла мисс Эмори с рабочей сумкой в руках. Она подошла к дивану, положила сумку и, встав на колени, принялась шарить в щели между сиденьем и спинкой. В этот момент на пороге появился доктор Карелли — в шляпе и с небольшим чемоданом. При виде мисс Эмори он остановился и забормотал извинения.
  Смутившись, мисс Эмори поднялась.
  — Я искала спицу, — зачем-то объяснила она, наконец нащупав ее в щели и взмахнув находкой. — Завалилась.
  Тут она заметила чемодан.
  — Вы собираетесь нас покинуть, доктор Карелли?
  Карелли положил чемодан и шляпу на стул.
  — Не смею больше злоупотреблять вашим гостеприимством, — ответил он.
  Мисс Эмори явно обрадовалась.
  — Что ж, если вы так считаете, — начала было она, но тут же, вспомнив обо всех печальных и сложных обстоятельствах, прибавила: — Впрочем, пожалуй, едва ли это теперь можно сделать, избежав утомительных формальностей…
  Мисс Эмори нерешительно замолчала.
  — Формальности я уже уладил, — бодро произнес Карелли.
  — В таком случае, если вы считаете, что вам пора…
  — Пора, пора.
  — Тогда я вызову машину, — твердо заявила мисс Эмори и направилась было к кнопке звонка.
  — Нет, нет, — не менее твердо остановил ее доктор. — Это я тоже уже уладил.
  — Но ведь вам пришлось самому снести чемодан, — ужаснулась мисс. — Что за слуги у нас! У них, видите ли, после смерти Клода руки опустились! — Мисс Эмори села и достала вязанье. — Руки опустились, мысли разбежались. Никто не умеет держаться. Странно, не так ли, доктор?
  Карелли явно занервничал.
  — Очень странно, — рассеянно отозвался он, поглядывая в сторону телефона.
  Мисс Эмори, продолжая болтать, взялась за вязание.
  — Надеюсь, вы успеете к поезду на двенадцать пятнадцать. Можете даже особенно не торопиться. Излишняя спешка только мешает. Я всегда говорила, кто суетится…
  — Вы правы, — не дослушал Карелли, — времени у меня, думаю, вполне достаточно. Но… нельзя ли воспользоваться телефоном?
  Кэролайн вскинула голову.
  — О да, конечно, — сказала она и снова склонилась над вязаньем. Ей и в голову не пришло, что Карелли желает поговорить без свидетелей.
  — Благодарю вас, — процедил Карелли, направляясь к столу, где принялся листать справочник, будто отыскивая номер. Потом бросил нетерпеливый взгляд в сторону Кэролайн. — Мне показалось, вас позвала племянница, — сказал он.
  Но мисс Эмори лишь перенесла на племянницу разговор, а занятия своего не прекратила.
  — Ах, Барбара! — воскликнула она. — Такая славная девочка. Ей, знаете ли, приходится вести здесь довольно печальную жизнь. Впрочем, осмелюсь предположить, теперь ее жизнь наверняка изменится. — Кэролайн мечтательно подняла глаза. — Конечно, я делала все, что в моих силах. Но девушкам нужно развлекаться хоть иногда. И никакой «Пчелиный воск» этого не заменит.
  На лице доктора Карелли к раздражению добавилось замешательство.
  — Пчелиный воск? — переспросил он.
  — Да!.. Или «Мед»? Ах, это какие-то витамины. По крайней мере, на банке написано «витамины»: A, B, C и D. Короче говоря, все, кроме одного, который принимают для профилактики бери-бери. Но, по-моему, если живешь в Англии, это уже лишнее. Такого здесь, слава богу, нет. Кажется, бери-бери — болезнь, которой болеют шлифовальщики риса, и это где-то в колониях. Очень интересно. Я и мистера Рейнора заставила их пить каждое утро, я имею в виду «Пчелиный воск» — каждое утро после завтрака. Он такой бледный, бедняжка. Я хотела, чтобы и Люсия пила, но она отказалась. — Мисс Эмори неодобрительно покачала головой. — Подумать только, когда я была молоденькой девушкой, мне строго-настрого запрещали есть карамельки из-за этого «Воска», то есть «Меда». Времена меняются. Да, времена меняются.
  Доктор Карелли прикладывал все усилия, чтобы не выйти из себя.
  — Да, да, мисс Эмори, — сказал он как можно вежливее.
  Он нервно походил по комнате и наконец решился действовать напрямую.
  — По-моему, вас зовет племянница.
  — Зовет племянница?
  — Да. Вы разве не слышите?
  Мисс Эмори честно прислушалась.
  — Н-нет, нет, — призналась она. — Как странно. — Она свернула вязанье. — У вас, должно быть, очень тонкий слух. Не то чтобы я плохо слышала. Мне, знаете ли, говорили, что…
  Она уронила клубок. Карелли нагнулся и поднял.
  — Благодарю вас, — сказала она. — У всех Эмори, знаете ли, очень хороший слух. — Она поднялась с дивана. — Мой отец сохранил и слух, и зрение до глубокой старости. В восемьдесят лет он читал без очков.
  Она снова уронила клубок, и снова Карелли нагнулся и протянул его ей.
  — Ах, большое спасибо. Он был удивительный человек, доктор. Я имею в виду отца. Совершенно удивительный. Спал на перине под балдахином, спальня у него никогда не проветривалась. Ночной воздух, говорил он, вреден для здоровья. К несчастью, потом у него случился приступ подагры, а в то время при нем была одна молоденькая сиделка, так вот она настояла, чтобы открыли форточку, и вот от этого мой бедный отец и умер.
  Она в третий раз уронила клубок. На этот раз Карелли вложил ей клубок в руку и решительно повел к двери. Мисс Эмори продолжала болтать и на ходу:
  — Не люблю я больничных сиделок, доктор. Обо всех сплетничают, все время пьют чай и только и делают, что раздражают слуг.
  — Очень справедливое наблюдение, очень справедливое, — поспешно согласился с ней доктор и распахнул дверь.
  — Благодарю вас, — произнесла мисс Эмори, подталкиваемая в спину твердой рукой.
  Карелли захлопнул дверь и бросился к телефону.
  — Говорят из Маркет-Клив, три-один-четыре. Соедините меня с Лондоном… Сохо, восемь-восемь-пять-три… нет, пять-три, да… Что?.. Перезвоните?.. Хорошо.
  Он положил трубку, постоял, нетерпеливо покусывая ногти. Потом прошел в кабинет. В эту минуту в библиотеке появился Рейнор. Оглядевшись, он как бы бесцельно подошел к камину, постоял, потрогал вазу с бумажками. В этот момент, хлопнув дверью, вернулся Карелли, и Рейнор оглянулся.
  — Не знал, что вы там, — удивился секретарь.
  — Я жду звонка — объяснил Карелли.
  — Ах, вот оно что!
  Помолчав, Карелли спросил:
  — Вы не знаете, когда приехали полицейские?
  — По-моему, минут двадцать назад. Вы уже видели их?
  — Только издалека.
  — Приехал инспектор из Скотленд-Ярда, — сказал Рейнор. — Он, кажется, был где-то здесь неподалеку по другому делу, потому его и попросили заглянуть сюда, помочь местной полиции.
  — Повезло, — заключил Карелли.
  — Конечно.
  В этот момент зазвонил телефон. Рейнор машинально шагнул к аппарату, но Карелли ринулся наперерез.
  — Прошу прощения, думаю, это звонят мне. — Он поднял на Рейнора вопросительный взгляд. — Не могли бы вы…
  — Разумеется, дорогой доктор, — мгновенно сообразил секретарь. — Конечно, я выйду.
  Рейнор вышел, а Карелли схватился за трубку.
  — Алло, — ровным голосом произнес он. — Мигель?.. Да?.. Нет, черт побери, нет. Это было невозможно… Ты не понимаешь, старика вчера отравили… Выезжаю немедленно… Здесь Джепп… Джепп, помнишь инспектора из Скотленд-Ярда?.. Нет, меня не видел… Тоже надеюсь… В том же месте, сегодня в девять тридцать… Отлично.
  Карелли положил трубку и собрался удалиться. Он уже взялся за чемоданчик, надел шляпу и шагнул к распахнутому окну. Но едва занес ногу над подоконником, как столкнулся с Эркюлем Пуаро.
  — Прошу прощения, — сказал итальянец.
  — Ничего страшного, — вежливо ответил Пуаро, загораживая собой проход.
  — Вы не позволите пройти?
  — Нет. Извините, но это невозможно, — невозмутимо проговорил Пуаро. — Совершенно невозможно.
  — Я требую.
  — Ничего не могу поделать, — дружелюбно улыбнулся Пуаро.
  Неожиданно Карелли вдруг рванулся вперед. Маленький детектив резко отступил в сторону, сделал какое-то едва заметное точное движение и, одновременно перехватив чемодан, бросил Карелли прямо в объятия инспектора Джеппа, который уже возник у него за спиной.
  — Привет, а это еще кто? — изумился Джепп. — Ба-а, да провалиться мне — Тонио!
  Пуаро добродушно рассмеялся и отошел в сторону.
  — Я так и подумал, дорогой Джепп, что имя этого джентльмена вам должно быть известно.
  — Мне-то известно не только его имя. Мне известно о нем все, — удовлетворенно кивнул головой Джепп. — Тонио вообще личность знаменитая. Так ведь, Тонио? Спорим, от месье Пуаро ты такого не ожидал. Как вы называете эти приемчики, Пуаро? Джиу-джитсу? Бедняга Тонио.
  Пуаро открыл на столе чемоданчик. Карелли рявкнул:
  — У вас против меня ничего нет, Джепп! Вы не имеет права меня задерживать.
  — Что ты говоришь, — проворчал Джепп. — Спорим, это ты стащил формулу и прикончил старого джентльмена. — Он повернулся к Пуаро. — Такие бумажки его специальность, и я нисколько не удивлюсь, если сейчас при нем окажется краденый листок, иначе с чего бы ему бежать.
  — Согласен, — сказал Пуаро.
  Джепп обыскал карманы Карелли, а Пуаро тем временем внимательно изучал содержимое чемодана.
  — Ну? — наконец, не выдержав, спросил Джепп.
  — Ничего, — спокойно ответил маленький детектив, закрывая крышку. — Абсолютно ничего. Я разочарован.
  — Думали, самые умные, так? — хмыкнул Карелли. — А вот нет. Но могу вам сказать…
  Тихо и твердо Пуаро его перебил:
  — Разумеется, но вряд ли это пойдет вам на пользу.
  Карелли оторопел.
  — Вы о чем? — воскликнул он.
  — Месье Пуаро прав, — сказал Джепп. — Вам лучше пока придержать язык.
  Он подошел к двери и крикнул в коридор:
  — Джонсон!
  Молодой констебль сунул голову в дверь.
  — Соберите-ка здесь всю семейку. Мне нужны все.
  — Есть, сэр, — ответил Джонсон и исчез из виду.
  — Я протестую! Я…
  Карелли задохнулся от негодования. Вдруг он подхватил чемоданчик и бросился к окну. Рванувшийся наперерез Джепп сгреб итальянца в охапку и швырнул на диван, выхватив чемодан.
  — Спокойно, тебе никто ничего не сделал, — рявкнул он насмерть перепугавшемуся Карелли.
  Пуаро подошел к окну.
  — Прошу вас, не уходите, месье Пуаро, — окликнул его в спину Джепп, ставя чемодан на кофейный столик. — Сейчас здесь будет интересно.
  — Нет-нет, дорогой мой, я никуда и не собираюсь, — уверил его Пуаро. — Я просто постою у окна. И совершенно с вами согласен, этот общий сбор действительно может оказаться в высшей степени интересным.
  Глава 17
  Постепенно собрались все. Карелли с мрачным видом сидел на диване, Пуаро прикрывал спиной окно. Из сада под ручку вернулись Барбара с Гастингсом. Гастингс встал рядом с Пуаро, а Барбара прошла к дивану и села рядом с Карелли.
  Пуаро сказал шепотом:
  — Гастингс, было бы очень полезно, если бы вы запомнили, кто где попытается сесть.
  — Полезно? В каком смысле?
  — В психологическом, друг мой, — ограничился таким объяснением Пуаро.
  Гастингс повернулся лицом к двери и принялся следить. Вошла Люсия, прошла и села на стул справа от стола. Появился Ричард под руку с теткой, которая тут же устроилась на стуле. Ричард же встал возле граммофонного столика, откуда ему было хорошо видно жену. Пришел Эдвард Рейнор, расположился сзади за креслом, облокотившись на спинку. Последним вошел констебль Джонсон, который поплотнее закрыл дверь и встал рядом, словно на страже.
  Ричард представил инспектору тех, кого он еще не видел.
  — Моя тетя, мисс Эмори. Моя кузина, мисс Барбара Эмори.
  Барбара кивнула головой и тотчас спросила:
  — Отчего такой переполох, инспектор?
  Джепп не удостоил ее вопрос вниманием.
  — Та-ак, кажется, все в сборе, не так ли? — проговорил он, направляясь к камину.
  Растерянная и немного встревоженная Кэролайн повернулась к племяннику.
  — Не понимаю, — сказала она, — чего от нас хочет этот джентльмен?
  — Я должен тебе кое-что сказать, — ответил Ричард. — Видишь ли, тетя Кэролайн… Видите ли, — повторил он, обращаясь ко всем сразу, — сегодня утром при вскрытии было установлено, что отец умер не от сердечного приступа. Его отравили.
  — Что? — громко воскликнул Рейнор.
  Мисс Эмори от ужаса вскрикнула.
  — Его отравили гиоцином, — продолжал Ричард.
  Рейнор вздрогнул.
  — Гиоцином? — переспросил он. — Но… — и умолк, глядя в лицо Люсии.
  К нему шагнул инспектор Джепп.
  — В чем дело, мистер Рейнор?
  Секретарь смутился.
  — Нет, нет, ничего. Я видел только… Но… — нерешительно проговорил он и снова замолчал.
  — Извините, нам необходимо знать все, что касается вчерашнего вечера, — настойчиво проговорил Джепп. — Вы же хотели что-то сказать.
  — Нет-нет, поверьте, — заупрямился секретарь. — То есть я имею в виду, что всему наверняка есть разумное объяснение.
  — Всему чему, мистер Рейнор?
  Рейнор все еще колебался.
  — Я видел лишь, — не сразу выговорил Рейнор, — как миссис Эмори высыпала в ладонь таблетки.
  — Когда?
  — Вчера вечером. Я как раз вышел из кабинета. Все стояли у граммофона. Стояли спиной. А миссис Эмори взяла склянку… кажется, это была склянка с гиоцином… и высыпала себе в ладонь почти все.
  — Почему вы молчали об этом раньше? — спросил Джепп.
  Люсия хотела что-то сказать, но инспектор остановил ее:
  — Одну минуту, миссис Эмори. Сейчас я хочу выслушать мистера Рейнора.
  — Я забыл, — сказал Рейнор. — И вспомнил только теперь, когда услышал, что сэра Клода отравили. Разумеется, это совпадение. Понимаю. В конце концов, миссис Эмори могла отсыпать себе и другое лекарство. Склянка в ящике не одна.
  Джепп повернулся к Люсии.
  — Ну, мадам, теперь что скажете вы?
  — Мне понадобилось снотворное, — с трудом выдавила из себя она.
  — Вы точно видели, сколько таблеток взяла мадам? — снова повернулся к Рейнору инспектор.
  — Мне показалось, что много, — ответил тот.
  — Сколько нужно таблеток, чтобы уснуть, мадам? Одна, две. Что вы сделали с остальными?
  — Я… не помню… — не сразу ответила Люсия.
  Она хотела было что-то добавить, но тут вскочил Карелли.
  — Видите, инспектор? Вот вам и убийца!
  Барбара вскочила с дивана, метнувшись в другой край комнаты. Гастингс же подошел и встал с ней рядом.
  — Я все расскажу, вы хотели правду, инспектор, так получите. Я приехал сюда специально встретиться с этой женщиной. Она сама послала за мной. Сказала, что хочет добыть расчеты взрывчатки и продать. Да, признаю, в прошлом я действительно занимался подобными операциями.
  — Не похоже на полное признание, — Джепп встал между ним и Люсией. — Все это мы и так знаем. — Он повернулся к Люсии. — Что скажете вы, мадам?
  Побледнев как полотно, Люсия поднялась. Ричард невольно шагнул к ней.
  — Я не позволю… — начал было он, но инспектор остановил его:
  — Погодите, сэр.
  Карелли заговорил снова:
  — Посмотрите на эту женщину. Кто-нибудь из вас знает хоть, кто она такая? Так я вам скажу. Это дочь Сельмы Готц. Дочь самой опасной женщины в мире!
  — Это неправда, Ричард! — крикнула Люсия. — Неправда! Не слушай его…
  — Я тебе все кости переломаю! — рявкнул Ричард.
  Джепп преградил дорогу, заслонив собой Карелли.
  — Успокойтесь, сэр. Пожалуйста, возьмите себя в руки, — потребовал он. — Нужно выяснить все до конца. Итак, миссис Эмори, мы слушаем.
  Наступило молчание. Люсия хотела заговорить и не смогла.
  — Я… я… — голос ее прервался.
  Она посмотрела на мужа, потом повернулась к Пуаро и умоляюще протянула к нему руки.
  — Наберитесь мужества, мадам, — посоветовал Пуаро. — Доверьтесь мне еще раз. Скажите. Скажите им все как есть. Наступил момент, когда лгать больше нельзя. Пора сказать правду.
  Люсия молча смотрела ему в глаза, но он лишь повторил:
  — Наберитесь мужества, мадам. Si, si. Вы храбрая женщина. Не бойтесь.
  И он вновь отошел к окну.
  Люсия заговорила не сразу. Она долго молчала, потом глухо произнесла:
  — Это правда. Да, я действительно дочь Сельмы Готц. Но я никогда не просила этого человека сюда приехать и никогда не предлагала ему купить расчеты сэра Клода. Он приехал сам, чтобы шантажировать меня.
  — Шантажировать! — Ричард не поверил своим ушам.
  Он двинулся к жене. Люсия повернулась и посмотрела ему в лицо.
  — Он сказал, что расскажет тебе о моей матери, если я не добуду расчетов, но я их не брала. Наверное, он сам украл их. Возможность у него была. Он был какое-то время один в кабинете. Теперь-то я понимаю, он нарочно хотел, чтобы я взяла гиоцин и отравилась, и тогда все подумали бы на меня. Он просто загипнотизировал меня тогда…
  Голос у нее прервался, и Люсия, уткнувшись мужу в плечо, разрыдалась.
  — Люсия, дорогая…
  Ричард обнял ее за плечи. К ним подошла мисс Эмори и тоже, стараясь утешить, обняла невестку. Ричард повернулся к инспектору:
  — Инспектор, мне нужно сказать вам несколько слов наедине.
  Ни слова не говоря, Джепп перевел взгляд на Ричарда, потом коротко кивнул Джонсону, и тот распахнул дверь.
  — Хорошо, — сказал Джепп. — Выслушаем и вас.
  Мисс Эмори в обнимку с Люсией вышли в коридор, Барбара с Гастингсом в сад. Рейнор, перед тем как удалиться, подошел к Ричарду.
  — Весьма сожалею, мистер Эмори, весьма.
  Последним, прихватив чемодан и шляпу, вышел Карелли.
  — Не спускай глаз с этого пройдохи и миссис Эмори, — приказал Джепп констеблю. — Чтобы никаких неожиданностей, понял?
  — Понял, сэр, — коротко ответил констебль и следом за Карелли вышел из комнаты.
  — Прошу извинить меня, мистер Эмори, но после того, что сказал Карелли, я вынужден принять меры предосторожности. Месье Пуаро, я хотел бы просить вас присутствовать при нашем разговоре в качестве свидетеля.
  Ричард стоял с видом человека, принявшего решение. Он набрал в грудь побольше воздуха и твердым голосом произнес:
  — Инспектор!
  — Да, сэр, слушаю вас.
  Тщательно, медленно выговаривая слова, Ричард сказал:
  — Думаю, наступила пора сознаться. Это я убил отца.
  Джепп улыбнулся.
  — Боюсь, не покатит, сэр.
  Ричард изумленно поднял брови.
  — Простите?
  — Я хочу сказать: нет, сэр, не пойдет. Вы влюблены в жену. Понимаю: любовь, молодость, недавно поженились и все такое. Но, честно говоря, стоит ли совать голову в петлю? Она просто скверная женщина. Хотя красавица, согласен.
  — Инспектор Джепп! — гневно воскликнул Ричард.
  — Не за что вам на меня сердиться, — невозмутимо отвечал Джепп. — Я говорю как есть, вон и Пуаро скажет то же самое. Прошу прощения, сэр, долг есть долг, а убийство есть убийство. Вот и все.
  Он с достоинством отвесил поклон и удалился.
  Ричард повернулся к Пуаро, который молча наблюдал за этой сценой.
  — Значит, месье Пуаро, вы намерены сказать то же самое?
  Пуаро вынул из кармана портсигар и достал сигарету. Вместо ответа он спросил:
  — Скажите, месье Эмори, когда вы в первый раз заподозрили свою жену?
  — Я никогда… — заговорил Ричард, но Пуаро перебил, потянувшись к столу за коробком спичек:
  — Прошу вас, месье Эмори. Правду и одну только правду! Вы подозревали ее, я знаю. Вы заподозрили ее еще до моего приезда. Потому-то вы так и стремились меня выпроводить. Не отрицайте. Обмануть Эркюля Пуаро невозможно.
  Он прикурил, положил коробок на стол и улыбнулся Ричарду, казавшемуся рядом с ним огромным.
  — И все-таки вы ошибаетесь, — упрямо повторил Ричард. — Очень ошибаетесь. Я ни в чем ее не подозревал.
  — Кроме того, не забывайте, что и против вас тоже можно составить дело, — развивал свою мысль маленький детектив, усаживаясь в кресло. — Вы тоже держали в руках лекарства, именно вы отнесли отцу кофе, вы запутались в долгах. Да-да, вас тоже можно было заподозрить.
  — Инспектор Джепп, кажется, придерживается другого мнения.
  — Ах, Джепп! У инспектора хорошо развит здравый смысл, — улыбнулся Пуаро. — И он не смотрит на вас глазами влюбленной женщины.
  — Влюбленной женщины?
  — Позвольте дать вам урок психологии, — проговорил Пуаро. — Вчера вечером, когда мы приехали, ваша жена попросила меня остаться и найти убийцу. Как вы считаете, стала бы она это делать, если бы была виновна?
  — Вы… вы хотите сказать…
  — Я хочу сказать, — перебил Пуаро — что не успеет сегодня зайти солнце, как вы будете на коленях просить у нее прощения.
  — Что вы такое говорите?
  — Возможно, я говорю чересчур много, — согласился Пуаро, вставая. — А теперь, месье, доверьтесь мне. Доверьтесь Эркюлю Пуаро.
  — Неужели вы сумеете ее спасти? — спросил Ричард, и в голосе его звучало отчаяние.
  Пуаро отвечал в высшей степени торжественно:
  — Я дал слово… хотя не представлял, насколько трудно его будет сдержать. Видите ли, у нас очень мало времени, нужно что-то предпринять, и срочно. Пообещайте в точности выполнить все, что я скажу, не задавая вопросов и не считаясь с хлопотами. Обещаете?
  — Хорошо, — довольно неохотно согласился Ричард.
  — Вот и прекрасно. А теперь послушайте. Предложение мое довольно простое и вполне выполнимое. Собственно говоря, оно продиктовано просто-напросто здравым смыслом. Мне нужно, чтобы вы потребовали полного обыска дома. Прибудут полицейские, их прибудет много, и обыщут все. Для вас и для всех членов семьи это создаст определенные неудобства, и потому на время вы все отсюда уедете.
  — Уедем? — Ричард едва верил своим ушам.
  — Таково мое предложение. Далеко уехать, конечно, вам не позволят. Но говорят, у вас в Маркет-Клив неплохая гостиница. Снимите комнаты. Вы останетесь под рукой, вас можно будет найти в любой момент.
  — Когда я должен об этом сказать?
  Пуаро улыбнулся ему лучезарной улыбкой.
  — Немедленно, — сказал он. — Немедленно.
  — Но ведь это будет выглядеть очень странно.
  — Нисколько, — маленький детектив еще раз ободряюще улыбнулся. — Это примут всего лишь — как вы это говорите? — за душевный порыв. Все подумают, что дом стал вам ненавистен, вы не в состоянии здесь оставаться. И воспримут как должное, вот увидите.
  — А как быть с инспектором Джеппом?
  — С инспектором Джеппом я все улажу сам.
  — Я все же не понимаю, чего мы добьемся, — сказал Ричард.
  — Разумеется, не понимаете, — с довольным видом подтвердил Пуаро. И пожал плечами. — Вам это совершенно необязательно. Важно, чтобы понимал я. Я, Эркюль Пуаро. Этого достаточно. — Он взял Ричарда за плечи. — Идите и сделайте, что я сказал. Кстати, если вам это так неприятно, пусть все организационные вопросы возьмет на себя Рейнор. Идите, идите!
  И он почти вытолкал Ричарда в коридор.
  Оглянувшись через плечо, Ричард бросил на Пуаро встревоженный взгляд и ушел.
  — Ох эти англичане! До чего же упрямые, — проворчал Пуаро.
  Он подошел к окну и выглянул в сад.
  — Мадемуазель Барбара! — крикнул он.
  Глава 18
  Барбара заглянула в окно.
  — Что такое? Неужели еще что-то случилось?
  Пуаро улыбнулся самой обворожительной улыбкой.
  — Ах, мадемуазель. Я лишь хотел узнать, не могли бы вы на несколько минут одолжить мне моего друга?
  Барбара капризно поджала губки.
  — Как! Вы хотите отнять у меня самого дорогого гостя?
  — Очень ненадолго, мадемуазель, обещаю.
  — Что ж, тогда, так и быть, одолжу. — Барбара оглянулась на сад и крикнула: — Дорогой мой, идите сюда, вы нужны месье Пуаро.
  — Благодарю вас. — Пуаро еще раз улыбнулся и отвесил поклон.
  Барбара вернулась в сад, и через несколько секунд появился Гастингс. Вид у него был пристыженный.
  — Что вы скажете в свое оправдание? — Пуаро сделал вид, будто сердится.
  Гастингс виновато улыбнулся.
  — Не прячьтесь за улыбочками, — продолжал Пуаро в том же тоне. — Я оставил вас здесь стеречь важную улику, и что же узнал через пять минут? Что вы уже прогуливаетесь по саду с очаровательной молодой леди. Нет, mon cher, как только на сцене появляется хорошенькая девушка, на вас совершенно нельзя положиться, все ваши благие намерения тотчас оказываются забыты. Zut alors! 339
  Овечья улыбка на лице Гастингса увяла. От смущения он вспыхнул.
  — Послушайте, я страшно виноват, Пуаро. Я вышел всего на секунду, а потом заглянул в окно, увидел вас и подумал, что ничего страшного.
  — Вам просто стыдно было показаться мне на глаза, — заявил Пуаро. — Знаете, Гастингс, вполне вероятно, что из-за вас свершилось непоправимое. Когда я вошел, я столкнулся с Карелли. Одному богу известно, чем он тут занимался, вдруг подбросил какую-нибудь улику?
  — Послушайте, Пуаро, мне действительно очень жаль, — еще раз извинился Гастингс. — Очень и очень жаль.
  — Если непоправимого все еще не случилось, то благодарить нужно счастливый случай, а никак не вас. А теперь, mon ami, наступил момент, когда мы оба должны как следует напрячь все наши серые клеточки.
  И Пуаро, сделав вид, будто собирается потрепать приятеля по щеке, залепил ему основательную оплеуху.
  — Хорошо же! — воскликнул Гастингс. — Я готов приступить к делу.
  — Ничего хорошего, друг мой, — возразил Пуаро. — Наоборот. Все плохо. Хуже некуда. — Вид у него стал встревоженный. — Темно. Темно, как вчера вечером.
  На минуту Пуаро задумался.
  — Но… Да, кажется… Неплохая мысль. Блеск! Да, пожалуй, начнем отсюда!
  Совершенно озадаченный, Гастингс проговорил:
  — Ради бога, о чем вы?
  Очень серьезно Пуаро спросил:
  — Почему умер сэр Клод, Гастингс? Ответьте на этот вопрос. Почему умер сэр Клод?
  Гастингс вытаращил глаза.
  — Но ведь это уже известно?
  — Разве? Вы так уверены?
  — Э-э… да, — проговорил Гастингс, хотя не слишком уверенно. — Он умер… потому что его отравили.
  Пуаро нетерпеливо отмахнулся:
  — Это понятно. Но почему его отравили?
  Гастингс честно задумался.
  — Скорее всего, потому, что вор думал…
  Пуаро медленно покачивал головой в такт словам.
  — Вор думал, что его найдут…
  Он снова замолчал, глядя на лысину Пуаро.
  — Попытайтесь же представить себе, Гастингс, то, о чем вор не подумал.
  — Не могу, — признался Гастингс.
  Пуаро заходил по комнате, воздев руки, словно призывая Гастингса к вниманию.
  — Гастингс, дорогой, позвольте мне напомнить вам факты в той последовательности, в которой они произошли, или, по крайней мере, в какой должны были произойти.
  Гастингс сел и приготовился слушать.
  — Вчера вечером, сидя в своем кресле, умирает сэр Клод. — Пуаро подошел к креслу и тоже сел. Потом задумчиво повторил: — Вот именно, умирает, сидя в своем кресле. При этом в комнате не происходит ничего подозрительного. Все склоняются к мысли о том, что он умер от сердечного приступа. О его бумагах забыли, и уж несколько дней никто бы о них даже не вспомнил. А потом всех интересовало бы в первую очередь завещание. А спустя еще некоторое время, после похорон, оказалось бы, что последняя его работа так и осталась не завершена. Понимаете, что это означает, Гастингс?
  — Да.
  — Что?
  Гастингс удивился.
  — Да, что? — повторил он.
  — Время. Для вора это означает время. Он успел бы спокойно спрятать похищенный конверт. И ни в ком не вызвать никаких подозрений. Даже если бы в конце концов об исчезновении последней формулы стало известно, вор все равно остался бы в безопасности.
  — Да, конечно… Конечно, я тоже так думаю, — неуверенно подтвердил Гастингс.
  — Разумеется, иначе быть не может! — вскричал Пуаро. — Или я не Эркюль Пуаро! Но смотрите, какой напрашивается вывод. Убийство сэра Клода было спланировано заранее и не было совершено из-за случайно сложившихся обстоятельств. Нет, оно было хорошо продумано и тщательно подготовлено. Подготовлено. Теперь понимаете?
  — Нет, — с простодушным чистосердечием признал Гастингс. — Поймите, я в этом не разбираюсь. Я знаю только одно: сейчас мы сидим в библиотеке. Вот и все.
  — И совершенно правы, друг мой, — сказал Пуаро. — Мы в библиотеке. Но сейчас не утро, а вечер. Свет гаснет. Планы нашего вора рушатся.
  Выпрямившись, Пуаро поднял палец, словно призывая Гастингса проникнуться всей важностью происходящего.
  — Сэр Клод, который не должен был бы подходить к сейфу до следующего утра, по какой-то случайности все же обнаружил пропажу. И, как сказал он сам, соорудил ловушку. Вор попался, как крыса. Однако вор — он же убийца — знает то, о чем не догадывается сэр Клод. Он знает, что через несколько минут сэр Клод уснет навсегда. У него… или у нее… остается одна задача — за ту минуту, в течение которой в комнате будет темно, спрятать бумагу. Закройте глаза, Гастингс, я тоже закрою. Темно, нам ничего не видно. Но все слышно. Повторите, Гастингс, повторите точно, у вас великолепная память, повторите все, что нам перечислила мисс Эмори.
  Гастингс закрыл глаза.
  — Вздохи…
  Пуаро кивнул.
  — Короткие вздохи, — медленно, с трудом припоминая болтовню Кэролайн, проговорил Гастингс и снова задумался. — Упал стул, потом звякнул металлический предмет, наверное, ключ.
  — Совершенно верно. Упал ключ. Дальше.
  — Вскрик Люсии. Она просила сэра Клода включить свет. Потом стук в дверь… О! Погодите! В самом начале был еще один звук, будто разорвался шелк.
  Гастингс открыл глаза.
  — Вот именно! Будто разорвался шелк, — воскликнул Пуаро.
  Он поднялся, в волнении заходил по комнате, подошел к столу, потом к камину.
  — Все это произошло здесь, за одну минуту, ту самую минуту, на которую выключили свет. Все осталось здесь. Но все-таки не услышали ничего такого…
  Он остановился возле камина и машинально поправил вазу с бумажками.
  — Да оставьте же наконец в покое эту вазу, Пуаро! Сколько можно.
  Пуаро повернулся к другу.
  — Что вы сказали? — произнес он. — Действительно, — и Пуаро в недоумении уставился на вазу. — Действительно, я уже поправил ее полчаса назад. Тем не менее сейчас она стоит так, что мне снова захотелось это сделать. — Он разволновался. — Почему, Гастингс? Что это означает?
  — Потому что она опять стоит криво, — уныло ответил Гастингс. — А у вас мания.
  — Как будто разорвался шелк! — воскликнул Пуаро. — Нет, Гастингс! Не шелк. Но звук действительно похож. — Он все еще смотрел на вазу. — Это рвалась бумага! — медленно проговорил он и взял вазу в руки.
  Волнение его передалось и Гастингсу.
  — Что там такое?
  Гастингс вскочил и бросился к Пуаро. Пуаро подошел к дивану, вытряхнул содержимое и принялся рыться в бумажных трубочках.
  — Возьмите, Гастингс, эту. И вот эту.
  Гастингс развернул трубочки.
  — С19 N23, — прочел он вслух.
  — Да! Она здесь!
  — Послушайте, но ведь это потрясающе!
  — Быстро, сворачивайте быстрее! — приказал Пуаро, и Гастингс немедленно повиновался. — Ах, какой вы медлительный, — рассердился Пуаро. — Быстрее!
  Схватив бумажки, он бросил их в вазу и бросился к камину.
  Гастингс стоял обескураженный. Пуаро сиял.
  — Вам опять непонятно, что я делаю? Но скажите, Гастингс, что это тут у нас? — он показал на вазу.
  Гастингс пожал плечами и ответил как можно ироничнее:
  — Разумеется, бумажки для растопки.
  — Нет, mon ami, не бумажки. Здесь сыр.
  — Сыр?!
  — Вот именно, мой друг, сыр.
  — Послушайте, Пуаро, — ядовито проговорил Гастингс. — Вы уверены, что с вами все в порядке? Я имею в виду, голова у вас не болит?
  Пуаро не обратил на колкость никакого внимания.
  — Для чего человеку сыр, Гастингс? Не знаете? Я отвечу. Для мышеловки. Нужно только дождаться, пока появится мышь.
  — А мышь…
  — Мышь появится, друг мой, — уверенно заявил Пуаро. — Будьте спокойны. Я уже ее вспугнул, и долго ждать она не решится.
  Не успел Гастингс ничего сказать на это загадочное заявление, как дверь открылась, и в библиотеку вошел Рейнор.
  — Ах, и вы здесь, месье Пуаро, — сказал секретарь. — И капитан Гастингс. Вас обоих хотел видеть инспектор Джепп.
  Глава 19
  — Сейчас идем, — ответил Пуаро.
  Вместе с Гастингсом они направились к выходу. Рейнор направился к камину. У двери Пуаро неожиданно развернулся на каблуках и посмотрел на секретаря.
  — А кстати, мистер Рейнор, — сказал он, возвращаясь к столу. — Вы случайно не знаете, не заходил ли сюда сегодня доктор Карелли?
  — Заходил, — ответил Рейнор. — Когда я вошел, он был здесь.
  — Вот как, — с довольным видом произнес детектив. — И чем же он занимался?
  — Кажется, разговаривал по телефону.
  — То есть в тот момент, когда вы вошли, он разговаривал?
  — Нет, именно в тот момент его не было, но он тут же появился из кабинета.
  Пуаро на минуту задумался.
  — А не могли бы вы вспомнить, где при этом стояли вы?
  Рейнор неопределенно повел рукой в сторону камина.
  — По-моему, где-то здесь.
  — А не слышали ли вы, о чем разговаривал Карелли?
  — Нет, — ответил секретарь. — Он ясно дал понять, что хочет поговорить без свидетелей, и я вышел.
  — Понятно.
  Пуаро, видимо, заколебался. Потом достал из карман блокнот, карандаш, вырвал страничку и написал несколько слов.
  — Гастингс! — позвал он. — Будьте любезны, передайте инспектору Джеппу. — И он протянул листок.
  Гастингс с поручением удалился, и Рейнор спросил:
  — Можно ли узнать, что вы там написали?
  Пуаро спокойно убрал блокнот и карандаш обратно в карман.
  — Записку инспектору Джеппу. Я ему написал, что, возможно, через несколько минут сообщу ему имя убийцы.
  — Неужели? Вы уже знаете, кто это? — взволнованно спросил секретарь.
  Пуаро ответил не сразу. Рейнор завороженно смотрел на маленького детектива.
  — Да, думаю, знаю… В конце концов, — произнес Пуаро, — я вспомнил об одном своем недавнем деле. Разумеется, я о нем и не забывал, убийство лорда Эджвера трудно забыть, но я наконец увидел сходство. В тот раз я — я, Эркюль Пуаро! — едва не потерпел поражение, настолько бессмысленным все казалось сначала. Видите ли, месье Рейнор, порой весьма среднего ума человек способен совершить преступление, а потом отступить, испугаться и даже не воспользоваться его плодами. Будем же надеяться, что убийца сэра Клода человек достаточно умный, высокомерный, самодовольный и не сумеет устоять перед соблазном.
  Пуаро воодушевился, глаза его заблестели.
  — Не совсем понимаю, — проговорил Рейнор. — Вы хотите сказать, что сэра Клода убила не миссис Эмори?
  — Разумеется, нет, — быстро отозвался Пуаро. — Об этом я и написал инспектору. Бедная леди достаточно настрадалась. Хватит ее мучить допросами.
  Рейнор как будто задумался.
  — Тогда готов спорить, наверняка Кареллли! Я не ошибся? — воскликнул он.
  Пуаро игриво помахал пальчиком.
  — Месье Рейнор, позвольте мне оставить мои маленькие секреты при себе до конца, — он достал платок и отер лоб. — Mon Dieu, как сегодня жарко! — пожаловался он.
  — Хотите что-нибудь выпить? — спросил Рейнор. — За всем этим я совершенно забыл о гостеприимстве. Давно пора что-нибудь вам предложить.
  Пуаро просиял.
  — Вы очень любезны. С вашего позволения, я с удовольствием выпил бы виски.
  — Конечно. Одну минуту.
  Рейнор вышел, а Пуаро подошел к окну и постоял там, глядя в сад и вдыхая свежий воздух. Потом подошел к дивану, поправил подушки, потом заглянул в вазу на камине. Вскоре вернулся Рейнор с подносом, на котором стояли два стакана виски и графин с содовой. Пуаро тронул рукой каминную полку, потом показал на графин.
  — Какая красота, достойно антиквара, — сказал он.
  — Разве? — равнодушно произнес Рейнор. — Я в этом не разбираюсь. Что ж, давайте выпьем, — предложил он и поставил поднос на кофейный столик.
  — Благодарю, — пробормотал Пуаро.
  — За удачу, — Рейнор пригубил виски.
  Пуаро отвесил легкий поклон и поднял стакан.
  — За вас, друг мой. Но позвольте же мне рассказать вам о ходе своих рассуждений. Первое, что я понял…
  Он неожиданно замолчал, резко оглянувшись, словно вдруг что-то услышал. Посмотрел на дверь, перевел взгляд на Рейнора, прижал палец к губам, всем видом показывая, будто кто-то за дверью есть.
  Рейнор понимающе кивнул. На цыпочках оба подошли к двери, и Пуаро знаком велел секретарю оставаться на месте, а сам резко распахнул дверь и выскочил в коридор. И мгновенно вернулся весьма смущенный.
  — Удивительно, — сказал он. — Я готов был поклясться, что там кто-то есть. Что ж, иногда и я ошибаюсь. Хотя очень редко. Votre sante 340, мой друг.
  И он залпом осушил стакан.
  — Эх! — воскликнул Рейнор и тоже выпил.
  — Прошу прощения? — удивился Пуаро.
  — Ничего. Просто гора с плеч, вот и все.
  Пуаро отошел к столу и поставил стакан.
  — Знаете ли, месье Рейнор, — признался он, — честно говоря, я так до конца и не привык к этому вашему любимому напитку. Вкус у него неприятный. Горький.
  Он подошел к креслу и сел.
  — Разве? Извините. Мне он горьким не кажется. — Рейнор поставил стакан на кофейный столик. — По-моему, вы собирались что-то рассказать, или я ошибся?
  Пуаро удивился.
  — Рассказать? О чем бы это? Выскочило из головы. Ах, конечно, про ход своих рассуждений. Voyons! 341 Видите ли, в расследовании одна мелочь цепляется за другую. Вот так мы и движемся. Если детали укладываются в картинку, merveille! 342 Хорошо! Можно идти дальше. А если нет, мы говорим: «Да? Это странно! Здесь чего-то не хватает, потеряно какое-то звено». И присматриваемся повнимательнее. Ищем. В итоге маленькая, несущественная деталь, прежде выпадавшая из общей картинки, становится на место. — Пуаро помахал над головой пальцем. — Более того, она оказывается очень важной. Очень!
  — Д-да, понимаю, — с сомнением произнес Рейнор.
  Пуаро так потряс пальцем, что Рейнор отшатнулся.
  — Запомните! Горе детективу, который говорит: «Это пустяк, который не имеет значения. Который ни во что не укладывается, не подходит. Выбросить его из головы». Такой детектив непременно потерпит поражение. Значение имеет все, нет никаких пустяков. — Пуаро неожиданно замолчал и покачал головой. — Ага, теперь я вспомнил, о чем хотел рассказать. Как раз про несколько таких незначительных деталей. Например, про пыль.
  Рейнор вежливо улыбнулся.
  — Про пыль?
  — Именно. Про пыль, — повторил Пуаро. — Недавно мой друг Гастингс указал мне на то, что я детектив, а не горничная. Он думал, будто высказался очень умно, но я в этом не уверен. У детектива много общего с горничной. Чем занимается горничная? Она заглядывает во все темные углы, проходит там щеткой и извлекает на свет все, что скрыто от глаз. Разве у детектива другая задача?
  Рейнор равнодушно кивнул:
  — Очень интересная мысль, месье Пуаро. — Он сел за стол. — Но… неужели это все, что вы хотели сказать?
  — Не совсем. — Пуаро подался вперед. — Вам не удалось насыпать мне пыли в глаза, месье Рейнор, потому что не было никакой пыли. Понимаете?
  Секретарь взглянул на него с интересом.
  — Нет, боюсь, что нет.
  — Не было пыли. На ящике с лекарствами. И мадемуазель Барбара запомнила это совершенно отчетливо. А пыль должна была быть. Когда я взобрался на стул, — Пуаро показал, куда он подставлял стул, — наверху все было покрыто толстым слоем пыли. И вот тогда я понял…
  — Что вы поняли?
  — Понял, что ящик уже снимали. Что тому, кто решил отравить сэра Клода Эмори, вчера вечером незачем было приближаться к лекарствам, потому что яд был уже у него. Иными словами, вам вчера было незачем туда подходить, потому что яд вы добыли в более удобное для себя время. А чашку его в руках вы держали.
  Рейнор вежливо улыбнулся.
  — Бог мой! Вы хотите сказать, что обвиняете в убийстве сэра Клода меня?
  — А вы станете это отрицать?
  Рейнор ответил не сразу.
  — Нет, — после долгого молчания сказал он, и голос у него обрел твердость, — не стану. Зачем? Я горжусь тем, что сделал. План был без сучка без задоринки. Мне просто не повезло. Сэр Клод заглянул в сейф по глупой случайности. Раньше он этого не делал никогда.
  — И вы не боитесь в этом признаться? — сонно спросил Пуаро.
  — С какой стати? Вы такой милый. С вами приятно поговорить, — рассмеялся Рейнор. Потом посерьезнел снова и продолжил: — Да, все чуть было не рухнуло. Но я тем и горжусь, что сумел превратить поражение в победу. — На лице его появилась гордость. — Сообразить за секунду, куда и как спрятать бумагу, почти невозможно, не правда ли? Хотите, скажу, где она сейчас?
  Пуаро явно клонило в сон, и он с трудом прошептал:
  — Я… я не совсем понимаю…
  — Вы совершили одну мелкую ошибку, месье Пуаро, — осклабился Рейнор. — Вы недооценили мой ум. Вы подумали, будто я поверил вашей болтовне про беднягу Карелли. Но человек с вашими мозгами, месье, не мог всерьез решить, будто Карелли… Да что тут говорить! Как видите, я играю по-крупному. Этот клочок бумаги, вернее, теперь это четыре клочка бумаги, стоит тысяч пятьдесят. — Он откинулся на спинку. — Только подумайте, что человек вроде меня способен сделать с пятьюдесятью тысячами в кармане.
  — Не… не хочу… об этом… даже… думать… — заплетающимся языком еле выговорил Пуаро.
  — Что ж, как угодно. А мне эта мысль нравится. Все имеют право на собственную точку зрения.
  Пуаро подался вперед и изо всех сил попытался встать.
  — Не будет по-вашему. Я, Эркюль Пуаро, не позволю…
  Он снова замолчал, не в силах договорить фразу, и беспомощно откинулся в кресле.
  — Вы, Эркюль Пуаро, не сделаете ничего. — Холодно рассмеявшись, секретарь сказал: — Вам ведь даже не пришло в голову, отчего у виски такой горький вкус, не так ли? Видите ли, дорогой мой месье Пуаро, дело в том, что я взял из ящика не одну, а несколько склянок с гиоцином. И вам досталось даже больше, чем сэру Клоду.
  — Ah mon Dieu, — только и смог вздохнуть Пуаро и слабым голосом попытался позвать: — Гастингс! Гастин…
  Голос его замер, Пуаро снова упал в кресло, глаза закрылись.
  Рейнор поднялся, отбросив в сторону стул, и подошел к Пуаро.
  — Не спите, месье Пуаро, не спите, — сказал он. — Вам ведь хочется увидеть, где лежит бумага, не так ли?
  Он подождал, но глаза Пуаро остались закрыты.
  — Скорый сон без сновидений, вечный сон, как сказал дорогой наш доктор Карелли, — сухо произнес Рейнор.
  Он подошел к камину, снял вазу, достал несколько свернутых клочков бумаги и сунул в карман. Потом направился к окну, по дороге на секунду задержался возле Пуаро.
  — Прощайте, дорогой месье Пуаро. — И повернулся было, чтобы уйти.
  Вдруг за спиной у него раздался бодрый голос Пуаро:
  — А конверт вам не нужен?
  Рейнор подпрыгнул, как ужаленный. В этот момент из сада в библиотеку вошел инспектор. Рейнор нерешительно отступил было назад, потом рванулся к окну, пытаясь прорваться. Занес ногу над подоконником, но перед ним мгновенно вырос констебль Джонсон, а сзади налетел Джепп.
  Пуаро поднялся и с удовольствием потянулся.
  — Ну, дорогой инспектор, — спросил он, — все ли вы успели услышать?
  Джепп, на пару с констеблем оттащив Рейнора подальше от окна, отдуваясь сказал:
  — Все до последнего слова. Получили вашу записку, Пуаро, и рванули с констеблем в сад. Оттуда отлично слышно, — он показал на окошко. — А теперь посмотрим, что тут у него лежит.
  Джепп запустил руку в карман Рейнора, достал свернутые клочки бумаги и небрежно бросил их на кофейный столик. Кроме них, в кармане оказалась пустая склянка.
  — Ха-ха! Склянка из-под гиоцина! Пустая.
  Из коридора появился Гастингс со стаканом виски в руках.
  — А вот и Гастингс, — улыбнулся Пуаро, принимая у него стакан. — Поняли? — он повернулся к Рейнору со своей самой приятной улыбкой. — Мне не понравилась роль, которую вы отвели мне в вашей комедии. И я заставил вас сыграть в своей. Я написал инспектору, что нужно сделать. Потом упростил вам задачу, пожаловавшись на жару. Я знал, что вы попытаетесь предложить мне выпить. Вы ведь хотели угостить меня виски, не так ли? Остальное было просто. Когда я выглянул в коридор, там меня уже ждал Гастингс. Я поменял стаканы и вернулся. И вот, пожалуйста, комедия окончена.
  Пуаро вернул Гастингсу стакан.
  — Свою роль я сыграл, кажется, неплохо, — довольно заявил он.
  Какое-то время они с Рейнором молча изучали друг друга.
  Потом секретарь сказал:
  — Я боялся вас с той самой секунды, когда вы переступили порог. Мой план должен был сработать. За эту паршивую формулу я получил бы тысяч пятьдесят, если не больше. Но, увидев вас, я усомнился в себе. Возможно, я поторопился, отправив на тот свет этого надутого старого дурака.
  — Я уже сказал, что вы отнюдь не глупы, — отозвался Пуаро.
  С довольным видом он снова уселся в кресло. Джепп встал перед секретарем.
  — Эдвард Рейнор, вы арестованы за умышленное убийство сэра Клода Эмори. Предупреждаю, все, что вы скажете, может быть использовано против вас.
  И знаком приказал констеблю увести Рейнора.
  Глава 20
  Рейнор в сопровождении констебля вышел из библиотеки, едва не задев плечом мисс Эмори. Та изумленно проводила их взглядом. Пуаро поднялся ей навстречу.
  — Месье Пуаро, — ахнула она, — неужели? Неужели же моего несчастного брата убил мистер Рейнор?
  — Боюсь, это именно так, мадемуазель, — сказал Пуаро.
  Мисс Эмори едва не потеряла дар речи.
  — О-о! — воскликнула она. — Не верю своим ушам! Какая низость! А мы-то считали его членом семьи. «Пчелиный воск», знаете ли, и все такое…
  Она резко шагнула к двери и едва не столкнулась с Ричардом, который вышел оттуда навстречу. Из сада появилась Барбара.
  — Мир перевернулся! — воскликнула Барбара. — Эдвард Рейнор! Никогда бы не подумала. Не могу поверить. Догадаться, что это он, мог только ужасно умный человек. Интересно, кто бы это мог быть?
  Она многозначительно взглянула на Пуаро, но тот отвесил легкий поклон в сторону инспектора и проговорил:
  — Дело вел инспектор Джепп, мадемуазель.
  Джепп просиял.
  — Знаете, что я вам скажу, Пуаро? Хороший вы человек. И настоящий джентльмен.
  Поклонившись всем сразу, Джепп быстро направился к выходу, по дороге забрав из рук изумленного Гастингса стакан с виски.
  — Позвольте забрать это с собой, Гастингс. Это улика!
  — Как, убийцу дяди Клода нашел инспектор Джепп? — недоверчиво переспросила у Пуаро Барбара. — Это же вы нашли!
  Пуаро встал рядом с Гастингсом и приобнял его за плечи.
  — Мадемуазель, — сказал он — на самом деле честь открытия принадлежит Гастингсу. Именно он произнес ту самую гениальную фразу, которая и направила меня на верный путь. Уведите-ка его в сад и заставьте рассказать все в подробностях.
  Он подтолкнул Гастингса к Барбаре и выпроводил обоих.
  Ричард тоже собрался было что-то сказать, но тут опять открылась дверь, и в библиотеку вошла Люсия. Увидев мужа, она вздрогнула.
  — Ричард, — робко произнесла она.
  Ричард оглянулся.
  — Люсия!
  Люсия сделала несколько шагов и остановилась.
  — Я… — начала она и снова умолкла.
  Ричард двинулся к ней.
  — Ты…
  Оба были взволнованы, обоим было неловко. Вдруг Люсия, перехватив взгляд Пуаро, шагнула к нему, протянув руки:
  — Месье Пуаро, чем я могу вас отблагодарить?
  Пуаро взял ее руки в свои.
  — Вот, мадам, и закончились ваши беды, — сказал он.
  — Убийца пойман. Но мои беды… все ли они позади? — горько сказала Люсия.
  Пуаро посмотрел ей в лицо.
  — Да, что-то вид у вас и впрямь не очень счастливый, дитя мое.
  — Не знаю, буду ли когда-нибудь снова счастлива.
  — Почему же нет? — И Пуаро подмигнул: — Доверьтесь старому Пуаро.
  Усадив Люсию на стул, он взял четыре обрывка, которые лежали на кофейном столике, и вручил Ричарду:
  — Месье, позвольте мне с удовольствием вернуть вам открытие сэра Клода! Клочки можно склеить, так что формула будет… как это у вас говорится?.. как новенькая.
  — Господи, я ведь о ней забыл! — воскликнул Ричард. — Видеть ее не хочу. Эта формула дорого обошлась нам. Она стоила жизни отцу и едва не погубила нас.
  — Что ты собираешься с ней делать? — спросила Люсия.
  — Не знаю. А что бы ты хотела?
  — Не знаю, позволил бы ты? — прошептала Люсия, поднимаясь и подходя к мужу.
  — Она твоя. Можешь делать с ней все что угодно, — и он ссыпал клочки бумаги жене в ладонь.
  — Спасибо, Ричард, — проговорила Люсия.
  Она подошла к камину, бросила их туда, взяла спички и подожгла.
  — В мире и так слишком много страданий. Незачем их умножать.
  — Мадам, вы бросили открытие сэра Клода в огонь с такой легкостью, словно оно стоит не десятки тысяч фунтов, а несколько пенсов. Я восхищен.
  — Теперь оно превратилось в пепел. — Люсия вздохнула. — Как и моя жизнь.
  Пуаро расхохотался.
  — Oh, la, la! Пора нам всем заказывать панихиду, — весело воскликнул он. — Но нет, мне, пожалуй, еще рановато. Я еще не разлюбил смеяться, радоваться, петь и танцевать. Послушайте-ка меня, дети мои, — сказал Пуаро, обращаясь уже к ним обоим. — Почему мадам повесила нос? Потому что она думает: ах, я обманула мужа! Почему повесил нос месье? Потому что он думает: ах, я усомнился в жене! Но единственное, чего вы хотите оба, — это броситься друг другу в объятия.
  Люсия неуверенно шагнула к мужу.
  — Ричард… — тихо начала она.
  — Мадам, — остановил ее Пуаро, — послушайте меня. Боюсь, сэр Клод заподозрил в намерении выкрасть расчетыы именно вас. Несколько недель назад некто… Наверняка кто-то из бывших сообщников Карелли, подобные люди всегда стараются сделать друг другу гадость… Скажем так: некто прислал анонимное письмо, где упоминалось имя вашей матери. Но ваш муж, глупенькое мое дитя, услышав, в чем вас обвиняют, попытался взять убийство на себя… Да, он даже надеялся убедить в этом инспектора Джеппа… И это он сделал затем, чтобы спасти вас.
  Люсия вскрикнула и влюбленно посмотрела на Ричарда.
  — А вы, месье, — продолжал Пуаро, — тоже должны знать, что полчаса назад ваша жена уверяла меня, будто убийца она, потому что она испугалась, как бы не заподозрили вас.
  — Люсия, — с нежностью проговорил Ричард, подходя к ней.
  — Поскольку вы англичане, вряд ли вы станете обниматься в моем присутствии, не так ли? — улыбнулся Пуаро и собрался уйти.
  Люсия подала ему руку:
  — Я никогда не забуду вас, месье, никогда.
  — Я вас тоже, мадам.
  Пуаро галантно поцеловал ей руку.
  — Пуаро, — произнес Ричард. — Не знаю даже, что сказать. Вы спасли мою жизнь и мою любовь. Нет слов…
  — Не терзайте себя, друг мой, — сказал Пуаро. — Я счастлив, что был вам полезен.
  Ричард обнял Люсию за плечи, и, не в силах оторвать глаз друг от друга, молодая пара вышла в сад.
  Пуаро произнес им в спину:
  — Благословляю вас, mes enfantes! 343 Кстати, если в саду вы увидите мадемуазель Барбару, попросите ее вернуть наконец капитана Гастингса. Нам пора в Лондон.
  Взгляд его упал на камин.
  — А-а! — досадливо поморщился он, подошел и поправил вазу с бумажками. — Voila! Порядок восстановлен.
  И с видом величайшего удовлетворения направился к двери.
  
  Соавтор Чарльз Осборн (роман написан по мотивам одноименной пьесы Агаты Кристи.)
  1930 г.
  Перевод: Т. Чернышева
  
  Загадка Эндхауза
  
  
  Глава 1
  Отель «Мажестик»
  — Из всех приморских городов на юге Англии Сент-Лу, по-моему, самый привлекательный. Он с полным основанием зовется жемчужиной морских курортов и поразительно напоминает Ривьеру. Мне кажется, что побережье Корнуолла по своей прелести ничуть не уступает югу Франции.
  Все это я сказал своему другу Эркюлю Пуаро.
  — Вы прочитали это вчера на карточке меню в вагоне-ресторане, мой друг. Ваше замечание не оригинально.
  — Разве вы не согласны?
  Он задумчиво улыбался и молчал. Я повторил вопрос.
  — Ох, тысяча извинений, Гастингс! Я мысленно отправился странствовать, и представьте, в те самые края, о которых вы только что упоминали.
  — На юг Франции?
  — Вот именно. Я ведь провел там всю прошлую зиму и сейчас вспоминал кое-какие события.
  Я знал, о чем он говорит. Об убийстве в голубом экспрессе, совершенном при запутанных и таинственных обстоятельствах. Пуаро решил эту загадку с той изумительной проницательностью, которая никогда ему не изменяла.
  — Как жаль, что меня не было с вами, — от всей души посетовал я.
  — Мне тоже жаль, — ответил Пуаро. — Ваш опыт был бы просто неоценим.
  Я покосился на него. Многолетняя практика научила меня не доверять его комплиментам, но на сей раз он, казалось, говорил совершенно искренне. Да и почему бы ему, в конце концов, не быть искренним? Я и в самом деле отлично разбираюсь в его методах.
  — И больше всего мне не хватало вашего живого воображения, Гастингс, — мечтательно продолжал Пуаро. — Небольшая разрядка бывает просто необходима. Мой лакей Жорж — восхитительный человек. Иногда я позволяю себе обсуждать с ним кое-какие вопросы. Но он начисто лишен воображения.
  Его замечание показалось мне абсолютно неуместным.
  — Скажите, Пуаро, — заговорил я, — неужели вас никогда не тянет вернуться к прежним занятиям? Ваша бездеятельная жизнь…
  — Устраивает меня как нельзя лучше, мой друг. Греться на солнышке — что может быть прелестнее? В зените славы спуститься с пьедестала — можно ли представить себе жест более величественный? Обо мне говорят: «Вот Эркюль Пуаро… великий… неповторимый! Подобного ему никогда не бывало и не будет». Ну что ж. Я доволен. Я больше ничего не прошу. Я человек скромный.
  Что до меня, я бы, пожалуй, воздержался от слова «скромный». Тщеславие Пуаро, на мой взгляд, нисколько не уменьшилось с годами. Приглаживая усы, он откинулся в кресле и прямо-таки замурлыкал от самодовольства.
  Мы сидели на одной из террас отеля «Мажестик». Это самый большой из здешних отелей. Он расположен у моря и окружен парком. В парке, раскинувшемся внизу, чуть ли не на каждом шагу растут пальмы. Море отливало густой синевой, солнце сверкало с тем искренним пылом, с каким и положено сверкать августовскому солнцу (англичанам, увы, не часто доводится видеть такую картину). Неистово жужжали пчелы — словом, большей идиллии нельзя себе представить.
  Мы приехали накануне вечером и собирались провести здесь неделю, поистине восхитительную, если судить по первому утру.
  Я поднял газету, выпавшую у меня из рук, и снова погрузился в чтение. Политическая ситуация была неопределенной и малоинтересной. Был опубликован длинный отчет о нашумевшей мошеннической проделке городских властей, а в общем ничего волнующего.
  — Любопытная штука эта попугайная болезнь, — заметил я, перевертывая страницу.
  — Очень любопытная.
  — В Лидсе, оказывается, еще два смертных случая.
  — Весьма прискорбно.
  Я перевернул страницу.
  — А о кругосветном перелете Сетона по-прежнему ничего нового. Отчаянный народ эти летчики. Его самолет-амфибия «Альбатрос», должно быть, замечательное изобретение. Жаль будет, если бедняга отправится к праотцам. Правда, надежда еще есть. Он мог добраться до какого-нибудь острова в Тихом океане.
  — Жители Соломоновых островов, кажется, все еще каннибалы? — любезно осведомился Пуаро.
  — Славный, должно быть, парень. Когда вспоминаешь о таких, чувствуешь, что быть англичанином, в конце концов, не так уж и плохо.
  — Не так обидны поражения в Уимблдоне?344 — заметил Пуаро.
  — Я не имел в виду… — начал я.
  Изящным жестом мой друг прервал мои извинения.
  — Что до меня, — объявил он, — я хоть и не амфибия, как самолет бедняги Сетона, но я космополит. И англичанами, как вам известно, я восхищаюсь глубоко и неизменно. Как основательно они, например, читают дневные газеты!
  Мое внимание привлекли политические новости.
  — Наш министр внутренних дел, кажется, попал в хорошую переделку, — заметил я со смешком.
  — Бедняга! Ему приходится несладко. Так несладко, что он ищет помощи в самых невероятных местах.
  Я удивленно посмотрел на него.
  Чуть улыбаясь, Пуаро вынул из кармана свою утреннюю корреспонденцию, аккуратно перевязанную резинкой, вытащил из пачки одно письмо и перебросил его мне.
  — Должно быть, не застало нас вчера, — заметил он.
  Я пробежал его с радостным волнением.
  — Но, Пуаро, — воскликнул я, — ведь это очень лестно!
  — Вы думаете, мой друг?
  — Он отзывается о ваших способностях в самых горячих выражениях.
  — Он прав, — ответил Пуаро, скромно опуская глаза.
  — Просит вас взять на себя расследование… называет это личным одолжением…
  — Именно так. Вы можете не повторять мне все это. Дело в том, что я тоже прочел это письмо, мой милый Гастингс.
  — Какая жалость! — воскликнул я. — Как раз когда мы собирались отдохнуть…
  — О нет, успокойтесь, о том, чтобы уехать, не может быть и речи.
  — Но ведь министр говорит, что дело не терпит отлагательства.
  — Возможно, он прав… а может быть, и нет. Эти политические деятели так легко теряют голову: я своими глазами видел в палате депутатов в Париже…
  — Так-то оно так, но нам все же следует приготовиться. Лондонский экспресс уже ушел, он отходит в двенадцать. А следующий…
  — Да успокойтесь же, успокойтесь, Гастингс, умоляю вас. Вечные волнения, вечная суматоха. Мы не едем нынче в Лондон… и завтра тоже.
  — Но ведь этот вызов…
  — Не имеет ко мне никакого отношения. Я не служу в английской полиции. Меня просят заняться делом в качестве частного эксперта. Я отказываюсь.
  — Отказываетесь?
  — Ну, разумеется. Я отвечаю с безукоризненной вежливостью, приношу свои извинения, свои сожаления, объясняю, что очень сочувствую, но — увы! Я удалился от дел, я конченый человек.
  — Но это же неправда! — воскликнул я с жаром.
  Пуаро потрепал меня по колену.
  — Мой верный друг… преданный друг… К слову сказать, вы не так уж ошибаетесь. Голова у меня еще работает, как прежде, и метод и логика — все при мне. Но раз уж я ушел от дел, мой друг, то я ушел! Конец. Я не театральная звезда, которая десятки раз прощается с публикой. Я заявляю с полным беспристрастием: пусть испробует свои силы молодежь. Как знать, может быть, они чего-нибудь достигнут. Я в этом сомневаюсь, но это возможно. И уж во всяком случае, они вполне могут справиться с этим примитивным и нудным делом, которое волнует министра.
  — Да, но какая честь, Пуаро!
  — Что до меня, я выше этого. Министр внутренних дел, будучи человеком здравомыслящим, понимает, что все будет в порядке, если ему удастся заручиться моей помощью. Но что поделаешь? Ему не повезло. Эркюль Пуаро уже распутал свое последнее дело.
  Я посмотрел на него. В глубине души я сожалел о его упорстве. Такое дело могло бы добавить новый блеск даже к его всемирной славе. В то же время я не мог не восхищаться его непреклонностью.
  Неожиданно у меня мелькнула новая мысль.
  — Одного не пойму, — усмехнувшись, проговорил я, — как вы не боитесь. Делать такие категорические заявления — это же попросту искушать богов.
  — Не существует, — ответил он, — человека, который поколебал бы решение Эркюля Пуаро.
  — Так-таки и не существует?
  — Вы правы, мой друг, такими словами не следует бросаться. Ну в самом деле, я же не говорю, что, если пуля ударит в стену возле моей головы, я не стану разузнавать, в чем дело. В конце концов, я человек.
  Я улыбнулся. Дело в том, что за минуту до этого на террасу упал маленький камешек. Продолжая говорить, Пуаро наклонился и подобрал его.
  — Да, всего лишь человек. И даже если этот человек сейчас вроде спящей собаки… Ну что ж! Собака может и проснуться. У вас ведь есть пословица: спящую собаку лучше не будить.
  — Совершенно верно, — заметил я. — Надеюсь, если завтра утром вы обнаружите кинжал возле вашей подушки, преступнику не поздоровится.
  Он кивнул, но как-то рассеянно.
  К моему изумлению, он вдруг встал и спустился с террасы. В этот момент на дорожке показалась девушка, торопливо шагавшая в нашу сторону.
  Мне показалось, что она недурна собой, впрочем, я не успел ее рассмотреть, так как мое внимание отвлек Пуаро. Он шел, не глядя под ноги, споткнулся о корень и упал. Мы с девушкой — Пуаро свалился у самых ее ног — помогли ему подняться. Я, разумеется, был занят только моим другом, однако краем глаза заметил темные волосы, озорное личико и большие синие глаза.
  — Тысяча извинений, — смущенно пробормотал Пуаро. — Мадемуазель, вы необычайно любезны. Я весьма сожалею… Уф-ф! Моя нога… какая боль! Нет, нет, ничего особенного, просто подвернулась лодыжка. Через несколько минут все будет в порядке. Но если бы вы помогли мне, Гастингс… вы, а вот с той стороны — мадемуазель, если она будет столь необыкновенно любезна. Я стыжусь просить ее об этом.
  Мы с девушкой, поддерживая Пуаро с двух сторон, быстро втащили его на террасу и усадили в кресло. Я предложил сходить за доктором, но Пуаро категорически воспротивился.
  — Говорю вам, это пустяки. Просто подвернулась лодыжка. Минутку больно, и все уже прошло. — Он поморщился. — Вы сами увидите, через одну маленькую минутку я обо всем забуду. Мадемуазель, я благодарен вам тысячу раз. Вы чрезвычайно любезны. Присядьте, прошу вас.
  Девушка опустилась на стул.
  — Это, конечно, не серьезно, — сказала она, — но показаться доктору не мешает.
  — Мадемуазель, заверяю вас, все это пустяки. В вашем приятном обществе боль уже проходит.
  Девушка рассмеялась.
  — Вот и чудесно!
  — А как насчет коктейля? — поинтересовался я. — Сейчас почти самое время.
  — Ну что ж… — она замялась. — Спасибо, с удовольствием.
  — Мартини?
  — Да, пожалуйста, сухой мартини.
  Я вышел. Когда я возвратился, заказав коктейли, Пуаро с девушкой оживленно болтали.
  — Вы представляете, Гастингс, — проговорил он, — тот дом — ну, самый крайний, мы им так восхищались — принадлежит мадемуазель.
  — Да что вы? — удивился я, хотя никак не мог припомнить, когда же это я восхищался этим домом. По чести говоря, я его даже не заметил. — У него такой мрачный и внушительный вид, — добавил я, — наверно, оттого, что он стоит на отшибе.
  — Он так и называется: «Эндхауз», — сообщила девушка. — Я его люблю, но он совсем развалина. Дунь — и рассыплется.
  — Вы последняя представительница старинного рода, мадемуазель?
  — Да ну, какой там род. Впрочем, Бакли живут здесь уже лет двести-триста. Мой брат умер три года назад, так что я действительно последняя в семье.
  — Печально. И вы живете в доме одна, мадемуазель?
  — О, я ведь тут почти не бываю! А если приезжаю, у меня всегда собирается теплая компания.
  — Как это современно! А я-то уж представил себе вас в таинственном и сумрачном особняке, над которым тяготеет фамильное проклятие.
  — Какая прелесть! У вас, наверное, очень богатое воображение. Нет, надо мной ничто не тяготеет. А если в доме и завелся призрак, он хорошо ко мне относится. За три последних дня я трижды избежала верной смерти. Можно подумать, что меня заколдовали.
  — Избежали смерти? — встрепенулся Пуаро. — Это любопытно.
  — Да нет, ничего особенного, чистая случайность.
  Вдруг она резко наклонила голову — мимо пролетела оса.
  — Противные осы! Здесь, наверное, близко гнездо.
  — Пчелы и осы… вы их не любите, мадемуазель? Они вас когда-нибудь жалили?
  — Нет… просто действует на нервы, когда они проносятся у самого лица.
  — Пчелка в чепчике345, — проговорил Пуаро. — Ваша английская поговорка.
  Принесли коктейли. Мы подняли фужеры и обменялись обычными, ничего не значащими фразами.
  — А я ведь и в самом деле шла сюда на коктейль, — сказала мисс Бакли. — Наши, наверно, удивляются, куда я запропастилась.
  Пуаро откашлялся и поставил фужер.
  — Чего бы я не дал за чашку густого, хорошего шоколада, — вздохнул он. — Но в Англии его не делают. Однако и у вас есть приятные обычаи. Молодые девушки… их шляпки надеваются и снимаются… так легко… так мило…
  Девушка удивленно посмотрела на него.
  — Что вы имеете в виду? А как же им сниматься?
  — Вы говорите так, ибо вы молоды… да, очень молоды, мадемуазель. А для меня самым естественным кажется тщательно уложенная высокая прическа… вот так… и шляпка, прикрепленная множеством булавок, здесь, здесь, здесь. — И он с ожесточением вонзил в воображаемую шляпку четыре воображаемые булавки.
  — Но это же неудобно!
  — Еще бы! Конечно! — воскликнул Пуаро. Ни одна светская страдалица не произнесла бы этих слов с большим чувством. — При сильном ветре это было мучительно… у вас начиналась мигрень.
  Мисс Бакли стащила свою простую широкополую фетровую шляпку и бросила ее рядом с собой.
  — А теперь мы делаем вот так. — Она засмеялась.
  — И это разумно и мило, — с легким поклоном ответил Пуаро.
  Я посмотрел на девушку с интересом. Растрепанные темные волосы придавали ей сходство с эльфом. Да и не только волосы. Круглое выразительное личико, огромные синие глаза и еще что-то — притягательное и необычное. Какая-то отчаянность? Под глазами у девушки запали темные тени.
  Терраса, на которой мы обычно сидели, пустовала. Публика собиралась на другой террасе, она находилась сразу же за углом, там, где скалистый берег обрывисто спускался к морю.
  Из-за этого угла и показался сейчас краснолицый человек, который шел вразвалку, сжав руки в кулаки. От него веяло чем-то лихим и бесшабашным — типичный моряк.
  — Понять не могу, куда она запропастилась? — Он изумлялся так громко, что его без труда можно было расслышать. — Ник! Ник!
  Мисс Бакли встала.
  — Я так и знала, что они будут волноваться. Ау, Джордж! Вот она я!
  — Живее, детка! Фредди до смерти хочется выпить…
  Он с нескрываемым любопытством взглянул на Пуаро. Мой друг, должно быть, сильно отличался от большинства знакомых Ник.
  Девушка сделала широкий жест рукой, как бы представляя их друг другу.
  — Капитан третьего ранга Челленджер — м-м…
  К моему удивлению, Пуаро и не подумал прийти к ней на помощь. Вместо того чтобы назвать себя, он встал и, склонившись в церемонном поклоне, забормотал:
  — Из английского военно-морского флота?.. Я преклоняюсь перед английским флотом.
  Сентенции такого рода обычно ставят англичан в тупик. Капитан Челленджер покраснел, и Ник Бакли взяла инициативу в свои руки.
  — Пошли, Джордж. Хватит считать ворон. А где же Фредди с Джимом?
  Она улыбнулась Пуаро:
  — Спасибо за коктейль. Надеюсь, с лодыжкой все обойдется.
  Кивнув мне, она взяла моряка под руку, и они скрылись за углом.
  — Так, стало быть, это один из приятелей мадемуазель, — задумчиво проговорил Пуаро. — Из ее теплой компании. Что же мы можем сказать? Каково ваше просвещенное мнение, Гастингс? Подходит он под вашу категорию «славного парня»?
  Я замялся, пытаясь понять, какой смысл, по мнению Пуаро, я вкладываю в эти слова, затем довольно неуверенно согласился:
  — Он показался мне симпатичным… м-да… если можно судить по первому впечатлению.
  — Занятно… — проговорил Пуаро.
  Девушка забыла у нас свою шляпу. Пуаро нагнулся, поднял ее и стал рассеянно вертеть на пальце.
  — Он испытывает к ней нежные чувства? Как по-вашему, Гастингс?
  — Но, дорогой мой Пуаро! Откуда же мне знать? Погодите-ка, дайте сюда шляпу. Она понадобится даме. Я отнесу ее.
  Он не обратил внимания на мои слова и так же медленно продолжал вертеть шляпку на пальце.
  — Погодите. Это меня забавляет.
  — Полноте, Пуаро.
  — Вы правы, друг мой, я старею и впадаю в детство. Не правда ли?
  Он так точно передал мою мысль, что мне стало не по себе. Пуаро хмыкнул и, наклонившись вперед, приложил палец к носу.
  — Но нет, я все же не настолько слабоумен, как вам кажется! Мы возвратим эту шляпку — вне всякого сомнения, — только позже! Мы отнесем ее в Эндхауз и, таким образом, сможем еще раз повидать прелестную мисс Ник.
  — Пуаро, — проговорил я, — мне кажется, что вы влюбились.
  — А она хорошенькая, а?
  — Да вы ведь сами видели. Чего же спрашивать?
  — Увы, я не могу судить. По мне, сейчас все молодое прекрасно. Молодость… молодость… Вот трагедия моего возраста. Но вы… Я взываю к вам. Ваш вкус, конечно, устарел — вы слишком долго прожили в Аргентине. Вас приводят в восторг образчики пятилетней давности, но все-таки вы современнее меня. Итак, она хорошенькая? Она может нравиться?
  — Я бы сказал, даже очень. Но почему вас так заинтересовала эта леди?
  — Она меня заинтересовала?
  — Гм… сами вспомните, о чем вы только что говорили.
  — Вы заблуждаетесь, мой друг. Леди, возможно, и заинтересовала меня, однако ее шляпка интересует меня гораздо больше.
  Я вытаращил на него глаза, но он и бровью не повел.
  — Да, Гастингс, именно шляпка, — кивнул он и протянул ее мне. — Вы догадались почему?
  — Шляпка славненькая, — проговорил я в замешательстве. — Однако вполне обыкновенная. Многие девушки носят такие.
  — Таких они не носят.
  Я посмотрел на нее повнимательнее.
  — Видите, Гастингс?
  — Очень гладкий светло-коричневый фетр. Хороший фасон…
  — Я не просил ее описывать. Мне уже ясно, что вы ничего не замечаете. Уму непостижимо, бедный вы мой Гастингс, как редко вам случается хоть что-то заметить. Вы каждый раз заново поражаете меня. Но поглядите же, мой милый дурачина, здесь можно обойтись и без извилин — достаточно глаз. Глядите же… глядите…
  И тут я наконец заметил то, к чему Пуаро пытался привлечь мое внимание. Шляпка медленно крутилась на его пальце, а палец был просунут в дырочку. Увидев, что я сообразил, в чем дело, он протянул мне шляпку. Дырочка была маленькая, аккуратная и абсолютно круглая, но я не мог себе представить, в чем же ее назначение, если таковое вообще имелось.
  — Вы обратили внимание, как мадемуазель Ник отшатнулась от пчелы? Пчелка в чепчике — дырка в шляпке.
  — Но не могла же пчела проделать этакую дырку.
  — Вот именно, Гастингс! Какая проницательность! Не могла. А пуля могла, мой дорогой!
  — Пуля?!
  — Ну да. Вот такая.
  Он протянул руку, показывая что-то маленькое, лежавшее на его ладони.
  — Пуля, мой друг. Вот что упало на террасу во время нашей беседы. Пуля!
  — Так, значит?..
  — Так, значит, сантиметр-другой, и дырка была бы не в шляпке, а в голове. Теперь вы поняли, что меня заинтересовало? Вы были правы, друг мой, когда советовали мне не зарекаться. Да… все мы люди! О! Но он совершил непростительную ошибку, этот несостоявшийся убийца, когда спустил курок в дюжине ярдов от Эркюля Пуаро! Вот уж воистину не повезло! Теперь вы поняли, для чего нам нужно проникнуть в Эндхауз и поближе познакомиться с мадемуазель Ник? За три дня она трижды избежала верной смерти. Это ее слова. Мы не можем медлить, Гастингс. Опасность очень велика.
  Глава 2
  Эндхауз
  — Пуаро, — сказал я. — Я только что думал…
  — Очаровательное занятие, мой друг. Не гнушайтесь им и впредь.
  Мы завтракали, сидя друг против друга за маленьким столиком у окна.
  Я продолжал:
  — Стреляли, очевидно, где-то очень близко. А выстрела мы не слышали.
  — Вы, конечно, уверены, что в мирной тишине, нарушаемой только плеском морских волн, мы обязательно должны были его услышать?
  — Во всяком случае, это странно.
  — Ничуть. Есть звуки, с которыми свыкаешься так быстро, что их вообще не замечаешь. Все это утро, друг мой, по заливу носились быстроходные моторные лодки. Сперва вы жаловались на шум, а вскоре попросту перестали его замечать. Но в самом деле, покуда такая лодка находится в море, можно строчить из пулемета, и то не будет слышно.
  — Пожалуй, верно.
  — О! Поглядите-ка, — вполголоса произнес Пуаро. — Мадемуазель и ее друзья. Похоже, они собираются здесь завтракать. Стало быть, мне придется возвратить шляпку. Но это несущественно. Разговор достаточно серьезен для того, чтобы начать его и без предлога.
  Он торопливо вскочил, быстро прошел через зал и с поклоном протянул шляпку мисс Бакли, которая усаживалась за стол со своими приятелями.
  Их было четверо: Ник Бакли, капитан третьего ранга Челленджер и еще какой-то мужчина с дамой. С того места, где мы сидели, их почти невозможно было разглядеть. Временами до нас долетал громовой хохот моряка. Он казался простым и добродушным малым и понравился мне с первого взгляда.
  За завтраком мой друг был молчалив и рассеян. Он крошил хлеб, издавал какие-то невнятные восклицания и выстраивал в симметричном порядке все, что стояло на столе. Я попытался было завязать разговор, но вскоре махнул рукой.
  Пуаро давно уже покончил с сыром, но продолжал сидеть за столом. Однако, как только компания мисс Бакли вышла из зала и устроилась за столиком в салоне, он вдруг поднялся, твердым шагом промаршировал к ним и без всяких предисловий обратился к Ник:
  — Не уделите ли вы мне чуточку внимания, мадемуазель?
  Девушка нахмурилась. Да и неудивительно. Она, конечно, испугалась, что чудаковатый маленький иностранец окажется слишком докучливым знакомым. Я представил себе, как в ее глазах выглядит поведение моего друга, и от души ей посочувствовал.
  Довольно неохотно она отошла от столика.
  Пуаро принялся что-то тихо и торопливо говорить ей. При первых же его словах на ее лице появилось удивленное выражение.
  А я тем временем стоял как неприкаянный. По счастью, Челленджер, заметивший мое смущение, с готовностью пришел мне на помощь, предложив сигарету и заговорив о разных пустяках. Мы с ним сразу оценили друг друга и почувствовали взаимную симпатию. Мне кажется, я был для него более подходящей компанией, чем мужчина, с которым он только что завтракал.
  Теперь я наконец смог разглядеть и его собеседника. Это был щеголевато одетый красавец, высокого роста, белокурый, с крупным носом. Держался он высокомерно, томно растягивал слова и, что мне больше всего не понравилось, был какой-то очень уж холеный.
  Я перевел взгляд на женщину. Она сняла шляпку и сидела в большом кресле прямо напротив меня. «Усталая мадонна» — вот определение, которое лучше всего к ней подходило. Ее белокурые, почти льняные волосы, разделенные прямым пробором, были гладко начесаны на уши и собраны узлом на затылке. Измученное лицо было мертвенно-бледным и в то же время удивительно привлекательным. В светло-серых, с большими зрачками глазах застыло странное выражение отрешенности. Женщина внимательно разглядывала меня. Внезапно она заговорила:
  — Присядьте… пока ваш друг не кончит там с Ник.
  Ее голос звучал как-то делано-томно и принужденно, но была в нем неуловимая прелесть — этакая звучная, ленивая красота. Мне подумалось, что я никогда еще не встречал такого усталого существа. Усталого не телом, а душой, как будто она вдруг открыла, что все на этом свете пусто и ничтожно.
  — Мисс Бакли очень любезно помогла нынче утром моему другу, когда он подвернул лодыжку, — пояснил я, принимая ее приглашение.
  — Ник рассказывала мне. — Она подняла на меня глаза, и я увидел в них прежнее отрешенное выражение. — Все обошлось, не так ли?
  Я почувствовал, что краснею.
  — Да. Пустячное растяжение.
  — А… рада слышать, что Ник не высосала всю эту историю из пальца. Ведь наша маленькая Ник — прирожденная лгунья. Нечто непостижимое, просто талант.
  Я не нашелся что ответить. Мое смущение, кажется, забавляло ее.
  — Ник — моя старая подруга, — заметила она. — А что касается лояльности, то я всегда считала, что это очень скучная добродетель. Она в цене главным образом у шотландцев, так же как бережливость и соблюдение дня воскресного. И потом, Ник действительно лгунья, правда, Джим? Какая-то необыкновенная история с тормозами. Джим говорит, что это чистый вымысел.
  — Я кое-что смыслю в автомобилях, — сочным голосом проговорил блондин, слегка кивнув в сторону окна.
  За окном среди автомобилей, стоявших у гостиницы, выделялся один — длинный и красный. Неправдоподобно длинный и неправдоподобно красный. Блестящий удлиненный капот пускал ослепительные солнечные зайчики. Словом, это был суперавтомобиль.
  Меня вдруг осенило:
  — Ваш?
  — Мой.
  Я чуть было не брякнул: «Ну еще бы!»
  В эту минуту к нам присоединился Пуаро. Я встал, он взял меня под руку и, торопливо поклонившись остальным, поспешно уволок в сторонку.
  — Дело сделано, мой друг. В половине седьмого мы навещаем мадемуазель в Эндхаузе. К этому времени она уже вернется с прогулки. Вернется… Ну, разумеется, вернется в целости и сохранности.
  На его лице я заметил беспокойство, а в голосе тревогу.
  — Что вы ей сказали?
  — Попросил назначить мне свидание, и как можно скорее. Она немного поколебалась, как и следовало ожидать. Она подумала… я буквально читал ее мысли: «Кто он такой, этот человечек? Невежа? Выскочка? Кинорежиссер?» Если бы у нее была возможность, она бы отказала мне, но это трудно. Когда тебя захватывают вот так, врасплох, проще согласиться. Она рассчитывает вернуться к половине седьмого. Ну что ж!
  Я заметил, что дело, стало быть, на мази, но Пуаро отнесся к моим словам холодно. Он не находил себе места: ни дать ни взять тот пес, который принюхивается, откуда ветер дует. Весь день он крутился по гостиной, бурчал себе под нос, то и дело переставлял и передвигал с места на место безделушки. А если я с ним заговаривал, махал руками и тряс головой.
  Кончилось тем, что ровно в шесть мы вышли.
  — Подумать только, — проговорил я, спускаясь с террасы. — Стрелять у самого отеля! Только безумец мог решиться на такое!
  — Я с вами не согласен. При определенных условиях риск был совсем невелик. Начнем с того, что сад необитаем. Люди, живущие в отелях, — сущие овцы. Принято сидеть на террасе и любоваться заливом — ну что ж, все собираются на террасе с видом на море. И только я, будучи оригиналом, сижу на той, что выходит в парк. Но ведь и я ничего не увидел. Вы заметили, в парке есть где укрыться — деревья, пальмы, кустарник. Стой себе преспокойненько и жди, покуда мадемуазель не пройдет мимо. А она должна была пройти. Идти улицей гораздо дальше. Мадемуазель Ник Бакли, она ведь из тех, что вечно опаздывают и бегут кратчайшей дорогой.
  — И все же это страшный риск. Его могли заметить, а на случайность тут не свалишь.
  — Да, на этот раз уж не случайность… нет!
  — Вы что-нибудь имеете в виду?
  — Нет, ничего… одна идейка. Возможно, она подтвердится, а может быть, и нет. Пока что мы ее оставим и возвратимся к тому, о чем я говорил, — к необходимому условию.
  — В чем же оно состоит?
  — Право же, Гастингс, вы могли бы сказать это сами.
  — Мне не хочется лишать вас удовольствия продемонстрировать, насколько вы умнее меня.
  — Что за сарказм! Ирония! Ну ладно… Вот что бросается в глаза: мотивы преступления не очевидны. Иначе, что и говорить, риск был бы чересчур велик. Пошли бы разговоры: «Мне кажется, это такой-то. А где такой-то был во время выстрела?» Э, нет, убийца — вернее, тот, кто хотел им стать, — конечно же, скрывается в тени. И вот это-то меня и пугает, Гастингс! Да, я боюсь, боюсь даже сейчас! Я успокаиваю себя: «Их ведь там четверо». Я говорю себе: «Пока они все вместе, ничего не случится». Я говорю себе: «Это было бы безумием». И все время боюсь. А эти «случайности»… Мне хочется разузнать о них поподробнее.
  Он резко повернул назад.
  — У нас еще есть время. Идемте улицей. Парк ничего нам не дает. Обследуем обычный путь.
  Мы вышли из центральных ворот отеля, повернули направо и поднялись по крутому холму. На его вершину вела узкая дорога, и надпись на изгороди гласила: «Только к Эндхаузу».
  Мы воспользовались этим указанием, и через несколько сотен ярдов дорога круто повернула и уперлась в ветхие, давно не крашенные ворота.
  За воротами, по правую руку от входа, стоял домик. Он занятно контрастировал с воротами и запущенной подъездной аллеей. Домик был окружен опрятным, ухоженным садиком, оконные рамы и переплеты были недавно окрашены, на окнах висели чистые, яркие занавески.
  Какой-то человек в выгоревшей норфолкской куртке возился у клумбы. Когда ворота скрипнули, он выпрямился и глянул в нашу сторону. Это был мужчина лет шестидесяти, ростом не меньше шести футов, крепко сбитый, с загорелым, обветренным лицом и почти совершенно лысый. Его голубые глаза оживленно поблескивали. Он показался мне симпатичным малым.
  — Добрый день, — приветствовал он нас, когда мы проходили мимо.
  Я ответил ему и, шагая дальше, все еще чувствовал на спине его пытливый взгляд.
  — Хотелось бы знать… — задумчиво произнес Пуаро.
  И замолчал, так и не соизволив сообщить мне, что именно ему хотелось бы узнать.
  Эндхауз оказался большим, угрюмым домом, который почти совершенно скрывался за деревьями; их ветви касались самой крыши. Нам сразу бросилось в глаза, что дом запущен. Прежде чем позвонить, Пуаро окинул его оценивающим взглядом. Потребовалось приложить поистине геркулесово усилие, чтобы старомодный звонок издал хоть какой-то звук, зато, раз задребезжав, он еще долго заливался унылым, жалобным звоном.
  Нам отворила женщина средних лет. «Приличная особа в черном» — вот слова, которые приходили на ум при взгляде на эту респектабельную, в меру угрюмую и предельно безразличную ко всему горничную.
  Мисс Бакли, сообщила она, еще не возвращалась. Пуаро объяснил, что нам назначено свидание, и не без труда добился, чтобы нас впустили в дом. Женщины такого типа обычно не слишком доверяют иностранцам, и я льщу себя надеждой, что именно моя внешность заставила ее смягчиться. Наконец нас провели в гостиную, где нам предстояло ожидать возвращения мисс Бакли.
  Вот где совсем не чувствовалось уныния. Комната — правда, довольно запущенная — выходила на море и была залита солнечным светом. На фоне тяжеловесной мебели времен королевы Виктории разительно выделялось несколько дешевеньких вещей — ультрамодерн. Парчовые гардины выцвели, зато чехлы были новенькие и яркие, а диванные подушки словно пылали чахоточным румянцем. На стенах висели фамильные портреты. Я подумал, что некоторые из них, должно быть, по-настоящему хороши. Рядом с граммофоном валялось несколько пластинок. Стоял небольшой приемничек; книг в комнате почти не было; на край дивана кто-то бросил развернутую газету. Пуаро поднял ее и, поморщившись, положил назад. Это была местная «Уикли геральд энд директори». Однако что-то заставило его снова взять ее в руки, и, пока он просматривал там какую-то заметку, дверь отворилась и в комнату вошла Ник Бакли.
  — Эллен, несите лед! — крикнула она, обернувшись, и уже после этого заговорила с нами: — Ну, вот и я… а тех всех я спровадила. Сгораю от любопытства. Неужели я та самая героиня, которую никак не могут разыскать киношники? У вас был такой торжественный вид, — добавила она, обращаясь к Пуаро, — что ничего другого я просто и подумать не могла. Ну сделайте же мне какое-нибудь заманчивое предложение.
  — Увы, мадемуазель… — попытался было заговорить Пуаро.
  — Только не говорите, что все наоборот, — взмолилась она, — что вы пишете миниатюры и одну из них хотите мне всучить. Впрочем, нет, с такими усами… да еще живет в «Мажестике», где кормят отвратительно, а цены самые высокие во всей Англии… нет, это попросту исключено.
  Женщина, отворявшая нам дверь, принесла лед и поднос с бутылками. Не переставая болтать, Ник ловко смешала коктейли. Мне кажется, непривычная молчаливость Пуаро в конце концов привлекла ее внимание. Наполняя фужеры, она вдруг остановилась и резко бросила:
  — Ну, хорошо…
  — Вот этого-то мне и хочется, мадемуазель: пусть все будет хорошо. — Он взял у нее фужер. — Ваше здоровье, мадемуазель, здоровье и долголетие.
  Девушка была не глупа. Его многозначительный тон не ускользнул от нее.
  — Что-нибудь… случилось?
  — Да, мадемуазель. Вот…
  Он протянул руку. На его ладони лежала пуля. Девушка взяла ее, недоуменно нахмурившись.
  — Известно вам, что это такое?
  — Да, конечно. Это пуля.
  — Именно так. Мадемуазель, сегодня утром возле вашего уха пролетела вовсе не оса… а эта пуля.
  — Вы хотите сказать… что какой-то оголтелый идиот стрелял в парке возле отеля?
  — Похоже на то.
  — Черт возьми! — чистосердечно изумилась Ник. — Выходит, я и вправду заколдована. Значит, номер четыре.
  — Да, — согласился Пуаро. — Это четвертый. И я прошу вас рассказать об остальных трех… случайностях.
  Девушка удивленно взглянула на него.
  — Я хочу полностью убедиться, что это были… случайности.
  — Господи! Ну конечно! А что же еще?
  — Соберитесь с духом, мадемуазель. Вас ждет большое потрясение. Вы не подумали, что кто-то покушается на вашу жизнь?
  Вместо ответа Ник покатилась со смеху. Предположение Пуаро, кажется, здорово ее позабавило.
  — Волшебная идея! Ну, милый вы мой, кто ж это станет на меня покушаться? Я ведь не очаровательная юная наследница, после которой останутся миллионы. Я бы не прочь, чтоб кто-нибудь и в самом деле попытался меня убить, — это, должно быть, захватывающее ощущение, только, боюсь, напрасная надежда!
  — Вы мне расскажете о тех случайностях, мадемуазель?
  — Конечно, да только это все пустяки. Так, чепуха какая-то. У меня над кроватью висит тяжелая картина. Ночью она свалилась. Совершенно случайно я услыхала, что где-то в доме хлопает дверь, пошла посмотреть, где, и запереть ее… и таким образом спаслась. Она бы мне, наверно, угодила в голову. Вот вам и номер первый.
  Пуаро не улыбнулся.
  — Дальше, мадемуазель. Перейдем ко второму.
  — О, этот и вовсе ерундовый! Здесь, в скалах, есть крутая тропка. Я хожу по ней к морю купаться. Там есть такая скала, с которой можно нырять. Так вот, когда я шла по этой тропке, откуда-то сверху сорвался валун и прогрохотал на волосок от меня. А третье — это уже совсем из другой оперы. У автомобиля что-то стряслось с тормозами — не знаю точно что, мне говорили в гараже, да я не поняла. Во всяком случае, если бы я выехала из ворот и спустилась с холма, тормоза бы не сработали, и я наверняка врезалась бы в ратушу и превратилась в лепешку. В конечном счете у города оказалась бы щербатая ратуша, а от меня осталось бы мокрое место. Но так как я всегда что-нибудь забываю, мне пришлось повернуть назад и врезаться всего-навсего в живую изгородь.
  — А можете вы мне сказать, что именно было неисправно?
  — Спросите в гараже Мотта. Там знают. По-моему, была отвинчена какая-то пустяковина. Я уже думала, не напроказил ли там чего мальчик Эллен. У моей горничной, у той, что отворяла вам дверь, есть маленький сынишка. Мальчишки ведь любят возиться с машинами. Эллен, конечно, клянется, что он и близко не подходил. А мне все кажется, что бы там Мотт ни говорил: в машине просто что-то разболталось.
  — Где вы держите машину, мадемуазель?
  — В сарае за домом.
  — Вы его запираете?
  Ник удивленно раскрыла глаза.
  — Ох! Ну конечно нет!
  — И каждый может незаметно подойти к машине и вытворять все, что угодно?
  — Вообще-то да… пожалуй. Да только это глупо.
  — Нет, это не глупо, мадемуазель. Вы все еще не понимаете. Вам грозит опасность, серьезная опасность. Это говорю вам я. Я! Вы знаете, кто я такой?
  — Кто-о? — замирая, прошептала Ник.
  — Я Эркюль Пуаро.
  — О! — отозвалась та каким-то разочарованным тоном. — Ну еще бы…
  — Вам известно это имя, а?
  — Конечно.
  Девушка съежилась. В ее глазах появилось загнанное выражение. Пуаро сверлил ее пронзительным взглядом.
  — Вы чем-то смущены. Я делаю из этого вывод, что вы не читали посвященных мне книг.
  — Да нет… собственно говоря, не все. Но фамилию я, конечно, слышала.
  — Вы вежливая маленькая лгунья, мадемуазель. — (Я вздрогнул, вспомнив слова, которые слышал нынче днем в отеле.) — Я забыл, вы ведь еще ребенок — откуда вам знать? Как мимолетна слава! Вот мой друг — он вам расскажет.
  Ник посмотрела на меня. Я откашлялся, немного смущенный.
  — Мсье Пуаро… м-м… был знаменитым сыщиком, — объяснил я.
  — Ах, мой друг! — воскликнул Пуаро. — И это все, что вы можете сказать? Ну, каково? Скажите, что я единственный, непревзойденный, величайший сыщик всех времен!
  — В этом нет необходимости, — заметил я сухо. — Вы уже сами все сказали.
  — Так-то оно так, но мне пришлось поступиться своей скромностью. Человек не должен сам себе петь дифирамбы.
  — Зачем же пса держать, а лаять самому? — не без ехидства посочувствовала Ник. — Да, кстати, кто же пес? Я полагаю, доктор Ватсон?
  — Моя фамилия Гастингс, — сказал я сухо.
  — Битва при… — подхватила Ник. — 1066 год. Кто сказал, что я не образованна? Нет, это ужас до чего здорово! Значит, вы думаете, что кто-то в самом деле хочет со мной разделаться? До чего интересно! Жаль только, в жизни ничего такого не бывает. Разве что в книгах. Мсье Пуаро, вы похожи на хирурга, придумавшего какую-то новую операцию, или на врача, который обнаружил неизвестную болезнь и хочет, чтобы она была у каждого встречного.
  — Черт побери! — загремел Пуаро. — Да будете ли вы говорить серьезно? Вы, нынешняя молодежь, бываете вы хоть когда-нибудь серьезны? Славная получилась бы шуточка, если бы вас нашли в саду возле отеля с этакой аккуратненькой маленькой дырочкой — только не в шляпке, а в голове. Вы бы тогда не стали смеяться, а?
  — Сеанс сопровождался потусторонним хохотом, — сказала Ник. — Нет, серьезно, мсье Пуаро, я вам очень благодарна и все такое, но, честное слово, это какое-то совпадение.
  — Упряма как черт!
  — Которому я и обязана своим именем. Моего дедушку подозревали в том, что он продал душу черту. Его иначе и не называли здесь, как Старый Ник346. Он был зловредный старикан, но страшно занятный. Я его обожала. Ездила с ним повсюду, и нас так и звали: его — Старый Ник, а меня — Молодая Ник. А по-настоящему меня зовут Магдала.
  — Редкое имя.
  — Да. Оно у нас как бы фамильное. В семействе Бакли пропасть Магдал. Во-он там висит одна. — Она кивнула на один из портретов.
  — А! — отозвался Пуаро. Потом, взглянув на портрет, висевший над камином, осведомился: — Ваш дедушка, мадемуазель?
  — Он самый. Правда, хорош? Джим Лазарус хотел купить картину, но я не продала. Старый Ник — моя слабость.
  — А! — Пуаро немного помолчал и очень серьезно проговорил: — Вернемся к нашей теме. Послушайте, мадемуазель. Я заклинаю вас, не будьте легкомысленны. Вам грозит опасность. Сегодня в вас стреляли из маузера…
  — Из маузера? — Она была поражена.
  — Да, а почему это вас удивляет? У кого-то из ваших знакомых есть маузер?
  Она усмехнулась:
  — У меня, например.
  — У вас?
  — Ну да, папин. Он привез его с войны. С тех пор он тут и валяется. На днях я его видела в этом ящике.
  Она показала на старинную конторку. Внезапно, словно ее что-то осенило, девушка подошла к конторке и выдвинула ящик. Потом как-то растерянно оглянулась. И в голосе ее прозвучала новая нотка.
  — Ох ты! — сказала она. — А ведь его нет!..
  Глава 3
  Случайности
  Вот тут-то наконец и наступил перелом. До сих пор их разговор больше походил на препирательство. Целая пропасть разделяла их поколения. Известность Пуаро, его репутация не значили для нее ровно ничего. Ведь нынешняя молодежь знает только сегодняшний день и сегодняшних знаменитостей. Потому и предостережения ни капельки ее не испугали. Для нее Пуаро был просто старым чудаком-иностранцем с забавной склонностью к мелодраме.
  Такое отношение обескураживало Пуаро хотя бы потому, что било по его тщеславию. Он ведь не уставал твердить, что Эркюля Пуаро знает весь мир. И вдруг нашелся человек, который его не знал! Я не мог не позлорадствовать, хотя и видел, что мы топчемся на месте.
  Однако с той минуты, как мы узнали об исчезновении револьвера, все изменилось. Ник больше не считала эту историю забавной шуточкой. Она сохранила свой небрежный тон — такова уж была сила привычки, но поведение ее стало совсем другим. Девушка отошла от конторки, присела на ручку кресла и сосредоточенно нахмурилась.
  — Странно, — сказала она.
  Пуаро налетел на меня как вихрь:
  — Помните, Гастингс, как я упомянул об одной идейке? Так вот, она подтвердилась. Допустим, мадемуазель убита и ее находят в саду. Она может пролежать там несколько часов — по этой дороге мало кто ходит. И возле ее руки — он выпал, вот и все — лежит ее собственный револьвер. Достойная мадам Эллен, конечно, его опознает, и тут уж, разумеется, пойдут припоминать: угнетенное состояние, бессонница…
  Ник поежилась:
  — А ведь верно. Я сейчас до смерти издергана. Все твердят мне, что я стала нервная. Да… говорить бы стали…
  — И подтвердили бы таким образом версию о самоубийстве. Кстати, оказалось бы, что единственные отпечатки пальцев на револьвере принадлежат мадемуазель — словом, все было бы как нельзя более просто и убедительно.
  — Веселенькое дельце! — сказала Ник, но я был рад отметить, что «дельце», по-видимому, не слишком ее веселило.
  — Не правда ли? — невозмутимо подхватил Пуаро. — Но воля ваша, мадемуазель, этому пора положить конец. Четыре неудачи — отлично, однако пятая попытка может окончиться успешнее.
  — Ну что ж, заказывайте катафалк на резиновом ходу, — вполголоса проговорила Ник.
  — Но мы этого не допустим — мой друг и я, — вот почему мы здесь.
  Меня растрогало это «мы». Обычно Пуаро начисто забывает о моем существовании.
  — Да, — подтвердил я. — Вам незачем тревожиться, мисс Бакли. Мы защитим вас.
  — Это очень мило, — сказала Ник. — Ну история, скажу я вам… Прямо дух захватывает.
  Она держалась все так же беспечно и независимо, однако в ее глазах мелькала тревога.
  — И первое, что мы сделаем, — заявил Пуаро, — это сядем и все обсудим.
  Он сел и дружелюбно улыбнулся.
  — Начнем с традиционного вопроса, мадемуазель. У вас есть враги?
  Ник огорченно покачала головой.
  — Боюсь, что нет, — сказала она виновато.
  — Ладно. Значит, эта версия отпадает. Теперь вопрос совсем как из кинофильма или детективного романа: кому выгодна ваша смерть?
  — Ума не приложу, — сказала Ник. — В том-то и дело, что это совершенно бессмысленно. Кроме этой старой развалюхи-дома… и он заложен-перезаложен, крыша протекает… и вряд ли на моем участке найдут угольные залежи или что-нибудь в этом роде.
  — Так он заложен, вот как?
  — Пришлось заложить. Шесть лет назад умер дедушка, потом брат. Похороны за похоронами… Это меня и подкосило.
  — А ваш отец?
  — Он вернулся с войны инвалидом и в девятнадцатом умер от воспаления легких. А мама умерла, когда я была совсем маленькая. С самого детства я жила в этом доме с дедушкой. С папой он не ладил — и неудивительно… И отец решил, что самое лучшее — подкинуть меня дедушке, а сам отправился искать счастья по свету. К Джеральду — это мой брат — дедушка тоже не благоволил. Не сомневаюсь, что он не ладил бы и со мной, будь я мальчишкой. Мое счастье, что я девочка. Дед говорил, что я пошла в его породу и унаследовала его дух. — Она рассмеялась. — По-моему, он был старый греховодник, каких свет не видел. Только ужасно везучий! Здесь говорили, что он превращает в золото все, к чему ни прикоснется. Правда, он играл и спустил все, что нажил. После его смерти остался, собственно, лишь этот дом да участок. Мне тогда было шестнадцать лет, а Джеральду двадцать два. Через три года Джеральд погиб в автомобильной катастрофе, и дом достался мне.
  — А после вас, мадемуазель? Кто ваш ближайший родственник?
  — Мой кузен Чарлз. Чарлз Вайз. Он адвокат здесь, в городе. Вполне порядочный и положительный, но страшно нудный. Дает мне добрые советы и пытается обуздать мою склонность к расточительству.
  — И ведет все ваши дела, э…
  — Ну… если вам угодно это так назвать. Собственно, вести-то нечего. Оформил для меня закладную и уговорил сдать флигель.
  — Да, флигель! Я как раз собирался о нем спросить. Стало быть, вы его сдаете?
  — Да… одним австралийцам. Неким Крофтам. Люди они очень милые, сердечные и тому подобное. По мне, так даже чересчур. Вечно таскают мне всякую всячину: то сельдерей, то ранний горох. Ужасаются, что я так запустила сад. По правде говоря, они немного надоедливые… по крайней мере он. Какой-то приторный. А жена у него калека, бедняжка, и не встает с дивана. Но самое главное, они платят ренту, а это очень здорово.
  — И давно они тут?
  — Уже с полгода.
  — Понятно. Ну а кроме этого кузена… он, кстати, с отцовской или с материнской стороны?
  — С материнской. Мою мать звали Эми Вайз.
  — Хорошо. Да, я хотел спросить, кроме этого вашего кузена, есть у вас еще какая-нибудь родня?
  — Очень дальняя, в Йоркшире, тоже Бакли.
  — И больше никого?
  — Никого.
  — Вам должно быть одиноко.
  Ник с удивлением взглянула на него.
  — Одиноко? Вот уж нет! Вы ведь знаете, я тут подолгу не живу. Все больше в Лондоне. А с родственниками обычно одна морока. Во все суются, вмешиваются. Нет, одной веселей.
  — О, вы, я вижу, очень современная девушка! Беру назад свои слова. Теперь о ваших домочадцах.
  — Как это сказано! Мои домочадцы — это Эллен. Да еще ее муж, он смотрит за садом, и, надо сказать, довольно плохо. Я плачу им буквально гроши, но разрешаю держать в доме ребенка. Когда я здесь, Эллен меня обслуживает, а если у меня собираются гости, мы нанимаем кого-нибудь ей в помощь. Кстати, в понедельник я устраиваю вечеринку. Ведь начинается регата.347
  — В понедельник… а нынче у нас суббота. Так-так. А что вы можете рассказать о ваших друзьях, мадемуазель? Например, о тех, с которыми вы сегодня завтракали.
  — Ну, Фредди Райс — эта блондинка, пожалуй, самая близкая моя подруга. Ей пришлось хлебнуть лиха. Муж у нее был настоящая скотина — пьяница, наркоман и вообще подонок, каких мало. Год или два тому назад она не выдержала и ушла от него. И с тех пор так никуда и не прибьется. Молю бога, чтобы она получила развод и вышла за Джима Лазаруса.
  — Лазарус? Антикварный магазин на Бонд-стрит?
  — Он самый. Джим — единственный сын. Денег, конечно, куры не клюют. Вы видели его автомобиль? Джим, правда, еврей, но ужасно порядочный. Он обожает Фредди. Они все время вместе. До конца недели пробудут в «Мажестике», а в понедельник — ко мне.
  — А муж миссис Райс?
  — Этот скот? Да его и след простыл. Никто не знает, куда он девался. Фредди попала в глупейшее положение. Нельзя же развестись с человеком, который неизвестно где находится.
  — Разумеется.
  — Бедняжка Фредди! Ей так не повезло! — задумчиво заметила Ник. — Один раз дело чуть было не выгорело, она его разыскала, поговорила с ним, и он сказал, что совершенно ничего не имеет против, да у него, видите ли, нет с собой денег, чтобы уплатить женщине, с которой можно было бы разыграть для полиции сцену измены. И кончилось тем, что Фредди выложила деньги, а он их взял — да и был таков. С тех пор о нем ни слуху ни духу. Довольно подло, как по-вашему?
  — Силы небесные! — воскликнул я.
  — Мой друг шокирован, — заметил Пуаро. — Вы должны щадить его чувства. Понимаете, он из другой эпохи. Он только что вернулся из далеких краев, где его окружали широкие, безбрежные просторы и так далее, и так далее, и ему еще предстоит осилить язык наших дней.
  — Да что же здесь особенного? — удивилась Ник, делая большие глаза. — Я думаю, ни для кого не секрет, что такие люди существуют. Но все равно, по-моему, это низость. Бедненькая Фредди попала тогда в такую передрягу, что не знала, куда и приткнуться.
  — Да-а, история не из красивых. Ну а второй ваш друг? Милейший капитан Челленджер?
  — Джордж? Мы знакомы испокон веков, во всяком случае, не меньше пяти лет. Он симпатяга, Джордж.
  — И хочет, чтобы вы вышли за него замуж, э…
  — Намекает временами. Рано утром или после второго стакана портвейна.
  — Но вы неумолимы.
  — Ну а что толку, если мы поженимся? Я без гроша, он — тоже. Да и зануда он порядочная, как говорится, доброй старой школы. К тому же ему стукнуло сорок.
  Я даже вздрогнул.
  — Конечно, он уже стоит одной ногой в могиле, — заметил Пуаро. — Меня это не задевает, не беспокойтесь, мадемуазель, я дедушка, я никто. Ну а теперь мне бы хотелось поподробнее узнать о ваших несчастных случаях. Скажем, о картине.
  — Она уже висит… на новом шнуре. Хотите посмотреть?
  Мы вышли вслед за ней из комнаты. В спальне, над самым изголовьем, висела написанная маслом картина в тяжелой раме.
  — С вашего позволения, мадемуазель, — пробормотал Пуаро и, сняв ботинки, взобрался на кровать. Он осмотрел шнур и картину, осторожно взвесил ее на руках и, поморщившись, спустился на пол.
  — Да, если такая штука свалится на голову, это не слишком приятно. Ну а тот старый шнур был такой же?
  — Да, только на этот раз я выбрала потолще.
  — Вас можно понять. А вы осмотрели место разрыва? Концы перетерлись?
  — По-моему, да. Я, собственно, не приглядывалась. Мне было просто ни к чему.
  — Вот именно. Вам это было ни к чему. Однако мне очень бы хотелось взглянуть на этот шнур. Он в доме?
  — Я его тогда не снимала. Должно быть, тот, кто привязывал новый, выбросил его.
  — Досадно. Мне бы хотелось на него посмотреть.
  — Так вы все-таки думаете, что это не случайность? Уверена, что вы ошибаетесь.
  — Возможно. Не берусь судить. А вот неисправные тормоза не случайность. Камень, свалившийся с обрыва… Да, кстати, вы не могли бы показать мне это место?
  Мы вышли в сад, и Ник подвела нас к обрыву. Внизу под нами синело море. Неровная тропка спускалась к скале. Ник показала нам, откуда сорвался камень, и Пуаро задумчиво кивнул. Потом он спросил:
  — Как можно попасть в ваш сад, мадемуазель?
  — Есть главный вход — это где флигель. Потом калитка для поставщиков, как раз посередине дороги. На этой стороне, у края обрыва, есть еще одна калитка. Отсюда начинается извилистая дорожка, которая ведет от берега к отелю «Мажестик». Ну и, конечно, в парк отеля можно попасть прямо через дыру в заборе. Именно так я шла сегодня утром. Самый короткий путь — до города быстрее не дойдешь.
  — А ваш садовник… он где обычно работает?
  — По большей части бьет баклуши на огороде или сидит под навесом, там, где горшки с рассадой, и притворяется, что точит ножницы.
  — То есть по ту сторону дома? Выходит, если бы кто-нибудь прошел сюда и столкнул вниз камень, его почти наверняка бы не заметили?
  Девушка вздрогнула.
  — Вы в самом деле думаете?.. У меня просто не укладывается в голове. По-моему, все это не всерьез.
  Пуаро снова вынул из кармана пулю и посмотрел на нее.
  — Вполне серьезная вещь, мадемуазель, — сказал он мягко.
  — Так это был какой-то сумасшедший.
  — Возможно. Очень увлекательная тема для разговора в гостиной после обеда. В самом деле, все ли преступники ненормальны? Я склонен полагать, что да. Но это уж забота врачей. Передо мной стоят другие задачи. Я должен думать не о виновных, а о безвинных, не о преступниках, а о жертвах. Сейчас меня интересуете вы, мадемуазель, а не тот неизвестный, что хотел вас убить. Вы молоды, красивы, солнце светит, мир прекрасен, у вас впереди жизнь, любовь. Вот о чем я думаю, мадемуазель. А скажите, эти ваши друзья, миссис Райс и мистер Лазарус… давно они тут?
  — Фредди в наших краях уже со среды. Дня два она гостила у каких-то знакомых возле Тэвистока. Вчера приехала сюда. А Джим в это время, по-моему, тоже крутился где-то поблизости.
  — А капитан Челленджер?
  — Он в Девонпорте. Когда ему удается вырваться, приезжает сюда на машине — обычно на субботу и воскресенье.
  Пуаро кивнул. Мы уже возвращались к дому. Все замолчали. Потом Пуаро вдруг спросил:
  — У вас есть подруга, на которую вы могли бы положиться?
  — Фредди.
  — Нет, кто-нибудь другой.
  — Не знаю, право. Наверное, есть. А что?
  — Я хочу, чтобы вы пригласили ее к себе… немедленно.
  — О!
  Ник немного растерялась. С минуту она раздумывала, потом сказала нерешительно:
  — Разве что Мегги, она, наверно, согласилась бы…
  — Кто это — Мегги?
  — Одна из моих йоркширских кузин. У них большая семья: ее отец священник. Мегги примерно моих лет, и я ее обычно приглашаю к себе летом погостить. Но в ней нет изюминки — слишком уж она безгрешная. С этакой прической, которая сейчас вдруг случайно вошла в моду. Словом, я рассчитывала обойтись в этом году без нее.
  — Ни в коем случае. Ваша кузина именно то, что нужно. Я представлял себе как раз кого-то в этом роде.
  — Ну что ж, — вздохнула Ник. — Пошлю ей телеграмму. Мне просто не приходит в голову, кого еще я могла бы сейчас поймать. Все уже с кем-то сговорились. Но она-то приедет, если только не намечается пикник церковных певчих или празднество матерей. Только я, по правде сказать, не понимаю, что она, по-вашему, должна делать?
  — Вы можете устроить так, чтобы она ночевала в вашей комнате?
  — Думаю, что да.
  — Ваша просьба не покажется ей странной?
  — О, Мегги ведь не рассуждает! Она только исполняет — истово, по-христиански, с верой и рвением. Значит, договорились, я ей телеграфирую, чтобы приезжала в понедельник.
  — А почему не завтра?
  — Воскресным поездом? Она подумает, что я при смерти. Нет, лучше в понедельник. И вы расскажете ей, что надо мной нависла ужасная опасность?
  — Посмотрим. А вы все шутите? Ваше мужество меня радует.
  — Это хоть отвлекает, — сказала Ник.
  Что-то в ее тоне поразило меня, и я с любопытством взглянул на девушку. Мне показалось, что она о чем-то умалчивает. К этому времени мы уже вернулись в гостиную. Пуаро барабанил пальцами по газете.
  — Читали, мадемуазель? — спросил он вдруг.
  — Здешний «Геральд»? Так, мельком. Они тут каждую неделю печатают прогноз приливов, вот я и заглянула.
  — Ясно. Да, между прочим, вы когда-нибудь писали завещание?
  — Полгода назад. Как раз перед операцией.
  — Что вы сказали? Операцией?
  — Да, перед операцией аппендицита. Кто-то сказал, что надо написать завещание. Я написала и чувствовала себя такой важной персоной.
  — И каковы были условия?
  — Эндхауз я завещала Чарлзу. Все остальное — Фредди, но там не так уж много оставалось. Подозреваю, что… — как это говорится? — пассив превысил бы актив.
  Пуаро рассеянно кивнул.
  — Я должен вас покинуть. До свидания, мадемуазель. Остерегайтесь.
  — Чего?
  — У вас есть голова на плечах. Да в этом, собственно, и вся загвоздка, что мы не знаем, чего остерегаться. И все-таки не падайте духом. Через несколько дней я докопаюсь до правды.
  — А пока избегайте яда, бомб, выстрелов из-за угла, автомобильных катастроф и отравленных стрел, какими пользуются южноамериканские индейцы, — одним духом выпалила Ник.
  — Не насмехайтесь над собой, — остановил ее Пуаро.
  Возле дверей он задержался.
  — Кстати, — спросил он, — какую цену предлагал мсье Лазарус за портрет вашего деда?
  — Пятьдесят фунтов.
  — О!
  Он пристально вгляделся в темное, угрюмое лицо над камином.
  — Но я уже говорила вам, что не захотела продать старика.
  — Да, да, — задумчиво проговорил Пуаро. — Я вас понимаю.
  Глава 4
  Здесь что-то есть!
  — Пуаро, — сказал я, как только мы вышли на дорогу, — мне кажется, я должен сообщить вам одну вещь.
  — Какую, мой друг?
  Я передал ему, что говорила миссис Райс по поводу неисправных тормозов.
  — Вот как! Это становится интересным. Встречаются, конечно, тщеславные истерички, которые жаждут привлечь к себе внимание и сочиняют невероятные истории о том, как они были на волосок от смерти. Это известный тип. Они доходят до того, что сами наносят себе тяжелые увечья, лишь бы подтвердить свою правоту.
  — Неужели вы думаете…
  — Что мадемуазель Ник из их числа? Об этом не может быть и речи. Вы обратили внимание, Гастингс, нам стоило немалых трудов даже убедить ее в том, что ей грозит опасность. И она до самого конца делала вид, что подсмеивается и не верит. Она из нынешнего поколения, эта крошка. И все же это очень любопытно — то, что сказала миссис Райс. Почему она об этом заговорила? Допустим даже, что она сказала правду, но с какой целью? Без всякой видимой причины — так не к месту.
  — Вот именно, — подхватил я. — Она ведь просто притянула это за уши.
  — Любопытно. Очень любопытно. А я люблю, когда вдруг появляются такие любопытные подробности. От них многое зависит. Они указывают путь.
  — Куда?
  — Вы попали не в бровь, а в глаз, мой несравненный Гастингс. Куда? Вот именно, куда? Как ни печально, но мы узнаем это только в конце пути.
  — Скажите, Пуаро, для чего вы заставили ее пригласить эту кузину?
  Пуаро остановился и в возбуждении погрозил мне пальцем.
  — Подумайте! — воскликнул он. — Хоть немного пораскиньте мозгами. В каком мы положении? Мы связаны по рукам и ногам! Выследить убийцу, когда преступление уже совершено, — это очень просто! Во всяком случае, для человека с моими способностями. Убийца, так сказать, уже оставил свою подпись. Ну а сейчас преступление еще не совершено — мало того, мы хотим его предотвратить. Расследовать то, что еще не сделано, — вот уж поистине нелегкая задача. Что нам сейчас важнее всего? Уберечь мадемуазель от опасности. А это не легко. Нет, это просто трудно, Гастингс. Мы не можем ходить за ней по пятам, мы даже не можем приставить к ней полисмена в больших ботинках. Или остаться на ночь в спальне молодой леди. Препятствий в этом деле хоть отбавляй. Но кое-что все-таки в наших силах. Мы можем поставить некоторые препоны на пути убийцы. Предостеречь мадемуазель, это во-первых. Устроить так, чтобы рядом с ней был совершенно беспристрастный свидетель, — во-вторых. А обойти две такие преграды сумеет только очень умный человек.
  Он помолчал и продолжал уже совсем другим тоном:
  — Но вот чего я боюсь, Гастингс…
  — Чего же?
  — Что он и в самом деле очень умный человек. Ах, до чего неспокойно у меня на душе!
  — Вы меня пугаете, Пуаро! — воскликнул я.
  — Я и сам напуган. Вы помните эту газету, «Уикли геральд»? Угадайте, в каком месте она была сложена? Именно там, где находилась маленькая заметка, гласившая: «Среди гостей отеля «Мажестик» находятся мсье Эркюль Пуаро и капитан Гастингс». Теперь допустим — только допустим, — что кто-нибудь прочел эту заметку. Мое имя известно — его знают все…
  — Мисс Бакли не знала, — заметил я, ухмыльнувшись.
  — Она не в счет, ветрогонка. Человек серьезный — преступник — знает его. Он сразу забеспокоится. Насторожится. Начнет задавать себе вопросы. Три неудачных покушения на жизнь мадемуазель, и вдруг в этих краях появляется Эркюль Пуаро. «Случайность?» — спрашивает он себя. И боится, что не случайность. Ну как по-вашему, что ему лучше делать?
  — Притаиться и замести следы, — предположил я.
  — Да, возможно… или, наоборот, если он и в самом деле храбрый человек, бить немедленно, не теряя времени. Прежде чем я начну расспросы. Паф! — и мадемуазель мертва. Вот что бы сделал храбрый человек.
  — Но почему не допустить, что заметку читала сама мисс Бакли?
  — Потому что мисс Бакли ее не читала. Она и бровью не повела, когда я назвал свою фамилию. Значит, мое имя было ей совершенно незнакомо. Кроме того, она сама сказала, что брала газету, только чтобы посмотреть прогноз приливов. Ну а на той странице таблицы не было.
  — Значит, вы думаете, кто-нибудь из живущих в доме…
  — …или имеющих туда доступ. Последнее не трудно, так как дверь открыта настежь, и я не сомневаюсь, что друзья мисс Бакли приходят и уходят, когда им вздумается.
  — У вас есть какие-то догадки? Подозрения?
  Пуаро в отчаянии вскинул руки.
  — Никаких. Как я и предполагал, мотив не очевиден. Вот почему преступник чувствует себя в безопасности и смог отважиться сегодня утром на такую дерзость. На первый взгляд ни у кого как будто нет оснований желать гибели нашей маленькой Ник. Имущество? Эндхауз? Он достается кузену, который вряд ли особенно заинтересован в этом старом, полуразрушенном доме, к тому же обремененном закладными. Для него это даже не родовое поместье. Он ведь не Бакли, вы помните. Мы с ним, конечно, повидаемся, с этим Чарлзом Вайзом, но подозревать его, по-моему, нелепо… Затем мадам, любимая подруга, — мадонна с загадочным и отрешенным взглядом.
  — Вы это тоже почувствовали? — изумился я.
  — Какова ее роль в этом деле? Она сказала вам, что ее подруга лгунья. Мило, не так ли? Зачем ей было это говорить? Из опасения, что Ник может о чем-то рассказать? Например, об этой истории с автомобилем? Или про автомобиль она упомянула для примера, а сама боится чего-то другого? И правда ли, что кто-то повредил тормоза, и если да, то кто?.. Далее, мсье Лазарус, красивый блондин. К чему мы здесь можем придраться? Роскошный автомобиль, куча денег. Может ли он быть замешан в это дело? Капитан Челленджер…
  — О нем не беспокойтесь, — поспешно вставил я. — Я за него ручаюсь. Он настоящий джентльмен.
  — Он, разумеется, хорошей школы, как вы это называете. По счастью, я, как иностранец, не заражен вашими предрассудками и они не мешают мне вести расследование. Однако я признаю, что не вижу связи между капитаном Челленджером и этим делом. По чести говоря, мне кажется, что такой связи нет.
  — Ну еще бы! — воскликнул я с жаром.
  Пуаро внимательно посмотрел на меня.
  — Вы очень странно влияете на меня, Гастингс. У вас такое необыкновенное «чутье», что меня так и подмывает им воспользоваться. Ведь вы один из тех поистине восхитительных людей, чистосердечных, доверчивых, честных, которых вечно водят за нос всякие мерзавцы. Такие, как вы, вкладывают сбережения в сомнительные нефтяные разработки и несуществующие золотые прииски. Сотни подобных вам дают мошеннику его хлеб насущный. Ну ладно, я займусь этим Челленджером. Вы пробудили во мне подозрения.
  — Не городите вздора, мой друг! — воскликнул я сердито. — Человек, который столько бродил по свету, сколько я…
  — Не научился ничему, — грустно закончил Пуаро. — Неправдоподобно, но факт.
  — И вы думаете, что такой простодушный дурачок, каким вы меня изображаете, смог бы добиться успеха на ранчо в Аргентине?
  — Не распаляйтесь, мой друг. Вы добились большого успеха… вы и ваша жена.
  — Белла всегда следует моим советам, — заметил я.
  — Столь же умна, сколь и очаровательна, — сказал Пуаро. — Не будем ссориться, мой друг. Посмотрите-ка, что это перед нами? Гараж Мотта. По-моему, это тот самый, о котором говорила мадемуазель. Несколько вопросов — и мы выясним это дельце…
  В гараже Пуаро объяснил, что ему порекомендовала обратиться сюда мисс Бакли, и, представившись таким образом, стал расспрашивать, на каких условиях можно взять напрокат автомобиль. Потом, как бы невзначай, затронул вопрос о неисправностях, которые мисс Бакли обнаружила на днях в своей машине.
  Не успел он заговорить об этом, как хозяина словно прорвало. Случай неслыханный в его практике, заявил он. И принялся объяснять нам разные технические тонкости, в которых я, увы, не разбираюсь, а Пуаро, по-моему, и того меньше. Но кое-что мы все-таки поняли. Автомобиль был выведен из строя умышленно — сделать это можно было легко и быстро.
  — Так вот оно что, — проговорил Пуаро, когда мы двинулись дальше. — Малютка Ник оказалась права, а богатый мсье Лазарус — нет. Гастингс, друг мой, все это необыкновенно интересно.
  — А куда мы идем сейчас?
  — На почту, и если не опоздаем, отправим телеграмму.
  — Телеграмму? — оживился я.
  — Да, телеграмму, — ответил Пуаро, думая о чем-то своем.
  Почта была еще открыта. Пуаро написал и отправил телеграмму, но не счел нужным сообщить мне ее содержание. Я видел, что он ждет моих вопросов, и крепился что было сил.
  — Какая досада, что завтра воскресенье, — заметил он на обратном пути. — Мы сможем встретиться с мсье Вайзом лишь в понедельник утром.
  — Вы могли бы зайти к нему домой.
  — Разумеется. Но как раз этого мне бы хотелось избежать. Для начала я предпочитаю получить у него чисто профессиональную консультацию и таким образом составить мнение о нем.
  — Ну что ж, — заметил я, подумав. — Пожалуй, так и в самом деле лучше.
  — Всего один самый бесхитростный вопрос, и мы уже сможем судить о многом. Так, например, если сегодня в половине первого мсье Вайз был у себя в конторе, то в парке отеля «Мажестик» стрелял не он.
  — А не проверить ли нам алиби и тех троих, что завтракали с мисс Бакли?
  — Это гораздо сложнее. Любой из них мог на несколько минут отделиться от компании и незаметно выскользнуть из салона, курительной, гостиной, библиотеки, быстро пробраться в парк, выстрелить и немедленно вернуться. Но в данный момент, мой друг, мы даже не уверены, что знаем всех действующих лиц нашей драмы. Возьмем, к примеру, респектабельную Эллен и ее пока еще не знакомого нам супруга. Оба они живут в доме и, вполне возможно, имеют зуб против нашей маленькой мадемуазель. Во флигеле тоже живут какие-то австралийцы. Могут быть и другие друзья и приятели мисс Бакли, которых она не подозревает, а потому и не назвала. Меня не оставляет чувство, что за всем этим кроется что-то еще, до сих пор нам совершенно неизвестное. Я думаю, мисс Бакли знает больше, чем говорит.
  — Вам кажется, что она чего-то недоговаривает?
  — Да.
  — Хочет кого-то выгородить?
  Пуаро решительно потряс головой:
  — Нет, и еще раз нет. Я убежден, что в этом смысле она была совершенно искренна. Об этих покушениях она нам рассказала все, что знала. Но есть что-то другое; по ее мнению, не относящееся к делу. И вот об этом-то мне и хотелось бы узнать. Ибо — и я говорю это без малейшего хвастовства — голова у меня устроена куда лучше, чем у этой малютки. Я, Эркюль Пуаро, могу увидеть связь там, где мисс Бакли ее не видит. И таким образом напасть на след. Ибо я — признаюсь вам со всей откровенностью и смирением — не вижу в этом деле ни малейшего просвета. И пока не забрезжит передо мной какая-либо причина, я так и буду бродить в темноте. Здесь что-то обязательно должно быть, какой-то фактор, от меня ускользающий. Какой? Я непрестанно задаю себе этот вопрос. В чем же здесь дело?
  — Узнаете, — утешил я его.
  — Если не будет слишком поздно, — сказал он хмуро.
  Глава 5
  Мистер и миссис Крофт
  Вечером в отеле танцевали. Мисс Бакли, обедавшая здесь с друзьями, весело помахала нам рукой.
  На ней было длинное, до полу, вечернее платье из легкого алого шифона, красиво оттенявшее ее белые плечи, шею и дерзко посаженную темную головку.
  — Очаровательный чертенок, — заметил я.
  — И как не похожа на свою подругу, — проговорил Пуаро.
  Фредерика Райс была в белом. Она танцевала вяло, с томной грацией, которая резко контрастировала с оживленностью Ник.
  — Необыкновенно хороша, — сказал вдруг Пуаро.
  — Наша Ник?
  — Нет, та, вторая. Что она таит в себе? Добро? Зло? Или просто несчастна? Попробуй угадай. Она непроницаема. А может быть, за этой маской вообще ничего нет. Одно бесспорно, друг мой, эта женщина — с огоньком.
  — Что вы имеете в виду? — с любопытством спросил я.
  Он, улыбаясь, покачал головой:
  — Рано или поздно узнаете, друг мой. Попомните мои слова.
  К моему удивлению, он встал. Ник танцевала с Джорджем Челленджером. Фредерика и Лазарус только что кончили танцевать и сели за столик. Немного погодя Лазарус встал и вышел. Миссис Райс осталась одна. Пуаро направился прямо к ней. Я последовал за ним.
  Он начал сразу, без обиняков:
  — Разрешите? — Он положил руку на спинку стула и тут же сел. — Мне очень нужно поговорить с вами, пока ваша подруга танцует.
  — Да? — Ее голос прозвучал холодно, безразлично.
  — Не знаю, рассказывала ли вам ваша приятельница. Если нет, то расскажу я. Сегодня кто-то пытался ее убить.
  В широко раскрытых серых глазах отразились ужас и изумление, огромные черные зрачки стали еще больше.
  — Как — убить?
  — Кто-то выстрелил в мадемуазель Бакли здесь, в парке.
  Она вдруг улыбнулась, снисходительно и недоверчиво.
  — Это вам Ник сказала?
  — Нет, мадам. Случилось так, что я это видел собственными глазами. Вот пуля.
  Он протянул ей пулю, и женщина слегка отстранилась.
  — Так, значит… значит…
  — Вы сами видите, что это не фантазия мадемуазель. Ручаюсь, что нет. Мало того. В последнее время произошло несколько очень странных случаев. Вы, конечно, слышали… хотя нет. Ведь вы приехали только вчера?
  — Да… вчера.
  — А перед этим гостили, кажется, у каких-то друзей? В Тэвистоке, если не ошибаюсь.
  — Да.
  — Интересно, как их зовут, ваших друзей?
  Она подняла брови.
  — А почему я, собственно, должна говорить об этом? — холодно спросила она.
  — О, тысяча извинений, мадам. — Пуаро разом превратился в олицетворенное простодушие и наивное удивление. — Я был непозволительно бестактен. Мне почему-то пришло в голову, что, может быть, вы встретили там и моих друзей — у меня ведь тоже есть друзья в Тэвистоке, их фамилия Бьюкенен.
  Миссис Райс покачала головой.
  — Не помню таких. Едва ли я их встречала. — Ее ответ прозвучал вполне дружелюбно. — Впрочем, довольно толковать о посторонних людях. Вернемся лучше к Ник. Так кто же в нее стрелял? И почему?
  — Кто — я еще не выяснил. Пока не выяснил, — ответил Пуаро. — Но я это узнаю. О, непременно узнаю! Я, видите ли, сыщик. Меня зовут Эркюль Пуаро.
  — Прославленное имя.
  — Мадам слишком любезна.
  — Как вы считаете, что я должна делать? — медленно проговорила она.
  Кажется, она поставила в тупик нас обоих. Мы ждали чего угодно, только не этого вопроса.
  — Беречь вашу подругу, мадам, — ответил Пуаро.
  — Хорошо.
  — Вот и все.
  Он встал, торопливо поклонился, и мы вернулись к своему столику.
  — Не слишком ли вы раскрываете карты, Пуаро? — заметил я.
  — А что мне оставалось делать, мой друг? Я не имею права рисковать. Худо ли, хорошо ли, я должен был использовать все шансы. Во всяком случае, мы выяснили одно: миссис Райс не была в Тэвистоке. Где она была? Со временем узнаем. Ничто не скроется от Эркюля Пуаро. Смотрите-ка, красавчик Лазарус вернулся. Она рассказывает ему. Он смотрит на нас. А он не глуп, этот тип. Вы обратили внимание на форму его черепа? Ах, если бы я только знал…
  — Что именно? — спросил я, так и не дождавшись продолжения.
  — То, о чем я узнаю в понедельник, — ответил он уклончиво.
  Я взглянул на него, но промолчал. Он вздохнул.
  — Вы стали нелюбопытны, мой друг. В былые времена…
  — Есть удовольствия, без которых вы вполне можете обойтись, — сухо сказал я.
  — Вы говорите об удовольствии…
  — Оставлять мои вопросы без ответа.
  — А вы насмешник!
  — Вот именно.
  — Ну что ж, ну что ж, — забормотал Пуаро. — Немногословный сильный мужчина, столь любимый романистами эпохи Эдуарда.348
  В его глазах вспыхнул хорошо знакомый мне огонек.
  Ник поравнялась с нашим столиком. Оставив партнера, она подлетела к нам, словно яркая птичка.
  — Последний танец на краю могилы, — радостно сообщила она.
  — Новое ощущение, мадемуазель?
  — Ага. И здорово интересно.
  Помахав нам рукой, она убежала.
  — Лучше бы она этого не говорила, — сказал я в задумчивости. — Танец на краю могилы. Не нравится мне это.
  — И я вас понимаю. Слишком уж близко к правде. Она смела, наша малышка. Смела, этого у нее не отнимешь. Беда только, что сейчас ей нужна вовсе не смелость. Благоразумие, а не смелость — вот что нам нужно!
  
  Наступило воскресенье. Было около половины двенадцатого. Мы сидели на террасе перед отелем. Пуаро неожиданно встал:
  — Идемте-ка, мой друг. Устроим небольшой эксперимент. Я только что своими глазами видел, как мсье Лазарус и мадам отправились куда-то на автомашине вместе с мадемуазель. Путь свободен.
  — Свободен для чего?
  — Увидите.
  Мы спустились с террасы и через небольшой газон прошли к калитке, от которой начиналась извилистая дорожка. Она вела к морю. Спускаясь по дорожке, мы повстречали парочку купальщиков. Смеясь и болтая, они прошли мимо нас.
  Когда парочка скрылась из виду, Пуаро подошел к маленькой, неприметной калитке. Петли ее изрядно проржавели. Полустершаяся надпись гласила: «Эндхауз. Частная собственность». Вокруг не видно было ни одного живого существа. Мы осторожно открыли калитку.
  Вскоре мы оказались на лужайке перед домом. Здесь тоже не было ни души. Пуаро подошел к краю обрыва и взглянул вниз. Потом он направился к дому. Выходящие на террасу двери были открыты, и мы беспрепятственно проникли в гостиную. Пуаро не стал здесь задерживаться. Он отворил дверь и вышел в холл. Затем начал подниматься по лестнице, а я последовал за ним. Он вошел прямо в спальню Ник, присел на краешек кровати, кивнул мне и подмигнул.
  — Вы видите, как это просто, мой друг. Никто не видел, как мы вошли. Никто не увидит, как мы уйдем. И без всяких помех мы могли бы провернуть какое-нибудь маленькое дельце. Например, растеребить этот шнур, так чтобы картина висела на честном слове. Теперь допустим, кто-нибудь случайно оказался перед домом и видел нас. Опять же ничего страшного, так как все знают, что мы друзья хозяйки.
  — То есть вы хотите сказать, что здесь орудовал кто-то из своих?
  — Именно так. Не психопат, свалившийся невесть откуда, а кто-нибудь из людей, близких к дому.
  Он направился к двери. Мы молча вышли и начали спускаться. Кажется, мы оба были взволнованны.
  На повороте лестницы мы вдруг остановились. Какой-то человек шел нам навстречу. Остановился и он. Лицо его оставалось в тени, но, судя по позе, он совершенно растерялся. Наконец он окликнул нас, громко и вызывающе:
  — Какого дьявола вам тут нужно, хотелось бы мне знать?
  — А! — отозвался Пуаро. — Мсье… Крофт, если не ошибаюсь.
  — Не ошибаетесь. Только за каким…
  — Не лучше ли нам побеседовать в гостиной?
  Он послушно повернулся и стал спускаться с лестницы.
  В гостиной, притворив дверь, Пуаро поклонился:
  — Придется самому представиться: Эркюль Пуаро, к вашим услугам.
  Лицо Крофта немного прояснилось.
  — А, так вы тот самый сыщик, — сказал он, словно что-то припоминая. — Я читал про вас.
  — В «Сент-Лу геральд»?
  — Чего? Нет, еще там, в Австралии. Вы ведь француз, да?
  — Бельгиец. Но это не имеет значения. Мой друг, капитан Гастингс.
  — Очень приятно. Ну а в чем дело-то? Зачем вы тут? Что-нибудь не слава богу?
  — Да как вам сказать…
  Австралиец кивнул. Это был человек не первой молодости, почти совершенно лысый, но великолепно сложенный. Его грубоватое, я бы даже сказал — какое-то первобытное, лицо с тяжелой челюстью и пронизывающими голубыми глазами было по-своему красивым.
  — Вот послушайте-ка, — начал он. — Я тут принес несколько помидоров и огурцов для маленькой мисс Бакли. Работничек-то ее ведь пальцем о палец не ударит, бездельник. Мы с матерью так просто из себя выходим, ну и стараемся, конечно, помочь по-соседски. А помидоров у нас хоть отбавляй. Вошел я, как всегда, вот в эту дверь, выкладываю кошелку и только собрался уходить, как вдруг послышалось мне, словно бы кто-то ходит наверху и голоса мужские. Чудно, думаю. Вообще-то у нас тихо тут, да только мало ли чего? А вдруг жулики? Я и решил: схожу проведаю, что и как. Гляжу — вы двое спускаетесь с лестницы. Тут я маленько удивился. А вот теперь оказывается, что вы сыщик, да еще этакая знаменитость. Случилось что-нибудь?
  — Все очень просто, — улыбаясь, объяснил Пуаро. — Недавно ночью произошел несчастный случай, порядком напугавший мадемуазель. На ее кровать упала картина. Она вам не рассказывала?
  — Говорила. Чудом спаслась.
  — Так вот, чтобы ничего такого больше не случилось, я обещал ей принести цепочку. Она сказала мне, что уезжает утром, но я могу прийти снять мерку. Вот, как видите, проще некуда.
  И Пуаро развел руками с детским простодушием и обаятельнейшей улыбкой.
  Крофт облегченно перевел дух.
  — И только-то?
  — Да, вы напрасно испугались. Мы с другом самые что ни на есть мирные граждане.
  — Постойте-ка, это не вас я видел вчера? — спросил вдруг Крофт. — Вчера вечером. Вы проходили мимо нашего домика.
  — Да, да, а вы работали в саду и были так учтивы, что поздоровались с нами.
  — Было дело. Ну-ну… Так вы, значит, тот самый мсье Эркюль Пуаро, про которого я столько слыхал. А вы не заняты сейчас, мсье Пуаро? А то я пригласил бы вас на утреннюю чашку чая, как водится у нас, у австралийцев, и познакомил со своей старухой. Она про вас читала все, что только было напечатано в газетах.
  — Очень любезно с вашей стороны, мсье Крофт. Мы совершенно свободны и будем в восторге.
  — Вот и славно.
  — А вы как следует сняли мерку, Гастингс? — повернулся ко мне Пуаро.
  Я заверил его, что все в порядке, и мы последовали за нашим новым знакомым.
  Крофт любил поговорить; мы в этом скоро убедились. Он рассказал нам о своих родных местах где-то близ Мельбурна, о том, как мыкался в молодые годы, как повстречал свою жену и они вместе принялись за дело и как добились-таки наконец успеха и разбогатели.
  — И мы сразу же задумали пуститься в путь, — рассказывал он. — Нам всегда хотелось вернуться на родину. Сказано — сделано. Приехали сюда, попробовали найти женину родню — она ведь из здешних мест, да не сыскали никого. Потом махнули на континент. Париж, Рим, итальянская опера, Флоренция — и все такое. В Италии мы и попали в железнодорожную катастрофу. Жену, бедняжку, так покалечило — ужас. И за что ей такое наказание? Возил ее по лучшим докторам, и все твердят одно: ждать, и больше ничего. Ждать и лежать в постели. У нее, понимаете, что-то с позвоночником.
  — Какое несчастье!
  — Ужас, правда? А что поделаешь? Судьба! И вот запало ей почему-то в голову сюда приехать. Причудилось ей — если обзаведемся своим домишком, то все пойдет на лад. Пересмотрели кучу разных развалюх, и вот повезло наконец. Тихо, спокойно, на отшибе — ни тебе автомобилей, ни граммофонов по соседству. Я его сразу снял, без разговоров.
  Мы были уже у самого флигеля. Крофт громко и протяжно крикнул: «Куи!»349 «Куи!» — послышалось в ответ.
  — Входите, — пригласил нас мистер Крофт.
  Вслед за хозяином мы прошли через открытую настежь дверь, поднялись по невысокой лесенке и оказались в уютной спальне. На диване лежала полная женщина средних лет, с красивыми седыми волосами и очень ласковой, приветливой улыбкой.
  — Знаешь, кого я к тебе веду, мать? — спросил мистер Крофт. — Экстра-класс, всемирно известный сыщик мсье Эркюль Пуаро зашел поболтать с тобой.
  — У меня просто нет слов, — воскликнула миссис Крофт, горячо пожимая руку Пуаро, — просто нет слов, чтобы выразить, как я рада! Я ведь читала и о голубом экспрессе, и о том, как вы там случайно оказались, и разные ваши другие истории. Кажется, с тех пор как у меня болит спина, я перечитала все на свете детективные романы. Вот уж когда времени-то не замечаешь. Берт, голубчик, скажи Эдит, чтобы приготовила чай.
  — Ладно, мать, — ответил мистер Крофт и вышел.
  — Эдит у нас вроде сиделки, — пояснила миссис Крофт. — Приходит по утрам, прибирает меня. С прислугой мы не связываемся. А Берт у нас и за стряпуху, и за горничную — на все руки. Но он не жалуется, даже рад, что не сидит без дела. Да и в саду еще возится.
  — А вот и мы! — воскликнул мистер Крофт, появляясь в дверях с подносом. — Ох, мать, ну и праздник у нас нынче!
  — Надолго вы сюда, мсье Пуаро? — спросила миссис Крофт, наклоняясь над маленьким чайником.
  — Да вот хочу немного отдохнуть, мадам.
  — А мне помнится, я где-то читала, что вы уж не работаете… совсем ушли на отдых.
  — Стоит ли верить всему, что пишут газеты, мадам?
  — Ваша правда. Так вы и теперь ведете разные дела?
  — Когда мне попадается что-нибудь интересное.
  — Ну а сейчас вы ничего такого не распутываете? — спросил мистер Крофт, проницательно взглянув на Пуаро. — Может, и отдых-то у вас только для отвода глаз?
  — Не задавай нескромных вопросов, Берт, — сказала миссис Крофт, — а то мсье Пуаро больше к нам не придет. Мы люди маленькие, мсье Пуаро, и нам очень лестно, что вы и ваш друг зашли к нам. Вы просто представить себе не можете, как это нам приятно.
  Ее искренняя, простодушная радость растрогала меня до глубины души.
  — А с картиной-то, и верно, нехорошо получилось, — заметил мистер Крофт.
  — Чуть насмерть не убило бедную девочку, — взволнованно подхватила миссис Крофт. — А уж непоседа она — ну просто ртуть. Приедет сюда, и весь дом оживает. Я слышала, недолюбливают ее в здешних местах. Так уж заведено в английском захолустье. Если девушка живая и веселая, ее осуждают. Мудрено ли, что она здесь не засиживается? И этому ее долгоносому кузену нипочем не уговорить ее поселиться тут навсегда — скорей уж… не знаю что…
  — Не сплетничай, Милли, — остановил ее муж.
  — Ага! — воскликнул Пуаро. — Так вот откуда ветер дует! Ну что ж, поверим женскому чутью. Стало быть, мсье Чарлз Вайз влюблен в нашу юную приятельницу?
  — С ума сходит, — сказала миссис Крофт. — Да она не пойдет за провинциального адвоката. И я ее не осуждаю. Какой-то он ни рыба ни мясо. Ей бы лучше выйти за этого симпатичного моряка, как бишь его, за Челленджера. Совсем неплохая партия. Правда, он старше, но это не беда. Прибиться ей надо, вот что. А то мечется как неприкаянная всюду, даже на континент ездила, и все одна и одна или с этой своей чудачкой миссис Райс. А ведь она славная девушка, мсье Пуаро, можете мне поверить. И все-таки я за нее тревожусь. Какой-то у нее вид в последнее время стал несчастливый, словно изводит ее что-то. И я волнуюсь. Верно, Берт?
  Мистер Крофт неожиданно встал.
  — Не стоит об этом, Милли, — проговорил он. — Хотите взглянуть на австралийские снимки, мсье Пуаро?
  Мы просидели еще минут десять, толкуя о разных пустяках.
  — Славные люди, — сказал я Пуаро. — Простые, без претензий. Типичные австралийцы.
  — Понравились вам?
  — А вам?
  — Они очень приветливы… очень дружелюбны.
  — Так в чем же дело? Я вижу, вас что-то не устраивает?
  — Я бы сказал, чуточку слишком типичны, — в раздумье произнес Пуаро. — Кричат «Куи!», суют австралийские снимки — немного пересаливают, а?
  — Ох и подозрительный же вы, старый чертяка!
  — Ваша правда, мой друг. Я подозреваю всех… и во всем. Я боюсь, Гастингс, боюсь.
  Глава 6
  Визит к мистеру Вайзу
  Пуаро признавал только французский завтрак. Он всегда повторял, что не в силах видеть, как я поглощаю бекон и яйца. А потому булочки и кофе подавали ему прямо в постель, и я мог беспрепятственно начинать день традиционным английским беконом, яйцами и джемом.
  В понедельник утром я заглянул к нему, перед тем как сойти в столовую. Он сидел на постели в каком-то невиданном халате.
  — Здравствуйте, Гастингс. А я как раз собирался позвонить. Сделайте милость, распорядитесь, чтобы эту записку отнесли в Эндхауз и немедленно вручили мисс Бакли.
  Я протянул руку за запиской. Он посмотрел на меня и вздохнул.
  — Ах, Гастингс, Гастингс, ну что вам стоит сделать пробор не сбоку, а посредине. Насколько симметричнее стала бы ваша внешность. А усы! Если они вам так уж необходимы, почему вам не завести себе настоящие, красивые усы вроде моих.
  Ужаснувшись в душе, я твердой рукой взял у него записку и вышел.
  Нам доложили о приходе мисс Бакли, когда мы оба были уже в гостиной. Пуаро попросил провести ее к нам.
  Вошла она с довольно оживленным видом, но мне почудилось, что круги у нее под глазами стали темнее. Она протянула Пуаро телеграмму.
  — Ну вот, — сказала Ник. — Надеюсь, вы довольны?
  Пуаро прочел вслух:
  — «Приезжаю сегодня пять тридцать. Мегги».
  — Мой страж и защитник, — заметила Ник. — Только, знаете, зря вы это. У нее ведь голова совсем не варит. Благочестивые дела — пожалуй, единственное, на что она способна. И она совершенно не понимает шуток. Фредди в сто раз быстрее распознала бы убийцу. А о Джиме Лазарусе и говорить не приходится. По-моему, никому еще не удавалось его раскусить.
  — А капитан Челленджер?
  — Кто? Джордж? Он не видит дальше своего носа. Но зато уж когда увидит — только держись. Если играть в открытую, ему цены нет, Джорджу.
  Она сняла шляпку и продолжала:
  — Я велела впустить человека, о котором вы пишете. Как это все таинственно! Он будет подключать диктофон или что-нибудь в этом роде?
  Пуаро покачал головой.
  — Нет, нет, никакой техники. Просто меня заинтересовал один пустячок, и мне хотелось узнать мнение этого человека.
  — Ну ладно, — сказала Ник. — Вообще-то презабавная история.
  — Вы думаете? — тихо спросил Пуаро.
  Она стояла к нам спиной и смотрела в окно, а когда повернулась, на ее лице не осталось и тени обычного вызывающего выражения. Лицо ее по-детски сморщилось, словно от боли: она отчаянно старалась не расплакаться.
  — Нет, — ответила она. — Ни капли не забавно. Я боюсь… боюсь. У меня просто поджилки трясутся. А я-то всегда считала себя храброй.
  — Так оно и есть, дитя мое, мы с Гастингсом восхищены вашим мужеством.
  — Уверяю вас! — с жаром воскликнул я.
  — Нет, — покачала головой Ник. — Я трусиха. Ждать — вот что самое ужасное. Все время думать: не случится ли еще что-нибудь? И как? И ждать — когда.
  — Я понимаю — вы все время в напряжении.
  — Ночью я выдвинула кровать на середину комнаты. Закрыла окна, заперла на задвижку двери. Сюда я пришла по дороге. Я не могла… ну просто не могла заставить себя идти парком. Вдруг сдали нервы — и конец. А тут еще это…
  — Что вы имеете в виду, мадемуазель?
  Она ответила не сразу:
  — Да, собственно, ничего. По-моему, это то самое, что в газетах называют перенапряжением современной жизни. Слишком много коктейлей, слишком много сигарет, слишком много всего остального. Просто у меня сейчас какое-то дурацкое состояние. Самой смешно.
  Она опустилась в кресло и съежилась в нем, нервно сжимая руки.
  — А вы ведь что-то скрываете от меня, мадемуазель. Что у вас случилось?
  — Ничего, правда же, ничего.
  — Вы мне чего-то недосказали.
  — Все до последней мелочи, — с жаром ответила она.
  — Насчет случайностей… покушений — все.
  — А что же остается?
  — То, что у вас на душе… ваша жизнь…
  — А разве можно рассказать… — медленно произнесла она.
  — Ага! — торжествуя, воскликнул Пуаро. — Так я был прав.
  Она покачала головой. Он не спускал с нее внимательного взгляда.
  — Чужая тайна? — подсказал он с понимающим видом.
  Мне показалось, что у нее чуть дрогнули веки. Но в ту же секунду она вскочила.
  — Нет, как хотите, мсье Пуаро, а я вам выложила все, что знаю насчет этого идиотского дела. И если вы думаете, что мне известно больше или что я подозреваю кого-нибудь, — вы ошибаетесь. Я потому и схожу с ума, что у меня нет ни малейших подозрений. Я же не дура. Я понимаю, что если эти «случайности» не были случайными, то их подстроил кто-то находящийся здесь поблизости, кто-нибудь, кто… знает меня. И самое ужасное то, что я не могу себе представить… ну вот просто никак, кто бы это мог быть.
  Она опять подошла к окну. Пуаро сделал мне знак молчать. Он, очевидно, рассчитывал, что теперь, когда девушка потеряла над собой контроль, она проговорится.
  Но она заговорила уже совсем другим, мечтательно-отрешенным тоном:
  — Вы знаете, у меня всегда было странное желание. Я люблю Эндхауз. В нем все овеяно такой драматической атмосферой. И мне всегда хотелось поставить там пьесу. Каких только пьес я не ставила там в своем воображении! А вот теперь там словно бы и в самом деле разыгрывается драма. Только я ее не ставлю — я в ней участвую! Да еще как участвую! Я, наверно, тот самый персонаж, который умирает в первом акте.
  У нее дрогнул голос.
  — Э, нет, мадемуазель! — воскликнул Пуаро. — Так не пойдет. Это уже истерика.
  Она обернулась и подозрительно посмотрела на него.
  — Это Фредди сказала вам, что я истеричка? — спросила она. — Она говорит, что со мной это случается по временам. Да только ей не всегда можно верить. Фредди, знаете ли, бывает иногда… ну, словом, не в себе.
  Мы помолчали, и вдруг Пуаро задал совершенно неожиданный вопрос:
  — А что, мадемуазель, вам когда-нибудь делали предложения насчет Эндхауза?
  — То есть хотел ли его кто-нибудь купить?
  — Вот именно.
  — Никогда.
  — А вы бы продали его за хорошую цену?
  Ник задумалась.
  — Нет, едва ли. Разве что за какую-нибудь непомерную сумму, когда отказываться было бы просто глупо.
  — Вот именно.
  — А вообще я не хочу продавать Эндхауз — я его люблю.
  — Я вас прекрасно понимаю.
  Ник медленно пошла к дверям.
  — Да, кстати, сегодня вечером фейерверк. Вы придете? Обед в восемь. Фейерверк в половине десятого. Из моего сада его отлично видно.
  — Я буду в восторге.
  — Конечно, я имею в виду вас обоих.
  — Очень благодарен, — ответил я.
  — Для поднятия духа нет ничего лучше вечеринки, — проговорила она со смешком и вышла.
  — Бедное дитя, — сказал Пуаро.
  Он взял шляпу и аккуратно смахнул с нее невидимую пылинку.
  — Вы куда-то собираетесь? — спросил я.
  — Ну да, нам ведь необходимо посоветоваться с юристом, мой друг.
  — Ах да, конечно, понимаю.
  — Иного я и не ожидал от человека с таким блистательным умом.
  Контора господ Вайза, Треваниона и Уинарда находилась на главной улице города. Мы поднялись на второй этаж и вошли в комнату, где три клерка что-то усердно строчили за своими столами. Пуаро осведомился, может ли он повидать мистера Чарлза Вайза.
  Один из клерков, сняв телефонную трубку, пробормотал несколько слов и, получив, должно быть, утвердительный ответ, сообщил, что мистер Вайз нас сейчас примет. Мы прошли вслед за ним по коридору, он постучал в дверь и, отступив, пропустил нас в кабинет шефа.
  Мистер Вайз поднялся из-за большого, заваленного бумагами стола.
  Это был высокий молодой человек с бледным, невыразительным лицом и в очках. Его блеклые, неопределенного цвета волосы заметно редели на висках.
  Пуаро явился во всеоружии. По счастливой случайности, у него оказался с собой недописанный контракт, и он хотел попросить у мистера Вайза совета по поводу некоторых пунктов.
  Мистер Вайз, выражаясь обдуманно и точно, быстро сумел развеять сомнения моего друга и разъяснить ему некоторые туманные формулировки.
  — Премного обязан, — пробормотал Пуаро. — Я ведь иностранец, и все эти юридические дела и выражения представляют для меня большую трудность.
  Мистер Вайз поинтересовался, кто рекомендовал его мсье Пуаро.
  — Мисс Бакли, — ответил тот не задумываясь. — Ваша кузина, не правда ли? Обворожительная молодая леди. Я случайно обмолвился о своих затруднениях, и она посоветовала мне обратиться к вам. Я заходил сюда в субботу днем, примерно около половины первого, но не застал вас.
  — Да, вспоминаю. Я рано ушел в субботу.
  — Ваша кузина, должно быть, чувствует себя очень одинокой в своем огромном доме. Она ведь живет там одна?
  — Совершенно верно.
  — А не скажете, мистер Вайз, есть ли надежда, что ее дом когда-нибудь будет продаваться?
  — По-моему, никакой.
  — Дело в том, что я спрашиваю не из праздного любопытства. У меня есть причина. Я сам подыскиваю домик вроде этого. Климат Сент-Лу меня очаровал. Говоря откровенно, дом выглядит весьма запущенным, из чего я заключаю, что хозяева стеснены в средствах. Вот я и подумал, что мадемуазель, может быть, согласится его продать.
  — Ни о чем подобном не может быть и речи. — Чарлз Вайз решительно потряс головой. — Моя кузина всей душой привязана к этому дому. Я убежден, что она не расстанется с ним ни при каких обстоятельствах. Ведь Эндхауз — ее родовое поместье.
  — Я понимаю, однако…
  — Нет, это полностью исключено. Я знаю свою кузину. Она фанатично привязана к дому.
  Через несколько минут мы снова были на улице.
  — Итак, мой друг, — заговорил Пуаро, — какое впечатление произвел на вас мсье Чарлз Вайз?
  Я задумался.
  — Да, собственно, никакого, — ответил я наконец. — На редкость бесцветный субъект.
  — Вы хотите сказать, что в нем нет индивидуальности?
  — Вот именно. Таких людей обычно не узнаешь на улице.
  — Да, внешность у него не примечательная. А скажите, вам не бросились в глаза какие-либо несообразности во время нашей беседы?
  — Да, кое-что, — медленно выговорил я. — Насчет продажи Эндхауза.
  — Вот именно. Могли бы вы назвать отношение мадемуазель к своему дому «фанатической привязанностью»?
  — Слишком сильно сказано.
  — Вы правы. А мистеру Вайзу, между прочим, не свойственны сильные выражения. Его обычная, официальная позиция приближается скорее к «недо-», чем к «пере-». И тем не менее он сказал, что мадемуазель фанатично привязана к дому своих предков.
  — Когда мы разговаривали с ней сегодня утром, у меня создалось совсем другое впечатление, — заметил я. — По-моему, то, что она говорила, было вполне разумно. К дому она, конечно, привязана, как был бы привязан любой на ее месте, но, право же, не больше.
  — А это значит, что один из них лжет, — задумчиво проговорил Пуаро.
  — Вайза трудно заподозрить во лжи.
  — Для человека, которому приходится лгать, — неоспоримое преимущество, — заметил Пуаро. — Да уж, держится он что твой Георг Вашингтон. Ну а вы не обратили внимания еще на одно обстоятельство?
  — Что вы имеете в виду?
  — То, что в половине первого в субботу Вайза не было в конторе.
  Глава 7
  Беда
  Первым же человеком, которого мы встретили этим вечером в Эндхаузе, была сама Ник. Она кружилась по залу в роскошном кимоно с драконами.
  — Вы? Всего-навсего?
  — Мадемуазель, я убит!
  — Ох, простите, и в самом деле вышло грубо. Но понимаете, я жду, что принесут платье. Ведь обещали же, клялись, негодяи!
  — А! Речь идет о туалете! Так нынче будут танцы?
  — Ну да! И мы пойдем танцевать сразу же после фейерверка. То есть я так предполагаю, — закончила она упавшим голосом.
  А через минуту она снова хохотала.
  — Никогда не вешать носа. Вот мой девиз. Не думай о беде, и никакой беды не будет. Я сегодня опять взяла себя в руки. Буду радоваться и веселиться.
  На лестнице послышались шаги. Ник обернулась.
  — А вот и Мегги. Знакомься, Мегги, это сыщики, которые оберегают меня от таинственного убийцы. Проводи их в гостиную и послушай, что они тебе расскажут.
  Мы пожали друг другу руки, и по совету Ник Мегги повела нас в гостиную. Она мне понравилась с первого взгляда. Я думаю, меня особенно привлек ее спокойный, рассудительный вид. Тихая девушка, красивая, но не на нынешний лад и, уж конечно, никак не шикарная. На ней было черное старенькое вечернее платье. Мегги не была знакома с ухищрениями косметики; ее голубые глаза смотрели открыто, голос звучал приятно и неторопливо.
  Она заговорила первая:
  — Ник рассказала мне поразительные вещи. Она, конечно, преувеличивает. Кому придет в голову ее обижать? Разве у нее могут быть враги?
  В голосе девушки отчетливо звучало недоверие. Взгляд, который она устремила на Пуаро, едва ли мог польстить моему другу. Я подумал, что девушкам вроде Мегги иностранцы всегда внушают подозрение.
  — И тем не менее я уверяю вас, мисс Бакли, все это правда, — негромко ответил Пуаро.
  Она промолчала, но на ее лице оставалось прежнее выражение недоверия.
  — Ник сегодня сама не своя. Не могу понять, что с ней творится, — сказала Мегги через некоторое время. — Она какая-то одержимая. К беде такое веселье.
  От этих слов по спине у меня забегали мурашки. Что-то в ее интонации поразило мой слух.
  — Вы шотландка, мисс Бакли? — не удержавшись, спросил я.
  — Мама была шотландка, — ответила она.
  Я заметил, что Мегги смотрит на меня гораздо милостивее, чем на моего друга, и подумал, что моим словам она придает больше значения.
  — Ваша кузина держится превосходно, — сказал я. — Она решила быть такой же, как всегда.
  — Да, наверно, только так и можно, — ответила Мегги. — То есть я хочу сказать, что совершенно незачем выставлять напоказ свои чувства. Только расстроишь всех. — Она помолчала и добавила тихо: — Я очень люблю Ник. Она всегда была так добра ко мне.
  На этом наш разговор оборвался, ибо в комнату вплыла Фредерика Райс. На ней был небесно-голубой туалет, в котором она выглядела необычайно хрупкой и воздушной. Вскоре пожаловал и Лазарус, а вслед за ним впорхнула Ник. Она была одета в черное бальное платье и закутана в ярко-красную китайскую шаль изумительной красоты.
  — Привет, друзья! — воскликнула она. — Как насчет коктейля?
  Мы выпили, и Лазарус, словно приветствуя ее, приподнял фужер.
  — Потрясающая шаль, Ник, — сказал он ей. — Старинная, конечно?
  — Да, прапрадедушка Тимоти привез из какого-то путешествия.
  — Красавица, просто красавица. Другой такой вам больше не найти.
  — Теплая, — сказала Ник. — Очень пригодится, когда мы пойдем смотреть фейерверк. И к тому же яркая. Я ненавижу черный цвет.
  — А правда, — удивилась Фредерика, — я, кажется, ни разу не видела тебя в черном. Зачем ты его сшила?
  — Да так, сама не знаю, — досадливо отмахнулась Ник, однако я заметил, что у нее как-то странно, словно от боли, скривились губы. — Мало ли что мы делаем?
  Мы перешли в столовую. Появился некий таинственный лакей, нанятый, очевидно, специально для нынешнего торжества. Еда оказалась довольно безвкусной, зато шампанское было отменным.
  — А Джорджа нет как нет, — сказала Ник. — Какая досада, что ему пришлось вчера вечером вернуться в Плимут. Но я надеюсь, что рано или поздно он сможет вырваться. К танцам-то он, во всяком случае, поспеет. Для Мегги у меня тоже есть кавалер. Он, правда, не ахти какой интересный, зато представительный.
  В окно ворвался слабый рокочущий звук.
  — Проклятые моторки, — заметил Лазарус. — До чего они мне надоели.
  — А это вовсе не моторка, а гидросамолет, — сказала Ник.
  — Охотно верю.
  — Еще бы вам не верить. Звук ведь совсем другой.
  — Когда вы заведете собственный «мот»350, Ник?
  — Когда соберусь с деньгами, — ответила она смеясь.
  — И тогда, надо думать, сразу отправитесь в Австралию, как эта девушка, как бишь ее?
  — О, я бы с удовольствием!
  — Я преклоняюсь перед ней, — томно проговорила миссис Райс. — Какая выдержка! И в одиночку!
  — Я преклоняюсь перед всеми летчиками, — подхватил Лазарус. — Если бы Майклу Сетону удалось облететь вокруг света, он стал бы героем дня, и с полным правом. Чертовски жаль, что он попал в беду. Для Англии это невозместимая потеря.
  — Но может быть, с ним ничего еще и не случилось, — сказала Ник.
  — Не думаю. Сейчас уже не больше шанса на тысячу. Бедняга шальной Сетон.
  — Его всегда называли шальной Сетон, верно? — спросила Фредерика.
  Лазарус кивнул.
  — У них в семье все были с причудами, — ответил он. — Дядюшка, сэр Мэтью Сетон, тот, что скончался на прошлой неделе, и вовсе рехнулся.
  — Тот сумасшедший миллионер с птичьими заповедниками? — осведомилась Фредерика.
  — Ну да. Он все скупал острова. И был ужасным женоненавистником. Наверное, в молодости его бросила какая-нибудь девушка, и он нашел себе утеху в естествознании.
  — Но почему вы решили, что Майкла Сетона нет в живых? — не унималась Ник. — По-моему, еще рано терять надежду.
  — Да ведь вы с ним знакомы! — воскликнул Лазарус. — А я и забыл.
  — Мы с Фредди встречали его в прошлом году в Ле-Туке, — сказала Ник. — Он прелесть, правда, Фредди?
  — Не спрашивай меня, голубчик. Это ведь был не мой, а твой трофей. По-моему, ты с ним как-то даже поднималась в воздух?
  — Да, в Скарборо. Это было потрясающе.
  — Вам приходилось когда-нибудь летать, капитан Гастингс? — учтиво обратилась ко мне Мегги.
  Я сознался, что все мое знакомство с воздушным транспортом ограничивается путешествием в Париж и обратно.
  Внезапно Ник вскрикнула и вскочила.
  — Телефон! Не ждите меня — уже и так поздно, а я наприглашала массу гостей.
  Она вышла. Я взглянул на часы, они показывали ровно девять. Принесли десерт и портвейн. Пуаро и Лазарус толковали об искусстве. Лазарус утверждал, что на картины сейчас нет никакого спроса. Затем они принялись обсуждать новый стиль мебели и убранства комнат.
  Я попытался завязать беседу с Мегги Бакли, но девушка оказалась неразговорчивой. Она с готовностью отвечала, но ни разу не подхватила нить разговора, а тянуть ее в одиночку было для меня непосильной задачей.
  Фредерика Райс, положив локти на стол, задумчиво курила, и дым от сигареты плавал вокруг ее белокурой головки. Она была похожа на замечтавшегося ангела.
  В двадцать минут десятого в дверь заглянула Ник.
  — Всем приготовиться! — возвестила она. — Зверинец прибывает.
  Мы послушно встали со своих мест. Ник встречала гостей. Она пригласила человек двенадцать, в основном малоинтересную публику. К моему удивлению, Ник оказалась отличной хозяйкой. Отбросив новомодные манеры, она приветствовала каждого гостя со старинным радушием. Среди приглашенных был и Чарлз Вайз.
  Вскоре все мы перешли в ту часть сада, откуда открывался вид на море и гавань. Для стариков принесли несколько кресел, остальные ждали стоя. В небо, сверкая, взлетела первая ракета.
  Вдруг я услышал чей-то знакомый громкий голос и, обернувшись, увидел, что Ник здоровается с мистером Крофтом.
  — Как жаль, что миссис Крофт не может быть с нами, — говорила она ему. — Ее хоть на носилках надо было принести.
  — Такая уж она у меня невезучая, бедняжка. Но жаловаться нипочем не станет — золотой характер… Ба! До чего хорош! — Последнее относилось к огненному ливню, вдруг посыпавшемуся с небес.
  До новолуния оставалось три дня, поэтому вечер был темный, да к тому же еще холодный, как почти все наши летние вечера. Мегги Бакли, стоявшая около меня, вздрогнула.
  — Сбегаю за жакетом, — шепнула она.
  — Позвольте мне.
  — Не надо, вы не найдете.
  Она направилась к дому. В этот момент ее окликнула Фредерика:
  — Захватите и мой, Мегги. Он у меня в комнате.
  — Она не слышала, — сказала Ник. — Я сама тебе принесу. Заодно захвачу меховую накидку. Эта шаль, оказывается, не такая уж теплая. А тут еще ветер, как назло.
  С моря и в самом деле тянуло пронизывающим ветерком.
  Вспыхнули огненные картины и стали медленно спускаться в воду.
  Я разговорился с пожилой дамой, стоявшей неподалеку. Она учинила мне подробный допрос по поводу моей жизни, карьеры, вкусов и предполагаемого срока пребывания в Сент-Лу.
  Бам! Небо расцветилось фонтанами зеленых звезд. Они превратились в голубые, потом в красные, потом в серебряные. Бам! Еще и еще один.
  — Сперва «Ах!», а потом будет «Ох!», — внезапно услышал я возле самого уха шепот Пуаро. — Не кажется ли вам, что это зрелище становится однообразным? А трава, между прочим, совершенно мокрая! Б-р-рр! Я еще поплачусь за это. И ни малейшей возможности раздобыть подходящий целебный настой из трав!
  — Простудитесь? В такой дивный вечер?
  — Дивный вечер! Дивный вечер! Ну еще бы, раз дождь не льет как из ведра. Если не хлещет ливень, для вас это всегда дивный вечер. Но поверьте мне, мой друг, если бы здесь был хоть крохотный термометр, он убедил бы вас…
  — Ну ладно, — согласился я. — Я тоже не прочь надеть пальто.
  — Очень благоразумно. Ведь вы приехали из теплых краев.
  — Я принесу и ваше.
  Пуаро каким-то кошачьим движением оторвал от земли одну ногу, потом другую.
  — Боюсь, что ноги промокли. Как вы думаете, сумею я здесь раздобыть галоши?
  Я едва сдержал улыбку.
  — Ни малейшей надежды. Поймите, их никто больше не носит.
  — Тогда я иду домой, — объявил Пуаро. — Я не желаю получить насморк из-за каких-то дурацких гайфоксовских зрелищ351. Или еще, чего доброго, подхватить воспаление легких.
  Мы уже шли к дому, а он никак не мог угомониться и негодующе бурчал себе под нос. С мола до нас донесся громкий треск — там зажглась еще одна картина — кажется, корабль с огромной надписью: «Привет нашим гостям».
  — В душе мы все дети, — задумчиво изрек Пуаро. — Фейерверки, бал, игры со стрельбой и даже фокусник, который обманывает нас, как бы внимательно мы за ним ни следили… Что с вами?
  Это восклицание относилось ко мне, так как я внезапно схватил его за руку и указал на что-то лежавшее прямо перед нами.
  Мы находились в сотне ярдов от дома, а прямо перед нами, неподалеку от распахнутой двери, на земле, съежившись, лежал кто-то закутанный в алую китайскую шаль.
  — Боже мой! — прошептал Пуаро. — Боже мой!
  Глава 8
  Красная шаль
  Наверное, мы простояли так меньше минуты, но мне показалось, что прошел час. Мы оцепенели от ужаса. Потом Пуаро сбросил мою руку и, словно деревянный, двинулся вперед.
  — Случилось-таки, — пробормотал он, и я не в силах описать боль и горечь, звучавшие в его голосе. — Никакие предосторожности… ничто не помогло. Преступник, жалкий преступник — зачем я не охранял ее лучше? Я должен был предвидеть. Я должен был ни на секунду не спускать с нее глаз.
  — Не взваливайте всю вину на себя, — сказал я.
  Язык мой словно прирос к гортани и плохо слушался меня.
  Пуаро лишь сокрушенно покачал головой. Потом он опустился на колени рядом с телом.
  И тут на нас обрушилась новая неожиданность.
  Мы услышали голос Ник, веселый и звонкий, и в ту же минуту в освещенном проеме окна возник ее силуэт.
  — Не сердись, что я так задержалась, Мегги, — говорила она. — Я…
  Вдруг она оборвала речь на полуслове, словно задохнувшись.
  Пуаро охнул и перевернул лежащее на траве тело. Я ринулся к нему.
  Передо мной было мертвое лицо Мегги Бакли.
  Через минуту Ник была уже возле нас.
  Она пронзительно вскрикнула:
  — Мегги! Ой! Мегги! Не может…
  Пуаро все еще осматривал тело. Наконец он очень медленно поднялся на ноги.
  — Она… она… — Ник не могла справиться со своим голосом.
  — Да, она мертва, мадемуазель.
  — Но почему же, почему? Кому понадобилось ее убивать?
  Он ответил ей не задумываясь и очень твердо:
  — Никто не собирался убивать ее, мадемуазель. Убить хотели вас. Убийцу ввела в заблуждение красная шаль.
  У Ник вырвался тяжелый стон.
  — Ну отчего же, отчего не меня! — вне себя выкрикнула она. — Так было бы во сто раз лучше. Я не хочу теперь, не хочу больше жить! Я рада, счастлива была бы умереть.
  Она в отчаянии вскинула руки и пошатнулась. Я быстро подхватил ее.
  — Уведите ее в дом, Гастингс, — распорядился Пуаро. — А потом позвоните в полицию.
  — В полицию?
  — Ну да! Скажите им, что здесь застрелили человека. А после этого оставайтесь с мадемуазель. Не покидайте ее ни под каким видом.
  Я понимающе кивнул и, поддерживая девушку, которая еле передвигала ноги, повел ее в гостиную. Уложив Ник на диван, я подсунул ей под голову подушку и кинулся в холл, чтобы позвонить.
  Столкнувшись нос к носу с Эллен, я слегка вздрогнул. Она стояла возле самых дверей с каким-то неописуемым выражением на респектабельном постном лице. У нее дрожали руки, глаза лихорадочно блестели, и она поминутно облизывала пересохшие губы. Едва увидев меня, она сразу заговорила:
  — Что-нибудь… случилось, сэр?
  — Случилось, — отрезал я. — Где телефон?
  — Но ведь… никакой беды, сэр?
  — Произошел несчастный случай, — уклончиво ответил я. — Один человек пострадал. Я должен позвонить.
  — А кто этот человек, сэр?
  Она буквально ела меня глазами.
  — Мисс Бакли. Мисс Мегги Бакли.
  — Мисс Мегги? Мисс Мегги? И вы уверены, что не ошиблись… то есть уверены, что это именно мисс Мегги?
  — Совершенно уверен, — ответил я. — А в чем дело?
  — Да ни в чем. Я подумала, что, может быть, это какая-нибудь другая дама, например… миссис Райс.
  — Послушайте, — перебил я ее, — где у вас телефон?
  — Вот здесь, в маленькой комнате, сэр.
  Она открыла дверь и указала на аппарат.
  — Спасибо, — ответил я. И, заметив, что она не собирается уходить, добавил: — Мне больше ничего не нужно, благодарю вас.
  — Если вам нужен доктор Грэхем…
  — Нет, нет, — ответил я. — Мне никто не нужен. Идите, пожалуйста.
  Она удалилась очень неохотно и так медленно, как только позволяли приличия. Скорее всего, она осталась подслушивать за дверью, но тут уж я ничего не мог поделать. К тому же рано или поздно она бы и так все узнала.
  Я связался с полицией и сообщил о случившемся. Потом уже по собственному почину позвонил доктору Грэхему, о котором упоминала Эллен. Его номер я разыскал в телефонной книге. Мне пришло в голову, что если он не в силах помочь бедняжке Мегги, то Ник, во всяком случае, нуждается в помощи врача. Он обещал прийти немедленно. Я повесил трубку и вернулся в холл.
  Если Эллен и подслушивала, то она умудрилась молниеносно исчезнуть. Когда я вышел в холл, там не было ни души. Я вернулся в гостиную и увидел, что Ник пытается приподняться.
  — Не могли бы вы принести мне немного бренди?
  — Разумеется.
  Я торопливо прошел в столовую, нашел бутылку и вернулся к девушке. Несколько крохотных глотков вернули ее к жизни. Щеки ее слегка порозовели. Я поправил подушку.
  — Как все ужасно! — Она вздрогнула, как от озноба. — Все, все ужасно!
  — Я знаю, милая, знаю!
  — Нет, вы не знаете, не можете знать. И как нелепо! Если б это была я. Все бы уже кончилось.
  — Не надо так убиваться, — заметил я.
  Но она только качала головой и все повторяла:
  — Если б вы знали! Если б вы только знали!
  Неожиданно она начала плакать.
  Она всхлипывала отчаянно и тихо, как ребенок. Я подумал, что выплакаться ей сейчас, пожалуй, важнее всего, и не стал мешать ее слезам.
  Когда первая волна горя немного улеглась, я потихоньку прошел к окну и выглянул наружу. За несколько минут до этого я слышал громкие крики. Теперь гости уже все собрались возле дома и выстроились полукругом около места, где разыгралась трагедия, а Пуаро, словно сказочный страж, не давал им подойти ближе.
  Потом я увидел двух человек в мундирах. Они широко шагали по траве. Прибыла полиция.
  Я тихо вернулся и сел возле дивана. Ник повернула ко мне заплаканное лицо.
  — Мне нужно что-то делать?
  — Ничего, милая. Все сделает Пуаро. Предоставьте это ему.
  После небольшой паузы она снова заговорила:
  — Бедная Мегги! Бедная душечка Мегги… Такая добрая, за всю жизнь и мухи не обидела. И надо же, чтобы это случилось с ней! У меня такое чувство, словно я сама ее убила… ведь это я позвала ее сюда.
  Я грустно покачал головой. Мыслимое ли дело предугадать будущее? Когда Пуаро потребовал, чтобы Ник пригласила к себе подругу, приходило ли ему в голову, что он тем самым подписал смертный приговор какой-то незнакомой девушке?
  Мы замолчали. Мне мучительно хотелось узнать, что происходит там, за дверями, но я честно выполнял указания Пуаро и словно прирос к своему месту.
  Казалось, прошли долгие часы, прежде чем дверь наконец отворилась и в комнату вошли Пуаро с полицейским инспектором. С ними был еще один человек, как видно, доктор Грэхем. Он сразу же направился к Ник.
  — Ну как вы себя чувствуете, мисс Бакли? Ужасное потрясение, правда? — Он пощупал у нее пульс. — Могло быть хуже.
  Потом он обратился ко мне:
  — Вы ей что-нибудь давали?
  — Немного бренди, — ответил я.
  — Со мной все в порядке, — отважно заявила Ник.
  — И вы можете ответить на несколько вопросов?
  — Конечно.
  Инспектор кашлянул и выступил вперед. На лице Ник мелькнуло слабое подобие улыбки.
  — На этот раз я не нарушала правил уличного движения, — сказала она.
  Я догадался, что им уже приходилось встречаться.
  — Ужасное несчастье, мисс Бакли, — заговорил инспектор. — Искренне вам сочувствую. Однако, как уверяет меня знаменитый мистер Пуаро, — а сотрудничество с ним для нас, разумеется, большая честь, — позавчера утром возле отеля «Мажестик» кто-то стрелял и в вас.
  Ник кивнула.
  — Я думала, что это оса, — пояснила она. — Но оказалось, что я ошиблась.
  — А перед этим тоже произошло несколько подозрительных случаев?
  — Да… во всяком случае, уж очень странно, почему они так быстро следовали один за другим.
  Она коротко рассказала о каждом.
  — Вы правы. А как вышло, что шаль оказалась на вашей кузине?
  — Мы пришли за ее жакетом — в саду было довольно холодно. Я бросила шаль здесь, на диван, поднялась наверх и надела свою накидку из нутрии, ту, что сейчас на мне. Я захватила еще плед для моей подруги, миссис Райс, из ее комнаты. Вот он лежит на полу у окна. Потом Мегги крикнула мне, что никак не найдет свой жакет, — она искала свой твидовый жакет, у нее ведь нет мехового. Я посоветовала ей посмотреть внизу. Она спустилась вниз и снова крикнула, что не может найти его. Тогда я сказала, что он, наверно, остался в машине и что я принесу ей что-нибудь свое. Но она ответила, что не стоит, она просто накинет мою шаль, если та мне не нужна. Я отвечала, что, конечно, да, только шаль ведь не очень теплая. Но Мегги сказала: а, пустяки, после Йоркшира ей у нас почти не холодно, просто хочется что-нибудь набросить. И тогда я крикнула: «Ну ладно, я спущусь через минуту!» А когда спустилась… когда спустилась…
  Она не могла продолжать.
  — Ну перестаньте же так убиваться, мисс Бакли. Ответьте мне еще на один только вопрос… Вы слышали выстрел — или два выстрела?
  — Нет, только треск фейерверка и хлопанье петард.
  — В том-то и дело! — воскликнул инспектор. — Когда вокруг творится такое, выстрела ни за что не услышишь. Я думаю, бесполезно спрашивать, есть ли у вас какие-нибудь подозрения?
  — Никаких, — ответила Ник. — Представить себе не могу…
  — Иначе и быть не может, — подхватил инспектор. — Маньяк, одержимый манией убийства, — вот как я объясняю это дело. Паршивая история. Ну, я, пожалуй, больше не стану сегодня беспокоить вас. Не могу выразить, как я огорчен.
  Доктор Грэхем сделал шаг вперед.
  — Я бы не советовал вам оставаться здесь, мисс Бакли. Мы как раз говорили об этом с мсье Пуаро. Я могу вам порекомендовать отличную лечебницу. Ведь после такого потрясения вам необходим полный покой.
  Но Ник смотрела не на него, а на Пуаро.
  — И все дело… только в потрясении? — спросила она.
  Пуаро подошел поближе.
  — Я хочу, чтобы вы чувствовали себя в безопасности, дитя мое. И сам хочу знать, что вы в безопасности. У вас будет сиделка — милая, деловитая, без всяких фантазий. Всю ночь она будет сидеть возле вас. Если вы проснетесь и вскрикнете, она будет тут как тут. Понимаете?
  — Я-то понимаю, — ответила Ник. — А вы — нет. Я ведь уже не боюсь. И мне все равно — так или иначе. Если кто-то хочет меня убить — пусть.
  — Т-с-с, — попытался я остановить ее. — Это нервы.
  — Да вы же не знаете. Никто из вас не знает.
  — Поверьте мне, мсье Пуаро дает вам превосходный совет, — вкрадчивым тоном стал убеждать ее доктор. — Я бы отвез вас в своем автомобиле. И мы бы дали вам что-нибудь такое, чтобы вы могли как следует поспать. Ну, соглашайтесь же.
  — Мне все равно, — сказала Ник. — Делайте как хотите, мне безразлично.
  Пуаро положил руку на руку девушки.
  — Я понимаю, мадемуазель, я знаю, что вы сейчас чувствуете. Взгляните, я стою перед вами, убитый и опозоренный. Я обещал быть вашим защитником и не смог сдержать слова. Я потерпел неудачу. Я жалок. Но верьте, это поражение не дает мне покоя. Если бы вы знали, как я страдаю, вы обязательно простили бы меня.
  — Конечно, — все так же безучастно отозвалась Ник. — И незачем вам взваливать вину на себя. Я уверена: вы сделали все, что могли. И никто бы тут не помог и не сделал бы больше. Не огорчайтесь, не надо.
  — Вы очень великодушны, мадемуазель.
  — Да нет, я…
  Она не договорила. Дверь распахнулась, и в комнату влетел Джордж Челленджер.
  — Что тут произошло? — закричал он. — Я только что приехал. Возле ворот полиция, толкуют, что кто-то умер. Что это все значит? Да скажите же мне, ради бога. Это… Ник?
  В его голосе прозвучала невыносимая мука. Я вдруг сообразил, что Пуаро и доктор совершенно загородили от него девушку. Прежде чем кто-нибудь успел сказать хоть слово, он снова заговорил:
  — Скажите мне… ведь это невозможно… Ник умерла?
  — Нет, мой друг, — ласково ответил ему Пуаро. — Она жива.
  И он отступил так, чтобы Челленджер смог увидеть девушку.
  С минуту он оторопело разглядывал ее. Потом зашатался, как пьяный, бормоча:
  — Ник… Ник…
  И вдруг рухнул на колени перед диваном, закрыл лицо руками, и мы услышали его сдавленный голос:
  — Ник, родная, я подумал, что вас нет в живых.
  Ник попыталась сесть.
  — Ну будет, Джордж. Бросьте валять дурака. Я цела и невредима.
  Он поднял голову и растерянно огляделся.
  — Но ведь кто-то умер? Так сказал полицейский.
  — Мегги, — ответила Ник. — Бедная душенька Мегги… Ох…
  Ее лицо свела судорога. Пуаро и доктор подошли к девушке, помогли ей подняться и, поддерживая с обеих сторон, увели из комнаты.
  — Вам надо как можно скорее лечь, — говорил ей доктор. — Я отвезу вас сейчас в своей машине. Я уже попросил миссис Райс собрать для вас все необходимое.
  Они вышли. Челленджер схватил меня за руку.
  — Ничего не понимаю. Куда они ее повели?
  Я объяснил.
  — А! Ясно. Ну а теперь расскажите же мне, ради бога, обо всем. Какая ужасная трагедия! Бедная девушка!..
  — Вам надо выпить, — ответил я. — А то вы сам не свой.
  — А, ерунда!
  Мы перешли в столовую.
  — Понимаете, — объяснил он мне, подкрепляясь почти не разбавленным виски, — я ведь решил, что это Ник.
  Я понимал. Ни разу в жизни я не встречал влюбленного, который скрывал бы свои чувства так неумело, как капитан Джордж Челленджер.
  Глава 9
  От А до К
  Едва ли я когда-нибудь забуду эту ночь. Пуаро впал в такое самоуничижение, что я не на шутку встревожился. Он неустанно шагал по комнате, призывая хулу на свою голову и оставляя без малейшего внимания все мои благие попытки его утихомирить.
  — Так вот что значит слишком возомнить о себе! Я наказан, да, я, Эркюль Пуаро, наказан. Я слишком полагался на себя…
  — Ну что вы, — перебил я его.
  — Но кто предположил бы… кто мог предположить такую беспримерную наглость? А я-то думал, что принял все меры предосторожности. Предупредил убийцу…
  — Предупредили убийцу?
  — Ну конечно. Я ведь привлек к себе его внимание. Дал ему понять, что подозреваю… кого-то. Я сделал все — во всяком случае, я так думал, — чтобы он не осмелился на новое покушение. Я оградил мадемуазель кордоном. Но он все-таки проскользнул через него. Дерзко, чуть ли не на наших глазах! И это несмотря на то, что все мы были настороже! И все-таки добился своего!
  — Но ведь не добился же! — напомнил я.
  — Чистая случайность! В моих глазах это одно и то же. Унесена жизнь человека, а чья — безразлично.
  — Конечно, — ответил я. — Я не то хотел сказать.
  — Хотя, с другой стороны, вы были правы. Но это еще в десять раз хуже. Ибо убийца дальше, чем когда-либо, от своей цели. Вы поняли, мой друг? Ситуация изменилась, но к худшему. Теперь уж может получиться так, что оборвется не одна, а две жизни.
  — Вы этого не допустите, — решительно сказал я.
  Он остановился и стиснул мою руку.
  — Спасибо, мой друг, спасибо! Вы все еще полагаетесь на старика, все еще верите в него. Вы вливаете и в меня новое мужество. Эркюль Пуаро больше не подведет. Второго убийства не будет. Я еще исправлю свою ошибку. Я ведь не сомневаюсь, что в мою обычно безупречную систему вкралась какая-то ошибка, что я допустил какой-то логический просчет. Я все начну сначала. Да, я начну с самого начала. И на сей раз уже не промахнусь.
  — Стало быть, вы считаете, — заговорил я, — что жизнь Ник Бакли по-прежнему в опасности?
  — Друг мой, зачем же я, по-вашему, послал ее в лечебницу?
  — Так дело вовсе не в потрясении?
  — Потрясение! Ба! От потрясения с тем же успехом, да что я говорю, с гораздо большим, можно оправиться и дома. Какое уж там веселье — полы, покрытые зеленым линолеумом, болтовня сиделок, еда на подносах и непрестанное мытье. Нет, нет, я думал о ее безопасности, и больше ни о чем. Я откровенно поговорил с доктором. Он со мной согласился и все устроит. К мисс Бакли не будут пускать никого, даже самых близких ее друзей. Мы с вами — единственное исключение. Ну а другие… «Распоряжение доктора» — вот что им скажут. Очень удобно и не подлежит обсуждению.
  — Так-то оно так, — заметил я. — Да только…
  — Что — только, Гастингс?
  — Это не может длиться вечно.
  — Замечание весьма справедливое. Но мы хотя бы сможем немного осмотреться. Кроме того, я думаю, вы поняли, что изменяется самый характер нашей деятельности.
  — Как так?
  — Ну, если раньше мы должны были прежде всего обеспечить безопасность мадемуазель, то наша нынешняя задача намного проще и куда привычней. Нам надо всего-навсего выследить убийцу.
  — И это, по-вашему, проще?
  — Еще бы. Убийца, как я выразился на днях, уже поставил свою подпись под преступлением. Сейчас он играет в открытую.
  — А вы не думаете… — Я замялся. — Вам не кажется, что прав полицейский инспектор? Что это дело рук маньяка, который рыщет по округе, одержимый манией убийства?
  — Я никогда еще не был так убежден в обратном.
  — И вы действительно думаете…
  — …Что убийца кто-то из близких друзей мадемуазель? — договорил за меня Пуаро. Он был очень серьезен. — Да, я думаю именно так, мой друг.
  — Но ведь теперь такая возможность почти что исключается. Мы все были вместе…
  Он перебил меня:
  — А вы можете поручиться, что, когда мы стояли там, у обрыва, никто ни разу не отошел? Можете вы назвать хотя бы одного человека, который все время был у вас на глазах?
  — Да нет, — ответил я, пораженный его словами, — пожалуй, не могу. Там было темно. И все мы переходили с места на место. Я видел временами миссис Райс, Лазаруса, вас, Крофта, Вайза… но так, чтобы все время, — нет.
  Пуаро кивнул:
  — В том-то и дело. А речь ведь идет всего о нескольких минутах. Две девушки идут к дому. Незаметно ускользнув, убийца прячется за растущим посреди лужайки платаном и видит, как из дома выходит мисс Бакли, во всяком случае, он думает, что это мисс Бакли. Она проходит на расстоянии фута от него, и он стреляет три раза подряд.
  — Три раза? — воскликнул я.
  — Ну да. На сей раз он действовал наверняка. Мы нашли в теле три пули.
  — Но ведь это было рискованно, правда?
  — Во всяком случае, он рисковал гораздо меньше, чем если бы стрелял один раз. Выстрел из маузера не очень громок. К тому же он несколько напоминает треск фейерверка и отлично сливался со всем окружающим шумом.
  — Вы нашли револьвер? — спросил я.
  — Нет. И мне кажется, что именно это — неоспоримое доказательство того, что здесь замешан кто-то из своих. Мы ведь уже установили, что револьвер мисс Бакли первоначально был похищен с одной-единственной целью — придать ее смерти видимость самоубийства.
  — Да.
  — Это единственное правдоподобное объяснение, верно? Однако на сей раз, как вы, наверно, заметили, преступник и не пытался инсценировать самоубийство. Он знает, что нас больше не обмануть. Иными словами, ему известно, что мы знаем и чего не знаем.
  Подумав, я не мог не признать логичности его доводов.
  — Куда же он, по-вашему, дел револьвер?
  Пуаро пожал плечами:
  — Трудно сказать. Однако море соблазнительно близко. Хороший бросок — и револьвера как не бывало. Мы, разумеется, можем лишь строить догадки, но я на его месте сделал бы только так.
  От его деловитого тона у меня мороз пробежал по коже.
  — А… вы думаете, он понял, что убил не того, кого хотел?
  — Уверен, что да. Ему пришлось проглотить неприятную пилюлю. Да еще следить за своим лицом и ничем не выдать разочарования, а это было не так-то просто.
  Тут мне вдруг вспомнилась странная реакция горничной Эллен, и я описал Пуаро ее необычное поведение. Он оживился.
  — Так вы говорите, она была удивлена тем, что убили именно Мегги?
  — До чрезвычайности.
  — Любопытно! А самый факт убийства ее ничуть не поразил? Ну что ж, тут есть над чем поразмыслить. Что она собой представляет, эта Эллен? Такая тихая и по-английски респектабельная? Возможно ли, что она… — Он замолчал.
  — Если принять в расчет все эти «несчастные случаи», — заметил я, — то… мне кажется, что сбросить с обрыва тяжелый валун мог только мужчина.
  — Не обязательно. Это зависит от того, как лежал камень. Не сомневаюсь, что его мог сдвинуть кто угодно.
  Пуаро снова принялся расхаживать по комнате.
  — Мы можем подозревать каждого из тех, кто был вчера вечером в Эндхаузе. Впрочем, нет. Эти гости, которых пригласила мадемуазель… Мне кажется, они здесь ни при чем. По-моему, большинство из них просто знакомые, причем совсем не близкие.
  — Там был и Чарлз Вайз, — напомнил я.
  — Да, и нам не следует о нем забывать. Логически на него падает самое большое подозрение. — В отчаянии махнув рукой, он опустился в кресло, стоящее против моего. — Ну вот, мы снова возвращаемся к тому же! Мотив! Если мы хотим разобраться в преступлении, надо выяснить мотив. И вот тут-то я все время становлюсь в тупик. Кому понадобилось расправиться с мадемуазель? Я позволил себе унизиться до нелепейших предположений. Я, Эркюль Пуаро, пал до самых постыдных фантазий. Я позаимствовал образ мышления бульварного детектива. Дедушка — Старый Ник, якобы проигравший свое состояние! Полно, да проиграл ли он его? — спрашиваю я себя. А может быть, он его спрятал где-нибудь в Эндхаузе? Или зарыл в саду? И с этой задней мыслью (стыд и позор!) я справился у мадемуазель, не предлагал ли ей кто-нибудь продать дом.
  — А знаете, Пуаро, — заметил я, — мысль не такая уж пустая. В ней что-то есть.
  Пуаро застонал:
  — Ну как же! Я был уверен, что вы уцепитесь за это при вашем романтическом и несколько банальном складе ума. Зарытые сокровища — куда как привлекательно.
  — Но я все-таки не понимаю, почему бы…
  — Да потому, что самое прозаическое объяснение почти всегда бывает наиболее вероятным, мой друг. Затем я подумал об отце мадемуазель… и деградировал еще больше. Он много путешествовал. А что, если он украл драгоценность, сказал я себе, ну, например, глаз какого-нибудь идола. И его выследили фанатичные жрецы. Да, я, Эркюль Пуаро, скатился до такого!.. Правда, насчет отца у меня были и другие предположения. Более вероятные и не столь позорные. Допустим, что во время своих странствий он вторично женился. В таком случае мсье Чарлз Вайз уже не является ближайшим наследником. Но это нас опять же заводит в тупик, ибо мы снова сталкиваемся все с тем же затруднением — наследовать-то фактически нечего!
  — Я не пренебрег ни одной возможностью, — продолжал Пуаро. — Вы помните, как мадемуазель Ник случайно упомянула о том, что Лазарус предложил ей продать портрет ее деда? Так вот, в субботу я вызвал эксперта и попросил его осмотреть портрет. Это о нем я писал в то утро мадемуазель. Ведь если бы оказалось, что картина стоит несколько тысяч фунтов…
  — Неужели вы думаете, что такой богатый человек, как молодой Лазарус…
  — А он богат? Наружность ведь ни о чем не говорит. Случается, что и старинная фирма с роскошными выставочными залами, на вид процветающая, держится на подгнивших корнях. И что же делает в таких случаях владелец? Ходит и плачется на тяжелые времена? О нет, он покупает новый, шикарный автомобиль. Сорит деньгами немного больше, чем обычно. Живет несколько более открыто. Ибо, поймите, кредит — это все! А потом вдруг, глядь, миллионное дело прогорает из-за того, что не хватило нескольких тысяч фунтов наличных денег.
  Я открыл было рот, чтобы возразить ему, но он перебил меня:
  — Э, знаю, все знаю. Притянуто за уши, но все лучше, чем мстительные жрецы и зарытые в земле клады. Я хоть придерживаюсь каких-то реальных фактов. А мы ничем не можем пренебрегать — ничем из того, что могло бы приблизить нас к истине.
  Он начал бережно расставлять стоящие перед ним на столе предметы. Потом вновь заговорил — серьезно и на сей раз спокойно:
  — Мотив! Ну что ж, вернемся к мотиву и будем рассуждать хладнокровно и по порядку. Прежде всего: что может послужить мотивом для убийства? Какие побуждения толкают человека на то, чтобы отнять жизнь у себе подобного?
  Мы не будем говорить сейчас о мании убийства, так как я глубоко убежден, что к нашему делу она не имеет отношения. Мы исключим также убийство под влиянием аффекта. Речь идет об убийстве, обдуманном и хладнокровном. Какие же побуждения толкают человека на подобное убийство?
  Первое из них — выгода. А кто же выгадывает от смерти мадемуазель Бакли прямым или косвенным путем? Ну, мы могли бы назвать Чарлза Вайза. Он унаследует имущество, которое с финансовой точки зрения наследовать, возможно, и не стоит. Впрочем, он мог бы выкупить дом из заклада, построить на участке маленькие виллы и в результате нажить небольшую сумму. Все это возможно. Эндхауз может также представлять для него известную ценность, если он испытывает к дому глубокую привязанность, какую чувствуют, например, к родовому гнезду. Есть люди, у которых этот инстинкт очень силен, я знаю случаи, когда он доводил до преступлений. Но ведь у мсье Вайза не может быть таких мотивов.
  А кроме него, единственный человек, которому хоть что-нибудь достанется после мадемуазель Бакли, — это ее подруга, мадам Райс. Однако сумма слишком уж ничтожна. Насколько мне известно, больше нет никого, кто выиграл бы от смерти Ник.
  Иные мотивы? Ненависть или любовь, превратившаяся в ненависть. Преступление на почве страсти. Вспомним утверждение наблюдательной мадам Крофт о том, что и Чарлз Вайз и капитан Челленджер влюблены в нашу молодую леди.
  — Я бы сказал, что последнее наблюдали и мы с вами, — заметил я с улыбкой.
  — Да… Он не стремится скрывать свои чувства, честный моряк. Что же касается Вайза, то мы поверим мадам Крофт на слово. Что, если мистер Вайз, почувствовав, что ему предпочли другого, и будучи жестоко уязвлен, предпочел убить свою кузину, лишь бы не видеть ее чужой женой?
  — Уж очень мелодраматично, — сказал я с недоверием.
  — Вы бы сказали, что это не по-английски. Согласен. Но ведь и у англичан есть чувства. В особенности у людей такого типа, как Вайз. Он сдержанный молодой человек. Из тех, кто не выворачивает свою душу наизнанку. Такие люди нередко обуреваемы сильными страстями. Капитана Челленджера я никогда не заподозрю в убийстве на эмоциональной почве. Нет, это совершенно не тот тип. Но Вайз — вполне возможно. Хотя такое объяснение меня не совсем удовлетворяет.
  Ревность — вот вам еще одна причина. Я отделяю ее от предыдущего мотива, так как она не всегда возникает на любовной почве. Одни могут завидовать богатству, другие — превосходству в чем-либо. У вашего великого Шекспира зависть толкнула Яго на гениальнейшее с профессиональной точки зрения преступление.
  — В чем же его гениальность? — поинтересовался я.
  — Черт возьми! Да в том, что оно совершено чужими руками. Вы можете представить в наши дни преступника, на которого нельзя надеть наручники, так как он ничего не сделал сам? Однако мы отвлеклись. Может ли ревность, любой вид ревности быть поводом для этого преступления? Кто может позавидовать мадемуазель? Другая женщина? Мы знаем только мадам Райс, и, насколько нам известно, между ними не существует соперничества. Но это опять-таки всего лишь «насколько нам известно» и вовсе не исключено.
  Последняя причина — страх. Может быть, мадемуазель Ник случайно узнала чужую тайну? А вдруг ей известны какие-нибудь обстоятельства, которые, обнаружившись, могли погубить чью-то жизнь? Если да, мы можем смело сказать, что ей самой об этом неизвестно. Но тем не менее это возможно. И в таком случае мы попадаем в очень тяжелое положение. Ибо хотя ключ к разгадке находится в руках мадемуазель, но ведь она-то об этом не знает, а стало быть, и нам не может рассказать.
  — И вы считаете такую версию реальной?
  — Гипотеза. Пришлось додуматься и до такого — уж очень трудно подыскать мало-мальски приемлемую версию. А ведь только отвергнув все прочие версии, мы сможем сказать о той единственной, которая у нас останется: вот в чем здесь дело.
  Он долго молчал. Потом вдруг встрепенулся, пододвинул к себе лист бумаги и принялся писать.
  — Что вы там пишете? — полюбопытствовал я.
  — Составляю список, мой друг. Список людей, окружавших мисс Бакли. Если моя теория правильна, то в этом списке должно быть имя убийцы.
  Он писал минут двадцать, потом пододвинул ко мне несколько листков.
  — Ну вот, мой друг. Что вы об этом скажете?
  Вот что там было написано:
  
  «А — Эллен.
  Б — Ее муж, садовник.
  В — Их ребенок.
  Г — Мистер Крофт.
  Д — Миссис Крофт.
  Е — Миссис Райс.
  Ж — Мистер Лазарус.
  З — Капитан Челленджер.
  И — Мистер Чарлз Вайз.
  Заметки:
  А — Эллен.
  Подозрительные обстоятельства. Ее поведение и слова в тот момент, когда она узнала об убийстве. Ей было проще, чем остальным, подстроить «несчастный случай», а также узнать о существовании пистолета. Но она вряд ли могла испортить автомобиль, да и в целом, по-видимому, недостаточно умна и изобретательна для того, чтоб совершить такое преступление.
  Мотивы. Никаких… разве только ненависть, возникшая после какого-нибудь неизвестного нам эпизода.
  Примечание. Расспросить о ее прошлом и отношениях с Н. Б.
  
  Б — Ее муж.
  То же, что и предыдущее. Скорее, чем Эллен, мог повредить тормоза.
  Примечание. Поговорить.
  
  В — Ребенок.
  По-видимому, вне подозрений.
  Примечание. Расспросить. Может дать ценные сведения.
  
  Г — Мистер Крофт.
  Единственное подозрительное обстоятельство— то, что мы встретили его на лестнице, ведущей в спальню. Немедленно дал вполне правдоподобное объяснение. Но мы не знаем, говорил ли он правду! О прошлом ничего не известно.
  Мотивы. Никаких.
  
  Д — Миссис Крофт.
  Подозрительные обстоятельства. Никаких.
  Мотивы. Никаких.
  
  Е — Миссис Райс.
  Подозрительные обстоятельства. Имела полную свободу действий. Попросила Н. Б. принести плед. Умышленно пыталась создать впечатление, что Н. Б. — лгунья и ее рассказам о «несчастных случаях» нельзя верить. Во время несчастных случаев не была в Тэвистоке.
  Мотивы. Выгода? Весьма незначительная. Ревность? Возможно, но мы не располагаем никакими данными. Страх? Тоже возможно, но нам об этом ничего не известно.
  Примечание. Побеседовать с Н. Б. и попытаться выяснить какие-нибудь новые обстоятельства. Возможно, что-то связанное с браком Ф. Р.
  
  Ж — Мистер Лазарус.
  Подозрительные обстоятельства. Имел полную свободу действий. Предложил купить картину. Говорил, что тормоза в автомобиле исправны (если верить утверждению Ф. Р.). Не исключено, что приехал в эти края раньше пятницы.
  Мотивы. Никаких, кроме возможности нажиться на картине. Страх? Едва ли.
  Примечание. Выяснить, когда Дж. Л. появился в Сент-Лу. Выяснить финансовое положение фирмы «Аарон Лазарус и сын».
  
  З — Капитан Челленджер.
  Подозрительные обстоятельства. Всю предшествующую неделю провел в окрестностях Сент-Лу, располагая возможностями для того, чтобы подстроить «несчастные случаи». Прибыл через полчаса после убийства.
  Мотивы. Никаких.
  
  И — Мистер Вайз.
  Подозрительные обстоятельства. Не был в конторе во время выстрела возле отеля. Имел возможность действовать бесконтрольно. Сомнительное утверждение по поводу продажи Эндхауза. Сдержанный темперамент. Вполне мог знать о револьвере.
  Мотивы. Выгода? Незначительна. Любовь или ненависть? Для человека с его темпераментом — возможно. Страх? Едва ли.
  Примечание. Выяснить, кто владелец закладной. Выяснить положение фирмы Вайза.
  
  К —?
  Возможно, что существует также какой-нибудь неизвестный нам К, который так или иначе связан с одним из лиц, перечисленных выше. Например, с А, или с Г и Д, или с Е.
  Существование К:1) Бросает свет на странное поведение Эллен после убийства (впрочем, возможно, что ее радостное возбуждение — следствие интереса к смерти, присущее женщинам ее типа). 2) Может явиться причиной приезда Крофтов, поселившихся во флигеле. 3) Может дать основание Ф. Р. для ревности или страха перед раскрытием какой-то тайны».
  
  Пока я читал, Пуаро не спускал с меня глаз.
  — Очень по-английски, правда? — с гордостью спросил он. — Я больше похож на англичанина, когда пишу, чем когда разговариваю.
  — Отлично сделано! — с жаром воскликнул я. — Здесь все как на ладони.
  — М-да! — произнес он задумчиво и отобрал у меня листки. — Причем особенно бросается в глаза одно имя — Чарлз Вайз. У него самые блестящие возможности. Мы предоставили ему целых два мотива, на выбор. Будь это скачки, мы бы поставили на него, не так ли?
  — Да, он, конечно, выглядит наиболее подозрительным.
  — Но вы бы выбрали того, кто выглядит наименее подозрительным. И это, конечно, оттого, что вы прочли слишком много детективных романов. В реальной жизни в девяти случаях из десяти наиболее подозрительным выглядит сам преступник.
  — Но разве мы имеем дело с одним из таких случаев?
  — Здесь есть одно лишь обстоятельство, которое свидетельствует об обратном, — дерзость преступления. Это мне бросилось в глаза с самого начала, и я понял: так вести себя может лишь тот, чья цель не очевидна для окружающих.
  — Да, вы сперва так говорили.
  — И сейчас так говорю.
  Внезапно он скомкал исписанные листки и бросил их на пол.
  — Нет, — возразил он в ответ на мое протестующее восклицание. — Этот список нам ничего не дает. Он, правда, помог мне привести в порядок мои мысли. Последовательность и метод. Стадия первая: точно и аккуратно расположить все факты. Далее следует…
  — Что?
  — Психологическая стадия. Здесь надо пошевелить мозгами. А знаете, Гастингс, ложитесь-ка спать.
  — Ни в коем случае, — ответил я. — Пока вы не ляжете, я буду с вами.
  — Какая преданность! Но воля ваша, Гастингс, не будете же вы помогать мне думать. А я хочу заняться именно этим.
  Я покачал головой.
  — А вдруг вам захочется обсудить со мной какой-нибудь вопрос?
  — Верно, верно… вы настоящий друг. Но, бога ради, сядьте хотя бы в это кресло.
  На это предложение я согласился. Вскоре комната поплыла и провалилась. Последняя картина, которая сохранилась в моей памяти: Пуаро, аккуратно складывающий скомканные листки бумаги в мусорную корзинку.
  Глава 10
  Тайна Ник
  Проснулся я уже при свете дня. Пуаро сидел на прежнем месте. И поза его была все та же, только выражение лица переменилось, и глаза отливали кошачьим зеленым блеском. Мне хорошо было известно это выражение. Я с усилием распрямился и почувствовал, что весь одеревенел. Людям моего возраста не следует спать в креслах. Одно было хорошо: я пробудился не в блаженном состоянии дремотной лени, а бодрым, со свежей головой.
  — Пуаро! — воскликнул я. — Вы что-то придумали.
  Он кивнул и, наклонившись вперед, похлопал рукой по столу.
  — А ну-ка, ответьте мне на три вопроса, Гастингс. Почему мадемуазель Ник плохо спала в последнее время? Зачем она купила черное платье, если она никогда не носит черного? Почему она сказала вчера: «Мне теперь незачем жить»?
  Я оторопел. На мой взгляд, все это не имело никакого отношения к делу.
  — Ну отвечайте же, отвечайте, Гастингс!
  — Э… э, что касается первого, она ведь сама говорила, что нервничает.
  — Совершенно верно. А по какой причине?
  — Черное платье… что ж… всякому хочется какой-то перемены.
  — Для женатого человека вы плоховато разбираетесь в женской психологии. Если женщина думает, что какой-то цвет ей не к лицу, она ни за что не станет его носить.
  — Ну а последнее, ее слова… вполне естественны после такого страшного удара.
  — Ни капли, мой друг. Если бы она была поражена ужасом, стала бы укорять себя в смерти двоюродной сестры — все это было бы вполне естественно. Но она ведь реагировала иначе. Она говорила о жизни, как о чем-то надоевшем, утратившем для нее цену. Прежде она не высказывала таких взглядов. Она держалась с вызовом — верно; бравировала — тоже верно; потом выдержка ей изменила, и она испугалась. Заметьте, испугалась, ибо дорожила жизнью и не хотела умирать. Но чтобы жизнь ей надоела? Нет. Еще перед обедом я не заметил ничего подобного. Произошел психологический сдвиг. И это очень любопытно, Гастингс. Что же могло так на нее повлиять?
  — Потрясение, вызванное смертью кузины.
  — Ой ли? Оно, конечно, развязало ей язык. Однако перемена могла наступить и раньше. Что же еще могло ее вызвать?
  — Ума не приложу.
  — А вы подумайте. Пошевелите мозгами.
  — Право же…
  — Когда, по-вашему, мы с вами наблюдали ее в последний раз?
  — Пожалуй, за обедом.
  — Вот именно. Потом мы видели лишь, как она встречала гостей, занимала их разговором — словом, играла вполне официальную роль. А что было в конце обеда?
  — Она пошла звонить, — вспомнил я, подумав.
  — Ну, слава богу! Вот наконец-то. Она пошла звонить и долго отсутствовала. Не меньше двадцати минут. Для телефонного разговора совсем немало. С кем она говорила? О чем? Был ли это действительно телефонный разговор? Нам с вами просто необходимо выяснить, что произошло за эти двадцать минут. Ибо я убежден, что именно здесь находится ключ к разгадке.
  — Да полно вам!
  — Ну да, ну да. Я с самого начала говорил, что мадемуазель что-то скрывает. По ее мнению, это не связано с убийством, но мне, Эркюлю Пуаро, видней. Здесь обязательно должна быть связь. Ведь с самого начала я чувствовал отсутствие какого-то звена. Будь оно на месте, мне все было бы ясно. А раз уж мне не ясно — ну что ж, значит, отсутствующее звено и есть ключ к тайне. Не сомневаюсь, что я прав. Я должен получить ответ на те три вопроса. И тогда… тогда уж я начну понимать.
  — Ну ладно, — сказал я, потягиваясь. — Мне просто необходимо помыться и побриться.
  Приняв ванну и переодевшись, я сразу почувствовал себя лучше. Перестало ныть уставшее, затекшее за ночь тело. Подходя к столу, я ощутил, что чашка горячего кофе приведет меня в нормальное состояние.
  Я заглянул в газету, но в ней не было ничего, если не считать сообщения о смерти Майкла Сетона. Теперь уже не оставалось никаких сомнений в том, что отважный пилот погиб. Мне пришло в голову, что завтра, может быть, на газетных листках замелькают новые заголовки: «Загадочная трагедия. Девушка, убитая во время фейерверка». Что-нибудь в этом роде.
  Как только я позавтракал, к моему столику подошла Фредерика Райс. На ней было простенькое платье из черного марокена с белым гофрированным воротничком. Она казалась еще красивее, чем всегда.
  — Мне нужно повидать мсье Пуаро, капитан Гастингс. Он уже встал, не знаете?
  — Он сейчас в гостиной, — ответил я. — Пойдемте, я вас провожу.
  — Благодарю.
  — Надеюсь, — заговорил я, когда мы вышли из столовой, — вы не слишком плохо спали?
  — Это было ужасно, — произнесла она задумчиво. — Но я ведь ее не знала, бедняжку. Иное дело, если бы это случилось с Ник.
  — Вы никогда с ней прежде не встречались?
  — Один раз… в Скарборо. Ник приводила ее к ленчу.
  — Ужасный удар для родителей, — заметил я.
  — Да, страшный.
  Но ее голос прозвучал без всякого выражения. Я подумал, что она, наверно, просто эгоистка. Все, что ее не касалось, было для нее не очень реально.
  Пуаро уже позавтракал и читал утреннюю газету. Он встал и приветствовал Фредерику с присущей ему галльской учтивостью.
  — Мадам, — проговорил он. — Я в восторге!
  И пододвинул ей кресло.
  Она поблагодарила его едва заметной улыбкой и села. Сидела она очень прямо, облокотившись на ручки кресла и глядя перед собой. Она не торопилась начать разговор. В ее спокойствии и отрешенности было что-то пугающее.
  — Мсье Пуаро, — сказала она наконец. — Мне кажется, можно не сомневаться в том, что вчерашняя печальная история связана с тем, о чем мы с вами говорили. То есть… что в самом деле убить хотели Ник.
  — Я бы сказал, что это бесспорно, мадам.
  Фредерика слегка нахмурилась.
  — Ник словно заколдовали, — сказала она.
  Что-то странное почудилось мне в ее голосе.
  — Говорят, людям выпадает до поры до времени счастливая полоса, — заметил Пуаро.
  — Возможно. Во всяком случае, судьбе противиться не стоит.
  Теперь в ее голосе звучала только усталость. После небольшой паузы она опять заговорила:
  — Я должна попросить у вас прощения, мсье Пуаро. У вас и у Ник. До вчерашнего вечера я вам не верила. Я не могла себе представить, что опасность так серьезна.
  — В самом деле, мадам?
  — Теперь я понимаю, что все должно быть тщательно расследовано. Я догадываюсь, что и ближайшие друзья Ник тоже окажутся под подозрением. Смешно, конечно, но ничего не поделаешь. Я ведь права, мсье Пуаро?
  — Вы очень умны, мадам.
  — На днях вы спрашивали меня о Тэвистоке. Поскольку рано или поздно вы сами выясните правду, скрывать ее бесполезно. Я не ездила в Тэвисток.
  — Вот как, мадам?
  — В начале прошлой недели мы с мистером Лазарусом приехали сюда на автомобиле. Нам не хотелось давать повода для лишних толков, и мы остановились в деревушке, которая называется Шеллакомб.
  — Милях в семи отсюда, если не ошибаюсь?
  — Да, около того.
  — Могу я позволить себе нескромный вопрос, мадам?
  — А они существуют… в наше время?
  — Вы, может быть, и правы. Как давно вы с мсье Лазарусом стали друзьями?
  — Я встретила его полгода назад.
  — И… он вам нравится?
  Фредерика пожала плечами:
  — Он богат.
  — О-ля-ля! — воскликнул Пуаро. — Вы говорите кошмарные вещи.
  Его слова, казалось, ее немного позабавили.
  — Лучше уж я сама их скажу, чем буду ждать, пока вы скажете за меня.
  — А… да, конечно. Позвольте мне еще раз повторить, что вы необыкновенно умны, мадам.
  — Вы скоро выдадите мне диплом, — заметила Фредерика и встала.
  — Так это все, что вы хотели мне сказать, мадам?
  — По-моему, да. Я собиралась проведать Ник и отнести ей цветы.
  — Вы очень любезны. Благодарю вас за откровенность, мадам.
  Она бросила на него испытующий взгляд, как будто хотела что-то добавить, но передумала и вышла из комнаты, слабо улыбнувшись мне, когда я распахнул перед ней дверь.
  — Умна, бесспорно умна, — заметил Пуаро. — Но и Эркюль Пуаро не глуп.
  — Что вы имеете в виду?
  — Что с ее стороны очень мило тыкать мне в глаза богатством мсье Лазаруса.
  — Должен признать, что это показалось мне довольно мерзким.
  — Мой друг, вы верны себе: ваши чувства столь же справедливы, сколь неуместны. Ведь в данном случае речь идет вовсе не о хорошем тоне. Коль скоро у мадам Райс есть преданный дружок, который богат и может обеспечить ее чем угодно, стоит ли ей убивать свою любимую подругу из-за каких-то жалких грошей?
  — О! — сказал я.
  — Вот именно: «О!»
  — Почему вы позволили ей пойти в лечебницу?
  — А при чем тут я? Разве это Эркюль Пуаро мешает мадемуазель Ник видеться с друзьями? Помилуйте! Это все доктора и сиделки. Ох уж эти мне несносные сиделки! Вечно они носятся с правилами, предписаниями, распоряжениями врача…
  — А вдруг они ее пропустят? Если Ник станет настаивать?
  — Милый Гастингс, они не пустят никого, кроме меня и вас. Так что давайте-ка поскорей собираться.
  Дверь распахнулась, и в гостиную влетел Джордж Челленджер. Его загорелое лицо пылало негодованием.
  — Послушайте, мсье Пуаро, — заговорил он. — Что это все значит? Звоню в эту проклятую лечебницу. Спрашиваю, как здоровье Ник и когда я смогу с ней повидаться. И вдруг оказывается, доктор не разрешает к ней никого пускать. В чем дело, хотел бы я знать?! Короче, это ваша работа? Или Ник и в самом деле заболела от потрясения?
  — Мсье, уверяю вас, что не я устанавливаю правила для лечебниц. Я бы никогда не осмелился. А что, если позвонить милейшему доктору — как бишь его? — ах да, доктору Грэхему?
  — Звонил уже. Он говорит, что она чувствует себя именно так, как следовало ожидать, — обычная белиберда. Я-то знаю их штуки: у меня у самого дядя — врач. Гарли-стрит. Нервные болезни. Психоанализ и все прочее. Он мне рассказывал, как они отшивают родственников и друзей своих пациентов всякими утешительными словечками. Знаем, как это делается. Я не верю, что Ник не в состоянии никого видеть. Мне кажется, это ваших рук дело, мсье Пуаро.
  Пуаро одарил его благожелательнейшей улыбкой. Я всегда замечал, что он особенно благоволит к влюбленным.
  — Теперь выслушайте меня, мой друг, — заговорил он. — Если к ней пустят хотя бы одного, нельзя будет отказать и другим. Верно? Или все, или никого. Хотим мы с вами, чтобы мадемуазель была в безопасности? Безусловно. Так вот, вы сами видите, что следует сказать: никого.
  — Понятно! — с расстановкой выговорил Челленджер. — Но ведь тогда…
  — Т-с-с! Ни слова больше. Забудем даже то, что было сказано. Осторожность и неусыпная бдительность — вот что от нас сейчас требуется.
  — Я не из болтливых, — негромко ответил моряк.
  Он направился к двери и на минуту задержался у порога.
  — На цветы никакого эмбарго, так ведь? Если, конечно, они не белые?
  Пуаро улыбнулся.
  — Ну а сейчас, — сказал он мне, едва захлопнулась дверь за пылким Челленджером, — пока в цветочном магазине происходит неожиданная встреча мсье Челленджера с мадам, а может быть, еще и с мсье Лазарусом, мы с вами спокойно отправимся в лечебницу.
  — И зададим три вопроса? — спросил я.
  — Да. Зададим. Хотя, если на то пошло, ответ я уже знаю…
  — Как? — воскликнул я.
  — Да очень просто.
  — Когда же вы его узнали?
  — За завтраком, Гастингс. Меня вдруг озарило.
  — Так расскажите!
  — Нет, вы услышите его от мадемуазель. — И чтобы отвлечь меня от этих мыслей, он подтолкнул ко мне распечатанный конверт.
  Это было сообщение эксперта, обследовавшего по просьбе Пуаро портрет старого Николаса Бакли. Он решительно утверждал, что картина стоит никак не больше двадцати фунтов.
  — Ну, одно дело с плеч долой, — заметил Пуаро.
  — В этой мышеловке — пусто, — сказал я, вспомнив одну из его давнишних метафор.
  — О! Так вы помните? Вы правы, в этой мышеловке пусто. Двадцать фунтов — а мсье Лазарус предложил пятьдесят. Непростительная ошибка для столь проницательного на вид молодого человека! Но полно, полно, время не ждет.
  Лечебница была расположена на вершине холма над заливом. Нас встретил санитар в белом халате и отвел в маленькую комнатку на первом этаже, куда вскоре вошла проворная сиделка.
  Она взглянула на Пуаро и, как мне показалось, с трудом сдержала улыбку — по-видимому, доктор Грэхем, давая ей инструкции, достаточно ярко описал наружность маленького сыщика.
  — Мисс Бакли спала превосходно, — сообщила она. — Вы к ней подниметесь?
  Мы нашли Ник в приветливой солнечной комнате. Она лежала на узкой железной кровати и казалась похожей на утомленного ребенка. Вид у нее был измученный, апатичный, лицо бледное, а глаза подозрительно покраснели.
  — Как хорошо, что вы пришли, — равнодушно сказала она.
  Пуаро взял ее руку в свои:
  — Мужайтесь, мадемуазель. Жить всегда из-за чего-нибудь да стоит.
  Ник испуганно посмотрела на Пуаро:
  — Ох!
  — Вы мне расскажете о том, что вас тревожило в последнее время, мадемуазель? Или я должен догадаться? И вы позволите выразить вам мое глубочайшее сочувствие?
  Она вспыхнула:
  — Так вы все знаете? Впрочем, теперь это безразлично. Все равно я его уже никогда больше не увижу.
  У нее задрожал голос.
  — Мужайтесь, мадемуазель.
  — Ничего от него не осталось, от моего мужества. Все выдохлось за эти недели. Надеялась, надеялась, даже в последнее время, вопреки всему все равно надеялась…
  Я ничего не мог понять.
  — Пожалейте беднягу Гастингса, — заметил Пуаро. — Он ведь не знает, о чем мы говорим.
  Она взглянула на меня тоскливыми глазами.
  — Майкл Сетон, летчик, — сказала она. — Мы были помолвлены…
  Глава 11
  Мотив
  Я был как громом поражен.
  — Так вы об этом говорили? — спросил я, повернувшись к Пуаро.
  — Да, мой друг. Я уже знал сегодня утром.
  — Откуда? Как вы догадались? За завтраком вы вдруг сказали, что вас осенило.
  — Так оно и было, мой друг. Я посмотрел на первую страницу газеты, вспомнил вчерашний разговор за обеденным столом и понял все.
  Он снова повернулся к Ник.
  — Так вы узнали еще вчера?
  — Вчера. По радио. Я сказала, что иду звонить. Мне хотелось выслушать новость одной, когда… если… — Она судорожно глотнула. — И я услышала…
  — Я понимаю, понимаю. — Он взял ее за руку.
  — Это был какой-то кошмар! А тут еще эти гости… Не знаю, как я выдержала. Я была как во сне. Делала все, что полагается, а сама словно видела себя со стороны. Это было такое странное чувство…
  — Да, да, я понимаю.
  — Ну а потом, когда я пошла за пледом, я вдруг не выдержала и расплакалась. Я, правда, быстро взяла себя в руки. Тут еще Мегги что-то кричала мне о своем жакете. Потом она наконец взяла мою шаль и вышла, а я немного попудрилась и подрумянилась и тоже вышла. И увидела ее мертвую…
  — Я понимаю, страшное потрясение.
  — Да нет, не в этом дело! Я разозлилась! Мне было жаль, что это не я! Я хотела умереть — и на тебе, осталась жить, да еще, может быть, надолго. А Майкл умер — утонул где-то в Тихом океане.
  — Бедное дитя.
  — Я не хочу, вы слышите, не хочу жить! — крикнула она вне себя.
  — Я знаю… знаю. Для каждого из нас приходит время, когда смерть кажется заманчивей жизни. Но это проходит — и горе проходит, и грусть. Я понимаю, что вы сейчас не можете мне поверить. И незачем такому старику, как я, все это говорить. Пустые разговоры, все, что я говорю сейчас, — для вас пустые разговоры.
  — Вы думаете, я забуду и выйду за кого-нибудь другого? Никогда!
  Она сидела на кровати вся раскрасневшаяся, стиснув руки, и, право же, была необыкновенно хороша.
  — Нет, что вы, — ласково ответил Пуаро. — Я ничего подобного не думаю. Вам выпало большое счастье, мадемуазель. Вас полюбил отважный человек, герой. Как вы с ним познакомились?
  — В Ле-Туке, в сентябре прошлого года. Почти год тому назад.
  — А ваша помолвка произошла…
  — Вскоре после Рождества. Но мы должны были ее скрывать.
  — Почему же?
  — Из-за дяди Майкла, старого сэра Мэтью. Он любил птиц и ненавидел женщин.
  — Но одно другому не мешает!
  — Нет, я совсем не то хотела сказать. Просто он был большой чудак. Считал, что женщины губят мужчин. А Майкл от него во всем зависел. Сэр Мэтью страшно гордился Майклом, дал ему денег на постройку «Альбатроса» и обещал покрыть все расходы, связанные с кругосветным перелетом. Этот перелет был их самой заветной мечтой — его и Майкла. В случае удачи сэр Мэтью обещал выполнить любое его желание. И даже если бы дядюшка заартачился, это было бы не так уж страшно. Майкл стал бы… ну, чем-то вроде мировой знаменитости, и рано или поздно дядюшке пришлось бы с ним помириться.
  — Да, да, понятно.
  — Но Майкл сказал: если что-то станет известно раньше времени, все пропало. Нам надо было держать нашу помолвку в строжайшей тайне. И я молчала. Никому ни слова не сказала, даже Фредди.
  Пуаро застонал.
  — Ну что вам стоило рассказать мне?
  Ник удивленно посмотрела на него:
  — А зачем? Какая же здесь связь с этими таинственными покушениями? Нет, я дала Майклу слово, и я его сдержала. Но что это была за мука — все время думать, волноваться, сходить с ума! И еще удивлялись, что я стала нервная! А я ничего не могла объяснить.
  — Я понимаю.
  — Он ведь уже один раз пропадал. Тогда он летел в Индию над пустыней. Это было ужасно, но потом все обошлось. Оказывается, у него что-то случилось с самолетом, но он все уладил и полетел дальше. И я все время убеждала себя, что и на этот раз все будет так же. Все говорили, что его нет в живых, а я твердила себе, что с ним ничего не случилось. И вот вчера…
  У нее оборвался голос.
  — Значит, вы до вчерашнего дня надеялись?..
  — Не знаю. Скорее всего, просто отказывалась верить. Самое ужасное, что ни с кем нельзя было поделиться.
  — Воображаю себе. И вы ни разу не проговорились, ну, скажем, мадам Райс?
  — По совести говоря, иногда чуть не срывалось с языка.
  — А как по-вашему, она не догадывалась?
  — Едва ли. — Ник задумалась. — Она ни разу ничего такого не сказала. Иногда, правда, намекала. Насчет того, что мы с ним очень подружились, ну, словом, в этом духе.
  — А вам не пришло в голову все рассказать мадам Райс после смерти дядюшки мсье Сетона? Вы знаете, что он умер на прошлой неделе?
  — Знаю. Ему делали операцию или что-то в этом роде. Тогда я, очевидно, могла бы рассказать кому угодно. Но это было бы довольно некрасиво, правда? Я хочу сказать, что это могло показаться хвастовством — именно сейчас, когда газеты только и пишут что о Майкле Сетоне. Слетятся репортеры, начнут брать интервью. Дешевая шумиха. И Майклу это было бы противно.
  — Согласен с вами. Но я имел в виду, что вы могли бы, не объявив об этом публично, лишь поделиться с кем-нибудь из друзей.
  — Одному человеку я намекнула, — сказала Ник. — Мне… я решила, что так будет честнее. Но я не знаю, насколько он меня понял.
  Пуаро кивнул.
  — Вы в хороших отношениях с вашим кузеном, мсье Вайзом? — спросил он, довольно неожиданно меняя тему.
  — С Чарлзом? Что это вы о нем вспомнили?
  — Да так, простое любопытство.
  — Чарлз хорошо относится ко мне. Но он, конечно, страшный сухарь. Сидит здесь как гриб. Мне кажется, что он меня не одобряет.
  — Ох, мадемуазель, мадемуазель! А я слыхал, что он у ваших ног.
  — Ну, втюриться-то можно и в того, кого не одобряешь. Чарлзу кажется, что мой образ жизни достоин порицания. Он осуждает меня за коктейли, цвет лица, друзей, разговоры. Но в то же время он не в силах противиться моим чарам. Мне кажется, его не оставляет надежда перевоспитать меня.
  Она помолчала, потом в ее глазах мелькнула чуть заметная искорка.
  — А из кого же вы выкачивали местную информацию?
  — Только не выдавайте меня, мадемуазель. Мы немного побеседовали с мадам Крофт, австралийской леди.
  — Что ж, с ней приятно поболтать, когда есть время. Славная старушенция, но страшно сентиментальна. Любовь, семья, дети… ну, вы понимаете, все в таком духе.
  — Я тоже старомоден и сентиментален, мадемуазель.
  — Да что вы! Я бы сказала, что из вас двоих сентиментален скорее капитан Гастингс.
  Я побагровел от возмущения.
  — Он в ярости, — заметил Пуаро, от души наслаждаясь моим замешательством. — Но вы не ошиблись, мадемуазель. Нет, не ошиблись.
  — Ничего подобного, — сказал я сердито.
  — Он превосходный, исключительный человек. Временами мне это страшно мешает.
  — Не городите вздора, Пуаро.
  — Начнем с того, что он нигде и ни в коем случае не хочет видеть зла, а если уж увидит, то не способен скрыть свое справедливое возмущение. У него редкая, прекрасная душа. И не вздумайте мне перечить, мой друг. Я знаю, что говорю.
  — Вы оба были очень добры ко мне, — мягко сказала Ник.
  — Да, да, мадемуазель. О чем тут говорить. Нам предстоит сделать гораздо больше. Так вот, пока что вы останетесь здесь, будете выполнять мои приказы и делать то, что я вам велю. Положение таково, что вы должны мне полностью повиноваться.
  Ник устало вздохнула:
  — Я сделаю все, что хотите. Мне все равно.
  — Вы не будете некоторое время встречаться с друзьями.
  — Ну что ж. Я никого не хочу видеть.
  — Ваша роль будет пассивной, наша — активной. Ну а теперь я вас покину, мадемуазель. Не стану мешать вашему горю.
  Он направился к двери и, уже взявшись за ручку, обернулся и спросил:
  — Между прочим, вы как-то говорили, что написали завещание. Где же оно?
  — Да где-нибудь валяется.
  — В Эндхаузе?
  — Ну да.
  — Вы положили его в сейф? Заперли в письменном столе?
  — Не помню. Где-то лежит. — Она нахмурилась. — Я ведь ужасная неряха. Большая часть бумаг и всякие документы лежат в библиотеке в письменном столе. В том же столе почти все счета. И там же, наверное, завещание. А может, у меня в спальне.
  — Вы мне даете разрешение на обыск?
  — Пожалуйста, можете осматривать все, что угодно.
  — Спасибо, мадемуазель. Не премину воспользоваться.
  Глава 12
  Эллен
  Пока мы не вышли из больницы, Пуаро не сказал ни слова. Но как только за нами закрылась дверь, он схватил меня за руку и воскликнул:
  — Видите, Гастингс? Видите? О! Черт побери! Я не ошибся. Я был прав. Я все время чувствовал, что чего-то не хватает, что из мозаики вывалился какой-то кусочек. А без него потеряла смысл и картина.
  Я никак не мог разделить его ликования. На мой взгляд, мы не сделали никаких сногсшибательных открытий.
  — До самой последней минуты я не мог сообразить, в чем дело, — продолжал Пуаро. — Впрочем, чему тут удивляться. Одно дело знать, что здесь упущено какое-то звено, другое — выяснить, что это за звено. Ах! Это гораздо труднее!
  — Вы хотите сказать, что это имеет прямое отношение к преступлению?
  — Ну да! Неужели вы сами не видите?
  — Говоря откровенно, нет.
  — Возможно ли? Но мы ведь выяснили то, чего так долго не могли доискаться, — мотив! Тот самый неведомый мотив, который мы никак не могли нащупать.
  — Может, я просто туп, но я все-таки не могу взять в толк, на что вы намекаете. Вы имеете в виду ревность?..
  — Ревность? Нет, дорогой мой. Самую заурядную и, можно сказать, обязательную причину всех преступлений. Деньги, мой друг, деньги.
  Я вытаращил на него глаза.
  Он продолжал, но уже более спокойно.
  — Послушайте же, мой друг! Сэр Мэтью Сетон умер чуть больше недели назад. А он был миллионером, одним из богатейших людей в Англии.
  — Да, но ведь…
  — Погодите. За нами никто не гонится. У него был племянник, которого он обожал и которому оставил все свое огромное состояние. В этом мы можем не сомневаться.
  — Но…
  — Еще бы, что-то отойдет другим наследникам, что-то достанется птицам, но основной капитал все равно получил бы Майкл Сетон. В прошлый вторник газеты сообщили, что Майкл Сетон исчез, а со среды начинаются покушения на мадемуазель. Нельзя ли в таком случае предположить, что перед вылетом Майкл Сетон написал завещание и оставил все своей невесте?
  — Но это же не больше чем догадка.
  — Догадка, не спорю. Но она обязательно должна подтвердиться. Иначе все лишается смысла. На карту поставлено огромное состояние, а не какие-то жалкие гроши.
  Я задумался. Выводы Пуаро казались мне слишком скоропалительными, но в глубине души я не мог с ним не согласиться. Он обладал каким-то сверхъестественным чутьем. Но все же я считал, что многое еще нужно проверить.
  — А что, если о помолвке никто не знал? — возразил я.
  — Ба! Кто-нибудь да знал. В таких случаях всегда кто-то знает. А если не знает, так догадывается. Сама мадемуазель признает, что у мадам Райс появились какие-то подозрения. Возможно, у нее нашлись и средства узнать все наверняка.
  — Каким образом?
  — Ну, во-первых, Майкл Сетон, очевидно, переписывался с мадемуазель. Они ведь были помолвлены. А наша молодая леди, мягко говоря, небрежна. Она бросает вещи где попало. И очевидно, ни разу в жизни не пользовалась ключом. Так что удостовериться было вполне возможно.
  — В таком случае Фредерика Райс могла узнать и о завещании самой мисс Бакли.
  — Безусловно. Видите, дорогой Гастингс, как сузился круг? Вы помните мой список от А до К? Сейчас в нем только двое. Слуги отпали сами собой, капитан Челленджер — тоже, даже невзирая на то, что ему потребовалось целых полтора часа, чтобы проехать в машине тридцать миль от Плимута до Сент-Лу. Я исключаю даже долгоносого мсье Лазаруса, предложившего пятьдесят фунтов за картину, которая от силы стоит двадцать, хотя, между прочим, если поразмыслить, то это странно и совсем не в его духе. Я также вычеркиваю этих слишком приветливых австралийцев. И в моем списке остаются двое.
  — Номер первый — Фредерика Райс, — медленно проговорил я.
  Передо мной возникли ее золотые волосы, тонкое бледное лицо.
  — Да. Несомненно. Как бы небрежно ни составила мадемуазель свое завещание, там ясно сказано, что основная наследница — мадам Райс. Ей досталось бы все, кроме Эндхауза. Так что если бы вчера вечером застрелили не мадемуазель Мегги, а мадемуазель Ник, мадам Райс была бы сегодня богатой женщиной.
  — Невозможно поверить!
  — Вы не верите, что красивая женщина может оказаться убийцей? Вот предрассудок, из-за которого так часты недоразумения с присяжными. Но я не стану спорить. Подозрение падает не только на нее.
  — На кого же еще?
  — На Чарлза Вайза.
  — Но ведь ему завещан только дом.
  — Он может этого не знать. Разве он составлял для мадемуазель завещание? Едва ли. Оно тогда бы у него и хранилось, а не «валялось где-то там», как выразилась мадемуазель. Как видите, вполне возможно, что Вайз ничего не знает о завещании. Он может думать, что завещания вообще не существует, и считать себя в таком случае наследником мадемуазель как самый близкий родственник.
  — А знаете, — заметил я. — Мне кажется, это куда правдоподобнее.
  — У вас романтический склад ума, Гастингс. В романах то и дело попадаются злодеи стряпчие. А если у стряпчего к тому же еще бесстрастное лицо, значит, он почти наверняка злодей. Должен признаться, что в некоторых отношениях Вайз более подходящая фигура, чем мадам. Он скорее мог узнать о револьвере и воспользоваться им.
  — И сбросить с обрыва валун.
  — Возможно. Хотя я уже говорил, что многое зависело от того, как лежал камень. Уже тот факт, что он упал на минуту раньше и не задел мадемуазель, наталкивает на мысль, что здесь действовала женщина. Испортить тормоза, казалось бы, скорее пришло в голову мужчине — хотя в наше время многие женщины разбираются в механизмах не хуже мужчин. Зато, с другой стороны, есть некоторые обстоятельства, которые заставляют меня усомниться в виновности мсье Вайза.
  — Какие же?
  — Ему было труднее, чем мадам, узнать о помолвке мадемуазель Ник. Есть и еще одно немаловажное обстоятельство: преступник вел себя довольно безрассудно.
  — Что вы имеете в виду?
  — До вчерашнего вечера никто не мог быть уверен в гибели Майкла Сетона. А действовать наудачу, ничего не зная наверняка, совершенно несвойственно таким законникам, как Вайз.
  — Вы правы, — согласился я. — Так сделала бы женщина.
  — Вот именно. Чего хочет женщина, того хочет бог. Так они все считают.
  — Просто поразительно, как уцелела Ник. Можно сказать, чудом.
  Тут я вдруг вспомнил странную интонацию, с которой Фредерика сказала: «Ник заколдована». Мне сделалось не по себе.
  — Да, — задумчиво отозвался Пуаро. — Чудо, к которому я не причастен. А это унизительно.
  — Воля провидения, — тихо ответил я.
  — Ах, мой друг, зачем же взваливать на плечи господа бога бремя человеческих грехов? Вот вы сейчас прочувственно и набожно сказали: воля провидения, и вам даже в голову не пришло, что тем самым вы обвинили господа бога в убийстве мисс Мегги Бакли.
  — Бог с вами, Пуаро!
  — Именно так, мой друг. Но я-то не намерен сидеть сложа руки и повторять: господь бог сам распоряжается, а я не стану вмешиваться. Нет! Я убежден, что господь создал Эркюля Пуаро именно для того, чтобы он вмешивался. Таково мое ремесло.
  Мы шли берегом, медленно поднимаясь по извилистой дорожке, и наконец, открыв калитку, очутились во владениях мисс Бакли.
  — Уф-ф! — перевел дух Пуаро. — До чего же крутой подъем! Мне жарко. У меня даже усы обвисли. Так вот, как я вам только что сказал, я защищаю интересы безвинных. Мадемуазель Ник, которую хотели убить. Мадемуазель Мегги, которую убили.
  — Против Фредерики Райс и Чарлза Вайза?
  — Нет, что вы, Гастингс! Никакой предвзятости. Я лишь сказал, что в данную минуту на одного из них падает подозрение. Вот и все.
  Мы подошли к газону около дома и увидели мужчину, работавшего на косилке. У него было длинное тупое лицо и тусклые глаза. Тут же стоял мальчуган лет десяти с уродливой, но смышленой физиономией.
  Я удивился, как это мы не слышали шума работающей косилки, однако предположил, что садовник, который показался мне не слишком усердным, должно быть, отдыхал от трудов и кинулся работать, только заслышав наши голоса.
  — Доброе утро, — сказал Пуаро.
  — Доброе утро, сэр.
  — Как я догадываюсь, вы садовник. Муж той мадам, что служит в доме.
  — Это мой папа, — сообщил мальчуган.
  — Все верно, сэр, — ответил человек. — А вы, стало быть, заграничный джентльмен, который на самом деле сыщик. Слышно что-нибудь о молодой хозяйке, сэр?
  — Я только что от нее. Она спала спокойно и чувствует себя неплохо.
  — К нам поставили полисменов, — сообщил мальчуган. — А леди убили вон там, возле ступенек. Я один раз видел, как режут свинью, да, пап?
  — Э? — флегматично отозвался тот.
  — Папа часто резал свиней, когда работал на ферме. Да, пап? Я видел, мне понравилось.
  — Ребятишки любят глядеть, как режут свиней, — сказал мужчина, словно утверждая незыблемый закон природы.
  — А леди убили из револьвера, во как! — продолжал мальчик. — Ей горло не резали!
  Мы двинулись к дому, и я рад был убраться подальше от кровожадного дитяти.
  Дверь в гостиную была открыта. Мы вошли, и на звонок Пуаро появилась Эллен в опрятном черном платье. Увидев нас, она не выказала удивления.
  Пуаро объяснил, что с разрешения мисс Бакли мы обыщем дом.
  — Очень хорошо, сэр.
  — Полицейские уже закончили свои дела?
  — Они сказали, что видели все, что хотели, сэр. С раннего утра бродили тут по саду. Не знаю, нашли что или нет.
  Она хотела выйти, но Пуаро остановил ее вопросом:
  — Вы были очень удивлены вчера, когда узнали об убийстве мисс Бакли?
  — Да, очень, сэр. Мисс Мегги такая славная. Я просто не представляю, каким же надо быть злодеем, чтобы поднять на нее руку.
  — Выходит, если бы убили кого-нибудь другого, вы не были бы так удивлены, э?
  — Я не пойму, о чем вы, сэр?
  — Когда вчера вечером я вошел в холл, — заговорил я, — вы сразу же спросили, нет ли какой беды. Разве вы ожидали чего-нибудь подобного?
  Она молчала и теребила пальцами уголок передника. Наконец, покачав головой, прошептала:
  — Вы джентльмены, вам не понять.
  — Нет, нет, я пойму, — ответил Пуаро. — Даже если вы скажете что-нибудь совсем невероятное.
  Она поколебалась, но, видимо, решила ему довериться.
  — Видите ли, сэр, — заговорила она, — у нас в доме нехорошо.
  Ее слова удивили меня и вызвали неприятное чувство к Эллен. Но Пуаро, казалось, не нашел в ее ответе ничего необычного.
  — Вы хотите сказать, что это старый дом? — спросил он.
  — Нехороший дом, сэр.
  — Давно вы здесь?
  — Шесть лет, сэр. Но я служила здесь и в девушках. На кухне, судомойкой. Еще при старом сэре Николасе. И тогда было то же самое.
  Пуаро внимательно посмотрел на женщину.
  — В старых домах, — заметил он, — бывает иногда что-то зловещее.
  — В том-то и дело, сэр! — с жаром воскликнула Эллен. — Зловещее. Дурные мысли, да и дела такие же. Это как сухая гниль, сэр, которую нипочем не выведешь. Вот словно бы носится что в воздухе. Я всегда знала, что здесь когда-нибудь случится нехорошее.
  — Ну что ж, вы оказались правы.
  — Да, сэр.
  В ее ответе я уловил то затаенное удовлетворение, какое испытывает человек, когда сбываются его дурные предсказания.
  — Однако вы не думали, что это случится с мисс Мегги.
  — Да, сэр, воистину не думала. Ей-то уж наверняка никто зла не желал.
  Мне показалось, что мы напали на след. Но, к моему удивлению, Пуаро перескочил на совершенно новую тему:
  — А вы не слышали выстрелов?
  — Где же их расслышишь во время фейерверка? Такой треск кругом.
  — Вы не пошли его смотреть?
  — Нет, я еще не кончила прибирать после обеда.
  — Вам помогал лакей?
  — Нет, сэр, он вышел в сад взглянуть на фейерверк.
  — Но вы не вышли.
  — Нет, сэр.
  — Почему же?
  — Мне хотелось закончить уборку.
  — Вы не любите фейерверков?
  — Да нет, не в этом дело, сэр. Но их ведь собирались пускать два вечера, и мы с Уильямом отпросились на следующий вечер и хотели сходить в город и поглядеть оттуда.
  — Понятно. А слышали вы, как мадемуазель Мегги искала свой жакет и не могла его найти?
  — Я слышала, как мисс Ник побежала наверх, сэр, и как мисс Мегги кричала ей из передней, что не найдет чего-то, а после сказала: «Ну ладно, возьму шаль…»
  — Пардон, — перебил ее Пуаро. — И вы не предложили поискать жакет или посмотреть, не забыли ли его в автомобиле?
  — Я была занята работой, сэр.
  — Да, верно… А молодые леди к вам, разумеется, не обратились, так как считали, что вы любуетесь фейерверком?
  — Да, сэр.
  — Так, значит, в прежние годы вы ходили на него глядеть?
  Ее бледные щеки вдруг вспыхнули.
  — Я не пойму, к чему вы клоните, сэр. Нам всегда разрешают выходить в сад. И если в нынешнем году у меня не было такого желания и мне захотелось управиться с работой и лечь, то это, полагаю, мое дело.
  — Ну конечно, конечно. Я не хотел вас обидеть. Вы могли делать все, что вам угодно. Перемена всегда приятна.
  Он помолчал и добавил:
  — Между прочим, не смогли бы вы мне помочь еще в одном небольшом деле? Это ведь очень старый дом. Вы не слыхали, есть здесь тайник?
  — М-м… тут есть какая-то скользящая панель, вот в этой самой комнате. Мне, помнится, ее показывали, когда я была девушкой. Да только не помню где. Или в библиотеке? Нет, не скажу наверняка.
  — За ней мог бы спрятаться человек?
  — Да что вы, сэр! Этакий шкафчик вроде ниши. Квадратный фут, никак не больше.
  — О! Я имел в виду совсем другое.
  Она снова покраснела.
  — Если вы думаете, что я где-то пряталась, так вы ошиблись! Я слышала, как мисс Ник сбежала по лестнице и выбежала из дома и как она закричала, и я пошла в прихожую узнать, не… случилось ли чего. И это истинная правда, сэр. Истинная правда!
  Глава 13
  Письма
  Распростившись с Эллен, Пуаро повернулся ко мне. Вид у него был довольно озабоченный.
  — Вот интересно: слышала она выстрелы? По-моему, да. Она их услыхала, открыла кухонную дверь. А когда Ник побежала по лестнице и выскочила в сад, Эллен вышла в прихожую узнать, в чем дело. Все это вполне естественно. Но почему она не пошла глядеть на фейерверк? Вот что я хотел бы узнать.
  — Зачем вы стали спрашивать ее о тайнике?
  — Так, чистая фантазия. Мне подумалось, что мы, возможно, не разделались еще с К.
  — С К?
  — Ну да. Он стоит последним в моем списке. Наш вымышленный незнакомец. Допустим, что вчера он — я полагаю, мы имеем дело с мужчиной — пришел сюда, чтобы встретиться с Эллен. Он прячется в тайнике. Мимо него проходит девушка, которую он принимает за Ник. Он идет следом за ней и стреляет. Нет, это абсурд. К тому же тайника не существует. То, что Эллен не захотела уйти из кухни, — чистая случайность. Полно, давайте-ка лучше поищем завещание.
  В гостиной не оказалось никаких документов. Мы перешли в библиотеку, полутемную комнату, выходящую окнами на подъездную аллею. В ней стояло большое старинное бюро орехового дерева.
  Мы довольно долго изучали его содержимое. Там царила полная неразбериха. Счета, перемешанные с долговыми расписками. Письма пригласительные, письма с требованиями вернуть долг, письма друзей.
  — Сейчас мы наведем здесь идеальный порядок, — непререкаемо заявил Пуаро.
  Через полчаса он с удовлетворенным видом откинулся на спинку стула и оглядел дело наших рук. Все было аккуратно рассортировано, надписано, разложено по местам.
  — Ну, теперь все в порядке. Нет худа без добра. Нам так внимательно пришлось их разбирать, что мы, конечно, ничего не пропустили.
  — Ваша правда. Хотя, впрочем, ничего и не нашли.
  — Разве что это.
  Он перебросил мне письмо. Оно было написано крупным, размашистым, очень неразборчивым почерком.
  
  «Милочек!
  Вечеринка была — прелесть. Но сегодня мне что-то не по себе. Ты умница, что не притрагиваешься к этой дряни: никогда не начинай, дорогая. Бросить потом чертовски трудно. Приятелю я написала, чтоб поскорей возобновил запас. Какая гнусность наша жизнь!
  Твоя Фредди».
  
  — Февраль этого года, — задумчиво заметил Пуаро. — Я с первого взгляда понял, что она принимает наркотики.
  — Да что вы? Мне и в голову не приходило!
  — Этого трудно не заметить. Достаточно взглянуть ей в глаза. А эта удивительная смена настроений! То она взвинчена, возбуждена, то вдруг безжизненная, вялая.
  — Пристрастие к наркотикам влияет ведь и на нравственность, не так ли? — сказал я.
  — Неизбежно. Но я не считаю мадам Райс настоящей наркоманкой. Она из начинающих.
  — А Ник?
  — Не вижу ни малейших признаков. Если она и посещает иногда такие вечеринки, то не для того, чтобы принимать наркотики, а лишь ради забавы.
  — Рад слышать.
  Я вдруг вспомнил, как Ник сказала, что Фредерика иногда бывает не в себе. Пуаро кивнул и постучал пальцами по письму.
  — Вне всякого сомнения, она имела в виду именно это. Ну что ж, здесь мы вытащили пустой номер, как у вас говорят. Теперь поднимемся в комнату мадемуазель.
  В комнате Ник стоял письменный стол, но в нем было довольно пусто. И снова никаких признаков завещания. Мы нашли паспорт на машину и оформленный по всем правилам сертификат месячной давности на получение дивиденда. Иными словами, ничего интересного для нас.
  Пуаро вздохнул — он был возмущен.
  — Молодые девицы! Как их воспитывают нынче? Не учат ни порядку, ни методичности! Она очаровательна, наша мадемуазель Ник, но ведь она ветрогонка. Право же, ветрогонка.
  Он знакомился теперь с содержимым комода.
  — Но, Пуаро, — сказал я с некоторым замешательством, — это нижнее белье.
  — Ну и что ж, мой друг?
  — А вам не кажется, что мы, так сказать, не имеем…
  Он рассмеялся:
  — Нет, право же, мой бедный Гастингс, вы человек Викторианской эпохи. Будь здесь мадемуазель, она сказала бы то же самое. Наверное, она бы заметила, что у вас мозги набекрень. В наши дни молодые леди не стыдятся своего белья. Лифчики и панталоны перестали быть постыдной тайной. Изо дня в день на пляже все эти одеяния сбрасываются в двух шагах от нас. Да почему бы и нет?
  — Я все-таки не понимаю, зачем вы это делаете?
  — Послушайте, мой друг. Можно не сомневаться, что мадемуазель Ник не держит свои сокровища под замком. А где же ей прятать то, что не предназначено для посторонних глаз, как не под чулками и нижними юбками? Ого! А это что такое?
  Он показал мне пачку писем, перевязанную выцветшей розовой ленточкой.
  — Если не ошибаюсь, любовные письма мсье Майкла Сетона.
  Он хладнокровно развязал ленточку и начал раскрывать конверты.
  Мне стало стыдно за него.
  — Нет, так не делают, Пуаро! — воскликнул я. — Что это вам, игра?
  — А я ведь не играю, мой друг. — Его голос стал вдруг жестким и властным. — Я выслеживаю убийцу.
  — Да, но читать чужие письма…
  — Может быть, бесполезно, а может быть, и нет. Я ничем не должен пренебрегать, мой друг. Между прочим, мы могли бы читать вместе. Две пары глаз увидят больше, чем одна. И пусть вас утешает мысль, что преданная Эллен, возможно, знает их наизусть.
  Все это мне было не по душе. Однако я понимал, что в положении Пуаро нельзя быть щепетильным. Я постарался заглушить голос совести, вспомнив в утешение прощальные слова Ник: «Можете осматривать все, что угодно».
  Письма были написаны в разное время, начиная с прошлой зимы.
  
  «1 января
  Ну вот и Новый год, родная, и я полон самых лучших замыслов. Я так счастлив, что ты меня любишь, я просто поверить боюсь своему счастью. Вся моя жизнь стала другой. Мне кажется, мы оба знали это — с той самой первой встречи. С Новым годом, хорошая моя девочка.
  Навсегда твой Майкл».
  
  «8 февраля
  Любимая моя!
  Как мне хотелось бы видеть тебя чаще. Идиотское положение, правда? Я ненавижу эти мерзкие уловки, но я ведь рассказал тебе, как обстоят дела. Я знаю, как тебе противно лгать и скрытничать. Мне тоже. Но мы и в самом деле могли бы все погубить. У дяди Мэтью настоящий пунктик насчет ранних браков, которые губят мужскую карьеру. Как будто ты могла бы погубить мою карьеру, ангел мой милый!
  Не падай духом, дорогая. Все будет хорошо.
  Твой Майкл».
  
  «2 марта
  Я знаю, что не должен был писать тебе два дня подряд. Но не могу. Вчера в самолете я думал о тебе. Я пролетал над Скарборо. Милое, милое, милое Скарборо, самое чудесное место на свете. Родная моя, ты и не знаешь, как я люблю тебя.
  Твой Майкл».
  
  «18 апреля
  Любимая!
  Все решено. Окончательно. Если я выйду победителем (а я им буду), то с дядей Мэтью можно будет взять твердую линию, а не понравится — его дело. Ты прелесть, что интересуешься моим длинным описанием «Альбатроса».
  Как я мечтаю полежать с тобой на нем. Дай срок! Бога ради, не тревожься обо мне. Все это и вполовину не так опасно, как кажется. Я просто не могу погибнуть теперь, когда знаю, что ты меня любишь. Все будет хорошо, голубонька, поверь мне.
  Майкл».
  
  «20 апреля
  Ты ангел, я верю каждому твоему слову и вечно буду хранить твое письмо. Я не стою такого счастья. Как не похожа ты на всех остальных! Я обожаю тебя!
  Твой Майкл».
  
  На последнем письме не было даты.
  
  «Ну все, любимая, завтра в полет. Жду не дождусь, волнуюсь и абсолютно убежден в успехе. Мой «Альбатрос» в полной готовности. Старик меня не подведет.
  Не падай духом, дорогая, и не тревожься. Конечно, я иду на риск, но ведь вся наша жизнь — риск. Между прочим, кто-то сказал, что мне следовало бы написать завещание. (Тактичный парень, что и говорить, но у него были хорошие намерения.) Я написал завещание на половинке почтового листка и отослал старому Уитфилду. Заходить в контору у меня не было времени. Мне как-то рассказали, что один человек написал в завещании всего три слова: «Все моей матери», и оно было признано вполне законным. Мое не очень отличается от этого, но я был умник и запомнил, что твое настоящее имя Магдала. Двое ребят засвидетельствовали завещание.
  Не принимай все эти мрачные разговоры по поводу завещаний близко к сердцу, ладно? Я буду цел и невредим. Пошлю тебе телеграмму из Индии, из Австралии и т. д. Будь мужественной. Все кончится благополучно. Ясно? Спокойной ночи и да благословит тебя бог.
  Майкл».
  
  Пуаро снова сложил письма в пачку.
  — Видите, Гастингс? Мне надо было их прочесть, чтоб убедиться. Все оказалось так, как я предсказывал.
  — А вы не могли убедиться как-нибудь иначе?
  — Нет, мой дорогой, чего не мог, того не мог. Я использовал единственный путь. И мы получили очень ценное свидетельство.
  — Какое же?
  — Теперь мы убедились, что Майкл оставил все своей невесте, и это написано на бумаге и может быть известно каждому, кто прочитал письмо. А когда письма прячут так небрежно, их может прочитать любой.
  — Эллен?
  — Почти наверняка. Мы проведем с ней маленький эксперимент перед уходом.
  — А завещания нет как нет.
  — Да, странно. Впрочем, скорее всего, оно заброшено на книжный шкаф или лежит в какой-нибудь китайской вазе. Надо будет заставить мадемуазель порыться в памяти. Во всяком случае, здесь больше нечего искать.
  Когда мы сошли вниз, Эллен стирала пыль в прихожей.
  Проходя мимо, Пуаро весьма любезно с ней простился.
  В дверях он обернулся и спросил:
  — Я полагаю, вам известно, что мисс Бакли была помолвлена с пилотом Майклом Сетоном?
  Она изумилась:
  — Что? С тем самым, о котором так шумят в газетах?
  — Да, с ним.
  — Вот уж не думала. И в мыслях не было. Помолвлен с мисс Ник!
  — Полнейшее и искреннее удивление, — заметил я, когда мы вышли из дому.
  — На вид вполне.
  — Возможно, так оно и есть, — предположил я.
  — А эта пачка писем, несколько месяцев провалявшаяся под бельем? Нет, мой друг.
  «Ну да, конечно, — подумал я. — Однако не каждый из нас Эркюль Пуаро. Не все суют нос, куда их не просят». Но я промолчал.
  — Эта Эллен — какая-то загадка, — говорил Пуаро. — Мне это не нравится. Я здесь чего-то не могу понять.
  Глава 14
  Исчезнувшее завещание
  Мы тут же вернулись в лечебницу.
  Ник посмотрела на нас с некоторым удивлением.
  — Да, да, мадемуазель, — сказал Пуаро, отвечая на ее вопросительный взгляд. — Я словно попрыгунчик. Хоп — и снова выскочил. Ну-с, для начала я сообщу вам, что разобрал ваши бумаги. Теперь они в образцовом порядке.
  — Пожалуй, это уже почти необходимо, — сказала Ник, не удержавшись от улыбки. — А вы очень аккуратны, мсье Пуаро?
  — Пусть вам ответит мой друг Гастингс.
  Девушка вопросительно взглянула на меня.
  Я рассказал о некоторых маленьких причудах Пуаро — вроде того, что тосты следовало бы делать из квадратных булочек, а яйца должны быть одинаковой величины, о его нелюбви к гольфу, как к игре «бесформенной и бессистемной», с которой его примиряло только существование лунок! Под конец припомнил то знаменитое дело, которое Пуаро распутал благодаря своей привычке выстраивать в симметричном порядке безделушки на каминной доске.
  Пуаро улыбался.
  — Гастингс тут состряпал целую историю, — заметил он, когда я кончил. — Но в общем это правда. Вы представляете, мадемуазель, никак не могу убедить его делать пробор не сбоку, а посередине. Взгляните, что у него за вид, какой-то кособокий, несимметричный.
  — Так, значит, вы и меня не одобряете, мсье Пуаро? — сказала Ник. — У меня ведь тоже пробор сбоку. А Фредди, которая делает его посередине, наверно, пользуется вашим расположением.
  — На днях он ею просто восхищался, — коварно вставил я. — Теперь я понял, в чем причина.
  — Довольно, — проговорил Пуаро. — Я здесь по серьезному делу. Ваше завещание, мадемуазель. В доме его не оказалось.
  — О! — Ник нахмурилась. — Но разве это так уж важно? Я все-таки еще жива. А завещания играют роль лишь после смерти человека, верно?
  — Верно-то верно. Но все-таки оно меня интересует. У меня с ним связаны некоторые идейки. Подумайте, мадемуазель. Попробуйте вспомнить, куда вы его положили или где видели его в последний раз?
  — Едва ли я его положила в какое-то определенное место, — сказала Ник. — Я никогда не кладу вещи на место. Наверное, сунула в какой-нибудь ящик.
  — А вы не могли случайно положить его в тайник?
  — Куда, куда?
  — Ваша горничная Эллен говорит, что у вас в гостиной или в библиотеке есть какой-то тайник за панелью.
  — Чушь, — ответила Ник. — Впервые слышу. Эллен так говорила?
  — Ну конечно. Она, кажется, служила в Эндхаузе, когда была молодой девушкой, и кухарка показывала ей тайник.
  — Впервые слышу. Я думаю, что дедушка не мог не знать о нем, но он мне ничего не говорил. А он бы обязательно рассказал. Мсье Пуаро, а вы убеждены, что она не сочинила всю эту историю?
  — Отнюдь не убежден, мадемуазель! Мне кажется, в ней есть нечто странное, в этой вашей Эллен.
  — О! Странной я бы ее не назвала. Уильям — слабоумный, их сын — противный звереныш, однако Эллен вполне нормальна. Она воплощенная респектабельность.
  — Вчера вечером вы разрешили ей выйти из дому и поглядеть на фейерверк?
  — Конечно. Они всегда ходят. А убирают после.
  — Но ведь она осталась дома.
  — Да ничего подобного.
  — Откуда вам известно, мадемуазель?
  — Э… да, пожалуй, ниоткуда. Я ее отпустила, она сказала спасибо… Ясное дело, я решила, что она пойдет.
  — Наоборот, она осталась в доме.
  — Но… Боже мой, как странно!
  — Вам кажется, что это странно?
  — Еще бы. Я убеждена, что она никогда раньше так не делала. Она объяснила вам, что случилось?
  — Ничуть не сомневаюсь, что настоящей причины она мне не открыла.
  Ник вопросительно взглянула на него:
  — А это имеет какое-то значение?
  Пуаро развел руками:
  — Право, не знаю, мадемуазель. Любопытно. Вот все, что я пока могу сказать.
  — Теперь еще новое дело с этим тайником, — задумчиво заговорила Ник. — Странная какая-то история… и неправдоподобная. Она вам показала эту нишу?
  — Она сказала, что не помнит места.
  — Уверена, что все это вздор.
  — Весьма возможно.
  — Эллен, бедняжка, должно быть, выживает из ума.
  — Да, у нее явная склонность к фантазиям. Она еще говорила, что Эндхауз недобрый дом.
  Ник поежилась.
  — А вот в этом она, может быть, и права, — медленно выговорила она. — Мне и самой временами так кажется. В нем испытываешь какое-то странное чувство…
  Ее глаза расширились и потемнели. В них появилось обреченное выражение. Пуаро поспешил переменить разговор:
  — Мы уклонились от темы, мадемуазель. Завещание. Последняя воля и завещание Магдалы Бакли.
  — Я так и написала, — не без гордости сказала Ник. — Я написала так и велела уплатить все долги и издержки. Я вычитала все это в одной книге.
  — Вы, стало быть, писали не на бланке?
  — Нет, у меня не было времени. Я торопилась в больницу, к тому же мистер Крофт сказал, что с бланками мороки не оберешься. Лучше написать простое завещание и не ввязываться во всякие формальности.
  — Мсье Крофт? Так он был при этом?
  — Конечно. Ведь это он меня и надоумил. Сама я ни за что бы не додумалась. Он мне сказал, что если я умру без завещания, то государство почти все загребет себе, а это все-таки обидно.
  — Как он любезен, этот превосходный Крофт!
  — Да, очень, — с жаром подтвердила Ник. — И он привел Эллен и ее мужа, чтобы они были свидетелями. О господи! Что я за идиотка!
  Мы удивленно посмотрели на нее.
  — Я просто законченная идиотка. Заставила вас шарить по всему Эндхаузу. Оно же у Чарлза! У Чарлза Вайза, моего кузена.
  — О! Вот оно в чем дело!
  — Мистер Крофт сказал, что завещания положено хранить у адвоката.
  — Он совершенно прав, этот милейший Крофт.
  — Мужчины бывают иногда полезны, — заметила Ник. — У адвоката или в банке, вот что он мне сказал. И я решила, что лучше у Чарлза. Мы сунули его в конверт и тут же отослали.
  Со вздохом облегчения она откинулась на подушки.
  — Мне очень жаль, что я была такая дура. Но теперь, слава богу, все в порядке. Завещание у Чарлза, и, если вы действительно хотите с ним познакомиться, Чарлз, конечно, его покажет.
  — Если на то будет ваша санкция, — с улыбкой произнес Пуаро.
  — Какая глупость!
  — О нет, простая осмотрительность, мадемуазель.
  — А по-моему, глупость. — Она взяла со столика, стоявшего у изголовья, листок бумаги. — Так что же надо писать? Покажите гончей зайца?
  — Как?
  Он был так изумлен, что я невольно рассмеялся.
  Затем он начал диктовать, и Ник послушно писала под его диктовку.
  — Благодарю, мадемуазель, — сказал он, принимая у нее листок.
  — Мне совестно, что я вам задала столько хлопот. Но я, правда, забыла. Знаете, как это бывает, вдруг раз — и выскочит из головы.
  — У человека с последовательным и методическим складом ума так не бывает.
  — Как бы мне не пришлось лечиться, — сказала Ник. — Вы прямо развиваете у меня комплекс неполноценности.
  — Ни в коем случае. До свидания, мадемуазель. — Он обвел взглядом комнату. — Ваши цветы очаровательны.
  — Правда? Красную гвоздику принесла Фредди, розы — Джордж, а лилии — Джим Лазарус. А вот еще…
  Она сняла обертку с большой корзинки винограда.
  Пуаро изменился в лице.
  — Вы его уже пробовали? — спросил он, бросаясь к ней.
  — Нет. Еще нет.
  — Не трогайте его. Вы не должны есть ничего из того, что вам приносят знакомые. Ничего. Вы поняли, мадемуазель?
  — О господи!
  Она впилась в него глазами, и краска медленно отхлынула от ее щек.
  — Я поняла. Вы думаете… что с тем делом еще не покончено? Вам кажется, они все еще не угомонились? — прошептала она.
  Он взял ее за руку:
  — Не думайте об этом. Здесь вы в безопасности. Только помните — не пробовать ничего.
  Мы вышли, но ее бледное испуганное лицо долго еще стояло у меня перед глазами.
  Пуаро взглянул на часы:
  — Прекрасно. Мы как раз успеем захватить мсье Вайза в его конторе, прежде чем он отправится обедать.
  Как только мы появились, нас почти сразу же провели к Чарлзу Вайзу.
  Молодой адвокат поднялся нам навстречу. Он, как всегда, был сух и официален.
  — Доброе утро, мсье Пуаро. Чем могу служить?
  Пуаро без предисловий протянул ему записку Ник. Тот взял ее, прочел и, продолжая держать в руках, растерянно уставился на нас.
  — Прошу прощения. Но я, право же, ничего не понимаю.
  — Разве мадемуазель Бакли пишет недостаточно ясно?
  — В этом письме, — он постучал по письму ногтем, — она просит меня дать вам завещание, которое в феврале сего года она написала и отдала мне на хранение.
  — Да, мсье.
  — Но, дорогой мой сэр, мне никто ничего не передавал!
  — Как!
  — Насколько мне известно, моя кузина вообще не делала завещания. Я, во всяком случае, для нее такового не составлял.
  — Как я понял, мадемуазель Бакли сама написала его на листке почтовой бумаги и отослала вам по почте.
  Адвокат покачал головой:
  — В таком случае мне остается лишь сказать, что до моей конторы оно не дошло.
  — Но, право же, мсье Вайз…
  — Я не получал никакого завещания, мсье Пуаро.
  Воцарилось молчание, затем Пуаро встал.
  — Ну что ж, мсье Вайз, тогда наш разговор окончен. По-видимому, произошло какое-то недоразумение.
  — Да, явное недоразумение.
  Он тоже встал.
  — Всего доброго, мсье Вайз.
  — Всего доброго, мсье Пуаро.
  — Ну вот и все, — заметил я, когда мы снова очутились на улице.
  — Именно так.
  — Вы думаете, он лжет?
  — Попробуй угадай. Его ничем не прошибешь, даже той кочергой, которую он проглотил, если судить по его осанке. Одно мне ясно: он будет намертво держаться за свое. Он не получал никакого завещания. И с этого его уж никуда не сдвинешь.
  — Но ведь у Ник должно быть извещение о доставке.
  — Эта малютка, да разве она станет забивать себе голову такими вещами? Отправила, и дело с концом. Вот и все. К тому же в тот день ее клали в больницу на операцию аппендицита. Я думаю, ей было не до этого.
  — Что же нам теперь делать?
  — Черт возьми, мы повидаемся с мсье Крофтом. Возможно, он что-нибудь вспомнит. Ведь вся эта история, можно сказать, его рук дело.
  — Ему это ни с какой стороны не выгодно, — заметил я с сомнением.
  — Да, я не представляю, чем бы он здесь мог поживиться. Возможно, что он просто хлопотун, из тех, кто обожает устраивать дела своих соседей.
  Я был уверен, что мистер Крофт таков и есть. Доброжелательный всезнайка, способный натворить немало бед в нашем мире.
  Мы застали его в кухне. Он был без пиджака и что-то помешивал в кипящей кастрюльке. По флигельку распространялся дразнящий, аппетитный запах.
  Он с готовностью отставил свою стряпню, явно сгорая от желания потолковать об убийстве.
  — Минуточку, — проговорил он. — Идемте наверх. Матери тоже ведь любопытно. Она нам не простит, если мы будем разговаривать внизу. Куи, Милли! К тебе идут двое друзей.
  Миссис Крофт сердечно поздоровалась с нами и засыпала нас вопросами о Ник. Она мне нравилась гораздо больше мужа.
  — Бедная девочка, — говорила она. — Так, стало быть, она в больнице, вот оно что. Еще бы ей не заболеть после такого потрясения! Жуткое дело, мсье Пуаро, просто кошмар. Подумать только, взяли и застрелили ни в чем не повинную девушку. Вспомнить страшно. И ведь не в какой-нибудь богом забытой глуши, а в самом центре Англии. Я глаз нынче не сомкнула, всю ночь не спала.
  — А мне теперь страх как боязно уходить из дому и бросать тебя здесь, старушка, — сказал ее супруг, который, надев пиджак, присоединился к нам. — Как вспомню, что вчера вечером ты оставалась здесь одна-одинешенька, так прямо мороз по коже.
  — Да я тебя и не пущу, — сказала миссис Крофт. — А вечером-то и подавно. Вообще мне не терпится уехать поскорей из здешних мест. Мне уж тут не будет так, как прежде. Бедная Ник Бакли теперь, наверное, и ночевать-то никогда не сможет в этом доме.
  Нам было не так-то просто добраться до цели своего визита. Мистер и миссис Крофт говорили без умолку и проявляли ко всему живейший интерес. Приедет ли родня той бедной девушки? Когда похороны? Будет ли следствие? Что думает полиция? Напала ли она на след? И правда ли, что в Плимуте задержали какого-то человека?
  Получив ответ на все свои вопросы, они принялись уговаривать нас позавтракать вместе с ними. Нас спасло только измышление Пуаро о том, что мы торопимся на завтрак к начальнику полиции.
  Но вот, воспользовавшись мимолетной паузой, Пуаро спросил о завещании.
  — А как же, — сказал мистер Крофт. Задумчиво наморщив лоб, он дергал за шнурок от шторы, то поднимая, то опуская ее. — Помню все как есть. Мы, кажется, тогда только приехали. Да, я все помню. Аппендицит — вот что сказал ей доктор.
  — А может, у нее и не было-то ничего, — вмешалась миссис Крофт. — Дай только волю этим докторам — они кого угодно искромсают. Это ведь был не такой случай, когда во что бы то ни стало надо оперировать. У нее было несварение желудка да еще что-то такое, а они ее послали на рентген да и говорят, что лучше, дескать, избавиться. Вот и отправилась она, голубушка, в какую-то паршивую больницу.
  — А я просто спросил ее, оставила ли она завещание. Так, больше шутки ради…
  — Ну и…
  — И она его прямо при мне написала. Хотела было взять на почте бланк, да я ей отсоветовал. С ними, случается, хлопот не оберешься, мне как-то рассказывал один человек. А потом, у нее двоюродный брат — адвокат. Когда она поправилась бы — а я ведь в том не сомневался, — он бы выправил ей документ по всей форме. Я это так просто, ради предосторожности.
  — Кто был свидетелем?
  — Кто? Да Эллен, ее горничная, с мужем.
  — Ну а потом? Что же вы сделали с завещанием?
  — О, мы послали его Вайзу. Этому адвокату.
  — Вы точно знаете?
  — Да, мистер Пуаро, голубчик, я сам ведь посылал. Опустил прямо в ящик, в тот, что висит у калитки.
  — Но мистер Вайз сказал, что он не получил завещания…
  Крофт с изумлением взглянул на Пуаро.
  — Что же, его на почте, что ли, потеряли? Да ведь такого не бывает.
  — Во всяком случае, вы уверены, что отправили его?
  — Еще бы не уверен! — с жаром воскликнул Крофт. — Да я когда угодно готов в этом поклясться.
  — Ну хорошо, — заметил Пуаро. — По счастью, все это не так уж важно. Мадемуазель пока еще не на краю могилы.
  — Ну вот, — заметил он, когда мы удалились на почтительное расстояние от флигелька. — Так кто же из них лжет? Мсье Крофт? Или мсье Вайз? Признаться, я не вижу причин, по которым мог бы лгать мсье Крофт. Что ему за выгода удерживать у себя завещание, написанное к тому же по его собственному совету? Нет, то, что он сказал, вполне правдоподобно и в точности совпадает с рассказом мадемуазель. И все-таки…
  — Да?
  — И все-таки я рад, что мсье Крофт занимался стряпней, когда мы пришли. На уголке газеты, которая лежала на кухонном столе, остались превосходные следы двух жирных пальцев — большого и указательного. Мне удалось незаметно оторвать этот уголок. Мы отошлем его нашему доброму приятелю, инспектору Джеппу из Скотленд-Ярда. И может статься, что они ему небезызвестны.
  — Как так?
  — Да понимаете ли, Гастингс, меня не покидает ощущение, что наш добряк мсье Крофт что-то уж слишком хорош. Ну а теперь, — добавил он, — завтрак. Я падаю от голода.
  Глава 15
  Странное поведение Фредерики
  В конце концов оказалось, что выдумка Пуаро насчет начальника полиции была не так уж далека от истины. Вскоре после ленча нас навестил полковник Уэстон.
  Это был высокий, довольно приятной наружности мужчина с военной выправкой. Он с должным уважением относился к подвигам Пуаро, о которых был, по-видимому, порядочно наслышан.
  — Какая редкая удача, что вы оказались с нами, мсье Пуаро, — уже в который раз повторял он.
  Он боялся только одного — как бы не пришлось обратиться за помощью в Скотленд-Ярд. Ему во что бы то ни стало хотелось распутать тайну и задержать преступника без участия Ярда. Вот почему его так восхитило союзничество Пуаро.
  Мой друг, по-видимому, был с ним совершенно откровенен.
  — Дурацкое, запутанное дело, — говорил полковник. — В жизни не встречал ничего подобного. Надеюсь, что за девушку можно пока не опасаться. Но ведь не будете же вы всю жизнь держать ее в лечебнице!
  — В том-то и дело, мсье полковник. Нам остается только один выход.
  — Какой же?
  — Захватить преступника.
  — Если ваши предположения справедливы, это будет не так-то просто. Улики! Дьявольски трудно будет раздобыть улики.
  Он помрачнел и задумался.
  — Да, с этими случаями, которые нельзя расследовать обычными методами, всегда приходится возиться. Вот если бы нам удалось заполучить револьвер…
  — Он, надо полагать, на дне морском. Конечно, если у преступника есть голова на плечах.
  — Э! — произнес полковник Уэстон. — Это случается не так уж часто. Каких только глупостей не вытворяют люди! Уму непостижимо. Я говорю не об убийствах, а об обычных уголовных делах. Такая дурость непроходимая, что просто диву даешься.
  — Но надо полагать, они не все на одном уровне.
  — Да… возможно. Если окажется, что это Вайз, нам под него не подкопаться: он человек осторожный, дельный — юрист. Вайз себя не выдаст. Вот женщина — другое дело. Десять против одного, что она сделает еще попытку. У женщин нет терпения.
  Он встал.
  — С завтрашнего утра начнется следствие. Следователь будет работать вместе с нами и постарается все, что возможно, держать в тайне. Нам не нужна сейчас огласка.
  Он направился к выходу, но что-то вспомнил и вернулся.
  — Вот ведь голова! Забыл именно то, что интереснее всего для вас и о чем сам же хотел с вами посоветоваться.
  Он снова сел, вытащил из кармана исписанный клочок бумаги и отдал его Пуаро.
  — Мои полисмены нашли это, когда прочесывали участок неподалеку от того места, где все вы любовались фейерверком. По-моему, это единственное, что может хоть в чем-то нам помочь.
  Пуаро расправил бумажку. Буквы были крупные и расползались в разные стороны.
  
  «…сейчас же нужны деньги. Если не ты… что случится. Предупреждаю тебя».
  
  Пуаро нахмурился. Он два раза перечитал написанное.
  — Интересно, — сказал он. — Я могу это взять?
  — Конечно. Здесь не осталось отпечатков пальцев. Я буду рад, если это вам как-то пригодится.
  Полковник Уэстон снова встал.
  — Мне, право же, пора. Так, значит, завтра следствие. Да, кстати, вас не включили в число свидетелей — только капитана Гастингса. Мы не хотим, чтобы газетчики пронюхали о том, что в этом деле участвуете вы.
  — Понятно. Между прочим, что слышно о родственниках той несчастной девушки?
  — Ее отец и мать сегодня приезжают из Йоркшира. Поезд прибудет около половины шестого. Бедняги! Я им сочувствую от всей души. Завтра они увезут тело.
  Он покачал головой.
  — Скверная история. Мне она не по душе, мсье Пуаро.
  — Кому же она может быть по душе, мсье полковник? Вы правильно сказали, скверная история.
  После его ухода Пуаро снова осмотрел клочок бумаги.
  — Важная нить? — спросил я его.
  Он пожал плечами:
  — Как знать? Немного смахивает на шантаж. У одного из тех, кто вчера вечером был с нами, кто-то весьма бесцеремонно вымогает деньги. Не исключено, конечно, что это потерял кто-то из незнакомых.
  Он принялся рассматривать записку в маленькую лупу.
  — Вам не кажется, Гастингс, что вы уже где-то видели этот почерк?
  — Он мне немного напоминает… ах! Ну, конечно, записку миссис Райс.
  — Да, — с расстановкой вымолвил Пуаро. — Сходство есть. Бесспорное сходство. Но я все же не думаю, что это почерк мадам Райс.
  В дверь кто-то постучал.
  — Войдите! — сказал Пуаро.
  Это оказался капитан Челленджер.
  — Я на минутку, — пояснил он. — Хотел узнать, насколько вы продвинулись вперед.
  — Черт возьми! — ответил Пуаро. — Сейчас мне кажется, что я заметно отодвинулся назад. Я как бы наступаю пятясь.
  — Скверно. Но вы, наверно, шутите, мсье Пуаро. Вас все так хвалят. Вы, говорят, ни разу в жизни не терпели поражения.
  — Это неверно, — возразил Пуаро. — Я потерпел жестокую неудачу в Бельгии в 1893 году. Помните, Гастингс? Я вам рассказывал. Дело с коробкой шоколада.
  — Помню, — ответил я и улыбнулся.
  Дело в том, что, рассказывая мне эту историю, Пуаро просил меня сказать: «коробка шоколада», если мне когда-нибудь почудится, что он заважничал. И до чего же он был уязвлен, когда уже через минуту после того, как он обратился ко мне с этой просьбой, я произнес магическое заклинание.
  — Ну, знаете ли, — отозвался Челленджер. — Такие давние дела не в счет. Вы намерены докопаться до самой сути, верно?
  — Во что бы то ни стало. Слово Эркюля Пуаро. Я та ищейка, что не бросает следа.
  — Прекрасно. И что-то уже вырисовывается?
  — Я подозреваю двоих.
  — Мне, очевидно, не следует спрашивать, кто они?
  — Я все равно вам не скажу! Вы сами понимаете, я ведь могу ошибаться.
  — Мое алиби, надеюсь, не вызывает сомнений? — спросил Челленджер; в глазах у него зажегся смешливый огонек.
  Пуаро снисходительно улыбнулся загорелому моряку:
  — Вы выехали из Девонпорта около половины девятого. Сюда прибыли в пять минут одиннадцатого, то есть через двадцать минут после убийства. Однако от Сент-Лу до Девонпорта всего тридцать миль с небольшим, дорога хорошая, и у вас обычно уходило на этот путь не больше часа. Как видите, ваше алиби вообще никуда не годится.
  — Так я же…
  — Поймите, я проверяю все. Как я уже сказал, ваше алиби не годится. Но алиби — это еще не все. Мне кажется, что вы не прочь жениться на мадемуазель Ник?
  Моряк покраснел.
  — Я всегда хотел на ней жениться, — сказал он хрипло.
  — Совершенно верно. Точно — мадемуазель Ник была помолвлена с другим человеком. Возможно, для вас это достаточное основание, чтобы отправить его на тот свет. Но в этом уже нет необходимости — он умер как герой.
  — Так это правда, что Ник была помолвлена с Майклом Сетоном? Сегодня утром по городу прошел такой слушок.
  — Да. Удивительно, как быстро распространяются всякие вести. Значит, вы прежде ничего такого не подозревали?
  — Я знал, что Ник с кем-то помолвлена, — она сказала мне об этом два дня назад. Но я не мог догадаться, кто он.
  — Майкл Сетон. Между нами, если не ошибаюсь, он оставил ей весьма круглое состояние. О! Это, разумеется, вовсе не причина для того, чтобы лишать ее жизни, — во всяком случае, с вашей точки зрения. Сейчас она оплакивает возлюбленного, но ведь не век же ей плакать. Она молода. И мне кажется, мсье, что вы ей очень симпатичны.
  Челленджер заговорил не сразу.
  — Если бы это случилось… — прошептал он.
  Раздался негромкий стук в дверь. Это была Фредерика Райс.
  — А я ищу вас, — обратилась она к Челленджеру. — И мне сказали, что вы здесь. Я хотела узнать, не получили ли вы мои часы.
  — Ох, ну конечно, я заходил за ними нынче утром.
  Он вынул из кармана часики и отдал ей. Они были довольно необычной формы — круглые, словно шар, на простой ленточке из черного муара. Я вспомнил, что на руке у Ник видел какие-то очень похожие.
  — Надеюсь, что теперь они будут идти лучше.
  — Они мне надоели. Вечно в них что-то ломается.
  — Их делают для красоты, а не для пользы, мадам, — заметил Пуаро.
  — А разве нельзя совместить то и другое?
  Она обвела нас взглядом.
  — Я помешала совещанию?
  — Ни в коем случае, мадам. Мы толковали о сплетнях, а не о преступлении. Мы удивлялись, как быстро распространяются слухи, — все уже знают, что мадемуазель Ник была помолвлена с этим отважным пилотом.
  — Так Ник и вправду была помолвлена с Майклом Сетоном? — воскликнула Фредерика.
  — Вас это удивляет, мадам?
  — Немного. Сама не знаю почему. Я, конечно, видела, что он очень увлекся ею прошлой осенью. Они часто бывали вместе. Но позже, после Рождества, они как будто охладели друг к другу. Насколько мне известно, они даже не встречались.
  — Это была их тайна. Они хорошо ее хранили.
  — А! Наверное, из-за старого сэра Мэтью. Мне кажется, он и в самом деле стал выживать из ума.
  — И вы ни о чем не догадывались, мадам? Такая близкая подруга…
  — Ник — очень скрытный дьяволенок, когда захочет, — чуть слышно прошептала Фредерика. — Так вот почему она так нервничала в последнее время! Да, а на днях она сказала мне такую вещь, что я вполне могла бы догадаться.
  — Ваша приятельница очень привлекательна, мадам.
  — Старик Джим Лазарус одно время тоже так считал, — вставил Челленджер и довольно некстати захохотал.
  — А, Джим… — Фредерика пожала плечами, но мне показалось, она была задета.
  Она повернулась к Пуаро.
  — А что, мсье Пуаро, вы не… — Вдруг она смолкла, покачнулась, ее лицо стало еще бледней.
  Она не отрываясь глядела на середину стола.
  — Вам дурно, мадам?
  Я пододвинул кресло, помог ей сесть. Покачав головой, она шепнула: «Все в порядке» — и уронила голову на руки. Мы смотрели на нее, чувствуя себя весьма неловко.
  Наконец она выпрямилась.
  — Боже, какая глупость! Джордж, голубчик, у вас такой испуганный вид. Давайте лучше поговорим об убийстве. Это так интересно. Вы уже напали на след, мсье Пуаро?
  — Пока еще рано говорить, мадам, — уклончиво ответил тот.
  — Но вы ведь уже сделали какие-то выводы? Не так ли?
  — Возможно. Однако мне не хватает еще очень многих улик.
  — О!
  Ее голос звучал неуверенно. Внезапно она встала.
  — Голова болит. Пожалуй, мне надо лечь. Может быть, завтра меня пропустят к Ник.
  Она быстро вышла из комнаты. Челленджер насупился.
  — Никогда не поймешь, что на уме у этой женщины. Ник, может быть, ее и любит, но сомневаюсь, чтобы Фредерика отвечала ей тем же. Женщины, кто их разберет? Все «милая» да «милая», а сама небось думает: «Чтоб тебя черти взяли». Вы куда-то уходите, мсье Пуаро?
  Пуаро встал и тщательно счищал со шляпы пятнышко.
  — Да, я собрался в город.
  — Я сейчас свободен. Можно мне с вами?
  — Конечно. Буду очень рад.
  Мы вышли. Пуаро извинился и вернулся в комнату.
  — Забыл трость, — пояснил он.
  Челленджер поморщился. Трость Пуаро с чеканным золотым набалдашником и в самом деле была несколько криклива.
  Первым долгом Пуаро направился в цветочный магазин.
  — Я хочу послать цветы мадемуазель Ник, — объявил он.
  Он оказался привередливым клиентом.
  Но вот наконец выбрана роскошная золоченая корзина, отдано распоряжение наполнить ее оранжевыми гвоздиками и обвязать лентой с большим голубым бантом.
  Продавец дал ему карточку, и мой друг начертал на ней: «С приветом от Эркюля Пуаро».
  — Сегодня утром я тоже послал ей цветы, — заметил Челленджер. — А можно было фрукты.
  — Бессмысленно! — воскликнул Пуаро.
  — Как?
  — Я сказал, что это бесполезно. Съестное — под запретом.
  — Кто это вам сказал?
  — Я говорю. Я ввел такой порядок. Мадемуазель уже поставлена в известность. И все поняла.
  — Силы небесные! — охнул Челленджер.
  Он, видимо, порядком напугался и не сводил с Пуаро вопросительного взгляда.
  — Так вот оно что. Вы все еще… боитесь?
  Глава 16
  Беседа с мистером Уитфилдом
  Следствие оказалось скучной процедурой, чистой формальностью. Сперва установили тождество убитой. Потом я дал показания о том, как было найдено тело. После этого сообщили результаты вскрытия и был объявлен недельный перерыв.
  Дневные газеты ухватились за это убийство, которое тотчас же вытеснило примелькавшиеся заголовки: «Сетон все еще не найден», «Судьба исчезнувшего пилота».
  Сейчас, когда Сетон был мертв, а его памяти отдано должное, потребовалась новая сенсация. «Тайна Сент-Лу» словно манна небесная свалилась на газетчиков, ломавших голову над тем, чем бы заполнить августовские номера.
  Дав показания и благополучно увильнув от репортеров, я встретился с Пуаро, и мы отправились к преподобному Джайлсу Бакли с супругой.
  Родители Мегги оказались очаровательной парой. Это были бесхитростные старики, совершенно лишенные светского лоска.
  В миссис Бакли, женщине волевой, высокой и белокурой, без труда можно было узнать уроженку Шотландии. Ее низенький седоволосый супруг держался с трогательной скромностью. Бедняги были совершенно ошеломлены нежданным несчастьем, лишившим их нежно любимой дочери, «нашей Мегги», как они говорили.
  — Я до сих пор просто не могу осознать, — говорил мистер Бакли. — Такое милое дитя, мсье Пуаро. Тихая, бескорыстная, самоотверженная. Кому она помешала?
  — Гляжу на телеграмму и ничего понять не могу, — рассказывала миссис Бакли. — Ведь только что, накануне утром, мы ее провожали.
  — Пути господни неисповедимы, — тихо сказал ее муж.
  — Полковник Уэстон был очень добр, — продолжала рассказывать миссис Бакли. — Он нас заверил, что делается все, чтобы найти этого человека. Он не иначе как сумасшедший. Другого объяснения не придумаешь.
  — Я не могу выразить, мадам, как я сочувствую вам и вашей утрате и как восхищаюсь вашим мужеством.
  — А разве Мегги вернется к нам, если я поддамся горю? — грустно ответила миссис Бакли.
  — Я преклоняюсь перед женой, — сказал священник. — У меня нет такой веры, такого мужества. Я так растерян, мсье Пуаро.
  — Я знаю, знаю.
  — Вы ведь самый знаменитый сыщик, мсье Пуаро? — спросила миссис Бакли.
  — Так говорят, мадам.
  — Нет, это действительно так, я знаю. Даже в нашу глухую деревушку дошли слухи о вас. И вы взялись выяснить правду, мсье Пуаро?
  — Я не успокоюсь, пока не сделаю этого, мадам.
  — Она откроется вам, мсье Пуаро, — дрогнувшим голосом сказал священник. — Зло не может остаться безнаказанным.
  — Зло никогда не остается безнаказанным, мсье. Но наказание не всегда бывает явным.
  — Как вас понять, мсье Пуаро?
  Но Пуаро лишь покачал головой.
  — Бедная маленькая Ник, — проговорила миссис Бакли. — Мне никого так не жаль, как ее. Я получила от нее письмо, она так страшно убивается, бедняжка. Говорит, что из-за нее погибла Мегги, — ведь она сама ее сюда вызвала.
  — Это у нее просто болезненная впечатлительность, — сказал мистер Бакли.
  — Да, но представляю, каково ей. Мне хотелось бы ее повидать. Как это странно, что к ней не допускают даже родственников.
  — Там очень строгие доктора и сиделки, — уклончиво заметил Пуаро. — К тому же у них раз навсегда установлены правила. А сверх всего они, конечно, опасаются, что ее слишком взволнует свидание с вами.
  — Может быть, и так, — с сомнением в голосе произнесла миссис Бакли. — Но я не вижу ничего хорошего в лечебницах. Ник было бы куда полезнее, если бы они отпустили ее со мной и я бы поскорее увезла ее отсюда.
  — Возможно, так было бы лучше, но боюсь, что она не согласится. А как давно вы не виделись с мадемуазель Бакли?
  — С прошлой осени. Она была в Скарборо. Мегги ездила к ней туда на денек, а потом Ник ее проводила и ночевала у нас. Она славная, но не могу сказать, что мне по сердцу ее друзья. И ее образ жизни… Впрочем, разве она в этом виновата? Ведь ее, бедняжку, никогда никто не воспитывал.
  — Странный какой-то этот Эндхауз, — задумчиво заметил Пуаро.
  — Я его не люблю, — сказала миссис Бакли. — И прежде не любила. Есть в этом доме что-то недоброе. А старого сэра Николаса я просто терпеть не могла. Меня от него в дрожь бросало.
  — Боюсь, что он нехороший человек, — подтвердил ее муж. — Хотя в нем чувствовалось своеобразное обаяние.
  — Ну, на меня-то уж оно не действовало, — сказала миссис Бакли. — А этот дом, он просто какой-то зловещий. Лучше бы мы никогда не отпускали сюда нашу Мегги.
  — Ах! Лучше бы… — Мистер Бакли грустно покачал головой.
  — Ну что ж, — заговорил Пуаро. — Не стану больше вам докучать. Я хотел лишь выразить свое глубокое соболезнование.
  — Вы очень добры к нам, мсье Пуаро. И мы вам искренне благодарны за все, что вы делаете.
  — Вы возвращаетесь в Йоркшир… когда же?
  — Завтра. Печальное путешествие. Всего доброго, мсье Пуаро, и еще раз спасибо.
  — Чудесные, простые люди, — сказал я, когда мы вышли.
  Пуаро кивнул:
  — Да, просто сердце разрывается. Такая бессмысленная, нелепая трагедия. Эта девушка… Я не могу себе простить. И я, Эркюль Пуаро, был там и не предотвратил преступления!
  — Его никто не смог бы предотвратить.
  — Вы говорите не подумав, Гастингс. Обыкновенный человек не смог бы, но какой прок быть Эркюлем Пуаро и обладать столь тонко организованным мозгом, если я стану пасовать там, где пасуют все остальные.
  — Ну, если так, тогда конечно… — ответил я.
  — Да, только так. Я обескуражен, убит… и опозорен.
  Я подивился странному сходству между уничижением Пуаро и тщеславием простых смертных, однако благоразумно воздержался от замечаний.
  — Ну а теперь, — сказал он, — в путь. В Лондон.
  — В Лондон?
  — Ну да. Мы вполне успеваем к двухчасовому. Здесь воцарился мир. Мадемуазель в лечебнице, цела и невредима. Ее никто не тронет. Сторожевые псы могут взять отпуск. Мне нужно получить кое-какую информацию.
  В Лондоне мы первым долгом отправились к поверенным покойного капитана Сетона мистерам Уитфилду и Парджайтеру. Пуаро условился о встрече заранее. И хотя было уже начало седьмого, нас вскоре принял глава фирмы, мистер Уитфилд.
  Мистер Уитфилд обладал внушительной внешностью и изысканными манерами. На столе перед ним лежало письмо от начальника полиции и одного крупного должностного лица из Скотленд-Ярда.
  — Все это очень необычно и выходит за рамки правил, мсье… ах да, мсье Пуаро, — проговорил он, протирая очки.
  — Именно так, мсье Уитфилд. Но ведь убийство — такой факт, который выходит за рамки правил и, рад заметить, считается не слишком обычным.
  — Согласен, согласен. Однако я не вижу такой уж близкой связи между этим убийством и завещанием моего покойного клиента.
  — Я другого мнения.
  — О! Вы другого мнения. Ну что ж, при данных обстоятельствах и учитывая, что сэр Генри также убедительно просит об этом, я буду… гм… счастлив сделать все, что в моих силах.
  — Вы были официальным поверенным покойного капитана Сетона?
  — Всей их семьи, мой дорогой сэр. Мы ведем их дела — я хочу сказать, наша фирма ведет их дела — уже сто лет.
  — Превосходно. Покойный сэр Мэтью Сетон оставил завещание?
  — Мы приготовили для него завещание.
  — И как он распорядился своим имуществом?
  — Он сделал несколько пожертвований, одно из них в пользу музея естественной истории, однако основную часть своего большого — я сказал бы, очень большого — состояния он передал в безусловное владение капитану Майклу Сетону. У сэра Мэтью не было других близких родственников.
  — Очень большое состояние, говорите вы?
  — Покойный сэр Мэтью был вторым богачом Англии, — сдержанно отозвался мистер Уитфилд.
  — Он придерживался, кажется, несколько странных воззрений?
  Мистер Уитфилд устремил на Пуаро суровый взгляд.
  — Миллионеру позволительно быть эксцентричным, мсье Пуаро. От него этого даже ожидают.
  Пуаро смиренно принял эту отповедь и задал следующий вопрос:
  — Как я понял, он умер неожиданно?
  — Совершенно неожиданно. Сэр Мэтью обладал завидным здоровьем. Однако у него оказалась раковая опухоль, о которой не подозревали врачи. Появились метастазы, и сэра Мэтью пришлось без промедлений оперировать. Операция, как это и всегда бывает в таких случаях, прошла вполне успешно. Но сэр Мэтью умер.
  — И его состояние перешло к капитану Сетону?
  — Именно так.
  — Перед тем как покинуть Англию, капитан Сетон, насколько мне известно, написал завещание?
  — Да, если это можно так назвать, — с нескрываемым пренебрежением ответил мистер Уитфилд.
  — Оно законно?
  — Вполне. Воля завещателя выражена ясно, завещание должным образом засвидетельствовано. О да, оно законно.
  — Но вы его не одобряете?
  — Мой дорогой сэр, а для чего же существуем мы? Вот этого я никогда не мог понять. Мне самому довелось однажды составить весьма несложное завещание. Но, побывав в руках у моего поверенного, оно наполнилось головоломными формулировками и разбухло до устрашающих размеров.
  Суть в том, — продолжал мистер Уитфилд, — что капитану Сетону в те времена завещать было почти что нечего… Он целиком зависел от тех денег, которые выплачивал ему дядя. По-видимому, он считал, что ему нет смысла ломать над этим голову.
  «И правильно считал», — шепнул я про себя.
  — А каковы условия этого завещания? — осведомился Пуаро.
  — Он оставляет все, чем владеет в день смерти, в полное распоряжение своей нареченной супруги мисс Магдалы Бакли. Меня он назначает душеприказчиком.
  — Стало быть, мисс Бакли наследует?
  — Мисс Бакли, безусловно, наследует.
  — А если бы она скончалась в прошлый понедельник?
  — Поскольку капитан Сетон скончался раньше понедельника, то деньги перешли бы к наследнику мисс Бакли, а в случае, если б она не оставила завещания, к ее ближайшему родственнику. Должен сказать, — с нескрываемым удовольствием добавил мистер Уитфилд, — что налог на наследство достиг бы в этом случае неслыханных размеров. Неслыханных! Три смерти, не забудьте, дорогой сэр, три смерти, одна за другой. — Он потряс головой. — Неслыханно!
  — Но что-нибудь все же осталось бы? — кротко осведомился Пуаро.
  — Мой дорогой сэр, я уже говорил, что сэр Мэтью был вторым богачом Англии.
  Пуаро встал.
  — Я очень благодарен вам за информацию, мистер Уитфилд.
  — Не стоит, не стоит. Да, кстати, вскоре я свяжусь с мисс Бакли, я даже думаю, мое письмо уже отправлено. Я буду очень рад помочь ей, чем смогу.
  — Молодой леди, — заметил Пуаро, — будет очень полезен совет дельного юриста.
  — Боюсь, что ее окружат охотники за приданым, — качая головой, промолвил мистер Уитфилд.
  — Это, должно быть, неизбежно, — согласился Пуаро. — Всего доброго, мсье.
  — Всего доброго, мсье Пуаро. Я рад, что был вам полезен. Ваше имя… кгм!.. небезызвестно мне.
  Он произнес это с милостивым видом человека, делающего лестное признание.
  — Все оказалось в точности как вы предсказывали, Пуаро, — заметил я, выйдя из конторы.
  — Вы могли в этом не сомневаться, мой друг. Единственный возможный вариант. Ну а сейчас мы с вами отправляемся в «Чеширский сыр», где инспектор Джепп ждет нас к раннему обеду.
  Инспектор Джепп из Скотленд-Ярда поджидал нас в условленном месте. Он встретил Пуаро с распростертыми объятиями.
  — Сто лет не виделись, а, мсье Пуаро? А я-то думал, вы растите тыквы где-нибудь на природе.
  — Пробовал, Джепп, пробовал. Но даже когда выращиваешь тыквы, никуда не спрячешься от убийств.
  Он вздохнул. Я знал, о чем он вспоминает, — о странном деле в Ферили-Парк. Я очень сожалел, что был тогда в других краях.
  — Ба, и капитан Гастингс тут! — проговорил Джепп. — Как поживаете, сэр?
  — Благодарю, отлично.
  — Так, значит, новые убийства? — игриво продолжал Джепп.
  — Вы угадали… новые убийства.
  — А вешать голову не годится, старина, — заметил Джепп. — Пусть даже вы кое в чем и не в силах разобраться. Что ж тут такого, в ваши годы нельзя рассчитывать, что каждый раз попадешь в яблочко, как бывало. Все мы с годами изнашиваемся. Пора, знаете ли, уступать дорогу молодым.
  — И все же старый пес не обманет, — тихо ответил Пуаро. — У него есть сноровка. Он не бросит след на полпути.
  — Э! Мы ведь толкуем не о собаках, а о людях.
  — Да велика ли разница?
  — А это как посмотреть. Ну и силен же он, а, капитан Гастингс? Всегда был такой. С виду не изменился, только волосы малость поредели на макушке, зато вот метелки вымахали почище прежнего.
  — Э? — удивился Пуаро. — О чем это он?
  — Восхищается вашими усами, — успокоительно ответил я.
  — О да, они великолепны. — Пуаро самодовольно расправил усы.
  Джепп оглушительно захохотал.
  — Так вот, — заговорил он немного погодя, — я провернул ваши делишки. Помните те отпечатки пальцев, что вы мне прислали…
  — Ну-ну? — встрепенулся Пуаро.
  — Пустой номер. Кто бы ни был этот господин, в наших руках он не побывал. Хотя, с другой стороны, я связался с Мельбурном — там не знают человека с такой внешностью или под такой фамилией.
  — Ага!
  — Так что, в конце концов, с ним, может, что-то и не ладно. Только он не из наших. Теперь насчет второго дела, — продолжал Джепп.
  — Что же?
  — У «Лазаруса и сына» хорошая репутация. Сделки ведутся честно, по всем правилам. Конечно, пальца в рот им не клади, но это уж другой вопрос. В делах иначе невозможно. Но у них все чисто. Хотя они и сплоховали в смысле финансов.
  — Да что вы?
  — По ним чувствительно ударило падение спроса на картины. И на старинную мебель. Входит в моду всякая современная дребедень, которую привозят с континента. В прошлом году фирма построила новое помещение, ну и… как я уже сказал, считайте, что в долгу, как в шелку.
  — Я вам очень обязан.
  — Пустое. Вы ведь знаете, что собирать такие сведения не по моей части. Но я поставил себе за правило выискивать все, что вам интересно. Мы всегда можем получить информацию.
  — Мой милый Джепп, что я стал бы делать без вас?
  — О, можете быть спокойны! Всегда рад услужить старому другу. В старину вам, бывало, перепадали от меня недурные дела, а?
  Я сообразил, что таким образом Джепп выражает Пуаро свою признательность за то, что тот распутал многие дела, оказавшиеся не по зубам инспектору.
  — Да, добрые были времена.
  — Я и сейчас порой не прочь поболтать с вами. Может, ваши методы и устарели, но голова у вас работает как надо.
  — Ну а последний мой вопрос? Насчет доктора Мака Эллистера?
  — А, этот-то! Он по дамской части. Только не гинеколог. Он лечит нервы. Предписывает спать среди пурпурных стен и под оранжевым потолком, толкует о каком-то либидо — и не велит его обуздывать. По-моему, он порядочный шарлатан, но к дамам у него подход. Они к нему так и льнут. Он часто ездит за границу, кажется, ведет какую-то еще медицинскую работу в Париже.
  — Что еще за доктор Мак Эллистер? — изумился я. Эта фамилия была мне совершенно незнакома. — Откуда он взялся?
  — Доктор Мак Эллистер — дядя капитана Челленджера, — пояснил Пуаро. — Помните, он говорил о своем дяде-докторе.
  — Ох, и дотошный же вы человек! — воскликнул я. — Вы что, решили, что он оперировал сэра Мэтью?
  — Он не хирург, — заметил Джепп.
  — Мой друг, — возразил Пуаро, — я люблю до всего допытываться. Эркюль Пуаро хорошая ищейка, а хорошая ищейка всегда идет по следу. В том прискорбном случае, когда след пропадает, она обнюхивает все вокруг в поисках чего-нибудь не очень приятного. Таков и Эркюль Пуаро. И часто — ох как часто! — он находит.
  — Наша профессия не из приятных, — заметил Джепп. — Это стильтон?352 Не возражаю… Нет, неприятная профессия. А вам еще хуже, чем мне: вы ведь не официальное лицо — вам куда чаще доводится пролезать тайком.
  — Я не маскируюсь, Джепп. Я никогда не маскировался.
  — Да вам бы и не удалось, — воскликнул Джепп, — вы ведь единственный в своем роде! Кто раз увидел — в жизни не забудет.
  Пуаро взглянул на него с сомнением.
  — Только шутка, — пояснил Джепп. — Не обращайте внимания. Стаканчик портвейна?
  Вечер протекал в полном согласии. Вскоре мы погрузились в воспоминания. Один случай, другой, третий… Мне, признаться, было приятно вспомнить прошлое. Добрые были деньки. Каким старым и опытным чувствовал я себя сейчас!
  Бедняга Пуаро! Судя по всему, орешек оказался ему не по зубам — у него уж не те силы. Я чувствовал, что он потерпит неудачу и что убийца Мегги Бакли выйдет сухим из воды.
  — Мужайтесь, друг мой, — проговорил Пуаро, хлопая меня по плечу. — Еще не все потеряно. И не сидите с похоронным видом, прошу вас.
  — Не беспокойтесь. Со мной все в порядке.
  — Со мною тоже. И с Джеппом.
  — Мы все в полном порядке, — радостно возвестил Джепп.
  И мы расстались, весьма довольные друг другом.
  
  На следующее утро мы вернулись в Сент-Лу. Едва мы прибыли в отель, Пуаро позвонил в лечебницу и попросил к телефону Ник.
  Внезапно он изменился в лице и чуть не выронил трубку.
  — Как? Что это значит? Повторите, прошу вас.
  Минуту или две он молча слушал, потом сказал:
  — Да, да, я немедленно приеду.
  Он повернулся ко мне — лицо его побледнело.
  — И зачем только я уезжал, Гастингс? Боже мой! Зачем я уезжал?
  — Что же случилось?
  — Мадемуазель Ник опасно больна. Отравление кокаином. Добрались все-таки. Боже мой! Боже мой! Зачем я уезжал?
  Глава 17
  Коробка шоколадных конфет
  По дороге в лечебницу Пуаро не умолкая что-то шептал и бормотал себе под нос. Он не мог простить себе того, что случилось.
  — Я должен был предвидеть, — вздыхал он. — Я должен был предвидеть. Хотя что я мог сделать? Ведь я и так принял все меры предосторожности. Она была недосягаема. Кто же ослушался меня?
  Нас проводили в комнату на первом этаже, а через несколько минут туда явился доктор Грэхем. Он заметно побледнел и осунулся.
  — Все обойдется, — сообщил он. — Можно уже не беспокоиться. Самое трудное было установить, какое количество этой дряни она проглотила.
  — Что это было?
  — Кокаин.
  — Она останется в живых?
  — Да, да, она останется в живых.
  — Но как это произошло? Как смогли до нее добраться? К ней кого-нибудь впустили? — Пуаро чуть ли не подпрыгивал от возбуждения.
  — Никого.
  — Не может быть.
  — Уверяю вас.
  — Но ведь…
  — Это была коробка шоколадных конфет.
  — О черт. Я же ей говорил, чтобы она не ела ничего, кроме того, что ей дают в больнице.
  — Мне об этом неизвестно. Шоколадные конфеты — большой соблазн для девушки. Слава богу, что она съела всего одну.
  — Они все были отравлены?
  — Нет, не все. Одну съела мисс Бакли, в верхнем слое были обнаружены еще две. Все остальные были совершенно безвредны.
  — Как был положен яд?
  — Чрезвычайно примитивным способом. Разрезали конфету пополам, примешивали к начинке кокаин и снова склеивали шоколадом. Дилетантская, так сказать, кустарная работа.
  Пуаро горестно вздохнул:
  — Ах, если б я знал, если б я знал!.. Могу я повидать мадемуазель?
  — Через час, очевидно, сможете, — ответил врач. — Не падайте духом, дружище. Она не умрет.
  Весь следующий час мы пробродили по улицам Сент-Лу. Я изо всех сил старался успокоить Пуаро, доказывая ему, что в конце концов все обошлось, несчастья не случилось.
  Но он только качал головой и время от времени повторял:
  — Я боюсь, Гастингс, я боюсь…
  Он говорил это таким странным тоном, что меня и самого охватил страх.
  Неожиданно он схватил меня за руку:
  — Послушайте, мой друг. Здесь все не так. Я заблуждался с самого начала.
  — Вы хотите сказать, что не деньги…
  — Нет, в этом-то я не ошибся. Деньги, конечно, деньги. Я говорю о тех, кого мы подозревали, об этих двоих. Уж слишком здесь все неприкрыто… слишком в лоб… Напрашивается еще какой-то поворот. Определенно здесь должно быть еще что-то.
  Внезапно он вскипел:
  — Ах! Эта крошка! Разве я ей не запретил? Разве не сказал: «Не прикасаться ни к чему, принесенному извне»? И она меня ослушалась, меня, Эркюля Пуаро! Мало ей было четыре раза уйти от смерти? Ей захотелось попробовать в пятый! О! Это неслыханно!
  Но вот наконец мы вернулись в больницу. Нас почти сразу же проводили наверх.
  Ник сидела в постели. Ее зрачки были неестественно расширены, руки судорожно вздрагивали. Она казалась чрезвычайно возбужденной.
  — Ну вот вам опять, — прошептала она.
  Ее вид тронул Пуаро до глубины души. Он откашлялся и взял ее за руку.
  — Ах, мадемуазель, мадемуазель!
  — Мне было б ровным счетом наплевать, — сказала она с вызовом. — Пусть бы они меня прикончили. Мне так все опротивело, так опротивело!
  — Бедная малютка!
  — И все-таки что-то во мне восстает против этого.
  — Спортивный дух. Вы молодец.
  — Как видите, меня не уберегла даже ваша хваленая больница.
  — Если б вы повиновались приказу, мадемуазель…
  Она взглянула на него с легким удивлением:
  — Я так и делала.
  — Вам было ясно сказано: не ешьте ничего, принесенного извне.
  — Я и не ела.
  — А шоколадные конфеты?
  — Но это же совсем другое дело. Ведь их прислали вы.
  — Как вы сказали, мадемуазель?
  — Вы их прислали.
  — Я? Никогда. Я ничего подобного не присылал.
  — Как же не присылали, если там лежала ваша карточка?
  — Что-о?
  Ник порывисто повернулась к столику. Сиделка поспешила к ней на помощь.
  — Вы ищете ту карточку, которая была в коробке?
  — Да, пожалуйста, сестра.
  Сиделка вышла. Через минуту она вернулась с карточкой.
  — Вот она.
  У нас с Пуаро перехватило дыхание. На карточке стояла та же надпись, какую сделал Пуаро, отправляя корзину цветов: «С приветом от Эркюля Пуаро». И росчерк был таким же пышным.
  — Черт побери!
  — Вот видите, — укоризненно проговорила Ник.
  — Я этого не писал! — воскликнул Пуаро.
  — Как?
  — И все же, — прошептал Пуаро, — и все же это моя рука.
  — Я знаю. Точно такая карточка пришла с оранжевой гвоздикой. Я ни минуты не сомневалась, что конфеты от вас.
  Пуаро покачал головой:
  — Где уж тут сомневаться! Ах, дьявол! Умный, жестокий, дьявол! Додуматься до такого! Нет, он просто гений, он гений, этот человек. «С приветом от Эркюля Пуаро»?! Так просто, но это надо было предусмотреть. А я… не предусмотрел. Я проморгал этот ход.
  Ник заметалась на кровати.
  — Не надо волноваться, мадемуазель. Вы не виноваты, вы ни в чем не виновны. Это я во всем виноват, я жалкий идиот! Я должен был предвидеть этот ход. Да, да, я должен был его предвидеть.
  Пуаро уронил голову на грудь. Он был воплощенное отчаяние.
  — Мне, право же, кажется… — заговорила сиделка.
  Все это время она топталась рядом, неодобрительно поглядывая на нас.
  — А? Да, да, я ухожу. Мужайтесь, мадемуазель. Это моя последняя ошибка. Я опозорен, я убит! Меня провели, одурачили, как школьника. Но больше этого не повторится. Нет, не повторится. Даю вам слово. Идемте, Гастингс.
  Прежде всего он встретился с сестрой-хозяйкой. Незачем говорить, что она была в отчаянии.
  — Нечто невероятное, мсье Пуаро, нечто совершенно невероятное. Чтобы у меня в больнице произошла такая вещь!
  Пуаро был само сочувствие и тактичность. Он как мог утешал ее и принялся расспрашивать, при каких обстоятельствах была принесена роковая передача.
  Сестра-хозяйка полагала, что об этом следовало бы поговорить с санитаром, дежурившим в то время.
  Этот человек, по фамилии Худ, оказался глуповатым, но честным на вид парнем лет двадцати двух. Он нервничал и был напуган, однако Пуаро сумел его успокоить.
  — За вами нет никакой вины, — сказал он ласково. — Я просто хочу, чтобы вы подробно рассказали мне, когда и как была принесена эта передача.
  Дежурный, казалось, был озадачен.
  — Трудно сказать, сэр, — проговорил он, собираясь с мыслями. — Много народу ходит к нам, справляются насчет больных или оставляют им что-нибудь передать.
  — Сиделка говорит, что ее принесли вчера вечером, — заметил я. — Часов в шесть.
  Лицо парнишки прояснилось.
  — А, вот теперь припоминаю, сэр. Ее принес джентльмен.
  — С худым лицом, со светлыми волосами?
  — Волосы светлые… а вот насчет худого лица не скажу.
  — Неужели Чарлз Вайз принес бы ее сам? — тихо спросил я Пуаро.
  Мне и в голову не пришло, что санитар тоже может знать эту фамилию. Но он вдруг сказал:
  — Нет, это был не мистер Вайз. Мистера Вайза я знаю. Тот джентльмен, что приходил, был выше ростом, красивый такой и приехал в большом автомобиле.
  — Лазарус! — воскликнул я.
  Пуаро метнул на меня предостерегающий взгляд. Я прикусил язык.
  — Итак, — проговорил Пуаро, — этот джентльмен приехал в большом автомобиле и оставил передачу. Она предназначалась для мисс Бакли?
  — Да, сэр.
  — Что же вы с ней сделали?
  — Я ее не трогал, сэр. Санитарка унесла ее наверх.
  — Это понятно. Однако вы все же притрагивались к коробке, когда брали у джентльмена, не правда ли?
  — А! Ну конечно, сэр. Я ее взял и положил на стол.
  — На какой стол? Покажите мне его, сделайте милость.
  Санитар провел нас в вестибюль. Входная дверь была открыта. Возле нее стоял длинный мраморный стол, на котором лежали письма и свертки.
  — Сюда кладут все, что приносят, сэр. А санитарки уж разносят потом по палатам.
  — Вы не помните, в какое время была оставлена та передача?
  — Наверно, в полшестого, сэр, или чуть-чуть попозже. Помнится, только что пришла почта, а ее всегда приносят около половины шестого. День выдался довольно хлопотливый, много народу перебывало, и цветы приносили, и навещали больных.
  — Благодарю вас, — сказал Пуаро. — Ну а теперь нам, очевидно, надо повидаться с той санитаркой, которая относила передачу.
  Оказалось, что это одна из стажерок — крохотное существо с пушистыми волосами, захлебывающееся от возбуждения. Она помнила, что взяла сверток в шесть часов, когда явилась на дежурство.
  — В шесть часов, — тихо повторил Пуаро. — Выходит, около двадцати минут он пролежал на столе в вестибюле.
  — Простите?
  — Нет, ничего, мадемуазель. Продолжайте. Вы отнесли его мисс Бакли?
  — Ну да, и не только его. Там была эта коробка, потом еще цветы, душистый горошек, по-моему, от мистера и миссис Крофт. Я взяла все сразу и отнесла. Ах да, для мисс Бакли был еще один пакет, он пришел по почте. И самое чудное, что в нем тоже оказалась коробка конфет.
  — Как? Еще одна коробка?
  — Да, прямо совпадение. Мисс Бакли развязала оба свертка и говорит: «Вот жалость-то! Ничего этого мне не разрешают есть». Потом открыла коробки, чтобы посмотреть, одинаковые конфеты или нет, а в одной лежит ваша карточка. Тут мисс Бакли и говорит: «Эта чистая, — на вашу, — а это нечистая. Унесите ее прочь, а то я еще, чего доброго, перепутаю». И вот, нате вам! Ну кто бы мог подумать! Прямо как у Эдгара Уоллеса, правда?
  Пуаро прервал ее болтовню.
  — Две коробки, вы говорите? — сказал он. — Кто же прислал вторую?
  — Там ничего не было написано.
  — Ну а которую же из них якобы прислал я? Ту, что пришла по почте, или другую?
  — Ой, господи, теперь, наверно, не вспомню. Может, подняться и узнать у мисс Бакли?
  — Если вы будете так любезны…
  Санитарка бегом поднялась по лестнице.
  — Две коробки, — бурчал Пуаро. — Вот и разберись тут.
  Вернулась запыхавшаяся санитарка.
  — Мисс Бакли точно не помнит. Она сначала развернула оба свертка, а потом уж открыла коробки. Но ей кажется, что та коробка не с почты.
  — Как вы сказали? — в замешательстве переспросил Пуаро.
  — Ту коробку, которая была от вас, прислали не по почте. Во всяком случае, она так думает, хотя и не может сказать наверняка.
  — Черт! — воскликнул Пуаро, когда мы вышли из больницы. — Кто-нибудь может хоть что-то сказать наверняка? В детективных романах — сколько угодно, а вот в жизни, в настоящей жизни, всегда все перепутано. Да что там! Разве я, я сам могу хоть за что-нибудь поручиться? Нет, нет… и тысячу раз нет.
  — Лазарус, — проговорил я.
  — Да, вот еще сюрприз, не правда ли?
  — Вы будете с ним говорить?
  — Всенепременно. Мне интересно, как он станет вести себя. Да, кстати, неплохо было бы преувеличить серьезность положения мадемуазель. Ей не повредит, если мы распустим слух, что она на пороге смерти. Вы меня поняли? Мрачное, торжественное лицо… Вот так, восхитительно! Вылитый гробовщик. Превосходно, лучше некуда.
  Нам не пришлось долго разыскивать Лазаруса. Он стоял возле отеля, склонившись над капотом своей машины.
  Пуаро сразу же направился к нему.
  — Вчера вечером, мсье Лазарус, вы оставили коробку шоколадных конфет для мадемуазель, — без предисловий начал он.
  Лазарус взглянул на него с некоторым удивлением:
  — Ну и что же?
  — С вашей стороны это весьма любезно.
  — Конфеты, собственно, были не от меня, а от Фредди, от миссис Райс. Она попросила меня их захватить.
  — А! Вот как.
  — Я ехал на автомобиле, ну и завез, конечно.
  — Я понимаю вас.
  Наступила довольно продолжительная пауза, после чего Пуаро задал новый вопрос:
  — А где сейчас мадам Райс?
  — Думаю, что в салоне.
  Фредерика пила чай. Когда мы вошли, она с озабоченным видом повернулась к нам и спросила:
  — Что это за слухи насчет болезни Ник?
  — Весьма загадочная история, мадам. Скажите, вы ей посылали вчера коробку шоколадных конфет?
  — Посылала. Ведь она просила меня их купить.
  — Она просила вас купить их для нее?
  — Ну да.
  — Но к ней ведь никого не пускают. Как же вы с ней увиделись?
  — Я с ней не виделась. Она мне позвонила.
  — О! И что же она вам сказала?
  — Спросила, не куплю ли я для нее двухфунтовую коробку фуллеровских конфет.
  — И ее голос звучал… еле слышно?
  — Нет… вовсе нет. Довольно громко. Только как-то непривычно. Сперва я ее даже не узнала.
  — Пока она не назвала себя?
  — Да.
  — А вы уверены, мадам, что это действительно была ваша подруга?
  Фредерика опешила.
  — Я… я… а как же? Кто же это еще мог быть?
  — Вопрос существенный, мадам.
  — Неужели вы думаете…
  — Мадам, вы могли бы поклясться, что это был голос вашей подруги, если, конечно, забыть о том, что она назвала свое имя?
  — Нет, — медленно ответила Фредерика. — Нет, не могла бы. Голос был совсем не похож. Я решила, что из-за телефона или, может быть, из-за болезни.
  — Если б она не назвала себя, вы бы ее узнали?
  — Нет, нет, наверно, не узнала бы. Кто это был, мсье Пуаро? Кто это был?
  — Именно это я и стремлюсь узнать.
  Его угрюмое лицо, по-видимому, навело ее на тревожные мысли. Она прошептала:
  — Ник… разве… что-нибудь случилось?
  Пуаро кивнул:
  — Она больна, опасно больна. Конфеты были отравлены, мадам.
  — Те, что прислала я? Но это невозможно… нет, это невозможно!
  — Не так уж невозможно, коль скоро мадемуазель при смерти.
  — Боже мой!
  Она закрыла лицо руками, а когда снова подняла голову, я увидел, что она бледна как смерть.
  — Не понимаю, — пробормотала она, — ничего не понимаю. Все могу понять, только не это. Их не могли отравить. Кроме меня и Джима, к ним никто не прикасался. Вы делаете какую-то ужасную ошибку, мсье Пуаро.
  — Не я ее делаю, хотя в коробке и лежала карточка с моей фамилией.
  Она растерянно уставилась на него.
  — Если мадемуазель Ник умрет… — Пуаро не договорил и сделал угрожающий жест рукой.
  Она тихо вскрикнула.
  Он повернулся к ней спиной и, взяв меня под руку, направился в гостиную.
  — Ничего, ну ровно ничего не понимаю! — воскликнул он, швыряя на стол шляпу. — Хоть бы какой-нибудь просвет! Я словно малое дитя! Кому выгодна смерть мадемуазель? Мадам Райс. Кто покупает конфеты, не отрицает этого, сочиняет небылицы о телефонном звонке, которые не лезут ни в какие ворота? Мадам Райс. Слишком уж просто, слишком глупо. А она не глупа… о нет!
  — Да, но тогда…
  — Но ведь она кокаинистка, Гастингс. Я убежден, что это так. Здесь не может быть никакого сомнения. А в конфетах оказался кокаин. И что значит эта фраза: «Все могу понять, только не это»? Это же надо как-то объяснить! Ну а лощеный мсье Лазарус — какова его роль? Что ей известно, этой мадам Райс? Она что-то знает. Но мне не удается заставить ее говорить. Она не из тех, кто может проболтаться с перепугу. И все же она что-то знает, Гастингс. Действительно ли ей кто-то звонил или она это выдумала? И если не выдумала, чей это был голос? Можете мне поверить, Гастингс. Все это очень темная история… м-да, очень темная.
  — Перед рассветом всегда темнеет, — сказал я, чтобы хоть как-нибудь его утешить.
  Он покачал головой.
  — А та, вторая коробка, которую прислали по почте? Ее ведь тоже нельзя сбросить со счетов, так как мадемуазель не совсем уверена, в какой был яд. Вот еще досада!
  Он тяжело вздохнул.
  Я хотел было что-то сказать, но он перебил меня:
  — Нет, нет. Довольно с меня пословиц. Я больше не вынесу. И если вы мне друг, истинный, преданный друг…
  — Конечно! — воскликнул я с жаром.
  — Тогда сходите и купите мне колоду игральных карт.
  В первую минуту я оторопел, потом холодно ответил:
  — Хорошо.
  Я ни минуты не сомневался, что он просто решил меня спровадить под благовидным предлогом.
  Однако я ошибся. Заглянув около десяти часов вечера в гостиную, я увидел Пуаро, поглощенного постройкой карточного домика. И тут я вспомнил: это был его испытанный способ успокаивать нервы.
  — А, вспомнили, — сказал он, улыбнувшись. — Нужно уметь действовать безошибочно. Эту карту на эту, вот так, каждую точно на свое место, тогда они не рухнут под тяжестью верхних этажей. На втором третий, потом еще выше… Знаете что, Гастингс, идите-ка спать. Оставьте меня наедине с моим карточным домиком. Я прочищаю мозги.
  Часов в пять утра меня разбудили, растолкав самым бесцеремонным образом. У моей кровати стоял сияющий Пуаро.
  — То, что вы сказали, мой друг, — проговорил он, — было очень верно. Да, да, в высшей степени справедливо. Больше того, просто гениально.
  Я щурился от света и спросонок ничего не мог понять.
  — «Перед рассветом всегда темнеет» — вот что вы мне сказали. Темнота и в самом деле сгустилась, но теперь наступил рассвет.
  Я посмотрел в окно. Он был совершенно прав.
  — Да нет, не там, Гастингс. В голове. Мозги. Рассудок.
  Он помолчал, затем тихо произнес:
  — Дело в том, Гастингс, что мадемуазель скончалась.
  — Что! — крикнул я. Мою сонливость как рукой сняло.
  — Т-с-с… т-с-с. Да, это так. Не в самом деле, разумеется, но это можно организовать. Всего на двадцать четыре часа. Я договорюсь с доктором и сестрами. Вы меня поняли, Гастингс? Убийца наконец добился своего. Четыре раза он предпринимал бесплодные попытки. Но пятая ему удалась. И теперь мы посмотрим, что произойдет… Это будет очень интересно.
  Глава 18
  Лицо в окне
  События следующего дня припоминаются мне крайне смутно. Как на беду, у меня с самого утра начался приступ лихорадки. С тех пор как я подцепил малярию, приступы бывают у меня в самое неподходящее время.
  В результате все, что произошло в этот день, запечатлелось в моей памяти в виде какого-то кошмара, а Пуаро, иногда забегавший в мою спальню, представлялся мне неким фантастическим клоуном, который периодически появляется на арене.
  Мне кажется, он был наверху блаженства. Его растерянность и отчаяние были неподражаемы. Не знаю, как ему удалось осуществить тот план, в который он посвятил меня на рассвете. Факт тот, что он его осуществил.
  Едва ли это было легким делом. Замысел Пуаро от начала до конца строился на обмане и всевозможных увертках. Беспардонная ложь претит натуре англичанина, а Пуаро потребовал от посвященных в его план поистине чудовищной лжи.
  Прежде всего ему необходимо было обратить в свою веру доктора Грэхема. Заручившись его поддержкой, он должен был обеспечить себе помощь сестры-хозяйки и еще кое-кого из больничных служащих. И это тоже был, конечно, адский труд. По-видимому, дело решил авторитет доктора Грэхема.
  Затем еще оставался начальник полиции со своими полицейскими.
  Замыслу Пуаро противостоял весь бюрократический, чиновничий аппарат. И все же ему удалось наконец вырвать согласие у полковника Уэстона. Полковник категорически заявил, что снимает с себя всякую ответственность. Пуаро, и только Пуаро, отвечает за распространение ложных слухов. Пуаро согласился. Он согласился бы на все, что угодно, только бы ему не мешали осуществить его план.
  Почти весь день я просидел в глубоком кресле, закутав ноги пледом, и дремал. Каждые два-три часа ко мне врывался Пуаро и докладывал о ходе событий.
  — Ну, как дела, мой друг? Как я вам соболезную. Впрочем, возможно, что все к лучшему. Фарс скорее моя, чем ваша стихия. Я только что заказал венок — огромный, изумительный венок. Лилии, мой друг, великое множество лилий. «С искренней скорбью. От Эркюля Пуаро». О! Что за комедия!
  И он исчез.
  — Имел весьма трогательную беседу с мадам Райс, — сообщил Пуаро при очередном набеге на мою спальню. — Вся в трауре, что, кстати, ей весьма к лицу. Ее несчастная подруга! Какая трагедия! Я сочувственно вздыхаю. Она была так весела, так жизнерадостна. Немыслимо представить ее мертвой. Я соглашаюсь. О да, смерть просто насмехается над нами. Старые, никому не нужные остаются, а она забирает таких, как Ник!.. О-ля-ля! И я опять вздыхаю.
  — Вы прямо наслаждаетесь, — сказал я слабым голосом.
  — Вовсе нет. Ведь это часть моего плана. Чтобы успешно разыграть комедию, в нее надо вложить душу. Ну а покончив с ритуалом, мадам переходит к более насущным делам. Всю ночь ей не давала спать мысль о конфетах. Ведь это невозможно. Невозможно! «Мадам, это возможно, — отвечаю я. — Вы можете познакомиться с результатами анализа». Тогда она спрашивает, и голос ее звучит при этом весьма нетвердо: «Так вы сказали, это был кокаин?» Я подтверждаю. И она говорит: «Ах, боже мой! Я ничего не понимаю».
  — Возможно, так оно и есть.
  — Что ей грозит опасность, она отлично понимает. Она умна. Я уже говорил вам. Итак, она в опасности и знает это.
  — И все-таки мне кажется, что в первый раз за все время вы не верите в ее виновность.
  Пуаро нахмурился и притих.
  — Вы угодили в самую точку, Гастингс. Да, у меня такое впечатление, что все как будто поползло по швам. Что было характерно для всех предыдущих покушений? Тонкость, верно? А в этот раз? Какая уж тут тонкость! Все грубо, примитивно. Нет, здесь что-то не так.
  Он сел за стол.
  — Итак, рассмотрим факты. Есть три варианта. Первый: конфеты, купленные мадам и доставленные в больницу мсье Лазарусом, отравлены. В этом случае виновен либо кто-нибудь из них двоих, либо оба вместе. А телефонный звонок, якобы от мадемуазель Ник, — явная и примитивная выдумка. Такое толкование напрашивается сразу, оно самое очевидное.
  Вариант второй: отравленные конфеты были в другой коробке, той, что пришла по почте. Ее мог прислать кто угодно. Любой из обозначенных в нашем списке, от А и до К. Вы помните, список был очень обширен. Но если именно в этой коробке были отравленные конфеты, то телефонный звонок представляется совершенной бессмыслицей! К чему было тогда усложнять дело еще одной коробкой?
  Я обессиленно покачал головой. При температуре тридцать девять градусов любое усложнение кажется ненужным и абсурдным.
  — Вариант третий, — продолжал Пуаро. — Коробку с отравленными конфетами подсунули вместо доброкачественной, которую купила мадам. В этом случае звонок по телефону — вполне оправданный и остроумный ход. Тогда мадам играет роль — как это говорят у вас? — козла отпущения. Она должна таскать каштаны из огня. Такой вариант наиболее логичен, но, увы, его труднее всего привести в исполнение. Нельзя же быть уверенным, что сможешь подменить конфеты как раз в нужный момент? А что, если дежурный сразу же понесет коробку наверх? Да здесь есть сто и одна случайность, которая может опрокинуть все планы. Нет, это было бы бессмысленной затеей.
  — Для всех, кроме Лазаруса, — проговорил я.
  Пуаро взглянул на меня:
  — Вас лихорадит, друг мой. Поднимается температура?
  Я кивнул:
  — Поразительно, как даже самый незначительный жар обостряет умственную деятельность. Вы сейчас сделали гениальнейшее по своей простоте замечание. Оно так просто, что даже не пришло мне в голову. А любопытная, однако, вырисовывается ситуация. Мсье Лазарус, сердечный друг мадам, изо всех сил старается накинуть ей петлю на шею! При такой ситуации становятся возможными весьма любопытные вещи. Вот только сложно… очень уж все это сложно.
  Я закрыл глаза. Я был доволен, что так отличился, но мне не хотелось думать о сложном. Я хотел спать.
  Мне кажется, Пуаро продолжал говорить, но я его уже не слышал. Его голос звучал смутно, убаюкивающе.
  
  В следующий раз я увидел Пуаро уже в конце дня.
  — Моя затея обернулась неожиданным барышом для владельцев цветочных магазинов, — заявил Пуаро. — Все заказывают венки. Мсье Крофт, мсье Вайз, капитан Челленджер…
  Я почувствовал укол совести.
  — Послушайте, Пуаро. Ему надо все рассказать. Бедняга с ума сойдет от горя. Так не годится.
  — Вы всегда питали к нему слабость, Гастингс.
  — Да, он мне нравится. Он очень славный парень. Вы должны посвятить его в тайну.
  Пуаро покачал головой:
  — Нет, мой друг. Я не делаю исключений.
  — Неужели вы хоть на минуту допускаете, что он замешан в эту историю?
  — Я не делаю исключений.
  — Подумайте, как он страдает.
  — Наоборот, я лучше буду думать о радостном сюрпризе, который я ему готовлю. Считать возлюбленную мертвой и обнаружить, что она жива! Неповторимое, потрясающее ощущение.
  — Вы упрямый старый черт. Не выдаст он вашего секрета.
  — Как знать.
  — Он человек чести. Я в этом убежден.
  — В таком случае ему еще труднее соблюсти тайну. Соблюдение тайны — искусство, требующее многократной и виртуозной лжи, и больших артистических способностей, и умения наслаждаться этой комедией от всей души. Сумеет он лицемерить, ваш капитан Челленджер? Если он таков, как вы говорите, безусловно нет.
  — Так вы ему не расскажете?
  — Я категорически отказываюсь рисковать ради сантиментов. Игра идет не на жизнь, а на смерть, мой друг. К тому же страдания закаляют характер. Во всяком случае, так говорили многие ваши знаменитые проповедники и, если не ошибаюсь, даже один епископ.
  Я больше не пытался его уговаривать. Было ясно, что его решение непреклонно.
  — К обеду я не стану переодеваться, — бормотал он. — Я ведь раздавленный горем старик. Такова моя роль, понимаете? От моей самоуверенности не осталось и следа. Я сломлен. Я потерпел неудачу. Я почти не притронусь к обеду — все останется на тарелке. Вот как мне это представляется. А в своей комнате я съем несколько бриошей и шоколадных эклеров — если они заслуживают такого названия, — которые я предусмотрительно купил в кондитерской. А вы?
  — Пожалуй, надо принять еще хинину, — сказал я грустно.
  — Увы, мой бедный Гастингс. Однако мужайтесь, к утру все пройдет.
  — Охотно верю. Эти приступы обычно продолжаются не больше суток.
  Я не слыхал, как он вернулся. Должно быть, я уснул.
  Проснувшись, я увидел, что он сидит за столом и пишет. Перед ним лежал какой-то смятый и расправленный листок бумаги. Я узнал в нем тот самый список от А до К, который Пуаро когда-то составил, а потом смял и отшвырнул.
  Он кивнул мне в ответ на мой невысказанный вопрос:
  — Да, это тот самый, мой друг, я его восстановил. Теперь я штудирую его под другим углом зрения. Я составляю перечень вопросов, касающихся лиц, которые стоят в моем списке. Вопросы самые разные, часто совсем не связанные с преступлением. Я просто перечисляю факты, неизвестные или непонятные мне, и пытаюсь объяснить их.
  — И много вы успели?
  — Я кончил. Хотите послушать? У вас достанет сил?
  — Конечно. Я чувствую себя гораздо лучше.
  — Вот и хорошо. Прекрасно, я прочитаю вам свои записи. Не сомневаюсь, кое-что в них покажется вам ребячеством.
  Он откашлялся.
  — А. Эллен. — Почему она осталась в доме и не пошла смотреть фейерверк? Судя по словам мадемуазель и высказанному ею удивлению, этот поступок явно необычен. Что, по ее мнению, должно было или могло произойти? Не впустила ли она кого-нибудь (например, К) в дом? Правда ли то, что она рассказывала о тайнике? Если в доме действительно есть нечто подобное, то почему она не может вспомнить где? (Мадемуазель, кажется, убеждена в обратном, а ведь мадемуазель обязательно должна была бы знать.) Если Эллен солгала, то зачем? Читала ли она любовные письма Майкла Сетона или ее удивление, когда она узнала о помолвке, было искренним?
  Б. Ее муж. — Так ли он глуп, как кажется? Посвящен ли он в то, что известно его жене? (Если ей вообще что-нибудь известно.) Вполне ли он вменяем?
  В. Ребенок. — Является ли его интерес к кровопролитию естественным инстинктом, присущим детям этого возраста и развития, или же этот интерес патологичен? Если это патология, не унаследована ли она от одного из родителей? Стрелял ли он когда-нибудь из игрушечного револьвера?
  Г. Кто такой мистер Крофт? — Откуда он приехал? Действительно ли он послал по почте завещание? Какую цель он мог преследовать, оставив завещание у себя?
  Д. То же, что и предыдущее. — Кто такие мистер и миссис Крофт? Скрываются ли они по какой-либо причине, и если да, то по какой? Имеют ли они какое-нибудь отношение к семейству Бакли?
  Е. Мадам Райс. — Знала ли она о помолвке Ник и Майкла Сетона? Была ли это всего лишь догадка или она прочла их переписку? (Во втором случае ей бы стало известно, что мадемуазель — наследница Сетона.) Знала ли мадам Райс, что и она сама наследует имущество мадемуазель? (Последнее мне представляется вероятным. Мадемуазель могла рассказать ей о своем завещании, добавив, возможно, что она от этого немного выиграет.) Есть ли хоть доля правды в намеке Челленджера на то, что Лазарус был увлечен мадемуазель Ник? (Этим можно было бы объяснить известную натянутость в отношениях между двумя подругами, которая, по-видимому, установилась в последние месяцы.) Кто этот «приятель», упомянутый в записке мадам, который снабжает ее наркотиками? Может быть, К? Чем объяснить ее недавний обморок? Был ли он вызван чем-нибудь, что она услышала, или же чем-то, что она увидела? Правдив ли ее рассказ о телефонном звонке и просьбе купить шоколадные конфеты или она беззастенчиво лжет? Что она имела в виду, говоря: «Я все могу понять, только не это»? Если она сама не виновата, то что она скрывает?
  Как видите, — внезапно перебил себя Пуаро, — вопросам, касающимся мадам, буквально нет предела. Она загадка от начала до конца. И это вынуждает меня сделать вывод. Мадам Райс либо сама виновата, либо же знает — или, скажем, думает, что знает, — истинного преступника. Только вот не ошибается ли она? Знает она или просто подозревает? И как мне заставить ее говорить? — Он вздохнул. — Ну что ж, я возвращаюсь к своему списку.
  Ж. Мистер Лазарус. — Любопытно, что у меня фактически нет к нему ни одного вопроса, если не считать самого тривиального: не подложил ли он отравленные конфеты? После чего у меня остается всего один, абсолютно не относящийся к делу вопрос. Я все же записал его. Зачем мсье Лазарус предложил пятьдесят фунтов за картину, которая стоит всего двадцать?
  — Он хотел оказать Ник услугу, — предположил я.
  — Он сделал бы это иначе. Ведь он делец. А дельцы не покупают вещи, которые можно продать только с убытком. Если бы ему хотелось оказать любезность мадемуазель, он одолжил бы ей денег как частное лицо.
  — Как бы там ни было, но это не связано с преступлением.
  — Ваша правда… и все-таки мне это очень любопытно. Я ведь изучаю психологию.
  Теперь перейдем к З.
  З. Капитан Челленджер. — Почему мадемуазель Ник рассказала ему, что она с кем-то помолвлена? Что ее вынудило? Ведь никому другому она не рассказала. Может быть, он сделал ей предложение? Каковы его отношения с дядей?
  — С дядей?
  — Да, с доктором Маком Эллистером. К слову сказать, довольно темная личность. Но я продолжаю. Возможно ли, что, прежде чем о гибели Майкла Сетона было объявлено официально, какие-то сведения просочились в адмиралтейство частным порядком?
  — Я не совсем понимаю, к чему вы клоните? Пусть даже Челленджер узнал о смерти Сетона раньше всех, все равно это не причина для убийства любимой девушки.
  — Вполне согласен. Все, что вы говорите, абсолютно логично. Но я же вам сказал, это всего лишь факты, которые мне хотелось бы выяснить. Я по-прежнему остаюсь ищейкой, которой приходится обнюхивать всякие малоприятные предметы. Однако продолжим.
  И. Мсье Вайз. — Как объяснить его слова о фанатической привязанности его кузины к Эндхаузу? Какую цель мог он преследовать, утверждая это? Получил ли он завещание или не получил? Да и вообще, честный он человек или нет?
  И наконец, К. Точным здесь остается то же, что и прежде, — огромный вопросительный знак. Существует ли он на самом деле или… Боже мой! Что с вами, мой друг?
  С внезапным криком я вскочил со стула и дрожащей рукой указал на окно.
  — Лицо! — закричал я. — Я видел в окне чье-то лицо. Ужасное! Его уже нет, но я его видел!
  Пуаро бросился к окну, распахнул его и выглянул наружу.
  — Здесь никого нет, — заметил он с сомнением. — Вы уверены, что оно вам не почудилось, Гастингс?
  — Я убежден. Кошмарное лицо.
  — Здесь, правда, есть балкон. Если кому-то захотелось подслушать наш разговор, он без труда мог бы сюда добраться. Что вы имели в виду, когда назвали его лицо ужасным, Гастингс?
  — Бледное, с вытаращенными глазами, почти нечеловеческое.
  — Это все ваша лихорадка, мой друг. Лицо — допустим. Неприятное лицо — тоже возможно. Но почти нечеловеческое — это уж слишком. У вас создалось такое впечатление, потому что лицо было прижато к стеклу; к тому же вы никак не ожидали его там увидеть.
  — Это было ужасное лицо, — упрямо твердил я.
  — Оно не показалось вам… знакомым?
  — Ни в коем случае.
  — Гм… а между тем это вполне возможно. Вы едва ли смогли бы узнать человека при таких обстоятельствах. Интересно, да… очень интересно…
  Он задумчиво складывал свои записки.
  — По крайней мере одно хорошо. Если даже этот человек подслушивал наш разговор, то, к счастью, мы с вами ни разу не упомянули, что мадемуазель Ник жива и здорова. Что бы он там ни подслушал, этого он все равно не узнал.
  — Признайтесь все же, — заметил я, — что результаты вашего, э-э… блестящего маневра до сих пор были несколько огорчительны. Ник мертва, а никаких ошеломляющих событий не последовало.
  — Еще рано. Я ведь назначил двадцать четыре часа. Вот завтра, если я не ошибаюсь, кое-что должно произойти. Иначе… иначе — я заблуждаюсь от начала и до конца. Существует такая вещь, как почта. Я возлагаю большие надежды на завтрашнюю почту.
  
  Проснувшись утром, я почувствовал, что очень ослабел, но лихорадка прошла. Мне захотелось есть. Мы с Пуаро позавтракали в гостиной.
  — Ну-с, — ехидно спросил я, глядя, как он раскладывает полученные письма. — Почта не обманула ваших ожиданий?
  Пуаро промолчал. Он только что вскрыл два конверта, и тот и другой явно со счетами. Я отметил, что, вопреки привычке, мой друг не хорохорится и выглядит довольно угнетенным.
  Затем я занялся своими письмами. В первом из них я нашел извещение о спиритическом сеансе.
  — Ну что ж, — заметил я, — если остальные пути заведут нас в тупик, придется обращаться к спиритам. Я и то удивляюсь, почему столь редко прибегают к этому способу. Подумайте, душа жертвы возвращается на землю и называет своего убийцу. Чем вам не доказательство?
  — Это едва ли помогло бы нам, — рассеянно ответил Пуаро. — Не думаю, что Мегги Бакли знала, кто в нее стрелял. Если бы даже она смогла заговорить, она не сообщила бы нам ничего существенного. Ба! Вот забавно!
  — О чем вы?
  — Вы говорите мне о голосах с того света, и в ту же минуту я распечатываю это письмо.
  Он кинул его на мой конец стола. Письмо было от миссис Бакли. Вот что она писала:
  
  «Приход Ленгли
  Дорогой мсье Пуаро! Вернувшись домой, я нашла здесь письмо, написанное моей несчастной девочкой после приезда в Сент-Лу. Боюсь, в нем не окажется ничего интересного для вас, но я подумала, что, может быть, вы захотите на него взглянуть.
  Благодарю вас за участие, искренне Ваша
  Джин Бакли».
  
  Читая вложенное ею письмецо, я почувствовал, что у меня сдавило горло. Письмо было таким будничным, не омраченным даже тенью надвигающейся беды.
  Вот что там было написано:
  
  «Дорогая мама!
  Я жива и здорова, доехала благополучно. До самого Экзетера в вагоне было только двое пассажиров.
  Здесь чудесная погода: Ник выглядит здоровой и веселой, пожалуй, чуточку возбуждена, но я все же не понимаю, зачем она прислала мне такую телеграмму. По-моему, ничего бы не случилось, если бы я приехала во вторник.
  Пока кончаю. Сейчас мы идем пить чай к соседям. Они австралийцы и снимают здесь флигель. Ник говорит, что они симпатичные зануды. У нее будут гостить миссис Райс и мистер Лазарус. Он торгует предметами искусства. Сейчас я брошу письмо в ящик у калитки, и почтальон успеет его захватить. Завтра напишу еще.
  Твоя любящая дочь
  Мегги.
  
  P. S. Ник говорит, что у нее все же была причина послать такую телеграмму. После чая она мне расскажет. Она какая-то странная и очень нервничает».
  
  — Голос с того света, — тихо заметил Пуаро. — Но он… не говорит нам ровно ничего.
  — Ящик возле калитки, — почему-то вдруг вспомнил я. — Это ведь тот самый, в который Крофт якобы опустил завещание.
  — Якобы… м-да. Любопытно. Ох как любопытно!
  — А в остальных письмах нет ничего интересного?
  — Ничего. И это меня очень огорчает, Гастингс. Я брожу в потемках. По-прежнему в потемках. Я ничего не понимаю.
  Зазвонил телефон. Пуаро подошел и взял трубку.
  В ту же минуту лицо его переменилось. Он держался очень сдержанно, и все же я заметил, что он донельзя взволнован.
  Его собственное участие в разговоре сводилось к репликам, по которым совершенно невозможно было догадаться, о чем идет речь.
  Но вот, проговорив: «Прекрасно. Благодарю вас», он положил трубку и вернулся ко мне. Его глаза блестели от возбуждения.
  — Ну, что я говорил вам, мой друг? События начались.
  — Что же случилось?
  — Это звонил мсье Вайз. Он сообщает, что сегодня утром получил по почте завещание, подписанное его двоюродной сестрой мисс Бакли и датированное двадцать пятым февраля сего года.
  — Что? Завещание?
  — Конечно.
  — Нашлось-таки!
  — И в самый подходящий момент, не так ли?
  — Вы думаете, он сказал вам правду?
  — То есть не думаю ли я, что все это время он скрывал завещание у себя? Не знаю, дело темное. Одно несомненно: я говорил вам, что, если мадемуазель Ник будут считать умершей, начнутся всякие события, и вот вам, пожалуйста, — они начались!
  — Поразительно, — сказал я. — Вы оказались правы. Это, наверно, то завещание, где Фредерика Райс объявлена наследницей?
  — Мсье Вайз ни словом не обмолвился о содержании документа. Он не способен на такое легкомыслие. Все же я думаю, что вряд ли это какое-нибудь другое завещание. Вайз говорит, что оно засвидетельствовано Эллен Уилсон и ее мужем.
  — Итак, мы снова возвращаемся к тому же, — заметил я. — Фредерика Райс.
  — Загадка!
  — Фредерика Райс, — рассеянно пробурчал я про себя. — Красивое имя.
  — Да уж получше того, которым окрестили ее друзья. Фредди, — он скорчил гримасу, — нечего сказать, имя… для молодой дамы.
  — От Фредерики мало уменьшительных, — пояснил я. — Это не то что Маргарет, где их с полдюжины, если не больше: Мегги, Марго, Мэдж, Пегги…
  — Верно. Ну что, Гастингс, как ваше настроение? Повеселее стало?
  — Что за вопрос! А скажите… вы именно этого и ожидали?
  — М-м… не совсем. У меня не было точного плана. Я говорил лишь, что когда мы познакомимся с определенным результатом, то сможем выяснить и средства, при помощи которых этот результат был достигнут.
  — Да, — сказал я с уважением.
  — О чем это я собирался сказать, как раз когда зазвонил телефон? — задумчиво бормотал Пуаро. — Ах да, насчет письма от мадемуазель Мегги. Мне хочется еще раз взглянуть на него. Помнится, когда я его читал, какая-то фраза показалась мне немного странной.
  Я взял письмо и протянул ему.
  Он погрузился в чтение, а я расхаживал по комнате и смотрел в окно, наблюдая, как яхты бороздят залив.
  Внезапно он вскрикнул. Я вздрогнул и обернулся. Обхватив голову руками, Пуаро раскачивался взад и вперед, являя собой воплощенное отчаяние.
  — О-о! — простонал он. — Но я же был слеп… слеп!
  — Что случилось?
  — Сложно, я вам говорил? Запутано? О нет. Простота, сама простота. А я, ничтожество, я ничего, ничего не понял.
  — Силы небесные, Пуаро, какой же это свет вас вдруг озарил?
  — Стойте… стойте… ни слова больше. Я должен собраться с мыслями. Все перестроить в свете этого поразительного открытия.
  Он схватил список вопросов и принялся читать его, бесшумно шевеля губами. Раз или два он энергично кивнул.
  Потом он отложил листки, откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Я уже начал думать, что он спит.
  Но вот он вздохнул и открыл глаза.
  — Все так, — сказал он. — Все сошлось. Все эти неувязки, приводившие меня в недоумение. Все, что казалось мне несколько неправдоподобным, теперь встало на свои места.
  — Иными словами, вам все известно?
  — Почти. Все важное. В некоторых отношениях мои выводы были правильны. Кое в чем смехотворно далеки от истины. Однако теперь все прояснилось. Сегодня я посылаю телеграмму с двумя вопросами… хотя ответ на них я знаю и сейчас. Он здесь! — Пуаро постучал себя по лбу.
  — Ну а потом, когда придет ответ? — спросил я с нетерпением.
  Он вдруг вскочил.
  — Мой друг, вы помните, как мадемуазель Ник говорила, что ей всегда хотелось поставить в Эндхаузе пьесу? Так вот, сегодня в Эндхаузе состоится спектакль. Но режиссером будет Эркюль Пуаро. Для мадемуазель Ник в нем тоже отведена роль. — Внезапно он ухмыльнулся. — Видите ли, это будет пьеса с привидениями. Да, с привидениями. В Эндхаузе никогда еще не бывало привидения. А нынче оно там появится.
  Я открыл было рот, но он перебил меня:
  — Нет, больше я вам ничего не скажу. Сегодня мы поставим нашу комедию и установим истину. А пока мне надо бежать. Дела… дела…
  И он поспешно вышел.
  Глава 19
  Пуаро ставит пьесу
  Прелюбопытная компания собралась этим вечером в Эндхаузе. Днем я почти не видел Пуаро. Обедал он где-то в городе, а мне оставил записку с просьбой к девяти часам быть в Эндхаузе. Вечерний костюм, добавлял он, не обязателен.
  Все это было похоже на довольно нелепый сон.
  Как только я пришел, меня ввели в столовую, и, оглядевшись, я сообразил, что здесь находятся все лица, включенные Пуаро в его список, начиная от А и кончая И. Отсутствовал лишь К, по той основательной причине, что, подобно миссис Гаррис353, такого человека «отродясь-то не бывало».
  Здесь была даже миссис Крофт, полулежавшая в каком-то подобии инвалидного кресла. Она улыбнулась мне и кивнула.
  — Не ожидали, а? — спросила она весело. — Прямо скажу вам, для меня это большая перемена. Пожалуй, я начну теперь кое-куда выбираться помаленьку. Это все мсье Пуаро придумал. Садитесь тут, капитан Гастингс. Не по душе мне почему-то это дело, да вот мистер Вайз очень уж настаивал.
  — Мистер Вайз? — спросил я с некоторым удивлением.
  Чарлз Вайз стоял возле камина. Пуаро что-то негромко и серьезно говорил ему.
  Я обвел взглядом комнату. Да, здесь собрались все. Впустив меня в дом (я опоздал на минуту или на две), Эллен заняла свое место на стуле возле двери. На другом стуле, напряженно выпрямившись и тяжело сопя, сидел ее супруг. Их сын Альфред крутился около родителей.
  Остальные расположились вокруг стола. Фредерика в черном платье, рядом с ней Лазарус, а по другую сторону стола Джордж Челленджер и Крофт. Я сел в сторонке, около миссис Крофт. Но вот, в последний раз кивнув собеседнику, Чарлз Вайз занял место во главе стола, а Пуаро скромно уселся около Лазаруса.
  По-видимому, режиссер, как величал себя Пуаро, не собирался играть видную роль в своем спектакле. Вести его предстояло Чарлзу Вайзу, и я с любопытством спрашивал себя, какие же сюрпризы заготовил ему Пуаро.
  Молодой адвокат откашлялся и встал. На вид он был такой же, как всегда, бесстрастный, чопорный и сухой.
  — Наша сегодняшняя встреча, — заговорил он, — происходит в нарушение всех правил. Однако нас вынуждают к тому особые обстоятельства, при которых произошла смерть моей кузины мисс Бакли. Конечно, будет сделано вскрытие, ибо не приходится сомневаться, что она была отравлена ядом, который ей подсунули. Но это дело полиции, и я не вижу необходимости касаться этих вопросов. Не сомневаюсь, что и полиция предпочтет, чтобы я их не касался.
  В обычных случаях волю усопшего объявляют после похорон, однако, идя навстречу настойчивому пожеланию мсье Пуаро, я собираюсь прочесть завещание мисс Бакли до этой печальной церемонии. Точнее, я собираюсь огласить его здесь и сейчас. Вот почему вы все приглашены сюда. Как я только что говорил, обстоятельства чрезвычайны и оправдывают отклонение от прецедента.
  Само завещание попало ко мне в руки несколько необычным образом. Хотя оно датировано февралем этого года, я получил его по почте только сегодня утром. Однако оно, бесспорно, написано рукой моей кузины. В этом у меня нет никаких сомнений. И, невзирая на то, что документ составлен не по форме, он должным образом засвидетельствован.
  Вайз помолчал и снова откашлялся.
  Все не сводили глаз с его лица.
  Из длинного конверта он вытащил исписанный листок бумаги. Мы увидели, что это обыкновенный почтовый бланк Эндхауза.
  — Завещание не велико, — сообщил Вайз.
  И после приличествующей случаю паузы начал читать:
  — «Завещание и последняя воля Магдалы Бакли. Настоящим велю оплатить все расходы, связанные с моими похоронами и погребением. Кузена моего Чарлза Вайза назначаю своим душеприказчиком. Все, чем я владею в день смерти, завещаю Мильдред Крофт в знак благодарности за те ничем не оценимые услуги, которые она оказала моему отцу, Филиппу Бакли.
  Подписано: Магдала Бакли.
  Свидетели: Эллен Уильсон, Уильям Уильсон».
  Я был ошеломлен. Наверное, точно так же были поражены все остальные. Лишь миссис Крофт спокойно и задумчиво кивала головой.
  — Все так и есть, — сказала она тихо. — Правда, мне не хотелось особенно болтать… Филипп Бакли жил в Австралии, и если б не я… ну, да ладно, не стоит об этом. Тайна пусть тайной и остается. Хотя она знала — я имею в виду Ник. Наверное, отец ей рассказал. Мы приехали сюда, чтобы взглянуть на это место. Мне всегда было интересно, что же это за Эндхауз, про который нам столько рассказывал Филипп Бакли. И вдруг оказывается, ей, голубушке, про все известно, и она просто не знает, как нас отблагодарить. Сначала она хотела, чтобы мы поселились вместе с ней в доме. Право! Только мы не согласились. Тогда она настояла на том, чтоб мы жили в этом флигеле, но, между прочим, никакой платы с нас не брала, ни пенни. Мы, правда, делали вид, что платим ей, чтоб люди не болтали, да только она все нам возвращала. А теперь еще это! Нет уж, пусть мне не говорят, что нет на свете благодарности! Вот доказательство.
  Все были так потрясены, что не могли сказать ни слова. Пуаро взглянул на Вайза:
  — Вы слышали что-нибудь об этом?
  Вайз покачал головой:
  — Я знал, что Филипп Бакли жил в Австралии. Но я никогда не слышал, чтобы он был замешан в какую-нибудь нехорошую историю.
  Он вопросительно посмотрел на миссис Крофт.
  Та отрицательно покачала головой.
  — Нет, вы не вытянете из меня ни слова. Я раньше ничего не говорила и впредь буду молчать. Эта тайна со мной и умрет.
  Вайз промолчал. Он лишь постукивал тихонько карандашом по столу.
  — Я полагаю, мистер Вайз, — заговорил Пуаро, слегка наклоняясь в его сторону, — что как ближайший родственник вы могли бы оспаривать это завещание. Насколько мне известно, на карту поставлено колоссальное состояние, а когда завещание писалось, его еще и в помине не было.
  Вайз холодно посмотрел на него:
  — Завещание абсолютно законно. Я и не подумаю оспаривать завещание моей кузины.
  — Вы честный малый, — одобрительно сказала миссис Крофт. — Я позабочусь, чтобы вы не пострадали.
  Чарлза передернуло от ее щедрого, но несколько бестактного посула.
  — Ну, мать, — заговорил мистер Крофт, и, несмотря на все старание скрыть радость, в голосе его прозвучали ликующие нотки. — Вот сюрприз так уж сюрприз! А мне Ник ничего не говорила.
  — Славная девочка, — прошептала миссис Крофт, прикладывая к глазам носовой платок. — Как бы мне хотелось, чтобы она могла видеть нас сейчас. Кто знает, может быть, она и видит.
  — Возможно, — согласился Пуаро.
  И вдруг его осенило.
  — Идея! — Он окинул взглядом комнату. — Мы как раз очень удобно расположились вокруг стола. Давайте проведем спиритический сеанс.
  — Сеанс? — переспросила миссис Крофт. — Но, право… — Она была несколько шокирована.
  — Да, да, это будет необыкновенно интересно. Ведь Гастингс превосходный медиум. («К чему это он еще меня припутал?» — подумал я.) Нам представляется редкая возможность получить послание из иного мира! Я чувствую, что обстоятельства благоприятны. Вы тоже чувствуете это, Гастингс?
  — Да, — отозвался я, решительно вступая в игру.
  — Прекрасно, я так и знал. Ну, быстро, свет.
  Он проворно вскочил и погасил лампы. Это было так неожиданно, что если бы кто-нибудь и захотел протестовать, то просто не успел бы. К тому же никто из присутствующих, по-моему, еще не оправился от изумления, вызванного завещанием.
  В комнате было не совсем темно. Вечер был теплым, окна оставили открытыми, шторы не задернули. И в комнату просачивался слабый свет. Через минуту или две я начал различать смутные очертания мебели. Я не имел ни малейшего понятия, что мне полагается делать, и от души клял Пуаро за то, что он вовремя не дал мне инструкций.
  На всякий случай я закрыл глаза и шумно задышал.
  Вскоре Пуаро встал и на цыпочках приблизился к моему стулу. Вернувшись на место, он прошептал:
  — О да, он уже в трансе. Скоро начнется.
  Когда сидишь в темноте да еще ждешь чего-то, тебя невольно охватывает невыносимое предчувствие беды. У меня, конечно, просто разыгрались нервы, как, впрочем, и у всех остальных. Но я-то хоть догадывался о том, что должно произойти, мне заранее было известно самое главное, о чем другие и не подозревали.
  И все же у меня екнуло сердце, когда я увидел, что дверь в гостиную начала тихо отворяться. Она открывалась совершенно бесшумно, ее, как видно, смазали, и это производило жуткое впечатление. Вот она медленно распахнулась, прошла минута, другая. Нам показалось, что в открытую дверь ворвался порыв холодного ветра. Наверно, это был просто сквозняк или потянуло ветерком из распахнутых окон, но мы ощутили тот леденящий холод, о котором обязательно упоминается во всех рассказах о привидениях.
  И вдруг все мы увидели призрак. В дверях белела смутная неясная фигура. Ник Бакли!..
  Она двинулась к нам так медленно и бесшумно, словно легко плыла по воздуху, и от этого в самом деле казалась потусторонним существом.
  Тут я понял, какой большой актрисы лишился мир. Когда-то ей хотелось поставить в Эндхаузе спектакль и сыграть в нем главную роль. Сейчас она играла эту роль, и я видел, что она упивается ею. Она играла вдохновенно.
  Ник подплывала к нам все ближе, и вдруг тишина разорвалась.
  Из инвалидного кресла подле меня раздался сдавленный крик. Мистер Крофт издал какой-то звук, напоминавший бульканье. Челленджер испуганно выругался. Вайз, как мне показалось, отодвинулся на своем стуле, а Лазарус, напротив, подался вперед. И лишь Фредерика была безмолвна и неподвижна.
  И вдруг нас полоснул пронзительный вопль. Это кричала вскочившая со стула Эллен.
  — Это она! Это она к нам воротилась. Она идет! Убитые, они всегда приходят. Это она! Это она!
  Щелкнул выключатель, зажегся свет.
  Пуаро смотрел на нас, улыбаясь, как цирковой артист после удачно исполненного номера. А посредине комнаты стояла Ник, закутанная в белое покрывало.
  Первой пришла в себя Фредерика. Она нерешительно протянула руку и дотронулась до подруги.
  — Ник, ты… живая!
  Она сказала это чуть ли не шепотом.
  Ник засмеялась и шагнула вперед.
  — О да, — ответила она. — Вполне живая. Я очень благодарна вам за то, что вы сделали для моего отца, миссис Крофт. Только боюсь, что вы пока не сможете воспользоваться преимуществами этого завещания.
  — О господи, — шептала миссис Крофт, корчась в своем инвалидном кресле. — Господи! Забери меня отсюда, Берт. Увези меня. Я просто пошутила, дорогая… я пошутила, вот и все. Честное слово.
  — Странные шутки, — сказала Ник.
  Дверь снова отворилась, и кто-то вошел так тихо, что я даже не услышал его шагов. К моему удивлению, это оказался Джепп. Он мельком кивнул Пуаро, словно отвечая на какой-то вопрос, потом вдруг просиял и шагнул к инвалидному креслу.
  — Хелло-ло-ло! — воскликнул он. — Кого я вижу! Старая знакомая! Милли Мертон собственной персоной. И снова за свое, моя дорогуша?
  Не обращая внимания на протестующие вопли миссис Крофт, он повернулся к нам и начал объяснять:
  — По части подлогов она не знает себе равных, Милли Мертон. Мы слышали, что, когда они смывались в последний раз, их машина попала в аварию. И что же? Милли снова за свое. Спину сломала, а все не оставляет своих фокусов. Артистка, настоящая артистка.
  — Так это завещание поддельное? — воскликнул изумленный Вайз.
  — А как по-вашему? — презрительно сказала Ник. — Неужели вы думаете, что я написала такое дурацкое завещание? Вам я оставила Эндхауз, Чарлз, остальное Фредерике.
  При этих словах она перекрестилась, шагнула к подруге, и тут… Да, как раз в это мгновение все и произошло. Над подоконником полыхнул огонь, просвистела пуля, затем послышался еще один выстрел, раздался стон, и за окном что-то упало. В следующую секунду мы увидели, что Фредерика стоит посреди комнаты, а по ее руке стекает тоненькая струйка крови.
  Глава 20
  К
  Все это произошло так внезапно, что в первую минуту ни один из нас не мог сообразить, что случилось. Потом Пуаро яростно вскрикнул и бросился к дверям. За ним устремился Челленджер. Вскоре они вернулись, неся на руках безжизненное тело какого-то мужчины. Когда его осторожно опустили в большое кожаное кресло и я увидел его лицо, я невольно вскрикнул:
  — Лицо… лицо в окне!
  Это был тот самый человек, который накануне вечером заглядывал к нам в комнату. Я сразу узнал его. И понял, что Пуаро был прав, когда назвал преувеличением мои слова о якобы «нечеловеческом» лице.
  И все же было в нем нечто такое, что подтверждало мое впечатление. Это было лицо конченого человека, человека, отвергнувшего все человеческое.
  Бледное, безвольное, порочное, оно казалось застывшей маской, давно лишенной одухотворенности живого лица. По его щеке ползла струйка крови. Фредерика медленно направилась к креслу.
  — Вы ранены, мадам? — спросил Пуаро, становясь между ней и незнакомцем.
  Она покачала головой:
  — Пустяки, плечо поцарапано.
  Мягко отстранив Пуаро, она наклонилась над креслом.
  Незнакомец открыл глаза и встретился с ее взглядом.
  — Ну, в этот раз я, кажется, добрался до тебя, — глухо и злобно прохрипел он. И вдруг заговорил жалобно, словно ребенок: — Ах, Фредди, я ведь не хотел. Я не хотел. Ты всегда со мной по-хорошему…
  — Не надо, будет…
  Она опустилась на колени.
  — Я не хотел…
  Он уронил голову и не договорил.
  Фредерика взглянула на Пуаро.
  — Да, мадам, он мертв, — мягко проговорил мой друг.
  Тогда она медленно встала и, продолжая глядеть на умершего, с состраданием коснулась рукой его лба. Потом вздохнула и повернулась к нам.
  — Это был мой муж, — сказала она тихо.
  — К, — прошептал я.
  Пуаро услышал мой шепот и кивнул.
  — Да, я все время чувствовал, что здесь есть К, — заметил он вполголоса. — Вы помните, я с самого начала говорил.
  — Это был мой муж, — повторила Фредерика.
  В ее голосе звучала смертельная усталость. Она опустилась в кресло, которое принес ей Лазарус.
  — Теперь, пожалуй, я могу все рассказать, — проговорила она. — Это был… совершенно опустившийся человек. Наркоман. Он и меня приучил к наркотикам. С того самого дня, как я ушла от него, я что есть сил стараюсь вытравить из себя это. И кажется… теперь почти излечилась. Но это было трудно. Нечеловечески трудно. Вы и представить не можете как! А он не оставлял меня в покое. Откуда-то появлялся, требовал денег, грозил. Он как бы шантажировал меня. Если я не давала денег, он говорил, что застрелится. Он вечно угрожал мне этим. А потом начал грозить, что убьет меня. Он был способен на что угодно. Невменяемый… безумный…
  Мне кажется, что это он застрелил Мегги Бакли, — продолжала Фредерика. — Он, конечно, не собирался ее убивать. Наверное, он принял ее за меня. Мне, очевидно, не следовало молчать. Но ведь, в конце концов, все это были лишь догадки. И потом эти странные случаи с Ник… я решила, что, пожалуй, ошиблась. Мало ли кто мог оказаться виновником. Но вот однажды на столе у мсье Пуаро я вдруг увидела обрывок бумаги, исписанный рукой моего мужа. Это был кусочек письма, которое я недавно получила. Тогда я поняла, что мсье Пуаро напал на след. С этого дня мне оставалось только ждать.
  Но я до сих пор не понимаю, что получилось с конфетами. Ему незачем было покушаться на Ник. Да я и не пойму, как бы ему это удалось. Тут какая-то загадка.
  Она закрыла лицо руками, потом уронила их и с трогательной простотой добавила:
  — Вот и все.
  Глава 21
  На сцене Л
  К ней быстрыми шагами подошел Лазарус.
  — Милая… Милая моя… — пробормотал он.
  Пуаро отступил к буфету, налил в стакан вина и подал Фредерике. Она выпила и, улыбаясь, вернула ему стакан.
  — Теперь все в порядке, — сказала она. — Так что же… что же мы станем делать?
  Она посмотрела на Джеппа, однако инспектор лишь покачал головой:
  — Я в отпуске, миссис Райс. Оказываю услугу старому приятелю, и только. А этим делом ведает местная полиция.
  Она взглянула на Пуаро:
  — А местной полицией ведает мсье Пуаро?
  — О! Помилуйте, мадам! Я только скромный консультант.
  — Мсье Пуаро, — сказала Ник, — нельзя ли просто замять это дело?
  — Вы этого хотите, мадемуазель?
  — Да, хочу. Если на то пошло, эта история касается главным образом меня. А на меня теперь уже не будет покушений.
  — Вы правы. На вас больше не будет покушений.
  — Вы думаете о Мегги? Но, мсье Пуаро, ее ведь не вернуть. А если вы предадите все это огласке, то лишь заставите безмерно страдать Фредерику, а она этого не заслужила.
  — Вы говорите, она этого не заслужила?
  — Ох, ну конечно! Я же вам с самого начала говорила, что ее муж мерзавец. Сегодня вы убедились, каков он. Но он ведь умер. Так и кончим на этом. Пусть полицейские ищут убийцу Мегги. Они его не найдут, и дело с концом.
  — Итак, замять эту историю. Я верно понял вас, мадемуазель?
  — О да, пожалуйста! Ну согласитесь, пожалуйста, ради бога, согласитесь, милый мсье Пуаро.
  Пуаро медленно обвел нас глазами.
  — Ну, что вы все скажете?
  — Согласен, — сказал я твердо, встретив его взгляд.
  — Я тоже, — проговорил Лазарус.
  — Лучше и не придумаешь, — одобрил Челленджер.
  — Забудем все, что здесь сегодня было. — Это весьма решительное заявление исходило от Крофта.
  — Еще бы! Вам только этого и надо, — с усмешкой заметил Джепп.
  — Не гневайтесь на меня, милочка, — процедила Мильдред, обращаясь к Ник.
  Та бросила на нее презрительный взгляд.
  — Эллен?
  — Мы с Уильямом словечка никому не скажем, сэр. Лишнее болтать — только делу вредить.
  — А вы, мсье Вайз?
  — Такую историю замять невозможно, — сказал Чарлз Вайз. — Все эти факты следует сообщить в надлежащую инстанцию.
  — Чарлз! — выкрикнула Ник.
  — Мне очень жаль, дорогая. Но я смотрю на это дело с точки зрения закона.
  Пуаро вдруг рассмеялся:
  — Итак, семеро против одного. Наш славный Джепп соблюдает нейтралитет.
  — Я в отпуске, — заявил Джепп с ухмылкой. — Я не в счет.
  — Семеро против одного. Один только мсье Вайз становится… на сторону закона и порядка! А знаете, мсье Вайз, вы человек с характером!
  Вайз пожал плечами:
  — Ситуация предельно ясная. Это единственный путь.
  — О да, вы честный человек. Итак, я примыкаю к меньшинству. Я тоже за правду.
  — Мсье Пуаро! — воскликнула Ник.
  — Мадемуазель, вы сами втянули меня в это дело. Я занимаюсь им по вашему желанию. Теперь уже вы не заставите меня молчать.
  Он угрожающе поднял указательный палец — хорошо знакомый мне жест.
  — Садитесь все, я расскажу вам правду.
  Повинуясь его властному тону, мы молча сели, выжидательно взирая на него.
  — Слушайте! Вот у меня здесь список — список лиц, как-либо связанных с преступлением. Я обозначил их буквами — последняя буква К. Эта буква символизировала некое неизвестное нам лицо. К — это незнакомец, причастный к преступлению через одного из известных нам лиц. До нынешнего вечера я не знал, кто такой К, но был уверен, что он существует. События этого вечера доказали мою правоту.
  Однако вчера я вдруг понял, что допустил серьезную ошибку. Я сделал одно упущение. И я добавил новую букву к списку. Букву Л.
  — Еще один неизвестный? — не без иронии спросил Вайз.
  — Не совсем так. Буквой К я обозначил неизвестную нам особу. Если бы появился еще один незнакомец, он просто стал бы вторым К. Иное дело Л. Л — это человек, который с самого начала должен был попасть в мой список, но не попал туда по недосмотру.
  Он наклонился к Фредерике:
  — Вы можете не беспокоиться, мадам. Ваш муж не повинен в преступлении. Мадемуазель Мегги была убита Л.
  Пуаро кивнул Джеппу. Тот выступил вперед и заговорил таким тоном, каким, наверно, некогда давал показания в суде:
  — Действуя согласно полученной информации, я в начале вечера занял указанный мне пост, для чего тайно проник в дом при содействии мсье Пуаро. Я спрятался за портьерой в гостиной. Когда все собрались в этой комнате, в гостиную вошла некая молодая дама и включила свет. Она направилась к камину и открыла маленькую нишу, находившуюся за панельной обшивкой, которая, как выяснилось, приводилась в движение посредством пружины. Из этой ниши она извлекла револьвер и, держа его в руке, вышла из комнаты. Я последовал за ней и, слегка приоткрыв дверь, наблюдал за ее дальнейшими действиями. В прихожей находились пальто и накидки, оставленные только что пришедшими гостями. Молодая дама тщательно вытерла револьвер платком и опустила его в карман серой накидки, являющейся собственностью миссис Райс…
  — Ложь! Все до последнего слова ложь.
  Это кричала Ник.
  Пуаро указал на нее рукой.
  — Вот! — сказал он. — Вот кто был Л! Это мадемуазель Ник застрелила свою кузину Мегги Бакли.
  — Вы что, с ума сошли? — крикнула Ник. — Зачем мне было убивать Мегги?
  — Чтобы унаследовать деньги, оставленные ей Майклом Сетоном! Ее тоже звали Магдала Бакли, и с ней-то он и был помолвлен, а не с вами.
  — Вы… вы…
  Ее всю трясло, она была не в силах говорить. Пуаро повернулся к Джеппу.
  — Вы позвонили в полицию?
  — Да, полицейские уже ждут в прихожей. У них есть ордер на арест.
  — Да вы тут все сошли с ума! — высокомерно воскликнула Ник. Она кинулась к Фредерике.
  — Фредди, дай мне свои часы… на память, ладно?
  Фредерика медленно отстегнула часики и отдала их Ник.
  — Спасибо. Ну а теперь… пожалуй, пора кончать с этой нелепейшей комедией.
  — Замысел которой принадлежит вам, и постановка также осуществлена вами. Только вам не следовало приглашать на главную роль Эркюля Пуаро. Это была ваша ошибка, мадемуазель, весьма серьезная ошибка.
  Глава 22,
  и последняя
  — Вы ждете объяснений?
  До чего же мне были знакомы и эта удовлетворенная улыбка, и напускное смирение.
  Мы перешли в гостиную. Теперь нас было меньше. Слуги тактично удалились, а Крофтов попросили проследовать в полицию. Остались Фредерика, Лазарус, Челленджер, Вайз и я.
  — Итак, — начал Пуаро. — Признаюсь, я был одурачен, целиком и полностью одурачен. Как метко говорит ваша пословица, малютка Ник вертела мною как хотела. Ах, мадам, как правы были вы, когда сказали, что ваша подруга умная маленькая лгунья! Ах, как вы были правы!
  — Ник всегда лгала, — сдержанно отозвалась Фредерика. — Поэтому я и не верила рассказам о ее чудесных спасениях.
  — А я… я — слабоумный! — ей поверил!
  — А разве в самом деле ничего такого не было? — спросил я. Должен сознаться, что в голове у меня царил полный сумбур.
  — Все ее «случаи» были подстроены — умнейший ход! — чтобы создать нужное впечатление.
  — Какое же?
  — Что ее жизнь в опасности. Но я забегаю вперед. А всю эту историю, воссозданную мною постепенно и по кусочкам, лучше рассказывать сначала. Итак, живет на свете девушка по имени Ник Бакли, молодая и красивая, не слишком щепетильная и одержимая фанатической привязанностью к своему дому.
  Вайз кивнул:
  — Я же вам говорил.
  — И были правы. Мадемуазель Ник любила Эндхауз. Но у нее не было денег. Дом заложен. Ей нужны деньги, ей до зарезу нужны деньги, и она никак не может их достать. В Ле-Туке она знакомится с молодым Сетоном, и он увлекается ею. Она знает, что он почти наверняка унаследует имущество своего дяди, а дядюшка — миллионер. Ну, думает она, взошла моя звезда. Но его увлечение не серьезно. Ему с ней весело, и только. Они встречаются в Скарборо, он катает ее в своем самолете, вдруг… все рушится. Он знакомится с Мегги и влюбляется в нее с первого взгляда.
  Мадемуазель Ник потрясена. Ей предпочли — и кого? — кузину Мегги, которую она даже хорошенькой не считала! Но молодой Сетон смотрит на Мегги совсем другими глазами. Для него она единственная на свете. Происходит тайная помолвка. О ней знает, должен знать, только один человек. И этот человек — мадемуазель Ник. Бедняжка Мегги счастлива, что хоть кому-то может открыться. Она, конечно же, читает кузине отрывки из писем жениха. Таким образом мадемуазель узнает о завещании. Это пока что проходит мимо ее внимания. Но застревает в памяти.
  И вдруг скоропостижно умирает сэр Мэтью Сетон, и сразу же вслед за тем возникают слухи об исчезновении Майкла Сетона. И в голове нашей молодой леди созревает чудовищный план. Сетону неизвестно, что ее тоже зовут Магдала. Он знает ее только как Ник. Можно не сомневаться, что завещание его предельно неофициально — там названо имя, и все. Но ведь в глазах света Сетон ее приятель! Его имя связывают именно с ней. И если она объявит, что они были помолвлены, это ни в ком не вызовет удивления. Но для того, чтобы ей это удалось, необходимо устранить Мегги.
  Времени у нее в обрез. Она уславливается с Мегги, что та погостит у нее несколько дней. Затем устраивает свои «несчастные случаи». Перерезает шнур от картины. Приводит в негодность тормоза. Что касается валуна, то он, возможно, свалился сам по себе, а она лишь добавила от себя, что находилась в это время на дорожке.
  И тут… ей попадается в газете мое имя. Я же говорил вам, Гастингс, Эркюля Пуаро знают все. И у нее хватает наглости сделать меня своим сообщником. Она простреливает шляпку, и пуля падает у моих ног. Восхитительная комедия. И я клюю на эту наживку! Я верю, что ей грозит опасность! Прекрасно. Таким образом она заручается поддержкой очень ценного свидетеля. Я играю ей на руку, предложив вызвать к себе подругу. Воспользовавшись этим, она телеграфирует Мегги, чтобы та приехала днем раньше.
  Как ей легко осуществить свой план! Оставив нас за обеденным столом и узнав по радио, что смерть Сетона установлена, она начинает действовать. У нее достаточно времени, чтобы взять письма Сетона к Мегги, просмотреть их и отобрать те, что отвечают ее цели. Затем она прячет их в своей комнате. Ну а позже она и Мегги оставляют нас любоваться фейерверком и идут в дом. Ник дает кузине свою шаль. Потом она тихонько подкрадывается к ней и стреляет, сразу же бросается в дом и прячет револьвер в тайнике, о котором, как она думает, никто не знает. Потом бежит на второй этаж и ждет там, пока не раздаются голоса. Тело найдено. Теперь ее выход.
  Она бросается вниз и выбегает из дверей.
  Ах, как она сыграла эту роль!
  Неповторимо! Да, что и говорить, спектакль был хоть куда. Горничная Эллен сказала, что в Эндхаузе есть что-то зловещее. Я склонен с нею согласиться. Именно он вдохновил мадемуазель Ник.
  — Но что же вышло с этими конфетами? — спросила Фредерика. — Я до сих пор не понимаю, как все это получилось.
  — Конфеты были частью все того же плана. Ведь если после смерти Мегги не прекращаются попытки убить Ник, это со всей определенностью доказывает, что Мегги была убита по ошибке. Выждав нужное время, она звонит мадам Райс и просит принести ей коробку шоколадных конфет.
  — Так это все-таки она звонила?
  — В том-то и дело! Самое простое объяснение чаще всего и бывает самым верным, не правда ли? Она немного изменила голос, и дело сделано, сомнение посеяно. Теперь, когда вас спросят, с кем вы говорили, вы уже не сможете ответить с полной уверенностью. Затем приходит коробка, и все опять же очень просто. Она начиняет три конфеты кокаином — кокаин она незаметно пронесла с собой в больницу, — съедает одну конфету и заболевает… впрочем, не так уж сильно. Она отлично знает, сколько надо принять кокаина и как преувеличить симптомы отравления.
  А тут еще карточка — моя карточка! О! Черт! Какая дерзость! Взять мою собственную карточку, ту самую, что я прислал с цветами. Просто, не так ли? Но поди угадай…
  Мы помолчали, потом Фредерика спросила:
  — Зачем она положила револьвер в карман моей накидки?
  — Я так и думал, что вы об этом спросите, мадам. Скажите, вам никогда не приходило в голову, что с некоторых пор мадемуазель Ник чувствует к вам неприязнь? Вам не казалось иногда, что она, может быть, вас ненавидит?
  — Трудно сказать, — в раздумье проговорила Фредерика. — В наших отношениях не было искренности. Когда-то она, правда, любила меня.
  — А что, мсье Лазарус, — вы сами понимаете, сейчас не время для ложной скромности, — между вами и мадемуазель Ник были какие-нибудь отношения?
  — Да нет, — ответил Лазарус, качая головой. — Одно время я ею немного увлекался. Потом остыл, сам не знаю почему.
  — Вот, вот, — проговорил Пуаро, глубокомысленно качая головой. — В этом была ее трагедия. Ею увлекались… и остывали. Вместо того чтобы влюбиться в нее еще сильней, вы полюбили ее подругу. И тогда она возненавидела мадам за то, что у нее есть опора — богатый поклонник. Зимой, когда она писала завещание, она хорошо относилась к подруге. Но позже все переменилось.
  Теперь она вспомнила об этом завещании. Она ведь не знала, что Крофты его перехватили, что оно не дошло до места назначения. У мадам — во всяком случае, в глазах света — появилась причина желать ее смерти. Поэтому мадемуазель Ник и позвонила мадам, попросив ее купить шоколадные конфеты. Сегодня вечером здесь было бы оглашено завещание, где основной наследницей названа мадам… а чуть попозже в кармане у нее нашли бы револьвер, тот самый, из которого была убита Мегги Бакли. А если б его нашла сама мадам, она могла очернить себя, сделав попытку от него избавиться.
  — Как она, должно быть, ненавидела меня! — прошептала Фредерика.
  — Да, мадам. Вы обладали тем, что ей было не дано: даром завоевать и сохранить любовь.
  — Я, очевидно, глуп, — вмешался Челленджер, — но до меня все еще не доходит, что вышло с завещанием?
  — Вот как? Ну что же, сейчас я объясню, хотя это уже совсем другая и, кстати, очень несложная история. Крофты скрываются от полиции. Мадемуазель Ник предстоит операция. У нее нет завещания. Крофты решают рискнуть. Они убеждают ее написать завещание и обещают отправить его по почте. Теперь, если с мадемуазель что-то случится… если она умрет… они заменят ее завещание мастерски сделанной фальшивкой, в которой будет сказано, что мадемуазель отказывает все свое имущество миссис Крофт, и будет ссылка на Австралию и на Филиппа Бакли, который, как известно Крофтам, бывал в этой стране.
  Но операция проходит благополучно, и фальшивка оказывается бесполезной. Во всяком случае, на время. Затем начинаются покушения на жизнь мадемуазель. Крофты снова навостряют уши. Наконец я объявляю, что мадемуазель умерла. Соблазн слишком велик. Крофты немедля отсылают мистеру Вайзу поддельное завещание. К слову сказать, они, конечно, считали ее много богаче, чем она есть на самом деле. Им ведь было неизвестно, что дом заложен.
  — Больше всего мне хотелось бы узнать, мсье Пуаро, — сказал Лазарус, — как вам удалось догадаться? Когда у вас появились первые подозрения?
  — Увы, стыдно сказать. Поздно… слишком поздно. Правда, меня и раньше кое-что смущало. Кое-что вызывало сомнения. И прежде всего постоянные несоответствия между тем, что говорила мадемуазель Ник, и тем, что говорили остальные. К несчастью, я каждый раз верил ей.
  Но наступила минута, когда я прозрел. Мадемуазель Ник допустила ошибку. Она переиграла. Когда я посоветовал ей пригласить к себе подругу, она обещала сделать это и скрыла от меня, что мадемуазель Мегги уже приглашена. Ей показалось, что так все будет выглядеть естественнее, но она ошиблась.
  Дело в том, что сразу после приезда в Эндхауз Мегги Бакли написала домой письмо, а в письме этом была одна невинная фраза, которая меня озадачила.
  «…Не понимаю, зачем она прислала мне такую телеграмму. По-моему, ничего бы не случилось, если б я приехала во вторник». Что значило это упоминание о вторнике? Оно могло значить только одно. Мегги и так, без всякой телеграммы, собралась приехать сюда во вторник. Но в таком случае мадемуазель Ник мне солгала или скрыла от меня правду.
  Тут я впервые за все время посмотрел на нее с другой точки зрения. Я взглянул на все ее утверждения критически. Вместо того чтобы принять их на веру, я сказал себе: «А что, если это ложь?» Я вспомнил все несоответствия и подумал: «А что, если каждый раз лгала именно мадемуазель Ник, а не другие?»
  Я сказал себе: «Будем рассуждать проще. Посмотрим, что действительно случилось? Каковы бесспорные факты?» И увидел, что бесспорным является только один факт — убийство Мегги Бакли. И больше ничего! Но кто же мог желать смерти Мегги Бакли?
  И тогда я подумал еще об одном: мне вспомнились досужие размышления Гастингса, в которые он пустился за несколько минут до этого. Он говорил, что от имени Маргарет есть много уменьшительных: Мегги, Марго и т. д. И у меня вдруг мелькнула мысль: интересно, а как же полное имя мадемуазель Мегги?
  В следующую минуту разом я понял все! Предположим, что ее тоже зовут Магдала. Это фамильное имя, так говорила мне мадемуазель Ник. Стало быть, существуют две Магдалы Бакли. Допустим…
  Я перебрал в уме письма Майкла Сетона. Ну что ж, ничего невозможного. Там есть упоминание о Скарборо — так ведь и Мегги была в Скарборо вместе с Ник. Об этом говорила ее мать.
  Кроме того, становилось понятным одно обстоятельство, которое прежде смущало меня. Почему так мало писем? Если уж девушка хранит письма возлюбленного, она хранит их все. Почему она отобрала именно эти? Есть ли в них что-то особенное?
  И я вспомнил, что в них ни разу не названо ее имя. Они начинаются по-разному, но всегда с какого-нибудь ласкового обращения.
  В них была и еще одна деталь, которую я должен был заметить сразу, так как она буквально лезла в глаза.
  — Какая же?
  — А вот какая. Двадцать седьмого февраля мадемуазель Ник делали операцию. Одно из писем Майкла Сетона датировано вторым марта, и там нет ни слова о том, что он встревожен ее болезнью, что он вообще чем-то встревожен. Мне давно следовало понять, что письма были адресованы совершенно другому лицу.
  Тогда я просмотрел список своих вопросов. Но на этот раз я рассмотрел их совсем с другой точки зрения.
  И за очень немногими исключениями ответы оказались ясными и убедительными. Я ответил и еще на один вопрос, который возник у меня раньше. Зачем мадемуазель Ник купила себе черное платье? Ответ на него мог быть только один — она хотела быть одетой так же, как кузина, дабы красная шаль окончательно довершила их сходство. Такое объяснение правдоподобно и убедительно, а всякое другое — нет. Ибо никакая девушка не станет покупать себе траур, не убедившись в смерти возлюбленного. Это противоестественно.
  После этого я поставил собственный спектакль. И случилось то, на что я рассчитывал! Ник Бакли с невероятной горячностью отрицала существование тайника. Она заявила, что в доме его нет. Но если бы тайник существовал — а у Эллен, по-моему, не было никаких причин его выдумывать, — Ник обязательно должна была знать о нем. К тому же почему она так горячилась? Не потому ли, что спрятала в тайнике револьвер с намерением кому-нибудь его подбросить и таким образом обвинить этого человека?
  Я дал ей понять, что подозрение падает на мадам. Именно это и отвечало ее расчетам. Как я предвидел, она не удержалась от искушения добавить к остальным еще одно, решающее доказательство. К тому же так было безопаснее и для нее самой. Ведь Эллен в любой момент могла найти тайник и спрятанный в нем револьвер.
  Мы все собрались в столовой. Мадемуазель Ник в гостиной одна, ждет своего выхода. Ей кажется, что наступила минута, когда она без всякого риска может взять револьвер из тайника и положить его в карман накидки, принадлежащей мадам. Но на этот раз она наконец просчиталась…
  Фредерика вздрогнула.
  — Нет, все-таки я не жалею, что дала ей часы, — сказала она.
  — И правильно, мадам.
  Она бросила на него быстрый взгляд.
  — Вы и об этом знаете?
  — А как же Эллен? — вмешался я. — Знала она о чем-нибудь или хотя бы догадывалась?
  — Ни о чем. Мы с нею беседовали. Она решила остаться в тот вечер дома, так как, по ее собственным словам, почувствовала что-то неладное. По-видимому, Ник слишком усердно уговаривала ее пойти поглядеть фейерверк. Эллен догадывалась о неприязни, которую Ник питала к мадам. Эллен сама говорила мне, что она «нутром чуяла недоброе». Правда, она думала, что несчастье случится с мадам. Уж кому-кому, а ей-то отлично был известен нрав ее хозяйки, этой «шалой девчонки», как она выразилась.
  — Ну что ж, — тихо сказала Фредерика. — Пусть будет так. Шалая девчонка. Такой она для нас и останется… во всяком случае, для меня.
  Пуаро взял ее руку и бережно поднес к губам.
  Чарлз Вайз резко выпрямился на стуле.
  — Неприятная, крайне неприятная история, — заметил он вполголоса. — Придется, наверное, позаботиться о защитнике.
  — Мне кажется, в этом не будет необходимости, — тихо ответил Пуаро. — Если, конечно, я не ошибся в своих предположениях.
  Он неожиданно повернулся к Челленджеру.
  — Ведь вы именно там прячете свой товар, в дамских часиках, верно?
  — Я… я… — запинаясь, пробормотал моряк. Он совершенно растерялся.
  — Только не старайтесь меня одурачить, разыгрывая рубаху-парня. Если вы провели Гастингса, то со мной это вам не удастся. Между прочим, это дело — я имею в виду торговлю наркотиками, — оно действительно оказалось прибыльным для вас и вашего дядюшки с Гарли-стрит?
  — Мсье Пуаро! — Челленджер встал.
  Мой друг безмятежно взирал на него снизу вверх.
  — Ведь вы и есть тот услужливый «приятель». Отрицайте это, если вам угодно. Но вот вам мой совет: если вы не хотите иметь дело с полицией, вам лучше исчезнуть.
  И, к моему глубочайшему изумлению, Челленджер так и сделал. Его как ветром сдуло. Разинув рот, я глядел ему вслед.
  Пуаро рассмеялся:
  — Я говорил вам, мой друг. Ваш инстинкт всегда вас подводит. Просто удивительно.
  — Так кокаин… его прятали в часах?.. — начал я.
  — Конечно же. Поэтому-то мадемуазель Ник и удалось так легко пронести его в больницу. А так как свой запас она израсходовала на конфеты, то она попросила у мадам ее часики с нетронутой порцией.
  — Вы хотите сказать, что она не может без него обойтись?
  — Нет, нет, она не наркоманка. Так, иногда, забавы ради. Однако на этот раз у нее была другая цель. На этот раз доза будет вполне достаточной.
  У меня перехватило дыхание.
  — Неужели?..
  — Да, для нее это лучший выход. Лучше уж это, чем веревка палача. Но т-с-с! Не надо говорить об этом при мсье Вайзе, ибо для него законность и порядок превыше всего. Формально я ничего не знаю. Я могу только догадываться, что там находится, в этих часиках.
  — Ваши догадки всегда правильны, мсье Пуаро, — сказала Фредерика.
  — Мне пора, — проговорил Чарлз Вайз и вышел. На лице его застыло выражение холодного неодобрения.
  Пуаро взглянул на Фредерику, потом на Лазаруса.
  — Значит, вы собираетесь пожениться, э?
  — И как можно скорее.
  — Поверьте мне, мсье Пуаро, — заговорила Фредерика, — я вовсе не такая кокаинистка, как вы считаете. Я уже свела свою порцию до крошечной дозы. А сейчас, когда меня ждет счастье, я смогу, наверное, и вовсе обойтись без часов.
  — Надеюсь, что вы будете счастливы, мадам, — мягко сказал Пуаро. — Вам пришлось многое пережить. Но, несмотря ни на что, вы добры и отзывчивы.
  — Я постараюсь, чтобы Фредерике было хорошо, — сказал Лазарус. — Дела у меня далеко не блестящи, но я надеюсь выкарабкаться. А нет — Фредерика согласна и на бедность… вдвоем со мной.
  Фредерика улыбнулась и кивнула.
  — Однако уже поздно, — сказал Пуаро, взглянув на часы.
  Мы встали.
  — Странный вечер провели мы с вами в этом странном доме, — продолжал Пуаро. — Эллен была права, когда назвала его «недобрый дом».
  Он посмотрел на портрет старого сэра Николаса. Потом вдруг взял Лазаруса за руку и отвел в сторону.
  — Прошу прощения, — сказал он. — Из всех моих вопросов один все же остался без ответа. Скажите, почему вы предложили за картину пятьдесят фунтов? Я был бы очень рад это узнать, потому что, понимаете… приятно, когда выяснено все до конца.
  Некоторое время Лазарус смотрел на моего друга, сохраняя бесстрастное выражение на лице. Потом улыбнулся.
  — Видите ли, мсье Пуаро, — сказал он. — Я делец.
  — Именно так.
  — Картина стоит двадцать фунтов, и ни пенни больше. Я знал, что, если предложу Ник пятьдесят, она тут же заподозрит, что я даю ей слишком мало, и позовет оценщика. Тот, конечно, скажет, что я предложил намного больше, чем она стоит. В следующий раз, когда я снова предложу ей продать мне какую-нибудь картину, она уже не станет меня проверять.
  — Ну и?..
  — Картина, которая висит на противоположной стене, стоит не меньше пяти тысяч фунтов, — сухо ответил Лазарус.
  — О! — Пуаро с облегчением вздохнул. — Ну теперь я знаю все, — сказал он радостно.
  
  1932 г.
  Перевод: Е. Нетесова
  
  Смерть лорда Эджвера
  
  
  Глава 1
  В ТЕАТРЕ
  У людей короткая память. Сейчас уже кажется, что убийство Джорджа Альфреда Сент-Винсент Марша, четвертого барона Эджвера, столь ужаснувшее и взволновавшее общество, произошло давным-давно. Его сменили новые сенсации.
  Имя моего друга Эркюля Пуаро никогда не упоминалось публично в связи с этим делом. Должен сказать, что такова была его воля. Он предпочел остаться в тени. Лавры пожинали другие, и это его вполне устраивало. Более того, сам Пуаро был почему-то совершенно убежден в том, что дело это раскрыл не он. Мой друг и сегодня утверждает, что на путь истинный его направила случайно услышанная им фраза, которую произнес на улице какой-то прохожий.
  Тем не менее разгадкой тайны мы обязаны гению Эркюля Пуаро. Если бы не он, вряд ли истинный убийца был бы найден.
  Именно поэтому я считаю, что пришло время черным по белому изложить все, что мне известно. Я досконально знаю все детали дела, а кроме того, меня — не стану скрывать — просила рассказать о нем одна прелестная дама.
  Я часто вспоминаю тот день, когда мы собрались в безупречно убранной гостиной Пуаро и мой маленький друг, меряя шагами одну и ту же полоску на ковре, наповал сразил нас неопровержимыми доказательствами. Как и Пуаро, я начну свое повествование с театрального представления, которое видел в Лондоне в июне прошлого года.
  Весь город был тогда без ума от Карлотты Адамс. Годом раньше она дала несколько выступлений, которые принесли ей огромный успех. Теперь же у нее был трехнедельный ангажемент, и мы присутствовали на предпоследнем выступлении.
  Карлотта Адамс, уроженка Америки, обладала изумительным талантом разыгрывать смешные сценки, не пользуясь косметикой, не прибегая к помощи партнеров и без декораций. Она с одинаковой легкостью говорила на любом языке (или заставляла вас так думать). Скетч «Вечер в заграничном отеле» был уморительным. На сцене один за другим появлялись американские туристы, немецкие туристы, английские семьи среднего достатка, дамы сомнительной репутации, обнищавшие русские аристократы, томные и учтивые официанты.
  Грустные скетчи сменялись веселыми, и наоборот. На чешку, умирающую в больнице, невозможно было смотреть без комка в горле. Минутой позже вы до слез хохотали над тем, как зубной врач манипулирует над своей жертвой, дружески с ней беседуя.
  Заканчивалась программа номером, который Карлотта Адамс назвала «Имитации».
  В нем снова проявился ее недюжинный ум. Черты ее лица, совершенно лишенного косметики, как бы растворялись, и перед зрителями вдруг возникало лицо известного политика, или знаменитой актрисы, или светской красавицы. Каждый ее персонаж произносил небольшой монолог, и эти монологи были составлены чрезвычайно тонко. Они подчеркивали все слабости избранных ею людей.
  Одной из последних она имитировала Сильвию Уилкинсон — талантливую молодую американскую актрису, хорошо известную в Лондоне. Номер был продуман замечательно. Банальности, слетавшие с ее уст, наполнялись удивительно мощным чувством, и вам помимо вашей воли начинало казаться, что каждое сказанное ею слово обладает глубоким смыслом. Ее голос, изысканно смодулированный, с хрипловатой трещинкой, завораживал. Сдержанные жесты, исполненные непередаваемой значительности, фигура, как бы колеблемая невидимым ветром, и даже полное ощущение редкой физической красоты — как ей это удавалось, я понять не могу!
  Я всегда был поклонником несравненной Сильвии Уилкинсон и восторгался ее драматическими ролями, а тем, кто считал, что она красавица, но не актриса, я возражал, что у нее прекрасные сценические способности.
  Было немного жутковато слышать этот знакомый, с мрачными провалами голос, который так часто волновал меня, видеть, как медленно сжимаются и разжимаются пальцы ее руки, как разлетаются волосы, когда она откидывала назад голову — этим жестом она всегда заканчивала эмоционально насыщенную сцену.
  Сильвия Уилкинсон была одной из тех актрис, которые, выходя замуж, оставляют сцену для того только, чтобы через несколько лет вернуться назад.
  Тремя годами раньше она вышла замуж за богатого, но странного лорда Эджвера. По слухам, она оставила его вскоре после свадьбы. Как бы то ни было, через полтора года она уже снималась в Америке, а в этом сезоне появилась в Лондоне, в пьесе, имевшей большой успех.
  Наблюдая за умно построенным, хотя и достаточно едким представлением Карлотты Адамс, я вдруг задумался над тем, как к нему относятся люди, которых она имитирует. Льстит ли им такого рода слава — и реклама? Или их раздражает демонстрация самого сокровенного, что у них есть, — профессиональных приемов? Ведь Карлотта Адамс ставила себя в положение фокусника, который говорит о трюках соперника: «Ну, это давно устарело. И делается очень просто. Хотите, покажу?»
  Я решил, что если бы объектом такой пародии был я, то она не доставила бы мне никакого удовольствия. Конечно, я бы скрыл раздражение, но был бы очень недоволен. Надо обладать поистине безграничной широтой взглядов и неистощимым чувством юмора, чтобы веселиться, глядя на столь безжалостное разоблачение.
  Едва я успел прийти к такому выводу, как изумительный, хрипловатый смех, звучащий со сцены, эхом отозвался позади меня.
  Я резко повернулся. Прямо за мной, подавшись вперед, сидела леди Эджвер, больше известная как Сильвия Уилкинсон — предмет происходившего на сцене.
  Мне сразу же стало ясно, что я ошибся в своих выводах. В ее глазах сияло выражение удовольствия и восторга, прелестные губы дрожали от смеха.
  Когда «имитация» закончилась, она громко зааплодировала, повернувшись к своему спутнику, высокому и красивому, как греческий бог, чье лицо было мне знакомо больше по экрану, чем по сцене. Это был Брайан Мартин, самый популярный в то время киноактер, снимавшийся с Сильвией Уилкинсон в нескольких фильмах.
  — По-моему, потрясающе! — сказала леди Эджвер.
  Он рассмеялся.
  — Сильвия, ты и впрямь в восторге.
  — Но ведь она просто молодец! И намного лучше, чем я думала! Шутливого ответа Брайана Мартина я не расслышал. Карлотта Адамс перешла к следующей имитации.
  А то, что случилось позднее, я всегда буду считать очень интересным совпадением.
  После театра Пуаро и я отравились ужинать в «Савой».
  Неподалеку от нашего столика сидели леди Эджвер, Брайан Мартин и двое незнакомых мне людей. Я указал на них Пуаро, и в этот момент к пустовавшему соседнему столику подошла и заняла свои места еще одна пара. Лицо женщины было мне знакомо, но, как ни странно, я несколько мгновений не мог сообразить, кто она.
  И вдруг я понял, что это Карлотта Адамс! Мужчины я не знал. Он был хорошо одет, с жизнерадостным, но каким-то бесцветным лицом. Я таких недолюбливаю.
  Карлотта Адамс была одета в очень простое черное платье. Ее лицо было незапоминающимся — одним из тех подвижных, живых лиц, которые почти все время кого-то изображают. Оно легко принимало чужие черты, но своих, узнаваемых, у него не было.
  Я поделился своими наблюдениями с Пуаро. Он внимательно выслушал меня и, склонив к плечу свою яйцевидную голову, цепким взглядом охватил два столика, к которым я привлек его внимание.
  — Стало быть, это и есть леди Эджвер? Да-да, припоминаю, я видел ее на сцене. Она belle femme354.
  — И хорошая актриса.
  — Возможно.
  — Вы в этом не уверены?
  — Видите ли, мой друг, все зависит от обстоятельств. Если она играет главную роль в пьесе и все действие вращается вокруг нее, тогда она играет хорошо. Но я сомневаюсь, что она может сыграть как надо маленькую роль или даже то, что называют характерной ролью. Пьеса должна быть написана о ней и для нее. Мне кажется, что она принадлежит к тем женщинам, которых интересуют только они сами.
  Он помолчал и неожиданно добавил:
  — Таких людей всю жизнь караулит несчастье.
  — Несчастье? — удивленно переспросил я.
  — Кажется, я удивил вас, друг мой. Да, несчастье. Потому что такая женщина видит только одно — себя. Она не замечает горя и бед, которые ее окружают, тех противоборствующих идей и поступков, которые составляют жизнь. Нет, они видят только свою дорогу. Поэтому рано или поздно их постигает несчастье.
  Мне стало интересно. Честно говоря, я бы до такого вряд ли додумался.
  — Ну а другая? — спросил я.
  — Мисс Адамс?
  Пуаро перевел взгляд на ее столик.
  — А что бы вы хотели о ней услышать? — улыбаясь, спросил он.
  — Только то, что вы о ней думаете.
  — А разве я сегодня вечером играю роль прорицательницы, которая гадает по ладони и рассказывает, кто есть кто?
  — Но у вас это получается лучше, чем у кого-либо другого, — возразил я.
  — Как мило, что вы верите в меня, Гастингс. Я тронут. Но разве вам неизвестно, что каждый из нас — загадка, клубок противоположных страстей, желаний и склонностей. Mais oui, с'est vrai355. Мы делаем свои маленькие выводы и в девяти случаях из десяти оказываемся не правы.
  — Только не Эркюль Пуаро, — сказал я, улыбаясь.
  — Даже Эркюль Пуаро! О, я отлично знаю, что вы всегда считали меня тщеславным, но уверяю вас, я человек скромный.
  Я рассмеялся.
  — Вы — скромный!
  — Совершенно верно. Правда, должен сознаться, что своими усами я действительно немного горжусь. Ничего подобного им я в Лондоне не видал.
  — В этом отношении, — сухо отозвался я, — вы можете быть совершенно спокойны. Вторых таких нет. Итак, вы не рискуете вынести суждение о Карлотте Адамс?
  — Elle est artiste356, — просто ответил Пуаро. — Этим все сказано, не так ли?
  — Однако вы не считаете, что ее подстерегает опасность?
  — Она нас всех подстерегает, — сурово сказал Пуаро. — Несчастье всегда терпеливо ждет своего часа. А что касается вашего вопроса, то скорее всего мисс Адамс ждет удача. Вы, конечно, заметили, что она еврейка?
  Я этого не заметил, но теперь, после слов Пуаро, я увидел, что в ее лице действительно есть что-то семитское. Пуаро кивнул.
  — Значит, она удачлива. Хотя следует сказать, что есть такая дорога, на которой и ее может постигнуть несчастье — мы ведь говорим о несчастье.
  — Что вы имеете в виду?
  — Любовь к деньгам. Таких, как она, любовь к деньгам может лишить благоразумия и осторожности.
  — Такое может случиться с каждым, — сказал я.
  — Вы правы, но вы или я, во всяком случае, помнили бы об опасности. Мы бы взвешивали «за» и «против». А если человек слишком любит деньги, то все остальное остается как бы в тени.
  Его серьезность рассмешила меня.
  — Королева цыганок Эсмеральда сегодня в хорошей форме, — поддразнил я его.
  — Психология людей очень интересна, — спокойно продолжал Пуаро, — невозможно интересоваться преступлениями, не интересуясь психологией. Профессионала занимает не сам акт убийства, а то, что лежит за ним. Вы меня понимаете, Гастингс?
  Я заверил его, что понимаю.
  — Я замечал, Гастингс, что, когда мы работаем над каким-нибудь делом вместе, вы всегда побуждаете меня к физическим действиям. Вам хочется, чтобы я измерял отпечатки подошв, разглядывал сигаретный пепел и ползал бы по полу в поисках доказательств. Мне никак не удается убедить вас, что если удобно устроиться в кресле и закрыть глаза, то решить любую проблему становится гораздо легче.
  — Только не мне, — сказал я. — Когда я удобно устраиваюсь в кресле и закрываю глаза, со мной всякий раз происходит одно и то же.
  — Знаю, — кивнул Пуаро, — это странно! В такие минуты мозг должен работать с особой четкостью, а никак не спать. Умственная деятельность — это так интересно, так стимулирует! Функционирование маленьких серых клеточек доставляет интеллектуальное наслаждение. Они, и только они, выводят нас из тумана к правде…
  Честно говоря, я всегда переключаю свое внимание на что-нибудь другое, как только Пуаро упоминает о маленьких серых клеточках. Я столько раз о них слышал!
  На сей раз мое внимание было направлено на четырех сидевших неподалеку людей, и когда я почувствовал, что монолог Пуаро приближается к концу, то заметил с усмешкой:
  — Вы неотразимы, Пуаро. Прелестная леди Эджвер не в силах оторвать от вас взгляда.
  — Должно быть, кто-то объяснил ей, кто я такой, — ответил Пуаро, безуспешно напуская на себя скромный вид.
  — Скорее это ваши знаменитые усы, — сказал я, — она потрясена их красотой.
  Пуаро нежно коснулся усов рукой.
  — Да, они уникальны, — констатировал он. — Ах, мой друг, — цитирую вас — «зубная щетка», которую носите вы, — какой это ужас — какое варварство — какое насилие над природой! Ступите на верный путь, пока не поздно, умоляю вас!
  — Смотрите-ка, — воскликнул я, пропуская возгласы Пуаро мимо ушей, — она встает! Кажется, она собирается подойти к нам. Брайан Мартин старается ее удержать, но она его не слушает.
  И действительно, Сильвия Уилкинсон, поднявшись со своего места, решительно направилась к нашему столику. Пуаро встал и поклонился. Я тоже встал.
  — Мсье Эркюль Пуаро? — раздался мягкий, хрипловатый голос.
  — К вашим услугам.
  — Мсье Пуаро, я хотела бы с вами поговорить. Мне нужно с вами поговорить.
  — Прошу вас, мадам, садитесь.
  — Нет-нет, только не здесь. Я хочу поговорить с вами конфиденциально. Мы сейчас поднимемся в мой номер.
  — Подожди, Сильвия, — возразил очутившийся рядом с ней Брайан Мартин. Он принужденно рассмеялся. — Мы ведь ужинаем. И мсье Пуаро тоже.
  Но Сильвию Уилкинсон не так-то легко было сбить с намеченного пути.
  — Ну и что? — недоуменно спросила она. — Пусть ужин отнесут ко мне наверх. Пожалуйста, Брайан, позаботься об этом. Да, и еще…
  Она сделала несколько шагов вслед за мистером Мартином, который отправился выполнять ее поручение, и стала с жаром что-то ему говорить. По тому, как он хмурился и качал головой, мне казалось, что он не хочет с ней соглашаться, но она усилила натиск, и в конце концов он, пожав плечами, уступил.
  В продолжение этого разговора она несколько раз взглянула в сторону, где сидела Карлотта Адамс, и я подумал, что, может быть, сказанное ею имеет отношение к мисс Адамс.
  Добившись своего, Сильвия с сияющим видом вернулась к нам.
  — Пойдемте, — сказала она, одарив ослепительной улыбкой нас обоих.
  То, что у нас могли быть другие планы, ей просто не пришло в голову. Она безмятежно направилась к выходу.
  — Как удачно я вас здесь встретила, мсье Пуаро, — сказала она, подходя к лифту. — Я как раз сидела и думала, что мне делать, и вдруг увидела вас, совсем близко! Тут я и подумала: «Вот кто подскажет мне, что делать».
  Она повернулась к лифтеру и бросила:
  — Третий.
  — Если я могу вам помочь… — начал Пуаро.
  — Конечно, можете! Мне говорили, что вы самый замечательный человек на свете. Кто-то ведь должен вывести меня из тупика, в котором я очутилась, и я чувствую, что это сделаете вы.
  Мы вышли на третьем этаже, проследовали за ней по коридору, и Сильвия Уилкинсон распахнула дверь одного из самых роскошных номеров «Савоя».
  Бросив белую меховую накидку на стул и крошечную вечернюю сумочку на стол, она опустилась на другой стул и воскликнула:
  — Мсье Пуаро, я должна любым путем отделаться от своего мужа!
  Глава 2
  ЗА УЖИНОМ
  Пуаро остолбенел, но быстро пришел в себя.
  — Мадам, — сказал он, и глаза его блеснули, — «отделаться от мужа» я вам помочь не могу. Это не моя специальность.
  — Конечно-конечно, я знаю.
  — Вам нужен адвокат.
  — А вот тут вы ошибаетесь. С адвокатами я уже намучилась. И с честными и с жуликами — ни от кого из них толку нет. Они только и знают, что твердят о законах, а чутья у них никакого.
  — Вы убеждены в том, что у меня оно есть?
  Она засмеялась.
  — Мне о вас говорили, мсье Пуаро, что вы на сто метров под землей видите.
  — Comment?357 На сто метров? Не понимаю.
  — Ну, в общем, вы — то, что мне надо.
  — Мадам, плохо ли, хорошо ли работает мой мозг… хотя отбросим притворство — он всегда работает хорошо, однако ваше дело не мой жанр.
  — Не понимаю почему. Я должна решить проблему!
  — Ах проблему!
  — Да, и трудную, — продолжала Сильвия Уилкинсон. — По-моему, вы не из тех, кто боится трудностей.
  — Вы очень проницательны, мадам. Но тем не менее за сбор материала для развода я не возьмусь. Это неприятно — се metier-lа.358
  — Дорогой мой, я не прошу вас за кем-то следить. Это бесполезно. Но я должна, должна от него отделаться, и я уверена, что вы сможете подсказать мне, как это сделать.
  Несколько мгновений Пуаро медлил с ответом. Когда же он заговорил, в его голосе зазвучали новые ноты.
  — Прежде всего скажите мне, мадам, почему вам так необходимо «отделаться» от лорда Эджвера?
  Ответ последовал без промедления.
  — Ну разумеется, потому что я хочу снова выйти замуж. Какая еще может быть причина?
  Ее большие синие глаза взирали на нас простодушно и бесхитростно.
  — Почему же вы не разведетесь с ним?
  — Вы не знаете моего мужа, мсье Пуаро. Он… он… — она поежилась, — не знаю, как и объяснить. Он странный человек — не такой, как другие.
  Немного помолчав, она продолжила:
  — Ему вообще нельзя было жениться — ни на ком. Я знаю, о чем говорю. Мне трудно описать его, но он — странный. Знаете, первая жена от него сбежала. Оставила трехмесячного ребенка. Он отказался дать ей развод, и она умерла в бедности где-то за границей. Потом он женился на мне. Но я… меня надолго не хватило. Я его боялась. Поэтому и уехала от него в Штаты. У меня нет оснований для развода, а если бы даже и были, он бы и бровью не повел. Он… он какой-то одержимый.
  — Но в Америке есть штаты, где вас бы развели.
  — Есть, но такой вариант мне не подходит — я ведь собираюсь жить в Англии.
  — В Англии?
  — Да.
  — А кто тот человек, за которого вы хотите выйти замуж?
  — В этом-то все и дело. Герцог Мертонский.
  Я едва не вскрикнул. Перед герцогом Мертонским капитулировало несчетное количество мамаш с дочерьми на выданье. Этот молодой человек монашеских наклонностей, ярый католик, по слухам, находился всецело под влиянием своей матери, грозной вдовствующей герцогини. Жизнь он вел самую аскетичную, собирал китайский фарфор и, как говорили, отличался утонченным вкусом. Все были уверены, что женщины его не интересуют.
  — Я просто с ума схожу по нему, — проворковала Сильвия. — Он такой необыкновенный, а Мертонский замок такой восхитительный! Наш роман — самый романтичный из всех, какие можно себе представить. И он ужасно красивый — как мечтательный монах.
  Она сделала паузу.
  — Когда я выйду замуж, то брошу сцену. Она мне будет не нужна.
  — А пока что, — сухо сказал Пуаро, — лорд Эджвер преграждает вам путь к осуществлению этой романтической мечты.
  — Да, и меня это очень беспокоит. — Она откинулась на спинку стула и задумчиво произнесла: — Конечно, если бы мы были в Чикаго, мне стоило бы только пальцем шевельнуть — и он бы исчез, но у вас здесь, по-моему, нанимать кого-то для таких поручений не принято.
  — У нас здесь принято считать, — ответил, улыбаясь, Пуаро, — что каждый человек имеет право на жизнь…
  — Ну, не знаю. Мне кажется, вы отлично обошлись бы без кое-каких ваших политических деятелей, и лорд Эджвер — поверьте мне — тоже не стал бы большой потерей, скорее наоборот.
  В дверь постучали, и официант внес ужин. Сильвия Уилкинсон снова обратилась к нам, не обращая на него ни малейшего внимания:
  — Но я не прошу вас убивать его, мсье Пуаро.
  — Мерси, мадам.
  — Я думала, может быть, вы поговорите с ним — как-нибудь особенно. Сможете убедить его, чтобы он дал мне развод. Я уверена, у вас это получится.
  — Боюсь, мадам, вы переоцениваете силу моего воздействия.
  — Но что-нибудь вы можете придумать, мсье Пуаро!
  Она наклонилась к нему, и ее синие глаза вновь широко распахнулись.
  — Вы ведь хотите, чтобы я была счастлива?
  Ее голос был мягким, едва слышным и непередаваемо соблазнительным.
  — Я хочу, чтобы все были счастливы, — осторожно ответил Пуаро.
  — Да, но я не имею в виду всех. Я имею в виду только себя.
  — Иначе вы не можете, мадам.
  Он улыбнулся.
  — Вы считаете меня эгоисткой?
  — Я этого не говорил, мадам.
  — Но, наверное, вы правы. Понимаете, я просто не могу быть несчастной! Когда мне плохо, это даже отражается на моей игре. А я буду несчастной, пока он не согласится на развод — или не умрет. — На самом деле, — задумчиво продолжала она, — было бы лучше, если бы он умер. Тогда я бы чувствовала себя по-настоящему свободной.
  Она взглянула на Пуаро, ожидая поддержки.
  — Вы поможете мне, мсье Пуаро, правда? — Она встала, подхватив меховую накидку и еще раз просительно взглянула на него. В коридоре раздались звуки голосов. Дверь распахнулась.
  — А если вы откажетесь… — сказала она.
  — Что тогда, мадам?
  Она рассмеялась.
  — Тогда мне придется вызвать такси, поехать и пристукнуть его самой.
  Смеясь, она скрылась в соседней комнате, а в номер вошли Брайан Мартин не с кем иной, как с Карлоттой Адамс, ее спутником и той парой, которая ужинала в ресторане с ним и Сильвией Уилкинсон. Их представили нам как мистера и миссис Уилдберн.
  — Добрый вечер, — произнес Брайан. — А где Сильвия? Я хочу сообщить ей, что мне удалось выполнить ее просьбу.
  В дверях спальни, держа в руке тюбик помады, показалась Сильвия.
  — Ты ее привел? Чудесно! Мисс Адамс, я в полном восторге от вашего представления! Мы должны, должны познакомиться! Идемте, посидите со мной, пока я буду делать лицо. Не хочу выглядеть такой уродиной.
  Карлотта Адамс последовала за ней. Брайан Мартин уселся на стул.
  — Итак, мсье Пуаро, — сказал он, — вы тоже попались? Наша Сильвия уже убедила вас, что вы должны отстаивать ее интересы? Соглашайтесь поскорее. Она не понимает слова «нет».
  — Возможно, ей его никто не говорил.
  — Сильвия очень интересный персонаж, — продолжал Брайан Мартин. Он устроился на стуле поудобнее и лениво пустил сигаретный дым к потолку. — Для нее не существует никаких табу. Нравственность для нее — пустой звук. При этом она вовсе не безнравственна в узком смысле слова, нет! Она безнравственна широко. Для нее в жизни существует только одно — то, чего хочет Сильвия.
  Он рассмеялся.
  — Мне кажется, она и убить может — вполне жизнерадостно, и чрезвычайно обидится потом, когда ее поймают и захотят повесить. А поймают ее непременно: она феноменально глупа. Убить для нее — значит приехать на такси, сказать, кто она, и застрелить.
  — Интересно, почему вы мне это рассказываете? — тихо осведомился Пуаро.
  — Что?
  — Вы хорошо знаете ее, мсье?
  — Знал.
  Он снова засмеялся, и мне показалось, что ему не слишком весело.
  — Вы согласны со мной? — повернулся он к остальным.
  — О, Сильвия действительно эгоистка, — согласилась миссис Уилдберн, — но актриса такой и должна быть. Если она хочет сохранить себя как личность.
  Пуаро молчал, не отрывая глаз от лица Брайана Мартина, и в его взгляде была странная, не вполне понятная мне задумчивость.
  В этот момент в комнату вплыла Сильвия, а за ней показалась Карлотта Адамс. Вероятно, Сильвия «сделала себе лицо» (что за странное выражение), каким хотела, но я мог поклясться, что оно оставалось точно таким же, и лучше его «сделать» было никак невозможно.
  Ужинали мы весело, хотя мне порой казалось, что в воздухе носится нечто, не поддающееся моему пониманию.
  Сильвия Уилкинсон не относилась к числу тонких натур. Она была молодой женщиной, которая не способна испытывать двух чувств одновременно. Ей захотелось поговорить с Пуаро, и она сделала это без промедления. Теперь она пребывала в прекрасном расположении духа. Я был уверен, что Карлотту Адамс она пригласила к себе под влиянием момента, как ребенок, которого насмешил человек, удачно его копирующий.
  Из этого следовало, что «нечто в воздухе» не имело отношения к Сильвии Уилкинсон. К кому же? — задавал я себе вопрос.
  Я по очереди вгляделся в гостей. Брайан Мартин? Он, безусловно, вел себя неестественно, но на то он и кинозвезда, сказал себе я. Напыщенный и тщеславный человек, слишком привыкший к позе, чтобы легко с ней расстаться.
  А вот Карлотта Адамс вела себя абсолютно естественно — тихая девушка с приятным, ровным голосом. Теперь, когда мне представился случай, я внимательно рассмотрел ее вблизи. Мне показалось, что ей присуще своеобразное обаяние — обаяние незаметности. Оно заключалось в отсутствии каких бы то ни было резких или раздражающих нот. Она мягко сливалась со своим окружением. Внешность у нее тоже была незаметной. Пушистые темные волосы, блеклые голубые глаза, бледное лицо и подвижный, нервный рот. Приятное лицо, но вряд ли бы вы легко узнали его, если бы, скажем, встретили Карлотту Адамс в другом платье.
  Судя по всему, благосклонность и комплименты Сильвии доставляли ей удовольствие, в чем нет ничего удивительного, подумал я, и в этот самый момент произошло нечто, заставившее меня изменить свой поспешный вывод.
  Карлотта Адамс посмотрела на сидевшую напротив Сильвию, которая отвернулась к Пуаро, и в ее бледно-голубых глазах появилось любопытное, оценивающее выражение. Она внимательно изучала нашу хозяйку, и в то же время я отчетливо читал в ее взгляде враждебность.
  Возможно, я ошибся. А может быть, в ней говорила профессиональная зависть. Сильвия была знаменитой актрисой, поднявшейся на самый верх. Карлотта же только начала взбираться по лестнице.
  Рассмотрел я и трех других членов нашей компании. Мистер и миссис Уилдберн — что сказать о них? Он был высоким, мертвенно-бледным мужчиной, она пухлой, экспансивной блондинкой. Они производили впечатление состоятельных людей, интересовавшихся всем, что касалось театра. Проще говоря, они не хотели говорить ни о чем другом. Поскольку я возвратился в Англию недавно, они не нашли во мне интересного собеседника, и в конце концов миссис Уилдберн предпочла забыть о моем существовании.
  Последним был молодой человек с круглым, добродушным лицом, который вошел в ресторан с Карлоттой Адамс. У меня с самого начала возникли подозрения, что он не так трезв, как хотел бы казаться. Когда он начал пить шампанское, мои подозрения подтвердились.
  Он определенно страдал от глубокого чувства вины. Все начало ужина он провел в скорбном молчании. Позднее он излил мне свою душу, явно принимая меня за своего старинного друга.
  — Я хочу сказать, — говорил он, — что это не так. Не так, дорогой мой!
  Оставляю в стороне некоторую нечленораздельность его речи.
  — Я хочу сказать, — продолжал он, — я вас спрашиваю? Вот, например, девушка — прямо скажем — лезет не в свое дело. Все портит. Конечно, я ей ничего этого не говорил. Она не такая. Пуританские, знаете ли, родители… «Мэйфлауэр»… все такое. Да чего там — порядочная девушка! Но я хочу сказать… о чем я говорил?
  — Что все непросто, — примирительно сказал я.
  — Вы правы, непросто! Непросто! Чтобы здесь поужинать, я занял деньги у своего портного. Золотой человек! Сколько же я ему за эти годы задолжал! Нас с ним это сблизило. Нет ничего дороже истинной близости, правда, дорогой мой? Вы и я. Вы и я. А, собственно, кто вы такой?
  — Моя фамилия Гастингс.
  — Да что вы! Никогда бы не подумал. Я был уверен, что вас зовут Спенсер Джонс. Дружище Спенсер Джонс. Встретил его в «Итоне и Харроу» и занял пятерку. То есть насколько одно лицо похоже на другое — вот что я хочу сказать! Да если б мы были китайцами, мы бы вообще себя от других не отличали!
  Он печально закивал головой, но потом приободрился и выпил еще шампанского.
  — И все-таки, — заявил он, — я не негр какой-нибудь!
  Эта истина так его обрадовала, что он переключился на более светлые мысли.
  — Чаще думайте о хорошем, — принялся убеждать он меня. — Я всегда говорю: чаще думайте о хорошем. Совсем скоро, когда мне стукнет семьдесят или семьдесят пять, я буду богатым человеком. Когда умрет мой дядя. Тогда я смогу заплатить портному.
  И на его лице заиграла счастливая улыбка.
  Как это ни странно, мне он понравился. У него было круглое лицо и до смешного маленькие усы, как будто кто-то уронил каплю туши на большой лист бумаги.
  Я заметил, что Карлотта Адамс поглядывает в его сторону, а когда он заулыбался, она поднялась и сказала, что ей пора.
  — Как мило, что вы пришли, — сказала Сильвия. — Я обожаю все делать экспромтом, а вы?
  — Боюсь, что нет, — ответила мисс Адамс, — я обычно все тщательно продумываю заранее. Это помогает избежать… ненужных волнений.
  Что-то в ее тоне мне не понравилось.
  — Результаты говорят в вашу пользу, — засмеялась Сильвия. — Давно не испытывала такого удовольствия, как на вашем сегодняшнем представлении.
  Лицо мисс Адамс просветлело.
  — Вы очень добры, — искренне произнесла она, — честно говоря, мне очень приятно слышать это от вас. Мне необходима поддержка. Она всем нам необходима.
  — Карлотта, — произнес молодой человек с черными усами, — протяни тете Сильвии ручку, скажи спасибо, и пойдем.
  Чеканный шаг, которым он двинулся к выходу, был чудом его волевых усилий. Карлотта быстро пошла за ним.
  — Что-что? — удивилась Сильвия. — Тут кто-то, кажется, назвал меня тетей Сильвией? Я его не успела рассмотреть.
  — Дорогая, — вступила миссис Уилдберн, — не обращайте на него внимания. Какие надежды он подавал в Драматическом обществе, когда учился в Оксфорде! Сейчас в это трудно поверить. Тяжело видеть молодой талант загубленным! Но нам с Чарльзом тоже пора.
  И чета Уилдбернов удалилась. Брайан Мартин ушел вместе с ними.
  — Итак, мсье Пуаро?
  Он улыбнулся ей.
  — Et bien359, леди Эджвер?
  — Бога ради, не называйте меня этим именем! Я хочу его забыть! Вы, должно быть, самый черствый человек в Европе!
  — Нет, напротив, я вовсе не черствый.
  Пуаро тоже отдал дань шампанскому, даже чрезмерную, подумал я.
  — Значит, вы поедете к моему мужу? И уговорите его сделать по-моему?
  — Я к нему поеду, — осторожно пообещал Пуаро.
  — А если он вам откажет — наверняка так и будет, — вы придумаете что-нибудь очень умное. Все считают вас самым умным человеком в Англии, мсье Пуаро.
  — Значит, когда я черствый, мадам, вы упоминаете Европу. Но когда вы хотите похвалить мой ум, то говорите лишь об Англии.
  — Если вы это провернете, я скажу о вселенной.
  Пуаро протестующе поднял руку.
  — Мадам, я ничего не обещаю. Я встречусь с вашим мужем в интересах психологии.
  — Мне только приятно, что вы считаете его психом, но умоляю вас: заставьте его — ради меня! Мне так нужна эта новая любовь!
  И она мечтательно добавила:
  — Представьте только, какую она произведет сенсацию!
  Глава 3
  ЧЕЛОВЕК С ЗОЛОТЫМ ЗУБОМ
  Через несколько дней, когда мы сели завтракать, Пуаро протянул мне только что распечатанное письмо.
  — Взгляните, друг мой, — сказал он. — Что вы об этом думаете? Письмо было от лорда Эджвера и в сухих официальных выражениях извещало, что Пуаро ждут завтра к одиннадцати часам.
  Должен признаться, я был поражен. Я не принял всерьез обещания Пуаро, данного им в веселой и легкомысленной обстановке, и уж никак не предполагал, что он предпринимает для выполнения этого обещания какие-то конкретные шаги.
  Мои мысли не были загадкой для Пуаро, обладающего редкой проницательностью, и его глаза засветились.
  — Нет-нет, mon ami, это было не только шампанское.
  — Я не это имел в виду…
  — Нет-нет, вы думали про себя: бедный старичок, на него подействовала обстановка, он раздает обещания, которых не выполнит — и не собирается выполнять. Но, друг мой, обещания Эркюля Пуаро священны!
  И он гордо выпрямился, произнося последнюю фразу.
  — Конечно, конечно, — поспешил сказать я. — Просто я думал, что вы согласились вследствие… э-э… определенного воздействия.
  — Я делаю выводы вне всякой зависимости от того, что вы называете «воздействием», Гастингс. Ни самое лучшее и самое сухое шампанское, ни самая соблазнительная и златокудрая женщина не в состоянии воздействовать на выводы, к которым приходит Эркюль Пуаро. Нет, друг мой, мне стало интересно — вот и все.
  — Вам интересен новый роман Сильвии Уилкинсон?
  — Не совсем. Ее, как вы говорите, новый роман — явление очень заурядное. Он всего лишь ступень в успешной карьере очень красивой женщины. Если бы у герцога Мертонского не было ни титула, ни состояния, то его сходство с мечтательным монахом совершенно не волновало бы эту даму. Нет, Гастингс, меня интересует психологическая основа. Внутренняя жизнь. Я с удовольствием рассмотрю лорда Эджвера вблизи.
  — Неужели вы надеетесь выполнить ее поручение?
  — Pourquoi pas?360 У каждого есть уязвимое место. Психологический интерес вовсе не помешает мне исполнять возложенную на меня задачу. Я люблю упражнять свой ум.
  Я было испугался, что сейчас последует монолог о маленьких серых клеточках, но, к счастью, этого не произошло.
  — Итак, завтра в одиннадцать мы отправляемся на Риджентгейт, — сказал я.
  — Мы? — Брови Пуаро удивленно поползли вверх.
  — Пуаро! — вскричал я. — Неужели вы собираетесь туда один? А как же я?
  — Если бы это было преступление, загадочный случай отравления, убийство — то, что обычно приводит вас в трепет… но улаживание спора?..
  — Ни слова больше! — решительно заявил я. — Мы едем вместе.
  Пуаро тихо рассмеялся, и в этот момент нам доложили о приходе посетителя.
  Им, к нашему глубокому удивлению, оказался Брайан Мартин.
  При дневном свете он выглядел старше. Он был по-прежнему красив, но красота эта несла на себе печать вырождения. У меня мелькнула мысль, не принимает ли он наркотики. В нем чувствовалось нервное напряжение, которое вполне могло подтвердить мою догадку.
  — Доброе утро, мсье Пуаро, — жизнерадостно приветствовал он моего друга. — Я вижу, вы и капитан Гастингс не спешите с завтраком. Это замечательно. Но потом вы, наверное, будете очень заняты.
  Пуаро дружески улыбнулся ему.
  — Нет, — сказал он, — сейчас я практически ничем важным не занят.
  — Оставьте! — засмеялся Брайан. — Скотленд-Ярд не спешит к вам за консультацией? А деликатные расследования для королевской семьи? Вы меня разыгрываете.
  — Вы смешиваете реальность с вымыслом, мой друг, — улыбнулся Пуаро. — Уверяю вас, в данный момент я безработный, хотя в пособии пока не нуждаюсь. Dieu merci361.
  — Значит, мне везет, — снова рассмеялся Брайан. — Может быть, вы согласитесь сделать кое-что для меня.
  Пуаро пытливо взглянул на него.
  — У вас затруднения? — спросил он после недолгого молчания.
  — Не знаю, что вам ответить. И да и нет.
  На сей раз смех у него получился довольно принужденный. Продолжая внимательно на него смотреть, Пуаро указал на стул. Молодой человек сел. Он очутился напротив нас, поскольку я занял место рядом с Пуаро.
  — А теперь, — сказал Пуаро, — нам бы хотелось услышать, что вас тревожит.
  Но Брайан Мартин по-прежнему медлил.
  — Беда в том, что я не могу рассказать все, что следовало бы. — Он поколебался. — Это нелегко. Все началось в Америке.
  — В Америке? Вот как?
  — Я случайно заметил. Ехал в поезде и обратил внимание на одного человека. Некрасивый, маленького роста, в очках, бритый и с золотым зубом.
  — О! С золотым зубом!
  — Совершенно верно. В этом вся соль.
  Пуаро закивал головой.
  — Я начинаю понимать. Продолжайте.
  — Вот. Я его заметил. Ехал я, кстати, в Нью-Йорк. Через полгода я оказался в Лос-Анжелесе, и там он снова попался мне на глаза. Не знаю почему, но я его узнал. Однако ничего особенного в этом не было.
  — Продолжайте.
  — Месяцем позже мне понадобилось съездить в Сиэтл, и не успел я там выйти из вагона, как опять наткнулся на него, только теперь у него была борода.
  — Это становится любопытным.
  — Правда? Конечно, я тогда не думал, что это имеет какое-то отношение ко мне, но когда я снова встретил его в Лос-Анжелесе без бороды, в Чикаго с усами и другими бровями и в горной деревушке, одетого бродягой, — тут уж я удивился.
  — Естественно.
  — И в конце концов… конечно, трудно было в это поверить, но и сомневаться тоже было трудно… я догадался, что за мной следят.
  — Поразительно.
  — Правда? Тогда я решил в этом убедиться. И точно — где бы я ни был, всегда поблизости болтался этот человек, в разных обличиях. К счастью, я всегда мог узнать его из-за зуба.
  — Да, золотой зуб пришелся очень кстати.
  — Вот именно.
  — Простите, мистер Мартин, но вы когда-нибудь говорили с этим человеком? Спрашивали, почему он вас так настойчиво преследует?
  — Нет. — Актер заколебался. — Раз или два я хотел к нему подойти, но потом передумал. Мне казалось, что я его просто спугну и ничего не добьюсь. И если бы они узнали, что я его заметил, то пустили бы по моему следу другого человека, которого мне труднее было бы распознать.
  — En effet362 — кого-нибудь без этого ценного золотого зуба.
  — Совершенно верно. Возможно, я ошибался, но так уж я решил.
  — Мистер Мартин, вы только что сказали «они». Кого вы имеете в виду?
  — Никого конкретно. Наверное, я не совсем удачно выразился. Но не исключено, что какие-то загадочные «они» действительно существуют.
  — У вас есть основания так полагать?
  — Нет.
  — Вы хотите сказать, что не представляете себе, кто и с какой целью считает нужным вас преследовать?
  — Нет. Впрочем…
  — Continuez363, — подбодрил его Пуаро.
  — У меня есть одна идея. Но это всего лишь предположение…
  — Предположения могут быть весьма полезны, мсье.
  — Оно связано с происшествием, случившимся в Лондоне два года назад. Достаточно заурядным, но необъяснимым и хорошо мне памятным. Я много размышлял о нем, и поскольку так и не смог найти ему объяснения, то подумал, что, может быть, эта слежка связана с ним — хотя понятия не имею, как и почему.
  — Возможно, мне удастся это понять?
  — Да, но, видите ли… — Брайан Мартин вновь заколебался, — дело в том, что я не могу вам всего рассказать сейчас — разве что через день или два.
  Понуждаемый к дальнейшим объяснениям вопросительным взглядом Пуаро, он выпалил:
  — Понимаете, это связано с некой девушкой.
  — Ah! Parfaitement!364 Англичанкой?
  — Да… Как вы догадались?
  — Очень просто. Вы не можете рассказать мне всего сейчас, но надеетесь сделать это через день или два. Это означает, что вы хотите заручиться согласием молодой особы. Стало быть, она в Англии. Кроме того, она определенно находилась в Англии в то время, когда за вами следили, потому что, если бы она была в Америке, вы бы обратились к ней тогда же. Следовательно, если последние полтора года она находится в Англии, она скорее всего англичанка. Логично, не правда ли?
  — Вполне. А теперь скажите, мсье Пуаро, если я получу ее разрешение, вы займетесь этим делом?
  Воцарилось молчание. По всей вероятности, Пуаро мысленно принимал решение. Наконец он произнес:
  — Почему вы пришли ко мне прежде, чем переговорили с ней?
  — Я подумал… — Он замялся. — Я хотел убедить ее, что… нужно все выяснить… и чтобы это сделали вы. Ведь если этим делом займетесь вы, то никто ничего не узнает?..
  — Как получится, — спокойно ответил Пуаро.
  — Что вы имеете в виду?
  — Если это связано с преступлением…
  — Нет-нет, уверяю вас…
  — Вряд ли вы можете быть уверены. Вы можете просто не знать.
  — Но вы займетесь этим — для нас?
  — Разумеется. — Он помолчал еще и спросил: — Скажите, а этот человек, который за вами следил… сколько ему лет?
  — О, совсем немного. Не больше тридцати.
  — Вот как! — воскликнул Пуаро. — Потрясающе! Все гораздо интереснее, чем я предполагал!
  Я в недоумении посмотрел на него. Брайан Мартин тоже. Боюсь, что мы оба ничего не поняли. Брайан перевел взгляд на меня и вопросительно поднял брови. Я покачал головой.
  — Да, — пробормотал Пуаро, — все гораздо интереснее.
  — Может быть, он и постарше, — неуверенно сказал Брайан, — но мне показалось…
  — Нет-нет, я уверен, что ваше наблюдение верно, мистер Мартин. Очень интересно. Чрезвычайно интересно.
  Обескураженный загадочными высказываниями Пуаро, Брайан Мартин замолчал, не зная, как ему вести себя дальше, и решил, что лучше всего будет перевести разговор на другое.
  — Забавный вчера получился ужин, — начал он. — Сильвия Уилкинсон, должно быть, самая деспотичная женщина на свете.
  — Она очень целенаправленна, — сказал Пуаро, — и ничего не видит, кроме своей цели.
  — Что вовсе не мешает ей жить, — подхватил Брайан. — Не понимаю, как ей все сходит с рук.
  — Красивой женщине многое сходит с рук, — заметил Пуаро, и глаза его блеснули. — Вот если бы у нее был поросячий нос, дряблая кожа и тусклые волосы — тогда бы ей пришлось гораздо хуже.
  — Вы, конечно, правы, — согласился Брайан, — но иногда меня это приводит в бешенство. При том, что я ничего не имею против Сильвии. Хотя и уверен, что у нее не все дома.
  — А по-моему, она в полном порядке.
  — Я не совсем это имел в виду. Свои интересы она отстаивать умеет, и в делах ее тоже не проведешь. Я говорил с точки зрения нравственности.
  — Ах, нравственности!
  — Она в полном смысле слова безнравственна. Добро и зло для нее не существуют.
  — Да, я помню, вы что-то похожее говорили вчера.
  — Вы только что сказали: преступление.
  — Да, мой друг?
  — Так вот, я бы ничуть не удивился, если бы Сильвия пошла на преступление.
  — А ведь вы хорошо ее знаете, — задумчиво пробормотал Пуаро. — Вы много снимались вместе, не так ли?
  — Да. Я, можно сказать, знаю ее как облупленную и уверен, что она может убить, глазом не моргнув.
  — Она, наверное, вспыльчива?
  — Наоборот. Ее ничем не прошибешь. И если бы кто-то стал ей мешать, она бы его ликвидировала без всякой злости. И обвинять ее не в чем — с точки зрения нравственности. Просто она решила бы, что человек, мешающий Сильвии Уилкинсон, должен исчезнуть.
  Последние слова он произнес с горечью, которой прежде не было. Интересно, о чем он вспоминает, подумал я.
  — Вы считаете, что она способна на убийство?
  Пуаро не спускал с него взгляда.
  Брайан глубоко вздохнул.
  — Уверен, что да. Может быть, вы вспомните мои слова, и очень скоро… Понимаете, я ее знаю. Ей убить — все равно что чай утром выпить. Я в этом не сомневаюсь, мсье Пуаро.
  — Вижу, — тихо сказал Пуаро. Брайан поднялся со стула.
  — Я ее знаю, — повторил он, — как облупленную.
  Минуту он постоял, хмурясь, затем продолжил совсем другим тоном:
  — Что касается дела, о котором мы говорили, мсье Пуаро, то я с вами свяжусь через несколько дней. Вы возьметесь за него?
  Пуаро несколько мгновений молча смотрел на своего посетителя.
  — Возьмусь, — произнес он наконец. — Оно кажется мне… интересным.
  Последнее слово он произнес как-то странно.
  Я спустился с Брайаном Мартином вниз. На пороге он спросил:
  — Вы поняли, почему вашему другу было интересно, сколько тому человеку лет? Я имею в виду, что интересного в том, что ему тридцать? Я не понял.
  — Я тоже, — признался я.
  — Не вижу смысла. Может, он пошутил?
  — Нет, — ответил я. — Пуаро так не шутит. Поверьте мне, для него это действительно было важно.
  — Почему, мне не понятно, видит бог. Рад, что вам тоже. Обидно сознавать себя остолопом.
  И он ушел. Я вернулся к Пуаро.
  — Почему вы так обрадовались, когда он сказал вам, сколько лет его преследователю? — спросил я.
  — Вы не понимаете? Бедный Гастингс! — Он улыбнулся и, покачав головой, спросил в свою очередь: — Что вы думаете о его просьбе — в общем?
  — Но у нас так мало материала. Я затрудняюсь… Если бы мы знали больше…
  — Даже при том, сколько мы знаем, неужели вы не сделали некоторых выводов, друг мой?
  Телефонный звонок спас меня от позора, и мне не пришлось признаваться, что никаких выводов я не сделал. Я взял трубку и услышал женский голос, внятный и энергичный.
  — Говорит секретарь лорда Эджвера. Лорд Эджвер сожалеет, но он не сможет встретиться с мсье Пуаро завтра утром. У него возникла необходимость выехать завтра в Париж. Он мог бы уделить мсье Пуаро несколько минут сегодня днем, в четверть первого, если его это устраивает.
  Я объяснил ситуацию Пуаро.
  — Разумеется, мы поедем сегодня, мой друг.
  Я повторил это в телефонную трубку.
  — Очень хорошо, — отозвался энергичный голос. — В четверть первого сегодня днем.
  И в ухе у меня раздался щелчок.
  Глава 4
  БЕСЕДА С ЛОРДОМ ЭДЖВЕРОМ
  Я отправился с Пуаро в дом к лорду Эджверу на Риджентгейт в состоянии приятного волнения. Хотя я не разделял склонности Пуаро к «психологии», те несколько фраз, которыми леди Эджвер описала своего мужа, возбудили мое любопытство. Мне не терпелось составить о нем собственное впечатление.
  Хорошо построенный, красивый и чуть мрачноватый дом выглядел очень внушительно. Цветов или каких-нибудь прочих глупостей у его окон не наблюдалось.
  Дверь перед нами распахнул вовсе не седовласый пожилой дворецкий, что соответствовало бы фасаду дома, а самый красивый молодой человек из всех, кого я когда-либо видел. Высокий, белокурый, он мог бы служить скульптору моделью для статуи Гермеса или Аполлона. Но, несмотря на такую внешность, голос у него был женственно-мягкий, что сразу возбудило во мне неприязнь. Кроме того, он странным образом напомнил мне кого-то, причем виденного совсем недавно, но я никак не мог вспомнить, кого именно.
  Мы попросили проводить нас к лорду Эджверу.
  — Сюда, пожалуйста.
  Он провел нас через холл, мимо лестницы, к двери в конце холла. Открыв ее, он доложил о нас тем самым мягким голосом, который я инстинктивно невзлюбил.
  Комната, в которую мы вошли, была чем-то вроде библиотеки. Стены ее скрывались за рядами книг, мебель была темной, простой, но красивой, стулья — с жесткими спинками и не слишком удобные.
  Навстречу нам поднялся лорд Энджвер — высокий мужчина лет пятидесяти. У него были темные волосы с проседью, худое лицо и желчный рот. Чувствовалось, что перед нами человек злой и с тяжелым характером. Его взгляд таил в себе что-то непонятное. Да, глаза определенно странные, решил я.
  Он принял нас сухо.
  — Мсье Эркюль Пуаро? Капитан Гастингс? Прошу садиться.
  Мы сели. В комнате стоял холод. Из единственного окошка пробивался слабый свет, и сумрак усугублял ледяную атмосферу. Лорд Эджвер взял со стола письмо, и я узнал почерк моего друга.
  — Мне, разумеется, известно ваше имя, мсье Пуаро. Как и всем.
  Пуаро отметил комплимент наклоном головы.
  — Но мне не совсем ясна ваша роль в этом деле. Вы написали, что хотели бы видеть меня по просьбе, — он сделал паузу, — моей жены.
  Последние два слова он произнес с видимым усилием.
  — Совершенно верно, — ответил мой друг.
  — Но насколько я знаю, вы занимаетесь… преступлениями, мсье Пуаро.
  — Проблемами, лорд Эджвер. Хотя, конечно, существуют и проблемы преступлений. Но есть и другие.
  — Что вы говорите! И какую же из них вы усматриваете в данном случае?
  В его словах звучала неприкрытая издевка, но Пуаро оставался невозмутим.
  — Я имею честь говорить с вами от имени леди Эджвер. Как вам известно, она хотела бы получить… развод.
  — Я прекрасно это знаю, — холодно отозвался лорд Эджвер.
  — Она просила меня обсудить этот вопрос с вами.
  — Нам нечего обсуждать.
  — Значит, вы отказываете ей?
  — Отказываю? Разумеется, нет.
  Чего-чего, а такого поворота событий Пуаро не ждал. Мне редко приходилось видеть своего друга застигнутым врасплох, но сейчас был тот самый случай. На него смешно было смотреть. Он открыл рот, всплеснул руками, и брови его поползли вверх. Он походил на карикатуру из юмористического журнала.
  — Comment?365 — вскричал он. — Что вы сказали? Вы не отказываете?
  — Не понимаю, чем я вас так удивил, мсье Пуаро.
  — Ecoutez366, вы хотите развестись с вашей женой?
  — Конечно, хочу. И она это отлично знает. Я написал ей.
  — Вы написали ей об этом?
  — Да. Полгода назад.
  — Но тогда я не понимаю. Я ничего не понимаю.
  Лорд Эджвер молчал.
  — Насколько мне известно, вы в принципе против развода.
  — Мне кажется, мои принципы совершенно вас не касаются, мсье Пуаро. Да, я не развелся со своей первой женой. Мои убеждения не позволили мне этого сделать. Второй мой брак, если говорить откровенно, был ошибкой. Когда жена предложила мне развестись, я отказался наотрез. Полгода назад я получил от нее письмо, где она просила меня о том же. Насколько я понял, она собралась снова выйти замуж — за какого-то актера или кого-то еще в этом роде. Мои взгляды к тому времени изменились, о чем я и написал ей в Голливуд. Поэтому мне совершенно непонятно, зачем она послала вас ко мне. Уж не из-за денег ли?
  И губы его снова искривились.
  — Крайне, крайне любопытно, — пробормотал Пуаро. — Чего-то я здесь совершенно не понимаю.
  — Так вот, что касается денег, — продолжал лорд Эджвер. — Я не собираюсь брать на себя никаких финансовых обязательств. Жена оставляет меня по своей воле. Если она хочет выйти замуж за другого, пожалуйста, я дам ей свободу, но я не считаю, что должен ей хотя бы пенни, и она ничего не получит.
  — О финансовых обязательствах речи нет…
  Лорд Эджвер поднял брови.
  — Стало быть, Сильвия выходит за богатого, — насмешливо заключил он.
  — Чего-то я здесь не понимаю, — бормотал Пуаро. Ошеломленный, он даже сморщился от напряжения, пытаясь понять, в чем дело. — Леди Эджвер говорила мне, что много раз пыталась воздействовать на вас через адвокатов.
  — Это правда, — сухо подтвердил лорд Эджвер. — Через английских адвокатов, через американских адвокатов, каких угодно адвокатов — вплоть до откровенных мошенников. В конце концов, как я уже сказал, она написала мне сама.
  — Но прежде вы ей отказывали?
  — Да.
  — А получив ее письмо, передумали. Что заставило вас передумать, лорд Эджвер?
  — Во всяком случае, не то, что я в нем прочитал, — резко ответил он. — К тому времени у меня переменились взгляды, вот и все.
  — Какая внезапная перемена!
  Лорд Эджвер промолчал.
  — Какие именно обстоятельства способствовали ей?
  — Это мое дело, мсье Пуаро, и я предпочел бы не вдаваться в подробности. Достаточно сказать, что постепенно я пришел к выводу, что действительно лучше будет разорвать этот — простите за откровенность — унизительный союз. Мой второй брак был ошибкой.
  — То же самое говорит ваша жена, — тихо произнес Пуаро.
  — В самом деле?
  В его глазах появился странный блеск, который исчез почти мгновенно.
  Он встал, давая понять, что встреча закончена, и, прощаясь, немного оттаял.
  — Простите, что я потревожил вас так внезапно. Мне необходимо быть завтра в Париже.
  — О, не стоит извинений.
  — Спешу на распродажу предметов искусства. Присмотрел там маленькую статуэтку — безукоризненная в своем роде вещь. Возможно, немного macabre367, но у меня давняя слабость к macabre. Я человек с необычными вкусами.
  Снова эта странная улыбка. Я взглянул на книги, стоявшие на ближайшей ко мне полке. Мемуары Казановы, книга о маркизе де Саде, другая — о средневековых пытках.
  Я вспомнил, как поежилась Сильвия Уилкинсон, говоря о муже. Она не притворялась. И я задумался над тем, что же представляет из себя Джордж Альфред Сент-Винсент Марш, четвертый барон Эджвер.
  Он учтиво простился с нами и тронул рукой звонок. Греческий бог — дворецкий — поджидал нас в холле. Закрывая за собой дверь в библиотеку, я оглянулся и едва не вскрикнул.
  Учтиво улыбающееся лицо преобразилось. Я увидел оскаленные зубы и глаза, полные злобы и безумной ярости.
  Теперь мне стало абсолютно ясно, почему от лорда Эджвера сбежали обе жены. И оставалось только поражаться железному самообладанию этого человека, в течение всей беседы с нами сохранявшего спокойствие!
  Когда мы достигли входной двери, распахнулась дверь справа от нее. На пороге появилась девушка, которая непроизвольно отпрянула, увидев нас.
  Это было высокое, стройное создание с темными волосами и бледным лицом. Ее глаза, темные и испуганные, на мгновение встретились с моими. Затем она, как тень, скользнула обратно в комнату и затворила за собой дверь.
  В следующую секунду мы оказались на улице. Пуаро остановил такси, мы уселись в него и отравились в «Савой».
  — Да, Гастингс, — сказал он. — Беседа была совсем не такой, как я ожидал.
  — Пожалуй. Какой необычный человек этот лорд Эджвер!
  И я рассказал, что увидел, когда закрывал дверь в библиотеку. Слушая меня, Пуаро медленно и понимающе кивал.
  — Я считаю, он очень близок к безумию, Гастингс. Не удивлюсь, если окажется, что он — скопище пороков и что под этой ледяной внешностью прячутся весьма жестокие инстинкты.
  — Нет ничего странного в том, что от него сбежали обе жены!
  — Вот именно.
  — Пуаро, а вы заметили девушку, когда мы выходили? Темноволосую, с бледным лицом.
  — Заметил, друг мой. Молодая леди показалась мне испуганной и несчастной.
  Его голос был серьезен.
  — Как вы думаете, кто это?
  — У него есть дочь. Возможно, это она.
  — Да, она выглядела очень испуганной, — медленно сказал я. — Такой дом — мрачное место для молоденькой девушки.
  — Вы правы. Однако мы уже приехали, мой друг. Поспешим обрадовать миледи хорошими новостями!
  Сильвия была у себя в номере, о чем нам сообщил служащий отеля в ответ на нашу просьбу позвонивший ей по телефону. Она попросила нас подняться. Мальчик-слуга довел нас до двери.
  Отворила ее опрятно одетая пожилая дама в очках и с аккуратно причесанными седыми волосами. Из спальни раздался голос Сильвии, с той самой характерной хрипотцой.
  — Это мсье Пуаро, Эллис? Скажи, чтобы он сел. Я только наброшу на себя какие-нибудь лохмотья.
  Лохмотьями оказалось прозрачное неглиже, открывавшее больше, чем скрывало. Выйдя к нам, Сильвия нетерпеливо спросила:
  — Ну?
  — Все в порядке, мадам.
  — То есть… как?
  — Лорд Эджвер ничего не имеет против развода.
  — Что?
  Либо ее изумление было искренним, либо она в самом деле была замечательной актрисой.
  — Мсье Пуаро! Вы это сделали! С первого раза! Да вы гений! Но как, как вам это удалось?
  — Мадам, я не могу принимать незаслуженные комплименты. Полгода назад ваш муж написал вам, что решил согласиться с вашим требованием.
  — О чем вы говорите? Написал мне? Куда?
  — Насколько я понимаю, вы в то время находились в Голливуде.
  — Но я не получала никакого письма! Должно быть, оно затерялось где-то. О господи, а я все эти месяцы голову себе ломала, чуть с ума не сошла!
  — Лорд Эджвер полагает, что вы хотите выйти замуж за актера.
  — Правильно. Так я ему написала. — Она улыбнулась, как довольный ребенок, но тут же встревоженно спросила: — Вы ведь не сказали ему про герцога?
  — Нет-нет, успокойтесь. Я человек осмотрительный. Это было бы ни к чему, правда?
  — Конечно! Мой муж ужасно мелочный. Если бы он узнал, что я выхожу за Мертона, он бы решил, что это для меня слишком жирно, и наверняка постарался бы все испортить. Актер — другое дело. И все равно я удивлена. Очень. А ты, Эллис?
  Пока Сильвия разговаривала с Пуаро, ее горничная то исчезала в спальне, то вновь появлялась, собирая разбросанную по стульям одежду. Я думал, что она не прислушивается к беседе, но оказалось, она совершенно в курсе событий.
  — Я тоже, миледи. Похоже, лорд Эджвер сильно переменился с тех пор, как мы его знали, — презрительно сказала горничная.
  — Похоже, что да.
  — Вы не можете понять этой перемены? Она удивляет вас?
  — Да, конечно. Но, по крайней мере, мне теперь не надо волноваться. Какая разница, почему он передумал, если он наконец-то передумал?
  — Это может не интересовать вас, мадам, но интересует меня.
  Сильвия не обратила на слова Пуаро никакого внимания.
  — Главное, я теперь свободна!
  — Еще нет, мадам.
  Она нетерпеливо взглянула на него.
  — Ну, буду свободна. Какая разница?
  Но Пуаро, судя по выражению его лица полагал, что разница есть.
  — Герцог сейчас в Париже, — сказала Сильвия. — Я должна немедленно дать ему телеграмму. Представляю, что будет с его мамашей!
  Пуаро встал.
  — Рад, мадам, что все получилось, как вы хотели.
  — До свидания, мсье Пуаро, и огромное вам спасибо.
  — Я ничего не сделал.
  — А кто принес мне хорошие вести? Я ужасно вам благодарна. Правда.
  — Вот так! — сказал мне Пуаро, когда мы вышли из номера. — Никого не видит, кроме себя. Ей даже не любопытно, почему письмо лорда Эджвера до нее не дошло! Вы сами видели, Гастингс, как у нее развито деловое чутье. Но интеллекта — ноль! Что ж, господь бог не дает всего разом.
  — Разве что Эркюлю Пуаро… — ввернул я.
  — Веселитесь, мой друг, веселитесь, — невозмутимо отозвался Пуаро, — а я, пока мы будем идти по набережной, приведу в порядок свои мысли.
  Я скромно молчал, предоставив оракулу возможность заговорить первым.
  — Это письмо, — вновь начал он, когда мы прошли вдоль реки некоторое расстояние, — оно меня интригует. У этой проблемы есть четыре разгадки, мой друг.
  — Четыре?
  — Да. Первая: письмо пропало на почте. Это в самом деле случается. Но нечасто. Совсем нечасто! Если бы на нем был неверный адрес, оно бы уже давно вернулось к лорду Эджверу. Нет, я не склонен верить такой разгадке, хотя и она может быть верной.
  Разгадка вторая. Наша красавица лжет, утверждая, что не получила письма. Это вполне вероятно. Она, если ей выгодно, может сказать что угодно, любую ложь — и абсолютно искренне. Но я не понимаю, Гастингс: какую выгоду она преследует в данном случае? Если она знала, что он согласен с ней развестись, зачем было посылать к нему меня? Это нелогично!
  Разгадка третья. Лжет лорд Эджвер. А если кто-то из них лжет, то скорее он, чем она. Но я не вижу смысла и в этой лжи. Зачем придумывать письмо, якобы посланное полгода назад? Почему бы просто-напросто не отвергнуть мое предложение? Нет, я склонен думать, что он действительно писал ей, — хотя почему он вдруг так переменился, я понять не могу.
  Таким образом, мы приходим к разгадке четвертой: кто-то похитил письмо. И тут, Гастингс, перед нами открывается область очень интересных предположений, потому что письмо могло быть похищено как в Англии, так и в Америке.
  Похититель явно не хотел расторжения этого брака, Гастингс. Я бы многое дал, чтобы узнать, что за всей этой историей кроется. А за ней что-то кроется — готов поклясться.
  Он помолчал и медленно добавил:
  — Что-то, о чем я еще почти не имею представления.
  Глава 5
  УБИЙСТВО
  Следующим днем было тридцатое июня.
  Ровно в половине десятого утра нам передали, что инспектор Джепп ждет нас внизу.
  — Ah, се bon Japp368, — сказал Пуаро. — Интересно, что ему понадобилось в такую рань?
  — Ему нужна помощь, — раздраженно ответил я. — Он запутался в каком-нибудь деле и прибежал к вам.
  Я не разделяю снисходительности Пуаро к Джеппу. И не потому даже, что мне неприятна бесцеремонность, с которой он эксплуатирует мозг Пуаро, — в конце концов, Пуаро любит умственную работу, и Джепп ему в какой-то мере льстит. Меня возмущает лицемерие Джеппа, делающего вид, что ему от Пуаро ничего не надо. Я люблю в людях прямоту. Когда я высказал все это Пуаро, он рассмеялся.
  — Вы из породы бульдогов, Гастингс! Помните, Джеппу нужно заботиться о своей репутации, вот он и сохраняет хорошую мину. Это так естественно.
  Но я полагал, что это всего лишь глупо, о чем и сообщил Пуаро. Он не согласился со мной.
  — Внешняя форма — это, конечно, bagatelle369, но она имеет для людей большое значение, потому что поддерживает amour propre370.
  Лично я считал, что небольшой комплекс неполноценности только украсил бы Джеппа, но спорить не имело смысла. Кроме того, мне хотелось поскорее узнать, с чем Джепп пожаловал.
  Он дружески приветствовал нас обоих.
  — Я вижу, вы собираетесь завтракать. Куры еще не научились нести для вас одинаковые яйца, мсье Пуаро?
  В свое время Пуаро пожаловался, что яйца бывают и крупными и мелкими, а это оскорбляет его чувство симметрии.
  — Пока нет, — улыбаясь, ответил Пуаро. — Но что вас привело сюда так рано, мой дорогой Джепп?
  — Рано? Только не для меня. Мой рабочий день начался по крайней мере два часа тому назад. А к вам меня привело… убийство.
  — Убийство?
  Джепп кивнул.
  — Вчера вечером в своем доме на Риджентгейт был убит лорд Эджвер. Его заколола жена.
  — Жена? — вскрикнул я.
  Мне сразу вспомнилось, что говорил нам Брайан Мартин предыдущим утром. Неужели он обладал пророческим предвидением? Я вспомнил также, с какой легкостью Сильвия говорила о том, что ей необходимо «отделаться» от лорда Эджвера. Брайан Мартин называл ее безнравственной. Да, ей подходит такое определение. Бездушна, эгоистична и глупа. Он был совершенно прав.
  Пока эти мысли носились у меня в голове, Джепп продолжал:
  — Да. Она актриса, причем известная. Сильвия Уилкинсон. Вышла за него замуж три года назад. Но они не ужились, и она от него ушла.
  Пуаро смотрел на него озадаченно и серьезно.
  — Почему вы предполагаете, что его убила она?
  — Это не предположение. Ее опознали. Да она и не думала ничего скрывать. Подъехала на такси…
  — На такси? — невольно переспросил я, настолько слова Джеппа совпадали с тем, что она говорила в тот вечер в «Савое».
  — …Позвонила и спросила лорда Эджвера. Было десять часов. Дворецкий сказал, что пойдет доложить. «Не стоит, — совершенно спокойно говорит она. — Я — леди Эджвер. Он, наверное, в библиотеке?» После чего проходит прямо в библиотеку и закрывает за собой дверь.
  Дворецкому это, конечно, показалось странным, но мало ли что… И он опять спустился вниз. Минут через десять он услышал, как хлопнула дверь. Так что она недолго там пробыла. В одиннадцать он запер дверь на ночь. Заглянул в библиотеку, но там было темно, и он подумал, что хозяин лег спать. Тело обнаружила служанка сегодня утром. Заколот ударом в затылок, в то место, где начинаются волосы.
  — А крик? Неужели никто не слыхал?
  — Говорят, что нет. У этой библиотеки толстые двери. К тому же на улице всегда шумно. Смерть после такого удара наступает очень быстро. Поражается продолговатый мозг — так, кажется, сказал врач. Если попасть в нужную точку, то мгновенно.
  — Это означает, что необходимо точно знать, куда направлять удар. А для этого необходимо иметь определенные познания в медицине.
  — Да, вы правы. Очко в ее пользу. Но — десять к одному — ей просто повезло. Некоторым людям удивительно везет.
  — Хорошенькое везение, если ее за него повесят.
  — Да… Конечно, глупо было открыто приезжать, называться и прочее.
  — Странно, весьма странно.
  — Может, она не собиралась его убивать? Они поссорились, она схватила перочинный нож и стукнула его.
  — Это был перочинный нож?
  — Да, или что-то похожее — по мнению врача. Но что бы это ни было, мы ничего не нашли. Орудие убийства она забрала с собой. Не оставила в ране.
  Пуаро недовольно покачал головой.
  — Нет, мой друг, все было иначе. Я знаю эту даму. Она не способна на импульсивный поступок такого рода. Кроме того, она вряд ли носит в сумочке перочинный нож. Мало кто из женщин это делает, и, уж конечно, не Сильвия Уилкинсон.
  — Вы говорите, что знаете ее, мсье Пуаро?
  — Да, знаю.
  И он замолчал, хотя Джепп выжидательно смотрел на него.
  — Вы о чем-то умалчиваете, мсье Пуаро, — не выдержал Джепп.
  — А! — воскликнул Пуаро. — Кстати! Что привело вас ко мне? Думаю, что не одно только желание скоротать время за беседой со старым товарищем. Разумеется, нет! У вас есть стопроцентное убийство. У вас есть преступник. У вас есть мотив — между прочим, какой именно мотив?
  — Она хотела выйти замуж за другого. Говорила об этом неделю назад при свидетелях. Грозилась убить его, тоже при свидетелях. Собиралась поехать к нему на такси и пристукнуть.
  — О! — сказал Пуаро. — Вы замечательно информированы! Вам кто-то очень помог.
  Мне показалось, что в глазах его был вопрос, но Джепп предпочел не раскрывать карты.
  — У нас есть свои источники, мсье Пуаро, — спокойно ответил он.
  Пуаро кивнул и потянулся за газетой. Джепп, вероятно, просматривал ее, ожидая нас, и небрежно отбросил газету при нашем появлении. Пуаро механически сложил ее посредине и аккуратно разгладил. Он не отрывал глаз от газеты, но мысли его явно витали где-то далеко.
  — Вы не ответили, — сказал он наконец. — Если все идет гладко, зачем вы пришли ко мне?
  — Потому что я знаю, что вчера утром вы были у лорда Эджвера.
  — Понятно.
  — Как только я об этом узнал, то сказал себе: это неспроста. Лорд Эджвер хотел видеть мсье Пуаро. Почему? Что он подозревал? Чего боялся? Надо побеседовать с мсье Пуаро, прежде чем принимать меры.
  — Что вы подразумеваете под «мерами»? Арест леди Эджвер, полагаю?
  — Совершенно верно.
  — Вы еще не видели ее?
  — Ну что вы, разумеется, видел. Первым делом у нее в «Савое». Не мог же я допустить, чтобы она упорхнула.
  — А! — сказал Пуаро. — Значит, вы…
  Он вдруг умолк, и в его глазах, которые до этого невидяще смотрели в газету, появилось новое выражение. Он поднял голову и произнес другим тоном:
  — Так что же она сказала, друг мой? Что она сказала?
  — Я все сделал как положено: предложил ей сделать заявление, предупредил и так далее — английская полиция играет честно.
  — Порой даже слишком. Но продолжайте. Что все-таки сказала миледи?
  — Закатила истерику — вот что она сделала. Каталась по кровати, ломала руки и под конец рухнула на пол. О, она хорошо притворялась — в этом ей не откажешь. Сыграно было на славу.
  — А-а, — вкрадчиво протянул Пуаро, — значит, у вас сложилось впечатление, что истерика была фальшивой?
  Джепп грубовато подмигнул.
  — А как вы думаете? Меня этими трюками не проведешь. Такие, как она, в обморок не падают. Никогда! Хотела меня провести. Но я-то видел, что ей все это доставляет большое удовольствие.
  — Да, — задумчиво произнес Пуаро. — Скорее всего вы правы. Что было дальше?
  — Дальше? Она очнулась — вернее, сделала вид — и принялась стонать и лить слезы, а ее притвора-горничная начала совать ей под нос нюхательную соль — и наконец она достаточно пришла в себя, чтобы потребовать адвоката. Сначала истерика, а через минуту — адвокат, разве это естественно, я вас спрашиваю?
  — В данном случае вполне естественно, — спокойно отозвался Пуаро.
  — Потому что она виновна и знает это?
  — Вовсе нет. Просто такое поведение соответствует ее темпераменту. Сначала она показывает вам, как, по ее представлению, должна играться роль жены, неожиданно узнающей о смерти мужа. Удовлетворив актерский инстинкт, она посылает за адвокатом — так подсказывает ей здравый смысл. То, что она устраивает сцену и играет роль, не является доказательством ее вины, а просто доказывает, что она — прирожденная актриса.
  — Все равно она виновна. Точно вам говорю.
  — Вы очень уверены, — сказал Пуаро. — Наверное, вы правы. Значит, она не сделала никакого заявления? Совсем никакого?
  Джепп ухмыльнулся.
  — Заявила, что слова не скажет без адвоката. Горничная ему позвонила. Я оставил у нее двух своих людей и поехал к вам. Подумал, может, вы мне подскажете, что происходит, прежде чем я начну действовать.
  — И тем не менее вы уверены.
  — Конечно! Но я люблю, чтобы у меня было как можно больше фактов. Вокруг этого дела, как вы понимаете, поднимется большой шум. Оно будет во всех газетах. А газеты — сами знаете…
  — Кстати о газетах, — прервал его Пуаро. — Что вы скажете об этом, дорогой друг? Сегодняшнюю газету вы читали невнимательно.
  И он ткнул пальцем в раздел светских новостей. Джепп прочел вслух:
  Сэр Монтегю Корнер дал ужин вчера вечером в своем особняке у реки в Чизвике. Среди гостей были сэр Джордж и леди дю Фис, известный театральный критик мистер Джеймс Блант, сэр Оскар Хаммерфельд, возглавляющий киностудию «Овертон», мисс Сильвия Уилкинсон (леди Эджвер) и другие.
  На мгновение Джепп лишился дара речи, но быстро пришел в себя.
  — Ну и что? Это было послано в газету заранее. Вот увидите — выяснится, что миледи там на самом деле не было или что она появилась поздно, часов в одиннадцать. Заметка в газете — не Евангелие, ей верить нельзя. Уж кто-кто, а вы, мсье Пуаро, знаете это лучше других.
  — Да, конечно. Но это показалось мне любопытным…
  — Такие совпадения не редкость. Вернемся к делу, мсье Пуаро. Я на собственном горьком опыте много раз убеждался, что вы — человек скрытный. Но сейчас вы мне поможете? Расскажете, почему лорд Эджвер посылал за вами?
  Пуаро покачал головой.
  — Лорд Эджвер не посылал за мной. Я сам хотел его видеть.
  — Вот как? Почему?
  Пуаро некоторое время молчал.
  — Я отвечу на ваш вопрос, — произнес он наконец, — но в том виде, в котором сочту нужным.
  Джепп застонал, и я невольно почувствовал к нему симпатию. Пуаро иногда делается невыносим.
  — Прошу вас разрешить мне позвонить одному человеку, — продолжал Пуаро, — с тем чтобы пригласить его сюда.
  — Какому человеку?
  — Брайану Мартину.
  — Актеру? Какое он имеет к этому отношение?
  — Я думаю, — сказал Пуаро, — что он сможет рассказать вам много интересного — а возможно, и полезного. Пожалуйста, Гастингс, помогите мне.
  Я открыл телефонный справочник. Молодой актер жил в квартире неподалеку от Сент-Джеймского парка.
  — Виктория 494999.
  Через несколько минут я услышал сонный голос Брайана Мартина.
  — Алло, кто говорит?
  — Что мне ему сказать? — прошептал я, прикрывая ладонью микрофон.
  — Скажите, что лорд Эджвер убит, — подсказал Пуаро, — и что я сочту за честь, если он согласится немедленно приехать сюда.
  Я слово в слово повторил сказанное Пуаро. На другом конце провода Брайан Мартин сдавленно вскрикнул.
  — Боже мой! Значит, она это сделала! Я сейчас приеду.
  — Что он сказал? — спросил меня Пуаро.
  Я ответил.
  — А-а, — сказал Пуаро и довольно улыбнулся. — Значит, она это сделала! Вот оно что! Все, как я и предполагал.
  Джепп с удивлением посмотрел на него.
  — Не пойму я вас, мсье Пуаро. Сначала вы говорите со мной так, будто не верите, что она это сделала. А выходит, вы это знали с самого начала?
  Пуаро только улыбнулся.
  Глава 6
  ВДОВА
  Брайан Мартин сдержал слово. Менее чем через десять минут он вошел в нашу гостиную. Пока мы его ждали, Пуаро говорил на посторонние темы, и, как Джепп ни старался, он не смог вытянуть из него ничего интересного.
  Видно было, что известие потрясло молодого актера. Он был бледен, как мел.
  — Какой ужас, мсье Пуаро, — сказал он, пожимая нам руки, — какой ужас! Я не могу опомниться! И в то же время нельзя сказать, что я чересчур удивлен. Мне давно казалось, что что-нибудь в этом духе может произойти. Помните, я только вчера вам об этом говорил?
  — Mais oui, mais oui371, — подтвердил Пуаро. — Я прекрасно помню, что вы мне вчера говорили. Позвольте представить вам инспектора Джеппа, который ведет это дело.
  Брайан Мартин бросил на Пуаро укоризненный взгляд.
  — Я понятия не имел, — пробормотал он, — вам следовало предупредить меня.
  И он холодно кивнул инспектору.
  — Не понимаю, зачем вы попросили меня приехать, я не имею к этому ни малейшего отношения, — добавил он.
  — Мне кажется, имеете, — мягко возразил Пуаро. — Когда происходит убийство, следует забывать о своих антипатиях.
  — Нет-нет. Я играл вместе с Сильвией. Я хорошо ее знаю. Да и вообще, она мой друг.
  — Тем не менее, как только вам стало известно об убийстве лорда Эджвера, вы, не колеблясь, пришли к выводу, что убила его она, — холодно заметил Пуаро.
  Актер вздрогнул.
  — Вы хотите сказать?.. — Казалось, его глаза сейчас выскочат из орбит. — Вы хотите сказать, что я не прав? Что это не ее рук дело?
  — Не беспокойтесь, мистер Мартин, это сделала она, — вмешался Джепп.
  Молодой человек обессиленно прислонился к спинке стула.
  — Я чуть было не подумал, что совершил ужасную ошибку, — пробормотал он.
  — В подобного рода делах дружеские чувства не должны быть помехой на пути к истине, — решительно заявил Пуаро.
  — Так-то оно так, но…
  — Друг мой, вы действительно хотите стать на сторону женщины, совершившей убийство? Убийство — самое страшное из всех преступлений!
  Брайан Мартин вздохнул.
  — Вы не понимаете. Сильвия — не обычная преступница. Она… она не видит разницы между добром и злом. Она не может отвечать за свои поступки.
  — Это решат присяжные, — сказал Джепп.
  — Успокойтесь, — мягко произнес Пуаро. — Не думайте, что ваши слова будут рассматривать как обвинение. С обвинением выступили другие. Но вы должны рассказать нам то, что вам известно. Это ваш долг перед обществом.
  Брайан Мартин вздохнул.
  — Пожалуй, вы правы, — сказал он. — Что я должен рассказать?
  Пуаро взглянул на Джеппа.
  — Вы когда-нибудь слыхали, чтобы леди Эджвер — хотя, наверное, лучше будет называть ее Сильвией Уилкинсон — отпускала угрозы в адрес своего мужа?
  — Да, несколько раз.
  — Что она говорила?
  — Что если он не даст ей развода, то она его «прикончит».
  — Может быть, она шутила?
  — Нет. Думаю, она говорила вполне серьезно. Однажды она сказала, что сядет в такси, поедет к нему домой и убьет. Вы это тоже слышали, правда, мсье Пуаро?
  И он с надеждой взглянул на моего друга.
  Пуаро кивнул.
  Джепп продолжал задавать вопросы.
  — Мистер Мартин, нам известно, что она хотела получить свободу, чтобы выйти замуж за другого человека. Вы знаете, кто он?
  Брайан кивнул.
  — Кто же?
  — Это… герцог Мертонский.
  — Герцог Мертонский?! — Инспектор присвистнул. — Она высоко метила! Еще бы… Один из самых богатых людей в Англии.
  Брайан кивнул совсем уж удрученно.
  Мне было не вполне понятно отношение Пуаро к происходящему. Он полулежал в кресле, сплетя пальцы и кивая в такт разговору головой, как человек, который поставил пластинку и с удовольствием слушает знакомый мотив.
  — Ее муж отказался дать ей развод?
  — Категорически.
  — Вы это точно знаете?
  — Да.
  — А вот теперь настает мой черед, — неожиданно вмешался Пуаро. — Леди Эджвер попросила меня съездить к ее мужу и попытаться склонить его к разводу. Мы должны были увидеться с ним сегодня утром.
  Брайан Мартин покачал головой.
  — У вас бы ничего не вышло, — уверенно возразил он. — Эджвер ни за что бы не согласился.
  — Вы так думаете? — благожелательно спросил его Пуаро.
  — Я уверен. И Сильвия это в глубине души тоже знала. На самом деле она не верила, что у вас что-нибудь получится. Она давно потеряла надежду. Ее муж был в отношении развода маньяком.
  Пуаро улыбнулся, и его глаза сделались совершенно зелеными.
  — Милый молодой человек, вы ошибаетесь, — ласково проговорил он. — Я виделся с лордом Эджвером вчера, и он согласился на развод.
  Брайан Мартин чуть не упал со стула. Он смотрел на Пуаро круглыми от изумления глазами.
  — Вы… вы… виделись с ним вчера? — заикаясь, пробормотал он.
  — В четверть первого. Пуаро был, как всегда, точен.
  — И он согласился на развод?
  — Он согласился на развод.
  — Вам следовало сразу же сообщить об этом Сильвии! — с упреком воскликнул молодой человек.
  — Я так и поступил.
  — Что? — воскликнули Мартин и Джепп одновременно.
  Пуаро улыбнулся.
  — Это несколько портит мотив, не так ли? — осведомился он. — А теперь, мистер Мартин, позвольте мне обратить ваше внимание вот на это.
  И он показал ему газетную заметку.
  Брайан прочитал ее, но без особого интереса.
  — Вы полагаете, что это ее алиби? — спросил он. — Насколько я понимаю, лорда Эджвера застрелили вчера вечером?
  — Он был заколот, а не застрелен, — сказал Пуаро. Мартин медленно опустил газету.
  — Боюсь, что у нее нет шансов, — с сожалением произнес он. — Сильвия не была на этом обеде.
  — Откуда вы знаете?
  — Не помню точно. Кто-то мне сказал.
  — Жаль, — задумчиво протянул Пуаро.
  Джепп взглянул на него с любопытством.
  — Я вас опять не понимаю. Теперь вам как будто хочется, чтобы она оказалась невиновной.
  — Нет-нет, дорогой Джепп. Я более последователен, чем вам кажется. Но, по правде говоря, это дело в том виде, в каком вы его преподносите, возмущает мой ум.
  — Что вы имеете в виду — возмущает ваш ум? Мой ум оно не возмущает.
  Я представил себе, какой ответ просится Пуаро на язык, но он сдержался.
  — Перед нами молодая женщина, которая хочет, как вы сказали, избавиться от своего мужа. Этот пункт у меня возражений не вызывает. Она и мне откровенно заявила то же самое. Et bien372, какие же шаги она предпринимает? Она несколько раз громко и внятно, в присутствии свидетелей, повторяет, что хочет его убить. Затем в один прекрасный вечер она отправляется к нему домой, говорит дворецкому, кто она, закалывает мужа и возвращается домой. Как это назвать, друг мой? Есть в этом хоть капля здравого смысла?
  — Да, она поступила довольно глупо.
  — Глупо? Да это полный идиотизм!
  — Ну, — сказал Джепп, поднимаясь, — полиции только лучше, когда преступник теряет голову. Мне пора в «Савой».
  — Вы позволите мне сопровождать вас?
  Джепп не возражал, и мы отправились в отель вместе. Брайан Мартин расстался с нами неохотно. Он нервничал, был чрезвычайно возбужден и настойчиво просил сообщать ему, как будут развиваться события.
  — Нервный малый, — охарактеризовал его Джепп.
  Пуаро согласился.
  В вестибюле «Савоя» мы столкнулись с мужчиной, на котором было написано, что он адвокат. Вместе мы поднялись наверх к номеру Сильвии Уилкинсон.
  — Что? — лаконично спросил Джепп у одного из своих людей.
  — Она потребовала дать ей телефон.
  — Куда звонила? — быстро спросил Джепп.
  — К Джею. Заказывала траур.
  Джепп тихонько выругался, и мы вошли в номер.
  Овдовевшая леди Эджвер мерила перед зеркалом шляпки. На ней было что-то газовое, черно-белое, и она приветствовала нас ослепительной улыбкой.
  — Мсье Пуаро, как мило, что вы тоже пришли. Мистер Моксон, — это адвокату, — как хорошо, что вы здесь. Садитесь рядом со мной и говорите, на какие вопросы я обязана отвечать. Вот этот человек считает, что я сегодня утром была у Джорджа и убила его.
  — Вчера вечером, мадам, — сказал Джепп.
  — Вы сказали, что сегодня в десять часов.
  — Мадам, когда я беседовал с вами сегодня, было только девять.
  Сильвия широко открыла глаза.
  — Надо же! — изумленно произнесла она. — Разбудить меня так рано, можно сказать, на рассвете!
  — Одну минуту, инспектор, — тягучим адвокатским голосом сказал мистер Моксон, — когда все-таки произошло это… э-э… трагическое… непоправимое… событие?
  — Вчера, около десяти часов вечера, сэр.
  — Ну, тогда все в порядке, — вмешалась Сильвия. — Я была в гостях… ой! — Она прикрыла ладонью рот. — Может, мне не надо было этого говорить?
  И она робко посмотрела на адвоката.
  — Если вчера в десять часов вечера вы находились… э-э… в гостях, леди Эджвер, то я… э-э… не вижу препятствий к тому, чтобы вы объявили об этом инспектору… нет, не вижу…
  — Правильно, — сказал Джепп. — Я и просил вас всего-навсего рассказать, где вы были вчера вечером.
  — Ничего подобного. Вы спрашивали что-то про десять часов. И вообще, меня так поразило это известие!.. Я тут же потеряла сознание, мистер Моксон.
  — Где вы были в гостях, леди Эджвер?
  — В Чизвике, у сэра Монтегю Корнера.
  — Когда вы туда отправились?
  — Ужин был назначен на половину девятого.
  — Значит, вы уехали туда…
  — Около восьми. Но сначала я заехала на минутку в гостиницу «Пиккадилли Палас», чтобы попрощаться с приятельницей из Америки, которая туда возвращается, — с миссис Ван Дузен. В Чизвик я приехала без пятнадцати девять.
  — Когда вы оттуда уехали?
  — Примерно в половине двенадцатого.
  — Вы поехали прямо сюда?
  — Да.
  — На такси?
  — Нет, в своей машине. Я взяла ее напрокат в агентстве Даймлера.
  — Во время обеда вы куда-нибудь выходили?
  — М-м… я…
  — Значит, выходили?
  Он был похож на терьера, преследующего крысу.
  — Не понимаю, что вы имеете в виду. Во время обеда меня позвали к телефону.
  — Кто вам звонил?
  — По-моему, меня разыграли. Какой-то голос спросил: «Это леди Эджвер?» Я ответила: «Да». И тогда там засмеялись и повесили трубку.
  — Вы выходили из дому, чтобы поговорить по телефону?
  Глаза Сильвии расширились от удивления.
  — Конечно, нет.
  — Как долго вас не было за столом?
  — Минуты полторы.
  Из Джеппа как будто выпустили воздух. Я был убежден, что он не поверил ни единому ее слову, но у него не было ничего, что опровергало бы или подтверждало сказанное ею.
  Холодно попрощавшись, он удалился.
  Мы тоже поднялись, но она обратилась к Пуаро:
  — Мсье Пуаро, я хочу вас кое о чем попросить.
  — К вашим услугам, мадам.
  — Пошлите от меня телеграмму герцогу в Париж. Он остановился в «Крийоне». Надо известить его! Я не хотела бы посылать телеграмму сама. Я сейчас должна быть безутешной вдовой — неделю, а то и две, наверное.
  — Давать телеграмму нет необходимости, мадам, — сказал Пуаро. — Завтра он все прочтет в газетах.
  — Ну какая же вы умница! Конечно! Не надо телеграммы. Раз все так замечательно устроилось, я должна вести себя очень осторожно. Как настоящая вдова, с достоинством, понимаете? Это я смогу. Еще я хотела послать венок из орхидей. Они, по-моему, самые дорогие. Наверное, я должна буду присутствовать на похоронах, как вы думаете?
  — Сначала вам придется присутствовать на дознании, мадам.
  — Да, действительно. — Она ненадолго задумалась. — Мне ужасно не нравится этот… из Скотленд-Ярда. Как он меня напугал! Мсье Пуаро…
  — Да?
  — Похоже, мне сильно повезло, что я передумала и все-таки поехала в Чизвик.
  Пуаро, направившийся было к двери, резко обернулся.
  — Что вы сказали, мадам? Вы передумали?
  — Да. Я собиралась остаться дома. У меня вчера страшно болела голова.
  Пуаро глотнул. Казалось, ему вдруг стало трудно дышать.
  — Вы… вы говорили об этом кому-нибудь?
  — Да, конечно. Мы пили чай большой компанией, и потом все принялись уговаривать меня ехать куда-то на коктейль. Но я сказала «нет». Я сказала, что у меня раскалывается голова, что я иду домой и что на ужин к сэру Монтегю тоже не поеду.
  — Почему вы передумали, мадам?
  — Потому что Эллис меня чуть не съела. Как занудила, что я должна там быть, раз обещала! У старика Корнера большие связи, к тому же он с причудами, легко обижается. Но мне теперь все равно. Когда я выйду за Мертона, он мне будет не нужен. Но Эллис считает, что надо быть осторожной, что неизвестно, когда это все произойдет… наверное, она права. В общем, я поехала.
  — Вы должны быть очень благодарны Эллис, мадам, — серьезно сказал Пуаро.
  — Что верно, то верно. Вряд ли бы я так легко отделалась от этого… инспектора.
  Она засмеялась — в отличие от Пуаро, который тихо заметил:
  — Да, тут есть над чем поломать голову.
  — Эллис! — позвала Сильвия.
  Из соседней комнаты показалась горничная.
  — Мсье Пуаро говорит, что мне очень повезло, что я послушалась тебя и поехала к сэру Монтегю.
  Эллис едва удостоила Пуаро взглядом.
  — Раз дали слово, значит, надо его держать, — угрюмо сказала она. — А вы, миледи, слишком часто подводите своих знакомых. Люди этого не прощают. Могут сделать какую-нибудь гадость.
  Сильвия снова надела шляпу, которую примеряла, когда мы вошли.
  — Ненавижу черный цвет, — вздохнула она. — Никогда его не ношу. Но настоящая вдова, конечно, обязана быть в черном. Шляпы все кошмарные. Эллис, позвони в другой магазин. Совершенно нечего надеть!
  Мы с Пуаро тихонько выскользнули из номера.
  Глава 7
  СЕКРЕТАРША
  В тот день мы еще раз встретились в Джеппом. Буквально через час после того, как мы расстались с Сильвией Уилкинсон, Джепп вновь появился у нас, швырнул шляпу на стол и с горечью сообщил, что его теория рухнула.
  — Вы опросили свидетелей? — сочувственно спросил Пуаро.
  Джепп уныло кивнул.
  — И либо лгут двенадцать человек, либо она невиновна, — проворчал он.
  — Скажу вам откровенно, мсье Пуаро, — продолжал он, — я ожидал, что ее будут выгораживать, но я не думал, что лорда Эджвера мог убить кто-то еще. У нее одной был хоть какой-то повод для убийства.
  — Не знаю, не знаю… Mais continuez373.
  — Так вот, я ожидал, что ее будут выгораживать. Вы знаете эту театральную публику — они всегда защищают своих. Но тут дело обстоит иначе. На обеде были сплошь важные шишки, никто из них с ней не дружит, и некоторые из них видели друг друга первый раз в жизни. На их показания можно положиться. Я надеялся, что, может быть, она исчезала из-за стола хотя бы на полчаса. Ей это было бы нетрудно сделать, пошла бы «попудрить нос», например… Но нет, ее действительно позвали к телефону, однако дворецкий все время был при ней — кстати, все было так, как она говорила. Он слышал, как она сказала: «Да, я леди Эджвер», — и на другом конце повесили трубку. Странная история, между прочим. Хотя к этой, конечно, отношения не имеет.
  — Возможно, и нет, но это действительно интересно. Кстати, кто звонил, мужчина или женщина?
  — Она говорит, что как будто бы женщина.
  — Странно, — в задумчивости произнес Пуаро.
  — Но речь не об этом, — нетерпеливо перебил его Джепп. — Давайте вернемся к главному. Все происходило так, как она рассказывала. Она приехала туда без пятнадцати девять, уехала в половине двенадцатого и без пятнадцати двенадцать была дома. Я видел шофера, который ее возит, он давно работает в агентстве Даймлера. К тому же в отеле видели, как она приехала.
  — Все очень убедительно.
  — А как быть с теми двумя, которые видели ее в доме лорда Эджвеpa? Ведь ее опознал не только дворецкий. Секретарша лорда Эджвера видела ее тоже. Они оба клянутся всеми святыми, что женщина, приходившая в десять часов, — леди Эджвер.
  — Дворецкий там давно служит?
  — Около полугода. Кстати, красивый парень.
  — Весьма. Et bien, мой друг, если он служит там всего полгода, он не мог узнать леди Эджвер, поскольку никогда ее не видел.
  — Но он видел ее на экране и на фотографиях в газетах. И главное — секретарша узнала ее. Она работает у лорда Эджвера шесть лет, и она абсолютно уверена, что это была леди Эджвер.
  — Мне хотелось бы повидать эту секретаршу, — сказал Пуаро.
  — Что ж, поехали хоть сейчас.
  — Благодарю вас, друг мой. Я с радостью принимаю ваше приглашение. Надеюсь, оно распространяется и на Гастингса?
  Джепп ухмыльнулся.
  — А как же? Куда хозяин, туда и пес, — пошутил он (на мой взгляд, весьма безвкусно).
  — Это похоже на дело Элизабет Каннинг, — продолжал Джепп. — Помните его? Когда толпы свидетелей с обеих сторон присягали, что в одно и то же время видели цыганку Мэри Скваерс в двух противоположных концах Англии. Честные, надежные свидетели, все без исключения. А она такая уродина, что спутать ее ни с кем невозможно. Там так ничего и не выяснили. И у нас примерно то же. Разные группы людей готовы присягнуть, что леди Эджвер была в двух местах одновременно. Кто из них говорит правду?
  — Разве это трудно будет выяснить?
  — Так вы считаете… но эта женщина — мисс Кэррол — действительно знала леди Эджвер. Она долго жила с ней в одном доме и ошибиться не могла.
  — Мы это скоро выясним.
  — Кто унаследует титул? — спросил я.
  — Племянник, капитан Рональд Марш. По слухам, изрядный мот.
  — Когда, по мнению врача, наступила смерть? — спросил Пуаро.
  — Чтобы сказать точно, придется подождать вскрытия. Посмотреть, далеко ли уполз обед.
  Джепп не умел или не считал нужным выражаться более деликатно.
  — Но скорее всего в десять. Последний раз его видели живым в начале десятого, когда он выходил из столовой. Виски и содовую дворецкий отнес ему в библиотеку. В одиннадцать, когда дворецкий отправился спать, света в библиотеке не было, значит, скорее всего он был мертв — вряд ли бы он стал сидеть в темноте.
  Пуаро согласно кивнул. Через несколько мгновений мы подъехали к дому, окна которого были плотно зашторены.
  Дверь открыл красавец-дворецкий.
  Джепп вошел первым, за ним Пуаро и я. Дверь открывалась влево, поэтому дворецкий стоял у стены с той же стороны. Пуаро был справа от меня, и поскольку он ниже, чем я, дворецкий увидел его, только когда мы вошли в холл. Я в тот момент оказался рядом с дворецким и увидел, что он испуганно вздрогнул и посмотрел на Пуаро с плохо скрытым ужасом. Я мысленно отметил про себя этот факт.
  Джепп проследовал в столовую, находившуюся справа, и позвал туда дворецкого.
  — Вот что, Элтон, — сказал он, — я прошу вас снова рассказать, что вам известно. Та дама пришла в десять часов вечера?
  — Леди Эджвер? Да, сэр.
  — Как вы ее узнали? — спросил Пуаро.
  — Она сказала мне свое имя, сэр, а кроме того, я видел ее фотографии в газетах. В кино я ее тоже видел.
  Пуаро кивнул.
  — Как она была одета?
  — Она была в черном, сэр. Уличное черное платье, маленькая черная шляпка. Жемчужное ожерелье и серые перчатки.
  Пуаро вопросительно посмотрел на Джеппа.
  — Вечернее платье из белой тафты и горностаевая накидка, — коротко сообщил тот.
  Дворецкий продолжил рассказ, который полностью совпал с тем, что нам уже было известно от Джеппа.
  — Кто-нибудь еще приходил вчера вечером к вашему хозяину? — спросил Пуаро.
  — Нет, сэр.
  — Какой в двери замок?
  — Автоматический, сэр. Перед тем как лечь спать, я обычно запираю дверь еще и на засов. Обычно я делаю это в одиннадцать, но вчера мисс Адела была в Опере, поэтому я засова не трогал.
  — Как была заперта дверь сегодня утром?
  — На засов, сэр. Мисс Адела заперла ее, вернувшись из театра.
  — Когда она пришла? Вы знаете?
  — Примерно без четверти двенадцать, сэр.
  — Следовательно, примерно до двенадцати часов снаружи дверь можно было открыть только с помощью ключа, а изнутри — простым поворотом ручки?
  — Да, сэр.
  — Сколько в доме ключей?
  — Один — у лорда Эджвера, второй — из шкафа в холле — мисс Адела взяла вчера с собой. Я не знаю, есть ли другие ключи.
  — Значит, больше их ни у кого нет?
  — Нет, сэр. Мисс Кэррол всегда звонит.
  Пуаро сказал, что он узнал все, что хотел, и мы отправились к секретарше. Она сидела у письменного стола и что-то сосредоточенно писала.
  Мисс Кэррол оказалась миловидной, энергичной женщиной лет сорока пяти. В ее светлых волосах мелькала седина. Сквозь пенсне на нас смотрели проницательные голубые глаза. Когда она заговорила, я узнал внятный, громкий голос, звучавший накануне в телефонной трубке.
  — А, мсье Пуаро, — сказала она, когда Джепп представил нас друг другу. — Так это с вами лорд Эджвер попросил меня связаться вчера утром.
  — Совершенно верно, мадемуазель.
  Мне показалось, что Пуаро смотрит на нее с удовольствием. Еще бы: она была воплощением аккуратности.
  — Итак, инспектор Джепп? — спросила мисс Кэррол. — Чем еще я могу быть вам полезна?
  — Скажите, вы абсолютно уверены, что вчера вечером сюда приходила леди Эджвер?
  — Вы спрашиваете меня об этом уже в третий раз. Разумеется, я уверена. Я ее видела.
  — Где вы видели ее, мадемуазель?
  — В холле. Она сказала несколько слов дворецкому и затем прошла по холлу в библиотеку.
  — Где вы находились в это время?
  — Наверху. И смотрела вниз.
  — Вы убеждены, что это была она?
  — Да. Я хорошо видела ее лицо.
  — Может быть, эта дама была просто похожа на жену лорда Эджвера?
  — Ну что вы, такое лицо, как у Сильвии Уилкинсон, в мире одно.
  — У лорда Эджвера были враги? — неожиданно спросил Пуаро.
  — Чепуха! — ответила мисс Кэррол.
  — Что значит чепуха, мадемуазель?
  — То, что в наше время у людей врагов не бывает. По крайней мере, у англичан.
  — Однако лорда Эджвера убили.
  — Это сделала его жена, — сказала мисс Кэррол.
  — Значит, жена не враг?
  — Эта история — из ряда вон. Я никогда не слышала, чтобы случалось что-нибудь подобное, во всяком случае, в нашем кругу.
  Очевидно, по мнению мисс Кэррол, убийства совершаются исключительно пьяными представителями низших слоев.
  — Сколько в доме ключей от входной двери?
  — Два, — не задумываясь ответила мисс Кэррол. — Один всегда находился у лорда Эджвера, другой — в шкафу в холле, им пользуются те, кто возвращается домой поздно. Был еще третий, но его потерял капитан Марш. Вопиющее легкомыслие!
  — Капитан Марш часто бывает в доме?
  — Последние три года он живет отдельно, но прежде жил здесь.
  — Почему он уехал отсюда? — спросил Джепп.
  — Не знаю. Наверное, не ужился с дядей.
  — Мне кажется, вам известно больше, мадемуазель, — мягко сказал Пуаро.
  Она бросила на него быстрый взгляд.
  — Я не из тех, кто любит сплетничать, мсье Пуаро.
  — Но вы наверняка знаете, насколько правдивы слухи о том, что между лордом Эджвером и его племянником существовали серьезные разногласия.
  — Они вовсе не были серьезными. Просто с лордом Эджвером было нелегко ладить.
  — Даже вы так считали?
  — Я говорю не о себе. У меня никогда не было конфликтов с лордом Эджвером. Он мне полностью доверял.
  — А капитану Маршу?.. — Пуаро мягко, но настойчиво подталкивал ее к дальнейшим откровениям.
  Мисс Кэррол пожала плечами.
  — Он был слишком расточительным. У него появились долги. Потом с ним произошла еще какая-то неприятная история — не знаю толком, какая именно. Они поссорились. Лорд Эджвер отказал ему от дома. Вот и все.
  И она замолчала, всем своим видом давая понять, что больше мы от нее ничего не услышим.
  Комната, где мы с ней беседовали, располагалась на втором этаже. Когда мы выходили оттуда, Пуаро взял меня за локоть.
  — Одну минуту. Пожалуйста, Гастингс, задержитесь здесь, а я спущусь с Джеппом вниз. Следите за нами, пока мы не войдем в библиотеку, и потом присоединяйтесь к нам.
  Я уже давно не задаю Пуаро вопросов, начинающихся со слова «почему». Как поется в солдатской песне, «не размышляй, а выполняй и, если надо, умирай». Слава богу, в моем случае до «умирай» дело еще не доходило. Решив, что Пуаро хочет проверить, не следит ли за ним дворецкий, я остался наверху у лестничных перил.
  Пуаро и Джепп спустились к входной двери и на мгновение исчезли из моего поля зрения. Затем я увидел, как они медленно прошли по холлу и скрылись за дверями библиотеки. Подождав несколько минут на случай, если появится дворецкий, и никого не дождавшись, я тоже спустился вниз и вошел в библиотеку.
  Тело, разумеется, было убрано. Шторы на окнах были задернуты. Горел свет. Пуаро с Джеппом стояли посреди комнаты и оглядывали ее.
  — Ровным счетом ничего, — сказал Джепп.
  И Пуаро с улыбкой отозвался:
  — Увы! Ни пепла от сигареты, ни следов, ни перчаток, ни даже еле уловимого аромата духов. Ничего из того, что так легко и кстати обнаруживает сыщик в детективном романе.
  — В этих романах полицейские всегда слепы, как кроты, — ухмыльнулся в ответ Джепп.
  — Я однажды нашел улику, — мечтательно сказал Пуаро, — но поскольку длина ее исчислялась не сантиметрами, а превышала метр, никто не хотел в нее верить.
  Я вспомнил обстоятельства того дела и засмеялся. Затем я вспомнил о возложенной на меня миссии и сказал:
  — Все в порядке, Пуаро, насколько я мог видеть, никто за вами не следил.
  — Что за глаза у моего друга! — восхищенно произнес Пуаро. — Скажите, милый Гастингс, вы заметили, что в зубах у меня была роза?
  — У вас в зубах была роза? — переспросил я в смятении, а Джепп гулко захохотал.
  — Да. Я вдруг решил изобразить Кармен, — невозмутимо ответил Пуаро.
  У меня мелькнула мысль, что либо он, либо я сошел с ума.
  — Значит, вы ее не заметили, Гастингс?
  В голосе Пуаро не было укора.
  — Нет, — ответил я, глядя на него с изумлением, — но ведь я не мог видеть вашего лица!
  — Ничего страшного, — мягко успокоил меня он.
  Уж не смеются ли они надо мной, подумал я.
  — Так, — заключил Джепп. — Здесь больше делать нечего. Надо бы еще раз побеседовать с дочкой, а то она была слишком плоха прежде, и я от нее ничего не добился.
  Он позвонил, и в библиотеку вошел дворецкий.
  — Спросите мисс Марш, не уделит ли она нам сейчас несколько минут.
  Дворецкий вышел, и некоторое время спустя перед нами появилась… мисс Кэррол.
  — Адела спит, — сказала она. — Бедная девочка, для нее это ужасное потрясение. После вашего ухода я дала ей снотворное, и она заснула, но часа через два, наверное, будет в состоянии отвечать на вопросы.
  Джепп сказал, что его это устраивает.
  — Впрочем, она знает ровно столько же, сколько я, — уверенно продолжала мисс Кэррол.
  — Какого вы мнения о дворецком? — спросил Пуаро.
  — Он мне не нравится, но почему — сама не знаю.
  Мы прошли к входной двери.
  — Вчера вечером вы стояли здесь, мадемуазель? — неожиданно спросил Пуаро, указав рукой на лестницу.
  — Да. А в чем дело?
  — Вы видели, как леди Эджвер прошла через холл в библиотеку?
  — Да.
  — И вы отчетливо видели ее лицо?
  — Конечно.
  — Но вы не могли видеть ее лица, мадемуазель. С того места, где вы стояли, вы могли видеть только ее затылок.
  Пуаро определенно застал ее врасплох. Она покраснела от досады.
  — Затылок, голос, походка… Какая разница? Я не могла ошибиться. У меня нет ни малейшего сомнения, что это была Сильвия Уилкинсон, и хуже ее женщины нет!
  И, резко повернувшись, мисс Кэррол стала подниматься по лестнице.
  Глава 8
  ВЕРСИИ
  Джепп распрощался с нами. Пуаро и я свернули в Риджентс-парк и уселись на скамью в тихой аллее.
  — Теперь я понимаю, какая роза была у вас в зубах, — смеясь сказал я, — но в тот момент, признаюсь, мне показалось, что вы сошли с ума.
  Пуаро кивнул с серьезным видом.
  — Теперь вы видите, Гастингс, что мисс Кэррол — опасный свидетель. Она опасна, потому что неточна. Помните, с какой уверенностью она заявила, что видела лицо той женщины? Я сразу подумал, что это невозможно. Если бы она выходила из библиотеки— другое дело, но она направлялась в библиотеку! Пришлось проделать этот маленький опыт, который подтвердил мои подозрения, я поймал ее в ловушку, и она сразу же изменила показания.
  — Но не изменила своего мнения, — возразил я. — Согласитесь, что по голосу и походке человек распознается безошибочно.
  — Нет!
  — Полно, Пуаро, ничто не отличает человека так, как походка и голос.
  — Правильно. Поэтому их легче всего подделать.
  — Вы думаете…
  — Вспомните, как совсем недавно мы сидели в театре…
  — Карлотта Адамс? Но ведь она гениальная актриса!
  — Изобразить знаменитость не так уж трудно. Но она, конечно, необычайно талантлива. Думаю, что она могла бы обойтись без рампы и без большого расстояния между ней и зрителями…
  Меня вдруг как громом ударило.
  — Пуаро! — воскликнул я. — Неужели вы считаете, что… нет, таких совпадений не бывает!
  — Смотря как на это взглянуть, Гастингс. Если принять определенную точку зрения, то никакого совпадения здесь нет.
  — Но к чему Карлотте Адамс убивать лорда Эджвера? Она с ним даже не знакома!
  — Откуда вы знаете, что она с ним не знакома? Мне это неизвестно. Между ними могли существовать отношения, о которых мы понятия не имеем. Хотя моя версия несколько иная.
  — Значит, у вас есть версия?
  — Да. Мысль о том, что в этом деле замешана Карлотта Адамс, возникла у меня в самом начале.
  — Но Пуаро…
  — Подождите, Гастингс, давайте рассмотрим факты. Леди Эджвер с полной откровенностью обсуждает отношения, сложившиеся между ней и мужем, и заходит так далеко, что даже грозится его убить. Это слышим не только мы с вами. Это слышит официант, это слышит — наверняка не впервые — горничная, это слышит Брайан Мартин, и, я полагаю, это слышит сама Карлотта Адамс. И есть люди, которым они все это пересказывают. В тот же вечер Карлотта Адамс так прекрасно изображает Сильвию, что все наперебой спешат сообщить ей об этом. А у кого есть повод для убийства лорда Эджвера? У его жены.
  Теперь представьте, что есть еще кто-то, кто хочет, чтобы лорд Эджвер умер. Он получает возможность подставить вместо себя леди Эджвер. В тот день, когда Сильвия Уилкинсон объявляет, что у нее болит голова и что она весь вечер проведет дома, этот человек решается осуществить свой план.
  Необходимо, чтобы свидетели видели, как Сильвия Уилкинсон входит в дом своего мужа. Пожалуйста, ее видят. Более того, она говорит, кто она. Ah! c'est un peu trop, ca!374 Тут даже ребенок заподозрил бы неладное.
  И еще одно обстоятельство. Мелкое, но… Женщина, приехавшая к лорду Эджверу, была в черном. А Сильвия Уилкинсон не носит черного. Мы с вами слышали, как она говорила это. Представим теперь, что женщина, приехавшая тогда к лорду Эджверу, не была Сильвией Уилкинсон, что она выдавала себя за Сильвию Уилкинсон. Убила ли она лорда Эджвера?
  Был ли еще кто-то третий, кто пробрался в этот дом и убил лорда Эджвера? Если да, то сделал ли он это до или после визита «леди Эджвер»? Если после, то о чем эта женщина говорила с лордом Эджвером? Как она объяснила свое появление? Она могла обмануть дворецкого, который ее не знал, или секретаршу, которая видела ее издали, но она не могла обмануть мужа. Или она увидела перед собой мертвеца? Может быть, лорда Эджвера убили до ее прихода, между девятью и десятью?
  — Подождите, Пуаро! — воскликнул я. — У меня голова идет кругом.
  — Успокойтесь, мой друг. Мы всего лишь выбираем версию. Это все равно что выбирать пиджак. Вот этот хорошо сидит? Нет, у него морщит рукав. А этот? Уже лучше, но маловат. Следующий велик. И так далее, до тех пор, пока мы не найдем пиджак, сидящий безукоризненно, то есть правду.
  — Кто, по вашему мнению, способен на такой дьявольский план? — спросил я.
  — Сейчас слишком рано делать выводы. Нужно хорошенько разобраться, у кого были причины желать смерти лорда Эджвера. Например, есть племянник, который унаследовал титул. Но это слишком очевидно. И несмотря на догматичное утверждение мисс Кэррол, у лорда Эджвера могли быть враги. Он произвел на меня впечатление человека, который заводит их с большой легкостью.
  — Да, — согласился я, — вы правы.
  — Убийца был уверен в собственной безопасности. Вспомните, Гастингс, если бы Сильвия Уилкинсон не передумала в последний момент, у нее бы не было алиби. Она находилась бы в своем номере в «Савое», и это было бы трудно доказать. Ее бы арестовали, судили — возможно, повесили бы.
  Я поежился.
  — Но я никак не могу разгадать одну загадку, — продолжал Пуаро. — Стремление поставить под удар Сильвию Уилкинсон очевидно, но чем тогда объясняется телефонный звонок? Почему кто-то позвонил ей в Чизвик и, узнав, что она там, повесил трубку? Звонок последовал в половине десятого, почти наверняка до убийства. Похоже, кто-то хотел убедиться в ее присутствии там, прежде чем совершить… что? Намерения звонившего кажутся мне в свете моих выводов — я не подберу другого слова — хорошими. Звонивший не мог быть убийцей, которому столь важно было бросить подозрение на Сильвию. Кто же он тогда? Мне кажется, что перед нами две группы не связанных между собой обстоятельств.
  Я одурманенно потряс головой.
  — Возможно, это совпадение.
  — Не может все быть совпадением! Полгода назад пропало письмо. Почему? Здесь слишком много необъяснимых вещей, и что-то наверняка связывает их воедино.
  Он вздохнул и продолжал:
  — Эта история, с которой к нам приходил Брайан Мартин…
  — Ну уж она-то с убийством лорда Эджвера вовсе никак не связана.
  — Вы слепы, Гастингс, слепы и неразумны. Разве вы не видите за всем этим единый замысел? Замысел пока непонятный, но — я уверен — объяснимый.
  Я подумал, что Пуаро настроен слишком оптимистично. Мне совсем не казалось, что этот замысел будет когда-нибудь разгадан. По правде говоря, я совершенно растерялся.
  — Нет, не может быть! — сказал я после раздумья. — Я не верю, что это Карлотта Адамс! Она показалась мне такой… такой порядочной девушкой!
  Но уже произнося это, я вспомнил слова Пуаро о любви к деньгам. Не она ли лежала в корне того, что казалось немыслимым? В тот вечер Пуаро был в ударе. Он сказал, что Сильвию подстерегает опасность — следствие ее эгоизма. Он сказал, что Карлотту может погубить жадность.
  — Я не думаю, что убийство совершила она, Гастингс. Она слишком спокойна и рассудительна для такого поступка. Возможно, она даже не знала, что замышляется убийство. Ее роль могла быть вполне невинной… Но тогда…
  Он замолчал и нахмурился.
  — Все равно она оказалась сообщницей. Она увидит сегодняшние газеты и поймет…
  Пуаро хрипло вскрикнул:
  — Скорей, Гастингс, скорей! Я был глуп! Такси! Скорей!
  Я смотрел на него в недоумении.
  Он отчаянно жестикулировал.
  — Такси! Скорее!
  Мы прыгнули в проезжавшее мимо такси.
  — Вы знаете ее адрес?
  — Кого? Карлотты Адамс?
  — Ну, конечно. Скорей, Гастингс, скорей! Дорога каждая минута. Разве вы не понимаете?
  — Нет, — признался я.
  Пуаро беззвучно выругался.
  — Телефонный справочник? Ее там нет. В театр!
  В театре нам не хотели давать адрес Карлотты Адамс, но Пуаро был настойчив. Оказалось, что она живет в доме неподалеку от Слоун-сквер. Мы поспешили туда. Пуаро был как в лихорадке.
  — Только бы успеть, Гастингс, только бы успеть!
  — К чему такая спешка? Объясните мне, в чем дело?
  — Дело в том, что я тупица. Да, я был слишком туп, чтобы понять очевидное. Боже мой, только бы не опоздать!
  Глава 9
  ВТОРАЯ СМЕРТЬ
  Хотя я не догадывался, почему Пуаро так взволнован, я знал его достаточно хорошо, чтобы понять, что у него есть на то основания.
  Когда мы подъехали к дому, где жила Карлотта Адамс, Пуаро первым выскочил из машины, заплатил таксисту и вбежал в вестибюль. Судя по списку жильцов, нужная нам квартира находилась на третьем этаже.
  Пуаро, не дожидаясь стоявшего на одном из верхних этажей лифта, поспешил наверх.
  Он постучал, затем позвонил. Прошло несколько томительных минут. Наконец дверь отворила скромно одетая женщина средних лет с волосами, собранными в пучок на затылке. Глаза ее были подозрительно красными.
  — Мисс Адамс? — нетерпеливо спросил Пуаро.
  Женщина вздрогнула.
  — Разве вы не слыхали?
  — Не слыхал?.. Чего?
  Она побледнела, и я понял, что то, чего боялся Пуаро, свершилось.
  Женщина медленно покачала головой.
  — Она умерла. Ночью, во сне. Это ужасно.
  Пуаро прислонился к дверному косяку.
  — Не успел… — прошептал он.
  Его волнение было настолько очевидным, что женщина посмотрела на него более внимательно.
  — Простите, сэр, вы были ее другом? Я не помню, чтобы вы раньше к ней приходили.
  Пуаро уклонился от прямого ответа.
  — У вас был врач? Что он сказал?
  — Что она выпила слишком много снотворного. Какое несчастье! Она была совсем молодой, и такая милая. До чего же опасны эти таблетки. Врач сказал, что это веронал.
  Пуаро неожиданно выпрямился. К нему возвращалась его обычная решительность.
  — Я должен войти в квартиру, — сказал он.
  Женщина заколебалась и взглянула на него с подозрением.
  — Наверное, не стоит… — начала она.
  Но Пуаро был настроен решительно. Чтобы добиться своего, он избрал единственно верный в данной ситуации способ.
  — Вы должны впустить меня, — сказал он. — Я сыщик. Мне необходимо ознакомиться с обстоятельствами смерти вашей хозяйки.
  Женщина прерывисто вздохнула и посторонилась, чтобы мы могли пройти.
  С этого момента Пуаро взял бразды правления в свои руки.
  — То, что я вам сказал, — внушительно произнес он, — не подлежит разглашению. Все должны думать, что смерть мисс Адамс — результат несчастного случая. Прошу вас, назовите фамилию и адрес врача, которого вы вызывали.
  — Доктор Хит, Карлайл-стрит, 17.
  — Ваше имя, пожалуйста.
  — Алиса Беннет.
  — Я вижу, вы были очень привязаны к мисс Адамс, уважаемая мисс Беннет.
  — О да, сэр. Она была такая милая. Совсем непохожа на других актрис. Я работала у нее и в прошлом году, когда она сюда приезжала. Она была настоящей леди. Воспитанная, и одевалась так деликатно.
  Пуаро слушал ее внимательно и с сочувствием. Куда только девалось его волнение! Он, по всей вероятности, понял, что теперь для получения нужных сведений ему лучше проявить мягкость.
  — Для вас, мисс Беннет, это наверняка был страшный удар, — сказал он.
  — О, сэр, еще бы! Я принесла ей чай в полдесятого, как обычно, а она спит — так мне показалось. Я поставила поднос, подошла к окну и стала раздвигать занавески. Одно кольцо застряло, я дернула посильнее, и оно как взвизгнет! Я оборачиваюсь и вижу, что она все спит. При таком-то шуме! И тут меня прямо как ударило. Странно, думаю, она лежит, неестественно как-то. Я подошла, тронула ее за руку, а уж она холодная! Я и закричала.
  Глаза ее наполнились слезами.
  — Да, да, — сочувственно произнес Пуаро. — Представляю, как это было ужасно. Скажите, мисс Адамс часто принимала снотворное?
  — Она иногда пила что-то от головной боли. Такие маленькие таблетки в бутылочке. Но прошлым вечером — так доктор сказал — она выпила другое лекарство.
  — К ней кто-нибудь приходил вчера вечером?
  — Нет, сэр. Вчера вечером ее не было дома.
  — Она говорила вам, куда собирается?
  — Нет, сэр. Она ушла около семи часов.
  — А-а! Как она была одета?
  — В черное платье, сэр. Черное платье и черная шляпка. Мы с Пуаро обменялись взглядами.
  — На ней были украшения?
  — Только нитка жемчуга, которую она всегда носила, сэр.
  — И перчатки — серые перчатки?
  — Да, сэр. Перчатки она взяла серые.
  — Так! Вспомните теперь, пожалуйста, какое у нее было настроение? Грустное? Веселое? Может быть, она нервничала?
  — По-моему, она была очень в духе, сэр. Все время улыбалась, как будто вспоминала что-то веселое.
  — Во сколько она вернулась домой?
  — В начале первого, сэр.
  — И была по-прежнему в хорошем настроении?
  — Она выглядела очень усталой, сэр.
  — Но не грустной? Не расстроенной?
  — Нет, по-моему, она была очень довольна. У нее был такой вид, будто она добилась, чего хотела. Она начала звонить по телефону, но передумала. Сказала, что позвонит завтра.
  — Вот как! — Глаза Пуаро возбужденно заблестели. Он подался вперед и спросил с деланым безразличием: — Вы слышали имя человека, которому она звонила?
  — Нет, сэр. Она назвала номер и стала ждать, и, наверное, телефонистка сказала: «Одну минуту», — как они обычно делают, сэр, — и она сказала «хорошо», а потом зевнула и говорит: «Знаете, я передумала, я очень устала». Положила трубку и начала раздеваться.
  — А номер вы не запомнили? Хотя бы часть? Это может быть очень важно.
  — Нет, сэр, не запомнила. Я же не прислушивалась специально. Но я точно помню, что это был номер района Виктория.
  — Она что-нибудь ела или пила перед тем, как лечь спать?
  — Выпила стакан горячего молока, как обычно.
  — Кто подогрел и принес молоко?
  — Я, сэр.
  — И в этот вечер никто из посторонних в квартиру не заходил?
  — Никто, сэр.
  — А днем?
  — Тоже никто. Мисс Адамс обедала и пила чай в городе. Она вернулась в шесть часов.
  — Когда принесли молоко? Молоко, которое она пила перед сном.
  — Днем. Рассыльный приносит его в четыре часа и оставляет у порога. Но сэр, я уверена, что молоко было хорошее. Я его сама пила с чаем сегодня утром. И доктор точно сказал, что эту гадость она приняла сама.
  — Возможно, я ошибаюсь, — сказал Пуаро. — Да, возможно, я ошибаюсь. Нужно переговорить с врачом. Видите ли, у мисс Адамс были враги. В Америке все совсем по-другому…
  Он выжидательно замолчал и был вознагражден.
  — Ох, сэр, знаю. Я читала и про Чикаго, и про гангстеров. До чего же страшно там жить. О чем думает тамошняя полиция, не знаю. Насколько у нас спокойнее!
  Пуаро с удовольствием предоставил говорить Алисе Беннет, поскольку ее расхожие домыслы спасали его от необходимости давать дальнейшие объяснения.
  Его взгляд остановился на небольшом чемоданчике, скорее даже портфеле, который лежал на одном из стульев.
  — Мисс Адамс брала с собой этот портфель, когда уходила из дому вчера вечером?
  — Она его брала утром, сэр. В шесть часов она приходила без него, а потом принесла опять, когда совсем вернулась.
  — Отлично! Вы позволите мне открыть его?
  Алиса Беннет позволила бы ему что угодно. Как большинство подозрительных и осторожных женщин, она начинала безгранично доверять человеку, которому удавалось расположить ее к себе.
  Портфель не был заперт. Пуаро открыл его. Я подошел ближе и заглянул ему через плечо.
  — Вы видите, Гастингс, вы видите? — возбужденно прошептал он.
  Содержимое портфеля и вправду было красноречивым.
  Мы увидели коробку с гримом, два предмета, я определил их как вкладыши в туфли, которые увеличивали на несколько сантиметров рост, пару серых перчаток и завернутый в папиросную бумагу великолепный золотистый парик, по цвету точно совпадавший с волосами Сильвии Уилкинсон и причесанный так же, как причесывалась она: с пробором посередине и с локонами внизу.
  — Вы и сейчас сомневаетесь, Гастингс? — спросил Пуаро.
  Возможно, до этого момента я действительно сомневался. Но только не теперь.
  Пуаро закрыл портфель и снова обратился к горничной:
  — Вы знаете, с кем мисс Адамс ужинала вчера вечером?
  — Нет, сэр.
  — Вы знаете, с кем она обедала и пила чай?
  — Про чай не скажу, но обедала она, по-моему, с мисс Драйвер.
  — Мисс Драйвер?
  — Да. Это ее близкая подруга. У нее шляпный магазин на Моффат-стрит, рядом с Бонд-стрит. «Женевьева» называется.
  Пуаро записал адрес подруги под адресом врача.
  — И еще одно, мадам. Вы можете вспомнить что-нибудь, все равно что, из сделанного или сказанного мисс Адамс по приходе домой вчера в шесть часов, что сейчас кажется вам необычным или настораживающим?
  Горничная задумалась.
  — Нет, сэр, — сказала она наконец, — ничего такого я не припоминаю. Я спросила, будет ли она пить чай, а она ответила, что уже пила.
  — Значит, она сказала, что уже пила чай? — прервал ее Пуаро. — Продолжайте, пожалуйста.
  — И потом до самого ухода она писала письма.
  — Письма? Вы знаете кому?
  — Да, сэр. В общем-то, это было одно письмо — ее сестре в Вашингтон. Она писала сестре два раза в неделю, обязательно. Она собиралась опустить его, когда будет выходить, чтобы успеть к последней выемке, но забыла.
  — Значит, оно до сих пор здесь?
  — Нет, сэр. Я сама его опустила. Она о нем вспомнила, когда ложилась спать, и я сказала, что наклею еще одну марку и сбегаю, опущу его в экспресс-ящик, чтобы оно поскорей дошло.
  — Так. А почта далеко?
  — За углом, сэр.
  — Вы запирали дверь, когда уходили?
  Беннет с испугом посмотрела на него.
  — Нет, сэр. Я просто затворила ее, как обычно, когда выхожу на почту.
  Пуаро хотел было еще что-то спросить, но воздержался.
  — Хотите взглянуть на нее, сэр? — спросила горничная, всхлипывая. — Она такая красивая лежит!
  Мы проследовали за ней в спальню.
  На лице Карлотты Адамс застыло выражение удивительного покоя. Она казалась гораздо моложе, чем в тот вечер в «Савое». Усталый ребенок.
  Пуаро посмотрел на нее долгим взглядом, в котором я прочитал странное, непонятное мне чувство. Он перекрестился.
  — J'ai fait un serment375, Гастингс, — произнес он, когда мы спустились по лестнице.
  Я не спросил его, в чем он поклялся. Об этом было легко догадаться. Через несколько минут он сказал:
  — Одно только меня утешает. Я не мог ее спасти. К тому времени, когда я узнал о смерти лорда Эджвера, она уже была мертва. От этого мне немного легче. Значительно легче.
  Глава 10
  МЭРИ ДРАЙВЕР
  Нашим следующим шагом было посещение врача, адрес которого дала нам горничная.
  Он оказался суетливым пожилым человеком с осторожными манерами. О Пуаро он был наслышан и сказал, что счастлив видеть его во плоти.
  — Чем могу быть вам полезен, мсье Пуаро? — спросил он после этой преамбулы.
  — Господин доктор, сегодня утром вас вызывали в квартиру некой мисс Адамс…
  — Ах, да, да. Бедная девушка! К тому же незаурядная актриса. Я дважды видел ее представления. Крайне печально, что все кончилось таким образом. Не понимаю пристрастия современной молодежи к наркотикам.
  — Вы считаете, что она принимала наркотики?
  — Категорически утверждать это я, как профессионал, не берусь. Во всяком случае, она не кололась. Следов иглы я не обнаружил. Следовательно, она их глотала. Горничная говорила мне, что она хорошо засыпала и без снотворного, но горничные часто ошибаются. Скорее всего она принимала веронал не каждый вечер, но в том, что она его принимала, можно не сомневаться.
  — Почему вы так думаете?
  — А вот, посмотрите… Одну минуту… куда я ее засунул? Он искал что-то в своем чемоданчике.
  — Ага, вот она!
  И он достал маленькую черную сафьяновую сумочку.
  — Я забрал ее с собой, чтобы горничная не переложила в ней что-нибудь ненароком. Тут есть что предъявить на дознании.
  Открыв сумочку, он извлек из нее крошечную золотую шкатулку, на которой рубинами были выложены инициалы К.А. Это была чрезвычайно дорогая безделушка. Врач открыл ее, и мы увидели, что она почти доверху наполнена белым порошком.
  — Веронал, — коротко пояснил он. — Поглядите, что написано внутри.
  Внутри, на крышке шкатулки, было выгравировано:
  К.А от Д.,Париж, 10 ноября.
  Приятных сновидений.
  — Десятое ноября, — задумчиво сказал Пуаро.
  — Совершенно верно. А сейчас июнь. Следовательно, мы можем предположить, что она принимала веронал по крайней мере полгода, но поскольку год не указан, то срок может быть гораздо больше.
  — Д., Париж, — нахмурясь, произнес Пуаро.
  — Вам это что-нибудь говорит? Кстати, я не спросил: какое вы имеете к этому делу отношение? Думаю, вами движет не праздное любопытство. Вы, вероятно, хотите знать, не самоубийство ли это? Здесь я вам помочь не сумею. Да и вряд ли кто-нибудь сумеет. Горничная утверждает, что вчера у нее было прекрасное настроение. Похоже, что это был несчастный случай, я, во всяком случае, склонен думать так. Веронал на каждого действует по-своему. Один может выпить его хоть пригоршню и останется жив, а другому достаточно щепотки, чтобы отойти в мир иной. Поэтому он так и опасен. Не сомневаюсь, что дознание придет к выводу «смерть в результате несчастного случая».
  — Можно мне осмотреть сумочку мадмуазель Адамс?
  — Разумеется, пожалуйста.
  Пуаро выложил на стол ее содержимое. Тонкий носовой платок с инициалами К.М.А. в углу, пудреница, губная помада, фунтовая банкнота и немного серебра, пенсне.
  К пенсне Пуаро отнесся с особым вниманием. Оно было простым, строгим, в золотой оправе.
  — Любопытно, — заметил Пуаро. — Я не знал, что мисс Адамс носила очки. Может быть, они ей были нужны для чтения?
  Врач взял пенсне в руки.
  — Нет, — твердо сказал он, — эта вещь не для чтения, а для повседневного пользования, кстати, с очень сильными стеклами. Ее хозяин наверняка очень близорукий человек.
  — А вы не знаете, мисс Адамс?..
  — Я ее не лечил. До этого несчастья я был в ее квартире всего один раз — меня вызывали, когда у горничной нарывал палец. Мисс Адамс вышла тогда к нам на минуту, и очков на ней, ручаюсь, не было.
  Пуаро поблагодарил врача, и мы откланялись.
  С лица моего друга не сходило выражение недоумения.
  — Возможно, я действительно ошибаюсь, — проговорил он.
  — Вы имеете в виду переодевание?
  — Нет-нет. То, что она переодевалась, у меня сомнений не вызывает. Я имею в виду ее смерть. Подумайте: веронал у нее был. Возможно, она так переутомилась прошлым вечером, что боялась не уснуть и прибегла к его помощи.
  Тут он, к большому удивлению прохожих, остановился как вкопанный и энергично ударил себя кулаком одной рукой по ладони другой.
  — Нет, нет, нет, нет! — закричал он. — Почему этот несчастный случай произошел в столь подходящий момент? Это не несчастный случай! И не самоубийство! Нет, она сыграла свою роль и этим подписала себе смертный приговор! Веронал мог быть выбран только потому, что убийце было известно о том, что она его время от времени употребляет. Но тогда убийца — кто-то, кто знал ее очень хорошо. Кто такой Д.? Я бы многое отдал, чтобы узнать, кто он, Гастингс.
  — Пуаро! — одернул его я, поскольку он всецело был занят своими рассуждениями. — Идемте! На нас оглядываются.
  — Да? Пожалуй, вы правы. Хотя меня совершенно не волнует, смотрят на меня прохожие или нет. Это не мешает течению моей мысли.
  — Они уже начинали смеяться, — пробормотал я.
  — Это не имеет значения.
  Я не мог с ним согласиться, потому что больше всего на свете боюсь обратить на себя внимание окружающих. Пуаро же боится только одного: как бы жара или влажность не повлияли на форму его знаменитых усов.
  — Давайте возьмем такси, — предложил Пуаро и замахал тростью. Остановившемуся возле нас шоферу он дал адрес магазина «Женевьева» на Моффат-стрит.
  «Женевьева» оказалась одним из тех заведений, где в витрине выставлена одна невыразительная шляпа и один поблекший шарф и где вам нужно подняться на второй этаж по отдающей затхлостью лестнице, чтобы наконец-то попасть в магазин.
  Очутившись перед дверью с надписью «Женевьева. Входите смелее!», мы подчинились команде и вошли в маленькую комнату, полную шляп, где нас встретила крупная блондинка с недоверчивым взглядом.
  — Мисс Драйвер? — спросил Пуаро.
  — Не знаю, сможет ли она вас принять. А вы по какому делу?
  — Пожалуйста, передайте мисс Драйвер, что ее хочет видеть друг мисс Адамс.
  Но белокурой красавице не пришлось выполнять его поручения.
  Черный бархатный занавес справа от нас разлетелся в обе стороны, и перед нами предстало маленькое энергичное существо с ярко-рыжими волосами.
  — В чем дело? — спросила она.
  — Вы мисс Драйвер?
  — Да. Что вы сейчас сказали о Карлотте?
  — Вы уже знаете печальную новость?
  — Какую печальную новость?
  — Мисс Адамс умерла во сне ночью. Приняла слишком большую дозу веронала.
  Девушка широко открыла глаза.
  — Какой ужас! — воскликнула она. — Бедная Карлотта! Не могу поверить! Вчера еще она стояла передо мной живая и невредимая!
  — Тем не менее это правда, мадемуазель, — сказал Пуаро. — И в связи с этим я хотел бы сказать вам вот что: сейчас около часа дня. Я и мой друг приглашаем вас пообедать вместе. Мне нужно задать вам несколько вопросов.
  Девушка оглядела его с головы до ног. Она явно была не робкого десятка и чем-то напоминала мне фокстерьера.
  — Кто вы? — требовательно спросила она.
  — Меня зовут Эркюль Пуаро. Это мой друг, капитан Гастингс.
  Я поклонился.
  Она перевела глаза на меня.
  — Я о вас слышала, — сухо сказала она. — Пойдемте. Дороти! — обратилась она к блондинке.
  — Да, Мэри?
  — Миссис Лестер придет на примерку той шляпы а-ля Роза Декрат, которую мы для нее делаем. Попробуйте другие перья. Пока, я скоро буду.
  Она схватила маленькую черную шляпку, повесила ее на ухо, несколько раз стукнула себя пуховкой по носу и коротко бросила Пуаро:
  — Пошли!
  Через пять минут мы сидели в ресторанчике на Довер-стрит. Пуаро сделал заказ, и перед нами уже стояли коктейли.
  — Итак, — сказала Мэри Драйвер. — Объясните: что все это значит? В какую историю она попала?
  — Значит, она попала в историю, мадемуазель?
  — Кто, собственно, задает вопросы, вы или я?
  — Я полагал, что их буду задавать я, — улыбнулся Пуаро. — Насколько мне известно, вы с мисс Адамс были большими подругами.
  — Верно.
  — В таком случае прошу вас, мадемуазель, принять мои уверения в том, что все свои действия я предпринимаю в интересах вашей покойной подруги.
  Последовала минутная пауза, во время которой Мэри Драйвер обдумывала сказанное Пуаро. В конце концов она утвердительно кивнула головой.
  — Я вам верю. Продолжайте. Что вы хотите знать?
  — Правда ли, мадемуазель, что вчера ваша подруга обедала с вами?
  — Да.
  — Она говорила вам, какие у нее планы на вечер?
  — Конкретно о вечере она не говорила.
  — Но что-то все же сказала?
  — Да. Она говорила о чем-то, что, наверное, вас и интересует. Учтите, это был секрет.
  — Разумеется.
  — Так, дайте подумать. Наверное, лучше мне все рассказать своими словами.
  — Прошу вас, мадемуазель.
  — Карлотта была очень возбуждена. С ней это редко бывает. Она не из тех, кто волнуется. Ничего определенного она не говорила, потому что дала кому-то слово, но она явно что-то замышляла. Какой-то, я думаю, колоссальный розыгрыш.
  — Розыгрыш?
  — Это ее слово. Правда, она не сказала, когда, где и каким образом. Но… — Она нахмурилась. — Понимаете, она вовсе не любительница розыгрышей и прочих не слишком умных шуток. Она серьезная, тихая, трудолюбивая девушка. То есть мне кажется, что ее кто-то уговорил. И я думаю… учтите, она этого не сказала…
  — Да-да, понимаю. Что вы подумали?
  — Я подумала… да я просто уверена, что каким-то образом это связано с деньгами. У меня сложилось впечатление, что она заключила пари и была абсолютно уверена, что выиграет. В то же время это не совсем верно. Карлотта не заключает пари. Я, во всяком случае, такого не помню. Но, как бы то ни было, она рассчитывала получить деньги, это точно.
  — Она говорила об этом?
  — Не-е-ет. Просто сказала, что очень скоро сможет позволить себе все, что угодно. Говорила, что теперь ее сестра, которая живет в Америке, получит возможность навестить ее в Париже. Карлотта обожала свою младшую сестру. Она у нее слабовата здоровьем и любит музыку. Вот все, что я знаю. Вас это интересовало?
  Пуаро кивнул.
  — Да. Это подтверждает мою теорию. Но, правду сказать, я надеялся на большее. Я предполагал, что мисс Адамс дала слово молчать. Но я надеялся, что, как женщина, она сочла возможным поделиться секретом с лучшей подругой.
  — Я пыталась разузнать у нее, в чем дело, — призналась мисс Драйвер, — но она только отшучивалась и пообещала рассказать все в другой раз.
  Пуаро помолчал и затем спросил:
  — Вам известно имя лорда Эджвера?
  — Какого лорда Эджвера? Которого убили? Это о нем напечатано в сегодняшних газетах?
  — Да. Как вы думаете, мисс Адамс была с ним знакома?
  — Не думаю. Да нет, не была. Хотя погодите…
  — Да, мадемуазель… — с готовностью подхватил Пуаро.
  — Сейчас-сейчас… — Она нахмурилась и сдвинула брови, припоминая что-то. — Вспомнила! Она однажды говорила о нем. И со злостью!
  — Со злостью?
  — Да. Она сказала… как это… что нельзя позволять таким черствым и жестоким людям ломать чужие жизни. Она сказала… вы подумайте!.. что всем было бы только лучше, если бы он умер.
  — Когда она это говорила, мадемуазель?
  — Примерно месяц назад.
  — Почему речь зашла о лорде Эджвере?
  После бесплодных попыток что-нибудь вспомнить Мэри Драйвер покачала головой.
  — Не знаю, — сказала она. — Она упомянула его имя, а вот почему… может быть, в газетах что-то было? Помню только, меня удивило, что Карлотта с такой ненавистью говорит о человеке, с которым даже незнакома.
  — В самом деле, странно, — задумчиво протянул Пуаро. — Скажите, мисс Адамс принимала веронал?
  — Первый раз слышу.
  — Вы когда-нибудь видели у нее в сумочке маленькую золотую шкатулку с рубиновыми инициалами К.А.?
  — Маленькую золотую шкатулку? Я уверена, что нет.
  — Не знаете ли вы, где мисс Адамс была в ноябре прошлого года?
  — Сейчас скажу. В конце ноября она ездила в Штаты, а перед этим была в Париже.
  — Одна?
  — Конечно, одна! Извините… может быть, вы не это имели в виду. Почему-то стоит упомянуть Париж, как всем сразу мерещится что-то гадкое. А на самом деле это такой красивый, чинный город! Карлотта была не из тех, с кем туда ездят на уик-энды.
  — А теперь, мадемуазель, я собираюсь задать вам очень важный вопрос. Был ли в жизни мисс Адамс мужчина, к которому она относилась иначе, чем к другим?
  — Нет, — твердо ответила Мэри. — Сколько я ее помню, она целиком была поглощена своей работой и заботами о младшей сестре. Чувство долга было у нее развито очень сильно, она ощущала себя главой семейства. Поэтому я и отвечаю на ваш вопрос «нет» — строго говоря, «нет».
  — Вот как! А говоря не слишком строго?
  — Я бы не удивилась, если бы узнала, что — недавно! — она обратила на кого-то особое внимание.
  — О!
  — Предупреждаю, это всего лишь догадки. Я сужу по ее поведению. Она изменилась, стала не то чтобы мечтательной, а какой-то задумчивой. И выглядела иначе. Ох, это невозможно объяснить, женщины это чувствуют. Хотя, конечно, я могла и ошибаться.
  Пуаро кивнул.
  — Благодарю вас, мадемуазель. И теперь последнее. У кого из друзей мисс Адамс имя начинается на Д.?
  — Д., — задумчиво повторила Мэри. — Д.? Нет, не знаю.
  Глава 11
  ЭГОИСТКА
  Не думаю, что Пуаро ожидал другого ответа на свой вопрос. Тем не менее он печально покачал головой и задумался. Мэри Драйвер положила локти на стол и подалась вперед.
  — Мсье Пуаро, — сказала она, — а мне вы что-нибудь расскажете?
  — Прежде всего позвольте поблагодарить вас, мадемуазель, — сказал Пуаро, — за точные и исчерпывающие ответы на мои вопросы. Вы, определенно, очень умны. Да, я вам кое-что расскажу — но не слишком много. Я изложу вам некоторые факты.
  Он помолчал немного и затем спокойно продолжил:
  — Вчера вечером в своем доме, в библиотеке, был убит лорд Эджвер. Около десяти часов его посетила дама, которой, как я полагаю, была ваша подруга мисс Адамс, назвавшая себя дворецкому леди Эджвер. Для придания себе сходства с настоящей леди Эджвер, которой, как вы, вероятно, знаете, является актриса Сильвия Уилкинсон, она загримировалась и надела парик. Мисс Адамс (если это действительно была она) находилась в доме всего несколько минут и ушла в начале одиннадцатого, но домой возвратилась после полуночи. Перед тем как лечь спать, она выпила слишком большую дозу веронала. Теперь, мадмуазель, вам, наверное, ясно, что меня интересовало, когда я задавал вам вопросы.
  Мэри глубоко вздохнула.
  — Да, — сказала она, — теперь ясно. Я думаю, вы правы, мсье Пуаро. В том смысле, что это была Карлотта. Могу добавить, что вчера она купила у меня новую шляпу.
  — В самом деле?
  — Да. Она сказала, что ей нужна шляпа, которая закрывала бы левую половину лица.
  Здесь я хотел бы сделать маленькое отступление, поскольку не знаю, когда эта история будет опубликована. Каких только шляп женщины не носили на моем веку! Я помню колпаки, которые так надежно прятали лица, что нечего было надеяться узнать своих приятельниц. Помню шляпки, надвигавшиеся на самые брови и, наоборот, лишь чудом державшиеся на затылке, береты и многое другое. В том июне, когда происходили описываемые события, шляпы напоминали перевернутые суповые тарелки, их полагалось вешать на одно ухо, оставляя противоположную половину лица и часть волос полностью открытыми для обозрения.
  — Но ведь сейчас шляпы обычно носят, сдвинув вправо? — спросил Пуаро.
  Маленькая модистка кивнула.
  — Да, но мы продаем и такие, которые удобнее носить, сдвинув влево, — пояснила она, — потому что есть люди, которым кажется, что в профиль они лучше выглядят справа, или те, кто привык делать пробор слева.
  — Скажите, а у Карлотты был повод закрывать именно эту часть лица?
  Я вспомнил, что входная дверь дома у Риджентгейт открывалась влево, следовательно, дворецкий видел входящего с этой стороны. Я вспомнил также, что у Сильвии Уилкинсон возле левого глаза есть маленькая родинка.
  Взволнованный, я сообщил об этом Пуаро, и он одобрительно кивнул.
  — Да, да, да! Vous avez parfaitement raison376, Гастингс. Поэтому она и купила шляпу.
  — Мсье Пуаро! — Мэри неожиданно выпрямилась. — Я надеюсь, вы… вы не думаете, что… что это сделала Карлотта? Ну, убила его. Вы ведь так не думаете? Да, она говорила о нем со злостью, но…
  — Нет, я этого не думаю. Однако любопытно, что она о нем так говорила. Интересно бы узнать почему. Что он сделал — что она знала о нем?
  — Не могу вам сказать… Только она его не убивала. Она… она была слишком… благородной, чтобы так поступить.
  — Вы очень точно выразились, мадемуазель. Вы учитываете психологию. Согласен с вами. Это было убийство не благородное, а медицински обоснованное.
  — Медицински обоснованное?
  — Убийца точно знал, куда нужно ударить, чтобы поразить жизненно важный центр у основания черепа.
  — Уж не врач ли он? — задумчиво сказала Мэри.
  — У мисс Адамс были знакомые врачи? Я имею в виду, был ли какой-нибудь врач, с которым она дружила?
  Мэри покачала головой.
  — Не знаю. Если и был, то не здесь.
  — Другой вопрос. Мисс Адамс носила пенсне?
  — Пенсне? Никогда!
  Перед моим мысленным взором возник странный образ: пахнущий карболкой врач с близорукими глазами, в очках с сильными стеклами. Бред!
  — Между прочим, мисс Адамс была знакома с киноактером Брайаном Мартином?
  — Да, конечно! Она мне говорила, что знает его с детства. Но мне кажется, они виделись нечасто. Так, от случая к случаю. Она говорила, что он порядком зазнался.
  Взглянув на часы, Мэри вскрикнула:
  — Господи, мне надо бежать! Я вам чем-нибудь помогла, мсье Пуаро?
  — Безусловно. Ваша помощь понадобится мне и в будущем.
  — Всегда можете на нее рассчитывать. Мы должны узнать, кто придумал этот дьявольский план.
  Она быстро пожала нам руки, сверкнула неожиданной улыбкой и исчезла с характерной для нее стремительностью.
  — Интересная личность, — сказал Пуаро, расплачиваясь по счету.
  — Мне она понравилась, — отозвался я.
  — Приятно встретить сообразительную женщину.
  — Хотя и не слишком чувствительную, — добавил я. — Смерть подруги отнюдь не вывела ее из равновесия.
  — Да, она не из тех, кто льет слезы, — сухо заметил Пуаро.
  — Вы узнали от нее то, что хотели?
  Он отрицательно покачал головой.
  — Нет. Я надеялся — очень надеялся — получить ключ к разгадке, узнать, кто такой Д., подаривший ей шкатулку. Мне это не удалось. К сожалению, Карлотта Адамс была скрытной девушкой. Она не сплетничала о друзьях и держала в тайне свои любовные похождения, если таковые у нее были. С другой стороны, человек, толкнувший ее на розыгрыш, мог быть вовсе не другом, а всего лишь знакомым, который наверняка уверил ее, что действует из «спортивного интереса», и намекнул на деньги. Он мог видеть шкатулку, которую она носила с собой, и, воспользовавшись случаем, узнать, что в ней находится.
  — Но каким образом он заставил ее выпить веронал? И когда?
  — Некоторое время дверь в квартиру была незаперта — помните, когда служанка выходила на почту? Хотя такое объяснение меня не удовлетворяет. Слишком многое зависело бы тогда от случая. Однако пора за работу. У нас есть еще два ключа.
  — Какие?
  — Первый — это телефонный звонок по номеру «Виктория». Мне кажется вполне вероятным, что Карлотта Адамс, вернувшись домой, захотела сообщить о своем успехе. С другой стороны, непонятно, где она находилась между началом одиннадцатого и полуночью. Возможно, встречалась в это время с инициатором розыгрыша. В таком случае она могла звонить просто кому-нибудь из друзей.
  — А второй ключ?
  — О! На него я рассчитываю больше. Письмо, Гастингс! Письмо к сестре. Я надеюсь — всего лишь надеюсь, — что в нем она черным по белому описала все, как есть. Это не значит, что она нарушила обещание молчать, — ведь сестра прочтет письмо не раньше чем через неделю, да и в другой стране.
  — Если бы вы оказались правы!
  — Не будем обольщаться надеждами, Гастингс. У нас есть шанс — и только. Теперь нам надо всерьез взяться за другой конец.
  — Что вы подразумеваете под другим концом?
  — Проверку всех, кто хоть мало-мальски заинтересован в смерти лорда Эджвера.
  Я пожал плечами.
  — Кроме племянника и жены…
  — И человека, за которого жена собралась замуж, — добавил Пуаро.
  — Вы имеете в виду герцога? Он в Париже.
  — Разумеется. Но вы не можете отрицать, что он — лицо заинтересованное. Кроме того, есть еще дворецкий, слуги… У них могли быть свои счеты с хозяином. И все же я считаю, что прежде всего нам нужно еще раз переговорить с мадемуазель Сильвией Уилкинсон. Она не так уж глупа, и у нее бывают интересные идеи.
  Мы снова отправились в «Савой». Окруженная коробками, горами папиросной бумаги и роскошными черными одеяниями, свисавшими со спинок всех имевшихся в комнате стульев, Сильвия серьезно и отрешенно мерила перед зеркалом очередную черную шляпку.
  — О, мсье Пуаро! Пожалуйста, садитесь. Если, конечно, найдете куда. Эллис, помоги!
  — Мадам, вы прелестно выглядите.
  Сильвия серьезно взглянула на него.
  — Я не хотела бы казаться лицемеркой, мсье Пуаро, но все-таки следует соблюдать приличия, как вы думаете? То есть я хочу сказать, что осторожность не помешает. О, кстати! Я получила дивную телеграмму от герцога.
  — Из Парижа?
  — Да, из Парижа. Очень сдержанную, конечно, ничего, кроме соболезнований, но между строк многое угадывается.
  — Желаю счастья, мадам.
  — Мсье Пуаро! — Она сжала руки, и голос ее дрогнул. Мне показалось, что я вижу ангела, дарящего нас неземным откровением. — Я много думала. Это ведь самое настоящее чудо! Все мои беды кончились. Никакой волокиты с разводом! Никаких хлопот! Мой путь свободен! Мне просто молиться хочется.
  Я боялся вздохнуть. Пуаро смотрел на нее, слегка наклонив к плечу голову. Она была абсолютно серьезна.
  — Значит, вы это видите в таком свете, мадам?
  — Все произошло, как я хотела, — продолжала Сильвия восторженным шепотом, — сколько раз я думала: вот бы Эджвер умер! И пожалуйста — он умер. Как будто на небе меня услышали!
  Пуаро прокашлялся.
  — Боюсь, я воспринимаю это иначе, мадам. Вашего мужа кто-то убил.
  Она кивнула.
  — Ну да, конечно.
  — А вам не приходило в голову задуматься над тем, кто это сделал?
  Она смотрела на Пуаро во все глаза.
  — Разве это имеет значение? То есть… какое это ко мне имеет отношение? Мы с герцогом сможем пожениться не позже чем через полгода.
  Пуаро сдержался, но с трудом.
  — Да, мадам, разумеется. Но если оставить это в стороне, вам не приходило в голову спросить себя, кто убил вашего мужа?
  — Нет. — Видно было, что она искренне удивлена.
  — Вас это не интересует?
  — Честно говоря, не очень, — призналась она. — Думаю, что полиция разберется. Она в таких делах знает толк.
  — Говорят, что да. Я, кстати, тоже собираюсь в этом разобраться.
  — Вы? Как забавно!
  — Почему забавно?
  — Ну, не знаю…
  Она перевела взгляд на спинку стула позади Пуаро, протянула руку, набросила на себя атласный жакет и повернулась к зеркалу.
  — Вы ничего не имеете против? — спросил Пуаро, и глаза его засветились.
  — Я? Конечно, нет, мсье Пуаро. Вы такой умный. Я вам желаю удачи.
  — Мадам, мне хотелось бы услышать не только ваши пожелания. Мне хотелось бы услышать ваше мнение.
  — Мнение? — рассеянно переспросила Сильвия, поворачиваясь к зеркалу в профиль. — О чем?
  — Кто, по-вашему, убил лорда Эджвера?
  Сильвия повела плечами и взяла со стула ручное зеркало.
  — Понятия не имею!
  — Мадам! — оглушительно рявкнул Пуаро. — Как вы думаете, кто убил вашего мужа?
  На сей раз он добился своего. Сильвия озадаченно посмотрела на него и сказала:
  — Адела, наверное.
  — Кто такая Адела?
  Но она уже отключилась.
  — Эллис, присборь-ка вот тут, на правом плече. Что, мсье Пуаро? Адела — это его дочь. Нет, Эллис, на правом плече. Теперь лучше. О, мсье Пуаро, вам пора идти? Я вам ужасно за все благодарна. Я имею в виду развод, хотя он в конце концов оказался не нужен. Я всегда буду помнить — вы были просто великолепны!
  Впоследствии я видел Сильвию Уилкинсон всего дважды. Один раз — на сцене, и один раз — напротив за обеденным столом. Но, вспоминая о ней, я всегда вижу ее перед зеркалом, полностью поглощенную шляпками и платьями, и слышу, как она рассеянно бросает слова, определившие все последующие действия Пуаро. Какое упоение собой, какое блаженное самолюбование!
  — Epatant377, — с уважением произнес Пуаро, когда мы вновь очутились на Стрэнд.
  Глава 12
  ДОЧЬ
  Дома на столе нас ждало письмо, принесенное посыльным. Пуаро вскрыл конверт с присущей ему аккуратностью, прочел и рассмеялся.
  — Как это говорят… «помяни черта»? Вот, взгляните, Гастингс.
  И он протянул мне листок бумаги, в углу которого значился адрес Риджентгейт, 17.
  Письмо было написано характерным, очень ровным почерком, разобрать который совсем не так просто, как может на первый взгляд показаться. Я прочел:
  «Дорогой сэр! Насколько мне известно, вы утром были у нас в доме вместе с инспектором. Сожалею, что не смогла побеседовать с вами. Не уделите ли вы мне несколько минут в любое удобное для вас сегодня время? Искренне ваша, Адела Марш».
  — Любопытно, — заметил я. — Почему она хочет вас видеть?
  — Вас удивляет, что она хочет меня видеть? Вы не слишком вежливы, друг мой.
  Пуаро любит пошутить некстати, что меня, честно говоря, раздражает.
  — Мы поедем к ней сейчас же, — заключил он и, любовно смахнув со шляпы воображаемую соринку, водрузил ее на голову.
  Мне идея Сильвии Уилкинсон о том, что лорда Эджвера убила его дочь, показалась абсурдной. Такое мог предположить лишь совершенно безмозглый человек. Я поделился своими мыслями с Пуаро.
  — Безмозглый, безмозглый… Что за этим стоит? Развивая свою мысль, Гастингс, вы бы могли, наверное, добавить, что у Сильвии Уилкинсон куриные мозги, выразив таким образом свое мнение о ее умственных способностях. Но давайте тогда рассмотрим курицу. Она существует и размножается, не правда ли? А это признак высокой природной организации. Прелестная леди Эджвер не знает ни истории, ни географии, ни, скажем, классической литературы — sans doute378. Если при ней произнести имя Лао-цзы, она подумает, что речь идет о чьем-то пекинесе, и вполне возможно, что Мольер в ее воображении ассоциируется с maison de couture379. Но как только дело доходит до выбора туалетов или удачного замужества, или устройства собственной карьеры — ей нет равных! Я не стал бы спрашивать философа о том, кто убил лорда Эджвера, потому что с точки зрения философа убийство — это путь к достижению максимальной выгоды для максимального числа людей, а поскольку конкретно определить это трудно, философы редко становятся убийцами. Но мнение «безмозглой» леди Эджвер может быть весьма ценным, поскольку она стоит на земле обеими ногами и руководствуется знанием худших сторон человеческой натуры.
  — Возможно, в этом что-то есть, — согласился я.
  — Nous void380, — сказал Пуаро. — Мне тоже любопытно знать, почему мисс Марш так срочно хочет меня видеть.
  — Естественное желание! — не удержался я. — Вы же сами объяснили четверть часа назад. Естественное желание увидеть неповторимое и уникальное вблизи.
  — А вдруг это вы произвели на нее неизгладимое впечатление, мой друг? — спросил Пуаро, дергая за ручку звонка.
  Передо мной всплыло удивленное лицо девушки, стоящей на пороге своей комнаты. Я хорошо запомнил эти горящие темные глаза на бледном лице. Их взгляд невозможно было забыть.
  Нас провели наверх, в гостиную, куда через несколько минут вошла и Адела Марш.
  Внутренняя напряженность, которую я ощутил в ней раньше, теперь усилилась. Эта высокая, худая, бледная девушка с лицом, на котором глаза по-прежнему горели мрачным огнем, казалась существом необыкновенным.
  Она была совершенно спокойна, что, учитывая ее юность, было просто удивительным.
  — Я очень благодарна вам, мсье Пуаро, за то, что вы так быстро откликнулись на мое письмо, — сказала она. — Сожалею, что мы не встретились утром.
  — Вы спали?
  — Да. Мисс Кэррол — секретарша моего отца — настояла на этом. Она очень добра ко мне.
  В ее голосе прозвучало еле уловимое, удивившее меня недовольство.
  — Чем я могу быть вам полезен, мадемуазель? — спросил Пуаро.
  Она минуту помедлила и затем спросила:
  — За день до того, как мой отец был убит, вы приходили к нему.
  — Да, мадемуазель.
  — Почему? Он… посылал за вами?
  Пуаро не спешил с ответом. Казалось, он колеблется. Теперь я понимаю, что он делал это намеренно, и расчет его оказался верен. Он хотел заставить ее говорить, а она, как он догадался, была нетерпелива. Ей все нужно было скорей.
  — Он чего-то боялся? Почему вы молчите? Вы должны мне сказать! Я должна знать! Кого он боялся? Что он вам сказал?
  Я не зря подозревал, что ее спокойствие — деланое. Она начинала нервничать, и ее руки, лежащие на коленях, заметно дрожали.
  — Разговор, происходивший между лордом Эджвером и мной, был конфиденциальным, — сказал наконец Пуаро.
  Она не отрывала взгляда от его лица.
  — Значит, вы говорили о… чем-то, связанном с нашей семьей? Ну зачем, зачем вы мучаете меня? Почему вы ничего не говорите? Мне нужно знать… понимаете, нужно!
  Пуаро вновь отрицательно покачал головой, что, разумеется, усилило ее волнение.
  — Мсье Пуаро! — Она выпрямилась. — Я его дочь. Я имею право знать, чего мой отец боялся за день до смерти. Несправедливо держать меня в неведении! К тому же это несправедливо и по отношению к нему.
  — Вы так сильно любили своего отца, мадемуазель? — мягко спросил Пуаро.
  Она отшатнулась, будто ее ударили.
  — Любила его? — прошептала она. — Любила его? Я?.. я…
  Тут ее покинули остатки самообладания, и она расхохоталась, неудержимо и громко, чуть не упав со стула.
  Этот истерический смех не остался незамеченным. Дверь распахнулась, и в гостиную вошла мисс Кэррол.
  — Адела, дорогая моя, это никуда не годится, — твердо сказала она. — Успокойтесь, прошу вас. Слышите? Сейчас же прекратите.
  Ее строгость и настойчивость возымели эффект. Адела начала смеяться тише, затем смолкла, вытерла глаза и снова уселась прямо.
  — Простите, — тихо сказала она, — со мной такое в первый раз.
  Мисс Кэррол продолжала пристально смотреть на нее.
  — Не беспокойтесь, мисс Кэррол, все в порядке. Фу, как глупо…
  И она вдруг улыбнулась странной, горькой улыбкой, исказившей ее лицо.
  — Он спросил меня, — сказала она громко, отчетливым голосом, глядя прямо перед собой, — сильно ли я любила своего отца.
  Мисс Кэррол не то кашлянула, не то вздохнула, скрывая замешательство, а Адела продолжала, пронзительно и зло:
  — Интересно, что мне сейчас лучше сказать, правду или ложь? Наверное, правду. Нет, я не любила своего отца. Я его ненавидела.
  — Адела, дорогая…
  — К чему притворяться? Вы не испытывали к нему ненависти, потому что он не смел вас тронуть! Вы из тех немногих, с кем он считался. Вы на него работали, а он платил вам жалование. Его странности и вспышки ярости вас не касались — вы их игнорировали. Я знаю, что вы скажете — мы все должны мириться с недостатками друг друга. Вы жизнерадостны и равнодушны. Вы очень сильная женщина. Может быть, вы даже не человек. Но вы в любой момент могли уйти отсюда навсегда. А я не могла. Я его дочь.
  — Послушайте, Адела, не стоит так взвинчивать себя. Отцы и дочери часто не ладят между собой. Но чем меньше об этом говорить, тем лучше, поверьте мне.
  Адела повернулась к ней спиной.
  — Мсье Пуаро, — сказала она, обращаясь к моему другу, — я ненавидела своего отца. Я рада, что он умер. Это означает, что я свободна. Свободна и независима. Я не считаю, что нужно разыскивать убийцу. Я допускаю, что у него были достаточно веские основания, которые его оправдывают.
  Пуаро внимательно слушал.
  — Руководствоваться таким принципом опасно, мадемуазель.
  — А что, если кого-нибудь повесят, мой отец воскреснет?
  — Нет, — сухо ответил Пуаро, — но это может спасти жизни других невинных людей.
  — Не понимаю.
  — Тот, кто совершает убийство, мадумуазель, почти всегда убивает снова — иногда снова и снова.
  — Я вам не верю. Нормальный человек на это не способен.
  — Вы считаете, что на это способен только маньяк? Ошибаетесь! Первое убийство совершается, быть может, после тяжких сомнений. Затем возникает угроза разоблачения — и второе убийство дается уже легче. Третье происходит, если у убийцы возникает хотя бы малейшее подозрение. И постепенно в нем просыпается гордость художника — ведь это metier381, убивать. Он едва ли не получает от этого удовольствие.
  Девушка спрятала лицо в ладонях.
  — Ужасно. Ужасно. Я вам не верю.
  — А если я скажу вам, что это уже произошло? Что для того чтобы спасти себя, убийца уже совершил второе преступление?
  — Что вы говорите, мсье Пуаро? — вскрикнула мисс Кэррол. — Другое убийство? Где? Кто?
  Пуаро покачал головой.
  — Это была всего лишь иллюстрация. Прошу прощения.
  — Теперь я понимаю. Хотя в первое мгновение я действительно подумала… Вы сделали это, чтобы я перестала говорить чушь.
  — Я вижу, вы на моей стороне, мадемуазель, — сказал Пуаро с легким поклоном.
  — Я против смертной казни, — вмешалась мисс Кэррол, — но во всем остальном я тоже на вашей стороне. Общество необходимо защищать.
  Адела встала и поправила растрепавшиеся волосы.
  — Извините, — сказала она. — Я, кажется, вела себя очень глупо. Вы по-прежнему отказываетесь сказать мне, почему мой отец приглашал вас?
  — Приглашал? — изумилась мисс Кэррол.
  Тут Пуаро вынужден был раскрыть карты.
  — Я всего лишь размышлял, насколько наша беседа может считаться конфиденциальной. Ваш отец не приглашал меня. Я хотел увидеться с ним по просьбе клиента. Этим клиентом была леди Эджвер.
  — Ах вот что!
  На лице у девушки появилось странное выражение. Сначала мне показалось, что это разочарование. Потом я понял, что это облегчение.
  — Меня мучили глупые мысли, — медленно произнесла она. — Я думала, мой отец считал, будто ему угрожает какая-то опасность.
  — Знаете, мсье Пуаро, — сказала мисс Кэррол, — я просто похолодела, когда вы сейчас предположили, что эта женщина совершила второе убийство.
  Пуаро не ответил ей. Он обратился к девушке:
  — Вы считаете, что его убила леди Эджвер, мадемуазель?
  Она покачала головой.
  — Нет. Не могу себе этого представить. Она слишком… слишком ненастоящая.
  — А я не представляю, кто еще мог это сделать, — сказала мисс Кэррол. — У таких женщин нет никаких моральных устоев.
  — Это совсем необязательно была она, — возразила Адела. — Она могла прийти, поговорить с ним и уйти, а настоящий убийца, какой-нибудь сумасшедший, пробрался в дом после.
  — Все убийцы — психически неполноценные, я в этом уверена, — сказала мисс Кэррол. — У них неправильно функционируют железы внутренней секреции.
  В этот момент отворилась дверь, и в комнату вошел мужчина, который в нерешительности остановился, увидав нас.
  — Извините, — сказал он. — Я не знал, что здесь кто-то есть.
  Адела механически произнесла:
  — Знакомьтесь, мой кузен лорд Эджвер — мсье Эркюль Пуаро. Не беспокойся, Роджер, ты нам не мешаешь.
  — Правда, Дела? Как поживаете, мсье Пуаро? Ваши маленькие серые клеточки заняты разгадкой нашей семейной трагедии?
  Я попытался вспомнить, где мы виделись. Это круглое, симпатичное, пустое лицо, глаза, под которыми набрякли небольшие мешки, маленькие усы, похожие на остров в середине моря.
  Ну конечно! Это был спутник Карлотты Адамс в тот вечер, когда мы ужинали у Сильвии Уилкинсон.
  Капитан Рональд Марш. Нынешний лорд Эджвер.
  Глава 13
  ПЛЕМЯННИК
  Новый лорд Эджвер оказался наблюдательным человеком. От него не укрылось, что я слегка вздрогнул.
  — Вот вы и вспомнили! — добродушно сказал он. — Маленький интимный ужин у тети Сильвии. По-моему, я тогда слегка перебрал и тешил себя надеждой, что этого никто не заметил.
  Пуаро распрощался с Аделой Марш и мисс Кэррол.
  — Я провожу вас, — сказал Рональд так же добродушно.
  И он первым стал спускаться по лестнице, не переставая говорить.
  — Интересная штука жизнь. Вчера тебя вышибают из дома, а сегодня ты сам делаешься в нем хозяином. Ведь мой покойный, никем не оплакиваемый дядюшка вышиб меня отсюда три года назад. Хотя вы об этом, наверное, знаете, мсье Пуаро?
  — Да, мне это известно, — сдержанно ответил Пуаро.
  — Естественно. Такого рода события не проходят незамеченными. Настоящие сыщики всегда о них узнают.
  Он ухмыльнулся и распахнул дверь в столовую.
  — Давайте выпьем по одной.
  Пуаро отказался. Я тоже. Рональд налил себе, продолжая говорить.
  — За убийство! — бодро провозгласил он. — В течение одной короткой ночи я из безнадежного должника превратился в богатого покупателя. Вчера я был разорен, сегодня же на меня свалилось состояние. Да здравствует тетя Сильвия!
  Он осушил свой стакан и обратился к Пуаро уже иным тоном:
  — Но если говорить серьезно, мсье Пуаро, что вы здесь делаете? Четыре дня тому назад тетя Сильвия трагически вопрошала: «Кто избавит меня от подлого тирана?» — и — о небо! — она от него избавлена! Надеюсь, это не ваших рук дело? Бывший великий сыщик, а ныне идеальный преступник Эркюль Пуаро!
  Пуаро улыбнулся.
  — Я здесь потому, что меня просила прийти мисс Марш.
  — Типичный уклончивый ответ. Нет, мсье Пуаро, чем вы здесь на самом деле занимаетесь? Насколько я понимаю, вас почему-то интересует смерть моего дяди.
  — Меня всегда интересует убийство, лорд Эджвер.
  — Но вы его не совершали. Похвальная осторожность. Вам следует поучить осторожности тетю Сильвию. Осторожности и элементарной маскировке. Не удивляйтесь, что я называю ее тетя Сильвия. По-моему, это остроумно. Помните, как она опешила, когда я ее так назвал в тот вечер? Бедняжка, она понятия не имела, кто я.
  — En verite?382
  — Ну да! Я был изгнан за три месяца до того, как она сюда въехала.
  Его лицо слегка омрачилось, но он быстро взял себя в руки и продолжал:
  — Красивая женщина. Но никакой утонченности! Действует, мягко выражаясь, прямолинейно.
  Пуаро пожал плечами.
  — Может быть.
  Рональд взглянул на него с любопытством.
  — Вы, кажется, не думаете, что это сделала она. Значит, она и вас окрутила?
  — Я большой поклонник красоты, — ровным голосом ответил Пуаро. — И фактов.
  Последнее слово он произнес без всякого нажима.
  — Фактов? — резко переспросил его собеседник.
  — Вы, вероятно, не знаете, лорд Эджвер, что прошлым вечером, в то время когда ее здесь якобы видели, леди Эджвер была в гостях в Чизвике.
  Рональд выругался.
  — Значит, она все-таки поехала! До чего же по-женски! В шесть часов она клянется, что ни в коем случае туда не поедет, а минут этак через десять — не больше, я полагаю, — передумывает! Вот и надейся на женские клятвы, когда планируешь убийство! Они погубили не один хитроумный бандитский план. Нет, мсье Пуаро, я не изобличаю себя. Вы думаете, я не понимаю, что у вас на уме? Кто Главный Подозреваемый? Естественно, всем известная Паршивая Овца — Плохой Племянник.
  Он хихикнул.
  — Поберегите свои серые клеточки, мсье Пуаро, не бегайте и не расспрашивайте, был ли я поблизости от тети Сильвии, когда она божилась, что никакие в мире силы не заставят ее выйти вечером из номера. Я вам сам скажу: был! Поэтому сразу задайте себе вопрос: уж не гадкий ли племянник побывал здесь вчера вечером в златокудром парике и парижской шляпке?
  И он удовлетворенно оглядел нас обоих. Пуаро слушал его очень внимательно, склонив, по обыкновению, голову набок. Я чувствовал себя не в своей тарелке.
  — У меня был повод — спорить не стану. Более того, я собираюсь сделать вам подарок в виде сообщения громадной важности. Я приходил к дяде вчера утром. Зачем? Просить денег. Да, ешьте на здоровье, просить денег! И ушел ни с чем. А сегодня утром все газеты сообщили о смерти лорда Эджвера. Кстати, хорошее название для книги — Смерть лорда Эджвера.
  Он выжидательно посмотрел на моего друга, но тот по-прежнему молчал.
  — Ей-богу, мсье Пуаро, ваше внимание мне льстит. Капитан Гастингс сидит с таким видом, будто перед ним призрак. Расслабьтесь, мой дорогой. Сейчас я разряжу обстановку. Итак, на чем мы остановились? На Плохом Племяннике, который пытается очернить Тетю, Жену Дяди. Племянник, прославившийся в свое время исполнением женских ролей, достигает вершины сценического перевоплощения. Сообщив дворецкому нежным, девическим голоском, что он леди Эджвер, племянник мелкими шажками семенит в библиотеку. Все довольны, никаких подозрений «Сильвия», — восклицает любящий дядя. «Джордж», — пищу я, бросаюсь ему на шею и аккуратно протыкаю ее перочинным ножом. Остальные детали — чисто медицинского свойства, их можно опустить. Псевдодама удаляется домой и крепко засыпает после хлопотливого, полного трудов дня.
  Он встал, смеясь налил себе еще виски с содовой и медленно вернулся на свое место.
  — Убедительно, да? Но тут-то мы и подходим к сути. Какое разочарование! Как неприятно сознавать, что вам морочили голову! Потому что теперь, мсье Пуаро, пора поговорить об алиби.
  И он осушил стакан.
  — Я питаю слабость к алиби, — признался он. — Всякий раз, когда читаю детективный роман, я жду, когда герои начнут выкладывать свои алиби. У меня оно — лучше не бывает. Тройной еврейской пробы. Проще говоря, мистер, миссис и мисс Дортхаймер. Очень богаты и очень любят музыку. В Ковент-Гардене у них своя ложа. И в эту ложу они приглашают потенциальных женихов. Я, мсье Пуаро, — потенциальный жених, и не худший из тех, кто согласился бы их осчастливить. Нравится ли мне опера? Честно говоря, нет. Но мне очень нравится обед, которым кормят до театра на Гроувнер-сквер, и ужин, который следует после. Оба бывают превосходны. И пусть мне приходится танцевать с Рахилью Дортхаймер, пусть у меня потом два дня ноет рука! Так-то вот, мсье Пуаро. Когда дядюшка истекал кровью, я, сидя в ложе, нашептывал любезности в отягощенное бриллиантами ушко черноволосой Рахили, и ее длинный еврейский нос сентиментально вздрагивал. Благодаря чему я сейчас могу быть с вами совершенно откровенным.
  Он откинулся на спинку стула.
  — Надеюсь, вам не было скучно. Есть ли у вас какие-нибудь вопросы?
  — Поверьте, лорд Эджвер, мне скучно не было, — ответил Пуаро. — И раз вы так добры, то ответьте, пожалуйста, на один маленький вопрос.
  — С удовольствием.
  — Давно ли вы знакомы с мисс Карлоттой Адамс?
  Чего-чего, а этого молодой человек явно не ожидал. Выражение его лица резко изменилось.
  — Зачем вам это нужно знать? Какое это имеет отношение к тому, о чем мы с вами говорили?
  — Мне просто любопытно. Что касается остального, то вы так подробно обо всем рассказали, что у меня нет необходимости задавать вам вопросы.
  Рональд пристально посмотрел на него, словно дружелюбие Пуаро было ему не по вкусу и он предпочел бы, чтоб тот был более подозрительным.
  — С Карлоттой Адамс? Сейчас скажу. Около года. Или немного больше. Я познакомился с ней в прошлом году, когда она выступала здесь в первый раз.
  — Вы хорошо ее знали?
  — Неплохо. Карлотта не из тех, кого можно так уж хорошо знать. Она довольно скрытная.
  — Но она вам нравилась?
  Рональд недоуменно взглянул на него.
  — Почему вас это интересует? Потому что вы нас тогда видели вместе? Да, она мне очень нравится. Она не злая, умеет внимательно слушать, когда говорит мужчина, так что он даже начинает чувствовать себя человеком!
  Пуаро кивнул.
  — Понимаю. Значит, вы будете огорчены.
  — Огорчен? Чем?
  — Известием о ее смерти.
  — Что? — Рональд вскочил на ноги. — Карлотта умерла?
  У него был совершенно ошеломленный вид.
  — Вы шутите, мсье Пуаро. Когда мы в последний раз виделись, она была абсолютно здорова.
  — Когда это было? — спросил Пуаро.
  — Позавчера, кажется. Точно не помню.
  — Tout de meme383, она умерла.
  — Наверное, это был несчастный случай? Какой? Автомобильная катастрофа?
  Пуаро поглядел в потолок.
  — Нет. Она выпила слишком большую дозу веронала.
  — О-о! Понятно… Бедная… Какой кошмар.
  — N'est-ce pas?384
  — Ужасно жаль. И у нее так все хорошо складывалось! Она собиралась забрать к себе сестру из Америки. Черт! Не могу выразить, до чего мне ее жалко!
  — Да, — сказал Пуаро. — Жаль умирать, когда ты молод, когда не хочешь умирать, когда перед тобой вся жизнь и у тебя есть все, ради чего стоит жить.
  Рональд посмотрел на него с удивлением.
  — Боюсь, что я вас не совсем понимаю, мсье Пуаро.
  — Не понимаете?
  Пуаро встал и протянул ему на прощание руку.
  — Я всего лишь выразил свои мысли — возможно, чересчур эмоционально. Потому что мне тяжело видеть, как юность лишают права на жизнь. Я принимаю это близко к сердцу, лорд Эджвер. Всего хорошего.
  — М-м… э-э… до свиданья, — озадаченно протянул Рональд.
  Открывая дверь, я чуть не столкнулся с мисс Кэррол.
  — Ах! Мсье Пуаро, мне сообщили, что вы еще не ушли. Я хотела бы сказать вам два слова. Может быть, пройдем ко мне в комнату? Я насчет Аделы, — продолжила она, когда мы очутились в ее святилище и она плотно затворила дверь.
  — Да, мадемуазель?
  — Она наговорила вам много чепухи. Да-да, не спорьте со мной, чепухи! Я это называю именно так, и я права. Она не в себе!
  — Конечно, она перевозбуждена, — примирительно сказал Пуаро.
  — Но… по правде говоря… у нее было не слишком счастливое детство. Об этом нужно сказать откровенно. Лорд Эджвер был… своеобразным человеком, мсье Пуаро. Таким людям нельзя доверять воспитание детей. Если называть вещи своими именами, то Адела его смертельно боялась.
  Пуаро кивнул.
  — Вы меня ничуть не удивили, мадемуазель.
  — Он был своеобразным человеком. Он… как бы это поточнее выразиться… ему нравилось, когда его боялись. Он получал от этого какое-то мрачное удовольствие.
  — Понимаю.
  — Он был очень начитан и умен. Но что-то в нем было… на меня это не распространялось, но все равно… И то, что от него ушла жена — я имею в виду его вторую жену, — мне кажется вполне закономерным. При том, что она мне не нравится. Я об этой женщине очень низкого мнения. Кстати, выйдя за лорда Эджвера, она получила все, на что могла рассчитывать, и даже больше. Потом она от него ушла, и все это, как говорится, пережили. Но Адела не могла от него уйти! А он то забывал о ее существовании, то вдруг вспоминал, и тогда… Мне иногда казалось… не знаю, должна ли я это говорить…
  — Должны, должны, мадемуазель…
  — В общем, мне иногда казалось, что он мстил ей за мать — его первую жену. Насколько я знаю, она была тихой, слабой женщиной. Мне ее всегда было жаль. Я бы не стала ничего этого вам рассказывать, мсье Пуаро, если бы не выходка Аделы и ее слова о том, что она ненавидела отца, — согласитесь, это может показаться странным тому, кто не знает, как обстоит дело.
  — Благодарю вас, мадемуазель. Мне думается, что такому мужчине, как лорд Эджвер, вообще не нужно было заводить семью.
  — Конечно!
  — А он не собирался жениться в третий раз?
  — Как он мог? Его жена жива.
  — Дав свободу ей, он становился свободным сам.
  — По-моему, с него было достаточно первых двух жен, — сухо сказала мисс Кэррол.
  — Значит, он никогда не думал о третьем браке? Вы уверены, что у него никого не было на примете, мадумуазель? Подумайте…
  Мисс Кэррол вспыхнула.
  — Не понимаю, почему вас так это интересует. Разумеется, у него никого не было!
  Глава 14
  ПЯТЬ ВОПРОСОВ
  — Почему вы спрашивали мисс Кэррол, не собирался ли лорд Эджвер жениться в третий раз? — спросил я не без любопытства, когда мы ехали домой.
  — В какой-то момент, мой друг, такое предположение показалось мне вполне вероятным.
  — Почему?
  — Я не знаю, чем объяснить volte-face385 убеждений лорда Эджвера относительно развода. Что-то здесь нечисто, друг мой.
  — Да, — сказал я, — вы наверняка правы.
  — Смотрите, Гастингс. Лорд Эджвер подтвердил все, что сообщила нам его жена. Она действительно посылала к нему всевозможных адвокатов, но он был непоколебим. А потом вдруг согласился!
  — Или говорит, что согласился, — напомнил ему я.
  — Совершенно верно, Гастингс! Вы очень точно заметили. Или говорит, что согласился. У нас нет доказательств, что он написал то письмо. Допустим, мсье лжет. По неизвестной пока причине вводит нас в заблуждение. Но если представить, что он его написал, то тогда напрашивается вывод, что у него появилась причина это сделать. А каким здесь может быть простейший вывод? Конечно, тот, что он встретил женщину, на которой захотел жениться. Возможно, в этом кроется причина его неожиданного согласия. Так что мисс Кэррол я спрашивал неспроста.
  — Мисс Кэррол отвергла эту идею категорически, — сказал я.
  — Да. Мисс Кэррол… — задумчиво проговорил Пуаро.
  — Что вы хотите сказать? — раздраженно спросил я.
  Пуаро считает, что сомнение лучше и понятнее всего выражает новая интонация.
  — Какая у нее могла быть причина лгать нам?
  — Aucune, aucune386. Но, знаете, по-моему, ей нельзя особенно доверять.
  — Вы думаете, она лжет? Но почему? Мне кажется, она человек прямой.
  — В том-то и дело. Иногда трудно бывает отличить заведомую ложь от заведомой неточности.
  — Что вы имеете в виду?
  — Обмануть намеренно — это одно. Но быть настолько уверенной в правоте своих идей и фактов, что не замечать деталей, — это, мой друг, черта очень честных людей. Заметьте, что однажды она уже солгала нам, сказав, что видела лицо Сильвии Уилкинсон, хотя она никак не могла его видеть! А объясняется это просто. Она смотрит вниз и видит в холле Сильвию Уилкинсон. Ей и в голову не приходит, что она может обознаться. Она знает, что это Сильвия Уилкинсон. Она говорит, что отчетливо видела ее лицо, потому что уверена в своей правоте, а следовательно, детали значения не имеют. Мы указываем ей, что она не могла видеть лица пришедшей женщины. В самом деле? А какое имеет значение, видела она ее лицо или нет, — ведь это была Сильвия Уилкинсон! И так с любым другим вопросом. Она знает. И отвечает, исходя из своего знания, а не из логики действительных фактов. К уверенному свидетелю нужно всегда относиться с подозрением, друг мой. Гораздо лучше полагаться на свидетеля, который не помнит точно, не уверен, роется в памяти: ага! вот как это было…
  — Пуаро! — взмолился я. — Вы опрокидываете все мои представления о свидетелях.
  — Она высмеяла мою идею о том, что лорд Эджвер вновь собирался жениться, только потому, что ей это никогда не приходило в голову. Она даже не дала себе труда вспомнить, было ли хоть что-нибудь, что могло бы указать на такую возможность. К сожалению, от нее мы ничего нового не узнали.
  — Она нимало не смутилась, когда вы сказали ей, что она не могла видеть лица Сильвии Уилкинсон, — вспомнил я.
  — Вот именно! Поэтому я и решил, что она не лжет, а заблуждается искренне. Я пока не вижу повода для намеренной лжи… если только… да, это идея!
  — Какая? — нетерпеливо спросил я.
  Но Пуаро лишь покачал головой.
  — Мне только сейчас пришло в голову… Но нет, это слишком неправдоподобно.
  И он замолчал.
  — По-моему, мисс Кэррол очень привязана к девушке.
  — Да. Она очень решительно вмешалась в наш разговор. Кстати, Гастингс, как вам понравилась достопочтенная мисс Адела Марш?
  — Мне жаль ее, по-настоящему жаль.
  — У вас доброе сердце, Гастингс, оно всегда готово посочувствовать грустным красавицам.
  — А какое у вас впечатление?
  — Конечно, она несчастна, — согласился Пуаро.
  — Надеюсь, вы понимаете, — взволнованно сказал я, — насколько бессмысленно предположение Сильвии Уилкинсон о том, что она… имеет отношение к убийству.
  — Ее алиби наверняка безупречно. Хотя Джепп мне еще не сообщил, какое оно.
  — Пуаро, неужели вы хотите сказать, что вам недостаточно было увидеть ее и поговорить с ней? Вам еще нужно алиби?
  — Eh bien, мой друг, а что мы вынесли из встречи с ней? Мы предполагаем, что ей нелегко жилось, она призналась, что ненавидела отца и что радуется его смерти, ее чрезвычайно волнует тот факт, что мы виделись с ее отцом за день до смерти, — и после этого вы говорите, что она не нуждается в алиби?
  — Да сама ее откровенность доказывает, что она невиновна! — стоял на своем я.
  — Откровенность, видимо, характерная черта всей семьи, — усмехнулся Пуаро. — С какой помпой открыл нам свои карты новый лорд Эджвер!
  — Да уж, — улыбнулся и я. — Он нашел оригинальный способ.
  — Как это у вас говорится — на ходу подошвы рвет?
  — Подметки, — исправил я. — У нас, наверное, был глупый вид.
  — Вот еще! Вы, может быть, и выглядели глупо, но я нет. Напротив, друг мой, я полностью контролировал происходящее, и мне удалось застать его врасплох.
  — Вы так думаете? — ехидно спросил я, поскольку считал, что ничего подобного не случилось.
  — Уверен! Я слушаю, слушаю, а потом задаю вопрос о совершенно постороннем предмете — и куда девается апломб храброго мсье? Вы не наблюдательны, Гастингс.
  — Мне показалось, что известие о смерти Карлотты Адамс вызвало у него неподдельный ужас.
  — Как знать… может быть, и неподдельный.
  — Интересно, почему он рассказывал о событиях того вечера с таким цинизмом? Считал, что это остроумно?
  — Возможно. У вас, англичан, вообще своеобразные представления о юморе. Но не исключено, что он делал это намеренно. Если факты скрывать, они вызовут удвоенное подозрение. Если о них громогласно сообщить, то им могут придать меньшее значение, чем они того заслуживают.
  — Например, его ссора с дядей?
  — Совершенно верно. Он знает, что о ней рано или поздно станет известно, и сам спешит оповестить нас о ней.
  — Он не так глуп, как кажется.
  — Он совсем неглуп! И когда дает себе труд раскинуть мозгами, они у него отлично работают. Он понимает, в каком очутился положении, и, как я уже сказал, спешит выложить свои карты. Вы играете в бридж, Гастингс. Скажите, в каком случае так поступают?
  — Вы сами играете в бридж, — усмехнулся я, — и знаете, что игрок поступает так, когда все взятки его и он хочет сэкономить время и скорей перейти к следующей раздаче.
  — Совершенно верно, друг мой. Но есть и другой случай, я несколько раз сталкивался с ним, особенно когда играл с дамами. Представьте себе, что дама открывает карты, говорит «все остальные мои», собирает карты и начинает снова сдавать. Возможно даже, что остальные игроки не увидят в этом никакого подвоха, особенно если они не слишком опытны. Чтобы разобраться, в чем подвох, нужно подумать, и не исключено, что посреди следующей раздачи кто-то из игроков сообразит: «Да, но ей обязательно пришлось бы убить четвертую бубну своего партнера, а значит, зайти с маленькой трефы. И в таком случае взятку сыграла бы моя девятка!»
  — Значит, вы думаете…
  — Я думаю, Гастингс, что чрезмерная бравада подозрительна. И еще я думаю, что нам пора ужинать. Une petite omelette, n'estce pas?387 А потом, часов в девять, мы нанесем еще один визит.
  — Куда?
  — Сначала — ужин, Гастингс. И пока нам не подадут кофе, мы даже думать не будем об этом деле. Когда человек ест, мозг должен служить желудку.
  И Пуаро сдержал свое слово. Мы отправились в маленький ресторанчик в Сохо, где его хорошо знали, и превосходно отужинали омлетом, камбалой, цыпленком и ромовой бабой, к которой Пуаро питал особую слабость.
  Когда мы приступили к кофе, Пуаро дружески улыбнулся мне.
  — Дорогой Гастингс, — сказал он. — Я завишу от вас гораздо больше, чем вы полагаете.
  Признаюсь, его неожиданные слова смутили и обрадовали меня. Он никогда не говорил мне ничего подобного прежде. Иногда, в глубине души, я чувствовал себя уязвленным, потому что он делал все, чтобы поставить под сомнение мои умственные способности.
  И хотя я был далек от мысли, что его собственные способности начали потихоньку угасать, мне вдруг пришло в голову, что моя помощь действительно нужна ему больше, чем ему казалось раньше.
  — Да, — мечтательно продолжал он, — вы сами не сознаете, как это получается, но вы все чаще и чаще подсказываете мне правильный путь.
  Я боялся верить своим ушам.
  — Ну что вы, Пуаро, — пробормотал я. — Мне очень лестно… Вероятно, я так или иначе научился чему-то от вас…
  Он отрицательно покачал головой.
  — Mais non, се n'est pas ca388. Вы ничему не научились.
  — Как? — изумленно спросил я.
  — Не удивляйтесь. Все правильно. Никто ни у кого не должен учиться. Каждый человек должен развивать до предела свои возможности, а не копировать кого-то другого. Я не хочу, чтобы вы стали ухудшенным Пуаро. Я хочу, чтобы вы были непревзойденным Гастингсом! Впрочем, вы и есть непревзойденный Гастингс. Вы классически, совершенно нормальны.
  — Нормален? Надеюсь, что да, — сказал я.
  — Нет-нет, я о другом. Вы изумительно уравновешенны. Вы — само здравомыслие. Понимаете, что это для меня значит? Когда преступник замышляет преступление, он непременно хочет обмануть. Кого же? Некоего нормального человека, образ которого имеется у него в голове. Возможно, такого существа вовсе нет в природе, и это математическая абстракция. Но вы приближаетесь к ней настолько близко, насколько это возможно. Бывают моменты, когда на вас нисходит вдохновение, когда вы поднимаетесь выше нормального уровня, моменты — надеюсь, вы поймете меня правильно, — когда вы спускаетесь в самые таинственные глубины глупости, но в целом вы поразительно нормальны. В чем здесь моя выгода? Да в том, что в ваших мыслях я, как в зеркале, вижу то, во что преступник хочет заставить меня поверить. Это невероятно помогает мне и дает интереснейшие идеи.
  Не могу сказать, чтобы я хорошо его понял. Мне показалось, что в его словах было мало лестного. Но, как бы то ни было, он поспешил рассеять мои сомнения.
  — Я неудачно выразился, — быстро добавил он. — Вы обладаете способностью понимать ход мысли преступника, чего мне не дано. Вы показываете мне, какой реакции ждет от меня преступник. Такая проницательность — редкий дар.
  — Проницательность… — задумался я, — да, пожалуй, проницательность мне свойственна.
  Я взглянул на него через стол. Он курил одну из своих тонких сигарет и смотрел на меня чуть ли не с обожанием.
  — Милый Гастингс, — улыбнулся он. — Я вами восхищаюсь.
  Я был польщен, но сконфужен и решил поскорее перевести разговор на другую тему.
  — Итак, — деловито сказал я, — вернемся к нашему делу.
  — Согласен. — Пуаро откинул назад голову и, прищурив глаза, выпустил сигаретный дым.
  — Je me pose des questions389, — сказал он.
  — Да? — с готовностью подхватил я.
  — Вы, без сомнения, тоже?
  — Конечно, — ответил я и, так же как и он, прищурившись и откинув голову, спросил: — Кто убил лорда Эджвера?
  Пуаро немедленно открыл глаза, выпрямился и энергично затряс головой.
  — Нет-нет. Ничего подобного. Разве это вопрос? Вы же не читатель детективного романа, который подозревает по очереди всех героев, без разбора. Правда, однажды я и сам вынужден был так поступить.
  Но это был особый случай. Я вам о нем как-нибудь расскажу, потому что горжусь им. На чем мы остановились?
  — На вопросах, которые вы себе задаете, — сухо отозвался я.
  Меня так и подмывало сказать, что я необходим Пуаро исключительно как слушатель, перед которым он может хвастать, но я сдержался. Если ему захотелось порассуждать, пусть.
  — Очевидно, пришла пора их выслушать, — сказал я.
  Этой фразы было достаточно для его тщеславия. Он вновь откинулся на спинку кресла и с удовольствием начал:
  — Первый вопрос мы уже обсуждали. Почему лорд Эджвер изменил свои взгляды на развод? По этому поводу у меня возникло несколько идей. Одну из них вы знаете.
  Второй вопрос, который я себе задаю — Что случилось с тем письмом? Кто был заинтересован в том, чтобы лорд Эджвер и его жена оставались формально связанными друг с другом?
  Третий — Что означало выражение его лица, которое вы заметили, обернувшись вчера утром при выходе из библиотеки? У вас есть на это ответ, Гастингс?
  Я покачал головой.
  — Нет, я в полном недоумении.
  — Вы уверены, что вам не померещилось? Иногда, Гастингс, ваше воображение бывает un peu vif390.
  — Нет-нет, — энергично возразил я. — Я уверен, что не ошибся.
  — Bien391. В таком случае этот факт требует объяснения. А четвертый мой вопрос касается пенсне. Ни Сильвия Уилкинсон, ни Карлотта Адамс не носили очки. Что тогда эти очки делали в сумочке мисс Адамс?
  И, наконец, пятый вопрос. Кому и зачем понадобилось звонить в Чизвик Сильвии Уилкинсон?
  Вот, друг мой, вопросы, которые не дают мне покоя. Если бы я мог на них ответить, то чувствовал бы себя гораздо лучше. Если бы мне всего лишь удалось создать теорию, более или менее их объясняющую, мое amour propre392 успокоилось бы.
  — Есть еще и другие вопросы, — сказал я.
  — Какие именно?
  — Кто был инициатором розыгрыша? Где находилась Карлотта Адамс до и после десяти часов вечера? Кто такой Д., подаривший ей шкатулку?
  — Это слишком очевидные вопросы, — заявил Пуаро. — Им недостает тонкости. Это лишь то, чего мы не знаем. Это вопросы, касающиеся фактов. О них мы можем узнать в любой момент. Мои же вопросы, Гастингс, — психологического порядка. Маленькие серые клеточки…
  — Пуаро, — в отчаянии прервал его я, — вы говорили, что хотите нанести сегодня еще один визит?
  Пуаро взглянул на часы.
  — Вы правы, — сказал он. — Надо позвонить и спросить, удобно ли нам сейчас прийти.
  Он вышел и через несколько минут вернулся.
  — Пойдемте, — сказал он. — Все в порядке.
  — Куда мы направляемся? — спросил я.
  — В Чизвик, к сэру Монтегю Корнеру. Мне хочется побольше узнать о том телефонном звонке.
  Глава 15
  СЭР МОНТЕГЮ КОРНЕР
  Было около десяти часов, когда мы подъехали к дому сэра Монтегю Корнера в Чизвике, у реки. Это был большой дом, стоящий в глубине парка. Нас впустили в холл, отделанный изумительными панелями. В открытую справа дверь видна была столовая с длинным полированным столом, на котором горели свечи.
  — Сюда, пожалуйста.
  Дворецкий провел нас по широкой лестнице в большую комнату на втором этаже, окна которой выходили на реку.
  — Мсье Эркюль Пуаро, — объявил дворецкий.
  Эта была красивая, благородных пропорций комната, и неяркие лампы под глухими абажурами придавали ей что-то старомодное. В одном углу у открытого окна стоял стол для игры в бридж, и вокруг него сидели четыре человека. Когда мы вошли, один из них поднялся нам навстречу.
  — Счастлив познакомиться с вами, мсье Пуаро.
  Я с интересом посмотрел на сэра Монтегю Корнера. У него было характерное еврейское лицо, очень маленькие умные глаза и хорошо подобранная накладка. Он был невысокого роста — около ста семидесяти сантиметров. Держался сэр Монтегю просто.
  — Позвольте представить вам мистера и миссис Уилдберн.
  — Мы уже знакомы, — сказала миссис Уилдберн, одарив нас улыбкой.
  — И мистера Росса.
  Росс оказался молодым человеком лет двадцати двух с симпатичным лицом и светлыми волосами.
  — Я помешал вашей игре. Миллион извинений, — сказал Пуаро.
  — Не беспокойтесь. Мы не успели начать. Мы как раз собирались сдавать карты. Кофе, мсье Пуаро?
  Пуаро отказался от кофе, но, когда был предложен коньяк, он согласился. Коньяк нам подали в старинных бокалах.
  Пока мы его пили, сэр Монтегю занимал нас беседой.
  Он говорил о японских гравюрах, китайских лаковых миниатюрах, персидских коврах, французских импрессионистах, о современной музыке и о теории Эйнштейна.
  Окончив говорить, он благожелательно улыбнулся нам. Видно было, что он очень доволен своей лекцией. В полумраке комнаты он казался сказочным джинном, которого окружали изысканно красивые вещи.
  — Прошу прощения, сэр Монтегю, — начал Пуаро, — но я не смею больше злоупотреблять вашей добротой. Мне пора объяснить, почему я решился вас потревожить.
  Сэр Монтегю помахал рукой, напоминавшей птичью лапку.
  — Не стоит торопиться. Время бесконечно.
  — Я всегда думаю об этом, бывая в вашем доме, — вздохнула миссис Уилдберн. — Здесь так прекрасно!
  — Я бы за миллион фунтов не согласился жить в Лондоне, — сказал сэр Монтегю. — Тут нас окружает почти забытая атмосфера старины и покоя, которой всем так не хватает сегодня.
  Мне вдруг пришло в голову, что, если кто-нибудь действительно предложит сэру Монтегю миллион фунтов, атмосфера старины и покоя может потерять для него свою привлекательность, но дальше свою еретическую мысль я развить не посмел.
  — В конце концов, что такое деньги? — с тихим презрением спросила миссис Уилдберн.
  — Да… — сказал мистер Уилдберн и, опустив руку в карман брюк, рассеянно забренчал монетами.
  — Арчи! — с упреком сказала миссис Уилдберн.
  — Пардон, — сказал мистер Уилдберн, и бренчание прекратилось.
  — Боюсь, что в такой атмосфере непростительно говорить о преступлении, — извиняющимся голосом сказал Пуаро.
  — Отчего же, — милостиво помахал ему сэр Монтегю, — преступление может быть художественно безупречным. Сыщик может быть художником. Я, разумеется, не имею в виду полицию. Сегодня ко мне приходил полицейский инспектор. Странный человек. Например, он никогда прежде не слыхал о Бенвенуто Челлини.
  — Он, наверное, приходил из-за Сильвии Уилкинсон? — с нескрываемым любопытством спросила миссис Уилдберн.
  — Мисс Уилкинсон очень повезло, что она находилась в вашем доме прошлым вечером, — заметил Пуаро.
  — Кажется, да, — отозвался сэр Монтегю. — Я пригласил ее, поскольку знал, что она хороша собой и талантлива, и в надежде, что смогу помочь ей советом. Она собирается возглавить собственное дело. Но, похоже, я помог ей в чем-то совершенно ином.
  — Сильвия всегда была удачливой, — сказала миссис Уилдберн. — Она так хотела отделаться от Эджвера, и пожалуйста, нашелся кто-то, избавивший ее от хлопот. Теперь она выйдет за молодого герцога Мертонского. Все только об этом и говорят. Его мать в ужасе.
  — На меня мисс Уилкинсон произвела благоприятное впечатление, — сказал сэр Монтегю, — она сделала несколько чрезвычайно тонких замечаний о греческом искусстве.
  Подавив улыбку, я представил себе, как Сильвия говорит «да», «нет» и «удивительно» хрипловатым, чарующим голосом. Сэр Монтегю принадлежал к мужчинам, полагающим, что женщина умна, если она внимательно слушает их замечания.
  — Эджвер был, мягко выражаясь, оригиналом, — сказал мистер Уилдберн. — У него наверняка были враги.
  — Мсье Пуаро, — вмешалась миссис Уилдберн, — правда, что его ударили перочинным ножом прямо в основание мозга?
  — Совершеннейшая правда, мадам. Убийца был аккуратен и точен, я бы сказал, научно точен.
  — В вашем голосе слышится удовлетворение художника, — заметил сэр Монтегю.
  — А теперь, — сказал Пуаро, — позвольте мне перейти к сути моего визита. Когда леди Эджвер сидела за обеденным столом, ее позвали к телефону. Меня очень интересует все связанное с этим телефонным звонком. Вы позволите мне задать несколько вопросов вашим слугам?
  — Разумеется! Пожалуйста, Росс, нажмите вон ту кнопку.
  Через несколько минут в комнату вошел пожилой высокий, похожий на священника дворецкий. Сэр Монтегю ввел его в курс дела, и дворецкий с выражением почтительного внимания повернулся к Пуаро.
  — Кто снял трубку, когда раздался звонок? — начал Пуаро.
  — Я, сэр. Телефон стоит в коридоре, ведущем в холл.
  — Звонивший попросил позвать леди Эджвер или мисс Сильвию Уилкинсон?
  — Леди Эджвер, сэр.
  — Что было дословно сказано?
  Дворецкий на секунду задумался.
  — Насколько я помню, сэр, я сказал «алло», и голос спросил меня: «Это «Чизвик» 43434?» Я ответил: «Да». Тогда меня попросили не класть трубку, и уже другой голос спросил: «Это «Чизвик» 43434?» Когда я ответил утвердительно, голос спросил: «Леди Эджвер сейчас здесь?» Я ответил: «Да, здесь». Тогда голос произнес: «Мне хотелось бы поговорить с ней, если возможно». Я вернулся в столовую и передал эту просьбу леди Эджвер. Леди Эджвер встала, и я провел ее к телефону.
  — А потом?
  — Леди Эджвер взяла трубку и сказала: «Алло, кто говорит?» Затем она сказала: «Да, это я, леди Эджвер». Я повернулся, чтобы уйти, но тут леди Эджвер окликнула меня и сказала, что на другом конце повесили трубку. Она услышала смех и короткие гудки. Леди Эджвер спросила, известно ли мне, кто звонил. Я ответил, что нет. Это все, сэр.
  Пуаро нахмурился.
  — Вы на самом деле полагаете, мсье Пуаро, что этот звонок как-то связан с убийством? — спросила миссис Уилдберн.
  — Затрудняюсь ответить, мадам. Но это странное происшествие.
  — Некоторые люди развлекаются такими звонками, я сама была их жертвой.
  — C'est toujours possible, Madame393.
  Он снова обратился к дворецкому:
  — Кто звонил — мужчина или женщина?
  — По-моему, дама, сэр.
  — Какой у нее был голос — высокий или низкий?
  — Низкий, сэр. И отчетливый. — Он помедлил. — Возможно, я ошибаюсь, сэр, но мне показалось, что это была иностранка. Очень уж она напирала на «р».
  — Но в таком случае это мог быть и шотландский акцент, Дональд, — с улыбкой сказала Россу миссис Уилдберн.
  Росс засмеялся.
  — Невиновен! — заявил он. — Я сидел за столом.
  Пуаро в последний раз попытал счастья с дворецким:
  — Вы могли бы узнать этот голос, если бы услышали его снова?
  Дворецкий задумался.
  — Не знаю, сэр. Может быть, да. Думаю, что да.
  — Благодарю вас, друг мой.
  — Благодарю вас, сэр.
  Он поклонился и вышел из комнаты. Архиепископ, а не дворецкий, восхищенно подумал я.
  Сэр Монтегю, вжившийся в роль старомодно учтивого хозяина, принялся уговаривать нас остаться и сыграть в бридж. Я почтительно отказался — ставки были для меня слишком высоки. Молодой Росс тоже вздохнул с облегчением, когда его место за столом занял Пуаро. Мы с Россом ограничились наблюдением за игрой остальных. Партия завершилась крупными выигрышами Пуаро и сэра Монтегю.
  После этого мы поблагодарили хозяина и откланялись. Росс вышел вместе с нами.
  — Странный старичок, — сказал Пуаро, когда мы шли по парку.
  Ночь была теплой, поэтому мы решили идти пешком, пока не поймаем такси, и не стали вызывать его по телефону.
  — Да, странный старичок, — повторил Пуаро.
  — Очень богатый старичок, — с чувством сказал Росс.
  — Судя по всему, да.
  — Я ему почему-то нравлюсь, — заметил Росс. — Надеюсь, он не скоро во мне разочаруется. Сами понимаете, что значит поддержка такого человека.
  — Вы актер, мистер Росс?
  Росс погрустнел от нашей неосведомленности и ответил утвердительно, прибавив невзначай, что получил недавно прекрасные отзывы на игру в какой-то мрачной русской пьесе.
  Когда Пуаро и я, как могли, успокоили его, Пуаро спросил невинным голосом:
  — Вы, кажется, были знакомы с Карлоттой Адамс?
  — Нет. Я прочел о ее смерти в сегодняшней газете. Перебрала наркотиков, или что-то вроде того… Никогда не понимал этого пристрастия!
  — Да, печальная история. А ведь она была очень умна!
  — Наверное.
  Как истинный актер, он интересовался только собой и своей карьерой.
  — Вы бывали на ее представлениях? — спросил я.
  — Нет. Такого рода вещи не в моем вкусе. Сегодня все от них без ума, но я уверен, что это ненадолго.
  — А вот и такси! — воскликнул Пуаро и махнул тростью.
  — Я, пожалуй, дойду до метро, — сказал Росс. — От Хаммерсмит до моего дома прямая линия.
  И он вдруг нервно засмеялся.
  — Интересный вчера получился ужин!
  — Да?
  — Нас, оказывается, было тринадцать человек. Кто-то в последнюю минуту не смог прийти. Это обнаружилось, только когда мы уходили.
  — А кто встал из-за стола первым? — спросил я.
  Он снова издал нервный смешок.
  — Я.
  Глава 16
  ОБМЕН МНЕНИЯМИ
  Вернувшись домой, мы обнаружили там Джеппа.
  — Решил напоследок заглянуть к вам, мсье Пуаро, — жизнерадостно сказал он.
  — Отличная идея, мой добрый друг, как дела?
  — По чести говоря, плоховато, — сразу сник Джепп. — Может, вы мне поможете?
  — У меня есть одна-две идеи, которыми я готов с вами поделиться.
  — Вы и ваши идеи, Пуаро! Чудной вы все-таки человек. Не подумайте только, что я не хочу их выслушать. У вас под куполом кое-что есть!
  На этот, с позволения сказать, комплимент Пуаро реагировал довольно сухо.
  — Меня прежде всего интересуют идеи насчет раздвоения ее светлости, если они у вас есть. Что скажете, мсье Пуаро? Кто двойник?
  — Именно об этом я и хочу с вами поговорить.
  И Пуаро спросил Джеппа, слыхал ли он о Карлотте Адамс.
  — Что-то слышал, но точно не помню.
  Пуаро объяснил.
  — Ах эта! Актриса! Но почему вы взялись за нее?
  Пуаро рассказал о шагах, предпринятых нами, и о заключении, к которому мы пришли.
  — Чтоб мне провалиться! Похоже, вы правы. Платье, шляпа, перчатки и светлый парик… Да, так оно и было. Ну, Пуаро, вы даете! Чистая работа! Хотя я не вижу доказательств, что ее убрали. По-моему, тут вы перебарщиваете. Тут я с вами не согласен. Это уже из области фантастики. У меня опыта больше, чем у вас, и я не верю, что всем этим из-за кулис управляет какой-то злодей. К его светлости приходила Карлотта Адамс — я согласен, но насчет ее смерти у меня две своих идеи. Она к нему приходила сама по себе — скорее всего шантажировать, ведь она намекала, что вот-вот разживется деньгами. Они поискрили в контактах. Он уперся, она уперлась, и она его прикончила, а когда вернулась домой, то тут до нее дошло, что случилось. Она не собиралась его убивать. И я считаю, что она выпила веронал осознанно, для нее это был самый легкий выход.
  — Вы считаете, что этим можно объяснить все случившееся?
  — Ну, конечно, много фактов мы еще не знаем, но это неплохая рабочая гипотеза. А вторая идея — это то, что розыгрыш и убийство между собой не связаны. Произошло хотя и удивительное, но совпадение.
  Я знал, что Пуаро с ним не согласен, но он только сказал уклончиво:
  — Mais oui, c'est possible394.
  — Или вот еще что: розыгрыш планировался безобидный, но кто-то узнал о нем и решил приспособить к своим планам. Тоже неплохая идея.
  Он помолчал и добавил:
  — Но мне лично больше нравится идея номер один. А что связывало его светлость с этой актрисой, мы разберемся.
  Пуаро рассказал ему о письме, которое горничная отослала в Америку, и Джепп согласился, что из него много можно будет узнать.
  — Я сейчас же этим займусь, — пообещал он, сделав запись в блокноте. — Я так держусь за идею, что убила она, потому что не могу больше никого найти, — объяснил он, кладя блокнот в карман. — Вот капитан Марш, теперешняя его светлость. У него повод — лучше не надо! К тому же плохая репутация. Еле-еле сводит концы с концами, а по натуре транжир. Но самое главное, вчера утром он поругался с дядей, о чем, кстати, сам мне и рассказал, даже обидно. Он вполне подошел бы. Но у него на вчерашний вечер алиби. Ходил в Оперу с Дортхаймерами. Богатые евреи. Гроувнер-сквер. Я проверял. Он у них обедал, потом они поехали в театр, потом ужинали в ресторане.
  — А мадемуазель?
  — Вы имеете в виду дочь? Ее тоже не было дома. Она обедала с людьми по фамилии Картью-Вест. Они возили ее в Оперу, а после проводили домой. Вернулась без четверти двенадцать. Так что она тоже отпадает. Есть еще дворецкий. Чем-то он мне не нравится. Уж больно смазлив. Что-то в нем есть подозрительное. И к лорду Эджверу на службу попал непонятно как. Я его сейчас проверяю. Но повода для убийства не вижу.
  — Никаких новых фактов?
  — Есть несколько. Трудно сказать, важные они или нет. Например, пропал ключ лорда Эджвера.
  — Ключ от входной двери?
  — Да.
  — Это действительно интересно.
  — Как я уже сказал, это может значить очень много, а может не значить ничего. Но еще интереснее, по-моему, то, что лорд Эджвер получил вчера по чеку деньги — небольшую сумму, кстати, около ста фунтов. Деньги были во французских банкнотах, потому что сегодня он должен был ехать в Париж. Так вот, эти деньги тоже пропали.
  — Кто вам об этом сообщил?
  — Мисс Кэррол. В банк ходила она. Она сказала мне об этом, и я обнаружил, что денег нет.
  — Где они были вчера вечером?
  — Мисс Кэррол не знает. Она принесла их ему в половине четвертого. Они лежали в банковском конверте. Он в это время сидел в библиотеке. Взял конверт и положил рядом с собой на стол.
  — Это в самом деле наводит на размышления. Дело осложняется.
  — Или упрощается. Кстати, рана…
  — Да?
  — Врач говорит, что это необычный перочинный нож. Похоже, но лезвие другой формы. И страшно острое.
  — Но это не бритва?
  — Нет.
  Пуаро задумался.
  — Новый лорд Эджвер большой шутник, — продолжал Джепп. — Он считает, что быть под подозрением очень смешно. Не успокоился, пока не услыхал, что мы его и вправду подозревали. Тоже интересно, кстати.
  — Может, это говорит о его уме?
  — Или о нечистой совести. Смерть дяди была пределом его мечтаний. Он переехал в дом лорда Эджвера, между прочим.
  — А где он жил прежде?
  — Мартин-стрит, Сент-Джордж-роуд. Паршивое место.
  — Запишите, пожалуйста, Гастингс.
  Я удивился, но записал. Мне было непонятно, зачем нужен старый адрес, если Рональд уже переехал на Риджентгейт.
  — Думаю, это дело рук Карлотты Адамс, — сказал Джепп, поднявшись. — Здорово вы насчет нее сообразили, мсье Пуаро! Но, конечно, вы ведь ходите по театрам, развлекаетесь. Поэтому и идеи у нас разные. Жаль, что нет явного повода, но мы немного покопаем и что-нибудь найдем, я уверен.
  — Есть еще один человек, у которого мог быть повод и которого вы не учитываете, — заметил Пуаро.
  — Кто он такой, сэр?
  — Джентльмен, который, как говорят, хочет жениться на супруге лорда Эджвера. Я имею в виду герцога Мертонского.
  — Да, у него, я думаю, был повод, — со смехом ответил Джепп. — Но герцоги обычно не убивают. И он в Париже.
  — Значит, вы не рассматриваете его всерьез как подозреваемого?
  — А вы, мсье Пуаро?
  И, продолжая смеяться над абсурдностью этой идеи, Джепп вышел из комнаты.
  Глава 17
  ДВОРЕЦКИЙ
  Следующий день мы провели в бездействии, но Джепп действовал вовсю. К нам он пришел уже около пяти, красный от злости.
  — Меня надули!
  — Это невозможно, друг мой, — ласково возразил Пуаро.
  — Нет, правда! Этому (тут он употребил непечатное выражение) дворецкому удалось от меня улизнуть.
  — Он исчез?
  — Да. Смылся. А я-то, кретин, даже не особенно его подозревал!
  — Успокойтесь, прошу вас, успокойтесь.
  — Вам хорошо говорить. А что бы вы запели, если бы начальство вам устроило разнос? Да, он проворный малый. И не в первый раз так смывается. Стреляный воробей.
  Джепп вытер лоб и обессиленно замолк. Пуаро издавал какие-то утешительные звуки, похожие на квохтание курицы, снесшей яйцо. Я, лучше знающий английский национальный характер, твердой рукой налил в стакан виски с содовой и поставил его перед сникшим инспектором. При виде стакана Джепп слегка приободрился.
  — Что ж, — сказал он, — это, пожалуй, не повредит.
  Еще через несколько минут действительность перестала казаться ему слишком мрачной.
  — Знаете, я и сейчас не уверен, что он убийца. Подозрительно, конечно, что он удрал, но у него на то могли быть и другие причины. Я вам говорил, что занялся им вплотную. Он, похоже, был завсегдатаем двух-трех ночных клубов, в которые порядочные люди не ходят. И здесь все не так просто. Нам еще придется как следует поработать. Очень темная личность.
  — Tout de meme395, это еще не значит, что он убийца.
  — Вот именно! За ним, может, и много грехов, но совсем не обязательно убийство. Нет, это, конечно, была Адамс. Хотя у меня до сих пор нет доказательств. Сегодня мои люди прочесали ее квартиру, но ничего не нашли. Она была осмотрительной. Почти никаких писем — только те, в которых говорится о делах. Аккуратно сложены, пронумерованы. Два письма от сестры из Вашингтона. Ничего подозрительного. Кое-что из драгоценностей — солидная, старая работа, ничего современного или чересчур дорогого. Дневника она не вела. Банковская и чековая книжки тоже ни о чем не говорят. Можно подумать, что у нее вообще не было личной жизни!
  — Замкнутый характер, — в задумчивости произнес Пуаро. — Нам это, конечно, осложняет дело.
  — Я разговаривал с ее горничной. Сведений — ноль. Разговаривал с барышней, у которой шляпный магазин, — они вроде бы дружили.
  — О! И какое у вас мнение о мисс Драйвер?
  — Смышленая мисс. Но помощи и от нее никакой. Должен вам сказать, что меня это не удивляет. Сколько пропавших барышень я разыскивал на своем веку, и их родственники и друзья всегда говорят одно и то же: «Милая, добрая, с мужчинами не общалась». И всегда ошибаются. Это же неестественно! Девушки должны общаться с мужчинами. Если, конечно, с ними все в порядке. Никто не запутывает полицию так, как преданные друзья и родственники.
  Он перевел дыхание, а я подлил ему еще.
  — Спасибо, капитан Гастингс. Пожалуй, это не повредит. И вот так всегда. Крутишься, как заведенный. Она обедала и ужинала по крайней мере с десятком молодых людей, но откуда мне знать, к кому из них она была неравнодушна? Ее видели с теперешним лордом Эджвером, с актером Брайаном Мартином, с другими — но что толку? Ваша идея, что за ней кто-то стоит, мсье Пуаро, по-моему, не годится. Она наверняка действовала сама по себе, вот увидите. Я сейчас выясняю, что ее связывало с лордом Эджвером. Надо будет съездить в Париж. На шкатулке написано Париж, и лорд Эджвер туда ездил несколько раз прошлой осенью на аукционы — так говорит мисс Кэррол. На завтра назначено дознание. Но его, конечно, отсрочат, и я еще наверняка успею на дневной пароход.
  — Дорогой Джепп, меня восхищает ваша энергия!
  — А вы все ленитесь. Сидите себе и думаете! Пользуетесь услугами… как это… маленьких серых клеточек. Нет, мсье Пуаро, надо шевелиться! Под лежачий камень вода не течет.
  В комнату вошла наша горничная.
  — Мистер Брайан Мартин, сэр. Вы его примете?
  — Мне пора, мсье Пуаро, — поднялся Джепп. — Я вижу, у вас от театральных знаменитостей отбоя нет.
  Пуаро скромно пожал плечами, и Джепп захихикал.
  — Вы, наверное, миллионер, мсье Пуаро? Что вы делаете с деньгами?
  — Коплю. И раз уже мы заговорили о деньгах — как лорд Эджвер распорядился своими?
  — Все досталось его дочери. Мисс Кэррол — пятьсот фунтов. Других распоряжений нет. Очень простое завещание.
  — Когда он его написал?
  — После того, как от него ушла жена, — примерно два года назад. Он позаботился о том, чтобы она не получила ничего, как видите.
  — Мстительный человек, — пробормотал Пуаро про себя.
  — Пока! — бодро сказал Джепп и отбыл.
  Вместо него в комнату вошел Брайан Мартин. Он был безукоризненно одет и выглядел совершенно неотразимым. В то же время мне показалось, что он осунулся и погрустнел.
  — Боюсь, что заставил себя ждать, мсье Пуаро, — виновато произнес он. — Тем более что я вообще зря вас побеспокоил.
  — En verite?396
  — Да. Я говорил с той девушкой — спорил, просил, уговаривал. Все напрасно! Она категорически запретила мне обращаться к вам за помощью. Так что, боюсь, ничего у нас не получится. Ради бога, простите, что напрасно отнимал у вас время…
  — Du tout — du tout397, — добродушно ответил Пуаро. — Я этого ожидал.
  — Как? — удивленно спросил Брайан. — Вы этого ожидали?
  — Mais oui398. Когда вы сказали, что должны сначала заручиться согласием вашей знакомой, я сразу подумал, что все кончится именно этим.
  — Значит, у вас есть на этот счет теория?
  — У сыщика, мсье Мартин, всегда есть теория. Это входит в его профессию. Сам я не назвал бы ее теорией. Я бы сказал, что у меня есть некая идея. Это первая стадия.
  — А вторая стадия?
  — Если моя идея оказывается верной — тогда я знаю! Как видите, все очень просто.
  — А вы не могли бы поделиться вашей теорией — или идеей — со мной?
  — Нет. Скажу только, что она возникла у меня, как только вы упомянули о золотом зубе.
  Брайан ошеломленно смотрел на него.
  — Ничего не понимаю, — сказал он. — Намекните хотя бы!
  Пуаро улыбнулся и покачал головой.
  — Давайте поговорим о чем-нибудь еще.
  — Да, но сначала… ваш гонорар… позвольте мне…
  Пуаро нетерпеливо помахал рукой.
  — Pas un sou!399 Я ничего для вас не сделал.
  — Но я отнял у вас время…
  — Когда дело меня интересует, я денег не беру, а ваше дело кажется мне чрезвычайно интересным.
  — Рад слышать, — кисло улыбнулся актер. Вид у него был самый несчастный.
  — Ну-ну, — примирительно сказал Пуаро. — Не будем больше об этом.
  — По-моему, я столкнулся на лестнице с полицейским из Скотленд-Ярда?
  — Да. Это был инспектор Джепп.
  — Было довольно темно, и я не сразу сообразил. Между прочим, он приходил ко мне и расспрашивал о бедной Карлотте Адамс.
  — Вы ее хорошо знали — мисс Адамс?
  — Не очень. Хотя мы познакомились еще в Америке, когда были детьми. Здесь я с ней тоже несколько раз виделся, но нельзя сказать, чтобы мы дружили. Мне ее искренне жаль.
  — Она вам нравилась?
  — Да. С ней было удивительно легко разговаривать.
  — Она умела откликаться на чужие беды — мне тоже так показалось.
  — Полиция, по-моему, считает, что это было самоубийство? Я инспектору ничем помочь не сумел. Карлотта всегда была очень скрытной.
  — Не думаю, что это было самоубийство.
  — Да, скорее несчастный случай.
  Мы помолчали. Затем Пуаро с улыбкой произнес:
  — Дело об убийстве лорда Эджвера становится все более интригующим, не правда ли?
  — Совершенно необъяснимая история! Вы знаете… у вас есть идея, кто это сделал? Раз это точно была не Сильвия?
  — Полиция всерьез подозревает одного человека.
  — В самом деле? Кого?
  — Сбежал дворецкий. Вы понимаете, что его исчезновение — это почти признание.
  — Дворецкий? Вы меня удивляете!
  — Очень красивый мужчина. Il vous ressemble un peu400.
  И Пуаро поклонился, давая понять, что это комплимент.
  Ну конечно! Теперь я понял, почему лицо дворецкого показалось мне знакомым, когда я его впервые увидел.
  — Вы мне льстите, — засмеялся Брайан Мартин.
  — Ничего подобного! Разве все девушки — служанки, машинистки, девицы из хороших семей, продавщицы — не без ума от мсье Брайана Мартина? Хоть одна из них может устоять против него?
  — Может, и не одна, — ответил Мартин вставая. — Что ж, спасибо, мсье Пуаро. Еще раз простите, что потревожил вас.
  Он пожал нам обоим руки, и я вдруг заметил, что он как будто постарел и еще больше осунулся.
  Снедаемый любопытством, я едва дождался, пока за ним закрылась дверь, и нетерпеливо обратился к Пуаро:
  — Вы действительно предполагали, что он откажется от вашей помощи в расследовании тех странных вещей, которые случились с ним в Америке?
  — Конечно. Вы не ослышались, Гастингс.
  — Но следовательно… следовательно, вы знаете, кто та девушка, которую он пытался уговорить? — сделал я логический вывод.
  Он улыбнулся.
  — У меня есть идея, мой друг. Как уже сказано, она возникла при упоминании о золотом зубе, и если я прав, то тогда я знаю, кто эта девушка, знаю, почему она не разрешила мистеру Мартину обратиться ко мне за помощью, и вообще знаю, в чем все дело, — как могли бы знать и вы, если бы только воспользовались мозгом, который вам дал Всевышний, хотя иногда у меня, признаюсь, возникает страшная мысль, что Он вас по недосмотру обошел.
  Глава 18
  СОПЕРНИК
  Я не вижу смысла подробно описывать оба дознания: по поводу смерти лорда Эджвера и Карлотты Адамс. По делу Карлотты Адамс был вынесен вердикт «смерть в результате несчастного случая», а другое дознание было отсрочено, когда были представлены медицинское заключение и результаты опознания. Анализ содержимого желудка показал, что смерть лорда Эджвера наступила не меньше чем через час после обеда, скорее всего в течение следующего часа, то есть между десятью и одиннадцатью.
  Тот факт, что Карлотта Адамс изображала Сильвию Уилкинсон, огласке предан не был. Газеты сообщили приметы находящегося в бегах дворецкого, и общественное мнение склонялось к тому, что это и есть убийца. Его свидетельство о посещении лорда Эджвера Сильвией Уилкинсон представлялось всем злонамеренной ложью. Аналогичные показания секретарши тоже не были оглашены. Об убийстве лорда Эджвера писали все газеты, но информация была крайне скудна.
  Тем временем Джепп трудился не покладая рук. Мне было немного обидно, что Пуаро занял такую пассивную позицию. Меня — уже не впервые — стало мучить подозрение, что он сдает, и доводы, которые он приводил в свою защиту, не казались мне убедительными.
  — В моем возрасте не пристало суетиться, — говорил он.
  — Но дорогой мой Пуаро, вы не должны думать о себе, как о старике, — возражал я.
  Я чувствовал, что ему необходима поддержка, и решил прибегнуть к методу внушения, который так моден сегодня.
  — Вы по-прежнему полны сил, — серьезно продолжал я. — Вы в расцвете сил, Пуаро! Стоит вам только выйти из дому, как в этом деле не останется ни одной загадки.
  Пуаро ответил, что он предпочитает разгадывать загадки, сидя дома.
  — Но это невозможно, Пуаро!
  — Вернее, возможно только на определенной стадии.
  — Поймите, мы ничего не делаем! Все делает Джепп!
  — Меня это совершенно устраивает!
  — А меня нет! Я хочу, чтобы все делали вы.
  — Я так и поступаю.
  — Что же вы делаете?
  — Жду.
  — Чего?
  — Pour que mon chien de chasse me rapporte le giblier401, — ответил Пуаро, и глаза его весело блеснули.
  — То есть, вы хотите сказать…
  — Я хочу сказать, что, когда держишь собаку, нет смысла лаять самому. Джепп принесет мне результат той «физической энергии», которой вы так восхищаетесь. В его распоряжении — множество средств, которыми я не располагаю. Вне всякого сомнения, он скоро добудет интересные сведения.
  И Джепп на самом деле настойчиво и методично шел к цели. В Париже он ничего не добился, но еще через два дня появился у нас довольный собой.
  — Мы продвигаемся вперед, — сообщил он, — медленно, но верно.
  — Поздравляю вас, друг мой. Что произошло?
  — Я узнал, что некая дама, блондинка, сдала в девять часов вечера — того самого вечера — портфель в камеру хранения Юстона. Мы предъявили служащему портфель мисс Адамс, и он тут же узнал его — портфель американский и потому отличается от наших.
  — Ага! Юстон! Ближайший к Риджентгейт вокзал. Стало быть, она поехала туда, загримировалась в туалете и затем сдала портфель в камеру хранения. Когда его забрали?
  — Служащий говорит, что в половине одиннадцатого. Та же дама.
  Пуаро кивнул.
  — Но это еще не все. У меня есть основания считать, что в одиннадцать часов Карлотта Адамс была в «Лайонз Корнер-хаус» на Стрэнд.
  — Ah, e'est tres bien, ca!402 Как вам удалось это узнать?
  — Можно сказать, случайно. В одной газете было упомянуто о маленькой золотой шкатулке с рубиновыми инициалами. Молодой журналист написал статью об актрисах, которые увлекаются наркотиками. Для чувствительных читательниц. Роковая шкатулка с ядом, юное существо, перед которым были открыты все дороги. И размышления о том, где она могла провести свой последний вечер, что чувствовала и прочее.
  Статью прочла официантка из «Корнер-хаус» и вспомнила, что женщина, которую она обслуживала в тот вечер, держала в руках как раз такую шкатулку. Официантка запомнила инициалы К.А. Ну, конечно, она пришла в большое волнение и стала советоваться со всеми друзьями, сообщить ли в газету, — а вдруг ей что-нибудь заплатят?
  Об этом довольно быстро узнал молодой журналист, и в сегоднешнем «Столичном сплетнике» будет душераздирающее продолжение. Последние часы жизни талантливой актрисы. Несостоявшаяся встреча с мужчиной. И солидный довесок об официантке, которая сердцем почувствовала, что с ее сестрой и подругой творится неладное. В общем, вы представляете, мсье Пуаро.
  — А почему это так быстро достигло ваших ушей?
  — Мы всегда были в хороших отношениях со «Сплетником». А вчера тот же шустрый молодой журналист беседовал со мной совсем по другому поводу и, между прочим, рассказал об официантке. Я сразу же помчался в «Корнер-хаус»…
  Да, вот как надо работать. Мне стало жаль Пуаро. Джепп узнавал все из первых рук, упуская, возможно, ценнейшие детали, а Пуаро довольствовался новостями не первой свежести.
  — Я говорил с официанткой. По-моему, все ясно. Она не узнала Карлотту Адамс на фотографии, но сразу заявила, что лица той женщины толком не разглядела. Та, по ее словам, была молодая, с темными волосами, стройная, очень хорошо одетая. На голове одна из этих современных шляп. Отчего бы женщинам не смотреть на лица попристальней, а на шляпы порассеянней?
  — Лицо мисс Адамс было непросто запомнить, — сказал Пуаро. — Оно так легко менялось!
  — Вам виднее. Я в это не вдавался. Официантка говорит, что платье на той женщине было черное. В «Корнер-хаус» она пришла с портфелем. На это официантка обратила особое внимание, ее удивило, что такая хорошо одетая женщина пришла с портфелем. Она заказала яичницу и кофе, но на самом деле просто тянула время, ждала кого-то — так показалось официантке. Она все время поглядывала на часы. Потом официантка принесла ей счет — и вот тут увидела шкатулку. Женщина достала ее из сумочки и поставила на стол. Она открывала и закрывала ее и при этом как-то мечтательно улыбалась. Официантка запомнила шкатулку очень хорошо, потому что вещица была очень красивая. Заплатив по счету, мисс Адамс еще немного посидела, потом взглянула на часы в последний раз, вздохнула, встала и ушла.
  Пуаро нахмурился.
  — Это было свидание, — пробормотал он. — Свидание с кем-то, кто не пришел. Увиделась ли Карлотта Адамс с этим человеком после? Или, не встретившись с ним, она отправилась домой и попыталась дозвониться ему? Но как мне узнать?..
  — Это ваша теория, мсье Пуаро. Таинственный Злодей-Невидимка. Этот Злодей-Невидимка — миф. Я не говорю, что она там никого не ждала. Может, и ждала. Она могла заранее назначить там кому-то свидание, уверенная, что встреча с его сиятельством пройдет так, как она хочет. Мы знаем, что вместо этого произошло. Она потеряла голову и убила его. Но она не из тех, кто теряет голову надолго. Она переодевается на вокзале, забирает портфель и отправляется на свидание. Но тут у нее начинается, как говорят врачи, «реакция». До нее доходит весь ужас свершившегося. А когда и друг ее не приходит, это ее добивает. Ведь это мог быть кто-то, знавший, куда она отправляется! Она чувствует, что пропала. И вынимает шкатулку со снотворным. Выпить чуть больше, чем обычно, — и все кончено. Во всяком случае, ее не повесят. Я все это вижу так ясно, как ваш нос, мсье Пуаро.
  Рука Пуаро нерешительно тронула нос, затем спустилась к усам и нежно их погладила.
  — Какие у вас есть доказательства, что Злодей-Невидимка существует? Никаких! — Джепп упрямо гнул свою линию. — Я еще не выяснил, какая связь между его сиятельством и Адамс, но это вопрос времени. Да, Париж меня разочаровал, но в последний раз он был там девять месяцев назад, а это большой срок. Я там оставил человека, ему есть над чем потрудиться. Глядишь, и найдет что-нибудь, хотя вы так не считаете.
  И поднявшись, Джепп спросил:
  — Не угодно ли чего приказать?
  Пуаро улыбнулся ему.
  — Приказать? Нет. Посоветовать могу.
  — Что именно? Говорите прямо.
  — Советую вам опросить водителей такси и узнать, кто из них возил пассажира — а скорей всего двух — от Ковент-Гардена до Риджентгейт в вечер убийства. Приблизительно без двадцати одиннадцать.
  Джепп хищно прищурился, сразу сделавшись похожим на умного терьера.
  — Так вот куда вы клоните, — сказал он. — Что ж, поищем таксиста, не повредит. Вы иногда дело говорите.
  Как только за ним закрылась дверь, Пуаро встал и с величайшей энергией принялся чистить свою шляпу.
  — Не тратьте времени на вопросы, друг мой, — произнес он, — а принесите-ка мне лучше бензина. У меня на жилете пятно.
  Я выполнил его просьбу.
  — В кои-то веки мне не нужно задавать вопросов, — сказал я. — Все и так понятно. Но вы уверены, что?..
  — Друг мой, в данный момент я занят исключительно туалетом. Позвольте заметить, кстати, что мне не слишком нравится ваш галстук.
  — Отличный галстук! — возразил я.
  — Был когда-то. На нем — как и на мне, что явствует из ваших намеков, — сказывается возраст. Умоляю вас, наденьте другой и вычистите правый рукав.
  — Мы собираемся нанести визит королю Георгу? — саркастически поинтересовался я.
  — Нет. Но сегодня утром я прочел в газете, что герцог Мертонский возвратился в Мертон-хаус. Насколько мне известно, он — из первых английских аристократов. Я собираюсь засвидетельствовать ему свое почтение.
  Кем-кем, а социалистом Пуаро назвать невозможно.
  — Но в самом деле, почему мы должны ехать к герцогу Мертонскому?
  — Я хочу его видеть.
  Больше я от него ничего не добился. Когда наконец мой внешний вид пришел в соответствие со вкусами Пуаро, мы вышли из дома.
  Лакей, встретивший нас в Мертон-хаус, спросил, ожидает ли нас герцог. Пуаро ответил отрицательно. Лакей взял у него визитную карточку и после недолгого отсутствия вернулся с сообщением, что его светлость, к сожалению, слишком занят в настоящее время. Пуаро немедленно уселся на стул.
  — Tres bien403, — сказал он. — Я подожду. Если понадобится, я подожду несколько часов.
  К счастью, эта жертва не потребовалась. Чтобы поскорее избавиться от назойливого посетителя (как я полагаю), Пуаро был допущен в общество джентльмена, которого так хотел видеть.
  Герцогу было двадцать семь лет. Худой и узкогрудый, он не производил внушительного впечатления. У него были неопределенного цвета волосы, заметно редевшие на висках, маленький, желчный рот и рассеянный, скучающий взгляд. По стенам комнаты, в которую нас провели, висели распятия и картины религиозного содержания. На широкой книжной полке сплошь книги по теологии. Он гораздо больше походил на болезненного молодого продавца из галантерейного магазина, чем на герцога. Насколько я помнил, образование он получил дома, ибо в детстве часто болел. И это был человек, влюбившийся в Сильвию Уилкинсон с первого взгляда! Невероятно! Нас он встретил сухо, чтобы не сказать — враждебно.
  — Возможно, вам знакомо мое имя, — скромно спросил Пуаро.
  — Никогда его не слышал.
  — Я изучаю психологию преступлений.
  Герцог молчал. Перед ним на столе лежало незаконченное письмо, и он нетерпеливо постукивал по нему ручкой.
  — С какой целью вы хотели меня видеть? — холодно осведомился он.
  Пуаро сидел напротив него, спиной к окну. Герцог сидел лицом к свету.
  — В настоящее время я занят расследованием обстоятельств, связанных со смертью лорда Эджвера.
  Ни один мускул не дрогнул на бледном, бесстрастном лице.
  — В самом деле? Я не был с ним знаком.
  — Но вы, по-моему, знаете его жену, мисс Сильвию Уилкинсон.
  — Да.
  — Вам известно, конечно, что у нее, как подозревают, была причина желать смерти своего мужа.
  — Ни о чем подобном я не слыхал.
  — В таком случае я спрошу вас прямо, ваша светлость. Правда ли, что вы в ближайшем будущем намерены жениться на мисс Сильвии Уилкинсон?
  — Когда я соберусь на ком-нибудь жениться, об этом будет объявлено в газетах. Я считаю ваш вопрос дерзостью. — Он встал. — Всего доброго.
  Пуаро тоже поднялся. Вид у него был жалкий. Понурив голову, он проговорил, заикаясь:
  — Я не хотел… я… Je vous demande pardon…404
  — Всего доброго, — повторил герцог несколько громче.
  На сей раз Пуаро сдался. Он безнадежно махнул рукой, и мы вышли. Это был позорный уход.
  Мне было искренне жаль Пуаро. Куда девалась его обычная напыщенность! Герцог Мертонский низвел великого сыщика до уровня жалкой мошки.
  — Неудачный визит, — сочувственно сказал я. — Какой высокомерный тип этот герцог! А для чего вы на самом деле хотели его видеть?
  — Я хотел выяснить, действительно ли они с Сильвией Уилкинсон собираются пожениться.
  — Но ведь она говорила!..
  — О! Она говорила. Но, как вы понимаете, она скажет все, что угодно, лишь бы добиться своей цели. А вдруг она решила выйти за него замуж, а он, бедняга, об этом и не подозревал?
  — Что ж, вы получили от него весьма резкий ответ.
  — Я получил ответ, который он дал бы репортеру. Да. — Пуаро хмыкнул. — Но теперь я знаю! Я знаю, как обстоит дело.
  — Откуда вы знаете? Вы поняли это из разговора с ним?
  — Вовсе нет. Вы видели, что перед ним лежало письмо?
  — Да.
  — Знаете, когда я был молод и служил в бельгийской полиции, то пришел к выводу, что нужно не только разбирать любой почерк, но и уметь читать написанное вверх ногами. Хотите знать, что было в его письме? «Моя дорогая, как ужасно, что нам придется ждать столько долгих месяцев! Сильвия, мой прекрасный, обожаемый ангел, я не могу выразить, что ты для меня значишь! Ты, так много страдавшая! Твоя нежная душа…»
  — Пуаро! — прервал его я, возмущенный до крайности.
  — Тут он как раз остановился. «Твоя нежная душа — только мне она понятна».
  Я был в ужасе, а он, как ребенок, гордился удавшейся проделкой.
  — Пуаро! — воскликнул я. — Читать чужое письмо! Личное! Вы не можете этого делать!
  — Чепуха, Гастингс. Как это я «не могу делать» то, что сделал пять минут назад?
  — Вы… вы играете не по правилам.
  — Я просто не играю. Вы это знаете. Убийство — не игра. Это серьезно. И вообще, Гастингс, не употребляйте этого выражения — играть не по правилам. Оно устарело. Да-да! Молодежь смеется, когда слышит его. Прелестные девушки засмеют вас, если вы скажете «играть не по правилам». Нужно говорить: «Это неспортивно!»
  Я молчал, подавленный тем, что Пуаро отнесся к моим упрекам столь легкомысленно.
  — Зачем вам это было нужно? — спросил я. — Стоило вам только сказать, что вы были у лорда Эджвера по поручению Сильвии Уилкинсон, как он сразу же изменил бы к вам отношение.
  — Но я не мог этого сделать! Сильвия Уилкинсон моя клиентка, а я не имею права обсуждать дела клиента с третьим лицом. Говорить о них было бы неэтично.
  — Неэтично?
  — Разумеется.
  — Но она собирается выйти за него замуж!
  — Это не означает, что у нее нет от него секретов. Ваши представления о браке, Гастингс, тоже устарели. Нет, я не мог сделать того, что вы предлагаете. Я должен помнить о своей профессиональной этике. Этика — великая вещь.
  — Рад, что вы так считаете.
  Глава 19
  СИЛЬНАЯ ЛИЧНОСТЬ
  Посещение, которого мы удостоились на следующее утро, было, как мне кажется, одним из самых удивительных событий расследуемого дела.
  Я находился в своей комнате, когда передо мной с сияющими глазами возник Пуаро.
  — Друг мой, к нам пришли.
  — Кто же?
  — Вдовствующая герцогиня Мертонская.
  — Какая неожиданность. А что ей нужно?
  — Если вы спуститесь со мной вниз, друг мой, то сами узнаете.
  Я не заставил себя упрашивать. В гостиную мы вошли вместе.
  Герцогиня была маленькой женщиной с орлиным носом и властным взглядом. Несмотря на рост, никто не решился бы назвать ее коренастой. Одета она была в старомодное черное платье, и это лишь усиливало впечатление, что перед нами гранд-дама. Чувствовалось, что она человек решительный, почти жестокий. То, чего не хватало ее сыну, в ней было предостаточно. Силой воли она обладала невероятной, я почти физически ощущал излучаемую ею энергию. Ничего удивительного, что эта женщина подавляла всех, с кем общалась.
  Достав лорнет, она рассмотрела сначала меня, затем моего спутника и обратилась к нему:
  — Вы мсье Эркюль Пуаро?
  Голос ее звучал внятно и повелительно. Ему нельзя было не повиноваться.
  — К вашим услугам, герцогиня.
  Она посмотрела на меня.
  — Это капитан Гастингс, мой друг и неизменный помощник.
  В ее глазах мелькнуло было сомнение, но затем она кивнула в знак согласия и уселась на стул, предложенный ей Пуаро.
  — Я пришла посоветоваться с вами по поводу очень деликатного дела и прошу все, что вы узнаете, держать в тайне.
  — Разумеется, мадам.
  — Я слышала о вас от леди Ярдли. Из того, с какой благодарностью она о вас говорила, я заключила, что вы — единственный человек, который может мне помочь.
  — Будьте покойны, мадам, я сделаю все, что в моих силах.
  Она еще помедлила, но потом, окончательно решившись, перешла к делу с такой ошеломляющей простотой, которая, как ни странно, напомнила мне Сильвию Уилкинсон в тот памятный вечер в «Савое».
  — Мсье Пуаро, нужно предотвратить женитьбу моего сына на актрисе Сильвии Уилкинсон.
  Если Пуаро и удивился, то не подал вида. Он внимательно смотрел на герцогиню и молчал.
  — Не могли бы вы пояснить, мадам, чего именно вы ждете от меня? — спросил он наконец.
  — Это не так просто. Я считаю, что этот брак будет ужасной ошибкой. Он погубит моего сына.
  — Вы так полагаете, мадам?
  — Я в этом уверена. Мой сын — идеалист. Он почти ничего не знает о жизни. Ему никогда не нравились девушки нашего круга. Он считает, что они глупы и легкомысленны. Но когда он познакомился с этой женщиной… Конечно, она очень хороша собой, не спорю, и умеет вскружить мужчине голову. Моего сына она просто околдовала. Я надеялась, что рано или поздно эта страсть пройдет, она, по счастью, была замужем. Но теперь, когда она свободна…
  У нее перехватило дыхание.
  — Они собираются пожениться через несколько месяцев. На карту поставлено счастье моего сына. Это нужно предотвратить, мсье Пуаро, — решительно заключила она.
  Пуаро пожал плечами.
  — Скорее всего вы правы, мадам. Трудно поверить, что ваш сын и Сильвия Уилкинсон созданы друг для друга. Но что тут можно поделать?
  — Вот вы и сделайте что-нибудь.
  Пуаро медленно покачал головой.
  — Нет-нет, вы должны мне помочь!
  — Боюсь, это невозможно, мадам. Ваш сын наверняка не желает слушать ничего, что направлено против этой женщины. К тому же я почти уверен, что и сказать было бы нечего. Вряд ли в ее прошлом удастся найти что-либо компрометирующее. Она была… осторожна, скажем так.
  — Я знаю, — устало произнесла герцогиня.
  — О! Значит, вы уже провели небольшое расследование?
  Она слегка покраснела под его пристальным взглядом.
  — Я пойду на все, чтобы помешать этому браку, — с вызовом ответила она, — на все!
  Помолчав, она добавила:
  — Деньги для меня значения не имеют. Назначьте себе гонорар сами. Но этот брак нужно расстроить. И сделать это должны вы.
  Пуаро вновь покачал головой.
  — Дело не в деньгах. Я не могу согласиться на ваше предложение по причине, которую сейчас объясню. Но кроме того, я считаю, что сделать здесь ничего невозможно. Я вынужден отказать вам в своей помощи, мадам, но не будете ли вы так снисходительны, чтобы выслушать мой совет?
  — Какой совет?
  — Не противоречьте своему сыну! В его возрасте решения принимаются самостоятельно. Его выбор не совпадает с вашим, но это не значит, что вы правы. Если это обернется для него несчастьем — будьте готовы к несчастью. Помогите ему, когда он будет нуждаться в вашей помощи. Но не настраивайте его против себя!
  — Вы ничего не поняли.
  Она встала. Губы ее дрожали.
  — Напротив, мадам, я отлично понял. Я, Эркюль Пуаро, способен понять материнское сердце, как никто другой. И я еще раз говорю вам: будьте терпеливы. Будьте терпеливы, спокойны, скройте свои чувства. Кто знает, может быть, эта женитьба расстроится сама по себе. Сопротивление только ожесточит вашего сына!
  — Прощайте, мсье Пуаро, — холодно сказала она. — Вы меня разочаровали.
  — Очень сожалею, мадам, но я не могу помочь вам. Вы поставили меня в трудное положение. Видите ли, я уже имею честь помогать леди Эджвер.
  — О, все ясно. — Ее голос был как лезвие ножа. — Вы из лагеря противника. Этим, вероятно, и объясняется тот факт, что леди Эджвер до сих пор не арестована за убийство мужа.
  — Что, мадам?
  — Мне кажется, вы слышали, что я сказала. Почему ее не арестовали? Ее там видели в тот вечер. Она пришла к нему в кабинет. Кроме нее, к нему никто не входил, а наутро его нашли мертвым. Но ее все же не арестовывают. Наша полиция насквозь продажна.
  Трясущимися руками она повязала на шею шарф и, едва заметно кивнув, вышла из комнаты.
  — Ух! — воскликнул я. — Вот ведьма! Но я от нее в восторге, а вы?
  — Вы в восторге от того, что она хочет переделать Вселенную по своему разумению?
  — По-моему, она всего лишь заботится о сыне.
  Пуаро кивнул.
  — Вы правы, Гастингс, но подумайте, неужели герцогу так уж противопоказано жениться на Сильвии Уилкинсон?
  — Не думаете же вы, что она его любит!
  — Нет. По всей видимости, нет. Но она влюблена в его общественное положение. Она будет играть свою роль с охотой. Это вовсе не катастрофа. С таким же успехом герцог мог жениться на девушке своего круга, которая вышла бы за него из тех же соображений, и никто не поднимал бы вокруг этого шума.
  — Да, но…
  — А представьте, что он женился бы на девушке, которая его страстно любит. Что в этом хорошего? Сколько вокруг мужей, чьи любящие жены превращают их жизнь в ад? Они устраивают компрометирующие их сцены ревности, претендуют на все их время и внимание. Нет, такие жены вовсе не подарок.
  — Пуаро, — сказал я. — Вы неисправимый старый циник.
  — Ничего подобного, я всего лишь размышляю. Если хотите знать, я целиком на стороне доброй мамочки.
  Я не мог удержаться от смеха, услышав, как он характеризует заносчивую герцогиню.
  — Почему вы смеетесь? Я серьезно. Здесь есть над чем поразмыслить.
  — Не вижу, какой могла бы быть ваша роль, — сказал я.
  Пуаро пропустил мое замечание мимо ушей.
  — Вы заметили, Гастингс, как хорошо осведомлена герцогиня? И как мстительно настроена? Она все знает о Сильвии Уилкинсон.
  — Да уж, она гораздо больше прокурор, чем адвокат, — сказал я, улыбаясь.
  — Откуда ей это известно?
  — Сильвия рассказала герцогу, герцог — ей, — предположил я.
  — Может быть, однако…
  Раздался телефонный звонок, и я снял трубку. Затем я несколько раз и с разными промежутками времени сказал «да». Положив наконец трубку, я возбужденно повернулся к Пуаро.
  — Звонил Джепп. Во-первых, вы, как всегда, «молодчага». Во-вторых, он получил телеграмму из Америки. В-третьих, он нашел таксиста. В-четвертых, он спрашивает, не хотите ли вы заехать к нему и послушать его беседу с таксистом. В-пятых, вы снова «молодчага», и он, оказывается, был убежден, что разгадка близка, с того самого момента, когда вы предположили, что всем этим руководит кто-то неизвестный. Я не стал говорить ему, что у нас только что была посетительница, которая считает, что полиция продажна.
  — Значит, Джепп склоняется к теории Злодея-Невидимки? — пробормотал Пуаро. — Забавно, что это произошло в то время, когда у меня возникла другая теория.
  — Какая?
  — Теория, по которой причина убийства не имеет отношения к самому лорду Эджверу. Представьте себе кого-то, кто ненавидит Сильвию Уилкинсон, причем так сильно, что готов послать ее на казнь за «убийство» мужа. C'est une idee, ca!405
  Он со вздохом поднялся.
  — Пойдемте, Гастингс, послушаем, что скажет Джепп.
  Глава 20
  ТАКСИСТ
  Джепп допрашивал пожилого человека с клочковатыми усами, в очках, с хриплым и одновременно жалобным голосом.
  — А, вот и вы, — сказал Джепп. — По-моему, все окончательно прояснилось. Этот человек — его фамилия Джобсон — 29 июня посадил на Лонг Акр в свою машину двух пассажиров.
  — Верно, — отозвался Джобсон. — Хороший был вечер, лунный. Джентльмен и барышня остановили меня у станции метро.
  — Они были в вечерних туалетах?
  — Да. Он в белом жилете, она в белом платье с вышитыми птичками. Наверное, ходили в Оперу.
  — Который был час?
  — Начало двенадцатого.
  — Что случилось дальше?
  — Дальше они велели мне ехать на Риджентгейт к дому, который укажут. И сказали, чтобы я поторапливался. Все пассажиры это говорят. Как будто мне выгодно тянуть время! Чем скорее отвезешь одних и посадишь других, тем лучше. Но они почему-то об этом не думают. А если, не дай бог, произойдет несчастный случай, я же буду и виноват.
  — Погодите, — нетерпеливо прервал его Джепп. — При чем здесь несчастный случай? Его ведь не было?
  — Н-не было, — неохотно подтвердил таксист, которого Джепп лишал возможности излить душу. — Чего не было, того не было. Я доехал до Риджентгейт минут за семь, не больше, и тут джентльмен постучал в стекло и велел остановиться. Примерно у дома № 8. Потом они с барышней вышли, барышня перешла улицу и пошла назад по противоположной стороне, а он остался стоять рядом с машиной и сказал мне, что надо подождать. Минут пять он стоял спиной ко мне, руки в карманах, и смотрел в ту сторону, куда она ушла, а потом буркнул что-то — я не разобрал — и пошел туда же. Я не спускал с него глаз, потому что не хотел, чтобы меня надули. Бывало такое. Он поднялся на крыльцо одного из домов на противоположной стороне и вошел туда.
  — Просто толкнул дверь и вошел?
  — Нет, у него был ключ.
  — Какой был номер дома?
  — То ли 17, то ли 19. Я решил подождать еще, хотя это уже выглядело подозрительно. Минут через пять они вышли оба, вернулись в машину и сказали, чтобы я ехал назад к Ковент-Гарден. Вышли они немного раньше, расплатились — честно скажу — щедро, и я подумал, что все в порядке. Хотя теперь вижу, что нет.
  — Вам ничего не грозит, — успокоил его Джепп. — Взгляните-ка на эти фотографии и подумайте, нет ли среди них той самой барышни.
  Перед таксистом разложили фотографии похожих между собой девушек. Я с интересом заглянул через его плечо.
  — Вот она, — сказал Джобсон, без колебаний указывая на снимок Аделы Марш в вечернем платье.
  — Вы уверены?
  — Да. Бледная, темные волосы.
  — Теперь мужчина.
  Перед ним разложили другой набор фотографий. Он долго и внимательно разглядывал их, затем покачал головой.
  — Не знаю. Точно сказать не могу. Может, этот, а может, и этот.
  И таксист указал на два снимка молодых людей того же типа, что и Рональд Марш, оставив без внимания его самого.
  Когда Джобсон вышел, Джепп бросил фотографии на стол.
  — Неплохо. Жаль, конечно, что он не совсем четко распознал его светлость. Фотография старая, семилетней давности, но другой я достать не смог. Да, лучше бы он был поточнее. Впрочем, и так все ясно. Два алиби — одним ударом. Это вы хорошо сообразили, месье Пуаро.
  Пуаро потупился.
  — Когда я узнал, что мисс Марш и ее двоюродный брат одновременно были в Опере, мне подумалось, что они могли провести вместе один из антрактов. Их спутники, разумеется, считали, что они не покидали театра, но получасовой антракт позволяет съездить на Риджентгейт и вернуться. Как только новый лорд Эджвер пустился в подробности своего алиби, я решил, что он это делает неспроста.
  — Подозрительный стреляный воробей, вот вы кто, — сказал Джепп с нежностью. — Правильно, так и надо, иначе в этой жизни пропадешь. Его светлость — тот, кто нам нужен. Глядите сюда.
  И он протянул нам лист бумаги.
  — Телеграмма из Америки. Они связались с мисс Люси Адамс. Письмо пришло сегодня утром. Оригинал она отдавать не хотела, да в этом и нет необходимости, но она охотно разрешила снять с него копию. Вот, читайте, о большем и мечтать нельзя.
  Пуаро впился глазами в телеграмму. Я тоже заглянул ему через плечо:
  Передаем текст письма, полученного Люси Адамс, от 29 июня, обратный адрес: Лондон, Роуздью-мэншнз, 8. Начало: Милая сестренка, прости, что так сумбурно написала на прошлой неделе, но я совсем замоталась. Все замечательно! Рецензии прекрасные, сборы полные, и все очень ко мне добры. У меня появились здесь друзья, и думаю, что в будущем году приеду в Лондон месяца на два. Русская балерина зрителям нравится, и американка в Берлине тоже, но наибольший успех по-прежнему имеют сцены «В заграничной гостинице». Я так волнуюсь, что сама не понимаю, что пишу. Сейчас я объясню тебе почему, но сначала докончу о том, как меня принимают. Мистер Хергшаймер страшно мил и даже собирается свести меня с сэром Монтегю Корнером, который может все. На днях я познакомилась с Сильвией Уилкинсон, и она сказала, что в восторге от того, как я ее изображаю, — и это уже прямо связано с тем, что я собираюсь тебе рассказать. Она мне не слишком нравится, потому что один человек рассказывал мне недавно, как она с ним некрасиво обошлась, но об этом в другой раз. Ты, наверное, знаешь, что она замужем за лордом Эджвером? О нем я тоже наслышана, и поверь мне, он очень неприятный человек. Своего племянника Рональда Марша — помнишь, я тебе о нем писал, — он буквально выгнал из дома и перестал выплачивать ему содержание. Он сам рассказал об этом, и мне его было ужасно жаль. Ему понравилось мое представление, и он говорит: «Сам бы лорд Эджвер ничего не заметил. Беретесь выиграть для меня пари?» Я рассмеялась и говорю: «За сколько?» Люси, дорогая, ответ меня просто потряс: «За десять тысяч долларов». Подумай, десять тысяч долларов, только чтобы помочь кому-то выиграть глупое пари! «За такие деньги, — сказала я, — можно разыграть хоть самого короля в Букингемском дворце, и пусть меня привлекут к суду за оскорбление Его Величества». После чего мы все обсудили в деталях.
  Через неделю напишу подробно, и ты узнаешь, удался мне этот номер или нет. Но в любом случае, дорогая Люси, я получу десять тысяч долларов! Люси, сестренка моя драгоценная, представляешь, что это для нас значит?! Все, мне пора «на розыгрыш». Целую тебя много-много раз, милая сестренка. Твоя Карлотта».
  Пуаро положил письмо на стол. Я видел, что оно его глубоко тронуло. Реакция Джеппа была совершенно иной.
  — Он у нас в руках, — возбужденно сказал Джепп.
  — Да, — отозвался Пуаро тусклым голосом.
  Джепп посмотрел на него с недоумением.
  — Вы недовольны, мсье Пуаро?
  — Отчего же… Просто я себе это иначе представлял.
  И он обвел нас тоскливым взглядом.
  — Но скорее всего так оно и было, — проговорил он как бы про себя, — да, скорее всего так.
  — Именно так! Вы с самого начала так считали!
  — Нет-нет, вы меня не поняли.
  — Разве вы не говорили, что за всем этим кроется некто, а девушка ничего не подозревала?
  — Да-да.
  — Чего же вы еще хотите?
  Пуаро вздохнул и не ответил.
  — Странный вы человек, мсье Пуаро. Ничто вас не радует. А ведь какая удача, что мисс Адамс написала это письмо!
  Пуаро оживился.
  — Да, этого убийца предусмотреть не мог. Когда мисс Адамс согласилась взять десять тысяч долларов, она подписала себе смертный приговор: убийца полагал, что принял все меры предосторожности, но она, в своей невинности, его перехитрила. Мертвые говорят. Да, порой и мертвые говорят.
  — Я никогда не думал, что она действовала в одиночку, — заявил Джепп и даже не покраснел.
  — Да-да, — рассеянно отозвался Пуаро.
  — Что ж, пора за дело!
  — Вы собираетесь арестовать капитана Марша — то есть лорда Эджвера?
  — Конечно! Он изобличен.
  — Вы правы.
  — Почему вас это так угнетает, мсье Пуаро? Потому что вы любите только трудности? Перед вами доказательства вашей собственной правоты, но вы все равно недовольны. Или они вам кажутся сомнительными?
  Пуаро покачал головой.
  — Интересно, была ли мисс Марш его сообщницей? — продолжал Джепп. — Похоже, что да, раз она ездила с ним домой из театра. А если нет, почему он взял ее с собой? Но скоро мы от них самих это услышим.
  — Мне можно присутствовать? — робко спросил Пуаро.
  — Разумеется! Я ваш должник.
  И он поднес к глазам телеграмму. Я отозвал Пуаро в сторону.
  — В чем дело, друг мой?
  — Не знаю, Гастингс, но мне ужасно не по себе. Все складывается как нельзя лучше, и в то же время что-то здесь не то! Я не знаю чего-то важного! Звенья выстроились в цепочку, мои догадки подтвердились, но говорю вам — что-то здесь не то.
  И он удрученно замолчал. Я не знал, чем его утешить.
  Глава 21
  РАССКАЗЫВАЕТ РОНАЛЬД
  Мне тоже трудно было понять Пуаро. Ведь он сам все предсказал!
  Всю дорогу до Риджентгейт он сидел хмурый, уставившись в одну точку и не обращая внимания на похвалы, которыми щедро осыпал себя Джепп. Наконец Пуаро вздохнул и очнулся от своего забытья.
  — По крайней мере, — задумчиво произнес он, — послушаем, что он нам скажет.
  — Чем меньше он будет говорить, тем лучше для него, — сказал Джепп. — Знаете, сколько людей попало на виселицу только потому, что им хотелось сделать заявление? И ведь нельзя сказать, что мы их не предупреждаем. Полиция всегда ведет честную игру. Но чем больше они виноваты, тем больше и охотнее лгут. Они не знают, что вранье всегда нужно согласовывать с адвокатом.
  И Джепп вздохнул.
  — Адвокаты и коронеры — злейшие враги полиции. Сколько раз коронеры путали мне самые ясные дела — не сосчитать, сколько виновных упущено по их милости! Адвокаты — те все-таки получше. Им хоть платят за то, чтобы они болтали языком и все выворачивали наизнанку.
  Прибыв на Риджентгейт, мы осведомились, в клетке ли птичка. Услыхав, что лорд Эджвер «завтракает с семьей», Джепп спросил, можем ли мы побеседовать с ним одни. Нас проводили в библиотеку.
  Через несколько минут в комнату вошел Рональд. Игравшая на его лице улыбка застыла, когда он увидел нас.
  — Здравствуйте, инспектор, — сказал он с деланой непринужденностью, — что случилось?
  Джепп сказал то, что ему предписано говорить в подобных обстоятельствах.
  — Та-а-ак, — протянул Рональд.
  Он придвинул к себе стул, сел и достал из кармана портсигар.
  — Инспектор, я хочу сделать заявление.
  — Как сочтете нужным, милорд.
  — Значит, вы считаете, что это будет с моей стороны глупостью… И все-таки я ее совершу. «У меня нет причин бояться правды», как говорят герои романов.
  Джепп молчал с непроницаемым видом.
  — Видите вон тот симпатичный столик и кресло у стены? — продолжал молодой человек. — Вашему помощнику удобно будет там стенографировать.
  Не думаю, чтобы Джепп часто сталкивался с подобной заботливостью. Предложение лорда Эджвера было принято.
  — Итак, начнем, — сказал Рональд. — Обладая зачатками ума, я подозреваю, что мое роскошное алиби рухнуло. И над его обломками вьется дымок. Да простят меня простодушные Дортхаймеры. Скорее всего вы нашли таксиста. Угадал?
  — Нам известно все, что вы делали в тот вечер, — сказал Джепп бесстрастным голосом.
  — Преклоняюсь перед Скотленд-Ярдом, но должен заметить, что если бы я замыслил что-нибудь противоправное, то не поехал бы прямо к нужному дому на такси и не заставил бы шофера ждать. Вам это не приходило в голову? Ага! Я вижу, что это приходило в голову мсье Пуаро.
  — Совершенно верно, — подтвердил Пуаро.
  — Преступник ведет себя не так, — продолжал Рональд. — Он приклеивает рыжие усы, надевает очки в роговой оправе и отпускает таксиста на соседней улице. Хорошо также пересесть на метро… ну и так далее, не буду углубляться. Мой защитник за несколько тысяч гиней сделает это значительно лучше. И придет к выводу, что это было неумышленное преступление. Я сидел в такси, и вдруг меня охватило непреодолимое желание… в общем, вы представляете.
  Так вот, я собираюсь сказать вам правду. Мне позарез были нужны деньги. Не думаю, что вас удивило это признание. Я должен был достать их в течение дня во что бы то ни стало, иначе мне грозили слишком крупные неприятности. Пришлось идти к дяде. Он не испытывал ко мне нежных чувств, но я надеялся, что честь семьи для него не пустой звук. У людей в возрасте бывает такая слабость. На мою беду дядя, в лучших традициях современности, оказался циником.
  Мне оставалось только сделать хорошую мину при плохой игре и попытаться занять у Дортхаймера, хотя я понимал, что это бесполезно. А жениться на его дочери я не мог. К тому же она слишком разумная девушка, чтобы за меня выйти. И тут я совершенно случайно встречаю в театре свою двоюродную сестру. Мы с ней редко виделись, но она всегда бывала ко мне добра, когда мы жили в одном доме. Я ей все рассказал — она и так слышала уже кое-что от отца. Знаете, что она мне предложила? Взять ее жемчуг, который достался ей от матери.
  Он замолчал, и мне показалось, что он на самом деле борется с волнением. Или слишком хорошо притворяется.
  — Короче говоря, я согласился, да благословит ее бог. Я решил заложить этот жемчуг и поклялся, что выкуплю его, даже если для этого мне придется работать. Но жемчуг был дома, на Риджентгейт, и мы подумали, что лучше всего будет немедленно за ним съездить. Такси подвернулось буквально через секунду.
  Мы остановились на противоположном конце Риджентгейт, чтобы в доме никто не услышал шума мотора, и Адела оставшееся расстояние прошла пешком. У нее был ключ, и она собиралась тихонько войти, взять жемчуг и вернуться с ним ко мне. Вряд ли кто-нибудь мог ее увидеть — разве что горничная. Мисс Кэррол, дядина секретарша, ложится спать в половине десятого, а сам он наверняка находился в библиотеке.
  Дела ушла. Я стоял на тротуаре, курил и время от времени поглядывал, не идет ли она обратно. Теперь я подхожу к тому, чему вы можете не поверить, но это уж как хотите. Мимо меня прошел какой-то человек. Я посмотрел ему вслед и, к своему удивлению, заметил, что он входит в дом № 17. По крайней мере, мне почудилось, что в дом № 17, но я стоял довольно далеко. Меня это удивило по двум причинам. Во-первых, он открыл дверь своим ключом, а во-вторых, мне показалось, что это был один известный актер.
  Я так удивился, что решил выяснить, в чем дело. Так получилось, что у меня тоже был свой ключ. Я потерял его три года назад или думал, что потерял, а недавно снова на него наткнулся и, когда в то утро шел к дяде, собирался ключ вернуть. Но в пылу спора позабыл. А когда вечером переодевался, чтобы идти в театр, машинально переложил ключ из одного кармана в другой вместе с остальными мелочами.
  Сказав водителю, чтобы ждал, я почти бегом устремился к дому № 17, поднялся по ступенькам на крыльцо и открыл дверь своим ключом. Холл был пуст. Ничто не указывало на то, что в нем за секунду до меня кто-то находился. Я подождал немного и направился к библиотеке. Если бы вошедший был там, с дядей, я услышал бы их голоса, но за дверью было тихо.
  И вдруг до меня дошло, как глупо я себя веду. Тот человек наверняка вошел в соседний дом. Риджентгейт по вечерам освещена тускло, и я обознался. Я чувствовал себя полным идиотом. Я сам себе не мог вразумительно объяснить, почему я побежал за этим прохожим. А теперь я стоял у дяди в доме, перед дверью в библиотеку, из которой он каждую минуту мог выйти — как бы я ему объяснил тогда свое появление? В хорошенькую историю я бы впутал Аделу, да и без того крику бы хватило — а все потому, что мне этот человек показался подозрительным, что-то в его повадке было вороватое… По счастью, меня никто не видел, и нужно было, пока не поздно, убираться подобру-поздорову чем скорее, тем лучше.
  Я на цыпочках подошел к входной двери, и в то же время по лестнице, держа в руках футляр с жемчугом, спустилась Адела.
  Она, конечно, удивилась, увидав меня в холле, но я все ей объяснил, когда мы вышли из дому.
  Потом мы поехали в театр и даже успели к началу следующего акта. Никто не заподозрил, что мы уезжали. Вечер был жаркий, и во время антракта многие выходили на улицу подышать.
  Рональд замолчал.
  — Я знаю, что вы сейчас спросите, — продолжил он через несколько мгновений. — Почему я вам сразу всего не рассказал? На это я вам скажу: а вы бы на моем месте, имея весьма солидный повод для убийства, стали бы распространяться о том, что были на месте преступления чуть ли не в самый его момент?
  Я, попросту говоря, струсил. Даже если бы нам поверили, мы оба, и я и Адела, завязли бы в этом деле. А мы не имели к нему ни малейшего отношения — мы никого не видели и ничего не слышали. К чему впутывать нас, если его наверняка убила тетя Сильвия? Я рассказал вам о моих денежных затруднениях и о ссоре с дядей, потому что вы бы обязательно об этом разнюхали, а если бы я это от вас скрыл, вы отнеслись бы ко мне с большим подозрением и, возможно, более тщательно проверили бы мое алиби. А так я рассудил, что своей откровенностью притуплю вашу бдительность. Я знал, что Дортхаймеры искренне считали, будто я все время был в Ковент-Гардене. То, что я один антракт провел со своей двоюродной сестрой, не вызвало у них подозрений.
  Адела тоже готова была подтвердить, что была со мной и что мы никуда не уезжали.
  — Мисс Марш согласилась… помочь вам?
  — Да. Как только я узнал, что произошло, я бросился к ней. Я умолял ее молчать о нашей поездке на Риджентгейт. Она была со мной, а я был с ней во время последнего антракта в Ковент-Гардене, и мы немного прошлись, вот и все. Она меня правильно поняла и согласилась.
  Рональд снова помолчал.
  — Понимаю, какое впечатление на вас производит то, что я все скрыл тогда. Но теперь я сказал правду. Хотите, назову вам фамилию человека, который ссудил мне деньги под залог жемчуга, и дам его адрес? А если вы спросите Аделу, она подтвердит каждое мое слово.
  Он взглянул на Джеппа, но тот по-прежнему сидел с непроницаемым видом.
  — Значит, вы считаете, что вашего дядю убила Сильвия Уилкинсон, лорд Эджвер? — спросил он.
  — Что же в этом удивительного? После того, как ее опознал дворецкий.
  — А как насчет вашего пари с мисс Адамс?
  — Пари с мисс Адамс? С Карлоттой Адамс? Какое она имеет к этому отношение?
  — Вы отрицаете, что предлагали ей десять тысяч долларов за то, чтобы она явилась в дом к вашему дяде под видом Сильвии Уилкинсон?
  Рональд вздрогнул.
  — Предлагал ей десять тысяч долларов? Чушь! Над вами кто-то подшутил. Откуда мне было взять десять тысяч? Боюсь, что вы слышали звон… Что, она сама это утверждает? Ах черт… забыл. Она ведь умерла.
  — Да, — тихо сказал Пуаро, — она умерла.
  Рональд смотрел то на него, то на Джеппа. От его спокойствия не осталось и следа. Он побледнел, в глазах у него заметался испуг.
  — Не понимаю, — пробормотал он. — Но я сказал вам сущую правду. Конечно, вы мне не верите, никто из вас…
  И тут, к моему изумлению, Пуаро сделал шаг вперед.
  — Ошибаетесь, — произнес он. — Я вам верю.
  Глава 22
  СТРАННОЕ ПОВЕДЕНИЕ ЭРКЮЛЯ ПУАРО
  Мы вернулись домой.
  — Но почему… — начал я.
  Обе руки Пуаро, бешено вращаясь, взлетели в воздух. Своей эксцентричностью этот жест превзошел все, которые я наблюдал прежде.
  — Умоляю вас, Гастингс, не сейчас, не сейчас!
  И, схватив шляпу, он нахлобучил ее себе на голову так, будто никогда не слыхал о методе и порядке, и вылетел на улицу. Через час, когда пришел Джепп, его все еще не было.
  — Малыш гуляет? — поинтересовался Джепп.
  Я кивнул.
  Джепп уселся в кресло и вытер платком лоб. День был жаркий.
  — Скажите, капитан, какая муха его укусила? — спросил он.
  Я чуть со стула не упал, когда ваш дружок промаршировал к нему и сказал: «Я вам верю». Как в мелодраме! Хоть убейте, не пойму! Я признался, что понимаю не больше, чем он.
  — А потом повернулся и вышел, — не мог успокоиться Джепп. — Вам-то он что сказал?
  — Ничего, — ответил я.
  — Совсем ничего?
  — Абсолютно ничего. Когда я хотел его спросить, он только помотал головой, и я решил, что лучше подождать до дома. Но когда мы вернулись сюда, он мне двух слов сказать не дал. Замахал руками, схватил шляпу и был таков.
  Мы взглянули друг на друга, и Джепп многозначительно постучал себя пальцем по лбу.
  — Тронулся… — шепнул он.
  В кои-то веки я готов был с ним согласиться. Джепп и раньше частенько поговаривал, что Пуаро, как он выражался, «того», правда, в тех случаях, когда просто не понимал, к чему тот клонит в своих рассуждениях. Но теперь и я вынужден был признать, что не понимаю Пуаро. «Того» он или не «того», но он сделался подозрительно непоследовательным. Не успела его же собственная теория с блеском подтвердиться, как он от нее отказался.
  Это могло обескуражить даже самого горячего его поклонника. Я удрученно покачал головой.
  — Он всегда был со странностями, — продолжал Джепп. — Все видел по-своему. Он гений, не спорю, но недаром говорят, что все гении ненормальные и в любую минуту могут совсем рехнуться. Ему хочется, чтобы все было трудно. Простой случай ему не годится, он хочет мучиться. Он слишком далек от реальности и все время играет сам с собой в какую-то игру. Как старушка, которая раскладывает пасьянс. Если он не сходится, она начинает передергивать. А с ним наоборот. Он передергивает, если пасьянс слишком быстро сходится. Чтобы было потруднее! И докажите мне, что я не прав.
  Я не нашелся что ему возразить. Я был слишком взволнован и расстроен, чтобы спокойно рассуждать, тем более что и мне самому поведение Пуаро казалось странным. А поскольку я был очень привязан к моему эксцентричному другу, я волновался гораздо больше, чем могло показаться со стороны.
  Мрачное молчание было прервано появлением Пуаро. Я с радостью отметил, что теперь он был совершенно спокоен. Аккуратно сняв шляпу, он положил ее вместе с тростью на стол и уселся на свое обычное место.
  — Вы здесь, дорогой Джепп. Какая удача! Я как раз думал о том, что должен как можно скорее повидаться с вами.
  Джепп молча смотрел на него, так как понимал, что это всего лишь вступление, и ждал продолжения. Оно не заставило себя ждать.
  — Ecoutez406, Джепп, — спокойно произнес Пуаро. — Мы не правы. Мы все не правы. И как это ни тяжко, нужно признать, что мы совершили ошибку.
  — Не волнуйтесь, Пуаро, — примирительно сказал Джепп.
  — При чем здесь волнение? Я глубоко удручен.
  — Чем? Тем, что этот молодой человек понесет заслуженное наказание?
  — Нет. Тем, что я внушил вам эту идею. Да-да, я, Эркюль Пуаро! Я привлек ваше внимание к Карлотте Адамс, я посоветовал выяснить, о чем она писала сестре. Я направлял каждый ваш шаг!
  — Эти шаги я предпринял бы и сам, — брюзгливо отозвался Джепп. — Вы всего лишь немного меня опередили.
  — Cela ce peut407. Но меня это не утешает. Если мои идеи нанесут вам — вашей репутации — вред, я себе этого никогда не прощу!
  Джепп слушал его с веселым изумлением, и мне показалось, что он углядел в высказываниях Пуаро не слишком благородные мотивы. Он подозревал, что Пуаро завидует ему, столь удачно разрешившему сложную задачу!
  — Не волнуйтесь, — повторил он. — Я не стану скрывать, что кое-чем обязан вам в этом деле.
  И он подмигнул мне.
  — Оставьте! Я за похвалами не гонюсь! — Пуаро даже языком прищелкнул от нетерпения. — Более того, хвалить здесь некого и не за что. У вас под ногами пропасть, и виноват в этом я, Эркюль Пуаро!
  Он замолк с выражением глубокого горя на лице. Джепп не выдержал и расхохотался во все горло. Пуаро надулся.
  — Простите, мсье Пуаро — Джепп вытер глаза. — Но у вас такой вид, будто наступил конец света. Давайте не углубляться. Я все беру на себя. Процесс будет шумным, тут вы правы. Но будьте уверены, я сделаю все, чтобы этого молодчика признали виновным. Не исключено, конечно, что умный адвокат спасет его светлость от виселицы, — присяжные у нас сердобольные. Но и в этом случае мне хуже не станет. Всем будет ясно, что мы поймали убийцу, а повесят его или нет — это уж другое дело. А если вдруг в суд явится младшая помощница горничной, зарыдает и скажет, что убила она, — что ж, я выпью таблетку и не буду жаловаться на вас. Вот так.
  Пуаро смотрел на него с тихой грустью.
  — Как вы уверены! Как вы всегда уверены! Вы никогда не сомневаетесь, никогда не спрашиваете себя: а прав ли я? Никогда не размышляете, не говорите себе: это слишком просто!
  — И прекрасно себя чувствую! А вот вы, простите за резкость, каждый раз слетаете на этих вопросах с катушек. Почему дело не может быть простым? Что в этом плохого?
  Пуаро вздохнул и безнадежно покачал головой.
  — C'est fini!408 Я больше ничего не скажу.
  — Вот и хорошо! — с облегчением произнес Джепп. — Вернемся к нашим баранам. Хотите, расскажу, чем я занимался?
  — Разумеется!
  — Я нанес визит достопочтенной Аделе, и она слово в слово повторила рассказ его светлости. Может быть, они работают в паре, но сомневаюсь. Скорее всего он ее обманул. К тому же она в него явно влюблена. Вся затряслась, когда узнала, что он арестован.
  — Правда? А секретарша — мисс Кэррол?
  — Вроде бы не особенно удивилась. Хотя кто ее знает…
  — А жемчуг? — спросил я. — Выдумка это или правда?
  — Чистая правда. Он отнес его в заклад на следующее утро. Но сути это не меняет. Я думаю, что он решился на убийство в театре. Он был в отчаянии, не знал, как поступить, и в тот момент, когда он увидел свою двоюродную сестру, у него в голове возник план. В принципе он был к нему готов — вот почему у него оказался ключ. Я не верю, что он его «вдруг» нашел и «машинально» положил в карман. Так вот, он говорит с кузиной и понимает, что ее тоже можно использовать, чтобы подтвердить потом свою невиновность. Он строит ей глазки, намекает на жемчуг, она ловится на эту удочку, и они уезжают из театра. Как только она заходит в дом, он следует за ней и прямиком направляется в библиотеку. Возможно, лорд Эджвер задремал в кресле. Как бы то ни было, он расправляется с ним в течение нескольких секунд и выходит в холл. Наверное, он хотел опередить свою кузину и выйти из дома раньше ее, чтобы она застала его на улице, у такси. Таксист тоже мог не заметить, что он заходит в дом, они ведь подъехали с противоположной стороны, и таксист сидел спиной к дому. Для него наш герой делал вид, что прогуливается туда-сюда в ожидании дамы.
  На следующий день Марш, разумеется, закладывает жемчуг. Пусть думают, что он без гроша! Затем, когда о преступлении становится известно, он запугивает девушку, и они решают сообщить, что провели антракт вместе, в театре.
  — Тогда почему они этого не сделали? — спросил Пуаро, глядя на него в упор.
  Джепп пожал плечами.
  — Он передумал. Или решил, что ей такое не под силу. Она ведь нервная.
  — Да, — задумчиво произнес Пуаро, — нервная. А не кажется вам, — добавил он после недолгого раздумья, — что капитану Маршу значительно проще было бы съездить на Риджентгейт одному? Тихонько открыть дверь своим ключом, убить дядю и вернуться в театр. Зачем ему понадобился таксист под окном и нервная девушка, которая в любую минуту может спуститься по лестнице, а потом и выдать его?
  Джепп ухмыльнулся.
  — Это мы с вами так поступили бы. Но и вы и я немного поумнее, чем капитан Рональд Марш.
  — Вы уверены? А мне показалось, что он умен.
  — Но уж никак не умнее Эркюля Пуаро! Я, например, в этом уверен.
  И Джепп рассмеялся, хотя Пуаро смотрел на него с неприязнью.
  — Если он невиновен, то зачем он подбил Карлотту Адамс на этот фокус? — продолжал Джепп. — Этот фокус нужен был только для одного — чтобы защитить настоящего убийцу.
  — Тут я с вами совершенно согласен.
  — Ну, наконец-то.
  — Может быть, он действительно говорил с ней, — задумчиво произнес Пуаро, — в то время как на самом деле… Нет, это глупо. Кстати, как вы объясняете ее смерть?
  Джепп прокашлялся.
  — Несчастный случай. Я все-таки считаю, что несчастный случай, хотя и очень уж своевременный. Доказательств, что Марш имеет к этому отношение, у меня нет. После театра алиби у него бесспорное. Он был с Дортхаймерами в ресторане до начала второго, а она легла спать значительно раньше. Нет, я думаю, что ему невероятно повезло, как это иногда случается с преступниками. Если бы она осталась жива, он придумал бы, что с ней делать. Прежде всего он бы ее запугал. Наверняка внушил бы, что ее арестуют за соучастие в убийстве, если она расскажет правду. А потом запросто заткнул бы ей рот новой кругленькой суммой.
  — И вы считаете… — Пуаро, не мигая, смотрел перед собой, — и вы считаете, что мисс Адамс послала бы на смерть другую женщину, в то время как сама располагала бы доказательствами ее невиновности?
  — Сильвию Уилкинсон не повесили бы. Все гости сэра Монтегю Корнера располагали теми же доказательствами.
  — Но убийца этого не знал! Он рассчитывал, что Сильвию Уилкинсон повесят, а Карлотта Адамс будет молчать.
  — До чего же вы любите поговорить, мсье Пуаро! Вы прямо-таки убеждены, что капитан Марш — невинный барашек. Неужели вы поверили в его историю о человеке, который проскочил в дом вслед за Аделой?
  Пуаро пожал плечами.
  — А вы знаете, кто, по его словам, это был?
  — Наверное, я мог бы догадаться.
  — Он говорит, что это был актер Брайан Мартин. Как вам это нравится? Человек, который даже не был знаком с лордом Эджвером!
  — Тем более капитан Марш должен был удивиться, увидев его входящим в дом лорда Эджвера, да еще со своим ключом.
  — Ха! — презрительно выдохнул Джепп. — К вашему сведению, Брайана Мартина не было в тот вечер в Лондоне. Он ужинал с одной юной дамой в Моулси. В Лондон они вернулись после полуночи.
  — Меня это не удивляет, — спокойно отозвался Пуаро. — А юная дама тоже актриса?
  — Нет. Она хозяйка шляпного магазина. И не кто иная, как подружка мисс Адамс — мисс Драйвер. Надеюсь, вы согласитесь, что ее показания не вызывают подозрений.
  — Соглашусь.
  — То-то же. И хватит сопротивляться, — снова засмеялся Джепп. — Насмех придуманная история — вот что это такое. Никто не входил в дом № 17 и в соседний дом тоже. А из этого следует, что его светлость лжет.
  Пуаро грустно покачал головой.
  Джепп, дружески улыбаясь, поднялся со своего стула.
  — Ну хватит, хватит, мсье Пуаро, все ясно.
  — Что такое «Д., Париж, ноябрь»?
  Джепп пожал плечами.
  — Какая-нибудь старая история. Неужели девушка не могла получить полгода назад подарок, который не связан с преступлением? Будьте благоразумны.
  — Полгода назад, — пробормотал Пуаро, и неожиданно глаза его засверкали. — Dieu, que je suis bete!409
  — Что он говорит? — спросил у меня Джепп.
  — Слушайте! — Пуаро тоже встал со своего места и даже легонько ткнул пальцем Джеппа в грудь. — Почему горничная мисс Адамс не узнала шкатулку? Почему ее не узнала мисс Драйвер?
  — Что вы имеете в виду?
  — Потому что шкатулка появилась у мисс Адамс совсем недавно! Возможно, кто-то хочет, чтобы мы считали, будто она получила ее в ноябре. Но она получила ее недавно, а не тогда! Ее купили только что! Джепп, друг мой, умоляю вас, проверьте это! Перед нами новая версия! Ее купили не здесь, а за границей. Может, в Париже. Если бы ее купили здесь, кто-то из ювелиров сообщил бы нам. Ее фотографии и описание помещались в газетах. Да-да, Париж. Скорее всего Париж. Умоляю вас, выясните это. Мне очень, очень нужно знать, кто такой Д.
  — Ладно, — добродушно ответил Джепп. — Хотя меня эта идея, честно говоря, не слишком вдохновляет. Но я постараюсь выяснить. Дополнительная информация не помешает.
  И он вышел от нас в отличном расположении духа.
  Глава 23
  ПИСЬМО
  — А теперь пойдемте обедать, — сказал Пуаро и, улыбаясь, взял меня под руку. — У меня появилась надежда, — пояснил он.
  Я был рад, что он снова стал похож на себя, хотя и был по-прежнему убежден в виновности Рональда Марша. Мне подумалось, что в глубине души Пуаро согласен со мной и Джеппом, а просьба найти покупателя шкатулки — всего лишь последняя попытка достойно выйти из затруднительной ситуации.
  За ресторанный столик мы уселись в самом благодушном настроении.
  Увидев, что в противоположном конце зала обедают Брайан Мартин и Мэри Драйвер, я не слишком удивился. Из того, что рассказал Джепп, вполне следовало, что у них может быть роман.
  Они нас тоже заметили, и Мэри помахала рукой.
  Когда мы приступили к кофе, Мэри, оставив своего спутника, подошла к нам. Она, как всегда, была полна бодрости и выглядела очень эффектно.
  — Можно мне присесть и поговорить с вами минутку, мсье Пуаро?
  — Разумеется, мадемуазель. Счастлив видеть вас. Отчего бы и мистеру Мартину к нам не присоединиться?
  — Я велела ему оставаться на месте. Видите ли, я хочу поговорить с вами о Карлотте.
  — Да, мадемуазель?
  — Вы спрашивали, не было ли у нее особых отношений с кем-нибудь из мужчин?
  — Да-да.
  — Я все это время думала. Понимаете, иногда трудно вспомнить сразу какие-то слова и обмолвки, на которые в свое время не обращаешь особого внимания. Так вот, я все думала, вспоминала и пришла к выводу.
  — Да, мадемуазель?
  — Я думаю, что ей нравился — или начинал нравиться — Рональд Марш. Тот самый, который унаследовал титул.
  — Почему вы так считаете, мадемуазель?
  — Во-первых, однажды Карлотта в самых общих чертах заговорила со мной о том, что, если человеку все время не везет, он меняется в худшую сторону. Что даже порядочный человек начинает поступать некрасиво. В общем, «виноват не он, виноваты обстоятельства» — первое, чем дурачит себя женщина, когда влюбляется в мужчину. Столько раз я слышала эту песню! И при всем своем уме Карлотта не нашла ничего лучшего, как повторить ее, будто только что родилась. «Ага, тут дело нечисто», — подумала я. Имени она не называла — разговор шел «абстрактный», но почти сразу же она упомянула о Рональде Марше и о том, как к нему несправедливы родственники. Поскольку она сказала это как-то вскользь, между прочим, я не связала ее слова с тем, что она только что говорила, но теперь я… не знаю. Мне кажется, она с самого начала имела в виду Рональда. Как вы думаете, мсье Пуаро?
  И она серьезно посмотрела на моего друга.
  — Я думаю, мадемуазель, что вы, вероятно, снабдили меня весьма ценными сведениями.
  — Замечательно! — И Мэри захлопала в ладоши.
  Пуаро благосклонно смотрел на нее.
  — Вы, по всей видимости, не слыхали еще, что джентльмен, о котором вы говорите, Рональд Марш — лорд Эджвер, — только что арестован.
  — О! — изумилась она. — Значит я со своими догадками немного опоздала.
  — Нет, мадемуазель, я узнал о них своевременно. Благодарю вас.
  — Ну как, Пуаро? — сказал я, когда Мэри вернулась за столик к Брайану Мартину. — Еще одно подтверждение, что вы ошибаетесь?
  — Напротив, Гастингс. Подтверждение того, что я прав.
  Несмотря на этот геройский ответ, я подумал, что его наверняка точит сомнение.
  В последующие дни он ни разу не упомянул о деле Эджвера. Если я заговаривал о нем, Пуаро отвечал односложно, не выказывая никакого интереса. Другими словами, он умыл руки, поскольку вынужден был признать, что правильной была его первая версия, а не та, которая зародилась в его эксцентричной голове позднее, и что Рональд Марш виновен в смерти дяди. Но, будучи Пуаро, он не мог открыто этого заявить и предпочитал делать вид, что ему все равно.
  Именно так я воспринимал тогда происходящее и, казалось, был прав. Он совершенно не интересовался тем, как продвигается дело в суде, хотя и узнавать было особенно нечего. Он занимался другими делами и, повторяю, проявлял полнейшее равнодушие к делу Эджвера.
  Прошло целых две недели со времени событий, описанных мной в предыдущей главе, прежде чем я понял, что оценивал поведение своего друга совершенно неправильно.
  Мы завтракали, и у тарелки Пуаро, как обычно, лежала стопка писем. Когда он стал перебирать их своими ловкими пальцами, я вдруг услышал радостное восклицание. В руках у него был конверт с американской маркой.
  Он открыл его специальным маленьким ножичком, и я внимательно следил за ним, поскольку мне хотелось узнать, что его так взволновало. Внутри было письмо с довольно увесистым приложением.
  Прочитав письмо дважды, Пуаро взглянул на меня.
  — Хотите посмотреть, Гастингс?
  И он протянул его мне. Вот что писала Люси Адамс:
  «Дорогой мсье Пуаро! Ваше доброе, полное сострадания письмо чрезвычайно тронуло меня. Я не нахожу себе места! Мало того, что случилось такое ужасное горе, — я все время слышу какие-то оскорбительные намеки, касающиеся Карлотты, самой доброй и нежной сестры, какую только можно себе представить. Нет, мсье Пуаро, она не принимала наркотики, в этом я уверена. Она их ужасно боялась и много раз говорила мне об этом. Если она и сыграла какую-то роль в смерти того несчастного человека, то совершенно невинную, и ее письмо ко мне — тому доказательство. Я посылаю его вам, поскольку вы об этом просите. Мне очень тяжело расставаться с последним письмом, которое она мне написала, но я знаю, что вы сохраните его и впоследствии отдадите мне обратно, а если оно поможет, как вы пишете, решить загадку ее смерти — тем более оно должно быть у вас.
  Вы спрашиваете, кого из друзей она упоминала в своих письмах особенно часто. Она писала о многих, но никого не выделяла особо. Мне кажется, чаще всего она виделась с Брайаном Мартином, которого мы знали много лет, с Мэри Драйвер и с капитаном Рональдом Маршем.
  Я очень хотела бы вам помочь. Вы так добры. По-моему, вы понимаете, что мы с Карлоттой значили друг для друга. Искренне ваша, Люси Адамс.
  P.S. Только что приходил человек из полиции. Он хотел забрать письмо, но я сказала, что уже отослала его вам. Это, конечно, неправда, но мне почему-то хочется, чтобы вы прочли его первым. Кажется, оно нужно Скотленд-Ярду как доказательство виновности убийцы. Отдайте его им, но умоляю — сделайте так, чтобы они вернули мне его когда-нибудь. Понимаете, это ведь последние слова Карлотты, обращенные ко мне».
  — Значит, вы написали ей, — сказал я, откладывая письмо. — Зачем вам это понадобилось, Пуаро? И почему вы попросили ее прислать оригинал письма Карлотты Адамс?
  Он оторвался от приложенных к письму Люси Адамс страничек.
  — Честно говоря, не знаю, Гастингс. Но у меня была странная надежда, что оригинал поможет объяснить необъяснимое.
  — Но текст остается текстом! Карлотта Адамс отдала письмо горничной, горничная опустила его в почтовый ящик. Все просто. И текст читается совершенно естественно.
  Пуаро вздохнул.
  — Знаю-знаю. В этом и состоит трудность. Потому что письмо, каким мы его прочитали, Гастингс, неправдоподобно!
  — Чушь!
  — Да-да, уверяю вас! Ведь ясно же, что некоторые вещи должны происходить — они вытекают одна из другой, подчиняясь логике событий. А это письмо… оно не согласуется с тем, что происходило. Здесь какая-то неувязка. Но кто в ней виновен: письмо или Эркюль Пуаро? Вот в чем вопрос.
  — Неужели вы допускаете возможность, что виноват Эркюль Пуаро? — спросил я, стараясь не выходить за рамки приличий.
  Пуаро бросил на меня взгляд, исполненный укоризны.
  — Да, порой я ошибаюсь — но не теперь! А следовательно, если письмо кажется неправдоподобным, оно неправдоподобно. Оно содержит в себе некий факт, ускользнувший от нашего внимания. И я намерен выяснить, какой именно.
  После чего он, вооружившись лупой, вернулся к оригиналу, передавая прочитанные листки мне. Я ничего примечательного в них не находил. Они были исписаны твердым, разборчивым почерком и слово в слово соответствовали тому, что мы читали в телеграфном сообщении.
  Пуаро глубоко вздохнул.
  — Все подлинно… и написано одной рукой, никаких подчисток. И тем не менее, как я уже сказал, оно неправдоподобно…
  Он замолчал и протянул руку за листками. Я отдал их ему, и он снова занялся их изучением.
  И вдруг я услышал крик.
  К тому времени я уже встал из-за стола и, подойдя к окну, разглядывал серое, предвещавшее дождь небо, но его крик заставил меня обернуться.
  Пуаро буквально дрожал от возбуждения. Его глаза светились зеленым кошачьим блеском, палец, которым он указывал мне на что-то, трясся.
  — Видите, Гастингс? Скорее… посмотрите сюда!
  Я подбежал к нему. На столе были разложены листки письма, но я по-прежнему не увидел в них ничего необычного.
  — Смотрите же! Все листки имеют ровные края — они одинарные. Но у этого один край немного поврежден — он был оторван. Понимаете, что я имею в виду? Это был двойной лист, а значит, одна страница письма отсутствует.
  Вид у меня был, я полагаю, преглупый.
  — Но как это может быть? Письмо в таком случае должно было потерять смысл.
  — Нет-нет! Оно приобрело новый смысл, вот в чем была идея. Прочтите и вы поймете.
  Я склонился к письму.
  — Видите? — говорил Пуаро. — Листок кончается на том месте, где она говорит о капитане Марше. Она жалеет его, и дальше: «Ему понравилось мое представление, и он…» — тут листок кончается, и на следующем мы читаем: «говорит: «Сам бы лорд Эджвер ничего не заметил…» Но между ними был еще один лист! И «он» следующей страницы — не обязательно «он» предыдущей. В действительности — это совсем другой человек. Он-то и предложил ей пари. Заметьте, имени здесь нет. Ах, с'est epatant!410 Каким-то образом убийца завладевает письмом и видит, что оно с головой его выдает. Первая мысль — избавиться от письма, но затем он читает его вновь и видит, что оно может сослужить ему хорошую службу. Он вырывает одну страницу, и письмо превращается в обвинение против другого человека — человека, который был заинтересован в смерти лорда Эджвера. Это был просто подарок, бесценный сюрприз!
  Признаюсь, я смотрел на Пуаро с восхищением, хотя нельзя сказать, что он убедил меня в своей правоте. Разве не могла Карлотта писать на листке, половина которого была оторвана раньше? Но Пуаро был так счастлив, что у меня не хватило духа подсказать ему столь прозаическое объяснение. И, в конце концов, он мог быть прав.
  Тем не менее я не мог не обратить его внимания на вопрос, который естественно возникал из этой теории.
  — Но каким образом этот человек, кто бы он ни был, завладел письмом? Мисс Адамс сама вынула его из сумочки и отдала горничной. Так, по крайней мере, утверждает горничная.
  — Значит, мы должны предположить две возможности. Либо горничная лжет, либо в течение вечера Карлотта Адамс виделась с убийцей.
  Я согласно кивнул.
  — Мне кажется, что вероятнее второе. Нам до сих пор неизвестно, где находилась Карлотта Адамс после того, как она ушла из дома, и перед тем, как сдала портфель на Юстонском вокзале. Я думаю, что в это время она встретилась с убийцей в заранее условленном месте — возможно, они вместе поужинали. Он дал ей последние наставления. Может быть, она несла письмо в руке, собираясь опустить его. Может быть, она положила его возле своей тарелки в ресторане. Он видит адрес и настораживается. Затем незаметно кладет письмо в карман, находит повод выйти из зала, открывает его, читает, отрывает страницу и либо вновь потихоньку кладет его на стол, либо отдает ей со словами, что она обронила его. Как это произошло, не так важно, но два вывода для меня очевидны. Карлотта Адамс виделась с убийцей до или после убийства (у нее было время и после «Корнер-хаус»), а кроме того, я полагаю — возможно, ошибочно, — что тогда же убийца подарил ей золотую шкатулку. Если я прав, то убийца — Д.
  — Не понимаю, при чем здесь золотая шкатулка.
  — Послушайте, Гастингс. Карлотта Адамс не принимала веронал. Так утверждает Люси Адамс, да и я полагаю, что это правда. Она была спокойной, здоровой девушкой, не расположенной к подобного рода пристрастиям. Ни друзья, ни горничная не видели у нее прежде этой шкатулки. Почему же тогда она оказалась у нее в сумочке? Потому что кто-то хотел создать видимость, что она принимала веронал, причем достаточно долго, по крайней мере полгода. Представим себе, что она встретилась с убийцей после убийства. Он наливает ей вина, предлагает отпраздновать выигрыш пари, и она не знает, что в ее вине столько веронала, что она уже никогда не проснется.
  — Ужасно, — сказал я, вздрогнув.
  — Да уж чего хорошего, — сухо отозвался Пуаро.
  — Вы собираетесь рассказать об этом Джеппу? — спросил я через минуту-другую.
  — Не сейчас. Что я ему скажу? И что мне ответит наш милый Джепп? «Очередной миф! Она просто взяла лист, половина которого уже была оторвана». C'est tout411.
  Я виновато опустил глаза.
  — Мне нечего будет возразить ему, потому что это действительно могло быть так. Но я знаю, что это не так, потому что не должно быть так.
  Он замолчал и мечтательно улыбнулся.
  — Подумайте, Гастингс, если бы это был аккуратный человек, человек порядка и метода, он бы отрезал страницу, а не оторвал ее. И мы ничего бы не заметили. Ничего!
  — Значит, мы можем предположить, что он — человек безалаберный, — сказал я, улыбаясь.
  — Нет-нет. Он скорее всего спешил. Видите, как неаккуратно оторвано? Да, у него наверняка было мало времени.
  И, помолчав, Пуаро добавил:
  — Я думаю, вам ясно, что у этого Д. — прекрасное алиби.
  — Не понимаю, какое у него вообще может быть алиби, если сначала он убивал лорда Эджвера на Риджентгейт, а потом встречался с Карлоттой Адамс?
  — В том-то все и дело, — ответил Пуаро. — Ему нужно неопровержимое алиби, и он, без сомнения, о нем позаботился. И еще одно: действительно ли его имя начинается с «Д», или это первая буква прозвища, которое было ей известно?
  И добавил после паузы:
  — Человек, имя или прозвище которого начинается с «Д». Мы должны найти его, Гастингс, мы должны найти его.
  Глава 24
  НОВОСТИ ИЗ ПАРИЖА
  Следующий день начался с неожиданного посещения.
  Мне стало жаль Аделу Марш, как только я ее увидел. Ее большие темные глаза казались еще темнее и больше, чем прежде. Под ними залегли черные круги, как будто она провела бессонную ночь. Тяжело было видеть столь измученное, несчастное лицо у совсем молоденькой девушки, почти ребенка. Пуаро усадил ее в кресло.
  — Я пришла к вам, мсье Пуаро, потому что не знаю, как быть дальше. Если бы вы знали, как мне тяжело!
  — Да, мадемуазель, — серьезно, с сочувствием произнес Пуаро.
  — Я знаю, что вы сказали Рональду в тот день. Я имею в виду, когда его арестовали. — Она поежилась. — Он говорил, что вы вдруг подошли к нему, как раз когда он сказал, что ему наверняка никто не верит, и сказали: «Я вам верю». Это правда, мсье Пуаро?
  — Правда, мадемуазель, именно так я и поступил.
  — Понимаю, но я хотела спросить, правда ли, что вы действительно так думаете? То есть вы верите ему?
  От волнения она вся подалась вперед, крепко сжав руки.
  — Да, мадемуазель, — спокойно ответил Пуаро. — Я верю, что ваш кузен не убивал лорда Эджвера.
  — О! — Ее щеки порозовели, а глаза раскрылись еще шире. — Значит… значит, вы считаете, что это сделал кто-то другой?
  — Естественно, у меня есть кое-какие идеи… или, лучше сказать, соображения.
  — А вы не скажете мне? Ну пожалуйста, пожалуйста!
  Пуаро покачал головой.
  — Боюсь, что это было бы… нечестно.
  — Значит, вы подозреваете кого-то определенного?
  Но Пуаро снова всего лишь покачал головой.
  — Если бы я только знала немного больше! — умоляла девушка. — Мне сразу стало бы легче. И, возможно, я смогла бы вам помочь. Да, я в самом деле могла бы вам помочь.
  Против ее молящих глаз трудно было устоять, но Пуаро продолжал качать головой.
  — Герцогиня Мертонская по-прежнему убеждена, что это была моя мачеха, — задумчиво произнесла Адела и исподтишка посмотрела на Пуаро.
  Он невозмутимо молчал.
  — Но я не могу этого себе представить.
  — Какого вы о ней мнения? О вашей мачехе?
  — Я ее почти не знаю. Когда отец женился на ней, я училась в школе, в Париже. Когда я вернулась домой, она отнеслась ко мне, можно сказать, хорошо — то есть она почти не замечала меня. Мне она показалась очень глупой и… корыстной.
  Пуаро кивнул.
  — Вы упомянули о герцогине Мертонской. Вы часто видитесь с ней?
  — Да. Она очень добра ко мне. Последние две недели я много бывала у нее. Все это так ужасно — сплетни, репортеры, Рональд в тюрьме. — Она вздрогнула. — Мне казалось, что у меня нет друзей. Но герцогиня отнеслась ко мне как к родной, и он тоже славный — я имею в виду ее сына.
  — Он вам нравится?
  — По-моему, он застенчив, суховат, с ним трудно найти общий язык. Но его мать так много рассказывает о нем, что мне кажется, будто я его хорошо знаю.
  — Понятно. Скажите, мадемуазель, вы очень привязаны к своему кузену?
  — К Рональду? Конечно! Он… мы мало виделись последние два года, но раньше он жил с нами, и я… я его просто обожала. Он все время шутил, дурачился. Он был единственной отдушиной в нашем мрачном доме.
  Пуаро сочувственно кивал, и тем сильнее шокировал меня его следующий вопрос:
  — Вы не хотите, чтобы его повесили?
  — Нет, нет! — Девушка буквально задрожала. — Ни в коем случае! О! Если бы это только была… моя мачеха! Это наверняка она. Так говорит герцогиня.
  — Ах! Если бы только капитан Марш остался в такси!.. Так?
  — Да. То есть… что вы хотите сказать? — Она нахмурилась. — Я не понимаю.
  — Если бы он не пошел за тем человеком… Кстати, вы слышали, как кто-то входил в дом?
  — Нет.
  — Что вы сделали, когда оказались в доме?
  — Я побежала наверх — за жемчугом.
  — Ну да. И вам понадобилось некоторое время, чтобы взять и принести его.
  — Да. Я не сразу нашла ключ от шкатулки с драгоценностями.
  — Разумеется. Чем сильнее спешишь, тем медленнее все делаешь. Итак, прошло некоторое время, прежде чем вы спустились вниз и увидели в холле своего кузена?
  — Да. Он шел от библиотеки. — Она с усилием глотнула.
  — Понимаю. Вы удивились, — сочувственно сказал Пуаро.
  — Да. — Она с благодарностью посмотрела на него. — Он меня испугал. Я вдруг услыхала за спиной его голос: «Спасибо, Дела», — и чуть не упала.
  — Да, — мягко произнес Пуаро. — Как я уже заметил, жаль, что он не остался на улице. Тогда таксист мог бы подтвердить, что он не входил в дом.
  Она кивнула, и из глаз ее прямо на подол платья брызнули слезы. Она встала, и Пуаро взял ее за руку.
  — Вы хотите, чтобы я спас его, так?
  — Да, да! Ну пожалуйста! Вы не представляете…
  Она стояла перед ним, стараясь сдержать слезы, сцепив пальцы рук.
  — Вам нелегко жилось, мадемуазель, — мягко произнес Пуаро. — Я понимаю. Очень нелегко. Гастингс, вы не посадите мадемуазель в такси?
  Я вышел с Аделой на улицу и поймал ей такси. К тому времени она взяла себя в руки и премило поблагодарила меня.
  Когда я вернулся назад, Пуаро ходил взад и вперед по комнате, мрачно сдвинув брови.
  Я был рад, когда зазвонивший телефон отвлек его от размышлений.
  — Кто говорит? Джепп? Bonjour, mon ami.412
  — У него есть новости? — спросил я, подходя ближе к телефону.
  После нескольких восклицаний Пуаро сказал:
  — Да, а кто за ней приходил? Они знают?
  Полученный ответ явно обескуражил моего друга. Его лицо смешно вытянулось.
  — Вы уверены?
  …
  — Нет, это всего лишь неожиданно.
  …
  — Да, мне необходимо вновь все обдумать.
  …
  — Comment?413 Что?
  …
  — И тем не менее я оказался прав. Да, деталь, как вы выразились.
  …
  — Нет, я по-прежнему так считаю. И прошу вас справиться еще в ресторанах неподалеку от Риджентгейт, Юстона, Тоттенхем Корт-роуд и, наверное, Оксфорд-стрит.
  …
  — Да, мужчина и женщина. И еще в районе Стрэнд, около полуночи. Comment? Что?
  …
  — Конечно я знаю, что капитан Марш был с Дортхаймерами. Но на свете, кроме капитана Марша, есть и другие люди.
  …
  — Говорить, что я упрям как баран… неприлично. Tout de meme414, помогите мне в этом, прошу вас.
  Он положил трубку.
  — Ну что? — нетерпеливо спросил я.
  — Золотая шкатулка действительно была куплена в Париже, Гастингс, в известном магазине, который специализируется на такого рода вещах. Магазин получил письменный заказ от некой леди Акерли — письмо было подписано «Констанс Акерли». Естественно, такой дамы не существует в природе. Письмо было получено магазином за два дня до убийства. «Леди Акерли» просила выложить из рубинов ее инициалы и сделать надпись. Заказ надлежало выполнить срочно, за ним должны были заехать на следующий день. То есть накануне убийства.
  — И его забрали?
  — Да, и заплатили наличными.
  — Кто приезжал за ним? — возбужденно спросил я, чувствуя, что мы близки к разгадке.
  — Женщина, Гастингс.
  — Женщина? — удивленно переспросил я.
  — Да! Женщина — маленького роста, пожилая и в пенсне. Мы посмотрели друг на друга в полном недоумении.
  Глава 25
  ОБЕД
  Насколько я помню, мы обедали с Уилдбернами в отеле «Кларидж» на следующий день.
  И Пуаро, и я отправились туда без всякой охоты. Это было уже шестое приглашение, которые мы получили от миссис Уилдберн, настойчивой и любящей знаменитостей дамы. Невозмутимо снося отказы, она в конце концов предложила нам на выбор такое количество дней и часов, что мы вынуждены были капитулировать и решили, что чем скорее мы пройдем через это испытание, тем лучше.
  После получения вестей из Парижа Пуаро сделался очень замкнутым и на все мои вопросы отвечал одно и то же:
  — Здесь есть что-то, чего я не понимаю.
  И несколько раз я слышал, как он тихонько бормотал:
  — Пенсне. Пенсне в Париже. Пенсне в сумочке Карлотты Адамс. В каком-то смысле я даже был рад, что мы приняли приглашение миссис Уилдберн. Я надеялся, что Пуаро немного развлечется.
  Среди приглашенных был Дональд Росс, радостно нас приветствовавший. Мы оказались с ним рядом за столом, поскольку дам оказалось меньше, чем мужчин.
  Напротив нас сидела Сильвия Уилкинсон, а слева от нее — и справа от миссис Уилдберн — молодой герцог Мертонский.
  Мне почудилось (возможно, я ошибался), что ему было немного не по себе. Вряд ли ему, с его консервативными, я бы даже сказал — реакционными взглядами, пришлась по вкусу компания, в которой он оказался. По прихоти судьбы ему довелось жить в наши дни, а не в Средние века, и его страсть к суперсовременной Сильвии Уилкинсон казалась одной из тех анахроничных шуток, которые природа любит играть с людьми.
  Глядя на прелестную Сильвию и слушая ее изумительный, хрипловатый голос, придававший очарование самым банальным высказываниям, я этому не удивлялся. Но со временем можно привыкнуть и к изумительной красоте, и к чарующему голосу! У меня мелькнула мысль, что, возможно, уже сейчас луч здравого смысла пробивается через пелену его всепоглощающей любви. Это пришло мне в голову после маленького инцидента, если не сказать — унизительного gaffe415, допущенного Сильвией.
  Кто-то (не помню кто), рассказывая о вышедшей недавно в Париже книге модной поэтессы, заметил, что «от нее веет ароматом Сафо», и это привлекло внимание Сильвии. «Что там в Париже? — тут же переспросила она. — «Сафо»? Не понимаю, почему все сходят с ума от этих духов? Мне кажется, что у них слишком резкий запах».
  Как это иногда бывает во время общего разговора, именно в эту минуту все смолкли, и слова Сильвии прозвучали в полной тишине. Дональд Росс поперхнулся. Миссис Уилдберн громко заговорила о русской опере, и сидевшие рядом поспешно подхватили эту тему. Одна только Сильвия безмятежно поглядывала вокруг, совершенно не подозревая, что сказала глупость.
  Тогда-то я и обратил внимание на герцога. Он стиснул зубы, покраснел и даже как будто немного отодвинулся от Сильвии. Не исключено, что в этот момент он впервые понял, что жениться на Сильвии Уилкинсон значит быть готовым к неприятным сюрпризам.
  Я тоже обратился к своей соседке слева и задал первый пришедший мне в голову вопрос: «Кто эта забавная женщина в красном на противоположном конце стола?» На что моя соседка ответила, что это ее сестра. Пробормотав извинения, я повернулся к Россу и заговорил с ним, но он отвечал в основном междометиями.
  Отвергнутый с обеих сторон, я в отчаянии обвел стол глазами и вдруг заметил Брайана Мартина. Он, наверное, пришел позже других, поскольку, когда мы садились обедать, его не было. Теперь он оживленно беседовал с какой-то хорошенькой блондинкой.
  Я давно не видел его вблизи и был поражен происшедшей с ним переменой к лучшему. Его лицо разгладилось, он помолодел на несколько лет и выглядел спокойным и отдохнувшим. У него, казалось, было отличное настроение, он весело смеялся, рассказывая что-то своей визави.
  Однако наблюдать за ним долго я не смог, поскольку моя грузная соседка меня простила и благосклонно позволила мне выслушать длинный монолог о том, какой прелестный благотворительный концерт она организовала для «бедных деток».
  Пуаро ушел раньше других, так как у него была назначена встреча. Он расследовал загадочное исчезновение ботинок бельгийского посла и должен был прибыть в посольство в половине третьего. Прощаться с миссис Уилдберн он предоставил мне, и я долго ждал своей очереди, поскольку все устремилось к ней одновременно с возгласом «Дорогая!», и в этот момент кто-то тронул меня за плечо.
  Это был Дональд Росс.
  — Разве мсье Пуаро уже ушел? А я-то хотел с ним поговорить.
  Я объяснил ему, почему Пуаро пришлось уехать раньше.
  Дональд растерянно молчал. Взглянув на него внимательнее, я заметил, что он расстроен. Он был бледен, и в глазах у него появилось странное, неуверенное выражение.
  — Вы хотели поговорить с ним о чем-то конкретном? — спросил я.
  — Не знаю, — медленно ответил он.
  Я не мог скрыть своего удивления. Он покраснел.
  — Понимаю, что это звучит глупо. Но дело в том, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Что-то, чего я не понимаю. Я… мне хотелось бы услышать мнение мсье Пуаро по этому поводу. Потому что я не знаю, как быть… Я не стал бы его беспокоить, но…
  У Росса был такой жалкий вид, что я поспешил успокоить его:
  — Пуаро непременно нужно было уехать, но я знаю, что он вернется домой не позже пяти. Почему бы вам не позвонить или не зайти в это время?
  — Спасибо. Знаете, я, пожалуй, так и поступлю. В пять часов?
  — На всякий случай позвоните сначала, — сказал я.
  — Хорошо. Я позвоню. Спасибо, Гастингс. Возможно… возможно, это очень важно.
  Я кивнул и повернулся к миссис Уилдберн, которая продолжала одаривать гостей ласковыми словами и вялыми рукопожатиями.
  Исполнив свой долг, я вышел из зала и почувствовал, как кто-то берет меня под руку.
  — Не бегите так! — произнес веселый голос.
  Это была Мэри Драйвер — хорошенькая и прекрасно одетая.
  — Добрый день! — сказал я. — Где вы прятались?
  — В том же зале, что и вы, за соседним столом.
  — Я не заметил. Как дела в магазине?
  — Отлично, благодарю вас.
  — Суповые тарелки пользуются успехом?
  — Суповые тарелки, как вы нетактично выразились, пользуются успехом. Когда они всем порядком надоедят, придется придумать что-нибудь другое. Например, пузырь, который будет крепиться ко лбу с помощью пера.
  — Какой ужас! — сказал я.
  — Вовсе нет. Мы должны помочь страусам. Они уже давно живут на пособие по безработице.
  И она засмеялась.
  — До свидания. Я решила немного отдохнуть от магазина и сейчас поеду за город.
  — Правильно сделаете, — одобрил ее я. — В городе сегодня ужасно душно.
  Я тоже прогулялся по парку и вернулся домой около четырех. Пуаро еще не было. Он появился без двадцати пять с сияющими глазами и довольной улыбкой.
  — Судя по всему, Холмс, — сказал я, — вы нашли посольские ботинки.
  — Они должны были сыграть не последнюю роль в контрабанде кокаина. Очень остроумная затея. Последний час я провел в дамской парикмахерской. Там была одна шатенка, которая наверняка покорила бы ваше сердце.
  Пуаро почему-то уверен, что я неравнодушен к шатенкам, а я считаю ниже своего достоинства спорить.
  Раздался телефонный звонок.
  — Наверное, это Дональд Росс, — сказал я, подходя к телефону.
  — Дональд Росс?
  — Да, молодой человек, с которым мы познакомились в Чизвике. Вы ему зачем-то нужны.
  Я снял трубку.
  — Алло, говорит капитан Гастингс.
  — О, это вы? — раздался голос Росса. — Мсье Пуаро уже пришел?
  — Да, только что. Хотите поговорить с ним или приедете?
  — У меня всего несколько слов. Наверное, я могу сказать их и по телефону.
  Когда трубку взял Пуаро, я стоял так близко, что слышал приглушенный голос Росса.
  — Мсье Пуаро? — Голос звучал взволнованно и нетерпеливо.
  — Да.
  — Простите, что беспокою вас, но мне кажется очень странной одна вещь. Она связана со смертью лорда Эджвера.
  Рука Пуаро, сжимавшая трубку, напряглась.
  — Продолжайте, пожалуйста.
  — Вам это может показаться полнейшим вздором…
  — Нет-нет, говорите.
  — Мне это пришло в голову, когда сегодня за обедом речь зашла о Париже…
  Я услышал очень слабый звонок.
  — Одну секунду, — сказал Росс и, видимо, положил трубку рядом с аппаратом.
  Мы молча ждали — Пуаро с трубкой в руке, я — стоя рядом с ним.
  Прошло две минуты… три… четыре… пять.
  Пуаро беспокойно пошевелился и взглянул на часы. Затем он опустил трубку на рычаг, снова поднял ее и вызвал телефонную станцию. Через несколько минут он повернулся ко мне.
  — Трубка у Росса по-прежнему снята, но он не отвечает. Быстрее, Гастингс, найдите в телефонной книге его адрес. Мы немедленно едем к нему!
  Глава 26
  ПАРИЖ?
  Через несколько минут мы уже сидели в такси. Пуаро был мрачен.
  — Я боюсь, Гастингс, — признался он, — я боюсь.
  — Но не считаете же вы… — Я остановился.
  — Мы имеем дело с человеком, который уже дважды нанес смертельный удар. Он, не колеблясь, решится на третий. Он вертится, как крыса, спасая свою жизнь. Росс опасен, следовательно, от Росса нужно избавиться.
  — Неужели то, что он собирается сказать, было так важно? — недоуменно спросил я. — По-моему, он так не считал.
  — Значит, он ошибался. То, что он собирался сказать, было, я думаю, крайне важно.
  — Но как и кому об этом могло стать известно?
  — Вы сами сказали, что он говорил с вами там, в «Кларидже», в присутствии множества людей. Какое безумие! Почему, ну почему вы не привели его с собой? Надо было защитить его, проследить, чтобы никто не приближался к нему прежде, чем я его выслушаю!
  — Но мне и в голову не пришло… откуда я знал… — заикаясь, произнес я.
  — Простите, Гастингс. Вам не в чем себя винить. Я — даже я — не мог бы этого предвидеть. Убийца хитер, как тигр, и так же жесток. Ах! Мне кажется, мы никогда не приедем.
  Но мы наконец приехали. Росс жил в Кенсингтоне, на втором этаже большого дома. Дверь в вестибюль была отворена, широкая лестница вела наверх.
  — Как легко войти сюда незамеченным! — воскликнул Пуаро, поднимаясь в квартиру Росса.
  На площадке второго этажа мы увидели узкую дверь, запиравшуюся автоматически. К ней кнопкой была приколота визитная карточка Росса.
  Мы прислушались. Было совершенно тихо.
  Я толкнул дверь, и, к моему удивлению, она открылась.
  Мы вошли внутрь и оказались в узком холле. Прямо перед нами была гостиная, дверь в которую была отворена, слева еще одна комната.
  Сначала мы направились в гостиную, представлявшую собой часть некогда большого зала. Она была неброско, но уютно обставлена. На маленьком столике в углу стоял телефон, рядом с ним лежала снятая трубка. В комнате никого не было.
  Пуаро быстро, но внимательно осмотрелся и покачал головой.
  — Это не здесь. Пойдемте, Гастингс.
  Мы вернулись в холл и прошли в соседнюю комнату. Это была крохотная столовая. Спиной к двери сидел, вернее, лежал, уронив голову на стол, Росс.
  Пуаро склонился над ним.
  — Мертв. Заколот ударом в голову, — побледнев, как полотно, прошептал он.
  * * *
  События этого дня очень долго преследовали меня потом, как ночной кошмар. Я никак не мог избавиться от тяжелейшего чувства вины.
  Когда вечером мы остались с Пуаро одни и я начал поносить себя за легкомыслие и беспечность, Пуаро остановил меня:
  — Нет, друг мой, нет, не вините себя. Какие у вас могли возникнуть подозрения? Вы так доверчивы!
  — А у вас они возникли бы?
  — Я — другое дело. Я всю жизнь имею дело с убийцами и знаю, что каждый раз желание убить становится сильнее и сильнее, пока наконец самый тривиальный повод…
  Он подавленно замолчал.
  После того как мы обнаружили труп Росса, Пуаро совершенно ушел в себя. Со странным равнодушием наблюдал он за действиями вызванной нами полиции, за допросом жильцов дома. В глазах его стоял немой вопрос. Вот и сейчас, когда он заговорил, в глазах его появилось то же вопросительное выражение.
  — У нас нет времени посыпать голову пеплом, Гастингс, — тихо сказал он, — нет времени размышлять, что произошло бы, если… Бедному Дональду Россу было что нам рассказать, а насколько это было серьезно, мы можем судить по тому, что его убили. Поскольку нам уже никогда не удастся его выслушать, то остается одно — догадаться. Мы должны догадаться, что его так удивило, и у нас есть ключ.
  — Париж? — спросил я.
  — Да, Париж.
  Он встал и принялся ходить по комнате.
  — Париж фигурировал в этом деле много раз, но, к сожалению, в обстоятельствах, друг с другом не связанных. «Париж» написано на золотой шкатулке. Париж, ноябрь прошлого года. Тогда там находилась Карлотта Адамс. Возможно, Росс тоже? Может быть, она была там с кем-то, кого Росс знал? Кого он видел с мисс Адамс и при каких обстоятельствах?
  — Теперь мы никогда не узнаем, — сказал я.
  — Ошибаетесь, узнаем! Должны узнать! Возможности человеческого мозга поистине безграничны, Гастингс! Что еще нам известно о Париже в связи с этим делом? Пожилая, маленького роста женщина в пенсне забрала шкатулку из магазина. Знал ли ее Росс? Герцог Мертонский находился в Париже в день убийства. Париж, Париж, Париж. Лорд Эджвер собирался в Париж — вот еще одна линия! Что, если его убили, потому что кто-то не хотел, чтобы он туда ехал?
  Он сел и сосредоточенно нахмурился, весь во власти своих размышлений.
  — Что же произошло за обедом? — пробормотал он. — Вероятнее всего, случайно услышанное им слово или фраза навела его на мысль о том, что он обладает какими-то важными сведениями, которым он до этого не придавал значения. Кто-нибудь упоминал в разговоре Францию, Париж? Я имею в виду — из сидевших рядом с вами, Гастингс?
  — Упоминал, в связи с вышедшей там книгой. И я рассказал о gaffe Сильвии Уилкинсон.
  — Возможно, в этом и кроется разгадка, — задумчиво произнес Пуаро. — Слово «Париж» в сочетании с чем-то еще. Но с чем? Куда он в это время смотрел? И о чем говорил?
  — О шотландских предрассудках.
  — А на кого смотрел?
  — Точно сказать не могу, но, по-моему, на тот конец стола, где сидела миссис Уилдберн.
  — Кто сидел рядом с ней?
  — Герцог Мертонский, потом Сильвия Уилкинсон и какой-то мужчина, которого я не знаю.
  — Герцог. Возможно, он смотрел на герцога, когда прозвучало слово «Париж». Герцог в день убийства находился в Париже… а вдруг нет? Вдруг Росс вспомнил что-то свидетельствовавшее, что Мертона не было в Париже?
  — Пуаро!
  — Да, конечно, вы — и не только вы — сочтете такое предположение абсурдным. Скажите, у герцога был повод для убийства? Был, и еще какой! Почему же абсурдно предполагать, что он его совершил? Потому что он богат, занимает высокое положение в обществе, надменен? Его алиби ни у кого сомнения не вызывает, хотя, живя в большом отеле, алиби легко можно фальсифицировать. Чтобы съездить в Лондон и вернуться, нужно не так много времени. Скажите, Гастингс, Росс как-нибудь прореагировал на упоминание о Париже?
  — Да, я теперь припоминаю, что он как будто поперхнулся.
  — А как он говорил потом с вами? Растерянно? Смущенно?
  — Да, именно так.
  — Precisement416. Ему в голову приходит идея. Нелепая! Абсурдная! И тем не менее он не торопится высказать ее вслух. Сначала он хочет переговорить со мной. Но увы, к тому времени, когда он это решает, меня уже нет.
  — Если бы только он сказал мне что-нибудь еще! — простонал я.
  — Да, если бы… Кто был рядом в это время?
  — Да в общем, все. Все прощались с миссис Уилдберн. Я не заметил, чтобы к нам кто-то прислушивался.
  Пуаро вновь поднялся.
  — А если я ошибался? — пробормотал он, снова принимаясь мерить шагами комнату. — С самого начала ошибался?
  Я сочувственно наблюдал за ним, хотя понятия не имел, о чем он думает. «Улитка, а не человек», — говорил о нем Джепп и был совершенно прав. Я знал только, что сейчас он находится в противоречии с самим собой.
  — По крайней мере, к этому убийству Рональд Марш отношения не имеет, — заметил я.
  — Очко в его пользу, — рассеянно отозвался мой друг, — но сейчас меня занимает не он.
  И Пуаро опять сел.
  — Нет, я не мог во всем ошибаться. Помните, Гастингс, как однажды я задал себе пять вопросов?
  — Помню, но смутно.
  — Вот эти вопросы: Почему лорд Эджвер согласился на развод? Что произошло с письмом, которое, по его словам, он написал своей жене и которое она, по ее словам, не получила? Чем объяснить выражение ярости на его лице, которое вы заметили, выходя от него? Почему в сумочке Карлотты Адамс лежало пенсне? Почему кто-то позвонил леди Эджвер в Чизвик и повесил трубку?
  — Да, теперь я вспомнил, — сказал я.
  — Гастингс, все это время я руководствовался некой идеей. Идеей того, кто за всем этим стоял. Злодей-невидимка. На три вопроса я ответы нашел, и они согласуются с моей идеей. Но два вопроса до сих пор остаются без ответа. А это означает, что либо я ошибался и это не может быть тот человек, либо ответы на эти два вопроса слишком очевидны. Как вы полагаете, Гастингс? В чем здесь дело?
  Поднявшись, он подошел к своему письменному столу, отпер его и вынул письмо, которое Люси Адамс прислала ему из Америки. Джепп согласился оставить его у Пуаро еще на несколько дней. Разложив листки перед собой, Пуаро в несчетный раз принялся их изучать.
  Время шло. Я зевнул и взялся за книгу. Хотя Пуаро уже доказал, что «он» — совсем не обязательно Рональд Марш, кто такой «он» — понять из письма все равно было невозможно.
  Я переворачивал страницу за страницей.
  Возможно, я задремал…
  И услышал, как Пуаро вскрикнул. Сон сразу улетучился.
  Пуаро смотрел на меня с непередаваемым выражением, его глаза светились зеленым блеском.
  — Гастингс, Гастингс!
  — Что случилось?
  — Помните, я говорил, что, если бы убийца был человеком аккуратным, человеком порядка и метода, он бы отрезал, а не оторвал страницу?
  — Да.
  — Я ошибался. Он человек порядка и метода. Страницу нужно было оторвать, а не отрезать! Посмотрите сами!
  Я посмотрел.
  — Ну, как, вам понятно?
  Я покачал головой.
  — Вы хотите сказать, что он спешил?
  — Спешил он или нет, значения не имеет. Неужели вы не понимаете, друг мой? Страницу нужно было оторвать…
  Я снова покачал головой.
  — Я был слеп и глуп, — прошептал Пуаро. — Но теперь… теперь… я знаю, что делать!
  Глава 27
  КОЕ-ЧТО О ПЕНСНЕ
  Он вскочил на ноги.
  Я тоже вскочил, ничего не понимая, но готовый помочь.
  — Поехали! Сейчас только девять часов. Не слишком позднее время для визита.
  Мы чуть ли не бегом спустились вниз по лестнице.
  — Куда мы едем?
  — На Риджентгейт.
  Я решил, что правильнее всего будет молчать. Расспрашивать Пуаро в такие минуты бесполезно. Он находился в состоянии сильнейшего возбуждения. Пока мы ехали в такси, его пальцы выбивали на коленях дробь. Куда девалась его обычная невозмутимость!
  Я вновь обдумал про себя каждое слово из письма Карлотты Адамс. К тому времени я уже знал его наизусть. Что имел в виду Пуаро, говоря про оторванную страницу? Я не понимал! Почему страницу нужно было оторвать? В чем тут был смысл?
  Дверь нам открыл новый дворецкий. Пуаро сказал ему, что хочет видеть мисс Кэррол, и, пока дворецкий вел нас наверх, я в двадцатый раз подумал: куда мог деваться «греческий бог»? Он как сквозь землю провалился. Неожиданно по спине у меня прошел холодок. Что, если его тоже нет в живых?..
  Вид мисс Кэррол, собранной, энергичной и, уж конечно, здравомыслящей, отвлек меня от этих фантастических размышлений. Она явно не ожидала нашего визита и посмотрела на моего друга с большим удивлением.
  — Рад видеть вас, мадемуазель, — сказал Пуаро, склоняясь над ее рукой. — Я боялся, что вас здесь больше нет.
  — Адела упросила меня остаться, — ответила мисс Кэррол. — И согласитесь, в такое время бедной девочке действительно необходима поддержка. Как минимум ей нужен буфер. А я, смею вас уверить, могу быть отличным буфером, мсье Пуаро.
  У ее рта резко проступили складки, и я подумал, что с репортерами и прочей любопытствующей публикой она наверняка не церемонится.
  — Мадемуазель, я всегда восхищался вашей энергией и силой воли. Мне кажется, мадемуазель Марш этих качеств недостает…
  — Она мечтательница, — сказала мисс Кэррол. — Совершенно непрактична и всегда была такой. К счастью, ей не приходится зарабатывать себе на жизнь.
  — Вы правы.
  — Я полагаю, однако, что вы пришли сюда не для того, чтобы поговорить о практичности или непрактичности. Чем могу быть вам полезна, мсье Пуаро?
  Вряд ли Пуаро понравился столь резкий переход к делу. Он предпочел бы приступить к нему исподволь, незаметно. Но с мисс Кэррол это было невозможно. Она строго смотрела на него через стекла пенсне.
  — Мне необходимы точные сведения по некоторым вопросам, и я уверен, что могу полностью положиться на вашу память.
  — Я была бы некудышним секретарем, если бы вы не могли этого сделать, — холодно ответила мисс Кэррол.
  — Ездил ли лорд Эджвер в ноябре прошлого года в Париж?
  — Да, ездил.
  — Не можете ли вы сказать точно, когда?
  — Мне нужно посмотреть.
  Она выдвинула ящик стола, достала небольшую тетрадь и, перелистав ее, ответила:
  — Лорд Эджвер уехал в Париж третьего ноября и вернулся седьмого. Кроме того, он уезжал туда двадцатого ноября. Вернулся четвертого декабря. Что-нибудь еще?
  — Да. С какой целью он туда ездил?
  — В первый раз — чтобы взглянуть на статуэтки, которые должны были через некоторое время продавать на аукционе. Во второй раз у него, насколько мне известно, никакой определенной цели не было.
  — Мисс Марш ездила вместе с ним?
  — Мисс Марш никогда и никуда не ездила вместе с ним, мсье Пуаро. Лорду Эджверу это просто не приходило в голову. В ноябре прошлого года она еще находилась в монастыре, в Париже, но я не думаю, чтобы он ее навестил — во всяком случае, я бы очень удивилась, если бы он это сделал.
  — А сами вы никогда не сопровождали его?
  — Нет.
  Она с подозрением взглянула на него и спросила:
  — Почему вы задаете мне эти вопросы, мсье Пуаро? Что вам нужно знать?
  Вместо ответа Пуаро миролюбиво произнес:
  — Мне кажется, мисс Марш очень расположена к своему кузену.
  — Не понимаю, какое это имеет отношение к вам, мсье Пуаро.
  — Она недавно приходила ко мне. Вам известно об этом?
  — Нет, — с удивлением отозвалась мисс Кэррол. — Что ей было нужно?
  — Она говорила мне о том, что очень расположена к своему кузену, хотя и не такими именно словами.
  — В таком случае почему вы спрашиваете меня?
  — Потому что я хотел бы знать ваше мнение.
  На сей раз мисс Кэррол не стала уклоняться от ответа.
  — По моему мнению, она даже чересчур к нему расположена.
  — Вам не нравится нынешний лорд Эджвер?
  — Я этого не говорила. Мы с ним разные люди, вот и все. Он легкомысленный человек. У него есть обаяние, не спорю. Он может вскружить девушке голову. Но мне было бы гораздо спокойнее, если бы ей нравился человек посерьезнее.
  — Например, герцог Мертонский.
  — Я не знакома с герцогом. Но он, безусловно, относится к обязанностям, которые налагает на него положение в обществе, весьма серьезно. Впрочем, он неравнодушен к этой женщине… несравненной мисс Уилкинсон.
  — Его мать…
  — О, я тоже думаю, что его мать предпочла бы, чтобы он женился на Аделе. Но что могут матери? Сыновья никогда не хотят жениться на девушках, которые нравятся их матерям.
  — Как вы думаете, кузен мисс Марш испытывает к ней какие-нибудь чувства?
  — Какое это имеет значение теперь, когда он арестован?
  — Значит, вы полагаете, что его признают виновным?
  — Нет. Я считаю, что это сделал не он.
  — И тем не менее его могут признать виновным? Мисс Кэррол не ответила.
  Пуаро встал.
  — Не смею вас больше задерживать… Скажите, пожалуйста, вы были знакомы с Карлоттой Адамс?
  — Нет, но я видела ее на сцене. Очень интересно.
  — Да… — Пуаро задумался. — Но нам пора. Куда я положил свои перчатки?
  Перчатки оказались на столе мисс Кэррол, и, протянув руку, чтобы взять их, Пуаро рукавом задел пенсне мисс Кэррол, которое упало на пол. Пуаро поднял его и, рассыпавшись в извинениях, вернул мисс Кэррол.
  — Простите, что напрасно побеспокоил вас, — еще раз повторил он, прощаясь, — но у меня была надежда, что разгадка связана с пребыванием лорда Эджвера в Париже. Вот почему я расспрашивал вас о Париже. Слабая надежда, конечно, но мадемуазель Марш была так убеждена, что ее кузен непричастен к убийству!.. Всего доброго, мадемуазель.
  Мы уже были в дверях, когда позади раздался голос мисс Кэррол:
  — Мсье Пуаро, это не мое пенсне! Я ничего не вижу!
  — Что? — Пуаро с изумлением посмотрел на нее и вдруг, стукнув себя по лбу, произнес: — Какой же я олух! Когда я нагнулся, чтобы поднять ваше пенсне, мое собственное пенсне выпало у меня из кармана, и, наверное, я перепутал его с вашим. Они так похожи!
  Пуаро и мисс Кэррол обменялись пенсне, и мы окончательно откланялись.
  — Пуаро, — сказал я, когда мы очутились на улице. — Вы не носите пенсне.
  Он с восторгом посмотрел на меня.
  — Великолепно! Какая сообразительность!
  — Это было пенсне из сумочки Карлотты Адамс?
  — Совершенно верно.
  — Почему вы решили, что оно может принадлежать мисс Кэррол?
  Пуаро пожал плечами:
  — Она единственная из всех, кто связан с этим делом, носит пенсне.
  — И все-таки это не ее пенсне, — задумчиво сказал я.
  — Так она утверждает.
  — До чего же вы подозрительны!
  — Вовсе нет. Возможно, она сказала правду. Думаю, что она сказала правду. Иначе она вряд ли бы заметила, что я подменил пенсне. Они действительно очень похожи.
  Мы неторопливо шли вдоль улицы. Я предложил взять такси, но Пуаро покачал головой.
  — Мне нужно подумать, друг мой, а ходьба меня успокаивает. Я не возражал. Вечер был душным, и я не спешил домой.
  — Ваши расспросы о Париже были всего лишь отвлекающим маневром? — с любопытством спросил я.
  — Не совсем.
  — Но мы по-прежнему ничего не знаем о Д., — задумчиво продолжал я. — Как странно, что ни у кого из связанных с этим делом людей ни имя, ни фамилия не начинается с Д… кроме… как странно!.. Кроме Дональда Росса. А он мертв.
  — Да, — грустно сказал Пуаро. — Он мертв.
  Я вспомнил, как совсем недавно мы шли вместе с ним к метро, вспомнил еще кое-что и едва не споткнулся.
  — Господи боже мой, Пуаро! — воскликнул я. — Вы понимаете?
  — Что, друг мой?
  — То, о чем говорил тогда Росс? Их было тринадцать. И первым из-за стола поднялся он.
  Пуаро не ответил, и мне стало не по себе, как бывает всякий раз, когда сбываются дурные приметы.
  — Удивительно, — тихо произнес я. — Согласитесь, что это удивительно.
  — М-м?
  — Я сказал, что это удивительно — насчет Росса и тринадцати человек за столом. Пуаро, о чем вы думаете?
  К моему глубокому удивлению и, должен признаться, неудовольствию, Пуаро вдруг охватил приступ хохота. На глазах у него выступили слезы, и он буквально согнулся пополам, не в силах совладать с этим пароксизмом веселья.
  — Что это вас так насмешило? — неприязненно спросил я.
  — Ох-ох-ох, — стонал Пуаро. — Ничего. Я всего лишь вспомнил загадку, которую на днях услышал. Ответьте, Гастингс, кто это: две ноги, перья и лает, как собака?
  — Курица, кто же еще, — вяло отозвался я. — Эту загадку я слышал еще от своей няни.
  — Вы слишком хорошо информированы, Гастингс. Вам следовало сказать: «Не знаю». А я бы сказал: «Курица», — а вы бы сказали: «Но курица не лает, как собака», — а я бы сказал: «Я это специально вставил, чтобы труднее было догадаться». Что, если у инициала Д. — такое же объяснение?
  — Чепуха!
  — Для большинства людей да, но кое для кого… Ах, если бы мне было у кого спросить…
  Мы шли мимо большого кинотеатра, из которого как раз в это время выходили после очередного сеанса люди, оживленно обсуждавшие свои дела, своих знакомых противоположного пола, свою работу и лишь изредка — только что увиденный фильм.
  Переходя Юстон-роуд, мы услышали разговор какой-то пары.
  — Прелесть, что за фильм, — вздохнула девушка. — А Брайан Мартин как хорош! Я ни одной его картины не пропускаю. Помнишь, как он проскакал по самому краю обрыва?
  Ее спутник был настроен скептически.
  — Сюжет глупый. Если бы у них хватило ума сразу расспросить Эллис — а сообразить было совсем нетрудно…
  Дальнейшее я не расслышал. Дойдя до тротуара, я обернулся и увидел, что Пуаро стоит посреди дороги и на него с противоположных сторон едут два автобуса. Я инстинктивно закрыл глаза руками. Раздался леденящий душу визг тормозов, затем громыхнула сочная шоферская речь. Пуаро, сохраняя достоинство, ступил на тротуар. У него был вид лунатика.
  — Вы сошли с ума? — спросил его я.
  — Нет, друг мой. Просто… просто я понял. Там, в тот самый момент.
  — Который мог бы стать последним в вашей жизни, — заметил я.
  — Это не важно. Ах, друг мой, я был глух, слеп, глуп! Теперь я вижу ответы на все свои вопросы, да-да, на все пять. Все понятно. И так просто, по-детски просто!
  Глава 28
  ПУАРО ЗАДАЕТ ВОПРОСЫ
  Прогулка получилась необычной.
  Весь оставшийся путь до дома Пуаро провел в глубокой задумчивости, тихо восклицая что-то время от времени. Я расслышал только, как однажды он сказал «свечи», а в другой раз «douzaine»417. Если бы я был сообразительнее, то, наверное, уже тогда мог бы догадаться, что к чему. Но, к сожалению, этого не произошло.
  Как только мы вошли в дом, он бросился к телефону и позвонил в «Савой».
  — Зря стараетесь, — сказал я, усмехаясь.
  Пуаро, как я не раз говорил ему, никогда не знает, что происходит вокруг.
  — Она занята в новой пьесе, — продолжал я, — и сейчас наверняка в театре. Еще только половина одиннадцатого.
  Но Пуаро не слушал меня. Он предпочел говорить со служащим гостиницы, который явно сообщил ему то же самое, что и я.
  — Вот как? В таком случае я хотел бы переговорить с горничной леди Эджвер.
  Через несколько минут их соединили.
  — Это горничная леди Эджвер? Говорит Пуаро. Мсье Эркюль Пуаро. Вы помните меня?
  ………
  — Прекрасно. Случилось нечто очень важное. Не могли бы вы сейчас ко мне приехать?
  ………
  — Да, очень важное. Пожалуйста, запишите адрес.
  Он повторил адрес дважды и повесил трубку.
  — О чем это вы говорили? — спросил я с любопытством. — У вас действительно есть какие-то новые сведения?
  — Нет, Гастингс, новые сведения я получу от нее.
  — О ком?
  — О некой персоне.
  — Вы хотите сказать, о Сильвии Уилкинсон?
  — Нет, что касается ее, то о ней у меня сведений достаточно. Можно сказать, я знаю о ней все.
  — О ком же тогда?
  Но Пуаро только одарил меня одной из своих нестерпимо снисходительных улыбок и принялся лихорадочно приводить в порядок комнату.
  Горничная приехала через десять минут. Невысокого роста, одетая в черное, она нервничала, не зная, как себя вести.
  Пуаро устремился ей навстречу.
  — О, вы пришли! Вы очень, очень добры. Пожалуйста, присядьте, мадемуазель… Эллис, если я не ошибаюсь?
  — Да, сэр, Эллис.
  Она уселась на стул, который придвинул ей Пуаро, и, сложив на коленях руки, взглянула на нас. Ее маленькое, бескровное личико было спокойно, тонкие губы упрямо сжаты.
  — Для начала скажите, пожалуйста, мисс Эллис, как давно вы служите у леди Эджвер?
  — Три года, сэр.
  — Я так и предполагал. Ее дела известны вам хорошо.
  Эллис не ответила, выражая всем своим видом неодобрение.
  — Я хотел сказать, что вы наверняка знаете, кто ее враги.
  Эллис сжала губы еще плотнее.
  — Женщины всегда стараются ее чем-нибудь уколоть, сэр. Они чуть ли не все ее ненавидят. Зависть, сэр.
  — Значит, женщины ее не любят?
  — Нет, сэр. Она слишком красивая. И всегда добивается своего. А в театре все друг другу завидуют.
  — Но что касается мужчин?..
  По ее лицу скользнула кислая улыбка.
  — Ими она вертит, как хочет, сэр, и с этим ничего не поделаешь.
  — Согласен, — тоже улыбнулся Пуаро. — Но и с ними у нее, по всей видимости, возникают иногда…
  Он не договорил и уже другим тоном задал новый вопрос:
  — Вы знаете киноактера Брайана Мартина?
  — О да, сэр!
  — Хорошо?
  — Даже очень хорошо, сэр.
  — Наверное, я не ошибусь, если скажу, что чуть меньше года назад мистер Брайан Мартин был сильно влюблен в вашу хозяйку.
  — По уши, сэр. И уж если вы меня спрашиваете, то я считаю, что он и сейчас в нее влюблен.
  — Он надеялся тогда, что она выйдет за него замуж?
  — Да, сэр.
  — А как она к этому относилась?
  — Она думала об этом, сэр. Я считаю, если бы его светлость согласился на развод, она бы за него тогда вышла.
  — А потом, я полагаю, на сцене появился герцог Мертонский?
  — Да, сэр. Он путешествовал по Штатам. Это была любовь с первого взгляда.
  — И надежды Брайана Мартина лопнули, как мыльный пузырь?
  Эллис кивнула.
  — Мистер Мартин, конечно, зарабатывает очень прилично, — пояснила она, — но герцог, в придачу к деньгам, еще и родом из самой высшей знати. А для ее светлости это очень важно. Если она выйдет за герцога, то будет здесь одной из первых дам.
  В голосе Эллис было столько спесивой гордости, что я даже развеселился.
  — Стало быть, мистера Мартина она… как это говорится… отшила. И как он это перенес? Плохо?
  — Ужасно, сэр.
  — Ага!
  — Один раз даже грозил ей пистолетом. А какие устраивал сцены! Прямо вспомнить страшно. И пить начал. Я думала, он с ума сойдет.
  — Но потом ему стало легче.
  — Похоже, что да, сэр. Но он все равно часто приходил. И взгляд у него сделался такой… тяжелый. Я предупреждала ее светлость, но она только смеялась. Уж очень ей лестно чувствовать свою силу, сэр.
  — Совершенно с вами согласен, — сказал Пуаро.
  — Правда, в последнее время мы его реже стали видеть. Я думаю, это добрый знак. Хорошо бы он совсем успокоился!
  — Да уж, — отозвался Пуаро, и что-то в его тоне насторожило горничную.
  — Но ведь ей ничего не угрожает, сэр? — встревоженно спросила она.
  — Боюсь, что ей угрожает серьезная опасность, — сурово ответил Пуаро, — но она ее сама накликала.
  Его рука, которой он постукивал по каменной полке, задела вдруг вазу с цветами, та опрокинулась, и вода из нее залила лицо и волосы Эллис. Пуаро редко бывает неуклюжим, и я подумал, что он, должно быть, очень взволнован. Пуаро был безутешен. Не переставая извиняться, он побежал за полотенцем и осторожно помог горничной вытереться. Затем в руках его мелькнула банкнота, и он, нежно поддерживая горничную за локоть, проводил ее до порога. На прощание он еще раз поблагодарил ее за то, что она согласилась приехать.
  — Но сейчас еще не так уж поздно, — сказал он, взглянув на часы. — Вы вернетесь в гостиницу раньше, чем леди Эджвер.
  — О, это не имеет значения, сэр. Во-первых, она поехала ужинать после спектакля, а во-вторых, она не требует, чтобы я обязательно ее дожидалась. Когда ей это нужно, она меня предупреждает.
  Я предполагал, что на этом наше общение с горничной закончится, но Пуаро неожиданно произнес:
  — Простите меня, мадемуазель, но, по-моему, вы хромаете.
  — Признаться, у меня побаливают ноги, сэр.
  — Мозоли? — понимающе шепнул Пуаро.
  Выяснилось, что он прав, и горничная получила много полезных советов от товарища по несчастью.
  Наконец она ушла.
  — Ну что, Пуаро, что? — спросил я, сгорая от любопытства.
  — На сегодняшний вечер — все, мой друг. Завтра утром мы позвоним Джеппу и попросим его зайти. Мы также позвоним мистеру Брайану Мартину. Я думаю, ему есть что нам рассказать. Кроме того, я ему должен и хотел бы завтра расплатиться.
  — Вот как?
  Я искоса взглянул на него и увидел, что на его лице играет странная улыбка.
  — Кого-кого, — воскликнул я, — а Брайана Мартина в убийстве лорда Эджвера заподозрить невозможно! Особенно после того, что мы сейчас узнали. Не мог же он быть влюблен в Сильвию до такой степени! Убить мужа, чтобы она могла выйти замуж за другого, — согласитесь, на это не способен ни один мужчина!
  — Какое глубокое и точное суждение!
  — Оставьте ваш сарказм, — сказал я с некоторым раздражением, — и покажите лучше, что это вы все время вертите в руках?
  — Пенсне дражайшей Эллис, — ответил Пуаро и жестом фокусника поднес его к моим глазам. — Она его оставила у нас.
  — Ничего подобного! Когда она уходила, пенсне было у нее на носу. Пуаро нежно улыбнулся.
  — Вы заблуждаетесь, Гастингс. На носу у нее действительно было пенсне, но это пенсне мы не так давно обнаружили в сумочке Карлотты Адамс.
  У меня перехватило дыхание.
  Глава 29
  ПУАРО РАССКАЗЫВАЕТ
  Звонить на следующее утро Джеппу было поручено мне. Голос у него был, прямо скажем, безрадостный.
  — Это вы, капитан Гастингс? Ну, что он там еще затеял?
  Я передал ему приглашение Пуаро.
  — Зайти к вам в одиннадцать? А почему бы и нет? Может, он скажет что-нибудь интересное об убийстве Росса? Честно говоря, я бы от какой-нибудь идейки не отказался. Загадочная история! Ни одной ниточки, ни одного ключа!
  — Мне кажется, ему есть чем поделиться, — ответил я. — Уж очень у него довольный вид.
  — Чего нельзя сказать обо мне. Ладно, капитан Гастингс, я буду.
  Следующий мой звонок был Брайану Мартину. Ему я, следуя инструкции Пуаро, сказал, что Пуаро удалось узнать нечто, наверняка представляющее интерес для мистера Мартина. Когда он спросил меня, что именно, я ответил, что не знаю, поскольку Пуаро ничего мне не рассказывал.
  — Хорошо, — отозвался Брайан после долгой паузы. — Я приеду.
  И повесил трубку.
  Затем Пуаро, к моему удивлению, позвонил Мэри Драйвер и тоже попросил ее приехать. Он был сосредоточен, почти суров, и я воздержался от вопросов.
  Первым приехал Брайан Мартин. Он прекрасно выглядел, но, как мне показалось, был несколько скован. Мэри Драйвер появилась почти тотчас же. Она удивилась, увидав его, но и он явно не ожидал встретить ее у нас.
  Пуаро предложил им сесть и взглянул на часы.
  — Инспектор Джепп сейчас приедет, — сказал он.
  — Инспектор Джепп? — резко переспросил Брайан.
  — Да, я пригласил и его — неофициально, как друга.
  — Понятно.
  Брайан погрузился в молчание. Мэри бросила на него быстрый взгляд и отвернулась. Она тоже думала о чем-то своем.
  Через минуту в комнату вошел Джепп. Он, по моему мнению, также не ожидал встречи с нашими гостями, но вида не подал и приветствовал Пуаро со своей обычной шутливостью.
  — Ну, мсье Пуаро, что все это значит? У вас возникла очередная гениальная идея?
  — Ничего гениального, — ласково улыбнулся ему Пуаро. — Я всего-навсего хочу поделиться с вами одной историей — такой простой, что мне стыдно, как это я ее проглядел. Если позволите, я расскажу все по порядку, с самого начала.
  Джепп вздохнул и посмотрел на часы.
  — Если это займет не больше часа, — сказал он.
  — Успокойтесь, друг мой, это займет гораздо меньше времени, — ответил Пуаро. — Насколько я понимаю, вам хотелось бы знать, кто убил лорда Эджвера, кто убил Карлотту Адамс и кто убил Дональда Росса, не так ли?
  — Последнее мне действительно хотелось бы знать, — уклончиво ответил Джепп.
  — Выслушайте меня, и вы узнаете все. Я буду скромен. («Как бы не так!» — невольно подумал я.) Я не стану ничего скрывать и откровенно, шаг за шагом, расскажу вам, как меня одурачили, как я послушно позволил себя одурачить, как беседа с моим другом Гастингсом и случайное замечание абсолютно незнакомого человека указали мне правильный путь.
  Он сделал паузу, прокашлялся и приступил к тому, что я называю «чтением лекции».
  — Начну с ужина в «Савое». Леди Эджвер сказала, что хочет переговорить со мной конфиденциально. Ей необходимо было избавиться от мужа. В конце нашей беседы она — на мой взгляд, весьма осторожно — заявила, что, если будет надо, она сама поедет к лорду Эджверу на такси и убьет его. Это услыхал Брайан Мартин, который вошел тогда в номер леди Эджвер.
  Он повернулся к актеру.
  — Что скажете? Так это было или нет?
  — Это слышали все, — ответил Брайан Мартин. — Уилдберны, Марш, Карлотта — все.
  — Согласен, совершенно с вами согласен. Но должен заметить, что у меня не было возможности забыть сказанное леди Эджвер. На следующее утро мистер Брайан Мартин специально приезжал сюда, чтобы напомнить мне об этом.
  — Ничего подобного! — вскричал Брайан Мартин. — Я приезжал…
  Пуаро жестом остановил его.
  — Вы приезжали якобы затем, чтобы рассказать мне небылицу, насквозь лживую историю о том, что за вами якобы следят. Ею даже ребенка невозможно провести! Откуда вы ее выкопали? Из какого-нибудь старого фильма? Девушка, согласием которой вы должны заручиться, человек, которого вы узнали по золотому зубу… Боже правый! Друг мой, кто из молодых людей вставляет себе сейчас золотые зубы, тем более в Америке? Золотые зубы безнадежно устарели! Да и вообще вся история была нелепой! Но, только прикрывшись ею, вы осмелились заговорить о том, ради чего приехали. Вы стали настраивать меня против леди Эджвер, иначе говоря, готовить почву к тому моменту, когда она убьет своего мужа.
  — Не понимаю, о чем вы, — прошептал смертельно бледный Брайан.
  — Вы ни на минуту не допускаете, что лорд Эджвер согласится на развод, и полагаете, что я поеду к нему на следующий день. Но вам неизвестно, что планы лорда Эджвера изменились. Я еду к нему в то же утро, и он соглашается на развод. У леди Эджвер нет больше повода убивать своего мужа! Более того, он сообщает мне, что известил о своем согласии леди Эджвер письменно. Леди Эджвер тем не менее утверждает, что этого письма она не получала. Следовательно, она лжет, либо ее муж лжет, либо… кто-то перехватил письмо. Кто?
  И тогда я задаю себе вопрос: почему мистер Мартин утруждает себя приездом ко мне и распространением небылиц? Что им движет? У меня возникает предположение, мсье, что совсем недавно вы были безумно влюблены в леди Эджвер. Лорд Эджвер говорил, что его жена собиралась выйти замуж за актера. Что ж, так оно, наверное, и было, но затем она передумала. К тому времени, когда приходит письмо лорда Эджвера с согласием на развод, она уже собирается выйти за другого — не за вас! Так что у вас была веская причина, чтобы перехватить это письмо.
  — Я никогда…
  — Вы получите возможность сказать все, что хотите. А пока не перебивайте меня, пожалуйста.
  Итак, как чувствовали себя вы — избалованный идол, ни у кого не встречавший отказа? Думаю, что вас охватила бессильная ярость, стремление причинить леди Эджвер непоправимое зло. И если бы ее обвинили в убийстве — возможно, даже повесили, — вы могли бы считать, что добились своего.
  — Боже милостивый! — воскликнул Джепп.
  Пуаро повернулся к нему.
  — Да-да, у меня возникла именно эта идея. И не случайно. Карлотта Адамс чаще всего виделась с двумя мужчинами: капитаном Маршем и Брайаном Мартином. Из этого вполне можно было сделать вывод, что на розыгрыш ее толкнул Брайан Мартин, богатый человек, для которого десять тысяч долларов не слишком крупная сумма. Мне с самого начала представлялось маловероятным, чтобы мисс Адамс поверила, будто Рональд Марш заплатит ей десять тысяч. Она была в курсе его финансовых затруднений. Брайан Мартин, безусловно, был более подходящей кандидатурой.
  — Но я не… послушайте, я никогда… — прохрипел актер.
  — Когда пришла телеграмма из Вашингтона с текстом письма мисс Адамс к сестре — о 1а-1а! — я был очень разочарован. Получалось, что я ошибся в своих рассуждениях. Но позднее я сделал открытие. Получив само письмо, я выяснил, что в нем отсутствует одна страница. Значит, «он» совсем необязательно был капитаном Маршем!
  К тому же у меня было еще одно доказательство. Арестованный капитан Марш упрямо твердил, что видел, как Брайан Мартин входил в дом лорда Эджвера. Но ему, человеку, обвиненному в убийстве, никто не верил. Кроме того, у мистера Мартина было алиби. Естественно! Этого следовало ожидать! Если убийство совершил мистер Мартин, хорошее алиби было ему крайне необходимо! Это алиби подтвердил только один человек — мисс Мэри Драйвер.
  — Что вы хотите сказать? — вмешалась мисс Драйвер.
  — Ничего, мадемуазель, — улыбаясь, ответил Пуаро, — кроме того, что в тот же день я встретил вас в ресторане, где вы обедали с мистером Мартином, и вы не поленились подойти ко мне и постараться убедить меня в том, что вашей подруге нравился Рональд Марш, а вовсе не Брайан Мартин, в чем я был убежден.
  — Ничего подобного! — заявил актер.
  — Вы могли не догадываться об этом, мсье, — спокойно возразил ему Пуаро, — но я думаю, что прав я. Именно этим, как ничем другим, объясняется ее неприязнь к леди Эджвер. Она невзлюбила ее из-за вас! Вы ведь рассказывали ей, как с вами обошлась леди Эджвер?
  — М-м… да… я… должен был рассказать кому-то, а она мне…
  — Сочувствовала. Да, она сочувствовала другим, я это тоже заметил. Итак, что же происходит дальше? Арестовывают Рональда Марша, и у вас гора падает с плеч. Вам не о чем больше беспокоиться. Хотя ваш план и не удался из-за того, что леди Эджвер в последнюю минуту все же поехала на ужин к сэру Монтегю Корнеру, козлом отпущения оказались не вы. Но затем, во время обеда, вы слышите, как Дональд Росс, этот симпатичный, но, в сущности, глуповатый юноша, говорит Гастингсу нечто доказывающее, что вы все-таки в опасности.
  — Нет, нет, нет, — простонал актер. По его лицу градом катился пот. Он смотрел на Пуаро с ужасом. — Честное слово, я ничего не слышал, я ни в чем не замешан…
  И тут мы все испытали потрясение.
  — Да, это так, — спокойно согласился Пуаро. — Теперь, я надеюсь, вы достаточно наказаны за то, что посмели дурачить меня — Эркюля Пуаро!
  Мы дружно охнули, а Пуаро безмятежно продолжал:
  — Видите, я показываю вам все свои ошибки. Гастингс знает, что я задавал себе пять вопросов и на три из них легко нашел ответы. Кто перехватил письмо? Наверняка Брайан Мартин. Другой вопрос — что заставило лорда Эджвера радикально изменить свои взгляды и согласиться на развод? Я полагал, что либо он снова хотел жениться, либо стал жертвой шантажа. У лорда Эджвера были своеобразные вкусы. Возможно, кто-то докопался до каких-нибудь фактов его биографии, которые если и не позволили бы его жене требовать развода по английским законам, грозили бы ему скандалом. Думаю, этим и воспользовалась леди Эджвер. Лорд Эджвер предпочел избежать скандала и уступить. Но он не считал нужным скрывать свою ярость, когда думал, что его никто не видит, — этим и объясняется выражение его лица, которое случайно подметил Гастингс. Это же объясняет и ту поспешность, с которой он сказал «во всяком случае, не из-за того, что было в ее письме», хотя я не успел еще и предположить, что дело как раз в нем.
  Оставались два вопроса. Первый: почему в сумочке мисс Адамс оказалось не принадлежавшее ей пенсне? И второй: почему кто-то звонил леди Эджвер в дом сэра Монтегю? Брайана Мартина я с этими вопросами соединить никак не мог и вынужден был прийти к выводу, что либо я заблуждаюсь относительно мистера Мартина, либо задаю не те вопросы. В отчаянии я еще раз очень внимательно перечитал письмо мисс Адамс и кое-что нашел. Да, я нашел кое-что новое!
  Смотрите, вот это письмо. Видите, как оторвана страница? Неровно, как это часто бывает. Представьте теперь, что в последнем слове была еще одна буква, «а»…
  Понимаете? Да-да, вы правы. Карлотта Адамс написала не «он», а «она». Розыгрыш придумала женщина!
  Я составил список всех женщин, которые имели какое-либо отношение к этому делу. Помимо Сильвии Уилкинсон, их оказалось четверо: Адела Марш, мисс Кэррол, мисс Драйвер и герцогиня Мертонская.
  Из этих четверых меня больше всего интересовала мисс Кэррол. Она носит пенсне, она находилась в ту ночь в доме лорда Эджвера, и она дала неточные показания, стремясь очернить леди Эджвер. Кроме того, она чрезвычайно энергична, собранна и способна на решительный поступок. Повод был мне неясен, но в конце концов, она работала у лорда Эджвера не один год, и у нее мог быть повод, о котором нам ничего не известно.
  Я также не мог исключить из этого списка и мисс Аделу Марш. Она сама призналась мне, что ненавидела отца. Она нервная, импульсивная девушка. Что, если в тот вечер она, очутившись в доме, заколола отца, а затем хладнокровно отправилась в свою комнату за жемчугом? Представляете, в какой она пришла ужас, когда обнаружила в холле горячо любимого кузена, который последовал за ней, вместо того чтобы оставаться на улице?
  Этим легко объяснить ее волнение в последующие дни, но его так же легко объяснить ее невиновностью и страхом, что убийство все-таки совершил ее кузен. Кроме того, я обратил внимание на одну мелочь. Как вы помните, на золотой шкатулке, найденной у мисс Адамс, стоял инициал Д., а я слышал, как кузен мисс Марш называл ее «Дела». В ноябре прошлого года она еще жила в Париже и могла встретиться там с Карлоттой Адамс.
  Вы можете сказать, что нелепо было включать в этот список герцогиню Мертонскую. Но когда она приходила ко мне, я понял, что имею дело с человеком фанатического склада. Для нее вся жизнь сосредоточилась в сыне, и она вполне могла возненавидеть женщину, которая вознамерилась «погубить» его, до такой степени, чтобы организовать против нее заговор.
  Теперь мисс Мэри Драйвер…
  Он замолчал и посмотрел на Мэри. Она не отвела взгляда.
  — Что у вас против меня? — спросила она.
  — Ничего, мадемуазель, кроме того, что вы — друг Брайана Мартина и что ваша фамилия начинается с Д.
  — Маловато.
  — Но это не все. Вы обладаете умом и силой воли, которых хватило бы на то, чтобы совершить преступление. Остальные слабее вас.
  Мэри закурила сигарету.
  — Продолжайте! — весело сказала она.
  — Действительно ли у Брайана Мартина было алиби или нет — вот что меня занимало. Если да, кто тогда вошел в дом, как утверждает Рональд Марш? И тут я вспомнил, что дворецкий лорда Эджвера очень похож на мистера Мартина. Его-то и видел капитан Марш. Я подумал, что, возможно, дело обстояло так: дворецкий обнаруживает, что его хозяин убит. На столе у него он находит конверт с французскими банкнотами на сумму, соответствующую ста фунтам. Он забирает деньги, выскальзывает из дома, оставляет их на хранение какому-нибудь дружку и возвращается назад, открыв дверь ключом лорда Эджвера. На следующий день труп обнаруживает служанка. Дворецкий считает, что ему ничто не грозит, поскольку убежден, что хозяина убила леди Эджвер, а деньги его дружок наверняка поменял на фунты еще до того, как их пропажа была обнаружена. Однако, когда выясняется, что у леди Эджвер алиби, и Скотленд-Ярд начинает интересоваться его биографией, он предпочитает исчезнуть.
  Джепп одобрительно кивнул.
  — Но что касается пенсне, ясности у меня по-прежнему не было. Если его владелицей была мисс Кэррол, то тогда все сходилось. Она могла перехватить письмо, а обсуждая детали розыгрыша с Карлоттой Адамс или встретившись с ней в вечер убийства, могла случайно или в волнении обронить пенсне, а та могла его подобрать.
  Но пенсне, как я выяснил, не принадлежало мисс Кэррол. Мы с Гастингсом возвращались домой, я был расстроен неудачей и пытался привести в порядок свои мысли. И вот тогда случилось чудо.
  Сначала Гастингс стал вспоминать происшедшее в определенной последовательности. Он обратил мое внимание на то, что Дональд Росс, один из тринадцати ужинавших у сэра Монтегю гостей, встал из-за стола первым. Я был слишком занят своими размышлениями и не обратил на слова Гастингса особого внимания, хотя и отметил механически, что, строго говоря, первой из-за стола поднялась леди Эджвер, которую позвали к телефону. Росс же встал первым из-за стола, когда окончился ужин. Подумав о леди Эджвер, я вспомнил детскую загадку, которая, как мне казалось, понравилась бы леди Эджвер — это был ее уровень. В шутку я загадал ее Гастингсу, но ему, как королеве Виктории, было не смешно. Потом я стал думать, кто бы мог рассказать мне об отношениях Брайана Мартина и Сильвии Уилкинсон. От нее я бы, разумеется, ничего не узнал. И тут, когда мы переходили дорогу, оказавшийся рядом прохожий сказал простую фразу.
  Он сказал своей спутнице, что кто-то там должен был «сразу же расспросить Эллис». И мне все стало ясно.
  Он оглядел нас.
  — Да-да, пенсне, телефонный звонок, низенькая дама, забравшая шкатулку из парижского магазина. Ну конечно же, Эллис, горничная мисс Уилкинсон. Я быстро сложил в уме все остальное: свечи — тусклое освещение — миссис Ван Дузен — и я понял!
  Глава 30
  КАК ЭТО БЫЛО
  Пуаро снова оглядел нас.
  — Итак, друзья, — тихо сказал он, — позвольте мне рассказать вам, что же на самом деле произошло в ту ночь.
  Карлотта Адамс уходит из дома в семь часов. Она садится в такси и едет в «Пиккадилли Палас».
  — Что? — вырвалось у меня.
  — В «Пиккадилли Палас». Несколькими часами раньше она, назвавшись миссис Ван Дузен, сняла там номер. На ней очки с толстыми стеклами, которые, как мы все знаем, сильно меняют внешность. Как я сказал, она снимает номер и говорит, что едет вечерним поездом к пароходу в Ливерпуль и что багаж ее уже ушел. В восемь тридцать в гостиницу прибывает леди Эджвер. Ее проводят в номер «миссис Ван Дузен», где они меняются платьями, и Карлотта Адамс — а не леди Эджвер! — в светлом парике, платье из белой тафты и горностаевой накидке отбывает в Чизвик. Да-да, это возможно! Я был в доме сэра Монтегю вечером. Обеденный стол освещается только свечами, лампы притушены, Сильвию Уилкинсон никто близко не знает. Все видят золотые кудри, слышат знаменитый голос… О, это было совсем нетрудно! А если бы затея не удалась и кто-нибудь заметил бы «подмену» — что ж, это леди Эджвер тоже предусмотрела. Надев темный парик, пенсне и платье Карлотты, она берет портфель, платит по счету, садится в такси и едет на Юстонский вокзал. В туалете она снимает парик и сдает портфель в камеру хранения. Прежде чем отправиться на Риджентгейт, она звонит в Чизвик и просит позвать к телефону леди Эджвер. Так они договорились с Карлоттой. Если все в порядке и «подмену» не обнаружили, Карлотта должна просто сказать: «Да, это леди Эджвер». Стоит ли говорить, что мисс Адамс ни о чем не подозревала. Слова эти для Сильвии Уилкинсон означали, что ее путь свободен. Услыхав их, она едет на Риджентгейт. Там она сообщает дворецкому свое имя, проходит в библиотеку и совершает первое убийство. Разумеется, ей неизвестно, что с лестничной площадки ее видит мисс Кэррол. Она полагает, что единственным обвинением против нее станут показания дворецкого (который, как вы помните, никогда не видел ее, и к тому же на ней шляпа, закрывающая часть лица), а они будут опровергнуты показаниями двенадцати известных, имеющих вес в обществе людей.
  Выйдя из дома, она возвращается на Юстонский вокзал, забирает портфель и снова превращается в шатенку. Теперь ей нужно скоротать время до возвращения Карлотты Адамс из Чизвика. Они договорились встретиться в определенное время. Леди Эджвер отправляется в «Корнер-хаус», сидит там, поглядывая на часы, поскольку время тянется медленно, и готовится ко второму убийству. Она кладет в сумочку Карлотты, которую та тоже отдала ей, золотую шкатулку, изготовленную в Париже. Возможно, она находит письмо Карлотты к сестре именно тогда. Возможно, это произошло раньше. Как бы то ни было, она видит на конверте адрес, и у нее возникают подозрения. Она вскрывает конверт и убеждается, что ее подозрения оправданны.
  Возможно, первое ее побуждение — уничтожить письмо. Но почти сразу же она понимает, что может распорядиться им значительно лучше. Если оторвать у письма одну страницу, то оно читается как обвинение против Рональда Марша, человека, у которого был веский повод желать смерти лорда Эджвера. Даже если бы у Рональда было неоспоримое алиби, письмо все равно оставалось бы обвинением против мужчины — для этого нужно было оторвать всего одну букву в слове «она». Она так и поступает, затем кладет письмо обратно в конверт и прячет его в сумочку.
  Наконец ей пора уходить, и она направляется к «Савою». Как только она видит, что к гостинице подъезжает ее машина, в которой сидит Карлотта Адамс, она ускоряет шаг, входит в вестибюль одновременно с Карлоттой и поднимается по лестнице наверх. Она скромно одета, и ее вряд ли кто замечает.
  Наверху она проходит в свой номер, куда только что вошла и Карлотта. Горничная спит у себя. Они снова меняются платьями, и тут, наверное, леди Эджвер предлагает Карлотте Адамс бокал вина — чтобы отметить удавшуюся шутку. В бокале — веронал. Она поздравляет свою жертву и обещает прислать ей чек завтра утром. Карлотта Адамс отправляется домой. Ей очень хочется спать. Она пытается позвонить кому-то — возможно, мистеру Мартину или капитану Маршу, поскольку у них обоих номера телефонов «Виктория», но не в состоянии этого сделать. Она слишком устала. Веронал делает свое дело. Она ложится спать — чтобы никогда не проснуться. Второе преступление тоже совершается, как задумано.
  Теперь что касается третьего преступления. Миссис Уилдберн дает обед. Сэр Монтегю Корнер упоминает о разговоре, который у него был с леди Эджвер в тот вечер, когда произошло убийство. Казалось бы, ничего особенного. Но Немезида уже занесла карающий меч над головой леди Эджвер. Говоря о вышедшей в Париже книге, кто-то упоминает Сафо, а для нее «Сафо» — всего лишь название модных духов, о чем она и оповещает присутствующих.
  Но напротив нее сидит молодой человек, бывший на ужине в Чизвике и слышавший, как «леди Эджвер» беседовала с сэром Монтегю о греческой литературе. Карлотта Адамс была образованной, начитанной девушкой. Молодой человек в недоумении смотрит на леди Эджвер и вдруг понимает, что перед ним — другая женщина. Он потрясен. Он не знает, что и думать. Ему необходимо посоветоваться. Он вспоминает обо мне и обращается к Гастингсу.
  Их разговор слышит леди Эджвер. Она достаточно умна и сообразительна, чтобы понять, что она каким-то образом выдала себя. Зная, что раньше пяти я домой не вернусь, она без двадцати пять приезжает к Россу. Он очень удивлен, но не испуган. Молодой, полный сил мужчина не боится женщины. Он проводит ее в столовую. Она сплетает какую-нибудь историю. Возможно, падает на колени или бросается ему на шею. А затем наносит удар — быстро и точно, как прежде. Наверное, он даже не успел вскрикнуть. И тоже умолк навеки.
  Мы потрясенно молчали. Наконец Джепп хрипло спросил:
  — Так значит… их всех убила она?
  Пуаро кивнул.
  — Но почему, если он был согласен на развод?!
  — Да потому, что герцог Мертонский — один из столпов английского католицизма. Он ни за что на свете не женился бы на женщине, муж которой жив. Он тоже человек фанатического склада. Она могла бы выйти за него, только если бы осталась вдовой. Я не сомневаюсь, что она, так или иначе, пыталась повлиять на него в отношении развода, но у нее ничего не вышло.
  — Зачем же тогда она послала к лорду Эджверу вас?
  — Ah, parbleu!418 — Голос Пуаро задрожал от ярости, и даже его безупречный английский претерпел изменения. — Так меня задурачить! Сделать меня свидетелем, что у нее не было повода для убийства! Да, у нее хватило наглости превратить меня, Эркюля Пуаро, в свое послушновое оружие! Увы, ей это удалось. О, этот странный ум, детский и изощренный одновременно! Она хорошая актриса. Она превосходно сыграла удивление, когда я сообщил ей, что ее муж писал, что согласен на развод. Было ли ей хоть немного жаль кого-нибудь из своих жертв? Могу поклясться, что нет!
  — Я говорил вам, какая она! — закричал Брайан Мартин. — Я предупреждал вас! Я знал, что она задумала его убить, я это чувствовал! И я боялся, что ей это сойдет с рук. Она умная! Она хитрая, умная дура! Да, я хотел, чтобы ее поймали! Я хотел, чтобы ее повесили!
  Его лицо побагровело, дыхание осеклось.
  — Ну-ну-ну, — сказала, взяв его за руку, Мэри Драйвер. У нее был голос няни, успокаивающей ребенка.
  — А как насчет шкатулки с инициалом Д. и прочим? — спросил Джепп.
  — Она заказала ее письмом и послала за ней в Париж свою горничную Эллис. Разумеется, Эллис всего лишь забрала шкатулку и расплатилась. Что внутри, она не знала. Кроме того, леди Эджвер позаимствовала у Эллис ее пенсне, которое помогло ей изменить внешность. Она случайно оставила его в сумочке Карлотты Адамс — это была ее единственная ошибка.
  И все это я понял, когда переходил дорогу. Конечно, я остановился! Водитель автобуса был крайне невежлив, ну да бог с ним. Эллис! Пенсне Эллис! Эллис, забирающая шкатулку из магазина! Эллис, а следовательно, Сильвия Уилкинсон. Возможно, она позаимствовала у Эллис не только пенсне, но и еще кое-что…
  — Что именно?
  — Педикюрный ножичек для срезания мозолей…
  Я поежился.
  Новую томительную паузу прервал Джепп.
  — Мсье Пуаро, это правда? — спросил он с надеждой в голосе.
  — Правда.
  Затем голос подал Брайан Мартин, и в этих словах, по моему мнению, отразился он весь.
  — Послушайте, — брюзгливо произнес он, — но при чем здесь я? Меня-то вы зачем сюда вызвали? Чтобы испугать до смерти?
  — Чтобы наказать вас за дерзость, мсье, — холодно ответил Пуаро. — Как вы посмели затевать глупые игры с Эркюлем Пуаро?!
  И тут раздался смех. Мэри Драйвер хохотала от души.
  — Так тебе и надо, Брайан! — сказала она, отсмеявшись, и повернулась к моему другу. — Не могу выразить, до чего я рада, что это не Ронни Марш! Он мне всегда нравился. И я счастлива — да, счастлива, что вы нашли человека, который ответит за смерть Карлотты! Что же касается Брайана, то… видите ли, мсье Пуаро, я собираюсь за него замуж. И если он надеется, что сможет жениться и разводиться каждые два-три года, как это принято в Голливуде, то совершает самую большую ошибку в своей жизни. Он женится на мне раз и навсегда.
  Пуаро взглянул на ее решительно вскинутый подбородок, на пламенеющие волосы и вздохнул.
  — Не удивлюсь, если все будет так, как вы сказали, мадемуазель. Я уже говорил, вы способны на многое. Даже на то, чтобы приручить кинозвезду.
  Глава 31
  ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ДОКУМЕНТ
  Через день или два после описываемых событий мне пришлось срочно выехать в Аргентину, поэтому о суде над Сильвией Уилкинсон и о вынесенном ей смертном приговоре я узнал из газет. К моему удивлению, она вовсе не пыталась защищаться и сникла, как только ей предъявили обвинение, основанное на выводах Пуаро. Пока она могла гордиться своей хитростью и играть избранную роль, она не теряла хладнокровия, но когда ее разоблачили, она испугалась как ребенок, и тут уже было не до игры. На первом же допросе она призналась во всем.
  Как я уже говорил, в последний раз я видел ее на обеде у миссис Уилдберн. Но когда я вспоминаю о ней, то всегда вижу, как она примеряет траур перед зеркалом в «Савое» с серьезным, отрешенным лицом. Я уверен, что в тот момент она не играла, а вела себя абсолютно естественно. Ее план удался, и ей больше не о чем было беспокоиться. Кроме того, я уверен, что ни одну из трех своих жертв ей не было жаль.
  В заключение привожу здесь документ, который она распорядилась передать Пуаро после ее смерти. Он как нельзя лучше характеризует эту очаровательную, но совершенно бессовестную женщину.
  «Дорогой мсье Пуаро! Я долго думала и решила написать вам, потому что знаю, что вы иногда пишете рассказы о делах, которые расследуете. Наверное, у вас никогда не было документа, написанного героем вашего рассказа. К тому же я хочу, чтобы как можно больше людей знало, как я это сделала. Я до сих пор считаю, что придумала все очень хорошо. Если бы не вы, все получилось бы, как я хотела. Я, конечно, сердита на вас, но вы ведь тоже старались, как и я, так что тут ничего не поделаешь. Надеюсь, что вы покажете это письмо всем-всем! Обещаете? Я хочу, чтобы меня помнили. Если говорить откровенно, без притворства, то таких, как я, больше нет. Тут все так считают.
  Все началось в Америке, когда я познакомилась с Мертоном. Я сразу поняла, что он женится на мне, только если я буду вдовой. К сожалению, у него какое-то допотопное отношение к разводу. Я пыталась его переубедить, но у меня это не получилось, к тому же я боялась особенно на него давить, он ведь со странностями.
  Скоро мне стало ясно, что моему мужу надо умереть, но я не знала, как это устроить. В Штатах с этим намного легче, но он-то жил здесь! Чего я только не придумывала, но все было не то! И как раз тогда я пошла смотреть выступление Карлотты Адамс. У меня сразу возникла эта идея. С ее помощью я могла получить алиби! В тот же вечер я познакомилась и с вами и подумала, что было бы очень здорово послать вас к Эджверу насчет развода. Я нарочно говорила, что убью его, потому что давно заметила: когда человек говорит правду, но уж как-нибудь очень по-глупому, никто ему не верит. Я это часто проделывала, когда подписывала контракты. Да и вообще казаться глупее, чем ты есть на самом деле, довольно выгодно. Когда мы встретились с Карлоттой Адамс во второй раз, я предложила ей разыграть моих друзей, и она сразу согласилась. Я сказала, что, если она пойдет вместо меня в гости и никто ничего не заметит, я заплачу ей десять тысяч долларов. Она была в восторге и даже подкинула мне несколько идей — например, что нам лучше поменяться платьями. Но мы не могли сделать это у меня в номере из-за Эллис, а у нее дома — из-за ее горничной. Она, конечно, не понимала почему, а объяснить я ей не могла, поэтому просто сказала «нет». Наверное, она считала, что это глупо с моей стороны, но согласилась, и мы договорились снять номер в «Пиккадилли Палас». Я взяла у Эллис ее пенсне.
  Конечно, я очень быстро поняла, что от нее тоже нужно будет избавиться. С одной стороны, мне было ее жаль, но с другой стороны, эти ее «имитации» были слишком дерзкими. Если бы «моя» мне не была нужна, я была бы ею очень недовольна. Веронал у меня был, потому что я его иногда принимала, так что с этим проблем не возникло. К тому же мне в голову пришла очень интересная мысль. Я решила, что будет лучше, если все будут думать, что она пила веронал все время. Здорово, правда? На следующий день я обедала в «Ритце» и на их бумаге написала письмо в парижский магазин, где мне делали как-то золотую шкатулку, и заказала такую же с инициалами Карлотты Адамс и надписью. Я подумала, что если поставить какой-нибудь инициал и написать, например, «Париж, ноябрь», то это всех еще больше запутает. Эллис съездила в Париж и забрала шкатулку. Зачем мне эта вещица, она, конечно, не знала.
  В тот вечер все шло так, как я задумала. Еще раньше, когда Эллис была в Париже, я взяла из ее педикюрного набора маленький ножичек. Она ничего не заметила, потому что после я положила его назад. Один доктор из Сан-Франциско показал мне в свое время, куда его надо воткнуть. Он говорил о спинномозговых и мозговых пункциях и сказал, что нужно быть очень осторожным, потому что иначе можно попасть в продолговатый мозг, где сосредоточены важные нервные центры, а это вызовет мгновенную смерть. Я заставила его несколько раз показать мне это место — так, на всякий случай, вдруг когда-нибудь пригодится. Ему я сказала, что мне это нужно для съемок.
  Со стороны Карлотты Адамс было очень непорядочно писать о нашем уговоре сестре. Она обещала, что никому не расскажет.
  Но зато как гениально я сообразила оторвать страницу, да еще с «а» в придачу! Честно говоря, этим я горжусь больше, чем всем остальным. Все всегда считали меня глупой, но такое может придумать только очень умный человек, правда ведь?
  Я все продумала правильно, и, когда пришел тот человек из Скотленд-Ярда, я повела себя ровно так, как планировала, и осталась собой довольна. Я даже была готова к тому, что он меня арестует, но не боялась; я же знала, что мне ничто не угрожает, все гости сэра Монтегю подтвердили бы, что я была с ними. А узнать, что вместо меня там была Карлотта, не мог никто. Так я считала.
  После этого мне стало так хорошо, так легко! Удача была на моей стороне, и я чувствовала, что все кончится замечательно. Старая герцогиня по-прежнему не желала меня видеть, но Мертон был ужасно мил. Он собирался жениться на мне, как только пройдут несколько месяцев траура, и ни о чем не догадывался.
  Не знаю, была ли я еще когда-нибудь так счастлива, как в те дни. А уж когда арестовали племянника Эджвера, я и вовсе успокоилась и очень гордилась тем, что вырвала ту страницу из письма Карлотты Адамс.
  С Дональдом Россом мне просто не повезло. Я и теперь не совсем понимаю, что его так взволновало. Пусть «Сафо» не только духи, но и какая-то женщина (что за имя, кстати!) — ну так что из этого?
  Вы, наверное, сами знаете, что, когда удача от вас отворачивается, бороться с этим бесполезно. Хотя с Дональдом Россом все тоже прошло гладко. А ведь я должна была торопиться, и у меня было не так уж много времени все как следует обдумать. Я даже не успела сделать себе алиби!
  Эллис, конечно, рассказала мне, что вы посылали за ней, но я решила, что она была вам нужна из-за Брайана Мартина. Откуда мне было знать, что у вас на уме? Вы не спрашивали ее ни о Париже, ни о шкатулке. Наверное, вы понимали, что, если она повторит это мне, я догадаюсь, к чему вы клоните. А так меня просто застали врасплох. Я не могла в это поверить! Не представляю, как вам удалось все узнать.
  Но я чувствовала, что все пропало. Когда удача отворачивается от тебя, тут уж ничего не поделаешь. Мне ведь просто не повезло, правда? Неужели вам совсем меня не жалко? Я всего лишь хотела быть счастливой. И потом, если бы не я, вы не имели бы к этому делу никакого отношения. Откуда мне было знать, что вы такой умный? Вы совсем не кажетесь умным.
  Вы удивитесь, но моя красота совершенно не пострадала. Несмотря на этот ужасный суд и все мерзости, которые тот человек, который сидел напротив, говорил про меня.
  Я побледнела и похудела, но мне это идет. Тут все говорят, что я очень храбрая. Сейчас, по-моему, перестали вешать на площади? Жаль.
  Я уверена, что таких убийц, как я, еще никогда не было.
  Наверное, мне пора с вами попрощаться. Это очень странно. Мне кажется, я чего-то не понимаю. Завтра ко мне придет священник.
  Простившая вас (потому что я должна прощать своих врагов, правда?)
  Сильвия Уилкинсон.
  * * *
  Как вы думаете, мою статую выставят в Музее мадам Тюссо?
  
  1933 г.
  Перевод: А. Бураковская
  
  Убийство в «Восточном экспрессе»
  
  
  Часть I
  Факты
  Глава 1
  В экспресс «Тавры» садится значительное лицо
  Ранним морозным утром, в пять часов по местному времени, вдоль платформы сирийской станции Алеппо вытянулся состав, который железнодорожные справочники торжественно именовали экспресс «Тавры». Экспресс состоял из вагона-ресторана, одного спального и двух вагонов местного сообщения.
  У входа в спальный вагон молоденький лейтенант французской армии во всем великолепии своего мундира разговаривал с человечком, по уши укутанным во всевозможные шарфы и кашне, из-под которых высовывались лишь красный носик и кончики грозно закрученных усов.
  Стоял пронизывающий холод, и провожать почетного гостя было делом отнюдь не завидным, но лейтенант Дюбоск мужественно выполнял свой долг. Он сыпал изысканнейшими фразами на изящнейшем французском языке. Хотя в чем дело, честно говоря, не понимал. Правда, по гарнизону, как бывает в подобных случаях, ходили какие-то слухи. А на генерала, того самого генерала, под началом которого служил лейтенант Дюбоск, стало все труднее угодить. И тогда откуда-то, чуть не из самой Англии, приехал этот бельгиец. Целую неделю весь гарнизон пребывал в непонятной тревоге. А потом пошло-поехало. Один весьма видный офицер покончил с собой, другой подал в отставку — и тревога отпустила военных, некоторые меры предосторожности были отменены. А генерал, тот самый, под началом которого служил лейтенант Дюбоск, словно помолодел лет на десять.
  Дюбоск нечаянно подслушал обрывок разговора между «его» генералом и незнакомцем. «Вы спасли нас, мой друг, — прочувствованно говорил генерал, и его седые усы подрагивали. — Вы спасли честь французской армии, вы предотвратили кровопролитие! Не знаю, как и благодарить вас за то, что вы откликнулись на мою просьбу! Приехать в такую даль…»
  На что незнакомец (его звали Эркюль Пуаро), как и полагается, отвечал: «Что вы, генерал, разве я мог забыть, что вы спасли мне жизнь?» Генерал в свою очередь, произнес какую-то подходящую случаю фразу, отрицая свои заслуги, и в разговоре вновь замелькали Франция, Бельгия, слава, честь и всякое тому подобное, затем друзья сердечно обнялись, и разговор закончился.
  О чем, собственно, шла речь, лейтенант так до сих пор и не понял, но как бы то ни было, почетное поручение проводить Пуаро на экспресс «Тавры» было возложено именно на него, и он выполнял его с пылом и рвением, приличествующими многообещающему молодому офицеру.
  — Сегодня воскресенье, — говорил лейтенант Дюбоск, — завтра вечером, то есть в понедельник, вы будете в Стамбуле.
  Он уже не первый раз высказывал это соображение. Впрочем, разговоры, которые ведутся перед отходом поезда, всегда изобилуют повторами.
  — Совершенно верно, — согласился Пуаро.
  — Вы, видимо, остановитесь в Стамбуле на несколько дней?
  — Mais oui.419 Мне не случалось бывать там. Было бы очень жаль проехать мимо, вот так. — И он выразительно щелкнул пальцами. — Я не спешу и могу посмотреть город.
  — La Sainte Sophie420 удивительно красива, — сказал лейтенант Дюбоск, который в жизни не видел этого собора.
  Свирепый порыв ветра заставил мужчин поежиться. Лейтенант Дюбоск украдкой бросил взгляд на часы. Без пяти пять — всего пять минут до отхода. Боясь, что гость перехватил этот взгляд, он поспешил заполнить паузу.
  — В это время года мало кто путешествует, — сказал он, оглядев окна спального вагона.
  — Вы, пожалуй, правы, — поддакнул Пуаро.
  — Будем надеяться, что вас не застигнут заносы в Таврских горах.
  — А такое возможно?
  — Вполне. Правда, в этом году бог миловал.
  — Что ж, будем надеяться на лучшее, — сказал Пуаро. — Какие сводки погоды из Европы, плохие?
  — Очень. На Балканах выпало много снега.
  — В Германии, как мне говорили, тоже.
  — Eh bien,421 — чувствуя, что надвигается новая пауза, поспешно сказал лейтенант Дюбоск, — завтра вечером в семь сорок вы будете в Константинополе.
  — Да, — сказал мсье Пуаро и, из последних сил стараясь поддержать разговор, добавил: — Мне рассказывали, что Святая София поразительно красива.
  — Видимо, просто великолепна.
  В одном из купе поднялась шторка, и в окно выглянула молодая женщина.
  — Ну что ж.
  С тех самых пор, как Мэри Дебенхэм выехала в прошлый четверг из Багдада, она почти не спала. Не спала ни в поезде до Киркука, ни в комнатах отдыха пассажиров в Мосуле; не удалось ей выспаться и прошлой ночью в поезде. И теперь, устав лежать без сна в душном, жарко натопленном купе, она поднялась и выглянула в окно.
  Это скорее всего Алеппо. Смотреть тут, конечно, не на что. Длинный, плохо освещенный перрон; где-то неподалеку яростно бранятся по-арабски. Двое мужчин под окном говорят по-французски. Один — французский офицер, другой — человечек с огромными усами. Губы ее тронула легкая улыбка. Это ж надо так закутаться! Должно быть, в Алеппо очень холодно! Вот почему в поезде так безбожно топят. Она попыталась опустить окно пониже, но оно не поддавалось.
  Проводник спального вагона подошел к мужчинам.
  — Поезд отправляется, — сказал он. — Мсье пора в вагон.
  Человечек снял шляпу. Ну и голова — ни дать ни взять яйцо! И, несмотря на одолевавшие ее заботы, Мэри Дебенхэм улыбнулась. Потешный человечек! Таких коротышек обычно никто не принимает всерьез. Лейтенант Дюбоск произнес прощальную речь. Он подготовил ее заранее и приберегал до последнего момента. Речь продуманную и блистательную.
  Не желая уступить ему, Пуаро отвечал в том же духе.
  — En voiture, — сказал проводник.
  Всем своим видом показывая, как ему жаль расставаться с лейтенантом, Пуаро поднялся в вагон. Проводник последовал за ним. Пуаро помахал рукой, лейтенант отдал честь. Поезд, неистово рванув, медленно покатил по рельсам.
  — Enfin,422 — пробормотал Эркюль Пуаро.
  — Брр… — поежился лейтенант Дюбоск — он только сейчас почувствовал, как продрог.
  — Voilà,423 мсье. — Проводник выразительным взмахом руки привлек внимание Пуаро к роскоши купе, особо отметив, как аккуратно и заботливо размещен багаж. — Чемоданчик, мсье, я поместил здесь.
  Протянутая рука красноречиво намекала. Пуаро вложил в нее сложенную вдвое купюру.
  — Merci,424 мсье. — Проводник быстро перешел к делу: — Билеты мсье у меня. Пожалуйте паспорт. Мсье, как я понимаю, выходит в Стамбуле?
  — В эту пору года, наверное, мало пассажиров? — спросил Пуаро.
  — Совершенно верно, мсье. Кроме вас, в вагоне всего два пассажира — оба англичане. Полковник из Индии и молодая англичанка из Багдада. Что еще угодно мсье?
  Мсье заказал маленькую бутылку «Перрье».
  Начинать путешествие в пять часов утра не слишком удобно. Надо как-то скоротать еще два часа до рассвета. Довольный тем, что успешно справился с щекотливой миссией, Пуаро забился в угол, свернулся клубочком и заснул с сознанием, что ему вряд ли придется выспаться.
  Проснулся он уже в половине десятого и отправился в вагон-ресторан выпить кофе.
  В вагоне-ресторане сидела всего одна посетительница, очевидно, та самая молодая англичанка, о которой упоминал проводник. Высокая, стройная брюнетка лет двадцати восьми. Держалась она непринужденно, и по тому, как она ела, как приказала официанту принести еще кофе, видно было, что она бывалая путешественница. Одета она была в темный дорожный костюм из какого-то тонкого материала — весьма уместный при здешней духоте.
  Мсье Эркюль Пуаро от нечего делать исподтишка разглядывал англичанку.
  «Решительная молодая женщина, — заключил он, — такая никогда не потеряет голову». У нее были непринужденные манеры и деловой вид. Ему, пожалуй, даже понравились ее строгие, правильные черты и прозрачная бледность кожи. Понравились волосы цвета воронова крыла, уложенные аккуратными волнами, и серые глаза, холодные и бесстрастные. «Но хорошенькой ее никак не назовешь, — решил он, — уж слишком она деловитая».
  Вскоре в ресторан вошел еще один посетитель. Высокий мужчина не то за сорок, не то под пятьдесят. Худощавый, загорелый, с седеющими висками.
  «Полковник из Индии», — подумал Пуаро.
  Вошедший поклонился девушке:
  — Доброе утро, мисс Дебенхэм.
  — Доброе утро, полковник Арбэтнот.
  Полковник остановился около девушки, оперся о спинку стула по другую сторону столика.
  — Вы не возражаете? — спросил он.
  — Конечно, нет. Садитесь.
  — Знаете, за завтраком не очень-то хочется разговаривать.
  — Вот именно. Но не бойтесь, я не кусаюсь.
  Полковник сел.
  — Человек! — властно подозвал он официанта и заказал яйца и кофе.
  Взгляд его задержался на Эркюле Пуаро, но тут же равнодушно скользнул дальше. Эркюль Пуаро — он хорошо знал англичан — прочел мысль полковника: «Всего-навсего паршивый иностранец!»
  Англичане, как им и полагалось, почти не разговаривали. Они обменялись несколькими фразами, после чего девушка встала и вернулась в свое купе.
  За обедом они снова сидели за одним столиком и снова не замечали третьего пассажира. Теперь их разговор протекал более оживленно, чем во время завтрака. Полковник Арбэтнот рассказывал о Пенджабе и время от времени расспрашивал девушку о Багдаде, где, как выяснилось из разговора, она служила гувернанткой. Обнаружив в ходе беседы общих друзей, они сразу же оживились, стали менее чопорными. Вспоминали старину Томми такого-то и Джерри сякого-то. Полковник осведомился, едет ли мисс Дебенхэм прямо в Англию или остановится в Стамбуле.
  — Нет, я не собираюсь останавливаться в Стамбуле.
  — И вы об этом не жалеете?
  — Я проделала такой же путь два года назад и провела тогда три дня в Стамбуле.
  — Понятно. Что ж, должен сказать, я, со своей стороны, только рад этому: я ведь тоже не буду останавливаться в Стамбуле.
  Он неловко поклонился и слегка покраснел.
  «А наш полковник чувствителен к женским чарам», — подумал Эркюль Пуаро. Эта мысль его позабавила. Что ж, поездки по железной дороге способствуют романам не меньше морских путешествий.
  Мисс Дебенхэм ответила, что ей это тоже очень приятно, но весьма сдержанным тоном.
  Пуаро отметил, что полковник проводил ее до купе. Экспресс въехал в живописные Таврские горы. Когда в окне показались Киликийские ворота, Пуаро — он стоял неподалеку от англичан — услышал, как девушка со вздохом прошептала:
  — Какая красота! Жаль, что я…
  — Что вы — что?…
  — Жаль, что я не могу наслаждаться ею!
  Арбэтнот не ответил. На его квадратной челюсти заходили желваки.
  — Видит бог, я много дал бы, чтобы избавить вас от этого.
  — Тише, умоляю вас! Тише!
  — Хорошо, хорошо! — Полковник метнул сердитый взгляд в сторону Пуаро и продолжал: — Мне неприятно, что вам приходится служить в гувернантках и быть на побегушках у сумасбродных мамаш и их капризных отпрысков.
  Она весело засмеялась — обычная сдержанность покинула ее.
  — Помилуйте, забитые гувернантки отошли в далекое прошлое. Уверяю вас, не я боюсь родителей, а они меня.
  Они замолчали. Арбэтнот, по-видимому, застеснялся своего порыва.
  «Интересная комедия здесь разыгрывается», — отметил Пуаро.
  Это наблюдение он потом не раз вспоминал.
  В Конью они прибыли поздно вечером, в половине двенадцатого. Англичане вышли на платформу размяться и теперь прохаживались взад-вперед по заснеженному перрону.
  Пуаро довольствовался тем, что наблюдал за бурной жизнью станции в окошко. Однако минут через десять он решил, что и ему невредно подышать воздухом. Он тщательно оделся: облачился во всевозможные жилеты и пиджаки, обмотался шарфами и натянул на изящные ботинки калоши. Укутанный таким образом, он нетвердыми шагами спустился по лесенке, принялся мерить шагами перрон и так дошел до его конца.
  Только по голосам он опознал две темные фигуры, смутно вырисовывающиеся в тени багажного вагона.
  Говорил Арбэтнот:
  — Мэри…
  Девушка взволнованно прервала его:
  — Нет, нет, не сейчас! Когда все будет кончено… Когда все будет позади… тогда…
  Мсье Пуаро незаметно удалился. Он был озадачен: он едва узнал голос мисс Дебенхэм, всегда такой бесстрастной и деловитой.
  «Любопытно», — сказал он про себя.
  Назавтра ему показалось, что англичане поссорились. Они почти не разговаривали. Девушка казалась встревоженной. Под глазами у нее темнели синие круги.
  В половине третьего поезд неожиданно остановился. Из окон выглядывали пассажиры. Небольшая группка людей, столпившихся возле рельсов, что-то показывала друг другу, тыча пальцами под вагон-ресторан.
  Пуаро высунулся в окно, подозвал пробегавшего мимо проводника. Проводник объяснил, в чем дело. Пуаро втянул голову в вагон, повернулся и едва не толкнул при этом Мэри Дебенхэм, которая стояла за его спиной.
  — В чем дело? — спросила она по-французски; голос ее прерывался от волнения. — Почему мы стоим?
  — Пустяки, мадемуазель. Что-то загорелось под вагоном-рестораном. Ничего серьезного. Пожар уже погасили. Повреждение быстро устранят. Уверяю вас, никакой опасности нет.
  Она небрежно махнула рукой, показывая, что пожар ее нисколько не пугает.
  — Да, да, понимаю. Но сколько времени потеряно!
  — Времени?
  — Ну да, мы опоздаем…
  — Вполне вероятно, — согласился Пуаро.
  — Но я не могу опоздать! Поезд прибывает в Стамбул в шесть пятьдесят пять, а мне еще нужно пересечь Босфор и попасть на экспресс Симплон — Восток, который отходит в девять часов от другого берега. Если мы потеряем здесь час или два, я опоздаю на пересадку.
  — Вполне вероятно, — согласился Пуаро. Он с любопытством наблюдал за ней. Рука ее на раме окна дрожала, губы тряслись. — Это так важно для вас, мадемуазель? — спросил он.
  — Да. Очень важно. Я непременно должна попасть на этот поезд.
  Она повернулась и пошла навстречу полковнику Арбэтноту, показавшемуся в конце коридора.
  Опасения ее, однако, оказались напрасными. Не прошло и десяти минут, как поезд тронулся. Наверстав упущенное время, он прибыл в Хайдарпашу с опозданием всего на пять минут. Босфор в этот день бушевал — мсье Пуаро переправа далась нелегко. На пароходе он потерял из виду своих спутников и больше так и не встретился с ними.
  От Галатского моста он поехал прямо в отель «Токатлиан».
  Глава 2
  Отель «Токатлиан»
  В «Токатлиане» Эркюль Пуаро заказал номер с ванной. Потом подошел к конторке и спросил швейцара, нет ли для него писем.
  Его ждали три письма и телеграмма. Увидев телеграмму, он удивленно вскинул брови. Вот уж чего никак не ожидал!
  Как обычно, неторопливо и аккуратно, Пуаро развернул бланк. Четко напечатанный текст гласил:
  «Неожиданно возникли осложнения, предсказанные Вами в деле Касснера, просим возвратиться».
  — Voilà ce qui est embetant!425 — пробормотал Пуаро раздраженно.
  Он взглянул на часы.
  — Мне придется выехать сегодня же, — сказал он швейцару. — В какое время уходит экспресс Симплон — Восток?
  — В девять часов, мсье.
  — Вы можете купить билет в спальный вагон?
  — Разумеется, мсье. Зимой это не составляет никакого труда. Поезда почти пустые. Вы хотите ехать первым классом или вторым?
  — Первым.
  — Отлично. Куда едет мсье?
  — В Лондон.
  — Хорошо, мсье. Я возьму вам билет до Лондона и закажу место в спальном вагоне Стамбул — Кале.
  Пуаро снова взглянул на часы. Было без десяти восемь.
  — Я успею поужинать?
  — Разумеется, мсье.
  Пуаро кивнул. Он подошел к конторке администратора, отказался от номера и проследовал через холл в ресторан.
  Пуаро заказывал обед, когда на его плечо легла рука.
  — Ah! Mon vieux!426 — раздался голос у него за спиной. — Вот уж кого не чаял увидеть!
  Пуаро обернулся — приземистый пожилой толстяк с жестким ежиком волос радостно улыбался ему.
  Пуаро вскочил:
  — Мсье Бук!
  — Мсье Пуаро!
  Мсье Бук тоже был бельгиец, он служил директором Международной компании спальных вагонов; его знакомство с бывшим светилом бельгийской полиции уходило в глубь времен.
  — А вы далеко заехали от дома, старина, — сказал мсье Бук.
  — Расследовал одно небольшое дельце в Сирии.
  — Вот оно что! И когда возвращаетесь домой?
  — Сегодня же.
  — Великолепно. Я тоже еду. Вернее, я еду только до Лозанны, у меня там дела. Вы, я полагаю, едете экспрессом Симплон — Восток?
  — Да, я только что попросил достать мне купе. Рассчитывал пробыть здесь несколько дней, но неожиданно получил телеграмму — меня вызывают в Англию по важному делу.
  — Ох уж эти дела! — вздохнул мсье Бук. — Зато вы теперь мировая знаменитость, мой друг!
  — Да, кое-каких успехов мне удалось достичь, — сказал Пуаро, стараясь выглядеть скромно, что, однако, ему не удалось.
  Бук засмеялся.
  — Встретимся позже, — сказал он.
  И Пуаро всецело сосредоточился на том, как бы уберечь от супа свои длинные усы. Справившись с этим, он в ожидании, пока ему принесут второе блюдо, стал разглядывать публику. В ресторане было всего человек пять-шесть, но из них Пуаро заинтересовался только двумя.
  Они сидели неподалеку от него. Младший был симпатичный молодой человек лет тридцати, явно американец. Однако внимание маленького сыщика привлек не столько он, сколько его собеседник — мужчина лет шестидесяти, если не семидесяти. На первый взгляд у него была благодушная внешность типичного филантропа. Лысеющая голова, высокий лоб, улыбка, открывавшая два ряда неправдоподобно белых вставных зубов, — все, казалось, говорило о доброте. И только глаза — маленькие, глубоко посаженные, лживые — противоречили этому впечатлению. Впрочем, не они одни. Сказав что-то своему спутнику, старик оглядел комнату. Взгляд его на мгновение задержался на Пуаро, и в нем неожиданно промелькнули недоброжелательство и непонятная тревога. Он тут же поднялся.
  — Заплатите по счету, Гектор, — распорядился он. Голос у него был хрипловатый. В нем таилась какая-то странная, приглушенная угроза.
  Когда Пуаро встретился со своим другом в вестибюле, американцы покидали отель. Портье сносил в машину чемоданы. Молодой человек присматривал за ним. Потом открыл стеклянную дверь и сказал:
  — Все готово, мистер Рэтчетт.
  Старик что-то буркнул и вышел.
  — Что вы думаете об этой паре? — спросил Пуаро.
  — Они американцы, — сказал мсье Бук.
  — Это само собой разумеется. Я хотел спросить, как они вам понравились?
  — Молодой человек показался мне симпатичным.
  — А тот, второй?
  — Сказать по правде, мой друг, он произвел на меня неприятное впечатление. Нет, он решительно мне не понравился. А вам?
  Пуаро помедлил с ответом.
  — Когда там, в ресторане, он прошел мимо меня, — сказал наконец Пуаро, — у меня появилось странное ощущение, словно мимо меня прошел дикий, вернее сказать, хищный зверь — понимаете меня? — настоящий хищник!
  — Но вид у него самый что ни на есть респектабельный.
  — Вот именно! Тело как клетка: снаружи все очень респектабельно, но сквозь прутья выглядывает хищник!
  — У вас богатое воображение, старина, — сказал мсье Бук.
  — Может быть, и так. Но я не могу отделаться от впечатления, что само зло прошло совсем рядом со мной.
  — Вы про этого почтенного американца?
  — Да, про этого почтенного американца.
  — Что ж, — сказал мсье Бук жизнерадостно, — возможно, вы и правы. На свете так много зла.
  Двери отворились, к ним подошел швейцар. Вид у него был озабоченный и виноватый.
  — Это просто невероятно, мсье! — обратился он к Пуаро. — Все купе первого класса в этом поезде проданы.
  — Как? — вскричал мсье Бук. — Сейчас? В мертвый сезон? Не иначе как едет группа журналистов или политическая делегация.
  — Не могу знать, сэр, — почтительно вытянулся швейцар. — Но купе достать невозможно.
  — Ну ничего, — обратился мсье Бук к Пуаро. — Не беспокойтесь, мой друг. Что-нибудь придумаем. На крайний случай мы оставляем про запас одно купе — купе номер шестнадцать. Проводник всегда придерживает его. — Он улыбнулся и взглянул на часы: — Нам пора.
  На станции мсье Бука почтительно приветствовал проводник спального вагона, облаченный в коричневую форму:
  — Добрый вечер, мсье. Вы занимаете купе номер один.
  Он подозвал носильщиков, и те покатили багаж к вагону, на жестяной табличке которого значилось: СТАМБУЛ — ТРИЕСТ — КАЛЕ.
  — Я слышал, у вас сегодня все места заняты?
  — Нечто небывалое, мсье. Похоже, весь свет решил путешествовать именно сегодня.
  — И тем не менее вам придется подыскать купе для этого господина. Он мой друг, так что можете отдать ему купе номер шестнадцать.
  — Оно занято, мсье.
  — Как? И шестнадцатое занято?
  Они обменялись понимающими взглядами, и проводник — высокий мужчина средних лет, с бледным лицом — улыбнулся:
  — Я уже говорил, мсье, что у нас все до единого места заняты.
  — Да что тут происходит? — рассердился мсье Бук. — Уж не конференция ли где-нибудь? Или едет делегация?
  — Нет, мсье, чистая случайность. По простому совпадению все эти люди решили выехать именно сегодня.
  Мсье Бук раздраженно щелкнул языком.
  — В Белграде, — сказал он, — прицепят афинский вагон и вагон Бухарест — Париж, но в Белград мы прибудем только завтра вечером. Значит, вопрос в том, куда поместить вас на эту ночь. У вас нет свободного места в купе второго класса? — обратился он к проводнику.
  — Есть одно место во втором классе, мсье…
  — Ну так в чем же дело?
  — Видите ли, туда можно поместить только женщину. Там уже едет одна немка — горничная нашей пассажирки.
  — Как неудачно! — сказал мсье Бук.
  — Не огорчайтесь, мой друг, — утешил его Пуаро. — Я могу поехать в обыкновенном вагоне.
  — Ни в коем случае! — Мсье Бук снова повернулся к проводнику: — Скажите, все места заняты?
  — По правде сказать, одно место пока свободно, — не сразу ответил проводник.
  — Продолжайте!
  — Место номер семь в купе второго класса. Пассажир пока не прибыл, но остается еще четыре минуты до отхода поезда.
  — Кто такой?
  — Какой-то англичанин. — Проводник заглянул в список. — Некий А. М. Харрис.
  — Хорошее предзнаменование, — сказал Пуаро. — Если я не забыл еще Диккенса, мистер Харрис427 не появится.
  — Отнесите багаж мсье на седьмое место, — приказал мсье Бук. — А если этот мистер Харрис появится, скажете ему, что он опоздал: мы не можем так долго держать для него место, — словом, так или иначе уладьте это дело. И вообще какое мне дело до мистера Харриса?
  — Как вам будет угодно, — сказал проводник и объяснил носильщику, куда нести багаж. Потом, отступив на шаг, пропустил Пуаро в поезд. — В самом конце, мсье, — окликнул он, — ваше купе предпоследнее.
  Пуаро продвигался довольно медленно: чуть не все отъезжающие толпились в коридоре. Поэтому он с регулярностью часового механизма то и дело извинялся. Наконец добравшись до отведенного ему купе, он застал там высокого молодого американца из отеля «Токатлиан» — тот забрасывал чемодан на полку.
  При виде Пуаро он нахмурился.
  — Извините, — сказал он. — Боюсь, что вы ошиблись. — И старательно повторил по-французски: — Je crois que vous avez une erreur.
  Пуаро ответил по-английски:
  — Вы мистер Харрис?
  — Нет, меня зовут Маккуин. Я…
  В этот момент за спиной Пуаро раздался виноватый, пресекающийся голос проводника:
  — В вагоне больше нет свободных мест, мсье. Господину придется ехать в вашем купе.
  С этими словами проводник опустил окно в коридор и начал принимать от носильщика багаж Пуаро.
  Пуаро позабавили виноватые нотки в голосе проводника. Наверняка ему пообещали хорошие чаевые, если он больше никого не впустит в купе. Однако даже самые щедрые чаевые бессильны помочь, если речь идет о приказе директора компании.
  Закинув чемоданы на полку, проводник вынырнул из купе:
  — Все в порядке, мсье. Ваше место седьмое, верхняя полка. Через минуту поезд отправляется. — Он кинулся в конец коридора.
  Пуаро вернулся в купе.
  — Где это видано, чтобы проводник сам втаскивал багаж! — заметил он весело. — Сказать — не поверят!
  Попутчик улыбнулся. Он, судя по всему, справился с раздражением, видно, решил, что следует отнестись к этой неприятности философски.
  — Поезд, как ни странно, набит до отказа, — сказал он.
  Раздался свисток дежурного, потом долгий тоскливый паровозный гудок. Мужчины вышли в коридор.
  На перроне прокричали:
  — En voiture!
  — Поехали, — сказал Маккуин.
  Но они не тронулись с места. Свисток раздался вновь.
  — Слушайте, сэр, — сказал вдруг молодой человек, — может, вы хотите ехать на нижней полке — знаете ли, удобнее и все такое… Пожалуйста, мне совершенно все равно, где ехать.
  «Приятный молодой человек», — подумал Пуаро.
  — Нет, нет, что вы, — запротестовал он, — мне бы не хотелось вас стеснять…
  — Право, мне совершенно…
  — Но мне неловко…
  Последовал обмен любезностями.
  — Я проведу здесь всего одну ночь, — объяснил Пуаро. — В Белграде…
  — Понятно. Вы сходите в Белграде?
  — Не совсем так. Видите ли…
  Вагон дернуло. Мужчины повернулись к окну — стали смотреть, как мимо них проплывает длинный, залитый огнями перрон.
  «Восточный экспресс» отправился в трехдневное путешествие по Европе.
  Глава 3
  Пуаро отказывает клиенту
  На другой день Эркюль Пуаро явился в вагон-ресторан к обеду с небольшим опозданием. Встал он рано, завтракал чуть не в полном одиночестве, потом все утро изучал записи по делу, из-за которого его вызвали в Лондон. Своего спутника он почти не видел.
  Мсье Бук — он уже сидел за столиком — приветственно помахал рукой, приглашая своего друга занять место напротив него. Вскоре Пуаро понял, за какой стол он попал, — его обслуживали первым и подавали самые лакомые блюда. Еда тут, надо сказать, была удивительно хороша.
  Мсье Бук позволил себе отвлечь внимание от трапезы лишь тогда, когда они перешли к нежному сливочному сыру. Мсье Бук был уже на той стадии насыщения, когда тянет философствовать.
  — Будь у меня талант Бальзака, — вздохнул он, — я бы обязательно описал вот это! — И он обвел рукой ресторан.
  — Неплохая мысль, — сказал Пуаро.
  — Вы со мной согласны? Кажется, такого в литературе еще не было. А между тем в этом есть своя романтика, друг мой. Посмотрите — вокруг нас люди всех классов, всех национальностей, всех возрастов. В течение трех дней эти совершенно чужие друг другу люди неразлучны — они спят, едят под одной крышей. Проходит три дня, они расстаются с тем, чтобы никогда больше не встретиться, и каждый идет своим путем.
  — Однако, — сказал Пуаро, — представьте какой-нибудь несчастный случай…
  — Избави бог, мой друг…
  — Я понимаю, что, с вашей точки зрения, это было бы весьма нежелательно. И все же давайте хоть на минуту представим себе такую возможность. Предположим, что всех людей, собравшихся здесь, объединила, ну, скажем, к примеру, смерть.
  — Не хотите ли еще вина? — предложил мсье Бук и поспешно разлил вино по бокалам. — Вы мрачно настроены, мой друг. Наверное, виновато пищеварение.
  — Вы правы в одном, — согласился Пуаро, — мой желудок мало приспособлен к сирийской кухне.
  Он отхлебнул вина. Откинулся на спинку стула и задумчиво окинул взглядом вагон. В ресторане сидели тринадцать человек, и, как верно подметил мсье Бук, здесь были представители самых разных классов и национальностей. Пуаро внимательно их разглядывал.
  За столом напротив сидели трое мужчин. Ресторанный официант с присущим ему безошибочным чутьем распознал мужчин, путешествующих в одиночку, и собрал их за один столик. Смуглый верзила итальянец смачно ковырял в зубах. Напротив него сидел тощий прилизанный англичанин с брюзгливым невозмутимым лицом типичного слуги из хорошего дома. Рядом с англичанином развалился огромный американец в пестром пиджаке — скорее всего коммивояжер.
  — В нашем деле главное — размах, — говорил он зычным гнусавым голосом.
  Итальянец, вытащив изо рта зубочистку, размахивал ею.
  — Ваша правда. И я то же говорю, — сказал он.
  Англичанин поглядел в окно и откашлялся. Пуаро перевел взгляд в глубь вагона. За маленьким столиком сидела прямая как палка, на редкость уродливая старуха. Однако уродство ее было странного характера — оно скорее завораживало и притягивало, чем отталкивало. Ее шею обвивали в несколько рядов нити очень крупного жемчуга, причем, как ни трудно было в это поверить, настоящего. Пальцы ее были унизаны кольцами. На плечи накинута соболья шуба. Элегантный бархатный ток никак не красил желтое жабье лицо.
  Спокойно и вежливо, но в то же время властно она разговаривала с официантом:
  — Будьте добры, позаботьтесь, чтобы мне в купе поставили бутылку минеральной воды и большой стакан апельсинового сока. И распорядитесь, чтобы к ужину приготовили цыпленка — никакого соуса не нужно — и отварную рыбу.
  Официант почтительно заверил ее, что все будет исполнено. Она милостиво кивнула ему и встала. Взгляд ее на мгновение остановился на Пуаро и с подлинно аристократической небрежностью скользнул по нему.
  — Это княгиня Драгомирова, — шепнул ему мсье Бук, — она русская. Ее муж еще до революции перевел все свои капиталы за границу. Баснословно богата. Настоящая космополитка.
  Пуаро кивнул. Он был наслышан о княгине Драгомировой.
  — Незаурядный характер, — сказал мсье Бук. — Страшна как смертный грех, но умеет себя поставить. Вы согласны?
  Пуаро был согласен.
  За другим столиком, побольше, сидели Мэри Дебенхэм и еще две женщины. Высокая, средних лет особа в клетчатой блузе и твидовой юбке, с желтыми выцветшими волосами, собранными на затылке в большой узел, — прическа эта совершенно не шла к ее очкам и длинному добродушному лицу, в котором было что-то овечье, — внимательно слушала третью женщину, толстую пожилую американку с симпатичным лицом. Та медленно и заунывно рассказывала что-то, не останавливаясь даже, чтобы перевести дух:
  — И тут моя дочь и говорит: «Мы не можем применять в этой стране наши американские методы. Люди здесь от природы ленивые. Они просто не могут спешить». И тем не менее наш колледж достиг замечательных успехов. Там такие прекрасные учителя! Да, образование — великая вещь. Мы должны внедрять наши западные идеалы и добиться, чтобы Восток признал их. Моя дочь говорит…
  Поезд нырнул в туннель. И заунывный голос стал не слышен.
  Дальше за маленьким столиком сидел в полном одиночестве полковник Арбэтнот. Он не сводил глаз с затылка Мэри Дебенхэм. Теперь они сидели порознь. А ведь ничто не мешало им сидеть вместе. В чем же дело?
  «Возможно, — подумал Пуаро, — на этом настояла Мэри Дебенхэм. Гувернантке приходится соблюдать осторожность. Ей нельзя пренебрегать приличиями. Девушке, которая должна зарабатывать себе на жизнь, приходится быть благоразумной».
  Он перевел взгляд на столики по другую сторону вагона. В дальнем конце, у самой стены, сидела немолодая женщина, одетая в черное, с крупным невыразительным лицом. «Немка или шведка, — подумал он. — По всей вероятности, та самая немка-горничная».
  За следующим столиком мужчина и женщина оживленно разговаривали, наклонясь друг к другу. Несмотря на свободный твидовый костюм английского покроя, мужчина был явно не англичанин. И хотя Пуаро видел его только сзади, форма и посадка головы выдавали его континентальное происхождение. Рослый мужчина, хорошо сложенный. Внезапно он повернул голову, и Пуаро увидел его профиль. Очень красивый мужчина лет тридцати, с большими русыми усами.
  Женщина, сидевшая напротив, казалась совсем юной — лет двадцати, не больше. Одета она была в облегающий черный костюм, белую английскую блузку; сдвинутая набок элегантная черная шляпка лишь чудом держалась на ее голове. Она была красива экзотической, непривычной красотой — матово-бледная кожа, огромные карие глаза, иссиня-черные волосы. Она курила сигарету в длиннющем мундштуке. Ногти на выхоленных руках были кроваво-красного цвета. Всего одно кольцо — большой изумруд, оправленный в платину, сверкал на ее пальце. Ее поведение свидетельствовало о кокетливом характере.
  — Elle est jolie et chie,428 — пробормотал Пуаро. — Муж и жена, я угадал?
  Мсье Бук кивнул.
  — Кажется, они из венгерского посольства, — сказал он. — Красивая пара!
  Кроме Пуаро, только Маккуин и его хозяин мистер Рэтчетт еще не кончили обедать. Последний сидел напротив Пуаро, и тот еще раз пригляделся к этому неприятному лицу, отметил обманчивое добродушие черт и злое выражение крошечных глазок. Мсье Бук, очевидно, заметил, как переменилось лицо его друга.
  — Это вы на хищника смотрите? — спросил он. Пуаро кивнул.
  Тут Пуаро принесли кофе, и мсье Бук встал. Он приступил к обеду несколько раньше и поэтому давно с ним расправился.
  — Я иду к себе, — сказал он. — Приходите сразу после обеда поболтать.
  — С удовольствием.
  Пуаро не спеша выпил кофе и заказал ликер. Официант обходил столики — получал деньги по счету и складывал в коробочку. По вагону-ресторану разносился жалобный голос пожилой американки:
  — Дочь мне говорит: «Приобрети книжку талонов на питание — и не будешь знать никаких забот». Как бы не так — никаких забот! А им, выходит, десять процентов чаевых надо давать да за минеральную воду платить — и вода еще какая-то подозрительная. Ни эвианской минеральной, ни виши у них нет — как это понимать?
  — Они должны… э-э… как это по-английски… должны давать местная вода, — объяснила дама с овечьим лицом.
  — Да, а я все равно этого не пойму. — Американка с отвращением посмотрела на лежащую перед ней кучку мелочи. — Вы посмотрите, чего он мне надавал! Это динары или нет? Какой-то у них сомнительный вид. Моя дочь говорит…
  Мисс Дебенхэм отодвинула стул и, кивнув соседкам по столу, удалилась. Полковник Арбэтнот поднялся и вышел вслед за ней. За ним, собрав презренные динары, двинулась американка, а за ней дама с овечьим лицом. Венгры ушли еще раньше, и теперь в ресторане остались только Пуаро, Рэтчетт и Маккуин. Рэтчетт сказал что-то своему секретарю, после чего тот поднялся и пошел к выходу. Рэтчетт тоже встал, но, вместо того чтобы последовать за Маккуином, неожиданно опустился на стул напротив Пуаро.
  — У вас не найдется спичек? — спросил он. Голос у него был тихий и немного гнусавый. — Моя фамилия Рэтчетт.
  Пуаро слегка поклонился, полез в карман, вытащил коробок и вручил его собеседнику. Рэтчетт взял коробок, но прикуривать не стал.
  — Если не ошибаюсь, — сказал он, — я имею честь говорить с мистером Эркюлем Пуаро. Не так ли?
  Пуаро снова поклонился:
  — Совершенно верно, мсье.
  Сыщик чувствовал, как сверлят его злобные глазки собеседника, — тот, казалось, оценивает его, прежде чем снова заговорить.
  — У меня на родине, — сказал он наконец, — мы привыкли брать быка за рога. Мсье Пуаро, я хочу предложить вам одну работу.
  Пуаро приподнял брови:
  — Я весьма сузил круг своих клиентов, мсье. Теперь я берусь лишь за исключительные случаи.
  — Я вполне вас понимаю. Но речь идет о больших деньгах, мсье Пуаро. — И повторил тихо и вкрадчиво: — Об очень больших деньгах.
  Пуаро помолчал минуту-две, потом сказал:
  — Какого рода работу вы хотите, чтобы я выполнил для вас, мистер… э… Рэтчетт?
  — Мсье Пуаро, я богатый человек, даже очень богатый. А у людей в моем положении бывают враги. У меня есть враг.
  — Только один?
  — Что вы хотите этим сказать? — взвился Рэтчетт.
  — Мсье, мой опыт подсказывает, что, когда у человека, как вы сами сказали, могут быть враги, одним врагом дело не ограничивается.
  Ответ Пуаро как будто успокоил Рэтчетта.
  — Я понимаю, что вы имели в виду, — сказал он. — Враг или враги — не это суть важно. Важно оградить меня от них и обеспечить мою безопасность.
  — Безопасность?
  — Моя жизнь в опасности, мсье Пуаро. Должен вам сказать, что я умею за себя постоять. — И он вытянул из кармана пиджака небольшой пистолет. — Я не дурак, и меня не захватишь врасплох, — продолжал он угрюмо. — Однако, мне думается, в таком случае имеет смысл подстраховаться. Я считаю, что вы именно тот человек, который мне нужен. И денег я не пожалею. Учтите, больших денег.
  Пуаро задумчиво смотрел на Рэтчетта. Прошло несколько минут. Лицо великого сыщика было непроницаемо.
  — Весьма сожалею, мсье, — сказал он наконец, — но никак не могу принять ваше предложение.
  Рэтчетт понимающе на него посмотрел.
  — Назовите вашу сумму, — предложил он.
  Пуаро покачал головой:
  — Вы меня не поняли, мсье. Я добился в своей профессии известного успеха. И заработал достаточно денег, чтобы удовлетворить не только мои нужды, но и мои прихоти. Так что теперь я беру лишь дела, представляющие для меня интерес.
  — А у вас крепкая хватка, — сказал Рэтчетт. — Ну а двадцать тысяч долларов вас не соблазнят?
  — Нет, мсье.
  — Если вы хотите вытянуть из меня больше, этот номер не пройдет. Я знаю, что почем.
  — Я тоже, мистер Рэтчетт.
  — Чем же вас не устраивает мое предложение?
  Пуаро встал.
  — Не хотелось бы переходить на личности, но мне не нравитесь вы, мистер Рэтчетт, — сказал Пуаро и вышел из вагона.
  Глава 4
  Крик в ночи
  Экспресс Симплон — Восток прибыл в Белград без четверти девять. Здесь предстояла получасовая стоянка, и Пуаро вышел на перрон. Однако гулял он очень недолго. Стоял сильный мороз, мела метель, навес над перроном служил плохой защитой, и Пуаро вскоре вернулся к своему вагону. Проводник — чтобы согреться, он изо всех сил бил в ладоши и топал ногами — обратился к Пуаро:
  — Ваши чемоданы, мсье, перенесли в купе номер один, прежде его занимал мсье Бук.
  — А где же мсье Бук?
  — Он перебрался в афинский вагон — его только что прицепили.
  Пуаро пошел разыскивать своего друга, но тот решительно отмахнулся от него:
  — Что за пустяки! Так будет лучше. Ведь вы едете в Англию, и вам удобнее ехать до Кале без пересадок. А мне и здесь очень хорошо. Вагон совсем пустой, я и грек-доктор — вот и все пассажиры. До чего мерзкая погода, мой друг! Говорят, такого снегопада не было уже много лет. Будем надеяться, что заносы нас не задержат. Должен вам признаться, меня они очень тревожат.
  Ровно в 9.15 поезд тронулся. Вскоре Пуаро встал, пожелал мсье Буку спокойной ночи и вернулся в свой вагон, который был сразу за рестораном.
  На второй день путешествия барьеры, разделявшие пассажиров, стали рушиться. Полковник Арбэтнот, стоя в дверях своего купе, разговаривал с Маккуином.
  Увидев Пуаро, Маккуин оборвал разговор на полуслове. На лице его изобразилось живейшее изумление.
  — Как же так? — воскликнул он. — Я думал, вы сошли. Вы же сказали, что сойдете в Белграде.
  — Вы меня не так поняли, — улыбнулся Пуаро. — Теперь я вспоминаю: как раз когда мы заговорили об этом, поезд тронулся.
  — Но как же… А ваш багаж — куда он делся?
  — Его перенесли в другое купе, только и всего.
  — Понимаю…
  Он возобновил разговор с Арбэтнотом, и Пуаро прошел дальше.
  За две двери от его купе пожилая американка миссис Хаббард разговаривала с похожей на овцу шведской дамой. Миссис Хаббард навязывала ей какой-то журнал:
  — Нет, нет, берите, берите его, голубушка, у меня есть что читать. Ужасный холод, правда? — приветливо кивнула она Пуаро.
  — Не знаю, как вас благодарить, — говорила шведка.
  — Пустяки! Хорошенько выспитесь, и тогда утром у вас не будет болеть голова.
  — Это все от простуды. Пойду приготовлю себе чашечку чаю.
  — У вас есть аспирин? Вы уверены? А то у меня большие запасы. Спокойной ночи, голубушка.
  Как только ее собеседница отошла, американка обратилась к Пуаро:
  — Бедняга шведка. Насколько я понимаю, она работает в какой-то миссии — что-то там преподает. Добрейшее существо, жаль, что она так плохо говорит по-английски. Ей было очень интересно послушать о моей дочери.
  Пуаро знал уже решительно все о дочери миссис Хаббард. Да и остальные пассажиры тоже — во всяком случае, те, которые понимали по-английски. Как они с мужем работают в большом американском колледже в Смирне, и как миссис Хаббард в первый раз поехала на Восток, и какие неряшливые турки, и какие ужасные у них дороги!
  Дверь соседнего купе отворилась. Из него вышел тощий и бледный лакей. Пуаро мельком увидел Рэтчетта — тот сидел на постели. При виде Пуаро лицо его почернело от злобы. Дверь тут же закрылась.
  Миссис Хаббард отвела Пуаро в сторону.
  — Знаете, я ужасно боюсь этого человека. Нет, нет, не лакея, а его хозяина. Тоже мне, хозяин! Мне он подозрителен. Моя дочь всегда говорит, что у меня очень развита интуиция. «Уж если мамочке кто не понравится, — говорит она, — значит, это неспроста». А этот человек мне сразу не понравился. И надо же чтобы он оказался моим соседом! Прошлой ночью я даже приставила к двери свои вещи. Мне показалось, он дергает дверную ручку. И знаете, я бы ничуть не удивилась, если бы он оказался убийцей, из тех самых, что орудуют в поездах. Может, это и глупые страхи, но я ничего не могу с собой поделать. Я его до смерти боюсь. Дочь мне говорила, что я и сама не замечу, как окажусь дома, а у меня на сердце все равно неспокойно. Может быть, это и глупые страхи, но я чувствую, что вот-вот случится что-то ужасное. И как только этот симпатичный молодой человек может у него работать?
  Навстречу им шли Маккуин и полковник Арбэтнот.
  — Пойдемте ко мне, — говорил Маккуин, — у меня еще не стелили на ночь. Так вот, скажите мне откровенно, почему ваша политика в Индии…
  Миновав их, мужчины скрылись в купе Маккуина.
  Миссис Хаббард попрощалась с Пуаро.
  — Пойду лягу, почитаю на сон грядущий, — сказала она. — Спокойной ночи.
  — Спокойной ночи.
  Пуаро прошел в свое купе — оно было рядом с купе Рэтчетта. Разделся, лег в постель, почитал с полчаса и погасил свет.
  Через несколько часов он проснулся — его словно подкинуло. Его разбудил громкий стон, почти крик, где-то рядом — это он помнил. И чуть ли не одновременно раздался звонок.
  Пуаро сел на кровати, включил свет. Он заметил, что поезд стоит — наверное, на какой-то станции.
  Крик взбудоражил его. Пуаро вспомнил, что рядом с ним купе Рэтчетта. Он встал и приоткрыл дверь в коридор. Проводник, прибежавший из другого конца вагона, постучал в дверь Рэтчетта. Пуаро наблюдал за ним через щелку в двери. Проводник постучал второй раз. В это время зазвонил звонок и замигала лампочка еще на одной двери дальше по коридору. Проводник оглянулся.
  За дверью соседнего купе сказали:
  — Се n’est rien. Je me suis trompe.429
  — Хорошо, мсье. — Проводник заторопился к двери, на которой зажглась лампочка.
  С облегчением вздохнув, Пуаро лег и, перед тем как потушить свет, взглянул на часы. Было без двадцати трех час.
  Глава 5
  Преступление
  Ему не сразу удалось заснуть. Во-первых, мешало, что поезд стоит. Если это станция, то почему на перроне так тихо? В вагоне же, напротив, было довольно шумно. Пуаро слышал, как в соседнем купе возится Рэтчетт: звякнула затычка, в умывальник полилась вода; послышался плеск, и снова звякнула затычка. По коридору зашаркали шаги — кто-то шел в шлепанцах.
  Пуаро лежал без сна, глядя в потолок. Почему на станции так тихо? В горле у него пересохло. Как нарочно, он забыл попросить, чтобы ему принесли минеральной воды. Пуаро снова посмотрел на часы. Четверть второго. Надо позвонить проводнику и попросить минеральной воды. Он потянулся было к кнопке, но его рука на полпути замерла: в окружающей тишине громко зазвенел звонок. Какой смысл: проводник не может одновременно пойти на два вызова.
  Дзинь-дзинь-дзинь — надрывался звонок. Интересно, куда девался проводник? Звонивший явно нервничал.
  Дзинь…
  Пассажир уже не снимал пальца со звонка. Наконец появился проводник — его шаги гулко отдавались в пустом коридоре. Он постучал в дверь неподалеку от купе Пуаро. Послышались голоса: разубеждающий, извиняющийся — проводника и настойчивый и упорный — какой-то женщины. Ну конечно же, миссис Хаббард!
  Пуаро улыбнулся. Спор — если это был спор — продолжался довольно долго. Говорила в основном миссис Хаббард, проводнику лишь изредка удавалось вставить слово. В конце концов все уладилось. Пуаро явственно расслышал: «Bonne nuit,430 мадам», — и шум захлопнувшейся двери. Он нажал кнопку звонка.
  Проводник незамедлительно явился. Он совсем запарился — вид у него был встревоженный.
  — De 1’eau minerale, s’il vous plait.431
  — Bien,432 мсье.
  Вероятно, заметив усмешку в глазах Пуаро, проводник решил излить душу:
  — La dame americaine…433
  — Что?
  Проводник утер пот со лба:
  — Вы не представляете, чего я от нее натерпелся! Заладила, что в ее купе скрывается мужчина, и хоть кол на голове теши. Вы только подумайте, мсье, в таком крохотном купе! — Он обвел купе рукой. — Да где ж ему там спрятаться? Спорю с ней, доказываю, что это невозможно, — все без толку. Говорит, она проснулась и увидела у себя в купе мужчину. Да как же, спрашиваю, тогда он мог выйти из купе, да еще дверь за собой задвинуть на засов? И слушать ничего не желает. Как будто у нас и без нее не хватает забот. Заносы…
  — Заносы?
  — Ну да. Разве вы не заметили? Поезд давно стоит. Мы въехали в полосу заносов. Бог знает сколько мы еще здесь простоим! Я помню, однажды мы так простояли целую неделю.
  — Где мы находимся?
  — Между Виньковцами и Бродом.
  — La, la!434 — сказал Пуаро раздраженно. Проводник ушел и вернулся с минеральной водой.
  — Спокойной ночи, мсье.
  Пуаро выпил воды и твердо решил уснуть.
  Он уже почти заснул, когда его снова разбудили. На этот раз, как ему показалось, снаружи о дверь стукнулось что-то тяжелое.
  Пуаро подскочил к двери, выглянул в коридор. Никого. Направо по коридору удалялась женщина в красном кимоно, налево сидел проводник на своей скамеечке и вел какие-то подсчеты на больших листах бумаги. Стояла мертвая тишина.
  «У меня определенно нервы не в порядке», — решил Пуаро и снова улегся в постель. На этот раз он уснул и проспал до утра.
  Когда он проснулся, поезд все еще стоял. Пуаро поднял штору и посмотрел в окно. Огромные сугробы подступали к самому поезду. Он взглянул на часы — было начало десятого.
  Без четверти десять аккуратный, свежий и, как всегда, расфранченный, Пуаро прошел в вагон-ресторан. Тут царило уныние.
  Барьеры, разделявшие пассажиров, были окончательно сметены. Общее несчастье объединило их. Громче всех причитала миссис Хаббард:
  — Моя дочь меня уверяла, что это самая спокойная дорога. Говорит, сядешь в вагон и выйдешь лишь в Париже. А теперь оказывается, что мы можем бог знает сколько здесь проторчать. А у меня пароход отправляется послезавтра. Интересно, как я на него попаду? Я даже не могу попросить, чтобы аннулировали мой билет. Просто ум за разум заходит, когда подумаешь об этом.
  Итальянец сказал, что у него самого неотложные дела в Милане. Огромный американец посочувствовал: «Да, паршивое дело, мэм», — и выразил надежду, что поезд еще наверстает упущенное время.
  — А моя сестра? Ее дети меня встречают, — сказала шведка и заплакала. — Я не могу их предупреждать. Что они будут думать? Будут говорить, с тетей было плохо.
  — Сколько мы здесь пробудем? — спросила Мэри Дебенхэм. — Кто-нибудь может мне ответить?
  Голос ее звучал нетерпеливо, однако Пуаро заметил, что в нем не слышалось той лихорадочной тревоги, как тогда, когда задерживался экспресс «Тавры».
  Миссис Хаббард снова затараторила:
  — В этом поезде никто ничего не знает. И никто ничего не пытается сделать. А чего еще ждать от этих бездельников-иностранцев? У нас хоть старались бы что-нибудь предпринять.
  Арбэтнот обратился к Пуаро и заговорил, старательно выговаривая французские слова на английский манер:
  — Vous etes un directeur de la ligne, je crois, monsieur. Vous pouvez nous dire…435
  Пуаро, улыбнувшись, поправил его.
  — Нет, нет, — сказал он по-английски, — вы ошибаетесь. Вы спутали меня с моим другом, мсье Буком.
  — Простите.
  — Пожалуйста. Ваша ошибка вполне понятна. Я занимаю купе, где прежде ехал он.
  Мсье Бука в ресторане не было. Пуаро огляделся, выясняя, кто еще отсутствует.
  Отсутствовали княгиня Драгомирова и венгерская пара, а также Рэтчетт, его лакей и немка-горничная.
  Шведка вытирала слезы.
  — Я глупая, — говорила она. — Такая нехорошая плакать. Что бы ни случилось, все к лучше.
  Однако далеко не все разделяли эти подлинно христианские чувства.
  — Все это, конечно, очень мило, — горячился Маккуин, — но неизвестно, сколько еще нам придется здесь проторчать!
  — И где мы, что это за страна, может кто-нибудь мне сказать? — чуть не плача, вопрошала миссис Хаббард.
  Когда ей объяснили, что они в Югославии, она сказала:
  — Чего еще ожидать от этих балканских государств?
  — Вы единственный терпеливый пассажир, мадемуазель, — обратился Пуаро к Мэри Дебенхэм.
  Она пожала плечами:
  — А что еще остается делать?
  — Да вы философ, мадемуазель!
  — Для этого нужна отрешенность. А я слишком эгоистична. Просто я научилась не расходовать чувства попусту.
  Казалось, она говорит скорее сама с собой, чем с Пуаро. На него она и не глядела. Взгляд ее был устремлен за окно, на огромные сугробы.
  — У вас сильный характер, мадемуазель, — вкрадчиво сказал Пуаро. — Я думаю, из всех присутствующих вы обладаете самым сильным характером.
  — Что вы! Я знаю человека, куда более сильного духом, чем я.
  — И это…
  Она вдруг опомнилась: до нее дошло, что она разговаривает с совершенно незнакомым человеком, к тому же иностранцем, с которым до этого утра не обменялась и десятком фраз. И засмеялась вежливо, но холодно:
  — К примеру, хотя бы та старая дама. Вы, наверное, ее заметили. Очень уродливая старуха, но что-то в ней есть притягательное. Стоит ей о чем-нибудь попросить — и весь поезд бросается выполнять ее желание.
  — Но точно так же бросаются выполнять желания моего друга мсье Бука, — сказал Пуаро. — Правда, не потому, что он умеет властвовать, а потому, что он директор этой линии.
  Мэри Дебенхэм улыбнулась.
  Близился полдень. Несколько человек, и Пуаро в их числе, оказались в ресторане. При такой ситуации хотелось скоротать время в компании. Пуаро услышал немало нового о дочери миссис Хаббард и о привычках ныне покойного мистера Хаббарда, начиная с того момента, когда, встав поутру, этот почтенный джентльмен ел кашу, и кончая тем, когда он ложился спать, надев носки работы миссис Хаббард.
  Пуаро слушал довольно сбивчивый рассказ шведки о задачах миссионеров, когда в вагон вошел проводник и остановился у его столика:
  — Разрешите обратиться, мсье.
  — Слушаю вас.
  — Мсье Бук просит засвидетельствовать свое почтение и спросить, не будете ли вы столь любезны на несколько минут зайти к нему.
  Пуаро встал, принес свои извинения шведке и вышел вслед за проводником.
  Это был не их, а другой проводник — высокий, крупный блондин.
  Миновав вагон Пуаро, они пошли в соседний вагон. Постучавшись в купе, проводник пропустил Пуаро вперед. Они оказались не в купе мсье Бука, а в купе второго класса, выбранном, по-видимому, из-за его большого размера. Однако несмотря на это, оно было битком набито.
  В самом углу восседал на скамеечке мсье Бук. В другом углу, возле окна, созерцал сугробы коренастый брюнет. В проходе, мешая пройти Пуаро, стояли рослый мужчина в синей форме (начальник поезда) и проводник спального вагона Стамбул — Кале.
  — Мой дорогой друг, наконец-то! — воскликнул мсье Бук. — Входите, вы нам очень нужны.
  Человек у окна подвинулся. Протиснувшись, Пуаро сел напротив своего друга. На лице мсье Бука было написано смятение. Несомненно, произошло нечто чрезвычайное.
  — Что случилось? — спросил Пуаро.
  — И вы еще спрашиваете! Сначала заносы и вынужденная остановка. А теперь еще и это!..
  Голос мсье Бука прервался, а у проводника спального вагона вырвался сдавленный вздох.
  — Что — и это?
  — А то, что в одном из купе лежит мертвый пассажир — его закололи.
  В спокойном голосе мсье Бука сквозило отчаяние.
  — Пассажир? Какой пассажир?
  — Американец. Его звали… — Он заглянул в лежащие перед ним списки. — Рэтчетт… Я не ошибаюсь… Рэтчетт?
  — Да, мсье, — сглотнул слюну проводник. Пуаро взглянул на проводника — тот был белее мела.
  — Разрешите проводнику сесть, — сказал Пуаро, — иначе он упадет в обморок.
  Начальник поезда подвинулся; проводник тяжело опустился на сиденье и закрыл лицо руками.
  — Брр! — Пуаро вздрогнул. — Это не шутки!
  — Какие тут шутки! Убийство уже само по себе бедствие первой величины. А к тому же, учтите еще, что и обстоятельства его весьма необычны. Мы застряли и можем простоять здесь несколько часов кряду. Да что там часов — дней! И еще одно обстоятельство: почти все страны направляют представителей местной полиции на поезда, проходящие по их территории, а в Югославии этого не делают. Вы понимаете, как все осложняется?
  — Еще бы, — сказал Пуаро.
  — И это не все. Доктор Константин — извините, я забыл вас представить: доктор Константин, мсье Пуаро. — Коротышка брюнет и Пуаро обменялись поклонами. — Доктор Константин считает, что смерть произошла около часу ночи.
  — В подобных случаях трудно сказать точно, но, по-моему, можно со всей определенностью утверждать, что смерть произошла между полуночью и двумя часами.
  — Когда мистера Рэтчетта в последний раз видели живым? — спросил Пуаро.
  — Известно, что без двадцати час он был жив и разговаривал с проводником, — ответил мсье Бук.
  — Это верно, — сказал Пуаро, — я сам слышал этот разговор. И это последнее, что известно о Рэтчетте?
  — Да.
  Пуаро повернулся к доктору, и тот продолжал:
  — Окно в купе мистера Рэтчетта было распахнуто настежь, очевидно, для того, чтобы у нас создалось впечатление, будто преступник ускользнул через него. Но мне кажется, что окно открыли для отвода глаз. Если бы преступник удрал через окно, на снегу остались бы следы, а их нет.
  — Когда обнаружили труп? — спросил Пуаро.
  — Мишель!
  Проводник подскочил. С его бледного лица не сходило испуганное выражение.
  — Подробно расскажите этому господину, что произошло, — приказал мсье Бук.
  — Лакей этого мистера Рэтчетта постучал сегодня утром к нему в дверь, — сбивчиво начал проводник. — Несколько раз. Ответа не было. А тут час назад из ресторана приходит официант узнать, будет ли мсье завтракать. Понимаете, было уже одиннадцать часов. Я открываю дверь к нему своим ключом. Но дверь не открывается. Оказывается, она заперта еще и на цепочку. Никто не откликается. И оттуда тянет холодом. Окно распахнуто настежь, в него заносит снег. Я подумал, что пассажира хватил удар. Привел начальника поезда. Мы разорвали цепочку и вошли в купе. Он был уже… Ah, c’etait terrible…436
  И он снова закрыл лицо руками.
  — Значит, дверь была заперта изнутри и на ключ, и на цепочку… — Пуаро задумался. — А это не самоубийство?
  Грек язвительно усмехнулся.
  — Вы когда-нибудь видели, чтобы самоубийца нанес себе не меньше дюжины ножевых ран? — спросил он.
  У Пуаро глаза полезли на лоб.
  — Какое чудовищное зверство! — вырвалось у него.
  — Это женщина, — впервые подал голос начальник поезда, — верьте моему слову, это женщина. На такое способна только женщина.
  Доктор Константин в раздумье наморщил лоб.
  — Это могла сделать только очень сильная женщина, — сказал он. — Я не хотел бы прибегать к техническим терминам — они только запутывают дело, но один-два удара, прорезав мышцы, прошли через кость, а для этого, смею вас уверить, нужна большая сила.
  — Значит, преступление совершил не профессионал? — спросил Пуаро.
  — Никак нет, — подтвердил доктор Константин. — Удары, судя по всему, наносились как попало и наугад. Некоторые из них — легкие порезы, не причинившие особого вреда. Впечатление такое, будто преступник, закрыв глаза, в дикой ярости наносил один удар за другим вслепую.
  — C’est une femme,437 — сказал начальник поезда. — Они все такие. Злость придает им силы. — И он так многозначительно закивал, что все заподозрили, будто он делился личным опытом.
  — Я мог бы, вероятно, кое-что добавить к тем сведениям, которые вы собрали, — сказал Пуаро. — Мистер Рэтчетт вчера разговаривал со мной. Насколько я понял, он подозревал, что его жизни угрожает опасность.
  — Значит, его кокнули — так, кажется, говорят американцы? — спросил мсье Бук. — В таком случае убила не женщина, а гангстер или опять же бандит.
  Начальника поезда уязвило, что его версию отвергли.
  — Если даже убийца и гангстер, — сказал Пуаро, — должен сказать, что профессионалом его никак не назовешь.
  В голосе Пуаро звучало неодобрение специалиста.
  — В этом вагоне едет один американец, — сообщил мсье Бук: он продолжал гнуть свою линию, — рослый мужчина, весьма вульгарный и до ужаса безвкусно одетый. Он жует резинку и, видно, понятия не имеет, как вести себя в приличном обществе. Вы знаете, кого я имею в виду?
  Проводник — мсье Бук обращался к нему — кивнул:
  — Да, мсье. Но это не мог быть он. Если бы он вошел в купе или вышел из него, я бы обязательно это увидел.
  — Как знать… Как знать… Но мы еще вернемся к этому. Главное теперь решить, что делать дальше. — И он поглядел на Пуаро.
  Пуаро, в свою очередь, посмотрел на мсье Бука.
  — Ну пожалуйста, друг мой, — сказал мсье Бук, — вы же понимаете, о чем я буду вас просить. Я знаю, вы всесильны. Возьмите расследование на себя. Нет, нет, бога ради, не отказывайтесь! Видите ли, для нас — я говорю о Международной компании спальных вагонов — это очень важно. Насколько бы все упростилось, если бы к тому времени, когда наконец появится югославская полиция, у нас было бы готовое решение! В ином случае нам грозят задержки, проволочки — словом, тысячи всяких неудобств. И кто знает — может быть, и серьезные неприятности для невинных людей?… Но если вы разгадаете тайну, ничего этого не будет! Мы говорим: «Произошло убийство — вот преступник!»
  — А если мне не удастся разгадать тайну?
  — Друг мой, — зажурчал мсье Бук. — Я знаю вашу репутацию, знаю ваши методы. Это дело просто создано для вас. Для того чтобы изучить прошлое этих людей, проверить, не лгут ли они, нужно потратить массу времени и энергии. А сколько раз я слышал от вас: «Для того чтобы разрешить тайну, мне необходимо лишь усесться поудобнее и хорошенько подумать». Прошу вас, так и поступите. Опросите пассажиров, осмотрите тело, разберитесь в уликах, и тогда… Словом, я в вас верю! Я убежден, что это не пустое хвастовство с вашей стороны. Так, пожалуйста, усаживайтесь поудобнее, думайте, шевелите, как вы часто говорили, извилинами, и вы узнаете все. — И он с любовью посмотрел на своего друга.
  — Ваша вера трогает меня, — сказал Пуаро взволнованно. — Вы сказали, что дело это нетрудное. Я и сам прошлой ночью… Не стоит пока об этом упоминать. По правде говоря, меня дело заинтересовало. Всего полчаса назад я подумал, что нам придется изрядно поскучать в этих сугробах. И вдруг откуда ни возьмись готовая загадка!
  — Значит, вы принимаете мое предложение? — нетерпеливо спросил мсье Бук.
  — C’est entendu.438 Я берусь за это дело.
  — Отлично! Мы все к вашим услугам.
  — Для начала мне понадобится план вагона Стамбул — Кале, где будет указано, кто из пассажиров занимал какое купе, и еще я хочу взглянуть на паспорта и билеты пассажиров.
  — Мишель вам все принесет.
  Проводник вышел из вагона.
  — Кто еще едет в нашем поезде? — спросил Пуаро.
  — В этом вагоне едем только мы с доктором Константином. В бухарестском — один хромой старик. Проводник его давно знает. Есть и обычные вагоны, но их не стоит брать в расчет, потому что их заперли сразу после ужина. Впереди вагона Стамбул — Кале идет только вагон-ресторан.
  — В таком случае, — сказал Пуаро, — нам, видно, придется искать убийцу в вагоне Стамбул — Кале. — Он обратился к доктору: — Вы на это намекали, не так ли?
  Грек кивнул:
  — В половине первого пополуночи начался снегопад, и поезд стал. С тех пор никто не мог его покинуть.
  — А раз так, — заключил мсье Бук, — убийца все еще в поезде. Он среди нас!
  Глава 6
  Женщина?
  — Для начала, — сказал Пуаро, — я хотел бы переговорить с мистером Маккуином. Не исключено, что он может сообщить нам ценные сведения.
  — Разумеется. — Мсье Бук обратился к начальнику поезда: — Попросите сюда мистера Маккуина.
  Начальник поезда вышел, а вскоре вернулся проводник с пачкой паспортов, билетов и вручил их мсье Буку.
  — Благодарю вас, Мишель. А теперь, мне кажется, вам лучше вернуться в свой вагон. Ваши свидетельские показания по всей форме мы выслушаем позже.
  — Хорошо, мсье.
  Мишель вышел.
  — А после того как мы побеседуем с Маккуином, — сказал Пуаро, — я надеюсь, господин доктор не откажется пройти со мной в купе убитого?
  — Разумеется.
  — А когда мы закончим осмотр…
  Тут его прервали: начальник поезда привел Гектора Маккуина. Мсье Бук встал.
  — У нас здесь тесновато, — приветливо сказал он. — Садитесь на мое место, мистер Маккуин, а мсье Пуаро сядет напротив вас — вот так. Освободите вагон-ресторан, — обратился он к начальнику поезда, — он понадобится мсье Пуаро. Вы ведь предпочли бы беседовать с пассажирами там, друг мой?
  — Да, это было бы удобнее всего, — согласился Пуаро.
  Маккуин переводил глаза с одного на другого, не успевая следить за стремительной французской скороговоркой.
  — Qu’est-ce qu’il у а?… — старательно выговаривая слова, начал он. — Pourquoi?…439
  Пуаро властным жестом указал ему на место в углу. Маккуин сел и снова повторил:
  — Pourquoi?… — Но тут же, оборвав фразу, перешел на родной язык: — Что тут творится? Что-нибудь случилось? — И обвел глазами присутствующих.
  Пуаро кивнул:
  — Вы не ошиблись. Приготовьтесь — вас ждет неприятное известие: ваш хозяин — мистер Рэтчетт — мертв!
  Маккуин присвистнул. Глаза его заблестели, но ни удивления, ни огорчения он не выказал.
  — Значит, они все-таки добрались до него?
  — Что вы хотите этим сказать, мистер Маккуин?
  Маккуин замялся.
  — Вы полагаете, что мистер Рэтчетт убит? — спросил Пуаро.
  — А разве нет? — На этот раз Маккуин все же выказал удивление. — Ну да, — после некоторой запинки сказал он. — Это первое, что мне пришло в голову. Неужели он умер во сне? Да ведь старик был здоров, как, как… — Он запнулся, так и не подобрав сравнения.
  — Нет, нет, — сказал Пуаро. — Ваше предположение совершенно правильно. Мистер Рэтчетт был убит. Зарезан. Но мне хотелось бы знать, почему вы так уверены в том, что он был убит, а не просто умер.
  Маккуин заколебался.
  — Прежде я должен выяснить, — сказал он наконец, — кто вы такой? И какое отношение имеете к этому делу?
  — Я представитель Международной компании спальных вагонов, — сказал Пуаро и, значительно помолчав, добавил: — Я сыщик. Моя фамилия Пуаро.
  Ожидаемого впечатления это не произвело. Маккуин сказал только: «Вот как?» — и стал ждать, что последует дальше.
  — Вам, вероятно, известна эта фамилия?
  — Как будто что-то знакомое… Только я всегда думал, что это дамский портной.440
  Пуаро смерил его полным негодования взглядом.
  — Просто невероятно! — возмутился он.
  — Что невероятно?
  — Ничего. Неважно. Но не будем отвлекаться. Я попросил бы вас, мистер Маккуин, рассказать мне все, что вам известно о мистере Рэтчетте. Вы ему не родственник?
  — Нет. Я его секретарь, вернее, был его секретарем.
  — Как долго вы занимали этот пост?
  — Чуть более года.
  — Расскажите поподробнее об этом.
  — Я познакомился с мистером Рэтчеттом чуть более года назад в Персии…
  — Что вы там делали? — прервал его Пуаро.
  — Я приехал из Нью-Йорка разобраться на месте в делах одной нефтяной концессии. Не думаю, чтобы вас это могло заинтересовать. Мои друзья и я здорово на ней погорели. Мистер Рэтчетт жил в одном отеле со мной. Он повздорил со своим секретарем и предложил его должность мне. Я согласился. Я тогда был на мели и обрадовался возможности, не прилагая усилий, получить работу с хорошим окладом.
  — Что вы делали с тех пор?
  — Разъезжали. Мистер Рэтчетт хотел посмотреть свет, но ему мешало незнание языков. Меня он использовал скорее как гида и переводчика, чем как секретаря. Обязанности мои были малообременительными.
  — А теперь расскажите мне все, что вы знаете о своем хозяине.
  Молодой человек пожал плечами. На его лице промелькнуло замешательство.
  — Это не так-то просто.
  — Как его полное имя?
  — Сэмюэл Эдуард Рэтчетт.
  — Он был американским гражданином?
  — Да.
  — Из какого штата он родом?
  — Не знаю.
  — Что ж, тогда расскажите о том, что знаете.
  — Сказать по правде, мистер Пуаро, я решительно ничего не знаю. Мистер Рэтчетт никогда не говорил ни о себе, ни о своей жизни там, в Америке.
  — И как вы считаете, почему?
  — Не знаю. Я думал, может быть, он стесняется своего происхождения. Так бывает.
  — Неужели такое объяснение казалось вам правдоподобным?
  — Если говорить начистоту — нет.
  — У него были родственники?
  — Он никогда об этом не упоминал.
  Но Пуаро не отступался:
  — Однако, мистер Маккуин, вы наверняка как-то объясняли это для себя.
  — По правде говоря, объяснял. Во-первых, я не верю, что его настоящая фамилия Рэтчетт. Я думаю, он бежал от кого-то или от чего-то и потому покинул Америку. Но до недавнего времени он чувствовал себя в безопасности.
  — А потом?
  — Потом он стал получать письма, угрожающие письма.
  — Вы их видели?
  — Да. В мои обязанности входило заниматься его перепиской. Первое из этих писем пришло две недели назад.
  — Эти письма уничтожены?
  — Нет, по-моему, парочка у меня сохранилась, а одно, насколько мне известно, мистер Рэтчетт в ярости разорвал в клочки. Принести вам эти письма?
  — Будьте так любезны.
  Маккуин вышел. Через несколько минут он вернулся и положил перед Пуаро два замызганных листка почтовой бумаги.
  Первое письмо гласило:
  «Ты думал надуть нас и надеялся, что это тебе сойдет с рук. Дудки, Рэтчетт, тебе от нас не уйти».
  Подписи не было.
  Пуаро поднял брови и, не сказав ни слова, взял второе письмо.
  «Рэтчетт, мы тебя прихлопнем вскорости. Знай, тебе от нас не уйти!»
  Пуаро отложил письмо.
  — Стиль довольно однообразный, — сказал Пуаро, — а вот о почерке этого никак не скажешь.
  Маккуин воззрился на него.
  — Вы не могли этого заметить, — сказал Пуаро любезно, — тут нужен опытный глаз. Письмо это, мистер Маккуин, писал не один человек, а два, если не больше. Каждый по букве. Кроме того, его писали печатными буквами, чтобы труднее было определить, кто писал. — Помолчав, он добавил: — Вы знали, что мистер Рэтчетт обращался ко мне за помощью?
  — К вам?
  Изумление Маккуина было настолько неподдельным, что Пуаро поверил молодому человеку.
  — Вот именно, — кивнул Пуаро. — Рэтчетт был очень встревожен. Расскажите, как он вел себя, когда получил первое письмо?
  Маккуин ответил не сразу.
  — Трудно сказать. Он вроде бы посмеялся над ним, во всяком случае, из спокойствия оно его не вывело. Но все же, — Маккуин пожал плечами, — я почувствовал, что в глубине души он встревожен.
  Пуаро опять кивнул.
  — Мистер Маккуин, — неожиданно спросил он, — вы можете сказать без утайки, как вы относились к своему хозяину? Он вам нравился?
  Гектор Маккуин помедлил с ответом.
  — Нет, — сказал он наконец, — не нравился.
  — Почему?
  — Не могу сказать точно. Он был неизменно обходителен. — Секретарь запнулся, потом добавил: — Честно говоря, мсье Пуаро, мне он не нравился, и я ему не доверял. Я уверен, что он был человеком жестоким и опасным. Хотя должен признаться, подкрепить свое мнение мне нечем.
  — Благодарю вас, мистер Маккуин. Еще один вопрос: когда вы в последний раз видели мистера Рэтчетта живым?
  — Вчера вечером, около… — Он с минуту подумал. — Пожалуй, около десяти часов. Я зашел к нему в купе записать кое-какие указания.
  — Насчет чего?
  — Насчет старинных изразцов и керамики, которые он купил в Персии. Ему прислали совсем не те, что он выбрал. По этому поводу мы вели длительную и весьма утомительную переписку.
  — И тогда вы в последний раз видели мистера Рэтчетта живым?
  — Пожалуй, что так.
  — А вы знаете, когда мистер Рэтчетт получил последнее из угрожающих писем?
  — Утром того дня, когда мы выехали из Константинополя.
  — Я должен задать вам еще один вопрос, мистер Маккуин. Вы были в хороших отношениях с вашим хозяином?
  В глазах молодого человека промелькнули озорные искорки.
  — От этого вопроса у меня, очевидно, должны мурашки по коже забегать. Но как пишут в наших детективных романах: «Вы мне ничего не пришьете» — я был в прекрасных отношениях с Рэтчеттом.
  — Не откажите сообщить ваше полное имя и ваш адрес в Америке.
  Секретарь продиктовал свое полное имя — Гектор Уиллард Маккуин — и свой нью-йоркский адрес.
  Пуаро откинулся на спинку дивана.
  — Пока все, мистер Маккуин, — сказал он. — Я был бы очень вам обязан, если бы вы некоторое время хранили в тайне смерть мистера Рэтчетта.
  — Его лакей Мастермэн все равно об этом узнает.
  — Скорее всего он уже знает, — недовольно сказал Пуаро. — Но если и так, проследите, чтобы он попридержал язык.
  — Это совсем нетрудно. Он англичанин и, по его собственным словам, «с кем попало не якшается». Он невысокого мнения об американцах и вовсе низкого о представителях всех других национальностей.
  — Благодарю вас, мистер Маккуин.
  Американец ушел.
  — Ну? — спросил мсье Бук. — Вы верите тому, что вам рассказал этот молодой человек?
  — Мне показалось, что он говорил откровенно и честно. Будь он замешан в убийстве, он наверняка притворился бы, будто любил своего хозяина. Правда, мистер Рэтчетт не сообщил ему, что он старался заручиться моими услугами, но мне это обстоятельство не кажется подозрительным. Сдается, покойник отличался скрытным нравом.
  — Значит, одного человека вы считаете свободным от подозрений? — бодро сказал мсье Бук. Пуаро кинул на него полный укора взгляд.
  — Нет, нет, я до последнего подозреваю всех, — сказал он. — И тем не менее должен признаться, что просто не могу себе представить, чтобы Маккуин — сама трезвость и осмотрительность — вдруг настолько вышел из себя, что нанес своей жертве не меньше дюжины ударов. Это не вяжется с его характером, никак не вяжется.
  — Да… — Мсье Бук задумался. — Так мог поступить человек в припадке ярости, чуть ли не бешенства, что скорее наводит на мысль о латинянине или, как утверждает наш друг, начальник поезда, о женщине.
  Глава 7
  Труп
  Пуаро в сопровождении доктора Константина прошел в соседний вагон и направился в купе, где лежал убитый. Подоспевший проводник открыл им дверь своим ключом.
  Когда они вошли в купе, Пуаро вопросительно взглянул на своего спутника:
  — В купе что-нибудь переставляли?
  — Нет, ничего не трогали. При осмотре я старался не сдвинуть тела.
  Кивнув, Пуаро окинул взглядом купе.
  Прежде всего он обратил внимание на то, что купе совсем выстыло. Окно в нем было распахнуто настежь, а штора поднята.
  — Брр… — поежился Пуаро. Доктор самодовольно улыбнулся.
  — Я решил не закрывать окно, — сказал он.
  Пуаро внимательно осмотрел окно.
  — Вы поступили правильно, — объявил он. — Никто не мог покинуть поезд через окно. Вполне вероятно, что его открыли специально, чтобы натолкнуть нас на эту мысль, но если и так, снег разрушил планы убийцы. — Пуаро тщательно осмотрел раму. И, вынув из кармана маленькую коробочку, посыпал раму порошком. — Отпечатков пальцев нет, — сказал он. — Значит, раму вытерли. Впрочем, если бы отпечатки и были, это бы нам мало что дало. Скорее всего это оказались бы отпечатки Рэтчетта, его лакея и проводника. В наши дни преступники больше не совершают таких ошибок. А раз так, — продолжал он бодро, — окно вполне можно и закрыть — здесь просто ледник.
  Покончив с окном, он впервые обратил внимание на распростертый на полке труп. Рэтчетт лежал на спине. Его пижамная куртка, вся в ржавых пятнах крови, была распахнута на груди.
  — Сами понимаете, мне надо было определить характер ранений, — объяснил доктор.
  Пуаро склонился над телом. Когда он выпрямился, лицо его скривилось.
  — Малоприятное зрелище, — сказал он. — Убийца, должно быть, стоял тут и наносил ему удар за ударом. Сколько ран вы насчитали?
  — Двенадцать. Одна или две совсем неглубокие, чуть ли не царапины. Зато три из них, напротив, смертельные.
  Какие-то нотки в голосе доктора насторожили Пуаро. Он вперился в коротышку грека: собрав гармошкой лоб, тот недоуменно разглядывал труп.
  — Вы чем-то удивлены, не правда ли? — вкрадчиво спросил Пуаро. — Признайтесь, мой друг, что-то вас озадачило?
  — Вы правы, — согласился доктор.
  — Что же?
  — Видите эти две раны, — и доктор ткнул пальцем, — здесь и здесь. Нож прошел глубоко — перерезано много кровеносных сосудов… И все же… края ран не разошлись. А ведь из таких ран кровь должна была бы бить ручьем.
  — Что из этого следует?
  — Что когда Рэтчетту нанесли эти раны, он уже был какое-то время мертв. Но это же нелепо!
  — На первый взгляд да, — сказал Пуаро задумчиво. — Хотя, конечно, убийца мог вдруг решить, что не добил свою жертву, и вернуться обратно, чтобы довести дело до конца, однако это слишком уж нелепо! А что еще вас удивляет?
  — Всего одно обстоятельство.
  — И какое?
  — Видите вот эту рану, здесь, около правого плеча, почти под мышкой? Возьмите мой карандаш. Могли бы вы нанести такую рану?
  Пуаро занес руку.
  — Я вас понял. Правой рукой нанести такую рану очень трудно, едва ли возможно. Так держать нож было бы неловко. Но если нож держать в левой руке…
  — Вот именно, мсье Пуаро. Эту рану почти наверняка нанесли левой рукой.
  — То есть вы хотите сказать, что убийца — левша? Нет, дело обстоит не так просто. Вы со мной согласны?
  — Совершенно согласен, мсье Пуаро. Потому что другие раны явно нанесены правой рукой.
  — Итак, убийц двое. Мы снова возвращаемся к этому, — пробормотал сыщик. — А свет был включен? — неожиданно спросил он.
  — Трудно сказать. Видите ли, каждое утро около десяти проводник выключает свет во всем вагоне.
  — Это мы узнаем по выключателям, — сказал Пуаро.
  Он обследовал выключатель верхней лампочки и ночника у изголовья. Первый был выключен. Второй включен.
  — Ну что ж, — задумчиво сказал он. — Разберем эту версию. Итак, Первый и Второй убийцы, как обозначил бы их великий Шекспир. Первый убийца закалывает свою жертву и, выключив свет, уходит из купе. Входит Второй убийца, но в темноте не замечает, что дело сделано, и наносит мертвецу по меньшей мере две раны. Что вы на это скажете?
  — Великолепно! — вне себя от восторга, воскликнул маленький доктор.
  Глаза Пуаро насмешливо блеснули.
  — Вы так считаете? Очень рад. Потому что мне такая версия показалась противоречащей здравому смыслу.
  — А как иначе все объяснить?
  — Этот же вопрос и я задаю себе. Случайно ли такое стечение обстоятельств или нет? И нет ли еще каких-либо несообразностей, указывающих на то, что в этом деле замешаны двое?
  — Я думаю, на ваш вопрос можно ответить утвердительно. Некоторые раны, как я уже указывал, свидетельствуют о слабой физической силе, а может, и о слабой решимости. Это немощные удары, слегка повредившие кожу. Но вот эта рана и вот эта… — Он ткнул пальцем. — Для таких ударов нужна большая сила: нож прорезал мышцы.
  — Значит, такие раны, по вашему мнению, мог нанести только мужчина?
  — Скорее всего.
  — А женщина?
  — Молодая, здоровая женщина, к тому же спортсменка, способна нанести такие удары, особенно в припадке гнева. Но это, на мой взгляд, в высшей степени маловероятно.
  Минуты две Пуаро молчал.
  — Вы меня поняли? — нетерпеливо спросил врач.
  — Еще бы. Дело проясняется прямо на глазах! Убийца — мужчина огромной физической силы, он же мозгляк, он же женщина, он же левша и правша одновременно. Да это же просто смешно! — И, неожиданно рассердившись, продолжил: — А жертва, как она ведет себя? Кричит? Оказывает сопротивление? Защищается?
  Пуаро сунул руку под подушку и вытащил автоматический пистолет, который Рэтчетт показал ему накануне.
  — Как видите, все патроны в обойме, — сказал он.
  Они оглядели купе. Одежда Рэтчетта висела на крючках. На столике — его заменяла откидная крышка умывальника — стояли в ряд стакан с водой, в котором плавала вставная челюсть, пустой стакан, бутылка минеральной воды, большая фляжка, пепельница с окурком сигары, лежали обуглившиеся клочки бумаги и две обгорелые спички.
  Доктор понюхал пустой стакан.
  — Вот почему Рэтчетт не сопротивлялся, — сказал он вполголоса.
  — Его усыпили?
  — Да.
  Пуаро кивнул. Он держал спички и внимательно их разглядывал.
  — Значит, вы все-таки нашли улики? — нетерпеливо спросил маленький доктор.
  — Эти спички имеют разную форму, — объяснил Пуаро. — Одна из них более плоская. Видите?
  — Такие спички в картонных обложках продают здесь, в поезде, — сказал доктор.
  Пуаро обшарил карманы Рэтчетта, вытащил оттуда коробок спичек. И снова внимательно сравнил две спички.
  — Толстую спичку зажег мистер Рэтчетт, — сказал он. — А теперь надо удостовериться, не было ли у него и плоских спичек тоже.
  Но дальнейшие поиски не дали никаких результатов.
  Пуаро рыскал глазами по купе. Казалось, от его пристального взгляда ничто не ускользает. Вдруг он вскрикнул, нагнулся и поднял с полу клочок тончайшего батиста с вышитой в углу буквой Н.
  — Женский носовой платок, — сказал доктор. — Наш друг начальник поезда оказался прав. Тут замешана женщина.
  — И для нашего удобства она оставила здесь свой носовой платок! — сказал Пуаро. — Точь-в-точь как в детективных романах и фильмах. А чтобы облегчить нам задачу, еще вышила на нем инициалы.
  — Редкая удача! — радовался доктор.
  — Вот как? — спросил Пуаро таким тоном, что доктор насторожился.
  Но прежде чем тот успел задать вопрос, Пуаро быстро нагнулся и снова что-то поднял. На этот раз на его ладони оказался ершик для чистки трубок.
  — Не иначе как ершик мистера Рэтчетта? — предположил доктор.
  — В карманах мистера Рэтчетта не было ни трубки, ни табака, ни кисета.
  — Раз так, это улика.
  — Еще бы! Притом опять же подброшенная для нашего удобства. И заметьте, на этот раз улика указывает на мужчину. Да, улик у нас более чем достаточно. А кстати, что вы сделали с оружием?
  — Никакого оружия мы не нашли. Убийца, должно быть, унес его с собой.
  — Интересно почему? — задумался Пуаро.
  — Ах! — вдруг вскрикнул доктор, осторожно обшаривавший пижамные карманы убитого. — Совсем упустил из виду. Я сразу распахнул куртку и поэтому забыл заглянуть в карманы.
  Он вытащил из нагрудного кармана пижамы золотые часы. Их корпус был сильно погнут, стрелки показывали четверть второго.
  — Вы видите? — нетерпеливо закричал доктор Константин. — Теперь мы знаем время убийства. Мои подсчеты подтверждаются. Я ведь говорил — между двенадцатью и двумя, скорее всего около часу, хотя точно в таких делах сказать трудно. И вот вам подтверждение — часы показывают четверть второго. Значит, преступление было совершено в это время.
  — Не исключено, что так оно и было. Не исключено.
  Доктор удивленно посмотрел на Пуаро:
  — Простите меня, мсье Пуаро, но я не вполне вас понимаю.
  — Я и сам не вполне себя понимаю, — сказал Пуаро. — Я ничего вообще не понимаю, и, как вы могли заметить, это меня тревожит. — Он с глубоким вздохом склонился над столиком, разглядывая обуглившиеся клочки бумаги. — Мне сейчас крайне необходима, — бормотал он себе под нос, — старомодная шляпная картонка.
  Доктор Константин совсем опешил, не зная, как отнестись к такому необычному желанию. Но Пуаро не дал ему времени на расспросы. Открыв дверь, он позвал из коридора проводника. Проводник не заставил себя ждать.
  — Сколько женщин в вагоне?
  Проводник посчитал на пальцах:
  — Одна, две, три… Шесть, мсье. Пожилая американка, шведка, молодая англичанка, графиня Андрени, княгиня Драгомирова и ее горничная.
  Пуаро подумал:
  — У них у всех есть картонки, не правда ли?
  — Да, мсье.
  — Тогда принесите мне… дайте подумать… да, именно так, — принесите мне картонку шведки и картонку горничной. На них вся моя надежда. Скажете им, что они нужны для таможенного досмотра или для чего-нибудь еще, — словом, что угодно.
  — Не беспокойтесь, мсье, все обойдется как нельзя лучше: обеих дам сейчас нет в купе.
  — Тогда поторапливайтесь.
  Проводник ушел и вскоре вернулся с двумя картонками. Открыв картонку горничной, Пуаро тут же отбросил ее и взялся за картонку шведки. Заглянув в нее, он радостно вскрикнул и осторожно извлек шляпы — под ними оказались проволочные полушария.
  — Вот что мне и требовалось! Такие картонки производили пять лет назад. Шляпка булавкой прикреплялась к проволочной сетке.
  Пуаро ловко отцепил обе сетки, положил шляпы на место и велел проводнику отнести картонки назад. Когда дверь за ним закрылась, он повернулся к доктору:
  — Видите ли, мой дорогой доктор, сам я не слишком полагаюсь на всевозможные экспертизы. Меня обычно интересует психология, а не отпечатки пальцев или сигаретный пепел. Однако в данном случае придется прибегнуть к помощи науки. В этом купе полным-полно улик, но как поручиться, что они не подложные?
  — Я не вполне вас понимаю, мсье Пуаро.
  — Ну что ж, приведу пример. Мы находим женский носовой платок. Кто его потерял, женщина? А может быть, мужчина, совершивший преступление, решил: «Пусть думают, что это — дело рук женщины. Я нанесу куда больше ран, чем нужно, причем сделаю это так, что будет казаться, будто некоторые из них нанесены человеком слабым и немощным, потом оброню на видном месте женский платок». Это один вариант. Но есть и другой. Предположим, что убийца — женщина. И тогда она нарочно роняет ершик для трубки, чтобы подумали, будто преступление совершил мужчина. Неужели мы можем всерьез предположить, будто два человека, мужчина и женщина, не сговариваясь, совершили одно и то же преступление и притом каждый из них был так небрежен, что оставил нам по улике? Не слишком ли много тут совпадений?
  — А какое отношение имеет к этому картонка? — все еще недоумевая, спросил доктор.
  — Сейчас расскажу. Так вот, как я уже говорил, все эти улики — часы, остановившиеся в четверть второго, носовой платок, ершик для трубки — могут быть и подлинными, и подложными. Этого я пока еще не могу определить. Но есть одна, на мой взгляд, подлинная улика, хотя и тут я могу ошибиться. Я говорю о плоской спичке, доктор. Я уверен, что ее зажег не мистер Рэтчетт, а убийца. И зажег, чтобы уничтожить компрометирующую бумагу. А следовательно, в этой бумаге была какая-то зацепка, которая давала ключ к разгадке. И я попытаюсь восстановить эту записку и узнать, в чем же состояла зацепка.
  Он вышел из купе и через несколько секунд вернулся с маленькой спиртовкой и щипцами для завивки.
  — Это для усов, — объяснил Пуаро, тряхнув щипцами.
  Доктор во все глаза следил за ним. Пуаро распрямил проволочные полушария, осторожно положил обуглившийся клочок бумаги на одно из них, другое наложил поверх и, придерживая оба полушария щипцами, подержал это сооружение над пламенем спиртовки.
  — Кустарщина, что и говорить, — бросил он через плечо, — но будем надеяться, что она послужит нашим целям.
  Доктор внимательно следил за действиями Пуаро. Проволочные сетки накалились, и на бумаге начали проступать еле различимые очертания букв. Буквы медленно образовывали слова — слова, написанные огнем. Клочок был очень маленький — всего три слова и часть четвертого: «…мни маленькую Дейзи Армстронг».
  — Вот оно что! — вскрикнул Пуаро.
  — Вам это что-нибудь говорит? — спросил доктор.
  Глаза Пуаро засверкали. Он бережно отложил щипцы.
  — Да, — сказал он. — Теперь я знаю настоящую фамилию убитого. И знаю, почему ему пришлось уехать из Америки.
  — Как его фамилия?
  — Кассетти.
  — Кассетти? — Константин наморщил лоб. — О чем-то эта фамилия мне напоминает. О каком-то событии несколько лет назад… Нет, не могу вспомнить… Какое-то шумное дело в Америке, не так ли?
  — Да, — сказал Пуаро. — Вы не ошиблись. Это случилось в Америке. — Видно было, что он не склонен распространяться на эту тему. Оглядывая купе, он добавил: — В свое время мы этим займемся. А теперь давайте удостоверимся, что мы осмотрели все, что можно.
  Он еще раз быстро и ловко обыскал карманы убитого, но не нашел там ничего, представляющего интерес. Попытался открыть дверь, ведущую в соседнее купе, но она была заперта с другой стороны.
  — Одного я не понимаю, — сказал доктор Константин, — через окно убийца не мог уйти, смежная дверь была заперта с другой стороны, дверь в коридор заперта изнутри и на ключ, и на цепочку. Как же тогда ему удалось удрать?
  — Точно так же рассуждает публика в цирке, когда иллюзионист запихивает связанного по рукам и ногам человека в закрытый ящик и он исчезает.
  — Вы хотите сказать…
  — Я хочу сказать, — объяснил Пуаро, — что, если убийце нужно было уверить нас, будто он убежал через окно, он, естественно, должен был доказать нам, что иначе он выйти не мог. Это такой же трюк, как исчезновение человека из закрытого ящика. А наше дело — узнать, как был проделан этот трюк.
  Пуаро задвинул на засов дверь, ведущую в соседнее купе.
  — На случай, — пояснил он, — если достопочтенной миссис Хаббард взбредет в голову посмотреть на место преступления, чтобы описать потом это своей дочери. — Он снова огляделся вокруг. — Здесь нам, я полагаю, больше делать нечего. Вернемся к мсье Буку.
  Глава 8
  Похищение Дейзи Армстронг
  Когда они вошли в купе мсье Бука, тот приканчивал омлет.
  — Я приказал сразу же подавать обед, — сказал он, — и потом поскорее освободить ресторан, чтобы мсье Пуаро мог начать опрос свидетелей. А нам троим я распорядился принести еду сюда.
  — Отличная мысль. — Пуаро обрадовался.
  Никто не успел проголодаться, поэтому обед отнял у них мало времени; однако мсье Бук решил заговорить о волнующем всех предмете, лишь когда они перешли к кофе.
  — Ну и что? — спросил он.
  — А то, что мне удалось установить личность убитого. Я знаю, почему ему пришлось бежать из Америки.
  — Кто он?
  — Помните, в газетах одно время много писали о ребенке Армстронгов? Так вот Рэтчетт — это и есть Кассетти, тот самый, убийца Дейзи Армстронг.
  — Теперь припоминаю. Ужасная трагедия! Однако я помню ее лишь в самых общих чертах.
  — Полковник Армстронг был англичанин, кавалер ордена Виктории, но мать его была американка, дочь У.-К. Ван дер Холта, знаменитого уолл-стритского миллионера. Армстронг женился на дочери Линды Арден, самой знаменитой в свое время трагической актрисы Америки. Армстронги жили в Америке со своим единственным ребенком — маленькой девочкой, которую боготворили. Когда девочке исполнилось три года, ее похитили и потребовали за нее немыслимый выкуп. Не стану утомлять вас рассказом обо всех деталях дела. Перейду к моменту, когда родители, уплатив выкуп в двести тысяч долларов, нашли труп ребенка. Оказалось, что девочка была мертва по крайней мере две недели. Трудно описать всеобщее возмущение. Однако это еще не конец. Миссис Армстронг в скором времени должна была родить. От потрясения она преждевременно родила мертвого ребенка и умерла. Убитый горем муж застрелился.
  — Боже мой, какая трагедия! Теперь я вспомнил, — сказал мсье Бук. — Однако, насколько я знаю, погиб и кто-то еще?
  — Да, несчастная нянька, француженка или швейцарка по происхождению. Полиция была убеждена, что она замешана в преступлении. Девушка плакала и все отрицала, но ей не поверили, и она в припадке отчаяния выбросилась из окна и разбилась насмерть. Потом выяснилось, что она никак не была причастна к преступлению.
  — Подумать страшно! — ужаснулся мсье Бук.
  — Примерно через полгода был арестован Кассетти, главарь шайки, похитившей ребенка. Шайка эта и раньше применяла такие методы. Если у них возникало подозрение, что полиция напала на их след, они убивали пленника, прятали тело и продолжали тянуть деньги у родственников до тех пор, пока преступление не раскрывалось. Скажу вам сразу, мой друг, девочку убил Кассетти, и в этом никаких сомнений нет. Однако благодаря огромным деньгам, которые он накопил, и тайной власти над разными людьми он сумел добиться того, что его оправдали, придравшись к какой-то формальности. Толпа все равно линчевала бы его, но он понял это и вовремя смылся. Теперь мне стало ясно и дальнейшее. Он переменил фамилию, уехал из Америки и с тех пор ушел на покой, путешествовал, стриг купоны.
  — Какой изверг! — с отвращением сказал мсье Бук. — Я нисколько не жалею, что его убили.
  — Разделяю ваши чувства.
  — И все же незачем было убивать его в «Восточном экспрессе». Будто нет других мест.
  Губы Пуаро тронула улыбка. Он понимал, что мсье Бук судит несколько предвзято.
  — Сейчас для нас главное, — объяснил Пуаро, — выяснить, кто убил Кассетти: какая-нибудь соперничающая шайка, у которой с Кассетти могли быть свои счеты, или же это была личная месть. — И он рассказал, что ему удалось прочесть на обуглившемся клочке бумаги. — Если мое предположение верно, значит, письмо сжег убийца. Почему? Да потому, что в нем упоминалась фамилия Армстронг, которая дает ключ к разгадке.
  — А кто-нибудь из Армстронгов остался в живых?
  — Увы, этого я не знаю. Мне кажется, я где-то читал о младшей сестре миссис Армстронг.
  Пуаро продолжал излагать выводы, к которым они с доктором пришли. При упоминании о сломанных часах мсье Бук заметно оживился:
  — Теперь мы точно знаем, когда было совершено преступление.
  — Да. Подумайте только — как удобно! — сказал Пуаро, и что-то в его голосе заставило обоих собеседников взглянуть на него с любопытством.
  — Вы говорите, будто сами слышали, как Рэтчетт без двадцати час разговаривал с проводником?
  Пуаро рассказал, как это было.
  — Что ж, — сказал мсье Бук, — во всяком случае, это доказывает, что без двадцати час Кассетти, или Рэтчетт, как я буду его по-прежнему называть, был жив.
  — Если быть совершенно точным, без двадцати трех час.
  — Значит, выражаясь официальным языком, в ноль тридцать семь мистер Рэтчетт был еще жив. По крайней мере, один факт у нас есть.
  Пуаро не ответил. Он сидел, задумчиво глядя перед собой.
  В дверь постучали, и в купе вошел официант.
  — Ресторан свободен, мсье, — сказал он.
  — Мы перейдем туда. — Мсье Бук поднялся.
  — Можно мне с вами? — спросил Константин.
  — Ну конечно же, дорогой доктор. Если только мсье Пуаро не возражает.
  — Нисколько. Нисколько.
  После короткого обмена любезностями: «Apres vous, monsieur». — «Mais non, apres vous»,441 — они вышли в коридор.
  Часть II
  Показания свидетелей
  Глава 1
  Показания проводника спальных вагонов
  В вагоне-ресторане все было подготовлено для допроса. Пуаро и мсье Бук сидели по одну сторону стола. Доктор — по другую. На столе перед Пуаро лежал план вагона Стамбул — Кале. На каждом купе красными чернилами было обозначено имя занимавшего его пассажира. Сбоку лежала стопка паспортов и билетов. Рядом разложили бумагу, чернила, ручку, карандаши.
  — Все в порядке, — сказал Пуаро, — мы можем без дальнейших проволочек приступить к расследованию. Прежде всего, я думаю, нам следует выслушать показания проводника спального вагона. Вы, наверное, знаете этого человека. Что вы можете сказать о нем? Можно ли отнестись с доверием к его словам?
  — Я в этом абсолютно уверен. Пьер Мишель служит в нашей компании более пятнадцати лет. Он француз, живет неподалеку от Кале. Человек в высшей степени порядочный и честный. Но особым умом не отличается.
  Пуаро понимающе кивнул:
  — Хорошо. Давайте поглядим на него.
  К Пьеру Мишелю отчасти вернулась былая уверенность, хотя он все еще нервничал.
  — Я надеюсь, мсье не подумает, что это мой недосмотр, — испуганно сказал Мишель, переводя глаза с Пуаро на Бука. — Ужасный случай. Я надеюсь, мсье не подумает, что я имею к этому отношение?
  Успокоив проводника, Пуаро приступил к допросу. Сначала он выяснил адрес и имя Мишеля, затем спросил, как давно он работает в этой компании и на этой линии в частности. Все это он уже знал и вопросы задавал лишь для того, чтобы разговорить проводника.
  — А теперь, — продолжал Пуаро, — перейдем к событиям прошлой ночи. Когда мистер Рэтчетт пошел спать, в котором часу?
  — Почти сразу же после ужина, мсье. Вернее, перед тем как мы выехали из Белграда. В то же время, что и накануне. Он велел мне, пока будет ужинать, приготовить постель, что я и сделал.
  — Кто входил после этого в его купе?
  — Его лакей, мсье, и молодой американец, его секретарь.
  — И больше никто?
  — Нет, мсье, насколько мне известно.
  — Отлично. Значит, вы видели или, вернее, слышали его в последний раз именно тогда?
  — Нет, мсье. Вы забыли: он позвонил мне без двадцати час, вскоре после того, как поезд остановился.
  — Опишите точно, что произошло.
  — Я постучался в дверь, он отозвался — сказал, что позвонил по ошибке.
  — Он говорил по-французски или по-английски?
  — По-французски.
  — Повторите в точности его слова.
  — Се n’est rien, je me suis trompe.442
  — Правильно, — сказал Пуаро. — То же самое слышал и я. А потом вы ушли?
  — Да, мсье.
  — Вы вернулись на свое место?
  — Нет, мсье. Позвонили из другого купе, и я сначала пошел туда.
  — А теперь, Мишель, я задам вам очень важный вопрос: где вы находились в четверть второго?
  — Я, мсье? Сидел на скамеечке в конце вагона лицом к коридору.
  — Вы в этом уверены?
  — Ну конечно же… Вот только…
  — Что — только?
  — Я выходил в соседний вагон, в афинский, потолковать с приятелем. Мы говорили о заносах. Это было сразу после часа ночи. Точнее сказать трудно.
  — Потом вы вернулись в свой вагон… Когда это было?
  — Тогда как раз раздался звонок, мсье… Я помню, мсье, я уже говорил вам об этом. Меня вызывала американская дама. Она звонила несколько раз.
  — Теперь и я припоминаю, — сказал Пуаро. — А после этого?
  — После этого, мсье? Позвонили вы, и я принес вам минеральную воду. Еще через полчаса я постелил постель в другом купе — в купе молодого американца, секретаря мистера Рэтчетта.
  — Когда вы пришли стелить постель, мистер Маккуин находился в купе один?
  — С ним был английский полковник из пятнадцатого номера. Они разговаривали.
  — Что делал полковник, когда ушел от Маккуина?
  — Вернулся в свое купе.
  — Пятнадцатое купе — оно ведь близко от вашей скамеечки, не так ли?
  — Да, мсье, это второе купе от конца вагона.
  — Постель полковника была уже постелена?
  — Да, мсье. Я постелил ему, когда он ужинал.
  — В котором часу они разошлись?
  — Не могу точно сказать, мсье. Во всяком случае, не позже двух.
  — А что потом?
  — Потом, мсье, я просидел до утра на своей скамеечке.
  — Вы больше не ходили в афинский вагон?
  — Нет, мсье.
  — А вы не могли заснуть?
  — Не думаю, мсье. Поезд стоял, и поэтому меня не клонило ко сну, как обычно бывает на ходу.
  — Кто-нибудь из пассажиров проходил по коридору в сторону вагона-ресторана или обратно? Вы не заметили?
  Проводник подумал.
  — Кажется, одна из дам прошла в туалет в дальнем конце вагона.
  — Какая дама?
  — Не знаю, мсье. Это было в дальнем конце вагона, и я видел ее только со спины. На ней было красное кимоно, расшитое драконами.
  Пуаро кивнул.
  — А потом?
  — До самого утра все было спокойно, мсье.
  — Вы уверены?
  — Да-да, извините. Вы же сами, мсье, открыли дверь и выглянули в коридор!
  — Отлично, мой друг, — сказал Пуаро. — Меня интересовало, помните вы об этом или нет. Между прочим, я проснулся от стука — что-то тяжелое ударилось о мою дверь. Как вы думаете, что бы это могло быть?
  Проводник вытаращил на него глаза:
  — Не знаю, мсье. Ничего такого не происходило. Это точно.
  — Значит, мне снились кошмары, — не стал спорить Пуаро.
  — А может, — сказал мсье Бук, — до вас донесся шум из соседнего купе?
  Пуаро как будто не расслышал его слов. Вероятно, ему не хотелось привлекать к ним внимание проводника.
  — Перейдем к другому пункту, — сказал он. — Предположим, убийца сел в поезд прошлой ночью. Вы уверены, что он не мог покинуть поезд после того, как совершил преступление?
  Пьер Мишель покачал головой.
  — А он не мог спрятаться где-нибудь в поезде?
  — Поезд обыскали, — сообщил мсье Бук, — так что вам придется отказаться от этой идеи, мой друг.
  — Да и потом, — сказал Мишель, — если бы кто-нибудь прошел в мой вагон, я бы обязательно это заметил.
  — Когда была последняя остановка?
  — В Виньковцах.
  — Во сколько?
  — Мы должны были отправиться оттуда в одиннадцать пятьдесят восемь. Но из-за погоды вышли на двадцать минут позже.
  — В ваш вагон можно пройти из других вагонов?
  — Нет, мсье. После обеда дверь, соединяющая спальный вагон с остальным поездом, закрывается.
  — А сами вы сходили с поезда в Виньковцах?
  — Да, мсье. Я вышел на перрон и встал, как и положено, у лестницы, ведущей в поезд. Точно так же, как и все остальные проводники.
  — А как обстоит дело с передней дверью, той, что около ресторана?
  Проводник было опешил, но быстро нашелся:
  — Наверняка кто-нибудь из пассажиров открыл ее — захотел посмотреть на сугробы.
  — Возможно, — согласился Пуаро. Минуту-две он задумчиво постукивал по столу.
  — Мсье не винит меня в недосмотре? — робко спросил проводник.
  Пуаро благосклонно улыбнулся:
  — Вам просто не повезло, мой друг. Кстати, пока не забыл, еще одна деталь: вы сказали, что звонок раздался в тот самый момент, когда вы стучали в дверь мистера Рэтчетта. Да я и сам это слышал. Из какого купе звонили?
  — Из купе княгини Драгомировой. Она велела прислать к ней горничную.
  — Вы выполнили ее просьбу?
  — Да, мсье.
  Пуаро задумчиво посмотрел на лежащий перед ним план вагона и кивнул.
  — Пока этого достаточно, — сказал он.
  — Благодарю вас, мсье.
  Проводник поднялся, посмотрел на мсье Бука.
  — Не огорчайтесь, — добродушно сказал директор, — вы ни в чем не виноваты.
  Пьер Мишель, просияв, вышел из купе.
  Глава 2
  Показания секретаря
  Минуты две Пуаро пребывал в глубоком раздумье.
  — Учитывая все, что нам стало известно, — сказал он наконец, — я считаю, настало время еще раз поговорить с Маккуином.
  Молодой американец не заставил себя ждать.
  — Как продвигаются дела? — спросил он.
  — Не так уж плохо. Со времени нашего последнего разговора мне удалось кое-что установить… и в частности, личность мистера Рэтчетта.
  В порыве любопытства Гектор Маккуин даже подался вперед.
  — И кто же это? — спросил он.
  — Как вы и подозревали, Рэтчетт — фамилия вымышленная. Под ней скрывался Кассетти — человек, организовавший самые знаменитые похищения детей, в том числе и нашумевшее похищение Дейзи Армстронг.
  На лице Маккуина отразилось изумление, но оно тут же сменилось возмущением.
  — Так это тот негодяй! — воскликнул он.
  — Вы об этом не догадывались, мистер Маккуин?
  — Нет, сэр, — твердо сказал американец. — Да я бы скорей дал отрубить себе правую руку, чем стал работать у него.
  — Ваше поведение выдает сильную неприязнь. Я угадал, мистер Маккуин?
  — На то есть особые причины. Мой отец был прокурором, он вел этот процесс. Мне не раз случалось встречаться с миссис Армстронг, редкой прелести была женщина и удивительной доброты. Горе ее сломило. — Лицо Маккуина посуровело. — Если кто-нибудь и получил по заслугам, то это Рэтчетт, или как там его, Кассетти. Так ему и надо. Убить такого негодяя — святое дело.
  — Вы говорите так, словно и сами охотно взяли бы на себя это святое дело.
  — Вот именно. Да я… — Он запнулся, вспыхнул. — Похоже, что я сам даю на себя материал.
  — Я бы скорее заподозрил вас, мистер Маккуин, если бы вы стали неумеренно скорбеть по поводу кончины вашего хозяина.
  — Не думаю, чтобы я смог это сделать даже под страхом смерти, — мрачно сказал Маккуин. — Если вы не сочтете мое любопытство неуместным, ответьте, пожалуйста, как вам удалось, ну это самое… установить личность Кассетти?
  — По найденному в купе обрывку письма.
  — А разве… Ну это самое… Неужели старик поступил так опрометчиво?…
  — Как на это взглянуть, — заметил Пуаро.
  Молодого человека его замечание явно озадачило. Он с недоумением посмотрел на Пуаро, пытаясь понять, что тот имеет в виду.
  — Моя задача, — сказал Пуаро, — выяснить, что делали вчера все пассажиры без исключения. Никто не должен обижаться, понимаете? Это обычные формальности.
  — Разумеется. Начинайте с меня, и я постараюсь, если, конечно, это удастся, очиститься от подозрений.
  — Мне не нужно спрашивать номер вашего купе, — улыбнулся Пуаро, — вчера я был вашим соседом. Это купе второго класса, места номер шесть и семь. После того как я перешел в другое купе, вы остались там один.
  — Совершенно верно.
  — А теперь, мистер Маккуин, я прошу вас рассказать обо всем, что вы делали после того, как ушли из вагона-ресторана.
  — Ничего нет проще. Я вернулся в купе, почитал, вышел погулять на перрон в Белграде, но тут же замерз и вернулся в вагон. Поговорил немного с молодой англичанкой из соседнего купе. Потом у меня завязался разговор с англичанином, полковником Арбэтнотом, кстати, вы, по-моему, прошли мимо нас. Заглянул к мистеру Рэтчетту и, как вам уже сообщил, записал кое-какие его указания относительно писем. Пожелал ему спокойной ночи и ушел. Полковник Арбэтнот еще стоял в коридоре. Ему уже постелили, поэтому я пригласил его к себе. Заказал выпивку, мы опрокинули по стаканчику. Толковали о международной политике, об Индии и о наших проблемах в связи с теперешним финансовым положением и кризисом на Уолл-стрит. Мне, как правило, не очень-то по душе англичане — уж очень они чопорные, но к полковнику я расположился.
  — Вы запомнили, когда он от вас ушел?
  — Довольно поздно. Так, пожалуй, часа в два.
  — Вы заметили, что поезд стоит?
  — Конечно. Мы даже удивлялись — почему. Посмотрели в окно, увидели, что намело много снегу, но это нас не встревожило.
  — Что было после того, как полковник Арбэтнот попрощался с вами?
  — Он пошел в свое купе, а я попросил кондуктора постелить мне.
  — Где вы находились, пока он стелил постель?
  — Стоял в коридоре около своего купе и курил.
  — А потом?
  — Лег спать и проспал до утра.
  — Вы выходили из поезда вчера вечером?
  — Мы с Арбэтнотом решили было выйти размяться в этих, ну как их… Виньковцах. Но стоял собачий холод — начиналась метель. И мы вернулись в вагон.
  — Через какую дверь вы выходили из поезда?
  — Через ближайшую к моему купе.
  — Ту, что рядом с вагоном-рестораном?
  — Да.
  — Вы не помните, засов был задвинут?
  Маккуин задумался.
  — Дайте вспомнить. Пожалуй, что да. Во всяком случае, сквозь ручку был продет какой-то прут. Вас это интересует?
  — Да. Когда вы вернулись в вагон, вы задвинули прут обратно?
  — Да нет… Кажется, нет. Я входил последним. Не помню точно. А это важно? — вдруг спросил он.
  — Может оказаться важным. Так вот, мсье, насколько я понимаю, пока вы с полковником Арбэтнотом сидели в вашем купе, дверь в коридор была открыта?
  Гектор Маккуин кивнул.
  — Скажите, пожалуйста, если, конечно, вы это помните, не проходил ли кто-нибудь по коридору после того, как мы отъехали от Виньковцов, но до того, как полковник ушел к себе?
  Маккуин наморщил лоб:
  — Один раз, кажется, прошел проводник — он шел от вагона-ресторана. И потом прошла женщина, но она шла к ресторану.
  — Что за женщина?
  — Не знаю. Я ее толком не разглядел. У нас как раз вышел спор с Арбэтнотом. Помню только, что за дверью промелькнули какие-то алые шелка. Я не присматривался, да и потом, я бы все равно не разглядел ее лица: я сидел лицом к ресторану, так что я мог видеть только ее спину, и то, когда она прошла мимо двери.
  Пуаро кивнул.
  — Насколько я понимаю, она направлялась в туалет?
  — Наверное.
  — Вы видели, как она возвращалась?
  — Кстати говоря, нет. Теперь я вспоминаю, что действительно не видел, как она возвращалась. Наверное, я просто ее не заметил.
  — Еще один вопрос. Вы курите трубку, мистер Маккуин?
  — Нет, сэр.
  Пуаро с минуту помолчал.
  — Ну что ж, пока все. А теперь я хотел бы поговорить со слугой мистера Рэтчетта. Кстати, вы с ним всегда путешествовали вторым классом?
  — Он всегда. Я же обычно ехал в первом и по возможности в смежном с мистером Рэтчеттом купе: он держал почти весь багаж в моем купе, и вдобавок и я, и багаж были поблизости. Однако на этот раз все купе первого класса, за исключением того, которое он занимал, были раскуплены.
  — Понимаю. Благодарю вас, мистер Маккуин.
  Глава 3
  Показания слуги
  Американца сменил англичанин с непроницаемым землистого цвета лицом, которого Пуаро заприметил еще накануне. Он, как и положено слуге, остановился в дверях. Пуаро жестом предложил ему сесть.
  — Вы, насколько я понимаю, слуга мистера Рэтчетта?
  — Да, сэр.
  — Как вас зовут?
  — Эдуард Генри Мастермэн.
  — Сколько вам лет?
  — Тридцать девять.
  — Где вы живете?
  — Клеркенуэлл, Фрайар-стрит, 21.
  — Вы слышали, что ваш хозяин убит?
  — Да, сэр.
  — Скажите, пожалуйста, когда вы в последний раз видели мистера Рэтчетта?
  Слуга подумал:
  — Вчера вечером, около девяти часов, если не позже.
  — Опишите мне во всех подробностях ваше последнее свидание.
  — Я, как обычно, пошел к мистеру Рэтчетту, сэр, чтобы прислуживать ему, когда он будет ложиться.
  — Опишите подробно, в чем заключались ваши обязанности.
  — Я должен был сложить и развесить его одежду, сэр. Положить челюсть в воду и проверить, есть ли у него все, что требуется.
  — Он вел себя как обычно?
  Слуга на мгновение задумался.
  — Мне показалось, сэр, что он расстроен.
  — Чем?
  — Письмом, которое он читал. Он спросил, не я ли принес это письмо. Я, разумеется, сказал, что это сделал не я, но он обругал меня и потом всячески ко мне придирался.
  — Это было для него нехарактерно?
  — Да нет, он как раз был очень вспыльчивый. По любому поводу выходил из себя.
  — Ваш хозяин принимал когда-нибудь снотворное?
  Доктор Константин в нетерпении подался вперед.
  — В поезде всегда, сэр. Он говорил, что иначе ему не уснуть.
  — Вы знаете, какое снотворное он обычно принимал?
  — Не могу сказать, сэр. На бутылке не было названия. Просто надпись: «Снотворное. Принимать перед сном».
  — Он принял его вчера вечером?
  — Да, сэр. Я налил снотворное в стакан и поставил на туалетный столик.
  — Вы сами не видели, как он его принимал?
  — Нет, сэр.
  — А что потом?
  — Я спросил, не понадобится ли ему чего-нибудь еще, и осведомился, в какое время мистер Рэтчетт прикажет его разбудить. Он сказал, чтобы его не беспокоили, пока он не позвонит.
  — И часто так бывало?
  — Да, хозяин обычно звонил проводнику и посылал его за мной, когда собирался встать.
  — Обычно он вставал рано или поздно?
  — Все зависело от настроения, сэр. Иногда он вставал к завтраку, иногда только к обеду.
  — Значит, вас не встревожило, что дело идет к обеду, а хозяин не послал за вами?
  — Нет, сэр.
  — Вы знали, что у вашего хозяина есть враги?
  — Да, сэр, — невозмутимо ответил слуга.
  — Откуда вам это было известно?
  — Я слышал, как он разговаривал о каких-то письмах с мистером Маккуином, сэр.
  — Вы были привязаны к хозяину, Мастермэн?
  Лицо Мастермэна — если это только возможно — стало еще более непроницаемым, чем обычно.
  — Мне не хотелось бы об этом говорить, сэр. Он был щедрым хозяином.
  — Но вы его не любили?
  — Скажем так: мне американцы вообще не по вкусу.
  — Вы бывали в Америке?
  — Нет, сэр.
  — Вы читали в газетах о похищении ребенка Армстронгов?
  Землистое лицо слуги порозовело.
  — Конечно, сэр. Похитили маленькую девочку, верно? Ужасная история!
  — А вы не знали, что главным организатором похищения был ваш хозяин, мистер Рэтчетт?
  — Разумеется, нет, сэр. — В бесстрастном голосе слуги впервые прозвучало возмущение. — Не могу в это поверить, сэр.
  — И тем не менее это так. А теперь перейдем к тому, что вы делали вчера ночью. Сами понимаете, что это обычные формальности. Что вы делали после того, как ушли от хозяина?
  — Я передал мистеру Маккуину, сэр, что его зовет хозяин. Потом вернулся в свое купе и читал.
  — Ваше купе…
  — Я занимаю последнее купе второго класса, сэр, в том конце, где вагон-ресторан.
  Пуаро поглядел на план.
  — Понятно… А какое место вы занимаете?
  — Нижнее, сэр.
  — То есть четвертое?
  — Да, сэр.
  — С вами кто-нибудь еще едет?
  — Да, сэр. Рослый итальянец.
  — Он говорит по-английски?
  — С грехом пополам, сэр, — презрительно сказал слуга. — Он живет в Америке, в Чикаго, насколько я понял.
  — Вы с ним много разговаривали?
  — Нет, сэр. Я предпочитаю читать.
  Пуаро улыбнулся. Он живо представил себе, как этот джентльмен — «слуга для джентльменов» — пренебрежительно осаживает говорливого верзилу итальянца.
  — А что вы читаете, разрешите полюбопытствовать? — спросил Пуаро.
  — В настоящее время, сэр, я читаю роман «Пленник любви» миссис Арабеллы Ричардсон.
  — Хорошая книга?
  — Весьма занимательная, сэр.
  — Ну что ж, продолжим. Вы вернулись в свое купе и читали «Пленника любви» до…
  — Примерно в половине одиннадцатого, сэр, итальянец захотел спать. Пришел проводник и постелил нам.
  — После этого вы легли и заснули?
  — Лег, сэр, но не заснул.
  — Почему? Вам не спалось?
  — У меня разболелись зубы, сэр.
  — Вот как! Это мучительно.
  — В высшей степени.
  — Вы что-нибудь принимали от зубной боли?
  — Я положил на зуб гвоздичное масло, сэр, оно немного облегчило боль, но заснуть все равно не смог. Я зажег ночник над постелью и стал читать, чтобы немного отвлечься.
  — Вы так и не уснули в эту ночь?
  — Нет, сэр. Я задремал уже около четырех утра.
  — А ваш сосед?
  — Итальянец? Он храпел вовсю.
  — Он не выходил из купе ночью?
  — Нет, сэр.
  — А вы?
  — Нет, сэр.
  — Вы что-нибудь слышали ночью?
  — Да нет, сэр. То есть ничего необычного. Поезд стоял, поэтому было очень тихо.
  Пуаро с минуту помолчал, потом сказал:
  — Ну что ж, мы почти все выяснили. Вы ничем не можете помочь нам разобраться в этой трагедии?
  — Боюсь, что нет. Весьма сожалею, сэр.
  — А вы не знаете, ваш хозяин и мистер Маккуин ссорились?
  — Нет-нет, сэр. Мистер Маккуин очень покладистый господин.
  — У кого вы служили, прежде чем поступить к мистеру Рэтчетту?
  — У сэра Генри Томлинсона, сэр, он жил на Гроувенор-сквер.
  — Почему вы ушли от него?
  — Он уехал в Восточную Африку, сэр, и больше не нуждался в моих услугах. Но я уверен, сэр, что он не откажется дать обо мне отзыв. Я прожил у него несколько лет.
  — Сколько вы прослужили у мистера Рэтчетта?
  — Немногим больше девяти месяцев, сэр.
  — Благодарю вас, Мастермэн. Да, кстати, что вы курите — трубку?
  — Нет, сэр. Я курю только сигареты, недорогие сигареты, сэр.
  — Спасибо. Пока все. — Пуаро кивком отпустил лакея.
  Слуга встал не сразу — он явно колебался.
  — Простите, сэр, но эта пожилая американка, она, что называется, вне себя; говорит, что знает досконально все про убийцу. Она очень взбудоражена, сэр.
  — В таком случае, — Пуаро улыбнулся, — нам надо, не мешкая, поговорить с ней.
  — Вызвать ее, сэр? Она уже давно требует, чтоб ее провели к начальству. Проводнику никак не удается ее успокоить.
  — Пошлите ее к нам, мой друг, — сказал Пуаро, — мы выслушаем все, что она хочет сообщить.
  Глава 4
  Показания пожилой американки
  Когда миссис Хаббард, запыхавшись, ворвалась в вагон, от возбуждения она еле могла говорить:
  — Нет, вы мне скажите, кто тут главный? Я хочу сообщить властям нечто оч-чень, оч-чень важное. И если вы, господа… — Ее взгляд блуждал по купе.
  Пуаро придвинулся к ней.
  — Можете сообщить мне, мадам, — сказал он. — Только умоляю вас, садитесь.
  Миссис Хаббард тяжело плюхнулась на сиденье напротив.
  — Вот что я вам хочу рассказать. Вчера ночью в поезде произошло убийство, и убийца был в моем купе! — Она сделала эффектную паузу, чтобы ее сообщение оценили по достоинству.
  — Вы в этом уверены, мадам?
  — Конечно, уверена. Да вы что? Я, слава богу, еще не сошла с ума. Я вам расскажу все-все как есть. Так вот, я легла в постель, задремала и вдруг проснулась — в купе, конечно, темно, но я чувствую, что где-то тут мужчина! Я так перепугалась, что даже не закричала! Да вы и сами знаете, как это бывает. И вот лежу я и думаю: «Господи, смилуйся, ведь меня убьют!» Просто не могу вам передать, что я пережила! А все эти мерзкие поезда, думаю, сколько в них убийств происходит, в газетах только об этом и пишут. И еще думаю: «А моих драгоценностей ему не видать». Потому что я, знаете ли, засунула их в чулок и спрятала под подушку. Это, кстати, не очень удобно — спать жестковато, да вы сами знаете, как это бывает. Но я отвлеклась. Так вот… О чем я?
  — Вы почувствовали, мадам, что в вашем купе находится мужчина.
  — Да, так вот, лежу я с закрытыми глазами и думаю: «Что делать?» И еще думаю: «Слава богу, моя дочь не знает, в какой переплет я попала». А потом все же собралась с духом, нащупала рукой кнопку на стене — вызвать проводника. И вот жму я, жму, а никто не идет. Я думала, у меня сердце остановится. «Боже ты мой, — говорю я себе, — может, всех пассажиров уже перебили». А поезд стоит, и тишина такая — просто жуть! А я все жму звонок и вдруг — слава тебе, господи! — слышу по коридору шаги, а потом стук в дверь. «Входите!» — кричу и включаю свет. Так вот, хотите верьте, хотите нет, а в купе ни души!
  Миссис Хаббард явно считала этот момент драматической кульминацией своего рассказа, а отнюдь не развязкой, как остальные.
  — Что же было потом, мадам?
  — Так вот, я рассказала обо всем проводнику, а он, видно, мне не поверил. Видно, решил, что мне это приснилось. Я, конечно, заставила его заглянуть под полку, хоть он и говорил, что туда ни одному человеку ни за что не протиснуться. Конечно, и так ясно, что мужчина удрал; но он был у меня в купе, и меня просто бесит, когда проводник меня успокаивает. Меня, слава богу, никто еще не называл вруньей, мистер… я не знаю вашего имени…
  — Пуаро, мадам, а это мсье Бук, директор компании, и доктор Константин.
  Миссис Хаббард с отсутствующим видом буркнула всем троим: «Приятно познакомиться» — и самозабвенно продолжала:
  — Так вот, учтите, я, конечно, не стану говорить, будто я сразу во всем разобралась. Сначала я решила, что это мой сосед, ну, тот бедняга, которого убили. Я велела проводнику проверить, заперта ли дверь между купе, и конечно же, засов не был задвинут. Но я сразу приняла меры. Приказала проводнику задвинуть засов, а как только он ушел, встала и для верности придвинула к двери еще и чемодан.
  — В котором часу это произошло, миссис Хаббард?
  — Не могу вам точно сказать. Я была так расстроена, что не посмотрела на часы.
  — И как вы объясняете случившееся?
  — И вы еще спрашиваете! Да, по-моему, это ясно как день! В моем купе был убийца. Ну кто же еще это мог быть?
  — Значит, вы считаете, он ушел в соседнее купе?
  — Откуда мне знать, куда он ушел! Я лежала зажмурившись и не открывала глаз.
  — Значит, он мог удрать через соседнее купе в коридор?
  — Не могу сказать. Я же говорю, что лежала с закрытыми глазами. — И миссис Хаббард судорожно вздохнула. — Господи, до чего я перепугалась! Если б только моя дочь знала…
  — А вы не думаете, мадам, что до вас доносились звуки из соседнего купе — из купе убитого?
  — Нет, не думаю. Мистер… как вас… Пуаро. Этот человек был в моем купе. О чем тут говорить, у меня ведь есть доказательства. — Миссис Хаббард торжественно вытащила из-под стола огромную сумку и нырнула в нее. Она извлекла из ее бездонных глубин два чистых носовых платка основательных размеров, роговые очки, пачку аспирина, пакетик глауберовой соли, пластмассовый тюбик ядовито-зеленых мятных лепешек, связку ключей, ножницы, чековую книжку, фотографию на редкость некрасивого ребенка, несколько писем, пять ниток бус в псевдовосточном стиле и, наконец, металлическую штучку, оказавшуюся при ближайшем рассмотрении пуговицей.
  — Видите эту пуговицу? Ну так вот, это не моя пуговица. У меня таких нет ни на одном платье. Я нашла ее сегодня утром, когда встала. — И она положила пуговицу на стол.
  Мсье Бук перегнулся через стол.
  — Это пуговица с форменной тужурки проводника! — воскликнул он.
  — Но ведь этому можно найти и естественное объяснение, — сказал Пуаро. — Эта пуговица, мадам, могла оторваться от тужурки проводника, когда он обыскивал купе или когда стелил вашу постель вчера вечером.
  — Ну как вы все этого не понимаете — словно сговорились! Так вот слушайте: вчера перед сном я читала журнал. Прежде чем выключить свет, я положила журнал на чемоданчик — он стоял у окна. Поняли?
  Они заверили ее, что поняли.
  — Так вот, проводник, не отходя от входной двери, заглянул под полку, потом подошел к двери в соседнее купе и закрыл ее; к окну он не подходил. А сегодня утром эта пуговица оказалась на журнале. Ну, что вы на это скажете?
  — Я скажу, мадам, что это улика, — объяснил Пуаро.
  Его ответ, похоже, несколько умиротворил американку.
  — Когда мне не верят, я просто на стенку лезу, — объяснила она.
  — Вы дали нам интересные и в высшей степени ценные показания, — заверил ее Пуаро. — А теперь не ответите ли вы на несколько вопросов?
  — Отчего же нет? Охотно.
  — Как могло случиться, что вы — раз вас так напугал Рэтчетт — не заперли дверь между купе?
  — Заперла, — незамедлительно возразила миссис Хаббард.
  — Вот как?
  — Ну да, если хотите знать, я попросила эту шведку — кстати, добрейшую женщину — посмотреть, задвинут ли засов, и она уверила меня, что он задвинут.
  — А почему вы сами не посмотрели?
  — Я лежала в постели, а на дверной ручке висела моя сумочка для умывальных принадлежностей — она заслоняет засов.
  — В котором часу это было?
  — Дайте подумать. Примерно в половине одиннадцатого или без четверти одиннадцать. Она пришла ко мне узнать, нет ли у меня аспирина. Я объяснила ей, где найти аспирин, и она достала его из моего саквояжа.
  — Вы все это время не вставали с постели?
  — Нет. — Она неожиданно рассмеялась. — Бедняжка была в большом волнении. Дело в том, что она по ошибке открыла дверь в соседнее купе.
  — Купе мистера Рэтчетта?
  — Да. Вы знаете, как легко спутать купе, когда двери закрыты. Она по ошибке вошла к нему. И очень огорчилась. Он, кажется, захохотал и вроде бы даже сказал какую-то грубость. Бедняжка вся дрожала. «Я делал ошибка, — лепетала она. — Так стыдно — я делал ошибка. Какой нехороший человек! Он говорил: „Вы слишком старый“.
  Доктор Константин прыснул. Миссис Хаббард смерила его ледяным взглядом:
  — Приличный человек никогда не позволит себе сказать такое даме. Тут совершенно не над чем смеяться.
  Доктор Константин поспешил извиниться.
  — После этого вы слышали шум из купе мистера Рэтчетта? — спросил Пуаро.
  — Ну… почти нет.
  — Что вы хотите этим сказать, мадам?
  — Ну, — она запнулась, — он храпел.
  — Ах так, значит, он храпел?
  — Зверски. Накануне я глаз не сомкнула.
  — А после того как вы так напугались из-за мужчины в вашем купе, вы больше не слышали его храпа?
  — Как я могла слышать, мистер Пуаро, ведь он был мертв!
  — Ах да, вы правы, — согласился Пуаро. Он явно смутился. — Вы помните похищение Дейзи Армстронг, миссис Хаббард? — спросил он.
  — Еще бы! Конечно, помню. Подумать только, что этот негодяй, похититель, вышел сухим из воды и избежал наказания! Попадись он мне в руки…
  — Он не избег наказания, мадам. Он умер. Умер вчера ночью.
  — Уж не хотите ли вы сказать… — Миссис Хаббард даже привстала со стула.
  — Вы угадали, мадам. Ребенка похитил Рэтчетт.
  — Ну и ну!.. Я должна немедленно написать об этом дочери. Ведь я вам говорила вчера вечером, что у этого человека страшное лицо? Как видите, я оказалась права. Моя дочь всегда говорит: «Если мама кого подозревает, можете держать пари на последний доллар, что это плохой человек».
  — Вы были знакомы с кем-нибудь из Армстронгов, миссис Хаббард?
  — Нет, они вращались в высших кругах. Но мне рассказывали, что миссис Армстронг была женщиной редкой прелести и что муж ее обожал.
  — Ну что ж, миссис Хаббард, вы оказали нам огромную помощь, поистине неоценимую. А теперь будьте любезны сообщить нам ваше полное имя.
  — Охотно. Каролина Марта Хаббард.
  — Запишите, пожалуйста, ваш адрес вот здесь.
  Миссис Хаббард, не переставая трещать, выполнила просьбу Пуаро.
  — Я просто прийти в себя не могу. Кассетти… здесь, в этом поезде!.. Но мне он сразу показался подозрительным, правда, мистер Пуаро?
  — Совершенно верно, мадам. Кстати, у вас есть красный шелковый халат?
  — Господи, какой странный вопрос! Нет, конечно, у меня с собой два халата: розовый фланелевый, тепленький, очень удобный для поездок, и еще один — мне его подарила дочь — в восточном стиле из малинового шелка. Но скажите ради бога, почему вас интересуют мои халаты?
  — Видите ли, мадам, вчера вечером некая особа в красном кимоно вошла или в ваше купе, или в купе мистера Рэтчетта. Как вы только что справедливо заметили, когда двери закрыты, их легко перепутать.
  — Так вот, ко мне никакая особа в красном кимоно не входила.
  — Значит, она вошла к мистеру Рэтчетту.
  Миссис Хаббард поджала губы и кисло сказала:
  — Меня этим не удивишь.
  — Значит, вы слышали женский голос в соседнем купе? — обратился к ней Пуаро.
  — Не понимаю, как вы догадались, мистер Пуаро? Ей-богу, не понимаю. По правде говоря, слышала.
  — Почему же, когда я спрашивал вас, что слышалось за соседней дверью, вы ответили, что оттуда доносился храп мистера Рэтчетта?
  — Это чистая правда. Он действительно довольно долго храпел. Ну а потом… — вспыхнула миссис Хаббард. — О таких вещах не принято говорить.
  — Когда вы услышали женский голос?
  — Не могу вам сказать. Я на минуту проснулась, услышала женский голос и поняла, что говорят в соседнем купе. Подумала: «Чего еще ожидать от такого человека? Ничего удивительного тут нет», — и снова уснула. Я бы ни за что не стала упоминать ни о чем подобном в присутствии троих незнакомых мужчин, если б вы не пристали ко мне с ножом к горлу.
  — Это было до того, как вы почувствовали, что в вашем купе мужчина, или после?
  — Вы снова повторяете ту же ошибку! Как могла бы эта женщина разговаривать с ним, если он был уже мертв?
  — Извините, я, должно быть, кажусь вам очень глупым, мадам?
  — Что ж, наверное, и вам случается ошибаться. Я просто в себя не могу прийти оттого, что моим соседом был этот мерзавец Кассетти. Что скажет моя дочь…
  Пуаро любезно помог почтенной даме собрать пожитки в сумку и проводил ее к двери.
  — Вы уронили платок, мадам, — окликнул он ее уже у выхода.
  Миссис Хаббард посмотрела на протянутый ей крошечный квадратик батиста.
  — Это не мой платок, мистер Пуаро. Мой платок при мне.
  — Извините, мадам. Я думал, раз на нем стоит Н — начальная буква вашей фамилии — Hubbard…
  — Любопытное совпадение, но тем не менее платок не мой. На моих стоят инициалы С.М.Н., и это практичные платки, а не никчемушные парижские финтифлюшки. Ну что толку в платке, в который и высморкаться нельзя?
  И так как никто из мужчин не смог ответить на ее вопрос, миссис Хаббард торжествующе выплыла из вагона.
  Глава 5
  Показания шведки
  Мсье Бук вертел в руках пуговицу, оставленную миссис Хаббард.
  — Не могу понять, к чему здесь эта пуговица. Уж не означает ли это, что Пьер Мишель все же замешан в убийстве? — Он замолк, но, так и не дождавшись ответа от Пуаро, продолжал: — Что вы скажете, мой друг?
  — Эта штуковина наталкивает нас на самые разные предположения, — сказал Пуаро задумчиво. — Но прежде чем обсуждать последние показания, давайте вызовем шведку. — Он перебрал паспорта, лежавшие на столе. — А вот и ее паспорт: Грета Ольсон, сорока девяти лет.
  Мсье Бук отдал приказание официанту, и вскоре тот привел пожилую даму с пучком изжелта-седых волос на затылке. В ее длинном добром лице было что-то овечье. Ее близорукие глаза вглядывались в Пуаро из-за очков, но никакого беспокойства она не проявляла.
  Выяснилось, что она понимает по-французски, и поэтому разговор решили вести по-французски. Сначала Пуаро спрашивал ее о том, что было ему уже известно: о ее имени, возрасте, адресе. Потом осведомился о роде ее занятий.
  Она сказала, что работает экономкой в миссионерской школе неподалеку от Стамбула. По образованию она медсестра.
  — Вы, конечно, знаете, что произошло минувшей ночью, мадемуазель?
  — Конечно. Это было ужасно! И американская дама говорит, что убийца был у нее в купе.
  — Насколько я понимаю, мадемуазель, вы последняя видели убитого живым?
  — Не знаю. Вполне возможно. Я по ошибке открыла дверь в его купе. Мне было стыдно — такая неловкость!
  — Вы его видели?
  — Да, он читал книгу. Я тут же извинилась и ушла.
  — Он вам что-нибудь сказал?
  Достопочтенная дама залилась краской:
  — Он засмеялся и что-то сказал. Я не разобрала, что именно.
  — Что вы делали потом, мадемуазель? — спросил Пуаро, тактично переменив тему.
  — Я пошла к американской даме, миссис Хаббард, попросить у нее аспирина, и она дала мне таблетку.
  — Она вас просила посмотреть, задвинута ли на засов дверь, смежная с купе мистера Рэтчетта?
  — Да.
  — Засов был задвинут?
  — Да.
  — Что вы делали потом?
  — Вернулась в свое купе, приняла аспирин, легла.
  — Когда это было?
  — Я легла без пяти одиннадцать. Перед тем как завести часы, я взглянула на циферблат, вот почему я могу сказать точно.
  — Вы быстро уснули?
  — Не очень. У меня перестала болеть голова, но я еще некоторое время лежала без сна.
  — Когда вы уснули, поезд уже стоял?
  — По-моему, нет. Мне кажется, когда я начала засыпать, мы остановились на какой-то станции.
  — Это были Виньковцы. А теперь скажите, мадемуазель, какое ваше купе — вот это? — И Пуаро ткнул пальцем в план.
  — Да, это.
  — Вы занимаете верхнюю полку или нижнюю?
  — Нижнюю. Место десятое.
  — У вас есть соседка?
  — Да, мсье, молодая англичанка. Очень милая и любезная. Она едет из Багдада.
  — После того как поезд отошел от Виньковцов, она выходила из купе?
  — Нет, это я знаю точно.
  — Откуда вы знаете, ведь вы спали?
  — У меня очень чуткий сон. Я просыпаюсь от любого шороха. Чтобы выйти, ей пришлось бы спуститься с верхней полки, и я бы обязательно проснулась.
  — А вы сами выходили из купе?
  — Только утром.
  — У вас есть красное шелковое кимоно, мадемуазель?
  — Что за странный вопрос? У меня очень практичный трикотажный халат.
  — А у вашей соседки, мисс Дебенхэм? Вы не можете сказать, какого цвета ее халат?
  — Лиловый бурнус без рукавов, такие продаются на Востоке.
  Пуаро кивнул.
  — Куда вы едете? В отпуск? — перешел он на дружеский тон.
  — Да, в отпуск домой. Но сначала я заеду на недельку в Лозанну — навестить сестру.
  — Будьте любезны, напишите адрес вашей сестры и ее фамилию.
  — С удовольствием. — Она написала на листке бумаги, протянутом ей Пуаро, фамилию и адрес сестры.
  — Вы бывали в Америке, мадемуазель?
  — Нет. Правда, я чуть было не поехала туда. Я должна была сопровождать одну больную даму, но в последний момент поездку отменили, и я очень об этом сожалела. Американцы — хорошие люди. Они жертвуют много денег на больницы и школы. И очень практичные.
  — Скажите, вы не слышали в свое время о похищении ребенка Армстронгов?
  — Нет, а что?
  Пуаро изложил обстоятельства дела. Грета Ольсон была возмущена. Седой пучок на ее затылке подпрыгивал от негодования.
  — Просто не верится, что бывают такие злые люди. Это испытание нашей веры. Бедная мать! У меня сердце разрывается от жалости к ней.
  Добрая шведка пошла к выходу, щеки ее пылали, в глазах стояли слезы.
  Пуаро что-то деловито писал на листке бумаги.
  — Что вы там пишете, мой друг? — спросил мсье Бук.
  — Друг мой, методичность и аккуратность во всем — вот мой девиз. Я составляю хронологическую таблицу событий.
  Кончив писать, он протянул бумагу мсье Буку.
  * * *
  «9.15 — поезд отправляется из Белграда.
  Приблизительно в 9.40 — слуга уходит от Рэтчетта, оставив на столе снотворное.
  Приблизительно в 10.00 — Маккуин уходит от Рэтчетта.
  Приблизительно в 10.40 — Грета Ольсон видит Рэтчетта (она последняя видит его живым). N. В. Рэтчетт не спит — читает книгу.
  0.10 — поезд отправляется из Виньковцов (с опозданием).
  0.30 — поезд попадает в полосу снежных заносов.
  0.37 — раздается звонок Рэтчетта. Проводник подходит к двери. Рэтчетт отвечает: «Се n’est rien. Je me suis trompe».
  Приблизительно в 1.17 — миссис Хаббард кажется, что у нее в купе находится мужчина. Она вызывает проводника».
  Мсье Бук одобрительно кивнул.
  — Все ясно, — сказал он.
  — Вас здесь ничто не удивляет, ничто не кажется вам подозрительным?
  — Нет. На мой взгляд, здесь все вполне ясно и четко. Очевидно, преступление совершено в 1.15. У нас есть такая улика, как часы, да и показания миссис Хаббард это подтверждают. Я позволю себе высказать догадку. Спроси вы меня, мой друг, я бы сказал, что убил Рэтчетта итальянец. Он живет в Америке, более того, в Чикаго, потом, не забывайте, что нож — национальное оружие итальянцев, к тому же убийца не удовольствовался одним ударом.
  — Это правда.
  — В этом, и только в этом лежит разгадка тайны. Я уверен, что он был из одной шайки с Рэтчеттом. Кассетти — итальянская фамилия. Очевидно, Рэтчетт его «заложил», как говорят в Америке. Итальянец выследил его, засыпал угрожающими письмами, затем последовала зверская месть. Все очень просто.
  Пуаро в раздумье покачал головой.
  — Боюсь, что все не так просто, — пробормотал он.
  — Я уверен, что это было именно так, — сказал мсье Бук, которому его теория нравилась все больше и больше.
  — А что вы скажете о показаниях слуги, которому зубная боль не давала спать, — он клянется, что итальянец не выходил из купе?
  — В этом вся загвоздка.
  В глазах Пуаро сверкнула насмешка.
  — Да, это весьма неудачно. У слуги мистера Рэтчетта болели зубы, и это опровергает вашу версию, зато помогает нашему другу итальянцу.
  — Позже этому будет найдено объяснение, — сказал мсье Бук с завидной уверенностью.
  Пуаро покачал головой.
  — Нет-нет, тут все не так просто, — снова пробормотал он.
  Глава 6
  Показания русской княгини
  — А теперь послушаем, что скажет об этой пуговице Пьер Мишель, — предложил Пуаро.
  Позвали проводника. В его глазах они прочли вопрос. Мсье Бук откашлялся.
  — Мишель, — сказал он, — вот пуговица от вашей тужурки. Ее нашли в купе американской дамы. Что вы на это скажете?
  Проводник машинально провел рукой по пуговицам.
  — У меня все пуговицы на месте, мсье. Вы ошибаетесь.
  — Очень странно.
  — Не могу знать, мсье.
  Проводник был явно удивлен, но не выглядел ни смущенным, ни виноватым.
  Мсье Бук многозначительно сказал:
  — Если учесть те обстоятельства, при которых эту пуговицу нашли, наверняка можно заключить, что ее потерял человек, находившийся прошлой ночью в тот момент, когда миссис Хаббард вам позвонила, в ее купе.
  — Но там никого не было. Даме, должно быть, померещилось.
  — Нет, ей не померещилось, Мишель. Убийца мистера Рэтчетта прошел через ее купе и обронил эту пуговицу.
  Когда до Пьера Мишеля дошел смысл слов мсье Бука, он пришел в неописуемое волнение.
  — Это неправда, мсье, неправда! — закричал он. — Вы обвиняете меня в убийстве? Меня? Но я не виновен! Я ни в чем не виновен! Чего ради я стал бы убивать мистера Рэтчетта — ведь я с ним никогда прежде не сталкивался?
  — Где вы были, когда раздался звонок миссис Хаббард?
  — Я уже говорил вам, мсье, — в соседнем вагоне, разговаривал с коллегой.
  — Мы пошлем за ним.
  — Пошлите, очень вас прошу, мсье, пошлите за ним.
  Пришедший проводник соседнего вагона не замедлил подтвердить показания Пьера Мишеля и добавил, что при их разговоре присутствовал еще и проводник бухарестского вагона. Они говорили о снежных заносах и проболтали уже минут десять, когда Мишелю послышался звонок. Он открыл дверь в свой вагон, и на этот раз все явственно услышали звонок. Звонили очень настойчиво. Мишель опрометью кинулся к себе.
  — Теперь видите, мсье, что я не виновен! — потерянно твердил Мишель.
  — А как вы объясните, что в купе оказалась эта пуговица?
  — Не знаю, мсье. Не могу взять в толк. У меня все пуговицы на месте.
  Двое других проводников тоже заявили, что они не теряли пуговиц и не заходили в купе миссис Хаббард.
  — Успокойтесь, Мишель, — сказал мсье Бук, — и мысленно возвратитесь к тому моменту, когда, услышав звонок миссис Хаббард, побежали в свой вагон. Скажите, вы кого-нибудь встретили в коридоре?
  — Нет, мсье.
  — И никто не шел по коридору к вагону-ресторану?
  — Опять-таки нет, мсье.
  — Странно, — сказал мсье Бук.
  — Не слишком, — возразил Пуаро, — это вопрос времени. Миссис Хаббард просыпается и обнаруживает у себя в купе мужчину. Минуту-две она лежит, боясь шелохнуться и зажмурившись. А что, если в это самое время мужчина выскользнул в коридор? Она вызывает проводника. Тот приходит не сразу. Он откликается только на третий или четвертый звонок. По-моему, убийце вполне хватило бы времени…
  — Для чего? Для чего, друг мой? Вспомните, поезд со всех сторон окружают сугробы.
  — У нашего таинственного убийцы два пути, — сказал Пуаро с расстановкой, — он может ретироваться в один из туалетов или скрыться в купе.
  — Но ведь все купе заняты.
  — Вот именно.
  — Вы хотите сказать, он мог скрыться в своем собственном купе?
  Пуаро кивнул.
  — Да, все совпадает, — пробормотал мсье Бук. — В те десять минут, пока проводник отсутствует, убийца выходит из своего купе, входит в купе Рэтчетта, убивает его, запирает дверь изнутри на ключ и на цепочку, выходит в коридор через купе миссис Хаббард, и к тому времени, когда проводник возвращается, он уже преспокойно сидит в своем собственном купе.
  — Не так-то все просто, мой друг, — буркнул Пуаро. — То же самое скажет вам наш дорогой доктор.
  Мсье Бук мановением руки отпустил проводников.
  — Нам осталось опросить еще восемь пассажиров, — объявил Пуаро. — Пять пассажиров первого класса — княгиню Драгомирову, графа и графиню Андрени, полковника Арбэтнота и мистера Хардмана. И трех пассажиров второго класса — мисс Дебенхэм, Антонио Фоскарелли и горничную княгини — фрейлейн Шмидт.
  — Кого мы вызовем первым — итальянца?
  — Дался вам этот итальянец! Нет, мы начнем с верхушки. Не будет ли княгиня Драгомирова столь любезна уделить нам немного времени? Передайте ей нашу просьбу, Мишель.
  — Передам, мсье, — сказал проводник, выходя.
  — Передайте ей, что, если ее сиятельству неугодно прийти сюда, мы придем в ее купе! — крикнул ему вслед мсье Бук.
  Однако княгиня Драгомирова не пожелала воспользоваться этим любезным предложением. Вскоре она вошла в вагон-ресторан и, отвесив присутствующим легкий поклон, села напротив Пуаро. Ее маленькое жабье личико со вчерашнего дня еще сильнее пожелтело. Она была уродлива, тут двух мнений быть не могло, однако глаза ее, в довершение сходства с жабой, походили на драгоценные камни — темные, властные, они светились умом и энергией. Голос у нее был низкий, немного скрипучий, дикция очень четкая. Она решительно прервала цветистые излияния мсье Бука:
  — В извинениях нет никакой нужды, господа. Насколько я знаю, в поезде произошло убийство. Вполне естественно, что вам необходимо опросить всех пассажиров. Я буду рада оказать вам посильную помощь.
  — Вы очень любезны, мадам, — сказал Пуаро.
  — Вовсе нет. Это мой долг. О чем вы хотите меня спросить?
  — Ваше полное имя и адрес, мадам. Не хотите ли записать их?
  Пуаро протянул княгине лист бумаги и карандаш, но она лишь махнула рукой.
  — Напишите сами, — предложила она, — это несложно: Наталья Драгомирова, Париж, авеню Клебера, 17.
  — Вы едете из Константинополя домой, мадам?
  — Да, я останавливалась там в австрийском посольстве. Со мной едет моя горничная.
  — Будьте любезны, расскажите мне вкратце, что вы делали вчера вечером после ужина?
  — Охотно. Еще из ресторана я послала проводника постелить мне постель. После ужина я сразу легла. До одиннадцати читала, потом выключила свет. Заснуть мне не удалось — меня мучает ревматизм. Без четверти час я вызвала горничную. Она сделала мне массаж и читала вслух до тех пор, пока я не задремала. Не могу точно сказать, сколько она у меня пробыла. Может быть, полчаса, а может быть, и дольше.
  — Поезд к тому времени уже стоял?
  — Да.
  — Вы за это время не слышали ничего необычного, мадам?
  — Нет.
  — Как зовут вашу горничную?
  — Хильдегарда Шмидт.
  — Она давно у вас служит?
  — Пятнадцать лет.
  — Вы ей доверяете?
  — Полностью. Она родом из поместья моего покойного мужа.
  — Я полагаю, вы бывали в Америке, мадам?
  Неожиданный поворот разговора удивил княгиню, она вскинула бровь:
  — Неоднократно.
  — Вы были знакомы с Армстронгами — семьей, где произошла известная трагедия?
  — Это мои друзья, мсье. — В голосе старой дамы сквозило волнение.
  — Следовательно, вы хорошо знали полковника Армстронга?
  — Его я почти не знала, но его жена, Соня Армстронг, была моей крестницей. Я дружила с ее матерью, актрисой Линдой Арден. Замечательная актриса, одна из величайших трагических актрис мира. В ролях леди Макбет и Магды443 ей не было равных. Я была не только ее поклонницей, но и близкой подругой.
  — Она умерла?
  — Нет, нет, но она живет в полном уединении. У нее очень хрупкое здоровье, и она почти не встает с постели.
  — У нее, насколько мне помнится, была еще одна дочь?
  — Да, она гораздо моложе миссис Армстронг.
  — Она жива?
  — Разумеется.
  — А где она?
  Старуха кинула на Пуаро испытующий взгляд:
  — Я должна спросить вас, почему вы задаете мне такие вопросы. Какое отношение они имеют к расследуемому вами убийству?
  — А вот какое: убитый был причастен к похищению и гибели ребенка миссис Армстронг.
  — Вот оно что! — Княгиня строго сдвинула брови, выпрямилась. — Раз так, я могу только приветствовать это убийство. Я надеюсь, вы поймете мою предвзятость.
  — Вполне. А теперь вернемся к вопросу, на который вы не ответили. Где сейчас младшая дочь Линды Арден, сестра миссис Армстронг?
  — Откровенно говоря, мсье, не знаю. Я потеряла из виду младшее поколение. Кажется, она несколько лет назад вышла замуж за англичанина и уехала в Англию, но его фамилия выпала у меня из памяти. — Княгиня помолчала, потом сказала: — Вы хотите спросить меня о чем-нибудь еще, господа?
  — Еще один вопрос, мадам, на этот раз личного свойства. Какого цвета ваш халат?
  Княгиня снова вскинула бровь:
  — Что ж, я верю, что вами руководит не праздное любопытство. У меня синий атласный халат.
  — У нас больше нет к вам вопросов, мадам. Очень вам благодарен за то, что вы так охотно нам отвечали.
  Унизанная кольцами рука пошевелилась. Княгиня встала, остальные поднялись вслед за ней, однако она не торопилась уходить.
  — Извините меня, мсье, — сказала она, — но не откажите сообщить мне ваше имя. Ваше лицо мне знакомо.
  — Эркюль Пуаро к вашим услугам, мадам.
  Она помолчала.
  — Эркюль Пуаро… — сказала она через какое-то время. — Теперь я вспомнила. Это рок. — И двинулась к двери. Держалась княгиня очень прямо, хотя видно было, что ходит она с трудом.
  — Voilà une grande dame,444 — заметил мсье Бук. — Что вы о ней думаете, мой друг?
  Пуаро в ответ только покачал головой.
  — Судьба, — повторил он. — Интересно, что она хотела этим сказать?
  Глава 7
  Показания графа и графини Андрени
  Вслед за княгиней пригласили графа и графиню Андрени. И тем не менее граф пришел один. Вблизи было еще заметнее, как он красив, — широкоплечий, с тонкой талией, рослый. Если б не длинные усы и широкие скулы, в своем хорошо сшитом костюме он вполне мог бы сойти за англичанина.
  — Итак, господа, чем могу служить? — спросил он.
  — Видите ли, мсье, — сказал Пуаро, — сложившиеся обстоятельства обязывают нас опросить всех пассажиров.
  — Конечно, конечно. — Граф был любезен. — Вполне понимаю вас! Однако боюсь, что мы с женой вряд ли вам поможем. Мы спали и ничего не слышали.
  — Вы знаете, кто был убит?
  — Я понял, что убили высокого американца с удивительно неприятным лицом. Он сидел вон за тем столиком. — И граф кивнул на стол, который занимали Рэтчетт и Маккуин.
  — Совершенно верно, мсье. Я хотел спросить, известна ли вам фамилия этого человека?
  Вопросы Пуаро явно озадачили графа.
  — Если вы хотите узнать его фамилию, посмотрите в паспорт: там все должно быть указано.
  — В паспорте стоит фамилия Рэтчетт, но это не настоящая его фамилия, — объяснил Пуаро. — На самом деле это Кассетти, организатор многочисленных похищений и зверских убийств детей. — Он пристально наблюдал за графом, но на последнего его сообщение, по-видимому, не произвело никакого впечатления. Он удивился, не более того.
  — Вот как! — сказал граф. — Это проливает свет на убийство. Очень своеобразная страна Америка.
  — Вы, вероятно, бывали там, господин граф?
  — Я прожил год в Вашингтоне.
  — И вероятно, знали семью Армстронг?
  — Армстронг, Армстронг… Что-то не припомню… Столько людей встречаешь!.. — Граф улыбнулся и пожал плечами. — Однако не будем отвлекаться, господа. Чем еще могу быть полезен?
  — Скажите, граф, когда вы легли спать?
  Пуаро украдкой взглянул на план. Граф и графиня Андрени занимали смежные купе, места номер двенадцать и тринадцать.
  — Мы попросили постелить постель в одном купе, а когда вернулись из вагона-ресторана, расположились в другом…
  — Это было купе номер…
  — Номер тринадцать. Мы играли в пикет. Часов в одиннадцать моя жена отправилась спать. Проводник постелил мне, я тоже лег и проспал до утра.
  — Вы заметили, что поезд остановился?
  — Я узнал об этом только утром.
  — А ваша жена?
  Граф улыбнулся:
  — Моя жена в поезде всегда принимает снотворное. И вчера она тоже приняла свою обычную дозу трионала. — И, помолчав, добавил: — Очень сожалею, но ничем больше не могу вам помочь.
  Пуаро протянул графу листок бумаги и карандаш:
  — Благодарю вас, граф. Простая формальность, но тем не менее я попросил бы вас написать здесь ваше имя, фамилию и адрес.
  Граф писал, тщательно выводя слова.
  — Пожалуй, лучше будет написать мне самому, — сказал он любезно. — Название моего родового поместья слишком сложно для людей, не знающих венгерский.
  Граф отдал листок Пуаро и поднялся.
  — Моей жене нет никакой необходимости приходить: она не знает ничего такого, о чем бы я вам не рассказал.
  Глаза Пуаро хитро блеснули.
  — Конечно, конечно, и все же мне бы очень хотелось задать один маленький вопросик графине.
  — Уверяю вас, это совершенно бесполезно. — В голосе графа зазвучал металл.
  Пуаро смущенно заморгал.
  — Чистейшая формальность, — сказал он. — Но, понимаете ли, совершенно необходимая для моего отчета.
  — Как вам будет угодно, — неохотно уступил граф. Коротко поклонился на иностранный манер и вышел из вагона.
  Пуаро протянул руку за паспортом. Там были проставлены имя, фамилия графа и его титулы. Далее стояло: «…в сопровождении жены. Имя — Елена-Мария, девичья фамилия — Гольденберг, возраст — двадцать лет». Прямо на имени расползлось большое жирное пятно — очевидно, след пальцев неаккуратного чиновника.
  — Дипломатический паспорт, — сказал мсье Бук. — Мы должны быть крайне осторожны, мой друг, и никоим образом их не обидеть. Да и потом, что общего могут иметь с убийством такие люди?
  — Не беспокойтесь, старина. Я буду сама тактичность. Ведь это чистейшая формальность.
  Он понизил голос — в вагон вошла госпожа Андрени. Прелестная графиня явно робела.
  — Вы хотели меня видеть, господа?
  — Это чистейшая формальность, графиня. — Пуаро галантно встал навстречу даме и указал ей на место напротив. — Мы хотим спросить вас, может быть, вы видели или слышали прошлой ночью что-нибудь такое, что могло бы пролить свет на это убийство?
  — Абсолютно ничего, мсье. Я спала.
  — Но неужели вы не слышали, какая суматоха поднялась в соседнем купе? У американской дамы, вашей соседки, началась истерика, она чуть не оборвала звонок, вызывая проводника.
  — Я ничего не слышала, мсье. Видите ли, я приняла снотворное.
  — Понимаю. Не смею вас дольше задерживать. — Она поспешила подняться, но Пуаро остановил ее: — Одну минуточку, скажите мне, ваше имя, девичья фамилия, возраст и так далее записаны здесь правильно?
  — Да, мсье.
  — В таком случае соблаговолите подписать это заявление.
  Быстрым изящным наклонным почерком она расписалась: Елена Андрени.
  — Вы ездили с мужем в Америку, мадам?
  — Нет, мсье. — Она улыбнулась и слегка покраснела. — Мы тогда еще не были женаты: мы обвенчались год назад.
  — Вот как! Благодарю вас, мадам. Кстати, скажите, пожалуйста, ваш муж курит?
  Графиня — она уже собралась уйти — удивленно посмотрела на Пуаро:
  — Да.
  — Трубку?
  — Нет. Сигары и сигареты.
  — Вот оно что! Благодарю вас.
  Графиня явно медлила, ее глаза — красивые, темные, миндалевидные, с длинными черными ресницами, оттенявшими матовую бледность щек, — следили за ним. Губы ее, очень ярко накрашенные на иностранный манер, были слегка приоткрыты. В красоте молодой графини было нечто необычайное, экзотическое.
  — Почему вы меня об этом спросили?
  — Мадам, — изящно взмахнул рукой Пуаро, — детективам приходится задавать всевозможные вопросы. Вот, к примеру, один из них: не могли бы вы мне сказать, какого цвета ваш халат?
  Графиня удивленно посмотрела на него.
  — У меня халат из золотистого шифона. А это так важно? — засмеялась она.
  — Очень важно, мадам.
  — Скажите, вы действительно сыщик? — спросила графиня.
  — Да, мадам, ваш покорный слуга — сыщик.
  — А я думала, что, пока мы едем по Югославии, полицейских в поезде не будет. Они появятся только в Италии.
  — Я не имею никакого отношения к югославской полиции, мадам. Я сыщик международного класса.
  — Вы служите Лиге Наций, мсье?
  — Я служу миру, мадам. — Пуаро приосанился. — В основном я работаю в Лондоне, — продолжал он и спросил, переходя на английский: — Вы говорите по-английски?
  — Отшень плохо! — У нее был прелестный акцент.
  Пуаро снова поклонился:
  — Не смею вас больше задерживать, мадам. Как видите, это было не так уж страшно.
  Она улыбнулась, кивнула и вышла из вагона.
  — Красивая женщина! — сказал мсье Бук одобрительно и вздохнул: — Однако этот разговор нам ничего не дал.
  — Да, эта пара ничего не видела и не слышала.
  — Но теперь мы пригласим наконец итальянца.
  Пуаро ответил не сразу. Его внимание было поглощено жирным пятном на паспорте венгерского дипломата.
  Глава 8
  Показания полковника Арбэтнота
  Пуаро тряхнул головой и вышел из глубокой задумчивости. Глаза его, встретившись с горящим любопытством взглядом мсье Бука, лукаво сверкнули.
  — Дорогой друг, — сказал он, — видите ли, я стал, что называется, снобом! И поэтому считаю, что сначала необходимо заняться первым классом, а потом уже вторым. Так что теперь я думаю пригласить импозантного полковника.
  После нескольких вопросов выяснилось, что познания полковника во французском весьма ограниченны, и Пуаро перешел на английский. Уточнив имя полковника, его фамилию, домашний адрес и армейскую должность, Пуаро продолжал:
  — Скажите, вы едете из Индии домой в отпуск, или, как мы говорим, «en permission»?
  Полковник Арбэтнот не проявил никакого интереса к тому, что и как называют презренные французишки, и ответил с подлинно британской краткостью:
  — Да.
  — Но вы не воспользовались судами Восточной линии?
  — Нет.
  — Почему?
  — Я предпочел отправиться поездом по причинам личного характера. — «Что, получил? — говорил весь его вид. — Это тебя научит не приставать к людям, нахал ты этакий!»
  — Вы ехали из Индии, нигде не останавливаясь?
  — Я остановился на одну ночь в Уре и на три дня в Багдаде у старого приятеля — он служит там, — сухо ответил полковник.
  — Вы пробыли три дня в Багдаде. Насколько мне известно, эта молодая англичанка, мисс Дебенхэм, тоже едет из Багдада. Вы там с ней не встречались?
  — Нет. Я познакомился с мисс Дебенхэм по дороге из Киркука в Ниссибин.
  Пуаро наклонился к собеседнику и с нарочитым иностранным акцентом вкрадчиво сказал:
  — Мсье, я хочу обратиться к вам с прошением. Вы и мисс Дебенхэм — единственные англичане в поезде. Мне необходимо знать ваше мнение друг о друге.
  — В высшей степени неподобающая просьба, — холодно ответил полковник.
  — Вовсе нет. Видите ли, преступление скорее всего совершила женщина. На теле убитого обнаружено двенадцать ножевых ран. Даже начальник поезда сразу сказал: «Это дело рук женщины». Так вот, какова моя первоочередная задача? Тщательнейшим образом разузнать все о пассажирках вагона Стамбул — Кале. Но англичанок понять очень трудно. Они такие сдержанные. Поэтому в интересах правосудия я обращаюсь за помощью к вам, мсье. Скажите мне, что вы думаете о мисс Дебенхэм? Что вы о ней знаете?
  — Мисс Дебенхэм, — сказал полковник с чувством, — настоящая леди.
  — Благодарю вас, — сказал Пуаро с таким видом, будто ему все стало ясно. — Значит, вы считаете маловероятным, что она замешана в преступлении?
  — Абсолютно нелепое предположение, — ответил Арбэтнот, — мисс Дебенхэм не была знакома с убитым. Впервые она увидела его здесь, в поезде.
  — Она вам об этом говорила?
  — Да. Она сразу обратила внимание на его неприятную внешность и поделилась этим впечатлением со мной. Если в убийстве замешана женщина, как вы считаете — без всяких, на мой взгляд, на то оснований, руководствуясь одними домыслами, — могу вас заверить, что мисс Дебенхэм тут совершенно ни при чем.
  — Вас, видно, это очень волнует? — улыбнулся Пуаро.
  Полковник Арбэтнот смерил его презрительным взглядом:
  — Не понимаю, что вы хотите этим сказать.
  Пуаро как будто смутился. Он опустил глаза и принялся ворошить бумаги.
  — Мы отвлеклись, — сказал он. — Давайте перейдем к фактам. Преступление, как у нас есть основания полагать, произошло вчера ночью, в четверть второго. По ходу следствия нам необходимо опросить всех пассажиров поезда и узнать, что они делали в это время.
  — Разумеется. В четверть второго я, если память мне не изменяет, разговаривал с молодым американцем — секретарем убитого.
  — Вот как. Вы пришли к нему в купе или он к вам?
  — Я к нему.
  — Вы имеете в виду молодого человека по фамилии Маккуин?
  — Да.
  — Он ваш друг или просто знакомый?
  — Я никогда раньше его не видел. Вчера мы случайно перекинулись парой фраз и разговорились. Вообще-то мне американцы не нравятся; как правило, мне трудно найти с ними общий язык.
  Пуаро улыбнулся, вспомнив гневные тирады Маккуина против «чопорных британцев».
  — Но этот молодой человек сразу расположил меня к себе. Хотя он где-то нахватался дурацких идей о том, как наладить дела в Индии: в этом беда всех американцев. Они идеалисты и к тому же сентиментальны. Его заинтересовало то, что я ему рассказывал об Индии, ведь я почти тридцать лет провел там. И меня заинтересовали его рассказы о финансовом кризисе в Америке. Потом мы перешли к международному положению. Я очень удивился, когда поглядел на часы и обнаружил, что уже четверть второго.
  — Вы закончили разговор в четверть второго?
  — Да.
  — Что вы делали потом?
  — Пошел в свое купе и лег.
  — Ваша постель была уже постелена?
  — Да.
  — Ваше купе — вот оно, номер пятнадцать — предпоследнее в противоположном ресторану конце вагона?
  — Да.
  — Где находился проводник, когда вы возвращались к себе в купе?
  — Он сидел в конце вагона за столиком. Между прочим, как раз в тот момент, когда я входил к себе, его вызвал Маккуин.
  — Зачем?
  — Я полагаю, чтоб тот постелил ему постель. Когда я сидел у него, постель не была постелена.
  — А теперь, полковник, я прошу вас вспомнить: когда вы разговаривали с Маккуином, кто-нибудь проходил мимо вас по коридору?
  — Масса народу, должно быть, но я не следил за этим.
  — Я говорю о последних полутора часах. Вы выходили в Виньковцах, верно?
  — Да. Но всего на минуту. Стоял ужасный холод, мела метель, так что я был рад вернуться в эту душегубку, хотя вообще-то я считаю, что топят здесь непозволительно.
  Мсье Бук вздохнул.
  — На всех не угодишь, — сказал он. — Англичане открывают все окна, другие, наоборот, закрывают. Да, на всех не угодишь.
  Ни Пуаро, ни Арбэтнот не обратили никакого внимания на его слова.
  — А теперь, мсье, попытайтесь вернуться мыслями в прошлое, — попросил Пуаро. — Итак, на платформе холодно. Вы возвращаетесь в вагон. Располагаетесь в купе и закуриваете сигарету, а возможно, и трубку… — Пуаро запнулся.
  — Я курил трубку, Маккуин — сигареты.
  — Поезд отправляется. Вы курите трубку, обсуждаете положение дел в Европе, в мире. Уже поздно. Почти все легли. Кто-нибудь проходил мимо вас? Подумайте.
  Арбэтнот сдвинул брови.
  — Трудно сказать, — произнес он наконец, — видите ли, я за этим не следил.
  — Но вы же военный. Вы должны отличаться особой наблюдательностью. Вы наверняка многое замечаете, так сказать, сами того не замечая.
  Полковник снова подумал и покачал головой:
  — Не могу сказать. Не помню, чтобы кто-нибудь проходил мимо, разве что проводник. Нет, погодите, кажется, проходила какая-то женщина.
  — Вы ее видели? Какая женщина — молодая, старая?
  — Я не видел ее. Не смотрел в ту сторону. Просто до меня донесся шорох и запах духов.
  — Духов. Хороших духов?
  — Да нет, скорее плохих. Такой, знаете ли, запах, что издалека шибает в нос. Но учтите, — торопливо продолжал полковник, — это могло быть и раньше. Видите ли, как вы сами сказали, такие вещи замечаешь, сам того не замечая. И вот в течение вечера я отметил про себя: «Женщина… Ну и духи!» Но когда она прошла, точно не могу сказать, хотя… скорее всего после Виньковцов.
  — Почему?
  — Помню, я почувствовал этот запах, как раз когда мы заговорили о пятилетке. Знаете, как бывает, запах духов навел меня на мысль о женщинах, а с женщин я перекинулся на положение женщин в России. А я помню, что до России мы добрались уже к концу разговора.
  — Вы можете определить, когда это было, более точно?
  — Н-нет. Где-то перед концом нашего разговора, примерно за полчаса.
  — После того как поезд остановился?
  Полковник кивнул:
  — Да. Я почти в этом уверен.
  — Что ж, перейдем к другому вопросу. Вы бывали в Америке, полковник?
  — Никогда. И не имею ни малейшей охоты туда ехать.
  — Вы были знакомы с полковником Армстронгом?
  — Армстронг… Армстронг… Я знал двух или трех Армстронгов. В шестидесятом полку служил Томми Армстронг — вы не о нем спрашиваете? Потом я знал Селби Армстронга — его убили на Сомме.
  — Я спрашиваю о полковнике Армстронге. О том, что женился на американке. О том, чью дочь похитили и убили.
  — А, припоминаю, читал об этом в газетах… Чудовищное преступление! Нет, я незнаком с ним. Хотя, конечно, слышал о нем. Тоби Армстронг. Славный малый. Общий любимец. Отлично служил. Награжден крестом Виктории.
  — Человек, которого убили прошлой ночью, был виновен в гибели ребенка Армстронгов.
  Лицо Арбэтнота посуровело.
  — Я считаю, что этот негодяй получил по заслугам, хотя лично я предпочел бы, чтобы его повесили по приговору суда. Хотя в Америке, кажется, сажают на электрический стул?
  — Следовательно, полковник Арбэтнот, вы за правосудие и против личной мести?
  — Разумеется! Не можем же мы поощрять кровную месть или пырять друг друга кинжалами, как корсиканцы или мафия, — сказал полковник. — Говорите что хотите, а, по-моему, суд присяжных — система вполне разумная.
  Пуаро минуту-другую задумчиво смотрел на полковника.
  — Да, — сказал он, — я так и думал, что вы придерживаетесь такой точки зрения. Ну что ж, полковник, у меня больше нет вопросов. Скажите, а вы не помните ничего такого, что показалось бы вам прошлой ночью подозрительным или, скажем так, кажется вам подозрительным теперь, ретроспективно? Ну, хоть сущий пустяк?
  Полковник Арбэтнот задумался.
  — Нет. Ничего. Вот разве… — И он замялся.
  — Пожалуйста, продолжайте, умоляю вас.
  — Это же абсолютная чепуха, — сказал полковник неохотно, — но раз уж вы сказали — хоть сущий пустяк…
  — Да-да, продолжайте.
  — Да нет, это действительно пустяк. Но раз уж вас так интересуют пустяки, скажу. Возвращаясь к себе, я заметил, что дверь следующего за моим купе, да вы знаете, последняя дверь по коридору…
  — Знаю, дверь купе номер шестнадцать.
  — Ну так вот, эта дверь была неплотно прикрыта. И сквозь щель украдкой выглядывал какой-то человек. Увидев меня, он тут же захлопнул дверь. Конечно, это абсолютная чепуха, но меня это удивило. Я хочу сказать, все открывают дверь и высовывают голову, когда им нужно выглянуть в коридор, но он делал это украдкой, как будто не хотел, чтобы его заметили. Поэтому я и обратил на него внимание.
  — М-да… — сказал Пуаро неуверенно.
  — Я же вам говорил, это абсолютная чепуха, — засмущался Арбэтнот. — Но вы знаете, раннее утро, тишина, и мне почудилось в этом что-то зловещее — настоящая сцена из детективного романа. Впрочем, все это ерунда. — Он встал. — Что ж, если я вам больше не нужен…
  — Благодарю вас, полковник, у меня все.
  Полковник ушел не сразу. Он явно перестал гневаться на паршивого французишку, посмевшего допрашивать британца.
  — Так вот, что касается мисс Дебенхэм… — сказал он неловко. — Можете мне поверить: она тут ни при чем. Она pukka sahib,445 — Полковник вспыхнул и ушел.
  — Что значит pukka sahib? — полюбопытствовал доктор Константин.
  — Это значит, — объяснил Пуаро, — что отец и братья мисс Дебенхэм обучались в тех же школах, что и полковник.
  — Только и всего?… — Доктор Константин был явно разочарован. — Значит, это не имеет никакого отношения к преступлению?
  — Ни малейшего, — сказал Пуаро. Он ушел в свои мысли, рука его машинально постукивала по столу.
  — Полковник Арбэтнот курит трубку, — вдруг вырвалось у него. — В купе Рэтчетта я нашел ершик для трубки. А мистер Рэтчетт курил только сигары.
  — И вы думаете…
  — Пока он один признался, что курит трубку. И он знал полковника Армстронга понаслышке, и не исключено, что знал его лично, хотя и отрицает это.
  — Значит, вы считаете возможным…
  Пуаро затряс головой:
  — Нет-нет, это невозможно… никак невозможно… Чтобы добропорядочный, недалекий, прямолинейный англичанин двенадцать раз кряду вонзил в своего врага нож! Неужели вы, мой друг, не чувствуете, насколько это неправдоподобно?
  — Это все психологические выкрутасы, — сказал мсье Бук.
  — Психологию надо уважать. У нашего преступления свой почерк, и это никоим образом не почерк полковника Арбэтнота. А теперь, — сказал Пуаро, — допросим следующего свидетеля.
  На этот раз мсье Бук не стал называть итальянца. Но он хотел, чтобы вызвали именно его.
  Глава 9
  Показания мистера Хардмана
  Последним из пассажиров первого класса вызвали мистера Хардмана — здоровенного огненно-рыжего американца, обедавшего за одним столом с итальянцем и лакеем.
  Он вошел в вагон, перекатывая во рту жевательную резинку. На нем были пестрый клетчатый костюм и розовая рубашка, в галстуке сверкала огромная булавка. Его большое мясистое лицо с грубыми чертами казалось добродушным.
  — Привет, господа, — сказал он. — Чем могу служить?
  — Вы уже слышали об убийстве, мистер э… Хардман?
  — Ага. — И он ловко перекатил резинку к другой щеке.
  — Так вот, нам приходится беседовать со всеми пассажирами.
  — Лично я не против. Наверное, без этого не обойтись.
  Пуаро посмотрел на лежащий перед ним паспорт.
  — Вы — Сайрус Бетман Хардман, подданный Соединенных Штатов, сорока одного года, коммивояжер фирмы по продаже лент для пишущих машинок?
  — Так точно, это я.
  — Вы едете из Стамбула в Париж?
  — Верно.
  — Причина поездки?
  — Дела.
  — Вы всегда ездите в первом классе, мистер Хардман?
  — Да, сэр, — подмигнул американец, — мои путевые издержки оплачивает фирма.
  — А теперь, мистер Хардман, перейдем к событиям прошлой ночи.
  Американец кивнул.
  — Что вы можете рассказать нам о них?
  — Решительно ничего.
  — Очень жаль. Но может быть, вы сообщите нам, мистер Хардман, что вы делали вчера после обеда?
  Похоже, американец в первый раз не нашелся с ответом.
  — Извините меня, господа, — сказал он после паузы, — но кто вы такие? Введите меня в курс дела.
  — Это мсье Бук, директор компании спальных вагонов. А этот господин — доктор, он обследовал тело.
  — А вы?
  — Я — Эркюль Пуаро. Компания пригласила меня расследовать убийство.
  — Слышал о вас, — сказал мистер Хардман. Минуту, от силы две он колебался. — Я думаю, лучше выложить все начистоту.
  — Разумеется, вы поступите весьма благоразумно, изложив нам все, что вам известно, — сухо сказал Пуаро.
  — Да я бы много чего вам наговорил, если б что знал. Но я ничего не знаю. Ровным счетом ничего, как я уже и говорил вам. А ведь мне полагается знать. Вот что меня злит. Именно мне и полагается все знать.
  — Объяснитесь, пожалуйста, мистер Хардман.
  Мистер Хардман вздохнул, выплюнул резинку, сунул ее в карман. В тот же момент весь его облик переменился. Водевильный американец исчез, на смену ему пришел живой человек. Даже гнусавый акцент и тот стал более умеренным.
  — Паспорт поддельный, а на самом деле я вот кто. — И он перебросил через стол визитную карточку.
  Пуаро долго изучал карточку, и мсье Бук в нетерпении заглянул через плечо.
  Мистер САЙРУС Б. ХАРДМАН.
  Сыскное агентство Макнейла.
  Нью-Йорк.
  Пуаро знал агентство Макнейла — одно из самых известных и уважаемых частных агентств Нью-Йорка.
  — А теперь, мистер Хардман, — сказал он, — расскажите нам, что сие означает.
  — Сейчас. Значит, дело было так. Я приехал в Европу — шел по следу двух мошенников, никакого отношения к этому убийству они не имели. Погоня закончилась в Стамбуле. Я телеграфировал шефу, получил распоряжение вернуться и уже было собрался в Нью-Йорк, как получил вот это.
  Он протянул письмо. На фирменном листке отеля «Токатлиан».
  «Дорогой сэр, мне сообщили, что вы представитель сыскного агентства Макнейла. Зайдите, пожалуйста, в мой номер сегодня в четыре часа дня».
  И подпись:
  С. Э. Рэтчетт.
  — Ну и что?
  — Я явился в указанное время, и мистер Рэтчетт посвятил меня в свои опасения, показал парочку угрожающих писем.
  — Он был встревожен?
  — Делал вид, что нет, но, похоже, перепугался насмерть. Он предложил мне ехать в Париж тем же поездом и следить, чтобы его не пристукнули. И я, господа, поехал вместе с ним, но, несмотря на это, его все-таки пристукнули. Крайне неприятно. Такое пятно на моей репутации.
  — Он вам сказал, что вы должны делать?
  — Еще бы! Он все заранее обмозговал. Он хотел, чтобы я занял соседнее с ним купе, но с этим делом ничего не вышло. Мне удалось достать только купе номер шестнадцать, да и то с огромным трудом. По-моему, проводник хотел попридержать его. Но не будем отвлекаться. Осмотревшись, я решил, что шестнадцатое купе — отличный наблюдательный пункт. Впереди стамбульского спального вагона шел только вагон-ресторан, переднюю дверь на платформу ночью запирали на засов, так что, если б кому и вздумалось пробраться в вагон, он мог выйти только через заднюю дверь или через другой вагон, а значит, в любом случае ему не миновать меня.
  — Вам, по всей вероятности, ничего не известно о личности предполагаемого врага мистера Рэтчетта?
  — Ну, как он выглядит, я знал. Мистер Рэтчетт мне его описал.
  — Что? — спросили все в один голос.
  — По описанию старика, это мужчина небольшого роста, — продолжал Хардман, — темноволосый, с писклявым голосом. И еще старик сказал, что вряд ли этот парень нападет на него в первую ночь пути. Скорее на вторую или на третью.
  — Значит, кое-что он все-таки знал, — сказал мсье Бук.
  — Во всяком случае, он знал куда больше, чем сообщил своему секретарю. — Пуаро задумался. — А он вам что-нибудь рассказал об этом человеке? Не говорил, к примеру, почему тот угрожал его жизни?
  — Нет, об этом он умалчивал. Сказал просто, что этот парень гоняется за ним — хочет во что бы то ни стало его прикончить.
  — Мужчина невысокого роста, темноволосый, с писклявым голосом, — задумчиво повторил Пуаро, направив пытливый взгляд на Хардмана. — Вы, конечно, знали, кто он был на самом деле?
  — Кто, мистер?
  — Рэтчетт. Вы его узнали?
  — Не понимаю.
  — Рэтчетт — это Кассетти, убийца ребенка Армстронгов.
  Мистер Хардман присвистнул:
  — Ну и ну! Вы меня ошарашили! Нет, я его не узнал. Я был на Западе, когда шел процесс. Его фотографии в газетах я, конечно, видел, но на них и родную мать не узнаешь. Не сомневаюсь, что многие хотели бы разделаться с Кассетти.
  — А вы не знаете никого, имеющего отношение к делу Армстронгов, кто отвечал бы этому описанию — невысокого роста, темноволосый, с писклявым голосом?
  Хардман думал минуты две.
  — Трудно сказать. Ведь почти все, кто имел отношение к этому делу, умерли.
  — Помните, в газетах писали о девушке, которая выбросилась из окна?
  — Ага. Тут вы попали в точку. Она была иностранка. Так что, может, у нее и были родственники итальяшки. Но не забывайте, что за Рэтчеттом числились и другие дела, кроме ребенка Армстронгов. Он довольно долго занимался похищением детей. Так что не стоит сосредоточиваться на одном этом деле.
  — У нас есть основания полагать, что это преступление связано с делом Армстронгов.
  Мистер Хардман вопросительно прищурил глаз. Пуаро промолчал. Американец покачал головой.
  — Нет, я ничего такого не припоминаю, — не сразу сказал он. — Но учтите: я не принимал участия в этом деле и мало что о нем знаю.
  — Что ж, продолжайте, мистер Хардман.
  — Мне, собственно, нечего рассказывать. Я высыпался днем, а ночью караулил. В первую ночь ничего подозрительного не произошло. Прошлой ночью тоже — так по крайней мере мне казалось. Я оставил дверь приоткрытой и держал коридор под наблюдением. Никто чужой не проходил мимо.
  — Вы в этом уверены, мистер Хардман?
  — Железно. Никто не входил в вагон снаружи, и никто не проходил из задних вагонов. За это я ручаюсь.
  — А из вашего укрытия вам виден был проводник?
  — Конечно. Ведь его скамеечка стоит почти впритык к моей двери.
  — Он покидал свое место после Виньковцов?
  — Это последняя остановка? Ну как же: его пару раз вызывали сразу после того, как поезд застрял. Потом он ушел в афинский вагон и пробыл там этак минут пятнадцать. Но тут кто-то стал названивать, и он примчался назад. Я вышел в коридор посмотреть, в чем дело, — сами понимаете, я несколько встревожился, — но оказалось, что звонила американка. Она закатила скандал проводнику — уж не знаю из-за чего. Я посмеялся и вернулся к себе. Потом проводник пошел в другое купе — понес кому-то бутылку минеральной. Потом уселся на скамеечку и сидел там, пока его не вызвали в дальний конец вагона стелить постель. Потом он до пяти часов утра не вставал с места.
  — Он дремал?
  — Не могу сказать. Не исключено, что и дремал.
  Пуаро кивнул. Руки его механически складывали бумаги на столе в аккуратные стопочки. Он снова взял в руки визитную карточку.
  — Будьте любезны, поставьте здесь свои инициалы, — попросил он. Хардман расписался.
  — Я полагаю, здесь, в поезде, никто не может подтвердить ваши показания и засвидетельствовать вашу личность, мистер Хардман?
  — В поезде? Пожалуй, что нет. Вот разве молодой Маккуин. Я этого парня хорошо помню — часто встречал в кабинете его отца в Нью-Йорке, но вряд ли он меня выделил из множества других сыщиков и запомнил в лицо. Нет, мистер Пуаро, придется вам подождать и, когда мы пробьемся сквозь заносы, телеграфировать в Нью-Йорк. Но вы не беспокойтесь, я вам не вру. До скорого, господа. Приятно было с вами познакомиться, мистер Пуаро.
  Пуаро протянул Хардману портсигар:
  — Впрочем, вы, возможно, предпочитаете трубку?
  — Нет, трубка — это не про нас.
  Он взял сигарету и быстро вышел. Мужчины переглянулись.
  — Вы думаете, он и в самом деле сыщик? — спросил доктор Константин.
  — Безусловно. Он типичный сыщик, я их много повидал на своем веку. Потом, такую историю ничего не стоит проверить.
  — Очень интересные показания, — сказал мсье Бук.
  — Еще бы!
  — Мужчина невысокого роста, темноволосый, с писклявым голосом, — задумчиво повторил мсье Бук.
  — Описание, которое ни к кому в поезде не подходит, — сказал Пуаро.
  Глава 10
  Показания итальянца
  — А теперь, — Пуаро хитро улыбнулся, — порадуем мсье Бука и призовем итальянца.
  Антонио Фоскарелли влетел в вагон-ресторан мягкой и неслышной, как у кошки, поступью. Лицо его сияло. У него было характерное лицо итальянца — смуглое, веселое.
  По-французски он говорил правильно и бегло, с очень небольшим акцентом.
  — Вас зовут Антонио Фоскарелли?
  — Да, мсье.
  — Вы, как я вижу, приняли американское подданство?
  — Да, мсье. Так лучше для моих дел, — ухмыльнулся итальянец.
  — Вы агент по продаже фордовских автомобилей?
  — Да, видите ли…
  И тут последовала пространная речь, к концу которой присутствующие знали в мельчайших деталях все про деловые методы Фоскарелли, его поездки, доходы, его мнение об Америке и о большинстве стран Европы. Из итальянца не надо было вытягивать информацию — она лилась мощным потоком. Его простодушное лицо сияло от удовольствия, когда он наконец остановился и красноречивым жестом вытер лоб платком.
  — Теперь вы видите, — сказал он, — я ворочаю большими делами. У меня все устроено на современный лад. Уж кто-кто, а я в торговле знаю толк.
  — Значит, в последние десять лет вы часто бывали в Соединенных Штатах?
  — Да, мсье. Как сегодня помню тот день, когда я впервые сел на корабль, — я ехал за тридевять земель, в Америку. Моя мама и сестренка…
  Пуаро прервал поток воспоминаний:
  — Во время вашего пребывания в США вы не встречались с покойным?
  — Никогда. Но таких, как он, я хорошо знаю. Да-да, очень хорошо. — И он выразительно щелкнул пальцами. — С виду они сама солидность, одеты с иголочки, но все это одна видимость. Мой опыт говорит, что убитый — настоящий преступник. Хотите верьте, хотите нет, а это так.
  — Вы не ошиблись, — сухо сказал Пуаро. — Под именем Рэтчетта скрывался Кассетти, знаменитый похититель детей.
  — А что я вам говорил? В нашем деле надо уметь с одного взгляда понимать, с кем имеешь дело. Без этого нельзя. Да, только в Америке правильно поставлена торговля.
  — Вы помните дело Армстронгов?
  — Не совсем. Хотя фамилия мне знакома. Кажется, речь шла о девочке, совсем маленькой, так ведь?
  — Да, трагическая история.
  Итальянец в отличие от всех не разделял подобного взгляда.
  — Что вы, такие вещи бывают сплошь и рядом, — сказал он философски. — В стране великой цивилизации, такой, как Америка…
  Пуаро оборвал его:
  — Вы встречались с членами семьи Армстронг?
  — Да нет, не думаю. Хотя кто его знает. Приведу вам некоторые цифры. Только в прошлом году я продал…
  — Мсье, прошу вас, ближе к делу.
  Итальянец умоляюще воздел руки:
  — Тысячу раз простите!
  — А теперь расскажите мне по возможности точнее, что вы делали вчера вечером после ужина.
  — С удовольствием. Я как можно дольше просидел здесь, в ресторане. Тут все-таки веселее. Говорил с американцем, соседом по столу. Он продает ленты для машинок. Потом возвратился в купе. Там пусто. Жалкий Джон Буль, мой сосед, прислуживал своему хозяину. Наконец он возвратился, как всегда, мрачный. Разговор не поддерживал, буркал только «да» и «нет». Неприятная нация — англичане, такие необщительные. Сидит в углу, прямой, будто палку проглотил, и читает книгу. Потом приходит проводник, разбирает наши постели.
  — Места четыре и пять, — пробормотал Пуаро.
  — Совершенно верно, последнее купе. Моя полка верхняя. Я забрался наверх, читал, курил. У этого заморыша англичанина, по-моему, болели зубы. Он достал пузырек с каким-то вонючим лекарством. Лежал на полке, охал. Скоро я заснул, а когда просыпался, всякий раз слышал, как англичанин стонал.
  — Вы не знаете, он не выходил ночью из купе?
  — Нет. Я бы услышал. Когда дверь открывается, из коридора падает свет. Думаешь, что это таможенный досмотр на границе, и машинально просыпаешься.
  — Он говорил с вами о хозяине? Ругал его?
  — Я уже вам сказал: он со мной ни о чем не говорил. Угрюмый тип. Молчит, будто в рот воды набрал.
  — Что вы курите: трубку, сигареты, сигары?
  — Только сигареты.
  Итальянец взял предложенную Пуаро сигарету.
  — Вы бывали в Чикаго? — спросил мсье Бук.
  — Бывал, прекрасный город, но я лучше знаю Нью-Йорк, Вашингтон и Детройт. А вы бывали в Америке? Нет? Обязательно поезжайте, такая…
  Пуаро протянул Фоскарелли листок бумаги:
  — Распишитесь, пожалуйста, и напишите ваш постоянный адрес.
  Итальянец поставил подпись, украсив ее множеством роскошных росчерков. Потом, все так же заразительно улыбаясь, встал.
  — Это все? Я больше вам не нужен? Всего хорошего, господа. Хорошо бы поскорее выбраться из заносов. У меня деловое свидание в Милане… — Он грустно покачал головой. — Не иначе как упущу сделку.
  Пуаро взглянул на своего друга.
  — Фоскарелли долго жил в Америке, — заметил мсье Бук, — вдобавок он итальянец, а итальянцы вечно хватаются за нож. К тому же все они вруны. Я не люблю итальянцев.
  — Са se voit,446 — Пуаро улыбнулся. — Что ж, возможно, вы и правы, мой друг, но должен вам напомнить, что у нас нет никаких улик против этого человека.
  — А где же ваша психология? Разве итальянцы не хватаются за нож?
  — Безусловно, хватаются, — согласился Пуаро. — Особенно в разгар ссоры. Но мы имеем дело с преступлением совсем другого рода. Я думаю, оно было заранее обдумано и тщательно разработано. Тут виден дальний прицел. И прежде всего это — как бы поточнее выразиться? — преступление, нехарактерное для латинянина. Оно свидетельствует о холодном, изобретательном, расчетливом уме, более типичном, как мне кажется, для англосакса. — Он взял со стола два последних паспорта. — А теперь, — сказал он, — вызовем мисс Мэри Дебенхэм.
  Глава 11
  Показания мисс Дебенхэм
  Мэри Дебенхэм вошла в ресторан, и Пуаро снова убедился, что в свое время не ошибся в ее оценке.
  На девушке были черный костюм и лиловато-серая блузка. Тщательно уложенная — волосок к волоску — прическа. И движения у нее были такие же продуманные, как прическа.
  Она села напротив Пуаро и мсье Бука и вопросительно посмотрела на них.
  — Вас зовут Мэри Хермиона Дебенхэм и вам двадцать шесть лет? — начал допрос Пуаро.
  — Да.
  — Вы англичанка?
  — Да.
  — Будьте любезны, мадемуазель, написать на этом листке ваш постоянный адрес.
  Она написала несколько слов аккуратным, разборчивым почерком.
  — А теперь, мадемуазель, что вы расскажете нам о событиях прошлой ночи?
  — Боюсь, мне нечего вам рассказать. Я легла и сразу заснула.
  — Вас очень огорчает, мадемуазель, что в поезде было совершено преступление?
  Девушка явно не ожидала такого вопроса. Зрачки ее едва заметно расширились.
  — Я вас не понимаю.
  — А ведь это очень простой вопрос, мадемуазель. Я могу повторить: вы огорчены тем, что в нашем поезде было совершено преступление?
  — Я как-то не думала об этом. Нет, не могу сказать, чтобы меня это огорчило.
  — Значит, для вас в преступлении нет ничего из ряда вон выходящего?
  — Конечно, такое происшествие весьма неприятно. — Мэри Дебенхэм была невозмутима.
  — Вы типичная англичанка, мадемуазель. Вам чужды волнения.
  Она улыбнулась:
  — Боюсь, что не смогу закатить истерику, чтобы доказать вам, какая я чувствительная. К тому же люди умирают ежедневно.
  — Умирают, да. Но убийства случаются несколько реже.
  — Разумеется.
  — Вы не были знакомы с убитым?
  — Я впервые увидела его вчера за завтраком.
  — Какое он на вас произвел впечатление?
  — Я не обратила на него внимания.
  — Он не показался вам человеком злым?
  Она слегка пожала плечами:
  — Право же, я о нем не думала.
  Пуаро зорко взглянул на нее:
  — Мне кажется, вы слегка презираете мои методы следствия. — В его глазах блеснул хитрый огонек. — Думаете, что англичанин повел бы следствие иначе. Он бы отсек все ненужное и строго придерживался фактов — словом, вел бы дело методично и организованно. Но у меня, мадемуазель, есть свои причуды. Прежде всего я присматриваюсь к свидетелю, определяю его характер и в соответствии с этим задаю вопросы. Несколько минут назад я допрашивал господина, который рвался сообщить мне свои соображения по самым разным вопросам. Так вот, ему я не позволял отвлекаться и требовал, чтобы он отвечал только «да» и «нет». За ним приходите вы. Я сразу понимаю, что вы человек аккуратный, методичный, не станете отвлекаться, будете отвечать коротко и по существу. А так как в нас живет дух противоречия, вам я задаю совершенно другие вопросы. Я спрашиваю, что вы чувствуете, что думаете? Вам не нравится этот метод?
  — Извините за резкость, но мне он кажется пустой тратой времени. Предположим, вы узнаете, нравилось мне лицо мистера Рэтчетта или нет, но это вряд ли поможет найти убийцу.
  — Вы знаете, кем на самом деле оказался Рэтчетт?
  Она кивнула:
  — Миссис Хаббард уже оповестила всех и вся.
  — Ваше мнение о деле Армстронгов?
  — Это чудовищное преступление.
  Пуаро задумчиво посмотрел на девушку:
  — Вы, мисс Дебенхэм, насколько мне известно, едете из Багдада?
  — Да.
  — В Лондон?
  — Да.
  — Что вы делали в Багдаде?
  — Служила гувернанткой в семье, где двое маленьких детей.
  — После отпуска вы возвратитесь на это место?
  — Не уверена.
  — Почему?
  — Багдад слишком далеко. Я предпочла бы жить в Лондоне, если удастся подыскать подходящую вакансию.
  — Понимаю. А я было решил, что вы собираетесь замуж.
  Мисс Дебенхэм не ответила. Она подняла глаза и посмотрела на Пуаро в упор. «Вы слишком бесцеремонны», — говорил ее взгляд.
  — Что вы думаете о вашей соседке по купе мисс Ольсон?
  — Славная недалекая женщина.
  — Какой у нее халат?
  — Коричневый шерстяной. — В глазах мисс Дебенхэм промелькнуло удивление.
  — А! Смею упомянуть и надеюсь, вы не сочтете меня нескромным, что по пути из Алеппо в Стамбул я обратил внимание на ваш халат — он лилового цвета, верно?
  — Вы не ошиблись.
  — У вас нет с собой еще одного халата, мадемуазель? Например, красного?
  — Нет, это не мой халат.
  Пуаро быстро наклонился к ней — он напоминал кошку, завидевшую мышь:
  — Чей же?
  Девушка, явно пораженная, отшатнулась:
  — Не понимаю, что вы имеете в виду.
  — Вы не сказали: «У меня нет такого халата». Вы говорите: «Это не мой» — значит, такой халат есть, но не у вас, а у кого-то другого.
  Она кивнула.
  — У кого-то в поезде?
  — Да.
  — Чей же он?
  — Я вам только что сказала. Я не знаю. Утром часов около пяти я проснулась, и мне показалось, что поезд давно стоит. Я открыла дверь, выглянула в коридор. Хотела посмотреть, что за станция. И тут увидела в коридоре фигуру в красном кимоно — она удалялась от меня.
  — Вы не знаете, кто это? Какого цвета волосы у этой женщины — светлые, темные, седые?
  — Не могу сказать. На ней был ночной чепчик, и потом, я видела только ее затылок.
  — А какая у нее фигура?
  — Довольно высокая и стройная, насколько я могу судить. Кимоно расшито драконами.
  — Совершенно верно.
  Минуту Пуаро хранил молчание. Потом забормотал себе под нос:
  — Не понимаю. Ничего не понимаю. Одно с другим никак не вяжется. — Поднял глаза и сказал: — Не смею вас больше задерживать, мадемуазель.
  — Вот как? — Она была явно удивлена, однако поспешила встать, но в дверях заколебалась и вернулась обратно. — Эта шведка — как ее, мисс Ольсон? — очень встревожена. Она говорит, что вы ей сказали, будто она последней видела этого господина в живых. Она, вероятно, думает, что вы ее подозреваете. Можно, я скажу ей, что она напрасно беспокоится? Эта мисс Ольсон безобиднейшее существо — она и мухи не обидит. — И по губам мисс Дебенхэм скользнула улыбка.
  — Когда мисс Ольсон отправилась за аспирином к миссис Хаббард?
  — В половине одиннадцатого.
  — Сколько времени она отсутствовала?
  — Минут пять.
  — Она выходила из купе ночью?
  — Нет.
  Пуаро повернулся к доктору:
  — Рэтчетта могли убить так рано?
  Доктор покачал головой.
  — Ну что ж, я полагаю, вы можете успокоить вашу приятельницу, мадемуазель.
  — Благодарю вас. — Она неожиданно улыбнулась на редкость располагающей к себе улыбкой. — Знаете, эта шведка очень похожа на овцу. Чуть что — сразу теряет голову и жалобно блеет. — Мисс Дебенхэм повернулась и вышла из вагона.
  Глава 12
  Показания горничной
  Мсье Бук с любопытством взглянул на своего друга:
  — Я не совсем вас понимаю, старина. Чего вы добиваетесь?
  — Я искал трещину, мой друг.
  — Трещину?
  — Ну да, трещину в броне самообладания, в которую закована эта молодая дама. Мне захотелось поколебать ее хладнокровие. Удалось ли это? Не знаю. Но одно я знаю точно: она не ожидала, что я применю такой метод.
  — Вы ее подозреваете, — сказал мсье Бук задумчиво. — Но почему? По-моему, эта прелестная молодая особа никак не может быть замешана в подобном преступлении.
  — Вполне с вами согласен, — сказал доктор Константин. — Она очень хладнокровна. По-моему, она не стала бы кидаться на обидчика с ножом, а просто подала бы на него в суд.
  Пуаро вздохнул:
  — У вас обоих навязчивая идея, будто это непредумышленное, непреднамеренное убийство, и вам надо поскорее от нее избавиться. Что же касается моих подозрений относительно мисс Дебенхэм, на то есть две причины. Первая — случайно подслушанный мной разговор, о нем я пока еще вам не рассказывал. — И он передал любопытный разговор, подслушанный им по пути из Алеппо.
  — Очень любопытно, — сказал мсье Бук, когда Пуаро замолчал. — Но его еще требуется истолковать. Если он означает именно то, что вы подозреваете, тогда и она, и этот чопорный англичанин замешаны в убийстве.
  — Но это, — сказал Пуаро, — никак не подтверждается фактами. Понимаете, если бы они оба участвовали в убийстве, что бы из этого следовало? Что они постараются обеспечить друг другу алиби. Не правда ли? Однако этого не происходит. Алиби мисс Дебенхэм подтверждает шведка, которую та до сих пор и в глаза не видела, а алиби полковника — Маккуин, секретарь убитого. Нет, ваше решение слишком простое для такой загадки.
  — Вы сказали, что у вас есть еще одна причина ее подозревать, — напомнил ему мсье Бук.
  Пуаро улыбнулся:
  — Но это опять чистейшая психология. Я спрашиваю себя: могла ли мисс Дебенхэм задумать такое преступление? Я убежден, что в этом деле участвовал человек с холодным и изобретательным умом. А мисс Дебенхэм производит именно такое впечатление.
  Мсье Бук покачал головой:
  — Думаю, вы все-таки ошибаетесь, мой друг. Не могу себе представить, чтобы эта молодая англичанка пошла на преступление.
  — Ну что ж, — сказал Пуаро, взяв оставшийся паспорт, — теперь перейдем к последнему имени в нашем списке: Хильдегарда Шмидт, горничная.
  Призванная официантом, она вскоре вошла в ресторан и почтительно остановилась у двери. Пуаро знаком пригласил ее сесть. Она села, сложила руки на коленях и спокойно приготовилась отвечать на вопросы. Она производила впечатление женщины до крайности флегматичной и в высшей степени почтенной, хотя, может быть, и не слишком умной.
  С Хильдегардой Шмидт Пуаро вел себя совершенно иначе, чем с Мэри Дебенхэм. Он был сама мягкость и доброта. Ему, видно, очень хотелось, чтобы горничная поскорее освоилась. Попросив ее записать имя, фамилию и адрес, Пуаро незаметно перешел к допросу. Разговор велся по-немецки.
  — Мы хотим как можно больше узнать о событиях прошлой ночи, — сказал он. — Нам известно, что вы не можете сообщить ничего о самом преступлении, но вы могли услышать или увидеть что-нибудь такое, чему вы вовсе не придали значения, но что может представлять для нас большую ценность. Вы меня поняли?
  Нет, она, видно, ничего не поняла.
  — Я ничего не знаю, господин, — ответила она все с тем же выражением туповатого спокойствия на широком добродушном лице.
  — Что ж, возьмем, к примеру, хотя бы такой факт: вы помните, что ваша хозяйка послала за вами прошлой ночью?
  — Конечно, помню.
  — Вы помните, когда это было?
  — Нет, господин. Когда проводник пришел за мной, я спала.
  — Понимаю. Ничего необычного в том, что за вами послали ночью, не было?
  — Нет, господин. Госпоже по ночам часто требуются мои услуги. Она плохо спит.
  — Отлично, значит, вам передали, что вас вызывает княгиня, и вы встали. Скажите, вы надели халат?
  — Нет, господин. Я оделась как полагается. Я бы ни за что не посмела явиться к госпоже княгине в халате.
  — А ведь у вас очень красивый красный халат, правда?
  Она удивленно уставилась на Пуаро:
  — У меня синий фланелевый халат, господин.
  — Вот как. Продолжайте. Я просто пошутил. Значит, вы пошли к княгине. Что вы делали у нее?
  — Я сделала госпоже массаж, потом читала ей вслух. Я не очень хорошо читаю вслух, но ее сиятельство говорит, что это даже лучше: так она быстрей засыпает. Когда госпожа начала дремать, она отослала меня, я закрыла книгу и вернулась в свое купе.
  — А во сколько это было, вы помните?
  — Нет, господин.
  — А скажите, как долго вы пробыли у княгини?
  — Около получаса, господин.
  — Хорошо, продолжайте.
  — Сначала я принесла госпоже еще один плед из моего купе — было очень холодно, хотя вагон топили. Я укрыла ее пледом, и она пожелала мне спокойной ночи. Налила ей минеральной воды. Потом выключила свет и ушла.
  — А потом?
  — Больше мне нечего рассказать, господин. Я вернулась к себе в купе и легла спать.
  — Вы никого не встретили в коридоре?
  — Нет, господин.
  — А вы не встретили, скажем, даму в красном кимоно, расшитом драконами?
  Немка выпучила на него кроткие голубые глаза:
  — Что вы, господин! В коридоре был один проводник. Все давно спали.
  — Но проводника вы все-таки видели?
  — Да, господин.
  — Что он делал?
  — Он выходил из купе, господин.
  — Что? Что? — накинулся на горничную мсье Бук. — Из какого купе?
  Хильдегарда Шмидт снова переполошилась, и Пуаро бросил укоризненный взгляд на своего друга.
  — Ничего необычного тут нет, — сказал он. — Проводнику часто приходится ходить ночью на вызовы. Вы не помните, из какого купе он вышел?
  — Где-то посреди вагона, господин. За две-три двери от купе княгини.
  — Так-так. Расскажите, пожалуйста, точно, где это произошло и как.
  — Он чуть не налетел на меня, господин. Это случилось, когда я возвращалась из своего купе с пледом для княгини.
  — Значит, он вышел из купе и чуть не налетел на вас? В каком направлении он шел?
  — Мне навстречу, господин. Он извинился и прошел по коридору к вагону-ресторану. В это время зазвонил звонок, но, мне кажется, он не пошел на этот вызов. — Помедлив минуту, она продолжала: — Но я не понимаю. Как же…
  Пуаро поспешил ее успокоить.
  — Мы просто выверяем время, мадам, — сказал он. — Это чистейшая формальность. Наверное, бедняге проводнику нелегко пришлось в ту ночь: сначала он будил вас, потом эти вызовы…
  — Но это был вовсе не тот проводник, господин. Меня будил совсем другой.
  — Ах вот как — другой? Вы его видели прежде?
  — Нет, господин.
  — Так! Вы его узнали, если б увидели?
  — Думаю, да, господин.
  Пуаро что-то прошептал на ухо мсье Буку. Тот встал и пошел к двери отдать приказание.
  Пуаро продолжал допрос все в той же приветливой и непринужденной манере:
  — Вы когда-нибудь бывали в Америке, фрау Шмидт?
  — Нет, господин. Мне говорили, это замечательная страна.
  — Вы, вероятно, слышали, кем был убитый на самом деле, — слышали, что он виновен в смерти ребенка?
  — Да, господин, слышала. Это чудовищное преступление — ужасный грех! И как Господь только допускает такое! У нас в Германии ничего подобного не бывает.
  На глаза ее навернулись слезы.
  — Да, это чудовищное преступление, — повторил Пуаро.
  Он вытащил из кармана клочок батиста и показал его горничной:
  — Это ваш платок, фрау Шмидт?
  Все замолчали, женщина рассматривала платок. Через минуту она подняла глаза. Щеки ее вспыхнули:
  — Что вы, господин! Это не мой платок.
  — Видите, на нем стоит Н — вот почему я подумал, что это ваш: ведь вас зовут Hildegarde.
  — Ах, господин, такие платки бывают только у богатых дам. Они стоят бешеных денег. Это ручная вышивка. И скорее всего из парижской мастерской.
  — Значит, это не ваш платок и вы не знаете, чей он?
  — Я? О нет, господин.
  Из всех присутствующих один Пуаро уловил легкое колебание в ее голосе.
  Мсье Бук что-то горячо зашептал ему на ухо. Пуаро кивнул.
  — Сейчас сюда придут три проводника спальных вагонов, — обратился он к женщине. — Не будете ли вы столь любезны сказать нам, кого из них вы встретили вчера ночью, когда несли плед княгине?
  Вошли трое мужчин: Пьер Мишель, крупный блондин — проводник спального вагона Афины — Париж и грузный кряжистый проводник бухарестского вагона.
  Хильдегарда Шмидт пригляделась к проводникам и решительно затрясла головой.
  — Тут нет того человека, которого я видела вчера ночью, господин, — сказала она.
  — Но в поезде нет других проводников. Вы, должно быть, ошиблись.
  — Я не могла ошибиться, господин. Все эти проводники — высокие, рослые мужчины, а тот, кого я видела, — невысокого роста, темноволосый, с маленькими усиками. Проходя мимо, он извинился, и голос у него был писклявый, как у женщины. Я его хорошо разглядела, господин, уверяю вас.
  Глава 13
  Пуаро подводит итоги
  — Невысокий темноволосый мужчина с писклявым голосом, — сказал мсье Бук.
  Троих проводников и Хильдегарду Шмидт отпустили восвояси.
  Мсье Бук в отчаянии развел руками:
  — Ничего не понимаю, решительно ничего! Значит, этот враг Рэтчетта, о котором тот говорил, все-таки был в поезде? И где он теперь? Не мог же он просто испариться? У меня голова кругом идет. Скажите же что-нибудь, умоляю вас. Объясните мне, как невозможное стало возможным?
  — Очень удачная формулировка, — сказал Пуаро. — Невозможное произойти не могло, а следовательно, невозможное оказалось возможным вопреки всему.
  — Тогда объясните мне поскорее, что же произошло в поезде вчера ночью.
  — Я не волшебник, мой дорогой. И озадачен не меньше вашего. Дело это продвигается очень странно.
  — Оно нисколько не продвигается. Оно стоит на месте.
  Пуаро покачал головой:
  — Это не так. Мы немного продвинулись вперед. Кое-что мы уже знаем. Мы выслушали показания пассажиров…
  — И что это нам дало? Ничего.
  — Я бы так не сказал, мой друг.
  — Возможно, я преувеличиваю. Конечно, и этот американец, Хардман, и горничная добавили кое-какие сведения к тому, что мы уже знаем. Вернее говоря, они еще больше запутали все дело.
  — Не надо отчаиваться, — успокоил его Пуаро.
  Мсье Бук накинулся на него:
  — Тогда говорите — поделитесь с нами мудростью Эркюля Пуаро.
  — Разве я вам не сказал, что озадачен не меньше вашего? Зато теперь мы можем приступить к разрешению проблемы. Мы можем расположить имеющиеся у нас факты по порядку и методически разобраться в них.
  — Умоляю вас, мсье, продолжайте, — попросил доктор Константин.
  Пуаро откашлялся и разгладил кусочек промокашки.
  — Давайте разберемся в том, чем мы располагаем. Прежде всего нам известны некоторые бесспорные факты. Рэтчетт, или Кассетти, вчера ночью получил двенадцать ножевых ран и умер. Вот вам факт номер один.
  — Не смею возражать, старина, не смею возражать, — сказал мсье Бук не без иронии.
  Пуаро это ничуть не обескуражило.
  — Я пока пропущу довольно необычные обстоятельства, которые мы с доктором Константином уже обсудили совместно, — невозмутимо продолжал он. — В свое время я к ним вернусь. Следующий, как мне кажется, по значению факт — это время совершения преступления.
  — Опять-таки одна из немногих известных нам вещей, — прервал его мсье Бук. — Преступление было совершено сегодня в четверть второго. Все говорит за то, что это было именно так.
  — Далеко не все. Вы преувеличиваете. Хотя, конечно, у нас имеется немалое количество фактов, подтверждающих эту точку зрения.
  — Рад слышать, что вы признаете хотя бы это.
  Пуаро невозмутимо продолжал, как будто его и не прерывали:
  — Возможны три предположения. Первое — преступление совершено, как вы утверждаете, в четверть второго. Это подтверждают разбитые часы, показания миссис Хаббард и горничной Хильдегарды Шмидт. К тому же это совпадает с показаниями доктора Константина.
  Второе предположение: убийство совершено позже, и стрелки на часах передвинуты, чтобы нас запутать.
  Третье: преступление совершено раньше, и стрелки передвинуты по той же причине, что и выше.
  Так вот, если мы примем первое предположение как наиболее вероятное и подкрепленное наибольшим числом показаний, мы должны будем считаться с некоторыми вытекающими из него фактами. Начнем хотя бы с того, что, если преступление было совершено в четверть второго, убийца не мог покинуть поезд. А значит, встает вопрос: где убийца? И кто он?
  Для начала давайте тщательно разберемся во всех показаниях. В первый раз о существовании невысокого темноволосого мужчины с писклявым голосом мы услышали от Хардмана. Он утверждает, будто Рэтчетт рассказал ему об этом человеке и поручил охранять себя от него. У нас нет никаких фактов, подтверждающих эти показания, и, следовательно, нам приходится верить Хардману на слово. Теперь разберемся во втором вопросе: тот ли человек Хардман, за которого он себя выдает, то есть действительно ли он сыщик нью-йоркского детективного агентства?
  На мой взгляд, это дело прежде всего интересно тем, что мы лишены всех вспомогательных средств, к которым обычно прибегает полиция. Мы не можем проверить показания свидетелей. Нам приходится целиком полагаться на собственные заключения. Для меня лично это делает разгадку преступления еще более интересной. Никакой рутины. Только работа ума. И вот я спрашиваю себя: можем ли мы верить показаниям Хардмана, когда он говорит о себе? И решаю: можем. Я придерживаюсь того мнения, что мы можем верить в то, что Хардман рассказывает о себе.
  — Вы полагаетесь на свою интуицию, — спросил доктор Константин, — или, как говорят американцы, на свой нюх?
  — Вовсе нет. Я исследую все возможности. Хардман путешествует с фальшивым паспортом, а значит, в любом случае подозрения прежде всего падут на него. Как только появится полиция, она в первую очередь задержит Хардмана и телеграфирует в Нью-Йорк, чтобы проверить его показания. Проверить личность большинства пассажиров представляется очень трудным — и в большинстве случаев этого не станут делать хотя бы потому, что они не дают никаких поводов для подозрений. Но в случае с Хардманом дело обстоит иначе. Он или тот, за кого себя выдает, или нет. Вот почему я считаю, что тут все должно быть в порядке.
  — Вы считаете его свободным от подозрений?
  — Вовсе нет. Вы меня не поняли. Откуда мне знать — у любого американского сыщика могут быть свои причины убить Рэтчетта. Я хочу только сказать, что Хардману можно верить, когда он рассказывает о себе. Рэтчетт вполне мог нанять его, и, по всей вероятности, хотя твердо уверенным тут быть нельзя, так оно и было. Если мы принимаем показания Хардмана на веру, тогда мы должны искать дальнейшее им подтверждение. И мы находим его, хотя и несколько неожиданно, в показаниях Хильдегарды Шмидт. Проводник спального вагона, встреченный ею в коридоре, как две капли воды похож на описанного Хардманом врага Рэтчетта. Можем ли мы подтвердить эти два рассказа? У нас есть пуговица, которую миссис Хаббард нашла в купе. Есть и еще одно дополнительное доказательство, хотя вы могли его и не заметить.
  — Что же это?
  — Оба — и полковник Арбэтнот, и Гектор Маккуин — упомянули, что проводник проходил мимо их купе. Они не придали этому значения. Но вспомните, господа: Пьер Мишель заявил, что он не вставал с места, за исключением тех случаев, которые были им специально оговорены, а ни в одном из этих случаев ему не нужно было проходить мимо купе, где сидели Арбэтнот и Маккуин. А следовательно, рассказ о невысоком темноволосом мужчине с писклявым голосом в форме проводника спальных вагонов подкрепляется свидетельскими показаниями четырех свидетелей, прямыми или косвенными.
  — И еще одна небольшая деталь, — сказал доктор Константин. — Если Хильдегарда Шмидт говорит правду, тогда почему же настоящий проводник не упомянул, что видел ее, когда шел на вызов миссис Хаббард?
  — Это, по-моему, вполне объяснимо. Когда он шел к миссис Хаббард, горничная была у своей хозяйки. А когда горничная возвращалась к себе, проводник был в купе миссис Хаббард.
  Мсье Бук с трудом дождался конца фразы.
  — Да-да, мой друг, — сказал он нетерпеливо. — Хотя я восхищаюсь вашей осмотрительностью и тем, как вы методически — шаг за шагом — идете к цели, все же осмелюсь заметить, что вы не коснулись главного. Все мы сошлись на том, что этот человек существует. Куда он делся? — вот в чем вопрос.
  Пуаро неодобрительно покачал головой:
  — Вы ошибаетесь. Ставите телегу впереди лошади. Прежде чем спросить себя: «Куда исчез этот человек?» — я задаюсь вопросом: «А существует ли на самом деле такой человек?» И знаете почему? Потому что, если бы этот человек не существовал, а если бы его просто выдумали, изобрели, насколько легче было бы ему исчезнуть. Поэтому я прежде всего стараюсь узнать, существует ли подобный человек во плоти.
  — Ну а теперь, когда вы установили, что он существует, скажите, где же он?
  — На это есть два ответа, мой друг. Или он прячется в поезде в таком неожиданном месте, что нам и в голову не приходит искать его там. Или он, так сказать, существует в двух лицах. То есть он одновременно и тот человек, которого боялся мистер Рэтчетт, и кто-то из пассажиров поезда, так хорошо замаскированный, что Рэтчетт его не узнал.
  — Блестящая мысль, — просиял мсье Бук. Однако тут же лицо его снова омрачилось. — Но есть одна неувязка…
  Пуаро предвосхитил его слова:
  — Рост этого человека, вы это хотели сказать? За исключением лакея мистера Рэтчетта все пассажиры: итальянец, полковник Арбэтнот, Гектор Маккуин, граф Андрени — высокого роста. Значит, у нас остается один лакей — не слишком подходящая кандидатура. Но тут возникает и другое предположение: вспомните писклявый, как у женщины, голос. У нас появляется возможность выбора. Это может быть и мужчина, переодетый женщиной, и женщина. Если одеть высокую женщину в мужской костюм, она кажется маленькой.
  — Но ведь Рэтчетт должен был бы знать… — возразил мсье Бук.
  — Вполне вероятно, он и знал. Вполне вероятно, что эта женщина уже покушалась на его жизнь, переодевшись для этой цели мужчиной. Рэтчетт мог догадаться, что она снова прибегнет к этому трюку, и поэтому велел Хардману следить за мужчиной. Однако на всякий случай упомянул о писклявом, как у женщины, голосе.
  — Вполне возможно, — сказал мсье Бук. — И все же…
  — Послушайте, мой друг. Я думаю, пришло время рассказать вам о некоторых неувязках, подмеченных доктором Константином.
  И Пуаро подробно рассказал мсье Буку о тех выводах, к которым они с доктором пришли, анализируя характер ранений. Мсье Бук застонал и схватился за голову.
  — Понимаю, — сказал Пуаро сочувственно. — Отлично понимаю вас. Голова идет кругом, правда?
  — Да ведь это настоящий кошмар! — завопил мсье Бук.
  — Вот именно! Это нелепо, невероятно и попросту невозможно. И я то же самое говорю. И все же, мой друг, это так. А от фактов никуда не денешься.
  — Но это безумие!
  — Вот именно! Все это настолько невероятно, друг мой, что меня иногда преследует мысль, будто разгадка должна быть предельно проста… Впрочем, это только наитие, так сказать.
  — Двое убийц, — застонал мсье Бук. — В «Восточном экспрессе»! — Он чуть не плакал.
  — А теперь, — сказал Пуаро бодро, — дадим волю фантазии. Итак, прошлой ночью в поезде появляются двое таинственных незнакомцев. Проводник спальных вагонов, внешность которого описал Хардман, — его видели Хильдегарда Шмидт, полковник Арбэтнот и мистер Маккуин. И женщина в красном кимоно — высокая, стройная женщина, которую видели Пьер Мишель, мисс Дебенхэм, Маккуин, я и которую, если можно так выразиться, унюхал полковник Арбэтнот. Кто она? Все пассажирки, как одна, утверждают, что у них нет красного кимоно. Женщина эта тоже исчезает. Так вот, она и мнимый проводник — одно и то же лицо или нет? И где сейчас эти двое? И кстати, где форма проводника и красное кимоно?
  — А вот это мы можем проверить. — Мсье Бук вскочил. — Надо обыскать багаж пассажиров.
  Пуаро тоже встал:
  — Я позволю себе сделать одно предсказание.
  — Вы знаете, где эти вещи?
  — Да, у меня есть наитие и на этот счет.
  — Ну так говорите же, где?
  — Красное кимоно вы обнаружите в багаже одного из мужчин, а форму проводника спальных вагонов в багаже Хильдегарды Шмидт.
  — Хильдегарды Шмидт? Значит, вы думаете…
  — Совсем не то, что вы думаете. Я бы сказал так: если Хильдегарда Шмидт виновна, форму могут найти у нее в багаже, но если она невиновна — форма наверняка будет там.
  — Но как же… — начал мсье Бук и остановился. — Что за шум? — воскликнул он. — Похоже, что сюда мчится паровоз.
  Шум нарастал: пронзительные женские вопли чередовались с сердитыми возгласами. Дверь вагона распахнулась, и в ресторан ворвалась миссис Хаббард.
  — Какой ужас! — кричала она. — Нет, вы подумайте только, какой ужас! В моей сумочке. Прямо в моей умывальной сумочке. Огромный нож, весь в крови.
  Она покачнулась и упала без чувств на грудь мсье Бука.
  Глава 14
  Улики: оружие
  Мсье Бук не так учтиво, как энергично подхватил бесчувственную даму и посадил, переложив ее голову со своей груди на стол. Доктор Константин кликнул официанта — тот немедленно примчался на помощь.
  — Придерживайте ее голову, — сказал доктор, — и, если она придет в себя, дайте ей немного коньяку. Ясно? — И выбежал из комнаты вслед за остальными. Он живо интересовался преступлением, но никак не пожилыми дамами в обмороке.
  Вполне вероятно, что суровое обращение помогло миссис Хаббард быстро прийти в себя. Спустя несколько минут она уже сидела вполне самостоятельно, потягивая коньяк из стакана, принесенного официантом, и без умолку трещала:
  — Вы не представляете себе, какой это ужас. Нет, нет, вам этого не понять! Я всегда, с самого детства, была оч-чень, оч-чень чувствительной. От одного вида крови — брр… Да что говорить, меня еще теперь трясет, как вспомню!
  Официант опять поднес ей стакан:
  — Encore un peu?447
  — Вы думаете, стоит выпить? Вообще-то я спиртного в рот не беру. Ни вина, ни коньяку в жизни не пила. И в семье у нас все трезвенники. Но из медицинских соображений… — И она снова отхлебнула из стакана.
  Тем временем Пуаро и мсье Бук, а за ними, ни на шаг не отставая, доктор Константин мчались в купе миссис Хаббард.
  Впечатление было такое, будто все до одного пассажиры высыпали в коридор. Проводник с перекошенным от отчаяния лицом старался водворить их в купе.
  — Mais il n’y a rien a voir!448 — Он раздраженно повторял это соображение на разных языках.
  — Разрешите пройти, — сказал мсье Бук, ловко раздвинул кругленьким животиком толпу пассажиров и вошел в купе. Пуаро протиснулся следом за ним.
  — Очень рад, что вы пришли, мсье, — сказал проводник, вздохнув с облегчением. — Все, буквально все рвутся сюда. Эта американка так визжала, можно подумать, ее режут. Я тут же прибежал, а она визжит как ненормальная, кричит, что ей срочно нужно вас увидеть, несется по вагону, кого ни встретит, всем рассказывает, что с ней стряслось. — И, взмахнув рукой, добавил: — Вот он, мсье. Я ничего не трогал.
  На ручке двери, ведущей в соседнее купе, висела прорезиненная сумочка в крупную клетку. Кинжал в псевдовосточном стиле — дешевая подделка с чеканной рукояткой и прямым сужающимся лезвием — лежал на полу под ней, там, где его и уронила миссис Хаббард. На клинке виднелись пятна, по виду напоминающие ржавчину.
  Пуаро осторожно поднял кинжал.
  — Да, — пробормотал он, — ошибки тут быть не может. Вот вам и недостающее оружие. Верно, господин доктор?
  Доктор обследовал кинжал, осторожно держа его кончиками пальцев.
  — Напрасно стараетесь, — сказал Пуаро. — На нем никаких отпечатков пальцев не будет, разве что отпечатки миссис Хаббард.
  Осмотр оружия занял у доктора мало времени.
  — Это тот самый кинжал, сомнений нет, — подтвердил он. — Им могла быть нанесена любая из этих ран.
  — Умоляю вас, мой друг, не торопитесь с выводами.
  Доктор удивился.
  — В этом деле и так слишком много совпадений. Два человека решили прошлой ночью убить мистера Рэтчетта. Было бы слишком невероятно, если бы каждый из них выбрал при этом и одинаковое оружие.
  — Что до этого совпадения, то оно не столь невероятно, как может показаться, — сказал доктор. — Эти кинжалы в псевдовосточном стиле изготовляют большими партиями и сбывают на базарах Константинополя.
  — Вы меня отчасти утешили, но лишь отчасти, — сказал Пуаро.
  Он задумчиво посмотрел на ручку двери, снял с нее сумочку и подергал за ручку. Дверь не открылась. Дверной засов, расположенный сантиметров на тридцать выше ручки, был задвинут. Пуаро отодвинул засов и снова толкнул дверь — она не поддалась.
  — Вы же помните, мы закрыли дверь с той стороны, — сказал доктор.
  — Вы правы, — рассеянно согласился Пуаро. Похоже было, что мысли его витают где-то далеко. Лоб его избороздили морщины — судя по всему, он был озадачен.
  — Все сходится, не так ли? — сказал мсье Бук. — Преступник решил выйти в коридор через это купе. Закрывая за собой дверь в смежное купе, он нащупал сумочку и сунул туда окровавленный кинжал. Потом, не подозревая, что разбудил миссис Хаббард, преступник выскользнул через дверь, ведущую в коридор.
  — Да, конечно. Очевидно, все так и было, как вы говорите, — пробормотал Пуаро.
  Но лицо его все еще выражало недоумение.
  — В чем дело? — спросил мсье Бук. — Что-то в этой версии вас не устраивает?
  Пуаро быстро взглянул на него:
  — А вы этого не заметили? Очевидно, нет. Впрочем, это сущая мелочь.
  В купе заглянул проводник:
  — Американская дама возвращается.
  Вид у доктора Константина был виноватый: он сознавал, что обошелся с миссис Хаббард довольно бесцеремонно. Но она и не думала его упрекать. Ее пыл был всецело направлен на другое.
  — Я вам скажу прямо и без церемоний, — выпалила она, едва появившись в дверях. — Я в этом купе ни за что не останусь! Хоть вы меня озолотите, а я тут не засну!
  — Но, мадам…
  — Я знаю, что вы мне ответите, и я вам скажу сразу: я на это не пойду! Лучше просижу всю ночь в коридоре. — Она заплакала. — Знала бы моя дочь, видела бы она, да она бы…
  Пуаро решительно прервал ее:
  — Вы меня не поняли, мадам. Ваша просьба вполне обоснованна. Ваш багаж немедленно перенесут в другое купе.
  Миссис Хаббард отняла платок от глаз:
  — Неужели? Мне сразу стало лучше. Но ведь в вагоне все купе заняты, разве что кто-нибудь из мужчин…
  — Ваш багаж, мадам, — вмешался мсье Бук, — перенесут из этого вагона в другой. Вам отведут купе в соседнем вагоне — его прицепили в Белграде.
  — Это просто замечательно! Я, конечно, не истеричка, но спать здесь, когда рядом, за стеной, труп… — Она вздрогнула. — Нет, это выше моих сил.
  — Мишель! — крикнул мсье Бук. — Перенесите багаж дамы в любое свободное купе вагона Афины — Париж.
  — Понятно, мсье. В такое же купе, как это? В купе номер три?
  — Нет-нет, — быстро возразил Пуаро, прежде чем его друг успел ответить. — Я думаю, мадам лучше станет себя чувствовать, если ничто не будет ей напоминать прежнюю обстановку. Дайте ей другое купе — номер двенадцать, например.
  — Слушаюсь, мсье.
  Проводник схватил багаж. Миссис Хаббард рассыпалась в благодарностях:
  — Вы так добры ко мне, мсье Пуаро, вы проявили такую чуткость. Уверяю вас, я умею это ценить.
  — Какие пустяки! Мы пройдем с вами и проследим, чтобы вас устроили поудобнее.
  Миссис Хаббард в сопровождении троих мужчин отправилась в свое новое обиталище.
  — Здесь очень хорошо, — сказала она, оглядевшись.
  — Вам нравится? Видите, это купе ничем не отличается от вашего прежнего.
  — Это правда… только здесь полка с другой стороны. Впрочем, это не имеет никакого значения: ведь поезда то и дело меняют направление. Так вот, я говорю дочери: «Я хочу ехать по ходу поезда», — а она мне отвечает: «Что толку выбирать купе, если, когда ложишься спать, поезд идет в одну сторону, а когда просыпаешься — в другую?» И она оказалась права. К примеру, вчера вечером в Белграде въезжали мы в одном направлении, а выезжали в другом.
  — Но теперь, мадам, вы вполне довольны?
  — Ну не сказала бы. Мы застряли в заносах, и никто ничего не делает, чтобы выбраться отсюда, а мой пароход отплывает послезавтра.
  — Мадам, — сказал мсье Бук, — все мы в таком положении.
  — Вы правы, — согласилась миссис Хаббард, — но ведь ни к кому из вас не врывался посреди ночи убийца.
  — Одного я по-прежнему не могу понять, — сказал Пуаро, — как убийца мог попасть в ваше купе, если дверь в соседнее купе, как вы говорите, была задвинута на засов? Вы уверены, что засов был задвинут?
  — Ну как же! Эта шведка проверила засов у меня на глазах.
  — Попробуем воспроизвести всю сцену. Вы лежите на полке — вот так. Оттуда, как вы говорили, не видно, закрыта дверь или нет. Так?
  — Да, не видно, потому что на ручке висела моя сумочка. О господи, теперь мне придется покупать новую сумочку! Мне делается дурно, как только взгляну на нее.
  Пуаро поднял сумочку и повесил ее на ручку двери, ведущей в соседнее купе.
  — Совершенно верно, — сказал он, — теперь мне все понятно: засов проходит прямо под ручкой, и сумочка его закрывает. С полки вам не было видно, закрыта дверь или нет.
  — А я вам что говорила?
  — Эта шведка, мисс Ольсон, стояла вот здесь — между вами и дверью. Она подергала засов и сказала вам, что дверь заперта.
  — Совершенно верно.
  — И все же она могла ошибиться, мадам. Вы сейчас поймете почему, — втолковывал ей Пуаро. — Засов представляет собой обыкновенный металлический брус — вот он. Если повернуть его вправо — дверь закрывается, влево — открывается. Возможно, она просто толкнула дверь, а так как дверь была закрыта с другой стороны, она и предположила, что дверь закрыта с вашей стороны.
  — Ну что ж, и очень глупо.
  — Мадам, добрые и услужливые люди далеко не всегда самые умные.
  — Что правда, то правда.
  — Кстати, мадам, вы ехали в Смирну этим же путем?
  — Нет, я доехала на пароходе до Стамбула, там меня встретил друг моей дочери мистер Джонсон — прелестнейший человек, вам обязательно надо с ним познакомиться, — он показал мне Стамбул. Город меня разочаровал — сплошные развалины. И всюду эти мечети, а в них заставляют надевать шлепанцы. Да, на чем, бишь, я остановилась?
  — Вы говорили, что вас встретил мистер Джонсон.
  — Да, он посадил меня на французское торговое судно — оно шло в Смирну, а там прямо на пристани меня уже ждал зять. Что скажет он, когда услышит об этом! Дочь уверяла меня, что так ехать всего проще и удобнее. «Сиди себе в купе до самого Парижа, — говорила она, — а там тебя встретит представитель американской туристической компании. О господи, как мне отказаться от билета на пароход? Ведь для этого нужно предупредить компанию? Нет, это просто ужасно… — И миссис Хаббард снова пустила слезу.
  Пуаро — он уже ерзал на месте — поспешил прервать словоохотливую даму:
  — Вы пережили такое потрясение, мадам. Мы попросим официанта принести вам чаю с печеньем.
  — Я не так уж люблю чай, — сказала миссис Хаббард жалостно, — это англичане во всех случаях жизни пьют чай.
  — Тогда кофе, мадам. Вам надо прийти в себя.
  — От этого коньяка у меня закружилась голова. Я, пожалуй, и в самом деле выпила бы кофе.
  — Отлично. Вам надо поддержать свои упавшие силы.
  — Господи, как вы смешно говорите!
  — Но прежде всего, мадам, небольшая формальность. Вы разрешите обыскать ваш багаж?
  — Для чего?
  — Мы собираемся обыскать багаж всех пассажиров. Мне не хотелось бы об этом говорить, но вспомните о вашей сумочке.
  — Господи помилуй! Еще один такой сюрприз — и мне конец.
  Осмотр провели очень быстро. Багажа у миссис Хаббард было немного: шляпная картонка, дешевый чемодан и туго набитый саквояж. Вещи у нее были самые что ни на есть простые и незамысловатые, так что, если б миссис Хаббард не тормозила дела, поминутно подсовывая фотографии дочери и ее двоих довольно уродливых детей: «Малышки моей дочери. Правда, прелестные?», они справились бы с осмотром за две минуты.
  Глава 15
  Багаж пассажиров
  Выдавив из себя пару любезных фраз и заверив миссис Хаббард, что ей подадут кофе, Пуаро и его спутники наконец отбыли восвояси.
  — Ну что ж, для начала мы вытащили пустой номер, — сказал мсье Бук. — За кого примемся теперь?
  — Я думаю, проще всего будет заходить во все купе по порядку. Следовательно, начнем с номера шестнадцатого — любезного мистера Хардмана.
  Мистер Хардман — он курил сигару — встретил их как нельзя более приветливо:
  — Входите, входите, господа, если, конечно, поместитесь. Здесь тесновато для такой компании.
  Бук объяснил цель визита, и верзила сыщик понимающе кивнул:
  — Я не против. По правде говоря, я уж было начал удивляться, почему вы не занялись этим раньше. Вот вам мои ключи. Не хотите ли обыскать мои карманы? Я к вашим услугам. Достать саквояжи?
  — Их достанет проводник. Мишель!
  Оба саквояжа мистера Хардмана быстро обследовали и возвратили владельцу. В них обнаружили разве что некоторый переизбыток спиртного. Мистер Хардман подмигнул:
  — На границах к багажу не слишком присматриваются. Особенно если дать проводнику на лапу. Я ему сразу всучил пачку турецких бумажонок — и до сих пор не имел неприятностей.
  — А в Париже?
  Мистер Хардман снова подмигнул:
  — К тому времени, когда я доберусь до Парижа, все мое спиртное можно будет уместить в бутылочке из-под шампуня.
  — Я вижу, вы не сторонник «сухого закона», мистер Хардман? — спросил, улыбаясь, мсье Бук.
  — По правде говоря, «сухой закон» мне никогда не мешал, — сказал Хардман.
  — Понятно. Ходите в подпольные забегаловки, — сказал мсье Бук, с удовольствием выговаривая последнее слово. — Эти специфические американские выражения, они такие выразительные, такие оригинальные.
  — Мне бы хотелось съездить в Америку, — сказал Пуаро.
  — Да, у нас вы научились бы передовым методам, — сказал Хардман. — Европу надо тормошить, не то она совсем закиснет.
  — Америка, конечно, передовая страна, — подтвердил Пуаро, — тут я с вами согласен. И лично мне американцы многим нравятся. Но должен сказать — хотя вы, наверное, сочтете меня старомодным, — что американки мне нравятся гораздо меньше, чем мои соотечественницы. Мне кажется, никто не может сравниться с француженкой или бельгийкой — они такие кокетливые, такие женственные.
  Хардман на минутку отвернулся и взглянул на сугробы за окном.
  — Возможно, вы и правы, мсье Пуаро, — сказал он, — но я думаю, что мужчины всегда предпочитают своих соотечественниц. — И он мигнул, будто снег слепил ему глаза. — Просто режет глаза, правда? — заметил он. — Как хотите, господа, а мне это действует на нервы: и убийство, и снег, и все прочее, а главное — бездействие. Слоняешься попусту, а время уходит. Я не привык сидеть сложа руки.
  — Вы энергичны, как и подобает американцу, — улыбнулся Пуаро.
  Проводник поставил вещи на полку, и они перешли в соседнее купе. Там в углу, попыхивая трубкой, читал журнал полковник Арбэтнот.
  Пуаро объяснил цель их прихода. Полковник не стал возражать. Его багаж состоял из двух тяжелых кожаных чемоданов.
  — Остальные вещи я отправил морем, — объяснил он.
  Как большинство военных, полковник умел паковать вещи, поэтому осмотр багажа занял всего несколько минут. Пуаро заметил пакетик с ершиками для трубок.
  — Вы всегда употребляете такие ершики? — спросил он.
  — Почти всегда. Если удается их достать.
  — Понятно, — кивнул Пуаро.
  Ершики были как две капли воды похожи на тот, что нашли в купе убитого.
  Когда они вышли в коридор, доктор Константин упомянул об этом обстоятельстве.
  — И все-таки, — пробормотал Пуаро, — мне не верится. Не тот у него характер, а если мы это признаем, значит, мы должны признать, что он не может быть убийцей.
  Дверь следующего купе была закрыта. Его занимала княгиня Драгомирова. Они постучались и в ответ услышали глубокое контральто княгини:
  — Войдите.
  Мсье Бук выступил в роли посредника. Вежливо и почтительно он объяснил цель их прихода.
  Княгиня выслушала его молча: ее крохотное жабье личико было бесстрастно.
  — Если это необходимо, господа, — сказала она спокойно, когда мсье Бук изложил просьбу Пуаро, — то не о чем и говорить. Ключи у моей горничной. Она вам все покажет.
  — Ваши ключи всегда у горничной, мадам? — спросил Пуаро.
  — Разумеется, мсье.
  — А если ночью на границе таможенники потребуют открыть один из чемоданов?
  Старуха пожала плечами:
  — Это вряд ли вероятно, но в таком случае проводник приведет мою горничную.
  — Значит, вы ей абсолютно доверяете, мадам?
  — Я уже говорила вам об этом, — спокойно сказала княгиня. — Я не держу у себя людей, которым не доверяю.
  — Да, — сказал Пуаро задумчиво, — в наши дни преданность не так уж часто встречается. Так что, пожалуй, лучше держать неказистую служанку, которой можно доверять, чем более шикарную горничную, элегантную парижанку, к примеру.
  Темные проницательные глаза княгини медленно поднялись на него.
  — На что вы намекаете, мсье Пуаро?
  — Я, мадам? Ни на что.
  — Да нет же. Вы считаете — не так ли? — что моими туалетами должна была бы заниматься элегантная француженка?
  — Это было бы, пожалуй, более естественно, мадам.
  Княгиня покачала головой:
  — Шмидт мне предана. — Последнее слово она особо подчеркнула. — А преданность — бесценна.
  Прибыла горничная с ключами. Княгиня по-немецки велела ей распаковать чемоданы и помочь их осмотреть. Сама же вышла в коридор и стала смотреть в окно на снег. Пуаро вышел вместе с княгиней, предоставив мсье Буку обыскать багаж.
  Княгиня с грустной улыбкой поглядела на Пуаро:
  — А вас, мсье, не интересует, что у меня в чемоданах?
  Пуаро покачал головой:
  — Это чистая формальность, мадам.
  — Вы в этом уверены?
  — В вашем случае — да.
  — А ведь я знала и любила Соню Армстронг. Что вы об этом думаете? Что я не стану пачкать рук убийством такого негодяя, как Кассетти? Может быть, вы и правы.
  Минуту-две она молчала. Потом сказала:
  — А знаете, как бы я поступила с таким человеком, будь на то моя воля? Я бы позвала моих слуг и приказала: «Засеките его до смерти и выкиньте на свалку!» Так поступали в дни моей юности, мсье.
  Пуаро и на это ничего не ответил.
  — Вы молчите, мсье Пуаро. Интересно знать, что вы думаете? — с неожиданной горячностью сказала княгиня.
  Пуаро посмотрел ей в глаза:
  — Я думаю, мадам, что у вас сильная воля, чего никак не скажешь о ваших руках.
  Она поглядела на свои тонкие, обтянутые черным шелком, унизанные кольцами пальцы, напоминающие когти.
  — Это правда, руки у меня очень слабые. И я не знаю, радоваться этому или огорчаться. — И, резко повернувшись, ушла в купе, где ее горничная деловито запаковывала чемоданы.
  Извинения мсье Бука княгиня оборвала на полуслове.
  — Нет никакой необходимости извиняться, мсье, — сказала она. — Произошло убийство. Следовательно, эти меры необходимы. Только и всего.
  — Вы очень любезны, мадам.
  Они откланялись — княгиня в ответ слегка кивнула. Двери двух следующих купе были закрыты. Мсье Бук остановился и почесал в затылке.
  — Вот черт, это грозит неприятностями. У них дипломатические паспорта: их багаж досмотру не подлежит.
  — Таможенному досмотру — нет, но когда речь идет об убийстве…
  — Знаю. И тем не менее я бы хотел избежать международных осложнений…
  — Не огорчайтесь, друг мой. Граф и графиня разумные люди и все поймут. Видели, как была любезна княгиня Драгомирова?
  — Она настоящая аристократка. И хотя эти двое люди того же круга, граф показался мне человеком не слишком покладистым. Он был очень недоволен, когда вы настояли на своем и допросили его жену. А обыск разозлит его еще больше. Давайте, э-э… давайте обойдемся без них? Ведь в конце концов, какое они могут иметь отношение к этому делу? Зачем мне навлекать на себя ненужные неприятности?
  — Не могу с вами согласиться, — сказал Пуаро. — Я уверен, что граф Андрени поступит разумно. Во всяком случае, давайте хотя бы попытаемся.
  И прежде чем мсье Бук успел возразить, Пуаро громко постучал в дверь тринадцатого купе.
  Изнутри крикнули: «Войдите!»
  Граф сидел около двери и читал газету. Графиня свернулась клубочком в углу напротив. Под головой у нее лежала подушка — казалось, она спит.
  — Извините, граф, — начал Пуаро. — Простите нас за вторжение. Дело в том, что мы обыскиваем багаж всех пассажиров. В большинстве случаев это простая — однако необходимая — формальность. Мсье Бук предполагает, что, как дипломат, вы вправе требовать, чтобы вас освободили от обыска.
  Граф с минуту подумал.
  — Благодарю вас, — сказал он. — Но мне, пожалуй, не хотелось бы, чтобы для меня делали исключение. Я бы предпочел, чтобы наши вещи обыскали точно так же, как багаж остальных пассажиров. Я надеюсь, ты не возражаешь, Елена? — обратился он к жене.
  — Нисколько, — без малейших колебаний ответила графиня.
  Осмотр произвели быстро и довольно поверхностно. Пуаро, видно, конфузился; он то и дело отпускал не имеющие отношения к делу замечания.
  Так, например, поднимая синий сафьяновый чемодан с вытисненными на нем короной и инициалами графини, он сказал:
  — На вашем чемодане отсырела наклейка, мадам.
  Графиня ничего не ответила. Во время обыска она сидела, свернувшись клубочком, в углу и со скучающим видом смотрела в окно. Заканчивая обыск, Пуаро открыл шкафчик над умывальником и окинул беглым взглядом его содержимое — губку, крем, пудру и бутылочку с надписью «Трионал». После взаимного обмена любезностями сыскная партия удалилась.
  За купе венгров шли купе миссис Хаббард, купе убитого и купе Пуаро, поэтому они перешли к купе второго класса. Первое купе — места десять и одиннадцать занимали Мэри Дебенхэм (когда они вошли, она читала книгу) и Грета Ольсон (она крепко спала, но от стука двери вздрогнула и проснулась). Пуаро, привычно извинившись, сообщил дамам о том, что у них будет произведен обыск.
  Шведка всполошилась, Мэри Дебенхэм осталась безучастной.
  Пуаро обратился к шведке:
  — С вашего разрешения, мадемуазель, прежде всего займемся вашим багажом, после чего я бы попросил вас осведомиться, как чувствует себя наша миссис Хаббард. Мы перевели ее в соседний вагон, но она никак не может оправиться после своей находки. Я велел отнести ей кофе, но мне кажется, что она из тех людей, которым прежде всего нужен собеседник.
  Добрая шведка тотчас же преисполнилась сочувствия. Да, да, она сразу пойдет к американке. Конечно, такое ужасное потрясение, а ведь бедная дама и без того расстроена и поездкой, и разлукой с дочерью. Ну конечно же, она немедленно отправится туда… ее чемодан не заперт… и она обязательно возьмет с собой нашатырный спирт.
  Шведка опрометью кинулась в коридор. Осмотр ее пожитков занял мало времени. Они были до крайности убоги. Она, видно, еще не обнаружила пропажу проволочных сеток из шляпной коробки.
  Мисс Дебенхэм отложила книгу и стала наблюдать за Пуаро. Она беспрекословно отдала ему ключи от чемодана, а когда чемодан был открыт, спросила:
  — Почему вы отослали ее, мсье Пуаро?
  — Отослал? Чтобы она поухаживала за американкой, для чего же еще?
  — Отличный предлог, но тем не менее только предлог.
  — Я вас не понимаю, мадемуазель.
  — Я думаю, вы прекрасно меня понимаете, — улыбнулась она. — Вы хотели поговорить со мной наедине. Правда?
  — Я ничего подобного не говорил, мадемуазель.
  — И не думали? Да нет, вы об этом думали, верно?
  — Мадемуазель, у нас есть пословица…
  — Qui s’excuse s’accuse449 — вы это хотели сказать? Признайте, что я не обделена здравым смыслом и наблюдательностью. Вы почему-то решили, будто мне что-то известно об этом грязном деле — убийстве человека, которого я никогда в жизни не видела.
  — Чистейшая фантазия, мадемуазель.
  — Нет, вовсе не фантазия. И мне кажется, мы тратим время попусту — скрываем правду, кружимся вокруг да около, вместо того чтобы прямо и откровенно перейти к делу.
  — А вы не любите тратить время попусту? Вы любите хватать быка за рога? Вам нравятся откровенность и прямота? Что ж, буду действовать с излюбленными вами прямотой и откровенностью и спрошу, что означают некоторые фразы, которые я случайно подслушал по пути из Сирии. В Конье я вышел из вагона, как говорят англичане, «порастянуть ноги». Было тихо, я услышал голоса — ваш и полковника. Вы говорили ему: «Сейчас не время. Когда все будет кончено… и это будет позади…» Что означали ваши слова, мадемуазель?
  — Вы думаете, я имела в виду убийство? — спокойно спросила она.
  — Здесь вопросы задаю я, мадемуазель.
  Она вздохнула и задумалась.
  — В этих словах был свой смысл, мсье, — сказала она через минуту, словно очнувшись от сна, — но какой — этого я вам сказать не могу. Могу только дать честное слово, что я и в глаза не видела Рэтчетта, пока не села в поезд.
  — Так… Значит, вы отказываетесь объяснить эти слова?
  — Да… Если вам угодно поставить вопрос так — отказываюсь. Речь шла об… об одном деле, которое я взялась выполнить.
  — И вы его выполнили?
  — Что вы хотите сказать?
  — Вы его выполнили, верно?
  — Какие основания у вас так думать?
  — Послушайте меня, мадемуазель. Я напомню вам еще один случай. В тот день, когда мы должны были прибыть в Стамбул, поезд запаздывал. И это вас очень волновало, мадемуазель. Вы, обычно такая спокойная и сдержанная, потеряли всякое самообладание.
  — Я боялась опоздать на пересадку.
  — Так вы говорили. Но ведь «Восточный экспресс», мадемуазель, отправляется из Стамбула ежедневно. Даже если бы вы опоздали на поезд, вы задержались бы только на одни сутки.
  Мэри Дебенхэм впервые проявила признаки нетерпения:
  — Вы, кажется, не понимаете, что человека могут ждать друзья и его опоздание на сутки расстраивает все планы и может повлечь за собой массу неудобств.
  — Ах так, значит, дело было в этом? Вас ждали друзья и вы не хотели причинить им неудобства?
  — Вот именно.
  — И все же это странно…
  — Что странно?
  — Мы садимся в «Восточный экспресс» — и снова опаздываем. На этот раз опоздание влечет за собой куда более неприятные последствия: отсюда нельзя ни послать телеграмму вашим друзьям, ни предупредить их по этому, как это по-английски… междуно… междуногородному телефону?
  — По междугородному телефону, вы хотите сказать?
  — Ну да.
  Мэри Дебенхэм невольно улыбнулась:
  — Вполне с вами согласна, это очень неприятно, когда не можешь предупредить своих ни телеграммой, ни по телефону.
  — И все же, мадемуазель, на этот раз вы ведете себя совсем иначе. Вы ничем не выдаете своего нетерпения. Вы полны философского спокойствия.
  Мэри Дебенхэм вспыхнула, закусила губу и посерьезнела.
  — Вы мне не ответили, мадемуазель.
  — Извините. Я не поняла, на что я должна отвечать.
  — Чем вы объясните такую перемену в своем поведении, мадемуазель?
  — А вам не кажется, что вы делаете из мухи слона, мсье Пуаро?
  Пуаро виновато развел руками:
  — Таков общий недостаток всех сыщиков. Мы всегда ищем логику в поведении человека. И не учитываем смен настроения.
  Мэри Дебенхэм не ответила.
  — Вы хорошо знаете полковника Арбэтнота, мадемуазель?
  Пуаро показалось, что девушку обрадовала перемена темы.
  — Я познакомилась с ним во время этого путешествия.
  — У вас есть основания подозревать, что он знал Рэтчетта?
  Она покачала головой:
  — Я совершенно уверена, что он его не знал.
  — Почему вы так уверены?
  — Он мне об этом говорил.
  — И тем не менее, мадемуазель, на полу в купе убитого мы нашли ершик. А из всех пассажиров трубку курит только полковник.
  Пуаро внимательно следил за девушкой. Однако на лице ее не отразилось никаких чувств.
  — Чепуха. Нелепость, — сказала она, — никогда не поверю, что полковник Арбэтнот может быть замешан в преступлении, особенно таком мелодраматичном, как это.
  Пуаро и сам думал примерно так же, поэтому он чуть было не согласился с девушкой. Однако вместо этого сказал:
  — Должен вам напомнить, мадемуазель, что вы недостаточно хорошо знаете полковника.
  Она пожала плечами:
  — Мне хорошо знакомы люди этого склада.
  — Вы по-прежнему отказываетесь объяснить мне значение слов: «Когда это будет позади»? — спросил Пуаро подчеркнуто вежливо.
  — Мне больше нечего вам сказать, — холодно ответила она.
  — Это не имеет значения, — сказал Пуаро, — я сам все узнаю.
  Он отвесил поклон и вышел из купе, закрыв за собой дверь.
  — Разумно ли вы поступили, мой друг? — спросил мсье Бук. — Теперь она будет начеку, а следовательно, и полковник тоже будет начеку.
  — Друг мой, когда хочешь поймать кролика, приходится запускать в нору хорька. И если кролик в норе — он выбежит. Так я и сделал.
  Они вошли в купе Хильдегарды Шмидт. Горничная стояла в дверях, она встретила посетителей почтительно и совершенно спокойно. Пуаро быстро осмотрел содержимое чемоданчика. Затем знаком приказал проводнику достать с полки большой сундук.
  — Ключи у вас? — спросил он горничную.
  — Сундук открыт, господин.
  Пуаро расстегнул ремни и поднял крышку.
  — Ага, — сказал он, обернувшись к мсье Буку. — Вы помните, что я вам говорил? Взгляните-ка сюда!
  На самом верху сундука лежала небрежно свернутая коричневая форма проводника спальных вагонов.
  Флегматичная немка всполошилась.
  — Ой! — закричала она. — Это не мое! Я ничего подобного сюда не клала. Я не заглядывала в сундук с тех пор, как мы выехали из Стамбула. Поверьте мне, я вас не обманываю. — И она умоляюще переводила глаза с одного мужчины на другого.
  Пуаро ласково взял ее за руку, пытаясь успокоить:
  — Пожалуйста, не беспокойтесь. Мы вам верим. Не волнуйтесь. Я так же убежден в том, что вы не прятали форму, как и в том, что вы отличная кухарка. Ведь вы отличная кухарка, правда?
  Горничная была явно озадачена, однако невольно расплылась в улыбке:
  — Это правда, все мои хозяйки так говорили. Я… — Она запнулась, открыла рот, и на лице ее отразился испуг.
  — Не бойтесь, — сказал Пуаро. — У вас нет никаких оснований беспокоиться. Послушайте, я расскажу вам, как это произошло. Человек в форме проводника выходит из купе убитого. Он сталкивается с вами в коридоре. Он этого не ожидал. Ведь он надеялся, что его никто не увидит. Что делать? Необходимо куда-то девать форму, потому что, если раньше она служила ему прикрытием, теперь может только выдать его.
  Пуаро посмотрел на мсье Бука и доктора Константина, те внимательно слушали его.
  — Поезд стоит среди сугробов. Метель спутала все планы преступника. Где спрятать форму? Все купе заняты. Впрочем, нет, не все: он проходит мимо открытого купе — там никого нет. Наверное, его занимает женщина, с которой он только что столкнулся в коридоре. Забежав в купе, он быстро сбрасывает форму и засовывает ее в сундук на верхней полке в надежде, что ее не скоро обнаружат.
  — А что потом? — спросил мсье Бук.
  — Над этим нам надо еще подумать. — Пуаро многозначительно посмотрел на своего друга.
  Он поднял тужурку. Третьей пуговицы снизу недоставало. Засунув руку в карман тужурки, Пуаро извлек оттуда железнодорожный ключ: такими ключами проводники обычно открывают купе.
  — А вот вам и объяснение, почему наш проводник мог проходить сквозь закрытые двери, — сказал мсье Бук. — Вы зря спрашивали миссис Хаббард, была ее дверь закрыта или нет: этот человек все равно мог пройти через нее. В конце-то концов, раз уж он запасся формой, отчего бы ему не запастись и железнодорожным ключом?
  — В самом деле, отчего? — спросил Пуаро.
  — Нам давно следовало об этом догадаться. Помните, Мишель еще сказал, что дверь в купе миссис Хаббард была закрыта, когда он пришел по ее вызову?
  — Так точно, мсье, — сказал проводник, — поэтому я и подумал, что даме это померещилось.
  — Зато теперь все проясняется, — продолжал мсье Бук. — Он наверняка хотел закрыть и дверь в соседнее купе, но, очевидно, миссис Хаббард зашевелилась, и это его спугнуло.
  — Значит, — сказал Пуаро, — сейчас нам остается только найти красное кимоно.
  — Правильно. Но два последних купе занимают мужчины.
  — Все равно будем обыскивать.
  — Безусловно! Ведь я помню, что вы говорили.
  Гектор Маккуин охотно предоставил в их распоряжение свои чемоданы.
  — Наконец-то вы за меня принялись. — Он невесело улыбнулся. — Я, безусловно, самый подозрительный пассажир во всем поезде. Теперь вам остается только обнаружить завещание, где старик оставил мне все деньги, и делу конец.
  Мсье Бук недоверчиво посмотрел на секретаря.
  — Шутка, — поспешил сказать Маккуин. — По правде говоря, он, конечно, не оставил бы мне ни цента. Я был ему полезен — языки, знаете ли, и всякая такая штука, — но не более того. Если говоришь только по-английски, да и то с американским акцентом, тебя того и гляди обжулят. Я и сам не такой уж полиглот, но в магазинах и отелях могу объясниться по-французски, по-немецки и по-итальянски.
  Маккуин говорил несколько громче обычного. Хотя он охотно согласился на обыск, ему, видно, было несколько не по себе.
  В коридор вышел Пуаро.
  — Ничего не нашли, — сказал он, — даже завещания в вашу пользу и то не нашли.
  Маккуин вздохнул.
  — Просто гора с плеч, — усмехнулся он.
  Перешли в соседнее купе. Осмотр пожитков верзилы итальянца и лакея не дал никаких результатов.
  Мужчины остановились в конце коридора и переглянулись.
  — Что же дальше? — спросил мсье Бук.
  — Вернемся в вагон-ресторан, — сказал Пуаро. — Мы узнали все, что можно. Выслушали показания пассажиров, осмотрели багаж, сами кое-что увидели. Теперь нам остается только хорошенько подумать.
  Пуаро полез в карман за портсигаром. Портсигар был пуст.
  — Я присоединюсь к вам через минуту, — сказал он. — Мне понадобятся сигареты. Дело это очень путаное и необычное. Кто был одет в красное кимоно? Где оно сейчас, хотел бы я знать. Есть в этом деле какая-то зацепка, какая-то деталь, которая ускользает от меня. Дело, повторяю, путаное, потому что его нарочно запутали. Сейчас мы все обсудим. Подождите меня одну минутку.
  И Пуаро быстро прошел по коридору в свое купе. Он помнил, что в одном из чемоданов у него лежат сигареты. Сняв с полки чемодан, он щелкнул замком. И тут же попятился, в изумлении таращась на чемодан.
  В чемодане на самом верху лежало аккуратно свернутое красное кимоно, расшитое драконами.
  — Ага, — пробормотал он, — вот оно что. Вызов. Что ж, принимаю его.
  Часть III
  Эркюль Пуаро усаживается поудобнее и размышляет
  Глава 1
  Который?
  Когда Пуаро вошел в вагон, мсье Бук и доктор Константин оживленно переговаривались. Вид у мсье Бука был подавленный.
  — А вот и он, — сказал мсье Бук, увидев Пуаро, а когда тот сел рядом, добавил: — Если вы распутаете это дело, я и впрямь поверю в чудеса.
  — Значит, оно не дает вам покоя?
  — Конечно, не дает. Я до сих пор ничего в нем не понимаю.
  — И я тоже. — Доктор с любопытством поглядел на Пуаро. — Честно говоря, я просто не представляю, что же нам делать дальше.
  — Вот как… — рассеянно заметил Пуаро. Он вынул портсигар, закурил. Глаза его отражали работу мысли. — Это-то меня и привлекает, — сказал он. — Обычные методы расследования нам недоступны. Скажем, мы выслушали показания этих людей, но как знать, говорят они правду или лгут? Проверить их обычными способами мы не можем, значит, нам надо самим изобрести способ их проверить. А это требует известной изобретательности ума.
  — Все это очень хорошо, — сказал мсье Бук, — но вы же не располагаете никакими сведениями.
  — Я вам уже говорил, что располагаю показаниями пассажиров, да и сам я тоже кое-что увидел.
  — Показания пассажиров мало чего стоят. Мы от них ничего не узнали.
  Пуаро покачал головой:
  — Я не согласен с вами, мой друг. В показаниях пассажиров было несколько интересных моментов.
  — Неужели? — недоверчиво спросил мсье Бук. — Я этого не заметил.
  — Это потому, что вы плохо слушали.
  — Хорошо, тогда скажите мне, что я пропустил?
  — Я приведу только один пример — показания первого свидетеля, молодого Маккуина. Он, на мой взгляд, произнес весьма знаменательную фразу.
  — Это о письмах.
  — Нет, не о письмах. Насколько я помню, он сказал так: «Мы разъезжали вместе. Мистеру Рэтчетту хотелось посмотреть свет. Языков он не знал, и это ему мешало. Я был у него скорее гидом и переводчиком, чем секретарем». — Он перевел взгляд с доктора на мсье Бука. — Как? Неужели вы так и не поняли? Ну, это уже непростительно, ведь всего несколько минут назад вам представился еще один случай проявить наблюдательность. Он сказал: «Если говоришь только по-английски, да и то с американским акцентом, тебя, того и гляди, обжулят».
  — Вы хотите сказать… — все еще недоумевал мсье Бук.
  — А вы хотите, чтоб я вам все разжевал и в рот положил? Хорошо, слушайте: мистер Рэтчетт не говорил по-французски. И тем не менее, когда вчера ночью проводник пришел по его вызову, ему ответили по-французски, что произошла ошибка и чтобы он не беспокоился. Более того, ответили, как мог ответить только человек, хорошо знающий язык, а не тот, кто знает по-французски всего несколько слов: «Се n’est rien. Je me suis trompe».450
  — Правильно! — воскликнул доктор Константин. — И как только мы не заметили! Я помню, что вы особо выделили эти слова, когда пересказывали нам эту сцену. Теперь я понимаю, почему вы не хотели брать в расчет разбитые часы. Ведь без двадцати трех минут час Рэтчетт был мертв…
  — А значит, говорил не он, а его убийца! — эффектно закончил мсье Бук.
  Пуаро предостерегающе поднял руку:
  — Не будем забегать вперед! И прежде всего давайте в своих предположениях исходить только из того, что мы досконально знаем. Я думаю, мы можем с уверенностью сказать, что без двадцати трех час в купе Рэтчетта находилось постороннее лицо и что это лицо или было французом по национальности, или бегло говорило по-французски.
  — Вы слишком осторожны, старина.
  — Мы должны продвигаться вперед постепенно, шаг за шагом. У меня нет никаких доказательств, что Рэтчетт был в это время мертв.
  — Но вспомните, вы же проснулись от крика.
  — Совершенно верно.
  — С одной стороны, — продолжал мсье Бук задумчиво, — это открытие не слишком меняет дело. Вы слышали, что в соседнем купе кто-то ходит. Так вот, это был не Рэтчетт, а другой человек. Наверняка он смывал кровь с рук, заметал следы преступления, жег компрометирующее письмо. Потом он переждал, пока все стихнет, и, когда наконец решил, что путь открыт, запер дверь Рэтчетта изнутри на замок и на цепочку, открыл дверь, ведущую в купе миссис Хаббард, и выскользнул через нее. То есть все произошло именно так, как мы и думали, с той только разницей, что Рэтчетта убили на полчаса раньше, а стрелки часов передвинули, чтобы обеспечить преступнику алиби.
  — Не слишком надежное алиби, — сказал Пуаро. — Стрелки показывают час пятнадцать, то есть именно то время, когда непрошеный гость покинул сцену преступления.
  — Верно, — согласился мсье Бук, слегка смутившись. — Ну, хорошо, о чем говорят вам эти часы?
  — Если стрелки были передвинуты, я повторяю — если, тогда время, которое они указывают, должно иметь значение. И естественно было бы подозревать всех, у кого есть надежное алиби именно на это время — на час пятнадцать.
  — Согласен с вами, мсье, — сказал доктор. — Это вполне логично.
  — Нам следует обратить внимание и на то, когда непрошеный гость вошел в купе? Когда ему представился случай туда проникнуть? У него была только одна возможность сделать это — во время стоянки поезда в Виньковцах, если только он не был заодно с настоящим проводником. После того как поезд отправился из Виньковцов, проводник безвыходно сидел в коридоре, и, тогда как ни один из пассажиров не обратил бы внимания на человека в форме проводника, настоящий проводник обязательно заметил бы самозванца. Во время стоянки в Виньковцах проводник выходит на перрон, а значит, путь открыт.
  — Следовательно, отталкиваясь от ваших прежних выводов, это должен быть один из пассажиров, — сказал мсье Бук. — Мы возвращаемся к тому, с чего начали. Который же из них?
  Пуаро усмехнулся.
  — Я составил список, — сказал он. — Если угодно, просмотрите его. Это, возможно, освежит вашу память.
  Доктор и мсье Бук склонились над списком. На листках четким почерком были выписаны имена всех пассажиров в той последовательности, в какой их допрашивали.
  1. Гектор Маккуин: американский подданный. Место № 6. Второй класс.
  Мотивы: могли возникнуть в процессе общения с убитым.
  Алиби: с 12 до 2 пополуночи (с 12 до 1.30 подтверждает полковник Арбэтнот; с 1.15 до 2 — проводник).
  Улики: никаких.
  Подозрительные обстоятельства: никаких.
  2. Проводник Пьер Мишель: французский подданный.
  Мотивы: никаких.
  Алиби: с 12 до 2 пополуночи (Э. П. видел его в коридоре в 12.37 — в то же самое время, когда из купе Рэтчетта раздался голос. С 1 до 1.16 его алиби подтверждают два других проводника).
  Улики: никаких.
  Подозрительные обстоятельства: найденная нами форма проводника говорит скорее в его пользу, так как, судя по всему, была подкинута, чтобы подозрения пали на него.
  3. Эдуард Мастермэн: английский подданный. Место № 4. Второй класс.
  Мотивы: могли возникнуть в процессе общения с убитым, у которого он служил лакеем.
  Алиби: с 12 до 2 (подтверждается Антонио Фоскарелли).
  Улики: никаких, за исключением того, что ему, единственному из мужчин в вагоне, подходит по размеру форма проводника. С другой стороны, он вряд ли хорошо говорит по-французски.
  4. Миссис Хаббард: американская подданная. Место № 3. Первый класс.
  Мотивы: никаких.
  Алиби: с 1 до 2 — никакого.
  Улики, подозрительные обстоятельства: рассказ о мужчине, вторгшемся посреди ночи в ее купе, подтверждается показаниями Хардмана и горничной Шмидт.
  5. Грета Ольсон: шведская подданная. Место № 10. Второй класс.
  Мотивы: никаких.
  Алиби: с 12 до 2 (подтверждается Мэри Дебенхэм).
  Примечание: последняя видела Рэтчетта живым.
  6. Княгиня Драгомирова: натурализованная подданная Франции. Место № 14. Первый класс.
  Мотивы: была близким другом семьи Армстронг и крестной матерью Сони Армстронг.
  Алиби: с 12 до 2 (подтверждается показаниями проводника и горничной).
  Улики, подозрительные обстоятельства: никаких.
  7. Граф Андрени: венгерский подданный. Дипломатический паспорт. Место № 13. Первый класс.
  Мотивы: никаких.
  Алиби: с 12 до 2 (подтверждается проводником, за исключением краткого периода с 1 до 1.16).
  8. Графиня Андрени: то же самое. Место № 12.
  Мотивы: никаких.
  Алиби: с 12 до 2 пополуночи (приняла трионал и уснула. Подтверждается показаниями мужа. В шкафчике стоит пузырек с трионалом).
  9. Полковник Арбэтнот: подданный Великобритании. Место № 15. Первый класс.
  Мотивы: никаких.
  Алиби: с 12 до 2 пополуночи (разговаривал с Маккуином до 1.30. Потом пошел к себе в купе и не выходил оттуда. Подтверждается показаниями Маккуина и проводника).
  Улики, подозрительные обстоятельства: ершик для трубки.
  10. Сайрус Хардман: американский подданный. Место № 16. Первый класс.
  Мотивы: неизвестны.
  Алиби: с 12 до 2 пополуночи не выходил из купе (подтверждается показаниями Маккуина и проводника).
  Улики, подозрительные обстоятельства: никаких.
  11. Антонио Фоскарелли: подданный США (итальянского происхождения). Место № 5. Второй класс.
  Мотивы: неизвестны.
  Алиби: с 12 до 2 пополуночи (подтверждается показаниями Эдуарда Мастермэна).
  Улики, подозрительные обстоятельства: никаких, за исключением того, что убийство совершено оружием, которое мог бы применить, по мнению мсье Бука, человек его темперамента.
  12. Мэри Дебенхэм: подданная Великобритании. Место № 11. Второй класс.
  Мотивы: никаких.
  Алиби: с 12 до 2 пополуночи (подтверждается показаниями Греты Ольсон).
  Улики, подозрительные обстоятельства: разговор, подслушанный Эркюлем Пуаро; ее отказ объяснять вышеупомянутый разговор.
  13. Хильдегарда Шмидт: подданная Германии. Место № 7. Второй класс.
  Мотивы: никаких.
  Алиби: с 12 до 2 пополуночи (подтверждается показаниями проводника и княгини Драгомировой).
  После чего легла спать. Приблизительно в 12.38 ее разбудил проводник, и она пошла к своей хозяйке.
  Примечание: показания пассажиров подтверждают показания проводника. Проводник утверждает, что никто не входил в купе Рэтчетта и не выходил из него с 12 до 1 (когда проводник ушел в соседний вагон) и с 1.15 до 2.
  — Этот документ, как видите, — сказал Пуаро, — всего лишь краткий перечень тех показаний, которые мы выслушали. Я их изложил по порядку для вящего удобства.
  Мсье Бук, пожав плечами, вернул листок Пуаро.
  — Ваш список нисколько не проясняет дела, — сказал он.
  — Может, этот придется вам больше по вкусу? — Пуаро, чуть заметно улыбнувшись, вручил ему другой список.
  Глава 2
  Десять вопросов
  На листке было написано:
  «Необходимо выяснить следующее:
  1. Платок с меткой Н. Кому он принадлежит?
  2. Ершик для чистки трубки. Кто обронил его? Полковник или кто-то другой?
  3. Кто был одет в красное кимоно?
  4. Кто переодевался в форму проводника?
  5. Почему стрелки часов указывают 1.15 пополуночи?
  6. Было ли убийство совершено в это время?
  7. Раньше?
  8. Позже?
  9. Можем ли мы быть уверены, что в убийстве Рэтчетта участвовал не один человек?
  10. Как же иначе можно объяснить характер ран?»
  — Давайте посмотрим, что тут можно сделать, — сказал мсье Бук, которого явно подбодрил этот вызов его умственным способностям. — Начнем хотя бы с платка. И давайте будем придерживаться самой строгой системы.
  — Безусловно, — закивал довольный Пуаро.
  Между тем мсье Бук назидательно продолжал:
  — Платок с меткой H451 может принадлежать трем женщинам: миссис Хаббард, мисс Дебенхэм — ее второе имя Хермиона — и горничной Хильдегарде Шмидт.
  — Так. А кому из этих трех вероятнее всего?
  — Трудно сказать. По моему мнению, скорее всего мисс Дебенхэм. Вполне возможно, что ее называют не первым именем, а вторым. И потом, она и без того у нас на подозрении. Ведь разговор, который вы, мой друг, подслушали, был, без сомнения, несколько странным, не говоря уже о том, что она отказалась его объяснить.
  — Что касается меня, я голосую за американку, — сказал доктор. — Платок стоит целое состояние, а все знают, что американцы швыряются деньгами.
  — Значит, вы оба исключаете горничную? — спросил Пуаро.
  — Да. Она сама сказала, что такой платок может принадлежать только очень богатой женщине.
  — Перейдем ко второму вопросу — ершику для трубки. Кто его обронил: полковник Арбэтнот или кто-нибудь другой?
  — На это ответить труднее. Вряд ли англичанин прибегнет к кинжалу. Тут вы правы. Я склонен думать, что ершик уронил кто-то другой для того, чтобы набросить тень на долговязого англичанина.
  — Как вы уже отметили, мсье Пуаро, — вставил доктор Константин, — две улики на одно преступление — в такую рассеянность как-то не верится. Я согласен с мсье Буком. Платок, так как никто не признает его своим, по всей вероятности, оставлен просто по недосмотру. Ершик же — явная фальшивка. В подтверждение этой теории я хочу обратить ваше внимание на то, что полковник Арбэтнот, не выказав никакого смущения, признал, что курит трубку и употребляет ершики такого типа.
  — Логично, — сказал Пуаро.
  — Вопрос номер три: кто был одет в красное кимоно? — продолжал мсье Бук. — Должен признаться, что по этому вопросу у меня нет никаких соображений. А у вас, доктор Константин?
  — Никаких.
  — Значит, тут нам обоим придется признать свое поражение. А вот относительно следующего вопроса можно хотя бы порассуждать. Кто этот человек (мужчина или женщина), который переодевался в форму проводника спальных вагонов? Тут мы, во всяком случае, можем исключить целый ряд людей, на которых она бы попросту не налезла: на Хардмана, полковника Арбэтнота, Фоскарелли, графа Андрени и на Гектора Маккуина — из-за большого роста; на миссис Хаббард, Хильдегарду Шмидт и Грету Ольсон — из-за полноты. Итак, остаются: лакей, мисс Дебенхэм, княгиня Драгомирова и графиня Андрени. Однако никто из них не вызывает подозрений. Грета Ольсон — в одном случае и Антонио Фоскарелли — в другом клянутся, что ни мисс Дебенхэм, ни лакей не выходили из купе. Хильдегарда Шмидт утверждает, что княгиня находилась у себя, а граф Андрени уверяет, что его жена приняла снотворное. И выходит, что никто не надевал форму, а это и вовсе нелепо.
  — Наверняка это был кто-то из последней четверки, — сказал доктор Константин. — Иначе придется признать, что посторонний прокрался в поезд и спрятался в укромном месте, а мы уже пришли к выводу, что это исключено.
  Мсье Бук перешел к следующему вопросу:
  — Номер пять: почему стрелки разбитых часов показывают час пятнадцать? У меня есть два объяснения. Или их перевел убийца, чтобы обеспечить себе алиби: он собирался тут же уйти из купе, но ему помешал шум в коридоре, — или… Подождите… подождите… Я вот-вот разрешусь идеей.
  Пуаро и доктор почтительно ожидали, пока у мсье Бука в муках рождалась мысль.
  — Додумался! — сказал наконец мсье Бук. — Часы переставил не убийца в форме проводника. Их переставил человек, которого мы назвали Вторым убийцей, — тот левша, или, другими словами, женщина в красном кимоно. Значит, дело было так: она приходит на место преступления позже и передвигает стрелки часов назад, чтобы обеспечить себе алиби.
  — Поздравляю! — воскликнул доктор Константин. — Отличная мысль!
  — У вас получается, — сказал Пуаро, — что женщина в красном кимоно наносит Рэтчетту удар в темноте, не зная, что он уже мертв, и тем не менее она каким-то образом догадывается, что у него в пижамном кармане лежат часы, вынимает их, вслепую переводит стрелки назад и даже ухитряется сделать на часах нужную вмятину.
  Мсье Бук неприязненно посмотрел на Пуаро.
  — А вы можете предложить что-нибудь лучшее? — спросил он.
  — В данный момент нет, — признался Пуаро. — И все же, — продолжал он, — мне кажется, никто из вас не заметил самого интересного в этих часах.
  — Имеет ли к этому отношение вопрос номер шесть? — спросил доктор. — На вопрос, было ли совершено убийство в час пятнадцать, указанное часами время, я отвечаю: нет.
  — Присоединяюсь к вам, — сказал мсье Бук. — Следующий вопрос: было ли убийство совершено раньше? Я отвечаю на него: да. Вы согласны со мной, доктор?
  Доктор кивнул.
  — Однако на вопрос, было ли убийство совершено позже, тоже можно ответить утвердительно. Я принимаю вашу теорию, мсье Бук, и думаю, что мсье Пуаро ее тоже принимает, хотя и не хочет связывать себе руки раньше времени. Первый убийца пришел до часа пятнадцати, Второй — после часа пятнадцати. А так как одна из ран нанесена левой рукой, нам, наверное, следует выяснить, кто из пассажиров левша?
  — Я уже кое-что сделал для этого, — сказал Пуаро. — Вы, должно быть, заметили, что я просил каждого пассажира написать свою фамилию или адрес. Для окончательных выводов тут нет оснований, потому что есть люди, которые одно делают левой рукой, другое — правой. Некоторые пишут правой рукой, а в гольф играют левой. Но все же кое-что это дает. Все пассажиры брали авторучку в правую, за исключением княгини Драгомировой — она отказалась писать.
  — Княгиня Драгомирова! Да нет, это невозможно! — сказал мсье Бук.
  — Сомневаюсь, чтобы у нее хватило сил для этого, — усомнился доктор Константин. — Та рана нанесена с большой силой.
  — Значит, такой удар женщине не под силу?
  — Нет, этого я не сказал бы. Но я думаю, что женщине пожилой и в особенности такой тщедушной и хрупкой, как княгиня Драгомирова, это не под силу.
  — А может быть, тут сыграла роль сила духа, преодолевающая телесную немощь? — сказал Пуаро. — Княгиня — яркая личность, и в ней чувствуется огромная сила воли. Однако давайте на время оставим эту тему.
  — Итак, вопросы номер девять и десять, — сказал доктор. — Можем ли мы с уверенностью утверждать, что в убийстве Рэтчетта участвовал один человек? Как иначе можно объяснить характер ран? С медицинской точки зрения я не вижу иного объяснения. Было бы чистейшей бессмыслицей предположить, что один и тот же человек сначала ударил Рэтчетта слабо, потом изо всех сил, сначала держал кинжал в левой руке, потом переложил его в правую и после этого еще добрых полчаса тыкал кинжалом в мертвое тело. Нет, нет, это противоречит здравому смыслу.
  — Да, — сказал Пуаро. — Противоречит. А версия о двух убийцах, по-вашему, не противоречит здравому смыслу?
  — Но ведь вы сами только что сказали: как же иначе все объяснить?
  Пуаро уставился в одну точку прямо перед собой.
  — Именно об этом я и думаю, думаю непрестанно, — добавил он и уселся поудобнее в кресле. — Начиная с этого момента все расследования будут происходить вот здесь, — постучал он себя по лбу. — Мы обсудили этот вопрос со всех сторон. Перед нами факты, изложенные систематично и по порядку. Все пассажиры прошли перед нами и один за другим давали показания. Мы знаем все, что можно было узнать извне. — И он дружески улыбнулся мсье Буку. — Мы с вами, бывало, любили пошутить, что главное — это усесться поудобнее и думать, пока не додумаешься до истины, не так ли? Что ж, я готов претворить теорию в практику — здесь, у вас на глазах. Вам двоим я предлагаю проделать то же самое. Давайте закроем глаза и подумаем… Один, а может, и не один из пассажиров убил Рэтчетта. Так вот, кто из них его убил?
  Глава 3
  Некоторые существенные детали
  Четверть часа прошло в полном молчании. Мсье Бук и доктор Константин поначалу следовали наставлениям Пуаро. Они пытались разобраться в путанице фактов и прийти к четкому, объясняющему все противоречия решению.
  Мысль мсье Бука шла примерно таким путем:
  «Безусловно, надо как следует подумать. Но ведь, по правде говоря, сколько можно думать… Пуаро определенно подозревает молодую англичанку. Явно ошибается. Англичанки слишком хладнокровные… А все потому, что они такие тощие… Но не буду отвлекаться. Похоже, что это не итальянец, а жаль… Уж не врет ли лакей, когда говорит, что Фоскарелли не выходил из купе? Но чего ради ему врать? Англичан трудно подкупить — к ним не подступишься. Вообще все сложилось до крайности неудачно. Интересно, когда мы отсюда выберемся? Должно быть, какие-то спасательные работы все-таки ведутся. Но на Балканах не любят спешить… Пока они спохватятся, немало времени пройдет. Да и с их полицией не так-то просто договориться — они тут такие чванные, чуть что, лезут в бутылку: им все кажется, что к ним относятся без должного почтения. Они раздуют это дело так, что не обрадуешься. Воспользуются случаем, раструбят во всех газетах…»
  С этого момента мысли мсье Бука снова пошли многажды проторенным путем.
  А доктор Константин думал:
  «Любопытный человечек. Кто он, гений? Или шарлатан? Разгадает он эту тайну? Вряд ли. Нет, это невозможно. Дело такое запутанное… Все они, наверное, врут… Но и это ничего нам не дает… Если они все врут, это так же запутывает дело, как если бы они все говорили правду. А еще эти раны, тут сам черт ногу сломит. Было бы гораздо проще понять что к чему, если бы в него стреляли. Гангстеры всегда стреляют… Америка — любопытная страна. Хотелось бы мне туда съездить. Передовая страна. Прогресс везде и во всем. Дома надо будет обязательно повидаться с Деметриусом Загоне — он был в Америке и знает, что там и как. Интересно, что сейчас поделывает Зия? Если жена узнает…»
  И доктор переключился на личные дела.
  Эркюль Пуаро сидел неподвижно. Можно было подумать, что он спит. Просидев так четверть часа, он внезапно вскинул брови и вздохнул, пробормотав себе под нос:
  — А почему бы и нет, в конце концов? А если так… ну да, если так, это все объясняет.
  Глаза его широко открылись, загорелись зеленым, как у кошки, огнем.
  — Так. Я все обдумал. А вы? — сказал он вполголоса.
  Собеседники, погруженные в собственные мысли, от неожиданности вздрогнули.
  — Я тоже думал, — смешался мсье Бук. — Но так и не пришел ни к какому выводу. В конце концов, раскрывать преступления — ваша профессия, а не моя.
  — Я тоже со всей серьезностью думал над этим вопросом, — бессовестно сказал доктор, с трудом отрываясь от занимавших его воображение малопристойных картин. — У меня родилось множество самых разнообразных теорий, но ни одна из них меня полностью не удовлетворяет.
  Пуаро одобрительно кивнул. Его кивок словно говорил: «Вы правы. Вам так и следовало сказать. Ваша реплика пришлась весьма кстати».
  Он приосанился, выпятил грудь, подкрутил усы и с ухватками опытного оратора, который обращается к большому собранию, заговорил:
  — Друзья мои, я тоже перебрал в уме все факты, рассмотрел показания пассажиров и пришел к кое-каким выводам. У меня родилась некая теория, которая хотя еще и несколько расплывчата, но все же объясняет известные нам факты. Объяснение весьма необычное, и я не совсем в нем уверен. Чтобы проверить его, мне необходимо провести кое-какие опыты. Для начала я перечислю кое-какие детали, которые мне представляются существенными. Начну с замечания, которым обменялся со мной мсье Бук, когда мы в первый раз посетили вагон-ресторан. Он заметил, что здесь собрались представители самых разнообразных классов, возрастов и национальностей. А ведь в эту пору поезда обычно пустуют. Возьмите, к примеру, вагоны Афины — Париж и Бухарест — Париж — там едут по одному, по два пассажира, не больше. Вспомните, что один пассажир так и не объявился. А это, на мой взгляд, весьма знаменательно. Есть и другие детали, более мелкие, но весьма существенные. К примеру, местоположение сумочки миссис Хаббард, фамилия матери миссис Армстронг, сыскные методы мистера Хардмана, предположение Маккуина, что Рэтчетт сам сжег найденную им записку, имя княгини Драгомировой и жирное пятно на венгерском паспорте.
  Собеседники уставились на Пуаро.
  — Вам эти детали ничего не говорят? — спросил Пуаро.
  — Абсолютно ничего, — честно признался мсье Бук.
  — А вам, господин доктор?
  — Я вообще не понимаю, о чем вы говорите.
  Тем временем мсье Бук, ухватившись за единственную упомянутую его другом вещественную деталь, перебирал паспорта. Хмыкнув, он вытащил из пачки паспорт графа и графини Андрени и раскрыл его.
  — Вы об этом говорили? О грязном пятне?
  — Да. Это очень свежее жирное пятно. Вы обратили внимание, где оно стоит?
  — Там, где приписана жена графа, точнее говоря, в начале ее имени. Впрочем, должен признаться, я все еще не понимаю, к чему вы ведете?
  — Что ж, подойдем к вопросу с другого конца. Вернемся к платку, найденному на месте преступления. Как мы с вами недавно установили, метку Н могли иметь три женщины: миссис Хаббард, мисс Дебенхэм и горничная Хильдегарда Шмидт. А теперь взглянем на этот платок с другой точки зрения. Ведь это, мои друзья, очень дорогой платок, objet de luxe452 ручной работы, вышитый в парижской мастерской. У кого из пассажирок — если на минуту отвлечься от метки — может быть такой платок? Уж конечно, не у миссис Хаббард, женщины вполне почтенной, но никак не претендующей на элегантность. И не у мисс Дебенхэм, потому что англичанки ее круга обычно пользуются тонкими льняными платками, а не покупают батистовые фитюльки по двести франков штука. И уж конечно, не у горничной. Однако в поезде есть две женщины, у которых может быть такой платок. Давайте посмотрим, имеют ли они какое-то отношение к букве Н. Я говорю о княгине Драгомировой.
  — Которую зовут Natalia, — язвительно вставил мсье Бук.
  — Вот именно. Ее имя, как я уже говорил, решительно наводит на подозрения. Вторая женщина — это графиня Андрени. И здесь нам сразу же бросается в глаза…
  — Не нам, а вам…
  — Отлично, значит, мне. На ее имени стоит жирное пятно. Простая случайность, скажете вы. Но вспомните, что ее имя Елена. Предположим, что ее зовут не Елена, a Helena. Большое Н легко превратить в большое «Е» и росчерком присоединить к нему маленькое «е», а затем, чтобы скрыть эти манипуляции, посадить на паспорт жирное пятно.
  — Helena! — воскликнул мсье Бук. — А это мысль!
  — И еще какая! Я ищу подтверждения своей догадки, хотя бы самого незначительного, и нахожу его. Во время обыска одна из наклеек на чемодане графини оказывается чуть влажной. Именно та, которая закрывает начало ее имени, вытисненного на крышке. Значит, наклейку отмочили и переклеили на другое место.
  — Вы меня почти убедили, — сказал мсье Бук. — Но чтобы графиня Андрени… Да нет…
  — Ах, старина, вы должны перестроиться и посмотреть на это дело с другой точки зрения. Подумайте, как должно было предстать это убийство миру. И не забывайте, что заносы разрушили изначальные планы убийцы. Давайте на минуту представим себе, что заносов нет и поезд следует по расписанию. Что бы произошло в таком случае? Убийство, по всей вероятности, открылось бы ранним утром на итальянской границе. Итальянская полиция выслушала бы почти те же самые показания. Мистер Маккуин предъявил бы письма с угрозами, мистер Хардман изложил бы свою историю, миссис Хаббард также горела бы желанием рассказать, как ночью в ее купе проник мужчина, точно так же нашли бы пуговицу с форменной тужурки проводника. Но, как я думаю, две вещи от этого бы изменились: мужчина проник бы в купе миссис Хаббард до часу ночи, и форму проводника нашли бы в одном из туалетов…
  — Вы хотите сказать…
  — Я хочу сказать, что по плану это убийство должно было предстать как дело рук некоего неизвестного, забравшегося в поезд. Тогда предположили бы, что убийца сошел в Броде, куда поезд прибывает в ноль пятьдесят восемь. Кто-нибудь из пассажиров, вероятно, столкнулся бы в коридоре с незнакомым проводником, форма была бы брошена на видном месте — так, чтобы никаких сомнений не оставалось в том, как все было проделано. И никому и в голову не пришло бы подозревать пассажиров. Так, друзья мои, должно было предстать это убийство окружающему миру. Однако непредвиденная остановка смешала все карты. Вот почему убийца так долго оставался в купе со своей жертвой. Он ждал отправления поезда. Потом он понял, что поезд дальше не пойдет. И ему пришлось менять планы на ходу, потому что теперь станет ясно, что убийца в поезде.
  — Конечно, конечно, — нетерпеливо прервал его мсье Бук. — Это я понимаю. Но при чем тут платок?
  — Я возвращаюсь к платку, но окольным путем. А сначала вы должны понять, что письма с угрозами придуманы для отвода глаз. Их целиком и полностью заимствовали из какого-нибудь стереотипного американского детектива. Это явная подделка. Они просто-напросто предназначались для полиции. Мы должны спросить себя: «Обманули ли эти письма Рэтчетта?» Судя по всему, мы скорее всего должны ответить на этот вопрос отрицательно: инструктируя Хардмана, Рэтчетт будто бы указал на вполне определенного врага, личность которого ему хорошо известна. Конечно, если принять рассказ Хардмана на веру. Однако мы знаем наверняка, что Рэтчетт получил всего одно письмо, и притом совершенно другого характера, — письмо с упоминанием о Дейзи Армстронг, клочок которого мы нашли в его купе. Если Рэтчетт раньше этого не понимал, письмо, несомненно, должно было ему объяснить, за что ему собираются мстить. Это письмо, как я сразу сказал, не предназначалось для посторонних глаз. Убийца первым делом позаботился его уничтожить. И вот тут-то он просчитался во второй раз. В первый раз ему помешали заносы, во второй — то, что нам удалось восстановить текст на клочке сожженного письма. То, что эту записку так старались уничтожить, могло означать лишь одно: в поезде находится лицо, настолько близкое семейству Армстронг, что, если бы записку нашли, подозрение прежде всего пало бы именно на это лицо.
  Теперь перейдем к двум найденным нами уликам. Не буду останавливаться на ершике. Мы уже достаточно говорили о нем. Перейдем прямо к платку. Проще всего предположить, что платок нечаянно обронила женщина, чье имя начинается с буквы Н, и что это улика, прямо устанавливающая ее участие в преступлении.
  — Вот именно, — сказал доктор Константин. — Эта женщина обнаруживает, что потеряла платок, и принимает меры, чтобы скрыть свое имя.
  — Не торопитесь! Я никогда не позволяю себе спешить с выводами.
  — А у вас есть другая версия?
  — Конечно, есть. К примеру, предположим, что вы совершили преступление и хотите бросить тень на другое лицо. Между прочим, в поезде находится лицо, близкое к семье Армстронг. Предположим, что вы роняете на месте преступления платок, принадлежащий этой женщине… Ее начинают допрашивать, устанавливают, что она состоит в родстве с семьей Армстронг, — и вот вам, пожалуйста, и мотивы, и вещественное доказательство.
  — В таком случае, — возразил доктор, — к чему вышеупомянутой особе, если она ни в чем не виновна, скрывать свою личность?
  — Вы в самом деле так думаете? Такой ход мыслей часто бывает у суда. Но я хорошо знаю человеческую натуру, мой друг, и я должен вам сказать, что даже самые невинные люди теряют голову и делают невероятные глупости, если их могут заподозрить в убийстве. Нет, нет, и жирное пятно на паспорте, и переклеенная наклейка доказывают не вину графини Андрени, а лишь то, что по каким-то причинам она не хочет, чтобы мы установили ее личность.
  — А какое отношение, по-вашему, она может иметь к Армстронгам? Ведь, по ее словам, она никогда не была в Америке.
  — Вот именно, к тому же она плохо говорит по-английски, и у нее очень экзотическая внешность, что она всячески подчеркивает. И тем не менее догадаться, кто она, очень несложно. Я только что упомянул о матери миссис Армстронг. Ее звали Линда Арден, она была прославленной актрисой, знаменитой исполнительницей шекспировских ролей. Вспомните «Как вам это понравится» — Арденский лес, Розалинду. Вот откуда произошла ее фамилия. Однако Линда Арден — имя, под которым она была известна всему миру, было ее псевдонимом. Ее фамилия могла быть и Гольденберг. Вполне вероятно, что в ее жилах текла еврейская кровь. Ведь в Америку эмигрировали люди самых разных национальностей. И я рискну предположить, господа, что младшая сестра миссис Армстронг, бывшая еще подростком в то время, когда произошла трагедия, и есть Хелена Гольденберг, младшая дочь Линды Арден, и что она вышла замуж за графа Андрени, когда он был атташе венгерского посольства в Вашингтоне.
  — Однако княгиня Драгомирова уверяет, что младшая дочь Линды Арден вышла замуж за англичанина.
  — Фамилию которого она запамятовала! Так вот, скажите, друзья мои, похоже ли это на правду? Княгиня Драгомирова любила Линду Арден, как большие аристократки любят больших актрис. Она была крестной матерью ее дочери. Могла ли она забыть фамилию человека, за которого вышла замуж младшая дочь актрисы? Не могла. Я думаю, мы не ошибемся, предположив, что княгиня Драгомирова солгала. Она знала, что Хелена едет в поезде, она видела ее. И, услышав, кем был на самом деле убитый, сразу поняла, что подозрение падет на Хелену. Вот почему, когда мы ее спросили о сестре Сони Армстронг, она не задумываясь солгала нам, сказав, что она-де не помнит, но ей кажется, что Хелена вышла замуж за англичанина, то есть увела нас как можно дальше от истины.
  В вагон вошел официант и, подойдя к ним, обратился к мсье Буку:
  — Не прикажете ли подать ужин, мсье? Как бы он не перестоял.
  Мсье Бук посмотрел на Пуаро. Тот кивнул:
  — Ради бога, пусть подают.
  Официант скрылся в дверях. Послышался звонок, потом громкий голос официанта, выкликивавшего по-английски и по-французски:
  — Первая очередь! Кушать подано!
  Глава 4
  Пятно на венгерском паспорте
  Пуаро сидел вместе с мсье Буком и доктором. Настроение у всех в ресторане было подавленное. Разговаривали мало. Даже миссис Хаббард была противоестественно молчалива. Садясь, она пробормотала:
  — У меня сегодня кусок в горло не лезет. — После чего, поощряемая доброй шведкой, взявшей ее под свою опеку, отведала от всех блюд, которыми обносил официант.
  Еще до ужина Пуаро, задержав за рукав метрдотеля, что-то прошептал ему на ухо. Доктор Константин легко догадался, о чем шла речь. Он заметил, что графу и графине Андрени все блюда подавали, как правило, в последнюю очередь, а потом еще заставили ждать счет. В результате граф и графиня поднялись последними. Когда они наконец двинулись к двери, Пуаро вскочил и пошел за ними следом.
  — Прошу прощения, мадам, но вы уронили платок. — И он протянул графине крохотный клочок батиста с вышитой монограммой.
  Графиня взяла платок, взглянула на него и вернула Пуаро:
  — Вы ошиблись, мсье, это не мой платок.
  — Не ваш? Вы в этом уверены?
  — Абсолютно, мсье.
  — И все же, мадам, на нем вышита метка Н — первая буква вашего имени.
  Граф двинулся было к Пуаро, но тот не обратил на него никакого внимания. Он не сводил глаз с графини.
  Смело глядя на него в упор, она ответила:
  — Я вас не понимаю, мсье. Мои инициалы Е. А.
  — Это неправда. Вас зовут Helena, а не Елена. Хелена Гольденберг, младшая дочь Линды Арден, — Хелена Гольденберг, сестра миссис Армстронг.
  Наступила тягостная пауза. Граф и графиня побледнели. А Пуаро сказал, на этот раз более мягко:
  — Отрицать не имеет смысла. Ведь это правда, верно?
  — По какому праву вы… — рассвирепел граф.
  Жена оборвала графа, прикрыв ему рот ладошкой:
  — Не надо, Рудольф. Дай мне сказать. Бесполезно отрицать — этот господин говорит правду, поэтому нам лучше сесть и обсудить все сообща. — Голос ее совершенно переменился. Южная живость интонаций сохранилась, но дикция стала более четкой и ясной. Теперь она говорила как типичная американка.
  Граф замолчал и, повинуясь жене, сел напротив Пуаро.
  — Вы правы, мсье, — сказала графиня. — Я действительно Хелена Гольденберг, младшая сестра миссис Армстронг.
  — Сегодня утром вы скрыли от меня этот факт, госпожа графиня.
  — Верно.
  — По правде говоря, все, что вы и ваш муж мне рассказали, оказалось сплошной ложью.
  — Мсье! — вскипел граф.
  — Не сердись, Рудольф. Мсье Пуаро выразился несколько резко, но он говорит правду.
  — В этом виноват только я, — вмешался граф.
  — Я рад, что вы сразу признались, мадам. А теперь расскажите мне, почему вы обманули меня и что понудило вас подделать имя в паспорте.
  Хелена спокойно ответила:
  — Вы, конечно, догадываетесь, мсье Пуаро, почему я, а вернее, мы так поступили. Убитый был виновен в смерти моей племянницы и моей сестры; он разбил сердце Сониного мужа. Три человека, которых я любила больше всего на свете и которые составляли мою семью, погибли!
  В голосе ее звучала страсть: она была подлинной дочерью своей матери, чья пламенная игра трогала до слез переполненные зрительные залы.
  — Из всех пассажиров, — продолжала она уже более спокойно, — наверное, только у меня была причина убить его.
  — И все же вы не убили его, мадам?
  — Я клянусь вам, мсье Пуаро, и мой муж тоже может вам поклясться, что, как бы мне ни хотелось убить этого негодяя, я и пальцем до него не дотронулась.
  — И я, господа, клянусь честью, — сказал граф, — что прошлой ночью Хелена не выходила из купе. Она, как я уже говорил, приняла снотворное. Она не имеет никакого отношения к убийству.
  Пуаро переводил взгляд с одного на другого.
  — Клянусь честью, — повторил граф.
  Пуаро покачал головой:
  — И все же вы решились подделать в паспорте имя вашей жены?
  — Мсье Пуаро, — пылко начал граф, — войдите в мое положение. Неужели вы думаете, мне легко было примириться с мыслью, что моя жена будет замешана в грязном уголовном процессе? Я знаю, что она ни в чем не виновата, но Хелена верно сказала: ее сразу же заподозрили бы — только на том основании, что она сестра Сони Армстронг. Ее стали бы допрашивать, а возможно, и арестовали бы. И раз уж нам довелось попасть в один вагон с Рэтчеттом, я считал, что у нас есть только один выход. Не стану отрицать, мсье, я лгал вам, но не во всем: моя жена действительно не выходила из купе прошлой ночью.
  Он говорил так убежденно, что ему трудно было не поверить.
  — Я не говорю, мсье, что не верю вам, — с расстановкой сказал Пуаро. — Я знаю, что вы принадлежите к прославленному древнему роду. И я понимаю, что вам было бы крайне тяжело, если бы вашу жену привлекли к уголовному делу. В этом я вам вполне сочувствую. Но как же все-таки объяснить, что платок вашей жены оказался в купе убитого?
  — Это не мой платок, — сказала графиня.
  — Несмотря на метку Н?
  — Да, несмотря на эту метку. Мои платки похожи на этот, но не совсем. Я, конечно, понимаю: вам трудно мне поверить, и тем не менее это не мой платок.
  — Но, может быть, его нарочно подкинули в купе убитого, чтобы бросить на вас тень?
  Улыбка приподняла краешки ее губ.
  — Вы все же хотите, чтобы я признала этот платок своим? Поверьте, мсье Пуаро, это не мой платок, — серьезно убеждала она его.
  — Но если платок этот не ваш, почему же тогда вы подделали паспорт?
  — До нас дошло, что в купе убитого нашли платок с меткой Н, — сказал граф. — Прежде чем явиться к вам, мы все обсудили. Я указал Хелене, что, как только узнают ее имя, ее подвергнут строжайшему допросу. К тому же так просто было переделать Хелену на Елену и положить конец всем неприятностям.
  — У вас, граф, все задатки преступника, — сухо заметил Пуаро. — Незаурядная изобретательность и никакого уважения к закону.
  — Нет-нет, не надо так говорить! — взмолилась красавица графиня. — Мсье Пуаро, муж рассказал все как было. — Она перешла с французского на английский. — Я перепугалась, перепугалась насмерть, и, думаю, вы меня поймете. Мы пережили такой ужас — и ворошить все это снова… И потом, находиться под подозрением, а то и сесть в тюрьму… Я себя не помнила от страха. Неужели вы нас не понимаете, мсье Пуаро?
  Ее прекрасный голос, низкий, грудной, молил, упрашивал, недаром она была дочерью великой актрисы Линды Арден.
  Пуаро строго посмотрел на нее:
  — Для того чтобы я поверил вам, мадам, — а я не говорю, что не желаю вам верить, — вы должны мне помочь.
  — Помочь вам?
  — Мотивы этого преступления кроются в прошлом — в той трагедии, которая разрушила вашу семью и омрачила вашу юность. Поведите меня в это прошлое, мадам, и я найду там недостающее звено, которое объяснит мне все.
  — Что я могу рассказать? Все участники трагедии мертвы. — Она печально повторила: — Мертвы. И Роберт, и Соня, и маленькая Дейзи. Прелестная кроха, милая, веселая, в кудряшках. Весь дом ее обожал.
  — Но ведь погибла не только Дейзи, мадам? Если так можно выразиться, гибель Дейзи повлекла за собой еще одну гибель?
  — Вы имеете в виду бедняжку Сюзанну? Я совсем забыла про нее. Полиция ее допрашивала. Они были убеждены, что Сюзанна виновна. Возможно, так оно и есть, но злого умысла тут не было. Я думаю, бедняжка нечаянно выболтала кому-нибудь, когда Дейзи водят гулять. Сюзанна чуть не помешалась тогда — так боялась, что ее привлекут к ответственности. — Графиня вздрогнула. — Она не выдержала потрясения и выбросилась из окна. Какой ужас! — Графиня закрыла лицо руками.
  — Кто она была по национальности, мадам?
  — Француженка.
  — Как ее фамилия?
  — Страшно глупо, но я не могу вспомнить. Мы все звали ее Сюзанной. Такая хорошенькая хохотушка. Она очень любила Дейзи.
  — Она была горничной при ребенке, не так ли?
  — Да.
  — А кто был няней?
  — Дипломированная медсестра. Ее фамилия была Стренгельберг. Она тоже любила Дейзи… и мою сестру.
  — А теперь, мадам, хорошенько подумайте, прежде чем ответить на вопрос. Кто-нибудь из пассажиров показался вам знакомым?
  Она удивленно взглянула на него:
  — Знакомым? Да нет.
  — А княгиня Драгомирова?
  — Ах она! Она, конечно. Но я думала, вы имеете в виду людей, ну, словом, людей из того времени.
  — Именно это я и имею в виду. А теперь подумайте хорошенько. С тех пор прошло несколько лет. За это время люди могли измениться.
  Хелена глубоко задумалась.
  — Нет, я уверена, что никого здесь не знаю, — сказала она наконец.
  — Вы в то время были еще подростком… Неужели в доме не было женщины, которая руководила бы вашими занятиями, ухаживала за вами?
  — О, конечно, у меня имелся кто-то вроде дуэньи, она была одновременно и моей гувернанткой, и Сониным секретарем. Англичанка, точнее, шотландка. Такая рослая рыжеволосая дама.
  — Как ее фамилия?
  — Мисс Фрибоди.
  — Она была молодая или старая?
  — Мне она тогда казалась глубокой старухой. Но теперь я думаю, что ей было не больше сорока. Ну а прислуживала мне и следила за моими туалетами, конечно, Сюзанна.
  — Кто еще жил в доме?
  — Только слуги.
  — Вы уверены, мадам, вполне уверены, что не узнаете никого из пассажиров?
  — Нет, мсье, — серьезно ответила она. — Никого.
  Глава 5
  Имя княгини Драгомировой
  Когда граф и графиня ушли, Пуаро поглядел на своих соратников.
  — Видите, — сказал он, — мы добились кое-каких успехов.
  — Вы блестяще провели эту сцену, — от всего сердца похвалил его мсье Бук. — Но должен сказать вам, что мне и в голову не пришло бы заподозрить графа и графиню Андрени. Должен признаться, что я считал их совершенно hors de combat.453 Теперь, я полагаю, нет никаких сомнений в том, что Рэтчетта убила графиня. Весьма прискорбно. Надо надеяться, ее все же не приговорят к смертной казни? Ведь есть смягчающие обстоятельства. Наверное, дело ограничится несколькими годами тюремного заключения.
  — Итак, вы совершенно уверены в том, что Рэтчетта убила она?
  — Мой друг, какие могут быть сомнения? Я думал, что вы так мягко с ней разговариваете, чтобы не усложнять дела до тех пор, пока нас наконец не откопают и не подоспеет полиция.
  — Значит, вы не поверили, когда граф поклялся вам своей честью, что его жена невиновна?
  — Друг мой, это же так понятно. Что же ему еще оставалось делать? Он обожает свою жену. Хочет ее спасти. Он весьма убедительно клялся честью, как и подобает настоящему дворянину, но все равно это ложь, иначе и быть не может.
  — А знаете ли, у меня есть нелепая идея, что это может оказаться правдой.
  — Ну что вы! Вспомните про платок. Все дело в платке.
  — Я не совсем уверен относительно платка. Помните, я вам всегда говорил, что у платка могут быть две владелицы.
  — И все равно…
  Мсье Бук умолк на полуслове. Дверь в дальнем конце вагона отворилась, и в ресторан вошла княгиня Драгомирова. Она направилась прямо к их столу, и все трое поднялись. Не обращая внимания на остальных, княгиня обратилась к Пуаро:
  — Я полагаю, мсье, что у вас находится мой платок.
  Пуаро бросил торжествующий взгляд на своих собеседников.
  — Вот этот, мадам? — И он протянул ей клочок батиста.
  — Да, этот. Тут в углу моя монограмма.
  — Но, княгиня, ведь тут вышита буква Н, — сказал мсье Бук, — а вас зовут Natalia.
  Княгиня смерила его холодным взглядом:
  — Правильно, мсье. Но мои платки всегда помечают русскими буквами. По-русски буква читается как N.
  Мсье Бук несколько опешил. При этой суровой старухе он испытывал неловкость и смущение.
  — Однако утром вы скрыли от нас, что этот платок принадлежит вам.
  — Вы не спрашивали меня об этом, — отрезала княгиня.
  — Прошу вас, садитесь, мадам, — сказал Пуаро.
  Она вздохнула:
  — Что ж, почему бы и не сесть. — Она села. — Пожалуй, не стоит затягивать этого дела, господа. Я знаю, теперь вы спросите: как мой платок оказался в купе убитого? Отвечу: не знаю.
  — Вы действительно не знаете этого?
  — Действительно.
  — Извините меня, мадам, но насколько мы можем вам верить? — Пуаро говорил очень мягко.
  Княгиня Драгомирова презрительно ответила:
  — Вы говорите так, потому что я скрыла от вас, что Хелена Андрени — сестра миссис Армстронг?
  — Да, вы намеренно ввели нас в заблуждение.
  — Безусловно. И не задумываясь, сделала бы это снова. Я дружила с матерью Хелены. А я, господа, верю в преданность своим друзьям, своей семье и своему сословию.
  — И не верите, что необходимо всячески способствовать торжеству справедливости?
  — Я считаю, что в данном случае справедливость, подлинная справедливость, восторжествовала.
  Пуаро доверительно склонился к княгине:
  — Вы должны войти в мое положение. Могу ли я вам верить, даже в случае с платком? А может быть, вы выгораживаете дочь вашей подруги?
  — Я поняла вас. — Княгиня невесело улыбнулась. — Что ж, господа, в случае с платком истину легко установить. Я дам вам адрес мастерской в Париже, где я всегда заказываю платки. Покажите им этот платок, и они тут же скажут, что он был изготовлен по моему заказу больше года назад. Это мой платок, господа. — Она встала. — У вас есть еще вопросы ко мне?
  — Знала ли ваша горничная, мадам, что это ваш платок, когда мы показали его ей сегодня утром?
  — Должно быть. Она его видела и ничего не сказала? Ну что ж, значит, и она умеет хранить верность. — Слегка поклонившись, княгиня вышла.
  — Значит, все именно так и было, — пробормотал себе под нос Пуаро. — Когда я спросил горничную, известно ли ей, чей это платок, я заметил, что она заколебалась — не знала, признаться ли, что платок принадлежит ее хозяйке. Однако совпадает ли этот факт с моей основной теорией? Пожалуй, совпадает.
  — Устрашающая старуха эта княгиня, — сказал мсье Бук.
  — Могла ли она убить Рэтчетта? — обратился к доктору Пуаро.
  Тот покачал головой:
  — Те раны, что прошли сквозь мышцы, — для них нужна огромная сила, так что нечего и думать, будто их могло нанести столь тщедушное существо.
  — А легкие раны?
  — Легкие, конечно, могла нанести и она.
  — Сегодня утром, — сказал Пуаро, — я заметил, что у княгини сильная воля, чего никак не скажешь о ее руках. Это была ловушка. Мне хотелось увидеть, на какую руку она посмотрит — на правую или на левую. Она не сделала ни того ни другого, а посмотрела сразу на обе. Однако ответила очень странно. Она сказала: «Это правда, руки у меня слабые, и я не знаю, радоваться этому или огорчаться». Интересное замечание, не правда ли? Оно лишний раз убеждает меня в правильности моей версии преступления.
  — И тем не менее мы по-прежнему не знаем, кто же нанес удар левой рукой.
  — Верно. Между прочим, вы заметили, что у графа Андрени платок торчит из правого нагрудного кармана?
  Мсье Бук покачал головой. Он был по-прежнему сосредоточен на потрясающих открытиях последнего получаса.
  — Ложь… и снова ложь, — ворчал он. — Просто невероятно, сколько лжи нам нагородили сегодня утром.
  — Это лишь начало, — жизнерадостно сказал Пуаро.
  — Вы так думаете?
  — Я буду очень разочарован, если обманусь в своих ожиданиях.
  — Меня ужасает подобное двоедушие, — сказал мсье Бук. — А вас, мне кажется, оно только радует, — упрекнул он Пуаро.
  — В двоедушии есть свои преимущества, — сказал Пуаро. — Если припереть лгуна к стенке и сообщить ему правду, он обычно сознается — часто просто от удивления. Чтобы добиться своего, необходимо догадаться, в чем заключается ложь. А в этом деле я и вообще не вижу иного пути. Я по очереди обдумываю показания каждого пассажира и говорю себе: если такой-то и такой-то лгут, то в чем они лгут и по какой причине? И отвечаю: если — заметьте, если — они лгут, то это происходит по такой-то причине и в таком-то пункте. С графиней Андрени мой метод дал отличные результаты. Теперь мы испробуем его и на других пассажирах.
  — А вдруг ваша догадка окажется неверной?
  — Тогда по крайней мере один человек будет полностью освобожден от подозрений.
  — Ах так! Вы действуете методом исключения.
  — Вот именно.
  — А за кого мы возьмемся теперь?
  — За pukka sahib’a полковника Арбэтнота.
  Глава 6
  Вторая беседа с полковником Арбэтнотом
  Полковник Арбэтнот был явно недоволен, что его вызывают во второй раз. С темным, как туча, лицом усевшись напротив Пуаро, он спросил:
  — В чем дело?
  — Прошу извинить, что мне пришлось побеспокоить вас во второй раз, — сказал Пуаро, — однако мне кажется, вы еще не все нам сообщили.
  — Вот как? По-моему, вы ошибаетесь.
  — Для начала взгляните на этот ершик.
  — Ну и что?
  — Это ваш ершик?
  — Не знаю. Я не ставлю меток на своих ершиках.
  — А вам, полковник, известен тот факт, что лишь вы из пассажиров вагона Стамбул — Кале курите трубку?
  — В таком случае возможно, что ершик мой.
  — Вы знаете, где его нашли?
  — Понятия не имею.
  — В купе убитого.
  Полковник поднял брови.
  — Объясните нам, полковник, как ершик мог туда попасть?
  — Если вы хотите спросить, не обронил ли я ершик в купе убитого, я отвечу: нет.
  — Вы когда-нибудь заходили в купе мистера Рэтчетта?
  — Я с ним и словом не перемолвился.
  — Значит, вы с ним не разговаривали и вы его не убивали?
  Полковник насмешливо вздернул брови:
  — Если это и так, я вряд ли стал бы вас об этом оповещать. Но, кстати говоря, я его действительно не убивал.
  — Ладно, — пробормотал Пуаро. — Впрочем, это не важно.
  — Извините, не понял?
  — Я сказал, что это не важно.
  — Вот как! — Арбэтнот был явно ошарашен. Он с тревогой посмотрел на Пуаро.
  — Дело, видите ли, в том, — продолжал Пуаро, — что ершик особого значения не имеет. Я сам могу придумать по меньшей мере одиннадцать блистательных объяснений тому, как он там оказался.
  Арбэтнот вытаращил глаза.
  — Я хотел поговорить с вами по совершенно другому вопросу, — продолжал Пуаро. — Мисс Дебенхэм, по всей вероятности, вам сказала, что я нечаянно услышал ваш разговор на станции Конья?
  Арбэтнот промолчал.
  — Она сказала вам: «Сейчас не время. Когда все будет кончено… Когда это будет позади». Вы знаете, о чем шла речь?
  — Очень сожалею, мсье Пуаро, но я не могу ответить на ваш вопрос.
  — Почему?
  — По-моему, вам следует спросить у самой мисс Дебенхэм, что означали ее слова, — сухо ответил полковник.
  — Я уже спрашивал.
  — И она отказалась отвечать?
  — Да.
  — В таком случае, мне кажется, даже вам должно быть понятно, что я не пророню ни слова.
  — Значит, вы храните тайну дамы?
  — Если угодно, да.
  — Мисс Дебенхэм сказала мне, что речь шла о ее личных делах.
  — Раз так, почему бы вам не поверить ей на слово?
  — А потому, полковник, что мисс Дебенхэм у нас вызывает сильные подозрения.
  — Чепуха! — с горячностью заявил полковник.
  — Нет, не чепуха.
  — У вас нет никаких оснований ее подозревать.
  — А тот факт, что мисс Дебенхэм служила секретарем-гувернанткой в доме Армстронгов во время похищения Дейзи Армстронг, — это, по-вашему, не основание?
  На минуту в вагоне воцарилось молчание. Пуаро укоризненно покачал головой.
  — Вот видите, — сказал он, — нам известно гораздо больше, чем вы думаете. Если мисс Дебенхэм невиновна, почему она скрыла этот факт? Почему она сказала мне, что никогда не была в Америке?
  Полковник откашлялся:
  — Но может быть, вы все-таки ошибаетесь?
  — Я не ошибаюсь. Почему мисс Дебенхэм лгала мне?
  Полковник Арбэтнот пожал плечами:
  — Вам лучше спросить у нее. Я все-таки думаю, что вы ошибаетесь.
  Пуаро громко кликнул официанта. Тот опрометью кинулся к нему.
  — Спросите английскую даму, которая занимает одиннадцатое место, не соблаговолит ли она прийти сюда.
  — Слушаюсь, мсье.
  Официант вышел. Четверо мужчин сидели молча.
  Лицо полковника, застывшее, бесстрастное, казалось вырезанной из дерева маской.
  Официант вернулся:
  — Дама сейчас придет, мсье.
  — Благодарю вас.
  Через одну-две минуты Мэри Дебенхэм вошла в вагон-ресторан.
  Глава 7
  Кто такая Мэри Дебенхэм
  Непокрытая голова ее была вызывающе откинута назад. Отброшенные со лба волосы, раздутые ноздри придавали ей сходство с фигурой на носу корабля, отважно разрезающего бурные волны. В этот миг она была прекрасна.
  Глаза ее мимолетно остановились на Арбэтноте.
  — Вы хотели меня видеть? — обратилась она к Пуаро.
  — Я хотел спросить вас, мадемуазель, почему вы обманули нас сегодня утром?
  — Обманула? Не понимаю, о чем вы говорите.
  — Вы скрыли, что жили в доме Армстронгов, когда там произошла трагедия. Вы сказали, что никогда не были в Америке.
  От Пуаро не скрылось, что девушка вздрогнула, но она тут же взяла себя в руки.
  — Это правда, — сказала она.
  — Нет, мадемуазель, это ложь.
  — Вы не поняли меня. Я хотела сказать: это правда, что я солгала вам.
  — Ах так. Значит, вы не будете это отрицать?
  Она криво улыбнулась:
  — Конечно. Раз вы разоблачили меня, мне ничего другого не остается.
  — Что ж, по крайней мере вы откровенны, мадемуазель.
  — Похоже, что мне ничего другого опять же не остается.
  — Вот именно. А теперь, мадемуазель, могу ли я спросить у вас, почему вы скрыли от нас истину?
  — По-моему, это самоочевидно, мсье Пуаро.
  — Но не для меня, мадемуазель.
  — Мне приходится самой зарабатывать на жизнь, — ответила она ему ровным и спокойным тоном, однако в голосе ее проскользнула жесткая нотка.
  — Вы хотите сказать…
  Мэри Дебенхэм посмотрела ему прямо в глаза:
  — Знаете ли вы, мсье Пуаро, как трудно найти приличное место и удержаться на нем? Как вы думаете, захочет ли обыкновенная добропорядочная англичанка нанять к своим дочерям гувернантку, замешанную в деле об убийстве, гувернантку, чьи имя и фотографии мелькают во всех английских газетах?
  — Почему бы и нет, если вы ни в чем не виноваты?
  — Виновата, не виновата… Да дело вовсе не в этом, а в огласке! До сих пор, мсье Пуаро, мне везло. У меня была хорошо оплачиваемая, приятная работа. И я не хотела рисковать своим положением без всякой необходимости.
  — Осмелюсь предположить, мадемуазель, что мне лучше судить, была в том необходимость или нет.
  Она пожала плечами.
  — Например, вы могли бы помочь мне опознать некоторых людей.
  — Кого вы имеете в виду?
  — Возможно ли, мадемуазель, чтобы вы не узнали в графине Андрени вашу ученицу, младшую сестру миссис Армстронг?
  — В графине Андрени? Нет, не узнала. — Она покачала головой. — Хотите верьте, хотите нет, но я действительно ее не узнала. Видите ли, тогда она была еще подростком. С тех пор прошло больше трех лет. Это правда, что графиня мне кого-то напомнила, но кого, я не могла вспомнить. И потом, у нее такая экзотическая внешность, что я ни за что на свете не признала бы в ней ту американскую школьницу. Правда, я взглянула на нее лишь мельком, когда она вошла в ресторан. К тому же я больше внимания обратила на то, как она одета, чем на ее лицо. — Улыбка тронула ее губы. — С женщинами это случается. А потом… Потом мне было не до нее.
  — Вы не откроете мне вашу тайну, мадемуазель? — мягко, но настойчиво сказал Пуаро.
  — Я не могу. Не могу, — еле слышно сказала она. И вдруг закрыла лицо руками и, уронив голову на стол, заплакала навзрыд.
  Полковник вскочил, неловко наклонился к девушке:
  — Я… э-э… послушайте… — Он запнулся и, повернувшись, метнул свирепый взгляд на Пуаро: — Я вас сотру в порошок, грязный вы человечишка!
  — Мсье! — возмутился мсье Бук.
  Арбэтнот повернулся к девушке:
  — Мэри, ради бога…
  Она встала:
  — Пустяки. Я успокоилась. Я вам больше не нужна, мсье Пуаро? Если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти. О господи, я веду себя как последняя идиотка! — И выбежала из вагона.
  Арбэтнот последовал за ней не сразу.
  — Мисс Дебенхэм не имеет никакого отношения к этому делу, решительно никакого, слышите? — накинулся он на Пуаро. — Если вы будете ее преследовать, вам придется иметь дело со мной. — Он поспешил вслед за девушкой и, гордо подняв голову, вышел из вагона.
  — Люблю смотреть, как англичане сердятся, — сказал Пуаро. — Они такие забавные! Когда они гневаются, они перестают выбирать выражения.
  Но мсье Бука не интересовали эмоциональные реакции англичан. Он был полон восхищения своим другом.
  — Друг мой, вы неподражаемы! — восклицал он. — Еще одна потрясающая догадка. Это просто невероятно!
  — Уму непостижимо! — восхищался доктор Константин.
  — На сей раз это не моя заслуга. Мне и не пришлось догадываться: графиня Андрени сама рассказала мне практически все.
  — Каким образом? Не может быть!
  — Помните, я просил графиню описать ее гувернантку или компаньонку? Я уже решил для себя, что, если Мэри Дебенхэм причастна к делу Армстронгов, она должна была фигурировать в этом доме скорее всего в таком качестве.
  — Пусть так, но ведь графиня Андрени описала вам женщину, ничем не напоминающую мисс Дебенхэм?
  — Вот именно. Рослую, рыжеволосую женщину средних лет — словом, до того не похожую на мисс Дебенхэм, что это уже само по себе весьма знаменательно.
  А потом ей потребовалось срочно придумать фамилию этой гувернантке, и тут она окончательно выдала себя из-за подсознательной ассоциации. Она, как вы помните, назвала фамилию Фрибоди.
  — Ну и что?
  — Так вот, вы этого можете и не знать, но в Лондоне есть магазин, до недавних пор называвшийся «Дебенхэм и Фрибоди». В голове графини крутится фамилия Дебенхэм, она лихорадочно подыскивает другую фамилию, и естественно, что первая фамилия, которая приходит ей на ум, — Фрибоди. Тогда мне все стало ясно.
  — Итак, она снова нам солгала? Почему она это сделала?
  — Опять-таки из верности друзьям, очевидно. Должен сказать, что это усложняет все дело.
  — Ну и ну! — вскипел мсье Бук. — Неужели здесь все лгут?
  — А вот это, — сказал Пуаро, — мы сейчас узнаем.
  Глава 8
  Новые удивительные открытия
  — Теперь меня уже ничем не удивить, — сказал мсье Бук. — Абсолютно ничем. Даже если все пассажиры поезда окажутся чадами и домочадцами Армстронгов, я и то нисколько не удивлюсь.
  — Весьма глубокое замечание, — сказал Пуаро. — А вам бы хотелось услышать, что может нам сообщить итальянец — самый, по вашему мнению, подозрительный пассажир?
  — Вы собираетесь преподнести нам еще одну из своих знаменитых догадок?
  — Вы не ошиблись.
  — Поистине просто сверхъестественное дело, — сказал доктор Константин.
  — Ничуть, вполне естественное.
  Мсье Бук в комическом отчаянии развел руками:
  — Ну если уж оно кажется вам естественным, друг мой… — Он осекся: Пуаро попросил официанта пригласить Антонио Фоскарелли.
  Огромный итальянец с настороженным видом вошел в вагон. Он озирался, как затравленный зверь.
  — Что вам от меня нужно? — сказал он. — Я уже все сказал… Слышите — все! — И он ударил кулаком по столу.
  — Нет, вы сказали нам далеко не все! — решительно оборвал его Пуаро. — Вы не сказали правды!
  — Правды? — Итальянец кинул на Пуаро встревоженный взгляд. Он сразу сник, присмирел.
  — Вот именно. Не исключено, что она мне и без того известна. Но если вы поговорите со мной начистоту, это сослужит вам добрую службу.
  — Вы разговариваете точь-в-точь как американская полиция. От них только и слышишь: «Выкладывай все начистоту, выкладывай все начистоту», — знакомая музыка.
  — Вот как, значит, вы уже имели дело с нью-йоркской полицией?
  — Нет-нет, что вы! Им не удалось найти никаких улик против меня, хотя, видит бог, они очень старались.
  — Вы имеете в виду дело Армстронгов, не так ли? — спросил Пуаро спокойно. — Вы служили у них шофером?
  Его глаза встретились с глазами итальянца. С Фоскарелли бахвальство как рукой сняло — казалось, из него выпустили весь воздух.
  — Если вы и так все знаете, зачем спрашивать меня?
  — Почему вы солгали нам сегодня утром?
  — Из деловых соображений. Кроме того, я не доверяю югославской полиции. Они ненавидят итальянцев. От них справедливости не жди.
  — А может быть, как раз наоборот, вы получили бы по справедливости?
  — Нет, нет, я не имею никакого отношения к вчерашнему убийству. Я не выходил из купе. Зануда англичанин подтвердит мои слова. Я не убивал этого мерзавца Рэтчетта. У вас нет никаких улик против меня.
  Пуаро, писавший что-то на клочке бумаги, поднял глаза и спокойно сказал:
  — Отлично. Вы можете идти.
  Фоскарелли тревожно переминался с ноги на ногу и не уходил.
  — Вы же понимаете, что это не я… Что я не мог иметь никакого отношения к убийству.
  — Я сказал: вы можете идти.
  — Вы все сговорились! Хотите пришить мне дело из-за какого-то мерзавца, по которому давно электрический стул плачет. Просто позор, что он тогда избежал наказания. Вот если б я очутился на его месте… если б меня арестовали…
  — Однако арестовали не вас. Вы же участвовали в похищении ребенка.
  — Да что вы говорите! На эту малышку все нарадоваться не могли. Она звала меня Тонио. Залезет, бывало, в машину и держит руль, будто правит. Все ее обожали, весь дом! Даже до полиции под конец это дошло. Прелесть что за девчушка!
  Голос его задрожал. На глаза навернулись слезы. Фоскарелли круто повернулся и быстро вышел из вагона.
  — Пьетро! — позвал Пуаро. Официант подбежал к нему.
  — Позовите шведскую даму — место десятое.
  — Слушаюсь, мсье.
  — Еще одна? — воскликнул мсье Бук. — Ах нет, это невероятно. Нет, нет и не говорите! Это просто невероятно.
  — Друг мой, мы должны все узнать. Даже если в результате окажется, что у всех без исключения пассажиров были причины желать смерти Рэтчетта, мы должны их узнать. Ибо это единственный путь разгадать убийство.
  — У меня голова идет кругом! — простонал мсье Бук.
  Бережно поддерживая под руку, официант доставил плачущую навзрыд Грету Ольсон. Рухнув на стул напротив Пуаро, она зарыдала еще сильнее, сморкаясь в огромный носовой платок.
  — Не стоит расстраиваться, мадемуазель, — потрепал ее по плечу Пуаро. — Скажите нам правду — вот все, что нам требуется. Ведь вы были няней Дейзи Армстронг.
  — Верно… — сквозь слезы проговорила несчастная шведка. — Это был настоящий ангелочек — такая доверчивая, такая ласковая!.. Она знала в жизни только любовь и доброту, а этот злодей похитил ее… и мучил… А ее бедная мать… и другая малышка, которая так и не появилась на свет. Вам этого не понять… вы не видели… Ах, если бы вы тогда были там… если бы вы пережили эти ужасы… Нужно было сказать вам утром всю правду… Но я побоялась. Я так обрадовалась, что этот злодей уже мертв… что он не может больше мучить и убивать детей. Ах, мне трудно говорить… я не нахожу слов…
  Рыдания душили ее.
  Пуаро снова ласково потрепал ее по плечу:
  — Ну, ну… успокойтесь, пожалуйста… я понимаю… я все понимаю… право же, все. Я больше ни о чем не буду вас спрашивать. Мне достаточно, что вы признали правду. Я все понимаю, право же.
  Грета Ольсон, которой рыдания мешали говорить, встала и, точно слепая, стала ошупью пробираться к выходу. Уже в дверях она столкнулась с входившим в вагон мужчиной.
  Это был лакей Мастермэн. Он подошел к Пуаро и, как обычно, спокойно и невозмутимо обратился к нему:
  — Надеюсь, я вам не помешал, сэр. Я решил, что лучше прямо прийти к вам и поговорить начистоту. Во время войны я был денщиком полковника Армстронга, потом служил у него лакеем в Нью-Йорке. Сегодня утром я сказал вам неправду. Я очень сожалею об этом, сэр, и поэтому решил прийти к вам и повиниться. Надеюсь, сэр, вы не подозреваете Тонио. Старина Тонио, сэр, он и мухи не обидит. Я действительно могу поклясться, что прошлой ночью он не выходил из купе. Так что, сами понимаете, сэр, он никак не мог этого сделать. Хоть Тонио и иностранец, но он сама доброта — он вовсе не похож на тех итальянских головорезов, о которых пишут в газетах.
  Мастермэн замолчал. Пуаро посмотрел на него в упор:
  — Это все, что вы хотели нам сказать?
  — Все, сэр.
  Он еще минуту помедлил, но, видя, что Пуаро молчит, сконфуженно поклонился и, секунду поколебавшись, вышел из вагона так же незаметно и тихо, как вошел.
  — Просто невероятно! — сказал доктор Константин. — Действительность оставляет позади детективные романы, которые мне довелось прочесть.
  — Вполне согласен с вами, — сказал мсье Бук. — Из двенадцати пассажиров девять имеют отношение к делу Армстронгов. Что же дальше, хотел бы я знать? Или, вернее, кто же дальше?
  — А я, пожалуй, могу ответить на ваш вопрос, — сказал Пуаро. — Смотрите, к нам пожаловал американский сыщик мистер Хардман.
  — Неужели он тоже идет признаваться?
  Пуаро еще и ответить не успел, а американец уже стоял у стола. Он понимающе подмигнул присутствующим и, усаживаясь, протянул:
  — Нет, вы мне объясните, что здесь происходит? Настоящий сумасшедший дом.
  Пуаро хитро на него посмотрел:
  — Мистер Хардман, вы случайно не служили садовником у Армстронгов?
  — У них не было сада, — парировал мистер Хардман, буквально истолковав вопрос.
  — А дворецким?
  — Манеры у меня неподходящие для дворецкого. Нет, я никак не связан с Армстронгами, но сдается мне, я тут единственное исключение. Как вы это объясните? Интересно, как вы это объясните?
  — Это, конечно, несколько странно. — Пуаро был невозмутим.
  — Вот именно, — поддакнул мсье Бук.
  — А как вы сами это объясняете, мистер Хардман? — спросил Пуаро.
  — Никак, сэр. Просто ума не приложу. Не может же так быть, чтобы все пассажиры были замешаны в убийстве, но кто из них виновен, ей-ей, не знаю. Как вы раскопали их прошлое — вот что меня интересует.
  — Просто догадался.
  — Ну и ну!.. Да я теперь про вас на весь свет растрезвоню.
  Мистер Хардман откинулся на спинку стула и восхищенно посмотрел на Пуаро.
  — Извините, — сказал он, — но поглядеть на вас, в жизни такому не поверишь. Завидую, просто завидую, ей-ей.
  — Вы очень любезны, мистер Хардман.
  — Любезен не любезен, а никуда не денешься — вы меня обскакали.
  — И тем не менее, — сказал Пуаро, — вопрос окончательно не решен. Можем ли мы с уверенностью сказать, что знаем, кто убил Рэтчетта?
  — Я пас, — сказал мистер Хардман, — я в этом деле не участвую. Восхищаюсь вами, что да, то да, но и все тут. А насчет двух остальных вы еще не догадались? Насчет пожилой американки и горничной? Надо надеяться, хоть они тут ни при чем.
  — Если только, — Пуаро улыбнулся, — мы не определим их к Армстронгам, ну, скажем, в качестве кухарки и экономки.
  — Что ж, меня больше ничем не удивишь. — Мистер Хардман покорился судьбе. — Настоящий сумасшедший дом, одно слово!
  — Ах, друг мой, вы слишком увлеклись совпадениями, — сказал мсье Бук. — Не могут же все быть причастны к убийству.
  Пуаро смерил его взглядом.
  — Вы не поняли, — сказал он. — Совсем не поняли меня. Скажите, вы знаете, кто убил Рэтчетта?
  — А вы? — парировал мсье Бук.
  — Да, — кивнул Пуаро. — С некоторых пор — да. И это настолько очевидно, что я удивляюсь, как вы не догадались. — Он перевел взгляд на Хардмана и спросил: — А вы тоже не догадались?
  Сыщик покачал головой. Он во все глаза глядел на Пуаро.
  — Не знаю, — сказал он. — Я ничего не знаю. Так кто же из них укокошил старика?
  Пуаро ответил не сразу.
  — Я попрошу вас, мистер Хардман, — сказал он, чуть помолчав, — пригласить всех сюда. Существуют две версии этого преступления. Я хочу, когда все соберутся, изложить вам обе.
  Глава 9
  Пуаро предлагает две версии
  Пассажиры один за другим входили в вагон-ресторан и занимали места за столиками. У всех без исключения на лицах были написаны тревога и ожидание. Шведка все еще всхлипывала, миссис Хаббард ее утешала:
  — Вы должны взять себя в руки, голубушка. Все обойдется. Не надо так расстраиваться. Если даже среди нас есть этот ужасный убийца, всем ясно, что это не вы. Надо с ума сойти, чтобы такое на вас подумать! Садитесь вот сюда, а я сяду рядышком с вами, и успокойтесь, ради бога.
  Пуаро встал, и миссис Хаббард замолкла.
  В дверях с ноги на ногу переминался Пьер Мишель:
  — Разрешите остаться, мсье?
  — Разумеется, Мишель.
  Пуаро откашлялся:
  — Дамы и господа, я буду говорить по-английски, так как полагаю, что все вы в большей или меньшей степени знаете этот язык. Мы собрались здесь, чтобы расследовать убийство Сэмюэла Эдуарда Рэтчетта — он же Кассетти. Возможны две версии этого преступления. Я изложу вам обе и спрошу присутствующих здесь мсье Бука и доктора Константина, какую они сочтут правильной.
  Все факты вам известны. Сегодня утром мистера Рэтчетта нашли убитым — он был заколот кинжалом. Нам известно, что вчера в двенадцать тридцать семь пополуночи он разговаривал из-за двери с проводником и, следовательно, был жив. В кармане его пижамы нашли разбитые часы — они остановились в четверть второго. Доктор Константин — он обследовал тело — говорит, что смерть наступила между двенадцатью и двумя часами пополуночи. В половине первого, как все вы знаете, поезд вошел в полосу заносов. После этого покинуть поезд было невозможно.
  Мистер Хардман — а он сыщик нью-йоркского сыскного агентства (многие воззрились на мистера Хардмана) — утверждает, что никто не мог пройти мимо его купе (купе номер шестнадцать в дальнем конце коридора) незамеченным. Исходя из этого мы вынуждены заключить, что убийцу следует искать среди пассажиров вагона Стамбул — Кале. Так нам представлялось это преступление.
  — То есть как? — воскликнул изумленный мсье Бук.
  — Теперь я изложу другую версию, полностью исключающую эту. Она предельно проста. У мистера Рэтчетта был враг, которого он имел основания опасаться. Он описал мистеру Хардману своего врага и сообщил, что покушение на его жизнь, если, конечно, оно произойдет, по всей вероятности, состоится на вторую ночь по выезде из Стамбула.
  Должен вам сказать, дамы и господа, что Рэтчетт знал гораздо больше, чем говорил. Враг, как и ожидал мистер Рэтчетт, сел на поезд в Белграде или в Виньковцах, где ему удалось пробраться в вагон через дверь, которую забыли закрыть полковник Арбэтнот и мистер Маккуин, выходившие на перрон в Белграде. Враг этот запасся формой проводника спальных вагонов, которую надел поверх своего обычного платья, и вагонным ключом, который позволил ему проникнуть в купе Рэтчетта, несмотря на то что его дверь была заперта. Мистер Рэтчетт не проснулся — он принял на ночь снотворное. Человек набросился на Рэтчетта с кинжалом, нанес ему дюжину ударов и, убив, ушел из купе через дверь, ведущую в купе миссис Хаббард…
  — Да, да, это так… — закивала миссис Хаббард.
  — Мимоходом он сунул кинжал в умывальную сумочку миссис Хаббард. Сам того не подозревая, он обронил в купе пуговицу с формы проводника. Затем вышел из купе и пошел по коридору. Заметив пустое купе, он поспешно скинул форму проводника, сунул ее в чужой сундук и через несколько минут, переодетый в свой обычный костюм, сошел с поезда прямо перед его отправлением через ту же дверь рядом с вагоном-рестораном.
  У пассажиров вырвался дружный вздох облегчения.
  — А как быть с часами? — спросил мистер Хардман.
  — Вот часы-то все и объясняют. Мистер Рэтчетт забыл перевести их на час назад, как ему следовало бы сделать в Царьброде. Часы его по-прежнему показывают восточноевропейское время, а оно на час опережает среднеевропейское. А следовательно, мистера Рэтчетта убили в четверть первого, а не в четверть второго.
  — Это объяснение никуда не годится! — закричал мсье Бук. — А чей голос ответил проводнику из купе Рэтчетта в двенадцать тридцать семь, как вы это объясните? Говорить мог только Рэтчетт или его убийца.
  — Необязательно. Это могло быть… ну, скажем… какое-то третье лицо. Предположим, что человек этот приходит к Рэтчетту поговорить и видит, что он мертв. Нажимает кнопку, чтобы вызвать проводника, но тут у него, как говорится, душа падает в пятки, он пугается, что его обвинят в преступлении, и отвечает так, как если бы это говорил Рэтчетт.
  — Возможно, — неохотно признал мсье Бук.
  Пуаро посмотрел на миссис Хаббард:
  — Вы что-то хотели сказать, мадам?
  — Я и сама не знаю, что я хотела сказать. А как вы думаете, я тоже могла забыть перевести часы?
  — Нет, мадам. Я полагаю, вы слышали сквозь сон, как этот человек прошел через ваше купе, а позже вам приснилось, что у вас кто-то в купе, и вы вскочили и вызвали проводника.
  — Вполне возможно, — согласилась миссис Хаббард.
  Княгиня Драгомирова пристально посмотрела на Пуаро:
  — А как вы объясните показания моей горничной, мсье?
  — Очень просто, мадам. Ваша горничная опознала ваш платок. И очень неловко старалась вас выгородить. Она действительно встретила человека в форме проводника, только гораздо раньше, в Виньковцах. Но сказала нам, что видела его часом позже, полагая, что тем самым обеспечивает вас стопроцентным алиби.
  Княгиня кивнула:
  — Вы все предусмотрели, мсье. Я… я восхищаюсь вами.
  Наступило молчание. Но тут доктор Константин так хватил кулаком по столу, что все чуть не подскочили.
  — Нет, нет, нет и нет! — закричал он. — Ваше объяснение никуда не годится! В нем тысяча пробелов. Преступление было совершено иначе, и мсье Пуаро это отлично знает.
  Пуаро взглянул на него с интересом.
  — Вижу, — сказал он, — что мне придется изложить и мою вторую версию. Но не отказывайтесь от первой столь поспешно. Возможно, позже вы с ней согласитесь.
  Он снова обратился к аудитории:
  — Есть и вторая версия этого преступления. Вот как я к ней пришел. Выслушав все показания, я расположился поудобней, закрыл глаза и стал думать. Некоторые детали показались мне достойными внимания. Я перечислил их моим коллегам. Кое-какие из них я уже объяснил — такие, как жирное пятно на паспорте, и другие. Поэтому я займусь оставшимися. Первостепенную важность, по-моему, представляет замечание, которым обменялся со мной мсье Бук, когда мы сидели в ресторане на следующий день по отъезде из Стамбула. Он сказал мне: «Какая пестрая компания!» — имея в виду, что здесь собрались представители самых разных классов и национальностей.
  Я с ним согласился, однако позже, припомнив это его замечание, попытался представить: а где еще могло собраться такое пестрое общество? И ответил себе — только в Америке. Только в Америке могут собраться под одной крышей люди самых разных национальностей: итальянец-шофер, английская гувернантка, нянька-шведка, горничная-француженка и так далее. И это натолкнуло меня на мою систему «догадок»: то есть подобно тому, как режиссер распределяет роли, я стал подбирать каждому из пассажиров подходящую для него роль в трагедии семейства Армстронг. Такой метод оказался плодотворным.
  Перебрав в уме еще раз показания пассажиров, я пришел к весьма любопытным результатам. Для начала возьмем показания мистера Маккуина. Первая беседа с ним не вызвала у меня никаких подозрений. Но во время второй он обронил небезынтересную фразу. Я сообщил ему, что мы нашли записку, в которой упоминается о деле Армстронгов. Он сказал: «А разве…» — осекся и, помолчав, добавил: «Ну это самое… неужели старик поступил так опрометчиво?…»
  Но я почувствовал, что он перестроился на ходу. Предположим, он хотел сказать: «А разве ее не сожгли?» Следовательно, Маккуин знал и о записке, и о том, что ее сожгли, или, говоря другими словами, он был убийцей или пособником убийцы. С этим все.
  Перейдем к лакею. Он сказал, что его хозяин в поезде обычно принимал на ночь снотворное. Возможно, что и так. Но разве стал бы Рэтчетт принимать снотворное вчера? Под подушкой у него мы нашли пистолет, а значит, Рэтчетт был встревожен и собирался бодрствовать. Следовательно, и это ложь. Так что если он и принял наркотик, то лишь сам того не ведая. Но кто мог подсыпать ему снотворное? Только Маккуин или лакей.
  Теперь перейдем к показаниям мистера Хардмана. Сведения, которые он сообщил о себе, показались мне достоверными, но методы, которыми он собирался охранять жизнь мистера Рэтчетта, были по меньшей мере нелепыми.
  Имелся только один надежный способ защитить Рэтчетта — провести ночь в его купе или где-нибудь в другом месте, откуда можно следить за дверью в его купе. Из показаний Хардмана выяснилось лишь одно: Рэтчетта не мог убить пассажир никакого другого вагона. Значит, круг замкнулся — убийцу предстояло искать среди пассажиров вагона Стамбул — Кале. Весьма любопытный и загадочный факт, поэтому я решил чуть погодя еще подумать над ним.
  Вы все, наверное, знаете, что я случайно подслушал разговор между мисс Дебенхэм и полковником Арбэтнотом. Я обратил внимание, что полковник звал ее Мэри и, судя по всему, был с ней хорошо знаком. Но ведь мне представляли дело так, будто полковник познакомился с мисс Дебенхэм всего несколько дней назад, а я хорошо знаю англичан этого типа. Такой человек, даже если бы он и влюбился с первого взгляда, долго бы ухаживал за девушкой и не стал бы торопить события. Из чего я заключил, что полковник и мисс Дебенхэм на самом деле хорошо знакомы, но по каким-то причинам притворяются, будто едва знают друг друга.
  Перейдем теперь к следующему свидетелю. Миссис Хаббард рассказала нам, что из постели ей не было видно, задвинут засов на двери, ведущей в соседнее купе, или нет, и она попросила мисс Ольсон проверить это. Так вот, утверждение ее было бы верно, если бы она занимала купе номер два, четыре, двенадцать — словом, любое четное купе, потому что в них засов действительно проходит под дверной ручкой, тогда как в нечетных купе, и, в частности, в купе номер три, засов проходит над ручкой, и поэтому умывальная сумочка никак не может его заслонить. Из чего я не мог не сделать вывод, что такого случая не было, а значит, миссис Хаббард его выдумала.
  Теперь позвольте мне сказать несколько слов относительно времени. Что же касается часов, меня в них заинтересовало лишь то, что их нашли в пижамном кармане Рэтчетта — месте, в высшей степени неудобном и неподходящем, особенно если вспомнить, что в изголовье приделан специальный крючочек для часов. Вот поэтому я не сомневался, что часы нарочно подложили в пижамный карман и подвели, а значит, преступление было совершено отнюдь не в четверть второго.
  Следует из этого, что оно было совершено раньше? Или, чтобы быть абсолютно точным, без двадцати трех час? В защиту этого предположения мой друг мсье Бук выдвигает тот довод, что как раз в это время меня разбудил громкий крик. Но ведь если Рэтчетт принял сильную дозу снотворного, он не мог кричать. Если бы он мог кричать, он мог бы и защищаться, а мы не обнаружили никаких следов борьбы.
  Я вспомнил, что мистер Маккуин постарался обратить мое внимание, и не один раз, а дважды (причем во второй раз довольно неловко), на то, что Рэтчетт не говорил по-французски. Поэтому я пришел к выводу, что представление в двенадцать тридцать семь разыграли исключительно для меня!
  О проделке с часами любой мог догадаться — к этому трюку часто прибегают в детективных романах. Они предполагали, что я догадаюсь о проделке с часами и, придя в восторг от собственной проницательности, сделаю вывод, что раз Рэтчетт не говорил по-французски, следовательно, в двенадцать тридцать семь из купе откликнулся не он. А значит, Рэтчетт к этому времени был уже убит. Но я уверен, что без двадцати трех минут час Рэтчетт, приняв снотворное, еще крепко спал.
  И тем не менее их хитрость сыграла свою роль. Я открыл дверь в коридор. Я действительно услышал французскую фразу. И если б я оказался непроходимо глуп и не догадался, что же все это значит, меня можно было бы ткнуть носом. В крайнем случае Маккуин мог пойти в открытую и сказать: «Извините, мсье Пуаро, но это не мог быть мистер Рэтчетт. Он не говорил по-французски». Так вот, когда же на самом деле было совершено преступление? И кто убийца?
  Я предполагаю, но это всего лишь предположение, что Рэтчетта убили около двух часов, ибо, по мнению доктора, позже его убить не могли.
  Что же касается того, кто его убил…
  И он замолчал, оглядывая аудиторию. На недостаток внимания жаловаться не приходилось. Все взоры были прикованы к нему. Тишина стояла такая, что пролети муха, и то было бы слышно.
  — Прежде всего мое внимание привлекли два обстоятельства, — продолжал Пуаро. — Первое: как необычайно трудно доказать вину любого отдельно взятого пассажира, и второе: в каждом случае показания, подтверждающие алиби того или иного лица, исходили от самого, если можно так выразиться, неподходящего лица. Так, например, Маккуин и полковник Арбэтнот, которые никак не могли быть прежде знакомы, подтвердили алиби друг друга. Так же поступили лакей-англичанин и итальянец, шведка и английская гувернантка. И тогда я сказал себе: «Это невероятно, не могут же они все в этом участвовать!»
  И тут, господа, меня осенило. Все до одного пассажиры были замешаны в убийстве, потому что не только маловероятно, но и просто невозможно, чтобы случай свел в одном вагоне стольких людей, причастных к делу Армстронгов. Тут уже просматривается не случай, а умысел. Я вспомнил слова полковника Арбэтнота о суде присяжных. Для суда присяжных нужно двенадцать человек — в вагоне едут двенадцать пассажиров. На теле Рэтчетта обнаружено двенадцать ножевых ран. И тут прояснилось еще одно обстоятельство, не дававшее мне покоя: почему сейчас, в мертвый сезон, вагон Стамбул — Кале полон?
  Рэтчетту удалось избегнуть расплаты за свое преступление в Америке, хотя его вина была доказана.
  И я представил себе самостийный суд присяжных из двенадцати человек, которые приговорили Рэтчетта к смерти и вынуждены были сами привести приговор в исполнение. После этого все стало на свои места.
  Дело это представилось мне в виде мозаики, где каждое лицо занимало отведенное ему место. Все было задумано так, что, если подозрение падало на кого-нибудь одного, показания остальных доказывали бы его непричастность и запутывали следствие. Показания Хардмана были необходимы на тот случай, если в преступлении заподозрят какого-нибудь чужака, который не сможет доказать свое алиби. Пассажиры вагона Стамбул — Кале никакой опасности не подвергались. Мельчайшие детали их показаний были заранее разработаны. Преступление напоминало хитроумную головоломку, сработанную с таким расчетом, что чем больше мы узнавали, тем больше усложнялась разгадка. Как уже заметил мсье Бук, дело это невероятное. Но ведь именно такое впечатление оно и должно было производить.
  Объясняет ли эта версия все? Да, объясняет. Она объясняет характер ранений, потому что они наносились разными лицами. Объясняет подложные письма с угрозами — подложные, потому что они были написаны лишь для того, чтобы предъявить их следствию. Вместе с тем письма, в которых Рэтчетта предупреждали о том, что его ждет, несомненно, существовали, но Маккуин их уничтожил и заменил подложными.
  Объясняет она и рассказ Хардмана о том, как Рэтчетт нанял его на службу, — от начала до конца вымышленный; описание мифического врага — «темноволосого мужчины невысокого роста с писклявым голосом» — весьма удобное описание, потому что оно не подходит ни к одному из проводников и может быть легко отнесено как к мужчине, так и к женщине.
  Выбор кинжала в качестве орудия убийства может поначалу удивить, но по зрелом размышлении убеждаешься, что в данных обстоятельствах это выбор вполне оправданный. Кинжалом может пользоваться и слабый, и сильный, и от него нет шума. Я представляю, хотя могу и ошибиться, что все по очереди проходили в темное купе Рэтчетта через купе миссис Хаббард и наносили по одному удару. Я думаю, никто из них никогда не узнает, чей удар прикончил Рэтчетта.
  Последнее письмо, которое, по-видимому, подложили Рэтчетту на подушку, сожгли. Не будь улик, указывающих, что убийство имело отношение к трагедии Армстронгов, не было бы никаких оснований заподозрить кого-нибудь из пассажиров. Решили бы, что кто-то проник в вагон, и вдобавок один, а может, и не один пассажир увидел бы, как «темноволосый мужчина небольшого роста с писклявым голосом» сошел с поезда в Броде, и ему-то и приписали бы убийство.
  Не знаю точно, что произошло, когда заговорщики обнаружили, что эта часть их плана сорвалась из-за заносов. Думаю, что, наспех посовещавшись, они решили все-таки привести приговор в исполнение. Правда, теперь могли заподозрить любого из них, но они это предвидели и на такой случай разработали ряд мер, еще больше запутывающих дело. В купе убитого подбросили две так называемые улики — одну, ставящую под удар полковника Арбэтнота (у него было стопроцентное алиби и его знакомство с семьей Армстронг было почти невозможно доказать), и вторую — платок, ставящий под удар княгиню Драгомирову, которая благодаря своему высокому положению, хрупкости и алиби, которое подтверждали ее горничная и проводник, практически не подвергалась опасности. А чтобы еще больше запутать, нас направили по еще одному ложному следу — на сцену выпустили таинственную женщину в красном кимоно. И тут опять же все было подстроено так, чтобы я сам убедился в существовании этой женщины. В мою дверь громко постучали. Я вскочил, выглянул и увидел, как по коридору удаляется красное кимоно. Его должны были увидеть такие заслуживающие доверия люди, как мисс Дебенхэм, проводник и Маккуин. Потом, пока я допрашивал пассажиров в ресторане, какой-то шутник весьма находчиво засунул красное кимоно в мой чемодан. Чье это кимоно, не знаю. Подозреваю, что оно принадлежит графине Андрени, потому что в ее багаже нашлось лишь изысканное шифоновое неглиже, которое вряд ли можно использовать как халат.
  Когда Маккуин узнал, что клочок письма, которое они так тщательно сожгли, уцелел и что в нем упоминалось о деле Армстронгов, он тут же сообщил об этом остальным. Это обстоятельство сразу поставило под угрозу графиню Андрени, и ее муж поспешил подделать свой паспорт. Тут их во второй раз постигла неудача. Они договорились все, как один, отрицать свою связь с семейством Армстронг. Им было известно, что я не смогу проверить их показания, и они полагали, что я не буду вникать в детали, разве что кто-то из них вызовет у меня подозрения.
  Осталось рассмотреть еще одну деталь. Если предположить, что я правильно восстановил картину преступления — а я верю, что именно так и есть, — из этого неизбежно следует, что проводник был участником заговора. Но в таком случае у нас получается не двенадцать присяжных, а тринадцать. И вместо обычного вопроса: «Кто из этих людей виновен?» — передо мной встает вопрос: «Кто же из этих тринадцати невиновен?» Так вот, кто же этот человек?
  И тут мысль моя пошла несколько необычным путем. Я решил, что именно та особа, которая, казалось бы, и должна была совершить убийство, не принимала в нем участия. Я имею в виду графиню Андрени. Я поверил графу, когда он поклялся мне честью, что его жена не выходила всю ночь из купе. И я решил, что граф Андрени, что называется, заступил на место жены.
  А если так, значит, одним из присяжных был Пьер Мишель.
  Чем же объяснить его участие? Он степенный человек, много лет состоит на службе в компании. Такого не подкупишь для участия в убийстве. А раз так, значит, Пьер Мишель должен иметь отношение к делу Армстронгов. Но вот какое, этого я не представлял. И тут я вспомнил о погибшей горничной — ведь она была француженкой. Предположим, что несчастная девушка была дочерью Пьера Мишеля. И тогда объясняется все, включая и выбор места преступления. Чьи роли в этой трагедии оставались нам еще неясны?
  Полковника Арбэтнота я представил другом Армстронгов. Он, наверное, воевал вместе с полковником. О роли Хильдегарды Шмидт в доме Армстронгов я догадался легко. Как гурман, я сразу чую хорошую кухарку. Я расставил фрейлейн Шмидт ловушку, и она не замедлила в нее попасть. Я сказал, что убежден в том, что она отличная кухарка. Она ответила: «Это правда, все мои хозяйки так говорили». Но когда служишь горничной, хозяйка не знает, хорошо ли ты готовишь.
  Оставался еще Хардман. Я решительно не мог подыскать ему места в доме Армстронгов. Но я представил, что он мог быть влюблен во француженку. Я завел с ним разговор об обаянии француженок, и это произвело ожидаемое впечатление. У него на глазах выступили слезы, и он притворился, будто его слепит снег.
  И наконец, миссис Хаббард. А миссис Хаббард, должен вам сказать, играла в этой трагедии весьма важную роль. Благодаря тому, что она занимала смежное с Рэтчеттом купе, подозрение должно было прежде всего пасть на нее. По плану никто не мог подтвердить ее алиби. Сыграть роль заурядной, слегка смешной американки, сумасшедшей матери и бабушки, могла лишь настоящая артистка. Но ведь в семье Армстронгов была артистка — мать миссис Армстронг, актриса Линда Арден. — И Пуаро перевел дух.
  И тут миссис Хаббард звучным, вибрирующим голосом, столь отличным от ее обычного голоса, мечтательно сказала:
  — А мне всегда хотелось играть комедийные роли. Конечно, с умывальной сумочкой вышло глупо. Это еще раз доказывает, что нужно репетировать как следует. Мы разыграли эту сцену по дороге сюда, но, наверное, я тогда занимала четное купе. Мне в голову не пришло, что засовы могут помещаться в разных местах. — Она уселась поудобнее и поглядела в глаза Пуаро. — Вы знаете о нас все, мсье Пуаро. Вы замечательный человек. Но даже вы не можете представить себе, что мы пережили в тот страшный день. Я обезумела от горя, слуги горевали вместе со мной… полковник гостил тогда у нас. Он был лучшим другом Джона Армстронга.
  — Джон спас мне жизнь в войну, — сказал Арбэтнот.
  — И тогда мы решили — может быть, мы и сошли с ума, не знаю… но мы решили привести в исполнение смертный приговор, от которого Кассетти удалось бежать. Нас было тогда двенадцать, вернее, одиннадцать — отец Сюзанны был, разумеется, во Франции. Сначала мы думали бросить жребий, кому убить Кассетти, но потом нашему шоферу Антонио пришла в голову мысль о суде присяжных. А Мэри разработала весь план в деталях с Гектором Маккуином. Он обожал Соню, мою дочь… Это он объяснил нам, как Кассетти с помощью денег улизнул от расплаты.
  Немало времени ушло на то, чтобы осуществить наш план. Сначала нужно было выследить Рэтчетта. Это в конце концов удалось Хардману. Затем мы попытались определить на службу к Кассетти Гектора и Мастермэна или хотя бы одного из них. И это нам удалось. Потом мы посоветовались с отцом Сюзанны. Полковник Арбэтнот настаивал, чтобы нас было ровно двенадцать. Ему казалось, что так будет законнее. Он говорил, что ему претит орудовать кинжалом, но ему пришлось согласиться с тем, что это сильно упростит нашу задачу. Отец Сюзанны охотно к нам присоединился. Кроме Сюзанны, у него не было детей. Мы узнали от Гектора, что Рэтчетт вскоре покинет Восток и при этом обязательно поедет «Восточным экспрессом». Пьер Мишель работал на этом экспрессе проводником — такой случай нельзя было упустить. Вдобавок тем самым исключалась возможность навлечь подозрения на людей, не причастных к убийству. Мужа моей дочери, конечно, пришлось посвятить, и он настоял на том, чтобы поехать с ней. Гектору удалось подгадать так, чтобы Рэтчетт выбрал для отъезда день, когда дежурил Мишель. Мы хотели скупить все места в вагоне Стамбул — Кале, но нам не повезло: одно купе было заказано. Его держали для директора компании. Мистер Харрис — это, конечно же, выдумка чистейшей воды. Видите ли, если бы в купе Гектора был посторонний, это нам очень помешало бы. Но в последнюю минуту появились вы… — Она запнулась. — Ну что ж, — продолжала она. — Теперь вы все знаете, мсье Пуаро. Что вы собираетесь предпринять? Если вы должны поставить в известность полицию, нельзя ли переложить всю вину на меня, и только на меня? Да, я охотно проткнула бы его кинжалом и двенадцать раз. Ведь он виновен не только в смерти моей дочери и внучки, но и в смерти другого ребенка, который мог бы жить и радоваться. Но и это еще не все. Жертвами Кассетти были многие дети и до Дейзи; у него могли оказаться и другие жертвы в будущем. Общество вынесло ему приговор: мы только привели его в исполнение. Зачем привлекать к этому делу всех? Они все верные друзья — и бедняга Мишель… А Мэри и полковник Арбэтнот — ведь они любят друг друга…
  Ее красивый голос эхом отдавался в переполненном вагоне — низкий, волнующий, хватающий за душу голос, многие годы потрясавший нью-йоркскую публику.
  Пуаро посмотрел на своего друга:
  — Вы директор компании, мсье Бук. Что вы на это скажете?
  Мсье Бук откашлялся.
  — По моему мнению, мсье Пуаро, — сказал он, — ваша первая версия была верной, совершенно верной. И я предлагаю, когда явится югославская полиция, изложить эту версию. Вы не возражаете, доктор?
  — Разумеется, — сказал доктор Константин, — а что касается… э… медицинской экспертизы, мне кажется, я допустил в ней одну-две ошибки.
  — А теперь, — сказал Пуаро, — я изложил вам разгадку этого убийства и имею честь откланяться.
  
  1934 г.
  Перевод: Л. Беспалова
  
  Трагедия в трех актах
  
  
  Посвящается моим друзьям, Джеффри и Вайолет Шипстон
  Режиссер — СЭР ЧАРЛЗ КАРТРАЙТ.
  Ассистенты режиссера — МИСТЕР САТТЕРСВЕЙТ, МИСС ХЕРМИОН ЛИТТОН-ГОР.
  Костюмы — ФИРМА «АМБРОЗИН ЛИМИТЕД».
  Освещение — МСЬЕ ЭРКЮЛЬ ПУАРО.
  Акт первый
  Подозрение
  Глава 1
  «Воронье гнездо»
  Мистер Саттерсвейт сидел на террасе «Вороньего гнезда», наблюдая за хозяином дома, сэром Чарлзом Картрайтом, поднимающимся по тропинке от моря.
  «Воронье гнездо» было современным бунгало улучшенного типа. В нем отсутствовали деревянные украшения, фронтоны и прочие излишества, дорогие сердцу третьесортного архитектора, и выглядело оно как простое белое здание, правда, куда большего размера, чем казалось на первый взгляд. Своим названием дом был обязан тому, что стоял высоко на утесе над Лумутской гаванью. Один из углов террасы, защищенной крепкой балюстрадой, находился прямо у крутого обрыва к морю. По дороге, извивающейся высоко над морем, до города было около мили. От моря к дому поднималась крутая рыбачья тропинка, по которой в данный момент и карабкался сэр Чарлз Картрайт.
  Сэр Чарлз был хорошо сложенным загорелым мужчиной средних лет, в старых серых брюках из фланели и белом свитере. Он двигался слегка раскачивающейся походкой, согнув руки в локтях. Девять человек из десяти определили бы в нем отставного моряка, однако десятый, более проницательный, в этом усомнился бы. Ему скорее представилась бы не корабельная палуба, а занавешенная плотной материей сцена, с которой Чарлз Картрайт звучным, приятным голосом английского моряка и джентльмена произносит: «Нет, сэр, боюсь, я не могу ответить на этот вопрос».
  Занавес опускается, свет в зале зажигается, оркестр играет последний аккорд, и девушки с бантами в волосах предлагают зрителям конфеты и лимонад. Первый акт пьесы «Зов моря» с Чарлзом Картрайтом в роли капитана Вэнстоуна подошел к концу…
  Мистер Саттерсвейт улыбался, глядя вниз со своего наблюдательного пункта.
  Этот маленький сухощавый человечек, любитель театра и изящных искусств, закоренелый, но симпатичный сноб, всегда включаемый в перечень приглашенных на разного рода приемы и мероприятия в высшем свете (списки гостей неизменно завершались словами: «и мистер Саттерсвейт»), обладал незаурядным интеллектом и был проницательным знатоком человеческой натуры.
  — Никогда бы не подумал… — пробормотал он, качая головой.
  На террасе послышались шаги, и мистер Саттерсвейт обернулся. Крупный мужчина с седеющими волосами придвинул стул и сел. На его лице явственно отпечатывалась профессия — «доктор с Харли-стрит»454. Сэр Бартоломью Стрейндж добился немалых успехов на медицинском поприще: став хорошо известным специалистом по нервным расстройствам, недавно он был возведен в рыцарское звание.
  — О чем это вы не подумали? — спросил Стрейндж у мистера Саттерсвейта. — Выкладывайте.
  Мистер Саттерсвейт с улыбкой указал на фигуру, быстро поднимающуюся по тропинке.
  — Я никогда бы не подумал, что сэр Чарлз способен так долго оставаться… э-э… в изгнании.
  — Черт возьми, я тоже! — Сэр Бартоломью рассмеялся, откинув голову назад. — Я знаю Чарлза с детских лет. Мы вместе учились в Оксфорде. Он всегда был лучшим актером в личной жизни, чем на сцене. Чарлз постоянно играет. Он ничего не может с этим поделать — это его вторая натура. Чарлз не выходит из комнаты — он удаляется со сцены и всегда находит для этого подходящую реплику. По крайней мере, ему нравится менять роли — и на том спасибо. Два года назад Чарлз оставил театр, заявив, что хочет пожить простой сельской жизнью, вдали от света, и удовлетворить наконец свою старую любовь к морю. Он приехал сюда и построил этот дом, реализовав свою мечту о простом сельском коттедже с тремя ванными и новейшими приспособлениями! Как и вы, Саттерсвейт, я тоже никогда не подумал бы, что это продлится долго. Ведь Чарлзу нужна публика, а здесь ему приходится играть перед двумя-тремя отставными капитанами, компанией старух да пастором. Мне казалось, что он, несмотря на пресловутую «любовь к морю», устанет от роли «простого сельского парня» и сбежит отсюда через полгода. Я думал, следующей его ролью станет утомленный светский лев в Монте-Карло или, может быть, лэрд455 в Горной Шотландии. Наш Чарлз — личность многосторонняя. — Доктор помолчал. Для него это была долгая речь. Но, понаблюдав немного с добродушной усмешкой за поднимающимся человеком, который через пару минут должен был присоединиться к ним, продолжил: — Тем не менее я оказался не прав. Привязанность к простой жизни сохраняется.
  — Человека, склонного к театральности, иногда неправильно понимают, — заметил мистер Саттерсвейт. — Его искренние намерения не принимают всерьез.
  Сэр Бартоломью кивнул.
  — Пожалуй, — задумчиво промолвил он.
  С веселым приветствием сэр Чарлз взбежал по ступенькам террасы.
  — «Мирабель» превзошла себя, — объявил он. — Вы должны как-нибудь поплавать на ней, Саттерсвейт.
  Мистер Саттерсвейт покачал головой. Он слишком часто страдал, пересекая Ла-Манш, чтобы питать иллюзии относительно крепости своего желудка на борту судна. Этим утром мистер Саттерсвейт наблюдал «Мирабель» из окна спальни. Дул довольно сильный бриз, и он поблагодарил Небо за то, что находится на суше.
  Войдя в гостиную через французское окно, сэр Чарлз крикнул, чтобы подали напитки. Затем вновь обернулся к своему другу:
  — Тебе тоже не грех походить под парусом, Толли. Разве, сидя в своем кабинете на Харли-стрит, ты не убеждаешь своих пациентов в том, как им пойдут на пользу морские волны?
  — Одна из положительных сторон профессии врача, — отозвался сэр Бартоломью, — заключается в том, что ты не обязан следовать собственным предписаниям.
  Сэр Чарлз рассмеялся, продолжая машинально играть роль грубовато-добродушного морского офицера. Это был красивый, безупречно сложенный мужчина с худощавым лицом и сединой на висках. Он выглядел тем, кем был на самом деле, — прежде всего джентльменом и только потом актером.
  — Ты плавал один? — спросил доктор.
  — Нет. — Сэр Чарлз повернулся, чтобы взять бокал с подноса, который держала хорошенькая горничная. — Со мной был матрос. Точнее, девушка — Эгг.
  Нотка смущения в голосе сэра Чарлза заставила мистера Саттерсвейта бросить на него любопытный взгляд.
  — Мисс Литтон-Гор? Она разбирается в хождении под парусом?
  Сэр Чарлз печально усмехнулся:
  — Рядом с ней я чувствую себя новичком, но делаю успехи — с ее помощью.
  Мысли быстро замелькали в голове мистера Саттерсвейта.
  «Интересно, мисс Литтон-Гор… возможно, поэтому он здесь не затосковал?.. У него опасный возраст, в такой период всегда появляются молодые девушки…»
  — Море… — продолжал сэр Чарлз. — Нет ничего лучше моря, солнца и ветра. Ну и скромного жилища, куда можно вернуться. — И он с удовольствием оглянулся на белое здание, снабженное тремя ванными с холодной и горячей водой, новейшим электрооборудованием, системой центрального отопления, а также штатом прислуги, состоящим из горничной, уборщицы, повара и судомойки. Представления сэра Чарлза о простой сельской жизни, по-видимому, были несколько своеобразными.
  Высокая и очень некрасивая женщина вышла из дома на террасу и направилась к ним.
  — Доброе утро, мисс Милрей.
  — Доброе утро, сэр Чарлз. Доброе утро. — Легкий кивок в сторону двух остальных. — Вот меню на обед. Не знаю, захотите ли вы его изменить.
  Сэр Чарлз взял меню.
  — Давайте посмотрим. Дыня-канталупа, борщ, свежая макрель, куропатка, суфле «Сюрприз», канапе «Диана»… По-моему, превосходно, мисс Милрей. Все прибудут поездом в 4.30.
  — Я уже дала распоряжения Холгейту. Кстати, сэр Чарлз, прошу прощения, но было бы лучше, если бы этим вечером я обедала с вами.
  Сэр Чарлз выглядел удивленным, но вежливо ответил:
  — Буду очень рад, мисс Милрей, но… э-э…
  — Иначе, сэр Чарлз, — спокойно объяснила мисс Милрей, — за столом будет тринадцать человек, а многие люди суеверны. — По тону мисс Милрей можно было предположить, что она каждый вечер садилась за стол тринадцатой без малейших колебаний. — Кажется, все готово, — добавила она. — Я велела Холгейту привезти на машине леди Мэри и Бэббингтонов. Это правильно?
  — Абсолютно. Как раз собирался просить вас это сделать.
  Мисс Милрей удалилась с улыбкой превосходства на уродливом лице.
  — Замечательная женщина! — с почтением произнес сэр Чарлз. — Я постоянно боюсь, что в один прекрасный день она начнет чистить мне зубы.
  — Воплощенная компетентность, — заметил Стрейндж.
  — Она со мной уже шесть лет, — пояснил сэр Чарлз. — Сначала была моей секретаршей в Лондоне, а здесь исполняет обязанности экономки. Хозяйство ведет как часы. Но теперь собирается уходить.
  — Почему?
  — Она говорит… — Сэр Чарлз с сомнением почесал нос. — Она говорит, что у нее мать-инвалид, но лично я этому не верю. У таких женщин вообще не бывает матерей. Они рождаются из динамомашины. Нет, тут что-то другое.
  — Вероятно, люди начали болтать.
  — Болтать? — Актер уставился на него. — О чем?
  — Мой дорогой Чарлз, ты отлично знаешь, о чем болтают больше всего.
  — Ты имеешь в виду, о ней… и обо мне? С ее лицом? И в ее возрасте?
  — По-моему, ей еще нет пятидесяти.
  — Возможно. — Сэр Чарлз задумался. — Но ты видел ее физиономию? Конечно, там есть глаза, нос и рот, но это не то, что можно назвать женским лицом. Самая отчаянная старая сплетница не могла бы заподозрить во мне сексуальное влечение к женщине с такой внешностью.
  — Ты недооцениваешь воображение британских старых дев.
  Сэр Чарлз покачал головой:
  — Я этому не верю. В мисс Милрей столько респектабельности, что даже британские старые девы не могут этого не учитывать. Она добродетельная женщина — и к тому же чертовски полезная. Я всегда выбираю себе уродливых секретарш.
  — Это разумно.
  Несколько минут сэр Чарлз молчаливо над чем-то явно размышлял.
  — Кого ты сегодня ожидаешь? — поинтересовался сэр Бартоломью, чтобы отвлечь его.
  — Во-первых, Энджи.
  — Энджи Сатклифф? Отлично.
  Мистер Саттерсвейт с интересом наклонился вперед. Ему не терпелось узнать состав гостей. Энджела Сатклифф была хорошо известной актрисой, не слишком молодой, но все еще популярной у зрителей благодаря своему шарму и остроумию. Иногда ее называли преемницей Эллен Терри456.
  — Затем Дейкрсы.
  Мистер Саттерсвейт снова мысленно одобрил выбор. Миссис Дейкрс представляла «Амброзин лимитед» — преуспевающую компанию по изготовлению театральных костюмов. В программках можно было прочитать: «Костюм мисс Блэнк в первом акте от «Амброзин лимитед», Брук-стрит». Ее муж, капитан Дейкрс, завсегдатай ипподромов, был, выражаясь на его собственном жаргоне, темной лошадкой. Он проводил много времени на скачках и ранее сам в них участвовал. Потом пошли разные слухи, и, хотя никто не знал ничего конкретного, люди при упоминании Фредди Дейкрса многозначительно поднимали брови.
  — Далее Энтони Астор, драматург.
  — Ну конечно! — воскликнул мистер Саттерсвейт. — Она написала «Одностороннее движение». Пьеса имела бешеный успех. Я дважды ее видел. — Он с удовольствием продемонстрировал знание того факта, что Энтони Астор — женщина.
  — Верно, — кивнул сэр Чарлз. — Забыл ее настоящую фамилию — кажется, Уиллс. Я встречал ее только однажды и пригласил, чтобы порадовать Энджелу. Вот и все приезжие.
  — А местные? — спросил доктор.
  — Ну, прежде всего, Бэббингтоны — он пастор, славный человек, не слишком похож на священника, да и жена его симпатичная женщина, обучает меня садоводству. Потом леди Мэри и Эгг. Вроде бы все. Ах да, еще молодой парень по фамилии Мэндерс — вроде бы журналист. Смазливый юноша.
  Мистер Саттерсвейт со свойственной ему методичностью пересчитал гостей:
  — Мисс Сатклифф — раз, Дейкрсы — три, Энтони Астор — четыре, леди Мэри и ее дочь — шесть, пастор с женой — восемь, молодой человек — девять, и мы трое — двенадцать. Должно быть, вы или мисс Милрей ошиблись, сэр Чарлз.
  — Только не мисс Милрей, — с уверенностью возразил сэр Чарлз. — Эта женщина никогда не ошибается. Давайте проверим… Да, черт возьми, вы правы. Я упустил одного гостя. — Он усмехнулся. — Ему бы это не понравилось. Это самый самодовольный человечек из всех, каких мне приходилось встречать.
  В глазах мистера Саттерсвейта мелькнули искорки. Он всегда считал, что актеры — самые тщеславные люди в мире, не делая исключения для сэра Чарлза Картрайта. Этот пример сваливания с больной головы на здоровую позабавил его.
  — Кто же этот эгоцентричный субъект? — полюбопытствовал он.
  — Знаменитость в своем роде, — ответил сэр Чарлз. — Возможно, вы о нем слышали. Его зовут Эркюль Пуаро. Он бельгиец.
  — Да, детектив, — кивнул мистер Саттерсвейт. — Я встречал его. Незаурядная личность.
  — Действительно, — согласился сэр Чарлз.
  — Лично я с ним никогда не встречался, — принял участие в разговоре сэр Бартоломью, — но много о нем слышал. Кажется, несколько лет назад он ушел на покой, не так ли? Вероятно, большинство из услышанного мной относится к области легенд. Надеюсь, Чарлз, в этот уик-энд здесь не произойдет никаких преступлений?
  — Почему? Потому что в доме детектив? Не ставишь ли ты телегу впереди лошади, Толли?
  — Ну, у меня на этот счет есть теория.
  — Какая теория, доктор? — спросил мистер Саттерсвейт.
  — События приходят к людям, а не люди к событиям. Почему одни ведут жизнь, полную приключений, а другие — скучную и неинтересную? Благодаря окружающей обстановке? Вовсе нет. Человек может отправиться на край света, и с ним ничего не произойдет. До его прибытия там может состояться целая бойня, после его отъезда — землетрясение, а корабль, на который он едва не сел, может потерпеть крушение. А другой человек живет в Бэлеме457, ездит не дальше Сити, но с ним постоянно что-то случается. Он оказывается замешанным в историю с бандой шантажистов, красивыми девушками и угонщиками автомобилей. Есть люди со склонностью к кораблекрушениям — даже если плавают по декоративному пруду, то с лодкой что-то случается. Точно так же люди вроде вашего Эркюля Пуаро не должны искать преступления — они сами приходят к ним.
  — В таком случае, — заметил мистер Саттерсвейт, — возможно, хорошо, что к нам присоединится мисс Милрей и за обедом не окажутся тринадцать человек.
  — Ну, если тебе так хочется, Толли, — великодушно разрешил сэр Чарлз, — можешь получить свое убийство, но с одним условием — чтобы я не был трупом.
  И трое мужчин, смеясь, вошли в дом.
  Глава 2
  Инцидент перед обедом
  Более всего на свете мистера Саттерсвейта интересовали люди — причем женщины гораздо сильнее, чем мужчины. И их он знал куда лучше, чем представителей мужского пола. В его собственном характере присутствовало женское начало, позволяющее глубже заглядывать в женскую душу. Но хотя женщины всегда доверяли ему, они никогда не воспринимали его всерьез. Иногда это обижало мистера Саттерсвейта. Он чувствовал себя человеком, стоящим в кулисах и наблюдающим за спектаклем, но никогда не играющим в нем. Однако, если говорить честно, функция наблюдателя его вполне устраивала.
  Тем вечером, сидя в большой комнате, смежной с террасой и ловко декорированной современной фирмой в стиле корабельной каюты люкс, мистер Саттерсвейт в основном интересовался своеобразным зеленовато-бронзовым оттенком краски для волос, которую использовала Синтия Дейкрс. Он подозревал, что это последняя парижская новинка. Как выглядит миссис Дейкрс без ухищрений косметики, определить было невозможно. Это была высокая женщина с фигурой, идеально отвечающей требованиям момента. Ее шею и руки покрывал обычный в сельской местности летний загар, но был ли он естественным или искусственным, определению не поддавалось. Волосы были причесаны в новейшем стиле, доступном только лучшим лондонским парикмахерам. Выщипанные брови, подкрашенные ресницы, тонкий слой макияжа на лице, рот, обретший с помощью помады изгиб, отсутствующий от природы, — все это выглядело приложением к безупречному вечернему платью темно-синего цвета и на первый взгляд незамысловатого покроя (что отнюдь не соответствовало действительности), изготовленному из необычного материала — вроде бы тусклого, но словно озаряемого каким-то внутренним светом.
  «Умная женщина, — подумал мистер Саттерсвейт. — Любопытно, какова она на самом деле?» На сей раз он имел в виду не тело, а душу.
  Миссис Дейкрс говорила, слегка растягивая слова, согласно моде тех дней:
  — Дорогая моя, это было невероятно. Я имею в виду, все бывает либо возможным, либо нет. Так вот, в данном случае последний вариант. Это было просто пронзительно!
  Еще одно новомодное словечко — теперь все было «пронзительным».
  Сэр Чарлз ловко смешивал коктейли, болтая с Энджелой Сатклифф — высокой, начинающей седеть женщиной с озорным ртом и красивыми глазами.
  Дейкрс разговаривал с Бартоломью Стрейнджем.
  — Всем известно: что-то не так со старым Лейдисборном. Вся конюшня это знает, — говорил он высоким, резким голосом.
  Это был маленький рыжеволосый человечек с коротко подстриженными усами и бегающими глазками.
  Рядом с мистером Саттерсвейтом сидела мисс Уиллс, чью пьесу «Одностороннее движение» называли одной из самых остроумных и смелых, какие только видел Лондон в последние несколько лет. Мисс Уиллс была высокой и худощавой, с как бы срезанным подбородком и небрежно завитыми светлыми волосами. На ней было пенсне и бесформенное платье из зеленого шифона.
  — Я ездила на юг Франции, — говорила она высоким и невыразительным голосом. — Не могу сказать, что мне там понравилось. Я чувствовала себя не в своей тарелке. Но, конечно, для моей работы полезно видеть, что где происходит.
  «Бедняжка, — думал мистер Саттерсвейт. — Успех оторвал ее от привычной обстановки — пансиона в Борнмуте458, где ей самое место». Его часто удивляло несоответствие между произведениями и их авторами. Разве можно было обнаружить в мисс Уиллс хотя бы слабую искорку лощеного стиля пьес Энтони Астор? Внезапно мистер Саттерсвейт с беспокойством ощутил на себе оценивающий взгляд светло-голубых глаз под стеклами пенсне. Эти глаза показались ему весьма смышлеными. Казалось, будто мисс Уиллс старается запомнить его на всю жизнь.
  Сэр Чарлз только что закончил разливать напитки.
  — Позвольте предложить вам коктейль, — вскочил с места мистер Саттерсвейт.
  Мисс Уиллс хихикнула:
  — Не возражаю.
  Дверь открылась, и Темпл доложила о прибытии леди Мэри Литтон-Гор, мистера и миссис Бэббингтон и мисс Литтон-Гор.
  Мистер Саттерсвейт принес мисс Уиллс коктейль и подошел поближе к леди Мэри Литтон-Гор. Как уже говорилось, у него была слабость к титулам, а также к утонченным женщинам, каковой, несомненно, являлась леди Мэри.
  В молодости, оставшись малообеспеченной вдовой с трехлетним ребенком, она переехала в Лумут и сняла маленький коттедж, где поселилась вместе с преданной служанкой. Леди Мэри была высокой, стройной, но выглядевшей старше своих пятидесяти пяти лет. Выражение ее лица казалось доброжелательным и несколько робким. Она обожала свою взрослую дочь, но слегка побаивалась ее.
  Хермион Литтон-Гор, по какой-то неведомой причине обычно именуемая Эгг459, мало походила на свою мать. Мистеру Саттерсвейту она казалась не слишком красивой, но, несомненно, привлекательной. И причина этой привлекательности, думал он, заключалась в переизбытке энергии. Эгг выглядела вдвое живее любого из присутствующих. Прямой взгляд ее серых глаз, локоны на затылке, упругие щеки, заразительный смех — все это словно воплощало мятежную юность, полную жизненных сил.
  Эгг разговаривала с недавно пришедшим Оливером Мэндерсом.
  — Не понимаю, почему плавание под парусом кажется тебе скучным. Раньше ты этим увлекался.
  — Эгг, дорогая, все когда-то взрослеют, — отозвался он, приподняв брови и слегка растягивая слова.
  Красивый парень, подумал мистер Саттерсвейт. На вид ему лет двадцать пять. Но в его красоте есть нечто иностранное, неанглийское…
  За Оливером Мэндерсом наблюдал кое-кто еще — маленький человечек с яйцевидной головой и в высшей степени неанглийскими усами. Мистер Саттерсвейт уже успел напомнить о себе мсье Эркюлю Пуаро. Детектив прореагировал на это весьма любезно. Мистер Саттерсвейт подозревал, что бельгиец намеренно преувеличивает свои иностранные манеры. Его блестящие глазки, казалось, говорили: «Вы считаете меня шутом? Ожидаете, что я разыграю для вас комедию? Bien460, я пойду навстречу вашим пожеланиям».
  Но сейчас взгляд Эркюля Пуаро был серьезным и даже слегка печальным.
  Преподобный Стивен Бэббингтон, пастор лумутского прихода, подошел к леди Мэри и мистеру Саттерсвейту. Это был мужчина лет шестидесяти, с поблекшими добрыми глазами и обезоруживающе застенчивыми манерами.
  — Нам очень повезло, что сэр Чарлз обосновался здесь, — обратился он к мистеру Саттерсвейту. — О таком щедром и великодушном соседе можно только мечтать. Уверен, что леди Мэри со мной согласна.
  Леди Мэри улыбнулась:
  — Сэр Чарлз мне очень нравится. Слава не испортила его. Во многих отношениях он все еще ребенок.
  Подошла горничная, неся поднос с коктейлями, и мистер Саттерсвейт подумал, как неисчерпаем в женщинах материнский инстинкт. Но поскольку сам принадлежал к викторианскому поколению, одобрял эту черту.
  — Выпей коктейль, мама! — Эгг подбежала к ним с бокалом в руке. — Но только один!
  — Спасибо, дорогая, — кротко отозвалась леди Мэри.
  — Думаю, — промолвил мистер Бэббингтон, — жена не будет возражать, если и я попробую один коктейль. — И он засмеялся добродушным пасторским смехом.
  Мистер Саттерсвейт бросил взгляд на миссис Бэббингтон, что-то внушающую сэру Чарлзу о пользе навоза. У нее красивые глаза, подумал он.
  Миссис Бэббингтон — крупная, не слишком опрятная дама — казалась весьма энергичной и свободной от мелочных условностей. Как говорил Чарлз Картрайт, приятная женщина.
  Леди Мэри слегка склонилась к мистеру Саттерсвейту:
  — Скажите, кто та молодая женщина в зеленом платье, с которой вы разговаривали, когда мы вошли?
  — Драматург — Энтони Астор.
  — Неужели? Такая анемичная особа… — Леди Мэри осеклась. — Нехорошо так говорить, но она выглядит точь-в-точь как неумелая гувернантка.
  Описание настолько подходило к мисс Уиллс, что мистер Саттерсвейт рассмеялся. Мистер Бэббингтон устремил на леди-драматурга добродушные близорукие глаза и, сделав глоток, закашлялся. Не привык к коктейлям, подумал мистер Саттерсвейт. Вероятно, они воплощают для него современность, с которой приходится мириться.
  — Это вон та леди? — Мистер Бэббингтон мужественно сделал еще один глоток и поднес руки к горлу. — Господи!..
  — Оливер, — послышался звонкий голос Эгг Литтон-Гор, — ты настоящий хитрый Шейлок!461
  «Ну конечно! — сообразил мистер Саттерсвейт. — Он не иностранец, а еврей».
  Они выглядели подходящей парой. Оба молодые, привлекательные и уже из-за чего-то ссорятся — это хороший признак… В следующее мгновение его внимание отвлек какой-то звук. Мистер Бэббингтон поднялся со стула, раскачиваясь в разные стороны. Его лицо конвульсивно подергивалось.
  Леди Мэри тоже встала и с беспокойством протянула к нему руку.
  — Смотрите! — воскликнула Эгг. — Мистеру Бэббингтону плохо!
  Сэр Бартоломью Стрейндж быстро подошел к пастору и подвел его к кушетке у стены. Остальные столпились вокруг, не зная, чем помочь…
  Через две минуты Стрейндж выпрямился и покачал головой.
  — Сожалею, — без обиняков заявил он, — но мистер Бэббингтон умер.
  Глава 3
  Сэр Чарлз сомневается
  — Зайдите на минуту сюда, Саттерсвейт, — просунул в дверь голову сэр Чарлз.
  Прошло полтора часа. Суматоха улеглась. Леди Мэри увела из комнаты плачущую миссис Бэббингтон и отправилась с ней в пасторский дом. Мисс Милрей названивала по телефону. Прибыл местный врач и взял инициативу в свои руки. Быстро пообедав, гости, не сговариваясь, разошлись по комнатам. Мистер Саттерсвейт собирался последовать их примеру, когда сэр Чарлз позвал его в комнату-«каюту», где умер пастор.
  Мистер Саттерсвейт вошел в комнату, справившись с легкой дрожью. Он был достаточно стар, чтобы бояться зрелища смерти. Возможно, скоро он сам… Но к чему об этом думать? «Я проживу еще двадцать лет», — успокоил себя мистер Саттерсвейт.
  В комнате, кроме сэра Чарлза, находился только Бартоломью Стрейндж. При виде мистера Саттерсвейта он одобрительно кивнул:
  — С Саттерсвейтом можно иметь дело. Он знает жизнь.
  Слегка удивленный мистер Саттерсвейт сел в кресло рядом с доктором. Сэр Чарлз мерил шагами комнату. Сейчас он забыл о привычке сгибать руки в локтях и меньше походил на моряка.
  — Чарлзу это не нравится, — заявил сэр Бартоломью. — Я имею в виду смерть мистера Бэббингтона.
  Мистеру Саттерсвейту показалось, что он неудачно выразился. Происшедшее едва ли могло кому-то понравиться. Но он понимал, что Стрейндж имел в виду нечто совсем иное.
  — В высшей степени огорчительно, — отозвался Саттерсвейт, поежившись от неприятного напоминания.
  — Да, весьма болезненный инцидент, — кивнул врач, машинально прибегая к профессиональной терминологии.
  Картрайт перестал ходить взад-вперед.
  — Ты когда-нибудь видел, Толли, чтобы кто-нибудь умирал таким образом?
  — Пожалуй, нет, — задумчиво произнес сэр Бартоломью. — Но я видел не так уж много смертей, как ты, возможно, думаешь. Специалист по нервным заболеваниям редко убивает своих пациентов. Он сохраняет им жизнь и зарабатывает на этом деньги. Не сомневаюсь, что Макдугал видел куда больше покойников, чем я.
  Доктор Макдугал, которого вызвала мисс Милрей, был самым популярным врачом в Лумуте.
  — Макдугал не видел, как умирал этот человек. Когда он прибыл, Бэббингтон был уже мертв. Поэтому он основывался на том, что мы… что ты ему рассказал. Макдугал говорит, что смерть последовала от удара, что Бэббингтон был уже не молод и его здоровье оставляло желать лучшего. Но меня это не удовлетворяет.
  — Возможно, его тоже, — проворчал сэр Бартоломью. — Но врач должен сказать хоть что-то. Удар — подходящее слово; оно ровным счетом ничего не означает, но удовлетворяет любительский ум. В конце концов, Бэббингтон действительно был пожилым человеком и, по словам жены, в последнее время жаловался на недомогание. Может быть, у него развилась болезнь, о которой никто не подозревал.
  — Было ли это типичным случаем?
  — Типичным случаем чего?
  — Удара или какой-нибудь известной болезни?
  — Если бы ты изучал медицину, — заявил сэр Бартоломью, — то знал бы, что типичных случаев практически не бывает.
  — Что именно вы предполагаете, сэр Чарлз? — спросил мистер Саттерсвейт.
  Картрайт не ответил, сделав неопределенный жест рукой.
  — Чарлз сам этого не знает, — усмехнулся Стрейндж. — Просто его мысли, естественно, обращаются к самым драматическим возможностям.
  Сэр Чарлз с упреком посмотрел на него. Его лицо было задумчивым. Он рассеянно покачал головой.
  В голове мистера Саттерсвейта мелькнуло воспоминание: Аристид Дюваль, глава секретной службы, распутывающий заговор в пьесе «Подземные провода». Сэр Чарлз, сам того не сознавая, прихрамывал при ходьбе. У Дюваля было прозвище Хромой.
  Между тем сэр Бартоломью продолжал безжалостно опровергать все еще не сформулированные подозрения сэра Чарлза:
  — Что именно ты подозреваешь, Чарлз? Самоубийство? Убийство? Кому могло понадобиться убивать безобидного старого священника? Это фантастично! Самоубийство еще куда ни шло. Можно вообразить причину, по которой Бэббингтон решил покончить с собой…
  — Какую причину?
  Сэр Бартоломью покачал головой:
  — Как мы можем проникнуть в тайны человеческой души? Предположим, Бэббингтону сообщили, что он страдает неизлечимым заболеванием — вроде рака. Это возможный мотив. Он мог захотеть избавить жену от тяжкой необходимости лицезреть его долгую и мучительную агонию. Конечно, это всего лишь догадка. Ничего не указывает на то, что Бэббингтон намеревался покончить жизнь самоубийством.
  — Я думал не столько о самоубийстве… — начал сэр Чарлз.
  Бартоломью Стрейндж снова усмехнулся:
  — Ну еще бы! Ты не ищешь вероятных объяснений. Тебе нужна сенсация — новый, не оставляющий следов яд в коктейле.
  Сэр Чарлз скорчил гримасу:
  — Не уверен, что мне это нужно. Черт возьми, Толли, не забывай, что я смешивал эти коктейли!
  — Внезапный приступ мании убийства? Очевидно, у нас симптомы еще не проявились, но до утра мы все будем мертвы.
  — Ты все шутишь, но… — Сэр Чарлз раздраженно оборвал фразу.
  — Я не так уж и шучу, — ответил врач. Тон его изменился — он стал серьезным, в нем звучали нотки сочувствия. — Я шучу не по поводу смерти старого Бэббингтона, а над твоими предположениями, Чарлз, потому что… ну, потому что не хочу, чтобы ты невольно причинил вред.
  — Вред? — переспросил сэр Чарлз.
  — Возможно, вы понимаете, куда я клоню, мистер Саттерсвейт?
  — Думаю, я могу догадаться, — отозвался мистер Саттерсвейт.
  — Неужели ты не видишь, Чарлз, — продолжил сэр Бартоломью, — что твои праздные подозрения могут оказаться отнюдь не безобидными? Слухи распространяются быстро. Самое смутное, абсолютно необоснованное подозрение может причинить серьезные огорчения и боль миссис Бэббингтон. Я сталкивался с подобными случаями один или два раза. Внезапная смерть, досужая болтовня, слухи и сплетни, которые распространяются все шире и никак не могут прекратиться… Черт побери, Чарлз, неужели ты не понимаешь, какой ненужной жестокостью это может обернуться? А ты всего лишь пускаешь в галоп живое воображение по весьма сомнительному курсу.
  На лице актера мелькнула нерешительность.
  — Об этом я не подумал, — признался он.
  — Ты отличный парень, Чарлз, но позволяешь своему воображению уносить тебя слишком далеко. Можешь ты серьезно поверить в то, что кто-то захотел прикончить этого абсолютно безобидного старика?
  — Полагаю, нет, — ответил сэр Чарлз. — Ты прав — это звучит нелепо, но это вовсе не моя прихоть. Мне действительно кажется, что тут что-то не так.
  Мистер Саттерсвейт негромко кашлянул.
  — Могу я высказать предположение? Мистеру Бэббингтону стало плохо вскоре после того, как он вошел в эту комнату и выпил коктейль. Я случайно заметил, как он поморщился, сделав глоток, и подумал, что он не привык к вкусу коктейлей. Но допустим, что предположение сэра Бартоломью верно — мистер Бэббингтон мог по какой-то причине хотеть покончить с собой. Это кажется мне возможным, в отличие от убийства, которое выглядит абсолютно невероятным. В таком случае мистер Бэббингтон мог положить что-то в свой бокал незаметно для нас. Насколько я вижу, в этой комнате пока еще ничего не трогали. Стаканы для коктейлей находятся на прежнем месте. Вот стакан мистера Бэббингтона. Я знаю это, потому что сидел здесь и разговаривал с ним. Предлагаю, чтобы сэр Бартоломью подверг содержимое стакана анализу — только потихоньку, не возбуждая лишних разговоров.
  Сэр Бартоломью встал и поднял стакан.
  — Хорошо, — откликнулся он. — Я доставлю тебе это удовольствие, Чарлз, но держу с тобой пари на десять фунтов против одного, что там нет ничего, кроме доброго старого джина и вермута.
  — Идет, — согласился сэр Чарлз и добавил с печальной улыбкой: — Знаешь, Толли, ты отчасти ответствен за полет моей фантазии.
  — Я?
  — Да, с твоими утренними разговорами о преступлении. Ты сказал, что этот человек, Эркюль Пуаро, похож на буревестника, что преступление повсюду следует за ним. И действительно, как только он прибыл, у нас произошла подозрительно внезапная смерть. Естественно, мои мысли сразу же устремились к убийству.
  — Интересно… — начал мистер Саттерсвейт и тут же умолк.
  — Да, — кивнул сэр Чарлз. — Мне это тоже пришло в голову. Как ты считаешь, Толли, мы можем спросить его, что он об этом думает? Я имею в виду, будет ли это этично?
  — Вопрос по существу, — пробормотал мистер Саттерсвейт.
  — Я знаком с медицинской этикой, но будь я проклят, если знаю что-то об этике детективной.
  — Нельзя просить петь профессионального певца, — заметил мистер Саттерсвейт. — Вопрос в том, можно ли просить профессионального детектива о расследовании.
  — Всего лишь о мнении, — поправил сэр Чарлз.
  В дверь негромко постучали, и в проеме возникло лицо Эркюля Пуаро с виноватым выражением.
  — Входите, приятель! — воскликнул сэр Чарлз. — Мы как раз говорили о вас.
  — Я боялся, что помешаю.
  — Вовсе нет. Хотите выпить?
  — Нет, благодарю вас. Я редко пью виски. Другое дело — стакан сиропа.
  Но сироп не входил в перечень жидкостей, которые сэр Чарлз считал пригодными для питья. Усадив гостя, актер перешел прямо к делу:
  — Я не намерен ходить вокруг да около. Мы говорили о вас, мсье Пуаро, и… и о том, что произошло сегодня вечером. Вам не кажется, что тут что-то не так?
  Брови Пуаро приподнялись.
  — Не так? Что вы имеете в виду?
  — Мой друг вбил себе в голову мысль, что старого Бэббингтона убили, — объяснил Бартоломью Стрейндж.
  — А вы так не думаете?
  — Мы бы хотели знать, что думаете вы.
  — Конечно, ему стало плохо очень неожиданно, — задумчиво промолвил Пуаро.
  — Вот именно.
  Мистер Саттерсвейт поведал о теории самоубийства и о своем предложении проанализировать содержимое стакана.
  Пуаро одобрительно кивнул:
  — Это в любом случае не причинит вреда. Как знатоку человеческой натуры, мне кажется в высшей степени невероятным, чтобы кто-то мог расправиться с очаровательным и безобидным старым джентльменом. Еще менее правдоподобной представляется мне версия самоубийства. Как бы то ни было, стакан должен нам что-то сообщить.
  — И каков, по-вашему, будет результат анализа?
  Пуаро пожал плечами:
  — Я могу лишь догадываться. В данном случае моя догадка состоит в том, что в стакане обнаружат только остатки превосходного сухого мартини. — Он отвесил поклон сэру Чарлзу. — Отравить человека с помощью одного из многих коктейлей, стоящих на подносе, очень нелегко. А если бы старый священник решил покончить с собой, он едва ли сделал бы это в гостях. Такой поступок был бы крайне неделикатным по отношению к другим, а мистер Бэббингтон показался мне очень деликатным человеком. — Пуаро сделал паузу. — Вот мое мнение.
  Последовало молчание. Затем сэр Чарлз глубоко вздохнул, открыл одно из окон и выглянул наружу.
  — Поднялся ветер, — сообщил он.
  Агент секретной службы вновь уступил место моряку.
  Но наблюдательному мистеру Саттерсвейту показалось, что сэр Чарлз слегка сожалеет о роли, которую ему толком так и не удалось сыграть.
  Глава 4
  Современная Элейн
  462
  — Да, но что вы об этом думаете, мистер Саттерсвейт? Только говорите правду.
  Мистер Саттерсвейт огляделся вокруг. Спасения не было. Эгг Литтон-Гор загнала его в угол на рыболовецком причале. Современные девушки ужасно энергичны и абсолютно безжалостны!
  — Эту идею вам вбил в голову сэр Чарлз, — заявил он.
  — Вовсе нет. Она была там с самого начала. Все произошло слишком внезапно.
  — Мистер Бэббингтон был старым человеком и не отличался крепким здоровьем…
  — Чепуха! — прервала Саттерсвейта Эгг. — У него был неврит и ревматический артрит. От этого не сваливаются замертво. И у него никогда не было припадков. Он принадлежал к тем старикам, которые скрипят помаленьку, но доживают до девяноста лет. Что вы думаете о дознании?
  — Все прошло… э-э… вполне нормально.
  — А о показаниях доктора Макдугала? Они выглядели в высшей степени профессиональными, с подробным описанием всех органов, но не кажется ли вам, что он просто спрятался за этим потоком слов? Суть сводилась к следующему: ничего не указывало на то, что смерть не явилась результатом естественных причин. Но он не сказал и того, что она была их результатом.
  — Не придираетесь ли вы к мелочам, дорогая?
  — Все дело в том, что доктор Макдугал сам был озадачен, но, не располагая фактами, нашел убежище в медицинских терминах. Что думает об этом сэр Бартоломью Стрейндж?
  Мистер Саттерсвейт повторил несколько изречений сэра Бартоломью.
  — Просто отмахнулся, не так ли? — задумчиво проговорила Эгг. — Ну конечно, он человек осторожный. Полагаю, важные шишки с Харли-стрит все таковы.
  — В стакане не оказалось ничего, кроме джина и вермута, — напомнил ей мистер Саттерсвейт.
  — Похоже, это все решает. Но после дознания произошло кое-что, заставившее меня усомниться…
  — Сэр Бартоломью что-то вам сказал? — Мистер Саттерсвейт начал ощущать приятное любопытство.
  — Не мне, а Оливеру. Оливеру Мэндерсу — он был в тот вечер на обеде. Возможно, вы его не запомнили…
  — Отлично запомнил. Он ваш близкий друг?
  — Был раньше. Теперь мы почти все время ссоримся. Он начал работать в офисе своего дяди в Сити и стал каким-то скользким, если вы понимаете, что я имею в виду. Твердит, что бросит это дело и займется журналистикой — он неплохо пишет, — но, по-моему, это всего лишь слова. Оливер хочет разбогатеть. Сейчас все помешаны на деньгах. По-моему, это отвратительно!
  Ее детская бескомпромиссность тронула мистера Саттерсвейта.
  — Дорогая моя, очень многие люди отвратительны не только из-за любви к деньгам.
  — Большинство людей свиньи, — весело согласилась Эгг. — Вот почему мне так жаль старого мистера Бэббингтона. Он был такой славный — готовил меня к конфирмации и так далее… Конечно, в этом много ерунды. Понимаете, мистер Саттерсвейт, я верю в христианство — не так, как мама с ее молитвенниками и заутренями, а по-настоящему, как в историческое явление. Церковь погрязла в павликианских традициях463, но это не бросает тень на само христианство. Вот почему я не могу стать коммунистом, как Оливер. Практически мы верим в одно и то же — все должно быть общим, — но разница в том… ну, я не стану в это вдаваться. Но Бэббингтоны были настоящими христианами — не совали нос в чужие дела, никого не проклинали и всегда были добры к людям. К тому же Робин…
  — Робин?
  — Их сын… Его убили в Индии… Я… он мне очень нравился… — Эгг быстро заморгала и устремила взгляд в море. Затем ее внимание вновь вернулось к действительности и мистеру Саттерсвейту в частности. — Теперь вы понимаете, почему это меня так волнует? Предположим, это не была естественная смерть…
  — Мое дорогое дитя!
  — Ну, вы должны признать, что это чертовски странно!
  — Но ведь вы сами только что практически признали, что у Бэббингтонов не было ни единого врага во всем мире.
  — В том-то и дело! Я не могу придумать ни одного мотива…
  — Но ведь в коктейле ничего не оказалось.
  — Возможно, его укололи шприцем.
  — С ядом, который южноамериканские индейцы используют для стрел? — с усмешкой предположил мистер Саттерсвейт.
  Эгг тоже усмехнулась:
  — Вот именно. Старый добрый яд, не оставляющий следов. Возможно, в один прекрасный день вы обнаружите, что мы были правы.
  — Мы?
  — Сэр Чарлз и я. — Она слегка покраснела.
  Мистер Саттерсвейт вспомнил стихи из сборника «Цитаты на все случаи», который в дни его молодости стоял на каждой книжной полке:
  
  Да, был ее в два раза старше он,
  А на щеках обветренных его
  Рубцы виднелись, но, его увидев,
  Она в него влюбилась той любовью,
  Которая ее судьбою стала464.
  
  Он слегка устыдился того, что думает цитатами — тем более из Теннисона, которого теперь нечасто вспоминают. Кроме того, хотя лицо сэра Чарлза было обветренным и темным от загара, шрамы на нем отсутствовали, а Эгг Литтон-Гор хоть и была, несомненно, способна на вполне здоровую страсть, едва ли могла бы погибать от любви и безвольно плыть по рекам на барке, уносимой течением. В ней не было ничего от лилейной девы из Астолата465.
  «Если не считать ее юности…» — подумал мистер Саттерсвейт.
  Девушек всегда влечет к мужчинам средних лет, с интересным прошлым. Эгг, похоже, не являлась исключением из этого правила.
  — Почему он никогда не был женат? — внезапно спросила она.
  — Ну… — Мистер Саттерсвейт сделал паузу. Он бы ответил «из осторожности», но понимал, что такое слово будет неприемлемым для Эгг Литтон-Гор.
  У сэра Чарлза Картрайта было множество связей с актрисами и другими женщинами, но он всегда умудрялся избегать брачных уз. Однако Эгг явно хотела услышать более романтическое объяснение.
  — Та девушка, которая умерла от чахотки, — какая-то актриса, чье имя начинается на М, — говорили, что он очень любил ее.
  Мистер Саттерсвейт припомнил леди, о которой шла речь. Слухи связывали с ней Чарлза Картрайта, но он ни минуты не верил, что сэр Чарлз остался неженатым, дабы сохранить верность ее памяти. Мистер Саттерсвейт постарался объяснить это Эгг как можно тактичнее.
  — Полагаю, у него было много связей, — предположила Эгг.
  — Э-э… хм… вероятно, — отозвался мистер Саттерсвейт, чувствуя себя человеком Викторианской эпохи.
  — Мне нравятся мужчины, у которых были связи, — заявила Эгг. — Это доказывает, что они не гомосексуалисты и вообще у них все в порядке.
  Викторианство мистера Саттерсвейта ощутило еще один болезненный укол. Он не знал, что ответить, но Эгг не заметила его замешательства.
  — Знаете, — продолжала она, — сэр Чарлз гораздо умнее, чем вы думаете. Конечно, он часто позирует, словно находясь на сцене, но за этим скрывается незаурядный ум. И плавает под парусом он куда лучше, чем можно судить по его разговорам. Сейчас вам наверняка кажется, что он затеял все это для пущего эффекта — хочет сыграть роль великого детектива. Могу только сказать, что он сыграл бы ее превосходно.
  — Возможно.
  Тон мистера Саттерсвейта ясно выражал его истинные чувства по этому поводу. Эгг выразила их словами:
  — Вы считаете, что «Смерть священника» не триллер, а «Досадный инцидент за обедом» — всего лишь социальная драма. Интересно, что думает мсье Пуаро? Он должен знать.
  — Мсье Пуаро советовал нам дождаться результатов анализа коктейля, но, по его мнению, в этом нет ничего подозрительного.
  — Значит, он стареет и совсем отстал от жизни.
  Мистер Саттерсвейт поморщился, но Эгг продолжила, не сознавая своей бестактности:
  — Пойдемте к нам. Выпьете чай с мамой — вы ей очень нравитесь.
  Польщенный, мистер Саттерсвейт принял предложение.
  Придя домой, Эгг позвонила сэру Чарлзу и объяснила задержку его гостя.
  Мистер Саттерсвейт очутился в миниатюрной гостиной с хорошо отполированной старинной мебелью и полинявшим ситцем. Комната выглядела по-викториански, и мистер Саттерсвейт мысленно это одобрил.
  Он непринужденно болтал с леди Мэри. Разговор зашел о сэре Чарлзе. Хорошо ли мистер Саттерсвейт его знает? Мистер Саттерсвейт ответил, что не слишком. Несколько лет назад он вложил деньги в одну постановку с его участием. С тех пор они подружились.
  — Сэр Чарлз — очаровательный человек, — улыбнулась леди Мэри. — В этом я согласна с Эгг. Полагаю, вы заметили, что она склонна к преклонению перед выдающимися личностями?
  Мистер Саттерсвейт поинтересовался, не вызывает ли подобная склонность дочери беспокойство у леди Мэри, но, похоже, это ее не тревожило.
  — Эгг почти нигде не бывает, — со вздохом продолжала она. — Мы очень нуждаемся. Одна из моих кузин пригласила ее в Лондон и там выводила в свет, но с тех пор Эгг почти никогда отсюда не уезжала. Мне кажется, молодежь должна побольше бывать в разных местах и общаться с людьми. Иначе… ну, постоянное пребывание в одном месте иногда бывает опасным.
  Мистер Саттерсвейт согласился, думая о сэре Чарлзе и его хождении под парусом, но, как выяснилось, на уме у леди Мэри было совсем не это.
  — То, что сэр Чарлз обосновался здесь, пошло Эгг на пользу. Это расширило ее кругозор. Понимаете, здесь очень мало молодежи — особенно мужчин. Я всегда боялась, что Эгг выйдет замуж за кого попало, просто из-за отсутствия выбора.
  Интуиция не подвела мистера Саттерсвейта.
  — Вы имеете в виду молодого Оливера Мэндерса?
  — Как вы догадались, мистер Саттерсвейт? — простодушно удивилась леди Мэри. — Да, я думала о нем. Раньше они с Эгг очень много времени проводили вместе, и хотя я, наверное, старомодна, но мне не нравятся многие его идеи.
  — Молодость должна перебеситься, — заметил мистер Саттерсвейт.
  Леди Мэри покачала головой:
  — Я так боялась… Правда, его не назовешь неподходящей партией. Я знаю о нем все — дядя Оливера, который недавно принял его в свою фирму, очень богатый человек. Конечно, это глупо с моей стороны, но… — Она умолкла, не находя подходящих слов.
  — Однако вы ведь не хотели бы, леди Мэри, — сказал мистер Саттерсвейт, чувствуя себя другом семьи, — чтобы ваша дочь вышла замуж за человека вдвое старше ее.
  Ответ удивил его.
  — Возможно, это было бы безопаснее. По крайней мере, знаешь, чего можно ожидать. В таком возрасте мужские грехи и проказы обычно уже позади.
  Прежде чем мистер Саттерсвейт успел ответить, Эгг присоединилась к ним.
  — Ты задержалась, дорогая, — упрекнула ее мать.
  — Я говорила с сэром Чарлзом, мама. Он остался наедине со своей славой. — Она с укором обратилась к мистеру Саттерсвейту: — Вы не сказали мне, что все гости разбежались.
  — Они уехали вчера — все, кроме сэра Бартоломью Стрейнджа. Он хотел остаться до завтра, но сегодня утром его вызвали телеграммой в Лондон. Один из его пациентов в критическом состоянии.
  — Очень жаль, — отреагировала Эгг. — Я хотела как следует изучить гостей. Возможно, я нашла бы ключ.
  — Ключ к чему, дорогая?
  — Не имеет значения. Мистер Саттерсвейт знает. Оливер еще здесь — мы его заарканим. Он хорошо соображает, когда хочет.
  Вернувшись в «Воронье гнездо», мистер Саттерсвейт застал хозяина дома сидящим на террасе.
  — Привет, Саттерсвейт. Пили чай с Литтон-Горами?
  — Да. Вы не возражаете?
  — Конечно нет. Мне звонила Эгг. Она странная девушка…
  — Но весьма привлекательная, — заметил мистер Саттерсвейт.
  — Да, пожалуй…
  Сэр Чарлз встал и прошелся взад-вперед.
  — Как бы я хотел, — произнес он с внезапной горечью, — никогда не приезжать в это проклятое место!
  Глава 5
  Бегство от леди
  «Ему пришлось туго», — подумал мистер Саттерсвейт.
  Внезапно он почувствовал жалость к хозяину дома. В возрасте пятидесяти двух лет Чарлз Картрайт, прежде беззаботно разбивавший сердца женщин, влюбился сам, понимая при этом, что его страсть обречена на разочарование. Молодость тянется к молодости.
  «Девушки не открывают свои сердца всем и каждому, — подумал мистер Саттерсвейт, — а Эгг постоянно демонстрирует свои чувства к сэру Чарлзу. Будь они подлинными, она бы так не поступала. Ей нужен молодой Мэндерс». Предположения мистера Саттерсвейта обычно оказывались верными. И все же он не принял в расчет один фактор, так как не был осведомлен о нем. Зрелость часто бывает привлекательной для юности. Будучи пожилым человеком, мистер Саттерсвейт считал невероятным, чтобы Эгг могла предпочесть мужчину средних лет своему сверстнику. Для него юность была самым волшебным из всех даров.
  Он еще сильнее укрепился в своем предположении, когда после обеда позвонила Эгг и спросила разрешения привести Оливера «проконсультироваться».
  Красивый молодой человек с темными глазами, полуприкрытыми тяжелыми веками, и природной грацией движений позволил «привести» себя благодаря настойчивости Эгг, но был настроен скептически.
  — Не могли бы вы переубедить Эгг, сэр? — обратился он к сэру Чарлзу. — Это ваша здоровая сельская жизнь сделала ее такой до отвращения энергичной. Твои вкусы детские, Эгг, — преступления, сенсации и прочая чушь.
  — По-вашему, это чушь, Мэндерс?
  — Ну, сэр, просто фантастично предполагать, что безобидный старикан умер не от естественных причин.
  — Вероятно, вы правы, — согласился сэр Чарлз.
  Мистер Саттерсвейт посмотрел на него. Какую роль Чарлз Картрайт играет сегодня вечером? Только не отставного моряка и не международного детектива. Роль была явно новой. А осознав, что это за роль, мистер Саттерсвейт испытал шок. Сэр Чарлз играл вторую скрипку. Вторую скрипку при Оливере Мэндерсе.
  Он сидел в тени, наблюдая за тем, как спорят Эгг и Оливер — Эгг горячо, а Оливер лениво, — и выглядел постаревшим, усталым.
  Было одиннадцать, когда гости удалились. Сэр Чарлз вышел с ними на террасу и предложил им электрический фонарик, чтобы помочь спуститься по каменистой тропинке.
  Но в фонарике не было надобности — луна светила вовсю. Голоса Эгг и Оливера становились все тише.
  Несмотря на прекрасный вечер, мистер Саттерсвейт не собирался рисковать подхватить простуду. Он вернулся в комнату-«каюту». Сэр Чарлз задержался на террасе.
  Войдя в комнату, он запер за собой французское окно, подошел к столику сбоку и налил себе виски с содовой.
  — Завтра, Саттерсвейт, я уезжаю отсюда навсегда, — сообщил он.
  — Что?! — изумленно воскликнул мистер Саттерсвейт.
  Какой-то момент лицо сэра Чарлза выражало меланхолическое удовольствие произведенным впечатлением.
  — Это единственное, что мне остается, — пояснил он. — Я продам «Воронье гнездо». Чего мне это стоит, никто никогда не узнает… — Его голос эффектно дрогнул. Эгоцентризм сэра Чарлза, оскорбленный ролью второй скрипки, наверстывал упущенное. Это была великая сцена самоотречения, столь часто играемая им в различных драмах, где герой отказывался от чужой жены или любимой девушки. — Единственный выход — все бросить, — с напускной бравадой продолжал он. — Молодость предназначена для молодости. Эти двое созданы друг для друга, поэтому я удаляюсь…
  — Куда? — осведомился мистер Саттерсвейт.
  Актер сделал беспечный жест:
  — Куда угодно. Какая разница? Возможно, в Монте-Карло. — Чувствительный вкус подсказал ему, что этого недостаточно, и он добавил, слегка изменив тон: — Затеряться в пустыне или в толпе — какое это имеет значение? Внутренне человек всегда одинок — во всяком случае, я…
  Это явно было финальной репликой.
  Сэр Чарлз кивнул мистеру Саттерсвейту и вышел из комнаты.
  Мистер Саттерсвейт поднялся, собираясь, по примеру хозяина дома, лечь спать.
  «Думаю, это не будет пустыня», — с усмешкой подумал он.
  На следующее утро сэр Чарлз, извинившись, сообщил гостю, что уезжает в Лондон.
  — Только не сокращайте ваш визит, приятель. Я знаю, что вы собирались к Харбертонам в Тэвисток466. Оставайтесь до завтра, и вас отвезет шофер. Я чувствую, что, приняв решение, не должен оглядываться назад. — Сэр Чарлз с мужественным видом расправил плечи, с жаром пожал мистеру Саттерсвейту руку и предоставил его компетентным заботам мисс Милрей.
  Секретарша казалась вполне готовой к сложившейся ситуации. Она не выразила ни удивления, ни других эмоций по поводу вчерашнего решения сэра Чарлза. Мистер Саттерсвейт напрасно старался вызвать ее на разговор. Ни внезапная смерть, ни столь же внезапная перемена планов хозяина не могли вывести мисс Милрей из равновесия. Она принимала все происходящее как свершившийся факт и действовала с обычной эффективностью. Мисс Милрей позвонила агентам по продаже недвижимости, отправила телеграммы за границу и стала быстро печатать на машинке. Мистер Саттерсвейт спасся от этого угнетающего зрелища на причале. Он бесцельно бродил туда-сюда, когда его внезапно схватили за руку. Повернувшись, он увидел Эгг с бледным лицом и сверкающими глазами.
  — Что все это значит? — спросила она.
  — О чем вы? — ответил мистер Саттерсвейт вопросом на вопрос.
  — Это правда, что сэр Чарлз продает «Воронье гнездо»?
  — Истинная правда.
  — Он уезжает?
  — Уже уехал.
  — О! — Эгг отпустила его руку. Внезапно она стала походить на обиженного ребенка.
  Мистер Саттерсвейт не знал, что сказать.
  — Куда он уехал?
  — За границу. На юг Франции.
  — О!
  Мистер Саттерсвейт по-прежнему не находил слов. Здесь явно было нечто большее, чем преклонение перед выдающейся личностью.
  Жалея Эгг, он перебирал в уме различные утешительные фразы, когда она снова заговорила, напугав его.
  — Которая из чертовых стерв все это натворила? — свирепо осведомилась она.
  Мистер Саттерсвейт уставился на нее, открыв рот от изумления. Эгг снова взяла его за руку и энергично встряхнула.
  — Вы должны это знать! Которая из них? С седеющими волосами или другая?
  — Дорогая моя, я не знаю, о чем вы говорите.
  — Знаете! Должны знать! Конечно, это какая-то женщина. Я нравилась ему, а одна из этих двух баб, должно быть, заметила это в тот вечер и решила увести его от меня. Ненавижу женщин! Паршивые кошки! Видели, как была одета та, у которой зеленые волосы? Я зубами скрипела от зависти. Разумеется, у женщины, которая так одевается, все преимущества. Она стара и страшна как смертный грех, но какое это имеет значение? Рядом с ней все выглядят пугалом. Это она или та, седая? Ей в привлекательности не откажешь. И он называл ее Энджи.
  — Вы вбили себе в голову нелепые идеи, дорогая. Он… э-э… Чарлз Картрайт абсолютно не интересуется ни одной из этих женщин.
  — Я вам не верю. Во всяком случае, они им интересуются.
  — Нет-нет, вы ошибаетесь. У вас разыгралось воображение.
  — Они просто сучки!
  — Не следует использовать такие слова, дорогая.
  — Могу придумать и похуже.
  — Возможно, но лучше не надо. Уверяю вас, что вы заблуждаетесь.
  — Тогда почему он уехал… вот так?
  Мистер Саттерсвейт прочистил горло.
  — Думаю, он… э-э… считал, что так будет лучше.
  Эгг пронзила его взглядом:
  — Вы имеете в виду, что он уехал из-за меня?
  — Ну… вполне возможно.
  — Выходит, он сбежал. Очевидно, я слишком демонстрировала свои чувства. Мужчины терпеть не могут, когда их преследуют, верно? Мама права. Вы представить себе не можете, как она говорит о мужчинах. С чисто викторианской вежливостью. «Мужчинам не нравится, когда за ними бегают. Это девушки должны позволять им бегать за собой». Вот Чарлз и побежал — только не за мной, а от меня. Он боится. А я не могу последовать за ним, иначе он отправится в африканские джунгли или в такое же дикое место.
  — Хермион, вы в самом деле влюблены в сэра Чарлза? — спросил мистер Саттерсвейт.
  Она метнула на него сердитый взгляд:
  — Конечно!
  — А как же Оливер Мэндерс?
  Эгг нетерпеливо отмахнулась от Оливера и снова заговорила о своем:
  — Думаете, я должна написать Чарлзу? Ничего серьезного — обычная девичья болтовня, чтобы он избавился от своих страхов? — Она нахмурилась. — Какой же дурой я была! Мама все бы устроила гораздо лучше. Викторианцы умеют проделывать такие трюки! Мне казалось, Чарлз нуждается в поощрении. Скажите, — Эгг внезапно повернулась к мистеру Саттерсвейту, — он видел, как я целовалась с Оливером?
  — Не знаю. А когда это произошло?
  — Вчера вечером при луне, когда мы спускались по тропинке. Я думала, что, если Чарлз увидит меня и Оливера, это… ну, встряхнет его немного. Ведь я ему нравилась.
  — Не было ли это немного жестоко по отношению к Оливеру?
  Эгг решительно покачала головой:
  — Ничуть. Оливер считает честью для девушки, если он ее поцелует. Конечно, это ранит его самолюбие, но я не могла думать обо всем. Я хотела подстегнуть Чарлза — в последнее время он держался… более отчужденно.
  — По-моему, дитя мое, — произнес мистер Саттерсвейт, — вы не вполне понимаете, почему сэр Чарлз уехал так внезапно. Он думал, что вы влюблены в Оливера, и хотел избавить себя от лишней боли.
  Эгг схватила его за плечи и посмотрела ему в глаза:
  — Это правда? Какой же он тупица! О!.. — Она внезапно отпустила мистера Саттерсвейта и зашагала рядом с ним подпрыгивающей походкой. — Значит, он вернется! А если нет…
  — Что тогда?
  Эгг засмеялась:
  — Тогда я верну его — вот увидите!
  Казалось, если не считать разницу в лексиконе, у Эгг и лилейной девы из Астолата было немало общего, но мистер Саттерсвейт чувствовал, что методы Эгг куда более практичны и смерть от разбитого сердца ей не грозит.
  Акт второй
  Уверенность
  Глава 1
  Сэр Чарлз получает письмо
  Мистер Саттерсвейт приехал на денек в Монте-Карло. Традиционный круг визитов завершился, а Ривьера в сентябре была любимым местом его пребывания.
  Он сидел в саду, наслаждаясь солнцем и читая «Дейли мейл» двухдневной давности.
  Внезапно его внимание привлекло знакомое имя в заголовке: «КОНЧИНА СЭРА БАРТОЛОМЬЮ СТРЕЙНДЖА». Он быстро прочитал заметку:
  
  «С прискорбием извещаем о кончине сэра Бартоломью Стрейнджа, видного специалиста-невропатолога. Сэр Бартоломью принимал друзей в своем доме в Йоркшире. Он выглядел здоровым, бодрым и пил портвейн, когда внезапно с ним случился удар и смерть наступила прежде, чем успели вызвать врача. Сэр Бартоломью был…»
  Газета выскользнула из рук мистера Саттерсвейта. Он очень расстроился. Ему представился Стрейндж, каким он видел его в последний раз, — здоровый, веселый, цветущий. А теперь он мертв… В голове мистера Саттерсвейта мелькали фрагменты заметки. «Пил портвейн… Внезапно с ним случился удар… Смерть наступила прежде, чем успели вызвать врача…»
  Портвейн, а не коктейль, но все остальное странно походило на недавнюю смерть в Корнуолле467. Перед мысленным взором мистера Саттерсвейта предстало искаженное судорогой лицо доброго старого священника…
  Что, если все-таки…
  Подняв взгляд, он увидел сэра Чарлза Картрайта, идущего к нему по траве.
  — Это просто чудо, Саттерсвейт! Вы как раз тот человек, который мне нужен! Уже слышали о бедном старине Толли?
  — Только что прочитал о нем.
  Сэр Чарлз опустился на стул рядом с мистером Саттерсвейтом. На нем был безукоризненный костюм яхтсмена. Больше никаких фланелевых брюк и старых свитеров.
  — Толли был здоров как бык, Саттерсвейт! Он никогда ничем не болел! Возможно, я тупоголовый осел, но это чертовски напоминает…
  — Происшествие в Лумуте? Да, верно. Но, конечно, мы можем ошибаться, и сходство окажется всего лишь поверхностным. В конце концов, внезапные смерти случаются постоянно и от множества причин.
  Сэр Чарлз кивнул.
  — Я только что получил письмо от Эгг Литтон-Гор, — сообщил он после паузы.
  Мистер Саттерсвейт постарался скрыть улыбку.
  — Это первое письмо от нее?
  — Нет, — простодушно ответил сэр Чарлз. — Первое пришло сразу после моего приезда сюда. В нем не было ничего, кроме обычной болтовни, и я на него не ответил… Черт возьми, Саттерсвейт, я не осмелился на него ответить! Девушка, конечно, ни о чем не подозревает, но я не хотел выглядеть дураком!
  Мистер Саттерсвейт провел ладонью по губам, все еще кривившимся в усмешке.
  — Оно совсем другое. Это просьба о помощи.
  — О помощи? — Мистер Саттерсвейт поднял брови.
  — Она была в том доме… когда это произошло.
  — Вы имеете в виду, что она гостила у сэра Бартоломью, когда он умер?
  — Да.
  — Что она пишет об этом?
  Сэр Чарлз достал из кармана письмо и после недолгого колебания протянул его мистеру Саттерсвейту:
  — Лучше прочтите сами.
  Мистер Саттерсвейт с живейшим любопытством прочитал краткое послание:
  
  «Дорогой сэр Чарлз!
  Не знаю, когда это письмо дойдет до Вас, — надеюсь, что скоро. Я очень беспокоюсь и не знаю, что мне делать. Думаю, Вы уже прочли в газетах о смерти сэра Бартоломью Стрейнджа. Он умер точно так же, как мистер Бэббингтон. Это просто не может быть совпадением!
  Не могли бы Вы вернуться и что-нибудь предпринять? Конечно, это звучит немного дерзко, но Вы и раньше что-то подозревали, и никто не пожелал к Вам прислушаться, а теперь убили Вашего друга. Возможно, если Вы не вернетесь, никто никогда не узнает правду, а я уверена, что Вы можете это сделать…
  Это еще не все. Я страшно тревожусь за одного человека… Он не имеет к этому никакого отношения, но это может показаться странным… Я не могу все объяснить в письме, но, пожалуйста, возвращайтесь! Я знаю, что Вы можете узнать правду!
  Ваша Эгг».
  
  — Ну? — с нетерпением осведомился сэр Чарлз. — Послание немного бессвязное, но она писала его в спешке. Но что вы об этом думаете?
  Мистер Саттерсвейт медленно сложил вдвое лист бумаги, чтобы дать себе время подумать, прежде чем ответить.
  Он соглашался, что письмо выглядит бессвязным, но не считал, что оно написано в спешке. По его мнению, оно было весьма тщательно обдумано с целью воззвать к самолюбию, рыцарству и спортивным инстинктам Картрайта.
  Судя по тому, что мистер Саттерсвейт знал о сэре Чарлзе, послание вполне могло иметь успех.
  — Кого, вы думаете, она подразумевает под «одним человеком»? — спросил он.
  — Должно быть, Мэндерса.
  — Значит, он тоже там присутствовал?
  — Очевидно. Не знаю почему. Толли ни разу не встречался с ним, за исключением того случая в моем доме. Понятия не имею, почему он мог его пригласить.
  — Сэр Бартоломью часто устраивал приемы?
  — Три или четыре раза в год. И всегда во время «Сент-Леджера»468.
  — Он проводил много времени в Йоркшире?
  — У него там был большой санаторий или лечебница — называйте как хотите. Толли купил старинное поместье Мелфорт-Эбби, восстановил его и построил на его территории санаторий.
  — Понятно. — Помолчав минуту, мистер Саттерсвейт осведомился: — Интересно, кто еще был на приеме?
  Сэр Чарлз предположил, что об этом сообщалось в какой-то из других газет. Они начали охоту за прессой.
  — Нашел! — воскликнул сэр Чарлз и прочитал вслух:
  
  «Сэр Бартоломью Стрейндж устраивает традиционный прием на «Сент-Леджер». Среди его гостей лорд и леди Идеи, леди Мэри Литтон-Гор, сэр Джослин и леди Кэмбелл, капитан и миссис Дейкрс и известная актриса мисс Энджела Сатклифф».
  
  Картрайт и мистер Саттерсвейт посмотрели друг на друга.
  — Дейкрсы и Энджела Сатклифф… — промолвил сэр Чарлз. — Ни слова об Оливере Мэндерсе.
  — Давайте посмотрим в сегодняшней «Континентал дейли мейл», — предложил мистер Саттерсвейт. — Там могли об этом упомянуть.
  Сэр Чарлз начал перелистывать газету и внезапно напрягся.
  — Господи, Саттерсвейт, только послушайте! «На сегодняшнем дознании по поводу кончины сэра Бартоломью Стрейнджа был вынесен вердикт о смерти в результате отравления никотином. Не было представлено никаких доказательств того, кем и каким способом введен яд». — Картрайт нахмурился. — Отравление никотином… Не понимаю. Вроде бы не такой это яд, от которого человек сваливается в припадке.
  — Что вы намерены делать?
  — Забронировать полку в «Голубом поезде» на сегодняшний вечер.
  — Возможно, я поступлю так же, — заявил мистер Саттерсвейт.
  — Вы? — Сэр Чарлз с удивлением повернулся к нему.
  — Такие дела как раз по моей части, — скромно отозвался мистер Саттерсвейт. — У меня имеется… э-э… некоторый опыт. Кроме того, я хорошо знаю тамошнего главного констебля, полковника Джонсона. Это может оказаться полезным.
  — Превосходно! — воскликнул сэр Чарлз. — Тогда я иду в бюро заказов билетов в спальные вагоны.
  «Девушка своего добилась, — подумал мистер Саттерсвейт. — Вернула его назад. Любопытно, сколько в ее письме правды? Эгг Литтон-Гор явно умеет обращать обстоятельства себе на пользу».
  Когда сэр Чарлз удалился, мистер Саттерсвейт стал медленно бродить по саду, все еще думая об Эгг. Он восхищался ее энергией и находчивостью, стараясь подавить викторианскую сторону своей натуры, которая не одобряла представительниц слабого пола, берущих на себя инициативу в сердечных делах.
  Мистер Саттерсвейт был наблюдательным человеком. Оторвавшись от размышлений о женском поле в целом и Эгг Литтон-Гор в частности, он задал себе вопрос: «Где я видел раньше эту яйцевидную голову?»
  Обладатель упомянутой головы сидел на скамейке, задумчиво глядя перед собой. Это был маленький человечек с непропорционально большими усами.
  Рядом с недовольным видом стояла английская девочка, переминаясь с ноги на ногу и методично пиная бордюр с лобелиями.
  — Не делай этого, дорогая, — велела ей мать, не отрываясь от журнала мод.
  — А мне больше нечем заняться, — отозвалась девочка.
  Маленький человечек обернулся к ней, и мистер Саттерсвейт сразу его узнал.
  — Мсье Пуаро! — воскликнул он. — Какой приятный сюрприз!
  Пуаро встал и поклонился:
  — Enchanté, monsieur469.
  Они обменялись рукопожатиями, и мистер Саттерсвейт сел рядом с Пуаро.
  — Кажется, все сейчас в Монте-Карло. Менее получаса тому назад я встретил сэра Чарлза Картрайта, а теперь вас.
  — Сэр Чарлз тоже здесь?
  — Занимается парусным спортом. Вы знаете, что он продал дом в Лумуте?
  — Нет. Меня удивляет.
  — А меня не слишком. Не думаю, что Картрайт из тех людей, которым нравится жить вдали от общества.
  — В этом я с вами согласен. Я удивился по другому поводу. Мне казалось, у сэра Чарлза имеется особая причина оставаться в Лумуте — и притом очаровательная. Маленькая мадемуазель, которая так забавно именует себя яйцом. — В его глазах блеснули искорки.
  — Так вы это заметили?
  — Разумеется. Мое сердце очень восприимчиво к влюбленным — думаю, ваше тоже. A la jeunesse470 всегда трогательна. — Он вздохнул.
  — Думаю, вы угадали подлинную причину отъезда сэра Чарлза из Лумута. Он сбежал, — поделился своей догадкой мистер Саттерсвейт.
  — От мадемуазель Эгг? Но ведь он явно обожает ее. Тогда к чему бежать?
  — Вы не понимаете наших англосаксонских комплексов.
  Но Пуаро следовал собственным умозаключениям:
  — Конечно, это правильная стратегия. Когда бежишь от женщины, она тут же следует за тобой. Сэр Чарлз с его опытом, несомненно, это знает.
  Эта мысль позабавила мистера Саттерсвейта.
  — Не думаю, что это соответствует действительности, — сказал он. — А что вы делаете здесь? У вас отпуск?
  — Теперь у меня постоянный отпуск. Я добился успеха, разбогател, удалился на покой и путешествую, чтобы повидать мир.
  — Великолепно, — одобрил мистер Саттерсвейт.
  — N’est-ce pas?471
  — Мама, — сказала английская девочка, — чем мне заняться?
  — Дорогая, — укоризненно отозвалась мать, — разве плохо поехать за границу и греться на солнышке?
  — Да, но здесь совсем нечего делать.
  — Побегай, посмотри на море.
  — Maman, — потребовала внезапно появившаяся рядом французская девочка, — joue avec moi472.
  Французская мама оторвала взгляд от книги:
  — Amuse-toi avec la balle, Marselle473.
  Девочка с мрачным видом послушно начала подбрасывать мяч.
  — Je m’amuse474, — произнес Эркюль Пуаро с очень странным выражением лица и добавил, словно прочитав ответ на лице мистера Саттерсвейта: — Да-да, вы все схватываете на лету. Это именно то, о чем вы подумали.
  Он помолчал минуту-две.
  — В детстве я был беден. Семья была большая, и нам приходилось самим искать себе место под солнцем. Я поступил в полицию, усердно работал, начал делать карьеру и приобретать международную репутацию. Наконец ушел в отставку. Потом началась война, я был ранен и прибыл в Англию жалким и усталым беженцем. Одна добрая леди оказала мне гостеприимство. Она умерла, но не естественной смертью — ее убили. Eh bien475, я напряг мозги, использовал свои маленькие серые клеточки, разоблачил убийцу и понял, что еще способен на многое476. Тогда началась моя вторая карьера частного детектива в Англии. Я решил немало сложных и запутанных проблем. Это была настоящая жизнь, мсье! Психология человеческой натуры невероятно увлекательна! Я становился богатым и говорил себе: «Когда у меня будет достаточно денег, я осуществлю мои мечты». — Пуаро положил руку на колено мистера Саттерсвейта. — Друг мой, бойтесь того дня, когда ваши мечты станут явью. Эта девочка рядом с нами, несомненно, мечтала о поездке за границу, о том, как там будет интересно. Вы меня понимаете?
  — Я понимаю, что с развлечениями у вас ничего не выходит, — отозвался мистер Саттерсвейт.
  Пуаро кивнул:
  — Вот именно.
  Бывали моменты, когда мистер Саттерсвейт выглядел как Пак477. Сейчас был один из них. На его маленьком морщинистом лице появилась озорная усмешка. Он колебался. Сказать или нет?
  Мистер Саттерсвейт медленно раскрыл газету, которую все еще держал в руке.
  — Вы видели это, мсье Пуаро? — Он указал пальцем на заметку.
  Маленький бельгиец взял газету. Пока он читал, мистер Саттерсвейт внимательно наблюдал за ним. Выражение лица Пуаро не изменилось, но мистеру Саттерсвейту показалось, что его тело напряглось, как у терьера, почуявшего крысу в норе.
  Дважды прочитав заметку, Эркюль Пуаро сложил газету вдвое и вернул ее мистеру Саттерсвейту.
  — Интересно, — заметил он.
  — Да. Кажется, сэр Чарлз Картрайт был прав, а мы ошибались, не так ли?
  — Да, — кивнул Пуаро. — Похоже, мы были не правы. Признаюсь, друг мой, я не мог поверить, что такой дружелюбный и безобидный старик был убит. Ну, возможно, я ошибся. Впрочем, друг мой, вторая смерть может оказаться всего лишь совпадением. Совпадения иногда случаются — причем самые невероятные. Я, Эркюль Пуаро, знаю много совпадений, которые удивили бы вас. — Он сделал паузу. — Конечно, инстинкт мог не подвести сэра Чарлза Картрайта. Как артист, он очень чуток и впечатлителен — ощущает скорее сами явления, нежели их причины… Такой метод зачастую гибелен, но иногда он оправдывает себя. Любопытно, где сейчас сэр Чарлз?
  — Могу вам это сообщить, — улыбнулся мистер Саттерсвейт. — Он в бюро заказов билетов в спальные вагоны. Этим вечером мы с ним возвращаемся в Англию.
  — Ага! — Восклицание прозвучало многозначительно. В блестящих насмешливых глазах Пуаро светился вопрос. — Как, однако, усерден наш сэр Чарлз! Он решил сыграть роль детектива-любителя? Или есть другая причина?
  Мистер Саттерсвейт промолчал, но Пуаро, казалось, истолковал это как ответ.
  — Понятно, — кивнул он. — Дело не только в преступлении. Тут не обошлось без прекрасных глаз мадемуазель.
  — Она написала ему, умоляя вернуться, — объяснил мистер Саттерсвейт.
  — Я не вполне понимаю… — начал Пуаро.
  — Вы не понимаете современных английских девушек? — прервал его мистер Саттерсвейт. — Это неудивительно. Я сам не всегда их понимаю. А девушка вроде мисс Литтон-Гор…
  — Pardon478, — в свою очередь перебил его Пуаро. — Это вы меня не поняли. Я отлично понимаю мисс Литтон-Гор. Мне приходилось встречать немало таких, как она. Вы называете этот тип современным, но в действительности он… как бы это сказать… стар как мир.
  Мистер Саттерсвейт был слегка раздосадован. Ему казалось, что только он понимает Эгг. Что может знать этот нелепый иностранец об английских девушках?
  Пуаро продолжал говорить. Его голос звучал задумчиво:
  — Знание человеческой натуры может быть очень опасным.
  — Полезным, — поправил его мистер Саттерсвейт.
  — Возможно. Зависит от точки зрения.
  — Ну… — Мистер Саттерсвейт поднялся, слегка разочарованный. Он забросил наживку, а рыба не клюнула. Ему казалось, что его подвело собственное знание человеческой натуры. — Желаю вам приятных каникул.
  — Благодарю вас.
  — Надеюсь, вы навестите меня, когда будете следующий раз в Лондоне. — Мистер Саттерсвейт достал карточку. — Вот мой адрес.
  — С удовольствием, мистер Саттерсвейт. Вы очень любезны.
  — Тогда до свидания.
  — До свидания и bon voyage479.
  Мистер Саттерсвейт зашагал прочь. Несколько секунд Пуаро смотрел ему вслед, затем снова устремил взгляд поверх лазурных вод Средиземного моря.
  Так он просидел минут десять.
  Английская девочка появилась вновь:
  — Я уже посмотрела на море, мама. Что мне делать теперь?
  — Отличный вопрос, — пробормотал Пуаро себе под нос.
  Он встал и направился в сторону бюро заказов билетов в спальные вагоны.
  Глава 2
  Исчезнувший дворецкий
  Сэр Чарлз и мистер Саттерсвейт сидели в кабинете полковника Джонсона. Главный констебль был крупным краснолицым мужчиной с командирским голосом, но дружелюбными манерами.
  Он с удовольствием приветствовал мистера Саттерсвейта и был явно рад познакомиться со знаменитым Чарлзом Картрайтом.
  — Моя жена обожает театр. Она одна из ваших… как это называют американцы?.. фанатов. Я сам люблю хорошие пьесы — не ту современную дребедень, где на сцене вытворяют черт знает что!
  Сэр Чарлз оценил справедливость упрека — сам он никогда не играл в чересчур смелых постановках, — ответил с присущим ему обаянием. Когда посетители упомянули о цели своего визита, полковник Джонсон был готов сообщить им все, что ему известно.
  — Ваш друг, говорите? Печально. Да, здесь он был очень популярен. Его санаторий пользовался отличной репутацией, да и сам сэр Бартоломью, судя по всему, был славным человеком — добрым и великодушным. Кажется, такого могут убить в последнюю очередь, тем не менее это похоже на убийство. На самоубийство не указывает ровным счетом ничего, а несчастный случай отпадает полностью.
  — Саттерсвейт и я только что вернулись из-за границы, — сообщил сэр Чарлз. — Мы знакомы лишь с обрывками сведений из газет.
  — И, естественно, хотите знать все. Ну, я расскажу вам, как обстоит дело. Несомненно, дворецкий — тот, кто нам нужен. Сэр Бартоломью нанял его только две недели назад, а сразу же после преступления он исчез — словно растворился в воздухе. Выглядит подозрительно, не так ли?
  — И вам неизвестно, куда он отправился?
  Красное лицо полковника Джонсона покраснело еще сильнее.
  — Вы считаете это небрежностью с нашей стороны? Признаю, отчасти так оно и есть. Естественно, парень был под наблюдением — как и все остальные. На наши вопросы он ответил вполне удовлетворительно — назвал лондонское агентство, через которое его наняли. Ранее он служил у сэра Хораса Берда. Говорил вежливо, без признаков паники, а потом взял и исчез, хотя за домом следили. Я дал моим ребятам хороший нагоняй, но они клянутся, что ни разу глаз не сомкнули.
  — Просто удивительно, — заметил мистер Саттерсвейт.
  — Не говоря уже о том, что это просто глупо, — добавил сэр Чарлз. — Ведь его никто не подозревал, а своим бегством он привлек к себе внимание.
  — Вот именно. К тому же далеко ему не убежать. Его описание разослано повсюду. Поимка — вопрос дней.
  — Очень странно, — произнес сэр Чарлз. — Не могу этого понять.
  — Ну, причина достаточно ясна. Он внезапно перепугался и потерял голову.
  — Неужели человек, которому хватило духу совершить убийство, не мог потом спокойно посидеть на месте?
  — Зависит от характера. Я знаю преступников. Большинство из них трусливы как зайцы. Он подумал, что его подозревают, и сбежал.
  — А вы проверили его показания о себе?
  — Естественно, сэр Чарлз. Это рутинная работа. Лондонское агентство подтверждает его рассказ. У него имелась письменная рекомендация от сэра Хораса Берда, который очень хорошо о нем отзывается. Сам сэр Хорас сейчас в Восточной Африке.
  — Значит, рекомендация может быть поддельной?
  — Совершенно верно. — Полковник Джонсон улыбнулся сэру Чарлзу с видом учителя, поздравляющего способного ученика. — Разумеется, мы телеграфировали сэру Хорасу, но может пройти порядочно времени, прежде чем мы получим ответ. Он на сафари.
  — Когда исчез этот человек?
  — На следующее утро после смерти хозяина. На обеде присутствовал врач — сэр Джослин Кэмбелл. Он токсиколог, и Дейвис — местный доктор — согласился с его выводами. Они немедленно уведомили полицию. Мы допросили всех в тот же вечер. Потом Эллис — дворецкий — ушел к себе в комнату, а утром его и след простыл. В постель он не ложился.
  — Ускользнул под покровом темноты?
  — Похоже на то. Одна из леди, которая была там в гостях, — мисс Сатклифф, актриса, — возможно, вы ее знаете?
  — Отлично знаю.
  — Мисс Сатклифф предположила, что этот человек покинул дом через потайной ход. — Полковник высморкался с виноватым видом. — Звучит в духе Эдгара Уоллеса480, но такой ход там вроде бы действительно есть. Сэр Бартоломью очень им гордился и показывал его мисс Сатклифф. Ход ведет к обвалившейся каменной кладке примерно в миле от дома.
  — Это возможное объяснение, — согласился сэр Чарлз. — Только знал ли дворецкий о существовании потайного хода?
  — Моя жена всегда говорит, что слуги знают все. Думаю, она права.
  — Кажется, в качестве яда использовали никотин? — спросил мистер Саттерсвейт.
  — Верно. Такое случается редко. А если убитый — завзятый курильщик, каким был доктор Стрейндж, это осложняет дело. Он мог сам отравиться никотином. Но это произошло слишком внезапно.
  — Как был введен яд?
  — Мы не знаем, — признался полковник Джонсон. — Это станет самым уязвимым пунктом во всем деле. Согласно медицинскому заключению, яд принят через пищевод за несколько минут до смерти.
  — Они пили портвейн?
  — Да, но яда в нем не оказалось. Мы проверили его стакан — там не было ничего, кроме портвейна. Остальные стаканы уже унесли, но еще не вымыли — они стояли на подносе в буфетной, и ни в одном не оказалось ничего лишнего. Ел сэр Бартоломью то же, что и остальные, — суп, жареную камбалу, фазана с картофелем, шоколадное суфле, тосты с икрой. Кухарка прослужила у него пятнадцать лет. Вроде бы сэр Бартоломью никак не мог проглотить яд, тем не менее он оказался у него в желудке. Проблема хуже некуда.
  Сэр Чарлз повернулся к мистеру Саттерсвейту.
  — То же самое, что и в прошлый раз! — возбужденно воскликнул он и виновато обратился к главному констеблю: — Я должен объяснить. В моем доме в Корнуолле произошла внезапная смерть…
  Полковник Джонсон выглядел заинтересованным.
  — Кажется, я слышал об этом от юной леди — мисс Литтон-Гор.
  — Да, она была там. Значит, она рассказывала вам об этом?
  — Да, и очень цеплялась за свою теорию. Но, сэр Чарлз, я не верю, что в этой теории что-то есть. Она не объясняет побег дворецкого. Кстати, ваш дворецкий не исчез?
  — У меня не было дворецкого — только горничная.
  — А она не могла быть переодетым мужчиной?
  Сэр Чарлз улыбнулся, представив себе хорошенькую горничную Темпл в таком качестве.
  Полковник Джонсон также улыбнулся с виноватым видом.
  — Просто в голову пришло, — объяснил он. — Нет, теория мисс Литтон-Гор не кажется мне вероятной. Насколько я понимаю, в вашем доме умер пожилой священник. Кому могло понадобиться его убивать?
  — В том-то и вся проблема, — отозвался сэр Чарлз.
  — Думаю, это всего лишь совпадение. Если так, то наш убийца — дворецкий. По-видимому, он преступник-рецидивист. К сожалению, мы не смогли обнаружить его отпечатки пальцев. Дактилоскопист обшарил его спальню и буфетную, но ничего не нашел.
  — Если это дворецкий, какой у него может быть мотив?
  — Это еще одна из наших трудностей, — признался полковник Джонсон. — Возможно, он поступил туда с целью ограбления, а сэр Бартоломью поймал его на месте преступления.
  Сэр Чарлз и мистер Саттерсвейт хранили вежливое молчание. Полковник Джонсон и сам чувствовал, что его предположение не выглядит правдоподобным.
  — К сожалению, об этом мы можем только догадываться. Когда мы посадим Джона Эллиса под замок, узнаем, кто он и попадал ли когда-нибудь к нам в руки, мотив станет ясным как день.
  — Полагаю, вы просмотрели бумаги сэра Бартоломью?
  — Естественно, сэр Чарлз. Мы отнеслись к этой стороне дела со всем вниманием. Я познакомлю вас с суперинтендентом Кроссфилдом, который ведет расследование. В высшей степени надежный человек. Я сказал ему, что преступление может быть связано с профессией сэра Бартоломью, и он со мной согласился. Врачу известно много секретов. Бумаги сэра Бартоломью были тщательно просмотрены и отсортированы. Его секретарь, мисс Линдон, разбирала их вместе с Кроссфилдом.
  — И они ничего не обнаружили?
  — Ничего существенного, сэр Чарлз.
  — В доме что-нибудь пропало — серебро, драгоценности и тому подобное?
  — Абсолютно ничего.
  — Кто именно присутствовал тогда в доме?
  — У меня был список… где же он? Наверное, его взял Кроссфилд. Он с минуты на минуту должен явиться с докладом… — В этот момент раздался звонок. — А вот, вероятно, и он.
  Суперинтендент Кроссфилд оказался крупным, солидным мужчиной с довольно медлительной речью, но смышлеными голубыми глазами.
  Он отсалютовал старшему офицеру, который представил его двум посетителям.
  Возможно, если бы мистер Саттерсвейт пришел один, ему пришлось бы нелегко с Кроссфилдом. Суперинтендент не жаловал лондонских любителей с «идеями», но испытывал детское почтение к чарам театральной сцены. Он дважды видел игру сэра Чарлза, и встреча с этим героем рампы сделала его дружелюбным и даже разговорчивым.
  — Мы с женой видели вас в Лондоне, сэр, в пьесе «Дилемма лорда Эйнтри». Театр «Пэлл-Мэлл» был переполнен — мы сидели в партере, а до этого два часа отстояли в очереди за билетами. Но жена заявила, что должна увидеть сэра Чарлза Картрайта в этой пьесе.
  — Как вам известно, я оставил сцену, — сообщил сэр Чарлз. — Но в «Пэлл-Мэлл» мое имя еще помнят. — Он достал карточку и написал на ней несколько слов. — Когда в следующий раз будете в Лондоне с миссис Кроссфилд, передайте это кассиру, и вам отведут два лучших места.
  — Это очень любезно с вашей стороны, сэр Чарлз. Моя жена будет в восторге.
  После этого суперинтендент Кроссфилд стал как воск в руках бывшего актера.
  — Странное дело, сэр. За всю мою многолетнюю работу я ни разу не сталкивался с отравлением никотином. И наш доктор Дейвис тоже.
  — Я всегда думал, что это осложнение, возникающее в результате интенсивного курения.
  — По правде говоря, я тоже, сэр. Но доктор говорит, что чистый алкалоид — жидкость, не имеющая запаха, и нескольких капель достаточно, чтобы убить человека почти мгновенно.
  Сэр Чарлз присвистнул.
  — Сильная штука!
  — Да, сэр. Тем не менее ею пользуются свободно. Раствором никотина опрыскивают розы. А извлечь его можно из обычного табака.
  — Розы… — повторил сэр Чарлз. — Где я об этом слышал? — Он нахмурился и покачал головой.
  — Есть свежие данные, Кроссфилд? — осведомился главный констебль.
  — Ничего определенного, сэр. Нам сообщили, что Эллиса видели в Дареме481, Ипсуиче482, Бэлеме, на Лэндс-Энде483 и еще в дюжине мест. Конечно, все это придется проверять. — Суперинтендент повернулся к посетителям. — Как только описание человека разослали, оказалось, что его видели по всей Англии.
  — А как выглядит это описание? — поинтересовался сэр Чарлз.
  Джонсон взял в руки лист бумаги.
  — «Джон Эллис, рост около пяти футов семи дюймов, слегка сутулится, волосы седеющие, небольшие бакенбарды, глаза темные, голос хрипловатый, в нижней челюсти не хватает одного зуба, что заметно, когда он улыбается, особые приметы отсутствуют».
  — Хм! — произнес сэр Чарлз. — Ничего приметного, кроме бакенбард и зуба. Бакенбарды он уже наверняка сбрил, а на его улыбку лучше не рассчитывать.
  — Беда в том, — объяснил Кроссфилд, — что никто ничего не замечает. Мне с трудом удалось вытянуть это неопределенное описание у служанок в Эбби. Вечно одна и та же история. Как-то мне описывали одного и того же человека, называя его высоким и небольшого роста, толстым и худым. Люди не умеют пользоваться глазами.
  — Вы уверены, суперинтендент, что убийца — Эллис?
  — А чего ради он сбежал, сэр? От этого факта не отвертеться.
  — Действительно, камень преткновения, — задумчиво проговорил сэр Чарлз.
  Кроссфилд повернулся к полковнику Джонсону и доложил о принятых мерах. Полковник одобрительно кивнул, а потом попросил у суперинтендента список присутствовавших в Эбби вечером, когда произошло преступление. Он включал следующих персон:
  
  Марта Леки, кухарка.
  Битрис Черч, старшая служанка.
  Дорис Коукер, служанка.
  Виктория Болл, служанка.
  Алис Уэст, горничная.
  Вайолет Бэссингтон, судомойка.
  (Все вышеупомянутые были в услужении у покойного уже некоторое время и пользовались хорошей репутацией. Миссис Леки прослужила в доме пятнадцать лет.)
  Глэдис Линдон, секретарь, тридцать три года, прослужила у сэра Бартоломью Стрейнджа три года, о возможном мотиве сведений нет.
  Гости:
  Лорд и леди Иден, Кадоган-сквер, 187.
  Сэр Джослин и леди Кэмбелл, Харли-стрит, 1256.
  Мисс Энджела Сатклифф, Кэнтрелл-Мэншенс, 28, Юго-Западный сектор, 3.
  Капитан и миссис Дейкрс, Сент-Джонс-Хаус, 3, Западный сектор, 1.
  (Миссис Дейкрс ведет дела компании «Амброзин лимитед», на Брук-стрит.)
  Леди Мэри и мисс Хермион Литтон-Гор, коттедж «Роза», Лумут.
  Мисс Мьюриэл Уиллс, Аппер-Кэткарт-роуд, 5, Тутинг484.
  Мистер Оливер Мэндерс. Фирма «Спайер и Росс», Олд-Брод-стрит, Восточно-Центральный сектор, 2.
  
  — Хм… — произнес сэр Чарлз. — О Тутинге газеты не упоминали. Вижу, молодой Мэндерс тоже там был.
  — Это произошло случайно, сэр, — объяснил суперинтендент Кроссфилд. — Молодой джентльмен врезался на своем мотоцикле в стену вокруг Эбби, и сэр Бартоломью, который, как я понял, был слегка знаком с ним, пригласил его остаться на ночь.
  — Весьма беспечно с его стороны, — весело заметил сэр Чарлз.
  — Пожалуй, сэр, — согласился суперинтендент. — Думаю, молодой джентльмен выпил лишнее. Будь он трезвым, зачем ему врезаться в стену?
  — Полагаю, из спортивного интереса.
  — По-моему, сэр, тут замешан спирт, а не спорт.
  — Ну, благодарю вас, суперинтендент. Не возражаете, полковник Джонсон, если мы наведаемся в Эбби?
  — Конечно нет, дорогой сэр! Хотя, боюсь, вы не узнаете там ничего, помимо того, что услышали от меня.
  — Там кто-нибудь остался?
  — Только прислуга, сэр, — сказал Кроссфилд. — Гости разъехались сразу после дознания, а мисс Линдон вернулась на Харли-стрит.
  — Возможно, мы могли бы заодно повидать доктора… э-э… доктора Дейвиса? — предложил мистер Саттерсвейт.
  — Неплохая идея.
  Они узнали адрес доктора и удалились, поблагодарив полковника Джонсона за любезность.
  Глава 3
  Который из них?
  — Есть какие-нибудь идеи, Саттерсвейт? — спросил сэр Чарлз, когда они шли по улице.
  — А у вас? — отозвался мистер Саттерсвейт, предпочитая придерживать свое суждение до последнего момента.
  — Они не правы, Саттерсвейт, — заявил сэр Чарлз. — Не правы во всем! Им кажется, что если дворецкий сбежал, значит, он убийца. Но это не так. Нельзя сбрасывать со счетов другую смерть, которая произошла в моем доме.
  — Вы все еще придерживаетесь мнения, что эти две смерти связаны друг с другом? — осведомился мистер Саттерсвейт, хотя мысленно уже ответил на этот вопрос утвердительно.
  — Они должны быть связаны! Все указывает на это… Нам нужно найти общий фактор — человека, который присутствовал при обеих трагедиях.
  — Да, — согласился мистер Саттерсвейт. — Но это не так просто, как может показаться. Здесь слишком много общих факторов. Вы сознаете, Картрайт, что практически все присутствовавшие на обеде у вас были в гостях и у сэра Бартоломью?
  Сэр Чарлз кивнул:
  — Конечно, сознаю. А вот вы сознаете, какой из этого следует вывод?
  — Я не вполне понимаю вас, Картрайт.
  — Черт возьми, приятель, вы полагаете, что это совпадение? Нет, это было осуществлено намеренно. Почему все люди, присутствовавшие во время первой смерти, присутствовали и во время второй? Случайность? Нет! Это был план — план Толли.
  — Вот как? Да, это возможно…
  — Я в этом не сомневаюсь. Вы не знали Толли так хорошо, как я, Саттерсвейт. Он был очень терпеливым человеком, умеющим помалкивать. Я ни разу в жизни не слышал, чтобы Толли высказывал поспешное или опрометчивое мнение. Представьте себе следующую ситуацию. Бэббингтон убит — да-да, убит, будем говорить без обиняков — вечером в моем доме. Толли высмеивает мои подозрения, но сам подозревает то же самое. Он держит это при себе, но тайком строит план. Не знаю, какой именно, — едва ли он подозревал кого-то конкретно. Толли считал, что один из гостей — убийца, и придумал какой-то способ проверить, который из них.
  — А как же другие гости — Идены и Кэмбеллы?
  — Камуфляж. Толли пригласил их, чтобы его замысел не бросался в глаза.
  — И что, по-вашему, это был за замысел?
  Сэр Чарлз пожал плечами — аффектированный, чисто иностранный жест. Он снова был Аристидом Дювалем, гением секретной службы, и прихрамывал при ходьбе на левую ногу.
  — Откуда мне знать? Я не волшебник. Но какой-то замысел у него был. План потерпел неудачу, потому что убийца оказался умнее, чем думал Толли. Он первым нанес удар.
  — Он?
  — Или она. Яд в такой же степени женское оружие, как и мужское, — даже в большей.
  Мистер Саттерсвейт промолчал.
  — Вы со мной не согласны? — настаивал сэр Чарлз. — Или вы на стороне общественного мнения и считаете убийцей дворецкого?
  — А как вы объясняете его поведение?
  — Я о нем не думал. По-моему, он не имеет значения… Впрочем, могу предложить объяснение.
  — Какое?
  — Ну, скажем, полиция права, и Эллис — профессиональный преступник, входящий в банду грабителей. Он занимает пост дворецкого с помощью фальшивых рекомендаций. Потом Толли убивают. В каком положении оказывается Эллис? В доме, где произошло преступление, находится человек, чьи отпечатки пальцев имеются в Скотленд-Ярде и который известен полиции. Естественно, он пугается и бежит.
  — Через потайной ход?
  — К черту потайной ход! Он ускользнул, покуда один из тупоголовых констеблей, наблюдавших за домом, подремывал.
  — Это кажется более вероятным.
  — Ну а каково ваше мнение, Саттерсвейт?
  — Мое? Такое же, как ваше. Дворецкий представляется мне ложным следом. Я думаю, что сэра Бартоломью и бедного старого Бэббингтона убил один и тот же человек.
  — Кто-то из гостей?
  — Да.
  Последовала пауза.
  — И кто же это, по-вашему? — нарушил молчание мистер Саттерсвейт.
  — Господи, Саттерсвейт, как я могу знать?
  — Знать вы, конечно, не можете, — согласился мистер Саттерсвейт. — Я просто подумал, что у вас есть какое-то предположение. Никаких умозаключений — всего лишь догадка.
  — Увы, нет. — Помолчав, сэр Чарлз добавил: — Знаете, Саттерсвейт, когда начинаешь об этом думать, кажется невозможным, чтобы кто-то из них сделал такое.
  — Полагаю, ваша теория верна, — проговорил мистер Саттерсвейт. — Я имею в виду то, что сэр Бартоломью намеренно собрал всех подозреваемых. Но мы должны принять в расчет определенные исключения — нас с вами, миссис Бэббингтон да и молодого Мэндерса.
  — Мэндерса?
  — Его появление было чисто случайным. Он не был в числе приглашенных. Это исключает его из круга подозреваемых.
  — Тогда надо исключить и женщину-драматурга — Энтони Астор.
  — Нет-нет, она была там — мисс Мьюриэл Уиллс из Тутинга.
  — Да, верно. Я забыл ее настоящее имя.
  Картрайт нахмурился. Мистер Саттерсвейт превосходно читал чужие мысли. Он отлично знал, что творится в голове у актера, и, когда тот заговорил, мысленно поздравил себя с правильной догадкой.
  — Знаете, Саттерсвейт, вы правы. Едва ли Толли подозревал всех, кого пригласил. В конце концов, леди Мэри и Эгг тоже там присутствовали… По-видимому, он хотел воссоздать обстановку первого преступления и подозревал кого-то из гостей, а остальные были нужны ему в качестве очевидцев.
  — Что-то в этом роде, — согласился мистер Саттерсвейт. — На данном этапе можно только гадать. Допустим, мы исключаем из числа подозреваемых Литтон-Горов, вас, меня, миссис Бэббингтон и Оливера Мэндерса. Кто остается? Энджела Сатклифф?
  — Энджи? Приятель, она дружила с Толли много лет!
  — Тогда остаются Дейкрсы… Несомненно, Картрайт, вы подозреваете их. Могли бы сразу сказать это, когда я вас спросил.
  Сэр Чарлз посмотрел на него. Лицо мистера Саттерсвейта выражало скромное торжество.
  — Полагаю, вы правы, — медленно произнес сэр Чарлз. — Не то чтобы я по-настоящему их подозревал, но они кажутся более вероятными кандидатами, чем другие. Конечно, я не так хорошо их знаю, но не могу понять, зачем Фредди Дейкрсу, который проводит все свое время на скачках, или Синтии, чья жизнь посвящена изобретению немыслимо дорогой женской одежды, могло понадобиться убивать безобидного старого священника… — Он покачал головой, затем его лицо прояснилось. — Ведь есть еще эта Уиллс! Опять я забыл про нее! В ней есть что-то, не позволяющее ее запомнить. Самое невзрачное существо, какое я когда-либо видел.
  Мистер Саттерсвейт улыбнулся:
  — Мне кажется, она воплощает знаменитую строку Бернса: «Тот малый среди нас все подмечает»485. Думаю, мисс Уиллс проводит время, подмечая многое. Под очками у нее очень острые глаза. Наверняка она подметила все заслуживающее внимания и в этой истории.
  — Вот как? — с сомнением отозвался сэр Чарлз.
  — Сейчас нам нужно сходить куда-нибудь на ленч, — предложил мистер Саттерсвейт. — А потом мы отправимся в Эбби и попытаемся обнаружить что-нибудь на месте происшествия.
  — Похоже, Саттерсвейт, это занятие увлекло вас, — с усмешкой заметил сэр Чарлз.
  — Расследование преступлений для меня не внове, — объяснил мистер Саттерсвейт. — Однажды, когда моя машина сломалась и я заночевал в уединенной придорожной гостинице…486
  Продолжить ему не дали.
  — Помню, — заговорил Картрайт своим хорошо поставленным актерским голосом, — когда я путешествовал в 1921 году…
  Сэр Чарлз одержал верх.
  Глава 4
  Показания слуг
  Ничто не могло выглядеть более мирно, чем Мелфорт-Эбби, когда Картрайт и Саттерсвейт увидели его в тот сентябрьский солнечный день. Часть здания сохранилась с пятнадцатого века. Ее отреставрировали и пристроили к ней новое крыло. Санаторий не был виден отсюда — он находился поодаль.
  Сэра Чарлза и мистера Саттерсвейта впустила кухарка, миссис Леки, — дородная леди в черном, с глазами, полными слез. Она знала сэра Чарлза и обращалась в основном к нему:
  — Уверена, сэр, вы понимаете, что все это для меня значит. Хозяин умер, полицейские шляются по дому, всюду суют свой нос — даже в мусорные баки! — и все время пристают с вопросами. Не думала, что доживу до такого. Доктор был таким славным джентльменом — для нас был счастливый день, когда его сделали сэром Бартоломью. Мы с Битрис хорошо это помним, хотя Битрис пробыла здесь на два года меньше меня. А этот тип из полиции — его и джентльменом не назовешь, будь он хоть трижды суперинтендент… — Запутавшись в лабиринте собственных фраз, миссис Леки перевела дух. — Приставал с вопросами о всех служанках в доме! Конечно, Дорис ленится вставать по утрам, а Вики бывает дерзкой, но что взять с молодых — в наши дни матери не воспитывают их как следует. Однако все равно они хорошие девушки, и никакой полицейский суперинтендент не заставит меня думать иначе. «Не ждите, — сказала я ему, — что я стану говорить дурно о моих девочках. К убийству они никакого отношения не имеют — просто грех думать про них такое…» — Миссис Леки снова сделала паузу. — Мистер Эллис — другое дело; о нем я ничего не знаю и не могу за него отвечать. Он здесь чужой — приехал из Лондона, когда мистер Бейкер был в отпуске…
  — Бейкер? — спросил мистер Саттерсвейт.
  — Мистер Бейкер был дворецким сэра Бартоломью последние семь лет. Большую часть времени он проводил в Лондоне, на Харли-стрит. Помните его, сэр? — обратилась она к Картрайту, который кивнул в ответ. — Сэр Бартоломью обычно привозил его сюда, когда устраивал приемы. Но у мистера Бейкера стало худо со здоровьем, сэр Бартоломью дал ему двухмесячный отпуск, оплатил отдых на море, возле Брайтона, — доктор был очень добрым джентльменом — и временно нанял мистера Эллиса. Я объяснила суперинтенденту, что ничего не могу о нем сказать, хотя он сам говорил, что служил в лучших семьях, да и вел себя по-джентльменски…
  — А вы не заметили в нем чего-нибудь… необычного? — с надеждой спросил сэр Чарлз.
  — Странно, что вы об этом спрашиваете, сэр. Не знаю, что вам ответить — и да и нет, если понимаете, о чем я. — Ободренная взглядом сэра Чарлза, кухарка добавила: — Что-то в нем было, хотя я не знаю, что именно.
  Вот так всегда, мрачно подумал мистер Саттерсвейт. Как бы миссис Леки ни презирала полицейских, она оказалась восприимчивой к их предположениям. Раз они считали Эллиса преступником, значит, она должна была что-то в нем заметить.
  — Прежде всего, он держался сам по себе. Всегда был вежливым, как настоящий джентльмен, но много времени проводил в своей комнате и… не знаю, как это назвать, но что-то в нем было…
  — Вы не подозревали, что он на самом деле не дворецкий? — предположил сэр Чарлз.
  — Нет, он точно служил в хороших домах. Столько знал об известных людях…
  — Например?
  Но миссис Леки уклонилась от ответа. Она не собиралась пересказывать сплетни прислуги — это оскорбляло ее чувство благопристойности.
  Мистер Саттерсвейт пришел ей на помощь:
  — Не могли бы вы описать его внешность?
  Лицо кухарки сразу прояснилось.
  — Конечно, сэр. Выглядел он очень респектабельно — с бакенбардами и сединой в волосах. Немного сутулился и начинал полнеть — это его беспокоило. У него слегка подрагивали руки, но не по той причине, о которой вы, возможно, подумали. Мистер Эллис воздерживался от спиртного — не то что многие, кого я знала. Думаю, сэр, у него было что-то не так с глазами — от света они слезились. Он носил очки, но только в свободное от службы время.
  — А у него были какие-нибудь особые приметы? — допытывался сэр Чарлз. — Шрам, сломанный палец или родимое пятно?
  — Нет, сэр, ничего такого не было.
  — В детективной литературе все куда удобнее, чем в жизни, — вздохнул сэр Чарлз. — Там у подозреваемых всегда есть особые приметы.
  — У него не хватало зуба, — напомнил мистер Саттерсвейт.
  — Может быть, сэр. Я этого не замечала.
  — А как он себя вел в тот вечер, когда произошла трагедия? — спросил мистер Саттерсвейт, используя типично книжную фразу.
  — Право, сэр, не могу сказать. Я была занята на кухне, и у меня не было времени что-то подмечать.
  — Да, понимаю.
  — Когда стало известно, что хозяин умер, нас всех как громом поразило. Мы с Битрис плакали навзрыд. Девочки, конечно, были возбуждены, хотя тоже огорчились. Мистер Эллис, естественно, не так расстроился, как мы, — он здесь новичок, — но вел себя очень предупредительно и заставил меня и Битрис выпить по стакану портвейна, чтобы справиться с потрясением. Только подумать, что этот злодей… — Миссис Леки гневно сверкнула глазами, не найдя слов.
  — Насколько я понял, он исчез той же ночью?
  — Да, сэр, пошел в свою комнату, а утром его как не бывало. Потому полиция его и заподозрила.
  — Да, очень глупо с его стороны. А у вас есть идея насчет того, каким образом он покинул дом?
  — Нет, сэр. Вроде полиция наблюдала за домом всю ночь, и никто не видел, как он уходил, но полицейские тоже люди, хотя напускают на себя невесть что, приходят в порядочный дом и всюду вынюхивают…
  — Я что-то слышал о потайном ходе, — вспомнил сэр Чарлз.
  — Наверняка от полицейских, — фыркнула миссис Леки.
  — А он действительно существует?
  — Вроде говорят, что да, — осторожно ответила кухарка.
  — Вы знаете, откуда он начинается?
  — Нет, сэр. О потайных ходах в холле для прислуги лучше не упоминать, чтобы не вбивать девушкам в голову ненужные мысли. Чего доброго, они станут убегать по нему среди ночи. Все мои девушки выходят только через заднюю дверь. Мы свое место знаем.
  — Превосходно, миссис Леки. Вы очень разумны.
  Миссис Леки просияла.
  — Не могли бы мы задать несколько вопросов другим слугам? — поинтересовался сэр Чарлз.
  — Конечно, сэр, но они расскажут вам то же, что и я.
  — Я имею в виду, не столько о мистере Эллисе, сколько о самом сэре Бартоломью — о его поведении в тот вечер, и так далее. Понимаете, он был моим другом.
  — Знаю, сэр. Можете расспросить Битрис или Алис — она прислуживала за столом.
  — Да, пожалуй, я побеседую с Алис.
  Однако миссис Леки соблюдала иерархию. Битрис Черч — старшая служанка — появилась первой.
  Это была высокая, худощавая женщина с поджатыми губами, выглядевшая агрессивно-респектабельной.
  После нескольких несущественных вопросов сэр Чарлз перешел к поведению гостей в тот роковой вечер. Были ли они сильно расстроены? Что говорили или делали?
  Битрис оживилась. Как и многие, она питала нездоровый интерес к трагедиям.
  — Мисс Сатклифф очень огорчилась. Она добрая леди и бывала здесь раньше. Я предложила ей немного бренди или чашечку чая, но она и слушать не пожелала. Приняла аспирин и сказала, что все равно не сможет заснуть. Но следующим утром, когда я принесла ей чай, она спала как младенец.
  — А миссис Дейкрс?
  — Не думаю, что эту леди что-то может особенно расстроить. — Судя по тону Битрис, она не жаловала Синтию Дейкрс. — Ей хотелось поскорее убраться отсюда — она говорила, что ее бизнес может пострадать. Мистер Эллис сказал нам, что она знаменитая лондонская портниха.
  «Портниха» для Битрис означало ремесло, а на ремесло она взирала сверху вниз.
  — А ее муж?
  Битрис фыркнула:
  — Успокаивал нервы бренди. Или, наоборот, будоражил их.
  — А что вы скажете о леди Мэри Литтон-Гор?
  — Очень приятная леди. — Битрис смягчила тон. — Моя двоюродная бабушка была в услужении у ее отца. Я слышала, в молодости леди Мэри была хорошенькой девушкой. Может, она и бедна, но сразу видно — настоящая леди: всегда вежливая, никогда не суетится. Дочка у нее тоже славная. Они не так хорошо знали сэра Бартоломью, но очень огорчились.
  — А мисс Уиллс?
  К Битрис сразу вернулась ее чопорность.
  — Не могу сказать, сэр, что думала об этом мисс Уиллс.
  — А что вы сами о ней думаете? — настаивал сэр Чарлз. — Ну же, Битрис, расслабьтесь немного!
  На деревянных щеках Битрис неожиданно появились ямочки. В манерах сэра Чарлза было какое-то мальчишеское обаяние. Она не могла устоять против его чар, безотказно действовавших на публику в театре.
  — Право, сэр, не знаю, что вы хотели от меня услышать.
  — Только то, что вы думаете о мисс Уиллс.
  — Ничего, сэр. Конечно, она… — Битрис заколебалась.
  — Продолжайте, Битрис.
  — Ну, она не того класса, что другие. Я знаю, что это не ее вина, — великодушно добавила Битрис. — Но она делала вещи, которые настоящая леди ни за что не сделала бы. Всюду совала свой нос, что-то вынюхивала…
  Сэр Чарлз попытался вытянуть из Битрис нечто более конкретное, но потерпел неудачу. Она не смогла привести пример «вынюхивания», а только повторила, что мисс Уиллс совала нос в чужие дела.
  — Молодой мистер Мэндерс прибыл неожиданно, не так ли? — спросил мистер Саттерсвейт.
  — Да, сэр. Он попал в аварию прямо у ворот сторожки. Повезло, сказал он, что это случилось здесь. Конечно, дом был переполнен, но мисс Линдон устроила его в малом кабинете.
  — Все удивились при виде его?
  — Да, сэр, естественно.
  Об Эллисе Битрис не могла высказать определенное мнение. Она не так часто его видела. Конечно, то, что он сбежал, выглядит подозрительно, но она никак не может предположить, зачем ему убивать хозяина, да и другие тоже.
  — Как вел себя сэр Бартоломью? Он с нетерпением ожидал гостей? Вам не показалось, что у него что-то на уме?
  — Хозяин выглядел очень веселым, сэр. Улыбался, словно какой-то шутке. Я даже слышала, как он пошутил с мистером Эллисом, чего никогда не делал с мистером Бейкером. Со слугами он был добрым, но сдержанным.
  — Что именно он сказал? — встрепенулся мистер Саттерсвейт.
  — Точно не помню, сэр. Мистер Эллис пришел сообщить, что звонили по телефону, а сэр Бартоломью спросил, уверен ли он, что не перепутал имена. Мистер Эллис ответил, что абсолютно уверен, — со всем почтением, разумеется. А доктор засмеялся и сказал: «Вы хороший парень, Эллис, и первоклассный дворецкий. Как вы думаете, Битрис?» Я так удивилась, что не нашла ответа, — хозяин прежде никогда так не разговаривал.
  — А Эллис?
  — Ему это вроде не слишком понравилось, сэр. Он выглядел так, словно не привык к подобному обращению.
  — Что именно сообщили по телефону? — спросил сэр Чарлз.
  — Звонили из санатория, сэр, насчет пациентки, которая прибыла туда и хорошо перенесла поездку.
  — Вы не запомнили фамилию?
  — Это была какая-то странная фамилия, сэр. — Битрис заколебалась. — Миссис де Рашбриджер — что-то вроде этого.
  — Не так легко разобрать фамилию по телефону, — успокоил ее сэр Чарлз. — Большое вам спасибо, Битрис. Не могли бы мы поговорить с Алис?
  Когда Битрис вышла из комнаты, сэр Чарлз и мистер Саттерсвейт обменялись впечатлениями.
  — Мисс Уиллс вынюхивала, капитан Дейкрс напился, миссис Дейкрс не проявляла никаких эмоций. Этого чертовски мало!
  — В самом деле, — согласился мистер Саттерсвейт.
  — Будем надеяться на Алис.
  Алис оказалась скромной молодой женщиной лет тридцати. Она охотно отвечала на вопросы.
  Ей не верилось, что мистер Эллис в этом замешан. В нем было слишком много от джентльмена. Полиция подозревает, что он мошенник, но Алис уверена, что это не так.
  — Вам казалось, что он обычный порядочный дворецкий? — задал вопрос сэр Чарлз.
  — Не обычный, сэр. Он не походил ни на одного из дворецких, с которыми мне доводилось работать.
  — Но вы не думаете, что он отравил вашего хозяина?
  — Не вижу, сэр, как мистер Эллис мог это сделать. Я прислуживала за столом вместе с ним, и он не мог ничего добавить в пищу хозяина незаметно для меня.
  — А в напитки?
  — Вино подавал мистер Эллис, сэр. Сначала шерри к супу, потом рейнвейн и кларет. Но если бы в вине был яд, отравились бы все — во всяком случае, те, кто его пил. Хозяин пил то же, что и остальные. Портвейн также пили все джентльмены и некоторые леди.
  — Бокалы унесли на подносе?
  — Да, сэр. Я держала поднос, мистер Эллис поставил на него бокалы, и я отнесла их в буфетную. Там они и были, сэр, когда полиция пришла их обследовать. Стаканы с портвейном еще стояли на столе. Полиция ничего в них не нашла.
  — Вы вполне уверены, что доктор ел и пил то же, что и другие?
  — Да, сэр.
  — А кто-либо из гостей не мог дать ему…
  — Конечно нет, сэр.
  — Вы что-нибудь знаете о потайном ходе, Алис?
  — Один из садовников рассказывал что-то о нем. Вроде бы он ведет к разрушенной каменной кладке в лесу. Но в доме я не видела никакого потайного хода.
  — А Эллис никогда о нем не говорил?
  — Нет, сэр, едва ли он мог о нем знать.
  — Кто, по-вашему, убил вашего хозяина, Алис?
  — Не знаю, сэр. Не могу этому поверить. Должно быть, это несчастный случай.
  — Хм… Благодарю вас, Алис.
  — Если бы не смерть Бэббингтона, — проговорил сэр Чарлз, когда служанка вышла из комнаты, — ее можно было бы заподозрить. Она миловидная девушка и прислуживала за столом… Нет, это отпадает. Ведь Бэббингтон тоже был убит, да и Толли никогда не замечал хорошеньких девушек. Он был сделан из другого теста.
  — Но ему было пятьдесят пять, — задумчиво напомнил мистер Саттерсвейт.
  — Ну и что?
  — В таком возрасте мужчина часто теряет голову из-за девушки — особенно если не делал этого раньше.
  — Черт возьми, Саттерсвейт, мне тоже… э-э… скоро будет пятьдесят пять.
  — Знаю, — кивнул Саттерсвейт.
  Под его мягким, чуть насмешливым взглядом сэр Чарлз отвел глаза и покраснел.
  Глава 5
  В комнате дворецкого
  — Как насчет того, чтобы обследовать комнату Эллиса? — предложил Саттерсвейт, наслаждаясь зрелищем покрасневшего Картрайта.
  Актер с радостью переменил тему:
  — С удовольствием. Я как раз собирался сказать то же самое.
  — Конечно, полиция уже тщательно ее обыскала.
  — Полиция! — Сэр Чарлз с презрением отмахнулся. Стремясь забыть недавнее смущение, он с удвоенной энергией вернулся к роли Аристида Дюваля. — Полицейские — тупицы! — заявил он. — Что они искали в комнате дворецкого? Доказательства его вины. А мы будем искать доказательства его невиновности — это совсем другое дело.
  — Вы абсолютно убеждены в невиновности Эллиса?
  — Если мы правы насчет Бэббингтона, значит, он должен быть не виновен.
  — Да, и кроме того…
  Мистер Саттерсвейт не окончил фразу. Он собирался сказать, что, если Эллис окажется профессиональным преступником, который убил сэра Бартоломью, потому что тот разоблачил его, все дело станет невыносимо скучным. Но мистер Саттерсвейт вовремя вспомнил, что сэр Бартоломью был другом сэра Чарлза, и сам ужаснулся собственной бессердечности.
  На первый взгляд комната Эллиса не обещала особых открытий. Одежда аккуратно висела в шкафу и лежала в ящиках комода. Костюмы были хорошего покроя и с метками разных портных. Очевидно, прежние хозяева дарили ему обноски. Нижнее белье было такого же качества. Начищенные до блеска ботинки были надеты на колодки.
  — Девятый размер, — пробормотал мистер Саттерсвейт, подобрав один ботинок. Но так как в деле следы ног не фигурировали, это едва ли могло чем-то помочь.
  Судя по отсутствию сюртука дворецкого, Эллис ушел из дома в нем. Мистер Саттерсвейт указал на это сэру Чарлзу как на многозначительный факт.
  — Любой человек в здравом уме переоделся бы в обычный костюм.
  — Да, это странно… Выглядит так, будто он никуда не уходил. Конечно, это чепуха…
  Они продолжили поиски, но не обнаружили ни писем, ни бумаг, кроме газетных вырезок, касающихся лечения мозолей и грядущей свадьбы дочери герцога.
  На боковом столике находились блокнот с промокательной бумагой и пузырек с чернилами — ручки отсутствовали. Сэр Чарлз поднес блокнот к зеркалу, но ничего не добился. Одной страницей пользовались особенно активно, но на промокашке остались только бессмысленные каракули, а чернила выглядели старыми.
  — Либо Эллис не писал писем с тех пор, как приехал сюда, либо не пользовался при этом промокательной бумагой, — сделал вывод мистер Саттерсвейт. — Блокнот очень старый. Смотрите сами. — Он указал на едва различимое среди каракулей имя «Л. Бейкер».
  — Странно, не так ли? — заметил сэр Чарлз.
  — Что вы имеете в виду?
  — Ну, человек обычно пишет письма…
  — Нет, если он преступник.
  — Возможно, вы правы… Конечно, Эллис сбежал неспроста. Но это не значит, что он убил Толли.
  Они обследовали пол, подняв ковер и заглянув под кровать. Нигде ничего не было, кроме чернильного пятна у камина.
  Сэр Чарлз и мистер Саттерсвейт вышли из комнаты обескураженными. Их детективное рвение значительно остыло. В книгах все складывается значительно проще.
  Затем они побеседовали с младшей прислугой, трепетавшей перед миссис Леки и Битрис Черч, но не узнали ничего нового.
  — Ну, Саттерсвейт, — спросил сэр Чарлз, когда они шли через парк (мистер Саттерсвейт велел шоферу подобрать их у сторожки), — вам что-либо показалось необычным?
  Мистер Саттерсвейт задумался. Он не спешил с ответом, не желая признаться, что вся экспедиция оказалась пустой тратой времени, и перебирал в уме показания слуг, но информация была крайне скудной.
  Как недавно подытожил сэр Чарлз, мисс Уиллс вынюхивала, мисс Сатклифф очень расстроилась, миссис Дейкрс не расстроилась вовсе, а капитан Дейкрс напился. Последнее могло указывать на желание заглушить угрызения совести, но мистер Саттерсвейт знал, что Фредди Дейкрс напивался достаточно часто.
  — Ну? — поторопил его сэр Чарлз.
  — Ничего, — неохотно признался мистер Саттерсвейт. — Разве только мы вправе заключить, благодаря вырезке, что Эллис страдал мозолями.
  Сэр Чарлз криво усмехнулся:
  — Логичный вывод. Но куда он нас приведет?
  Мистер Саттерсвейт был вынужден признать, что никуда.
  — Есть еще кое-что… — начал он и тут же умолк.
  — Да? Продолжайте, дружище! Мы не должны ничего упускать из виду.
  — Мне показалось немного странным то, как, по словам служанки, сэр Бартоломью болтал с дворецким. Это кажется абсолютно нехарактерным для него.
  — Безусловно! — с энтузиазмом согласился сэр Чарлз. — Я знал Толли лучше, чем вы, и могу подтвердить, что он не был склонен к шуткам с прислугой. Толли никогда не стал бы так себя вести, если только не был по какой-то причине сильно возбужден. Вы правы, Саттерсвейт, это важно. Но опять же, куда это нас приводит?
  — Ну… — Мистер Саттерсвейт не договорил, так как вопрос сэра Чарлза был стопроцентно риторическим. Ему хотелось не услышать мнение мистера Саттерсвейта, а изложить собственное.
  — Помните, когда произошел этот инцидент? Сразу же после того, как Эллис передал ему сообщение, полученное по телефону. Думаю, мы можем сделать вывод, что это сообщение и стало причиной необычной веселости Толли. Если помните, я спросил служанку, что это было за сообщение.
  Мистер Саттерсвейт кивнул.
  — Просили передать, что некая миссис де Рашбриджер прибыла в санаторий, — напомнил он, демонстрируя, что тоже уделил внимание этому моменту. — Звучит не особенно возбуждающе.
  — Пожалуй. Но если наши рассуждения правильны, в этом сообщении должен быть какой-то скрытый смысл.
  — Да-а, — с сомнением протянул мистер Саттерсвейт.
  — Мы должны узнать его, — продолжил сэр Чарлз. — Мне пришло в голову, что это могло быть кодированное сообщение — звучащее абсолютно безобидно, но в действительности означающее нечто совсем другое. Если Толли занялся расследованием смерти Бэббингтона, сообщение могло быть связано с этим. Допустим, он нанял частного детектива, чтобы выяснить какой-то факт. Толли мог сказать ему, что, если его подозрения оправдаются, он должен позвонить и произнести эту фразу, чтобы снявший трубку не мог понять, о чем идет речь. Это объяснило бы его возбуждение и то, что он переспросил Эллиса, уверен ли тот, что правильно расслышал фамилию, — ведь Толли отлично знал, что такой женщины не существует. Внезапная неуравновешенность может быть вызвана сообщением об успехе какого-то предприятия.
  — Значит, вы считаете, что никакой миссис де Рашбриджер не существует в природе?
  — Ну, я думаю, мы должны точно это выяснить.
  — Каким образом?
  — Мы могли бы сразу же отправиться в санаторий и расспросить старшую сестру.
  — Ей это может показаться довольно странным.
  Сэр Чарлз засмеялся:
  — Предоставьте это мне.
  Они свернули с подъездной аллеи и двинулись в направлении санатория.
  — А вам, Картрайт, что-нибудь показалось необычным во время нашего визита в дом? — поинтересовался мистер Саттерсвейт.
  — Да, — отозвался сэр Чарлз, — но будь я проклят, если помню, что именно.
  Мистер Саттерсвейт с удивлением уставился на него. Картрайт нахмурился:
  — Как мне вам объяснить? Был момент, когда что-то показалось мне невероятным, но тогда у меня не было времени об этом думать, и я отложил это на потом.
  — А теперь не можете вспомнить, что это было?
  — Не могу. Помню только, что я подумал: «Это странно».
  — Это было, когда мы расспрашивали слуг? Кого именно?
  — Говорю же, не помню! И чем больше я об этом думаю, тем сильнее забываю… Если я отвлекусь на время, это может вернуться.
  Вскоре они увидели санаторий — большое белое современное здание, отделенное от парка забором. Они прошли через ворота, позвонили в парадную дверь и спросили старшую сестру.
  Вскоре к ним вышла высокая женщина средних лет, со смышленым лицом и уверенными манерами. Она знала сэра Чарлза по имени как друга покойного сэра Бартоломью Стрейнджа.
  Сэр Чарлз объяснил, что только что вернулся из-за границы, услышал о смерти своего друга и о возникших в связи с ней ужасных подозрениях и пришел узнать как можно больше подробностей. Сестра упомянула о блистательной медицинской карьере сэра Бартоломью и о тяжелой потере, какой явилась для них его кончина. Сэр Чарлз выразил беспокойство по поводу судьбы санатория. Женщина ответила, что у сэра Бартоломью были два партнера, очень способные врачи, один из которых проживает в санатории.
  — Я знаю, что Бартоломью очень гордился им, — вспомнил сэр Чарлз.
  — Да, его методы лечения имеют огромный успех.
  — Он занимается в основном нервными заболеваниями, не так ли?
  — Да.
  — Это напомнило мне, что у парня, которого я встретил в Монте-Карло, здесь лечится родственница. У нее странная фамилия — что-то вроде Расбриггер.
  — Вы имеете в виду миссис де Рашбриджер?
  — Да-да. Она сейчас здесь?
  — О да. Но, боюсь, она не сможет вас повидать еще некоторое время. Ей предписан полный покой. — Сестра улыбнулась. — Никаких писем, никаких возбуждающих посетителей…
  — Надеюсь, она не очень плоха?
  — У нее провалы в памяти и сильное нервное истощение. Но с ней все будет в порядке.
  — Кажется, Толли — сэр Бартоломью — упоминал о ней. Она была не только его пациенткой, но и другом, не так ли?
  — Не думаю, сэр Чарлз. По крайней мере, доктор ничего об этом не говорил. Миссис де Рашбриджер недавно прибыла из Вест-Индии — наша туповатая горничная никак не могла запомнить ее фамилию. Она пришла ко мне и доложила о прибытии «миссис Вест-Индии». По-моему, Рашбриджер звучит ничуть не похоже на Вест-Индию, но это любопытное совпадение — ведь женщина приехала как раз оттуда.
  — Действительно забавно. А ее муж тоже приехал?
  — Пока еще нет.
  — Очевидно, я ее с кем-то спутал. Доктора особенно интересовал этот случай?
  — Амнезия встречается достаточно часто, но она всегда интересует медиков, так как редко бывают два одинаковых случая.
  — Ну, благодарю вас, сестра. С удовольствием поболтал с вами. Я ведь знаю, как высоко ценил вас Толли. Он часто о вас говорил, — солгал сэр Чарлз.
  — Рада это слышать. — Сестра покраснела. — Мы были страшно потрясены! Убийство! Кому могло понадобиться убить доктора Стрейнджа? Это просто невероятно! Надеюсь, полиция поймает этого ужасного дворецкого. Хотя какой у него мог быть мотив?
  Сэр Чарлз печально покачал головой и направился вместе с мистером Саттерсвейтом туда, где их ждал автомобиль.
  Чтобы вознаградить себя за вынужденное бездействие во время беседы со старшей сестрой, мистер Саттерсвейт проявил живейший интерес к месту аварии, в которую попал Оливер Мэндерс, засыпав вопросами привратника — туповатого мужчину средних лет.
  Да, это произошло в том месте, где сломана стена. Молодой джентльмен ехал на мотоцикле. Нет, он не видел, как это случилось, но услышал грохот и вышел посмотреть. Молодой джентльмен стоял там, где сейчас стоит другой джентльмен. Он не выглядел пострадавшим — только сожалел о мотоцикле, разбившемся вдребезги. Молодой джентльмен спросил, что это за место, а когда узнал, что здесь живет сэр Бартоломью Стрейндж, сказал, что ему повезло, и направился к дому. Привратник не знает, как произошла авария, но полагает, что такое случается часто.
  — Странная авария, — задумчиво произнес мистер Саттерсвейт.
  Он посмотрел на широкую прямую дорогу. Ни поворотов, ни опасных перекрестков, ничего, что могло бы заставить мотоциклиста внезапно повернуть и врезаться в десятифутовую стену.
  — Что у вас на уме, Саттерсвейт? — с любопытством спросил сэр Чарлз.
  — Ничего, — ответил мистер Саттерсвейт.
  — Однако это странно, — промолвил Картрайт, озадаченно глядя на место аварии.
  Они сели в машину и поехали.
  Мистер Саттерсвейт был поглощен своими мыслями. Теория сэра Чарлза насчет кодированного сообщения не сработала — миссис де Рашбриджер существовала в действительности. Но, может быть, дело в ней самой? Не была ли она свидетельницей чего-то, или же сэр Бартоломью проявил столь необычное возбуждение, так как ее случай был интересен с медицинской точки зрения? А может, она просто привлекательная женщина? Влюбленность в возрасте пятидесяти пяти лет полностью меняет человека — мистер Саттерсвейт подмечал это неоднократно. Возможно, именно это сделало его веселым и разговорчивым…
  Его размышления прервал сэр Чарлз:
  — Не возражаете, Саттерсвейт, если мы повернем назад?
  Не дожидаясь ответа, он взял переговорную трубку и отдал приказ шоферу. Машина медленно развернулась и покатилась в обратном направлении.
  — В чем дело? — спросил мистер Саттерсвейт.
  — Я вспомнил, что показалось мне странным, — ответил сэр Чарлз. — Чернильное пятно на полу в комнате дворецкого!
  Глава 6
  Касающаяся чернильного пятна
  Мистер Саттерсвейт изумленно уставился на своего друга:
  — Чернильное пятно? О чем вы, Картрайт?
  — Вы помните его?
  — Помню, что оно там было.
  — А помните его местоположение?
  — Ну… не совсем.
  — У плинтуса возле камина.
  — Да, теперь вспомнил.
  — Как, по-вашему, пятно там появилось?
  Мистер Саттерсвейт задумался.
  — Пятно небольшое, — произнес он наконец. — Вряд ли опрокинулся пузырек. Думаю, Эллис уронил там авторучку — вспомните, что ни одной ручки в комнате не оказалось. — «Пусть видит, что я все замечаю не хуже его», — подумал мистер Саттерсвейт. — Должен ведь был этот человек иметь авторучку, если он хоть когда-нибудь вообще что-то писал — а доказательств этого у нас нет.
  — Есть, Саттерсвейт. Чернильное пятно.
  — Он мог не писать, а просто уронить ручку на пол.
  — Но если бы ручка была в колпачке, пятна бы не возникло.
  — Пожалуй, вы правы, — согласился мистер Саттерсвейт. — Но разве в этом есть что-то странное?
  — Возможно, нет, — отозвался сэр Чарлз. — Не могу это определить, пока не вернусь и снова все не увижу.
  Они прошли через ворота и через несколько минут подошли к дому. Сэр Чарлз успокоил любопытство прислуги, вызванное его возвращением, выдумав, что оставил карандаш в комнате дворецкого.
  — А теперь, — сказал он, успешно избавившись от предлагавшей свою помощь миссис Леки и закрыв за собой дверь комнаты Эллиса, — посмотрим, свалял ли я дурака или в моей идее что-то есть.
  По мнению мистера Саттерсвейта, первый вариант был куда более вероятным, но вежливость не позволила ему об этом упомянуть. Он сел на кровать, наблюдая за Картрайтом.
  — Вот наше пятно. — Сэр Чарлз указал на него ногой. — Прямо у плинтуса с противоположной от письменного стола стороны комнаты. Мог человек при таких обстоятельствах уронить там ручку?
  — Уронить ручку можно где угодно.
  — Да, если швырнуть ее через всю комнату, — согласился сэр Чарлз. — Но обычно с ручками так не обращаются. Хотя кто знает? Авторучки могут очень раздражать. Перья высыхают в самый неподходящий момент. Возможно, это и есть решение проблемы. Эллис вышел из себя и отшвырнул ручку.
  — Думаю, объяснений может быть очень много, — поддержал мистер Саттерсвейт. — Он мог просто положить ручку на каминную полку, а она скатилась на пол.
  Сэр Чарлз поэкспериментировал с карандашом, столкнув его с полки. Карандаш свалился на пол на расстоянии не менее фута от пятна и откатился к газовой горелке.
  — Ну а каково ваше объяснение? — поинтересовался мистер Саттерсвейт.
  — Я пытаюсь его найти.
  Со своего места у кровати мистер Саттерсвейт стал свидетелем презабавного зрелища.
  Сэр Чарлз попробовал уронить карандаш, двигаясь в сторону камина, а затем сидя на краю кровати и что-то царапая им на листке бумаги. Но чтобы карандаш упал на пятно, нужно было стоять или сидеть, прижавшись к стене, в крайне неудобном положении.
  — Это невозможно, — заявил сэр Чарлз. Он окинул взглядом стену, пятно и маленькую газовую горелку. — Если Эллис жег здесь какие-то бумаги… Но бумаги не сжигают на газовой горелке.
  Внезапно он застыл как вкопанный.
  Спустя минуту мистер Саттерсвейт получил возможность полностью оценить профессиональные данные своего друга.
  Чарлз Картрайт превратился в дворецкого Эллиса. Он сел за письменный стол и начал что-то писать, потом поднял взгляд, бегая глазами из стороны в сторону. Казалось, он внезапно что-то услышал — мистер Саттерсвейт даже мог догадаться, что именно: шаги в коридоре, — вскочил с бумагой в одной руке и ручкой в другой, метнулся к камину, продолжая прислушиваться, и попытался затолкать бумагу под горелку обеими руками, нетерпеливо бросив карандаш на пол. Карандаш упал прямо на чернильное пятно.
  — Браво! — воскликнул мистер Саттерсвейт, с энтузиазмом аплодируя.
  Убедительный спектакль создал у него впечатление, что Эллис мог поступить только так.
  — Понимаете? — со скромным торжеством в голосе заговорил сэр Чарлз, вновь становясь самим собой. — Если парень подумал, что идет полиция, и должен был спрятать то, что писал, где он мог это спрятать? Не в ящике комода или под матрацем — при обыске туда заглянули бы в первую очередь. Приподнимать половицы у него не было времени. Нет, самое лучшее место — под газовой горелкой.
  — Остается проверить, спрятано ли там что-нибудь, — заявил мистер Саттерсвейт.
  — Вот именно. Конечно, Эллис мог вытащить бумагу позднее, поняв, что тревога ложная. Но будем надеяться на лучшее.
  Сняв пиджак и засучив рукава рубашки, сэр Чарлз лег на пол и приложил глаз к щели под газовой горелкой.
  — Там что-то белеет, — сообщил он. — Но как это извлечь? Нам нужно что-то вроде женской булавки для шляпы.
  — Женщины больше не пользуются шляпными булавками, — печально напомнил мистер Саттерсвейт. — Может быть, перочинный нож?
  Но ножа под рукой тоже не оказалось.
  В конце концов мистер Саттерсвейт вышел и позаимствовал у Битрис вязальную спицу. Хотя ей было любопытно узнать, зачем она ему понадобилась, чувство приличия не позволило спросить об этом.
  Спица оправдала ожидания. Сэр Чарлз извлек полдюжины скомканных листков писчей бумаги, которые в спешке затолкали в щель.
  С растущим волнением он и мистер Саттерсвейт разгладили их. Это явно были черновики письма, написанные мелким, аккуратным почерком клерка.
  
  «Сообщаю, — начинался первый из них, — что автор этого письма не желает причинять неприятности и может ошибаться в том, что, как ему показалось, он видел вечером, но…»
  
  Вариант не удовлетворил автора, и он начал новый:
  «Джон Эллис, дворецкий, со всем почтением хотел бы побеседовать о вечерней трагедии, прежде чем идти в полицию с информацией, которой он располагает…»
  
  Снова не удовлетворенный, Эллис попробовал еще раз:
  
  «Джон Эллис, дворецкий, располагает определенными фактами, касающимися смерти доктора. Он еще не сообщил их полиции…»
  
  В следующем варианте использование третьего лица было отвергнуто.
  
  «Я крайне нуждаюсь в деньгах. Тысяча фунтов меня бы удовлетворила. Я мог бы кое-что рассказать полиции, но не хочу причинять неприятности…»
  
  Последняя версия выглядела еще откровеннее:
  
  «Я знаю, отчего умер доктор. Полиции я пока ничего не сообщал. Если вы встретитесь со мной…»
  
  Это послание обрывалось по-иному — после слова «мной» следовали неразборчивые каракули и кляксы. Очевидно, Эллис услышал что-то, встревожившее его, скомкал листы бумаги и поспешил спрятать их.
  Мистер Саттерсвейт с шумом выдохнул:
  — Поздравляю вас, Картрайт. Инстинкт не подвел вас. Отличная работа. Давайте подведем итоги. — Он сделал паузу. — Эллис, как мы и думали, негодяй. Он не убивал сэра Бартоломью, но знал, кто убийца, и готовился шантажировать его или ее…
  — Его или ее! — прервал Саттерсвейта сэр Чарлз. — К сожалению, мы этого не знаем. Жаль, что парень не начал одно из своих посланий со слова «сэр» или «мадам». Похоже, Эллис не чужд артистизма. Он тщательно потрудился над письмом. Если бы в нем содержалось хоть одно указание на то, кому оно адресовано…
  — Все равно мы значительно продвинулись, — возразил мистер Саттерсвейт. — Помните, вы говорили, что нам нужно найти в этой комнате доказательство невиновности Эллиса? Ну, мы нашли его. Эти письма доказывают, что в убийстве он неповинен, хотя и законченный мерзавец в других областях. Сэра Бартоломью убил кто-то другой, и этот же человек убил Бэббингтона. Думаю, теперь даже полиция согласится с нами.
  — Вы собираетесь рассказать им об этом? — В голосе сэра Чарлза слышалось недовольство.
  — А как еще мы можем поступить?
  — Ну… — Картрайт сел на кровать и задумался. — В данный момент мы знаем то, что больше никому не известно. Полиция ищет Эллиса, считая его убийцей. Это все знают, поэтому настоящий преступник должен чувствовать себя в относительной безопасности. Разве не жаль разрушать такую ситуацию? Ведь это наш шанс найти связь между Бэббингтоном и кем-то из этих людей. Они понятия не имеют, что кто-то связывает эту смерть со смертью Бэббингтона.
  — Я понимаю, что вы имеете в виду, — кивнул мистер Саттерсвейт. — Согласен — это наш шанс. Но тем не менее не думаю, что мы можем им воспользоваться. Гражданский долг велит нам немедленно уведомить полицию о нашем открытии. Утаивать его от них мы не имеем права.
  Сэр Чарлз с усмешкой поглядел на него:
  — Вы образец благонамеренного гражданина, Саттерсвейт. Конечно, общепринятые правила надо соблюдать, но я не такой благонамеренный гражданин, как вы, и без всяких угрызений совести попридержал бы эту информацию хотя бы на один-два дня. Нет? Ладно, сдаюсь. Будем столпами закона и порядка.
  — Понимаете, — объяснил мистер Саттерсвейт, — Джонсон мой друг и вел себя в высшей степени достойно — посвятил нас во все, что предпринимает полиция, сообщил все сведения и так далее.
  — Вы правы, — вздохнул сэр Чарлз. — Хотя никто, кроме меня, не подумал заглянуть под газовую горелку. Эта идея и в голову не пришла ни одному из тупоголовых полисменов… Но пусть будет по-вашему. Как вы думаете, Саттерсвейт, где сейчас Эллис?
  — Полагаю, — ответил мистер Саттерсвейт, — ему заплатили за то, чтобы он исчез, и он проделал это весьма эффективно.
  — Да, — вздохнул сэр Чарлз. — Очевидно, так оно и было. — Он слегка поежился. — Мне не нравится эта комната, Саттерсвейт. Давайте выйдем отсюда.
  Глава 7
  План кампании
  Сэр Чарлз и мистер Саттерсвейт вернулись в Лондон следующим вечером.
  В разговоре с полковником Джонсоном приходилось соблюдать высшую степень тактичности. Суперинтендент Кроссфилд был не слишком доволен тем, что «штатские джентльмены» обнаружили то, что упустили он и его подчиненные, и изо всех сил старался сохранить лицо.
  — Превосходно, сэр. Признаюсь, я ни разу не подумал заглянуть под газовую горелку. Не понимаю, что побудило вас это сделать.
  Картрайт и Саттерсвейт не стали пускаться в подробный отчет о том, как теории относительно чернильного пятна привели их к открытию.
  — Мы просто шарили в комнате, — ответил сэр Чарлз.
  — Но при этом держали глаза открытыми, — заметил суперинтендент, — и были вознаграждены. Не то чтобы ваша находка очень меня удивила. Если Эллис не убийца, он должен был исчезнуть по какой-то другой причине, и у меня где-то гнездилась мысль, что, возможно, его бизнес — шантаж.
  Результатом открытия стало намерение полковника Джонсона связаться с полицией Лумута, дабы расследовать смерть Стивена Бэббингтона.
  — Если они обнаружат, что он тоже умер от отравления никотином, то даже Кроссфилд признает, что эти две смерти связаны между собой, — заметил сэр Чарлз, когда они ехали в Лондон. Он все еще был слегка недоволен тем, что о его открытии пришлось сообщить полиции.
  Мистер Саттерсвейт успокоил друга, указав, что информация не подлежит огласке и не станет известна прессе.
  — Убийца ничего не заподозрит. Поиски Эллиса будут продолжены.
  Сэр Чарлз был вынужден признать, что это так.
  Он объяснил мистеру Саттерсвейту, что собирается связаться с Эгг Литтон-Гор. На конверте с ее письмом значился обратный адрес на Белгрейв-сквер. Возможно, она все еще там.
  Мистер Саттерсвейт одобрил эти намерения. Ему самому не терпелось повидать Эгг. Они договорились, что сэр Чарлз позвонит ей по прибытии в Лондон.
  Эгг оказалась в городе. Она и ее мать гостили у родственников и не собирались возвращаться в Лумут еще около недели. Уговорить Эгг пообедать с двумя друзьями не составило труда.
  — Полагаю, сюда ее не стоит приглашать, — заявил сэр Чарлз, окидывая взглядом свою роскошную квартиру. — Матери это может не понравиться. Конечно, можно попросить прийти мисс Милрей, но я предпочел бы этого не делать. От ее деловитости и компетентности у меня возникает комплекс неполноценности.
  Мистер Саттерсвейт предложил свой дом. В конце концов было решено пообедать в «Беркли», а потом, если Эгг захочет, отправиться куда-нибудь еще.
  Девушка выглядела бледной и похудевшей — мистер Саттерсвейт сразу это заметил. Казалось, ее глаза, под которыми темнели круги, стали еще больше, а подбородок — еще решительнее. Но очарование и детская энергичность никуда не исчезли.
  — Я знала, что вы вернетесь, — сказала Эгг сэру Чарлзу, а ее взгляд говорил: «Теперь, когда вы вернулись, все будет в порядке».
  «Но она отнюдь не была уверена, что он вернется, — подумал мистер Саттерсвейт. — Бедняжка мучилась неизвестностью. Неужели Картрайт этого не понимает? Актеры, как правило, достаточно тщеславны… Неужели он не знает, что девушка по уши влюблена в него?»
  Ситуация казалась мистеру Саттерсвейту очень странной. Он не сомневался, что сэр Чарлз влюблен в Эгг, а она в него. Но связью между ними, за которую оба отчаянно цеплялись, было двойное убийство.
  За обедом о преступлении почти не упоминали. Сэр Чарлз рассказывал о пребывании за границей, а Эгг говорила о Лумуте. Когда беседа грозила застопориться, вмешивался мистер Саттерсвейт. После обеда они поехали к нему.
  Дом мистера Саттерсвейта находился на набережной Челси и содержал массу произведений искусства — картины, скульптуру, китайский фарфор, доисторическую керамику, изделия из слоновой кости, миниатюры, а также подлинную чиппендейловскую и хепплуайтовскую мебель487. Атмосфера здесь словно располагала к добросердечности и взаимопониманию.
  Но Эгг Литтон-Гор ничего не замечала.
  — Наконец-то! — воскликнула она, бросив манто на стул.
  Эгг с живейшим интересом слушала повествование сэра Чарлза об их приключениях в Йоркшире — особенно описание находки шантажирующих писем.
  — О том, что произошло потом, мы можем только догадываться, — закончил сэр Чарлз. — Очевидно, Эллису заплатили за молчание и помогли бежать.
  — Нет, — покачала головой Эгг. — Неужели вы не понимаете? Эллис мертв!
  Мужчины были удивлены, но Эгг повторила свое заявление:
  — Конечно он мертв! Вот почему он исчез бесследно. Эллис знал слишком много, поэтому его убили. Он — третья жертва!
  Хотя Картрайт и Саттерсвейт раньше не задумывались над таким вариантом, им пришлось признать, что он отнюдь не исключен.
  — Но послушайте, дорогая, — возразил сэр Чарлз, — если он мертв, то где тело? Судя по описаниям, дворецкий весил не меньше двенадцати стоунов488.
  — Я не знаю, где тело, — отозвалась Эгг. — Оно может находиться во множестве мест.
  — Едва ли. — Сэр Чарлз покачал головой.
  — Дайте подумать… — Эгг сделала паузу. — Например, есть масса чердаков, куда никто никогда не заглядывает. Может быть, тело спрятали в сундук на чердаке.
  — Возможно, хотя и не слишком вероятно, — согласился сэр Чарлз. — В таком случае его могут не обнаружить… до поры до времени.
  Избегать упоминания о неприятных вещах было не в стиле Эгг. Она сразу же поняла, о чем идет речь.
  — Запах распространяется вверх, а не вниз. Разлагающийся труп скорее можно обнаружить в погребе, чем на чердаке. К тому же люди долгое время могут думать, что это воняет дохлая крыса.
  — Если ваша теория верна, то убийца — мужчина. Женщина не могла бы таскать тело по дому. Да и мужчине это было бы нелегко.
  — Ну, есть и другие возможности. Вы ведь знаете, что там есть потайной ход. Мне рассказала о нем мисс Сатклифф, а сэр Бартоломью обещал показать его. Убийца мог дать Эллису денег, спуститься с ним в потайной ход якобы с целью показать выход и прикончить его там. Такое доступно даже женщине. Она могла ударить его ножом сзади, оставить тело на месте и вернуться. Никто бы ни о чем не догадался.
  Сэр Чарлз с сомнением покачал головой, но больше не оспаривал теорию Эгг.
  Мистер Саттерсвейт чувствовал уверенность, что на момент испытал такое же подозрение, когда они нашли письма в комнате дворецкого. Он припомнил, как поежился сэр Чарлз. Очевидно, тогда и актер подумал, что Эллис мертв…
  «Если так, то мы имеем дело с очень опасной личностью», — размышлял мистер Саттерсвейт, ощущая, как по спине у него бегают мурашки. Убивший троих не поколеблется убить снова.
  Следовательно, им всем грозит опасность — и сэру Чарлзу, и Эгг, и ему самому…
  Если они узнали слишком много…
  Голос сэра Чарлза оторвал его от размышлений:
  — Я кое-что не понял в вашем письме. Вы упомянули, что полиция подозревает Оливера Мэндерса. Не вижу, каким образом он может попасть даже под малейшее подозрение.
  Мистеру Саттерсвейту показалось, что Эгг слегка смутилась и даже покраснела.
  «Ага! — подумал он. — Посмотрим, как вы из этого выпутаетесь, юная леди!»
  — Это было глупо с моей стороны, — призналась Эгг. — Я запуталась. Мне казалось, что появление Оливера под предлогом, который мог быть выдуманным, способно вызвать у полиции подозрение.
  Сэр Чарлз принял объяснение достаточно легко.
  — Понятно, — кивнул он.
  — А предлог действительно был выдуман? — заговорил мистер Саттерсвейт.
  Эгг повернулась к нему:
  — Что вы имеете в виду?
  — Авария выглядит довольно странно. Я подумал, что, если она была подстроена, вы могли об этом знать.
  Эгг покачала головой:
  — Я никогда об этом не думала. Но зачем Оливеру притворяться, будто он попал в аварию?
  — У него могли быть на то вполне естественные причины. — Сэр Чарлз улыбнулся, и Эгг густо покраснела.
  — О нет! — воскликнула она.
  Картрайт вздохнул. Мистеру Саттерсвейту показалось, что его друг превратно понял смущение девушки. Сэр Чарлз внезапно стал выглядеть печальным и постаревшим.
  — Ну, — протянул он, — если вашему молодому другу больше не грозит опасность, зачем вам я?
  Эгг схватила его за рукав пиджака.
  — Не собираетесь же вы все бросить и уехать снова? Вы должны узнать правду! Я не верю, что кто-то, кроме вас, может это сделать! — Девушка говорила серьезно и убежденно. Исходившие от нее волны энергии словно захлестывали старомодную гостиную.
  — Вы так верите в меня? — Сэр Чарлз был тронут.
  — Да, да, да! Мы вдвоем доберемся до правды.
  — Вместе с Саттерсвейтом.
  — Конечно, вместе с мистером Саттерсвейтом, — без всякого интереса отозвалась Эгг.
  Мистер Саттерсвейт тайком улыбнулся. Хотела того Эгг или нет, он не намеревался выходить из игры. Ему нравились тайны, он любил наблюдать за человеческой натурой и симпатизировал влюбленным. Это дело обещало удовлетворить его вкусы.
  Сэр Чарлз сел. Его голос изменился. Теперь он был командиром, отдающим приказы.
  — Прежде всего мы должны прояснить ситуацию. Считаем мы или нет, что Бэббингтона и Бартоломью Стрейнджа убил один и тот же человек?
  — Да, — ответила Эгг.
  — Да, — повторил за ней мистер Саттерсвейт.
  — Считаем ли мы, что второе убийство явилось прямым следствием первого? Я имею в виду, что Бартоломью Стрейнджа отравили с целью предотвратить обнародование им фактов или подозрений, касающихся первого убийства?
  — Да, — отозвались Эгг и мистер Саттерсвейт, на сей раз в унисон.
  — В таком случае мы должны расследовать первое, а не второе убийство.
  Эгг кивнула.
  — По-моему, — продолжал Картрайт, — мы едва ли можем надеяться разоблачить убийцу, пока не откроем мотива первого преступления. А это серьезная проблема. Бэббингтон был славным безобидным стариком, не имевшим ни единого врага во всем мире. Тем не менее его убили — значит, на то была какая-то причина. Мы должны ее узнать. — Он сделал паузу и произнес обычным тоном: — Какие существуют причины для убийства человека? Полагаю, прежде всего корысть.
  — Месть, — подсказала Эгг.
  — Мания убийства, — добавил мистер Саттерсвейт. — Думаю, о преступлении на почве страсти в данном случае говорить не приходится. А вот страх исключить нельзя.
  Картрайт кивнул, записывая ответы на клочке бумаги.
  — Вроде бы все, — констатировал он. — Итак, во-первых, корысть. Кто-нибудь выигрывает от смерти Бэббингтона в финансовом отношении? Были ли у него деньги или он ожидал наследства?
  — Мне это кажется маловероятным. — Эгг покачала головой.
  — Мне тоже, но лучше поговорить об этом с миссис Бэббингтон. Далее месть. Не причинил ли Бэббингтон кому-то вред — может быть, в молодости? Не женился ли на чужой невесте? Это тоже нужно выяснить. Затем мания убийства. Не были ли Бэббингтон и Толли убиты безумцем? Вряд ли эта теория выдерживает критику. Даже безумец, совершая преступления, руководствуется какой-то логикой. Он может считать, что ему предначертано свыше убивать врачей или священников, но не тех и других. Думаю, версию маньяка мы тоже можем исключить. Остается страх. Откровенно говоря, это кажется мне наиболее вероятным. Бэббингтон знал что-то о ком-то — или узнал кого-то. Его убили, чтобы помешать рассказать об этом.
  — Не могу поверить, что мистер Бэббингтон мог знать что-то компрометирующее о ком-то из присутствовавших у вас в тот вечер.
  — Возможно, он сам не подозревал, что знает это, — предположил сэр Чарлз. — Мне нелегко объяснить, что я имею в виду. Допустим, например, что Бэббингтон видел определенную персону в определенном месте и в определенное время. Он не усмотрел в этом ничего необычного. Но предположим, эта персона по какой-то причине состряпала ловкое алиби с целью доказать, что в это время она находилась за сотню миль оттуда. Старый Бэббингтон абсолютно невольно мог в любую минуту ее выдать.
  — Поняла! — воскликнула Эгг. — Допустим, в Лондоне произошло убийство и Бэббингтон видел человека, который его совершил, на вокзале Паддингтон, но этот человек доказал свою невиновность с помощью алиби, подтверждающего, что в то время он находился в Лидсе.
  — Именно это я и подразумевал. Конечно, возможны иные варианты. Бэббингтон мог увидеть в тот вечер человека, которого он знал под другим именем…
  — Это могло иметь отношение к браку, — решила Эгг. — Ведь священники проводят венчания. Что, если он увидел двоеженца?
  — С таким же успехом это может быть связано с рождением или смертью, — промолвил мистер Саттерсвейт.
  — Можно сколько угодно строить догадки. — Эгг нахмурилась. — Лучше подойти к проблеме с другой стороны — заняться всеми присутствовавшими на месте обоих преступлений. Давайте составим список. Кто был в вашем доме и кто — у сэра Бартоломью? — Она взяла бумагу и карандаш у сэра Чарлза. — Дейкрсы были и там и там. Потом женщина, похожая на увядшую капусту… как бишь ее… мисс Уиллс. И мисс Сатклифф…
  — Энджелу можете исключить, — запротестовал сэр Чарлз. — Я знаю ее много лет.
  Эгг недовольно сдвинула брови.
  — Мы не можем исключать никого на том основании, что хорошо его знаем. Кроме того, мне ничего не известно об Энджеле Сатклифф. Она могла сделать это так же, как любой, — а с моей точки зрения, даже вероятнее других. У всех актрис бурное прошлое. Думаю, мисс Сатклифф — наиболее вероятный кандидат.
  Она с вызовом посмотрела на сэра Чарлза. В его глазах блеснули ответные искорки.
  — В таком случае мы не должны исключать Оливера Мэндерса.
  — Каким образом это может оказаться Оливер? Он неоднократно встречался с мистером Бэббингтоном и раньше.
  — Он присутствовал в обоих местах, а его появление у Стрейнджа выглядит… немного подозрительно.
  — Хорошо. — Помолчав, Эгг добавила: — Тогда мне лучше включить в список маму и себя… Итого у нас шесть подозреваемых.
  — Я не думаю…
  Эгг сверкнула глазами:
  — Мы будем делать все как следует или не делать вовсе.
  Мистер Саттерсвейт восстановил мир, предложив выпить, и позвонил, чтобы принесли напитки.
  Сэр Чарлз удалился в угол и стал разглядывать скульптурную голову негра. Эгг подошла к мистеру Саттерсвейту и взяла его под руку.
  — С моей стороны было глупо выходить из себя, — пробормотала она. — Но почему эту женщину нужно исключать из списка? Почему он на этом настаивал? О боже, почему я так чертовски ревнива?
  Мистер Саттерсвейт улыбнулся и похлопал ее по руке.
  — Ревность никогда не приносит пользы, дорогая моя. Если вас она одолевает, не показывайте этого. Кстати, вы в самом деле думаете, что молодого Мэндерса следует включить в число подозреваемых?
  На губах Эгг мелькнула дружелюбная детская усмешка.
  — Конечно нет. Я включила Оливера, чтобы не спугнуть его. — Она бросила взгляд на сэра Чарлза, все еще мрачно изучающего голову негра. — Не хочу, чтобы он чувствовал, будто я за ним бегаю. Но я не желаю, чтобы он считал меня влюбленной в Оливера, потому что это не так. Господи, как же все сложно! Он вот-вот скажет: «Благословляю вас, дети мои», а мне это совсем не нужно.
  — Имейте терпение, — посоветовал мистер Саттерсвейт. — В конце концов все образуется.
  — У меня нет терпения, — заявила Эгг. — Мне все нужно сразу же или даже еще быстрее.
  Мистер Саттерсвейт засмеялся, а сэр Чарлз повернулся и подошел к ним.
  Потягивая напитки, они разрабатывали план кампании. Сэру Чарлзу предстояло вернуться в «Воронье гнездо», для которого он еще не нашел покупателя. Эгг и ее мать должны были возвратиться в коттедж «Роза» скорее, чем предполагали. Миссис Бэббингтон все еще жила в Лумуте. Они постараются получить от нее всю возможную информацию и будут действовать на основании этих сведений.
  — Я знаю, что мы добьемся успеха! — Эгг склонилась к сэру Чарлзу и чокнулась с ним. — Выпьем за наш успех!
  Глядя на нее, Картрайт медленно поднес бокал к губам.
  — За успех и за будущее, — провозгласил он.
  Акт третий
  Разоблачение
  Глава 1
  Миссис Бэббингтон
  Миссис Бэббингтон переселилась в маленький рыболовецкий коттедж неподалеку от гавани. Через полгода она ожидала возвращения сестры из Японии, а до тех пор не строила никаких планов на будущее. Коттедж случайно оказался свободным, и миссис Бэббингтон сняла его на шесть месяцев. Она была слишком потрясена внезапной потерей, чтобы уезжать из Лумута. Стивен Бэббингтон семнадцать лет был священником лумутского прихода Сент-Петрок. В целом они счастливо прожили эти годы, несмотря на горе, причиненное гибелью их сына Робина. Остальные сыновья были далеко: Эдуард — на Цейлоне, Ллойд — в Южной Африке, а Стивен служил третьим помощником капитана на «Анголии». Они часто писали, но не могли предложить матери ни дома, ни своего общества.
  Маргарет Бэббингтон было очень одиноко…
  Впрочем, для горестных мыслей у нее было не так много времени. Она по-прежнему активно занималась приходскими делами — новый викарий не был женат — и трудилась на маленьком участке земли при коттедже — цветы всегда были частью ее жизни.
  Однажды, работая в саду, миссис Бэббингтон услышала, как щелкнула щеколда калитки, подняла голову и увидела сэра Чарлза Картрайта и Эгг Литтон-Гор.
  Маргарет знала, что девушка и ее мать должны скоро вернуться, но ее удивило появление сэра Чарлза. Ходили слухи, что он навсегда покинул эти края. Газеты сообщали о его пребывании на юге Франции. В саду «Вороньего гнезда» была установлена табличка с надписью «Продается». Никто не ожидал возвращения сэра Чарлза, и тем не менее он вернулся.
  Миссис Бэббингтон откинула прядь волос с разгоряченного лба и с сожалением посмотрела на перепачканные землей руки.
  — Не могу обменяться с вами рукопожатием, — посетовала она. — Я знаю, что в саду надо работать в перчатках, но рано или поздно снимаю их. Голыми руками полоть удобнее.
  Маргарет проводила гостей в дом. Ситцевая обивка придавала уют маленькой гостиной с фотографиями и вазами хризантем.
  — Увидеть вас было сюрпризом, сэр Чарлз. Я думала, вы навсегда уехали из «Вороньего гнезда».
  — Я тоже так думал, — признался актер. — Но иногда судьба бывает сильнее нас.
  Миссис Бэббингтон повернулась к Эгг, но девушка заговорила первой:
  — Это не просто визит вежливости, миссис Бэббингтон. Сэр Чарлз и я должны сообщить вам нечто очень серьезное. Только я… не хотела бы вас огорчать.
  Маргарет перевела взгляд с Эгг на сэра Чарлза. Ее лицо казалось посеревшим и напряженным.
  — Прежде всего, — произнес сэр Чарлз, — я хочу спросить вас: получали ли вы какое-нибудь сообщение из министерства внутренних дел?
  Женщина молча кивнула.
  — Ну, возможно, это облегчит нашу задачу.
  — Значит, вы пришли в связи с ордером на эксгумацию?
  — Да. Боюсь, для вас это окажется мучительным.
  Маргарет смягчилась, услышав сочувствие в его голосе:
  — Я не так уж сильно возражаю против этого, как вы думаете. Некоторых приводит в ужас одна мысль об эксгумации, но не меня. Прах не имеет значения — мой дорогой супруг покоится в мире, и никто не может его потревожить. Меня потрясло другое — ужасное предположение, что Стивен умер неестественной смертью. Это кажется абсолютно невозможным.
  — Мне… нам тоже сначала так казалось.
  — В каком смысле «сначала», сэр Чарлз?
  — Подозрение мелькнуло у меня в вечер смерти вашего мужа, миссис Бэббингтон, но, как и вы, я решил, что это невозможно, и выбросил его из головы.
  — Я тоже что-то заподозрила, — призналась Эгг.
  Маргарет удивленно посмотрела на нее:
  — Выходит, и вы думаете, что кто-то мог убить Стивена?
  Недоверие в ее голосе было настолько явным, что гости не знали, как приступить к делу. Наконец сэр Чарлз взял инициативу на себя:
  — Как вам известно, миссис Бэббингтон, я уезжал за границу. Когда я был на юге Франции, то прочитал в газете о смерти моего друга Бартоломью Стрейнджа при почти аналогичных обстоятельствах. Я также получил письмо от мисс Литтон-Гор.
  Эгг кивнула.
  — Я была тогда в гостях у сэра Бартоломью, миссис Бэббингтон. Все выглядело точно так же. Он пил портвейн, внезапно его лицо изменилось и… Короче говоря, он умер через две-три минуты.
  Маргарет медленно покачала головой:
  — Не могу этого понять. Сначала Стивен, потом сэр Бартоломью, такой добрый человек и толковый врач. Кто мог хотеть причинить им вред? Должно быть, это какая-то ошибка.
  — Уже доказано, что сэр Бартоломью был отравлен, — напомнил сэр Чарлз.
  — Тогда это дело рук сумасшедшего.
  — Я хочу добраться до истины, миссис Бэббингтон, — продолжил сэр Чарлз. — И чувствую, что нельзя терять время. Как только распространится новость об эксгумации, это сразу насторожит преступника. Чтобы сэкономить время, предположим заранее, что ваш муж тоже был отравлен никотином. Прежде всего, знали ли что-нибудь вы или он об использовании чистого никотина?
  — Я всегда пользуюсь раствором никотина для опрыскивания роз, но никогда не знала, что он считается ядовитым.
  — Прошлой ночью я изучал литературу на эту тему и думаю, что оба раза был применен чистый алкалоид. Случаи отравления никотином весьма необычны.
  Миссис Бэббингтон снова покачала головой:
  — Я ничего об этом не знаю, кроме того, что завзятые курильщики могут пострадать от никотина.
  — Ваш муж курил?
  — Да.
  — Вас удивило, что кому-то могло понадобиться его убить. По-вашему, у него не было врагов?
  — Я в этом уверена. Стивена все любили. Правда, иногда над ним посмеивались. — Она печально улыбнулась. — Он был немолод и боялся всяких новшеств, но его нельзя было не любить, сэр Чарлз.
  — Полагаю, миссис Бэббингтон, ваш муж не оставил много денег?
  — Почти ничего, Стивен не умел экономить. Он раздавал деньги направо и налево. Я часто распекала его за это.
  — И он не ожидал унаследовать деньги или недвижимость?
  — Нет. У Стивена было мало родственников. Его сестра замужем за священником в Нортумберленде489, но они сами очень нуждаются, а все его дяди и тети умерли.
  — Значит, кто-либо едва ли мог выиграть в финансовом отношении от смерти мистера Бэббингтона?
  — Конечно.
  — Давайте ненадолго вернемся к вопросу о врагах. Вы говорите, что у вашего мужа не было врагов, но, возможно, они у него были в молодости?
  — По-моему, это крайне маловероятно, — скептически отозвалась миссис Бэббингтон. — Стивен не был склочной натурой. Он всегда отлично ладил с людьми.
  — Я не хочу впадать в мелодраму… — Сэр Чарлз нервно кашлянул. — Но когда он… э-э… обручился с вами, не было никакого разочарованного соперника?
  В глазах миссис Бэббингтон на момент зажглись искорки.
  — Я дочь священника, и Стивен был помощником моего отца. Он был первым молодым человеком, которого я увидела, вернувшись домой из школы. Мы сразу полюбили друг друга и были помолвлены четыре года. Потом Стивен получил приход в Кенте, и мы смогли пожениться. Наша любовная история была очень простой, сэр Чарлз, и очень счастливой.
  Картрайт склонил голову перед бесхитростным достоинством миссис Бэббингтон.
  Эгг перехватила у него инициативу:
  — Как вы думаете, миссис Бэббингтон, встречал ли раньше ваш муж кого-то из тех, кто был в тот вечер в гостях у сэра Чарлза?
  Женщина выглядела слегка озадаченной.
  — Ну, ведь там были и ваша мать, дорогая моя, а также молодой Оливер Мэндерс.
  — А остальные?
  — Мы оба видели Энджелу Сатклифф на сцене в Лондоне пять лет назад. Стивен и я были очень возбуждены, встретив ее.
  — А раньше вы с ней не встречались?
  — Нет. У нас не было знакомых среди актрис — или актеров, если на то пошло, — пока сэр Чарлз не поселился здесь. Вряд ли он знает, сколько романтики это внесло в нашу жизнь.
  — Капитана и миссис Дейкрс вы тоже раньше не встречали?
  — Маленького человечка и причудливо одетую женщину?
  — Да.
  — Нет, никогда. И другую женщину тоже — ту, которая пишет пьесы. Бедняжка показалась мне совсем не подходящей для этого занятия.
  — Значит, вы уверены, что не встречали прежде никого из них?
  — Я — точно не встречала. Уверена, что Стивен тоже. Мы ведь всюду бывали вместе.
  — И мистер Бэббингтон ничего не говорил вам о людях, с которыми вы собирались встретиться в гостях у сэра Чарлза или когда он увидел их? — допытывалась Эгг.
  — Заранее он ничего не говорил, кроме того, что предвкушает интересный вечер. А когда мы пришли туда, у него оставалось не так много времени… — Ее лицо исказила судорога.
  Сэр Чарлз поспешил вмешаться:
  — Простите, что донимаем вас вопросами. Но ведь должна быть какая-то причина для этого жестокого и на первый взгляд абсолютно бессмысленного преступления. Если бы мы могли до нее добраться…
  — Понимаю, — кивнула миссис Бэббингтон. — Если это убийство, должна быть какая-то причина… Но я не могу представить ее себе.
  Последовала пауза, которую нарушил сэр Чарлз:
  — Не могли бы вы кратко изложить мне биографию вашего мужа?
  У миссис Бэббингтон была хорошая память на даты. Сэр Чарлз записал с ее слов следующее:
  
  «Стивен Бэббингтон родился в 1868 г. в Айлингтоне, Девоншир490. Учился в школе Св. Павла и в Оксфорде. Стал дьяконом и был назначен в приход Хокстона в 1891 г. В 1892 г. получил сан священника. Был помощником преподобного Лорримера в Эслингтоне, Суррей491, в 1894–1899 гг. В 1899 г. женился на Маргарет Лорример и получил назначение в Джиллинг, Кент. Переведен в приход Сент-Петрок в Лумуте в 1916 г.».
  
  — Это позволит нам хоть с чего-то начать, — заключил сэр Чарлз. — По-моему, наиболее перспективным является период, когда мистер Бэббингтон был викарием церкви Святой Марии в Джиллинге. Более ранние события кажутся слишком отдаленными, чтобы иметь отношение к кому-то из моих гостей в тот вечер.
  Миссис Бэббингтон вздрогнула:
  — Вы в самом деле думаете… что один из них…
  — Я не знаю, что и думать. Бартоломью Стрейндж что-то видел или о чем-то догадался и умер таким же образом, как и ваш муж. Пятеро…
  — Семеро, — поправила Эгг.
  — Семеро из моих гостей при этом присутствовали. Один из них должен быть виновен.
  — Но почему?! — воскликнула миссис Бэббингтон. — Какая у кого-то из них могла быть причина убить Стивена?
  — Это, — ответил сэр Чарлз, — мы и намерены выяснить.
  Глава 2
  Леди Мэри
  Мистер Саттерсвейт прибыл в «Воронье гнездо» вместе с сэром Чарлзом. Покуда хозяин дома и Эгг Литтон-Гор наносили визит миссис Бэббингтон, он пил чай с матерью Эгг.
  Леди Мэри нравился мистер Саттерсвейт. Несмотря на внешнюю мягкость и покорность, она весьма четко делила людей на тех, которые ей нравятся и которые не нравятся.
  Мистер Саттерсвейт потягивал китайский чай из чашки дрезденского фарфора, закусывая его микроскопическим сандвичем и не переставая болтать. Во время предыдущего визита у них обнаружилась масса общих друзей и знакомых. Сегодняшняя беседа началась на ту же тему, но постепенно перешла в более интимное русло. Мистер Саттерсвейт был тактичным человеком — он умел слушать о чужих огорчениях, не перемежая их своими собственными. Даже в прошлый раз леди Мэри казалось вполне естественным поведать ему о ее озабоченности будущим дочери. Сейчас же она говорила с ним как с давним другом.
  — Эгг так упряма! — жаловалась леди Мэри. — Если вобьет что-нибудь себе в голову, то ее уже не переубедишь. Знаете, мистер Саттерсвейт, мне совсем не нравится то, что она… ну, вмешивается в эту неприятную историю. Я знаю, что Эгг только посмеялась бы надо мной, но это занятие совсем не для леди. — Она слегка покраснела. В ее мягких и простодушных карих глазах, устремленных на мистера Саттерсвейта, светилась по-детски простодушная мольба.
  — Я знаю, что вы имеете в виду, — отозвался он. — Признаюсь, мне самому это не нравится, хотя я понимаю, что это старомодное предубеждение. Тем не менее мы не можем рассчитывать, что в наши просвещенные дни молодые леди будут сидеть дома за вышиванием и вздрагивать при мысли о насилии и преступлениях.
  — Я даже думать не могу об убийстве. — Леди Мэри поежилась. — Мне и в голову не приходило, что я окажусь замешанной в подобную историю. Это было ужасно! Бедный сэр Бартоломью.
  — Вы не слишком хорошо его знали? — спросил Саттерсвейт.
  — Думаю, я встречала его только дважды. Первый раз около года назад, когда он приезжал к сэру Чарлзу на уик-энд, а второй — в тот ужасный вечер, когда умер бедный мистер Бэббингтон. Я очень удивилась, получив приглашение, но приняла его, думая, что это развлечет Эгг. У бедняжки мало удовольствий, и она… ну, выглядела подавленной, словно потеряла интерес к жизни. Я думала, что прием у сэра Бартоломью ее немного развеселит.
  Мистер Саттерсвейт кивнул.
  — Расскажите мне об Оливере Мэндерсе, — попросил он. — Этот парень меня интересует.
  — Думаю, он умен, — начала леди Мэри. — Конечно, жизнь у него была нелегкая… — Заметив вопросительный взгляд мистера Саттерсвейта, она покраснела и добавила: — Дело в том, что его родители не были женаты…
  — Вот как? Я и понятия об этом не имел.
  — Здесь все это знают, иначе я не стала бы об этом рассказывать. Старая миссис Мэндерс, бабушка Оливера, живет в Данбойне — большом доме на дороге в Плимут. Ее муж был там адвокатом, а сын поступил в лондонскую фирму, добился успеха и разбогател. Дочь была хорошенькой девушкой и безоглядно влюбилась в женатого мужчину. Я во всем виню только его. После жуткого скандала они уехали вместе. Его жена так и не дала ему развода. Девушка умерла вскоре после того, как произвела на свет Оливера. Лондонский дядя стал его опекуном — у них с женой нет детей. Мальчик делил свое время между ними и бабушкой и всегда приезжал сюда на летние каникулы. — Она сделала паузу. — Мне было жаль Оливера. По-моему, его самоуверенность во многом напускная.
  — Неудивительно, — согласился мистер Саттерсвейт. — Это достаточно распространенный феномен. Если я вижу человека, который выглядит самоуверенным и постоянно хвастается, то всегда знаю, что он тайно страдает комплексом неполноценности.
  — Звучит довольно странно.
  — Комплекс неполноценности — загадочная штука. К примеру, Криппен492, несомненно, им обладал. Жажда самоутверждения таится за многими преступлениями.
  — Мне это кажется очень странным, — повторила леди Мэри.
  Ее изящная фигура с покатыми плечами, мягкий взгляд карих глаз, полное отсутствие косметики пробуждали в мистере Саттерсвейте сентиментальные настроения.
  Должно быть, в молодости она была красива, подумал он. Не броской красотой розы, а скромной прелестью фиалки…
  На мистера Саттерсвейта нахлынули воспоминания о собственной молодости, и вскоре он начал рассказывать леди Мэри о единственной в его жизни любовной истории — весьма скромной по нынешним стандартам, но очень дорогой его сердцу.
  Мистер Саттерсвейт поведал ей о миловидной девушке, с которой как-то отправился в Кью493 посмотреть на колокольчики, собираясь в тот же день сделать ей предложение. Ему казалось, что она разделяет его чувства, но, когда они стояли, глядя на колокольчики, девушка призналась… что любит другого. Он скрыл обуревавшие его эмоции и ограничился ролью преданного друга.
  Возможно, это нельзя было назвать романом в полном смысле слова, но повествование соответствовало атмосфере гостиной леди Мэри с ее фарфором и ситцем.
  Потом леди Мэри рассказала ему о своей жизни и о браке, который не был очень счастливым.
  — Я была глупой девчонкой, мистер Саттерсвейт. Девушки часто бывают глупыми — они так уверены в себе и в том, что все знают лучше других. О так называемом «женском инстинкте» много говорят и пишут, но я не верю в его существование. Никакой инстинкт не способен предостеречь девушек от мужчин определенного типа. Их предупреждают родители, но они им не верят. Напротив, как это ни ужасно, их привлекают мужчины, о которых говорят дурно. Они сразу же думают, что их любовь поможет изменить их.
  — Да, — кивнул мистер Саттерсвейт. — А когда опыт приходит, уже слишком поздно.
  — Я сама была во всем виновата, — вздохнула леди Мэри. — Мои родители не хотели, чтобы я выходила замуж за Роналда. Он был хорошего происхождения, но имел плохую репутацию. Отец прямо заявил мне, что Роналд — полное ничтожество, но я верила, что ради меня он начнет жизнь заново… — Она помолчала, вспоминая прошлое. — Роналд был необычайно обаятельным человеком, но я скоро поняла, что отец был прав. Это старомодная фраза, однако он разбил мне сердце. Я постоянно боялась его очередной выходки.
  Мистер Саттерсвейт, которого всегда интересовала чужая жизнь, издал невнятный звук, выражавший сочувствие.
  — Это может показаться жестоким, мистер Саттерсвейт, но я испытала облегчение, когда Роналд умер от пневмонии. Не то чтобы я перестала его любить — нет, я любила Роналда до последнего момента, — но больше не питала насчет его никаких иллюзий. К тому же у меня оставалась Эгг… — Ее голос смягчился. — Она была такой забавной малышкой. Все время пыталась встать и падала, как яйцо, — отсюда пошло это нелепое прозвище. — Леди Мэри вновь сделала паузу. — Последние несколько лет я находила утешение в книгах по психологии. Там говорится, что люди часто не в состоянии справиться с дурными наклонностями. Это происходит даже в самых благополучных семьях. Еще мальчиком Роналд воровал в школе деньги, в которых абсолютно не нуждался. Теперь я понимаю, что он не мог с этим совладать, так как появился на свет с врожденными пороками… — Леди Мэри вытерла глаза кружевным платочком. — Конечно, я была воспитана совсем по-другому, — виновато промолвила она. — Мне внушали, что каждый человек знает разницу между правильным и неправильным. Но иногда я в этом сомневаюсь.
  — Душа человека — великая тайна, — поддержал ее мистер Саттерсвейт. — Пока что мы лишь нащупываем путь к ее пониманию. Даже без острых проявлений мании у некоторых отсутствует то, что я называю тормозящей силой. Если вы или я говорим: «Я ненавижу такого-то и желаю ему смерти», мысль об этом уходит вместе со словами — тормоза срабатывают автоматически. Но у некоторых подобная мысль превращается в навязчивую идею, которую они готовы осуществить любой ценой.
  — Боюсь, для меня это слишком сложно, — призналась леди Мэри.
  — Прошу прощения. Я изъясняюсь чересчур книжным языком.
  — Вы имеете в виду, что современной молодежи не хватает сдержанности? Иногда это меня беспокоит.
  — Нет-нет, я подразумевал совсем не то. По-моему, недостаток сдержанности в целом идет на пользу. Полагаю, вы думаете о мисс… э-э… Эгг?
  — Лучше зовите ее просто Эгг, — улыбнулась леди Мэри.
  — Благодарю вас. Действительно, «мисс Яйцо» звучит как-то нелепо.
  — Эгг очень импульсивна, и, если она что-то задумала, ее ничего не остановит. Как я уже говорила, мне не нравится, что Эгг вмешивается в эту историю, но она не желает меня слушать.
  «Любопытно, — с улыбкой подумал мистер Саттерсвейт, — понимает ли она, что интерес Эгг к преступлению всего лишь новый вариант очень старой игры — женской охоты за мужчиной? Вряд ли — такая мысль ее ужаснула бы».
  — Эгг говорит, что мистера Бэббингтона тоже отравили. Вы думаете, это правда, мистер Саттерсвейт? Или это одно из ее огульных утверждений?
  — Мы все узнаем после эксгумации.
  — Значит, будет эксгумация? — Леди Мэри поежилась. — Как ужасно для бедной миссис Бэббингтон! Не могу вообразить ничего более страшного для любой женщины.
  — Полагаю, вы достаточно хорошо знали Бэббингтонов, леди Мэри?
  — Да, они были нашими близкими друзьями.
  — Вам известен кто-нибудь, кто мог затаить злобу на викария?
  — Конечно нет.
  — Он никогда не упоминал о таком человеке?
  — Нет.
  — А с женой он жил дружно?
  — Они были превосходной парой — находили счастье друг в друге и в своих детях. Конечно, они очень нуждались, и мистер Бэббингтон страдал ревматическим артритом. Но это были их единственные неприятности.
  — А Оливер Мэндерс ладил с викарием?
  — Ну… — леди Мэри заколебалась, — не слишком хорошо. Бэббингтоны жалели Оливера, и он часто приходил к ним на каникулах играть с их мальчиками, хотя вряд ли они особенно дружили. Оливер не пользовался особой популярностью — он слишком хвастался деньгами, сладостями, которые носил в школу, лондонскими развлечениями. Мальчики такого не прощают.
  — Но позже — когда он повзрослел?
  — Не думаю, что Оливер часто виделся с семьей викария. Однажды — года два назад — он был очень груб с мистером Бэббингтоном здесь, у меня дома.
  — Что именно произошло?
  — Оливер начал нападать на христианство. Мистер Бэббингтон был с ним очень терпелив и вежлив, но, казалось, Оливера это только подзадоривало. «Вы, религиозные люди, нос воротите, потому что мои родители не были женаты, — заявил он. — Наверняка вы называете меня «дитя греха». А меня восхищают люди, которые имеют мужество отстаивать свои убеждения и не заботятся о том, что думают ханжи и церковники». Мистер Бэббингтон промолчал, но Оливер не унимался. «Вам нечего сказать? Религия и суеверия ввергли мир в хаос. Я с удовольствием стер бы все церкви с лица земли». — «И духовенство тоже?» — улыбаясь, спросил мистер Бэббингтон. Думаю, эта улыбка особенно разозлила Оливера. Ему показалось, что его не принимают всерьез. «Я ненавижу все то, что отстаивает церковь, — объявил он. — Самодовольство, безопасность и лицемерие. Поэтому охотно избавился бы от вашей ханжеской породы». Мистер Бэббингтон снова улыбнулся — у него была очень приятная улыбка — и ответил: «Мой мальчик, даже если бы ты стер с лица земли все церкви, которые существуют и проектируются, тебе все равно пришлось бы считаться с Богом».
  — И как на это отреагировал молодой Мэндерс?
  — Он казался обескураженным, но быстро пришел в себя и откликнулся: «Боюсь, падре, то, что я говорю, ваше поколение плохо воспринимает, считая дурным тоном!»
  — Вам не нравится молодой Мэндерс, не так ли, леди Мэри?
  — Мне жаль его.
  — Но вы не хотели бы, чтобы он женился на Эгг?
  — Конечно нет.
  — Почему?
  — Ну… потому что он злой и…
  — Да?
  — Потому что в нем есть что-то, чего я не могу понять. Что-то холодное.
  Несколько секунд мистер Саттерсвейт задумчиво смотрел на нее, потом осведомился:
  — А что думал о нем сэр Бартоломью Стрейндж? Он когда-нибудь упоминал его?
  — Помню, сэр Бартоломью говорил, что считает молодого Мэндерса интересным объектом для изучения. По его словам, у него в лечебнице был очень похожий случай. Я заметила, что Оливер выглядит крепким и здоровым, а сэр Бартоломью пояснил: «Со здоровьем у него все в порядке, но он неосторожен и может сорваться». — Помолчав, она добавила: — Кажется, сэр Бартоломью хорошо разбирался в нервных заболеваниях?
  — Коллеги ценили его очень высоко.
  — Мне он нравился.
  — Он когда-нибудь говорил с вами о смерти Бэббингтона?
  — Нет.
  — И ни разу не упоминал об этом?
  — По-моему, нет.
  — Конечно, вам нелегко на это ответить, так как вы недостаточно близко знали сэра Бартоломью, но вам не казалось, что его что-то беспокоит?
  — Сэр Бартоломью выглядел очень веселым — как будто задумал какую-то шутку. За обедом в тот вечер он сказал, что приготовил сюрприз.
  — Вот как?
  По пути домой мистер Саттерсвейт размышлял об этом заявлении.
  Что за сюрприз сэр Бартоломью приготовил гостям?
  Был ли этот сюрприз таким уж забавным?
  Или же веселье Стрейнджа служило маской, скрывающей какую-то тайную цель? Теперь это нелегко узнать…
  Глава 3
  Эркюль Пуаро снова выходит на сцену
  — Скажите откровенно, — спросил сэр Чарлз, — продвинулись ли мы вперед?
  Шел военный совет. Сэр Чарлз, мистер Саттерсвейт и Эгг Литтон-Гор сидели в комнате-«каюте». В камине потрескивал огонь, а снаружи бушевала буря.
  Мистер Саттерсвейт и Эгг ответили на вопрос одновременно.
  — Нет, — сказал мистер Саттерсвейт.
  — Да, — сказала Эгг.
  Сэр Чарлз перевел взгляд с одного на другую. Мистер Саттерсвейт вежливо указал, что леди должна говорить первой.
  Несколько секунд Эгг собиралась с мыслями.
  — Мы продвинулись, потому что ничего не обнаружили, — выпалила она наконец. — Звучит нелепо, но это так. У нас были смутные идеи, а теперь мы знаем, что некоторые из них отпадают полностью.
  — Прогресс методом исключения? — усмехнулся сэр Чарлз.
  — Вот именно.
  Мистер Саттерсвейт прочистил горло. Он любил все конкретизировать.
  — Версию корысти мы можем отвергнуть, — проговорил он. — Нет никого, кто, выражаясь на языке детективных романов, мог бы извлечь материальную выгоду из смерти Стивена Бэббингтона. Месть, похоже, также отпадает. Помимо природного дружелюбия Бэббингтона, я сомневаюсь, что он был настолько значителен, чтобы иметь врагов. Остается наш последний вариант — страх. Устранив Стивена Бэббингтона, кто-то приобрел безопасность.
  — Сказано точно, — одобрила Эгг.
  Мистер Саттерсвейт выглядел довольным собой, а сэр Чарлз — слегка раздосадованным. Ведь звездой был он, а не Саттерсвейт.
  — Вопрос в том, что нам делать дальше, — продолжала Эгг. — Замаскироваться и следить за подозреваемыми?
  — Дитя мое, — откликнулся сэр Чарлз, — я всегда отказывался играть стариков с бородами и не собираюсь делать это теперь.
  — Тогда что… — начала Эгг.
  Но ее прервали. Дверь открылась, и Темпл доложила:
  — Мистер Эркюль Пуаро.
  Сияющий Пуаро вошел в комнату и весело приветствовал троих присутствующих, изумленных его появлением.
  — Будет ли мне позволено участвовать в этом совещании? — спросил он, подмигнув. — Я ведь не ошибся — это совещание?
  — Мы рады вас видеть, друг мой. — Оправившись от удивления, сэр Чарлз горячо пожал гостю руку и подвел его к большому креслу. — Откуда вы появились так внезапно?
  — Я пришел навестить моего доброго друга мистера Саттерсвейта в Лондоне, но мне сказали, что он уехал в Корнуолл. Eh bien, догадаться, куда именно он отправился, было нетрудно. Я сел на первый же поезд до Лумута — и вот я здесь.
  — Да, но зачем вы приехали? — спросила Эгг. — Я имею в виду, — добавила она, слегка покраснев, так как поняла невежливость своего вопроса, — вы приехали с какой-то определенной целью?
  — Я прибыл сюда, чтобы признать мою ошибку, — сообщил Эркюль Пуаро.
  Он с улыбкой повернулся к сэру Чарлзу и развел руки чисто иностранным жестом.
  — В этой самой комнате, мсье, вы заявили, что не удовлетворены. А я сказал себе: он великий актер, и ему любой ценой требуется драма. Мне казалось невероятным, что безобидный старый джентльмен мог умереть неестественной смертью. Даже сейчас я не понимаю ни мотива убийства, ни каким образом был введен яд. Это выглядит абсурдно — фантастично. Тем не менее произошла еще одна смерть при аналогичных обстоятельствах. Ее невозможно приписать совпадению. Между двумя трагедиями должна быть связь. И поэтому, сэр Чарлз, я приехал извиниться — сказать, что я, Эркюль Пуаро, был не прав, и попросить разрешения присутствовать на вашем совещании.
  Сэр Чарлз нервно откашлялся. Он выглядел слегка смущенным.
  — Вы очень великодушны, мсье Пуаро. Право, не знаю… это отнимет у вас много времени…
  Картрайт умолк, беспомощно глядя на мистера Саттерсвейта.
  — Это очень любезно с вашей стороны… — начал тот.
  — Нет-нет, это не любезность, а любопытство и оскорбленная гордость. Я должен искупить мою вину. Мое время ничего не значит — в конце концов, стоит ли тратить его на путешествия? Люди говорят на разных языках, но человеческая натура везде одинакова. Но, конечно, если мое участие нежелательно и вы считаете меня навязчивым…
  Двое мужчин одновременно запротестовали:
  — Ни в коем случае!
  — Разумеется, нет!
  Пуаро посмотрел на девушку:
  — А вы, мадемуазель?
  Некоторое время Эгг молчала, и на всех троих это произвело одинаковое впечатление. Она не хотела помощи мсье Пуаро.
  Мистер Саттерсвейт думал, что знает причину. Расследование являлось личным предприятием Чарлза Картрайта и Эгг Литтон-Гор. Мистер Саттерсвейт был допущен к нему с негласным условием, что он ограничится второстепенной ролью. Но Эркюль Пуаро — другое дело. Он может играть только главную роль. Возможно, даже сэру Чарлзу придется отступить на задний план, и тогда планы Эгг обратятся в ничто.
  Саттерсвейт наблюдал за девушкой, сочувствуя ее опасениям. В отличие от Картрайта и Пуаро он, с его наполовину женской чуткостью, понимал проблему Эгг. Она сражалась за свое счастье…
  Каким же будет ее ответ? И какими словами она может выразить свои мысли? «Убирайтесь! Ваш приход может все испортить! Вы мне не нужны!»
  Эгг Литтон-Гор дала единственно возможный ответ.
  — Конечно, — вежливо улыбнулась она. — Мы будем рады вашей помощи.
  Глава 4
  Наблюдатель
  — Отлично, — кивнул Пуаро. — Значит, мы коллеги. Eh bien, пожалуйста, введите меня au courant494 дела.
  Он внимательно слушал, как мистер Саттерсвейт повествует о шагах, предпринятых ими после возвращения в Англию. Мистер Саттерсвейт был хорошим рассказчиком, обладавшим даром создавать атмосферу и рисовать словами картину. Его описание Эбби, прислуги и главного констебля заслуживало восхищения. Пуаро высоко оценил находку сэром Чарлзом черновиков писем под газовой горелкой.
  Сэр Чарлз принимал похвалы с подобающей скромностью. За годы, проведенные на сцене, он овладел этим искусством в совершенстве.
  Пуаро повернулся к мистеру Саттерсвейту:
  — Ваше наблюдение относительно внезапной фамильярности сэра Бартоломью с дворецким также очень важно.
  — Думаете, в этой истории с миссис де Рашбриджер что-то есть? — осведомился сэр Чарлз.
  — Это одна из версий. Она предполагает… несколько возможностей, не так ли?
  Остальные толком не знали, что это за возможности, но не хотели в этом признаваться и всего лишь выразили согласие невнятным бормотанием.
  После этого сэр Чарлз описал совместный с Эгг визит к миссис Бэббингтон и его в целом негативный результат.
  — Теперь вы в курсе дела, — закончил он. — Вы знаете то же, что и мы. Скажите, что вы об этом думаете? — Сэр Чарлз склонился вперед с чисто мальчишеским нетерпением.
  Несколько минут Пуаро молчал. Трое остальных наблюдали за ним.
  — Не могли бы вы вспомнить, мадемуазель, — заговорил он наконец, — какого типа были стаканы для портвейна на столе у сэра Бартоломью?
  Эгг покачала головой, но тут вмешался сэр Чарлз:
  — Я могу вам ответить.
  Он встал, подошел к буфету и достал оттуда несколько массивных граненых стаканов для шерри.
  — Конечно, они были несколько иной формы — более круглые, как раз для портвейна. Толли купил их на распродаже у старого Лэммерсфилда — целый набор настольного стекла. Мне они понравились, а так как их было больше, чем он нуждался, он уступил мне некоторые из них. Хороши, правда?
  Пуаро взял стакан и повертел его в руке.
  — Да, превосходны, — согласился он. — Я так и думал, что использовали что-то вроде них.
  — Почему? — спросила Эгг.
  Пуаро всего лишь улыбнулся.
  — Смерть сэра Бартоломью Стрейнджа можно объяснить достаточно легко, — продолжал он, — но смерть Стивена Бэббингтона объяснить гораздо труднее. Ах, если бы все было наоборот!
  — Что вы имеете в виду? — спросил мистер Саттерсвейт.
  Пуаро повернулся к нему:
  — Подумайте сами, друг мой. Сэр Бартоломью был знаменитым врачом. Для убийства знаменитого врача может существовать множество причин. Доктор владеет важными секретами и обладает немалой властью. Представьте себе пациента на грани безумия. Достаточно слова врача, чтобы его изолировали от общества. Какое искушение для неуравновешенного ума избавиться от этой власти! У доктора могут возникнуть подозрения по поводу внезапной смерти одного из пациентов. Короче говоря, для убийства врача можно найти более чем достаточно мотивов. Поэтому, если бы Стивен Бэббингтон умер после сэра Бартоломью Стрейнджа, его убийство можно было бы объяснить тем, что он заподозрил что-то относительно первой смерти. — Пуаро вздохнул. — Но факты нужно воспринимать такими, какие они есть, а не какими мы хотели бы их видеть. Быть может, смерть Стивена Бэббингтона была несчастным случаем — яд (если он там был) предназначался для сэра Бартоломью, а он выпил его по ошибке.
  — Это идея! — Лицо сэра Чарлза прояснилось и тут же помрачнело вновь. — Но она вряд ли сработает. Бэббингтон вошел в эту комнату минуты за четыре до того, как ему стало плохо. В течение этого времени он ничего не ел и не пил, кроме половины стакана коктейля, в котором ничего не обнаружили…
  Пуаро прервал его:
  — Это вы мне уже говорили, но предположим — чисто теоретически, — что в коктейле что-то было. Могло ли быть так, что он предназначался для сэра Бартоломью, а мистер Бэббингтон выпил его случайно?
  Сэр Чарлз покачал головой:
  — Никто, хорошо знавший Толли, не попытался бы отравить его с помощью яда в коктейле.
  — Почему?
  — Потому что он не пил коктейли.
  — Никогда?
  — Никогда.
  Пуаро с досадой махнул рукой:
  — В этом деле все не так. Оно не имеет смысла…
  — Кроме того, — продолжал сэр Чарлз, — я не вижу, каким образом можно было перепутать стаканы. Темпл разносила их на подносе, и каждый сам выбирал себе стакан.
  — Верно, — пробормотал Пуаро. — Коктейль нельзя навязать, как фокусник навязывает карту. Как выглядит ваша Темпл? Это служанка, которая впустила меня сегодня?
  — Да. Она у меня уже три или четыре года — приятная, спокойная девушка, знающая свое дело. Откуда она, мне неизвестно, — мисс Милрей должна все об этом знать.
  — Мисс Милрей — ваша секретарша? Высокая женщина, похожая на гренадера?
  — Очень похожая, — согласился сэр Чарлз.
  — Я обедал с вами несколько раз, но не помню, чтобы видел ее за столом до того вечера.
  — Она обычно с нами не обедает. Просто за столом могли оказаться тринадцать человек…
  Сэр Чарлз объяснил ситуацию. Пуаро внимательно слушал.
  — Она сама предложила присутствовать за обедом? Понятно. — Помолчав, он спросил: — Могу я поговорить с вашей служанкой Темпл?
  — Конечно, дружище.
  Сэр Чарлз нажал кнопку звонка. Горничная появилась почти сразу.
  — Вы звонили, сэр?
  Темпл была высокой женщиной лет тридцати с небольшим. Несмотря на поблескивающие, аккуратно причесанные волосы, ее трудно было назвать красивой. Держалась она спокойно и деловито.
  — Мсье Пуаро хочет задать вам несколько вопросов, — сообщил сэр Чарлз.
  Темпл посмотрела на Пуаро сверху вниз.
  — Вы помните вечер, когда здесь умер мистер Бэббингтон? — начал Пуаро.
  — Да, сэр.
  — Я хочу точно знать, как подавали коктейли.
  — Прошу прощения, сэр?
  — Я хочу знать все о коктейлях. Вы смешивали их?
  — Нет, сэр. Это любит делать сам сэр Чарлз. Я принесла бутылки — вермут, джин и прочее.
  — Куда вы их поставили?
  — На этот стол, сэр. — Она указала на стол у стены. — Поднос со стаканами стоял там, сэр. Закончив смешивать и взбивать коктейли, сэр Чарлз разлил их в стаканы. Потом я обошла с подносом вокруг стола, передавая коктейли леди и джентльменам.
  — На подносе были все коктейли?
  — Один из них сэр Чарлз вручил мисс Литтон-Гор, сэр. Он разговаривал с ней и передал ей один коктейль, а другой взял себе. Потом мистер Саттерсвейт… — Темпл бросила на него взгляд, — подошел и взял коктейль для одной из леди — кажется, мисс Уиллс.
  — Совершенно верно, — кивнул мистер Саттерсвейт.
  — Остальные разнесла я. По-моему, все взяли по стакану, кроме сэра Бартоломью.
  — Вы меня очень обяжете, Темпл, если повторите эту процедуру. Некоторых людей пусть заменят подушки. Я встану здесь — кажется, тут стояла мисс Сатклифф?
  С помощью мистера Саттерсвейта сцена была реконструирована. Наблюдательный Саттерсвейт отлично помнил, кто где находился. Потом Темпл обошла вокруг стола. Выяснилось, что она начала с миссис Дейкрс, потом перешла к мисс Сатклифф и Пуаро, затем к мистеру Бэббингтону, леди Мэри и мистеру Саттерсвейту, которые сидели рядом.
  Это соответствовало воспоминаниям мистера Саттерсвейта.
  Наконец Темпл отпустили.
  — Ба! — воскликнул Пуаро. — Это не имеет смысла! Темпл последняя имела дело с коктейлями, но никак не могла ничего в них добавить, и, как я сказал, никто не в состоянии навязать кому-то определенный стакан.
  — Каждый инстинктивно берет тот, который стоит ближе к нему, — заметил мистер Саттерсвейт.
  — Конечно, можно было сначала подойти с подносом к будущей жертве, но это рискованный способ. Стаканы стоят рядом — трудно определить, какой из них ближе. Скажите, мистер Саттерсвейт, мистер Бэббингтон поставил свой коктейль или держал его в руке?
  — Он поставил его на этот стол.
  — Кто-нибудь подходил к этому столу после того, как он это сделал?
  — Нет. Я находился ближе всех к нему и уверяю вас, что не добавлял туда яд, даже если имел бы возможность это сделать, — чопорно произнес мистер Саттерсвейт.
  Пуаро поспешил извиниться:
  — Нет-нет, я вас ни в чем не обвиняю — quelle idée!495 Но я хочу быть полностью уверенным во всех фактах. Анализ не обнаружил в коктейле ничего необычного, а теперь очевидно, что его и не могло там быть. Разные методы привели к одинаковому результату. Но мистер Бэббингтон больше ничего не ел и не пил, а если его отравили чистым никотином, смерть должна была наступить очень быстро. Понимаете, куда это нас приводит?
  — Никуда, черт возьми! — сердито отозвался сэр Чарлз.
  — Я бы так не сказал. Это предполагает чудовищную идею, которая, надеюсь, не соответствует действительности. Нет-нет, конечно, это неправда — смерть сэра Бартоломью доказывает… И все же… — Пуаро задумчиво нахмурился. Остальные с любопытством наблюдали за ним. Наконец он поднял взгляд. — Вы понимаете мою точку зрения, не так ли? Миссис Бэббингтон не была в Мелфорт-Эбби, следовательно, она свободна от подозрений.
  — Но никто никогда не думал подозревать ее!
  Пуаро благожелательно улыбнулся:
  — Вот как? Интересно. Идея пришла мне в голову сразу же. Если бедный джентльмен не принял яд в коктейле, значит, его должны были отравить за несколько минут до прихода сюда. Что он мог принять? Капсулу от несварения. Но кто мог подсыпать туда яд? Только жена. У кого мог быть мотив, о котором не подозревал никто из посторонних? Снова у жены.
  — Но они очень любили друг друга! — негодующе воскликнула Эгг. — Вы ведь ничего не знаете!
  Пуаро повернулся к ней с ласковой улыбкой:
  — Да, и это очень хорошо. Вы знаете, а я нет. Поэтому я смотрю на факты непредвзято. И позвольте сообщить вам, мадемуазель, что мне приходилось расследовать дел пять об убийстве жен преданными мужьями и двадцать два дела об убийстве мужей преданными женами. Очевидно, les femmes умеют притворяться гораздо лучше.
  — По-моему, вы просто ужасны! — заявила Эгг. — Я знаю, что Бэббингтоны совсем не такие. Это… это чудовищно!
  — Убийство всегда чудовищно, мадемуазель. — В голосе Пуаро внезапно послышались суровые нотки. — Но я, видя только факты, согласен, что миссис Бэббингтон этого не делала. Она не была в Мелфорт-Эбби, а, как говорил сэр Чарлз, виновным должен быть тот, кто присутствовал при обеих трагедиях, — один из семерых в вашем списке.
  Последовало молчание.
  — И как вы советуете нам действовать? — спросил мистер Саттерсвейт.
  — Вы, без сомнения, уже продумали план? — предположил Пуаро.
  Сэр Чарлз откашлялся.
  — Единственно возможным кажется метод исключения, — ответил он. — Моя идея состоит в том, чтобы рассматривать по очереди каждого в списке, считая его виновным, пока не будет доказано обратное. Я имею в виду, что мы должны использовать всю нашу изобретательность, пытаясь найти связь этих людей с мистером Бэббингтоном. Если мы не обнаружим такой связи у одного из них, можно будет переходить к следующему.
  — Психологически это звучит убедительно, — одобрил Пуаро. — И каким способом вы собираетесь это осуществить?
  — Мы еще не успели это продумать. С удовольствием выслушаем ваш совет, мсье Пуаро. Может быть, вы сами…
  Пуаро поднял руку.
  — Друг мой, не просите меня об активных действиях. Мой опыт свидетельствует, что любую проблему лучше всего решать мысленно. Позвольте мне участвовать в качестве наблюдателя. Продолжайте ваше расследование, которым так умело руководит сэр Чарлз…
  «А как же я? — подумал мистер Саттерсвейт. — Ох уж эти актеры! Всегда играют ведущую роль при свете рампы!»
  — Возможно, время от времени вам потребуется консультация, — продолжал Пуаро. — Вот тогда я вам пригожусь. — Он улыбнулся Эгг. — Вам кажется это разумным, мадемуазель?
  — Вполне, — ответила Эгг. — Уверена, ваш опыт будет нам очень полезен. — Ее лицо выражало облегчение. Она посмотрела на часы и воскликнула: — Мне пора домой, а то с мамой случится припадок!
  — Я отвезу вас, — предложил сэр Чарлз.
  Они вышли вместе.
  Глава 5
  Разделение труда
  — Как видите, рыба клюнула, — произнес Эркюль Пуаро.
  Мистер Саттерсвейт, смотревший на дверь, которая только что закрылась за сэром Чарлзом и Эгг, вздрогнул и повернулся к Пуаро.
  — Да-да, не отрицайте этого, — насмешливо улыбнулся маленький детектив. — В тот день в Монте-Карло вы забросили приманку, не так ли? Вы показали мне заметку в газете, надеясь, что она возбудит мой интерес и я займусь этим делом.
  — Это правда, — признался мистер Саттерсвейт. — Но я думал, что потерпел неудачу.
  — Нет-нет, друг мой. Вы знаток человеческой натуры. Я страдал от скуки — говоря словами девочки, которая играла рядом с нами, мне было «нечем заняться». Вы появились как раз в психологически подходящий момент. Кстати, многие преступления зависят от такого момента — преступление и психология идут рука об руку. Но, как говорится, вернемся к нашим баранам. Это весьма интригующее преступление — оно озадачивает меня целиком и полностью.
  — Какое именно преступление — первое или второе?
  — То, что вы называете первым и вторым убийством, всего лишь две половинки одного преступления. Вторая половинка достаточно проста — мотив, средства…
  — Средства представляют одинаковую трудность в обоих случаях, — перебил детектива мистер Саттерсвейт. — Никакого яда не было обнаружено в коктейле, а пищу ели все.
  — Нет-нет, это совсем другое дело. В первом случае все выглядит так, будто вообще никто не был в состоянии отравить Стивена Бэббингтона. Сэр Чарлз, если бы захотел, мог отравить одного из гостей, но не конкретного гостя. Темпл могла что-то добавить в последний стакан на подносе, но стакан мистера Бэббингтона не был последним. Нет, убийство мистера Бэббингтона кажется настолько невозможным, что я все еще сомневаюсь, не умер ли он естественной смертью… Мы скоро это узнаем. Но сэра Бартоломью Стрейнджа могли отравить один из гостей, дворецкий или горничная. Это не составляло никакого труда.
  — Не понимаю… — начал мистер Саттерсвейт.
  — Когда-нибудь я докажу вам это с помощью маленького эксперимента, — продолжил Пуаро. — А сейчас перейдем к более важному вопросу. Уверен, вам хватит такта и деликатности понять, что я не должен играть роль человека, портящего другим удовольствие.
  — Вы имеете в виду… — снова начал мистер Саттерсвейт, но ему опять не дали закончить.
  — Что главную роль должен играть сэр Чарлз! Он к этому привык, и, более того, кое-кто ожидает этого от него. Разве я не прав? Мадемуазель не понравится, если я узурпирую эту функцию.
  — Вы все схватываете на лету, мсье Пуаро.
  — Но ведь это бросается в глаза! Моя натура очень восприимчива, и я хочу помогать влюбленным, а не препятствовать им. Мы с вами, друг мой, должны трудиться к вящей славе Чарлза Картрайта, не так ли? Когда дело будет раскрыто…
  — Если… — поправил мистер Саттерсвейт.
  — Когда! Я не терплю неудач!
  — Ни разу? — осведомился мистер Саттерсвейт.
  — Бывали случаи, — с достоинством ответил Пуаро, — когда на короткое время я проявлял то, что вы могли бы назвать медлительностью, и не постигал истину так скоро, как мог бы.
  — Но неудач у вас не было?
  Настойчивость мистера Саттерсвейта была вызвана простым любопытством.
  — Eh bien — один раз, давным-давно в Бельгии496. Мы не будем говорить об этом.
  Мистер Саттерсвейт, чье любопытство (и злорадство) было удовлетворено, поспешил переменить тему:
  — Вы сказали, что когда дело будет раскрыто…
  — Его раскроет сэр Чарлз. Это жизненно важно. Я буду всего лишь маленьким зубчиком в колесе — ограничусь советами и намеками. Мне незачем гоняться за почестями и славой — они и так у меня есть в достаточном количестве.
  Мистер Саттерсвейт с интересом изучал Пуаро. Его забавляло наивное и непомерное самомнение маленького человечка, но он не впал в заблуждение, приписывая это пустому бахвальству. Англичане обычно скромны в отношении своих достижений, но представители латинской расы дают им более справедливую оценку. Если они умны, то не видят причин скрывать этот факт.
  — Мне очень любопытно, — снова заговорил мистер Саттерсвейт, — что вы лично надеетесь извлечь из этого дела? Неужели только охотничий азарт?
  Пуаро покачал головой:
  — Нет-нет. Как истинная chien de chasse497, я возбуждаюсь, идя по следу. Но есть еще кое-что — как бы это лучше выразиться — стремление к истине. В мире не существует ничего более прекрасного и интересного, чем правда.
  Последовала пауза.
  Затем Пуаро подобрал лист бумаги, на котором мистер Саттерсвейт аккуратно написал семь имен, и прочитал их вслух:
  — Миссис Дейкрс, капитан Дейкрс, мисс Уиллс, мисс Сатклифф, леди Мэри Литтон-Гор, мисс Литтон-Гор, Оливер Мэндерс… Интересно, не так ли?
  — Что именно?
  — Порядок, в котором следуют эти имена.
  — Не вижу в нем ничего интересного. Мы просто перечислили имена без какого-либо особенного порядка.
  — Список возглавляет миссис Дейкрс. Я делаю вывод, что вы считали ее наиболее вероятным кандидатом в убийцы.
  — Скорее наименее невероятным, — поправил мистер Саттерсвейт.
  — Еще вернее было бы сказать, что вы все предпочли бы видеть ее в этой роли.
  Мистер Саттерсвейт импульсивно открыл рот, собираясь протестовать, но, встретив насмешливый взгляд блестящих зеленых глаз Пуаро, передумал.
  — Возможно, вы правы, мсье Пуаро. Подсознательно мы могли этого желать.
  — Я бы хотел спросить у вас кое-что, мистер Саттерсвейт.
  — Ну конечно, — благодушно позволил тот.
  — Из ваших слов я понял, что сэр Чарлз и мисс Литтон-Гор вместе ходили расспрашивать миссис Бэббингтон.
  — Да.
  — Вы их не сопровождали?
  — Нет. Трое — уже толпа.
  Пуаро улыбнулся:
  — И, возможно, ваши склонности увели вас в иную сторону. У вас, так сказать, имелась другая рыбка для жарки. Куда вы ходили, мистер Саттерсвейт?
  — Я пил чай с леди Мэри Литтон-Гор, — чопорно ответил мистер Саттерсвейт.
  — И о чем вы с ней говорили?
  — Она была достаточно любезна, чтобы поведать мне о неприятностях ее супружеской жизни. — И он вкратце пересказал историю леди Мэри.
  Пуаро сочувственно кивнул:
  — Такое случается часто — идеалистически настроенная молодая девушка, не желая никого слушать, выходит замуж за неподходящего человека. Но больше вы ни о чем не разговаривали? Например, о мистере Оливере Мэндерсе?
  — Ну, вообще-то да.
  — И что же вы о нем узнали?
  Мистер Саттерсвейт повторил рассказ леди Мэри.
  — Почему вы решили, что мы говорили о нем? — спросил он.
  — Потому что вы ходили туда по этой причине. Да-да, не возражайте. Вы, может быть, надеетесь, что преступление совершили миссис Дейкрс или ее муж, но думаете, что это сделал молодой Мэндерс. — Пуаро знаком оборвал протесты мистера Саттерсвейта. — Да-да, вы скрытны по натуре и предпочитаете держать ваши идеи при себе. Я вам симпатизирую, поскольку обычно поступаю так же.
  — Но я не подозреваю его — это абсурд. Я просто хотел узнать о нем побольше.
  — То-то и оно. Он ваш подсознательный выбор. Меня тоже интересует этот молодой человек — заинтересовал еще в тот вечер, когда я обедал здесь, потому что я видел…
  — Что вы видели? — нетерпеливо осведомился мистер Саттерсвейт.
  — Я видел, что по крайней мере двое из присутствующих (возможно, больше) играют роль. Одним был сэр Чарлз. — Пуаро улыбнулся. — Он играл офицера флота, не так ли? Это вполне естественно. Великий актер не перестает играть, покинув сцену. Но Оливер Мэндерс тоже играл — играл роль скучающего и пресыщенного молодого человека, хотя в действительности был весьма энергичным и настороженным. Поэтому, друг мой, я обратил на него внимание.
  — Как вы узнали, что он меня интересует?
  — По многим мелочам. Вас заинтересовала авария, приведшая его тем вечером в Мелфорт-Эбби. Вы не пошли с сэром Чарлзом и мисс Литтон-Гор повидать миссис Бэббингтон. Почему? Потому что вы хотели потихоньку идти по собственному следу. Вы отправились к леди Мэри о ком-то разузнать. О ком же? Это мог быть только кто-то из местных — Оливер Мэндерс. Наконец, что самое характерное, вы поставили его имя в конец списка. В действительности вы считаете наименее подозрительными леди Мэри и мадемуазель Эгг, но имя Мэндерса вы поставили после их имен, потому что он ваша темная лошадка и вы хотите приберечь его для себя.
  — Господи! — воскликнул мистер Саттерсвейт. — Неужели я на самом деле таков?
  — Précisement498. Вы проницательный наблюдатель и предпочитаете держать ваши выводы при себе. Ваше мнение о людях является личной коллекцией, которую вы не демонстрируете другим.
  — По-моему… — начал мистер Саттерсвейт, но его прервало возвращение сэра Чарлза.
  Актер вошел упругим, энергичным шагом.
  — Брр! — поежился Картрайт, наливая себе виски с содовой. — На улице жуткий ветер!
  Мистер Саттерсвейт и Пуаро отказались к нему присоединиться.
  — Ну, — произнес сэр Чарлз, — давайте составим план кампании. Где наш список, Саттерсвейт? Благодарю вас. А теперь, мсье Пуаро, нам нужен совет консультанта.
  — А что вы предлагаете, сэр Чарлз?
  — Разделение труда. Мы могли бы распределить между собой подозреваемых. Кажется, Эгг жаждет заняться миссис Дейкрс. Она считает, что мужчины не могут быть беспристрастны к леди, которая так безупречно одевается. Думаю, к ней желателен профессиональный подход — как к модельеру. Далее Дейкрс. Я знаю кое-кого из его приятелей по ипподрому и мог бы кое-что выяснить. Следующая — Энджела Сатклифф.
  — Она тоже по вашей части, Картрайт, — заметил мистер Саттерсвейт. — Вы ведь хорошо ее знаете, не так ли?
  — Да. Поэтому я предпочел бы, чтобы ею занялся кто-то другой… Во-первых, — он печально улыбнулся, — меня обвинят в отсутствии энтузиазма, а во-вторых… ну, она мой друг, понимаете?
  — Parfaitement499, вполне естественная деликатность. Добрый мистер Саттерсвейт возьмет на себя эту задачу.
  — Леди Мэри и Эгг — они, конечно, не считаются. А как насчет молодого Мэндерса? Хотя его присутствие во время смерти Толли было случайным, мне кажется, мы не должны его исключать.
  — Им займется мистер Саттерсвейт, — сказал Пуаро. — Но, по-моему, вы упустили одно имя из вашего списка, сэр Чарлз. Я имею в виду мисс Уиллс.
  — Да, верно. Ну, если Саттерсвейт возьмет на себя Мэндерса, я займусь мисс Уиллс. Решено? У вас есть предложения, мсье Пуаро?
  — Нет-нет, не думаю. Но я хотел бы услышать результаты.
  — Разумеется. Еще одна идея: если бы мы раздобыли фотографии этих людей, то могли бы ими воспользоваться, наводя справки в Джиллинге.
  — Превосходно! — одобрил Пуаро. — Скажите, ваш друг сэр Бартоломью не пил коктейли, но пил портвейн?
  — Да, он питал особую слабость к портвейну.
  — Мне кажется странным, что он не ощутил ничего необычного. Чистый никотин обладает очень едким и неприятным вкусом.
  — Не забывайте, что в портвейне, вероятно, не было никакого никотина. Ведь содержимое стакана исследовали.
  — Ах да, как глупо с моей стороны! Но каким бы образом сэр Бартоломью ни принял никотин, он должен был почувствовать неприятный вкус.
  — Едва ли, — возразил сэр Чарлз. — Прошлой весной Толли перенес тяжелый грипп, и это сильно притупило его чувство вкуса и обоняния.
  — Возможно, — задумчиво промолвил Пуаро. — Это все упрощает. — Затем он повернулся к мистеру Саттерсвейту: — Вы позволите мне кое-что предложить?
  — Да?
  Пуаро наклонился вперед и вполголоса произнес:
  — Спросите у молодого Мэндерса, почему он подстроил аварию. Скажите, что полиция его подозревает, и посмотрите, как он на это отреагирует.
  Глава 6
  Синтия Дейкрс
  Демонстрационный зал «Амброзин лимитед» выглядел достаточно просто. Белесые стены, плотный ковер и обивка мебели казались почти бесцветными. В некоторых местах поблескивал хром, а на одной из стен красовалась гигантская геометрическая фигура ярко-голубого и лимонно-желтого цвета. Зал оформлял мистер Сидни Сэндфорд — один из самых модных молодых художников-декораторов.
  Эгг Литтон-Гор сидела в современном кресле, слегка напоминающем зубоврачебное, и наблюдала за скользящими мимо нее манекенщицами с красивыми скучающими лицами. Всем своим видом она старалась показать, что ей ничего не стоит истратить на платье пятьдесят или шестьдесят фунтов.
  Миссис Дейкрс, выглядевшая, как всегда, великолепно, делала свое дело.
  — Как вам это платье? Бантики на плечах такие забавные, верно? И линия талии просто пронзительная. Хотя я выбрала бы не красный цвет, а новый оттенок — «Эспаньоль» — похож на горчицу с перцем. Или вам нравится платье цвета «Вен ординер»? Нелепо, но абсолютно пронзительно. В наши дни одежда не должна выглядеть серьезно.
  — Трудно сразу решить, — ответила Эгг и добавила доверительным тоном: — Понимаете, раньше я вообще не могла себе позволить выбирать одежду. Мы всегда были ужасно бедны. Я вспомнила, как чудесно вы выглядели в тот вечер в «Вороньем гнезде», и подумала: «Теперь, когда у меня есть деньги, я пойду к миссис Дейкрс и спрошу у нее совета».
  — Это просто очаровательно, дорогая. Я обожаю одевать молодых девушек. Очень важно, чтобы они не выглядели сыро — если вы понимаете, что я имею в виду.
  «В тебе-то нет ничего сырого, — подумала неблагодарная Эгг. — Поджарена в самую меру».
  — Вы такая яркая индивидуальность, — продолжала миссис Дейкрс. — Вам не следует носить ничего ординарного. Ваша одежда должна быть простой и пронзительной, но не бросаться в глаза. Вы меня понимаете? Хотите приобрести несколько вещей?
  — Я подумываю о четырех вечерних платьях, паре дневных и одном-двух спортивных костюмах.
  И без того медоточивые манеры миссис Дейкрс стали еще приторнее. К счастью, она не знала, что в данный момент на банковском счете Эгг ровно пятнадцать фунтов двенадцать шиллингов и что этой суммы ей должно было хватить до декабря.
  Мимо проплыло еще несколько девушек в изысканных платьях. В промежутках между разговорами об одежде Эгг умудрялась затрагивать другие темы.
  — Полагаю, с тех пор вы ни разу не были в «Вороньем гнезде»? — спросила она.
  — Нет, я не могла себя заставить. Все это было так неприятно. К тому же в Корнуолле всегда полно художников, а я их просто не выношу. У них такие нескладные фигуры.
  — Ужасная история, не так ли? — посетовала Эгг. — Мистер Бэббингтон был таким славным стариком.
  — Да, для своего времени, — уточнила миссис Дейкрс.
  — Вы ведь встречали его и раньше, не так ли?
  — Эту археологическую раскопку? Разве? Не припоминаю.
  — По-моему, он об этом упомянул. Правда, не в Корнуолле. Кажется, это было в месте под названием Джиллинг.
  — Вот как? — Взгляд миссис Дейкрс стал рассеянным. — Нет, Марсель, мне нужен «Пти скандаль» — модель Дженни, — а потом голубое «Пату».
  — Странно, что сэра Бартоломью отравили, — промолвила Эгг.
  — Дорогая моя, это было настолько пронзительно, что у меня нет слов! Мне это принесло колоссальную прибыль. Эти кошмарные женщины стали приходить одна за другой и заказывать платья просто в погоне за сенсацией… Думаю, эта модель «Пату» вам подойдет. Взгляните на эти нелепые и абсолютно бесполезные оборки — они делают платье просто очаровательным. Без них оно выглядело бы скучным… Да, смерть бедного сэра Бартоломью стала для меня даром божьим. Ведь есть ничтожный шанс, что его убила я. Ну, я на этом сыграла. Ужасные толстухи приходят только для того, чтобы на меня поглазеть. Просто пронзительно! К тому же…
  Но ее прервало появление монументальной американки — очевидно, ценного клиента.
  Покуда американка излагала свои требования, которые должны были обойтись ей в немалую сумму, Эгг незаметно ускользнула, сказав молодой леди, сменившей миссис Дейкрс, что должна подумать, прежде чем сделать окончательный выбор.
  Выйдя на Брук-стрит, Эгг посмотрела на часы. Было без двадцати час. Вскоре она сможет осуществить свой второй план.
  Эгг дошла до Беркли-сквер, затем медленно побрела назад. В час дня она притворилась, будто разглядывает витрину с китайскими безделушками.
  Мисс Дорис Симс быстро вышла на Брутон-стрит и повернула в направлении Беркли-сквер.
  — Извините, — обратилась к ней Эгг. — Не могла бы я поговорить с вами?
  Девушка с удивлением обернулась.
  — Вы одна из манекенщиц в «Амброзин», не так ли? Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что у вас самая совершенная фигура, какую я когда-либо видела.
  Дорис Симс не обиделась. Она лишь слегка смутилась.
  — Очень любезно с вашей стороны, мадам, — отозвалась она.
  — И вы выглядите очень милой, — продолжала Эгг. — Поэтому я хочу попросить вас об одолжении. Может, мы сходим на ленч в «Беркли» или «Риц» и там поговорим об этом?
  Недолго поколебавшись, Дорис согласилась. Она была любопытной и любила хорошо поесть.
  Заняв столик и сделав заказ, Эгг пустилась в объяснения:
  — Надеюсь, это останется между нами. Понимаете, моя работа — писать о различных женских профессиях. Не могли бы вы рассказать мне немного о вашей?
  Дорис выглядела слегка разочарованной, но охотно согласилась и начала распространяться о плюсах и минусах профессии манекенщицы. Эгг время от времени делала записи в маленьком блокнотике.
  — Большое вам спасибо, — поблагодарила Эгг. — Для меня все это внове. Понимаете, я очень нуждаюсь в деньгах, и немного журналистской работы меня выручает. С моей стороны было дерзостью вот так явиться в «Амброзин» и притвориться, будто я в состоянии купить ваши платья, хотя не знаю, как дотянуть до Рождества. Наверное, миссис Дейкрс пришла бы в ярость, если бы догадалась об этом.
  — Еще бы, — хихикнула Дорис.
  — Я хорошо справилась? — спросила Эгг. — По мне можно было сказать, что у меня полно денег?
  — Вы выглядели великолепно, мисс Литтон-Гор. Мадам думает, что вы купите целую кучу вещей.
  Эгг вздохнула:
  — Боюсь, она будет разочарована.
  Дорис снова хихикнула. Ленч и Эгг пришлись ей по вкусу.
  «Должно быть, эта молодая леди из высшего общества, но совсем не важничает», — думала она.
  Установив с Дорис дружеские отношения, Эгг без труда сделала так, что девушка более свободно заговорила о своей хозяйке.
  — Миссис Дейкрс всегда казалась мне злой, как ведьма, — поделилась она. — Так оно и есть?
  — Никто из нас ее не любит, мисс Литтон-Гор. Конечно, она умная, и голова у нее отлично приспособлена для бизнеса — не то что у светских дам, которые открывают ателье пошива дамского платья и тут же прогорают, потому что их подруги заказывают одежду и не платят за нее. С мадам эти штучки не пройдут — она тверда как сталь, но вкус у нее отменный, и она знает, как убедить клиенток выбрать то, что им подходит.
  — Наверное, она зарабатывает кучу денег?
  Во взгляде Дорис мелькнуло странное выражение.
  — Не подумайте, что я сплетничаю…
  — Конечно, — успокоила ее Эгг. — Продолжайте.
  — Но если спросите меня, то фирма в долгу как в шелку. К мадам приходил один еврейский джентльмен — думаю, она заняла у него деньги, чтобы удержаться на плаву, в надежде, что торговля оживится, и увязла окончательно. Иногда мадам выглядит просто кошмарно — не знаю, на что она была бы похожа без макияжа. Вряд ли она спит по ночам.
  — А что собой представляет ее муж?
  — По-моему, дрянной тип. Хотя мы нечасто его видим. Другие девушки со мной не согласны, но мне кажется, мадам все еще к нему привязана. Конечно, ходили разные слухи…
  — А именно? — спросила Эгг.
  — Ну, я же говорила, что не люблю сплетничать…
  — Да, разумеется. Так что за слухи?
  — Ну, девушки болтали о каком-то молодом парне — очень богатом, но… не то чтобы совсем чокнутом, однако с придурью. Мадам им помыкала вовсю, а он был настолько мягкотелым, что ей ничего бы не стоило вытянуть из него деньги и поправить дела. Но внезапно его отправили в морское путешествие.
  — Кто отправил? Доктор?
  — Да, с Харли-стрит. По-моему, тот самый доктор, которого убили в Йоркшире — вроде как отравили.
  — Сэр Бартоломью Стрейндж?
  — Да, он. Мадам тогда была у него в гостях, и мы посмеивались между собой — не убила ли она его из мести? Конечно, это просто шутка…
  — Естественно, — кивнула Эгг. — Хотя мисс Дейкрс соответствует моему представлению о женщинах-убийцах — такая твердая и безжалостная…
  — И характер у нее сварливый! Когда она не с той ноги встанет, никто из нас не осмеливается и близко к ней подойти. Говорят, муж ее боится как огня — и неудивительно!
  — Вы когда-нибудь слышали, чтобы она упоминала человека по фамилии Бэббингтон или место в Кенте под названием Джиллинг?
  — Право, не помню. — Дорис посмотрела на часы. — Мне надо бежать, а то опоздаю.
  — До свидания и спасибо за помощь.
  — Рада была с вами поболтать. До свидания, мисс Литтон-Гор. Надеюсь, ваша статья будет иметь успех. С нетерпением буду ее ждать.
  «Не дождешься, дорогая моя», — подумала Эгг, попросив счет.
  Проведя черту под мнимыми набросками к статье, она записала в блокнотике:
  
  «Синтия Дейкрс. Считают, что у нее финансовые затруднения. Судя по описанию, сварливая особа. Богатый молодой человек, с которым у нее, как предполагают, была связь, отправлен в морское путешествие сэром Бартоломью Стрейнджем. Никак не прореагировала на упоминание о Джиллинге и заявление, что Бэббингтон знал ее».
  
  «Не слишком много, — подумала Эгг. — Правда, есть возможный мотив для убийства сэра Бартоломью, но не очень убедительный. Может быть, мсье Пуаро сумеет что-то из этого вытянуть. Я — нет».
  Глава 7
  Капитан Дейкрс
  Эгг еще не завершила дневную программу. Следующим местом ее назначения был Сент-Джонс-Хаус, где жили Дейкрсы. Это было новое здание с безумно дорогими квартирами, ящиками с цветами на окнах и швейцарами в таких пышных ливреях, что они походили на иностранных генералов.
  Не входя в дом, Эгг шагала взад-вперед по тротуару на противоположной стороне улицы. Через час ей начало казаться, что она успела прошагать несколько миль.
  В половине шестого у здания остановилось такси, из которого вышел капитан Дейкрс. Подождав минуты три, Эгг перешла дорогу и вошла в подъезд.
  Когда она нажала кнопку звонка квартиры номер 3, Дейкрс сам открыл дверь. Он еще не успел снять пальто.
  — Здравствуйте, — произнесла Эгг. — Вы помните меня? Мы встречались в Корнуолле, а затем в Йоркшире.
  — Конечно, помню. В обоих случаях встречу сопровождала смерть, верно? Входите, мисс Литтон-Гор.
  — Я хотела повидать вашу жену. Она дома?
  — Синтия в своем ателье на Брук-стрит.
  — Знаю. Я была там сегодня, но подумала, что она уже вернулась и не будет возражать против моего прихода. Простите, если я вас побеспокоила…
  Эгг сделала паузу.
  «Хорошенькая девчонка!» — подумал Фредди Дейкрс.
  — Синтия возвращается в седьмом часу, а я только что вернулся из Ньюбери500. День выдался паршивый, и я уехал рано. Может, сходим в клуб «72» и выпьем по коктейлю?
  Эгг согласилась, хотя подозревала, что Дейкрс уже принял достаточную дозу алкоголя.
  — Неплохо, — одобрила она, сидя в полумраке клуба «72» и потягивая мартини. — Я никогда не бывала здесь раньше.
  Фредди Дейкрс снисходительно улыбнулся. Ему нравились молодые и хорошенькие девушки — не так сильно, как кое-что другое, но все же…
  — Скверная история вышла тогда в Йоркшире, — заметил он. — Странно, что отравили доктора. Обычно бывает наоборот — доктора отравляют других. — Дейкрс захохотал над собственной остротой и заказал еще одну порцию розового джина.
  — Интересная мысль, — похвалила Эгг. — Мне это никогда в голову не приходило.
  — Всего лишь шутка, — поправил ее Фредди Дейкрс.
  — Странно, что при каждой нашей встрече кто-нибудь умирает, — заметила Эгг.
  — Действительно странно, — согласился Дейкрс. — Вы имеете в виду старого священника… как бишь его… в доме у этого, актера?
  — Да. Странно, что он умер так внезапно.
  — Чертовски неприятно, — кивнул Дейкрс. — Когда рядом с тобой люди мрут как мухи, невольно думаешь, что следующая очередь — твоя. От этого мурашки по коже бегают.
  — Вы ведь знали сэра мистера Бэббингтона раньше в Джиллинге, не так ли?
  — Понятия не имею, что это за место. Нет, до того вечера я и в глаза старика не видел. Забавно, что он окочурился точь-в-точь как Стрейндж. Может, его тоже отравили, а?
  — Вы так думаете?
  Дейкрс покачал головой:
  — Пасторов никто не убивает. Другое дело — докторов.
  — Пожалуй, — согласилась Эгг.
  — Врачи всюду суют свой нос. — Он наклонился вперед. Язык у него начал слегка заплетаться. — Не оставляют человека в покое. Этого нельзя допускать.
  — Я не вполне понимаю, что вы имеете в виду.
  — Девочка моя, я же вам объясняю! Они могут запереть человека, отобрать у него то, без чего он никак не может, и не давать, сколько бы он их ни умолял. Им плевать, какие адские муки терпит их клиент. Вот что такое врачи — уж я-то знаю! — Его лицо судорожно подергивалось, а глаза с крошечными зрачками смотрели мимо Эгг. — Это сущий ад, говорю вам! А они называют это лечением — притворяются, будто делают благородное дело! Свиньи!
  — Разве сэр Бартоломью Стрейндж… — осторожно начала Эгг.
  — Сэр Бартоломью — врун! Хотел бы я знать, что творится в его драгоценном санатории! Если попадешь туда, выйти уже не сможешь, а они говорят, что ты пришел по своей воле! Как бы не так! Только потому, что они тебя схватили в приступе белой горячки… — Теперь Дейкрс дрожал всем телом. — Похоже, я совсем расклеился, — виновато признался он и, подозвав официанта, стал уговаривать Эгг выпить еще, а когда она отказалась, заказал себе очередную порцию. — Так-то лучше, — удовлетворенно вздохнул Дейкрс, осушив стакан. — Скверно, когда расшатываются нервы. Я не должен сердить Синтию. Она велела мне не болтать лишнее. Если в полиции узнают, они могут подумать, что это я прикончил старину Стрейнджа. Кто-то ведь сделал это — должно быть, один из нас. Который — вот в чем вопрос.
  — Возможно, вы это знаете? — предположила Эгг.
  — Почему я должен это знать? — Дейкрс с подозрением уставился на нее. — Ничего я не знаю. Я не собирался соглашаться на его чертово лечение, что бы там ни говорила Синтия. Они оба что-то замышляли, но меня им не одурачить. — Он выпрямился. — Я сильный человек, мисс Литтон-Гор.
  — Не сомневаюсь, — отозвалась Эгг. — Скажите, вам известно что-нибудь о миссис де Рашбриджер, которая лечится в этом санатории?
  — Рашбриджер? Старик Стрейндж что-то говорил о ней. Но что именно, не могу вспомнить. — Дейкрс вздохнул и покачал головой. — Память слабеет с каждым днем. И у меня полно врагов. Даже сейчас они, возможно, за мной шпионят. — Он с тревогой огляделся вокруг, потом наклонился над столом к Эгг. — Что эта женщина делала в моей комнате в тот день?
  — Какая женщина?
  — С физиономией, как у кролика, — которая пишет пьесы. Это было утром после того… после того, как он умер. Я поднимался к себе после завтрака, а она вышла из моей комнаты и прошла через дверь в конце коридора на половину прислуги. Странно, не так ли? Что ей понадобилось у меня в комнате? Что она там искала? Или, думаете, Синтия говорит правду?
  — А что говорит миссис Дейкрс?
  — Что мне это показалось. Что я все воображаю. — Фредди Дейкрс с горечью усмехнулся. — Конечно, мне иногда мерещатся змеи или розовые мыши, но женщина — другое дело. Ее я видел по-настоящему. Странная бабенка. У нее дурной глаз — видит тебя как будто насквозь. — Он откинулся на спинку стула и, казалось, задремал.
  Эгг встала.
  — Я должна идти. Спасибо, капитан Дейкрс.
  — Не за что. Для меня было удовольствием… — Он не договорил.
  «Лучше уйти, пока он не отключился совсем», — подумала Эгг.
  Она вышла из прокуренного помещения в вечернюю прохладу.
  Служанка Битрис говорила, что мисс Уиллс все время что-то вынюхивала. А теперь это подтвердил Фредди Дейкрс. Что она искала и что нашла? Возможно ли, что мисс Уиллс что-то знает?
  А эта невнятная история о сэре Бартоломью Стрейндже? Быть может, Фредди Дейкрс тайком боялся и ненавидел его?
  Это казалось вероятным.
  Но в его болтовне не было и намека на причастность к смерти Стивена Бэббингтона.
  «Неужели он умер своей смертью?» — подумала Эгг.
  Внезапно она затаила дыхание при виде заголовка в газете, которую держал мальчишка-продавец в нескольких футах от нее: «РЕЗУЛЬТАТ ЭКСГУМАЦИИ В КОРНУОЛЛЕ».
  Эгг протянула пенни и схватила газету. При этом она едва не столкнулась с женщиной, делающей то же самое. Извинившись, она узнала мисс Милрей — компетентную секретаршу сэра Чарлза.
  Стоя рядом, они читали заметку.
  Слова плясали перед глазами Эгг. Анализ внутренних органов… Никотин…
  — Значит, его тоже убили, — констатировала Эгг.
  — О боже! — воскликнула мисс Милрей. — Это ужасно!
  Ее грубые черты были искажены волнением. Эгг с удивлением смотрела на нее. Она всегда воспринимала мисс Милрей как бездушный автомат.
  — Меня это расстроило, — объяснила мисс Милрей. — Ведь я знала его всю жизнь.
  — Мистера Бэббингтона?
  — Да. Моя мать живет в Джиллинге, где он раньше был викарием. Естественно, я огорчилась.
  — Да, конечно.
  — Не знаю, что делать. — Женщина слегка покраснела под недоуменным взглядом Эгг. — Я хотела бы написать миссис Бэббингтон, но это кажется не вполне… Не знаю, как мне поступить.
  Объяснение не показалось Эгг достаточно удовлетворительным.
  Глава 8
  Энджела Сатклифф
  — Вы друг или сыщик? Я должна это знать.
  Мисс Сатклифф насмешливо блеснула глазами. Она сидела на стуле, закинув ногу на ногу. Ее седеющие волосы были аккуратно причесаны. Мистер Саттерсвейт невольно залюбовался ее изящными лодыжками. Очарование мисс Сатклифф во многом было обязано тому факту, что она редко принимала что-либо всерьез.
  — По-вашему, это вежливо? — запротестовал мистер Саттерсвейт.
  — Разумеется. Должна же я знать, пришли вы сюда ради моих прекрасных глаз, как выражаются французы, или расспрашивать об убийствах.
  — Неужели вы можете сомневаться в правильности первой альтернативы? — с поклоном отозвался мистер Саттерсвейт.
  — Могу и сомневаюсь, — энергично ответила актриса. — Вы один из тех людей, которые выглядят безобидными, а на деле жаждут крови.
  — Нет-нет!
  — Да-да. Правда, я еще не решила, считать ли то, что тебя подозревают в убийстве, оскорблением или комплиментом. Пожалуй, это скорее комплимент. — Она склонила голову набок и ослепительно улыбнулась.
  «Восхитительное создание!» — подумал мистер Саттерсвейт.
  — Должен признаться, дорогая леди, — проговорил он, — что смерть сэра Бартоломью Стрейнджа меня очень заинтересовала. Как вы, возможно, знаете, мне приходилось участвовать в таких делах и раньше…
  Мистер Саттерсвейт сделал паузу, надеясь, что мисс Сатклифф проявит некоторую осведомленность о его деятельности, но она всего лишь спросила:
  — Скажите мне только одно: в том, что говорит эта девушка, что-то есть?
  — Какая девушка и что она говорит?
  — Эгг Литтон-Гор — та, которая так увлечена Чарлзом. Что за негодник — никак не угомонится! Она думает, что того славного старика в Корнуолле тоже убили.
  — А что думаете вы?
  — Ну, обе смерти выглядели совершенно одинаково… Девушка далеко не глупа. Как вы считаете, у Чарлза это серьезно?
  — По-моему, ваше мнение на этот счет куда ценнее моего, — отозвался мистер Саттерсвейт.
  — Вы осторожны до отвращения! — воскликнула мисс Сатклифф. — Ну а я… — актриса вздохнула и бросила на него взгляд из-под полуопущенных ресниц, — чудовищно неосторожна. Я хорошо знаю Чарлза и вообще мужчин. Мне кажется, он намерен остепениться. Теперь вокруг него ореол добродетели. Помяните мое слово, Чарлз в рекордный срок обзаведется семьей. Как скучны мужчины, когда они хотят остепениться! Сразу теряют все очарование.
  — Меня часто интересовало, почему сэр Чарлз никогда не был женат, — признался мистер Саттерсвейт.
  — Дорогой мой, он никогда не выказывал такого желания. Чарлз не из той породы, несмотря на все свое очарование… — Она снова вздохнула. В ее глазах мелькнули искорки. — Когда-то мы с ним были близки — к чему отрицать то, что все знают? Это было очень приятно, и мы до сих пор лучшие друзья. Наверное, потому малютка Литтон-Гор смотрит на меня волком. Она подозревает, что я все еще питаю tendresse501 к Чарлзу. Возможно, так оно и есть. Пока что я, в отличие от большинства моих друзей, еще не создала мемуары с подробнейшим описанием всех моих связей. Если бы я это сделала, маленькая Эгг была бы шокирована. Современных девушек шокировать ничего не стоит. А вот ее мамашу это нисколько не удивило бы. Таких добродетельных викторианских особ шокировать нелегко. Они мало говорят, но всегда думают худшее…
  Мистер Саттерсвейт ограничился фразой:
  — По-моему, вы правы, подозревая, что Эгг Литтон-Гор вам не доверяет.
  Мисс Сатклифф нахмурилась:
  — Я не уверена, что немножко не ревную к ней… Мы, женщины, настоящие кошки. Мурлычем, мяукаем, а потом начинаем царапаться… — Она засмеялась. — Интересно, почему Чарлз не пришел расспросить меня об этом деле? Должно быть, он считает меня виновной и ему не позволила щепетильность… А как вы думаете, мистер Саттерсвейт, я виновна? — Мисс Сатклифф встала и протянула руку. — «Никакие ароматы Аравии не отобьют этого запаха у этой маленькой ручки!..»502 Нет, я не леди Макбет. Моя стихия — комедия.
  — И у вас нет мотива, — заметил мистер Саттерсвейт.
  — Верно. Мне нравился Бартоломью Стрейндж. Мы были друзьями. У меня не было причин желать ему смерти. Я хотела бы принять участие в охоте за его убийцей. Могу я чем-нибудь помочь?
  — Полагаю, мисс Сатклифф, вы не видели и не слышали ничего, что могло бы иметь отношение к преступлению?
  — Ничего, о чем я уже не рассказала бы полиции. Гости только что прибыли на уик-энд, когда умер сэр Бартоломью.
  — А как насчет дворецкого?
  — Я едва его заметила.
  — Кто-нибудь из гостей вел себя странно?
  — Нет. Конечно, тот юноша… как его… Мэндерс появился довольно неожиданно.
  — Сэр Бартоломью казался удивленным?
  — Да, пожалуй. Перед тем как мы пошли обедать, он сказал мне, что это новый способ являться незваным. «Жаль, что парень попортил мне стену», — добавил он.
  — Сэр Бартоломью был в хорошем настроении?
  — В очень хорошем!
  — Что за потайной ход, о котором вы упомянули полиции?
  — По-моему, он начинался в библиотеке. Сэр Бартоломью обещал показать его мне, но, к сожалению, не успел.
  — А как была затронута эта тема?
  — Мы обсуждали его недавнюю покупку — старинное бюро орехового дерева. Я спросила, есть ли в нем потайной ящик, и добавила, что такие ящики — моя тайная страсть. «Насколько я знаю, нет, — ответил сэр Бартоломью. — Зато в доме есть потайной ход».
  — Он не упоминал свою пациентку — некую миссис де Рашбриджер?
  — Нет.
  — Вы знаете место в Кенте под названием Джиллинг?
  — Джиллинг? Не думаю. А что?
  — Ну, вы ведь раньше были знакомы с мистером Бэббингтоном?
  — Кто это?
  — Человек, который умер или был убит в «Вороньем гнезде».
  — А, священник. Я забыла его фамилию. Нет, до того вечера я ни разу его не видела. Кто вам сказал, что мы были знакомы?
  — Тот, кто должен знать, — дерзко отозвался мистер Саттерсвейт.
  Мисс Сатклифф рассмеялась:
  — Неужели думают, что у меня была с ним связь? Архидьяконы иногда шалят, так почему бы и не викарии? Повторяю — до того вечера я его ни разу не видела.
  Мистеру Саттерсвейту пришлось довольствоваться этим заявлением.
  Глава 9
  Мьюриэл Уиллс
  Дом номер 5 по Аппер-Кэткарт-роуд в Тутинге казался неподходящим жилищем для драматурга-сатирика. Сэра Чарлза проводили в комнату с розовыми портьерами и стенами цвета овсянки, украшенными сверху фризом в виде золотого дождя. Помещение изобиловало фотографиями, фарфоровыми собачками и маленькими столиками; телефон был накрыт куклой с гофрированной юбкой; сомнительного вида медные изделия с претензией на дальневосточные были явно изготовлены в Бирмингеме.
  Мисс Уиллс появилась настолько бесшумно, что сэр Чарлз, изучавший долговязую куклу Пьеро, лежащую поперек дивана, не слышал, как она вошла. Лишь ее тоненький голосок, произнесший обычное приветствие, заставил его повернуться.
  Джемпер болтался на угловатой фигуре мисс Уиллс. Чулки топорщились на худых ногах в лакированных туфлях на высоком каблуке.
  Обменявшись с нею рукопожатиями, сэр Чарлз взял предложенную сигарету и опустился на диван рядом с Пьеро. Мисс Уиллс села напротив. Стекла ее пенсне поблескивали от света из окна.
  — Удивительно, что вы отыскали меня здесь, — произнесла мисс Уиллс. — Моя мать будет в восторге. Она обожает театр — в особенности романтические пьесы. Все время вспоминает ту, где вы играли принца в университете. Мама ходит на дневные спектакли и любит шоколад.
  — Просто очаровательно, — отозвался сэр Чарлз. — Вы не представляете, как приятно, когда тебя помнят. У публики память коротка! — Он вздохнул.
  — Мама будет очень рада с вами познакомиться. На днях приходила мисс Сатклифф, и она до сих пор опомниться не может.
  — Энджела была здесь?
  — Да, она играет в моей пьесе «Щенок заржал».
  — Я читал о ней. Интригующее название.
  — Рада, что вы так считаете. Мисс Сатклифф оно тоже нравится. Это современная версия детского стишка: «Гей, кошка и скрипка, пляши, да не шибко, щенок на заборе заржал; корова подпрыгнула выше луны, и чайник с тарелкой сбежал»503. Разумеется, все вращается вокруг роли мисс Сатклифф — остальные ей подыгрывают.
  — В наши дни весь мир походит на этот стишок — повсюду такая же неразбериха, — промолвил сэр Чарлз. «Щенок, конечно, сама мисс Уиллс, — догадался он. — Она наблюдает и смеется».
  Свет переместился с пенсне мисс Уиллс, и сэр Чарлз смог разглядеть ее смышленые светло-голубые глаза.
  «У этой женщины дьявольское чувство юмора», — подумал он.
  — Любопытно, догадываетесь ли вы, какое дело привело меня сюда?
  — Ну, — лукаво усмехнулась мисс Уиллс, — едва ли желание повидать такое невзрачное существо, как я.
  Сэр Чарлз отметил разницу между речью и литературным стилем мисс Уиллс. В разговоре ее юмор был добродушно-лукавым, а на бумаге выглядел едким и циничным.
  — Вообще-то это была идея мистера Саттерсвейта, — признался сэр Чарлз. — Он считает себя знатоком человеческой натуры.
  — Он хорошо разбирается в людях, — кивнула мисс Уиллс. — По-моему, это его хобби.
  — Ему кажется, что если тем вечером в Мелфорт-Эбби было нечто достойное внимания, то вы непременно это заметили.
  — Он так сказал?
  — Да.
  — Должна признаться, меня это заинтересовало, — медленно произнесла мисс Уиллс. — Понимаете, я еще никогда не видела убийства. Для писателя все может послужить материалом, не так ли?
  — Это известная аксиома.
  — Поэтому я старалась подметить как можно больше. По-видимому, это была авторская версия «вынюхивания», о котором упомянула Битрис.
  — Насчет гостей?
  — Да.
  — И что именно вы подметили?
  Пенсне блеснуло снова.
  — Ничего существенного — иначе я сообщила бы полиции, — с праведным видом сообщила мисс Уиллс.
  — Но все-таки вы что-то заметили?
  — Я всегда все замечаю. Это происходит само собой, но очень меня забавляет. — Она хихикнула.
  — И что же вы заметили в тот раз?
  — О, ничего значительного, сэр Чарлз. Просто маленькие черточки характеров. Люди меня очень интересуют. Они такие типичные, если вы понимаете, что я имею в виду.
  — Типичные для чего?
  — Для самих себя. О, я не могу объяснить. Мне всегда трудно подобрать нужные выражения. — Мисс Уиллс захихикала снова.
  — Ваше перо куда смертоноснее вашего языка, — улыбнулся сэр Чарлз.
  — Не думаю, что эпитет «смертоносный» можно расценить как комплимент.
  — Признайтесь, моя дорогая мисс Уиллс, что с пером в руке вы становитесь абсолютно безжалостной.
  — По-моему, это вы безжалостны ко мне, сэр Чарлз.
  «Нужно выбираться из этой трясины взаимного подшучивания», — подумал Картрайт.
  — Выходит, вы не заметили ничего конкретного, мисс Уиллс? — спросил он.
  — Ну… не совсем. Кое о чем мне следовало уведомить полицию, но это ускользнуло у меня из памяти.
  — О чем же?
  — О дворецком. У него родимое пятно на левом запястье. Я заметила его, когда он подавал мне овощи. Полагаю, такие вещи могут оказаться полезными.
  — Я бы сказал — весьма полезными. Полиции никак не удается выследить этого Эллиса. Право, мисс Уиллс, вы замечательная женщина. Никто из слуг и гостей не упоминал о родимом пятне.
  — Большинство людей не умеют пользоваться глазами, — заметила мисс Уиллс.
  — Где именно находилось это пятно? И какого оно было размера?
  — Если вы покажете ваше запястье…
  Сэр Чарлз протянул левую руку.
  — Благодарю вас. Оно было вот здесь. — Мисс Уиллс указала пальцем на нужное место. — Размером примерно с шестипенсовик, а формой напоминало Австралию.
  — Спасибо. Превосходное описание. — Сэр Чарлз убрал руку и опустил манжету.
  — Думаете, я должна написать об этом в полицию?
  — Безусловно. Это может помочь отыскать дворецкого. Черт возьми! — с чувством добавил сэр Чарлз. — В детективной литературе у злодея всегда имеется особая примета. Я как раз сетовал, что жизнь в этом смысле отстает от литературы.
  — В книгах обычно фигурирует шрам, — задумчиво промолвила мисс Уиллс.
  — Пятно тоже сойдет, — заметил сэр Чарлз. Он выглядел довольным, как мальчишка. — Беда в том, что большинство людей не обладают приметной внешностью. В них нет ничего, что бросалось бы в глаза.
  Мисс Уиллс вопросительно посмотрела на него.
  — Например, старый Бэббингтон, — продолжал сэр Чарлз. — У него была на редкость нехарактерная внешность. Абсолютно не за что зацепиться.
  — У него очень характерные руки, — возразила мисс Уиллс. — Я называю их «руки ученого». Они немного покорежены артритом, но с точеными пальцами и красивыми ногтями.
  — До чего же вы наблюдательны! Хотя вы ведь знали его раньше, не так ли?
  — Мистера Бэббингтона?
  — Ну, я помню, он как-то говорил мне, что уже встречался с вами. Не помню только, где именно.
  Мисс Уиллс решительно покачала головой:
  — Должно быть, вы или он меня с кем-то спутали. До того вечера я никогда его не видела.
  — Наверное, я ошибся. Я думал, может быть, в Джиллинге… — Он внимательно посмотрел на мисс Уиллс, но на ее лице не дрогнул ни один мускул.
  — Нет, — отрезала она.
  — Вам никогда не приходило в голову, мисс Уиллс, что мистера Бэббингтона, возможно, тоже убили?
  — Я знаю, что так думаете вы и мисс Литтон-Гор — во всяком случае, вы.
  — А что вы думаете?
  — Это не кажется вероятным.
  Обескураженный явным отсутствием интереса со стороны мисс Уиллс, сэр Чарлз переменил тему:
  — Сэр Бартоломью ни разу не упоминал о некоей мисс де Рашбриджер?
  — По-моему, нет.
  — Она была пациенткой в его санатории. Страдала потерей памяти после нервного срыва.
  — Как-то он упоминал случай потери памяти, — припомнила мисс Уиллс. — Говорил, что больного можно загипнотизировать и вернуть ему память.
  — В самом деле? Интересно, может ли это оказаться существенным?..
  Сэр Чарлз задумчиво нахмурился. Мисс Уиллс молчала.
  — Больше вы ничего не можете мне сообщить о ком-либо из гостей?
  — Нет.
  Ему показалось, что она слегка помедлила перед ответом.
  — О миссис Дейкрс, капитане Дейкрсе, мисс Сатклифф или мистере Мэндерсе? — Сэр Чарлз внимательно наблюдал за ней, произнося каждое имя. Один раз ему показалось, что глаза под стеклами пенсне блеснули, но он не был в этом уверен.
  — Боюсь, что не могу, сэр Чарлз.
  — Ну, ничего не поделаешь. — Он поднялся. — Саттерсвейт будет разочарован.
  — Очень сожалею, — чопорно произнесла мисс Уиллс.
  — Это я сожалею, что побеспокоил вас. Вы, наверное, заняты.
  — Вообще-то да.
  — Очередная пьеса?
  — Да. По правде говоря, я подумываю использовать некоторых персонажей на вечеринке в Мелфорт-Эбби.
  — А как насчет клеветы?
  — Все будет в порядке, сэр Чарлз. Люди никогда не узнают себя на сцене. — Она хихикнула. — Особенно если автор, как вы сказали, безжалостен.
  — Вы имеете в виду, что мы все обладаем преувеличенным мнением о своих достоинствах и не узнаем правду о себе, если она изображена без прикрас? Я был прав, мисс Уиллс, вы жестокая женщина.
  — Вам нечего бояться, сэр Чарлз. Женщины редко бывают жестоки к мужчинам — разве только в исключительных случаях. Зато другим женщинам нечего ждать пощады.
  — Вы имеете в виду, что вонзили ваш аналитический нож в какую-то несчастную женщину? В которую именно? Попробую догадаться. Синтия не слишком популярна у представительниц своего пола.
  Мисс Уиллс не ответила — она продолжала улыбаться кошачьей улыбкой.
  — Вы сами записываете ваши пьесы или диктуете их?
  — Записываю, а потом отдаю на перепечатку.
  — Вам следовало бы обзавестись секретарем.
  — Возможно. А у вас все еще служит эта бесподобная мисс… кажется, мисс Милрей?
  — Да. Она временно уезжала ухаживать за больной матерью, но уже вернулась. В высшей степени компетентная секретарша.
  — Так я и думала. Вероятно, она немного импульсивна.
  — Импульсивна? Мисс Милрей?
  Сэр Чарлз уставился на нее. Даже во время самых буйных полетов фантазии он никогда не ассоциировал мисс Милрей с импульсивностью.
  — Возможно, лишь изредка, — уточнила мисс Уиллс.
  Сэр Чарлз покачал головой:
  — Мисс Милрей — совершенный робот. До свидания, мисс Уиллс. Простите, что потревожил вас, и не забудьте сообщить полиции о родимом пятне.
  — На правом запястье дворецкого? Не забуду.
  — Ну, до свида… Погодите! Вы сказали — на правом запястье? Но раньше вы упоминали о левом.
  — В самом деле? Как глупо с моей стороны.
  — Ну так на каком же запястье у него было пятно?
  Мисс Уиллс нахмурилась и полузакрыла глаза.
  — Дайте подумать… Я сидела за столом, а он… Не возражаете, сэр Чарлз, передать мне вон ту медную тарелку, как будто это блюдо с овощами? С левой стороны.
  Сэр Чарлз передал жутковатое изделие, как ему было указано.
  — Капусту, мадам?
  — Благодарю вас, — кивнула мисс Уиллс. — Теперь я уверена, что это было левое запястье, как я говорила с самого начала. Глупо, что я перепутала.
  — Вовсе нет. Левое и правое часто путают.
  Сэр Чарлз попрощался в третий раз.
  Закрывая дверь, он оглянулся. Мисс Уиллс не смотрела на него. Она стояла на прежнем месте, глядя на огонь в камине, и на ее губах играла злорадная улыбка.
  «Готов поклясться, эта женщина что-то знает, — подумал сэр Чарлз. — И не хочет говорить… Но что именно, черт возьми, она знает?»
  Глава 10
  Оливер Мэндерс
  Придя в офис фирмы «Спайер и Росс», мистер Саттерсвейт спросил мистера Оливера Мэндерса и передал свою визитку.
  Вскоре его проводили в маленькую комнату, где Оливер сидел за письменным столом.
  Молодой человек встал и протянул руку.
  — С вашей стороны, сэр, было очень любезно зайти ко мне. — Однако его тон подразумевал: «Я должен был это сказать, хотя в действительности вы мне совершенно не нужны».
  Но от мистера Саттерсвейта было не так легко отделаться. Он сел, тщательно высморкался и спросил, глядя поверх носового платка:
  — Видели новости в утренних газетах?
  — Вы имеете в виду финансовую ситуацию? Ну, доллар…
  — Речь не о долларах, а о смерти, — прервал его мистер Саттерсвейт. — Точнее, о результате эксгумации в Лумуте. Бэббингтон был отравлен никотином.
  — Да, читал об этом. Наша энергичная Эгг будет довольна. Она все время настаивала, что это убийство.
  — Но вас это не интересует?
  — Мои вкусы не столь грубы. В конце концов… — он пожал плечами, — убийство — вещь жестокая и неартистичная.
  — Не всегда, — заметил мистер Саттерсвейт.
  — Разве? Ну, может быть.
  — Зависит от того, кто его совершает. Уверен, что вы, например, совершили бы убийство в весьма артистичном духе.
  — Спасибо за комплимент, — усмехнулся Оливер.
  — Но, говоря откровенно, мой мальчик, я не могу сказать того же о подстроенной вами аварии. Думаю, полиция со мной согласна.
  Последовало молчание, которое нарушила упавшая на пол ручка.
  — Прошу прощения, — произнес Оливер, — я не вполне вас понял.
  — Я имел в виду ваше не блещущее артистизмом представление в Мелфорт-Эбби. Мне хотелось бы знать, зачем вы это устроили.
  После второй паузы Оливер осведомился:
  — Вы сказали, полиция подозревает?..
  Мистер Саттерсвейт кивнул:
  — Это выглядело достаточно подозрительно. Но, возможно, у вас имеется убедительное объяснение.
  — Объяснение у меня есть, — медленно произнес Оливер. — А насколько оно убедительное, я не знаю.
  — Может быть, позволите мне об этом судить?
  Наступила очередная пауза.
  — Я прибыл туда таким образом, — заговорил наконец Оливер, — по предложению самого сэра Бартоломью.
  — Что?! — удивленно воскликнул мистер Саттерсвейт.
  — Странно, не так ли? Но это правда. Я получил от него письмо, где мне предлагалось подстроить аварию и попросить о гостеприимстве. Сэр Бартоломью не стал излагать причины в письме, но добавил, что сделает это при первом удобном случае.
  — И он объяснил вам?
  — Нет. Я прибыл в Эбби как раз перед обедом и не успел повидать его наедине. А в конце обеда он… умер. — Теперь Оливер не выглядел скучающим. Его темные глаза не отрывались от лица мистера Саттерсвейта, словно изучая его реакцию на услышанное.
  — У вас сохранилось это письмо?
  — Нет, я его разорвал.
  — Жаль, — сухо промолвил мистер Саттерсвейт. — И вы ничего не сказали полиции?
  — Все это выглядело… ну, чересчур фантастично.
  — Что верно, то верно.
  Мистер Саттерсвейт покачал головой. Неужели Бартоломью Стрейндж написал такое письмо? Это казалось абсолютно нехарактерным для него. Вся история отдавала мелодраматизмом, чуждым его практичности и здравомыслию.
  Оливер все еще наблюдал за посетителем. «Он пытается понять, поверил ли я ему», — подумал мистер Саттерсвейт.
  — И сэр Бартоломью не назвал никакой причины своей столь необычной просьбы? — спросил он.
  — Никакой.
  — Странная история.
  Оливер промолчал.
  — Тем не менее вы согласились на его предложение?
  Лицо молодого человека вновь приняло скучающее выражение.
  — Да, оно выглядело необычным, но, должен признаться, мне стало любопытно.
  — Есть что-нибудь еще? — осведомился мистер Саттерсвейт.
  — О чем вы, сэр?
  Мистер Саттерсвейт сам толком этого не знал. Он подчинялся какому-то туманному инстинкту.
  — Я имею в виду, есть что-нибудь еще, что может свидетельствовать против вас?
  После новой паузы молодой человек пожал плечами:
  — Полагаю, мне лучше все выложить начистоту. Эта женщина едва ли будет держать язык за зубами.
  Мистер Саттерсвейт вопросительно посмотрел на него.
  — На следующее утро после убийства я разговаривал с женщиной, которая пишет пьесы под псевдонимом Энтони Астор. Я достал мой бумажник, и оттуда выпал клочок бумаги. Она подняла его и отдала мне.
  — Ну и что?
  — К сожалению, она посмотрела на этот клочок, прежде чем вернуть его. Это была газетная вырезка о никотине — о том, какой это смертельный яд, и так далее.
  — Почему вы заинтересовались этой темой?
  — Я ею не интересовался. Очевидно, я когда-то сунул эту вырезку в бумажник, хотя не припоминаю этого. Неловко получилось, верно?
  «Сомнительная история», — подумал мистер Саттерсвейт.
  — Полагаю, — продолжал Оливер Мэндерс, — она обратилась в полицию?
  Мистер Саттерсвейт покачал головой:
  — Вряд ли. Мне кажется, эта женщина предпочитает… ну, держать сведения при себе. Она их коллекционирует.
  Внезапно Оливер наклонился вперед:
  — Но я ни в чем не виновен, сэр!
  — Я и не предполагаю, что вы виновны, — мягко произнес мистер Саттерсвейт.
  — Однако кто-то пустил полицию по моему следу.
  Саттерсвейт снова покачал головой.
  — Тогда почему вы пришли ко мне сегодня?
  — Отчасти в результате моего… э-э… расследования происшествия, а отчасти по совету… друга.
  — Какого друга?
  — Эркюля Пуаро.
  — Снова этот тип! Значит, он вернулся в Англию?
  — Да.
  — Почему?
  Мистер Саттерсвейт поднялся.
  — Почему собака идет по следу? — отозвался он и, довольный своим ответом, вышел из комнаты.
  Глава 11
  Пуаро устраивает прием
  Сидя в удобном кресле в своих излишне пышных апартаментах отеля «Риц», Эркюль Пуаро внимательно слушал.
  Эгг примостилась на подлокотнике кресла, сэр Чарлз стоял у камина, а мистер Саттерсвейт сидел чуть поодаль, наблюдая за остальными.
  — Короче говоря, неудача по всем фронтам, — подытожила Эгг.
  Пуаро покачал головой:
  — Нет-нет, вы преувеличиваете. Что касается связи с мистером Бэббингтоном, вы действительно вытянули пустой номер, но вам удалось собрать другую ценную информацию.
  — Готов поклясться, что эта мисс Уиллс что-то знает, — заявил сэр Чарлз. — У капитана Дейкрса тоже явно нечиста совесть. А миссис Дейкрс отчаянно нуждается в деньгах, и сэр Бартоломью свел на нет ее шанс раздобыть их.
  — Что вы думаете об истории молодого Мэндерса? — поинтересовался мистер Саттерсвейт. — Она кажется мне странной и в высшей степени нехарактерной для покойного сэра Бартоломью Стрейнджа.
  — Вы имеете в виду, что это ложь? — напрямик осведомился сэр Чарлз.
  — Ложь бывает разная, — уклончиво ответил Эркюль Пуаро. Помолчав пару минут, он спросил: — Значит, мисс Уиллс написала пьесу для мисс Сатклифф?
  — Да. Премьера в будущую среду.
  — Та-ак! — Пуаро снова умолк.
  — Ну и что нам делать теперь? — задала вопрос Эгг.
  Маленький человечек улыбнулся:
  — Остается только одно — думать.
  — Думать? — В голосе Эгг прозвучало отвращение.
  — Вот именно! Это помогает решить все проблемы.
  — Но не могли бы мы хоть что-нибудь предпринять?
  — Вам необходимы активные действия, не так ли, мадемуазель? Ну, кое-что предпринять вы в состоянии. Например, вы можете провести расследование в Джиллинге, где сэр Бартоломью прожил много лет. Вы сказали, что мать мисс Милрей живет там и что она инвалид. Обычно инвалиды знают все — они все слышат и ничего не забывают. Расспросите эту женщину — кто знает, вдруг это к чему-то приведет?
  — А вы сами ничего не намерены делать? — не унималась Эгг.
  Пуаро подмигнул ей:
  — Вы настаиваете, чтобы и я проявлял активность? Eh bien, пусть будет по-вашему. Только я не стану покидать отель — здесь мне очень удобно. Я устрою прием с шерри — кажется, это модно, не так ли?
  — Прием с шерри?
  — Précisement, и приглашу миссис Дейкрс, капитана Дейкрса, мисс Сатклифф, мисс Уиллс, мистера Мэндерса и вашу очаровательную матушку, мадемуазель.
  — А меня?
  — Естественно, вас и всех присутствующих.
  — Ура! — вскричала Эгг. — Меня вам не провести, мсье Пуаро! На этом приеме что-то должно произойти, верно?
  — Посмотрим, — улыбнулся Пуаро. — Но не ожидайте слишком многого, мадемуазель. А теперь оставьте меня наедине с сэром Чарлзом, так как есть несколько вопросов, где мне нужен его совет.
  — Чудесно! — воскликнула Эгг, когда она и мистер Саттерсвейт ожидали лифта. — Как в детективном романе! Все подозреваемые соберутся здесь, и Пуаро скажет нам, кто из них убийца!
  — Сомневаюсь, — промолвил мистер Саттерсвейт.
  
  Прием с шерри назначили на понедельник вечером. Все приглашенные явились к назначенному времени.
  — Великолепно! — воскликнула мисс Сатклифф, оглядевшись вокруг. — Настоящая гостиная паука, мсье Пуаро, куда вы заманили бедных маленьких мух. Уверена, что нас ожидает ошеломляющая развязка — вы укажете на меня и произнесете: «Она сотворила сие», а я разражусь слезами и во всем признаюсь, так как очень легко внушаема. О мсье Пуаро, как же я вас боюсь!
  — Quelle histoire!504 — воскликнул Пуаро, хлопотавший с графином и стаканами. Он с поклоном протянул ей стакан шерри. — Это всего лишь маленькая дружеская вечеринка. Не позволяйте нам говорить об убийствах, ядах и кровопролитии — это испортит все удовольствие.
  Пуаро передал стакан мисс Милрей, которая сопровождала сэра Чарлза и стояла с угрюмым выражением лица.
  — Voilà!505 — воскликнул он, распределив напитки. — Давайте забудем повод, по которому мы встретились впервые. Станем есть и пить, ибо завтра умрем506. Ah, malheur507, я снова упомянул о смерти! Мадам, — Пуаро поклонился миссис Дейкрс, — позвольте пожелать вам удачи и поздравить вас с очаровательным платьем.
  — За вас, Эгг, — произнес сэр Чарлз.
  — Ваше здоровье, — поддержал его Фредди Дейкрс.
  Все что-то пробормотали. В атмосфере ощущалось натянутое веселье. Все пытались казаться беззаботными, но только у Пуаро это выглядело естественно.
  — Предпочитаю шерри коктейлю, не говоря уже о виски, — продолжал он болтать. — Виски — quel horreur!508 Его употребление только портит вкус. Чтобы оценить изысканные вина Франции, вы никогда не должны… Qu’est-ce qu’il y a?..509
  Его прервал сдавленный крик. Взгляды всех устремились на сэра Чарлза, который внезапно пошатнулся; его лицо судорожно подергивалось. Уронив стакан, он сделал несколько шагов словно вслепую и упал на ковер.
  Гробовое молчание нарушил визг Энджелы Сатклифф.
  — Чарлз! — закричала Эгг.
  Она бросилась к Картрайту, но мистер Саттерсвейт мягко удержал ее.
  — Боже мой! — воскликнула леди Мэри.
  — Его тоже отравили! — вскрикнула Энджела Сатклифф. — Это ужасно!
  Внезапно рухнув на диван, она забилась в истерике.
  Взяв на себя инициативу, Пуаро опустился на колени возле распростертого на полу человека. Вскоре он поднялся, машинально отряхнул пыль с брюк и окинул взглядом присутствующих. В комнате царило молчание, если не считать всхлипываний Энджелы Сатклифф.
  — Друзья мои… — начал Пуаро.
  — Вы болван! — прервала его Эгг. — Напыщенный маленький идиот! Притворялись великим и всеведущим — и допустили еще одно убийство прямо под вашим носом! Если бы вы оставили все как есть, этого не произошло бы! Это вы убили Чарлза — вы, вы, вы!.. — Она умолкла — у нее перехватило дыхание.
  Пуаро печально кивнул:
  — Это правда, мадемуазель, я убил сэра Чарлза. Но я не обычный убийца — могу убить, могу и воскресить. — Повернувшись, он продолжил совсем другим тоном: — Великолепный спектакль, сэр Чарлз. Поздравляю вас. Не желаете выйти на аплодисменты?
  Актер вскочил на ноги и отвесил насмешливый поклон.
  — Мсье Пуаро, вы… — Эгг не находила слов, — вы чудовище!
  — Ты просто дьявол, Чарлз! — воскликнула Энджела Сатклифф.
  — Но почему?..
  — Как?..
  — Чего ради?..
  Подняв руку, Пуаро заставил всех умолкнуть.
  — Мсье, мадам, я прошу прощения. Этот маленький фарс был необходим, чтобы доказать всем вам, а заодно и мне самому то, к чему меня уже привели логические умозаключения. В один из стаканов на этом подносе я влил чайную ложку простой воды, изображающей чистый никотин. Эти стаканы похожи на те, которые использовались на приемах у сэра Чарлза Картрайта и сэра Бартоломью Стрейнджа. Сквозь плотное граненое стекло невозможно различить маленькое количество бесцветной жидкости. Теперь представьте себе стакан с портвейном сэра Бартоломью Стрейнджа. После того как его поставили на стол, кто-то добавил в него чистый никотин. Это мог быть кто угодно — дворецкий, горничная или кто-то из гостей, проскользнувший в столовую. Подают десерт, стаканы наполняют портвейном, сэр Бартоломью пьет — и умирает.
  Сегодня вечером мы устроили третью трагедию — поддельную. Я попросил сэра Чарлза сыграть роль жертвы. Он справился с этим великолепно. Предположим на момент, что это не фарс, а правда. Сэр Чарлз мертв. Какие шаги предпримет полиция?
  — Ну, конечно, проверит содержимое стакана! — Мисс Сатклифф указала на пол, где лежал стакан, выпавший из руки сэра Чарлза. — Вы добавили в него воду, но если бы это был никотин…
  — Предположим, это был никотин. — Пуаро осторожно коснулся стакана носком туфли. — Вы считаете, что полиция подвергла бы анализу содержимое стакана и следы никотина были бы обнаружены?
  — Разумеется.
  Пуаро покачал головой:
  — Вы заблуждаетесь. Никакого никотина там бы не обнаружили.
  Все уставились на него.
  Пуаро улыбнулся:
  — Дело в том, что это не тот стакан, из которого пил сэр Чарлз. — Виновато улыбнувшись, он извлек стакан из кармана фрака. — Вот тот стакан. Это простейший трюк фокусника. Внимание зрителей не может быть направлено одновременно на два объекта. Когда сэр Чарлз упал замертво, взгляды всех устремились на него, и никто — совсем никто! — не смотрел на Эркюля Пуаро. В этот момент я подменил стаканы, и никто этого не заметил. Таким образом я доказал правильность моей теории. Точно такой же момент имел место в «Вороньем гнезде» и в Мелфорт-Эбби — поэтому ничего не было обнаружено ни в стакане из-под коктейля, ни в стакане из-под портвейна…
  — Но кто же подменил их?! — воскликнула Эгг.
  Пуаро повернулся к ней:
  — Это нам и предстоит выяснить.
  — Вы не знаете?..
  Пуаро пожал плечами.
  Гости явно собирались расходиться. Манеры их были холодноватыми — они чувствовали себя одураченными. Пуаро жестом удержал их:
  — Одну минутку, умоляю вас! Этим вечером мы разыграли комедию, но она может стать трагедией. При определенных обстоятельствах убийца может нанести третий удар. Я обращаюсь ко всем присутствующим. Если кто-то из вас знает что-то, имеющее какое-то отношение к этому преступлению, я прошу его сообщить об этом немедленно! На данном этапе хранить молчание может быть смертельно опасным!
  Сэру Чарлзу казалось, что призыв Пуаро обращен в первую очередь к мисс Уиллс. Но в любом случае он не возымел действия. Никто ничего не сказал.
  Пуаро со вздохом опустил руку.
  — Пусть будет так. Я предупредил вас — больше ничего не могу сделать. Помните — молчание опасно…
  Но никто не произнес ни слова. Гости смущенно удалились.
  Остались только Эгг, сэр Чарлз и мистер Саттерсвейт.
  Эгг еще не простила Пуаро. Она сидела неподвижно — ее щеки горели, а глаза сердито сверкали. На сэра Чарлза она также старалась не смотреть.
  — Отличная работа, Пуаро, — похвалил Картрайт.
  — Поразительно! — усмехнулся мистер Саттерсвейт. — Мне до сих пор не верится, что я не видел, как вы подменили стакан.
  — Вот почему я не посвятил в это никого из вас заранее, — сообщил Пуаро. — Иначе эксперимент нельзя было бы считать удавшимся.
  — Вы сделали это только для того, чтобы проверить, можно ли произвести подмену незаметно?
  — Ну не совсем. У меня была еще одна цель.
  — Какая?
  — Я хотел понаблюдать за выражением лица одной персоны, когда сэр Чарлз свалится замертво.
  — Какой персоны? — резко осведомилась Эгг.
  — Это мой секрет.
  — И вы понаблюдали за выражением ее лица? — поинтересовался мистер Саттерсвейт.
  — Да.
  — Ну?
  Пуаро не ответил. Он всего лишь покачал головой.
  — Вы не расскажете нам, что видели?
  — Я видел выражение крайнего удивления.
  Эгг затаила дыхание.
  — Вы имеете в виду, что знаете, кто убийца?
  — Если хотите, можно сказать и так, мадемуазель.
  — Но тогда… вы знаете все?
  Пуаро снова покачал головой:
  — Напротив, я не знаю ничего. Ибо мне неизвестно, почему убили Стивена Бэббингтона. Пока я этого не знаю, я не могу ничего доказать. Все зависит от мотива преступления…
  В дверь постучали, и вошел коридорный с телеграммой на подносе.
  Пуаро вскрыл ее. Его лицо изменилось. Он протянул телеграмму Картрайту. Склонившись над его плечом, Эгг прочитала ее вслух:
  — «Пожалуйста, приезжайте немедленно тчк могу сообщить важные сведения о смерти Бартоломью Стрейнджа тчк Маргарет Рашбриджер».
  — Миссис де Рашбриджер! — воскликнул сэр Чарлз. — Все-таки мы были правы! Она имеет отношение к этому делу!
  Глава 12
  День в Джиллинге
  Сразу же разгорелась горячая дискуссия. Справившись в железнодорожном расписании, они решили, что лучше воспользоваться ранним поездом, чем автомобилем.
  — По крайней мере, — заметил сэр Чарлз, — мы, кажется, выясним эту часть тайны.
  — Что именно, как вы думаете? — полюбопытствовала Эгг.
  — Представления не имею. Но это не может пролить свет на смерть Бэббингтона. Если Толли собрал этих людей вместе с какой-то целью — а мне кажется, это так, — значит, «сюрприз», о котором он упоминал, связан с этой Рашбриджер. Не так ли, мсье Пуаро?
  Пуаро озадаченно покачал головой.
  — Телеграмма осложняет дело, — пробормотал он. — Но нам надо спешить — очень спешить.
  Мистер Саттерсвейт не видел причин для особой спешки, но вежливо согласился:
  — Разумеется, мы отправимся туда первым утренним поездом. Э-э… но так ли необходимо ехать нам всем?
  — Сэр Чарлз и я договорились ехать в Джиллинг, — заявила Эгг.
  — Мы можем это отложить, — сказал сэр Чарлз.
  — Не думаю, что мы должны что-то откладывать, — возразила Эгг. — Конечно, незачем всем четверым тащиться в Йоркшир. Это нелепо. Пускай туда едут мсье Пуаро и мистер Саттерсвейт, а сэр Чарлз и я отправимся в Джиллинг.
  — Я бы предпочел заняться этой Рашбриджер, — промолвил сэр Чарлз. — Ведь я уже беседовал со старшей сестрой, и меня там знают…
  — Именно поэтому вам следует держаться подальше от санатория, — настаивала Эгг. — Вы наговорили кучу лжи, а теперь миссис де Рашбриджер пришла в себя и разоблачит вас как законченного враля. Куда важнее, чтобы вы поехали в Джиллинг. Если мы повидаем мать мисс Милрей, она будет более откровенной с вами, чем с кем бы то ни было. Вы ведь босс ее дочери, и она вам доверится.
  Сэр Чарлз устремил взгляд на серьезное лицо Эгг.
  — Пожалуй, вы правы, — кивнул он. — Поеду в Джиллинг.
  — Я и сама знаю, что права, — заметила Эгг.
  — По-моему, решение превосходное, — вмешался Пуаро. — Как говорит мадемуазель, сэр Чарлз лучше всех подходит для интервью с миссис Милрей. Возможно, она сообщит вам куда более важные сведения, чем те, которые мы получим в Йоркшире.
  Следующим утром без четверти десять сэр Чарлз заехал за Эгг на своей машине, а Пуаро и мистер Саттерсвейт уже выехали в Йоркшир поездом.
  Стояла прекрасная погода — в воздухе ощущался лишь намек на легкий морозец. Эгг чувствовала прилив бодрости, когда сэр Чарлз с присущим ему опытом вел автомобиль по лабиринту улочек на южном берегу Темзы.
  Наконец они выбрались на Фолкстоунское шоссе. Миновав Мейдстоун510, сэр Чарлз сверился с картой и свернул на сельскую дорогу. Без четверти двенадцать они добрались до места назначения.
  Джиллинг выглядел забытой богом деревушкой с церковью, домом викария, двумя-тремя лавками, рядом коттеджей, тремя или четырьмя новыми муниципальными домами и симпатичной лужайкой.
  Мать мисс Милрей жила в крошечном домике возле церкви.
  Когда автомобиль затормозил, Эгг спросила:
  — Мисс Милрей знает, что вы собираетесь посетить ее мать?
  — Да. Она даже написала старой леди, чтобы подготовить ее.
  — Думаете, это было разумно?
  — А почему нет, дитя мое?
  — Ну не знаю… Вы ведь не взяли ее с собой.
  — Я боялся, что мисс Милрей будет меня стеснять. Она куда более толковая, чем я, и, чего доброго, начнет мной руководить.
  Эгг засмеялась.
  Миссис Милрей оказалась абсолютно не похожей на свою суровую и костлявую дочь. Это была добродушная пухлая леди, прикованная к креслу, которое стояло у окна, позволяя наблюдать за происходящим во внешнем мире.
  Она выглядела обрадованной прибытием визитеров.
  — Это очень любезно с вашей стороны, сэр Чарлз. Я столько слышала о вас от моей Вайолет. — Имя казалось наименее подходящим для мисс Милрей511. — Вы не поверите, как она вами восхищается! Ей так интересно с вами работать. Почему бы вам не присесть, мисс Литтон-Гор? Извините, что я не встаю, — мои ноги не действуют уже много лет. Я не жалуюсь — такова Божья воля. В конце концов, привыкнуть можно ко всему. Возможно, вы хотите перекусить после поездки?
  Сэр Чарлз и Эгг дружно ответили «нет», но миссис Милрей не обратила на них внимания. Она хлопнула в ладоши на восточный лад, и служанка принесла чай с печеньем. За чаем сэр Чарлз перешел к цели визита:
  — Наверное, вы слышали, миссис Милрей, о трагической кончине мистера Бэббингтона, который ранее был здешним викарием?
  Женщина энергично кивнула:
  — Да, конечно. Я читала в газете об эксгумации. Не представляю, кто мог отравить его. Такой приятный человек — здесь все любили и его, и его жену, и их деток.
  — Действительно, загадочная история, — отозвался сэр Чарлз. — Мы рассчитывали, что вы сможете пролить хоть какой-то свет на эту тайну.
  — Я? Но я не видела Бэббингтонов… дайте подумать… должно быть, более пятнадцати лет.
  — Знаю, но некоторые из нас думают, что объяснение может скрываться в его прошлом.
  — Если так, то я о нем понятия не имею. Они жили тихо и скромно — очень нуждались, бедняги, имея столько детей.
  Миссис Милрей охотно предавалась воспоминаниям, но в них не содержалось ничего способного приподнять завесу над проблемой, которую им предстояло решить.
  Сэр Чарлз показал ей увеличенный снимок Дейкрсов, раннюю фотографию Энджелы Сатклифф и газетную вырезку с весьма нечетким изображением мисс Уиллс. Миссис Милрей с интересом их рассмотрела, но никого не узнала.
  — Нет, я не помню этих людей. Конечно, это было давно, но ведь деревня у нас маленькая — приезжают и уезжают редко. Дочери доктора Эгнью повыходили замуж и разбежались кто куда, а нынешний доктор холост — работает с молодым партнером. Старые мисс Кейли — в церкви они занимали отдельную скамью — умерли много лет назад. Ричардсон тоже умер, а его жена уехала в Уэльс. Ну и, конечно, кое-кто еще уехал, но в общем перемены у нас редки. Думаю, Вайолет может рассказать вам не меньше, чем я. Девочкой она часто бывала в доме викария.
  Сэр Чарлз попытался представить себе мисс Милрей девочкой и потерпел неудачу.
  Он спросил миссис Милрей, не припоминает ли она кого-нибудь по фамилии Рашбриджер, но это имя ничего ей не говорило.
  Наконец они откланялись.
  Следующим их шагом был скудный ленч в лавке булочника. Сэр Чарлз предпочел бы закусить в другом месте, но Эгг справедливо указала, что здесь они могут послушать местные сплетни.
  — Яйца вкрутую и ячменные лепешки вам не повредят, — строго заметила она. — Мужчины так капризны в том, что касается еды.
  — На меня яйца всегда действовали угнетающе, — вздохнул сэр Чарлз.
  Женщина, которая обслуживала их, оказалась достаточно общительной. Она также читала об эксгумации и была возбуждена тем, что такое случилось с их «старым викарием».
  — Тогда я была ребенком, но хорошо его помню.
  Тем не менее она мало что смогла поведать о мистере Бэббингтоне.
  После ленча они отправились в церковь, где просмотрели записи рождений, бракосочетаний и смертей, но и тут не обнаружили ничего существенного.
  Выйдя на кладбище, Эгг стала читать надписи на надгробиях.
  — Какие странные имена! — промолвила она. — Здесь покоится целое семейство Стейвпенни, а здесь — Мэри Энн Стиклпат.
  — Все эти фамилии куда менее странные, чем моя, — пробормотал сэр Чарлз.
  — Картрайт? Не вижу в ней ничего странного.
  — Это мой актерский псевдоним, который я потом узаконил.
  — А ваша настоящая фамилия?
  — Не могу ее назвать. Это моя позорная тайна.
  — Неужели она так ужасна?
  — Не столько ужасна, сколько смешна.
  — Пожалуйста, скажите!
  — Нет! — твердо заявил сэр Чарлз.
  — Почему?
  — Вы будете смеяться.
  — Не буду.
  — Вы все равно не сможете удержаться от смеха.
  — Ну пожалуйста!
  — Что вы за упрямое создание, Эгг. Почему вы так хотите это знать?
  — Потому что вы не хотите говорить.
  — Восхитительное дитя! — усмехнулся сэр Чарлз.
  — Я не дитя!
  — Вот как? Сомневаюсь.
  — Так скажете вы или нет?
  На губах сэра Чарлза мелькнула печальная улыбка.
  — Ладно. Фамилия моего отца была Маг512.
  — Не может быть!
  — Честное слово.
  — Действительно ужасно. Прожить жизнь с такой фамилией…
  — Да, на сцене карьеры с ней не сделать. Помню, — мечтательно произнес сэр Чарлз, — в молодости я носился с идеей называться Людовиком Кастильоне, но в итоге остановился на британском имени Чарлз Картрайт.
  — Но хоть Чарлз вы на самом деле?
  — Да, об этом позаботились мои крестные. — Поколебавшись, он добавил: — Почему бы вам не называть меня просто Чарлз — без этого дурацкого «сэр»?
  — Попробую.
  — Вчера вам это удалось. Когда… когда вы думали, что я умер.
  — Ну, это другое дело, — нарочито беспечно отозвалась Эгг.
  — Знаете, эта история с убийствами перестает казаться реальной, — продолжил сэр Чарлз. — Сегодня она выглядит просто фантастичной. Я хотел все выяснить, прежде… прежде чем заняться другим. У меня суеверие на этот счет — решение проблем ассоциируется с… с успехом иного рода… Черт возьми, к чему ходить вокруг да около? Я так часто признавался в любви на сцене, что разучился делать это в реальной жизни… Мне нужно знать точно, Эгг: я или молодой Мэндерс? Вчера мне показалось, что это я…
  — Вам показалось правильно.
  — Вы ангел!
  — Чарлз, вы не можете целовать меня на кладбище!
  — Я буду целовать вас где захочу!..
  — Мы ничего не выяснили, — печально констатировала Эгг, когда они возвращались в Лондон.
  — Чепуха, мы выяснили единственное, что стоило выяснять… Какое мне дело до мертвых священников и докторов? Только вы имеете для меня значение… Но ведь я на тридцать лет старше вас! Вы уверены, что это не играет роли?
  Эгг легонько ущипнула его за руку.
  — Не говорите глупости… Интересно, обнаружили что-нибудь мсье Пуаро и мистер Саттерсвейт?
  — Если да, буду рад за них, — великодушно отозвался сэр Чарлз.
  — Но ведь вы всегда были таким сообразительным…
  Однако сэру Чарлзу наскучила роль великого детектива.
  — Ну, раньше это было мое шоу, а теперь я передал его нашему усатому другу. Это его бизнес.
  — Думаете, Пуаро действительно знает, кто совершил эти преступления? Он говорит, что да.
  — Вероятно, он понятия об этом не имеет, но должен поддерживать профессиональную репутацию.
  Эгг промолчала.
  — О чем вы думаете, дорогая? — поинтересовался сэр Чарлз.
  — О мисс Милрей. В тот вечер, о котором я вам рассказывала, она вела себя так странно. Купила газету, где сообщалось об эксгумации, и сказала, что не знает, как ей поступить.
  — Ерунда, — весело откликнулся сэр Чарлз. — Эта женщина всегда знает, что ей делать.
  — Будьте же серьезны, Чарлз! Она казалась… обеспокоенной.
  — Эгг, радость моя, какое мне дело до беспокойства мисс Милрей? Какое мне дело до всего, кроме нас двоих?
  — Лучше обратите внимание на трамвай! — посоветовала Эгг. — Я не хочу овдоветь, прежде чем выйду замуж.
  К чаю они вернулись в квартиру сэра Чарлза. Мисс Милрей вышла им навстречу:
  — Вам телеграмма, сэр Чарлз.
  — Благодарю вас, мисс Милрей. — Он засмеялся нервным мальчишеским смехом. — Должен сообщить вам новость. Мисс Литтон-Гор и я собираемся пожениться.
  Последовала пауза.
  — О! Я уверена… я уверена, что вы будете счастливы, — произнесла наконец мисс Милрей.
  В ее голосе слышались странные нотки. Эгг подметила их, но прежде, чем она успела сформулировать свое впечатление, Чарлз Картрайт повернулся к ней и воскликнул:
  — Господи, Эгг, взгляните на телеграмму! Она от Саттерсвейта.
  Он передал ей телеграмму. Эгг прочла ее, и глаза у нее испуганно расширились.
  Глава 13
  Миссис де Рашбриджер
  Прежде чем сесть на поезд, Эркюль Пуаро и мистер Саттерсвейт успели переговорить с мисс Линдон, секретаршей покойного сэра Бартоломью Стрейнджа. Мисс Линдон очень хотела им помочь, но не смогла сообщить ничего важного. В записях сэра Бартоломью миссис де Рашбриджер упоминалась исключительно с профессиональной точки зрения. Сэр Бартоломью говорил о ней только как о своей пациентке.
  Двое мужчин прибыли в санаторий около двенадцати. Служанка, открывшая им дверь, выглядела возбужденной и раскрасневшейся. Мистер Саттерсвейт осведомился о старшей сестре.
  — Не знаю, сможет ли она принять вас этим утром, — с сомнением ответила девушка.
  Мистер Саттерсвейт достал визитную карточку и написал на ней несколько слов.
  — Пожалуйста, передайте ей это.
  Их проводили в маленькую приемную. Минут через пять дверь открылась и вошла старшая сестра. Она совсем не походила на ту деловитую женщину, которая беседовала с ним в прошлый раз.
  Мистер Саттерсвейт поднялся.
  — Надеюсь, вы помните меня, — заговорил он. — Я приходил сюда с сэром Чарлзом Картрайтом вскоре после смерти сэра Бартоломью Стрейнджа.
  — Конечно, я вас помню, мистер Саттерсвейт. Сэр Чарлз тогда расспрашивал о бедной миссис де Рашбриджер — теперь это кажется странным совпадением.
  — Позвольте представить вам мсье Эркюля Пуаро.
  Пуаро поклонился, а старшая сестра рассеянно поздоровалась.
  — Не понимаю, как вы могли получить телеграмму, о которой говорите, — продолжала она. — Все это выглядит очень таинственно. Неужели это как-то связано со смертью бедного доктора? Должно быть, здесь орудует маньяк — только так я могу это объяснить. Полиция уже здесь. Это ужасно!
  — Полиция? — удивленно переспросил мистер Саттерсвейт.
  — Да, они прибыли в десять.
  — Полиция? — повторил Эркюль Пуаро.
  — Возможно, нам лучше повидать миссис де Рашбриджер, — предложил мистер Саттерсвейт. — Так как она просила нас приехать…
  Старшая сестра прервала его:
  — О, мистер Саттерсвейт, выходит, вы не знаете…
  — Не знаем чего? — резко осведомился Пуаро.
  — Бедная миссис де Рашбриджер умерла.
  — Умерла?! — воскликнул Пуаро. — Mille tonnères!513 Это все объясняет. Я должен был предвидеть… — Он оборвал фразу. — От чего она умерла?
  — Все выглядит очень таинственно. Ей прислали по почте коробку шоколадных конфет с ликером. Миссис де Рашбриджер взяла одну — должно быть, вкус был ужасный, но она ее проглотила, не успев выплюнуть.
  — Oui, oui514, если жидкость попадает в горло, это нелегко.
  — Ну, миссис де Рашбриджер проглотила конфету и закричала. Примчалась сиделка, но мы уже не смогли ей помочь. Она умерла через пару минут. Затем доктор вызвал полицию, и они обследовали конфеты. Весь верхний ряд был отравлен, а с нижним оказалось все в порядке.
  — Какой яд был использован?
  — Они думают, что никотин.
  — Так, — протянул Пуаро. — Снова никотин. Дерзкий удар, ничего не скажешь!
  — Мы опоздали, — уныло произнес мистер Саттерсвейт. — Теперь мы никогда не узнаем, что она хотела нам сообщить. Если только она не доверилась кому-то… — Он вопросительно посмотрел на старшую сестру.
  Пуаро покачал головой.
  — Мы можем спросить, — настаивал Саттерсвейт. — Возможно, одной из сиделок…
  — Спрашивайте, — согласился Пуаро, но в его голосе не слышалось особой надежды.
  Мистер Саттерсвейт повернулся к старшей сестре, которая тотчас же послала за двумя сиделками — дневной и ночной, — которые ухаживали за миссис де Рашбриджер, но ни одна из них не смогла сообщить ничего нового. Миссис де Рашбриджер ни разу не упоминала о смерти сэра Бартоломью, и они ничего не знали о телеграмме.
  По просьбе Пуаро их проводили в палату покойной. Там они застали суперинтендента Кроссфилда, и мистер Саттерсвейт представил его Пуаро.
  Потом они подошли к кровати и посмотрели на умершую. Это была женщина лет сорока, с темными волосами и бледным лицом, все еще искаженным судорогой.
  — Бедняжка… — тихо произнес мистер Саттерсвейт и бросил взгляд на Эркюля Пуаро. Странное выражение лица маленького бельгийца заставило его поежиться и заключить: — Кто-то знал, что она собиралась заговорить, и убил ее.
  — Да, это так, — кивнул Пуаро.
  — Ее убили, чтобы не дать ей сообщить нам то, что она знала.
  — Или то, чего она не знала… Но не будем тратить время. У нас много дел. Больше смертей быть не должно. Нам нужно об этом позаботиться.
  — Это соответствует вашей версии насчет личности убийцы? — полюбопытствовал мистер Саттерсвейт.
  — Да, вполне. Но убийца оказался опаснее, чем я думал. Мы должны соблюдать осторожность.
  Суперинтендент Кроссфилд вышел из палаты вместе с ними и узнал от них о телеграмме. Ее отправили из почтового отделения Мелфорта. Молодая леди, принимавшая телеграмму, сказала, что ее передал мальчик. Она запомнила это, так как ее заинтересовало упоминание о смерти сэра Бартоломью.
  После ленча в компании суперинтендента и отправления телеграммы сэру Чарлзу расследование продолжилось.
  К шести вечера удалось разыскать мальчика, который принес на почту телеграмму. По его словам, ему передал ее плохо одетый мужчина, который сказал, что телеграмму дала ему «чокнутая леди» из «дома в парке». Она завернула в нее две полукроны и бросила в окно. Мужчина боялся впутаться в какое-то темное дело, и почта была ему не по пути, поэтому он дал мальчику одну полукрону и сказал, чтобы сдачу тот оставил себе.
  Полиция начала разыскивать мужчину, а Пуаро и мистер Саттерсвейт отправились назад в Лондон.
  Они прибыли в город около полуночи. Эгг вернулась к матери, но сэр Чарлз встретил их, и трое мужчин обсудили ситуацию.
  — Послушайте меня, mon ami515, — обратился к сэру Чарлзу Пуаро. — Это дело могут раскрыть только маленькие серые клеточки мозга. Ехать через всю Англию в надежде услышать от этой женщины то, что мы хотим знать, было любительской и абсурдной затеей. Правду можно увидеть только изнутри.
  Лицо Картрайта выражало скептицизм.
  — Тогда что вы намерены делать?
  — Думать. Прошу у вас на это ровно сутки.
  Сэр Чарлз улыбнулся и покачал головой.
  — Это поможет вам узнать то, что хотела рассказать та женщина?
  — Надеюсь.
  — Что-то не верится. В любом случае, мсье Пуаро, действуйте по своему усмотрению. Если вы можете раскрыть эту тайну, то мне она не по зубам. Признаю себя побежденным. К тому же у меня есть другие занятия.
  Если он ожидал вопроса, то был разочарован. Правда, мистер Саттерсвейт слегка встрепенулся, но Пуаро оставался погруженным в свои мысли.
  — Ну, мне пора идти, — сообщил актер. — Да, совсем забыл… Меня беспокоит мисс Уиллс.
  — Почему?
  — Она уехала.
  Пуаро уставился на него:
  — Уехала? Куда?
  — Никто не знает… Получив вашу телеграмму, я задумался. Как я уже говорил вам, я чувствовал уверенность, что эта женщина что-то скрывает, и решил попробовать в последний раз вытянуть это из нее. Я поехал к ней в Тутинг — прибыл туда около половины десятого, — но мне сообщили, что она утром уехала, сказав, что проведет день в Лондоне. Вечером прислуга получила от нее телеграмму, в которой мисс Уиллс сообщила, что сегодня не вернется, и просила не беспокоиться.
  — А прислуга беспокоилась?
  — Очевидно. Понимаете, она не взяла никакого багажа.
  — Странно, — пробормотал Пуаро.
  — В самом деле. Похоже на то… Не знаю, но мне не по себе.
  — Я предупреждал ее и всех остальных, — напомнил Пуаро. — Я говорил им, что хранить молчание опасно.
  — Да-да. Вы думаете, она тоже…
  — У меня есть кое-какие идеи, но в данный момент я предпочитаю их не обсуждать.
  — Сначала дворецкий Эллис, потом мисс Уиллс… Где Эллис? Просто невероятно, что полиция до сих пор не смогла разыскать его.
  — Они не искали его тело в нужном месте, — заметил Пуаро.
  — Значит, вы согласны с Эгг? Вы думаете, что он мертв?
  — Эллиса больше никогда не увидят живым.
  — Господи! — воскликнул сэр Чарлз. — Это какой-то кошмар! Все кажется абсолютно непостижимым!
  — Напротив. Все вполне разумно и логично.
  Сэр Чарлз уставился на него:
  — И это говорите вы?
  — Разумеется. Дело в том, что у меня методичный ум.
  — Я вас не понимаю.
  Мистер Саттерсвейт с любопытством смотрел на маленького детектива.
  — А какой же ум у меня? — осведомился сэр Чарлз слегка обиженным тоном.
  — У вас ум актера, сэр Чарлз, — творческий, оригинальный, видящий все в драматическом свете. У мистера Саттерсвейта ум театрального зрителя — он наблюдает за персонажами и чувствует атмосферу. А у меня прозаичный ум. Я вижу только факты без всяких театральных атрибутов и огней рампы.
  — Значит, мы должны все предоставить вам?
  — Да. Всего лишь на сутки.
  — Тогда желаю удачи. Доброй ночи.
  Когда они вышли, сэр Чарлз сказал мистеру Саттерсвейту:
  — Этот тип слишком много о себе думает.
  Мистер Саттерсвейт улыбнулся. Как он и предвидел, его друг был недоволен тем, что ему пришлось уступить главную роль.
  — Что вы имели в виду, сэр Чарлз, сказав, что у вас есть другие занятия? — поинтересовался он.
  На лице сэра Чарлза появилось глуповатое выражение, которое мистер Саттерсвейт не раз видел, посещая свадебные церемонии на Ганновер-сквер.
  — Ну… Эгг и я… мы… э-э…
  — Рад это слышать, — улыбнулся мистер Саттерсвейт. — Примите мои поздравления.
  — Конечно, я слишком стар для нее.
  — Она так не думает — а ей виднее.
  — Очень любезно с вашей стороны, Саттерсвейт. Знаете, я вбил себе в голову, что она влюблена в молодого Мэндерса.
  — Интересно, что заставило вас так думать? — с простодушным видом осведомился мистер Саттерсвейт.
  — Ну, как бы то ни было, — твердо заявил сэр Чарлз, — я оказался не прав.
  Глава 14
  Мисс Милрей
  Пуаро не позволили думать все двадцать четыре часа, которые он потребовал.
  Утром, в двадцать минут двенадцатого, к нему без всякого предупреждения явилась Эгг. К своему удивлению, она застала великого детектива сооружающим карточные домики. Ее лицо выразило столь живейшее презрение, что Пуаро пришлось оправдываться:
  — Я вовсе не впал в детство, мадемуазель. Просто я давно обнаружил, что карточные домики стимулируют умственную деятельность. Это моя старая привычка. Сегодня утром я первым делом вышел и купил колоду карт. К сожалению, я ошибся, и карты оказались ненастоящими. Но для домиков это неважно.
  Эгг более внимательно посмотрела на настольное сооружение и рассмеялась:
  — Господи, вам продали «Счастливые семейства»!
  — Что такое «Счастливые семейства»?
  — Детская игра.
  — Ну, для постройки домиков сойдет и она.
  Эгг взяла со стола несколько карт и стала их разглядывать.
  — Вот это мистер Бан, сын булочника, — он всегда мне нравился. А это миссис Маг — жена молочника. О боже, да ведь это я!
  — Почему вы думаете, что на этой забавной картинке изображены вы, мадемуазель?
  — Из-за имени.
  При виде ошеломленного лица Пуаро Эгг засмеялась и начала объяснять.
  — Так вот что сэр Чарлз имел в виду прошлой ночью, — произнес Пуаро, когда она умолкла. — Маг… ах да, на сленге это означает нечто вроде дурака. Естественно, такую фамилию лучше сменить. Едва ли вы бы захотели стать леди Маг, а?
  Эгг засмеялась снова.
  — Ну, пожелайте мне счастья, — попросила она.
  — Я желаю вам не краткого счастья юности, а счастья долгого, которое построено на скале.
  — Я передам Чарлзу, что вы назвали его скалой, — улыбнулась Эгг. — А к вам я пришла, потому что меня беспокоит газетная вырезка, которая выпала из бумажника Оливера и которую подобрала мисс Уиллс. Мне кажется, либо Оливер солгал, говоря, что не помнит про вырезку, либо ее никогда там не было. Он уронил другой клочок бумаги, а эта женщина быстро подменила его на вырезку с заметкой о никотине.
  — Зачем ей это делать, мадемуазель?
  — Она хотела избавиться от вырезки и подсунула ее Оливеру.
  — Вы имеете в виду, что она убийца?
  — Да.
  — Каков же ее мотив?
  — Меня бесполезно об этом спрашивать. Могу лишь предположить, что у нее не все дома. Умные люди часто оказываются сумасшедшими. Другой причины я найти не в состоянии.
  — Действительно, это impasse516. Мне не следовало спрашивать вас о мотиве. Я постоянно задаю себе этот вопрос. Каков мотив убийства мистера Бэббингтона? Когда я найду ответ, дело будет раскрыто.
  — Вы не считаете, что причина — безумие? — спросила Эгг.
  — Нет, мадемуазель, во всяком случае, не в том смысле, какой вы вкладываете в это слово. Есть какая-то причина, и я должен ее найти.
  — Желаю удачи, — проговорила Эгг. — Простите, что потревожила вас, но эта вырезка не давала мне покоя. Ну, я должна спешить. Собираюсь с Чарлзом на генеральную репетицию пьесы «Щенок заржал», которую мисс Уиллс написала для Энджелы Сатклифф. Завтра премьера.
  — Mon Dieu!517 — воскликнул Пуаро.
  — В чем дело? Что-то произошло?
  — Конечно, произошло. Идея! Грандиозная идея! О, я был слеп!..
  Эгг уставилась на него. Словно осознав собственную эксцентричность, Пуаро взял себя в руки и похлопал девицу по плечу.
  — Вы думаете, я сошел с ума? Вовсе нет. Я слышал, что вы сказали. Вы собираетесь посмотреть пьесу «Щенок заржал», в которой играет мисс Сатклифф. Идите и не обращайте внимания на мои слова.
  Эгг удалилась, полная сомнений. Оставшись один, Пуаро начал бродить взад-вперед по комнате, бормоча себе под нос. Его глаза стали зелеными, как у кота.
  — Mais oui518, это все объясняет. Странный мотив — с таким я еще ни разу не сталкивался, — тем не менее логичный и при данных обстоятельствах естественный. Впрочем, все дело очень странное.
  Он подошел к столу, на котором все еще стоял карточный домик, и взмахом руки разрушил его.
  — Больше я не нуждаюсь в «Счастливых семействах». Проблема решена. Теперь надо действовать.
  Надев пальто и шляпу, Пуаро спустился вниз, и швейцар вызвал для него такси. Пуаро назвал шоферу адрес дома сэра Чарлза.
  Прибыв туда, он заплатил водителю и вошел в холл. Лифтер отсутствовал, и Пуаро поднялся пешком. Когда он очутился на третьем этаже, дверь квартиры сэра Чарлза открылась и оттуда вышла мисс Милрей.
  — Вы! — воскликнула она при виде Пуаро.
  Детектив улыбнулся:
  — Я собственной персоной. Или по-английски правильно «с собственной персоной»? Enfin, moi519.
  — Боюсь, вы не застанете сэра Чарлза, — сказала мисс Милрей. — Он поехал в театр «Вавилон» с мисс Литтон-Гор.
  — Мне нужен не сэр Чарлз. Кажется, вчера я забыл здесь мою трость.
  — Ну, если вы позвоните, Темпл разыщет ее. Простите, мне надо идти — должна успеть на поезд. Я еду в Кент к матери.
  — Понятно. Не буду вас задерживать.
  Он шагнул в сторону, и мисс Милрей с маленьким саквояжем в руке поспешила вниз по лестнице.
  Но когда она ушла, Пуаро сразу же забыл о заявленной цели своего прихода. Вместо того чтобы позвонить в дверь, он спустился вниз, успев увидеть, как мисс Милрей садится в такси. Еще одно такси медленно приближалось к подъезду. Пуаро поднял руку и, когда машина остановилась, сел в нее и велел шоферу следовать за первым такси.
  На его лице не отразилось удивления, когда первая машина поехала на север и остановилась у вокзала Паддингтон, хотя оттуда не отправлялись поезда в Кент. Подойдя к кассе, Пуаро взял билет первого класса до Лумута и обратно. До отхода поезда оставалось пять минут. Подняв воротник пальто, ибо день был прохладным, Пуаро поднялся в вагон первого класса и сел в углу.
  Поезд прибыл в Лумут около пяти. Уже начало темнеть. Держась позади, Пуаро увидел, как мисс Милрей приветствовал носильщик.
  — Мы не ждали вас, мисс. Сэр Чарлз приезжает?
  — Я приехала на одну ночь. Нужно забрать кое-какие вещи. Нет, спасибо, мне не нужно такси. Поднимусь на утес пешком по тропинке.
  Сумерки сгущались. Мисс Милрей быстро поднималась по крутой извилистой тропинке. Эркюль Пуаро следовал за ней, соблюдая солидную дистанцию и шагая бесшумно, как кот. Добравшись до «Вороньего гнезда», мисс Милрей достала из сумки ключ и вошла через боковую дверь, оставив ее приоткрытой. Минуты через две она появилась вновь, держа в руке ржавый ключ и электрический фонарик. Пуаро наблюдал за ней из-за ближайшего куста.
  Обойдя вокруг дома, мисс Милрей начала подниматься по заросшей сорняками тропинке. Эркюль Пуаро последовал за ней. Мисс Милрей остановилась у старой каменной башни, каких было немало на этом побережье. Башня казалась совсем ветхой, но на грязном окне была занавеска.
  Мисс Милрей вставила ключ в большую деревянную дверь. Ключ протестующе заскрипел, и дверь открылась со стонущим звуком. Мисс Милрей вошла внутрь с фонариком в руке.
  Ускорив шаг, Пуаро в свою очередь бесшумно шагнул через порог. Луч фонарика мисс Милрей скользил по стеклянным ретортам, бунзеновским горелкам520 и различным аппаратам.
  Подобрав лом, мисс Милрей занесла его над каким-то стеклянным прибором, когда чья-то рука удержала ее. Она вскрикнула и обернулась.
  Зеленые кошачьи глаза Пуаро смотрели ей в лицо.
  — Вы не можете этого сделать, мадемуазель, — заявил он. — Это называется уничтожением улик.
  Глава 15
  Занавес
  Эркюль Пуаро расположился в большом кресле. Настенные светильники были выключены — фигуру в кресле освещала лишь лампа под розовым абажуром. Казалось символичным то, что свет падал только на Пуаро, трое его слушателей — сэр Чарлз, мистер Саттерсвейт и Эгг Литтон-Гор — оставались в темноте.
  Пуаро говорил мечтательным голосом, словно обращаясь в пространство, а не к аудитории.
  — Цель детектива — реконструировать преступление. Для этого нужно громоздить один факт на другой, как вы ставите одну карту на другую, сооружая карточный домик. И если факты не будут соответствовать друг другу — если карта не удержится, — вам придется начать стройку заново, иначе домик обрушится…
  Как я говорил на днях, существуют три различных типа ума: ум режиссерский, который видит, как можно достичь эффекта реальности с помощью механических приспособлений, — к тому же типу относится ум зрительский, легко воспринимающий театральные эффекты, — юный, романтический ум и, наконец, друзья мои, ум прозаический, который видит не синее море и деревья мимозы, а раскрашенный задник.
  Итак, mes amis521, я перехожу к смерти Стивена Бэббингтона в прошлом августе. В тот вечер сэр Чарлз Картрайт выдвинул теорию, что Стивена Бэббингтона убили. Я не согласился с этой теорией, так как не мог поверить, что такого человека могли убить и что при сложившихся тем вечером обстоятельствах можно было отравить какое-то конкретное лицо.
  Сейчас я признаю, что сэр Чарлз был прав, а я ошибался. Причина была в том, что я смотрел на происшедшее с неверной точки зрения. Верную я обнаружил только двадцать четыре часа назад, и тогда убийство Стивена Бэббингтона сразу стало выглядеть логичным и возможным.
  Но я временно отвлекусь от этого пункта и поведу вас шаг за шагом по тропинке, которой следовал сам. Смерть Стивена Бэббингтона можно назвать первым актом нашей драмы. Занавес опустился после этого акта, когда мы все покинули «Воронье гнездо».
  Второй акт драмы начался в Монте-Карло, когда мистер Саттерсвейт показал мне сообщение в газете о смерти сэра Бартоломью. Сразу стало ясно, что я заблуждался, а сэр Чарлз был прав. И Стивен Бэббингтон, и сэр Бартоломью Стрейндж были убиты, и эти два убийства — части одного и того же преступления. Позднее третье убийство завершило серию — убийство миссис де Рашбриджер. Следовательно, нам нужна логичная теория, связывающая воедино эти три смерти — иными словами, доказывающая, что все три преступления совершило одно и то же лицо в своих собственных интересах.
  Скажу сразу — меня более всего беспокоил тот факт, что убийство сэра Бартоломью Стрейнджа произошло после убийства Стивена Бэббингтона. Глядя на все три преступления без учета времени и места, казалось наиболее вероятным, что главным из них было убийство сэра Бартоломью, а остальные два — второстепенными, происшедшими в результате связи двух других жертв с сэром Бартоломью Стрейнджем. Однако, как я заметил ранее, нельзя заставить преступление выглядеть так, как удобно тому, кто его расследует. Таким образом, получалось, что второе убийство явилось результатом первого, в котором и следует искать ключ ко всей тайне.
  Однако склонность к теории вероятностей побудила меня всерьез задуматься над версией ошибки. Было ли возможно, что первой жертвой наметили сэра Бартоломью, а мистера Бэббингтона отравили по ошибке? Но мне пришлось отказаться от этой идеи. Всем близко знавшим сэра Бартоломью Стрейнджа было известно, что он никогда не пил коктейли.
  Еще одно предположение: не был ли Стивен Бэббингтон отравлен ошибочно вместо сэра Бартоломью или кого-то другого из присутствовавших? Не найдя ни единого доказательства этой теории, я был вынужден вернуться к выводу, что убийство Стивена Бэббингтона было преднамеренным, и сразу же оказался в тупике, так как это выглядело абсолютно невозможным.
  Расследование всегда нужно начинать с самых простых и очевидных версий. Учитывая, что Стивен Бэббингтон выпил отравленный коктейль, кто имел возможность добавить в него яд? На первый взгляд казалось, что это могли сделать только два человека, которые смешивали и разносили коктейли, — сэр Чарлз Картрайт и горничная Темпл. И хотя каждый из них мог добавить яд в стакан, ни у кого из них не было ни малейшей возможности вручить отравленный коктейль именно мистеру Бэббингтону. Темпл могла это сделать, раздав все коктейли другим и предложив ему единственный оставшийся стакан — это нелегко, но не невозможно. Сэр Чарлз мог взять этот стакан и лично передать его мистеру Бэббингтону. Но ни того ни другого не произошло. Все выглядело так, будто отравленный напиток попал к Стивену Бэббингтону совершенно случайно.
  К тому же ни сэр Чарлз, ни Темпл не присутствовали в Мелфорт-Эбби тем вечером, когда умер сэр Бартоломью. Кто имел наилучший шанс отравить портвейн сэра Бартоломью? Исчезнувший дворецкий Эллис и помогавшая ему горничная. Но не следовало исключать и кого-то из гостей. Кто-то из них мог проскользнуть в столовую (хотя это было рискованно) и подлить никотин в стакан с портвейном.
  Когда я присоединился к вам в «Вороньем гнезде», вы уже располагали списком людей, присутствовавших на обеде и там, и в Мелфорт-Эбби. Могу теперь сказать, что четыре имени, возглавлявшие список, — капитана и миссис Дейкрс, мисс Сатклифф и мисс Уиллс — я отмел сразу же. Никто из них никак не мог знать заранее, что они встретят на обеде Стивена Бэббингтона. Использование никотина в качестве яда указывало на тщательно продуманный план, а не на тот, который можно осуществить под влиянием момента. В списке оставались еще три имени — леди Мэри Литтон-Гор, мисс Литтон-Гор и мистер Оливер Мэндерс. Они выглядели маловероятными, но возможными кандидатами. Будучи местными жителями, они могли иметь мотив для устранения Стивена Бэббингтона и выбрать обед у сэра Чарлза для приведения плана в действие. С другой стороны, я не мог найти ни одного доказательства, что кто-то из них это сделал.
  Думаю, мистер Саттерсвейт рассуждал так же, как я, и сосредоточил подозрения на Оливере Мэндерсе. Должен сказать, что молодой Мэндерс выглядел наиболее вероятным подозреваемым. Вечером в «Вороньем гнезде» он проявлял все признаки нервного напряжения, у него были искаженные взгляды на жизнь вследствие личных неприятностей, он обладал сильным комплексом неполноценности, который часто является причиной преступлений, пребывал в возрасте, которому свойственна неуравновешенность, и к тому же ссорился или, по крайней мере, демонстрировал враждебность к мистеру Бэббингтону. А позже мы услышали его невероятную историю о письме сэра Бартоломью Стрейнджа и показания мисс Уиллс о газетной вырезке с заметкой о никотине, выпавшей из его бумажника. Таким образом, Оливера Мэндерса, безусловно, следовало поместить во главе перечня семи подозреваемых.
  Но потом, друзья мои, у меня возникло странное ощущение. Казалось очевидным и логичным, что лицо, совершившее оба преступления, должно было присутствовать на обоих мероприятиях — иными словами, входить в упомянутый список. Но я чувствовал, что эта очевидность сфабрикована таким образом, чтобы любой здравомыслящий человек принял ее как аксиому. Фактически я ощущал, что смотрю не на реальность, а на искусно нарисованную декорацию. По-настоящему умный преступник должен был понимать, что любого из тех, кто упомянут в этом списке, обязательно заподозрят, и, следовательно, постараться не попасть в него.
  Иными словами, убийца Стивена Бэббингтона и сэра Бартоломью Стрейнджа присутствовал в обоих случаях — но не явно.
  Кто же присутствовал в первом случае и отсутствовал во втором? Сэр Чарлз Картрайт, мистер Саттерсвейт, мисс Милрей и миссис Бэббингтон.
  Мог ли кто-то из этих четверых присутствовать в Мелфорт-Эбби в качестве не самого себя, а кого-то другого? Сэр Чарлз и мистер Саттерсвейт находились на юге Франции, мисс Милрей была в Лондоне, а миссис Бэббингтон — в Лумуте. Вроде бы наиболее вероятными кандидатами из четырех казались мисс Милрей и миссис Бэббингтон. Но могла ли мисс Милрей появиться в Мелфорт-Эбби, оставшись никем не узнанной? Такие характерные черты лица, как у нее, нелегко замаскировать и нелегко забыть. То же относится и к миссис Бэббингтон.
  Тогда могли ли присутствовать там неузнанными мистер Саттерсвейт или сэр Чарлз Картрайт? Мистер Саттерсвейт — возможно, но не более того, а вот сэр Чарлз — совсем другое дело. Он актер, привыкший играть роль. Но какую роль он мог играть в Мелфорт-Эбби?
  И тогда я задумался о дворецком Эллисе. Эта таинственная личность возникла ниоткуда за две недели до преступления и в ночь после него бесследно исчезла. Почему Эллису это удалось? Потому что его не существовало в действительности! Эллис был умелым созданием режиссера — частью декораций из картона и краски.
  Но возможно ли такое? В конце концов, слуги в Мелфорт-Эбби знали сэра Чарлза Картрайта, а сэр Бартоломью Стрейндж был его близким другом. Впрочем, слуги не создавали особого риска — если бы кто-то из них узнал сэра Чарлза, все могло сойти за шутку. С другой стороны, если за две недели не возникло никаких подозрений, можно было действовать наверняка. Я вспомнил то, что, как мне рассказывали, слуги говорили о дворецком. Он «вел себя по-джентльменски», «служил в лучших домах» и знал несколько светских скандалов. Но самое многозначительное замечание сделала горничная Алис. «Он не походил ни на одного из дворецких, с которыми мне доводилось работать», — сказала она. Когда мне передали эти слова, они подтвердили мою теорию.
  Однако было трудно предположить, что сэра Бартоломью Стрейнджа мог так провести его близкий друг. Значит, сэр Бартоломью знал о перевоплощении. Были ли у нас доказательства этого? Да. Проницательный мистер Саттерсвейт сразу подметил шутливое замечание сэра Бартоломью, абсолютно нехарактерное для его обращения со слугами: «Вы первоклассный дворецкий, не так ли, Эллис?» Но это замечание становится понятным, если дворецким был сэр Чарлз Картрайт и сэр Бартоломью знал об этом.
  Очевидно, он считал это перевоплощение шуткой или даже заключил с сэром Чарлзом пари с целью розыгрыша гостей — отсюда его веселое настроение и слова о сюрпризе. К тому же все еще оставалось время дать задний ход. Если бы кто-то из гостей узнал сэра Чарлза за обеденным столом, не случилось бы ничего непоправимого — как я уже сказал, все сошло бы за шутку. Но никто не обращал внимания на сутулого дворецкого средних лет, с затемненными белладонной глазами, бакенбардами и нарисованным на запястье родимым пятном — весьма изощренным штрихом для опознания, который, однако, не сработал из-за отсутствия наблюдательности у большинства людей. Пятно должно было сыграть важную роль в описании Эллиса, но за две недели его никто не заметил, кроме глазастой мисс Уиллс, к которой мы вскоре вернемся.
  Что произошло потом? Сэр Бартоломью умер. На сей раз смерть не была приписана естественным причинам. Прибыла полиция, которая допросила Эллиса и всех остальных. Той же ночью Эллис покинул дом через потайной ход, принял собственный облик и через два дня уже бродил по садам Монте-Карло, готовый выглядеть изумленным и потрясенным при известии о смерти своего друга.
  Конечно, никаких реальных доказательств у меня не было, но последующие события подтверждали эту теорию. Мой карточный домик был построен крепко и надежно. Шантажирующие письма в комнате Эллиса? Но ведь их нашел сам сэр Чарлз!
  А письмо якобы от сэра Бартоломью Стрейнджа молодому Мэндерсу с просьбой подстроить аварию? Что могло быть легче для сэра Чарлза, чем написать это письмо от имени сэра Бартоломью? Если бы Мэндерс не уничтожил его сам, сэр Чарлз в роли Эллиса мог легко это сделать, обслуживая молодого джентльмена. Столь же легко газетная вырезка попала в бумажник Оливера Мэндерса.
  Перейдем к третьей жертве — миссис де Рашбриджер. Когда мы впервые о ней услышали? Сразу же после упоминания служанкой о шутливой фразе сэра Бартоломью насчет того, какой Эллис первоклассный дворецкий. Сэру Чарлзу нужно было любой ценой отвлечь внимание от этого абсолютно нетипичного для его друга замечания. Он быстро спрашивает, какое сообщение передал дворецкий. Выяснилось, что оно касалось пациентки доктора. Сэр Чарлз сразу же всеми силами привлекает внимание к этой неизвестной женщине, отвлекая его от дворецкого. Он отправляется в санаторий и расспрашивает старшую сестру, используя миссис де Рашбриджер как ложный след.
  А теперь обратимся к роли, которую сыграла в этой драме мисс Уиллс. Она весьма любопытный персонаж — из тех, которые не способны произвести впечатление на окружающих. Мисс Уиллс не назовешь ни красивой, ни остроумной, ни даже особо симпатичной. Однако, при всей своей невзрачности, она очень наблюдательна и сообразительна. Мисс Уиллс мстит миру своим пером, обладая даром изображать на бумаге характеры, увиденные в жизни. Не знаю, показалось ли ей необычным что-то в облике или поведении дворецкого, но она, похоже, единственная из сидевших за столом обратила на него внимание. На следующее утро после убийства ненасытное любопытство мисс Уиллс побудило ее «вынюхивать», как это занятие охарактеризовала служанка. Она побывала в комнате Эллиса и на половине прислуги, очевидно, подстрекаемая инстинктом мангуста522.
  Мисс Уиллс — единственная, кто беспокоил сэра Чарлза. Именно потому он настоял на том, чтобы самому заняться ею. Разговор с ней успокоил и даже обрадовал его, так как она заметила родимое пятно. Но после этого разразилась катастрофа. Не думаю, что до того момента мисс Уиллс связывала дворецкого Эллиса с сэром Чарлзом Картрайтом, — вероятно, она всего лишь смутно подметила сходство дворецкого с кем-то. Но мисс Уиллс была наблюдателем от природы. Когда ей подавали блюда, она машинально обращала внимание не на лицо, а на руки подававшего.
  В Мелфорт-Эбби мисс Уиллс не подозревала, что Эллис — это сэр Чарлз Картрайт. Но когда она говорила с сэром Чарлзом, ей внезапно пришло в голову, что сэр Чарлз был Эллисом! Она попросила его притвориться, будто он передает ей блюдо с овощами, но ее интересовало не местонахождение родимого пятна на правом или левом запястье. Ей нужен был предлог рассмотреть руки сэра Чарлза в том же положении, в каком были руки Эллиса, державшие блюдо.
  Таким образом мисс Уиллс узнала правду. Но она странная женщина и предпочитает наслаждаться знаниями в одиночку. Кроме того, она отнюдь не была уверена, что сэр Чарлз убил своего друга. Он перевоплотился в дворецкого, но это не обязательно делало его убийцей. Многие невинные люди хранят молчание, чтобы не попасть в неловкое положение.
  Итак, мисс Уиллс держала свое открытие при себе, наслаждаясь им. Но сэр Чарлз забеспокоился. Ему не понравилось злорадное выражение ее лица, когда он выходил из комнаты. Она явно что-то знала. Но что именно? Касалось ли это его? Сэр Чарлз не мог быть в этом уверен, но чувствовал, что это как-то связано с дворецким Эллисом. Сначала мистер Саттерсвейт, а теперь мисс Уиллс! Нужно было срочно отвлечь внимание от этого жизненно важного пункта и сосредоточить его на чем-то другом. И он придумал план — простой, дерзкий и, как ему казалось, способный ввести в заблуждение.
  Думаю, в день моего приема с шерри сэр Чарлз поднялся очень рано, поехал в Йоркшир и, переодевшись в лохмотья, передал мальчику телеграмму с просьбой отправить ее. Затем вернулся в Лондон вовремя, чтобы успеть сыграть роль, которую я отвел ему в моей маленькой драме. Но до того он сделал еще кое-что — отправил по почте коробку шоколадных конфет женщине, которую никогда не видел и о которой ничего не знал…
  Вам известно, что произошло в тот вечер. Видя, как обеспокоен сэр Чарлз, я понял, что мисс Уиллс что-то подозревает. Когда он играл «сцену смерти», я наблюдал за ее лицом, увидел на нем изумленное выражение и догадался, что мисс Уиллс подозревает сэра Чарлза в убийстве, но, когда он якобы умер от яда, как и первые две жертвы, решила, что ее выводы неверны.
  Но если мисс Уиллс подозревала сэра Чарлза, значит, ей грозила серьезная опасность. Человек, убивший дважды, не поколеблется убить в третий раз. Я сделал серьезное предупреждение, а позже в тот же вечер позвонил по телефону мисс Уиллс, и по моему совету она следующим утром внезапно уехала из дома. С тех пор она живет в этом отеле. То, что я поступил разумно, доказывал тот факт, что на следующий вечер, вернувшись из Джиллинга, сэр Чарлз отправился в Тутинг. Но он опоздал — птичка улетела.
  Тем временем, с его точки зрения, план сработал отлично. Миссис де Рашбриджер якобы собиралась сообщить нам нечто важное и была убита, прежде чем успела это сделать. Как драматично! Как похоже на детективные романы, пьесы и фильмы! Снова картон, мишура и размалеванный задник.
  Но я, Эркюль Пуаро, не был обманут! Мистер Саттерсвейт сказал мне, что миссис де Рашбриджер убили с целью не дать ей сообщить нам то, что она знала. На это я ответил: «Или то, чего она не знала». Думаю, он был озадачен, хотя мог догадаться, в чем дело. Миссис де Рашбриджер убили потому, что она не могла сообщить нам абсолютно ничего, так как не была связана с преступлением. Для сэра Чарлза она в качестве ложного следа годилась только мертвой. И поэтому безобидная женщина была убита…
  Но, несмотря на кажущийся триумф, сэр Чарлз допустил колоссальную, поистине детскую ошибку! Телеграмма была адресована мне, Эркюлю Пуаро, в отель «Риц». Но миссис де Рашбриджер никогда не слышала о моем участии в этом деле! Никто в тех краях об этом не знал!
  Eh bien, я достиг стадии, когда мне стала известна личность убийцы. Но мотив первого преступления оставался для меня непонятным.
  Я задумался и еще сильнее утвердился во мнении, что смерть сэра Бартоломью Стрейнджа была главной и первоначальной целью преступника. Но какая у сэра Чарлза Картрайта могла быть причина для убийства своего друга? Мог ли я вообразить какой-то мотив? Мне казалось, что да.
  Послышался глубокий вздох. Сэр Чарлз медленно поднялся, подошел к камину и остановился там, глядя на Пуаро. Его поза, как сказал бы мистер Саттерсвейт, напоминала позу лорда Иглмаунта, который с презрением смотрел на плута адвоката, успешно состряпавшего против него обвинение в мошенничестве. Он буквально излучал благородство и отвращение, словно аристократ, взирающий сверху вниз на жалкого плебея.
  — Воображение у вас буйное, мсье Пуаро, — заговорил сэр Чарлз. — Едва ли стоит говорить, что в вашей истории нет ни слова правды. Не знаю, как вам хватило наглости состряпать такое чудовищное нагромождение лжи. Но продолжайте — вы меня заинтриговали. Каков был мой мотив убийства человека, которого я знал с детства?
  Маленький буржуа Эркюль Пуаро посмотрел на аристократа снизу вверх.
  — Сэр Чарлз, — ответил он быстро, но твердо, — у нас есть поговорка: «Cherchez la femme»523. В ней я и нашел мотив. Я видел вас рядом с мадемуазель Литтон-Гор. Было очевидно, что вы любите ее с той всепоглощающей страстью, которую нередко пробуждает в мужчине средних лет невинная юная девушка. Вы были влюблены в нее, а она преклонялась перед вами. Вам стоило сказать слово, и она упала бы в ваши объятия. Но вы молчали. Почему?
  Вы притворялись перед вашим другом мистером Саттерсвейтом, что не замечаете в вашей возлюбленной признаков ответного чувства и что вам кажется, будто она влюблена в Оливера Мэндерса. Но вы светский человек, сэр Чарлз, и обладаете немалым опытом в общении с женщинами. Вы не могли обманываться. Вы отлично знали, что мисс Литтон-Гор любит вас. Почему же вы не делали ей предложение, если хотели на ней жениться?
  Очевидно, существовало какое-то препятствие. Какое же? Единственный возможный ответ — то, что вы уже были женаты. Но никто никогда не говорил о вас как о женатом человеке. Вы всегда считались холостяком. Значит, вы вступили в брак очень молодым — еще не став подающим надежды актером.
  Что же произошло с вашей женой? Если она еще жива, почему никто не знал о ней? Если вы жили врозь, то могли развестись. Если ваша жена была католичкой или просто не одобрявшей разводы, все равно было бы известно, что она живет отдельно от вас.
  Но существуют две трагедии, при которых закон бессилен. Ваша жена могла отбывать пожизненное заключение или находиться в сумасшедшем доме. В любом из этих случаев вы не могли получить развод, а если вы женились в юные годы, об этом могли не знать.
  При таких обстоятельствах вы могли бы жениться на мисс Литтон-Гор, скрыв от нее правду. Но предположим, одному человеку было известно о вашем браке — другу, знавшему вас всю жизнь. Сэр Бартоломью Стрейндж был достойным и известным врачом-психиатром. Он мог жалеть вас и смотреть сквозь пальцы на ваши беспорядочные связи, но не стал бы молчать, если бы вы, будучи женатым, собрались вступить в брак с ничего не подозревающей юной девушкой. Чтобы вы могли жениться на мисс Литтон-Гор, сэра Бартоломью нужно было устранить…
  Сэр Чарлз расхохотался:
  — А как же старый Бэббингтон? Он тоже знал об этом?
  — Сначала я так думал. Но вскоре обнаружил, что нет никаких доказательств в поддержку этой теории. Кроме того, мое первоначальное препятствие никуда не делось. Даже если вы подлили никотин в стакан с коктейлем, вы не могли обеспечить, чтобы этот стакан попал к какому-то конкретному лицу. Вот в чем состояла моя проблема, когда внезапно случайная фраза мисс Литтон-Гор открыла мне истину.
  Яд предназначался не именно Стивену Бэббингтону, а любому из гостей, за исключением мисс Литтон-Гор, которой вы сами вручили стакан, вас самого и сэра Бартоломью Стрейнджа, кто, как вы знали, не пил коктейли.
  — Но это чушь! — воскликнул мистер Саттерсвейт. — Какой в этом смысл?
  Пуаро повернулся к нему. В его голосе послышалось торжество:
  — Смысл был, хотя и очень странный. С подобным мотивом убийства я сталкиваюсь впервые. Убийство Стивена Бэббингтона было всего лишь генеральной репетицией.
  — Что?!
  — Сэр Чарлз был актером и руководствовался актерским инстинктом. Он отрепетировал убийство, прежде чем совершить его. На него никак не могло пасть подозрение. Смерть любого из этих людей ни с какой стороны не была ему выгодна, и, более того, как было доказано, он никак не мог отравить какое-то конкретное лицо. Генеральная репетиция прошла хорошо. Мистер Бэббингтон умер, и никто даже не заподозрил нечестную игру. Сэр Чарлз сам выдвинул это подозрение и был очень нам признателен за отказ принимать его всерьез. Подмена стакана также прошла без запинки. Теперь он мог быть уверен, что премьера пройдет успешно.
  Как вам известно, события приняли слегка иной оборот. Во время второй смерти присутствовал врач, который сразу заподозрил яд. После этого в интересах сэра Чарлза было напомнить о смерти Бэббингтона, дабы смерть сэра Бартоломью сочли следствием более ранней трагедии. Внимание было бы сфокусировано на мотиве убийства Бэббингтона, а не на возможном мотиве устранения сэра Бартоломью.
  Но сэр Чарлз не учел острую наблюдательность мисс Милрей. Она знала, что ее босс проводил химические опыты в башне в саду «Вороньего гнезда». Мисс Милрей оплачивала счета за раствор для опрыскивания роз и заметила, что значительное его количество куда-то исчезло. Прочитав, что мистер Бэббингтон умер от отравления никотином, она сразу поняла, что сэр Чарлз извлек чистый алкалоид из раствора для опрыскивания.
  Мисс Милрей не знала, что ей делать. Она с детства знала мистера Бэббингтона, но была, как часто случается с уродливыми женщинами, глубоко и безнадежно влюблена в своего обаятельного шефа. В конце концов она решила уничтожить аппарат для извлечения алкалоида. Сэр Чарлз был настолько уверен в успехе, что не считал это необходимым. Мисс Милрей отправилась в Корнуолл, и я последовал за ней.
  Сэр Чарлз снова засмеялся. Более, чем когда-либо, он походил на изысканного джентльмена, с отвращением созерцающего крысу.
  — И старый аппарат для химических опытов ваше единственное доказательство? — с презрением осведомился он.
  — Нет, — ответил Пуаро. — В вашем паспорте проставлены даты возвращения и отъезда из Англии. А в психиатрической больнице Харвертона содержится Глэдис Мэри Маг, супруга Чарлза Мага.
  До сих пор Эгг сидела молча и неподвижно. Но сейчас у нее вырвался слабый стон.
  Сэр Чарлз резко повернулся:
  — Эгг, вы ведь не верите ни единому слову из этой нелепой истории? — Он со смехом протянул к ней руки.
  Словно загипнотизированная, Эгг медленно двинулась вперед, устремив на возлюбленного взгляд, полный муки. Но внезапно она остановилась, глядя по сторонам как будто в поисках ободрения, и упала на колени перед Пуаро.
  — Это правда?
  Он ласково, но твердо положил руки ей на плечи.
  — Правда, мадемуазель.
  Наступившее молчание нарушали только всхлипывания Эгг.
  Сэр Чарлз выглядел внезапно постаревшим. Его лицо казалось усмехающейся маской сатира.
  — Черт бы вас побрал! — процедил он сквозь зубы.
  За всю актерскую карьеру сэр Чарлз ни разу не произнес реплики, в которой звучала такая неприкрытая злоба. Потом он повернулся и вышел из комнаты.
  Мистер Саттерсвейт вскочил со стула, но Пуаро покачал головой, все еще поглаживая плечи плачущей девушки.
  — Он сбежит! — воскликнул мистер Саттерсвейт.
  — Нет, он только выберет способ ухода со сцены. Медленный, на глазах у всего мира, или моментальный.
  Дверь неожиданно вновь открылась, и в комнату вошел Оливер Мэндерс. С его лица исчезла обычная усмешка. Теперь оно было бледным и печальным.
  Пуаро склонился над девушкой.
  — Смотрите, мадемуазель, — мягко произнес он. — Пришел друг, который отвезет вас домой.
  Эгг поднялась, посмотрела на Оливера и неуверенно шагнула к нему.
  — Оливер… отведи меня к маме…
  Он обнял ее и повел к двери.
  — Да, дорогая. Пошли.
  Ноги Эгг так дрожали, что она едва могла идти. С двух сторон ее поддерживали Оливер и мистер Саттерсвейт. У самой двери она взяла себя в руки и вскинула голову.
  — Со мной все в порядке.
  По знаку Пуаро Оливер Мэндерс вернулся в комнату.
  — Будьте добры к ней, — попросил Пуаро.
  — Конечно, сэр. Она — все, что дорого мне в этом мире. Любовь к ней сделала меня озлобленным и циничным. Но теперь я стал другим. Я готов прийти ей на помощь. И может быть, когда-нибудь…
  — Думаю, так и будет, — отозвался Пуаро. — По-моему, мадемуазель начинала любить вас, когда этот человек появился и ослепил ее. Преклонение перед знаменитостями опасно для молодых девушек. Но когда-нибудь Эгг влюбится в настоящего друга и построит свое счастье на скале.
  Он ласково смотрел вслед молодому человеку.
  Мистер Саттерсвейт вскоре вернулся.
  — Вы были великолепны, мсье Пуаро! — воскликнул он.
  Пуаро напустил на себя скромный вид.
  — Пустяки. Это была трагедия в трех актах, и теперь занавес опустился.
  — Прошу прощения… — начал мистер Саттерсвейт.
  — Вам что-то неясно?
  — Есть одна мелочь, которую я хотел бы знать.
  — Тогда спрашивайте.
  — Почему вы иногда говорите по-английски безупречно, а иногда нет?
  Пуаро рассмеялся:
  — Это я могу объяснить. Безусловно, я владею английским языком достаточно хорошо. Но, друг мой, ломаный английский имеет свои преимущества — он побуждает людей презирать вас. «Иностранец! — думают они. — Даже говорить по-английски толком не умеет». Моя политика — не пугать людей, а пробуждать в них чувство превосходства. При этом я постоянно хвастаюсь. «Тип, который так много о себе мнит, — думают англичане, — немногого стоит». Такова английская точка зрения, но она не совсем правильна. Таким образом я усыпляю бдительность. А кроме того, — добавил он, — это вошло в привычку.
  — Господи! — воскликнул мистер Саттерсвейт. — Поистине змеиное коварство. — Он помолчал, обдумывая недавние события, и наконец проговорил: — Боюсь, в этом деле я не слишком блестяще проявил себя.
  — Напротив. Вы отметили важный пункт — замечание сэра Бартоломью по адресу дворецкого — и оценили наблюдательность мисс Уиллс. Фактически вы могли бы сами разгадать тайну, если бы не ваша чисто зрительская реакция на театральные эффекты.
  Мистер Саттерсвейт выглядел приободрившимся.
  Внезапно у него отвисла челюсть.
  — Боже мой! — воскликнул он. — Я только что это осознал! Любой из нас мог выпить коктейль, который отравил этот негодяй! Это мог быть и я!
  — Существовала куда более ужасная возможность, которую вы не учли, — заявил Пуаро.
  — Какая?
  — Это мог быть я! — ответил Эркюль Пуаро.
  
  1935 г.
  Перевод: В. Тирдатов
  
  Смерть в облаках
  
  
  Глава 1
  «Прометей» вылетает из Парижа
  Сентябрьское солнце нещадно палило над аэродромом Ле Бурже. Пассажиры, совершенно разомлевшие от жары, лениво пересекали летное поле и по зыбкому трапу забирались в рейсовый самолет «Прометей», который через несколько минут должен был вылететь по маршруту Париж-Лондон (аэропорт Кройдон). Джейн Грей вошла одной из последних и, без труда отыскав свое место, опустилась в кресло № 16. Несколько человек успели войти в салон раньше.
  Кое-кто даже расположился с удобствами. По другую сторону прохода шла оживленная болтовня. Разговаривали две дамы, у одной из них был такой пронзительный голос, что Джейн даже слегка поморщилась.
  — Моя дорогая… совершенно невероятно… Понятия не имею… Где?.. Что вы говорите! Жуан Ле Пэн? О, да!.. Ле Пине? Все такие же толпы… Нет-нет, конечно же, давайте сядем рядом. Разве нельзя?.. Кто?.. Аа, вижу…
  И тотчас послышался ответ какого-то иностранца — вежливый и приятный:
  — Да-да, прошу вас, с превеликим удовольствием, мадам!
  Джейн украдкой взглянула на говорившего.
  Пожилой человек, приземистый и коренастый, с длинными усами и яйцевидной головой, учтиво уступив одной из дам свое место, пересаживался в кресло на противоположной стороне, через проход.
  Джейн слегка повернулась и увидела двух женщин, чья неожиданная встреча и вызвала столь корректные действия иностранца. Упоминание о Ле Пине возбудило ее любопытство: она тоже только что побывала там. Джейн вдруг вспомнила, где она видела эту женщину с пронзительным голосом — за столом для игры в баккара. Но тогда эта женщина в волнении сжимала и разжимала пальцы, и тонкое лицо ее, похожее на безделушку дрезденского фарфора, то бледнело, то заливалось алостью. Джейн подумала, что небольшим усилием она могла бы заставить себя отыскать в памяти имя этой особы. Приятельница тогда назвала ей эту даму, сказав: «Она хоть и леди, но не настоящая. Кажется, прежде она служила в хоре…» В голосе подруги явно прозвучала презрительная усмешка. Подругу зовут Мэйзи, у нее превосходная работа Мэйзи массажистка, которая «снимает» со своих клиентов излишнюю полноту.
  «…Но другая, — подумала Джейн, — конечно же, настоящая леди. Экий, однако, у нее „лошадиный тип…“
  Впрочем, Джейн едва ли не тотчас позабыла о двух женщинах и занялась разглядыванием аэродрома Ле Бурже. Аэродром почти весь отлично просматривался через окно. Самые разнообразные самолеты стояли рядами. Одна из машин удивительно походила на огромную многоножку…
  Кресло перед Джейн занимал молодой человек в ярком голубом пуловере.
  Выше пуловера она заставляла себя не поднимать глаз: чтобы не встретить взгляд молодого человека.
  …Механики перекликались по-французски, трап убрали, моторы взвыли сильнее, и самолет наконец стартовал.
  Джейн затаила дыхание: это был всего лишь второй в ее жизни полет, и она очень волновалась… Самолет мчался вперед, и ей казалось, что они с ходу проломят ограду аэродрома… Но еще несколько мгновений, и они были уже над землей… Самолет кругами набирал высоту, Ле Бурже остался далеко внизу, и вот он едва виден…
  Самолет совершал обычный дневной рейс. Летело не так уж много народу: двадцать один пассажир. Десять человек в первом салоне и одиннадцать во втором. Первый и второй пилоты и два стюарда. Шум моторов в пассажирских салонах был столь искусно приглушен, что не нужно даже закладывать уши ватой. Но все же разговаривать трудно, и оставалось только одно — думать. Взяв курс на пролив Ла-Манш, «Прометей» гудел над Францией, и каждый из пассажиров размышлял о своем.
  Джейн Грей окончательно решила: «Ни за что не стану смотреть на него!..
  Не буду! Нельзя. Лучше смотреть в окно и мечтать. Это самое верное. Буду вспоминать все с самого начала и успокоюсь».
  Мысленно она вернулась к тому, что называла началом — ко времени, когда покупала билет для поездки. Билет стоил так дорого, но это было так восхитительно…
  Смех и оживленный гомон наполняли парикмахерский салон, в котором работала Джейн и еще пятеро таких, как она, молоденьких девушек.
  — А что бы ты предприняла, если б выиграла, дорогая?
  — Трудно сказать… Планы, мечты, споры…
  «Большой приз» она не получила, но выиграла целых сто фунтов!
  — Истрать половину, а другую прибереги. Никогда не угадаешь, что может произойти.
  — На твоем месте, Джейн, я бы предпочла всему хорошую меховую шубку! — А не лучше ли прогуляться по морю?!
  При мысли о морской прогулке сердце Джейн дрогнуло. В конце концов она твердо решила остановиться на таком варианте: неделю она проведет в Ле Пине.
  Многие из ее подруг уже побывали в Ле Пине или собирались ехать туда… Джейн своими чуткими, умными пальцами ловко перебирала и распределяла пряди, укладывала их в послушные локоны и, задавая клиентке обычные вопросы:
  «Сколько времени вы не делали прическу, мадам?», «Почему ваши волосы такого неодинакового цвета, мадам?» «Чудесное лето, не правда ли, мадам?» думала:
  «А почему бы и мне не отправиться в Ле Пине?» Теперь, выиграв сто фунтов, она могла бы позволить себе подобное удовольствие.
  Одежда не представляла для нее проблемы. Джейн, как и большинство лондонских девушек, работала в таком месте, где почти все умеют хорошо одеваться; она могла модно и нарядно одеться, истратив совсем немного денег. Ногти же, безделушки и прическа всегда были у нее безупречны.
  И Джейн отправилась в Ле Пине… Но неужели вся поездка сведется лишь к той единственной встрече? К тому, что произошло во время игры в рулетку? По вечерам Джейн позволяла себе поставить небольшую сумму, которую твердо решила ни под каким видом не превышать. Но с самого начала Джейн попросту не повезло. Она играла уже четвертый вечер. И то была ее последняя ставка. Джейн ставила на цветные. Она мало выиграла, больше проиграла. И теперь выжидала, стиснув монеты в руке.
  Оставалось еще два свободных номера — пятерка и шестерка. Поставить на один из этих номеров? Если поставить, то на какой? На пятерку или на шестерку? Как угадать?
  Пятерка перевернулась. Шар был пущен. Джейн протянула руку: она ставит на шесть.
  Как раз вовремя. Она и игрок визави поставили одновременно: она выбрала цифру шесть, он — пять.
  — Rien ne va plus, — произнес крупье. Шарик щелкнул и замер.
  — Numero cinq, rouge, impair, manque.
  Джейн едва не вскрикнула от досады. Крупье забрал ставки, выдал деньги. Игрок, сидевший визави Джейн, спросил:
  — Почему же вы не берете свой выигрыш?
  — Но я ставила на шесть.
  — Да нет же. Это я ставил на шесть, а вы — на пять.
  Он был весьма привлекателен: белые зубы, смуглое лицо, голубые глаза, короткие курчавые волосы.
  Джейн недоверчиво взяла выигрыш. Не ошибка ли это? Ей не верилось.
  Неужто она случайно поставила на пятерку? С сомнением взглянула на незнакомца. В ответ он вновь улыбнулся:
  — Все верно, — ободряюще сказал он, угадав ее состояние. — Оставите деньги на столе, и их тотчас заберет кто-либо, кто вовсе не имеет права на них! Это ведь ясно.
  Вскоре, приветливо поклонившись, он ушел. Это было в высшей степени тактично с его стороны. Ведь иначе Джейн могла бы подумать, что он уступил ей выигрыш, лишь бы завязать знакомство. Но он оказался и впрямь славным и деликатным человеком… И вот в самолете его место оказалось перед ее креслом!..
  Впрочем, все деньги были уже растрачены, промелькнули два последних дня в Париже (ах, как жаль, что последних!), и теперь домой…
  А что дальше?..
  «Надо ли загадывать, что будет потом, — остановила себя Джейн, — к чему зря тревожиться?»
  Женщины, занимавшие друг друга болтовней, затихли.
  «Дрезденско-фарфоровая» дама раздраженно разглядывала сломанный ноготь. Она позвонила и, когда перед нею остановился облаченный в белоснежное стюард, сказала:
  — Пришлите ко мне мою горничную. Она во втором салоне.
  — Слушаюсь, миледи.
  Стюард, подчеркнуто услужливый, быстрый и знающий свое дело, исчез.
  Тут же появилась темноволосая молодая француженка в черном строгом платье. Она принесла небольшую шкатулку с драгоценностями. Леди Хорбари по-французски приказала девушке:
  — Мадлен, подайте мне красный марокканский ларчик.
  Горничная ушла туда, где в хвосте самолета был уложен багаж, какие-то ящики и коробки. Вскоре девушка возвратилась с небольшим ларцом. Сисели Хорбари приняла от нее ларчик и отпустила служанку:
  — Хорошо, Мадлен, это останется у меня. Ступайте.
  Горничная удалилась. Леди Хорбари откинула крышку и извлекла из ларца пилочку для ногтей. Затем она долго рассматривала в овальное зеркальце свое лицо: то добавляла немного пудры, то освежала помаду…
  Джейн презрительно скривила губы и занялась другими обитателями салона.
  В кресле позади встретившихся в самолете дам сидел маленький иностранец, вежливо поменявшийся местом с одной из высокопоставленных леди.
  Излишне тепло укутанный вязаным шарфом, он, казалось, дремал. Пристальный взгляд Джейн, видимо, потревожил его. Он взглянул на Джейн и снова сомкнул веки.
  Рядом с ним сидел весьма импозантный седой мужчина. На коленях у него лежал раскрытый футляр с флейтой, куском замши мужчина любовно вытирал инструмент. Забавно, но он вовсе не походил на музыканта, скорее на адвоката или доктора.
  Дальше разместились двое французов: один бородатый, уже в солидном возрасте, другой гораздо моложе, должно быть, его сын. Они коротали время, оживленно беседуя о чем-то и еще более оживленно жестикулируя.
  Но все же внимание Джейн явно привлекал пассажир в голубом пуловере, тот, на которого она почему-то решила не смотреть.
  «Глупо, нелепо волноваться так, будто мне семнадцать!» — с сердитым негодованием бранила себя Джейн.
  А занимавший ее мысли Норман Гэйль-человек в голубом пуловере размышлял: «А ведь она мила! Право же, чрезвычайно хороша! И, похоже, меня запомнила. Тогда она выглядела такой удрученной — все ее ставки проигрывали. И сколько же удовольствия принес ей тот выигрыш! Все же я верно поступил!.. Она так привлекательна, когда улыбается: здоровые зубы и крепкие десны… Черт возьми, а ведь я волнуюсь. Будь стойким, мальчик!»
  Он обратился к стюарду, проходившему мимо:
  — Я бы чего-нибудь съел. Нет ли у вас холодного языка?
  Графиня Хорбари думала: «Боже мой, что же делать? Эта неожиданная беда, страшная беда. Я вижу лишь один выход. Только бы мои нервы выдержали. Смогу ли я это сделать? Смогу ли обмануть? Нервы не выдерживают. Это все кокаин. И зачем только я его приняла? Мое лицо ужасно, просто ужасно!.. И эта кошка, Венетия Керр, здесь, это еще ужаснее. Она всегда так смотрит на меня, будто я грязнуля. Попробовала зацапать Стивена — ничего не вышло. Только она его и видела! Ненавижу этих великосветских дам. Боже, что мне делать? Надо же что-то придумать! Старая ведьма выполнит свою угрозу…»
  Сисели Хорбари достала из портсигара сигарету, вставила ее в длинный мундштук. Руки ее дрожали.
  Всеми уважаемая Венетия Керр раздумывала:
  «Ах, зловредная колючка! Вот оно что! Ну, ладно, допустим, она превосходно разбирается в обстановке, но ведет она себя самым неподобающим образом. Бедный старина Стивен… Если б только он сумел от нее избавиться!..»
  И она в свою очередь также достала сигарету и прикурила от сигареты Сисели Хорбари. Стюард остановил ее:
  — Извините, леди, здесь не принято курить!
  — К черту! — парировала за нее леди Хорбари.
  Мсье Эркюль Пуаро думал: «А она славненькая, вон та малышка. У нее решительный подбородок. Но что ее встревожило? Почему-то избегает взглядов того симпатичного молодого человека, что сидит впереди? А ведь она, кажется, знает его, да и он ее — тоже…»
  Самолет заметно пошел на снижение.
  «O, mon estomac», — простонал Эркюль Пуаро и решительно закрыл глаза. Рядом с ним д-р Брайант, чуткими пальцами лаская свою флейту, думал:
  «Невозможно решиться. Я просто не в силах отважиться. Это столь ответственный шаг в моей карьере…»
  Он нежно извлек флейту из футляра. Музыка… В музыке забываются все тревоги, все заботы. Улыбаясь, поднес флейту к губам и снова опустил. Pядом посапывал маленький человечек с усами.
  Самолет вдруг так резко качнулся, что в глазах позеленело.
  Доктор Брайант порадовался, что не страдает ни морской, ни воздушной болезнью. Мсье Дюпон-отец возбужденно закричал мсье Дюпону-сыну:
  — В этом не приходится сомневаться! Все они ошибаются — немцы, англичане, американцы! Они неверно указывают даты изготовления древних гончарных изделий! Возьмем, к примеру, самаррские изделия…
  Жан Дюпон, рослый, благовоспитанный, несколько увалень с виду, возразил мягко:
  — Вы должны это всесторонне мотивировать! Есть же еще Толл Калаф в Сакье Гез…
  Мсье Арман Дюпон подергал, стараясь открыть, замок видавшей виды авиационные сумки:
  — Погляди, кстати, на эти курдиские трубки, вот такими они их изготавливают сейчас. Украшения на них весьма напоминают росписи пятого тысячелетия до нашей эры…
  Своим красноречивым жестом мсье Арман едва не смахнул на пол тарелку, которую минутой раньше поставил перед ним стюард.
  Мистер Клэнси, писатель, автор множества детективных романов, поднялся с места подле Нормана Гэйля, прошагал в конец самолета, вытащил там из кармана своего плаща журнал «Континентальное обозрение» и возвратился с ним в руках, дабы доказать таким образом свое полное, с профессиональной точки зрения, алиби.
  Мистер Райдер, сидевший позади мистера Клэнси, думал: «Я хочу, я должен держаться до конца, чего бы то мне ни стоило! Я не знаю, смогу ли поднять свои дивиденды… Если все пройдет благополучно — дело сделано… О, небо!» Норман Гэйль поднялся и направился в туалет. Едва за ним закрылась дверь, Джейн тотчас вытащила из сумочки зеркальце и, взволнованно оглядев себя, припудрила нос и помадой подрисовала контуры губ.
  …Стюард поставил перед нею кофе. Джейн посмотрела в окно.
  Внизу солнечной голубизной сверкал Ла-Манш.
  Оса с надоедливым жужжанием вилась над головою мистера Клэнси как раз тогда, когда он всецело был поглощен тем, что в 19.55 происходило в некоем городе Цариброде с персонажами его нового романа. Клэнси отмахнулся от осы, и она полетела дальше — исследовать чашки Дюпонов. Точным ударом отважный Жан Дюпон прихлопнул ее.
  Воцарилась тишина. Разговоры прекратились, и только мысли каждого следовали своим путем.
  В глубине салона, в кресле № 2, голова мадам Жизели вдруг поникла.
  Казалось, чуть склонившись вперед, мадам задумалась или дремлет.
  Но мадам уже не думала и не спала.
  Мадам Жизель была мертва…
  Глава 2
  «…Ваш счет, мадам…»
  Генри Митчелл, старший стюард, осторожно ходил от кресла к креслу, подавая пассажирам подготовленные заранее счета. Через полчаса самолет должен был прибыть в Кройдон. Генри собирал банкноты и серебро, кланялся и неустанно твердил привычное: «Благодарю, сэр. Благодарю, мадам». У столика, за которым сидели французы, ему пришлось минуту-другую подождать, так увлеченно они о чем-то разговаривали и столь выразительно жестикулировали.
  «Тут, пожалуй, чаевых не получишь», — подумал Генри угрюмо.
  Двое пассажиров спали: маленький человечек с усами и пожилая дама в конце самолета. Она всегда щедро вознаграждала стюардов за услуги:
  Генри помнил ее, этим рейсом она летала уже несколько раз. Вот почему он и не стал будить ее заранее.
  Маленький человечек с усами, едва Генри приблизился, тотчас проснулся и уплатил за бутылку содовой и за тонкие «капитанские» бисквитывсе, что он позволил себе.
  Митчелл долго не беспокоил пассажирку. Наконец, минут за пятнадцать до Кройдона, он осмелился обратиться к ней:
  — Простите, вот ваш счет, мадам…
  Он осторожно коснулся рукой плеча женщины. Она не проснулась. Он слегка потормошил ее. Неожиданно леди безвольно сползла с сиденья. Митчелл, холодея от испуга, наклонился над дамой, затем, побледнев, выпрямился…
  Альберт Дэвис, второй стюард, воскликнул недоверчиво:
  — Ну да! И ты что, решил, она умерла?
  — Говорю тебе, мертвая! — Митчелл дрожал.
  — Ты уверен, Генри?
  — Неужели это такой глубокий обморок?
  — Кройдон через несколько минут!
  — Но, может, ей действительно чересчур плохо?
  Мгновение они пребывали в нерешительности, затем начали действовать. Дэвис пошел к пилотам, Митчелл вернулся в салон к пассажирам. Он переходил от кресла к креслу и тихо шептал:
  — Простите, сэр, вы случайно не врач?
  Норман Гэйль сказал:
  — Я дантист. Но, быть может, я смогу вам помочь?.. — Он привстал со своего места.
  — Я врач, — сказал доктор Брайант. — А что произошло?
  — Там, на втором месте, одна леди… Мне не нравится, как она выглядит…
  Доктор Брайант поднялся и последовал за стюардом. Маленький усатый человечек, поняв, что произошло нечто из ряда вон выходящее, незаметно покинул свое кресло и тоже пошел за ними.
  Доктор Брайант склонился над распростертой на полу дамой. Это была уже далеко не молодая и достаточно полная женщина, одетая в черный дорожный костюм.
  Осмотр закончился быстро. Доктор уверенно заявил:
  — Она скончалась.
  Митчелл спросил:
  — Как вы думаете, она умерла от приступа?
  — Этого я не могу утверждать без тщательного освидетельствования. Когда вы в последний раз видели ее — живой, я имею в виду?
  Митчелл задумался.
  — Я подавал ей кофе, она была вполне здорова.
  — Как давно это было?
  — Примерно три четверти часа тому назад или что-то около этого. А позже, когда принес счет, я решил, что она задремала…
  Их разговор начал привлекать внимание — головы пассажиров поворачивались в их сторону, шеи вытягивались.
  — Я думаю, это скорее всего припадок, — проговорил Митчелл с надеждой в голосе. Ему хотелось верить в лучшее. Он даже подвел под случившееся свою теоретическую основу. У сестры его жены, сказал он, часто бывают припадки.
  Лично он считает, что припадки — дело обычное, каждый легко может себе представить, что это такое.
  Доктор Брайант вовсе не собирался принимать на себя ответственность за происходящее. С выражением крайней озадаченности он покачивал головой. Неожиданно послышался голос укутанного в теплый шарф маленького усатого толстяка:
  — Прошу вас, посмотрите, господа, на шее у нее заметен след какого-то укола. Это явное пятно…
  Голова женщины была запрокинута, и на шее отчетливо просматривался точечный красный след.
  — Pardon, — вмешался, подходя к группе, Жан Дюпон. — Вы говорите, женщина мертва, и на шее у нее след укола?
  Говорил Жан Дюпон медленно, словно размышляя вслух.
  — Могу я высказать свое предположение? Тут недавно летала оса. Я ее прихлопнул. — Он показал на осу, лежавшую в его кофейном блюдечке. — Не могло ли быть так, что несчастная леди скончалась от укуса осы, я слыхал, такое вполне возможно…
  — Что ж, допустимо… — согласился Брайант. — Медицине известны такие вот случаи. Это вполне вероятно, в особенности если у человека слабое сердце.
  — Могу ли я хоть чем-нибудь быть полезен? — спросил стюард Митчелл. — Через несколько минут мы будем в Кройдоне.
  — Прежде всего сохраняйте спокойствие! сказал доктор Брайант. — Делать ничего не надо. Ни в коем случае нельзя ни трогать ни перемещать тело. — Д-р Брайант собрался возвратиться к своему креслу и с удивлением посмотрел на маленького, укутанного в шарф иностранца, который даже не тронулся с места.
  — Дорогой сэр, — сказал доктор Брайант, — самое лучшее, что вы можете сделать в данном случае, так это вновь занять свое кресло.
  — Совершенно верно, сэр, — сказал, стюард. Он повысил голос. — Пожалуйста, господа, займите свои места, прошу вас!
  — Pardon, — произнес маленький человек, — но здесь, как я вижу, есть еще кое-что…
  — Кое-что?
  — Mais oui, кое-что, чего здесь никто не заметил!..
  Носком ботинка он указал на нечто, поясняющее его слова. Стюард и доктор Брайант проследили глазами за его движением. На полу виднелся небольшой желто-черный предмет, прикрытый краем черной юбки.
  — Еще одна оса? — удивился доктор. Эркюль Пуаро опустился на колени, достал из кармана пиджака сверкающий металлический пинцет и с изящной осторожностью подхватил то самое «кое-что», как он сказал. Бережно держа свою добычу, он выпрямился:
  — Да, пожалуй, это весьма похоже на осу. Но все же это не оса!
  Он поворачивал предмет и так, и этак, чтобы и доктор, и стюард могли видеть его находку со всех сторон. Это был небольшой пучок пушистого оранжево-черного шелка, прикрепленного к длинному, странного вида острию с бесцветным тончайшим жалом на конце.
  — Боже мой! Боже мой! — вырвалось у мистера Клэнси, также вставшего со своего кресла и пытавшегося хоть что-нибудь разглядеть из-за широкого плеча стюарда Митчелла. — Поразительно! В высшей степени странная вещь! Удивительнейшая из всех, которые я когда-либо видел в жизни! Никогда бы ни за что такому не поверил!
  — Вы, должно быть, могли бы нам кое-что объяснить, сэр? — спросил стюард. — Вы знаете, что это такое? Вы узнаете эту штуковину?
  — Узнаю ли? Разумеется, узнаю! — Мистер Клэнси напыжился от гордости и сознания собственного превосходства. — Это предмет, джентльмены, не что иное, как туземный дротик! Таким дротиком стреляют, выдувая его из специальной трубки. Трубками подобного рода вооружены воины у некоторых племен… хм… Я, пожалуй, не смогу сейчас с точностью утверждать, южноамериканских или же островитян с Борнео… Но это, вне всякого сомнения, именно такой туземный дротик, выпущенный из стреляющей трубки, и я подозреваю, что его острие…
  — Было смазано знаменитым ядом южноамериканских индейцев, — закончил его фразу Эркюль Пуаро. И добавил: — Mais entfin! Est-ce que c'est possible?
  — Это и впрямь совершенно необычно! — продолжал мистер Клэнси, все еще сиявший от сознания своей полезности, от профессиональной гордости и восхищения собою. — Я же говорю, это весьма необычно! Я сам сочиняю детективные романы, но чтобы вот так, в жизни, неожиданно столкнуться с подобным…
  Мистеру Клэнси попросту не хватило слов, чтобы выразить чувства, которые обуревали его.
  Самолет накренился, и те из пассажиров, которые все еще толпились в проходе между креслами, едва не попадали. «Прометей» заходил на посадку и, описывая над аэродромом первый круг, лег на крыло. Внизу раскинулся Кройдон.
  Глава 3
  Кройдон
  Стюард Митчелл и доктор уже больше не были центром внимания в создавшейся на борту самолета трагической ситуации. Их отстранил и завладел положением нелепо выглядевший человечек, тепло укутанный вязаным шарфом.
  Говорил он столь авторитетно, что никто не посмел возражать ему или задавать вопросы. Он шепнул что-то Митчеллу, тот кивнул и, протиснувшись между пассажирами, стал у двери, ведущей в переднюю часть самолета.
  Самолет бежал по посадочной полосе. Когда заглохли моторы.
  Митчелл повысил голос:
  — Прошу всех, леди и джентльмены, оставаться на своих местах, пока сюда не придет кто-либо из представителей власти. Я думаю, вас долго не задержат.
  Разумность этого приказа была одобрена большинством пассажиров, лишь один голос решительно запротестовал.
  — Чепуха! — сердито закричала леди Хорбари. — Разве вы не знаете, кто я такая? Я требую, чтобы меня немедленно отпустили!
  — Весьма сожалею, леди. Но даже для вас я не могу сделать исключения. — Но ведь это полнейший абсурд! — Сисели сердито топнула ногой. — Я сообщу о вашем самоуправстве в дирекцию авиакомпании. Возмутительно, почему мы должны сидеть здесь взаперти с этим мертвым телом!
  — В самом деле, дорогая, — протяжно произнесла тоном благовоспитанной дамы Венетия Керр. — Чрезвычайно все это неприятно! Но, я думаю, все же нужно немножко потерпеть. — Она села и вытащила из сумочки портсигар. — Могу я теперь спокойно закурить, стюард?
  Расстроенный Митчелл ответил:
  — Я думаю, мисс, сейчас это не имеет значения.
  Он оглянулся.
  Дэвис выпустил пассажиров из второго салона самолета через запасный выход и теперь отправился в здание аэропорта на поиски кого-нибудь из представителей власти.
  Ожидать пришлось недолго, однако пассажирам показалось, что прошло не менее получаса, пока на аэродроме в сопровождении полисмена не появился человек в штатском, но с военной выправкой. Они торопливо пересекли летную полосу, поднялись по трапу и вошли в самолет через дверь, предупредительно открытую для них Митчеллом.
  — Ну, в чем тут дело? Что произошло?! — спросил прибывший официальным тоном.
  Он выслушал Митчелла, затем д-ра Брайанта, потом, нагнувшись, взглянул на умершую женщину. Отдав краткий приказ полисмену, обратился к пассажирам:
  — Не будете ли вы так добры последовать за мной, леди и джентльмены? Он повел их через поле, но не в просторное помещение таможни, как обычно, а свернул в маленькую уединенную комнатку полиции.
  — Я полагаю, леди и джентльмены, что мы не станем задерживать вас дольше, чем того потребуют формальности.
  — Послушайте, инспектор, я очень спешу… — сказал Джеймс Райдер. — У меня в Лондоне весьма срочные дела!
  — Весьма сожалею, сэр, но…
  — Меня зовут леди Хорбари. Я нахожу возмутительным то, что вы осмеливаетесь меня задерживать!
  — Искренне сожалею, леди Хорбари. Видите ли, случай крайне серьезный. Это очень смахивает на убийство. Прискорбно…
  — Однако отравленная стрела южноамериканских индейцев… — со счастливой улыбкой пробормотал мистер Клэнси.
  Инспектор с подозрением посмотрел на него. Археолог оживленно заговорил о чем-то по-французски, обращаясь к инспектору, тот, выслушав его, медленно и осторожно стал отвечать на том же языке, выискивая подходящие слова. Венетия Керр сказала:
  — Все это невыносимо скучно, но я полагаю, что вы постараетесь побыстрее выполнить свой долг, господин инспектор, — на что почтенный инспектор с некоторой галантностью и благодарностью в голосе церемонно ответил:
  — Спасибо, мадам. — А затем уже деловым тоном продолжал: — Прошу вас, леди и джентльмены, оставайтесь здесь, а мне необходимо немного поговорить с доктором… доктором…
  — Моя фамилия Брайант.
  — Благодарю вас, доктор Брайант. Следуйте, пожалуйста, за мной, доктор, вот сюда…
  — Могу ли я присутствовать при вашем разговоре?
  Инспектор порывисто обернулся, резкий ответ уже готов был сорваться с губ, но вдруг выражение его лица мгновенно изменилось:
  — О! Простите, мистер Пуаро! Вы так закутаны, что я, право, не узнал вас. Проходите, пожалуйста.
  Инспектор открыл дверь, и доктор Брайант и мсье Пуаро вышли, провожаемые удивленными взглядами остальных пассажиров. — А почему это ему можно выходить, а мы должны сидеть здесь взаперти? — воскликнула в негодовании леди Сисели Хорбари.
  Венетия Керр покорно опустилась на скамейку.
  — Очевидно, это какой-то тип из французской полиции, — сказала она. — А скорее всего просто шпион.
  Норман Гэйль неуверенно обратился к Джейн:
  — Мне кажется, я видел вас в Ле Пине… — И без особой уверенности в голосе продолжал: — Это прекрасное место. Мне очень нравятся сосны.
  Джейн ответила:
  — Да, от них такой пьянящий смолистый запах!..
  Они помолчали немного, не зная, о чем же говорить дальше. Наконец Гэйль произнес:
  — А я вас тотчас узнал в самолете.
  Джейн изобразила удивление:
  — Да неужели?
  Гэйль спросил:
  — Как вы думаете, та женщина действительно убита?
  — Я думаю, что да, — ответила Джейн. — Это так ужасно! — Джейн вздрогнула, и Норман Гэйль пересел чуть поближе, как бы обещая ей свою защиту.
  …Дюпоны что-то обсуждали по-французски. Мистер Райдер поспешно производил какие-то подсчеты в своей записной книжке и время от времени поглядывал на часы. Сисели Хорбари, нетерпеливо постукивая ногой по полу, дрожащими пальцами зажгла сигарету.
  К дверному косяку уютно прислонился рослый, невозмутимо спокойный полисмен в безмятежно голубой форме.
  В соседней комнате инспектор Джепп разговаривал с доктором Брайантом и Эркюлем Пуаро.
  — Ну и наловчились же вы, однако, появляться в самых неожиданных местах, мистер Пуаро!
  — Но мне кажется, что Кройдонский аэродром также не входит в сферу вашей деятельности, мой друг! дружески отозвался Пуаро.
  — О, я только большой паук в закрытой склянке. Мое счастье заключается в том, чтоб не прозевать!.. И признаюсь: это самое, пожалуй, удивительное дело за много лет моей работы! Что ж, давайте к нему и приступим. Прежде всего, доктор, вы, возможно, сообщите мне ваше полное имя и ваш адрес?
  — Роджер Джеймс Брайант. Специалист по болезням уха, горла, носа. Мой адрес-Херли-стрит, 329.
  Туповатого вида полисмен, сидевший за столом, записал все эти данные. — Наш хирург осмотрит тело, — сказал Джепп. — Но вы нам понадобитесь во время следствия, доктор.
  — Да, да, разумеется.
  — Не могли бы вы хотя бы приблизительно установить время смерти?
  — Женщина скончалась примерно за полчаса до моего осмотра; смерть произошла незадолго до прибытия в Кройдон. Точнее определить время затрудняюсь. Из слов стюарда я понял, что он разговаривал с нею примерно часом раньше.
  — Это уже кое-что, доктор. Благодарю вас. И еще одно: быть может, это несколько нетактично с моей стороны, но мне придется спросить у вас, не заметили ли вы во время полета чего-нибудь подозрительного?
  Доктор покачал головой.
  — А я спал… — с огорчением заметил Пуаро. — В самолете мне бывает так же плохо, как и на море. Я всегда стараюсь хорошенько закутаться и уснуть. — У вас есть какие-нибудь предположения, догадки о причине смерти, доктор?
  — Не могу пока сказать вам ничего определенного. Это выяснится после вскрытия трупа и проведения ряда анализов.
  Джепп понимающе кивнул.
  — Что ж, доктор, ладно, — сказал он. — Я думаю, мы вас не задержим. Но, к сожалению, вам придется пройти через ряд формальностей так же, как и всем другим пассажирам. Мы не можем сделать для вас никаких исключений.
  Д-р Брайант улыбнулся.
  — Я предпочел бы заверить вас, что не скрываю никаких… э-э… трубок или какого-то иного смертоносного оружия, — произнес он серьезно.
  — Роджер посмотрит, — Джепп кивнул на своего помощника. — Между прочим, доктор, не знаете ли вы, что это может быть? Вот здесь…
  Он указал на бесцветный шип, лежавший в маленькой коробочке перед ним на столе.
  — Трудно сказать, не проделав анализов. Обычно туземцы используют яд кураре, очень быстродействующий.
  — Но его, видимо, нелегко доставать?
  — Нелегко простому смертному…
  — Тогда мы обыщем вас особенно тщательно, доктор! — сказал Джепп, любивший подобного рода шутки. — Роджер!
  Доктор и констебль вышли из комнаты. Джепп откинулся на спинку стула и посмотрел на Пуаро.
  — Гм… Странный случай, — сказал он. — Слишком сенсационный, чтоб быть правдоподобным. Стреляющие трубки и отравленные дротики в самолете! Это буквально оскорбляет рассудок!
  — Мудрое замечание! — согласился Пуаро.
  — Мои люди сейчас осматривают самолет, — сообщил инспектор Джепп. — К счастью, неподалеку отсюда находились наши эксперты и мы сумели вовремя заполучить фотографа и дактилоскописта. Возможно, что-то удастся установить по следам… Так… А теперь, я думаю, необходимо поговорить со стюардами. Он шагнул к двери и распорядился вызвать стюардов. Вошли Митчелл и Дэвис. Младший уже оправился от потрясения, но все же заметно волновался.
  Митчелл все еще был бледен и перепуган.
  — Все в порядке, ребята, — сказал инспектор Джепп. — Садитесь. Паспорта при вас? Хорошо. — Он бегло просмотрел паспорта пассажиров. — Ага, вот: Мари Морисо, французский паспорт. Известно ли вам что-нибудь о ней?
  — Я видел ее раньше. Она довольно часто летала нашим рейсом из Англии, — сказал Митчелл.
  — А-а, вероятно, по каким-то делам. Вы ничего не знаете о ее работе?
  Митчелл покачал головой. Младший стюард сказал:
  — Я ее тоже помню. Я видел ее в восьмичасовом самолете из Парижа.
  — Кто из вас последним видел ее живой?
  — Он, — младший стюард показал на своего напарника.
  — Я, — кивнул Митчелл, — когда принес ей кофе.
  — Как она выглядела?
  — Обыкновенно. Я ничего особенного не заметил. Подал ей сахар и предложил молоко, но она отказалась.
  — В котором часу это было?
  — Не могу сказать точно. Мы в это время шли над проливом. Могло быть около двух.
  — Что-то около этого, — подтвердил младший стюард.
  — Когда еще вы ее видели?
  — Когда разносил счета.
  — В котором это было часу?
  — Спустя четверть часа после кофе. Я подумал, что она спит… Боже мой! Значит, она уже тогда… умерла!…
  Голос Митчелла дрогнул, в нем послышался страх.
  — И вы не видели никаких следов, не заметили этого?.. — Джепп показал на дротик в черно-желтом, осиной расцветки, оперении.
  — Нет, сэр.
  — А вы, Дэвис?
  — Последний раз я видел, мадам, когда приносил бисквиты и сыр.
  Она выглядела тогда вполне здоровой.
  — Каков у вас порядок обслуживания? — поинтересовался Пуаро. — Вы обслуживаете разные салоны?
  — Нет, сэр, мы работаем вместе. Суп, затем мясо и овощи, салат, потом сладкое. Мы обычно обслуживаем сперва хвостовую часть самолета, а потом с новыми блюдами переходим в переднюю.
  Пуаро кивнул.
  — А эта самая мадам Морисо, она с кем-нибудь из пассажиров разговаривала, кого-нибудь в самолете узнала? — спросил Джепп.
  — Не видел, сэр.
  — Вы, Дэвис?
  — Нет, сэр.
  — Она покидала свое место во время перелета?
  — Не думаю, сэр. Нет.
  — Не заметил ли кто-нибудь из вас чего-либо такого, что могло бы пролить свет на это дело?
  Оба стюарда подумали, затем дружно покачали головами.
  — Ладно, пока все. Я еще раз поговорю с вами немного позже.
  — И надо же такой неприятности случиться! Этого мне еще недоставало! — пожаловался Митчелл.
  — Но вас никто не упрекает, — успокоил его инспектор Джепп. — Однако я с вами согласен, дело это преотвратительное!
  Он жестом позволил стюардам уйти, но Пуаро подался вперед:
  — Позвольте мне задать еще один маленький вопросик.
  — Пожалуйста, мистер Пуаро!
  — Кто-нибудь из вас заметил осу, летавшую по самолету?
  — Там, по-моему, не было никакой осы, — пожал плечами Митчелл.
  — Там была оса, — сказал Пуаро. — Мы нашли ее в тарелке одного из пассажиров.
  — Нет, сэр, я ее не видел, — сказал Митчелл.
  — Я тоже, — сказал Дэвис.
  — Неважно. Благодарю вас.
  Когда стюарды вышли из комнаты, Джепп, жестом изобразив пачку паспортов, сказал:
  — На борту, оказывается, была графиня! Может, нам велеть тщательно обыскать весь багаж в хвостовой части самолета, в том числе и ручную кладь пассажиров салона? — предложил он и весело подмигнул Эркюлю Пуаро. — Как, по-вашему, почему я так думаю, мистер Пуаро? А вот почему. Нам нужно найти трубку, если она вообще существует и если нам все это не снится! Мне лично все это кажется чудовищным сном. А что, если этот малый, этот детективщик-писака вдруг спятил я надумал совершить это на самом деле, а не на бумаге?! Отравленные стрелы, дротики… Похоже на него!..
  Мсье Пуаро с сомнением покачал головой.
  — Да, — продолжал Джепп. — Каждого придется обыскать, будет он сопротивляться или нет, и все мелкие вещи тоже нужно осмотреть.
  — Нужно бы составить сперва список пассажиров, — предложил Пуаро, — и список всего, что принадлежит каждому из этих людей.
  Джепп взглянул на него с любопытством:
  — Что ж, это можно сделать, если вы считаете, что так следует поступить, мистер Пуаро. Мне только неясно, куда вы клоните. Мы же знаем, что ищем.
  — Вы — может быть, знаете, mon ami, но я вовсе не так уверен. Я тоже ищу, но мне не совсем ясно, что именно я должен или смогу найти.
  — Ах, вы опять за свое, мистер Пуаро! Ох, и любите же вы усложнять!
  На самом деле все гораздо проще, уверяю вас! А теперь давайте позовем ее милость графиню, прежде чем она выцарапает мне глаза!..
  Однако леди Хорбари держалась теперь много спокойнее. Она благосклонно опустилась на предложенный ей стул и отвечала, не раздумывая, на вопросы инспектора Джеппа. Она сказала, что она — леди Сисели Хорбари — жена графа Хорбари, сообщила свои адреса: поместье Хорбари, Суссекс, и второй: площадь Гросвенор, 315, Лондон. Она возвращалась в Лондон из Ле Пине и Парижа.
  Умершая мадам была ей совершенно неизвестна. Во время полета леди не заметила ничего подозрительного. Во всяком случае, она сидела лицом в другую сторону — к передней части самолета, — поэтому у нее не было абсолютно никакой возможности видеть то, что происходило позади. Она не покидала своего места во время перелета. Насколько она помнит, из переднего салона во второй никто не выходил, за исключением стюардов. Она не помнит точно, но кажется, кто-то из мужчин выходил из салона в туалет, однако она в этом не уверена. Она ни у кого не заметила ничего похожего на трубку.
  — Нет, — ответила она на вопрос мсье Пуаро. — Я не заметила, была ли в самолете оса.
  Показания мисс Керр были во многом похожи на свидетельства ее подруги.
  Она назвалась Венетией Энн Керр, ее адрес: Литтл Паддокс, Хорбари, Суссекс.
  Она возвращалась домой с юга Франции. Насколько помнит, она никогда прежде не видела умершей. Нет, не заметила ничего подозрительного во время путешествия. Да, обратила внимание на то, как один из пассажиров гонял осу.
  Полагает, что это он и пристукнул ее.
  Мисс Керр с достоинством удалилась.
  — Вы, мне кажется, очень интересуетесь этой осой, мистер Пуаро?
  — Не так интересна сама оса, как те мысли, на которые она наводит.
  — Что ни говорите, — инспектор Джепп переменил тему разговора, — а уж конечно, эти французы в деле явно замешаны. Они ведь сидели как раз напротив мадам Морисо. Выглядят они, прямо скажем, потрепанными, и их облезлый чемодан набит какими-то заморскими штучками. Уверен, что набрали они весь этот хлам не в Париже. Не удивлюсь, если окажется, что они побывали на Борнео, в Южной Америке, или еще где-нибудь. Но у нас нет данных, чтобы доказать их причастность к делу. Нужно только нам все хорошенько мотивировать. Впрочем, это уж скорее их забота, чем наша… Но все же я считаю, что эти предположения могут быть основой…
  Пуаро слегка поморгал глазами.
  — Все, о чем вы говорите, инспектор, конечно, вполне возможно, однако все же, я полагаю, вы заблуждаетесь, мой друг. Эти двое — вовсе не бандиты и не головорезы, как вам показалось. Напротив, оба они — и отец и сын очень образованные и известные в ученом мире археологи.
  — Продолжайте, мистер Пуаро, продолжайте, вы меня мистифицируете?
  — И не думаю. Я их превосходно знаю. Это мсье Арман Дюпон и его сын, мсье Жан Дюпон. Они совсем недавно возвратились с интересных раскопок, которые ведут в Персии неподалеку от Сузы.
  — Продолжайте… — Джепп перебрал пачку паспортов, поспешно перелистал документы Дюпонов: — Вы правы, мистер Пуаро, — согласился он. — Но все же вы должны признать, что вид у этих господ весьма неподобающий. Простецкий. — Что ж, такое бывает иногда с людьми, известными всему миру. Я сам moi qui vous parle, я сам был когда-то простым парикмахером и…
  — He говорите так, — воскликнул инспектор Джепп с улыбкой. — Ну, ладно, давайте поглядим на этих ваших знаменитых археологов поближе!
  Мсье Дюпон-отец заявил, что умершая была ему совершенно незнакома.
  Он не заметил ничего подозрительного во время перелета, так как вел со своим сыном чрезвычайно интересную дискуссию. Места своего он не покидал. Да, в конце ленча он видел осу. Осу пристукнул его сын. Мсье Жан Дюпон подтвердил сообщение отца. Он был так увлечен, что попросту не заметил ничего происходившего вокруг. Оса досаждала ему, и он прихлопнул ее. Какова тема их дискуссии? Доисторическая керамика Ближнего Востока, способы обжига и характер отделки.
  Мистер Клэнси, вошедший вслед за археологами, попал в явно неудачную для себя ситуацию. Как и предчувствовал инспектор Джепп, он знал слишком много о стреляющих трубках и отравленных дротиках.
  — Имели вы сами когда-нибудь такую трубку?
  — Мм-м, вообще-то да, имел.
  — В самом деле?! — инспектор Джепп едва не подпрыгнул от такого признания.
  Маленький мистер Клэнси, автор детективных романов, от волнения заговорил высоким визгливым голосом:
  — Вы, мсье, меня не так поняли!.. Убивать ее у меня не было никаких причин! Я могу все объяснить…
  — Да, сэр, вы, возможно, и будете объяснять.
  — Видите ли, я в свое время написал книгу, в которой убийство было совершено именно таким способом…
  — Конечно…
  — Опять эта угрожающая интонация!
  Мистер Клэнси заторопился:
  — Там шла речь, в этом моем романе, об отпечатках пальцев, дактилооттисках, понимаете? Было необходимо проиллюстрировать… я имею в виду… отпечатки пальцев… их положение… их положение на духовой трубке, из которой стреляли, понимаете? И, увидев однажды такую стреляющую штуковину в магазине на Черинг Кросс Роуд… года два назад… я купил трубку… А мой друг-художник для иллюстрации снабдил ее отпечатками моих пальцев. Я вам могу представить книгу — «Тайна алого лепестка». Вы можете также расспросить об этом моего друга.
  — Вы храните трубку у себя дома?
  — Вообще-то, я думаю… я имею в виду… да… хранил…
  — А где она сейчас?
  — Кажется, по-моему, где-то…
  — А что вы подразумеваете под словом «где-то», мистер Клэнси?
  — Я подразумеваю… где-то… Не могу сейчас сказать вам точно, где она. Я человек не очень аккуратный…
  — Она не с вами, по крайней мере?
  — О, разумеется, нет! Конечно нет! Я не видел ее уже с полгода…
  Инспектор Джепп бросил на него взгляд, полный нескрываемого холодного презрения.
  — Вы покидали свое место в самолете?
  — Нет… впрочем, в самом конце рейса да, покидал.
  — Ага, покидали. Куда же вы ходили?
  — Я ходил, чтобы взять из кармана своего плаща «Континентальное обозрение». Плащ был завален каким-то барахлом и чемоданами в хвосте, у самого входа.
  — Стало быть, вы проходили мимо кресла № 2?
  — Нет… Очевидно, да, проходил. Но это было задолго до того, как что-то могло произойти. Как раз тогда, я припоминаю, я съел свой суп.
  На все последующие вопросы инспектор получил отрицательные ответы.
  Мистер Клэнси не заметил ничего подозрительного. Он был увлечен доказательствами трансевропейского алиби для своих персонажей: он работает над новым романом.
  — Алиби, значит? — мрачно переспросил инспектор.
  Вмешался Пуаро о вопросом об осе.
  Да, мистер Клэнси обратил внимание на осу. Она пыталась атаковать.
  Он вообще боится ос.
  Когда это было? Как раз после того, как стюард подал ему кофе.
  Мистер Клэнси замахнулся на осу, и она… улетела прочь.
  После этого были записаны адрес, полное имя мистера Клэнси и ему позволили удалиться, что он сделал, явно встревоженный.
  — Подозрительный тип, — подытожил инспектор Джепп. — У него есть трубка! А как он держится, чертов писака!..
  — Это все — суровость вашего официального поведения, мой милый Джепп!
  — Человеку нечего бояться, если он говорит правду, — строго изрек служащий Скотленд-Ярда. Пуаро взглянул на него с сожалением:
  — Я верю, что вы искренне убеждены в своей версии.
  — Конечно, убежден. Это правда. А теперь давайте вызовем Нормана Гэйля.
  Норман Гэйль дал свой адрес: Шипхердз Авеню, 14, Мюзвэлл Хилл. По профессии дантист. Возвращается из отпуска, проведенного в Ле Пине. Один день провел в Париже, знакомился там с новыми типами зубоврачебных инструментов. Он никогда прежде не встречал покойной и не заметил ничего подозрительного во время полета. Во всяком случае, он сидел лицом в другую сторону — к передней части самолета. Один раз встал со своего места и вышел в туалет. Возвратился на место и ни разу не был близко к креслу № 2. Нет, не видел никакой осы.
  Следующим вошел Джеймс Райдер, нетерпеливый и бесцеремонный в обращении. Он возвращался из важной деловой поездки в Париж. Понятия не имеет об умершей. Да, занимал место непосредственно перед нею, но ее не мог видеть, не поднявшись и не заглянув через спинку своего кресла. Нет, ничего не слышал: ни стона, ни восклицания. В самый конец самолета никто не проходил. Кроме стюардов. Да, двое французов занимали места визави, через проход. Младший из них убил осу, как раз во время обеда. Раньше он осы не видел. Понятия не имеет, как выглядит духовая трубка, ничего подобного не видел и поэтому не может сказать, видел ли у кого-нибудь такую штуковину во время путешествия или нет…
  В дверь постучали. Вошел констебль, что-то с нескрываемым торжеством неся перед собою:
  — Сержант только что нашел это, сэр, — сказал он. — Мы подумали, что вы сразу же захотите взглянуть.
  Он положил свой трофей на стол, бережно достав его из носового платка.
  — Отпечатков нет, насколько мог видеть сержант, однако он приказал мне быть осторожным.
  Предмет, лежавший на столе, несомненно, был трубкой туземного изготовления! Инспектор Джепп резко втянул ноздрями воздух.
  — Господи! Так это правда?! Честное слово, я не верю своим глазам!
  Мистер Райдер с интересом шагнул вперед:
  — Это и есть то, что обычно используют южноамериканские индейцы? Читал о таких вещах, но никогда не видел. Ну, теперь я могу ответить на ваш вопрос. Я не видел в самолете никого, кто держал бы в руках что-нибудь подобное.
  — Где это нашли? — быстро спросил Джепп.
  — Засунутым под одно из сидений так, что его не было видно.
  — Под которое из кресел?
  — № 9.
  — Весьма остроумно! — медленно произнес Эркюль Пуаро. Джепп порывисто повернулся к нему:
  — Что вы находите остроумного?
  — Только то, что место № 9 было моим!
  — Я должен сказать, что это выглядит несколько… странным. С вашей стороны… — пробормотал м-р Райдер весьма выразительно.
  Джепп нахмурил брови:
  — Благодарю вас, мистер Райдер, достаточно… Вы свободны.
  Когда Райдер вышел, Джепп с усмешкой повернулся к Пуаро:
  — Ax, ты стреляный воробей! Так это твоя работа?
  — Mon ami, — проговорил Пуаро с достоинством. — Когда я совершу преступление, я не стану прибегать к помощи яда, употребляемого южноамериканскими индейцами для боевых стрел.
  — Но согласись, это вызов закону! — воскликнул инспектор Джепп. — Чисто сработано! Одна мысль об этом бесит меня!..
  — Кто бы это ни был, он воспользовался всеми шансами для полного успеха! — сказал Пуаро.
  — Да, клянусь Юпитером! Боже, этот тип должен быть каким-то абсолютным… лунатиком! Ну, кто там у нас с вами еще остался? Только одна девушка? Давайте позовем ее и покончим с этим вопросом. Джейн Грей звучит прямо как название преинтереснейшего романа!
  — Она красивая девушка, — кивнул Пуаро.
  — Неужели, старый ты плут? Так ты, выходит, не все время сладко спал? А?
  — Она красива и нервничала, — сказал Пуаро.
  — Нервничала, говоришь? — живо уцепился за новую мысль инспектор Джепп.
  — Мой дорогой друг, когда такая милая девушка нервничает, это обычно означает, что на ее пути появился некий молодой человек, а вовсе не свидетельствует о преступлении.
  Джейн ответила на вопросы. Ее зовут Джейн Грей, она служит в парикмахерской на Брутон-стрит, у мсье Антуана. Ее домашний адрес: Хэрро-гейт-стрит, 10, Новый Уэльс, 5. Она возвращалась в Англию из Ле Пине.
  — Ле Пине?.. Хм!..
  Последующие вопросы касались билета для поездки.
  — Я бы их запретил, все эти увеселительные прогулки! — проворчал Джепп.
  — Я считаю, что они изумительны, — возразила Джейн. — А вы сами неужели никогда не ставили полкроны на лошадь?
  Джепп вдруг смутился.
  Когда Джейн предъявили духовую трубку, она сказала, что в самолете ни у кого такой трубки не видела. Она не знала умершей, но обратила на нее внимание в аэропорту Ле Бурже.
  — Почему вы обратили на нее внимание?
  — Из-за ее невероятной уродливости! — воскликнула Джейн искренне. Больше ничего ценного следствию она не могла сообщить и потому ей также разрешили уйти. Джепп вновь принялся изучать трубку.
  — Не понимаю, — сказал он, — наяву осуществляется невероятнейший детектив! Что же нам теперь следует искать? Человека, который предпринял путешествие в некую часть света, где можно приобрести такую штуковину? А где конкретно ее могли создать? Для этого потребуется эксперт. Эта штука равно может быть и малайской, и южноамериканской, и африканской.
  — Да, оригинально, — сказал Пуаро. — Но если вы приглядитесь повнимательнее, то заметите вот здесь микроскопический кусочек бумаги, прилипший к трубке. И выглядит он точь-в-точь, как остаток отодранной этикетки с ценой. Кажется, сей экземпляр проследовал из диких мест через лавку антиквара. Возможно, это немного облегчит наши поиски. Но позвольте сначала задать вам один маленький вопросик.
  — Прошу вас.
  — Вы не будете составлять список? Я имею в виду опись вещей, принадлежащих пассажирам…
  — Теперь это, пожалуй, уже не столь важно, но будет сделано, если вам угодно, мистер Пуаро. Вы настаиваете на этом?
  — Mais oui. Я озадачен, весьма озадачен. Если б только я мог найти что-нибудь, что помогло бы мне…
  Но инспектор Джепп уже не слушал его. Он исследовал остатки оторванной этикетки с ценой, сохранившиеся на черенке трубки.
  — Клэнси проболтался, что купил трубку. Ох, эти авторы детективов!.. Они в своих романах вечно оставляют полицию в дураках… Но если бы я доложил своему начальнику о чем-нибудь так, как докладывают их вымышленные инспекторы своим старшим офицерам, — меня завтра же вышвырнули бы из полиции! К черту этих невежественных бумагомарателей! — Джепп перевел дух и закончил: — Да, но это проклятое убийство как раз так и выглядит, будто этот писака его придумал, в надежде, что оно сойдет с рук его идиотским персонажам!..
  Глава 4
  Дознание
  Дознание по делу об убийстве госпожи Мари Морисо началось четырьмя днями позже. Сенсационная смерть привлекла внимание широкой публики, и зал был переполнен.
  Первым допросили свидетеля мэтра Александра Тибо. Это был высокий пожилой человек. Седина уже тронула его темную бороду, и она являла собою то, что французы обычно называют «соль с перцем». По-английски он говорил медленно, с легким акцентом, но в общем-то вполне пристойно.
  После предварительных формальностей следователь спросил у него:
  — Вы видели умершую? Вы опознали ее, мэтр Тибо?
  — Да. Это моя клиентка, Мари-Анжелик Морисо.
  — Это имя записано в ее паспорте. Была ли она известна вам под другим именем?
  — Да, под именем мадам Жизели.
  По залу прошло волнение. Репортерские карандаши выжидательно застыли в воздухе. Следователь продолжал:
  — Не можете ли вы сказать точнее, кто же такая была мадам Мари Морисо, она же мадам Жизель?
  — Мадам Жизель — это имя, под которым она занималась бизнесом. Она была в числе самых деловых ростовщиков Парижа.
  — Она занималась бизнесом! Где же?
  — На улице Жолиетт, дом 3. Это была ее частная резиденция.
  — Нам известно, что она довольно часто ездила в Англию. Ее дела касались этой страны?
  — Да. Многие ее клиенты-англичане. Ее хорошо знали в определенных кругах английского общества.
  — Что вы подразумеваете под «определенными кругами»?
  — Ее клиентуру в основном составляли чиновники, адвокаты, учителя среди таких людей особенно ценят сдержанность…
  — Она пользовалась репутацией осторожного человека?
  — Чрезвычайно осторожного.
  — Достаточно ли хорошо вам известны были ее дела?
  — Нет. Мадам Жизель вполне могла вести свои дела самостоятельно. Она держала в своих руках контроль над всеми операциями и была женщиной с весьма оригинальным характером.
  — Она была богата?
  — Чрезвычайно состоятельна.
  — Были у нее враги?
  — Насколько мне известно — нет.
  Мэтр Тибо спустился со свидетельского возвышения. Вызвали Генри Митчелла.
  Следователь спросил:
  — Ваше имя Генри Чарльз Митчелл, вы проживаете на Шаублэк Лэйн, 11, Вэндсворс?
  — Да, сэр.
  — Вы состоите на службе в «Юниверсал Эйр-лайнз Компани», компании с ограниченной ответственностью?
  — Да, сэр.
  — Вы старший стюард рейсового самолета «Прометей»?
  — Да, сэр.
  — В прошлый вторник, восемнадцатого, вы находились на дежурстве в самолете «Прометей» на двенадцатичасовом рейсе из Парижа в Крой-дон. Мадам Жизель летела этим рейсом. Видели вы ее когда-нибудь раньше?
  — Да, сэр. Месяцев шесть назад я летал рейсом 8-45 и приметил ее, раз или два она летела этим же рейсом.
  — Вы знаете ее имя?
  — Оно указано в моем списке пассажиров, сэр, но специально я его не запоминал.
  — Вы слышали когда-нибудь имя «мадам Жизель»?
  — Нет, сэр.
  — Пожалуйста, опишите нам события прошлого вторника.
  — Я подал пассажирам завтрак, сэр, и разносил счета. Мадам, как я подумал, спала. Я решил ее разбудить не раньше, чем минут за пять до посадки. А когда подошел к ней, то увидел, что она или умерла, или серьезно заболела. Я узнал; что на борту есть доктор. Он сказал…
  — Мы заслушаем показания доктора Брайанта от него лично. Взгляните вот на это, пожалуйста.
  Митчеллу показали трубку.
  — Вы уверены, что не видели этого в руках у кого-нибудь из пассажиров?
  — Уверен, сэр.
  — Вы свободны, Митчелл. Альберт Дэвис!
  Младший стюард занял место свидетеля.
  — Вы Альберт Дэвис, проживаете по адресу Бэркам-стрит, 23, Кройдон, служащий «Юниверсал Эйрлайиз», компании с ограниченной ответственностью?
  — Да, сэр.
  — В прошлый вторник вы дежурили на «Прометее» в качестве второго стюарда?
  — Да, сэр.
  — От кого вы узнали о трагедии?
  — Мистер Митчелл, сэр, сказал мне, что он боится, не случилось ли чего с одной из пассажирок.
  Дэвису указали на трубку.
  — Вы видели этот предмет в руках у кого-нибудь из пассажиров?
  — Нет, сэр.
  — Что-нибудь из случившегося во время путешествия, по вашему мнению, могло бы пролить свет на это дело?
  — Нет, сэр.
  — Хорошо. Больше не задерживаю вас.
  Дэвис поклонился и, пятясь, удалился, уступая место новому свидетелю.
  — Доктор Роджер Брайант!
  Доктор Брайант сообщил свое имя и адрес и представился как специалист по болезням уха, горла и носа.
  — Доктор Брайант, расскажите нам, будьте добры, что же все-таки произошло восемнадцатого, в прошлый вторник.
  — Как раз перед прибытием в Кройдон ко мне подошел старший стюард. Он спросил, не врач ли я. Услышав утвердительный ответ, он сказал, что заболела одна из пассажирок. Я поднялся и последовал за ним. Женщина лежала на полу у кресла. Она умерла незадолго до этого.
  — А когда, по-вашему, это могло случиться, доктор Брайант?
  — По меньшей мере, за полчаса до того, как я подошел.
  — У вас есть какая-нибудь версия относительно причин смерти?
  — Нет, это невозможно без детального осмотра.
  — Вы обратили внимание на небольшое пятнышко у нее на шее?
  — Да.
  — Благодарю вас… Доктор Джеймс Уистлер!
  Доктор Уистлер оказался невзрачным щуплым человеком.
  — Вы полицейский хирург-эксперт?
  — Да.
  — О чем вы расскажете следствию?
  — Около трех часов в прошлый вторник, восемнадцатого, я получил вызов на Кройдонский аэродром. Там мне показали тело женщины средних дет, лежавшее возле одного из кресел в рейсовом самолете «Прометей». Женщина была мертва, смерть наступила примерно часом раньше, Я заметил также небольшое круглое пятнышко на ее шее — непосредственно на яремной вене. Такое пятнышко могло остаться от укуса осы или от укола тем шипом, который мне позже показали. Тело перенесли в морг, где я произвел детальный осмотр и сделал вывод, что смерть вызвана введением мощной дозы токсина в кровяной поток. Паралич сердца и практически моментальная смерть.
  — Не можете ли вы сказать, что это за токсин?
  — Это был токсин, какого я еще никогда в своей практике не встречал.
  Репортеры записали: «Неизвестный яд».
  — Благодарю вас… Прошу теперь выйти к столу мистера Генри Уинтерспуна.
  Вышел массивный человек с мечтательным и добродушным выражением лица.
  Он выглядел весьма добрым и не менее… глупым. Мистер Уинтерспун был главным правительственным экспертом, признанным авторитетом по редчайшим ядам. Следователь взял со стола роковой шип и спросил, узнает ли мистер Уинтерспун этот предмет.
  — Узнаю. Мне присылали это для экспертизы.
  — Сообщите следствию результаты вашего анализа!
  — Дротик обмакнули в препарат кураре — яда для стрел, используемого туземными племенами.
  Репортеры со смаком скрипели перьями своих авторучек.
  — Вы считаете, что смерть была вызвана ядом кураре?
  — О, нет! — сказал м-р Уинтерспун. — Там был только слабый след препарата. Согласно моим анализам, дротик незадолго перед тем был погружен в яд Dispholidus typus, более известный под названием яда древесной змеи.
  — Древесная змея? А что это такое?
  — Это южноафриканская змея — одна из наиболее ядовитых и смертоносных изо всех существующих. Ее прямое действие на человека не изучено, но о вирулентности этого яда вы можете судить по такому примеру: при введении его подопытной гиене животное погибало прежде, чем успевали вынуть обратно иглу шприца. Яд вызывает сильные внутренние кровоизлияния, парализует работу сердца.
  Репортеры строчили: «Чрезвычайное происшествие. Змеиный яд в воздушной драме! Змея, которая смертельнее кобры!!!»
  — Вы слышали когда-нибудь о применении этого яда для преднамеренного отравления?
  — Никогда. Это-то как раз в деле самое интересное!
  — Благодарю вас, мистер Уинтерспун.
  Детектив сержант Вилсон засвидетельствовал, что трубка была найдена на одном из сидений «Прометея». Отпечатков пальцев на трубке не оказалось. С дротиком и трубкой проделали необходимые эксперименты… «Дальнобойность» трубки была около десяти ярдов.
  — Мистер Эркюль Пуаро.
  Все чрезвычайно заинтересованно смотрели на мистера Пуаро. Но показания его были очень кратки. Он ничего не заметил в пути. Спал. Да, это он увидел на полу маленький дротик. Дротик находился в таком положении, как если бы свалился с шеи погибшей женщины. Вот, пожалуй, и все, что мсье Пуаро может сказать.
  — Графиня Хорбари!
  Репортеры вдохновились: «Супруга пэра дает показания в деле о загадочной Смерти в Воздухе». Некоторые уточняли: «…в деле о Тайне Змеиного яда». Репортеры газет для женщин сообщали: «Леди Хорбари явилась в строгого вида шляпке и лисьей накидке». Или: «Леди Хорбари, одна из самых элегантных женщин Лондона, была одета в черное и в новой шляпе строгого фасона». Или: «Леди Хорбари, до замужества мисс Сисели Бланд, была одета в изящное черное платье и в новую шляпу»… Все откровенно любовались прелестной, явно взволнованной молодой женщиной, хотя ее показания и были весьма кратки. Она ничего не заметила; умершую никогда прежде не видела.
  Нет, к сожалению, ничего не может сказать господину следователю.
  Венетия Керр последовала за графиней, волновалась она значительно меньше. Неутомимые поставщики новостей для женской прессы писали: «Пальто дочери лорда Коттсмора безукоризненного супермодного покроя, юбка с широким поясом», а кто-то записал даже такую фразу: «Высший свет дает показания следствию».
  — Джеймс Райдер. Ваше занятие или профессия?
  — Директор-распорядитель «Эллис Вэйл Сэмент Компани».
  — Не будете ли вы так добры осмотреть эту трубку? Вы видели ее раньше у кого-нибудь в «Прометее»?
  — Нет.
  — Вы занимали в самолете место непосредственно впереди умершей?
  — Ну и что, если так?
  — Я попрошу вас не говорить со мной подобным тоном. Вы сидели впереди кресла № 2. С вашего места вам практически был виден каждый из сидевших в салоне самолета.
  — Нет, не так. Я не видел никого из сидевших по моей стороне. У кресел высокие спинки.
  — Но если бы кто-нибудь из них вышел в проход, чтобы прицелиться из трубки в женщину, которая была убита, — вы бы увидели его?
  — Безусловно.
  — Кто-нибудь из сидевших впереди вас вставал со своего места?
  — Мужчина, сидевший на два места впереди меня, встал и вышел в туалет.
  — Это в направлении, противоположном от вас и от умершей?
  — Да.
  — Он не проходил по самолету в вашем направлении?
  — Нет, он возвратился на свое место.
  — У него было что-нибудь в руках?
  — Ничего.
  — Кто еще вставал со своего места?
  — Человек, сидевший передо мной. Он прошел мимо меня в другую сторону, в хвост самолета.
  — Я протестую! — визгливо закричал м-р Клэнси, вскакивая. — Это было раньше, намного раньше — около часа дня!
  — Прошу вас сесть, — слегка повысив голос, сказал следователь. — Вас выслушают! Продолжайте, мистер Райдер. Не заметили ли вы чего-нибудь в руках у этого джентльмена?
  — Мне кажется, что он держал авторучку. Когда он вернулся, в руке у него была оранжевая книжка. Какой-то журнал.
  — Он был единственным, кто прошел в конец самолета? А вы сами вставали с места?
  — Да, я выходил в туалет. И, уж конечно, в руках у меня не было трубки.
  — Вы позволяете себе разговаривать недопустимым тоном! Вы свободны. Идите.
  Мистер Норман Гэйль, дантист, дал по всем вопросам показания негативного характера. Он ничего не видел, ничего не знает! Затем его место занял взъерошенный и негодующий автор детективных романов мистер Клэнси.
  Мистер Клэнси вызвал в зале интерес не меньший, чем супруга пэра. «ПИСАТЕЛЬ ДАЕТ ПОКАЗАНИЯ».
  «ИЗВЕСТНЫЙ АВТОР ДЕТЕКТИВНЫХ РОМАНОВ ДОПУСКАЕТ МЫСЛЬ О ПОКУПКЕ СМЕРТОНОСНОГО ОРУЖИЯ».
  «СЕНСАЦИЯ В СУДЕ».
  Но сообщение о сенсации было поспешным.
  — Да, сэр, — громко возмущался м-р Клэнси. — Я приобрел трубку. Больше того, я принес ее сегодня с собой! Я протестую против вашего утверждения, что трубка, при помощи которой совершено преступление, принадлежит мне! Вот моя трубка! — И он с триумфом вытащил из кармана трубку.
  Репортеры едва успевали писать: «Умопомрачительная сенсация!» «Еще одна трубка в суде!»
  Следователь строго напомнил мистеру Клэнси, что он находится здесь, дабы помочь правосудию, а не для того, чтобы опровергать мнимые обвинения против самого себя. Допрос м-ра Клэнси дал незначительные результаты. Мистер Клэнси, как он объяснил с совершенно ненужными подробностями, был настолько ошеломлен эксцентричностью иностранных железнодорожных служб и своими личными затруднениями, связанными с работой над новым романом, что не в состоянии был замечать что-либо! Весь самолет мог стрелять в кого угодно из трубок отравленными дротиками! В другое время мистер Клэнси, конечно, заприметил бы их! Но тогда… нет…
  Мисс Джейн Грей, ассистентка парикмахера, не заставила работать вечные перья лондонских журналистов. Она попросту никого не интересовала. За нею следовали двое французов. Мсье Арман Дюпон сообщил, что он из Парижа летел в Лондон, где должен читать лекцию в Королевском азиатском обществе. Он и его сын были увлечены разговором и попросту не замечали ничего, что происходило вокруг. — Вы знали в лицо мадам Морисо, или мадам Жизель?
  — Нет, мсье, прежде я ее никогда не видел.
  — Но она — известная личность в Париже.
  Мсье Дюпон-старший пожал плечами.
  — Только не мне. Во всяком случае, я не так часто бываю в Париже…
  — Я понимаю, вы недавно вернулись с Востока.
  — Да, это так, мсье. Из Персии.
  — Вы с вашим сыном побывали во многих труднодоступных частях света?
  — Pardon?
  — Вы много путешествовали по диким местам. Вам никогда не встречались племена, использующие змеиный яд для стрел?
  Этот вопрос мсье Дюпону пришлось перевести, и когда мсье Дюпон понял, о чем его спрашивают, он энергично затряс головой:
  — Нет-нет, мне никогда не встречалось ничего подобного.
  За ним свидетельские показания давал его сын.
  Показания Дюпона-младшего были почти дословным повторением показаний мсье Армана Дюпона. Он ничего не заметил. Он счел вероятным, что умершая была ужалена осой. Ему самому надоедала оса, и в конце концов он пристукнул ее.
  Дюпоны были последними свидетелями. Следователь прокашлялся и обратился к жюри. Он сказал, что, без сомнения, это — самое удивительное и невероятное изо всех дел, которые ему приходилось вести в суде. Женщина была убита. Самоубийство исключено. Несчастный случай — в воздухе, в самолете и подавно! Преступление не мог совершить кто-либо, находившийся вне самолета. Убийцей был один из свидетелей, которых они выслушали в это утро.
  Некуда деваться от факта, а он жесток. Кто-то из них лгал самым бесстыдным образом.
  Убийство совершено с неслыханной наглостью. На виду у десяти, или даже двенадцати человек (если считать стюардов) убийца поднес к губам трубку и послал роковой дротик, и, к сожалению, никто вовремя этого не заметил.
  Происшедшее казалось неправдоподобным, но доказательство ведь — трубка и стрела, найденная на полу, пятнышко на шее умершей и, наконец, медицинское заключение, свидетельствующее, что это все так и произошло. Из-за отсутствия веских доказательств, инкриминирующих преступление какой-нибудь конкретной персоне, он, следователь, мог только вместе с жюри обратить обвинительный вердикт против одной или нескольких персон, пока ему неизвестных. Каждый из пассажиров отрицал хоть какое-нибудь знакомство с умершей. Теперь задача полиции состояла в том, чтоб узнать, какие могли быть у нее связи с убийцей.
  Из-за отсутствия мотивов для определения конкретного преступника он, следователь, может только посоветовать жюри принять упомянутый вердикт. Жюри может обсудить вердикт.
  Один из членов жюри, простоватый с виду человек с квадратным лицом и недоверчивыми глазами, подался вперед, астматически тяжело дыша:
  — Вы говорите, трубка была найдена под каким-то сиденьем? Позвольте узнать, чье это было место?
  Следователь обратился к своим записям. Сержант Уилсон шагнул к нему и что-то зашептал на ухо.
  — Ах, да. Это было место № 9, которое занимал мсье Эркюль Пуаро. Мсье Пуаро, кстати, очень известный и респектабельный частный детектив… хм…. не раз уже сотрудничавший в весьма серьезных делах со Скотленд-Ярдом.
  Человек с квадратным лицом остановил взгляд на длинных усах маленького бельгийца. «Иностранец? — казалось, говорили его глаза. — Нельзя доверять иностранцам, даже если они сотрудничают рука об руку с нашей полицией!»
  Однако вслух он сказал:
  — Это тот самый мистер Пуаро, что нашел на полу дротик?
  Жюри возвратилось в зал через пять минут, и старшина присяжных вручил следователю лист бумаги. Тот пробежал взглядом вкривь и вкось набросанные строчки.
  — Что же это такое? — следователь нахмурился. — Чепуха, я не могу принять этот вердикт. Это же чепуха, — повторил он. — Нужно хотя бы выправить ошибки и переписать…
  Через несколько минут исправленный вердикт вновь вернулся к нему.
  — Ну, это еще куда ни шло, — сказал следователь, прочитав: «Мы находим, что умершая погибла от яда, но имеющихся у нас свидетельств явно недостаточно, чтобы определить, кто прибег к этому яду».
  Глава 5
  После дознания
  — Интересно, что могло быть такого в той бумажке, что следователь не захотел ее принять?
  Джейн замедлила шаги и взглянула на Нормана Гэйля.
  — Мне кажется, я могу вам сказать, — откликнулся чей-то голос позади них. Молодые люди повернулись и увидели мсье Эркюля Пуаро.
  — Я полагаю, что это был вердикт о предумышленном убийстве, обращенный против меня.
  — О, как это возможно?! — ужаснулась Джейн. Мсье Пуаро с довольной улыбкой кивнул:
  — Mais oui. Когда мы выходили, я слышал, как один член жюри сказал другому: «Это все тот коротышка-иностранец, это все он натворил, запомни мои слова!» Уверен, другие думали точно так же!
  Джейн колебалась: посочувствовать или рассмеяться? Предпочла последнее.
  Пуаро тоже засмеялся: он был с нею согласен.
  — Как видите, теперь мне придется восстанавливать свою репутацию. — Все с той же улыбкой, поклонившись, он двинулся прочь.
  Джейн и Норман проводили взглядами удаляющуюся приземистую фигуру.
  — Какой-то чудак… — усмехнулся Гэйль. — Именует себя детективом. Какой из него детектив? Преступники видят его за милю. Не пойму, как такой тип может маскироваться.
  — Не слишком ли устарели ваши представления о детективах? — спросила Джейн. — Все эти фальшивые бороды уже давным-давно отжили свое. В наши дни детективы просто сидят и решают дела, так сказать, в процессе мышления.
  — Что ж, это требует меньших усилий, меньшего напряжения.
  — Физически — возможно. Но, безусловно, для такой работы нужен трезвый и ясный ум.
  — Конечно, бестолковый сыщик никому не нужен.
  Оба засмеялись.
  — Послушайте, — неожиданно сказал Гэйль. Щеки его слегка зарделись. — Не смогли бы вы… я имею в виду… это было бы очень мило с вашей стороны… Правда, уже поздновато… Но как вы насчет того, чтобы выпить со мной чаю? Я чувствую… Все-таки, мы — товарищи по несчастью… И… — Он запнулся. И мысленно отчитал себя: «Что с тобой, дурачина? Неужели ты не можешь пригласить девушку на чашку чая, не краснея, не заикаясь и не попадая в нелепое положение? Что же она подумает о тебе!»
  Замешательство Гэйля лишь подчеркнуло спокойствие и самообладание Джейн.
  — Большое спасибо, — произнесла она просто — Охотно принимаю приглашение.
  Они отыскали скромную чайную и надменно-пренебрежительная официантка угрюмо приняла у них скромный заказ с таким видом, словно хотела сказать:
  «Пеняйте на себя, если вы разочаруетесь. Говорят, будто мы подаем здесь чай, но я в этом не уверена».
  Чайная была почти пуста. И это придавало особый смысл тому, что они сидели здесь вдвоем.
  Джейн стянула перчатки, глядя через стол на своего компаньона. Он и впрямь был привлекателен: голубые глаза, располагающая улыбка. Очень мил!
  — Неприятное дело с этим убийством, — сказал Гэйль поспешно. Он еще не совсем освободился от своего нелепого замешательства.
  — Да, — согласилась Джейн. — Меня это очень беспокоит, ведь я работаю в хорошем месте, в парикмахерской мсье Антуана, Не знаю, как там воспримут…
  — М-да. А я об этом как-то не подумал.
  — Антуану может не понравиться, что у него служит девушка, дававшая показания в деле об убийстве.
  — Люди странны, — произнес Норман Гэйль задумчиво. — Жизнь несправедлива. Ведь тут вовсе не ваша вина…Он нахмурился. — Отвратительно!
  — О, еще ничего худого со мной не произошло, — напомнила Джейн. — Не стоит беспокоиться из-за того, что еще не случилось! И в конце концов, все может статься: а вдруг окажется, что именно я убила ее! Говорят, если кто-то убил один раз, то обычно он может убить потом еще и еще великое множество других людей! И, согласитесь, не очень-то приятно носить прическу, сделанную руками убийцы…
  — На вас достаточно взглянуть — и уже ясно, что вы никого не убивали, — сказал Норман серьезно.
  — Я не уверена, — возразила Джейн. — Иногда мне ужасно хочется пристукнуть какую-нибудь из моих леди! Если б только мне это сошло! В особенности есть одна: голос у нее, как у коростеля, и вечно она ворчит, и вечно недовольна и жалуется. Я думаю порой, что такое убийство было бы даже хорошим поступком, а вовсе не преступлением. Так что, видите, я настроена весьма агрессивно.
  — Да, но ЭТОГО преступления вы не совершали, — сказал Гэйль. — Я могу поклясться.
  — А я могу поклясться, что и не вы, — отозвалась в тон ему Джейн. — Но это вам не поможет, если ваши пациенты будут думать, что вы…
  — Да, мои пациенты… — Гэйль глядел задумчиво. — Кажется, вы правы. Я не подумал… Дантист — маньяк, одержимый мыслью об убийстве, — не очень заманчивая реклама! — И он добавил неожиданно и импульсивно: — Вас не смущает то, что я дантист? В профессии дантиста есть нечто смешное. Эта профессия далеко не романтическая. Обычного врача воспринимают как-то серьезнее.
  — Не унывайте! — успокоила его Джейн. — Дантист на общественной лестнице стоит явно выше ассистента парикмахера.
  Они засмеялись, и Гэйль признался:
  — Я чувствую, что мы становимся друзьями. А вы?
  — Да, я думаю, что да.
  — Может, вы пообедаете со мной как-нибудь вечером, а потом сходим в театр или в кино?
  — Благодарю.
  После небольшой паузы Гэйль спросил:
  — Как вам понравилось в Ле Пине?
  — Было очень весело.
  — Вы там бывали раньше?
  Джейн доверительно поведала ему всю историю с выигрышем и поездкой. Оба согласились, что такая поездка приятна и романтична. Их разговор был неожиданно прерван появлением какого-то молодого человека в коричневом костюме. Уже несколько минут человек этот вертелся вокруг, пока они не обратили на него внимания.
  Он приподнял шляпу и с бойкой уверенностью обратился к Джейн.
  — Мисс Джейн Грей? Я представляю «Уикли Хоул». Не сделали бы вы для нас коротенькую статейку про эту самую Загадку Смерти в Воздухе С точки зрения пассажира. О, соглашайтесь, мисс Грей. Мы вам неплохо заплатим.
  — Сколько? — спросила Джейн.
  — Пятьдесят фунтов, а может, и больше. Может, все шестьдесят.
  — Нет, — сказала Джейн. — Я, наверное, не смогу. Я не буду знать, о чем говорить.
  — О, с этим все в порядке, — легко возразил молодой человек. — Вам вовсе не нужно что-либо писать. Один из наших ребят просто-напросто задаст вам пару-другую вопросов о ваших предположениях и все сделает за вас. Вам нечего даже беспокоиться.
  — Все равно, — твердо решила Джейн. — Я, пожалуй, не буду.
  — А если сто фунтов? Слушайте, я действительно сделаю сто! И дайте нам вашу фотографию.
  — Нет, — сказала Джейн. — Мне эта затея не нравится.
  — Так что можете удалиться, — уже сердито вмешался Норман Гэйль. — Мисс Грей не желает тревожиться.
  Молодой человек с надеждой повернулся к нему.
  — Мистер Гэйль, не так ли? — спросил он. — Послушайте, мистер Гэйль, если мисс Грей не хочет, то почему бы вам не попытаться? Пятьсот слов. Заплатим мы вам так же, как я предлагал мисс Грэй. Это выгодная сделка, потому что, когда женщина рассказывает об убийстве другой женщины, это ценится газетами выше. Я предлагаю вам неплохой бизнес.
  — Я не хочу и не напишу ни слова.
  — Независимо от платы это будет отличной рекламой. Подающий надежды профессионал — у вас впереди будет блестящая карьера: статью прочитают все ваши пациенты!
  — Это, — усмехнулся Норман Гэйль, — как раз то, чего я больше всего опасаюсь.
  — Без рекламы в наши дни никак не обойтись. Гласность — это…
  — Возможно, но все зависит от вида гласности. Надеюсь, что все же некоторые из моих пациентов не прочтут газет, а если и прочтут, то не обратят внимания на тот факт, что я замешан в деле об убийстве. Теперь вы получили ответы от нас обоих. Уйдете ли вы без шума, или мне вышвырнуть вас отсюда?
  — Незачем раздражаться, — заметил молодой человек, ничуть не смущенный угрозой. — Доброго вам вечера. Позвоните мне в редакцию, если измените ваше решение. Вот моя карточка.
  И он бодро направился к выходу, итожа: «Неплохо. Получилось вполне приличное интервью».
  В следующем выпуске «Уикли Хоул» была опубликована солидная колонка: мнения двух свидетелей Загадки Смерти в Воздухе. Мисс Джейн Грей объявляла себя слишком несчастной, чтобы говорить о случившемся. Убийство потрясло ее, и она страшилась даже думать обо всем этом. Мистер Норман Гэйль довольно долго распространялся насчет того, как на его карьеру дантиста-профессионала может повлиять то, что он замешан в деле об убийстве. Мистер Гэйль экспериментировал на тех своих пациентов, которые читают лишь определенные страницы газет и не заподозрят худшего, проходя в его кабинете «испытание зубоврачебным креслом».
  Когда навязчивый молодой человек наконец ушел, Джейн удивилась:
  — Почему он не выбрал кого-нибудь более значительного из пассажиров? — Оставил, наверное, для тех, кто получше его, — мрачно предположил Гэйль. — А может, пытался, да тоже ничего не вышло.
  Минуту-две он сидел нахмурившись, затем сказал:
  — Джейн, я буду называть вас Джейн? Можно? Вы не станете возражать?!
  Джейн, как вы думаете, кто все-таки убил эту Жизель?
  — У меня нет никаких предположений на этот счет.
  — Но вы думали об этом? По-настоящему думали?
  — Нет, кажется, не думала. Я только немного беспокоилась, И то, по правде говоря, из-за моей причастности ко всему этому делу. До сегодняшнего дня я просто не представляла себе, что кто-либо из пассажиров мог бы совершить такое!..
  — Да, следователь разъяснил нам все весьма вразумительно. Но я твердо знаю одно, что этого не сделал я, и что этого не сделали вы, потому что… э-э… потому что я наблюдал за вами большую часть времени.
  — Да, — сказала Джейн. — Я знаю, что это не вы по той же причине. И, конечно же, знаю, что это не я! Так что это кто-то из остальных. Но кто? Не имею ни малейшего понятия.
  Норман Гэйль выглядел усталым и задумчивым. Казалось, он озабочен какими-то очень серьезными мыслями. Джейн между тем продолжала:
  — Не знаю, что и думать. Ведь мы же ничего не видели. Я во всяком случае. А вы?
  — И я — ничего.
  — Все это так странно. Вы просто-напросто ничего не могли видеть. Ведь вы сидели лицом не в ту сторону. А мне было видно все, что происходило в середине самолета. Я имею в виду… я могла бы…
  Джейн, вспыхнув, умолкла. Она вспомнила, что ее взгляд все время был устремлен на ярко-голубой пуловер и что мысли ее, отрешенные от всего происходящего вокруг, были главным образом заняты личностью в ярко-голубом пуловере.
  Норман Гэйль размышлял:
  «Интересно, с чего это она так краснеет?.. Она очаровательна… Я женюсь на ней… Да-да… Не стоит заглядывать слишком далеко вперед. Но мне служит некоторым оправданием то, что теперь я ее часто вижу. А с этим убийством все обойдется… Кроме того, я думаю, что можно с успехом продолжать заниматься своей практикой, а этот щелкопер-репортеришко…». Вслух он произнес:
  — Давайте подумаем, кто мог убить ее? Обсудим каждого. — И он тотчас приступил к своим предположениям: — Стюарды?
  — Нет, — отозвалась Джейн.
  — Согласен. Женщины напротив нас?
  — Не думаю, что такие люди, как леди Хорбари, могут кому-то причинить зло. А другая, мисс Керр, она тоже очень знатная. Нет, она не стала бы убивать старую француженку, я уверена.
  — Только противный чужеземец? — улыбнулся Гэйль. — Я думаю, вы не очень ошиблись, Джейн. Тогда это усач. Но, судя по отзывам следователя, он — вне подозрений. Доктор? Не очень-то похоже на истину.
  — Если б он захотел убить ее, он, я думаю, выбрал бы что-нибудь такое, что не оставляет следов; никто и не узнал бы.
  — М-да, — с сомнением согласился Норман. — Эти яды без вкуса и без запаха, не оставляющие никаких следов, очень удобны, но кто знает, существуют ли они вообще… Дальше кто там у нас? А, писатель, у которого была стреляющая трубка.
  — Весьма подозрителен. Но в общем-то, и если б он не заговорил об этой трубке, с ним все было бы в порядке.
  — Затем этот Джеймсон… Нет… Ну, как же его зовут?.. Райдер?
  — Да, по-моему, это он и есть…
  — А двое французов?
  — Пожалуй, больше всего подходят. Они сидели на таких удобных местах. У них могли быть причины, о которых мы даже не подозреваем. И тот, что помоложе, выглядел встревоженным.
  — Будешь встревоженным, если ты совершил убийство, — угрюмо, отозвался Норман Гэйль.
  — Хотя он казался таким симпатичным, — тут же заколебалась Джейн. — И отец его тоже довольно милый. Надеюсь все же, что это не они!..
  — На мой взгляд, мы продвигаемся вперед не очень успешно, — усмехнувшись, заметил Норман.
  — Как мы можем продвигаться, если почти ничего не знаем об убитой. Ни ее врагов, ни тех, кто получит в наследство ее деньги, и вообще всего такого… — пожала плечами Джейн. Гэйль подумал и медленно проговорил:
  — Кажется, было бы все же полезно… разобраться самим во всем этом. Ведь убийство касается не только виновного и жертвы. Оно затрагивает и невиновных. Вы и я невиновны, но тень убийцы коснулась и нас. И мы пока не знаем, как эта тень повлияет на нашу жизнь.
  Джейн была человеком хладнокровным, но тут она вздрогнула внезапно:
  — Не надо, — попросила она. — Вы пугаете меня.
  — Ах, по правде говоря, я и сам немножко боюсь, — признался Гэйль.
  Глава 6
  Мэтр Тибо сообщает кое-какие сведения
  Эркюль Пуаро зашел к своему другу инспектору Джеппу. Джепп встретил его с улыбкой.
  — Хэлло, старик! — воскликнул он. — Ты был на волосок от тюрьмы!
  — Боюсь, — серьезно заметил Пуаро, — что такое происшествие может повредить моей карьере!
  — Ну что ж, — улыбнулся Джепп, — детективы иногда превращаются в преступников, правда, в романах.
  Вошел высокий худой человек с несколько меланхоличным, интеллигентным лицом. Джепп представил его:
  — Это мсье Фурнье из французской сыскной полиции. Он приехал, чтобы поработать с нами.
  — Кажется, несколько лет назад я уже имел удовольствие встречать вас, мсье Пуаро, — кланяясь и пожимая всем руки, сказал Фурнье и вяло улыбнулся. — Я много слышал о вас.
  Пуаро позволил себе сдержанную улыбку в ответ.
  — Полагаю, — сказал он, — что вы, джентльмены, согласитесь отобедать у меня. Я уже пригласил адвоката мадам Морисо мэтра Тибо. Вы и мой друг Джепп не возражаете против моего сотрудничества с вами?
  — Все all right, дружище, — сказал Джепп, хлопнув Пуаро по спине. — Ты живешь все в том же доме, на нижнем этаже?
  На превосходном обеде, которым маленький бельгиец угостил друзей, компания была чисто мужская. Явился и высокий седобородый француз мэтр Тибо.
  — Оказывается, вполне возможно хорошо поесть в Англии, — мурлыкнул Фурнье после того, как деликатно воспользовался заботливо припасенной для него зубочисткой.
  — Восхитительно, мсье Пуаро! — сказал Тибо.
  — Немножко офранцужено, но чертовски вкусно! — объявил Джепп.
  — Такая пища превосходна для estomac, — сказал Пуаро. — Она не настолько обременительна, чтобы парализовать мысли.
  — Не могу пожаловаться на то, что мой желудок доставляет мне хлопоты, — сказал Джепп. — Но не будем терять времени. Давайте приступим к делу. Я знаю, мсье Тибо получил на нынешний вечер задание, поэтому полагаю, мы прежде всего посоветуемся с ним обо всем, что может оказаться полезным.
  — Я к вашим услугам, джентльмены. Безусловно, здесь я могу говорить более свободно, чем у следователя. Перед следствием я наскоро переговорил с инспектором Джеппом, и он попросил меня там сообщить только самые необходимые факты.
  — Совершенно верно, — подтвердил Джепп. — Никогда не нужно разбалтывать секреты прежде времени. Послушаем, что вы нам расскажете об этой самой Жизели.
  — Правду говоря, я знаю весьма и весьма мало. Кое-что о ее деловой жизни. Ее личная жизнь мне почти неизвестна. О ней, наверное, мсье Фурнье сможет рассказать больше. Мадам Жизель была человеком, которого в нашей стране называют «character». О ее прошлом мне тоже почти ничего не известно. Думаю, в молодости она была хороша собою, утратила красоту из-за оспы. Она (это мои личные впечатления) любила власть и умела повелевать. Была энергичным, способным дельцом. Типичная француженка, она никогда не позволяла своим чувствам хоть сколько-нибудь влиять на деловые отношения; пользовалась репутацией женщины, ведущей свои дела скрупулезно честно.
  Он обернулся, чтоб посмотреть, согласен ли с ним Фурнье.
  Тот меланхолично кивнул головой:
  — Да, она была честной — по ее понятиям. Но… — он уныло пожал плечами, — не слишком ли много: спрашивать у человеческой натуры, что она такое на самом деле.
  — Что вы имеете в виду?
  — Chantage.
  — Вымогательство? — переспросил Джепп.
  — Да, своеобразный шантаж. Мадам Жизель давала ссуду, как вы здесь говорите «note of hand alone». Она проявляла благоразумие как в отношении выдаваемых сумм, так и в назначении процентов. Но должен вам сказать, у нее были свои методы взыскания долгов.
  Пуаро с любопытством наклонился вперед.
  — Как уже говорил сегодня мэтр Тибо, ее клиентуру в основном составляли люди из определенных кругов. Люди эти особенно уязвимы и зависимы от общественного мнения. Мадам Жизель имела свою собственную разведывательную службу… Обычно перед тем, как дать деньги (большую сумму, разумеется), она собирала сведения о клиенте. Я повторю слова нашего друга: по своим понятиям, мадам Жизель была скрупулезно честна. Доверяла тому, кто доверял ей. И никогда не использовала секретных сведений, чтобы получить деньги от кого-нибудь, если он еще не задолжал ей этих денег.
  — Вы полагаете, — сказал Пуаро, — что чужие секреты служили ей своего рода гарантией?
  — Совершенно верно; и в использовании их она была беспощадна. Ее система была действенна: очень редко приходилось списывать безнадежные долги. Человек, будь то мужчина или женщина в известном положении, пойдет на все, лишь бы добыть деньги, чтобы избежать публичного скандала. Как я уже говорил, мы знали о ее деятельности; но судебного преследования… — Он пожал плечами. — Человеческая натура есть человеческая натура.
  — А если она, допустим, — поинтересовался Пуаро, — вынуждена была все-таки списать долг? Что тогда?
  — В таком случае она предупреждала, что либо огласит имевшуюся у нее информацию, либо передаст эту информацию какому-нибудь заинтересованному в ней лицу.
  Воцарилось минутное молчание. Затем Пуаро спросил:
  — С точки зрения финансовой — это давало ей какую-то выгоду?
  — Нет, — сказал Фурнье. — Прямой — нет.
  — А косвенно?
  — А косвенно, — высказал свое предположение Джепп, — заставляло клиентов выплачивать долги вовремя, не правда ли?
  — Совершенно верно, — подтвердил Фурнье. — Это было тем, что вы называете «нравственным эффектом».
  — Безнравственным эффектом, я бы сказал, — уточнил Джепп. — Ну… — Он задумчиво потер нос. — Это отличные штрихи для мотивировки убийства, превосходные штрихи! Теперь перед нами стоит еще один вопрос: кто получил бы в наследство ее деньги? — Он обернулся к Тибо.
  — У нее была дочь, — сказал адвокат. — Она не жила с матерью; я даже предполагаю, что мать не видела ее с того времени, когда девочка была еще ребенком. Много лет назад мать завешала все (за исключением небольшой суммы, выделенной для горничной) своей дочери, Анне Морисо. Насколько я знаю, завещания мадам не изменяла.
  — А велико ли ее состояние? — поставил вопрос Пуаро. Адвокат пожал плечами:
  — Приблизительно восемь или девять миллионов франков.
  Пуаро свистнул. Джепп воскликнул:
  — О, денежки у нее были! Ну, а сколько же это будет в переводе на нашу валюту?.. Ба! Около ста тысяч фунтов… даже больше. Вот так-так!
  — Мадмуазель Анна Морисо станет очень состоятельной женщиной, — подтвердил Пуаро.
  — Хорошо, что ее не было в том самолете, — сухо заметил Джепп. — А то мы могли бы заподозрить, что это она устранила мать с целью заполучить деньги!.. Сколько ей может быть лет?
  — Кажется, убийство с ней не связано. Теперь надобно заняться изучением всего, что пахнет шантажом или, если угодно, вымогательством. Все, кто был в самолете, отрицают, что хоть как-нибудь знали мадам Жизель. Кто-то из них врет. Но кто именно? Не поможет ли нам исследование ее личных бумаг, а, Фурнье?
  — Мой друг, — сказал Фурнье, — как только я узнал новость, я поговорил по телефону со Скотленд-Ярдом и немедленно направился к ней домой. У нее был сейф с бумагами. Но оказалось, бумаги сожжены!..
  — Сожжены?! Кем? Когда? Почему?!
  — У мадам Жизели была пользующаяся доверием горничная, Элиза. Элиза имела инструкции своей хозяйки: если с мадам что-нибудь случится, открыть сейф (комбинацию замка Элиза знала) и сжечь все содержимое.
  — О боже! Поразительно! — Джепп ошеломленно потряс головой.
  Четверо мужчин молча думали о странном характере погибшей женщины… Мэтр Тибо поднялся:
  — Я покину вас, господа. Что касается дальнейшей информации, могу представить ее в любое удобное для вас время. Мой адрес вы знаете…
  Он крепко пожал всем руки и вышел из комнаты.
  Глава 7
  Вероятности и возможности
  После ухода мэтра Тибо трое оставшихся придвинули стулья поближе к столу.
  — Итак, — сказал Джепп, — приступим. — Он отвинтил колпачок своей авторучки. — В салоне было одиннадцать пассажиров — в хвостовой части, я имею в виду, — другие туда не входили; одиннадцать пассажиров да два стюарда — итого у нас тринадцать человек, считая убитую. Один из двенадцати и прикончил старуху. Часть пассажиров англичане, часть — французы. Этими последними я поручаю заняться мсье Фурнье. Англичан я беру на себя. Затем еще нужно провести следствие в Париже — это тоже ваша работа, Фурнье.
  — Нет, не только в Париже, — возразил Фурнье. — Летом у мадам Жизели было множество дел на французских морских курортах: в Довиле, Ле Пине, в Вимере. Она ездила и на юг — в Антиб, Ниццу.
  — Хорошая деталь: один-два человека из «Прометея» упомянули Ле Пине, насколько я помню. Но это одна сторона вопроса. Теперь перейдем непосредственно к самому убийству. Поглядим, кто был в таком положении, что мог использовать трубку. — Джепп, наскоро убрав посуду, развернул план самолета и поместил его в центре стола. — Итак, для начала давайте рассмотрим каждого пассажира в отдельности и обсудим вероятности и, что даже еще более важно, — возможности. Исключим из списка мсье Пуаро. Это уменьшит число подозреваемых до одиннадцати.
  Пуаро грустно покачал головой:
  — Вы слишком доверчивы, мой друг. Вы никому, никогда и ни в чем не должны доверять.
  — Что ж, мы можем и оставить вас, если вы настаиваете, — согласился Джепп добродушно. — Затем — двое стюардов. Мне кажется, с точки зрения вероятности, не похоже, что убийца — один из них. У них и денег больших нет. И репутации у них незапятнаны — это приличные, трезвые люди. Меня бы крайне удивило, если бы кто-то из них оказался замешанным. Но мы обязаны их тоже подозревать. Они ходили по самолету, могли занять такое положение, из которого можно было использовать трубку — я имею в виду, что один из них мог бы стать к убитой под прямым углом, хотя не верю, что стюарды могут стрелять отравленными дротиками в самолете, полном людей, так, что никто этого не замечает. Знаю по опыту, что большинство людей слепы, как летучие мыши, кстати, это относится ко всем счастливым, но ведь есть же какой-то предел! Безумие, просто безумие — совершать преступления таким способом. Один шанс из сотни, что тебя не засекут. Тот, кто это сделал, чертовски удачлив! Изо всех дурацких способов совершать убийства этот…
  — Разумеется, абсолютное безумие!
  — Но несмотря на все, убийца достиг цели. Вот мы сидим, обсуждаем случившееся и не имеем ни малейшего понятия, кто же все-таки совершил преступление! Вот это успех!
  — Наверное, убийца — человек с извращенным чувством юмора, — задумчиво сказал Фурнье. — Ведь в преступлении важнее всего психологическое обоснование.
  Джепп фыркнул при упоминании о психологии, которую он терпеть не мог и которой не доверял:
  — Это как раз та чушь, какую любит слушать мсье Пуаро.
  — Мне интересно все, что говорите вы оба.
  — Вы, надеюсь, не сомневаетесь, что она была убита именно так? — с подозрением спросил Джепп. — Я же вас знаю.
  — Нет, нет, мой друг. Здесь я согласен. Отравленный шип, который я поднял с пола, и был причиной смерти — это точно. Но тем не менее, есть еще нечто такое…
  Пуаро замолчал, недоуменно покачивая головой.
  — Хорошо, вернемся, однако, к нашим заботам, — предложил Джепп. — Мы не можем совершенно игнорировать стюардов, но, я думаю, маловероятно, что они замешаны в этом. Вы согласны, мсье Пуаро?
  — Вы же помните, что я сказал. Я не буду никого выбрасывать — что за выражение, mon Dieu!.
  — Дело ваше. Теперь — пассажиры. Начнем с конца — от кладовой стюардов и туалетов. Место № 16. — Джепп ткнул карандашом в план. — Парикмахерша Джейн Грей. Получила выигрыш — провела время в Ле Пине. Не аферистка ли? Она могла попасть в трудное положение и занять деньги у старой дамы; маловероятно все же, что она одолжила крупную сумму у Жизели и что Жизель имела над ней власть. Самая мелкая рыбешка из всего того, что у нас есть. Да и вряд ли ассистентка парикмахера имеет дело со змеиным ядом. Для окраски волос или для массажа лица ядами не пользуются.
  — Пожалуй, это была ошибка убийцы: воспользоваться змеиным ядом. Это очень сужает круг поисков. Вероятно, только двое из сотни знают что-нибудь о ядах и смогут их применить, — заметил Фурнье.
  — Совершенно ясна, по крайней мере, одна вещь, — сказал Пуаро.
  Фурнье бросил на него вопросительный взгляд. Но Джепп был увлечен своими собственными мыслями:
  — Убийца должен принадлежать к одной из двух категорий: либо он шатался по свету, побывал в отдаленных местах и знает о змеях, о самых смертоносных их разновидностях, а также об обычаях туземных племен, которые используют яд для борьбы с врагами, — это категория № 1.
  — А вторая?
  — А тут научная линия. Исследования. С ядом древесной змеи проводят эксперименты в лабораториях высшего класса. Змеиный яд — точнее, яд кобры иногда применяют в медицине. Его с успехом используют для лечения эпилепсии. Многое сделано также в области исследования змеиных укусов. Да, но давайте продолжим. Ни к одной из двух категорий мисс Грей не принадлежит. Мотивы неподходящие, шансов раздобыть яд почти нет. Возможность применить трубку очень сомнительна — почти невозможна. Смотрите. Три человека склонилось над планом.
  — Вот место № 16, — сказал Джепп, — а вот № 2, где сидела Жизель. А между ними множество других мест и людей. Если девушка не вставала с кресла — а все говорят, что так и было, — она не могла попасть шипом Жизели в шею. Так что, думаю, она отпадает.
  — Ладно. Двенадцатое место впереди нее. Это дантист, Норман Гэйль.
  — Мелюзга. Хотя, думаю, у него было больше шансов достать яд.
  — Это лекарство для впрыскивания, им не пользуются дантисты, — проворчал Пуаро.
  — Дантист достаточно забавляется со своими пациентами, — сказал Джепп, улыбаясь, — Однако полагаю, он вполне мог оказаться в кругах, где делаются не совсем чистые дела с наркотиками. Мог, наконец, иметь ученого-приятеля. Но он вставал с кресла только, чтобы выйти в туалет — это в противоположном конце. На пути обратно он не мог быть дальше вот этого места в проходе. Значит, чтобы выстрелить из трубки и попасть в шею старой леди, он должен был иметь послушный шип, делающий повороты под прямым углом. Так что дантист не подходит.
  — Согласен, — кивнул Фурнье. — Продолжим.
  — Место № 17, через проход.
  — Это мое первоначальное место, — сказал Пуаро. — Я уступил его леди, пожелавшей быть рядом со своей приятельницей.
  — А, это уважаемая Венетия. Ну, что о ней? Важная шишка. Она могла занимать деньги у Жизели. По-видимому, у нее не было грешков, но возможно…
  Ей мы должны уделить чуть побольше внимания. Положение подходящее. Если бы Жизель немного повернула голову, глядя в окно, уважаемая Венетия могла бы легко выстрелить (или «легко дунуть»?) по диагонали через салон самолета.
  Хотя попадание было бы счастливой случайностью. Я думаю, ей все же пришлось бы для этого встать. Она из тех женщин, которые осенью ходят с ружьями. Не знаю, помогает ли стрельба из ружья при обращении с туземной трубкой.
  Возможно, что в вопросе меткости здесь требование то же самое: зоркий глаз и практика. У Венетии, очевидно, были друзья — мужчины, охотившиеся в каких-нибудь неведомых частях земного шара. Так что она вполне могла иметь туземные вещи… Какая-то галиматья! В этом нет смысла!
  — Действительно, неправдоподобно, — согласился Фурнье: — Мадмуазель Керр… Я видел ее сегодня во время дознания… — Он покачал головой. — Она в убийстве не замешана.
  — Место № 13, — продолжал Джепп. — Леди Хорбари. Довольно темная личность. Я знаю о ней кое-что и не удивлюсь, если окажется, что у нее есть один-два грешных секрета.
  — Мне удалось узнать, — сообщил Фурнье, — что в Ле Пине леди очень много проигрывала в баккара. Это как раз та голубка, которая могла бы быть связана с Жизелью. Но она не вставала, как вы помните. А на своем месте она должна была бы опуститься на колени, опереться о спинку кресла, чтобы выстрелить, — и это в то время, когда на нее смотрели десять человек! А, черт, давайте дальше!
  — Кресла № 9 и № 10, — Фурнье вел пальцем по плану.
  — На этих местах сидели мсье Эркюль Пуаро и доктор Брайант, — сообщил Джепп. — Что может сказать о себе мсье Пуаро?
  Пуаро грустно покачал головой.
  — Mon estomac, — произнес он патетически. — Увы, мозг порою бывает слугой желудка.
  — И я тоже, — сказал Фурнье с симпатией, — в воздухе чувствую себя не очень хорошо. — Он закрыл глаза и выразительно прижал руки к груди.
  — Итак, доктор Брайант. Что о докторе Брайанте? Большой жук с Херли-стрит. Не очень похоже, чтоб он ходил к француженке, дающей в долг; но ведь никогда ничего не знаешь… А если у него неожиданно обнаружится хорошенькое дельце? Даю слово, доктор создан для шикарной жизни! Вот где подходит моя теория. Человек в расцвете сил и на вершине карьеры, так сказать, древа жизни, связан с учеными, проводящими медицинские изыскания.
  Он мог бы запросто даже украсть пробирку с ядом, ведь ему случается бывать в первоклассных лабораториях!..
  — Там все проверяют, мой друг, — возразил Пуаро. — Это вовсе не так просто, как сорвать лютик на лугу.
  — Даже если проверяют, можно взамен оставить что-нибудь безобидное. Это легко можно сделать, и такой человек, как Брайант, остался бы вне подозрений, — настаивал Джепп.
  — В наших словах есть логика, — согласился Фурнье.
  — Только одно смущает: зачем он привлек внимание? Почему бы ему не сказать, что женщина скончалась от сердечной слабости естественной смертью?
  Пуаро кашлянул. Все посмотрели на него вопросительно.
  — Я полагаю, — сказал он, — что это могло быть первым впечатлением доктора? В конце концов, смерть выглядела естественной; она могла быть даже следствием укуса осы, ведь там была оса, помните?..
  — Не так-то легко забыть об этой осе. — вставил Джепп. — Вы же все время толкуете о ней.
  — Как бы то ни было, — продолжал Пуаро. — но мне повезло, я заметил на полу этот проклятый шип и поднял его. Все обстоятельства указывали на то, что произошло убийство.
  — Шип все равно нашли бы, — сказал Джепп.
  — Но убийца мог незаметно поднять его. Брайант или кто-либо другой.
  — Вы думаете так потому, — сказал Фурнье, — что знаете, что это убийство. Но когда леди неожиданно умирает от сердечной слабости, а кто-то роняет носовой платок и наклоняется, чтобы поднять его, — кто обратит на это внимание?
  — Правда, — согласился Джепп. — Значит, Брайант у нас определенно в списке подозрительных. Он мог высунуть голову за угол своего кресла и пустить в ход трубку — опять же по диагонали через салон. Но почему же никто ничего не видел?.. Однако я не хочу начинать все сначала. Кто бы он ни был, его не увидели!
  — А тому, полагаю, есть причина, — сказал Фурнье, — которая, судя по всему, что я слышал, — он улыбнулся, — понравилась мсье Пуаро. Я имею в виду психологический момент. Допустим, путешествуя в поезде, вы проезжаете мимо горящего дома. Глаза всех пассажиров обращены в окно. Внимание каждого сосредоточено на чем-то определенном. В это время некто мог бы выхватить нож, заколоть кого-либо, и, уверяю вас, никто не заметил бы, когда и как он это сделал.
  — Верно, — сказал Пуаро. — Я помню одно дело, там имел место такой, как вы говорите, психологический момент. Что ж, если мы обнаружим, что подобный момент был во время рейса «Прометея»…
  — Мы сможем узнать это, допрашивая стюардов и пассажиров, — предположил Джепп.
  — Правильно. Но если такой психологический момент действительно был, то по логике вещей следует, что его причина была создана убийцей.
  — Ладно, запишем это как тему для вопросов, — сказал Джепп. — Перехожу к месту № 8 — Даниэль Майкл Клэнси.
  Джепп произнес это имя с явным удовольствием.
  — По-моему, этот тип самый подозрительный из всех. Что может быть легче, чем автору таинственных историй «проявить интерес» к змеиным ядам так, чтобы какой-нибудь химик, находящийся вне всяких подозрений, допустил его к лекарствам? Не забывайте, Клэнси — единственный из пассажиров! — проходил мимо Жизели! Он мог выстрелить из трубки с очень близкого расстояния, не нуждаясь ни в каких «психологических моментах», как вы их называете. И у него были значительные шансы выйти сухим из воды. Он сам сказал, что знает все о трубках. Именно это, возможно, и приводит нас в некоторое замешательство.
  — Явная хитрость, — сказал Джепп. — А трубка, которую он притащил сегодня с собой? Ну, кто может сказать, что это та, которую он купил два года назад? Вся эта история кажется мне довольно подозрительной. Не думаю, что полезно для здоровья размышлять и читать о преступлениях и всяких детективных историях. Это наталкивает на всякого рода идеи.
  — Писателю все же необходимо иметь кое-какие идеи, — пошутил Пуаро. Джепп возвратился к плану самолета.
  — Место № 4 занимал Райдер; его кресло прямо перед креслом убитой. Он выходил в туалет. На обратном пути он мог выстрелить с близкого расстояния, но Райдер находился рядом с археологами — они же ничего не заметили.
  Пуаро в задумчивости покачал головой.
  — У вас, наверное, не много знакомых археологов? Если эти двое вели увлекательную дискуссию на спорную тему, eh bien, мой друг, они были слепы и глухи к окружающему миру: они жили в пятом тысячелетии до нашей эры или что-нибудь около этого! Тысяча девятьсот тридцать пятый год нашей эры для них просто не существовал.
  Джепп смотрел скептически.
  — Ладно, перейдем к ним. Что вы можете рассказать о Дюпонах, Фурнье?
  — Мсье Арман Дюпон — один из наиболее известных археологов Франции.
  — Это для нас ничего не значит. Их положение в самолете слишком удобное, с моей точки зрения. Через проход, но чуть впереди Жизели. И еще я думаю, они много рыскали по свету, выкапывая всякие вещицы в необычных местах; они легко могли достать у туземцев змеиный яд!
  Фурнье с сомнением пожал плечами.
  — Мсье Дюпон живет всецело своей работой. Он фанатик и энтузиаст. Раньше он был антикваром. Бросил процветающее дело, чтобы посвятить себя раскопкам. Они оба — и он и его сын — душой и сердцем преданы своей профессии. Мне кажется маловероятным — я не скажу «невозможным», со времени нашумевшего дела Ставинского я вообще никому и ничему не верю, — так вот, мне кажется маловероятным предположение, что они замешаны в этом деле.
  — All right, — подытожил Джепп. Он взял лист бумаги, на котором делал свои заметки, и прокашлялся.
  — Итак. Джейн Грей. Вероятность — ничтожна. Возможность практически никакой. Гэйль. Вероятность — ничтожна. Возможность опять-таки практически никакой. Мисс Керр. Совсем невероятно. Возможности — сомнительные. Леди Хорбари. Вероятность — есть. Возможность практически никакой. Мсье Пуаро. Почти определенно — преступник; единственный человек на борту, который мог создать психологический момент.
  Джепп хорошенько посмеялся своей маленькой шутке, Пуаро улыбнулся снисходительно, а Фурнье — слегка, скромно и застенчиво. Затем детектив продолжал:
  — Брайант. И вероятность и возможность — имеются. Литератор Клэнси. Мотивы сомнительны, вероятность и возможности — хорошие. Райдер. Вероятность — сомнительна, возможности прекрасные. Отец и сын Дюпоны. Вероятность — ничтожна с точки зрения мотивов преступления, но у них была возможность в смысле приобретения яда. Что ж, для нас, я думаю, неплохие итоги. Придется провести множество допросов. Я сначала возьму Клэнси и Брайанта — выясню, не нуждались ли они в деньгах, была расстроены или озабочены чем-либо в последнее время, уточню их передвижения за последний год и все такое. То же самое проделаю с Райдером. Не следует забывать и об остальных. Вилсон для меня все разнюхает. Мсье Фурнье займется Дюпонами.
  Французский полицейский кивнул:
  — Будьте уверены, ваши, приказания будут исполнены. Я возвращусь в Париж сегодня же вечером. Можно, я полагаю, еще кое-что разузнать у Элизы, горничной Жизели. Я внимательно проверю все поездки Жизели. Хорошо было бы узнать, где она побывала летом. Насколько я знаю, раз или два она наведывалась в Ле Пине. Можно также получить информацию об англичанах, которых она втянула в свою орбиту… Да, словом, дел у нас много…
  Джепп и Фурнье поглядели на Пуаро, погруженного в свои мысли.
  — Вы примете во всем этом участие, мсье Пуаро? — спросил Джепп. Пуаро очнулся.
  — Да, я буду сопровождать мсье Фурнье в Париж.
  — Enchante! — сказал француз. — Восхищен!
  — Что это вы задумали? — Джепп озадаченно поглядел на Пуаро. — Вы же относились ко всему так спокойно. Что, осенили вашу ясную голову кое-какие мыслишки?
  — Меня беспокоит одна вещь, — медленно сказал Пуаро. — Место, где нашли трубку.
  — Еще бы! Из-за этого вас чуть не заперли!.. Ха-ха!
  Пуаро покачал головой.
  — Я не это имею в виду. Меня тревожит не то, что трубку нашли под моим креслом, а то, что ее вообще нашли под креслом.
  — Не вижу в этом ничего особенного, — сказал Джепп. — Тому, кто это сделал, нужно было куда-нибудь спрятать трубку. Не мог же он рисковать, чтоб ее нашли у него.
  — Evidemment! Конечно же! Но когда вы обследовали самолет, мой друг, вы заметили, что хотя окна нельзя открыть, в каждом из них есть вентилятор — небольшое круглое отверстие, которое можно открыть или закрыть, повернув стекло. Величина этих отверстий вполне достаточна, чтобы пропустить злополучную трубку. Что может быть проще, чем избавиться от трубки таким способом! Трубка падает вниз, на землю, и маловероятно, что ее вообще когда-либо найдут.
  — Я могу возразить: убийца опасался, что его заметят; если бы он начал проталкивать трубку в вентилятор, кто-нибудь да увидел бы эти его усилия.
  — Выходит, — сказал Пуаро, — он не боялся, что увидят, когда подносил трубку к губам и отправлял шип по назначению, а боялся протолкнуть трубку в окно?
  — Звучит абсурдно, согласен, — сказал Джепп. — Но так оно и есть. Он сунул трубку под подушку сиденья. От этого никуда не денешься.
  Пуаро не ответил, и Фурнье с любопытством спросил:
  — Это наводит вас на какие-то мысли?
  Пуаро утвердительно кивнул:
  — Это дает мне возможность сделать одно предположение.
  Он рассеянно поправил оказавшуюся ненужной чернильницу, которую беспокойная рука Джеппа оставила немного криво. Затем, резко подняв голову, спросил:
  — A propos, вы составили детальный список вещей пассажиров, о котором я вас просил?
  Глава 8
  Список
  — Я человек слова! — воскликнул Джепп. Сунув руку в карман, он извлек пачку мелко испечатанной на машинке бумаги. — Вот! Здесь все, вплоть до мельчайших деталей! Я заметил тут одну любопытную вещь Скажу, когда вы кончите читать.
  Пуаро разложил листы на столе и принялся просматривать.
  Фурнье пододвинулся поближе и стал читать через его плечо:
  
  «Джеймс Райдер.
  Карманы. — Льняной носовой платок с меткой «D». Бумажник из свиной кожи, в нем — банкнот фунтового достоинства, три деловых карточки. Письмо от партнера Джерджа Эльбермэна, выражающее надежду, что «переговоры об условиях займа увенчались успехом… иначе мы будем в затруднительном положении». Письмо, подписанное Моди, назначающей свидание на следующий вечер в Трокадеро (дешевая бумага, неграмотный почерк). Серебряный портсигар. Коробка спичек. Авторучка. Связка ключей. Ключ от цилиндрического американского дверного замка. Разрешение на обмен французских и английских денег. Чемодан. — Множество деловых бумаг о торговых сделках на цемент.
  Экземпляр «Bloodless Cup», («Бескровного кубка», запрещенного в стране).
  Коробка «Immediate Cold Cure» — быстродействующего лекарства от простуды. Доктор Брайант.
  Карманы. — Два льняных носовых платка. В бумажнике — 40 фунтов стерлингов и 500 франков. Деловой блокнот. Портсигар. Зажигалка. Авторучка. Ключ от дверного замка. Связка ключей. Флейта в футляре. «Мемуары» Бенвенуто Челлини и французское издание «Ушные болезни».
  Норман Гэйль.
  Карманы. — Шелковый носовой платок. В бумажнике — фунт стерлингов и 600 франков. Разрешение на обмен денег. Деловые карточки двух французских фирм, производящих зубоврачебные инструменты. Коробка от спичек «Брайант К® и Мэй» — пустая. Серебряная зажигалка. Курительная трубка из эрики.
  Каучуковый кисет. Ключ от дверного замка.
  Чемодан. — Белый льняной пиджак. Два маленьких зубоврачебных зеркальца.
  Свертки зубоврачебной ваты. «La vie Parisienne», книга «Автомобиль» и «Курортный журнал».
  Арман Дюпон.
  Карманы. — Бумажник с 10 фунтами и тысячей франков. Очки в футляре. Хлопчатобумажный носовой платок. Пачка сигарет, коробка спичек.
  Карточки в футляре. Зубочистка.
  Чемодан. — Рукопись с обращением к Королевскому азиатскому обществу.
  Две немецкие археологические публикации. Два листа с примерными эскизами гончарных изделий. Пустотелые трубки с орнаментом (сказано, что это черенки от курдских трубок).
  Небольшой плетеный поднос. Девять фотоснимков керамических изделий.
  Жан Дюпон.
  Карманы. — В бумажнике 5 фунтов и 300 франков. Портсигар. Мундштук (из слоновой кости). Зажигалка. Авторучка. Два карандаша. Небольшая книжка с кое-как нацарапанными записями. Письмо на английском от Л. Марринера с приглашением на ленч в ресторан на Тоттенхэм Корт Роуд. Разрешение на обмен французских денег. Даниэль Клэнси.
  Карманы. — Носовой платок (испачканный чернилами).
  Авторучка (протекающая). В бумажнике-4 фунта и 100 франков. Три газетные вырезки о недавних преступлениях (отравление мышьяком и два хищения). Два письма от домашних агентов с детальным описанием деревенского хозяйства. Деловая книжка. Четыре карандаша. Перочинный нож. Три оплаченных и четыре неоплаченных счета. Письмо от Гордона, владельца парохода «Минотавр».
  Наполовину решенный кроссворд, вырезанный из «Таймс». Записная книжка с набросками сюжетов. Разрешение на обмен итальянских, французских, швейцарских и английских денег. Оплаченный гостиничный счет в Неаполе.
  Большая связка ключей.
  В кармане пальто. — Рукопись новеллы «Убийство на вершине Везувия».
  «Континентальное обозрение». Мяч для гольфа. Пара носков. Зубная щетка.
  Оплаченный гостиничный счет из Парижа.
  Мисс Керр.
  Сумка. — Губная помада. Два мундштука (один резной, слоновой кости, другой — нефритовый). Пудреница. Портсигар. Коробка спичек. Носовой платок.
  Два фунта стерлингов. Разрешение на обмен денег. Половина письма о кредите.
  Ключи.
  Несессер шагреневый. — Бутылки, щетки, гребни и т. д. Маникюрные принадлежности. Мешочек, содержащий зубную щетку, губку, зубной порошок, мыло. Большие и маленькие ножницы. Пять писем из дому и от друзей из Англии.
  Два романа Таушнитца. Фотоснимок двух спаниелей.
  Журналы «Мода» и «Домашнее хозяйство».
  Мисс Грей.
  Сумка. — Губная помада, румяна, пудреница. Ключ от дверного замка и ключ от чемодана. Карандаш. Портсигар. Мундштук. Коробка спичек. Два носовых платка. Оплаченный гостиничный счет из Ле Пине. Маленькая книга «Французские фразы». Бумажник со 100 франками и 10 шиллингами. Разрешение на обмен английских и французских денег. Две фишки из казино, стоимостью 5 франков. В кармане дорожного пальто. — Шесть открыток с видами Парижа, два носовых платка и шелковый шарфик. Письмо с подписью «Глэдис». Пакетик аспирина.
  Леди Хорбари.
  Сумка. — Две губные помады, румяна, пудреница. Носовой платок.
  Три банкнота по тысяче франков. 6 фунтов стерлингов. Разрешение на обмен французских денег. Бриллиантовое кольцо. Пять французских марок. Два мундштука. Зажигалка в футляре.
  Несессер. — Косметические принадлежности. Искусной работы маникюрный набор (золотой). Небольшой флакон с этикеткой (написанной чернилами) «Борная кислота».
  
  Когда Пуаро кончил читать список, Джепп указал пальцем на последнюю строку.
  — Борная кислота? Это кокаин!
  Глаза Пуаро удивленно расширились. Он понимающе кивнул.
  — Ясно, не так ли? — заметил Джепп. — Нужно ли говорить вам, что женщина, привыкшая к кокаину, в моральном отношении уязвима. Думаю, титул леди помогает ей достигать того, чего она хочет. Но все равно сомневаюсь, что у нее хватило бы нервов совершить убийство; и, честно говоря, не вижу, была ли у нее для этого возможность. Сущая головоломка!
  Пуаро собрал в стопку все листы и просмотрел их еще раз. Затем со вздохом отложил в сторону.
  — Кое-что здесь, — сказал он, — очень ясно указывает, кто именно совершил преступление. Но, тем не менее, пока что я не могу сказать, зачем или, по крайней мере, каким образом.
  Джепп уставился на него:
  — Вы хотите сказать, что, когда вы прочитали этот список, у вас появилась мысль о том, кто ЭТО сделал? — Джепп выхватил у Пуаро листы, перечитал их, отдавая каждый лист Фурнье, и вытаращил на Пуаро глаза:
  — Вы не дурачите меня, мсье Пуаро?
  — Нет, нет, Ouelle idee!
  Француз в свою очередь отложил стопку листов.
  — Может, я глуп, — сказал он. — Но не нахожу, что этот список помогает нам продвинуться вперед.
  — Не сам по себе, — сказал Пуаро, — а в совокупности с определенными деталями дела. Что ж, возможно, я и не прав. Очень может быть…
  — Well, выкладывайте свою версию! — сказал Джепп. — Во всяком случае, я с интересом послушаю.
  Пуаро покачал головой.
  — Нет, это, как вы говорите, пока что только теория, голая теория. Я надеялся найти определенный предмет в списке. Eh bien, я нашел его. Он здесь, но, мне кажется, указывает в неверном направлении. Правильный ключ, но не к той персоне. Это значит, что у нас еще много работы, и, признаюсь, я нахожу здесь много предметов, назначение которых мне пока еще не ясно. Я еще не могу собрать воедино все факты. А вы? Вижу, тоже — нет. Тогда давайте работать, каждый исходя из своих предположений. У меня нет уверенности, повторяю, есть пока только подозрение…
  — Гм… Какую-то чушь вы несете! — вознегодовал Джепп. Он встал. — Ладно, на сегодня хватит. Я работаю в Лондоне, вы возвращаетесь в Париж, Фурнье. А вы, мсье Пуаро?
  — Я все еще хочу сопровождать мсье Фурнье в Париж, теперь даже больше, чем когда-либо.
  — Больше, чем когда-либо!.. Хотел бы я знать, что за причуды у вас на уме?
  — Причуды? Ce n'st pas joli, за! Нехорошо!
  Фурнье поднялся и церемонно пожал всем руки.
  — Желаю вам доброго вечера. Множество благодарностей за восхитительное гостеприимство. Мы встретимся в Кройдоне завтра утром? Не так ли?
  — Точно так. A demain! До завтра!
  — Будем надеяться, — пошутил Фурнье, — что нас с вами не пристукнут по дороге.
  Джепп и Фурнье ушли. Пуаро некоторое время оставался словно в забытьи.
  Затем встал, неторопливо убрал посуду, вытер стол, высыпал из пепельницы окурки и расставил по местам стулья, подошел к приставному столику и взял подборку «Sketch».
  Перелистал страницы и, наконец, добрался до того, что искал.
  Это был фотоснимок. Над ним было написано:
  «Поклонники солнца». А внизу подпись: «Графиня Хорбари и мистер Раймонд Барраклоу на отдыхе в Ле Пине».
  Пуаро долго разглядывал освещенные ярким солнцем смеющиеся лица, сплетенные руки, изящные купальные костюмы «солнцепоклонников».
  — Занятно, — пробормотал Эркюль Пуаро. — Видимо, нужно будет что-то предпринимать в этом направлении… Да, нужно.
  Глава 9
  Элиза Грандье
  Погода на следующий день была такой безветренной и безоблачной, что даже Эркюль Пуаро должен был признать, что его «estomac» настроен миролюбиво.
  Они летели рейсом 8.45 в Париж. Кроме Пуаро и Фурнье, в самолете находилось еще семь-восемь ранних пассажиров, и Фурнье воспользовался путешествием, чтобы проделать несколько опытов. Достал из кармана кусочек бамбука и трижды во время полета подносил его к губам, поворачиваясь в определенном направлении. Первый раз он проделал это, перегнувшись через поручень кресла, потом — слегка повернув голову в сторону и, наконец, возвращаясь из туалета; всякий раз он ловил на себе удивленный и даже испуганный взгляд кого-либо из пассажиров. Во время последнего эксперимента на него были обращены, казалось, все взгляды!
  Фурнье уселся в свое кресло несколько обескураженный.
  — Вы смущены, мой друг? — заметил он удивление Пуаро. — Но, согласитесь, ведь предположения нуждаются в проверке!
  — Evidemment! Поистине восхищен вашей дотошностью! Вы сыграли роль убийцы с трубкой. Результат предельно ясен: вас видит каждый!
  — Не каждый!
  — Вообще-то, да. Всякий раз есть кто-то, кто не видит вас, но чтоб убить, этого недостаточно. Вы должны быть абсолютно уверены, что никто вас не увидит.
  — При обычных условиях это невозможно, — сказал Фурнье. — Я придерживаюсь своего мнения: условия во время того полета были особые был психологический момент! Наступил какой-то момент, когда внимание всех математически точно сконцентрировалось на чем-то определенном.
  Пуаро мгновение колебался, затем медленно произнес:
  — Я согласен: вероятно, существует некое психологическое обоснование тому, что никто не увидел убийцу… Но мои суждения отличаются от ваших. Я чувствую, в этом деле слишком факты могут оказаться обманчивыми. Закройте глаза, мой друг, вместо того, чтобы широко раскрывать их. Используйте ваш внутренний взор. Пусть функционируют клетки мозга… Пусть их задачей будет выяснение того, что же произошло на самом деле. Потому что сейчас вы делаете выводы из того, что видели. Ничто не может уводить так далеко от истины, как прямое наблюдение.
  Фурнье снова покачал головой и умоляюще вознес руки:
  — Я оставляю это занятие. Я не могу уловить хода ваших мыслей!
  — Я только утверждаю, что молодая гончая нетерпеливо бежит по горячему следу и он обманывает ее… Это — ловля копченой селедки! [След отвлекает внимание, сбивает с верного пути.] Я дал вам очень хороший совет! Зажмурьтесь!
  И, откинувшись назад, Пуаро закрыл глаза будто бы затем, чтобы думать, но ровно через пять минут… заснул.
  По прибытии в Париж они тотчас же направились на улицу Жолиэтт, что находится на южном берегу Сены.
  Дом № 3 ничем не отличался от соседних домов. Пожилой консьерж впустил их и сердито приветствовал Фурнье:
  — Снова полиция! Дом из-за этого получит худую славу! — Ворча, он удалился в свою каморку.
  — Пройдемте в кабинет Жизели, — предложил Фурнье. — Это на первом этаже.
  Вытаскивая из кармана ключи, он объяснил, что в ожидании новостей от английских коллег французская полиция приняла меры предосторожности опечатала двери.
  — Боюсь только, — сказал Фурнье, — что здесь мы не найдем ничего, что могло бы помочь нам. — Он снял печати, открыл дверь, и они вошли.
  Кабинет мадам Жизели оказался маленькой душной комнаткой. В углу стояло некое старомодное подобие сейфа, делового вида письменный стол и несколько стульев с довольно потрепанной обивкой грязное окно едва пропускало свет, и, казалось, вряд ли его когда-нибудь открывали. Фурнье, оглядевшись кругом, пожал плечами.
  — Видите? — спросил он. — Ничего. Совсем ничего.
  Пуаро обошел вокруг стола. Сел на стул и поглядел на Фурнье.
  Затем слегка провел рукой по столу, пошарил по нижней стороне крышки.
  — Здесь есть звонок, — сказал он.
  — Да, он звонит у консьержа.
  — Что ж, мудрая предосторожность. Кое-кто из клиентов мадам мог обладать буйным нравом…
  Пуаро открыл один за другим ящики стола: канцелярские принадлежности, календарь, перья, карандаши и ничего, носящего личный характер. Он молча заглянул в них и запер.
  — Я не буду оскорблять вас повторным обыском, мой друг. Если здесь можно было найти что-нибудь, вы это уже нашли. — Он взглянул на сейф. — Не столь уж эффектный образец, а?
  — Нечто весьма устаревшее, — согласился Фурнье.
  — Он был пуст?
  — Да. Служанка все уничтожила.
  — Ах, да!.. Служанка, пользовавшаяся доверием… Мы должны ее увидеть. — Пуаро встал. — Пошли. Поглядим на эту преданную служанку.
  Элиза Грандье была низенькой, чрезвычайно полной женщиной средних лет, с обветренным красным лицом и маленькими хитрыми глазками, быстро перебегавшими с Фурнье на Пуаро и обратно.
  — Садитесь, мадмуазель Грандье, — сказал Фурнье.
  Она спокойно, сдержанно поблагодарила и опустилась на стул.
  — Мсье Пуаро и я прилетели сегодня из Лондона. Вчера было проведено дознание, то есть следствие о смерти мадам. У полиции нет никаких сомнений: мадам отравили.
  Француженка печально покачала головой.
  — Это ужасно, мсье, все то, что вы говорите. Мадам отравили? Кому же такое взбрело в голову?
  — Полагаю, вы сможете нам помочь…
  — Конечно, мсье. Но только чем я могу помочь полиции? Я ничего не знаю, совсем ничего.
  — Вы знаете, что у мадам были враги? — неожиданно спросил Фурнье.
  — Неправда. Почему мадам должна иметь врагов?
  — Мадмуазель Грандье, — сухо изрек Фурнье. — профессия ростовщика всегда была чревата определенными неприятностями.
  — Не скрою, некоторые клиенты мадам бывали порою несдержанны, — согласилась Элиза.
  — Они устраивали сцены? Угрожали?
  — Нет, нет, вот в этом-то вы не правы. Они хныкали, жаловались, протестовали. Они не могли уплатить. — В голосе Элизы звучало презрение. — Но, в конце концов, все-таки платили, — закончила она с удовлетворением.
  — Мадам Жизель была безжалостной женщиной, — как бы про себя заметил Фурнье. — И у вас нет жалости к ее жертвам?
  — «Жертвы, жертвы»… — нетерпеливо заговорила Элиза. — Вы не понимаете. Иногда приходится влезать в долги, но можно ли жить не по средствам, занимать, а потом воображать, что это был подарок?.. Это немыслимо. Мадам всегда была справедлива и беспристрастна. Она одалживала и ждала возмещения. Разве это не справедливо? У нее самой никогда не было долгов. Никогда не было просроченных счетов. Вы говорите, мадам была безжалостной, — вы не правы. Мадам была доброй. Всегда жертвовала бедным сестрам монахиням, если те приходили. Давала деньги благотворительным заведениям. А когда жена Джорджа, консьержа, захворала, мадам даже платила за ее пребывание в деревенской больнице. — Элиза остановилась, лицо ее вспыхнуло и стало сердитым и жестким. — Вы… Вы не понимаете. Нет, Вы совсем не понимаете мадам.
  Фурнье подождал, пока негодование служанки улеглось, затем сказал:
  — Клиенты мадам обычно вынуждены были в конце концов платить ей. Не знаете ли вы, какими средствами мадам принуждала их платить?
  Элиза пожала плечами.
  — Я ничего не знаю о делах мадам Жизели, мсье, совсем ничего.
  — Вы знаете достаточно, ведь это вы сожгли бумаги мадам!
  — Я следовала ее наставлениям. Она приказала, если с нею что-нибудь случится, если она заболеет и умрет где-нибудь вдали от дома, я тотчас должна уничтожить все деловые бумаги!
  — Бумаги из того сейфа, что внизу? — спросил Пуаро.
  — Да, мсье. Ее деловые бумаги.
  — И они все были внизу в сейфе?
  Его настойчивость заставила Элизу покраснеть.
  — Я следовала наставлениям мадам, — повторила она и упрямо поджала губы.
  — Так, это-то я знаю, — сказал Пуаро, улыбаясь. — Но ведь бумаг в сейфе не было. Не правда ли? Этот сейф слишком уж старый, даже любитель мог открыть его. Бумаги хранились где-то в другом месте… Может, в спальне мадам?
  Элиза мгновение молчала, затем сказала:
  — Да, мсье. Мадам всегда делала вид перед клиентами, будто бумаги хранятся в сейфе, но на самом деле все находилось в спальне.
  — Вы нам покажете, где именно?
  Элиза встала, и мужчины последовали за ней.
  Спальня — достаточно просторная комната — была так заставлена богатой тяжелой мебелью, что негде было повернуться.
  В углу стоял огромный старинный сундук. Элиза подняла крышку и вынула старомодное платье из шерсти альпака, с шелковой нижней юбкой. На внутренней стороне платья был глубокий карман.
  — Бумаги хранились здесь, мсье, — сказала Элиза. — Они лежали в большом запечатанном конверте.
  — Вы мне ничего не сказали об этом, когда я вас расспрашивал три дня назад, — резко, с нескрываемой обидой и злостью сказал Фурнье.
  — Я прошу прощения, мсье. Вы спросили меня, где бумаги. Я ответила вам, что сожгла их. Это была правда. А где хранились эти бумаги мне казалось неважным.
  — Верно, — сказал Фурнье. — Но вы-то понимаете, мадмуазель Грандье, что бумаг сжигать не следовало?
  — Я повиновалась приказаниям мадам, — угрюмо ответила Элиза.
  — Знаю, вы старались делать все как можно лучше, — сказал Фурнье успокаивающе. — А теперь я хочу, чтобы вы выслушали меня очень внимательно, мадмуазель: мадам убита. Возможно, что ее убил кто-то, о ком она знала нечто позорное. И это «нечто» могло заключаться в бумагах, которые вы сожгли. Я хочу задать вам один вопрос, мадмуазель. И отвечайте на него не раздумывая. Возможно, — а по-моему, это и вполне вероятно — вы просмотрели бумаги, прежде чем отправили их в огонь. Если это так, то никто не станет ни упрекать, ни порицать вас. Напротив, любая информация, которую вы получили из этих бумаг, может сослужить огромную службу полиции и будет иметь решающее значение для предания убийцы правосудию. Поэтому, мадмуазель, не бойтесь сказать правду. Смотрели вы бумаги перед тем, как сжечь их?
  Элиза дышала прерывисто, с напряжением. Она подалась вперед и упрямо повторила:
  — Нет, мсье. Я ни во что не заглядывала. Я ничего не читала. Я сожгла конверт, не снимая печати.
  Глава 10
  Черная записная книжка
  Фурнье мрачно смотрел на нее минуту-две, затем, обескураженный, отвернулся.
  — Жаль, — сказал он. — Вы действовали честно, мадмуазель, но все же очень, очень жаль. — Он сел и вытащил из кармана записную книжку. — Когда я допрашивал вас раньше, мадмуазель, вы сказали, что не знаете имен клиентов мадам. А сейчас говорите о том, что они хныкали, протестовали… Значит, кое что вы знаете о клиентах мадам Жизели?
  — Сейчас объясню, мсье. Мадам никогда не называла имен. Она никогда не обсуждала свои дела. Может же быть такая замкнутость свойственна человеку, не так ли? Но отдельными восклицаниями она высказывала свое мнение, делала замечания. Порою, очень редко, правда, мадам разговаривала со мной, будто сама с собою.
  Пуаро весь обратился в слух.
  — Если бы вы привели пример, мадмуазель… — попросил он.
  — Погодите… Ах, да!.. Ну, вот, например, приходит письмо — Мадам вскрывает его. Смеется коротким, сухим смешком. И говорит: «Вы хнычете и плачетесь, моя дорогая леди. Ничего, все равно вам придется платить». Или обращается ко мне: «Какие глупцы! Ну и глупцы! Думают, я стану ссужать им большие суммы без гарантии! Осведомленность — вот мои гарантии, Элиза! Осведомленность — это власть!» Примерно так она и говорила.
  — А вы видели когда-нибудь клиентов мадам?
  — Нет, мсье, очень-очень редко. Понимаете, они приходили только на первый этаж, и чаще всего после наступления сумерек.
  — Была ли мадам в Париже перед поездкой в Англию?
  — Она возвратилась в Париж только накануне, в полдень.
  — А куда же она ездила?
  — В течение двух недель она была в Довиле, в Ле Пине, на Пари-Пляж и в Вимере — ее обычное сентябрьское турне.
  — Теперь подумайте, мадмуазель, не говорила ли она вам чего-нибудь такого, что могло бы оказаться для нас полезным?
  Элиза немного подумала. Затем покачала головой.
  — Нет, не припоминаю, мсье, — сказала она. — Ничего такого не могу припомнить. Мадам была в настроении. Сказала, что дела идут хорошо. Ее турне было доходным. Затем велела мне позвонить в «Юниверсал эйрлайнз компани» и заказать билет на завтра на самолет в Англию. Билетов на утро уже не было, но она получила билет на двенадцатичасовой рейс.
  — Она не сказала, зачем летит в Англию? Какие-то срочные дела?
  — О, нет, мсье. Мадам довольно часто отлучалась в Англию. О поездке обычно сообщала мне накануне.
  — В тот вечер у мадам были клиенты?
  — Кажется, кто-то был. Но я не уверена, мсье. Жорж, возможно, знает лучше. Мне мадам ничего не сказала.
  Фурнье вытащил из кармана фотографии — в большинстве моментальные снимки свидетелей, выходивших от следователя.
  — Узнаете ли вы кого-нибудь из них, мадмуазель?
  Элиза взяла снимки, просмотрела все по очереди, покачала головой:
  — Нет, мсье.
  — Тогда придется спросить у Жоржа.
  — Да, мсье. Но, к несчастью, у Жоржа неважное зрение. А жаль…
  Фурнье поднялся.
  — Ладно, мадмуазель, мы уходим. Но вы совершенно уверены, что ни о чем, абсолютно ни о чем не позабыли упомянуть?
  — Я? Но… Но что же это может быть? — встревожилась Элиза.
  — Все понятно, пойдемте, мсье Пуаро? Прошу прощения, вы что-то ищете?
  Пуаро действительно бродил по комнате, рассеянно ища что-то.
  — Да, — сказал Пуаро. — Я ищу то, чего здесь нет. Я не вижу здесь ни одной фотографии! Где фото родных мадам Жизели? Членов ее семьи?
  Элиза вздохнула:
  — У мадам не было семьи. Она была совсем одна на свете.
  — У нее была дочь, — мягко напомнил Пуаро.
  — Да, это так. У нее была дочь… — Элиза скорбно вздохнула.
  — Но здесь нет портрета ее дочери, — настаивал Пуаро.
  — О, мсье не понимает. Это правда, что у мадам была дочь, но, видите ли, то было очень давно. Я думаю, мадам не видела своей дочери с тех пор, как та была еще совсем ребенком.
  — Как так? — заинтересовался Фурнье. Элиза развела руками:
  — Не знаю. Тогда мадам была совсем молоденькой. Я слышала, она была красивой, говорят, очень красивой и несчастной. Возможно, вышла замуж, а может, и нет. Я думаю, что нет. Безусловно, ребенка она как-то пристроила.
  Мадам потом болела оспой и едва не умерла А когда выздоровела, красота ее исчезла. Не было больше романов, ни по ком она не сходила с ума. Мадам стала деловой женщиной.
  — Но она же оставила деньги своей дочери?
  — Что верно, то верно, — сказала Элиза. — Кому же можно оставить деньги, как не собственной плоти и крови? Кровь гуще воды, а друзей мадам не имела. Она всегда жила одиноко. Деньги были ее страстью — она стремилась делать больше и больше денег. А тратила мало, не привыкла к роскоши.
  — Она кое-что завещала и вам в наследство. Вы знаете об этом?
  — Да, мне уже сообщили. Мадам всегда была щедрой. Каждый год она давала мне еще небольшую сумму, сверх положенного жалованья. Я так благодарна мадам.
  — Ну что ж, — вздохнул Фурнье. — Мы уходим. По пути я поговорю со старым Жоржем.
  — Позвольте мне последовать за вами минутой позже, мой друг, — сказал Пуаро.
  — Как хотите… — Фурнье удалился. Пуаро еще раз прошелся по комнате, затем опустился на стул и посмотрел на Элизу. Под его испытующим взглядом француженка забеспокоилась.
  — Мсье хочет узнать еще о чем-нибудь?
  — Мадмуазель Грандье, — без обиняков начал Пуаро, — вы знаете, кто убил вашу хозяйку?
  — Нет, мсье. Клянусь богом!
  Она говорила искренне. Пуаро пристально взглянул на нее и опустил голову.
  — Bien, — сказал он. — Я верю. Но знать — это одно, а подозревать совсем другое. Нет ли у вас подозрения, только подозрения — о том, кто бы мог это сделать?
  — У меня нет подозрений, мсье. Я уже сказала об этом агенту полиции.
  — Вы можете ему говорить одно, а мне — другое.
  — Почему так, мсье? Зачем так поступать?
  — Потому что одно дело давать информацию полиции и совсем другое давать ее частному лицу.
  В глазах Элизы появилось выражение нерешительности. Казалось, она раздумывала. Пуаро наклонился к ней и дружески просто заговорил:
  — Сказать вам что-то, мадмуазель Грандье? Часть моего занятия состоит в том, чтобы ничему не верить, ничему из того, что мне говорят, ничему, что не доказано. Я не подозреваю сперва одного, а потом другого. Я подозреваю всех. Каждого, кто имеет отношение к преступлению, я рассматриваю как преступника до тех пор, пока его невиновность не будет доказана.
  Элиза Грандье бросила на Пуаро сердитый взгляд.
  — Вы подозреваете меня? Меня? В убийстве мадам?! Ну, это уж слишком! — Она возбужденно поднялась со стула и в изнеможении упала обратно. — Нет, Элиза, — успокаивающе сказал Пуаро. — Я не подозреваю вас в убийстве мадам. Убийца был пассажиром самолета. Убийство совершено не вашей рукой. Но вы вольно или невольно могли оказаться соучастницей убийцы. Вы могли заранее сообщить кому-нибудь о предстоящем путешествии мадам.
  — Но я не делала этого! Клянусь вам!
  Пуаро молча посмотрел на нее, затем кивнул.
  — Верю, — сказал он. — Тем не менее вы что-то скрываете. Да-да! Послушайте, что я вам скажу. В каждом деле криминального характера при допросе свидетелей сталкиваешься с поразительным явлением: каждый что-то утаивает. Иногда (все же довольно часто) это «что-то» совершенно безобидное, не имеющее никакого отношения к преступлению. Но я говорю вам: такое «что-то» есть всегда. Вот так и с вами. О, не отрицайте! Я — Эркюль Пуаро, и я знаю. Когда мой друг мсье Фурнье спросил, не забыли ли вы сказать о чем-либо, вы забеспокоились. И постарались уклониться от ответа. А сейчас снова, когда я предположил, что вы можете сказать мне кое-что, чего не сочли нужным сообщить полиции, вы обдумывали мое предположение. Значит, что-то такое есть! И я должен знать, что именно!
  — Оно не имеет никакого значения, — вырвалось у Элизы.
  — Возможно, не имеет. Но все равно, разве вы мне не скажете, что это? Помните, — продолжал он настаивать, — я не из полиции.
  — Да, правда, — сказала, колеблясь, Элиза Грандье. — Мсье, я в затруднении. Не знаю, какого поступка потребовала бы сейчас от меня мадам! — Есть пословица: один ум хорошо, а два — лучше. Вы не хотите посоветоваться со мной? Давайте исследуем этот вопрос вместе.
  Элиза все еще глядела на него с сомнением. Пуаро сказал с улыбкой:
  — Вы — как хороший сторожевой пес, Элиза. Понимаю, вы думаете о верности вашей умершей хозяйке!
  — Вот-вот, мсье. Мадам очень доверяла мне. С того времени, как я начала служить у нее, я честно выполняла все ее наставления.
  — Вы были признательны ей за какую-то большую услугу, которую она вам оказала в свое время, не так ли?
  — Мсье очень торопится. Да, это правда, этого я не отрицаю. Я была обманута, мсье, мои сбережения украли, а у меня был ребенок. Мадам была так добра ко мне. Она договорилась и устроила моего ребенка на ферму, к хорошим людям, — на хорошую ферму, мсье, к честным людям. Тогда-то она и упомянула впервые, что тоже была матерью.
  — Она рассказывала вам какие-нибудь подробности: возраст ее ребенка, например, где он находится?
  — Нет, мсье. Она говорила только, что с этим покончено. Так лучше, сказала она, маленькая девочка хорошо и надежно устроена и обеспечена, ей предоставят работу, а мадам оставит ей в наследство все свои деньги.
  — И больше она ничего никогда не говорила вам о своем ребенке или об его отце?
  — Нет, мсье, просто у меня есть кое-какие соображения… Но, понимаете, это только подозрение… Я думаю, что отцом ее ребенка был англичанин.
  — Почему же у вас сложилось такое впечатление?
  — Не могу сказать ничего определенного. Только в голосе мадам всегда слышалась горечь, когда она говорила об англичанах. Когда она заключала сделки, она наслаждалась, если в ее власти оказывался англичанин. Но это всего лишь мое впечатление…
  — Да, но, быть может, очень ценное! Оно открывает нам возможность… А ваш собственный ребенок; мадмуазель Элиза? Это мальчик или девочка?
  — Девочка, мсье. Она умерла… Вот уже пять лет…
  — О, примите мои соболезнования… Наступило молчание.
  — А сейчас, мадмуазель Элиза, — напомнил Пуаро, — что же это такое, о чем вы до сих пор мне так и не сказали?
  Элиза поднялась и вышла из комнаты. Через несколько минут она вернулась, держа в руках потрепанную черную записную книжку.
  — Эта книжечка принадлежала мадам. Мадам постоянно носила ее с собой. Но когда она собиралась ехать в Англию, то не смогла ее найти. Когда мадам уехала, я нашла книжку. Она завалилась за изголовье постели. Книжку я спрятала у себя в комнате до возвращения мадам. А как только услыхала о смерти мадам, я сожгла все ее бумаги, кроме этой книжечки. У меня на этот счет не было никаких указаний мадам.
  — Когда вы услыхали о смерти мадам? Впервые вы услыхали это от полиции, не так ли? — спросил Пуаро. — Полицейские пришли сюда и стали искать бумаги мадам. Сейф они нашли пустым, и тогда вы сказали, что сожгли бумаги, хотя на самом деле сожгли их значительно позже, не так ли?
  — Это верно, мсье, — со вздохом призналась Элиза. — Пока они рассматривали сейф, я достала из сундука бумаги. И сказала, что сожгла их, да.
  Но, в конце концов, это было почти правдой. Я сожгла бумаги при первой возможности. Я должна была выполнить приказание мадам. Видите, мсье, с какими трудностями мне пришлось столкнуться? Вы не сообщили об этом в полицию? Это очень важно для меня.
  — Я верю, мадмуазель Элиза, что вы действовали с наилучшими намерениями. Но все равно жаль… Очень жаль, что так получилось. Однако сожалениями делу не поможешь. Я не вижу необходимости сообщать точное время уничтожения бумаг нашему великолепному мсье Фурнье. А теперь позвольте мне посмотреть, не может ли книжечка чем-нибудь нам помочь.
  — Не думаю, мсье, — сказала Элиза, покачав головой. — Здесь личные заметки мадам, одни только цифры. Без документов записи не имеют никакого значения.
  Элиза неохотно вручила книжечку Пуаро. Он взял ее и полистал. Это были карандашные записи сделанные наклонным почерком. Они все, казалось, были на один лад — номер и несколько деталей.
  «CX 265. Жена полковника. Останавливалась в Сирии. Фонд полка».
  «GF 342. Французский депутат. Знакомый Ставинского».
  Казалось, все записи были одинаковыми. Всего их было около двадцати. В конце книжки находились пометки, также карандашные, с указанием места и времени:
  «Ле Пине, понедельник. Казино, 10,30. Отель „Савой“, 5 часов. А. В. С. Флит-стрит, 11 часов».
  Ничего не было записано полностью, и записи воспринимались как заметки в помощь памяти мадам Жизели.
  Элиза с беспокойством следила за Пуаро.
  — Это не имеет никакого значения, мсье, или мне только так кажется? Все это было понятно мадам, но не постороннему читателю.
  Пуаро закрыл книжку и сунул ее в карман.
  — Книжка может оказаться весьма ценной, мадмуазель. Вы умно сделали, что отдали ее мне. Можете быть абсолютно спокойны. Мадам ведь никогда не просила вас сжечь книжечку?
  — Да, верно, — согласилась Элиза, и ее лицо немного посветлело.
  — А так как вы на этот счет не получили указаний, то ваш долг отдать книжку полиции. Я все устрою, вас никто не упрекнет в том, что вы не сделали этого раньше.
  — Мсье так добр.
  Пуаро направился к выходу.
  — Теперь я должен присоединиться к моему коллеге. Только еще один, последний вопрос: когда вы заказывали билет на самолет для мадам Жизели, вы звонили на аэродром Ле Бурже или в контору компании?
  — Я звонила в контору, что на бульваре Капуцинов, 254.
  Пуаро записал номер в свой блокнот и, дружески кивнув старой служанке, вышел.
  Глава 11
  Американец
  Фурнье, между тем, был удручен беседой о привратником Жоржем.
  — Ох, уж эта полиция! — ворчал старый привратник простодушно. — Тысячу раз задают один и тот же вопрос! И на что только надеются?! Что рано или поздно человек перестанет говорить правду и начнет привирать? И ложь, разумеется, будет приятна а ces messieurs, потому что она их устраивает?!
  — Я не хочу лжи, мсье, я хочу правды!
  — Ну, хорошо, я же говорю вам правду! Да, да, вечером, как раз накануне отъезда, к мадам приходила женщина. Вы показываете мне эти фотографии и спрашиваете, нет ли среди них той женщины. Я говорю вам снова то, что говорил и раньше: у меня никудышное зрение, а тогда уже стемнело, и я ее не рассмотрел. Я не узнаю леди. Даже если я столкнусь с ней носом к носу, и тогда не узнаю все равно! Вот так! Вы уже это слышали раза четыре или пять! Как вам не надоест?!
  — И вы даже не можете вспомнить, была ли она высокой или низенькой, старой или молодой, светлые или темные были у нее волосы? Невозможно поверить! — Фурнье говорил с сарказмом.
  — Ну и не верьте! Да мне на это наплевать. Хорошенько дело связаться с полицией! Я опозорен! Если б мадам не была убита высоко в облаках, вы бы еще чего доброго заявили, что это я, Жорж, отравил ее! Все вы, полицейские, такие!
  Пуаро предупредил сердитую реплику Фурнье, тактично зажав ему рот.
  — Пойдем, mon vieux, — сказал он. — Желудок напоминает о себе. Простая, но сытная еда — вот что я предписываю. Давайте-ка отведаем omelette aux chamgignons, solй a la Normande, портсалютского сыру и красного вина. Вот только какого именно?
  Фурнье поглядел на часы.
  — Пожалуй, — согласился он. — Уже час дня! Но чего стоит поговорить вот с этим… — Он взглянул на Жоржа.
  — Ясно, — Пуаро одобряюще улыбнулся старику. — Безымянная леди была ни высокая, ни низкая, ни светловолосая, ни темноволосая, ни толстая, ни худая, но вы ведь можете сказать нам: была ли она шикарной?
  — Шикарной? — пораженный вопросом, повторил Жорж.
  — Я отвечу, — сказал Пуаро. — Она была шикарной. У меня есть мыслишка, мой друг. Мне кажется, эта леди чрезвычайно хороша в купальном костюме!
  Жорж уставился на него.
  — В купальном костюме? А при чем здесь купальный костюм?
  — Это и есть моя мыслишка. Очаровательная женщина выглядит еще прелестнее в купальном костюме. Вы не согласны? Смотрите.
  Он передал старику страницу, выдранную из «Sketch».
  На минуту наступило молчание. Старик слегка, почти незаметно вздрогнул.
  — А они неплохо выглядят, эти двое, — сказал он, возвращая страницу Пуаро. — Если бы они даже вовсе ничего не надели, получилось бы то же самое.
  — А, — сказал Пуаро. — Это все благотворное действие солнца на кожу. Очень полезно.
  Жорж издал какое-то лошадиное ржание и удалился, а Пуаро и Фурнье вышли на залитую солнцем улицу.
  Как и намеревался Пуаро, они завернули в ближайшее бистро, заказали еду, и маленький бельгиец достал из кармана черную записную книжку. Фурнье чрезвычайно разгневался на Элизу, хотя Пуаро и убеждал его не сердиться.
  — Это естественно, вполне естественно. Полиция — всегда страшит людей этого класса. Она впутывает их в неприятности. Так повсюду — в каждой стране — полиция устрашает, отпугивает, ее боятся и избегают…
  — И в таких случаях вы достигаете успеха! — воскликнул Фурнье. — Частный следователь получает от свидетелей куда больше информации, чем можно получить официальным путем. Мы можем делать все только официально, под нашим началом целая система крупных организаций, и все же зачастую мы бессильны…
  — Давайте-ка дружно поработаем, — примирительно улыбаясь, предложил Пуаро. — Омлет превосходен.
  В интервале между омлетом и языком по-нормандски Фурнье полистал черную книжечку. Переписал кое-что в свой блокнот и взглянул на Пуаро.
  — Вы уже прочли все это? Да?
  — Нет, только просмотрел. Разрешите? — Он взял книжечку у Фурнье. Когда перед ними поставили сыр, Пуаро отложил книжку в сторону, и глаза детективов встретились.
  — Там есть вполне определенные записи.
  — Пять, — сказал Пуаро.
  — Согласен, пять.
  Фурнье прочел из своего блокнота:
  «CL 52. Английская леди. Муж.
  RT 362. Доктор. Хэрли-стрит.
  MR 24. Подделка древностей.
  XYB 724. Похищение. Англ.
  GR 45. Попытка убийства».
  — Великолепно, мой друг, — сказал Пуаро. — Наш мозг дружно приближает нас к чуду! Изо всех записей в книжке эти пять, мне кажется, имеют прямое отношение к пассажирам самолета. Давайте рассмотрим их по очереди.
  — Английская леди. Муж, — сказал Фурнье. — Это может относиться к леди Хорбари. Она, насколько я понимаю, заядлый игрок. Могла занимать деньги у Жизели. Слово «муж» может иметь одно из двух значений. Или Жизель надеялась, что муж уплатит долги своей жены, или же она узнала что-то о леди Хорбари и решила открыть этот секрет ее мужу.
  — Совершенно верно, — сказал Пуаро. — Любой из двух вариантов может подойти. Лично мне больше нравится второй, особенно потому, что я думаю, — женщиной, посетившей Жизель вечером накануне отъезда, была леди Хорбари. В характере консьержа, кажется мне, есть черта этакого рыцарства. То, что он упорствует и настаивает на том, что якобы ничего не помнит о посетительнице, уже само по себе примечательно. Леди Хорбари необычайно красива. Больше того, я заметил, как он вздрогнул, когда увидел фото из «Sketch»! Там она в купальном костюме. Леди Хорбари заходила к Жизели в тот вечер. Бесспорно!
  — Она последовала за ней в Париж из Ле Пине, — медленно, раздумывая, сказал Фурнье. — Похоже, она отчаялась.
  — Да, да, полагаю, и это верно.
  Фурнье озадаченно посмотрел на Пуаро.
  — Но ведь это не сходится с вашими мыслями?
  — Мой друг, я же вам говорю, — это то, что я называю «верным ключом, ведущим не к тому человеку»… Я, так сказать, пока в кромешной тьме. Мой ключ не может быть ошибочным, а все же…
  — Вы не хотели бы мне растолковать, в чем дело? — спросил Фурнье.
  — Нет, Фурнье. Я ведь могу ошибиться и рассуждать совершенно неправильно. А в таком случае невольно уведу от истины и вас. Нет, давайте будем работать каждый согласно своим собственным предположениям. Однако продолжим наш разговор… Что там было в черной книжечке?
  — RT 362. Доктор. Херли-стрит, — прочел Фурнье.
  — Возможный ключ к доктору Брайанту. Больше ничего, но не надо пренебрегать и этой малостью.
  — MR 24. Подделка древностей, — прочел Фурнье. — Неестественно, но, возможно, окажется ключом к Дюпонам. Сам я с трудом могу в такое поверить. Мсье Дюпон археолог с мировым именем. Репутация вне подозрений!
  — Что очень облегчает дело для него, — сказал Пуаро. — Подумайте, мой дорогой Фурнье, какой безупречной была репутация, какими возвышенными чувства, какой достойной восхищения была жизнь большинства фальшивомонетчиков — пока они не были раскрыты! Высокая репутация первейшая необходимость для шайки жуликов. Интересная мысль. Но возвратимся к нашему списку.
  — XYB 724. Этот номер очень неопределенный. Что могут значить слова: «Похищение. Англ.»
  — Да, не очень-то ясно, — согласился Пуаро. — Кто похитил? Поверенный? Стряпчий? Банковский клерк? Кто-то, по всей вероятности имеющий отношение к коммерческой фирме. Едва ли писатель, дантист или доктор. Мистер Джеймс Райдер — единственный из пассажиров представитель коммерции. Он мог похитить деньги, мог взять у Жизели взаймы, чтобы покрыть эту кражу и избежать наказания. А вот последняя запись — «GF 45. Попытка убийства» — открывает нам широкое поле действия. Писатель, дантист, доктор, бизнесмен, стюард, ассистентка парикмахера-любой из них может «GF 45».
  Пуаро жестом подозвал официанта и попросил счет.
  — Куда теперь, мой друг? — спросил он у Фурнье.
  — В сыскную полицию. У них должны быть новости для меня.
  — Хорошо. Я пойду с вами. Потом сделаю кое-что по своему плану, а вы, надеюсь, поможете мне.
  В сыскной полиции, пока Фурнье отсутствовал, Пуаро возобновил знакомство с шефом детективного отдела, с которым встречался и ранее по поводу одного из своих прежних дел. Мсье Жиль был чрезвычайно вежлив и приветлив.
  — Восхищен тем, что вы заинтересовались этим делом, мсье Пуаро.
  — Честное слово, дорогой мсье Жиль, все случилось буквально у меня под носом. Это же оскорбление, вы согласны? Представляете: Эркюль Пуаро спал в то время, как совершалось убийство!
  Мсье Жиль тактично покачал головой.
  — Эти самолеты! В ненастную погоду они так ненадежны. Мне самому раз-другой пришлось хлебнуть с ними неприятностей…
  — Как говорится, будто армия марширует по желудку, — признался Пуаро. — Но как пищеварительный аппарат влияет на мозговые извилины! Когда на меня нападает mal de mer, я, Эркюль Пуаро, становлюсь существом без серых клеток, с интеллектом ниже среднего! Прискорбно, но факт! О! А вот и наш добрый Фурнье. У вас, я вижу, есть новости!
  Обычно меланхоличный Фурнье выглядел теперь чрезвычайно возбужденным и нетерпеливым.
  — Да, в самом деле. Грек Зеропулос, торговец древностями, кое-что рассказал полиции о продаже трубки и дротиков. Это случилось тремя днями раньше убийства. Я предлагаю, мсье Жиль, — Фурнье почтительно поклонился шефу, — сейчас подробно расспросить этого человека.
  — Конечно, пожалуйста, — позволил Жиль. — Мсье Пуаро будет сопровождать вас?
  — Если не возражаете, — тотчас вставая, сказал Пуаро. — Это интересно, весьма интересно.
  Салон мсье Зеропулоса, известного торговца-антиквара, находился на улице Сент-Оноре.
  В его магазине, напоминающем скорее музей, чем торговое предприятие, было много сицилийской утвари из Рагуз, персидских гончарных изделий; изделия из луристанской бронзы и большой выбор недорогих индусских драгоценностей, свитки шелков и вышивок из многих стран, большое количество ничего не стоящих бус и копеечных египетских безделушек теснились на полках.
  Это было одно из тех заведений, где можно выложить миллион франков за вещь, ценою в полмиллиона, или десяток франков за предмет, не стоящий и пяти сантимов. Постоянную так называемую «финансовую поддержку» заведению оказывали главным образом американские туристы да хорошо осведомленные ценители.
  Мсье Зеропулос, невысокий, плотного сложения человек с блестящими черными глазками, изъяснялся живо, многословно, чрезвычайно подробно. Джентльмены из полиции? О, весьма рад! Может, гости зайдут в его личный кабинет? Да, он продал трубку и дротики — редкостные вещицы из Южной Америки…
  — Понимаете ли, джентльмены, я продаю всего понемногу! У меня есть и специализация, — это Персия. Мсье Дюпон, уважаемый мсье Дюпон может за меня поручиться! Он всегда приходит взглянуть на мою коллекцию, на мои новые приобретения, потолковать о подлинности некоторых сомнительных вещей. Что за человек! Какой ученый! Какой у него глаз! Какое чутье! Но я уклонился от сути. У меня есть коллекция — коллекция, известная всем знатокам! А еще у меня есть… Ну, честно говоря, хлам. Заморский хлам, всего понемножку: из Индии, Японии, с Борнео, с южных широт. Обычно я не называю устойчивой цены на все это. Если кто-то интересуется, определяю цену, ее сбивают и в конце концов я получаю чаще всего половину. Но это все равно выгодно. Вещицы эти я покупаю у матросов по очень низким ценам.
  Мсье Зеропулос остановился, передохнул и продолжал, весьма довольный вниманием к своей особе и своим обстоятельным рассказом.
  — Трубка и дротики довольно долго пролежали у меня — года два, наверное. Они находились вон на том подносе, вместе с ожерельем из каури, головным убором краснокожих, парой деревянных идолов и плохонькими нефритовыми бусами. Никто их не замечал, никто не обращал внимания, а потом является этот американец и спрашивает, что это такое.
  — Американец? — настороженно переспросил Фурнье.
  — Ну да, американец, самый настоящий. Не лучший тип американца, просто один из тех, которые ничего ни о чем толком не знают, а просто могут позволить себе привезти домой экзотическую вещь. Он такого типа, как те, кто находит свое счастье в приобретении бус в Египте или покупает нелепых скарабеев, сделанных в Чехословакии. Ну… Я его очень скоро раскусил, рассказал ему о древних обычаях некоторых племен, о смертельных ядах, которые они употребляют. Объяснил, как редко подобные вещи случаются в продаже. Он спросил цену, я назвал. Это была «американская» цена, разумеется, не столь высокая, как прежде бывало (увы! у них там сейчас депрессия…), но все же настоящая цена. Я полагал, он станет торговаться, но он тут же и уплатил. Я остолбенел. Жаль: мог запросить вдвое больше! Я отдал ему пакет с трубкой и стрелами, и он ушел. Вот и все. А потом, когда я прочел в газете о подозрительном убийстве, я ужаснулся! И тотчас сообщил в полицию! Это мой долг, мсье!
  — Мы обязаны вам, мсье Зеропулос, — вежливо сказал Фурнье. — А трубку и дротики вы сможете опознать? Сейчас они находятся в Лондоне, но при возможности их передадут вам для опознания.
  — Трубка была вот такой длины, — мсье Зеропулос ограничил ладонью некий отрезок на письменном столе, — и вот такой толщины, как моя авторучка.
  Трубка была светлого цвета. С этикеткой. А дротиков было четыре штуки. Это такие острые отравленные шипы, почти бесцветные на концах и с небольшим пучком красного шелка.
  — Красного шелка? — энергично уточнил Пуаро.
  — Да, мсье. Блеклого. Вишневого.
  — Любопытно, — медленно произнес Фурнье. — Вы уверены, что не было ни одной стрелы с черным и желтым шелком?
  — Черным и желтым? Нет, мсье. — Продавец покачал головой.
  Фурнье взглянул на Пуаро. У того на лице сияла улыбка, указывающая на удовлетворение. Фурнье удивился. Почему Пуаро улыбается? Оттого ли, что Зеропулос лгал, или по какой-либо иной причине? Фурнье заметил с некоторым сомнением:
  — Весьма возможно, что ваши дротики и трубка не имеют ничего общего с делом. Один шанс из пятидесяти. Но, как бы то ни было, я желал бы получить описание этого американца, и как можно более полное.
  Зеропулос развел руками.
  — Он был просто американец. Говорил гнусаво. Ни слова не мог вымолвить по-французски. Жевал резинку. У него были очки в черепаховой оправе. Высокий и, думаю, не очень старый. В шляпе. У меня каждый день бывает столько американцев!.. Приходят, уходят… А этот, по-моему, ничем особенным не выделялся…
  Фурнье показал антиквару пачку фотоснимков, но никого из пассажиров «Прометея» Зеропулос не опознал.
  — Может, это все охота на дикого гуся, — сказал Фурнье, выходя вместе с Пуаро из магазина.
  — Возможно, — согласился Пуаро. — Но думаю, что это не так. Вы видели: на всех его товарах — этикетки с ценами. Все этикетки одного образца… В рассказе мсье Зеропулоса и в его замечаниях есть два весьма любопытных момента… А теперь, мой друг, раз уж мы гоняемся за одним «гусем», доставьте мне удовольствие, погоняемся и за вторым!
  — Где же?
  — На бульваре Капуцинов.
  — Подождите, но ведь там…
  — Контора «Юниверсал эйрлайнз компани».
  — Разумеется. Но ведь там наши ребята уже провели опрос. Никто не сообщил им ничего интересного.
  Пуаро добродушно похлопал его по плечу:
  — Видите ли, Фурнье, я всегда считаю, что ответ зависит прежде всего от вопроса. А вы-то как раз и не знаете, какие вопросы следует задавать. Контора «Эйрлайнз компани» была весьма скромной.
  Щеголевато-изящный смуглый человек стоял у полированного деревянного бюро, а подросток лет пятнадцати сидел за столиком у пишущей машинки. Фурнье предъявил свое удостоверение, и служащий сказал, что он, Жюль Перро, к услугам полиции. Мальчишку отослали в самый дальний угол.
  — То, о чем нам предстоит беседовать, весьма секретно, — пояснил ему Пуаро. Клерк Жюль Перро выглядел приятно возбужденным:
  — Да, мсье? Чем могу служить?
  — Мы по делу об убийстве мадам Жизели, — начал Пуаро. — Мадам Жизель заказала место. Когда?
  — Мне кажется, полиция уже все выяснила. Мадам заказала место по телефону. Это было семнадцатого числа.
  — На следующий день, на двенадцатичасовой рейс?
  — Да, мсье.
  — Но со слов ее горничной нам известно, что мадам заказывала место не на 12 часов, а на 8.45 утра.
  — Нет… нет… Вот как это произошло. Горничная мадам просила на 8.45, но на этот рейс билетов уже не осталось, и взамен мы предложили мадам билет на 12 часов.
  — Понимаю, понимаю, любопытно…
  Клерк вопросительно взглянул на Пуаро.
  — Один мой друг должен был по срочному делу вылететь в Англию, он улетел в тот день рейсом 8.45, и самолет был, по его словам, наполовину пуст.
  Мсье Жюль Перро перелистал какие-то бумаги, шмыгнул носом.
  — Может, ваш друг ошибся? Днем раньше или днем позже…
  — Вовсе нет. Это было в день убийства, так как мой друг сказал, что, если б он не попал на тот самолет, он сам оказался бы пассажиром «Прометея».
  — В самом деле, весьма любопытно. Конечно, случается, некоторые пассажиры запаздывают, и тогда в самолете остаются свободные места… Но, кроме того, бывают ошибки. Я должен связаться с Ле Бурже. Они не всегда аккуратны, знаете ли…
  Казалось, вопросительный взгляд Эркюля Пуаро беспокоил клерка Жюля Перро. Он замолчал. Его глаза бегали. На лбу выступила испарина.
  — Два возможных объяснения, — пристально глядя на него, сказал Пуаро. — Но я полагаю, оба неверны. Не считаете ли вы, что лучше было бы признаться?
  — Признаться? В чем? Я не понимаю вас, мсье…
  — Ну, ну. Вы прекрасно все понимаете. Речь идет об убийстве!
  — Убийстве, мсье Перро! И будьте добры, помните об этом. Если вы утаиваете от нас нечто такое, что может иметь для следствия значение, дело может обернуться для вас самыми серьезными последствиями. Полиция примет надлежащие меры.
  Жюль Перро в испуге, с раскрытым ртом глядел на него. Руки его мелко дрожали.
  — Ну! — повелительно сказал Пуаро. — Нам нужна точная информация. Сколько вам заплатили, и кто заплатил?
  — Я не хотел ничего плохого, я никогда не думал…
  — Сколько и кто?
  — П-пять тысяч франков. Этого человека я никогда прежде не видел. Я… Это меня погубит…
  — Вас погубит то, что вы ничего не рассказываете. Давайте, давайте. Основное нам известно. Итак, расскажите нам, как же все это случилось.
  Жюль Перро заговорил отрывисто, поспешно, сбивчиво:
  — Я не хотел ничего плохого, честное слово, не хотел… Пришел человек. Сказал, что на следующий день он должен лететь в Англию. Он должен был договориться об условиях займа с мадам Жизелью, но пожелал подстроить встречу с ней как бы непреднамеренно. Он полагал, что так будет лучше. Сказал, что знает об отъезде мадам Жизели. Все, что мне нужно было сделать — сказать, что места в утреннем самолете проданы, и предложить мадам билет на место № 2 в «Прометее». Клянусь, я ничего плохого в этом не усмотрел. думал: какая разница? Американцы все такие — они делают свой бизнес любыми путями…
  — Американцы? — резко переспросил Фурнье.
  — Да, мсье, это был американец.
  — Опишите его.
  — Высокий, сутулый, с проседью на висках, с маленькой козлиной бородкой, в роговых очках.
  — А для себя он заказал билет?
  — Да, мсье, место № 1 — соседнее с тем, которое по его просьбе я должен был оставить для мадам Жизели.
  — На какое имя был сделан заказ?
  — Сайлас… Сайлас Харпер.
  Пуаро покачал головой:
  — Среди пассажиров не было никого с таким именем, и никто не занимал место № 1.
  — Я знаю по нашим бумагам, что в самолете не было никого с таким именем. Поэтому-то я и не считал нужным упоминать об этом. Очевидно, тот человек почему-то не полетел тем рейсом…
  Фурнье холодно взглянул на клерка:
  — Вы утаили от полиции весьма ценную информацию, — сурово сказал он. — Это чрезвычайно серьезно!
  Они с Пуаро вышли из конторы, оставив там перепуганного Жюля Перро.
  На тротуаре Фурнье снял шляпу и церемонно поклонился:
  — Приветствую вас, мсье Пуаро. Как вы додумались до этого? Что подало вам эту идею?
  — Две фразы. Одну я слышал сегодня утром. Какой-то человек в нашем самолете сказал, что в день убийства он летел почти что в пустом самолете. Вторую фразу произнесла Элиза, когда сказала, что позвонила в контору «Эйрлайнз компани» и что на утренний рейс уже не оказалось ни одного билета. Оба утверждения не вязались одно с другим. Я вспомнил: стюард «Прометея» говорил, что прежде не раз видел мадам Жизель в утренних самолетах, вероятно, летать рейсом 8.45 для нее было или привычнее, или удобнее. Но кто-то хотел, чтобы на этот раз она летела в 12 часов, кто-то, кто сам летел в «Прометее». Почему клерк сказал Элизе, будто все билеты проданы? Случайность или преднамеренная ложь? Я предположил последнее… И, как видите, не ошибся…
  — С каждой минутой дело становится все более загадочным! — вскричал Фурнье. — Сначала нам показалось, что мы напали на след женщины. Теперь мужчина. Американец… — Он остановился и с недоумением посмотрел на Пуаро.
  Тот кивнул.
  — Да, мой друг, — сказал Пуаро. — Здесь, в Париже, так легко быть американцем! Гнусавый голос, жевательная резинка, козлиная борода, роговые очки — вот и весь реквизит для того, чтобы изобразить американца… — Он извлек из кармана страницу светской хроники, вырванную из подборки «Sketch».
  — Что вы там разглядываете? — спросил Фурнье.
  — Графиню в купальном костюме.
  — Вы все же думаете?.. Нет, она такая очаровательная, хрупкая, не могла же она изобразить высокого сутулого американца! Хотя впрочем, когда-то леди была актрисой… Но сыграть такую роль?.. Нет, невозможно! Нет, мой друг, такая версия не годится…
  — А я вовсе и не утверждаю, что годится, — с улыбкой сказал Эркюль Пуаро и замолчал, продолжая внимательно изучать все ту же вырванную из «Sketch» страницу светской хроники.
  Глава 12
  В поместье Хорбари
  Лорд Хорбари стоял перед буфетом и с несколько рассеянным видом пил что-то из тонкого высокого стакана (в таких случаях он говорил, что «угощает свои почки»).
  Стивену Хорбари, мягкосердечному, слегка педантичному, интенсивно лояльному и непобедимо упрямому, на вид было не более двадцати семи лет. С узким лбом и вытянутым подбородком, с глазами, в которых не просматривался особо эффективный ум, он выглядел человеком, привыкшим к спортивным играм на воздухе и достаточно закаленным.
  Он придвинул к себе тарелку с сэндвичами и принялся было за еду.
  Развернул газету, но тотчас, нахмурившись, отложил ее. Оттолкнул тарелку, отхлебнул немного кофе. Постоял в нерешительности, затем, тряхнув головой, вышел из столовой, пересек холл, поднялся наверх и постучал в дверь. Из комнаты послышался высокий, звонкий голос:
  — Входите!
  Лорд Хорбари вошел в просторную спальню, окна которой, обращенные на юг, делали ее светлой и радостной. Сисели Хорбари еще отдыхала.
  В воздушно-розовом пеньюаре и золоте волос она выглядела восхитительно. Поднос с остатками завтрака — апельсиновый сок и кофе — стоял на столике, возле огромной «елизаветинской» кровати. Леди Хорбари распечатывала письма.
  Горничная, занятая каким-то делом, неслышно двигалась по комнате.
  Любому человеку было бы простительно, если бы дыхание его участилось при виде такой красоты; но чарующая картина, которую являла собой его жена, вовсе не произвела впечатления на лорда Хорбари. Года три назад молодой человек испытывал головокружение от захватывающей дух прелести Сисели. Он любил ее страстно. Но все минуло. Тогда он был безумен, теперь — в своем уме. Леди Хорбари слегка удивилась:
  — Что такое, Стивен?
  — Мне надо поговорить с вами наедине, — сказал он отрывисто.
  — Мадлен, — обратилась леди Хорбари к горничной, — оставьте все это. Потом…
  Девушка-француженка пробормотала:
  — Trus bien, миледи, — бросила быстрый любопытный взгляд на лорда Хорбари и вышла из комнаты.
  Лорд Хорбари подождал, пока она притворит дверь, затем сказал:
  — Я хотел бы точно знать, Сисели, что кроется за этой идеей приехать сюда? Мы ведь решили покончить с совместной жизнью. Ты пожелала иметь городской дом и содержание — щедрое содержание. До известной степени, ты все это получила и должна жить по своему усмотрению. Чем я обязан столь неожиданному возвращению?
  Леди Хорбари возмутилась:
  — Боже мой, как я тебя ненавижу! Ты самый низкий человек на свете.
  — Низкий? Ты говоришь — низкий, когда из-за твоей бессмысленной экстравагантности заповедное Хорбари отдано в заклад!
  — Хорбари, Хорбари! Это все, о чем ты заботишься! Лошади, охота, стрельба, дубленые шкуры, несносно скучные старые фермеры… Боже, да разве это жизнь для женщины!
  — Некоторые женщины наслаждаются этим.
  — Да, такие, как Венетия Керр, которая сама наполовину лошадь.
  Лорд Хорбари подошел к окну.
  — Теперь поздно говорить об этом. Я женился на тебе.
  — И не можешь выбраться из создавшегося положения, — саркастически проговорила Сисели. Ее смех был злобным и торжествующим. — Ты хотел бы избавиться от меня, да не знаешь как!
  — К чему все это?
  — Господи, как все это старо. Мои приятельницы вне себя, когда я рассказываю им, какую ерунду ты городишь.
  — Может, мы возвратимся к теме нашего разговора — причине твоего приезда?
  Но жена не последовала этому предложению. Она сказала:
  — Ты заявил в бумагах, что не желаешь отвечать за мои долги. Это по-джентльменски?
  — Сожалею об этом шаге. Я предостерегал тебя, как ты помнишь. Дважды я платил. Но всему есть предел. Твоя неразумная страсть к азартным играм… Впрочем, к чему говорить об этом! Мне надо знать, что побудило тебя приехать в Хорбари теперь? Ты всегда ненавидела это место, твердила, что Хорбари надоело тебе до смерти.
  Маленькое лицо Сисели Хорбари помрачнело:
  — Я думала, так лучше… сейчас.
  — Так лучше сейчас, — задумчиво повторил он. И резко спросил: — Сисели, ты брала в долг у той старой француженки-ростовщицы?
  — Какой?! Не знаю, кого ты имеешь в виду.
  — Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Я подразумеваю женщину, которая была убита в самолете, летевшем из Парижа, в том самом, которым ты возвращалась домой. Ты брала у нее деньги? Если та женщина давала тебе деньги, лучше скажи мне об этом. Помни, следствие еще не окончено. В вердикте указано, что убийство совершено неизвестным лицом или лицами. Полиция обеих стран за работой. Это вопрос времени, но они докопаются до правды. Женщина наверняка оставила записи своих сделок. Кто-нибудь узнает о твоих связях с нею, и мы должны быть к этому готовы заранее. По этому вопросу надо заручиться советом кого-либо из наших стряпчих. [«Наши стряпчие» — Уилбрэм и К®, были юристами, которые из поколения в поколение занимались ведением дел рода Хорбари.]
  — Как будто я не давала показаний в этом проклятом суде и не говорила, что никогда прежде даже не слыхала об этой женщине!
  — Не думаю, что это достоверно, — сухо возразил Стивен. — Если у тебя были сделки с Жизелью, будь уверена, полиция обнаружит их.
  Сисели сердито села в кровати.
  — Ты, наверное, думаешь, что я убила ее! Стояла посреди самолета и стреляла в нее из трубки отравленными дротиками! С ума сошел!
  — Да, пожалуй, все это звучит крайне неправдоподобно, — задумчиво согласился Стивен. — Но я хочу, чтобы ты осознала свое положение.
  — Какое положение? Никакого положения нет. Ты не веришь ни единому моему слову. Отвратительно. Да. И зачем вообще ни с того ни с сего волноваться из-за меня? Как будто ты очень заботишься о том, чтобы со мной ничего не случилось. Ты меня разлюбил. Ты меня ненавидишь. Ты был бы рад, если б я завтра умерла. Зачем же притворяться?
  — Не слишком ли ты преувеличиваешь? Во всяком случае, я забочусь о чести нашего рода — устаревшие сантименты, которые ты, возможно, презираешь. Но именно так все обстоит на самом деле.
  Резко повернувшись на каблуках, он вышел из комнаты. У него стучало в висках. Мысли теснились. «Разлюбил? Ненавижу? Да, это верно. Был бы я рад, если б завтра она умерла? Боже мой, да! Я чувствовал бы себя как узник, выпущенный из тюрьмы. Какая странная и мерзкая штука жизнь! Когда я впервые увидел ее в „Do it now“, каким прелестным ребенком она выглядела! Светловолосая, юная!.. Я был чертовски глуп! Я потерял голову, я был вне себя… Она казалась такой обворожительной и милой, а на самом деле была такой же, как и сейчас — грубой, злобной, невежественной… Теперь я даже не замечаю ее красоты».
  Он свистнул, к нему подбежал спаниель и остановился перед ним, глядя на хозяина с обожанием и преданностью.
  — Добрая старушка Бетси! — Стивен ласково потрепал длинные, лохматые собачьи уши.
  Нахлобучив мятую шляпу, в сопровождении собаки Стивен вышел из дому. Бесцельная прогулка по имению успокаивала его взвинченные нервы.
  Поглаживая любимую охотничью собаку, он поговорил с грумом, потом заглянул на ферму, постоял там минутку, поболтал с фермершей и зашагал по узкой дорожке. Бетси льнула к его ногам. И тут он увидел Венетию Керр: верхом на гнедой кобыле она возвращалась с прогулки.
  Венетия, выглядела великолепно. Лорд Хорбари глядел на нее с восхищением, нежностью и со странным чувством, будто он откуда-то издалека возвратился домой.
  — Хэлло! — сказал он.
  — Хэлло, Стивен.
  — Где ты была? Прогуливалась в пятиакровых владениях?
  — Да. Она хорошо идет, не правда ли?
  — Первоклассно. А ты видела мою двухлетку, ту, что я купил на аукционе в Четтисли?
  Немного поболтали о лошадях, потом он вдруг сказал:
  — Между прочим, Сисели здесь.
  — В Хорбари?!
  Не в обычае у Венетии выказывать свои чувства, но на этот раз она не смогла скрыть удивления.
  — Да, вернулась минувшим вечером.
  Немного помолчали. Затем Стивен сказал:
  — Ты ведь была на дознании, Венетия. Как… э… как там все это было? Полиция обнаружила что-нибудь? Для тебя это все, наверное, было не очень приятно?
  — Ну, конечно, особого удовольствия я не испытывала. Но и ничего ужасного в этом тоже не было. Следователь держался корректно и был достаточно вежлив.
  Стивен рассеянно хлестнул по живой изгороди.
  — Венетия, у тебя… Ты, я имею в виду… Как ты думаешь, кто это сделал?
  Она помолчала, раздумывая, как бы сказать получше и тактичнее, и проговорила с коротким смешком:
  — Во всяком случае, не Сисели и не я. Она может поручиться за меня, а я — за нее.
  Стивен тоже засмеялся.
  — Ну, тогда все в порядке, — сказал он весело.
  Он хотел бы выдать это за шутку, но в голосе его явно послышалось облегчение. Значит, он думал, что…
  — Венетия, — сказал Стивен, — я знаю тебя уже давно, не так ли?
  — М-м, да. А ты помнишь те ужасные уроки танцев, на которые мы ходили, точно дети?
  — Ну, как же! Мне кажется, я мог бы сказать тебе такое…
  — Конечно, мог бы. — Она поколебалась, затем продолжала спокойным, сухим тоном: — Я полагаю, это Сисели?
  — Да. Послушай, Венетия… Сисели водилась с той самой Жизелью?
  Венетия медлила с ответом.
  — Не знаю. Не забывай, что я была на юге Франции. Я не слышала сплетен в Ле Пине. Но, честно говоря, я не была бы удивлена.
  Стивен задумчиво кивнул. Венетия мягко спросила:
  — Нужно ли тебе тревожиться? Ведь вы живете совсем отдельно, не так ли? Это ее дело, а не твое.
  — Пока она моя жена, это касается и меня.
  — А ты не мог бы… э… согласиться на развод? Ты бы развелся с ней, если б у тебя были шансы?
  — Если бы представился случай — конечно.
  Они помолчали. Венетия подумала: «У нее кошачий нрав. Я это прекрасно знаю. Но она осторожна, хитра и злобна». Вслух Венетия сказала:
  — Ничего не поделаешь…
  Он покачал головой, затем спросил:
  — Венетия, если бы я был свободен, ты вышла бы за меня?
  Глядя между ушей лошади, она ответила голосом, лишенным каких бы то ни было эмоций:
  — Думаю, что да, Стивен.
  Она всегда любила его, еще с тех далеких дней, когда они вместе посещали уроки танцев, охотились на лисят и разоряли птичьи гнезда. И Стивен любил ее, но не настолько, чтобы отчаянно, безоглядно и дико не влюбиться в умную, расчетливую кошку-певичку из хора…
  — Мы с тобой поладили бы чудеснейшим образом, — сказал Стивен.
  Перед ним вставали картины заманчивой жизни: охота, чай со сдобой, запах влажной лесной земли, осенних листьев… Все то, чего Сисели не понимала и не могла разделить с ним, воображение его рисовало с завидным усердием. А потом он услышал все тот же бесстрастный, ровный голос Венетии:
  — В чем дело, Стивен? Если мы вместе возьмемся за это, Сисели вынуждена будет развестись с тобой.
  Он негодующе прервал ее:
  — Бог мой, да неужели ты думаешь, что я позволил бы тебе?
  — А мне безразлично.
  — Зато мне — нет! — Он говорил решительно. Венетия подумала: «Вот оно. А жаль. Он хотя и безнадежно ограничен условностями света, но славный парень. Я, пожалуй, не хотела бы, чтоб он был другим».
  — Ладно, Стивен, я поеду, — сказала Венетия и слегка тронула лошадь шпорой.
  Когда она обернулась, чтобы помахать ему рукой на прощание, их глаза встретились и во взглядах выразились все те чувства, которых не было в осторожных словах.
  На повороте Венетия нечаянно уронила хлыст.
  Какой-то встречный поднял его и с преувеличенно почтительным поклоном возвратил ей.
  «Иностранец, — подумала она, кивком поблагодарив его. — Что-то мне будто знакомо его лицо». Мысли ее наполовину были заняты летними днями, проведенными во Франции, наполовину — Стивеном. И только тогда, когда она приехала домой, ее озарила неожиданная догадка: «Да ведь это маленький человечек, уступивший мне место в самолете. Во время дознания говорили, что он детектив!» И сразу же последовала другая мысль:
  «А что ему понадобилось там, в имении Хорбари? Что ему там нужно?»
  Глава 13
  У мсье Антуана
  На следующее после дознания утро Джейн с трепетом в душе явилась к мсье Антуану.
  Субъект, которого все знали под именем Антуана (на самом деле его звали Айк Эндрю Лич) и чья принадлежность к иностранцам, основывалась лишь на том, что мать его некогда жила во Франции, приветствовал Джейн, зловеще насупившись. Он любил говорить на ломаном английском, каким разговаривают в подворотнях Брутон-стрит, и всегда бранил Джейн как «complete imbecile».
  Какого дьявола ей понадобилось лететь самолетом? Что за идиотизм! Ее шальная выходка причинит вред его заведению. Когда его раздражение достигло точки кипения, Джейн увидела, что ее подруга Глэдис подмигнула ей.
  Глэдис была воздушной блондинкой с несколько надменными манерами и томным, глубоким, профессионально вежливым голосом. Впрочем, в домашней обстановке ее голос звучал весело и чуть хрипловато.
  — Не волнуйся, милая, — успокоила она Джейн. — Старый грубиян сидит на заборе и ждет, откуда ветер подует. А я уверена, что подует вовсе не оттуда, откуда он ожидает! Так, так, дорогая! Ах, досадно! Явилась моя дьяволица, черт бы ее побрал. Конечно, она, как всегда будет сто раз раздражаться. Надеюсь, она хоть не привела с собой свою проклятую болонку!..
  В следующее мгновение Глэдис уже приветствовала постоянную клиентку расслабленно-отчужденным тоном:
  — Доброе утро, мадам! Как, разве вы не принесли с собой своего маленького ласкового китайского мопса? Может, мы начнем с мытья головы и приготовим все для мсье Анри?
  Джейн ушла за перегородку, где женщина с выкрашенными хной волосами, разглядывая в зеркале свое лицо, говорила приятельнице:
  — Дорогая, мне кажется, что сегодня у меня ужасный вид…
  Приятельница ее, со скучающим видом листавшая страницы «Sketch» трехнедельной давности, равнодушно отвечала:
  — Неужели, милая? А мне кажется, вид у тебя точно такой, как всегда.
  Когда вошла Джейн, скучавшая подруга прервала вялый обзор «Sketch», подвергла Джейн пристальному исследованию, затем сделала вывод:
  — Милая, это она, я уверена.
  — Доброе утро, мадам, — произнесла Джейн с той веселой легкостью, которой от нее ожидали и которую она уже научилась изображать совершенно машинально, безо всякого усилия. — Мы вас так давно здесь не видели. Полагаю, вы отдыхали где-то за границей?
  — В Антибе, — ответила женщины с крашенными хной волосами, тоже глядевшая на Джейн с искренним интересом.
  — Как хорошо! — воскликнула Джейн с наигранным воодушевлением. — Мы сегодня будем мыть голову и делать укладку или красить?
  На мгновение отвлекшись от созерцания Джейн, женщина с крашенными хной волосами повернулась к зеркалу:
  — Пожалуй, красить я приду на следующей неделе. Боже, как ужасно я выгляжу!
  Ее приятельница сказала:
  — Но, дорогая, чего же ты хочешь? Ведь сейчас утро…
  — Ах, — вмешалась Джейн, — не огорчайтесь, вы себя не узнаете, когда мсье Жорж вас обработает!..
  — Скажите, — крашенная женщина подвела итог своим наблюдениям, — вы и есть та самая девушка, которая давала показания вчера на дознании? Это вы были в самолете?
  — Да, мадам!
  — О, как интересно! Ну, расскажите поскорее нам обо всем!
  Джейн постаралась угодить.
  — Что ж, мадам, это на самом деле было ужасно… — начала она; по ходу рассказа ей пришлось отвечать на дополнительные вопросы: а как выглядела старая женщина? А правда ли, что в «Прометее» летели два французских детектива и что убийство Жизели имеет самое прямое отношение к скандалам во французском правительстве? А была ли на борту самолета леди Хорбари?
  Действительно ли леди так красива, как говорят? А как она, Джейн, думает, кто убийца? Говорят, дело не предают широкой огласке и что-то от публики скрывают «по правительственным причинам» и т. д. и т. д…
  Это было началом множества других испытаний, которым подверглась в то утро Джейн. Всем было интересно поговорить с девушкой, которая летела в том самом «Прометее». Каждая клиентка могла потом похвастать: «Ассистентка моего парикмахера — та самая девушка… Знаешь, милая, будь я на твоем месте, я непременно тоже пошла бы туда и сделала бы у нее хорошую прическу. Ее зовут Джейн… Этакое юное создание с громадными глазищами. Она обо всем тебе подробно расскажет, если ты ее хорошенько порасспросишь…»
  В конце недели нервы Джейн начали сдавать. Иногда ей казалось, что, если придется еще раз повторить свой рассказ, она не выдержит и запустит сушилкой в того, кто станет ее расспрашивать.
  В конце концов она отыскала наилучший способ отвести душу: подошла к мсье Антуану и дерзко потребовала прибавки к жалованью.
  — Что? Вы еще имеете наглость так говорить! Да я держу вас здесь только по доброте сердечной! Вы оказались замешаны в деле об убийстве!!! Другой, менее добросердечный хозяин немедленно уволил бы вас!
  — Вздор! — невозмутимо сказала Джейн. — Я сейчас в вашем салоне как приманка, и вы это прекрасно знаете. Если хотите, чтоб я ушла, пожалуйста, я уйду. Я легко получу то, что я требую, у мсье Анри или в салоне Рише.
  — А как о вас там узнают? Не слишком ли много вы возомнили о себе?!
  — На дознании я познакомилась с одним-двумя репортерами, — сказала спокойно Джейн. — Один из них в своей газете сообщит моим клиентам о том, что я перешла работать в другой салон.
  Опасаясь, что впрямь так может случиться, мсье Антуан, ворча, вынужден был согласиться на требования Джейн. Глэдис сердечно поздравила подругу.
  — Тебе все это пошло на пользу, дорогая! — сказала она. — Ты проявила твердость характера — и вот добилась своего, я начинаю восхищаться тобой.
  — За себя я смогу постоять, — сказала Джейн, и ее подбородок горделиво задрался кверху. — Это я всегда могла.
  — Трудное дело, дорогая, — сказала Глэдис. — Но не осложняй отношений с Айки Эндрю. Конечно же, после этого он вынужден будет ценить тебя еще больше. Кротость и так ничего не значит в жизни, недопустимо, чтобы она доставляла еще и неприятности.
  С этого времени рассказ Джейн о событиях в «Прометее», повторявшийся ежедневно с небольшими изменениями, стал для нее привычной актерской ролью.
  …Обещанные обед и театр с Норманом Гэйлем прошли более чем удачно.
  Это был один из тех незабываемых вечеров, когда каждое слово казалось откровением и обнаруживало полнейшее сходство симпатий, взглядов и вкусов. Оказывается, оба всю жизнь любили собак и не терпели кошек. Ненавидели устрицы и обожали копченого лосося. Предпочитали Грету Гарбо и не симпатизировали Кэтрин Хэпберн. Им не нравились располневшие женщины, и они восхищались черными, как смоль, волосами. Их раздражали покрытые ярко-красным лаком ногти. Они не выносили резких голосов, шумных ресторанов и негров. Медлительно-неуклюжие автобусы устраивали их больше, нежели душный, тесный метрополитен. Столько общего! Им это казалось почти невероятным.
  Однажды у Антуана, открывая сумочку, Джейн нечаянно выронила письмо от Нормана Гэйля. Слегка покраснев, она подняла конверт, но на нее тут же налетела Глэдис.
  — Кто твой дружок, дорогая? Ну, ну, рассказывай! Я же знаю, что это письмо не от богатого дядюшки. Не вчера же я появилась на свет. Кто он, Джейн?
  — Да так… Мы познакомились в Ле Пине. Он дантист.
  — А-а, дантист, — разочарованно протянула Глэдис и почти с отвращением предположила: — У него, должно быть, чрезвычайно белые зубы, и он улыбается во весь рот.
  Джейн вынуждена была признать, что действительно так и есть:
  — У него смуглое лицо и очень светлые голубые глаза.
  — Каждый может иметь смуглое лицо, — решительно сказала Глэдис. — Это может быть от загара, а может быть и от взятой у химика бутылочки препарата 2/11. Глаза — это еще куда ни шло. Но дантист! Если бы он тебя поцеловал, тебе бы почудилось, что он сейчас скажет: «Шире рот, пожалуйста».
  — Не строй из себя идиотку, Глэдис.
  — Не надо быть такой обидчивой, моя дорогая.
  — Я вижу, ты уже встал.
  Да, да, мистер Генри, иду… Пропади он пропадом, этот Генри! Воображает, будто он бог всемогущий, привык дурацким тоном приказывать нам, бедным девушкам!
  В письме Норман Гэйль приглашал Джейн пообедать вместе в субботу вечером. В субботу, в час ленча Джейн, получив прибавку к жалованью, воспрянула духом и решила позволить себе маленькую расточительность: она отправилась в Конер-Хауз, чтобы там вкусно позавтракать. Джейн подсела к столику на четверых, где уже сидели женщина средних лет и молодой человек.
  Женщина торопливо доела завтрак, попросила счет, собрала бесчисленные кульки и пакеты и удалилась. Во время еды Джейн по привычке читала книгу.
  Переворачивая страницу, она подняла глаза и заметила, что сидевший напротив молодой человек внимательно смотрит на нее; она смутно припомнила, что где-то видела его лицо. Перехватив взгляд Джейн, молодой человек поклонился ей:
  — Простите, мадмуазель, вы не узнаете меня?
  Джейн посмотрела на него повнимательнее. У него было совсем юное лицо, более привлекательное, пожалуй, из-за чрезвычайной подвижности, а не из-за подлинной миловидности.
  — Мы не представлены, это верно, — продолжал молодой человек, — если не считать убийства и того, что мы оба давали показания у следователя.
  — О, конечно, — сказала Джейн. — Какая я глупая! А ведь я подумала, что мне знакомо ваше лицо. Так вы… мсье?..
  — Жан Дюпон, — представился молодой человек и презабавно поклонился. Джейн вдруг припомнилось изречение Глэдис, высказанное, быть может, не столь уж деликатно:
  «Если за тобой, милочка, ухаживает кто-то один, наверняка тотчас найдется и второй ухажер. Это как закон природы. А иногда их оказывается даже сразу трое или четверо».
  Джейн всегда вела строгую трудовую жизнь (совсем как в книжном описании скучающей барышни: «Она была веселой, бодрой девушкой, у нее не было друзей среди мужчин и т. д.»). Так вот, Джейн тоже была веселой, бодрой девушкой и у нее не было друзей среди мужчин. А теперь они так и кружили вокруг нее.
  Сомнений быть не могло: когда Жан Дюпон перегнулся через стол, лицо его выражало более чем простую вежливость. Ему было чрезвычайно приятно сидеть с Джейн за одним столом. И даже более чем приятно — ему это явно доставляло наслаждение.
  Джейн опасливо подумала: «Он француз. А с французами, говорят, надо держаться настороже».
  — А вы все еще в Англии, — неловко заметила Джейн и мысленно обругала себя за нелепую бестактность реплики.
  — Да. Отец читал лекции в Эдинбурге, и мы задержались у друзей. Но теперь — завтра — возвращаемся во Францию.
  — Понимаю.
  — Полиция еще никого не арестовала? — спросил Жан Дюпон.
  — В газетах ничего не было. Может, они уже бросили все это.
  Жан Дюпон покачал головой:
  — Нет, полиция так этого не оставит. Они работают без излишнего шума… — тут он сделал выразительный жест, — в полнейшей тайне…
  — Не надо, — попросила Джейн. — У меня по спине мурашки бегают.
  — Да, не очень приятно оказаться вот так… так близко, когда совершается убийство… — сказал Жан и добавил: — А я находился ближе, чем вы. Я был почти рядом. Даже страшно подумать!
  — А как по-вашему, кто это сделал? — спросила Джейн. — Я не в состоянии разгадать это…
  Жан Дюпон пожал плечами.
  — Не я. Уж слишком уродливой она была!
  — О, — сказала Джейн с ноткой кокетства, — я полагаю, вы скорее убили бы уродливую женщину, чем красивую?
  — Вовсе нет. Если женщина красива, она вам нравится, она плохо действует на вас, делает вас подозрительным, вы сходите с ума от ревности. «Хорошо, — говорите вы. — Я убью ее. Это принесет мне удовлетворение, успокоит меня».
  — И успокаивает?
  — Не знаю, мадмуазель. Не пробовал. — Он засмеялся и покачал головой: — Но такая уродина, как Жизель? Кого она волнует?
  — Это односторонний подход к делу, — сказала Джейн, нахмурившись. — Ведь когда-то она была молодой и красивой.
  — Знаю, знаю. — Он вдруг стал серьезным — Это великая трагедия жизни.
  — Кажется, вы слишком много думаете о женщинах и о том, как они выглядят, — пошутила Джейн.
  — Разумеется. Возможно, это самая интересная тема для размышлений. Вам это кажется странным, потому что вы англичанка. Англичанин прежде всего думает о своей работе — службе, как, он это называет, — затем о спорте и, наконец (в лучшем случае, наконец), о своей жене. Да, да, так оно и есть. Вот представьте себе: в маленьком отеле в Сирии мы познакомились с одним человеком. Это был англичанин, у которого тяжело хворала жена. А сам он в точно назначенный день непременно должен был оказаться где-то в Ираке. Eh bien, представьте себе, он оставил жену и уехал, чтоб «на службу» явиться вовремя. И оба — и он, и его жена — сочли это совершенно естественным; они даже считали это делом чести. Но доктор, не англичанин, сказал, что он варвар. Жена, любимое, родное существо, должна быть на первом месте, а работа — то уж менее важно.
  — Не знаю, — медленно сказала Джейн. — По-моему, работа важнее.
  — Ну почему же? Видите ли, у вас такие же взгляды. А по-моему, лучше, когда за работу получают деньги, но тратят их, доставляя себе удовольствие и ухаживая за женщиной. На мой взгляд, это и благороднее, и идеальнее.
  — Ладно, — Джейн засмеялась. — Я бы скорее хотела быть расточительной и потакающей собственным желаниям, чем строго выполняющей свой служебный долг. Глядя на меня; мужчина должен все же испытывать приятные чувства, а не догадываться, что я тороплюсь на службу.
  — Никому, мадмуазель, не было бы приятно, глядя на вас, узнать, что вы торопитесь на службу…
  Джейн слегка вспыхнула от той искренности, с которой молодой человек произнес эти слова. Жан Дюпон торопливо продолжал:
  — Прежде я только один раз побывал в Англии. И мне было очень интересно на… как вы говорите? — на дознании… увидеть сразу трех молодых, очаровательных женщин, столь не похожих друг на друга.
  — Ну, и что же вы о них думаете? — забавляясь, спросила Джейн.
  — Эта леди Хорбари… О, этот тип я хорошо знаю. Очень экзотичный и дорогостоящий. Таких всегда можно увидеть за столом для баккара: мягкие черты лица, тяжелое выражение, — и легко можно представить себе, на кого она будет похожа, ну, скажем, лет этак через пятнадцать. Такие живут ради сенсации. Ради большой игры, ради наркотиков, возможно… Au fond неинтересно!
  — А мисс Керр?
  — Вот она очень-очень английская. Такая будет пользоваться кредитом у любого лавочника на Ривьере; о, они проницательны, наши лавочники! Ее одежда хорошего покроя, но похожа на мужскую. И расхаживает она так, будто вся земля принадлежит ей. Она не самодовольна, нет; просто она англичанка. Знает, откуда что берется и что происходит в каждом департаменте Англии. Это правда. Я с такими сталкивался в Египте. «Что? Что это за дребедень? Из Йоркшира? Нет?.. Ну, стало быть, из Шропшира».
  Он превосходно имитировал. Джейн посмеялась над протяжным произношением и благовоспитанным тоном.
  — А теперь обо мне, — сказала она.
  — А теперь о вас. Я сказал себе: «Как было бы хорошо, если б однажды я встретил ее еще раз». И вот я сижу напротив вас. Боги порою бывают благосклонны и устраивают все наилучшим образом.
  — Вы археолог, не так ли? Вы откапываете всякие старые вещи? — спросила Джейн.
  Она внимательно слушала, как Жан Дюпон рассказывал о своей работе.
  Потом вздохнула:
  — Вы объездили так много стран. Это так интересно. А я, верно, уже никогда ничего больше не увижу…
  — А вы хотели бы путешествовать, побывать в диких дебрях, в горах? Но вы не смогли бы там завивать свои волосы.
  — Ах, они у меня от природы вьющиеся, — ответила Джейн, рассмеявшись. Она спохватилась, взглянула вдруг на часы и, заторопившись, попросила у официантки счет.
  Жан Дюпон сказал немного растерянно:
  — Мадмуазель, если вы позволите… я говорил вам, завтра я возвращаюсь во Францию… Может, вы пообедали бы со мной нынче вечером?..
  — Сожалею, не могу. Меня уже пригласили.
  — Жаль, очень жаль. Не собираетесь ли вы в Париж?
  — Не думаю.
  — А я не знаю, когда снова буду в Лондоне. Печально! — Он постоял немного, держа Джейн за руку. — Я очень надеюсь еще когда-нибудь увидеть вас! — сказал он, чтобы выяснить, как отнесется к этому Джейн.
  Глава 14
  На Мюзвелл-Хилл
  Примерно в то же время, когда Джейн выходила от Антуана, чтоб позавтракать в Конер-Хаузе, Норман Гэйль произносил сердечно-профессиональным тоном:
  — Боюсь, будет чувствительно… Если будет больно, скажите… — Опытной рукой он искусно направлял тонкую иглу электрической бормашины. — Ну, вот и все… Мисс Росс!
  Мисс Росс немедленно оказалась рядом и уже помешивала стеклянной палочкой на стеклянной пластинке концентрат «Астралита», чтобы придать ему нужную плотность и оттенок зуба.
  Норман Гэйль запломбировал пациентке зуб и спросил:
  — Вы сможете прийти в следующий вторник, чтобы поставить остальные?
  Пациентка, отирая салфеточкой рот, пустилась в пространные объяснения.
  Она, к сожалению, уезжает, так что следующую встречу придется перенести. Да, разумеется, тотчас же даст знать, как только вернется. И она поспешно выскользнула из кабинета.
  — Итак, — вздохнул Гэйль, — на сегодня, кажется, все.
  — Леди Хиггинсон звонила и просила передать, что отменяет встречу, назначенную на следующую неделю. Она не сможет приехать. Ах да, и полковник Блант занят в четверг и не придет.
  Норман Гэйль, помрачнев, кивнул. Каждый день то же самое.
  Звонят.
  Отменяют назначенные визиты. Всевозможные извинения, предлоги: уезжает по делам, уезжает за границу, просто обстоятельства не позволяют прийти…
  Неважно, какой придумывали предлог. Подлинную причину Норман Гэйль безошибочно угадал в глазах последней пациентки, когда взял в руку бор: смятение и паника!.. Он мог бы даже записать на бумаге мысли той женщины:
  «Ах, боже мой, ОН находился в том самолете, когда убили эту несчастную… Иногда люди теряют голову и совершают самые бессмысленные преступления… Как это ужасно. Такие люди — фанатики, одержимые мыслью об убийстве, и выглядят они, как и все, я слышала… Мне кажется, я всегда замечала в нем что-то странное…»
  — Что ж, — сказал Гэйль. — Выходит, следующая неделя будет у нас с вами относительно спокойной, мисс Росс.
  — Да, почти все визиты отменены. О, вы хоть немного отдохнете. Летом вы так много работали.
  — Похоже, что и осенью будет теперь не так уж много работы.
  Мисс Росс промолчала. От ответа ее избавил очередной телефонный звонок.
  Она вышла из комнаты.
  Норман, укладывая инструменты в стерилизатор, размышлял: «Ну, в каком же мы положении? Скажем прямо, все это мне явно вредит. Забавно, а вот Джейн повезло… Дамы валом валят поглазеть на нее. На меня же они вынуждены смотреть — но не желают, видите ли… Скверно себя чувствуешь, сидя в кресле дантиста… А что, если вдруг дантист разъярится?..
  Какая все же странная вещь — убийство! Полагаешь, что это нечто вполне определенное, а на деле оказывается совсем не так. Оно влечет за собой всевозможные последствия — и самые, казалось бы, неожиданные… Но вернемся к фактам. Как дантист я, кажется, почти разорен… Интересно, а что было бы, если б они вдруг арестовали эту Хорбари? Повалили бы мои пациенты толпами обратно? Трудно сказать. Должны же когда-нибудь начаться неудачи… В конце концов, что за беда? Неважно. А Джейн… Джейн так хороша. Я бесконечно думаю о ней. Но пока только мечтаю… Пока. Вот досада! — Он улыбнулся: — Чувство говорит мне, что все будет хорошо. Она подождет… Черт возьми, уеду в Канаду и попробую делать деньги». Он засмеялся. Мисс Росс возвратилась.
  — Это мисс Лори. Она очень сожалеет…
  — …Но она уезжает в Тимбукту, — закончил Норман. — Vive les rats. Вам, вероятно, лучше подыскать себе другое место, мисс Росс. Кажется, наш с вами корабль дал течь и идет ко дну!
  — О мистер Гэйль! Я и не подумаю покидать вас…
  — Вы славная девушка. Вы не трусливы. Но я говорю серьезно. Если не произойдет чудо, я разорен.
  — Что-то ДОЛЖНО случиться! — воскликнула мисс Росс. — По моему, полиции должно быть стыдно. Они даже не пытаются что-нибудь сделать.
  Норман улыбнулся:
  — Я сам хотел бы попробовать что-нибудь предпринять, хотя совершенно не знаю, что именно.
  — О мистер Гэйль, вы можете! Вы ведь такой умный!
  «Я для нее герой, — подумал Норман Гэйль. — Такая девушка, как она, могла бы, пожалуй, стать отличной помощницей! Но у меня другая партнерша на примете…»
  В конце того же дня он обедал с Джейн. Он делал вид, будто находится в приподнятом настроении, но Джейн, достаточно проницательная, не позволила ввести себя в заблуждение. Она отметила рассеянность Нормана, маленькую морщинку, прорезавшуюся у него между бровей, напряженную линию рта. Наконец не выдержала:
  — Что, Норман, неважно идут дела?
  Он бросил на нее быстрый взгляд, затем стал смотреть в сторону.
  — Да так… не слишком хорошо. Время года плохое…
  — Не надо меня дурачить, — резко сказала Джейн. — Ты думаешь, я не вижу, как ты волнуешься?
  — Я не волнуюсь. Просто досадно.
  — Ты хочешь сказать, что пациенты… опасаются…
  — …того, что зубы их лечит возможный убийца? Именно так.
  — Как жестоко и несправедливо!
  — Вот именно! Честно говоря, Джейн, я ведь очень хороший дантист. И я не убийца.
  — Это ужасно! Нужно что-то предпринять, Норман.
  — Именно так и сказала сегодня утром мисс Росс, моя ассистентка.
  — Что она собой представляет?
  — Ох, не знаю. Нескладная такая, крупная, множество костей, лицо, как у овцы, во всех вопросах ужасающе компетентна.
  — М-да, живописно! — снисходительно согласилась Джейн.
  Норман верно воспринял эту реплику, как дань своей дипломатичности.
  Мисс Росс в действительности была не столь уж громоздкой, как он ее описал, и у нее были чрезвычайно симпатичные рыжеватые волосы, однако Норман почувствовал, что лучше будет, если он не станет упоминать об этом последнем обстоятельстве.
  — Я бы хотел хоть что-нибудь делать, — сказал он. — Если бы я был персонажем из детективного романа, я бы стал искать ключ к этой тайне или, по крайней мере, принялся бы тайком следить за кем-то.
  Вдруг Джейн украдкой дернула его за рукав.
  — Смотри, вон мистер Клэнси. Помнишь, тот писатель? Вот он один сидит у стены. Мы можем следить за ним.
  — Но мы же собирались в кино?
  — Неважно. Мне кажется, все это неспроста. Это что-то предвещает. Ты же хотел за кем-нибудь следить! А ведь наперед не угадаешь, что лучше!
  Энтузиазм Джейн был столь заразителен, что Норман охотно принял ее план.
  — Ты говоришь, где он устроился обедать? Я не разгляжу, не повернувшись, а оглядываться не надо… — вполголоса сказал он.
  — Он сидит по одной линии с нами, — так же тихо ответила Джейн. — Неплохо бы поторопиться и опередить его или хотя бы постараться расплатиться одновременно с ним.
  Когда м-р Клэнси поднялся и вышел на Дин-стрит, Норман и Джейн следовали за ним буквально по пятам. Неся на руке пальто и не замечая, что оно волочится по земле, Клэнси мелкими шажками шел по лондонским улицам.
  Держался он несколько странновато. То пускался рысью, то едва плелся и, наконец, вовсе остановился, Собравшись пересечь какой-то перекресток и уже занеся ногу над краем тротуара, он вдруг замер и стал похож на «живую картину».
  Направление его пути тоже было странным. Он несчетное число раз поворачивал под прямым углом так что по некоторым улицам прошел дважды.
  — Вот видишь, — прошептала Джейн возбужденно. — Он боится, что за ним следят, и старается сбить нас со следа, иначе зачем он стал бы вот так петлять!
  Разогнавшись, они завернули за угол и едва не налетели на преследуемого. Он стоял, задрав голову, и разглядывал вывеску мясной лавки.
  Магазинчик был закрыт, но внимание м-ра Клэнси было поглощено чем-то, и он говорил:
  — Отлично, это как раз то, что мне нужно. Какая удача!
  Он извлек из кармана записную книжечку, занес в нее несколько слов и поспешно зашагал дальше, бормоча про себя что-то непонятное. Теперь он направился прямо в Блумсбари. Иногда оборачивался, и тогда Джейн и Норман видели, как шевелятся его губы.
  — Что-то во всем этом кроется, — сказала Джейн. — Он так растерян, разговаривает сам с собой и даже не замечает этого!
  Когда мистер Клэнси остановился на переходе в ожидании зеленого света, Норман и Джейн догнали его. М-р Клэнси разговаривал вслух. Лицо его было бледным и растерянным. Норман и Джейн уловили несколько слов:
  — Почему же она не говорит? Должна ведь быть какая-то причина…
  Загорелся зеленый свет. Когда они перешли на другую сторону, м-р Клэнси произнес:
  — А-а… Кажется, я знаю. Ну, конечно! Вот потому-то она и вынуждена молчать!..
  Джейн ущипнула Нормана за руку.
  Теперь м-р Клэнси пустился аллюром. Пальто его безнадежно волочилось по тротуару. М-р Клэнси торопливо шагал, не замечая по своей рассеянности двух преследовавших его людей. Внезапно он остановился у какого-то дома, открыл дверь и вошел.
  Норман и Джейн переглянулись.
  — Это его собственный дом, — сказал Норман. — Блумсбари, Кардингтон-сквер, 47. Этот адрес он указал на дознании.
  — Ладно, — сказала Джейн. — Позже он, наверное, еще выйдет. Но, как бы то ни было, мы кое-что узнали. Кто-то, какая-то женщина — вынуждена молчать или не хочет говорить. О боже, это становится ужасно похожим на детективную историю.
  — Добрый вечер! — произнес голос из темноты, и невысокий человек шагнул вперед. В свете фонаря показались великолепные усы:
  — Eh bien, — сказал Эркюль Пуаро. — Прекрасный вечер для охоты, не так ли?
  Глава 15
  Блумсбари. Кардингтон-Сквер, 47
  Молодые люди были ошеломлены. Первым опомнился Норман Гэйль.
  — Разумеется! — воскликнул он. — Это же мсье… мсье Пуаро! Вы все еще пытаетесь уяснить себе свой характер, мсье Пуаро?
  — А вы все еще помните нашу маленькую беседу! И подозреваете несчастного мистера Клэнси?
  — И вы также! — с завидной проницательностью заметила Джейн. — Иначе вы не были бы здесь!
  Пуаро задумчиво посмотрел на нее.
  — Думали ли вы когда-нибудь об убийстве, мадмуазель? Я имею в виду — отвлеченно, хладнокровно и беспристрастно.
  — Я никогда не думала об этом раньше, вплоть до последнего времени.
  Эркюль Пуаро кивнул:
  — Разумеется, но теперь вы думаете об этом, потому что убийство коснулось лично вас. Я же сталкиваюсь с подобными делами вот уже много лет. У меня свой собственный взгляд на вещи. Как вы полагаете, что самое важное в раскрытии убийства?
  — Найти убийцу, — сказала Джейн.
  — Правосудие, — сказал Норман Гэйль.
  Пуаро покачал головой:
  — Есть более важные цели, нежели обнаружение убийцы. А правосудие красивое слово, хотя порою бывает трудно точно сказать, что именно оно обозначает. По-моему, важно прежде всего установить невиновность.
  — О, конечно, — согласилась Джейн. — Это само собой разумеется. Если кто-либо ложно обвинен…
  — Даже не совсем так. Может и не быть обвинения. Но пока кто-либо кажется виновным из-за всевозможных сомнений, каждый, кто так или иначе убийству сопричастен, может в определенной степени пострадать.
  Норман Гэйль с особой выразительностью подчеркнул:
  — Как это верно!
  — Да разве мы этого не знаем? — сказала Джейн.
  Пуаро поглядел на них.
  — Понимаю. Вы это уже открыли для себя.
  Вдруг он стал резким.
  — Ну, а теперь за дело. Так как у нас общая цель, то давайте объединим усилия. Я собираюсь навестить нашего изобретательного фантазера мистера Клэнси. Я предложил бы вам, мадмуазель, сопровождать меня в качестве моего секретаря. Вот вам блокнот и карандаш для стенографических записей.
  — Но я не умею стенографировать, — задохнулась от изумления Джейн.
  — Разумеется! Но у вас быстрая реакция, вы превосходно соображаете, у вас острый ум, и вы сможете делать внушающие доверие движения карандашом, не так ли? Отлично! Что же касается мистера Гэйля, то, полагаю, он встретит вас, ну, скажем, через час. Может, наверху, у «Монсеньера»? Bon! Тогда мы сумеем сравнить наши наблюдения! — Пуаро тотчас решительно подошел к двери и нажал кнопку звонка.
  Слегка растерянная Джейн последовала за ним, похлопывая себя блокнотом по ладони. Гэйль открыл было рот, чтобы запротестовать, но затем подумал, что, пожалуй, так будет лучше.
  — Ладно, — согласился он. — Через час у «Монсеньера».
  Дверь открыла непривлекательного вида пожилая женщина в строгом темном платье. Пуаро спросил:
  — Мистер Клэнси?
  Женщина отступила немного назад, и Пуаро с Джейн вошли.
  — Ваше имя, сэр?
  — Мистер Эркюль Пуаро.
  Строгая женщина повела их по лесенке в комнату на первом этаже.
  — Мистер Эр Кюль Про! — возвестила она с порога.
  Пуаро тотчас понял, что причиной убедительности доводов мистера Клэнси в Кройдоне было то, что он отнюдь ничего не преувеличивал. Комната, продолговатая, с тремя окнами по длинной стороне, со стеллажами и книжными шкафами вдоль стен, находилась в том состоянии, которое принято называть «полнейшим хаосом». Повсюду были разбросаны бумаги, картонные папки, бананы, пивные бутылки, раскрытые книги, диванные подушки, тромбон, разнообразные безделушки, гравюры и немыслимый ассортимент авторучек. Посреди этого беспорядка мистер Клэнси сражался с фотокамерой и катушкой пленки.
  — Боже мой! — воскликнул м-р Клэнси, подняв голову, когда ему было доложено о посетителях. Он выпустил из рук фотокамеру, катушка с пленкой тотчас упала на пол и размоталась.
  — Вы меня помните, надеюсь? — спросил Пуаро. — Это мой секретарь, мисс Грей.
  — Здравствуйте, мисс Грей! — писатель пожал Джейн руку и снова повернулся к Пуаро. — Да, разумеется, я помню вас… В последний раз… М-м… Где же это было? В клубе «Череп и кости»?
  — Мы с вами были пассажирами самолета, летевшего из Парижа, и свидетелями одного фатального происшествия.
  — Как же, конечно! — воскликнул мистер Клэнси. — И мисс Грей тоже! Только тогда я не понял, что она ваш секретарь. Вообще-то мне почему-то казалось, что она работает в каком-то великолепном ателье или что-то в этом роде?..
  Джейн беспокойно взглянула на Пуаро. Но тот был абсолютно безразличен к создавшейся ситуации.
  — Совершенно верно, — подтвердил он. — Как отличному секретарю, мисс Грей приходится временами выполнять кое-какую работу… Вы меня понимаете?
  — Конечно, — кивнул мистер Клэнси. — Я начинаю теперь припоминать. Вы ведь детектив? Настоящий. Не из Скотланд-Ярда. Частное следствие. Садитесь, мисс Грей. Нет, не сюда: кажется, на этом стуле разлит апельсиновый сок.
  Если я уберу эту папку… Ох, все рассыпалось! Не беда. Садитесь сюда, мсье Пуаро! Пуаро, верно? Спинка не сломана. Просто она немного трещит, когда вы на нее откидываетесь. Вообще-то лучше, пожалуй, не прислоняться. Да, стало быть, вы частный следователь, как мой персонаж Уилбрэм Райс. Публика слишком придирается к Уилбрэму Райсу. Он грызет ногти и истребляет невероятное количество бананов! Не знаю, почему я заставил его грызть ногти это мерзкая привычка, это отвратительно, но так уж получилось. Он начал обкусывать ногти и теперь методично вынужден делать это в каждой моей новой книжке. С бананами, впрочем, не столь уж плохо: есть возможность предоставить читателю небольшое развлечение. Преступники то и дело поскальзываются на кожуре! Я обожаю бананы — именно это и навело меня на мысль. Но ногти я не грызу. Хотите пива?
  — Благодарю вас, нет.
  Мистер Клэнси вздохнул, присел на край кресла и серьезно посмотрел на Пуаро.
  — Полагаю, вы пришли по поводу… убийства Жизели. Я думал и думал об этом деле. Можете говорить, что угодно, но все же поразительно: отравленные стрелы и трубка в самолете!.. Подобную идею я сам когда-то использовал в одном романе, как я вам рассказывал. Потрясающее событие, мсье Пуаро, и я должен признаться, что сильно взволнован!
  — Я вижу, — сказал Пуаро, — преступление привлекает вас… как профессионала, мистер Клэнси.
  Мистер Клэнси просиял.
  — Вот именно! Но не подумайте, что официальная полиция смогла понять меня! Как бы не так! Подозрение — вот что я заработал и у инспектора, и на дознании. Я схожу со своего пути, чтоб помочь правосудию, а за свои хлопоты вознагражден явным недоверием тупиц!..
  — Не стоит расстраиваться, — сказал Пуаро, — Впрочем, кажется, на вас это не очень подействовало?
  — Ах, — вздохнул мистер Клэнси, — видите ли, у меня свои методы, мистер Уотсон. Простите, что я называю вас так. Я не намеревался вас обидеть, Интересно, между прочим, как прилипчивы методы этого типа!.. Лично я считаю, что истории о Шерлоке Холмсе слишком переоценены. Ложные выводы поистине потрясающие ложные выводы в этих историях… Но о чем я говорил? — Вы сказали, что у вас собственные методы.
  — Ах, да. — Мистер Клэнси подвинулся вместе со своим креслом поближе к гостю — Я помещаю этого инспектора… как его зовут? Джепп?.. Так вот, я помещаю его в свою новую книгу. Уилбрэм Райс разделит с ним свой триумф, их пути сойдутся…
  — В зарослях ваших бананов, можно сказать?..
  — О, банановая роща — это будет великолепно! — Мистер Клэнси со вкусом причмокнул.
  — У вас большое преимущество, как у писателя, мсье, — заметил Пуаро. — Вы можете отвести душу посредством печатного слова. Ваше перо властно над вашими врагами.
  Мистер Клэнси откинулся назад.
  — Знаете ли, — сказал он, — я начинаю думать, что это убийство поистине благоприятствует мне. Я напишу все так, как оно было, — разумеется, в беллетристической форме — и назову это «Air Mail Mystery». Первоклассные словесные портреты всех пассажиров. Это можно будет продать мгновенно, как говорят, со скоростью греческого огня если только я успею все написать вовремя!
  — И никаких наветов, никакой клеветы там не будет? — спросила Джейн. Мистер Клэнси обратил к ней сияющее лицо.
  — Нет, нет, милая леди. Конечно, если понадобится одного из пассажиров превратить в убийцу, — что ж, тогда я могу и придумать его! Но возмещение за это совершенно неожиданное решение, которое преподносится в последней главе.
  — Какое же это решение? — с интересом спросил Пуаро.
  Мистер Клэнси снова причмокнул.
  — Простое! — воскликнул он. — Простое и сенсационное. Замаскированная под пилота девушка садится в самолет в Ле Бурже и благополучно прячется под креслом мадам Жизели. У девушки при себе ампула с новейшим газом. Она выпускает его, все теряют сознание на три минуты, она вылезает из-под кресла, отравленной стрелой стреляет в мадам Жизель и выбрасывается с парашютом из задней дверцы самолета!..
  И Джейн и Пуаро, дружно переглянувшись, захлопали глазами.
  — А почему же она сама не потеряла сознание от газа? — спросила Джейн.
  — Респиратор, — развел руками мистер Клэнси.
  — И она спускается в Пролив?
  — Не обязательно. Лучше пусть это будет французский берег. — Как бы то ни было, никто не может спрятаться под креслом: там нет места.
  — В моем самолете будет место! — решительно заявил мистер Клэнси.
  — Epatant, — сказал Пуаро. — А какие же мотивы были у вашей леди?
  — Я еще не решил окончательно, — заколебался мистер Клэнси. — Возможно, Жизель разорила возлюбленного девушки — и тот покончил с собой.
  — А каким образом она достала яд?
  — Это искусная работа мысли, — сказал мистер Клэнси. — Девушка заклинательница змей. Она получает яд от своего любимого питона.
  — Mon Dieu! — воскликнул Эркюль Пуаро. — Не думаете же вы, что это немного сенсационно!
  — Нельзя написать что-либо слишком уже сенсационное! — решительно возразил мистер Клэнси. — Даже когда имеешь дело с ядом для стрел и южноамериканскими индейцами. Я знаю, что на самом деле это был некий неизвестный змеиный яд; но принцип действия всех ядов один и тот же. В конце концов, вам не нравится, что детективная история похожа на жизнь? Так загляните в ваши бумаги: убийства и другие преступления — это скучища невыносимая!..
  — Так, так, мсье, не хотите ли вы сказать, что наше маленькое дельце — убийство Жизели — невыносимо скучно?
  — Нет, — ответил мистер Клэнси. — Просто, знаете ли, иногда мне не верится, что все это произошло!
  Пуаро пододвинул скрипящий стул поближе к хозяину и заговорил доверительно, как бы по секрету:
  — Мсье Клэнси, вы человек ума и воображения. Полиция, как вы сами сказали, смотрит на вас с подозрением. Они не спросили вашего совета. Но я, Эркюль Пуаро, желаю проконсультироваться у вас.
  Мистер Клэнси вспыхнул от удовольствия.
  — Вы изучали криминологию. Ваши мысли будут ценными. Для меня представляло бы огромный интерес ваше мнение о том, кто совершил преступление.
  — Ладно… — Мистер Клэнси заколебался, машинально очистил банан и принялся жевать. Постепенно возбуждение сошло с его лица. Затем он покачал головой: — Видите ли, мсье Пуаро, когда я пишу, то убийцей я могу сделать кого угодно. Но в реальной жизни существует, конечно, и реальное лицо. Здесь писатель не властен над фактами. Знаете ли, боюсь, что в качестве настоящего детектива… — он печально покачал головой, выбросил банановую кожуру в камин я вздохнул, — я никуда не гожусь!..
  — Ну, а если предположить из спортивного интереса, кого бы вы выбрали?
  — Думаю, что одного из двух французов. Она ведь была француженкой. Так правдоподобнее. И сидели они напротив нее, совсем недалеко. А вообще-то я не знаю.
  — Но многое зависит от мотивов, — задумчиво сказал Пуаро. — Мои методы старинны. Я следую старому изречению: ищи, кому преступление выгодно.
  — Это все очень хорошо, — согласился мистер Клэнси. — Но, по-моему, в данном случае все несколько сложнее. Я слушал, у Жизели где-то есть дочь, которая должна унаследовать деньги. Но смерть мадам могла быть выгодна и для многих других, быть может, для кого-то из тех, кто был на борту; коль скоро у мадам Жизели были клиенты, которые одалживали деньги, — могли среди них оказаться и такие, которые порою не в состоянии были ей эти деньги возвратить…
  — Верно, — сказал Пуаро. — А по-моему, могут быть и другие решения. Давайте допустим, что мадам Жизель что-то знала, скажем, о попытке убийства со стороны одного из этих людей.
  — О попытке убийства? — переспросил мистер Клэнси. — Почему же о попытке убийства? Странное предположение.
  — В таких случаях, как этот: нужно подумать обо всем.
  — Ах! — воскликнул мистер Клэнси. — Что толку от думанья? Нужно знать.
  — Справедливо, справедливо. Очень верное наблюдение, — сказал Пуаро. И добавил: — Прошу прощения, но трубка, которую вы купили…
  — К черту трубку! — воскликнул мистер Клэнси. — Лучше бы я никогда не упоминал о ней.
  — Вы купили ее, по вашим словам, на Чарринг-Кросс Роуд. Не помните ли вы, между прочим, названия магазина?
  — Это, должно быть, магазин Эбсопома, а может быть, «Митчел и Смит». Не помню. Но я уже рассказывал все это тому отвратительному инспектору. Он, наверное, сейчас уже все проверил.
  — О, — сказал Пуаро, — я спрашиваю вас совсем по другой причине. Я хотел бы приобрести такую вещицу и проделать небольшой эксперимент.
  — А-а, понимаю. Но там вы их, наверно, уже не найдете. Такая экзотика ведь не поступает большими партиями.
  — Все равно попытаюсь. Мисс Грей, не будете ли вы так добры записать оба названия?
  Джейн раскрыла блокнот и быстро набросала карандашом серию профессионально выглядящих, по ее мнению, закорючек. Затем она украдкой записала названия обычным письмом на обороте листа — на случай, если инструкции Пуаро были настоящими.
  — А теперь нам пора, — сказал Пуаро. — Я и так уж злоупотребляю вашим временем. Прежде чем мы удалимся, примите тысячу благодарностей за вашу любезность.
  — Не стоит, не стоит, — запротестовал мистер Клэнси. — Позвольте угостить вас бананами?
  — Вы очень любезны.
  — Что вы, что вы! Я чувствую себя счастливым сегодня вечером. Я отложил сегодня рассказ, который сочиняю: он никак не давался, я не мог придумать преступнику подходящее имя. Хотелось чего-нибудь этакого… позаковыристее. Мне повезло случайно я увидел подходящее имя над входом в мясную лавку. Партджитер! Как раз такое имя, какое я искал. Звучит естественно. А через пять минут я нашел и вторую вещь. В детективных рассказах всегда возникают или существуют какие-нибудь неожиданные препятствия, из-за которых девушка не хочет говорить. Молодой человек пытается заставить ее, а она отвечает, что на ее устах печать молчания. На самом-то деле, разумеется, нет никакой причины тому, что она не выпаливает всего сразу; вот и нужно изобрести нечто не совсем идиотское. К несчастью, каждый раз это должно быть что-то другое) — Он улыбнулся Джейн: — Злоключения сочинителя! — и ринулся мимо нее к книжному шкафу. — «Тайна алого лепестка». Кажется, я упоминал в Кройдоне, что эта моя книжка касается яда я туземных дротиков. — Тысяча благодарностей. Вы очень любезны!
  — Не за что! Я вижу, — вдруг обратился мистер Клэнси к Джейн, — вы пользуетесь стенографией, но это не система Питмана?
  Джейн вспыхнула. Пуаро пришел ей на выручку.
  — Мисс Грей стоит на высшей ступени современных требований.
  Она пользуется новейшей системой, недавно изобретенной одним чехом…
  — Да неужели? Какое, должно быть, занятное место — Чехословакия! Подумать только, оттуда к нам приходит столько всего: обувь, стекло, перчатки, а теперь еще и новейшая стенографическая система! Очень, очень занятно!
  Писатель пожал гостям руки:
  — Я желал бы быть вам более полезным.
  Джейн и Пуаро оставили писателя в первозданном хаосе его комнаты, он задумчиво улыбался им вслед.
  Глава 16
  Мсье Пуаро намечает план кампании
  От дома мистера Клэнси, поймав такси, они поехали к «Монсеньеру», где их уже поджидал Норман Гэйль.
  Пуаро заказал consomme — крепкий бульон и chaud-froid — заливное из цыпленка.
  — Как дела? — спросил Норман.
  — Мисс Грей, — сказал Пуаро, — зарекомендовала себя суперсекретарем!
  — Не думаю, что так, — смутилась Джейн. — Он заметил надувательство, когда прошел позади меня. Знаете ли, он должен быть очень наблюдательным. — Ага, вы заметили! Наш славный мистер Клэнси вовсе не так рассеян, как можно себе представить.
  — Вам и в самом деле нужны эти адреса? — спросила Джейн.
  — Полагаю, они могут пригодиться.
  — Но если полиция…
  — А, что полиция! Я ведь не стану задавать те же вопросы, что и полиция. Хотя я вообще сомневаюсь, задавали ли они какие-нибудь вопросы. Видите ли, полиции известно, что найденная в самолете трубка была приобретена в Париже неким американцем.
  — В Париже? Американцем? Но ведь в самолете не было американца.
  Пуаро добродушно усмехнулся.
  — Совершенно верно. Американец здесь для того, чтобы усложнить дело. Voilа tont.
  — Но трубка была куплена у антиквара мужчиной? — спросил Норман.
  Пуаро взглянул на него с довольно странным выражением.
  — Да, — сказал он. — Трубку, я полагаю, купил мужчина.
  Норман выглядел озадаченным.
  — Как бы то ни было, — сказала Джейн, — то был не мистер Клэнси. Он уже имел одну трубку, и ему вовсе незачем было приобретать другую!
  Пуаро кивнул.
  — Действовать придется так: подозревать каждого по очереди, а затем, проверив, вычеркивать его, или ее, из списка.
  — И кого же вы успели вычеркнуть? — спросила Джейн.
  — Не так много, как вы можете подумать, мадмуазель, — ответил, подмигнув, Пуаро. — Видите ли, все зависит от мотивов.
  — А не было ли… — Норман Гэйль остановился, затем продолжал извиняющимся тоном: — Я не хочу вмешиваться в официальные секреты, но разве не осталось деловых записей этой женщины?
  Пуаро покачал головой:
  — Все записи сожжены.
  — О, какая неудача!
  — Evidemment! Но, видимо, мадам Жизель своеобразно комбинировала шантаж с профессией ростовщицы, а это открывало ей широкое поле действий. Допустим, к примеру, что мадам Жизель знала о каком-нибудь преступлении с чьей-либо стороны — скажем, о попытке убийства.
  — А есть ли причины подозревать?
  — Весьма вероятно, что есть, — медленно сказал Пуаро. — Сохранились небольшие письменные свидетельства на этот счет.
  Он посмотрел на заинтересованные лица своих собеседников и слегка вздохнул.
  — Что ж, — сказал он, — давайте потолкуем о другом. Например, о том, как эта трагедия повлияла на жизнь двух молодых людей — на ваши судьбы.
  — Ужасно говорить так, но мне она явно пошла на пользу, — призналась Джейн и рассказала о том, что ей… повысили жалованье.
  — Вы говорите, мадмуазель, что вам это пошло на пользу. Но только временную, я полагаю. Даже девятидневная сенсация не продолжается дольше девяти дней, помните?
  — Боюсь, мои неурядицы продлятся больше девяти дней, — сказал Норман. Он поведал о своих обстоятельствах. Пуаро слушал с симпатией.
  — Вы правы, — задумчиво согласился он, — это может продлиться и девять недель, и девять месяцев. Сенсация увядает быстро, страх живет долго.
  — Вы не считаете, что я должен бросить все, уехать в Канаду, например, или еще куда-нибудь, чтоб начать все сначала?
  — Что вы! Это будет еще хуже! — искренне ужаснулась Джейн.
  Норман взглянул на нее. Пуаро тактично переключил все свое внимание на цыпленка.
  — Я не хочу уезжать, — сказал Норман.
  — Если я отыщу убийцу мадам Жизели, то вам не придется уезжать, — весело сказал Пуаро.
  — Вы в самом деле надеетесь найти его? — изумилась Джейн.
  — Я сумел бы решить задачу скорее, если бы мне кое-кто оказал поддержку, — сказал Пуаро. Он немного помедлил. — Мне нужна помощь мистера Гэйля. А впоследствии я бы хотел рассчитывать и на вашу, мисс Джейн.
  — Что я могу сделать? — спросил Норман. — Что?
  Пуаро искоса взглянул на него.
  — Вам это не понравится, — предупредил он.
  — Что же это? — нетерпеливо повторил молодой человек.
  Очень деликатно, так, чтобы не задеть английскую чувствительность, Пуаро воспользовался зубочисткой. Затем сказал:
  — Честно говоря, мне нужен… шантажист.
  — Шантажист?! — воскликнул Норман, не веря своим ушам, и уставился на Пуаро.
  — Вот именно. Шантажист! — Пуаро кивнул.
  — Но для чего?
  — Parbleu! Для шантажа.
  — Да, но я имею в виду — кого надо шантажировать? Почему? Зачем?
  — Почему? — переспросил Пуаро. — Это уж мое дело. А вот кого шантажировать… — Он помолчал, затем спокойно, по-деловому заговорил: — Сейчас я вам обрисую свой план. Вы напишете записку — то есть я напишу, а вы ее скопируете — графине Хорбари. В записке вы попросите о встрече. Во-первых, записку вы пометите словом «лично», во-вторых, напомните графине о себе как о человеке, который вместе с ней в «Прометее» при определенных обстоятельствах летел в Англию. Упомянете о некоторых деловых записях мадам Жизели, якобы попавших в ваши руки. Получите согласие на встречу. Пойдете и будете говорить то, что я сообщу вам в своих инструкциях. Вы запросите сейчас подумаем… десять тысяч фунтов!
  — Вы с ума сошли!
  — Вовсе нет, — сказал Пуаро. — Я, возможно, немного эксцентричен, но с ума сходить не собираюсь.
  — А если леди Хорбари пошлет за полицией? Я угожу в тюрьму!
  — Она не пошлет за полицией.
  — Вы не можете знать этого.
  — Mon cher, в сущности я знаю все.
  — Да, но послушайте, мсье Пуаро, это рискованное предприятие может погубить меня.
  — Та-та-та, леди не пошлет за полицией, уверяю вас.
  — Она может сказать мужу.
  — Она не скажет мужу.
  — Мне это не нравится.
  — Вам очень хочется потерять всех пациентов и окончательно погубить свою карьеру? — Пуаро добродушно улыбнулся Норману Гэйлю. — Вы испытываете естественное отвращение к шантажу, не так ли? Кроме того, у вас рыцарская натура. Но могу вас заверить, что леди Хорбари не достойна всех этих хороших чувств, она довольно-таки скверная личность!
  — Все равно, убийцей она не может быть! Джейн и я — мы сидели через проход от нее!
  — У вас слишком предвзятое мнение. Лично я желаю привести все в порядок; для того, чтобы это сделать, мне нужно точно знать.
  — Мне не по душе мысль шантажировать женщину.
  — Mon Dieu! Далось же вам это слово! Да не будет никакого шантажа. Вам всего-навсего нужно будет произвести некоторое впечатление. А после того, как будет подготовлена почва, на сцену выйду я.
  — Если вы засадите меня в тюрьму… — сказал Норман.
  — Нет, нет, нет, меня прекрасно знают в Скотланд-Ярде. Если что-либо случится, я возьму всю ответственность на себя. Но ничего не случится, уверяю вас, кроме того, что я предсказал.
  Норман, вздохнув, капитулировал.
  — Ладно. Согласен. Но мне это ничуть не нравится.
  — Хорошо. Вот вам текст, запишите. Берите карандаш.
  Пуаро медленно продиктовал.
  — Voila, — сказал он. — Позже я проинструктирую вас насчет того, что говорить… Мадмуазель Джейн, вы бываете в театре?
  — Да, довольно часто, — ответила Джейн.
  — Отлично. Смотрели вы, к примеру, пьесу «Down Under»?
  — Да, около месяца назад. Неплохая пьеса. Американская.
  — Помните, роль Гарри играл мистер Раймонд Барраклоу?
  — Да. Он был великолепен. Ужасно привлекательный!
  — Только это или он еще и хороший актер?
  — О, я думаю, он играет очень хорошо.
  — Я должен повидаться с ним, — сказал Пуаро. Джейн озадаченно глядела на него. Странным был этот маленький человечек, перескакивающий с темы на тему, как птица с ветки на ветку! Угадав ее мысли, Пуаро улыбнулся:
  — Вы не одобряете моих действий, мадмуазель? Или моих методов? Я следую своим курсом логично и последовательно. На вывод нельзя просто так наскочить. Нужно действовать методом исключения.
  — Действовать методом исключения? — переспросила Джейн. — Вы так и поступаете? — Она немного подумала. — Понимаю. Вы исключили мистера Клэнси…
  — Возможно, — сказал Пуаро.
  — Вы исключили нас; а теперь, наверное, собираетесь исключить леди Хорбари. О! — Она умолкла, пораженная неожиданной догадкой. — То упоминание о попытке убийства — это было испытание?
  — Вы торопитесь, мадмуазель. Да, но это лишь частично та цель, которую я преследую. Упоминая о попытке убийства, я наблюдаю за мистером Клэнси, наблюдаю за вами, наблюдаю за мистером Гэйлем — и хоть бы один из вас троих отреагировал на это! Ну, пусть бы моргнул! Впрочем, позвольте вам сказать, что невозмутимостью меня не обманешь. Убийца может быть готовым к любой, атаке, которую он предвидит. Но запись о попытке убийства я отыскал в маленькой записной книжечке мадам Жизели. О существовании этой записи ни одному из вас не могло быть известно. Так что, видите ли, я удовлетворен.
  — Какой же вы ужасный хитрец, мсье Пуаро, — сказала Джейн, вставая. — Я никак не пойму, зачем вы обо всем этом нам рассказываете!
  — Очень просто. Чтобы обо всем узнавать.
  — Мне кажется, вы идете кружным путем!
  — Есть один весьма простой способ все узнать.
  — Какой же?
  — Люди должны рассказывать обо всем сами.
  — А если они не пожелают? — Джейн рассмеялась.
  — О, почти каждый любит говорить о себе.
  — Пожалуй, вы правы, — согласилась Джейн.
  — Именно так знахари наживают себе богатство. Они уговаривают пациентов приходить к ним и для начала велят рассказывать о себе. Человек сидит и вспоминает, как вывалился из коляски, когда ему было два годика; как мама когда-то ела грущу и сок запачкал ее оранжевое платье; как, когда ему было полтора года, он тянул отца за бороду. Потом знахарь говорит ему, что отныне он больше не будет страдать бессонницей, и берет за визит две гинеи; и человек уходит, успокоенный; а возможно, и отправляется спать… И спит! Крепко, как дитя!
  — Как странно, — сказала Джейн.
  — Не так странно, как вам кажется. Все основано на естественной потребности человеческой натуры — потребности общения, потребности открываться и открывать. Вы сами, мадмуазель, разве не любите рассказывать о детстве?
  — О, в моем варианте это неприменимо. Я выросла в приюте для сирот…
  — О-о, мисс Джейн, тогда другое дело. Извините, прошу вас.
  — Я… мое детство… Мы все были сиротами из благотворительного заведения… Такие дети всегда выходят на улицу в алых чепчиках и одинаковых накидках-плащах. Но там, помню, было довольно весело.
  — Это было в Англии?
  — Нет, в Ирландии, вблизи Дублина.
  — Вы ирландка! Так вот почему у вас такие чудесные темные волосы и серо-голубые глаза с таким выражением…
  — …словно их потерли грязным пальцем… — весело подсказал Норман Гэйль.
  — Comment? Что вы хотите сказать?
  — Это поговорка об ирландских глазах: они такие, мол, будто их потерли грязным пальцем.
  — В самом деле! Не очень элегантное, но, простите, довольное меткое выражение. — Пуаро поклонился Джейн. — Эффект поразительный, мадмуазель.
  Джейн засмеялась, когда он встал:
  — Вы вскружите мне голову, мсье Пуаро. Доброй ночи и спасибо за ужин. Вам придется угостить меня еще раз, если Норман из-за вашего шантажа угодит в тюрьму!
  Норман нахмурился. Пуаро пожелал молодым людям доброй ночи.
  Придя домой, мсье Пуаро выдвинул ящик письменного бюро и достал список из одиннадцати имен. Против четырех из них он поставил галочки.
  — Кажется, я уже знаю, — пробормотал он. — Но нужна полная уверенность. Il faut continuer.
  Глава 17
  В Вэндсворсе
  Мистер Генри Митчелл как раз собирался приступить к ужину, состоявшему из сосиски с картофельным пюре, когда его пожелал видеть какой-то посетитель. К великому изумлению стюарда, посетителем оказался усатый джентльмен, один из пассажиров фатального «Прометея».
  Манеры мсье Эркюля Пуаро были чрезвычайно любезны и приятны. Он настоял, чтобы мистер Митчелл продолжал ужин, сказал элегантный комплимент миссис Митчелл, глядевшей на него с нескрываемым любопытством, принял приглашение сесть, заметил, что для этого времени года погода стоит необычайно теплая, а затем окольными путями подобрался к цели своего визита.
  — Боюсь, что Скотланд-Ярд не особенно подвигается в деле, — сказал он. Митчелл покачал головой.
  — Это удивительное дело, сэр, удивительное. Даже не представляю себе, как они там могут в этом разобраться. Еще бы, ведь никто в самолете ничего не видел, такое любого озадачит!
  — Ужасно беспокоюсь, как Генри выпутается! — вставила миссис Митчелл. — Не могу спать по ночам.
  Стюард откровенно признался:
  — Такое несчастье свалилось на мою голову, сэр, что мне страшно! В компании ужасно сердились. Скажу вам прямо, вначале я даже боялся, что потеряю работу!..
  — Генри, но разве они могли с тобой так поступить?! Это было бы жестоко и несправедливо…
  Жена Митчелла негодовала. Это была миловидная женщина с живыми темными глазами.
  — Не всегда жизнь справедлива. Рут. Все обошлось много лучше, чем я думал. Они освободили меня от ответственности. Но все же происшествие на меня сильно подействовало, понимаете, сэр? Ведь я старший стюард, сэр.
  — Понимаю ваши чувства, — сказал Пуаро с симпатией. — Уверяю вас, вы очень добросовестны. Все случилось не по вашей вине.
  — Вот и я так говорю, сэр, — вставила миссис Митчелл.
  Генри покачал головой:
  — Я должен был раньше сообразить, что леди мертва. Если бы я попытался разбудить ее сразу, когда разносил счета…
  — Ничего бы не изменилось. Смерть, полагают, наступила мгновенно.
  — Он так волнуется, — сказала миссис Митчелл. — Я советую ему не расстраиваться. Кто знает, какие у иностранцев причины, чтобы убивать друг друга? По-моему, это всего лишь грязный трюк, умышленно проделанный французами в британском самолете. — Она закончила сентенцию негодующим патриотический фырканьем.
  Митчелл снова озадаченно покачал головой.
  — Это угнетающе действует на меня. Каждый раз, когда я иду на дежурство, я волнуюсь А тут еще джентльмены из Скотланд-Ярда снова и снова спрашивают, не случалось ли чего-нибудь необычного или неожиданного во время рейса. Появляется чувство, будто я непременно должен был забыть о чем-то! Но я-то знаю, что ничего не забыл. Рейс, когда это случилось, был самым что ни на есть заурядным.
  — Трубки, дротики… Я лично называю все это язычеством! — сказала миссис Митчелл.
  — Вы правы, — согласился Пуаро, обернувшись к миссис с таким видом, словно он поражен ее замечанием. — Преступление совершено не по-английски. — Он помолчал. — А знаете, миссис Митчелл, я почти безошибочно могу отгадать, из какой части Англии вы родом.
  — Из Дорсета, сэр, недалеко от Бридпорта. Это моя родина.
  — Вот именно, — согласился Пуаро. — Чудесная часть света.
  — Да, Лондон ничто в сравнении с Дорсетом. Наша семья в Дорсете проживает вот уже более двух веков, и во мне, можно сказать, течет чистая дорсетская кровь.
  — В самом деле? — Пуаро снова повернулся к стюарду: — Я бы хотел кое о чем спросить вас…
  Брови Митчелла сошлись:
  — Я уже рассказал вам все, что знаю, сэр.
  — Да, да, разумеется, но это сущий пустяк. Мне только хотелось бы узнать у вас, не был ли столик мадам, я имею в виду столик мадам Жизели, не был ли он в беспорядке? Ложки, вилки, солонка или еще что-нибудь в этом же роде?
  Стюард покачал головой:
  — Ничего этого на столике не было. Все было убрано, за исключением кофейных чашек. Я ничего необычного не заметил. Хотя я бы, пожалуй, и не обратил внимания, даже если б что-то было не так. Я был слишком взволнован. Но полицейские увидели бы, сэр, ведь они осмотрели весь самолет.
  — Ну что ж, ладно, — согласился Пуаро и добавил: — да это и неважно. Мне хотелось бы еще переговорить с вашим коллегой — Дэвисом.
  — Он на раннем рейсе, в 8.45, сэр.
  — Происшествие очень расстроило его?
  — О сэр, ведь он молодой парень. По-моему, он здорово всем этим забавляется. Сейчас из-за этого убийства повсюду возбуждение, и ему ставят выпивку и хотят послушать обо всем.
  — Нет ли у него юной леди? — спросил Пуаро. — Несомненно, то, что он имеет какое-то отношение к убийству, будет очень волновать ее.
  — Он ухаживает за дочкой старого Джонсона из «Короны и Шипов», — сказала миссис Митчелл. — Она разумная девушка и не одобряет причастности Дэвиса к делу об убийстве.
  — Очень обоснованная точка зрения, — заметил Пуаро, вставая. — Благодарю вас мистер Митчелл, и вас, миссис Митчелл, и прошу вас не расстраиваться, мой друг. Когда он ушел, Митчелл сказал.
  — Тупицы присяжные на дознании думали, что это он натворил, а по-моему, он сам из секретной службы.
  Пуаро необходимо было теперь переговорить со вторым стюардом, Дэвисом.
  Через некоторое время в баре «Корона и Шипы» Пуаро задал Дэвису тот же вопрос, что и Митчеллу.
  — На столике не было беспорядка, сэр. Вы имеете в виду что-нибудь опрокинутое?
  — Я имею в виду, что, может, там чего-нибудь недоставало или, может быть, было что-то такое, чего обычно не бывает на столике…
  Дэвис мгновение подумал, затем медленно сказал:
  — Такое что-то, пожалуй, было, я это заметил, когда уносил посуду; но я не думаю, что это именно то, о чем вы спрашиваете. Просто у мертвой леди были две кофейные ложечки на блюдце. Так иногда в спешке случается. Я заметил это только потому, что есть примета: говорят, будто две ложки на тарелке — примета… они означают свадьбу.
  — А на каком-то из других столиков совсем не было ложки?
  — Нет, сэр, такого я не заметил. Митчелл или я, должно быть, разносили чашки и блюдца по этой стороне, а потом кто-то из нас, в спешке не заметив, положил вторую ложку. Да вот всего неделю назад я сам положил на стол два набора ножей и вилок. Это даже лучше, чем вовсе не положить! Тогда приходится бросать все и срочно бежать за ножом или еще за чем-нибудь…
  Пуаро задал еще один вопрос — вроде бы шутливый:
  — Что вы думаете о французских девушках, Дэвис?
  — Для меня и английские хороши, сэр.
  И Дэвис добродушно улыбнулся полненькой белокурой девушке за стойкой.
  Глава 18
  На улице Королевы Виктории
  Мистер Джеймс Райдер удивился, когда ему принесли карточку с именем мсье Эркюля Пуаро. Имя казалось ему знакомым, но он не мог вспомнить почему.
  Затем он сказал себе: «Ох, да это же тот самый!» — и велел клерку ввести посетителя.
  Мсье Эркюль Пуаро выглядел весьма изящно. С тростью в руке, с белой гвоздикой в петлице.
  — Простите меня за беспокойство, — сказал Пуаро. — Я по делу об убийстве мадам Жизели.
  — Да? — удивился мистер Райдер. — Ну, так что же? Присаживайтесь. Хотите сигару?
  — Благодарю вас. Я всегда курю свои собственные сигареты. Хотите попробовать?
  Райдер с подозрением взглянул на миниатюрные сигареты Пуаро:
  — Нет, предпочитаю свою, если не возражаете. Такую, как ваши, и проглотить можно по ошибке. — Он искренне рассмеялся. — Инспектор был здесь несколько дней назад, — мистер Райдер щелкнул зажигалкой. — Проныры — вот кто такие эти ребята. Не могут не вмешаться в чужие дела.
  — Полагаю, они нуждались в информации? — мягко спросил Пуаро.
  — Но они не должны быть такими назойливыми, — с обидой произнес мистер Райдер. — Следует подумать о чувствах и деловой репутации человека.
  — Возможно, вы несколько более чувствительны, чем полагалось бы.
  — Я в весьма щекотливом положении, — признался мистер Райдер. — В весьма щекотливом! Сидеть там, где я, — как раз впереди нее — уже само по себе подозрительно! И попросту я ничем не могу помочь следствию по этой причине: я ничего не видел! Если б я знал, что собираются убить женщину, я вообще не полетел бы этим рейсом! Скорее всего, я именно так и поступил бы!.. Меня, признаюсь вам, буквально извели! И почему именно меня? Почему они не надоедают этому доктору Хаббарду, или как его там — Брайанту? Врачи как раз такой народ, который может держать у себя всякие отравы. А у меня откуда быть змеиному яду? Я вас спрашиваю: откуда?
  — Но нет худа без добра, — сказал, улыбаясь, Пуаро.
  — Ах, да, есть во всем этом и хорошая сторона. Я еще не сказал вам, что выручил кругленькую сумму. Свидетель представляет для прессы определенный интерес. И хотя в газетах больше всего было репортерских фантазий, они опирались на мои свидетельства…
  — Интересно, — сказал Пуаро, — как преступление влияет на жизнь людей, совершенно к нему непричастных. Возьмите, к примеру, себя: вы получаете неожиданную сумму, возможно, очень желанную в данный момент.
  — Деньги всегда желанны, — согласился мистер Райдер, исподлобья сердито взглянув на Пуаро.
  — Иногда нужда в них крайне обязывает. По этой же причине люди присваивают и растрачивают чужие деньги, вступают в мошеннические сделки… — тут Пуаро развел руками: — Возникают всевозможные сложности.
  — Пустое, не станем об этом печалиться, — отмахнулся мистер Райдер. — Не возражаю. Зачем останавливаться на темной стороне?
  — Деньги пригодились, ведь вам не удалось в свое время получить заем в Париже…
  — Как, черт возьми, вы об этом узнали? — гневно вскричал мистер Райдер.
  Эркюль Пуаро улыбнулся:
  — Во всяком случае, это правда.
  — Довольно верно, но я вовсе не желаю, чтобы это стало достоянием гласности.
  — Я буду само благоразумие, уверяю вас.
  — Странно, — задумался мистер Райдер, — как порою из-за ничтожной суммы можно попасть в беду. Оказавшись в критическом положении, человек стремится! раздобыть хоть немного денег, не то он полетит к чертям вместе со своей кредитоспособностью! Да, дьявольски чудовищно. Деньги странная вещь. Кредит — тоже вещь не менее странная. И, коль на то пошло, то и жизнь — странная штука! Между прочим, вы по этому поводу и хотели меня видеть?
  — Это деликатный вопрос. Я слышал — в силу своей профессии, понимаете ли, — что, несмотря на ваши решительные отрицания, у вас все-таки были кое-какие дела с Жизелью.
  — Кто сказал? Это ложь, отвратительная ложь! Я никогда не видел этой женщины! Это гнуснейшая клевета!
  Пуаро задумчиво посмотрел на него, покачал головой.
  — Ах, — вздохнул он. — Нужно будет проверить. Выть может, допущена какая-то ошибка.
  — Нет, подумать только! Вздумали уличить меня в связях со всякими ростовщиками! Светские дамы с карточными долгами — вот это по их части!..
  Пуаро встал:
  — Прошу извинить, если меня дезинформировали. — Он остановился у двери: — Между прочим, почему вы назвали доктора Брайанта доктором Хаббардом?
  — Будь я проклят, если знаю. Просто… Ах да, наверное, из-за его флейты. Помните детские стишки? Про собаку Старой Матушки Хаббард? «А когда она вернулась, он играл на флейте». Странно, как можно путать имена!..
  — Ах да, флейта… Психологически ваша обмолвка весьма для меня любопытна… Психологически!..
  Мистер Райдер фыркнул при слове «психологически». Оно в его понятии соотносилось с тем, что он называл «дурацкими измышлениями психоанализа». И он с подозрением проводил Пуаро долгим взглядом.
  Глава 19
  Визит мистера Робинсона
  Графиня Хорбари сидела перед туалетным столиком в своей спальне в доме № 315, Гросвенор-сквер. Перед нею разложены были золоченые массажные щетки, флаконы и коробочки, баночки с кремом для лица и с пудрой — словом, все предметы, необходимые для утонченной косметической живописи. Но посреди всего этого роскошного изобилия леди Хорбари сидела с пересохшими губами и неприличествующими ее облику пятнами нерастертых румян на щеках. В четвертый раз она перечитывала письмо:
  «ГРАФИНЕ ХОРБАРИ КАСАТЕЛЬНО ПОКОЙНОЙ МАДАМ ЖИЗЕЛИ.
  МИЛОСТИВАЯ ГОСУДАРЫНЯ, Я ЯВЛЯЮСЬ ВЛАДЕЛЬЦЕМ ОПРЕДЕЛЕННЫХ ДОКУМЕНТОВ, ранее принадлежавших покойной. Если вы или мистер Раймонд Барраклоу заинтересованы в деле, я буду вынужден просить Вас о встрече для обсуждения вопроса.
  Или, возможно, Вы предпочтете, чтобы я обратился к Вашему супругу?
  Искренне Ваш Джон Робинсон».
  Глупо перечитывать одно и то же снова и снова… Но ведь слова в зависимости от отношения к ним могут менять значение. Она взяла конверт, вернее, два конверта: первый с подписью «Лично», второй — со словами «Лично и совершенно секретно».
  «Лично и совершенно секретно»… Какое бесстыдство!
  Старая лгунья француженка клялась «всеми мерами оберегать репутацию своих клиентов в случае своей неожиданной смерти»…
  К черту ее!.. Адская, бессмысленная жизнь…
  «Боже мой, нервы, — подумала Сисели. — Нехорошо… Неладно…»
  Дрожащая рука потянулась к флакону с золотой пробкой…
  Так. Теперь она может думать! Что делать? Встретиться, конечно.
  Хотя где же ей добыть денег? Может, повезет на Карлос-стрит?
  Но подумать об этом будет время и позже. Надо встретиться с этим Робинсоном, выяснить, что же ему известно.
  Она подошла к письменному столу и быстро набросала крупным, несформировавшимся почерком:
  «ГРАФИНЯ ХОРБАРИ СВИДЕТЕЛЬСТВУЕТ СВОЕ ПОЧТЕНИЕ МИСТЕРУ ДЖОНУ РОБИНСОНУ И СОГЛАСНА ПРИНЯТЬ ЕГО, ЕСЛИ ОН ЖЕЛАЕТ, ЗАВТРА УТРОМ В ОДИННАДЦАТЬ ЧАСОВ»…
  — Годится? — спросил Норман. Он слегка покраснел под пристальным взглядом Пуаро.
  — Давайте прямо называть вещи своими именами! — сказал Пуаро. — Что еще за комедию вы вздумали тут разыгрывать?
  Норман Гэйль покраснел еще больше.
  — Вы говорили, небольшой маскировки достаточно, — пробормотал он.
  Пуаро вздохнул, затем взял молодого человека под локоть и подвел к зеркалу.
  — Взгляните на себя, — сказал он. — Вот все, о чем я прошу: взгляните на себя! Как вы думаете, кто вы? Санта Клаус, наряженный. Чтобы развлекать ребятишек? Согласен, ваша борода не белая; нет, она черная подходящий цвет для злодеев. Но зато какая борода! Ведь она небо уморит! Дурацкая борода, друг мой! И к тому же прикреплена самым неумелым и неловким образом! Теперь ваши брови. У вас что, пристрастие к фальшивым волосам? Резиновым духом тянет за несколько ярдов! А если вы воображаете, что никто не сообразит, что у вас поверх зуба наклеен кусок лейкопластыря, то вы заблуждаетесь! Друг мой, это не по вашей части, решительно не по вашей, играть какую бы то ни было роль!..
  — Но я довольно много играл в любительских спектаклях… — задохнувшись, сказал Норман Гэйль.
  — С трудом можно поверить. Во всяком случае, полагаю, там вам не позволяли самому гримироваться. Даже при огнях рампы ваша внешность была бы исключительно неубедительной. А на Гросвенор-сквер, да еще при дневном свете!.. Нет, mon ami, — сказал Пуаро. — Вы не комедиант. Я хочу, чтобы, глядя на вас, леди пугалась, а не помирала со смеху. Я вижу, что оскорбляю вас, говоря так. Очень сожалею, но в данном случае поможет только правда. Возьмите вот это и вот это… — Пуаро пододвинул Норману баночку с краской. — Идите в ванную, и пора кончать дурачиться.
  Подавленный, Норман Гэйль повиновался. Когда через четверть часа он появился, раскрашенный яркой краской кирпичного цвета, Пуаро одобрительно кивнул:
  — Tres bien. Фарс окончен. Начинаются серьезные дела. Разрешаю вам обзавестись небольшими усиками. Но, с вашего позволения, я прикреплю их сам. Вот так. Теперь расчешем волосы на пробор — вот так. Вполне достаточно. А сейчас я проверю, как вы знаете свою роль.
  Он внимательно прослушал, затем кивнул:
  — Хорошо. En avant, удачи вам!
  — Буду надеяться. Но очень похоже на то, что я встречу там разъяренного супруга и парочку полисменов…
  …На Гросвенор-сквер Гэйля проводили в небольшую комнату на первом этаже. Через одну-две минуты в комнату вошла леди Хорбари.
  Норман взял себя в руки. Он не должен, положительно не должен показать, что он новичок в подобного рода делах.
  — Мистер Робинсон? — спросила Сисели.
  — К вашим услугам, — ответил Норман и поклонился. «Вот черт, совсем как дежурный администратор в магазине тканей», — подумал он с отвращением.
  — Я получила ваше письмо, — сказала Сисели. Норман встряхнулся. «Старый глупец, — сказал он себе, — докажи, что ты умеешь играть!» Вслух он сказал довольно нагло:
  — Вот именно. Ну, так как же, леди Хорбари? Нужно ли мне вдаваться в детали? Все знают, леди, каким приятным может быть, скажем, проведенный у моря конец недели. Но мужья редко с этим соглашаются. Полагаю, вы, леди Хорбари, догадываетесь, в чем именно заключаются улики? Чудесная женщина старуха Жизель! Постоянно была при деньгах! А улики против вас, леди, первоклассные; в гостинице, например. Теперь вопрос о том, кому все это больше нужно: вам или лорду Хорбари! Вот в чем вопрос. Я продавец.
  Голос Нормана становился все грубее по мере того, как он входил в роль мистера Робинсона.
  — Будете ли вы покупателем? Вот в чем вопрос.
  — Как вы заполучили эти… улики?
  — Неважно, леди Хорбари, это не относится к делу. Главное, что я добыл их.
  — Я не верю вам. Покажите их мне.
  — Ну уж нет! — Норман с хитрой миной покачал головой. — Я с собой ничего не принес. Я не такой уж неопытный. Вот если мы договоримся тогда другое дело. Я вам покажу их, прежде чем получу деньги! Честь по чести. Десять тысяч. Лучше фунтов, а не долларов.
  — Невозможно. Я никогда не смогу раздобыть подобной суммы!
  — Вы сможете сотворить что угодно, даже чудо, если пожелаете. За драгоценности вы уже не выручите того, что они стоили, но жемчуга остаются жемчугами. Послушайте, я сделаю леди уступку: восемь тысяч. Это мое последнее слово. И два дня на обдумывание.
  — Говорю вам, я не смогу достать таких денег.
  — Что ж, наверное, только лорд Хорбари знает, что из этого может получиться! Я уверен, что буду прав, если скажу, что разведенной жене не полагается содержание, а мистер Барраклоу, хотя он и многообещающий актер, пока что денег лопатой не загребает. Итак, обдумайте все. Помните, что я сказал. Я говорю всерьез. — Гэйль помолчал, затем добавил: — Я точно так же говорю всерьез, как говорила мадам Жизель… — Затем быстро, прежде чем окончательно растерявшаяся женщина успела ответить, покинул комнату.
  — Уф! — вздохнул, переведя дух, Норман. Он вышел на улицу и вытер взмокший лоб. — Слава богу, с этим покончено.
  Ровно через час дворецкий подал леди Хорбари визитную карточку:
  «Мсье Эркюль Пуаро».
  Она в гневе швырнула карточку на пол:
  — Кто это еще? Я не могу принять его!
  — Он сказал, миледи, что он здесь по просьбе мистера Раймонда Барраклоу.
  — А-а! — Она помолчала. — Хорошо, пусть войдет!..
  Щегольски разодетый Пуаро вошел и поклонился. Дворецкий закрыл дверь.
  Сисели шагнула вперед:
  — Мистер Барраклоу прислал вас?..
  — Сядьте, мадам. — Тон Пуаро был мягкий, но достаточно настойчивый.
  Сисели повиновалась. Пуаро занял место на стуле, рядом с ней.
  Манеры его были отечески нежны, успокаивающие.
  — Мадам, умоляю, смотрите на меня как на друга. Я хочу дать вам совет. Я знаю, вы в серьезной беде.
  Она слабо пробормотала:
  — Я не…
  — Ecoutez, мадам, я не собираюсь выведывать у вас ваши секреты. Это не нужно. Я их все знаю. В том, чтобы знать, — сущность хорошего детектива.
  — Детектива? — ее глаза расширились. — О! Помню… Вы были в самолете… Это вы?..
  — Совершенно верно, это был я. А теперь, мадам, перейдем к делу. Как я только что сказал, я не настаиваю, чтоб вы мне доверялись. Вы ничего не будете мне рассказывать. Я буду рассказывать вам. Сегодня утром, около часа назад, у вас был посетитель. Он… кажется, его имя Браун?..
  — Робинсон, — шепотом поправила Сисели.
  — Все равно: Браун, Смит, Робинсон-этими именами он пользуется поочередно. Робинсон приходил шантажировать вас, мадам. Этот человек обладает определенными доказательствами… э-э… одного вашего неблагоразумного поступка. Улики эти принадлежали в свое время мадам Жизели. Теперь они попали в руки к этому человеку. Он предлагает вам откупиться от него, очевидно, за шесть-семь тысяч фунтов?
  — Восемь.
  — Значит, за восемь. А вы, мадам, не находите, что достать такую сумму в короткий срок затруднительно?
  — Я не могу этого сделать!.. Просто не могу!.. Я уже вся в долгах. Не знаю, как мне поступить…
  — Успокойтесь, мадам. Я пришел, чтобы помочь вам. Ведь я Эркюль Пуаро. Не бойтесь, положитесь на меня, я рассчитаюсь с этим мистером Робинсоном.
  — Да, — резко сказала Сисели. — А сколько вы захотите?
  Эркюль Пуаро поклонился:
  — Я хотел бы иметь фотографию прекрасной леди, фотографию с автографом… Поверьте Эркюлю Пуаро. Мадам, мне нужна правда, только правда, ни о чем не надо умалчивать, иначе моя инициатива будет связана. Торжественно клянусь вам, что вы никогда в жизни больше не услышите о мистере Робинсоне!
  — Хорошо, — утирая слезы, сказала Сисели. — Я расскажу вам все.
  — Отлично. Итак, вы занимали деньги у Жизели? — Леди Хорбари кивнула. — Когда это было? Я хочу сказать, когда это началось?
  — Восемнадцать месяцев назад. Я была в затруднительном положении. Я играла. Мне ужасно не везло.
  — А она ссужала вам столько, сколько вам было необходимо?
  — Сперва нет. Только небольшие суммы.
  — Кто вас направил к ней?
  — Раймонд-мистер Барраклоу. Он сказал мне, что она одалживает деньги светским женщинам.
  — Впоследствии она стала больше доверять вам?
  — Да. Давала мне столько, сколько я хотела. По временам казалось, что это какое-то чудо.
  — Особое чудо мадам Жизели, — сухо уточнил Пуаро. — Это еще до того, как вы и мистер Барраклоу стали… э-э… друзьями?
  — Да.
  — Но вы опасались, как бы обо всем этом не узнал ваш супруг?
  Сисели зло закричала:
  — Стивен педант, формалист! Он устал от меня! Он мечтает жениться на другой… Он тотчас ухватится за мысль о разводе!
  — А вы не хотите развода?
  — Нет. Я… я…
  — Вам понравилось ваше нынешнее независимое положение, а кроме того, вы наслаждаетесь обильным доходом. Совершенно справедливо. Les femmes, разумеется, должны следить за собой. Но продолжим. Вставал перед вами вопрос выплаты долга?
  — Да, а я… я не могла выплачивать. Тогда мерзкая старуха разозлилась. Она знала обо мне и Раймонде. Она раздобыла адреса, даты… не знаю даже, что еще.
  — У нее были свои методы, — сухо сказал Пуаро. — И она, вероятнее всего, угрожала в случае неуплаты долгов передать все это лорду Хорбари? Так что для вас ее смерть оказалась… благом?
  Сисели искренне ответила:
  — Это все показалось мне чудом.
  — Да, в самом деле. Но ведь все это заставило вас немного понервничать? Ведь в конце концов, мадам, у вас единственной в самолете были причины желать ее смерти.
  Сисели резко перевела дыхание:
  — Я знаю. Это было невыносимо. Я находилась в ужасном состоянии.
  — Особенно после того, как вечером, в Париже, накануне ее отъезда, вы посетили ее и устроили сцену.
  — Старая ведьма! Она не уступала ни на йоту! Казалось, она забавляется! О, какая же это была скотина! Я ушла оттуда совершенно измотанная.
  — А на дознании вы сказали, что никогда прежде ее не видели?
  — Ну что же еще я могла сказать?
  Пуаро задумчиво поглядел на нее.
  — Вы, мадам, больше ничего не могли сказать.
  — Это ужасно! Ложь, ложь, ложь! Этот отвратительный инспектор снова и снова приходил и пытался заставить меня проговориться! Донимал вопросами. Но я считала, что я в безопасности и только наблюдала за его попытками. Ведь он ничего не знал. А потом, — продолжала Сисели, — я почувствовала, что если что-то должно всплыть, то уж всплывет все сразу! Я была в относительной безопасности до того, как вчера получила это ужасное письмо.
  — И все это время вы за себя не боялись? Ни разоблачения, ни ареста за убийство…
  Краска сбежала со щек Сисели:
  — Убийство?… Но я не… О! Не верьте этому! Я не убивала ее! Нет… Вы должны верить мне, должны! Я не вставала с места, я…
  Внезапно Сисели замолчала. Ее красивые голубые глаза с мольбой глядели на Пуаро.
  — Я верю вам, мадам, верю по двум причинам. Во-первых, потому, что вы женщина. А во-вторых — была оса. Но вам это ни о чем не говорит. Тогда за дело. Я разделаюсь с этим вашим мистером Робинсоном. Даю вам слово, вы о нем никогда больше не услышите и не увидите его. Уж я с ним расправлюсь! Но сперва я приступлю к выполнению своих обязанностей и должен буду задать вам два вопроса. Был ли мистер Барраклоу в Париже накануне дня убийства?
  — Да. Мы обедали вместе. Но он счел за лучшее, если к старухе я отправлюсь одна.
  — Ах, вот как! И еще один вопрос, мадам: ваше сценическое имя, до того как вы вышли замуж, было Сисели Бланд. Это ваше настоящее имя?
  — Нет, мое настоящее имя Марта Джебб. А другое…
  — А другое больше подходит для профессии. А где вы родились?
  — В Донкастере. Но зачем это вам?..
  — Простое любопытство. А теперь, леди Хорбари, позвольте мне дать вам совет: почему бы вам не уладить ссору с мужем и благоразумно развестись?
  — И позволить ему жениться на той женщине?
  — Совершенно верно. У вас великодушное сердце, мадам; а кроме того, вы будете в безопасности, а ваш муж будет выплачивать вам содержание.
  — Очень мизерное!
  — Eh bien, но вы будете свободны и сможете выйти хоть за миллиардера!
  — Их теперь нет…
  — Ах, не верьте этому, мадам. Человек, у которого есть три миллиона, теперь, впрочем, может быть, два — еще существует.
  Сисели невольно рассмеялась.
  — Вы говорите так убедительно, мсье Пуаро. А вы и в самом деле уверены, что этот отвратительный тип никогда больше не станет меня преследовать?
  — Слово Эркюля Пуаро! — с торжественным поклоном как истинный джентльмен провозгласил мсье Пуаро.
  Глава 20
  На Хэрли-стрит
  Инспектор Джепп торопливо шагал по Хэрли-стрит, затем, заглянув в бумажку, остановился возле чьей-то двери и позвонил. Дверь открылась. Он спросил доктора Брайанта.
  — Вы на прием, сэр?
  — Нет, я сейчас напишу несколько слов.
  Он написал на визитной карточке:
  «БУДУ ВЕСЬМА ОБЯЗАН, ЕСЛИ ВЫ СМОЖЕТЕ СЕЙЧАС УДЕЛИТЬ МНЕ НЕСКОЛЬКО МИНУТ. Я НЕ ЗАДЕРЖУ ВАС НАДОЛГО».
  Вложив карточку в конверт, он отдал ее дворецкому. Джеппа провели в приемную там уже сидели две женщины и мужчина. Джепп опустился в кресло и раскрыл старый номер «Панча». Вскоре снова появился дворецкий и вполголоса проговорил:
  — Если вам угодно немного подождать, сэр, то доктор сможет повидаться с вами; он очень занят сегодня.
  Джепп кивнул. Он ничего не имел против того, чтобы подождать; наоборот — он даже приветствовал это. Женщины начали болтать. Они были высокого мнения о достоинствах доктора Брайанта. Пришли еще несколько пациентов. Доктор Брайант, очевидно, преуспевал.
  «Здорово делает деньги, — думал Джепп. — Не похоже, чтобы он брал в долг; но, разумеется, не исключено, что он мог занимать под проценты когда-то давно. Как бы то ни было, практика у него отличная; из-за скандала он мог бы обанкротиться. Поэтому-то и плохо быть врачом…»
  Через четверть часа дворецкий пригласил:
  — Пожалуйте, сэр. Доктор может принять вас. Джепп прошел во врачебный кабинет Брайанта — комнату с большим окном, находившуюся в глубине дома.
  Доктор сидел у рабочего стола. Он встал и пожал руку детективу. На его лице с приятными чертами лежала печать усталости, но он не казался ни взволнованным, ни смущенным визитом инспектора.
  — Чем могу быть полезен, инспектор? — спросил, снова усаживаясь, доктор и жестом предложил Джеппу занять стул напротив.
  — Прежде всего я должен извиниться, что отвлекаю вас в приемные часы, но я не надолго, сэр.
  — Ладно. Вы, полагаю, пришли по поводу смерти в самолете?
  — Совершенно верно, сэр. Я пришел задать вам несколько вопросов. Не могу раскусить задачки со змеиным ядом.
  — Я не токсиколог, как вам известно, — сказал доктор Брайант, улыбнувшись. — Это не по моей части. У вас же есть Уинтерспун.
  — Да, но видите ли, доктор, Уинтерспун — эксперт. А знаете, что такое эксперты? Они изъясняются так, что обычному человеку их не понять. Но насколько я все-таки понял, у этого дела есть медицинская сторона. Правда ли, что змеиный яд вводят иногда при эпилепсии?
  — Я не специалист по эпилепсии, — ответил доктор Брайант. — Но знаю, что инъекции яда кобры при лечении эпилепсии давали в отдельных случаях отличные результаты. Но, я уже сказал, это не по моей части.
  — Знаю, знаю. Важно вот что: я почувствовал, что вы этим делом заинтересовались, к тому же вы лично были в самолете. Вот я и решил, что у вас теперь могут появиться кое-какие мысли, полезные для меня. Много ли толку от того, что я обращусь к эксперту, если я не имею понятия, о чем мне следует его расспрашивать!
  Доктор Брайант улыбнулся.
  — В ваших словах есть доля правды, инспектор. На земле нет, наверное, человека, который остался бы совершенно равнодушным, столкнувшись с убийством… Я заинтересован, да. Я довольно много размышлял, строил разные версии, предположения. Это дело занимает меня; все в нем весьма необычно… Поразителен самый способ совершения убийства! Но, я полагаю, возможен лишь один шанс из сотни, что убийцу никто не видел. Должно быть, это был человек, безрассудно пренебрегший опасностью! Да и выбор яда поистине удивителен! Каким образом мог убийца достать этот яд? Где? По-видимому, едва ли найдется один человек из тысячи, слышавший о существовании древесной змеи! И еще меньше найдется таких, что смогли бы раздобыть яд этой змеи. Я врач, сэр, но сомневаюсь, что когда-нибудь смог бы достать его. У меня есть друг, занимающийся научными исследованиями в тропиках. В его лаборатории много образцов сухих змеиных ядов. Кобры, например. Но я не помню, чтобы там был яд древесной змеи.
  — Вы, наверное, сможете помочь мне… — Джепп вытащил из кармана листок бумаги и вручил его доктору. — Уинтерспун записал здесь несколько имен и сказал, что я могу получить информацию у этих лиц. Вы не знакомы с кем-либо из этих людей?
  — Я немного знаю профессора Кеннеди. Гейдлера я знаю хорошо; сошлитесь на меня, и он сделает для вас все, что сможет. С Кармайклом я лично не знаком, он из Эдинбурга, но полагаю, что и он будет вам полезен.
  — Благодарю вас, сэр, очень вам обязан. Не смею вас больше задерживать!
  Выйдя на Хэрли-стрит, Джепп довольно ухмыльнулся.
  «Только такт! — сказал он себе. — Такт способен сделать все! Жаль, что он никогда не узнает, каков я на самом деле!.. Что ж, ничего не поделаешь…»
  Глава 21
  Три ключа
  Когда Джепп возвратился в Скотланд-Ярд, ему доложили, что его ожидает мсье Эркюль Пуаро. Джепп сердечно приветствовал друга.
  — Ну, мсье Пуаро, что вас ко мне привело? Новости есть?
  — Я сам пришел к вам за новостями, мой добрый Джепп.
  — Что-то на вас не похоже. Ну, а новостей не так уж много. Парижский антиквар опознал трубку. Фурнье из Парижа житья мне не дает со своим moment psychologique. Я допрашивал стюардов пока не посинел, а они упираются на том, что не было никакого moment psychologique. Ничего особенно в рейсе не случилось.
  — Это могло произойти в то время, когда оба были в переднем салоне.
  — Я и всех пассажиров расспрашивал. Не могут же все дружно лгать!
  — В одном деле, которое я когда-то расследовал, случилось и такое.
  — Так то в вашем деле! Честно говоря, мсье Пуаро, я не очень везуч. Чем больше я стараюсь, тем хуже у меня получается. Шеф поглядывает на меня с прохладцей. Но что я могу сделать? К счастью, это дело наполовину иностранное. Мы можем свалить все на французов, а в Париже скажут, что преступление совершил англичанин, вот и все!
  — А вы считаете, что преступник-француз?
  — По правде говоря, нет. Как погляжу, этот археолог — несчастная мелкая рыбешка. Вечно копается в земле и городит всякую чушь насчет того, что было сто тысяч лет назад! А вот откуда он все это знает, хотел бы я вас спросить. И кто ему станет перечить? Говорит, будто какой-то гнилой низке бус пять тысяч триста двадцать два года, — а кто осмелится сказать, что нет? Они все такие лгуны (хотя на вид вроде бы и порядочные), но безобидные. У меня был когда-то приятель-археолог; помню, его укусил какой-то скорпион, и он был в ужасном состоянии; так вот, он был славный парень, но беспомощный, как младенец. Нет, между нами говоря, ни на мгновение я не поверил бы, что это натворили археологи! Это, разумеется, скорее всего Клэнси! Он какой-то чудак. Ходит, бормочет. Что-то у него на уме.
  — Может, сюжет новой книжки?
  — Может, так, а может, и нет. Я не могу пока найти мотивов. Я до сих пор уверен, что CL 52 в черной книжечке — это леди Хорбари; но я ничего не могу из нее вытрясти. Скажу вам, она довольно-таки неподатлива.
  Пуаро про себя улыбнулся. Джепп продолжал:
  — Стюарды — что ж, я не нахожу никаких связей с Жизелью.
  — Доктор Брайант?
  — Полагаю, что здесь тоже кое-что может быть. Ходят слухи о нем и одной его пациентке. Красивая женщина, у которой гадкий муж; говорят, она принимает наркотики. Если доктор не будет осторожен, его вычеркнут из списков медицинского консилиума. Все как раз подходит к RT 362, и я нашел тот хитрый способ, каким он мог достать яд. Я ходил к нему, и он легко проболтался. Только одно подозрительно: нет фактов. Факты в этом деле не так уж легко заполучить. Райдер, кажется, честный и не увиливает: рассказал, что ездил в Париж, чтобы сделать заем, но не смог его получить, дал имена и адреса — все проверено. Я узнал, что фирма его едва не прогорела неделю или две назад, но, кажется, они выпутались. Теперь у них очередное невезение…
  Словом, тут все весьма неудовлетворительно. Да и вообще всюду какая-то путаница.
  — Ничего похожего на путаницу; неясность да, но путаница может существовать лишь в беспорядочном мозгу.
  — Выбирайте любое объяснение, какое вам нравится. Результат один и тот же. Фурнье тоже в тупике. А вы уже, наверное, все выяснили, только не рассказываете!
  — Вы меня не дразните. Я еще не все выяснил. Я раскапываю все методично и последовательно, но до конца мне еще далеко.
  — Не могу не радоваться, слыша такое. Но расскажите о ваших расследованиях.
  — Я набросал небольшую таблицу. — Пуаро вынул из кармана лист бумаги. — Моя мысль такова: убийство-это акт, который должен привести к определенным результатам.
  — Прошу вас, говорите медленно. Ваш акцент…
  — Хорошо, хорошо. Итак, все это весьма просто. Скажем, вам нужны деньги — вы получите их после смерти своей тетушки. Вы устраиваете спектакль, то есть убиваете тетушку, и вот вам результат получаете наследство!
  — Хотел бы я заполучить такую тетушку, — вздохнул Джепп. — Но, кажется, я понял вашу мысль. Вы имеете в виду мотив?
  — Я предпочитаю собственные методы. Акт свершился — это убийство. Каковы же его последствия? Сопоставляя различные результаты, можем получить ответ на нашу головоломку. Последствия одного и того же события могут быть самыми различными: ведь оно влияет на судьбы многих людей. Eh bien, сегодня, три недели спустя после совершения преступления, его отзвуки в одиннадцати вариантах.
  Мсье Пуаро развернул бумагу. Джепп подался вперед и с интересом читал из-за его плеча:
  «МИСС ГРЕЙ. Результат — временное улучшение. Повышение зарплаты.
  МИСТЕР ГЭЙЛЬ. Результат — плохой. Утрата практики.
  ЛЕДИ ХОРБАРИ. Результат — хороший, если она — CL 52.
  МИСС КЕРР. Результат — отрицательный. После смерти Жизели почти невозможным стал развод лорда Хорбари с женой».
  — Хм, — прервал чтение записки Джепп. — Так вы думаете, мисс Керр зарится на лордство?
  Пуаро улыбнулся. Джепп продолжил чтение таблицы:
  «МИСТЕР КЛЭНСИ. Результат — хороший. Получит большой гонорар за книгу, сюжетом которой послужит убийство мадам Жизели.
  ДОКТОР БРАЙАНТ. Результат — хороший, если он RT 362.
  МИСТЕР РАЙДЕР. Результат — достаточно хороший — небольшая сумма, вырученная за сведения для статей об убийстве: эти деньги помогли ему преодолеть трудное время. Также хороший, если он — XVB 724.
  МСЬЕ ДЮПОН — Результат — нуль.
  МСЬЕ ЖАН ДЮПОН. Результат-нуль.
  МИТЧЕЛЛ. Результат — нуль.
  ДЭВИС. Результат — нуль».
  — И вы думаете, что эта ваша писанина нам поможет? — скептически спросил Джепп. — Не вижу, чем это лучше того, чтобы просто написать: «Не знаю. Не знаю. Не могу сказать».
  — Это дает ясную классификацию — пояснил Пуаро. — В четырех случаях — мистер Клэнси, мисс Грей, мистер Райдер и, я сказал бы, леди Хорбари результат с кредитной стороны. В случаях мистера Гэйля и мисс Керр результат с дебетной стороны. В четырех случаях — никакого результата, насколько мы знаем. А в одном случае, у доктора Брайанта, или никакого результата, или никакой видимой выгоды.
  — Драгоценные мысли, — хмуро откликнулся Джепп. — Мы застряли увязли и не сдвинемся, пока не получим вестей из Парижа. Нужно побольше узнать о Жизели. Я, кажется, смог бы вытрясти еще что-нибудь из горничной кроме того, что уже узнал Фурнье.
  — Сомневаюсь, мой друг. Самое интересное во всем деле — личность убитой женщины. У нее не было ни друзей, ни родственников, можно сказать, никакой личной жизни. Когда-то, когда она была молода, она и любила и страдала; затем твердой рукой захлопнула ставни своей души, все было кончено! И Мари Морисо превратилась в ростовщицу.
  — Вы полагаете, ключ к делу в ее прошлом? Тогда мы бессильны что-либо сделать! К ее прошлому у нас нет ключей.
  — О, у нас есть, мой друг, ключи к делу!..
  — Трубка, разумеется?..
  — Нет, нет, не трубка. — Пуаро улыбнулся.
  — Что ж, давайте послушаем ваши соображения.
  — Я дам им названия, как мистер Клэнси дает названия своим историям: «Первый ключ — оса»; «Второй ключ — багаж пассажиров»; «Третий ключ — лишняя кофейная ложка».
  — Вы не в своем уме! — с мягкой укоризной вскричал Джепп и добавил: — Ну при чем тут кофейная ложка?!
  — На блюдце у мадам Жизели было две кофейных ложки.
  — По поверью это к свадьбе!
  — В данном случае, — сказал Пуаро, — это означало еще и похороны.
  Глава 22
  Джейн переходит на другую работу
  Норман Гэйль, Джейн и мсье Пуаро встретились за обедом после «инцидента с шантажом». Норман почувствовал облегчение, услышав, что его услуги в качестве «мистера Робинсона» в дальнейшем не понадобятся.
  — Он тихо скончался, наш краснорожий мистер Робинсон! — воскликнул мсье Пуаро и поднял стакан. — Выпьем за упокой его души!..
  Норман Гэйль искренне рассмеялся.
  — Что произошло? — спросила Джейн.
  — Я выяснил все, что хотел знать. — Пуаро улыбнулся. — Она водилась с Жизелью.
  — Это стало явным из моего интервью, — уточнил Норман.
  — Вот именно, — кивнул Пуаро. — Но мне нужен был ваш полный и подробный рассказ. И я его, разумеется, получил!
  Джейн и Норман вопросительно глядели на него, но Пуаро, к их досаде, пустился рассуждать о карьере и вообще о жизни.
  — В квадратных дырках не так много круглых затычек — не так уж много людей не на своем месте, как некоторые об этом думают. Большинство людей избирают занятия, которых втайне желают. Вы слышите, например, от человека, работающего в конторе: «Я хотел бы стать исследователем, я готов мириться с лишениями в далеких странах». Но вы уже обнаружили, что он любит читать беллетристику о путешествиях, а для себя предпочитает безопасность и комфорт конторской табуретки!..
  — Послушать вас, — сказала Джейн, — так получится, что и мое желание путешествовать не искренне, вы что ж, полагаете, что кривляться: «ах, леди!» и делать дамские прически — мое настоящее призвание? Нет, это неправда! А как вы отнесетесь ко мне, если узнаете, что я мечтаю разбогатеть?
  Пуаро засмеялся:
  — Вы еще молоды, Джейн! Разумеется, человек может перепробовать множество занятий, но то, на котором он остановит свой выбор, и будет тем, чего он желал!
  — Я с вами не согласен, — сказал Гэйль. — Я стал дантистом по воле случая, а вовсе не по своему выбору. Мой дядя был дантистом и хотел, чтобы я ассистировал ему. Но я жаждал приключений, я мечтал увидеть мир. Я забросил свое занятие — лечение зубов и укатил на ферму в Южную Африку. Ничего хорошего из этого не получилось — у меня не было фермерского опыта. И я в конце-концов был вынужден согласиться на предложение старика, я вернулся и стал помогать ему.
  — А теперь хотите снова на все наплевать и уехать в Канаду? Все вас в доминионы тянет!
  — На этот раз я буду вынужден это сделать.
  — Просто невероятно, как иногда одни поступки влекут за собой другие. — Меня ничто не вынуждает к путешествиям, — задумчиво сказала Джейн. — Это мое заветное желание.
  — Eh bien, тогда я могу вам кое-что предложить. На следующей неделе я еду в Париж. Если пожелаете, можете занять должность моего секретаря. Я положу вам неплохой оклад.
  Джейн покачала головой:
  — Я не могу уйти от Антуана. Это хорошее место.
  — Работа у меня — тоже хорошая.
  — Да, но она временная.
  — Я подыщу для вас потом что-либо другое.
  — Благодарю! Но, думаю, не стоит рисковать.
  Пуаро поглядел на нее и загадочно улыбнулся.
  Через три дня поутру его разбудил телефонный звонок.
  — Мсье Пуаро, — спросила Джейн, — должность секретаря еще не занята?
  — Нет. Я уезжаю в Париж в понедельник..
  — В самом деле? Можно мне прийти?
  — Да. Но что заставило вас переменить намерения?
  — Я поссорилась с Антуаном… Из-за одной клиентки. Она была… ну, абсолютной… Нет, не могу по телефону сказать, какой она была!.. Я разнервничалась и высказала ей все, что о ней думала.
  — Ах, широта мысли о широких просторах…
  — Что вы говорите?
  — Говорю, что ваши мысли постоянно останавливаются на определенном предмете.
  — Это не выдержал мой язык, а не ум. Я наслаждалась: ее глаза были точь-в-точь, как у ее проклятого китайского мопса, они едва из орбит не выскочили! Ну, все! Теперь приходится искать другую работу, но сперва я так хотела бы поехать в Париж!..
  — Договорились. По дороге я дам вам необходимые инструкции.
  Пуаро и его новая секретарша не полетели самолетом, за что Джейн была крайне благодарна мсье Эркюлю. Ей не хотелось бередить себя воспоминаниями о лежащей у кресла на полу мертвой женщине в порыжевшей от пыли черной одежде…
  На пути из Кале в Париж у них было отдельное купе, и Пуаро посвятил Джейн в свои планы.
  — Мне нужно будет повидать в Париже нескольких человек. Адвоката мэтра Тибо. Мсье Фурнье из французской сыскной полиции-меланхолика, но умницу.
  Мсье Дюпона-отца и мсье Дюпона-сына. Я займусь отцом, а вам, мадмуазель Джейн, предоставлю сына. Вы очаровательны, и, полагаю, он вас помнит еще с дознания.
  — Мы повстречались потом еще раз… после того, — созналась вдруг Джейн, залилась румянцем и описала мсье Пуаро случайную встречу в Конер-Хауз.
  — Превосходно, все к лучшему. Ах, это была превосходная идея захватить вас с собой в Париж! Теперь внимательно слушайте, мадмуазель Джейн. По возможности избегайте обсуждения дела Жизели, но не уклоняйтесь от этой темы, если такой разговор начнет Жан Дюпон. Хорошо, если б вы намекнули, что в преступлении подозревается леди Хорбари. Цель моей поездки в Париж, можно сказать, такова: посовещаться с мсье Фурнье и разузнать от отношениях леди Хорбари с убитой.
  — Бедная леди Хорбари! Или вам попросту нужен предлог, чтоб еще раз повидать ее?
  — О! Она не того типа, какой мне нравится. Впрочем, еще раз увидеть ее будет полезно!
  Джейн минутку поколебалась, затем спросила:
  — А вы не подозреваете в преступлении мсье Дюпона-младшего?
  — Нет, нет, мне просто нужна информация. — Пуаро проницательно взглянул на Джейн: — Он симпатичен вам, этот молодой человек, а?
  — Нет, — улыбнулась Джейн, — я сказала бы не так: он прост и вместе с тем с ним интересно и приятно.
  — Вот как, по-вашему, стало быть, прост?
  — Очень. Я думаю, это потому, что он ведет несветскую жизнь.
  — Пожалуй… — согласился Пуаро. — Например, он не лечил ничьих зубов. Он не был разочарован при виде героя, дрожащего от страха в кресле дантиста.
  Джейн рассмеялась:
  — Не думаю, чтобы Норман заманивал к себе таких героев. — Он терпит неудачи, коль собирается ехать в Канаду.
  — Теперь он уже поговаривает о Новой Зеландии. Думает, что тамошний климат будет для меня более подходящим.
  — Во всех случаях он патриотичен, всегда останавливает свой выбор на британских доминионах.
  — Надеюсь, — сказала Джейн, — что это окажется ненужным! — Она вопросительно взглянула на Пуаро.
  — Вы доверяете старому Пуаро? Что ж, обещаю вам сделать все, что смогу, обещаю вам. Но учтите, мадмуазель, существует персона, не выходившая до сих пор на сцену: она еще не сыграла в нашем деле своей роли… пока что не сыграла… — Он, нахмурясь, покачал головой. — В этом деле, мадмуазель, существует еще один не известный нам фактор. Все указывает на его присутствие…
  Через два дня по прибытии в Париж мсье Эркюль Пуаро и его секретарша обедали в небольшом ресторанчике, Дюпоны — отец и сын — были гостями Пуаро.
  Мсье Дюпона-старшего Джейн находила таким же очаровательным, как и его сына, но Пуаро монополизировал его с самого начала. Впрочем, ладить с Жаном было ничуть не обременительно.
  Его мальчишеская живость нравилась Джейн, как и тогда, в Лондоне.
  Он был так же прост и дружелюбен. Но, даже болтая с ним и смеясь, девушка настороженно ловила обрывки разговора старших. Она искренне удивлялась; какую же информацию хотел получить Пуаро? Насколько ей удалось расслышать, беседа ни разу не коснулась убийства. Пуаро искусно вызывал своего компаньона на разговор об истории, раскопках, о древностях… Его интерес к археологии казался и глубоким, и неподдельным. Мсье Дюпон наслаждался беседой и собеседником как никогда. Ему редко попадался такой умный и симпатичный слушатель.
  Вскоре молодые люди отправились в кино, и, едва они ушли, Пуаро придвинул стул поближе к своему собеседнику.
  — В наше время, когда так трудно с финансами, вам, вероятно, очень сложно увеличить ваш капитал? Вы соглашаетесь принимать частные денежные пожертвования?
  Мсье Дюпон обрадовался:
  — Друг мой, да мы умоляем об этом буквально на коленях! Но наши скромные раскопки никого не привлекают. Людям подавай эффектные результаты! Помимо всего, они еще любят золото — огромное количество золота! Удивительно, говорят они, как это нормальный человек может в нашу эпоху интересоваться битыми черепками!.. А ведь в керамике, если угодно, выражена вся романтика человечества! Узор, форма, обжиг…
  Мсье Дюпон увлекся и предостерегал, чтобы мсье Эркюля не сбили с толку псевдоправдоподобные публикации некоего В…! Подтверждал, что поистине преступно неверное датирование в трудах некого Л…! И настоятельно просил помнить о том, сколь безнадежно ненаучна стратификация в работах почтенного Д…! Пуаро торжественно обещал, что его не собьет с толку ни один из трудов сих ученых мужей! Затем он сказал:
  — Не могло бы пожертвование суммы, скажем, в пять тысяч фунтов…
  Мсье Дюпон перегнулся через стол в возбуждении:
  — Вы… вы предлагаете? Нам?! Помочь в исследованиях? Это же великолепно, изумительно! Самое значительное пожертвование из всех, что мы когда-либо получали!
  — Я рад, если для вас это помощь..
  — О да, souvenir… Мы сможем найти новые образцы керамики!..
  — Я хотел бы еще… — перебил археолога Пуаро. — Моя секретарша это очаровательная девушка, вы видели ее сегодня вечером, — было бы преотлично, если бы она могла нас сопровождать!
  Мгновение мсье Дюпон казался ошеломленным.
  — Что ж, — сказал он наконец, дернув себя за ус, — это возможно. Я посоветуюсь с сыном. С нами поедут мой племянник с женой. Предполагалась вообще-то семейная поездка. Но я переговорю с Жаном…
  — Мадмуазель Джейн горячо интересуется керамикой. Древность с детских лет очаровывает ее. Раскопки — мечта всей ее жизни. А кроме того, она замечательно штопает носки и пришивает пуговицы.
  — Ценные достоинства!
  — Разве нет? Но, позвольте, что вы рассказывали мне о сузских гончарных изделиях?..
  Счастливый мсье Дюпон увлеченно продолжал монолог о Сузе Первой и Сузе Второй… Возвратившись в отель, Пуаро застал Джейн в холле.
  Она желала доброй ночи Жану Дюпону. Когда они поднимались в лифте, Пуаро сказал:
  — Я подыскал для вас интересную работу. Весной вы будете сопровождать Дюпонов в их поездке в Персию. — Джейн ошеломленно глядела на него. — Вам будет официально сделано такое предложение, и вы тотчас согласитесь, выказывая как можно больше восторга!
  — Я решительно отказываюсь! Я ни за что не поеду в Персию! Я возвращусь на Мюзвелл-Хилл или отправлюсь в Новую Зеландию с Норманом!
  Пуаро нежно подмигнул ей.
  — Дитя мое, — сказал он, — до будущего марта еще несколько месяцев. Выразить восторг еще не значит купить билет! Кстати, я говорил сегодня о пожертвовании, но чека не выписал. Между прочим, утром я должен достать для вас руководство или справочник по допотопной керамике Ближнего Востока. Я сказал Дюпону, что вы страстно интересуетесь… керамикой!
  Джейн вздохнула.
  — Быть вашим секретарем — это не синекура! Что-нибудь еще?
  — Да. Я сказал, что вы превосходно штопаете носки и пришиваете пуговицы.
  — Представление прикажете устраивать завтра?
  — Наверно, да, — сказал Пуаро, — разумеется, если они учтут словечко, которое я за вас замолвил!
  Глава 23
  Анна Морисо
  В половине одиннадцатого на следующее утро меланхоличный мсье Фурнье вошел в гостиную и тепло пожал руку коротышке-бельгийцу. Он был оживленнее обычного.
  — Мсье, — воскликнул он, — я должен вам кое-что сказать. Думаю, я нашел в трубке ту особенность, о которой вы говорили в Лондоне!
  — А-а! — произнес Пуаро, просветлев. — Да, — сказал Фурнье, присаживаясь на краешек стула. — Я много размышлял над вашими словами. И опять, и опять повторял себе: «Невозможно, чтобы преступление было совершено тем способом, в который мы поверили». И в конце концов я увидел связь между фразой, которую я повторял, и тем, что вы сказали о найденной трубке!
  Пуаро внимательно слушал, но молчал.
  — Тогда, в Лондоне, вы сказали: «Почему была найдена трубка, если ее так легко было выбросить в вентилятор?». Теперь, я думаю, у меня есть ответ. «Трубка была найдена, потому что убийца хотел этого».
  — Браво! — воскликнул Пуаро.
  — Это вы тогда имели в виду? Хорошо, я до этого додумался. Теперь дальше. Я спросил себя: «Почему убийца хотел, чтобы трубку нашли?». И получил ответ: «Потому что трубка не была использована».
  — Браво! Браво! Таково и мое мнение!
  — Я сказал себе: отравленный дротик-да; но не трубка. Тогда что-то еще было использовано для того, чтоб послать стрелу, — нечто такое, что мужчина или женщина могли бы приложить к губам и чтобы это движение осталось незамеченным. Тут я вспомнил, как вы настаивали на составлении полного перечня вещей, которые были у пассажиров. Мое внимание в списке особо привлекли следующие пункты: у леди Хорбари было два мундштука для сигарет, а на столе перед Дюпонами лежало множество курдских трубок…
  Фурнье умолк и поглядел на Пуаро. Пуаро сидел с непроницаемым видом.
  — Эти предметы вполне естественно можно было приложить к губам, и никто бы в этом ничего особенного не усмотрел!.. Я прав, не так ли?
  Пуаро поколебался, затем сказал:
  — Вы на правильном пути; продолжайте. Но не забудьте об осе.
  — Осе? — Фурнье казался озадаченным. — Нет, в этом я не последую за вами. Не вижу, при чем здесь оса!
  — Не видите? Но я же…
  Пуаро прервал телефонный звонок. Он взял трубку.
  — Алло!.. А-а, доброе утро. Да, да, я, Эркюль Пуаро. Это мэтр Тибо… — сказал Пуаро тихонько, обращаясь к Фурнье. — Да, да, в самом деле. Очень хорошо. А вы? Мсье Фурнье? Совершенно верно. Приехал. Сейчас здесь. — Пуаро положил трубку на стол. — Мэтр Тибо пытался добраться до вас в сыскной полиции. А там ему сказали, что вы отправились ко мне. Поговорите с ним. Кажется, он взволнован.
  Фурнье взял трубку.
  — Алло… Фурнье вас слушает… Что?.. Не может быть! В самом деле?
  Да, уверен, что будет. Мы сейчас же придем.
  Он повесил трубку и поглядел на Пуаро:
  — Это дочь. Дочь мадам Жизели приезжала к нему, чтобы заявить о правах на наследство.
  — Откуда же она приехала?
  — Из Америки, насколько я понял. Тибо пригласил ее для делового разговора приехать к половине двенадцатого. Он полагает, что и мы зайдем на минутку.
  — Ну, разумеется. Мы немедленно отправляемся… Я только оставлю записку для мадмуазель Грей.
  Мсье Пуаро торопливо написал:
  «Неожиданное событие заставляет меня выйти из дому. Если позвонит или придет мсье Жан Дюпон, будьте с ним любезны. Говорите пока о носках и пуговицах, но только не о доисторических гончарных изделиях. Он в восторге от вас, но он интеллигентен!
  До встречи.
  Эркюль Пуаро».
  — А теперь идемте, мой друг, — сказал он, вставая. — Это именно то, чего я ждал: на сцену вышел еще один неясный пока для нас персонаж, существование которого я все время смутно предчувствовал. Теперь очень скоро — можно будет разобраться во всем!
  Мэтр Тибо встретил Пуаро и Фурнье чрезвычайно приветливо. После обмена любезностями и вежливыми вопросами и ответами адвокат перешел к беседе о наследнице мадам Жизели.
  — Вчера я получил письмо, — сказал он, — а сегодня утром увидел эту молодую леди. Мадмуазель Морисо — вернее, миссис Ричардс, ибо она замужем, — двадцать четыре года. У нее есть документы, подтверждающие ее личность.
  Мэтр Тибо открыл лежащее перед ним досье. Показал Пуаро копию свидетельства о браке Джорджа Лемана и Мари Морисо — оба были из Квебека.
  На бумаге стояла дата — 1910 год. Было здесь также свидетельство о рождении Анны Морисо Леман и некоторые другие документы и бумаги… Тибо закрыл досье.
  — Насколько я могу составить целое из частей, — сказал он, — Мари Морисо была гувернанткой или портнихой в то время, как встретила этого самого Лемана. По-моему, он оказался плохим человеком, бросил ее вскоре после свадьбы; она снова взяла себе свою девичью фамилию… Ребенок был оставлен в Квебеке, в «Институте Марии», где его и воспитали. Мари Морисо, или Мари Леман, вскоре покинула Квебек — я полагаю, не одна, а с мужчиной, — и уехала во Францию. Время от времени она присылала оттуда деньги для дочери и в конце концов перевела крупную сумму наличными для вручения Анне по достижении двадцати одного года. В то время Мари Морисо, или Леман, жила, без сомнения, беспорядочной, распутной жизнью и почитала за лучшее не поддерживать каких бы то ни было родственных отношений.
  — Каким же образом девушка узнала о наследстве?
  — Мы помещали объявления в различных газетах. Одна из газет попала в руки начальнице «Института Марии», и та написала или телеграфировала миссис Ричарде, которая находилась в то время в Европе, но собиралась возвратиться в Штаты.
  — Кто такой этот Ричардс?
  — Я пришел к выводу, что он американец или канадец из Детройта; его профессия — производство хирургических инструментов.
  — Он сопровождал жену?
  — Нет, он все еще в Америке.
  — Может ли миссис Ричардс пролить некоторый свет на возможные причины убийства матери? Адвокат покачал головой.
  — Она ничего о ней не знает. Даже не помнит девичьей фамилии матери, хотя начальница упоминала об этом.
  — Похоже, — сказал Фурнье, — что появление на сцене дочери ничем не поможет в раскрытии убийства. Должен признать, что я так и полагал. Я сейчас занят совсем другим. Мои расследования свелись к выбору одного из трех лиц.
  — Четырех, — сказал Пуаро.
  — Вы считаете, что четырех?
  — Не я считаю, что их четыре, а согласно вами же выдвинутой версии, вы не можете ограничиться тремя. — Пуаро сделал несколько быстрых движений руками: — Два мундштука, курдские трубки и флейта. Не забывайте о флейте, мой друг.
  У Фурнье вырвался было возглас, но в это время открылась дверь и пожилой клерк пробормотал:
  — Леди возвратилась.
  — А-а, — сказал Тибо. Теперь у вас будет возможность лично увидеть наследницу. Входите, мадам. Позвольте представить вам мсье Фурнье из сыскной полиции, который уполномочен вести во Франции следствие по делу о смерти вашей матери. А это мсье Эркюль Пуаро, чье имя, быть может, знакомо вам, он также любезно сотрудничает с нами. А это, господа, мадам Ричардс. Дочь Жизели была смуглой, темноволосой молодой женщиной, одетой изящно, модно и просто. Она всем по очереди пожала руки, пробормотав при этом несколько не совсем понятных слов.
  — Боюсь, господа, что я мало чувствую себя дочерью. Я всю жизнь была сиротой.
  Отвечая на вопросы Фурнье, она тепло и с благодарностью отзывалась о матушке Анжелике, начальнице «Института Марии».
  — По отношению ко мне эта женщина всегда была воплощением доброты.
  — Когда вы покинули «Институт», мадам?
  — Едва мне исполнилось восемнадцать, мсье. Я начала зарабатывать на жизнь. Одно время была маникюршей. Служила в заведении, где шили дамское платье. Будущего мужа впервые встретила в Ницце. Он тогда возвращался в Штаты. Потом он приехал по делам в Голландию, и мы поженились в Роттердаме, месяц назад. К несчастью, ему нужно было уехать по делам обратно в Канаду. Я задержалась, но теперь собираюсь присоединиться к нему.
  Анна Ричарде говорила по-французски легко и бегло. Она была больше француженкой, чем англичанкой.
  — Как вы узнали о трагедии?
  — Разумеется, я узнала обо всем из газет, но я даже представить себе не могла, что жертвой была моя мать. Затем здесь, в Париже, я получила телеграмму от матушки Анжелики; начальница сообщила мне адрес мэтра Тибо и напомнила девичью фамилию моей матери.
  Поговорили еще немного, но было ясно, что миссис Ричарде не окажет большой помощи в поисках убийцы. Она ничего не знала ни о жизни матери, ни о ее деловых связях. Узнав название отеля, в котором поселилась Анна Морисо, Пуаро и Фурнье распрощались и вышли.
  — Вы разочарованы, mon vieux, — сказал Фурнье. — У вас была на уме какая-то мысль? Вы подозревали, что эта девушка самозванка! Или, может, подозреваете и сейчас?
  Пуаро обескураженно покачал головой.
  — Нет, я не думаю, что она самозванка. Доказательства ее личности достаточно правдоподобны… Однако… Странно… У меня такое чувство, словно я где-то ее уже видел… Или она напоминает мне кого-то…
  — Похожа на убитую? — с сомнением предположил Фурнье.
  — Да нет, не то. Я хотел бы вспомнить. Я уверен, ее лицо напоминает мне кого-то… И, разумеется, — продолжал Пуаро, слегка приподняв брови, изо всех людей, кому так или иначе выгодна или невыгодна смерть Жизели, этой молодой женщине она совершенно очевидно больше всего идет на пользу.
  — Верно; но разве это нам что-нибудь дает?
  Пуаро минуту-две не отвечал. Он следил за ходом своих мыслей. Наконец сказал:
  — Друг мой, к этой девушке переходит огромное богатство. Понимаете, с чего я начал размышлять о степени ее причастности к преступлению? В самолете было три женщины. Одна из них, мисс Венетия Керр, происходит из известной и достославной фамилии. Но две другие? С тех пор, как Элиза Грандье выдвинула версию о том, что отец ребенка мадам Жизели был англичанином, я предполагал, что одна из двух других женщин могла быть ее дочерью. Обе они приблизительно подходят по возрасту. Леди Хорбари — бывшая хористка, чье происхождение неясно, и жила она под сценическим именем. Мисс Джейн Грей, как она мне однажды сказала, была воспитана в приюте для сирот.
  — Ах, вот оно что! — сказал Фурнье. — Вот, оказывается, каким путем бежали ваши мысли! Наш друг Джепп сказал бы, что вы слишком бесхитростны!..
  — Что вы, он всегда обвиняет меня в том, что я предпочитаю все усложнять. Но это не так; на самом деле я действую самыми простыми методами, какие только можно себе представить. И никогда не отказываюсь от фактов. — Но вы разочарованы? Вы ожидали от Анны Морисо большего?
  Они как раз входили в отель, где остановился Пуаро. Предмет, лежащий на столе в вестибюле, напомнил Фурнье о его утреннем разговоре с мсье Пуаро. — О! Я не поблагодарил вас, — воскликнул Фурнье, — за то, что вы обратили мое внимание на ошибку, которую я допустил! Непростительно забыть о флейте доктора Брайанта, хотя я и не подозреваю его всерьез… Он не кажется мне человеком, который…
  Фурнье остановился. Мужчина с футляром для флейты в руке, разговаривавший с клерком возле стола в вестибюле, обернулся. Его взгляд упал на Пуаро, а лицо его посветлело. Пуаро шагнул вперед. Фурнье отступил на задний план, так, чтобы Брайант не видел его.
  — Доктор Брайант! — сказал, поклонившись Пуаро.
  — Мсье Пуаро!
  Они пожали друг другу руки. Женщина, стоявшая рядом с Брайантом, отошла к лифту. Пуаро только мимоходом взглянул на нее, затем сказал:
  — Ну, мсье le docteur, ваши пациенты ухитряются теперь обходиться без вас?
  Доктор Брайант улыбнулся своей привлекательной, так хорошо запоминающейся улыбкой. Он выглядел усталым, но был странно спокоен.
  — У меня теперь нет пациентов, — сказал он. Затем, шагнув ближе к столику, спросил: — Стакан хереса, мсье Пуаро, или что-нибудь другое?
  Они присели к столику, и доктор сделал заказ. Затем медленно проговорил:
  — Нет, теперь у меня нет пациентов. Я оставил должность. Это было вынужденное решение. Я сам отказался от должности, прежде чем меня вычеркнули из официального списка. — Он продолжал мягким и каким-то глубоким голосом. — В жизни каждого рано или поздно наступает критический перелом, мсье Пуаро. Тогда человек стоит на перекрестке и должен выбирать. Моя профессия меня чрезвычайно интересует, и мне очень, очень жаль бросать ее. Но есть и другие цели и требования… Есть, наконец, счастье, человеческое счастье, без которого мы ничто, мсье Пуаро.
  Пуаро ничего не сказал. Он ждал.
  — Есть одна леди, моя пациентка. Я ее очень люблю. Ее муж причиняет ей только горе и делает ее бесконечно несчастной. Он наркоман. Если бы вы были врачом, вы бы знали, что это такое. У нее нет собственных денег, и она не может оставить его… Некоторое время я колебался, но теперь решился. Она и я уезжаем в Кению, чтобы начать там новую жизнь. Надеюсь, она узнает счастье. Она столько страдала в жизни!..
  Он опять замолчал. Затем сказал более резким тоном:
  — Я говорю вам обо всем этом, мсье Пуаро, потому, что скоро эта новость станет достоянием гласности, а чем скорее узнаете вы, тем будет лучше.
  — Понимаю, — откликнулся Пуаро. Через минуту он добавил: — Вы берете с собой флейту, я вижу.
  Доктор Брайант улыбнулся.
  — Моя флейта — мой старейший друг, мсье Пуаро… Когда ничто не помогает, остается музыка.
  Его рука любовно погладила футляр. Затем Брайант встал и поклонился.
  Пуаро тоже встал.
  — Мои наилучшие пожелания вам на будущее, мсье, того же самого желаю и мадам, — сказал Пуаро.
  Когда Фурнье присоединился к своему другу, Пуаро, сидя у столика, договаривался о вызове по междугородному телефону Квебека.
  Глава 24
  Сломанный ноготь
  — Что такое?! — завопил Фурнье. — Вы все еще возитесь с этой наследницей? Решительно, у вас idue fixe!
  — Что вы, что вы, — возразил Пуаро. — Но ко всему следует подходить методично и последовательно. Нужно покончить с одним, прежде чем браться за другое. — Он оглянулся. — А вот и мадмуазель Джейн. Полагаю, вы приступите к dujeunner. Я присоединюсь к вам, как только освобожусь.
  Фурнье молча, неохотно согласился, и они с Джейн направились в ресторан.
  — Ну, — с любопытством спросила Джейн, — какова же она из себя?
  — Немного выше среднего роста, смуглая, курчавая, острый подбородок…
  — Вы говорите точно так, как пишут в паспортах, — усмехнулась Джейн. — Мой паспорт просто оскорбителен. Весь состоит из слов «средний» и «обычный». Нос — средней длины; рот — обычный; лоб — обычный; подбородок — обычный.
  — Но глаза — не обычные, — сказал Фурнье.
  — Они серые, это не особенно восхитительный цвет.
  — Кто вам сказал, мадмуазель, что это не восхитительный цвет? — лукаво спросил Фурнье. Джейн рассмеялась:
  — Вы необыкновенно умело владеете английским! Но расскажите мне еще об Анне Морисо. Она красива?
  — Assez bien, осторожно ответил Фурнье. — И она не Анна Морисо. Она Анна Ричардс. Ее муж в Канаде или где-то в Америке. Он рассказал Джейн о жизни Анны. Как раз когда он заканчивал свое повествование, к ним присоединился Пуаро. Выглядел он слегка удрученным.
  — Ну что, mon cher? — спросил Фурнье.
  — Я разговаривал с начальницей — матушкой Анжеликой. Знаете ли, это романтично — трансатлантический телефон! Поговорить вот так запросто с человеком, находящимся чуть ли не по другую сторону земного шара…
  — Фотография, переданная по фототелеграфу, — это тоже романтично. Наука — величайшая из романтик. Но вы сказали?..
  — Я разговаривал с матушкой Анжеликой. Она подтвердила в точности все сказанное миссис Ричарде о жизни в «Институте Марии». Она совершенно искренне рассказала о матери, уехавшей из Квебека с французом, заинтересованным в торговле вином. Мать Анжелика была успокоена тем, что Жизель не будет оказывать воздействия на ребенка. По мнению Анжелики, путь, на котором тогда стояла Мари-Жизель, вел вниз. Деньги высылались регулярно, но Жизель никогда не искала встречи.
  — Фактически, ваш разговор был повторением всего сказанного сегодня утром.
  — С той только разницей, что обо всем говорили более подробно.
  Анна Морисо покинула «Институт Марии» шесть лет назад; стала маникюршей; затем работала горничной у какой-то леди и в конце концов уехала с ней из Квебека в Европу. Письма она писала не часто, обычно матушка Анжелика получала от нее известия раза два в год. Когда она прочла в газете сообщение о дознании, то подумала, что Мари Морисо, по всей вероятности, та самая…
  — А как насчет мужа? — спросил Фурнье. — Теперь мы знаем, что Жизель была замужем, он мог быть главным…
  — Я подумал об этом. Это и было одной из причин моего звонка. Подлец Джордж Леман был убит в первые дни войны.
  Пуаро помолчал, затем, запинаясь, проговорил:
  — Что же я только что сказал?.. Не последние мои слова… раньше… по-моему, я, сам того не ведая… сказал что-то значительное.
  Фурнье, как мог, повторил суть замечаний Пуаро, но коротышка-бельгиец неудовлетворенно качал головой.
  — Нет… нет… не то. Ну, ладно, не беда! — Они окончили завтрак, и Пуаро предложил пройти в холл, выпить по чашечке кофе. Джейн протянула руку за сумкой и перчатками, лежавшими на столе. Взяв их, она слегка поморщилась.
  — Что случилось, мадмуазель?
  — Пустяки, ничего страшного, — улыбнулась Джейн. — Мешает сломанный ноготь. Надо его подпилить.
  Пуаро внезапно опустился на стул.
  — Nom d'un… nom d'un… — сказал он спокойно Джейн и Фурнье удивленно глядели на него.
  — Мсье Пуаро! — воскликнула Джейн. — В чем дело?!
  — А в том, — ответил Пуаро, — что я вспомнил, почему мне знакомо лицо Анны Морисо! Я видел ее раньше… в самолете, в день убийства. Леди Хорбари посылала ее за пилочкой для ногтей!.. Анна Морисо была горничной леди Хорбари!..
  Глава 25
  «Боюсь, что…»
  Неожиданность совершенно ошеломила троих людей, сидевших вокруг стола, за которым проходил завтрак. Открывалась совершенно новая сторона дела! Ведь до сих пор предполагалось, что Анна Морисо — человек, не имеющий ни малейшего отношения к трагедии! Но, оказывается, она была на месте преступления. Прошло несколько минут, прежде чем каждый смог привести в порядок свои мысли. Пуаро, зажмурившись, делал руками какие-то безумные жесты, лицо его исказила напряженная гримаса.
  — Минутку… минутку… — умоляюще бормотал он. — Мне нужно подумать, изменит ли все это мои представления о деле! Нужно подумать… Я должен вспомнить… Тысяча проклятий моему животу! Я был занят только моим желудком!..
  — Так, выходит, она была в самолете.. — вслух думал Фурнье. — Кажется, я начинаю понимать.
  — Да, я помню, — сказала Джейн. — Высокая такая, смуглая девушка. — Она прикрыла глаза, напрягая память. — Леди Хорбари назвала ее… Мадлен.
  — Совершенно верно, Мадлен, — произнес Пуаро.
  — Леди Хорбари еще послала ее в конец самолета за шкатулкой, алой шкатулкой…
  — Вы хотите сказать, — медля, спросил Фурнье, — что эта девушка… прошла мимо кресла, в котором… сидела ее мать? Мотив. И удобный случай… Да, все так, — вздохнул он. Затем с неожиданной горячностью, совершенно противоречащей обычному состоянию его умиротворенной меланхолии, инспектор грохнул кулаком по столу: — Но, parbleu! Почему никто не заявил об этом раньше? Почему ее не включили в список подозреваемых?
  — Я же говорил вам, мой друг, — устало сказал Пуаро. — Это я все позабыл из-за моего несчастного живота!..
  — Да, да, вполне понятно. Но были и другие животы, не затронутые, — у стюардов, у пассажиров!
  — Думаю, — робко заметила Джейн, — все оттого, что самолет тогда только вылетел из Ле Бурже и Жизель была жива и здравствовала еще около часа. Похоже, что ее убили гораздо позже.
  — Любопытно, — вновь задумчиво тянул Фурнье, — Может… замедленное действие яда? Такое случается…
  Пуаро тяжело вздохнул и уронил голову на руки.
  — Мне надо подумать. Надо подумать. Неужели все мои соображения абсолютно неправильны?
  — Случается, mon vieux, — утешил Фурнье, — и со мной такое бывало. Возможно, случилось и с вами. Иногда приходится подавлять самолюбие и приводить в порядок мысли.
  — Да… — согласился Пуаро. — Я, очевидно, уделял слишком много внимания одной вещи. Уверовал, что смог найти определенный ключ, и исходил из этого я решении. Но если я с самого начала ошибался, если эта вещь попала туда случайно, то я должен признать, что был не прав. Должно быть, все так было, как вы говорите. Правда, замедленное действие яда — это явление необычное, даже, можно сказать, невозможное. Но там, где дело касается ядов, всякое случается, Надо, видимо, принять во внимание также идиосинкразию…
  Пуаро умолк, обдумывая случившееся.
  — Мы должны обсудить дальнейший план, — сказал Фурнье. — В данный момент, я полагаю, было бы глупо возбуждать подозрения у Анны Морисо. Она совершенно уверена, что осталась неузнанной. Ее честные намерения приняты. Мы знаем, в каком отеле она поселилась, и можем поддерживать с ней связь через мэтра Тибо. С законными формальностями всегда можно помедлить. Нами установлены два пункта: мотив и благоприятный случай. Пока что мы должны только принимать на веру то, что у Анны Морисо был змеиный яд. Вопрос также остается открытым в отношении некоего американца, который якобы был в Париже и подкупил Жюля Перро. Возможно, это был Ричардс, муж Анны. У нас ведь только и доказательств, что ее слова о том, что он, мол, в Канаде.
  — Вы говорите — муж?.. Да, муж… О постойте, постойте! — Пуаро стиснул пальцами виски. — Все неправильно… — забормотал он. — Надо заставить мысль работать методично и последовательно! А я слишком спешу с выводами. Наверное, если… если мои первоначальные предположения были верны… Или неверны… — Он надолго замолчал, затем опустил руки, сел очень прямо и принялся симметрично расставлять две вилки и солонку.
  — Давайте рассуждать, — предложил он наконец. — Анна Морисо или виновна, или невиновна. Если она невиновна, то почему солгала? Почему скрыла тот факт, что была горничной леди Хорбари?
  — Вот именно — почему? — в тон ему спросил Фурнье.
  — Мы полагаем, что Анна Морисо виновна, потому что солгала. Но подождите. Допустим, мое первое предположение было верно. Чему же оно будет соответствовать: вине Анны Морисо или ее лжи? Да, да, здесь должна быть предпосылка. Но в таком случае — если эта предпосылка отгадана верно, — Анна Морисо вообще не должна была находиться в самолете.
  Фурнье думал: «Теперь я понимаю, что имел в виду тот англичанин, инспектор Джепп. Этот чудак действительно все усложняет. Он хочет, чтобы дело, которое теперь стало совсем простым и ясным, казалось запутанным. Он не может примириться с прямым решением, не претендуя на то, чтобы оно совпадало с его предвзятым мнением».
  Джейн размышляла: «Не могу сообразить, что у него на уме… Почему это девушка не должна была находиться в самолете? Служанка обязана следовать за леди Хорбари… А он, по-моему, просто кривляка… и фигляр…»
  Вдруг Пуаро со свистом втянул воздух:
  — Ну, конечно же, — сказал он. — Это вполне вероятно; и додуматься можно очень просто. — Он встал. — Придется снова звонить по телефону.
  — По трансатлантическому, в Квебек? — спросил Фурнье.
  — Нет, на этот раз всего-навсего в Лондон.
  — В Скотланд-Ярд?
  — Нет, в дом на Гросвенор-сквер. Если только мне посчастливится застать леди Хорбари дома.
  — Будьте осторожны, мой друг. Если на Анну Морисо падет хоть малейшее подозрение из-за того, что мы станем наводить о ней справки, это не пойдет на пользу нашим делам. Кроме того, если она насторожится…
  — Не бойтесь. Я задам только один вопрос, самый безобидный. — Пуаро улыбнулся: — Если хотите, идемте со мной!
  Мужчины вышли, оставив Джейн за столом. Вызов занял немного времени.
  Пуаро повезло.
  Леди Хорбари была дома и завтракала.
  — Отлично. Передайте леди Хорбари, что говорит мсье Эркюль Пуаро из Парижа. — Пауза. — Это вы, леди Хорбари? Нет, нет, все хорошо. Уверяю вас, все в порядке. Нет, вовсе не поэтому. Я хочу, чтобы вы ответили на один вопрос. Да… Когда вы летаете самолетом из Парижа в Англию, То ваша горничная обычно отправляется с вами или едет поездом? Едет поездом… Просто случайно?.. Понимаю… Вы уверены? А-а, она ушла от Вас? Понимаю… Оставила вас нежданно-негаданно? Mais oui, низкая неблагодарность. Верно, верно. Самый неблагодарный народ. Да, да, точно так. Нет, нет, не надо беспокоиться. Au revoir, прощайте. Благодарю вас. — Он повесил трубку и повернулся к Фурнье; глаза его позеленели и загорелись. — Слушайте, друг мой. Горничная леди Хорбари обычно путешествует поездом и пароходом. В день убийства Жизели леди Хорбари в последнюю минуту решила, что лучше будет, если Мадлен тоже полетит самолетом. — Пуаро схватил француза за руку: Быстро, друг мой, — сказал он, — едем в отель! Если моя мысль верна, а я думаю, что так оно и есть, — то нам нельзя терять времени!
  — Но я ничего не понимаю. Что все это значит? — Фурнье почти бежал за ним.
  Посыльный открыл дверцу такси. Пуаро вскочил в машину и назвал адрес отеля Анны Морисо.
  — И поезжайте побыстрее! Быстро!
  — Что за муха вас укусила? Что за сумасшедшая гонка?! Зачем такая спешка?!
  — Затем, мой друг, что, если моя догадка верна, — над Анной Морисо нависла опасность.
  — Вы так думаете? — Фурнье не удалось скрыть скептических ноток, пробившихся в голосе.
  — Я боюсь, — сказал Пуаро. — Боюсь. Mon dieu, бог мой, как ползет это такси!
  А такси в это время делало добрых сорок миль в час и только благодаря хорошему глазомеру шофера счастливо ныряло и благополучно выныривало из потока транспорта.
  — Если мы и дальше будем так ползти, то через пару минут попадем в катастрофу! — сухо сказал Фурнье. — И мадмуазель Грей мы бросили, она, бедняжка, дожидается, пока мы поговорим по телефону и вернемся, а мы вместо этого укатили из отеля, даже не сказав ей ни слова! Нечего сказать, вежливо!
  — Какая разница — вежливо или невежливо? Речь идет о жизни и смерти! Фурнье пожал плечами, подумав: «Этот одержимый может загубить все!
  Если Анна Морисо догадается, что мы напали на ее след…»
  — Послушайте, мсье Пуаро, будьте, наконец, рассудительны.
  Нужна осторожность!
  — Да ничего вы не понимаете, — вскричал Пуаро. — Я боюсь, что…
  Такси резко затормозило у входа в тихий отель, в котором поселилась Анна Морисо. Пуаро выпрыгнул из автомобиля, едва не сбив с ног какого-то человека, только что вышедшего из подъезда. Пуаро на мгновение замер, поглядев ему вслед:
  — Еще одно лицо, которое я знаю… Но где же!.. А-а, помню, это актер, Раймонд Барраклоу.
  Он уже шагнул было ко входу в отель, но Фурнье сдержанно положил руку ему на плечо.
  — Мсье Пуаро, я глубоко уважаю вас и восхищаюсь вашими методами, но, поверьте мне, опрометчивые действия опасны. Ответственность за ведение дела здесь, во Франции, несу я…
  Пуаро прервал его:
  — Понимаю вашу тревогу, но не опасайтесь «слишком опрометчивых действий» с моей стороны. Давайте справимся у портье. Если мадам Ричардс здесь, стало быть, все в порядке и мы вместе обсудим дальнейшие действия. Вы не возражаете?
  — Нет, нет, конечно, нет.
  — Отлично! — Пуаро подошел к конторке, где записывали постояльцев. Фурнье последовал за ним. — У вас, кажется, поселилась миссис Ричардс? — спросил Пуаро у портье. — У себя ли она?
  — Нет, мсье. Она останавливалась здесь, но уже уехала. Сегодня.
  — Уехала? — переспросил Фурнье.
  — Да, мсье.
  — В котором часу? Портье взглянул на часы.
  — Немногим больше получаса назад.
  — Куда она направилась? Чем вызван столь внезапный отъезд?
  Портье не захотел отвечать; но Фурнье предъявил свое удостоверение, и тон изменился: портье рад был оказать полиции помощь.
  — Леди не оставила адреса. По-моему, неожиданно изменились ее планы.
  Раньше она говорила, что намерена пробыть здесь с неделю.
  Были созваны лифтер, носильщики, горничная. По словам лифтера, леди вызвал какой-то джентльмен. Он пришел, когда ее не было, дождался ее возвращения, и они вместе завтракали. Как выглядел джентльмен? Горничная сказала, что он американец. Казалось, леди была удивлена, увидев его. После завтрака леди велела вызвать такси и попросила носильщика отнести вниз ее вещи. Куда она уехала? На Северный вокзал. Во всяком случае, велела шоферу ехать туда. Поехал ли с нею американец? Нет, она отправилась одна.
  — Северный вокзал… — размышлял Фурнье. — Значит, направление-Англия. Отправление в 2.00. Но, может быть, и не так. Нужно срочно связаться с Булонью и попытаться задержать такси!
  Опасения Пуаро пугали теперь и Фурнье. Быстро и четко заработала полицейская машина.
  Было уже пять часов, когда Джейн, все еще сидевшая в холле с книжкой, подняла голову и увидела торопливо вошедшего мсье Эркюля Пуаро, Джейн открыла было рот, но слова упрека остались невысказанными. Что-то в облике Пуаро остановило ее.
  — Что случилось? — встревожилась Джейн. — Где вы так долго были?
  Пуаро взял ее руки в свои.
  — Жизнь очень жестока, мадмуазель, — сказал он, и голос его испугал Джейн.
  — Что случилось? — повторила она. Пуаро медленно произнес:
  — Когда поезд, согласованный с пароходным расписанием, прибыл в Булонь, в купе первого класса нашли женщину — мертвую.
  Краска сбежала с лица Джейн:
  — Анна Морисо?
  — Анна Морисо. В ее руке был зажат пузырек с остатками синильной кислоты.
  — О! — ужаснулась Джейн. — Самоубийство?
  Пуаро мгновение молчал. Затем, тщательно подбирая слова, произнес:
  — Полиция считает, что это самоубийство.
  — А вы?
  Пуаро сделал выразительный жест.
  — Что же еще прикажете думать?
  — Покончила с собой? Но почему? Из-за угрызений совести или из страха быть раскрытой?
  — Жизнь порой очень жестока, — сказал Пуаро, покачав головой. — И нужно иметь много мужества…
  — Чтобы покончить с собою! Чтоб умереть, надо, наверное, быть очень сильным.
  — Чтобы жить, — сказал Пуаро, — тоже нужно быть и очень мужественным, и очень сильным.
  Глава 26
  Послеобеденный разговор
  На следующий день мсье Пуаро уехал из Парижа. Он оставил Джейн список неотложных дел. Большинство пунктов этого списка казались Джейн попросту бессмысленными, но она прилагала все усилия, чтобы не уронить достоинства секретаря мсье Пуаро. За это время дважды она видела Жана Дюпона. Он заводил разговоры об экспедиции, к которой она должна была присоединиться, но Джейн, не осмеливаясь вывести его из заблуждения, не имея на то указаний Пуаро, лишь уклонялась от прямого ответа, с кокетливым лукавством меняя тему беседы. Через пять дней телеграмма вызвала Джейн в Англию. Норман встретил ее в спортивной автомашине с откидным верхом. По дороге они обсудили последние события. В историю с самоубийством Анны Морисо посвящены были только узкие круги общественности. В газетах мелькнула заметка о том, что некая дама из Канады, миссис Ричардс, в экспрессе Париж — Булонь покончила жизнь самоубийством, вот и все. Ни о каких связях этого события с загадочной смертью в «Прометее» не упоминалось. Джейн надеялась, что все ее беды близятся к концу. Норман, однако, был настроен не столь оптимистически.
  — Полиция, вероятно, подозревала Анну в убийстве матери; но после такого неожиданного поворота событий им наверняка будет хлопотно продолжать дело. А там уж и мы сможем заявить, что не понимаем, при чем тут мы и почему обязаны отвечать на всякие вопросы и волноваться. В глазах общества мы должны остаться вне всяких подозрений, как это и было всегда!
  Примерно так он сказал и Пуаро, когда через несколько дней встретил его на Пикадилли. Пуаро улыбнулся:
  — Вы точно такой же, как все. Вы считаете меня стариком, который ничего не доводит до конца! Послушайте, приходите сегодня вечером ко мне обедать. Придут инспектор Джепп и дружище Клэнси. Я расскажу вам кое-что интересное из своей практики!
  Обед прошел весело. Джепп был в отменном настроении, хотя и относился ко всем свысока. Нормана заинтриговало обещание мсье Эркюля Пуаро, а что до мистера Клэнси, так тот попросту трепетал от восторга почти так же, как тогда, когда впервые увидел роковой дротик.
  После обеда, когда был выпит ароматный кофе, мсье Пуаро несколько смущенно, но не без важничанья, откашлялся, прочищая горло.
  — Друзья! — торжественно обратился он к гостям. — Мистер Клэнси выразил творческую заинтересованность в том, что он называет «мои методы, Уотсон». Cest зa, n'est-ce pas? Я предлагаю вам выслушать, если не наскучит, — тут он сделал многозначительную паузу; Норман и Джепп в один голос поспешили заверить: «Нет, не наскучит, что вы!», — мое небольшое сообщение о методах, к которым я обращался, расследуя известное вам дело. — Мсье Пуаро умолк и заглянул в какие-то свои записи.
  — Слишком уж возомнил о себе! — шепнул Джепп Норману. — Полон самодовольства: я, мол, выдающийся, остальные — мелюзга!
  Пуаро укоризненно посмотрел на него и кашлянул. Лица, выражающие вежливый интерес, обратились к Пуаро, и он приступил к рассказу:
  — Начнем сначала, друзья. Возвратимся к пассажирскому самолету «Прометей» и его злополучному рейсу из Ле Бурже в Кройдон. Я собираюсь поведать вам о моих первоначальных предположениях и о том, как я утверждал или видоизменял их в связи с последующими событиями.
  Когда перед посадкой в Кройдоне доктор Брайант по просьбе стюарда направился к креслу № 2, я последовал за ним. Мною руководило чувство или интуиция, если вам угодно! что, возможно, там произошло что-то по моей части. Возможно, я воспринимаю смерть со слишком уж профессиональных позиций. Но, по-моему все смертельные случаи бывают двух категорий: во-первых, такие, которые, так сказать, по моей части, и, во-вторых, такие, которые не по моей части. И хотя эти, последние, более многочисленны, все равно, стоит мне столкнуться со смертью, я невольно становлюсь похож на собаку, которая, учуяв опасность, настораживаясь, поднимает голову и принюхивается.
  Доктор Брайант подтвердил нам худшие предположения стюарда, выяснилось, что женщина мертва. Причину смерти он, разумеется, установить без тщательного осмотра не мог. По этому поводу мистером Жаном Дюпоном была высказана догадка, что смерть наступила вследствие шока от укуса осы. В защиту своего предположения пассажир упомянул, что сам пристукнул надоедавшую ему осу. Получилась вполне правдоподобная версия, и с ней можно было легко согласиться. Тем более, что на шее умершей женщины виднелось пятнышко: отметина, в точности такая, как от укуса осы; стало быть, оса была перед тем в самолете.
  Мне повезло: взглянув вниз, я заметил некий предмет, который сперва можно было принять за еще одну дохлую осу. На самом же деле предмет оказался туземным дротиком с оперением из желтого и черного шелка. В это мгновение, если вы помните, мистер Клэнси протиснулся вперед и заявил, что странное это острие в оперении — не что иное, как шип, которым некоторые туземные племена пользуются для стрельбы из специальных трубок. Ко времени прибытия в Кройдон у меня было уже несколько версий. А на твердой земле мысль моя заработала с обычным блеском…
  — Ну, ну, ну, мсье Пуаро! — с шутливой улыбкой воскликнул инспектор Джепп. — Зачем же так!
  Пуаро удостоил его дружеским взглядом и продолжал:
  — Одна из версий представлялась мне особенно ясной (как, между прочим, и всем остальным): наглость способа совершения убийства поражала, но казалось невероятным то, что убийцу никто не заметил!
  Было еще два пункта, интересовавших меня: во-первых, столь странное появление в самолете осы и, во-вторых, найденная под креслом № 9 трубка.
  Я сказал моему другу инспектору Джеппу после дознания: какого, мол, черта убийца не избавился от трубки, если ее запросто можно было просунуть в вентилятор? Сам по себе дротик найти или опознать трудно; однако трубка, на которой еще сохранились обрывки этикетки с ценой, — совсем другое дело.
  Итак, каково решение? Очевидно, убийца хотел, чтобы трубку нашли!
  Но почему? Лишь один ответ казался логичным: убийца рассчитывал на то, что если трубка и отравленный дротик будут найдены, может быть принята версия о том, что преступление совершено при помощи шипа, которым стреляли из трубки. Стало быть, на самом деле убийство не было совершено этим способом.
  С другой стороны, согласно медицинским заключениям, причиной смерти несомненно был отравленный шип. Я закрыл глаза и спросил себя: какой самый верный и надежный способ воткнуть отравленный шип точно в яремную вену?
  Ответ пришел незамедлительно: рукой. Этот тотчас же пролило свет на причину того, почему убийца был заинтересован в том, чтобы трубку нашли. Трубка неизбежно наводила следствие на мысль о расстоянии. Если же моя версия была правильной, то человек, убивший мадам Жизель, подошел прямо к ее креслу и наклонился над нею. Существовал ли такой человек? Да, таких людей было даже двое. Оба стюарда. Любой из них мог подойти к мадам Жизели, наклониться, и никто не усмотрел бы в этом ничего необычного. Кроме стюардов, был мистер Клэнси. Он единственный изо всех пассажиров дважды — туда и обратно проходил мимо кресла мадам Жизели; я сопоставил это с тем, что он первым выдвинул версию о трубке и стреле…
  — Я протестую! — Мистер Клэнси вскочил. — Я протестую! — завопил он. — Это клевета!
  — Садитесь! — сказал Пуаро. — Я еще не закончил. Я должен просить вас спокойно следить за ходом моих мыслей, и тогда все вместе мы сможем прийти к окончательному и безошибочному заключению!
  Итак, у меня было трое вероятных подозреваемых: стюарды Митчелл и Дэвис и мистер Клэнси. Ни один из них внешне не производил впечатления убийцы, и, прежде чем уличить кого-то из них, нужно было провести расследование.
  Я снова обратил свою мысль к осе. Она была многообещающей персоной, эта оса, Во-первых, ее никто не видел, пока не подали кофе. Это уже само по себе казалось довольно любопытным. Я выстроил определенную «модель» убийства.
  Убийца предоставил мне возможности для двух различных решений. Согласно первому, более простому, оса ужалила мадам Жизель и мадам умерла из-за сердечной слабости. Успех этой версии зависел от того, имел ли убийца возможность незаметно убрать шип. Инспектор Джепп и я сошлись на том, спрятать шип было довольно легко. Но я так думал до тех пор, пока у меня не возникли новые подозрения. В частности, первоначальная вишнево-алая окраска шелка несомненно была заменена желто-черной, дабы имитировать появление осы!..
  Прошу вас, представьте себе: убийца подходит к креслу жертвы, вонзает в шею несчастной роковой дротик и тотчас выпускает осу! Яд так силен, что смерть наступает практически мгновенно. Если бы мадам Жизель и вскрикнула, крика никто не услышал бы из-за шума моторов. А если бы кто-то и обратил внимание на ее крик. — причина была бы ясна: над головой мадам, жужжа, летала оса! Вот и объяснение: оса ужалила несчастную женщину!.. Это, как я уже сказал, была «модель № 1».
  Но, допустим, убийца понимал, что отравленный дротик могут заметить прежде, чем удастся убрать его. В таком случае версия естественной смерти отпадает. Вместо того, чтобы выбросить трубку, убийца кладет ее на такое место, где ее несомненно заметят при обыске самолета и признают орудием убийства. Убийца в этом случае создаст «впечатление расстояния». Ведь когда найдут и дротик, это сконцентрирует все подозрения, в определенном, ранее намеченном убийцей направлении!..
  Теперь у меня была своя версия убийства: трое подозреваемых и предполагаемый четвертый — мсье Жан Дюпон. Ведь это он первым предположил «смерть от укуса осы» и он сидел в самолете так близко от мадам Жизели, что мог убить ее, даже не вставая с кресла. С другой стороны, думал я, — вряд ли он осмелился бы так рисковать!..
  Я сосредоточил все внимание на «проблеме осы». Если убийца принес осу на борт самолета и выпустил ее в нужный момент в целях психологической мотивировки, значит, при нем должно было быть нечто наподобие коробочки, где до поры до времени он держал осу. Логично, меня заинтересовало содержимое карманов и багаж пассажиров «Прометея». И вот тут-то я наткнулся на то, что искал! Но, как ни странно, я нашел это у совершенно постороннего человека. В кармане у мистера Гэйля оказался пустой спичечный коробок фирмы «Брайант и Мэй». Но, по свидетельствам всех пассажиров, мистер Гэйль не ходил по проходу в конец салона. Он только выходил в туалет, то есть в противоположном от кресла № 2 направлении, после чего возвратился на свое место. Мои предположения казались невероятными, но мистер Гэйль, как выяснилось, мог совершить преступление. На такую мысль наталкивало меня содержимое его чемодана.
  — Моего чемодана? — изумленно спросил Норман Гэйль. Он выглядел крайне удивленным и озадаченным. — Я даже не помню, что в нем было!
  Пуаро добродушно улыбнулся Норману Гэйлю:
  — Подождите минутку. Я еще не добрался до этого. Я лишь пересказываю вам мои первоначальные догадки, так сказать, «черновик».
  Но продолжим. Теперь у меня было уже четыре человека, которые могли совершить преступление — с точки зрения благоприятной возможности: два стюарда, мистер Клэнси и мистер Норман Гэйль. И я принялся рассматривать дело с другой стороны, с точки зрения мотива. Ведь если мотив совпадет с возможностью, — убийца найден! Но увы! Я не мог обнаружить ничего похожего.
  Мой друг инспектор Джепп обвинил меня в том, что я все чрезмерно усложняю.
  Напротив, я подходил к вопросу в мотиве со всей возможной простотой! Судите сами, кому пошла бы на пользу смерть мадам Жизели? Очевидно, на пользу неизвестной дочери, так как она унаследует состояние. Отыскался также ряд лиц, которые в определенной степени зависели от мадам Жизели или, скажем, могли зависеть от ее расположения, насколько нам было известно. Пришлось прибегнуть к методу исключения.
  Изо всех пассажиров самолета только один определенно и несомненно общался с Жизелью. Это была леди Хорбари. Ее мотивы были совершенно ясны.
  Накануне дня вылета она посетила в Париже мадам Жизель. Леди была в отчаянии. Мне стало известно, что у нее есть друг — молодой актер.
  Разумеется, актер легко мог разыграть роль американца и приобрести у антиквара трубку; он мог также, подкупив клерка из «Юниверсал Эйрлайнз», раздобыть сведения о том, что на этот раз мадам Жизель полетит именно двенадцатичасовым рейсом.
  К этому времени мои представления о деле как бы расслоились. Я не видел возможности для леди Хорбари совершить преступление. И не мог усмотреть мотивов, которые толкнули бы на это стюардов, мистера Клэнси или мистера Гэйля.
  Одновременно я решал проблему неизвестной дочери — наследницы Жизели.
  Женаты ли мои подозреваемые? Если да, то дочь мадам Жизели, Анна Морисо, могла оказаться женой кого-то из них. В случае, если ее отец был англичанином, она могла быть воспитана в Англии. Жену Митчелла я вскоре увидел и из числа подозреваемых исключил: происходит из старинного дорсетского рода. Я узнал, что Дэвис ухаживает за девушкой, родители которой — и отец и мать — живы. Выяснилось, что мистер Клэнси — убежденный холостяк, а мистер Норман Гэйль по уши влюблен в мисс Джейн Грей.
  Должен признаться: о происхождении мисс Джейн Грей я разузнавал весьма осторожно, так как из случайного разговора с нею выяснил, что она воспитывалась неподалеку от Дублина в приюте для сирот. Однако я убедился вскоре, что мисс Грей не была дочерью мадам Жизели.
  Я составил своеобразную таблицу с результатами своих поисков: стюарды ничего не потеряли и ничего не выиграли от смерти мадам Жизели (хотя Митчелл явно пережил душевное потрясение); мистер Клэнси задумал написать новую книгу, сюжетом которой решил сделать убийство мадам Жизели и надеялся неплохо заработать, что ж до мистера Нормана Гэйля, то он катастрофически быстро терял практику. Мои раскладки и таблица не могли ничем помочь! Но в то же время я был убежден, что преступник — мистер Гэйль. Доказательством тому были порожний спичечный коробок и содержимое чемодана мистера Гэйля. И при всем при том Гэйль проигрывал, а не выигрывал от смерти Жизели. И тут я решил сделать допущение, предположив, что проигрыш — чисто внешнее и, должно быть, ошибочное впечатление.
  Я решил завязать и поддерживать с мистером Гэйлем знакомство, по опыту зная, что ни один человек в разговоре не может рано или поздно не проявить себя, подливной своей сути. В каждом из нас живет неодолимое побуждение говорить о себе. Я попытался войти в доверие к мистеру Гэйлю. Я даже заручился его поддержкой, уговорив помочь мне шантажировать леди Хорбари. И вот здесь-то он впервые оступился…
  Я задумал небольшой маскарад. Но когда Гэйль явился, чтобы сыграть свою роль, внешность его была до невозможности странной и смехотворной. Уверяю вас, никто не пытался бы сыграть своей роли так плохо, как претендовал на то мистер Гэйль. Какая же была тому причина? Сознавая собственную вину, Гэйль старался не показать, что он прирожденный актер. Однако стоило мне привести в порядок его нелепый грим, как его артистическое мастерство тотчас выявилось: сыграл он свою роль превосходно, и леди Хорбари даже не догадалась, кто он. Меня это убеждало в том, что и в Париже он мог, загримировавшись, выдавать себя за американца, а также вполне мог исполнить необходимую партию в «Прометее».
  Тогда я обеспокоился судьбой мадмуазель Джейн. Она могла быть либо заодно с Гейлем, либо к свершившемуся непричастной, причем в последнем случае рисковала оказаться очередной жертвой. Проснувшись в одно прекрасное утро, Джейн могла бы обнаружить, что вышла замуж за убийцу.
  Дабы предотвратить опрометчивую свадьбу, я увез мадмуазель Джейн в Париж в качестве своего секретаря. Во время нашего там пребывания наследница мадам Жизели заявила о своих правах на состояние. Увидев ее — я говорю об Анне Морисо, — я был поражен ее сходством с кем-то… Но никак не мог вспомнить, с кем именно. Я вспомнил, но — увы! — слишком поздно…
  Стало известно, что Анна Морисо была в числе пассажиров «Прометея»!
  Поначалу ее ложь, казалось, отбрасывала прочь все мои версии! Вот кто, несомненно, повинен в убийстве. Но, рассуждал я, если она виновна, у нее непременно должен быть сообщник — человек, купивший трубку и подкупивший Жюля Перро. Кто этот человек? Быть может, это муж Анны Морисо? Неожиданно я нашел правильное решение. Но, чтобы считать это решение единственным, мне надо было удостовериться в бесспорности одного предположения. Первоначально, полагал я, Анна Морисо не должна была лететь этим рейсом.
  Я позвонил леди Хорбари и получил ответ: да, горничная Мадлен летела потому, что ее хозяйка пожелала этого в самую последнюю минуту, уже перед отъездом!…
  Пуаро умолк и перевел дыхание. Мистер Клэнси прокашлялся и сказал:
  — Э-хм, мне… что-то не совсем ясно.
  — И когда вы наконец прекратите именовать меня убийцей? — возмутился Норман Гэйль.
  — Ни-ког-да! Вы и есть убийца… Погодите, я обо всем скажу.
  Всю последнюю неделю мы с инспектором Джеппом занимались только вами… Верно, что вы стали дантистом, чтобы доставить удовольствие вашему дядюшке — Джону Гэйлю. Став его компаньоном, вы приняли и его имя, так как на самом деле вы были сыном его сестры, а не брата. Ваша настоящая фамилия — Ричардс. Под этой фамилией вы проживали прошлой зимой в Ницце. Тогда-то впервые вы и встретили Анну Морисо. Она была там со своей хозяйкой. История, которую нам рассказала Анна Морисо, была правдива относительно фактов ее детства, остальная же часть ее истории была тщательно подготовлена и отредактирована вами. Анна знала девичью фамилию своей матери. Мадам Жизель бывала в Монте-Карло, играла там, и там кто-то обратил на нее ваше внимание, упомянул при этом ее настоящее имя. Вы тотчас сообразили, что можно заполучить в наследство огромное состояние. Это притягательно подействовало на вашу натуру афериста и игрока. От Анны Морисо вы узнали о деловых связях леди Хорбари с Жизелью, и план преступления сам собою сформировался в ваших мыслях. Жизель, полагали вы, должна быть убита таким образом, чтобы все подозрения пали на леди Хорбари. Вы подкупили клерка в «Юниверсал Эйрлайнз» и устроили так, что Жизель должна была лететь тем же самолетом, что и леди Хорбари. Анна Морисо сказала вам, что поедет в Англию поездом, и вы никак не ожидали встретить ее в самолете! Это подвергло опасности и риску все ваши планы. Если бы полиция узнала, что дочь и наследница мадам Жизели находилась в момент убийства на борту «Прометея», подозрения, разумеется, тотчас пали бы на нее. Вы же рассчитывали, что она вступит в права наследства, имея полнейшее алиби благодаря тому, что в момент совершения убийства находилась в поезде или на борту парохода. Тогда бы вы женились на Анне Морисо. Вы знали, что Анна любит вас самозабвенно, однако вас прежде всего интересовали деньги.
  А тут внезапно возникло еще одно осложнение. В Ле Пине вы повстречали мадмуазель Джейн Грей и сами потеряли разум от любви к ней. Страсть толкнула вас на гораздо более рискованную игру.
  Теперь вы намеревались заполучить и деньги, и любимую девушку. Вы ведь шли на преступление прежде всего во имя денег и не собирались отказываться от них. Вы напугали Анну Морисо, сказав ей, что если она немедленно заявит о себе и о своих правах на наследство, то тем самым навлечет на себя подозрения в убийстве. Вы убедили ее взять отпуск на несколько дней, поехали с нею в Роттердам и там зарегистрировали брак. Должным образом вы натаскали Анну во всех деталях и заранее снабдили инструкциями о том, как она должна заявить о своих правах на наследство: она не станет говорить ни слова о службе в качестве горничной у леди и непременно подчеркнет, что ее муж во время убийства находился за границей.
  К несчастью для преступника, прибытие в Париж Анны Морисо совпало с моим приездом. Меня сопровождала мисс Грей. Это вас никоим образом не устраивало! И мадмуазель Джейн, и я — мы оба могли узнать в Анне Морнсо горничную Мадлен, служанку леди Хорбари. Вы попытались заблаговременно связаться с Анной, но вам не удалось. В конце концов вы прибыли в Париж и узнали, что ваша жена ушла к адвокату. Когда она возвратилась и рассказала вам о встрече со мной, ваша мысль лихорадочно заработала. Теперь более всего вы надеялись на то, что ваша новоиспеченная жена недолго будет владеть своим богатством. К тому же вы оба после свадьбы желали поскорее покинуть места, связанные с убийством. Трогательно! Полагаю, вы сперва хотели проделать все это не спеша. Вы, Гэйль, уехали бы в Канаду под предлогом потери практики.
  Там вы жили бы под фамилией Ричардс и ваша жена присоединилась бы к вам.
  Вскоре миссис Ричардс скончалась бы, оставив все свое состояние вам, неутешному вдовцу. Тогда вы вновь возвратились бы в Англию, но уже под именем Нормана Гэйля… Вы имели бы и богатство, достаточное для удачных спекуляций, и смогли бы жениться на Джейн. Но вы решили ускорить события: зачем попусту терять столько времени!
  Пуаро вновь умолк, а Норман Гэйль, запрокинув голову, расхохотался:
  — Вы, мсье Пуаро, здорово отгадываете, что намереваются делать люди!
  — Вам подошла бы профессия сочинителя, мистера Клэнси! — В голосе Гэйля звучала ненависть. — Да никогда в жизни я еще не слышал подобной смеси клеветы и чепухи! То, что вы навоображали и представляете себе, мсье Пуаро, едва ли может служить доказательством!..
  Пуаро мгновение пристально глядел на Нормана Гэйля, потом почти торжественно изрек:
  — Возможно. Но в таком случае, у меня есть доказательства!
  — Неужели? — с издевательской ухмылкой вскричал Норман Гэйль. — Может, у вас есть доказательства того, как я убил старуху Жизель? Но все пассажиры превосходно знают и подтвердят, что я никогда не проходил мимо нее!
  — Сейчас я расскажу вам, как вы совершили преступление! — сказал Пуаро. — Что вы скажете о содержимом вашего чемодана? Вы ехали на отдых.
  Зачем брать белый льняной пиджак дантиста? Вот какой вопрос задал я себе. И ответил: потому что он похож на куртку стюарда!
  Вот вам весь путь, по которому вы шли. Когда стюарды подали кофе и удалились в другое отделение «Прометея», вы продефилировали в туалет, надели там свой пиджак, набили щеки ватными тампонами, вышли в салон, схватили из ящика в буфетной кофейную ложку, с ложкой в руке быстро направились к столику Жизели. Вонзили дротик в шею жертвы, мгновенно открыли спичечный коробок, выпустили осу, поспешили обратно в туалет, сняли пиджак и, уже не торопясь, возвратились на свое место. Все заняло каких-нибудь полторы-две минуты. Подчеркиваю психологический фактор; никто никогда не обращает внимания на стюарда. Единственным человеком, который мог бы вас опознать, была мадмуазель Джейн. Но вы же знаете женщин! Как только женщина остается одна (особенно если она путешествует в обществе привлекательного молодого человека), она тотчас щелкает замочком сумочки, чтобы взглянуть в зеркальце, напудрить нос и освежить помаду!..
  — В самом деле? — продолжал глумиться Гэйль. — Интереснейшая теория; но она абсолютно несостоятельна! Что-нибудь есть у вас еще?
  — О! Еще много, — спокойно продолжал Пуаро. — Как я уже утверждал, в доверительном разговоре любой человек способен себя разоблачить… Вы довольно дерзко упомянули, что были на ферме в Южной Африке. Вы только не сказали — это я уже выяснил позже, — что эта ферма была змеиным питомником…
  Только теперь впервые Норман Гэйль невольно выказал страх. Он вновь попытался возразить, но слова явно не повиновались ему…
  — Вы побывали там, — продолжал Пуаро, — под своим собственным именем Ричардса! Вашу фотографию, переданную туда нами по фототелеграфу, там опознали. По этой же фотографии вас опознали и в Роттердаме как некоего Ричардса, женившегося на Анне Морисо!
  Норман Гэйль снова попытался заговорить, но звуки, клокоча, застревали у него в горле. Он мгновенно осунулся. Красивый, энергичный молодой человек внезапно превратился в ясное жалкое существо, чьи губы дрожали, а глаза искали спасительного сочувствия и… не находили его…
  — Вас погубила торопливость, — сказал Пуаро. — А начальница «Института Марии» еще более ускорила события, отправив телеграмму Анне Морисо.
  Игнорировать эту телеграмму было бы неразумным. Вы внушили жене, что если она не скроет некоторых фактов, то или ее, или вас качнут подозревать в убийстве, коль уж, к несчастью, вы оба оказались в самолете во время совершения преступления. Когда же, встретившись с Анной, вы узнали о ее беседе со мной, вы заторопились еще больше. Испугались, что я узнаю правду от Анны, а может, думали, что она и сама начинает подозревать вас. Вы вынудили ее покинуть гостиницу, усадили в поезд, согласованный с пароходным расписанием. Там вы силой заставили Анну Морисо принять синильную кислоту и зажали в ее руке пустой флакончик.
  — Отвратительная ложь!
  — О нет! На шее Анны были синие следы пальцев. — Отвратительная, гадкая, гнусная ложь!
  — Вы второпях даже оставили отпечатки ваших; пальцев на флаконе!..
  — Вы лжете! Я был в пер…
  — А-а! Вы были в перчатках? Я полагаю, мсье, что это небольшое признание окончательно изобличает вас…
  Побагровев от ярости, с перекосившимся до неузнаваемости лицом, Гэйль кинулся на Пуаро. Инспектор Джепп, однако, опередил его. Схватив Гэйля за руки, Джепп громко и отчетливо произнес:
  — Джеймс Ричардс, он же Норман Гэйль! Вы арестованы по обвинению в преднамеренном убийстве! Должен вас предупредить, что все, сказанное здесь вами, будет внесено в протокол и использовано в качестве доказательств. Страшная дрожь сотрясала тело Нормана Гэйля. Казалось, он на грани коллапса.
  Двое констеблей в форме, за дверью ожидавшие приказа, вошли в комнату и увели арестованного.
  Оставшись наедине с Пуаро, мистер Клэнси в порыве исступленного восторга сделал судорожно-глубокий выдох.
  — Мсье Пуаро! — вскричал он. — Это самый поразительный случай в моей жизни! Вы были великолепны!..
  Пуаро, скромно потупившись, улыбнулся в усы:
  — Нет, нет! Здесь, бесспорно, есть и заслуги инспектора Джеппа. Он прямо-таки творил чудеса, когда доказывал, что Гэйль — это Ричардс! Канадская полиция уже давно разыскивала некоего Ричардса. Подозревали, что девушка, с которой тот одно время был близок, покончила с собой по его вине, причем некоторые детали и факты указывали на то, что это не самоубийство, а убийство…
  — Ужасно! — пролепетал мистер Клэнси, каким-то птичьим голосом.
  — Гэйль — убийца! — сказал Пуаро. — И как это уже не раз бывало, он был из тех, кто особо опасен, так как он привлекателен и нравится женщинам…
  Мистер Клэнси робко кашлянул:
  — Бедная девушка, эта Джейн Грей…
  — Да, я уже толковал с нею о том, что жизнь бывает очень жестока. Но девочке не откажешь в мужестве! Она сумеет преодолеть трудности.
  Пуаро машинально сложил в стопку газеты, разбросанные Гэйлем в его диком прыжке. В одной из газет его внимание привлекло какое-то фото. Это был снимок из колонки светской хроники: Венетия Керр в день скачек «разговаривает с лордом Хорбари и со своей приятельницей», гласила подпись под снимком.
  Пуаро вручил газету со снимком мистеру Клэнси:
  — Видите? А через год, я уверен появится объявление: «Закончены приготовления, и вскоре состоится свадьба лорда Хорбари и Венетии Керр.» И знаете, кто устроил эту свадьбу? Мсье Эркюль Пуаро! И еще одну свадьбу я устрою!
  — Леди Хорбари и мистера Барраклоу?
  — О нет! Свадьбы подобных персонажей меня не занимают! — Пуаро доверительно наклонился вперед. — Нет, я говорю о свадьбе мсье Жана Дюпона и мисс Джейн Грей… Этим молодым людям я симпатизирую…
  Спустя месяц мисс Джейн зашла в контору мсье Пуаро.
  — У меня есть причины ненавидеть вас, мсье Пуаро. — Она была бледна, под глазами темнели круги. Пуаро мягко обратился к девушке:
  — Что ж, дитя мое, если хотите, можете меня немножко ненавидеть. Но я уверен, вы предпочитаете смотреть правде в лицо! К чему вам призрачное счастье? В раю Нормана Гэйля вы прожили бы недолго. У таких, как он, есть застарелый порок: они привыкли избавляться от женщин…
  — О Норман… — грустно вздохнула Джейн. И, после паузы, добавила: — Я никогда в жизни никого уже больше не смогу полюбить…
  — Разумеется, — согласился Пуаро. — Эта сторона жизни уже навеки окончена для вас…
  Джейн, не уловив улыбки в его добродушной интонации, кивнула.
  — Мсье Пуаро, — сказала она, — теперь все, что мне нужно — это хорошая, интересная работа! Чтобы я могла забыть…
  — Я советовал бы вам, Джейн, поехать в Персию с Дюпонами. Это чрезвычайно интересно.
  — Но… переговоры с ними обо мне… Разве это были переговоры всерьез? Это не было только для… видимости?
  — Наоборот, дитя мое, — Пуаро покачал головой. — Я так увлекся в последнее время археологией и допотопной керамикой, что и в самом деле отправил нашим археологам чек с обещанным пожертвованием! Как я узнал сегодня утром, они весьма надеются на то, что вы присоединитесь к их экспедиции. Вы умеете рисовать?
  — Да. В школе я рисовала — и неплохо.
  — Отлично. Полагаю, путешествие доставит вам наслаждение.
  — Они действительно хотят, чтоб я поехала?
  — Даже рассчитывают на это.
  — Что ж… — подавляя вздох, сказала Джейн. — Уехать бы поскорее и далеко-далеко. — Ее лицо слегка зарделось. — Мсье Пуаро… — она взглянула на Эркюля с недоверием, — я была неплохим секретарем, не правда ли? Вы… Не будете ли вы так добры…
  — Добр? — притворно ужаснулся Пуаро. — Могу вас заверить, мадмуазель, что, если речь идет о деньгах, я — деловой человек! — Он казался таким обиженным, что Джейн поторопилась попросить прощения.
  — А теперь, я думаю, — помолчав, с облегчением сказала она, — мне лучше походить по музеям и хотя бы поглядеть на эти доисторические гончарные изделия…
  — Превосходная мысль!
  На пороге кабинета Джейн в нерешительности остановилась, затем вернулась.
  — Быть может, мсье, вы не были добры вообще, но, в частности, ко мне вы были очень добры!.. — Она, искренне смущенная, чмокнула Пуаро в макушку и поспешно вышла.
  — О! Это очень мило! — сказал мсье Эркюль Пуаро.
  
  1935 г.
  Перевод: Н. Куликова
  
  Убийства по алфавиту
  
  
  Джеймсу Уоттсу, одному из моих самых благодарных читателей
  Предисловие
  Капитана Артура Гастингса, кавалера Ордена Британской империи
  В этом повествовании я следовал обычной моей практике: излагал только те события и эпизоды, свидетелем которых был сам. Поэтому некоторые главы написаны от третьего лица.
  Хочу заверить моих читателей, что я могу поручиться за достоверность изложенного в этих главах. Если я и прибег к поэтической вольности, описывая мысли и чувства различных людей, то передал их, по моему мнению, с достаточной точностью. Должен добавить, что они были “авторизованы” моим другом Эркюлем Пуаро.
  В заключение скажу, что, если я слишком подробно описывал некоторые второстепенные человеческие отношения, возникшие вследствие череды загадочных преступлений, это потому, что никогда не следует забывать о человеческой натуре. Когда-то Эркюль Пуаро преподал мне драматический пример того, как преступление порождает романтические чувства.
  Что до раскрытия загадки Эй-би-си524, то могу лишь заметить, что, на мой взгляд, Пуаро проявил настоящую гениальность в том, как решил задачу, совершенно не сходную с теми, которые вставали перед ним прежде.
  Глава 1
  Письмо
  В июне 1935 года я на полгода вернулся в Англию с моего ранчо в Южной Америке. Жизнь в Америке сложилась для нас непросто. Вместе со всеми мы страдали от последствий мирового кризиса. В Англии у меня был ряд дел, которые, как мне представлялось, требовали для своего разрешения моего личного присутствия. Моя жена осталась управлять нашим ранчо.
  Стоит ли говорить, что, едва прибыв в Англию, я пустился на поиск моего старого друга — Эркюля Пуаро. Я нашел его — в это время он обитал в современной лондонской квартире — в доме гостиничного типа. Я заявил Пуаро (и он с этим согласился), что его выбор пал на этот дом исключительно из-за строгих геометрических пропорций здания.
  — Ну, конечно, мой друг, мой дом — воплощение симметрии. Вы не находите?
  Я ответил, что строение, на мой взгляд, чересчур прямоугольное, и, вспомнив старинную шутку, спросил, не обучили ли владельцы этого ультрасовременного дома своих кур нести квадратные яйца.
  Пуаро от души рассмеялся.
  — А, так вы не забыли этой шутки? Увы! Наука пока бессильна, и куры все еще не подчиняются новым веяниям — они по-прежнему несут яйца разных цветов и размеров!
  Я с любовью вглядывался в лицо старого друга. Он выглядел просто превосходно и совершенно не постарел с тех пор, как мы расстались.
  — Вы отлично выглядите, Пуаро, — заметил я. — Совсем не стареете. Собственно, как ни дико это звучит, я бы сказал, что в ваших волосах меньше седины, чем прежде.
  Пуаро ослепительно улыбнулся:
  — Почему же дико? Так оно и есть.
  — Что же, ваши волосы чернеют вместо того, чтобы седеть?
  — Вот именно.
  — Но ведь с научной точки зрения такое невозможно!
  — Напротив.
  — Очень странно. По-моему, это противоречит законам природы.
  — Как всегда, Гастингс, вы умны, но скользите по поверхности. Годы вас не изменили! Вы наблюдаете факты и верно их объясняете, сами того не замечая! Озадаченный, я уставился на Пуаро. Не сказав ни слова, он удалился в спальню и вернулся оттуда с бутылочкой, которую и протянул мне. Все еще ничего не понимая, я взял пузырек в руки. На нем было написано: “Ревивит. Восстанавливает естественный цвет волос. Красителем не является! Пять оттенков: пепельный, каштановый, золотистый, коричневый, черный”.
  — Пуаро! — воскликнул я. — Вы краситесь?
  — А, наконец-то вы поняли!
  — Так вот почему ваши волосы стали чернее, чем в прошлый мой приезд!
  — Разумеется.
  — Боже мой! — сказал я, справившись с удивлением. — Надо полагать, когда я приеду в Англию в следующий раз, вы будете носить накладные усы… А может быть, они и сейчас накладные?
  Пуаро скривился. Усы были его слабостью — он чрезвычайно ими гордился. Мои слова задели его за живое.
  — О нет, нет, mon ami525. Даст Бог, до накладных усов еще далеко. Подумать только — накладные усы! Quel horreur!526
  И Пуаро с усилием потянул за усы, чтобы я удостоверился в их подлинности.
  — Ну-с, пока они просто великолепны, — заметил я.
  — N'est-ce pas?527 В Лондоне я не видел усов, равных моим.
  “Есть чем гордиться”, — подумал я, но ни за что на свете не сказал бы этого вслух, чтобы не оскорбить моего друга в его лучших чувствах.
  Вместо этого я спросил, продолжает ли он трудиться на своем поприще.
  — Мне известно, — сказал я, — что вы уже давно отошли от дел…
  — C'est vrai.528 И взялся за выращивание тыкв. Но вслед за этим случилось убийство — и я послал тыквы к чертовой бабушке. И вот с тех пор — вам-то, конечно, это уже приходило в голову — я веду себя как примадонна, которая каждый раз дает свой прощальный концерт. И этот прощальный концерт повторяется снова и снова.
  Я засмеялся.
  — По правде сказать, это очень близко к истине. Каждый раз я повторяю: все, хватит. Но нет, появляется что-нибудь новое! И надо признать, друг мой, что отставка мне не по душе. Если серые клеточки не работают, им конец.
  — Ясно, — кивнул я. — Вы заставляете свои серые клеточки трудиться, но умеренно.
  — Вот именно. Я стал разборчив. Теперь Эркюль Пуаро отбирает для себя только самые вершки.
  — И много вам перепало вершков?
  — Pas mal.529 Недавно я чудом спасся.
  — От провала?
  — Конечно нет! — Пуаро обиженно посмотрел на меня. — Но меня — Эркюля Пуаро — чуть не уничтожили.
  Я присвистнул.
  — Ловкий преступник?
  — Не столько ловкий, сколько бесшабашный, — ответил Пуаро. — Вот именно — бесшабашный. Но не будем об этом говорить. Знаете, Гастингс, я верю, что вы приносите мне счастье.
  — Вот как? — сказал я. — Каким же образом? Пуаро не дал мне прямого ответа. Он продолжал:
  — Как только я узнал, что вы приедете, я подумал: что-то произойдет. Как в прежние времена, мы выйдем на охоту вдвоем. Но если так, дело должно быть необычным, — он взволнованно зажестикулировал, — recherche… тонким… fine…530
  В последнее французское слово было вложено все его непереводимое своеобразие.
  — Право, Пуаро, — заметил я, — вы говорите о преступлении, словно заказываете ужин в “Ритце”.
  — Между тем как не бывает преступлений по заказу? Вы правы. — Пуаро вздохнул. — Но я верю в везение… если угодно, в рок. Ваше предназначение — быть рядом и спасать меня от непростительной ошибки.
  — От какой ошибки?
  — От пренебрежения очевидностью. Я обдумал эту фразу, но так и не понял, в чем ее суть.
  — Что же, — наконец спросил я с улыбкой, — преступление века пока вам не подвернулось?
  — Pas encore.531 Впрочем… то есть…
  Он умолк и озабоченно нахмурился. Механически он расставил на столе мелкие предметы, которые я невольно сдвинул с их мест.
  — Не знаю, — медленно произнес он.
  Я в недоумении смотрел на него.
  Его лоб был по-прежнему насуплен.
  Внезапно он, решительно кивнув, пересек комнату и подошел к бюро у окна. Стоит ли говорить, что бумаги в бюро были аккуратно рассортированы и разложены по полочкам, так что Пуаро не составляло труда сразу достать оттуда то, что он искал.
  Он неторопливо подошел ко мне с распечатанным письмом в руках. Перечитав письмо, Пуаро передал его мне.
  — Скажите, mon ami, — сказал он, — как вам это покажется?
  Не без любопытства я взял письмо.
  Оно было напечатано на машинке на плотной белой бумаге:
  
  “Мистер Эркюль Пуаро!
  Вы, кажется, не прочь решать загадки, которые не под силу нашей тупоголовой английской полиции. Посмотрим же, мистер умник, хватит ли у вас ума на этот раз. Возможно, этот орешек будет для вас слишком, крепок. Поинтересуйтесь-ка Эндовером 21 числа сего месяца.
  Примите и проч.
  Эй-би-си”.
  
  Я взглянул на конверт. Адрес тоже был напечатан на машинке.
  — Штемпель западной части Лондона, — сказал Пуаро, когда я стал всматриваться в почтовую марку на конверте. — Итак, ваше мнение?
  Я пожал плечами и отдал ему письмо.
  — Сумасшедший какой-то…
  — И больше вам нечего сказать?
  — Э… разве это не похоже на сумасшедшего?
  — Похоже, друг мой, похоже.
  Пуаро не шутил. Я с любопытством взглянул на него.
  — Вы к этому относитесь всерьез, Пуаро?
  — Сумасшедших, mon ami, надо принимать всерьез. Сумасшедшие — штука опасная.
  — Да, разумеется, вы правы… Об этом я как-то не подумал… Но, по-моему, это смахивает на какой-то идиотский розыгрыш. Писал небось жизнерадостный болван, к тому же наклюкавшись.
  — Comment?532 Наклю… Как вы сказали?
  — Нет, нет, это просто такой оборот. Я хотел сказать, что он надрался. Ах нет, черт возьми, я хотел сказать, что он напился.
  — Merci533, Гастингс, выражение “надрался” мне известно. Возможно, за этим письмом действительно ничего больше не кроется…
  — Но вы считаете иначе? — спросил я, почувствовав недовольство в его голосе.
  Пуаро с сомнением покачал головой, но промолчал.
  — Какие шаги вы предприняли? — спросил я.
  — А что тут поделаешь? Я показал письмо Джеппу. Он того же мнения, что и вы… глупая шутка — именно так он выразился. В Скотленд-Ярд такие письма приходят ежедневно. И мне случалось получать такие…
  — Но к этому письму вы относитесь серьезно?
  Пуаро ответил, подыскивая слова:
  — В этом письме мне что-то не нравится… Гастингс. Что бы я сам об этом ни думал, его тон на меня подействовал.
  — Что же?
  Он опять покачал головой и, взяв письмо, спрятал его обратно в бюро.
  — Если вы серьезно относитесь к этому посланию, вы, наверно, можете что-то предпринять, — сказал я.
  — Воистину вы человек действия! Что же можно предпринять? Полиция графства ознакомлена с письмом, но они тоже не проявили к нему интереса. Отпечатков пальцев на нем нет. Ничто не указывает на личность автора.
  — Значит, дело только в вашем инстинкте?
  — Не в инстинкте, Гастингс. Это неподходящее слово. Дело в моих знаниях, моем опыте — они говорят мне, что в этом письме есть что-то не то.
  Ему не хватило слов, и он заменил их жестом, потом снова покачал головой:
  — Наверное, я делаю из мухи слона. Как бы то ни было, выхода нет, нужно ждать.
  — Двадцать первое — пятница. Если в пятницу в окрестностях Эндовера состоится дерзкое ограбление…
  — Как это меня обрадует!
  — Обрадует? — изумился я.
  Это слово показалось мне совершенно неуместным.
  — Ограбление может поразить, но никак не обрадовать! — возразил я.
  Пуаро пылко покачал головой:
  — Вы заблуждаетесь, друг мой. Вы меня не поняли. Ограбление было бы счастьем, потому что я мог бы не бояться другого…
  — Чего же?
  — Убийства, — ответил Эркюль Пуаро.
  Глава 2
  (Не от лица капитана Гастингса)
  Мистер Элекзандер Бонапарт Сист поднялся со стула и близоруко оглядел свою небогатую комнату. От долгого сидения спина его затекла, и он потянулся — случайный наблюдатель, увидев его в эту минуту, понял бы, что перед ним человек выше среднего роста. Обычно Сист горбился и близоруко щурился, и это создавало обманчивое впечатление.
  Подойдя к поношенному пальто, висевшему на двери, он достал из кармана пальто пачку дешевых сигарет и спички. Закурив, он вернулся к столу, снова сел, взял железнодорожный справочник, заглянул в него, затем принялся изучать напечатанный на машинке список фамилий. Рядом с одной из фамилий в начале списка он поставил галочку.
  Это было в четверг, 20 июня.
  Глава 3
  Эндовер
  Сперва я находился под впечатлением от предчувствий Пуаро по поводу полученного им анонимного письма, но следует признать, что совершенно забыл об этом, когда наконец наступило 21-е, и снова вспомнил о письме, лишь когда моему другу нанес визит старший инспектор Скотленд-Ярда Джепп. Мы были много лет знакомы с инспектором, и он сердечно приветствовал меня.
  — Ба! — воскликнул он. — Капитан Гастингс собственной персоной. Вернулись домой из этих своих пампасов? Увидел вас рядом с мосье Пуаро, и сразу вспомнились старые деньки. Вы, право, неплохо выглядите. Только макушка слегка поредела, а? Ну, да этого нам всем не избежать. Я тоже лысею.
  Я слегка покривился. Мне казалось, что, тщательно зачесывая волосы на макушку, я полностью закрываю проплешину, на которую намекал Джепп. Однако инспектор, если дело касалось меня, никогда не отличался тактом, и я, сделав хорошую мину, признал, что все мы не молодеем.
  — За исключением мосье Пуаро, — сказал Джепп. — Ему бы рекламировать краску для волос. Вон какую он развел растительность на лице. К тому же на старости лет он стал знаменитостью. Замешан во всех громких делах. Убийства в поездах, убийства в самолетах, убийства в высшем свете — он тут как тут. Удалился от дел и сразу же прославился.
  — Я уже говорил Гастингсу, что похож на примадонну, которая дает один прощальный концерт за другим, — улыбаясь, заметил Пуаро.
  — Не удивлюсь, если вы умрете и потом расследуете собственное дело, — хохоча, заявил Джепп. — Отличная идея! Об этом можно написать книгу.
  — Ну, это придется сделать Гастингсу, — ответил Пуаро и подмигнул мне.
  — Ха-ха! Вот смеху-то было бы, — веселился Джепп.
  Мне эта идея не показалась забавной, а шутку я счел безвкусной. Бедняга Пуаро стареет. Вряд ли ему приятны остроты насчет его приближающейся кончины.
  Видимо, мое недовольство было замечено, потому что Джепп переменил тему.
  — Вы слышали, какое анонимное письмо получил мосье Пуаро? — спросил он.
  — Я уже показал его Гастингсу, — сказал мой друг.
  — Да, конечно! — воскликнул я. — Совсем забыл об этом письме. Позвольте, о каком числе там шла речь?
  — О двадцать первом, — ответил Джепп. — Поэтому я и забежал. Двадцать первое было вчера, и я, любопытства ради, позвонил вечером в Эндовер. Конечно, это был розыгрыш. Все там тихо. Мальчишка, разбивший витрину, да пара пьяниц и хулиганов. Так что на этот раз наш бельгийский друг дал маху.
  — Признаться, у меня на душе полегчало, — сказал Пуаро.
  — А вы уж и переполошились! — добродушно заметил Джепп. — Господи, да мы такие письма каждый день пачками получаем. Делать людям нечего, чердак пустой, вот они и пишут. И не со зла вовсе, а ради собственного удовольствия.
  — Глупо было с моей стороны относиться к этому так серьезно, — сказал Пуаро. — Как говорят, лучше синица в руке, чем пальцем в небо.
  — Вы перепутали журавля с пальцем, — сказал Джепп.
  — Pardon?534
  — Ничего-ничего. Просто две разные пословицы. Ну, мне пора. У меня еще дельце тут за углом — надо забрать краденые драгоценности. Я просто зашел по пути, чтобы вы не волновались. Жаль заставлять серые клеточки работать вхолостую.
  Сказав это и расхохотавшись, Джепп удалился.
  — Он не меняется, наш старина Джепп, — заметил Пуаро.
  — Джепп сильно постарел, — ответил я и мстительно добавил:
  — Седой как лунь. Кашлянув, Пуаро произнес:
  — Знаете, Гастингс, существует такое приспособление… мой парикмахер очень ловко их делает… вы надеваете эту штуку на голову, а сверху зачесываете собственные волосы… это, видите ли, не парик, но…
  — Пуаро, — взревел я, — запомните раз и навсегда: чертовы изобретения вашего треклятого парикмахера мне ни к чему. Чем вам не нравится моя голова?
  — Нравится… очень нравится…
  — Разве я лысею?
  — Нет, конечно нет!
  — В Южной Америке жаркое лето, вот волосы и редеют немножко. Надо купить здесь приличное средство для укрепления волос.
  — Precisement.535
  — И как бы там ни было, Джеппу какое до этого дело? Он всегда был грубоват. Человек без всякого чувства юмора. Из тех, кто смеется, когда другие садятся мимо стула.
  — В таких случаях многие смеются.
  — Но это глупо!
  — Разумеется, глупо, — с точки зрения того, кто собирался на этот стул сесть.
  — Ну да ладно, — сказал я, совладав с собой (надо признать, что я становлюсь обидчив, когда дело касается моих волос). — Увы, но дело с анонимным письмом закончилось ничем.
  — Да, тут я ошибся. Мне почудилось, что дело пахнет жареным, а оказалось просто глупость. Увы, я старею и становлюсь подозрительным, как слепой сторожевой пес, который рычит на всех и вся.
  — Если мы снова будем сотрудничать, нам стоит поискать “вершков” в другом месте, — смеясь, заметил я.
  — Помните, что вы говорили? Если бы преступление можно было заказывать как ужин, чтобы вы выбрали?
  Я ответил шуткой на шутку:
  — Позвольте поразмыслить. Поглядим в меню. Ограбление? Дело фальшивомонетчиков? Пожалуй, нет. Слишком пресно. Я выбираю убийство, кровавое убийство… разумеется, с подобающим гарниром.
  — Естественно. И с hors d'oeuvres536.
  — Кто будет жертвой — мужчина или женщина? Мужчина лучше. Какая-нибудь большая шишка. Американский миллионер. Премьер-министр. Владелец газетного концерна. Место преступления… Почему бы по традиции не выбрать библиотеку? Она создает великолепную атмосферу. Да, орудие убийства! Согласен на экзотический изогнутый кинжал… а можно и какое-нибудь тупое орудие… резной каменный божок…
  Пуаро вздохнул.
  — Наконец, — сказал я, — существуют яды… но это всегда так сложно. Или револьвер — эхо выстрела раздается в ночи. К этому нужно добавить одну-другую красивую девушку…
  — Шатенку, — пробормотал мой друг.
  — Вспомнили вашу старую шутку? На одну из девушек, разумеется, падет несправедливое подозрение… она к тому же поссорится со своим молодым человеком. Кроме нее, конечно, будут и другие подозреваемые… пожилая женщина… роковая брюнетка… какие-нибудь друзья или соперники убитого… тихая секретарша — темная лошадка… и добродушный грубоватый мужчина… и еще пара слуг, получивших расчет, или лесник, или еще кто-то в этом роде… и болван-детектив вроде нашего Джеппа… и еще… вроде бы все.
  — Так вот как вы себе представляете “вершки”?
  — Вы, кажется, не согласны?
  Пуаро окинул меня печальным взглядом.
  — Вы сделали отличную выжимку из всех детективов, которые когда-либо были написаны.
  — Ну хорошо, — сказал я. — А что бы вы заказали?
  Пуаро закрыл глаза и откинулся в кресле. Из его уст полилось мурлыканье:
  — Простое преступление. Преступление без осложнений. Спокойное домашнее преступление… Хладнокровное и очень intime537.
  — Как это преступление может быть intime?
  — Положим, — прошептал Пуаро, — четверо садятся за бридж, а пятый, лишний, усаживается в кресло у камина. Вечер кончается, и человека у камина находят мертвым. Один из четырех, объявив “пас”, подошел и убил его, а остальные, сосредоточившись на игре, этого не заметили. Вот это убийство! Кто из четверых виновен?
  — Ну, — сказал я, — мне это вовсе не кажется интересным.
  Пуаро взглянул на меня с упреком.
  — Не кажется, потому что нет ни экзотических кинжалов, ни шантажа, ни изумруда, служившего глазом идолу, ни восточных ядов, от которых не остается следов. Вы склонны к мелодраме, Гастингс. Вам подавай не убийство, а целую серию убийств.
  — Признаюсь, — ответил я, — что второе убийство в романе часто оживляет события. Если преступление совершено в первой главе и приходится вникать в алиби всех героев до предпоследней страницы книги, это может надоесть.
  Зазвонил телефон, и Пуаро снял трубку.
  — Алло, — произнес он, — алло! Да, это Эркюль Пуаро.
  Минуту-другую он слушал молча, потом я заметил, как лицо его изменилось. Реплики Пуаро были коротки и отрывочны.
  — Mais oui…538
  — Да, конечно…
  — Нет, мы приедем…
  — Разумеется…
  — Возможно, вы правы…
  — Да, я его прихвачу. Итак, a tout a Theure.539
  Он положил трубку и подошел ко мне:
  — Гастингс, это звонил Джепп.
  — И что же?
  — Он только что вернулся в Скотленд-Ярд. Ему звонили из Эндовера…
  — Из Эндовера? — в волнении воскликнул я. Пуаро неторопливо произнес:
  — Нашли мертвой пожилую женщину. Ее фамилия Эшер. Она держала табачную лавочку.
  Тут я несколько приуныл. Услышав про Эндовер, я было заинтересовался, но теперь испытал разочарование. Я ожидал чего-то фантастического… из ряда вон выходящего. Между тем убийство старухи, хозяйки табачной лавочки, едва ли могло увлечь.
  Так же неторопливо и серьезно Пуаро продолжал:
  — Эндоверская полиция полагает, что установила виновного…
  Я ощутил прилив разочарования.
  — Выяснилось, что женщина была в плохих отношениях с мужем. Он пьет, и ужиться с ним нелегко. Он не раз угрожал убить ее. Однако, — продолжал Пуаро, — ввиду всего случившегося полиция хочет еще раз взглянуть на полученное мною анонимное письмо. Я сказал, что мы с вами немедленно выезжаем в Эндовер.
  Мое настроение слегка улучшилось. В конце концов, как ни ничтожно это преступление, это все-таки преступление, а я уже давно не имел никакого дела ни с преступлениями, ни с преступниками.
  Я не прислушался к тому, что далее сказал Пуаро. Лишь позже я вспомнил эту фразу и оценил ее значение.
  — Началось, — сказал Эркюль Пуаро.
  Глава 4
  Миссис Эшер
  В Эндовере нас встречал инспектор Глен, высокий блондин с приятной улыбкой.
  Точности ради я, пожалуй, коротко изложу фактическую сторону дела.
  Факт преступления был обнаружен констеблем Довером в час пополуночи, то есть уже двадцать второго. Патрулируя по городу, он подергал дверь лавки, увидел, что она не заперта, и вошел, причем сперва ему показалось, что в лавке никого нет. Подняв фонарь над прилавком, он, однако, заметил скрюченное тело старой женщины. Когда на место прибыл полицейский врач, выяснилось, что женщину ударили по затылку тяжелым предметом, возможно, в то время, как она брала пачку сигарет с полки за прилавком. Смерть, видимо, наступила семь — девять часов назад.
  — Но нам удалось установить время убийства еще точнее, — пояснил инспектор. — Мы нашли человека, который заходил в лавку купить табаку в семнадцать тридцать. А другой человек, зайдя в лавку, увидел, что там никого нет, — так он подумал, — в пять минут седьмого. Значит, убийство совершено между семнадцатью тридцатью и восемнадцатью пятью. Пока мне не удалось найти свидетелей, видевших этого Эшера поблизости, но пока еще не поздно. В девять он сидел в “Трех коронах” и уже изрядно выпил. Когда мы его разыщем, то задержим его как подозреваемого.
  — Он неприятный субъект, инспектор? — спросил Пуаро.
  — Хорошего в нем мало.
  — Он не жил с женой?
  — Да, они несколько лет как расстались. Эшер — немец. Одно время он служил официантом, но пристрастился к выпивке и потерял работу. Его жена понемногу подрабатывала в прислугах. Под конец была кухаркой и экономкой у одной старой леди, мисс Розы. Она отдавала мужу на прожитье большую часть своих заработков, но тот вечно напивался, являлся в дома, где она служила, и устраивал ей сцены. Потому-то она и устроилась к мисс Розе — в имении в трех милях от Эндовера, там глушь. Мужу до нее не так просто стало добираться. Когда мисс Роза умерла, она оставила миссис Эшер кое-что в наследство, тут-то убитая и открыла табачную лавку… по правде сказать, лавчонку… дешевые сигареты, кое-какие газеты… немудреный товар. Дела у нее шли кое-как. То и дело заявлялся Эшер, устраивал ей скандалы, а она откупалась от него подачками. Да каждую неделю выплачивала ему по пятнадцать шиллингов.
  — Дети у них есть? — спросил Пуаро.
  — Нет. Есть племянница. Она служит под Овертоном. Серьезная девица.
  — Так вы говорите, Эшер имел обыкновение угрожать жене?
  — Так точно.
  Напьется и безобразничает — ругается и кричит, что проломит ей голову. Трудно ей жилось.
  — Сколько ей было лет?
  — Под шестьдесят… Работящая, ношенная женщина!
  Пуаро серьезно спросил:
  — Вы полагаете, инспектор, что преступление совершил Эшер?
  Инспектор неуверенно покашлял.
  — Решать пока преждевременно, мосье Пуаро, но я хотел бы, чтобы сам Франц Эшер рассказал нам, как он провел вчерашний вечер. Если он даст удовлетворительные объяснения — ладно. Если же нет…
  И инспектор многозначительно замолчал.
  — Из лавки ничего не пропало?
  — Нет. Деньги в кассе целы. Никаких признаков ограбления.
  — Вы думаете, что Эшер явился в лавку пьяным, начал оскорблять жену и в конце концов нанес ей удар?
  — Это кажется самым вероятным объяснением. Но, по совести сказать, сэр, я бы хотел еще раз взглянуть на странное письмо, которое вы получили. Как знать, может быть, его написал Эшер.
  Пуаро достал письмо. Инспектор прочел его и нахмурился.
  — На Эшера непохоже, — сказал он наконец. — Едва ли Эшер назвал бы английскую полицию “нашей”… если только он тут не схитрил… а на это у него вряд ли хватило бы ума. Потом он не человек — сущая развалина. Руки у него трясутся — куда ему написать такое аккуратное письмо! К тому же и бумага и конверт — хорошего качества. Странно, что в письме упоминается двадцать первое июня. Конечно, это может быть совпадением…
  — Да, не исключено.
  — Но не люблю я таких совпадений, мосье Пуаро. Тютелька в тютельку.
  Инспектор снова нахмурился и помолчал минуту-другую.
  — Эй-би-си. Кто же, черт возьми, этот Эй-би-си? Посмотрим, не поможет ли нам Мэри Дроуер. Это племянница миссис Эшер. Странное дело. Если бы не это письмо, я бы не сомневался, что это работа Франца Эшера.
  — Что вы знаете о прошлом миссис Эшер?
  — Она из Гэмпшира. Еще девушкой была служанкой в Лондоне — там она встретила Эшера и вышла за него. Во время войны им пришлось туго. Ушла она от него в тысяча девятьсот двадцать втором году В то время они были в Лондоне. Сюда она вернулась, чтобы отделаться от него, но он разнюхал, где она, приехал сюда и все вымогал у нее деньги.
  Вошел констебль.
  — Да, Бриге, в чем дело?
  — Мы доставили этого Эшера.
  — Отлично. Ведите его сюда. Где он был?
  — На станции. Прятался в грузовом вагоне на запасных путях.
  — Ах, вот как? Давайте-ка его сюда. Франц Эшер действительно производил жалкое и неприятное впечатление. Он то заливался слезами, то дрожал от страха, то сыпал угрозами. Его мутные глазки метались от одного лица к другому.
  — Что вам от меня нужно? Я ничего не сделал. Притащили меня сюда — экое безобразие! Что за свинство! Да как вы смеете?
  Внезапно его тон изменился.
  — Нет-нет, я ничего такого не имел в виду… не обижайте бедного старика… не сердитесь… Все сердятся на старого Франца, на бедного старого Франца.
  Мистер Эшер пустил слезу.
  — Хватит, Эшер, — сказал инспектор. — Возьмите себя в руки. Я вас ни в чем не обвиняю… до поры до времени. И вы не обязаны давать показания против воли. С другой стороны, если вы действительно не замешаны в убийстве вашей жены…
  Перебивая инспектора, Эшер завизжал:
  — Я не убивал ее! Не убивал! Все это враки! Все вы против меня, проклятые английские свиньи. Я не убивал ее… не убивал…
  — Но часто грозили ей этим, Эшер.
  — Нет-нет. Вы не понимаете. Я просто шутил… мы любили так пошутить с Алисой. Она понимала, что это шутка.
  — Хороши шутки! Не скажете ли, где вы были вчера вечером, Эшер?
  — Да-да, я все скажу. Я и не видал Алису. Я сидел с друзьями… со старыми друзьями. Мы были в “Семи звездах”… а потом в “Рыжей собаке”…
  Эшер говорил торопливо, запинаясь.
  — Дик Уиллоуз… он был со мной… еще старина Керди… и Джордж… а еще Платт и другие ребята. Говорю вам, я не видал Алису. Ach Gott540, честное слово, правда!
  Голос его снова перешел в крик. Инспектор кивнул своему подчиненному:
  — Уведите его. Задержан как подозреваемый.
  — Не знаю, что и сказать, — сказал он, когда увели неприятного, трясущегося старика с тяжелым подбородком и хищным ртом. — Если бы не письмо, я бы сказал, что это работа Эшера.
  — Что это за люди, которых он называл?
  — Скверная компания. Многие из них способны на лжесвидетельство. Не сомневаюсь, что он был с ними большую часть вечера. Многое зависит от того, видели ли его поблизости от лавки между половиной шестого и шестью.
  Пуаро задумчиво покачал головой:
  — Вы уверены, что в лавке все цело?
  Инспектор пожал плечами:
  — Трудно сказать. Может, пачки-другой сигарет и не хватает, но ради этого на убийство никто не пойдет.
  — И в лавке… как бы это сказать… не появилось ничего нового? Ничего постороннего, неожиданного?
  — Там нашли железнодорожный справочник, — сказал инспектор.
  — Справочник?
  — Ну да, алфавитный справочник. Он был открыт и лежал на прилавке обложкой кверху. Вроде кто-то — может, сама старуха, а может, и покупатель — смотрел, какие поезда идут из Эндовера?
  — Она торговала такими справочниками?
  Инспектор покачал головой:
  — Нет. Она продавала брошюрки с расписанием. А это толстый справочник — такие продаются только в больших магазинах.
  В глазах Пуаро зажегся огонь. Он подался вперед.
  — Вы сказали, железнодорожный справочник А какой? Издание Бредшо541 или справочник “Эй-би-си”?
  Теперь огонь зажегся и в глазах инспектора.
  — Боже! — произнес он. — Это был “Эй-би-си”
  Глава 5
  Мэри Дроуер
  Думаю, что я всерьез заинтересовался этим делом, когда впервые был упомянут справочник “Эй-би-си”. До этого времени оно не вызывало у меня большого энтузиазма. Заурядное гнусное убийство старушки в лавке на одной из эндоверских улочек столь напоминало преступления, о которых рассказывают газеты, что мне оно не показалось значительным. В душе я списал со счетов анонимное письмо, в котором шла речь о 21 июня, как самое обычное совпадение. Я вполне уверился в том, что миссис Эшер пала жертвой пьяницы-мужа Но вот прозвучало название железнодорожного справочника, широко известного по сокращенному названию “Эй-би-си” и содержащего список всех железнодорожных станций в алфавитном порядке, и я ощутил дрожь волнения. Не может же это оказаться вторым совпадением!
  Гнусное преступление надо было рассматривать под новым углом.
  Кто тот таинственный человек, который убил миссис Эшер и оставил на месте преступления железнодорожный справочник “Эй-би-си”?
  Когда мы вышли из полицейского участка, то первым делом направились в морг, чтобы осмотреть тело покойной. Странное чувство овладело мной, когда я взглянул на это морщинистое, старое лицо и редкие седые волосы, стянутые в тугой пучок на затылке. Убитая выглядела так мирно, так далека была от всякого насилия…
  — Она и не догадывалась, что ей нанесут удар, — заметил сержант. — Так сказал доктор Керр. Хорошо, что так обернулось. Бедняга — она была достойной женщиной.
  — Видимо, она была красива в молодости, — сказал Пуаро.
  — Неужто? — недоверчиво пробормотал я.
  — Ну конечно, посмотрите на овал лица, на скулы, на лепку головы.
  Пуаро со вздохом накрыл тело простыней, и мы вышли из морга.
  Доктор Керр был человеком средних лет и показался мне специалистом своего дела. Он говорил резко и решительно.
  — Орудие убийства не найдено, — сказал он. — Сказать, что это было, невозможно. Утяжеленная трость, дубинка, кастет — здесь могло быть использовано что угодно.
  — Удар был нанесен с большой силой? Доктор перевел внимательный взгляд на Пуаро.
  — Вы, надо думать, хотите знать, мог ли его нанести хилый старик семидесяти лет? Да, вне всякого сомнения, мог. Если ударная часть инструмента была достаточно тяжела, желаемого результата мог добиться и довольно слабый человек.
  — Значит, убийцей с тем же успехом могла быть и женщина?
  Это предположение несколько смутило доктора.
  — Женщина? Честно говоря, мне не приходило в голову, что женщина может совершить такое преступление. Но действительно, это возможно… вполне возможно. Только, с психологической точки зрения, это едва ли женское преступление.
  Пуаро энергично кивнул в знак согласия.
  — Конечно, конечно. На первый взгляд это в высшей степени невероятно. Но следует принимать в расчет все возможности. Как было расположено тело?
  Доктор дал аккуратное описание того, как лежала жертва. По его мнению, в момент нанесения удара она стояла спиной к прилавку, а следовательно, и к убийце. Как подкошенная, она упала за прилавок, так что покупатель, зайдя на минуту в лавку, не мог ее заметить.
  Поблагодарив доктора Керра, мы двинулись дальше. Пуаро сказал:
  — Вы заметили, Гастингс, что у нас появилось еще одно доказательство невиновности Эшера. Если бы он оскорблял жену и угрожал ей, она бы стояла за прилавком лицом к нему. Между тем она стояла к преступнику спиной — очевидно, она повернулась, чтобы снять с полки табак или сигареты и вручить их покупателю.
  Меня передернуло.
  — Чудовищно.
  Пуаро задумчиво покачал головой.
  — Pauvre femme542, — прошептал он. Затем он посмотрел на часы.
  — Овертон, кажется, недалеко отсюда. Может быть, съездим туда и побеседуем с племянницей покойной?
  — Разве не стоит сперва зайти в лавку и осмотреть место преступления?
  — Я хотел бы сделать это позже. На это есть свои причины.
  Пуаро воздержался от дальнейших объяснений, и несколько минут спустя мы уже ехали по лондонскому шоссе в направлении Овертона.
  Руководствуясь адресом, данным нам инспектором, мы миновали Овертон и, проехав еще милю, остановились перед большим домом.
  На наш звонок вышла хорошенькая темноволосая девушка, с глазами, красными от слез.
  Пуаро ласково спросил:
  — Если не ошибаюсь, вы мисс Мэри Дроуер и служите здесь горничной?
  — Да, сэр, верно. Это я, сэр.
  — Я бы хотел несколько минут поговорить с вами, если ваша хозяйка не возражает. Это касается вашей тетушки, миссис Эшер.
  — Хозяйки нет дома, сэр. Она бы, конечно, не стала возражать. Пройдите сюда.
  Она отворила дверь маленькой гостиной. Мы вошли, и Пуаро, усевшись на стул у окна, пытливо вгляделся в лицо девушки.
  — Вы, конечно, уже знаете о смерти вашей тетушки?
  Девушка кивнула, и на ее глазах выступили слезы.
  — Утром сообщили, сэр. Приходила полиция. Это ужасно! Бедная тетя! И жилось-то ей несладко. А теперь вот это… слов нет…
  — Полиция не предлагала вам приехать в Эндовер?
  — Они сказали, что я должна явиться на предварительное следствие в понедельник, сэр. Но мне там жить негде… о том, чтобы у тети поселиться, я теперь и подумать не могу… да и потом, вторая служанка сейчас в отъезде — не могу же я так подвести хозяйку.
  — Вы любили вашу тетушку, Мэри? — мягко спросил Пуаро.
  — Очень любила, сэр. Тетушка со мной всегда хорошо обращалась. Когда мне было одиннадцать лет и мама моя умерла, я приехала к тете в Лондон. Как исполнилось мне шестнадцать, я поступила в прислуги, но в выходной обычно выбиралась к тете. Как же она намучилась со своим немцем — бывало, называла его “мой старый чертяка”. Нигде он не давал ей покоя — все деньги вымогал, попрошайничал, надоеда противный.
  Девушка рассказывала об этом с негодованием.
  — Вашей тетушке никогда не приходило в голову, что от этих преследований можно освободиться юридическим путем?
  — Понимаете, сэр, он же ей муж — куда от этого уйдешь?
  Девушка говорила просто, но твердо.
  — Скажите, Мэри, он ей угрожал?
  — Уж так угрожал, сэр, слышали бы вы, что он ей говорил. И горло он ей перережет, и все такое прочее. Ругался да чертыхался — и по-английски, и по-немецки. А тетя все же говорила, что, когда они поженились, он был молодец молодцом. Страшно подумать, сэр, до чего может докатиться человек.
  — Вы правы. Итак, я полагаю, Мэри, что, зная об этих угрозах, вы не слишком удивились, когда услыхали о том, что произошло?
  — Удивилась, да еще как, сэр. Признаться, сэр, я ни на минуту не верила, что он всерьез грозится. Я думала, это так — ругань, и все. Да и тетя вроде бы его не боялась. Случалось, она на него накинется — он и удирает, поджав хвост, как побитый пес. Пожалуй, это он ее боялся.
  — И все же она давала ему деньги.
  — Так ведь он ей муж, сэр.
  — Да-да, вы уже это говорили.
  Пуаро помолчал минуту-другую и сказал:
  — Предположим, что он ее не убивал…
  — Не убивал? — удивилась девушка.
  — Да, предположим. Предположим, убийца — кто-то другой. Не приходит ли вам в голову, кто бы это мог быть?
  Девушка с изумлением посмотрела на Пуаро.
  — Вообразить себе не могу, сэр. Да могло ли быть такое?
  — Ваша тетушка кого-нибудь опасалась?
  Мэри покачала головой.
  — Тетя людей не боялась. Язычок у нее был острый, и она спуску никому не давала.
  — Она при вас не называла никого, кто затаил бы на нее злобу?
  — Нет, не было такого, сэр.
  — Ей случалось получать анонимные письма?
  — Какие письма, сэр?
  — Неподписанные письма… или, например, с подписью вроде “Эй-би-си”.
  Пуаро пристально вглядывался в девушку, но ясно было, что она ничего не знает. Мэри лишь удивленно покачала головой.
  — У вашей тетушки кроме вас были другие родственники?
  — Родни больше не осталось, сэр. У нее было девять братьев и сестер, но почти все умерли детьми, только трое осталось. Дядя Том погиб на войне, а дядя Гарри уехал в Южную Америку, и след его затерялся, а мама у меня умерла, так что я одна осталась.
  — У вашей тетушки были сбережения? Деньги?
  — Было у нее маленько в сберегательном банке — на приличные похороны хватило бы, как она сама говорила. А так она едва сводила концы с концами — куда же денешься при ее-то старом негодяе?
  Пуаро задумчиво кивнул. Он сказал — скорее самому себе, чем девушке:
  — Пока мы блуждаем во тьме… пути не видно… но если кое-что прояснится…
  Он встал.
  — Если вы мне еще понадобитесь, Мэри, я напишу вам сюда.
  — Да я-то собираюсь уйти с этого места. Не нравится мне деревня. И поступила я сюда, потому что считала, что лучше мне быть поближе к чете. А теперь… — снова слезы показались у нее на глазах, — незачем мне здесь оставаться. Я переберусь в Лондон, там девушке жить веселее.
  — Я хотел бы, чтобы, уезжая, вы сообщили мне свой новый адрес. Вот моя карточка.
  Пуаро протянул девушке карточку. Она с удивлением посмотрела на нее и нахмурилась:
  — Так вы… вы не из полиции, сэр?
  — Я частный детектив.
  Некоторое время она молча смотрела на него и наконец сказала:
  — А что… дело нечисто, сэр?
  — Да, милая. Дело нечисто. Позже вы, вероятно, будете мне полезны.
  — Я… Я на все готова, сэр. Не по-человечески это… что тетю убили.
  Необычные слова — но они глубоко меня тронули. Через несколько секунд мы уже ехали назад в Эндовер.
  Глава 6
  Место преступления
  Переулок, в котором произошла трагедия, выходил на главную улицу. Лавка миссис Эшер была расположена на полпути от улицы, по правой стороне.
  Когда мы свернули в переулок, Пуаро посмотрел на часы, и я понял, почему мы отложили осмотр места преступления. Было как раз полпятого. Пуаро хотел воспроизвести атмосферу вчерашних событий как можно точнее.
  Но если он и ставил перед собой такую цель, его постигла неудача. Вне сомнения, в этот момент переулок выглядел совсем иначе, чем предыдущим вечером.
  Между домиками бедноты там и сям виднелись мелкие лавочки. Вероятно, в обычные дни по этому переулку проходило немало народу — преимущественно люди победнее, а на тротуаре и мостовой, наверное, играли стайки ребятишек.
  Однако сейчас перед одним домом с лавкой внизу собралась толпа, и не требовалось большой проницательности, чтобы догадаться, что это за дом.
  Толпа, судя по всему, с напряженным интересом разглядывала то место, где лишили жизни человеческое существо.
  Так оно и оказалось, когда мы подошли ближе. Перед мрачной лавчонкой с зашторенной витриной стоял растерянный молодой полисмен и тупо заклинал толпу “разойтись”. Вмешательство второго полицейского привело толпу в движение — кое-кто, недовольно вздыхая, отправился по своим делам, но свободное место сразу же заняли другие зеваки, чтобы досыта наглядеться на дом, где совершено убийство.
  На некотором расстоянии от толпы Пуаро остановился. Отсюда довольно четко видна была надпись на вывеске. Пуаро негромко прочел ее:
  — Э. Эшер. Oui, c'est peut-etre la…543
  Он умолк.
  — Давайте зайдем внутрь, Гастингс.
  Я только этого и ждал.
  Мы пробрались через толпу и предстали перед молодым полисменом. Пуаро предъявил удостоверение, выданное ему инспектором. Констебль кивнул и, отперев дверь, пропустил нас в лавку. Под любопытными взглядами зевак мы вошли внутрь.
  Поскольку штора была опущена, в лавке было совсем темно. Констебль нашел выключатель и зажег свет. Тусклая лампочка едва освещала помещение.
  Я осмотрелся.
  Мрачная лавчонка. Там и сям несколько запылившихся дешевых журналов и вчерашних газет. За прилавком — доходящие до потолка полки, на полках — табак и пачки сигарет. Несколько банок с мятными леденцами и ячменным сахаром. Обычная лавочка — такая же, как тысячи ей подобных.
  Констебль, медлительный, как все гэмпширцы, доложил mise en scene544.
  — Прямо за прилавком она лежала, вон там. Доктор говорит, она вроде как и не думала, что ее ударят. Должно быть, чего-то с полки хотела взять.
  — В руках у нее ничего не было?
  — Нет, сэр. Только рядом валялась пачка сигарет. Пуаро кивнул. Он оглядел маленькое помещение — внимательно, подмечая каждую деталь.
  — А где был… железнодорожный справочник?
  — Тут вот, сэр.
  Констебль указал на прилавок.
  — Лежал обложкой вверх, открытый как раз на странице, где Эндовер. Убийца вроде как смотрел, какие поезда идут на Лондон. Ежели так, он не местный. Конечно, справочник мог принадлежать еще кому-то, и тот человек к убийству отношения не имеет, а просто забыл его здесь.
  — Отпечатки пальцев есть? — поинтересовался я. Полицейский покачал головой:
  — Все досконально обследовали, сэр. Никаких отпечатков.
  — А на прилавке? — спросил Пуаро.
  — Там их полным-полно, сэр! Отпечаток на отпечатке.
  — А отпечатки пальцев миссис Эшер там есть?
  — Пока трудно сказать, сэр.
  Пуаро кивнул, потом спросил, жила ли убитая на втором этаже.
  — Да, сэр. Надо пройти через эту вот заднюю дверь, сэр. Вы извините, я бы с вами пошел, но мне нельзя отлучаться…
  Пуаро вошел в указанную нам дверь, а я последовал за ним. За лавкой находилась микроскопическая комнатка — гостиная и кухонька одновременно. Здесь царили чистота и аккуратность, но мебель была сборная, и вид у комнаты мрачноватый. Над камином висело несколько фотографий. Чтобы рассмотреть их, я подошел поближе, а за мною и Пуаро.
  Фотографий было всего три. Одна представляла собой дешевенький портрет девушки, с которой мы беседовали днем, Мэри Дроуер. Ясно было, что, идя к фотографу, она надела все самое лучшее. На лице ее застыла тупая, деревянная улыбка, которая так часто обезображивает людей, позирующих перед аппаратом, и заставляет меня предпочитать мгновенные снимки.
  Вторая фотография была подороже — нечеткий художественный снимок пожилой седовласой дамы с меховой горжеткой на шее.
  Я решил, что это, должно быть, та самая мисс Роза, оставившая покойной маленькое наследство, которое позволило ей завести свое дело.
  Третья фотография была совсем старой, выцветшей и пожелтевшей. На ней были изображены стоящие под руку молодые мужчина и женщина в старомодных костюмах. У мужчины в петлице была бутоньерка, и в его позе чувствовалось праздничное настроение.
  — Видимо, свадебное фото, — сказал Пуаро. — Смотрите, Гастингс, говорил же я, что она была хороша собой.
  Пуаро был прав. Ни старомодная прическа, ни старомодный наряд не могли скрыть того, как красива эта девушка с чистыми чертами лица и одухотворенным взглядом. Я пригляделся к фигуре мужчины. Невозможно было угадать дряхлого Эшера в изящном молодом человеке с военной выправкой.
  Я припомнил старого пьяного кривляку, вспомнил усталое, состарившееся в постоянном труде лицо убитой, и мне стало жутковато от того, как беспощадно время…
  Из гостиной лестница вела наверх, где было две комнаты. Одна стояла пустая, без мебели, другая, очевидно, служила спальней. Полиция обыскала спальню и оставила все как было. Пара старых одеял на кровати, стопка штопаного белья в ящике комода, кулинарные рецепты в другом ящике, дешевый роман под названием “Зеленый оазис”, пара чулок, душераздирающе блестящих новым дешевым шелком, две фарфоровые безделушки, дрезденский пастушок, изрядно поломанный, и желтая собачка с голубыми пятнами, черный плащ и шерстяная кофта на вбитых в стену колышках — таково было достояние покойной Элис Эшер в мире сем.
  Если и остались от нее какие-то бумаги, полиция их забрала.
  — Pauvre femme, — прошептал Пуаро. — Идемте, Гастингс, нам здесь нечего делать.
  Выйдя на улицу, он минуту-другую поколебался, после чего перешел через дорогу. Почти прямо напротив лавки миссис Эшер находилась зеленная лавка, магазинчик того типа, в котором большая часть товара располагается снаружи, а не внутри.
  Пуаро вполголоса дал мне определенные инструкции. Затем он вошел в лавку. Подождав несколько минут, я последовал за ним. Когда я вошел, он покупал салат-латук. Сам я купил фунт земляники.
  Пуаро оживленно беседовал с дородной хозяйкой.
  — Убийство ведь случилось прямо напротив вас! Какое происшествие! Как вы, должно быть, потрясены!
  Дородной хозяйке явно надоели разговоры про убийство. Они, наверное, шли тут целый день. Она заметила:
  — Поскорей бы эта толпа разошлась. На что тут глазеть, не понимаю.
  — Вчера вечером здесь все, наверное, было по-другому, — сказал Пуаро. — Быть может, вы даже видели, как в лавку зашел убийца — высокий бородатый блондин. Говорят, русский.
  — Что? — встрепенулась хозяйка. — Вы говорите — русский?
  — По-моему, полиция его уже арестовала.
  — Неужели? — оживленно затараторила хозяйка. — Иностранец!
  — Mais oui.545 Я думал, что вчера вы могли его заметить.
  — Ну, времени глазеть по сторонам у меня нет, что правда, то правда. Вечерами работа у нас кипит, и народу немало проходит — с работы домой. Высокий бородатый блондин? Нет, таких я вроде бы тут не видала.
  Тут я вступил в разговор.
  — Простите, сэр, — обратился я к Пуаро, — но, по-моему, вы не в курсе дела. Мне говорили, что убийца невысокого роста и брюнет.
  Последовала интересная дискуссия, в которой приняли участие дородная хозяйка, ее тощий супруг и разносчик — подросток с ломающимся голосом. Они видели никак не меньше четырех невысоких брюнетов, а подросток — высокого блондина, “но без бороды”, как он с сожалением признал.
  Наконец, сделав покупки, мы вышли на улицу, так и не сознавшись хозяевам лавки, что ввели их в заблуждение.
  — Ради чего мы все это делали, Пуаро? — спросил я с упреком.
  — Parbleu546, мне важно было понять, мог ли посторонний войти в лавку миссис Эшер незамеченным.
  — Почему же вы просто не спросили… не громоздя одну ложь на другую?
  — Ну нет, mоп ami. Если бы я “просто спросил”, как вы выражаетесь, то вообще не получил бы ответа. Хоть вы и англичанин, вам самому невдомек, как реагируют англичане на прямые вопросы. Они неизменно становятся подозрительными и как естественное следствие замолкают. Если бы я стал расспрашивать этих людей, они бы закрылись, как устрицы в раковине. Но стоило мне констатировать нечто необычное и ужасное, а вам вступить со мной в противоречие, как языки немедленно развязались. К тому же мы узнали, что в интересующее нас время у них “дело кипит”, то есть что все заняты своим собственным делом, в то время как на улице оживленно. Наш убийца умело выбрал время, Гастингс.
  Пуаро помолчал, а потом с упреком заметил:
  — Неужели у вас совсем нет здравого смысла, Гастингс? Я сказал вам: “Сделайте quelconque547 покупку”. А вы берете и покупаете землянику! И она уже начинает протекать и угрожает вашему превосходному костюму.
  Не без отчаяния я увидел, что так оно и есть.
  Я поспешно вручил землянику какому-то мальчику, который был крайне этим удивлен и отнесся ко мне с некоторым подозрением.
  Пуаро прибавил к землянике салат, чем окончательно поразил ребенка.
  Пуаро продолжил свое внушение:
  — В дешевой зеленной лавке землянику не покупают. Земляника, если она не свежесорванная, имеет тенденцию давать сок. Можно купить бананы, яблоки, даже капусту, но не землянику.
  — Это было первое, что пришло мне в голову, — оправдывался я.
  — Я был лучшего мнения о вашей фантазии, — отрезал Пуаро.
  Он остановился на тротуаре.
  Лавка и дом справа от лавки миссис Эшер пустовали. В окне висело объявление “Сдается”. На противоположной стороне находился дом с грязноватыми муслиновыми занавесками.
  К этому-то дому направился Пуаро и за неимением звонка отстукал затейливую дробь дверным молотком.
  После некоторого ожидания дверь открыл замурзанный ребенок, которому следовало бы вытереть нос.
  — Добрый вечер, — произнес Пуаро. — Твоя мама дома?
  — Чего? — переспросил ребенок. Он взирал на нас с неодобрением и глубочайшим подозрением.
  — Нам нужна твоя мама, — сказал Пуаро. Еще секунд двадцать ушло на объяснения, после чего ребенок повернулся и, прокричав в направлении лестницы: “Мам, к тебе!” — удалился куда-то в глубь темного дома, где его ждали вещи поинтереснее.
  Женщина с острыми чертами лица перевесилась через перила, после чего двинулась вниз.
  — Зря только время тратите… — начала она, но Пуаро ее перебил.
  Он снял шляпу и отвесил церемонный поклон.
  — Добрый вечер, мадам. Я из редакции “Вечерней зари”. Я хотел бы предложить вам гонорар в пять фунтов, если вы согласитесь, чтобы мы опубликовали от вашего имени статью о вашей покойной соседке, миссис Эшер.
  Гневные слова замерли на устах женщины, она спустилась вниз, приглаживая волосы и оправляя оборки на юбке.
  — Заходите, пожалуйста… сюда, налево. Присаживайтесь, сэр.
  Комнатка была заставлена массивным гарнитуром, подделкой под якобитский стиль, но мы умудрились протиснуться внутрь и сесть на жесткий диван.
  — Вы уж не обессудьте, — говорила между тем женщина. — Извините, что так резко вам ответила, но вы не поверите, до чего же надоело — то и дело ходят коммивояжеры, продают то да се — пылесосы, чулки, нафталин и прочую ерунду… и все такие вежливые, и все у них первый сорт. Даже фамилию где-то узнают. Мол, миссис Фаулер то да миссис Фаулер се.
  Подхватив на лету фамилию женщины, Пуаро сказал:
  — Ну, миссис Фаулер, я надеюсь, вы согласитесь на мое предложение.
  — Право, не знаю.
  Перед глазами миссис Фаулер замелькала соблазнительная пятифунтовая банкнота.
  — Я, конечно, знала миссис Эшер, да вот писать…
  Пуаро поспешил успокоить ее. Ей писать не потребуется. Она только сообщит ему факты, а уж он составит интервью.
  Приободрившись, миссис Фаулер охотно пустилась в воспоминания, сдабривая их догадками и слухами.
  Не так чтобы миссис Эшер была очень общительная. Не очень-то она вела себя по-соседски, да ведь сколько ей хлебнуть пришлось, бедняжке, всякий знает. И то сказать, надо было Франца Эшера давным-давно в кутузку засадить. Нет, миссис Эшер бояться его не боялась — сама могла жару задать, если что не по ней! Спуску никому не давала. Ну да что там… повадился кувшин по воду ходить. Говорила ей миссис Фаулер, говорила: “Рано ли, поздно, милочка, а он вас пришьет. Помяните мои слова”. Так и вышло, верно? А она-то, миссис Фаулер, с бедняжкой дверь в дверь, а ни звука не слыхала.
  Пуаро воспользовался паузой и задал вопрос:
  — Не получала ли миссис Эшер каких-либо странных писем… писем с необычными подписями… например, с подписью “Эй-би-си”?
  Миссис Фаулер с сожалением отвечала отрицательно.
  — Понимаю я, о чем вы говорите… это называется анонимки… и в них еще словечки такие, что вслух не повторишь. Ну, не знаю, стал бы Франц Эшер такие писать. Миссис Эшер мне об этом ничего не говорила. О чем это вы? А, справочник “Эй-би-си”? Нет, не видала я у нее такого… а был бы у нее этот справочник, я бы непременно узнала. Честно вам скажу, я чуть не упала, когда про эту историю услышала. Эта девчонка моя, Эди, мне рассказала. “Мам, — говорит, — у соседнего дома полиция собралась”. Я прямо обомлела. “Ну, — говорю, когда все узнала, — не след ей было одной дома оставаться… жила бы со своей племянницей. Мужчина, он, когда пьяный, вроде как волк несытый, — говорю, — а я так считаю, что муженек ее точь-в-точь дикий зверь. Предупреждала я ее, — говорю, — много раз, вот и сбылось”. Говорила я ей: “Он тебя не пощадит”. Вот и не пощадил! Уж заранее известно, чего от мужчины ждать, когда выпьет. Вот убийство и случилось.
  Она тяжело вздохнула и умолкла.
  — Я полагаю, никто не видел, как Эшер зашел в лавку? — сказал Пуаро.
  Миссис Фаулер презрительно фыркнула.
  — Известное дело, никому не показывался, — сказала она.
  Как мистер Эшер проник в лавку, никому не показываясь, она объяснять не стала.
  Миссис Фаулер признала, что в доме ее соседки нет черного хода и что Эшера хорошо знают в этом квартале.
  — Ну да он не хотел, чтоб его за это вздернули, вот и действовал по-тихому.
  Пуаро еще некоторое время поддерживал разговор, но, когда стало очевидно, что миссис Фаулер рассказала, что знала, многократно все повторив, он закончил беседу и уплатил обещанную сумму.
  — Вы, пожалуй, переплатили, Пуаро, — рискнул я заметить, когда мы вновь очутились на улице.
  — Пока что вы правы.
  — Вы думаете, она знает больше, чем сказала?
  — Друг мой, мы в особом положении — нам неизвестно, какие вопросы задавать. Мы как маленькие дети, играющие в прятки в темноте. Мы размахиваем руками и хватаем что попадется. Миссис Фаулер рассказала нам все, что она, как ей кажется, знает… да к тому же подбросила нам несколько догадок! В будущем, однако, ее показания могут сослужить нам службу. Именно в будущее я и вложил пять фунтов.
  Я не до конца понял Пуаро, но в этот момент мы повстречали инспектора Глена.
  Глава 7
  Мистер Партридж и мистер Риддел
  Инспектор Глен был мрачен. Он, как я понял, потратил целый день, пытаясь установить полный список лиц, которых видели у входа в табачную лавку.
  — И никто никого не заметил? — поинтересовался Пуаро.
  — Нет, отчего же. Видели трех высоких подозрительных мужчин… четырех невысоких, с черными усами… двух бородатых… трех толстых… и все нездешние… и все, если верить свидетелям, зловещего вида! Удивительно еще, что никто не заметил бандитов в масках и с револьверами, притом в момент преступления!
  Пуаро сочувственно улыбнулся.
  — Кто-нибудь говорит, что видел Эшера?
  — Нет, никто. И это еще одно свидетельство в его пользу. Я уже говорил старшему констеблю, что это дело для Скотленд-Ярда. Это преступление не местного значения.
  — Я согласен с вами, — ответил Пуаро.
  — Да, мосье Пуаро, скверное дело… скверное дело… Мне оно не нравится… — сказал инспектор.
  До возвращения в Лондон у нас состоялись еще две беседы.
  Первая была с мистером Джеймсом Партриджем. Мистер Партридж был последним, кто видел миссис Эшер живой. Он заходил к ней в лавку в 17.30.
  Мистер Партридж оказался человечком низкого роста, по профессии — банковским клерком. Он носил пенсне, был сухощав, напоминал воробышка и выражался с исключительной точностью. Проживал мистер Партридж в домике столь же чистом и аккуратном, как он сам.
  — Мистер… э… Пуаро, — сказал он, взглянув на врученную ему моим другом визитную карточку. — От инспектора Глена? Чем могу быть вам полезен, мосье Пуаро?
  — Мне известно, мистер Партридж, что вы были последним, кто видел миссис Эшер живой.
  Мистер Партридж сложил кончики пальцев и посмотрел на Пуаро таким взглядом, будто перед ним фальшивая ассигнация.
  — Это весьма спорное утверждение, мосье Пуаро, — сказал он. — Другие покупатели могли зайти к миссис Эшер после меня.
  — Если так, они об этом не сообщили.
  Мистер Партридж кашлянул.
  — У иных людей нет чувства долга.
  И он по-совиному взглянул на нас через пенсне.
  — Совершенно справедливо, — кивнул Пуаро. — Вы, насколько мне известно, сами явились в полицию?
  — Разумеется. Узнав об этом прискорбном событии, я осознал, что мои показания могут помочь следствию, а потому и явился в полицию.
  — Здравый взгляд на вещи, — величественно произнес Пуаро. — Не сочтите за труд повторить свой рассказ мне.
  — Охотно. Я возвращался домой, и точно в половине шестого…
  — Виноват, откуда вы с такой точностью знаете время?
  Мистер Партридж, видимо, не одобрял, когда его перебивают.
  — Зазвонил колокол. Я посмотрел на часы и увидел, что они на минуту отстают. Это случилось на пороге лавки миссис Эшер.
  — Вы были там постоянным покупателем?
  — Я часто заходил туда по пути домой. Раз или два в неделю я имел обыкновение покупать две унции некрепкого “Джона Коттона”.
  — Вы были знакомы с миссис Эшер? Знали о положении ее дел или о ее жизни?
  — Отнюдь. Если не считать двух-трех слов о погоде, я, покупая табак, ни о чем с ней не разговаривал.
  — Вы знали, что у нее есть пьяница-муж, который то и дело грозит убить ее?
  — Нет, ничего этого я не знал.
  — Однако вам было хорошо известно, как она выглядит. Не показалось ли вам в ней что-нибудь необычным вчера вечером? Может быть, она была встревожена или обеспокоена?
  Мистер Партридж подумал.
  — По-моему, она выглядела как обычно, — сказал он.
  Пуаро встал.
  — Благодарю вас, мистер Партридж, за то, что ответили на мои вопросы. У вас дома случайно нет справочника “Эй-би-си”? Мне нужно посмотреть расписание поездов на Лондон.
  — Посмотрите на полке, у вас за спиной, — сказал мистер Партридж.
  На полке стояли “Эй-би-си”, справочник Бредшо, биржевой ежегодник, справочник Келли548, “Кто есть кто”549 и местная телефонная книга.
  Пуаро снял с полки “Эй-би-си”, сделал вид, что смотрит расписание, а потом поблагодарил мистера Партриджа и удалился.
  Следующим нашим собеседником был мистер Альберт Риддел, и разговор принял совсем иной оборот. Мистер Альберт Риддел работал на укладке рельсов, и наша беседа состоялась под громыхание посуды, которой бряцала жена мистера Риддела, видимо, нервная особа, под рычание собаки мистера Риддела и при нескрываемой враждебности со стороны самого мистера Риддела.
  Он оказался неуклюжим великаном с широкой физиономией и подозрительными глазками. Мы застали его в момент, когда он ел мясной пирог, запивая его заваренным до черноты чаем. Оторвавшись от чашки, он злобно глянул на нас.
  — Рассказал все, что надо, и баста, — прорычал мистер Риддел. — Мне-то, в конце концов, что за дело? Таскался в этот чертов участок, а теперь снова-здорово — выкладывай все заново каким-то иностранцам.
  Пуаро с усмешкой покосился на меня и сказал:
  — Право, я вам сочувствую, но что поделаешь! Речь идет об убийстве, не так ли? Требуется чрезвычайная осторожность.
  — Сказал бы ты лучше джентльмену, что ему нужно, Берт, — нервно заметила жена.
  — Заткни пасть! — заревел великан.
  — Вы ведь не по собственной воле явились в полицию? — словно между прочим заметил Пуаро.
  — Еще чего! Это, черт возьми, не мое дело.
  — Как вам будет угодно, — спокойно сказал Пуаро. — Произошло убийство… полиция разыскивает тех, кто был в лавке… мне лично кажется… как бы сказать… естественным, если бы вы явились сами.
  — У меня работа. Освободился бы — сам бы и пришел…
  — Однако вышло иначе. Полиции сообщили о том, что вас видели у миссис Эшер, и полиция сама обратилась к вам. Их удовлетворили ваши показания?
  — А почему бы нет? — свирепо спросил Берт. Пуаро только плечами пожал.
  — Вы на что это намекаете, мистер? Против меня разве есть что? Все знают, кто пришил бабусю, — этот ее чертов муж.
  — Но его не было на улице вечером, а вы были.
  — Убийство мне шьешь? Не выйдет! Какого черта мне это нужно? Думаешь, я у нее банку ее вшивого табака стянуть хотел? Думаешь, я паршивый маньяк-убийца, что ли? Думаешь, я…
  Он угрожающе вскочил со стула.
  — Берт, Берт… — заблеяла его жена. — Замолчи! Берт, они подумают…
  — Успокойтесь, мосье, — сказал Пуаро. — Мне от вас нужны только показания о посещении лавки. Ваш отказ кажется мне… как бы это сказать… не вполне объяснимым.
  — Какой еще отказ? — Мистер Риддел плюхнулся на место. — Я не против, спрашивайте.
  — Вы вошли в лавку в шесть?
  — Верно… точнее, минуты две спустя. Хотел купить пачку сигарет. Толкнулся я в дверь…
  — Она была притворена?
  — Ну да. Я подумал: может, лавка закрыта. Но нет. Вошел я — там никого. Постучал по прилавку, подождал немного. Никто не появился, ну я и ушел. Вот и все — кушайте на здоровье.
  — Вы не видели тела за прилавком?
  — Не видел, да и вы бы не увидели… если б нарочно искать не стали.
  — На прилавке лежал железнодорожный справочник?
  — Да… обложкой кверху. Мне еще в голову пришло, что старуха, наверно, уехала куда-то на поезде да впопыхах не заперла лавку.
  — Может быть, вы брали справочник в руки или сдвигали его с места?
  — Нужна мне эта пакость. Я уже рассказал, что там делал.
  — И, входя в лавку, вы никого не встретили?
  — Нет. Слушайте, ну что вы приоали?
  Пуаро поднялся:
  — Никто к вам не пристает… до поры до времени. Прощайте, мосье.
  Берт остался сидеть с открытым ртом, а Пуаро вышел, и я вслед за ним.
  На улице он посмотрел на часы.
  — Если мы поторопимся, мой друг, то, может быть, успеем на поезд девятнадцать две. Не будем же медлить!
  Глава 8
  Второе письмо
  — Итак? — с энтузиазмом спросил я. Мы сидели в вагоне первого класса в полном одиночестве. Экспресс только что выехал из Эндовера.
  — Преступление, — произнес Пуаро, — совершено мужчиной среднего роста, косым и рыжим. Он прихрамывает на правую ногу, а на спине у него родимое пятно.
  — Пуаро! — воскликнул я.
  На какое-то мгновение я поверил ему, но потом огонек в глазах моего друга все поставил на место.
  — Пуаро! — повторил я, но уже с упреком.
  — Mon ami, чего же вы хотите? Вы смотрите на меня с собачьей преданностью и ждете от меня прорицаний на манер Шерлока Холмса? На самом же деле я не знаю, как выглядит убийца, не знаю, где он живет, не знаю, как до него добраться.
  — Если бы он оставил какие-то улики… — пробормотал я.
  — Да, улики… именно улики вас и привлекают. Жаль, что он не курил, не уронил пепел и не наступил на него ботинком, подбитым гвоздиками с фигурными шляпками. Нет, он не столь любезен. Но так или иначе, мой друг, у нас есть железнодорожный справочник. Вот вам и улика — “Эй-би-си”!
  — Так вы думаете, он забыл его по ошибке?
  — Конечно нет. Он нарочно оставил его. Об этом свидетельствуют отпечатки пальцев.
  — Но на справочнике нет отпечатков.
  — Об этом я и говорю. Вечер был вчера по-июньски теплый. Ну, кто в подобный вечер выйдет на улицу в перчатках? Такой человек наверняка привлек бы к себе внимание. А значит, если на “Эй-би-си” нет отпечатков, их аккуратно стерли. Невиновный оставил бы отпечатки — виновный нет. Наш убийца намеренно положил справочник на прилавок — какая-никакая, а улика. Кто-то купил справочник… кто-то принес его… здесь есть скрытые возможности.
  — Вы думаете, мы так что-нибудь разузнаем?
  — Честно говоря, Гастингс, я не слишком на это рассчитываю. Убийца, этот неизвестный икс, очевидно, гордится своими способностями. Едва ли он оставит за собой след, по которому его можно будет сразу найти.
  — Так что от “Эй-би-си” толку мало?
  — Мало, если встать на вашу позицию.
  — А если на другую?
  Пуаро ответил, но не сразу. Потом он медленно проговорил:
  — Тогда толк есть. В данном случае перед нами неизвестная личность. Убийца прячется во тьме и не хочет из нее выходить. Но по самой природе вещей он не может спрятаться от света. В некотором смысле мы ничего о нем не знаем, но в то же время знаем, и много. Я вижу, как его фигура постепенно приобретает очертания: мужчина, который умеет четко и аккуратно писать… который покупает дорогую бумагу… который чувствует необходимость выразить свою личность. Я представляю себе его в детстве — ребенком, которым, вероятно, пренебрегают, от которого отмахиваются… Я вижу, как он растет с внутренним чувством неполноценности… как он борется с ощущением несправедливости… Я чувствую, как в нем растет потребность к самоутверждению, к тому, чтобы привлечь к себе внимание, а жизнь сметает его с пути и, возможно, нагромождает одно унижение на другое. И вот в его душе спичка поднесена к пороховой бочке…
  — Все это чистые домыслы, — возразил я. — Вам это не принесет практической пользы.
  — А вы предпочитаете обгорелую спичку, сигаретный пепел, следы башмаков? И всегда предпочитали. Однако мы можем задать себе несколько практических вопросов. Почему Эй-би-си? Почему миссис Эшер? Почему Эндовер?
  — Прошлое этой женщины представляется мне довольно простым, — начал размышлять я. — Разговоры с этими двумя людьми ничего не принесли. Они сказали нам только то, что мы и так уже знали.
  — Сказать по правде, я от них многого и не ожидал. По мы не могли пренебречь двумя возможными кандидатами в убийцы.
  — Не хотите ли вы сказать, что…
  — Не исключено, что убийца живет в Эндовере или поблизости. Это и есть возможный ответ на наш вопрос “Почему Эндовер?”. Итак, перед нами двое людей, о которых известно, что они побывали в лавке в интересующее нас время дня. Любой из них может быть убийцей. И пока нет никаких данных в пользу того, что тот или другой не убийца.
  — Может быть, убийца — этот громила Риддел, — кивнул я.
  — Ну, я склонен сразу отмести Риддела. Он нервничал, скандалил, ему явно было не по себе…
  — А это обнаруживает…
  — Натуру, диаметрально противоположную автору письма Эй-би-си. Самоуверенность и хитрость — вот те черты, которые мы должны искать.
  — Нам нужен человек, который любит показать себя?
  — Не исключено. Но некоторые люди скрывают под нервозностью и неприметностью тщеславие и самодовольство.
  — Не думаете ли вы что маленький мистер Партридж…
  — Он подходит больше. Более определенно сказать нельзя. Он ведет себя так, как действовал бы автор письма… Сразу же отправляется в полицию… Вылезает на передний план… Радуется своему положению.
  — Так вы считаете…
  — Нет, Гастингс, но я верю, что убийца не местный, но мы должны исследовать все возможности.
  И хотя я все время называю убийцу “он”, мы не должны исключать возможности того, что здесь замешана женщина.
  — Не может быть!
  — Согласен, нападение было произведено по-мужски, но женщины пишут анонимные письма чаще, чем мужчины. Об этом не следует забывать.
  Я помолчал минуту, а потом сказал:
  — Что же нам делать дальше?
  — Вы сама энергия, Гастингс, — сказал Пуаро и улыбнулся мне.
  — Но что же нам делать?
  — Ничего.
  — Ничего?
  Я не смог скрыть разочарования в своем голосе.
  — Кто я? Маг? Волшебник? Что прикажете мне делать?
  Обдумав этот вопрос, я не нашел на него готового ответа. Однако я чувствовал, что необходимо что-то предпринять — ведь под лежачий камень вода не течет.
  Я сказал:
  — У нас есть “Эй-би-си”… Есть бумага, на которой написано письмо, и конверт…
  — Само собой, в этом направлении делается все необходимое. Для такого рода расследования в распоряжении полиции есть все средства. Если в этом плане что-то может быть обнаружено, так оно и случится, не сомневайтесь.
  Этим мне и пришлось удовлетвориться.
  В последующие дни я обнаружил, что Пуаро, как ни странно, не склонен обсуждать дело Эй-би-си. Когда я пытался заговорить об этом, он только нетерпеливо отмахивался.
  Когда я обдумал ситуацию, мне показалось, что я постиг причину его молчания. В деле миссис Эшер Пуаро потерпел поражение. Эй-би-си вызвал его на поединок — и Эй-би-си победил. Мой друг, привыкший к непрерывным успехам, оказался настолько чувствительным к неудаче, что не мог вынести даже разговоров на эту тему. Возможно, это было признаком суетности в столь великом человеке, но даже у самых трезвых из нас от успехов может закружиться голова. В случае Пуаро головокружение назревало многие годы. Неудивительно, если последствия этого головокружения в конце концов стали явными.
  Я с пониманием отнесся к слабости моего друга и больше не заговаривал о деле Эй-би-си. В газете я прочел отчет о предварительном следствии. Он был совсем коротким, письмо Эй-би-си в нем не упоминалось, а вердикт гласил: “Убийство, совершенное неизвестным лицом или лицами”. Преступление почти не привлекало внимания прессы. В нем не было ничего занимательного для публики. Пресса быстро забыла об убийстве старухи в переулке и обратилась к более притягательным темам.
  Сказать по правде, и я постепенно стал забывать об этом деле, отчасти, я думаю, потому, что мне было неприятно каким-то образом связывать Пуаро с мыслью о провале, но 25 июля дело Эй-би-си напомнило о себе.
  На выходные я уехал в Йоркшир и поэтому пару дней не виделся с Пуаро. Назад я вернулся в понедельник днем, а с шестичасовой почтой пришло письмо. Я помню, как задохнулся Пуаро, вскрыв конверт.
  — Началось, — сказал он.
  Я смотрел на него, ничего не понимая.
  — Что началось?
  — Вторая глава дела Эй-би-си. Минуту я недоуменно смотрел на него. Я действительно напрочь забыл об этом деле.
  — Читайте, — сказал Пуаро и протянул мне письмо.
  Как и раньше, письмо было напечатано на хорошей бумаге.
  
  “Дорогой мистер Пуаро!
  Ну, что скажете? Первый раунд за мной, правда? Эндоверское дело прошло великолепно, верно?
  Но главное веселье впереди. Позвольте мне привлечь ваше внимание к Бексхиллу. Число: 25 сего месяца.
  Живем — не скучаем!
  Примите и проч.
  Эй-би-си”.
  
  — Боже мой, Пуаро! — воскликнул я. — Значит, этот негодяй собирается совершить еще одно преступление?
  — Само собой, Гастингс. Чего вы еще ожидали? Вы думали, что на эндоверском деле все кончится. Разве вы не помните, что я говорил вам? Это только начало.
  — Но это чудовищно!
  — Да, это чудовищно.
  — Мы столкнулись с маньяком-убийцей.
  — Да.
  Спокойствие Пуаро производило куда большее впечатление, чем любая героическая поза. Содрогнувшись, я вернул ему письмо.
  На следующее утро состоялась конференция на высшем уровне. Главный констебль Сассекса, заместитель комиссара полиции, инспектор Глен из Эндовера, инспектор Картер из сассекской полиции, Джепп с молодым инспектором по фамилии Кроум и доктор Томпсон, знаменитый психоаналитик, — все собрались вместе. На письме стоял почтовый штемпель Хэмпстеда, но, по мнению Пуаро, этому не следовало придавать большого значения.
  Дело было подвергнуто всестороннему обсуждению. Доктор Томпсон оказался приятным человеком средних лет, который, несмотря на свою ученость, изъяснялся обычным языком, избегая специфических терминов.
  — Нет сомнения, — сказал заместитель комиссара, — что два письма написаны одной и той же рукой. Их писал один и тот же человек.
  — И мы имеем основание заключить, что этот человек несет ответственность за эндоверское убийство.
  — Верно. Теперь-то мы предупреждены о том, что второе убийство запланировано на двадцать пятое, то есть на послезавтра, в Бексхилле. Какие шаги мы можем предпринять?
  Главный констебль Сассекса посмотрел на своего инспектора.
  — Ну, Картер, что скажете?
  Инспектор задумчиво покачал головой:
  — Трудное дело, сэр. Нет никаких ключей к тому, кем может быть жертва. Если по совести, то какие шаги мы можем предпринять?
  — У меня есть предположение, — негромко сказал Пуаро.
  Все повернулись к нему.
  — Я думаю, что фамилия намеченной жертвы, возможно, начинается на букву “би”.
  — В этом что-то есть, — неуверенно сказал инспектор.
  — Алфавитный комплекс, — задумчиво проговорил доктор Томпсон.
  — Это всего лишь возможность, не более. Это пришло мне в голову, когда я увидел фамилию Эшер, четко написанную на вывеске над дверью несчастной женщины, убитой в прошлом месяце. Когда я получил письмо, в котором упоминается Бексхилл, мне пришло в голову, что жертву, так же как и место преступления, возможно, выбирают по алфавитному принципу.
  — Это не исключено, — сказал доктор, — с другой стороны, фамилия Эшер может быть и совпадением… На этот раз жертвой, как бы ее ни звали, может опять оказаться пожилая владелица лавки. Не забудьте, мы имеем дело с сумасшедшим. И пока он никак не обнаружил своих мотивов.
  — Откуда у сумасшедших мотивы, сэр? — недоверчиво спросил инспектор.
  — Как откуда, уважаемый? Железная логика — одна из особенностей остротекущей мании. Может быть, убийца верит, что ему Богом назначено убивать священников… или врачей… или пожилых владелиц табачных лавок… И за этим всегда стоит совершенно логичная причина. Мы не должны идти на поводу у этой алфавитной гипотезы. То, что за Эндовером следует Бексхилл, может оказаться чистой случайностью.
  — Так или иначе, Картер, мы можем принять определенные предосторожности, выявить тех, фамилии которых начинаются на “би”, особенно мелких лавочников, и вести наблюдение за всеми табачными и газетными киосками, в которых работает по одному человеку. Не думаю, что мы можем сделать что-нибудь большее. Естественно, следует по возможности следить за всеми незнакомцами.
  Инспектор издал стон:
  — Да ведь школы закрываются, и начинаются каникулы! На этой неделе люди буквально переполнят городок.
  — Мы должны сделать все возможное, — резко ответил главный констебль.
  Тут заговорил инспектор Глен:
  — Я буду держать под наблюдением всех, связанных с делом Эшер: этих двух свидетелей, Партриджа и Риддела, и, конечно, самого Эшера. Если они вознамерятся уехать из Эндовера, за ними будет вестись слежка.
  Обсудили еще несколько предложений, после чего совещание перешло в отрывочный разговор и завершилось.
  — Пуаро, — сказал я, когда мы шли по берегу реки, — это убийство, конечно, удастся предотвратить. Он повернул ко мне усталое лицо.
  — Сумасшествие одного против рассудка целого города? Мне страшно, Гастингс, мне очень страшно. Вспомните, как долго продолжались подвиги Джека Потрошителя.
  — Это чудовищно, — сказал я.
  — Безумие, Гастингс, ужасная вещь… Мне страшно… Мне очень страшно…
  Глава 9
  Убийство в Бексхилле
  Я до сих пор помню, как проснулся утром 25 июля. Было около половины восьмого.
  Пуаро стоял у моей кровати и легонько тряс меня за плечо. Одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы я вышел из состояния полусна и полностью очнулся.
  — В чем дело? — спросил я, вскакивая с кровати. Его ответ прозвучал просто, но те два слова, которые он произнес, были насыщены переживаниями.
  — Это случилось.
  — Что? — воскликнул я. — Вы хотите сказать… Но ведь двадцать пятое только началось.
  — Это произошло ночью… Или, точнее, ранним утром.
  Пока я вставал и торопливо одевался, Пуаро вкратце пересказал мне то, что ему сообщили по телефону.
  — В Бексхилле на берегу обнаружено тело молодой девушки. В ней опознали Элизабет Барнард, официантку одного из кафе, которая жила со своими родителями в недавно построенном домике. По заключению врача, смерть наступила между половиной двенадцатого и часом ночи.
  — Они уверены, что это то самое убийство? — спросил я, торопливо намыливая щеки.
  — Под телом найден справочник “Эй-би-си”, открытый на Бексхилле.
  Я содрогнулся.
  — Это чудовищно!
  — Faites attention550, Гастингс. Не хватало только еще одной трагедии у меня в квартире!
  Я раздраженно стер кровь с подбородка.
  — Каков план наших действий?
  — За нами вот-вот заедет машина. Я принесу вам сюда чашку кофе, чтобы не задержаться с отъездом.
  Двадцать минут спустя мы неслись в полицейской машине через Темзу по дороге из Лондона.
  С нами был инспектор Кроум, присутствовавший на совещании и официально назначенный расследовать дело.
  Кроум был полицейским совсем иного типа, чем Джепп. Совсем еще молодой, он был молчалив и высокомерен. Хорошо образованный и начитанный, он, на мой взгляд, был чересчур самодоволен. Недавно ему удалось распутать серию убийств, в которых жертвами были дети; он терпеливо выследил преступника, который сидел теперь в Бродмуре551.
  Кроум, очевидно, был подходящим человеком для того, чтобы расследовать это дело, но мне казалось, что он сам слишком хорошо это сознает. С Пуаро он обращался чуть свысока и снисходил к нему, как молодой человек к старичку, а беседу вел в самодовольной манере выпускника привилегированной школы.
  — У меня состоялась длинная беседа с доктором Томпсоном, — сказал Кроум. — Доктор очень интересуется “цепными” или “серийными” преступлениями. Такие преступления — продукт особым образом искаженного сознания. Я не специалист и, конечно, не могу вникнуть в детали, какими они представляются с медицинской точки зрения. Он кашлянул.
  — Собственно… в моем последнем деле… не знаю, читали ли вы о нем… в деле Мейбл Хомер, школьницы из Максвслл-Хилла… убийца Кеппер оказался необыкновенным субъектом. До чего трудно было доказать его виновность! А ведь это было уже третье его убийство! На вид нормальный — вроде нас с вами. Но теперь есть разные тесты, лингвистические ловушки, знаете ли, последнее слово науки, в ваши времена такого не было. Раз уж человек себя выдал — он у вас в руках! Он знает, что вы знаете, нервы не выдерживают, и он начинает выдавать себя направо и налево.
  — Это иногда случалось и в мои времена, — заметил Пуаро.
  Инспектор Кроум взглянул на него и любезно кивнул:
  — Вот как?
  Некоторое время все мы молчали. Когда мы проезжали Нью-Кросс, Кроум сказал:
  — Если у вас есть вопросы по нашему делу, я к вашим услугам.
  — У вас, я полагаю, нет описания убитой девушки?
  — Ей было двадцать три года. Она работала официанткой в кафе “Рыжий кот”…
  — Pas са.552 Я хотел узнать, была ли она хороша собой.
  — Об этом у меня сведений нет, — с холодком произнес инспектор Кроум, словно хотел сказать: “Уж эти мне иностранцы! Все одним миром мазаны!”
  В глазах Пуаро зажегся веселый огонек.
  — Вам это не кажется важным? Однако pour une femme [для женщины (фр.) это играет большую роль. Часто внешность определяет ее судьбу!
  Инспектор Кроум и здесь прибег к своей излюбленной формуле.
  — Вот как? — вежливо спросил он. Снова наступило молчание.
  Лишь когда мы подъехали к Севеноукс, Пуаро снова начал разговор:
  — Вас информировали, как и чем была удушена девушка?
  Инспектор Кроум коротко ответил:
  — Девушку удушили ее собственным поясом, плотным вязаным поясом.
  Глаза Пуаро широко открылись.
  — Ага! — сказал он. — Наконец-то у нас есть вполне определенная информация. Это ведь кое о чем говорит, не правда ли?
  — Я пока не видел этого пояса, — холодно произнес инспектор Кроум.
  Меня вывели из терпения осторожность инспектора и отсутствие у него фантазии.
  — Эта деталь — клеймо для преступника, — сказал я. — Удушить девушку ее собственным поясом! Исключительное зверство!
  Пуаро бросил на меня взгляд, смысла которого я не понял. В его глазах читалось добродушное нетерпение. Я решил, что мой друг, должно быть, остерегает меня от излишней откровенности в присутствии инспектора.
  Я погрузился в молчание.
  В Бексхилле нас встретил инспектор Картер. Вместе с ним был инспектор по фамилии Келси, приятный молодой человек с умным лицом. Келси был введен в курс дела и должен был работать вместе с Кроумом.
  — Вы захотите провести самостоятельное расследование, Кроум, — сказал инспектор. — Поэтому я ограничусь основными пунктами, а потом можете приступать к работе.
  — Благодарю вас, сэр, — ответил Кроум.
  — Мы сообщили о смерти девушки ее родителям, — продолжал инспектор. — Они, конечно, потрясены. Я пока не допрашивал их, чтобы они могли прийти в себя, так что с ними вам придется начинать с самого начала.
  — У девушки есть другие родственники? — спросил Пуаро.
  — В Лондоне у нее есть сестра-машинистка. С ней уже связались. Кроме того, у девушки был молодой человек — собственно, вчера вечером у них было назначено свидание.
  — Что удалось извлечь из справочника “Эй-би-си”? — спросил Кроум.
  — Справочник здесь, — кивнул инспектор в сторону своего стола. — Отпечатков пальцев на нем нет. Открыт на странице с расписанием поездов из Бексхилла. По-моему, новый экземпляр. Вряд ли его часто открывали. И купили его не у нас. Я опросил всех хозяев писчебумажных магазинов.
  — Кто обнаружил тело, сэр?
  — Полковник в отставке Джером, ранняя пташка, любитель свежего воздуха. Около шести утра он выгуливал собаку. Шел вдоль берега в сторону Кудена, потом спустился к морю. Собака отбежала и принялась что-то вынюхивать. Полковник позвал ее. Собака не идет. Полковник пригляделся и решил, что дело нечисто. Подошел поближе и посмотрел. Дальше повел себя как надо: к телу не прикоснулся и сразу нам позвонил.
  — Убийство произошло где-то около полуночи?
  — Между полуночью и часом — это твердо установлено. Наш убийца — шутник, но человек слова. Сказал — двадцать пятого и сделал — двадцать пятого, хотя сутки только-только начались.
  Кроум кивнул:
  — Да, это на него очень похоже. Больше никакой информации? Никто ничего интересного не видел?
  — Насколько нам известно, нет. Но пока еще рано. Скоро к нам набегут все, кто вчера вечером видел девушку в белом в сопровождении мужчины. А поскольку, я думаю, вчера в обществе молодых людей прогуливалось не меньше четырехсот — пятисот девушек в белом, дел будет невпроворот.
  — Пожалуй, сэр, мне пора приступать, — сказал Кроум. — Надо побывать в кафе и в доме девушки. Я схожу и туда и туда. Келси может пойти со мной.
  — А мистер Пуаро? — спросил инспектор.
  — Я охотно буду вас сопровождать. — С такими словами Пуаро отвесил Кроуму легкий поклон.
  Мне показалось, что Кроум был этим слегка раздосадован. Келси, который прежде не видал Пуаро, широко ухмыльнулся.
  К сожалению, при первом знакомстве с моим другом люди всегда склонны рассматривать его как комическую фигуру.
  — Как насчет пояса, которым ее задушили? — спросил Кроум. — Мистер Пуаро полагает, что это важная улика, и, вероятно, хотел бы ее осмотреть.
  — Du tout553, — немедленно ответил Пуаро. — Вы меня не так поняли.
  — Из этого пояса ничего не выжмешь, — заметил Картер. — Он же не кожаный — на кожаном остались бы отпечатки пальцев. А этот шелковый, вязаный, идеально подходит для убийства.
  Я поежился.
  — Ну что же, — сказал Кроум, — нам пора.
  Мы тронулись в путь.
  Сперва мы зашли в “Рыжего кота”. Это ничем не примечательное маленькое кафе располагалось у моря. Внутри стояли столики, покрытые скатертями в оранжевую клетку, и исключительно неудобные плетеные стулья с оранжевыми сиденьями. В подобных заведениях обычно специализируются на подаче утреннего кофе, пяти различных сортов чая (девонширского, “Фарм-хауса”, фруктового, “Карлтона” и простого) и в обеденное время — на нескольких блюдах в дамском вкусе, таких, как омлеты, креветки и macaroni au gratin554.
  Мы как раз поспели к утреннему кофе. Хозяйка торопливо провела нас в чрезвычайно запущенную заднюю комнату.
  — Мисс… э… Меррион? — спросил Кроум. Мисс Меррион удрученно проблеяла своим тонким голоском:
  — Да, это я. Все это крайне огорчительно. Крайне. Страшно представить, как это повлияет на работу кафе!
  Мисс Меррион была худощавой женщиной лет сорока с клочковатыми оранжево-рыжими волосами и сама разительно напоминала рыжего кота. Она нервно перебирала оборки и кружавчики, которые украшали ее костюм, надеваемый, видимо, только на работе.
  — У вас отбою не будет от посетителей, — подбодрил ее инспектор Келси. — Вот увидите! Не будете успевать чай разносить!
  — Отвратительно, — сказала мисс Меррион. — Просто отвратительно. Эта история не оставляет веры в человечество.
  Впрочем, глаза у нее заблестели.
  — Что вы можете рассказать об убитой, мисс Меррион?
  — Ничего, — с готовностью сказала мисс Меррион. — Совершенно ничего.
  — Давно она тут работала?
  — Второй год.
  — Вы были ею довольны?
  — Она была неплохой официанткой — работала быстро и была вежлива с клиентами.
  — И недурна собой? — осведомился Пуаро. Мисс Меррион, как делали в таких случаях и другие, одарила его взглядом, говорившим: “Ох уж эти иностранцы!”
  — Она была милой, чистоплотной девушкой, — холодно ответила она.
  — Когда она вчера вечером ушла с работы? — спросил Кроум.
  — В восемь. В это время мы закрываемся. Ужинов у нас не подают. На ужины нет спроса. Горячее время у нас кончается около половины седьмого, хотя посетители заходят и в семь, и позже — съесть омлет и выпить чаю.
  При упоминании этих блюд Пуаро содрогнулся.
  — Она говорила вам, как собирается провести вечер?
  — Разумеется, нет, — твердо ответила мисс Меррион. — Не такие у нас были отношения.
  — Никто не заходил за ней? Не ждал?
  — Нет.
  — Она вела себя как обычно? Не волновалась? Не грустила?
  — Право, не могу сказать, — бесстрастно произнесла мисс Меррион.
  — Сколько официанток у вас работает?
  — Обычно две, а еще двух я беру с двадцатого июля до конца августа.
  — Но Элизабет Барнард работала у вас постоянно?
  — Да, постоянно.
  — А что собой представляет вторая официантка?
  — Мисс Хигли? Это славная девушка.
  — Она дружила с мисс Барнард?
  — Право, не знаю.
  — Нам, пожалуй, стоит с ней переговорить.
  — Сейчас?
  — Если вы не против.
  — Я сейчас ее пришлю, — сказала мисс Меррион и встала. — Прошу вас по возможности ее не задерживать. Сейчас время утреннего кофе, и у нас нет ни одной свободной минуты.
  Похожая на рыжего кота, мисс Меррион вышла из комнаты.
  — Утонченная особа, — заметил инспектор Келси и, подражая жеманному тону хозяйки, повторил:
  — Право, не могу сказать.
  Пухлая девушка с темными волосами, розовыми щечками и выпученными от волнения темными глазами, слегка запыхавшись, влетела в комнату.
  — Меня прислала мисс Меррион, — заявила она, тяжело дыша.
  — Мисс Хигли?
  — Да, это я.
  — Вы знали Элизабет Барнард?
  — Конечно, я знала Бетти. Правда, ужас? Ужас — да и только! Поверить не могу, что это правда. Все утро девочкам твержу, что это просто в голове не укладывается. “Знаете, девчонки, — говорю. — Неужто это правда? Бетти! Нашу Бетти Барнард, которая тут всю дорогу работала, — и вдруг ее убили. Я просто поверить не могу”, — так я им говорю. Раз пять сама себя ущипнула — проверить, не сплю ли. Бетти убили… Нет, в это невозможно поверить!
  — Вы хорошо были знакомы с убитой? — спросил Кроум.
  — Работала она тут дольше, чем я. Я-то только в марте сюда поступила. А она еще с прошлого года. Она спокойная такая — не очень-то с ней пошутишь да посмеешься. То есть, конечно, не то чтобы спокойная… девушка она была заводная, но, как бы это объяснить, спокойная, но не очень спокойная, понимаете?
  Надо отдать должное инспектору Кроуму — он был весьма терпелив. Бодрая мисс Хигли в качестве свидетельницы могла свести с ума. Все, что она говорила, мисс Хигли повторяла и дополняла по пять раз. Конечный же результат оказался до крайности скудным.
  Нет, у нее не было близких отношений с убитой. Как можно было догадаться, Элизабет Барнард смотрела на мисс Хигли свысока. На работе Бетти вела себя дружелюбно, но в свободное время официантки редко с ней виделись. У Элизабет Барнард был “парень”, который служил в агентстве Корта и Бранскилла по продаже недвижимости. Нет, он не мистер Корт и не мистер Бранскилл. Он клерк. Нет, мисс Хигли не знает его имени. Но не раз его видела. Красивый, да просто красавчик, и всегда так здорово одет. В голосе мисс Хигли явственно зазвучали нотки ревности.
  Конечный результат был таким: Элизабет Барнард никому в кафе не сообщала о своих планах на вечер, но, по мнению мисс Хигли, у нее было назначено свидание с ее “парнем”. На ней было новое белое платье, “такое миленькое, с модным воротничком”.
  Мы переговорили и с двумя другими девушками, но безрезультатно. Бетти Барнард никому о своих планах не говорила, и в течение вечера никто ее в Бексхилле не видел.
  Глава 10
  Семья Барнардов
  Родители Элизабет Барнард жили на окраине в домике с валлийским названием Лландадно, рядом с еще пятьюдесятью такими же домами, недавно построенными спекулянтом-подрядчиком.
  Мистер Барнард, крепкий мужчина лет пятидесяти пяти, с удивленным выражением лица, издалека увидел нас и вышел на крыльцо.
  — Входите, джентльмены, — сказал он. Инспектор Келси взял инициативу в свои руки.
  — Это инспектор Кроум из Скотленд-Ярда, сэр, — сказал он. — Он здесь, чтобы помочь нам в этом деле.
  — Из Скотленд-Ярда? — с надеждой переспросил мистер Барнард. — Это хорошо. Надо поймать этого проклятого убийцу. Моя бедная девочка…
  Его лицо исказилось гримасой отчаяния.
  — А это мистер Эркюль Пуаро, тоже из Лондона, и э…
  — Капитан Гастингс, — представил меня Пуаро.
  — Рад с вами познакомиться, джентльмены, — автоматически произнес мистер Барнард. — Прошу в комнату. Жена, наверное, не сможет к вам выйти. Она, бедняжка, совсем убита.
  Тем не менее, когда мы кое-как разместились в тесной гостиной, миссис Барнард вышла к нам. Видимо, она только что горько плакала — глаза ее покраснели, и двигалась она неуверенной походкой человека, раздавленного горем.
  — Вот и отлично, голубушка, — сказал ей мистер Барнард. — Ты уверена, что тебе это по силам, а? Он потрепал ее по плечу и усадил в кресло.
  — Инспектор был очень добр, — произнес мистер Барнард. — Когда он сообщил нам, что случилось, то сказал, что отложит расспросы, пока мы не придем в себя.
  — Какая жестокость! Какая жестокость! — воскликнула миссис Барнард со слезами в голосе. — Никогда на свете не было такой жестокости!
  Певучие интонации на мгновение заставили меня подумать, что она иностранка, но потом я вспомнил название дома и понял, что миссис Барнард родом из Уэльса.
  — Я знаю, как это мучительно, сударыня, — сказал инспектор Кроум. — Мы от души сочувствуем вам, но хотим узнать по возможности все факты, чтобы поскорее приступить к работе.
  — Правильно, — одобрительно закивал мистер Барнард.
  — Насколько мне известно, вашей дочери было двадцать три года. Она жила здесь, с вами, а работала в кафе “Рыжий кот”. Верно?
  — Да.
  — Это ведь новый дом? Где вы жили раньше?
  — У меня была торговля скобяными товарами в Кенсингтоне Два года назад я ушел от дел. Всегда мечтал пожить у моря.
  — У вас две дочери?
  — Да. Старшая работает в конторе в Лондоне.
  — Вас не встревожило, что ваша дочь вчера вечером не вернулась домой?
  — Мы об этом не знали, — всхлипывая, ответила миссис Барнард. — Мы с мужем всегда ложимся рано.
  Обычно в девять. Мы и не знали, что Бетти не вернулась ночевать, пока не пришел полицейский и не сказал, что… что…
  Продолжать она не могла.
  — Ваша дочь часто, э… возвращалась поздно?
  — Вы же знаете, инспектор, каковы теперь девушки, — сказал Барнард. — Независимые, вот они какие, летними вечерами домой не торопятся. Но Бетти обычно к одиннадцати была дома.
  — Как она входила в дом? Дверь оставалась открытой?
  — Мы ключ под ковриком оставляли — так у нас было заведено.
  — Я слышал, что ваша дочь была помолвлена.
  — Ну, теперь они не так формально к этому подходят, — сказал мистер Барнард.
  — Молодого человека зовут Дональд Фрейзер. Он мне нравился. Очень нравился, — заговорила миссис Барнард. — Бедняга, каково ему будет услышать… об этом. Он уже знает?
  — Кажется, он работает в агентстве Корта и Бранскилла?
  — Да, в агентстве по продаже недвижимости.
  — Он обычно встречал вашу дочь вечером, после работы?
  — Да, но не каждый вечер. Точнее будет сказать: раз или два в неделю.
  — Вам не известно, собирались ли они встретиться вчера?
  — Бетти ничего не сказала. Она вообще не говорила нам, что будет делать и куда пойдет. Но она была хорошая, наша Бетти. Не могу я поверить…
  И миссис Барнард снова заплакала.
  — Возьми-ка себя в руки, милая. Крепись, женушка, — успокаивал ее муж. — Придется нам пройти все от начала до конца.
  — Я не верю, что Дональд мог… мог… — всхлипывала миссис Барнард.
  — Ну, возьми же себя в руки, — повторял мистер Барнард. — Клянусь Богом, хотел бы я вам чем-то помочь, но суть в том, что я ничего не знаю, совсем ничего, и не знаю, как помочь вам найти проклятого негодяя, который все это сотворил. Бетти была веселой, счастливой девочкой, и парень у нее был — приличный молодой человек. Как в молодости мы говорили, гуляли они вместе. Никак не возьму в толк, зачем кому-то было ее убивать — сумасшествие какое-то.
  — Вы, сами тою не подозревая, очень близки к истине, мистер Барнард, — сказал Кроум. — Вот чего бы мне хотелось, так это посмотреть на комнату мисс Барнард. Может быть, там что-нибудь найдется… письма или дневник.
  — Можете посмотреть, если хотите, — кивнул мистер Барнард и встал.
  Он пошел впереди. За ним двинулся Кроум, потом Пуаро, потом Келси, а я замыкал шествие.
  На минуту я остановился, чтобы завязать шнурок на ботинке. В этот момент к крыльцу подъехало такси, и из него выскочила девушка. Она заплатила водителю и торопливо двинулась по дорожке к дому. В руках у нее был чемоданчик. Войдя в дом, она увидела меня и застыла.
  В ее позе было что-то столь привлекающее внимание, что это заинтриговало меня.
  — Вы кто? — спросила она.
  Я сошел на несколько ступенек вниз. Мне и самому было не совсем понятно, как ответить на этот вопрос. Должен ли я назвать свою фамилию? Или объяснить, что я явился сюда вместе с полицией? Девушка, однако, не дала мне времени на размышление.
  — Ну да, — сказала она. — Догадываюсь. Она стащила с головы белую шерстяную шапочку и бросила ее на пол. Когда она повернулась так, что на нее упал свет, я смог лучше разглядеть ее.
  В первый момент она напомнила мне голландских кукол, которыми играла моя сестра, когда я был мальчишкой. Черные волосы девушки были подстрижены под каре, лоб закрывала косая челка. У нее были высокие скулы, а во всей ее фигуре была своеобразная современная угловатость, которая, однако, придавала ей привлекательность. Она не была хорошенькой, скорее просто миловидной, но в ней чувствовалось напряжение, внутренняя сила, делавшая ее личностью, которая не может остаться незамеченной.
  — Вы мисс Барнард? — спросил я.
  — Да, я Меган Барнард. Вы, наверное, из полиции?
  — Э, — сказал я. — Не совсем…
  Она перебила меня:
  — Думаю, что мне нечего вам сказать. Моя сестра была милой умной девушкой, а кавалеров у нее не было. Больше мне добавить нечего.
  Сказав это, девушка засмеялась и с вызовом посмотрела на меня.
  — Правильно я вам ответила? — спросила она.
  — Я не газетчик, если вы это имеете в виду.
  — А кто же? — Она огляделась по сторонам. — Где мои мама и папа?
  — Ваш отец показывает полиции комнату вашей сестры. Ваша мать в гостиной. Она в очень плохом состоянии.
  Девушка, казалось, приняла решение.
  — Пошли, — сказала она.
  Меган Барнард открыла дверь. Я последовал за ней и оказался в аккуратной кухоньке.
  Я потянул было за ручку, чтобы затворить дверь, но ощутил неожиданное сопротивление. В следующее мгновение Пуаро молча проскользнул в кухню и закрыл дверь за собой.
  — Мадемуазель Барнард? — спросил он, отвесив быстрый поклон.
  — Это мосье Эркюль Пуаро, — представил его я. Меган Барнард окинула Пуаро быстрым оценивающим взглядом.
  — Я о вас слышала, — сказала она. — Вы ведь знаменитая ищейка?
  — Определение не очень лестное, но, в общем, приемлемое, — ответил Пуаро.
  Девушка присела на край кухонного стола. Она достала из сумочки сигарету, поднесла ее к губам, закурила и, затянувшись, сказала:
  — Так или иначе, не пойму, что за интерес Эркюлю Пуаро заниматься нашим скромным маленьким убийством.
  — Мадемуазель, — произнес Пуаро, — того, что мы с вами не понимаем, хватило бы на целые тома. Но все это не имеет никакого практического значения. А вот то, что имеет практическое значение, будет не так уж легко обнаружить.
  — О чем это вы?
  — К несчастью, мадемуазель, смерть порождает предрассудок — предрассудок в пользу умершего. Я слышал, как вы только что сказали моему другу Гастингсу: “Думаю, мне нечего вам сказать. Моя сестра была милой умной девушкой, а кавалеров у нее не было”. В этих словах прозвучала насмешка над газетами. И вы совершенно правы: когда умирает молодая девушка, всегда говорят что-нибудь подобное. Она была умна, она была счастлива. У нее был славный характер. Она не знала забот, не заводила сомнительных знакомств. К мертвым всегда относятся снисходительно. Знаете, чего бы мне сейчас хотелось? Мне бы хотелось найти кого-нибудь, кто знал Элизабет Барнард и кому неизвестно, что она умерла! Тогда, возможно, я услышал бы то, что может принести пользу, — правду.
  Меган Барнард несколько минут молча смотрела на пего, не выпуская сигареты изо рта. Потом наконец она заговорила. От ее слов я чуть не подпрыгнул.
  — Бетти, — отчеканила она, — была законченной идиоткой.
  Глава 11
  Меган Барнард
  Как я уже сказал, я чуть не подпрыгнул от слов Меган Барнард, а еще больше — от ее лихого, уверенного тона.
  Однако Пуаро только кивнул, сохраняя серьезное выражение лица.
  — A la bonne heure555, — сказал он. — Вы умны, мадемуазель.
  Меган Барнард произнесла все тем же равнодушным тоном:
  — Я была страшно привязана к Бетти. Но моя любовь не ослепляла меня, и я отлично видела, что она просто маленькая дурочка. Мне случалось ей об этом говорить. Сестра — она сестра и есть.
  — Она обращала внимание на ваши слова?
  — Пожалуй, нет, — безразлично признала Меган.
  — Не могли бы вы быть точнее, мадемуазель? Минуту-другую девушка не знала, что сказать. Пуаро заметил с легкой улыбкой:
  — Я вам помогу. Я слышал, что вы сказали Гастингсу: ваша сестра умная, счастливая девушка и у нее нет кавалеров. Но ведь на самом деле… все обстоит un peu556 наоборот?
  Меган медленно проговорила:
  — Бетти была совершенно безвредна. Я хочу, чтобы вы это поняли. Она всегда была искренна. Она не из тех, что проводит одно воскресенье с одним, другое с другим. Ничего подобного. Но ей нравилось, когда ее куда-нибудь приглашали, она любила танцевать, и ей были по душе дешевые комплименты, лесть и тому подобное.
  — Она ведь была недурна собой?
  На этот вопрос, который я слышал уже в третий раз, наконец был получен конкретный ответ.
  Меган соскочила со стола, подошла к своему чемодану, распахнула его и извлекла оттуда какой-то предмет, который и вручила Пуаро.
  В кожаную рамку была заключена фотография светловолосой улыбающейся девушки. Очевидно, незадолго до съемки она сделала перманент, и ее волосы превратились в массу кудряшек. Улыбка была лукавой и искусственной. Это лицо, конечно, нельзя было назвать красивым, но его дешевая привлекательность бросалась в глаза.
  Возвращая снимок, Пуаро сказал:
  — Вы не слишком-то похожи друг на друга, мадемуазель.
  — О, я у нас в семье дурнушка и всегда это знала. Меган, видимо, не придавала этому значения.
  — В каком же отношении, по-вашему, ваша сестра вела себя глупо? Может быть, это касалось мистера Дональда Фрейзера?
  — Да, касалось. Дон — очень спокойный человек, но ему, конечно, кое-что не нравилось… и потом…
  — Что потом, мадемуазель? Пуаро не отрывал взгляда от Меган. Возможно, то была игра воображения, но мне показалось, что секунду она помедлила с ответом.
  — Я боялась, что он… может ее бросить. А это было бы очень грустно. Он очень надежный и работящий человек и был бы ей хорошим мужем.
  Пуаро по-прежнему смотрел на Меган. Под его взглядом она не покраснела и ответила ему не менее твердым взглядом, в котором читалось еще что-то — что-то, напомнившее мне о ее вызывающей, презрительной манере в начале нашего знакомства.
  — Так-то вот, — наконец сказал Пуаро. — Мы перестали говорить правду.
  Меган пожала плечами и двинулась к двери.
  — Ну, — сказала она, — я помогла вам, как могла.
  Пуаро остановил ее:
  — Подождите, мадемуазель. Я кое-что хочу сказать вам. Вернитесь.
  Она подчинилась — как мне показалось, довольно неохотно.
  К моему удивлению, Пуаро пустился в подробности истории с письмами Эй-би-си, рассказал об убийстве в Эндовере и о том, что рядом с жертвами обнаружили железнодорожные справочники.
  Ему не пришлось пожаловаться на отсутствие интереса с ее стороны. Рот у Меган приоткрылся, глаза засверкали — она впитывала каждое его слово.
  — И это все правда, мосье Пуаро?
  — Да, все это правда.
  — И вы действительно хотите сказать, что мою сестру убил какой-то чудовищный маньяк?
  — Совершенно верно.
  Она глубоко вздохнула:
  — О, Бетти, Бетти… Как это ужасно!
  — Теперь вы понимаете, мадемуазель, что информацию, которую я у вас хочу получить, вы можете сообщить мне свободно, не боясь повредить другим.
  — Да, теперь понимаю.
  — Тогда давайте продолжим нашу беседу. У меня возникло ощущение, что этот Дональд Фрейзер несдержан и ревнив. Это так?
  Меган Барнард тихо ответила:
  — Теперь я доверяю вам, мосье Пуаро. Я расскажу вам чистую правду. Как я уже сказала, Дон — очень спокойный человек, застегнутый на все пуговицы, если вы понимаете, что я имею в виду. Он не всегда может выразить словами все, что чувствует. Но в глубине души он все страшно переживает. И он ревнив. Он всегда ревновал Бетти. Он был ей предан, и, конечно, она была очень привязана к нему, но Бетти было несвойственно привязываться к кому-то одному и не замечать никого вокруг. Она была устроена иначе. Она, как бы это сказать, не упускала из виду ни одного привлекательного мужчину, который мог бы провести с ней время. И конечно, работая в “Рыжем коте”, она все время сталкивалась с мужчинами, особенно в летний сезон. У нее всегда был острый язычок, и если они начинали зубоскалить с ней, она им отвечала. А потом, наверное, она встречалась с ними и шла в кино или еще что-нибудь в том же роде. Ничего серьезного… Ничего такого… Ей просто нравилось поразвлечься. Она, случалось, говорила, что ей все равно рано или поздно придется выйти замуж за Дона, так уж стоит повеселиться напоследок.
  Меган замолчала, а Пуаро кивнул:
  — Я понимаю. Продолжайте.
  — Именно такого отношения к жизни Дон и не мог принять. Он не понимал, почему она хочет проводить время с другими, если относится к нему по-настоящему серьезно. Пару раз из-за этого у них были бурные ссоры.
  — И тогда мосье Дон уже не был так спокоен?
  — Он был как все спокойные люди: когда они выходят из себя, они начинают мстить. Дон так неистовствовал, что Бетти испугалась.
  — Когда это было?
  — Одна ссора была почти год назад, а другая, самая страшная, чуть больше месяца назад. Я приехала домой на выходные и кое-как заставила их помириться. Именно тогда я попыталась кое-что объяснить Бетти — сказала ей, что она просто дурочка. Она только и могла мне ответить, что никому от этого хуже не стало. Ну, это, в общем, верно, но все равно она напрашивалась на скандал. Понимаете, после той ссоры, которая случилась год назад, у нее вошло в привычку время от времени лгать для пользы дела, исходя из того принципа, что если глаза не видят, то и сердце не печалится. Последняя размолвка вышла у них потому, что она сказала Дону, будто отправляется в Гастингс к подружке, а он обнаружил, что на самом деле она ездила в Истборн с каким-то мужчиной. Ко всему прочему этот мужчина был женат и не хотел предавать огласке всю эту историю — в результате все получилось только хуже. У них вышел жуткий скандал: Бетти говорила, что она пока еще ему не жена и что она вправе проводить время с кем угодно, а Дон весь побелел, затрясся и сказал, что настанет день… настанет день… когда он…
  — Что?
  — Когда он совершит убийство… — понизив голос, сказала Меган.
  Она замолчала и посмотрела на Пуаро. Он несколько раз задумчиво кивнул.
  — Поэтому вы, естественно, боялись…
  — Я не думала, что он убил… ни минуты не думала! Но я боялась, что все это всплывет… их ссора и все, что он сказал… об этом кое-кто знал…
  Пуаро снова серьезно кивнул:
  — Совершенно верно. И да позволено мне будет сказать, мадемуазель, что, если бы не эгоистическое тщеславие убийцы, именно так и случилось бы. И если Дональд Фрейзер не под подозрением, то только благодаря хвастовству маньяка Эй-би-си.
  Он помолчал минуту-другую, а потом спросил:
  — Вы не знаете, встречалась ли ваша сестра в последнее время с этим женатым мужчиной или с кем-то еще?
  Меган покачала головой:
  — Не знаю. Я ведь здесь не живу.
  — А как вы думаете?
  — Может быть, с этим мужчиной она больше и не встречалась. Наверное, он предпочел исчезнуть, раз почувствовал, что ему грозит скандал. Но меня бы не удивило, если бы Бетти снова принялась обманывать Дона. Понимаете, она обожала ходить в кино и на танцы, а Дону, разумеется, было не по средствам все время ее развлекать.
  — Если это так, то, может быть, она кому-нибудь поверяла свои тайны? Например, девушке, с которой работала в кафе?
  — Не думаю. Бетти не переваривала эту девчонку Хигли. Она считала ее вульгарной. А другие девушки там недавно работают. Так или иначе, Бетти не любила пускаться в откровенности.
  Над головой у девушки затрезвонил электрический звонок. Меган подошла к окну и выглянула. В то же мгновенье она отдернула голову.
  — Это Дон…
  — Позовите его сюда, — быстро сказал Пуаро, — я хотел бы поговорить с ним, прежде чем наш инспектор возьмет его в оборот.
  Меган Барнард стрелой выбежала из кухни и мгновенье спустя вернулась, ведя за руку Дональда Фрейзера.
  Глава 12
  Дональд Фрейзер
  Он сразу вызвал у меня сочувствие. По его бледному изможденному лицу и вопрошающим глазам было видно, как он потрясен.
  Дональд Фрейзер оказался хорошо сложенным молодым человеком приятного вида, рослым, с некрасивым, но симпатичным веснушчатым лицом, высокими скулами и огненно-рыжими волосами.
  — В чем дело, Меган? — спросил он. — Сюда-то зачем? Ради Бога, скажи мне… Я только что узнал… Бетти…
  Его голос дрогнул.
  Пуаро подвинул ему стул, и Фрейзер сел.
  После этого мой друг извлек из кармана маленькую фляжку, вылил часть ее содержимого в подходящий стакан, оказавшийся на буфетной полке, и сказал:
  — Выпейте немного, мистер Фрейзер. Это пойдет вам на пользу.
  Молодой человек подчинился. От коньяка его лицо немного порозовело. Он выпрямился и снова обернулся к девушке. Он был спокоен и держал себя в руках.
  — Так это правда? — спросил он. — Бетти убита?
  — Это правда, Дон.
  Механически он задал вопрос:
  — Ты только что из Лондона?
  — Да. Мне позвонил папа.
  — Ты приехала поездом девять тридцать? — продолжал Дональд Фрейзер.
  Словно убегая от реальности, он искал опоры в этих мелочах.
  — Да.
  После минутного молчания Фрейзер сказал:
  — А что полиция? Что-нибудь предпринимает?
  — Сейчас они наверху. Видимо, ведут осмотр в комнате у Бетти…
  — Они не знают, кто… Не знают?
  Он замолчал.
  Как все чувствительные, робкие люди, он не любил называть своими словами то, что связано с насилием.
  Слегка наклонившись вперед, Пуаро задал вопрос. Он произнес его спокойным деловым голосом, словно спрашивал о пустяке:
  — Мисс Барнард говорила вам, куда собиралась вчера вечером?
  Фрейзер ответил как автомат:
  — Она сказала мне, что собирается в гости к подруге в Сент-Леонардс.
  — Вы ей поверили?
  — Я… — Внезапно автомат ожил. — Что вы хотите сказать, черт возьми?
  Глядя на его насупленное лицо, сведенное судорогой от внезапного гнева, я понял, что девушка действительно могла его побаиваться.
  Пуаро решительно произнес:
  — Бетти Барнард убита опасным преступником. Только говоря правду, вы поможете нам выйти на его след.
  На мгновение Фрейзер повернулся к Меган.
  — Это правда, Дон, — сказала она. — Сейчас не время думать о чувствах — своих или чужих. Ты должен доказать свою непричастность.
  Дональд Фрейзер с подозрением взглянул на Пуаро.
  — Кто вы такой? Вы ведь не полицейский.
  — Я лучше, чем полицейский, — ответил Пуаро. Он сказал это без всякой заносчивости — для него это было всего лишь констатация факта.
  — Отвечай же, — сказала Меган. Дональд Фрейзер сдался.
  — Я… не знаю, — произнес он. — Я ей поверил, когда она мне это сказала. Я ни о чем другом и не подумал, но потом… может быть, мне послышалось что-то в ее тоне, я… словом, я начал что-то подозревать.
  — Вот как? — спросил Пуаро.
  Он сидел напротив Дональда Фрейзера. В его глазах, направленных на молодого человека, казалось, таилась магнетическая сила.
  — Мне стыдно было ее подозревать, но… но я не мог от этого удержаться… Я решил отправиться на набережную и проследить за тем, как она выйдет из кафе. Я пошел туда, но по дороге понял, что не могу: Бетти увидит меня и разозлится. Она бы сразу поняла, что я за ней слежу.
  — Как же вы поступили?
  — Я отправился в Сент-Леонардс. Приехал туда в восемь. И стал ждать: на каком автобусе она приедет… Но она все не ехала…
  — И тогда?
  — Тогда… Тогда я потерял голову. Я не сомневался, что она с каким-то мужчиной. Я подумал, что он скорее всего повез ее на машине в Гастингс. Я отправился туда… Заходил в гостиницы и рестораны, слонялся вокруг кинотеатров, пошел на мол. Словом, полнейшая глупость. Даже если она была там, я вряд ли мог найти ее, и потом, есть куча других мест, кроме Гастингса, куда он мог ее повезти.
  Фрейзер замолчал. Хотя тон его оставался сдержанным, в его голосе слышались слепое отчаяние и ярость, которые владели им в минуты, о которых он рассказывал.
  — В конце концов я махнул на все рукой и вернулся.
  — Когда?
  — Не знаю. Я пошел пешком. Должно быть, было уже за полночь, когда я добрался до дома.
  — Когда…
  Дверь на кухню отворилась.
  — А, вот вы где, — сказал инспектор Келси. Мимо него в кухню протиснулся инспектор Кроум, который бросил взгляд сначала на Пуаро, а потом на двух его собеседников.
  — Это мисс Меган Барнард и мистер Дональд Фрейзер, — представил их Пуаро. — А это инспектор Кроум из Лондона.
  Обернувшись к инспектору, Пуаро сказал:
  — Пока вы работали наверху, я беседовал с мисс Барнард и мистером Фрейзером, надеясь выяснить что-нибудь, что могло бы пролить свет на наше дело.
  — Вот как? — вымолвил инспектор Кроум, внимание которого привлек не Пуаро, а новые лица.
  Пуаро удалился в холл. По пути инспектор Келси добродушно спросил:
  — Есть что-нибудь новенькое?
  Но в этот момент внимание инспектора переключилось на Кроума, и он не стал дожидаться ответа. Я догнал Пуаро в холле.
  — Вас что-нибудь поразило, Пуаро? — спросил я.
  — Только удивительная щедрость убийцы, Гастингс.
  У меня не хватило духу признаться, что я понятия не имею, о чем он говорит.
  Глава 13
  Совещание
  Совещания!
  В моих воспоминаниях о деле Эй-би-си совещания занимают немалое место.
  Совещания в Скотленд-Ярде. На квартире у Пуаро. Официальные совещания. Неофициальные совещания.
  На совещании, о котором идет речь, нужно было решить, следует ли сделать факты, относящиеся к анонимным письмам, достоянием прессы.
  Убийство в Бексхилле привлекло куда больше внимания, чем преступление в Эндовере.
  У этого убийства, разумеется, было больше шансов стать сенсацией. Начать с того, что жертвой оказалась молодая хорошенькая девушка. К тому же преступление произошло на популярном морском курорте.
  Все детали убийства были полностью сообщены газетами и ежедневно повторялись снова и снова. Не остался без внимания и справочник “Эй-би-си”. Излюбленная газетами теория заключалась в том, что убийца купил его на месте и что это ценная улика для установления его личности. Казалось, справочник доказывает, что убийца приехал на место преступления поездом и намеревался затем вернуться в Лондон.
  В скупых отчетах об эндоверском убийстве железнодорожный справочник вообще не фигурировал, и поэтому казалось маловероятным, что публика свяжет между собой эти два преступления.
  — Мы должны теперь выработать свою линию, — сказал заместитель комиссара. — Все дело в том, на каком пути мы получим лучшие результаты. Если мы предоставим публике факты и заручимся ее поддержкой, то это ведь будет поддержка нескольких миллионов людей, бросившихся на поиски сумасшедшего.
  — Вряд ли он похож на сумасшедшего, — вставил доктор Томпсон.
  — Публика будет приглядывать за местами, где продаются справочники и тому подобное. Против этого, я думаю, говорят преимущества работы без огласки, не позволяющие убийце узнать о наших намерениях. Но, с другой стороны, он отлично знает, что мы знаем. Он намеренно привлек к себе внимание этими письмами. Какого вы мнения, Кроум?
  — Я смотрю на это так, сэр. Если предать все это огласке, мы примем игру Эй-би-си. Как раз этого он и хочет — хочет славы, известности. К этому он стремится. Я ведь прав, доктор? Он жаждет шумихи.
  Томпсон кивнул.
  Заместитель комиссара задумчиво проговорил:
  — Итак, вы за то, чтобы не идти у него на поводу, не создавать ему рекламу, чего он добивается. А вы как думаете, мосье Пуаро?
  Минуту Пуаро молчал. Затем он заговорил, тщательно взвешивая каждое слово.
  — Мне трудно дать ответ, сэр Лайонел, — сказал он. — Ведь я, можно сказать, лицо заинтересованное. Вызов был послан мне. Если я скажу: “Скройте этот факт, не оглашайте его”, — не подумают ли, что моими устами говорит тщеславие, что я опасаюсь за свою репутацию? Трудное положение! Сказать правду до конца — в этом есть свои преимущества, это, по крайней мере, предупреждение… С другой стороны, я не меньше инспектора Кроума убежден, что убийца этого от нас и ждет.
  — Гм! — сказал заместитель комиссара и потер подбородок. Он взглянул через стол на доктора Томпсона. — Предположим, что мы не доставим нашему лунатику удовольствия и избавим его от огласки, к которой он стремится. Что он тогда сделает?
  — Совершит новое преступление, — незамедлительно ответил доктор. — Вы его сами к этому подтолкнете.
  — А если эту историю выпустить на первые полосы газет? Какой тогда будет его реакция?
  — Такой же. Одним способом вы подогреваете его мегаломанию557, другим — подавляете ее. А результат один — новое преступление.
  — Что вы на это скажете, мосье Пуаро?
  — Я согласен с доктором Томпсоном.
  — Мы на распутье, не так ли? Как вы думаете, сколько еще преступлений на уме у этого лунатика?
  Доктор Томпсон через стол посмотрел на Пуаро.
  — Хватит на все буквы алфавита, — бодро заявил доктор.
  — Разумеется, — продолжал он, — до конца алфавита он не доберется. Даже до середины. Вы выйдете на его след задолго до этого. Интересно, как бы он решил проблему с буквой “икс”.
  Устыдившись, доктор прервал эти приятные размышления:
  — Но вы поймаете его задолго до этого, где-нибудь на букве “к”.
  Заместитель комиссара стукнул по столу кулаком:
  — О Боже! Не хотите ли вы сказать, что нас ожидает еще десяток убийств?
  — Десятка убийств мы не допустим, — сказал инспектор Кроум. — Можете быть уверены. Он говорил с внутренней убежденностью.
  — На какой же букве алфавита вы его остановите, инспектор? — спросил Пуаро.
  В его голосе была слышна еле заметная ирония. Как мне показалось, Кроум, изменив своему обычному чувству спокойного превосходства, посмотрел на Пуаро с долей антипатии:
  — Может быть, на следующей, мосье Пуаро. Во всяком случае, я поручусь, что возьму его задолго до “к”. Он повернулся к заместителю комиссара:
  — Мне кажется, я до конца разобрался в психологии убийцы. Если я ошибаюсь, доктор Томпсон меня поправит. Полагаю, что всякий раз, когда Эй-би-си осуществляет преступление, его самоуверенность вырастает чуть ли не на сто процентов. Всякий раз он думает:
  “Я умен — им меня не поймать!” — и становится столь самоуверенным, что теряет осторожность. Он преувеличивает собственный ум и глупость всех остальных. Пройдет немного времени, и он вообще перестанет принимать какие-либо предосторожности. Верно, доктор? Томпсон кивнул:
  — Обычно так и бывает. Если не пользоваться медицинскими терминами, то точнее не скажешь. Вы кое-что знаете о таких вещах, мосье Пуаро. Вы с нами согласны?
  Не думаю, что Кроуму пришлось по душе обращение к опыту Пуаро. Сам Кроум полагал, что он и только он — специалист в деле розыска.
  — Инспектор Кроум прав, — согласился Пуаро.
  — Преступник — параноик, — пробормотал доктор. Пуаро обернулся к Кроуму:
  — В бексхиллском деле есть какие-нибудь интересные факты?
  — Ничего особенного. Официант из кафе “Сплендид” в Истборне опознал покойную по фотографии: она ужинала там вечером двадцать четвертого в обществе мужчины средних лет, носившего очки. Фотографию опознали также в придорожном кафе на полдороге между Бексхиллом и Лондоном. Там сказали, что девушка появлялась в кафе около девяти вечера двадцать четвертого с человеком, похожим на военного моряка. Кто-то из них ошибается, но то и другое равно вероятно. Само собой, фотографию опознала масса людей, но в большинстве случаев от этого нет никакого толка. Мы не смогли найти следов Эй-би-си.
  — По-моему, вы делаете все возможное, Кроум, — сказал заместитель комиссара. — А вы что скажете, мосье Пуаро? Какая линия расследования кажется вам самой плодотворной?
  Пуаро медленно ответил:
  — Мне кажется, что есть один очень важный ключ — мотив убийства.
  — Но разве это не очевидно? Налицо алфавитный комплекс. Вы, кажется, так это назвали, доктор?
  — Ну да, — сказал Пуаро. — Алфавитный комплекс налицо. Но почему алфавитный комплекс? Именно от сумасшедшего можно ожидать веских причин, по которым он идет на преступление.
  — Ну уж вы скажете, мосье Пуаро, — покачал головой Кроум. — Возьмите Стоунмена, дело тысяча девятьсот двадцать девятого года. Он кончил тем, что пытался расправиться со всяким, кто хоть самую малость его раздражал.
  Пуаро повернулся к Кроуму:
  — Верно. Но если вы достаточно крупная и важная фигура, то необходимо, чтобы вы были избавлены от малейших неприятностей. Если вам на лоб снова и снова усаживается муха и бесит вас прикосновением своих лапок, что вы делаете в таком случае? Вы стремитесь убить эту муху. Без малейших угрызений совести. Важна не муха, а вы. Вы убиваете муху, и раздражение проходит. Ваши действия кажутся вам разумными и оправданными. Другой причиной для убийства мухи может быть ваше пристрастие к гигиене. Муха — потенциальный источник заболевания, и муха должна погибнуть. Так же работает мозг психически ненормального преступника. А теперь рассмотрим наш случай. Если жертвы отбираются по алфавитному принципу, то, значит, их устраняют не потому, что они являются для убийцы источником раздражения. Сочетание этих двух факторов — слишком редкое совпадение.
  — В этом все дело, — сказал доктор Томпсон. — Помню такой случай: муж одной женщины был осужден на смертную казнь. Она начала убивать присяжных одного за другим. Прошло немало времени, прежде чем все эти преступления удалось связать. Они казались чисто случайными. Но, как говорит мосье Пуаро, убийцы, который совершал бы преступления без разбора, быть не может. Либо он устраняет людей, которые, пусть незначительно, мешают ему, либо он убивает по убеждению. Он устраняет священников, или полицейских, или проституток, потому что твердо верит, что они должны быть устранены. Насколько я могу судить, это не тот случай. Нельзя объединить миссис Эшер и Бетти Барнард в одну группу. Конечно, тут могут действовать сексуальные комплексы. Обе жертвы — женщины. Разумеется, это станет понятнее после следующего преступления.
  — Умоляю вас, Томпсон, не накликайте нового убийства, — раздраженно сказал сэр Лайонел. — Мы сделаем все, чтобы его предотвратить.
  Доктор Томпсон умолк и не без свирепости высморкался. “Думайте что хотите, — выражал он всем своим видом. — Если вам не угодно смотреть в лицо фактам…”
  Заместитель комиссара повернулся к Пуаро.
  — Я понимаю, к чему вы ведете, но ясности пока нет.
  — Я спрашиваю себя, — произнес Пуаро, — что именно происходит в мозгу преступника? По его письмам можно подумать, что он убивает для собственного развлечения. Правда ли это? И даже если правда, то по какому принципу, помимо чисто алфавитного, он избирает свою жертву? Если он убивает просто для развлечения, ему не следовало бы делать этот факт достоянием гласности, поскольку иначе он мог бы убивать безнаказанно. Но нет! Как все мы признаем, он стремится поднять шумиху, самоутвердиться. В каком же отношении его личность была подавлена? Как это можно связать с теми двумя жертвами, которых он до настоящего времени выбрал? И последнее: является ли его мотивом личная ненависть, направленная на меня, Эркюля Пуаро? Вызывает ли он меня на публичный поединок, потому что я, сам того не зная, когда-то в ходе моей карьеры нанес ему поражение? Или же его враждебность безлична и направлена против любого иностранца? И если так, то что к этому привело? Чем иностранцы ему досадили?
  — Эти вопросы заставляют задуматься, — сказал доктор Томпсон.
  Инспектор Кроум прочистил горло:
  — Вот как? Но на них пока непросто ответить.
  — И все же, мой друг, — обратился к нему Пуаро, — именно в этих вопросах и кроется решение. Если бы мы знали истинную причину — возможно, фантастическую для нас, но логичную для него, — почему наш безумец совершает эти преступления, мы бы, возможно, поняли, кто скорее всего станет его следующей жертвой.
  Кроум покачал головой:
  — Он выбирает их чисто случайно — таково мое мнение.
  — Великодушный убийца, — сказал Пуаро. — Как это понимать?
  — Повторяю — великодушный убийца! Франц Эшер был бы арестован за убийство своей жены. Дональд Фрейзер мог бы быть арестован за убийство Бетти Бар-нард, если бы не угрожающие письма Эй-би-си. Так значит, он столь добросердечен, что не в силах стерпеть, когда другим приходится страдать за то, чего они не совершали?
  — Случаются вещи и более странные, — заметил доктор Томпсон. — Я знавал людей, у которых на совести было с десяток жертв, но которые не выдерживали, когда одна из их жертв не умирала мгновенно и страдала от боли. Так или иначе, не думаю, что это побудительная причина в нашем случае. Убийца хочет использовать эти преступления для собственной славы и на пользу себе. Это наилучшее объяснение.
  — Мы так и не пришли к решению относительно прессы, — сказал заместитель комиссара.
  — У меня есть предложение, сэр, — вмешался Кроум. — Почему бы не подождать до следующего письма? И тогда предать его огласке — в экстренных выпусках газет и так далее. Это вызовет некоторую панику в том городе, который будет намечен убийцей, но это же заставит быть настороже всех, чья фамилия начинается на букву “си”, и это же раззадорит преступника. Он будет нацелен на успех. Тут-то мы его и возьмем.
  Как мало тогда мы знали о том, что сулит нам будущее.
  Глава 14
  Третье письмо
  Я хорошо помню, как пришло третье письмо от Эй-би-си.
  Должен сказать, что были приняты все предосторожности, чтобы начать действовать без промедления, как только Эй-би-си вновь заявит о себе. В доме дежурил молоденький сержант из Скотленд-Ярда, и, если я и Пуаро отсутствовали, в его обязанности входило вскрывать пришедшую почту, чтобы без промедления информировать Скотленд-Ярд.
  Один день сменял другой, и мы все сильнее начинали нервничать. Надменный инспектор Кроум становился надменнее, по мере того как все его многообещающие улики отпадали одна за другой. Туманные описания мужчины, которых якобы видели с Бетти Барнард, ничего не дали. Автомобили, замеченные в окрестностях Бексхилла и Кудена, либо были обнаружены, либо так и не нашлись. Расследование насчет того, кто и когда приобретал справочники “Эй-би-си”, причинило неудобства множеству ни в чем не повинных людей.
  Что до нас самих, то всякий раз, когда за дверью слышался знакомый стук почтальона, наши сердца от волнения начинали биться чаще — мое-то уж во всяком случае, но не сомневаюсь, что и Пуаро испытывал то же ощущение.
  Я знал, что Пуаро удручен ходом дела. Он отказывался уехать из Лондона, предпочитая оставаться на месте на случай неожиданностей. В эти горячие деньки даже его усы, на время позабытые владельцем, отвисли.
  Третье письмо Эй-би-си пришло в пятницу, вечернюю почту доставили около десяти.
  Когда мы заслышали знакомые шаги и резкий стук, я встал и пошел к ящику. Там, помнится, оказалось четыре или пять писем. На последнем, которое я вынул, адрес был напечатан на машинке.
  — Пуаро! — воскликнул я… Голос мой дрогнул.
  — Пришло? Открывайте его, Гастингс. Живо. Дорога каждая минута. Надо решать, что делать.
  Я надорвал конверт (Пуаро на этот раз не упрекнул меня в неаккуратности) и извлек из него листок.
  — Читайте, — сказал Пуаро. Я прочитал:
  
  “Бедный мистер Пуаро!
  Не очень-то вы разбираетесь в преступной жизни! Видать, постарели? Посмотрим, выйдет ли что-нибудь у вас на этот раз. Теперь все будет просто. Сирстон. 30-го. Попробуйте хоть что-нибудь сделать! А то, знаете ли, скучновато, когда все идет без сучка без задоринки.
  Счастливой охоты. Вечно ваш Эй-би-си”.
  
  — Сирстон, — воскликнул я и кинулся к нашему справочнику “Эй-би-си”. — Посмотрим, где это!
  — Гастингс! — раздался резкий голос Пуаро, и я остановился. — Когда было написано письмо? На нем есть дата?
  Я посмотрел на письмо, которое держал в руках.
  — Написано двадцать седьмого, — сообщил я.
  — Я вас правильно расслышал, Гастингс? Он назначил убийство на тридцатое?
  — Да. Дайте-ка я посмотрю…
  — Bon Dieu558, Гастингс, до вас еще не дошло? Ведь сегодня тридцатое.
  И Пуаро красноречивым жестом указал на календарь на стене. Чтобы убедиться, что он не ошибся, я схватился за сегодняшнюю газету.
  — Но почему?.. Как?.. — забормотал я. Пуаро поднял надорванный конверт с пола. Вскрывая письмо, я заметил какую-то странность, связанную с адресом на конверте, но слишком торопился познакомиться с содержимым, чтобы долго вчитываться в адрес.
  В те времена Пуаро проживал в здании под названием Уайт-хевен. Адрес гласил: “Мосье Эркюлю Пуаро. Уайт-хорс”, а в углу конверта было нацарапано:
  “В Уайт-хорсе адресат не известен. В-Уйат-хорс-корте также не известен. Проверить Уайт-хевен”.
  — Моn Dieu!559 — прошептал Пуаро. — Неужели даже случай помогает этому безумцу? Vite… vite…560 Мы должны связаться со Скотленд-Ярдом.
  Минуту спустя мы говорили по телефону с Кроумом. На этот раз известный своим самообладанием инспектор не сказал нам: “Вот как?” Вместо этого с его уст сорвалось приглушенное проклятие. Он выслушал нас и повесил трубку, с тем чтобы как можно скорее связаться с Сирстоном.
  — C'est trop tard561, — прошептал Пуаро.
  — Это еще не известно, — возразил я, хотя и без большой надежды.
  Пуаро посмотрел на часы.
  — Двадцать минут одиннадцатого? До конца суток — час сорок минут. Вероятно ли, что Эй-би-си станет ждать так долго?
  Я открыл железнодорожный справочник, который прежде снял с полки.
  — Сирстон, Девоншир, — прочитал я, — двести четыре мили от Паддингтона. Население — шестьсот пятьдесят шесть человек. Маленький городишко. Нашего убийцу там непременно заметят.
  — Даже если так, он успеет лишить жизни еще кого-то, — негромко сказал Пуаро. — Какие туда есть поезда? Думаю, поездом мы поспеем быстрее, чем машиной.
  — В полночь отправляется поезд, который приходит в Ньютон-Эббот в шесть восемь, а в Сирстон — семь пятнадцать.
  — Отправление с Паддингтона?
  — Да, с Паддингтона.
  — Этим поездом и поедем, Гастингс.
  — У вас вряд ли будет время что-нибудь узнать до отъезда.
  — Не все ли равно, когда мы узнаем плохие новости — сегодня вечером или завтра утром?
  — Пожалуй, вы правы.
  Я наскоро собрал чемодан, а Пуаро между тем еще раз позвонил в Скотленд-Ярд.
  Через несколько минут он вошел в спальню и спросил:
  — Mais qu'est-ce que vous faites la?562
  — Я собрал для вас чемодан. Я думал сэкономить время.
  — Vous eprouvez trop d'emotion563, Гастингс. Это плохо сказывается на вашей аккуратности и сообразительности. Разве так складывают пальто? Посмотрите, что вы сделали с моей пижамой — если шампунь разольется, что с ней будет?
  — Боже мой, Пуаро! — воскликнул я. — Дело идет о жизни и смерти. Какая разница, что случится с вашей пижамой?
  — У вас нет чувства гармонии, Гастингс. Мы не можем уехать раньше, чем отойдет поезд, а уничтожение моей одежды ни в коей мере не поможет предотвратить преступление.
  Решительно отобрав у меня чемодан, Пуаро сам занялся укладкой.
  Он объяснил, что письмо и конверт мы должны взять с собой на вокзал. Там нас будет ждать кто-нибудь из Скотленд-Ярда.
  Когда мы очутились на платформе, то первым человеком, которого мы увидели, был инспектор Кроум.
  В ответ на вопрошающий взгляд Пуаро он сказал:
  — Пока никаких новостей. Вся полиция поднята на ноги. Людей, чьи фамилии начинаются на букву “си”, по возможности оповещают по телефону. Какая-то надежда сохраняется. Где письмо? Пуаро отдал ему письмо. Кроум изучил письмо и чертыхнулся:
  — Надо же, как не повезло! Само небо помогает убийце.
  — Вы не думаете, что адрес перепутан намеренно? — спросил я.
  Кроум покачал головой:
  — Нет. У него свои правила, безумные правила, но он им подчиняется. Он честно нас предупреждает. Для него это важно. Это предмет его гордости. И вот что я думаю… Готов спорить, что он пьет виски “Уайт-хоре”.
  — Ah, c'est ingenieux, cal!564 — сам того не желая, восхитился Пуаро. — Он пишет письмо, а бутылка стоит перед ним.
  — Так часто случается, — сказал Кроум. — С каждым из нас такое бывало, мы бессознательно копировали то, что было у нас перед глазами. Он начал писать “Уайт”, а потом написал “хоре” вместо “хевен”.
  Как выяснилось, инспектор ехал тем же поездом. — Даже если нам невероятно повезло и еще ничего не случилось, местом действия будет Сирстон. Наш убийца сейчас там или был там сегодня. Один из моих людей будет дежурить на телефоне до последней минуты на случай, если что-нибудь сообщат.
  Когда поезд уже трогался, мы увидели, что по платформе бежит человек. Он поравнялся с окном инспектора и что-то прокричал.
  Когда станция осталась позади, Пуаро и я бросились по коридору и постучали в дверь купе, где находился инспектор.
  — Есть новости? — спросил Пуаро. Кроум спокойно ответил:
  — Хуже некуда. Сэр Сирил Сислей только что был обнаружен с проломленным черепом.
  Сэр Сирил Сислей, хотя имя его было не слишком известно широкой публике, был выдающейся личностью. В свое время он прославился как отоларинголог. Разбогатев и удалившись от дел, он посвятил себя своей главной страсти — собиранию китайского фарфора и керамики. Через несколько лет он унаследовал значительное состояние от своего престарелого дяди, смог с головой уйти в свое увлечение и был теперь владельцем одной из самых прославленных коллекций китайского искусства. Он был женат, но детей не имел, и жил в доме, который построил для себя у моря, а в Лондон приезжал лишь в редких случаях, например на какой-нибудь крупный аукцион. Не требовалось долго размышлять, чтобы сообразить, что его смерть, последовавшая за убийством молодой и хорошенькой Бетти Барнард, станет самой громкой газетной сенсацией города. То, что убийство случилось в августе, когда газетчикам туго приходится с материалом, усугубляло положение.
  — Хорошо, — сказал Пуаро. — Возможно, гласность поможет там, где оказались бесплодными усилия отдельных лиц. Теперь вся страна будет искать Эй-би-си.
  — Увы, — заметил я, — к этому он и стремится.
  — Верно. Но тем не менее в этом таится его гибель. Обрадованный своими успехами, он может потерять осмотрительность… На это я и надеюсь — его опьянит собственная хитрость.
  — Как все это странно, Пуаро! — воскликнул я, пораженный неожиданной мыслью. — Знаете ли вы, что над таким преступлением мы работаем впервые? Убийцы, с которыми мы раньше имели дело, действовали, так сказать, в кругу семьи!
  — Вы совершенно правы, мой друг. До настоящего времени нам на долю всегда выпадало смотреть на преступление изнутри. Для нас важна была история жертвы. Существенны были вопросы: “Кто выиграл от убийства? Какие возможности были у окружающих, чтобы совершить преступление?” Мы всегда сталкивались с crime intime565. На этот раз впервые в истории нашей дружбы перед нами хладнокровное, обезличенное преступление — убийство, пришедшее из внешнего мира.
  Я содрогнулся.
  — Это ужасно…
  — Да. С самого начала, когда я прочитал первое письмо, я почувствовал, что в нем есть что-то не правильное, аномальное…
  Пуаро нетерпеливо махнул рукой:
  — Нельзя давать волю собственным нервам… Это преступление ничуть не хуже любого другого…
  — Но… но…
  — Разве хуже лишить жизни постороннего, чем убить кого-то, кто вам близок и дорог, — кого-то, кто, может быть, верит в вас?
  — Хуже, потому что это безумие…
  — Нет, Гастингс. Не хуже. Только труднее.
  — Нет-нет. Я не согласен с вами. Это намного страшнее.
  Эркюль Пуаро задумчиво произнес:
  — Безумие должно облегчить нам работу. Преступление, совершенное умным и уравновешенным убийцей, было бы значительно сложнее. В этом деле, если бы только удалось нащупать идею… В этой алфавитной истории есть какое-то несоответствие. Если бы я понял, в чем идея преступления, все стало бы просто и ясно…
  Пуаро вздохнул и покачал головой:
  — Этим преступлениям надо положить конец. Еще немного, и я доберусь до истины… Пойдите поспите, Гастингс. Завтра у нас много дел.
  Глава 15
  Сэр Сирил Сислей
  Сирстон, расположенный между Брингсхемом, с одной стороны, и Пейнтоном и Торки — с другой, находится примерно посредине дуги, образующей залив Тордей. Еще лет десять назад на этом месте были площадки для гольфа, а за ними начиналась спускающаяся к морю полоса зелени, среди которой стояло два-три сельских домика — единственные следы присутствия человека. Однако в последние годы между Сирстоном и Пейнтоном развернулось строительство, и вдоль береговой линии там и сям стоят маленькие домики и дачи и вьются новые дороги.
  Сэр Сирил Сислей в свое время приобрел участок размером примерно в два акра с видом на море. Дом он построил на современный лад — приятный для глаза белый прямоугольник. Если не считать двух больших галерей, где помещалась его коллекция, дом был невелик.
  Мы приехали около восьми утра. Местный полицейский встретил нас на станции и ввел в курс дела.
  Как выяснилось, сэр Сирил Сислей имел обыкновение каждый вечер прогуливаться после ужина. Когда в самом начале двенадцатого к нему в дом позвонили из полиции, то убедились, что он еще не вернулся. Поскольку его прогулка всегда проходила по одному и тому же маршруту, поисковая партия вскоре обнаружила тело. Смерть наступила от удара тяжелым орудием по затылку. На теле обложкой вверх лежал открытый справочник “Эй-би-си”.
  В Кумсайде, как назывался дом Сислея, мы оказались около восьми. Дверь открыл пожилой дворецкий, дрожащие руки и огорченное лицо которого показывали, как потрясла его эта трагедия.
  — Доброе утро, Доверил, — сказал полицейский.
  — Доброе утро, мистер Вэллс.
  — Эти джентльмены из Лондона, Деверил.
  — Сюда, джентльмены. — Дворецкий провел нас в продолговатую столовую, где был накрыт завтрак. — Сейчас я позову мистера Франклина.
  Минуту спустя в столовую вошел крупный блондин с загорелым лицом.
  Это был Франклин Сислей, единственный брат покойного.
  Он держал себя уверенно, как человек, привыкший сталкиваться с неожиданностями.
  — Доброе утро, джентльмены.
  Инспектор Уэллс познакомил нас:
  — Это инспектор Кроум из уголовной полиции, мистер Эркюль Пуаро и… э… капитан Гайтер.
  — Гастингс, — холодно поправил я его. Франклин Сислей по очереди пожал нам руки, причем каждое рукопожатие сопровождалось внимательным взглядом.
  — Не угодно ли позавтракать? — спросил он. — Мы можем обсудить ситуацию за столом.
  Поскольку голосов протеста не раздалось, мы вскоре отдали дань превосходной яичнице с ветчиной и кофе.
  — Перейдем к делу, — сказал Франклин Сислей. — Вчера вечером инспектор Вэллс в общих чертах обрисовал мне ситуацию, хотя, должен сказать, это одна из самых фантастических историй, какие я когда-либо слышал. Должен ли я действительно считать, инспектор Кроум, что мой несчастный брат стал жертвой маньяка-убийцы, что это уже третье такое убийство и что в каждом случае рядом с телом жертвы находился железнодорожный справочник “Эй-би-си”?
  — Все обстоит именно так, мистер Сислей.
  — Но почему? Какую выгоду можно извлечь из такого преступления — даже при самом больном воображении?
  Пуаро одобрительно кивнул головой.
  — Вы уловили самую суть, мистер Сислей, — сказал он.
  — На этом этапе расследования вряд ли стоит искать мотивы, мистер Сислей, — сказал инспектор Кроум. — Это проблема для психиатра, хотя я должен сказать, что у меня есть некоторый опыт расследования преступлений на почве безумия и что их мотивы обычно совершенно неадекватны. Мотивом может быть желание самоутвердиться, вызвать шумиху, — словом, из нуля стать чем-то.
  — Это правда, мосье Пуаро?
  Сислей, казалось, не мог поверить в это. Его обращение к старому бельгийцу было не слишком приятно для инспектора Кроума, который сразу нахмурился.
  — Совершеннейшая правда, — ответил мой друг.
  — Ну, так или иначе, подобному субъекту не удастся долго скрываться, — задумчиво сказал Сислей.
  — Vous croyez? Но они, ces gens-la566, очень хитры! Имейте в виду: у таких людей обычно совершенно неприметная наружность, они принадлежат к тем, кого не замечают, игнорируют, над кем потешаются!
  — Вы позволите выяснить у вас несколько подробностей, мистер Сислей? — вступил в разговор Кроум.
  — Конечно.
  — Я понимаю так, что вчера ваш брат был в обычном состоянии и расположении духа. Он не получал неожиданных писем? Ничего его не огорчило?
  — Нет. Я сказал бы, что он был таким, как всегда.
  — Он не огорчался, не расстраивался?
  — Простите, инспектор, но этого я не говорил. Мой бедный брат почти всегда был огорчен и расстроен.
  — По какой причине?
  — Вы, возможно, не знаете, что моя невестка, леди Сислей, очень тяжело больна. Между нами, она страдает от неизлечимого рака и долго не проживет. Ее болезнь страшно угнетает моего брата. Сам я лишь недавно вернулся с Востока и был поражен тем, как он переменился.
  В разговор вмешался Пуаро.
  — Предположим, мистер Сислей, что вашего брата нашли бы у подножия скалы застреленным и рядом с ним валялся бы револьвер. О чем бы вы подумали в первую очередь?
  — Откровенно говоря, я решил бы, что это самоубийство, — сказал Сислей.
  — Encore!567 — воскликнул Пуаро.
  — В каком смысле?
  — Некий факт повторяется снова и снова. Но это несущественно.
  — Так или иначе, это не самоубийство, — сказал Кроум с долей нетерпения. — Насколько мне известно, мистер Сислей, у вашего брата была привычка выходить вечером на прогулку?
  — Совершенно верно.
  — Каждый вечер?
  — Ну, если только не лил дождь.
  — И все в доме знали об этой привычке?
  — Конечно.
  — А посторонние?
  — Не знаю, кого вы имеете в виду под посторонними. Садовник мог знать об этом, а мог и не знать. Я не уверен.
  — А в поселке?
  — Строго говоря, у нас здесь нет поселка. В Сирстон Феррерс есть почтовое отделение и несколько коттеджей, но ни магазинов, ни поселка как такового нет.
  — Значит, если бы у дома появился незнакомец, его бы сразу же заметили?
  — Напротив! В августе эти места кишат приезжими. Они каждый день прибывают сюда из Бригсхема, Торки и Пейнтона на машинах, в автобусах и пешком. Броуд-сендс, находящийся в той стороне, — очень популярный пляж, то же касается и Элбери-Коув — это хорошо известный уголок, и там часто устраивают пикники. И очень жаль! Вы не можете себе представить, как хороши здешние места в июне и в начале июля.
  — Так вы думаете, посторонний остался бы незамеченным?
  — Его бы заметили, только если бы он выглядел… э… как ненормальный.
  — Этот человек так не выглядит, — сказал Кроум с уверенностью. — Вы понимаете, к чему я веду, мистер Сислей. По-видимому, убийца заблаговременно обследовал местность и обнаружил, что у вашего брата есть обыкновение выходить на вечернюю прогулку. Кстати, вчера, как я понимаю, никакие чужие люди к дому не подходили и повидать сэра Сирила не пытались.
  — Насколько я знаю, нет. Давайте спросим Деверила.
  Он позвонил в колокольчик и повторил вопрос дворецкому.
  — Нет, сэр, никто к сэру Сирилу не приходил. И я никого не заметил рядом с домом. Горничные тоже никого не видели — я их спрашивал.
  Выждав мгновение, дворецкий спросил:
  — Это все, сэр?
  — Да, Деверил, можете идти. Дворецкий удалился, в дверях дав дорогу молодой женщине.
  Когда она вошла, Франклин Сислей встал.
  — Это мисс Грей, джентльмены. Секретарша моего брата.
  Необычная скандинавская внешность этой блондинки сразу приковала к себе мое внимание. У нее были почти бесцветные пепельные волосы, светло-серые глаза и румянец на матовом лице, какой часто бывает у норвежек и шведок. Ей было лет 27, и она показалась мне столь же деловитой, сколь и приятной на вид.
  — Я могу быть чем-то полезна? — спросила мисс Грей, садясь.
  Сислей подал ей чашку кофе, но от завтрака она отказалась.
  — Это вы разбирали корреспонденцию сэра Сирила? — спросил Пуаро.
  — Да, я.
  — Скажите, он никогда не получал писем за подписью Эй-би-си?
  — Эй-би-си? — Она покачала головой. — Нет, уверена, что не получал.
  — Он не говорил вам, что во время вечерних прогулок видел кого-то постороннего?
  — Нет, ничего похожего он не говорил.
  — А вы сами посторонних не замечали?
  — Таких, чтобы околачивались у дома, — нет. Конечно, в это время года рядом с домом всегда кто-нибудь есть. Часто приходится видеть людей, которые с бесцельным видом прогуливаются по площадкам для гольфа или спускаются по тропинке к морю. К тому же практически всех, кого в это время года приходится встречать, видишь впервые.
  Пуаро задумчиво кивнул.
  Инспектор Кроум попросил, чтобы ему показали, где сэр Сирил совершал вечернюю прогулку. Франклин Сислей провел нас через дверь в сад, а мисс Грей пошла вместе с нами.
  Мы с ней немного отстали от других.
  — Для вас это, наверное, страшное потрясение, — сказал я.
  — В это невозможно поверить. Я вчера уже легла спать, когда позвонили из полиции. Я услышала голоса внизу, потом спустилась и спросила, в чем дело. Доверил и мистер Сислей как раз отправлялись на поиски с фонарями.
  — В какое время сэр Сирил обычно возвращался с прогулки?
  — Примерно без четверти десять. Он обычно входил через боковую дверь и иногда сразу ложился спать, а иногда шел в галерею, где хранится его коллекция. Вот почему, если бы из полиции не позвонили, его бы не хватились до утра, когда сюда явились полицейские.
  — Вероятно, его жена потрясена?
  — Большую часть времени леди Сислей находится под действием морфия. Думаю, что она в слишком оглушенном состоянии, чтобы понимать, что творится вокруг нее.
  Мы вышли из садовой калитки на площадку для гольфа. Перейдя ее наискосок, мы по лесенке перебрались через живую изгородь и оказались на круто уходящей вверх, извилистой дорожке.
  — Эта тропа ведет к Элбери-Коув, — объяснил Франклин Сислей. — Но два года назад соорудили новую дорогу, ведущую от шоссе к Броудсендсу и дальше к Келбери, так что по этой дороге теперь практически никто не ходит.
  Мы пошли вниз. Там дорожка переходила в тропку, спускавшуюся среди папоротников и терновых кустов к морю. Неожиданно мы очутились на зеленом склоне, с которого было видно море и пляж, покрытый белой галькой. Над морем шла полоса темно-зеленых деревьев. Пейзаж был восхитителен: игра цветов — белого, темно-зеленого, сапфирно-синего.
  — Какая прелесть! — воскликнул я. Сислей откликнулся на мои слова:
  — Ну конечно! Зачем людям ехать отсюда за границу, на Ривьеру? В свое время я объехал весь мир и, клянусь Богом, никогда не видел ничего прекрасней.
  Потом, словно устыдившись своего энтузиазма, он произнес уже более деловитым тоном:
  — Это и есть маршрут, по которому вечерами гулял мой брат. Он доходил досюда, потом возвращался на тропинку, но поворачивал уже направо, а не налево, и, миновав ферму, пересекал поле и оказывался дома.
  Мы продолжали наш путь, пока не дошли до изгороди на полпути через поле — здесь и было обнаружено тело.
  Кроум кивнул.
  — Дело немудреное. Убийца стоял здесь, в тени. Ваш брат, наверное, так ничего и не заметил, пока не был нанесен удар.
  Девушка рядом со мной вздрогнула.
  Франклин присвистнул и сказал:
  — Держитесь, Тора. Это ужасно, но надо смотреть правде в глаза.
  Тора — это имя подходило девушке.
  Мы вернулись к дому, куда перенесли тело после того, как оно было сфотографировано.
  Когда мы поднимались по широкой лестнице, из комнаты вышел врач с черным саквояжем в руке.
  — Что скажете, доктор? — осведомился Сислей.
  Доктор покачал головой:
  — Случай несложный. Я приберегу медицинские детали до предварительного судебного разбирательства. В любом случае покойный не страдал. Смерть, видимо, была мгновенной.
  Доктор двинулся дальше.
  — Пойду проведаю леди Сислей.
  Из комнаты в конце коридора вышла сиделка, и доктор присоединился к ней.
  Мы вошли в комнату, из которой только что вышел врач.
  Я не стал там задерживаться. Когда я вышел, Тора Грей все еще стояла на лестничной площадке.
  На ее лице застыло странное, испуганное выражение.
  — Мисс Грей… — Я оборвал фразу. — Что случилось?
  Она посмотрела на меня.
  — Я думала о букве “ди”, — сказала она.
  — О букве “ди”? — непонимающе посмотрел я на нее.
  — Да, о следующей жертве. Надо что-то предпринять. Убийцу надо остановить.
  Сислей вышел из комнаты вслед за мной. Он спросил:
  — Что надо остановить, Тора?
  — Эти ужасные убийства.
  — Да, — сказал он, решительно выставив вперед подбородок. — Надо бы поговорить с мосье Пуаро… Справится ли Кроум? — внезапно выпалил он.
  Я ответил, что Кроума считают очень дельным полицейским.
  В моем голосе, возможно, не было должного энтузиазма.
  — Он чертовски самоуверен, — сказал Сислей. — Держит себя так, словно все знает… А что он знает? Ничего, насколько я мог понять.
  Минуту Сислей помолчал. Потом он сказал:
  — Мосье Пуаро — вот на кого денег не жалко. У меня есть план. Но мы обсудим его позже.
  Сислей прошел в конец коридора и постучал в ту дверь, за которой скрылся доктор.
  Я на мгновение задержался. Девушка смотрела перед собой застывшим взглядом.
  — О чем вы думаете, мисс Грей?
  Она повернулась ко мне:
  — Хотела бы я знать, где он сейчас… Я имею в виду убийцу. Не прошло и двенадцати часов с момента преступления… Ах, неужели не существует ясновидящих, которые могли бы определить, где он сейчас и что делает…
  — Полиция его ищет, — сказал я. Мои заурядные слова расколдовали Тору Грей, и она взяла себя в руки.
  — Да, — кивнула она. — Конечно. Она спустилась по лестнице. А я постоял наверху, повторяя ее слова про себя. Эй-би-си… Где он теперь?
  Глава 16
  (Не от лица капитана Гастингса)
  Мистер Элекзандер Бонапарт Сист вместе с толпой вышел из кинотеатра “Палладиум” в Торки, где он смотрел в высшей степени волнующий фильм “На волосок от беды”.
  Выйдя на солнце, он немного поморгал и, что было ему свойственно, оглянулся по сторонам, словно потерявшаяся собака.
  Вполголоса он пробормотал: “Это идея…” Мимо него проносились мальчишки-газетчики, выкликая:
  — Последний выпуск… Маньяк-убийца в Сирстоне…
  На груди у них висели плакатики с надписью “Убийство в Сирстоне. Последний выпуск”.
  Мистер Сист порылся в кармане, достал монетку и купил газету. Он развернул ее не сразу. Войдя в сквер, он не спеша подошел к павильону с видом на торкийскую гавань, потом сел и открыл газету.
  Крупные заголовки гласили: “Убит сэр Сирил Сислей. Чудовищная трагедия в Сирстоне. Дело рук маньяка-убийцы”.
  Ниже говорилось:
  “Всего месяц назад Англия была потрясена и испугана убийством молодой девушки Элизабет Барнард в Бексхилле. Следует напомнить, что в деле фигурировал железнодорожный справочник “Эй-би-си”. Такой же справочник был найден рядом с телом сэра Сирила Сислея, и полиция склонна верить, что оба преступления совершены одним и тем же лицом. Неужели маньяк-убийца совершает турне по нашим морским курортам?”
  Молодой человек в фланелевых брюках и ярко-синей рубашке, сидевший рядом с мистером Систем, заметил:
  — Жуткое дело, а?
  Мистер Сист подпрыгнул:
  — О да… да…
  Его руки, как заметил молодой человек, задрожали, и он чуть не выронил газету.
  — С этими ненормальными не поймешь, — продолжал словоохотливый молодой человек. — Бывает, что и не разберешь, псих он или нет. Иного психа не отличишь от нас с вами…
  — Да-да, — закивал мистер Сист.
  — Точно вам говорю. Кое-кто из них еще на войне чокнулся… Так с тех пор в себя и не придут.
  — Вы… вы, видимо, правы.
  — Не по душе мне эти войны, — сказал молодой человек.
  Его собеседник заметил в ответ:
  — А я не люблю чумы, голода, рака и сонной болезни568… Но они от этого не прекращаются!
  — Войны можно не допустить, — уверенно сказал молодой человек.
  Мистер Сист засмеялся. Некоторое время он не мог успокоиться.
  Молодой человек слегка встревожился.
  “Этот тоже немного чокнутый”, — подумал он, а вслух сказал:
  — Виноват, сэр. Вы, видать, тоже были на войне.
  — Был, — ответил мистер Сист. — И до сих пор… До сих пор не могу прийти в себя. Что-то случилось с моей головой. Болит, знаете ли. Ужас как болит.
  — Вот беда! — смутившись, сказал молодой человек.
  — Иногда я сам не знаю, что делаю…
  — Правда? Ну, я пошел, — пробормотал молодой человек и поспешно удалился. Он хорошо знал, что, если кто начинает рассказывать о своем здоровье, его уже не остановишь.
  Мистер Сист остался наедине со своей газетой.
  Он читал и перечитывал.
  Мимо него шли прохожие.
  И по большей части говорили об этих убийствах…
  — Ужасно… Не замешаны ли в этом китайцы? Она же была официанткой в китайском ресторане!
  — И прямо на площадке для гольфа…
  — А я слыхал, что на берегу…
  — Но, милочка, еще вчера мы пили чай в Элбери…
  — …уж полиция-то его найдет…
  — …готовы арестовать с минуты на минуту…
  — Скорее всего, он в Торки… Эта вот женщина, которая убивала этих, как их там…
  Мистер Сист тщательно сложил газету и оставил ее на скамейке. Затем он поднялся и степенно направился в сторону центра.
  Мимо него проходили девушки, девушки в белом, розовом и голубом, в летних платьях, в брючных костюмах. Они улыбались и хихикали. Они бросали взгляды на встречных мужчин.
  Но ни на секунду их глаза не задерживались на мистере Систе.
  Он сел за маленький столик перед кафе и заказал чай с девонширскими сливками…
  Глава 17
  Поворотный момент
  После убийства сэра Сирила Сислея тайна Эй-би-си достигла своей кульминации.
  Газеты только об этом и писали. Они сообщали о самых разнообразных уликах. Как утверждалось, вот-вот должны были арестовать преступника. Были опубликованы фотографии всех и вся, кто хоть отдаленно был связан с преступлением. Интервью брали у всех, кто давал на это согласие. В парламент делались запросы.
  Эндоверское убийство наконец связали с двумя последующими.
  По убеждению Скотленд-Ярда, для того чтобы выйти на след убийцы, необходима была полнейшая гласность. Все население Англии превратилось в армию сыщиков-любителей.
  В редакции “Ежедневного мотылька” придумали такой заголовок:
  ОН МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ В ВАШЕМ ГОРОДЕ!
  Разумеется, Пуаро был в гуще событий. Тексты полученных им писем и их факсимиле были опубликованы. Пуаро почему-то критиковали за то, что он не предотвратил преступлений, и оправдывали на том основании, что он вот-вот должен назвать убийцу.
  Репортеры ни на минуту не оставляли его в покое, требуя интервью “О чем сегодня поведал мосье Пуаро?”. За ним следовали глупости на полколонки: “Мосье Пуаро относится к ситуации серьезно. Мосье Пуаро накануне успеха. Капитан Гастингс, ближайший друг мосье Пуаро, сообщил нашему специальному корреспонденту…”
  — Пуаро, — бывало, восклицал я. — Умоляю, поверьте мне. Ничего похожего я не говорил.
  Мой друг в таких случаях ласково отвечал:
  — Знаю, Гастингс, знаю. Между словом произнесенным и словом написанным целая пропасть. Можно настолько извратить фразу, что ее исходный смысл заменится противоположным.
  — Мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, что я сказал…
  — Не огорчайтесь. Все это не играет роли. Эти глупости могут даже оказаться полезными.
  — Как?
  — Eh bien569, — мрачно сказал Пуаро. — Если наш маньяк прочтет то, что мне приписывается в сегодняшнем номере “Вечернего болтуна”, он потеряет ко мне как к противнику все уважение.
  Возможно, от моего рассказа создается впечатление, что расследование практически не двигалось вперед. На деле же Скотленд-Ярд и местная полиция различных графств, напротив, неустанно разрабатывали самые мелкие улики.
  Были детально опрошены хозяева гостиниц, пансионов и номеров в широком радиусе вокруг мест преступления.
  До последней мелочи были проверены сотни историй, рассказанных людьми с живым воображением, которые видели “подозрительного человека с выпученными глазами” или “зловещего типа, который крутился поблизости”. Вся информация, даже самая неопределенная, была учтена. Непрестанно проверялись поезда, автобусы, трамваи, книжные и писчебумажные магазины, допрашивались вокзальные носильщики, кондукторы и лавочники.
  По меньшей мере человек двадцать были задержаны, и их допрашивали до тех пор, пока они не смогли удовлетворительно объяснить полиции, где находились в ночь преступления.
  Конечный результат был невелик. Некоторые сообщения сохранились в памяти как заслуживающие внимания, но без дополнительных улик они никуда не вели.
  Если Кроум и его коллеги не знали усталости, то Пуаро удивлял меня своей бездеятельностью. Мы то и дело спорили.
  — Но что вы хотите, чтобы я сделал, мой друг? Полиция лучше меня справится с рутинным расследованием. А вы… Вы хотите, чтобы я носился туда-сюда, как собака.
  — Но вместо этого вы отсиживаетесь дома, как… как…
  — Как здравомыслящий человек! Моя сила, Гастингс, в голове, а не в ногах. Все то время, что я, по вашему мнению, бездельничаю, я размышляю.
  — Размышляете? — воскликнул я. — Разве сейчас время для размышлений?
  — Да, тысячу раз да.
  — Но чего вы добьетесь своими размышлениями? Факты по всем трем убийствам вы и так знаете наизусть.
  — А я размышляю не о фактах — я думаю о том, как работает голова убийцы.
  — Голова безумца!
  — Совершенно верно. Такую голову не сразу поймешь. Когда я буду знать, как устроен убийца, я сумею его найти. А я узнаю все больше и больше. Что мы знали об убийце после преступления в Эндовере? Почти что ничего. После преступления в Бексхилле? Чуть больше. После убийства в Сирстоне? Еще больше. И я уже могу разглядеть не то, что интересно вам, не черты его лица и фигуру, а черты его ума. Ума, который работает в определенных направлениях. После следующего…
  — Пуаро!
  Мой друг бесстрастно посмотрел на меня.
  — Ну, конечно, Гастингс, я почти не сомневаюсь в том, что будет еще одно убийство. Многое зависит от случая. Пока ему везло. На этот раз счастье может повернуться к нему спиной. Но как бы то ни было, после еще одного убийства мы будем знать бесконечно больше. Убийство — великий разоблачитель. Можете менять ваши методы, но ваши вкусы, ваши привычки, ваши взгляды и ваша душа все равно раскроются в том, что вы совершите. Пока данные противоречивы, иногда кажется, что в этом деле принимают участие два разных человека, но как только схема прояснится, я узнаю…
  — Узнаете, кто он?
  — Нет, Гастингс, я не узнаю его имени и адреса! Я узнаю, какой он человек…
  — И тогда?
  — Et alors, je vais a la peche.570
  Поскольку мое лицо выразило удивление, он продолжал:
  — Понимаете, Гастингс, опытный рыболов точно знает, какая рыба на какую наживку клюет. Я выберу подходящую наживку.
  — И тогда?
  — И тогда? И тогда? Вы ничем не лучше этого надменного Кроума с его вечным “вот как?”. Eh bien, и тогда он заглотает наживку вместе с крючком и потянет за леску…
  — А между тем он убивает людей направо и налево…
  — Он убил троих. А на дорогах каждую неделю погибает около ста двадцати.
  — Это совсем другое дело.
  — Для тех, кто погибает, это, наверное, одно и то же. Для других, для родственников и друзей, да, это выглядит иначе, но в этом случае меня успокаивает одно.
  — Ну, скажите же что-нибудь успокоительное!
  — Ваш сарказм inutile571. Меня успокаивает то, что в данном случае на невинного не упадет и тени вины.
  — Но ведь это еще хуже!
  — Нет, нет, тысячу раз нет! Нет ничего страшнее, чем жить в атмосфере подозрения, видеть, как за вами наблюдают и как любовь в глазах окружающих сменяется страхом, нет ничего страшнее, чем подозревать тех, кто дорог и близок… Это отравляет. Так вот, в том, что он отравил жизнь невинным, мы Эй-би-си обвинить не можем.
  — Скоро вы начнете его оправдывать! — с горечью произнес я.
  — А почему бы и нет? Он вполне может верить в то, что его дело правое. И может быть, мы кончим тем, что станем сочувствовать его точке зрения.
  — Право же, Пуаро!
  — Простите, я вас шокировал. Сперва моей пассивностью, а теперь моими взглядами.
  Я промолчал и только покачал головой.
  — Однако, — сказал Пуаро через минуту, — у меня есть один план, который вам понравится, ибо он предполагает действие. Кроме того, он предполагает массу разговоров и почти полное отсутствие размышлений.
  Мне не очень понравился его тон.
  — Что это за план? — недоверчиво спросил я.
  — Надо вытянуть у друзей, родичей и слуг убитых все, что они знают.
  — Так, значит, вы подозреваете, что они кое о чем умалчивают?
  — Да, но ненамеренно. Рассказывая все, что вам известно, вы всегда проводите отбор. Если бы я попросил вас рассказать, как вы провели вчерашний день, вы бы, возможно, ответили: “Я встал в девять, позавтракал в полдесятого, съел на завтрак яичницу с ветчиной, выпил кофе, пошел в клуб и так далее”. Вы не упомянете, что сломали ноготь и что вам пришлось его обрезать. Не скажете, что попросили слугу принести воды для бритья, что разлили кофе на скатерть, что почистили шляпу, прежде чем ее надеть. Человек не способен рассказывать обо всем. Поэтому — он производит отбор. В случае убийства люди отбирают то, что считают важным. Но очень часто заблуждаются!
  — А как же узнать то, что нужно?
  — Как я уже сказал, просто в ходе беседы. Надо разговаривать! Если обсуждать определенное событие, определенное лицо или определенный день снова и снова, то неизбежно возникают дополнительные детали.
  — Какие же детали?
  — Этого я, разумеется, не знаю, иначе мне не нужно было бы этим заниматься. Достаточно времени прошло после преступления, чтобы заурядные вещи вновь приобрели свое значение. Всем математическим законам противоречит то, что в трех этих преступлениях нет ни единого факта, ни единой фразы, которые имели бы прямое отношение к делу. Должно быть какое-то заурядное событие или заурядное замечание, которое послужит ключом! Само собой, это все равно что искать иголку в стоге сена, но в этом стоге сена есть иголка — не сомневаюсь!
  Все это показалось мне в высшей степени туманным.
  — Вы меня не понимаете? Значит, у простой служанки ум куда острее.
  Пуаро протянул мне письмо. Оно было аккуратно написано косым ученическим почерком:
  
  “Дорогой сэр!
  Надеюсь, вы извините меня за то, что я взяла на себя смелость написать вам. Я много думала после того, как произошли эти ужасные убийства, похожие на убийство моей бедной тетушки. Выходит, что мы все вроде как попали в одну беду. В газете я видела фотографию этой девушки, я имею в виду ту девушку, которая приходится сестрой девушке, убитой в Бекс-хилле. Я взяла на себя смелость написать ей и сообщить, что я отправляюсь в Лондон, чтобы найти себе место, и еще я спрашиваю в письме, могу ли я приехать к ней или к ее матери, потому что ум хорошо, а два лучше, и я бы к ним на работу поступила, а жалованье большого мне не надо, но хорошо бы выяснить, кто этот ужасный негодяй, и, может быть, если бы мы рассказали, кто что знает, у нас бы что-нибудь вышло и что-нибудь стало бы понятно.
  Эта девушка мне очень любезно ответила, что работает она в конторе, а живет в общежитии, и предложила, чтобы я написала вам, а еще она ответила, что думает она примерно так же, как я. И она написала, что беда у нас одна и что мы должны держаться вместе. И вот я пишу вам, сэр, что я отправляюсь в Лондон, и вот мой адрес.
  Надеюсь, что не очень вас затрудняю, и остаюсь с уважением Мэри Дроуер”.
  
  — Мэри Дроуер, — кивнул Пуаро, — очень умная девушка.
  Он взял другое письмо.
  — Прочитайте.
  Это была короткая записка от Франклина Сислея, в которой говорилось, что он собирается приехать в Лондон и, если Пуаро не возражает, заглянет к нему на следующий день.
  — Не отчаивайтесь, mon ami, — сказал Пуаро. — Мы вот-вот перейдем к действию.
  Глава 18
  Пуаро произносит речь
  Франклин Сислей явился на следующий день около 15 часов и сразу взял быка за рога.
  — Мосье Пуаро, — сказал он. — Я не удовлетворен.
  — Чем, мистер Сислей?
  — Я не сомневаюсь, что Кроум очень дельный полицейский, но, честно говоря, он меня возмущает. Эти манеры всезнайки! Я поделился кое-какими мыслями с вашим другом, когда он был в Сирстоне, но я должен был уладить все дела покойного брата, и до сегодняшнего дня у меня не было времени. Моя идея заключается в том, мосье Пуаро, что под лежачий камень вода не течет.
  — И Гастингс твердит то же самое!
  — Надо смотреть вперед. Надо быть готовым к следующему убийству.
  — Так вы думаете, что будет еще одно преступление?
  — А вы?
  — Несомненно.
  — Но что ж, в таком случае нам надо организоваться.
  — В чем конкретно заключается ваша идея?
  — Я предлагаю, мосье Пуаро, создать специальную бригаду, состоящую из друзей и родственников убитых для работы под вашим руководством.
  — Une bonne idee.572
  — Рад, что вам это по душе. Думаю, что вместе мы смогли бы чего-то добиться. Кроме того, когда придет следующее письмо от Эй-би-си, один из нас, оказавшись под рукой, мог бы, хотя это не столь уж вероятно, узнать кого-то, кто уже появлялся на месте преступления.
  — Ваша идея мне понятна, и я ее одобряю, но вы должны помнить, мистер Сислей, что родственники и друзья других убитых принадлежат к иным слоям общества — они служат по найму, и хотя могли бы получить короткий отпуск…
  Франклин Сислей перебил его:
  — О том и речь. Я единственный человек, который может обеспечить это дело. Конечно, я не слишком богат, но мой брат после смерти оставил состояние, и оно должно перейти ко мне. Как я уже сказал, я предлагаю создать специальную бригаду, члены которой за свою работу будут получать плату, равную их жалованью, разумеется, плюс дополнительные расходы.
  — Кто же войдет в эту бригаду?
  — Я этим уже занимаюсь. Я списался с мисс Меган Барнард, и это, кстати, наша общая идея. Я предлагаю себя, мисс Барнард, мистера Дональда Фрейзера, жениха убитой девушки. Потом есть еще племянница женщины, убитой в Эндовере, — мисс Барнард знает ее адрес. Не думаю, что мух миссис Эшер будет нам полезен — я слышал, что он много пьет. Кроме того, я думаю, что старшие Барнарды, родители убитой девушки, слишком стары, чтобы активно участвовать в нашей работе.
  — Еще кто-нибудь?
  — Еще… э… мисс Грей.
  Произнеся это имя, Сислей слегка покраснел.
  — А, мисс Грей?
  Никто в мире не мог лучше Пуаро вложить столько тонкой иронии в несколько слов. Франклин Сислей словно помолодел на тридцать пять лет и внезапно показался мне робким школьником.
  — Да, мисс Грей. Видите ли, она работала у брата более двух лет. Она знает окрестности, местных жителей и вообще все на свете. Я же отсутствовал полтора года.
  Пуаро пощадил Сислея и переменил тему:
  — Вы были на Востоке? В Китае?
  — Да. Я путешествовал с поручением от брата приобрести вещи для его коллекции.
  — Должно быть, это было очень интересно. Eh bien, мистер Сислей, я очень высоко оцениваю вашу идею. Еще вчера я говорил Гастингсу, что необходимо rapprochement573 заинтересованных лиц. Это нужно для того, чтобы сопоставить воспоминания, сравнить наблюдения, enfin574, обговорить подробности — нужно говорить, говорить и еще раз говорить. Какая-нибудь невинная фраза может пролить свет на дело.
  Спустя несколько дней “добровольная бригада” собралась в квартире Пуаро.
  В то время как все сидели, послушно взирая на Пуаро, который восседал на своем месте, во главе стола, словно президент фирмы, я оглядывал присутствующих одного за другим, подтверждая или пересматривая впечатления, возникшие у меня прежде.
  Все три девушки производили сильное впечатление: необыкновенно красивая, светловолосая Тора Грей, полная мрачной напряженности Меган Барнард, с лицом, неподвижностью напоминающим индианку, и Мэри Дроуер в аккуратном английском костюме, с хорошеньким, живым личиком. Двое мужчин — Франклин Сислей, крупный, загорелый и разговорчивый, и Дональд Фрейзер, спокойный и сдержанный, — составляли любопытный контраст друг с другом.
  Пуаро, который, разумеется, не мог отказать себе в этом удовольствии, произнес краткую речь:
  — Дамы и господа, вы знаете, зачем мы здесь собрались. Полиция делает все возможное, чтобы выследить преступника. Я тоже — на свой собственный лад. Но я думаю, что объединение тех, кто лично заинтересован в деле и кто, кроме того, можно сказать, лично знает жертв, может привести к результатам, которых не достичь при расследовании извне. Перед нами три убийства, жертвы — старая женщина, юная девушка, пожилой мужчина. Только одно объединяет этих троих — то, что их убил один и тот же человек. Это означает, что этот человек побывал в трех различных местах и что его заведомо видело множество людей. Нет необходимости говорить, что он сумасшедший, с сильно развитой манией. Нет сомнения и в том, что об этом нельзя догадаться по его облику и поведению. Этот человек — и хотя я называю его “он”, помните, что это может быть и женщина, — наделен дьявольской хитростью сумасшедшего. Пока ему полностью удавалось заметать следы. Полиция располагает некоторыми туманными сведениями, но у нее нет информации, которая послужила бы отправной точкой. Между тем должны существовать не только туманные, но и надежные сведения. Возьмем конкретный вопрос: неужели убийца в полночь приехал в Бексхилл, выбрал на берегу подходящую девушку, чья фамилия начинается на “би”…
  — Стоит ли в это вдаваться?
  Это проговорил Дональд Фрейзер — казалось, какая-то внутренняя боль заставила его произнести эти слова.
  — Мы должны вдаваться во все, мосье, — повернувшись к нему, сказал Пуаро. — Вы здесь не для того, чтобы щадить свои чувства и не вникать в детали, но для того, чтобы, если понадобится, пренебречь своими чувствами, дабы проникнуть в суть дела. Как я сказал, вовсе не случайность подбросила Эй-би-си жертву в лице Бетти Барнард. Он должен был выбрать ее предварительно, то есть с заранее обдуманным намерением. Это означает, что он заблаговременно должен был осмотреться на местности. Таким образом, он установил некоторые факты: оптимальное время для совершения убийства в Эндовере, mise en scene575 в Бексхилле, привычки сэра Сирила Сислея в Сирстоне. Лично я отказываюсь верить, что нет никаких указаний, ни малейшего намека, который позволил бы установить личность Эй-би-си. Мое предположение заключается в том, что один из вас, а возможно, и вы все знаете нечто, но не знаете, что вы это знаете. Раньше или позже, благодаря тому, что вы объединились, что-то прояснится, что-то приобретет смысл, о котором и подумать нельзя было. Это дело — головоломка, у каждого из вас может оказаться деталь, которая на первый взгляд не имеет значения, но которая вместе с другими деталями может образовать определенную часть всей картины.
  — Слова! — сказала Меган Барнард.
  — Что? — с недоумением посмотрел на нее Пуаро.
  — То, что вы говорите. Это просто слова. Это ничего не значит.
  Она произнесла это с отчаянием, глубина которого, на мой взгляд, была для нее характерна.
  — Слова, мадемуазель, — это лишь внешняя оболочка мыслей.
  — Ну а я думаю, что во всем этом есть смысл, — сказала Мэри Дроуер. — Я правда так думаю, мисс. Часто бывает, что, когда о чем-то поговоришь, все становится яснее. Голова сама за вас работает, а вы и не знаете, как это происходит. Разговоры к чему-нибудь да приведут.
  — Если действительно словом делу не поможешь, то мы стремимся к противоположному, — сказал Франклин Сислей.
  — А вы что скажете, мистер Фрейзер?
  — Не думаю, что ваше предложение применимо на практике, мосье Пуаро.
  — А вы как считаете. Тора? — спросил Сислей.
  — Я думаю, что есть смысл все подробно обсудить.
  — Пусть тогда все припомнят, что предшествовало убийству, — предложил Пуаро. — Может быть, вы начнете, мистер Сислей?
  — Хорошо. Утром того дня, когда был убит Сирил, я отправился в море на рыбную ловлю. Поймал восемь макрелей. Залив у нас чудесный. Пообедал я дома, кажется, ирландской похлебкой. Вздремнул в гамаке. Попил чаю. Написал несколько писем, но на почту опоздал и, чтобы их отправить, съездил в Пейнтон. Затем поужинал и — признаюсь без всякого стыда — перечитал книжку Несбит576, которую любил в детстве. Потом раздался телефонный звонок…
  — Достаточно. Теперь подумайте, мистер Сислей, повстречали ли вы кого-нибудь по дороге к морю?
  — Разумеется, тьму народа.
  — Можете вы что-нибудь о них припомнить?
  — Черт возьми, нет.
  — Вы уверены?
  — Ну… давайте попробуем… я припоминаю одну толстуху… на ней было полосатое шелковое платье, я еще про себя удивился… с ней шло двое мальчишек… на берегу молодая пара швыряла камешки и дразнила своего фокстерьера… Ах да, еще какая-то блондинка там была… она визжала, когда входила в воду… забавно, что теперь все это вспоминается, словно проявляешь фотопленку.
  — Вы прекрасный свидетель. Ну а позже? В саду… на почте…
  — В саду садовник поливал клумбы. А по дороге на почту я чуть было не столкнулся с велосипедисткой — она, дуреха, ехала и перекликалась с подружкой. Вот, к сожалению, и все.
  Пуаро повернулся к Торе Грей:
  — Мисс Грей?
  Тора Грей ответила своим ясным, четким голосом:
  — С утра я помогала сэру Сирилу с перепиской, потом переговорила с экономкой. Днем, кажется, писала письма и занималась шитьем. Трудно теперь вспомнить. День был самый обычный. Спать я легла рано.
  К моему удивлению, Пуаро не стал задавать дополнительных вопросов. Он сказал:
  — Мисс Барнард, не можете ли вы припомнить, что происходило, когда вы в последний раз виделись с сестрой?
  — Это было недели за две до ее гибели. Я приезжала на выходные. Погода стояла отличная. Мы отправились в бассейн в Гастингсе.
  — О чем вы беседовали?
  — Я просто с ней разговаривала, — сказала Меган.
  — А о чем вы говорили? Что говорила она?
  Девушка нахмурилась, напрягая память.
  — Она жаловалась, что ей не хватает денег… говорила о шляпке и паре летних платьев, которые только что купила. Потом кое-что рассказывала о Доне… Еще сказала, что не любит Милли Хигли, которая с ней работает, а потом мы посмеялись над Меррион, хозяйкой кафе… Больше ничего не помню.
  — Она не говорила — извините меня, мистер Фрейзер, — о каком-нибудь мужчине, с которым встречается?
  — Мне не говорила, — сухо ответила Меган. Пуаро повернулся к рыжеволосому молодому человеку с квадратной челюстью.
  — Мистер Фрейзер, теперь я прошу вас обратиться к прошлому. Вы говорили, что в роковой вечер подошли к кафе, где работала убитая. Вы собирались подождать там, пока не выйдет Бетти Барнард. Можете ли вы вспомнить, кого вы видели, пока дожидались там?
  — Мимо кафе проходило множество людей. Никого из них я не помню.
  — Может быть, все-таки постараетесь припомнить? Как бы ни был занят мозг, глаза механически регистрируют происходящее — аккуратно, хотя и не вникая в суть.
  Молодой человек угрюмо повторил:
  — Я никого не помню.
  Пуаро вздохнул и обратился к Мэри Дроуер:
  — Вы, наверное, получали письма от тетушки?
  — Конечно, сэр.
  — Когда вы получили последнее письмо?
  Мэри задумалась.
  — За два дня до убийства, сэр.
  — Что говорилось в письме?
  — Она писала, что старый черт снова объявился и что она его выставила — уж извините, если не так сказала, сэр, — и что она ждет меня в среду — это мой выходной, сэр, — и что мы пойдем в кино. В ту среду был день моего рожденья, сэр.
  Из-за чего-то — может быть, из-за несостоявшегося праздника — на глазах у Мэри показались слезы. Она проглотила комок. Потом извинилась:
  — Не сердитесь, сэр. Я понимаю: плакать глупо, и толку от этого не будет. Я просто вспомнила, как мы обе — она и я — хотели отпраздновать этот день вместе. Вот и расстроилась, сэр.
  — Я прекрасно вас понимаю, — сказал Франклин Сислей. — Человек всегда огорчается именно из-за мелочей, особенно таких, как подарок или праздник, из-за вещей веселых и естественных. Помнится, видел я однажды, как женщина попала под машину. Она только что купила новые туфли. И вот она лежит, а рядом с ней лопнувшая коробка, из которой выглядывают нелепые туфельки на высоких каблучках, такие трогательные, что смотреть стало больно.
  Меган с неожиданной сердечностью заговорила:
  — Как это верно… как верно! То же произошло, когда Бетти умерла. Мама купила ей чулки в подарок… купила в самый день убийства. Бедная мамочка, она была совершенно разбита. Сидела и плакала над этими чулками. И все повторяла: “Я купила их для Бетти… я купила их для Бетти… а она на них даже полюбоваться не успела”.
  Голос Меган дрогнул. Она наклонилась вперед и взглянула в глаза Франклину Сислею — между ними неожиданно возникло понимание, их сплотило несчастье.
  — Я понимаю вас, — сказал он, — понимаю. Такое хочется забыть и никогда не вспоминать.
  Дональд Фрейзер беспокойно заерзал. Тора Грей перевела разговор.
  — Наверное, надо составить план на будущее, — заметила она.
  — Бесспорно, — подтвердил Франклин Сислей в своей обычной манере. — Думаю, что, когда пробьет час и придет четвертое письмо, нам надо будет объединить наши силы. До этого, я думаю, каждый может действовать на свой страх и риск. Не знаю, какие именно вопросы, по мнению мосье Пуаро, заслуживают расследования.
  — У меня есть кое-какие предложения, — сказал Пуаро.
  — Отлично. Я все запишу. — Франклин Сислей достал записную книжку. — Вперед, мосье Пуаро. Пункт первый…
  — Я не исключаю, что официантка Милли Хигли может знать кое-что полезное.
  — Пункт первый — Милли Хигли, — записал Франклин Сислей.
  — Я предлагаю применить две тактики. Вы, мисс Барнард, могли бы применить тактику наступательную.
  — По-вашему, это соответствует моему духу? — недовольно спросила Меган.
  — Разыграйте ссору с этой девушкой… скажите, что она, по-вашему, всегда не любила вашу сестру и что ваша сестра вам все о ней рассказала. Если я не ошибаюсь, это повлечет за собой целый поток обвинений с ее стороны. Она уж вам скажет, какого она мнения о вашей сестре! При этом могут всплыть полезные факты.
  — А вторая тактика?
  — Я просил бы, мистер Фрейзер, чтобы вы обнаружили интерес к мисс Хигли.
  — Это необходимо?
  — Нет, но это возможный путь расследования.
  — Можно, я за это возьмусь? — спросил Франклин. — У меня… э… богатый опыт, мосье Пуаро. Посмотрим, что я сумею вытянуть из этой девицы.
  — У вас есть другие заботы, — довольно резко заметила Тора Грей, — и вовсе не в этом кафе.
  Франклин переменился в лице.
  — Да, — сказал он. — У меня есть и другие заботы.
  — Tout de meme577 не думаю, что вам есть что делать там в настоящее время, — заметил Пуаро. — Вот мадемуазель Грей куда лучше справится…
  Тора Грей перебила его:
  — Видите ли, мосье Пуаро, я навсегда покинула Девон.
  — Вот как? Я этого не знал.
  — Мисс Грей была так любезна, что задержалась, чтобы помочь мне разобраться в делах, — пояснил Франклин. — Но, разумеется, она предпочитает работать в Лондоне.
  Пуаро зорко взглянул на них обоих.
  — Как здоровье леди Сислей? — спросил он. Я любовался нежным румянцем на щеках Торы Грей и поэтому чуть было не прослушал ответ Сислея.
  — Плохо. Кстати, мосье Пуаро, не могли бы вы проездом побывать в Девоне и нанести ей визит? Перед моим отъездом она выражала желание повидать вас. Конечно, случается так, что она никого не принимает день, а то и два, но если бы вы все же заехали… за мой счет, разумеется…
  — Конечно, мистер Сислей. Давайте договоримся на послезавтра.
  — Хорошо. Я предупрежу сиделку, и она соответствующим образом спланирует инъекции.
  — Что до вас, дитя мое, — сказал Пуаро, обращаясь к Мэри, — вы, я думаю, могли бы славно потрудиться в Эндовере. Займитесь детьми!
  — Детьми?
  — Ну да. Дети неохотно разговаривают с посторонними. Но вас хорошо знают на улице, где жила ваша тетушка. Поблизости от ее дома играло много детишек. Они могли заметить, кто входил в лавку или выходил из нее.
  — А что будем делать мы с мисс Грей? — спросил Сислей. — В том случае, если я не еду в Бексхилл.
  — Мосье Пуаро, — сказала Тора Грей, — а какой штемпель стоял на третьем письме?
  — Штемпель Патни578, мадемуазель.
  Тора Грей задумчиво сказала:
  — Юго-Запад, пятнадцать, Патни. Так?
  — К моему удивлению, газеты воспроизвели этот штемпель правильно.
  — Это указывает на то, что Эй-би-си живет в Лондоне.
  — На первый взгляд, да.
  — Хорошо бы его выманить, — сказал Сислей. — Мосье Пуаро, как бы вы посмотрели, если бы я поместил объявление в газете? К примеру: “Вниманию Эй-би-си. Срочно. Э. П, вышел на ваш след. Сто фунтов за молчание. Икс”. Конечно, не так грубо, но нечто в этом роде. Мы бы его раззадорили.
  — Да, это возможно.
  — Он бы попробовал прикончить меня.
  — По-моему, это глупо и опасно, — отрезала Тора Грей.
  — Так как же, мосье Пуаро?
  — Повредить это не может. Сам я думаю, что Эй-би-си слишком хитер, чтобы на это отреагировать. — Пуаро улыбнулся. — Я чувствую, мистер Сислей, что вы — прошу вас, не обижайтесь — в душе еще мальчик.
  Франклин Сислей слегка смутился.
  — Итак, — сказал он, поглядывая в записную книжку, — за дело. Пункт первый — мисс Барнард и Милли Хигли. Пункт второй — мистер Фрейзер и мисс Хигли. Пункт третий — дети в Эндовере. Пункт четвертый — объявление в газете. Не Бог весть что, но, пока мы находимся в ожидании, и это неплохо.
  Он встал, и через несколько минут все разошлись.
  Глава 19
  Блондинка-шведка
  Мурлыкая под нос песенку, Пуаро вернулся на свое место.
  — Жаль, что она так умна, — пробормотал он.
  — Кто?
  — Меган Барнард. Мадемуазель Барнард. “Слова”, — бросила она мне в ответ. Она сразу понимает, что то, о чем я говорю, не имеет ни малейшего смысла. Все остальные попались на крючок.
  — А мне показалось, что все прозвучало очень правдоподобно.
  — Правдоподобно? Пожалуй. Это и бросилось ей в глаза.
  — Так вы, значит, говорили не всерьез?
  — Все, что я говорил, можно было бы сжать в одну фразу. Вместо этого я без конца повторялся, и только мадемуазель Меган это заметила.
  — Но зачем это вам было нужно?
  — Затем, чтобы дело не стояло на месте! Чтобы всем казалось, что работы невпроворот! Чтобы начались разговоры!
  — Так вы не считаете, что намеченные шаги дадут результат?
  Пуаро усмехнулся:
  — Не дойдя до конца трагедии, мы начинаем разыгрывать комедию. Не так ли?
  — Что вы хотите этим сказать?
  — Человеческая драма, Гастингс! Поразмыслите немного. Вот перед нами три группы людей, объединенных общей трагедией. Немедленно начинается вторая драма — и совершенно иная… Вы помните мое первое дело в Англии? О, сколько воды с тех пор утекло! Я соединил двух любящих людей простым приемом — сделав так, что одного из них арестовали по обвинению в убийстве. Ничто другое не помогло бы! Приходит смерть, а мы продолжаем жить, Гастингс… Я давно заметил, что смерть — великая сводница.
  — Право, Пуаро, — возмущенно воскликнул я, — я уверен, что никто из этих людей ни о чем ином не думал, кроме как…
  — Ну, дорогой мой друг, а сами вы?
  — Я?
  — Да, вы! Когда они удалились, вы вошли в комнату, напевая какой-то мотивчик.
  — Это еще не значит, что я равнодушен к их горю.
  — Разумеется, но по тому, что вы напевали, я узнал, о чем вы думаете.
  — Вот как?
  — Да. Пение вообще очень опасно. Напевая, вы приоткрываете свое подсознание. А вы напевали песенку времен мировой войны. Comme са579, — И Пуаро запел чудовищным фальцетом:
  
  Я иногда люблю брюнетку,
  А иногда — блондинку-шведку,
  Когда мы от любви сгораем,
  То Швецию считаем раем.
  
  Яснее не скажешь! Mais je crois que la blonde l'emporte sur la brunette!580
  — Перестаньте же, Пуаро! — воскликнул я, немного покраснев.
  — C'est tout naturel!581 Вы заметили, какая симпатия внезапно возникла между Франклином Сислеем и мадемуазель Меган? Как он наклонился к ней, как взглянул на нее? А заметили ли вы, какое раздражение это вызвало у мадемуазель Торы Грей? Что касается мистера Дональда Фрейзера, он…
  — Пуаро, — вставил я, — у вас романтический склад ума, и это неизлечимо.
  — Вот уж нет. Это вы романтик, Гастингс. Я хотел было горячо возразить, но тут дверь отворилась.
  К моему удивлению, в комнату вошла Тора Грей.
  — Простите за вторжение, — сдержанно произнесла она, — но я кое о чем хотела бы рассказать вам, мосье Пуаро.
  — Конечно, мадемуазель. Садитесь, прошу вас.
  Она села и минуту молчала, словно не зная, с чего начать.
  — Дело вот в чем, мосье Пуаро. Мистер Сислей со свойственной ему доброжелательностью только что дал вам понять, что я оставила Кумсайд по собственному желанию. Он добрый и вежливый человек. Но дело обстоит иначе. Я была готова оставаться там и впредь — дел, связанных с коллекциями, более чем достаточно. Однако леди Сислей пожелала, чтобы я уехала! Я могу ее понять. Она тяжело больна, а от лекарств, которые ей дают, сознание ее несколько помутнено. Поэтому она подозрительна и находится в плену собственного воображения. По непонятным причинам она невзлюбила меня и настояла на том, чтобы я покинула дом.
  Я не мог не восхищаться смелостью девушки. Она не пыталась, в отличие от большинства, приукрасить факты и с великолепной отвагой вскрыла самую суть дела. Мое сердце исполнилось восторга и сочувствия.
  — По-моему, то, что вы пришли сюда и рассказали все, достойно восхищения, — сказал я.
  — Всегда лучше говорить правду, — ответила она с легкой улыбкой. — Я не хочу прятаться за спиной рыцарственного мистера Сислея. А он настоящий рыцарь.
  Это было сказано с большой теплотой. Тора Грей явно относилась к Франклину Сислею с глубоким почтением.
  — Вы повели себя очень честно, мадемуазель, — сказал Эркюль Пуаро.
  — Для меня это было большим ударом, — печально кивнула Тора. — Я и не подозревала о таком отношении леди Сислей. Напротив, я была уверена, что она хорошо ко мне относится. Век живи — век учись, — поджав губы, добавила она.
  Тора встала.
  — Вот и все, что я хотела сказать. До свидания. Я проводил ее вниз.
  — По-моему, она поступила благородно, — сказал я, вернувшись в комнату. — Ею руководило бесстрашие.
  — И расчет.
  — Какой расчет?
  — Она умеет смотреть вперед.
  Я недоуменно посмотрел на Пуаро.
  — Она прелестная девушка, — сказал я.
  — И носит прелестные туалеты. Ее платье из егере marocain582 и горжетка из серебристой лисы dernier cri583.
  — Какой вы барахольщик, Пуаро! Я никогда не обращаю внимания на одежду.
  — Тогда вступите в общество нудистов.
  Я хотел было вспылить, но Пуаро внезапно перевел разговор:
  — Знаете, Гастингс, я не могу избавиться от ощущения, что сегодня, во время общей беседы, уже было сказано нечто важное. Странно, но я никак не вспомню, что именно. Осталось лишь мимолетное впечатление. Мне кажется, что нечто подобное я уже слышал или видел…
  — В Сирстоне?
  — Нет, не в Сирстоне… Раньше… Ну да не важно, рано или поздно вспомню…
  Пуаро взглянул на меня и — быть может, потому, что я слушал его не слишком внимательно, — со смехом замурлыкал все ту же песенку.
  — Когда мы от любви сгораем, то Швецию, и ту считаем раем…
  — Пуаро! — воскликнул я. — Идите вы к черту!
  Глава 20
  Леди Сислей
  Когда мы вновь приехали в Кумсайд, там царила атмосфера глубокой и прочно укоренившейся меланхолии. Возможно, это отчасти объяснялось погодой — в тот сырой сентябрьский день в воздухе пахло осенью; отчасти же дело было, видимо, в том, что дом производил впечатление нежилого. Комнаты на первом этаже были заперты, ставни закрыты, а в маленькой комнатке, куда нас провели, было душно и сыро.
  К нам вышла деловитая сиделка в платье с накрахмаленными манжетами.
  — Мосье Пуаро? — отрывисто спросила она. — Моя фамилия Кепстик. Я получила письмо от мистера Сислея, сообщившего о вашем приезде.
  Пуаро осведомился о здоровье леди Сислей.
  — Учитывая все обстоятельства, она чувствует себя не так уж плохо.
  Под “всеми обстоятельствами”, я полагаю, подразумевалось, что леди Сислей обречена.
  — Надеяться на значительное улучшение, конечно, не приходится, но новое лечение немного облегчило ее состояние. Доктор Логан доволен ее самочувствием.
  — Но, кажется, надежды на выздоровление нет?
  — О, я так бы не сказала! — ответила сиделка Кепстик, несколько смущенная такой откровенностью.
  — Вероятно, смерть мужа потрясла леди Сислей?
  — Ну, мосье Пуаро, поймите меня правильно, здоровому человеку, находящемуся в трезвом уме и памяти, вынести это было бы куда тяжелее! Состояние леди Сислей таково, что она воспринимает все как сквозь дымку.
  — Простите за назойливость, но ведь они с мужем были глубоко привязаны друг к другу?
  — Да, они были счастливой парой. Сэр Сирил, бедняга, так убивался из-за жены! Сами понимаете, врачу в такой ситуации особенно нелегко. Врач пустых надежд не питает. Увы, вначале он постоянно тревожился за жену.
  — Вначале? Но не впоследствии?
  — Люди ко всему привыкают. К тому же у сэра Сирила была его коллекция. Такое увлечение — спасение для человека. Время от времени он ездил на аукционы и, кроме того, вместе с мисс Грей занимался каталогизацией и перестановкой экспонатов по новой системе.
  — Ах да, мисс Грей. Она ведь уехала отсюда?
  — Да, к сожалению… но богатым дамам что только не взбредет в голову, особенно когда они болеют. А спорить с ними бесполезно. Лучше покориться. Мисс Грей поступила разумно.
  — Леди Сислей всегда ее недолюбливала?
  — Да… Вернее, это неподходящее слово. Думаю даже, что вначале мисс Грей ей нравилась. Но, впрочем, зачем вам эти сплетни. Моя пациентка, наверное, уже беспокоится, почему мы не идем.
  Сиделка провела нас в одну из комнат на втором этаже. Прежде здесь была спальня, теперь же ее превратили в роскошную гостиную.
  Леди Сислей сидела в большом кресле у окна. Мне бросились в глаза ее болезненная худоба и посеревшее, изможденное от сильной боли лицо. Ее сонный взгляд был устремлен куда-то вдаль, зрачки сужены до размера булавочных головок.
  — Вот мистер Пуаро, которого вы хотели повидать, — громко и бодро произнесла сиделка.
  — Ax да, мосье Пуаро, — неопределенно проговорила леди Сислей.
  Она протянула ему руку.
  — Это мой друг, капитан Гастингс, леди Сислей.
  — Здравствуйте! Я рада вам обоим.
  Она сделала неопределенный приглашающий жест, и мы сели. Наступило молчание. Леди Сислей словно бы погрузилась в дремоту.
  Наконец, сделав над собой усилие, она приоткрыла глаза.
  — Вы ведь насчет Сирила? Насчет его смерти? Ах да…
  Она вздохнула и покачала головой, по-прежнему словно в полусне.
  — Мы и не думали, что может так получиться… Я была уверена, что уйду первой… — Минуту-другую она молчала. — Сирил был так силен — для своих лет. Он никогда не болел. Ему скоро исполнилось бы шестьдесят, а выглядел он как пятидесятилетний… Да, он был очень крепок…
  Она снова погрузилась в дремоту. Пуаро, которому было хорошо известно действие некоторых лекарств, от которых пациент теряет ощущение времени, молчал.
  Внезапно леди Сислей сказала:
  — Да… я рада вас видеть. Я просила Франклина, и он обещал вам передать. Надеюсь, Франклин не станет глупить… он так легко загорается, хотя и поездил по белу свету. Все мужчины такие… Они остаются мальчишками. А Франклин в особенности.
  — Он человек импульсивный, — заметил Пуаро.
  — Ну да, ну да… Рыцарственная натура. Мужчины так глупы — на свой лад. Даже Сирил… — Ее голос оборвался.
  В горячечном нетерпении она помотала головой.
  — Все как в тумане… Плоть — такое бремя, мосье Пуаро, особенно когда плоть берет над тобой верх. Ни о чем больше не можешь думать — ждешь только, прекратится боль или нет.
  — Я понимаю, леди Сислей. Это одна из трагедий человеческой жизни.
  — Я так глупею от боли. Не помню даже, что я хотела вам сказать.
  — Что-то связанное со смертью вашего мужа?
  — Со смертью Сирила? Может быть… Он, бедняга, сумасшедший — я имею в виду убийцу. Все дело в теперешней суете и скоростях — люди не могут этого выдержать. Я всегда жалела сумасшедших — какая у них, наверное, путаница в головах. А потом, сидеть взаперти — ведь это ужасно. Но что же поделаешь? Если они убивают людей… — Она снова дернула головой от боли. — Вы еще его не поймали? — спросила она.
  — Пока нет.
  — Должно быть, в тот день он крутился вокруг дома.
  — Вокруг дома было полно посторонних, леди Сислей. Сейчас ведь время отпусков.
  — Ах да — я забыла… Но курортники проводят время у моря и к дому не подходят.
  — В тот день здесь не было посторонних.
  — Кто это вам сказал? — спросила леди Сислей с неожиданной энергией. Пуаро смешался.
  — Слуги, — ответил он. — И мисс Грей.
  Леди Сислей твердо произнесла:
  — Эта девушка лжет!
  Я вздрогнул. Пуаро бросил на меня взгляд. Леди Сислей снова заговорила, притом с большой горячностью:
  — Я ее не любила. Никогда ее не любила. Сирил ею восхищался. Все твердил, что она сирота и что она одна-одинешенька. Чем же плохо быть сиротой? Иногда это только к лучшему. Вот если у вас отец-бездельник да мать-пьянчужка — тогда есть на что жаловаться. Еще он говорил, что она отважная и прилежная девушка. Работала-то она хорошо. Но при чем тут какая-то отвага!
  — Ну-ну, не будем волноваться, милочка, — вмешалась сиделка. — Нам нельзя утомляться.
  — Я ее мигом выставила! Франклин имел наглость заявить, что эта девушка послужит мне утешением. Хорошенькое утешение! Чем скорее она уберется, тем лучше, — так я ему ответила! Франклин — болван! Я не хотела, чтобы он с ней путался. Он мальчишка! Глупый мальчишка! “Я ей выплачу жалованье за три месяца, если тебе так хочется, — сказала я ему. — Но пусть убирается. Чтобы сегодня же оставила мой дом”. Одна польза от болезни — мужчины с тобой не спорят. Он сделал все, как я сказала, и она уехала. Небось строила из себя мученицу — со всей своей отвагой!
  — Успокойтесь же, милочка. Вам вредно волноваться.
  Леди Сислей отмахнулась от сиделки.
  — Вы тоже в ней души не чаяли, как и все прочие.
  — О, леди Сислей, не говорите так! Я просто считала, что мисс Грей очень славная — такая романтическая девушка, прямо как в книжках.
  — Нет у меня на вас терпения, — слабым голосом произнесла леди Сислей.
  — Но теперь-то мисс Грей уехала, милочка. Уехала насовсем.
  Леди Сислей в ответ только нетерпеливо тряхнула головой.
  Пуаро спросил:
  — Почему вы сказали, что мисс Грей лжет?
  — Потому что она лжет. Она ведь сказала вам, что к дому не подходили посторонние?
  — Да.
  — Ну так вот, я собственными глазами видела, когда сидела вот здесь у окна, как она на крыльце разговаривала с каким-то мужчиной.
  — Когда это было?
  — Утром того дня, когда умер Сирил, около одиннадцати.
  — На кого был похож этот мужчина?
  — Мужчина как мужчина. Ничего особенного.
  — Он выглядел как джентльмен? Или как коммивояжер?
  — Нет, на коммивояжера он был не похож. Невзрачный человечек. Не помню.
  Внезапно ее лицо исказилось судорогой боли.
  — Прошу вас… уходите… я устала… Сиделка!
  Мы сразу выполнили ее просьбу и удалились.
  — Странная история, — сказал я Пуаро по пути в Лондон, — насчет мисс Грей и какого-то незнакомца.
  — Вот видите, Гастингс! Я же говорил вам: что-то обязательно обнаружится.
  — Зачем же мисс Грей солгала и сказала, что никого не видела?
  — Я знаю не меньше семи разных причин — одна из них элементарна.
  — Это упрек? — спросил я.
  — Нет, я призываю вас поразмышлять. Но стоит ли нам мучиться? Проще всего спросить саму мисс Грей.
  — А если она снова солжет?
  — Это было бы любопытно и отнюдь не случайно.
  — Чудовищно даже на миг подумать, что такая девушка может оказаться в союзе с маньяком.
  — Вот именно. Поэтому я так и не думаю.
  Несколько минут я размышлял.
  — Такой хорошенькой девушке нелегко приходится, — сказал я в конце концов со вздохом.
  — Du tout!584 Как вам такое в голову пришло?
  — Но я прав! — продолжал я настаивать. — Все против нее только потому, что она хорошенькая.
  — Вы говорите betises585, мой друг. Кто это против нее в Кумсайде? Сэр Сирил? Франклин? Сиделка Кепстик?
  — А как на нее набросилась леди Сислей?
  — Mon ami, вас переполняет милосердие по отношению к красивым девушкам. А вот я испытываю сострадание к пожилым больным женщинам. Очень возможно, что права именно леди Сислей, а ее муж, мистер Франклин Сислей и сиделка слепы, как кроты. А с ними вместе и капитан Гастингс.
  — Вы невзлюбили Тору Грей, Пуаро.
  — Люблю я, когда вы седлаете свою романтическую лошадку, Гастингс. Вы неизменно верный рыцарь, готовый прийти на помощь даме, попавшей в беду, — если, bien entendu586, это красивая дама.
  — Какая нелепость, Пуаро! — сказал я и рассмеялся.
  — Нельзя же быть вечно мрачным! Все больше увлекают меня движения человеческих душ, рожденные этой трагедией. Перед нами три семейные драмы. Во-первых, Эндовер — трагическая жизнь миссис Эшер, ее мучения, вымогательства ее мужа-немца, преданность ее племянницы. Этого одного хватило бы на роман. Затем — Бексхилл. Счастливые, безмятежные родители, две дочери, столь непохожие друг на друга, — хорошенькая ветреная дурочка и внутренне напряженная, волевая Меган с ее ясным умом и безжалостным стремлением к правде. И еще одна фигура — сдержанный молодой шотландец, боготворящий и безумно ревнующий убитую. Наконец, Сирстон — умирающая жена и муж, поглощенный своей коллекцией, муж, все нежнее относящийся к красивой девушке, которая так ему помогает и так сочувствует, а кроме них еще и младший брат, энергичный, обаятельный, привлекательный, фигура с романтическим отблеском долгих странствий. Поймите, Гастингс, что, если бы события развивались обычным порядком, эти три драмы не имели бы друг с другом ничего общего! Каждая из них развивалась бы, не оказывая влияния на другие. Жизнь изменчива и многообразна, Гастингс! Я не перестаю этому удивляться.
  — Вот и Паддингтон, — сказал я в ответ.
  Я чувствовал, что развязка близится.
  Когда мы приехали домой к Пуаро, нам сообщили, что моего друга кто-то дожидается.
  Я ожидал увидеть Франклина или, может быть, Джеппа, но, к моему изумлению, посетил нас не кто иной, как Дональд Фрейзер.
  Он был очень смущен и еще неразговорчивее обычного.
  Пуаро не стал выяснять у него причины визита и вместо этого предложил ему перекусить и выпить вина.
  В ожидании вина и сандвичей Пуаро взял беседу в свои руки и пустился рассказывать о нашей поездке и о доброте больной леди Сислей.
  Только когда мы поели и выпили вина, он повернул беседу в новое русло.
  — Вы приехали из Бексхилла, мистер Фрейзер?
  — Да.
  — Как подвигаются дела с Милли Хигли?
  — С Милли Хигли? — недоуменно повторил Фрейзер. — А, вы про эту девушку! Нет, я пока ничего не предпринимал. Я…
  Он замолчал, нервно сжимая ладони.
  — Я не знаю, зачем приехал к вам, — выпалил он.
  — Зато я знаю, — сказал Пуаро.
  — Откуда? Почему?
  — Вы приехали потому, что есть у вас что-то, что необходимо кому-нибудь поведать. Вы поступили правильно. Я подходящий слушатель. Говорите же!
  Уверенный вид Пуаро сделал свое дело. Фрейзер посмотрел на него со странным выражением признательности и покорности.
  — Вы так считаете?
  — Parbleu!587 Я в этом уверен.
  — Мосье Пуаро, вы знаете что-нибудь о сновидениях?
  Такого вопроса я никак не ожидал. Пуаро, однако, ничуть не удивился.
  — Знаю, — ответил он. — Вам приснилось…
  — Ну да. Наверно, по-вашему, совсем неудивительно, что мне приснилось… это. Но это был необычный сон.
  — Необычный?
  — Сэр, этот сон снится мне три дня подряд… Мне кажется, что я схожу с ума.
  — Расскажите же.
  Лицо Фрейзера было мертвенно-бледным. Глаза его выходили из орбит. В сущности, он и производил впечатление сумасшедшего.
  — Сон каждый раз один и тот же. Мне снится, что я на берегу. Я ищу Бетти. Она потерялась… просто потерялась, понимаете? Я должен ее найти. Я должен отдать ей ее пояс. Пояс у меня в руках. И вот…
  — Дальше!
  — Сон меняется… Я больше ее не ищу. Она передо мной — сидит на берегу. Она не видит, как я подхожу к ней… И я… нет, не могу!
  — Продолжайте.
  Голос Пуаро звучал твердо и властно.
  — Я подхожу к ней сзади… она не слышит моих шагов… Я набрасываю пояс на ее шею и затягиваю… затягиваю…
  В его голосе звучала невыносимая боль… Я схватился за подлокотники кресла… Казалось, все это происходит у меня на глазах.
  — Она задыхается… умирает… Я задушил ее, и вот голова ее откидывается назад, и я вижу лицо… лицо Меган, а не Бетти!
  Фрейзер, бледный и дрожащий, откинулся в кресле. Пуаро налил вина в бокал и протянул ему.
  — Что же это означает, мосье Пуаро? Почему мне снится этот сон? Снится каждую ночь!
  — Выпейте вина, — сказал Пуаро. Молодой человек повиновался, а затем спросил уже спокойнее:
  — Что это означает? Может быть, это я убил ее?
  Не знаю, что ответил Пуаро, ибо в эту минуту я услышал стук почтальона и механически покинул комнату.
  Письмо, вынутое мною из почтового ящика, заставило меня полностью утратить интерес к невероятному рассказу Дональда Фрейзера.
  Бегом я вернулся в гостиную.
  — Пуаро! — воскликнул я. — Пришло четвертое письмо.
  Мой друг вскочил с места, выхватил у меня конверт и вскрыл его своим ножом для разрезания бумаг. Он развернул письмо и положил его на стол.
  Втроем мы склонились над письмом.
  
  “Все еще нет результатов? Фи! Чем же заняты вы вместе с полицией? Вот так потеха! Какое мы теперь выберем местечко?
  Бедняжка Пуаро, мне вас жаль.
  Если и теперь не получится, не унывайте, старайтесь.
  Наш путь далек.
  “Путь далек до Типперери?” Ну да, до этой буквы еще далеко.
  Следующий малюсенький инцидент произойдет в Донкастере 11 сентября.
  Привет!
  Эй-би-си”.
  Глава 21
  Описание убийцы
  Думаю, что именно в этот момент то, что Пуаро назвал человеческим фактором, снова стало отходить на задний план. Казалось, разум, будучи не в силах выносить непрекращающийся ужас, временно отключился от обычных человеческих интересов.
  Все мы сознавали, что не в силах что-либо сделать до прихода четвертого письма, в котором будет указано место убийства на следующую букву. В этой атмосфере ожидания напряжение несколько ослабело.
  Но теперь, когда отпечатанные на плотной белой бумаге слова вновь издевались над нами, охота снова началась.
  Из Скотленд-Ярда приехал инспектор Кроум, а вслед за ним — Франклин Сислей и Меган Барнард. Как объяснила девушка, она прибыла сюда вместе с Сислеем из Бексхилла.
  — Я кое о чем хотела расспросить мистера Сислея.
  Меган, казалось, особенно настойчиво стремилась объяснить, как получилось, что они приехали вместе. Я обратил на это внимание, но не стал придавать большого значения этому обстоятельству.
  Естественно, письмо отвлекло мое внимание от всего остального.
  Как мне показалось, Кроум был не слишком рад встретиться с другими участниками драмы. Его поведение сразу стало официальным и сдержанным.
  — Я возьму письмо с собой, мосье Пуаро. Если вам нужна копия…
  — Нет, в этом нет необходимости.
  — Каковы ваши планы, инспектор? — спросил Сислей.
  — У меня обширные планы, мистер Сислей.
  — На этот раз мы его схватим, — сказал Сислей. — Хочу сообщить вам, инспектор, что мы создали из заинтересованных лиц добровольную бригаду для участия в деле.
  Инспектор Кроум отреагировал в своем обычном стиле:
  — Вот как?
  — Вы, кажется, невысокого мнения о сыщиках-любителях, инспектор?
  — Ваши ресурсы куда более ограниченны, чем наши, мистер Сислей.
  — Мы подходим к делу с другой стороны — личной, а это уже кое-что.
  — Вот как?
  — Думаю, что вам придется нелегко, инспектор.
  Боюсь, старина Эй-би-си опять вас обведет вокруг пальца.
  Как я заметил, Кроума нетрудно было спровоцировать на откровенность.
  — Не думаю, что на этот раз наши приготовления вызовут критику общественности, — сказал инспектор. — Этот болван предупредил нас загодя: одиннадцатое ведь будущая среда. Это оставляет нам достаточно времени для кампании в прессе. Донкастерцы будут серьезно предупреждены. Все, чьи фамилии начинаются на “д”, будут настороже, а это очень важно. Кроме того, мы значительно увеличим число полицейских. На это уже дано согласие всех главных констеблей Англии. Весь Донкастер — полиция и жители — бросится на поиски, и, по всей вероятности, мы изловим убийцу.
  Сислей спокойно заметил:
  — Чувствую, что вы далеки от спорта, инспектор.
  Кроум удивленно воззрился на него:
  — О чем это вы, мистер Сислей?
  — Боже, да разве вы не понимаете, что в следующую среду в Донкастере состоятся скачки на приз Сент-Леджер588?
  У инспектора отвисла челюсть. При всем желании он не был способен произнести свое излюбленное “вот как?”. Вместо этого он пробормотал:
  — Вы правы. Да, все оказывается не так просто…
  — Даже если Эй-би-си и сумасшедший, то не дурак.
  Минуту-другую все молчали, обдумывая положение. Толпа на ипподроме… Темпераментные английские болельщики… бесконечные осложнения… Пуаро проговорил:
  — C'est ingenieux! Tout de meme c'est bien imagine, ca!589
  — Уверен, — сказал Сислей, — что убийство произойдет на ипподроме. Может быть, в тот самый момент, когда будет разыгрываться приз Сент-Леджер.
  На мгновенье, увлеченный спортивными страстями, Сислей повеселел.
  Инспектор Кроум встал и взял письмо.
  — Это серьезное осложнение, — признал он. — Весьма неудачно.
  Инспектор вышел. Из прихожей послышались голоса. Через минуту в гостиную вошла Тора Грей.
  Она озабоченно сказала:
  — По словам инспектора, пришло еще одно письмо. Где теперь ждать беды?
  За окном лил дождь. На Торе Грей был черный костюм с меховой опушкой. На ее золотистой головке сидела черная шляпка.
  Тора обращалась к Франклину Сислею. Она подошла к нему и, положив руку на его рукав, ждала ответа.
  — Преступник избрал Донкастер. В день скачек.
  Мы начали обсуждать положение. Само собой разумеется, все мы собирались в Донкастер, но скачки, бесспорно, могли помешать планам, намеченным раньше.
  Мною овладело чувство безнадежности. В конце концов, что могут сделать всего лишь шестеро, как бы ни были они заинтересованы в исходе дела! В Донкастере будет полно полицейских — они будут настороже, они обрыщут все подозрительные места. Чем могут помочь еще шестеро добровольцев?
  Как бы в ответ на мои размышления к нам обратился Пуаро, не то в манере школьного учителя, не то проповедника.
  — Mes enfants590, — сказал он. — Нам не следует рассеивать силы. К этому делу надлежит подойти методически, наведя порядок в мыслях. Нам нужно всмотреться в истину, а не глазеть по сторонам. Каждый из нас должен спросить себя: что я знаю об убийце? Так мы создадим, словно из мозаики, портрет человека, которого будем искать.
  — Мы о нем ничего не знаем, — беспомощно вздохнула Тора Грей.
  — О нет, мадемуазель! Вы не правы. Каждый из нас что-то о нем знает. Если бы только мы знали, что именно мы знаем! Я уверен, что знание у нас в руках — надо только суметь извлечь его.
  Сислей покачал головой:
  — Мы ничего не знаем: стар он или молод, блондин он или брюнет! Никто из нас никогда его не видел и не разговаривал с ним. Мы уже столько раз обсуждали все, что нам известно.
  — Нет, не все! Например, мисс Грей сказала нам, что не встречала никаких посторонних в день убийства сэра Сирила Сислея.
  Тора Грей кивнула:
  — Совершенно верно.
  — Разве? А вот леди Сислей сообщила нам, мадемуазель, что из своего окна видела, как вы разговаривали на крыльце с каким-то мужчиной.
  — Она видела, как я разговариваю с кем-то посторонним? — искренне изумилась девушка. О ее искренности конечно же свидетельствовала чистота и невинность ее взгляда.
  Тора покачала головой:
  — Леди Сислей, должно быть, ошиблась. Я не… Ах! Это восклицание вырвалось у нее совершенно неожиданно. Алый румянец залил ее щеки.
  — Вспомнила! Какая я глупая! Совсем позабыла. Но ведь это мелочь! Это был просто торговец чулками, знаете, из бывших фронтовиков. Они всегда такие назойливые. Мне пришлось от него отделаться. Я проходила через холл, когда он подошел к крыльцу. Вместо того чтобы позвонить, он заговорил со мной через дверь, но оказался он совершенно безвредным субъектом. Наверное, поэтому я о нем и не вспомнила.
  Схватившись за голову, Пуаро начал раскачиваться всем телом. Он что-то бормотал с такой одержимостью, что все замолчали и уставились на него.
  — Чулки… — бормотал Пуаро. — Чулки… чулки… чулки… са vient…591 чулки… чулки… вот он, мотив… да… три месяца назад… и в тот раз… и теперь. Bon Dieu!592 Наконец-то!
  Он перестал раскачиваться и бросил на меня торжествующий взгляд.
  — Вспомнили, Гастингс? Эндовер. Табачная лавка. Мы поднимаемся на второй этаж. Спальня. А на стуле — пара новых шелковых чулок. Теперь-то я понимаю, что привлекло мое внимание два дня назад. Это вы, мадемуазель, — повернулся он к Меган, — рассказывали о том, как ваша мать плакала, потому что купила вашей сестре новые чулки в день убийства…
  Пуаро окинул нас взглядом.
  — Понимаете? Один и тот же мотив повторяется трижды. Это не может быть совпадением. Когда мадемуазель Меган говорила, у меня возникло чувство, что ее слова связаны еще с чем-то. Теперь я знаю с чем. Со словами, произнесенными миссис Фаулер, соседкой миссис Эшер. О людях, которые вечно пытаются вам что-то продать. И тут она произнесла слово “чулки”. Скажите, мадемуазель, ведь ваша матушка купила эти чулки не в магазине, а у какого-то торговца, пришедшего к ней домой?
  — Да… именно так и было… Теперь я вспомнила. Мама еще сказала, что ей жаль этих бедолаг, которые ходят из дома в дом и пытаются сбыть свой товар.
  — Но я не вижу тут связи! — воскликнул Франклин. — То, что кто-то там торгует чулками, еще ничего не доказывает.
  — Повторяю вам, друзья мои, это не может быть совпадением. Три убийства — и всякий раз появляется торговец чулками, чтобы разведать обстановку.
  Он обратился к Торе:
  — A vous la parole!593 Опишите этого человека.
  Тора беспомощно посмотрела на него.
  — Я не смогу… не сумею… Он, кажется, был в очках… и в потертом пальто…
  — Mieux que ca, mademoiselle.594
  — Еще он горбился… Нет, не знаю. Я и не смотрела на него. Таких людей обычно не замечают…
  Нахмурившись, Пуаро произнес:
  — Вы совершенно правы, мадемуазель. Главная тайна этих преступлений в том, как вы описали убийцу, а это, бесспорно, убийца! “Таких людей обычно не замечают”. Да, сомнений больше нет… Тот, кого вы описали, и есть убийца!
  Глава 22
  (Не от лица капитана Гастингса)
  Мистер Элекзандер Бонапарт Сист сидел не шелохнувшись. Его завтрак нетронутым остывал на тарелке. К чайнику мистер Сист прислонил газету и теперь читал ее с неослабевающим интересом.
  Внезапно он вскочил, прошелся по комнате, потом снова уселся на стул у окна. С приглушенным стоном он закрыл лицо руками.
  Как отворилась дверь, он не слышал. На пороге стояла хозяйка — миссис Марбери.
  — Я вот подумала, мистер Сист, не нужно ли вам… Боже, что случилось? Вы заболели?
  Мистер Сист оторвал ладони от лица:
  — Нет-нет. Все в порядке, миссис Марбери. Мне просто слегка нездоровится сегодня.
  Миссис Марбери бросила взгляд на полную тарелку.
  — Да, вижу. Вы и к завтраку-то не притронулись. Опять вас голова мучит?
  — Нет. То есть да. Я… мне просто неможется.
  — Очень жаль, очень жаль. Вы, значит, дома останетесь?
  Мистер Сист так и подскочил:
  — Нет-нет, мне надо будет уехать. Дела! Важные дела! Очень важные!
  У него затряслись руки. Видя, как он взволнован, миссис Марбери попыталась его успокоить.
  — Ну что ж, надо так надо. Далеко сегодня отправляетесь?
  — Нет. Я еду… — Минуту он колебался. — Я еду в Челтнем.
  В неуверенности, с которой он это сказал, было что-то странное, и миссис Марбери посмотрела на него с удивлением.
  — Челтнем — славное местечко, — заметила она, чтобы как-то поддержать разговор. — Как-то раз я заехала туда из Бристоля. Магазины там — чудо.
  Челтнем — город в центральной части Великобритании в графстве Глостершир. бристоль — крупный порт и железнодорожный узел на западном побережье Англии.
  — Да… наверное.
  Миссис Марбери не без труда наклонилась — при ее грузности такие движения были ей противопоказаны — и подобрала с пола скомканную газету.
  — В газетах теперь только и пишут что про этого убийцу, — сказала она, глянув на заголовки и кладя газету на стол, — страсти какие! Я про это и читать перестала. Одно слово, второй Джек Потрошитель.
  Губы мистера Систа беззвучно зашевелились.
  — Следующее убийство он назначил в Донкастере, — продолжала миссис Марбери. — Да еще на завтра! Прямо мурашки по спине бегают, верно? Если б я жила в Донкастере да моя фамилия начиналась бы на “д”, я бы мигом села в поезд — только меня и видели. Не стала бы я рисковать. Что вы сказали, мистер Сист?
  — Ничего, миссис Марбери, ничего.
  — Там ведь скачки. Он небось специально так подстроил. Полиции туда, говорят, тьму нагнали… Ох, мистер Сист, вы и впрямь не в себе. Не выпить ли вам рюмочку? Право, не стоит вам сегодня выходить из дому.
  Мистер Сист взял себя в руки.
  — Мне необходимо ехать, миссис Марбери. Я всегда держу слово. Главное — это держать слово! Если уж я за что взялся, значит, доведу дело до конца. Только так и можно относиться к… к своему делу.
  — Но ведь вы больны!
  — Я здоров, миссис Марбери, просто слегка расстроен… по личным причинам. Я плохо спал. А так все в порядке.
  Мистер Сист был столь непреклонен, что миссис Марбери оставалось только убрать со стола и неохотно удалиться.
  Из-под кровати мистер Сист извлек чемодан и начал укладываться. Пижама, губка, свежий воротничок, кожаные шлепанцы. Потом он отпер шкаф и, достав из него с дюжину плоских картонных коробок размером семь на десять дюймов, спрятал их в чемодан.
  Он заглянул в железнодорожный справочник, лежавший на столе, после чего сразу вышел из комнаты с чемоданом в руке.
  В холле, поставив чемодан на пол, он надел шляпу и пальто. При этом он тяжело вздохнул — так тяжело, что девушка, вышедшая из боковой комнаты, посмотрела на него с жалостью.
  — Что-то случилось, мистер Сист?
  — Ничего, мисс Лили.
  — Вы так вздохнули!
  Мистер Сист неожиданно спросил:
  — Бывают у вас предчувствия, мисс Лили?
  — Право, не знаю… Конечно, случается, что целыми днями все идет не так, как надо, а бывает и так, что сама чувствуешь — все отлично.
  — Вот именно, — кивнул мистер Сист. Он снова вздохнул.
  — Ну что ж, до свидания, мисс Лили. Всего доброго. Должен сказать, что вы всегда были ко мне очень внимательны.
  — Вы прощаетесь так, словно уезжаете навсегда, — рассмеялась Лили.
  — Ну что вы! Конечно нет!
  — До пятницы, — улыбнулась девушка. — Куда вы на этот раз едете? Снова к морю?
  — Нет-нет. В Челтнем.
  — Ну, там тоже неплохо. Но, конечно, не так здорово, как в Торки. Там уж точно — чудо. В будущем году хочу съездить туда в отпуск. Кстати, вы же были поблизости от того места, где совершил убийство Эй-би-си. И произошло это, когда вы там находились.
  — Э… да. Но до Сирстона оттуда еще шесть-семь миль.
  — Все равно здорово! Может, вы даже видели на улице этого убийцу! Может, он был от вас в двух шагах!
  — Да, может быть, — ответил мистер Сист с такой вымученной улыбкой, что Лили Марбери обратила на нее внимание.
  — Ах, мистер Сист, вы плохо выглядите.
  — Все в порядке, все в порядке. До свидания, мисс Марбери.
  Замешкавшись, он приподнял шляпу, схватил чемодан и поспешно вышел.
  — Старый чудак, — снисходительно сказала Лили Марбери. — Малость помешанный…
  Инспектор Кроум приказал своему подчиненному:
  — Подготовьте мне перечень всех чулочных фирм и обойдите их. Мне нужен полный список их торговых агентов, тех, которые торгуют с рук и принимают заказы на дому.
  — Это по делу Эй-би-си, сэр?
  — Да. Новая идея мистера Эркюля Пуаро, — с презрением заметил инспектор. — Возможно, это и пустой номер, но мы не вправе пренебрегать самыми безнадежными зацепками.
  — Так точно, сэр. В свое время Пуаро приносил большую пользу, но теперь, боюсь, у старичка склероз, сэр.
  — Он шарлатан, — сказал инспектор Кроум. — Вечно кривляется. Кое-кому это, может, и по душе, но только не мне. Так, теперь насчет Донкастера…
  
  
  Том Хартиган сказал Лили Марбери:
  — Видел сегодня утром ваше ископаемое.
  — Ископаемое? Это мистера Систа?
  — Да-да, Систа. В Юстоне. Ну и вид у него — прямо курица ощипанная. По-моему, он слегка того… Без няньки ни шагу не ступит. Сперва он уронил газету, потом билет. Я их поднял, а он даже и не заметил, что потерял. Сказал мне “спасибо”, да так разволновался, только, по-моему, меня не узнал.
  — Ну и что? — возразила Лили. — Он тебя видел-то всего пару раз, да и то когда ты приходил или уходил.
  Они отправились танцевать.
  — Ну ты и танцуешь у меня, — одобрительно произнес Том.
  — Потанцуем еще, — ответила Лили и теснее прижалась к нему.
  Они не пропустили и следующего танца.
  — Какой, ты сказал, вокзал? Юстон или Паддингтон? — внезапно спросила Лили. — Где ты видел старичка Систа?
  — В Юстоне.
  — Ты уверен?
  — Еще бы! А что?
  — Странно. Мне казалось, что в Челтнем поезда идут с Паддингтона.
  — Ну да. Только Сист ехал вовсе не в Челтнем. Он ехал в Донкастер.
  — Нет, в Челтнем.
  — В Донкастер, уж я-то знаю, крошка! Я же держал в руках его билет.
  — А мне он сказал, что едет в Челтнем. Как сейчас помню.
  — Да ты все перепутала! Он ехал в Донкастер. Везет же людям. Я малость поставил на Огонька — он бежит на приз Сент-Леджер. Вот бы поглядеть своими глазами!
  — Не думаю, чтобы мистер Сист поехал на скачки, не такой он человек. Ой, Том! Надеюсь, его там не убьют! Ведь это в Донкастере должно произойти убийство Эй-би-си.
  — Ничего с Систем не случится. Ведь его фамилия начинается не на “д”.
  — Его могли в прошлый раз убить. Он был в Торки, рядом с Сирстоном, когда там было совершено убийство.
  — Да ну? Вот это совпадение! Том засмеялся.
  — А в Бексхилле он, часом, не был? Лили нахмурила лобик.
  — В тот раз он уезжал… Да, помню, его не было дома… он еще забыл свои плавки. Попросил маму зашить, а сам уехал, она и говорит: “Ну вот, мистер Сист вчера уехал, а плавки оставил”. А я ей: “Ну и Бог с ними, с плавками. В Бексхилле, — говорю, — ужасное преступление. Какую-то девушку задушили”.
  — Ну, если он хотел взять плавки, значит, ехал на побережье. Слушай, Лили. — Лицо Тома задрожало от сдерживаемого смеха. — Спорим, что твое ископаемое и есть убийца?
  — Бедненький мистер Сист? Да он мухи не обидит, — засмеялась Лили.
  Они все танцевали и танцевали, и в сознании у них не было ничего, кроме счастья, оттого, что они вместе. Но в их подсознании рождалась тревога…
  Глава 23
  11 сентября, Донкастер
  Мне кажется, что всю жизнь я буду помнить тот день 11 сентября.
  Право, стоит мне прочесть где-нибудь о кубке Сент-Леджер, как я сразу вспоминаю — но не о скачках, а об убийстве.
  Перебирая тогдашние мои чувства, я ярче всего вспоминаю отвратительное ощущение беспомощности. Все мы съехались в Донкастер — я, Пуаро, Сислей, Фрейзер, Меган Барнард, Тора Грей и Мэри Дроуер, — но что в конечном счете мы могли предпринять?
  Мы строили свои планы на туманной надежде, что среди тысячной толпы нам удастся опознать человека, которого мы видели мельком месяц, два или три назад.
  В сущности, шансы были еще меньше. Из всех нас опознать этого человека могла только Тора Грей, и то с грехом пополам.
  На место ее обычной безмятежности пришла озабоченность. Куда девались ее спокойные, деловитые манеры? Она сидела перед Пуаро, сжимая руки, чуть не плача, и бессвязно шептала:
  — Я на него даже не взглянула… Почему? Почему? Как я сглупила! Теперь все зависит только от меня, а я могу подвести. Потому что, даже если я его снова увижу, я могу его не узнать. У меня плохая память на лица.
  Пуаро, что бы он ни говорил мне раньше и как бы резко ни осуждал он девушку, был сейчас воплощенным милосердием. Он обращался с Торой в высшей степени ласково. Мне пришло в голову, что и Пуаро, подобно мне, неравнодушен к несчастьям красивых девушек.
  Он ласково потрепал Тору по плечу.
  — Ну-ну, petite595, не надо истерик. Мы не можем себе этого позволить. Если вы встретите этого человека, вы его узнаете.
  — Почему вы так думаете?
  — На это есть много причин, и первая из них та, что черное сменяется красным.
  — О чем это вы, Пуаро? — воскликнул я.
  — Я воспользовался терминологией рулетки. В рулетке во время игры может долго выпадать черное, но в конце концов шарик остановится на красном. Это математический закон вероятностей.
  — Счастье переменчиво?
  — Вот именно, Гастингс. У игрока (а убийца, в сущности, есть высший вид игрока, ибо его ставка — не деньги, а собственная жизнь), — так вот, у игрока часто не хватает ума, чтобы это предвидеть. Он выиграл и думает, что будет выигрывать снова и снова! Он не может вовремя отойти от рулетки с набитым бумажником. Так и в преступном мире удачливый убийца не задумывается о том, что удача может от него отвернуться! Он приписывает свои удачи только себе, но, друзья мои, как ни планируй преступление, для успеха необходимо везение!
  — Верится с трудом, — заметил Франклин Сислей. Пуаро взволнованно взмахнул руками:
  — Нет-нет, если угодно, шансы у нас равные, но нам должно повезти. Подумайте только! Ведь кто-то мог войти в лавку миссис Эшер, когда оттуда уходил убийца. Вошедшему могло прийти в голову заглянуть за прилавок, и он обнаружил бы труп, а потом либо задержал бы преступника, либо сообщил бы полиции столь точные его приметы, что убийцу немедленно арестовали бы.
  — Да, конечно, это возможно, — согласился Сислей. — Суть в том, что убийце пришлось рискнуть.
  — Совершенно верно. Убийца всегда игрок. И, как многие игроки, он не всегда умеет вовремя остановиться. С каждым преступлением его самомнение возрастает. Он теряет чувство меры. Он не говорит о себе: “Я был умен, и мне повезло!” Нет, он говорит просто: “Я был умен”. И вот его самомнение растет, но тут, друзья мои, раскручивается шарик и цвет меняется… шарик попадает на новый номер, а крупье объявляет: “Rouge”596.
  — Вы думаете, так выйдет и на этот раз? — нахмурившись, спросила Меган.
  — Так должно случиться рано или поздно! Пока везло преступнику — рано или поздно повезет нам. Я считаю, что нам уже начало везти! И первая ласточка — догадка насчет чулок. Раньше убийце везло во всем — теперь ему ни в чем не будет удачи. А кроме того, он начнет совершать ошибки.
  — Признаться, ваши слова окрыляют, — сказал Франклин Сислей. — Нам всем нужна поддержка. С самого утра я парализован чувством беспомощности.
  — Сомневаюсь, чтобы нам удалось принести практическую пользу, — заметил Дональд Фрейзер.
  — Не будь пессимистом, Дон, — отрезала Меган. Слегка покраснев, Мэри Дроуер сказала:
  — А по-моему, всякое может случиться. Это злобное чудовище в городе, и мы тоже здесь… в конце концов, происходят и самые невероятные встречи.
  Я выпалил:
  — Если бы мы могли хоть что-то сделать!
  — Помните, Гастингс, что полиция и так делает все мыслимое. В Донкастер с особым заданием прибыли констебли. Возможно, у славного инспектора Кроума неприятные манеры, но он очень дельный специалист, а полковник Андерсон, главный констебль, — человек действия. Они приняли все меры для наблюдения и обеспечили патрулями город и ипподром. Повсюду будут полицейские в штатском. Развернута кампания в прессе. Жители предупреждены.
  Дональд Фрейзер покачал головой.
  — Думаю, он даже попытки убить не сделает, — сказал он приободрившись. — Только безумец может на это пойти!
  — К сожалению, — суховато проговорил Сислей, — он и есть безумец! А вы как считаете, мосье Пуаро? Откажется он от намеченной цели или будет добиваться своего?
  — На мой взгляд, его мания столь сильна, что он не может не выполнить своего обещания! Поступить иначе — значит признать свое поражение, а это несовместимо с его безумным эгоцентризмом. Это, замечу, и мнение доктора Томпсона. Мы надеемся лишь на то, что убийца будет пойман, не успев совершить преступление.
  Дональд снова покачал головой:
  — Он будет предельно осторожен.
  Пуаро посмотрел на часы. Мы поняли его намек. Мы еще раньше договорились, что будем заняты целый день: утром будем патрулировать на улицах, а затем разместимся в наиболее важных точках ипподрома.
  Я сказал “мы”. Разумеется, мне не было большого смысла патрулировать, поскольку я ни разу не видел Эй-би-си. Тем не менее, поскольку суть плана была в том, чтобы разойтись поодиночке и охватить как можно большую часть города, я вызвался сопровождать кого-нибудь из дам.
  Пуаро согласился, но глаза его при этом блеснули.
  Девушки вышли, чтобы надеть шляпки. Дональд Фрейзер стоял у окна и, видимо погрузившись в размышления, смотрел на улицу.
  Франклин Сислей поглядел на Дональда, но, очевидно, решив, что тот слишком погружен в свои мысли, чтобы слушать других, шепотом заговорил с Пуаро:
  — Послушайте, мосье Пуаро. Я знаю, что вы ездили в Сирстон повидаться с моей невесткой. Она ничего вам не говорила? Ни на что не намекала? Я хочу сказать… она никак не касалась…
  В смущении Сислей остановился.
  Пуаро с видом полнейшей невинности, вызвавшей у меня самые серьезные подозрения, переспросил:
  — Comment?597 Чего именно ваша невестка не говорила и не касалась?
  Франклин Сислей покраснел.
  — Возможно, вы сочтете неуместным касаться сейчас личной темы…
  — Du tout!598
  — Но я бы не хотел ничего утаивать.
  — Великолепно!
  На этот раз, мне кажется, Сислей тоже заподозрил, что за безразличием Пуаро скрывается улыбка. Франклин перешел к делу.
  — Моя невестка — милейшая женщина… я всегда был к ней очень привязан… но, сами понимаете, она давно болеет… а при такой болезни… да еще на таких лекарствах… человек может… может навыдумывать о других всякую всячину!
  — Да ну?
  Теперь я безошибочно увидел огонек в глазах Пуаро.
  Но Франклин Сислей, стремясь выполнить свою дипломатическую миссию, не обратил на это внимания.
  — Я говорю о Торе… о мисс Грей, — промолвил он.
  — А, так вы говорите о мисс Грей? — словно ни о чем не подозревая, отозвался Пуаро.
  — Ну да. У леди Сислей какие-то свои соображения. Понимаете, Тора… мисс Грей… она ведь очень хорошенькая…
  — В общем, да, — согласился Пуаро.
  — А женщины, даже самые добрые, этого не любят. Конечно, Тора была первой помощницей моему брату… он всегда говорил, что она — прекрасная секретарша… и очень ее любил. Но никаких тайн и интриг у них не было. Тора ведь не такая, чтобы…
  — Конечно, не такая, — закивал Пуаро.
  — Но вот леди Сислей взбрело в голову, что… словом, она вроде бы стала ревновать. Конечно, она никогда этого не обнаруживала. Но после смерти Сислея, когда встал вопрос о том, останется ли мисс Грей в доме… Шарлотта встала на дыбы. Конечно, тут и болезнь виновата, и морфий, и все такое прочее… в этом сиделка Кепстик права… на Шарлотту за это сердиться не приходится…
  Франклин замолчал.
  — Да?
  — Но я хочу, чтобы вы поняли, мосье Пуаро, что ничего такого и в помине не было. Это все — плод воображения больной женщины. Вот посмотрите, — Сислей сунул руку в карман, — вот письмо, которое я получил от брата, когда был в Малайе. Прошу вас, прочитайте — отсюда видно, в каких он был отношениях с Торой.
  Пуаро взял письмо. Франклин встал рядом и, найдя нужное место, прочел вслух:
  — “У нас все более или менее по-старому. Шарлотте немного легче. К сожалению, коренного улучшения нет. Помнишь ли ты Тору Грей? Она чудесная девушка. Не могу передать тебе, как она мне помогает. Не знаю, как я перенес бы все наши бедствия, если бы не она. Тора неизменно проявляет ко мне интерес и сочувствие. У нее изысканный вкус и пристрастие к прекрасному, кроме того, она разделяет мою любовь к китайскому искусству. Счастье, что я ее нашел! Даже дочь не могла бы проявить больше сострадания и понимания.
  У Торы была трудная жизнь, и она не всегда была счастлива. Я рад, что у меня она обрела дом и подлинную любовь”.
  — Вы видите, — сказал Франклин, — как мой брат относился к ней. Он считал ее дочерью. И мне кажется несправедливым, что сразу после его смерти его жена выгнала Тору из дому! Воистину, женщины не ангелы, мосье Пуаро.
  — Леди Сислей тяжело больна, не забывайте.
  — Да, конечно. Я и сам об этом помню. Ее нельзя строго судить. И все же я хотел показать вам это письмо. Мне не хотелось бы, чтобы у вас создалось превратное впечатление о Торе на основании слов леди Сислей.
  Пуаро отдал ему письмо.
  — Заверяю вас, — произнес мой друг с улыбкой, — что я всегда оберегаю себя от превратных впечатлений, возникающих на основании чужих слов. Я вырабатываю точку зрения самостоятельно.
  — Ну что ж, — сказал Сислей и спрятал письмо. — Я не жалею, что вы прочитали письмо. А вот и девушки. Нам пора.
  Мы двинулись к выходу, но Пуаро остановил меня:
  — Вы твердо намерены участвовать в патрулировании, Гастингс?
  — Разумеется. Не сидеть же мне без дела.
  — Трудиться может не только тело, но и мозг, Гастингс.
  — Но у вас это лучше выходит, чем у меня, — ответил я.
  — Вы, безусловно, правы, Гастингс. Верно ли мое предположение, что вы намерены сопровождать одну из дам?
  — Так было задумано.
  — А какую даму вы намерены облагодетельствовать своим обществом?
  — Э… я об этом еще не думал.
  — Как насчет мисс Барнард?
  — Ну, она девушка самостоятельная, — возразил я.
  — Мисс Грей?
  — Пожалуй, это лучше.
  — Вы, Гастингс, на редкость неискренни, хоть хитрость ваша и шита белыми нитками! Ведь вы давно уже нацелились провести день с вашим белокурым ангелом!
  — Оставьте, Пуаро!
  — Мне жаль, что ваш план придется расстроить. Вам придется сопровождать другую.
  — Ладно. Вы, видимо, неравнодушны к этой голландской куколке.
  — Вы должны будете сопровождать Мэри Дроуер, и прошу вас не оставлять ее.
  — Но почему, Пуаро?
  — Потому, друг мой, что ее фамилия начинается на “д”. Мы не имеем права рисковать.
  Я понял, что Пуаро прав. Сперва его идея показалась мне маловероятной, но потом я понял, что, если Эй-би-си питает неукротимую ненависть к Пуаро, он наверняка следит за действиями моего друга. А если это так, убийство Мэри Дроуер может показаться преступнику весьма удачным четвертым ходом.
  Я дал обещание не обмануть доверия моего друга. Когда я уходил, Пуаро сидел в кресле у окна. Перед ним стояла маленькая рулетка. Когда я был уже в дверях, он раскрутил колесо и кинул мне вдогонку:
  — Rouge. Это добрая примета, Гастингс. Нам повезет!
  Глава 24
  (Не от лица капитана Гастингса)
  Мистер Ледбеттер чертыхнулся себе под нос, когда его сосед поднялся со своего места, неуклюже протиснулся в проходе, уронил под переднее сиденье шляпу и наклонился, чтобы ее поднять.
  И все это — в самый захватывающий момент фильма “На волосок от смерти”, этого трагического, романтического и прекрасного фильма, собравшего всех звезд экрана, фильма, о котором мистер Ледбеттер мечтал всю неделю.
  В эту минуту златовласая героиня (в исполнении Катрин Ройал599 — по мнению мистера Ледбеттера, лучшей киноактрисы мира) негодующе воскликнула:
  “Никогда! Лучше я умру! Но я не умру! Помни эти слова: даже на волосок от смерти…”
  Мистер Ледбеттер в раздражении наклонялся то вправо, то влево. Что за люди! Почему нельзя подождать, пока картина кончится… Как можно уйти в такой душераздирающий момент?!
  Ну, теперь другое дело. Несносный сосед выбрался из ряда и вышел. Мистер Ледбеттер видел теперь весь экран, а на нем — Катрин Ройал, стоящую у окна в доме Ван Шрайнера в Нью-Йорке.
  А вот она садится в поезд — с ребенком на руках. Забавные поезда в Америке, совсем не то, что в Англии.
  Ага, вот и Стив в своей хижине, высоко в горах…
  Фильм шел своим чередом, приближаясь к сентиментальной и полной религиозного чувства развязке.
  Зажегся свет, и мистер Ледбеттер вздохнул с чувством удовлетворения.
  Щурясь от яркого света, он не торопясь встал.
  Он не любил быстро покидать кинозал. Ему требовалось немного времени, чтобы вернуться в прозаическую действительность, в повседневную жизнь.
  Он огляделся. Неудивительно, что сегодня мало народу. Все на скачках. Мистер Ледбеттер неодобрительно относился к скачкам, картам, курению и распитию алкогольных напитков. С тем большей охотой ходил он в кино.
  Зрители спешили к выходу. Мистер Ледбеттер тоже собирался выйти в боковой проход. В соседнем ряду, прямо перед ним, развалившись в кресле, спал человек. Мистера Ледбеттера возмутило, что кто-то мог заснуть во время столь патетической картины.
  Стоя перед спящим, вытянувшим ноги в проходе, какой-то раздраженный зритель повторял:
  — Позвольте же пройти, сэр!
  Мистер Ледбеттер оказался у выхода. Он обернулся.
  В зале царила суета. Билетер… кучка зрителей… Вероятно, тот человек вовсе не спал, а был мертвецки пьян…
  Поколебавшись, мистер Ледбеттер вышел и тем самым прозевал сенсацию, пожалуй, даже большую, чем сообщение о том, что Ветерок пришел первым, при ставках восемьдесят пять к одному.
  Билетер между тем говорил:
  — Вы, видимо, правы, сэр… Он болен… Как!.. В чем дело, сэр!
  Какой-то джентльмен, вскрикнув, поднял руку и теперь рассматривал алое пятно, расплывшееся у него на ладони.
  — Кровь!
  Билетер издал сдавленный возглас. Краем глаза он заметил желтую книгу, торчащую из-под сиденья.
  — Боже милостивый! — прошептал он. — Да это справочник “Эй-би-си”!
  Глава 25
  (Не от лица капитана Гастингса)
  Мистер Сист вышел из кинотеатра “Регаль” и залюбовался небом.
  Прекрасный вечер… Вечер на славу…
  Ему вспомнилась строчка из Браунинга600: “Бог в небесах и покой на земле”.
  Он всегда любил эту строчку.
  Увы, слишком часто он сознавал, что это не так…
  Улыбаясь, мистер Сист двинулся вдоль по улице и так дошел до “Черного Лебедя”, где он остановился.
  По лестнице он поднялся наверх, в свой номер — душную комнатку на третьем этаже, с видом на мощеный внутренний двор и гараж.
  Он вошел в комнату, и в тот же миг улыбка сползла с его лица. На рукаве, у самой манжеты, он увидел пятно. Он нерешительно дотронулся до пятна… влажное, алое… кровь…
  Он сунул руку в карман и извлек из него длинный нож с узким лезвием. На лезвии тоже засохла кровь. Мистер Сист сел и сидел не двигаясь.
  Изредка он оглядывал комнату, словно затравленное животное.
  Потом он облизнул сухие горячие губы…
  — Я не виноват, — сказал мистер Сист так, словно кому-то возражал, словно школьник, оправдывающийся перед учителем.
  Он снова облизнул губы…
  Снова нерешительно потрогал рукав.
  Взгляд его упал на рукомойник.
  Минуту спустя он уже наливал воду из старомодного кувшина в таз. Сняв пальто, он отстирал рукав и хорошенько его выжал…
  Теперь вода стала красной…
  В дверь постучали.
  Мистер Сист застыл на месте.
  Дверь отворилась. Вошла молодая толстушка с кувшином в руке.
  — Ой, извините, сэр. Ваша горячая вода, сэр.
  Он справился с собой и заговорил:
  — Спасибо… Я уже умылся холодной… Зачем он это сказал?
  Она сразу же посмотрела на таз.
  Словно в лихорадке, он произнес:
  — Я… я порезал палец.
  Наступило молчание, затянувшееся молчание. Потом женщина кивнула:
  — Да, сэр.
  Она вышла, закрыв за собой дверь. Мистер Сист словно окаменел.
  Вот и пришла беда…
  Он прислушался.
  Не слышно ли голосов… восклицаний… шагов на лестнице?
  Нет, он слышал только, как колотится его собственное сердце.
  Из окоченения он вдруг перешел в состояние активности.
  Он накинул пальто, подошел на цыпочках к двери и открыл ее. Никаких звуков, кроме привычного шума в баре. Мистер Сист прокрался вниз по лестнице.
  По-прежнему никого. Повезло. Спустившись, он остановился. Куда теперь?
  Он принял решение, быстро проскользнул по коридору и выскочил через заднюю дверь во двор. Двое шоферов возились у машин и обсуждали результаты скачек.
  Мистер Сист торопливо пересек двор и вышел на улицу.
  Первый поворот направо… потом налево… потом снова направо…
  Идти на станцию? Рискованно? Там толпы народу, дополнительные поезда… если ему повезет, все будет в порядке. Если только ему повезет…
  Глава 26
  (Не от лица капитана Гастингса)
  Инспектор Кроум внимал взволнованному повествованию мистера Ледбеттера:
  — Уверяю вас, инспектор, у меня сердце так и замирает, стоит об этом подумать. Он же сидел рядом со мной весь сеанс!
  Инспектор Кроум, совершенно безразличный к сердцебиению мистера Ледбеттера, сказал:
  — Давайте внесем ясность. Этот человек пошел к выходу, когда кончалась картина…
  — “На волосок от смерти” с Катрин Ройал, — автоматически пробормотал мистер Ледбеттер.
  — Он прошел мимо вас и в это время споткнулся…
  — Он притворился, что споткнулся. Теперь-то я понимаю. Потом он перегнулся через спинку кресла, чтобы поднять шляпу из-под сиденья передо мной. Тут-то он заколол беднягу.
  — Вы ничего не слышали? Никаких криков или стонов?
  Мистер Ледбеттер не слышал ничего, кроме хриплого, звучного голоса Катрин Ройал, однако его живое воображение подсказало ему, что он слышал стон.
  Инспектор Кроум принял стон к сведению и попросил свидетеля продолжать.
  — А потом он вышел…
  — Вы можете его описать?
  — Он был очень высокий. Не меньше шести футов. Великан.
  — Блондин или брюнет?
  — Я… э… я не уверен. По-моему, он был лысый. Зловещий субъект.
  — А он случайно не хромал? — спросил инспектор Кроум.
  — Да-да, вы вот спросили, и я вспомнил, что он, кажется, хромал. А еще он был очень смуглый. Наверное, наполовину индус.
  — Он сидел рядом с вами, когда свет еще не погасили?
  — Нет. Он пришел, когда картина уже началась. Инспектор Кроум кивнул, дал мистеру Ледбеттеру подписать протокол допроса и отпустил его.
  — Свидетель — хуже некуда, — печально констатировал он. — Подтвердит все, о чем ни спросишь. Совершенно очевидно, что он понятия не имеет, как выглядит убийца. Зовите сюда билетера.
  Билетер вошел, щеголяя военной выправкой, и стал по стойке “смирно”. Глазами он пожирал полковника Андерсона.
  — Ну, Джеймсон, расскажите-ка, что вы видели. Джеймсон отдал честь.
  — Есть, сэр. После сеанса, сэр, мне сказали, что зрителю дурно, сэр. Зритель сидел на двухшиллинговом месте и вроде как развалился на сиденье. Вокруг стояли другие джентльмены. Не понравился мне этот зритель, сэр. Один из джентльменов, стоявших рядом, коснулся рукой пальто того джентльмена, которому стало дурно, и обратил мое внимание на кровь, сэр. Стало ясно, что тот джентльмен мертв… что его зарезали, сэр. Мое внимание было обращено на справочник “Эй-би-си”. Справочник лежал под сиденьем, сэр. Как положено, я ничего трогать не стал и немедленно сообщил о происшедшем несчастье в полицию.
  — Хорошо, Джеймсон, вы поступили правильно.
  — Благодарю вас, сэр.
  — Вы не заметили мужчину, тоже сидевшего на двухшиллинговых местах, который ушел минут за пять до конца сеанса?
  — Таких было несколько, сэр.
  — Можете вы их описать?
  — К сожалению, нет, сэр. Из них я запомнил мистера Джоффри Парнелла. Другой был молодой человек, Сэм Бейкер. С девушкой. А больше я никого не приметил.
  — Жаль. Вы свободны, Джеймсон.
  — Есть, сэр.
  Билетер снова отдал честь и удалился.
  — Подробности медицинского осмотра у нас, — сказал полковник Андерсон. — Теперь можно пригласить того, кто обнаружил тело.
  Вошел констебль и отдал честь.
  — Пришел Эркюль Пуаро, сэр, и с ним еще один джентльмен.
  Инспектор Кроум нахмурился.
  — Ладно, — сказал он. — Пусть заходят, уж так и быть.
  Глава 27
  Донкастерское убийство
  Я вошел вслед за Пуаро и услышал последние слова инспектора Кроума.
  У инспектора, да и у главного констебля, был усталый, измученный вид.
  Полковник Андерсон кивнул нам.
  — Хорошо, что вы пришли, мосье Пуаро, — сказал он приветливо. Думаю, он понял, что мы расслышали замечание инспектора Кроума. — Мы снова завязли.
  — Новое убийство Эй-би-си?
  — Да. И на редкость дерзкое. Убийца наклонился над жертвой и заколол ее.
  — Заколол?
  — Ну да, как видите, он меняет почерк! То удар по голове, то удушение, а на этот раз сработано ножом. Изобретателен, ничего не скажешь. Вот медицинский отчет, если хотите — взгляните.
  Он подвинул бумаги в сторону Пуаро.
  — Справочник “Эй-би-си” лежал на полу, под ногами убитого, — добавил полковник.
  — Личность жертвы установлена? — спросил Пуаро.
  — Да. Тут Эй-би-си дал маху, хотя радости от этого никакой. Фамилия убитого — Иствуд, Джордж Иствуд. Профессия — парикмахер.
  — Любопытно, — заметил Пуаро.
  — Может, он решил пропустить букву? — предположил полковник.
  Мой друг с сомнением покачал головой.
  — Давайте-ка пригласим следующего свидетеля! — сказал Кроум. — Он торопится домой.
  — Да, да… продолжим.
  В комнату был приглашен немолодой джентльмен, как две капли воды похожий на лягушку-дворецкого из “Алисы в Стране Чудес”. Свидетель был крайне взволнован, а голос его срывался от возбуждения.
  — Я испытал сильнейшее потрясение, — проквакал он. — У меня нездоровое сердце, сэр, далеко не здоровое. Я едва не умер.
  — Назовите вашу фамилию, — сказал инспектор.
  — Даунс. Роджер Эммануэл Даунс.
  — Профессия?
  — Я служу учителем в Хайфилдской мужской школе.
  — Ну-с, мистер Даунс, расскажите нам своими словами, что же произошло.
  — Мой рассказ будет краток, джентльмены. После сеанса я встал с места. Слева от меня сиденье пустовало, а на следующем за ним сидел мужчина. Он, как мне показалось, спал. Поскольку он вытянул ноги в проходе и это мне мешало, я попросил его пропустить меня. Он не пошевелился, и я повторил мою просьбу несколько… э… несколько громче. Он по-прежнему не двигался. Тогда я потряс его за плечо, чтобы разбудить. Его тело осело в кресле, и я понял, что он либо серьезно болен, либо находится без сознания. Я громко произнес:
  “Этому джентльмену плохо. Позовите билетера”. Пришел билетер. Я отнял руку от плеча этого человека и увидел, что ладонь у меня в чем-то красном… Тут я понял, что он мертв. Как раз в этот момент билетер обнаружил справочник “Эй-би-си”… Да, джентльмены, для меня это было страшным ударом! Я чудом выжил! Долгие годы я страдаю слабостью сердечной мышцы…
  Полковник Андерсон бросил на мистера Даунса загадочный взгляд.
  — Считайте, что вам крупно повезло, мистер Даунс.
  — Я и сам так думаю, сэр! Сердце у меня даже не екнуло.
  — Вы не совсем меня поняли, мистер Даунс. Вы ведь сидели через одно место от убитого?
  — Собственно, сначала я сидел рядом с ним, а потом пересел, чтобы рядом со мной было свободное место.
  — Вы примерно того же роста и сложения, что и убитый, не так ли? И на шее у вас было шерстяное кашне, как и у него?
  — Но при чем тут?.. — недовольно перебил его мистер Даунс.
  — Я объясню вам, любезный, — сказал полковник Андерсон, — почему вам крупно повезло. По какой-то причине убийца, который шел за вами по пятам, ошибся. Он перепутал спины. Делайте что хотите, мистер Даунс, но зарезать-то он собирался вас!
  Может быть, сердце мистера Даунса и выдержало предыдущие испытания, но не это: он опустился на стул, охнул и побагровел.
  — Воды, — прохрипел он. — Воды… Ему дали стакан воды. Он выпил ее, и постепенно к нему вернулся обычный цвет лица.
  — Меня? — проговорил он. — Почему меня?
  — Похоже, что именно вас, — сказал Кроум. — Собственно, это единственное объяснение.
  — Вы хотите сказать, что… это чудовище… этот кровожадный маньяк следил за мной и только ждал подходящего случая?
  — Думаю, так оно и было.
  — Но, ради всего святого, почему меня? — вопросил выведенный из себя педагог.
  У инспектора Кроума чуть не слетел с языка ответ:
  “А почему бы и нет?” — но вместо этого он сказал:
  — Боюсь, от сумасшедшего не приходится ожидать разумных поступков.
  — О Боже мой! — прошептал, постепенно приходя в себя, мистер Даунс.
  Он встал. Казалось, он на несколько лет постарел от потрясения.
  — Если я вам больше не нужен, джентльмены, позвольте мне откланяться. Я… я неважно себя чувствую.
  — Конечно, мистер Даунс. Я попрошу констебля проводить вас и проследить, чтобы все было в порядке.
  — О, нет-нет, благодарю! В этом нет необходимости.
  — Это как сказать, — угрюмо пробурчал полковник Андерсон.
  Он вопросительно посмотрел на инспектора, но так, чтобы никто больше этого не заметил. Инспектор ответил ему столь же незаметным кивком.
  Мистер Даунс, покачиваясь, вышел.
  — Хорошо хоть, он не сообразил… — сказал полковник Андерсон. — Они ведь живут вдвоем с женой, да?
  — Да, сэр. Ваш инспектор Райе устроил все как надо. За их домом будут наблюдать.
  — Вы думаете, — спросил Пуаро, — что, когда Эй-би-си обнаружит свою ошибку, он сделает новую попытку?
  Андерсон кивнул.
  — Это не исключено, — сказал он. — Он очень методичен, этот Эй-би-си. И он огорчится, если что-то пойдет не по плану.
  — Были бы у нас приметы преступника! — раздраженно проворчал полковник. — Мы по-прежнему блуждаем в потемках.
  — Приметы будут, — заметил Пуаро.
  — Думаете, будут? Может быть, и так. Черт, да что они все, ослепли?
  — Имейте терпение, — ответил Пуаро.
  — Вы полны уверенности, мосье Пуаро. У вас есть основания для оптимизма?
  — Да, полковник Андерсон. До сих пор убийца не совершал ошибок. Значит, скоро совершит первую.
  — Ну, если у вас больше ничего нет в запасе… — фыркнул главный констебль, но его прервал полицейский.
  — Сэр, сюда пришел мистер Болл из “Черного Лебедя”, а с ним девушка. Он говорит, что имеет сообщить что-то полезное.
  — Зовите их сюда. Зовите. Полезное нам позарез нужно.
  Мистер Болл, хозяин “Черного Лебедя”, был дюжим медлительным тяжелодумом. От него крепко попахивало пивом. Его сопровождала молодая толстушка с круглыми глазами, явно находящаяся в состоянии крайнего волнения.
  — Извиняюсь, ежели потревожил и отнимаю время, — неторопливо прогудел мистер Болл. — Но вот Мэри, эта, значит, девица, говорит, у нее есть что вам порассказать.
  Мэри нерешительно хихикнула.
  — Ну-с, дитя мое, выкладывайте, — сказал Андерсон. — Как вас зовут?
  — Мэри, сэр. Мэри Страуд.
  — Ну же, Мэри, говорите как на духу. Круглоглазая Мэри воззрилась на своего хозяина.
  — Она у нас разносит горячую воду по номерам, — сказал мистер Болл, приходя ей на помощь. — Сейчас у нас с полдюжины постояльцев. Одни на скачки приехали, другие — по торговой части.
  — Да, так что же? — поторопил его Андерсон.
  — Давай-ка, девушка, — молвил мистер Болл, — сама рассказывай. Не робей.
  Мэри охнула, набрала воздуху и едва слышно начала свой рассказ:
  — Постучалась я, а мне никто не отвечает. Иначе я бы и заходить не стала, пока мне не ответят: войдите, мол. А он ничего не сказал, вот я и вошла, а он стоит — руки моет.
  Мэри вздохнула и замолчала.
  — Продолжайте, милая, — сказал Андерсон. Мэри покосилась на хозяина, тот, помедлив, подбодрил ее кивком, и она продолжала:
  — “Вот ваша горячая вода, сэр”, — говорю. И еще добавила: “Я постучалась”. Ну а он отвечает: “Я уже в холодной помылся”. Я тут и посмотрела на таз, а в нем, матушки мои, вода красная.
  — Красная? — заинтересовался Андерсон. В разговор вмешался Болл:
  — Мэри сказала, что он держал в руках пальто, и один рукав был мокрый-премокрый. Верно, Мэри?
  — Да, сэр, так и было, сэр. Девушка продолжала:
  — И лицо у него было странное такое, сэр, ужас какое странное. Мне аж не по себе стало.
  — Когда все это произошло? — тревожно спросил Андерсон.
  — Примерно так в четверть шестого.
  — Больше трех часов назад! — воскликнул Андерсон. — Где же вы раньше были?
  — Я об этом не сразу узнал, сэр, — ответил Болл. — Только когда пошли слухи о новом убийстве. Тут Мэри как закричит, что в тазике-то была кровь. “В каком, — спрашиваю, — тазике?” Тут она мне все и рассказала. Ну, не понравилось мне все это, и пошел я самолично наверх. А в комнате — никого. Я — туда, я — сюда, а один парень во дворе и говорит, что этот, значит, двором прошел, и по приметам выходит, что тот самый и есть. Я сказал хозяйке, что Мэри надо бы в полицию заявить. Мэри это не по вкусу пришлось, вот я с ней вместе и отправился.
  Инспектор Кроум положил перед собой чистый лист.
  — Опишите этого человека, — сказал он. — И как можно скорее. Нельзя терять ни минуты.
  — Росту он среднего, — произнесла Мэри. — А еще — сутулится. И очки носит.
  — Во что одет?
  — Костюм такой темный на нем, потертый и шляпа.
  К этому она почти ничего не смогла добавить.
  Инспектор Кроум не стал особенно настаивать. Вскоре заработали телефоны, хотя надежды у инспектора и главного констебля было немного.
  Как выяснил Кроум, у человека, пробравшегося через двор, не было ни чемодана, ни портфеля.
  — Это может помочь, — заметил он.
  Двоих полицейских отправили в “Черный Лебедь”.
  Их сопровождали мистер Болл, весь сияющий от гордости и сознания собственной значимости, и ударившаяся в слезы Мэри.
  Десятью минутами позже сержант вернулся.
  — Я принес регистрационную книгу, сэр, — сообщил он. — Вот его подпись.
  Мы склонились над книгой. Почерк оказался мелким, корявым и неразборчивым.
  — Э. Б. Силк… или Симп? — проговорил главный констебль.
  — Эй-би-си, — многозначительно произнес Кроум.
  — А как насчет чемоданов? — спросил Андерсон.
  — Мы нашли большой чемодан, сэр, наполненный картонными коробками.
  — Коробками? А что оказалось внутри?
  — Чулки, сэр. Шелковые чулки. Кроум повернулся к Пуаро.
  — Поздравляю, — сказал он. — Вы угадали.
  Глава 28
  (Не от лица капитана Гастингса)
  Инспектор Кроум сидел в своем кабинете в Скотленд-Ярде.
  На его столе зазвонил телефон. Инспектор снял трубку.
  — Говорит Джейкобс, сэр. Тут явился какой-то свидетель — вам бы, наверное, стоило его выслушать.
  Кроум вздохнул. В среднем по двадцать человек в день обращались к нему с “важными” показаниями, встречались и люди, искренне желавшие помочь и верившие, что их сообщения чего-то стоят. Обязанностью сержанта Джейкобса было выступать в качестве фильтра — отсеивать пустую породу, а остальных передавать начальству.
  — Хорошо, Джейкобс, — сказал Кроум. — Пошлите его ко мне.
  Спустя несколько минут в дверь инспектора постучали, и на пороге в сопровождении сержанта появился высокий симпатичный молодой человек.
  — Это мистер Том Хартиган, сэр, — сообщил сержант Джейкобс. — У него имеются показания, относящиеся к делу Эй-би-си.
  Инспектор с любезной улыбкой встал и пожал молодому человеку руку.
  — Доброе утро, мистер Хартиган. Прошу садиться. Вы курите? Вот сигареты.
  Том Хартиган неуверенно присел и не без ужаса посмотрел на инспектора, которого он мысленно причислил к “большим шишкам”. Вид инспектора слегка его разочаровал. Не полицейский, а самый заурядный человек!
  — Итак, — произнес Кроум, — у вас есть какие-то сведения, имеющие, по вашему мнению, касательство к нашему делу. Рассказывайте.
  Том взволнованно заговорил:
  — Конечно, все это, может, и пустяки. Мне просто пришло в голову… Но я, наверное, просто трачу ваше время зря.
  Инспектор незаметно вздохнул. Сколько времени он уже потратил, убеждая свидетелей, что они пришли к нему не зря!
  — Мы сами решим, зря вы пришли или нет. Начнем с фактов, мистер Хартиган.
  — Дело обстоит так, сэр. Есть у меня, знаете ли, девушка. Ее мамаша сдает комнаты. В районе Камден-Гаун. Вот уже больше года у нее на третьем этаже проживает человек по фамилии Сист.
  — Сист?
  — Да, сэр. Добродушный такой человечек средних лет… в последние годы, можно сказать, слегка опустившийся. Мухи не обидит, так я скажу. Мне бы и в голову не пришло, что с ним что-то неладно, если бы я не заметил кое-чего странного.
  Путаясь и повторяясь. Том описал свою встречу с мистером Систем в Юстоне и историю с уроненным билетом.
  — Ну вот, сэр, как на это ни посмотри, а дело странное. Лили — это моя девушка, сэр, — твердит, что он собирался в Челтнем, и ее мамаша то же самое говорит: мол, ясно помнит, как утром, перед его уходом, они с ним об этом разговаривали. Тогда я, конечно, на это не стал обращать внимания. Лили, моя девушка, еще сказала: я, мол, надеюсь, что мистер Сист не встретится с этим Эй-би-си в Донкастере, — а потом добавила, что это, мол, удивительное совпадение: Сист ведь ездил в Сирстон, когда там произошло предыдущее убийство. Я в шутку и спрашиваю: а в Бексхилл он не ездил, когда там девушку убили? А она отвечает: не знаю, куда он ездил, но ездил — куда-то на побережье. Это она запомнила. Тут я ей говорю: а вдруг он и есть Эй-би-си? А она отвечает: мистер Сист, он и мухи не обидит. На этом тогда разговор и кончился. Мы и думать об этом забыли. То есть думать-то я думал, сэр, но особенно не задумывался. И показалось мне, что этот самый Сист, может, человечек и мирный, но малость чокнутый.
  Том набрал воздуху и продолжал. Теперь инспектор Кроум слушал его с большим вниманием.
  — А потом случилось убийство в Донкастере, сэр, и во всех газетах напечатали, что разыскивается Э. Б. Синт или Сирт, и сообщались его приметы — очень даже подходящие. В первый же свободный вечер забежал я к Лили и спросил, какие у мистера Систа инициалы. Она не могла вспомнить, а вот мамаша ее вспомнила. И оказалось, что инициалы у него — Э. Б. Стали мы думать да прикидывать, уезжал ли Сист во время первого убийства в Эндовер. Ну, сэр, вы сами понимаете, такие вещи через три месяца вспомнить нелегко. Но мы потрудились на славу и все выяснили до конца, потому что у миссис Марбери есть брат, Берт Смит, и он к ней в гости из Канады приехал двадцать первого июня. Приехал он неожиданно, надо было его на ночлег устроить, и Лили предложила Берта пока поместить в комнату мистера Систа — тот все равно в отъезде. Но миссис Марбери была против, потому что так с жильцами поступать нечестно, а она женщина порядочная. Но мы дату все равно установили, потому что в тот день пароход, на котором Берт Смит ехал, приплыл в Саутгемптон.
  Инспектор Кроум слушал очень внимательно, время от времени делая пометки.
  — Это все? — спросил он.
  — Все, сэр. И надеюсь, вы не подумали, что я делаю из мухи слона, — сказал Том и слегка покраснел.
  — Нет, так я не подумал. Вы правильно сделали, что пришли. Конечно, это лишь намек на улики — даты могли просто совпасть, как и фамилии. Но это достаточное основание, чтобы побеседовать с вашим мистером Систем. Он сейчас дома?
  — Да, сэр.
  — Когда он вернулся?
  — Вечером того дня, когда случилось донкастерское убийство, сэр.
  — Чем он с тех пор занимается?
  — Большей частью сидит дома, сэр. И миссис Марбери говорит, что вид у него какой-то чудной. Рано утром выйдет, накупит уйму газет, а как стемнеет — снова выходит, за вечерними газетами. Еще миссис Марбери говорит, что он сам с собой разговаривает. Ведет себя очень чудно, так она считает.
  — Где живет эта миссис Марбери?
  Том дал инспектору адрес.
  — Благодарю вас. Я, вероятно, заеду туда в течение дня. Вы и сами понимаете, что при встречах с Систем должны вести себя осторожно.
  Инспектор встал и пожал Тому руку.
  — Вы поступили правильно, что пришли к нам, мистер Хартиган. Всего доброго.
  — Ну как, сэр? — спросил Джейкобс, возвращаясь в кабинет через несколько минут. — Что-то важное?
  — Начало многообещающее, — ответил инспектор Кроум. — Если, конечно, показания молодого человека соответствуют действительности. Пока с чулочными фирмами нам не везло. Авось здесь повезет. Кстати, дайте-ка мне документы по сирстонскому делу.
  Несколько минут он искал нужную бумагу.
  — Ага, вот она. Показания, полученные полицией в Торки. Свидетель Хилл. Сообщает, что выходил из кинотеатра “Палладиум” после фильма “На волосок от смерти” и заметил мужчину, который странно себя вел. Разговаривал сам с собой. По словам Хилла, этот мужчина пробормотал: “Это идея!” Это ведь тот самый фильм, который показывали в “Регале” в Донкастере?
  — Да, сэр.
  — Это небезынтересно. Пока это не с чем связать, но, возможно, идея следующего преступления возникла у нашего убийцы именно тогда. Так, адрес Хилла у нас есть. Описал он этого человека довольно неопределенно, но приметы не противоречат описаниям Мэри Страуд и Тома Хартигана…
  Кроум задумчиво кивнул.
  — Горячо… горячо… — сказал он, и прилгнул, поскольку самого его слегка познабливало.
  — Какие будут распоряжения, сэр?
  — Пошлите пару человек по этому адресу в Камден-Таун. Пусть только не спугнут нашу птичку. Мне нужно переговорить с заместителем комиссара. А потом, думаю, можно доставить этого Систа сюда и предложить ему дать показания. Похоже, он сразу заговорит.
  На улице Том Хартиган беседовал с Лили Марбери, которая поджидала его на набережной Темзы.
  — Все нормально, Том?
  Том кивнул.
  — Я говорил с самим инспектором Кроумом. Он ведет это дело.
  — Какой он?
  — Малость задается и слова лишнего не скажет — не таким я себе сыщика представлял.
  — Он из новой команды лорда Тренчарда, — с почтением произнесла Лили. — Все они нос задирают. А что он сказал?
  Том коротко изложил ей содержание разговора.
  — Значит, они считают, что это он и есть?
  — Они говорят, что, может быть, это и он. В общем, он или не он, а побеседовать с полицией Систу придется.
  — Бедняжка.
  — Какой же он бедняжка! Если он вправду Эй-би-си, то он, значит, совершил четыре зверских убийства.
  Лили вздохнула и покачала головой.
  — Ужасно, — сказала она.
  — Давай-ка зайдем куда-нибудь перекусим, малышка. Ты только подумай: если я прав, про меня в газетах напечатают!
  — Ой, Том, правда?
  — Еще бы. И про тебя. И про мамашу твою. Может, даже с фотографиями.
  — Ой, Том! — Лили в восторге сжала его руку.
  — Ну а пока давай-ка пообедаем в “Корнер-хаусе”!
  Лили сжала ему руки еще сильнее.
  — Идем?
  — Конечно, Том, подожди только минутку. Я должна позвонить.
  — Кому?
  — Подружке. Я с ней договорилась встретиться. Она перебежала через дорогу и через три минуты вернулась, сильно раскрасневшаяся.
  — Пошли, Том.
  Она взяла его под руку.
  — Расскажи мне еще про Скотленд-Ярд. Ты там того, другого сыщика не видел?
  — Это какого же?
  — Ну, бельгийца. Которому Эй-би-си посылает письма.
  — Нет, его там не было.
  — Хорошо. Давай рассказывай. Вот ты вошел в Скотленд-Ярд. К кому ты там обратился? И что сказал?
  
  
  Мистер Сист аккуратно повесил трубку. Он повернулся и увидел у двери в коридоре миссис Марбери, которая явно изнемогала от любопытства. — Нечасто вам звонят, мистер Сист!
  — Да… э… нечасто, миссис Марбери.
  — Надеюсь, ничего неприятного?
  — Нет-нет.
  До чего же назойлива эта женщина! Взгляд мистера Систа упал на заголовки в газете, которую он держал в руках.
  Некрологи… свадьбы… поздравления молодым матерям…
  — У моей сестры родился сынишка, — не задумываясь, выпалил мистер Сист, у которого сроду не было сестер.
  — Ах, Боже мой! Какая радость! — воскликнула миссис Марбери.
  “А ведь ни разу за все эти годы даже не вспомнил, что у него есть сестра, — подумала она. — Вот они, мужчины, какие!”
  — По правде сказать, я так удивилась, когда эта женщина попросила к телефону мистера Систа. Мне сперва показалось, что я узнала голос моей Лили — очень похожие голоса, только у вашей сестрицы голос будет посолиднее и вроде как потоньше. Ну, мистер Сист, поздравляю, поздравляю! Это у вас первый племянник или есть и другие?
  — Первый, — сказал мистер Сист. — Первый и, полагаю, последний, а теперь… а теперь я, пожалуй, поеду. Она… она пригласила меня в гости. Я… я, наверное, еще успею на поезд, если потороплюсь.
  — Когда вас ждать, мистер Сист? — крикнула ему вдогонку миссис Марбери.
  — Дня через два, — ответил он, взбегая по лестнице, Мистер Сист закрылся в свой комнате. Миссис Марбери удалилась на кухню, растроганно размышляя о “прелестном малютке”.
  Внезапно мысли ее потекли в ином направлении.
  Вчера целый вечер Том и Лили перебирали и сравнивали даты! Все пытались доказать, что мистер Сист и есть это жуткое чудовище Эй-би-си. И все только из-за каких-то совпадений и инициалов!
  “Вряд ли они это всерьез, — удовлетворенно вздохнула миссис Марбери. — Небось теперь самим стыдно”.
  По какой-то неясной причине — этого бы она и сама не смогла объяснить, — но сообщение мистера Систа о том, что его сестра разрешилась от бремени младенцем, полностью развеяло сомнения миссис Марбери в благонадежности ее жильца.
  “Надеюсь, роды были легкие”, — размышляла миссис Марбери, пробуя кончиками пальцев утюг и собираясь гладить шелковую комбинацию Лили.
  И она полностью погрузилась в приятные размышления на акушерские темы.
  Мистер Сист тихонько спустился по лестнице с чемоданчиком в руке. На мгновение его взгляд задержался на телефонном аппарате.
  В памяти всплыл короткий разговор.
  “Это вы, мистер Сист? Я решила сообщить вам, что вас, возможно, посетит инспектор из Скотленд-Ярда…”
  Что он сказал в ответ? Теперь уже не вспомнить.
  “Спасибо… спасибо, милочка… благодарю…”
  Что-то в этом роде.
  Зачем она звонила? Может быть, догадалась? Или хотела, чтобы он дождался прихода инспектора?
  Но откуда она узнала, что инспектор собирается к нему прийти?
  И потом ее голос… она изменила голос, чтобы ее не узнала мать…
  Похоже… похоже, что она знает…
  Но если бы она знала, она бы не…
  А почему бы и нет? Женщины — странные существа. Порой жестокие, а порой добросердечные. Помнится, Лили когда-то при нем выпустила мышку из мышеловки…
  Добрая девушка…
  Добрая, миловидная девушка…
  Мистер Сист задержался у массивной вешалки в прихожей. На ней во множестве висели пальто. Внизу торчали зонты.
  Может быть, стоит…
  Но тут на кухне раздался шум.
  Нет, он не успеет…
  В коридор может выглянуть миссис Марбери…
  Он открыл дверь, вышел на крыльцо и затворил дверь за собой…
  Куда теперь?
  Глава 29
  В Скотленд-Ярде
  И снова совещание. Заместитель комиссара, инспектор Кроум, Пуаро и я.
  Заместитель комиссара произнес:
  — Отличная идея пришла вам в голову, мосье Пуаро, насчет проверки чулочных фирм. Пуаро развел руками:
  — Это было очевидно. Этот человек не мог быть постоянным агентом. Он продавал чулки, а не принимал заказы.
  — Вы все выяснили, инспектор?
  — Думаю, что да, сэр, — ответил Кроум и открыл папку. — Я могу дать обзор ситуации на сегодня?
  — Да, пожалуйста.
  — Я проверил Сирстон, Пейнтон и Торки. У меня есть список людей, которым преступник предлагал чулки. Должен заметить, что он все делал весьма обстоятельно. Остановился у “Питта”, в маленькой гостинице возле вокзала в Торре. В ночь убийства вернулся в гостиницу в двадцать два тридцать. Вероятно, выехал из Сирстона поездом двадцать один пятьдесят семь. В Торр прибыл двадцать два двадцать. Ни в поезде, ни на станциях никто, совпадающий с ним по приметам, замечен не был, но в пятницу была дармутская регата, и в поездах, шедших из Кингсквера, было людно. В Бексхилле примерно то же самое. Остановился в “Глобусе”, под своим именем. Предлагал чулки на продажу в разных местах, в том числе у миссис Барнард и в “Рыжем коте”. Вернулся в Лондон на следующий день около половины двенадцатого. То же самое в Эндовере. Остановился в гостинице “Пух и перья”. Предлагал чулки миссис Фаулер, соседке миссис Эшер, и еще пяти-шести хозяйкам на той же улице. Ту пару чулок, которую купила миссис Эшер, я получил от ее племянницы миссис Дроуер — чулки того же фасона, что и в запасах Систа.
  — Ну что же, неплохо, — заметил заместитель комиссара.
  — Опираясь на полученную информацию, — продолжал инспектор, — я направился по адресу, сообщенному Хартиганом, но выяснилось, что Сист ушел за полчаса до моего прихода. Перед этим ему звонили по телефону. Как сказала мне хозяйка, прежде ему никто никогда не звонил.
  — Сообщники? — спросил заместитель комиссара.
  — Едва ли, — проговорил Пуаро. — Странно, что… Он замолчал, и все мы посмотрели на него, ожидая продолжения.
  Однако Пуаро только покачал головой, и инспектор продолжал:
  — Я тщательно осмотрел занимаемую им комнату. Обыск не оставляет места для сомнений. Я обнаружил пачку бумаги, идентичной той, на которой были написаны письма, большое количество чулок и — в глубине шкафа, где хранились чулки, — коробку того же формата, в которой, однако, были вовсе не чулки, а восемь новеньких справочников “Эй-би-си”.
  — Неопровержимая улика, — сказал заместитель комиссара.
  — Но это еще не все, — заметил инспектор с торжеством, от которого в голосе его зазвучали человечные нотки. — Мы кое-что нашли сегодня утром, сэр. У меня не было времени, чтобы доложить. Ножа в комнате не оказалось.
  — Со стороны Систа было бы идиотизмом держать его у себя, — заметил Пуаро.
  — Ну, он же ненормальный, — возразил инспектор. — Короче, я подумал, что он вполне мог принести нож домой, а потом, сообразив, как верно указал мосье Пуаро, что держать его в комнате опасно, он его перепрятал. Какой бы тайник он выбрал? Это я сразу сообразил. Вешалка в прихожей — никто ее не станет сдвигать с места. С большим трудом я отодвинул вешалку от стены и — нашел!
  — Нож?
  — Да, нож. Бесспорно, тот самый. На нем оказалась засохшая кровь.
  — Отлично поработали, Кроум, — одобрительно кивнул заместитель комиссара. — Только одного нам недостает.
  — Чего?
  — Самого преступника.
  — Мы возьмем его, сэр. Будьте спокойны.
  В тоне инспектора звучала уверенность.
  — А что вы скажете, мосье Пуаро?
  Пуаро словно очнулся:
  — Виноват?
  — Речь о том, что арест убийцы — теперь дело времени. Вы согласны?
  — А, да-да… Согласен. Разумеется.
  В ответе Пуаро звучало такое безразличие, что все мы удивленно воззрились на него.
  — Вас что-то смущает, мосье Пуаро?
  — Кое-что меня тревожит. Ответ на вопрос — “почему”. Мотив преступления.
  — Но, милейший, убийца ведь сумасшедший, — нетерпеливо произнес заместитель комиссара.
  — Я понимаю, что имеет в виду мосье Пуаро, — любезно пришел на помощь Кроум. — И я с ним согласен. У преступника должна быть какая-то определенная мания. Лично я думаю, что в основе всего лежит патологический комплекс неполноценности. Не исключена и мания преследования. Если так, для убийцы она связана с мосье Пуаро. Возможно, преступник верит, что мосье Пуаро наняли, чтобы преследовать его по пятам.
  — Хм, — покачал головой заместитель комиссара. — Уж этот ваш новомодный жаргон. В мои времена было иначе: если уж человек псих, то он псих. Мы не подыскивали научных терминов, чтобы выразиться поделикатнее… Небось современный психиатр поместил бы субъекта вроде Эй-би-си в клинику, там бы ему месяц-другой объясняли, какой он славный парень, а потом выписали бы как полноценного члена общества.
  Пуаро улыбнулся, но промолчал.
  Совещание закончилось.
  — Ну-с, — сказал заместитель комиссара, — теперь, Кроум, как вы сказали, поймать его — только вопрос времени.
  — Мы бы его давно взяли, — кивнул инспектор, — если бы не его заурядный вид. И без того мы уже столько народу потревожили.
  — Интересно, где он сейчас, — промолвил заместитель комиссара.
  Глава 30
  (Не от лица капитана Гастингса)
  Мистер Сист остановился перед зеленной лавкой.
  Он посмотрел через Дорогу.
  Да, то самое место.
  “Миссис Эшер. Газеты и табачные изделия”…
  В пустом окне висело объявление.
  “Сдается”.
  Никого…
  Никаких признаков жизни…
  — Извините, сэр.
  Это жена зеленщика пытается снять с витрины лимоны.
  Мистер Сист извинился, отошел в сторону.
  Медленно двинулся он в обратный путь — к главной улице городка.
  Тяжело… очень тяжело… он остался без гроша в кармане…
  Когда не ешь целый день, в голове делается легко и пусто…
  Он глянул на газетные заголовки в витрине киоска.
  “Дело Эй-би-си. Убийца до сих пор на свободе. Интервью с мосье Эркюлем Пуаро”.
  “Эркюль Пуаро. Знает ли он?..” — подумал мистер Сист.
  Он двинулся дальше.
  Не годится надолго задерживаться у газетного киоска…
  Он подумал: “Надолго меня не хватит…”
  Шаг… еще шаг… что за странное занятие — ходьба…
  Шаг… еще шаг… какая нелепость…
  Абсурд.
  Но человек вообще нелепое существо.
  А он, Элекзандер Бонапарт Сист, нелепее прочих.
  И всегда он был таким.
  Люди всегда над ним потешались…
  Их можно понять…
  Куда он идет? Неизвестно. Он в тупике. Не поднимая глаз, он брел вперед.
  Шаг за шагом.
  Он поднял глаза. Освещенные окна. И надпись… Полицейский участок.
  “Забавно”, — подумал мистер Сист и усмехнулся. Он переступил порог. И внезапно, качнувшись, упал.
  Глава 31
  Эркюль Пуаро задает вопросы
  Стоял ясный ноябрьский день. Доктор Томпсон и старший инспектор Джепп заглянули к Пуаро, чтобы ознакомить его с результатами полицейского расследования по делу “Король против Элекзандера Бонапарта Систа”.
  У Пуаро была простуда, и сам он не присутствовал на заседании. К счастью, он не стал меня удерживать около себя.
  — Дело передано в суд, — сказал Джепп. — Все в порядке.
  — Разве не странно, — спросил я, — что уже на этом этапе вступила в дело защита? Мне казалось, что арестованные всегда придерживают защиту до суда.
  — Нет, такое тоже бывает, — ответил Джепп. — Думаю, что Лукас, а адвокат он молодой, решил, что попытка не пытка. Думал, что прорвется. Ведь единственное, на что может опираться защита в этом деле, — психическая ненормальность обвиняемого.
  Пуаро пожал плечами:
  — Психическая ненормальность не может дать оправдательного приговора. Вряд ли бессрочное заключение лучше смертной казни.
  — Думаю, Лукас на что-то надеялся, — сказал Джепп. — При первоклассном алиби в Бексхилле все дело оказывается под вопросом. Видимо, адвокат не сознавал, как сильно обвинение. Так или иначе, а Лукас любит оригинальничать. Молод, вот и хочет понравиться публике.
  Пуаро повернулся к Томпсону:
  — А вы какого мнения, доктор?
  — О ком? О Систе? Право, не знаю, что сказать. Он удивительно ловко строит из себя здорового человека. И это при том, что у него эпилепсия.
  — Одна его явка с повинной чего стоит! — заметил я.
  — А то, как он свалился в припадке, явившись в полицию? Да… подобающий финал для такой драмы. Эй-би-си умеет выбрать подходящий момент.
  — Можно ли совершить преступление и не знать об этом? — спросил я. — То, как Сист отрицает свою вину, звучит правдиво.
  — Не верьте всем этим театральным клятвам и заклинаниям. По-моему, Сист прекрасно знает, что совершил убийства.
  — Преступники сплошь и рядом настаивают на своей невиновности, — сказал Джепп.
  — Что до вашего вопроса, — продолжал Томпсон, — то вполне возможно, что эпилептик в состоянии сомнамбулизма совершит какой-то поступок, ни на минуту об этом не подозревая. Но, согласно общему мнению, такое действие “не вступает в противоречие с намерениями больного, когда он находится в бодрствующем состоянии”.
  Доктор пустился в рассуждения об эпилепсии, а я, признаться, окончательно запутался, что нередко случается, если ведешь беседу со знатоком своего дела.
  — Однако я не согласен с тем, что Сист совершал свои преступления, не зная об этом. Эта теория была бы приемлемой, если бы не письма. Его письма полностью опровергают эту идею. Они указывают на преступный умысел и тщательную подготовку.
  — А письма пока так и остались без объяснения, — промолвил Пуаро.
  — Они вас интересуют?
  — Естественно — ведь получал их я. Но по поводу писем Сист упорно молчит. Пока я не пойму, почему он писал эти письма, я буду считать дело незаконченным.
  — Да, это понятно, если встать на вашу точку зрения. Нет никаких оснований думать, что этот человек когда-нибудь с вами сталкивался?
  — Решительно никаких.
  — У меня есть гипотеза. Дело в вашем имени!
  — В моем имени?
  — Да. Сист — очевидно, по прихоти своей матери, и тут я вижу истоки эдипова комплекса, — так вот, Сист носит в высшей степени пышные имена: Элекзандер и Бонапарт. Вы понимаете, о чем это говорит? Элекзандер, то есть Александр, — величайший полководец. Бонапарт — великий император французов, мечтавший завоевать весь мир. Систу нужен противник — противник, можно сказать, его весовой категории. И вот он, пожалуйста — Эркюль, то есть силач Геркулес.
  — В ваших словах что-то есть, доктор. Они будят мысль…
  — Ну, это всего лишь гипотеза. Ладно, мне пора.
  Доктор Томпсон ушел. Джепп остался.
  — Вас смущает его алиби? — спросил Пуаро.
  — В общем, да, — признался инспектор. — Не подумайте, что я в него верю — я-то знаю, что алиби ложное. Но доказать это чертовски трудно. Этот свидетель, Стрейндж, — крепкий орешек.
  — Расскажите мне о нем.
  — Ему лет сорок. Горный инженер, человек твердый, убежденный в своей правоте. Кажется, он сам настоял, чтобы его допросили. Он собирается уехать в Чили и хотел бы до отъезда уладить это дело.
  — Редко случается видеть людей, которые бы так четко давали показания, — вставил я.
  — Люди этого типа не любят признавать свои ошибки, — задумчиво проговорил Пуаро.
  — Он держится за свою версию, и с места его не сдвинешь. Клянется, что познакомился с Систем в гостинице “Уайткросс” в Истборне вечером двадцать четвертого июля. Стрейнджу было скучно, и он хотел с кем-нибудь поболтать. Насколько я понимаю, Сист — идеальный слушатель. Слушал Стрейнджа не перебивая! После ужина они сели играть в домино. Похоже, Стрейндж — мастер этого дела. Но, к его удивлению, выяснилось, что и у Систа голова варит. Странная игра это домино. Люди из-за него чуть с ума не сходят. Могут играть часами. Вот и Стрейнджа с Систем было не оторвать от стола. Сист уже собрался спать, но Стрейндж и слышать об этом не желал. Сказал, что не отпустит его до полуночи. Так оно и вышло. Они разошлись в десять минут первого. Но если в десять минут первого двадцать пятого июля Сист находился в гостинице в Истборне, то он никак не мог задушить Бетти Барнард на пляже в Бексхилле между полуночью и часом ночи.
  — Действительно, возникают непреодолимые трудности, — задумчиво произнес Пуаро. — Это следует хорошенько обдумать.
  — Вот Кроум и обдумывает, — сказал Джепп.
  — Этот Стрейндж настаивает на своем?
  — Да, он чертовски упрям. А где тут ошибка — никак не ухватишь. Если Стрейндж ошибается и это был не Сист, то чего же ради его партнер по домино назвался Систем? А запись в гостиничной книге в полном ажуре. Сообщником Стрейндж тоже быть не может — у маньяков сообщников не бывает! Может быть, девушку убили позже? Но врач высказался очень определенно, да и Систу потребовалось бы некоторое время, чтобы добраться от гостиницы в Истборне, да еще незамеченным, в Бексхилл — там ведь миль четырнадцать…
  — Да, трудная задача, — сказал Пуаро.
  — Конечно, строго говоря, это роли не играет. На донкастерском убийстве Сист попался: кровавые пятна на пальто, нож — тут все сходится. Никаких присяжных не уговоришь его оправдать. Но история с Бексхиллом все портит. Убийство в Донкастере — его рук дело. Убийство в Сирстоне — тоже. Убийство в Эндовере — опять он. Так, черт возьми, значит, и Бексхилл — его работа. Но здесь ничего не выходит!
  Джепп покачал головой и встал.
  — Теперь дело за вами, мосье Пуаро, — сказал он. — Кроум сбился с пути. Заставьте-ка свои серые клеточки, о которых я столько слышал, поработать как следует. Объясните нам, как Сист все это проделал.
  С этими словами Джепп удалился.
  — Так как же, Пуаро? — спросил я, — Справятся ваши серые клеточки с этой задачкой?
  Пуаро ответил мне вопросом на вопрос:
  — Скажите, Гастингс, дело, по-вашему, закончено?
  — Ну, практически, конечно, да. Преступник схвачен. Улики в основном налицо. Не хватает только гарнира.
  Пуаро покачал головой:
  — Дело закончено? Дело? Но дело — это человек, Гастингс. И пока мы не узнали о человеке всего, тайна остается тайной. Посадить его за решетку — это еще не победа.
  — Мы знаем о нем очень много.
  — Да мы ничего о нем не знаем! Мы знаем, где он родился. Знаем, что он был на войне, был ранен в голову и уволен из армии в связи с эпилепсией. Знаем, что почти два года он жил у миссис Марбери. Знаем, что жил он спокойно, не привлекая к себе внимания, — таких людей никто не замечает. Знаем, что он придумал и осуществил необыкновенно изобретательный план систематических убийств. Знаем, что он совершил несколько невероятно глупых ошибок. Знаем, что убивал он без жалости и сострадания. Знаем еще, что он позаботился, чтобы в его преступлениях не обвинили никого другого. Если бы он хотел продолжать безнаказанно убивать, ему ничего бы не стоило отправить за решетку кого-то другого. Неужели вы не знаете, Гастингс, что этот человек — клубок противоречий? Тупой и хитрый, безжалостный и великодушный. Должна существовать какая-то причина, примиряющая эти противоречия.
  — Конечно, должна, если вы подходите к делу как к психологическому этюду, — начал я.
  — А чем иным было это дело с самого начала? Я делал шаг за шагом, стремясь понять убийцу. И должен признать, Гастингс, что я так его и не понял! Я в тупике.
  — Но жажда власти… — начал я.
  — Да, это могло бы служить объяснением… Но мне этого недостаточно. Я хочу кое-что понять. Почему он совершил эти убийства? Почему он избрал жертвами именно этих людей?
  — По алфавиту… — начал я.
  — Да разве Бетти Барнард — единственный человек в Бексхилле на эту букву? Бетти Барнард… Была у меня одна идея… Может быть, я и прав. Наверное, прав. Но если так…
  Пуаро замолчал, а мне не хотелось перебивать его.
  — Честно говоря, я задремал.
  Проснулся я от того, что Пуаро потряс меня за плечо.
  — Mon cher601 Гастингс! — ласково сказал он. — Вы мой добрый гений.
  Эта неожиданная сердечность повергла меня в смущение.
  — Но это действительно так! — продолжал настаивать Пуаро. — Вы всегда, всегда помогаете мне, вы приносите мне счастье. Вы вдохновляете меня.
  — Как же я вдохновил вас на этот раз? — спросил я.
  — Обдумывая некоторые проблемы, я припомнил одно ваше замечание — замечание, потрясшее меня проницательностью. Разве не говорил я вам, что у вас дар высказывать самоочевидные истины? Очевидностью-то я и пренебрегал.
  — Что же это за мудрое замечание? — осведомился я.
  — Благодаря ему все приобретает хрустальную прозрачность. Я нашел ответ на все мои вопросы. Я понял, почему была избрана миссис Эшер (об этом, впрочем, я уже давно догадывался), почему — сэр Сирил Сислей, почему произошло убийство в Донкастере и, что важнее всего, почему писались письма Эркюлю Пуаро.
  — Может быть, вы объясните почему? — спросил я.
  — Не сейчас. Сперва мне нужно собрать кое-какие сведения. Их я получу у наших добровольцев. А потом, потом, когда я узнаю ответ на один вопрос, я найду Эй-би-си. Мы, противники, Эй-би-си и Эркюль Пуаро, наконец-то посмотрим друг другу в глаза.
  — А потом? — спросил я.
  — А потом, — сказал Пуаро, — потом мы поговорим! Гастингс, для того, кому есть, что скрывать, нет ничего опаснее, чем заговорить! Речь, как сказал мне когда-то один мудрый старый француз, изобретена человеком, чтобы не думать. Она, кроме того, отличное средство установить, что человек скрывает. Человеческое существо, Гастингс, не может устоять перед возможностью раскрыться и выразить себя — а именно эту возможность предоставляет ему речь. И так человек выдает себя.
  — Что же вы собираетесь услышать от Систа?
  Эркюль Пуаро улыбнулся.
  — Я жду лжи, — ответил он. — И по ней я узнаю правду!
  Глава 32
  Поймаем лисицу!
  Несколько дней подряд Пуаро был очень занят. Он то и дело исчезал в неизвестном направлении, мало говорил, часто хмурился и наотрез отказывался удовлетворить мое естественное любопытство насчет того, как же я, по его собственным словам, умудрился блеснуть.
  Мне было особенно неприятно, что, пропадая неизвестно куда, он не брал меня с собой.
  К концу недели, однако, он объявил, что намерен посетить Бексхилл и его окрестности и пригласил меня сопровождать его. Надо ли говорить, что я поспешно согласился!
  Как выяснилось, приглашение распространялось не только на меня. Были приглашены и члены нашей бригады.
  Пуаро заинтриговал их не меньше, чем меня. Тем не менее под вечер мне, по крайней мере, стало ясно, в каком направлении развивается мысль Пуаро.
  Сперва он посетил Барнардов и выяснил у миссис Барнард, когда именно заходил к ней мистер Сист и что он ей говорил. Затем Пуаро отправился в гостиницу, где останавливался Сист, и в подробностях разузнал, как и когда оттуда выехал обвиняемый. Насколько я могу судить, никаких новых фактов Пуаро не обнаружил, однако он был вполне удовлетворен.
  Затем мой друг направился на побережье — туда, где было найдено тело Бетти Барнард. Здесь он некоторое время петлял, внимательно изучая гальку. Мне это петляние показалось напрасным, поскольку место преступления дважды в сутки заливает приливной волной.
  Тем не менее к этому времени я уже убедился, что поступки Пуаро, какими бы бессмысленными они ни казались, обычно основываются на какой-то идее.
  От пляжа Пуаро дошел до ближайшей точки, где можно было припарковать машину. Оттуда он отправился на стоянку автобусов, едущих из Бексхилла в Истборн.
  Наконец он повел нас всех в “Рыжего кота”, где мы выпили безвкусного чая, поданного нам пухленькой официанткой Милли Хигли.
  Официантке Пуаро отпустил комплимент относительно формы ее лодыжек в красноречивом галльском стиле.
  — Ножки у англичанок всегда тонковаты! Но ваши ноги, мадемуазель, — само совершенство! Какая форма! Какие лодыжки!
  Милая Хигли прыснула и попросила Пуаро остановиться. Ей-то известно, что за ухажеры французские джентльмены.
  Пуаро не потрудился исправить ее ошибку насчет его национальности. Вместо этого он состроил ей глазки, да так, что я смутился и даже испугался.
  — Voila!602 — сказал Пуаро. — С Бексхиллом я разобрался. Теперь я еду в Истборн. Маленькое дельце там — и все. Вам всем нет нужды меня сопровождать. А пока давайте вернемся в гостиницу и выпьем по коктейлю. Здешний чай просто ужасен!
  Когда мы принялись за коктейли, Франклин Сислей с любопытством произнес:
  — Думаю, мы верно угадали, чем вы заняты. Вы хотите опровергнуть алиби. Не пойму только, чем вы так довольны. Ведь вы не обнаружили никаких новых фактов.
  — Да, вы правы.
  — В чем же причина?
  — Терпение! Со временем все устроится само собой.
  — Однако вы как будто бы довольны…
  — Все дело в том, что пока ничто не противоречит моей идее.
  Пуаро посерьезнел.
  — Однажды мой друг Гастингс рассказал мне, что в молодости играл в игру под названием “Только правду”. В этой игре каждому по очереди задают три вопроса: на два из них человек обязан ответить правду. На третий вопрос можно не отвечать. Естественно, вопросы были самого нескромного свойства. Но в начале игры все должны были дать клятву, что будут говорить правду, только правду и ничего, кроме правды.
  Пуаро помолчал.
  — И что же? — спросила Меган.
  — Eh bien, я хочу сыграть в эту игру. Но в трех вопросах нет необходимости. Одного будет достаточно. По одному вопросу каждому из вас.
  — Прекрасно, — нетерпеливо заговорил Сислей. — Мы ответим на любые вопросы.
  — Да, но я хочу, чтобы игра была серьезной. Вы все клянетесь говорить правду?
  У Пуаро был столь торжественный вид, что остальные удивились и посерьезнели. Все поклялись, как того требовал Пуаро.
  — Воn!603 — воскликнул Пуаро. — Тогда начнем.
  — Я готова, — сказала Тора Грей.
  — Да, но в этой игре пропускать дам вперед еще не значит быть вежливым. Начнем с кого-нибудь еще. Он повернулся к Франклину Сислею.
  — Mon cher604 мистер Сислей, какого вы мнения о шляпках, которые дамы носили в этом году в Аскоте?
  Франклин Сислей уставился на него.
  — Это шутка?
  — Нет, конечно.
  — Вас это действительно интересует?
  — Да.
  Сислей заулыбался:
  — Ну, мосье Пуаро, в Аскоте я не был, но видел дам, которые туда ехали, — их шляпки еще комичнее, чем те, что они обычно носят.
  — Экстравагантные шляпки?
  — В высшей степени.
  Пуаро улыбнулся и повернулся к Дональду Фрейзеру:
  — Когда у вас был отпуск в этом году, мосье?
  Теперь удивился Фрейзер:
  — Отпуск? В начале августа.
  Внезапно лицо его исказилось. Я понял, что этот вопрос напомнил ему о гибели любимой.
  Пуаро, однако, не обратил особого внимания на ответ. Он обернулся к Торе Грей, и в голосе его я услышал другие нотки. Вопрос прозвучал напряженно, резко и ясно:
  — Мадемуазель, в случае смерти леди Спелей вы бы вышли замуж за сэра Сирила, если бы он вам сделал предложение?
  Девушка вскочила.
  — Как смеете вы задавать подобные вопросы?! Это… это оскорбительно!
  — Допускаю, что так. Но вы поклялись говорить правду. Eh bien, да или нет?
  — Сэр Сирил был ко мне очень добр. Он обращался со мною почти как с дочерью. И я относилась к нему… с любовью и благодарностью.
  — Простите, но вы, мадемуазель, не сказали — да или нет.
  Тора заколебалась.
  — Конечно нет! — произнесла она. Пуаро не стал долго распространяться.
  — Спасибо, мадемуазель.
  Он повернулся к Меган Барнард. Девушка была бледна. Она тяжело дышала, словно готовясь вынести любую пытку.
  Вопрос Пуаро прозвучал как свист кнута:
  — Мадемуазель, чего вы ждете от моего расследования? Хотите вы, чтобы я установил истину, или нет?
  Меган гордо откинула голову. Я не сомневался в ее ответе — Меган, как я хорошо знал, всей душой была предана правде.
  Ее ответ прозвучал ясно и поверг меня в недоумение:
  — Нет, не хочу!
  Мы все подпрыгнули от удивления. Пуаро подался вперед, вглядываясь в ее лицо.
  — Мадемуазель Меган, — сказал он, — может быть, правда вам и не нужна, но говорить правду, lа foi605, вы умеете!
  Он направился к дверям, но, спохватившись, подошел к Мэри Дроуер:
  — Скажите мне, дитя мое, у вас есть молодой человек?
  Мэри, которая все время была настороже, вздрогнула и покраснела.
  — Ах, мистер Пуаро, я… я сама не знаю.
  Пуаро улыбнулся:
  — Ну, хорошо, дитя мое!
  Он взглянул на меня:
  — Пойдемте, Гастингс, нам пора в Истборн. Нас ожидала машина, и вскоре мы уже ехали по приморской дороге, ведущей из Певенси в Истборн.
  — Можно ли задать вам вопрос, Пуаро?
  — Не сейчас. Пока что сами делайте выводы о том, чем я занят.
  Я погрузился в молчание.
  Пуаро, вполне довольный собой, напевал какую-то песенку. Когда мы подъехали к Певенси, он предложил мне сделать остановку и осмотреть замок.
  Возвращаясь к машине, мы на минуту задержались, чтобы поглядеть на детишек, водивших хоровод и изображавших из себя гномов. Пронзительно и не в лад они распевали песенку.
  — Что они поют, Гастингс? Я не могу разобрать.
  Я прислушался и повторил Пуаро припев:
  
  Поймаем лисицу,
  Посадим в темницу,
  Не пустим на волю ее!
  
  — Поймаем лисицу, посадим в темницу, не пустим на волю ее… — пробормотал Пуаро.
  Внезапно лицо его стало серьезным и суровым.
  — Это ведь ужасно, Гастингс, — сказал он и помолчал. — У вас здесь охотятся на лис?
  — Я не охочусь. Мне это всегда было не по карману. А в этих местах вряд ли много охотятся.
  — Я имел в виду Англию вообще. Странный вид спорта. Ожидание в засаде… потом раздается “ату”, верно?.. И травля начинается… по буеракам, через изгороди, а лисица убегает… петляет… но собаки…
  — Гончие!
  — …но гончие уже взяли след, и вот они нагоняют лису, и она умирает… умирает скорой и ужасной смертью.
  — Конечно, звучит это жестоко, но на самом деле…
  — Лисе это нравится? Не говорите les betises606, мой друг. Но tout de meme…607 скорая и жестокая смерть лучше той, о которой пели дети… Попасть в темницу… навеки… Нет, такая смерть не по мне.
  Он покачал головой, потом, уже другим тоном, сказал:
  — Завтра я должен встретиться с этим Систем, — и, обращаясь к шоферу, произнес: — Возвращаемся в Лондон.
  — Разве мы не едем в Истборн? — воскликнул я.
  — Зачем? Мне известно все — все, что необходимо.
  Глава 33
  Элекзандер Бонапарт Сист
  Я не присутствовал при разговоре Пуаро с этим странным человеком — Элекзандером Бонапартом Систом. Благодаря своим связям с полицией и особенностям ситуации Пуаро без труда получил разрешение Министерства внутренних дел на свидание, но это разрешение не распространялось на меня; в любом случае, с точки зрения Пуаро, было важно, чтобы разговор происходил наедине и в обстановке полного доверия.
  Однако мой друг дал мне столь подробный отчет о состоявшейся беседе, что я записал ее, как будто сам при этом присутствовал.
  Мистер Сист, казалось, усох. Он еще сильнее сутулился. Пальцами он нервно перебирал складки пальто.
  Некоторое время Пуаро, насколько я понимаю, молчал.
  Он сидел и смотрел на этого человека.
  Атмосфера стала спокойной, безмятежной, мирной.
  То был, должно быть, момент, полный напряжения, — встреча двух соперников, героев затянувшейся драмы. На месте Пуаро я бы ощутил весь накал происходящего.
  Пуаро, однако, человек деловой. Он стремился определенным образом воздействовать на мистера Систа.
  Помолчав, он ласково спросил:
  — Вы знаете, кто я такой?
  Сист покачал головой:
  — Нет… не знаю. Может, вы… как это называется… помощник мистера Лукаса? Или вы от мистера Мейнарда?
  Его делом занималась адвокатская контора Мейнарда и Коула.
  Сист был вежлив, но безразличен. Казалось, он погружен в размышления.
  — Я Эркюль Пуаро.
  Пуаро произнес эти слова еле слышно и ждал, какова будет реакция.
  Мистер Сист поднял на него глаза.
  — Вот как?
  Он произнес эти слова тем же естественным тоном, что и Кроум, но без надменности инспектора. Помолчав, он повторил:
  — Вот как? — на этот раз с другой, заинтересованной интонацией. Сист поднял голову и посмотрел на Пуаро.
  Эркюль Пуаро встретил его взгляд и тихонько кивнул раз-другой.
  — Да, — сказал он, — я тот, кому вы писали письма. Связь сразу оборвалась. Мистер Сист опустил глаза и раздраженно произнес:
  — Я вам не писал. Эти письма писал не я. Я ведь уже много раз повторял.
  — Знаю, — ответил Пуаро. — Но кто же тогда писал их, если не вы?
  — Мой враг. Видимо, у меня есть враги. Все против меня сговорились. Полиция… все-все против меня. Это заговор. Пуаро не ответил.
  Мистер Сист продолжал:
  — Все были против меня… всю жизнь.
  — Даже в детстве?
  Мистер Сист задумался.
  — Нет… в детстве было иначе. Матушка очень любила меня. Но она была честолюбива… ужасно честолюбива. Поэтому она и дала мне эти нелепые имена. У нее была абсурдная идея, что я стану знаменитым. Она все время требовала, чтобы я самоутверждался… все говорила о силе воли… о том, что каждый хозяин своей судьбы… говорила, что я на многое способен!
  Сист помолчал.
  — Конечно, она ошибалась. Я понял это сам очень рано. Мне не суждено было пробиться. Всегда я делал глупости — надо мной смеялись. А я робел, боялся людей. В школе мне пришлось плохо… когда мальчишки узнали, как меня зовут, они принялись дразнить меня… Учился я плохо, со спортом у меня не ладилось… Он покачал головой.
  — Потом матушка умерла. Она бы огорчилась, если бы узнала… Даже в коммерческом училище дела у меня не пошли на лад — и машинописи, и стенографии мне пришлось учиться дольше других. Но дураком я себя не считал, понимаете?
  Внезапно Сист с мольбой посмотрел на Пуаро.
  — Понимаю, — ответил Пуаро. — Продолжайте.
  — Я только чувствовал, что другие считают меня дураком. А это меня лишало сил. То же было и позже, в конторе.
  — А еще позже, на войне? — поинтересовался Пуаро.
  Неожиданно лицо мистера Систа осветилось.
  — Знаете, — признался он, — на войне было хорошо. По крайней мере, мне. Впервые в жизни я чувствовал себя таким, как все. Мы все попали в переплет. И я был не хуже других.
  Улыбка на его лице померкла.
  — А потом я получил ранение в голову. Легкое ранение. Но выяснилось, что у меня припадки… Я, конечно, и раньше знал, что по временам сам себе не могу дать отчета, что делаю. Страдал провалами памяти. Ну, и раз-другой упал. Но, по-моему, не стоило из-за этого увольнять меня из армии. Несправедливо это.
  — Ну а потом? — спросил Пуаро.
  — Я поступил на место клерка. Во время войны можно было недурно заработать. Да и потом дела шли неплохо. Конечно, жалованье стало поменьше… Да и по службе я не продвигался. Меня всегда обходили. Пробивной силы не хватало. Стало трудно, по-настоящему трудно… Особенно когда начался кризис. Сказать по правде, еле на прожитье хватало, а ведь у клерка должен быть приличный вид — и тут подоспело это предложение насчет чулок. Жалованье плюс комиссионные!
  Пуаро негромко спросил:
  — Но ведь вы знаете, что фирма, которая якобы вас наняла, это отрицает?
  Мистер Сист снова разволновался.
  — Это потому, что они тоже в заговоре… в заговоре против меня. — Он продолжал: — У меня есть доказательства… письменные доказательства… У меня сохранились письма из фирмы с указаниями, куда поехать и каких людей посетить.
  — Но эти письма напечатаны на машинке…
  — Какая разница! Естественно, что большая оптовая фирма рассылает машинописные письма.
  — Неужели вы не знаете, мистер Сист, что можно установить, на какой машинке напечатано письмо? Все эти письма напечатаны на одной и той же машинке.
  — Ну и что?
  — На вашей собственной машинке — ее нашли у вас в комнате.
  — Мне прислали эту машинку из фирмы, когда я начал работать.
  — Да, но эти письма были получены после этого. Тем самым получается, что это вы их напечатали и отправили сами себе.
  — Нет-нет! Все это — часть заговора против меня!
  Неожиданно Сист добавил:
  — Кроме того, естественно, что их письма напечатаны на машинке той же марки.
  — Той же марки — да, но не на той же машинке!
  Мистер Сист упрямо повторил:
  — Это заговор.
  — А как объяснить справочники “Эй-би-си” у вас в шкафу?
  — Я ничего о них не знаю. Я думал, там одни чулки.
  — Почему вы пометили птичкой фамилию миссис Эшер в списке жителей Эндовера?
  — Потому что я решил начать с нее. Надо же откуда-то начать.
  — Да, вы правы. Откуда-то надо начать.
  — Я вовсе не это имел в виду! — воскликнул Сист. — Я не имел в виду того, что вы.
  — Откуда вы знаете, что я имею в виду?
  Мистер Сист не ответил. Его бил озноб.
  — Я этого не делал! — воскликнул он. — Я не виноват! Все это ошибка. Возьмите второе преступление — убийство в Бексхилле. Я в это время играл в домино в Истборне. Не будете же вы с этим спорить!
  В его голосе звучало торжество.
  — Да, — ответил Пуаро задумчиво и мягко, — но разве трудно ошибиться на один день? И если вы тверды и упрямы, как мистер Стрейндж, вы и не подумаете о том, что могли ошибиться. Вы будете держаться за собственные слова… Стрейндж как раз такой человек. А что касается гостиничной регистрационной книги, то ничего не стоит, ставя в ней свою подпись, указать неверную дату, — этого, скорее всего, никто не заметит.
  — В тот вечер я играл в домино!
  — Говорят, вы прекрасно играете в эту игру.
  Мистер Сист слегка смутился.
  — Я? Да… я неплохо играю.
  — Это ведь очень увлекательная игра, требующая большого искусства?
  — О да, для домино нужна хорошая голова, хорошая голова! В Сити мы часто играли во время обеденного перерыва. Вы не поверите, как домино сближает совсем незнакомых людей.
  Сист усмехнулся:
  — Вспомнил я одного человека… да и как его забыть — ведь он мне такое сказал… Разговорились мы с ним за кофе и сели играть в домино. Так вот, минут через двадцать мне уже казалось, что мы знакомы всю жизнь.
  — Что же он вам сказал? — поинтересовался Пуаро. Лицо мистера Систа помрачнело.
  — Мне тогда стало жутко… я испугался. Он мне говорил, что можно прочесть судьбу человека по руке. И показал мне свою ладонь и линии, которые предвещали, что он дважды будет тонуть, но избежит смерти — так в его жизни и вышло. А потом он посмотрел на мою ладонь и предсказал мне удивительные вещи. Я, мол, перед тем как умру, прославлюсь на всю Англию. Вся страна обо мне заговорит. А еще он сказал… он сказал…
  Голос мистера Систа дрогнул.
  — Что же?
  В спокойном взгляде Пуаро было нечто магнетическое. Мистер Сист поглядел на него, отвернулся и снова посмотрел ему в глаза, как загипнотизированный кролик.
  — Он сказал… он сказал, что мне, похоже, предстоит умереть не своей смертью, и со смехом добавил:
  “Выходит, вам не миновать смерти на эшафоте”. А потом захохотал и сказал: это-де все шутка…
  Внезапно мистер Сист умолк. Он снова отвел бегающие глаза.
  — Головные боли… они истерзали меня… иногда голова просто раскалывается. А бывает, что я не знаю… не знаю…
  Сист замолчал.
  Пуаро подался вперед. Он заговорил негромко, но с большой твердостью.
  — Вы ведь знаете, — сказал он, — что это вы совершили убийства?
  Мистер Сист поднял глаза. Взгляд его был бесхитростен и прям. Сопротивляться он больше не мог. Странно, но он как будто бы успокоился.
  — Да, — кивнул мистер Сист, — знаю.
  — Но вы ведь не знаете, зачем вы их совершили?
  — Нет, — ответил он. — Зачем — не знаю.
  Глава 34
  Пуаро дает объяснения
  Мы сидели, напряженно вслушиваясь в объяснения Пуаро, завершавшие дело.
  — Все это время, — признался Пуаро, — меня беспокоил ответ на вопрос: почему? Недавно Гастингс сказал мне, что дело закончено. Я ответил ему, что дело — это человек. Тайна заключена не в убийствах, а в самом убийце! Почему он счел необходимым совершить свои преступления? Почему он избрал в качестве противника меня? Сказать, что этот человек психически неуравновешен, не значит ответить на эти вопросы. Думать, что преступник совершает безумные действия просто потому, что он безумен, глупо. Безумец так же логичен и последователен в своих поступках, как и нормальный человек, но он опирается на безумную точку зрения. К примеру, если кто-то разгуливает по улицам в одной набедренной повязке, это может показаться чрезвычайно эксцентричным. Но если вам известно, что чудак искренне считает себя Махатмой Ганди, его поведение сразу становится логичным и объяснимым. В нашем деле необходимо было вообразить себе личность, устроенную так, что для нее объяснимо и логично пойти на четыре убийства — а то и больше — и с помощью писем предуведомить о преступлениях Эркюля Пуаро. Мой друг Гастингс подтвердит вам, что с момента получения первого письма я был обеспокоен и удручен. Мне сразу показалось, что с этим письмом не все обстоит гладко.
  — И вы были совершенно правы, — суховато произнес Франклин Сислей.
  — Да. Но с самого начала я допустил грубую ошибку. Я не позволил этому ощущению, очень сильному ощущению, перерасти в нечто большее. Я обошелся с ним так, словно это проявление интуиции. В уравновешенной, мыслящей голове нет места интуиции, то есть озарению! Вы, конечно, вправе гадать, и догадка окажется либо верной, либо ошибочной. Если она верна, вы назовете ее интуицией. Если она ошибочна, вы, скорее всего, выбросите ее из головы. Однако то, что нередко именуют интуицией, есть не что иное, как впечатление, основанное на логической дедукции или опыте. Когда специалисту кажется, что картина, предмет искусства или подпись на чеке — фальшивка, то, в сущности, это впечатление зиждется на массе неприметных признаков и деталей. Специалисту нет нужды во все это вникать: за него это делает опыт, а в результате у него создается твердое убеждение в том, что дело нечисто. Но это не догадка — это впечатление, основанное на опыте. Eh bien, должен признать, что не отнесся к первому письму надлежащим образом, хотя и был в высшей степени встревожен. Полиция усматривала в письме розыгрыш. Я подошел к нему серьезно. Я не сомневался, что в Эндовере, как и было обещано, свершится убийство. Как вы знаете, так оно и вышло. Мне было ясно, что в тот момент никакими средствами нельзя было установить личность преступника. Единственный возможный для меня путь заключался в том, чтобы представить себе, какого типа личность могла на это пойти. Кое-какими данными я располагал. Письмо… техника преступления… личность убитой… Мне оставалось определить мотивы, вызвавшие преступления и появление письма.
  — Жажда славы? — предположил Сислей.
  — Все объясняется комплексом неполноценности, — сказала Тора Грей.
  — Это, конечно, лежит на поверхности. Но при чем тут я? Почему Эркюль Пуаро? Куда большей славы можно добиться, посылая письма в Скотленд-Ярд. Еще пуще можно прославиться, послав их в газету. Возможно, газета не опубликовала бы первого письма, но после второго убийства Эй-би-си мог бы быть спокоен, что пресса прокричит о нем на всю страну. Зачем же ему Эркюль Пуаро? По какой-то личной причине? В письме подспудно звучала неприязнь к иностранцам, но не с такой силой, чтобы служить удовлетворительным объяснением. Затем пришло второе письмо, за которым последовало убийство Бетти Барнард в Бекс-хилле. Теперь стало несомненным то, что я подозревал и раньше: убийства будут продолжаться в алфавитном порядке. Однако этот факт, который решил проблему в глазах других, с моей точки зрения, по-прежнему оставлял основной вопрос без ответа. Зачем Эй-би-си понадобились эти убийства?
  Меган Барнард беспокойно задвигалась.
  — Разве вы отрицаете такую вещь, как жажда крови? — спросила она.
  Пуаро повернулся к ней:
  — Вы правы, мадемуазель, и я этого не отрицаю. Жажда убийства существует. Но она не совсем согласуется с фактами дела. Обычно маньяк-убийца, одержимый стремлением убивать, хочет убивать непрерывно. Это желание возникает у него снова и снова. Такой убийца занят тем, как замести следы, а не тем, как раскрыть их. Если мы рассмотрим выбранные преступником жертвы, то, по крайней мере, в трех случаях из четырех (поскольку я почти ничего не знаю о мистере Даунсе и мистере Иствуде) мы увидим, что — пожелай того преступник — он мог бы совершить убийства, не вызвав ни малейшего подозрения. Франц Эшер, Дональд Фрейзер или Меган Барнард, а возможно, и мистер Сислей — вот люди, которых бы держала под подозрением полиция, даже если бы она не располагала прямыми уликами. Полиция и не подумала бы о неведомом маньяке! Почему же тогда убийце понадобилось привлечь к себе внимание? Для чего он оставлял рядом с каждым трупом справочник “Эй-би-си”? В этом и заключалась мания? У преступника был комплекс, связанный с железнодорожным справочником? В тот момент я никак не мог постичь ход мыслей преступника.
  Может быть, ему свойственна душевная широта? И он опасается, что ответственность за убийства будет возложена на невинных людей? Однако, не умея дать ответ на главный вопрос, я все же кое-что узнал об убийце.
  — Что именно? — спросил Фрейзер.
  — Прежде всего то, что он имеет склонность к всевозможным реестрам. Его преступления упорядочены по алфавиту, и, очевидно, ему это не безразлично. С другой стороны, жертвы его подобраны без разбора — миссис Эшер, Бетти Барнард, сэр Сирил Сислей не имеют друг с другом ничего общего. Меня поразило и то, что он не придает значения полу и возрасту. Весьма примечательно! Если преступник убивает всех подряд, то, как правило, потому, что он устраняет со своего пути всякого, кто ему мешает или его раздражает. Но алфавитный порядок доказывает, что в данном случае это не так! Убийца другого типа обычно выбирает и жертву определенного типа — почти всегда жертву противоположного пола. В действиях Эй-би-си проглядывала чистая случайность, не совместимая с алфавитным принципом. Я позволил себе сделать один небольшой вывод. Использование справочника “Эй-би-си”, на мой взгляд, указывало на личность, я бы сказал, “железнодорожного” склада. Это типичнее для мужчин. Мальчики любят играть в железную дорогу больше, чем девочки. До известной степени такое пристрастие могло быть свидетельством инфантильности. У преступника сохранились мальчишеские черты. Смерть Бетти Барнард и особенности этого преступления натолкнули меня и на некоторые другие выводы. То, как она была убита, было особенно существенно — не принимайте это близко к сердцу, мистер Фрейзер. Начать с того, что ее удушили ее собственным поясом. Следовательно, убийца почти наверняка был ее другом или возлюбленным. После того как я узнал кое-что о нраве Бетти, я воссоздал картину происшедшего. Бетти Барнард была кокеткой. Ей нравилось внимание со стороны импозантных мужчин. Значит, преступник должен был обладать некоторой привлекательностью, чтобы Бетти приняла его приглашение! Он должен был обладать шармом, должен был уметь пленять! Сцена на пляже видится мне так: убийца восхищается поясом Бетти, она снимает пояс, преступник, как бы в шутку, набрасывает его ей на шею, приговаривая: “Ну, сейчас я тебя задушу”. Они веселятся, она смеется, а он затягивает пояс…
  Дональд Фрейзер вскочил со своего места. Лицо его стало белым.
  — Мосье Пуаро, умоляю вас!
  Пуаро остановил его:
  — Кончено. Больше я говорить об этом не стану. Это уже позади. Перейдем к следующему преступлению — к убийству сэра Сирила Сислея. На этот раз убийца возвращается к своей старой технике — он убивает ударом по голове. Алфавитный принцип продолжает действовать, но загвоздка в другом — если бы убийца был последователен, он выбирал бы города в определенном порядке. Если Эндовер — сто пятьдесят пятый населенный пункт на букву “эй”, то убийство на букву “би” тоже должно произойти в сто пятьдесят пятом городе или в сто пятьдесят шестом, и тогда преступление на “си” произойдет в сто пятьдесят седьмом. Между тем города выбраны совершенно произвольно.
  — Не слишком ли предвзято вы подходите к этому, Пуаро? — заметил я. — Вы ведь сами методичны и пунктуальны. У вас это доходит почти до болезни.
  — Какая же это болезнь?! Quelle idee!608 Впрочем, я, может быть, придаю этому преувеличенное значение. Passons!609 Убийство в Сирстоне почти ничем мне не помогло. Нам не повезло: письмо, извещающее об этом преступлении, не сразу нашло адресата, и, как следствие, мы не успели подготовиться. Однако к тому моменту, когда было объявлено следующее убийство, была создана мощная оборонительная система. Становилось очевидно, что Эй-би-си недолго остается совершать свои преступления безнаказанно. К тому же как раз в это время у меня возникла идея, связанная с чулками. Не оставалось сомнений, что появление субъекта, торгующего чулками, поблизости от места преступления, не случайно. Следовательно, торговец чулками и есть убийца. Должен заметить, что приметы преступника, данные мне мисс Грей, не слишком хорошо укладывались в нарисованный мною образ убийцы Бетти Барнард. Не стану задерживаться на дальнейших событиях: было совершено четвертое преступление, убит человек по имени Джордж Иствуд, убит, как мы решили, по ошибке, вместо некоего Даунса, сидевшего рядом с Иствудом в кино и похожего на него внешне. Тут-то и происходит коренной поворот! Если раньше события играли на руку Эй-би-си, теперь они оборачиваются против него. Он замечен… за ним гонятся… его схватили! Как сказал Гастингс, дело закончено. Да, закончено — для широкой публики. Убийца в тюрьме, и, рано или поздно, его, без сомнения, упрячут в Бродмур. Преступлениям положен конец. Занавес! Но не для меня! Я по-прежнему ничего не знаю. Не знаю, почему и зачем. Есть и еще одна досадная мелочь. У Систа алиби — в ночь убийства он не мог быть в Бексхилле.
  — Мне это все время не дает покоя, — вставил Франклин Сислей.
  — Да, мне тоже. Алиби кажется бесспорным. Но как оно может быть бесспорным, если… И тут мы подходим к двум интереснейшим рассуждениям. Предположим, друзья мои, что Сист совершил преступления “эй”, “си” и “ди”, но не совершил преступления “би”.
  — Мосье Пуаро, это не…
  Пуаро взглядом заставил Меган Барнард остановиться.
  — Успокойтесь, мадемуазель! Мне нужна правда! С ложью покончено. Итак, предположим, что Эй-би-си не имеет отношения ко второму убийству. Напомню, что оно совершено в ночь на двадцать пятое, то есть тогда, когда и было назначено. Может быть, кто-то опередил преступника? Как бы он повел себя в таком случае? Совершил бы еще одно убийство или залег бы на дно, радуясь неожиданному чудовищному подарку?
  — Мосье Пуаро! — воскликнула Меган. — Это чистая фантазия! Все преступления заведомо совершены одним человеком!
  Не обращая на нее внимания, Пуаро размеренно продолжал:
  — У этой гипотезы есть одно преимущество: она объясняет несоответствие между личностью Элекзандера Бонапарта Систа, неспособного заинтересовать ни одну девушку, и личностью того, кто удушил Бетти Барнард. И прежде были известны случаи, когда преступники извлекали для себя пользу из убийств, совершенных другими. К примеру, не все преступления Джека Потрошителя — дело его рук. Ну что ж, противоречий будто нет. Но тут я сталкиваюсь с несомненной трудностью. До убийства Бетти Барнард факты, связанные с преступлениями Эй-би-си, не были достоянием широкой публики. Эндоверское убийство интереса не вызвало. В газетах даже не упомянули раскрытого на прилавке железнодорожного справочника. Значит, тот, кто убил Бетти Барнард, имел доступ к сведениям, известным лишь ограниченному кругу лиц — мне, полиции, нескольким родственникам и соседям миссис Эшер. Выходит, эта линия расследования завела меня в тупик.
  На лицах присутствующих отразилось непонимание и удивление.
  Дональд Фрейзер задумчиво произнес:
  — В конце концов, полицейские тоже люди. И среди них попадаются импозантные мужчины…
  Он замолк и вопрошающе взглянул на Пуаро. Пуаро только покачал головой.
  — Нет, все обстоит куда проще. Я ведь сказал вам, что возможен и другой ход мысли. Предположим, Сист не виновен в смерти Бетти Барнард. Предположим, ее убил кто-то другой. Может быть, другой повинен и в остальных убийствах?
  — Но это бессмыслица! — воскликнул Сислей.
  — Разве? Тогда я проделал то, что должен был сделать с самого начала. Я изучил полученные мною письма под совершенно иным углом. Я давно чувствовал, что с письмами что-то не клеится — в точности, как искусствовед чувствует, что картина — подделка… Особенно не вдумываясь, я сначала решил, что с письмами что-то неладно потому, что их писал сумасшедший. Изучив их заново, я пришел к совершенно иному выводу. Неладно в письмах то, что их писал совершенно здоровый человек.
  — Как?! — изумился я.
  — В этом-то все дело! Письма оказались подделкой! Они были написаны от лица сумасшедшего, маньяка, но сочинил их не маньяк.
  — Это бессмыслица! — повторил Франклин Сислей.
  — Mais si!610 Надо только подумать, поразмыслить. Какова цель этих писем? Заострить внимание на авторе, вызвать интерес к убийствам! Право же, на первый взгляд это казалось бессмыслицей. Но потом я понял, в чем суть. Цель была в том, чтобы привлечь внимание к нескольким убийствам, к серии убийств… Недаром ваш великий поэт Шекспир сказал: “Вы из-за леса не видите деревьев”.
  Я не стал исправлять ошибочную цитату Пуаро.611 Я попытался понять, к чему ведет мой друг, и, кажется, что-то нащупал. Пуаро продолжал:
  — Где труднее всего заметить булавку? Среди других булавок, воткнутых в подушечку! Когда меньше всего замечаешь преступление? Когда оно стоит в ряду других таких же. Я столкнулся с исключительно умным, талантливым убийцей, безжалостным, отчаянным и умеющим рисковать. Нет, это не мистер Сист! Он бы никогда не сумел совершить такие преступления! Передо мной был человек другого склада — человек с мальчишеским темпераментом (вспомните железнодорожный справочник и школьную проделку с письмами), человек, нравящийся женщинам, человек, безразличный к жизням людей, человек, бывший центральной фигурой в одном из убийств! Подумайте, чем интересуется полиция, когда совершается убийство. Возможностями для совершения преступления: кто где находился в момент убийства? Мотивами: кому выгодна смерть жертвы? Если мотивы и возможности совершения преступления очевидны, что предпринимает убийца? Подделывает алиби, то есть тем или иным способом искажает последовательность событий. Но это ненадежно. Наш убийца изобрел фантастический способ обмана. Он создал маньяка-убийцу! Теперь остается только взглянуть на совершенные преступления и найти возможного виновника. Убийство в Эндовере. Наиболее вероятный подозреваемый — Франц Эшер, но трудно вообразить, что он создает и приводит в исполнение столь хитрый план или что он готовит предумышленное убийство. Убийство в Бексхилле. Возможный кандидат — Дональд Фрейзер. Он достаточно умен и методичен. Но единственный его мотив для убийства возлюбленной — это ревность, а убийства из ревности редко бывают запланированы заранее. Кроме того, как я узнал, Фрейзер был в отпуске в начале августа, а значит, едва ли мог иметь касательство к сирстонскому делу. Следующее на очереди преступление — в Сирстоне. Здесь мы сталкиваемся с многообещающей ситуацией. Сэр Сирил Сислей был богачом. Кто унаследует его состояние? В его деньгах заинтересована вдова, но она на краю могилы. После нее капитал достанется брату сэра Сирила — Франклину.
  Пуаро медленно повернулся и встретился взглядом с Франклином Сислеем.
  — Я отбросил все сомнения. Образ человека, который я создал в глубине моего мозга, совпал с человеком, которого я знал лично. Эй-би-си и Франклин Сислей — одно и то же лицо! Та же смелость и авантюрная жилка, страсть к путешествиям, любовь к Англии, порой выражающаяся в насмешках над иностранцами. Вызывающее симпатию, свободное обращение — кому, как не ему, знакомиться с девушками в кафе! Методичность мышления — помните, как он по пунктам составлял план наших действий? И наконец, мальчишеский склад характера, о котором упомянула леди Сислей, — склонность к литературе для юношества. Я убедился в том, что в библиотеке действительно есть повесть Несбита “Дети-железнодорожники”. Больше я не колебался: Эй-би-си, человеком, писавшим мне письма и совершившим убийства, был Франклин Сислей.
  Сислей расхохотался.
  — Редкая проницательность! А как же наш друг Сист, пойманный с окровавленными руками? С пятнами крови на пальто? Как же нож, спрятанный у него дома? Сист, конечно, может все отрицать…
  Пуаро перебил его:
  — Вы ошибаетесь. Он все признал.
  — Что? — изумился Сислей.
  — Да, признал, — мягко сказал Пуаро. — Поговорив с Систом, я убедился, что он считает себя виновным.
  — И даже этого вам мало, мосье Пуаро? — произнес Сислей.
  — Да, мало. Потому что, взглянув на него, я понял, что виновным он быть не может! Чтобы осуществить такой план, у него не хватит ни нервов, ни смелости, ни мозгов! Ни на минуту не забывал я о двойственности убийцы. А теперь понимаю, в чем она заключалась.
  В преступлениях были замешаны двое: настоящий убийца, хитроумный, проницательный и смелый, и псевдоубийца, туповатый, неуверенный в себе и легко внушаемый. Внушаемость — вот в чем тайна мистера Систа! Вы, мистер Сислей, не удовлетворились своим планом — спрятать преступление в череде ему подобных. Вам понадобился еще и козел отпущения. Думаю, что эта идея родилась у вас после случайной встречи в кафе с комичным человечком, носящим столь пышные имена. В то время вы обдумывали различные планы, ведущие к устранению вашего брата.
  — Да что вы? А зачем?
  — Затем, что вас серьезно тревожило будущее. Не знаю, понимаете ли вы это, мистер Сислей, но вы помогли мне, показав мне письмо, полученное вами некогда от брата. В этом письме ясно звучала любовь и привязанность к мисс Торе Грей. Возможно, то было отеческое чувство или сэру Сислею только так казалось. Тем не менее возникла реальная опасность того, что после смерти вашей невестки сэр Сислей, очутившись в одиночестве, начнет искать утешения и сочувствия у этой красивой девушки, и, как нередко случается с пожилыми вдовцами, это кончится браком. Познакомившись с мисс Грей, вы переполошились. Насколько я понимаю, вы прекрасно разбираетесь в людях, хоть и смотрите на них с цинизмом. Вы пришли к выводу — может быть, верному, а может быть, и ошибочному, — что мисс Грей своего не упустит. Вы были убеждены, что она во что бы то ни стало захочет стать леди Сислей. Ваш брат отличался прекрасным здоровьем и был полон сил. У него могли появиться наследники, и тогда у вас не оставалось шансов на его капитал. Мне кажется, что вся ваша жизнь по сути своей состояла из разочарований. Вас носило, как перекати-поле, а добра вы не нажили. Богатство брата вызывало у вас горькую зависть. Итак, вы обдумывали различные планы убийства, а когда познакомились с мистером Систем — тут-то и родилась ваша идея. Нелепые имена, головные боли и эпилептические припадки, о которых он вам рассказал, делали этого незначительного и незаметного субъекта поразительно удобным орудием в ваших руках. В одно мгновение возник и алфавитный принцип: в основе плана лежали инициалы Систа и то, что ваш брат, фамилия которого начинается на “си”, живет в Сирстоне. Вы дошли до того, что даже намекнули Систу, какая смерть его ожидает, хотя едва ли могли рассчитывать, что это принесет вам такой богатый урожай! Вы провели великолепную подготовку. От имени Систа вы сделали крупный заказ на шелковые чулки. Фирма ему их выслала, а вы прислали еще некоторое количество справочников “Эй-би-си” в такой же упаковке. Вы написали Систу от имени той же фирмы — в напечатанном на машинке письме ему предлагалось приличное жалованье и комиссионные. Ваши планы были настолько продуманы, что вы заранее напечатали все последующие письма, а машинку отослали Систу. Теперь вам нужно было подыскать жертвы, фамилии и место жительства которых начинались на “эй” и “би”. Вы выбрали Эндовер и после предварительной рекогносцировки остановились на лавке миссис Эшер как на месте будущего преступления. Ее фамилия была обозначена на вывеске. Экспериментальным путем вы удостоверились, что в лавке миссис Эшер обычно одна. Чтобы убить ее, требовались хорошие нервы, смелость и немного удачи. В следующий раз тактику пришлось изменить. Ведь одинокие хозяйки магазинов, скорее всего, уже были начеку. Думаю, вы начали захаживать в кафе, перешучиваться с официантками и по ходу дела стремились узнать, у кого из них фамилия начинается на нужную букву и кто будет удобен для ваших целей. В Бетти Барнард вы обрели то, что искали. Раза два вы назначали ей свидания, объяснив, что вы человек женатый и что по необходимости должны встречаться с ней в не слишком людных местах. Теперь ваши предварительные приготовления завершились, и вы приступили к делу! Вы послали Систу эндоверский список с указанием посетить Эндовер в определенный день, а мне было отправлено первое письмо Эй-би-си. В назначенный день вы едете в Эндовер и беспрепятственно убиваете миссис Эшер. Убийство номер один прошло успешно. В следующий раз вы из осторожности совершили преступление на день раньше назначенного. Я совершенно убежден в том, что Бетти Барнард была убита задолго до полуночи двадцать четвертого июля. Перейдем теперь к убийству номер три, важному, а в сущности, единственному, с вашей точки зрения, настоящему убийству. И здесь нельзя не воздать хвалу Гастингсу, сделавшему простое и верное замечание, на которое никто не обратил внимания. Гастингс предположил, что адрес на письме был намеренно написан с ошибкой! И он был прав! В этом простом факте и заключается ответ на вопрос, который так долго мучил меня. Почему письма адресованы частному сыщику Эркюлю Пуаро, а не в полицию? Сначала я ошибочно предполагал здесь причину личного свойства. Но нет! Письма посылались мне, ибо ваш план строился на том, что одно из них, с не правильным адресом, придет с опозданием. Однако с письмом, адресованным в уголовный розыск Скотленд-Ярда, это бы не прошло! Для этого необходим адрес частного лица. Вы выбрали меня как человека, пользующегося известностью, как человека, который заведомо передаст письма в полицию. К тому же при вашей неприязни к иностранцам вам было приятно надуть одного из них. Ошибка в адресе была хорошо продумана: Уайт-хевен — Уайт-хорс. Вполне естественная описка. Только Гастингсу хватило прозорливости, чтобы, пренебрегая тонкостями, вникнуть в самую суть. Конечно же вы и хотели, чтобы письмо опоздало. Полиция взялась за дело, лишь когда убийство было уже благополучно совершено. Подходящую возможность вы нашли во время вечерней прогулки вашего брата. Общественности же был столь успешно навязан кровожадный Эй-би-си, что никто вас не заподозрил. Разумеется, со смертью брата вы достигли цели. Вам не нужны были новые убийства. С другой стороны, если бы преступления вдруг прекратились, кто-нибудь мог бы заподозрить правду. Ваш козел отпущения, мистер Сист, столь успешно справлялся с ролью незначительного, а значит, и незаметного человечка, что до тех пор никому не бросалось в глаза, что один и тот же человек появлялся вблизи всех трех мест, где совершены преступления! К вашему огорчению, не всплыло даже его появление в Кумсайде! Мисс Грей сразу об этом забыла. Со свойственной вам решительностью вы сочли необходимым пойти на еще одно убийство и на этот раз оставить заметные следы. Для этих целей вы избрали Донкастер. План ваш был донельзя прост. Ваше присутствие на месте преступления будет совершенно естественным. Мистера Систа пошлет в Донкастер его фирма. Согласно вашему плану вы должны были следовать за ним по пятам и ждать подходящего случая. Все вышло как по писаному. Мистер Сист отправился в кино. Чего уж проще! Вы сели неподалеку от него. Он встал, чтобы выйти, — встали и вы. Вы сделали вид, что споткнулись, наклонились — и закололи человека, сидевшего в соседнем ряду. Затем положили справочник “Эй-би-си” ему на колени и, в темноте, подойдя у выхода вплотную к мистеру Систу, обтерли нож о его рукав, после чего сунули оружие ему в карман. Вас совершенно не заботило, с какой буквы будет начинаться фамилия жертвы. Подойдет любая! Вы вполне справедливо полагали, что это сочтут ошибкой. Ведь неподалеку от убитого в зале наверняка сидел кто-то, чья фамилия начинается на “ди”. Его и сочтут намеченной жертвой. А теперь, друзья мои, посмотрим на дело глазами псевдоубийцы — глазами мистера Систа. О преступлении в Эндовере он не подозревает. Убийство в Бексхилле приводит его в изумление и ужас — подумать только, ведь как раз тогда он там был! Затем следует преступление в Сирстоне, начинается шум в газетах. Преступление Эй-би-си в Эндовере — когда там был мистер Сист, преступление Эй-би-си в Бексхилле, и вот теперь еще одно… Три убийства подряд — и трижды он был рядом! У эпилептиков часто бывают провалы памяти, когда они не могут вспомнить, что делали… Не забудем: Сист невропат, он нервен и легко внушаем. И вот он получает распоряжение поехать в Донкастер. В Донкастер! Но ведь и следующее убийство назначено в Донкастере. Систу кажется, что это сама судьба. Он теряет голову, ему чудится, что его квартирная хозяйка поглядывает на него с подозрением, и он говорит ей, что едет в Челтнем. Но едет в Донкастер — ведь это его обязанность. Днем он идет в кино. Может быть, дремлет там. Вообразите, что он испытывает, когда, вернувшись, обнаруживает кровь. Кровь на рукаве пальто и окровавленный нож в кармане! Его неопределенные страхи превращаются в уверенность. Это он, он убийца. Сист вспоминает о своих головных болях, о провалах в памяти. Теперь он убежден: он, Элекзандер Бонапарт Сист, маньяк-убийца. После этого Сист ведет себя как затравленный зверь. Он возвращается домой в Лондон. Там спокойнее. Там его знают. Там думают, что он ездил в Челтнем. Нож по-прежнему при нем — это, разумеется, полнейшая глупость. Сист прячет нож за вешалкой. И вот приходит день, когда его предупреждают, что вот-вот явится полиция. Конец! Теперь они знают! Затравленный зверь обращается в бегство… Не знаю, зачем он отправился в Эндовер. Возможно, его подталкивало болезненное желание взглянуть на место преступления — ведь это преступление совершил он, хотя и в забытьи. Деньги у Систа кончаются, он на пределе… ноги сами ведут его в полицию. Но даже загнанное животное способно к сопротивлению. Мистер Сист убежден в том, что он убийца, но продолжает защищаться. В отчаянии он настаивает на своем алиби по второму убийству. В этом преступлении его не обвинишь. Я уже сказал, что, увидев Систа, сразу понял, что он не преступник и что мое имя ничего ему не говорит. Я понял, что он считает себя виновным. После того как он признал свою вину в разговоре со мной, я окончательно убедился в том, что моя теория верна.
  — Ваша теория нелепа! — сказал Франклин Сислей. Пуаро покачал головой:
  — Нет, мистер Сислей. Вы были в безопасности до тех пор, пока не попали под подозрение. Стоило вас заподозрить, и сразу всплыли улики.
  — Улики?
  — Да. В шкафу в Кумсайде я нашел ту палку, которой вы воспользовались в Эндовере и Сирстоне, обычную палку с массивной ручкой. Но в ней оказалось углубление, утяжеленное свинцом. Два свидетеля опознали вашу фотографию среди пяти-шести других — эти люди видели, как вы выходили из кино, когда должны были находиться на скачках в Донкастере. Вчера в Бексхилле вас опознала Милли Хигли и девушка из “Красного бегуна”, куда вы водили Бетти Барнард в тот роковой вечер. И наконец, что хуже всего, вы позабыли об одной элементарной предосторожности. Вы оставили отпечатки пальцев на пишущей машинке Систа, а ведь будь вы невиновны, эта машинка никак не могла попасть к вам в руки.
  Минуту Сислей сидел молча, потом он произнес:
  — Rouge, impair, manque!612 Ваша взяла, мосье Пуаро! Но попробовать все-таки стоило!
  Молниеносным движением он вытащил из кармана маленький пистолет и поднес его к виску.
  Я вскрикнул и невольно напрягся, ожидая выстрела. Но вместо выстрела раздался только щелчок курка. Сислей в изумлении взглянул на пистолет и выругался.
  — Не вышло, мистер Сислей, — сказал Пуаро. — Вы, наверное, заметили, что у меня сегодня новый слуга — мой друг, опытный карманник. Он вытащил пистолет у вас из кармана, разрядил его и вернул на место, так что вы ничего не заметили.
  — Ты, чертова иностранная мартышка! — побагровев от ярости, проревел Сислей.
  — Да-да, я понимаю ваши чувства. Вам, мистер Сислей, не суждено умереть легкой смертью. Вы ведь сами говорили мистеру Систу, что дважды тонули и чудом спаслись. Это, знаете ли, означает, что кончите вы иначе…
  — Ты…
  Сислей потерял дар речи. Лицо его побелело, он угрожающе сжал кулаки.
  Из соседней комнаты вышли два детектива, присланные Скотленд-Ярдом. Одним из них был Кроум. Он подошел к Сислею и произнес освященную временем формулу:
  — “Предупреждаю, что все вами сказанное может быть использовано против вас”.
  — Он сказал более чем достаточно, — заметил Пуаро и, обращаясь к Сислею, добавил: — Вас переполняет чувство национального превосходства, но сам я считаю ваше убийство не английским… уж слишком оно бесчестное… неспортивное…
  Глава 35
  Финал
  Должен с сожалением признать, что, когда за Франклином Сислеем закрылась дверь, я истерически захохотал.
  Пуаро не без удивления посмотрел на меня.
  — Я смеюсь потому, что вы назвали его преступление неспортивным, — проговорил я, задыхаясь.
  — Но так оно и есть. Его преступление чудовищно — не потому даже, что он убил брата, а потому, что он обрек несчастного Систа на то, чтобы быть погребенным заживо. “Поймаем лисицу, посадим в темницу, не пустим на волю ее!” Какой же это спорт… Меган Барнард глубоко вздохнула:
  — Не могу этому поверить… не могу. Неужто это правда?
  — Да, мадемуазель. Кошмар кончился.
  Меган посмотрела на Пуаро, и лицо ее оживилось.
  Пуаро обернулся к Фрейзеру:
  — Все это время мадемуазель Меган опасалась, что это вы совершили второе убийство.
  Дональд Фрейзер размеренно ответил:
  — Я сам опасался этого одно время.
  — Из-за вашего сна? — Пуаро пододвинулся поближе к молодому человеку и доверительно прошептал:
  — Ваш сон объясняется самым естественным образом. Дело в том, что образ одной из сестер постепенно блекнет в вашей памяти — его место заняла другая сестра. Мадемуазель Меган заняла место своей сестры в вашем сердце, но, поскольку вам невыносима мысль о том, что вы неверны памяти погибшей, вы пытаетесь задушить в себе это чувство! Вот и объяснение вашего сна.
  Фрейзер взглянул на Меган.
  — Не бойтесь забыть, — ласково сказал Пуаро. — Бетти заслуживает забвения. В мадемуазель Меган вы обретете сокровище — un coeur magnifique613!
  Глаза Дональда Фрейзера зажглись.
  — Вы правы.
  Все мы столпились вокруг Пуаро, беседуя с ним, расспрашивая его то о том, то о сем.
  — А что это были за вопросы, Пуаро? Те, которые вы задавали каждому? В них был какой-то смысл?
  — Некоторые из них были simplement une blaque614. Но я узнал то, что хотел: Франклин Сислей находился в Лондоне, когда было отправлено первое письмо. А еще я хотел посмотреть на выражение его лица, когда задал вопрос мадемуазель Торе. Сислей был пойман врасплох. Я заметил в его глазах ненависть и злобу.
  — Но моих чувств вы не пощадили, — заметила Тора Грей.
  — Однако и вы не дали мне правдивого ответа, мадемуазель, — сухо произнес Пуаро. — А теперь — новое разочарование. Франклин Сислей не унаследует капитал брата.
  Мисс Грей гордо вскинула голову:
  — Я должна оставаться здесь и подвергаться оскорблениям?
  — Конечно нет, — ответил Пуаро и вежливо открыл перед нею дверь.
  — Венец всего — отпечатки пальцев, Пуаро, — задумчиво произнес я. — Стоило вам упомянуть отпечатки, и Сислей сломался.
  — Да, отпечатки очень полезная вещь, друг мой, — кивнул Пуаро и добавил: — Я упомянул их для вашего удовольствия.
  — Как, Пуаро! — воскликнул я. — Так это не правда?
  — Ложь чистейшей воды, mon ami, — ответил Эркюль Пуаро.
  
  
  Не могу не упомянуть о визите, который через несколько дней нанес нам Элекзандер Бонапарт Сист. Пожав Пуаро руку и осыпав его бессвязными и неловкими выражениями признательности, мистер Сист собрался с мыслями и произнес:
  — Представьте, одна газета предложила мне сто фунтов — сто, вы только подумайте! — за мою краткую биографию. Я, право, не знаю, что делать.
  — Не соглашайтесь на сто, — посоветовал Пуаро. — Больше твердости! Требуйте пятьсот. И не ограничивайтесь одной газетой.
  — Так вы полагаете… что я мог бы…
  — Поймите, — с улыбкой сказал Пуаро, — что вы знамениты. А сегодня, возможно, вы самый знаменитый человек в Англии.
  Мистер Сист выпрямился. Счастливая улыбка озарила его лицо.
  — А знаете, вы, наверное, правы! Я знаменит! Про меня пишут в газетах! Я последую вашему совету, мосье Пуаро. Деньги будут кстати… весьма кстати. Я устрою себе маленький праздник… И потом, я хочу сделать свадебный подарок Лили Марбери… Какая она славная девушка, мосье Пуаро!
  Пуаро поощрительно похлопал мистера Систа по плечу:
  — Вы совершенно правы. Поживите в свое удовольствие. И небольшой совет: сходите-ка к окулисту. Может быть, ваши головные боли вызваны слабыми очками?
  — Так вы думаете, в этом все дело?
  — Да.
  Мистер Сист с пылом пожал руку Пуаро:
  — Вы великий человек, мосье Пуаро. По своему обыкновению, Пуаро не пренебрег комплиментом. Он даже не сумел скрыть удовольствие.
  После того как мистер Сист с достоинством удалился, мой старый друг с улыбкой обратился ко мне:
  — Итак, Гастингс, мы снова поохотились на славу? Vive Ie sport!615
  
  1936 г.
  Перевод: В. Орел
  
  Убийство в Месопотамии
  
  
  Посвящается моим многочисленным друзьям — археологам в Ираке и Сирии
  Предисловие,
  Написанное Джайлсом Райли, доктором медицины
  События, изложенные в этих записках, произошли около четырех лет назад. Однако, на мой взгляд, обстоятельства сложились теперь таким образом, что возникла настоятельная необходимость представить на суд общества беспристрастный и честный отчет обо всем, что случилось в те дни. Причина этому — множество самых чудовищных и нелепых слухов, дающих повод заподозрить, что суть дела так и не стала достоянием гласности. Особенно усердствует в распространении досужих вымыслов американская пресса.
  По понятным причинам было крайне желательно, чтобы отчет о событиях тех дней вышел из-под пера очевидца, не являющегося, однако, сотрудником археологической экспедиции и, следовательно, заведомо свободного от подозрений в предубежденности.
  Руководствуясь изложенными соображениями, я обратился к мисс Эми Ледерен, предложив ей взять этот труд на себя. По моим представлениям, она именно тот человек, который обладает всеми необходимыми качествами, чтобы с честью справиться со столь деликатным поручением. Профессиональная репутация Эми Ледерен безупречна, кроме того, она не имеет никакого отношения к иракской археологической экспедиции Питтстоунского университета, и, наконец, она наделена наблюдательностью и острым умом.
  Однако убедить мисс Ледерен взяться за перо оказалось делом нелегким — право, в моей профессиональной практике это едва ли не самый трудный случай. И даже после того, как литературный опыт был завершен, мисс Ледерен выказала упорное нежелание ознакомить меня со своей рукописью. Полагаю, одна из причин этого — несколько не слишком-то лестных высказываний, содержащихся в записках, по поводу моей дочери Шейлы. Однако я легко устранил это несущественное препятствие, заверив мисс Ледерен, что в нынешние времена, когда наши отпрыски столь развязно поносят родителей на страницах всевозможных печатных изданий, нам даже приятно, если они получают свою долю.
  Другая причина, почему мисс Ледерен не хотела показать мне свои записки, — ее чрезвычайная скромность в оценке своих литературных способностей. Она опасалась, что мне придется “исправлять и грамматику, и еще много чего”. Я же, надо сказать, не изменил в ее изложении ни единого слова. По-моему, стиль мисс Ледерен столь энергичен и выразителен, что не оставляет желать лучшего. Что же до некоторых вольностей — иногда она называет Эркюля Пуаро просто “Пуаро”, иногда “мистер Пуаро”, — то они сами по себе небезынтересны и дают повод для размышлений. Порою мисс Ледерен придерживается, так сказать, “хорошего тона” (кстати, сестры милосердия, по моим наблюдениям, большие ревнительницы этикета), а порой так увлекается, что простые человеческие чувства берут верх, и тогда прости-прощай все атрибуты хороших манер!
  Единственное, что я позволил себе, так это взял на себя смелость предпослать предисловие, в чем мне немало помогло письмо, любезно предоставленное одной из приятельниц мисс Ледерен. Пусть написанные мною несколько строк послужат как бы фронтисписом616, где бегло набросан портрет автора этого повествования.
  Глава 1
  Предисловие
  В Багдаде, в холле отеля “Тигрис палас”, некая молодая девушка, сестра милосердия, торопливо заканчивает письмо. Вечное перо проворно скользит по бумаге.
  
  …Ну вот, дорогая, кажется, и все мои новости. Должна сказать, приятно повидать чужие страны, хотя — благодаря тебе! — я все время живо вспоминаю Англию. Ты даже вообразить себе не можешь, что такое Багдад — кругом грязь и горы мусора, ничего романтического и в помине нет. Какая уж тут “Тысяча и одна ночь”! Правда, у реки очень мило, но сам город просто ужасен, приличного магазина не сыщешь. Майор Келси как-то повел меня на базар — слов нет, живописное зрелище, но грязь, но мусор, но грохот — тут же чеканят медную посуду, просто голова раскалывается. А уж если купишь здесь что-нибудь, то надо сто раз вымыть. Тем более, медную посуду — на ней бывают ядовитые окислы.
  Я напишу тебе, если удастся получить место, о котором говорил мне доктор Райли. Тот американский джентльмен, сказал доктор, сейчас в Багдаде и сегодня к вечеру, вероятно, навестит меня. У него что-то с женой, какие-то, по выражению доктора Райли, “причуды”. Толком он мне не объяснил, хотя каждому понятно, что это может означать (однако, надеюсь все же, это не delirium tremens617). Понятно, доктор Райли ничего такого не говорил, но у него был такой вид… ну, словом, ты понимаешь, о чем речь. Этот доктор Лайднер — археолог, он ведет раскопки кургана где-то в пустыне для одного американского музея.
  На этом, дорогая, заканчиваю. По-моему, то, что ты рассказала об этой дурехе Стаббин, — просто умора! Интересно, что наша Матрона изрекла по этому поводу?
  Ну, вот и все. Обнимаю тебя.
  Эми Ледерен.
  
  Вложив письмо в конверт, она написала адрес: сестре Кершоу, больница Святого Кристофера, Лондон.
  Она завинчивала колпачок вечного пера, когда к ней подошел мальчик-посыльный:
  — Вас спрашивает доктор Лайднер.
  Мисс Ледерен оглянулась. Перед ней стоял среднего роста джентльмен, чуть сутуловатый, с темно-русой бородкой и добрыми усталыми глазами.
  А доктор Лайднер увидел молодую особу лет, вероятно, тридцати с небольшим, статную, с уверенными манерами. Он увидел приветливое лицо с большими голубыми, слегка навыкате, глазами и блестящие каштановые волосы.
  Типичная сестра милосердия, подумал он, именно такая и нужна, чтобы ходить за больными с расстроенной нервной системой. Лучше и не придумаешь: бодрая, с ясным, трезвым умом и практическим взглядом на вещи.
  То, что надо, подумал он.
  Глава 2
  Которая знакомит читателя с Эми Ледерен
  Я не претендую на роль писательницы и даже отдаленно не представляю себе, как приняться за дело. Взялась я за перо просто потому, что доктор Райли просил меня об этом, а если доктор Райли просит о чем-то, разве можно ему отказать?
  — Но, доктор, — сказала я, — ведь у меня нет ни литературного образования, ни опыта в этом деле.
  — Чепуха! — ответил он. — Представьте себе, например, что вы пишете историю болезни.
  Что ж, конечно, если так подойти к делу, то можно и попробовать.
  Как сказал доктор Райли, совершенно необходимо опубликовать наконец правдивый и неприкрашенный отчет о том, что произошло тогда в Тель618-Яримджахе.
  — Если об этом напишет кто-то из заинтересованных лиц, это покажется неубедительным. Всегда найдутся люди, которые заподозрят автора в предвзятости.
  Разумеется, он и тут прав. Что до меня, то я в этой трагедии, которая разворачивалась на моих глазах, играла, так сказать, роль стороннего наблюдателя.
  — А почему бы вам самому не написать обо всем, доктор? — спросила я.
  — Но я ведь не был очевидцем, как вы. А кроме того, — добавил он со вздохом, — дочь мне не позволит.
  Просто позор, как он пасует перед этой девчонкой! Я чуть было не высказала ему все, что думаю по этому поводу, но заметила вдруг, как он насмешливо прищурился. Вот вечно так с доктором Райли — нипочем не поймешь, то ли он шутит, то ли всерьез. Такая уж у него манера — цедит слова с мрачным видом, а у самого чертики в глазах. И каждый раз так, ну если не каждый, то через раз уж точно.
  — Ну, ладно, — сказала я неуверенно, — пожалуй, попробую, может, получится.
  — Конечно, получится.
  — Только совершенно не знаю, с чего начать.
  — Как правило, это делается так — начинать надо с начала и идти к концу, ну а потом… остановиться.
  — Не знаю толком, что считать началом, — настаивала я.
  — Вот, говорят, лиха беда начало, но, поверьте, мисс Ледерен, самое трудное — это вовремя остановиться. Взять хоть меня, например. Если мне приходится держать речь, то кончается тем, что непременно кто-нибудь хватает меня за полу и силой стаскивает с кафедры.
  — Вам бы все шутить, доктор.
  — Напротив, я серьезен, как никогда. Ну что, договорились?
  Признаться, еще кое-что меня тревожило. Помявшись немного, я брякнула:
  — Знаете, доктор, боюсь… не обидеть бы кого-нибудь ненароком, водится за мной такой грех.
  — Бог с вами, голубушка, не тревожьтесь об этом, чем непринужденнее будет ваш рассказ, тем лучше! Вам ведь придется писать не о куклах, а о живых людях! Не бойтесь обидеть кого бы то ни было, не бойтесь быть пристрастной, даже язвительной, будьте… какой вам заблагорассудится! Пишите как Бог на душу положит. В наших силах вычеркнуть потом то, что может бросить незаслуженную тень на чью-либо репутацию! Итак, приступайте к делу. У вас светлая голова, и, я уверен, вы толково и ясно изложите все, чему были свидетельницей.
  Мне ничего не оставалось, как согласиться, и я обещала доктору Райли постараться.
  Итак, приступаю, правда, как я уже сказала доктору, самое трудное для меня — начало.
  Вероятно, следует сказать несколько слов о себе. Зовут меня Эми Ледерен, мне тридцать два года. Я обучалась в больнице Святого Кристофера, потом еще два года стажировалась в акушерской клинике. Затем четыре года провела в частной лечебнице мисс Бендикс в Девоншире. В Ирак я приехала с миссис Келси. Вот как это произошло. Я ухаживала за ней, когда она родила ребенка. А они с мужем как раз должны были ехать в Багдад и уже договорились насчет няни, которая несколько лет служила там у их друзей, а теперь их дети выросли и возвращались домой, в Англию, чтобы поступить в школу, и няня согласна была пойти в услужение к миссис Келси.
  Так как миссис Келси была еще не совсем здорова и боялась пуститься в столь дальнее путешествие с маленьким ребенком, майор Келси предложил мне сопровождать их, обязавшись ассигновать деньги на обратную дорогу в том случае, если среди тех, кто будет возвращаться в Англию, не найдется никого, кто нуждался бы в услугах медицинской сестры.
  Описывать подробно семейство Келси нет нужды: ребенок — само очарование, миссис Келси тоже очень мила, хотя несколько нервозна. Долгое путешествие по морю доставило мне несказанное удовольствие, тем более что оно было первым в моей жизни.
  На пароходе я познакомилась с доктором Райли. Он длиннолиц, черноволос и имеет обыкновение с самым мрачным видом замогильным голосом отпускать уморительные шуточки. По-моему, ему очень нравится дразнить меня — бывало, сморозит какую-нибудь чушь несусветную и смотрит, что я. Он — хирург и служит в местечке под названием Хассани в полутора сутках езды от Багдада.
  Не прошло и недели после приезда в Багдад, как я снова увиделась с доктором Райли. Он спросил меня, нуждается ли еще миссис Келси в моей помощи. Просто удивительно, что он заговорил об этом, сказала я, ибо Райты (знакомые миссис Келси, о которых я уже упоминала) и в самом деле собираются уехать домой раньше, чем предполагали, и их няня вот-вот освободится. На это доктор ответил, что он слышал об отъезде Райтов, поэтому и спросил меня.
  — Дело в том, мисс Ледерен, что я, вероятно, смогу предложить вам работу.
  — Какую? Ухаживать за больным?
  Он поморщился, будто не знал, что ответить.
  — Да нет, пожалуй. Речь идет об одной даме. Она, как бы это сказать… с причудами, что ли…
  — О! — не удержалась я.
  Алкоголь или наркотики — вот что обычно кроется под этими “причудами”. Кто ж этого не знает!
  Доктор Райли предпочел не пускаться в объяснения. Он был крайне сдержан.
  — Да, — продолжал он. — Это миссис Лайднер. Ее муж — американец, швед по национальности. Он возглавляет крупную американскую археологическую экспедицию.
  И доктор Райли рассказал мне, что археологи раскапывают большой ассирийский город, что-то вроде Ниневии. Их лагерь расположен хоть и неподалеку от Хассани, но в диком, пустынном месте, и с некоторых пор здоровье жены стало внушать доктору Лайднеру опасения.
  — Он толком ничего не говорит, но, похоже, временами ее преследуют какие-то страхи, вызванные, видимо, нервным расстройством.
  — Ее что, бросают на целый день одну, с местными? — спросила я.
  — О нет, в лагере постоянно бывает несколько человек, думаю, семь-восемь. Уверен, что одну ее никогда не оставляют. Но тем не менее с ней, видимо, творится что-то неладное. У Лайднера забот по горло, но он души не чает в своей жене и, естественно, ее состояние тревожит его. Он чувствовал бы себя куда спокойнее, если бы знал, что за ней присматривает надежная, опытная сиделка.
  — Интересно, что сама миссис Лайднер думает по этому поводу?
  — Миссис Лайднер — просто прелесть, — без тени улыбки сообщил доктор Райли. — Правда, у нее семь пятниц на неделе. Но в целом она благосклонно отнеслась к этой мысли. А вообще миссис Лайднер — странная женщина, — добавил он. — Вечно у нее выдумки какие-то, и, по-моему, лгунья она отчаянная, но Лайднер, кажется, искренне верит, что она до смерти боится чего-то.
  — А что говорит сама миссис Лайднер?
  — О, она никогда ко мне на обращалась! Она меня не жалует, у нее, видимо, на то свои резоны. Это Лайднер советовался со мной, он и предложил пригласить к ней опытную медицинскую сестру. Ну так как, мисс Ледерен, что вы на это скажете? У вас будет возможность посмотреть страну — они собираются копать здесь никак не меньше двух месяцев. Да и раскопки сами по себе удивительно интересное занятие.
  — Хорошо, — сказала я после минутного колебания, взвесив все доводы “за” и “против”. — Пожалуй, стоит попробовать.
  — Отлично, — обрадовался доктор Райли. — Лайднер сейчас в Багдаде, — добавил он вставая. — Скажу ему, чтобы зашел к вам и обо всем договорился.
  Доктор Лайднер пришел в тот же день, после обеда. Это был джентльмен средних лет, державшийся как-то скованно и неуверенно. В нем чувствовалась мягкость, доброта, и, я бы сказала, даже некоторая беспомощность.
  Мне показалось, он очень предан своей жене, но весьма смутно представляет, что с ней творится.
  — Понимаете, — сказал он, пощипывая бородку — была у него такая привычка, как я потом узнала, — моя жена действительно очень нервничает. Мне…, я очень тревожусь о ней.
  — А как у нее со здоровьем, — спросила я, — все ли в порядке?
  — Да… Думаю, да. По-моему, физически она вполне здорова. Дело не в этом. Она… ну… понимаете, иногда ей что-то мерещится…
  — Что именно? — спросила я.
  — Сама себе напридумывала невесть что, — смущенно пробормотал он, не отвечая на мой вопрос. — В самом деле, я не вижу никаких оснований для страха.
  — Чего же все-таки боится миссис Лайднер?
  — Видите ли, ее страхи — просто следствие нервного расстройства, — уклончиво ответил он.
  Ставлю десять против одного, подумала я, дамочка наркоманка. А он и не догадывается! Впрочем, мужчины почти все таковы. Только удивляются, отчего это их жены такие нервные, отчего настроение у них меняется сто раз на день.
  Потом я спросила доктора, как миссис Лайднер отнесется к моему появлению. Лицо его просветлело.
  — Вы знаете, я даже сам был удивлен. Приятно удивлен. Она сказала, что это прекрасная мысль. Сказала, что будет чувствовать себя в большей безопасности.
  “В безопасности”? Странно. Хотелось бы знать, что за этим кроется. Может, у миссис Лайднер психическое заболевание? Между тем доктор продолжал, все более воодушевляясь:
  — Уверен, вы с ней поладите. Она, в общем-то, очень обаятельна. — Он обезоруживающе улыбнулся. — Она понимает, что с вами ей будет гораздо спокойнее. И я, как только увидел вас, тоже сразу это понял. От вас, позвольте сказать вам это, веет таким несокрушимым здоровьем, и, кажется, здравый смысл никогда вам не изменяет. Я уверен, вы как раз то, что ей нужно.
  — Ну что ж, попробуем, доктор Лайднер, — бодро сказала я. — От всей души надеюсь, что смогу быть полезной вашей жене. Вероятно, она нервничает из-за того, что не может привыкнуть к местным, к арабам?
  — О, нет-нет, — покачал он головой. Казалось, мое предположение позабавило его. — Жене очень нравятся арабы, нравится их непосредственность, их смешливость. Она только второй сезон здесь, на раскопках — мы поженились меньше двух лет назад, — но уже изрядно изъясняется по-арабски.
  Помолчав немного, я снова приступила к нему с расспросами:
  — И все-таки, доктор Лайднер, может быть, вы скажете мне, чего же боится ваша жена?
  Он замялся было, потом нерешительно проговорил:
  — Надеюсь… думаю, она сама вам скажет. Вот и все, что мне удалось из него вытянуть.
  Глава 3
  Слухи
  Мы условились, что я приеду в Тель-Яримджах на следующей неделе. Миссис Келси устраивалась в своем доме в Альвьяхе, и я рада была помочь ей, взяв на себя часть забот по хозяйству.
  Случилось так, что в эти дни мне удалось кое-что узнать и о лайднеровской экспедиции. Молодой майор-летчик, знакомый миссис Келси, узнав о том, что я поступаю к Лайднерам, скорчил удивленную гримасу.
  — Ох уж эта Прекрасная Луиза! Стало быть, у нее новая причуда!
  И, обратясь ко мне, добавил:
  — Это ее прозвище. Мы все называем ее не иначе как Прекрасная Луиза.
  — А что, она и в самом деле так хороша? — спросила я.
  — Во всяком случае, она сама в этом уверена. Это с ее подачи мы прозвали ее Прекрасной Луизой.
  — Ну и язва же вы, Джон, — вмешалась миссис Келси. — Вам отлично известно, что не только она сама так считает! Сколько мужчин без ума от нее!
  — Может быть, вы и правы. Конечно, она не первой молодости, но не лишена обаяния.
  — Признайтесь, вы и сами не миновали ее сетей, — улыбнулась миссис Келси. Летчик залился румянцем.
  — Ну, конечно, что-то в ней есть, — выдавил он смущенно. — А уж Лайднер, так он только что не молится на нее и считает, видно, что вся экспедиция должна следовать его примеру!
  — Сколько же всего человек в экспедиции? — спросила я. — И кто они?
  — Кого там только нет! Всякой твари по паре, — весело отозвался майор. — Англичанин-архитектор, француз-священник из Карфагена, расшифровывает надписи, ну, понимаете, на дощечках, на разной утвари. Затем, мисс Джонсон, тоже англичанка, она, что называется, за все про все. Есть еще толстенький коротышка — американец, он делает фотографии. Потом чета Меркадо, Бог знает, какой они национальности…
  Она совсем молодая, этакое змееподобное существо, могу поклясться, терпеть не может Прекрасную Луизу. Ну, еще пара юнцов, вот, пожалуй, и все. Компания разношерстная, но в целом — ничего, довольно приятная. Вы согласны со мной, Пеннимен? — обратился он к пожилому джентльмену, который сидел в сторонке, задумчиво вертя в руках пенсне.
  Пеннимен встрепенулся и поднял голову.
  — Да… да… Вы правы, весьма приятные люди, во всяком случае, каждый из них. Правда, Меркадо — чудаковатый тип…
  — У него такая странная бородка, — вставила миссис Келси. — Точно из ваты!
  — А юноши — очень симпатичные оба, — продолжал Пеннимен, будто не слышал замечания миссис Келси. — Американец обычно помалкивает, зато у англичанина рот не закрывается. Забавно, обычно бывает наоборот. Сам Лайднер — милейший человек — такой скромный, такой непритязательный. Да, все они очень приятные люди. Но когда я последний раз был у них, эта компания произвела на меня странное впечатление. Может быть, я ошибаюсь, но что-то там у них неладно. Не знаю, в чем дело. Но держатся они ужасно натянуто, обстановка какая-то непонятная, напряженная. А уж как обращаются друг с другом, какая изысканная вежливость! Какая церемонность!
  Чувствуя, что краснею — не люблю вылезать со своим мнением, когда меня не спрашивают, — я заметила:
  — Если люди живут слишком замкнуто, они начинают раздражать друг друга. Я это поняла, когда работала в больнице.
  — Вы правы, — отозвался мистер Келси, — но ведь сезон только начался, и они еще не успели надоесть друг другу.
  — По-моему, экспедиция как бы моделирует в миниатюре человеческое общество, — сказал майор Пеннимен, — у них там свои группки, и соперничество, и зависть.
  — Говорят, в этом году у них много новеньких, — заметил майор Келси.
  — Давайте посмотрим, — подхватил Джон и принялся считать по пальцам:
  — Юный Коулмен — новичок, Рейтер — тоже, Эммет и Меркадо были в прошлом году. Отец Лавиньи — новенький, он вместо доктора Берда, который заболел и не смог приехать в этом году. Ну и Кэри, этот, разумеется, из старых, выезжает сюда вот уже пять лет, как и мисс Джонсон.
  — А я-то всегда считал, что они прекрасно ладят между собой, — заметил мистер Келси. — Посмотришь — такая дружная, счастливая семья, хоть это, может, и маловероятно, учитывая, какая сложная штука человеческая натура. Думаю, мисс Ледерен согласится со мной.
  — Конечно, — сказала я. — Трудно не согласиться. В больнице, например, ссоры возникают из-за таких пустяков, которые и выеденного яйца не стоят.
  — Да, в замкнутых сообществах люди становятся мелочными, — согласился майор Пеннимен. — И все-таки, по-моему, в Тель-Яримджахе за этим кроется нечто иное. Ведь Лайднер добр, деликатен и наделен к тому же безошибочным тактом. Ему всегда удавалось сделать так, чтобы все в экспедиции чувствовали себя легко и свободно и прекрасно относились друг к другу. Теперь же обстановка у них и в самом деле необычно напряженная.
  — Неужели вы не угадали причину? — засмеялась миссис Келси. — Странно, ведь это же прямо в глаза бросается!
  — Что вы хотите сказать?
  — Виной всему миссис Лайднер, конечно!
  — Но, послушай, Мэри, — вмешался мистер Келси, — она ведь очаровательная женщина и совсем не вздорная.
  — А я и не говорю, что она вздорная. Но она провоцирует ссоры!
  — Каким это образом? При чем здесь она?
  — При чем? При чем? Она томится бездельем. Она же не археолог, а всего лишь жена археолога. Вот она и скучает. Увлеченности мужа и его коллег она разделить не может, потому и разыгрывает свое собственное представление. Перессорит всех друг с другом и радуется.
  — Мэри, но ведь тебе ровным счетом ничего не известно. Это все твои домыслы.
  — Разумеется, домыслы! Но вот увидишь, что я права. Прекрасная Луиза! Недаром же она выглядит Моной Лизой. Возможно, зла она и не замышляет, но обожает, чтобы все вертелись вокруг нее.
  — Она так предана Лайднеру!
  — О, конечно! Я ведь говорю не о каких-то пошлых интрижках. Но она, что называется, allumeuse619, эта женщина.
  — До чего женщины добры и снисходительны друг к другу. Просто поразительно! — съязвил мистер Келси.
  — Конечно, вас, мужчин, послушать, так все мы сплетницы и язвы. Но уж, поверьте, мы, женщины, видим друг друга насквозь.
  — И все-таки, — задумчиво проговорил майор Пеннимен, — даже если бы самые худшие догадки миссис Келси подтвердились, то и этим едва ли можно объяснить гнетущую, точно предгрозовую, напряженность, которая царит в Тель-Яримджахе. У меня было явственное ощущение, что гроза вот-вот разразится.
  — Не пугайте мисс Ледерен, — сказала миссис Келси. — Ей ведь ехать туда через три дня, а вы у нее всякую охоту отобьете.
  — Ну, меня не так-то легко напугать, — рассмеялась я.
  Тем не менее то, что мне привелось услышать, никак не шло у меня из головы.
  Доктор Лайднер обмолвился о безопасности, — с какой стати, думала я. В чем там дело? Тайный ли страх Луизы Лайднер, возможно, неосознанный, но бесспорный, воздействует на всех остальных? Или расстроенные нервы Луизы — следствие напряженной обстановки (а быть может, причины, ее вызывающей) в Тель-Яримджахе?
  Я нашла в словаре слово allumeuse, которым миссис Келси наградила Луизу Лайднер, однако не извлекла из этого ничего существенного.
  Ну что ж, подумала я, поживем — увидим.
  Глава 4
  Я приезжаю в Хассани
  Спустя три дня я покинула Багдад. Мне было жаль расставаться с миссис Келси и ее прелестной крошкой, которая росла не по дням, а по часам, каждую неделю исправно прибавляя в весе предписанное количество унций. Мистер Келси отвез меня на станцию и усадил в поезд. Следующим утром я рассчитывала прибыть в Киркук, где меня должны были встречать.
  Ночь я спала дурно. Впрочем, я всегда плохо сплю в поезде, а тут еще меня мучили кошмары.
  Однако когда утром я выглянула в окно, то увидела, что день выдался великолепный. Дурное настроение мое быстро рассеялось. Интересно, думала я, сгорая от любопытства, что ждет меня впереди, каковы те люди, с которыми мне предстоит встретиться.
  Я стояла на платформе, нетерпеливо оглядываясь, когда заметила вдруг, что ко мне направляется молодой человек. У него было совсем круглое и очень розовое лицо — ни дать ни взять персонаж из романов мистера П.Г. Вудхауса620, я таких еще не встречала.
  — Привет! Привет, приветик! — сказал он. — Вы ведь мисс Ледерен? Знаю, знаю, что вы, я сразу понял, что это вы. Да-да! Меня зовут Коулмен. Доктор Лайднер послал меня за вами. Как вы себя чувствуете? Ужасная поездка, правда? Уж я-то знаю, что такое эти поезда! Ну, теперь все в порядке… Вы завтракали? Это что, ваша сумка? Право, ваша скромность просто поразительна! Вот у миссис Лайднер четыре чемодана, сундук, какая-то особая подушка и еще куча разных вещей, не говоря уж о шляпной коробке. Что это я все болтаю и болтаю? Пойдемте к автомобилю.
  У станции нас ждал так называемый автофургон. Это было нечто среднее между грузовиком, фургоном и легковым автомобилем. Мистер Коулмен помог мне залезть внутрь и посоветовал сесть поближе к шоферу, чтобы не слишком трясло.
  Ничего себе “не слишком”! Не понимаю, как это чудо техники не развалилось на части! На дорогу и намека не было — просто наезженная колея, вся в ухабах и рытвинах. О, благословенный Восток! Вспомнив, какие великолепные шоссе у нас, в Англии, я испытала приступ ностальгии.
  Мистер Коулмен, который сидел позади меня, наклонился и прокричал мне в самое ухо:
  — А дорога довольно приличная!
  И это после того, как нас подбросило так, что мы чуть головы не разбили о верх машины.
  Самое забавное, что мистер Коулмен и не думал шутить.
  — Очень полезно для печени, — проорал он. — Вам это, должно быть, известно.
  — Какой прок от печени, если голову проломит, — заметила я довольно кисло.
  — Не видели вы этой дороги после дождей! Автомобиль то и дело буксует. И все время заносит куда-то в сторону.
  Что на это скажешь?
  Через реку мы переправлялись на такой развалине, именуемой паромом, что и вообразить себе невозможно. По-моему, только чудо спасло нас от верной гибели, но для моих спутников, похоже, эта переправа была делом привычным.
  Не прошло и четырех часов, как мы добрались до Хассани, который, к моему изумлению, оказался довольно крупным селением. Белоснежный, с поднимающимися к небу минаретами, он показался мне сказочным, пока мы наблюдали его из-за реки. Когда же, переехав мост, мы очутились на его улицах, я поняла, как жестоко обманулась. Зловоние, ветхие лачуги, повсюду невыносимая грязь и мусор.
  Мистер Коулмен повез меня домой к доктору Райли, где, по его словам, нас ждали к ленчу.
  Доктор Райли был, как всегда, мил и приветлив, и дом у него оказался удобный, с ванной комнатой. Все кругом сверкало чистотой. Я с удовольствием приняла ванну, снова облачилась в форменную одежду и в отменном настроении спустилась к ленчу.
  Мы сели за стол, и доктор извинился за свою дочь, которая, по его словам, вечно опаздывает.
  Нам подали отлично приготовленное блюдо — яйца с гарниром из овощей, — и тут появилась мисс Райли.
  — Мисс Ледерен, — сказал доктор Райли, — это моя дочь Шейла.
  Она протянула мне руку, вежливо осведомилась, не слишком ли утомительным было путешествие, сдернула с головы шляпку, надменно кивнула Коулмену и уселась за стол.
  — Ну, Билл, — сказала она, — что новенького?
  Он принялся рассказывать о какой-то вечеринке, которая состоится в клубе, а я тем временем приглядывалась к Шейле.
  Не могу сказать, что сразу пленилась ею. Мне она показалась не слишком приветливой и довольно бесцеремонной, хотя, признаться, весьма красивой. Черные волосы, голубые глаза, бледное лицо, губы, как водится, накрашены. Ее манера разговаривать, дерзкая, язвительная, крайне раздражала меня. Однажды у меня была такая практикантка. Работала она, надо сказать, превосходно, но вела себя так, что я с трудом сдерживалась.
  А мистер Коулмен, похоже, был без ума от Шейлы. Он заикался и нес что-то еще более бессвязное, — если только можно такое представить — чем до этого! Он смахивал на большого глупого пса, который виляет хвостом и страстно хочет угодить хозяину.
  После ленча доктор Райли уехал в свою больницу, у мистера Коулмена оказались какие-то дела в городе, и мисс Райли спросила, намерена ли я посмотреть город или предпочту подождать дома. Мистер Коулмен, сказала она, вернется за мною примерно через час.
  — А здесь есть на что посмотреть? — спросила я.
  — Да, попадаются живописные уголки, — ответила мисс Райли. — Не знаю, правда, понравятся ли они вам. Грязь везде ужасающая.
  Что она хочет этим сказать, недоумевала я. Не представляю себе, каким это образом ужасающая грязь может быть живописной. В конце концов она отвела меня в клуб, где оказалось довольно мило — из окон открывался красивый вид на реку, а на столах лежали свежие английские газеты и журналы.
  Когда мы вернулись, мистера Коулмена еще не было, и в ожидании его мы разговорились. Признаться, беседа не доставила мне большого удовольствия.
  Шейла спросила, познакомилась ли я уже с миссис Лайднер.
  — Нет, — ответила я. — Только с ее мужем.
  — О, интересно, что вы скажете о ней. Я помолчала, ибо отвечать мне было нечего, и она снова заговорила:
  — Доктор Лайднер мне очень нравится. Впрочем, он всем нравится.
  Следует понимать, подумала я, что жена его тебе совсем не нравится, однако вслух ничего не сказала, и Шейла вновь заговорила с присущей ей резкостью:
  — А что, собственно, с ней стряслось? Доктор Лайднер объяснил вам?
  Я не собиралась судачить о своей пациентке, тем более что даже еще и не видела ее, а потому ответила уклончиво:
  — Думаю, у нее упадок сил, и доктор хочет, чтобы я за ней ухаживала.
  Шейла засмеялась. До чего же неприятный у нее смех — резкий, отрывистый!
  — Боже правый! — сказала она. — Неужели девять человек не могут присмотреть за ней?
  — Полагаю, им хватает своей работы, — возразила я.
  — Своей работы? Ну, разумеется, однако работа работой, но на первом месте у них Луиза. Уж об этом она всегда позаботится, будьте покойны.
  Да, подумала я, тебе она явно не по вкусу.
  — И все-таки, — продолжала мисс Райли, — не понимаю, зачем понадобилась помощь медицинской сестры. На мой взгляд, у нее предостаточно добровольных сиделок. Или дошло уже до того, что необходимо мерить температуру, считать пульс и вести историю болезни?
  Должна признаться, ее слова меня несколько удивили.
  — Так вы считаете, что с ней все в порядке? — спросила я.
  — Ну разумеется! Она здорова, как дай Бог каждому. “Бедняжка Луиза совсем не спала сегодня”, “у нее темные круги под глазами”. Ну да, круги, нарисованные синим карандашом! Лишь бы привлечь к себе внимание, лишь бы все суетились вокруг нее!
  Вероятно, некая доля правды в этом скорее всего была. Сколько мне приходилось (впрочем, как и каждой сиделке!) видеть ипохондриков, первейшее удовольствие которых — заставить домочадцев плясать под свою дудку. Не дай Бог, если доктор или сиделка осмелятся сказать такому мнимому больному: “Помилуйте, да ведь вы вполне здоровы!” Искреннее негодование ипохондрика при этом не знает границ.
  Конечно, вполне возможно, миссис Лайднер принадлежит к больным именно такого типа. Ее муж, естественно, первым поддался обману. Уж мне-то хорошо известно, сколь доверчивы в таких случаях бывают мужья. И тем не менее это никак не вязалось с тем, что я слышала ранее. Хотя бы, например, вырвавшееся у доктора Лайднера слово “безопасность”. Удивительно, до чего крепко оно засело у меня в голове.
  Продолжая размышлять об этом, я спросила:
  — А что, миссис Лайднер нервическая особа? Может быть, ей страшно, что приходится жить в такой глуши, среди арабов?
  — А чего, собственно, ей страшиться? Слава Богу, она там не одна. Их там десять человек! Кроме того, у них охрана, ведь древние раритеты не оставишь без присмотра. О нет, тут ей нечего бояться… во всяком случае…
  Казалось, какая-то мысль неожиданно поразила ее, и она замолчала. Потом задумчиво заметила:
  — Как странно, что вы спросили об этом.
  — Почему?
  — Как-то на днях мы поехали туда с лейтенантом Джарвисом. Было утро, и почти все ушли на раскопки. Миссис Лайднер что-то писала и, видимо, не слышала, как мы подъехали. Бой621 куда-то отлучился, и мы прошли прямо на веранду. Наверное, она увидела на стене тень лейтенанта Джарвиса и как закричит! Ну, потом извинилась, разумеется. Подумала, что это кто-то чужой — так она объяснила. Странно это. Ну, пусть даже чужой, отчего же так пугаться, не понимаю?
  Я задумчиво кивнула.
  Мисс Райли помолчала, потом вдруг снова раздраженно заговорила:
  — Не знаю, что с ними творится в этом году. Все они будто не в своей тарелке. Джонсон ходит мрачная, молчит, точно в рот воды набрала. Дэвид, ну этот всегда такой, у него слово на вес золота. Билл, конечно, тараторит не умолкая, но от его болтовни всем только еще хуже. Кэри слоняется с таким видом, точно ждет, что вот-вот случится нечто непоправимое. И все следят друг за другом, точно… точно… О, не знаю, только все это очень странно.
  Поразительно, подумала я, что у таких не похожих друг на друга людей, как мисс Райли и майор Пеннимен, сложилось почти одинаковое впечатление о том, что происходит в Тель-Яримджахе.
  Тут в комнату, точно шалый молодой пес, шумно ворвался мистер Коулмен. Именно ворвался, по-другому не скажешь. Для полного сходства ему не хватало только высунутого языка и виляющего хвоста.
  — Привет-привет, — выпалил он. — Знаете, кто самый лучший на свете закупщик? Я! Ну как, показали мисс Ледерен городские достопримечательности?
  — На мисс Ледерен они не произвели впечатления, — отрезала мисс Райли.
  — И я ее понимаю, — с готовностью подхватил мистер Коулмен. — Захолустный, обшарпанный городишко!
  — Разве вы не любитель восточной экзотики и древностей, Билл? Не понимаю тогда, почему вы занялись археологией?
  — Я здесь ни при чем. Во всем повинен мой опекун. Сам он ученый сухарь, член ученого совета своего колледжа, книжный червь, сидит дома и глотает все книги подряд. Представляете, какой подарочек преподнесла ему судьба в моем лице?
  — Как же вы допустили, чтобы вас заставили заниматься делом, к которому у вас не лежит душа? По-моему, это страшная глупость! — набросилась на него девушка.
  — Да не заставляли меня, Шейла, голубушка, не заставляли. Старик спросил, надумал ли я, чем хочу заниматься, а я сказал “нет”, тогда он и упрятал меня сюда на этот сезон.
  — Неужели вы и впрямь не знаете, чего хотите? А следовало бы знать!
  — Да знаю я! Знаю! По мне бы, так лучше вовсе не работать, а иметь кучу денег и участвовать в автомобильных гонках.
  — Господи, какая чушь! — сердито сказала мисс Райли.
  — О, конечно, я понимаю, это невозможно, — с готовностью согласился мистер Коулмен. — Поэтому, если уж необходимо что-то делать, то мне все равно что, лишь бы не корпеть от зари до зари в какой-нибудь конторе. К тому же я был не прочь повидать белый свет. “Ну что ж, в путь”, — сказал я себе, и вот я здесь.
  — Не много же от вас проку, как я посмотрю!
  — А вот и ошибаетесь. Я могу не хуже других стоять на раскопках и покрикивать: “Йа-Аллах!” К тому же, по правде говоря, я недурно рисую. В школе отличался тем, что подделывал почерки. Превосходный фальшивомонетчик во мне пропадает! Ну, ничего, не все еще потеряно, этим и теперь не поздно заняться. Если когда-нибудь мой “роллс-ройс” обдаст вас грязью на автобусной остановке, знайте, что во мне возобладали преступные наклонности.
  — Не пора ли вам ехать, вместо того чтобы молоть тут всякий вздор, — холодно сказала мисс Райли.
  — Ах, как мы гостеприимны, правда, мисс Ледерен?
  — Уверена, мисс Ледерен не терпится пуститься в путь.
  — Вы всегда и во всем абсолютно уверены, — с кислой улыбкой заметил мистер Коулмен.
  Пожалуй, он прав, подумала я. На редкость самоуверенная и дерзкая девчонка.
  — Видимо, нам и впрямь пора ехать, мистер Коулмен, — заметила я.
  — Да, вы правы, мисс Ледерен. Я пожала руку мисс Райли, поблагодарила ее, и мы вышли.
  — До чего же хороша, — вздохнул мистер Коулмен. — Но попробуй подступись — тотчас отошьет.
  Мы выехали из города, и наш автомобиль заковылял по так называемой дороге, вьющейся среди зеленеющих полей. На каждом шагу нам преграждали путь ухабы и выбоины.
  Приблизительно через полчаса мистер Коулмен указал на большой курган впереди на речном берегу и сказал: “Тель-Яримджах”.
  Я разглядела маленькие черные фигурки, снующие, точно муравьи, по склону холма. Вот они все вдруг устремились вниз.
  — Арабы, — пояснил мистер Коулмен, — кончили работу, как всегда, за час до захода солнца.
  Дом, где размещалась экспедиция, стоял поодаль от реки.
  Шофер резко повернул за угол, проехал через необычайно узкую арку и остановил автомобиль.
  Постройки со всех сторон окружали внутренний двор. Старое крыло здания тянулось вдоль южной его стороны, а немногочисленные надворные службы — вдоль восточной. Экспедиция возвела строения по западной и северной сторонам. Прилагаю грубый набросок плана здания, который в дальнейшем поможет уяснить некоторые подробности трагических событий.
  Двери и окна комнат выходят во внутренний двор, за исключением старого южного крыла, где часть окон смотрит на улицу. Однако эти окна надежно закрываются. В юго-западном углу двора находится лестница, ведущая на плоскую крышу, огороженную парапетом вдоль южной, более высокой, чем три остальные, части здания.
  Мистер Коулмен повел меня по восточной стороне внутреннего двора, повернул направо к большой открытой веранде, расположенной в центре южного крыла дома, распахнул дверь, и мы вошли в столовую, где вокруг стола, накрытого к чаю, сидели несколько человек.
  — Тру-ру-ру-ру-у-у! — пропел мистер Коулмен. — А вот и Сара Гэмп622.
  Дама, сидевшая во главе стола, поднялась мне навстречу.
  Наконец-то мне представился случай своими глазами увидеть Луизу Лайднер.
  Глава 5
  Тель-Яримджах
  Не могу не признаться, что первое впечатление от миссис Лайднер оказалось для меня полной неожиданностью. Когда тебе говорят о ком-то, то обычно мысленно рисуешь себе его образ. Я забрала себе в голову, что миссис Лайднер унылая, вечно чем-то недовольная особа, нервическая и раздражительная. И, кроме того, я почему-то ожидала — чего уж тут греха таить, — что она немного вульгарна.
  Как же я обманулась! Оказалось, настоящая миссис Лайднер ничуть не похожа на тот портрет, который нарисовало мне воображение. Начать с того, что она отличалась редкой красотой. По виду она могла сойти за шведку, как и ее муж, хотя я знала, что она не шведка. Это была белокурая красавица скандинавского типа, какую не часто встретишь, правда, не первой молодости: выглядела она лет на тридцать пять — тридцать шесть. Лицо у нее было худощавое, а в светлых волосах я заметила несколько седых нитей. Глаза ее поражали красотою. Впервые в жизни я видела глаза, которые без преувеличения можно было бы назвать фиалковыми. Огромные, окруженные легкими тенями, они прямо-таки завораживали. Тоненькая и хрупкая, она, казалось, до крайности утомлена и в то же время полна жизни; как ни парадоксально это звучит, но именно такое впечатление она производила. Я почувствовала также, что она леди до кончиков ногтей, а это кое-что значит, даже в наше время.
  Она улыбаясь протянула мне руку. Голос у нее был низкий, приятного тембра, и она по-американски слегка растягивала слова.
  — Я так рада, что вы приехали, мисс Ледерен. Не хотите ли чаю? Или, может быть, вначале посмотрите вашу комнату?
  Я сказала, что, пожалуй, выпью чаю, и она представила меня сидящей за столом компании.
  — Мисс Джонсон… и мистер Рейтер. Миссис Меркадо. Мистер Эммет. Отец Лавиньи. Мой муж сейчас будет. Пожалуйста, садитесь сюда, между отцом Лавиньи и мисс Джонсон.
  Я села, куда она мне указала, и мисс Джонсон тотчас принялась расспрашивать меня, как я доехала и все такое прочее.
  Мне она сразу понравилась. Она напомнила мне старшую сестру в больнице, где я стажировалась. Мы все просто обожали ее и изо всех сил старались заслужить ее похвалу.
  Мисс Джонсон было, насколько я могу судить, около пятидесяти. Выглядела она несколько мужеподобно, чему немало способствовали коротко стриженные с сильной проседью волосы. Говорила она отрывисто довольно низким, приятным голосом. Лицо у нее было на редкость некрасивое, грубоватое, с забавно вздернутым носом, который она имела обыкновение нетерпеливо потирать в минуты волнения или тревоги. Одета она была в твидовый костюм мужского покроя. Как она сообщила мне, родом она из Йоркшира.
  Отец Лавиньи показался мне каким-то встревоженным. Это был высокий джентльмен с окладистой черной бородой, в пенсне. Помнится, миссис Келси говорила, будто в экспедиции есть французский монах, так вот на отце Лавиньи была белая шерстяная монашеская ряса. Это меня весьма удивило, ибо я всегда считала, что, постригаясь в монахи, мирянин навсегда покидает свет.
  Миссис Лайднер обращалась к нему в основном по-французски, а со мной он говорил на прекрасном английском. Я заметила, как его цепкий, проницательный взгляд все время перебегает с одного лица на другое.
  Напротив меня сидели двое молодых людей и дама. Первый — мистер Рейтер — плотный блондин в очках, с длинными волнистыми волосами и совершенно круглыми голубыми глазами. Вероятно, ребенком он был прелестен, чего теперь о нем, пожалуй, не скажешь. Теперь он слегка напоминал поросенка.
  У второго юноши с совсем короткими прилизанными волосами было продолговатое лицо, великолепные зубы и необыкновенно обаятельная улыбка. Говорил он очень мало, на вопросы отвечал односложно или даже просто кивал головой. Он, как и мистер Рейтер, был американец. И наконец, миссис Меркадо, которую я не могла разглядеть хорошенько, ибо все время чувствовала на себе ее пристальный цепкий взгляд, который, надо сказать, приводил меня в некоторое замешательство.
  И чего, собственно, она так уставилась на меня, думала я, точно никогда не видела медицинской сестры. Крайне невоспитанная особа!
  Она была молода, не старше двадцати пяти, и красива мрачной, какой-то зловещей красотою — не умею сказать иначе. Как будто и хороша, но чувствовалась в ней, как говаривала моя матушка, ложка дегтя. Гибкую фигуру обтягивал ярко-красный пуловер, и ногти она накрасила в тон ему. Лицо у нее было худое, с резкими птичьими чертами, большими глазами и настороженно сжатым ртом.
  Чай был очень хорош — ароматный и крепкий, не то что мутная водичка, которую пили у миссис Келси и которая неизменно служила мне мучительным испытанием.
  К чаю были поданы тосты, джем, сдобные булочки с изюмом и торт. Мистер Эммет изысканно-вежливо предлагал мне то одно, то другое. С присущей ему невозмутимостью он зорко следил, чтобы тарелка моя не пустовала.
  Вскоре в столовую влетел мистер Коулмен и плюхнулся по другую сторону от мисс Джонсон. Уж у этого-то молодого человека с нервами все обстояло как нельзя лучше. Рот у него, по обыкновению, не закрывался.
  Миссис Лайднер утомленно вздохнула и бросила на мистера Коулмена укоризненный взгляд, что, разумеется, нимало его не смутило. Как, впрочем, и то обстоятельство, что миссис Меркадо, к которой он главным образом адресовался, была слишком поглощена наблюдением за мною и едва отвечала ему.
  Чаепитие подходило к концу, когда с раскопок вернулись доктор Лайднер и мистер Меркадо.
  Доктор Лайднер поздоровался со мной со свойственной ему сердечностью и мягкостью. Глаза его, как я заметила, тревожно скользнули по лицу жены, и то, что он увидел, кажется, успокоило его. Он сел на другом конце стола, а мистер Меркадо занял пустующее место рядом с миссис Лайднер. Мистер Меркадо был высокий, худой джентльмен меланхолического вида, значительно старше своей жены, с нездоровым желтым лицом и мягкой, точно ватной, бесформенной бородкой. Я обрадовалась его приходу, потому что жена его отвела от меня свой назойливый взгляд и перенесла все свое внимание на мужа, за которым следила с тревогой и нетерпением, что показалось мне весьма странным. Сам мистер Меркадо, задумчиво помешивая чай, хранил гробовое молчание. Нетронутый торт лежал у него на тарелке.
  За столом оставалось еще одно свободное место. Но вот дверь отворилась, и вошел Ричард Кэри.
  В первый момент я подумала, что давно не встречала такого красавца. Да полно, так ли это, тут же пришло мне в голову. Можно ли назвать красивым человека, у которого лицо точно обтянутый кожей череп? И тем не менее он был необычайно красив. Кожа и впрямь туго обтягивала кости лица, но какого прекрасного лица! Линии носа, лба, подбородка были столь безукоризненны, столь совершенны, что казались изваянными рукою мастера. И с этого худого загорелого лица смотрели сияющие ярко-синие глаза, каких я сроду не видывала. Росту в нем было, вероятно, около шести футов623, и я бы дала ему лет сорок.
  Доктор Лайднер сказал:
  — Это мистер Кэри, наш архитектор. Мистер Кэри, пробормотав что-то любезное приятным глуховатым голосом, занял свое место подле миссис Меркадо.
  — Боюсь, чай совсем остыл, мистер Кэри, — сказала миссис Лайднер.
  — О, не беспокойтесь, миссис Лайднер. Сам виноват, что пришел так поздно. Хотел закончить чертеж стен.
  — Джем, мистер Кэри? — проворковала миссис Меркадо.
  Мистер Рейтер придвинул ему тосты.
  Я вспомнила слова майора Пеннимена: “Может быть, вам станет понятнее, если я скажу, что уж слишком вежливо они передавали друг другу кушанья за столом”.
  Право, было во всем этом что-то странное. Что-то уж слишком чопорное. Можно подумать, что за столом собрались едва знакомые люди, а ведь они знали друг друга, — во всяком случае, некоторые из них, — не первый год.
  Глава 6
  Первый вечер
  После чая миссис Лайднер повела меня в мою комнату.
  Думаю, здесь весьма уместно описать расположение комнат. Это несложно, тем более что приложенный мною план существенно облегчает задачу. Двери, расположенные по обеим сторонам большой открытой веранды, ведут в основные покои здания. Правая дверь открывается в столовую, где мы пили чай, левая — в такую же точно комнату (на плане она помечена мною как “гостиная”), которая служила нам общей комнатой и отчасти рабочим кабинетом. Здесь делались зарисовки, эскизы, (кроме чисто архитектурных чертежей), сюда приносили для склеивания наиболее хрупкую драгоценную керамику. Пройдя через гостиную, вы попадаете в так называемую “музейную” комнату, или просто “музей”, уставленный шкафами с полками и ящичками, столами и стендами, куда раскладывались и где хранились все археологические находки. Из “музея” можно выйти только через гостиную.
  Рядом с “музеем” находилась спальня миссис Лайднер с одной дверью, выходящей во внутренний двор. Здесь, как и во всех комнатах этого крыла, два запертых на засовы окна, которые смотрят на вспаханное поле. В соседней комнате, расположенной уже в восточном крыле здания, помещался доктор Лайднер. Здесь тоже только одна дверь, выходящая во двор; таким образом, комната доктора никак не сообщается со спальней миссис Лайднер. Рядом комната, предназначенная для меня, затем идут спальни мисс Джонсон и мистера и миссис Меркадо, с которыми граничат так называемые ванные комнаты. (Когда я однажды упомянула о них в присутствии доктора Райли, он закатился смехом. Коль скоро, сказал он, вы привыкли к водопроводу и канализации, трудно называть ванными грязные каморки, где вместо ванн — оловянные тазы и бидоны из-под керосина, наполненные мутной водой.) Это крыло здания было пристроено доктором Лайднером к старому арабскому дому. Спальни здесь все одинаковые — в каждой окно и дверь, выходящие во внутренний двор.
  В северном крыле находились чертежная комната, фото— и химическая лаборатории.
  По другую сторону открытой веранды — столовая. Дверь из нее ведет в контору, где хранились разные документы, составлялись каталоги, описывались археологические находки, здесь же стояла и пишущая машинка. Затем шла спальня отца Лавиньи. Это одна из двух самых больших комнат, вторую, точно такую же, занимала, как я уже упомянула, миссис Лайднер. Отец Лавиньи обычно использовал свою комнату как рабочий кабинет и расшифровывал, — кажется, так это называется, — здесь свои таблички.
  В юго-западном углу здания расположена лестница, ведущая на крышу. Западное крыло тоже состоит из нескольких комнат. Первая из них — кухня, затем идут четыре небольших спальни, которые занимали молодые люди — Кэри, Эммет, Рейтер и Коулмен.
  В северо-восточном углу здания находилась комната для фотографирования, при ней темная каморка. Затем шла лаборатория и, наконец, единственный вход во внутренний двор — широкие ворота с арочным перекрытием, через которые мы и въехали сюда. За воротами находились бараки, где жила прислуга из местных жителей, караульное помещение, конюшни для лошадей, на которых привозили воду, и прочие службы. По правую руку от ворот располагалась, как я уже упоминала, чертежная комната и две так называемых ванных, которые и замыкали северное крыло здания.
  Я здесь специально так подробно описала расположение комнат, чтобы уже больше не возвращаться к этому вопросу.
  Миссис Лайднер, повторяю, сама мне все показала, а потом повела в мою комнату, выразив надежду, что я не буду испытывать там никаких неудобств.
  Комната была миленькая, хотя и весьма скромно меблированная: кровать, комод, умывальник, кресло.
  — Перед ленчем, обедом, ну и, разумеется, по утрам бой будет приносить вам горячую воду. Если же она понадобится вам в другое время, отворите дверь, хлопните в ладоши, а когда появится бой, скажите ему “gib mai har”624. Сможете запомнить?
  Я ответила, что, пожалуй, смогу, и, слегка запинаясь, повторила фразу.
  — Прекрасно. Но не робейте, кричите во весь голос. Если говорить так, как мы привыкли у себя, в Англии, арабы ничего не поймут.
  — Потешная штука эти языки, — сказала я. — Просто удивительно, как их много и какие они разные.
  Миссис Лайднер улыбнулась:
  — В Палестине есть церковь, где “Отче наш” написана, помнится мне, на девяноста разных языках.
  — Подумать только! — воскликнула я. — Надо написать об этом моей тетушке, то-то старушка удивится.
  Миссис Лайднер рассеянно потрогала кувшин, тазик, чуть подвинула мыльницу.
  — Я очень надеюсь, что вам здесь понравится, — сказала она, — и вы не будете слишком скучать.
  — Я редко скучаю, — заверила я ее. — Ведь жизнь так коротка.
  Она не отвечала, задумчиво передвигая туда-сюда то кувшин, то мыльницу.
  Внезапно она остановила на мне взгляд своих темно-лиловых глаз.
  — Что именно мой муж сказал вам обо мне, мисс Ледерен?
  Ну, на подобные вопросы всегда готов стереотипный ответ.
  — Как я поняла из его слов, вы немного переутомились, только и всего, миссис Лайднер, — бодро отрапортовала я. — И еще он сказал, что вам просто хочется, чтобы о вас немного позаботились и помогли по хозяйству.
  Она стояла, задумчиво склонив голову.
  — Да, — заговорила она. — Да, это было бы просто замечательно.
  Честно говоря, многое здесь вызывало у меня недоумение. Ответ миссис Лайднер не пролил света на загадочные обстоятельства, приведшие меня в Тель-Яримджах, однако задавать вопросы я не собиралась.
  — Надеюсь, вы позволите мне помочь вам по дому. И пожалуйста, не давайте мне бездельничать, — сказала я.
  — Благодарю вас, мисс Ледерен, — слабо улыбнулась она, а потом опустилась на кровать и, к моему великому удивлению, засыпала меня вопросами. Говорю, к великому удивлению, ибо я с первого взгляда безошибочно почувствовала в миссис Лайднер настоящую леди. А настоящие леди, по-моему, весьма редко проявляют любопытство к вашим личным делам.
  Однако миссис Лайднер, казалось, поставила целью узнать обо мне всю подноготную. Где я обучалась и давно ли это было. Что привело меня на Восток. Как случилось, что доктор Райли рекомендовал меня к ним. Она поинтересовалась даже, бывала ли я в Америке и нет ли у меня там родственников. Некоторые из ее вопросов показались мне в то время совершенно лишенными смысла, и только потом я поняла, почему она об этом спрашивает.
  Внезапно настроение миссис Лайднер резко переменилось. Она улыбнулась доброй, ясной улыбкой и сказала ласково, что очень мне рада и что ей будет хорошо со мною, она в этом уверена.
  — Не хотите ли подняться на крышу посмотреть закат? — предложила она, вставая. — В эту пору он необыкновенно красив.
  Я охотно согласилась.
  Когда мы выходили из комнаты, она вдруг спросила:
  — Скажите, когда вы ехали из Багдада, в поезде было много народу? Мужчин, я имею в виду.
  Я отвечала, что не приглядывалась особенно, но помню, видела вечером в вагоне-ресторане двух французов и еще компанию из трех человек, которые рассуждали о каком-то трубопроводе.
  Она кивнула, и слабый звук сорвался с ее губ. Мне показалось, это был вздох облегчения.
  Мы вместе поднялись на крышу.
  Миссис Меркадо сидела на парапете, а доктор Лайднер, наклонившись, разглядывал разложенные рядами камни и глиняные черепки. Среди них были большие тяжелые камни, которые доктор Лайднер называл жерновами, и пестики, и каменные долота, и каменные топоры, и множество керамических горшков с таким диковинным узором, какого я в жизни не видывала.
  — Идите сюда, — позвала нас миссис Меркадо. — Ах, как красиво, как необыкновенно красиво, правда?
  Закат и впрямь был необыкновенно живописен, Хассани, весь пронизанный лучами заходящего солнца, напоминал какой-то сказочный город, а Тигр, сверкающий меж пологих, широко раскинувшихся берегов, завораживал своей волшебной красотой.
  — Восхитительно, да, Эрик? — сказала миссис Лайднер.
  Доктор окинул окрестности рассеянным взглядом.
  — Да-да, — пробормотал он задумчиво и снова принялся перебирать черепки.
  — Археологов интересует только то, что у них под ногами, — заметила миссис Лайднер с улыбкой. — Небеса для них не существуют.
  Миссис Меркадо хихикнула:
  — О да! Они все такие чудаки. Да вы и сами скоро убедитесь в этом, мисс Ледерен. — Она помолчала. — Здесь все так рады вашему приезду, — добавила она. — Мы ужасно тревожились за вас, Луиза, дорогая.
  — Неужели? — язвительно поинтересовалась миссис Лайднер.
  — О да! Вы ведь в самом деле не совсем здоровы, правда? Взять хотя бы эти ваши страхи, да и все прочее тоже… Знаете, когда говорят: “Это просто нервы”, — я всегда думаю, а что может быть хуже этого? Ведь нервы — это же стержень, на котором держится весь наш организм, правда ведь?
  Ах ты кошечка, изумилась я про себя.
  — Вам более нет нужды тревожиться обо мне, Мари, — сухо заметила миссис Лайднер. — Теперь эти заботы возьмет на себя мисс Ледерен.
  — Конечно, конечно, — бодро откликнулась я.
  — О, я уверена, теперь все будет прекрасно, — щебетала миссис Меркадо. — Мы все время думали, что миссис Лайднер надо бы показаться доктору, во всяком случае, принять хоть какие-то меры. Нервы у нее просто никуда. Правда, Луиза, дорогая?
  — Настолько никуда, что, сдается мне, я действую на нервы вам! — насмешливо бросила миссис Лайднер, — Нельзя ли поговорить о чем-нибудь другом? Будто ничего нет более интересного, чем мое несчастное здоровье!
  Вот тут я поняла, что миссис Лайднер из тех, кто легко наживает врагов. В ее тоне было столько холодного презрения (не подумайте, что я виню ее за это!), что болезненно-бледное лицо миссис Меркадо вспыхнуло румянцем. Бедняжка пыталась еще что-то сказать, но миссис Лайднер уже отвернулась и направилась к мужу, на другой конец крыши. Думаю, он не слышал, как она подошла, и только когда она положила руку ему на плечо, он сразу поднял глаза. Взгляд у него был нежный и какой-то жадно-ищущий.
  Миссис Лайднер ласково кивнула ему. Он взял ее под руку, они постояли у парапета, а потом пошли к лестнице и стали спускаться вниз.
  — Как он ей предан, вы заметили? — вздохнула миссис Меркадо.
  — Да, — сказала я. — Любо посмотреть! Миссис Меркадо искоса бросила на меня испытующий взгляд.
  — Что же все-таки такое с миссис Лайднер, как по-вашему? — спросила она, понизив голос.
  — О, я думаю, ничего серьезного, — сообщила я ей бодро. — Видимо, небольшое нервное истощение, только и всего.
  Она сверлила меня взглядом, как тогда, за чаем.
  — Вы специализируетесь в психиатрии, да? — огорошила она меня вдруг.
  — О нет! — отвечала я. — Почему вы так подумали?
  — Миссис Лайднер с большими странностями. Разве доктор Лайднер не говорил вам? — сказала она после минутного колебания.
  Терпеть не могу, когда сплетничают о моих пациентах. Но, с другой стороны, опыт подсказывает, что вытянуть правду из родственников больного зачастую бывает очень трудно. А блуждая в потемках, не зная истинного положения вещей, просто невозможно помочь пациенту. Другое дело, когда за больным наблюдает доктор, который дает медицинской сестре точные указания. Но в данном-то случае доктора и в помине нет. К доктору Райли Лайднеры никогда не обращались. И я совсем не уверена, что доктор Лайднер откровенен со мной. Довольно часто мужчины бывают, к их чести надо сказать, весьма сдержанны насчет своих семейных дел. Что до меня, то чем больше я буду знать, тем легче мне будет помочь миссис Лайднер. Миссис Меркадо (мне она представляется не иначе как в образе этакой хищной кошечки) до смерти хотелось поболтать, я это сразу поняла. А меня, честно признаться, разбирало профессиональное, да и, что греха таить, просто женское любопытство. Да, если угодно, я любопытна.
  — Насколько я поняла, миссис Лайднер немного не в себе последнее время…
  Миссис Меркадо издала какой-то неприятный смешок.
  — Немного не в себе? Как бы не так! Да она всех нас напугала до полусмерти. То ей мерещатся пальцы — они стучат к ней в окно, то чья-то рука, то мертвое лицо, прижатое к стеклу. Она будто бы бросается к окну, а там уже никого нет. Тут хоть у кого мороз по коже пойдет!
  — Может быть, кто-то разыгрывает ее? — предположила я.
  — О нет, ей все это просто мерещится. А дня три назад — мы как раз обедали — в деревне, это, наверное, в миле отсюда, вздумали вдруг палить из ружья, так она как вскочит, как закричит… Мы чуть с ума не сошли. А доктор Лайднер бросился к ней… смех один: только и твердил: “Ничего не случилось, дорогая, все хорошо, дорогая”. Вы-то небось знаете, мужчины очень часто потворствуют вот таким истерическим припадкам. И напрасно. Только хуже делают.
  — Ну, разумеется, если это действительно истерика, — сдержанно заметила я.
  — Ну а что же еще, как не истерика? Я молчала, ибо сказать мне было нечего. Что-то здесь не так. Когда нервическая особа в ответ на выстрелы поднимает крик, тут нет ничего удивительного. А вот лицо за окном, рука — это нечто совсем иное. Как мне представлялось, возможно, одно из двух: или миссис Лайднер просто сочиняет все это (как дети, стараясь привлечь к себе всеобщее внимание, придумывают то, чего не было и быть не может), или же это чьи-то дурацкие шутки. Какому-нибудь юному джентльмену, вроде мистера Коулмена, здоровому и начисто лишенному воображения, шуточки такого рода могут казаться весьма забавными. Пожалуй, надо последить за ним, подумала я. Человека с расстроенными нервами эти глупые проделки могут напугать до потери сознания.
  — Миссис Лайднер — особа романтического склада, вам не кажется? — сказала миссис Меркадо, искоса взглянув на меня, — У таких всегда случаются всякие трагедии.
  — А что еще у нее случилось?
  — Ну, например, ей едва минуло двадцать, когда ее первого мужа убили на войне. По-моему, весьма трогательно и романтично, правда?
  — Это только так говорится. Для красного словца, — отрезала я.
  — Вы действительно так думаете? Странно!
  А что тут странного? Сплошь и рядом слышишь: “Ах, если бы Дональд… или Артур… или как его там… был жив!” А будь он жив, так превратился бы в тучного желчного пожилого мужа. Вот вам и вся романтика.
  Начало темнеть, и я предложила миссис Меркадо спуститься вниз. Она согласилась и спросила меня, не хочу ли я посмотреть лабораторию.
  — Муж, наверное, еще там… работает.
  — С большим удовольствием, — ответила я, и мы направились туда.
  В комнате горел свет, но никого не было. Миссис Меркадо показала мне разные приборы, несколько бронзовых украшений и какие-то покрытые воском кости.
  — Где же Джозеф? — удивилась миссис Меркадо. Она заглянула в чертежную, где трудился мистер Кэри. Он едва взглянула на нас. Меня поразило его лицо — в нем отражалась крайняя напряженность. Он дошел до последней черты, подумала я, вот-вот сорвется. Помнится, кто-то уже говорил мне об этом.
  Когда мы выходили, я обернулась и еще раз взглянула на него. Он сидел, склонившись над чертежом, — губы плотно сжаты, и особенно бросалась в глаза худоба его необычайного лица, напоминающего обтянутый кожей череп. Возможно, вы сочтете это странным, но в тот момент он показался мне благородным рыцарем, который готовится к сражению, зная наверное, что будет убит.
  И я вновь почувствовала загадочное и неотразимое обаяние этого человека.
  Мистера Меркадо мы нашли в гостиной. Он излагал миссис Лайднер какую-то новую научную концепцию. Она сидела на простом деревянном стуле с высокой спинкой и вышивала шелком цветы. Я снова подивилась ее редкой хрупкой, неземной красоте, точно это не женщина из плоти и крови, а какое-то сказочное существо.
  — О, ты здесь, Джозеф. А мы заходили в лабораторию, думали, ты еще там, — заверещала миссис Меркадо своим высоким, визгливым голосом.
  Он вскочил с испуганным и смущенным видом, точно ее приход разрушил чары, которыми он был околдован.
  — Я… мне нужно идти. Я как раз собирался… собирался… — залепетал он заикаясь и, не закончив фразы, пошел к двери.
  — Обязательно расскажете мне в другой раз, — произнесла миссис Лайднер своим мелодичным голосом, по обыкновению растягивая слова. — Это необычайно интересно.
  Она посмотрела на нас с улыбкой, ласковой и отрешенной, и вновь склонилась над рукоделием.
  — Здесь в шкафу книги, мисс Ледерен. Можно найти кое-что интересное. Возьмите книгу и посидите тут со мной, — сказала она минуту спустя.
  Я подошла к книжному шкафу. Миссис Меркадо, помедлив немного, круто повернулась и вышла из комнаты. Когда она проходила мимо, я взглянула ей в лицо. Выражение бешеной злобы, исказившее его, поразило меня.
  Невольно мне вспомнилось то, что говорила о Луизе Лайднер миссис Келси и на что она намекала. Так не хочется, чтобы это оказалось правдой, — мне слишком нравилась миссис Лайднер. Интересно все же, есть ли хоть намек на истину в этих разговорах.
  Разве миссис Лайднер, думала я, виновата? Ведь ни мисс Джонсон, такая симпатичная, но ужасно некрасивая, ни миссис Меркадо, одержимая завистью и злобой, и мизинца ее не стоят. А мужчины есть мужчины, и они везде одинаковы. Моя профессия позволяла мне не раз убеждаться в этом.
  Мистер Меркадо — довольно жалкая личность; думаю, миссис Лайднер и не замечает, что он обожает ее. Зато миссис Меркадо очень даже замечает. Если не ошибаюсь, она вынашивает коварные планы и только и ждет, чтобы отомстить миссис Лайднер.
  Я посмотрела на нее. Она сидела, склонившись над рукоделием, такая отчужденная и замкнутая в себе. Надо предупредить ее, подумала я. Она, наверное, и не догадывается, на какую бессмысленную жестокость могут толкнуть женская ревность и ненависть и как мало надо, чтобы разжечь эти чувства.
  Но тут же я сказала себе: “Эми Ледерен, ты непроходимая дуреха. Ведь миссис Лайднер — не дитя. Ей скоро сорок, и она, наверное, не хуже тебя знает жизнь”.
  Тем не менее интуиция говорила мне, что жизни-то она скорее всего и не знает. Во всяком случае, вид у нее был именно такой — не от мира сего.
  Интересно, как складывалась ее жизнь. Ведь за доктора Лайднера она вышла замуж всего два года назад. А по словам миссис Меркадо, ее первый муж погиб почти двадцать лет назад.
  Посидев немного подле нее с книгой, я пошла мыть руки перед ужином. Подавали превосходно приготовленный карри. Спать все разошлись рано, чему я обрадовалась, ибо чувствовала, что изрядно устала за этот день.
  Доктор Лайднер проводил меня в мою комнату — хотел убедиться, что я хорошо устроена.
  Он сердечно пожал мне руку и пылко сказал:
  — Вы ей понравились, миссис Ледерен. Она почувствовала к вам расположение. Я так рад. Уверен, теперь все будет хорошо.
  Его пылкость показалась мне почти мальчишеской.
  Я и сама понимала, что пришлась по душе миссис Лайднер, и была рада этому.
  Однако уверенности доктора Лайднера я не разделяла. За всем этим что-то кроется, думала я, чего, возможно, и он не знает.
  Я остро ощущала это “что-то” — оно как бы витало в воздухе.
  Постель у меня оказалась вполне удобной, однако спала я не слишком хорошо. Сомнения не оставляли меня.
  В голове вертелись строчки из стихотворения Китса625, которое меня заставляли заучивать в детстве. Какие-то слова выпали из памяти, и это не давало мне покоя. Я всегда ненавидела это стихотворение, наверное, потому, что меня принуждали его учить, а мне так не хотелось. А вот тут, проснувшись вдруг среди ночи, я впервые почувствовала красоту этих строк.
  “Зачем, о рыцарь, бродишь ты, печален… как там дальше?., бледен, одинок…”.626 У меня перед глазами вставало лицо рыцаря… или нет, не рыцаря, а мистера Кэри… мрачное, напряженное, темное от загара, оно напоминало лица тех несчастных юношей, которых мне, еще девочке, приходилось видеть во время войны. Мне стало жаль его… а потом я снова уснула. Мне снилась “La Belle Dame sans merci” в образе миссис Лайднер, она поникла в седле, с вышиванием в руках… потом лошадь споткнулась… а кругом были все кости, кости, покрытые воском… Я проснулась, вся дрожа, мурашки бегали у меня по спине. Впредь никогда не стану есть карри на ночь.
  Глава 7
  Человек за окном
  Вероятно, лучше сразу повиниться в том, что в моем повествовании отсутствуют приметы местного антуража. В археологии я ничего не смыслю и не уверена, что хочу ликвидировать этот пробел в моем образовании. Возиться с тем, что погребено, с чем давно покончено, представляется мне занятием довольно бесцельным. Мистер Кэри сказал мне как-то, что археолог должен быть наделен особой страстью, чего у меня нет и в помине. Не сомневаюсь, что он совершенно прав.
  В первое же утро мистер Кэри спросил, не хочу ли я посмотреть дворец, который он… эскизный план которого — кажется так? — он вычерчивает. Хотя, признаться, никак не возьму в толк, как можно представить себе то, что существовало много сотен лет назад! Разумеется, я с готовностью согласилась и, по правде сказать, была даже немного взволнована — ведь этому дворцу почти три тысячи лет. Интересно, какие же были дворцы в древние времена, похожи ли они на те, что я видела в гробнице Тутанхамона627 в стенных росписях. Каково же было мое удивление, когда вместо дворца мне показали просто кучи земли и стены фута два высотой — и все! Мистер Кэри пустился объяснять: здесь был огромный двор, а здесь покои, вот лестница наверх, вот комнаты, которые выходили во внутренний двор. Интересно, откуда он все это взял, думала я, но вслух, разумеется, ничего не сказала — с моей стороны это было бы невежливо. Однако какое жестокое разочарование постигло меня! Раскопки показались мне просто кучами земли — ни мрамора, ни золота, ничего мало-мальски примечательного. Если дом моей тетки в Криклвуде когда-нибудь рухнет от старости, уверяю вас, развалины будут выглядеть куда более живописно! А эти древние ассирийцы628, или как их там, ведь они называли себя царями. Поводив меня по своему “дворцу”, мистер Кэри передал меня с рук на руки отцу Лавиньи. Этого человека я немного побаивалась — как-никак монах, да к тому же иностранец. И голос у него какой-то замогильный. Однако он оказался на редкость добродушным, хотя и несколько рассеянным. Порой у меня возникало странное чувство, что он почти так же чужд всей этой археологии, как и я.
  Миссис Лайднер потом объяснила мне все. Отца Лавиньи, сказала она, интересуют только “памятники письменности”, так это называется. Эти древние люди писали вполне осмысленно, на глиняных дощечках, но не буквами, а такими смешными детскими значками. Попадаются даже учебные таблички — на одной стороне пишет учитель, а на другой — ученик, который старается подражать ему. Признаться, эти таблички показались мне довольно забавными — было в них нечто… трогательное, не знаю, понятно ли я выражаюсь.
  Мы с отцом Лавиньи обошли все раскопки, и он показал мне места, где находились храмы, дворцы, частные дома и древнее аккадское629 кладбище. У отца Лавиньи очень своеобразная манера рассказывать — не договорив об одном, он перескакивает на другое.
  — Почему, собственно, вы приехали сюда? Что, миссис Лайднер серьезно больна? — спросил он между прочим.
  — Не то чтобы серьезно… — осторожно отвечала я.
  — Странная она женщина. Опасная.
  — В каком смысле? — удивилась я. — Что значит “опасная”?
  Он задумчиво покачал головой.
  — Мне кажется, она безжалостная. Да, она может быть абсолютно безжалостной.
  — Простите меня, — сказала я. — По-моему, это чепуха.
  Он снова покачал головой.
  — Вы не знаете женщин, как знаю их я. Для монаха довольно странное высказывание, подумала я. Хотя, конечно, чего он только не наслушался на исповедях. И все же я была несколько озадачена, я ведь не знаю, дозволено ли монахам исповедовать, или это делают только священники. А он, я думаю, монах, с этой его длинной шерстяной рясой, взметающей пыль, с четками, с глухим, загробным голосом!
  — Да, она может быть безжалостной, — повторил он задумчиво. — Я в этом уверен. Она ведь точно мраморная, холодна, неприступна… И тем не менее чего-то она боится. Интересно, чего?
  Да, подумала я, неплохо бы нам всем знать, чего она боится?
  Доктор Лайднер, возможно, что-то знает, а больше, пожалуй, никому ничего не известно.
  Отец Лавиньи бросил на меня цепкий взгляд внезапно сверкнувших темных глаз.
  — Что-то здесь у нас неладно, вы не находите? Или, на ваш взгляд, все в порядке?
  — Не совсем, — промямлила я. — Посмотришь, вроде бы все в порядке, работа организована, но есть ощущение… какого-то неблагополучия, что ли.
  — Вот-вот, у меня тоже такое чувство. Мне кажется, — почему-то вдруг стало еще заметнее, что он иностранец, — что-то здесь назревает. И доктор Лайднер тоже не в своей тарелке. Что-то его тревожит.
  — Здоровье жены, может быть?
  — Возможно. Но не только. Тут что-то еще… ему… как бы это сказать?.. Не по себе, что ли.
  Да, верно, это в нем чувствуется, подумала я.
  Тут как раз появился доктор Лайднер, и мы оборвали разговор. Он показал мне могилу ребенка, которую только что вскрыли. Очень трогательно — тоненькие косточки, два глиняных сосуда и несколько крупинок — как объяснил доктор Лайднер, это бисеринки от ожерелья.
  Рабочие очень меня позабавили. Где еще увидишь этакое сборище пугал? Все в длинных юбках и в каких-то немыслимых отрепьях, головы замотаны, будто всех их вдруг поразила зубная боль. Точно муравьи, они сновали туда-сюда с корзинами земли и при этом пели — по крайней мере, я так поняла, что это было пение, — то есть бесконечно тянули что-то монотонное и заунывное. Глаза у них в ужасающем состоянии — красные, гноящиеся. Некоторые вообще казались полуслепыми. Боже мой, какие они несчастные и жалкие!
  — Довольно живописный народ, правда? — услышала я голос доктора Лайднера.
  Живописный? Интересно! Вот мы два разных человека, и каждый из нас все видит по-своему, подумала я. Наверное, я не слишком-то ясно выражаюсь, ну, да вы, надеюсь, понимаете, о чем речь.
  Немного погодя доктор Лайднер сказал, что собирается вернуться домой, чтобы выпить чашку чаю. Я пошла с ним, и по пути он поведал мне много интересного. Вот кто умеет рассказывать! Я будто собственными глазами видела, как все это было тысячи лет назад — и улочки и дома. Он показал мне печи, в которых выпекали хлеб, и заметил, что арабы и по сей день пользуются такими же печами.
  Когда мы вернулись, миссис Лайднер уже встала. Выглядела она сегодня куда лучше — не такая бледная и утомленная, как вчера. Чай подали тотчас же. Доктор Лайднер принялся рассказывать жене о том, что происходило сегодня на раскопках. После чая он снова ушел работать, а миссис Лайднер спросила, не хочу ли я посмотреть археологические находки. Я, конечно, сказала, что хочу, и она повела меня в “музей” — комнату, сплошь заваленную множеством этих находок. В основном, как мне показалось, это были разбитые глиняные горшки, — впрочем, часть из них уже успели собрать и склеить. По мне, так все это можно было просто взять да выбросить.
  — Боже мой! — сказала я. — Какая жалость, что они все разбиты, правда? Разве теперь они чего-нибудь стоят?
  Миссис Лайднер слабо улыбнулась и сказала:
  — Только бы Эрик вас не услышал. Именно горшки больше всего его интересуют. Ведь они — самое древнее из всех наших находок; некоторым из них, наверное, больше семи тысяч лет.
  Она объяснила мне, что нашли их на большой глубине, на самом дне кургана. Тысячи лет назад, сказала миссис Лайднер, разбитую посуду склеивали особым веществом, наподобие битума. Видимо, в древности эти горшки ценились не меньше, чем в наше время.
  — А теперь, — сказала она, — я покажу вам нечто куда более впечатляющее.
  Она взяла с полки коробку, в которой лежал восхитительный золотой кинжал, с рукояткой, украшенной темно-синими камешками.
  Я ахнула от восторга.
  Миссис Лайднер засмеялась.
  — Всем нравятся золотые вещи! Всем, кроме моего мужа.
  — Почему же они не нравятся доктору Лайднеру?
  — Ну, во-первых, золотые вещи слишком дорого обходятся. Ведь приходится платить золотом тем, кто нашел их, столько, сколько сами эти предметы весят.
  — Боже милостивый! — воскликнула я. — Но почему?
  — Таков обычай. И чтобы не было соблазна украсть. Понимаете, краденая золотая вещь теряет свою археологическую ценность, и вору ничего не остается, как переплавить ее. Таким образом мы помогаем ему удержаться на стезе добродетели.
  Она сняла с полки еще одну коробку и показала мне прекрасную золотую чашу с изображенными на ней бараньими головами.
  Я снова ахнула.
  — Великолепно, правда? Эти вещи обнаружены в гробнице принца. Другие царские гробницы, найденные нами, оказались разграбленными. Эта чаша — самая ценная наша находка. Одна из самых красивых среди всех когда-либо найденных археологами чаш. Ранняя Аккадия. Бесценная вещь.
  Внезапно нахмурившись, миссис Лайднер поднесла чашу к глазам и осторожно поскребла ногтем.
  — Как странно! На ней воск. Должно быть, кто-то приходил сюда со свечой.
  Она сколупнула восковую каплю и убрала чашу.
  Потом она показала мне несколько забавных терракотовых630 фигурок, но почти все они выглядели непристойно. Какое, однако же, извращенное воображение у этих древних людей, скажу я вам!
  Вернувшись на террасу, мы застали там миссис Меркадо, которая красила ногти. Отставив руку, она любовалась своей работой. Трудно вообразить себе что-нибудь более отвратительное, чем эти оранжево-красные ногти, подумала я.
  Миссис Лайднер принесла с собой разбитое вдребезги небольшое и очень тонкое блюдо и начала осторожно соединять осколки. Понаблюдав за ней минуту-другую, я спросила, не могу ли чем-нибудь помочь ей.
  — О да, работы тут на всех хватит! Она принесла еще целую коробку битой керамики, и мы принялись за дело. Я довольно быстро наловчилась склеивать черепки, и миссис Лайднер похвалила меня. Она не знает, что у всех медицинских сестер проворные пальцы.
  — Все так усердно работают, — прощебетала миссис Меркадо, — что я чувствую себя ужасной лентяйкой. Да я и в самом деле лентяйка.
  — Ну и на здоровье! — обронила миссис Лайднер с безучастным видом.
  В двенадцать подали ленч. Затем доктор Лайднер и мистер Меркадо принялись очищать керамику. Они поливали черепки раствором хлорноватой кислоты. Один из горшков после обработки приобрел великолепный синий цвет, на другом проступил изумительный рисунок — рогатые бычьи головы. Это было прямо как в сказке! Вековой слой грязи, который, кажется, ничто не возьмет, как по волшебству, вдруг закипал, пенился и сходил прочь.
  Мистер Кэри и мистер Коулмен отправились на раскопки, мистер Рейтер пошел к себе в фотолабораторию.
  — А ты чем займешься, Луиза? — ласково обратился доктор Лайднер к жене. — Может быть, отдохнешь немного?
  Видимо, миссис Лайднер в это время обычно ложилась отдохнуть.
  — Да, пожалуй, полежу часок. Потом немного погуляю.
  — Хорошо. Мисс Ледерен, я думаю, не откажется составить тебе компанию?
  — Конечно, — с готовностью отозвалась я.
  — Нет-нет, — поспешно возразила миссис Лайднер. — Я пойду одна. Не то мисс Ледерен подумает, что ей вменили в обязанность не спускать с меня глаз.
  — О, но я с большим удовольствием… — начала я.
  — Нет, в самом деле, вам лучше остаться, — сказала она твердо, почти повелительно. — Иногда мне нужно побыть одной. Просто необходимо.
  Настаивать я, разумеется, не стала и пошла к себе в комнату, чтобы тоже вздремнуть немного. Странно, думала я, что миссис Лайднер, одержимая постоянными страхами, решается гулять одна.
  Когда в половине четвертого я вышла во двор, там не было ни души, если не считать маленького мальчика-араба, который мыл керамическую посуду в большом медном тазу, и мистера Эммета, который сортировал ее. Когда я подошла к ним, в воротах показалась миссис Лайднер. Такой оживленной я еще никогда ее не видела. Глаза у нее сияли. Она была возбуждена, почти весела.
  Из лаборатории вышел доктор Лайднер и направился к ней. Он нес большое блюдо, на котором были изображены рогатые бычьи головы.
  — Доисторические пласты необычайно богаты археологическими находками, — сказал он. — До сих пор нам очень везло. Найти эту гробницу в самом начале сезона — редкая удача. Единственный, кто имеет основания быть недовольным, — это отец Лавиньи. Пока мы нашли всего лишь несколько табличек.
  — Кажется, он и их еще не обработал, — сказала резко миссис Лайднер. — Возможно, он выдающийся эпиграфист, но не менее выдающийся лентяй. Спит чуть не целый день.
  — Жаль, упустили Берда, — сказал доктор Лайднер. — А отец Лавиньи поражает меня, мягко говоря, неортодоксальностью, хотя, разумеется, я бы не взял на себя роль компетентного судьи в этом деле. Некоторые его переводы меня, чтобы не сказать больше, удивляют. А надписи вот на этом камне? Я совсем не уверен, что отец Лавиньи тут прав. Впрочем, ему виднее.
  После чая миссис Лайднер спросила меня, не хочу ли я прогуляться с нею к реке. Наверное, она боится, подумала я, что ее давешний решительный отказ взять меня с собой огорчил меня.
  Мне не хотелось, чтобы она считала меня слишком обидчивой, поэтому я тотчас согласилась.
  Вечер выдался великолепный. Тропинка, вьющаяся по ячменному полю, привела нас в цветущий фруктовый сад, через который мы вышли к Тигру. Слева виднелся Тель-Яримджах, откуда доносилось характерное монотонное пение. Справа вращалось большое мельничное колесо, ритмичный плеск которого поначалу раздражал меня, но потом стал даже приятен, — он будто убаюкивал. За мельницей виднелась деревня, где жили рабочие.
  — Красиво, правда? — сказала миссис Лайднер.
  — Да, такая мирная картина! Удивительно, в какую глушь меня забросила судьба.
  — Глушь, — эхом повторила миссис Лайднер. — Да, здесь, во всяком случае, чувствуешь себя в некоторой безопасности.
  Я бросила на нее внимательный взгляд. Но она, видимо, произнесла это как бы про себя, забыв на миг о моем присутствии. Она не подозревала даже, как выдает себя этими словами.
  Мы пошли обратно. Внезапно миссис Лайднер сжала мне руку с такой силой, что я чуть не вскрикнула.
  — Кто это? Что он делает? Совсем недалеко от нас, там, где тропинка вплотную подходит к нашему дому, стоял незнакомец. Одет он был как европеец. Встав на цыпочки, он старался заглянуть в окно.
  Оглянувшись и увидев, что мы наблюдаем за ним, он сразу отпрянул от окна и пошел нам навстречу. Миссис Лайднер еще крепче сжала мне руку.
  — Мисс Ледерен, — прошептала она, — мисс Ледерен…
  — Успокойтесь, дорогая, все хорошо, — сказала я твердо.
  Незнакомец поравнялся с нами и прошел мимо. Увидев, что это араб, миссис Лайднер с облегчением вздохнула и выпустила мою руку.
  — Господи, да это же араб, — прошептала она. И мы пошли своей дорогой. Проходя мимо дома, я бросила взгляд на окна. Они были зарешечены и располагались довольно высоко, — гораздо выше, чем те, что выходили во двор, — так что заглянуть внутрь было невозможно.
  — Должно быть, любопытный прохожий, — сказала я.
  Миссис Лайднер кивнула.
  — Наверное. А я было подумала, что…
  Она осеклась.
  Что? Что она подумала, спрашивала я себя. Кажется, все бы отдала, лишь бы узнать!
  Но кое-что я все-таки поняла: миссис Лайднер боится какого-то совершенно определенного человека, человека из плоти и крови.
  Глава 8
  Тревожная ночь
  Не знаю, право, что и рассказать о событиях первой недели моего пребывания в Тель-Яримджахе.
  Оглядываясь назад теперь, когда я уже все знаю, я вижу довольно много мелких деталей, свидетельствующих о том, насколько слепа я была в те дни.
  Однако в интересах точности изложения буду пытаться рассматривать события с тех позиций, на каких я находилась в то время, когда меня, сбитую с толку, подавленную, все сильнее мучило подозрение, что здесь дело Нечисто.
  Во всяком случае, могу смело утверждать, что необъяснимое чувство напряженности и скованности — отнюдь не плод моей фантазии. Им были охвачены все. Даже Билл Коулмен, не отличавшийся ни чувствительностью, ни тонкостью, сказал как-то:
  — Эта экспедиция! До чего она мне на нервы действует! Ходят все точно в воду опущенные. А что, здесь всегда так?
  Обращался он к Дэвиду Эммету. Мистер Эммет с самого начала вызвал у меня симпатию; я сразу поняла, что его молчаливость отнюдь не означает отсутствия у него симпатии к людям. Меня в нем подкупала какая-то удивительная твердость духа и надежность. Что же до остальных, Бог знает, чего от них ждать…
  — Нет, — возразил он мистеру Коулмену. — В прошлом году такого не было.
  Однако распространяться на эту тему он не счел нужным и не проронил больше ни слова.
  — Не могу понять я, друг, происходит что вокруг, — мрачно срифмовал мистер Коулмен.
  В ответ Эммет только пожал плечами.
  А с мисс Джонсон у меня состоялся довольно интересный разговор, из которого мне удалось кое-что извлечь для себя. Она чрезвычайно мне нравилась — умная, знающая, деловитая. Доктора Лайднера она боготворила — это сразу бросалось в глаза.
  Она рассказала мне о нем решительно все, начиная с юности. Она помнила наперечет все его раскопы, знала, где и что он нашел. Готова поклясться, что она могла бы слово в слово повторить каждую его лекцию. Она считала его самым выдающимся археологом современности.
  — А какой он простой! Прямо не от мира сего… Тщеславие ему совершенно чуждо. Только по-настоящему великий человек может быть таким простым.
  — Истинная правда, — сказала я. — Великие люди никого не подавляют своим авторитетом.
  — И с ним всегда так легко. А как весело было тут у нас в прежние годы! Мы тогда работали втроем — он, Ричард Кэри и я. Счастливое было время. Ричард Кэри работал с ним еще в Палестине. Они дружат уже лет десять, а я познакомилась с ним семь лет назад.
  — Мистер Кэри такой красивый, — сказала я.
  — Да… пожалуй, — бросила она сухо.
  — И немного замкнутый, вам не кажется?
  — Он был совсем не такой, — вдруг живо откликнулась мисс Джонсон. — Это с тех пор, как… Она внезапно замолчала.
  — С тех пор, как… — попыталась я подтолкнуть ее.
  — Да что говорить… — Мисс Джонсон повела плечами. — Все теперь не так.
  Я ничего не отвечала, надеясь, что она продолжит. И она заговорила, предварив свои слова смешком, чтобы я не восприняла ее слова слишком всерьез.
  — Вероятно, я старая чудачка, но я часто думаю, что если жена археолога не интересуется археологией, то лучше бы ей сидеть дома, а не разъезжать по экспедициям. Это вносит ненужные сложности.
  — Вы говорите о миссис Меркадо?
  — О нет! — отмела она мое предположение. — Я говорю о миссис Лайднер. Она обворожительная женщина, и понятно, почему доктор Лайднер попался на удочку — извините за грубость! Но меня не покидает чувство, что здесь ей не место. Из-за нее все идет кувырком.
  Стало быть, мисс Джонсон, как и миссис Келси, считает, что напряженную обстановку создает миссис Лайднер. Допустим, но откуда же ее собственные страхи?
  — Главное — она выбивает из колеи его, — пылко продолжала мисс Джонсон. — Конечно, вы скажете, я как… как верная и ревнивая старая собака. Но он же такой измученный, такой нервный! Конечно, мне это не нравится. Он должен всего себя отдавать работе, а тут жена с ее глупыми страхами! Если эта глушь так пугает ее, сидела бы у себя в Америке. Не выношу людей, которые делать ничего не делают, а только и знают, что жаловаться!
  Тут она, видимо, немного испугавшись, что наговорила лишнего, добавила:
  — Само собой, я безмерно восхищаюсь ею. Она прелестная женщина, да и держится великолепно, когда пожелает, конечно.
  На этом беседа наша закончилась.
  Вот и всегда так, подумала я, стоит запереть вместе нескольких женщин, как и зависть и ревность тут как тут. Мисс Джонсон явно терпеть не может жену своего шефа (это естественно, наверное), и, думаю, не ошибусь, если скажу, что миссис Меркадо так просто ненавидит миссис Лайднер.
  Шейла Райли тоже не любит миссис Лайднер. Как-то она приезжала на раскопки, один раз в автомобиле, и дважды — на лошади, вернее, на двух лошадях, с каким-то молодым человеком. Инстинктивно я чувствовала, что мисс Райли питает слабость к молчаливому юному американцу, мистеру Эммету. Когда он бывал на раскопках, она не упускала случая поболтать с ним. Он, думаю, тоже не был к ней равнодушен.
  Однажды за ленчем миссис Лайднер затеяла об этом разговор, по-моему, довольно рискованный.
  — Эта девчонка Райли проходу не дает Дэвиду, — сказала она со смешком. — Бедный Дэвид, она охотится за вами даже на раскопках! До чего глупы эти молодые девицы!
  Мистер Эммет не сказал в ответ ни слова, но даже сквозь загар было видно, как он покраснел. Он поднял глаза и в упор посмотрел на нее. В его прямом, твердом взгляде читалось что-то похожее на вызов.
  Она беспомощно улыбнулась и отвела взор.
  Отец Лавиньи, мне послышалось, что-то тихо пробормотал. Я сказала “Простите?”, но он не ответил и только покачал головой.
  В тот же день мистер Куолмен сказал мне:
  — Видит Бог, вначале миссис Лайднер ужасно мне не понравилась. Все время обрывала меня, рта раскрыть не давала. А теперь ничего, привык. На самом деле она добрейший человек. Из тех, кому без оглядки можно выложить все, что у тебя на душе. А на Шейлу у нее зуб, я знаю. Да Шейла и сама хороша — грубит ей почем зря… Что хуже всего в Шейле — она совершенно не умеет себя вести. И характер у нее — просто черт в юбке!
  Охотно верю, подумала я. Доктор Райли избаловал ее.
  — Конечно, она здесь единственная молоденькая девушка, вот и возомнила о себе. Но это еще не повод, чтобы разговаривать с миссис Лайднер как с двоюродной бабушкой. Разумеется, миссис Лайднер — не девочка, но выглядит она что надо, ни дать ни взять, сказочная фея… Такие, знаете, являются из болотного тумана и манят за собою.
  Помолчав, он грустно добавил:
  — А Шейла, разве станет она манить кого-то? Вот отшить парня — это пожалуйста, это она умеет.
  Вспоминаются мне еще два происшествия, более или менее знаменательные.
  Как-то я зашла в лабораторию взять ацетона, чтобы стереть клей, которым испачкала пальцы, когда склеивала керамику. Мистер Меркадо сидел в углу за столом, положив голову на руки, и я подумала, что он спит. Я взяла бутылку и вышла.
  Вечером, к моему удивлению, миссис Меркадо вдруг набросилась на меня.
  — Это вы унесли ацетон из лаборатории?
  — Да, — сказала я.
  — Вы же отлично знаете, что в “музее” всегда стоит пузырек с ацетоном.
  Она вся просто исходила злобой.
  — Разве? Я не знала.
  — Все вы прекрасно знаете! Вы просто шпионите за всеми подряд. Знаю я вас, медицинских сестричек. Я в недоумении уставилась на нее.
  — Не понимаю, о чем вы, миссис Меркадо, — ответила я с, достоинством. — Позвольте заверить вас, мне нет ни малейшей надобности, как вы выразились, шпионить за кем-либо.
  — Да неужели? Думаете, я не знаю, для чего вы здесь?!
  Уж не пьяна ли она? Я вышла, не сказав больше ни слова. Однако что бы это значило?
  Второе происшествие тоже было не так уж значительно. Я пыталась кусочком хлеба приманить маленького несчастного щенка, робкого и забитого, как все арабские собаки. А он подумал, видимо, что против него замышляется что-то недоброе, и улизнул от меня, я — за ним, вышла за ворота, завернула за угол и нос к носу столкнулась с отцом Лавиньи. Он стоял с незнакомцем, в котором я сразу узнала араба, пытавшегося заглянуть в окно и до полусмерти напугавшего миссис Лайднер.
  Я извинилась, отец Лавиньи улыбнулся, распрощался с арабом и пошел со мной к дому.
  — Представляете, — сказал он. — Просто позор. Я изучаю восточные языки, а никто из арабов, работающих у нас, меня не понимает! Довольно унизительно, вы не находите? Я попробовал поговорить по-арабски с этим человеком. Он горожанин, и мне интересно, поймет он меня или нет. Как выяснилось, не слишком-то я преуспел. Лайднер говорит, что мой арабский слишком книжный.
  Вот, собственно, и все. Правда, у меня мелькнули некоторые сомнения по поводу этого араба — почему он слоняется возле дома.
  Этой же ночью случилось происшествие, чрезвычайно перепугавшее нас.
  Произошло это, должно быть, часа в два ночи. Я сплю очень чутко, как, впрочем, и надлежит медицинской сестре. Я проснулась и села в постели, как вдруг дверь распахнулась.
  — Мисс Ледерен! Мисс Ледерен!
  Миссис Лайднер звала меня негромко, но настойчиво.
  Чиркнув спичкой, я зажгла свечу.
  Она стояла на пороге в длинном голубом халате. Ужас, казалось, сковал ее.
  — Здесь кто-то… кто-то… в соседней комнате. Я… я слышу… он скребется… в стену. Я бросилась к ней.
  — Успокойтесь, все в порядке, — сказала я. — Я здесь, с вами. Ничего не бойтесь, дорогая.
  — Позовите… Эрика, — чуть слышно прошептала она.
  Я кивнула ей, выскочила во двор и постучала к нему в дверь. Через минуту он уже был у меня в комнате. Миссис Лайднер сидела на кровати. Она задыхалась, ловя ртом воздух.
  — Я слышала… — едва выдавила она… — слышала… как он… скребется…
  — Где? В “музее”? — крикнул доктор Лайднер, выскакивая во двор.
  Удивительно, как по-разному они ведут себя, промелькнуло у меня в голове. Миссис Лайднер, охваченная смертельным страхом, могла думать лишь о себе, а доктор Лайднер — ни о чем другом, как только о своих археологических ценностях.
  — “Музей”! — воскликнула миссис Лайднер. — О, Господи! Какая я глупая!
  Она встала, запахнула халатик, и мы вышли во двор. На ее лице не осталось и следа от пережитого страха.
  В “музее” мы застали доктора Лайднера и отца Лавиньи. Оказывается, француз тоже услышал шум и даже, как ему показалось, видел свет. Надев домашние туфли и схватив фонарь, он кинулся сюда, но никого не нашел. Более того, дверь, как обычно, была заперта на ночь.
  Он уже хотел уйти, когда прибежал доктор Лайднер. Вот, пожалуй, и все, что удалось выяснить. Ворота тоже были заперты. Караульные, которых мы едва добудились, уверяли, что никто не мог войти во двор, минуя их. Правда, звучало это не слишком убедительно. Никаких следов взлома мы не обнаружили, равно как и пропаж.
  Вероятно, отец Лавиньи, снимавший с полок коробки с ценностями, чтобы проверить, все ли на месте, и произвел тот шум, который напугал миссис Лайднер.
  Однако отец Лавиньи продолжал упорствовать, уверяя, что слышал шаги под окном своей комнаты и видел, как в “музее” мелькает свет, вероятно, от фонаря. Никто больше ничего не видел и не слышал. Это происшествие повлекло за собою немаловажные для моего повествования последствия, ибо на следующий же день миссис Лайднер открыла мне тайну, так долго мучившую меня.
  Глава 9
  Рассказ миссис Лайднер
  Мы только что закончили завтрак. Миссис Лайднер отправилась, по обыкновению, отдохнуть к себе в комнату. Я помогла ей, и она улеглась с книгой в постель, заваленную множеством подушек и подушечек. Я хотела было выйти, но она остановила меня.
  — Не уходите, мисс Ледерен, мне нужно кое-что сказать вам. Закройте, пожалуйста, дверь.
  Я повиновалась.
  Она встала и принялась ходить по комнате. Я понимала, что ей, видимо, трудно начать, и терпеливо ждала, когда она соберется с духом.
  Наконец, решившись, она посмотрела на меня и нервно бросила:
  — Сядьте!
  Я тихонько села у стола.
  — Должно быть, вы удивляетесь тому, что здесь происходит? — без обиняков приступила она к делу. Я только кивнула в ответ.
  — Я хочу рассказать вам все. Должна рассказать, иначе просто сойду с ума.
  — Конечно, — отвечала я. — Мне кажется, так и в самом деле будет лучше. Трудно помочь человеку, когда бродишь в потемках.
  Она перестала метаться по комнате и прямо взглянула мне в лицо.
  — Знаете, чего я боюсь?
  — Какого-то человека.
  — Нет, я ведь сказала не “кого”, я сказала “чего”. Я ждала.
  — Я боюсь, что меня убьют! Ну, наконец-то! Но я и виду не подала, как потрясли меня ее слова. Она и так была на грани истерики.
  — Боже мой, — сказала я, — значит, все дело в этом? И вдруг она начала смеяться. Она смеялась, а по лицу ее бежали слезы.
  — Как смешно вы говорите! — задыхалась она. — Как смешно…
  — Ну, ну, полно, — твердо сказала я. — Полно! Усадив ее в кресло, я подошла к умывальному столу, смочила губку холодной водой и принялась прикладывать ей ко лбу и к запястьям.
  — Полно, успокойтесь, — повторила я, — и расскажите мне все по порядку.
  Моя решительность возымела действие. Она выпрямилась в кресле и тихо проговорила:
  — Вы просто сокровище, мисс Ледерен. С вами я чувствую себя маленькой девочкой. Сейчас я вам все расскажу.
  — Ну вот и славно. Времени у нас достаточно, можно не торопиться.
  Она начала говорить, медленно, обдумывая каждое слово:
  — Мне едва исполнилось двадцать лет, когда я вышла замуж за молодого человека, который работал в одном из государственных учреждений. Это было в тысяча девятьсот восемнадцатом году.
  — Знаю. Мне говорила об этом миссис Меркадо. Он ведь погиб на войне.
  Но миссис Лайднер покачала головой.
  — Это она так думает. Да, для всех он погиб на войне. Но на самом деле все было совсем не так. Надо сказать, в то время я была юной идеалисткой, настроенной весьма патриотически. Через несколько месяцев после свадьбы я узнала, совершенно случайно, что мой муж — германский шпион. Мне стало известно, что сведения, которые он передал, привели к гибели американского транспорта и смерти нескольких сот человек. Не знаю, как поступили бы на моем месте другие. Расскажу, что сделала я. Мой отец служил тогда в военном департаменте, я пошла к нему и открыла всю правду. Да, Фредерик был убит во время войны, но — в Америке. Его расстреляли как германского шпиона.
  — Боже мой! — невольно вырвалось у меня. — Это ужасно!
  — Да, — сказала она. — Ужасно. Он был такой ласковый… такой… добрый. И все время… Но я никогда не сомневалась, что поступила правильно. Возможно, напрасно…
  — Трудно сказать. Я, например, не знаю, как бы поступила я.
  — То, что я вам рассказала, не знает никто. Считается, что мой муж ушел на войну и его там убили. Все были так добры ко мне, так предупредительны, ведь они думали, что я — вдова офицера, погибшего на войне.
  Ее голос звучал так горестно, и я сочувственно кивала ей.
  — Многие предлагали мне руку и сердце, но я неизменно отвечала отказом. Слишком велико было потрясение. Мне казалось, что я уже никому не смогу верить.
  — Еще бы, можно себе представить.
  — Но случилось так, что я влюбилась в одного молодого человека. Я не знала, как мне быть. И тут произошло невероятное! Мне пришло письмо — от Фредерика! Он писал, что, если я выйду замуж, он убьет меня!
  — От Фредерика? Но он же умер!
  — Да, конечно. Вначале я подумала, что или я схожу с ума, или все это мне снится. Я пошла к отцу, и он рассказал мне всю правду. Оказалось, Фредерика не расстреляли — он бежал из-под стражи. Но это его не спасло. Вскоре он погиб в железнодорожной катастрофе. Его тело было найдено среди прочих на месте аварии. Отец скрывал от меня побег Фредерика. Когда же он погиб, отец счел за лучшее вообще ничего мне не говорить.
  Однако письмо, которое я получила, меняло дело. Стало быть, мой муж жив?
  Отец со всей возможной тщательностью постарался расследовать обстоятельства гибели Фредерика. Использовав все способы, не противоречащие принципам гуманности, он убедился, что похороненное тело действительно принадлежит моему бывшему мужу. Правда, абсолютной уверенности быть не могло, ибо труп был обезображен. Однако, как не раз повторял отец, у него есть все основания считать, что Фредерик погиб, а письмо — это чья-то злая и жестокая мистификация.
  Но этим дело не кончилось. Стоило мне выказать расположение кому-нибудь из моих поклонников, как я тут же получала угрожающее письмо.
  — А почерк его? Вашего мужа?
  Она пожала плечами.
  — Трудно сказать. У меня ведь не было его писем. Я могла судить только по памяти.
  — А не было ли в письмах каких-нибудь мелочей — намеков, любимых словечек, которые убедили бы вас, что это действительно ваш муж?
  — В том-то и дело, что нет. Если б там были, например, ласковые имена, известные только нам двоим, конечно, я бы не сомневалась.
  — Да, — в раздумье сказала я. — Странно. Похоже все-таки, что это не ваш муж. Но кто же еще мог быть?
  — Вообще говоря, есть один человек… У Фредерика есть младший брат. Когда мы поженились, ему было лет десять — двенадцать. Он боготворил Фредерика, который отвечал ему нежной привязанностью. Как сложилась судьба мальчика — его зовут Уильям, — не знаю. Возможно, что, будучи столь фанатично привязан к брату, он видел во мне виновницу его гибели. Он всегда ревновал Фредерика ко мне, а когда вырос, вполне мог бы избрать такой способ отомстить мне.
  — Возможно, — сказала я. — Удивительно, как живо помнят люди потрясения, испытанные в детстве.
  — Да. Может статься, этот мальчик решил жизнь положить, чтобы только отомстить мне.
  — Расскажите, что же было потом?
  — Пожалуй, больше и рассказывать нечего. Три года назад я встретила Эрика. Замуж выходить я не собиралась, но он был очень настойчив, и мне пришлось согласиться. Все время до самой свадьбы я ждала рокового письма, но оно так и не пришло. И я подумала, что мой мучитель или умер, или ему самому надоели эти жестокие шутки. А через два дня после свадьбы я получила это.
  Она придвинула к себе плоский кожаный чемоданчик, лежавший на столе, отперла его, вынула оттуда письмо и протянула мне.
  Чернила слегка выцвели. Написано оно было наклонным почерком, похоже, женской рукой.
  
  “Ты ослушалась меня. Теперь ты обречена. Тебе надлежало хранить верность Фредерику Боснеру! Теперь ты умрешь!”
  
  — Разумеется, я испугалась, но не так сильно, как в первый раз. С Эриком я чувствовала себя в безопасности. Месяц спустя я получила еще одно письмо.
  
  “Я не забыл. Я готовлюсь действовать. Ты должна умереть. Зачем ты ослушалась меня?”
  
  — Ваш муж знает о письмах?
  — Знает. И знает, что мне угрожают. Когда пришло второе письмо, я показала ему оба. Он склонен считать их мистификацией. Кроме того, он допускает, что кто-то может шантажировать меня, внушая мне мысль, что первый мой муж жив.
  Она помолчала, потом снова принялась говорить:
  — Через несколько дней после второго письма мы чудом избежали смерти. Кто-то вошел в квартиру, когда мы уже спали, и открыл газовые краны. К счастью, я вовремя проснулась и почувствовала запах газа. Тут уж я не на шутку испугалась. Я сказала Эрику, что уже не один год получаю эти письма и что этот сумасшедший, кем бы он ни был, действительно намерен убить меня. Тогда я впервые за все эти годы подумала, уж не Фредерик ли это в самом деле. Ведь я всегда чувствовала, что, несмотря на свою мягкость, он может быть чудовищно безжалостен. Эрик, надо сказать, не был так сильно встревожен, как я. Он хотел обратиться в полицию. Разумеется, я и слышать об этом не желала. В конце концов, мы решили, что я поеду с ним сюда. И вообще, разумнее будет мне не возвращаться летом в Америку, а поехать в Лондон или Париж.
  И вот мы здесь. Поначалу все шло очень хорошо. И я уже поверила, что страхи мои кончились. Ведь как бы то ни было, теперь между мной и таинственным незнакомцем — целых полсвета.
  И вдруг немногим более трех недель назад я получаю письмо с багдадским штемпелем.
  С этими словами она подала мне еще одно письмо.
  
  “Ты думаешь, тебе удалось скрыться. Ошибаешься. Меня не проведешь. Я все время говорю тебе это. Смерть грядет”.
  
  — А неделю назад — это! Оно появилось прямо здесь, у меня на столе. Его даже по почте не отправляли!
  Я взяла листок. Письмо состояло всего из одной фразы, нацарапанной наискось:
  “Я здесь”.
  Миссис Лайднер пристально посмотрела мне прямо в глаза.
  — Поняли? Вы поняли? Он хочет убить меня. Это Фредерик или… Уильям… Он хочет меня убить! — вскричала она высоким, срывающимся голосом.
  Я схватила ее за руку.
  — Ну, полно, полно, — сказала я твердо. — Не отчаивайтесь. Мы же охраняем вас! Есть у вас нюхательная соль?
  Она указала на умывальный стол. Я поднесла ей к носу флакон.
  — Ну вот, так-то лучше, — сказала я, видя, как порозовели у нее щеки.
  — Да. Мне уже лучше… Ну, вот, мисс Ледерен, теперь вы понимаете, почему я в таком состоянии? Когда мы увидели незнакомца, заглядывающего в окно, я подумала: “Это он!” Даже когда я впервые увидела вас, меня охватило смятение. А вдруг это переодетый мужчина, подумала я…
  — Господи, какие фантазии!
  — О, я понимаю, это звучит нелепо. Но вы ведь вполне могли оказаться не медицинской сестрой, а его пособницей.
  — Что за чепуха!
  — Конечно. Но я от страха просто потеряла голову. Меня осенила внезапная мысль:
  — Но вы должны узнать своего мужа, правда?
  — Не уверена. Ведь прошло больше пятнадцати лет. Я могу и не узнать его в лицо. Она вздрогнула.
  — Однажды ночью я видела его лицо, мертвое лицо. Сначала я услышала, что кто-то стучит в окно. А потом увидела лицо. Мертвенно-желтое, призрачное, оно, оскалившись, глядело на меня из-за стекла. Я страшно закричала, и все сбежались и стали уверять меня, что там ничего нет!
  Тут я вспомнила миссис Меркадо.
  — А вам не приснилось все это? — спросила я с сомнением в голосе. — Вы уверены?
  — Нет! Не приснилось!
  Но я не разделяла ее уверенности. Ничего удивительного, что в ее состоянии ночные кошмары подобного рода преследуют ее и что в момент пробуждения она легко может счесть их явью. Однако я положила себе за правило никогда не противоречить пациентам. Я постаралась, сколько могла, успокоить миссис Лайднер и убедить ее, что, если в округе появится незнакомец, его все тотчас заметят.
  Кажется, мне удалось немного рассеять ее страхи, и я отправилась на поиски доктора Лайднера, чтобы передать ему наш разговор.
  — Рад, что она все рассказала вам, — сказал он просто. — Ее состояние страшно тревожит меня. Все эти стуки и мертвые лица — конечно же чистейшая фантазия. Не знаю, право, как все-таки быть. А вы сами-то что об этом думаете?
  Что-то в его тоне насторожило меня, однако я ответила без промедления:
  — Вполне возможно, что письма эти — чья-то жестокая и злобная шутка.
  — Да, весьма вероятно. Но как же все-таки быть? Эта история буквально сводит ее с ума. Просто не знаю, что придумать.
  К сожалению, я тоже не знала. Мне вдруг пришло в голову, что здесь не обошлось без женщины. Ведь письма, похоже, написаны женской рукой. Невольно я подумала о миссис Меркадо.
  Допустим, она случайно узнает тайну первого брака миссис Лайднер. Почему бы ей не потешить свою злобу?
  Мне не хотелось посвящать мистера Лайднера в свои догадки. Никогда не знаешь, как человек воспримет твою версию.
  — Ну что же, — бодро заключила я. — Будем надеяться на лучшее. Мне кажется, миссис Лайднер должна чувствовать себя гораздо спокойнее, хотя бы уже потому, что открыла мне свою тайну. Знаете, так всегда бывает. Если замыкаешься в себе со своей болью и страхом, это неизбежно приводит к нервному срыву.
  — Очень рад, что она все рассказала вам, — повторил он. — Это хороший знак. Стало быть, вы ей понравились и она доверяет вам. Однако что же все-таки предпринять? Ума не приложу.
  У меня так и вертелось на языке спросить его, почему бы об опасениях миссис Лайднер не намекнуть осторожно местной полиции. Как обрадовалась я впоследствии, что не задала ему этого вопроса!
  В тот же день произошел один довольно странный случай.
  Назавтра мистер Коулмен собирался в Хассани за деньгами для рабочих. Он хотел прихватить наши письма, чтобы успеть к авиапочте. Обычно эти письма лежали на подоконнике в столовой, в деревянном ящичке. Вечером мистер Коулмен принялся разбирать их, складывать стопками и перевязывать резинкой.
  Вдруг он громко хмыкнул.
  — Что случилось? — спросила я.
  Он с усмешкой протянул мне конверт.
  — Опять наша Прекрасная Луиза! По-моему, у нее не все дома. Вы только посмотрите на этот адрес! Сорок вторая улица, Париж, Франция. Какая-то ерунда, а? Как по-вашему? Может, вы сходите к ней, спросите, что она себе думает? Она только что ушла спать.
  Я взяла письмо, сбегала к миссис Лайднер, и она исправила адрес.
  Ее почерка я раньше не видела и удивилась — он показался мне знакомым. Я тщетно пыталась вспомнить, где я могла его видеть? И вдруг среди ночи меня осенило: он чрезвычайно похож на почерк, которым написаны анонимные письма, только, пожалуй, чуть крупнее и небрежнее.
  Что же получается? — думала я. Неужели миссис Лайднер сама пишет эти письма? А доктор Лайднер, кажется, подозревает это…
  Глава 10
  В субботу пополудни
  Миссис Лайднер рассказывала мне о себе в пятницу. А утром в субботу, как мне показалось, обстановка у нас немного разрядилась.
  Правда, миссис Лайднер держалась со мной несколько натянуто и подчеркнуто избегала оставаться tete-a-tete. И неудивительно! Такое не раз мне встречалось. Женщины сплошь и рядом в порыве откровенности поверяют сиделкам свои тайны, а потом чувствуют себя неловко и сожалеют о своей доверчивости. Такова уж человеческая природа!
  Разумеется, я ни словом не напоминала ей о нашем разговоре и старалась касаться только насущных тем.
  Мистер Коулмен, прихватив сумку с письмами, отбыл утром на грузовике в Хассани, где среди прочих дел ему предстояло выполнить несколько поручений, которыми его обязали коллеги. Главная же цель поездки — получить в банке деньги в монетах малого достоинства и привезти их в Тель-Яримджах, чтобы расплатиться с рабочими. Ясно, что все эти дела займут много времени, и мы не ожидали его возвращения раньше полудня. Более того, я подозревала, что завтракать мистер Коулмен намерен в обществе Шейлы Райли.
  В платежный день жизнь на раскопках отнюдь не била ключом, ибо уже в половине четвертого начиналась раздача денег.
  В тот день Абдулла, мальчик, в обязанности которого входило отмывание керамики, расположился, как обычно, посреди двора и гнусаво затянул бесконечную песню. Доктор Лайднер и мистер Эммет собирались в ожидании мистера Коулмена заняться разбором керамики. Мистер Кэри отправился на раскопки.
  Миссис Лайднер ушла отдохнуть в свою комнату. Я, как всегда, помогла ей, а потом, прихватив книгу, пошла к себе. Спать мне не хотелось. Я взглянула на часы — было без четверти час. Книга оказалась чрезвычайно увлекательной, и я не заметила, как пролетели два часа. Называлась она “Смерть в лечебнице”, и хотя читалась с захватывающим интересом, автор, насколько я поняла, имел о медицине весьма смутное представление. А уж лечебниц таких я и вовсе никогда не видывала! Мне даже захотелось написать автору и указать ему на его ошибки.
  Когда я наконец отложила книгу (убийца-то, оказывается, рыжеволосая горничная; вот уж никак не ожидала!) и взглянула на часы, то с удивлением обнаружила, что уже без двадцати три.
  Я встала, оправила платье и вышла во двор. Абдулла все тер свои горшки, сопровождая, по обыкновению, это занятие заунывным пением. Дэвид Эммет стоял рядом. Он сортировал вымытую посуду, откладывая разбитую в особый ящик, чтобы потом склеить ее. Я не спеша направилась к ним, и тут увидела доктора Лайднера, который спускался по лестнице с крыши.
  — Ну что ж, славно поработали, — бодро сказал он. — Я немного прибрал там, наверху. Луиза будет довольна. Она как-то пожаловалась, что на крыше ступить негде. Пойду обрадую ее.
  Постучав, он открыл дверь и вошел в ее комнату. Но тут же дверь снова отворилась, и он показался на пороге. Это было как кошмар, как дурной сон — вот в комнату входит бодрый, веселый человек, а выходит призрак с искаженным от ужаса лицом, с заплетающимися, точно у пьяного, ногами.
  — Мисс Ледерен… — хрипел он. — Мисс Ледерен… Я тотчас поняла, что случилось нечто страшное, и кинулась к нему. Вид у него был жуткий, серое лицо подергивалось, мне казалось, он вот-вот рухнет замертво.
  — Жена, — пробормотал он, — моя жена… Боже мой!
  Оставив его, я ринулась в комнату. У меня перехватило дыхание: миссис Лайднер, как-то странно скорчившись, бесформенной грудой лежала на полу возле кровати.
  Я склонилась над ней. Она была мертва… мертва уже по меньшей мере час. Причина смерти — очевидна. Страшный удар по голове в области правого виска. Должно быть, она встала с постели, и в этот момент ей нанесли смертельный удар.
  Я не стала трогать ее, понимая, что ей уже ничем не поможешь.
  Оглядевшись вокруг, я не заметила ничего, что могло бы дать ключ к разгадке, — вещи стояли на своих местах, все было, как обычно: окна затворены и заперты. Спрятаться здесь негде. Убийцы, очевидно, и след простыл.
  Я вышла, притворив за собою дверь.
  Доктор Лайднер находился в состоянии коллапса. Дэвид Эммет, хлопотавший подле него, обратил ко мне совершенно белое лицо, на котором застыл немой вопрос.
  В нескольких словах я шепотом рассказала ему, что произошло.
  Как я и ожидала, на него можно было положиться в трудную минуту. Он хранил совершенное спокойствие и отлично владел собой. Только голубые глаза его широко раскрылись, вот и все.
  Подумав немного, он сказал:
  — Видимо, мы должны как можно скорее уведомить полицию. Думаю, с минуты на минуту вернется Билл. Что делать с доктором Лайднером?
  — Помогите перенести его в комнату. Он кивнул.
  — По-моему, нужно запереть дверь, — сказал он. Повернув ключ в замке комнаты миссис Лайднер, он вытащил его и протянул мне.
  — Наверное, вам лучше держать его у себя, мисс Ледерен. Ну что ж, пойдемте.
  Мы подняли доктора Лайднера, внесли его в комнату и положили на постель. Мистер Эммет отправился на поиски бренди. Вернулся он в сопровождении мисс Джонсон.
  Лицо у нее было бледное и встревоженное, но держалась она спокойно и деловито.
  Обрадовавшись, что могу оставить доктора Лайднера на ее попечение, я поспешно вышла.
  В этот момент во двор въехал грузовик. Не ошибусь, если скажу, что мы испытали легкое потрясение, увидев розовое жизнерадостное лицо Билла, выпрыгнувшего из машины со своим неизменным ликующим воплем: “Приветик! Приветик! Приветик! А вот и денежки приехали!”
  — В целости-сохранности и даже… — прокричал он весело, но внезапно осекся. — Что стряслось? Что с вами? У вас такой вид, точно вас пыльным мешком из-за угла шлепнули!
  — Миссис Лайднер убита, — сдержанно сказал мистер Эммет.
  — Что?! — заорал Билл, и лицо его нелепо сморщилось. Он, выпучив глаза, уставился на нас. — Убили матушку Луизу! Да вы, наверное, дурачите меня!
  — Убили?! — вдруг раздался позади меня пронзительный крик.
  Обернувшись, я увидела миссис Меркадо.
  — Миссис Лайднер убили, вы говорите?
  — Да, — сказала я. — Убили.
  — Нет… — выдавила она с трудом. — Нет… Не верю. Это, наверное, самоубийство!
  — Самоубийцы, как правило, не наносят себе смертельный удар в висок, — сухо заметила я. — Это убийство. Можете мне поверить, миссис Меркадо!
  Она опустилась на перевернутый ящик.
  — Но это ужасно… просто ужасно, — твердила она.
  Еще бы не ужасно, подумала я. Тоже мне, ценное соображение! Может, ее мучат угрызения совести, ведь она ненавидела миссис Лайднер, каких только гадостей не говорила о ней.
  — Что же вы собираетесь делать? — еле слышно спросила она после некоторого молчания.
  Мистер Эммет в присущей ему спокойной и сдержанной манере принялся отдавать распоряжения:
  — Билл, вам придется вернуться в Хассани, и поскорее. Я не знаю, что полагается предпринимать в таких случаях. Пожалуй, следует обратиться к капитану Мейтленду, он — начальник тамошней полиции. Но сначала повидайтесь с доктором Райли. Думаю, он знает, каков порядок.
  Мистер Коулмен кивнул. Всю его веселость как рукой сняло. Сейчас у него был вид перепуганного школьника. Ни слова не говоря, он прыгнул в грузовик и укатил прочь.
  — По-моему, мы должны обыскать все вокруг, — сказал мистер Эммет неуверенно. — Ибрагим! — крикнул он громко.
  — Na'am.631
  Мальчик-слуга подбежал к нам, и мистер Эммет заговорил с ним по-арабски. Они оживленно перебрасывались репликами. Мальчик, казалось, решительно что-то отрицает.
  Наконец мистер Эммет недоуменно сказал:
  — Он говорит, мимо них никто не проходил. Никто из посторонних. Думаю, он ошибается. Должно быть, убийца ухитрился проскользнуть во двор, когда они зазевались.
  — Ну, конечно, — вмешалась миссис Меркадо, — слуги, как всегда, зазевались, вот он и воспользовался моментом.
  — Да, вероятно, — проговорил мистер Эммет. В его голосе мне послышалась нотка сомнения, и я вопросительно поглядела на него. Он в это время обратился к Абдулле, мальчику, который обычно моет керамику, и о чем-то спросил его.
  Мальчик живо затараторил в ответ. При этом выражение лица у мистера Эммета стало еще более озадаченным.
  — Не понимаю, — пробормотал он, — ничего не понимаю.
  Но мне он не объяснил, что же привело его в столь сильное замешательство.
  Глава 11
  Загадочное дело
  По возможности я стараюсь писать только о том, в чем сама принимала непосредственное участие, потому опускаю события последующих двух часов, — прибытие капитана Мейтленда, полиции и доктора Райли.
  Как водится, началось всеобщее смятение: опрашивали свидетелей, выполняли множество неизбежных в таких случаях формальностей.
  Но по-настоящему взялись за дело только около пяти часов, когда доктор Райли попросил меня зайти вместе с ним в контору.
  Он плотно затворил дверь, опустился в кресло доктора Лайднера, жестом предложил мне сесть напротив и нервно заговорил:
  — Итак, мисс Ледерен, попробуем разобраться. Случай, признаться, чрезвычайно загадочный.
  Я поправила манжеты и вопросительно посмотрела на него.
  Он достал записную книжку.
  — Так мне будет удобнее. Ну что ж, начнем. В котором часу точно доктор Лайднер обнаружил тело своей жены?
  — Могу сказать совершенно определенно: без четверти три, — отвечала я.
  — Вы уверены?
  — Да, когда я выходила во двор, то посмотрела на часы. Было без двадцати три.
  — Позвольте взглянуть на ваши часы.
  Сняв часы с запястья, я протянула их доктору Райли.
  — Минута в минуту. Да вам цены нет, мисс Ледерен! Отлично. Стало быть, это установлено. А теперь скажите, как давно, по вашему мнению, наступила смерть?
  — Право, доктор, — замялась я. — Мне бы не хотелось…
  — Полно, не смущайтесь. Я просто хочу знать, совпадает ли ваша оценка с моей.
  — Ну… я бы сказала, что она была мертва, по крайней мере, уже час.
  — Совершенно верно. Я осматривал тело в половине пятого и склонен считать, что смерть наступила между часом пятнадцатью и часом сорока пятью. Скажем, около часа тридцати. Думаю, мы не слишком ошибемся.
  Он помолчал, барабаня пальцами по столу.
  — Чертовски все это странно, — проговорил он наконец. — Не могли бы вы сказать мне вот что… Вы отдыхали, так? И ничего не слышали?
  — В половине второго? Нет, доктор, ничего не слышала ни в половине второго, ни в другое время. Я лежала в постели с без четверти час до без двадцати три, но ничего не слышала. Только мальчик-араб бубнил, как обычно, да еще иногда мистер Эммет кричал что-то доктору Лайднеру, который в это время был на крыше.
  — Мальчик-араб… да.
  Он нахмурился.
  В этот момент дверь отворилась и вошли капитан Мейтленд и доктор Лайднер.
  Капитан Мейтленд был суетливый коротышка с умными серыми глазами.
  Доктор Райли встал и подвинул кресло доктору Лайднеру.
  — Садитесь, дружище. Рад, что вы пришли. Вы нам просто необходимы. Во всем этом есть нечто чрезвычайно странное.
  Доктор Лайднер наклонил голову.
  — Понимаю. — Он посмотрел на меня. — Жена открыла мисс Ледерен всю правду. Не следует ничего утаивать от правосудия, и я прошу вас, мисс Ледерен, сообщить капитану Мейтленду и доктору Райли все, что вы вчера узнали.
  Я постаралась слово в слово пересказать им наш разговор.
  Капитан сопровождал мой рассказ удивленными возгласами.
  Когда я кончила, он повернулся к доктору Лайднеру:
  — И все это правда, Лайднер, а?
  — Да. Каждое слово мисс Ледерен — истинная правда.
  — Поразительный случай, — сказал доктор Райли. — А вы можете показать эти письма?
  — Думаю, их можно найти в бумагах моей жены.
  — Она оставила их на столе, — уточнила я.
  — Значит, там они и лежат.
  Он повернулся к капитану Мейтленду, и на его лице, обычно столь добродушном, появилось выражение холодной жестокости.
  — Учтите, капитан Мейтленд, о том, чтобы замять это дело, не может быть и речи. Убийца должен быть пойман и подвергнут наказанию.
  — Вы думаете, это и в самом деле первый муж миссис Лайднер? — спросила я.
  — А вы разве думаете иначе? — обратился ко мне капитан Мейтленд.
  — Ну… это довольно спорно, — сказала я с сомнением.
  — Как бы то ни было, — повторил твердо доктор Лайднер, — этот человек — убийца, опасный маньяк. Его необходимо найти, капитан Мейтленд. Совершенно необходимо. Полагаю, это будет нетрудно.
  — Пожалуй, не так легко, как вам представляется, — задумчиво проговорил доктор Райли. — Что скажете, капитан Мейтленд?
  Капитан Мейтленд теребил ус, медля с ответом.
  — Извините, — неожиданно для самой себя решилась я, — тут есть еще одно обстоятельство. Мне кажется, я не должна усматривать о нем.
  И я рассказала им об арабе, который пытался заглянуть в окно, о том, что третьего дня он слонялся поблизости — я сама это видела — и выспрашивал что-то у отца Лавиньи.
  — Хорошо, — сказал капитан Мейтленд, — мы все проверим. Будет чем заняться полиции. Возможно, этот араб имеет какое-то касательство к делу.
  — Наверное, ему заплатили, чтобы он шпионил здесь, — предположила я, — и чтобы выяснил, как можно проникнуть в дом.
  Доктор Райли озабоченно потер нос.
  — Вот тут-то и зарыта собака, — сказал он. — А если все-таки проникнуть в дом было невозможно, а?
  Я озадаченно посмотрела на него.
  Капитан Мейтленд повернулся к доктору Лайднеру.
  — Прошу выслушать меня очень внимательно, Лайднер. Кое-что нам уже удалось установить. После ленча, поданного в двенадцать часов и закончившегося без двадцати пяти час, ваша жена ушла к себе в сопровождении мисс Ледерен, которая помогала ей. Вы сами поднялись на крышу, где провели два часа, верно?
  — Да.
  — Спускались ли вы с крыши в течение этих двух часов?
  — Нет.
  — А к вам кто-нибудь поднимался?
  — Да. Эммет. И довольно часто. Он ходил туда-сюда, то ко мне, то к мальчику-арабу, который отмывал керамику во дворе.
  — А вы сами выглядывали во двор?
  — Один, а может, два раза — переговаривался с Эмметом.
  — И оба раза видели, что мальчик сидит во дворе и моет керамику?
  — Да.
  — На сколько минут Эммет поднимался к вам, самое большее?
  Доктор Лайднер задумался.
  — Трудно сказать… Минут на десять, может быть. Правда, мне показалось, на две-три минуты, но я по опыту знаю, что если я поглощен работой, то теряю чувство времени.
  Капитан Мейтленд взглянул на доктора Райли. Тот кивнул ему и сказал:
  — Ну что ж, давайте выкладывайте. Капитан Мейтленд достал небольшую записную книжку и открыл ее.
  — Послушайте, Лайднер, я собираюсь прочитать вам подробный отчет о том, чем занимался каждый член вашей экспедиции между часом и двумя пополудни.
  — Но поверьте, это…
  — Минуту терпения. Сейчас вы поймете, к чему я клоню. Начнем с мистера и миссис Меркадо. Мистер Меркадо говорит, что работал в лаборатории. Миссис Меркадо была в своей комнате — мыла голову. Мисс Джонсон, по ее словам, сидела в гостиной, делала слепки с круглых печатей. Мистер Рейтер сказал, что проявлял фотографические пластинки в темной комнате. Отец Лавиньи утверждает, что работал у себя в комнате. Что касается остальных членов экспедиции, то Кэри был на раскопках, а Коулмен — в Хассани. Теперь слуги. Повар-индиец сидел у ворот, болтал со сторожами и ощипывал кур.
  Абрахам и Мансер, слуги, сидели тут же, вместе со всеми, судачили и смеялись, приблизительно с четверти второго до половины третьего. К этому времени ваша жена была уже мертва.
  Доктор Лайднер подался вперед.
  — Не понимаю… при чем здесь… На что вы намекаете?
  — В комнату вашей жены можно попасть только через дверь, выходящую во двор, так?
  — Да. Есть еще два окна, но они забраны решетками, и, кроме того, они были закрыты. Он вопросительно посмотрел на меня.
  — Да, они были закрыты и заперты изнутри на задвижки, — уверенно сказала я.
  — Во всяком случае, — продолжал капитан Мейтленд, — будь они даже открыты, через них нельзя ни войти в комнату, ни выйти из нее. Я и мои ребята, мы сами убедились в этом. Это касается и всех остальных окон, выходящих наружу. На всех металлические решетки, прочные и надежные. Попасть в комнату вашей жены неизвестный мог, только пройдя через ворота и внутренний двор. Однако все в один голос — сторожа, повар и слуги — уверяют, что никто не проходил мимо них.
  Доктор Лайднер вскочил с кресла.
  — Что вы… Что вы хотите сказать?
  — Возьмите себя в руки, дружище, — спокойно сказал доктор Райли. — Понимаю, это страшный удар для вас, но надо смотреть правде в глаза. Никакого таинственного убийцы нет. Сдается мне, миссис Лайднер убита кем-то из членов вашей экспедиции.
  Глава 12
  “Я не верил…”
  — Нет! Нет!
  Доктор Лайднер нервно забегал по комнате.
  — Это невозможно, Райли! Абсолютно невозможно! Один из нас? Нет! Ведь все-все в экспедиции боготворили Луизу!
  Доктор Райли ничего не отвечал, только губы его чуть заметно скривились. Это был тот самый случай, когда молчание более красноречиво, чем самая пылкая речь.
  — Совершенно невозможно! — твердил доктор Лайднер. — Они боготворили ее. Да и как было не боготворить ее! У нее… она… ее обаяние было неотразимо. И все это чувствовали.
  Доктор Райли кашлянул.
  — Извините, Лайднер, но… вы, возможно, заблуждаетесь. Если кто-нибудь и недолюбливал вашу жену, он, само собой, не спешил известить вас об этом.
  Вид у доктора Лайднера был совсем потерянный.
  — Да, это правда… конечно. Но тем не менее, Райли, думаю, вы ошибаетесь. Уверен, все любили Луизу.
  Он помолчал немного, потом снова взорвался:
  — Это ваша версия, она… Она просто чудовищна! Это… это немыслимо! Невозможно!
  — Однако нельзя же пренебрегать… э-э… фактами, — вставил капитан Мейтленд.
  — Фактами? Какими фактами? Повар-индиец и слуги-арабы! Да все их клятвы гроша ломаного не стоят! Вы же знаете, Райли, что это за люди, знаете не хуже меня, и вы, Мейтленд, тоже знаете. Правда ли, ложь ли — для них пустой звук. Да они просто из вежливости скажут вам то, что вы хотите от них услышать.
  — Положим, в данном случае, — заметил доктор Райли сухо, — они говорят совсем не то, что мы хотели бы услышать. Кроме того, я слишком хорошо знаю привычки вашей прислуги. У ворот они устроили себе нечто вроде клуба. Сколько бы раз я ни приезжал сюда пополудни, почти вся ваша прислуга торчит там, у ворот. Вполне естественно, что и сегодня они там собрались.
  — И все же, думаю, вы излишне категоричны, Райли. Почему не допустить, что этот человек… этот оборотень, проник в дом раньше и попытался спрятаться где-нибудь здесь?
  — Согласен. Теоретически это действительно возможно, — холодно ответил доктор Райли. — Положим, неизвестный действительно проник сюда незамеченным. Он должен был прятаться, пока не наступит подходящий момент (разумеется, спрятаться в комнате миссис Лайднер он не мог — там просто негде), затем подвергался страшному риску — ведь его могли увидеть, когда он входил в комнату или выходил оттуда. Эммет и мальчишка-араб почти все время были во дворе.
  — Мальчишка… Я забыл о нем, — сказал доктор Лайднер. — Сметливый мальчик… И правда, Мейтленд, он должен был видеть, как убийца входит в комнату моей жены! Разве не так?
  — Мы уже подумали об этом. Мальчик действительно мыл горшки все это время. Однако примерно в половине второго Эммет поднялся на крышу, — он затрудняется назвать более точное время, — он находился там с вами минут десять, так?
  — Да, я тоже не могу указать точного времени, но, кажется, действительно это было в половине второго.
  — Ну вот. Стало быть, целых десять минут мальчишка бил баклуши. Он вышел за ворота и торчал там вместе со всей честной компанией. Когда Эммет вернулся и увидел, что мальчишки нет, он окликнул его и принялся бранить. Насколько я понимаю, вашу жену убили как раз в эти десять минут.
  Доктор Лайднер со стоном опустился в кресло, закрыв лицо руками.
  А доктор Райли продолжал. Его голос звучал спокойно и деловито:
  — Это время совпадает со временем смерти миссис Лайднер, которое я засвидетельствовал как врач, — сказал он. — Когда я осматривал ее, она была мертва уже около трех часов. Остается только один вопрос: кто убийца?
  Наступило молчание. Доктор Лайднер поднял голову и провел рукою по лбу.
  — Признаю убедительность ваших доводов, Райли, — сказал он сдержанно. — Вы правы, на первый взгляд кажется, будто убийство совершено кем-то из своих. Но я твердо убежден, что вы непростительно ошибаетесь. Где-то в ваших рассуждениях, вполне правдоподобных, кроется изъян. Начать с того, что в данном деле, если согласиться с вами, имеет место просто невероятное совпадение.
  — Странно, что вы употребили это слово, — вставил доктор Райли.
  Не обратив внимания на эту реплику, доктор Лайднер продолжал:
  — Моя жена получает угрожающие письма. У нее есть веские основания опасаться совершенно определенного человека. И вот ее убивают. Неужели вы хотите убедить меня, что убийца не он, а кто-то другой? Но это же нелепо!
  — В какой-то мере, может быть… — сказал задумчиво доктор Райли и посмотрел на капитана Мейтленда. — Значит, совпадение. Ну как, Мейтленд? Одобряете вы мою идею? Наверное, стоит сообщить об этом Лайднеру. Не возражаете?
  Капитан Мейтленд кивнул.
  — Валяйте, — коротко бросил он.
  — Может быть, вы слышали, Лайднер, о человеке по имени Эркюль Пуаро?
  Доктор Лайднер озадаченно глядел на своего друга.
  — Кажется, слышал. Да, — неуверенно проговорил он, — как-то при мне мистер Ван Олден отзывался о нем весьма похвально. Кажется, это частный детектив?
  — Совершенно верно.
  — Но ведь он живет в Лондоне, как он может нам помочь?
  — Действительно, он живет в Лондоне, — живо откликнулся доктор Райли, — но случилось невероятное совпадение: в данное время он не в Лондоне, а в Сирии, и завтра, по пути в Багдад, он будет проезжать Хассани.
  — Кто вам сказал?
  — Жан Бера, французский консул. Вчера мы с ним обедали. Кажется, Пуаро улаживал какой-то скандал среди военных в Сирии. Сюда он приезжает, чтобы посмотреть Багдад, а затем через Сирию возвращается в Лондон. Что скажете насчет такого совпадения?
  Доктор Лайднер, после минутного раздумья, обратился к капитану Мейтленду и спросил примирительно:
  — А что вы думаете об этом, капитан Мейтленд?
  — Буду весьма рад такому сотрудничеству, — без колебаний откликнулся капитан Мейтленд. — У меня хорошие парни, с местными они управляются неплохо. Междоусобные распри, кровная месть — это все по их части. Но, по правде сказать, дело вашей жены, Лайднер, мне не по зубам. Весьма запутанное дело. Буду счастлив, если этот малый, Пуаро, поможет мне.
  — Вы хотите, чтобы я сам обратился к нему? — спросил доктор Лайднер. — А если он откажется?
  — Не откажется, — уверенно заявил доктор Райли.
  — Почему вы знаете?
  — Видите ли, он — профессионал, я тоже. И если речь идет о каком-то действительно сложном случае, скажем, спинномозговом менингите632, разве могу я не помочь? А ведь тут незаурядное преступление, Лайднер.
  — Да, — сказал доктор Лайднер. Губы его скривились, точно от внезапной боли. — Не могли бы вы, Райли, поговорить с этим самым Эркюлем Пуаро от моего имени?
  — Непременно.
  Наклоном головы доктор Лайднер поблагодарил его.
  — До сих пор, — медленно проговорил он, — мне не верится, что… Луизы больше нет.
  Тут я не выдержала.
  — Доктор Лайднер, — вскричала я, — мне… я не могу даже передать, как потрясена этим… этим несчастьем! Я не справилась со своими обязанностями. Ведь это я должна была следить, чтобы с миссис Лайднер ничего не случилось!
  Доктор Лайднер печально покачал головой.
  — Нет-нет, мисс Ледерен, вам не в чем упрекнуть себя, — с усилием проговорил он. — Это я, Господи, прости мне, я один виноват. Ведь я не верил…ни минуты не верил… даже помыслить не мог, что ей в самом деле грозит опасность. — Он вскочил. Лицо у него подергивалось. — Это я допусти л, чтобы ее убили. Я! Я допустил… я не верил…
  Он пошатываясь вышел из комнаты.
  Доктор Райли взглянул на меня.
  — Я тоже чувствую себя преступником, — сказал он. — Мне казалось, жена умышленно играет у него на нервах.
  — Я ведь тоже не принимала всерьез ее страхов, — призналась я.
  — И как жестоко мы ошиблись, все трое, — печально заключил доктор Райли.
  — Выходит, так, — согласно кивнул капитан Мейтленд.
  Глава 13
  Эркюль Пуаро прибывает
  Мне никогда не забыть первой встречи с Эркюлем Пуаро. Потом-то я привыкла к нему, но вначале была просто потрясена, более того, уверена, что все остальные тоже испытали нечто подобное!
  Не помню, как я себе его представляла — вероятно, вроде Шерлока Холмса: высокий, худощавый, с выразительным умным лицом. Разумеется, я знала, что мистер Пуаро — иностранец, но не до такой же степени! Надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать.
  Стоит только взглянуть на него — вас начинает разбирать смех! Кажется, он сошел со сцены или киноэкрана. Начать с того, что росту в нем никак не более пяти с половиной футов. Забавный маленький человечек плотного телосложения, немолодой, с огромными усами, а голова — ну точь-в-точь яйцо. Какой-то комический персонаж — парикмахер, что ли!
  И этот человек собирается найти убийцу миссис Лайднер!
  Чувства, овладевшие мною, должно быть, отразились у меня на лице, ибо мистер Пуаро, забавно подмигнув мне, сказал:
  — Вы, кажется, разочарованы, мисс Ледерен? Однако пудинг показывает себя, только когда его едят, помните?
  Видимо, он хотел сказать: “Чтобы узнать вкус пудинга, надо его попробовать”.
  Что ж, с этим трудно не согласиться, но тем не менее я не могла побороть недоверия к нему.
  Доктор Райли привез мистера Пуаро в своем автомобиле в воскресенье, сразу после ленча, и знаменитый сыщик начал с того, что попросил нас всех собраться вместе.
  Мы собрались в столовой и расселись вокруг стола, мистер Пуаро во главе, по правую руку от него доктор Лайднер, по левую доктор Райли.
  Доктор Лайднер прокашлялся и заговорил в своей обычной манере, мягко и немного неуверенно:
  — Осмелюсь предположить, что все вы наслышаны о мосье Эркюле Пуаро. Он проезжал через Хассани и любезно согласился прервать путешествие, чтобы помочь нам. Разумеется, местная полиция и капитан Мейтленд делают все возможное, но… но некоторые обстоятельства этого дела… — он замялся и бросил умоляющий взгляд на доктора Райли, — словом, вероятно, возникнут некоторые затруднения.
  — В таком случае, как у вас говорят, один ум хорошо, а второй лучше, так? — важно заметил смешной маленький человечек. Представляете? Не может даже толком объясниться по-английски!
  — Надо его найти! Вы обязаны его найти! — вдруг пронзительно взвизгнула миссис Меркадо. — Это ужасно! Неужели вы его упустите?!
  Мистер Пуаро устремил на нее оценивающий взгляд.
  — Его? Кого его, мадам? — спросил он.
  — Убийцу! Убийцу, конечно же!
  — Ах, убийцу, — протянул Эркюль Пуаро таким тоном, будто эта сторона дела совсем его не занимала.
  Мы все воззрились на него. Он в задумчивости скользил взглядом по нашим лицам.
  — Думаю, не ошибусь, если скажу, что прежде никто из вас не был замешан в деле об убийстве?
  По нашим рядам прошелестел дружный согласный шепоток.
  Эркюль Пуаро улыбнулся.
  — И поэтому, разумеется, вы и отдаленно не догадываетесь, что это означает. А означает это, что вас ждут неприятности! Масса неприятностей! Начать с того, что на вас падет подозрение.
  — Подозрение?! — переспросила мисс Джонсон. Мистер Пуаро посмотрел на нее задумчиво и, как мне показалось, одобрительно. В его взгляде, я бы сказала, читалось: “Похоже, эта мисс Джонсон весьма неглупа!”
  — Да, мадемуазель, — сказал он. — Вы не ослышались: именно “подозрение”. Отбросив церемонии, могу с уверенностью заявить вам, что все вы находитесь под подозрением. Повар, слуги, судомойка, мальчик, который моет горшки, ну и, конечно, все члены экспедиции.
  — Да как вы смеете?! — снова взвизгнула миссис Меркадо, лицо ее перекосилось от злобы. — Как вы смеете такое говорить! Какая наглость! Это недопустимо! Доктор Лайднер, и вы спокойно слушаете, как этот человек… этот человек…
  — Успокойтесь, Мари, возьмите себя в руки, — устало сказал доктор Лайднер.
  Мистер Меркадо тоже вскочил с места. Руки у него дрожали, глаза налились кровью.
  — Да! Это возмутительно! Это… это оскорбление!
  — Нет-нет, — перебил его мистер Пуаро. — Я далек от мысли оскорбить вас. Просто я прошу всех вас здраво посмотреть на вещи. В доме, где совершено убийство, на каждого в той или иной мере падает подозрение. Скажите, есть ли у вас основания предполагать, что убийца — постороннее лицо?
  — Разумеется, есть! — выкрикнула миссис Меркадо. — Это же очевидно. Почему… — Она осеклась, потом закончила уже спокойнее:
  — Ничего иного и быть не может.
  — Вы, безусловно, правы, мадам, — начал Пуаро, отвешивая ей поклон. — Просто я хочу объяснить вам, как следует подходить к делам подобного рода. Вначале я должен удостовериться, что те, кто находится в этой комнате, невиновны. А уж после этого буду искать убийцу среди остальных.
  — Стоит ли так медлить? Не рискуем ли мы упустить время? — учтиво осведомился отец Лавиньи.
  — Тише едешь — дальше будешь, mоn реre633.
  Отец Лавиньи только пожал плечами.
  — Мы в ваших руках, — смиренно сказал он. — В таком случае, прошу вас как можно скорее убедиться, что мы невиновны в этом ужасном преступлении.
  — Непременно. Я счел своим долгом разъяснить вам мою позицию в этом деле, ибо некоторая бесцеремонность моих вопросов вызовет, вероятно, ваше негодование. Может быть, церковь покажет нам пример. Что вы, тоn реre, скажете на это?
  — Готов ответить на любые вопросы, — с достоинством ответил отец Лавиньи.
  — Это ваш первый сезон здесь?
  — Да.
  — Когда прибыли?
  — Ровно три недели назад, двадцать седьмого февраля.
  — Откуда?
  — Из Карфагена. Орден “Peres Blanes”.
  — Благодарю, mon реrе. Были ли вы знакомы с миссис Лайднер прежде?
  — Нет… До приезда сюда я никогда миссис Лайднер не видел.
  — Не могли бы вы сказать, что вы делали, когда случилась трагедия?
  — Работал. Расшифровывал у себя в комнате клинопись на табличках.
  Я заметила, что под рукой у Пуаро лежит план здания, — Ваша комната находится в юго-западном конце здания и расположена симметрично комнате миссис Лайднер?
  — Да.
  — В котором часу вы пришли к себе в комнату?
  — Сразу после ленча. Пожалуй, около без двадцати час.
  — И находились там до?..
  — Почти до трех часов. Услышал, как подъехал грузовик и вдруг снова уехал. Это меня удивило, и я вышел посмотреть.
  — И за все это время вы ни разу не выходили из комнаты?
  — Ни разу.
  — Может быть, вы слышали или видели что-нибудь, имеющее отношение к убийству?
  — Нет.
  — Есть ли в вашей комнате окно, выходящее во внутренний двор?
  — Нет, оба окна выходят наружу.
  — Могли вы слышать, что происходит во дворе?
  — Да, кое-что. Слышал, например, как мистер Эммет проходит мимо моей комнаты и поднимается на крышу. Он раза два проходил мимо моей двери.
  — Не помните ли, в котором часу?
  — Нет, боюсь, что нет. Видите ли, я был увлечен работой.
  Пуаро помолчал немного, потом спросил:
  — Может быть, вам известно что-либо, что может пролить свет на это дело? Не заметили ли вы чего-нибудь особенного за день-два до убийства?
  Отец Лавиньи, кажется, немного смутился и бросил на доктора Лайднера тревожно-вопрошающий взгляд.
  — Весьма нелегкий вопрос, мосье Пуаро, — неохотно проговорил он. — Коль скоро вы меня спрашиваете об этом, должен честно сказать, что, по-моему, миссис Лайднер явно боялась кого-то или чего-то. Особенно ее пугали посторонние. Думаю, у нее были основания для тревоги. Больше я ничего не знаю. Она не посвящала меня в свои дела.
  Пуаро покашлял и сверился с записями, лежавшими перед ним.
  — Насколько мне известно, позапрошлой ночью была предпринята попытка ограбления, так?
  Отец Лавиньи ответил утвердительно и сказал, что увидел свет в “музее” и что были предприняты тщательный осмотр дома и розыски, оказавшиеся тщетными.
  — Допускаете ли вы, что той ночью в доме находился посторонний?
  — Право, не знаю, что и подумать, — искренне признался отец Лавиньи. — Ничего не взяли, все было в полном порядке… Может быть, это кто-то из слуг…
  — Или членов экспедиции?
  — …или членов экспедиции. Но в таком случае не вижу причины, зачем бы ему скрывать этот факт.
  — Как по-вашему, не мог это быть все-таки посторонний?
  — Возможно.
  — Предположим, это был посторонний. Мог ли он скрываться в доме весь следующий день и еще полдня?
  Вопрос был задан не только отцу Лавиньи, но и доктору Лайднеру. Заметно было, что оба напряженно обдумывают ответ.
  — На мой взгляд, это едва ли возможно, — сказал наконец доктор Лайднер с усилием. — Не представляю себе, где бы он мог спрятаться, а вы, отец Лавиньи?
  — Да… да… я тоже.
  Похоже, и тот и другой с величайшей неохотой отбрасывают эту версию.
  Пуаро обратился к мисс Джонсон:
  — А вы, мадемуазель? Вероятна ли эта гипотеза, на ваш взгляд?
  После минутного раздумья мисс Джонсон покачала головой.
  — Нет, — сказала она. — Нет. Где тут можно спрятаться? Во всех комнатах живут, да и меблированы они довольно скудно. В темной комнате, чертежной и лаборатории на следующий день работали и во всех остальных комнатах тоже. Нигде нет ни шкафов, ни укромных закутков. Правда, если только слуги были подкуплены…
  — Это возможно, но маловероятно, — заметил Пуаро и снова обратился к отцу Лавиньи:
  — Еще один вопрос. На днях мисс Ледерен видела, как вы разговаривали с каким-то незнакомцем. А еще раньше она заметила, что этот незнакомец пытался заглянуть в одно из окон, что выходят наружу. Похоже, этот тип неспроста слонялся тут.
  — Конечно. Весьма вероятно, — подумав, сказал отец Лавиньи.
  — А что, вы первый заговорили с ним или он с вами?
  Отец Лавиньи подумал минуту-другую.
  — По-моему… да, верно, он заговорил со мной.
  — Что же он сказал?
  Отец Лавиньи силился вспомнить.
  — Кажется, он спросил, не знаю ли я, что находится в этом доме, не американская ли археологическая экспедиция. Потом сказал, что американцы нанимают на работу множество людей. Я, признаться, не слишком хорошо его понимал, но старался поддержать разговор, чтобы поупражняться в арабском. Надеялся, что горожанин должен лучше меня понимать, чем рабочие на раскопках.
  — О чем же вы говорили?
  — Помнится, я сказал, что Хассани — большой город, и оба мы сошлись на том, что Багдад — гораздо больше. Помнится, он еще спросил чушь какую-то, вроде того, какой я католик, армянский или сирийский.
  Пуаро кивнул.
  — Могли бы вы описать его?
  Отец Лавиньи снова нахмурился в раздумье.
  — Небольшого роста, плотный. Бросается в глаза сильное косоглазие. Цвет лица — светлый. Мистер Пуаро обратился ко мне:
  — А как бы вы описали незнакомца, так же?
  — Не совсем, — сказала я неуверенно. — Я бы сказала, что он, пожалуй, высокого роста, худой, лицо очень смуглое. Косоглазия я не заметила.
  Мистер Пуаро с безнадежным видом пожал плечами.
  — Вот всегда так! Те, кто служит в полиции, хорошо поняли бы меня. Одного и того же человека два разных свидетеля опишут так, что у вас голова пойдет кругом! Ну, ничего общего, ни одной черточки!
  — Насчет косоглазия я твердо уверен, — заявил отец Лавиньи. — Во всем остальном мисс Ледерен, возможно, права. Кстати, когда я сказал, что цвет лица светлый, я имел в виду “светлый” для араба. Так что, вероятно, мисс Ледерен могла счесть его и смуглым.
  — Очень смуглый, — упрямо повторила я. — Грязного темно-коричневого цвета.
  Доктор Райли прикусил губы, чтобы сдержать улыбку. Пуаро воздел руки.
  — Passons!634 — вскричал он. — В конце концов, этот араб, может быть, и не замешан в деле. Но найти его все-таки надо. Продолжим наше расследование.
  Он помедлил минуту, внимательно вглядываясь в наши лица, потом коротко кивнул и обратился к мистеру Рейтеру:
  — Итак, друг мой, расскажите-ка нам, что вы делали вчера после полудня.
  Пухлое розовое лицо мистера Рейтера вспыхнуло.
  — Я? — проговорил он.
  — Разумеется, вы. Для начала назовите свое имя и возраст.
  — Карл Рейтер, двадцать восемь лет — Американец, да?
  — Да, из Чикаго.
  — Впервые в экспедиции?
  — Да. Занимаюсь фотографированием.
  — Так. Что делали вчера пополудни?
  — Ну, почти все время провел в фотолаборатории, в темной комнате.
  — Почти все время?
  — Да. Проявлял фотографические пластинки, потом готовил экспонаты для фотографирования.
  — Во дворе?
  — О нет, в фотолаборатории — А что, темная комната выходит в фотолабораторию?
  — Да.
  — Значит, вы не покидали фотолабораторию?
  — Нет.
  — Не обратили ли вы внимания, что происходит во дворе?
  Молодой человек покачал головой.
  — Нет, я был очень занят. Слышал, как подъехал грузовик, и, когда смог оставить работу, вышел во двор узнать, есть ли почта. Тут мне и… сказали.
  — В котором часу вы сели за работу?
  — Без десяти час.
  — Вы были прежде знакомы с миссис Лайднер? Мистер Рейтер снова покачал головой.
  — Нет, сэр. До того, как приехал сюда, никогда ее не видел.
  — Не вспомните ли чего-нибудь… может быть, какой-то случай… пусть даже незначительный, который бы помог нам?
  — Нет, сэр, — огорченно сказал он, — боюсь, я ничего не знаю, совсем ничего.
  — Мистер Эммет?
  — Я занимался керамикой, — уверенно и четко ответил Дэвид Эммет своим приятным спокойным голосом с американским акцентом, — с без четверти час до без четверти три — приглядывал за Абдуллой, сортировал горшки, иногда поднимался на крышу к доктору Лайднеру.
  — Сколько раз вы поднимались на крышу?
  — Думаю, раза четыре.
  — Надолго?
  — Минуты на две, на три, не больше. Правда, один раз я пробыл там минут десять, мы обсуждали, что следует оставить, а что выбросить.
  — Когда вы спустились, мальчика по дворе не было, так?
  — Да. Я рассердился и стал звать его. Он сидел у ворот вместе со всеми остальными.
  — Он всего один раз отлучился со двора?
  — Да. Правда, один-два раза я посылал его с горшками на крышу.
  — Едва ли стоит спрашивать вас, мистер Эммет, — сказал Пуаро устало, — заметили ли вы, как кто-нибудь входит или выходит из комнаты миссис Лайднер?
  — Я не видел никого, совсем никого, — ответил, не раздумывая, мистер Эммет. — За эти два часа никто даже во двор не входил.
  — Насколько я понял, ни вас, ни мальчика не было во дворе именно в половине второго?
  — Или что-то около этого. Конечно, я не могу сказать совершенно точно.
  Пуаро обратился к доктору Райли:
  — По вашему мнению, доктор, смерть наступила именно в это время?
  — Да, — ответил доктор Райли. Мистер Пуаро погладил свои громадные, закрученные кверху усы.
  — Думаю, не ошибусь, если скажу, — сказал он веско, — что миссис Лайднер была убита как раз в эти десять минут.
  Глава 14
  Один из нас
  Наступило молчание — на всех на нас повеяло ужасом смерти.
  В этот миг я впервые подумала, что версия доктора Райли, возможно, верна.
  Я ощутила вдруг, что убийца здесь, в этой комнате. Сидит с нами, слушает. Один из нас.
  Миссис Меркадо, верно, испытала такое же чувство. Внезапно у нее вырвался резкий пронзительный крик.
  — Это… ужасно, — рыдала она. — Я… это так ужасно!
  — Успокойся, Мари, — сказал мистер Меркадо. Он обвел нас виноватым взглядом:
  — Она так ранима. Принимает все близко к сердцу.
  — Я… я так любила Луизу, — всхлипывала миссис Меркадо.
  Видимо, то, что я почувствовала, услышав это, можно было прочесть у меня на лице, ибо мистер Пуаро посмотрел на меня и улыбка слегка тронула его губы.
  Я ответила ему довольно холодным взглядом, и он тотчас снова приступил к расспросам.
  — Скажите, мадам, как вы провели вчерашний день?
  — Мыла голову, — выдавила сквозь рыдания миссис Меркадо. — Так ужасно… я ничего не знала. У меня было… хорошее настроение, и я… хлопотала по хозяйству.
  — Вы были у себя в комнате?
  — Да.
  — И не выходили оттуда?
  — Нет. Пока не услышала машину. Тогда я вышла во двор и узнала… что случилось. О, это ужасно!
  — Вы были удивлены?
  Миссис Меркадо перестала рыдать. Ее глаза гневно расширились.
  — Что вы хотите сказать, мистер Пуаро? Вы что, полагаете…
  — Что я хочу сказать, мадам? Вы ведь только что говорили, как вы любили миссис Лайднер. Возможно, она поверяла вам свои тайны.
  — О, понимаю. Нет… нет. Дорогая Луиза, она ничего не рассказывала мне, ничего определенного то есть. Разумеется, я видела, что она ужасно встревожена и расстроена. Эти таинственные явления… рука за окном и… все прочее…
  — Помнится, вы считали все это вздором, — не удержалась я.
  К моему громадному удовольствию, эти слова явно повергли ее в сильнейшее смущение.
  И снова я почувствовала, как мистер Пуаро бросил на меня лукавый взгляд.
  — Итак, мадам, вы мыли голову, — деловито подытожил он, — ничего не видели и не слышали. Не можете ли вы сообщить что-то, что помогло бы расследованию?
  — Нет, ничего. В самом деле, ничего, — не задумываясь ответила она. — Все это просто загадка! Однако, должна сказать, у меня нет ни малейших сомнений, что убийца — лицо постороннее. Это же совершенно очевидно.
  Пуаро обратился к ее мужу:
  — А вы, мосье, что скажете вы? Мистер Меркадо вздрогнул и принялся теребить свою бородку.
  — Должно быть… должно быть… Но разве кто-нибудь мог желать ее смерти? Ведь она была такая милая… нежная. — Он помотал головой. — Видимо, это убийца-маньяк… да-да, маньяк!
  — Как вы провели вчерашний день, мосье?
  — Я? — переспросил он, растерянно озираясь вокруг.
  — Ты был в лаборатории, Джозеф, — пришла на помощь миссис Меркадо.
  — Ах да, именно… да-да. Как обычно.
  — В котором часу вы пришли туда?
  Он снова бросил беспомощный взгляд на жену.
  — Без десяти час, Джозеф.
  — Ах да, без десяти час.
  — Вам приходилось выходить во двор?
  — Нет… кажется, нет. — Он задумался. — Уверен, что нет.
  — Когда вы узнали о несчастье?
  — Жена рассказала мне. Это ужасно… такая трагедия. Не могу поверить… До сих пор не могу поверить, — его вдруг начало трясти. — Это ужасно… ужасно…
  Миссис Меркадо бросилась к нему.
  — Да, да, Джозеф, конечно, ужасно. Но мы должны держать себя в руках. Доктору Лайднеру и без того очень нелегко.
  Я заметила, как судорога боли прошла по лицу доктора Лайднера. Наверное, ему было невыносимо слушать все это. Он мельком взглянул на Пуаро, будто взывая о помощи, и тот мгновенно все понял.
  — Мисс Джонсон! — быстро сказал он.
  — Боюсь, я мало что смогу сообщить вам. Ее негромкий хрипловатый голос с мягкими модуляциями, манера говорить, свойственная воспитанному человеку, умиротворяюще подействовали на всех нас, раздраженных пронзительным визгом миссис Меркадо.
  — Я работала в гостиной, делала оттиски на пластилине с цилиндрических печатей.
  — Может быть, вы что-то видели?
  — Нет.
  Пуаро бросил на нее быстрый взгляд. Он, как и я, уловил в ее голосе нотку сомнения.
  — Вы совершенно в этом уверены, мадемуазель? Может быть, вам что-то смутно припоминается?
  — Нет… в самом деле ничего…
  — Может быть, как бы сказать, что-то замеченное краем глаза и даже неосознанное?
  — Нет, право же, ничего, — решительно ответила она.
  — Тогда, может быть, слышали что-то? Или вам показалось, что слышали?
  Мисс Джонсон досадливо засмеялась.
  — Вы слишком настойчивы, мистер Пуаро. Боюсь, вы вынуждаете меня говорить о том, что мне, возможно, только почудилось.
  — Стало быть, вам все-таки что-то почудилось? И тогда мисс Джонсон заговорила, придирчиво взвешивая каждое слово:
  — Мне показалось… когда… я работала в гостиной, что послышался слабый крик. Не стану утверждать, что действительно слышала его. Окна в гостиной были открыты, и до меня доносились разные звуки снаружи, с ячменного поля, где работали арабы. Но, понимаете… мне почему-то кажется, что я слышала голос миссис Лайднер. Это меня просто убивает. Ведь кинься я к ней тотчас же — и кто знает? — может быть, мне удалось бы…
  — Пусть вас это не мучит, — твердо заявил доктор Райли. — У меня нет сомнений, что убийца нанес ей удар (простите меня, Лайднер) сразу, как только вошел в комнату. И этот удар оказался смертельным. В противном случае у нее было бы время закричать, позвать на помощь.
  — Но я могла бы задержать убийцу, — сказала мисс Джонсон.
  — В котором часу это было, мадемуазель? — спросил Пуаро. — Около половины второго?
  — Да, должно быть, так, — помедлив, согласилась она.
  — Что ж, по времени совпадает, — заметил Пуаро в раздумье. — А может быть, вы слышали, например, что хлопают двери?
  Мисс Джонсон покачала головой.
  — Нет, ничего такого не помню.
  — Вы, вероятно, сидели за столом? Куда лицом? Во двор? В сторону “музея”? К веранде? Или открытым окнам?
  — Во двор.
  — С того места, где вы сидели, вам видно было, как мальчик моет горшки?
  — Ну да, если поднять глаза, но я была поглощена работой, и все мое внимание сосредоточивалось на ней.
  — А если бы кто-нибудь прошел мимо окна, выходящего во двор, вы бы заметили?
  — О да, почти уверена.
  — И что ж, никто не проходил?
  — Нет.
  — А если бы кто-то, скажем, шел от ворот, вы бы увидели?
  — Вероятно, да… если бы только, как уже говорила, оторвалась от работы и взглянула в окно.
  — Вы заметили, когда мальчик, который мыл горшки, вышел за ворота?
  — Нет.
  — Десять минут, — размышлял вслух Пуаро. — Эти роковые десять минут…
  На некоторое время в комнате воцарилось молчание. Внезапно мисс Джонсон тряхнула головой и решительно сказала:
  — Понимаете, мосье Пуаро, кажется, я невольно ввела вас в заблуждение. Пожалуй что, с того места, где я сидела, невозможно было услышать крик миссис Лайднер. Ведь ее спальню отделяет от гостиной “музей”. А окна у нее в комнате, насколько я поняла, были закрыты.
  — Как бы то ни было, не стоит огорчаться, мадемуазель, — ласково успокоил ее Пуаро. — Не столь уж это существенно.
  — Да, конечно, я понимаю. Однако для меня это существенно, потому что я чувствую, что могла бы, наверное, что-то сделать…
  — Не мучьте себя, Энн, дорогая, — сочувственно сказал доктор Лайднер. — Будьте благоразумны. Уверен, вы слышали, как перекликаются в поле арабы.
  Нежность, прозвучавшая в его голосе, заставила мисс Джонсон покраснеть. Слезы навернулись ей на глаза. Она отвернулась и, когда снова заговорила, голос ее звучал еще более хрипло, чем обыкновенно:
  — Вероятно, вы правы. Всегда так: если случается несчастье, начинаешь воображать то, чего никогда и не было.
  Пуаро снова заглянул в свою записную книжку.
  — Ну что ж, видимо, вам нечего больше добавить, мисс Джонсон.
  — Мистер Кэри!
  Ричард Кэри заговорил медленно, бесстрастно, каким-то деревянным голосом:
  — Боюсь, ничего полезного сообщить вам не смогу. В тот день я был на раскопках. Там и узнал о случившемся.
  — Как по-вашему, не произошло ли чего-нибудь заслуживающего внимания в дни, непосредственно предшествовавшие трагедии?
  — Ничего такого не припоминаю.
  — Мистер Коулмен!
  — Меня здесь вообще не было, — сказал мистер Коулмен тоном, в котором мелькнула — неужели и впрямь? — тень сожаления. — Вчера с утра я уехал в Хассани за деньгами для рабочих. Когда вернулся, Эммет все мне рассказал, и я снова уехал за полицией и доктором Райли.
  — А до этого?
  — Видите ли, сэр, обстановка была довольно нервная. Впрочем, вы и сами уже знаете. Загадочные явления в “музее”, а до этого — стук в стекло, лицо за окном. Вы помните, сэр? — воззвал он к доктору Лайднеру, который кивнул в знак согласия. — Думаю, убийство все-таки дело рук кого-то из местных.
  Пуаро молча изучал его.
  — Вы англичанин, мистер Коулмен? — спросил он наконец.
  — Совершенно верно, сэр. Истый британец. Высокой пробы. Подлинность гарантируется.
  — Это ваш первый сезон?
  — Да, первый.
  — А вы что же, страстно увлечены археологией? Казалось, этот вопрос поверг мистера Коулмена в некоторое замешательство. Он слегка покраснел и искоса, точно провинившийся школьник, взглянул на доктора Лайднера.
  — Конечно… это безумно интересное занятие, — выдавил он, заикаясь. — Правда, я звезд с неба не хватаю… — И он беспомощно замолчал.
  Пуаро не настаивал на продолжении. Он рассеянно постучал карандашом по столу и аккуратно поправил чернильницу, которая чуть-чуть сдвинулась со своего места.
  — Ну что же, кажется, мы сделали пока все, что могли. Если кто-то из вас вспомнит что-нибудь, прошу немедленно меня уведомить. А теперь мне хотелось бы конфиденциально побеседовать с доктором Лайднером и доктором Райли.
  Таким образом, Пуаро дал нам понять, что беседа окончена, мы поднялись и направились к двери. Когда я выходила, мистер Пуаро окликнул меня:
  — Мисс Ледерен, может быть, вы будете столь любезны и тоже останетесь. Ваша помощь будет для нас неоценима.
  Я вернулась и снова села к столу.
  Глава 15
  Пуаро выдвигает предположение
  Доктор Райли поднялся с места. Когда все вышли, он плотно затворил дверь. Потом, бросив вопросительный взгляд на Пуаро, закрыл окно, выходящее во двор. Другие окна уже были заперты. Затем доктор Райли занял свое место за столом.
  — Bien! — сказал Пуаро. — Мы здесь одни, и нам никто не помешает. Можем говорить свободно. Мы уже слышали все, что смогли рассказать члены экспедиции и… Однако вижу, у вас что-то на уме, мисс Ледерен?
  Я даже слегка покраснела. Бесспорно, у этого странного человечка весьма острый взгляд. Как он сумел прочесть мои мысли, просто непостижимо! Видимо, все-таки у меня на лице слишком ясно написано, о чем я думаю!
  — О, ничего особенного… — сказала я неуверенно.
  — Ну-ну, выкладывайте, мисс Ледерен. Мосье Пуаро ждет.
  — Право же, ничего особенного, — поспешно сказала я. — Просто у меня мелькнула мысль, что, будь кому-то что-то известно, вряд ли он выскажется в присутствии третьего лица, даже если это лицо — доктор Лайднер.
  К моему удивлению, мистер Пуаро энергично закивал, выражая полное со мной согласие.
  — Вот именно. Вот именно. Вы совершенно точно подметили. Однако позвольте объяснить вам кое-что. Маленькое собрание, которое здесь только что состоялось, имеет свою цель. В Англии, как известно, перед скачками обычно устраивают парад лошадей. Их проводят перед трибунами, дабы каждый мог хорошенько рассмотреть их и оценить их качество. Ту же цель имело и наше собрание. Выражаясь спортивным языком, я прикинул, на кого поставить.
  — Никогда не поверю, что кто-то из нас замешан в преступлении, — гневно воскликнул доктор Лайднер. Потом, обратившись ко мне, твердо сказал:
  — Мисс Ледерен, буду чрезвычайно вам обязан, если вы точно перескажете мосье Пуаро то, что услышали от моей жены два дня назад.
  Что мне оставалось? Пришлось выложить им все, что я знала. Я старалась слово в слово повторить рассказ миссис Лайднер, припомнить именно те выражения и обороты, которые она употребляла.
  Когда я кончила, мосье Пуаро сказал:
  — Хорошо. Очень хорошо. У вас светлая голова и здравое мышление. Ваше присутствие здесь будет для меня большим подспорьем. У вас сохранились эти письма? — обратился он к доктору Лайднеру.
  — Да, вот они. Я подумал, что вы в первую очередь захотите взглянуть на них.
  Пуаро сначала прочел их, потом принялся тщательнейшим образом их разглядывать. Я была разочарована. По моим представлениям, он должен был посыпать их порошком, изучать с лупой в руках и все такое прочее. Правда, он уже не молод, подумала я, и, вероятно, его метода отчасти устарела.
  Отложив письма, он покашлял.
  — А теперь, — сказал он, — давайте расположим известные нам сведения в строгом порядке.
  Итак, первое из этих писем получено вашей женой в Америке, вскоре после того, как вы поженились. До этого были и другие письма, но она их уничтожила. За первым последовало еще одно письмо, и вскоре вы оба чудом избежали отравления светильным газом. Затем вы едете за границу и почти два года писем не получаете. Потом, три недели назад, они снова начинают приходить. Верно?
  — Да. Совершенно верно.
  — Ваша жена в отчаянии. И вы по совету доктора Райли приглашаете к ней мисс Ледерен с тем, чтобы она составила компанию миссис Лайднер и помогла ей преодолеть ее страхи, так?
  — Да.
  — Кроме того, здесь у вас происходят странные вещи — стучат в окна, являются желтые лица, слышится шум в “музее”. Вы сами были свидетелем этих явлений?
  — Нет.
  — И, кроме миссис Лайднер, никто больше ничего не видел и не слышал?
  — Отец Лавиньи видел свет в “музее”.
  — Да, помню.
  Пуаро помолчал минуту, затем спросил:
  — Ваша жена оставила завещание?
  — Не думаю.
  — Почему?
  — Ей это казалось лишним.
  — Она ведь была небогата?
  — Нет. При жизни — нет. Отец оставил ей в опеку значительное состояние, но она не имела права трогать основной капитал. После ее смерти он должен перейти к детям, если же их не будет, то к Питтстоунскому музею.
  Пуаро задумчиво барабанил по столу.
  — В таком случае, — заговорил он наконец, — полагаю, один мотив преступления мы можем исключить. Надеюсь, вы понимаете, о чем я подумал в первую очередь. Кому выгодна смерть миссис Лайднер? Получается, только Питтстоунскому музею. Вот если бы миссис Лайднер владела значительным состоянием и умерла, не оставив завещания, интересно было бы выяснить, кто наследует капитал — вы или ее первый муж. Правда, у него при этом возникли бы трудности — чтобы заявить права на наследство, ему пришлось бы воскреснуть. При этом, как мне представляется, ему угрожал бы арест. Впрочем, едва ли его подвергли бы смертной казни, ведь прошло столько лет. Однако теперь мы можем отбросить эти соображения. Как я уже сказал, прежде всего я ставлю вопрос о деньгах. Затем, как правило, начинаю подозревать оставшегося в живых супруга… или супругу. Что же мы имеем в данном случае? Во-первых, доказано, что вчера после полудня вы даже близко не подходили к комнате вашей жены. Во-вторых, с ее смертью вы не только не выигрываете, но, напротив того, — теряете. В-третьих… — Он замялся.
  — Что же? — сказал доктор Лайднер.
  — В-третьих, — медленно проговорил Пуаро, — думаю, не ошибусь, если скажу, что вы были бесконечно привязаны к жене. Мне кажется, доктор Лайднер, любовь к ней была главной страстью вашей жизни, разве нет?
  — Да, — только и смог сказать доктор Лайднер. Пуаро кивнул.
  — Итак, — сказал он, — продолжим…
  — Да-да, давайте же поскорее примемся за дело, — нетерпеливо вклинился доктор Райли. Пуаро укоризненно посмотрел на него.
  — Терпение, мой друг, терпение. В случаях, подобных нашему, необходимо придерживаться порядка и строго следовать определенной методе. Таковы, по существу, мои всегдашние правила. Теперь, когда мы исключили ряд версий, наступает чрезвычайно важный момент. Главное тут, как у вас говорится, выложить карты на стол, ничто не должно быть сокрыто.
  — Совершенно верно, — поддакнул доктор Райли.
  — Вот почему я требую правды и только правды, — продолжал Пуаро.
  Доктор Лайднер удивленно взглянул на него.
  — Уверяю вас, мосье Пуаро, я ничего не утаил. Рассказал вам все, что знал. Мне нечего добавить.
  — Tout de meme635, вы не все мне сказали.
  — Да нет же! Я не упустил ничего, ни единой мельчайшей подробности.
  Казалось, доктор Лайднер до крайности огорчен. Пуаро покачал головой.
  — Нет, — мягко сказал он. — Например, вы не рассказали мне, почему пригласили к жене мисс Ледерен. Доктор Лайднер был явно озадачен.
  — Но я ведь уже объяснил. Это же очевидно. Нервозность жены… эти ее страхи…
  Пуаро подался вперед, неторопливо и многозначительно помахал пальцем.
  — Нет, нет и нет. Тут совсем не все так уж очевидно. Ваша жена в опасности, так? Ей угрожают смертью, так? А вы посылаете — не за полицией, нет, и даже не за частным сыщиком, а за сестрой милосердия! Ведь это же лишено всякого смысла!
  — Я… я. — Доктор Лайднер запнулся. Лицо у него слегка порозовело. — Я думал… Он замолчал.
  — Вот мы и добрались до истины, — ободряюще сказал Пуаро. — Что же вы думали?
  Доктор Лайднер не отвечал. Казалось, он мучительно борется с собой.
  — Видите ли, — вкрадчиво заговорил Пуаро, — то, что вы рассказали мне, звучит вполне убедительно, кроме одного: почему медицинская сестра? На этот вопрос есть ответ. Единственно правильный ответ — вы сами не верили, что вашей жене грозит опасность.
  И тут доктор Лайднер потерял самообладание.
  — Господи, помоги мне! — простонал он. — Да, я не верил ей! Не верил!
  Пуаро внимательно следил за ним, точно кошка, готовая прыгнуть, как только мышь покажется из норы.
  — А что же вы в таком случае думали?
  — Не знаю… Не знаю…
  — Нет, знаете. Отлично знаете. Хотите, я помогу вам… попробую угадать. Может быть, вы подозревали, что эти письма написаны самой миссис Лайднер?
  Стоило ли отвечать! И без того было слишком очевидно, что Пуаро прав. Доктор Лайднер в отчаянии простер руки, точно прося снисхождения. Все было ясно без слов.
  У меня вырвался вздох облегчения. Выходит, я не ошибалась в своих смутных подозрениях! Мне вспомнилось, как доктор Лайднер расспрашивал меня, что я думаю обо всем этом деле, и какой странный тон у него был при этом. В задумчивости я медленно покачала головой и вдруг почувствовала, что мосье Пуаро не спускает с меня глаз.
  — Вы тоже подумали об этом, мисс Ледерен?
  — Да, эта мысль приходила мне в голову, — призналась я.
  — А почему?
  Я объяснила, что почерк на конверте, показанном мне мистером Коулменом, очень похож на тот, которым написаны анонимные письма.
  Пуаро обратился к доктору Лайднеру:
  — А вы тоже это заметили? Доктор Лайднер наклонил голову.
  — Да, заметил. Хотя письма написаны мелким, неразборчивым почерком, а Луиза писала крупно и размашисто, очертания некоторых букв совершенно совпадают. Сейчас покажу.
  Из внутреннего кармана пиджака он извлек несколько писем, просмотрел их, выбрал один лист и протянул его Пуаро. Это был отрывок из письма миссис Лайднер к мужу. Пуаро тщательно сравнил оба почерка.
  — Да, — пробормотал он. — Да. Сходство, несомненно, есть. Своеобразное начертание буквы “S”, характерное “е”. Я не графолог — не берусь дать окончательный ответ (кстати, в моей практике не было случая, чтобы два графолога сошлись во мнениях), но одно могу сказать, — налицо заметное сходство. Весьма вероятно, но не безусловно. Не следует упускать из виду ни ту, ни другую возможность.
  Он откинулся в кресле и задумчиво проговорил:
  — Мы имеем три версии. Первая — сходство почерков не более чем случайное совпадение. Вторая — угрожающие письма писала по необъяснимым причинам сама миссис Лайднер. Третья — неизвестный автор умышленно подделывал почерк миссис Лайднер. Зачем? Не вижу никакого смысла. Но одна из этих версий должна соответствовать истине.
  Пуаро немного подумал, потом с прежней настойчивостью спросил у доктора:
  — Когда вам впервые пришла мысль, что миссис Лайднер сама пишет эти письма, как вы это истолковали?
  Доктор Лайднер покачал головой.
  — Я постарался скорее отделаться от этой мысли. Она показалась мне чудовищной.
  — И вы не пытались найти объяснения?
  — Ну, — замялся он, — я бы удивился, если бы трагедия, пережитая моей женой в юности, не отразилась, пусть незначительно, на ее психике. Я подумал, что она могла писать эти письма, даже не сознавая, что делает. Это ведь возможно, правда? — добавил он, обращаясь к доктору Райли.
  — Наш мозг! На что он только не способен! — философски заметил доктор Райли, пожевав губами, и бросил молниеносный взгляд в сторону Пуаро. Последний, точно повинуясь этому взгляду, поспешил перевести разговор на другой предмет.
  — Письма письмами, — сказал он, — однако мы не должны забывать и о других сторонах нашего дела. Как мне представляется, напрашиваются три возможных решения.
  — Три?
  — Да. Решение первое и простейшее. Первый муж миссис Лайднер еще жив. Вначале он угрожает ей, затем переходит к действию. Если мы примем эту версию, нам останется только узнать, как он сумеет незамеченным проникнуть к ней в комнату.
  Решение второе: миссис Лайднер по причинам, известным лишь ей одной (и, вероятно, более понятным медику, чем детективу), пишет себе угрожающие письма. Отравление светильным газом инсценировано ею самой (вспомните, ведь именно она разбудила вас, сказав, что чувствует запах газа). Однако, если миссис Лайднер сама писала письма, то ей не могла грозить опасность со стороны их автора. Следовательно, мы должны искать убийцу где-то еще, и, в частности, среди членов вашей экспедиции. Да-да, — добавил он в ответ на сорвавшийся с губ доктора Лайднера протестующий возглас, — ничего не попишешь — неумолимая логика. Ее могли убить из зависти, например, причем убийца, возможно, знал о письмах или, во всяком случае, о том, что миссис Лайднер кого-то боится или делает вид, что боится. По мнению убийцы, это обстоятельство позволяло ему безнаказанно совершить преступление. Он был уверен, что убийство спишут на таинственного незнакомца — автора угрожающих писем.
  Еще один вариант этого решения состоит в том, что убийца, будучи осведомлен о прошлом миссис Лайднер, сам писал ей угрожающие письма. Правда, в этом случае неясно, зачем ему понадобилось копировать почерк миссис Лайднер, ибо, как мы понимаем, убийце выгоднее, чтобы все считали, что письма написаны незнакомцем. Третье решение, с моей точки зрения, — самое интересное. Полагаю, все эти письма — подлинные. Написаны они первым мужем миссис Лайднер (или его младшим братом), который в действительности является одним из членов экспедиции.
  Глава 16
  Подозрения
  Доктор Лайднер вскочил на ноги.
  — Это невозможно! Совершенно невозможно! Чистейший бред!
  Мосье Пуаро невозмутимо смотрел на него, не говоря ни слова.
  — Вы хотите сказать, что первый муж миссис Лайднер — один из участников экспедиции и что она не узнала его?
  — Именно. Подумайте сами. Около двадцати лет назад ваша жена прожила несколько месяцев с этим человеком. Узнает ли она его, встретив через столько лет? Думаю, нет. Лицо у него изменилось, фигура — тоже, голос, вероятно, остался прежним, но это мелочь — в конце концов, его можно слегка изменить. А главное, — ей и в голову не приходит, что он — здесь, среди тех, кто ее окружает. Она ожидает, что он явится извне, в обличье незнакомца. Нет, не думаю, что она могла бы узнать его. Кроме того, существует и иная возможность. Младший брат Фредерика Боснера, ребенок, страстно ему преданный. Теперь он уже взрослый. Узнает ли она в почти тридцатилетнем мужчине ребенка десяти — двенадцати лет? Да, молодого Уильяма Боснера стоит взять в расчет. Учтите, в его глазах старший брат — вовсе не предатель, а мученик, пострадавший за свою родину — Германию. Миссис Лайднер — вот настоящая предательница, чудовище, она обрекла на смерть его любимого брата! Впечатлительный ребенок способен на беззаветную преданность, и юным умом легко может овладеть страсть, которая неподвластна времени.
  — Совершенно верно, — подтвердил доктор Райли. — Расхожее представление о том, что ребенок легко все забывает, в корне неверно. Множество людей всю жизнь не могут избавиться от страсти, потрясшей некогда их детскую душу.
  — Bien. Итак, существуют обе эти возможности. Фредерик Боснер, которому теперь около пятидесяти лет, и Уильям Боснер, которому, вероятно, под тридцать. Давайте рассмотрим членов вашей экспедиции под этим углом зрения.
  — Невероятно! — пробормотал доктор Лайднер. — Мои коллеги! Участники моей экспедиции…
  — И, стало быть, они не могут быть заподозрены, так? — холодно осведомился Пуаро. — Весьма плодотворный подход к делу! Итак, commencons!636 Кто наверняка не может быть ни Фредериком, ни Уильямом?
  — Женщины.
  — Естественно. Мисс Джонсон и миссис Меркадо исключаются. Кто еще?
  — Кэри. Мы с ним работали вместе задолго, за годы до того, как я встретил Луизу…
  — Да и по возрасту он не подходит. Ему, я думаю, тридцать восемь — тридцать девять лет — слишком молод для Фредерика и слишком стар для Уильяма. Так, теперь остальные. Отец Лавиньи и мистер Меркадо. И тот и другой могли бы сойти за Фредерика Боснера.
  — Но, милостивый государь, — воскликнул доктор Лайднер. Казалось, слова Пуаро и раздражили его, и в то же время изрядно позабавили. — Отец Лавиньи — эпиграфист с мировым именем, а Меркадо долгие годы работал в известном музее в Нью-Йорке. Ни тот, ни другой не может быть Фредериком Боснером, это просто невозможно!
  Пуаро пренебрежительно махнул своей маленькой холеной рукой.
  — Невозможно, невозможно… В моем лексиконе нет этого слова! Я всегда самым тщательным образом проверяю любую версию. Итак, идем дальше. Кто у нас остается? Карл Рейтер, молодой человек с немецким именем, Дэвид Эммет…
  — Учтите, он работает со мной уже два сезона.
  — Этот юноша одарен редкостным терпением. Уж если бы он задумал преступление, то не стал бы спешить. Он бы тщательно все подготовил.
  Доктор Лайднер в отчаянии махнул рукой.
  — И наконец, Уильям Коулмен, — гнул свое мосье Пуаро.
  — Он англичанин.
  — Pourquoi pas?637 Разве миссис Лайднер не говорила, что мальчика увезли из Америки и что следы его с этого времени теряются? Весьма вероятно, что его увезли в Англию.
  — У вас на все есть ответ, — бросил доктор Лайднер.
  Я лихорадочно соображала. С самого начала мне пришла мысль, что мистер Коулмен скорее похож на персонаж из книги П. Д. Вудхауса, чем на живого человека. А что, если он и правда играл роль все это время?
  Пуаро что-то записывал в свой блокнот.
  — Давайте все обсудим, строго следуя порядку и определенной системе. В первом списке у нас два имени — отец Лавиньи и мистер Меркадо, во втором — Коулмен, Эммет и Рейтер.
  А теперь подойдем к вопросу с другой стороны. Кто из членов экспедиции имел средства и возможность совершить преступление? Кэри был на раскопе, Коулмен — в Хассани, вы сами, доктор Лайднер, — на крыше. Стало быть, у нас остаются отец Лавиньи, мистер Меркадо, миссис Меркадо, Дэвид Эммет, Карл Рейтер, мисс Джонсон и сестра Ледерен.
  — О! — воскликнула я, подскочив на стуле. Мистер Пуаро взглянул на меня — глаза его лукаво поблескивали.
  — Да, мисс Ледерен, боюсь, придется вас тоже включить в этот список. Ну что вам стоило, например, пока во дворе никого не было, войти к миссис Лайднер и убить ее. Силы у вас для этого вполне достаточно, а миссис Лайднер… она до самого последнего момента ничего бы и не заподозрила.
  Я была так ошарашена, что слова не могла вымолвить. Доктор Райли, как мне показалось, от души позабавился.
  — Пикантная история — медицинская сестра отправляет на тот свет своих пациентов, — шепнул он мне.
  Я смерила его уничтожающим взглядом. А доктор Лайднер настаивал на своем:
  — Только не Эммет, мосье Пуаро. Его надо исключить. Вспомните, ведь эти десять минут он провел со мной на крыше.
  — И тем не менее мы не вправе его исключить. Он мог спуститься, убить миссис Лайднер и только потом позвать мальчика. А когда он посылал Абдуллу к вам наверх, разве не мог он в это время совершить убийство?
  — Бред какой-то! — пробормотал доктор Лайднер, тряхнув головой. — Странно, в высшей степени странно.
  — Да, вы правы, — подхватил, к моему удивлению, Пуаро. — Это очень странное преступление. С таким не часто сталкиваешься. Как правило, преступления примитивны и… корыстны. А тут совсем другое дело, тут незаурядное убийство. Да ведь и ваша жена, доктор Лайднер, была, кажется, незаурядная женщина.
  Ну, не в бровь, а в глаз! Я просто ахнула.
  — Что, я не ошибся, мисс Ледерен? — спросил Пуаро.
  — Расскажите мосье Пуаро, какой была Луиза, — тихо попросил доктор Лайднер. — Вы ведь не предубеждены против нее.
  — Она поражала своей красотой, — искренне вздохнула я. — Невозможно было не восхищаться ею и все время хотелось сделать ей что-то приятное. Прежде я никогда не встречала таких, как она.
  — Благодарю вас, — проговорил доктор Лайднер и улыбнулся мне.
  — Очень ценное свидетельство из уст незаинтересованного человека, — вежливо сказал мистер Пуаро. — Итак, продолжим. В списке под заголовком “Средства и возможности” у нас семь имен. Мисс Ледерен, мисс Джонсон, миссис Меркадо, мистер Меркадо, мистер Рейтер, мистер Эммет и отец Лавиньи.
  Он опять покашлял. Я замечала, что иностранцы и кашляют как-то не по-людски.
  — Допустим на минутку, что верна третья версия. А именно: первое — убийца Фредерик или Уильям, и второе — он член экспедиции. Сравнив оба списка, мы сужаем круг подозреваемых до четырех. Отец Лавиньи, мистер Меркадо, Карл Рейтер и Дэвид Эммет.
  — Отца Лавиньи надо исключить, — решительно заявил доктор Лайднер. — Он из карфагенского ордена “Peres Blanes”.
  — И борода у него самая что ни на есть настоящая, — вставила я.
  — Мисс Ледерен, — сказал Пуаро, — порядочные преступники никогда не носят фальшивой бороды!
  — Почему вы знаете, что он порядочный? — спросила я с вызовом.
  — Не будь он порядочный, я бы давно уже знал всю правду, а я пока ничего не понимаю. Какая самонадеянность, подумала я.
  — Во всяком случае, — сказала я, возвращаясь к вопросу о бороде, — чтобы отрастить такую, нужно довольно много времени.
  — Здравое соображение, — заметил Пуаро.
  — Но это же смешно… просто смешно, — раздраженно заговорил доктор Лайднер. — И отец Лавиньи, и мистер Меркадо — известные ученые. Их все знают уже много лет.
  Пуаро повернулся к нему.
  — Вы не хотите видеть очевидных вещей. Не принимаете во внимание одно весьма существенное обстоятельство. Ведь если Фредерик Боснер жив, он все эти годы чем-то занимался. Чем? То, что он носит другое имя, — очевидно. Как и то, что он мог сделать карьеру.
  — В качестве монаха ордена “Peres Blanes”? — спросил с сомнением доктор Райли.
  — Согласен, звучит немного не правдоподобно, — признался Пуаро. — Но мы не должны сбрасывать со счетов такую возможность. Правда, у нас имеются в запасе и другие версии.
  — Молодые люди? — подхватил Райли. — Если хотите знать мое мнение, на первый взгляд можно заподозрить только одного из них.
  — Кого же?
  — Карла Рейтера. Вообще говоря, ничего дурного о нем не скажешь, но, учитывая данные обстоятельства, не следует забывать, что у него подходящий возраст, у него немецкое имя, он здесь впервые, и, наконец, у него имелись все условия… Ему надо было только выйти из фотолаборатории, пересечь двор, совершить свое черное дело и, пока двор пуст, вернуться обратно. А если бы кто-то заглянул в лабораторию и увидел, что его там нет, он всегда мог бы сказать, что был в темной комнате. Я ни на чем не настаиваю, но уж если подозревать кого-либо, то, несомненно, именно его.
  Мосье Пуаро, который, казалось, не разделяет уверенности доктора Райли, глубокомысленно покачал головой.
  — Да, — сказал он с сомнением в голосе, — подозрения в первую очередь падают на него, но все не так-то просто. Давайте вернемся к этому разговору позже. А сейчас я бы хотел, если можно, осмотреть место преступления.
  — Разумеется. — Доктор Лайднер пошарил у себя в карманах и взглянул на доктора Райли. — Ключ взял капитан Мейтленд.
  — Мейтленд отдал его мне, — сказал Райли, доставая ключ. — Ему пришлось уехать — опять что-то там с курдами.
  — Вы не против… если я не… может быть, мисс Ледерен… — с трудом проговорил доктор Лайднер.
  — Конечно, конечно, — пришел ему на помощь Пуаро. — Я очень понимаю. Менее всего мне хотелось бы тревожить вас без надобности. Если вы будете столь любезны, мисс Ледерен, и проводите меня…
  — Непременно, — сказала я.
  Глава 17
  Пятно на ковре
  Тело миссис Лайднер увезли в Хассани для вскрытия, а в остальном в комнате ее ничего не переменилось. Здесь было так мало вещей, что полиция быстро все осмотрела.
  Справа от двери стояла кровать. Напротив входа — два запертых на засовы окна, глядящих на дорогу и поле. Между ними — простой дубовый стол с двумя выдвижными ящиками, который служил миссис Лайднер туалетным столиком. Слева от входа на крючках, вбитых в стену, висела одежда в холщовых мешках и стоял сосновый комод, а сразу у двери — умывальник. Середину комнаты занимал большой дубовый стол с чернильницей и промокательной бумагой. На нем же лежал и кожаный чемоданчик, тот самый, в котором мадам Лайднер хранила анонимные письма. На окнах висели короткие занавески из белой в оранжевую полоску ткани местного производства. Пол каменный, кое-где коврики из козлиных шкур — два узеньких коричневых с белым лежали у окон и перед умывальником, а один побольше и получше качеством, белый с коричневым, — между кроватью и большим столом.
  В комнате не было ни стенных шкафов, ни алькова, ни длинных занавесок — словом, ничего такого, где можно было бы спрятаться. Кровать простая, железная, накрытая стеганым ситцевым одеялом. И только три подушки поражали своей роскошью — пышные, из легчайшего пуха. Таких подушек ни у кого, кроме миссис Лайднер, не было.
  Доктор Райли сухо, в нескольких словах, объяснил, что тело миссис Лайднер нашли на коврике у кровати.
  — Она лежала вот так. Может быть, вы будете так любезны и покажете, мисс Ледерен? — кивнул он мне.
  — Мне что!
  Опустившись на пол, я легла так, как лежала миссис Лайднер, когда мы ее нашли.
  — Лайднер только приподнял ей голову, — сказал доктор Райли. — Я дотошно расспрашивал его — тело он, очевидно, не трогал.
  — Кажется, все ясно, — пробормотал Пуаро. — Она лежала на кровати — спала или просто отдыхала, вдруг открывается дверь, она поднимает голову, встает…
  — И тут ей наносят удар, — закончил доктор. — Она теряет сознание и вскоре наступает смерть. Понимаете…
  И он профессионально, как врач, описал характер ранения.
  — Стало быть, крови было немного? — спросил Пуаро.
  — Нет, кровоизлияние внутреннее, в мозг.
  — Eh bien, кажется, все ясно, — повторил Пуаро, — за исключением одного. Почему, увидев незнакомца, миссис Лайднер не закричала, не позвала на помощь? Крикни она — ее бы услышали. И мисс Ледерен, и Эммет, и мальчик — все они должны были услышать.
  — Ну, на это легко ответить, — спокойно заметил доктор Райли. — Вошедший был кто-то из своих. Пуаро кивнул.
  — Да, вероятно, она удивилась, — сосредоточенно заговорил он, — но не испугалась. Потом, когда он нанес удар, она могла вскрикнуть, увы, слишком поздно.
  — И этот крик услышала мисс Джонсон?
  — Да, если она и в самом деле слышала его. Но вообще-то я сомневаюсь. Эти глинобитные стены такие толстые, а окна были закрыты.
  Он подошел к кровати.
  — Вы ведь не трогали ее? — обратился ко мне Пуаро. Я подробно и точно пересказала ему, что я сделала.
  — Она собиралась спать или хотела просто почитать лежа?
  — Я принесла ей две книги — какое-то легкое чтиво и мемуары. Обычно она читала, а потом ненадолго задремывала.
  — Она была… как бы это сказать… такая же, как всегда?
  Я задумалась:
  — Да, как будто. И в хорошем настроении. Со мной, правда, держалась немного натянуто, вероятно, потому, что накануне пооткровенничала. В таких случаях всегда чувствуешь себя неловко.
  Глаза у Пуаро сверкнули.
  — О да, мне это хорошо знакомо. Он огляделся.
  — А когда вы вошли сюда после убийства, здесь все было как всегда?
  Я тоже обвела комнату взглядом.
  — Да. По-моему, да. Все было как обычно.
  — Не было ли чего-нибудь, похожего на орудие убийства?
  — Нет.
  Пуаро посмотрел на доктора Райли.
  — Как по-вашему, что бы это могло быть?
  — Что-то очень тяжелое, изрядных размеров, — быстро ответил доктор, — без острых углов и граней. Что-то вроде круглого основания статуэтки, пожалуй. Учтите, я не хочу внушить вам эту мысль, нет. Просто характер раны свидетельствует о том, что удар нанесли чем-то подобным. Причем со страшной силой.
  — Кто? Какой-то силач? Мужчина?
  — Да… если только…
  — Что?
  — Если только миссис Лайднер не стояла на коленях, — медленно проговорил доктор Райли. — В том случае, когда удар наносится сверху и тяжелым предметом, большой силы не требуется.
  — На коленях? — Пуаро задумался. — Да-а, это мысль…
  — Только предположение, не более того, — поспешил оговориться доктор. — Нет никаких оснований считать, что так и было на самом деле.
  — Однако это вполне возможно.
  — Да. В конце концов, это не так уж и нереально. Она могла упасть на колени от страха, когда поняла, что звать на помощь слишком поздно и ей ничего не остается, как просить пощады.
  — Да, — задумчиво повторил Пуаро, — это мысль. На мой взгляд, это была совершенно абсурдная мысль. Я не могла себе представить, чтобы миссис Лайднер упала на колени перед кем бы то ни было.
  Пуаро медленно прошелся по комнате, открыл окна, проверил решетки, убедился, что сквозь них можно просунуть только голову, но никак не плечи.
  — Окна ведь были закрыты, когда вы вошли в комнату, — сказал он. — А когда выходили отсюда без четверти час, они тоже были закрыты?
  — Днем их всегда закрывают. На них нет сеток, как в гостиной и столовой, и могут налететь мухи.
  — В любом случае через окна сюда не проникнешь, — размышлял Пуаро вслух. — Стены прочнейшие, глинобитные, ни люков, ни окон, выходящих на крышу… Нет, сюда можно проникнуть только одним путем — через дверь, а к двери подойти — только по двору. Во двор можно попасть только через ворота. А у ворот сидели пять человек, и все говорят одно и то же. Сдается мне, они не лгут. Нет, не лгут. Не верится, что их подкупили. Убийцу надо искать здесь.
  Я ничего не сказала. Сейчас, когда мы, как в клетке, сидели взаперти в этой комнате, я почувствовала, что он прав.
  Пуаро медленно обошел комнату. Взял с комода фотографию. С нее смотрел почтенный джентльмен с седой козлиной бородкой. Пуаро вопросительно взглянул на меня.
  — Отец миссис Лайднер, — пояснила я. — Так она мне сказала.
  Он поставил фотографию на место и окинул взглядом вещицы, лежащие на туалетном столике, — черепаховые гребни, щетки, очень простые и изящные. Поднял глаза на полку с книгами и принялся вслух читать названия:
  — “Кто такие греки?”, “Введение в теорию относительности”, “Жизнь леди Эстер Стенхоуп”638, “Поезд из Кру”, “Назад к Мафусаилу”639, “Линда Кондон”640. Да-а, это уже о чем-то говорит. Она была далеко не глупа, ваша миссис Лайднер. И образованна.
  — О да, она была необыкновенно умна, — пылко отозвалась я, — начитанна, чего она только не знала! Совершенно необыкновенная женщина…
  Пуаро с улыбкой посмотрел на меня.
  — Да, я уже это понял, — сказал он, продолжая осматривать комнату.
  Несколько мгновений он постоял возле умывального столика, где во множестве были расставлены флаконы и баночки с кремом.
  Потом внезапно опустился на колени и принялся изучать коврик. Когда мы с доктором Райли подошли к нему, он внимательно разглядывал небольшое темное пятно, едва различимое на коричневом фоне. Оно было хорошо заметно только в том месте, где заходило на белую полосу.
  — Что скажете, доктор? Это кровь? Доктор Райли тоже опустился на колени.
  — Возможно. Могу проверить, если хотите.
  — Будьте столь добры.
  Мистер Пуаро оглядел таз и стоявший возле него кувшин. Таз был пуст, но на полу рядом с умывальным столом стояла старая жестянка из-под керосина, наполненная грязной водой.
  Пуаро повернулся ко мне.
  — Не помните ли вы, мисс Ледерен, где был кувшин, когда без четверти час вы уходили от миссис Лайднер, — в тазу или рядом с ним?
  — Не уверена, — подумав немного, отвечала я, — но скорее всего он стоял в тазу.
  — Да?
  — Понимаете, — поспешила я объяснить, — мне так кажется, потому что он всегда там стоит — после ленча бои обычно оставляют его в тазу. Если бы кувшина там не было, я бы наверняка это заметила.
  Пуаро одобрительно кивнул.
  — Да, отлично понимаю. Профессиональная привычка. Если видите какой-то непорядок, вы тотчас устраняете его, даже не отдавая себе в этом отчета. А после убийства кувшин стоял там же, где сейчас?
  Я покачала головой.
  — Не заметила. Тогда меня интересовало только одно: не прячется ли где-нибудь тут убийца и не оставил ли он каких-нибудь следов.
  — Точно, кровь, — сказал доктор, поднимаясь с колен. — Это важно?
  Пуаро молчал и озадаченно хмурился. Потом он раздраженно воздел руки.
  — Не знаю. Откуда мне знать. Возможно, это ровным счетом ничего не значит. Конечно, я мог бы предположить, что убийца дотронулся до нее, испачкал руки кровью — даже если совсем чуть-чуть, это все-таки кровь — и подошел сюда, чтобы вымыть их. Все может быть. Но я не берусь утверждать наверное. Как я уже сказал, возможно, это пятно ровным счетом ничего не значит.
  — Крови должно было быть очень мало, — возразил с сомнением доктор Райли. — Это не тот случай, когда кровь бьет струей. Нет, здесь просто немного сочилось из раны. Разве что он специально трогал рану…
  Я вздрогнула. Перед глазами у меня стояла ужасная картина. Вот кто-то — возможно, симпатичный розовощекий фотограф — наносит страшный удар этой прелестной женщине. Вот он склоняется над ее телом и жадно прикасается к ране. Лицо его теперь совсем другое — безумное, искаженное зловещей гримасой. Доктор Райли заметил, что я дрожу.
  — Что с вами, мисс Ледерен?
  — Ничего…, просто озноб, — сказала я. — Дрожь пробирает.
  Мистер Пуаро обернулся и посмотрел на меня.
  — Я знаю, что вам нужно, — сказал он. — Сейчас мы с доктором Райли закончим осмотр и вернемся в Хассани. Предлагаю вам поехать с нами. Вы ведь напоите мисс Ледерен чаем, правда, доктор?
  — С превеликим удовольствием.
  — О нет, благодарю, доктор, — возразила я. — Мне и в голову это не приходило.
  Мосье Пуаро с самым дружелюбным видом легонько потрепал меня по плечу. Будто самый настоящий англичанин, а не иностранец какой-то.
  — Вы, моя дорогая, будете делать то, что вам говорят, — заявил он. — К тому же вы окажете мне немалую услугу. Нам еще много чего предстоит обсудить, а здесь мы сделать этого не можем. Это было бы величайшей бестактностью. Бедняга доктор Лайднер, он благоговел перед женой и был уверен — о, так уверен, — что все разделяют его чувства! По-моему, все-таки это противно человеческой натуре! Нет, мы намерены без помех обсудить миссис Лайднер — как это у вас говорится, перемыть ей косточки, да? Итак, решено. Только вот закончим все здесь и везем вас с собой в Хассани.
  — Мне, наверное, все равно придется уехать, — сказала я неуверенно. — Здесь мне как-то не по себе.
  — Подождите денек-другой, — сказал доктор Райли. — Нельзя же уезжать до похорон.
  — Разумеется, только вот… А что, если меня тоже убьют, а, доктор?
  Я сказала это полушутя. И доктор Райли тоже не принял моих слов всерьез. Сейчас отпустит шуточку, подумала я.
  Однако мосье Пуаро, к моему удивлению, остановился как вкопанный посреди комнаты и прижал пальцы к вискам.
  — Ах! Если бы можно было… — пробормотал он. — Это опасно… да… страшно опасно… Но что же делать? Как уберечься от этого?
  — Но, мосье Пуаро, — сказала я, — ведь я пошутила! Кому придет в голову убивать меня, хотела бы я знать?
  — Вас… или кого-то еще, — сказал он. Мне не понравилось, как он это сказал. По спине у меня снова пошли мурашки.
  — Но почему? — не отставала я от него. Он посмотрел мне прямо в глаза.
  — Шучу, — сказал он. — Смеюсь. Но далеко не все так уж смешно. Кое-чему моя профессия меня научила. А именно — и это самое ужасное — убийство входит в привычку…
  Глава 18
  Чаепитие у доктора Райли
  Прежде чем уехать, Пуаро обошел все здание и прилегающие к нему наружные постройки. Задал несколько вопросов слугам, причем вопросы и ответы с английского на арабский и наоборот переводил доктор Райли.
  Вопросы касались главным образом незнакомца, который заглядывал в окно, когда мы с миссис Лайднер увидели его, и с которым на следующий день беседовал отец Лавиньи.
  — Вы что, действительно считаете, что этот малый имеет отношение к делу? — спросил доктор Райли, когда мы тряслись на его машине по дороге в Хассани.
  — Мое правило — собирать все сведения, какие только возможно, — ответил Пуаро.
  И впрямь, ему в высшей степени была присуща эта особенность. Ничто, даже самый незначительный слушок, не проходило мимо внимания Пуаро, хотя обычно мужчины не интересуются сплетнями.
  Должна признаться, чашка чаю у доктора Райли пришлась как нельзя кстати. Мосье Пуаро, я заметила, положил себе пять кусков сахару.
  Старательно размешивая чай ложечкой, он сказал:
  — Вот теперь мы можем побеседовать, правда? Нам предстоит подумать, кто бы мог совершить преступление.
  — Лавиньи, Меркадо, Эммет или Рейтер? — спросил Райли.
  — Нет, нет — это версия номер три. А я хотел бы сосредоточиться на версии номер два. Оставим на время вопрос о таинственном муже и его брате, явившихся из далекого прошлого. Давайте подумаем, кто из членов экспедиции имел средства и возможность совершить убийство, кто скорее всего мог это сделать.
  — А я-то думал, эта версия не слишком занимает ваши мысли.
  — Ничуть не бывало. Но что ж вы думаете, неужели я вовсе лишен деликатности, — укоризненно сказал Пуаро. — Мог ли я в присутствии доктора Лайднера обсуждать мотивы, приведшие к убийству его жены одним из его коллег? Это было бы вопиющей бестактностью. Пришлось делать вид, что я всему верю. Верю, что жена его была очаровательна и что все просто обожали ее!
  Но ведь на самом деле ничего подобного не было. Здесь мы можем быть безжалостными и нелицеприятными, можем говорить то, что думаем. Здесь нам не надо щадить ничьих чувств. Надеюсь, мисс Ледерен поможет нам. В ее наблюдательности я не сомневаюсь.
  — О, право, не знаю… — сказала я.
  Доктор Райли протянул мне тарелку с горячими ячменными лепешками. “Подкрепитесь”, — сказал он. Лепешки были ужасно вкусные.
  — Ну что ж, начнем, — улыбнулся мне мистер Пуаро. — Расскажите, мисс Ледерен, как члены экспедиции относились к миссис Лайднер.
  — Но я ведь была там всего неделю!
  — Вполне достаточно для человека с вашим умом. Медицинские сестры обычно на лету все хватают и обо всем имеют собственное мнение. Начнем хоть с отца Лавиньи, например?
  — Право, не знаю, что и сказать. Они с миссис Лайднер, похоже, любили поболтать. Но обычно говорили по-французски, а я не сильна в нем, хотя девочкой учила его в школе. Кажется, они рассуждали главным образом о книгах.
  — Выходит, у них были дружеские отношения, так?
  — Пожалуй что так. Но в то же время иной раз миссис Лайднер как будто озадачивала его, и, кажется, это его раздражало. Не знаю, понятно ли я объясняю?
  И я рассказала о разговоре, который состоялся у нас с отцом Лавиньи в день моего приезда, когда он назвал миссис Лайднер “опасной женщиной”.
  — Очень интересно, — пробормотал мосье Пуаро. — А она? Как вы считаете, что о нем думала она?
  — Трудно сказать. Вообще, трудно было понять, что миссис Лайднер думала о людях. Кажется, он тоже ее удивлял. Помню, она сказала как-то доктору Лайднеру, что он совсем не похож на тех священников, которых ей приходилось встречать раньше.
  — Ох уж этот отец Лавиньи… — улыбнулся доктор Райли — Дорогой друг, — обратился к нему Пуаро. — Ваши пациенты видимо совсем вас заждались. Не хватало, чтобы по моей вине вы пренебрегли вашими профессиональными обязанностями.
  — Пациенты? Да. Полная больница, — ответил док тор Райли.
  Затем он поднялся, сказал, что намек понял, засмеялся и вышел из комнаты.
  — Так-то лучше, — удовлетворенно заметил Пуаро. — Теперь у нас состоится интереснейший разговор tete-a-tete. Однако не забывайте про чай.
  Он передал мне тарелку с сандвичами, налил еще чаю. Какое у него приятное обхождение!
  — Ну что ж, давайте продолжим. Вы мне расскажете о ваших впечатлениях. Как по-вашему, кто не любил миссис Лайднер?
  — Видите ли, это мое личное мнение, и мне бы не хотелось, чтобы оно стало достоянием гласности.
  — На этот счет можете быть спокойны.
  — Так вот, по-моему, миссис Меркадо явно ее ненавидела!
  — О! А мистер Mept-адо?
  — Он был немного в нее влюблен. Мне кажется, женщины, за исключением собственной жены, не балуют его своим вниманием. А миссис Лайднер была так приветлива со всеми и всегда с интересом выслушивала все, о чем ей говорили. Мистеру Меркадо, бедняге, это, по-моему, кружило голову.
  — А миссис Меркадо… ей это не нравилось?
  — Она отчаянно ревновала, вот и все. С семейными парами всегда надо держать ухо востро, это точно.
  Я могла бы рассказать вам поразительные истории. Вы даже не представляете себе, что может взбрести женщине в голову, когда дело касается ее мужа.
  — Уверен, вы не ошибаетесь. Стало быть, миссис Меркадо ревновала? И ненавидела миссис Лайднер?
  — Однажды я поймала ее взгляд — по-моему, она готова была убить миссис Лайднер… О, Господи! — Я осеклась. — Правда, мосье Пуаро, я не хотела сказать… то есть ни на минуту…
  — Да, да. Прекрасно понимаю. У вас это просто с языка сорвалось. К месту, надо сказать! А миссис Лайднер не тревожила такая враждебность?
  — Нет, не думаю, — поразмыслив, ответила я. — По-моему, ее это совсем не трогало. Даже не знаю, замечала ли она это. Я хотела было намекнуть ей… но потом передумала. Слово — серебро, молчание — золото, вот что я вам скажу.
  — Не сомневаюсь, вы поступили очень мудро. Как проявлялись чувства миссис Меркадо? Не могли бы вы привести несколько примеров?
  Я пересказала ему наш разговор на крыше.
  — Стало быть, она упомянула о первом браке миссис Лайднер, — задумчиво сказал Пуаро. — Может быть, вы помните, когда она говорила об этом, не показалось ли вам, что она пытается выяснить, не имеете ли вы иной версии?
  — Вы думаете, она все знала?
  — Не исключаю. Она могла писать анонимные письма и устроить этот спектакль с рукой, да и все остальное тоже.
  — Мне и самой это приходило в голову. По-моему, такая месть вполне в ее вкусе.
  — М-да. Она действует довольно жестоко, я бы сказал. Правда, на хладнокровное, варварское убийство она едва ли пойдет… если, конечно, не… — Он помолчал. — Странно, что она сказала нам эту фразу: “Я знаю, зачем вы здесь”. Что она имела в виду?
  — Не представляю, — честно призналась я.
  — Она подозревала, что причина вашего появления здесь совсем иная, не та, о которой всех оповестили. Какая же? И почему это должно задевать лично ее, миссис Меркадо? И еще — помните, в день вашего приезда за чаем, она так и пожирала вас взглядом. Странно!
  — Миссис Меркадо не леди, мосье Пуаро, — холодно заметила я.
  — Это, мисс Леденер, оправдание, но не объяснение.
  Не знаю, правильно ли я поняла его, но он, не дав мне подумать, быстро спросил:
  — А как остальные члены экспедиции?
  Я задумалась.
  — По-моему, мисс Джонсон не слишком благоволила к миссис Лайднер. Да она и не скрывала этого, сознаваясь, правда, в своей предвзятости. Понимаете, она чрезвычайно предана доктору Лайднеру. Уже который год работает с ним. Конечно, его женитьба многое изменила… что уж тут говорить.
  — Да. С точки зрения мисс Джонсон, миссис Лайднер не пара доктору. Она сама больше бы ему подошла.
  — Вероятно. Но что поделаешь — мужчины все таковы. Разве они знают, что им нужно? Из сотни едва ли один такой найдется. И у кого хватит духу обвинить доктора Лайднера? Ведь мисс Джонсон, бедняжка, красотою не блещет. А миссис Лайднер была редкая красавица… не первой молодости, конечно, но… Как жаль, что вы ее не знали. Что-то в ней было такое… Помню, мистер Коулмен сказал однажды, что она — как это? — как те сказочные феи, которые заманивают людей в топь. Наверное, я плохо объяснила… Право, можете смеяться надо мной, но в ней было нечто такое… ну… неземное.
  — Да, понимаю… она околдовывала.
  — Далее — мистер Кэри. По-моему, они с миссис Лайднер не слишком ладили, — продолжала я. — Похоже, он, как и мисс Джонсон, ревновал к ней доктора Лайднера. Он всегда держался с нею очень чопорно, как и она с ним. Понимаете, уж до того они были вежливы друг с другом — “мистер Кэри”, “миссис Лайднер” и так далее. Он ведь старый друг ее мужа, а женщины подчас терпеть не могут этих старых друзей. Такой особе невыносимо думать, что кто-то мог знать ее мужа еще до того, как она с ним познакомилась… Наверное, я опять слишком путано все объясняю…
  — Напротив. Все понятно. А трое молодых людей? Коулмен, говорите, был склонен романтизировать миссис Лайднер?
  Я не могла удержаться от улыбки.
  — Это смешно, мосье Пуаро. По-моему, он начисто лишен поэтического воображения.
  — Что скажете о двух других?
  — О мистере Эммете не знаю, право, что и сказать. Всегда спокоен, неразговорчив. Миссис Лайднер была очень приветлива с ним. Понимаете, называла его просто “Дэвид”… Часто поддразнивала Шейлой Райли, ну и все такое.
  — Правда? А он что? Ему нравилось?
  — Даже не знаю, — с сомнением сказала я. — Он ничего не говорил, просто глядел на нее, как-то чудно, а что у него на уме — кто знает.
  — А мистер Рейтер?
  — Она была с ним… не слишком приветлива, — сказала я, подумав. — Вероятно, он раздражал ее. Она часто говорила ему всякие колкости.
  — А он?
  — Ужасно краснел, бедняга. Конечно, у нее и в мыслях не было обидеть его.
  Внезапно чувство жалости к молодому человеку уступило место сомнению. А что, если он — хладнокровный, расчетливый убийца, а все это время просто играл роль?
  — О мосье Пуаро! — воскликнула я. — Что же все-таки произошло на самом-то деле? Как вы думаете? Он покачал головой:
  — Скажите, вам не страшно сегодня возвращаться туда?
  — О нет. Конечно, я помню, что вы сказали. Но кому нужно убивать меня?
  — Думаю, никому, — медленно проговорил он. — Отчасти поэтому я и хотел послушать, что вы расскажете. Полагаю… нет, уверен, вы можете не опасаться.
  — Если бы кто-нибудь в Багдаде сказал мне… — начала было я.
  — До вас доходили какие-нибудь слухи о Лайднерах и об экспедиции? До того, как вы приехали сюда? — спросил мосье Пуаро.
  Я рассказала ему о прозвище миссис Лайднер и о том, что говорила о ней миссис Келси.
  Не успела я закончить, как дверь отворилась и вошла мисс Райли. Она, видно, играла в теннис — в руке у нее была ракетка.
  Пуаро, похоже, уже успел познакомиться с нею. Она, по своему обыкновению, небрежно поздоровалась со мной и взяла с тарелки сандвич.
  — Ну, мосье Пуаро, — сказала она. — Как наша провинциальная драма? Развязка близится?
  — Не слишком-то быстро, мадемуазель.
  — Вы, я вижу, вывели мисс Ледерен из опасной зоны.
  — Мисс Ледерен снабдила меня чрезвычайно ценными сведениями обо всех членах экспедиции. Между прочим, я узнал много интересного о жертве преступления. Личность жертвы, мадемуазель, — часто ключ к разгадке.
  — Тут вы совершенно правы, мосье Пуаро, — заметила мисс Райли. — И если какую-нибудь женщину и стоило убить, так это миссис Лайднер.
  — Мисс Райли! — воскликнула я возмущенно. Она хохотнула. До чего у нее неприятный резкий смех.
  — Ха! — сказала она. — Думаю, мосье Пуаро, вы так и не узнали всей правды о ней. Мисс Ледерен, боюсь, обманывается, как, впрочем, и многие другие. Знаете что, мосье Пуаро, я от души надеюсь, что в этом деле вы потерпите неудачу. Хочется, чтобы убийце миссис Лайднер удалось скрыться. В самом деле, я бы и сама не прочь прикончить ее.
  До чего же отвратительная девчонка! А мосье Пуаро и глазом не моргнул. Просто отвесил ей поклон и сказал с отменной учтивостью:
  — Кстати, мадемуазель, надеюсь, у вас есть алиби? Воцарилось минутное молчание. Мисс Райли выпустила из рук ракетку, и она со стуком упала на пол. Она даже не потрудилась поднять ее. Какая распущенность! Эти нынешние девчонки, все они такие.
  — О да, я играла в теннис в клубе, — сказала она чуть дрогнувшим голосом. — Однако, кроме шуток, мосье Пуаро, известно ли вам хоть что-нибудь о миссис Лайднер и вообще о женщинах, подобных ей?
  Он снова отвесил ей шутливый поклон:
  — Надеюсь, вы меня просветите, мадемуазель. Она чуть призадумалась, а потом принялась сыпать словами. То, что она говорила, было так жестоко и так недостойно, что мне просто дурно стало.
  — О мертвых не принято говорить плохо. По-моему, это глупо! Правда — всегда правда. Уж если на то пошло, лучше помалкивать о живых. Из опасения повредить им. А мертвым уже ничего не страшно. Они мертвы, но вред, который они нанесли, продолжает жить. Ну прямо Шекспир! Наверное, мисс Ледерен рассказала вам, какая ненормальная обстановка была в Тель-Яримджахе? Какие они там все взбаламученные? Глядят друг на друга волком. Она постаралась, Луиза Лайднер! Еще три года назад, я помню, какие все они были доброжелательные и благодушные. И в прошлом году все было хорошо. А теперь что? Ходят будто в воду опущенные. Это ее проделки! Она из тех женщин, которые не выносят, когда кому-то другому хорошо. Да таких кругом сколько угодно! Вот и она из их числа! Ей нравилось все портить и разрушать. Просто чтобы позабавиться… или чтобы почувствовать власть… а может быть, так уж она была устроена. Такие, как она, не успокоятся, пока не приберут к рукам всех знакомых мужчин!
  — Мисс Райли! — не выдержала я. — Это не правда! Я знаю, что это не правда.
  Но она продолжала говорить, не удостоив меня своим вниманием.
  — Мало ей мужа, который ее обожал. Ей надо было еще дурачить этого недотепу Меркадо. Потом принялась за Билла. Билл — разумный малый, но она и его сбила с толку. Над Карлом Рейтером она просто потешалась и изводила его. Это совсем нетрудно. Он очень чувствительный. И она из кожи вон лезла, чтобы завоевать Дэвида.
  С ним ей было куда интереснее, ведь он противился ее чарам. Он отдавал должное ее обаянию, но… не обманывался на ее счет. У него хватало здравого смысла, и он понимал, что ей на него наплевать. Ненавижу ее! Была бы она хоть чувственной. Но нет, интрижки ей не нужны. С ее стороны это просто холодная, расчетливая игра — куда как забавно перессорить всех, стравить друг с другом! Она только этим и жила. Такие, как она, в жизни ни с кем не поссорятся, но вокруг них ссоры так и кипят! Это их проделки! Она же настоящий Яго641 в юбке. Ей подавай драму. Но только, чтобы ее не впутывали. Она всегда в стороне. Только дергает за веревочки… смотрит и наслаждается. Вы хоть понимаете, о чем я говорю?
  — Понимаю. Вероятно, даже больше, чем вы ожидали.
  Его тон меня удивил. Если бы в нем прозвучало негодование, но нет… Ох, не знаю, как и объяснить…
  А вот Шейла Райли, кажется, что-то поняла. Краска бросилась ей в лицо.
  — Можете думать что угодно, — сказала она. — Все равно я права. Она — яркая личность, а здесь ей было нечем занять себя, вот она и ставила опыты… над людьми, как ученый с химическими реактивами. Ей нравилось играть с чувствами бедняжки мисс Джонсон, видеть, как та крепится из последних сил, как ей трудно не выдать себя, хоть она и сильная натура. А уж доводить до белого каления миссис Меркадо она просто обожала. Обожала задеть за живое и меня. И, уж будьте уверены, не упускала случая! Ей нравилось вызнать что-то о человеке, а потом дразнить его. Не то чтобы шантажировать, о нет! Она просто давала понять, что ей что-то известно. А потому пусть человек мучится и гадает, что у нее на уме. О, Господи! Какая же она была актриса! Как тонко все продумывала!
  — А ее муж? — спросил Пуаро.
  — Уж его-то она никогда не задевала, — с ударением проговорила мисс Райли. — Была с ним неизменно мила и ласкова. Наверное, любила его. Он такой славный, не от мира сего, весь в своих раскопках и в науке. Жену он обожал, считал, что она — совершенство. Иных женщин это бы раздражало. Но не ее. Пожалуй, он жил иллюзиями… хотя, может быть, и не совсем так — ведь с ним она была именно такой, какой он себе ее представлял. Правда, это никак не вяжется с…
  Она запнулась.
  — Продолжайте, мадемуазель, — сказал Пуаро. Она вдруг обратилась ко мне:
  — Что вы там наговорили о Ричарде Кэри?
  — О мистере Кэри? — удивленно переспросила я.
  — О ней и о Кэри.
  — Ну, сказала только, что они не слишком ладили.
  К моему изумлению, она расхохоталась.
  — Не ладили! Вот глупость! Он же был по уши влюблен в нее. И сердце у него разрывалось — ведь он преклонялся перед Лайднером. Они столько лет дружили. А ей только того и надо было — стать между ними. И все-таки, кажется…
  — Eh bien?
  Она нахмурилась, поглощенная своими мыслями.
  — Кажется, на этот раз она зашла слишком далеко… Да-а, обожгла крылышки. Кэри очень обаятелен… И невероятно красив. Вообще-то, она — холодна как рыба… Но с ним, думаю, утрачивала свою холодность.
  — Клевета! Самая настоящая клевета! — вскричала я. — Они едва разговаривали друг с другом.
  — Да неужели! Ни черта вы не понимаете, как я посмотрю. Действительно, на людях они “мистер Кэри” и “миссис Лайднер”, а сами тайно встречались. Она шла якобы прогуляться к реке. А он в это время на час-другой уходил с раскопа. Встречались они обычно в саду.
  Однажды я видела, как они прощались. Он возвращался на раскоп, а она стояла и смотрела ему вслед. Каюсь, я повела себя не как леди. У меня с собой оказался бинокль, и я могла хорошенько разглядеть ее лицо. Уверяю, она была без памяти влюблена в Ричарда Кэри.
  Мисс Райли замолчала и посмотрела на Пуаро.
  — Вероятно, я вмешиваюсь не в свое дело. Извините, — сказала она и как-то вымученно усмехнулась. — Но я подумала, что вам невредно бы увидеть героев трагедии в их настоящем свете.
  С этими словами она вышла из комнаты.
  — Мосье Пуаро, — вскричала я. — Я не верю ни одному ее слову!
  Он с улыбкой посмотрел на меня и сказал (странный он все-таки, право!):
  — Однако вы ведь не станете отрицать, мисс Ледерен, что мисс Райли пролила некоторый… м-м… свет на это дело.
  Глава 19
  Подозрение
  Продолжить разговор нам не удалось — вошел доктор Райли и с улыбкой объявил, что поубивал самых надоедливых своих пациентов. Они с мосье Пуаро пустились в обсуждение вопросов, близко связанных с медициной, а именно, с особенностями психики авторов анонимных писем. Каждый ссылался на случаи из своей профессиональной практики.
  — Все не так просто, как кажется, — сказал в заключение мосье Пуаро. — Обычно тут не только желание причинить неприятность, но и комплекс неполноценности.
  Доктор Райли кивнул.
  — Именно поэтому на истинного автора анонимных писем подозрение зачастую падает в последнюю очередь. Им оказывается какой-нибудь жалкий тихоня, который и мухи не обидит. Посмотришь на него — сплошное благолепие и христианское смирение, а подо всем этим бушуют пагубные страсти.
  — Не было ли у миссис Лайднер признаков комплекса неполноценности? — задумчиво проговорил Пуаро.
  Доктор Райли усмехнулся и выбил свою трубку.
  — Уж чего-чего, а этого у нее и в помине не было. Никаких подавленных желаний. Жить, жить и еще раз жить — вот чего она хотела. И брала от жизни все!
  — Как вы считаете, могла она сама писать эти письма? Психологически это оправдано?
  — Думаю, да. И причина в ее инстинктивной потребности разыгрывать из своей жизни драму, в которой она отводила себе первые роли. Она всегда должна была быть в центре внимания, звезда экрана. Психологически вполне объяснимо, почему она вышла за Лайднера. По принципу противоположности — он самый застенчивый, самый скромный из всех, кого я знаю. Он обожал ее, но ей семейных радостей было недостаточно. Ей нужно было играть роль героини, которая подвергается преследованию.
  — Стало быть, вы не разделяете мнения Лайднера, что она могла написать письма и начисто забыть об этом?
  — Нет, не разделяю. При нем я не стал отвергать этой версии. Ну как скажешь человеку, который только что потерял нежно любимую жену, что она была явной эксгибиционисткой и едва не довела его до помешательства, только бы удовлетворить свою потребность быть у всех на виду. Право, совсем небезопасно раскрывать мужу глаза на жену! Интересно, что женам я не раз говорил правду об их мужьях. Женщине можно сказать, что ее муж мошенник, наркоман, отъявленный лгун и полное ничтожество; она при этом и бровью не поведет, да еще и ни в малейшей степени не утратит привязанности к этому чудовищу. Поистине, женщина — на редкость разумное создание!
  — Если честно, доктор Райли, что же вы все-таки думаете о миссис Лайднер?
  Доктор Райли откинулся в кресле, неторопливо попыхивая своей трубкой.
  — Если честно — затрудняюсь ответить! Я ведь не слишком хорошо ее знал. Очарование, ум, обаяние — да. Что еще? Похоже, заурядные женские пороки ей чужды. Чувственность, лень, тщеславие — ничего этого в ней не было. Но что меня всегда поражало (правда, доказательств тому у меня нет) — она казалась мне невероятной лгуньей. Не знаю (а хотелось бы знать), лгала ли она себе тоже или только другим. Что до меня, то я имею слабость к лжецам. Женщина, которая не лжет, лишена воображения и мне не симпатична. Думаю, миссис Лайднер не из тех, кто охотится за мужчинами. Просто ей нравилось повергать их ниц. Если вы поговорите с моей дочерью…
  — Имели удовольствие, — улыбнулся Пуаро.
  — Гм… Однако времени она не теряет! Попала миссис Лайднер ей на зубок… Воображаю, что она наговорила! Разве молодежь может чтить усопших… И почему это все молодые так самодовольны. Осуждают “старую мораль”, а взамен предлагают еще более жесткие принципы. Наберись у миссис Лайднер с полдюжины интрижек, Шейла наверняка бы обвинила ее в том, что она идет “на поводу у низменных инстинктов”. Не хочет уразуметь, что миссис Лайднер была верна натуре… своей натуре. Когда кошка играет с мышью, она подчиняется инстинкту. Так уж она устроена. А мужчины — разве они дети, которых надо защищать и оберегать? С какими только женщинами не сводит их жизнь!
  Женщина-кошка и женщина-собака, преданная вам до гроба, обожающая вас, женщина-наседка, которая с утра до вечера пилит вас… и мало ли какие еще! Жизнь — это поле боя, а не увеселительная прогулка! Я рад, что Шейла не заносится и честно признает, что ненавидела миссис Лайднер по старым, добрым, сугубо личным мотивам. Шейла, кажется, единственная молоденькая девушка тут и, естественно, считает, что все, кто носит брюки, должны быть у ее ног. Само собой, ее злит, когда женщина не первой молодости, имеющая на своем счету двух мужей, не уступает ей, а кое в чем и превосходит. Шейла просто славная девочка, здоровая, довольно красивая и вполне привлекательная. А миссис Лайднер — необыкновенная, совершенно не похожая на других женщина. В ней было какое-то пагубное очарование, и всякий на себе испытывал его роковую власть. Поистине Belle Dame sans merci.
  Услышав это, я так и подскочила. Какое удивительное совпадение!
  — Ваша дочь… не сочтите меня нескромным… может быть, она питает симпатию к кому-то из молодых людей?
  — О нет, не думаю. Правда, Эммет и Коулмен перед ней на задних лапках ходят. Не знаю, отдает ли она предпочтение кому-то из них. Есть еще пара молодых летчиков. Вот, пожалуй, и вся рыбка, попавшая к ней в сети. Нет, тут вот что — юность пасует перед зрелостью. Это и бесит Шейлу. Если бы она знала жизнь так, как я… Надо дожить до моих лет, чтобы оценить свежий цвет лица, ясные глаза и упругое молодое тело. Правда, тридцатилетняя женщина будет слушать вас с восхищенным вниманием, к месту вставит слово-другое, чтобы подчеркнуть, как вы остроумны… Какой молодой человек устоит против этого! Шейла просто хорошенькая девочка… А Луиза Лайднер была красавица. Какие удивительные глаза! А эти изумительные золотистые волосы! Да, она была прелестна.
  Он прав, подумала я. Красота — поразительная вещь. Миссис Лайднер действительно была красива. Настолько, что даже не вызывала зависти. Хотелось просто любоваться ею, хотелось сделать для нее что-нибудь приятное. Я почувствовала это, как только впервые увидела миссис Лайднер.
  И все-таки, когда вечером (доктор Райли настоял, чтобы я пообедала) я возвращалась в Тель-Яримджах, кое-что из сказанного Шейлой Райли вдруг всплывало у меня в памяти, и мне становилось не по себе. Тогда я не поверила Шейле, ни единому ее слову. Думала, в ней говорят только злоба и зависть.
  Но сейчас я вдруг вспомнила, как миссис Лайднер упрямо настаивала на том, чтобы одной идти на прогулку. Она и слышать не хотела, чтобы я ее сопровождала. Неужели она и вправду ходила на свидание с мистером Кэри? И конечно же странно, что они на людях так официально обращались друг к другу. Ведь остальных она называла просто по имени.
  Я припомнила, что он никогда не смотрел на нее. Может быть, оттого, что она была неприятна ему… а может быть, и совсем наоборот.
  Я одернула себя. Так ведь Бог знает до чего додумаешься… А все злобные выходки этой девчонки! Вот как дурно, как опасно пускаться в обсуждение подобных материй!
  Миссис Лайднер вовсе не такая, какой ее расписала Шейла Райли. Шейла ей не нравилась. Тогда за ленчем, разговаривая с мистером Эмметом, она и впрямь очень язвительно высказывалась на ее счет.
  Странно, как он тогда посмотрел на миссис Лайднер. Попробуй угадай, что он при этом думал. И вообще, никогда не знаешь, что думает мистер Эммет. Такой он скрытный. Но очень милый. Милый и надежный.
  А вот мистер Коулмен на редкость глупый малый.
  На этом размышления мои прервались, так как мы достигли цели нашего путешествия. Уже пробило девять, и ворота были заперты.
  Прибежал Ибрагим с большим ключом и впустил меня.
  В Тель-Яримджахе всегда рано ложатся спать. В гостиной было темно. Светились только окна чертежной комнаты и конторы. Должно быть, все разошлись даже раньше обычного.
  Проходя мимо чертежной, я заглянула туда. Мистер Кэри сидел в одной рубашке, склонившись над большим чертежом.
  Он выглядит совсем больным, подумала я. Такой утомленный, измученный.
  Внезапно мне стало жалко его. Не могу понять, что так поражало в этом человеке. Во всяком случае, не то, что он говорил, потому что он вообще больше молчал, а если и говорил, то самые заурядные вещи. И не то, что он делал, потому что ничего особенного он не делал. Однако вы бы безошибочно выделили его среди всех остальных. Все, что имело к нему отношение, обретало какой-то особый смысл. Он был из тех, с кем считаются. Не умею объяснить иначе.
  Он обернулся и посмотрел на меня. Потом вынул изо рта трубку и сказал:
  — А-а, мисс Ледерен. Вернулись из Хассани?
  — Да, мистер Кэри. А вы, я вижу, совсем заработались. Все уже, кажется, легли.
  — Думал, успею управиться. Да вот засиделся, — сказал он. — А завтра на раскоп. Снова за работу.
  — Как, уже? — Я была поражена.
  Он посмотрел на меня как-то непонятно.
  — Думаю, для нас это самое лучшее. Лайднеру я так и сказал. Он завтра на весь день едет по делам в Хассани. А мы будем работать. Все-таки лучше, чем сидеть и смотреть друг на друга.
  Разумеется, он прав, подумала я. Тем более что все взвинчены до крайности.
  — Конечно, в известном смысле вы правы, — сказала я. — Лучше чем-то заняться, хоть немного отвлекает.
  Похороны ведь только послезавтра, подумала я. Он снова склонился над чертежами. Не могу объяснить почему, но я очень за него переживала. Конечно, спать сегодня он не собирается.
  — Может быть, дать вам снотворного, мистер Кэри? — нерешительно предложила я. Он с улыбкой покачал головой.
  — Я еще поработаю, мисс Ледерен. Не стоит привыкать к снотворным.
  — Ну что ж, доброй ночи, мистер Кэри. Если я могу помочь…
  — Благодарю, мисс Ледерен. Не беспокойтесь. Покойной ночи.
  — Мне ужасно жаль, — вдруг нечаянно вырвалось у меня.
  — Жаль? — Кажется, он удивился.
  — Да… Все это просто ужасно. Всех жаль, но особенно вас.
  — Меня? Почему?
  — Ну, вы ведь старый друг их обоих.
  — Лайднера — да. Но не ее. Говорил он так, точно она и в самом деле была ему неприятна. Жаль, что мисс Райли этого не слышит!
  — Ну, тогда покойной ночи, — сказала я и поспешила к себе.
  Прежде чем лечь, я еще повозилась у себя в комнате. Постирала носовые платки, почистила свои лайковые перчатки, заполнила дневник. Прежде чем улечься, выглянула за дверь. В чертежной и южном крыле дома все еще горел свет.
  Видимо, доктор Лайднер работает у себя в конторе, решила я. Надо бы пойти и пожелать ему доброй ночи… Однако сомнения мучили меня. Не хотелось показаться навязчивой. Может быть, он занят, и не стоит мешать ему. Но постепенно странное беспокойство овладело мною. В конце концов, подумала я, ничего дурного в этом нет. Пожелаю доброй ночи, справлюсь, не нужно ли чего, и уйду.
  Однако доктора Лайднера в конторе не оказалось. Я увидела только мисс Джонсон. Положив голову на стол, она рыдала так, будто сердце у нее разрывалось.
  У меня прямо душа перевернулась. Она ведь всегда такая спокойная, так хорошо владеет собой! На нее было больно смотреть.
  — Что случилось, голубушка? — воскликнула я, обняв ее за плечи. — Ну-ну, будет. На что это похоже? Сидит тут одна и льет слезы!
  Она не отвечала, и я чувствовала, как тело ее содрогается от рыданий.
  — Ну полно, дорогая, полно, — приговаривала я. — Возьмите себя в руки. Пойду приготовлю вам горячего крепкого чая.
  Она подняла голову.
  — Нет-нет, не беспокойтесь, мисс Ледерен. Так глупо с моей стороны…
  — Что вас так расстроило? — спросила я. Она медлила с ответом.
  — Это все так ужасно, — наконец выговорила она.
  — Не надо об этом. Чему быть, того не миновать. Ничего не поделаешь. Что толку изводить себя. Она выпрямилась и пригладила волосы.
  — Глупо с моей стороны, — повторила она своим хрипловатым голосом. — Я тут наводила порядок. Подумала, что лучше чем-нибудь себя занять. И вдруг… все это на меня как нахлынет…
  — Да-да, — торопливо сказала я. — Знаю. Чашка крепкого чая и бутылка с горячей водой в постель — вот что вам сейчас нужно.
  И я, не слушая ее возражений, принялась хлопотать.
  — Благодарю вас, мисс Ледерен, — сказала она, лежа в постели с грелкой и прихлебывая чай. — Какая вы милая и разумная. Но, поверьте, я не так уж часто веду себя как последняя дура.
  — О, такое со всяким может случиться, особенно при нынешних обстоятельствах. Эта накаленная атмосфера, потом трагедия, полицейские куда ни ткнись… Да что там, я сама взвинчена до предела.
  Мисс Джонсон вдруг медленно заговорила с каким-то странным выражением:
  — Вы совершенно справедливо заметили. Чему быть, того не миновать. Ничего не поделаешь. Она помолчала, потом добавила:
  — Луиза была дурная женщина!
  Ее тон удивил меня. Но я не стала спорить. Понятно, что мисс Джонсон и миссис Лайднер плохо ладили между собой.
  Может быть, мисс Джонсон в глубине души желала смерти миссис Лайднер, а теперь ее жжет стыд.
  — Вам надо уснуть и ни о чем не думать, — сказала я.
  Я подняла с пола разбросанные вещи и навела в комнате порядок. Чулки повесила на спинку стула, жакет и юбку — на вешалку. На полу валялась скомканная бумажка. Видно, выпала из кармана. Я стала ее расправлять, чтобы посмотреть, можно ли ее выбросить. И тут мисс Джонсон до смерти перепугала меня.
  — Дайте сюда! — крикнула она.
  Я протянула ей бумагу. Я была просто ошеломлена. Вот уж не ожидала, что она может так кричать. Она выхватила — буквально выхватила! — у меня листок, поднесла его к свече и держала в пламени, пока он не сгорел. Я в недоумении уставилась на нее.
  У меня не было возможности разглядеть, что это за бумажка — она выхватила ее у меня так быстро. Но неожиданно листок, охваченный пламенем, загнулся, и я увидела несколько написанных чернилами слов.
  Уже укладываясь спать, я вдруг поняла, почему почерк показался мне знакомым.
  Анонимные письма были написаны той же рукой. Так вот отчего мисс Джонсон жгло раскаяние! Неужели это она писала анонимные письма?
  Глава 20
  Мисс Джонсон, миссис Меркадо, мистер Рейтер
  Признаться, эта мысль совершенно потрясла меня. Никогда бы не связала имени мисс Джонсон с этими письмами. Миссис Меркадо? Пожалуй, да. Но мисс Джонсон! Она ведь настоящая леди. Такая рассудительная, так умеет себя вести.
  Однако, перебирая в памяти разговор мосье Пуаро с доктором Райли, я подумала, что, пожалуй, не все так очевидно.
  Если письма писала мисс Джонсон, это многое объясняет. Боже упаси, я ни на минуту не заподозрила ее в убийстве. Но я допускала, что, испытывая неприязнь к миссис Лайднер, она могла поддаться искушению… ну, нагнать на нее страху, что ли, попросту говоря.
  Возможно, она надеялась таким способом отвадить миссис Лайднер от раскопок.
  Когда же миссис Лайднер убили, мисс Джонсон стала нестерпимо мучиться угрызениями совести, прежде всего из-за непростительной жестокости своего поступка. Кроме того, она поняла, что ее письма сыграли на руку настоящему убийце, отведя от него подозрения. Нечего и удивляться, что она была в полной прострации. Уверена, у нее на самом деле добрейшая душа. Теперь понятно, почему она так ухватилась за мои слова “чему быть, того не миновать” и “ничего тут не попишешь”.
  А ее многозначительная реплика “Луиза была дурная женщина”? Бедняжка! Она пыталась оправдать себя!
  Как мне теперь поступить — вот вопрос, который вставал передо мною.
  Я не находила себе места, пока не решилась рассказать обо всем мосье Пуаро при первом же удобном случае.
  Он приехал на следующий день, но мне никак не удавалось поговорить с ним с глазу на глаз.
  Но, когда наконец мы остались одни, не успела я собраться с мыслями, как он наклонился ко мне и шепотом проговорил:
  — Я собираюсь побеседовать в гостиной с мисс Джонсон. И другими, вероятно, тоже. Ключ от комнаты миссис Лайднер все еще у вас?
  — Да.
  — Tres bien. Подите туда, затворите дверь и крикните. Вернее, вскрикните. Понимаете, мне надо, чтобы вы вскрикнули, как бы от неожиданности. Душераздирающего визга не требуется. Если вас услышат, придумайте что-нибудь. Скажите, что свернули ногу… Словом, что хотите.
  В этот момент во двор вышла мисс Джонсон, и наш разговор оборвался.
  Я поняла, что нужно было от меня мосье Пуаро. Как только они с мисс Джонсон вошли в гостиную, я направилась к комнате миссис Лайднер, отперла ее, вошла и притворила за собой дверь.
  Чувствовала я себя, надо сказать, дура дурой. Стоять в пустой комнате и орать ни с того ни с сего! Да еще неизвестно, с какой силой надо кричать. Для начала я довольно громко издала звук “О”, потом еще громче “О-о”, потом потише “О-о-о”.
  Проделав все это, я вышла во двор и приготовилась оправдываться тем, что “свернула” (надо полагать, мосье Пуаро хотел сказать “подвернула”) ногу.
  Однако оправдываться не пришлось. Пуаро и мисс Джонсон преспокойно продолжали беседовать.
  Так, подумала я, теперь все ясно. Или мисс Джонсон просто показалось, или тут что-то не то.
  Мешать их разговору мне не хотелось. Я села в шезлонг на веранде. Их голоса доносились до меня.
  — Видите ли, вопрос очень деликатный, — говорил Пуаро. — Доктор Лайднер, очевидно, обожал жену…
  — Он ее боготворил, — поддакнула мисс Джонсон.
  — Он говорит, что все в экспедиции любили ее. А что им остается? Естественно, они соглашаются. Из вежливости. Из приличия. Может, они говорят правду. А может, и нет! Убежден, мадемуазель, ключ к разгадке лежит в характере миссис Лайднер. Знай я мнения — искренние мнения — всех членов экспедиции, я мог бы воссоздать всю картину преступления. Честно говоря, для этого я и приехал сегодня. Доктор Лайднер в Хассани. Поэтому я могу спокойно поговорить со всеми и попросить их помощи.
  — Это все так… — начала было мисс Джонсон.
  — Только прошу, без ваших британских cliches642, — взмолился Пуаро. — Ни слова о крикете и о футболе, о том, что о мертвых или хорошо, или ничего… Enfin643, ни слова о лояльности! Ничего более пагубного для расследования преступления я не знаю! Лояльностью пользуются, чтобы скрыть правду.
  — Никакой особой лояльности по отношению к миссис Лайднер у меня нет, — сдержанно сказала мисс Джонсон. Однако в голосе ее проскальзывала язвительность. — Доктор Лайднер — другое дело. А Луиза… в конце концов, она была его женой.
  — Вот именно… именно. И вы не хотите плохо говорить о жене вашего шефа. Понимаю. Однако петь ей дифирамбы тоже не следует. Не забывайте, — речь идет о жестоком убийстве. Если вы будете убеждать меня, что миссис Лайднер — ангел, принявший мученическую смерть, то вы отнюдь не облегчите мне задачу.
  — А я и не собираюсь уверять вас, что она ангел, — сказала мисс Джонсон еще более язвительным тоном.
  — Тогда скажите мне откровенно, что за человек была миссис Лайднер.
  — Гм! Хотелось бы сразу предупредить вас, мосье Пуаро. Я не объективна. Я… все мы… преданы доктору Лайднеру. Когда появилась миссис Лайднер, мы стали ревновать к ней доктора. Нас возмущало, что она посягает на его время и внимание. Преданность, которую он ей выказывал, раздражала нас. Я говорю правду, мосье Пуаро, пусть это и не доставляет мне удовольствия. Присутствие на раскопках миссис Лайднер приводило меня в негодование… Да, признаюсь в этом. Правда, я старалась не подавать виду. Понимаете, мы слишком чувствовали разницу.
  — Вы? Кто вы?
  — Мистер Кэри и я. Видите ли, мы с ним здесь старожилы. И нам не нравились новые порядки. Наверное, это естественно, хотя и свидетельствует, может быть, о нашей суетности. Но все действительно изменилось.
  — Что же именно?
  — О, все. Прежде мы были так дружны. У нас всегда было весело, мы много шутили, смеялись, как это в обычае у тех, кто долго работает вместе. Доктор Лайднер держался так непринужденно… совсем как мальчишка.
  — А потом явилась миссис Лайднер и все испортила?
  — Знаете, я думаю, это не ее вина. Ведь в прошлом году было не так уж и плохо. Поверьте, мосье Пуаро, дело не в ней. Она всегда так мило держалась со мной… удивительно мило. Именно поэтому временами мне бывает нестерпимо стыдно. Не ее вина, что всякие пустяки, которые она говорила или делала, так раздражали меня. Право, она была на редкость обаятельна.
  — И тем не менее в этом году все пошло по-другому. Обстановка изменилась, так ведь?
  — О, совершенно. Право, я не понимаю, в чем дело. Но все идет из рук вон плохо. Нет, не работа… я говорю о нас, о нашем настроении. Мы все на грани срыва. Знаете, так бывает, когда приближается гроза.
  — И вы приписываете это влиянию миссис Лайднер?
  — Ну, как сказать… Ничего подобного ведь не было, пока она не появилась, — сухо сказала мисс Джонсон. — Нет, видно, я просто старая брюзга. И консервативная к тому же — терпеть не могу перемен. Право, мосье Пуаро, не стоит обращать на меня внимания.
  — Что бы вы могли сказать о характере и темпераменте миссис Лайднер?
  Мисс Джонсон призадумалась, потом медленно заговорила:
  — Разумеется, она была очень темпераментна. Постоянные взлеты и падения. Сегодня она с вами мила, а завтра — едва разговаривает. Думаю, у нее было доброе сердце. Она всегда заботилась об окружающих. Но ее, конечно, баловали, всю жизнь баловали. Доктор Лайднер выполнял все ее капризы, и она считала это совершенно естественным. Вряд ли она умела ценить своего мужа, этого замечательного, этого поистине великого человека. Признаюсь, меня это порой раздражало. И конечно же, она была нервической, крайне возбудимой особой. Чего только не напридумывает! До чего себя доводила, не приведи Бог! Я возблагодарила небо, когда доктор Лайднер пригласил мисс Ледерен. Ему одному было просто не справиться — и работа, и жена с ее вечными страхами.
  — Что вы думаете об анонимных письмах, которые она получала?
  Тут уж я не могла устоять. Я наклонилась в кресле так, что мне стала видна в профиль мисс Джонсон, которая сидела повернувшись к Пуаро.
  Она казалась совершенно спокойной и собранной.
  — Думаю, кто-нибудь в Америке затаил злобу против нее и таким способом пытался то ли отомстить ей, то ли досадить.
  — Pas plus serieux que ca?644
  — По-моему, нет. Она была наделена редкой красотой, вы знаете, и весьма вероятно, что у нее были завистницы. Думаю, письма могла сочинять какая-нибудь уязвленная соперница. А миссис Лайднер с ее мнительностью принимала их слишком всерьез.
  — Да, безусловно, — сказал Пуаро. — Но ведь последнее письмо пришло не по почте.
  — Ну, полагаю, это устроить нетрудно, если постараться. Женщины, мосье Пуаро, готовы пойти на что угодно, если ими движет злоба.
  Да уж, действительно, подумала я.
  — Возможно, вы и правы, мадемуазель. Стало быть, вы говорите, что миссис Лайднер была необыкновенно хороша. Кстати, вы знакомы с мисс Райли, дочерью доктора?
  — С Шейлой Райли? Да, конечно.
  — Ходят слухи (естественно, доктора об этом спрашивать не хочется), — заговорил Пуаро доверительным заговорщическим тоном, — ходят слухи, что между нею и одним молодым человеком из экспедиции возникли tendresse645. Это правда?
  Мисс Джонсон оживилась.
  — О, и юный Коулмен, и Дэвид Эммет, оба готовы угодничать перед ней. Кажется даже, соперничают между собой, кому сопровождать ее в клуб на вечеринки. Оба юноши часто ездят туда по субботам. Право, не знаю, что там с ее стороны… Она ведь здесь единственная молоденькая девушка, понимаете, и, естественно, претендует на роль первой красавицы. Доблестные летчики, кстати, тоже у ее ног.
  — Стало быть, ничего особенного тут нет?
  — Ну… не знаю. — Мисс Джонсон задумалась. — Правда, она частенько заглядывает к нам. На раскоп, да и вообще. Однажды миссис Лайднер поддразнила этим Дэвида Эммета. Девчонка просто проходу ему не дает, сказала она, причем, по-моему, довольно язвительно. Думаю, ему это не понравилось. Да, Шейла часто к нам наведывается. Я видела, как она ехала на раскоп в тот ужасный день. — Мисс Джонсон кивнула в сторону открытого окна. — Но ни Дэвид Эммет, ни Коулмен в тот день не дежурили на раскопе. Там был Ричард Кэри. Да, весьма вероятно, что она увлечена одним из них. Но она вполне современная девица, начисто лишенная всякой сентиментальности. Не знаю, стоит ли воспринимать все это всерьез. И который из них? Билл — милый молодой человек, и совсем он не так глуп, как хочет казаться. Дэвид Эммет тоже славный… очень славный. Такая глубокая, цельная натура.
  Она насмешливо посмотрела на Пуаро.
  — А что, мосье Пуаро, это тоже имеет отношение к убийству?
  Мосье Пуаро воздел руки, как это принято у французов.
  — Вы вгоняете меня в краску, мадемуазель, — сказал он. — В ваших глазах я отъявленный сплетник. Но что поделаешь, грешен — люблю поболтать об амурных делах молодежи.
  — Да, — чуть заметно вздохнула мисс Джонсон. — Хорошо, когда ничто не препятствует настоящей любви.
  Пуаро в свою очередь сочувственно вздохнул. Интересно, мечтала ли мисс Джонсон о любви, когда была молоденькой девушкой. А мосье Пуаро? Есть ли у него жена или любовница, ведь, говорят, у иностранцев это в порядке вещей. Правда, я с трудом могла себе представить мосье Пуаро в таком качестве — уж очень он смешон.
  — Шейла Райли — девица с характером, — сказала мисс Джонсон. — Она молода, она неотесанна, но ей можно верить.
  — Полагаюсь на ваши слова, мадемуазель. Кто-нибудь из членов экспедиции есть сейчас здесь? — спросил Пуаро, вставая.
  — Мари Меркадо где-то здесь. Мужчины все сегодня на раскопках. Видно, им невмоготу сидеть дома. Я их не осуждаю. Если вы хотите пойти на раскопки…
  Она вышла на веранду и с улыбкой обратилась ко мне:
  — Надеюсь, мисс Ледерен не откажется проводить вас?
  — О, конечно, мисс Джонсон, — сказала я.
  — Вы ведь вернетесь позавтракать с нами, мосье Пуаро?
  — С большим удовольствием, мадемуазель. Мисс Джонсон ушла в гостиную, где она работала с каталогами.
  — Миссис Меркадо на крыше, — сказала я. — Не хотите ли вначале поговорить с ней?
  — Именно это я и собираюсь сделать. Давайте поднимемся наверх.
  Когда мы шли по лестнице, я сказала:
  — Я сделала, как вы просили, мосье Пуаро. Вы что, ничего не слышали?
  — Ни звука.
  — Во всяком случае, это снимет тяжесть с души мисс Джонсон, — сказала я. — Ведь она все время мучится, что не попыталась помочь миссис Лайднер.
  Миссис Меркадо сидела на парапете, опустив голову. Она так глубоко ушла в свои мысли, что не слышала, как мы подошли. Пуаро остановился рядом и пожелал ей доброго утра.
  Она вздрогнула и подняла голову.
  Она выглядит совсем больной, подумала я. Маленькое личико осунулось и сморщилось, под глазами легли черные круги.
  — Encore mа646, — сказал Пуаро. — Цель моего визита сегодня — совсем особая.
  И он начал такой же разговор, как и с мисс Джонсон, объяснив вначале, что ему необходимо воссоздать правдивый портрет миссис Лайднер.
  Миссис Меркадо, однако, была далеко не столь искренней, как мисс Джонсон. Она разразилась потоком похвал по адресу миссис Лайднер, которые, я уверена, совсем не отвечали ее истинным чувствам.
  — Милая наша, бесценная Луиза! Ах, как трудно рассказать о ней тем, кто ее не знал. Это было неземное создание, совершенно не похожее на других. Вы ведь это почувствовали, я уверена, мисс Ледерен! Конечно, страшно нервная, одержимая разными страхами, но ей можно было простить такие недостатки, которых не потерпели бы ни в ком другом. А как мило она обходилась со всеми нами, правда, мисс Ледерен? И какой робкой бывала иногда… Она ведь не знала археологии и так старалась всему научиться. Всегда расспрашивала моего мужа о химических реакциях, об обработке металлических предметов, помогала мисс Джонсон склеивать керамику. О, мы все души в ней не чаяли!
  — Стало быть, все это ложь, мадам, что тут мне наговорили, — мол, какая-то напряженность… какая-то невыносимая обстановка… а?
  Миссис Меркадо широко открыла свои матовые темные глаза.
  — О! Кто мог наговорить вам такое? Мисс Ледерен? Доктор Лайднер? Нет, я уверена, о н, бедняга, ничего не замечал.
  И она метнула на меня уничтожающий взгляд.
  Пуаро непринужденно улыбнулся.
  — У меня тут свои шпионы, мадам, — весело сообщил он.
  Я заметила, как веки у нее дрогнули и она прищурилась.
  — Не кажется ли вам, — спросила она медоточивым голосом, — что, когда разыгрывается трагедия, люди припоминают уйму такого, чего никогда и в помине не было? Подумать только — напряженность, особая обстановка, предчувствие чего-то ужасного. Думаю, все это потом присочинили.
  — В ваших словах многое верно, мадам, — сказал Пуаро.
  — Уверяю вас, все это лишь досужие домыслы! Мы жили как одна дружная семья.
  — Эта дама — самая отъявленная лгунья, какую я только видела, — возмущенно сказала я, когда мы с Пуаро вышли из дому, направляясь на раскопки. — На самом деле она просто ненавидела миссис Лайднер!
  — Да, она не из тех, у кого можно узнать правду, — согласился со мной Пуаро.
  — Только время с ней потеряли, — кипятилась я.
  — Не совсем… не совсем. Бывает, что уста лгут, а глаза говорят правду. Чего она боится, эта маленькая миссис Меркадо? Я вижу испуг в ее глазах. Да… решительно, она чего-то боится. Это очень любопытно.
  — Я хочу вам кое-что сообщить, мосье Пуаро. И рассказала ему о вчерашнем вечере и о том, что, по моему твердому убеждению, анонимные письма написаны мисс Джонсон.
  — Значит, она тоже лгунья! — заключила я. — Как спокойно она только что говорила с вами об этих письмах!
  — Да, это было интересно. Она проговорилась, что знала о них. До сегодняшнего дня ни с кем из членов экспедиции о письмах не было сказано ни слова. Возможно, конечно, вчера доктор Лайднер сообщил ей об этом. Они с доктором старые друзья. Но если он ничего ей не говорил, то… да… тогда это очень любопытно, правда?
  Мое уважение к нему заметно возросло. Уж очень ловко навел он разговор на письма.
  — Ну так вы поймаете ее на этом? — не унималась я.
  Мои слова, кажется, поразили Пуаро.
  — Нет-нет, ни в коем случае! Очень неумно выставлять напоказ свою осведомленность. До поры до времени я все храню здесь. — Он постучал себя по лбу. — А в нужный момент бросаюсь как пантера. И mon Dieu! Все потрясены!
  Я не могла удержаться от улыбки — представляю себе маленького мосье Пуаро в роли пантеры.
  Мы подошли к месту раскопок. Первый, кого мы увидели, был мистер Рейтер. Он фотографировал какие-то стены.
  По-моему, эти археологи способны откопать стены везде, где им заблагорассудится. Во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление. Послушать мистера Кэри, так довольно копнуть разок, чтобы понять, что тут стена, и он старался наглядно мне это объяснить… но я ничего не разглядела. Например, говорит: “Смотрите, это саманный кирпич647”, а я, кроме земли, ничего не вижу.
  Мистер Рейтер кончил фотографировать, отдал бою камеру и пластинки и велел отнести их в дом.
  Пуаро задал ему два-три вопроса об экспозиции, об упаковке пластинок и прочем, на которые мистер Рейтер отвечал с большой готовностью. Похоже, ему нравилось говорить о своей работе.
  Он пытался было извиниться, что вынужден покинуть нас, но Пуаро уже начал свой не раз проверенный монолог. Впрочем, шаблонным его не назовешь, так как каждый раз он слегка видоизменял его применительно к собеседнику. Но я не собираюсь каждый раз снова излагать его. С разумными людьми, вроде мисс Джонсон, он сразу приступал к делу, с иными ему приходилось ходить вокруг да около. В конце концов он своего добивался.
  — Да-да, понимаю, что вас интересует, — сказал мистер Рейтер. — Но, право же, не вижу, чем могу вам помочь. Я ведь здесь новичок. С миссис Лайднер говорил очень мало. Сожалею, но я действительно ничего не могу вам сказать.
  Манера говорить у него была немного скованная — сразу видно, что не англичанин, хотя, конечно, акцента не чувствовалось, разве чуть американский.
  — Скажите, по крайней мере, нравилась ли она вам? — с улыбкой спросил Пуаро. Мистер Рейтер залился краской.
  — Она была очаровательная… совершенно очаровательная, — выдавил он, запинаясь. — И у нее был тонкий ум… да.
  — Bien! Стало быть, вам она нравилась. А вы ей? Мистер Рейтер покраснел еще пуще.
  — О, я… не знаю, по-моему, она едва меня замечала. А два-три раза мне ужасно не повезло. Мне всегда не везло, когда я пытался как-то услужить ей. Боюсь, моя неловкость ее раздражала. Это получалось у меня нечаянно… я хотел угодить ей…
  Пуаро стало жаль его.
  — Отлично… отлично. Давайте перейдем к следующему вопросу. Как по-вашему, обстановка у вас в экспедиции была благополучной?
  — Простите?
  — Я говорю, хорошо ли было вам всем вместе? Вы смеялись, болтали?
  — Нет-нет, совсем наоборот. Все время чувствовалась какая-то натянутость.
  Он помолчал, как бы пересиливая себя, потом снова заговорил:
  — Понимаете, я не очень хорош в обществе. Неловок. Застенчив. Доктор Лайднер всегда так добр ко мне. Но… глупо, конечно… я не могу преодолеть робость. Вечно брякну что-нибудь невпопад. Или чашку опрокину. Не везет, одним словом.
  Он и впрямь был похож на большого неуклюжего ребенка.
  — Не огорчайтесь, с кем в молодости такого не бывает, — улыбнулся Пуаро. — Уверенность в себе, savoir-faire648 приходит с годами.
  Мы распрощались с мистером Рейтером.
  — Одно из двух, — сказал Пуаро, — он или на редкость простодушный молодой человек, или замечательный актер.
  Я не ответила. Меня вновь охватило непостижимое чувство, что один из этих людей жестокий и хладнокровный убийца. Это почему-то казалось особенно невероятным в такое прекрасное солнечное утро.
  Глава 21
  Мистер Меркадо, Ричард Кэри
  — Насколько я понимаю, они работают в разных местах, — сказал Пуаро, останавливаясь.
  Мистер Рейтер фотографировал на участке, удаленном от основного места раскопок. Там же, на основном участке, мы увидели толпу рабочих с корзинами, сновавших взад-вперед.
  — Это у них называется глубокая разработка, — объяснила я. — Находок здесь немного, в основном всякий хлам, вроде разбитых горшков. Правда, доктор Лайднер уверяет, что они необычайно интересны. Наверное, так и есть.
  — Давайте пойдем туда.
  Шли мы медленно — солнце палило нещадно.
  Мистера Меркадо, распоряжавшегося на основном участке, мы увидели внизу. Он что-то говорил десятнику, старику с черепашьим лицом, одетому в твидовый пиджак поверх длинного полосатого халата.
  Добраться до них было нелегко. К подножию вела только узкая тропа, по которой безостановочно спешили вверх и вниз мальчишки-рабочие с корзинами. Им и в голову не приходило посторониться. Казалось, они, словно кроты, ничего вокруг не видят.
  Шедший впереди меня Пуаро вдруг бросил через плечо:
  — А что, мистер Меркадо — правша или левша? Вопрос, прямо скажем, неожиданный.
  — Правша, — подумав минуту, решительно сказала я.
  Пуаро не снизошел до объяснения. Он вновь пустился в путь, и я последовала за ним.
  Мистер Меркадо, казалось, обрадовался нашему появлению.
  Его длинное унылое лицо просветлело.
  Мосье Пуаро прикинулся любителем археологии, к которой, уверена, был более чем равнодушен, но мистер Меркадо тотчас попался на удочку.
  Он стал объяснять, что они уже вскрыли двенадцать уровней, на которых обнаружили признаки обитания человека.
  — Сейчас мы вошли в золотой век649, в четвертое тысячелетие, — с воодушевлением заявил он.
  А я-то всегда думала, что золотой век — это в будущем, после второго пришествия650.
  Мистер Меркадо обратил наше внимание на разные археологические находки. (Как дрожат у него руки, подумала я. Может, у него малярия?) Он принялся объяснять, как от слоя к слою меняется вид гончарных изделий. Потом стал говорить о захоронениях. Один слой почти весь состоял из детских останков. Бедные создания! Телу усопшего, оказывается, придавали определенное положение при захоронении, о чем свидетельствуют кости скелета.
  Мистер Меркадо нагнулся, чтобы поднять какой-то предмет, что-то вроде кремневого ножа, лежащий возле горшков, и вдруг с истошным воплем отскочил в сторону. Потом испуганно обернулся, хлопая себя по руке, будто ища чего-то взглядом. Пуаро с недоуменным видом уставился на него.
  — Кто-то ужалил… точно раскаленная игла вонзилась, — пробормотал мистер Меркадо. Пуаро мгновенно оживился.
  — Скорее, mon cher, давайте посмотрим. Мисс Ледерен!
  Я подошла ближе.
  Пуаро схватил мистера Меркадо за руку и проворно засучил рукав его рубашки цвета хаки.
  — Вот тут, — показал мистер Меркадо. Чуть ниже плеча виднелась крошечная ранка, из которой сочилась кровь.
  — Странно, — пробормотал Пуаро. Он внимательно рассмотрел закатанный рукав. — Ничего не вижу. Может быть, это муравей?
  — Надо смазать йодом, — сказала я.
  У меня всегда с собой йодистый карандаш. Я быстро вынула его и прижала к ранке. Проделала я все это механически, ибо внимание мое было приковано к другому — вся рука мистера Меркадо от запястья до локтя была усеяна точками. Я хорошо знала, что это такое. Следы подкожных инъекций.
  Мистер Меркадо опустил рукав и снова принялся объяснять. Мистер Пуаро слушал, не пытаясь навести разговор на Лайднеров. По существу, он так ни о чем и не спросил мистера Меркадо.
  Вскоре мы простились с ним и стали взбираться вверх по тропинке.
  — Чистая работа? — спросил Пуаро.
  — Вы о чем? — удивилась я.
  Мосье Пуаро вынул что-то из-за лацкана пиджака и с нежностью осмотрел. К моему удивлению, это оказалась длинная острая штопальная игла с насаженным на нее маленьким сургучным шариком.
  — Мосье Пуаро! — вскричала я. — Так, значит, это сделали вы?
  — Я. Сыграл роль кусачего насекомого. Чистая работа, вам не кажется? Вы ведь ничего не заметили.
  Это была сущая правда. Я и впрямь не видела, как он это проделал. Уверена, что и мистер Меркадо ничего не заподозрил. Видно, Пуаро действовал с фантастической ловкостью.
  — Но, мосье Пуаро, зачем вам это?
  — А вы ничего не заметили, мисс Ледерен? — поинтересовался он.
  Я посмотрела на него и кивнула:
  — Подкожные инъекции.
  — Теперь нам кое-что известно о мистере Меркадо, — сказал он. — Я подозревал… но не знал. А всегда нужно знать.
  И не важно, какой ценой, подумала я, но вслух ничего не сказала.
  Пуаро вдруг похлопал себя по карману.
  — Вот досада, я выронил там носовой платок. В нем я прятал иглу.
  — Я его найду, — сказала я и поспешила назад. Понимаете, у меня возникло такое чувство, точно мы с мосье Пуаро врач и медицинская сестра, а наше дело — операция, которую проведет мосье Пуаро. Возможно, не стоило бы этого говорить, но мне, непонятно почему, эта работа даже начинала нравиться.
  Помню, едва я окончила обучение, как меня позвали в один дом к больной. Нужна была срочная операция, а ее муж оказался с причудами. Он и слышать не хотел о больнице. Настоял, чтобы оперировали дома. Я, разумеется, пришла в восторг. Никто не будет вмешиваться. Я одна за все отвечаю. Конечно, волновалась я ужасно. Ведь надо было предусмотреть все, что могло понадобиться хирургу. Я так боялась что-нибудь забыть. С этими докторами так сложно. Они могут потребовать что угодно! Операция прошла блестяще. Что бы ни спросил доктор, все оказывалось у меня наготове. Высший класс — вот что он мне сказал, когда все было кончено… Такое не часто услышишь. Терапевт, ассистировавший хирургу, тоже оказался очень славным. И я одна со всем справилась!
  Пациентка выздоровела, и все остались довольны.
  Нечто подобное чувствовала я и сейчас. Мосье Пуаро чем-то напоминал того хирурга. Тот тоже был коротышка. Коротышка с обезьяньим лицом, но какой блестящий хирург! Он инстинктивно чувствовал, что и как надо делать. Я повидала много хирургов и вижу, насколько он выше всех прочих.
  Постепенно я проникалась все большим доверием к мосье Пуаро. Нет сомнений — он тоже безошибочно знает, что делать. А мой долг — помогать ему… так сказать, вовремя подать пинцеты, тампоны и прочее. Поэтому, само собой разумеется, мне следовало бежать и искать его платок, как если бы это была салфетка, которую уронил доктор.
  Вернувшись с платком, я не сразу заметила мистера Пуаро. Он сидел неподалеку от кургана и разговаривал с мистером Кэри. Возле них стоял бой и держал длинный шест с нанесенными на нем метровыми делениями. Мистер Кэри что-то сказал бою, и тот унес шест. Кажется, работать он уже больше не собирался.
  Беда в том, что я плохо представляла себе, что мне теперь надлежало делать. Я не знала, чего ждет от меня мосье Пуаро. Возможно, он специально отослал меня за платком. Убрал с глаз долой.
  Это как во время операции. Надо угадать, что именно нужно хирургу, и, главное, не сделать того, что ему помешает. Представьте себе, я подаю ему большой зажим, когда он ему совсем не нужен, или же, напротив, упускаю момент, когда он просто необходим! Что делать в операционной — этому, благодарение небу, меня учить не надо. А вот как бы не наделать ошибок в этом случае. Здесь я действительно чувствовала себя как неопытная практикантка. Потому мне надо было соблюдать особенную осторожность.
  Едва ли, рассуждала я, мосье Пуаро не хочет, чтобы я слышала, о чем они с мистером Кэри беседуют. Но, возможно, он считает, что мистера Кэри легче разговорить, если меня при этом не будет.
  Не подумайте, пожалуйста, что я из тех женщин, которые обожают подслушивать. Я себе такого не позволяю. Никогда. Как бы мне этого ни хотелось.
  Если бы у них была частная беседа, я бы никогда не сделала того, о чем сейчас расскажу.
  Поразмыслив хорошенько, я поняла, что у меня очень выигрышная позиция. Бывало, чего только не услышишь, когда пациент выходит из анестезии. Обычно он и не подозревает, что его слышат. Я представила себе, что мистер Кэри пациент. Вреда ему не будет, ведь он ничего не узнает. Если вы сочтете меня слишком любопытной, отрицать не стану, мне на самом деле было интересно узнать, о чем они говорят. Не хотелось ничего пропустить.
  Словом, я свернула в сторону, обошла вокруг насыпи и оказалась в футе от того места, где они сидели. За насыпью видеть меня они не могли. Если кто-то назовет мой поступок недостойным, позволю себе не согласиться. Ничто не должно скрывать от сиделки, приставленной к пациенту, хотя последнее слово, конечно, остается за доктором.
  Не знаю, какой подход избрал мосье Пуаро на этот раз, но в тот момент, когда я приблизилась, разговор пошел уже напрямую.
  — Я, как никто, могу оценить, насколько доктор Лайднер был предан своей жене, — говорил Пуаро. — Но часто о человеке больше узнаешь от его врагов, чем от друзей.
  — Вы хотите сказать, что его пороки более существенны, чем его добродетели? — саркастически заметил мистер Кэри.
  — Несомненно, если дело доходит до убийства. Насколько мне известно, никого еще не убивали за то, что у него ангельский характер. Хотя всякое совершенство вызывает раздражение.
  — Боюсь, я не тот человек, который может вам помочь, — сказал мистер Кэри. — По совести говоря, мы с миссис Лайднер не слишком ладили. Не хочу сказать, что мы были врагами в полном смысле этого слова, но и друзьями отнюдь не были. Миссис Лайднер, вероятно, испытывала что-то вроде ревности к нашей старой дружбе с ее мужем. Я же, со своей стороны, хотя очень восхищался ею и понимал, что она чрезвычайно привлекательная женщина, я… меня немного раздражало, что она так сильно влияет на Лайднера. В результате мы были безупречно учтивы друг с другом, но не более того.
  — Исчерпывающее объяснение, — заявил Пуаро. Мне были видны их головы, и я заметила, что мистер Кэри бросил быстрый взгляд на Пуаро, точно что-то в бесстрастном тоне, каким были сказаны эти слова, его неприятно поразило.
  — А что, доктор Лайднер страдал оттого, что вы не ладили с его женой? — спросил Пуаро.
  — Право… я не уверен, — сказал, помолчав, мистер Кэри. — Он ничего не говорил. А я надеялся, что он ничего не замечает. Он ведь, вы знаете, целиком захвачен работой.
  — Стало быть, миссис Лайднер вам не нравилась? Кэри пожал плечами.
  — Вероятно, она нравилась бы мне гораздо больше, не будь она женой Лайднера.
  Он засмеялся, будто эта мысль его позабавила. Пуаро аккуратно выровнял кучку черепков.
  — Утром я разговаривал с мисс Джонсон, — рассеянно проговорил он. — Она призналась, что была предубеждена против миссис Лайднер и не слишком любила ее, хотя поспешила добавить, что миссис Лайднер всегда была с ней очень мила.
  — Истинная правда, — подтвердил мистер Кэри.
  — И я так думаю. Затем я побеседовал с миссис Меркадо. Она много говорила о том, как восхищалась миссис Лайднер и как была ей предана.
  Кэри ничего не ответил, и, помедлив немного, Пуаро продолжил:
  — Ну так вот, этому я не верю! Затем я иду к вам… И тому, что рассказываете вы, я тоже… не верю.
  Кэри весь напрягся. Когда он заговорил, я услышала в его голосе едва сдерживаемый гнев.
  — Мне глубоко безразлично, мосье Пуаро, верите ли вы или нет. Я сказал правду. Можете принять ее или отвергнуть, мне все равно.
  Думаете, Пуаро разозлился? Ничуть не бывало. Голос его звучал мягко и даже виновато:
  — Разве я виноват, что не могу вам верить? Понимаете, у меня очень чуткое ухо. И потом… вокруг столько разговоров. Стоит прислушаться, и непременно что-нибудь узнаешь! Да, слухами земля полнится.
  Кэри вскочил на ноги. Я заметила, что на виске у него бьется маленькая жилка. Как он был великолепен! Стройный, загорелый… и этот твердый, квадратный подбородок! Неудивительно, что женщины из-за него теряют голову.
  — Что еще за слухи? — взбешенно воскликнул он. Пуаро искоса взглянул на него.
  — Нетрудно догадаться. О вас и миссис Лайднер.
  — Грязные сплетники!
  — N'est-ce pas? Будто собаки. Как глубоко ни зарой, собака непременно вытащит кость наружу.
  — И вы им верите?
  — Я жажду убедиться, что это… ложь, — веско проговорил Пуаро.
  — Вряд ли вас убедит то, что я вам сейчас скажу, — неожиданно усмехнулся Кэри.
  — Попробуйте, там будет видно, — осторожно ответил Пуаро.
  — И попробую! Сейчас узнаете всю правду! Луизу Лайднер я ненавидел. Ненавидел, черт побери! Вот вам правда!
  Глава 22
  Дэвид Эммет, отец Лавиньи. Находка
  Круто повернувшись, разгневанный мистер Кэри зашагал прочь.
  Пуаро сидел, глядя ему вслед.
  — Да… понимаю, — пробормотал он.
  Потом, не поворачивая головы, чуть громче:
  — Подождите минутку, не выходите, мисс Ледерен. Он может обернуться. Так, теперь все в порядке. Нашли платок? Тысяча благодарностей. Вы очень любезны.
  И ни слова не сказал о моем поступке… Но как он узнал, что я подслушивала? Не представляю себе. Он ведь ни разу даже не взглянул в ту сторону. Слава Богу, он ничего не сказал. Особой вины я за собой не чувствовала, но объясняться с ним по этому поводу, наверное, было бы неловко. Как хорошо, что он ни о чем меня не расспрашивает, подумала я.
  — Вы верите, что он ее ненавидел, мосье Пуаро?
  — Да… наверное, ненавидел, — ответил Пуаро. Выражение лица у него при этом было весьма многозначительное.
  Он проворно вскочил и направился к вершине холма, где работали несколько человек. Я покорно поплелась за ним. Вначале мы никого, кроме арабов, не увидели, но потом заметили мистера Эммета. Он, лежа на животе, сдувал пыль с только что откопанного скелета.
  Увидев нас, он так славно, немного печально, улыбнулся и сказал:
  — Пришли посмотреть? Сейчас освобожусь. Он сел, взял нож и начал осторожно счищать с костей землю, время от времени останавливаясь и сдувая пыль пульверизатором, а то и просто дуя на эти ужасные останки.
  Крайне негигиенично, подумала я.
  — Вы ведь так наберетесь каких-нибудь ужасных микробов, мистер Эммет, — не удержалась я.
  — Ужасные микробы — мое любимое лакомство, мисс Ледерен, — мрачно сказал он. — С нами, археологами, микробам не сладить. Мы живучие.
  Он еще немного поскоблил бедренную кость. Потом подозвал стоявшего неподалеку десятника и стал что-то объяснять ему.
  — Ну вот, — сказал он, вставая. — Все готово. После ленча Рейтер может фотографировать. Посмотрите, какие миленькие тут вещички.
  Он показал нам бронзовый, покрытый патиной кубок, несколько брошек и множество золотых и смальтовых651 бусинок.
  Кости и все остальные предметы были очищены ножом и щетками и разложены для фотографирования.
  — Интересно, кто она? — спросил Пуаро.
  — Первое тысячелетие. Возможно, какая-то знатная дама. Череп у нее странный. Надо попросить Меркадо, чтобы он посмотрел. Похоже, перед нами жертва преступления.
  — Выходит, у них там была своя миссис Лайднер? — сказал Пуаро.
  — Возможно, — согласился мистер Эммет. Билл Коулмен что-то делал у стены с киркой в руках.
  Дэвид Эммет крикнул ему, что — я не разобрала, и принялся показывать мосье Пуаро раскопки.
  Когда короткая ознакомительная прогулка подошла к концу, Эммет взглянул на часы.
  — Через десять минут работа заканчивается, — сказал он. — Может, пойдем домой?
  — С превеликим удовольствием, — ответил Пуаро. Мы неторопливо пошли по хорошо утоптанной тропинке.
  — Наверное, вы обрадовались, что можно вернуться к работе, — сказал Пуаро.
  — Да, это для нас лучший выход, — грустно проговорил Эммет. — Нет сил слоняться по дому и пустословить.
  — Ни на секунду не забывая, что один из вас убийца.
  Эммет не ответил. Никак не показал, что он не согласен с Пуаро. И я поняла, что он это заподозрил с самого начала, еще когда расспрашивал.
  Немного погодя он спросил без всякого выражения:
  — Вам удалось что-нибудь узнать, мосье Пуаро?
  — Хотите мне помочь? — вопросом ответил Пуаро.
  — Еще бы, конечно, хочу.
  Внимательно глядя на него, Пуаро сказал:
  — Все это дело вертится вокруг личности миссис Лайднер. Я хотел бы узнать о ней как можно больше.
  — Что именно вы хотите узнать? — с расстановкой спросил Эммет.
  — Думаете, это идет в расчет?
  — Уверен.
  Помолчав немного, Эммет сказал:
  — Возможно, вы правы.
  — Тут вы можете мне помочь — расскажите, что она была за человек.
  — Могу вам помочь, говорите? Но я и сам нередко спрашивал себя об этом.
  — Ну и как, ответили вы себе на этот вопрос?
  — Думаю, да. В конце концов.
  — Eh bien?
  Мистер Эммет долго молчал, прежде чем ответить:
  — А что думает о ней мисс Ледерен? Говорят, женщины видят друг друга насквозь, а у мисс Ледерен к тому же большой опыт.
  Даже если бы я захотела ответить, Пуаро лишил меня этой возможности.
  — Меня интересует, что думает о ней мужчина?
  Эммет чуть улыбнулся.
  — Полагаю, все мужчины думают одно и то же. — Он помолчал. — Не первой молодости, конечно, но более прелестной женщины я в своей жизни не встречал.
  — Это не ответ, мистер Эммет.
  — Отчего же, мосье Пуаро? — Он снова помолчал. — Знаете, есть сказка, я читал ее еще в детстве. Волшебная северная сказка о Снежной королеве и мальчике Кае. Так вот миссис Лайднер… как Снежная королева, которая манит Кая за собой.
  — А, помню, это сказка Андерсена, да? Там еще девочка, кажется, ее зовут Герда?
  — Может быть. Не помню…
  — Я жду продолжения, мистер Эммет. Дэвид Эммет помотал головой.
  — Не знаю, правильно ли я ее понимал. Она была очень непростая. Сегодня к ней не подступишься, а завтра она сущий ангел. Думаю, вы правы — все дело в ней самой. Она неизменно желала, чтобы мир вращался вокруг нее. Ей нравилось покорять людей… Не то чтобы за ней ухаживали, подавали ей тосты и арахисовое масло — нет, ей нужно было, чтобы вы вывернули перед ней наизнанку свои мысли, свою душу.
  — А если ей в этом отказывали?
  — Она выходила из себя!
  Губы у него решительно сжались, рот приобрел жесткое выражение.
  — Полагаю, мистер Эммет, вы не откажетесь высказать ваше сугубо личное мнение о том, кто мог ее убить?
  — Не знаю, — сказал Эммет. — Право, не имею ни малейшего представления. Хотя на месте Карла, Карла Рейтера, я бы, наверное, убил ее. С ним она держалась хуже некуда. Конечно, он сам напрашивается со своей дурацкой чувствительностью. Так и хочется дать ему пинка.
  — И что, миссис Лайднер давала ему… пинка? — поинтересовался Пуаро.
  Эммет неожиданно усмехнулся.
  — Нет. У нее свой способ — легкие укольчики тонкой иглой. Он, конечно, дулся исподтишка. Как малый ребенок, как нюня какой-то. И то сказать, ее иголки колются пребольно.
  Я украдкой взглянула на Пуаро. Мне показалось, губы у него слегка дрогнули.
  — Но вы же не верите, в самом деле, что ее убил Карл Рейтер? — спросил он.
  — Нет. Не верю, что можно убить человека только за то, что ты по его милости всякий раз выглядишь дураком!
  Пуаро задумчиво покачал головой.
  Конечно, по словам мистера Эммета, выходит, что миссис Лайднер довольно безжалостная особа. Однако кое-что можно сказать и в ее защиту.
  Мистер Рейтер тоже хорош, кого угодно из себя выведет. Вечно вздрагивал, когда она к нему обращалась. А эти его идиотские выходки за столом? Например, без конца подает ей мармелад, знает же, что она его терпеть не может. Даже мне не раз хотелось одернуть его.
  Мужчины порой не понимают, что их манеры могут до такой степени раздражать женщину, что ей едва удается сохранить самообладание.
  Надо как-нибудь в разговоре с мосье Пуаро упомянуть об этом.
  Тем временем мы подошли к дому, и мистер Эммет, предложив Пуаро умыться, увел его в свою комнату.
  Я тоже поспешила к себе.
  Вышли мы почти одновременно и направились было в столовую, но тут в дверях своей комнаты появился отец Лавиньи и попросил Пуаро уделить ему несколько минут.
  Мистер Эммет подошел ко мне, и мы вместе направились в столовую. Здесь мы нашли мисс Джонсон и миссис Меркадо, а через несколько минут к нам присоединились мистер Меркадо, Рейтер и Билл Коулмен.
  Мы как раз садились за стол, и мистер Меркадо говорил бою, чтобы тот сбегал к отцу Лавиньи и напомнил ему, что ленч подан, как вдруг послышался слабый, как будто приглушенный крик.
  Видимо, нервы у всех были еще напряжены, потому что мы так и подскочили, а мисс Джонсон прямо побелела.
  — Что это? Что случилось?
  Миссис Меркадо пристально посмотрела на нее.
  — Что с вами, дорогая? Это же в поле кто-то крикнул.
  В это время вошли Пуаро и отец Лавиньи.
  — Мы думали, что-то случилось, — сказала мисс Джонсон.
  — Тысяча извинений, мадемуазель, — вскричал Пуаро. — Это моя вина. Отец Лавиньи показывал мне таблички. Я взял одну и хотел подойти к окну, чтобы получше рассмотреть ее, и mа foi652, под ноги не смотрел, споткнулся и свернул ногу. Было так больно! Я невольно вскрикнул.
  — А мы уж подумали, снова убийство, — усмехнулась миссис Меркадо.
  — Мари! — в голосе мистера Меркадо звучал упрек. Она вспыхнула и закусила губы.
  Мисс Джонсон поспешно перевела разговор на археологию. Оказывается, утром им удалось откопать кое-что интересное.
  И пока сидели за столом, мы все говорили только о раскопках. Каждый понимал, что сейчас это самая безопасная тема.
  После того, как подали кофе, мы перешли в гостиную. Потом все мужчины, кроме отца Лавиньи, снова отправились на раскопки.
  Отец Лавиньи повел Пуаро в “музей”, и я тоже пошла с ними. Все здесь мне было хорошо знакомо, и, когда отец Лавиньи снял с полки золотую чашу, а Пуаро восторженно ахнул, я почувствовала прилив гордости, точно это сокровище принадлежало мне.
  — Какая прелесть! Настоящее произведение искусства! — изумлялся мосье Пуаро.
  Отец Лавиньи принялся не менее восторженно и с большим знанием дела расписывать ее достоинства.
  — А сегодня на ней нет воска, — сказала я.
  — Воска? — Пуаро удивленно уставился на меня.
  — Воска? — переспросил отец Лавиньи. Я им объяснила свое замечание.
  — A, je comprends653, — сказал отец Лавиньи. — Да-да, конечно, воск накапал от свечи.
  Разговор, само собой, зашел о ночном посетителе. Забыв обо мне, они перешли на французский, а я тихонько выскользнула и вернулась в гостиную.
  Миссис Меркадо штопала носки своему мужу, а мисс Джонсон читала книгу. Занятие для нее непривычное. Обычно у нее нет ни минуты свободного времени.
  Вскоре пришли отец Лавиньи и Пуаро. Отец Лавиньи откланялся, сославшись на занятость. Пуаро остался с нами.
  — Удивительно интересный человек, — заметил он и спросил, всегда ли у отца Лавиньи так много работы.
  Мисс Джонсон объяснила, что до сих пор таблички встречались довольно редко, камней с надписями и цилиндрических печатей тоже было немного. Однако у отца Лавиньи есть и другие занятия — он участвует в раскопках и совершенствуется в разговорном арабском языке.
  Заговорили о цилиндрических печатях, и мисс Джонсон вынула из стенного шкафа лист с пластилиновыми оттисками.
  Когда мы склонились над ними, очарованные необыкновенной выразительностью орнамента, я подумала, что мисс Джонсон как раз их и накатывала в тот роковой день.
  Разговаривая с нами, Пуаро вертел в пальцах маленький пластилиновый шарик.
  — Много ли пластилина у вас уходит, мадемуазель? — спросил он.
  — Порядочно. В этом году уже уйму извели… не знаю, право, каким образом. Ушло не меньше половины наших запасов.
  — Где вы его храните, мадемуазель?
  — Здесь… в стенном шкафу.
  Убирая на место лист с отпечатками, она указала Пуаро полку, заваленную шариками пластилина, пузырьками с фотографическим клеем и другими канцелярскими принадлежностями.
  Пуаро наклонился.
  — А это… что это, мадемуазель?
  Он сунул руку за шкаф и вытащил оттуда какой-то непонятный скомканный предмет.
  Когда Пуаро расправил его, мы увидели, что это маска с грубо намалеванными тушью глазами и ртом и неровно обмазанная пластилином.
  — Невероятно! — вскричала мисс Джонсон. — Я раньше этого не видела. Как она здесь оказалась? И что это вообще такое?
  — Как здесь оказалось, понятно — просто спрятали. Полагаю, до конца сезона этот шкаф не стали бы отодвигать. На вопрос же, что это такое, тоже нетрудно ответить. Это лицо, которое описывала миссис Лайднер. Призрачное лицо, возникшее в полумраке у нее за окном…
  Миссис Меркадо вздрогнула.
  Мисс Джонсон побледнела так, что даже губы у нее стали белые.
  — Значит, не выдумала, — прошептала она. — Значит, это шутка… чья-то подлая шутка! Но кто же мог это сделать?
  — Да, — вскричала миссис Меркадо. — Кто мог сыграть эту злую, отвратительную шутку?
  Пуаро пропустил ее вопрос мимо ушей. Лицо у него было мрачное. Он вышел в соседнюю комнату и вернулся с пустой картонной коробкой в руках. Положил туда смятую маску.
  — Надо показать полиции, — объяснил он.
  — Это ужасно, — тихо сказала мисс Джонсон. — Просто ужасно!
  — Вы думаете, все остальное тоже спрятано где-то здесь? — пронзительно выкрикнула миссис Меркадо. — Вы думаете, орудие… дубинка, которой ее убили… вся в крови, наверное… О, мне страшно… страшно!
  Мисс Джонсон сжала ей плечо.
  — Успокойтесь, — раздраженно одернула она миссис Меркадо. — Вот идет доктор Лайднер! Нельзя его расстраивать.
  Действительно, мы услышали, что во двор въехал автомобиль. Из него вышел доктор Лайднер и направился в гостиную. Лицо у него было усталое, все в морщинах. За эти три дня он, казалось, постарел лет на тридцать.
  — Похороны завтра в одиннадцать, — глухо сказал он. — Панихиду отслужит старший декан654.
  Миссис Меркадо пробормотала что-то и выскользнула из комнаты.
  — Вы будете, Энн? — спросил доктор Лайднер.
  — Конечно, дорогой, мы все будем. Естественно, — ответила мисс Джонсон.
  Больше она ничего не добавила, но ее глаза, должно быть, досказали то, что бессилен выразить язык, потому что лицо доктора Лайднера ласково просияло, и он, казалось, вздохнул с облегчением.
  — Энн, дорогая, — сказал он, — мне с вами так легко, вы так поддерживаете меня. Благодарю вас.
  Он накрыл ее руку своей рукой, и я увидела, как краска медленно заливает ее лицо.
  — Ничего, ничего… Все в порядке, — пробормотала она своим хрипловатым голосом.
  Но я успела подметить мгновенно мелькнувшее в ее лице выражение и поняла, что в этот короткий миг Энн Джонсон была совершенно счастлива.
  И еще одна мысль пронеслась у меня в голове. Возможно, в недалеком будущем естественный ход событий побудит доктора Лайднера обратиться за сочувствием к своему старому другу, и, кто знает, может быть, все сложится счастливо для них обоих.
  Нет, я, конечно, не сваха, да и недостойно сейчас думать о таких вещах, ведь еще даже похороны не состоялись. Но, как ни говори, такое решение было бы весьма удачным. Он очень к ней привязан, а она бесконечно ему предана и будет счастлива посвятить ему жизнь. Если, конечно, сможет вынести постоянные дифирамбы Луизиным достоинствам. Но чего не стерпит женщина во имя любви.
  Поздоровавшись, Пуаро, доктор Лайднер осведомился, как продвигается расследование.
  Мисс Джонсон, стоя позади доктора Лайднера, многозначительно смотрела на коробку в руках Пуаро и качала головой. Видно, она мысленно заклинала Пуаро не говорить ему о маске. Думаю, она чувствовала, что на сегодня ему более чем достаточно.
  Пуаро, разумеется, тотчас все понял.
  — Такие дела скоро не делаются, мосье, — сказал он.
  Произнеся еще несколько ничего не значащих слов, он стал прощаться.
  Я пошла проводить его до автомобиля.
  У меня на языке вертелось с полдюжины вопросов, но он обернулся и так посмотрел на меня, что я решила ни о чем его не спрашивать. Мне ведь не пришло бы в голову интересоваться у хирурга, хорошо ли он провел операцию. Я просто смиренно стояла и ждала его приказаний.
  — Берегите себя, дитя мое, — сказал он, к моему удивлению. — Не знаю, стоит ли вам здесь оставаться…
  — Я не могу уехать, не поговорив с доктором Лайднером. Наверное, мне следует дождаться похорон. Он одобрительно кивнул.
  — Между прочим, — сказал он, — не предпринимайте по собственному почину никаких расследований, не старайтесь ничего выведывать. Понимаете? Мне не надо, чтобы вы умничали! Ваше дело — подавать тампоны, а мое — оперировать, — добавил он с улыбкой.
  Как удивительно, что он это сказал!
  — Интереснейший человек отец Лавиньи, — заметил он как бы между прочим.
  — Странно, монах и вдруг… археолог, — сказала я.
  — Ах да, вы ведь протестантка. А я… я — добрый католик. И о священниках и монахах мне кое-что известно.
  Он нахмурился и после некоторого колебания сказал:
  — Запомните, он достаточно умен, чтобы разгадать все ваши намерения.
  Если Пуаро хочет предостеречь меня, чтобы я не болтала, то, право, это лишнее!
  Меня раздосадовало такое недоверие, и хотя я решила не задавать ему никаких вопросов, однако сочла вполне уместным сделать ему замечание:
  — Извините, мосье Пуаро. Но надо говорить “подвернул ногу”, а не “свернул ногу”.
  — Неужели? Спасибо, мисс Ледерен.
  — Не стоит благодарности. Просто так более правильно.
  — Запомню, — сказал он.
  Надо же, какая кротость!
  Он сел в автомобиль и отбыл восвояси, а я неторопливо пошла обратно. Мне было о чем подумать. Например, о следах подкожных инъекций на руке мистера Меркадо — интересно, каким наркотиком он пользуется? Об этой ужасной желтой маске. И как странно, что Пуаро и мисс Джонсон, сидя в гостиной, не слышали моего крика, а мы сегодня в столовой хорошо слышали, как вскрикнул Пуаро, а ведь комната отца Лавиньи столь же удалена от столовой, как и комната миссис Лайднер от гостиной.
  Потом я подумала, что приятно хоть чему-то научить доктора Пуаро, пусть даже это всего лишь английская фраза! Полагаю, до него дошло, что хоть он и великий детектив, но кое-чего и он не знает.
  Глава 23
  Я выступаю в роли медиума
  Похороны, по-моему, прошли очень торжественно. Кроме нас, присутствовали все англичане, живущие в Хассани. Пришла и Шейла Райли, которая в своем темном костюме казалась притихшей и подавленной. Надеюсь, она хоть немного раскаялась в том, что так дурно говорила о миссис Лайднер.
  Когда мы вернулись домой, я вслед за доктором Лайднером прошла в контору и начала разговор об отъезде. Он был очень добр, поблагодарил меня за то, что я сделала (ах, если бы я действительно хоть что-нибудь сделала!), и настоял, чтобы я взяла жалованье сверх положенного еще за одну неделю.
  Я возражала, ибо чувствовала, что не заслуживаю вознаграждения.
  — Право, доктор Лайднер, лучше бы мне вообще не брать жалованья. Если бы вы просто возместили мне дорожные расходы, я была бы вполне довольна.
  Но он и слышать об этом не хотел.
  — Но, доктор Лайднер, я ведь не справилась со своими обязанностями, понимаете? Она… мое присутствие не спасло ее.
  — Пожалуйста, не говорите так, мисс Ледерен, — горячо возразил он. — В конце концов, я пригласил вас сюда не в качестве детектива. Я и представить не мог, что жизнь моей жены в опасности. Был уверен, что это нервы, что она сама выводит себя из душевного равновесия. Вы сделали все, что в ваших силах. Она вас любила и доверяла вам. Думаю, благодаря вам она в последние дни чувствовала себя спокойнее. Вам не в чем упрекнуть себя.
  Голос его дрогнул, и я поняла, о чем он подумал.
  Он, именно он, виноват, ведь он не принимал всерьез страхи своей жены.
  — Доктор Лайднер, — не удержалась я, — а откуда все-таки взялись, по-вашему, эти анонимные письма?
  — Не знаю, что и думать. А что Пуаро, у него есть какие-нибудь соображения?
  — Вчера еще не было, — сказала я, ловко, как мне казалось, балансируя между правдой и ложью. В конце концов, так ведь оно и было, пока я не рассказала ему о мисс Джонсон.
  Мне пришло в голову, что я могу намекнуть доктору Лайднеру и посмотреть, как он себя поведет. Вчера, когда я видела их вместе, видела, как он расположен к мисс Джонсон и доверяет ей, я и не вспомнила о письмах. И теперь, вероятно, не очень порядочно с моей стороны заводить этот разговор. Если даже мисс Джонсон и написала эти письма, она, наверное, после смерти миссис Лайднер горько в этом раскаялась. Однако мне хотелось выяснить, не приходила ли ему в голову такая мысль.
  — Анонимные письма чаще всего пишут женщины, — заметила я. Интересно, что он на это скажет?
  — Возможно, — вздохнул он. — Но не забывайте, что эти могут быть подлинные. Их действительно мог написать Фредерик Боснер.
  — Я и не забываю, просто как-то не верится в такую возможность.
  — А я верю, — сказал он. — То, что он член экспедиции, конечно, чепуха. Выдумка изобретательного ума мосье Пуаро. На самом деле все куда проще. Убийца, разумеется, маньяк. Бродил около дома, наверняка переодетый. А в тот ужасный день ему как-то удалось проникнуть внутрь. Слуги, скорее всего, лгут. Их вполне могли подкупить.
  — Что ж, возможно, — с сомнением сказала я.
  — Мосье Пуаро легко подозревать моих коллег, — продолжал он с видимым раздражением. — А я совершенно уверен, что никто из них не имеет никакого отношения к убийству! Я работал с ними. Я их знаю!
  Он внезапно замолчал, потом снова заговорил:
  — А вам по опыту это известно? Что анонимные письма обычно пишут женщины?
  — Да. Не всегда, конечно. Но женщины часто дают выход отрицательным эмоциям именно таким способом.
  — Видимо, вы имеете в виду миссис Меркадо? — спросил он. И тут же покачал головой. — Даже если она так ненавидела Луизу, что решилась причинить ей боль, она не могла бы этого сделать. Она же ничего не знала.
  Я вспомнила о старых письмах, которые хранились в чемоданчике.
  Может, миссис Лайднер забыла запереть его, а миссис Меркадо, которая, как известно, не любит утруждать себя работой, оставалась одна в доме. Тогда она с легкостью могла обнаружить их и прочитать. Мужчинам почему-то такие простейшие вещи никогда в голову не приходят!
  — Но ведь, кроме нее, есть только мисс Джонсон, — сказала я, внимательно наблюдая за ним.
  — Это же просто смешно!
  Усмешка, которой он сопровождал эти слова, была весьма убедительной. Разумеется, он и помыслить не мог о мисс Джонсон! Минуту-другую я колебалась, но… ничего не сказала. Не хотела предавать ее… просто из женской солидарности. К тому же я видела, как искренне, как трогательно она раскаивается. Сделанного не воротишь. Зачем подвергать доктора Лайднера новому испытанию?
  Мы условились, что я уеду на следующий день. Через доктора Райли я договорилась, что один-два дня, пока устрою свои дела, поживу у старшей сестры хассанийской больницы, а затем вернусь в Англию через Багдад или прямо через Ниссивин автомобилем, а потом поездом.
  Доктор Лайднер был настолько щедр, что предложил мне выбрать что-нибудь на память из вещей его жены.
  — О нет, доктор Лайднер, — сказала я. — Благодарю вас, но я не могу принять этого предложения. Вы слишком великодушны.
  Он настаивал.
  — Хочу, чтобы у вас осталось что-то на память. Уверен, Луиза была бы рада.
  Он хотел, чтобы я взяла ее черепаховый туалетный набор.
  — Ах нет, доктор Лайднер! Это же чрезвычайно Дорогая вещь. Право, я не могу.
  — Поймите, у нее же нет сестер-… вообще никого, кому могут пригодиться эти вещи. Их просто некому больше отдать.
  Я догадалась, что он не хочет, чтобы они попали в маленькие жадные ручки миссис Меркадо. Предложить их мисс Джонсон, мне кажется, он бы не решился.
  — Пожалуйста, не отказывайтесь, — мягко настаивал он. — Кстати, вот ключ от Луизиной шкатулки с драгоценностями. Может быть, вы найдете там что-нибудь, что вам понравится. И я был бы очень вам признателен, если бы вы упаковали… все… все ее платья. Думаю, Райли найдет способ передать их в бедные христианские семьи в Хассани.
  Я с готовностью согласилась, обрадованная тем, что могу хоть чем-то ему услужить. К делу я приступила немедленно.
  Не слишком богатый гардероб миссис Лайднер был вскоре разобран и упакован в два чемодана. Все ее бумаги умещались в маленьком кожаном чемоданчике. В шкатулке хранились кольцо с жемчугом, бриллиантовая брошь, небольшая нитка жемчуга, две простенькие золотые броши и бусы из крупного янтаря.
  Естественно, мне и в голову не пришло взять жемчуг или бриллианты. Речь могла идти только о янтаре или черепаховом туалетном наборе. Немного поколебавшись, я решила в пользу последнего. Доктор Лайднер так мило и просто, ничуть не задевая моей гордости, просил меня взять эти вещицы на память. И я, так же просто, не чинясь, с благодарностью приняла этот дар. В конце концов, я ведь любила миссис Лайднер.
  Ну вот, с делами покончено. Чемоданы упакованы, шкатулка с драгоценностями снова заперта и отставлена в сторону, чтобы передать ее доктору Лайднеру вместе с фотографией отца миссис Лайднер и двумя-тремя другими мелкими вещицами.
  Когда я все закончила, комната, лишенная того основного, что наполняло ее, сразу стало пустой и заброшенной. Мне здесь больше нечего было делать. Однако уйти у меня не хватало духу. Мне казалось, что нужно еще что-то сделать здесь, что… я должна что-то понять… выяснить.
  Я не суеверна, но меня вдруг пронзила мысль, что дух миссис Лайднер витает здесь, и она хочет, чтобы я услышала ее.
  Мне вспомнилось, как однажды в лечебнице мы, молодые сестры, где-то раздобыли планшет, которым обычно пользуются спириты, и он в самом деле стал писать нам что-то в высшей степени многозначительное.
  А что, если я и вправду могу впасть в транс?
  Все мы способны порой вбить себе в голову всякие глупости.
  С бьющимся сердцем я крадучись обошла комнату, трогая то одно, то другое. Разумеется, ничего, кроме голой мебели, здесь и быть не могло. Но вдруг что-то завалилось за ящики комода, вдруг что-то там запрятано?.. Нет, ничего нет.
  В конце концов (наверное, вам покажется, что я сошла с ума, но, как я уже сказала, чего только не заберешь себе в голову!) я поступила очень странно — легла на ее кровать и закрыла глаза.
  Затем я постаралась заставить себя забыть, кто я, внушить себе, что вернулась назад, в тот роковой день. Я — миссис Лайднер. Я отдыхаю. Я спокойна. Я ничего не подозреваю.
  Удивительно, как можно себя накрутить.
  Я самая обыкновенная, вполне земная женщина… Мне чужда всякая мистика, но, поверьте, стоило пролежать так минут пять, как я ощутила присутствие каких-то потусторонних сил.
  Я не стала противиться им. Я сознательно усиливала в себе это ощущение.
  — Я — миссис Лайднер, — говорила я себе. — Я — миссис Лайднер. Я лежу здесь… дремлю. Вот сейчас… сейчас… дверь отворится.
  Я повторяла и повторяла эти слова… словно гипнотизировала себя.
  — Сейчас половина второго… именно в это время… дверь отворяется… дверь отворяется… сейчас я увижу, кто войдет…
  Я не отрывала взгляда от двери. Сейчас она начнет отворяться. Я должна увидеть, как она отворяется. Я должна увидеть того, кто отворяет ее.
  Наверное, я была немного не в себе, если вообразила, что таким способом смогу приоткрыть тайну смерти миссис Лайднер.
  Но я в самом деле этому верила. Холодок пробежал у меня по спине, по ногам. Ноги немеют… немеют… они не слушаются меня.
  — Ты впадаешь в транс, — сказала себе я. — В трансе ты увидишь…
  Я снова и снова монотонно повторяла:
  — Дверь открывается… дверь открывается…
  Ощущения холода и онемения становились все сильнее.
  А потом я увидела, как дверь очень медленно начала отворяться…
  Ужас охватил меня.
  Ни прежде, ни потом я не испытывала ничего подобного. Меня сковал паралич, я вся окоченела. Не могла бы пошевелиться даже во имя спасения собственной жизни.
  Вот дверь медленно отворяется. Медленно и совершенно бесшумно.
  Сейчас я увижу…
  Медленно… медленно… все шире и шире…
  И входит Билл Коулмен…
  Как, должно быть, он испугался!
  Со страшным воплем я вскочила с кровати и бросилась в угол.
  Он остановился как вкопанный, с широко раскрытым ртом, простодушная физиономия залилась краской.
  — Привет, привет, приветик, — выдавил он. — Что-нибудь случилось?
  Меня точно обухом по голове ударили. Я разом пришла в себя.
  — Боже мой, мистер Коулмен, — сказала я. — Как вы меня напугали!
  — Извините, — смущенно улыбнулся он. И тут только я заметила у него в руке букетик алых лютиков. Эти трогательные маленькие цветы растут на склонах Теля. Миссис Лайднер очень их любила. Он снова залился краской.
  — В Хассани цветов не достанешь. Это так ужасно, когда на могиле нет цветов. Вот я и подумал, загляну-ка сюда и поставлю букет в этот горшочек на столе. У нее всегда стояли тут цветы. Пусть не думает, что мы забыли о ней… правда? Глупо, я знаю, но… э… я хотел сказать…
  Какой он милый, подумала я. А он стоял весь красный от смущения. А как еще может выглядеть англичанин, уличенный в сентиментальности? И все-таки хорошо, что он это придумал!
  — Ну что вы! По-моему, просто прекрасная мысль, мистер Коулмен.
  Я налила воды в горшочек, и мы поставили туда цветы.
  Признаться, мистер Коулмен приятно удивил меня. Оказывается у него доброе сердце и чувствительная душа.
  Он не стал расспрашивать меня, почему я так дико завизжала, и я прониклась к нему благодарностью за это. Что я могла бы сказать в оправдание? Разумеется, какую-нибудь чушь несусветную.
  Впредь будь благоразумнее, сказала я себе, поправляя манжеты и разглаживая передник. Этот спиритический вздор не для тебя.
  И я принялась упаковывать мои собственные вещи, проведя за этим занятием остаток дня.
  Отец Лавиньи был столь любезен, что выразил глубокое сожаление по поводу моего отъезда. Сказал, что моя жизнерадостность и здравый смысл служили всем им большой поддержкой. Здравый смысл! Какое счастье, что он не знает о моих психологических экзерсисах655 в комнате миссис Лайднер.
  — Что-то мосье Пуаро не видно сегодня, — заметил он.
  Я объяснила, что Пуаро собирался весь день рассылать телеграммы.
  Отец Лавиньи поднял брови.
  — Телеграммы? В Америку?
  — Наверное. Как он выразился, “по всему свету”, но, думаю, преувеличивает, как все французы.
  Сказала и тут же покраснела — ведь отец Лавиньи тоже француз. Впрочем, он, кажется, не обиделся, просто весело рассмеялся и спросил, нет ли чего новенького о человеке с косоглазием.
  — Не знаю, — сказала я, — не слыхала.
  Отец Лавиньи вспомнил о том случае, когда мы с миссис Лайднер заметили, как этот араб стоял на цыпочках и подглядывал в окно.
  — Он явно испытывал какой-то особый интерес к миссис Лайднер, — сказал он со значением. — Я вот все думаю, может быть, это европеец, переодетый арабом?
  Такое мне в голову не приходило. Поразмыслив хорошенько, я поняла, что действительно сочла его арабом только по одежде и смуглой коже.
  Отец Лавиньи сказал, что хотел бы обойти вокруг дома и взглянуть на то место, где мы с миссис Лайднер его видели.
  — Кто знает, вдруг он обронил что-нибудь. В детективных рассказах преступники обязательно что-то роняют или теряют.
  — По-моему, в жизни они куда более осмотрительны, — сказала я.
  Я принесла носки, которые только что заштопала, и положила на стол в гостиной, чтобы мужчины потом разобрали их. Делать больше было нечего, и я поднялась на крышу.
  Тут стояла мисс Джонсон. Она, видимо, не слышала, как я поднималась. И только когда я подошла к ней вплотную, она меня заметила.
  Я сразу поняла, что с ней что-то неладно.
  Она стояла, глядя в пространство остановившимся взглядом, и лицо у нее было ужасное. Будто видит перед собою что-то, во что невозможно поверить.
  Я была потрясена. Помните, на днях она тоже была не в себе? Но тут что-то совсем другое.
  — Голубушка, — сказала я, — что с вами? Она повернула голову и уставилась на меня невидящим взглядом.
  — Что с вами? — повторила я. Гримаса исказила ее лицо, будто она хочет сглотнуть, но у нее сдавило горло.
  — Я все поняла. Только что.
  — Что именно? Скажите. Вы что-то видели? Она сделала над собой усилие, пытаясь взять себя в руки, но тщетно. Выглядела она все равно ужасно.
  — Я поняла, как можно проникнуть сюда так, что никто не догадается.
  Я проследила за ее взглядом, но ничего не увидела.
  В дверях фотолаборатории стоял мистер Рейтер, отец Лавиньи шел через двор. И больше ничего.
  В недоумении я обернулась к ней — она не отрываясь смотрела на меня каким-то отрешенным взглядом.
  — Ей-богу, — сказала я, — не понимаю, о чем вы. Может быть, вы объясните? Но она покачала головой.
  — Не сейчас. Позже. Как же мы сразу не поняли? Мы должны были понять!
  — Если бы вы мне сказали… Она снова покачала головой.
  — Я должна все как следует обдумать.
  Она прошла мимо меня и нетвердыми шагами стала спускаться по лестнице.
  Я не последовала за ней — было слишком очевидно, что она этого не хочет. Я села на парапет и попыталась разобраться, но ничего у меня не получалось. Во двор можно проникнуть только одним способом — через ворота. Я огляделась. За воротами, держа под узды лошадь, стоял бой-водовоз и болтал с поваром-индийцем. Пройти мимо них незамеченным было просто невозможно.
  Я в растерянности помотала головой и пошла вниз по лестнице.
  Глава 24
  Убийство входит в привычку
  Этим вечером все мы рано разошлись по своим комнатам. За обедом мисс Джонсон держалась почти так же, как обычно. Правда, взгляд у нее был какой-то ошеломленный и раза два на вопросы, обращенные к ней, она отвечала невпопад.
  Да и все мы чувствовали себя за обедом как-то неуютно. Вы скажете, что после похорон это естественно. Но я знаю, что говорю.
  Еще совсем недавно во время наших трапез мы могли быть и молчаливыми и подавленными, но тем не менее за столом царила дружеская атмосфера. Мы сочувствовали доктору Лайднеру в его горе, и у нас было ощущение, что все мы в одной лодке.
  Но сегодня вечером мне вспомнилось мое первое чаепитие, когда миссис Меркадо не спускала с меня глаз и мне казалось, что вот-вот случится что-то непоправимое.
  В тот день, когда мы сидели за обедом во главе с мосье Пуаро, я тоже испытала нечто подобное, только, пожалуй, гораздо сильнее.
  Сегодня же это чувство особенно остро владело нами. Все были взвинчены, нервничали, все были на грани срыва. Казалось, упади на пол ложечке — и раздастся вопль ужаса.
  Как я уже сказала, мы рано разошлись в тот вечер. Я почти тотчас легла. Последнее, что я слышала, проваливаясь в сон, был голос миссис Меркадо у самой моей двери, желающей доброй ночи мисс Джонсон.
  Уснула я сразу же, утомленная и нервным напряжением, и, пожалуй, в еще большей степени моими дурацкими упражнениями в комнате миссис Лайднер, и проспала тяжело, без сновидений несколько часов.
  Проснулась как от толчка, с ощущением надвигающейся беды. Кажется, меня разбудил какой-то звук. Я села в постели и прислушалась. Вот он повторился снова.
  Ужасный, отчаянный сдавленный стон.
  В мгновение ока я соскочила с кровати и засветила свечку. Прихватив фонарик на тот случай, если свечу задует, я вышла во двор и прислушалась. Звук раздавался где-то совсем рядом. Вот снова — из комнаты, соседней с моей… из комнаты мисс Джонсон.
  Я поспешно вошла к ней. Она лежала на кровати, тело ее содрогалось в конвульсиях. Поставив свечу, я склонилась над ней. Губы у нее шевелились, она пыталась что-то сказать, но изо рта вырывался лишь пугающий свистящий хрип. Мне бросилось в глаза, что углы рта и кожа на подбородке у нее обожжены и покрыты серовато-белой пеной.
  Взгляд ее перебежал с моего лица на стакан на полу, выпавший, очевидно, у нее из рук. На светлом ковре, там, куда он упал, ярко алели пятна. Я подобрала стакан, провела внутри него пальцем и тут же отдернула руку. Потом осмотрела рот несчастной мисс Джонсон.
  У меня не осталось никаких сомнений насчет того, что произошло. Намеренно или нечаянно она хлебнула кислоты… соляной или щавелевой, не знаю.
  Я бросилась к доктору Лайднеру, а он разбудил всех остальных. Мы хлопотали около мисс Джонсон, изо всех сил стараясь облегчить ее страдания, но я понимала, что наши усилия тщетны. Испробовали крепкий раствор соды, потом оливковое масло. Чтобы унять боль, я ввела ей под кожу сульфат морфия.
  Дэвид Эммет помчался в Хассани за доктором Райли, но до его прибытия все уже было кончено.
  Не буду вдаваться в подробности. Скажу только, что отравление концентрированным раствором соляной кислоты (а это была именно она) приводит к самой мучительной смерти, какую только можно себе представить.
  Когда я склонилась над ней, чтобы ввести морфий, она опять попыталась что-то мне сказать. С ее губ сорвался ужасный мучительный стон.
  — Окно, — едва выдавала она, — мисс Ледерен, окно…
  Но — увы! — ничего больше она сказать не смогла и вскоре впала в забытье.
  Никогда не забуду эту ночь. Приехал доктор Райли. Потом капитан Мейтленд. И наконец на рассвете появился Эркюль Пуаро.
  Это он, ласково взяв меня под руку, отвел в сторону, усадил и подал чашку горячего крепкого чая.
  — Ну вот, mon enfant656, — сказал он, — так-то лучше. А то вы совсем выбились из сил. И тут я разразилась слезами.
  — Так ужасно, — всхлипнула я. — Кошмар какой-то. Какие страшные мучения! А ее глаза… О мосье Пуаро… ее глаза…
  Он легонько похлопал меня по плечу. Даже женщина не смогла бы сделать все это лучше.
  — Ну-ну, будет, не надо об этом. Вы сделали все, что могли.
  — Это ведь кислота?
  — Да, концентрированный раствор соляной кислоты.
  — Которой они очищают керамику?
  — Да. Вероятно, мисс Джонсон со сна выпила ее. Правда… может быть, она нарочно…
  — О, мосье Пуаро, что вы такое говорите!
  — В конце концов, нельзя исключать и эту возможность. Вы не согласны?
  Я на минуту задумалась, потом решительно тряхнула головой.
  — Не могу поверить. Нет, не могу, — и, немного замявшись, добавила:
  — Кажется, вчера она кое-что обнаружила.
  — Как вы говорите? Что-то обнаружила? Я слово в слово пересказала ему наш странный разговор на крыше.
  Пуаро тихонько присвистнул.
  — La pauvre femme!657 Стало быть, она сказала, что хочет хорошенько все обдумать… Да? И тем самым подписала себе смертный приговор. Если бы только она рассказала тогда сразу же… Повторите-ка еще раз ее слова.
  Я повторила.
  — Стало быть, она поняла, как можно проникнуть сюда так, что никто не догадается? Давайте поднимемся на крышу, мисс Ледерен, и вы покажете мне, где она стояла.
  Мы поднялись по лестнице, и я показала ему то место.
  — Значит, так? — сказал он. — И что же я вижу? Половину двора… ворота, двери чертежной, фотолаборатории и химической лаборатории. А кто-нибудь был тогда во дворе?
  — Отец Лавиньи шел по двору к воротам и мистер Рейтер стоял в дверях фотолаборатории.
  — Все-таки не понимаю, как можно проникнуть во двор так, чтобы никто не видел. А она поняла… Sacre nom d'un chien-va!658 Что же она могла увидеть? — нетерпеливо воскликнул он.
  Солнце вставало. Небо на востоке пылало розовым, оранжевым и бледным жемчужно-серым цветом.
  — Великолепный восход, — восхищенно заметил Пуаро.
  Слева от нас вилась река и на золотом фоне четко вырисовывался Тель. С южной стороны виднелись деревья в цвету и мирные поля. Слабо доносился шум мельничного колеса — таинственный завораживающий звук. К северу от нас стройно вздымались минареты и теснились сказочные белые здания Хассани.
  Все вокруг казалось не правдоподобно прекрасным. Я услышала, как рядом со мной Пуаро вдруг глубоко, протяжно вздохнул.
  — Какой же я болван, — прошептал он. — Все ведь так понятно… так очевидно.
  Глава 25
  Самоубийство или убийство?
  Я не успела спросить Пуаро, что он хочет этим сказать. Капитан Мейтленд стал звать нас вниз. Мы поспешно спустились с крыши.
  — Послушайте, Пуаро, — сказал он. — Еще одна загадка. Монах исчез.
  — Отец Лавиньи?
  — Да. Только сейчас хватились. Кого-то вдруг осенило, что все тут, а его нет, и мы пошли в его комнату. Постель не тронута, а его и след простыл.
  Все было как в дурном сне. Смерть мисс Джонсон, исчезновение отца Лавиньи. Допросили слуг, но они не смогли рассеять наше недоумение. Последний раз его видели вечером, часов в восемь. Он сказал, что хочет прогуляться перед сном.
  Как он вернулся, никто не видел.
  Ворота заперли, как обычно, в девять часов. Кто отпирал их утром — неизвестно. Слуги кивали друг на Друга.
  Вернулся ли отец Лавиньи вечером? А может быть, он, заподозрив неладное, пустился что-то расследовать и стал третьей жертвой?
  Капитан Мейтленд метался по комнате, когда появились доктор Райли и мистер Меркадо.
  — Привет, Райли. Ну что, выяснили?
  — Да. Жидкость взяли из лаборатории. Мы с мистером Меркадо проверили. Это хлористо-водородная, или соляная, кислота.
  — Из лаборатории… э? Она была заперта? Мистер Меркадо помотал головой. Руки у него тряслись, лицо подергивалось. Он выглядел совершенной развалиной.
  — Мы никогда не запираем, — пробормотал он, заикаясь. — Понимаете, как раз теперь… мы все время там. Я… кто бы мог подумать…
  — А на ночь тоже не запираете?
  — Нет, запираем… все комнаты запираем. Ключи висят в гостиной.
  — Значит, их может взять каждый, у кого есть от нее ключ?
  — Да.
  — Вероятно, это самый обычный ключ?
  — О да.
  — Может быть, мисс Джонсон сама взяла кислоту из лаборатории? Никто не знает? — спросил капитан Мейтленд.
  — Нет, она не брала, — громко заявила я.
  И почувствовала, как кто-то предостерегающе коснулся моей руки — рядом со мной стоял Пуаро.
  И тут произошло нечто ужасное.
  Собственно говоря, ужасного ничего не было, просто то, что случилось, потрясло нас своей неуместностью.
  Во двор вкатился автомобиль, из которого выпрыгнул низенький человечек. На нем был тропический шлем и короткая теплая полушинель.
  Он бросился к доктору Лайднеру, стоявшему рядом с доктором Райли, и горячо пожал ему руку.
  — Наконец-то, mon cher, — прокричал он. — Рад видеть вас. В субботу после обеда проезжал мимо… по пути к итальянцам в Фуджим. Заехал на раскопки — ни одного европейца, а я — увы! — по-арабски ни слова. Зайти в дом не было времени. Сегодня утром, в пять, выехал из Фуджима… два часа здесь с вами… потом снова в путь. Eh bien, как идут раскопки?
  Просто ужасно!
  Этот оживленный тон, деловитая озабоченность — все это будто из другого мира! Но незнакомец, исполненный веселой доброжелательности, ничего не замечал и не чувствовал.
  Неудивительно, что доктор Лайднер сумел выдавить лишь нечто нечленораздельное и бросил умоляющий взгляд на доктора Райли.
  Доктор, разумеется, оказался на высоте.
  Он отвел коротышку в сторону (как я потом узнала, это был археолог-француз Вернье, который вел раскопки на островах в Эгейском море) в сторону и все ему объяснил.
  Вернье был потрясен. Последние дни он провел вдали от цивилизации, на раскопках у итальянцев, и ничего не слышал.
  Он принялся расточать соболезнования и извинения, подбежал к доктору Лайднеру и обеими руками начал трясти ему руку.
  — Какая трагедия! Боже мой, какая трагедия! У меня нет слов. Mon pauvre college!659
  Воздев руки в бессильной попытке выразить обуревавшие его чувства, коротышка бросился в автомобиль и укатил.
  По-моему, ничего ужаснее придумать невозможно, чем этот неожиданный комический эпизод, вторгшийся в трагедию.
  — А теперь, — решительно сказал доктор Райли, — завтракать. Я просто настаиваю на этом. Пойдемте, Лайднер, вам надо поесть.
  На доктора Лайднера жалко было смотреть. Мы все вместе пошли в столовую, где был накрыт траурный стол. Горячий кофе и яичница оказались весьма кстати, хотя, честно говоря, есть никому не хотелось. Доктор Лайднер едва пригубил кофе и сидел, задумчиво кроша хлеб. Лицо у него было серое, совершенно потерянное, искаженное гримасой страдания.
  После завтрака капитан Мейтленд приступил к делу.
  Я рассказала ему, как проснулась, услышав стон, как бросилась в комнату мисс Джонсон.
  — Так вы говорите, стакан валялся на полу?
  — Да. Должно быть, она глотнула из него, и он выпал у нее из рук.
  — Он был разбит?
  — Нет, он упал на коврик (боюсь, он теперь безнадежно испорчен). Я подобрала стакан и поставила на стол.
  — Рад, что вы нам это сказали. На стакане отпечатки пальцев двух людей. Одни, несомненно, принадлежат мисс Джонсон. А другие, должно быть, ваши. Продолжайте, пожалуйста.
  Я старательно описала, что и как было сделано мною, тревожно ища взглядом одобрения у доктора Райли. Он согласно кивнул.
  — Вы сделали все возможное, — сказал он. И хоть я была твердо уверена, что поступила правильно, все же с облегчением вздохнула, услышав его слова.
  — Знаете ли вы точно, что она выпила? — спросил капитан Мейтленд.
  — Нет… Но это, конечно, едкая кислота.
  — Как по-вашему, мисс Ледерен, мисс Джонсон ее выпила сознательно? — с ударением спросил капитан Мейтленд.
  — О нет! — вскричала я. — Мне это и в голову не приходило.
  Не знаю, право, откуда у меня явилась такая уверенность. Отчасти, наверное, причиной тому случайно брошенные слова Пуаро: “Убийство входит в привычку” — я это слишком хорошо запомнила. И потом, кто же станет совершать самоубийство таким чудовищным способом.
  Я выложила капитану Мейтленду свои соображения, и он глубокомысленно кивнул.
  — Согласен, обычно выбирают другие способы, — сказал он. — Но если допустить, что человек не в себе, а кислота у него всегда под рукой, — вот вам и объяснение.
  — А разве она была так уж не в себе? — с сомнением сказала я..
  — Миссис Меркадо говорит — да. Говорит, что вчера за обедом мисс Джонсон держалась очень странно — едва отвечала, когда к ней обращались. Миссис Меркадо совершенно уверена, что мисс Джонсон была сама не своя и что, вероятно, мысль покончить с собой уже тогда пришла ей в голову.
  — Нет, никогда этому не поверю, — решительно сказала я.
  Миссис Меркадо! Подумать только! Вот коварная, злобная кошка!
  — А что вы думаете?
  — Что ее убили, — решительно сказала я. Следующий его вопрос прозвучал необычно резко, у меня даже возникло чувство, будто я в полицейском участке:
  — Причины?
  — Мне кажется, это куда более вероятно.
  — Это ваше сугубо личное мнение. Разве были причины убивать мисс Джонсон?
  — Были. Она кое-что обнаружила. Я слово в слово повторила ему наш разговор на крыше.
  — Она отказалась сообщить вам, что это было?
  — Да. Сказала только, что должна хорошенько все обдумать.
  — И она была очень взволнована?
  — Очень.
  — Стало быть, “как проникнуть внутрь”… — озадаченно повторил капитан Мейтленд, хмуря брови. — И вы совсем не догадываетесь, что было у нее на уме?
  — Совсем. Я долго ломала голову, но никакого результата.
  — А что вы думаете, мосье Пуаро? — спросил капитан Мейтленд.
  — Думаю, мы имеем три возможных мотива.
  — Для убийства?
  — Для убийства.
  Капитан Мейтленд снова нахмурился.
  — Вы говорите, перед смертью она не смогла ничего сказать?
  — Да. Ей удалось произнести только одно слово.
  — Какое?
  — Окно.
  — Окно? — переспросил капитан Мейтленд. — И вы поняли, что она имела в виду? Я покачала головой.
  — Много ли окон в ее комнате?
  — Всего одно.
  — Выходит во двор?
  — Да.
  — Оно было открыто или закрыто?.. Помнится, открыто. Но, может быть, кто-то из вас его открыл?
  — Нет, оно все время было открыто. Я вот думаю…
  Я запнулась.
  — Продолжайте, мисс Ледерен.
  — Конечно, я внимательно осмотрела окно, но ничего особенного не заметила. И все же я думаю, что кто-то мог подменить стакан.
  — Подменить стакан?
  — Ну да. Понимаете, мисс Джонсон всегда ставила у кровати стакан с водой. Думаю, ей могли подсунуть вместо него стакан с кислотой.
  — Что скажете, Райли?
  — Если это убийство, то очень возможно, что именно так все и было, — сразу отозвался доктор Райли. — Ни один нормальный, в меру осмотрительный человек не выпьет по ошибке кислоту вместо воды, если он, конечно, пребывает в состоянии бодрствования. Но если он привык пить воду ночью, он просто протянет руку, нащупает стакан и в полусне отхлебнет из него, прежде чем успеет сообразить, что это не вода.
  Капитан Мейтленд немного подумал.
  — Пожалуй, я вернусь в ее комнату и осмотрю окно. Как далеко оно от изголовья? Я прикинула.
  — Если вытянуть руку, то как раз достанешь до тумбочки.
  — На которой стоял стакан?
  — Да.
  — А дверь была заперта?
  — Нет.
  — Значит, можно было войти в комнату и подменить стакан?
  — О да.
  — Но риск больше, — сказал доктор Райли. — Даже тот, кто спит крепко, часто просыпается от звука шагов. Если достать до тумбочки можно из окна, то это куда безопасней.
  — Я думаю не только о стакане, — рассеянно сказал капитан Мейтленд.
  Встряхнувшись, он снова обратился ко мне:
  — Значит, по-вашему, несчастная женщина, чувствуя приближение смерти, постаралась дать вам понять, что кто-то через открытое окно заменил воду кислотой, так? Не лучше ли было бы назвать имя этого человека?
  — Она могла и не знать его, — возразила я.
  — Или как-то намекнуть на то, что узнала накануне?
  — Когда человек умирает, Мейтленд, — сказал доктор Райли, — он теряет ощущение реальности. Какой-то частный факт может затмить в его сознании все остальное. В ту минуту ею владела одна главная мысль — убийца добрался до нее именно через окно. Наверное, как ей казалось, очень важно, чтобы об этом узнали. И, по-моему, она не ошиблась. Это действительно важно! Видимо, она боялась, что ее смерть сочтут самоубийством. Если бы она могла говорить, то, вероятно, сказала бы: “Это не самоубийство. Не я сама, а кто-то другой поставил сюда этот стакан — через окно”.
  Капитан Мейтленд молча побарабанил пальцами по столу.
  — Итак, есть две точки зрения, — сказал он. — Самоубийство и убийство. Что думаете вы, доктор Лайднер? Доктор Лайднер ответил не сразу.
  — Убийство, — твердо сказал он. — Энн Джонсон не из тех, кто способен на самоубийство.
  — Возможно, — согласился капитан Мейтленд. — В обычных условиях. Но обстоятельства могут сложиться так, что самоубийство кажется единственным выходом из положения.
  — Например?
  Капитан Мейтленд нагнулся, поднял сверток, лежавший, как я раньше заметила, у его стула и со стуком швырнул его на стол.
  — Об этом еще никто из вас не знает, — сказал он. — Мы нашли это под кроватью у мисс Джонсон.
  Он неумело распутал узелок, сдернул обертку, и мы увидели большую тяжелую ступку.
  Ничего особенного в ней не было, такие дюжинами попадались в раскопках. Но мы, будто завороженные, не могли глаз отвести от этой ступки — сбоку на ней темнело пятно, к которому прилипло что-то, напоминающее волосы.
  — Вам предстоит поработать, Райли, — сказал капитан Мейтленд. — Думаю, не ошибусь, если скажу, что перед нами орудие убийства!
  Глава 26
  Теперь моя очередь!
  Это было чудовищно. Доктор Лайднер, казалось, вот-вот потеряет сознание. Меня тоже мутило.
  Доктор Райли с профессиональным любопытством рассматривал ступку.
  — Отпечатков пальцев, разумеется, нет? — бросил он.
  — Нет.
  Доктор Райли вынул пинцет и осторожно приступил к исследованию.
  — Хм… кусочек кожи… волосы… белокурые… Могу вынести лишь предварительное суждение. Необходимо произвести соответствующие анализы — группа крови и так далее, — но едва ли остается место для сомнений. Значит, эта штука лежала под кроватью мисс Джонсон? Так-так… Прекрасно. Она, значит, совершила убийство — потом раскаяние овладело ею, и она покончила с собой, упокой, Господи, ее душу. Это версия… достаточно убедительная версия.
  — Нет, только не Энн… Нет, — с отчаянием в голосе твердил доктор Лайднер.
  — Не представляю, где она это прятала, — сказал капитан Мейтленд. — Ведь после убийства миссис Лайднер все комнаты обыскали.
  Да в том же стенном шкафу — озарило меня, но вслух я ничего не сказала.
  — Где бы она ни прятала, видно, это место показалось ей ненадежным, и она принесла ступку к себе в комнату, которую, как и все остальные, уже обыскали. Или, может быть, она сделала это после того, как решилась на самоубийство.
  — Не верю, — громко сказала я.
  Не могла я поверить, что добрая, славная мисс Джонсон раскроила череп миссис Лайднер. Не могла себе этого представить. Однако что-то здесь было не так. Отчего, например, она так горько плакала в ту ночь? В порыве раскаяния, решила я тогда, но мне и в голову не пришло, что она раскаивается в убийстве.
  — Не знаю, чему верить, — вздохнул капитан Мейтленд. — Надо еще выяснить, куда делся святой отец. Мои ребята ищут в округе. Может случиться, его оглушили и бросили куда-нибудь в канаву.
  — Ой! Вспомнила… — вдруг вырвалось у меня. Все повернулись в мою сторону.
  — Вчера пополудни, — продолжала я, — он расспрашивал меня о косоглазом арабе, который тогда заглядывал в окно. Попросил сказать точно, где тот стоял. Пойду, говорит, посмотрю, в детективных романах преступники всегда роняют что-нибудь такое, что может дать ключ к разгадке.
  — Мне бы таких преступников, черт побери! — сказал капитан Мейтленд. — Выходит, он пошел искать улики? Ей-богу, не удивлюсь, если ему и правда удалось что-нибудь найти. А вдруг и он, и мисс Джонсон почти в одно время обнаружили нечто важное, позволяющее опознать убийцу. Интересное получается совпадение… А тут еще косоглазый! — раздраженно говорил он. — С этим косоглазым тоже дело темное. Почему мои парни, черт побери, до сих пор не сцапали его!
  — Вероятно, потому, что он вовсе и не косоглазый, — преспокойно вставил Пуаро.
  — Думаете, маскарад? Не знал, что косоглазым можно прикинуться.
  — Да-а, случается, и косоглазие сослужит хорошую службу, — спокойно заметил Пуаро.
  — Ну уж, черта с два! Много бы я дал, чтобы узнать, где теперь этот парень, будь он неладен!
  — Полагаю, он уже в Сирии, — сообщил Пуаро.
  — Но все пограничные посты предупреждены — и Тель-Котчек и Абу-Кемаль660.
  — Думаю, он проехал горной дорогой, по которой возят контрабанду.
  — В таком случае надо телеграфировать в Деир-эз-Зор?
  — Я это сделал еще вчера и предупредил, чтобы высматривали автомобиль, в котором двое с безупречно выправленными паспортами.
  Капитан Мейтленд одарил его изумленным взглядом.
  — Вы? Вы телеграфировали туда? И говорите, их двое… да?
  Пуаро кивнул.
  — Да, там два человека.
  — Поражаюсь, мосье Пуаро. Оказывается, вам уже давно все известно!
  Пуаро покачал головой.
  — Нет. Право же, нет, — сказал он. — Истина открылась мне только сегодня утром, когда я любовался восходом. Великолепное зрелище.
  Никто из нас до этой минуты не замечал, что в комнате находится миссис Меркадо. Должно быть, она проскользнула, когда мы были захвачены созерцанием этой ужасной окровавленной ступки.
  И вот вдруг она ни с того ни с сего завизжала, точно ее режут.
  — О, Господи! Я все поняла. Теперь я все поняла. Это отец Лавиньи. Он сумасшедший… религиозный фанатик. Считает, что все женщины греховны. И убивает всех. Миссис Лайднер… мисс Джонсон. А теперь моя очередь!
  Вопя, как безумная, она бросилась к доктору Лайднеру и вцепилась в него.
  — Я не останусь здесь, слышите! Ни дня не останусь. Мне страшно. Тут всюду смерть. Он прячется где-то… и ждет. Он набросится на меня!
  И она снова принялась визжать.
  Доктор Райли схватил ее за руки. Я поспешила к нему на помощь. Крепко шлепнула ее по щеке и усадила в кресло.
  — Никто не собирается вас убивать, — сказала я. — Мы позаботимся о вашей безопасности. Возьмите себя в руки.
  Она смолкла. Сидела, тупо вперив в меня испуганный взгляд.
  И тут снова случилось нечто непредвиденное. Дверь отворилась, и вошла Шейла Райли.
  Лицо у нее было бледное и серьезное. Она подошла прямо к Пуаро.
  — С утра я была на почте, мосье Пуаро, — сказала она. — Там оказалась телеграмма для вас. Я привезла ее.
  — Благодарю, мадемуазель.
  Он взял у нее конверт и вскрыл его. Она внимательно следила за его лицом. Но ни один мускул не дрогнул в этом лице. Он прочел телеграмму, разгладил ее, аккуратно свернул и сунул в карман.
  Миссис Меркадо тоже следила за ним.
  — Из Америки? — сдавленным голосом спросила она.
  Он покачал головой.
  — Нет, мадам. Из Туниса.
  Она уставилась на него непонимающим взглядом, потом глубоко вздохнула и откинулась на спинку кресла.
  — Отец Лавиньи, — сказала она. — Я была права. Он всегда казался мне странным. Он мне такое сказал однажды… Думаю, он сумасшедший… — Она помолчала. — Надо держать себя в руках… Но я должна уехать отсюда. Мы с Джозефом переночуем в гостинице.
  — Терпение, мадам, — сказал Пуаро. — Я все вам объясню.
  Капитан Мейтленд смотрел на него с нескрываемым любопытством.
  — Так вы и вправду считаете, что во всем уже разобрались?
  Пуаро отвесил поклон. Весьма театральный поклон. Капитана Мейтленда, по-моему, просто передернуло.
  — Ну, в таком случае, — рявкнул он, — давайте выкладывайте.
  Но нет, не таков мосье Эркюль Пуаро! Он разыграет перед нами целый спектакль, подумала я. Интересно, он на самом деле все знает или просто блефует?
  — Не будете ли столь любезны, доктор, пригласить сюда всех остальных? — обратился мосье Пуаро к доктору Райли.
  Доктор Райли тут же вскочил и вышел.
  Вскоре один за другим в комнате появились Рейтер и Эммет, потом Билл Коулмен, Ричард Кэри и, наконец, мистер Меркадо.
  Несчастный, на него было страшно смотреть — краше в гроб кладут. Видимо, он до смерти боялся, что его привлекут к ответу за то, что он оставлял без присмотра опасные химические реактивы.
  Все расселись вокруг стола, как и в тот памятный день, когда Пуаро приехал сюда впервые. Билл Коулмен и Дэвид Эммет, не решаясь сесть, кидали вопросительные взгляды на Шейлу Райли. А она стояла спиной к ним и смотрела в окно.
  — Садись, Шейла! — выпалил наконец Билл.
  — Не хотите ли сесть? — сказал Дэвид Эммет своим низким приятным голосом, как всегда, слегка растягивая слова.
  Она обернулась и молча посмотрела на них. И тот и другой придвигали ей каждый свой стул. Интересно, кого она выберет?
  Однако Шейла отвергла обоих.
  — Посижу здесь, — бросила она и уселась на край стола у окна. — Если капитан Мейтленд не возражает против моего присутствия.
  Не берусь сказать, что ответил бы капитан Мейтленд. Пуаро опередил его.
  — В любом случае оставайтесь, мадемуазель, — сказал он. — Просто необходимо, чтобы вы были здесь. Она подняла брови.
  — Необходимо?
  — Вот именно. У меня к вам несколько вопросов. Она снова вздернула брови, но ничего не сказала.
  Отвернулась к окну, будто ее совсем не интересует то, что происходит у нее за спиной.
  — Ну, наконец-то, — сказал капитан Мейтленд. — Теперь мы, кажется, узнаем правду!
  В его тоне слышалось нетерпение. Он был человек действия. Я просто чувствовала, как он рвется поскорее приняться за дело — организовать поиски тела отца Лавиньи или, напротив того, выслать людей с тем, чтобы его арестовать.
  На Пуаро он поглядывал почти неприязненно.
  Я прямо чувствовала, какие слова вертятся у него на языке: “Если у этого малого есть что сказать, то чего он тянет?”
  Пуаро не спеша обвел нас оценивающим взглядом и поднялся на ноги.
  Конечно, я догадывалась, что сейчас он произнесет что-нибудь эффектное. Уж такой он был человек!
  Но начать с фразы на арабском языке?! Нет, такого даже я, признаться, не ожидала…
  Он произнес ее медленно и торжественно, молитвенно, сказала бы я. Не знаю, понятно ли я выражаюсь.
  — Bismillahi ar rahman ar rahim.
  И сразу перевел на английский:
  — Во имя Аллаха, Милосердного и Благотворящего.
  Глава 27
  Путешествие начинается
  — Bismillahi ar rahman ar rahim. Так говорят арабы, отправляясь в путешествие. Eh bien, мы с вами тоже отправляемся в путешествие. Путешествие в прошлое. Путешествие в глубинные тайники человеческой души.
  Кажется, до этого самого момента я так и не прочувствовала пресловутого “очарования Востока”. Если честно, то единственное, что меня поражало, так это отсутствие здесь какого-либо намека на порядок. А тут вдруг, стоило мосье Пуаро произнести эти слова, у меня точно пелена спала с глаз. В ушах зазвучали слова “Самарканд” и “Исфаган”… Взору предстали длиннобородые купцы… коленопреклоненные верблюды… носильщики, пошатывающиеся под тяжестью огромных тюков у них на спинах, удерживаемых веревкой, обвитой вокруг головы… женщины с крашенными хной волосами и татуированными лицами; стоя на коленях, они полощут белье в водах Тигра. Ухо мое ловило звуки их странных, гортанных песен и отдаленный шум мельничного колеса.
  Все это я, не отдавая себе в том отчета, видела и слышала множество раз. А сейчас знакомые картины будто предстали передо мною в новом свете — так случайно найденный кусок старинной ткани вдруг поражает вас богатством и изысканностью красок.
  Я обвела взглядом комнату, где мы сидели, и у меня появилось удивительное ощущение, что мосье Пуаро сказал истинную правду — мы все отправляемся в путешествие. Сейчас мы вместе, но каждый из нас пойдет своей дорогой.
  Я всматривалась в лица так, будто вижу их в первый раз — и в последний. Звучит глупо, но тем не менее я испытывала именно такое чувство.
  Мистер Меркадо нервно потирал руки. Его светлые с расширенными зрачками глаза были прикованы к Пуаро. Миссис Меркадо не спускала с муха бдительного, сторожкого взгляда, точно тигрица, готовящаяся к прыжку. Доктор Лайднер весь ушел в себя. Этот последний удар окончательно сломил его. Казалось, он витает где-то далеко-далеко. Мистер Коулмен таращился на Пуаро. Рот у него слегка приоткрылся, глаза выпучились. Вид, надо сказать, преглупый. Мистер Эммет смотрел себе под ноги, лица его я не видела. Мистер Рейтер, похоже, был чем-то смущен. Надутые губы делали его еще более, чем всегда, похожим на хорошенького чистенького поросенка. Мисс Райли упрямо смотрела в окно. Не знаю, о чем она думала, что чувствовала. Я поглядела на мистера Кэри и тут же отвела взгляд — мне сделалось больно. Это мы сейчас такие, думала я. Но когда мосье Пуаро кончит говорить, мы все окажемся какими-то совсем иными.
  Странное у меня было чувство!
  Голос Пуаро звучал неторопливо и ровно. Так река неторопливо и ровно течет меж своих берегов, течет к морю.
  — С самого начала я понял, — чтобы разобраться в этом деле, нужно расследовать не внешние обстоятельства, но столкновения характеров и тайные движения души. И хотя я не сомневаюсь, что раскрыл преступление, вещественных доказательств у меня нет. Уверен, что прав, ибо другой версии быть не может. Никак иначе просто невозможно подыскать для каждого отдельного факта предписанное ему, безошибочно узнаваемое место. Предлагаемая версия, на мой взгляд, удовлетворяет всем возможным требованиям.
  Он помолчал немного.
  — Начну мое путешествие с того момента, когда меня ознакомили с делом, начатым по поводу совершенного преступления.
  С моей точки зрения, каждое дело имеет свой определенный характер, т. е. образ и форму. Так вот характер данного дела, по моему мнению, целиком определяется личностью миссис Лайднер. Если бы я не представил себе совершенно точно, что за женщина была миссис Лайднер, то не смог бы узнать, кто убил ее и почему.
  Итак, отправная точка — личность миссис Лайднер.
  И еще одно явление психологического порядка привлекло мое внимание — необъяснимое состояние напряженности среди членов экспедиции, что подтверждалось несколькими свидетелями, в том числе и посторонними. Я заметил себе, что хотя это обстоятельство едва ли может служить отправной точкой, тем не менее не стоит упускать его из виду.
  По общему мнению, состояние психологической напряженности следовало приписать влиянию миссис Лайднер, однако по причинам, которые я открою позже, такая точка зрения не казалась мне столь уж очевидной.
  Словом, я сосредоточился целиком и полностью на личности миссис Лайднер. В моем распоряжении были два способа получить интересующие меня сведения. Во-первых, свидетельства очевидцев — людей с разными характерами и разными темпераментами, во-вторых, мои собственные наблюдения. Рамки последних, естественно, весьма ограничены. Но кое-что мне удалось разузнать.
  Вкусы миссис Лайднер отличались чрезвычайной простотой, я бы даже сказал, некоторой аскетичностью. Роскоши она явно не любила. С другой стороны, ее вышивки, необыкновенно красивые и изысканные, свидетельствуют о тонком художественном чутье. Перебрав книги в ее комнате, я пополнил свое представление о ней. Очевидно, она обладала незаурядным умом и, на мой взгляд, была, по существу, эгоцентрической личностью.
  Мне старались внушить, что миссис Лайднер принадлежала к тому типу женщин, чья главная забота — привлекать внимание представителей противоположного пола, то есть к типу чувственных женщин. Но мне в это не верилось.
  Какие книги я нашел на полке в ее комнате? “Кто такие греки?”, “Введение в теорию относительности”, “Жизнь леди Эстер Стенхоуп”, “Назад к Мафусаилу”, “Линда Кондон”, “Поезд из Кру”.
  Начать с того, что ее интересовали наука и искусство. Это свидетельствует о развитом интеллекте. Романы “Линда Кондон” и до некоторой степени “Поезд из Кру” говорят о том, что она питала симпатию к женщинам свободным, не закабаленным мужчинами. Очевидно, ее привлекала личность леди Эстер Стенхоуп. Роман “Линда Кондон” — это тонкий анализ чувств женщины, воздвигнувшей культ собственной красоты, “Поезд из Кру” — исследование психологии яркой и страстной женской натуры. “Назад к Мафусаилу”? Интерес к такого рода чтению характерен скорее для рассудочного, чем для эмоционального восприятия жизни. Я почувствовал, что начинаю понимать миссис Лайднер.
  Затем я занялся изучением мнения тех, кто ее окружал, и мое представление о миссис Лайднер значительно пополнилось.
  Из слов доктора Райли, да и не его одного, я понял, что миссис Лайднер была из тех женщин, которых природа наделила не только красотой, но и неким пагубным очарованием, которое часто сопутствует красоте, хотя может существовать и само по себе. За такими женщинами, точно шлейф, тянется череда жестоких драм. Они навлекают несчастья — иногда на других, иногда на себя.
  Я убедился, что миссис Лайднер обожала, когда ей поклонялись, и самое большое наслаждение ей доставляла власть над людьми. Где бы она ни находилась, она должна была быть в центре всеобщего внимания. Все вокруг, и мужчины и женщины, подчинялись ее воле. От иных она добивалась этого с легкостью. Мисс Ледерен, например, существо великодушное, наделенное романтическим воображением, тотчас отдала миссис Лайднер свое сердце, пленившись ее бесспорными достоинствами. Однако далеко не всегда миссис Лайднер столь безобидно пользовалась своей властью. Когда победа оказывалась слишком уж легкой, она могла проявить жестокость. Но я хочу специально подчеркнуть, что эта жестокость была неосознанной и бездумной. Так кошка играет с мышью. Когда же включалось сознание, она была и великодушной и чуткой.
  Разумеется, первой и главной задачей, которую предстояло решить, были анонимные письма. Кто писал их и зачем? Могла ли писать их сама миссис Лайднер?
  Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо было вернуться на двадцать лет назад, ко времени первого брака миссис Лайднер. Отсюда, собственно, и начинается наше путешествие. Путешествие по жизни миссис Лайднер.
  Прежде всего следует уяснить, что Луиза Лайднер тех лет — это, по существу, та же самая личность, что и в нынешнее время.
  Тогда она была молода и замечательно красива той самой роковой красотой, которая потрясает и ум, и душу мужчин. И уже тогда она была крайне эгоцентрична.
  Женщина такого типа, естественно, противится самой мысли о браке. Она может увлечься мужчиной, но предпочитает принадлежать себе. Это поистине La Belle Dame sans merci. Тем не менее Луиза Лайднер все-таки вышла замуж. И, скорее всего, муж ее был человек с сильным характером.
  Нам известно, как поступила Луиза, узнав, что он германский шпион. Она сообщила о нем властям.
  Берусь утверждать, что этот ее поступок был про-, диктован не только теми соображениями, о которых она поведала мисс Ледерен. Как часто мы сами обманываем себя в том, что касается мотивов наших поступков. Инстинктивно мы выбираем наиболее благородные побуждения. Вероятно, миссис Лайднер и сама верила, что ею движет патриотизм. Но я убежден, что это было неосознанное желание избавиться от мужа! Ей была ненавистна необходимость подчиняться… ненавистно сознание, что она не принадлежит себе… по существу, ей было нестерпимо играть вторую скрипку. Вот она и придумала достойный мотив, чтобы обрести свободу.
  Но подсознательно она испытывала гложущее чувство вины, которое должно было сыграть свою роль в ее судьбе.
  Теперь мы вплотную подошли к вопросу о письмах. Миссис Лайднер была необыкновенно привлекательна для мужчин. И сама она несколько раз готова была поддаться искушению и снова выйти замуж… но каждый раз угрожающее письмо делало свое дело, и свадьба расстраивалась.
  Кто писал эти письма? Фредерик Боснер, его брат или сама миссис Лайднер?
  Любая из этих трех версий казалась мне вполне приемлемой. Совершенно очевидно, что миссис Лайднер из тех женщин, которые способны внушить мужчине всепоглощающую страсть, граничащую с одержимостью. Мне представляется весьма вероятным, что для Фредерика Боснера Луиза, его жена, значила гораздо больше, чем все остальное на свете. Однажды она уже предала его, и он не осмеливался открыто приближаться к ней, но твердо решил, что она будет принадлежать или ему, или… никому. Пусть лучше умрет.
  С другой стороны, если миссис Лайднер питала подсознательное отвращение к брачным оковам, весьма вероятно, что она избрала именно этот способ выпутываться из затруднительных положений. Она была охотница — настигнув жертву, она теряла к ней всякий интерес! Жаждая привнести в свою жизнь элемент драмы, она изобрела весьма удачный ход — воскресший из мертвых муж, протестующий против нового брака!
  Ее глубинные инстинкты были удовлетворены. Она сделалась романтической — трагической! — героиней, и брак ей больше не грозил.
  Проходит несколько лет. И каждый раз, когда возникает возможность брака, приходит угрожающее письмо.
  Теперь мы подходим к весьма существенному моменту. На сцене появляется доктор Лайднер, а угрожающего письма нет! Ничто не мешает ей стать миссис Лайднер. И вот свадьба состоялась, а письмо так и не пришло.
  Спросим себя: почему?
  Давайте по очереди рассмотрим две версии.
  Если миссис Лайднер сама писала письма, задача решается легко. Миссис Лайднер на самом деле хотела выйти замуж за доктора Лайднера. И вышла. Но в таком случае, почему после свадьбы она снова пишет письмо? Не может подавить страстного желания постоянно превращать свою жизнь в драму? Но почему тогда только два письма? Ведь потом полтора года никаких писем не было.
  Рассмотрим теперь другую версию — письма писал ее первый муж Фредерик Боснер (или его брат). Почему письмо пришло после свадьбы? Само собой разумеется, что Фредерик не мог хотеть, чтобы она вышла за Лайднера. Почему тогда он не помешал свадьбе? Ведь прежде ему так хорошо это удавалось. И почему, дождавшись, чтобы свадьба состоялась, он снова принимается угрожать ей?
  Ответ, правда, не слишком убедительный, — у него просто не было возможности вовремя послать письмо. Он мог, например, быть в тюрьме или за границей.
  Рассмотрим теперь попытку отравления газом. Мало вероятно, чтобы ее предпринял посторонний. Скорее всего, это сделал кто-то из них двоих. Подозревать доктора Лайднера трудно — нет приемлемых причин. Следовательно, приходим к выводу, что это дело рук самой миссис Лайднер.
  Зачем? Опять драма?
  После этого Лайднеры едут за границу, и полтора года проходят мирно и счастливо. Никто им не угрожает. Они считают, что успешно замели следы, однако такое объяснение не выдерживает критики. В наши дни поездка за границу не спасение. Особенно для доктора Лайднера. Он руководит экспедицией Питтстоунского музея. Разумеется, Фредерик Боснер легко мог навести справки в музее и получить точный адрес Лайднеров. Положим, что-то помешало ему их преследовать, но ведь письма-то он мог писать. Думаю, такой одержимый человек, как он, именно так бы и поступил.
  Однако письма начинают приходить только спустя почти два года. Почему?
  Очень трудный вопрос. Легче всего предположить, что миссис Лайднер заскучала, ей снова захотелось драмы. Однако такой ответ не совсем меня удовлетворяет. Немножко грубовато для такой утонченной натуры, как миссис Лайднер.
  Единственное, что остается — не упускать этот вопрос из поля зрения.
  Между тем имеется и третья версия — первоначально письма могли писать как миссис Лайднер, так и Фредерик Боснер, но потом появился некто третий, который подделал все остальные письма.
  Давайте теперь рассмотрим окружение миссис Лайднер.
  Вначале я изучил возможности, которыми располагал каждый член экспедиции для совершения преступления.
  Грубо говоря, на первый взгляд совершить это убийство мог каждый, за исключением трех лиц.
  Доктор Лайднер не спускался с крыши, о чем убедительно говорят свидетельские показания. Мистер Кэри дежурил на раскопе. Мистер Коулмен уезжал в Хассани.
  Однако их алиби не так безусловны, как кажутся. Доктора Лайднера исключаю. Нет никаких сомнений, что он находился на крыше, откуда спустился только через час с лишним после убийства.
  Однако так ли уж мы уверены, что мистер Кэри был в это время на раскопе?
  И действительно ли мистер Коулмен был в Хассани, когда произошло убийство?
  Билл Коулмен покраснел, открыл рот, снова его закрыл и тревожно огляделся.
  Мистер Кэри и глазом не моргнул. А Пуаро между тем вкрадчивым голосом продолжал:
  — Я имею в виду еще одну особу, которая, уверен, имела возможность совершить убийство, захоти она этого. Мисс Райли умна и хладнокровна. Жестокости ей тоже не занимать. Когда я в шутку спросил, есть ли у нее алиби, она тут же очень глупо мне соврала. Сказала, что играла в теннис. А потом из случайного разговора с мисс Джонсон выяснилось, что мисс Райли находилась довольно далеко от теннисного корта, зато довольно близко к месту преступления. Надеюсь, мисс Райли не откажется сообщить нам то, что ей известно? Выдержав паузу, он обратился к девушке:
  — Не расскажете ли вы нам, мисс Райли, что вы там видели?
  Девушка ответила не сразу. Она все еще смотрела в окно, даже головы не повернула.
  — Я выехала к раскопкам сразу после ленча, — невозмутимо заговорила она, отчеканивая каждое слово. — Добралась туда примерно без четверти два.
  — Встретили ли там кого-нибудь из ваших друзей?
  — Нет, там не оказалось никого, кроме араба-десятника.
  — А мистера Кэри вы тоже не видели?
  — Нет.
  — Странно, — сказал Пуаро. — Мосье Вернье, который в тот день заезжал на раскопки, тоже его не видел.
  Он выжидательно посмотрел на Кэри, но тот и бровью не повел.
  — Вы можете это как-то объяснить, мистер Кэри?
  — Пошел прогуляться. На раскопках ничего интересного не было.
  — В каком направлении вы пошли?
  — Вниз к реке.
  — И домой не заходили?
  — Нет.
  — Вы кое-кого ждали. Но он не пришел, — вставила Шейла.
  Мистер Кэри посмотрел на нее, но ни слова не сказал.
  Пуаро не стал настаивать. Он снова обратился к девушке.
  — Не видели ли вы чего-нибудь еще, мадемуазель?
  — Видела. Неподалеку от дома я заметила съехавший в вади661 экспедиционный грузовик. Мне это показалось странным. Потом увидела мистера Коулмена. Он шел, опустив голову, будто искал что-то.
  — Послушайте, — вспыхнул мистер Коулмен. — Я… Властным жестом Пуаро его остановил:
  — Минутку. Вы заговорили с ним, мисс Райли?
  — Нет.
  — Почему?
  — Потому что он все время вздрагивал и украдкой озирался вокруг. Это… Мне стало не по себе. Я повернула лошадь и ускакала. Думаю, он меня не видел. Я находилась довольно далеко от него, а он был целиком поглощен своим занятием.
  — Послушайте! — Мистер Коулмен не мог выдержать более ни секунды. — Сейчас все объясню… допускаю, да… это кажется подозрительным. Дело в том, что накануне я сунул в карман прехорошенькую печать-цилиндрик, которую следовало, разумеется, отнести в “музей”, но у меня просто из головы вылетело. И вдруг обнаруживаю, что потерял ее, видимо, выронил из кармана. Кому хочется получить нагоняй? Вот я подумал, поищу-ка хорошенько. Уверен, что выронил ее, когда шел на раскопки. Я успел провернуть все дела в Хассани. Послал боя за покупками и рано вернулся обратно. Поставил грузовик так, чтобы его не было видно, и целый час все там обшаривал. Но ничего не нашел. Как сквозь землю провалилась, черт ее побери! Делать нечего, влез в грузовик и поехал к дому. Ну все, конечно, подумали, что я только что вернулся.
  — И вы, разумеется, не рассеяли их заблуждения? — сладеньким голосом спросил Пуаро.
  — Ну, это же совершенно естественно, в сложившихся-то обстоятельствах, вам не кажется?
  — Нет, не кажется.
  — Но послушайте… Не лезь на рожон — вот мой девиз! Однако вы не можете ничего на меня повесить. Я ведь даже не входил во двор, можете спросить у кого угодно.
  — В том-то и дело. По свидетельству слуг, действительно никто не входил во двор, — сказал Пуаро. — Однако, сдается мне, на самом деле они говорят о другом. Они клятвенно заверяют, что во двор не входил никто из посторонних. Но ведь их же не спрашивали о членах экспедиции.
  — Ну так спросите, — кипятился Коулмен. — Готов съесть свою шляпу, если они видели меня или Кэри.
  — О! Но тут возникает интересный вопрос. Слуги, безусловно, заметили бы постороннего. А вот заметили бы они своих? Ведь члены экспедиции целый день ходят туда-сюда. Едва ли слуги обращают на это внимание. Думаю, и мистер Кэри, и мистер Коулмен вполне могли войти во двор, а слуги об этом даже не вспомнили.
  — Ерунда! — отрезал мистер Коулмен.
  — Из них двоих, — невозмутимо продолжал Пуаро, — они скорее не заметили бы мистера Кэри. В то утро мистер Коулмен уехал на грузовике в Хассани и все ожидали, что на грузовике он и вернется. Если бы он пришел пешком, это бросилось бы в глаза.
  — Конечно, бросилось бы! — с готовностью подхватил Коулмен.
  Ричард Кэри поднял голову и уставил на Пуаро свои темно-синие глазищи:
  — Вы обвиняете меня в убийстве, мосье Пуаро? Держался он безукоризненно, однако в голосе мне послышались угрожающие нотки. Пуаро поклонился.
  — Пока только веду всех вас в путешествие… мое путешествие к истине. Итак, я установил один факт — все члены экспедиции, включая мисс Ледерен, могли совершить убийство. Правда, для некоторых из них вероятность этого чрезвычайно мала, но это уже другой вопрос.
  Рассмотрев средства и возможности совершения убийства, я перешел к изучению мотивов преступления. И выяснил, что у каждого из вас могли быть эти мотивы.
  — Ох! Мосье Пуаро, — вскричала я. — Только не у меня! Ведь я тут посторонняя, всего несколько дней, как сюда приехала.
  — Eh bien, мисс Ледерен, а кого боялась миссис Лайднер? Разве не посторонних и приезжих?
  — Но… но… доктор Райли все обо мне знает! Он же сам предложил мне это место!
  — Что ему о вас известно? Только то, что вы ему рассказали. Мало ли кто может себя выдать за медицинскую сестру.
  — Напишите в больницу Святого Кристофера, — начала я.
  — Может быть, помолчите минуточку? Вы не даете мне слова сказать. Я же не говорю, что подозреваю вас теперь. Но, теоретически, вы легко могли бы быть не той, за кого себя выдаете. Как часто самозванки с успехом играют свою роль! Кстати, молодой Ульям Боснер тоже может скрываться под чужим именем.
  Я чуть было не высказала ему, что думаю по этому поводу. Самозванка! Надо же! Но тут Пуаро возвысил голос и заговорил с таким решительным видом, что я невольно стала слушать:
  — Буду откровенным… безжалостно откровенным. Это необходимо, ибо я намерен открыть тайные побуждения, лежащие в основе ваших поступков.
  Я собрал и рассмотрел все, что касается каждого из вас. Если говорить о докторе Лайднере, то я скоро убедился, что любовь к жене — средоточие его жизни. Он убит горем. О мисс Ледерен я уже говорил. Если она самозванка, то таких еще свет не видывал, поэтому склонен считать, что она именно та, за кого себя выдает, — опытная медицинская сестра.
  — Благодарю, — вставила я.
  — Мистер и миссис Меркадо сразу привлекли мое внимание — оба они пребывали в состоянии крайнего возбуждения и тревоги. Вначале я занялся миссис Меркадо. Способна ли она убить и если да, то каковы мотивы?
  Миссис Меркадо — весьма хрупкое создание. На первый взгляд и не подумаешь, что у нее хватит сил нанести смертельный удар таким тяжелым предметом. Другое дело, если миссис Лайднер стояла на коленях. Уверен, у миссис Меркадо нашлось бы множество способов это сделать.
  Оставим в стороне психологию. Можно, например, попросить подколоть подшивку у юбки. И миссис Лайднер, ничего не подозревая, опускается на колени.
  Теперь о мотивах. Мисс Ледерен, по ее словам, не раз ловила ненавидящие взгляды, которые миссис Меркадо кидала на миссис Лайднер.
  Разумеется, мистер Меркадо не остался равнодушным к обаянию миссис Лайднер. Однако не думаю, что здесь дело только в ревности. Уверен, миссис Лайднер не испытывала ни малейшего интереса к мистеру Меркадо, что, конечно, не было тайной для миссис Меркадо. Возможно, иной раз миссис Лайднер возбуждала в ней гнев, однако для убийства должны были быть гораздо более веские основания. Миссис Меркадо принадлежит к тем женщинам, у которых патологически развито материнское начало. По тому, как она смотрит на мужа, ясно, что она не только души в нем не чает, но кому угодно горло за него перегрызет, и, более того, она не отвергает такой возможности. Она постоянно в тревоге, постоянно начеку. Тревожится она не о себе, а о нем. Приглядевшись к мистеру Меркадо, я сразу понял, чем вызвана эта тревога. Я нашел способ убедиться, что не ошибся в своих предположениях. Мистер Меркадо — законченный наркоман.
  Не надо объяснять вам, что длительное употребление наркотиков значительно притупляет нравственное чувство.
  Под действием наркотиков человек совершает такие поступки, о которых раньше не мог и помыслить. Идет даже на убийство, причем не всегда может быть привлечен к ответственности за свое деяние. Законы в разных странах — разные. Главная особенность преступников-наркоманов — чрезмерная самоуверенность.
  Возможно, подумал я, у мистера Меркадо небезупречное, если не криминальное, прошлое, которое его жене пока удается скрывать. Тем не менее его карьера висит на волоске. Если пойдут слухи о прошлом мистера Меркадо, ему конец. Поэтому миссис Меркадо все время начеку. А тут миссис Лайднер, проницательная и властолюбивая. Она могла вызвать этого несчастного на откровенность, что как нельзя лучше вяжется с ее характером. Ей нравилось, зная о человеке какую-то тайну, держать его в страхе перед угрозой разоблачения.
  Вот вам и мотив для убийства, если говорить о чете Меркадо. Уверен, чтобы защитить мужа, миссис Меркадо ни перед чем не остановилась бы. И у нее, и у него была возможность совершить преступление — за те десять минут, когда двор пустовал.
  — Ложь! — взвизгнула миссис Меркадо. Пуаро и ухом не повел.
  — Затем я присмотрелся к мисс Джонсон. Была ли она способна на убийство?
  Думаю, да. Ее отличала сильная воля и железное самообладание. Такие люди постоянно себя обуздывают, но в один прекрасный день плотина может прорваться. Однако если преступление совершила мисс Джонсон, то оно так или иначе связано с доктором Лайднером.
  Ревность, таящаяся в глубинах подсознания и маскирующаяся благовидным предлогом, — скажем, уверенностью, что миссис Лайднер отравляет жизнь своему мужу, — могла наконец взять верх над благоразумием. Да, вполне правдоподобная версия. Перейдем теперь к трем молодым людям. Первый — Карл Рейтер. Он более всех годится на роль Уильяма Боснера. И если это так, то он — выдающийся актер! Если же он не Уильям Боснер, а Карл Рейтер, — имелся ли у него мотив для убийства?
  Для миссис Лайднер он не представлял никакого интереса, ибо оказался слишком легкой жертвой. Он тут же сдался и готов был боготворить ее. А она презирала подобных обожателей. Он же не мужчина, а “тряпка”, такие всегда будят в женщине ее худшие инстинкты, И действительно, в обращении с ним миссис Лайднер выказывала продуманную жестокость. Не упускала случая — там на смех подымет, тут шпильку подпустит. Она превратила его жизнь в настоящий ад.
  Тут Пуаро прервал свою речь и обратился к молодому человеку проникновенно и доверительно:
  — Mon ami, пусть это послужит вам уроком. Вы ведь мужчина. Держитесь же, как подобает мужчине! Мужчине не пристало унижаться. Это противно его природе… и женщине тоже! Уж лучше возьмите что под руку подвернется и запустите в нее. А вы трепещете под ее взглядом!
  А потом снова, как ни в чем не бывало, продолжал свой академический анализ:
  — Мог ли Карл Рейтер быть доведен до такого состояния, что восстал против своей мучительницы и убил ее? Пожалуй, я не стал бы отрицать. Нравственные страдания могут толкнуть человека на что угодно.
  Следующий — Уильям Коулмен. Его поведение, по словам мисс Райли, весьма подозрительно. Преступником он мог бы оказаться лишь в том случае, если под личиной жизнерадостного шалопая скрывается Уильям Боснер. Уильям Коулмен как Уильям Коулмен сам по себе не способен на убийство. Скорее, он способен на нечто совсем иное. Ага! Мисс Ледерен, кажется, догадывается, на что именно, правда?
  Как ему это удается? Уверена, по моему лицу ничего заметно не было.
  — О, это так, пустяки, — сказала я с запинкой. — Не знаю, правда ли это, но однажды мистер Коулмен сам сказал, что отлично мог бы подделывать документы.
  — Весьма интересно, — сказал Пуаро. — Значит, случись ему увидеть старые анонимные письма, он без труда мог бы скопировать почерк.
  — Ой-ой-ой! — завопил мистер Коулмен. — Это уж нечестно!
  Но Пуаро гнул свое.
  — Кто он на самом деле — Уильям Коулмен или Уильям Боснер — проверить трудно. Мистер Коулмен говорил, что у него опекун, а не отец, но это ничего не доказывает.
  — Вздор какой, — не выдержал мистер Коулмен. — И все спокойно слушают, как этот тип меня поносит!
  — Из трех молодых людей остается мистер Эммет, — продолжал Пуаро. — Он тоже годится на роль Уильяма Боснера. Мне сразу стало ясно одно: если у него и были какие-то причины желать смерти миссис Лайднер, то из него все равно ни слова не вытянешь. Уж он-то умеет хранить тайны. Его невозможно ни спровоцировать, ни хитростью заставить выдать себя. Из всех членов экспедиции он наиболее верно и беспристрастно судит о личности миссис Лайднер. Но мне так и не удалось выяснить, оказывала ли личность миссис Лайднер какое-нибудь влияние на него самого. Предполагаю, что его отношение к ней вызывало у нее досаду и раздражение.
  Из всех членов экспедиции мистер Эммет, пожалуй, наиболее подходит на роль преступника, наиболее способен тщательно продумать и безупречно спланировать преступление. У него для этого есть все — и характер и возможности.
  Впервые за все это время мистер Эммет оторвал взгляд от своих ботинок.
  — Благодарю, — сказал он.
  Кажется, слова Пуаро его позабавили.
  — В моем списке остались двое, — продолжал Пуаро. — Ричард Кэри и отец Лавиньи.
  По свидетельству мисс Ледерен и некоторых других лиц, мистер Кэри и миссис Лайднер не питали друг к другу симпатии. Даже простая учтивость стоила им усилий. Однако еще один свидетель, а именно мисс Райли, предложила совсем иное толкование их нарочитой холодности.
  Очень скоро я убедился, что права мисс Райли. Чтобы окончательно утвердиться в этой мысли, я прибег к нехитрой уловке — спровоцировал мистера Кэри на опрометчивое и дерзкое высказывание. Это оказалось совсем нетрудно. Как я сразу понял, он пребывал в состоянии крайнего нервного напряжения. Да он и до сих пор находится на грани нервного срыва. Редко случается, когда человек, чьи силы подточены страданием, способен к борьбе.
  Сопротивление мистера Кэри было сломлено почти сразу. С искренностью, в которой я ни на миг не усомнился, он заявил, что ненавидит миссис Лайднер.
  Безусловно, он сказал чистую правду. Он и впрямь ненавидел миссис Лайднер. Почему же он ненавидел ее?
  Только что я говорил о женщинах, наделенных пагубным очарованием. Мужчины, случается, тоже бывают им одарены. И тогда они неодолимо влекут к себе женщин, не прикладывая к тому ни малейших усилий. В наши дни это называют Ie sex appeal! Мистер Кэри в высшей степени обладает этим качеством. Он предан своему другу и коллеге, и он равнодушен к его жене, что отнюдь не по вкусу миссис Лайднер. Она должна властвовать, и она ставит себе цель завоевать Ричарда Кэри. И тут случается нечто непредвиденное. Она сама, вероятно, впервые в жизни становится жертвой роковой страсти. Она влюбляется — по-настоящему влюбляется — в Ричарда Кэри.
  А он… он не может противиться ей. Вот в чем причина того ужасного нервного напряжения, в котором он пребывает. Он разрывается между двумя привязанностями. Он любит Луизу Лайднер — да, но и ненавидит ее. Ненавидит за то, что из-за нее предал своего друга. Нет ненависти более страстной, чем ненависть мужчины, который любит женщину вопреки своей воле.
  Вот вам и мотив. Убежден, что иной раз Ричарду Кэри стоило большого труда удержаться и не ударить изо всей силы по этому прекрасному лицу, околдовавшему его.
  С самого начала я был уверен, что убийство Луизы Лайднер — это crime passionnel662. Мистер Кэри, на мой взгляд, идеально подходил на роль убийцы.
  И наконец, у нас остается еще один кандидат на эту роль — отец Лавиньи. Он сразу привлек мое внимание — уж очень по-разному они с мисс Ледерен описывали араба, заглядывавшего в окно к миссис Лайднер. В свидетельских показаниях всегда имеют место некоторые расхождения, но в данном случае они были просто кричащими. Более того, отец Лавиньи настаивал на очень характерном признаке — косоглазии, которое значительно упростило бы опознание.
  Вскоре стало очевидно, что описание, данное мисс Ледерен, было, по существу, точным, чего не скажешь о показаниях отца Лавиньи. Казалось, будто он специально вводит нас в заблуждение… не хочет, чтобы тот человек был пойман.
  В таком случае он, должно быть, с ним знаком. Их видели, когда они разговаривали. Но о чем была беседа, мы знаем только со слов самого преподобного отца.
  Что делал араб, когда мисс Ледерен и миссис Лайднер его увидели? Пытался заглянуть в окно. В окно к миссис Лайднер, как подумали они тогда. Но, став на то место, где стоял араб, я понял, что он мог заглядывать и в окно “музея”.
  В эту же ночь была поднята тревога. Кто-то пробрался в “музей”. Однако оказалось, что ничего не украдено. Меня заинтересовало одно обстоятельство. Когда доктор Лайднер вбежал в “музей”, отец Лавиньи уже был там. Он говорит, что увидел в комнате свет. И снова мы полагаемся только на его собственные слова.
  Я начал присматриваться к отцу Лавиньи. Когда я предположил, что он может оказаться Фредериком Боснером, доктор Лайднер отнесся к этому весьма скептически. Сказал, что отец Лавиньи — личность известная. Я высказал соображение, что Фредерик Боснер за двадцать лет вполне мог сделать карьеру под новым именем. Почему бы ему не стать известным? Правда, мне не верилось, что он мог провести эти годы в религиозной общине.
  Мне представлялось, что все объясняется куда проще.
  Знал ли кто-нибудь отца Лавиньи в лицо до того, как он сюда прибыл? Очевидно, нет. Значит, не исключается, что под именем преподобного отца скрывается кто-то другой. Я выяснил, что в Карфаген была отправлена телеграмма с сообщением о внезапной болезни доктора Бирда, который должен был сопровождать экспедицию. Перехватить телеграмму легче легкого. Что до работы, то в экспедиции же других эпиграфистов нет. Нахватавшись кое-каких знаний, способный человек вполне может провести кого угодно, тем более что табличек и надписей было немного. Кстати, некоторые высказывания отца Лавиньи мне показались немного странными.
  Многое указывало на то, что он самозванац.
  Но может ли он быть Фредериком Боснером?
  Тут у меня что-то не вытанцовывалось. Очевидно, следовало идти совсем в ином направлении.
  У меня состоялась продолжительная беседа с отцом Лавиньи. Я и сам католик и знаком со многими святыми отцами и членами религиозных общин. Уж слишком фальшиво отец Лавиньи играл свою роль. Поразила меня и его осведомленность в совсем иной области. Я частенько встречал людей такого типа, но они не были членами религиозных общин. Совсем напротив!
  Я принялся рассылать телеграммы.
  И тут, вдруг совершенно случайно, мисс Ледерен дала мне в руки ценнейший ключ. Мы рассматривали в “музее” золотые изделия, и она упомянула о каплях воска на золотой чаше. “Воск?” — переспросил я. “Воск?” — вырвалось у отца Лавиньи. Его тон мне все сказал! Я тотчас понял, что он здесь делал ночью.
  Пуаро помолчал, потом обратился к доктору Лайднеру:
  — Вынужден огорчить вас, мосье, но золотая чаша, золотой кинжал, золотые головные украшения и некоторые другие предметы — не подлинные. Это очень искусные подделки, изготовленные методом гальванопластики. Отец Лавиньи, как я узнал из последнего ответа на мои телеграммы, не кто иной как Рауль Менье, один из самых талантливых воров, известных французской полиции. Он специализируется на краже предметов искусства из разных музеев и тому подобных вещах. С ним на пару работает некий Али Юсуф, наполовину турок, первоклассный ювелир. Впервые я услышал о Менье, когда в Лувре обнаружились подделки. Так случалось всякий раз, когда какой-нибудь известный археолог, которого директор не знал в лицо, посещал музей. На следствии все эти выдающиеся археологи отрицали, что наносили визиты в Лувр в указанное время.
  Я выяснил, что Менье был в Тунисе, готовил ограбление монастыря, когда туда пришла ваша телеграмма. Отец Лавиньи занемог и вынужден был отказаться, но Менье удалось перехватить ответную телеграмму и подменить ее. Он чувствовал себя в полной безопасности. Даже если монахи и прочтут в газете (хотя это само по себе маловероятно), что отец Лавиньи в Ираке, — не беда. Газеты, как всегда, врут, подумают они.
  Вот так Менье с сообщником и появились тут. Сообщника видели, когда он заглядывал в “музей” через окно. По плану, отец Лавиньи снимает восковые слепки, Али изготавливает точные копии. Всегда находятся коллекционеры, готовые заплатить за подлинники хорошую цену, не задавая при этом лишних вопросов. Отец Лавиньи — предпочтительно ночью — заменяет оригиналы подделками.
  Именно этим он и занимался, когда миссис Лайднер услышала шум и подняла тревогу. Что ему оставалось? Он наскоро сочинил историю о том, как увидел в “музее” свет.
  Все “сошло”, как у вас говорят, очень удачно. Но миссис Лайднер далеко не глупа. Она могла вспомнить о восковых каплях, которые видела раньше, а затем сложить два и два. Как она поступит потом? Разве не dans son caractere ничего не предпринимать сгоряча, но растянуть удовольствие, смущая отца Лавиньи намеками? Она могла дать ему понять, что подозревает… но не знает. Возможно, это — опасная игра, но она любила опасные игры.
  Вероятно, она слишком долго играла в эту игру. Отец Лавиньи все понял и нанес удар прежде, чем она догадалась, что он замышляет.
  Отец Лавиньи — Рауль Менье — вор. И убийца.
  Пуаро прошелся по комнате. Вынул носовой платок, вытер лоб и снова заговорил:
  — Таково было положение вещей сегодня утром. У меня имелось десять версий, и я не знал, какой отдать предпочтение. Я все еще не знал, кто убийца.
  Но убийство входит в привычку. Человек, убивший однажды, будет убивать снова.
  Этим вторым убийством он отдал себя мне в руки.
  Все это время я не забывал о том, что кто-то из вас, возможно, скрывает какие-то сведения, изобличающие преступника.
  Тогда этот человек в опасности.
  Больше всего я тревожился о мисс Ледерен. Она энергична, и у нее острый проницательный ум. Я страшно боялся, что она обнаружит нечто такое, чего лучше не знать ради собственной безопасности.
  Как вам известно, произошло второе убийство. Жертвой оказалась Не мисс Ледерен, а мисс Джонсон.
  Мне приятно было сознавать, что я могу решить задачу путем логических построений, но убийство мисс Джонсон ускорило ход событий.
  Начать с того, что один подозреваемый — мисс Джонсон — исключался, ибо я ни на минуту не допускал, что это самоубийство.
  Рассмотрим обстоятельства второго убийства.
  Факт первый: в воскресенье вечером мисс Ледерен застает мисс Джонсон всю в слезах, и в тот же вечер мисс Джонсон сжигает клочок письма, написанного, по словам мисс Ледерен, тем же почерком, что и анонимные письма.
  Факт второй: вечером накануне второго убийства мисс Ледерен видит мисс Джонсон, стоящую на крыше в состоянии, по выражению мисс Ледерен, недоумения и ужаса. На вопрос мисс Ледерен она отвечает: “Я поняла, как можно попасть сюда так, что никто никогда не догадается”. Больше она ничего не говорит. В это время через двор идет отец Лавиньи и мистер Рейтер, стоит в дверях фотолаборатории.
  Факт третий: мисс Джонсон находят умирающей. Единственные слова, которые ей удается произнести — “окно… окно”.
  Таковы факты. А вот вопросы, на которые необходимо ответить: кем и для чего написаны письма; что мисс Джонсон увидела с крыши; что она хотела сказать словами “окно… окно”.
  Eh bien, рассмотрим вначале второй вопрос как более легкий. Мы с мисс Ледерен поднялись на крышу, туда, где стояла мисс Джонсон. Ей был виден двор, ворота, северное крыло дома и двое ее коллег. Имеют ли ее слова отношение к мистеру Рейтеру или отцу Лавиньи?
  Почти тотчас же мне в голову пришел возможный ответ. Если кто-то хотел проникнуть во двор, он мог сделать это только переодевшись. Есть только один человек, чьим внешним видом может воспользоваться самозванец. Отец Лавиньи! Тропический шлем, солнцезащитные очки, черная борода, длинная шерстяная ряса — в таком виде незнакомец легко мог пройти мимо слуг, которые ничего бы не заподозрили.
  Это ли имела в виду мисс Джонсон? Или она пошла еще дальше? Может быть, она поняла, что отец Лавиньи не тот, за кого себя выдает?
  Узнав правду об отце Лавиньи, я был склонен считать, что раскрыл тайну. Рауль Менье — убийца. Убил миссис Лайднер, чтобы заставить ее замолчать прежде, чем она успела его выдать. Затем мисс Джонсон дает ему понять, что проникла в его тайну. Значит, ее тоже необходимо убрать.
  Итак, все объясняется! Второе убийство. Бегство отца Лавиньи, расставшегося со своей рясой и бородой (он со своим сообщником мчится сейчас что есть мочи по Сирии с великолепно выправленными документами на имя торговых посредников). Окровавленную ступку он прячет под кроватью мисс Джонсон.
  Повторяю, я был удовлетворен, но не совсем. Ибо окончательная версия должна объяснить решительно все. А моя версия не объясняет, например, почему мисс Джонсон, умирая, сказала “окно, окно”. Почему она так горько плакала вечером в конторе? Что повергло ее в ужас и отчаяние на крыше, где ее застала мисс Ледерен? Что она заподозрила или узнала такого, о чем отказалась сообщить мисс Ледерен?
  В мою версию хорошо укладывались все чисто внешние факты, но, с точки зрения психологии, она объясняла далеко не все.
  И вот, стоя на крыше и в который раз мысленно повторяя одно и то же — письма, крыша, окно — я понял то, до чего додумалась и мисс Джонсон.
  Моя новая версия объясняла все!
  Глава 28
  Конец путешествия
  Пуаро огляделся.
  Все взоры были устремлены на него.
  В какой-то момент мы немного успокоились, напряжение спало, но теперь вдруг оно снова сковало нас.
  Что-то надвигалось… но что?..
  Пуаро продолжал говорить ровным, бесстрастным голосом:
  — Письма, крыша, “окно” — да, теперь все объяснялось… все становилось на свои места.
  Я уже говорил вам, что три человека имеют алиби. Потом показал, что два из этих трех алиби доверия не заслуживают. Теперь я вижу, как глубоко, как непростительно заблуждался. Третье алиби тоже ничего не стоит. Доктор Лайднер не только мог совершить убийство, но, я убежден, действительно его совершил.
  Наступило молчание. Все сидели, сбитые с толку, потрясенные. Доктор Лайднер не произнес ни звука. Казалось, он все еще погружен в свой такой далекий, недоступный для нас мир. Наконец Дэвид Эммет взволнованно задвигался:
  — Не знаю, что вы имеете в виду, мосье Пуаро. Я же говорил вам, что доктор Лайднер не спускался с крыши, по крайней мере, до без четверти три. Это истинная правда. Готов поклясться. Я не лгу. Он никак не мог этого сделать. Я бы видел.
  Пуаро кивнул.
  — О, я верю вам. Доктор Лайднер и в самом деле не спускался с крыши. Это бесспорный факт. Сейчас я вам скажу, что понял я, а еще раньше — мисс Джонсон: доктор Лайднер убил свою жену, не спускаясь с крыши.
  Мы все в недоумении смотрели на него.
  — Окно! — вскричал Пуаро. — Окно в ее комнате! Вот ключ к разгадке. Окно в комнате миссис Лайднер выходит наружу, а не во двор. Доктор Лайднер был на крыше один, без свидетелей. И эти тяжеленные каменные ступки и жернова — тут же у него под рукой. Все так просто, так до ужаса просто! При условии, что убийца имеет возможность перенести тело до того, как его увидят. Это же поразительно — до чего просто!
  Вот как было дело.
  Доктор Лайднер на крыше сортирует керамику. Он зовет вас, мистер Эммет, и начинает вам что-то говорить. Потом он замечает, что бой, как водится, воспользовавшись вашим отсутствием, бросил работу и улизнул за ворота. Доктор Лайднер удерживает вас еще десять минут, а затем позволяет вам уйти. Вы спускаетесь во двор и зовете боя, а он приступает к осуществлению своего плана.
  Достает из кармана маску, намазанную нлатилином, — с ее помощью он уже однажды до полусмерти напугал миссис Лайднер, — опускает ее за парапет так, чтобы она стукнула в стекло.
  Не забудьте, что окно выходит не во двор, а наружу.
  Миссис Лайднер лежит на кровати и дремлет. Она спокойна и счастлива. Внезапно маска начинает постукивать по стеклу и привлекает внимание миссис Лайднер. Но сейчас не сумерки, как тогда. За окном солнечный день, вокруг ничего таинственного. Теперь она понимает — это чья-то злая шутка! Она совсем не испугана, она просто возмущена и делает то, что на ее месте сделала бы всякая другая женщина. Вскакивает с постели, открывает окно, просовывает голову сквозь решетку и смотрит вверх, стараясь увидеть того, кто это проделывает.
  Доктор Лайднер уже ждет. У него в руках тяжелая ступка с отверстием, сквозь которое он пропустил веревку. Он наготове. И вот момент наступил. Он роняет ступку.
  Со слабым криком (который слышит мисс Джонсон) миссис Лайднер падает замертво на коврик у окна.
  Теперь доктору Лайднеру надо только потянуть за веревку и втащить ступку обратно наверх. Он ставит ее на пол, окровавленной стороной вниз. И вот она уже затерялась среди других, подобных ей предметов, во множестве тут наваленных.
  Час с лишним он еще остается на крыше. Затем наступает второй акт. Он спускается по лестнице, разговаривает с мистером Эмметом и мисс Ледерен, идет по двору, отворяет дверь комнаты миссис Лайднер. Вот как он сам рассказывает об этом:
  “Я увидел, что она лежит на полу у кровати. Я замер от ужаса не в силах пошевелиться. Потом наконец приблизился к ней, опустился на колени, приподнял ей голову. Она была мертва… Встал. Голова шла кругом. Меня качало, как пьяного. Кое-как мне удалось добраться до двери и позвать на помощь”.
  Вполне убедительный рассказ человека, убитого горем. А теперь послушайте, как все было в действительности. Доктор Лайднер входит в комнату, бросается в окну и, натянув перчатки, затворяет и запирает его, потом поднимает тело и кладет его возле кровати. На коврике у окна он замечает небольшое пятно. Тогда он меняет его местами с тем ковриком, что лежит под умывальником. Если пятно обнаружат, его свяжут с умывальником, а не с окном — весьма существенное обстоятельство. Ни у кого не должно возникнуть и мысли об окне. Потом он идет к двери и играет роль убитого горем мужа, кстати сказать, ему это нетрудно. Ибо он и в самом деле любил свою жену.
  — Позвольте, любезнейший мосье Пуаро! — нетерпеливо воскликнул доктор Райли. — Если он любил ее, зачем бы он стал ее убивать? Где же логика? Да объяснитесь же, Лайднер! Скажите ему, что он сошел с ума.
  Доктор Лайднер даже не пошевелился.
  — Разве не говорил я вам все время, что это преступление, внушенное страстью? — продолжал Пуаро. — Почему ее первый муж, Фредерик Боснер, угрожал ей? Да потому, что любил ее. И в конце концов, видите, привел свою угрозу в исполнение.
  Mais oui… Mais oui… Как только я понял, что убийца — доктор Лайднер, все сразу встало на свои места.
  И во второй раз я начну свое путешествие с самого начала…
  Первый брак миссис Лайднер… письма с угрозами… второй брак. Письма препятствуют ее браку с кем бы то ни было… кроме доктора Лайднера. Как это все просто, если допустить, что доктор Лайднер — это Фредерик Боснер.
  Итак, пустимся в наше путешествие, на этот раз вместе с молодым Фредериком Боснером.
  Начать с того, что он безумно любит свою жену Луизу, любит со всей страстью, какую способна внушить только такая женщина, как она. Но она предает его. Он приговорен к смерти. Бежит. Попадает в железнодорожную катастрофу… И является в ином обличье, в образе молодого шведского археолога Эрика Лайднера, изуродованное тело которого погребено под именем Фредерика Боснера.
  Как же относится Эрик Лайднер к женщине, которая обрекла его на смерть? Первое, и самое главное, — он все еще любит ее. Он начинает новую жизнь. У него выдающиеся способности, профессия археолога очень ему нравится, он преуспевает в ней. Но ни на минуту не забывает о главной своей страсти. Он осведомлен обо всем, что касается его жены. Он твердо решает (вспомните, что сказала о нем сама миссис Лайднер — мягкий, добрый и вместе с тем безжалостный), что она будет принадлежать только ему одному. Время от времени он посылает ей письма с угрозами. Он подражает ее почерку на случай, если она вздумает передать письма в полицию. Женщины, которые сами себе пишут анонимные письма, настолько заурядное явление, что в полиции не возникло бы на этот счет никаких сомнений. В то же время он держит ее в неведении — она не может понять, жив он или нет.
  И вот наконец спустя много лет он рассудил, что время настало. Он вновь появляется в ее жизни. Все идет гладко. Жене и в голову не приходит, кто он на самом деле. Для нее он известный ученый. Стройный, красивый юноша превратился в мужчину средних лет, сутуловатого и с бородкой. Прошлое повторяется. Как и в первый раз, Фредерику удается покорить Луизу. Она снова соглашается стать его женой. Никакого письма не приходит, и ничто не препятствует их браку.
  Однако потом она снова получает письмо. Почему?
  Думаю, доктор Лайднер не хочет рисковать. А вдруг их близость пробудит в ней воспоминания? Он желает раз и навсегда утвердить ее во мнении, что Фредерик Боснер и Эрик Лайднер — два разных человека.
  А как же иначе? Ведь из-за Эрика Лайднера она получает угрожающее письмо от Фредерика Боснера!
  Затем следует ребяческая выходка с отравлением газом, устроенная, несомненно, доктором Лайднером. Все с той же целью.
  Наконец он вполне удовлетворен. Письма больше не нужны. Они могут жить спокойно и счастливо.
  Потом спустя почти два года снова начинают приходить письма.
  Почему? Eh bien, думаю, что могу ответить на этот вопрос. Потому что у Фредерика Боснера слово не расходится с делом (именно по этой причине миссис Лайднер жила в постоянном страхе. Она-то знала, какой мягкий, но вместе с тем беспощадный нрав у Фредерика). Если она будет принадлежать другому, он убьет ее. А теперь ее сердцем завладел Ричард Кэри…
  Обнаружив это, доктор Лайднер стал спокойно и хладнокровно готовиться к убийству.
  Теперь вы понимаете, какая важная роль уготована была для мисс Ледерен? Поначалу я удивился, почему доктор Лайднер нанял ее для своей жены. А потом понял, сколь для него важно, если заслуживающий доверия свидетель, чья профессиональная компетенция не вызывает сомнений, сможет уверенно заявить, что миссис Лайднер к тому времени, когда нашли ее тело, была мертва уже более часа, т. е. что она была убита как раз тогда, когда он сам — это все могут подтвердить — был на крыше. В противном случае могли бы заподозрить, что он убил ее, когда вошел в комнату и якобы обнаружил тело. Однако об этом и речи не будет, если опытная медицинская сестра засвидетельствует, что миссис Лайднер мертва уже более часа.
  Теперь я нашел объяснение и тому странному состоянию нервного напряжения, в котором пребывали в этом году все члены экспедиции. С самого начала мне не верилось, что в этом повинна лишь миссис Лайднер. Несколько лет все эти люди жили как одна счастливая семья. По-моему, душевное состояние любого сообщества всегда зависит от его главы. Доктор Лайднер, несмотря на свою мягкость, личность выдающаяся. Его такт, его справедливость, его великодушие — вот благодаря чему все чувствовали себя столь легко и непринужденно.
  И если теперь все переменилось, то этим обязаны только ему, доктору Лайднеру. Именно он, а не миссис Лайднер, повинен в том, что в экспедиции воцарились уныние и странная напряженность. Неудивительно, что все чувствовали эту перемену и не понимали, в чем дело. Внешне по-прежнему доброжелательный и общительный, доктор Лайднер теперь просто играл привычную роль. На самом же деле он стал фанатиком, одержимым идеей убийства.
  Теперь переходим ко второму преступлению. Разбирая в конторе бумаги доктора Лайднера (мисс Джонсон взялась за эту работу по собственному почину, чтобы хоть чем-нибудь занять себя), она, должно быть, наткнулась на неоконченный черновик анонимного письма.
  Можете себе представить, как она была ошеломлена! Доктор Лайднер сам запугивает свою жену! Она ничего не понимает… она чувствует, что земля уходит у нее из-под ног. В таком состоянии ее и застает мисс Ледерен.
  В этот момент мисс Джонсон еще не подозревает доктора Лайднера в убийстве, но мои эксперименты с криками в комнатах миссис Лайднер и отца Лавиньи не прошли мимо ее внимания.
  Если она слышала крик миссис Лайднер, значит, окно в ее комнате должно было быть открыто. В тот момент это не показалось ей столь уж важным, но тем не менее она об этом не забывает.
  Ее мысль продолжает работать, нащупывая истину. Может быть, она намекает доктору Лайднеру, что знает о письмах, и видит его реакцию.
  Но доктор Лайднер, думает она, не мог убить свою жену. Он ведь все время находился на крыше.
  И вот в тот вечер, когда она, стоя на крыше, размышляет об этом, внезапно ее осеняет догадка. Она понимает, как была убита миссис Лайднер.
  В этот момент к ней подходит мисс Ледерен.
  И тут же ее любовь к доктору Лайднеру берет верх, и она пытается сделать вид, что ничего не произошло. Мисс Ледерен не должна догадаться, какое чудовищное открытие она только что сделала.
  Она нарочно отворачивается в другую сторону (к внутреннему двору) и произносит фразу, которая ей пришла в голову, когда она увидела, как отец Лавиньи идет по двору: “Я поняла, как можно проникнуть внутрь…”
  Больше она ничего не желает говорить. Она, мол, “должна хорошенько все обдумать”.
  Доктор Лайднер, с тревогой наблюдающий за ней, понимает, что она обо всем догадалась. Она не в силах скрыть от него свой ужас, свое отчаяние.
  Правда, пока она еще не выдала его, но сколько можно терпеть такую зависимость?
  Убийство входит в привычку. И доктор Лайднер ночью подменяет стакан воды стаканом с кислотой. Он надеется, что все сочтут это самоубийством: несчастная женщина, повинная в смерти миссис Лайднер, не выдержала угрызений совести и наложила на себя руки. Для убедительности доктор Лайднер прячет у нее под кроватью орудие убийства.
  Неудивительно, что в предсмертной агонии мисс Джонсон отчаянно пытается сообщить то, что удалось ей узнать столь дорогой ценой. “Окно” — вот что сыграло роковую роль в убийстве миссис Лайднер. Не дверь, а именно окно.
  Итак, все объяснилось, все стало на свои места. Безупречно, с психологической точки зрения.
  Однако никаких доказательств у меня нет. Решительно никаких.
  Наступило молчание. Ужас переполнял нас. Ужас и жалость.
  Доктор Лайднер не шелохнулся, не издал ни звука. Он сидел все в той же позе, измученный, постаревший.
  Наконец он поднял на Пуаро свой мягкий, усталый взгляд.
  — Да, — сказал он, — доказательств нет. Но это не имеет значения. Вы ведь знали, что я не стану ничего отрицать. Не стану отрицать правды. На самом деле… я даже рад. Я так устал…
  Он помолчал.
  — Мне жаль Энн, — добавил он просто. — Гадко… бессмысленно… это был не я! Как она страдала, бедняжка. Нет, это не я. Это — страх.
  Его губы, сведенные болезненной гримасой, вдруг тронула слабая улыбка.
  — Из вас вышел бы отличный археолог, мосье Пуаро. Вы одарены талантом воскрешать прошлое. Все было так, как вы сказали. Я любил Луизу… и убил ее. Если бы вы ее знали, вы бы меня поняли… Впрочем, вы и так все понимаете.
  Глава 29
  Заключение
  Право, не знаю, что еще добавить к сказанному.
  “Отца Лавиньи” и его сообщника задержали, когда они собирались сесть на пароход в Бейруте.
  Шейла Райли вышла замуж за Эммета. По-моему, это как раз то, что ей надо. Он отнюдь не “тряпка” и сумеет держать ее в узде. Выйди она за Билла, бедняга оказался бы у нее под каблуком.
  Кстати, я ходила за ним, когда в прошлом году его оперировали по поводу аппендицита, и очень к нему привязалась. Опекун отослал его в Южную Африку — подыскал там для него какое-то дело.
  Мне не привелось больше побывать на Востоке. Странно, но порой меня туда тянет. Я вспоминаю, как шумит мельничное колеса, как женщины, опустившись на колени, полощут в реке белье, вспоминаю медлительных верблюдов с их загадочным надменным взглядом, и во мне просыпается ностальгическое чувство. В конце концов, быть может, грязь не столь уж и опасна для здоровья, как принято думать!
  Доктор Райли, бывая в Англии, всегда меня навещает. Как я уже писала, именно он подвиг меня на этот литературный труд. “Хотите — берите, — сказала я ему. — Знаю, здесь полно всяких ошибок, стиль не тот, да и вообще… но, как говорится, чем богаты…”
  И он взял рукопись. Без всяких колебаний. Неужели ее когда-нибудь напечатают? Вот будет забавно!
  Мосье Пуаро снова отправился в Сирию, а неделю спустя, возвращаясь домой на Восточном экспрессе, он раскрыл еще одно убийство. Он необыкновенно умен, не стану отрицать, однако как он меня дурачил! Право, никогда ему этого не прощу. Делал вид, будто верит, что я замешана в преступлении и что я на самом деле вовсе не медицинская сестра!
  Вот и доктора почти все таковы. Им бы лишь подшутить над вами, а что вы чувствуете при этом, им безразлично.
  Я все думаю и думаю о миссис Лайднер: какая она все-таки была на самом деле? Порой мне представляется, что она очень дурная женщина, а потом вдруг вспомню, как мило она обходилась со мной, какой ласковый у нее голос… и эти чудесные белокурые волосы, и… нет, не обвинять ее надо, а пожалеть.
  И доктора Лайднера тоже ужасно жаль. Знаю, что он совершил два убийства, но ничего не могу с собой поделать. Он так отчаянно ее любил. Как страшно, должно быть, питать к кому-либо такое чувство.
  Чем старше я становлюсь, чем лучше узнаю людей, чем чаще вижу повсюду страдания и болезни, тем больше сердце мое наполняется жалостью и сочувствием. Куда и девались те строгие принципы, в которых воспитала меня тетушка. Уж очень она набожна и нетерпима. Бывало, всем соседям косточки перемоет.
  О, Господи! Правду сказал доктор Райли. Самое трудное — остановиться. Вот если бы найти какую-нибудь подходящую фразу… арабскую, например.
  Надо будет спросить доктора Райли.
  Что-нибудь вроде той, с которой начал мосье Пуаро. Помните?
  Во имя Аллаха, Милосердного и Благотворящего…
  
  1936 г.
  Перевод: И. Шевченко
  
  Карты на столе
  
  
  Предисловие автора
  Широко распространено мнение, что детектив похож на большие скачки — стартуют красивые лошади и жокеи. «Платите и попытайте счастье!»
  Фаворит в детективе, как принято считать, полная противоположность фавориту на ипподроме. Иными словами, он похож скорее на абсолютного аутсайдера!
  Определите из числа участников наименее вероятного преступника и — в девяти случаях из десяти — не ошибетесь.
  Поскольку я не хочу, чтобы мой уважаемый читатель в негодовании отшвырнул эту книжку, предпочитаю предупредить заранее, что она совсем иного рода. Здесь лишь четыре участника состязания, и каждый при соответствующих обстоятельствах мог бы совершить преступление. Закономерно возникает некоторое недоумение.
  Однако я думаю, что четыре человека, каждый из которых совершил убийство и, возможно, еще и новое преступление, не могут не вызвать интереса. Эти четверо представляют совершенно различные человеческие типы, — мотив действия каждого характерен только для него одного, и каждый из них идет к преступлению своим путем. Рассказ строится исключительно на психологических моментах, и это не менее интересно, потому что когда все сказано и совершено, именно душевное состояниие убийцы вызывает наибольший интерес.
  В качестве еще одного довода в пользу этой детективной истории следует сказать, что это было любимое дело Эркюля Пуаро. Впрочем, его друг, капитан Гастингс, услышав все от самого Пуаро, посчитал эту историю очень скучной!
  А с кем из них согласитесь вы, мой читатель?
  Глава 1
  Мистер Шайтана
  — Мсье Пуаро, дорогой! — Тихий воркующий голос, голос умело используемый как инструмент: ничего импульсивного, непродуманного.
  Эркюль Пуаро обернулся.
  Поклонился.
  Церемонно протянул руку.
  В его взгляде мелькнуло что-то необычное. Можно сказать, что случайная встреча вызвала не свойственное ему проявление волнения.
  — Мсье Шайтана, дорогой, — произнес он в ответ.
  Оба замолкли. Как дуэлянты en garde.663
  Вокруг медленным водоворотом кружила элегантная меланхолическая лондонская публика. Слышались неторопливые разговоры, шушуканье.
  — Как прелестно!..
  — Просто божественно, правда, милый?..
  В Уэссекс-хаусе664 проходила выставка табакерок. Вход — одна гинея,665 весь сбор в пользу лондонских больниц.
  — Дорогой мой, до чего же я рад вас видеть, — продолжал мистер Шайтана. — Много ли нынче вешают, гильотинируют? Уж не затишье ли в уголовном мире? Или тут сегодня ожидается ограбление? Это было бы весьма пикантно.
  — Увы, мсье, — сказал Пуаро. — Я здесь как частное лицо.
  Мистер Шайтана обернулся вдруг к очаровательной молодой особе с кудряшками, как у пуделя, с одной стороны головы и шляпкой в виде трех рогов изобилия, свернутых из черной соломки, — с другой.
  — Милая моя, отчего это я вас у себя не видел? — спросил он. — Прием был очень удачным. Все так прямо и говорят. А одна дама только и сказала: «Здравствуйте», «До свидания» и «Большое спасибо». Но она, конечно, была из гарден-сити,666 бедняжка!
  Пока Очаровательная Молодая Особа достойным образом отвечала, Пуаро позволил себе как следует изучить волосяной покров над верхней губой мистера Шайтаны.
  Прекрасные усы, несомненно, прекрасные усы, единственные в Лондоне, которые могли бы поспорить с усами самого мсье Пуаро.
  — Но они не такие уж пышные, — пробормотал он себе под нос. — Нет, они, безусловно, хуже во всех отношениях. Tout de meme они обращают на себя внимание.
  Да и весь облик мистера Шайтаны обращал на себя внимание, все тут было подчинено одной цели. Он, не без умысла, пытался строить из себя этакого Мефистофеля.667 Высокий, сухопарый, с длинным мрачным лицом, на котором темнели иссиня-черные брови, усы с туго закрученными кончиками и крошечная черная эспаньолка.668 Одевался он изысканно, его туалеты были истинными произведениями искусства, хотя и выглядели несколько эксцентрично.
  У всех истинных англичан при виде его прямо руки чесались: поддать бы ему как следует! И не сговариваясь, они повторяли с точностью до слова одну фразу:
  — Вот чертов даго,669 Шайтана!
  Жены, сестры, тетки, матери и даже бабушки истинных англичан говорили, варьируя выражения в зависимости от возраста, примерно так: «Знаю, дорогая. Разумеется, он ужасен, но до чего богат! Какие замечательные приемы! И жуткий, жуткий насмешник!»
  Кем был мистер Шайтана: аргентинцем, португальцем или греком, или принадлежал к какой-нибудь иной нации, справедливо презираемой ограниченными британцами, — никто не знал.
  Но три факта были совершенно очевидны.
  Он безбедно поживал себе на роскошной Парк-Лейн.670
  Он давал замечательные приемы — большие приемы, приемы для узкого круга, жуткие приемы, престижные приемы и, определенно, «сомнительные» приемы.
  Он был человеком, которого чуть ли не побаивались. Почему, вряд ли это можно было объяснить словами. Было такое ощущение, что он знает обо всех несколько больше, чем нужно. А кроме того, его шутки были порою весьма экстравагантны, так что лучше было не рисковать, оставить мистера Шайтану в покое.
  Сегодня Шайтана решил позабавиться над маленьким человечком, Эркюлем Пуаро.
  — Так, значит, даже полицейским полагается отдыхать? — заметил он. — Занялись на склоне лет искусством, мсье Пуаро?
  Пуаро добродушно улыбнулся.
  — Я вижу, — сказал он в ответ, — что вы тоже выставили здесь три табакерки.
  Мистер Шайтана умоляюще отмахнулся.
  — Подбираю иногда всякие пустяковины. Вам надо как-нибудь побывать у меня. У меня имеются прелюбопытные вещицы. Я не ограничиваю себя какой-либо эпохой или родом вещей.
  — У вас католическая любовь к реликвиям, — улыбнулся Пуаро.
  — Можно сказать и так.
  Вдруг в глазах мистера Шайтаны заплясали чертики, брови затейливо изогнулись, а уголки губ лукаво поднялись.
  — Я бы мог вам показать даже предметы по вашей части, мсье Пуаро.
  — Значит, у вас есть собственный Черный музей?671
  — Да ну. — Мистер Шайтана с презрением щелкнул пальцами. — Просто ребячество: чашка убийцы из Брайтона да фомка672 известного грабителя. Я обычно не трачу силы на подобные мелочи. Я ведь собираю только наилучшие экспонаты.
  — Что, по-вашему, можно считать лучшими экспонатами в коллекции такого рода? — допытывался Пуаро.
  Мистер Шайтана наклонился вперед, положил два пальца на плечо Пуаро и драматическим свистящим шепотом произнес:
  — Людей, которые совершили преступления, мсье Пуаро.
  Брови Пуаро слегка приподнялись.
  — Ага, напугал я вас! — Мистер Шайтана был доволен. — Дорогой мой, дорогуша, мы с вами смотрим на такие вещи с полярных точек зрения! Для вас преступление — дело обычное: убийство, расследование, улики и, в конце концов (поскольку вы, без сомнения, человек способный), — вынесение приговора. Такие банальности для меня не представляют интереса. Меня не интересуют заурядные образчики чего бы то ни было. Пойманный убийца обязательно из неудачников. Это второй сорт. Нет, я подхожу к делу с артистической точки зрения. Я собираю только лучших.
  — Лучших? Кого же именно?
  — Дорогой мой, тех, кто вышел сухим из воды! Победителей! Преступников, которые живут себе и в ус не дуют, преступников, которых никогда не коснулась тень подозрения. Согласитесь, это забавное увлечение.
  — Я бы употребил тут совсем другое слово…
  — Идея! — закричал Шайтана, не обращая внимания на Пуаро. — Скромный обед! Обед по поводу знакомства с моими экспонатами! Интереснейшая в самом деле мысль! Не понимаю, почему она мне до сих пор не приходила в голову? Да, да, превосходно себе все это представляю. Но вы должны дать мне немного времени. На следующей неделе вряд ли. Ну давайте, скажем, через неделю. Вы не заняты? На какой день назначим?
  — Через неделю можете располагать мной, — с поклоном сказал Пуаро.
  — Хорошо, тогда, например, в пятницу. Пятница — это будет восемнадцатое. Беру себе на заметку. Идея мне чрезвычайно нравится.
  — Не могу с такой же уверенностью сказать, что это очень нравится мне, — медленно произнес Пуаро. — Нет, нет, я признателен вам за любезное приглашение, дело не в этом…
  — Понимаю, — перебил его Шайтана, — это шокирует вас, не соответствует вашим добропорядочным буржуазным представлениям. Дорогой мой, пора бы вам преодолеть ограниченность полицейского мышления.
  — У меня действительно, как вы сказали, чисто буржуазное представление об убийстве, — медленно проговорил Пуаро.
  — Но, дорогой мой, почему? Да, совершенное кое-как — это скорее по части мясника, согласен. Но убийство может быть искусством! А убийца — артистом!
  — О, с этим я согласен.
  — Ну и?.. — с интересом произнес Шайтана.
  — Ну и все равно он остается убийцей!
  — Но согласитесь, дорогой мой Пуаро, блестящее исполнение является смягчающим обстоятельством! Вы просто лишены воображения. Вы хотите на всех убийц надеть наручники, посадить их и в конце концов когда-нибудь поутру прикончить. По-моему, удачливых убийц надо обеспечивать пенсией и приглашать на обеды!
  Пуаро пожал плечами.
  — Напрасно вы считаете, что я равнодушен к виртуозам в своем, так сказать, деле. Я могу оценить убийцу по достоинству. Меня же восхищает, к примеру, тигр — какой великолепный зверь, какой рыжий, какой замечательно полосатый. Но я восхищаюсь им, только когда он в клетке. В клетку я не зайду. Если этого не потребуют, конечно, мои обязанности. Видите ли, мистер Шайтана, тигр может прыгнуть и…
  Шайтана усмехнулся.
  — Понимаю. А убийца?
  — Может убить, — вполне серьезно сказал Пуаро.
  — Ну и паникер же вы, старина! Значит, не придете познакомиться с моим собранием… тигров?
  — Напротив, буду рад.
  — Каков смельчак!
  — Вы не до конца меня поняли, мсье Шайтана. Мои слова — своего рода предупреждение. Вы хотели, чтобы я отнесся к вашему увлечению как к забаве. Я говорю, что употребил бы тут другое слово, не «забава», а «опасность».
  Шайтана разразился мефистофельским смехом.
  — Так я могу ждать вас восемнадцатого? — спросил он.
  — Вы можете ждать меня восемнадцатого, — с легким поклоном ответил Пуаро. — Mille remerciments.
  — Значит, устроим небольшую вечеринку, — задумчиво произнес Шайтана. — Не забудьте же, в восемь.
  Он удалился. Пуаро некоторое время смотрел ему вслед.
  В раздумье детектив медленно покачал головой.
  Глава 2
  Обед у мистера Шайтаны
  Дверь в огромную квартиру мистера Шайтаны отворилась бесшумно. Седовласый дворецкий так же бесшумно ее закрыл, ловко помог гостю снять пальто, принял шляпу.
  Тихим невозмутимым голосом он спросил:
  — Как вас представить?
  — Эркюль Пуаро.
  Легкий ропот пронесся по холлу, когда дворецкий раскрыл двери и объявил:
  — Мсье Эркюль Пуаро.
  Шайтана вышел ему навстречу с бокалом хереса в руке. Он был, как всегда, безупречно одет. Сходство с Мефистофелем сегодня вечером бросалось в глаза еще сильнее, брови изгибались, словно в насмешке.
  — Вы не знакомы? Позвольте представить вам: миссис Оливер.
  Наш комедиант получил удовольствие от того, что Пуаро слегка вздрогнул от неожиданности.
  Миссис Ариадна Оливер была прекрасно известна как автор детективных и других захватывающих романов. Ее перу принадлежали популярные (хотя и не во всем безупречные) статьи: «О склонности к преступлению», «Знаменитые преступления passionels»,673«Убийство из ревности — убийство из корысти». Она была также ярой феминисткой,674 если в прессе обсуждалось какое-нибудь громкое дело, у нее непременно брали интервью, где она непременно говорила: «Вот если бы женщина возглавляла Скотленд-Ярд!» Она очень верила в женскую интуицию.
  В остальном это была приятная женщина средних лет, несколько угловатая, но это ее даже красило. Чудесные глаза, плотные плечи, большая копна непослушных седых волос, с которыми она все время экспериментировала. То у нее был в высшей степени ученый вид, — волосы гладко зачесаны и собраны в большой пучок на затылке, то она являлась вдруг с локонами мадонны, то с гривой небрежных кудрей. Ради сегодняшнего необычного вечера миссис Оливер решилась прикрыть лоб челкой.
  Низким грудным голосом она поприветствовала Пуаро, с которым познакомилась когда-то на одном литературном обеде.
  — А инспектора Баттла вы, несомненно, знаете, — сказал мистер Шайтана.
  Крупный, плотный, словно вырубленный из дерева, причем не просто из дерева, а из того, что идет на постройку боевых кораблей.675
  По-видимому, инспектор Баттл был типичным представителем Скотленд-Ярда. Вид у него всегда был флегматичный и довольно глупый.
  — Я знаком с мсье Пуаро, — сказал инспектор Баттл, его деревянное лицо на миг раздвинулось улыбкой и приняло прежнее выражение.
  — Полковник Рейс, — продолжал знакомить Шайтана.
  Пуаро не был ранее знаком с полковником Рейсом, но кое-что о нем слышал. Хмурый, статный, загорелый мужчина лет пятидесяти, он обычно находился на каких-нибудь аванпостах империи, в особенности если назревали неприятные события. Секретная служба — мелодраматический термин, но он довольно точно объясняет человеку непосвященному суть и диапазон деятельности полковника Рейса.
  Пуаро теперь понял и оценил особый смысл устроенной комедии.
  — Остальные гости запаздывают, — сказал мистер Шайтана. — Возможно, моя вина. Кажется, я сказал им в восемь пятнадцать.
  Но в этот момент двери распахнулись, и дворецкий объявил:
  — Доктор Робертс.
  Это был жизнерадостный, чрезвычайно колоритный человек средних лет. Маленькие сверкающие глазки, небольшая лысина, склонность к embonpoint — в общем, намытый до блеска, продезинфицированный практикующий врач. И вся его повадка сразу же выдавала в нем врача. Энергичен, уверен в себе. Вы чувствуете, что диагноз его будет правильным, а лечение приятным и эффективным: «Немного шампанского для полного выздоровления». Человек-то опытный!
  — Не опоздал, надеюсь? — добродушно спросил он.
  С хозяином он поздоровался за руку, а остальным был представлен. Знакомство с Баттлом, казалось, доставило ему особое удовольствие.
  — Как же, как же, один из столпов Скотленд-Ярда, не так ли? Очень интересно! Нехорошо, разумеется, заставлять говорить о делах, но, предупреждаю вас, я попытаюсь это сделать. Всегда интересовался преступлениями. Конечно, не слишком похвально для врача! Не выдавайте меня моим слабонервным пациентам, ха-ха!
  Двери снова распахнулись.
  — Миссис Лорример.
  Вошла элегантно одетая женщина лет шестидесяти. У нее были тонкие черты лица, прекрасно уложенные седые волосы, голос — высокий, резкий.
  — Надеюсь, я не очень опоздала, — сказала она, обращаясь к хозяину, затем повернулась поприветствовать доктора Робертса, с которым была знакома.
  — Майор Деспард, — снова объявил дворецкий. Это был высокий, сухопарый красивый мужчина, его лицо слегка портил шрам на виске. Он был представлен и, естественно, направился к полковнику Рейсу. Вскоре они увлеченно беседовали о спорте и о сафари.676
  И в заключение дворецкий объявил:
  — Мисс Мередит.
  Девушка лет двадцати с небольшим. Среднего роста, хорошенькая. Каштановые кудри собраны в пучок на затылке, большие серые глаза широко расставлены. Речь медленная, голос тихий.
  — О господи, я последняя? — произнесла она.
  Мистер Шайтана обрушился на нее с хересом и витиеватым комплиментом. Он представил ее официально и несколько церемонно.
  Мисс Мередит, потягивая херес, оказалась рядом с Пуаро.
  — Наш друг — любитель церемоний, — с улыбкой сказал Пуаро.
  — Да, — подтвердила девушка, — теперь люди больше обходятся без представлений. Просто говорят: «Я думаю, вы всех тут знаете», вот и все.
  — А если нет?
  — А если нет?.. Иногда это создает неловкости, но когда о тебе объявляют, еще страшнее. — Она помедлила немного и спросила: — Это миссис Оливер, писательница?
  И тут как раз послышался низкий голос миссис Оливер, разговаривающей с доктором Робертсом:
  — Вы не можете отрицать, что у женщин есть чутье… Женщины и сами это знают.
  Она попыталась было откинуть волосы назад, но ничего из этого не вышло, ведь сегодня у нее была челка.
  — Это миссис Оливер, — подтвердил Пуаро.
  — Та, которая написала «Труп в библиотеке»?
  — Та самая.
  Мисс Мередит слегка нахмурилась.
  — А вот этот, с деревянным лицом? Мистер Шайтана сказал — инспектор?
  — Из Скотленд-Ярда.
  — А вы?
  — А я?
  — Я все о вас знаю, мсье Пуаро. Ведь это вы по-настоящему постигли секреты криминалистики.
  — Мадемуазель, вы приводите меня в смущение.
  Мисс Мередит сдвинула брови.
  — Мистер Шайтана… — начала она и запнулась. — Мистер Шайтана…
  — Можно сказать, — спокойно произнес Пуаро, — что у него «преступные намерения». По-видимому, да. Несомненно, он хочет услышать, как мы будем спорить друг с другом. Он уже подзадоривает миссис Оливер и доктора Робертса. Они уже рассуждают о ядах, не оставляющих следов.
  — До чего странный человек! — с легким вздохом сказала мисс Мередит.
  — Доктор Робертс?
  — Нет, мистер Шайтана. — Она слегка подернула плечиками. — В нем всегда что-то настораживает, никогда не знаешь, какую он придумает себе забаву. От него так и ждешь чего-нибудь… ужасного.
  — Например, охота на лис,677 а?
  Мисс Мередит с упреком посмотрела на него.
  — Я имею в виду что-нибудь восточное!
  — Возможно, он и аморален, — задумчиво произнес Пуаро.
  — Ненормален?
  — Я говорю, аморален.
  — И вообще, он мне ужасно не нравится, — доверительно сказала мисс Мередит, понизив голос.
  — Однако вам понравится его обед, — заверил Пуаро. — У него изумительный повар.
  Она недоверчиво взглянула на него, потом рассмеялась.
  — Вот это да! — воскликнула она. — Вы, я вижу, не лишены человеческих слабостей.
  — Но я же и есть человек!
  — Знаете, — сказала мисс Мередит, — все эти знаменитости так пугают.
  — Мадемуазель, вам не следует пугаться, вы должны испытывать трепет, у вас должна быть наготове книжка для автографов и авторучка.
  — Видите ли, меня не интересуют преступления. Не думаю, что женщины этим увлекаются, это мужчины всегда читают детективные романы.
  Эркюль Пуаро томно вздохнул.
  — Увы! — пробормотал он. — Много бы я отдал в эту минуту, чтобы быть хотя бы самой маленькой кинозвездой!
  Дворецкий распахнул двери.
  — Кушать подано, — буркнул он.
  Предсказание Пуаро полностью оправдалось. Обед был отменный, антураж безупречен. Приглушенный свет, полированное дерево, синее мерцание бокалов с виски. В полумраке сидящий во главе стола мистер Шайтана выглядел как никогда демонически.
  Он галантно извинился за то, что в обществе преобладают мужчины.
  Миссис Лорример находилась справа от него, миссис Оливер — слева. Мисс Мередит сидела между инспектором Баттлом и майором Деспардом. Пуаро — между доктором Робертсом и миссис Лорример.
  Последняя шутливо перешептывалась с соседом.
  — Не думайте, что мы позволим вам на весь вечер завладеть единственной хорошенькой девушкой. Вы, французы, даром время не теряете, разве не так?
  — Вообще-то я бельгиец, — прошептал в ответ Пуаро.
  — А по-моему, старина, когда дело касается дам, один черт, — весело заметил доктор.
  Затем, повернувшись к полковнику Рейсу и отбросив шутливый тон, он с профессиональным азартом повел речь о новейших методах лечения сонной болезни.678
  Миссис Лорример завела с Пуаро беседу о последних пьесах. Ее суждения были убедительны, замечания метки. Потом они перешли на книги, на мировую политику. Пуаро понял, что она очень неглупая, широко эрудированная женщина.
  На противоположной стороне стола миссис Оливер выпытывала у майора Деспарда названия особенно редкостных и нераспознаваемых ядов.
  — Вот, например, кураре…679
  — Дорогой мой, vieux jeu!680 Это уже тысячу раз встречалось. Я имею в виду что-нибудь новое.
  — Примитивные племена очень консервативны, — сухо заметил майор Деспард. — Они предпочитают старые, испытанные средства, апробированные их дедами и прадедами.
  — Как неинтересно, — сказала миссис Оливер. — А мне казалось, что они все время экспериментируют с различными травами и другими вещами. Такие возможности для опытов, думала я. Плохо ли, разом избавиться от всех своих богатых дядюшек отравой, которая еще никому не известна.
  — Цивилизация тут может похвастаться большим, чем дикари, — ответил Деспард. — Возьмите, например, современную лабораторию. Культуры невинных на вид микробов безотказно вызывают серьезнейшие болезни.
  — Мои читатели этого не поймут, — возразила миссис Оливер. — Кроме того, запутаешься в названиях: стафилококки, стрептококки и прочие кокки.681 Это непостижимо для моего секретаря, да и скучно, вам не кажется? А вы, инспектор, что скажете?
  — В реальной жизни, миссис Оливер, люди не претендуют на особую изысканность, — заявил тот. — Обычно предпочитают мышьяк, ведь он такой надежный и его легко достать.
  — Чепуха, — отрезала миссис Оливер. — Просто существует множество таких преступлений, которые вы со своим Скотленд-Ярдом никогда и не раскроете. Вот если бы у вас там была женщина…
  — Собственно, у нас есть…
  — Ха, эти страшилища в дурацких шляпах, женщины-полицейские, которые мозолят глаза в парках! Я имею в виду женщину, которая бы возглавила все. Женщины разбираются в преступлениях.
  — Они обычно очень хорошие следователи, — сказал инспектор Баттл. — Не теряются. Диву даешься, как они до всего докапываются.
  Мистер Шайтана слегка усмехнулся:
  — Яд — оружие женщин. Вероятно, многие отравительницы так и не разоблачены.
  — Безусловно, вы правы, — просияла миссис Оливер, щедро накладывая себе mousse de foie gras.
  — У врачей для этого тоже имеются возможности, — продолжал рассуждать мистер Шайтана.
  — Я протестую! — воскликнул доктор Робертс. — Если мы и травим пациентов, то по чистой случайности.
  И он расхохотался.
  — Но если бы мне надо было совершить преступление, — продолжал Шайтана и остановился. Пауза была так многозначительна, что все подняли на него глаза. — Если бы надо было… я поступил бы очень просто. Всегда происходят несчастные случаи… при стрельбе, например, или просто дома… — Он передернул плечами и взял бокал с вином. — Впрочем, кто я такой, чтобы разглагольствовать тут в компании специалистов…
  Он выпил. Красные блики от вина метнулись по лицу с напомаженными усами, маленькой эспаньолкой, с причудливо изогнутыми бровями…
  Некоторое время все молчали.
  Вдруг миссис Оливер заговорила:
  — Без двадцати или двадцать минут? Ангел пролетает.682 У меня ноги не скрещены, значит, ангел черный.
  Глава 3
  Бридж
  683
  Когда компания вернулась в гостиную, там уже стоял ломберный стол.684 Подали кофе.
  — Играет кто-нибудь в бридж? — спросил мистер Шайтана. — Миссис Лорример, я знаю. Доктор Робертс. Вы играете, миссис Мередит?
  — Да. Правда, не блестяще.
  — Отлично. И майор Деспард? Хорошо. Будем считать, что вы четверо располагаетесь здесь.
  — Слава богу, поиграем в бридж, — с улыбкой сказала миссис Лорример Пуаро. — Я неисправимая картежница! Обожаю бридж! Теперь даже не езжу на обеды, если не обещают бриджа! Иначе меня просто клонит в сон. Стыдно, но ничего не могу с собой поделать.
  Сняв колоду, определили партнеров. Миссис Лорример с Энн Мередит против майора Деспарда и доктора Робертса.
  — Женщины против мужчин, — объявила миссис Лорример, профессионально тасуя карты. — Неважнецкие картишки, что скажешь, партнер? Мой форсинг — два.685
  — Постарайтесь выиграть, — напутствовала их миссис Оливер, обуреваемая феминистскими страстями. — Покажите мужчинам, что не все бывает так, как им хочется!
  — Бедняги, у них не остается никакой надежды, — не без ехидства заметил доктор Робертс, начиная тасовать вторую колоду.
  — По-моему, вам сдавать, миссис Лорример.
  Майор Деспард усаживался довольно медленно. Он рассматривал Энн Мередит так, будто бы только что обнаружил, как она необыкновенно хороша собой.
  — Снимите, пожалуйста, — не сдержавшись, сказала миссис Лорример.
  С извинениями он снял протянутую колоду.
  Уверенными движениями миссис Лорример принялась раздавать карты.
  — Рядом в комнате есть еще ломберный стол, — сказал мистер Шайтана.
  Он направился туда, и остальные четверо последовали за ним в небольшую, уютно обставленную курительную комнату, где был приготовлен второй стол.
  — Надо снять колоду, — напомнил полковник Рейс.
  Мистер Шайтана покачал головой.
  — Я не играю, — заявил он. — Бридж не моя страсть.
  Все принялись уговаривать его, грозили, что тогда тоже не станут играть, но он решительно уклонился, и они наконец уселись.
  Мистер Шайтана некоторое время понаблюдал за ними, мефистофельски усмехнулся, увидев, при каком раскладе миссис Оливер заявила две без козырей, и прошел в соседнюю комнату. Тут тоже все были увлечены игрой. Лица серьезные, заявки одна за другой. «Червы». «Пас». «Три трефы». «Три пики». «Четыре бубны». «Дубль».686«Четыре червы». Мистер Шайтана постоял некоторое время, украдкой посмеиваясь. Потом он прошел через комнату и сел в большое кресло у камина. Внесли поднос с напитками и поставили на столик рядом. Огненные блики играли в хрустальных пробках.
  Хорошо чувствующий эффекты освещения, мистер Шайтана устроил все так, что казалось, комнату озаряет только пламя камина. Маленькая под абажуром лампочка у подлокотника давала достаточно света, чтобы читать, если он того пожелает. Приглушенный верхний свет не портил впечатления. Светильники поярче были над ломберным столом, откуда продолжали доноситься монотонные восклицания.
  — Без козыря, — решительное и четкое миссис Лорример.
  — Три червы, — с агрессивной ноткой в голосе доктора Робертса.
  — Пас, — спокойное Энн Мередит.
  Небольшая пауза предшествовала реплике майора Деспарда, не столько тугодума, сколько человека, привыкшего обдумывать каждое свое слово:
  — Четыре червы.
  — Дубль.
  Отсветы огня трепетали на лице Шайтаны, он улыбался.
  Улыбался и улыбался без устали, веки его слегка подрагивали…
  Прием доставлял ему удовольствие.
  
  — Пять бубен. Гейм и роббер,687 — сказал полковник Рейс. — Неплохо у вас получилось, партнер. Не думал, что вы справитесь, Пуаро. Повезло, что они не разыграли пики.
  — Это, я думаю, мало бы что изменило, — сказал инспектор Баттл, человек великодушный.
  Он и пытался разыграть пики, и у его партнерши миссис Оливер были пики, но «что-то ей подсказало» пойти с треф, что и привело к плачевному результату.
  Полковник Рейс взглянул на часы:
  — Десять минут первого. Может быть, еще одну?
  — Прошу прощения, — сказал инспектор Баттл, — я не привык ложиться поздно.
  — Я тоже, — сказал Эркюль Пуаро.
  — Тогда подведем итоги, — сказал Рейс.
  Итогом пяти робберов в этот вечер была решительная победа мужчин. Миссис Оливер проиграла три фунта семь шиллингов, остальные — только по три. Больше всех выиграл полковник Рейс.
  Миссис Оливер была плохим игроком в бридж, но умела проигрывать. Она весело выложила деньги.
  — Не клеилось у меня все сегодня, — сказала она. — Такое иногда бывает. А вот вчера мне шла хорошая карта. Трижды получала по сто пятьдесят премиальных очков.
  Она поднялась, забрала свою вышитую сумочку, вовремя удержавшись, чтобы не откинуть со лба специально напущенные на него волосы.
  — Полагаю, наш хозяин здесь, рядом, — сказала она и отправилась в соседнюю комнату.
  Остальные прошли за ней. Мистер Шайтана сидел в кресле у камина. Игроки были поглощены игрой.
  — Дубль пять треф, — невозмутимо произнесла миссис Лорример.
  — Пять без козырей.
  — Дубль пять без козырей.
  Миссис Оливер приблизилась к столу. Игра, по всей видимости, была захватывающая. Инспектор Баттл подошел вместе с ней.
  Полковник Рейс направился к мистеру Шайтане. Пуаро — тоже.
  — Пора расходиться, Шайтана, — сказал Рейс.
  Мистер Шайтана хранил молчание. Голова его склонилась вперед, казалось, он задремал. Рейс бросил какой-то странный быстрый взгляд на Пуаро и подошел к креслу поближе. Тут он сдавленно вскрикнул. Пуаро тотчас подскочил и посмотрел туда, куда показывал полковник. Он увидел нечто, что могло быть крупной, богато украшенной булавкой для галстука, но это была не булавка.
  Пуаро, наклонившись, поднял одну из рук мистера Шайтаны и тут же отпустил ее — она бессильно упала. Он встретил вопрошающий взгляд Рейса и кивнул. Рейс громко позвал:
  — Инспектор Баттл, на минуточку.
  Баттл подошел.
  Миссис Оливер продолжала следить за игрой. Разыгрывали пять без козырей.
  Несмотря на кажущуюся флегматичность, инспектор был очень расторопен. Он лишь поднял брови и тихо спросил:
  — Что у вас стряслось?
  Рейс кивнул на безмолвную фигуру в кресле.
  Когда Баттл склонился над ним, Пуаро вглядывался в то, что было лицом мистера Шайтаны. Теперь, когда рот был открыт, оно выглядело глупым — никакого демонизма не осталось.
  Эркюль Пуаро покачал головой.
  Инспектор Баттл распрямился. Не дотрагиваясь, он смотрел на то, что было похоже на крупную булавку в галстуке мистера Шайтаны, но булавкой эта вещь не была. Он поднял обмякшую руку и дал ей упасть.
  Он был спокоен, подтянут и приготовился взять на себя управление ситуацией.
  — Дамы и господа! — произнес он. — Прошу внимания.
  Его тон уже был совершенно официален, и эти слова прозвучали так, что все игроки обратились в его сторону, а рука Энн Мередит с тузом пик замерла в воздухе.
  — Очень сожалею, но должен сообщить вам, что хозяин дома, мистер Шайтана, мертв.
  Миссис Лорример и доктор Робертс вскочили на ноги, Деспард, не спуская с Шайтаны взгляда, нахмурился. Энн Мередит приоткрыла рот.
  — Вы уверены?
  Доктор Робертс — в нем проснулся профессионал — энергично направился через комнату освидетельствовать покойного.
  Как-то невзначай инспектор оказался на его пути.
  — Минутку, доктор Робертс. Не скажете ли вы мне сначала, кто входил в эту комнату и выходил из нее сегодня вечером?
  Робертс удивленно посмотрел на него.
  — Входил и выходил? Я вас не понимаю. Никто.
  Инспектор перевел пристальный взгляд на миссис Лорример.
  — Это так?
  — Именно так.
  — Ни дворецкий, ни слуги?
  — Никто. Разве что дворецкий — принес поднос, когда мы сели за бридж. С тех пор никто не появлялся.
  Инспектор взглянул на Деспарда.
  Деспард кивнул в знак согласия.
  — Да, да, это правда, — почти беззвучно произнесла Энн.
  — Что все это значит?! — не сдержался Робертс. — Дайте мне хотя осмотреть его, может быть, это просто обморок.
  — К сожалению, это не обморок. Но никто не дотронется до него, пока не приедет дивизионный врач. Мистер Шайтана убит.
  — Убит? — Резко-пронзительное миссис Лорример.
  — Убит? — Недоверчивый вздох Энн.
  — Боже милостивый! — Шепот доктора Робертса.
  Деспард молча уставился в пространство.
  Инспектор Баттл медленно кивнул. Он был похож в этот момент на фарфоровую статуэтку китайского мандарина.688 Лицо его абсолютно ничего не выражало.
  — Заколот, — уточнил он. — Вот так вот. Заколот. — И вдруг, как выстрел, прозвучал его вопрос: — Кто-нибудь из вас выходил из-за стола?
  Он увидел, как выражения четырех лиц резко переменились. Он увидел на них страх, понимание, возмущение, уныние, ужас, но не увидел ничего для себя полезного.
  Воцарилось молчание.
  — Так что же?
  Потом майор Деспард, по-солдатски вытянувшись, повернул свое узкое умное лицо к Баттлу и деловито сказал:
  — Я думаю, в течение вечера все мы в тот или иной момент выходили из-за стола — либо за напитками, либо подбросить поленьев в огонь. Я делал и то и другое. Когда я подходил к камину, Шайтана в кресле спал.
  — Спал?
  — Да, я так решил.
  — Может быть, так оно и было, — согласился Баттл. — Но он мог быть уже мертв. Будем разбираться. Я прошу вас сейчас пройти в соседнюю комнату. — Он повернулся к безмолвно стоявшему Рейсу. — Полковник, может быть, вы пройдете с нами?
  Рейс с пониманием кивнул:
  — Хорошо, инспектор.
  Четверо игроков в бридж медленно прошли за дверь.
  Миссис Оливер села на стул в дальнем углу комнаты и тихонько заплакала.
  Баттл снял трубку, переговорил по телефону, потом сказал:
  — Полиция сейчас прибудет. Управление распорядилось, чтобы делом занялся я. Дивизионный врач приедет немедленно. Мсье Пуаро, каково ваше мнение: сколько времени прошло с момента наступления смерти? Мне кажется, значительно более часа.
  — Согласен. Точнее, увы, никто определить не сможет. Никто не скажет: «Этот человек скончался один час двадцать минут и сорок секунд назад».
  Баттл рассеянно кивнул.
  — Он сидел прямо напротив камина. Это имеет некоторое значение. «Больше часа, но не более двух с половиной», — вот что скажут наши врачи. Я уверен. И никто ничего не слышал, никто ничего не видел. Удивительно! Как только можно было осмелиться? Он же мог закричать.
  — Но не закричал. Убийце повезло. Как вы заметили, mon ami, очень смелый поступок.
  — Нет ли каких-либо идей, мсье Пуаро? Относительно мотива или чего-нибудь в этом роде?
  — Да, у меня есть что сказать по этому поводу, — медленно проговорил Пуаро. — Скажите, мистер Шайтана не намекал вам, какого рода прием он устроил сегодня вечером?
  Инспектор с любопытством взглянул на него:
  — Нет, мсье Пуаро, он ничего не говорил. А что?
  Вдалеке зажужжал звонок, заколотили дверным молотком.
  — Это наши люди, — встрепенулся инспектор. — Пойду их встречу. И готовьте вашу версию. Надо приниматься за работу.
  Пуаро кивнул.
  Баттл вышел.
  Миссис Оливер продолжала лить слезы.
  Пуаро подошел к ломберному столу. Ни к чему не прикасаясь, он посмотрел записи. Покачал головой.
  — Глупец! Какой глупец, — проворчал он. — Строить из себя чуть ли не дьявола, пугать людей! Quel enfantillage!689
  Дверь открылась. Вошел дивизионный врач с саквояжем в руках. За ним проследовал инспектор, на ходу переговариваясь с Баттлом. Последним вошел фотограф. В холле остался констебль.
  Началась обычная работа по расследованию преступления.
  Глава 4
  Первый убийца?
  Эркюль Пуаро, миссис Оливер, полковник Рейс и инспектор Баттл сидели вокруг стола в гостиной.
  Это было уже час спустя. Тело осмотрели, сфотографировали и увезли. Приезжал и эксперт по дактилоскопии.690
  Инспектор Баттл взглянул на Пуаро.
  — Прежде чем впустим этих четверых, я хочу услышать, что вы собирались мне сказать. Какого же рода прием, по-вашему, был сегодня вечером?
  Как можно осторожнее и точнее Пуаро пересказал содержание разговора, состоявшегося у него с мистером Шайтаной в Уэссекс-хаусе.
  Баттл вытянул губы трубочкой. Он даже чуть не присвистнул.
  — Экспонаты! Ну и ну! Убийцы! И вы думаете, так оно и есть? А не морочил ли он вам голову?
  — Нет, нет, — помотал головой Пуаро. — Так оно и есть. Шайтана кичился тем, что он походит на Мефистофеля. Он был человеком огромного тщеславия. Но он был также и недалеким человеком — вот почему он мертв.
  — Понимаю, — кивнул инспектор, тут же все прикинув. — Приглашено восемь человек. Четверо, так сказать, «сыщиков» и четверо убийц!
  — Невозможно! — возмутилась миссис Оливер. — Совершенно невозможно. Никто из этих людей не мог совершить преступления.
  Инспектор задумчиво покачал головой.
  — Я бы не говорил это так уверенно, миссис Оливер, убийцы часто и выглядят, и ведут себя совершенно так же, как и другие люди. Приятные, спокойные, хорошо воспитанные и вполне разумные.
  — В таком случае, это доктор Робертс, — твердо решила миссис Оливер. — Я интуитивно почувствовала, едва увидела этого человека, что с ним что-то не так. Мое предчувствие меня никогда не подводило.
  Баттл повернулся к полковнику Рейсу.
  — А вы, сэр, что думаете?
  Рейс пожал плечами.
  — Может быть, — отозвался он, определенно имея в виду сообщение Пуаро, а не сентенции миссис Оливер. — Может быть. Это доказывает, что Шайтана, по крайней мере в одном случае, был прав. В конце-то концов, он мог только заподозрить, что эти люди были убийцами, он мог не знать наверняка. Он мог оказаться правым во всех четырех случаях, а мог — только в одном. И в одном случае он действительно оказался прав, его смерть тому свидетельство.
  — По-видимому, тот, кто стал убийцей, понял, куда ветер дует. Думаете, в этом дело, мсье Пуаро?
  Пуаро кивнул.
  — К тому же мистер Шайтана отличался особым, я бы сказал, опасным чувством юмора, — добавил он. — Он был тут безжалостен. Жертва считала, что Шайтана придумал себе развлечение: дождется момента и предаст его в руки полиции — вам! Он (или она), должно быть, думали, что у Шайтаны есть неопровержимые доказательства.
  — Неужели были?
  Пуаро пожал плечами.
  — Этого мы никогда не узнаем.
  — Доктор Робертс! — упорно твердила миссис Оливер. — Он такой приветливый. Убийцы часто приветливые — маскировка! На вашем месте, инспектор, я бы его сразу арестовала.
  — Осмелюсь заметить, вы бы так и поступили, если во главе Скотленд-Ярда была бы женщина, — сказал инспектор Баттл, и в его бесстрастных глазах мелькнул огонек. — Но, видите ли, поскольку дело поручено мужчинам, мы должны быть осторожны, нам, мужчинам, не к лицу торопливость.
  — Ох, мужчины, мужчины, — вздохнула миссис Оливер и принялась обдумывать газетную статью.
  — Теперь лучше пустить их сюда, — решил инспектор Баттл. — Не стоит заставлять их слишком долго ждать.
  Полковник Рейс приподнялся.
  — Вы предпочитаете, чтобы мы ушли?..
  Инспектор, уловив красноречивый взгляд миссис Оливер, с минуту колебался. Он прекрасно знал официальное положение полковника Рейса, и Пуаро много раз работал с полицией. Но миссис Оливер… не означало ли это затянуть дело? Но тут он вспомнил, что миссис Оливер проиграла в бридж три фунта и семь шиллингов и ничуть не расстроилась от этого.
  — Пока это зависит от меня, можете оставаться, — сказал он. — Все. Но, пожалуйста, сидеть тихо, — он посмотрел на миссис Оливер, — и чтобы никаких разговоров о том, что нам рассказал мсье Пуаро. Это было маленьким секретом Шайтаны и, в сущности, умерло вместе с ним. Понятно?
  — Вполне, — ответила миссис Оливер.
  Баттл подошел к двери и окликнул констебля, который дежурил в холле.
  — Пойдите в курительную комнату. Там вы найдете Андерсона с четырьмя гостями. Попросите сюда доктора Робертса.
  — Я бы оставила его напоследок, — сказала миссис Оливер. — В книжке, я имею в виду, — добавила она виновато.
  — Реальная жизнь — это нечто иное, — сказал Баттл.
  — Знаю, — вздохнула миссис Оливер. — И скверно устроенное.
  Доктор Робертс вошел уже не таким, как всегда, уверенным и пружинистым шагом.
  — Послушайте, Баттл, — начал он, — это же черт знает что такое. Извините, миссис Оливер, но не нахожу других слов. Просто не верю своим глазам! Если говорить о профессиональной, так сказать, стороне содеянного, заколоть человека, когда в каких-то двух-трех ярдах691 другие люди! — И он покачал головой. — Вот так-так! Я бы не решился! — Легкая улыбка тронула уголки его рта. — Что мне надо сказать или сделать, чтобы убедить вас, что это совершил не я?
  — Это зависит от того, имелись ли у вас мотивы, доктор Робертс.
  Доктор выразительно тряхнул головой.
  — Ясно. У меня нет и тени мотива, чтобы избавляться от несчастного Шайтаны. Я даже знал-то его не очень хорошо. Он забавлял меня — такой был чудак. В нем было что-то восточное. Естественно, вы досконально изучите мои отношения с ним, я понимаю это, я не дурак. Но вы ничего такого не обнаружите. У меня не было причин убивать Шайтану, и я его не убивал.
  Инспектор Баттл деревянно кивнул.
  — Хорошо, доктор Робертс. Вы человек разумный и понимаете, что я веду следствие. Не могли бы вы что-нибудь рассказать об остальных?
  — К сожалению, мне мало что о них известно. С Деспардом и с мисс Мередит я познакомился сегодня вечером. Правда, о Деспарде я знал раньше: читал его рассказы о путешествиях. Очень хорошая книга.
  — Вы знали, что он знаком с мистером Шайтаной?
  — Нет, Шайтана никогда о нем не упоминал. Как я уже сказал, я знал о нем, но мы никогда не встречались. Мисс Мередит никогда раньше не видел. Миссис Лорример знаю очень немного.
  — Что вы о ней скажете?
  Робертс пожал плечами.
  — Вдова. Довольно состоятельна. Умная, воспитанная женщина, игрок первого класса. Я и познакомился с ней за бриджем.
  — И мистер Шайтана о ней тоже не упоминал?
  — Нет.
  — Хм-м, мало полезного. Теперь, доктор Робертс, будьте добры, припомните как следует, часто ли вы вставали из-за стола, и расскажите, как вели себя остальные.
  — Не знаю, получится ли, — искренне признался он. — Что касается меня, постараюсь сообразить. Я выходил из-за стола три раза, то есть в трех случаях, когда был болваном.692 Я вставал и что-нибудь делал. Один раз пошел подложить в камин дров. Раз принес попить дамам. Раз налил себе виски с содовой.
  — Можете припомнить время?
  — Только приблизительно. Начали мы играть, по-моему, около девяти тридцати. Пожалуй, час спустя я занялся камином. Через некоторое время после этого (я думаю, через одну раздачу) я принес напитки. И, может быть, в половине двенадцатого налил себе виски с содовой. Но это весьма приблизительно, не могу поручиться за точность.
  — Стол с напитками стоял за креслом мистера Шайтаны?
  — Да. Иначе говоря, я проходил совсем рядом три раза.
  — И каждый раз вы были в полной уверенности, что он спит?
  — Так я подумал в первый раз. Во второй раз я даже не взглянул на него. В третий раз у меня мелькнула мысль: «Что это он разоспался, бедолага?» Но я к нему особенно не присматривался.
  — Очень хорошо. Теперь скажите, когда ваши компаньоны покидали свои места?
  Доктор Робертс нахмурился.
  — Вот уж нелегкая задача. Деспард, по-моему, выходил взять еще одну пепельницу. Он еще ходил выпить. Это — до меня, я отлично помню, он еще спросил, не хочу ли я. Я ответил, что у меня пока есть.
  — А дамы?
  — Миссис Лорример один раз подходила к огню. Наверное, подложить дров. Или, вероятнее всего, поговорить с Шайтаной. С уверенностью утверждать не могу: я как раз заявил довольно рискованную бескозырную.
  — А мисс Мередит?
  — Один-то раз она, несомненно, выходила. Обошла вокруг, посмотрела мои карты: я был как раз ее партнер. Потом посмотрела у остальных, побродила по комнате. Не знаю, что именно она делала. Не обратил внимания.
  Инспектор задумался.
  — Поскольку вы сидели за столом, не оказалось ли у кого-нибудь из вас место прямо против камина?
  — Нет, мы были несколько в стороне, а еще наш стол отгораживала большая горка, китайской работы, очень красивая. Как я понимаю, вполне можно было заколоть беднягу. Ведь если играешь в бридж, играешь в бридж. Когда тут смотреть по сторонам да разглядывать, что где творится. А в таком случае…
  — В таком случае, несомненно, болван и был убийцей, — закончил инспектор Баттл.
  — Все равно, — сказал доктор Робертс, — тут нужны крепкие нервы. Как знать, не посмотрит ли кто в критический момент?
  — Да, — согласился Баттл. — Риск был очень велик. Мотив, вероятно, был серьезен. Если бы только его знать, — не моргнув глазом он изобразил полную неосведомленность.
  — Думаю, вы дознаетесь, — сказал Робертс. — Посмотрите его бумаги и все прочее. Возможно, там и обнаружится улика.
  — Будем надеяться, — с унылым видом проговорил инспектор Баттл и бросил острый взгляд на доктора. — Не могу ли я, доктор Робертс, попросить вас об одолжении? Выскажите, пожалуйста, свое личное мнение — как мужчина мужчине.
  — Ну конечно же!
  — Как вы предполагаете, кто из них троих?
  Доктор Робертс пожал плечами.
  — Это нетрудно. Прямо скажу — Деспард. У этого человека стальные нервы, он привык к таким поворотам жизни, где приходится действовать решительно. Он не побоится рискнуть. И непохоже, что к этому причастны женщины. Тут, мне кажется, требуется некоторая сила.
  — Не такая, как вы думаете. Взгляните на это. — И Баттл, как фокусник, вдруг извлек откуда-то длинный тонкий предмет блестящего металла с маленькой, украшенной драгоценными камнями рукояткой.
  Доктор Робертс наклонился вперед, взял его и осмотрел с нескрываемым восхищением знатока. Потрогал кончик и присвистнул.
  — Вот это оружие! Что за оружие! Эта игрушечка создана специально для убийства. Входит, как в масло, прямо как в масло. Видно, с собой принесено.
  — Нет, принадлежал мистеру Шайтане. Лежал на столе около двери среди множества других безделушек.
  — Та-ак, значит, убийце повезло. Найти такое оружие.
  — Ну, как посмотреть… — медленно проговорил Баттл.
  — Конечно, не Шайтане же, бедняге, повезло.
  — Я не это имел в виду, доктор Робертс. Видите ли, может быть еще один угол зрения на это дело. Мне, например, пришло в голову, что именно оружие навело преступника на мысль об убийстве.
  — Вы хотите сказать, что это было внезапное наитие, что убийство не было преднамеренным? Он решил совершить убийство лишь после того, как пришел сюда? Э-э, что же могло навести вас на такую мысль? — Он испытующе посмотрел на Баттла.
  — Просто пришло в голову, — вяло ответил инспектор.
  — Возможно и так, — медленно проговорил Робертс.
  Инспектор откашлялся.
  — Не стану вас больше задерживать, доктор. Благодарю за помощь. Может быть, вы оставите свой адрес?
  — Конечно, конечно. Двести, Глоусестер-Террас, Вест, два. Телефон: Бейсуотер, два тридцать восемь девяносто шесть.
  — Благодарю. Возможно, мне придется скоро к вам заглянуть.
  — Рад вас видеть в любое время. Надеюсь, в бумагах не сыщется против меня улик. Не хотелось бы расстраивать моих нервных пациентов.
  Инспектор обернулся к Пуаро.
  — Прошу прощения, мсье Пуаро, если вы пожелаете задать вопросы, доктор наверняка не станет возражать.
  — Разумеется, разумеется. Большой ваш поклонник, мсье Пуаро. Маленькие серые клеточки… порядок… метод… Я знаком с вашими взглядами на криминалистику. Я догадываюсь, что вы спросите меня о самом интригующем.
  Эркюль Пуаро в своей очень неанглийской манере простер к нему руки:
  — Нет, нет. Я просто хочу прояснить для себя некоторые детали. Например, сколько робберов вы сыграли?
  — Три, — не мешкая ответил Робертс. — Когда вы вошли, мы доторговались до гейма в четвертом.
  — А кто с кем играл?
  — Первый роббер Деспард со мной против дам. И они, бог ты мой, обыграли нас. Легкая победа, мы и карт-то почти не держали. Второй роббер мисс Мередит со мной против Деспарда и миссис Лорример. Третий — миссис Лорример и я против мисс Мередит и Деспарда. Мы и колоду снимали всякий раз, но все равно так шло по кругу. Четвертый роббер опять со мной мисс Мередит.
  — Кто выигрывал и кто проигрывал?
  — Миссис Лорример выигрывала в каждом роббере. Мисс Мередит выиграла в первом и проиграла в двух остальных. Мне немного везло, а мисс Мередит и Деспарду, должно быть, нет.
  Пуаро с улыбкой сказал:
  — Уважаемый инспектор интересовался вашим мнением о компаньонах как о кандидатах на виселицу. А я хотел бы услышать ваше мнение о них как об игроках в бридж.
  — Миссис Лорример — первый класс, — тут же ответил доктор Робертс. — Держу пари, что у нее неплохой годовой доход от бриджа. Деспард — хороший игрок, благоразумный игрок, не даст маху. Мисс Мередит я бы назвал довольно осторожным игроком. Она не совершает ошибок, но и не блещет.
  — А вы сами, доктор?
  — Говорят, что я всегда несколько переоцениваю свои возможности. Но считаю, это мне на пользу.
  Пуаро улыбнулся. Доктор Робертс поднялся.
  — Еще что-нибудь?
  Пуаро покачал головой.
  — Что ж, тогда спокойной ночи. Спокойной ночи, миссис Оливер. Вот вам сюжет. Почище ваших ядов, а?
  Доктор Робертс вышел из комнаты, шаг его снова стал уверенным, пружинистым.
  — Сюжет! Тоже мне сюжет! — разочарованно произнесла миссис Оливер, как только за ним закрылась дверь. — Люди так неумны. Да я в любой момент могу придумать убийство гораздо интереснее, чем какое-нибудь настоящее. Я всегда умела придумать сюжет. А публике, которая читает мои книжки, нравятся яды, не оставляющие следов.
  Глава 5
  Второй убийца?
  Немного побледневшая, но собранная, миссис Лорример вошла в гостиную, как и подобает благородной даме.
  — К сожалению, вынужден вас побеспокоить, — начал инспектор Баттл.
  — Что ж, вы исполняете свой долг, — спокойно сказала миссис Лорример. — Да, неприятно оказаться в таком положении, но никуда не денешься. Я понимаю, кто-то из нас четверых виновен. Естественно, я не думаю, что вы поверите мне на слово, но это не я.
  Она взяла стул, который предложил ей полковник Рейс, и села напротив инспектора. Ее умные серые глаза встретились с его взглядом. Она ждала со вниманием.
  — Вы хорошо знали мистера Шайтану? — спросил инспектор.
  — Не особенно хорошо. Я знакома с ним уже несколько лет, но не близко.
  — Где вы с ним познакомились?
  — В Египте, по-моему, в гостинице «Винтер Палас» в Луксоре.
  — Что вы о нем думаете?
  Миссис Лорример слегка пожала плечами.
  — Я считала его, прямо могу об этом сказать, каким-то шарлатаном.
  — У вас не было, извините, что задаю такой вопрос, каких-нибудь мотивов избавиться от него?
  Миссис Лорример взглянула несколько удивленно.
  — Ну, а если бы были, разве я бы призналась в этом?
  — Почему же нет, — сказал Баттл. — Умный человек ведь может понять, что все обязательно выйдет наружу.
  — Да, конечно, так. Но нет, у меня не было причин избавляться от мистера Шайтаны. Я считала его poseur и слишком театральным, иногда он меня раздражал. Вот так я отношусь или, вернее, относилась к нему.
  — Да-да, такие дела… Теперь, миссис Лорример, не расскажете ли вы что-нибудь о своих компаньонах?
  — К сожалению, нет. С майором Деспардом и мисс Мередит я познакомилась сегодня вечером. Оба они, кажется, очаровательные люди. Доктора Робертса я немножко знаю. Я считаю, он очень популярный врач.
  — Он не ваш врач?
  — О нет.
  — А не могли бы вы сказать нам, миссис Лорример, сколько раз за вечер вы выходили из-за стола, и не опишете ли так же, как вели себя остальные?
  Миссис Лорример не пришлось раздумывать.
  — Я предполагала, что вы меня об этом спросите, и постаралась все припомнить. Я поднималась с места всего один раз, когда была болваном. Прошла к огню. Мистер Шайтана был тогда жив. Я сказала, как приятно смотреть на горящие дрова.
  — И он ответил?
  — Что терпеть не может радиаторов парового отопления.
  — Кто-нибудь слышал ваш разговор?
  — Не думаю. Я говорила тихо, чтобы не мешать игрокам. — Она сухо добавила: — Практически вам никто не подтвердит, что Шайтана был жив и говорил со мной.
  Инспектор ничего не возразил. Он продолжал спокойно и методично задавать вопросы.
  — В какое это было время?
  — Я думаю, мы играли уже больше часа.
  — А остальные?
  — Доктор Робертс приносил мне попить. Он и себе принес выпить, но это было позднее. Майор Деспард тоже ходил за напитками. Это было где-нибудь в четверть двенадцатого.
  — Только один раз?
  — Нет, я думаю, дважды. Вообще мужчины довольно много ходили, только я не заметила, что они делали. Мисс Мередит, как мне кажется, покидала свое место только раз. Она прошла посмотреть карты партнера.
  — Но она не отходила от стола?
  — Я не стала бы это утверждать. Она, может быть, вообще выходила из комнаты.
  Баттл кивнул.
  — Все это очень приблизительно, — сказала миссис Лорример, начиная сердиться.
  — Извините.
  Затем Баттл повторил свой фокус, достал длинный изящный стилет.
  — Не взглянете ли на это, миссис Лорример?
  Она взяла его в руки без всяких эмоций.
  — Вы раньше его видели?
  — Никогда.
  — А он лежал на столе в гостиной.
  — Я его не заметила.
  — Вы, наверное, понимаете: подобным оружием женщина могла бы достичь цели с той же легкостью, что и мужчина.
  — Полагаю, могла бы, — невозмутимо согласилась миссис Лорример. Она чуть наклонилась и вернула изящную вещицу.
  — Но все равно, женщина должна быть достаточно отчаянной, — сказал инспектор Баттл, — чтобы решиться на это.
  Он подождал с минуту, но миссис Лорример молчала.
  — Вам известно, в каких отношениях с мистером Шайтаной были остальные ваши компаньоны?
  Она покачала головой.
  — Ничего.
  — Вы не могли бы высказать свое предположение относительно того… ну… кто бы это, скорей всего, мог совершить?
  Миссис Лорример решительно выпрямилась.
  — Я не желаю делать что-либо подобное. Ваш вопрос я считаю крайне неуместным.
  Инспектор выглядел пристыженным мальчиком, которого отчитала бабушка.
  — Пожалуйста, ваш адрес, — пролепетал он, раскрывая записную книжку.
  — Сто одиннадцать, Чейни-Лейн, Челси.693
  — Номер телефона?
  — Челси, четыре пятьдесят шесть тридцать два.
  Миссис Лорример встала.
  — А у вас есть вопросы, мсье Пуаро? — торопливо произнес Баттл.
  Миссис Лорример остановилась, чуть наклонив голову.
  — Не позволите ли, мадам, узнать ваше мнение о ваших компаньонах не как о потенциальных убийцах, а как об игроках в бридж?
  — Я готова, если это в какой-то степени касается нашего предмета, хотя не вижу тут никакой связи.
  — Я так не считаю. Ваш ответ, если изволите, мадам.
  Очень терпеливо — так взрослые разговаривают c несмышленым дитятей — миссис Лорример стала разъяснять:
  — Майор Деспард — игрок весьма благоразумный. Доктор Робертс переоценивает свои возможности, но разыгрывает партии блестяще. Мисс Мередит, конечно, милая партнерша, но уж очень осторожничает. Еще что-нибудь?
  Тут Пуаро в свою очередь, как фокусник, достал четыре скомканных листка с записями игры.
  — Вот записи, мадам. Одна из них ваша?
  Она осмотрела их.
  — Да, вот мой почерк. Это подсчет третьего роббера.
  — А этот листок?
  — Должно быть, майора Деспарда. Он зачеркивает, когда разыгрывает.
  — А эта?
  — Мисс Мередит. Первый роббер.
  — Так что эта, незаконченная, — доктора Робертса?
  — Да.
  — Благодарю вас, мадам. Думаю, у меня все.
  Миссис Лорример повернулась к миссис Оливер:
  — Доброй ночи, миссис Оливер. Доброй ночи, полковник Рейс, — и, пожав руки всем четверым, ушла.
  Глава 6
  Третий убийца?
  — Не добились от нее ничего нового, — прокомментировал Баттл. — Поставьте себя на мое место. Штучка старого закала, сама предупредительность, но дьявольски надменна! Не могу себе представить, чтобы это она, но кто знает!.. Решительности у нее хватает. Что вы думаете насчет картежных записей, мсье Пуаро?
  Пуаро разложил их на столе.
  — Кое на что они проливают свет, не так ли, а? Нам нужно что? Ключ к характеру. И, скорее всего, мы найдем его в этих небрежно написанных цифрах. Вот первый роббер, — видите, скучная картина, и скоро закончился. Маленькие аккуратные цифры, тщательное сложение и вычитание. Расчеты мисс Мередит. Она играла с миссис Лорример. У них были хорошие карты, и они выиграли.
  В этом, следующем, не так легко проследить за игрой, ведь счет велся методом вычеркивания. Но он кое-что открывает нам в майоре Деспарде — он человек, который умеет с ходу оценить ситуацию. Цифры мелкие, очень характерные.
  Следующий счет миссис Лорример, ее партнер — доктор Робертс. Прямо сражение, достойное пера Гомера. Цифры заезжают за черту по обе стороны. Переоценка их возможностей со стороны доктора, и они теряют былое положение; но поскольку оба первоклассные игроки, то теряют не слишком много. Если переоценка со стороны доктора вызывает необдуманные заявки другой стороны, появляется возможность удвоения. Смотрите, эти цифры здесь — потерянные двойные взятки. Характерный почерк: элегантный, очень четкий, твердый.
  И вот последний счет, незавершенного роббера. Цифры достаточно красноречивы. Числа, однако, не так велики, как в предыдущем роббере. Это, наверное, потому, что доктор Робертс играл с мисс Мередит, а она — игрок робкий.
  Может быть, вам кажется, что я задаю дурацкие вопросы? Это не так. Видите, у меня счета, которые заполнены каждым. Я хочу понять характер этих четырех игроков, а когда спрашиваю всего лишь о бридже, они с готовностью добросовестно отвечают.
  — Я никогда не считал ваши вопросы «дурацкими», мсье Пуаро, — сказал Баттл. — Я немало понаблюдал за вашей работой. У каждого свой подход к делу, я знаю это. Я всегда предоставляю своим инспекторам свободу действий. Каждый должен выбрать тот метод, который ему лучше подходит. Но, пожалуй, не стоит сейчас это обсуждать, лучше пригласим девушку.
  Энн Мередит была расстроена. Она остановилась в дверях. Дыхание у нее было неровным.
  Инспектор тут же сделался по-отечески заботлив. Он встал, пододвинул ей стул, поудобнее его развернув.
  — Садитесь, мисс Мередит, садитесь. И не волнуйтесь. Знаю, все это кажется неприятным, но не так уж плохо на самом деле.
  — Куда уж хуже, — сказала девушка. — Так ужасно, так ужасно. Думать, что кто-то из нас…
  — Предоставьте думать мне, — добродушно сказал Баттл. — А теперь, для начала, ваш адрес, мисс Мередит.
  — Уэнди-коттедж, Уоллингфорд.
  — И нет адреса в городе?
  — Нет. Я остановилась в своем клубе на несколько дней.
  — А ваш клуб?
  — Флотских и полковых дам.
  — Так, так. Теперь скажите, хорошо ли вы знали мистера Шайтану?
  — Я его совсем не знала. Он наводил на меня страх.
  — Отчего?
  — Ну, такой уж он был. Эта зловещая улыбка. Наклоняется при разговоре, будто сейчас укусит.
  — И давно вы с ним были знакомы?
  — Месяцев девять. Познакомились в Швейцарии на зимнем сезоне.
  — Вот никогда бы не подумал, что он любитель зимнего спорта.
  — Он только на коньках катался. Прекрасно катался. Какие выделывал фигуры!
  — Да, вот это на него похоже. А потом вы с ним часто виделись?
  — Довольно часто. Он приглашал меня на приемы по разным случаям. На них всегда было интересно.
  — Но сам он вам не нравился?
  — Нет. Он вызывал у меня страх.
  — Но у вас ведь не было особых причин бояться его? — мягко спросил Баттл.
  — Особых причин? О нет.
  — Ну ладно, довольно об этом. Теперь о сегодняшнем вечере. Вы покидали свое место?
  — По-моему, нет. Ах да, пожалуй, раз вставала. Ходила взглянуть на карты партнера.
  — Но от стола вы весь вечер не отходили?
  — Не отходила.
  — Вы совершенно уверены в этом?
  Щеки девушки внезапно вспыхнули.
  — Нет, нет. Думаю, разок прогулялась.
  — Вы извините меня, мисс Мередит, но попытайтесь говорить правду. Я знаю, что вы волнуетесь, а когда человек волнуется, он способен, ну… как бы выдать желаемое за действительное. Но в конце концов это себя не оправдывает. Итак, вы прогулялись. Прогулялись в направлении мистера Шайтаны.
  Девушка минутку помолчала.
  — Честно… честно… я не помню, — сказала она.
  — Так, ну на том и остановимся, что вы могли это сделать. Что вы знаете о трех ваших партнерах?
  Девушка покачала головой.
  — Я их никогда раньше не видела.
  — Что вы о них думаете? Кто из них, по-вашему, убийца?
  — Не могу в это поверить. Просто не укладывается в голове. Только не майор Деспард. И не доктор. Во всяком случае, врач мог убить кого угодно гораздо более простым способом. Подсыпать яду или еще что-то такое.
  — Значит, вы думаете — миссис Лорример?
  — Что вы, нет! Я уверена, что это не она. Такая очаровательная, так приятно играть с ней. Она само совершенство и вместе с тем снисходительна к слабостям других, не упрекает за ошибки.
  — И все же, вы назвали ее последней, — сказал Баттл.
  — Только потому, что заколоть — это как-то больше в характере женщины.
  Баттл исполнил свой фокус с кинжальчиком. Энн отпрянула.
  — Бр-р, какой ужас! Мне надо взять его?
  — Хотелось бы.
  Он наблюдал за ней, когда она осторожно брала стилет. Лицо у нее морщилось от отвращения.
  — При помощи этой маленькой штучки, при помощи…
  — Входит, как в масло, — продолжал живописать Баттл. — И ребенку под силу…
  — Вы хотите сказать, — большие испуганные глаза остановились на его лице, — хотите сказать, что я могла бы это сделать? Но я… нет… это не я. Зачем мне?
  — Это как раз вопрос, на который мы хотели бы знать ответ, — сказал Баттл. — Какие могут быть мотивы? Зачем кому-то убивать Шайтану? Он был колоритной личностью, но, насколько я могу судить, не был никому опасен…
  Она вдруг слегка задержала дыхание.
  — Не шантажировал ли он кого-нибудь или что-то в этом роде? — продолжал Баттл, не спуская с нее глаз. — Ведь вы, мисс Мередит, не похожи на девушку, которой надо что-то скрывать.
  В первый раз она улыбнулась, успокоенная его доброжелательным тоном.
  — Разумеется, мне нечего скрывать. Какие у меня могут быть секреты?
  — Тогда прошу вас не волноваться, мисс Мередит. Нам еще придется потом заглянуть к вам и задать кое-какие вопросы. Но я думаю, это только так, для порядка. — Он встал. — Теперь вы можете отправляться. Мой констебль вызовет вам такси. И спите себе спокойно. Примите аспирину.
  Он проводил ее, а когда вернулся, полковник Рейс с усмешкой тихо сказал:
  — Ну и артист же вы, Баттл. Ваш отеческий вид — непревзойденная игра.
  — Нет смысла с ней возиться, полковник Рейс. Либо бедняжка до смерти напугана — в таком случае это жестокость, а я не жестокий человек, никогда им не был, — либо она умелая маленькая притворщица, и мы не продвинулись бы дальше, хоть бы и продержали ее здесь полночи.
  Миссис Оливер вздохнула, руки ее непроизвольно потянулись к челке, которую она пропустила через пальцы. С этой торчащей челкой вид у нее был совершенно как у подвыпившего гуляки.
  — Вы знаете, — сказала она, — я теперь почти уверена, что это — девица! Хорошо, что это не у меня в книжке. Читатели не любят, когда такое творят молодые, красивые девушки. Все-таки, я думаю, — она. А как вы, мсье Пуаро?
  — Я? Я только что сделал открытие.
  — Снова в записях игры?
  — Да. Мисс Мередит переворачивает свой счет, расчерчивает и использует обратную сторону.
  — И что это значит?
  — Это значит, что у нее привычка к бережливости или от природы бережливый характер.
  — Однако на ней дорогие вещи, — заметила миссис Оливер.
  — Пригласите майора Деспарда, — сказал инспектор Баттл.
  Глава 7
  Четвертый убийца?
  Деспард вошел в комнату быстрым пружинистым шагом, шагом, который напомнил Пуаро что-то, вернее, кого-то.
  — Прошу прощения, майор, что заставил ждать, — сказал Баттл. — Я хотел по возможности раньше отпустить дам.
  — Не извиняйтесь, понимаю. — Он сел и вопрошающе посмотрел на инспектора.
  — Как хорошо вы знали мистера Шайтану? — начал последний.
  — Я встречался с ним дважды, — твердо заявил майор Деспард.
  — Только и всего?
  — Только и всего.
  — И при каких обстоятельствах?
  — Около месяца назад мы обедали в одном доме. Потом, неделю спустя он приглашал меня на коктейль.
  — Приглашал сюда?
  — Да.
  — Где происходила вечеринка, в этой комнате или в гостиной?
  — Во всех комнатах.
  — Видели эту маленькую вещицу? — Баттл еще раз взял и продемонстрировал стилет.
  Майор Деспард слегка скривил губы.
  — Нет, — ответил он, — я не присмотрел его тогда, не сообразил, что может в будущем пригодиться.
  — Нет надобности опережать мои вопросы, майор Деспард.
  — Прошу извинить, ход мысли был достаточно ясен.
  Наступила небольшая пауза, затем Баттл продолжил расспросы:
  — У вас были причины невзлюбить мистера Шайтану?
  — Сколько угодно.
  — М-м-м, — ошарашенно промычал инспектор.
  — Для того, чтобы невзлюбить, но не для того, чтобы убивать, — пояснил Деспард. — У меня не было ни малейшего желания его убивать. Но наподдал бы я ему с большим удовольствием. Жаль, теперь поздно.
  — Отчего же вам хотелось ему наподдать, майор Деспард?
  — Оттого, что он был из тех, кого следует время от времени лупить. Ох, и сильно же у меня чесались руки.
  — Вам известно что-нибудь о нем, я имею в виду что-либо дискредитирующее?
  — Он был слишком хорошо одет, носил слишком длинные волосы, от него пахло духами.
  — И тем не менее вы приняли его приглашение на обед, — подчеркнул Баттл.
  — Если бы я обедал только в тех домах, чьи хозяева совершенно в моем вкусе, боюсь, я бы редко бывал в гостях, — сухо заметил Деспард.
  — Значит, вам нравится быть в обществе, но вы его не жалуете?
  — Нравится, порою очень. Вернешься из диких краев в освещенные комнаты, к женщинам в красивых нарядах, к танцам, к хорошей пище, к веселью, — да, некоторое время мне это доставляет удовольствие. А потом всеобщее лицемерие вызывает у меня тошноту, и снова хочется сбежать куда-нибудь подальше.
  — Жизнь, которую вы ведете, майор Деспард, должно быть, весьма опасна. Разгуливать по всяким там джунглям!
  Деспард, слегка улыбнувшись, пожал плечами.
  — Мистер Шайтана не разгуливал по диким местам, но он — мертв, а я живой!
  — Он, может быть, вел более опасную жизнь, чем вы думаете, — сказал Баттл.
  — Что вы этим хотите сказать?
  — Покойный мистер Шайтана был своего рода Ноузи Паркером,694 — пояснил Баттл.
  Деспард подался вперед.
  — Вы хотите сказать, что он любил лезть не в свое дело, вмешивался в чужую жизнь?
  — Я действительно имел в виду, что, возможно, он был человеком, который вмешивался в жизнь… э… женщин.
  Майор Деспард откинулся назад на своем стуле и холодно усмехнулся.
  — Не думаю, чтобы женщины всерьез принимали такого фигляра.
  — Нет ли у вас предположения по поводу убийцы, майор Деспард?
  — Ну, я знаю, что я не убивал. Крошка мисс Мередит — не убивала. Не могу представить себе, чтобы это сделала миссис Лорример: она напоминает мне одну из моих очень богобоязненных теток. Остается господин медик.
  — Вы не могли бы сказать, куда выходили вы из-за стола в этот вечер, куда выходили другие?
  — Я вставал из-за стола дважды, — один раз — за пепельницей и помешать угли в камине, другой — за напитками.
  — Когда?
  — Не могу определить точно. В первый раз, может быть, в половине одиннадцатого, во второй — в одиннадцать. Но это лишь приблизительно. Миссис Лорример подходила один раз к камину и что-то сказала Шайтане. Я не слышал его ответа, да и не прислушивался. Но я не мог бы поклясться, что он не отвечал. Мисс Мередит походила немного по комнате, но не думаю, чтобы она подходила к камину. Робертc все время срывался с места, по крайней мере, раза три, четыре.
  — И еще задам ваш вопрос, мсье Пуаро, — улыбнулся Баттл. — Что вы думаете о них как об игроках в бридж?
  — Мисс Мередит играет вполне хорошо. Миссис Лорример — чертовски хорошо. Робертc беззастенчиво переоценивает свои карты. В тот вечер он заслуживал большего проигрыша.
  Баттл обернулся к Пуаро:
  — У вас будет что-нибудь еще?
  Пуаро покачал головой.
  Деспард дал свой адрес в Олбани,695 пожелал доброй ночи и ушел.
  Как только за ним закрылась дверь, Пуаро слегка пошевелился.
  — Что с вами? — спросил Баттл.
  — Ничего, — сказал Пуаро. — Мне просто пришло в голову, что он ходит, как тигр: гибкий, легкий, именно так двигается тигр.
  Глава 8
  Кто же из них?
  Баттл переводил взгляд с одного на другого, и только миссис Оливер ответила на его безмолвный вопрос. Она никогда не упускала случая поделиться своими соображениями и нарушила молчание.
  — Девица или доктор, — сказала она.
  Баттл вопрошающе взглянул на мужчин. Но оба не торопились делать заявления. Рейс покачал головой. Пуаро тщательно разглаживал карточные записи.
  — Кто-то из них… — вслух размышлял Баттл, — кто-то из них, несомненно, лжет. Но кто? Непростой вопрос. Ох, непростой.
  С минуту он помолчал, затем снова заговорил:
  — Подытожим: доктор утверждает, что это Деспард, Деспард думает на господина доктора, девица думает — миссис Лорример, а миссис Лорример не хочет говорить! Никакой ясности.
  — Не совсем так, — сказал Пуаро.
  Баттл стрельнул в него взглядом.
  — Вы думаете?
  — Нюанс, — повел по воздуху рукой Пуаро. — Не более! Не от чего оттолкнуться.
  — Вот вы, джентльмены, молчите… — продолжал Баттл.
  — Никаких улик, — перебил его Рейс.
  — Эх вы, мужчины! — вздохнула миссис Оливер, выражая презрение этому молчанию.
  — Давайте посмотрим, сделаем первую прикидку, — сказал Баттл и немного задумался. — Возьмем врача. Подходящий субъект. Знает, куда следует воткнуть кинжал. Но только и всего. Затем — Деспард. Это человек с необычайно крепкими нервами. Человек, привыкший быстро принимать решения, человек, которому не в диковинку рисковать. Миссис Лорример? Нервы у нее тоже в порядке, и она женщина, у которой может быть в жизни тайна. Она выглядит так, словно испытала когда-то несчастье. С другой стороны, я бы сказал, что это женщина, так сказать, с принципами, женщина, которая могла бы, скажем, быть директрисой школы для девочек. Чтобы эта дама в кого-то воткнула нож… Не представляю. И в заключение — крошка мисс Мередит. Мы ничего о ней не знаем. По виду обычная, миленькая, довольно застенчивая девушка. Но никто, как я сказал, ничего о ней не знает.
  — Мы знаем, что Шайтана считал ее убийцей, — сказал Пуаро.
  — Ангельское личико и натура демона, — задумчиво проговорила миссис Оливер.
  — Это нам что-нибудь дает, Баттл? — спросил полковник Рейс.
  — Бесплодные умствования, вы думаете, сэр? Что ж, в подобных случаях приходится строить догадки.
  — Не лучше ли выяснить что-нибудь об этих людях?
  — О, — улыбнулся Баттл, — над этим мы как следует поработаем. Я думаю, вы могли бы нам помочь.
  — Без сомнения. Но как?
  — Что касается майора Деспарда, он немало времени провел за границей — в Южной Америке, в Восточной и Южной Африке. У вас есть возможность навести справки по этой части. Вы могли бы добыть нам информацию.
  Рейс кивнул.
  — Будет сделано. Разыщу все имеющиеся данные.
  — Ой, — вскрикнула миссис Оливер, — у меня идея. Нас четверо, четверо, как вы выразились, «сыщиков», и четверо их! Что, если каждый из нас возьмет по одному? Каждый — на свой вкус! Полковник Рейс — майора Деспарда, инспектор Баттл — доктора Робертса, я возьму мисс Мередит, а Пуаро — миссис Лорример. Все — чин по чину!
  Инспектор Баттл решительно покачал головой:
  — Ни в коем случае, миссис Оливер. Дело официальное, вы понимаете. Я за него отвечаю. Я обязан расследовать его во всех аспектах. Кроме того, хорошо вам говорить «каждому на свой вкус». А если двое захотят поставить на одну лошадь? Полковник Рейс не говорил, что он подозревает майора Деспарда. А мсье Пуаро, может быть, не захочет затрачивать усилия на миссис Лорример.
  — Такая была хорошая идея. — Миссис Оливер с сожалением вздохнула. — Такая простая. Но вы не возражаете, если я кое-что порасследую? — уже веселее спросила она.
  — Не то что возражаю, — медленно произнес Баттл. — Возражать, собственно, вне моей компетенции. Так как вы были на этом приеме сегодня вечером, вы, естественно, вольны делать, что вам заблагорассудится. Но мне бы хотелось предупредить, особенно вас, миссис Оливер. Пожалуйста, поосторожнее.
  — О, буду само благоразумие… — сказала миссис Оливер. — Не пророню ни звука… ни о чем, — закончила она, немного запнувшись.
  — Думаю, что инспектор Баттл, пожалуй, не это имел в виду, — сказал Эркюль Пуаро. — Он хотел напомнить, что вы будете иметь дело с человеком, который, насколько нам известно, убивал уже дважды, а значит, если сочтет необходимым, не задумываясь убьет и в третий раз.
  Миссис Оливер задумчиво посмотрела на него, потом улыбнулась обаятельно, мило, как нашалившее дитя.
  — «Вы предупреждаетесь…»696 — процитировала она. — Спасибо, мсье Пуаро. Я буду действовать осторожно. Но я не собираюсь отступать.
  Пуаро склонился в изящном поклоне.
  — Позволю себе заметить, вы азартный человек, мадам.
  — Я полагаю, — произнесла миссис Оливер так, словно она находилась на заседании какого-то комитета, — что вся полученная информация будет обобщена, то есть мы не будем держать какие-либо сведения при себе.
  Инспектор Баттл вздохнул.
  — Это не детективный роман, миссис Оливер, — сказал он.
  — Разумеется, вся информация должна передаваться полиции, — произнес сугубо официальным тоном Рейс и добавил уже с веселым огоньком в глазах: — Запачканная перчатка, отпечатки пальцев на стакане для чистки зубов, клочок обгоревшей бумаги — все это вы передадите Баттлу.
  — Можете смеяться надо мной, — сказала миссис Оливер, — но женская интуиция… — Она энергично тряхнула головой.
  Рейс поднялся.
  — Я наведу справки о Деспарде. На это не уйдет много времени. Что-нибудь еще от меня требуется?
  — Нет, думаю, больше ничего, благодарю вас, сэр. Не посоветуете ли что-нибудь? Для меня важна всякая мелочь.
  — Хм-м, я бы держал в поле зрения возможную стрельбу, отравления и вообще любые несчастные случаи. Но думаю, вы это уже уразумели.
  — Да, сэр, это я уже принял во внимание.
  — Баттл, старина, не мне вас учить. Доброй ночи, миссис Оливер. Доброй ночи, мсье Пуаро.
  Кивнув на прощание Баттлу, полковник Рейс вышел из комнаты.
  — Кто он? — спросила миссис Оливер.
  — Превосходный армейский служака, — сказал Баттл. — К тому же немало поездил по свету. Кажется, побывал он всюду.
  — Секретная служба, я думаю, — сказала миссис Оливер. — Вы не имеете права мне это говорить, я знаю. Я бы не стала интересоваться, если бы не этот вечер. Четверо убийц и четверо сыщиков: Скотленд-Ярд, секретная служба, частный сыск, детективная беллетристика. Неплохая затея.
  Пуаро покачал головой:
  — Вы ошибаетесь, мадам. Это очень глупая затея. Тигра потревожили, и тигр прыгнул.
  — Тигр? Почему тигр?
  — Под тигром я подразумеваю убийцу, — сказал Пуаро.
  — Какие у вас имеются соображения относительно порядка расследования, мсье Пуаро? — без обиняков спросил Баттл. — И еще один вопрос. Хотелось бы знать, что вы думаете о психологии этой четверки? Это ведь ваше увлечение.
  Продолжая разглаживать карточные счета, Пуаро сказал:
  — Вы правы, психология тут очень важна. Нам известны различные способы убийств. И если у нас найдется личность, которая не могла бы совершить определенный вид убийства, мы можем исключить эту личность из наших расчетов. Нам известно кое-что об этих людях, об их образе мыслей, характерах, мы познакомились с их почерками, с их подсчетами очков, узнали, какие они игроки. Но, увы, не так-то просто сделать определенные выводы. Это убийство требовало дерзости и выдержки, тут нужна была личность, готовая пойти на риск.
  Вот у нас есть доктор Робертс: обманщик, переоценивающий свои карты, человек, рассчитывающий на выигрыш в рискованной ситуации. Его психология вполне годна и для убийцы. Если рассматривать ситуацию с этой точки зрения, следовало бы автоматически исключить мисс Мередит. Она робкая, боится переоценить свои карты, осторожна, бережлива, благоразумна. Тип личности, наименее подходящий для выполнения смелого и рискованного действия. Но робкая личность способна убить из страха. Напуганная нервозная личность может дойти до отчаяния, может почувствовать себя загнанной в угол крысой, если попадет в безысходное положение. Если мисс Мередит совершила в прошлом убийство и если она боялась, что Шайтана знает обстоятельства этого убийства и способен передать ее в руки правосудия, она могла обезуметь от страха и ни перед чем не остановиться ради спасения. Результат был бы тот же самый, только обусловлен он был бы другими качествами — не хладнокровием и бесстрашием, а отчаянием, паникой.
  Дальше, возьмем майора Деспарда — человек холодный, находчивый, готовый на риск в случае необходимости. Он бы взвесил все «за» и «против», решил, что есть шансы в его пользу, и рискнул бы, ведь он из тех людей, что предпочитают действие бездействию, человек, которого не пугает опасность, если он почувствует, что есть реальная возможность успеха.
  Наконец, миссис Лорример, почтенная женщина, женщина, умело применяющая свой ум и способности, хладнокровная. Ей нельзя отказать в математических наклонностях. Из всех четверых у нее, пожалуй, самый богатый интеллект. Должен признать, если миссис Лорример и совершила убийство, то это было преднамеренное убийство. Я вполне могу представить себе, как она медленно, тщательно обдумывает план, проверяет надежность замысла. По этой причине она из всех четверых представляется мне наименее подходящей на роль убийцы. Тем не менее она тут наиболее яркая личность, и, за что бы ни взялась, она, вероятно, выполнила бы без осечки. У такой не дрогнет рука. — Он помолчал. — Ну вот, видите, так мы ни к чему и не пришли.
  Баттл вздохнул.
  — Это вы уже говорили.
  — По мнению мистера Шайтаны, — продолжал Пуаро, — каждый из четверых совершил убийство. Были у него улики? Или только догадки? Этого мы сказать не можем. Думаю, вряд ли у него были веские доказательства во всех четырех случаях.
  — Тут я с вами согласен, — сказал Баттл, покачивая головой. — Это было бы уже слишком.
  — Я предполагаю, что могло произойти следующее: заводится разговор об убийстве, о какой-то конкретной форме убийства, и мистера Шайтану вдруг привлекает выражение лица у кого-то из собеседников. Человек он был сообразительный и очень приметливый. Отсюда, вероятно, и мысль устроить своего рода эксперимент — в ходе ни к чему не обязывающей болтовни он, видимо, отличал малейшее вздрагивание, стремление уйти от разговора или сменить тему. О, это совсем не трудно. Если вы заподозрите какой-то секрет, нет ничего легче, как найти подтверждение вашим подозрениям. Всякий раз, когда слово попадает в цель, вы можете заметить это, если, конечно, задались такой целью.
  — Да, да, — кивая головой, согласился Баттл. — Такое развлечение было вполне во вкусе нашего покойного знакомого.
  — Можно предположить, что такие эксперименты проводились не раз и не два. Он мог располагать какими-то фактами, не слишком безобидными для того или иного гостя, мог пытаться разоблачить его. Сомневаюсь только, чтобы с этими его «уликами» можно было обратиться в полицию.
  — Он тоже мог только догадываться, — сказал Баттл. — Достаточно часто встречаются дела сомнительного сорта, мы подозреваем преступление, но не можем доказать. Как бы то ни было — линия ясна. Надо ознакомиться с документами, касающимися всех этих людей, и обратить внимание на смерти, которые могут иметь значение. Я думаю, вы так же, как и полковник, не забыли, о чем говорил Шайтана на обеде.
  — Черный ангел, — пролепетала миссис Оливер.
  — Кое-что упомянул о ядах, несчастных случаях, врачебных ошибках, несчастных случаях при стрельбе. Меня не удивит, если окажется, что именно этим он и подписал себе смертный приговор, — заключил Баттл.
  — Его так заставили умолкнуть — ужас, — поежилась миссис Оливер.
  — Да, — согласился Пуаро. — Видимо, по крайней мере одну личность это упоминание задело за живое. Личность эта подумала, что Шайтана знает гораздо больше, чем он знал на самом деле, и что прием этот не что иное, как дьявольский спектакль, устроенный Шайтаной, и кульминационный его момент — арест за убийство! Да, как вы заметили, он подписал себе смертный приговор, развлекая гостей подобными речами.
  Наступило молчание.
  — Дело это так скоро не распутаешь, — со вздохом сказал Баттл. — Мы не сможем сразу отыскать все, что хотим. И к тому же надо быть очень осторожными, нам ведь ни к чему, чтобы кто-то из четверых догадался, чем мы занимаемся. Все наши расспросы и розыски должны создавать впечатление, что они относятся только непосредственно к самому убийству. Нельзя вызывать подозрений, что у нас есть какие-то идеи относительно мотива преступления. Самое неприятное, что придется расследовать четыре возможно совершенных когда-то убийства, а не одно.
  — Наш друг мистер Шайтана не был непогрешим, — возразил Пуаро. — Может быть, он ошибся.
  — Все четыре раза?
  — Нет, он не был настолько глуп.
  — Ну, тогда дважды.
  — Даже не так. Я думаю, в одном из четырех случаев.
  — Это что же? Один невиновный и три преступника? Довольно скверно. И хуже всего, что, если даже мы доберемся до истины, это нам не поможет. Даже если кто-то и спустил с лестницы в двенадцатом году свою двоюродную бабушку, то какой нам от этого прок в тридцать седьмом?
  — Будет прок, будет, — подбодрил его Пуаро. — Вы это знаете. Знаете так же хорошо, как и я.
  — Понимаю, что вы имеете в виду, — нехотя кивнул Баттл. — Один и тот же почерк.
  — Вы хотите сказать, — вмешалась миссис Оливер, — что предшествующая жертва была тоже заколота кинжалом?
  — Ну, это слишком упрощенно, миссис Оливер, — сказал Баттл, оборачиваясь к ней. — Но не сомневаюсь, что это будет преступление того же толка. Детали могут различаться, но суть будет та же. Как ни странно, но преступник каждый раз выдает себя этим.
  — Человек — не оригинальное существо, — заметил Пуаро.
  — Женщины, — сказала миссис Оливер, — способны на бесчисленные варианты. Я бы никогда не совершала похожих убийств.
  — Неужели вы — писатель, никогда не повторяете сюжетов? — спросил Баттл.
  — «Убийство среди лотосов», — пробормотал Пуаро. — «Тайна тающей свечи».
  Миссис Оливер повернулась к нему, глаза ее сияли от восхищения.
  — Какая эрудиция! Какой вы в самом деле умница! Конечно, в этих двух романах совершенно одинаковый сюжет, но никто до сих пор не обратил на это внимания. В одном — кража документов во время неофициального правительственного приема, в другом — убийство на Борнео697 в бунгало698 каучукового плантатора.
  — Но отправная точка, на которой строятся романы, одна и та же, — сказал Пуаро. — Один из ваших самых удачных приемов: плантатор устраивает свое собственное убийство, министр кабинета устраивает кражу своих собственных документов. В заключительный момент появляется «третий» и раскрывает обман.
  — Мне, миссис Оливер, понравился ваш последний роман, — любезно заметил Баттл. — Тот, в котором одновременно убивают всех начальников полиции. Вы допустили только одну или две ошибки в специальных вопросах. Но я знаю, что вы любите точность, и поэтому я…
  — Вообще-то мне наплевать на точность. Кто теперь точен? Никто! Если репортер напишет, что двадцатидвухлетняя красотка покончила с собой, включив газ, что перед этим она взглянула на море и поцеловала на прощанье любимого лабрадора699 Боба, то разве будет кто-нибудь поднимать шумиху из-за того, что девушке было на самом деле двадцать шесть лет, комната окнами выходила на сушу, а собака была силихем-терьером700 по кличке Бонни? Если для журналиста допустимы вещи такого рода, то и я не вижу ничего особенного в том, что перепутаю полицейские чины и напишу револьвер вместо пистолета, диктофон вместо фонографа, воспользуюсь ядом, который едва позволит вам вынести смертный приговор. Что действительно важно — так это множество трупов. Если вещь получается скучноватой, то стоит немного добавить крови, и она станет повеселей. Кто-нибудь собирается что-то рассказать — убить его в первую очередь! Это всегда подогревает интерес. Подобные штуки есть во всех моих книжках, замаскированы, конечно, различными способами. Публике нравятся яды, не оставляющие следа, идиоты-инспекторы, девушки, сброшенные в канализационный люк со связанными руками или утопленные в подвале (до чего же действительно мучительный способ убийства), и герои, которые убивают от трех до семи злодеев голыми руками. Я уже написала тридцать две книжки, и во всех них действительно одно и то же; мсье Пуаро, кажется, заметил это, но больше — никто. И я жалею только об одном, что сделала детективом финна. Я ничего не знаю о финнах и все время получаю письма из Финляндии с замечаниями по поводу того, что он говорит или делает. Оказывается, в Финляндии многие читают детективные романы. Думаю, что из-за финской зимы, с длинными, темными ночами. В Болгарии и Румынии, кажется, вообще ничего не читают. Надо было сделать его болгарином. — Она осеклась. — Простите. Я все болтаю, а здесь настоящее убийство. — Лицо ее вспыхнуло. — Как было бы хорошо, если бы никто из них не убивал. Если бы он просто всех порасспрашивал, а потом бы преспокойно совершил самоубийство. Подумать только, вместо шутки такой скандал!
  — Превосходный выход, — одобрительно кивнул Пуаро. — Но, увы, мистер Шайтана был не такой человек. Он очень любил жизнь.
  — Не думаю, чтобы он был хорошим человеком, — сказала миссис Оливер.
  — Да, он не вызывал симпатии, — сказал Пуаро. — Но он был жив, а сейчас — мертв. Я ему как-то сказал, что у меня буржуазное отношение к убийству, я осуждаю убийство. — И тихо добавил: — Что ж, я готов зайти в клетку к тигру…
  Глава 9
  Доктор Робертс
  — Доброе утро, инспектор Баттл. — Доктор Робертс поднялся со стула и протянул большую розовую руку, пахнущую хорошим мылом и немного карболкой. — Как идут дела?
  Инспектор, перед тем как ответить, окинул взглядом комфортабельный кабинет врача.
  — Они не идут, доктор Робертс. Откровенно говоря, ни с места. В газетах по этому поводу написали немного, и это меня порадовало: «Внезапная смерть в собственном доме! Хорошо известный мистер Шайтана скончался во время вечернего приема». Все на том же этапе. Мы произвели вскрытие, и я принес вам показать заключение. Может быть, вас заинтересует…
  — Очень любезно с вашей стороны, если позволите… хм… хм… Да, очень интересно. — И он вернул документ.
  — Мы имели беседу с поверенным мистера Шайтаны. Нам известно теперь его завещание. Ничего для нас интересного. Родственники у него в Сирии, кажется. Потом мы просмотрели все его личные бумаги.
  То ли ему показалось, то ли на самом деле — широкое, гладко выбритое лицо застыло в каком-то ожидании.
  — Ну и что же? — спросил доктор Робертс.
  — Да ничего, — ответил инспектор Баттл, продолжая наблюдать за ним.
  Вздоха облегчения не было. Не было ничего особенно заметного. Но фигура доктора как будто расслабилась, чуть непринужденнее стала его поза.
  — И теперь вы пришли ко мне?
  — И теперь, как вы заметили, я пришел к вам.
  Брови доктора немного приподнялись, его проницательные глаза были устремлены на Баттла.
  — Хотите ознакомиться с моими личными бумагами?
  — Была такая мысль.
  — Ордер на обыск имеется?
  — Нет.
  — Вам бы, я думаю, не составило особого труда получить его. Но я не собираюсь чинить вам препоны. Не очень-то приятно оказаться под подозрением в убийстве, но понятно, что вы здесь ни при чем, выполняете свой долг.
  — Благодарю вас, сэр, — сказал инспектор Баттл с неподдельной признательностью. — Ценю ваше отношение, даже, можно сказать, очень. Надеюсь, и остальные будут столь же рассудительны, как вы.
  — Приходится мириться с тем, чего не изменишь, — добродушно сказал доктор. — Я закончил прием пациентов и как раз отправляюсь на вызовы. Оставляю вам ключи, скажу своей секретарше, и можете копаться сколько душе угодно.
  — Прекрасно, очень рад, но хотел бы задать сначала несколько вопросов.
  — О той вечеринке с бриджем? Так я уже все сказал, что знаю…
  — Нет, не о ней. О вас.
  — Ну, спрашивайте. Что вы хотите знать?
  — Мне просто нужен в общих чертах набросок вашего жизненного пути: родился, женился и так далее.
  — Что ж, обратимся к опыту «Кто есть кто»,701 — сухо произнес доктор. — Моя биография очень проста. Я из Шропшира,702 родился в Ладлоу. Мой отец здесь практиковал. Он умер, когда мне было пятнадцать лет. Я получил образование в Шрусбери703 и занимался медициной, как и мой отец. Я окончил Сент-Кристофер,704 ну, а с прочими подробностями вы, я думаю, ознакомитесь без моей помощи.
  — Да, сэр. Есть ли у вас братья, сестры?
  — Я единственный ребенок, родители умерли, не женат. Этого достаточно? Здесь начинал компаньоном доктора Эмери. Он ушел в отставку лет пятнадцать назад. Живет в Ирландии. Могу дать адрес, если хотите. Я проживаю здесь с кухаркой, горничной и экономкой, секретарша у меня приходящая. Я обладаю хорошим доходом и убиваю умеренное число своих пациентов. Ну, как?
  Инспектор Баттл ухмыльнулся.
  — Весьма всесторонне, доктор Робертс. Рад, что вы обладаете чувством юмора. Хочу спросить у вас еще одну вещь.
  — Я человек строгой морали, инспектор.
  — О, не об этом, нет. Не назовете ли вы мне имена четырех ваших знакомых, людей, которые хорошо и немало лет вас знают. Если хотите, лиц, которые могут отрекомендовать вас, если вы понимаете, что я имею в виду.
  — Да, наверное, понимаю. Давайте поразмышляем. Вы ведь предпочли бы тех, кто сейчас в Лондоне?
  — Вообще-то это не имеет значения, но так нам, конечно, было бы проще.
  Доктор с минуту подумал, затем взял листок бумаги, нацарапал авторучкой четыре имени с адресами и придвинул через стол Баттлу.
  — Достаточно? Самые подходящие, что мне сейчас пришли в голову.
  Баттл внимательно прочитал, удовлетворенно кивнул, сложил листок и сунул во внутренний карман.
  — Чем скорее я с ними переговорю, тем лучше для всех заинтересованных. Мне надо точно установить, что вы не были в плохих отношениях с покойным мистером Шайтаной, что вы не были близко знакомы, не совершали с ним торговых сделок, не подвергались когда-либо оскорблениям с его стороны, не затаили на него чувства обиды. Лично я готов вам верить, когда вы заявляете, что и знали его не слишком-то хорошо, но моего мнения недостаточно. Я должен в этом удостовериться.
  — О, великолепно понимаю. Вам приходится всех считать лгунами, пока они не докажут, что говорят правду. Вот мои ключи. Этот — от ящиков письменного стола, этот — от бюро, этот маленький — от шкафчика с ядами. Проверьте потом, закрыли ли вы его. Пожалуй, лучше все же сказать секретарше. — И он нажал кнопку на столе.
  Тотчас же отворилась дверь, и появилась молодая женщина очень делового вида.
  — Вызывали, доктор?
  — Это мисс Берджесс — инспектор Баттл из Скотленд-Ярда, — взаимно представил их Робертс.
  Мисс Берджесс одарила Баттла холодным пристальным взглядом, словно спрашивая: «Боже мой, а это что еще за зверь?»
  — Я буду признателен вам, мисс Берджесс, если вы ответите инспектору Баттлу на вопросы, которые ему угодно будет вам задать, и окажете ему всяческую помощь.
  — Разумеется, я выполню вашу просьбу, доктор.
  — Ладно, — сказал Робертс, поднимаясь. — Я ухожу. Вы положили в мой саквояж морфий?705 Он мне потребуется для Локкарта.
  Он торопливо вышел, продолжая на ходу разговор с мисс Берджесс.
  Скоро она возвратилась и сказала:
  — Мистер Баттл, если я вам потребуюсь, нажмите, пожалуйста, эту кнопку.
  Баттл поблагодарил ее, заверил, что так и сделает, и принялся за работу.
  Его обследование было тщательным и методичным, хотя он и не рассчитывал найти что-нибудь важное; как бы нехотя данное доктором согласие на обыск рассеивало надежды. Робертс был не глуп. Он понимал, что обыск обязательно будет, и, конечно, соответственно подготовился. Тем не менее какой-то шанс оставался, ведь Робертс не знал истинной цели его изысканий, и Баттл мог натолкнуться на след информации, которая ему требовалась.
  Инспектор Баттл открывал и закрывал ящики, обшарил отделения письменного стола, бегло просмотрел чековую книжку, прикинул сумму неоплаченных счетов, посмотрел, за что именно эти счета, тщательно исследовал банковскую расчетную книжку Робертса, пробежал записи больных — в общем, не оставил без внимания ни одного документа. Результаты были крайне скудны. Потом он заглянул в шкафчик с ядами, отметил для себя оптовые фирмы, с которыми доктор имел дело, проверил опись, снова закрыл шкафчик и перешел к бюро. Его содержимое было скорее личного характера, и здесь Баттл не обнаружил ничего подходящего. Он покачал головой, сел на стул и нажал кнопку звонка.
  С проворством, достойным похвалы, появилась мисс Берджесс.
  Инспектор попросил ее сесть и некоторое время смотрел на нее, раздумывая, с какого боку к ней подступиться. Он сразу же ощутил ее враждебность и прикидывал, что лучше: спровоцировать ее на неосторожное высказывание, нагнетая эту враждебность, или попытаться что-нибудь разузнать в спокойной беседе.
  — Я полагаю, мисс Берджесс, вы осведомлены об известном событии? — наконец спросил он.
  — Доктор Робертс сказал мне, — ответила мисс Берджесс.
  — Дело, в общем-то, щекотливое, — сказал Баттл.
  — Вы так считаете?
  — Ну, знаете, довольно неприятная история. Четверо под подозрением, и кто-то из них — преступник. Я что, собственно, хочу у вас узнать: видели ли вы когда-нибудь этого мистеру Шайтану?
  — Никогда.
  — Слышали ли вы, чтобы доктор Робертс что-нибудь говорил о нем?
  — Никогда. Впрочем, нет, я не права. С неделю назад доктор Робертс просил меня отметить в его записной книжке: «Мистер Шайтана, восемь пятнадцать, восемнадцатого».
  — И тут вы впервые услышали о мистере Шайтане?
  — Да.
  — Никогда не попадалось его имя в газетах? О нем часто упоминали в светской хронике.
  — Меня привлекают вещи поинтереснее, чем светская хроника.
  — О, я не сомневаюсь, что вы больше интересуетесь другими вещами, — мягко произнес Баттл. — Все четверо уверяют, что были мало знакомы с Шайтаной. И все же один из них знал его достаточно хорошо, чтобы убить. Мое дело определить кто.
  Наступила неловкая пауза. Мисс Берджесс не проявляла ни малейшей заинтересованности. Ее дело было исполнять распоряжение своего шефа, выслушивать все, что заблагорассудится сказать инспектору Баттлу, отвечать на любой конкретный заданный им вопрос.
  — Знаете ли, мисс Берджесс, — инспектора прошиб пот от этого разговора, но он упорно его продолжал, — вряд ли вы представляете себе, хотя бы приблизительно, трудности нашей работы. Бывает, люди наговорят черт знает что. Мы можем и не верить словам, но все равно обязаны принять их во внимание. Я не хотел бы обсуждать с вами женскую природу, но ведь сами знаете, если женщина взволнована, ей ничего не стоит вдруг разразиться бранью, упреками — словом, у нее развязывается язык. Она выдвигает необоснованные обвинения, намекает на одно, на другое, припоминает разные старые скандалы, которые могут и не иметь никакого отношения к следствию.
  — Вы хотите сказать, что кто-то из этих людей упрекнул в чем-то доктора? — спросила мисс Берджесс.
  — Не то чтобы упрекнул, — осторожно проговорил Баттл, — но… вы понимаете, я все равно обязан обратить на это внимание. Знаете… бывают подозрительные обстоятельства гибели пациентов… Мне не хотелось бы этим беспокоить доктора.
  — Я думаю, кто-то разузнал эту историю с миссис Грейвз, — сказала мисс Берджесс, несколько сердясь. — Стыдно подумать, как люди рассуждают о вещах, в которых ничего не понимают. Этим занимается немало дам почтенного возраста. Им кажется, что все пытаются их отравить: родственники, прислуга и даже врачи. Миссис Грейвз, перед тем как обратиться к доктору Робертсу, побывала у трех врачей. Потом, когда у нее появились те же подозрения в отношении доктора Робертса, он был не прочь избавиться от нее и с радостью поручил ее заботам доктора Ли. Это единственный выход в подобных случаях, сказал он мне. После доктора Ли был доктор Стил, потом доктор Фармер, и в конце концов бедная старушка умерла.
  — Вы не поверите, из-за какой ерунды часто раздувают целые истории, — сказал Баттл. — Всякий раз, когда врач что-то приобретает после кончины пациента, всегда находится злой язык. А почему бы здравомыслящему пациенту не одарить своего целителя каким-нибудь пустяком или даже, может быть, и чем-то значительным?
  — Это все родственники, — сказала мисс Берджесс. — Я всегда считала, что ничто лучше смерти не выявляет низменность человеческой натуры. У неостывшего трупа начинают спорить, кому что достанется. К счастью, у доктора Робертса никогда не было подобных неприличных инцидентов. Он всегда радуется, узнав, что пациенты ему ничего не оставят. Мне кажется, однажды он получил по завещанию пятьдесят фунтов, есть у него еще две трости и золотые часы. И больше ничего.
  — Трудно жить настоящему профессионалу, — со вздохом сказал Баттл. — Его легко шантажировать. Самые невинные происшествия иногда дают повод возмутительной клевете. Врачу необходимо избегать даже видимости ошибки и, значит, никогда не теряться, быть всегда начеку.
  — Во многом вы правы, — сказала мисс Берджесс. — Трудно врачам приходится с истеричными женщинами.
  — С истеричными женщинами… Да, да, верно. От них жди чего угодно.
  — Я полагаю, вы имеете в виду эту отвратительную миссис Краддок?
  Баттл сделал вид, что задумался.
  — Эта история… три года назад? Нет, больше.
  — Четыре или пять, по-моему. На редкость неуравновешенная женщина! Я так обрадовалась, когда она уехала за границу, и доктор Робертс тоже был рад. Она беззастенчиво лгала своему мужу — все они такие, конечно. Бедняга стал сам не свой, начал болеть. Он скончался от сибирской язвы,706 знаете, занес инфекцию в ранку при бритье.
  — Я уже и забыл об этом, — солгал Баттл.
  — А потом она уехала за границу и вскоре умерла. Знаете, женщины, помешанные на мужчинах, — это такая неприятная категория.
  — Да, да, — сказал Баттл. — Очень опасные женщины. Докторам от них надо держаться подальше. А скончалась она… мне помнится…
  — В Египте, кажется. У нее было заражение крови, какая-то местная инфекция.
  — Есть и еще одна пренеприятная для врача вещь, — сказал Баттл, перескочив на другую тему, — это когда он подозревает, что кто-то из его пациентов отравлен родственниками. Что делать? Вмешаться или попридержать язык? Допустим, он предпочел последнее, тогда он наверняка окажется в глупом положении, если впоследствии возникают разговоры о том, что дело нечисто. Интересно, не случались ли такие казусы у доктора Робертса?
  — Что-то не припоминаю, — в раздумье сказала мисс Берджесс.
  — Любопытно бы было знать, какое количество смертельных случаев в год наблюдается в практике доктора Робертса, просто для статистики. Например, вот вы уже работаете у доктора Робертса…
  — Семь лет.
  — Хм… Семь. Так сколько же за это время было смертельных случаев? Примерно.
  — Ой, трудно так сразу сказать. — Мисс Берджесс принялась подсчитывать. Недоброжелательность ее постепенно улетучилась. — Семь… восемь… пожалуй, точно не вспомнить. Может быть, около тридцати за все это время.
  — Что ж, по моим данным, доктор Робертс не из худших врачей, — весело закончил Баттл. — Полагаю, большинство его пациентов люди состоятельные, могут себе позволить позаботиться о своей особе.
  — Он очень популярный доктор. И диагност прекрасный!
  Баттл вздохнул и поднялся.
  — К сожалению, я отклонился от темы. В мою задачу входило установить, был ли связан доктор с мистером Шайтаной. Вы уверены, что он не был пациентом доктора?
  — Совершенно уверена.
  — Может быть, под чужим именем? — Баттл показал ей фотографию. — Не узнаете?
  — До чего же театральная личность! Нет, никогда его здесь не видела, никогда.
  — Так, так, — опять вздохнул Баттл. — Разумеется, я весьма признателен доктору за его любезность. Передайте ему мою благодарность, хорошо? Скажите ему, что я приступаю к номеру два. До свидания, мисс Берджесс, и спасибо за содействие.
  Он пожал ей руку и вышел. Идя по улице, он достал из кармана маленькую записную книжку и сделал в ней несколько записей на букву Р.
  Миссис Грейвз? Маловероятно.
  Миссис Краддок? Не получал ни от кого наследства.
  Нет жены. (Жаль.)
  Изучить смерти пациентов. Трудно.
  Он захлопнул книжку и мимоходом зашел на Ланкастер-Гейт в филиал Лондон-Уэссекс-банка.
  Служебное удостоверение позволило ему побеседовать лично с управляющим.
  — Доброе утро, сэр. Как я понимаю, одним из ваших клиентов является доктор Джеффри Робертс.
  — Совершенно верно.
  — Мне нужна некоторая информация о счете этого джентльмена за несколько последних лет.
  — Постараюсь помочь, чем смогу.
  Прошло полчаса напряженной работы, наконец Баттл со вздохом сложил листки, исписанные цифрами.
  — Нашли, что искали? — поинтересовался управляющий.
  — Нет. Ничего, за что бы можно было зацепиться. Но все равно благодарю вас.
  …И в этот же самый момент доктор Робертс, моя руки у себя в кабинете, глядя через плечо на мисс Берджесс, спросил:
  — Ну как наш бесстрастный сыщик, а? Перевернул тут все вверх дном, а вас, наверное, наизнанку вывернул?
  — Смею вас заверить, он немногого от меня добился, — поджав губы, ответила мисс Берджесс.
  — Дитя мое, не было необходимости молчать словно рыба. Я ведь попросил вас отвечать ему на все вопросы. Между прочим, о чем он вас спрашивал?
  — О, он все время толковал об одном и том же, знаете ли вы человека по имени Шайтана, даже высказывал предположение, что он появлялся у нас под чужим именем. Он показывал мне его фотографию. До чего же театральная личность!
  — Шайтана? Да, разыгрывал из себя Мефистофеля новейшей формации. И получалось ведь довольно неплохо даже. Что же еще спрашивал Баттл?
  — В общем-то, ничего особенного. Ой, чуть не забыла, кто-то наговорил ему разных глупостей о миссис Грейвз, вы, между прочим, знаете, что она вытворяла.
  — Грейвз? Грейвз? О да, почтенная миссис Грейвз! Вот смех-то! — Доктор расхохотался. — Это в самом деле смешно, чрезвычайно смешно.
  В великолепном настроении он отправился к ленчу.707
  Глава 10
  Доктор Робертс
  (Продолжение)
  Инспектор Баттл сидел за ленчем с Эркюлем Пуаро. Настроение у него было подавленное, Пуаро взирал на него с сочувствием.
  — Значит, нынешнее утро не принесло вам удачи? — в раздумье произнес Пуаро.
  Баттл покачал головой.
  — Это будет нелегкая работенка, мсье Пуаро.
  — Какое вы составили о нем мнение? — спросил Пуаро.
  — О докторе? Откровенно говоря, я думаю, Шайтана был прав. Он убийца. Напоминает мне Уэставея. И этого адвоката, малого из Норфолка. То же самое радушие, самоуверенность. Такая же популярность. Оба дьявольски умны, таков же и Робертс. И все равно, отсюда не следует, что он убил Шайтану, да я, собственно, и не думаю, что это он. Он очень хорошо знает, что такое риск, получше всякого другого человека. Ведь Шайтана мог проснуться и закричать. Нет, не думаю, что Робертс убил его.
  — Но думаете, что он убил кого-нибудь еще.
  — Возможно, и не одного. Уэставей-то убивал. Но это будет нелегко из него выудить. Я просмотрел его банковский счет — ничего подозрительного, никаких неожиданно крупных сумм. Во всяком случае, за последние семь лет он не получал наследства от пациентов. Это исключает убийство из корыстных целей. Он, увы, никогда не был женат. Стало быть, не мог убить собственную жену — чего уж проще для врача. Он человек состоятельный, ведь он пользуется успехом у богатых пациентов.
  — То есть, по всем данным, жизнь его совершенно безупречна, а может быть, и на самом деле безупречна.
  — Может быть, но я склонен предположить худшее. Не исключено, — продолжал он, — что был какой-то скандальчик с одной из пациенток по имени Краддок. Этим стоит заняться, я думаю прямо сегодня засадить кого-нибудь за это дело. Женщина эта скончалась, правда, в Египте от какой-то местной болезни, и не думаю, что тут есть что-нибудь крамольное. Но это, может быть, прольет свет на его характер, моральные устои.
  — Был у нее муж?
  — Он умер от сибирской язвы.
  — От сибирской язвы?
  — Да. Как раз в ту пору в продаже было много дешевых кисточек для бритья, часть их была инфицирована. Из-за этих самых кисточек было столько скандалов.
  — Вещь, бесспорно, удобная, — заметил Пуаро.
  — И я так подумал. Если муж из-за чего-то грозился хорошенько с ней разобраться. Впрочем, все это догадки. Они хромают на обе ноги.
  — Мужайтесь, друг мой. Я знаю ваше упорство. В конце концов у вас будет не две ноги, а все сорок, не менее резвых, чем у сороконожки.
  — И в результате глубоких раздумий относительно того, на какую из них сначала наступить, я, как та сороконожка, скачусь в канаву,708 — усмехнулся Баттл, потом спросил: — А вы, мсье Пуаро, не хотите приняться за дело?
  — Я могу тоже поговорить с доктором Робертсом.
  — Двое в один день? Это его обязательно взвинтит.
  — О, я не буду навязчив. Я не стану расспрашивать его о прошлом.
  — Мне бы хотелось знать, какую тактику изберете вы, — с любопытством спросил Баттл. — Впрочем, не говорите, если не хотите.
  — Du tout, du tout.709 Я готов сообщить вам. Я буду говорить о бридже, только и всего.
  — Опять о бридже. Все об одном, не перебор ли, мсье Пуаро?
  — Я нахожу предмет очень интересным.
  — Ну, каждому свое. Я на такие тонкости не способен… Это не в моем стиле.
  — Что же такое ваш стиль? — Озорной огонек блеснул в глазах Пуаро.
  — Простой, честный, ревностный офицер, человек, добросовестно выполняющий свой долг, — вот мой стиль, — с ответным огоньком в глазах произнес инспектор. — И никаких выкрутасов, никаких фокусов. Только честный пот. Скучноватая, довольно рутинная работа — вот так вот!
  Пуаро поднял стакан.
  — За наши с вами методы, и пусть же успех увенчает наши совместные усилия!
  — Я надеюсь, полковник Рейс сумеет добыть нам что-нибудь о Деспарде, — сказал Баттл. — Источников у него хватает.
  — А миссис Оливер?
  — Немного суетлива. Эта женщина у меня вызывает симпатию. Говорит много глупостей, но славный человек. И женщина может узнать о женщине такие вещи, до которых мужчине и не додуматься. Она может докопаться до чего-нибудь стоящего.
  Они расстались. Баттл возвратился в Скотленд-Ярд, чтобы подготовить руководящие инструкции. Пуаро отправился на Глоусестер-Террас, 200.
  Доктор Робертс при встрече с гостем с шутливым удивлением поднял брови.
  — Два сыщика в один день, — с улыбкой сказал он. — Понимаю: к вечеру — наручники.
  Пуаро улыбнулся в ответ.
  — Смею вас заверить, доктор Робертс, что мое время поделено на всех четверых поровну.
  — Ну, это при наших обстоятельствах стоит благодарности. Закурите?
  — Если позволите, я предпочту свои. — И Пуаро закурил тоненькую папиросу.
  — Итак, чем могу служить? — спросил Робертс.
  Пуаро молча курил, потом сказал:
  — Вы хорошо разбираетесь в человеческих характерах, доктор?
  — Не знаю. Пожалуй, разбираюсь. Врачу приходится.
  — Вот и я пришел к такому выводу. Я сказал себе: «Врач всегда должен знать своих пациентов: их особенности, как они говорят, как дышат, как выражают беспокойство, — врач отмечает эти вещи автоматически, даже и не сознавая, что замечает! Доктор Робертс должен мне обязательно помочь».
  — Я готов вам помочь. В чем у вас затруднения?
  Пуаро достал из изящной маленькой коробочки три аккуратно сложенных карточных счета.
  — Это три первых роббера, сыгранные накануне вечером, — пояснил он. — Вот первый, почерк мисс Мередит. Это освежит вашу память, и не сможете ли вы мне сказать, какова была заявка и как каждый ходил?
  Робертс в изумлении уставился на него.
  — Вы шутите, мсье Пуаро. Как же это можно помнить?
  — Неужели не можете? Я бы был вам так благодарен. Вот этот первый роббер. Первый гейм, видимо, был выполнен на червях или на пиках, и кто-то еще подсел на пятьдесят.
  — Дайте посмотреть, это была первая рука. Да, мне кажется, они начали с пик.
  — А следующая раздача?
  — Полагаю, кто-то подсел на пятьдесят, но не могу вспомнить, кто именно. В самом деле, мсье Пуаро, не возлагайте на меня надежд.
  — Неужели вы не помните заявки, ходы?
  — Я сыграл большой шлем,710 это я помню, были и удвоения. Я помню также, как с треском провалился, разыгрывая, по-моему, три без козыря, да еще с реконтрой.711 Но это было позже.
  — Вы помните, с кем играли?
  — С миссис Лорример. Помню, выражение лица у нее было довольно мрачное. Видно, не понравилась моя заявка.
  — А вы не припомните еще какие-либо ходы или заявки?
  Робертс засмеялся.
  — Дорогой мсье Пуаро, вы в самом деле надеетесь, что я вспомню! Но ведь произошло убийство, — уже достаточно для того, чтобы выбить из головы самые блистательные ходы, а кроме того, с тех пор я сыграл, по крайней мере, еще с полдюжины робберов.
  Вид у Пуаро был удрученный.
  — Так что уж извините, — сказал Робертс.
  — Ничего, это не беда, — медленно сказал Пуаро. — Я все же надеюсь, что вы, может быть, вспомните хотя бы один-два последних хода, потому что, я думаю, они могли бы быть важными вехами, чтобы вспомнить другие вещи.
  — Какие другие вещи?
  — Ну вы, например, могли отметить, что ваш партнер допустил оплошность в простой игре без козыря, или, скажем, противник, неудачно разыгрывая верную карту, предоставил вам пару неожиданных взяток.
  Доктор Робертс внезапно посерьезнел, наклонился вперед.
  — А, — сказал он, — теперь мне ясно, куда вы клоните. Простите, я сперва подумал, что это за глупости он все говорит. Вы считаете, что убийство, успешное его осуществление, могло внести в игру преступной пары какие-то изменения?
  Пуаро кивнул.
  — Вы правильно поняли. Это был бы великолепнейший ключ, если бы вы четверо хорошо знали игру друг друга. Перемена в игре, утрата блеска или упущенная возможность, ошибка — это было бы немедленно замечено. К несчастью, вы не были знакомы друг с другом. Перемена в игре могла не быть столь заметной. Но все же подумайте, дорогой доктор, я вас умоляю, подумайте. Не припоминаете ли вы какой-то неровности в чьей-нибудь игре, каких-то бросающихся в глаза ошибок?
  Некоторое время оба молчали. Потом доктор Робертc тряхнул головой.
  — Бесполезно, не могу вам помочь, — решительно сказал он. — Я просто не помню. Я ничего не могу вам сказать, кроме того, что уже сказал раньше: миссис Лорример — первоклассный игрок, я не заметил, чтобы она хоть раз допустила оплошность. Она блистала от начала до конца. Игра Деспарда тоже была все время хороша. Довольно расчетливый игрок, то есть его заявки всегда точно обоснованы. Он никогда не отступает от своих правил. Не станет рисковать. Мисс Мередит — она колебалась.
  — Да? Мисс Мередит? — подхватил Пуаро.
  — Вот она делала ошибки, помнится, раза два за вечер. Но, может быть, просто от утомления… и она не такой уж опытный игрок. Да и руки у нее тряслись… — Он замолчал.
  — Когда у нее тряслись руки?
  — Когда же?.. Не могу вспомнить… Мсье Пуаро, вы заставляете меня выдумывать. Я думаю, она просто нервничала.
  — Извините. И есть еще один момент, где я прошу у вас помощи.
  — Да?
  — Это трудно… — медленно сказал Пуаро. — Понимаете, я не хочу задавать вам наводящих вопросов. Если я спрошу у вас: вы обратили внимание на то-то и то-то? — я таким образом уже как бы нацелю вашу мысль. Ваш ответ уже не будет таким ценным. Позвольте мне попытаться подойти к сути иным путем. Не затруднит ли вас, доктор Робертс, описать обстановку комнаты, в которой вы играли?
  Изумление отразилось на лице Робертса.
  — Обстановку комнаты?
  — Да, если вас не затруднит.
  — Дорогой мой, я просто не знаю, с чего начать.
  — Начинайте с чего заблагорассудится.
  — Ну, много хорошей мебели…
  — Non, non, non, пожалуйста, прошу вас, поточнее.
  Доктор Робертс вздохнул и начал, подражая тону аукциониста:
  — Одно широкое канапе,712 обитое парчой цвета слоновой кости, другое такое же — зеленой. Восемь или девять персидских ковров, гарнитур из двенадцати небольших позолоченных стульев в стиле ампир.713 Бюро в стиле Вильгельма и Марии.714 (Чувствую себя прямо как аукционист на аукционе.) Очень красивая китайская горка. Великолепное фортепьяно. Была и еще какая-то мебель, но она мне не запомнилась. Шесть превосходных японских гравюр. Две китайские картинки на зеркале. Пять или шесть очень красивых табакерок. На столе — японские нецке715 из слоновой кости. Кое-какое старинное серебро, вазы, я думаю, эпохи Карла Первого.716 Один-два предмета из баттерсийских эмалей…717
  — Браво! Браво! — зааплодировал Пуаро.
  — Староанглийская керамика — пара птиц и, кажется, фигурки Ральфа Вуда.718 Потом еще кое-какие восточные вещи затейливой работы по серебру. Какие-то украшения, я в них мало что понимаю. Помню, еще несколько птичек челсийского фарфора.719 Да, еще кое-какие миниатюрки под стеклом, по-моему, довольно приятные вещицы. Это, конечно, далеко не все, но все, что я мог вспомнить сейчас.
  — Великолепно! — воскликнул в восхищении Пуаро. — Вы действительно наблюдательный человек.
  — Упомянул ли я предмет, который вы имели в виду? — с любопытством спросил доктор.
  — Вот это-то и интересно, — сказал Пуаро. — Если бы вы назвали предмет, который меня интересует, это бы меня крайне удивило. Как я и ожидал, вы его не назвали.
  — И почему бы это?
  Пуаро сверкнул глазами.
  — Может быть, потому, что его не было.
  — Мне это что-то напоминает, — сказал Робертс, пристально глядя на Пуаро.
  — Это напоминает вам Шерлока Холмса, не так ли? Любопытный случай с собакой. Собака ночью не выла.720 Вот это интересно! Так что я не прочь позаимствовать уловки.
  — Послушайте, мсье Пуаро, я совершенно не понимаю, что это дает.
  — Вот и отлично, отлично. Между нами говоря, это мое маленькое достижение.
  Видя, что доктор Робертс все-таки остается в полном недоумении, Пуаро, поднимаясь, сказал с улыбкой:
  — Неважно, главное, что все рассказанное вами будет мне полезно при следующих беседах.
  Доктор тоже поднялся.
  — Не могу понять, как именно, но верю вам на слово, — сказал он.
  Они обменялись рукопожатиями. Пуаро спустился по лестнице, вышел из дома и остановил проезжающее такси.
  — Сто одиннадцать, Чейни-Лейн, Челси, — сказал он шоферу.
  Глава 11
  Миссис Лорример
  Чейни-Лейн, 111 оказался маленьким, очень аккуратным и чистеньким домом на тихой улочке. Дверь была выкрашена в черный цвет, а ступени тщательно побелены, медное дверное кольцо и ручка сверкали на полуденном солнце.
  Дверь открыла пожилая горничная в безукоризненной чистоты белом фартуке и чепчике.
  В ответ на вопрос Пуаро она сказала, что хозяйка дома, и повела его по узкой лестнице наверх.
  — Ваше имя, сэр?
  — Эркюль Пуаро.
  Его провели в гостиную простой Г-образной формы. Пуаро осмотрелся, примечая детали. Добротная, хорошо отполированная мебель — такая обычно достается по наследству. Блестящий ситец на стульях и канапе. Несколько фотографий на стенах в старомодных серебряных рамках. И обилие света, льющегося в окна, приятный простор, несколько по-настоящему красивых хризантем в высоком кувшине.
  Миссис Лорример вышла ему навстречу.
  Не проявив особого удивления при виде Пуаро, она поздоровалась за руку, указала на стул, села сама, сказала что-то о хорошей погоде.
  Наступила пауза.
  — Надеюсь, мадам, — начал Пуаро, — вы извините меня за этот визит.
  Глядя прямо ему в глаза, миссис Лорример спросила:
  — Визит связан с вашей профессией?
  — Признаюсь.
  — Вы, мсье Пуаро, надеюсь, понимаете, что хотя я, конечно, дам любую информацию и окажу в случае необходимости помощь инспектору Баттлу и вообще полиции, я ни в коей мере не собираюсь этого делать в отношении каких-либо неофициальных лиц.
  — Я отдаю себе в этом полный отчет, мадам. Если вы укажете мне на дверь, я тут же отправлюсь вон.
  Миссис Лорример слегка улыбнулась.
  — Ну, мсье Пуаро, к таким крайностям я прибегать еще не намерена. Я могу уделить вам десять минут. Но по истечении этого срока я буду вынуждена покинуть вас, меня ожидают на партию бриджа.
  — Десяти минут для меня будет вполне достаточно. Я хочу, мадам, чтобы вы описали мне комнату, в которой играли в бридж в тот вечер, комнату, в которой был убит мистер Шайтана.
  У миссис Лорример поднялись брови.
  — Странный вопрос! Не вижу в нем смысла.
  — Мадам, что, если бы, когда вы играете в бридж, кто-то стал вам говорить, — зачем вы ходите с валета, которого бьет дама, и почему не королем, который бы взял взятку? Если бы люди стали задавать вам подобные вопросы, ответы на них были бы длинные и утомительные, не так ли? (Миссис Лорример слегка улыбнулась.) Ведь вы в этой игре специалист, а я новичок. Весьма логично.
  Миссис Лорример с минуту подумала.
  — Это была большая комната. В ней находилось множество вещей.
  — Не можете ли вы описать некоторые из них?
  — Несколько оранжерейных цветов, модных, довольно красивых… И несколько, я думаю, китайских или японских картин. Была еще ваза с крошечными красными тюльпанами — на удивление рано для них.
  — Что еще?
  — К сожалению, я ничего толком не рассмотрела.
  — Мебель, вы помните цвет обивки?
  — Шелк, я думаю. Вот и все, что могу сказать.
  — Не обратили ли вы внимания на какие-нибудь мелкие предметы?
  — Вроде не обратила. Их было так много. Как в доме хорошего коллекционера.
  После некоторого молчания миссис Лорример вяло улыбнулась и сказала:
  — Кажется, я не очень-то вам помогла.
  — Есть еще кое-что. — Он вытащил подсчеты очков. — Вот три первых сыгранных роббера. Я гадал, сможете ли вы при помощи этих счетов восстановить раздачи.
  — Дайте взглянуть. — Миссис Лорример проявила заинтересованность, склонилась над записями. — Вот первый роббер, мы с мисс Мередит играли против мужчин. В первом гейме были четыре пики. Мы разыграли их и даже взяли лишнюю взятку. В следующей раздаче были две бубны, и доктор Робертс остался без одной. В третьей раздаче была довольно упорная торговля. Мисс Мередит пасовала. Майор Деспард заявил червы. Я пасовала. Доктор Робертс перескочил на три трефы. Мисс Мередит решилась на три пики. Майор Деспард заявил четыре пики. Я удвоила. Доктор Робертс взял игру на четырех червах. Они остались без одной.
  — Epatant, — сказал Пуаро. — Какая память!
  Миссис Лорример продолжала, не обращая внимания на его восторги:
  — В следующей раздаче майор Деспард пасовал, а я заявила бескозырную. Доктор Робертс заявил три червы. Моя партнерша спасовала. Деспард поддержал партнера, назвал четыре. Я удвоила, и они остались без двух. Затем я раздала, и мы разыграли объявленные четыре пики.
  Она взяла следующий счет.
  — Здесь потруднее, — сказал Пуаро. — Майор Деспард тут вычеркивал.
  — Я полагаю, для начала они подсели на пятьдесят. Затем доктор Робертс заявил пять бубен, мы дублировали и оставили его без трех взяток. Мы разыграли три трефы, но они сразу же сделали гейм на пиках. Следующий гейм сделали мы, на пяти трефах, и записали внизу сотню. Противники наши сыграли одну черву, мы — две без козыря, и наконец мы выиграли роббер, заявив четыре трефы.
  Миссис Лорример взяла третий счет.
  — Этот роббер был настоящим сражением. Начало его было непримечательно: майор Деспард и мисс Мередит разыграли одну черву. Потом и мы подсели на пару несчастных пятидесятых на четырех червах и четырех пиках. Затем они, как мы ни пытались им помешать, сделали гейм на пиках. Следующие три раздачи мы провалили, по счастью, без дублей. Но второй гейм выиграли мы, это была игра без козыря. Потом началась страшнейшая битва. По очереди подсаживались и мы и они. Доктор Робертс явно переоценивал свои возможности, и хотя значительно проваливался один или два раза, заявка его окупила все, потому что он не раз обрушивался на миссис Мередит, перебивая ее заявку. Потом он заявил сначала две пики, я — три бубны, он заявил четыре без козыря, я — пять пик, а он вдруг перепрыгнул на семь бубен. Нас, конечно, удвоили. У него не было основания делать такую заявку. Это своего рода чудо, что мы сыграли. Я бы никогда не подумала, что мы выиграем, когда увидела, что его игра нас подсаживает. Если бы они пошли по червам, мы бы остались без трех. Но они пошли с короля треф, и мы выполнили контракт. Вот уж поволновались!
  — Je crois bien,721 уязвимый «большой шлем», и вдруг удвоился! Это вызывает эмоции, еще бы! Я это хорошо понимаю, у меня не хватает нервов выходить на шлемы. Удовлетворяюсь геймом.
  — О, но вам и не следует, — с жаром произнесла миссис Лорример. — Вам надо хорошо играть гейм.
  — Вы хотите сказать, не следует рисковать?
  — Если заявлять правильно, риска нет. Нужен математический расчет. К несчастью, мало кто правильно заявляет. Рассчитывают начальные заявки, а потом теряют голову. Не могут разобраться, где бьющая карта, а где проигрышная. Ну, не мне вам читать лекцию по бриджу или по подсчетам возможностей.
  — Это наверняка, мадам, усовершенствовало бы мою игру.
  Миссис Лорример вернулась к изучению подсчетов.
  — После таких потрясений следующая игра была неинтересной. У вас тут есть четвертый счет? А-а, да. Битва с переменным успехом. Ни одна из сторон не может провести игру.
  — Так часто бывает, и вечер тогда тянется мучительно долго.
  — Да, начинается неинтересно, но потом игра раскручивается.
  Пуаро собрал карточные счета и слегка поклонился.
  — Мадам, я поздравляю вас. Ваша память на карты изумительна, просто изумительна! Вы, можно сказать, помните все разыгранные заявки!
  — Думаю, да.
  — Память — замечательный дар. Пока помнишь, прошлое не канет в вечность. Я представляю себе, мадам, что для вас минувшее так само и разворачивается перед глазами, всякий случай так ярок, словно произошел вчера.
  Она быстро взглянула на Пуаро. Глаза ее потемнели и широко раскрылись.
  Но это был один лишь момент, и она снова выглядела вполне уравновешенной светской дамой, однако Эркюль Пуаро не сомневался: выстрел попал в цель.
  Миссис Лорример поднялась.
  — Теперь мне придется вас оставить. Очень сожалею, но мне и в самом деле нельзя опаздывать.
  — Разумеется, разумеется. Я прошу прощения за то, что злоупотребил вашим вниманием.
  — Сожалею, что не смогла вам помочь.
  — Но вы мне помогли, — сказал Эркюль Пуаро.
  — Едва ли, — решительно заявила она.
  — Но вы действительно сообщили мне кое-что, что я хотел знать.
  Она не стала спрашивать, что это за «кое-что», а протянула руку.
  — Благодарю, мадам, за вашу снисходительность.
  — Вы необыкновенный человек, — пожимая ему руку, сказала она.
  — Я таков, каким меня сотворил всемогущий господь, мадам.
  — Мы, я полагаю, все такие.
  — Не все, мадам. Некоторые пытались усовершенствовать его творение. Мистер Шайтана, например.
  — В каком это смысле?
  — Во всяком случае, он достаточно хорошо разбирался в objets de virture722 и в bric-a-brac,723 и ему следовало этим довольствоваться. Но ему этого оказалось мало, и он стал собирать иные вещи.
  — Какие вещи?
  — Ну, назовем это сенсациями.
  — А вы не думаете, что это было dans son caractére?724
  Пуаро печально покачал головой.
  — Он слишком успешно исполнял роль демона. Но он не был демоном. Au fond, он был глуп. И глупо умер.
  — Потому что был глуп?
  — Это грех, мадам, который никогда не прощается и всегда наказуем.
  Наступило молчание. Потом Пуаро сказал:
  — Я ухожу. Премного благодарен, мадам, за вашу любезность. Я к вам больше не появлюсь, пока вы за мной не пришлете.
  Она подняла брови.
  — С какой стати мне посылать за вами, мсье Пуаро?
  — Мало ли… Просто пришло в голову. Если что, я приду. Не забудьте.
  Он откланялся и вышел из комнаты. На улице он сказал себе: «Я прав… Я наверняка прав… иначе быть не может».
  Глава 12
  Энн Мередит
  Из-за руля своего маленького автомобиля миссис Оливер выбралась с некоторым затруднением. Нельзя не заметить, что производители современных авто рассчитывают, что под рулем будут лишь грациозные ножки, к тому же модный дизайн предписывает сидеть как можно ниже. А раз так, то женщине в возрасте и немалых пропорций приходится сильно изгибаться, чтобы выбраться с водительского места. Второе сиденье, рядом, было завалено грудой крупномасштабных карт, там же лежала дамская сумочка, три романа и большой мешок яблок. Миссис Оливер была неравнодушна к яблокам, однажды, сочиняя сложнейший сюжет романа «Убийство в канализационной трубе», она действительно съела за один присест пять фунтов яблок и, придя в себя от начинающихся колик в животе, с ужасом подумала, что через час десять ей надлежит быть на ленче, устроенном в ее честь.
  Наконец, решительно поднявшись и стукнувшись коленкой об упрямую дверцу, она несколько поспешно и даже неожиданно оказалась перед воротами Уэнди-коттеджа, причем, едва она ступила на землю, вслед ей из машины посыпались огрызки яблок.
  Она тяжело вздохнула, решительно сдвинула на затылок загородную, с широкими полями, шляпу, с удовлетворением оглядела твидовый костюм, о котором вовремя вспомнила, собираясь в путь, немного нахмурилась, когда увидела, что по рассеянности надела лондонские, на высоких каблуках, изготовленные на заказ, кожаные туфли, и, толкнув калитку Уэнди-коттеджа, прошла по дорожке к парадной двери. Она позвонила и весело постучала причудливым дверным кольцом в форме жабьей головы.
  Поскольку это ни к чему не привело, она повторила эту процедуру.
  Прошло минуты полторы, и миссис Оливер энергично двинулась за угол дома на разведку.
  За коттеджем находился сад с астрами и хризантемами, а за ним — поле. За полем — река. Для октябрьского дня солнце было достаточно теплым.
  Две девушки как раз переходили поле, направляясь к коттеджу. Когда они вошли в калитку сада, первая остановилась как вкопанная.
  Миссис Оливер пошла навстречу девушкам.
  — Здравствуйте! Мисс Мередит? Вы ведь меня помните?
  — О-о, конечно. — Энн Мередит поспешно протянула руку, глаза большие, испуганные, но она овладела собой. — Это моя приятельница, с которой мы живем вместе, — мисс Доз, Рода Доз, а это — миссис Оливер.
  Вторая была высокая, смуглая, подвижная. Она сказала:
  — О, вы миссис Оливер? Ариадна Оливер?
  — Да, — сказала миссис Оливер и добавила, обратившись к Энн: — Давайте мы с вами где-нибудь присядем, потому что мне многое надо вам сказать.
  — Разумеется. И чаю попьем…
  — Чай может подождать, — сказала миссис Оливер.
  Энн повела ее к нескольким видавшим виды складным плетеным стульям. Миссис Оливер, уже имевшая несчастливые опыты с непрочной садовой мебелью, придирчиво осмотрев их, выбрала самый надежный.
  — Ну, моя милая, не будем ходить вокруг да около, — сказала она. — Убийство. Тогда, вечером… Пора что-то предпринять.
  — Что-то предпринять? — удивилась Энн.
  — Естественно, — сказала миссис Оливер. — Не знаю, что думаете вы, но у меня нет никаких сомнений. Это доктор. Как его?.. Робертс. Именно он! Робертс — валлийская725 фамилия! Я никогда не доверяла валлийцам! У меня была няня валлийка, она взяла меня однажды с собой в Харрогейт,726 а потом уехала домой, обо мне даже и не вспомнив. Такая беспамятная. Но хватит о ней. Робертс! Вот главное. Надо им заняться, сообща подумать, как доказать…
  Рода Доз вдруг засмеялась, потом покраснела.
  — Я прошу прощения. Но вы… вы совсем не такая, как я себе представляла.
  — Разочарованы, наверное, — спокойно сказала миссис Оливер. — Ничего. Я к этому привыкла. Вы поняли, что нам требуется? Доказать, что это — Робертc!
  — Но как? — спросила Энн.
  — Не проявляй же такой беспомощности, Энн, — воскликнула Рода Доз. — Миссис Оливер такая чудная! Конечно, она в таких делах разбирается. Она будет действовать так же, как Свен Хьерсон.
  Услышав имя своего финского детектива, миссис Оливер слегка порозовела.
  — Нам необходимо это сделать, — сказала она, — и вот почему, дитя мое: вы же не хотите, чтобы люди думали, что это сделали вы?
  — Почему они будут так думать? — спросила Энн, и у нее стал проступать на щеках румянец.
  — Вы же знаете, каковы люди! — сказала миссис Оливер. — Трое, которые не убивали, будут под таким же подозрением, как и убийца.
  — Я все же не могу понять, миссис Оливер, почему вы приехали именно ко мне? — медленно произнесла Энн.
  — Потому что для тех двоих это, по-моему, не имеет значения. Лорример только и знает, что играть в бридж, она целыми днями болтается в бридж-клубе. Такие женщины сделаны из стали, они умеют за себя постоять! К тому же она немолодая. Какое имеет значение, если кто-нибудь и думает на нее? Девушка — другое дело. У нее вся жизнь впереди.
  — А майор Деспард? — спросила Энн.
  — Ба! — воскликнула мисс Оливер. — Он мужчина! Я никогда не беспокоюсь о мужчинах. Мужчины могут сами о себе позаботиться. И если вы меня спросите, отвечу, что делают они это на удивление хорошо. Кроме того, майору Деспарду доставляет удовольствие опасная жизнь, и развлекается он не дома, а на Иравади,727 вернее, я хочу сказать, на Лимпопо. Я имею в виду эту желтую африканскую реку, которую так любят мужчины. Нет, нет, до этих двух мне нет никакого дела.
  — Очень мило с вашей стороны, — медленно протянула Энн.
  — Надо же было такому случиться. Отвратительная история, — сказала Рода. — Это просто сломало Энн, миссис Оливер. Она ужасно впечатлительна. И я думаю, вы совершенно правы. Лучше что-нибудь предпринять, чем просто сидеть здесь сложа руки и перемалывать одно и то же.
  — Конечно, лучше, — сказала миссис Оливер. — По правде говоря, мне никогда еще не попадался настоящий убийца. И опять же, по правде говоря, я не думаю, что настоящий убийца придется мне по вкусу. Я так привыкла, что знаю все наперед, понимаете, что я имею в виду? Но не собираюсь выходить из игры и позволять какой-то троице мужчин самим получить все удовольствие. Я всегда говорила, что если бы женщина стояла во главе Скотленд-Ярда…
  — Ну? — Рода подалась вперед и раскрыла рот. — Если бы вы были во главе Скотленд-Ярда, что бы вы сделали?
  — Я бы немедленно арестовала доктора Робертса.
  — Да-а?
  — Однако я не возглавляю Скотленд-Ярд, — сказала миссис Оливер, покидая опасную почву. — Что такое я, частное лицо, дилетант.
  — Ой, что вы, совсем нет, — сказала Рода и тут же смутилась от невольного комплимента.
  — Вот мы и собрались тут, — продолжала миссис Оливер. — Три частных лица, и все три — женщины. Давайте посмотрим, на что мы способны, если пораскинем мозгами.
  Энн Мередит в раздумье кивнула, потом спросила:
  — Почему вы считаете, что это доктор Робертс?
  — Уж такой он человек, — тут же ответила миссис Оливер.
  — Неужели вы думаете… — мисс Мередит в нерешительности замялась, — …доктор? Хотя, наверное, какой-нибудь яд… ему это проще, чем другим.
  — Вовсе нет. Яд или лекарство сразу бы выдали доктора. Вспомните, как часто они забывают саквояжи с опасными лекарствами в автомобилях — по всему Лондону, а как часто их крадут? Нет, именно потому, что он доктор, он никоим образом не стал бы связывать свое преступление с медициной.
  — Понимаю, — не очень уверенно сказала Энн. — Но почему вы думаете, что он хотел убить мистера Шайтану? У вас есть какие-нибудь соображения?
  — Соображения? Да у меня сколько угодно соображений! В этом-то и трудность. Это у меня всегда. Никогда не могу сосредоточиться на одном сюжете. Я всегда думаю по крайней мере о пяти, а потом мучаюсь, никак не могу выбрать. С ходу могу назвать полдюжины великолепных причин убийства. Только вот был бы мне еще известен надежный способ определить, какая из них истинная. Ну, начнем. Может быть, мистер Шайтана был ростовщиком? У него был такой скользкий взгляд. Робертс оказался в затруднительном положении, не мог достать денег, чтобы погасить долг. Чем не причина? Или: Шайтана обесчестил его дочь или сестру. А может, Робертc был двоеженец, и Шайтана узнал об этом. Или, может быть, Робертc женился на троюродной сестре Шайтаны, чтобы унаследовать через нее все его деньги. Или… Сколько это уже?
  — Четыре, — сказала Рода.
  — А еще весьма вероятно, что Шайтана знал какую-то тайну из прошлого Робертса. Вы, моя дорогая, вероятно, не обратили внимания, но Шайтана говорил за обедом что-то довольно странное. И вдруг умолк… с таким значительным видом.
  Энн, склонившись над листком, потрогала пальчиком гусеницу и сказала:
  — Я уже не помню.
  — А что он говорил? — спросила Рода.
  — Что-то о… несчастном случае, о яде. Неужели не помните?
  Левая рука Энн крепко сжимала плетенку стула.
  — Действительно, теперь припоминаю что-то в этом роде, — довольно сдержанно сказала она.
  — Голубушка, тебе следует накинуть пальто. Не лето. Сходи-ка за ним, — вдруг забеспокоилась Рода.
  Энн покачала головой.
  — Мне совсем не холодно, — сказала она, но голос у нее слегка дрожал.
  — Вот какие у меня теории, — продолжала миссис Оливер. — Замечу, кстати, что кто-то из пациентов доктора случайно отравился, но, конечно, это было дело рук самого доктора. Я полагаю, что он прикончил так не одного и не двух.
  Внезапно щеки Энн снова порозовели.
  — Неужели доктора в самом деле мечтают укокошить как можно больше пациентов? Разве это не наносит урона их профессиональной репутации?
  — Должна, конечно, быть причина, — рассеянно произнесла миссис Оливер.
  — Я думаю, эта мысль абсурдна, — жестко сказала Энн. — Мелодраматична до абсурда.
  — Ну, Энн! — закричала Рода, как бы оправдываясь за нее. Ее глаза, сильно смахивающие на глаза умницы-спаниеля, казалось, пытаются что-то сказать. «Постарайтесь понять. Постарайтесь понять», — говорил этот взгляд.
  — Я думаю, миссис Оливер, это великолепная мысль, — продолжала Рода, — вполне может иметься подходящее средство, не оставляющее следов в организме. Ведь может?
  — О! — воскликнула Энн.
  Обе женщины как по команде обернулись.
  — Припоминаю еще кое-что, — сказала она. — Мистер Шайтана говорил что-то о возможностях врача под видом обычных опытов использовать… ну… такие вот… вещества.
  — Это не мистер Шайтана. — Миссис Оливер помотала головой. — Об этом говорил майор Деспард.
  Шаги на садовой дорожке заставили ее повернуть голову.
  — А, вот и он! — воскликнула она. — Легок на помине.
  Майор Деспард как раз выходил из-за угла дома.
  Глава 13
  Второй посетитель
  При виде миссис Оливер майор Деспард несколько опешил. Его загорелое лицо покрылось густой краской. Смущение заставило его поспешить. Он обратился к Энн.
  — Я прошу прощения, мисс Мередит, — сказал он. — Звоню, звоню — никто не открывает. Вот и решил вас поискать.
  — Вы тоже извините, что так получилось, — сказала Энн. — У нас нет горничной, только женщина, которая приходит убирать по утрам.
  Она представила его Роде.
  Рода тут же нашлась:
  — Давайте попьем чаю. Становится прохладно. Лучше пройдем в дом.
  Все пошли к двери. Рода исчезла в кухне.
  — Какое совпадение, что мы вместе тут оказались, — сказала миссис Оливер.
  — Да-а, — медленно, по своему обыкновению, произнес Деспард, его глаза встретили ее задумчивый оценивающий взгляд.
  — Я убеждаю мисс Мередит, — сказала миссис Оливер, наслаждаясь собственной значимостью, — что нам нужно иметь план действий, по убийству я имею в виду. Конечно, это был доктор. Вы со мной согласны?
  — Не могу утверждать. Нам мало что известно.
  На лице миссис Оливер тут же возникло выражение, соответствующее ее любимой присказке «Ох уж эти мужчины!». На доверительную беседу рассчитывать не приходилось. Миссис Оливер мгновенно оценила обстановку. Когда Рода внесла чай, она поднялась и сказала, что ей надо возвращаться в город. Увы, она вынуждена отказаться от их любезного приглашения.
  — Оставляю вам свою визитную карточку, — сказала она. — Тут адрес. Разыщите меня, когда будете в городе, мы все обговорим и попытаемся общими усилиями добраться до истины!
  — Я провожу вас, — сказала Рода.
  Когда они уже подходили к калитке, их нагнала Энн Мередит.
  — Я все обдумала, — сказала она.
  Ее бледное лицо было необыкновенно решительно.
  — Да, дорогая?
  — Вы очень любезны, миссис Оливер, что взяли на себя этот труд. Но я лучше вообще ничего не буду делать. Это такой ужас. Я просто хочу забыть все.
  — Дорогое мое дитя, дадут ли вам забыть об этом? Вот в чем вопрос.
  — О, я прекрасно понимаю, что полиция этого так не оставит. Вероятно, придут сюда, будут задавать мне массу вопросов. Я к этому готова. Но, между нами говоря, мне, как бы то ни было, не хочется об этом думать. Да, я трусиха, пусть они занимаются этим сами.
  — Ну, Энн! — закричала Рода Доз.
  — Мне понятны ваши чувства, — сказала миссис Оливер, — но я совсем не уверена, что вы поступаете благоразумно. Предоставленные самим себе, полицейские, вероятно, никогда не докопаются до истины.
  Энн Мередит пожала плечами.
  — Какое это, в самом деле, имеет значение?
  — Ты что! — закричала Рода. — Еще какое! Еще какое имеет значение, правда, миссис Оливер?
  — Несомненно, — сухо произнесла миссис Оливер.
  — Не думаю, — угрюмо сказала Энн. — Кто знает меня, никогда не поверит, что я совершила убийство. Не вижу причин вмешиваться. Выяснять истину — дело полиции.
  — О, Энн, какая ты малодушная, — сказала Рода.
  — Так я, во всяком случае, считаю, — сказала Энн и протянула руку: — Спасибо вам большое, миссис Оливер. Очень любезно с вашей стороны, что вы проявили заботу.
  — Конечно, раз вы так считаете, тогда какие могут быть разговоры, — бодро сказала миссис Оливер, — я, во всяком случае, не буду сидеть сложа руки. До свидания, моя дорогая. Разыщите меня в Лондоне, если перемените решение.
  Она забралась в машину, завела двигатель и, весело помахав девушкам рукой, нажала на газ.
  Рода внезапно бросилась за машиной и прыгнула на подножку.
  — Вы сказали разыскать вас в Лондоне? — спросила она запыхавшись. — Вы имели в виду только Энн или меня тоже?
  Миссис Оливер притормозила.
  — Конечно, я имела в виду обеих.
  — О, спасибо. Не останавливайтесь. Я… я думаю, я, может быть, как-нибудь зайду. Есть кое-какие мысли… Нет. Нет, не останавливайтесь, я сумею спрыгнуть.
  Она так и сделала и, помахивая рукой, побежала назад к калитке, где стояла Энн.
  — С чего это ты… — начала было Энн.
  — Правда, она прелесть? — восторженно воскликнула Рода. — Как она мне нравится! У нее разного цвета чулки, ты заметила? Она, разумеется, жутко умная! Иначе и быть не может! Вспомни, какие у нее книги! Здорово будет, если она докопается до истины и оставит с носом полицию!
  — Зачем она сюда приезжала? — спросила Энн.
  Рода широко раскрыла глаза.
  — Дорогая, но она же сказала тебе…
  Энн нетерпеливо повела рукой.
  — Надо идти. Я забыла, оставила его совсем одного.
  — Майора Деспарда? Энн, просто ужас, до чего он хорош, правда?
  — Пожалуй.
  Они пошли по тропинке.
  Майор Деспард стоял у камина с чашкой чая в руках.
  Энн бросилась к нему с извинениями, но гость остановил ее:
  — Мисс Мередит, я хочу объяснить, почему я вот так к вам ворвался…
  — О, не стоит…
  — Я сказал, что случайно проходил мимо. Это не совсем так. Я пришел к вам специально.
  — Как вы узнали мой адрес? — помедлив, спросила Энн.
  — Мне дал его инспектор Баттл.
  Он заметил, что при этом имени Энн слегка поморщилась, и быстро продолжил:
  — Баттл сейчас направляется сюда. Я случайно встретился с ним на вокзале Паддингтон.728 Я взял машину и приехал. Я знал, что приеду раньше поезда.
  — Но зачем?
  Деспард слегка замешкался.
  — Простите мою нескромность, но у меня создалось впечатление, что вы, как говорится, «одна-одинешенька на белом свете».
  — У нее есть я, — отозвалась Рода.
  Она стояла, опершись о камин, и ловила каждое слово Деспарда. У нее была красивая мальчишеская фигура. И вообще, они неплохо смотрелись вместе, майор Деспард и эта девушка.
  Деспард с симпатией взглянул на Роду.
  — Разумеется, у нее не может быть более прекрасного друга, чем вы, мисс Доз, — учтиво сказал он, — но мне пришло в голову, что при определенных обстоятельствах совет человека, достаточно умудренного жизнью, не повредит. Откровенно, ситуация такова: мисс Мередит подозревается в совершении убийства. То же самое относится ко мне и еще двоим, кто находился в комнате прошлым вечером. Подобная ситуация нетерпима и таит в себе определенные сложности и опасности, о которых вы в силу своего возраста, мисс Мередит, можете и не догадываться. По моему мнению, вам следует поручить себя заботам очень хорошего адвоката. Или вы уже это сделали?
  Мисс Мередит покачала головой.
  — Даже и не думала.
  — Так я и предполагал. Есть у вас надежный человек в Лондоне, на которого можно положиться?
  Энн опять покачала головой.
  — У меня, пожалуй, еще не было надобности в поверенном.
  — Есть мистер Бери, — сказала Рода. — Но ему чуть ли не сто лет, и он совсем выжил из ума.
  — Если вы позволите дать вам совет, мисс Мередит, я порекомендовал бы обратиться к мистеру Майхерну, моему личному поверенному. «Джейкобс, Пил энд Джейкобс» — официальное название фирмы. Это специалисты высокого класса, им известны все ходы и выходы.
  Энн стала еще бледнее. Она села.
  — Вы считаете, это действительно необходимо? — спросила она упавшим голосом.
  — Я бы настаивал на этом. Существует столько юридических тонкостей.
  — Наверное, это очень дорого?
  — Это не имеет ни малейшего значения, — сказала Рода. — Мы согласны, майор Деспард. Я думаю, вы совершенно правы. Энн следует защищаться.
  — Я надеюсь, вас не разорит гонорар за их услуги, — сказал Деспард и добавил серьезно: — Я в самом деле думаю, что правильнее будет поступить так, мисс Мередит.
  — Я так и поступлю, раз вы советуете.
  — Хорошо.
  — Ужасно мило с вашей стороны, майор Деспард. В самом деле ужас до чего мило, — с жаром сказала Рода.
  — Спасибо, — сказала Энн и, немного помедлив, нерешительно спросила: — Так вы сказали, сюда едет инспектор Баттл?
  — Да. Но вы понапрасну не беспокойтесь. Это формальности, от которых никуда не денешься.
  — О, понимаю, я ждала его.
  — Бедняжка, — взволнованно сказала Рода. — Она так убита. Неприятное дело. Такой позор, такая страшная несправедливость.
  — Согласен с вами, — сказал Деспард, — это свинство — впутывать девушку в такую историю. Если уж так кому-то захотелось воткнуть нож в Шайтану, следовало бы выбирать для этого более подходящее место и время.
  — А вы кого подозреваете? — напрямую спросила Рода. — Доктора или эту миссис Лорример?
  Еле заметная улыбка шевельнула усы Деспарда.
  — Как знать, может, это был я.
  — О нет! — закричала Рода. — Энн и я — мы знаем, это не вы.
  Он ответил им добрым взглядом.
  «Славные девочки. До умиления преданы друг другу. Кроткое маленькое существо — мисс Мередит. Ничего, Майхерн поможет ей. Другая — боец. Сомнительно, чтобы она так же упала духом, если бы оказалась на месте своей подруги. Надо поближе с ними познакомиться».
  Эти мысли пронеслись у него в голове. А вслух он сказал:
  — Ничего не принимайте на веру, мисс Доз. В отличие от большинства сограждан, я не слишком ценю человеческую жизнь. К чему все эти истерические вопли о смертях в автокатастрофах. Человек всегда на грани жизни и смерти: транспорт, микробы, уйма всякой всячины. Какая разница, от чего умирать. Я полагаю, как только вы приметесь усиленно оберегать свою особу от разных напастей, осторожничать, наверняка угодите на тот свет.
  — О, как я с вами согласна! — закричала Рода. — Да, лучше не осторожничать! Как славно подвергаться ужасным опасностям, то есть если повезет, конечно. На самом деле жизнь так скучна.
  — Но бывают моменты…
  — Да, у вас. Вы ездите в далекие края, на вас нападают тигры, вы охотитесь на всякое зверье, песчаные блохи забираются в вашу обувь, вас жалят насекомые, и все ужас как тревожно и жутко захватывающе.
  — Ну, мисс Мередит тоже испытала глубокое потрясение. Думаю, нечасто вам случается находиться в комнате, когда происходит убийство.
  — О, не надо! — закричала Энн.
  — Простите! — быстро сказал он.
  — Конечно, это было ужасно, — со вздохом сказала Рода, — но зато как интересно! Думаю, Энн недооценивает это. Вы знаете, по-моему, миссис Оливер тоже потрясена до глубины души тем, что произошло в тот вечер.
  — Миссис?.. А, ваша толстая приятельница, которая пишет книжки о финне с труднопроизносимым именем. Решила опробовать плоды своего вдохновения в реальной жизни?
  — Наверно.
  — Что ж, пожелаем ей удачи. Будет забавно, если она переплюнет этого Баттла и K®.
  — А что он, собственно, из себя представляет, этот Баттл? — с любопытством спросила Рода.
  — О, чрезвычайно проницательный человек. Человек выдающихся способностей, — важно произнес Деспард.
  — Ну! — сказала Рода. — А Энн говорила, что с виду он глуповат.
  — Э-э, думаю, это просто маска Баттла, он все время напускает на себя такой вид. Нет, не следует обольщаться. Баттл не дурак.
  Деспард поднялся.
  — Ну, надо ехать. Есть еще одна вещь, о которой мне все-таки хотелось бы сказать.
  Энн тоже поднялась.
  — Да? — сказала она, протягивая руку. Деспард с минуту помедлил, удерживая ее руку в своей.
  Он взглянул в ее красивые серые глаза и, тщательно подбирая слова, произнес:
  — Не обижайтесь на меня, просто выслушайте: возможно, имеются определенные нюансы вашего знакомства с Шайтаной, которые вы не хотели бы обсуждать. Если так — не сердитесь, прошу вас (он почувствовал, что она инстинктивно отдернула руку), — вы имеете полное право отказаться отвечать на вопросы, которые будет задавать Баттл, без присутствия своего адвоката.
  Энн выдернула руку, широко раскрыв потемневшие от гнева глаза.
  — Нет ничего… ничего не было… я едва знала этого отвратительного человека.
  — Прошу прощения, — сказал майор Деспард. — Думаю, я обязан был вас уведомить.
  — Энн говорит правду, — сказала Рода. — Она едва его знала. Он ей совсем не нравился. Но он устраивал ужасно восхитительные приемы.
  — По-видимому, это единственное, что оправдывало существование покойного мистера Шайтаны, — мрачно произнес майор Деспард.
  — Инспектор Баттл, — холодно сказала Энн, — может спрашивать все, что ему хочется. Мне нечего скрывать, нечего.
  — Пожалуйста, простите меня, — виновато произнес Деспард.
  Энн взглянула на него. Раздражение прошло. Она улыбнулась, и это была очень милая улыбка.
  — Ничего, — сказала она, — вы из добрых побуждений, я понимаю.
  Она снова протянула руку, Деспард пожал ее.
  — Понимаете, мы в одной лодке. Мы должны быть друзьями… — сказал он и направился к двери.
  Энн сама проводила его до калитки. Когда она возвратилась, Рода смотрела в окно и насвистывала. Как только подружка вошла в комнату, она обернулась.
  — Ужас какой интересный, Энн.
  — Да, симпатичный, верно.
  — Более чем симпатичный… Я просто влюбилась в него. Почему не я была на этом дурацком обеде? Уж я бы с удовольствием попереживала… вокруг меня стягивается сеть… призрак злодея…
  — Какое тут удовольствие? Ты несешь чепуху, Рода, — отрезала Энн. Немного смягчившись, она сказала: — Очень любезно с его стороны проделать такой путь ради незнакомого человека — девушки, которую только раз видел.
  — О, он влюбился в тебя. Точно! Мужчины просто так не делают одолжений. Он бы не приехал и не расхаживал тут, будь ты косой и прыщавой.
  — Неужели ты так думаешь?
  — А то нет, дурочка ты моя милая. Миссис Оливер гораздо менее заинтересованное лицо.
  — Мне она не нравится, — резко сказала Энн. — Не лежит к ней душа… Интересно, зачем она приезжала?
  — Обычная наша женская подозрительность. Позволь заметить, что майор Деспард тоже не так уж прост.
  — Вот уж нет, — запальчиво возразила Энн и покраснела, когда Рода принялась над ней смеяться.
  Глава 14
  Третий посетитель
  Инспектор Баттл прибыл в Уоллингфорд около шести. Прежде чем побеседовать с мисс Энн Мередит, он решил как следует познакомиться с невинными местными сплетнями. Собрать подобную «информацию», если таковая имелась в наличии, не составляло труда. Инспектор официально никому не представлялся, и люди по-разному судили о его положении в обществе и профессии.
  По крайней мере, одни сказали бы, что он подрядчик из Лондона, который приехал посмотреть, как пристроить новое крыло к коттеджу, другие — что это один из тех, кто хочет снять на выходные меблированный коттедж, а третьи, что им точно известно и что так оно и есть на самом деле: это представитель фирмы по устройству теннисных кортов с твердым покрытием.
  В информации, которую получил инспектор, не было ничего настораживающего.
  — Уэнди-коттедж? Да, правильно, на Марлбери-роуд. Как не знать. Да, две молодые дамы, мисс Доз и мисс Мередит. Очень приятные молодые дамы. Такие скромные.
  — Давно они здесь?
  — Нет, недавно. Года два с небольшим. Приехали как-то осенью. У мистера Питерсгила купили. Он так и не попользовался домом как следует, после смерти жены не приезжал.
  Нет, собеседник Баттла никогда не слышал, что они приехали из Нортумберленда. Он думал — они из Лондона. Соседи относятся к ним хорошо, хотя среди них есть и люди старого закала. Поначалу насторожились: что это две молодые дамы решили жить отдельно, сами по себе? Но очень скромные.
  Никаких приемов с возлияниями. Мисс Рода — та живая, любит приодеться. Мисс Мередит — тихая. Да, именно мисс Доз оплачивает счета. У нее деньги.
  Изыскания инспектора наконец привели его к мисс Аствелл, той самой, что по утрам приходила прибираться в Уэнди-коттедж.
  Уж что-что, а поговорить миссис Аствелл любила.
  — Ну нет, сэр, думаю, вряд ли захотят продать. Не так скоро. Они въехали только два года назад…
  — Да, сэр, убираюсь у них с самого начала. С восьми часов до двенадцати. Очень приятные, веселые молодые дамы, вечно шутки шутят. И не заносчивы. Ну, конечно, я не могла бы полностью отнести это к мисс Доз, вы знаете, сэр, такая, видно, семья. Представляю себе, как они живут в Девоншире.729 Ей то и дело присылают сливки,730 и она говорит, что они напоминают ей дом, я думаю, так оно и есть…
  — Как вы говорите, сэр, печально, что многим молодым дамам приходится зарабатывать на жизнь в наши дни. Этих молодых дам не назовешь богатыми, но они очень славно живут. У мисс Доз, конечно, деньги. Мисс Энн ее, как говорится, компаньонка, полагаю, и вы бы так ее назвали. Коттедж принадлежит мисс Доз…
  — Я не могла бы определенно сказать, из каких мест мисс Мередит родом. Я слышала, что она упоминала остров Уайт,731 и знаю, что не любит Северную Англию. Они с мисс Родой были вместе в Девоншире — я слыхала, как они посмеиваются над горами, вспоминают о красивых бухточках и пляжах…
  Поток красноречия не иссякал. То и дело инспектор Баттл мысленно брал кое-что себе на заметку. Потом в его записной книжке появилось несколько загадочных словечек.
  В тот же вечер, в половине девятого, он подошел к дорожке, ведущей к дверям Уэнди-коттеджа.
  Ему открыла высокая темноволосая девушка в платье из оранжевого кретона.
  — Мисс Мередит здесь проживает? — осведомился инспектор Баттл.
  Он выглядел совсем как бравый деревянный солдатик.
  — Да, здесь.
  — Простите, я бы хотел поговорить с ней. Инспектор Баттл.
  Он был немедленно удостоен пристального взгляда.
  — Проходите, — сказала Рода Доз, отходя в сторону.
  Энн Мередит сидела в уютном кресле у огня, потягивая кофе. На ней была крепдешиновая, украшенная вышивкой пижама.
  — Это инспектор Баттл, — сказала Рода, впуская гостя.
  Энн поднялась и вышла вперед, протягивая руку.
  — Несколько, правда, поздновато для визита, — сказал Баттл, — но мне хотелось застать вас дома, а день был прекрасный.
  Энн улыбнулась.
  — Не выпьете ли кофе? Рода, принеси еще чашечку.
  — Спасибо, вы очень любезны, мисс Мередит.
  — Мы считаем, что варим довольно хороший кофе, — сказала Энн.
  Она указала на стул, и инспектор сел. Рода принесла чашку, а Энн налила кофе. Уютно потрескивающий огонь в камине, цветы в вазах действовали умиротворяюще.
  Располагающая домашняя атмосфера. Энн выглядела спокойной, держалась непринужденно, другая девушка продолжала смотреть на него с жадным интересом.
  — Мы ждали вас, — сказала Энн.
  Ее тон был почти укоризненный, в нем словно звучало: «Почему вы ко мне так невнимательны?»
  — Простите, мисс Мередит, у меня было еще столько дел.
  — И успешных?
  — Не особенно. Но все равно их не избежать. Выжал из доктора все, что было можно. И из миссис Лорример. А теперь пришел то же самое делать с вами, мисс Мередит.
  Энн улыбнулась.
  — Я готова.
  — А как насчет майора Деспарда? — спросила Рода.
  — Он не останется без внимания. Обещаю вам, — сказал Баттл.
  Он поставил кофейную чашечку и посмотрел на Энн. Она чуть напряглась.
  — Я готова, инспектор. Что вас интересует?
  — Ну, в общих чертах все о себе, мисс Мередит.
  — Что ж, я девушка вполне порядочная, — с улыбкой сказала Энн.
  — Жизнь у нее совершенно безупречная, — подтвердила Рода. — Могу поручиться.
  — Ну вот и замечательно, — бодро сказал инспектор. — Значит, вы давно знаете мисс Мередит?
  — Вместе учились в школе, — сказала Рода. — Сколько воды утекло с тех пор, верно, Энн?
  — Так давно, что и не вспомнить, я полагаю, — посмеиваясь, сказал Баттл. — Итак, мисс Мередит, простите, но мне нужны, что называется, «анкетные данные».
  — Я родилась… — начала Энн.
  — У бедных, но честных родителей, — вставила Рода.
  Инспектор погрозил ей пальцем.
  — Так, так, юная леди, — подбодрил он мисс Энн.
  — Рода, дорогая, — укоризненно сказала та подруге. — Дело серьезное.
  — Простите, — сказала Рода.
  — Так, мисс Мередит, где же вы родились?
  — В Кветте, в Индии.
  — Вот оно что! Kто-то из родственников служил в армии?
  — Да, мой отец — майор Джон Мередит. Мать умерла, когда мне было одиннадцать лет. Когда мне исполнилось пятнадцать, отец вышел в отставку и перебрался в Челтнем.732 Он умер, когда мне было восемнадцать, и практически не оставил денег.
  Баттл сочувственно кивнул головой.
  — Представляю, каким это было для вас ударом.
  — Да, достаточно ощутимым. Я всегда знала, что мы не богаты, но узнать, что нет, по существу, ничего, — это совсем другое.
  — И как вы поступили, мисс Мередит?
  — Мне пришлось пойти работать. Я не получила хорошего образования и не имела никаких полезных навыков. Я не умела ни печатать на машинке, ни стенографировать — ничего. Подруга в Челтнеме нашла мне работу у своих друзей — приглядывать за двумя маленькими мальчиками в выходные и помогать по дому.
  — Фамилию, пожалуйста.
  — Это была миссис Элдон, «Лиственницы», Ветнор. Я оставалась там два года, а потом Элдоны уехали за границу. Тогда я пошла к миссис Диринг.
  — Моей тете, — вставила Рода.
  — Да, Рода нашла мне работу. Я очень обрадовалась. Рода иногда приходила, даже оставалась, и мы были счастливы.
  — Кем же вы там были, компаньонкой?
  — Да, что-то вроде.
  — Скорее помощницей садовника, — сказала Рода и объяснила: — Моя тетя Эмили просто помешана на своем саде. Энн большую часть времени проводила за прополкой и посадкой всяких там луковиц.
  — И вы ушли от миссис Диринг?
  — У нее ухудшилось здоровье, и ей пришлось нанять профессиональную медсестру.
  — У нее рак, — сказала Рода. — Ей, несчастной, приходится колоть морфий и прочее.
  — Она была очень добра ко мне. Жаль было уходить от нее, — сказала Энн.
  — А я как раз подыскивала коттедж и хотела, чтобы с кем-нибудь на двоих. Папочка женился опять на особе совсем не по моему вкусу. Я попросила Энн приехать, и с тех пор она здесь.
  — Действительно, самая что ни на есть безупречная биография, — сказал Баттл. — Давайте только уточним даты. Вы были у миссис Элдон два года. Между прочим, какой у нее сейчас адрес?
  — Она в Палестине. Ее муж получил туда какое-то правительственное назначение. Точно не знаю какое.
  — Ну, ладно, я выясню. А после этого вы переехали к миссис Диринг?
  — Я была у нее три года, — быстро сказала Энн. — Ее адрес: Марш-Дин, Литтл-Хембури, Девон.
  — Понятно, — сказал Баттл. — Значит, вам сейчас двадцать пять. Остается только имя и адрес одного-двух человек, кто знал в Челтнеме вас и вашего отца.
  Энн снабдила его адресами.
  — Теперь о Швейцарии, где вы познакомились с мистером Шайтаной. Вы одна туда ездили, или и мисс Доз была с вами?
  — Мы ездили вместе. Объединились еще кое с кем, и получилась компания из восьми человек.
  — Расскажите мне о вашей встрече с мистером Шайтаной.
  Энн наморщила лоб.
  — На самом деле нечего и рассказывать. Просто он был там. Мы знали его не больше, чем вы знаете какого-нибудь соседа в гостинице. Он получил первый приз на костюмированном балу. Был Мефистофелем.
  Инспектор Баттл вздохнул.
  — Да, это его вечная страсть корчить из себя Мефистофеля.
  — Он и в самом деле был изумителен, — сказала Рода. — Ему даже не надо было гримироваться.
  Инспектор переводил взгляд с одной на другую.
  — Кто же из вас знал его лучше?
  Энн молчала, за нее ответила Рода:
  — Мы обе знали его одинаково. То есть ужасно мало. Видите ли, в нашей компании все лыжники. Днем мы большей частью все разбредались, только по вечерам собирались потанцевать. Тогда Шайтана, видно, сильно увлекся Энн. Знаете, все комплименты ей старался делать и всякое такое. Мы то и дело подтрунивали над ней по этому поводу.
  — Я думаю, он просто хотел досадить мне, — сказала Энн. — Потому что он мне был несимпатичен. Я думаю, ему доставляло удовольствие смущать меня.
  Рода засмеялась.
  — Мы говорили Энн, что он для нее прекрасная, очень выгодная партия. Ее наши шутки прямо из себя выводили.
  — Может быть, — сказал Баттл, — вы назовете мне еще людей из вашей тогдашней компании.
  — Вы просто Фома Неверующий,733 — сказала Рода. — Вы что же думаете, что каждое наше слово — ложь?
  Инспектор Баттл заморгал.
  — Просто хочу удостовериться, — растерянно сказал он.
  — Вы всех подозреваете, — сказала Рода.
  Она написала на бумажке несколько фамилий и протянула ему.
  Баттл поднялся.
  — Что ж, большое спасибо, мисс Мередит, — сказал он. — Оказывается, как говорит мисс Доз, у вас совершенно безупречная жизнь. Думаю, вам не о чем особенно беспокоиться. Непонятно только поведение мистера Шайтаны по отношению к вам. Уж извините, что спрашиваю, но не предлагал ли он вам выйти за него замуж? Или… или не досаждал ли вам вниманием другого рода?..
  — Соблазнять ее он не пытался, — пришла на помощь Рода. — Если вы это имели в виду.
  Энн залилась румянцем.
  — Ничего такого, — сказала она. — Он всегда был чрезвычайно любезен и… и официален. Мне и было-то не по себе из-за его манер, как будто он специально репетировал.
  — Ну, а он не говорил о мелких подарках, не намекал?
  — Нет. Он никогда ни на что не намекал.
  — Прошу прощения, сердцееды это иногда делают. Что ж, доброй ночи, мисс Мередит. Спасибо большое. Кофе отличный. Доброй ночи, мисс Доз.
  — Вот и миновало, — сказала Рода, когда Энн вернулась в комнату, закрыв за Баттлом парадную дверь. — И не так уж страшно. Добрый такой, просто родной отец, и, видно, нисколько тебя не подозревает. Все оказалось лучше, чем я предполагала.
  Энн со вздохом села.
  — В самом деле, ничего страшного, — сказала она. — Глупо с моей стороны было так психовать. Я думала, он будет пытаться запугать меня, как в спектаклях про концлагеря.
  — Он вроде бы человек вполне здравомыслящий, — сказала Рода. — Прекрасно знает, что ты не из тех женщин, которые способны на убийство. — Она помялась немного, потом сказала: — Слушай, Энн, ты ведь не упомянула, что была в Комбиакре.734 Забыла?
  — Думала, что неважно, — сказала Энн. — Я была-то там всего пару месяцев. И расспрашивать там про меня некого. Могу написать и сообщить ему, если ты считаешь, что это важно, но наверняка — нет. Давай оставим это.
  — Хорошо, давай оставим.
  Рода встала и включила приемник. Раздался хриплый голос: «В исполнении «Черных нубийцев» вы только что прослушали песенку «Зачем ты лжешь мне, детка?».
  Глава 15
  Майор Деспард
  Майор Деспард вышел к Олбани, быстро повернул на Риджент-стрит735 и вскочил в автобус.
  Час пик уже прошел, наверху оставалось много свободных мест. Деспард пробрался вперед и сел на переднее сиденье.
  В автобус он прыгнул на ходу. Но вот автобус остановился, взял пассажиров и снова поехал по Риджент-стрит.
  Еще один пассажир взобрался по ступенькам наверх, прошел вперед и сел на переднее сиденье с другой стороны.
  Деспард не обратил на него внимания, но через несколько минут раздался вкрадчивый голос:
  — Ну разве не прекрасен Лондон, когда смотришь на него с верхнего этажа автобуса?
  Деспард повернул голову. Какое-то мгновение он выглядел озадаченным, потом лицо его прояснилось.
  — Прошу прощения, мсье Пуаро. Не заметил вас. Да, как говорится, взгляд с высоты птичьего полета. Однако раньше, без этой застекленной клетки, было лучше.
  Пуаро вздохнул.
  — Tout de meme736 только не в мокрую погоду, ведь тогда внизу набивалась тьма народу. А погода здесь часто мокрая.
  — Дождик? Дождик никому еще вреда не причинил.
  — Вы ошибаетесь, — сказал Пуаро. — Он часто приводит к inflammation pneumonie.737
  Деспард улыбнулся.
  — Я вижу, вы, мсье Пуаро, следуете поговорке: «Пар костей не ломит».
  Пуаро, без сомнения, неплохо оградил себя от превратностей осеннего дня. На нем было пальто и кашне.
  — Надо же, какая неожиданность! Встретиться в автобусе!
  Лицо, наполовину скрытое кашне, оставалось серьезно. В этой встрече не было ничего неожиданного. Выяснив, когда примерно Деспард выйдет из своей квартиры, Пуаро поджидал его. Он предусмотрительно не стал прыгать в автобус, а пробежал рысцой за ним до остановки и вошел там.
  — Верно. Мы ведь не виделись еще после вечера у мистера Шайтаны, — ответил он.
  — Вы расследуете это дело? — спросил Деспард.
  Пуаро изящно почесал ухо.
  — Я обдумываю, — сказал он. — Тщательно обдумываю. Бегать туда-сюда, вести следствие, — нет. Это мне не по возрасту, не по нутру, не для моей комплекции.
  — Обдумываете, э-э? Это хорошо, — вдруг поддержал его Деспард. — Теперь все слишком торопятся. Если бы люди не суетились и думали, прежде чем приниматься за что-то, было бы поменьше неразберихи.
  — Вы так и действуете всегда, майор Деспард?
  — Как правило, — просто ответил тот. — Суммируйте ваши соображения, выработайте линию, взвесьте все «за» и «против», принимайте решение и следуйте ему. — Он плотно сомкнул губы.
  — И после этого ничто не собьет вас с пути? — спросил Пуаро.
  — О, этого я не говорил. К чему упорствовать? Сделали ошибку, признайте ее.
  — Следовательно, вы, майор, ошибки редко совершаете.
  — Все мы ошибаемся, мсье Пуаро.
  — Некоторые делают их меньше, чем другие, — весьма холодно возразил Пуаро, возможно из-за местоимения, которое тот употребил.
  Деспард взглянул на него, слегка улыбнулся и сказал:
  — Неужели вы никогда не терпели неудач, мсье Пуаро?
  — Последний раз двадцать восемь лет назад, — произнес тот с чувством собственного достоинства. — И даже тогда были обстоятельства. Но не в этом дело.
  — Звучит довольно впечатляюще, — сказал Деспард и спросил: — А как насчет убийства Шайтаны? Впрочем, это не в счет, ведь формально это не ваше дело.
  — Не мое дело, нет. Но все равно оскорбление для amour propre.738 Я считаю это верхом наглости. Вы понимаете, ведь убийца действовал у меня под носом, подвергнуты осмеянию мои профессиональные данные.
  — Под носом не только у вас, — сухо сказал Деспард. — Но и уголовно-следственного отдела.
  — Вот это было, вероятно, серьезной ошибкой, — мрачно заметил Пуаро. — Добродушный, прямолинейный инспектор Баттл, может, и имеет сходство с дубом, но в голове у него отнюдь не опилки.
  — Согласен, — сказал Деспард. — Он только прикидывается мямлей, в действительности же очень умный и способный офицер.
  — И я думаю, он хорошо проявляет себя в деле.
  — Да, совсем недурно. Видите того симпатичного парня с военной выправкой на заднем сиденье?
  Пуаро посмотрел через плечо.
  — Сейчас здесь никого, кроме нас, нет.
  — А-а, значит, внутри. Ни на шаг от меня не отстает. Очень расторопный. Внешность меняет. Большой мастер.
  — А вас не обманешь. Глаз у вас острый.
  — У меня хорошая память на лица, даже на лица чернокожих, а это совсем не пустяк.
  — Вот такой человек мне и нужен, — сказал Пуаро. — Какая удача, что я вас сегодня встретил! Мне нужен человек с верным глазом и цепкой памятью. Malheureusement,739 такое сочетание редко. Я ставил вопрос доктору Робертсу — безрезультатно, мадам Лорример — то же самое. Теперь я испытаю вас и посмотрю, добьюсь ли желаемого. Вернитесь мысленно назад, в комнату мистера Шайтаны, где вы играли в карты, и скажите, что вы помните.
  Деспард удивился:
  — Не совсем понимаю вас.
  — Опишите мне комнату, ее обстановку, предметы.
  — Не знаю, смогу ли тут помочь, — медленно произнес Деспард. — Эта комната была не из приятных, на мой взгляд. Непохожа на комнату мужчины. Много парчи, шелка и всякой дряни. Такая же, как и сам Шайтана.
  — Подробности, пожалуйста…
  — Боюсь, не обратил особого внимания… Ну, несколько хороших ковров. Два бухарских, три или четыре отличных персидских, в том числе Хамадан740 и Тебриз.741 Довольно хорошо обработанная голова южноафриканской антилопы, нет, — она была в холле. От Роланда Уорда, я полагаю.
  — Вы же не думаете, что покойный мистер Шайтана увлекался охотой на диких животных?
  — Нет, не думаю. Держу пари, он ничем другим не занимался, кроме сидячих игр. Что еще там было? Простите, что подвожу вас, но я действительно мало чем могу помочь. Везде лежало множество безделушек. Столы от них ломились. Единственная вещь, на которую я обратил внимание, — это довольно смешной идол. Остров Пасхи,742 наверное. Хорошего полированного дерева. Такие попадаются редко. Кроме того, были разные малайские штуковины. Нет, сожалею, но я вам не помощник.
  — Неважно, — сказал Пуаро, словно слегка раздосадованный, и продолжал: — Вы знаете миссис Лорример. Представить себе не можете, какая у нее память на карты! Она смогла припомнить почти все заявки и раздачи. Изумительно!
  Деспард пожал плечами.
  — Бывают такие женщины. Играют, я полагаю, целыми днями, часто неплохо играют.
  — Вы бы не могли так, а?
  Майор покачал головой.
  — Я помню всего пару раздач. Одну, где я мог сыграть на бубнах, но Робертс перебил мне игру, а сам — подсел, только мы его не удвоили, к сожалению. Помню еще бескозырную. Ненадежное дело — все карты не те. Подсели без двух.
  — Вы часто играете в бридж?
  — Нет, так, иногда. Хотя игра эта хорошая.
  — Вы ее предпочитаете покеру?
  — Лично я — да. В покере слишком много азарта.
  — Думаю, что мистер Шайтана не играл ни в какие игры, в карточные то есть, — задумчиво сказал Пуаро.
  — Только в одну игру Шайтана играл постоянно, — мрачно заключил Деспард.
  — В какую же?
  — В самую подлую.
  Пуаро помолчал немного.
  — И вы это знаете? Или только предполагаете?
  Деспард стал красным как кирпич.
  — Вы имеете в виду, что следует сослаться на источник? Я полагаю, это правда. Словом, сведения точные. Я случайно узнал. Но я не могу открыть вам источник. Информация, которую я получил, адресована мне лично.
  — Вы хотите сказать, что дело связано с женщиной или женщинами?
  — Да, Шайтана — подлец, он предпочитал иметь дело с женщинами.
  — Вы думаете, он шантажировал их? Интересно.
  Деспард покачал головой:
  — Нет, нет, вы меня не так поняли. В определенном смысле Шайтана был шантажистом, но не обычного толка. Для него не представляли интереса деньги. Он был духовным вымогателем, если только так можно выразиться.
  — И он получал… что именно?
  — Он получал удовольствие. Единственно, чем я это могу объяснить. Получал наслаждение, наблюдая, как люди боятся и дрожат перед ним. Я полагаю, это позволяло ему чувствовать себя не какой-нибудь букашкой, а человеком значительным. Весьма эффектная поза перед женщинами. Стоило ему только намекнуть, что ему все известно, как они начинали ему рассказывать такое, чего он, может быть, и не знал. Это удовлетворяло его своеобразное чувство юмора. Он самодовольно расхаживал потом с мефистофельским видом: «Я все знаю! Я великий Шайтана!» Шут проклятый!
  — И вы предполагаете, что он таким образом напугал мисс Мередит?
  — Мисс Мередит? — в недоумении посмотрел на него Деспард. — Я не думал о ней. Она не из тех, кто боится таких мужчин, как Шайтана.
  — Pardon. Вы имеете в виду миссис Лорример?
  — Нет, нет, нет. Вы меня неправильно поняли, я говорил вообще. Напугать миссис Лорример не так-то просто. И она не похожа на женщину с роковым прошлым. Нет, определенно я никого не имел в виду.
  — Это, так сказать, обобщение, к которому вы пришли?
  — Вот именно.
  — Очень может быть, — медленно начал Пуаро, — что, этот, как вы его называете, даго очень тонко понимал женщин, знал, как подойти к ним, как выудить у них секреты… — Он остановился.
  Деспард нетерпеливо перебил его.
  — Абсурд. Этот человек был просто шут, ничего опасного в нем на самом деле не было. Но все же женщины опасались его. Нелепо! — Деспард вдруг поднялся. — Хэлло! Я слишком далеко зашел. Чересчур увлекся темой. Всего доброго, мсье Пуаро. Посмотрите вниз и увидите, как моя верная тень выйдет за мной из автобуса.
  Он поспешно ретировался и сбежал по ступенькам вниз. Раздался звонок кондуктора. Но он успел сойти до второго.743
  Посмотрев вниз на улицу, Пуаро обратил внимание на Деспарда, шагающего по тротуару… Он не стал утруждать себя разглядыванием его преследователя. Пуаро интересовало нечто другое.
  Глава 16
  Свидетельство Элси Батт
  «Мечта служанок» — так едко прозвали сержанта О’Коннора его коллеги по Скотленд-Ярду.
  Несомненно, он был видный мужчина. Высокий, стройный, широкоплечий. Но не столько правильные черты лица, сколько лукавый и дерзкий взгляд делали его неотразимым для прекрасного пола. Было ясно, что сержант О’Коннор добьется результатов, и добьется быстро.
  И верно, уже четыре дня спустя после убийства мистера Шайтаны сержант О’Коннор сидел на дешевых местах в «Уилли Нилли ревю»744 бок о бок с мисс Элси Батт, бывшей горничной миссис Краддок, 117, Норд-Адли-стрит.
  Тщательно выдерживая тактику наступательной операции, сержант О’Коннор как раз приступал к штурму.
  — Вон тот тип на сцене напоминает мне, — говорил он, — одного из моих старых хозяев. Краддок фамилия. Забавный, знаете, был малый.
  — Краддок? — повторила Элси. — Я когда-то работала у каких-то Краддоков.
  — Вот здорово! Может быть, у тех самых?
  — Жили на Норд-Адли-стрит, — сказала она.
  — Когда я приехал в Лондон, я поступил к ним, — поспешно подхватил О’Коннор. — Да, кажется, на Норд-Адли-стрит. Миссис Краддок — вот это было нечто! Для нас, слуг.
  Элси вскинула голову.
  — У меня терпения на нее не хватало, вечно что-то выискивала и ворчала. Все ей не так.
  — И мужу доставалось тоже, верно?
  — Она всегда жаловалась, что он не уделяет ей никакого внимания, всегда говорила, что здоровье у нее никудышное, и все вздыхала, охала. А правду сказать, и не больная была вовсе.
  О’Коннор хлопнул себя по колену.
  — Вспомнил! Ведь что-то там такое было у нее с каким-то доктором? Крутила вовсю или не очень?
  — Вы имеете в виду доктора Робертса? Очень симпатичный джентльмен был, очень.
  — Все вы, девицы, одинаковы, — сказал сержант О’Коннор. — Как только мужчина перестает быть ангелом, вы сразу начинаете его защищать. Знаю я таких удальцов.
  — Нет, не знаете. Вы совсем не правы насчет него. Он ничего такого не делал. Это не его вина, что миссис Краддок все время посылала за ним. А что доктору было делать? Если вы хотите знать, он вообще о ней не думал, для него она была пациентка, и все. Это она все устраивала. Оставила бы его в покое, так нет, не оставляла.
  — Все это очень хорошо, Элси. Не возражаете, что я вас так называю — Элси? Такое чувство, будто знаю вас целую жизнь.
  — Ну что вы! Конечно, Элси. — Она вскинула голову.
  — Очень хорошо, мисс Батт. — Он взглянул на нее. — Очень хорошо, говорю я. Но муж, он не мог этого перенести, так ведь?
  — Да, как-то он очень рассердился, — согласилась Элси. — Но если хотите знать, он был тогда болен. И вскоре, знаете, умер.
  — Припоминаю, какая-то странная была причина, верно?
  — Что-то японское это было… да, новая кисточка для бритья. Неужели они такие опасные? С тех пор мне все японское не по вкусу.
  — «Английское — значит лучшее», — вот мой девиз, — нравоучительно произнес сержант О’Коннор. — И вы, кажется, говорили, что он поссорился с доктором?
  Элси кивнула, наслаждаясь оживающими в ее памяти скандальными сценами.
  — Ну и ругались они тогда, — сказала она. — По крайней мере, хозяин. А доктор Робертс был, как всегда, спокоен. Только все твердил: «Глупости!» и «Что вы себе вбили в голову?»
  — Это, наверное, было дома?
  — Да. Она послала за ним. А потом она и хозяин крупно поговорили, и в разгар ссоры явился доктор Робертс. Тут хозяин и обрушился на него.
  — Что же именно он сказал?
  — Конечно, считалось, что я ничего не слышу. Все это происходило в спальне у миссис. Ну, а я, раз что-то стряслось, взяла совок для мусора и принялась мести лестницу: надо же быть в курсе дела.
  Сержант О’Коннор искренне одобрял такое решение, размышляя, какая удача, что к Элси обратились неофициально. На допросы сержанта О’Коннора из полиции она бы с добродетельной миной заявила, что ничегошеньки не слышала.
  — Так вот, говорю, — продолжала Элси, — доктор Робертc, он вел себя тихо, а хозяин все время кричал.
  — Что же он кричал? — снова спросил О’Коннор, подступая к самой сути.
  — Оскорблял его всячески, — сказала Элси, явно смакуя воспоминания.
  — Как, какими словами?
  Да когда же эта девица скажет что-нибудь конкретное?
  — Ну, я мало что разобрала, — призналась Элси. — Было много длинных слов: «непрофессиональный подход», «воспользовался» — и другие подобные вещи. Я слышала, как он говорил, что добьется, чтобы доктора Робертса вычеркнули из… из Медицинского реестра.745 Что-то в этом роде.
  — Правильно, — сказал О’Коннор. — Напишет жалобу в Медицинский совет.
  — Да, вроде так он и говорил. А миссис продолжала кричать в истерике: «Вы никогда обо мне не заботились. Вы пренебрегли мной. И оставьте меня в покое!» И я слышала, как она говорила, что доктор Робертс — ее добрый ангел. А потом доктор с хозяином прошли в туалетную комнату и закрыли дверь в спальню. И я слышала, он прямо сказал: «Любезный мой, неужели вы не отдаете себе отчета в том, что ваша жена — истеричка? Она не понимает, что говорит. Сказать по правде, это трудный и тяжелый случай, и я бы давно бросил им заниматься, если бы не считал, что это про… про… — ну такое длинное слово, — противоречит моему долгу». Вот что он сказал. Еще говорил он, что нельзя переходить границы, да еще что-то, что должно быть между доктором и больным. Так он немного успокоил хозяина, а потом и говорит: «Знаете, вы опоздаете на работу. Идите лучше. И обдумайте все спокойно. Мне кажется, вы поймете, что вся эта история — ваше заблуждение. А я помою тут руки, перед тем как идти на следующий вызов. Обдумайте все это, старина. Уверяю вас, виной всему — расстроенное воображение вашей жены». Ну а хозяин в ответ: «Не знаю, что и думать». И вышел. И, конечно, я тут вовсю подметала, но он даже не обратил на меня внимания. Я вспоминала потом, что выглядел он плохо. Доктор же довольно весело насвистывал и мыл руки в туалетной комнате, куда проведена и горячая и холодная вода. Вскоре он вышел, саквояж в руках, поговорил со мной любезно и весело, как всегда, и спустился вниз, довольно бодрый и оживленный. Так что, выходит, за ним наверняка греха нет. Это все она.
  — А потом Краддок заболел сибирской язвой?
  — Да я думаю, она у него уже была. Хозяйка ухаживала за ним очень, но он умер. На похоронах были такие восхитительные венки.
  — А потом? Доктор Робертс приходил потом в дом?
  — Нет, не приходил. Ну и любопытный! Что это вы так на него? Я вам говорю, ничего не было. Если бы было, он бы на ней женился, когда хозяин умер, ведь верно? А он так и не женился. Не такой дурак. Он ее хорошо раскусил. Она, бывало, звонит ему, только все никак не заставала. А потом она продала дом, нас уволила, а сама уехала за границу, в Египет.
  — И вы за все это время не видели доктора Робертса?
  — Нет. Она — да, потому что она ходила делать эту, — как это называется? — дезактивацию, что ли… ну, против брюшного тифа.746 Она вернулась, у нее потом вся рука разболелась от этого. Если хотите знать, он тогда и дал ей ясно понять, что ничего не выйдет. Она ему больше не звонила и уехала очень веселая, накупила кучу платьев, и все светлых тонов, хотя была середина зимы, но она сказала, что там жара и все время будет светить солнце.
  — Правильно, — подтвердил сержант О’Коннор. — Я слышал, там иногда бывает очень жарко. Она ведь и умерла там. Я думаю, вам и об этом известно?
  — Нет. Неужели? Вот не знала. Надо же представить такое! Ей, может быть, было хуже, чем я думала, бедняжечка! — сказала Элси и со вздохом добавила: — Интересно, куда подевались эти ее восхитительные наряды? Там они все чернокожие, им эти платья ни к чему.
  — Я понимаю, что вы нашли бы им применение, — сказал сержант О’Коннор.
  — Нахал! — возмутилась Элси.
  — Что ж, вам больше не придется терпеть моего нахальства, — сказал сержант О’Коннор. — Фирма посылает меня по делам.
  — И далеко отправляетесь?
  — Наверно, за границу, — сказал сержант.
  Элси скисла.
  И хотя она не знала известного стихотворения лорда Байрона747«Я не любил газели милой…», оно очень точно отражало в данный момент ее настроение. Она подумала: «Смешно, по-настоящему привлекательные мужчины всегда готовы сбежать в любую минуту. Хорошо, что у меня есть Фред».
  Действительно хорошо, ибо внезапное вторжение сержанта О’Коннора в жизнь Элси не оставило неизгладимого следа. Фред, может быть, даже выиграл.
  Глава 17
  Свидетельство Роды Доз
  Рода Доз вышла из «Дебнемза»748 и стояла, задумавшись, на тротуаре. Лицо ее отражало борьбу. Это было очень живое лицо, выдававшее малейшие оттенки настроения.
  В этот момент ее явно одолевали сомнения: «Стоит или нет? А хотелось бы… Но, может быть, лучше не надо…»
  Швейцар спросил с надеждой:
  — Такси, мисс?
  Рода покачала головой.
  Полная сияющая женщина, отправившаяся пораньше «прошвырнуться по магазинам ради Рождества», с ходу налетела на нее, но Рода продолжала стоять как вкопанная. Она пыталась принять решение.
  Обрывки мыслей проносились у нее в голове.
  «В конце концов, почему бы и нет? Она меня просила, но, может быть, она всем так говорит… Из вежливости… В конце концов, Энн не захотела идти вместе со мной. Она ясно дала понять, что хочет пойти с майором Деспардом к поверенному одна… Почему бы ей не сходить? Конечно, трое — уже толпа… И потом, это не мое дело… Неужели мне так хочется увидеть майора Деспарда?.. Хотя он симпатичный… Я думаю, он, наверное, влюбился в Энн. Мужчины не станут себя утруждать, если у них нет… Их доброта — это всегда не просто так…» Мальчик-посыльный наткнулся на Роду.
  — Извините, мисс, — сказал он с упреком.
  «Ой, — подумала Рода. — Не могу же я проторчать здесь весь день. Вот дура, не могу решиться… Думаю, пиджак с юбкой будут ужасно милы. Коричневый подойдет лучше, чем зеленый? Нет, пожалуй, нет. Ну, идти или не идти? Половина четвертого. Время вполне подходящее, не подумают, будто бы я пришла поесть за чужой счет или еще что-нибудь подобное. Шла мимо и решила заглянуть».
  Она решительно перешла через улицу, повернула направо, потом налево по Харли-стрит749 и наконец остановилась у многоквартирного дома, который миссис Оливер с легкостью окрестила «типичной частной лечебницей».
  «Ну не съест же она меня», — рассудила Рода и нырнула в подъезд.
  Квартира миссис Оливер была на последнем этаже. Служитель в униформе быстро поднял ее на лифте и высадил на нарядный новый коврик перед ярко-зеленой дверью.
  «Страх-то какой… — подумала Рода. — Хуже, чем к дантисту. Но надо теперь довести дело до конца».
  Розовея от смущения, она позвонила.
  Дверь открыла пожилая прислуга.
  — Э-э… могу ли я… миссис Оливер дома? — пробормотала Рода.
  Прислуга отступила в сторону. Девушка вошла. Ее провели в гостиную, где был полный беспорядок.
  — Простите, как мне доложить о вас?
  — А… мисс Доз… мисс Рода Доз…
  Роде показалось, прошло целое столетие, но на самом деле — около двух минут. Горничная вернулась.
  — Пройдите, мисс, сюда.
  Зардевшись еще сильнее, Рода последовала за ней. Она прошла коридор, повернула за угол, и перед нею открылась дверь. С содроганием Рода вступила куда-то, что с первого, испуганного взгляда показалось ей африканским лесом.
  Птицы, масса птиц: зеленые попугаи, попугаи ара,750 птицы, неизвестные орнитологам,751 заполняли все уголки и закоулки, казалось, девственного леса. И среди разгула этой птичьей и растительной жизни Рода различила обшарпанный кухонный стол с пишущей машинкой, разбросанные по всему полу листки машинописного текста и миссис Оливер, — волосы у нее были в диком беспорядке, — поднимающуюся с расшатанного стула.
  — Дорогая моя, как я рада вас видеть, — сказала миссис Оливер, протягивая руку, испачканную копиркой, и пытаясь второй рукой пригладить волосы — процедура совершенно бессмысленная.
  Со стола упал задетый ее рукой бумажный кулек, и по всему полу запрыгали, покатились яблоки.
  — Ничего, дорогая, не беспокойтесь, кто-нибудь их потом подберет.
  Едва дыша Рода разогнулась с пятью яблоками в руках.
  — О, спасибо. Не надо снова укладывать их в кулек, он, кажется, здорово порвался. Положите их на камин. Вот правильно. Теперь присаживайтесь. Давайте побеседуем.
  Рода принесла еще один расшатанный стул и уставилась на хозяйку дома.
  — Послушайте, мне ужасно неудобно. Не помешала ли я вам? — спросила Рода, затаив дыхание.
  — И да и нет, — ответила миссис Оливер. — Как видите, я работаю. Но этот мой отвратительный финн совсем запутался. Он сделал какое-то страшно умное заключение о тарелке фасоли, а сейчас только что обнаружил смертельный яд в начинке из шалфея с луком для гуся на Михайлов день,752 а я как раз вспомнила, что фасоль к Михайлову дню уже не продают.
  Захваченная интригующей возможностью стать свидетелем творческого процесса, Рода едва дыша произнесла:
  — Она могла быть консервированной.
  — Конечно, могла бы, — сказала миссис Оливер с сомнением. — Но это сильно нарушило бы весь замысел. Я вечно вру что-нибудь, когда мне нужно писать про сад или огород. Люди пишут мне, что цветы у меня в романах рассажены совсем неправильно — как будто это имеет значение, — во всяком случае, в лондонских магазинах они чувствуют себя отлично — в букетах.
  — Конечно, не имеет значения, — преданно глядя на миссис Оливер, сказала Рода. — О, миссис Оливер, должно быть, так здорово быть писателем.
  Миссис Оливер потерла лоб пальцем, перепачканным копиркой, и спросила:
  — Почему же?
  — Ну-ну… — сказала Рода, немного опешив. — Потому, что это должно быть… Должно быть замечательно, так просто сесть и написать целую книжку.
  — Это происходит не совсем так, — сказала миссис Оливер. — Приходится даже думать, знаете. А думать всегда утомительно. Надо выстроить сюжет. А потом то и дело застреваешь, и кажется, что никогда не выберешься из этой путаницы, но выбираешься! Писать книжки не ахти какое удовольствие. Это тяжелая работа, как и всякая другая.
  — Ну, это не похоже на работу, — возразила Рода.
  — Для вас, — сказала миссис Оливер. — Потому что вы ее и не нюхали! Для меня это еще какая работа. Я иной раз несколько дней кряду только и делаю, что бормочу себе под нос сумму, которую я смогу получить за очередную публикацию в журнале. И знаете, это как шпоры коню. Так же, как ваша банковская книжка, когда вы видите, как у вас растет счет в банке.
  — Никогда бы не подумала, что вы сами печатаете на машинке, — сказала Рода. — Я думала, у вас секретарь.
  — У меня действительно была секретарша, и я пыталась диктовать ей, но она была такой грамотейкой, что просто вводила меня в депрессию, работать не хотелось. Я поняла: она на много лучше меня знает английский и грамматику, всякие там точки и точки с запятыми, и начала испытывать чувство неполноценности. Тогда я попыталась работать с совсем уж малограмотной девицей, но, конечно, из этого тоже ничего не вышло.
  — Это так здорово, уметь все придумывать, — сказала Рода.
  — Придумывать я люблю, — со счастливой улыбкой сказала миссис Оливер. — Что в самом деле утомительно — так переносить потом все это на бумагу. Вроде бы запишешь, а потом оказывается, что объем в два раза меньше, чем тебе заказали, и тогда мне приходится добавлять еще убийство и новое похищение героини. Это очень надоедает.
  Рода не ответила. Она с изумлением смотрела на миссис Оливер, с по-юношески пылким благоговением перед знаменитостью, но тем не менее она была разочарована.
  — Вам нравятся обои? — спросила миссис Оливер, описывая рукой широкий круг. — Я страшно люблю птиц. Предпочтительнее тропических на соответствующем фоне. Это вызывает у меня ощущение жаркого дня, даже когда на улице мороз. Ничего не могу делать, пока как следует не согреюсь. Зато мой Свен Хьерсон каждое утро разбивает ледяную корку, когда ныряет в прорубь.
  — Все это просто изумительно, — сказала Рода. — И ужасно мило то, что вы не сердитесь, что я оторвала вас от работы.
  — Выпьем кофе с тостами, — сказала миссис Оливер. — Очень черного кофе с очень горячими тостами. Я готова это делать когда угодно.
  Она пошла к двери и, открыв ее, громко крикнула прислуге, потом возвратилась и спросила:
  — Зачем вы приехали в город, за покупками?
  — Да, я сделала кое-какие покупки.
  — Мисс Мередит тоже приехала?
  — Да, она пошла с майором Деспардом к адвокату.
  — Э-э, к адвокату? — Брови миссис Оливер вопрошающе поднялись.
  — Да. Понимаете, майор Деспард сказал ей, что следует взять адвоката. Вы знаете, он был так любезен.
  — Я тоже была любезна, — сказала миссис Оливер, — но, увы, это не очень-то подействовало, верно? Собственно, мне кажется, вашу подругу мой визит возмутил.
  — О, поверьте мне, нет. — От смущения Рода заерзала на стуле. — На самом деле это и есть одна из причин, почему я сегодня пришла к вам, чтобы объяснить… Видите ли, по-моему вы все не так поняли. Она, правда, казалась очень нелюбезной, но на самом деле это не так. Я имею в виду, ее насторожил не ваш приход. А что-то, что вы сказали.
  — Что-то, что я сказала?
  — Случайно, конечно… Это просто неудачно совпало.
  — Что же я такое сказала?
  — Вы, наверно, даже и не помните. Это было так, между прочим. Вы сказали что-то о несчастном случае и яде.
  — Да?
  — Я так и знала, что вы не помните. Видите ли, в жизни Энн был когда-то страшный случай. Она была в доме, где женщина приняла яд — краситель для шляп. Я думаю, по ошибке, перепутала с чем-то другим. И она умерла. И, конечно, для Энн это было тяжелым ударом. Она ни слышать, ни говорить об этом не может. А вы напомнили ей, сказав о яде, и она сразу переменилась, стала такая холодная, натянутая. И я заметила, что вы обратили на это внимание. Я ничего не могла сказать при ней. Но я очень хотела, чтобы вы знали: это не то, что вы думаете. Это не неблагодарность.
  Миссис Оливер взглянула на зардевшееся подвижное лицо Роды и медленно сказала:
  — Понимаю.
  — Энн ужасно впечатлительная, — сказала Рода. — Она не умеет переносить трудности. Если ее что-то расстраивает, она лучше об этом не будет говорить, хотя на самом-то деле в этом нет ничего хорошего, по крайней мере, я так думаю. Это только уход от трудностей, делаешь вид, что их не существует. Я бы предпочла избавиться от них, каких бы мучений мне это ни стоило.
  — О, да вы, моя дорогая, солдат, — спокойно сказала миссис Оливер. — А ваша Энн — нет.
  Рода вспыхнула.
  — Энн — чудная.
  — Я не отрицаю, что она чудная, — с улыбкой сказала миссис Оливер. — Я только говорю, что она не столь мужественна. — Она вздохнула и довольно неожиданно для девушки спросила: — Вы верите, что правда ценнее всего?
  — Конечно, верю, — сказала Рода, настораживаясь.
  — Да, легко сказать, но если задуматься… Правда иногда причиняет страдания, разрушает иллюзии.
  — Все равно лучше ее знать, — сказала Рода.
  — Вот так и я думаю. Но не знаю, так уж ли это разумно.
  — Не говорите Энн, что я вам рассказала, ладно? Ей это не понравится.
  — Разумеется, еще бы. У меня и в мыслях не было. Давно это произошло?
  — Около четырех лет назад. Странно, не правда ли, как некоторых преследует какая-то напасть. У меня была тетя, которая все время попадала в кораблекрушения. И Энн — эти две внезапные смерти. Что, конечно, гораздо хуже. Убийство — это довольно страшно. Верно?
  — Да, страшно.
  В эту минуту появился черный кофе и горячие тосты с маслом.
  Рода пила и ела с удовольствием, как ребенок. Запросто пить кофе со знаменитостью для нее было большим событием. Когда с тостами было покончено, она встала и сказала:
  — Я все же надеюсь, что не очень вам помешала. Вы не будете возражать, в общем, вас не затруднит, если я пришлю одну из ваших книжек и попрошу подписать ее мне?
  Миссис Оливер рассмеялась.
  — О, мы можем поступить проще. — Она открыла буфет в дальнем углу комнаты. — Какая вам нравится? Мне очень нравится «История второй золотой рыбки». Не такая откровенная халтура, как остальные.
  Немного шокированная тем, как писательница характеризует детище своего пера, Рода с радостью приняла подарок. Миссис Оливер, раскрыв книжку, невероятно размашисто расписалась и вручила ее Роде:
  — Вот вам.
  — Спасибо. Это в самом деле очень приятно. Вы не сердитесь за мой визит?
  — Напротив, — сказала миссис Оливер и, немного помолчав, добавила: — Вы такое милое дитя. До свидания. Будьте осторожны, дорогая.
  — И с чего это я ей так сказала? — пробормотала миссис Оливер, когда дверь за гостьей закрылась.
  Она покачала головой, взъерошила волосы и вернулась к мудрым заключениям Свена Хьерсона относительно смертоносной начинки из шалфея и лука.
  Глава 18
  Чайная интерлюдия
  Миссис Лорример вышла из дома на Харли-стрит.
  Она постояла с минуту на крыльце, потом стала спускаться.
  Вид у нее был несколько необычный — на ее лице была написана суровая решимость и одновременно странная неуверенность. Она слегка сдвинула брови, как бы сосредотачиваясь на какой-то всепоглощающей проблеме.
  И тут она увидела на противоположной стороне Энн Мередит.
  Энн стояла, пристально разглядывая большой многоквартирный дом на самом углу.
  Миссис Лорример некоторое время колебалась, потом перешла на противоположную сторону.
  — Здравствуйте, мисс Мередит!
  Энн вздрогнула и обернулась.
  — О, миссис Лорример, здравствуйте!
  — Все еще в Лондоне? — спросила миссис Лорример.
  — Нет, я только на сегодня приехала. Уладить кое-какие юридические дела. — Она не переставала рассеянно оглядывать многоквартирный дом.
  — Что-нибудь случилось? — поинтересовалась миссис Лорример.
  Энн вздрогнула.
  — Случилось? — с виноватым видом переспросила она. — Нет, что же должно случиться?
  — Вы так выглядите, будто о чем-то очень задумались.
  — Нет. Хотя, в общем-то, да. Но ничего особенного, глупости всякие. — Она слегка усмехнулась и продолжала: — Просто мне показалось, что я видела свою подругу, девушку, с которой мы вместе живем, будто бы она зашла туда, и я подумала, не решила ли она навестить миссис Оливер.
  — Так здесь живет миссис Оливер? А я и не знала.
  — Да. Она заезжала к нам на днях повидаться, дала свой адрес и приглашала к себе в гости. Интересно, зашла Рода или нет?
  — Хотите выяснить?
  — Нет, пожалуй, не стоит.
  — Пойдемте со мной попьем чаю. Я знаю здесь одно местечко неподалеку.
  — Благодарю вас, — нерешительно ответила Энн, принимая приглашение.
  Бок о бок они пошли по улице, свернули в боковую. В небольшой булочной им подали чай с горячей сдобой.
  Разговор у них не клеился, казалось, обе боялись нарушить молчание.
  Энн вдруг спросила:
  — Миссис Оливер к вам не заходила?
  Миссис Лорример покачала головой.
  — Ко мне никто не приходил, за исключением мсье Пуаро.
  — Я не это имела в виду… — начала было Энн.
  — Да? А я думала это, — сказала миссис Лорример.
  Девушка подняла глаза — быстрый испуганный взгляд. Что-то в лице миссис Лорример вроде бы успокоило ее.
  — А у меня он не был, — медленно сказала она.
  Наступила пауза.
  — А инспектор Баттл приходил к вам? — поинтересовалась Энн.
  — О да, как же, — ответила миссис Лорример.
  — А о чем он вас расспрашивал? — неуверенно спросила Энн.
  Миссис Лорример утомленно зевнула.
  — Как обычно. По-моему, обыкновенный сбор сведений. При этом он был весьма любезен.
  — Думаю, он со всеми беседовал.
  — Конечно.
  Опять наступила пауза.
  — Миссис Лорример, как вы считаете, они когда-нибудь обнаружат, кто это сделал? — спросила Энн.
  Глаза у нее были опущены в тарелку. Она не могла видеть странного выражения глаз немолодой дамы, когда та смотрела на эту опущенную голову.
  — Не знаю… — невозмутимо произнесла миссис Лорример.
  — Это не очень… не очень хорошо, верно?
  У миссис Лорример был тот же самый любопытствующе-испытующий и одновременно сочувствующий взгляд, когда она спросила:
  — Сколько вам лет, мисс Мередит?
  — Я… Мне?.. — Девушка запнулась. — Двадцать пять.
  — А мне — шестьдесят три, — сказала миссис Лорример. — У вас-то еще вся жизнь впереди.
  Энн вздрогнула.
  — Меня может задавить автобус по дороге домой, — сказала она.
  — Да, это верно. А меня — нет, — произнесла она как-то странно.
  Энн ошеломленно взглянула на нее.
  — Жизнь — нелегкое дело, — сказала миссис Лорример. — Узнаете, когда доживете до моих лет. Она требует неимоверного мужества и большого терпения. И в конце концов задаешься вопросом: «А стоило ли?..»
  — О, не надо, — запротестовала Энн.
  Миссис Лорример рассмеялась, оставившая было ее житейская мудрость снова вернулась к ней.
  — Довольно мрачных рассуждений о смысле жизни, — сказала она, подозвала официантку и расплатилась.
  Когда они выходили из дверей магазина, мимо проезжало такси. Миссис Лорример остановила его.
  — Вас подвезти? — спросила она. — Я еду в южную часть парка.
  Лицо Энн просветлело.
  — Нет. Спасибо, — сказала она. — Я вижу, подружка поворачивает за угол. Благодарю вас, миссис Лорример. До свидания.
  — До свидания. Счастливо вам, — ответила пожилая дама.
  Она уехала, а Энн заторопилась вперед.
  Лицо Роды зарделось, когда она увидела подругу, потом на нем появилось несколько виноватое выражение.
  — Рода, ты что, ходила к миссис Оливер? — строго спросила Энн.
  — В общем, да.
  — А я тут же тебя поймала.
  — Не понимаю, что значит — ты меня поймала? Пойдем, нам пора на автобус. Ты пошла по своим делам со своим приятелем. Я подумала, что он хоть чаем тебя угостит…
  Энн молчала, голос подруги звенел у нее в ушах: «Что, мы не можем взять твоего приятеля и пойти куда-нибудь попить вместе чаю?» И ее собственный моментальный ответ: «Большое тебе спасибо, но я уже сговорилась с другими». Вранье, и какое глупое вранье. Ну зачем было плести первое, что придет в голову, нет чтобы минуту-другую подумать. Ничего бы не стоило сказать: «Спасибо, но мой приятель приглашен на чай в гости». То есть если вы не хотите, а она не хотела, чтобы Рода участвовала в чаепитии.
  Странно, но она не хотела, чтобы с ними была Рода. Она определенно хотела придержать Деспарда для себя. Приревновала к Роде. Рода такая яркая, говорливая, она полна энтузиазма, жизни. Накануне вечером майор Деспард явно симпатизировал Роде. Но ведь майор Деспард пришел к ней, а не к Роде. А уж Рода, она такая, она не хочет, она и не думает отступать на задний план. Нет, определенно Рода ей была тут ни к чему.
  Но она поступила очень глупо, не надо было так спешить. Если бы она действовала умнее, она бы сидела сейчас за чаем у майора Деспарда в клубе или еще где-нибудь.
  Она почувствовала, что Рода ее раздражает. Рода мешала ей. И что она делала у миссис Оливер?
  — Зачем ты ходила в гости к миссис Оливер? — спросила Энн.
  — Она ведь приглашала.
  — Да, но я не думала, что она это на самом деле. Я полагаю, она всегда так говорит.
  — А она — на самом деле. Она ужас какая прелесть. Лучше не может быть. Она мне подарила свою книжку. Смотри!
  Рода помахала своим трофеем.
  — О чем вы разговаривали? Обо мне? — с подозрительностью спросила Энн.
  — Подумаешь, какая самонадеянная девица!
  — А ты? Ты говорила об… об убийстве?
  — Мы говорили о ее убийствах. Она описывает такое убийство, где яд в шалфее с луком. Она была ужасно замечательной, она говорила, что писать — ужасно тяжелый труд, и сказала, в какую неразбериху она попадает с сюжетами, мы пили черный кофе с горячими тостами с маслом, — триумфальным залпом завершила Рода и тут же добавила: — О Энн, тебе надо выпить чаю.
  — Нет. Я пила. С миссис Лорример.
  — С миссис Лорример? Это та… та, что там была?
  Энн кивнула.
  — Где же ты ее встретила? Ты к ней в гости ходила?
  — Нет. Мы встретились на Харли-стрит.
  — Как она держалась?
  — Не знаю. Довольно странно. Совсем не так, как тогда вечером.
  — Ты продолжаешь думать, что это сделала она? — спросила Рода.
  Энн немного помолчала, потом сказала:
  — Я не знаю. Лучше не будем об этом, Рода. Ты знаешь, что я терпеть не могу болтовни.
  — Хорошо, дорогая. Что из себя представляет адвокат? Какой-нибудь сухарь-законник?
  — Очень расторопный еврей.
  — Звучит обнадеживающе. — Чуть помедлив, она спросила: — Как майор Деспард?
  — Был очень любезен.
  — Ты ему понравилась, Энн. Я в этом уверена.
  — Рода, не говори глупостей.
  — Вот посмотришь.
  Рода замурлыкала что-то себе под нос. Она подумала: «Конечно, она ему понравилась, Энн ужасно хорошенькая. Правда, хлипковата. Она никогда не решится отправиться с ним в поход. Куда ей, она закричит, едва завидя змею… Мужчины вечно поглядывают на тех женщин, что им не подходят».
  Потом она громко сказала:
  — Этот автобус довезет нас до Паддингтона. Мы как раз успеем на четыре сорок восемь.
  Глава 19
  Совещание
  В комнате Пуаро зазвонил телефон. Раздался солидный голос:
  — Сержант О’Коннор. Привет от инспектора Баттла, не можете ли вы, мсье Пуаро, явиться в Скотленд-Ярд к одиннадцати тридцати?
  Пуаро сказал, что придет, и сержант О’Коннор повесил трубку.
  В одиннадцать тридцать, минута в минуту, Пуаро вышел из такси у подъезда Нового Скотленд-Ярда,753 и тут же был захвачен миссис Оливер.
  — Мсье Пуаро! Какое счастье! Не выручите ли меня?
  — Enchante,754 мадам. Чем могу быть полезен?
  — Заплатите за такси. Не знаю, как получилось, но я взяла сумку, где у меня деньги для поездок за границу, а таксист не хочет брать ни франков, ни лир, ни марок!
  Пуаро галантно извлек кое-какую завалявшуюся мелочь, и они вместе с миссис Оливер вошли в здание.
  Их провели в личный кабинет инспектора Баттла. Инспектор сидел за столом, и его «деревянность» стала еще очевидней.
  — Прямо современная скульптура, — шепнула миссис Оливер Пуаро.
  Баттл поднялся, поздоровался с ними за руку, все сели.
  — Я подумал, что пора собраться на маленькое совещание, — сказал он. — Вам надо бы услышать, как у меня дела, а я бы хотел послушать, как у вас. Только дождемся полковника Рейса и тогда…
  В этот момент двери отворились, и вошел полковник.
  — Простите за опоздание, Баттл. Как поживаете, миссис Оливер? Приветствую вас, мсье Пуаро! Приношу извинения, если заставил себя ждать. Но я завтра не работаю, и много еще всяких забот.
  — Куда вы собираетесь? — спросила миссис Оливер.
  — Немного пострелять в Белуджистан.755
  — Маленькие неприятности в этой части мира, не так ли? — иронично посмеиваясь, сказал Пуаро. — Вам следует быть осторожным.
  — Непременно, — степенно сказал Рейс, но в глазах его при этом мелькнул огонек.
  — Есть что-нибудь интересное для нас, сэр? — спросил Баттл.
  — Я добыл для вас информацию относительно Деспарда, вот… — Он выложил ворох бумаг. — Здесь масса дат и событий, большинство которых к делу, надо думать, не относятся. Против него ничего нет. Он человек основательный. Характеристика — безупречная. Сторонник строгой дисциплины. Везде пользуется любовью и доверием местных жителей. Одно из его громоздких имен в Африке — там любят такое — «Человек, который держит рот закрытым и судит справедливо». Общее мнение, что из всей белой расы только Деспард пака-сагиб.756 Прекрасный стрелок. Холодная голова. А главное, дальновиден, искренен и надежен.
  Не растрогавшись таким панегириком,757 Баттл спросил:
  — Какие-нибудь внезапные смерти имеют к нему отношение?
  — Этому я уделил особенное внимание. На его счету есть чудесное спасение. Один из его товарищей попал в лапы ко льву…
  Баттл вздохнул.
  — Не спасение меня интересует.
  — Вы настойчивы, старина Баттл. Нашелся только один инцидент, который я смог притянуть и который отвечает на ваш вопрос. Во время экспедиции в глубь Южной Америки Деспард сопровождал профессора Лаксмора, знаменитого ботаника, и его жену. Профессор умер от лихорадки и похоронен где-то в верховьях Амазонки.758
  — Лихорадка, говорите?
  — Лихорадка. Но буду честен с вами. Один из туземцев-носильщиков (который, между прочим, был уволен за воровство) рассказывал, что профессор не умер от лихорадки, а был застрелен. Его рассказ никогда всерьез не принимали.
  — Может быть, тогда время еще не настало.
  Рейс покачал головой:
  — Я изложил вам факты. Вы у меня их просили, и вы можете ими распорядиться, но я держал бы пари на любых условиях, что Деспард не совершил этого грязного дела в тот вечер. Он — белый человек, Баттл.
  — Вы имеете в виду не способен на убийство?
  Полковник Рейс помедлил:
  — Да, судя по всему, не способен на то, что я называю убийством, — сказал он.
  — Но способен убить человека по причине, которая могла ему показаться веской, ведь так?
  — Если так, то это была бы весьма основательная причина!
  Баттл покачал головой.
  — Нельзя допускать, чтобы один человек выносил приговор другому и приводил его в исполнение своими собственными руками.
  — Случается, Баттл, случается.
  — Это не должно случаться, такова моя позиция. А что вы скажете, мсье Пуаро?
  — Я с вами согласен, Баттл, я ни в коем случае не одобряю убийств.
  — Что за прелесть эти ваши странные рассуждения, — сказала миссис Оливер. — Словно речь идет об охоте на лис или как подстрелить скопу759 для шляпки. Неужели вы не знаете, что есть такие люди, которых следует уничтожать?
  — Вероятно.
  — Ну вот, видите!
  — Вы не понимаете. Меня не столько жертва волнует, сколько ее воздействие на характер убийцы.
  — Ну, а война?
  — Во время войны вы не осуществляете права личного суда. Опасно вот что: как только человек внушит себе мысль, что он знает, кому следует разрешить жить, а кому нет, ему недалеко до того, чтобы стать самым опасным убийцей из всех существующих — самонадеянным преступником, который убивает не ради выгоды, а по идейным соображениям. Он узурпирует функции 1е bon Dieu.760
  Полковник Рейс поднялся.
  — Сожалею, что не могу более задерживаться. Слишком много дел. Мне бы хотелось узнать о завершении этого расследования, не удивлюсь, если оно так ничем и окончится. Даже если вы и установите, кто убил, это будет почти невозможно доказать. Я представил факты, которые вам понадобились, но мое мнение — Деспард не тот человек. Я не верю, чтобы у него на счету имелись убийства. До Шайтаны, может быть, дошли какие-то искаженные слухи о смерти профессора Лаксмора, но я считаю, что им не стоит придавать значения. Деспард — человек белой расы, и я не верю, что он мог совершить убийство. Таково мое мнение. А я кое-что понимаю в людях.
  — Что представляет из себя миссис Лаксмор? — спросил Баттл.
  — Она живет в Лондоне, так что можете сами выяснить. Адрес найдете в бумагах. Где-то в Южном Кенсингтоне.761 Но, повторяю, Деспард не тот человек.
  Полковник Рейс вышел из комнаты неслышным пружинистым, охотничьим шагом.
  Когда за ним закрылась дверь, Баттл в задумчивости опустил голову.
  — Вероятно, Рейс прав, — сказал он. — Ему ли не знать людей. Но все равно нельзя ничего принимать на веру.
  Он принялся просматривать документы, которые Рейс выложил на стол, изредка делая пометки карандашом в своем блокноте.
  — Инспектор Баттл, — сказала миссис Оливер, — что же вы не говорите, что делаете?
  Он поднял глаза и медленно улыбнулся, и от этой улыбки его деревянное лицо раздвинулось.
  — Это все совершенно несущественно, миссис Оливер. Надеюсь, вы это понимаете.
  — Глупости, — возразила миссис Оливер. — Я и не сомневалась, что вы расскажете лишь о том, что сочтете уместным…
  Баттл покачал головой.
  — Нет, — сказал он. — Карты на стол — вот девиз этого дела. Игра ведется в открытую.
  Миссис Оливер придвинула свой стул поближе.
  — Тогда рассказывайте, — попросила она.
  — Начну с того, — медленно проговорил Баттл, — что у меня нет ни на грош сведений, хоть в какой-то мере относящихся к убийству мистера Шайтаны. Нет в его бумагах ни намека, ни ключика. Ну, а что касается этой четверки, естественно, я не упускал их из виду, но без каких-либо заметных результатов. Этого и следовало ожидать. Нет, как сказал мсье Пуаро, есть только одна надежда — прошлое. Выяснить, какие именно преступления (если они имели место, в конце концов, может быть Шайтана просто наплел чепухи, чтобы произвести впечатление на мсье Пуаро) совершили эти люди, что, возможно, подскажет нам, кто убил Шайтану.
  — Ну, вы что-нибудь узнали? — спросила Баттла миссис Оливер.
  — Я получил данные на одного из них.
  — На кого?
  — На доктора Робертса.
  Миссис Оливер взглянула на инспектора, сгорая от нетерпения.
  — Как известно присутствующему здесь мсье Пуаро, я обдумал многие возможные варианты! Я вполне определенно установил тот факт, что непосредственно в его семье не было случаев внезапной смерти. Я расследовал все линии как можно лучше, и все свелось к одной-единственной, и, скорее всего, последней возможности. Несколько лет назад Робертс, должно быть, был виновен в неблагоразумном поступке по отношению к одной из своих пациенток. Скорее всего, ничего особенного в том и не было. Но дама оказалась эмоциональная, истеричная, она любила устраивать сцены, и либо муж понял, в чем дело, либо жена «призналась». Так или иначе, дело оборачивалось для доктора неважно. Разгневанный муж грозил донести о нем в Главный медицинский совет, что, вероятно, означало бы конец его медицинской карьеры.
  — Что же такое произошло? — затаив дыхание, спросила миссис Оливер.
  — Очевидно, Робертсу удалось на время успокоить разгневанного джентльмена, а вскоре после этого он умер от сибирской язвы.
  — Сибирская язва? Но ведь это болезнь скота?
  Инспектор усмехнулся.
  — Совершенно верно, миссис Оливер. Это не экзотический яд, которым американские индейцы мажут наконечники своих стрел. Может быть, вы помните, что примерно в то время была порядочная паника по поводу зараженных дешевых кисточек для бритья. Оказалось, что это и стало причиной заражения Краддока.
  — Его лечил доктор Робертс?
  — О нет. Он слишком осторожен для этого. Смею сказать, что Краддок и сам бы не захотел. Единственное свидетельство, которым я располагаю, и оно достаточно малозначащее, состоит в том, что среди пациентов доктора был в то время случай заболевания сибирской язвой.
  — Вы подозреваете, что доктор заразил кисточку для бритья?
  — Мысль интересная! Но напоминаю вам, только мысль. Ничего более. Чистое предположение. Но могло быть и так.
  — Он не женился потом на миссис Краддок?
  — О господи, нет! Как я понял, нежные чувства испытывала только дама. По моим сведениям, она оставила безнадежные попытки заполучить доктора и, вполне счастливая, в радужном настроении вдруг отправилась на зиму в Египет. И там она умерла. Какое-то малоизвестное заболевание крови. Название — очень длинное, но я думаю, оно мало что нам объяснит. Очень редкое заболевание у нас и довольно частое среди местного населения в Египте.
  — Значит, доктор не мог ее отравить?
  — Не знаю, — медленно произнес Баттл. — Я говорил с одним своим знакомым — бактериологом, страшно трудно получить четкий ответ от этих людей. Они никогда не скажут «да» или «нет». Всегда: «могло быть при определенных условиях» или «в зависимости от общего состояния пациента», «подобные случаи известны», «многое зависит от индивидуальной идиосинкразии»762 и другая тому подобная чушь. Но все-таки я смог выудить из своего знакомого, что микроб или микробы могли быть введены в кровь до отъезда из Англии. Симптомы могли некоторое время не проявляться.
  — Миссис Краддок была сделана прививка против брюшного тифа? — спросил Пуаро. — Насколько я знаю, большинству делают эту прививку.
  — Вы правы, мсье Пуаро.
  — И прививку делал доктор Робертс?
  — Совершенно верно. И опять этим мы ничего не можем доказать. Ей было сделано, как полагается, две инъекции, и это, возможно, были две прививки от брюшного тифа, как нам известно. Или одна из них от брюшного тифа, а вторая от чего-то еще. От чего — мы не знаем. И никогда не узнаем. Остаются только гипотезы. Все, что мы можем сказать, это: могло быть и так.
  Пуаро задумчиво кивнул.
  — Это соответствует тому, что говорил мне мистер Шайтана. Он превозносил удачливого убийцу — человека, которому никогда не смогут предъявить обвинения в совершенном преступлении.
  — Как же тогда сам Шайтана узнал об этом? — спросила миссис Оливер.
  Пуаро пожал плечами.
  — Это навсегда останется тайной. Сам он одно время был в Египте. Нам это известно, потому что там он познакомился с миссис Лорример. Он, может быть, слышал какие-то разговоры местных врачей об особенностях болезни миссис Краддок, знал, что их удивила эта невесть откуда взявшаяся инфекция. В какое-то иное время он, может быть, слышал сплетни о Робертсе и миссис Краддок. Он мог ради забавы обронить какую-нибудь многозначительную фразу при докторе и заметить в его глазах испуг. Обо всем этом мы никогда не узнаем. У некоторых людей есть необыкновенный талант выпытывать секреты. Шайтана принадлежал к таким людям. Нам это мало что дает. Мы можем сказать: он догадывался, что что-то не так. Но были ли его догадки относительно доктора верны?
  — Я думаю, да, — сказал Баттл. — У меня такое ощущение, что наш веселый неунывающий доктор не слишком щепетилен. Я знал людей, похожих на него, — до чего же определенные типы бывают похожи друг на друга! Я подозреваю, что он ловкий убийца. Он убил Краддока, он, может быть, убил миссис Краддок, если она начала досаждать ему и устраивать скандалы. Но убил ли он Шайтану? Вот это — вопрос. И, сравнивая преступления, я сильно сомневаюсь. В случаях с Краддоками он каждый раз пользовался медицинскими средствами. Смерть выглядела следствием естественных причин. Я считаю, если бы он убил Шайтану, он бы и здесь применил медицину. Он бы использовал микробы, а не нож.
  — Я никогда не думала на него, — пробормотала миссис Оливер. — Ни разу. Он как-то слишком очевиден.
  — Исключим Робертса, — пробормотал Пуаро. — А остальные?
  Баттл сделал нетерпеливый жест.
  — Все пока довольно чисто. Миссис Лорример вот уже двадцать лет вдовствует. Она прожила в Лондоне большую часть жизни, иногда выезжала на зиму за границу. В приличные места: Ривьера,763 Египет. Я не обнаружил никаких загадочных смертей, имеющих к ней отношение. Ее достаточно обеспеченная, по всей видимости, жизнь не отличалась какими-либо особенностями — обыкновенная жизнь светской женщины. Все, кажется, ее уважают, и репутация у нее самая что ни на есть прочная. Самое худшее, что о ней могут сказать, — не жалует дураков! Не могу не признаться, что обрыскал все и всех вокруг нее… И все-таки что-то должно быть. Шайтана знал кого позвать. — Он удрученно вздохнул. — Далее, мисс Мередит. Ее история вырисовывается у меня довольно четко. Обычная история. Дочь офицера. Осталась почти без денег. Пришлось самой зарабатывать на жизнь. Я поинтересовался, как она начала самостоятельную жизнь в Челтнеме. Все совершенно просто. Все очень жалеют бедняжку. Она попала к каким-то людям на остров Уайт — была там кем-то вроде бонны и помощницы хозяйки. Женщина, у которой она служила, сейчас в отъезде, в Палестине, но я встретился с ее сестрой, и та сказала, что миссис Элдон девушка очень нравилась. И ни о каких загадочных смертях не было и речи.
  Когда миссис Элдон уехала за границу, мисс Мередит отправилась в Девоншир и заняла место компаньонки у тетушки своей школьной подруги. Школьная подруга — это та девушка, с которой она теперь поселилась, мисс Рода Доз. Она пробыла в Девоншире два года, пока миссис Доз серьезно не заболела и не пришлось прибегнуть к услугам профессиональной медицинской сестры. Рак, по всей видимости. Она еще жива, но очень плоха. Держится только на морфии, я думаю. Я беседовал с ней. Она помнит Энн, очень, говорит, милая девчушка. Поговорил я и с соседями, которые еще помнили события тех лет. Ни одной смерти в округе, за исключением нескольких стариков, с которыми, как я понял, мисс Мередит никогда даже не встречалась.
  Потом она была в Швейцарии. Думал, там нападу на след какого-нибудь фатального трагического случая. Но ничего, как и в Уоллингфорде.
  — Таким образом, мисс Мередит оправдана? — спросил Пуаро.
  Баттл несколько помедлил.
  — Видите ли, я бы так не сказал. Что-то есть… Какой-то испуг во взгляде, который, по-моему, не связан с Шайтаной. Она какая-то чересчур настороженная, слишком недоверчивая. Я бы поклялся, что что-то было… А так вроде жизнь ее вполне безгрешна.
  Миссис Оливер глубоко вздохнула, и вздох этот был особенным.
  — И все же, — сказала она, — мисс Мередит довелось присутствовать в таком доме, где женщина приняла по ошибке яд и умерла.
  Она не могла пожаловаться на эффект, который произвели ее слова.
  Инспектор Баттл моментально повернулся на стуле и изумленно уставился на нее.
  — В самом деле, миссис Оливер? Как вы об этом узнали?
  — Я провела расследование, — сказала миссис Оливер. — Видите ли, я наладила с девушками отношения. Я съездила навестить их, поделилась с ними своими глупыми подозрениями по поводу доктора Робертса. Подруга Мередит Рода прониклась уважением ко мне, она была просто поражена, что их посетила такая знаменитость, как я. А мисс Мередит испытывала определенную неловкость от моего визита, и это было очень заметно. Она проявляла даже какую-то подозрительность. С чего бы это, если она, как вы сказали, непогрешима? Я пригласила девушек в гости к себе в Лондон. И вот Рода явилась ко мне. Она-то и выложила мне все, объяснила, в чем причина несколько странного отношения Энн к моему визиту. Оказывается, то, что я наговорила про Робертса, напомнило ей о печальном случае в ее жизни. И она объяснила, что это за печальный случай.
  — Она сказала, когда и где он произошел?
  — Три года назад в Девоншире.
  Инспектор пробормотал что-то себе под нос и черкнул несколько слов в своем блокноте. От его обычной деревянной невозмутимости не осталось и следа.
  Миссис Оливер наслаждалась триумфом. Она радовалась, как никогда в жизни.
  Баттл овладел собой.
  — Снимаю шляпу перед вами, миссис Оливер, — с поклоном произнес он. — На этот раз вы нас обошли. Весьма ценная информация. И еще она показывает нам, как легко упустить что-нибудь важное. — Он нахмурился. — Где бы это ни случилось, она не могла пребывать там слишком долго. Самое большое — месяц-другой. Должно быть, между островом Уайт и мисс Доз. Да, этого могло быть вполне достаточно. Естественно, что сестра миссис Элдон помнит только, что она нашла какое-то место в Девоншире, но не помнит, где и у кого.
  — Скажите, — заговорил Пуаро, — эта миссис Элдон неряшливая женщина?
  Баттл с любопытством посмотрел на Пуаро.
  — Странно, что вы об этом спрашиваете, — сказал он. — Не понимаю, из чего вы это заключили. Сестра ее особа весьма аккуратная, действительно, помню, говорила мне: «Сестра моя страшно неряшлива и небрежна». Как вы об этом догадались?
  — Наверное, потому, что ей потребовалась помощница? — предположила миссис Оливер.
  Пуаро покачал головой:
  — Нет, нет, не потому. Это не имеет значения. Я просто поинтересовался. Продолжайте, инспектор.
  — Я как-то считал само собой разумеющимся, — продолжал Баттл, — что она пришла к мисс Доз прямо с острова Уайт. Она скрытная, эта девица. Прекрасно провела меня. Оказывается, лгала!
  — Ложь — не всегда признак виновности, — заметил Пуаро.
  — Знаю, мсье Пуаро. Бывают лжецы от природы. Собственно говоря, по-моему, она к таким и принадлежит. Любят все приукрасить. Но только довольно рискованно замалчивать подобные факты.
  — Она же не знала, что вас будут интересовать прошлые преступления, — сказала миссис Оливер.
  — Тем более довод за то, чтобы не скрывать эту незначительную информацию. Это и воспринималось бы тогда bona fide,764 как доказательство случайной смерти. Так что ей нечего было бояться, если она невиновна.
  — Если невиновна в смерти в Девоншире — да, — сказал Пуаро.
  Баттл повернулся к нему.
  — Да, я понимаю. Но даже если эта случайная смерть окажется не случайной, отсюда вовсе не следует, что она убила Шайтану. Однако эти остальные убийства — тоже убийства. Я хочу иметь возможность уличить в убийстве человека, совершившего его.
  — Согласно мистеру Шайтане, это невозможно, — заметил Пуаро.
  — Такое же положение и с Робертсом. И еще неизвестно, верно ли это в отношении мисс Мередит. Завтра я отправляюсь в Девон.
  — А вы знаете, куда ехать? — спросила миссис Оливер. — Я предпочла не выпытывать у мисс Доз детали.
  — Вы сделали правильно. Тут особых трудностей нет. Это должно быть зафиксировано в протоколах коронерского следствия.765 Придется поискать. Обычная для полиции работа. К завтрашнему утру все данные мне отпечатают.
  — А как насчет майора Деспарда? — спросила миссис Оливер. — Удалось вам что-нибудь узнать о нем?
  — Я ожидал сообщения полковника Рейса. Конечно, я не упускал майора из виду. И, любопытное дело, он ездил в Уоллингфорд навестить мисс Мередит. А вы ведь помните, он сказал, что никогда ее не видел до того вечера.
  — Но это ведь очень хорошенькая девушка, — буркнул Пуаро.
  Баттл засмеялся.
  — Да, я тоже решил, что этим-то все и объясняется. Но, между прочим, Деспард не полагается на судьбу, он уже проконсультировался у адвоката. Словно ожидает неприятностей.
  — Просто он предусмотрительный человек, — сказал Пуаро. — Человек, который старается подготовиться ко всяким непредвиденным обстоятельствам.
  — И потому не тот человек, который второпях воткнет в кого-нибудь нож, — со вздохом произнес Баттл.
  — Если это не единственный выход, — тут же добавил Пуаро. — Помните! Он умеет действовать быстро!
  Баттл взглянул на него через стол.
  — Да, мсье Пуаро, а как с вашими картами? Не вижу пока, чтобы вы что-то выложили на стол.
  Пуаро улыбнулся.
  — Тут такая малость. Не думайте, что я что-то скрываю от вас. Это не так. Я узнал немного фактов. Я разговаривал с доктором Робертсом, с миссис Лорример, с майором Деспардом (мне еще надо поговорить с мисс Мередит), и что же я узнал? Узнал, что доктор Робертс тонкий наблюдатель, что миссис Лорример обладает замечательной способностью сосредоточиваться на чем-либо, но зато почти не замечает окружающего. Узнал, что она любит цветы. Деспард замечает только вещи, которые ему нравятся: ковры, спортивные призы. У него нет ни того, что я называю внешним видением (видеть детали вокруг себя — иначе говоря, наблюдательности), ни внутреннего видения, то есть способности сфокусировать зрение на каком-либо одном объекте. У него ограниченное целенаправленное зрение. Он видит только то, что отвечает складу его ума.
  — Э-э, так это вы и называете фактами? — с недоумением спросил Баттл.
  — Это факты. Очень мелкие, может быть, но факты.
  — Ну, а мисс Мередит?
  — Я ее оставил напоследок. Ей я тоже задам вопросы о том, что она запомнила в комнате.
  — Странный метод, — задумчиво произнес Баттл. — Чистая психология. Выведет ли она вас на правильный путь?
  Пуаро с улыбкой покачал головой.
  — Иное и невозможно. Будут ли они пытаться помешать мне, будут ли стараться помочь, они неизбежно выдадут свой тип мышления.
  — Да, в этом, несомненно, что-то есть, — задумчиво произнес Баттл. — Хотя сам я не мог бы работать таким образом.
  — Я считаю, — продолжая улыбаться, сказал Пуаро, — что сделал очень мало по сравнению с вами и миссис Оливер, да и с полковником Рейсом. Я выкладываю на стол довольно слабые карты.
  Баттл сверкнул на него глазами.
  — Что до карт, мсье Пуаро, то козырная двойка — слабая карта, но она побивает любого из трех тузов. При всем этом я собираюсь попросить вас заняться нелегкой работой.
  — То есть?
  — Я хочу попросить вас побеседовать с вдовой Лаксмора.
  — Почему вам самому этим не заняться?
  — Потому что, как я только что сказал, отправляюсь в Девоншир.
  — Все же почему вы сами не хотите?
  — Не отказывайтесь, пожалуйста. Сказать вам правду, так я думаю, вы узнаете у нее больше, чем я.
  — Мои методы не так прямолинейны?
  — Можно сказать и так, — ухмыльнулся Баттл. — Недаром инспектор Джепп говорит, что у вас изощренный ум.
  — Как у покойного Шайтаны?
  — Вы считаете, он мог у нее все выведать?
  — Я даже думаю, он у нее все и выведал, — медленно проговорил Пуаро.
  — Что заставляет вас так думать? — вдруг живо спросил Баттл.
  — Случайное замечание майора Деспарда.
  — Выходит, он выдал ее? Это на него не похоже.
  — О, дорогой друг, чтобы никого не выдать, надо не открывать рта. Речь наша — величайшая разоблачительница.
  — Даже если лгать? — спросила миссис Оливер.
  — Да, мадам, потому что можно сразу почувствовать, что вы преподносите ложь, и притом определенную.
  — От ваших разговоров становится как-то не по себе, — сказала, поднимаясь, миссис Оливер.
  Инспектор Баттл проводил ее до дверей и горячо пожал ей руку.
  — Вы — находка, миссис Оливер, — сказал он. — Вы гораздо лучший детектив, чем ваш долговязый лапландец.766
  — Финн, — поправила его миссис Оливер. — Конечно, он порядочный идиот. Но людям он нравится. До свидания.
  — Я тоже должен откланяться, — сказал Пуаро.
  Баттл написал на клочке бумаги адрес и сунул его в руку Пуаро.
  — Идите и поговорите с ней.
  — И что я должен у нее узнать?
  — Правду о смерти профессора Лаксмора.
  — Mon cher767 Баттл! Разве кто-нибудь о чем-нибудь знает правду?
  — Я еду по этому делу в Девоншир, — решительно заявил инспектор.
  — Интересно, — пробормотал Пуаро.
  Глава 20
  Свидетельство миссис Лаксмор
  Горничная, что отворила дверь по адресу миссис Лаксмор в Южном Кенсингтоне, окинула Эркюля Пуаро хмурым взглядом. Похоже, она не собиралась впускать его в дом.
  Пуаро невозмутимо протянул ей визитную карточку.
  — Передайте вашей госпоже. Думаю, она меня примет.
  Это была одна из его весьма представительных карточек. В углу были оттиснуты слова: «Частный детектив». Он специально завел такие с целью получения «интервью» у так называемого прекрасного пола. Почти каждая женщина, считает она себя виновной или нет, горит желанием увидеть частного детектива и узнать, чего он от нее хочет.
  Униженно топчась у двери, Пуаро рассматривал дверное медное кольцо с невероятным отвращением к его запущенному состоянию.
  — А надо всего-то немного порошка да кусочек ветоши, — пробормотал он себе под нос.
  Горничная вернулась взволнованная и смущенно пригласила Пуаро войти в дом.
  Он был препровожден в комнату бельэтажа — комнату довольно темную, пропахшую увядшими цветами и нечищеными пепельницами. Бросалось в глаза множество запыленных шелковых диванных подушек каких-то странных тонов. Стены были изумрудно-зеленые, а потолок отделан под медь.
  Высокая, довольно интересная женщина стояла у камина. Она выступила вперед и осведомилась низким хриплым голосом:
  — Мсье Эркюль Пуаро?
  Пуаро поклонился. Он вел себя так, как будто то был не совсем он. Не просто иностранец в Англии, а какой-то особенный иностранец. Жесты его были поистине причудливы. И все его манеры немного, совсем немного, напоминали покойного мистера Шайтану.
  — Чему обязана вашим визитом?
  Пуаро снова поклонился.
  — Не позволите ли сесть? Мое дело не потребует много времени…
  Она нетерпеливо указала на стул и сама уселась на краешке дивана.
  — Да? Ну так что же?
  — Понимаете, мадам, я тут навожу некоторые справки. Частным образом.
  Чем больше он тянул, тем сильнее становилось ее нетерпение.
  — Ну же, я вас слушаю!
  — Я навожу справки о смерти покойного профессора Лаксмора.
  Она подавила вздох изумления. Ее испуг был очевиден.
  — Но зачем? Что вы имеете в виду? Какое это имеет к вам отношение?
  Пуаро, прежде чем продолжить разговор, внимательно проследил, как она отреагировала на его слова.
  — Пишут, понимаете ли, книгу о жизни вашего замечательного супруга. Писатель, естественно, старается использовать только проверенные факты. Но вот что касается смерти вашего супруга…
  Она тут же оборвала его:
  — Мой муж скончался на Амазонке от лихорадки.
  Пуаро откинулся на спинку стула. Медленно, очень медленно он начал качать головой, это действовало на нервы.
  — Мадам, мадам, — запротестовал он.
  — Но я знаю! Я находилась там в то время.
  — Ну да, конечно. Вы были там. Это следует и из имеющейся у меня информации.
  — Какой информации? — закричала она.
  Пытливо вглядываясь в ее лицо, Пуаро сказал:
  — Информации, представленной мне покойным мистером Шайтаной.
  Она отпрянула словно от удара хлыстом.
  — Шайтаной? — пробормотала она.
  — Этот человек обладал огромным количеством различных сведений. Удивительный человек. Ему было известно немало тайн.
  — По-видимому, да, — сказала она, облизывая сухие губы.
  Пуаро подался вперед. Он слегка похлопал ее по коленке.
  — Он знал, например, что ваш муж умер не от лихорадки.
  Она в упор взглянула на Пуаро. В ее глазах были тревога и отчаяние.
  Пуаро снова откинулся назад, любуясь эффектом, произведенным его словами.
  Она с очевидным усилием овладела собой.
  — Не знаю, не знаю, что вы имеете в виду. — Это было произнесено очень неуверенно.
  — Мадам, — сказал Пуаро. — Не буду таиться. — Он улыбнулся. — Выкладываю карты на стол. Ваш муж умер не от лихорадки. Он умер от пули.
  — О! — вскрикнула она.
  Она закрыла лицо руками, стала раскачиваться из стороны в сторону. Она была в отчаянии. Но почему-то казалось, что втайне она любовалась своими переживаниями. Пуаро был в этом совершенно уверен.
  — Следовательно, — произнес Пуаро соответствующим тоном, — вы могли бы мне все рассказать.
  — Это произошло совсем не так, как вы думаете.
  Пуаро опять подался вперед, опять похлопал ее слегка по коленке.
  — Вы меня не поняли, вы совершенно меня не поняли, — сказал он. — Я прекрасно знаю, что не вы его застрелили. Это майор Деспард. Но вы были причиной.
  — Не знаю, не знаю. Возможно, да. Все это было так ужасно. Какой-то рок преследует меня.
  — Ах, как это верно! — воскликнул Пуаро. — Но часто ли с подобным сталкиваешься? И все-таки встречаются такие женщины. Куда бы они ни отправились, трагедия следует по пятам. И это не их вина. Это происходит независимо от них.
  Миссис Лаксмор тяжело вздохнула.
  — Вы понимаете меня. Я вижу, вы меня понимаете. Все произошло так дико.
  — Вы вместе отправились в глубь континента, не так ли?
  — Да. Мой муж писал книгу о редких растениях. Майора Деспарда нам порекомендовали как человека, который знает обстановку и может организовать экспедицию. Моему мужу он очень понравился. И вот мы отправились.
  Наступила пауза. Минуты полторы Пуаро не нарушал молчания, потом принялся как бы рассуждать с самим собой:
  — Да. Можно себе представить. Извилистая река… тропическая ночь… гудят насекомые… сильный решительный мужчина… красивая женщина…
  Миссис Лаксмор вздохнула.
  — Мой муж, конечно, был намного старше меня. Я, по существу, еще ребенок, решилась на замужество, прежде чем поняла, что делаю…
  Пуаро печально покачал головой.
  — Очень вас понимаю. Такое случается нередко.
  — Никто из нас не представлял себе, что может произойти, — продолжала миссис Лаксмор. — Джон Деспард ни словом не обмолвился… Он был человеком чести.
  — Но женщина всегда чувствует, — подсказал Пуаро.
  — Да, вы правы… женщина чувствует… Но я никогда не показывала виду. Мы до конца были друг для друга майор Деспард и миссис Лаксмор… Нам двоим было предначертано сыграть эту игру.
  Она замолчала, преисполненная восхищением от таких благородных отношений.
  — Верно, — пробормотал Пуаро, — играть надо в крикет. Как прекрасно сказал один наш поэт: «Я бы не любил тебя, дорогая, так сильно, если бы еще больше не любил крикет».768
  — Честь, — поправила миссис Лаксмор, слегка нахмурившись.
  — Конечно, конечно — честь. Если бы не любил больше честь.
  — Эти слова были написаны будто для нас, — прошептала миссис Лаксмор. — Чего бы это нам ни стоило, нам не суждено было произнести роковое слово. А потом…
  — А потом?.. — спросил Пуаро.
  — Эта кошмарная ночь.
  Миссис Лаксмор содрогнулась.
  — И что же?
  — Они, должно быть, повздорили. Я имею в виду Джона и Тимоти. Я вышла из палатки… Я вышла из палатки…
  — Да, да?..
  Глаза миссис Лаксмор потемнели, сделались большими. Она как будто снова видела эту сцену, будто снова все повторялось перед нею.
  — Я вышла из палатки, — повторила она. — Джон и Тимоти были… О! — Ее передернуло. — Как это происходило, я почти не помню. Я бросилась между ними… Я сказала: «Нет! Нет, это неправда!» Тимоти ничего не хотел слушать. Он бросился на Джона. Джону пришлось выстрелить… это была самооборона. Ах! — Она с рыданиями закрыла лицо руками. — Он был убит… убит наповал… прямо в сердце.
  — Ужасный момент, мадам.
  — Мне никогда этого не забыть. Джон был благороден. Он готов был предать себя в руки правосудия. Я не хотела и слышать об этом. Мы спорили всю ночь. «Ради меня!» — убеждала я его. В конце концов он согласился со мной. Он не мог допустить, чтобы я страдала. Такая слава! Только представьте себе газетные заголовки: «Двое мужчин и женщина в джунглях. Первобытные страсти». Я предоставила все решать Джону. Он все-таки уступил мне. Люди ничего не видели и не слышали. У Тимоти был приступ лихорадки. Мы сказали, что от него он и скончался. Похоронили его там, на Амазонке. — Тяжелый вздох потряс ее тело. — Затем — назад к цивилизации и разлука навек.
  — В этом была необходимость, мадам?
  — Да, да. Мертвый Тимоти встал между нами так же, как это сделал Тимоти живой. Даже более… Мы распрощались друг с другом навсегда. Иногда я встречаю Джона Деспарда в свете. Мы улыбаемся, вежливо разговариваем, и никто не догадывается, что мы пережили. Но я вижу по его глазам, а он по моим, что нам этого никогда не забыть…
  Воздавая должное рассказанному, Пуаро не прерывал чуть затянувшегося молчания.
  Миссис Лаксмор достала косметичку и попудрила нос, магия высокой страсти тут же исчезла.
  — Какая трагедия, — произнес Пуаро уже совершенно обыденным тоном.
  — Вы понимаете, мсье Пуаро, — серьезно сказала миссис Лаксмор, — мир никогда не должен узнать правды.
  — Это больно слышать.
  — Но это невозможно. Ваш друг, этот писатель, вы уверены, что он не станет отравлять жизнь ни в чем не повинной женщины?
  — Или требовать, чтобы повесили ни в чем не повинного мужчину? — буркнул Пуаро.
  — Вы тоже так считаете? Я очень рада. Он не виноват. И преступление, внушенное страстью, нельзя называть преступлением. Тем более что это была самооборона. Он был вынужден выстрелить. Так вы, мсье Пуаро, действительно согласны со мной, что людям незачем знать, отчего на самом деле умер Тимоти?
  — Писатели иногда на редкость бессердечны, — пробормотал Пуаро.
  — Ваш друг женоненавистник? Он хочет заставить нас страдать? Но вы не должны допустить этого! Я не позволю. Если потребуется, я возьму всю вину на себя. Скажу, что я застрелила Тимоти!
  Она встала и решительно вскинула голову.
  Пуаро тоже поднялся.
  — Мадам, — сказал он, взяв ее за руку, — в вашем вызывающем восхищение самопожертвовании нет необходимости. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы истинные факты никогда не стали известны.
  Нежная улыбка слегка тронула лицо миссис Лаксмор. Она немного подняла руку, так что Пуаро, хотел он того или не хотел, вынужден был поцеловать ее.
  — Несчастная женщина благодарит вас, мсье Пуаро, — сказала она.
  Это было последнее слово преследуемой королевы удостоившемуся благосклонности придворному. Пуаро пришлось удалиться, дабы соответствовать предложенной ему роли.
  Оказавшись на улице, он с наслаждением вдохнул свежий воздух.
  Глава 21
  Майор Деспард
  — Quelle femme!769 — восхитился вслух Пуаро. — Се pauvre Despard! Се qu’il a du souffrir! Quel voyage epou-vantable!770
  Вдруг он расхохотался.
  Он шел по Бромптон-роуд. Остановился, достал часы, прикинул.
  — Ну, да у меня еще есть время. Во всяком случае, подождать ему не вредно. Я могу пока заняться другим маленьким дельцем. Как это, бывало, напевал мой друг из английской полиции, сколько же лет тому назад? Сорок? «Кусочек сахара для птички…»
  Мурлыкая давно позабытую мелодию, Эркюль Пуаро вошел в роскошный магазин, торгующий женской одеждой и различными украшениями, и направился к прилавку с чулками.
  Выбрав симпатичную и не слишком заносчивую продавщицу, он сказал ей, что ему требуется.
  — Шелковые чулки? О, у нас прекрасный выбор. Только из натурального шелка, не сомневайтесь.
  Пуаро отодвинул коробочки в сторону. Он еще раз применил все свое красноречие.
  — Ах, французские? Вы знаете, они с пошлиной, очень дорогие.
  Была подана новая партия коробок.
  — Очень мило, мадемуазель, но все же я имею в виду более тонкие.
  — Это — сотый номер. Конечно, у нас есть и особо тонкие, но, к сожалению, они идут по тридцать пять шиллингов пара. И очень непрочные, конечно. Прямо как паутина.
  — C’est ça. C’est ça, exactement.771
  На этот раз молодая дама отсутствовала довольно долго.
  Наконец она вернулась.
  — К сожалению, они в самом деле тридцать семь шиллингов шесть пенсов за пару. Но красивые, не правда ли?
  Она осторожно вытащила чулки из прозрачного конверта — тончайшие, прозрачнейшие чулки.
  — Enfin,772 вот это как раз то, что надо!
  — Прелесть, правда? Сколько вам пар, сэр?
  — Мне надо… подождите, дайте сообразить. Девятнадцать пар.
  Юная дама чуть было не упала за прилавком, и только профессиональный навык сохранять невозмутимый вид и при самых экстравагантных просьбах покупателей позволил ей устоять на ногах.
  — На две дюжины полагается скидка, — едва слышно сказала она.
  — Нет, мне надо девятнадцать. И пожалуйста, различных оттенков.
  Девушка покорно отобрала чулки, завернула их, выписала чек.
  Когда Пуаро удалился с покупкой, девушка за соседним прилавком не выдержала:
  — Интересно, кто эта счастливица? Должно быть, противный старикашка-то. Впрочем, она, кажется, здорово водит его за нос. Чулки по тридцать семь шиллингов шесть пенсов, ну и ну!
  Не ведающий о такой уничижительной характеристике, данной ему юными леди от господ «Харвид энд Робинсонс», Пуаро рысью несся домой.
  Он пробыл дома около получаса, когда раздался звонок. Минутой позже в комнату вошел Деспард.
  Он явно едва сдерживал раздражение.
  — За каким чертом вам надо было являться к миссис Лаксмор? — спросил он.
  Пуаро улыбнулся.
  — Видите ли, мне хотелось узнать правду о смерти профессора Лаксмора.
  — Узнать правду? Вы что же думаете, что женщины могут говорить правду? — возмутился Деспард.
  — Eh bien,773 меня порой удивляет это, — признался Пуаро.
  — Тут удивишься. Эта женщина сумасшедшая.
  — Ничего подобного, — возразил Пуаро. — Она романтичная особа, вот и все.
  — Какая к черту романтика! Она лгунья каких поискать. Я иногда даже думаю, что она и сама верит в свою ложь.
  — Вполне возможно.
  — Отвратительная женщина. Я с ней там натерпелся.
  — Этому я тоже вполне могу поверить.
  Деспард уселся на стул.
  — Послушайте, мсье Пуаро, я выложу вам всю правду.
  — Вы хотите сказать, что дадите свою версию случившегося?
  — Моя версия — это правда.
  Пуаро не ответил.
  Деспард холодно продолжал:
  — Я прекрасно понимаю, что не заслуживаю похвалы за то, что явился сейчас. Но я должен сказать правду, потому что это единственное, что необходимо теперь сделать. Поверите вы мне или нет — это ваше дело. У меня нет никаких доказательств.
  Он помолчал немного и начал свой рассказ:
  — Я снарядил для Лаксмора экспедицию. Он был довольно симпатичный старикан, только сильно помешан на разных мхах и прочей растительности. Она — ну, вы сами видели, какая она! Экспедиция была кошмаром. На кой черт мне сдалась эта дамочка! Она скорее была мне даже неприятна. Впечатлительная, сентиментальная, с такими женщинами я всегда чувствую себя не в своей тарелке. Первые две недели все было довольно сносно. Потом всех нас прихватила лихорадка. У меня и у нее она протекала в легкой форме. Старика Лаксмора она совсем выбила из колеи. Однажды вечером — слушайте теперь меня внимательно, — вечером я сидел возле своей палатки. Вдруг я увидел вдалеке Лаксмора. Шатаясь, он ковылял к кусту на самом берегу реки. Он был в бреду и не отдавал отчета в своих поступках. Еще шаг, другой — и он бы свалился в реку. И тут бы ему конец. Ни единого шанса на спасение. И не было уже времени догнать его, остановить. Оставалось одно… Ружье, как всегда, было при мне. Стрелок я достаточно меткий. Я был абсолютно уверен, что попаду в ногу, завалю старика. А потом, когда я стрелял, эта идиотка, откуда ни возьмись, кинулась на меня, завопила: «Не стреляйте, ради бога, не стреляйте!» Она схватила меня за руку, толкнула, правда, не сильно, но как раз в тот момент, когда ружье выстрелило. В результате пуля попала ему в спину и сразила наповал.
  Сознаюсь, это был очень неприятный момент. А дурища эта, черт бы ее подрал, так и не поняла, что она наделала. Вместо того чтобы понять, что именно она виновата в гибели мужа, она продолжает считать, что это я хотел убить ее старикана, подстрелить ни за что ни про что — из-за любви к ней. Как вам это нравится? У нас была дьявольская сцена. Она настаивала на том, чтобы мы сказали, что он умер от лихорадки. Мне стало жаль ее, особенно когда увидел, что она так и не поняла, что натворила. Но ей пришлось бы понять, если бы правда выплыла наружу. Кроме того, ее глубочайшая уверенность, что я по уши влюблен в нее, порядком раздражала меня. Заварилась бы такая каша, если бы она ходила и твердила всем об этом. В конце концов я согласился поступить так, как хотела она. Признаюсь, отчасти ради спокойствия. В конце концов, кажется, какая разница. Лихорадка или несчастный случай. И у меня не было желания доставлять женщине кучу неприятностей, даже если она и набитая дура. На следующий день я объявил, что профессор умер от лихорадки. Носильщики, конечно, знали правду, но они все были преданы мне, и я знал: в случае необходимости присягнут, что так все и было. Мы похоронили беднягу Лаксмора и возвратились в цивилизованный мир. С тех пор (а прошло уже много лет) я избегаю эту женщину. — Он помолчал немного, потом сказал: — Вот и вся моя история, мистер Пуаро.
  — На этот инцидент мсье Шайтана и намекал, или вы подумали, что намекал, за обедом в тот вечер? — неторопливо спросил Пуаро.
  Деспард кивнул.
  — Он, должно быть, слышал об этом от миссис Лаксмор. Он мог без труда выудить из нее эту историю. Он же обожал вещи подобного рода.
  — В руках такого человека, как Шайтана, это, несомненно, было для вас опасно.
  Деспард пожал плечами:
  — Я не боялся Шайтаны.
  Пуаро молчал.
  — И опять же вам приходится верить мне на слово, — спокойно произнес Деспард. — Полагаю, я убедил вас, что у меня тоже был мотив для убийства Шайтаны. Что же, теперь правда известна, поступайте как хотите.
  Пуаро протянул руку.
  — Я это учту, майор Деспард. У меня нет никаких сомнений, что события в Южной Африке происходили именно так, как вы описали.
  Лицо Деспарда просветлело.
  — Благодарю, — только и сказал он и крепко пожал руку Пуаро.
  Глава 22
  Свидетельство из Комбиакра
  Инспектор Баттл находился в полицейском участке Комбиакра. Инспектор Харпер, человек с довольно красным лицом и медленной, приятной девонширской речью, заканчивал доклад.
  — Так вот, сэр, как все это произошло. Казалось, все совершенно чисто. Доктор удовлетворен. Все удовлетворены. А почему бы нет?
  — Мне нужны точные данные о двух бутылках. Я хочу иметь здесь полную ясность.
  — Сироп из инжира — вот какая была бутылка. Она, кажется, принимала его регулярно. Потом была краска для шляпы, которой она пользовалась, или, скорее, ее больше использовала молодая дама, компаньонка. Освежала свою садовую шляпу. Оставалось еще много, но бутылка треснула, и миссис Бенсон сама попросила: «Перелей в пустую бутылку из-под инжирного сиропа». Все ясно. Слуги слышали, как она это сказала. Молодая дама, мисс Мередит, и экономка, и горничная — все они в этом сходятся. Краску перелили в пустую бутылку из-под инжира и поставили на верхнюю полку в ванной комнате вместе с остальными.
  — Другую наклейку не сделали?
  — Нет. Небрежность, конечно. Коронер отметил это.
  — Продолжайте.
  — В тот самый вечер покойная зашла в ванную, взяла бутылку с сиропом, налила себе значительную порцию и выпила. Она поняла, что случилось, и тут же послала за врачом. Он был у больного, и прошло некоторое время, прежде чем до него добрались. Было сделано все возможное, но она умерла.
  — Она сама верила, что это несчастный случай?
  — О да. Все так думали. Конечно, ясно, что бутылки как-то переставили. Высказывали предположение, что это горничная, когда вытирала пыль, но она клянется, что бутылок не трогала.
  Инспектор Баттл молча раздумывал. До чего просто. Бутылка, снятая с верхней полки, поставлена на место другой. Как трудно добраться до сути в подобного рода истории. Руки были, вероятно, в перчатках, да и в любом случае последние отпечатки пальцев наверняка принадлежат самой миссис Бенсон. Да-а, до чего просто. Но все равно убийство! Безупречное преступление.
  Но зачем? Это все еще оставалось для него загадкой.
  — Молодая дама-компаньонка, эта мисс Мередит, она не получила в наследство деньги после смерти миссис Бенсон? — спросил он.
  — Нет. Она пробыла здесь всего около шести недель. Нелегко тут было, как я догадываюсь. Молодые дамы обычно долго не задерживались.
  Баттл все еще ломал голову. Молодые дамы долго не задерживались… Тяжелая женщина, очевидно, была. Но если Энн Мередит это не устраивало, она могла уйти, как поступали ее предшественницы. Из-за этого не убивают, если только это не какая-то бессмысленная месть. Он покачал головой. Все это выглядело неправдоподобным.
  — Кому достались деньги миссис Бенсон?
  — Я не могу сказать, сэр, племянникам и племянницам, я полагаю. Но денег было не слишком много, нечего было и делить. Я слыхал, что большую часть ее состояния составляла рента.
  Значит, и тут — ничего. Но миссис Бенсон умерла. А Энн Мередит умолчала о том, что была в Комбиакре.
  Все это ничего не объясняло.
  Он провел тщательное, кропотливое расследование. Доктор был совершенно категоричен: «Никаких сомнений, что это не что иное, как несчастный случай. Мисс — не могу припомнить ее имя — очень милая девушка, но довольно беспомощная, была весьма расстроена и подавлена». Приходский священник тоже припомнил последнюю компаньонку миссис Бенсон — приятную, скромную девушку. Всегда приходила в церковь с миссис Бенсон. Нет, характер у миссис Бенсон не был тяжелым, но к молодежи она относилась со строгостью. Она была ревностной христианкой.
  Баттл побеседовал еще с несколькими жителями городка, но не выяснил ничего существенного. Энн Мередит едва помнили. Она прожила там месяц с небольшим, и ее личность не была такой уж приметной, чтобы произвести достаточное впечатление. Симпатичная девица — таково было общее мнение.
  Миссис Бенсон вырисовывалась немного отчетливее. Самодовольная, эдакая гренадерша, заставляющая работать компаньонок и часто меняющая слуг. Особа неприветливая, но не более того.
  Тем не менее инспектор Баттл уехал из Девоншира с твердым убеждением, что по некоторым неизвестным причинам мисс Мередит умышленно убила свою работодательницу.
  Глава 23
  Свидетельство пары шелковых чулок
  В то время как инспектор Баттл несся в поезде на восток, Энн Мередит и Рода Доз находились в гостиной у Пуаро.
  Энн не хотела принимать приглашение, которое пришло к ней с утренней почтой, но Роза все-таки сумела ее уговорить.
  — Энн, ты трусиха, да, именно трусиха. Что хорошего быть страусом, прячущим голову в песок. Произошло убийство, и ты одна из подозреваемых, и, я бы сказала, наименее вероятных…
  — Совсем хорошо, — сказала Энн как бы в шутку, — именно наименее вероятный всегда и оказывается настоящим преступником.
  — Но ты ведь одна из этих четырех, — продолжала Рода, не смутившись тем, что ее прервали. — Ты все брезгливо принюхиваешься, как будто убийство — это дурной запах, который не имеет к тебе никакого отношения. Какой смысл?
  — А оно действительно ко мне не имеет отношения, — упрямо твердила Энн. — Я готова отвечать на любые вопросы, которые задаст мне полиция, но при чем тут этот человек, какой-то Эркюль Пуаро?
  — А что он подумает, если ты будешь уклоняться от ответов и избегать расспросов? Не подумает ли он, что ты боишься разоблачения?
  — Я вовсе не боюсь разоблачения, — холодно сказала Энн.
  — Дорогая, я знаю это. Ты бы никого не могла убить, если бы даже попыталась. Но ужасно подозрительные иностранцы этого не знают. Я думаю, нам как раз следует пойти к нему домой. Иначе он явится сюда и будет выпытывать все у слуг.
  — У нас нет слуг.
  — У нас есть мамаша Аствелл. Она может молоть языком с кем угодно! Пойдем, Энн, давай пойдем, вот потеха-то будет.
  — Не понимаю, зачем ему надо меня видеть, — упорствовала Энн.
  — Чтобы обскакать официальную полицию, конечно, — нетерпеливо сказала Рода. — Они всегда так делают, частные детективы. Они всегда стараются доказать, что в Скотленд-Ярде — сплошные идиоты.
  — Ты думаешь, этот Пуаро умный?
  — Не похож на Шерлока,774 — сказала Рода. — Думаю, был довольно хорош в свое время. Теперь он, конечно, уже свихнулся. Ему, должно быть, по меньшей мере шестьдесят. Ну, шевелись, Энн, пойдем навестим старика. Он, может быть, наговорит нам всяких ужасов об остальных.
  — Хорошо, — согласилась Энн и добавила: — Тебе все это доставляет такое удовольствие.
  — Наверное, потому, что это меня не касается, — сказала Рода. — Ты, Энн, ушами хлопала, не поднять глаз в нужный момент! Если бы ты только не прозевала, ты бы жила как герцогиня до конца дней своих, шантажируя убийцу.
  Итак, приблизительно около трех часов того же самого дня Рода Доз и Энн Мередит чинно восседали на стульях в аккуратной комнате Пуаро и пили маленькими глотками из старомодных бокалов черносмородинный сироп (они терпеть его не могли, но из вежливости не решились отказаться).
  — С вашей стороны было чрезвычайно любезно откликнуться на мою просьбу, мадемуазель, — сказал Пуаро.
  — Буду рада помочь, чем смогу, — невнятно пробормотала Энн.
  — Надо вспомнить сущую мелочь.
  — Вспомнить?
  — Да. Я уже задавал эти вопросы миссис Лорример, доктору Робертсу и майору Деспарду. Никто из них, увы, не дал ожидаемого ответа.
  Энн продолжала недоуменно смотреть на Пуаро.
  — Я хочу, чтобы вы, мадемуазель, мысленно вернулись к тому вечеру в гостиной мистера Шайтаны.
  Тень усталости пробежала по лицу Энн. Как ей надоел этот кошмар!
  Пуаро уловил это выражение.
  — Знаю, мадемуазель, знаю, — добродушно сказал он. — C’est penible, n’est ce pas?775 Вполне естественно. Вы, такая молодая, впервые соприкоснулись с этаким ужасом. Вероятно, вы никогда не сталкивались с насильственной смертью.
  Рода немного нервно поудобнее переставила ноги.
  — Ну и что же? — сказала Энн.
  — Мысленно перенеситесь назад. Я хочу, чтобы вы мне рассказали все, что помните о той комнате.
  Энн в упор, с подозрением смотрела на Пуаро.
  — Я не понимаю.
  — Ну вот стулья, столы, безделушки, обои, занавеси, каминный прибор. Вы видели все это, разве вы не можете их описать?
  — А, понятно. — Энн нахмурилась. — Это трудно. Не думаю, что так уж хорошо все помню. На обои я вообще не обратила внимания. Стены, по-моему, были выкрашены в какой-то не привлекающий внимания цвет. На полу лежали ковры. Был рояль. — Она покачала головой. — В самом деле, я, наверное, больше и не могу сказать.
  — Но вы и не пытаетесь, мадемуазель. Были же там какие-то предметы, какие-то украшения, bric-a-brac?776
  — Помню, была шкатулка с египетскими ювелирными изделиями, — медленно проговорила Энн. — В стороне, у окна.
  — Ах, да. В самом дальнем углу от стола, на котором лежал маленький кинжал.
  Энн посмотрела на него.
  — Я знать не знаю, на каком он был столе.
  «Pas si bete,777 — прокомментировал про себя Пуаро. — Но тогда и Пуаро — не Пуаро! Знай она меня лучше, поняла бы, что я никогда не предлагаю такую явную piege778». Вслух он сказал:
  — Шкатулка с египетскими ювелирными изделиями, вы говорите?
  — Да, — чуть оживившись, подтвердила Энн. — Довольно привлекательные вещицы. Голубая с красным эмаль. Несколько хорошеньких колечек. И скарабеи,779 но я их не особенно люблю.
  — Он был настоящим коллекционером — наш мистер Шайтана, — пробормотал Пуаро.
  — Да, по-видимому, — согласилась Энн. — В комнате было полно всякой всячины. Все рассмотреть было просто невозможно.
  — Значит, вы не можете упомянуть что-нибудь еще, на чем задержалось ваше внимание?
  Энн слегка улыбнулась.
  — Только вазу с хризантемами, которым давно надо было поменять воду.
  — Ах, верно, прислуга всегда пренебрегает такими вещами.
  Пуаро некоторое время молчал.
  Энн робко спросила:
  — К сожалению, я, видимо, не упомянула того, что вы от меня ждали.
  Пуаро добродушно улыбнулся.
  — Это не имеет значения, mon enfant.780 Я расспросил вас просто так, на всякий случай. Скажите, вы в последнее время не виделись с майором Деспардом?
  Он увидел, что лицо девушки слегка порозовело. Она ответила:
  — Он сказал, что скоро навестит нас еще раз.
  — Это не он! — вмешалась Рода. — Энн и я в этом абсолютно уверены.
  Пуаро подмигнул им.
  — Какая удача, убедить двух таких очаровательных молодых дам в собственной невиновности.
  «О господи, — подумала Рода, — неужели он собирается вести себя как француз, я буду чувствовать себя дура дурой». Она поднялась и принялась старательно рассматривать гравюры на стене.
  — Ужасно хорошие, — сказала она.
  — Неплохие, — согласился Пуаро.
  Он нерешительно взглянул на Энн.
  — Мадемуазель, — наконец произнес он. — Меня интересует, не могу ли я попросить вас о большом одолжении… нет, нет, это не имеет никакого отношения к убийству. Это нечто совершенно личное.
  Энн немного удивленно взглянула на него. Пуаро же несколько смущенно продолжал:
  — Дело, понимаете ли, вот в чем. Приближается Рождество, мне надо приготовить подарки для множества племянниц и внучатых племянниц. Мне трудновато сообразить, что юным дамам в настоящее время по душе. Мой вкус, увы, слишком старомоден.
  — Я вас слушаю, — с готовностью отозвалась Энн.
  — Вот, например, шелковые чулки. Приятно получить такой подарок?
  — Да, конечно, всегда приятно получить чулки.
  — У меня камень с души свалился. Очень прошу вас оказать мне услугу. Я приготовил несколько пар различных цветов, думаю, не то пятнадцать, не то шестнадцать… Не будете ли вы столь любезны взглянуть на них и отобрать полдюжины, которые покажутся вам наиболее подходящими?
  — Непременно, непременно, — сказала Энн со смехом, поднимаясь со стула.
  Пуаро указал на столик в углу комнаты — сваленные на нем предметы вопиюще не соответствовали своим видом (если бы она только это знала!) хорошо известной приверженности Эркюля Пуаро к аккуратности и порядку: беспорядочные груды чулок, какие-то меховые перчатки, календари, коробки с конфетами.
  — Я отправляю свои посылки несколько a l’avance,781 — пояснил Пуаро. — Смотрите, мадемуазель, вот чулки, выберите мне, умоляю вас, шесть пар.
  Он обернулся и встретился взглядом с Родой, которая наблюдала за ним.
  — А для вас, мадемуазель, у меня тоже кое-что имеется на десерт, так сказать, по-моему, мадемуазель Мередит это не понравится.
  — Что же такое? — воскликнула Рода.
  Пуаро понизил голос.
  — Нож, мадемуазель, которым двенадцать человек когда-то закололи мужчину. Он был преподнесен мне в качестве сувенира «Международной компанией спальных вагонов».
  — Какой ужас! — не выдержала Энн.
  — О-о! Дайте же взглянуть, — сказала Рода.
  Пуаро повел ее в другую комнату, принявшись объяснять:
  — Он был дан мне «Международной компанией спальных вагонов», потому что… — И оба вышли из комнаты.
  Минуты через три они вернулись. Энн подошла к ним.
  — Я думаю, эти шесть самые подходящие, мсье Пуаро. Две эти — хороши по оттенкам для вечера, а те, что посветлее, подойдут для лета и для светлых вечеров.
  — Mille remerciments,782 мадемуазель.
  Он предложил им еще сиропа, от которого девушки отказались, и наконец проводил до дверей, все не переставая оживленно болтать.
  Когда они в конце концов ушли, он возвратился в комнату и направился прямо к заваленному подарками столику. Чулки продолжали лежать беспорядочной грудой. Пуаро отсчитал шесть отобранных пар, потом принялся пересчитывать остальные.
  Он купил — девятнадцать. Теперь их было только семнадцать.
  Он медленно кивнул самому себе головой.
  Глава 24
  Три убийцы — вне подозрения
  По прибытии в Лондон инспектор Баттл сразу же пришел к Пуаро. Энн и Рода уже час как покинули его.
  Без особых церемоний инспектор подробно изложил результаты своего расследования в Девоншире.
  — Мы на верном пути — ни тени сомнения, — заверил он. — Вот что имел в виду Шайтана, говоря о «домашнем несчастном случае». Но что меня озадачивает, так это мотив. Зачем ей надо было убивать женщину?
  — Думаю, что могу вам здесь помочь, друг мой.
  — Окажите милость, мсье Пуаро.
  — Сегодня я провел маленький эксперимент. Я пригласил сюда мадемуазель и ее подругу. Я задал ей свой обычный вопрос о том, что она видела в тот вечер в комнате.
  Баттл смотрел на него с любопытством.
  — Вы очень любите об этом спрашивать.
  — Да, это полезный вопрос. Он мне многое раскрывает. Мадемуазель Мередит была подозрительна, очень подозрительна. Она ничего не принимает на веру, эта юная дама. И вот добрый пес Эркюль Пуаро показал один из своих лучших трюков. Он устроил примитивную ловушку. Мадемуазель упомянула шкатулку с ювелирными изделиями. Я спросил, не та ли, что была в противоположном углу от столика с кинжалом? Мадемуазель не попадает в ловушку. Она ловко ее минует. После этого она довольна собой и несколько ослабляет бдительность. Так вот какова цель приглашения: заставить ее признать, что ей было известно, где был кинжал, и что она обратила на него внимание! Она решила, что сумела провести меня, настроение у нее поднялось. И преспокойненько стала рассказывать мне о ювелирных изделиях. Даже остановилась на некоторых деталях. Больше в комнате она ничего не запомнила, только заметила, что в вазе с хризантемами надо сменить воду.
  — Что-что? — переспросил Баттл.
  — Да. Это примечательно. Предположим, мы бы ничего не знали о девушке. Ее слова дали бы нам ключ к ее характеру. Она обращает внимание на цветы. Она любит цветы? Нет, поскольку не вспомнила об очень большой чаше с ранними тюльпанами: они бы сразу привлекли внимание того, кто любит цветы. Нет, в ней говорит только наемная компаньонка, в чьи обязанности входило менять воду в вазах — и к тому же заметьте, девушка эта обращает внимание на ювелирные изделия и явно их любит. Разве это не наводит хотя бы на размышления?
  — Ага, — произнес Баттл, — я начинаю понимать, к чему вы клоните.
  — Именно. Как я уже недавно сказал, я раскладываю карты на столе. Когда вы подробно излагали на днях ее историю и миссис Оливер сделала свое потрясающее сообщение, мне тут же пришла в голову мысль: убийство могло быть совершено и не из корысти, так как мисс Мередит продолжала зарабатывать на жизнь и после того, как это случилось. Тогда ради чего? Я поразмышлял над характером мисс Мередит, каким он мне представляется. Довольно робкая молодая девушка, бедная, но хорошо одета, любит красивые вещи… Характер не убийцы, нет, скорее вора. И я тут же поинтересовался, была ли миссис Элдон аккуратной женщиной. Вы ответили, нет, она не была аккуратной. И вот я сформулировал гипотезу. Я предположил, что Энн Мередит обладает определенной слабостью, то есть она из тех девушек, что тащат разную мелочь из больших магазинов. Я представил себе, что бедная, но любящая притом красивые вещи, она не постеснялась взять одну-две вещицы у своей хозяйки. Возможно, брошку какую-нибудь, оставшиеся после магазина полкроны783 или крону, нитку бус. Миссис Элдон, беспечная, неаккуратная, отнесла бы эту пропажу на счет собственной рассеянности, она бы не заподозрила свою тихую компаньонку. Но представим себе теперь другой тип хозяйки, которая все замечает и может обвинить мисс Мередит в воровстве. Это могло послужить возможным мотивом для убийства. Как я говорил прошлым вечером, мисс Мередит совершила бы убийство только из страха. Она знает, что ее работодательница может раскрыть ее воровство. И только одно может спасти — смерть работодательницы. И вот она подменяет бутылки, и миссис Бенсон умирает, по иронии судьбы убежденная, что она жертва собственной ошибки, ни на миг не заподозрив, что к этому приложила руку ее скромная компаньонка.
  — Возможно, — сказал инспектор Баттл, — хотя это всего лишь гипотеза, но так могло и быть.
  — Это немного больше, чем «так могло и быть», друг мой. Я бы даже сказал: «это весьма вероятно». Дело в том, что сегодня же я устроил еще и маленькую ловушку с прекрасной приманкой. Настоящую ловушку, после фальшивой, которая не дала результата. Если мои подозрения имеют под собой основания, то Энн Мередит никогда, ни в коем случае не устоит перед парой дорогих чулок, сказал я себе. Я попросил ее помочь мне отобрать чулки для подарков, осторожно дав понять, что точно не знаю, сколько у меня там пар чулок, вышел из комнаты, оставил ее одну, и в результате, друг мой, у меня осталось семнадцать пар чулок вместо девятнадцати. Две пары ушли в сумочке мисс Мередит.
  — Вот так так! — присвистнул инспектор. — Какой, однако, риск!
  — Pas du tout.784 В чем, по ее мнению, я могу ее обвинить? В убийстве. Какой же тогда риск в краже пары-другой чулок? Я не буду искать вора. Кроме того, и вор и клептоман785 всегда убеждены, что они в любом случае выкарабкаются.
  Баттл кивнул головой:
  — Очень верно. Невероятная глупость. Как говорится, повадился кувшин по воду ходить… Словом, между нами говоря, мы, очевидно, добрались до истины. Энн Мередит поймана на воровстве. Энн Мередит переставила бутылки с одной полки на другую. Мы знаем, что это было убийство. Но будь я проклят, если мы сможем это когда-нибудь доказать. Успешное преступление номер два. Робертс выходит сухим из воды. Энн Мередит выходит сухой из воды. А как насчет Шайтаны? Убила Энн Мередит Шайтану? — Он помолчал с минуту. Потом покачал головой. — Нет, пожалуй, это нереально, — нехотя сказал он. — Она не из тех, кто пойдет на риск. Поменять бутылки — да, она знала, что тут к ней не придерешься. Это было совершенно безопасно, потому что любой мог это сделать! Конечно, это могло и не сработать. Миссис Бенсон могла бы заметить замену, прежде чем выпить содержимое, или могла бы, скажем, не умереть от этого. Это было убийство, которого хотели. Оно могло состояться, а могло и не состояться. В данном случае, как говорится, сработало. Но Шайтана… тут совсем иное дело. Это было дерзко задуманное, преднамеренное убийство.
  Пуаро кивнул головой:
  — Я согласен с вами. Два различных вида преступления.
  Баттл почесал нос.
  — Так что, видимо, вина ее в этом случае отпадает. Робертс и девушка, обоих вычеркиваем из списка. А как насчет Деспарда? Каковы успехи с миссис Лаксмор?
  Пуаро рассказал о своих вчерашних похождениях.
  Баттл усмехнулся.
  — Знаком с такими. Не разберешь, где они говорят правду, где сочиняют.
  Пуаро продолжал. Он сообщил о визите Деспарда и о том, что тот ему рассказал.
  — Вы ему верите? — вдруг спросил Баттл.
  — Да, верю.
  Баттл вздохнул.
  — И я тоже. Не тот это человек, чтобы стрелять в кого-то, потому что положил глаз на его жену. Для таких крайностей существуют разводы. Все решает суд. Деспард не профессиональный военный, и никакие бракоразводные процессы не повредили бы его карьере. Нет, думаю, наш покойный мистер Шайтана попал в данном случае мимо мишени. Таким образом, убийца номер три — не убийца. — Он взглянул на Пуаро. — Значит, остается?..
  — Миссис Лорример, — сказал Пуаро.
  Зазвонил телефон. Пуаро поднялся и снял трубку. Он произнес несколько слов, выслушал собеседника, снова что-то сказал. Затем повесил трубку и с торжествующим лицом возвратился к столу.
  — Это звонила миссис Лорример, — сказал он. — Она хочет, чтобы я к ней сейчас заехал.
  Они с Баттлом посмотрели друг на друга. Инспектор медленно покачал головой.
  — Ну что, я прав? Или вы ждали чего-то подобного?
  — Я предполагал, — сказал Эркюль Пуаро. — Только предполагал.
  — Тогда поспешите. Может быть, вам наконец удастся добраться до истины.
  Глава 25
  Говорит миссис Лорример
  День был не слишком ясный, и комната миссис Лорример казалась темноватой, безрадостной. Да и у нее самой вид был довольно унылый, и выглядела она гораздо старше, чем тогда, когда Пуаро был у нее в прошлый раз.
  Миссис Лорример приветствовала его своей обычной уверенной улыбкой.
  — Очень любезно с вашей стороны — незамедлительно приехать, мсье Пуаро. Я знаю, вы очень занятой человек.
  — К вашим услугам, мадам, — сказал Пуаро, слегка поклонившись.
  Миссис Лорример нажала звонок у камина.
  — Нам сейчас принесут чаю. Не знаю, как вы на это смотрите, но, по-моему, никогда не следует к конфиденциальным беседам приступать с места в карьер.
  — Значит, предстоит конфиденциальный разговор, мадам?
  Миссис Лорример не ответила, поскольку в этот момент явилась на звонок ее горничная. Когда она, получив распоряжения, снова ушла, миссис Лорример бесстрастно заговорила:
  — Если помните, когда вы были у меня в прошлый раз, вы сказали, что приедете, если я пошлю за вами. У вас, я думаю, были какие-то соображения, если вы мне это сказали.
  И она снова замолчала, потому что принесли чай. Разливая чай, миссис Лорример деликатно вела беседу о текущих событиях.
  Воспользовавшись паузой, Пуаро заметил:
  — Я слышал, вы на днях пили чай с мисс Мередит.
  — Пили. Вы недавно виделись с ней?
  — Как раз сегодня.
  — Значит, она в Лондоне, или вы ездили в Уоллингфорд?
  — Нет. Она и ее подруга были столь любезны, что нанесли мне визит.
  — А-а… с подругой. Я с ней незнакома.
  — Это убийство, оно послужило к rapprochement.786 Вы и мисс Мередит пьете вместе чай. Майор Деспард, он тоже старается поддерживать знакомство с мисс Мередит. Доктор Робертc, может быть, единственный, оставшийся в стороне.
  — На днях я встретилась с ним в гостях за бриджем, — сказала миссис Лорример. — Он по-прежнему вполне жизнерадостен.
  — И продолжает любить бридж?
  — Да. И по-прежнему делает самые невероятные заявки, но очень часто уходит с добычей. — Она немного помолчала. — А с инспектором Баттлом вы давно виделись?
  — Тоже сегодня. Днем. Он был у меня, когда вы звонили.
  Прикрывая лицо от огня рукой, миссис Лорример спросила:
  — Как у него дела?
  — Он не очень-то расторопен, миляга Баттл. Он движется медленно, но в конце концов все-таки доберется до цели, мадам.
  — Любопытно. — Ее губы скривились в несколько ироничной улыбке. — Он уделил мне довольно много внимания, — продолжала она. — Копался в моем прошлом вплоть до девичества, побеседовал с моими друзьями, с прислугой — и не только с той, что у меня сейчас, но и с той, что служила у меня в прошедшие годы. Не знаю, что он выискивал — искать-то было нечего. Я ведь сказала ему все как есть. Правду. Я совсем мало знала Шайтану. Я познакомилась с ним в Луксоре, и наше знакомство никогда не было чем-то большим. Инспектор Баттл никуда не денется от этих фактов.
  — Возможно, — сказал Пуаро.
  — А вы, мсье Пуаро? Вы разве не занимались расспросами?
  — О вас, мадам?
  — Да, именно это я имею в виду.
  Маленький человечек медленно покачал головой.
  — Это было бы бесполезно, мадам.
  — Что вы хотите этим сказать, мсье Пуаро?
  — Буду совершенно откровенен, мадам. Я с самого начала понял, что из четырех лиц, находившихся в тот вечер в комнате мистера Шайтаны, у одного были наилучшие мозги, самая холодная, логически мыслящая голова. У вас, мадам. Если бы надо было побиться об заклад, что кто-то из вас четверых задумал убийство, совершит его и выйдет сухим из воды, я бы сделал ставку на вас, мадам.
  Миссис Лорример подняла брови.
  — Предполагается, что я должна почувствовать себя польщенной? — сухо спросила она.
  Пуаро продолжал, не обращая внимания на ее реплику:
  — Для того чтобы преступление было успешным, обычно необходимо заранее тщательно обдумать все его детали, должны быть учтены всевозможные непредвиденные обстоятельства. Должно быть точно расписано время. Досконально продуманы все детали. Доктор Робертс мог бы сделать все кое-как, в спешке и с излишней самоуверенностью; майор Деспард, очевидно, был бы чересчур осмотрителен, чтобы совершить преступление; мисс Мередит могла бы потерять голову и выдать себя. Вы, мадам, не допустили бы ничего подобного. Вы бы действовали хладнокровно и решительно. Вы могли бы быть достаточно сильно одержимы безрассудной идеей, но вы не из тех женщин, что теряют голову.
  Мисисс Лорример сидела молча, странная улыбка играла на ее губах. Наконец она изрекла:
  — Так вот какого вы мнения обо мне, мсье Пуаро. Значит, я такая женщина, которая может совершить идеальное убийство.
  — По крайней мере, вы столь любезны, что не обижаетесь за такую гипотезу.
  — Я нахожу ее очень интересной. Значит, по-вашему, я единственный человек, кто мог успешно убить Шайтану?
  — Есть, правда, одна несуразность, мадам.
  — В самом деле? Поделитесь со мной.
  — Вы, может быть, обратили внимание, что я только что сказал примерно такую фразу: «Для того чтобы преступление было успешным, обычно необходимо заранее тщательно продумать каждую деталь». «Обычно» — вот слово, на которое я хотел бы обратить ваше внимание. И это потому, что существует еще один вид успешного преступления. Не случалось ли вам сказать кому-нибудь вдруг: «Возьми камень, посмотрим, попадешь ты вон в то дерево», и человек, повинуясь, быстро, не раздумывая, бросает и, на удивление вам, попадает в это дерево? Но когда ему приходится повторить бросок, попасть так просто не удается, потому что он начинает думать: «Сильно — не сильно, немного правее — левее». В первом случае было почти бессознательное действие. Мышцы повиновались мозгу, как повинуются мышцы животного. Eh bien,787 мадам, существует такой тип преступления — преступление, совершаемое под влиянием момента, некоего вдохновения, озарения, оно не оставляет времени на раздумье. Именно такое преступление и стало причиной гибели мистера Шайтаны. Внезапная жесткая необходимость, озарение, мгновенная реакция. — Пуаро покачал головой. — А это, мадам, не ваш тип преступления, отнюдь не ваш. Если бы вы убили мистера Шайтану, это было бы заранее продуманным преступлением.
  — Понимаю. — Она слегка помахивала перед лицом рукой, отгоняя жар пламени, полыхавшего в камине. — Несомненно, преступление не было заранее продумано. Так что, значит, я не могла убить его, э-э, так ведь, мсье Пуаро?
  Пуаро поклонился.
  — Совершенно верно, мадам.
  — И все же… — она наклонилась вперед, рука ее замерла в воздухе, — все же Шайтану убила я, мсье Пуаро.
  Глава 26
  Правда
  Наступила пауза, очень длинная пауза.
  В комнате собрались сумерки. Весело прыгали по стенам блики пламени от камина.
  Миссис Лорример и Пуаро не смотрели друг на друга, предпочитая смотреть на огонь. Казалось, само время остановилось.
  Потом Эркюль Пуаро вздохнул и пошевелился.
  — Так вот что, все это время… Почему вы убили его, мадам?
  — Я думаю, вы знаете почему, мсье Пуаро.
  — Потому что он знал что-то о вас. Что-то, что произошло давно?
  — Да.
  — А это «что-то» еще одна смерть, мадам?
  Она кивнула.
  — Зачем вы мне это говорите? Что побудило вас послать за мной?
  — Вы как-то мне сказали, что когда-нибудь я все равно это сделаю.
  — Да. То есть я надеялся… я знал, мадам, что есть только один способ узнать правду, поскольку дело касается вас, — ваша личная добрая воля. Если бы вы не хотели говорить, вы бы и не сказали, и вы бы никогда не сдались. Но я считал, что все-таки не исключена возможность… возможность, что вы сами пожелаете заговорить.
  Миссис Лорример кивнула.
  — Ваше предвидение делает вам честь… усталость, одиночество… — Ее голос замер.
  — Поэтому так и произошло? Да, понимаю, может быть…
  — Одна, совсем одна, — сказала миссис Лорример. — Никто не знает, каково это — жить с сознанием того, что тобой совершено. Это может понять только тот, кто сам испытал нечто подобное.
  — Это неуместно, мадам, но позвольте мне выразить свое сочувствие?
  Она слегка наклонила голову:
  — Спасибо, мсье Пуаро.
  Наступила еще одна пауза. Потом Пуаро снова заговорил, но уже несколько живее:
  — Правильно я понял, мадам, что вы восприняли слова мистера Шайтаны, сказанные за обедом, как прямую угрозу для вас?
  Она кивнула.
  — Я сразу поняла, что его разговор предназначался для вполне конкретного человека. Этим человеком была я. Фраза о том, что яд — это женское оружие, предназначалась мне. Он знал. Я уже заподозрила это раньше. Он превращал всякий разговор со мной в определенное испытание, и я видела, как его глаза следят за моей реакцией. И в них была какая-то жуткая осведомленность. А в тот вечер я уже была абсолютно уверена.
  — Вы были также уверены и в его намерениях?
  — Маловероятно, что присутствие инспектора Баттла и ваше было случайностью, — сухо сказала она. — Я подумала, что Шайтана собирается продемонстрировать вам обоим свои способности, свое открытие, ведь он открыл нечто такое, о чем никто даже не догадывался.
  — И когда же вы решились действовать, мадам?
  — Трудно в точности вспомнить, когда мне это пришло в голову, — сказала она. — Я обратила внимание на кинжал еще перед тем, как сели за стол. Когда мы вернулись в гостиную, я подобрала его и спрятала у себя. Я уверена, что никто не видел, как я это сделала.
  — Я не сомневаюсь, мадам, что это было сделано ловко.
  — Вот тогда я и решилась. Оставалось только осуществить. Риск был, но были и шансы на удачу.
  — Ваша рассудительность, ваше умение оценить ситуацию сыграли тут не последнюю роль. Это очевидно.
  — Мы стали играть в бридж, — продолжала миссис Лорример, ее голос был холоден, без эмоций. — Наконец представилась возможность. Я была болваном. Я прошла через комнату к камину. Шайтана уснул. Я оглянулась на остальных. Они были заняты игрой. Я наклонилась и сделала это… — Голос ее немного дрогнул, но в тот же момент вернулся к прежней своей холодной отчужденности. — Я поговорила с ним. Мне пришло в голову, что это будет своего рода алиби. Я сказала что-то об огне, затем сделала вид, будто он мне что-то ответил, и, как бы продолжая разговор, сказала что-то вроде: «Согласна с вами. Я тоже не люблю батареи парового отопления».
  — Он даже не вскрикнул?
  — Нет. По-моему, он что-то проворчал, и все. Со стороны это можно было принять за какие-то невнятные слова.
  — А потом?
  — А потом я вернулась за стол к бриджу. Мы как раз разыгрывали последнюю взятку.
  — И вы сели и продолжили игру?
  — Да.
  — С достаточным интересом к игре и были способны потом сказать мне о всех заявках и раскладах?
  — Да, — просто сказала миссис Лорример.
  — Epatant!788 — сказал Эркюль Пуаро.
  Он откинулся назад на стуле. Он кивнул несколько раз. Затем покачал головой из стороны в сторону.
  — Но есть все же кое-что, мадам, чего я все-таки не понимаю.
  — Да?
  — Мне кажется, есть один фактор, который я упустил. Вы — женщина, которая все тщательно обдумывает и взвешивает. Вы решили по определенным причинам пойти на огромный риск. И вам удается совершить задуманное. Но не прошло и двух недель, как вы во всем признаетесь. Откровенно говоря, мадам, мне это кажется неправдоподобным.
  Еле заметная болезненная улыбка тронула ее черты.
  — Вы совершенно правы, мсье Пуаро, есть одна деталь, которая вам неизвестна. Мисс Мередит не говорила вам, где она меня встретила?
  — Как она сказала мне, где-то неподалеку от квартиры миссис Оливер.
  — По-видимому, так, но я имею в виду улицу, ее название. Энн Мередит встретила меня на Харли-стрит.
  — А-а! — Он внимательно посмотрел на нее. — Начинаю понимать.
  Ее улыбка становилась все шире и шире, она уже не была болезненной, вымученной, горькой. Она вдруг стала приятной.
  — Мне осталось недолго играть в бридж, мсье Пуаро. О, он так прямо мне этого не сказал. Он слегка завуалировал правду. Вам надо с большой осторожностью… и так далее… и тому подобное… и проживете еще несколько лет. Но я не собираюсь осторожничать, я не такая женщина.
  — Да, да, я понимаю, — сказал Пуаро.
  — Это все меняет, понимаете. Месяц, может быть, два — не больше. А потом, как раз когда я вышла от специалиста, я встретила мисс Мередит и пригласила ее попить со мной чаю.
  Она остановилась, задумалась.
  — Я, в конце концов, не совсем потерянная женщина, — продолжала она. — Все время, что мы пили чай, я раздумывала. Своими действиями в тот вечер я не только лишила человека — Шайтану — жизни (дело сделано, и уже ничего не вернешь), но в той или иной степени навлекла неприятности еще на троих людей. Ведь из-за того, что я совершила, доктор Робертс, майор Деспард и Энн Мередит, не сделавшие мне ничего дурного, подвергаются весьма тяжелым испытаниям и могут даже оказаться в опасности. И я могу избавить их от этих испытаний. Я не переживаю особенно ни за доктора Робертса, ни за майора Деспарда, хотя им на этом свете еще бы жить да жить, куда больше, чем мне. Они мужчины и могут как-то постоять за себя. Но когда я взглянула на Энн Мередит…
  Она помолчала, словно испытывая еще какие-то сомнения, затем медленно продолжала:
  — Энн Мередит, можно сказать, еще ребенок. У нее вся жизнь впереди. Это печальное дело может искалечить ей всю жизнь…
  — Неприятно думать об этом…
  — И, раздумывая обо всем этом, я поняла, что ваш намек тогда был очень уместен. Я не могу больше молчать. Вот я и позвонила вам…
  Бежали минуты.
  Эркюль Пуаро подался вперед. В сгущавшихся сумерках он всматривался в лицо миссис Лорример. Она отвечала ему внимательным, без тени волнения взглядом.
  Наконец он сказал:
  — Миссис Лорример, вы уверены (вы ведь скажете мне правду, верно?), что это убийство не было преднамеренным? То есть что вы заранее его не обдумали, что вы шли на обед, еще не имея никакого плана убийства?
  Миссис Лорример некоторое время в упор смотрела на него, затем резко покачала головой:
  — Нет, ничего подобного не было.
  — Значит, вы не намечали убийства заранее?
  — Конечно, нет.
  — Тогда… тогда… О, вы лжете мне! Вы обманываете меня.
  — Вы забываетесь, мсье Пуаро. — От голоса миссис Лорример повеяло ледяным холодом.
  Маленький человечек вскочил на ноги. Он принялся шагать из угла в угол, что-то возмущенно бормоча себе под нос.
  Внезапно он спросил:
  — Разрешите?
  И, подойдя к выключателю, включил свет. Он вернулся, сел на стул, положил руки себе на колени и в упор посмотрел на хозяйку.
  — Неужели Эркюль Пуаро мог ошибиться?
  — Никто не может быть вечно правым, — холодно произнесла миссис Лорример.
  — Я могу, — сказал Пуаро, — я никогда не ошибаюсь. Это настолько непреложно, что пугает меня. Но на сей раз очень похоже, что я оказался неправ. И это меня огорчает. Кому, как не вам, знать, как вы это сделали! Вы убили! Но, как это ни абсурдно, Эркюль Пуаро лучше вас знает, как это было на самом деле.
  — Вот именно, абсурдно, — еще холоднее сказала миссис Лорример.
  — Значит, я сумасшедший. Я определенно схожу с ума! Нет, sacre nom d’un petit bonhomme,789 — я не сумасшедший! Я прав. Безусловно прав. Я готов поверить, что вы убили мистера Шайтану, — но вы не могли его убить таким образом, как вы мне рассказали. Никто не может сделать того, что не dans son caractere!790
  Он замолчал. Миссис Лорример определенно задыхалась от гнева, кусала губы и уже хотела что-то сказать, но Пуаро опередил ее:
  — Либо убийство Шайтаны было задумано заранее, либо вы вообще его не совершали!
  — Я и в самом деле допускаю, что вы сошли с ума, — резко сказала она. — Если я решила признаться, что совершила преступление, зачем мне лгать, выдумывать, как я его совершила. Какой смысл в этом?
  Пуаро снова поднялся и обошел комнату. Когда он вернулся на свое место, его поведение изменилось. Он успокоился и стал добродушным.
  — Вы не убивали Шайтану, — спокойно сказал он. — Теперь мне это ясно. Я все понял. Харли-стрит, и крошка Энн Мередит стоит несчастная на тротуаре. Я понимаю также и другую девушку — девушку, которая когда-то, много лет назад, долго шла по жизни все время одна, в страшном одиночестве. Да, я все это понимаю. Но одной вещи я никак не пойму: почему вы так уверены, что убийство совершила Энн Мередит?
  — Ну, в самом деле, мсье Пуаро…
  — Совершенно бесполезно продолжать мне лгать, мадам. Говорю вам, я знаю истину. Я понимаю те чувства, которые завладели вами в тот день на Харли-стрит. Ради доктора Робертса вы бы на это не пошли, нет! Вы бы не сделали это и ради майора Деспарда, nоn plus.791 Но Энн Мередит — это другое дело. Вы пожалели ее, потому что она сделала то, что когда-то сделали вы. Вы даже не знаете, во всяком случае, я так думаю, какая у нее была причина для преступления. Вы совершенно уверены, что именно она совершила его. И были уверены в этом с того самого вечера, когда это произошло, с того самого момента, когда инспектор Баттл предложил вам высказаться по поводу случившегося. Да, видите, я все это знаю. Совершенно бесполезно продолжать мне лгать. Вы понимаете это или нет?
  Он остановился в ожидании ответа, но его не последовало. Он с удовлетворением кивнул:
  — Да, вы разумны. Это хорошо. Вы совершаете, мадам, очень благородный поступок, хотите взять вину на себя и позволить этому ребенку избежать наказания.
  — Вы забываете, мсье Пуаро, — сухо произнесла миссис Лорример, — я не невинная женщина. Много лет назад я убила собственного мужа…
  На минуту наступило молчание.
  — Понятно, — сказал Пуаро. — Справедливость. В конце концов только справедливость. Это не лишено логики. Вы хотите понести кару за содеянное. Убийство есть убийство, не важно, кто жертва. Мадам, у вас есть мужество, вы обладаете проницательностью. Но я спрашиваю вас еще раз: как вы можете быть настолько уверены? Откуда вы знаете, что именно Энн Мередит убила мистера Шайтану?
  Глубокий вздох вырвался у миссис Лорример. Она больше не могла выстоять перед упорством Пуаро. Она ответила на его вопрос совершенно просто, как ребенок. Ответ был по-детски прост.
  — Я сама это видела, — сказала она.
  Глава 27
  Свидетель-очевидец
  Внезапно Пуаро расхохотался. Он не мог сдержаться. Голова у него откинулась назад, и его раскатистый галльский смех заполнил комнату.
  — Pardon, madam,792 — сказал он, вытирая слезы. — Я не смог сдержаться. Тут мы спорим и приводим причины. Мы задаем вопросы! Мы обращаемся к психологии. А оказывается, был свидетель преступления! Рассказывайте же, не томите!
  — Был довольно поздний час. Энн Мередит была болваном. Она поднялась и заглянула в карты своего партнера, а затем стала ходить по комнате. Расклад был не интересен, исход — ясен. Мне не было нужды сосредоточиваться на картах. Когда мы приступили к трем последним взяткам, я посмотрела в сторону камина. Энн Мередит наклонилась над Шайтаной. Как раз когда я посмотрела, она выпрямилась, ее рука в тот момент оставалась у него на груди — положение, которое вызвало у меня удивление. Она выпрямилась, и я увидела ее лицо, уловила ее быстрый взгляд в нашу сторону. Вина и страх — вот что я увидела на ее лице. Конечно, я не знала, что тогда случилось. Я только гадала, что же такое она могла сделать. Позднее узнала…
  Пуаро кивнул.
  — Но она не знала, что вы знаете? Она не знала, что вы ее заметили?
  — Бедное дитя, — сказала миссис Лорример. — Юная, перепуганная, какую жизнь она себе уготовила. Что же удивительного, что я… ну, придержала язык?
  — Нет, нет, я не удивляюсь.
  — Особенно зная, что я… что я сама… — Она закончила фразу пожатием плеч. — Мне не пристало выступать в роли обвинителя. Это я предоставила полиции.
  — Совершенно верно. Но сегодня вы пошли дальше, подставив себя.
  — Я никогда не была жалостливой женщиной, — мрачно сказала миссис Лорример, — но, видимо, это качество проявляется у человека в зрелом возрасте. Уверяю вас, меня нелегко разжалобить.
  — Жалость не всегда верный ориентир, мадам. Мадемуазель Энн молода, она такая хрупкая, производит впечатление такой робкой, перепуганной, о да, она кажется подходящим объектом для жалости. Но я не разделяю вашего к ней отношения. Рассказать вам, мадам, почему мисс Энн Мередит убила мистера Шайтану? Она сделала это потому, что ему стало известно, что ранее она убила почтенную даму, при которой была компаньонкой. Убила только потому, что дама поймала ее на мелкой краже.
  Миссис Лорример определенно была поражена.
  — Это правда, мсье Пуаро?
  — У меня нет ни малейшего сомнения. Такая тихоня, сама кротость, разве подумаешь? Но она опасна, мадам, эта крошка мадемуазель Энн! Там, где дело касается ее безопасности, ее собственного комфорта, она будет бить исподтишка, ни о чем от страха не думая. Мадемуазель Энн не ограничится этими двумя преступлениями. Благодаря им она в следующий раз только будет чувствовать себя еще уверенней.
  — То, что вы говорите, ужасно, мсье Пуаро. Ужасно, — отрывисто произнесла она.
  Пуаро поднялся.
  — Мадам, теперь я откланяюсь. Подумайте над тем, что я вам сказал.
  Миссис Лорример выглядела несколько растерянной. Пытаясь все же сохранить свой неприступно-холодный тон, она сказала:
  — Если я сочту уместным, я буду отрицать весь наш разговор. Запомните, у вас нет свидетелей. То, что я вам только что рассказала об увиденном в тот роковой вечер, это… ну, сугубо между нами.
  — Все будет делаться только с вашего согласия, мадам, — торжественно заверил Пуаро. — И будьте покойны: у меня есть свои методы. Теперь, когда я знаю, куда ведет дорожка.
  Он взял ее руку и поднес к своим губам.
  — Позвольте сказать вам, мадам, что вы замечательнейшая женщина. Мое вам почтение и уважение. Да, не сомневаюсь, одна из тысячи. Потому что вы не сделали даже того, перед чем не устояли бы девятьсот девяносто девять женщин из тысячи.
  — Чего же это?
  — Не сказали, почему вы убили своего мужа, и не стали уверять меня, как справедлива была эта акция.
  Миссис Лорример гордо выпрямилась.
  — Право же, мсье Пуаро, — строго сказала она, — мои причины — это мое личное дело.
  — Magnifique!793 — воскликнул Пуаро, вновь поднес ее руку к губам и вышел из комнаты.
  На улице было холодно, и он принялся высматривать такси, но ни одно не появлялось. Тогда он двинулся пешком в сторону Кингс-роуд.
  Пуаро пребывал в глубокой задумчивости, то кивая себе своей яйцеобразной головой, то покачивая ею.
  Оглянувшись, он увидел, что кто-то поднимается по ступенькам в дом к миссис Лорример. Кто-то, фигурой очень похожий на Энн Мередит. Он подумал с минуту, не вернуться ли ему, но в конце концов решил идти дальше.
  Придя домой, он обнаружил, что Баттл ушел, не оставив ему даже записки. Он принялся ему звонить.
  — Хэлло, — отозвался Баттл. — Добыли что-нибудь?
  — Je crois bien, mon ami!794 Нам надо добраться до этой Мередит, и поскорее.
  — Я и так до нее добираюсь, но зачем торопиться?
  — Потому что, друг мой, она может быть очень опасна.
  Баттл помолчал немного. Потом сказал:
  — Я знаю, что вы имеете в виду. Но это не… А, ладно, не стоит испытывать судьбу. Я, собственно, послал ей официальную записку, что зайду к ней завтра. Подумал, что, может быть, лучше заставить ее немножко попереживать.
  — Что ж, вариант, по крайней мере. Я могу составить вам компанию?
  — Естественно. Вы окажете мне честь, мсье Пуаро.
  Пуаро в раздумье положил трубку.
  Он был очень встревожен и долго, нахмурившись, сидел перед камином; наконец, отбросив страхи и сомнения, улегся спать.
  — Завтра все решим, — буркнул он.
  Но он и представить себе не мог, что готовил ему грядущий день.
  Глава 28
  Самоубийство
  Весть поступила в тот момент, когда Пуаро садился за утренний кофе с булочками.
  Он поднял трубку и услышал Баттла:
  — Мсье Пуаро?
  — Да, это я. Qu’est ce qu’il ya?795
  По голосу инспектора он сразу понял, что что-то случилось. К нему тотчас возвратились дурные предчувствия.
  — Ну, друг мой, говорите же!
  — Миссис Лорример…
  — Лорример, да?..
  — Что за чертовщину вы ей наговорили или она вам вчера? Вы мне так ничего и не рассказали, только дали понять, что надо приняться за эту Мередит.
  — Что случилось? — спокойно спросил Пуаро.
  — Самоубийство.
  — Миссис Лорример совершила самоубийство?
  — Совершенно верно. Последнее время она была очень расстроена, просто сама не своя. Врач прописал ей какое-то снотворное. Сегодня ночью она приняла смертельную дозу.
  Пуаро тяжело вздохнул.
  — Может быть, несчастный случай?
  — Никоим образом. Обычное дело. Оставила записку всем троим.
  — Кому-кому?
  — Троим остальным: Робертсу, Деспарду и мисс Мередит. Все честно и прямо, без обиняков. Просто написала, что хочет, чтобы они знали, что она решила напрямую прояснить все, что именно она убила Шайтану и что она просит прощения — прощения! — у всех троих за неприятности, которые им пришлось из-за нее перенести. Совершенно спокойное, деловое письмо. Очень типичное для этой женщины. Она умела держать себя в руках.
  С минуту Пуаро молчал. Значит, это было ее последнее слово. Она все же решила покрыть Энн Мередит. Быстрая безболезненная смерть вместо затяжной и мучительной, и последний альтруистический поступок — спасение девушки, которой она втайне сочувствовала. Все спланировано и выполнено с удивительной точностью — самоубийство, деловое сообщение о нем трем заинтересованным сторонам. Что за женщина! Восхищение его еще усилилось. Это было так на нее похоже — какая воля, какое неуклонное стремление к осуществлению задуманного.
  А он-то надеялся, что убедил ее, но, очевидно, она осталась при своем мнении. Очень волевая женщина.
  Голос Баттла нарушил его размышления.
  — Что за чертовщину вы ей наговорили вчера? Вы, должно быть, нагнали на нее страху. И вот результат. Но ведь вы сами подозревали не ее, а эту Мередит!
  Пуаро продолжал молчать. Он чувствовал, что мертвая миссис Лорример подчинила его своей воле. Так, как не могла бы этого сделать, если была бы жива.
  Он наконец медленно сказал в трубку:
  — Я ошибся…
  Это были непривычные для его уст слова, и они ему не нравились.
  — Вы ошиблись? — переспросил Баттл. — Все равно, она, наверное, думала, что вы до нее добрались. Плохо дело, позволили ей ускользнуть из наших рук.
  — Вы бы все равно не смогли ничего доказать, — сказал Пуаро.
  — Это верно… Возможно, все к лучшему. Вы не ожидали, что такое случится, мсье Пуаро?
  — Я уже сказал, что ошибся, — с возмущением ответил Пуаро. — Расскажите мне все подробно.
  — Робертс вскрыл свою почту около восьми часов. Он не терял времени, сразу взял машину, а горничной велел связаться с нами, что она и сделала. Он добрался до дома миссис Лорример и понял, что до него к ней еще никто не заходил. Бросился к ней в спальню, но было уже слишком поздно. Он пробовал сделать искусственное дыхание, но безрезультатно. Наш дивизионный врач прибыл после него и подтвердил правильность его действий.
  — Что это было за снотворное?
  — Веронал, я думаю. Во всяком случае, что-то из группы барбитуратов. У кровати была пробирка с таблетками.
  — А другие двое? Они не пытались связаться с вами?
  — Деспарда нет в городе. Он не получал сегодняшней утренней почты…
  — А… мисс Мередит?
  — Только что ей звонил.
  — Eh bien?796
  — Она как раз за несколько минут до моего звонка вскрыла конверт. Почта там поступает позднее.
  — И какова реакция?
  — Отнеслась к новости вполне нормально. Сильное облегчение, разумеется прикрытое. Потрясена, глубоко огорчена — что-то в таком роде.
  Пуаро на миг задумался. Спросил:
  — Где вы сейчас, друг мой?
  — На Чейни-Лейн.
  — Bien.797 Буду немедленно.
  В холле на Чейни-Лейн он нашел доктора Робертса, собиравшегося уходить. Присущее доктору оживление в это утро его покинуло. Он был бледен и, несомненно, потрясен случившимся.
  — Отвратительное это дело, мсье Пуаро. Не могу не сказать, что для меня лично, конечно, некоторое облегчение, но, по правде говоря, — гром среди ясного неба! Мне никогда в голову не приходило, что именно миссис Лорример заколола Шайтану. Полнейшая для меня неожиданность.
  — Я тоже не ожидал.
  — Выдержанная, воспитанная, самостоятельная женщина. Не могу представить себе, чтобы она совершила подобное насилие. И что за мотив, интересно? А теперь мы никогда не узнаем. Признаюсь, мне это весьма любопытно.
  — От какой тяжести избавил вас этот случай.
  — О да, несомненно. Было бы лицемерием не признаться в этом. Не очень приятно, когда над тобой висит подозрение в убийстве. Что же до самой несчастной, что ж, это определенно был наилучший выход.
  — Так она и сама думала.
  Робертс кивнул.
  — Совесть замучила, — сказал он, выходя из дома.
  Пуаро задумчиво покачал головой. Доктор неверно истолковал ситуацию. Совсем не раскаяние заставило миссис Лорример лишить себя жизни.
  По пути наверх он остановился, чтобы сказать несколько слов утешения почтенной горничной, которая тихонько плакала.
  — Это так страшно, сэр, до того страшно. Мы все ее так любили. И вы так мило и чинно пили с ней вечером чай. А теперь ее нет. Я никогда не забуду этого утра, никогда, пока буду жива. Джентльмен затрезвонил в звонок. Звонил трижды, да, три раза, пока я добежала. «Где ваша хозяйка?» — выпалил мне. А я так разволновалась, едва смогла ответить. Понимаете, мы никогда не заходили к хозяйке, пока она не позвонит, такой она установила порядок. И я просто не могла ничего понять. А доктор, он говорит: «Где ее спальня?» — и побежал наверх по лестнице, я — за ним. Я показала ему дверь, он бросился внутрь: тут уж не до стука. Она лежит там… Бросил взгляд на нее. «Слишком поздно!» — говорит. Оказывается, умерла она, сэр. Он отослал меня за бренди и горячей водой, отчаянно пытался что-то сделать, но все было впустую. А потом приехала полиция, и все это… так неприлично, сэр. Миссис Лорример это бы не понравилось. К чему полиция? Это не их дело, верно, даже если и произошел несчастный случай и бедная хозяйка по ошибке действительно приняла больше, чем надо?
  Пуаро не ответил на ее вопрос. Он спросил:
  — Ваша хозяйка вечером выглядела как обычно? Она не казалась расстроенной, озабоченной?
  — Нет, не думаю, сэр. Она была усталой, и, я думаю, она страдала. Она плохо себя чувствовала в последнее время, сэр.
  — Да, я знаю…
  Сочувствие в его голосе побудило женщину продолжить:
  — Она была не из тех, кто жалуется, сэр, но и кухарка, и я боялись за нее уже столько времени. Она не могла ничего делать, как, бывало, делала раньше, и все ее утомляло. Я думаю, может быть, молодая дама, которая приходила после вас, утомила ее.
  Уже ступив на лестницу, Пуаро обернулся.
  — Молодая дама? Молодая дама приходила сюда вечером?
  — Да, сэр, она была сразу после вашего ухода. Мисс Мередит ее имя.
  — И долго она пробыла?
  — Около часа, сэр.
  — А потом? — помолчав, спросил Пуаро.
  — Потом хозяйка легла. Обедала в постели. Она сказала, что устала.
  Пуаро выдержал паузу и снова спросил:
  — Вы не знаете, писала ли ваша хозяйка вчера вечером какие-нибудь письма?
  — После того, как легла? Нет, не думаю, сэр.
  — Но не уверены?
  — На столике в холле было несколько писем, готовых к отправке, сэр. Мы всегда их берем напоследок, перед тем как закрыться. Но я думаю, они довольно давно лежали здесь.
  — Сколько их было?
  — Два или три. Точно не помню. Все-таки три, я думаю.
  — Вы или кухарка, кто там из вас отправлял их, не обратили случайно внимания, кому они были адресованы? Не обижайтесь на мой вопрос. Это крайне важно.
  — Я сама ходила с ними на почту, сэр. Я обратила внимание на верхнее. Оно было к «Фортнуму энд Мейсону».798 Насчет остальных я сказать не могу.
  Говорила женщина убежденно и искренне.
  — Вы уверены, что было не более трех писем?
  — Да, сэр. В этом я нисколько не сомневаюсь.
  Пуаро медленно кивнул и снова начал подниматься по лестнице. Остановился, спросил:
  — Вы, надо полагать, знали, что ваша хозяйка принимала лекарство, чтобы уснуть?
  — О да, сэр. Так велел доктор. Доктор Ланг.
  — Где это снотворное лежало?
  — В шкапчике в комнате хозяйки.
  Пуаро не стал больше задавать вопросов. Когда он поднимался по лестнице, лицо его было очень серьезно.
  На верхней площадке лестницы его приветствовал Баттл. Вид у него был усталый и озабоченный.
  — Рад, что вы приехали, мсье Пуаро, позвольте представить вам доктора Давидсона.
  Дивизионный врач пожал Пуаро руку. Это был долговязый унылый мужчина.
  — Не повезло. Часом-двумя раньше — и мы бы могли ее спасти.
  — Хм, — сказал Баттл, — я бы не должен заявлять об этом официально, но я не жалею. Она была… была, ну как бы это сказать, леди. Не знаю, что за причина у нее была убивать Шайтану, но ведь весьма проблематично, чтобы ее оправдали.
  — Во всяком случае, — сказал Пуаро, — не берусь утверждать, что она выпила снотворное, чтобы избежать судебного разбирательства. Она была очень больна.
  Врач согласно кивнул.
  — Должен сказать, что вы совершенно правы, быть может, все к лучшему. — Защелкнув свой саквояж, он стал спускаться по лестнице.
  Баттл двинулся за ним.
  — Минуточку, доктор. — Пуаро уже взялся за ручку двери в спальню. — Я могу войти, да?
  Баттл кивнул ему через плечо.
  — Разумеется. Мы закончили.
  Пуаро зашел в комнату, прикрыв за собой дверь…
  Он подошел к кровати и остановился, вглядываясь в неподвижное мертвое лицо.
  Пуаро был очень взволнован.
  Отправилась ли она на тот свет в последней решительной попытке спасти от смерти и бесчестья молодую девушку или было тому другое, более зловещее объяснение?
  Были определенные факты…
  Вдруг он нагнулся, рассматривая темный синяк на руке покойной.
  Когда Пуаро снова выпрямился, глаза у него странно, как у кошки, блестели. Блеск этот некоторые из близких ему людей, несомненно, смогли бы оценить.
  Он быстро вышел из комнаты и спустился по лестнице.
  Баттл и его подчиненный были у телефона. Последний положил трубку и сказал:
  — Он еще не вернулся, сэр.
  — Деспард, — пояснил Баттл Пуаро. — Пытаемся дозвониться до него. Получил ли он письмо со штемпелем Челси.
  Пуаро заговорил совсем о другом:
  — Доктор Робертс позавтракал перед приездом сюда?
  Баттл в упор взглянул на него.
  — Нет, — сказал он. — Помню, он заметил, что даже не позавтракал.
  — Тогда он сейчас дома. Мы можем застать его.
  — Зачем?..
  Но Пуаро уже накручивал диск.
  — Доктор Робертс? Это доктор Робертс? Mais oui,799 это Пуаро. Только один вопрос. Вы хорошо знакомы с почерком миссис Лорример?
  — С почерком миссис Лорример? Я… нет. Я не знаю, видел ли я его когда раньше.
  — Je vous remercie.800
  Пуаро быстро положил трубку.
  Баттл изумленно взирал на него.
  — Это еще зачем, мсье Пуаро? — спокойно поинтересовался он.
  Пуаро взял Баттла за руку.
  — Послушайте, друг мой. Вчера, несколько минут спустя после моего ухода из этого дома, приезжала мисс Мередит. Я, собственно, видел, как она поднималась по ступенькам, хотя тогда не был вполне уверен, что это она. Сразу после ухода Энн Мередит миссис Лорример легла. Насколько известно горничной, она тогда не писала никаких писем. И по причинам, которые вы поймете, когда я подробно изложу нашу беседу, я не верю, что она могла написать эти три письма до моего посещения. Когда же она их написала?
  — После того, как прислуга улеглась спать! — предположил Баттл. — Она встала и сама отправила их.
  — Возможно, возможно… ну, а если… она вообще их не писала?
  Баттл присвистнул.
  — Бог мой, так вы думаете…
  Зазвонил телефон. Сержант снял трубку. Он послушал немного и обратился к Баттлу:
  — Сержант О’Коннор говорит из квартиры Деспарда, сэр. Есть основания считать, что Деспард находится в Уоллингфорде-на-Темзе.
  Пуаро схватил Баттла за руку.
  — Быстрее, друг мой. Нам тоже надо ехать в Уоллингфорд. Я говорю это не просто так. Это, может быть, еще не конец. Я еще раз повторяю вам, молодая дама опасна.
  Глава 29
  Несчастный случай
  — Энн, — сказала Рода.
  — М-м-м?
  — Нет, в самом деле, Энн, не отвечай мне, если голова у тебя забита кроссвордом. Я просто хочу, чтобы ты выслушала меня.
  — Я слушаю.
  Энн выпрямилась на стуле, отложила бумагу.
  — Вот так-то лучше. Послушай, Энн… — Рода запнулась в нерешительности. — Насчет этого человека, что приедет…
  — Инспектор Баттл?
  — Да, Энн. Я хочу, чтобы ты ему сказала… О том, что работала у Бенсонов.
  — Глупости. — В голосе Энн прозвучали металлические нотки. — С какой стати?
  — Потому что… ну, может показаться, будто бы ты что-то скрываешь. Я уверена, было бы лучше упомянуть…
  — Теперь это просто невозможно, — ответила Энн.
  — Ты все равно должна это сделать!
  — Теперь уже поздно волноваться по этому поводу.
  — Д-да?.. — В голосе Роды не прозвучало убежденности.
  — Во всяком случае, я не могу понять для чего, — раздраженно сказала Энн. — Это к делу совершенно не относится.
  — Нет, конечно, не относится.
  — Я там пробыла всего около двух месяцев. Ему нужны были все эти вещи, ну, для справки. Два месяца не имеют никакого значения.
  — Нет, я знаю. Может быть, это и глупо, но меня это сильно беспокоит. Я считаю, что ты должна сказать об этом. Ты понимаешь, если это обнаружится иным образом, может создаться впечатление, будто ты что-то скрываешь.
  — Не понимаю, как это может обнаружиться? Никто, кроме тебя, не знает.
  — Н-нет…
  Энн обратила внимание на неуверенные нотки в голосе Роды.
  — Так кто же об этом знает?
  — Как кто, все в Комбиакре, — сказала Рода, немного помолчав.
  — Да ну! — пожала плечами Энн. — Очень нужно инспектору еще с кем-то там встречаться. Это уж должно быть какое-нибудь особенное совпадение.
  — Совпадения тоже случаются.
  — Рода, ты меня просто удивляешь. Суетишься, суетишься…
  — Я ужасно извиняюсь, дорогая. Только ты знаешь, как может повернуть все полиция, если только подумают, что ты что-то скрываешь.
  — Они не узнают. Кто это им расскажет? Никто не знает, кроме тебя…
  Она во второй раз повторила эти слова, но голос ее при этом несколько изменился — в нем появились нотки какой-то подозрительности, недосказанности.
  — О, дорогая, так было бы хорошо, если бы ты сказала, — вздохнула Рода.
  Она виновато посмотрела на Энн, но та на нее и не взглянула. Она сидела нахмурившись, словно производя какие-то расчеты.
  — Лучше займемся майором Деспардом! — сказала Рода.
  — Что? А-а, да.
  — Энн, он в самом деле интересный мужчина. Если он тебе не нравится, ну, пожалуйста, прошу тебя, уступи его мне!
  — Не городи глупостей, Рода. Я для него пустое место.
  — Тогда зачем он все время сюда является? Конечно же, он увлекся тобой. Ты как раз такая страдающая девица, которую он с удовольствием бы избавил от всяких бед.
  — Он к нам обеим хорошо относится.
  — Это лишь его врожденная учтивость. Но если он тебе не нужен, я могу ему посочувствовать, утешить его разбитое сердце, и так далее и тому подобное, и в конце концов, может быть, добьюсь своего. Кто знает? — откровенно заявила Рода.
  — Я уверена, что ты ему нравишься, моя милая, — сказала посмеиваясь Энн.
  — У него такая замечательная шея. Кирпично-красная, мускулистая.
  — Дорогая, нельзя же быть такой сентиментальной.
  — Тебе он нравится, Энн?
  — Да, очень.
  — Разве мы не хороши и не скромны? Я думаю, я ему немного нравлюсь, ну не так, как ты, а немножко.
  — Конечно, ты ему нравишься, — сказала Энн, и опять в ее голосе прозвучала странная, необычная нота, но Рода ее не заметила.
  — Когда придет твой сыщик? — спросила она.
  — В двенадцать, — сказала Энн и, помолчав, добавила: — Сейчас только половина одиннадцатого. Давай сходим на реку.
  — Но разве… разве Деспард не сказал, что придет около одиннадцати?..
  — Почему обязательно ждать его здесь? Мы укажем в записке миссис Аствелл, в какую сторону пошли, а он может пойти за нами по бечевнику.801
  — В самом деле, надо знать себе цену, дорогая, как говорила моя мама! — усмехнулась Рода. — Идем!
  Она вышла из комнаты и прошла через дверь в сад. Энн последовала за ней.
  
  Майор Деспард пришел в Уэнди-коттедж минут десять спустя. Он знал, что пришел немного раньше, и был слегка удивлен, узнав, что обе девушки ушли.
  Он прошел через сад, через поля и повернул направо по бечевнику.
  Миссис Аствелл минуту-другую смотрела ему вслед, отвлекшись от своих утренних забот.
  — Не иначе влюбился в одну из них, — отметила она для себя. — Думаю, в Энн Мередит, но не уверена. Он умеет держать себя. Хорош и с той, и с другой. Что и говорить, наверное, обе в него влюбились. А коли так, то отношения у них скоро испортятся. Нет ничего хуже, когда две молодые дамы не могут поделить джентльмена.
  Немного взволнованная в предвкушении многообещающей любовной истории, миссис Аствелл уже вернулась к своим делам, принявшись прибирать стол после завтрака, когда в дверь снова позвонили.
  — Одолели, трезвонят и трезвонят, — проворчала миссис Аствелл. — Прямо как назло. А может быть, посылка? Или телеграмма?
  Она медленно двинулась к входной двери.
  На пороге стояли два джентльмена: маленький иностранец и высокий, плотный — очень уж английского вида. Она вспомнила, что последнего как-то уже видела.
  — Мисс Мередит дома? — спросил высокий.
  Миссис Аствелл покачала головой:
  — Только что ушла.
  — Правда? Куда же? Мы ее не встретили.
  Миссис Аствелл украдкой рассматривала изумительные усы второго джентльмена и, рассудив, что господа не похожи просто на друзей, решила дать дополнительные сведения.
  — Ушла на реку, — пояснила она.
  — А вторая дама? — вмешался другой джентльмен. — Мисс Доз?
  — Обе они ушли.
  — А, спасибо, — сказал Баттл. — Не подскажете, как туда добраться?
  — По дороге первый поворот налево, — не мешкая, ответила миссис Аствелл. — Дойдете до бечевника, поверните направо. Я слышала, как они говорили, что пойдут именно туда, — услужливо добавила она. — Ушли минут пятнадцать назад. Вы их скоро догоните.
  Хотела бы я знать, — пробормотала она, закрывая входную дверь и провожая взглядом удаляющиеся спины, — кто же вы такие? Не могу понять.
  Миссис Аствелл вернулась к кухонной раковине, а Баттл и Пуаро в нужный момент свернули налево на неприметную дорогу, которая скоро перешла в бечевник.
  Пуаро спешил изо всех сил, и Баттл с любопытством на него поглядывал.
  — Вас что-то тревожит, мистер Пуаро? Вы, кажется, очень торопитесь.
  — Верно. Я не спокоен, друг мой.
  — Что-то конкретное?
  Пуаро покачал головой.
  — Нет. Но всякое бывает… Никогда не знаешь…
  — Но о чем-то определенном вы все же думаете, что вас тревожит? — не унимался Баттл. — Вы настояли, чтобы мы срочно, не теряя ни минуты, направились сюда с утра пораньше, и, даю слово, вы заставили констебля Тернета гнать вовсю! Чего вы боитесь? Девушка сыграла свою роль.
  Пуаро молчал.
  — Чего вы боитесь? — повторил Баттл.
  — Чего обычно боятся в таких случаях?
  Баттл кивнул:
  — Вы совершенно правы. Интересно…
  — Что интересно, друг мой?
  — Меня интересует, — медленно заговорил Баттл, — знает ли мисс Мередит, что ее подружка рассказала миссис Оливер о том случае.
  Пуаро энергично закивал головой, показывая, что его это тоже очень интересует.
  — Нам нужно поторопиться, друг мой, — сказал он.
  Они поспешили вдоль берега. Водная поверхность была пустынна, но едва они обогнули излучину, Пуаро остановился как вкопанный. Остановился и Баттл.
  — Майор Деспард, — сказал он.
  Деспард был примерно в двухстах ярдах от них, он шагал широкими шагами по берегу.
  Немного подальше впереди в плоскодонной лодке они увидели обеих девушек… Рода отталкивалась шестом, а Энн лежала и глядела на нее. Ни та, ни другая не смотрели на берег.
  А потом это случилось— Энн резко взмахнула рукой, Рода покачнулась и упала в воду, в отчаянии она хватается за рукав Энн, лодка наклоняется, переворачивается, и обе девушки барахтаются в воде.
  — Видали? — крикнул Баттл, пускаясь бежать. — Крошка Мередит схватила ее за лодыжку и толкнула. Это уже четвертое ее убийство.
  Оба побежали изо всех сил. Но кое-кто успел их опередить. Было ясно, что плавать обе девушки не умеют. Деспард быстро добежал по тропинке до ближайшей к ним точки, и вот он уже бросился в воду и поплыл.
  — Mon Dieu!802 — воскликнул Пуаро и схватил Баттла за руку. — Интересно, к кому же из них он сначала направится? (Девушек уже отнесло друг от друга течением, их разделяло около двенадцати ярдов.)
  Деспард, мощно загребая, быстро приближался к ним. Он направился к Роде.
  Баттл тоже добрался до этой точки по берегу и уже вошел в воду, когда Деспард доставил Роду на берег и тут же поплыл обратно — к тому месту, где Энн только что погрузилась в воду.
  — Осторожно! — крикнул Баттл. — Водоросли!
  Они с Баттлом доплыли до места одновременно, но Энн уже успела скрыться под водой.
  В конце концов они ее выловили и вдвоем дотащили до берега.
  Над Родой священнодействовал Пуаро. Она теперь уже сидела, дыхание ее было неровное.
  Деспард с Баттлом положили Энн Мередит.
  — Единственная надежда на искусственное дыхание, но, боюсь, уже поздно.
  Он принялся за дело, Пуаро встал рядом, готовый его сменить.
  Деспард опустился на землю рядом с Родой.
  — Ну, все в порядке? — спросил он охрипшим голосом.
  — Ты спас меня, — медленно произнесла она, — ты меня спас… — Она протянула к нему руки, и, когда он взял их, она вдруг разрыдалась.
  — Рода… — сказал он. Их руки сплелись…
  У него вдруг возникло видение: африканские заросли, и рядом с ним смеющаяся, бесстрашная Рода…
  Глава 30
  Убийство
  — Вы говорите, что Энн умышленно толкнула меня? — спросила Рода. — Да, было похоже на это. И она ведь знала, что я не умею плавать. Так это было умышленно?
  — Это было сделано умышленно, — сказал Пуаро. Они проезжали по окраинам Лондона.
  — Но… но зачем?
  Пуаро ответил не сразу. Он подумал, что знает одну из причин, которая заставила Энн так действовать, и что эта «причина» в данный момент рядом с Родой.
  Инспектор кашлянул.
  — Вам надо, мисс Доз, подготовиться к сильному удару, — сказал он. — У нас есть основания полагать, что смерть миссис Бенсон, у которой проживала ваша подруга, вовсе не была несчастным случаем.
  — Что вы имеете в виду?
  — Мы считаем, — сказал Пуаро, — что Энн Мередит подменила бутылку.
  — Что вы! Какой ужас! Нет! Этого не может быть! Энн! Зачем ей это?
  — У нее были на то причины, — сказал инспектор Баттл. — Но сейчас я говорю о другом: мисс Мередит считала, что про случай с сиропом нам можете рассказать только вы. Вы ей не говорили, я полагаю, что рассказали миссис Оливер о миссис Бенсон?
  — Нет… — медленно произнесла Рода. — Я боялась, что она рассердится на меня.
  — Она бы и рассердилась. Очень рассердилась, — мрачно сказал Баттл. — Поскольку она думала, что опасность может исходить только от вас, то решила… э… вас устранить.
  — Устранить? Меня? О, до чего отвратительно! Это неправда.
  — Теперь она умерла, — сказал Баттл. — Так что не будем спорить. Но она была для вас плохой подругой, мисс Доз, это факт.
  Машина остановилась около двери.
  — Зайдемте к мсье Пуаро, — сказал инспектор, — обсудим ситуацию.
  В гостиной Пуаро их встретила миссис Оливер, которая занимала доктора Робертса. Они пили херес. На миссис Оливер была одна из ее новых ковбойских шляп и бархатное платье с большим бантом на груди, на котором красовался большой кусок яблока.
  — Заходите, заходите, — гостеприимно пригласила миссис Оливер, как будто это был ее собственный дом. — Как только вы телефонировали мне, я позвонила доктору Робертсу, и вот мы здесь. И пусть все его больные мрут, ему сейчас наплевать. Впрочем, на самом деле им, вероятно, становится лучше. Так, мы хотим теперь услышать все обо всем.
  — Да, конечно, я вообще ничего не знаю, — сказал Робертс.
  — Eh bien, — сказал Пуаро. — Дело закончено. Убийца мистера Шайтаны наконец найден.
  — Так мне и сообщила миссис Оливер. Эта милая крошка Энн Мередит! Даже поверить трудно! Просто невероятно!
  — Да, она убийца, и еще какая. На ее совести три убийства, и не ее вина, что не удалось четвертое, — сказал Баттл.
  — Невероятно, — пробормотал Робертс.
  — Вовсе нет, — сказала миссис Оливер. — Самый неподходящий на такую роль человек — совсем как в детективном романе.
  — Удивительный день, — сказал Робертс. — Сперва письмо миссис Лорример. Полагаю, это была подделка, а?
  — Именно подделка. В трех экземплярах.
  — Она себе тоже написала?
  — Естественно. Подделка была очень искусной. Она бы, конечно, не ввела в заблуждение эксперта, но тут было маловероятно, что пригласят эксперта. Все свидетельствовало о том, что миссис Лорример действительно покончила с собой.
  — Вы извините меня, мсье Пуаро, но что заставило вас заподозрить, что она не совершала самоубийства?
  — Небольшой разговор, который был у меня со служанкой на Чейни-Лейн.
  — Она рассказала вам, что накануне вечером приходила Энн Мередит?
  — Среди прочего и это. А потом, видите ли, я уже сделал свой вывод относительно личности преступника, то есть человека, который убил мистера Шайтану. Этим человеком была не миссис Лорример.
  — Что заставило вас заподозрить мисс Мередит?
  Пуаро поднял руку.
  — С вашего позволения, тут я воспользуюсь, так сказать, методом исключения. Убийцей мистера Шайтаны была не миссис Лорример, и также не майор Деспард, и также — что достаточно любопытно — это была и не Энн Мередит…
  Он подался вперед, а его голос стал напоминать кошачье мурлыканье.
  — Понимаете, доктор Робертс, вы были тем человеком, который убил мистера Шайтану, и миссис Лорример тоже убили вы…
  …Молчание длилось по крайней мере минуты три. Затем Робертс разразился довольно-таки грозным смехом.
  — Вы сошли с ума, мсье Пуаро! Конечно, я не убивал мистера Шайтану и никак не мог убить миссис Лорример. Любезный мой Баттл… — он повернулся к человеку из Скотленд-Ярда, — вы согласны с этой чушью?
  — Я думаю, вам лучше выслушать мсье Пуаро.
  — Верно, — сказал Пуаро. — Хотя я уже знал, что вы, и только вы, могли убить Шайтану, доказать это было бы нелегко. Но убийство миссис Лорример — совсем другое дело. — Он опять наклонился вперед. — Суть не в том, что я знаю. Все гораздо проще, — у нас есть свидетель, который видел, как вы это сделали.
  К Робертсу вернулось спокойствие. Глаза его горели.
  — Вы мелете чепуху! — визгливо воскликнул он.
  — О нет, совсем нет. Это было рано утром. Вы уверенно, обманным путем, проникли в комнату миссис Лорример, когда она еще крепко спала под воздействием принятого накануне вечером лекарства. Вы снова действуете обманом, делаете вид, что хотите убедиться, что она мертва! Горничную вы выпроваживаете за бренди, горячей водой и прочим, а сами остаетесь в комнате. Горничная лишена возможности что-либо увидеть. И что же тогда происходит?
  Вы, должно быть, не знаете одной вещи, доктор Робертс, — некоторые фирмы по мытью окон обслуживают свои объекты в ранние утренние часы. Мойщик окон с приставной лестницей прибыл в то же время, что и вы. Он приставил лестницу к стене дома и взялся за работу. Первое окно, за которое он принялся, было окно в комнату миссис Лорример. Он увидел, что там происходит, и перебрался к другому окну, но кое-что все же бросилось ему в глаза. Однако послушаем его самого.
  Пуаро легко прошелся по комнате, повернул ручку двери и позвал:
  — Заходите, Стефенс, — и вернулся на место.
  Вошел большой, неуклюжий с виду, рыжеволосый мужчина, в руках он держал форменную шляпу, на которой была надпись: «Ассоциация стекломойщиков Челси». Он неловко крутил ее в руках.
  — Вы кого-нибудь узнаете в этой комнате? — спросил Пуаро.
  Мужчина осмотрелся, затем застенчиво кивнул в сторону доктора Робертса.
  — Его, — сказал он.
  — Расскажите, когда вы его последний раз видели и что он делал.
  — Это было сегодня утром. Заказ на восемь часов. Дом этой леди на Чейни-Лейн. Я занялся окнами. Леди была в постели. Выглядела больной, даже очень. Она как раз поворачивала голову на подушке. Этого джентльмена я принял за врача. Он задрал ей рукав и воткнул что-то в руку, прямо куда-то здесь… — Он показал. — Она опять откинулась на подушки. Я подумал, лучше мне приняться за другое окно. Так я и сделал. Во всяком случае, надеюсь, я поступил правильно?
  — Правильней и быть не может, друг мой, — сказал Пуаро и, повернувшись, спросил: — Eh bien, доктор Робертс?
  — Э-э… обыкновенное укрепляющее, — заикаясь, сказал тот. — Последняя надежда привести ее в чувство. Это чудовищное…
  Пуаро перебил его:
  — Обыкновенное укрепляющее? Натриевая соль метилциклогексенил-метилбарбитуровой кислоты, — сказал Пуаро, с наслаждением выговаривая каждый слог. — Известная более под названием эвипан, или гексенал. Используется как обезболивающее при кратковременных операциях. Введенная внутривенно в большой концентрации вызывает мгновенную потерю сознания. Ее опасно применять после веронала803 или прочих барбитуратов. Я обратил внимание на местоположение кровоподтека на ее руке. Что-то, очевидно, вводилось в вену. Намек врачу из полиции, и медикамент был без труда определен — не кем иным, как сэром Чарлзом Имфри — химиком-лаборантом Министерства внутренних дел.
  — Таким образом, как говорится, он сам себе вырыл яму, — сказал инспектор Баттл. — Нет необходимости доказывать случившееся с Шайтаной, хотя, конечно, если потребуется, мы можем предъявить обвинения еще и в убийстве мистера Чарлза Краддока и, возможно, также его жены.
  Упоминание этих двух имен окончательно добило Робертса.
  Он откинулся назад на стуле.
  — Признаю свое поражение, — сказал он. — Вы приперли меня к стене! Наверное, этот хитрый дьявол Шайтана информировал вас перед тем вечером. А я-то думал, что так ловко заткнул ему рот.
  — Не Шайтану вам надо благодарить, — сказал Баттл. — Вы обязаны этим мсье Пуаро.
  Он открыл дверь, и вошли двое.
  Голос инспектора зазвучал официально, когда он в соответствии с законом производил арест.
  Едва закрылась дверь за человеком, которому было предъявлено обвинение, миссис Оливер восторженно и вполне справедливо заявила:
  — Я всегда говорила, что это сделал он!
  Глава 31
  Карты на столе
  Теперь слово было за Пуаро, и все повернулись к нему, полные ожидания.
  — Спасибо за внимание, — сказал он с улыбкой. — Знаете, я думаю, что доставлю вам удовольствие своей маленькой лекцией. Вообще-то я неважный рассказчик. Но это дело, по-моему, одно из самых интересных, с какими мне приходилось встречаться.
  Вы понимаете, не было ничего, абсолютно ничего, от чего можно было бы оттолкнуться. Четыре человека, один из которых совершил убийство. Но кто из четверых? Было ли хоть что-нибудь, что могло подсказать? В материальном смысле — ничего. Никаких существенных намеков, ни отпечатков пальцев, ни свидетельствующих о преступлении бумаг, документов. Были, собственно, только… сами люди.
  И только один осязаемый ключ — счета бриджа.
  Вы, может быть, помните, что с самого начала я проявил особый интерес к этим счетам. Они рассказали мне кое-что о различных людях, которые их вели, и даже сделали больше — они дали мне одну ценную подсказку. Я сразу обратил внимание на число тысяча пятьсот над чертой. Это число могло обозначать только одно — оно говорило о большом шлеме. Так вот, если человек задумал совершить убийство при таких несколько необычных обстоятельствах (то есть во время игры в бридж), он подвергает себя двойному риску. Во-первых, жертва может закричать, а во-вторых, даже если жертва и не закричит, кто-нибудь из игроков в самый неподходящий момент может отвлечься от игры и стать реальным свидетелем преступления.
  Теперь, что касается первой опасности, тут уж ничего нельзя было сделать, все зависело от удачи. Но от второй можно было подстраховаться. Само собой разумеется, что во время интересной или даже захватывающей раздачи внимание трех игроков будет целиком занято игрой, в то время как при обычной игре они, скорее всего, будут смотреть по сторонам. Так вот, заявка на большой шлем всегда волнует. Очень часто (как в данном случае и было) ее удваивают. Все трое игроков следят за ходом игры с напряженным вниманием: заявитель, чтобы выполнить свой контракт, противники, чтобы правильно скинуть карты и подсадить его. И наиболее вероятно, что убийство могло быть совершено именно во время этой конкретной раздачи, и я решил по возможности установить, и как можно точнее, как проходили заявки. Мне удалось выяснить, что болваном во время этой раздачи был доктор Робертс. Я принял во внимание это обстоятельство и подошел тогда к вопросу с другой точки зрения — психологической возможности. Из всех четверых миссис Лорример показалась мне наиболее подходящей личностью, способной спланировать и осуществить убийство, но я не мог представить себе, чтобы она могла совершить импровизированное убийство, под влиянием момента. С другой стороны, ее поведение в тот первый вечер озадачило меня. Оно наводило на мысль, что либо она сама совершила убийство, либо знала, кто его совершил. Мисс Мередит, майор Деспард и доктор Робертс все были психологически одинаково вероятными претендентами. Однако, как я уже упоминал, каждый из них совершил бы преступление со своими, различными для каждого особенностями.
  Затем я провел второе испытание. Я попросил каждого рассказать мне, что они запомнили из того, что видели в комнате. Тут я тоже получил некоторую весьма ценную информацию. Скорее всего, именно доктор Робертс обратил внимание на кинжал. Он был от природы внимателен ко всякого рода пустякам — одним словом, наблюдательный человек. Как разыгрывались партии в бридж, он практически сказать ничего не смог. Я и не предполагал, что он много запомнил, но его полная забывчивость была намеком на то, что на уме у него весь вечер было что-то еще. Опять, вы понимаете, доктор Робертс не мог не привлечь нашего внимания.
  Как я установил, у миссис Лорример была удивительная память на карты, и я прекрасно представил себе, что при ее способности сосредоточиваться, убийство можно было бы совершить совсем рядом с ней, и она бы даже не обратила на это внимания. Она дала мне ценную информацию: большой шлем был заявлен доктором Робертсом (совершенно неоправданно), и заявил он его в ее масть, а не в свою, так что у нее явилась необходимость взять игру на себя.
  Третье испытание, испытание, на которое инспектор и я во многом опирались, — это расследование ранее совершенных подозреваемыми убийств, с тем чтобы установить сходство методов. Здесь заслуга принадлежит инспектору Баттлу, миссис Оливер и полковнику Рейсу. Мы обсуждали эти дела с моим другом инспектором Баттлом и вынуждены были с разочарованием признать, что в предыдущих убийствах, совершенных нашими игроками, нет ничего сходного с убийством мистера Шайтаны. Но на самом деле это было не так. Два убийства, предположительно совершенные доктором Робертсом, при ближайшем рассмотрении с психологической, а не с материальной точки зрения, оказались почти точно такими же. Они относились к тому типу, который бы я мог определить как публичные убийства. Кисточка для бритья, дерзко зараженная в туалетной комнате жертвы, пока доктор вроде бы моет перед уходом руки. Убийство миссис Краддок, замаскированное под прививку против брюшного тифа. Опять же сделано совершенно открыто, можно сказать на глазах всего честного мира. В той же манере. Будучи загнан в угол, он идет на риск и действует немедленно — чистой воды наглый блеф, точно такой же, как и его игра в бридж. Как в бридже, так и в убийстве Шайтаны он пошел на риск и удачно разыграл свою карту. Удар был нанесен превосходно и в надлежащий момент.
  И вот, когда я вполне определенно решил, что именно Робертс убийца, миссис Лорример попросила посетить ее и вполне убедительно объявила себя убийцей Шайтаны! Я чуть было ей не поверил! На какое-то мгновение даже поверил, но мои серые клеточки вовремя пришли мне на помощь. Раз этого не могло быть — значит, этого не было!
  Но то, что она сказала мне дальше, было еще более нелепым.
  Она стала уверять меня, что своими собственными глазами видела, что убийство совершила Энн Мередит.
  Только на следующее утро, стоя у постели умершей женщины, я понял, как я мог заблуждаться. Миссис Лорример все же сказала правду.
  Энн Мередит подошла к камину и увидела, что мистер Шайтана мертв! Она остановилась около него, возможно, протянула руку к сверкающей драгоценными камнями булавке.
  Ее губы раскрылись было для крика, но она не закричала, нет. Она помнила разговор Шайтаны за обедом. Может быть, он оставил какую-нибудь записку. Она, Энн Мередит, имела мотив для его убийства. Ей скажут, что она его убила. Она решила не звать на помощь. Дрожа от страха и мрачных предчувствий, она идет обратно на свое место.
  Выходит, миссис Лорример была права, поскольку она думала, что видела, как совершается убийство, но я также прав, потому что на самом деле она этого не видела.
  Если бы Робертс остановился на этом, сомневаюсь, чтобы мы смогли когда-нибудь уличить его в совершенном преступлении. Мы могли бы, конечно, попытаться это сделать, опираясь на сочетание обмана и разных хитроумных приемов. Я бы, во всяком случае, попытался.
  Несомненно, ему было неспокойно. Он знал, что Баттл рыщет рядом. Он предвидел нынешнюю ситуацию, понимал, что полиция, продолжая поиски, все-таки может чудом выйти на следы его предыдущих преступлений. Он ухватился за блестящую идею сделать миссис Лорример козлом отпущения. Его опытный глаз, конечно, не мог не заметить, что она больна и что дни ее сочтены. Как естественно для нее при подобных обстоятельствах выбрать скорый исход и, перед тем как уйти, сознаться в преступлении! И вот ему удается раздобыть образец ее почерка, он подделывает три одинаковых письма и быстренько прибывает утром в дом со своей историей о письме, которое он только что получил. Горничной он совершенно правильно рекомендует позвонить в полицию. Все, что ему надо было, — это получить возможность действовать. И он ее получает. Ко времени, когда приезжает полицейский врач, все кончено. И доктор Робертс готов рассказывать об искусственном дыхании, которое было безуспешным. Все было совершенно правдоподобно, совершенно просто.
  При всем этом у него и мысли не было бросить тень подозрения на Энн Мередит. Он даже не знал о ее визите накануне. Ему требовалось только, инсценировав самоубийство, обеспечить свою безопасность.
  Для него действительно было испытанием, когда я спросил его, знаком ли ему почерк миссис Лорример. Если подделка обнаружена, он должен спасать себя, сказав, что никогда не видел ее почерка. Ум его работает быстро, но не так уж безошибочно.
  Из Уоллингфорда я позвонил миссис Оливер. Она выполняет свою роль — усыпив его бдительность, везет его сюда. И вот когда он поздравляет себя, что все кончилось благополучно, хотя и не совсем так, как он запланировал, ему наносится удар. Эркюль Пуаро совершает прыжок! Итак, этот игрок больше не сможет блефовать. Его карты на столе. C’est fini.804
  Наступило молчание. Рода нарушила его вопросом:
  — Поразительно повезло, что там случайно оказался мойщик стекол, — сказала она.
  — Повезло?! Случайно?! Никакого везения, мадемуазель. Это серые клеточки Эркюля Пуаро. Кстати, я совсем забыл… — Он прошел к двери.
  — Заходите, заходите, дорогой мой дружище! Вы сыграли свою роль a mervielle.805
  Он вошел в комнату в сопровождении мойщика стекол, который держал в руке свои рыжие волосы и выглядел совсем другим человеком.
  — Мой друг мистер Джералд Хемингуэй. Весьма многообещающий актер.
  — Значит, никакого мойщика стекол не было? — воскликнула Рода. — Доктора никто не видел?
  — Я видел, — сказал Пуаро. — Разумом можно видеть больше, чем глазами. Расслабишься и закрываешь их…
  Деспард весело сказал:
  — Давай заколем его, Рода, и посмотрим, сможет ли его призрак вернуться и найти того, кто это сделал.
  
  1936 г.
  Перевод: А. Девель, Л. Девель
  
  Немой свидетель
  
  
  Дорогому ПИТЕРУ, лучшему другу и приятелю, собаке, каких мало
  Глава 1
  Мисс Аранделл из «Литлгрин-хауса»
  Мисс Аранделл скончалась первого мая. И хотя болела она недолго, смерть ее мало кого удивила в провинциальном городке Маркет-Бейсинг, где она жила с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать. Ибо Эмили — последней из потомков Аранделлов — давно уже перевалило за семьдесят, и многие годы она слыла особой хрупкого здоровья, тем более что полтора года назад она едва не умерла от приступа болезни, которая в конце концов ее и доконала.
  Но если смерть мисс Аранделл мало кого удивила, то ее завещание взбудоражило всех, вызвав бесконечные толки и бурю самых разных чувств: недоумение, волнение, отчаяние, злобу. Неделями, а то и месяцами в Маркет-Бейсинге ни о чем другом не говорили. У каждого на сей счет имелось свое собственное суждение, начиная с бакалейщика мистера Джонса, утверждавшего, что «свой своему поневоле брат», и кончая мисс Лэмфри с почты, без конца твердившей: «Нет дыма без огня! Помяните мои слова!»
  На самом же деле — таково было единодушное мнение жителей города — о том, что произошло в действительности, могла знать только одна особа — мисс Вильгельмина Лоусон, компаньонка мисс Аранделл. Тем не менее мисс Лоусон категорически отрицала свою осведомленность, заявляя, что знает ничуть не более остальных и не менее других была огорошена, когда вскрыли завещание.
  Впрочем, мало кто верил ей. Но что бы там ни говорила мисс Лоусон, сущую правду знала лишь сама покойная. А уж она-то умела держать язык за зубами. Даже своему адвокату ни словом не обмолвилась о мотивах своего решения. Решила, и все тут.
  Скрытность вообще была свойственна Эмили Аранделл — типичной представительнице своей эпохи, с присущими этому поколению добродетелями и пороками. Несмотря на властный, иногда нетерпимый характер, она отличалась необыкновенной отзывчивостью. Да, у нее был острый язычок, но она делала много добра. Сентиментальная по натуре, она тем не менее обладала ясным умом. Никто из компаньонок подолгу не задерживался у нее, хотя им и щедро платили, — слишком уж нещадно она их третировала. Кроме того, у нее было сильно развито чувство семейного долга.
  
  В пятницу, накануне Пасхи, Эмили Аранделл, стоя в холле «Литлгрин-хауса», отдавала кое-какие распоряжения мисс Лоусон.
  Мисс Аранделл, будучи некогда миловидной девицей, до старости сохранила привлекательность, прямую осанку и живые манеры. Слабая желтизна кожи свидетельствовала о том, что ей противопоказана жирная пища.
  — Как же вы намерены разместить их, Минни? — спросила она.
  — Мне кажется… По-моему, так будет правильно… Доктора и миссис Таниос следует поместить в дубовой комнате, Терезу — в голубой, а мистера Чарлза — в бывшей детской…
  — Нет, Терезу поместите в детской, а Чарлза — в голубой, — перебила ее мисс Аранделл.
  — Как вам будет угодно… Прошу прощения… Просто я думала, что бывшая детская менее удобна…
  — Терезу она вполне устроит.
  Поколение мисс Аранделл чтило женщин гораздо меньше мужчин. В ту пору мужчины главенствовали в обществе.
  — Жаль, что не приедут малышки, — слащаво проворковала мисс Лоусон.
  Она обожала детей, но совершенно не умела с ними обращаться.
  — Хватит с нас и четверых гостей, — обрезала ее мисс Аранделл. — Тем более что Белла слишком распустила детей. Очень уж они непослушны.
  — Мисс Таниос — хорошая, заботливая мать, — пробормотала Минни Лоусон.
  — Да, это верно. Белла чересчур добра, — согласилась мисс Аранделл.
  — Ей, наверное, нелегко живется на чужбине, в таком захолустье, как Смирна806, — вздохнула мисс Лоусон.
  — Охота пуще неволи, — изрекла Эмили Аранделл. И, стремясь положить конец разговору, заключила: — Пройдусь по лавкам, закажу кое-что на выходные.
  — О, мисс Аранделл, позвольте мне. То есть…
  — Ерунда! Я предпочитаю пойти сама. С Роджером надо уметь разговаривать. А вы, Минни, не умеете быть твердой, настаивать на своем. Боб! Боб! Куда запропастилась эта собака?
  По лестнице скатился жесткошерстный терьер. Он вьюном вертелся вокруг своей хозяйки, выражая восторг и нетерпение коротким отрывистым лаем.
  Хозяйка и собака вышли в сад и по дорожке направились к воротам.
  Мисс Лоусон по-прежнему стояла в дверном проеме, слегка приоткрыв рот и глупо улыбаясь им вслед.
  — Те две наволочки, что вы мне дали, мисс, не парные, — сказала за ее спиной горничная.
  — Неужели? Как же это я опростоволосилась… — И мисс Лоусон вновь погрузилась в хозяйственные заботы.
  Мисс Аранделл под стать королеве шествовала по главной улице Маркет-Бейсинга в сопровождении Боба.
  Это и впрямь походило на королевское шествие. В каждой лавке, куда бы она ни заходила, владелец устремлялся ей навстречу.
  Мисс Аранделл из «Литлгрин-хауса»! Одна из старейших покупательниц! Дама старой закваски! Их почти не осталось!
  — Доброе утро, мисс. Что вам угодно? Мякоть недостаточно нежная? Вы заблуждаетесь, мисс. По-моему, довольно приличный кусок баранины. Ну, разумеется, мисс Аранделл. Раз вы так считаете, значит, так оно и есть. Нет-нет, что вы, у меня и в мыслях не было посылать к вам Кэнтербери, мисс Аранделл. Конечно, я сам займусь этим, мисс Аранделл.
  Боб и Спот, собака мясника, — оба взъерошенные, тихонько рыча, кружили друг за другом. Спот — толстая дворняга — хорошо знал, что ему категорически запрещено затевать драки с собаками клиентов, входивших в лавку хозяина, а потому лишь позволял себе легонько задирать их, как бы намекая, что при желании, не будь на то запрета, мог бы разделать их на котлеты.
  Боб, тоже не робкого десятка, отвечал ему тем же.
  Окликнув собаку, Эмили Аранделл двинулась дальше по улице.
  В лавке зеленщика у нее произошла встреча с еще одной звездой первой величины. Дородная пожилая дама, тоже державшаяся с королевским достоинством, приветствовала ее:
  — Доброе утро, Эмили!
  — Доброе утро, Кэролайн!
  — Ждешь на выходные кого-нибудь из родственников? — поинтересовалась Кэролайн Пибоди.
  — Да, всех: Терезу, Чарлза и Беллу.
  — Значит, Белла здесь? С мужем?
  — Да.
  Всего один слог, но в нем таился подтекст, понятный обеим дамам. Поскольку Белла Биггс, племянница Эмили Аранделл, вышла замуж за грека, а в роду Эмили Аранделл, главы которого были, что называется, «людьми служилыми», выходить замуж за греков считалось непристойным.
  Стараясь говорить обиняком, ибо в подобных делах не принято называть вещи своими именами, мисс Пибоди сказала:
  — У Беллы неглупый муж. И с такими очаровательными манерами!
  — Да, в умении себя держать ему не откажешь, — согласилась мисс Аранделл.
  Когда они вышли на улицу, мисс Пибоди спросила:
  — Как обстоят дела с помолвкой Терезы и молодого Доналдсона?
  — Молодежь в наши дни слишком непостоянна, — пожала плечами мисс Аранделл. — Боюсь, эта помолвка надолго затянется, и еще неизвестно, чем кончится. У него ведь нет денег.
  — Зато у Терезы есть собственные деньги, — возразила мисс Пибоди.
  — Мужчина не должен рассчитывать на деньги своей жены, — поджала губы мисс Аранделл.
  Мисс Пибоди сочно расхохоталась.
  — Теперь они не придают этому значения. Мы с тобой слишком старомодны, Эмили. Мне непонятно только, что девочка нашла в нем особенного! Слишком уж он педантичен.
  — Он способный врач и подает большие надежды.
  — Но это его пенсне, манера цедить слова! В наше время мы прозвали бы его занудой!
  Наступило молчание. Мисс Пибоди вспомнила бравых молодцев с бакенбардами…
  — Передай этому молокососу Чарлзу, чтобы зашел ко мне, если, конечно, у него появится охота, — вздохнула она.
  — Обязательно передам.
  Дамы расстались.
  Их знакомство длилось уже полвека. Мисс Пибоди хорошо знала обо всех жизненных перипетиях генерала Аранделла, отца Эмили. Знала, как шокировала женитьба Томаса Аранделла его сестер. И имела кое-какие соображения по поводу нынешнего потомства Аранделлов.
  Но никогда ни единым словом или намеком не обмолвились дамы на сей счет. Ибо они свято чтили семейные традиции и устои, а потому обе были весьма сдержанны, когда речь заходила о семейных неурядицах.
  Мисс Аранделл направилась домой. Боб послушно побежал за ней. Эмили Аранделл никогда не призналась бы никому на свете, даже себе самой, в том, что недовольна нынешним поколением своей семьи.
  Взять, к примеру, Терезу. С тех пор как Тереза в двадцать один год807 получила возможность тратить собственные деньги, она сразу же вышла из-под контроля мисс Аранделл и обрела сомнительную славу. Ее фотографии часто появлялись на страницах лондонских газет в компании яркой, экстравагантной молодежи, которая устраивала шумные вечеринки, нередко завершавшиеся в полицейском участке. Но такой славы Эмили Аранделл не желала для своей семьи. Откровенно говоря, ее никак не устраивал тот образ жизни, который вела Тереза. Помолвка же Терезы с доктором Доналдсоном вызвала в душе у тети полное смятение. С одной стороны, ей казалось, что этот выскочка совсем не подходящий муж для племянницы Эмили Аранделл, с другой — ее тревожило сознание того, что Тереза вряд ли может быть подходящей женой для тихого провинциального врача.
  Вздохнув, она задумалась о Белле. Тут вроде бы не придерешься. Белла была доброй женщиной, преданной женой и матерью, достойной всякого подражания, хотя на редкость скучной! Но и она не заслуживала полного одобрения мисс Аранделл, ибо вышла замуж за иностранца, мало того — за грека. Не лишенная предрассудков, мисс Аранделл считала, что грек ничуть не лучше аргентинца или турка. А то обстоятельство, что доктор Таниос отличался очаровательными манерами и был очень сведущ в своей профессии, еще больше раздражало старую даму и восстанавливало против него. Она не доверяла обаянию и лести. И эта ее неприязнь распространялась на обоих его детей. Они слишком походили на отца и начисто были лишены чего бы то ни было английского.
  Наконец Чарлз…
  Да, Чарлз…
  Факты — упрямая вещь. Очаровательный Чарлз тоже не внушал ей доверия…
  Эмили Аранделл снова вздохнула. Она вдруг почувствовала себя совсем старой, усталой, подавленной.
  И подумала, что долго ей не протянуть.
  Мысли мисс Аранделл обратились к завещанию, составленному ею несколько лет назад: небольшое вознаграждение она выделяла слугам, все же остальное поровну поделила между тремя своими родственниками…
  Она считала, что поступила правильно и справедливо. Правда, у нее промелькнула мысль, что следовало бы защитить долю Беллы от посягательств ее супруга. Надо будет посоветоваться с мистером Первисом.
  Мисс Аранделл свернула в ворота «Литлгрин-хауса».
  …Чарлз и Тереза Аранделл приехали на машине, Таниосы — поездом.
  Первыми прибыли брат с сестрой. Чарлз — высокий, привлекательный молодой человек — поздоровался с едва уловимой иронией.
  — Привет, дорогая мисс Эмили, как поживаете? Выглядите вы отлично! — и поцеловал ее.
  Тереза вежливо прикоснулась своей свежей щечкой к увядшей щеке тети:
  — Как дела, тетя Эмили?
  Тетя подумала, что Тереза не слишком хорошо выглядит. Ее лицо под обильным слоем грима было усталым, вокруг глаз появились морщинки.
  Чай был подан в столовой. Белла Таниос, у которой из-под модной, но по-дурацки надетой шляпки то и дело выбивалась прядь волос, усердно изучала свою кузину Терезу, горя страстным желанием запомнить все детали ее туалета. Уделом бедной Беллы была тяга к модным красивым вещам при полном отсутствии вкуса и стиля.
  Туалеты Терезы были дорогими и слегка экстравагантными, а фигура просто великолепная. Вернувшись в Англию, Белла принялась старательно копировать элегантные наряды Терезы, правда, по более сходным ценам.
  Доктор Таниос, рослый, добродушный бородач, беседовал с мисс Аранделл. У него был приятный низкий голос, который завораживал собеседника помимо его воли. Он пленил даже мисс Аранделл.
  Мисс Лоусон хлопотала за столом вовсю. Она то вскакивала, то садилась, то подавала тарелки. Чарлз с его безупречными манерами несколько раз поднимался, чтобы помочь ей, но она его даже не поблагодарила.
  После чая, когда гости отправились на прогулку в сад, Чарлз прошептал сестре:
  — По-моему, я не нравлюсь Лоусон. Странно, не правда ли?
  — Очень странно, — ехидно заметила сестра. — Как видишь, нашелся человек, способный устоять перед твоими неотразимыми чарами.
  — Слава богу, что это всего лишь Лоусон, — усмехнулся Чарлз.
  Мисс Лоусон, прогуливаясь по саду с миссис Таниос, расспрашивала ее о детях. Простое, невыразительное лицо миссис Таниос вдруг озарилось внутренним светом. Оторвав наконец взгляд от Терезы, она оживилась и вдохновенно заговорила:
  — Еще когда мы плыли по морю, Мэри сказала одну очень забавную вещь…
  В лице мисс Лоусон она нашла самую участливую слушательницу.
  Вскоре в саду появился серьезный молодой человек, в пенсне и с белокурыми волосами. Он выглядел несколько смущенным. Мисс Аранделл вежливо поздоровалась с ним.
  — Привет, Рекс! — окликнула его Тереза и, взяв под руку, увела.
  Чарлз поморщился и пошел перекинуться словечком-другим с садовником — непременным партнером в его детских играх.
  Когда мисс Аранделл вернулась в дом, Чарлз играл с Бобом. Пес стоял на лестничной площадке, зажав в зубах мяч и слегка виляя хвостом.
  — Ну, давай, старина!
  Боб сел на задние лапы и не спеша принялся подталкивать носом мяч к краю площадки. Столкнув его наконец, он радостно вскочил. Мяч медленно запрыгал вниз по ступенькам. Чарлз поймал его и кинул собаке. Боб поймал мяч, и представление повторилось.
  — Его любимая забава, — сказал Чарлз.
  — Он может играть так часами, — улыбнулась Эмили Аранделл. Она вошла в гостиную, Чарлз последовал за ней. Боб разочарованно залаял.
  — Посмотрите на Терезу и ее кавалера, — сказал Чарлз, взглянув в окно. — До чего же странная пара!
  — Ты думаешь, у Терезы это всерьез?
  — О да, она без ума от него! — уверенно заявил Чарлз. — Странный вкус, но ничего не поделаешь. Я думаю, это потому, что он обращается с ней как с подопытным кроликом, а не как с женщиной. Для Терезы это в новинку. Жаль, что парень беден. Тереза привыкла к роскоши.
  — Я убеждена, что она сможет изменить свой образ жизни, если захочет, к тому же у нее имеются свои деньги, — сухо обрезала его мисс Аранделл.
  — Да… конечно… — согласился Чарлз, бросив на нее виноватый взгляд.
  Вечером, когда все собрались в гостиной в ожидании ужина, с лестницы вдруг донесся какой-то шум, а затем послышался взрыв проклятий. Появился Чарлз. Лицо его было багровым.
  — Прошу прощения, тетя Эмили. Я не опоздал? Из-за вашего пса я чуть не свернул себе шею. Он оставил мячик на площадке лестницы.
  — Ах ты маленький разбойник! — воскликнула мисс Лоусон, наклоняясь к собаке.
  Боб едва удостоил ее взглядом и отвернулся.
  — Да-да, я знаю, — сказала мисс Аранделл. — Это очень опасно. Минни, уберите, пожалуйста, мяч.
  Мисс Лоусон поспешно вышла.
  За ужином доктор Таниос полностью завладел разговором. Он рассказывал увлекательные истории о своей жизни в Смирне.
  Гости рано отправились спать. Мисс Лоусон, прихватив вязанье, очки, бархатную сумку и книгу, сопровождала свою хозяйку в спальню.
  — Ах, что за душка этот доктор Таниос! — оживленно ворковала она. — Такой милый собеседник. Но подобная жизнь не для меня… Все время кипятить воду… Пить козье молоко… А оно такое противное…
  — Не говорите глупости, Минни, — перебила ее мисс Аранделл. — Вы предупредили Элен, чтобы она разбудила меня в половине седьмого?
  — О да, мисс Аранделл. Я велела ей не подавать чай, хотя мне кажется, было бы лучше… Вы знаете, викарий из Саутбриджа, благочестивейший человек, сказал мне, что совсем необязательно поститься…
  Мисс Аранделл снова оборвала ее:
  — Никогда не ела перед заутреней и не собираюсь. А вы вольны поступать, как вашей душе угодно.
  — Нет-нет, зачем же… Я не сомневаюсь…
  Мисс Лоусон совсем растерялась.
  — Снимите с Боба ошейник, — велела ей мисс Аранделл.
  Мисс Лоусон поспешила выполнить приказание. Все еще пытаясь угодить хозяйке, она сказала:
  — Какой чудесный вечер! И всем очень понравилось.
  — Еще бы! Они ведь явились сюда не просто так, им что-то от меня нужно.
  — Как можно, дорогая мисс Аранделл…
  — Милая Минни, что бы там обо мне ни думали, но не такая уж я дура. Интересно, кто из них первым заведет об этом разговор?
  Мисс Аранделл не пришлось долго ждать. Когда они с мисс Лоусон вернулись с заутрени в начале десятого, доктор Таниос и его супруга завтракали в столовой. Чего нельзя было сказать про двух Аранделлов. После завтрака все разошлись, а мисс Аранделл осталась, чтобы сделать кое-какие записи в книжке расходов.
  Около десяти в комнате появился Чарлз.
  — Прошу прощения, что я опоздал, тетя Эмили. Я ждал Терезу, но она еще и глаз не продрала.
  — В половине одиннадцатого завтрак уберут, — предупредила мисс Аранделл. — Как видно, нынче не в моде считаться со слугами, но только не в моем доме.
  — Замечательно. Чтим обычаи предков!
  Чарлз положил себе на тарелку почек и уселся рядом с тетей.
  Его улыбка была, как всегда, обворожительной. Эмили Аранделл поймала себя на том, что снисходительно улыбается ему в ответ. Ободренный ее благосклонностью, Чарлз решился:
  — Тетя Эмили, мне очень жаль, что приходится к вам обращаться с просьбой, но мне чертовски нужны деньги. Не могли бы вы мне немного подкинуть? Сотни было бы вполне достаточно.
  Лицо тети сразу стало суровым и непреклонным.
  Эмили Аранделл привыкла говорить то, что думает, и не боялась высказать своего мнения.
  Мисс Лоусон, пересекая холл, едва не столкнулась с Чарлзом, который выходил из столовой. Она с любопытством взглянула на него. Когда она вошла туда, мисс Аранделл сидела, гордо подняв голову. Щеки ее пылали.
  Глава 2
  Родственники
  Чарлз легко взбежал по лестнице и постучал в дверь к сестре.
  — Войдите! — тотчас отозвалась она. Он вошел.
  Тереза зевала, сидя на постели.
  Чарлз пристроился рядом.
  — До чего же ты красива, Тереза! — восхищенно произнес он.
  — Как дела? — оборвала она.
  — Сразу догадалась? — хмыкнул Чарлз. — Да, я опередил тебя, моя девочка! Решил попытать счастья прежде, чем это сделаешь ты.
  — Ну и как?
  Чарлз беспомощно опустил руки.
  — Ничего не вышло! Тетя Эмили дала мне от ворот поворот. Намекнула, что не питает никаких иллюзий на наш счет и понимает, почему любящие родственнички к ней слетелись! И добавила при этом, что их ждет разочарование. Единственно, на что они могут рассчитывать, так это на ласку, да и то очень сдержанную.
  — Нечего было соваться раньше времени, — сухо заметила Тереза.
  — Я не хотел, чтобы ты или Таниосы меня обскакали, — снова хмыкнул Чарлз. — Очень сожалею, дорогая моя Тереза, но на сей раз, боюсь, у нас ничего не выйдет. Старушку Эмили не проведешь, не так она глупа.
  — Я никогда и не считала ее глупой.
  — Я даже попробовал припугнуть ее.
  — Что ты имеешь в виду? — резко спросила его сестра.
  — Сказал, что в любой день с ней может что-нибудь стрястись. Не забирать же ей все с собой на небеса. Лучше уж сейчас немного раскошелиться.
  — Чарлз, ты кретин!
  — Отнюдь. Я кое-что смыслю в человеческой психологии. Наша старушка терпеть не может, когда к ней подлизываются. С ней надо говорить напрямик. К тому же я рассуждал вполне логично. Ведь после ее смерти деньги получим мы, так почему же ей не дать нам немного сейчас? Иначе у нас возникнет желание как можно скорее пролить слезу на ее похоронах.
  — Ну и как, поняла она твои намеки? — спросила Тереза, презрительно скривив прелестный ротик.
  — Сомневаюсь. Во всяком случае, никак не отреагировала. Только сухо поблагодарила за откровенность и добавила, что сумеет за себя постоять. «Ну что ж, — сказал я, — мое дело вас предупредить». — «Постараюсь запомнить», — ответила она.
  — Ей-богу, Чарлз, ты жуткий кретин! — обозлилась Тереза.
  — Черт подери, Тереза! Она меня довела! Старушка ведь купается в деньгах. Держу пари, что она не истратила и десятой доли того, что ей досталось. Да и на что, собственно, ей было тратить? А мы молоды, хотим наслаждаться жизнью. Так нет, она назло нам проживет до ста лет. Мне хочется радоваться жизни сейчас… Да и тебе тоже…
  Тереза кивнула.
  — Старики нас не понимают… — почти шепотом произнесла она. — Не хотят понять… Они не знают, что такое жить по-настоящему!
  Брат с сестрой несколько минут молчали.
  — Ладно, дорогая, — Чарлз встал, — может, тебе повезет больше. Хотя верится в это с трудом.
  — По правде говоря, я делаю ставку на Рекса, — призналась Тереза. — Если мне удастся убедить тетушку Эмили в том, что он талантлив и ему очень важно именно сейчас выбиться в люди и не погрязнуть в трясине захолустья, где его удел быть провинциальным врачом… Знаешь, Чарлз, несколько тысяч могли бы коренным образом изменить всю нашу жизнь!
  — Может, ты их получишь, но верится с трудом. Ты и так уже промотала солидную сумму, пока вела разгульный образ жизни. А тебе не кажется, Тереза, что эта зануда Белла и ее подозрительный Таниос скорее получат что-нибудь?
  — Какой прок Белле от денег? Безвкусная провинциалка, у нее вид старьевщицы.
  — Кто знает? — усомнился Чарлз. — Деньги нужны ей на этих противных детей, чтобы исправить им передние зубы, на их учебу, на уроки музыки. К тому же дело вовсе не в Белле, а в Таниосе. Держу пари, он давно пронюхал о тетушкиных деньгах. На то он и грек! Все, что было у Беллы, он растратил. Занялся коммерцией и все спустил.
  — Думаешь, он сумеет выудить что-нибудь у старушки Эмили?
  — Во всяком случае, я сделаю все, чтобы этого не случилось, — мрачно ответил Чарлз. После чего вышел из комнаты и спустился вниз. В холле крутился Боб. Он радостно бросился к Чарлзу. Собаки любили молодого человека.
  Боб подбежал к двери, ведущей в гостиную, и оглянулся на Чарлза.
  — Чего тебе? — спросил тот, направляясь за ним. Боб метнулся в гостиную и выжидающе уселся у небольшого бюро. Чарлз подошел к нему.
  — Ну, что?
  Боб завилял хвостом, уставившись на ящички бюро и просительно повизгивая.
  — Там что-то спрятано?
  Чарлз открыл один из верхних ящичков. И брови его поползли вверх от изумления.
  — Господи! — пробормотал он.
  В углу ящичка лежала стопка казначейских билетов.
  Чарлз взял банкноты и пересчитал их. Усмехаясь, отделил три купюры по одному фунту и две десятишиллинговых и сунул себе в карман. Остальные деньги он аккуратно положил на место.
  — Отличную мысль ты мне подал, дружище, — сказал он. — Твой дядюшка Чарлз теперь, по крайней мере, может расплатиться с долгами. Всегда полезно иметь при себе немного наличных денег.
  Когда Чарлз закрыл ящик, Боб укоризненно гавкнул.
  — Прости, старина, — извинился Чарлз. И открыл соседний ящичек. В углу лежал мячик Боба. Чарлз достал его. — На, возьми, играй, сколько душе угодно.
  Боб, поймав мячик, выбежал из комнаты, и сразу же раздался стук прыгающего по ступенькам мяча.
  Чарлз спустился в сад. Стояло чудесное солнечное утро, пахло сиренью.
  Мисс Аранделл находилась в обществе доктора Таниоса. Он вел разговор о преимуществе английского образования для детей — самого лучшего в мире — и глубоко сожалел о том, что не в состоянии позволить подобной роскоши своим детям.
  Чарлз злобно и вместе с тем довольно усмехнулся. Он непринужденно присоединился к беседе, умело переводя разговор на другую тему.
  Эмили Аранделл приветливо улыбалась ему. И Чарлз даже подумал, что она благодарна ему за это.
  Он воспрянул духом. Кто знает, может, перед отъездом…
  Чарлз был неисправимым оптимистом.
  …Во второй половине дня за Терезой заехал на своей машине доктор Доналдсон и повез ее в Уортемское аббатство — одно из местных достопримечательностей. Выйдя из аббатства, они решили пройтись по роще.
  Во время прогулки Рекс Доналдсон рассказывал Терезе о своих теоретических изысканиях, о недавно проведенных опытах. Она мало что понимала, однако слушала словно зачарованная, думая при этом:
  «Какой умница мой Рекс, и до чего же он хорош!»
  Неожиданно Доналдсон прервал себя на полуслове и с явным сомнением в голосе спросил:
  — Тебе, наверное, скучно, Тереза?
  — Ничуть, дорогой, все это потрясающе, — не моргнув глазом, откликнулась Тереза. — Продолжай. Ты взял немного крови у инфицированного кролика…
  Доктор Доналдсон продолжал свой рассказ.
  Наконец Тереза произнесла со вздохом:
  — В работе заключена вся твоя жизнь, любимый.
  — Естественно, — согласился доктор Доналдсон. Но для Терезы в этом не было ничего естественного.
  Мало кто из ее друзей работал, а уж если работал, то через силу.
  Она подумала, как уже думала не раз, что ей здорово не повезло, что она влюбилась в Рекса Доналдсона. Почему человеком овладевает вдруг это непонятное, удивительное безумие? Глупый вопрос. Чему быть, того не миновать.
  Она нахмурилась, поражаясь самой себе. В ее компании все были беззаботными весельчаками и циниками. Разумеется, у каждого может быть с кем-то роман, только зачем увлекаться всерьез. Покрутить немного — это дело другое.
  Но к Рексу Доналдсону она относилась совсем иначе. Ее чувство было странно глубоким. Она уже понимала, что оно не пройдет… Рекс был ей нужен. Ей нравилось в нем все: его спокойствие и отрешенность, столь чуждые ее собственной безалаберной, легкомысленной жизни, его хладнокровная логика, целеустремленность и еще какая-то неведомая, тайная сила, которая явно скрывалась за его внешней незначительностью и сухостью манер.
  Рекс Доналдсон был гением, и то, что его профессия занимала главное место в его жизни, а она, Тереза, лишь второе — впрочем, тоже вполне существенное, — делало его еще более притягательным. Впервые в жизни эта эгоистка, привыкшая получать только удовольствие, готова была отойти на второй план. Такая роль ее вполне устраивала. Ради Рекса она была готова на все!
  — Противные деньги! — капризно произнесла она. — Вот умерла бы тетушка Эмили, мы бы с тобой сразу поженились, ты мог бы переехать в Лондон, иметь там свою лабораторию, полную всяких пробирок, морских свинок, и не тратить время на младенцев, болеющих свинкой, и на престарелых дам, страдающих несварением желудка.
  — Твоя тетушка, если будет хорошо следить за собой, — сказал Доналдсон, — может прожить еще долго-долго.
  — Да, это верно, — уныло согласилась Тереза.
  
  Тем временем в большой спальне с двуспальной кроватью и старинной дубовой мебелью доктор Таниос говорил жене:
  — По-моему, я неплохо подготовил почву. Теперь твоя очередь, милая.
  Он наливал воду из старомодного медного бачка в фарфоровую раковину, расписанную розами.
  Белла Таниос, сидя перед туалетным столиком, удивлялась, глядя на себя в зеркало, тому, что волосы ее, несмотря на такую же прическу, как у Терезы, выглядят совсем иначе.
  — Мне до смерти не хочется просить деньги у тетушки Эмили, — не сразу ответила она.
  — Ты же просишь не для себя, Белла, а для детей. Что поделаешь, если наши торговые операции оказались неудачными.
  Стоя к ней спиной, он не мог видеть, как она украдкой косо на него взглянула.
  — Нет-нет, я не смогу… — мягко настаивала она. — С тетей Эмили не так-то просто договориться. Она умеет быть щедрой, но не любит, когда у нее клянчат.
  Таниос подошел к ней, вытирая на ходу руки.
  — С чего это вдруг ты заупрямилась, Белла? В конце концов, зачем мы приехали сюда?
  — Я не думала… что мы едем просить деньги… — пробормотала она.
  — Но ведь ты согласна, что если мы хотим дать детям хорошее образование, то у нас нет другого выхода, как обратиться за помощью к твоей тетушке.
  Белла Таниос промолчала, только беспокойно заерзала на своем пуфе.
  На ее лице появилось мягкое упрямое выражение, хорошо знакомое многим умным мужьям глупых жен.
  — Возможно, тетя Эмили сама предложит… — начала она.
  — Вполне вероятно, но пока она не проявила ни малейшего желания это сделать.
  — Если бы мы смогли привезти с собой детей, — продолжала Белла, — тетя Эмили непременно полюбила бы Мэри. Не говоря уж об Эдварде. Он такой умница!
  — Твоя тетя не кажется мне большой любительницей детей, — сухо заметил Таниос. — Может, даже лучше, что их здесь нет.
  — Ну что ты, Якоб…
  — Да-да, моя дорогая. Я понимаю твои чувства. Но эти сухие, как воблы, старые девы мыслят совсем иначе. Неужели ради Мэри и Эдварда мы не сделаем все, что в наших силах? Тем более что мисс Аранделл совсем нетрудно чуть-чуть нам помочь.
  Миссис Таниос обернулась. Щеки у нее горели.
  — О Якоб, пожалуйста, давай отложим до следующего раза. Я уверена, что сейчас было бы неразумно приставать к ней с просьбами. Во всяком случае, мне не хотелось бы этого делать.
  Таниос прильнул к ней, обняв за плечи. По телу ее пробежала дрожь, и она замерла, словно окаменев.
  — И все же, Белла, — мягко уговаривал он, — ты обязана выполнить мою просьбу… В конечном счете ты всегда поступаешь так, как я прошу. Я уверен, что ты выполнишь мою просьбу…
  Глава 3
  Несчастный случай
  Вторник уже клонился к закату. Боковая дверь в сад была открыта. Мисс Аранделл, стоя на пороге, бросала мячик Боба на дорожку. Терьер кидался вслед за ним.
  — Последний раз, Боб, — сказала мисс Аранделл. — Постараюсь кинуть подальше.
  Мячик снова покатился по дорожке, а Боб ринулся за ним и, настигнув, принес к ногам мисс Аранделл.
  Мисс Аранделл подняла мячик и в сопровождении Боба вошла в дом, закрыв за собой дверь. Затем направилась в гостиную, неотступно преследуемая Бобом, и положила мячик в ящик бюро.
  Она взглянула на часы, стоявшие на камине. Они показывали половину седьмого.
  — Немного отдохнем перед ужином, Боб.
  Мисс Аранделл поднялась по лестнице к себе в спальню. Боб по-прежнему следовал за ней. Устроившись поудобнее на обтянутой ситцем кушетке, мисс Аранделл вздохнула, пес пристроился у нее в ногах. Она была рада, что уже вторник и завтра гости разъедутся. Эти выходные не принесли ей ничего нового и неожиданного, гораздо больше ее беспокоило то, что она никак не могла отделаться от досаждавших ей мыслей.
  — Старею, наверное… — сказала она себе. И тут же, пораженная, поправилась: — Вернее, уже стала старой…
  Полчаса она пролежала, закрыв глаза, пока пожилая горничная Элен не принесла ей горячей воды. После чего встала и оделась к ужину.
  В тот вечер к ужину был приглашен доктор Доналдсон. Эмили Аранделл имела хорошую возможность изучить его поближе. Ей все еще не верилось, что Тереза, столь экзотичная особа, решила выйти замуж за этого чопорного, педантичного молодого человека. И в равной степени казалось невероятным, что этот чопорный, педантичный молодой человек решил жениться на Терезе.
  Вечер уже близился к концу, а мисс Аранделл чувствовала, что знает о докторе Доналдсоне ничуть не больше прежнего. Он был крайне учтив, педантичен и казался ей безмерно скучным. В душе она полностью разделяла мнение мисс Пибоди. И невольно подумала: «Вот у нас были настоящие кавалеры… одни бакенбарды чего стоили…»
  Доктор Доналдсон долго не рассиживался. В десять часов он уже поднялся из-за стола. После его отъезда Эмили Аранделл объявила, что отправляется спать. Она поднялась наверх, вскоре за ней последовали и ее молодые родственники. Этим вечером все они выглядели какими-то притихшими. Мисс Лоусон задержалась внизу, чтобы выполнить свои последние обязанности: выпустить Боба на вечернюю прогулку, загасить огонь в камине, закрыть дверь на задвижку и проверить, не выпали ли угольки на ковер.
  Через пять минут, чуть запыхавшись, она появилась в спальне своей хозяйки.
  — По-моему, я сделала все, — сказала она, кладя на место шерсть, рабочую сумочку и книгу, взятую из библиотеки. — Надеюсь, книга вам понравится. Из тех, что вы указали в вашем списке, на полках ничего не оказалось, но библиотекарша уверила меня, что эта придется вам по душе.
  — На редкость глупая девица, — отозвалась Эмили Аранделл. — Я еще не встречала человека, который так плохо разбирался бы в книгах.
  — О боже, извините. Возможно, мне следовало…
  — Ерунда! Вы ни в чем не повинны, — успокоила ее Эмили Аранделл и ласково добавила: — Надеюсь, вы хорошо провели сегодняшний вечер?
  Лицо мисс Лоусон просияло. Она даже помолодела и не выглядела такой рохлей.
  — О да, большое вам спасибо. Я вам очень признательна за то, что вы меня отпустили. Я так интересно провела время. Мы работали с планшеткой, и на планшетке оказались написанными такие интересные вещи. Было несколько посланий… Конечно, это не настоящий спиритический сеанс…808 Джулия Трипп очень ловко управлялась с планшеткой. Мы получили несколько посланий от тех, кого уже нет с нами. Я так рада… что подобные вещи не запрещаются…
  — Только не говорите об этом викарию809, — с легкой улыбкой заметила мисс Аранделл.
  — Я уверена, дорогая мисс Аранделл, абсолютно уверена, что в этом нет ничего плохого. Хорошо, если бы наш милый мистер Лонсдейл изучил этот предмет. Мне кажется, только ограниченные люди способны осуждать то, о чем не имеют ни малейшего понятия. Джулия и Изабел Трипп воистину наделены спиритическими способностями.
  — Настолько, что непонятно, как они еще продолжают оставаться в живых, — пошутила мисс Аранделл.
  Ей не очень нравились Джулия и Изабел Трипп. Их туалеты казались ей нелепыми, привычка есть только вегетарианскую пищу — абсурдной, а манеры — вычурными. Эти женщины не ведали традиций, не знали своих корней и не отличались хорошим воспитанием. Но ей импонировала их серьезность, и, будучи в глубине души доброй женщиной, она никогда не препятствовала этой дружбе, которая так радовала бедняжку Минни.
  Бедняжка Минни! Эмили Аранделл относилась к своей компаньонке одновременно с симпатией и презрением. Сколько их сменилось у нее, таких вот глуповатых, немолодых женщин, и все как одна они были суетливы, подобострастны и начисто лишены здравого смысла.
  Бедняжка Минни была явно взбудоражена в этот вечер. Глаза у нее блестели. Она не находила себе места, машинально хватаясь то за одно, то за другое и совершенно не вникая в то, что делает.
  — Как жаль, что вас не было с нами… — взахлеб тараторила она. — Тогда бы вы сами во всем убедились и поверили в наши спиритические сеансы. Сегодня, например, пришло послание для Э.А. Инициалы были видны совершенно отчетливо. Послание было от мужчины, который скончался много лет назад, от крупного военного деятеля. Изабел видела его как наяву. Возможно, это был сам генерал Аранделл. Чудесное послание, полное любви, утешения и веры в то, что терпением можно все преодолеть.
  — Эти сантименты совсем не свойственны папе, — отозвалась мисс Аранделл.
  — Да, но не забудьте, что душа наших близких очень меняется там, где царят любовь и взаимопонимание. А потом на планшетке появилось слово «ключ». По-моему, это ключ от комода. Может быть такое?
  — Ключ от комода? — заинтересовалась Эмили Аранделл.
  — По-моему, да. Наверное, в нем лежат какие-то важные документы или что-то в этом роде. Уже был один совершенно достоверный случай, когда в послании конкретно указывалась какая-то мебель, в которой действительно обнаружили завещание.
  — У нас в комоде нет никакого завещания, — сказала мисс Аранделл и резко добавила: — Идите спать, Минни. Вы устали. Да и я тоже. Как-нибудь вечером мы пригласим к себе сестер Трипп.
  — О, это было бы замечательно! Спокойной ночи, дорогая. Вы уверены, что вам больше ничего не нужно? Разумеется, вы устали! Здесь столько народу! Нужно сказать Элен, чтобы она завтра как следует проветрила гостиную и вытряхнула занавеси. Эти сигареты оставляют после себя такой запах! Должна заметить, что вы слишком их балуете — позволяете им курить в гостиной.
  — Приходится уступать современным нравам, — сказала Эмили Аранделл. — Спокойной ночи, Минни.
  Когда мисс Лоусон ушла, Эмили Аранделл подумала о том, что эти спиритические сеансы не так уж безвредны для Минни. Глаза у нее прямо лезли на лоб от возбуждения. Она была явно не в себе.
  А вот насчет комода и впрямь странно, подумала Эмили Аранделл, ложась в постель. Она грустно улыбнулась, вспомнив сцену, разыгравшуюся давным-давно. После смерти папы нашли ключ, и, когда открыли комод, оттуда посыпалась груда пустых бутылок из-под виски. Это был один из тех маленьких секретов, которые, разумеется, держались в тайне от Минни, и уж тем более от Изабел и Джулии Трипп, поэтому поневоле задумаешься, нет ли в самом деле чего-то в этих спиритических сеансах…
  Ей не спалось в большой кровати под пологом. Последнее время она почему-то вообще с трудом засыпала. Но решительно не хотела пользоваться снотворным, предписанным ей доктором Грейнджером. Эти снадобья, по ее мнению, предназначались для людей слабых, для тех неженок, которым не под силу терпеть боль нарывающего пальца или нытье зуба либо одолеть скуку бессонной ночи.
  Порой она вставала и бесшумно обходила дом. Водворяла на место книжку, трогала какую-нибудь безделушку, переставляла вазу с цветами, а иногда садилась написать письмо, а то и два. В такие ночные часы она бодрствовала вместе со своим домом. Ее не раздражали эти ночные бдения. Даже напротив. Ей казалось, будто рядом с ней ее сестры Арабелла, Матильда и Агнес, ее брат Томас, славный малый, каким он был, пока та женщина не окрутила его! И сам генерал Чарлз Лейвертон Аранделл — домашний тиран с очаровательными манерами, который покрикивал на своих дочерей и грубо с ними обращался, но которым тем не менее они гордились, поскольку он участвовал в подавлении Индийского мятежа810 и вообще объездил множество стран. Ну что тут поделаешь, если иногда он был «не совсем в себе», как выражались его дочери?
  Мысли ее снова вернулись к жениху племянницы, и мисс Аранделл подумала: «Наверное, вообще не пьет. Тоже мне мужчина: весь вечер за ужином потягивал ячменный отвар! Ячменный отвар! А я открыла сохранившийся, еще папин, портвейн».
  Зато Чарлз отдал портвейну должное. О, если бы Чарлзу можно было доверять. Если бы только не знать, что с ним…
  Она сбилась с мысли… И стала перебирать события минувших выходных.
  Все почему-то казалось зловещим и будило дурные предчувствия…
  Она попыталась отогнать беспокойные мысли. Но тщетно.
  Мисс Аранделл приподнялась на локте и при свете ночника, который всегда горел в блюдечке на ночном столике, посмотрела, сколько сейчас времени.
  Час ночи, а ей совершенно не хотелось спать.
  Она встала, надела домашние туфли и теплый халат и решила спуститься вниз и проверить книги расходов, чтобы наутро расплатиться по всем задолженностям.
  Легкой тенью она выскользнула из спальни и двинулась вперед по коридору, освещенному маленькой электрической лампочкой, которой дозволялось гореть всю ночь.
  Дойдя до площадки, она протянула руку, чтобы взяться за перила, и вдруг неожиданно споткнулась. Она попыталась удержаться на ногах, но не сумела и кубарем покатилась вниз по лестнице.
  
  Шум падения, крик, вырвавшийся из ее груди, нарушили сонную тишину. Дом проснулся. Захлопали двери, зажглись огни.
  Из своей комнаты, выходившей на площадку, выбежала мисс Лоусон.
  Всхлипывая от отчаяния, она быстро засеменила вниз. Появился зевающий Чарлз, в роскошном, ярком халате. За ним — Тереза, закутанная в темный шелк. И Белла в светло-синем кимоно и с гребенками в волосах, чтобы сделать их «волнистыми».
  Не в состоянии что-либо понять, почти теряя сознание, Эмили Аранделл лежала, свернувшись клубочком. Плечо и лодыжка ныли, все тело сводило судорогой от боли. Она увидела собравшихся вокруг нее людей: глупышка Минни почему-то плакала и неизвестно зачем махала руками, Тереза смотрела на нее испуганно, Белла застыла в ожидании, приоткрыв рот. Откуда-то издалека — так ей показалось — донесся голос Чарлза:
  — Это мячик проклятого пса! Должно быть, он оставил его на площадке, а она поскользнулась. Видите? Вот он!
  Потом она почувствовала, как кто-то взял инициативу в свои руки и, отстранив других, встал около нее на колени и начал со знанием дела ощупывать ее пальцами.
  Ей сразу стало легче. Теперь все будет в порядке.
  Доктор Таниос говорил уверенно и ободряюще:
  — Ничего, все обойдется. Переломов нет… Просто она очень испугалась, ударилась и находится в шоке. Хорошо еще, что так легко отделалась. Могло быть гораздо хуже.
  Затем, отодвинув остальных, он легко поднял ее на руки и отнес на постель. В спальне, минуту подержав ее за запястье, он посчитал пульс, кивнул и послал Минни, которая все еще плакала и бестолково суетилась, за коньяком и горячей водой для грелки.
  Совсем растерявшаяся, потрясенная, истерзанная болью, мисс Аранделл в эту минуту испытывала огромную благодарность Якобу Таниосу за то чувство облегчения, которое принесли ей прикосновения его умелых рук. Он, как и положено врачу, вселял в нее уверенность и бодрость.
  Какое-то смутное беспокойство не покидало ее, но она не могла собраться с мыслями и понять, что же именно ее тревожит, — ладно, об этом она подумает потом. А сейчас она выпьет то, что ей протягивают, и уснет, как было обещано.
  Но чего-то или кого-то ей не хватало.
  «О нет, сейчас лучше не думать… Так болит плечо». Она выпила то, что ей дали.
  А затем услышала, как доктор Таниос очень приятным, уверенным голосом сказал:
  — Теперь все будет в полном порядке.
  Она закрыла глаза.
  
  А проснулась от хорошо знакомых звуков — тихого, приглушенного лая.
  И через минуту окончательно пришла в себя. Боб, непослушный Боб! Он лаял за парадной дверью как-то особенно виновато: «Всю ночь прогулял, и теперь мне очень стыдно». Лаял приглушенно, но тем не менее настойчиво.
  Мисс Аранделл прислушалась. Да, все правильно. Она услышала, как Минни пошла вниз по лестнице, чтобы впустить его, как скрипнула парадная дверь, услышала тихое бормотанье Минни, тщетно пытавшейся устыдить его: «Ах ты, шалун, наш маленький Боб…» Услышала, как открылась дверь в буфетную. Постель Боба находилась под столом, где мыли посуду.
  И Эмили ясно осознала, чего именно ей не хватало в ту минуту, когда она упала. Где был Боб? Весь этот шум — ее падение, крики сбежавшихся со всех сторон людей и отсутствие Боба, который обычно разражался громким лаем из буфетной.
  Так вот что подсознательно тревожило ее. Теперь это вполне объяснимо. Боб, когда его выпустили вчера вечером погулять, ничтоже сумняшеся решил доставить себе удовольствие и не вернулся домой. Время от времени его добродетель не выдерживала испытания, хотя потом он чувствовал себя виноватым и старался замолить грехи.
  Значит, все в порядке. Но так ли это? Нет, что-то еще мучило ее, не давая покоя. Что-то связанное с ее падением.
  Ах да, кажется, Чарлз сказал, что она споткнулась о мячик Боба, который тот оставил на площадке лестницы…
  Чарлз действительно держал его в руке…
  У Эмили Аранделл болела голова. Дергало плечо. Ломило все тело. Но несмотря на физические страдания, мысль ее работала четко. Сознание прояснилось. Она вспомнила все.
  Вспомнила все события, начиная с шести часов вечера… Повторила каждый свой шаг, вплоть до той минуты, когда, очутившись на площадке лестницы, хотела спуститься по ступенькам.
  И вдруг содрогнулась от ужаса…
  Нет, не может быть! Она, наверное, ошибается… Мало ли что человек может вообразить после такого происшествия.
  Она попыталась, стараясь изо всех сил, представить у себя под ногой скользкий мячик Боба…
  И не смогла.
  Вместо этого…
  «Это все нервы, — сказала себе Эмили, — нелепые фантазии».
  Но ее здравый, проницательный викторианский ум говорил, что это совсем не так. Викторианцы отнюдь не были наивными оптимистами. Они умели с достаточной легкостью поверить и в худшее.
  Эмили Аранделл поверила в худшее.
  Глава 4
  Мисс Аранделл пишет письмо
  Настала пятница.
  Родственники уехали.
  Они отбыли в среду, как и собирались. Один за другим они изъявляли готовность остаться. Но все получили твердый отказ. Мисс Аранделл сказала, что хочет побыть одна. В течение двух дней после их отъезда Эмили Аранделл находилась в какой-то прострации. Порой она даже не слышала, о чем говорит ей Минни Лоусон. И, глядя на нее, просила повторить.
  — Это она после шока, бедняжка, — говорила мисс Лоусон.
  И сокрушенно добавляла, испытывая удовлетворение от несчастья, которое внесло хоть какую-то живость в унылое их существование:
  — Боюсь, она никогда уже не оправится от него.
  Доктор Грейнджер, напротив, был совершенно другого мнения.
  Он уверял мисс Аранделл, что к концу недели она сможет спуститься вниз, что, к великому счастью, она не сломала ни единой косточки, что она не представляет никакого интереса для настоящего солидного врача и что, будь у него все пациенты такими, ему пришлось бы немедленно отказаться от своей практики и подыскивать себе иное поприще.
  А Эмили Аранделл отвечала старому доктору в том же духе — они были давними друзьями. С ней он не разводил церемоний, да и она откровенно пренебрегала его наставлениями, — однако оба они всегда получали удовольствие от общения друг с другом.
  После того как доктор с громким топотом удалился, престарелая дама долго лежала нахмурившись и почти не слушая болтовню Минни Лоусон, которая из лучших побуждений просто не закрывала рта. А затем вдруг, словно очнувшись, набросилась на мисс Лоусон.
  — Бедный наш маленький Боб! — ворковала мисс Лоусон, склонившись над собакой, которая лежала на коврике возле кровати хозяйки. — И не жалко тебе твоей бедной мамочки, ты причинил ей столько бед?!
  — Не будьте идиоткой, Минни! — сердито гаркнула мисс Аранделл. — Где же ваше хваленое чувство справедливости? Разве вам не известно, что у нас в Англии любой считается невиновным до тех пор, пока не доказана его вина?
  — Но ведь известно…
  — Ничего нам не известно! — снова гаркнула Эмили. — И перестаньте суетиться, Минни. Перестаньте хватать то одно, то другое. Вы не умеете вести себя у постели больного! Уходите отсюда и пришлите ко мне Элен.
  Мисс Лоусон покорно выскользнула за дверь.
  Эмили Аранделл посмотрела ей вслед и почувствовала легкое раскаяние. Минни, конечно, действует ей на нервы, но старается изо всех сил.
  Мисс Аранделл нахмурилась.
  Ей было ужасно жаль себя. Она относилась к числу тех энергичных, волевых старушек, которые привыкли решительно действовать в любой ситуации. Но в данной ситуации она просто не знала, как ей действовать.
  Бывали моменты, когда она теряла уверенность в себе и не доверяла собственной памяти. А посоветоваться было совершенно не с кем.
  Полчаса спустя мисс Лоусон, преодолев на цыпочках скрипящие половицы, вошла в комнату с чашкой мясного бульона в руках и замерла в нерешительности, увидев, что хозяйка ее лежит с закрытыми глазами. И тут Эмили Аранделл вдруг резко произнесла:
  — Мэри Фокс.
  Мисс Лоусон едва от неожиданности не уронила чашку.
  — Кокс, дорогая? — переспросила она. — Вы хотите, чтобы я подбросила угля в топку?
  — Вы что, оглохли, Минни? При чем тут кокс? Я сказала: «Мэри Фокс». Я встретила ее в Челтнеме в прошлом году. Она была сестрой одного из каноников811 кафедрального собора в Эксетере812. Дайте мне эту чашку. Не то вы превратите ее в блюдце. И прекратите ходить на цыпочках. Вы даже не представляете, как это раздражает. А теперь спуститесь вниз и принесите мне лондонский телефонный справочник.
  — Может, просто найти вам нужный номер, дорогая? Или адрес?
  — Если бы я хотела, чтобы вы это сделали, я бы так и сказала. Делайте то, что я вам велю. Принесите справочник и поставьте возле моей кровати письменные принадлежности.
  Мисс Лоусон поспешила выполнить приказания.
  Когда она, сделав все, что от нее требовалось, выходила из комнаты, Эмили Аранделл неожиданно произнесла:
  — Вы славное, преданное существо, Минни. Не обращайте внимания на мой лай. Он куда страшнее моих укусов. Вы очень терпеливы и внимательны ко мне.
  Мисс Лоусон вышла из комнаты порозовевшая, счастливо бормоча что-то под нос.
  Сидя в постели, мисс Аранделл написала письмо. Она писала его не торопясь, часто задумываясь и подчеркивая наиважнейшие слова, она то и дело зачеркивала фразы и писала поверх зачеркнутого — ибо училась в школе, где ее приучили не переводить без нужды бумагу. Наконец, облегченно вздохнув, она поставила свою подпись и вложила листки в конверт. На конверте старательно вывела имя и фамилию адресата. Затем взяла еще один листок бумаги. Но на сей раз сначала составила черновик, внимательно его прочла и, кое-что поправив, переписала начисто. Еще раз перечитав все написанное, она, довольная результатом своих трудов, вложила его в другой конверт, адресовав Уильяму Первису, эсквайру813, в адвокатскую контору «Первис, Первис, Чарлсуорт и Первис» в Харчестере.
  После чего она взяла первый конверт, где было указано имя мосье Эркюля Пуаро, и, отыскав в телефонном справочнике нужный адрес, переписала его на конверт.
  В дверь постучали.
  Мисс Аранделл быстро сунула конверт под клапан бювара814.
  Ей вовсе не хотелось давать пищу любопытству Минни. Минни и так любила совать нос куда не следовало.
  — Войдите, — сказала она и со вздохом облегчения откинулась на подушки.
  Теперь она сделала все необходимое, чтобы не оказаться безоружной в сложившейся ситуации.
  Глава 5
  Эркюль Пуаро получает письмо
  События, о которых я только что рассказал, разумеется, стали известны мне гораздо позже, после тщательного опроса членов семьи. Полагаю, я изложил все достаточно верно.
  Мы с Пуаро оказались вовлеченными в дело благодаря письму, полученному от мисс Аранделл.
  Я отлично помню тот день. Стояло жаркое, душное утро уходящего июня.
  Пуаро совершал торжественную церемонию вскрытия утренней корреспонденции. Он брал в руки каждое письмо, сначала внимательно его разглядывал, потом аккуратно взрезал конверт специальным ножичком; прочитав письмо, клал его в одну из четырех стоп возле кружки с шоколадом, ибо имел отвратительную привычку пить шоколад на завтрак. Все это он проделывал автоматически, словно хорошо отлаженная машина.
  Так уж у нас было заведено, и малейший сбой тотчас обращал на себя внимание.
  Расположившись у окна, я глазел на проезжавшие мимо машины. После недавнего возвращения из Аргентины зрелище бурлящего Лондона явно будоражило мою истосковавшуюся по нему душу.
  Обернувшись к Пуаро, я с улыбкой сказал:
  — Ваш скромный Ватсон815 осмеливается сделать некое умозаключение.
  — С удовольствием выслушаю вас, мой друг.
  Приняв соответствующую позу, я важно констатировал:
  — Сегодня утром среди прочих писем одно вас особенно заинтересовало.
  — Вы настоящий Шерлок Холмс! Совершенно верно!
  — Видите, ваши методы пошли мне на пользу, Пуаро, — засмеялся я. — Раз вы прочитали письмо дважды, значит, оно привлекло ваше внимание.
  — Судите сами, Гастингс.
  Заинтригованный, я взял письмо и тут же скорчил кислую гримасу. Оно представляло собой два листка, исписанных старческими, едва различимыми каракулями, и к тому же было испещрено многочисленными поправками.
  — Мне следует прочитать это, Пуаро? — жалобно спросил я.
  — Необязательно. Как хотите.
  — Может, вы перескажете его содержание?
  — Мне хотелось бы знать ваше мнение. Но, если у вас нет желания, оставьте его.
  — Нет-нет, я хочу знать, в чем дело.
  — Вряд ли вы что-нибудь поймете, — сухо заметил мой друг. — В письме толком ни о чем не говорится.
  Сочтя его высказывание несколько несправедливым, я без особой охоты принялся читать письмо.
  «Мосье Эркюлю Пуаро.
  Уважаемый мосье Пуаро!
  После долгих сомнений и колебаний я пишу (последнее слово зачеркнуто), решилась написать вам в надежде, что вы сумеете помочь мне в деле сугубо личного характера. (Слова „сугубо личного“ были подчеркнуты три раза.) Должна признаться, я о вас уже слышала от некой мисс Фокс из Эксетера, и хотя сама она не была знакома с вами, но сказала, что сестра ее шурина, имя которой, к сожалению, не помню, говорила о вас как об исключительно отзывчивом и разумном человеке („отзывчивом и разумном“ подчеркнуто один раз). Разумеется, я не стала допытываться, какого рода („рода“ подчеркнуто) расследование вы проводили для нее, но со слов мисс Фокс поняла, что речь шла о деле весьма деликатном и щепетильном». (Последние четыре слова подчеркнуты жирной линией.)
  Я прервал на какое-то время чтение. Разбирать едва видимые каракули оказалось нелегкой задачей. И снова спросил:
  — Пуаро, вы полагаете, стоит продолжать? Она что-нибудь пишет по существу?
  — Наберитесь терпения, мой друг, и дочитайте до конца.
  — Легко сказать, набраться терпения… Здесь такие каракули, будто это паук забрался в чернильницу, а потом прогулялся по листкам бумаги. У сестры моей бабушки Мэри, помнится, был такой же неразборчивый почерк, — проворчал я и снова погрузился в чтение.
  «Мне думается, вы смогли бы помочь мне разобраться в той сложной дилемме, которая встала передо мной. Дело очень деликатное, как вы, наверное, уже догадались, и требует крайне осторожного подхода, поскольку я все еще искренне надеюсь и молю бога („молю“ подчеркнуто дважды), что подозрения мои не оправдаются. Человеку свойственно порой придавать слишком большое значение фактам, имеющим вполне обыкновенное объяснение».
  — Здесь не потерян листок? — спросил я, несколько озадаченный.
  — Нет-нет, — усмехнулся Пуаро.
  — Ничего не понимаю, какая-то бессмыслица. Что она имеет в виду?
  — Continuez toujours.
  «Дело очень деликатное, как вы, наверное, уже догадались… — Я пропустил несколько строк, поскольку уже прочел их, и нашел нужное место. — По стечению обстоятельств не сомневаюсь, что вы сразу догадаетесь, каких именно, мне не с кем посоветоваться в Маркет-Бейсинге». — Я взглянул на адрес отправительницы письма и прочел: «Литлгрин-хаус», Маркет-Бейсинг, Беркс». — «В то же время, как вы понимаете, тревога не покидает меня („тревога“ подчеркнуто). В последние дни я часто корю себя за то, что слишком фантазирую („фантазирую“ подчеркнуто трижды), но тревога моя все растет и растет. Возможно, я делаю из мухи слона („из мухи слона“ подчеркнуто дважды), но ничего не могу с собой поделать. И, по-видимому, не успокоюсь до тех пор, пока дело окончательно не прояснится. Ибо оно беспокоит меня, сводит с ума и подтачивает здоровье. А поделиться здесь с кем-нибудь не могу и не хочу („не могу и не хочу“ подчеркнуто жирными линиями). Конечно, вы, как человек, умудренный опытом, можете подумать, что все это старческие бредни. И факты объясняются очень просто („просто“ подчеркнуто). Но, как бы банально ни выглядело это со стороны, меня все равно одолевают сомнения и тревога, поскольку тут замешан собачий мячик. Мне необходимо посоветоваться с вами. Вы сняли бы с моей души огромную тяжесть. Не будете ли вы столь любезны сообщить мне ваши условия и что от меня в данном случае требуется?
  Еще раз прошу вас помнить о том, что никто ни о чем не должен знать. Я понимаю, что факты слишком тривиальны и незначительны, но они окончательно доконают меня и подорвут без того расшатанные нервы („нервы“ подчеркнуто трижды). Но как ни вредно мне волноваться, я не могу не думать об этом, убеждаясь все больше в правильности своих подозрений и уверенности, что не ошиблась. Здесь мне даже мечтать не приходится о том, чтобы с кем-то (подчеркнуто) поделиться своими сомнениями (подчеркнуто). С нетерпением жду вашего ответа. Остаюсь искренне ваша,
  Я еще раз пробежал глазами исписанные листки и сложил письмо.
  — Но о чем все это, Пуаро?
  — Понятия не имею, — пожал плечами мой друг.
  Я нетерпеливо забарабанил пальцами по письму.
  — Кто она? Почему эта миссис… или мисс Аранделл…
  — По-моему, мисс. Типичное письмо старой девы.
  — Пожалуй, — согласился я. — К тому же пребывающей в маразме. Почему она не может толком объяснить, что ей надо?
  Пуаро вздохнул.
  — Ее умственный процесс лишен, как говорится, всякой логики и дедукции. Ни логики, ни дедукции816, Гастингс…
  — Святая истина, — поспешно согласился я. — Полное отсутствие серых клеточек.
  — Тут вы не правы, друг мой.
  — Нет, прав. Какой смысл писать подобное письмо?
  — Смысла мало, это верно, — признал Пуаро.
  — Полная абракадабра! Скорее всего, что-то случилось с ее толстой собачкой: мопсом, которого душит астма, или брехливым пекинесом, — предположил я, а затем, с любопытством посмотрев на своего друга, заметил: — И тем не менее вы дважды прочли это письмо. Не понимаю вас, Пуаро.
  Пуаро улыбнулся.
  — Вы, Гастингс, конечно, сразу отправили бы его в мусорную корзину?
  — Скорее всего, да. — Я еще раз хмуро посмотрел на письмо. — Может быть, я чего-то недопонимаю, но, по-моему, в нем нет ничего интересного.
  — Вы глубоко заблуждаетесь. Меня сразу поразила в нем одна важная деталь.
  — Подождите! Не надо говорить! Я попробую сам догадаться! — по-мальчишески вскричал я. И еще раз внимательно просмотрел письмо. Наконец безнадежно покачал головой: — Нет, не знаю. Старуха явно чем-то напугана, но чего не бывает со стариками! Возможно, ее напугал какой-нибудь пустяк, а может, что-то достаточно серьезное. Однако не вижу здесь никакой зацепки, за которую следовало бы ухватиться. Разве что ваше чутье…
  Пуаро взмахом руки прервал меня.
  — Чутье! Не произносите при мне этого слова! Терпеть его не могу! «Чутье подсказывает!» Это вы хотите сказать? Jamais de la vie. Я рассуждаю. Включаю в работу свои серые клеточки. В письме есть одна важная деталь, которую вы совершенно упустили, Гастингс.
  — Ладно, — устало согласился я. — Сдаюсь.
  — Сдаетесь? Куда?
  — Да это такое выражение. То есть я признаю себя побежденным и согласен, что полный дурак.
  — Не дурак, Гастингс, а невнимательный человек.
  — Так что же вы нашли в нем интересного? По-моему, в этой истории с собакой интереснее всего то, что в ней нет ничего интересного.
  — Интерес представляет дата, — спокойно изрек Пуаро, не обращая внимания на мой сарказм.
  — Дата?
  Я взял письмо. В верхнем углу стояла дата: «17 апреля».
  — М-да… — задумчиво промычал я. — Странно. Семнадцатое апреля.
  — А сегодня двадцать восьмое июня. C'est curieux, n'est ce pas? Прошло два месяца.
  — Возможно, обыкновенная случайность, — усомнился я. — Вместо «июня» она написала «апреля».
  — Как бы там ни было, довольно странно, что письмо пришло с опозданием на десять дней. Да и ваши сомнения не имеют под собой никакой почвы. Достаточно посмотреть на цвет чернил. Разве видно, что письмо написано десять или одиннадцать дней назад? Несомненно, семнадцатое апреля — его настоящая дата. Но почему письмо не отправили вовремя?
  Я пожал плечами. Ответ напрашивался сам собой.
  — Скорее всего, старушка передумала.
  — Тогда почему она не разорвала письмо? Почему хранила его два месяца и отправила только теперь?
  Признаюсь, я совсем стушевался и не мог сказать ничего вразумительного. Только уныло покачал головой.
  — Вот видите, факт неопровержимый. И весьма примечательный.
  Он подошел к письменному столу и взялся за перо.
  — Вы намерены ответить? — спросил я.
  — Qui, mon ami.
  В комнате воцарилась тишина, только поскрипывало перо в руке Пуаро. Было жаркое, душное утро. Сквозь окно проникал запах пыли и гари.
  Когда письмо было написано, Пуаро, не выпуская его из рук, поднялся из-за стола и открыл ящик. Из ящика он извлек квадратную коробочку, а из коробочки — марку. Смочил крохотной губкой и хотел было приклеить ее на конверт, но вдруг выпрямился и, держа марку на весу, решительно замотал головой.
  — Non!817 Я совершаю ошибку. — Он разорвал письмо пополам и выбросил клочки в мусорную корзинку. — Надо действовать иначе. Мы поедем туда, друг мой.
  — Вы хотите сказать, что мы едем в Маркет-Бейсинг?
  — Вот именно. А почему бы и нет? В Лондоне сегодня невыносимо душно. Не лучше ли нам подышать деревенским воздухом?
  — Как вам угодно, — согласился я и, поскольку совсем недавно я приобрел подержанный «Остин», предложил: — Мы поедем на машине!
  — Конечно! Этот день просто создан для езды на машине! Даже шарфа не нужно. Достаточно надеть легкое пальто, шелковое кашне…
  — Уж не собираетесь ли вы на Северный полюс, старина? — запротестовал я.
  — Никогда не следует забывать об опасности подхватить простуду, — назидательно заметил Пуаро, осторожно кладя все еще влажную марку на промокательную бумагу — чтобы высохла.
  — В такую жару, как сегодня?
  Невзирая на мои протесты, Пуаро облачился в желтовато-коричневое пальто, укутал шею белым шелковым кашне, после чего мы покинули комнату.
  Глава 6
  Поездка в «Литлгрин-хаус»
  Не знаю, как чувствовал себя Пуаро в своем пальто и шелковом кашне, но я просто изнывал от жары, пока мы ехали по Лондону. В знойный летний день, когда на улицах сплошные заторы, даже в машине с откинутым верхом о прохладе мечтать не приходится.
  Но едва мы оставили Лондон позади и помчались по Грейт-Уэст-роуд, настроение у меня поднялось.
  Вся поездка заняла примерно полтора часа. Приблизительно около двенадцати мы въехали в маленький городок Маркет-Бейсинг. Стоявший некогда на главной дороге, он теперь благодаря объезду очутился милях818 в трех к северу от шоссе и поэтому сохранил старомодное достоинство и покой. Единственная широкая улица и площадь, где раньше был рынок, казалось, утверждали: «Мы тоже когда-то играли немаловажную роль и для людей разумных и воспитанных таковыми и остались. Пусть современные машины мчатся по новой дороге, зато мы появились еще в ту пору, когда царила полная гармония, а согласие и красота шли рука об руку». Середину площади занимала автомобильная стоянка, где находилось всего несколько машин. Когда я, как и положено, запарковал свой «Остин», Пуаро решительно снял с себя совершенно не нужные ему пальто и шелковое кашне, проверил, не утратили ли его усы своей безупречной симметрии и пышности, и мы двинулись в путь.
  Впервые в ответ на наши расспросы мы не услышали: «Извините, но я не местный». Вероятно, приезжих в Маркет-Бейсинге вообще не было. Во всяком случае, так казалось. Я сразу почувствовал, что мы с Пуаро, особенно он, выглядели вызывающе на мягком фоне английского провинциального городка, сохранившего старые традиции.
  — Усадьба «Литлгрин-хаус»? — переспросил дородный высокий мужчина, внимательно оглядев нас с головы до ног. — Следуйте прямо по Хай-стрит, и вы его не пройдете. По левую сторону. Там на воротах нет таблички с именем владельца, но это первый большой дом после банка. — И повторил: — Вы его не пройдете.
  Мы двинулись дальше, а он еще долго провожал нас глазами.
  — Господи боже! — посетовал я. — В этом городке я чувствую себя белой вороной. Что касается вас, Пуаро, то вы и вовсе выглядите заморской птицей.
  — По-вашему, я похож на иностранца?
  — Как две капли воды, — заверил его я.
  — Но ведь на мне костюм английского покроя, — раздумчиво произнес Пуаро.
  — Костюм — не главное. Весь ваш облик, Пуаро, бросается в глаза. Я всегда удивлялся, как это не помешало вам в вашей карьере.
  — Все потому, — вздохнул Пуаро, — что вы вбили себе в голову, будто сыщик обязательно должен носить фальшивую бороду и прятаться за столбами. Фальшивая борода — vieux jeu, а за столбами прячутся лишь самые бездарные представители моей профессии. Для Эркюля Пуаро, мой друг, главное — как следует посидеть и подумать.
  — То-то мы тащимся в невыносимую жару по этой раскаленной улице.
  — Как говорится, не в бровь, а в глаз. Очко в вашу пользу, Гастингс.
  «Литлгрин-хаус» мы отыскали довольно легко, но нас ждала неожиданность — объявление о продаже дома.
  Пока мы стояли и читали объявление, послышался собачий лай. Среди негустого кустарника я увидел пса: жесткошерстного, давно не стриженного терьера. Он стоял, широко раздвинув лапы, слегка скосив глаза в одну сторону, и беззлобно лаял, с явным удовольствием, возвещая о прибытии гостей.
  «Хороший я сторож, правда? — казалось, спрашивал он. — Не обращайте внимания на мой лай. Для меня это развлечение, да и обязанность тоже. Пусть все знают, что здесь живет собака. Очень скучное утро! Вот и рад, что вы появились, — можно полаять. Надеюсь, вы к нам зайдете? А то чертовски скучно! Мы могли бы немного побеседовать».
  — Привет, старина! — окликнул я его и протянул сжатую в кулак руку.
  Протиснув голову сквозь изгородь, он сначала подозрительно принюхался, а потом радостно завилял хвостом и залаял.
  «Мы еще не знакомы с вами, но, я вижу, вы умеете ладить с собаками».
  — Умный песик, — похвалил его я.
  — Гав! — приветливо отозвался он.
  — Итак, Пуаро? — обратился я к своему другу, поговорив с собакой.
  Выражение лица у Пуаро было каким-то странным, непонятным. Я бы сказал, напряженным от сдерживаемого возбуждения.
  — «Замешан собачий мячик», — пробормотал он. — Так, значит, собака действительно существует.
  — Гав! — подтвердил наш новый приятель. Потом сел, широко зевнул и с надеждой поглядел на нас.
  — Что дальше? — спросил я.
  Пес, по-моему, задавал тот же вопрос.
  — Parbleu, откуда эти «Геблер и Стретчер»?
  — Да, интересно, — согласился я.
  Мы повернулись и пошли по улице. Наш приятель разочарованно протявкал вслед.
  Помещение, которое занимала контора «Геблер и Стретчер», находилась здесь же на площади. Мы вошли в сумеречную приемную и увидели молодую женщину с тусклыми глазами.
  — Доброе утро, — учтиво поздоровался с ней Пуаро.
  Молодая женщина, говорившая в это время по телефону гнусавым голосом, жестом указала на стул, и Пуаро сел. Я нашел еще один стул и уселся рядом.
  — Не могу вам сказать, — гундосила молодая женщина в телефонную трубку. — Нет, не знаю, каковы будут расценки… О, извините. По-моему, центральное водоснабжение, но твердо сказать не могу… Очень сожалею, очень… Да… восемь-один-три-пять? Боюсь, у меня этого нет. Да, да… восемь-девять-три-пять… три-девять?.. Ах, пять-один-три-пять?.. Да, я попрошу его вам позвонить… после шести… Ах, извините, до шести… Благодарю вас.
  Она положила трубку, написала на промокательной бумаге 5319 и с некоторым любопытством, но отнюдь не заинтересованно взглянула на Пуаро.
  — Я увидел, что почти на окраине города, — живо начал Пуаро, — продается усадьба под названием «Литлгрин-хаус», так, кажется.
  — Что, простите?
  — Сдается или продается усадьба, — медленно, чеканя слова, повторил Пуаро. — «Литлгрин-хаус».
  — А, «Литлгрин-хаус»? — словно очнувшись от сна, переспросила молодая женщина. — Так вы говорите, «Литлгрин-хаус»?
  — Вот именно.
  — «Литлгрин-хаус», — еще раз повторила молодая женщина, напрягая свои извилины. — О, полагаю, об этом лучше других известно мистеру Геблеру.
  — Могу я видеть мистера Геблера?
  — Его сейчас нет, — вяло отозвалась молодая женщина, как бы желая сказать: «Моя взяла».
  — А вы не знаете, когда он придет?
  — Трудно сказать.
  — Вы поняли, что я хочу приобрести дом в ваших краях? — спросил Пуаро.
  — О да! — безразлично откликнулась молодая женщина.
  — «Литлгрин-хаус», по моему мнению, именно то, что мне требуется. Не могли бы вы дать мне все необходимые сведения?
  — Сведения? — испуганно переспросила молодая женщина.
  — Да, сведения о «Литлгрин-хаусе».
  Она нехотя открыла ящик и вынула из него папку с кое-как сложенными бумагами.
  — Джон! — позвала она.
  Сидевший в углу долговязый парень поднял взгляд.
  — Да, мисс?
  — Есть у нас какие-либо сведения о… Как вы сказали?
  — О «Литлгрин-хаусе», — четко произнес Пуаро.
  — У вас же висит объявление о его продаже, — заметил я, показывая на стену.
  Молодая женщина холодно взглянула на меня. Нападать вдвоем на одну, с ее точки зрения, было нечестно. Она тут же обратилась за помощью к своему помощнику:
  — Тебе ничего не известно о «Литлгрин-хаусе», Джон?
  — Нет, мисс. Все бумаги должны лежать в папке.
  — Очень сожалею, — извинилась молодая женщина, явно ни о чем не сожалея. — Но, вероятно, мы отправили кому-нибудь эти сведения.
  — C'est dommage.
  — Что?
  — Жаль.
  — У нас есть чудесный домик на Хемел-Энд с двумя спальнями, одной гостиной, — заученно говорила она с видом служащей, выполняющей волю своего босса.
  — Спасибо, не нужно.
  — И половина дома с небольшой оранжереей. О нем я могу дать вам исчерпывающие сведения.
  — Не надо, спасибо. Мне хотелось бы знать, какую цену вы запрашиваете за аренду «Литлгрин-хауса».
  — Но усадьба не сдается в аренду, — проявила вдруг осведомленность молодая женщина в надежде выиграть битву. — Она продается.
  — В объявлении говорится: «Сдается в аренду или продается».
  — Не знаю, что там говорится, но усадьба предназначена для продажи.
  В самый разгар нашего сражения отворилась дверь, и в приемную не вошел, а пулей влетел седой мужчина в летах… Он окинул нас воинственным, сверкающим взглядом и вопросительно посмотрел на свою секретаршу.
  — Это мистер Геблер, — представила его нам молодая женщина.
  Мистер Геблер широко распахнул дверь, ведущую в кабинет.
  — Прошу вас сюда, джентльмены. — Он впустил нас в комнату, жестом указав на кресла, а сам уселся напротив за письменный стол. — Чем могу служить?
  — Мне хотелось бы получить сведения о «Литлгрин-хаусе»… — пошел в наступление Пуаро.
  Но ему не позволили сделать этого. Мистер Геблер сразу же перешел в контрнаступление:
  — «Литлгрин-хаус» — большая усадьба и продается совсем по дешевке. О ее продаже только что заявлено. Могу сказать вам, джентльмены, что нам нечасто удается заполучить на продажу усадьбу такого класса, да еще за столь мизерную цену. Старинные усадьбы нынче в моде. Людям надоели новые постройки, возведенные из непрочных материалов. Другое дело — настоящий фундаментальный красивый дом с характерной архитектурой в стиле эпохи Георгов819. Теперь люди стремятся жить в домах определенной эпохи, вы понимаете, о чем я говорю. Да, «Литлгрин-хаус» долго пустовать не будет. Его быстро купят. В прошлую субботу усадьбу приезжал смотреть член парламента. И еще ею интересуется один биржевик. В наши дни людей привлекает покой. Приезжая в провинцию, они стремятся поселиться подальше от шоссейных дорог. Таких желающих много, но мы ищем не просто покупателя, а покупателя экстра-класса. Именно для такого покупателя предназначена эта усадьба. Вы должны согласиться, что в былые времена умели строить дома для джентльменов. Да, «Литлгрин-хаус» недолго будет числиться в нашем реестре.
  Мистер Геблер, который, на мой взгляд, как нельзя лучше соответствовал своей фамилии и тараторил не переставая, умолк наконец, чтобы перевести дух.
  — Эта усадьба часто переходила из рук в руки за последние несколько лет? — тут же поинтересовался Пуаро.
  — Ни в коем случае. Ею более пятидесяти лет владела семья Аранделлов. Очень почитаемая в городе. Дамы старой закваски. — Он вскочил из-за стола и, распахнув двери, крикнул: — Сведения о «Литлгрин-хаусе», мисс Дженкинс. Побыстрее, пожалуйста. — После чего вернулся на свое место.
  — Мне хотелось бы поселиться вдали от Лондона, — сказал Пуаро. — В провинции, но не в глубинке. Надеюсь, вы меня понимаете…
  — Разумеется. Слишком далеко от дороги неудобно. Да и слуги этого не любят. У нас же вы найдете все прелести сельской жизни и никаких отрицательных эмоций.
  Впорхнула мисс Дженкинс с отпечатанным на машинке листком и положила перед своим шефом, который кивком головы дал ей понять, что она больше не нужна.
  — Вот, пожалуйста. — И мистер Геблер принялся читать скороговоркой, привычной для агентов по продаже недвижимости: — Усадьба оригинальной постройки, имеет четыре гостиные, восемь спален с внутренними шкафами, служебные помещения, просторную кухню, вместительные надворные постройки, конюшни и так далее. Водопровод, старинный сад не требует больших затрат, около трех акров820 земли да еще два летних домика и так далее и тому подобное. Ориентировочная цена две тысячи восемьсот пятьдесят фунтов.
  — Я могу получить у вас ордер на осмотр?
  — Разумеется, дорогой сэр. — Мистер Геблер писал размашистым почерком. — Ваша фамилия и адрес?
  К моему удивлению, Пуаро назвался мистером Паротти.
  — У нас есть еще несколько домов, которые могут вас заинтересовать, — продолжал мистер Геблер.
  Пуаро позволил ему подробно рассказать о состоянии двух других поместий, а затем спросил:
  — «Литлгрин-хаус» можно посмотреть в любое время?
  — Разумеется, дорогой сэр. В доме живут слуги. Пожалуй, мне стоит позвонить и предупредить их о вашем приходе. Вы пойдете туда сейчас или после обеда?
  — Скорее всего, после обеда.
  — Разумеется, разумеется. Я позвоню и скажу, что вы зайдете около двух. Вас это устроит?
  — Спасибо. Так вы говорите, владелицу усадьбы зовут мисс Аранделл, не так ли?
  — Лоусон. Нынешнюю хозяйку усадьбы зовут мисс Лоусон. Мисс Аранделл, к сожалению, умерла совсем недавно. Поэтому-то усадьба и пошла на продажу. Уверяю вас, ее сразу купят. Нисколько не сомневаюсь. Откровенно говоря, но только сугубо между нами, я постараюсь, если вы готовы совершить куплю, быстро все уладить. Я ведь уже сказал вам, что усадьбой интересовались два джентльмена, и уверен, что со дня на день поступит предложение от одного из них. Оба осведомлены о том, что претендуют на одну и ту же усадьбу. А конкуренция, как известно, подстегивает людей. Ха-ха! Мне вовсе не хотелось бы оставить вас ни с чем.
  — Мисс Лоусон, насколько я понимаю, торопится с продажей усадьбы?
  Мистер Геблер понизил голос, делая вид, что говорит по секрету:
  — Вот именно. Усадьба слишком велика для одинокой пожилой дамы. Она хочет избавиться от нее и купить квартиру в Лондоне. Ее можно понять. Поэтому-то усадьба и продается по столь смехотворно низкой цене.
  — Наверное, с ней можно поторговаться.
  — Конечно, сэр. Назовите вашу цену, и мы включимся в сделку. Но должен вам сказать, сэр, много она вряд ли уступит. И будет права. В наши дни такой дом стоит по меньшей мере тысяч шесть, не говоря уж о цене на землю и прочие пристройки.
  — Мисс Аранделл умерла внезапно, не так ли?
  — Нет, не сказал бы. Старость — вот беда. Anno domini…821 Ей давно уже перевалило за семьдесят, и она долго хворала. Она была последней из семьи Аранделлов. Вам что-нибудь известно о них?
  — Я знаю несколько человек по фамилии Аранделл, у которых есть родственники в здешних краях. Вполне возможно, что они имеют какое-то отношение к этой семье.
  — Не исключено. Их было четыре сестры. Одна из них вышла замуж уже в годах, а три остальные жили здесь. Дамы старой закваски. Мисс Эмили умерла последней. Ее очень уважали в городе.
  Он протянул Пуаро ордер на осмотр усадьбы.
  — Не откажите в любезности зайти потом и сказать мне о вашем решении. Разумеется, там потребуется кое-какой ремонт. Но иначе не бывает. Я всегда говорю: «Не так уж трудно заменить ванну-другую? Пустяки».
  Мы попрощались, и напоследок я услышал, как мисс Дженкинс сказала:
  — Звонила миссис Сэмьюэлс, сэр. Просила, чтобы вы ей позвонили. Ее номер — Холланд пятьдесят три девяносто один.
  Я помнил, это был вовсе не тот номер, который мисс нацарапала на своем бюваре, и уж тем более не тот, который ей называли по телефону.
  Без всякого сомнения, мисс Дженкинс таким образом мстила за то, что ей пришлось разыскать сведения о «Литлгрин-хаусе».
  Глава 7
  Обед в «Джордже»
  Когда мы вышли на площадь, я не преминул заметить, что мистеру Геблеру как нельзя лучше подходит его фамилия. Пуаро улыбнулся и кивнул.
  — Он будет крайне разочарован, если вы не вернетесь, — сказал я. — По-моему, он нисколько не сомневается, что уже продал усадьбу.
  — Да. Боюсь, надежды его не оправдаются.
  — Предлагаю перекусить здесь. Или вы предпочитаете пообедать где-нибудь в более подходящем месте по пути в Лондон?
  — Дорогой Гастингс, у меня нет намерения так быстро покинуть Маркет-Бейсинг. Мы отнюдь не завершили дела, ради которого прибыли сюда.
  Я вытаращил глаза.
  — Вы хотите сказать… Но, друг мой, все уже ясно. Наша старушка умерла.
  — Вот именно.
  Он таким тоном произнес эти слова, что я невольно посмотрел на него пристальным взглядом. Было совершенно очевидно, что на этом бессвязном письме он просто помешался.
  — Но если она умерла, Пуаро, — мягко убеждал его я, — какой нам прок торчать здесь? Она уже ничего нам не расскажет. И если даже с ней что-то произошло, то после ее смерти все кануло в Лету.
  — Как у вас все легко и просто. Позвольте заметить, что для Эркюля Пуаро дело считается завершенным лишь тогда, когда он сам поставит в нем точку.
  Я знал, что спорить с ним бесполезно. Но тем не менее пытался его отговорить:
  — Но ведь она умерла…
  — Вот именно, Гастингс. Именно умерла… Вы хоть и твердите об этом, вас этот факт, похоже, совершенно не смущает. Да поймите же вы, мисс Аранделл умерла.
  — Но, дорогой Пуаро, она умерла своей смертью! Что же тут странного или необъяснимого? Геблер же сказал…
  — Он с такой же настойчивостью говорил нам, что за «Литлгрин-хаус» просят две тысячи восемьсот пятьдесят фунтов. Неужели вы ему верите?
  — Нет, конечно. Дураку ясно, что Геблеру не терпится поскорее сбыть с рук эту усадьбу. Вероятно, там требуется капитальный ремонт. Готов поклясться, что он, точнее, его клиентка готова уступить «Литлгрин-хаус» за гораздо меньшую сумму. Продать огромный георгианский822 домище, да еще выходящий на улицу, должно быть чертовски трудно.
  — Eh bien, — подтвердил Пуаро, — и нечего талдычить: «Геблер сказал, Геблер сказал», будто он пророк какой-то.
  Я собрался было возразить, но в эту минуту мы очутились на пороге «Джорджа», и Пуаро, воскликнув «Chut!»823, положил конец нашему разговору.
  Мы вошли в просторное кафе с наглухо закрытыми окнами и потому насквозь пропахшее кухонными запахами. Нас, тяжело отдуваясь, обслуживал медлительный пожилой официант. В кафе больше никого не было. Официант подал нам превосходную баранину, большие куски капусты, с которой не удосужились как следует стряхнуть воду, и отварной картофель. Затем последовали безвкусные тушеные фрукты с заварным кремом, итальянский овечий сыр, печенье и, наконец, две чашки какого-то сомнительного пойла под названием «кофе».
  После чего Пуаро, вынув ордер на осмотр усадьбы, выданный нам мистером Геблером, обратился за разъяснением к официанту.
  — Да, сэр, мне известны почти все из них. Имение «Хемел-Даун» довольно небольшое. Оно находится в трех милях отсюда, на Мач-Бенем-роуд, «Нейлорс-Фарм» — то поближе, в миле отсюда. Туда ведет боковая дорожка — сразу за Кингс-Хед. «Биссет-Грейндж»? Впервые слышу. А вот «Литлгрин-хаус» совсем рядом, в нескольких минутах ходьбы.
  — По-моему, я уже видел этот дом с улицы. Пожалуй, туда мы и пойдем. Он в хорошем состоянии?
  — О да, сэр. И крыша, и трубы, и все прочее. Старомодный, конечно. Его ни разу не перестраивали. Зато сад превосходный. Мисс Аранделл очень любила свой сад.
  — Теперь вроде бы усадьба принадлежит мисс Лоусон?
  — Совершенно верно, сэр. Мисс Лоусон была компаньонкой мисс Аранделл, и старая дама все завещала ей, в том числе и дом.
  — Неужели? Значит, у нее не было родственников, кому бы она могла оставить свое состояние?
  — Разумеется, были, сэр. Две племянницы и племянник. Но мисс Лоусон до последнего дня ухаживала за ней. Ведь мисс Аранделл была очень старой… Дело житейское, сами понимаете.
  — Наверное, у нее, кроме дома, ничего особенного и не было?
  Я не раз замечал: когда от прямых расспросов толку не было, Пуаро специально спрашивал что-нибудь такое, что обязательно вызывало естественное возражение, — и таким образом получал нужную ему информацию.
  — Наоборот, сэр. Совсем наоборот. Мы все были потрясены суммой, которую оставила ей старая дама. Завещание было составлено по всем правилам. Оказалось, что долгие годы она не трогала свой основной капитал, и он составил около трехсот-четырехсот тысяч фунтов.
  — Можно только диву даваться! — выразил свое изумление Пуаро. — Совсем как в сказке: бедная Золушка в мгновение ока превратилась в принцессу. Она хоть молодая, эта мисс Лоусон? Сумеет ли воспользоваться свалившимся на нее богатством?
  — О нет, сэр. Это особа средних лет.
  Называя ее «особой», он ясно давал понять, что бывшая компаньонка мисс Аранделл не пользовалась большим авторитетом в Маркет-Бейсинге.
  — Представляю, какой это был удар для племянниц и племянника мисс Аранделл, верно? — продолжал расспрашивать Пуаро.
  — Да, сэр. По-моему, их чуть кондрашка не хватил. Такого они не ожидали. Жители Маркет-Бейсинга только об этом и говорили. Одни считают, что близких родственников нельзя обделять, другие — что каждый волен поступать, как ему заблагорассудится. Видимо, правы и те и другие.
  — Мисс Аранделл долго здесь жила, верно?
  — Да, сэр. Вместе со своими сестрами. А до этого здесь жил их отец, старый генерал Аранделл. Я его, конечно, не помню, но, говорят, он был незаурядным человеком. Участвовал в подавлении Индийского мятежа.
  — И сколько у него было дочерей?
  — Я знал только трех, была и еще одна — замужняя. А здешние — мисс Матильда, мисс Агнес и мисс Эмили. Первой умерла мисс Матильда, за ней мисс Агнес, а вот теперь мисс Эмили.
  — Совсем недавно?
  — Да, в начале мая, а может, даже в конце апреля.
  — Она что, серьезно болела?
  — Да так, время от времени. Перемогалась кое-как. Год назад, правда, чуть не умерла от желтухи. Была тогда желтой, как лимон. Пожалуй, последние пять лет ей явно нездоровилось.
  — У вас здесь, вероятно, неплохие врачи?
  — Да, доктор Грейнджер уже сорок лет как здесь живет. Люди чаще всего обращаются к нему. Он хоть с причудами, но врач хороший. Лучшего нам и не надо. У него есть молодой компаньон — доктор Доналдсон. Он посовременней врач. Некоторые предпочитают лечиться у него. А еще, конечно, доктор Хардинг, но он мало практикует.
  — Мисс Аранделл, я полагаю, пользовал доктор Грейнджер?
  — Да, доктор Грейнджер не раз вызволял ее из беды. Он из тех врачей, кто не даст умереть спокойно, хочешь ты того или нет.
  Пуаро кивнул.
  — Всегда не мешает немного разузнать о тех краях, в которых собираешься поселиться, — заметил он. — Иметь под рукой хорошего врача очень важно.
  — Вы совершенно правы, сэр.
  Пуаро заплатил ему по счету и добавил щедрые чаевые.
  — Премного благодарен, сэр. Большое вам спасибо, сэр. Надеюсь, вы поселитесь у нас, сэр.
  — Хотелось бы, — солгал Пуаро.
  Мы вышли из «Джорджа».
  — Теперь вы удовлетворены, Пуаро? — спросил я, когда мы очутились на улице.
  — Ни в коем случае, друг мой.
  И, к моему удивлению, он повернул в сторону, прямо противоположную «Литлгрин-хаусу».
  — Куда мы идем, Пуаро?
  — В церковь, мой друг. Это может оказаться весьма интересным. Посмотрим мемориальные доски, старые памятники.
  Я только кивнул, ничего не понимая.
  Пуаро осматривал церковь недолго. Хотя там и сохранились кое-какие образцы ранней архитектуры, она была слишком добросовестно отреставрирована в эпоху королевы Виктории824 и утратила былое очарование.
  Затем он принялся бродить по кладбищу, читая эпитафии825, дивясь количеству умерших в некоторых семьях и повторяя вслух забавные фамилии.
  Само собой, меня ничуть не удивило, когда он наконец остановился перед памятником, ради которого, несомненно, и посетил кладбище.
  На громадной мраморной глыбе полустершимися буквами было выведено:
  БЛАЖЕННОЙ ПАМЯТИ
  ДЖОНА ЛЕЙВЕРТОНА АРАНДЕЛЛА,
  ГЕНЕРАЛА 24 ПОЛКА СИКХОВ,
  ПОЧИВШЕГО В БОЗЕ 19 МАЯ 1888 ГОДА.
  «ДА ПРЕИСПОЛНИСЬ БЛАГОДАТИ,
  ДА ПРЕБУДЕТ В НЕЙ СИЛА ТВОЯ».
  
  МАТИЛЬДЫ ЭНН АРАНДЕЛЛ,
  ПОЧИВШЕЙ В БОЗЕ 10 МАРТА 1912 ГОДА,
  «ВОССТАНЬ И ВОЗНЕСИСЬ НА НЕБЕСА».
  
  АГНЕС ДЖИОРДЖИНЫ МЭРИ АРАНДЕЛЛ,
  ПОЧИВШЕЙ В БОЗЕ 20 НОЯБРЯ 1921 ГОДА.
  «МОЛИСЬ, И ДА ВОЗДАСТСЯ ТЕБЕ».
  А затем шла свежая, по-видимому, недавно выбитая надпись:
  ЭМИЛИ ХЭРРИЕТ ЛЕЙВЕРТОН АРАНДЕЛЛ,
  ПОЧИВШЕЙ В БОЗЕ 1 МАЯ 1936 ГОДА.
  «ДА УПОКОИТСЯ ДУША ТВОЯ».
  Пуаро какое-то время разглядывал эту надпись.
  — Первого мая… Первого мая… А я получил от нее письмо сегодня, двадцать восьмого июня. Понимаете вы, Гастингс, что этот факт необходимо прояснить?
  Да, я понимал. Вернее, видел, что Пуаро собирается его прояснять решительно. И возражать ему не имеет смысла.
  Глава 8
  В «Литлгрин-хаусе»
  Покинув кладбище, Пуаро быстро зашагал в сторону «Литлгрин-хауса». Я сообразил, что он по-прежнему играет роль возможного покупателя дома. Держа в руках выданный мистером Геблером ордер на осмотр усадьбы, он открыл калитку и пошел по дорожке, ведущей к парадной двери.
  На сей раз нашего знакомого терьера не было видно, но из глубины дома, очевидно из кухни, доносился собачий лай.
  Наконец послышались шаги в холле, и дверь распахнула приятная на вид женщина лет пятидесяти — шестидесяти — типичная горничная былых времен. Таких теперь почти не встретишь.
  Пуаро показал ей листок, подписанный мистером Геблером.
  — Да, он нам звонил, сэр. Прошу вас, заходите, сэр.
  Ставни, закрытые наглухо, когда мы приходили сюда в первый раз, сейчас были распахнуты в ожидании нашего визита. Кругом царили чистота и порядок. Встретившая нас женщина, несомненно, отличалась чистоплотностью.
  — Это гостиная, сэр.
  Я с одобрением огляделся. Приятная комната с высокими окнами, выходящими на улицу, была обставлена добротной, солидной мебелью, в основном викторианской, хотя я заметил тут и чиппендейлский книжный шкаф826, и несколько приятных хеппелуайтских стульев827.
  Мы с Пуаро вели себя как заправские покупатели: с легким смущением смотрели по сторонам, бормотали: «Очень мило», «Очень приятная комната», «Так, вы говорите, это гостиная?».
  Горничная провела нас через холл в такую же комнату, но гораздо большую, по другую сторону дома.
  — Столовая, сэр.
  Эта комната действительно была выдержана в строго викторианском стиле. Массивный, красного дерева обеденный стол, такой же массивный, тоже красного дерева, но более темный буфет с резким орнаментом из фруктов, и обтянутые кожей стулья. По стенам были развешаны, очевидно, семейные портреты.
  Терьер все еще лаял где-то в глубине дома. Внезапно лай стал приближаться и наконец достиг холла: «Кто посмел войти в дом? Разорву на куски!» Пес остановился у дверей, озабоченно принюхиваясь.
  — Ах, Боб, ах, негодник! — журила собаку горничная. — Не обращайте на него внимания, сэр. Он вас не тронет.
  И действительно, увидев своих старых знакомых, Боб сразу же повел себя по-другому. Добродушно засуетился, завилял хвостом, словно приветствуя нас.
  «Рад видеть вас, — казалось, говорил он, обнюхивая наши щиколотки. — Извините за лай, но это входит в мои обязанности. Мне положено следить за тем, кто входит в наш дом. Откровенно говоря, мне скучно, и я рад появлению гостей. У вас, надеюсь, есть собаки?»
  Свой последний вопрос он явно адресовал мне, поэтому я нагнулся и погладил его.
  — Умный у вас пес, — сказал я женщине. — Правда, его давно пора постричь.
  — Да, сэр, обычно его стригут трижды в год.
  — Он уже старенький?
  — О нет, сэр. Бобу не больше шести. А иногда он ведет себя совсем как щенок. Утащит у кухарки шлепанцы и носится по всему дому, держа их в зубах. Он очень добрый, хотя в это трудно поверить, слыша, как он лает. Единственный, кого он не любит, так это почтальон. И тот его жутко боится.
  Боб был теперь занят тем, что обнюхивал брюки Пуаро. Выведав все, что мог, он громко фыркнул: «Фрр, человек неплохой, но собаками не интересуется», потом вернулся ко мне и, склонив голову набок, с надеждой взглянул на меня.
  — Не понимаю, почему собаки недолюбливают почтальонов? — удивлялась горничная.
  — Чего тут непонятного? Вполне естественная реакция, — объяснил Пуаро. — Собака тоже соображает. Она по-своему умна и делает свои выводы. Одним людям разрешается входить в дом, другим нет. Собака это быстро улавливает. Кто часто пытается проникнуть в дом и по нескольку раз в день звонит в дверь, но его никогда не впускают? Почтальон. Значит, он нежеланный гость с точки зрения хозяина дома. Его не впускают, а он снова приходит и снова звонит, пытаясь проникнуть внутрь. Вот собака и считает своим долгом помочь хозяину отделаться от непрошеного гостя, а если надо, то и укусить. Вполне логично.
  Он улыбнулся Бобу.
  — Сразу видно, очень умный пес.
  — О да, сэр. Он все понимает, не хуже человека.
  Она распахнула следующую дверь.
  — Гостиная, сэр.
  Гостиная навевала мысли о прошлом. В воздухе стоял легкий запах засушенных цветов. Мебель была обита потертым ситцем с рисунком из гирлянд роз. На стенах висели акварели и гравюры. Повсюду были расставлены пастушки с пастухами из хрупкого фарфора. На креслах и диванах лежали подушки, вышитые шерстью. На столиках, обрамленные в красивые серебряные рамки, стояли выцветшие фотографии, валялись бонбоньерки828, корзинки для рукоделия. Но особенно привлекательными мне показались две искусно вырезанные из шелковистой бумаги женские фигурки в рамках под стеклом: одна с прялкой, другая с кошкой на коленях.
  В гостиной царил дух давно минувших дней, праздной жизни, приличествующей благовоспитанным «леди и джентльменам». В этой комнате можно было «уединиться». Здесь дамы занимались рукоделием, а если сюда когда-нибудь и проникали представители сильного пола, да еще позволяли себе курить, то потом комната тщательно проветривалась и обязательно вытряхивались занавеси.
  Мое внимание привлек Боб. Усевшись возле элегантного бюро, он не сводил глаз с одного из ящичков.
  Как только он заметил, что я смотрю на него, он негромко, жалобно тявкнул, выразительно поглядывая на бюро.
  — Чего он хочет? — спросил я.
  Наш интерес к Бобу явно нравился горничной, которая, по-видимому, питала к нему слабость.
  — Свой мячик, сэр. Его всегда клали в этот ящик. Поэтому он сидит здесь и просит. — И совсем другим голосом, эдаким фальцетом, каким часто говорят с младенцами, проговорила: — Нет здесь твоего мячика, мой красавчик. Мячик Боба на кухне. На кухне, Бобби.
  Боб перевел нетерпеливый взгляд на Пуаро.
  «Глупая женщина, — казалось, говорил он. — Но вы-то человек умный. Мячи хранятся в определенных местах. И этот ящик — одно из таких мест. В нем всегда лежал мой мячик. И сейчас он тоже должен быть там. Такова собачья логика».
  — Там его нет, Боб, — подтвердил я.
  Он недоверчиво посмотрел на меня. И, когда мы вышли из комнаты, нехотя последовал за нами.
  Затем нам показали стенные шкафы, чулан под лестницей, небольшую буфетную, где, по словам служанки, «хозяйка обычно составляла букеты».
  — Вы давно здесь служите? — спросил Пуаро.
  — Двадцать два года, сэр.
  — И одна ведете все хозяйство?
  — Вместе с кухаркой, сэр.
  — Она тоже давно служит у мисс Аранделл?
  — Четыре года, сэр. Предыдущая кухарка умерла.
  — А если я куплю этот дом, вы готовы остаться здесь?
  Она слегка зарделась.
  — Большое спасибо вам, сэр, но я решила больше не работать. Хозяйка оставила мне достаточно денег, и я хочу переехать к моему брату. Я живу здесь по просьбе мисс Лоусон, чтобы присмотреть за домом, пока он не будет продан.
  Пуаро кивнул. В наступившей тишине послышался новый звук: тук, тук, тук. Он становился все громче и громче и, казалось, спускался откуда-то сверху.
  — Это Боб, сэр, — улыбнулась она. — Он нашел свой мячик и сбрасывает его сверху вниз по лестнице. Это его любимая игра.
  Когда мы подошли к подножию лестницы, на нижнюю ступеньку шлепнулся, подпрыгнув, черный резиновый мячик. Я поймал его и посмотрел вверх. На площадке, расставив лапы, лежал Боб, виляя хвостом. Я кинул ему мяч. Он ловко поймал его, удовлетворенно пожевал минуту-другую, потом аккуратно положил между лапами и стал медленно подталкивать носом к краю площадки, пока мяч не скатился с верхней ступеньки и не запрыгал снова по лестнице. После чего Боб, наблюдая за этим процессом, изо всех сил завилял хвостом от удовольствия.
  — Он может так забавляться часами, сэр. Это его любимая игра. Хоть целый день. Хватит, Боб. Джентльмены пришли сюда вовсе не для того, чтобы играть с тобой.
  Присутствие собаки всегда способствует установлению дружеских контактов. Наш интерес к Бобу растопил ледяную чопорность, присущую хорошей служанке. Пока мы ходили по спальням, горничная охотно рассказывала нам об удивительной сообразительности Боба. Мячик по-прежнему лежал у подножия лестницы. Когда мы проходили мимо, Боб проводил нас взглядом, полным упрека, и с достоинством пошел вниз за мячом. Сворачивая направо, я увидел, как он, держа мяч в зубах, медленно поднимался наверх усталой походкой, напоминая старика, которого некоторые личности бросили на половине пути, неразумно полагая, что путь этот ему под силу.
  Пока мы обходили спальни, Пуаро исподволь вытягивал из горничной нужные ему сведения.
  — Здесь жили все четыре мисс Аранделл, не так ли? — поинтересовался он.
  — Да, сэр, но в ту пору я здесь еще не работала. Когда я пришла в этот дом, тут оставались только мисс Агнес и мисс Эмили, а через несколько лет и мисс Агнес умерла. Она была самой младшей. Но почему-то ушла из жизни раньше сестры.
  — Наверное, у нее было слабое здоровье?
  — Нет, сэр, вот это и странно. Моя мисс Аранделл, то есть мисс Эмили, очень часто болела и без конца имела дело с врачами. Чего никак нельзя сказать о мисс Агнес. Она отличалась крепким здоровьем. И все же умерла прежде мисс Эмили, которая, несмотря на бесконечные, с самого детства болезни, пережила всю семью. Вот ведь как бывает.
  — Гораздо удивительнее то, что это бывает сплошь и рядом.
  И Пуаро принялся рассказывать историю о своем больном дядюшке, по моему твердому убеждению, целиком выдуманную — я даже не собираюсь здесь ее повторять. Достаточно сказать, что его рассказ дал желаемый результат. Разговоры о смерти развязывают язык скорей, нежели любая другая тема. Теперь Пуаро мог задавать вопросы, которые еще двадцать минут назад были бы встречены настороженно, даже враждебно.
  — Мисс Аранделл долго болела и сильно страдала?
  — Нет, я не сказала бы, сэр. Она давно чувствовала недомогание. Вы понимаете, она два года назад перенесла желтуху. Лицо и белки глаз у нее пожелтели…
  — Да, я знаю, что это такое… — И тут же последовала история, приключившаяся с его кузиной, у которой, само собой, тоже была желтуха.
  — Совершенно верно. Все происходило именно так, как вы говорите, сэр. Она ужасно болела, бедняжка. Ничего не ела, ее все время рвало. По правде говоря, доктор Грейнджер потерял всякую надежду на ее выздоровление. Но он знал, как вести себя с ней. Не давал никаких поблажек. «Решили протянуть ноги, отдать богу душу?» — бывало, спрашивал он ее. И она отвечала: «Нет, доктор, я еще поживу». На что он говорил: «Вот и правильно. Именно это мне хотелось от вас услышать». За ней ухаживала больничная сиделка, так вот она решила, что мисс Аранделл уже собралась оставить нас, и заявила доктору, что, по ее мнению, нет смысла больше зря беспокоить больную и насильно ее кормить. Но доктор только закричал на нее: «Чепуха! Беспокоить ее? Вы должны силой запихивать в нее еду!» И велел регулярно давать ей мясной бульон, а перед этим обязательно ложку коньяка. А потом сказал слова, которых я никогда не забуду: «Вы еще молоды, моя дорогая! И не представляете, сколько сил обретает человек с возрастом, когда ему приходится сражаться со смертью. Это молодые лежат, задрав лапки кверху, и умирают лишь потому, что не знают, что такое жизнь. Посмотрите на человека, которому перевалило за семьдесят. Он горит желанием жить и готов бороться за жизнь». Как это верно, сэр. У этих стариков столько сил и такой острый ум, что просто диву даешься, оттого-то, говорил доктор, они так долго живут и доживают до глубокой старости.
  — Золотые слова! Лучше и не скажешь! И мисс Аранделл была именно такой? Деятельной? Энергичной?
  — О да, сэр. Здоровьем она не отличалась, зато голова у нее работала отлично. Поэтому-то болезнь и отступила от нее. Наша сиделка долго не могла прийти в себя от изумления. Слишком уж молоденькая она была, вся такая накрахмаленная, но, надо отдать ей должное, ухаживать за больными умела, и горячий чай всегда был у нее под рукой.
  — Совсем-совсем выздоровела?
  — Да, сэр. Конечно, хозяйке пришлось еще долго придерживаться строжайшей диеты: ничего жареного, только вареное или на пару и ни капли жира. Даже яйца есть ей доктор запретил. Она все жаловалась, что еда слишком пресная.
  — Главное — она поправилась.
  — Да, сэр. Порой, правда, она чувствовала себя неважно. Ощущала боли в желчном пузыре. Она ведь не всегда ела то, что ей положено, но ничего серьезного раньше с нею не приключалось.
  — А эта ее болезнь была похожа на предыдущую?
  — Как две капли воды, сэр. Она опять вся пожелтела, очень ослабла и тому подобное. По-моему, она сама была во всем виновата, бедняжка. Ела все подряд. В тот вечер, когда ей стало плохо, она съела на ужин карри829, а как вам известно, сэр, карри — блюдо жирное да еще с пряностями.
  — И сразу почувствовала себя плохо?
  — Пожалуй, да, сэр. Доктор Грейнджер сказал, что печень у нее совсем износилась, что это следствие простуд — погода слишком часто менялась — и чересчур жирной еды.
  — Неужели компаньонка — мисс Лоусон, если не ошибаюсь, — не могла уговорить ее не есть жирной пищи?
  — Мисс Лоусон не имела права голоса у нас в доме. Мисс Аранделл не из тех, кто терпит возражения.
  — Мисс Лоусон прислуживала ей во время первой болезни?
  — Нет, она появилась позже. И проработала здесь не больше года.
  — А раньше у мисс Аранделл тоже были компаньонки?
  — Да, сэр, и не одна.
  — Как видно, компаньонки не приживались в этом доме в отличие от слуг, — улыбнулся Пуаро.
  Горничная покраснела.
  — Видите ли, сэр, слуги — совсем другое дело. Мисс Аранделл редко выходила из дома, то одно, то другое… — Горничная смешалась и умолкла.
  Пуаро с минуту молча смотрел на нее, потом проговорил:
  — Старых дам можно понять. Им быстро все надоедает. Хочется чего-то новенького, верно? Когда все известно до мелочей, становится невмоготу.
  — Вот именно, сэр. Вы попали в самую точку. Когда в доме появлялась новая компаньонка, мисс Аранделл оживала. Расспрашивала ее о детстве, о личной жизни, о семье, о чем она думает, чем дышит, а когда все выведывала, начинала скучать.
  — Но ведь дамы, между нами говоря, которые служат в компаньонках, довольно ограниченные, не так ли?
  — Да, сэр. Они все какие-то забитые, во всяком случае, большинство из них. И довольно глупые. Мисс Аранделл, надо заметить, быстро распознавала их. Поэтому-то они у нее подолгу не задерживались.
  — Наверное, мисс Аранделл была привязана к мисс Лоусон?
  — Вряд ли, сэр.
  — Но что-то в ней, вероятно, было особенно привлекательным?
  — Пожалуй, нет, сэр. Самая обыкновенная женщина.
  — Вам она нравилась?
  Горничная едва заметно пожала плечами.
  — Трудно сказать, нравилась она мне или нет. Слишком уж она была суетливая… Типичная старая дева, увлекающаяся к тому же всякой чепухой вроде духов…
  — Духов? — насторожился Пуаро.
  — Ну да, сэр. Она из числа тех, кто, усевшись в темноте вокруг стола, вызывает души умерших и с ними разговаривает. По-моему, верующим людям грех этим заниматься, потому что души умерших знают свое место и не любят его покидать.
  — Так мисс Лоусон занималась спиритизмом? А мисс Аранделл тоже верила в духов?
  — Мисс Лоусон просто мечтала об этом! — не без злорадства усмехнувшись, ответила горничная.
  — Выходит, она так и не убедила мисс Аранделл? — решил удостовериться Пуаро.
  — Конечно нет, моя хозяйка для этого была слишком разумной, — фыркнула она. — Это ее немного забавляло, и только. «Попробуйте убедить меня, я не против», — говорила она, глядя на мисс Лоусон, а в глазах ее можно было прочесть: «Бедняжка! Какой же надо быть дурочкой, чтобы верить всему этому!»
  — Значит, сама она не верила, просто забавлялась?
  — Совершенно справедливо, сэр. Иногда мне казалось, что ей доставляет удовольствие расспрашивать об этих сеансах. Другие же относились к ним всерьез.
  — Другие?
  — Ну да, мисс Лоусон и сестры Трипп.
  — Мисс Лоусон была убежденной спиритисткой?
  — Верила, как в Евангелие, сэр.
  — Наверное, мисс Аранделл была очень привязана к мисс Лоусон, — намеренно повторил свой вопрос Пуаро и услышал тот же ответ:
  — Вряд ли, сэр.
  — Тогда почему же, — поинтересовался Пуаро, — мисс Аранделл завещала все свое состояние именно ей?
  Горничную словно подменили. Доверительность ее мгновенно исчезла. Перед нами была чопорная служанка, хорошо знающая свои обязанности.
  — Кому хозяйка завещала свои деньги, не моего ума дело, сэр, — отрезала она, и в ее ледяном голосе слышался явный укор за допущенную нами фамильярность.
  Я понял, что Пуаро допустил непростительную ошибку. Добившись дружеского расположения горничной, он мгновенно лишился его. Однако Пуаро был достаточно умен, чтобы не предпринять немедленную попытку восстановить доверительные отношения. Задав какой-то незначительный вопрос, вроде того, сколько спален в доме, он направился к лестничной площадке.
  Боб исчез, но когда я хотел было спуститься по ступенькам вниз, то обо что-то споткнулся и чуть не упал. Схватившись за перила, я все же удержался на ногах, а посмотрев на пол, понял, что наступил на мячик Боба, который лежал у самого края площадки.
  Горничная поспешила извиниться:
  — Очень сожалею, сэр. Это Боб виноват. Он часто оставляет здесь свой мячик. А на темном ковре его сразу и не приметишь. Кто-нибудь непременно сломает себе шею. Наша хозяйка тоже упала и разбилась. Едва осталась живой.
  Пуаро вдруг остановился на лестнице.
  — Упала, говорите вы?
  — Да, сэр. Боб точно так же оставил тогда мячик, а хозяйка, выйдя из спальни, не заметила его, поскользнулась и полетела кубарем вниз по лестнице. Могла разбиться насмерть.
  — И сильно она пострадала?
  — Не очень. Доктор Грейнджер сказал, что ей здорово повезло. Слегка разбила голову, ударилась плечом, ну и, конечно, набила себе синяков да шишек, а главное, очень перепугалась. С неделю пролежала в постели, но потом все обошлось.
  — Давно это случилось?
  — Недели за две до ее кончины.
  Пуаро наклонился и что-то поднял с пола.
  — Извините… я уронил ручку… А, вот она. — Он выпрямился. — Ну и разбойник же ваш умница Боб, — заметил он.
  — Что с него возьмешь, сэр, — снисходительным тоном произнесла горничная. — Боб, конечно, умница, но он только пес. Хозяйка мучилась бессонницей, вот и вставала по ночам, ходила по дому, спускалась вниз.
  — И часто это бывало?
  — Почти каждую ночь. Но она не позволяла ни мисс Лоусон, ни кому-либо другому хлопотать вокруг себя.
  Пуаро снова вошел в гостиную.
  — Красивая комната! — заметил он. — Интересно, встанет ли в этот альков830 мой книжный шкаф? Как вы думаете, Гастингс?
  Ничего не понимая, я на всякий случай ответил, что на глаз определить трудно.
  — Да, расстояния на глаз довольно обманчивы. Возьмите, пожалуйста, мою рулетку, измерьте ширину, глубину, а я запишу данные.
  Я покорно взял рулетку, протянутую мне Пуаро, и стал измерять то, что ему требовалось, а он записывал цифры на тыльной стороне конверта.
  Я хотел было удивиться, как это он решился на такую небрежность — писать на конверте, вместо того чтобы аккуратно занести результаты обмера в свою записную книжку, но тут он протянул мне конверт и спросил:
  — Правильно я записал? Проверьте, пожалуйста, все ли так, как вы говорили.
  На конверте я не увидел никаких цифр. Вместо этого было написано: «Когда мы поднимемся наверх, сделайте вид, будто вы вспомнили о нужной вам встрече, и попросите разрешения поговорить по телефону. Уведите с собой горничную и задержите ее там подольше».
  — Все верно, — сказал я, пряча конверт в карман. — По-моему, тут запросто поместятся оба шкафа.
  — Тем не менее проверить не мешало. Если вы не против, мне хотелось бы еще раз осмотреть спальню вашей бывшей хозяйки. Я не обратил внимания, есть ли там стенные ниши.
  — Конечно, сэр. С удовольствием.
  Мы снова поднялись наверх. Когда Пуаро стал промерять стену и громко разглагольствовать о том, как ему лучше поставить кровать, гардероб и письменный стол, я взглянул на часы и озабоченно завопил:
  — О боже! Уже три часа. Что подумает Андерсон? Мне необходимо позвонить ему. — И, обернувшись к горничной, спросил: — Вы позволите воспользоваться вашим телефоном, если, конечно, он у вас есть?
  — Разумеется, сэр. В маленькой комнате, сразу за холлом. Я провожу вас.
  И она повела меня к телефону. Потом я попросил ее помочь мне найти нужный номер в телефонном справочнике и, наконец, заказал разговор с неким мистером Андерсоном из соседнего городка Харчестер. К счастью, его не оказалось на месте, и я попросил передать ему, что ничего срочного в моем звонке нет и я перезвоню ему попозже.
  Когда я вышел из комнаты, Пуаро уже спустился вниз и дожидался в холле. Глаза у него приобрели зеленоватый оттенок — явное свидетельство того, что он чем-то взбудоражен.
  — Когда ваша хозяйка упала с лестницы, она, судя по вашим словам, очень перепугалась и, кажется, ее очень беспокоил Боб и его мячик?
  — Странно, что вас это интересует, сэр. Она действительно очень беспокоилась о нем. Даже умирая, в бреду, почему-то все время поминала Боба, его мячик и еще какой-то кувшин с крышкой.
  — Вы, говорите, кувшин с крышкой… — задумчиво произнес Пуаро.
  — Мы, конечно, ничего не поняли, сэр. Но она только и твердила об этом.
  — Минуточку! Я должен еще раз зайти в гостиную.
  Он обошел комнату, тщательно осматривая каждую вещь. Его внимание привлек кувшин с крышкой. Обычный кувшин с рисунком — типичный образчик викторианского юмора, — грустный бульдог, уныло сидящий на пороге, а под ним надпись: «Всю ночь на улице за неимением ключа».
  — «Всю ночь на улице за неимением ключа», — пробормотал Пуаро. — Ну и ну! А с вашим мистером Бобом такого не случается? Ему не приходится иногда проводить всю ночь под дверьми на улице?
  — Редко, сэр. Очень редко. Наш Боб — очень послушный пес.
  — Нисколько не сомневаюсь. Но даже лучшие из собак…
  — Вы правы, сэр. Раз-другой, бывало, он исчезал и появлялся часа в четыре утра. В таких случаях он садился на пороге у двери и лаял, пока ему не открывали.
  — А кто его впускал? Мисс Лоусон?
  — Кто слышал, тот и впускал. В последний раз его впустила мисс Лоусон. Это было как раз в ту ночь, когда хозяйка упала. Боб вернулся домой около пяти утра. Мисс Лоусон поторопилась открыть ему дверь, опасаясь, как бы он всех не перебудил. Особенно она боялась, что проснется хозяйка. Она ведь не сказала ей, что Боба нет дома.
  — Значит, она считала, что мисс Аранделл лучше не говорить об этом?
  — Да, сэр. Она сказала: «Боб обязательно вернется. Он всегда возвращается. А она будет зря волноваться, и ни к чему хорошему это не приведет». Мы и промолчали.
  — А Боб любил мисс Лоусон?
  — По-моему, сэр, он относился к ней с явным пренебрежением. С собаками такое случается. Она была к нему очень добра. Называла «славным песиком», «умницей», а он не обращал на нее никакого внимания и никогда не слушался.
  — Понятно, — кивнул Пуаро.
  И вдруг неожиданно для меня вынул из кармана то самое письмо, которое получил утром.
  — Элен, — спросил он, — вам что-нибудь известно об этом?
  Элен опешила, нижняя челюсть у нее отвисла, глаза округлились.
  — Господи! — наконец выпалила она. — А мне-то и в голову не пришло!
  Признание было невольным, а потом сразу стало ясно, что она имела к письму прямое отношение.
  Придя в себя от изумления, она спросила, уставившись на Пуаро:
  — Так вы и есть тот джентльмен, которому было адресовано это письмо?
  — Да, я Эркюль Пуаро.
  Как и большинство людей, Элен даже не удосужилась взглянуть на документ, дающий нам право на осмотр «Литлгрин-хауса», который мы предъявили ей, когда пришли.
  — Так, значит, вы — Эркюлес Пуарот? — сказала она на свой лад. — Господи, вот кухарка-то удивится!
  — Тогда, если вы не возражаете, — не растерялся Пуаро, — давайте пойдем на кухню и вместе с вашей приятельницей поговорим обо всем по порядку.
  — Пожалуйста, как вам угодно, сэр, — не очень уверенно согласилась Элен.
  Ее смущало, что господа пойдут на кухню, да еще будут беседовать с ней и с кухаркой. Но деловой тон Пуаро убедил ее, что в этом нет ничего дурного. Мы отправились на кухню, где Элен растолковала суть дела рослой, приятной на вид женщине, которая как раз снимала с плиты чайник.
  — Представляешь, Энни, вот джентльмен, которому предназначалось письмо, которое, помнишь, я нашла в бюваре?
  — Не забывайте, что я не в курсе дела, — заметил Пуаро. — Не могли бы вы объяснить мне, почему письмо было отправлено с таким запозданием?
  — Видите ли, сэр, честно говоря, я просто не знала, как мне поступить с ним. И Энни тоже. Правда, Энни?
  — Сущая правда, — подтвердила кухарка.
  — Дело в том, сэр, что после кончины хозяйки мисс Лоусон стала разбирать вещи. Кое-что раздала, кое-что выбросила, а среди них был маленький бювар, так, кажется, он называется. Премиленький, с ландышем на крышке. Хозяйка обычно пользовалась им, когда писала, сидя в постели. Мисс Лоусон он ни к чему, поэтому она отдала его мне с ворохом других вещей, принадлежавших хозяйке. Я спрятала его в ящик комода и вынула только вчера, чтобы положить в него новую промокательную бумагу на случай, если мне вдруг вздумается кому-нибудь написать. В нем был такой кармашек. Я сунула туда руку, а там конверт, да еще с адресом, написанным рукой нашей хозяйки. Так вот, я не знала, как мне поступить. Конверт был с письмом, и я поняла, что хозяйка сунула его туда, чтобы на следующий день отправить, а потом, наверное, забыла, как часто все забывала, бедняжка. Однажды то же самое произошло с процентным купоном из банка. Никто не знал, куда он подевался, а потом нашли его в письменном столе, провалился за ящик.
  — Она была неаккуратной?
  — О нет, сэр, совсем наоборот. Она ничего не бросала абы куда, а клала каждую вещь в определенное место. Но в том-то и беда! Лучше бы она ничего не убирала. А то положит куда-нибудь и забудет.
  — И мячик Боба тоже, — улыбнулся Пуаро.
  Обладающий тонким слухом терьер в ту же минуту появился в дверях кухни и радостно бросился к нам.
  — Да, сэр, как только Боб кончал играть с мячиком, она его убирала. Но поскольку мячик всегда клали в одно и то же место — в ящик, который я вам показывала, — его легко было найти.
  — Понятно. Но я перебил вас. Прошу, продолжайте. Вы нашли письмо в бюваре?
  — Да, сэр. И спросила у Энни, что, по ее мнению, мне следовало бы с ним сделать. Сжигать его не хотелось, а уж прочесть и подавно я бы никогда не осмелилась. В одном мы с Энни были единодушны: мисс Лоусон это не касается. А потому, посоветовавшись, решили отправить по адресу. Я приклеила на него марку и опустила в почтовый ящик.
  Пуаро повернулся ко мне.
  — Voilà, — пробормотал он.
  — А ларчик-то просто открывался, — не смог удержаться я от насмешки.
  Мне показалось, что он совсем скис, и даже пожалел о своих словах.
  Пуаро снова обратился к Элен:
  — Слышите, что говорит мой друг? «Ларчик просто открывался»! Но, сами понимаете, я был немало удивлен, получив письмо, датированное двумя месяцами раньше.
  — Конечно, понимаю, сэр. Мы как-то об этом не подумали.
  — К тому же, — кашлянул Пуаро, — я попал в весьма затруднительное положение. Из письма я понял, что мисс Аранделл хотела дать мне какое-то поручение. Чисто личного характера. А теперь, поскольку она скончалась, я не знаю, как мне быть. Хотела бы мисс Аранделл, чтобы я выполнил ее волю при данных обстоятельствах или нет? Да, нелегкая задача.
  Обе женщины смотрели на него с почтением.
  — Пожалуй, мне стоит проконсультироваться на сей счет с адвокатом мисс Аранделл. У нее, наверное, был свой адвокат?
  — О да, сэр, — быстро откликнулась Элен. — Мистер Первис из Харчестера.
  — Он был в курсе всех ее дел?
  — Думаю, да, сэр. Насколько я помню, именно он вел все ее дела. После того как мисс Аранделл свалилась с лестницы, она велела немедленно послать за ним.
  — После того, как упала с лестницы?
  — Да, сэр.
  — Скажите, пожалуйста, когда это произошло?
  — На следующий день после того дня, когда были закрыты все банки, — вмешалась кухарка. — Я это хорошо помню. В тот день я готовила, поскольку у нее были гости, а отдыхала вместо этого в среду.
  Пуаро вынул карманный календарик.
  — Совершенно верно. В этом году все банки были закрыты тринадцатого. Значит, мисс Аранделл упала четырнадцатого. Письмо было написано спустя три дня. Жаль, что она его так и не отправила. Но, может, и сейчас не поздно… — Он помолчал. — Мне думается, поручение, которое она хотела мне дать, было связано с одним из гостей, о которых вы упомянули.
  Предположение, высказанное Пуаро, совсем не было для них громом среди ясного неба, похоже, оно имело под собой определенную почву. Элен, казалось, что-то вспомнила. Она вопросительно посмотрела на кухарку и встретила ее одобряющий взгляд.
  — Скорее всего, с мистером Чарлзом, — сказала она.
  — Кто гостил тогда у вашей хозяйки? — спросил Пуаро.
  — Доктор Таниос, его жена, мисс Белла, мисс Тереза и мистер Чарлз.
  — Это все племянники и племянницы мисс Аранделл?
  — Совершенно верно, сэр. Кроме доктора Таниоса — мужа мисс Беллы, мисс Белла — племянница мисс Аранделл, дочка ее сестры, — он иностранец, грек вроде бы. А мистер Чарлз и мисс Тереза — брат и сестра.
  — Понятно. Значит, в гостях собрались только ее родственники. И когда же они уехали?
  — В среду утром, сэр. Но доктор Таниос и мисс Белла приезжали и на следующие выходные, их беспокоило здоровье мисс Аранделл.
  — А мистер Чарлз и мисс Тереза?
  — Они приезжали на другие выходные. После которых она и умерла.
  Любопытство Пуаро не знало предела. Я никак не мог взять в толк, зачем ему все это знать. Тайна письма получила свое объяснение, и, на мой взгляд, в самый раз было бы сейчас с достоинством ретироваться.
  Моя мысль словно передалась ему.
  — Eh bien, — сказал он. — Все, что вы мне рассказали, очень интересно. Я должен посоветоваться с мистером Первисом, так, кажется, зовут адвоката? Благодарю вас за помощь.
  Он наклонился и погладил Боба.
  — Brave chien, va?831 Ты любил свою хозяйку.
  Боб радостно откликнулся на эту ласку и в надежде поиграть принес большой кусок угля. Но его хорошенько отчитали и отобрали уголь. Он посмотрел на меня, ища сочувствия. «Ох уж эти женщины! — как бы говорил он. — Кормят-то на славу, а вот играть не хотят!»
  Глава 9
  Следственный анализ происшествия с мячиком Боба
  — Надеюсь, Пуаро, теперь ваше любопытство удовлетворено? — спросил я, когда мы очутились за воротами «Литлгрин-хауса».
  — Да, мой друг, удовлетворено.
  — Ну, слава богу! Наконец-то все тайны раскрыты! Миф о злой компаньонке и богатой старой даме развеян в прах! Запоздалое письмо и даже пресловутое происшествие с собачьим мячиком предстали в своем истинном свете, и все разрешилось к общему благополучию.
  — Что касается общего благополучия, то я бы этого не сказал, — кашлянув, сухо заметил Пуаро.
  — Так вы же сами признались, что удовлетворены.
  — Я сказал, что мое любопытство удовлетворено. А это не одно и то же. Теперь я знаю, что кроется за этим происшествием с мячиком Боба, и только.
  — Загадка оказалась очень простой!
  — Не такой простой, как вы полагаете, — покачал он головой. — Есть одно немаловажное обстоятельство, о котором вы даже понятия не имеете.
  — Какое же? — довольно снисходительно поинтересовался я.
  — Я обнаружил гвоздь, вбитый в плинтус рядом с верхней лестничной ступенькой.
  Я вытаращил на него глаза: Пуаро был абсолютно серьезен.
  — Ну и что из того?
  — Вопрос в том, Гастингс, откуда он там взялся?
  — Как знать? Может, по хозяйству понадобился. А это важно?
  — Очень важно. Ума не приложу, кому понадобилось вбивать гвоздь в таком месте. Да еще тщательно замазывать его лаком, чтобы он не был заметен.
  — К чему вы клоните, Пуаро? У вас есть какие-нибудь подозрения?
  — Твердо сказать не могу, но кое о чем догадываюсь. Кому-то потребовалось протянуть нитку или проволоку поперек лестницы на расстоянии примерно с фут832 от пола так, чтобы привязать ее с одной стороны к балюстраде, а с другой — к гвоздю.
  — Пуаро, на что вы намекаете! — вскричал я.
  — Mon cher ami, я провожу следственный анализ «происшествия с мячиком Боба»! Хотите послушать мою версию?
  — С удовольствием.
  — Дело обстояло так. Кто-то приметил, что Боб любит оставлять свой мячик у края лестничной площадки. Это опасно и может привести к несчастному случаю. — Пуаро смолк на мгновение, а потом совсем другим тоном спросил: — Если вы вздумаете кого-нибудь убить, какая мысль прежде всего придет вам в голову?
  — Я… не знаю. Обеспечить себе алиби. Или что-нибудь в этом духе.
  — Совершить убийство не так-то просто и безопасно. Вам, разумеется, не дано понять ход мыслей хладнокровного, осторожного убийцы. А стало быть, и в голову не придет, что для этой цели лучше всего подстроить несчастный случай. Ведь несчастные случаи происходят сплошь да рядом. При желании, Гастингс, можно помочь им произойти. — И, снова помолчав, он продолжал: — По-моему, мячик, случайно оставленный собакой на лестничной площадке, только подал мысль нашему убийце. Мисс Аранделл имела обыкновение выходить по ночам из спальни и бродить по дому. Зрение у нее было неважное, так что она вполне могла споткнуться и упасть с лестницы. Но осторожный убийца не полагается на случай. Нитка, протянутая вдоль верхней ступеньки, гораздо надежнее. Жертва полетит с лестницы кубарем, а когда сбегутся домашние, станет ясно, что произошел несчастный случай и виной тому мячик Боба!
  — Какой ужас! — воскликнул я.
  — Да, действительно ужасно… — мрачно согласился Пуаро. — И все же попытка не удалась… Мисс Аранделл легко отделалась, а вполне могла сломать себе шею. Воображаю, какое разочарование постигло неудачника! Но мисс Аранделл была женщиной сообразительной. И хотя все уверяли ее, что она поскользнулась о мячик, который, наверно, действительно там лежал, она, вспомнив, как все происходило, поняла, что мячик тут ни при чем. Что она вовсе не поскользнулась. По-видимому, ее беспокоило что-то еще. К тому же она вспомнила, как лаял Боб на улице в пять часов утра, просясь в дом.
  Разумеется, это всего лишь мои догадки, но убежден, что я прав. Мисс Аранделл вечером сама положила мячик в ящик бюро. Потом Боба выпустили на улицу, и он не вернулся. Значит, он никак не мог оставить мячик на лестничной площадке.
  — Но ведь это все только ваши домыслы? — заметил я.
  — Не совсем так, друг мой, — возразил Пуаро. — Вспомните слова мисс Аранделл, когда она бредила. Она упоминала мячик Боба и кувшин. Теперь вы понимаете, что я имею в виду?
  — Нет, нисколько.
  — Странно… Неужели вы не заметили в гостиной фарфоровый кувшин? На нем нарисована собака. Когда Элен рассказала нам о том, что говорила ее хозяйка в бреду, я специально пошел на него взглянуть и обнаружил рисунок. На нем изображена собака, просидевшая всю ночь на пороге дома. Понимаете, в каком направлении работает мысль больной? Боб напоминает ей собаку, нарисованную на кувшине, которая всю ночь провела на улице, — значит, не он оставил мячик на лестничной площадке.
  — Вы просто гений, Пуаро! — искренне восхитился я. — Как вы догадались? Мне бы это и в голову не пришло!
  — Тут и догадываться нечего. Надо только как следует все проанализировать. Eh bien, улавливаете ситуацию? Мисс Аранделл, прикованную после несчастного случая к постели, мучают подозрения. Какими бы абсурдными они ей ни казались, она не может от них отделаться. «После происшествия с собачьим мячиком меня все больше и больше охватывает беспокойство». И поэтому она пишет мне, но, к несчастью, я получаю ее письмо лишь два месяца спустя. Скажите, разве содержание ее письма не соответствует всем этим фактам?
  — Пожалуй, вы правы, — согласился я.
  — Есть еще одно обстоятельство, которое не следует сбрасывать со счетов. Мисс Лоусон делала все возможное, чтобы мисс Аранделл не узнала о том, что Боб всю ночь провел вне дома.
  — Вы полагаете, что она…
  — Я полагаю, что мимо данного факта проходить нельзя.
  Какое-то время я переваривал услышанное.
  — Что ж! — вздохнул наконец я. — Все это довольно интересно с точки зрения, так сказать, умственных упражнений. Снимаю перед вами шляпу и низко кланяюсь. Вы мастерски произвели следственный анализ происшествия, случившегося в ту ночь. Мне искренне жаль, что старая дама умерла.
  — Действительно, очень жаль. Она пишет о том, что кто-то покушается на ее жизнь, — ведь именно об этом говорилось в письме, — и вскоре после этого умирает.
  — Но умерла-то она естественной смертью, а вы, как я погляжу, вроде бы огорчены, — съехидничал я.
  Пуаро пожал плечами.
  — А может, ее отравили?
  Пуаро покачал головой.
  — Не исключено, — признался он, — что мисс Аранделл умерла своей смертью.
  — А посему, — подхватил я, — мы, поджав хвост, возвращаемся в Лондон.
  — Pardon, мой друг, но мы пока не возвращаемся в Лондон.
  — Что вы хотите этим сказать, Пуаро? — воскликнул я.
  — Если показать гончей кролика, мой друг, разве она побежит в Лондон? Нет, она ринется вслед за кроликом в нору.
  — Что вы имеете в виду?
  — Гончая охотится за кроликами. Эркюль Пуаро — за убийцами. А здесь налицо убийца, попытка которого совершить преступление сорвалась. Тем не менее это — убийца. И я, друг мой, полезу за ним в любую нору.
  Он резко свернул в ворота.
  — Куда вы, Пуаро?
  — В одну из нор, друг мой. Это дом доктора Грейнджера, который лечил мисс Аранделл во время ее последней болезни.
  Доктору Грейнджеру было лет шестьдесят с лишним. Лицо у него было худое, подбородок упрямо выпячен, серые глазки смотрели хитро. Он пытливо оглядел сначала меня, потом Пуаро.
  — Чем могу быть полезен? — сухо спросил он.
  Пуаро рассыпался в извинениях.
  — Прошу простить нас, доктор Грейнджер, за столь бесцеремонное вторжение. Должен с самого начала признаться, что я — еще раз прошу простить нас — пришел к вам не как пациент к врачу.
  — Рад это слышать, — по-прежнему сухо отозвался доктор Грейнджер. — У вас вполне здоровый вид.
  — Я хотел бы объяснить вам цель моего визита, — продолжал Пуаро. — Дело в том, что я пишу книгу о покойном генерале Аранделле. Насколько мне известно, последние годы жизни он провел здесь, в Маркет-Бейсинге.
  Доктор заметно удивился.
  — Да, генерал Аранделл действительно жил здесь до своей смерти. В «Литлгрин-хаусе», как раз за банком, вы, наверное, уже там побывали. — Пуаро кивнул. — Но он жил тут еще до моего приезда. Я поселился здесь в тысяча девятьсот девятнадцатом году.
  — Зато вы знали его дочь, покойную мисс Аранделл?
  — Эмили Аранделл я знал хорошо.
  — Для меня явилось большой неожиданностью известие о ее недавней смерти.
  — Да, в конце апреля.
  — Мне так и сказали. Видите ли, я рассчитывал получить от нее кое-какие сведения касательно отца и послушать ее воспоминания.
  — Понимаю, понимаю. Но я-то чем могу вам помочь?
  — У генерала Аранделла больше не осталось детей? — спросил Пуаро.
  — Нет. Они все скончались.
  — А сколько их было всего?
  — Пятеро. Четыре дочери и сын.
  — А внуки?
  — Чарлз Аранделл и его сестра Тереза. Вы можете с ними повидаться. Боюсь только, вам от этого будет мало прока. Нынешнее молодое поколение мало интересуется своими предками. Есть еще миссис Таниос, но от нее вы тем более ничего не добьетесь.
  — Может, у них сохранились какие-нибудь семейные документы?
  — Возможно. Но лично я сомневаюсь. Насколько мне известно, после смерти мисс Эмили большую часть бумаг сожгли или выкинули.
  Пуаро жалобно застонал.
  Грейнджер посмотрел на него с любопытством.
  — А почему вы проявляете такой интерес к генералу Аранделлу? Он вроде бы ничем не прославился.
  — Дорогой сэр, — глаза у Пуаро фанатично заблестели, — давно уже не новость, что история ничего не знает о тех, кто ее творит! Недавно обнаружились новые факты, проливающие свет на волнения в Индии. Там имел место заговор. И в этом заговоре Джон Аранделл играл видную роль. Документы, свидетельствующие об этом, производят потрясающее впечатление! Уверяю вас, дорогой сэр, в нынешнее время интерес к этим событиям весьма актуален. Политика Англии в отношении Индии — жгучий вопрос сегодняшнего дня.
  — Гм, — раздумчиво промычал доктор. — Я слышал, что генерал Аранделл очень любил говорить на эту тему. По правде говоря, он многим здесь докучал своими рассказами.
  — Кому именно?
  — Ну хотя бы мисс Пибоди. Между прочим, вы можете навестить ее. Она у нас в городе старожил и хорошо знала семью Аранделлов. К тому же она обожает сплетни. Да и вообще с нею стоит побеседовать. Личность, скажу я вам, прелюбопытная.
  — Спасибо. Превосходная мысль! Не будете ли вы так добры дать мне заодно адрес молодого мистера Аранделла, внука покойного генерала?
  — Чарлза? Пожалуйста. Только, предупреждаю, он большой вертопрах. Для него семейная родословная — пустой звук.
  — Еще совсем молод?
  — Он из тех, кого я, старый чудак, называю «юнцами», — подмигнул нам доктор. — Ему уже за тридцать. У таких молодцов на роду написано доставлять неприятности своей семье. Обаятельный малый — и только. Объездил весь мир, а зачем — неизвестно.
  — Тетка, наверное, души в нем не чаяла, баловала? — рискнул спросить Пуаро. — Такое часто случается.
  — Гм, не знаю, — усомнился Грейнджер. — Эмили Аранделл была неглупой женщиной. Насколько мне известно, ему так и не удалось выудить из нее какую-либо значительную сумму. Мисс Аранделл была дамой старой закалки. Мне она нравилась. Я ее уважал. Эдакий солдат в юбке.
  — Она умерла внезапно?
  — В какой-то степени да. Разумеется, в последнее время она часто хворала. Но прежде всегда выходила победительницей в схватке со смертью.
  — Мне говорили… Впрочем, это, наверное, сплетни, — Пуаро пренебрежительно отмахнулся рукой, — что она не очень-то ладила со своими родственниками?
  — Нет, она не ссорилась с ними всерьез, — задумчиво произнес доктор Грейнджер. — До скандалов у них никогда не доходило, насколько мне известно.
  — Прошу прощения. Вероятно, я сую нос не в свои дела.
  — Не беспокойтесь. В конечном счете, рано или поздно все становится известно широкой общественности.
  — Насколько я понял, она ничего не завещала родственникам?
  — Да, она все оставила своей суетливой, боязливой, как квочка, компаньонке. Странный поступок, конечно. В голове не укладывается. На нее совсем не похоже.
  — Чего не бывает на свете, — рассеянно заметил Пуаро. — Старая дама, болезненная, на ладан дышит. Всецело зависит от человека, который за ней ухаживает. Согласитесь, любая женщина, если она с умом, легко может добиться благосклонности.
  Слово «благосклонность» подействовало на доктора словно красная тряпка на быка.
  — Благосклонность? Благосклонность? — запыхтел доктор Грейнджер. — Какая там благосклонность! Эмили Аранделл обращалась с Минни Лоусон хуже, чем с собакой. Впрочем, для дам ее поколения это весьма характерно. Кстати, женщины, которые зарабатывают себе на жизнь, служа компаньонками, большим умом не отличаются. Иначе они нашли бы себе работу получше. Эмили Аранделл плохо уживалась с дураками. Поэтому меняла своих компаньонок как перчатки. А вы говорите, благосклонность. Да ничего похожего!
  Пуаро мгновенно переменил скользкую тему.
  — А может, — предположил он, — у мисс Лоусон еще сохранились старые семейные письма и документы?
  — Вполне вероятно, — сказал Грейнджер. — Обычно в домах старых дев скапливается великое множество ненужных бумаг. Думаю, мисс Лоусон не успела просмотреть и половину из них.
  Пуаро встал.
  — Спасибо вам большое, доктор Грейнджер. Вы очень любезны.
  — Не за что, — отозвался доктор. — Жаль, что ничем не смог помочь. Вам лучше всего обратиться к мисс Пибоди. Она живет в «Мортон-Манор», в миле отсюда.
  Пуаро нагнулся и понюхал розы, которые стояли в вазе на столе у доктора.
  — Чудесный запах, — пробормотал он.
  — Да, наверное. Но я не чувствую запахов. Утратил обоняние после того, как переболел гриппом четыре года назад. Неплохая реклама для врача, правда? «Врачу, исцелися сам», как говорится в Библии. Чертовски неприятно! Даже курение теперь не доставляет мне такого удовольствия, как прежде.
  — Действительно очень неприятно. Да, вы не забудете дать мне адрес молодого Аранделла?
  — Минуточку. — Доктор провел нас в холл и позвал: — Доналдсон! Мой компаньон, — объяснил он. — У него наверняка есть адрес Чарлза. Ведь он помолвлен с его сестрой Терезой. — И крикнул еще раз: — Доналдсон!
  Из комнаты в глубине дома появился довольно бесцветный молодой человек среднего роста. Но в отличие от доктора Грейнджера он являл собой образец аккуратности. Больший контраст трудно было себе представить.
  Грейнджер объяснил ему суть дела.
  Доктор Доналдсон оценивающе оглядел нас светло-голубыми, слегка навыкате глазами. Говорил он тоже четко, ясно, тщательно подбирая слова:
  — Не знаю, где живет Чарлз, но могу дать вам адрес мисс Терезы. Она, не сомневаюсь, сможет связать вас со своим братом.
  Пуаро уверил его, что нам это вполне подойдет.
  Доктор написал адрес на листке блокнота, оторвал его и подал Пуаро.
  После того как Пуаро выразил ему свою благодарность, мы распрощались с обоими врачами. Уже в дверях я обернулся и увидел, что доктор Доналдсон, стоя в холле, провожает нас удивленным взглядом. Вид у него был весьма обескураженный.
  Глава 10
  Визит к мисс Пибоди
  — Неужто в самом деле никак нельзя обойтись без всей этой лжи? — спросил я, когда мы отправились дальше.
  Пуаро пожал плечами.
  — В данном случае ложь (которая, как я успел заметить, претит вашему естеству) — ложь во спасение. И я готов пользоваться ею без зазрения совести…
  — Это я заметил.
  — Так вот, если возникает необходимость в подобной лжи, лгать надо умеючи, творчески, даже возвышенно.
  — Вы полагаете, что своей «умелой» ложью сумели убедить доктора Доналдсона и он поверил вам?
  — Да, надо заметить, этот молодой человек не слишком доверчив, — задумчиво произнес Пуаро.
  — По-моему, он что-то заподозрил.
  — Почему вы так решили? На свете полно глупцов, которые хотят написать биографии себе подобных.
  — Впервые слышу, как вы называете себя глупцом, — усмехнулся я.
  — Могу же я сыграть роль, и не хуже многих, — холодно отозвался Пуаро. — Мне жаль, что вам не понравилась моя выдумка. По-моему, она очень забавна.
  Я переменил тему разговора:
  — Что мы намерены делать дальше?
  — Ничего особенного. Сядем в вашу машину и поедем в «Мортон-Манор».
  «Мортон-Манор» оказался нелепым массивным домом эпохи королевы Виктории. Дряхлый дворецкий встретил нас несколько настороженно и прежде, чем доложить о нашем визите, спросил, назначена ли у нас аудиенция.
  — Передайте, пожалуйста, мисс Пибоди, что мы пришли от доктора Грейнджера, — сказал Пуаро.
  Спустя несколько минут дверь отворилась, и в комнату вразвалку вошла маленькая толстая женщина. Ее редкие седые волосы были гладко причесаны на прямой пробор. Черное бархатное платье в нескольких местах было сильно потерто, но его очень красил воротник из великолепных кружев, скрепленный у шеи большой камеей.
  Близоруко сощурив глаза, она приблизилась. Ее первые вопросы привели нас в полное замешательство:
  — Чем торгуете?
  — Ничем, мадам, — ответил Пуаро.
  — Правда?
  — Конечно.
  — А пылесосами?
  — Нет.
  — И чулками не торгуете?
  — Да нет же.
  — А коврами?
  — Нет.
  — Вот и хорошо, — успокоилась мисс Пибоди, усаживаясь в кресло. — Значит, все в порядке. Тогда присаживайтесь.
  Мы покорно сели.
  — Прошу прощения за то, что приставала к вам с этими дурацкими вопросами, — извинилась мисс Пибоди. — Приходится быть начеку. Вы даже не представляете, что за типы сюда являются. От слуг тоже мало толку. Они совсем не разбираются в людях. Но винить их нельзя. Смотрят — голос, костюм, имя — вроде бы все как положено. Командир Риджуэй, мистер Скот Эджертон, капитан д'Арси Фитцерберт. Приятные на вид люди, по крайней мере многие из них, но не успеешь с ними познакомиться, как они суют тебе под нос машинку для взбивания крема.
  — Уверяю вас, мадам, — вполне серьезно попытался убедить ее Пуаро, — у нас нет подобных намерений.
  — Вам лучше знать, — отозвалась мисс Пибоди.
  Пуаро принялся повторять свою «умелую» небылицу.
  Мисс Пибоди слушала его молча, почти не моргая. Дослушав до конца, она сказала:
  — Стало быть, вы собираетесь писать книгу?
  — Да.
  — По-английски?
  — Разумеется.
  — Но вы же иностранец? Признайтесь, ведь вы иностранец?
  — Совершенно верно.
  Она посмотрела на меня.
  — А вы, наверное, его секретарь?
  — Я?.. Да, — ответил я не очень уверенно.
  — Вы хорошо владеете английским?
  — Надеюсь.
  — Где вы учились?
  — В Итоне833.
  — Значит, плохо владеете.
  Я вынужден проглотить этот выпад против самого древнего и почитаемого колледжа, ибо мисс Пибоди снова обратилась к Пуаро:
  — Итак, вы намерены создать жизнеописание генерала Аранделла, верно?
  — Верно. Вы ведь его знали?
  — Да, я хорошо знала этого пропойцу.
  Наступила минутная пауза. Затем мисс Пибоди, как бы размышляя вслух, продолжила:
  — Писать теперь о волнениях в Индии, все равно что стегать хлыстом дохлую лошадь. Но это ваше дело, конечно.
  — Знаете, мадам, на эти вещи существует поветрие. Нынче Индия в моде.
  — Резонно. Но что касается моды, то все возвращается на круги своя. Взять хоть, к примеру, рукава. — Мы дружно молчали, ожидая, что она скажет дальше. — Свободные наверху и сужающиеся книзу во все времена смотрятся отвратительно, — продолжала мисс Пибоди. — А вот в широких книзу я всегда выглядела пристойно. — Она уставилась горящим взором на Пуаро. — Так что же вас интересует?
  Пуаро раскинул руки.
  — Да все, что угодно, мадам! Фамильная родословная, разные слухи, семейные отношения.
  — О событиях в Индии я вам ничего рассказать не могу, — призналась мисс Пибоди. — По правде говоря, я не слушала его бредни. Эти стариковские байки всегда казались мне скучными. К тому же он был глуп как пробка. Думаю, во всей армии нельзя было сыскать подобного дурака. Впрочем, в армии умному человеку до больших чинов не добраться. Еще мой покойный отец любил говорить: «Если хочешь продвинуться по службе, то надо быть лизоблюдом: заискивать перед женой полковника и подчиняться приказам старших офицеров».
  Почтительно выслушав авторитетное мнение, Пуаро спросил:
  — Вы были близко знакомы с семьей генерала Аранделла, не так ли?
  — Совершенно верно. Я знала их всех, — ответила мисс Пибоди. — Старшей была прыщавая Матильда. Она преподавала в воскресной школе и питала слабость к одному из викариев. Затем шла Эмили. Великолепно ездила на лошади, ничего не скажешь. Пожалуй, только она умела обуздать отца, когда у него начинались запои. Из дома, бывало, телегами вывозили бутылки, а ночью закапывали. Кто же шел за ней: Арабелла или Томас? По-моему, Томас. Я всегда ему сочувствовала. Жить одному среди четырех женщин, с ума сойти можно! Он отупел и обабился. Никто даже представить себе не мог, что он когда-нибудь женится. Когда это случилось, все были просто потрясены.
  Мисс Пибоди сочно захохотала, с чисто викторианской раскованностью.
  Без сомнения, беседа с нами доставляла ей громадное удовольствие. Забыв о нашем существовании, она всецело погрузилась в воспоминания.
  — За Томасом шла простушка Арабелла. Лицо у нее походило на ячменную лепешку. Самая невзрачная из сестер. Тем не менее она благополучно вышла замуж — за довольно пожилого профессора из Кембриджа. Ему было тогда лет шестьдесят, если не больше. Он читал здесь цикл лекций, кажется, о чудесах современной химии. Я тоже посещала их. Помню, он что-то бормотал себе под нос в бороду, а потому почти не слышно. Арабелла задерживалась после лекций и задавала ему вопросы. К тому времени ей уже было под сорок. Их обоих уже давно нет на свете. А брак оказался довольно счастливым. Недаром говорят, что надо жениться на дурнушках — уж они-то никогда не станут флиртовать. И, наконец, самой младшей, самой хорошенькой, веселой, шустрой была Агнес. Вот уж кому следовало выйти замуж, так не получилось! Она умерла незадолго до войны.
  — Вы сказали, что женитьба мистера Томаса явилась для всех неожиданной?
  Мисс Пибоди разразилась густым, горловым хохотом.
  — Неожиданной? Слишком мягко сказано! То была сенсация! Никто не ожидал подобного фортеля от этого застенчивого, скромного тихони, который и шагу-то боялся ступить без своих сестер. — Она смолкла на минуту, а затем продолжала: — Помните скандал, связанный с именем миссис Варли, который всколыхнул все общество в конце девяностых годов? Ее обвиняли в том, что она отравила мышьяком своего мужа. Красавица! Так вот, она произвела на Томаса неизгладимое впечатление. Ее оправдали. Но Томас Аранделл совсем потерял из-за нее голову. Собирал газеты со статьями о ней, вырезал оттуда заметки и фотографии миссис Варли. А когда процесс завершился, отправился в Лондон и сделал ей предложение! Уму непостижимо! Тихоня Томас, никогда не покидавший своего дома! Воистину поступки мужчин непредсказуемы! Они способны на все!
  — И чем же это кончилось?
  — Она вышла за него замуж.
  — Наверное, больший удар для его сестер трудно себе представить?
  — Еще бы! Они даже не пожелали познакомиться с ней. Их можно понять. После всей этой истории… Томас смертельно обиделся на них, уехал с женой на Нормандские острова и как в воду канул. Не знаю, отравила ли миссис Варли своего первого мужа, но Томас, во всяком случае, пережил ее на добрых три года. У них родились мальчик и девочка. Оба очень красивые, похожие на мать.
  — Наверное, они часто навещали свою здешнюю тетушку?
  — Только после смерти родителей. К тому времени они уже учились в колледже и приезжали сюда на каникулы. Эмили была одинокой и, кроме них да Беллы Биггс, не имела родных на всем белом свете.
  — Биггс?
  — Дочь Арабеллы. Скучная девица, на несколько лет старше Терезы. Она тоже выкинула фортель. Вышла замуж за иностранца, который учился здесь в университете. За грека, врача по профессии. До красавца ему, конечно, далеко, но он очень обаятельный, должна признать. Правда, бедняжке Белле не приходилось особенно выбирать. Целыми днями она либо помогала отцу, либо разматывала шерсть для матери. А этот малый внес в ее жизнь некоторое разнообразие. Оттого он ей и приглянулся.
  — У них счастливый брак?
  — Откуда мне знать, счастливый у них брак или нет, — ответила мисс Пибоди. — С виду они вполне счастливы. У них двое детей, смугленьких таких. Живут в Смирне.
  — Но сейчас они вроде бы в Англии?
  — Да, они приехали в марте. И со дня на день собираются отправиться обратно.
  — А мисс Аранделл благоволила к своей племяннице?
  — К Белле? Пожалуй, да, хотя она прескучная особа. Занята только своими делами и домашним хозяйством.
  — Мисс Аранделл одобряла этот брак?
  Мисс Пибоди фыркнула.
  — Конечно нет, хотя этот разбойник-доктор ей нравился. Человек он неглупый. И по-моему, из кожи лез вон, добиваясь ее расположения. У него особый нюх на деньги.
  Пуаро кашлянул.
  — Насколько я понимаю, мисс Аранделл умерла далеко не бедной?
  Мисс Пибоди расположилась в кресле поудобнее.
  — Вот именно. Никому и в голову не приходило, что она так богата. Дело в том, что генерал Аранделл оставил довольно кругленькую сумму, разделив ее поровну между сыном и дочерьми. Часть этих денег была вложена в акции и принесла немалый доход. Томас и Арабелла, уйдя из дома, разумеется, забрали свою долю. Остальные три сестры жили вместе, не тратя и десятой части совместного капитала, который постоянно вкладывался в акции. Когда Матильда умерла, она оставила свою часть Эмили и Агнес, а после кончины Агнес все досталось Эмили. Эмили по-прежнему тратила очень мало. А потому к моменту своей смерти оказалась богачкой. И вот теперь все это досталось Минни Лоусон!
  Последнюю фразу она произнесла со злорадным торжеством.
  — Вы не ожидали этого, мисс Пибоди?
  — Честно говоря, нет. Эмили никогда не скрывала, что после ее смерти деньги перейдут к ее племянницам и племяннику. Она так и составила свое первое завещание. Кое-какие вознаграждения слугам, остальное же делится поровну между Терезой, Чарлзом и Беллой. Господи, мы просто ушам своим не поверили, когда узнали, что она, оказывается, успела состряпать перед смертью новое завещание, по которому все доставалось этой ничтожной мисс Лоусон!
  — Завещание было составлено незадолго до ее кончины? — спросил Пуаро.
  Мисс Пибоди вперилась в него взглядом.
  — Думаете, ее заставили? Нет, ваши подозрения напрасны. У бедняжки Лоусон просто не хватило бы мозгов, а тем более смелости решиться на такое. Да и по правде сказать, если, конечно, верить ее словам, она была удивлена не меньше других, когда прочли завещание. — Пуаро улыбнулся ее оговорке. — Завещание было составлено дней за десять до кончины, — продолжала мисс Пибоди. — Адвокат утверждает, что все сделано по закону. Вполне возможно.
  — Вы хотите сказать… — подался вперед Пуаро.
  — Я хочу сказать, что здесь не все чисто, — произнесла мисс Пибоди. — В том-то вся и закавыка.
  — В чем именно?
  — Не могу точно объяснить. Откуда мне знать? Я не юрист. Но дыма без огня не бывает, попомните мои слова.
  — Пробовал ли кто-нибудь из родных опротестовать завещание? — осторожно поинтересовался Пуаро.
  — Тереза вроде бы ездила к юристу. Напрасный труд! К юристам лучше не обращаться. Почти наверняка услышишь от них: «Не надо!» Однажды пятеро адвокатов советовали мне не предпринимать никаких действий. И что же? Я не послушала их. И выиграла процесс. Меня усадили на место истицы, а какой-то умник из Лондона стал задавать дурацкие вопросы, пытаясь меня запутать. Но не тут-то было! «Как вы можете доказать, что это ваши меха, мисс Пибоди? — спросил он у меня. — На них нет даже клейма меховщика!» — «Вполне возможно, — ответила я, — зато на подкладке есть штопка и, если нынче хоть кто-нибудь умеет так штопать, я готова съесть свой зонтик». Он потерпел полную неудачу, вот так-то.
  Мисс Пибоди снова безудержно расхохоталась.
  — Наверное, теперь, — осторожно продолжал расспрашивать Пуаро, — отношения между мисс Лоусон и членами семьи сильно обострились?
  — Еще бы! Разве вам не известно, каково людское нутро? Стоит кому-то умереть, скандалов не оберешься. Покойник еще в гробу лежит, а скорбящие ближние уже готовы выцарапать друг другу глаза.
  — К сожалению, вы правы, — вздохнул Пуаро.
  — Такова уж человеческая натура, — снисходительно заметила мисс Пибоди.
  Пуаро решил сменить тему:
  — А правда ли, что мисс Аранделл интересовалась спиритизмом?
  Мисс Пибоди снова пристально посмотрела на него.
  — Если вы полагаете, что к Эмили явился дух Джона Аранделла и приказал ей оставить деньги Минни Лоусон и что Эмили беспрекословно ему повиновалась, вы глубоко заблуждаетесь. Не такая уж Эмили дура. Хотите знать мое мнение? Спиритизм для нее был такой же забавой, ну, может быть, чуть побольше, чем пасьянс или криббедж834. Кстати, вы уже познакомились с сестрами Трипп?
  — Нет.
  — Вот если познакомитесь, сразу поймете, насколько они глупы. Терпеть их не могу! Вечно пристают к вам с посланиями от ваших умерших родственников и вечно плетут какую-нибудь чушь. Притом всерьез. А с ними заодно и Минни Лоусон. Впрочем, надо же чем-то убить вечером время.
  Пуаро предпринял очередную атаку:
  — Вы, наверное, хорошо знаете Чарлза Аранделла? Что он собой представляет?
  — Молодой повеса, хотя и очаровательный. Вечно в долгах, всегда без денег, болтается как неприкаянный по всему белому свету. Дамский угодник. — Она фыркнула. — Уж я-то повидала таких на своем веку. Подумать только, у Томаса такой сын! У этого благовоспитанного чудака, являвшего собой образец нравственности! Не иначе, как в Томасе сказывается дурная кровь. Честно говоря, мне по душе этот наглец. Впрочем, он из тех, кто способен ради одного-двух шиллингов прикончить родную бабушку. Полное отсутствие моральных устоев. И откуда только берутся такие экземпляры?
  — А его сестра?
  — Тереза? — Мисс Пибоди раздумчиво покачала головой. — Не знаю. Экзотическое создание. Экстравагантная. Она, между прочим, помолвлена с этим нашим размазней доктором. Вы его видели?
  — Доктора Доналдсона?
  — Говорят, он хороший специалист, но это единственное его достоинство. Будь я молоденькой, не обратила бы на него никакого внимания. Что ж, Терезе видней. Она, по-моему, у нас девица с опытом.
  — Доктор Доналдсон лечил мисс Аранделл?
  — Лишь когда Грейнджер уезжал в отпуск.
  — А во время последней болезни?
  — Вряд ли.
  — Мне кажется, мисс Пибоди, — улыбнулся Пуаро, — что вы не очень-то высокого мнения о его профессиональных качествах.
  — Не совсем так, вы не правы. Он врач вполне знающий, способный. Но его метода — не по мне. Сами посудите, в былые времена, когда ребенок объедался незрелыми яблоками и у него начиналась желчная колика, врач так и говорил «желчная колика» — и посылал ему несколько пилюль из своей приемной. Теперь же вам твердят, что у ребенка ярко выраженный цирроз835, что требуется диета, и прописывают то же самое лекарство, только в виде крохотных таблеток, которые производят фармацевтические фабрики и за которые надо платить втридорога! Доналдсон — сторонник этой школы. Кстати, ее предпочитает большинство молодых матерей. Впрочем, не думаю, чтобы этот молодой человек надолго задержался у нас, обслуживая тех, кто подхватил корь или съел что-нибудь не то. Он намерен переехать в Лондон. Этот подающий надежды доктор честолюбив и хочет специализироваться.
  — В чем именно?
  — В серотерапии836. Так, кажется, это называется. Это когда вам вводят под кожу сыворотку, независимо от того, как вы себя чувствуете, чтобы у вас выработался иммунитет к заразным заболеваниям. Лично я никогда не позволю делать себе эти сомнительные вспрыскивания.
  — Вероятно, доктор Доналдсон проводит опыты, касающиеся какого-то определенного заболевания?
  — Чего не знаю, того не знаю. Только вижу, что его не устраивает работа провинциального лекаря. Он рвется в Лондон. Но для этого необходимы деньги, а он беден как церковная крыса.
  — Печально. Истинное дарование часто гибнет из-за отсутствия денег, — пробормотал Пуаро. — А те, у кого они есть, не хотят помочь.
  — Во всяком случае, Эмили Аранделл не проявила такого желания, — констатировала мисс Пибоди. — Ее завещание многих потрясло. Я имею в виду сумму, а не того, кому она ее оставила.
  — Родственники ее тоже были потрясены этой суммой, как вы думаете?
  — Трудно сказать, — ответила мисс Пибоди, жмурясь от удовольствия. — И да и нет. Во всяком случае, один из них вряд ли был слишком удивлен.
  — Кто именно?
  — Чарлз. Он явно рассчитывал на большой капитал. Не такой уж дурак этот Чарлз.
  — Себе на уме?
  — Во всяком случае, не размазня, как другие, — усмехнулась мисс Пибоди. И, помолчав, спросила: — Вы собираетесь с ним встретиться?
  — Имел такое намерение, — несколько напыщенно произнес Пуаро. — Вполне возможно, что у него сохранились какие-нибудь документы, касающиеся его деда.
  — Скорее всего, он давно уже их сжег. Этот молодой повеса не испытывает никакого почтения к своим предкам.
  — Попытка не пытка, — нравоучительно заметил Пуаро.
  — Пожалуй, — милостиво согласилась мисс Пибоди. В ее голубых глазах блеснуло нечто такое, что заставило Пуаро встать.
  — Не смею дольше злоупотреблять вашим терпением, мадам. Премного благодарен за ту информацию, которую вы мне дали.
  — Я сделала все, что в моих силах, — ответила мисс Пибоди. — Правда, наша беседа имела очень малое отношение к Индийскому восстанию, не так ли?
  Она попрощалась с нами за руку.
  — Дайте мне знать, когда книга выйдет в свет, — сказала она нам вслед. — С удовольствием прочту.
  Последнее, что мы услышали, покидая комнату, был ее густой сочный хохот.
  Глава 11
  Визит к сестрам Трипп
  — Что же теперь? — спросил Пуаро, когда мы снова сели в машину.
  Наученный опытом, я больше не решился предложить ему вернуться в Лондон. Пусть уж Пуаро развлекается по-своему, раз ему хочется. Зачем мешать?
  Я предложил выпить чаю.
  — Чаю, Гастингс? С какой стати? В такое-то время?
  — А что? — Я посмотрел на часы. — Половина шестого. Самое время попить чаю.
  — Вечно вы, англичане, со своим чаем! — вздохнул Пуаро. — Нет, mon ami, сейчас нам не до чая. В книге о правилах поведения я прочел на днях, что после шести визитов не наносят. Это нарушение этикета. Так что у нас осталось всего полчаса на осуществление своих намерений.
  — Подумать только, каким светским вы вдруг сделались, Пуаро. Так кого мы намерены сейчас посетить?
  — Les mesdemoiselles Трипп.
  — И вы скажете им, что сочиняете книгу о спиритизме? Или по-прежнему будете утверждать, что пишете о генерале Аранделле?
  — На сей раз все будет гораздо проще, друг мой. Но прежде нам следует узнать, где живут эти дамы.
  Нам любезно объяснили, как к ним пройти, однако мы долго плутали по проулкам. Сестры Трипп обитали в старомодном живописном домике, который был таким ветхим, что, казалось, вот-вот развалится.
  Нам отворила дверь девчонка лет четырнадцати, мимо которой мы с трудом протиснулись внутрь.
  В гостиной, под потолком которой темнели старинные дубовые балки, имелся большой открытый камин и маленькие окошки, которые почти не пропускали света. Обставлена она была дубовой мебелью в псевдодеревенском стиле, как любят у нас в провинции. На столе красовалась деревянная плошка с фруктами, а на стенах висели фотографии, для которых позировали в основном две особы, то прижимая к груди букеты цветов, то кокетливо придерживая широкополые соломенные шляпки.
  Впустив нас, девочка что-то пробормотала и скрылась, но ее голос тут же раздался где-то наверху:
  — К вам два джентльмена, мисс.
  Послышались женский щебет, затем скрип половиц, шуршанье юбок. По лестнице спустилась дама и направилась прямо к нам.
  Она выглядела скорее лет на пятьдесят, нежели на сорок, волосы у нее были гладко причесаны на прямой пробор, как у Мадонны837, глаза — карие и немного выпуклые. Кисейное платье со множеством оборок производило странное впечатление — очень напоминало бальное.
  Пуаро сделал шаг ей навстречу и заговорил, старательно извлекая из памяти самые витиеватые выражения:
  — Прошу простить за вторжение, мадемуазель, но я в некотором роде пребываю в затруднительном положении. Меня интересует одна дама, но, к сожалению, она уехала из Маркет-Бейсинга, и мне сказали, что только у вас я могу узнать ее адрес.
  — Вот как? Кого вы имеете в виду?
  — Мисс Лоусон.
  — А, Минни Лоусон! Разумеется. Мы большие друзья. Прошу садиться, мистер…
  — Паротти. А это мой друг — капитан Гастингс.
  Мисс Трипп поклонилась и принялась щебетать:
  — Еще раз прошу садиться, господа. Нет, пожалуйста, на стул я сяду сама. Вам удобно, в самом деле? Милая Минни Лоусон… А вот и моя сестра.
  Снова послышались скрип половиц, шуршанье юбок, и к нам присоединилась вторая дама, в зеленом льняном платьице, которое больше подошло бы шестнадцатилетней девице.
  — Моя сестра Изабел. Мистер Паррот… капитан Хокинс. Изабел, дорогая, эти джентльмены — друзья Минни Лоусон.
  Мисс Изабел Трипп в отличие от своей пышной сестры выглядела довольно тощей. Светлые волосы у нее вились мелкими кудряшками. Она вела себя как девчонка и была одной из тех особ с цветами на фотографиях.
  — Прелестно! — по-девичьи всплеснула она руками. — Милая Минни! Вы ее давно видели?
  — Не видел уже несколько лет, — ответил Пуаро. — Мы как-то потеряли друг друга из виду. Я путешествовал. Вот почему меня так удивило и обрадовало известие о той счастливой доле, которая выпала моей старой приятельнице.
  — О да! Минни того заслуживает! У нее золотое сердце! Она добрая, простая и вместе с тем очень серьезная.
  — Джулия! — воскликнула Изабел.
  — Да, родная?
  — Как удивительно! Буква «П». Помнишь, на планшетке четко выделялась буква «П» вчера вечером? Посетитель-чужестранец на букву «П»?
  — А ведь верно, — подтвердила Джулия.
  Обе дамы не сводили с Пуаро горящих, восторженных глаз.
  — Все предсказания сбываются, — умильно заметила Джулия. — Вы верите в оккультные науки, мистер Пирот?
  — У меня слишком мало опыта в этом, мадемуазель, но как человек, много путешествовавший по восточным странам, я вынужден признать, что существует множество разных явлений, которые невозможно понять или объяснить с помощью естественных наук.
  — Вот именно! — согласилась Джулия. — Вы видите самую суть!
  — Восток, — пробормотала Изабел, — это древняя обитель мистицизма и оккультизма838.
  Мне было известно, что все путешествия Пуаро по Востоку сводились к поездке в Сирию, откуда он ненадолго заезжал в Ирак, что заняло всего несколько недель. Однако по его тону и словам можно было подумать, будто он большую часть жизни провел в джунглях и на базарах и был накоротке с факирами, дервишами839 и Махатмами840.
  Как я понял, сестры Трипп были вегетарианками, поклонницами теософии841, израэлитками842, последовательницами «Христианской науки»843, спиритками и фотолюбительницами.
  — Порой кажется, — вздохнула Джулия, — что в Маркет-Бейсинге невозможно жить. Здешние люди лишены душевной красоты. А у человека должна быть душа, не так ли, капитан Хокинс?
  — Конечно, — согласился я, слегка озадаченный. — Обязательно должна.
  — Погибнут те, кому нет гласа божьего, — вздохнув, процитировала чьи-то слова Изабел. — Я несколько раз пыталась поговорить с нашим викарием, но он не способен широко мыслить. Вам не кажется, мистер Пирот, что религиозные убеждения превращают человека в догматика?
  — А, кажется, чего проще, — подхватила ее сестра. — Ведь всем нам хорошо известно, что повсюду должны царить радость и любовь.
  — Вы совершенно правы, — поддержал их Пуаро. — Очень жаль, когда между людьми возникает недопонимание, особенно из-за денег.
  — Деньги достойны презрения, — вздохнула Джулия.
  — Насколько я уловил, мисс Аранделл была одной из ваших новообращенных? — поинтересовался Пуаро.
  Сестры обменялись взглядом.
  — Не думаю, — сказала Изабел.
  — Вряд ли, — усомнилась Джулия. — Иногда нам казалось, что она верит, а иногда такое говорила… совершенно непристойное. Помнишь последнее видение? Оно было весьма примечательным. — Джулия повернулась к Пуаро. — Это произошло как раз в тот вечер, когда милая мисс Аранделл заболела. После обеда мы устроили сеанс — вчетвером. И представляете, и мы, и мисс Лоусон отчетливо увидели нечто вроде нимба вокруг головы мисс Аранделл.
  — Comment?844
  — Эдакое светящееся облако. Я правильно говорю, Изабел?
  — Совершенно верно. Ореол слабого света постепенно окутывал голову мисс Аранделл. Теперь-то мы понимаем, что это был знак, возвестивший ее скорый уход в мир иной.
  — Замечательно, — очень натурально изобразив потрясение, произнес Пуаро, — а в комнате было темно?
  — Да, в темноте нам всегда легче установить контакт. Кстати, день был довольно теплый, так что мы даже не разжигали камина.
  — И с нами разговаривал прелюбопытнейший дух, — заметила Изабел.
  — Ее звали Фатима. Она сказала, что умерла во время крестовых походов, и передала нам прекрасное послание.
  — На словах?
  — Нет, не голосом, а стуком. Любовь. Надежда. Жизнь. Что может быть прекраснее!
  — Мисс Аранделл стало плохо во время сеанса?
  — Нет, сразу после него. Нам подали сандвичи, портвейн, но милая мисс Аранделл ни к чему даже не притронулась, сказав, что плохо себя чувствует. Именно с того момента она и заболела. К счастью, ей не пришлось долго страдать.
  — Она умерла спустя четыре дня, — пояснила Изабел.
  — Мы уже получили от нее несколько посланий, — вдохновенно сообщила Джулия. — В них сообщалось, что она очень счастлива, что все прекрасно и она надеется, что между близкими ее сердцу людьми царят мир да любовь.
  Пуаро кашлянул.
  — К сожалению, это не так.
  — Да, ее родственники ведут себя отвратительно по отношению к бедняжке Минни, — сказала Изабел. Ее лицо вспыхнуло от возмущения.
  — Да, Минни — просто неземное создание, — поддакнула Джулия. — Многие говорят про нее разные гадости. Будто она какими-то махинациями заполучила эти деньги.
  — На самом же деле она сама была поражена…
  — Просто ушам своим не поверила, когда адвокат прочел завещание…
  — Она сама об этом говорила. «Джулия, дорогая, — сказала она мне, — я была ошарашена. Небольшие вознаграждения в пользу слуг, а „Литлгрин-хаус“ и все остальное состояние — Вильгельмине Лоусон». Она была настолько ошеломлена, что лишилась дара речи. А когда совладала с собой и спросила, какова же эта сумма, полагая, что она, возможно, составляет несколько тысяч фунтов, мистер Первис, запинаясь и мямля, долго рассуждал о таких непонятных вещах, как движимость и недвижимость, и наконец изволил сообщить, что состояние мисс Аранделл насчитывает что-то около трехсот семидесяти пяти тысяч. Бедная Минни чуть не лишилась сознания.
  — Ей и в голову не могло прийти что-нибудь подобное, — подтвердила вторая сестра. — Да и кто мог подумать, что такое возможно?
  — Она сама вам так сказала?
  — О да, она не раз говорила нам об этом. Вот почему непристойно вести себя так, как семейство Аранделл: не разговаривать с Минни и относиться к ней с подозрением. В конце концов, Англия — свободная страна…
  — Англичане почему-то действительно в это уверовали, — пробормотал Пуаро.
  — …И я считаю, что каждый волен распоряжаться своими деньгами, как сочтет нужным! По-моему, мисс Аранделл поступила очень разумно. Без сомнения, она не доверяла своим родственникам, и на то у нее были все основания.
  — Вы так думаете? — Пуаро с интересом подался вперед.
  Такое проявление внимания только поощрило Изабел.
  — Конечно. Мистер Чарлз Аранделл, ее племянник, отвратительный молодой человек. Это известно всем. Мне кажется, его даже разыскивает полиция какой-то страны. Очень неприятный субъект. С его сестрицей я, говоря по правде, никогда не беседовала, но выглядит она очень странно. Ультрамодные туалеты и сплошной грим. Когда я вижу ее напомаженные губы, мне становится дурно. Как будто они измазаны кровью. Глядя на нее, диву даешься. Ведет себя как наркоманка. Она, между прочим, помолвлена с доктором Доналдсоном. Очень славный молодой человек. По-моему, даже ему порой противно на нее смотреть. Конечно, она по-своему привлекательна, но, надеюсь, со временем он одумается и женится на какой-нибудь приятной английской девушке, которая любит жизнь в провинции и сельский воздух.
  — А другие родственники?
  — Другие тоже малосимпатичны. Пожалуй, исключение составляет только миссис Таниос. Она славная женщина, но предельно глупа и ни шагу не сделает без позволения своего мужа — турка, кажется. Зачем англичанке выходить замуж за турка? Проявить такую неразборчивость! Разумеется, мисс Таниос — прекрасная мать, но дети у нее довольно страшненькие, бедняжки.
  — По-вашему выходит, что мисс Лоусон заслуженно получила наследство мисс Аранделл?
  — Минни Лоусон — удивительная женщина, — спокойно ответила Джулия. — Притом бессребреница. Конечно, деньги ее интересовали, но жадностью она никогда не отличалась.
  — Тем не менее ей не пришло в голову отказаться от наследства.
  Изабел даже отшатнулась.
  — Вряд ли кто-нибудь на это способен.
  — Да, пожалуй, вы правы… — улыбнулся Пуаро.
  — Видите ли, мистер Паррот, — вставила Джулия, — она приняла наследство как душеприказчица, для которой воля покойной священна.
  — И хотела даже выделить какую-то часть миссис Таниос или ее детям, — продолжала Изабел. — Но она боялась, как бы этими деньгами не завладел ее муж.
  — Минни говорила также, что намерена предоставить Терезе денежную помощь.
  — Это было бы крайне великодушно с ее стороны, если учесть, что Тереза всегда относилась к ней свысока.
  — Ей-богу, мистер Паррот, Минни — самый великодушный человек на свете. Да разве вы сами этого не знаете?
  — Ну почему, — ответил Пуаро, — знаю. Только вот никак адреса ее не раздобуду.
  — О боже! Какая я глупая! Записать его вам?
  — Позвольте, я сам запишу.
  Пуаро вынул свою записную книжку, которая была при нем всегда.
  — «Клэнройден-Мэншнс», семнадцать. Рядом с «Уайтлиз»845. Передайте ей, что мы ужасно ее любим. Давно уже от нее нет никакой весточки.
  Пуаро встал, я последовал его примеру.
  — Я крайне признателен вам обеим за исключительно интересную беседу, — пропел он, — а также за то, что вы дали мне адрес моей приятельницы.
  — Странно, что вам не дали его в «Литлгрин-хаусе»! — воскликнула Изабел. — Это, должно быть, Элен. Слуги очень ревнивы и немного глупы. Они часто грубили Минни.
  Джулия с видом светской львицы протянула нам руку.
  — Очень рады были вашему визиту, — любезно заявила она. И, вопросительно взглянув на сестру, произнесла: — Быть может…
  — Быть может… — подхватила Изабел, чуть порозовев. — Быть может, вы останетесь и разделите нашу вечернюю трапезу? Очень скромную — сырые овощи, черный хлеб с маслом, фрукты.
  — Крайне заманчиво, — вежливо откликнулся Пуаро. — Но, увы, мы с моим другом должны вернуться в Лондон.
  Снова, пожав нам руки и попросив передать самый горячий привет мисс Лоусон, дамы наконец распрощались с нами.
  Глава 12
  Пуаро проясняет ситуацию
  — Слава богу, Пуаро, — с жаром сказал я, — вы спасли нас от сырой моркови. Какие жуткие женщины!
  — Pour nous un bon bifteck с жареной картошкой и хорошая бутылка вина. Интересно, что они предложили бы нам выпить?
  — Скорее всего, колодезную воду, — ответил я с содроганием. — Или безалкогольный сидр. Не дом, а кошмар какой-то. Уверен, что там нет ни ванны, ни канализации, а туалет в саду.
  — Непонятно, как могут эти женщины жить в таких нецивилизованных условиях, — задумчиво проговорил Пуаро. — И дело ведь вовсе не в отсутствии денег. Даже при стесненных обстоятельствах можно всегда найти выход.
  — Какой будет приказ шоферу? — спросил я, выбираясь из бесконечных проулков на дорогу, ведущую к Маркет-Бейсингу. — Кого из местных знаменитостей мы посетим на сей раз? Или вернемся в «Джордж» и еще раз допросим этого астматика-официанта?
  — Радуйтесь, Гастингс: мы покидаем Маркет-Бейсинг…
  — Прекрасно!
  — Но только на время. Я еще вернусь сюда.
  — В поисках неведомого убийцы?
  — Совершенно верно.
  — Удалось ли вам что-либо выудить из бессмысленного щебетания, которым нас удостоили сестры?
  — Есть кое-какие детали, заслуживающие внимания. Действующие лица нашей драмы постепенно начинают вырисовываться. Совсем как в старинном романе, не так ли? Скромная компаньонка, когда-то всеми презираемая, превращается в богатую даму и становится хозяйкой положения.
  — Я полагаю, что ее снисходительность, должно быть, очень раздражает тех, кто считает себя законными наследниками!
  — Еще бы! Совершенно верно, Гастингс.
  Воцарилось молчание. Миновав Маркет-Бейсинг, мы выехали на шоссе. Я тихо мурлыкал модную в ту пору песенку.
  — Вы довольны собой, Пуаро? — наконец спросил я.
  — Не понимаю, что вы имеете в виду, Гастингс? — холодно откликнулся Пуаро.
  — Мне показалось, что вы с удовольствием проделали эту работу.
  — По-вашему, мои действия несерьезны?
  — Ни в коем случае. Просто я полагал, что вы занимаетесь этой историей ради, так сказать, умственных упражнений. Для разминки мозгов. Дело-то нестоящее.
  — Au contraire, очень даже стоящее.
  — Вероятно, я не совсем точно выразился. Я хочу сказать, что мы собирались помочь старой даме, хотели защитить ее от чего-то. Но раз она умерла, какой смысл городить огород?
  — По-вашему, мы зря расследуем убийство?
  — Да нет же, вот когда налицо есть труп, в таком случае… о господи, я совсем не то говорю.
  — Не стоит волноваться, друг мой. Отлично вас понимаю. Вам кажется, что наличие трупа — это убийство, а смерть, наступившая в результате заболевания, — естественная смерть. Ну а если внезапная смерть мисс Аранделл была насильственной, а отнюдь не следствием хронического заболевания, тогда вы не остались бы равнодушным к моим попыткам обнаружить правду?
  — Конечно нет.
  — Так вот, кто-то пытался ее убить.
  — Но ведь не убил. В том-то и вся разница.
  — И вас нисколько не интересует, кто же предпринял такую попытку?
  — Почему же? Интересует.
  — У нас очень узкий круг подозреваемых, — задумчиво произнес Пуаро. — Нитка…
  — Нитку вы додумали, отыскав вбитый в плинтус гвоздь! — перебил я. — А может, гвоздь вбили туда сто лет назад!
  — Нет. Лак, которым был покрыт этот гвоздь, совсем свежий.
  — Ну мало ли зачем понадобился гвоздь, причины могут быть самые разные.
  — Назовите хотя бы одну.
  Сразу мне на ум ничего не пришло. Пуаро, воспользовавшись моим молчанием, продолжал:
  — Итак: узкий круг подозреваемых. Нитку могли привязать только после того, как все разошлись спать. Поэтому число подозреваемых ограничивается лишь теми, кто находился в доме. Их семеро: доктор Таниос, миссис Таниос, Тереза Аранделл, Чарлз Аранделл, мисс Лоусон, Элен и кухарка.
  — Слуг, наверное, можно из этого списка исключить.
  — Не забывайте, им тоже причиталось денежное вознаграждение, друг мой. К тому же могут быть и другие причины: обида, ссора, предвзятое отношение. Кто знает?
  — Маловероятно.
  — Вполне с вами согласен. Но нельзя пренебрегать ни одним обстоятельством.
  — В таком случае их не семеро, а восемь.
  — Каким образом?
  — В этот список следует включить мисс Аранделл. Может, она сама протянула веревку поперек лестницы, намереваясь погубить кого-нибудь из домочадцев.
  Пуаро пожал плечами.
  — Не говорите bêtise, друг мой. Если бы мисс Аранделл сама уготовила эту ловушку, она бы в нее не попала. А с лестницы полетела именно она.
  Мне нечего было возразить. Пуаро же задумчиво продолжал:
  — Здесь выстраивается логическая цепь событий: мисс Аранделл падает с лестницы, пишет мне письмо, вызывает к себе адвоката. И только одно обстоятельство выпадает из этой цепи: почему она не отправила сразу адресованное мне письмо? Не решалась? Или просто забыла, что так его и не отправила?
  — Этого мы знать не можем.
  — Верно. Но зато можем предположить. Лично я склоняюсь к тому, что она думала, будто письмо отправлено. И, наверно, удивлялась, что не получает ответа…
  Меня же интересовал больше другой вопрос, который я не замедлил выяснить:
  — А как вы относитесь к этой спиритической чепухе? И что вы думаете насчет шутки мисс Пибоди относительно того, что на одном из спиритических сеансов мисс Аранделл получила приказ от генерала Аранделла изменить завещание и оставить все свое состояние Минни Лоусон?
  — Это противоречит тому впечатлению, которое у меня сложилось о характере мисс Аранделл, — с сомнением покачал головой Пуаро.
  — Сестры Трипп утверждают, что мисс Лоусон была потрясена, когда прочли завещание, — задумчиво сказал я.
  — Да, но они говорят со слов самой мисс Лоусон, — возразил Пуаро.
  — Вы ее подозреваете?
  — Вы же знаете, я могу подозревать всех, Гастингс, но никогда не выдвину обвинение против кого бы то ни было, если оно не обосновано фактами.
  — Что верно, то верно, старина, — с чувством произнес я. — Я давно заметил, вы добрейшей души человек.
  — Какое имеет значение, что «говорит он», «говорит она», «говорят они»? Никакого. Это в равной степени может оказаться правдой, а может быть и ложью. Я же предпочитаю иметь дело только с фактами.
  — Ну и что же нам говорят факты?
  — То, что мисс Аранделл упала, этого никто не станет отрицать, и что падение ее не было случайным, его подстроили.
  — И свидетельством тому слова Эркюля Пуаро?
  — Ни в коем случае. Об этом свидетельствуют гвоздь, письмо мисс Аранделл, адресованное мне, отсутствие собаки в доме в течение всей ночи, слова мисс Аранделл о кувшине и о мячике Боба. Все это неопровержимые факты.
  — И что же отсюда следует?
  — Отсюда следует вопрос: кому выгодна смерть мисс Аранделл? И ответ: мисс Лоусон.
  — Злой компаньонке! Но ведь остальные тоже надеялись получить кое-что после ее смерти. Стало быть, каждый из них был заинтересован в том, чтобы она упала.
  — Вот именно, Гастингс. Поэтому все они подозреваются в равной мере. Не забудьте еще одну небольшую деталь: мисс Лоусон не хотела, чтобы мисс Аранделл узнала о том, что Боб провел ночь на улице.
  — Вы считаете это тоже подозрительным?
  — Ни в коем случае. Просто я обращаю на это внимание. Вполне вероятно, она не хотела волновать мисс Аранделл. Скорей всего, именно так.
  Я покосился на Пуаро. Вечно он ускользает от прямого ответа.
  — Мисс Пибоди высказала предположение, что с завещанием не все чисто, — напомнил я. — Как вы думаете, что она имела в виду?
  — По-моему, она таким образом выражает свои сомнения относительно поступков покойной.
  — Чрезмерное влияние на нее спиритических сеансов, по-видимому, тоже можно исключить, — задумчиво сказал я. — Эмили Аранделл была слишком рациональна, чтобы верить во всю эту чепуху.
  — А почему вы считаете спиритизм чепухой, Гастингс?
  Я с удивлением уставился на него.
  — Дорогой Пуаро, эти кошмарные женщины…
  Он улыбнулся.
  — Я полностью разделяю ваше мнение относительно сестер Трипп, но тот факт, что они фанатично верят в «Христианскую науку», вегетарианство, теософию и спиритизм, ничуть не умаляет ни одного из этих понятий. Если какая-нибудь дурочка наплетет вам разной чепухи о поддельном скарабее, купленном у какого-нибудь мошенника, то это вовсе не значит, что нужно скептически относиться к египтологии в целом.
  — Вы хотите сказать, что верите в спиритизм, Пуаро?
  — Я готов изучить этот феномен, ибо совершенно неискушен в данной проблеме. Но нельзя забывать, что многие ученые считают, что необычные явления существуют и им пока не находят объяснения, и дело тут вовсе не в том, что примерещится какой-нибудь мисс Трипп.
  — Неужели вы поверили их россказням о нимбе, который возник вокруг головы мисс Аранделл?
  Пуаро махнул рукой.
  — Я имею в виду явление как таковое, и мне непонятен ваш безосновательный скептицизм. У меня сложилось определенное мнение о сестрах Трипп, но тем не менее я намерен тщательно проанализировать любое их мало-мальски интересное для меня сообщение. Глупые женщины, mon ami, всегда остаются глупыми, и тут уже не важно, о чем они поведут разговор: о спиритизме, о политике, о взаимоотношениях мужчины и женщины или о тенетах буддистской веры.
  — Однако вы слушали их на редкость внимательно.
  — Сегодня у меня одна задача — слушать. Узнать как можно больше об этих семи подозреваемых, хотя главным образом меня интересуют пятеро. Мы уже составили определенное мнение об этих людях. Возьмем, к примеру, мисс Лоусон. Сестры Трипп утверждают, что она преданная, великодушная, честная и вообще прекрасный человек. Мисс Пибоди говорит, что она чересчур доверчива, глупа и не способна совершить преступления. Доктор Грейнджер, если не ошибаюсь, считает, что она забитая, угнетенная и напуганная. От нашего официанта мы узнаем, что мисс Лоусон «особа», а Элен и наш четвероногий приятель Боб ее презирают. Как видите, каждый смотрит на нее со своей колокольни. То же самое касается и остальных. Чарлза Аранделла все называют безнравственным, но и об этом говорят по-разному. Доктор Грейнджер называет его непочтительным молодым человеком. Мисс Пибоди утверждает, что он готов за шиллинг-другой прикончить свою бабушку, но не считает его мошенником. Мисс Трипп, та просто заявляет во всеуслышание, что он совершил не одно преступление. Все их высказывания очень полезны и крайне любопытны. Они побуждают вас только к одному.
  — К чему же именно?
  — Убедиться во всем самим, друг мой.
  Глава 13
  Тереза Аранделл
  На следующее утро мы поехали по тому адресу, который нам дал доктор Доналдсон.
  Я предложил Пуаро заехать сначала к адвокату, мистеру Первису, но он категорически отказался.
  — Ни в коем случае, друг мой. Под каким предлогом мы к нему явимся?
  — У вас всегда есть что-нибудь на примете, Пуаро! Сгодится любая невинная ложь.
  — Наоборот, друг мой. «Невинная ложь», как вы выражаетесь, здесь не подойдет. Вы забываете, что мы имеем дело с адвокатом. Нас просто-напросто — как это вы говорите? — «вышвырнут из дома».
  — Ладно, — согласился я. — Не будем рисковать.
  Итак, как я уже сказал, мы отправились на поиски квартиры, занимаемой Терезой Аранделл. Квартира была расположена в Челси и выходила окнами на реку. Обставленная дорогой модной мебелью, она блистала хромированной отделкой и была устлана толстыми коврами с геометрическим рисунком.
  Нам пришлось подождать несколько минут. Наконец хозяйка вошла в комнату и с удивлением на нас воззрилась.
  Терезе Аранделл было лет двадцать восемь — двадцать девять. Высокая, тоненькая, она напоминала причудливый рисунок — только черное и белое. Угольно-черные волосы и густо напудренное лицо, которому ниточки выщипанных бровей придавали насмешливое выражение, и лишь ярко-красные губы — единственно яркое пятно на белом лице. При всем ее внешнем равнодушии и флегматичности она производила (уж не знаю почему) впечатление особы весьма энергичной, раза в два энергичней прочих обывателей. Эта энергия витала над ней, словно занесенный для удара, но замерший кнут.
  С холодным любопытством она поочередно оглядела нас с Пуаро.
  По-видимому, Пуаро надоело выдумывать имена, поэтому он послал заранее свою визитную карточку, которую в данный момент она и вертела в руках.
  — Надо полагать, — сказала она, — что вы мосье Пуаро?
  Пуаро галантно поклонился.
  — К вашим услугам, мадемуазель. Позвольте мне отнять у вас несколько минут вашего драгоценного времени.
  Подражая манерам Пуаро, она проговорила:
  — Я счастлива, мосье Пуаро. Прошу вас садиться.
  С некоторой опаской Пуаро сел на низкий квадратный стул. Я же выбрал стул с решетчатой прямой спинкой, отделанный хромом. Тереза небрежно опустилась на низкую скамеечку перед камином. Она предложила нам сигареты. Мы с Пуаро отказались, а она закурила.
  — Возможно, вы слышали мою фамилию, мадемуазель?
  — Маленький друг Скотленд-Ярда, верно? — кивнула Тереза.
  Моему приятелю эта фраза, как мне показалось, удовольствия не доставила, ибо несколько напыщенно он сообщил:
  — Я изучаю проблемы преступности, мадемуазель.
  — Потрясающе интересно, — скучным голосом произнесла Тереза. — Подумать только, а я умудрилась потерять мою книжку с автографами знаменитостей.
  — Я позволил себе явиться к вам по несколько необычному поводу, — продолжал Пуаро. — Вчера я получил письмо от вашей тетушки.
  Ее глаза — удлиненной, миндалевидной формы — приоткрылись чуть шире. Она выпустила облако дыма.
  — От моей тетушки, мосье Пуаро?
  — Именно так, мадемуазель.
  — Извините, если я каким-либо образом путаю ваши планы. Но дело в том, что такой особы не существует. Все мои тетки благополучно скончались. Последняя умерла два месяца назад.
  — Мисс Эмили Аранделл?
  — Да, мисс Эмили Аранделл. Покойники писем не пишут, вам не кажется, мосье Пуаро?
  — Иногда случается и такое, мадемуазель.
  — Какой macabre!846
  Но в ее голосе появилась новая нотка. Он стал настороженным.
  — И что же моя тетушка написала вам, мосье Пуаро?
  — Этого, мадемуазель, я не могу вам сказать в данный момент. Речь идет, — он кашлянул, — о некоем деликатном вопросе.
  Минуту-другую длилось молчание. Тереза Аранделл курила.
  — Звучит очень интригующе. Но при чем тут я?
  — Надеюсь, мадемуазель, вы не откажетесь ответить на несколько вопросов?
  — Вопросов? О чем?
  — Семейного характера.
  Ее глаза опять расширились.
  — Весьма ответственная тема! О чем же именно?
  — Не дадите ли вы мне нынешний адрес вашего брата Чарлза?
  Глаза снова сузились. Ее скрытая энергия стала менее заметной. Словно она спряталась в раковину.
  — Боюсь, что не смогу. Мы мало общаемся. По-моему, его нет в Англии.
  — Понятно.
  Пуаро молчал. Прошла минута, потом вторая.
  — И это все, что вы хотели узнать?
  — Нет, у меня есть и другие вопросы. Первый — вы удовлетворены тем, как ваша тетушка распорядилась своим состоянием? И второй — как давно вы помолвлены с доктором Доналдсоном?
  — Смотрите-ка, как вы расстарались!
  — Eh bien?
  — Eh bien, раз уж мы такие иностранцы, то отвечу вам сразу на оба вопроса: вас все это абсолютно не касается. Ça ne vous regard pas, мосье Эркюль Пуаро.
  Пуаро какое-то время внимательно ее разглядывал. Потом, ничем не проявляя своего разочарования, встал.
  — Ладно, пусть будет так. Я готов был это услышать. Позвольте мне, мадемуазель, отдать должное вашему прекрасному французскому произношению. И пожелать вам доброго утра. Пойдемте, Гастингс.
  Мы уже дошли до двери, когда раздался ее голос. И опять я почему-то подумал о занесенном над головой кнуте. Она не двинулась с места, но, словно щелчок кнута, нам вслед прозвучало:
  — Вернитесь!
  Пуаро медленно подчинился. Он сел и с любопытством уставился на нее.
  — Хватит валять дурака! — сказала она. — Вполне возможно, что вы можете оказаться мне полезным, мосье Эркюль Пуаро!
  — С удовольствием, мадемуазель. И чем же?
  Между двумя затяжками сигареты она тихо и ровно спросила:
  — Научите меня, как опротестовать это завещание.
  — По-моему, любой адвокат…
  — Да, если бы я знала нужного мне адвоката. Но все адвокаты, с которыми я знакома, — люди респектабельные. Они мне скажут, что завещание составлено по закону и что любая попытка его опротестовать не увенчается успехом.
  — А вы им не верите?
  — Я верю, что всегда можно найти обходной маневр, если быть неразборчивой в средствах и хорошо заплатить. Я готова платить.
  — И вы заранее уверены, что я готов быть неразборчивым в средствах, если мне заплатят?
  — По-моему, так поступает большинство. Не понимаю, почему вы должны быть исключением. Впрочем, все поначалу любят потолковать о своей честности и незыблемых моральных устоях.
  — Вы верно подметили. Это как часть игры, да? Итак, предположим, я соглашусь быть неразборчивым в средствах. Что я, по-вашему, должен делать?
  — Не знаю. Но вы человек умный. Это известно всем. Вот и придумайте что-нибудь.
  — Например?
  Тереза Аранделл пожала плечами.
  — Это ваше дело. Украдите завещание, заменив его поддельным… Проберитесь к этой Лоусон и запугайте ее, докажите ей, что она силой заставила тетю Эмили написать завещание на ее имя. Предъявите еще одно завещание, написанное тетей Эмили на смертном одре.
  — У меня перехватывает дыхание, мадемуазель, от вашей изобретательности.
  — Так да или нет? Я была с вами достаточно откровенна. Если это отказ праведника, то вот вам дверь и вот порог.
  — Это не отказ праведника, — начал Пуаро, — но тем не менее…
  Тереза Аранделл засмеялась. Она посмотрела на меня.
  — Ваш друг, — заметила она, — просто потрясен. Может, ему лучше пойти прогуляться?
  Пуаро обратился ко мне с легким раздражением:
  — Пожалуйста, не давайте воли вашей благородной натуре, Гастингс. Прошу извинения за моего друга, мадемуазель. Он, как вы заметили, человек честный. Но и преданный. Он полностью лоялен по отношению ко мне. Во всяком случае, позвольте мне подчеркнуть тот факт, что все, — он посмотрел на меня твердым взглядом, — что бы мы ни собирались предпринять, будет совершенно законным.
  Она чуть приподняла брови.
  — Закон, — объяснил Пуаро, — допускает обширное толкование.
  — Понятно. — Она мельком улыбнулась. — Ладно, значит, мы поняли друг друга. Хотите обсудить то, что вам причитается, вернее, будет причитаться?
  — О чем разговор? Кругленькая, но в разумных пределах сумма — на большее я не претендую.
  — Договорились, — бросила Тереза.
  Пуаро подался вперед.
  — А теперь послушайте, мадемуазель. Обычно — в девяноста девяти случаях из ста, скажем так, я на стороне закона. Но сотый случай может быть иным. Во-первых, это обычно бывает гораздо более выгодно… Но действовать надо осмотрительно, вы понимаете? Моя репутация не должна пострадать. Мне следует быть осторожным.
  Тереза Аранделл кивнула.
  — И я должен знать все факты. Я должен знать правду. Согласитесь, когда знаешь правду, понимаешь, где уместнее соврать!
  — Да, это ваше требование вполне разумно.
  — Значит, мы поняли друг друга. Каким числом датировано это завещание?
  — Двадцать первым апреля.
  — А предыдущее?
  — Тетушка Эмили составила его пять лет назад.
  — И согласно ему…
  — После небольших сумм, оставленных Элен и предыдущей кухарке, все имущество делится между детьми ее брата Томаса и дочерью ее сестры Арабеллы.
  — Деньги доверяются попечителю?
  — Нет, они передаются непосредственно нам.
  — А теперь будьте начеку. Вам были известны условия завещания?
  — О да. Мы с Чарлзом и Беллой всё знали. Тетя Эмили не делала из этого секрета. В самом деле. Если кто-либо из нас просил у нее взаймы, она обычно говорила: «Когда меня не станет, все деньги отойдут вам. Так что наберитесь терпения».
  — Она бы отказалась дать взаймы, если бы кто-то из вас заболел или возникла другая серьезная необходимость?
  — Думаю, что нет, — задумчиво ответила Тереза.
  — Но она считала, что у вас всех есть на что жить?
  — Да, так она считала. — В ее голосе звучала горечь.
  — А вы? Придерживались другого мнения?
  Помолчав минуту-другую, Тереза сказала:
  — Мой отец оставил каждому из нас по тридцать тысяч фунтов. Проценты от этой суммы, если ее удачно вложить, составляют тысячу двести в год. Разумеется, приходилось платить кое-какие налоги, но оставалась вполне приличная сумма, на которую можно неплохо жить. Но я, — голос ее изменился, стройная фигурка еще более выпрямилась, голова гордо вскинулась, вся та скрытая энергия, которую я чувствовал в ней, вмиг обнаружилась, — но я хочу иметь в этой жизни нечто большее. Я хочу все лучшее! Лучшую еду, лучшие туалеты, и не просто модные, а такие, которые позволят иметь мне свой стиль. Я хочу наслаждаться жизнью — ездить на Средиземное море и лежать под горячим летним солнцем, сидеть за столом в игорном доме, имея при себе большую пачку банкнот, и устраивать приемы — абсурдные, экстравагантные приемы, — я хочу все, что существует в этом проклятом мире, и не когда-нибудь, а сейчас.
  От ее равнодушия не осталось и следа. Страсть и азарт звучали в ее голосе.
  Пуаро внимательно следил за ней.
  — И вы позволили себе все это?
  — Да, Эркюль, позволила.
  — И сколько же из этих тридцати тысяч осталось?
  Она внезапно расхохоталась.
  — Двести двадцать один фунт четырнадцать шиллингов и семь пенсов. Таков итог. Так что вам придется подождать оплаты до успешного исхода нашего предприятия. А не будет успешного исхода — не будет и чека.
  — В таком случае, — по-деловому произнес Пуаро, — придется похлопотать.
  — Вы великий человек, маленький Эркюль Пуаро. Я рада, что мы заодно.
  — Есть несколько вопросов, которые мне необходимо прояснить, — по-деловому продолжал Пуаро. — Вы принимаете наркотики?
  — Нет, никогда.
  — Пьете?
  — Порядочно, но не из пристрастия к алкоголю. Пьют мои приятели, и я пью вместе с ними, но могу бросить хоть завтра.
  — Очень хорошо.
  Она засмеялась.
  — Я не проболтаюсь, даже если выпью.
  — Романы? — продолжал Пуаро.
  — Множество, но в прошлом.
  — А сейчас?
  — Только Рекс.
  — Это доктор Доналдсон?
  — Да.
  — По-моему, он совершенно далек от той жизни, к которой так стремитесь вы.
  — Верно.
  — И тем не менее вы его любите. Почему?
  — Кто знает? Почему Джульетта влюбилась в Ромео?847
  — Прежде всего, при всем уважении к Шекспиру, потому, что он оказался первым мужчиной в ее жизни.
  — Рекс не был первым моим мужчиной, — медленно произнесла Тереза, — далеко не первым. — И почти неслышно добавила: — Но мне кажется, ему суждено стать последним.
  — И он беден, мадемуазель.
  Она кивнула.
  — Ему тоже нужны деньги?
  — Отчаянно. Но совсем для другого. Ему не нужна роскошь, красота, развлечения. Он готов носить один и тот же костюм чуть не до дыр, готов ежедневно есть на обед холодные котлеты и мыться в потрескавшейся жестяной ванне. Будь у него деньги, он до последнего пенса истратил бы их на оборудование лаборатории. Он честолюбив. Работа ему дороже всего на свете, даже дороже меня.
  — Он знал, что вы должны получить деньги после кончины мисс Аранделл?
  — Я говорила ему. После нашей помолвки. Но он женится на мне не из-за денег, если вы к этому клоните.
  — Вы до сих пор помолвлены?
  — Конечно.
  Пуаро помолчал. Его молчание ее обеспокоило.
  — Конечно, — резко повторила она. А потом спросила: — Вы его видели?
  — Я видел его вчера — в Маркет-Бейсинге.
  — Зачем? Что вы ему сказали?
  — Я ничего не сказал. Я только спросил у него адрес вашего брата.
  — Чарлза? — Ее голос снова стал резким. — Зачем вам Чарлз?
  — Чарлз? Кому нужен Чарлз? — послышался незнакомый голос — приятный мужской баритон.
  Загорелый молодой человек, приветливо улыбаясь, вошел в комнату.
  — Кто говорит обо мне? — спросил он. — Я услышал свое имя еще в холле, но я не подслушивал. Там, где меня воспитывали, за подслушивание строго наказывали. Тереза, девочка моя, в чем дело? Давай выкладывай.
  Глава 14
  Чарлз Аранделл
  Должен признаться, Чарлз Аранделл сразу мне очень понравился. Была в нем какая-то жизнерадостность и изящество. Глаза у него поблескивали юмором, а улыбка обезоруживала.
  Он прошел через комнату и уселся на ручку одного из массивных кресел.
  — Так в чем же дело, девочка? — повторил он.
  — Это мосье Эркюль Пуаро, Чарлз. Он готов проделать для нас кое-какую грязную работу за небольшое вознаграждение.
  — Я протестую! — вскричал Пуаро. — Не грязную работу, а, скажем, совершить безобидный обман, чтобы восстановить первоначальное намерение завещателя.
  — Называйте это, как вам угодно, — покладисто заметил Чарлз. — А откуда Тереза вас выкопала — вот что меня интересует?
  — Никто меня не выкапывал, — ответил Пуаро. — Я явился по собственному почину.
  — Предложить свои услуги?
  — Не совсем так. Я искал вас. Ваша сестра сказала мне, что вы уехали за границу.
  — Тереза, — сказал Чарлз, — очень заботливая сестра. И почти никогда не скажет лишнего. Нюх у нее потрясающий.
  Он ласково улыбнулся ей, но она на его улыбку не ответила. Она явно была чем-то встревожена.
  — Я смотрю, в нашем доме все наоборот, — сказал Чарлз. — Мосье Пуаро славен тем, что разыскивает преступников, верно? Но никак не тем, что им потворствует!
  — Мы не преступники, — резко оборвала его Тереза.
  — Но готовы ими стать, — приветливо заявил Чарлз. — Я сам подумывал, не заняться ли мне подделкой — это вполне в моем стиле. Меня в свое время выгнали из Оксфорда848 из-за небольшого недоразумения в чеке. Все было по-детски просто: я добавил ноль. Потом у меня была ссора с тетушкой Эмили и тамошним банком. Глупость с моей стороны, конечно. Я должен был предвидеть, что наша старушка соображает не хуже меня. Однако все эти инциденты касались мелочи — пяти — десяти фунтов. Подделать завещание, составленное на смертном ложе, было бы куда более рискованным предприятием. Пришлось бы соблазнить эту накрахмаленную и чопорную Элен и — слова, слова! — долго ее уговаривать, дабы она подтвердила, что была свидетельницей сего события. Боюсь, это потребовало бы немалых усилий. Может, пришлось бы даже жениться на ней, лишив ее тем самым права давать показания против меня.
  Приветливо усмехнувшись, он взглянул на Пуаро.
  — Я уверен, что вы установили где-нибудь тайный микрофон, и нас слушают в Скотленд-Ярде, — сказал он.
  — Ваша проблема меня заинтересовала, — отозвался Пуаро с легким укором в голосе. — Обычно я не берусь за то, что идет вразрез с законом. Но порою обстоятельства складываются так… — Он многозначительно умолк.
  Чарлз Аранделл изящно пожал плечами.
  — Я не сомневаюсь, что внутри закона, как и вне его, есть равное число возможностей его обойти, — согласился он. — Вам лучше знать.
  — Кем было засвидетельствовано завещание? Я имею в виду то, которое было составлено двадцать первого апреля?
  — Первис привез с собой клерка, а вторым свидетелем был садовник.
  — Значит, оно было подписано в присутствии мистера Первиса?
  — Да.
  — А этому мистеру Первису доверять-то можно?
  — «Первис, Первис, Чарлзуорт и Первис» — такое же уважаемое и безупречное заведение, как «Английский банк», — сказал Чарлз.
  — Он не хотел составлять завещание, — вмешалась Тереза. — Как всегда очень-очень вежливо, он, по-моему, даже пытался уговорить тетушку Эмили не делать этого.
  — Он сам сказал тебе об этом, Тереза? — резко спросил Чарлз.
  — Да. Я ездила к нему вчера.
  — И зря, моя дорогая, тебе бы следовало это сообразить. Напрасно тратишь деньги.
  Тереза пожала плечами.
  — Я попрошу вас обоих как можно подробнее рассказать мне о последних неделях жизни мисс Аранделл, — сказал Пуаро. — Насколько мне известно, вы с вашим братом, а также доктор Таниос с женой провели Пасху в «Литлгрин-хаусе»?
  — Да.
  — Что-нибудь значительное произошло в доме во время вашего там пребывания?
  — По-моему, нет.
  — Ничего? А я-то думал…
  Вмешался Чарлз:
  — Какая же ты все-таки эгоистка, Тереза! С тобой действительно ничего серьезного не произошло. Ты вся пребывала в мечтах о своей любви. Позвольте сообщить вам, мосье Пуаро, что у Терезы в Маркет-Бейсинге имеется голубоглазый дружок. Один из местных коновалов. Поэтому там она частенько теряет чувство реальности. Так вот, моя почтенная тетушка слетела с лестницы и чуть не отдала богу душу. Жаль, что этого не случилось. Тогда бы нам не пришлось ни о чем беспокоиться.
  — Она упала с лестницы?
  — Да, наступив на мячик, которым играет собака. Этот негодник оставил его на площадке, и тетушка среди ночи скатилась кубарем с лестницы.
  — И когда это было?
  — Дайте подумать. Во вторник. Накануне нашего отъезда.
  — Ваша тетя серьезно пострадала?
  — К сожалению, она упала не на голову, а на бок. Ушиби она головку, мы могли бы заявить, что она страдала размягчением мозга или еще чем-нибудь. Нет, она вообще почти не ушиблась.
  — Чем вы были крайне разочарованы? — сухо спросил Пуаро.
  — Что? А, я понимаю, что вы имеете в виду. Да, как вы говорите, крайне разочарованы. Твердые орешки эти престарелые дамы.
  — И вы все уехали в среду утром?
  — Совершенно верно.
  — Это было в среду, пятнадцатого. Когда вы снова встретились с вашей тетушкой?
  — Почти через две недели, в выходные.
  — То есть двадцать пятого, так?
  — Скорей всего, именно так.
  — А когда ваша тетушка умерла?
  — В следующую пятницу.
  — Заболев в понедельник вечером?
  — Да.
  — Вы уехали в понедельник?
  — Да.
  — И не приезжали во время ее болезни?
  — Нет, до самой пятницы. Мы не знали, что она так серьезно больна.
  — Вы приехали в пятницу. И еще застали ее в живых?
  — Нет, она умерла до нашего приезда.
  Пуаро посмотрел на Терезу Аранделл.
  — Вы тоже были у тети и в пятницу, и в упомянутые вашим братом выходные?
  — Да.
  — Ваша тетушка тогда ничего не говорила о своем новом завещании?
  — Ни слова, — ответила Тереза.
  Однако Чарлз в ту же секунду выпалил:
  — О да, было.
  Он произнес это со свойственной ему беззаботностью, но каким-то неестественным тоном, словно очень старался выглядеть беззаботным.
  — Было? — переспросил Пуаро.
  — Чарлз! — воскликнула Тереза.
  Чарлз старался не встретиться с сестрой взглядом. И когда заговорил с ней, тоже смотрел в сторону.
  — Ты не можешь не помнить, девочка. Я ведь тебе рассказывал. Тетя Эмили предъявила нам в некотором роде ультиматум. Она сидела как судья на процессе. И произнесла речь. Сказала, что не одобряет поведения своих родственников, то есть моего и Терезы. Против Беллы, заявила она, она ничего не имеет, но зато ей не нравится муж Беллы и она ему не доверяет. Тетя Эмили была всегда настроена проанглийски. Если Белла унаследует значительную сумму, сказала она, она не сомневается, что Таниос сумеет прибрать эти денежки к рукам. Еще бы — ведь он грек! «Ей лучше ничего не иметь», — заявила она. А потом добавила, что ни мне, ни Терезе нельзя доверить большие деньги. Мы их тотчас же проиграем или растратим. Поэтому она составила новое завещание, согласно которому все ее состояние переходит к мисс Лоусон. «Она дура, — сказала тетушка Эмили, — но существо преданное. И я верю, что она искренне меня любит. Не ее вина, что она родилась глупой. Я сочла более справедливым сказать тебе об этом, Чарлз, чтобы ты не возлагал особых надежд на мою смерть». Довольно противно было это слушать. Тем более что я как раз и рассчитывал получить деньги после ее кончины.
  — Почему ты не сказал мне об этом, Чарлз? — со злостью спросила Тереза.
  — Разве? — переспросил он, старательно отводя взгляд.
  — А вы что ответили, мистер Аранделл? — поинтересовался Пуаро.
  — Я? — небрежно отозвался Чарлз. — Я только засмеялся. Какой толк что-то доказывать? Этим никого не убедишь. «Как вам будет угодно, тетя Эмили, — сказал я. — Конечно, это для меня в некотором роде удар, но, в конце концов, деньги ваши, и вы вольны поступать с ними как вам заблагорассудится».
  — И какой была реакция тетушки на ваши слова?
  — Все обошлось тихо-мирно. «Я смотрю, ты умеешь принимать удары, Чарлз», — сказала она. На что я ответил: «Приходится глотать не только хорошее, но и плохое. И раз уж мне ничего не обломится, может, хоть сейчас вы дадите мне десятку?» Она назвала меня наглецом, но отстегнула пятерку.
  — Вы очень умело скрыли свои истинные чувства.
  — Честно говоря, я не принял ее слова всерьез.
  — Вот как?
  — Да. Я решил, что тетушка меня разыгрывает. Хочет нас всех попугать. Я был уверен, что пройдет несколько недель, ну не недель, так месяцев, и она разорвет это завещание. Она частенько сердилась на нас. И я даже не сомневаюсь, что она обязательно так бы поступила, не случись ей ни с того ни с сего помереть.
  — Это интересная мысль, — заметил Пуаро.
  Помолчав минуту-другую, он продолжал:
  — Мог ли кто-нибудь — мисс Лоусон, например, — подслушать ваш разговор?
  — Пожалуй. Мы говорили в полный голос. Честно говоря, когда я вышел, эта Лоусон порхала возле двери. Наверное, подслушивала.
  Пуаро задумчиво посмотрел на Терезу.
  — И вы об этом ничего не знали?
  Она не успела ответить, как вмешался Чарлз:
  — Тереза, девочка, я был уверен, что рассказывал тебе или хотя бы намекал.
  Наступила странная пауза. Чарлз не спускал глаз с Терезы, глядя с таким упорством, которое не соответствовало характеру беседы.
  — Если бы ты мне рассказал, я бы не забыла. Как вы считаете, мосье Пуаро? — медленно спросила Тереза.
  Ее миндалевидные темные глаза остановились на нем.
  — Да, я не думаю, что вы бы забыли, мисс Аранделл, — так же медленно ответил Пуаро.
  И резко повернулся к Чарлзу.
  — Проясните мне одну деталь. Мисс Аранделл сказала вам, что собирается составить новое завещание, или подчеркнула, что уже составила его?
  — На этот счет у меня нет сомнений, — быстро ответил Чарлз. — По правде говоря, она показала мне завещание.
  Пуаро подался вперед. Глаза у него расширились.
  — Это очень важно. Вы говорите, что мисс Аранделл показала вам завещание?
  Чарлз как-то по-мальчишечьи дернулся, словно укрываясь от удара. Серьезный тон Пуаро заставил его почувствовать себя неловко.
  — Да, — ответил он. — Она мне его показала.
  — Вы можете нам в этом поклясться?
  — Конечно, могу. — Чарлз занервничал. — Ну показала и показала. А что в этом особенного?
  Тереза внезапно вскочила, подошла к камину и поспешно закурила очередную сигарету.
  — А вы, мадемуазель? — неожиданно повернулся к ней Пуаро. — Вам ваша тетушка ничего примечательного в эти два дня не говорила?
  — Да нет. Она была сама любезность. То есть настолько, насколько она вообще на это была способна. Укорила меня за тот образ жизни, что я веду, и прочее. Ну в общем, как всегда, читала мне нотации. Разве что она была более возбужденной, нежели обычно.
  — Вы, мадемуазель, наверное, были больше увлечены своим fiancé, — улыбнулся Пуаро.
  — Его там не было, — резко ответила Тереза. — Он был в отъезде на каком-то медицинском конгрессе.
  — Значит, вы не видели его с той пасхальной недели? Именно тогда вы в последний раз встретились с ним?
  — Да. Вечером, накануне нашего отъезда, он пришел отужинать.
  — Извините меня, но вы с ним не поссорились?
  — Конечно нет.
  — Я только подумал, что, поскольку он был в отъезде во время вашего следующего визита…
  — Дело в том, — вмешался Чарлз, — что наш второй визит не был запланирован. Мы не собирались ехать к тетушке.
  — Вот как?
  — Давай не будем темнить, — устало произнесла Тереза. — Белла и ее муж были там в предыдущие выходные — суетились вокруг тети Эмили после того, как она свалилась с лестницы. Мы побоялись, что они могут нас обскакать, и…
  — И решили, что нам тоже следует проявить заботу о здоровье тети Эмили, — с усмешкой добавил Чарлз. — Хотя старушка была слишком умна, чтобы поверить в искренность нашего внимания. Она хорошо знала, что почем. Нет, дурочкой наша тетушка не была.
  Тереза внезапно рассмеялась.
  — Прелестная история, а? Как мы все, высунув язык, несемся за деньгами.
  — Это касается и вашей кузины с ее мужем?
  — Конечно. Белле всегда не хватало денег. Неловко было видеть, как она пыталась копировать мои туалеты, тратя на свой гардероб раз в восемь меньше. Таниос на бирже проиграл все ее деньги. Они едва сводят концы с концами. А у них двое детей, и они очень бы хотели, чтобы дети получили образование в Англии.
  — Вы можете дать мне их адрес? — спросил Пуаро.
  — Они живут в «Дюрэм-отеле» в Блумсбери849.
  — Что она представляет собой, ваша кузина?
  — Белла? Ужасно унылая женщина. Правда, Чарлз?
  — О да, жутко унылая. Похожа на уховертку850. Но преданная мать. По-моему, и уховертки, не щадя силы, выхаживают свое потомство.
  — А ее муж?
  — Таниос? Вид у него несколько странный, но вообще-то он приятный малый. Умный, с юмором и умеет постоять за себя.
  — Вы согласны, мадемуазель?
  — Должна признаться, что предпочитаю его общество обществу его жены. По-моему, он очень способный врач. Тем не менее я ему не доверяю.
  — Тереза никому не доверяет, — заметил Чарлз и обнял сестру. — Она и мне не доверяет.
  — Тебе может довериться только умственно отсталый человек, — ласково улыбнулась Тереза.
  Брат и сестра разошлись в стороны и смотрели на Пуаро.
  Пуаро поклонился и двинулся к выходу.
  — Я занят, так сказать, работой! Мне будет нелегко, но мадемуазель права. Выход всегда найдется. Между прочим, эта мисс Лоусон, как вы думаете, ее легко сбить с толку при перекрестном допросе в суде?
  Чарлз и Тереза обменялись взглядом.
  — Я сказал бы, — произнес Чарлз, — что любой хваткий адвокат способен заставить ее назвать черное белым!
  — Это может оказаться весьма полезным, — заметил Пуаро.
  Он вышел из комнаты, и я последовал за ним. В холле он взял свою шляпу, подошел к парадной двери, открыл ее и захлопнул со стуком. Затем на цыпочках двинулся к двери гостиной и ничтоже сумняшеся приложил ухо к щели. Я не знаю, в какой школе учился Пуаро, но там, по-видимому, за подслушивание не наказывали. Я ужаснулся, но ничего не мог поделать. Я знаками выражал свое возмущение, однако Пуаро не обращал на меня ни малейшего внимания.
  В разгар этой пантомимы мы услышали низкий, вибрирующий голос Терезы, которая произнесла всего два слова:
  — Ты дурак!
  В коридоре послышались шаги, и Пуаро, схватив меня под руку, поспешил к двери и, выскользнув на улицу, бесшумно закрыл ее за собой.
  Глава 15
  Мисс Лоусон
  — Пуаро, — спросил я, — нам в самом деле невозможно обойтись без подслушивания у дверей?
  — Успокойтесь, мой друг. Подслушивал только я. Вы ухо к щели не прикладывали. Наоборот, вы стояли, выпрямившись, как солдат на карауле.
  — Но я тоже услышал, что она сказала.
  — Ничего удивительного. Мадемуазель высказалась отнюдь не шепотом.
  — Потому что думала, что мы ушли.
  — Да, мы совершили небольшой обман.
  — Мне такие вещи не по душе.
  — У вас безупречная нравственность. Но не будем повторяться. Мы уже не раз об этом говорили. Вы считаете, что это не по правилам. Согласен, но убийство ведь тоже игра без правил.
  — Но в данном случае не стоит вопрос об убийстве.
  — Почему вы так уверены?
  — Намерение совершить убийство — да, возможно. Но, в конце концов, убийство и попытка его совершить — вещи разные.
  — С нравственной точки зрения это одно и то же. Но я имел в виду совсем другое: вы уверены, что мы так хлопочем лишь из-за попытки совершить убийство?
  Я ошарашенно на него уставился.
  — Но ведь мисс Аранделл умерла естественной смертью.
  — Я повторяю: вы уверены?
  — Все так говорят!
  — Все? Ха-ха!
  — Во всяком случае, так утверждает доктор, — заметил я. — Доктор Грейнджер. А уж кому знать, если не ему.
  — Да, ему следует знать. — В голосе Пуаро звучало сомнение. — Однако вспомните, Гастингс, как часто производят эксгумацию851 трупа, даже если имеется свидетельство о смерти, подписанное лечащим врачом в полном соответствии с правилами и его служебным долгом.
  — Верно, но ведь мисс Аранделл умерла в результате продолжительной болезни.
  — Да, выглядит все именно так.
  И опять в голосе Пуаро звучало сомнение. Я пристально на него посмотрел.
  — Пуаро, — сказал я, — а теперь разрешите мне спросить: уверены ли вы, что не проявляете излишнего профессионального рвения? Вам хочется, чтобы это было убийство, и поэтому вы считаете, что это убийство.
  Он нахмурился и медленно кивнул.
  — Вы недурно соображаете, Гастингс, и попали как раз в мое слабое место. Я расследую убийства. Да, я действую как опытный хирург, который специализируется, скажем, на удалении аппендикса, а то и более сложных операциях. Но ведь когда к нему приходит больной, он обследует не только ту полость, где будет произведена операция. Его интересуют и прочие недуги пациента. И меня тоже интересует картина в целом. Я всегда спрашиваю себя: «Не убийство ли это?» И никогда не исключаю подобной возможности.
  — В данном случае такая возможность весьма маловероятна, — заметил я.
  — Но она умерла, Гастингс! От этого факта вам не уйти. Она умерла!
  — Она была больна. Ей было далеко за семьдесят. Мне ее смерть кажется совершенно естественной.
  — И то, что Тереза Аранделл с таким пылом заявила брату, что он дурак, — тоже, по-вашему, совершенно естественно?
  — Это-то тут при чем?
  — При том! Скажите мне, что вы думаете по поводу признания мистера Чарлза Аранделла? В том, что его тетка показывала ему свое новое завещание?
  Я настороженно взглянул на Пуаро.
  — А что думаете по этому поводу вы? — спросил я. (С какой стати я должен всегда отвечать на его вопросы!)
  — Я бы сказал, что это признание весьма заслуживает внимания. Во всяком случае, именно такой была реакция мисс Терезы Аранделл. Их перебранка свидетельствует о многом, об очень многом.
  — Гм, — только и сумел отозваться я.
  — Их поведение наводит на мысль о том, что расследование следует вести двумя совершенно различными путями.
  — Мелкие мошенники, что брат, что сестра, — заметил я. — Девица, правда, хоть куда, хороша. Что касается Чарлза, то он определенно мерзавец, хотя и привлекательный на вид.
  Пуаро взмахнул рукой в сторону такси. Оно остановилось у обочины, и Пуаро назвал шоферу адрес:
  — Бейсуотер, «Клэнройден-Мэншнс», семнадцать.
  — Значит, мы едем к Лоусон? — спросил я. — А потом к Таниосам?
  — Совершенно верно, Гастингс.
  — И в какой же роли вы предстанете там? — поинтересовался я, когда шофер остановился у «Клэнройден-Мэншнс». — В роли биографа генерала Аранделла, будущего владельца «Литлгрин-хауса» или придумаете что-нибудь более интригующее?
  — Непременно. Назову себя Эркюлем Пуаро.
  — Как жаль! — ехидно усмехнулся я.
  Но Пуаро лишь молча посмотрел на меня и расплатился с водителем.
  Квартира номер 17 оказалась на третьем этаже. Бойкая горничная, отворив дверь, провела нас в комнату, которая не могла не вызвать у нас удивления после той, где мы только что побывали.
  Квартира Терезы Аранделл была почти вызывающе пустой, зато жилище мисс Лоусон было так заставлено мебелью и всякого рода безделушками, что было страшно сделать лишний шаг из боязни что-либо опрокинуть.
  Дверь открылась, и в комнату вошла довольно полная дама средних лет. Именно такой я и представлял себе мисс Лоусон. У нее было живое, но глуповатое лицо, неряшливо причесанные, мышиного цвета волосы и чуть криво сидящее на носу пенсне. Говорила она какими-то отрывистыми фразами, точно задыхалась.
  — Доброе утро! Не думаю…
  — Мисс Вильгельмина Лоусон?
  — Да, да. Так меня зовут.
  — А меня — Пуаро, Эркюль Пуаро. Вчера мне довелось побывать в «Литлгрин-хаусе».
  — Вот как?
  Мисс Лоусон чуть приоткрыла рот и предприняла несколько неудачных попыток пригладить волосы.
  — Прошу присесть, — предложила она и продолжала: — Сюда, пожалуйте. О боже, боюсь, вам будет мешать этот столик. Здесь чуть больше, чем следует, мебели. Так трудно! Эти квартиры! Но зато в центре. Я люблю жить в центре, а вы?
  Задохнувшись и так и не поправив пенсне, она уселась в неудобное на вид викторианское кресло852 и, подавшись вперед, с интересом уставилась на Пуаро.
  — Я побывал в «Литлгрин-хаусе» под видом покупателя, — начал Пуаро. — Но мне бы хотелось сразу признаться — строго конфиденциально…
  — О да, — выдохнула мисс Лоусон, радостно встрепенувшись.
  — Сугубо конфиденциально, — продолжал Пуаро, — что побывал я там совсем с другим намерением… Не знаю, известно ли вам, что незадолго до своей смерти мисс Аранделл написала мне… — Помолчав, он добавил: — Я известный частный детектив.
  Целая гамма выражений, сменяя одно другое, пробежала по чуть порозовевшему лицу мисс Лоусон. Интересно, какое больше других привлечет Пуаро? Тревога, волнение, удивление, озадаченность…
  — О! — произнесла она, а потом, помолчав, опять: — О! — И вдруг совершенно неожиданно спросила: — В связи с деньгами?
  Даже Пуаро был застигнут врасплох. Но на всякий случай понимающе изрек:
  — Вы имеете в виду те деньги, что…
  — Да-да. Деньги, которые вытащили из ящичка бюро.
  — Мисс Аранделл не сказала вам, что написала мне по поводу этих денег? — невозмутимо спросил Пуаро.
  — Нет. Я и понятия не имела… Должна признаться, я крайне удивлена…
  — По-вашему, ей не следовало об этом никому говорить?
  — Нет, я так не думаю. Видите ли, она догадывалась о том…
  Она снова умолкла.
  — О том, — подхватил Пуаро, — кто их взял. Именно это вы имели в виду, не так ли?
  Мисс Лоусон кивнула и с придыханием проговорила:
  — Вот уж никогда бы не подумала, что она решилась… То есть она сказала… Она, казалось, чувствовала…
  Пуаро снова перебил ее бессвязную речь:
  — Она считала, что деньги взял кто-то из членов семьи?
  — Да.
  — А я, — сказал Пуаро, — как раз специалист по семейным проблемам. Я умею держать язык за зубами.
  — Тогда другое дело, — энергично закивала мисс Лоусон. — Значит, вы не имеете отношения к полиции?
  — Нет-нет, никакого. Полицейским тут не место.
  — Совершенно верно. Милая мисс Аранделл была очень гордой женщиной. Конечно, с Чарлзом и раньше случались неприятности, но их всегда улаживали без лишнего шума. Один раз, по-моему, ему даже пришлось уехать в Австралию.
  — Надо же! — сочувственно отозвался Пуаро. — А теперь перейдем к фактам, обсудим их по порядку. У мисс Аранделл в ящике хранилась некая сумма денег…
  Он умолк. Мисс Лоусон поспешила подтвердить его высказывание.
  — Да, взятая из банка. Для жалованья прислуге и на хозяйственные расходы.
  — А сколько пропало?
  — Четыре фунта. Нет, неверно. Три фунта и две купюры по десять шиллингов в каждой. В таких делах, я знаю, следует быть точной, очень точной.
  В глазах мисс Лоусон, которые, казалось, вот-вот вылезут из орбит, горело искреннее желание прийти на помощь. А ее пенсне еще больше покосилось.
  — Спасибо, мисс Лоусон. Я вижу, вы наделены умением рассуждать здраво.
  Мисс Лоусон чуть вскинула голову и протестующе фыркнула.
  — Значит, мисс Аранделл подозревала, и не без оснований, что эту кражу совершил ее племянник Чарлз? — продолжал Пуаро.
  — Да.
  — Хотя на сей счет не имелось никаких верных улик?
  — Но кто же еще мог это сделать, если не Чарлз? Миссис Таниос ни за что бы так не поступила! Ее муж человек в доме новый, он не мог знать, где хранятся деньги. И Тереза Аранделл, по-моему, ни в коем случае этого бы не сделала. У нее куча денег, она всегда так красиво одета.
  — А не мог их взять кто-нибудь из слуг? — предположил Пуаро.
  Мисс Лоусон посмотрела на него с ужасом.
  — Что вы! Ни Элен, ни Энни такое и в голову бы не пришло. Обе они очень хорошие, очень честные женщины.
  Минуту-другую Пуаро молчал.
  — А не могли бы вы подсказать нам, — сказал он, — ибо я уверен, что если кто-либо пользовался доверием мисс Аранделл, то уж вам, разумеется, это было изве…
  — Ну не знаю, не знаю… — смущенно перебила его явно польщенная мисс Лоусон.
  — Я чувствую, вы сумеете помочь мне.
  — К вашим услугам, все, чем могу, что в моих силах…
  — Строго конфиденциально… — продолжал Пуаро.
  Глаза мисс Лоусон округлились, и она сразу стала похожей на сову. Волшебные слова «строго конфиденциально» звучали для нее как «Сезам, откройся».
  — Известна ли вам причина, заставившая мисс Аранделл изменить свое завещание?
  — Завещание?
  Мисс Лоусон была явно захвачена врасплох.
  — Правда ли, — продолжал Пуаро, внимательно глядя на нее, — что незадолго до своей кончины она составила новое завещание, согласно которому все ее состояние перешло к вам?
  — Да, только я об этом не имела понятия. Ни малейшего. — Голос мисс Лоусон резко зазвенел. — Это было для меня невероятным сюрпризом! Чудным, чудным сюрпризом! Как это благородно со стороны милой мисс Аранделл! И ведь ни разу даже не намекнула мне. Ни разу! Я так растерялась, когда мистер Первис прочел завещание, что не знала, смеяться мне или плакать. Я была просто потрясена, мистер Пуаро, уверяю вас. Потрясена добротой, удивительной добротой милой мисс Аранделл. Не скрою, я надеялась, что она мне что-нибудь оставит, ну, самую крошечку, хотя и на это, признаться, у меня не было никаких оснований. Я не так давно жила у нее. А случившееся похоже… на сказку! Я и по сей день не в силах в это поверить, вы понимаете… Порой… порой я чувствую себя довольно неловко. Я хочу сказать… хочу сказать…
  Она сбила с носа пенсне, подняла его и, вертя в руках, продолжала еще более бессвязно:
  — Порой я чувствую, что… плоть и кровь есть плоть и кровь, и мне неловко, что мисс Аранделл оставила все свои деньги не родственникам, а мне, человеку постороннему. Это не совсем справедливо. Все деньги! Целое состояние! Никто и понятия об этом не имел. Поэтому я и испытываю неловкость, да к тому же ходят разные слухи, вы, наверное, знаете… но я никогда не желала зла! Никому! Да мне и в голову не приходило каким-либо образом повлиять на мисс Аранделл. Она меня все равно не послушалась бы. Если честно, я ее даже слегка побаивалась. Она была такой строгой, не терпела никаких провинностей и порой доходила до грубости. «Не будьте такой дурой!» — рявкала она. А я обижалась, я ведь тоже человек и часто расстраивалась… И вдруг оказалось, что на самом деле она была ко мне привязана — ну не чудо ли это? Только, конечно, есть в этом что-то такое, от чего чувствуешь себя крайне неловко, ибо здесь имеются и пострадавшие, не так ли?
  — Вы хотите сказать, что предпочли бы отказаться от денег? — спросил Пуаро.
  На мгновение мне показалось, что какое-то совсем иное выражение мелькнуло в этих невыразительных светло-голубых глазах. Мне даже почудилось, что перед нами сидит не глуповатая, хоть и приветливая простушка, а очень хитрая и умная особа.
  — Я хотела бы добавить, что имеется и другая сторона… — со смешком заметила она. — Я хочу сказать, что в каждом деле есть две стороны. Мисс Аранделл хотела, чтобы ее деньги достались мне. Я хочу сказать, что, если бы я не взяла эти деньги, я бы поступила против ее воли. А это было бы несправедливо, правда?
  — Сложный вопрос, — покачал головой Пуаро.
  — Да, конечно. Это меня очень тревожит. Миссис Таниос — Белла — такая славная женщина, и у нее такие славные малыши! Но я чувствую, что мисс Аранделл не хотела бы, чтобы она… Я чувствую, что милая мисс Аранделл рассчитывала на мое благоразумие. Она не хотела оставлять деньги прямо Белле, потому что боялась, что ими завладеет тот человек.
  — Какой человек?
  — Муж Беллы. Знаете, мистер Пуаро, бедная женщина во всем идет у него на поводу. Поступает только так, как он велит. Осмелюсь сказать, что, прикажи он ей убить кого-нибудь, она и тогда не станет ему прекословить. И она явно его боится. В этом я не сомневаюсь. Я раза два видела ее перепуганной насмерть. Нет, мистер Пуаро, согласитесь, это было бы несправедливо.
  Ничего на это не сказав, Пуаро спросил:
  — А что собой представляет этот доктор Таниос?
  — Видите ли, — неуверенно начала мисс Лоусон, — он очень приятный человек.
  И умолкла, словно в сомнении.
  — Но вы ему не доверяете?
  — Да, не доверяю. Не знаю, способна ли я вообще доверять мужчинам, — продолжала мисс Лоусон. — Наслушаешься про них такого, что становится жутко! А бедные жены должны терпеть все их мерзкие выходки! Доктор Таниос делает вид, что обожает свою жену, и в самом деле ведет себя с ней превосходно. У него очаровательные манеры. Но я иностранцам не доверяю. Они все притворщики! Я совершенно уверена, что милая мисс Аранделл ни в коем случае не хотела, чтобы ее деньги попали ему в руки.
  — Но ведь и мисс Тереза, и мистер Чарлз Аранделл тоже оказались обделенными наследством, вряд ли это справедливо, — заметил Пуаро.
  Щеки мисс Лоусон порозовели.
  — Терезе, по-моему, вполне хватает денег! — резко выпалила она. — Она тратит сотни фунтов стерлингов только на одни туалеты. А какое у нее белье — да это просто безнравственно! Как подумаешь, сколько славных воспитанных девушек должны собственным трудом зарабатывать себе на жизнь…
  — Сразу понимаешь, что и ей невредно немного потрудиться, — мягко закончил предложение Пуаро.
  — Труд явно пошел бы ей на пользу. — Мисс Лоусон озарила его торжествующим взглядом. — И привел бы в чувство. Превратности судьбы способны многому нас научить.
  Пуаро медленно кивнул. Он внимательно наблюдал за ней.
  — А Чарлз?
  — Чарлз не заслуживает и пенни, — решительно заявила мисс Лоусон. — Если мисс Аранделл исключила его из числа своих наследников, значит, у нее была на то причина… после его злобных угроз.
  — Угроз? — поднял брови Пуаро.
  — Да, угроз.
  — Каких угроз? Чем он ей угрожал?
  — Это было… Да, конечно, это было на Пасху. В святое воскресенье — ни больше ни меньше.
  — И что же он сказал?
  — Он попросил у нее денег, но она ему отказала. И тогда он сказал ей, что она зря так поступает, что если она не одумается, то он… Какое выражение он употребил? Очень вульгарное… Ах да, он ее прикончит, сказал он.
  — Он пригрозил прикончить ее?
  — Да.
  — И что же ответила мисс Аранделл?
  — Она ответила: «Думаю, и ты в этом убедишься, Чарлз, что я сумею постоять за себя».
  — Вы были там же, в комнате?
  — Не совсем, — отозвалась мисс Лоусон после секундной паузы.
  — Понятно, понятно, — поспешно продолжил Пуаро. — И что же на это сказал Чарлз?
  — Он сказал: «Не будьте чересчур самонадеянной».
  — Мисс Аранделл на самом деле восприняла его реплику как угрозу? — четко выговаривая каждое слово, спросил Пуаро.
  — Не знаю… Она мне ничего об этом не говорила… Нет, наверное.
  — Вам, конечно, было известно, что мисс Аранделл составляет новое завещание? — тихо спросил Пуаро.
  — Нет-нет. Я уже сказала вам, что это было для меня полной неожиданностью. Я никогда и не мечтала…
  — Вы не знали содержания, — перебил ее Пуаро, — но вам было известно, что это завещание составляется?
  — Я подозревала… Когда мисс Аранделл слегла, она послала за адвокатом…
  — Так-так. И случилось это после того, как она упала?
  — Да. Боб… Боб — это собака. Боб оставил свой мячик на площадке. Она поскользнулась и упала с лестницы.
  — Неприятный случай!
  — О да! Она вполне могла сломать ногу или руку. Так сказал доктор.
  — Да она вообще могла погибнуть.
  — Конечно, могла.
  Ее ответ прозвучал вполне естественно и искренне.
  — По-моему, я видел Боба в «Литлгрин-хаусе», — улыбнулся Пуаро.
  — О да, вполне возможно. Очень милая собачка.
  Меня страшно раздражает, когда охотничьего терьера называют милой собачкой. Ничего удивительного, что Боб презирал мисс Лоусон и не слушался ее, подумал я.
  — И он очень умный? — продолжал спрашивать Пуаро.
  — О да. Очень.
  — Он очень бы расстроился, если бы знал, что чуть не убил свою хозяйку?
  Мисс Лоусон ничего не ответила. Только покачала головой и вздохнула.
  — А не кажется ли вам, что мисс Аранделл решила переделать свое завещание именно после падения?
  Вот мы и подобрались к самому опасному месту, подумал я, но мисс Лоусон, по-видимому, сочла вопрос вполне естественным.
  — Знаете, — сказала она, — я бы не удивилась, если бы вы оказались правы. После падения она была в шоке — в этом я уверена. Старые люди не любят, когда им напоминают о близкой смерти. А такой вот несчастный случай заставляет их задуматься. Вполне возможно, у нее появилось предчувствие, что смерть не за горами.
  — Она была сравнительно здоровым человеком, правда? — как бы между прочим спросил Пуаро.
  — О да. Она ни на что не жаловалась.
  — И заболела, должно быть, неожиданно?
  — О да. Ни с того ни с сего. В тот вечер к нам пришли близкие знакомые… — Мисс Лоусон замолчала.
  — Сестры Трипп. Я с ними беседовал. Очень милые дамы.
  Лицо мисс Лоусон вспыхнуло от удовольствия.
  — Вам они понравились, правда? Такие интеллигентные женщины. Всем интересуются. И такие поклонницы спиритизма. Они вам, наверное, рассказывали о наших сеансах? Вы, конечно, скептик, но вы не представляете, какое невыразимое блаженство испытываешь, когда вступаешь в контакт с теми, кого уже нет с нами!
  — Не сомневаюсь, мисс Лоусон, не сомневаюсь.
  — Вы знаете, мистер Пуаро, моя матушка не раз разговаривала со мной. Это такая радость — узнать, что твои близкие все еще думают о тебе и интересуются твоей жизнью.
  — Да, я это хорошо понимаю, — мягко подтвердил Пуаро. — А мисс Аранделл тоже в это верила?
  Лицо мисс Лоусон чуть омрачилось.
  — Она хотела бы уверовать, — несколько неуверенно отозвалась она. — Но, по-моему, всерьез наши сеансы не принимала. Была настроена всегда скептически, и, случалось, ее недоверие вызывало появление крайне нежелательного гостя. Мы получали иногда весьма неприличные послания, а причина этому, я убеждена, было настроение мисс Аранделл.
  — Да, причина, вероятно, была в мисс Аранделл, — согласился Пуаро.
  — Но в тот последний вечер… — продолжала мисс Лоусон, — быть может, Изабел и Джулия вам рассказывали? — мы стали свидетелями совершенно очевидных явлений. Присутствовали, можно сказать, при материализации. Эктоплазма… Вы, наверное, знаете, что такое эктоплазма?
  — Да, я знаком с характером этого феномена.
  — Она исторгается изо рта медиума в виде ленты, которая сворачивается, обретая форму. Теперь я убеждена, мистер Пуаро, что, неведомо для нее самой, мисс Аранделл была медиумом. В тот вечер я четко видела, что у рта милой мисс Аранделл засветилась такая лента. А потом и голова ее окуталась светящейся дымкой.
  — Потрясающе!
  — И вот тут-то мисс Аранделл, к сожалению, почувствовала себя плохо, и мы были вынуждены прервать сеанс.
  — И когда же вы послали за доктором?
  — На следующее утро.
  — Он нашел состояние мисс Аранделл серьезным?
  — Вечером он прислал ей сиделку, но, по-моему, надеялся, что все обойдется.
  — Извините, а почему родственников не вызвали?
  Мисс Лоусон вспыхнула.
  — Их известили своевременно, то есть тогда, когда доктор Грейнджер сказал, что ее жизнь в опасности.
  — Что же было причиной ее недомогания? Съела что-нибудь не то?
  — Нет, по-моему, никакой определенной причины выявлено не было. Доктор Грейнджер сказал, что она не следила за диетой так строго, как требовалось. По-моему, он считал, что ее болезнь была вызвана простудой. Погода в ту пору была очень неустойчивой.
  — Тереза и Чарлз Аранделл приезжали навестить больную в выходные?
  — Да, — поджала губы мисс Лоусон.
  — Их визит не был радостным событием? — не сводил с нее глаз Пуаро.
  — Нет. — И со злостью добавила: — Мисс Аранделл знала, зачем они приезжали.
  — Зачем же? — глядя на нее, спросил Пуаро.
  — За деньгами, — огрызнулась мисс Лоусон. — И не получили их.
  — Вот как? — удивился Пуаро.
  — Да. И за тем же, мне думается, приезжал и доктор Таниос, — продолжала она.
  — Доктор Таниос? Но его, по-моему, в те выходные не было?
  — Был. Он приехал в воскресенье. И пробыл всего с час.
  — Все, кто мог, по-видимому, охотились за деньгами бедной мисс Аранделл, — рискнул предположить Пуаро.
  — Я понимаю, что так говорить нехорошо, но что поделаешь?
  — Да, конечно, — согласился Пуаро. — Должно быть, Чарлз и Тереза были неприятно поражены еще в предыдущие выходные, когда им стало известно, что мисс Аранделл лишила их наследства?
  Мисс Лоусон уставилась на него.
  — Разве не так? — спросил Пуаро. — Она не поставила их в известность?
  — Не могу сказать. Я ничего об этом не слышала. Насколько мне известно, никакой такой суеты не было. И Чарлз с сестрой уехали, как мне показалось, в хорошем настроении.
  — Значит, меня дезинформировали. Мисс Аранделл хранила завещание у себя в доме, не так ли?
  Мисс Лоусон уронила свое пенсне и нагнулась, чтобы подобрать его.
  — Не знаю. По-моему, оно лежало у мистера Первиса.
  — Кто был душеприказчиком?
  — Мистер Первис.
  — После ее смерти он явился, чтобы посмотреть ее бумаги?
  — Да.
  Пуаро не сводил с нее внимательного взгляда и вдруг спросил:
  — Вам нравится мистер Первис?
  Мисс Лоусон этот вопрос явно пришелся по душе.
  — Нравится ли мне мистер Первис? Сразу и не скажешь. То есть он человек умный, бесспорно, умный адвокат, хочу я сказать. Но ведет себя весьма бесцеремонно. Не очень-то приятно, скажу я, когда с тобой разговаривают, будто… Мне трудно объяснить… Держится-то он вполне корректно — и вместе с тем как-то оскорбительно, не знаю, понимаете ли вы, что я имею в виду.
  — Трудное у вас положение, — с участием заметил Пуаро.
  — Вот именно, — вздохнула мисс Лоусон, выразительно покачав головой.
  Пуаро встал.
  — Большое спасибо, мадемуазель, за ваше долготерпение и помощь.
  Мисс Лоусон тоже поднялась.
  — Ну что вы! Какая уж от меня помощь, — смутилась она. — Очень рада, если хоть в чем-нибудь была вам полезна. И если что еще, я…
  Пуаро, собравшийся уже было выйти, вдруг вернулся.
  — Мне кажется, мисс Лоусон, — сказал он, понизив голос, — я обязан поставить вас в известность о том, что Чарлз и Тереза Аранделл собираются опротестовать завещание.
  Щеки мисс Лоусон густо заалели.
  — Они не сумеют этого сделать, — выпалила она. — Так мне сказал мой адвокат.
  — Значит, вы уже обращались к адвокату? — спросил Пуаро.
  — Конечно. А почему бы и нет?
  — Да нет, пожалуйста. Вполне разумный шаг. Всего хорошего, мадемуазель.
  Когда мы, выйдя из «Клэнройден-Мэншнс», очутились на улице, Пуаро глубоко вздохнул.
  — Гастингс, mon ami, эта женщина либо такая, какой она кажется, либо очень хорошая актриса.
  — Она не сомневается, что мисс Аранделл умерла естественной смертью, — сказал я, — сами видели.
  Пуаро ничего не ответил. Когда ему удобно, он почему-то делается глуховат. Взмахом руки он остановил такси.
  — Блумсбери, «Дюрэм-отель», — сказал он шоферу.
  Глава 16
  Миссис Таниос
  — Джентльмен желает видеть вас, мадам.
  Женщина, которая что-то писала за одним из столиков на почте при отеле, встала и неуверенно направилась к нам.
  Миссис Таниос было где-то за тридцать. Высокая, худощавая, с довольно выпуклыми глазами цвета «крыжовенного варенья» и с выражением тревоги на лице, она была в довольно безвкусном ситцевом платье, но зато на голове у нее красовалась чрезвычайно модная шляпка, правда, нелепо надетая.
  — Простите, но… — нерешительно произнесла она.
  Пуаро поклонился.
  — Я только что от вашей кузины, мисс Терезы Аранделл.
  — Ах, от Терезы! Что вы говорите!
  — Не уделите ли вы мне несколько минут?
  Миссис Таниос рассеянно огляделась. Пуаро указал ей на кожаный диван в дальнем конце комнаты.
  Но как только мы направились туда, раздался тонкий голосок:
  — Мама, ты куда?
  — Я сейчас вернусь. Продолжай свое письмо, родная.
  Худенькая остроносая девочка лет семи снова принялась за свою трудную, по-видимому, задачу. От усердия она даже высунула кончик языка.
  В дальнем конце комнаты никого не было. Миссис Таниос села, мы последовали ее примеру. Она вопросительно взглянула на Пуаро.
  — Это касается обстоятельств смерти вашей тетушки, мисс Аранделл.
  Показалось ли мне или в самом деле в ее бесцветных выпуклых глазах вспыхнула тревога?
  — Да-да, я слушаю.
  — Незадолго до своей кончины, — сказал Пуаро, — мисс Аранделл написала новое завещание, согласно которому все свое состояние она оставила мисс Вильгельмине Лоусон. Мне хотелось бы знать, миссис Таниос, поддержите ли вы своих родственников — мисс Терезу Аранделл и мистера Чарлза Аранделл — в их намерении опротестовать завещание?
  — Ох! — Миссис Таниос глубоко вздохнула. — По-моему, это бесполезно. Мой муж консультировался с адвокатом, и тот сказал, что этого делать не стоит.
  — Адвокаты, мадам, люди осторожные. Обычно они советуют не встревать в судебную тяжбу. И чаще всего они, несомненно, правы. Тем не менее бывают случаи исключительные, когда риск оправдан. Я не адвокат, и поэтому у меня иная точка зрения. Мисс Аранделл, мисс Тереза Аранделл, хочу я сказать, готова к борьбе. А как вы?
  — Я… Я… не знаю, что и сказать. — Она нервно сплела пальцы. — Я должна посоветоваться с мужем.
  — Разумеется, вам следует посоветоваться с мужем, прежде чем что-либо предпринимать. И все же, что сами вы мыслите по этому поводу?
  — Я, сказать по правде, не знаю. — Миссис Таниос еще больше встревожилась. — Сначала я должна обсудить все с мужем.
  — Но вы лично, что вы думаете по этому поводу?
  Миссис Таниос нахмурилась, потом нехотя произнесла:
  — Не скажу, чтобы мне эта идея очень нравилась. Это не совсем прилично.
  — Почему, мадам?
  — Раз тетя Эмили решила завещать свои деньги человеку постороннему, нам остается только примириться с этим.
  — Значит, вы не испытываете никакой обиды?
  — Почему же? Испытываю. — Она вспыхнула. — Я считаю, что тетушка поступила несправедливо. Ужасно несправедливо. Это так не похоже на тетю Эмили. И так несправедливо по отношению к детям.
  — Вы полагаете, что это не похоже на мисс Аранделл?
  — Да, совершенно не похоже.
  — А что, если она действовала против своей воли? Не считаете ли вы, что она находилась под чьим-то влиянием?
  Миссис Таниос снова нахмурилась.
  — Знаете ли, я попросту не могу представить, чтобы кому-то удалось повлиять на тетю Эмили, — без особой охоты призналась она. — Тетя была очень независимой женщиной.
  — Да, ваши слова соответствуют истине, — одобрительно кивнул Пуаро. — Вот мисс Лоусон — дело другое, ее никак не назовешь человеком с характером.
  — Она славная женщина, хотя и не очень умная… Но зато на удивление добрая. Вот почему я отчасти чувствую…
  — Да, мадам? — выжидающе бросил Пуаро, поскольку она умолкла.
  Миссис Таниос, нервничая, снова переплела пальцы.
  — По-моему, было бы крайне недостойно… пытаться опротестовать завещание, — сказала она. — Я совершенно уверена, что мисс Лоусон тут ни при чем. Она просто не способна на всякие интриги…
  — Тут я совершенно с вами согласен, мадам.
  — Вот почему я считаю, что обращение в суд — занятие недостойное и пустое. К тому же это стоит больших денег, не так ли?
  — Да, расходы будут немалые.
  — И, вполне возможно, напрасные. Вам следует поговорить об этом с моим мужем. Он куда лучше меня разбирается в делах.
  Выждав минуту-другую, Пуаро спросил:
  — Как вы думаете, чем можно объяснить появление нового завещания?
  — Не имею ни малейшего понятия, — вспыхнув, пробормотала миссис Таниос.
  — Я уже сказал вам, мадам, что я не адвокат. А вы почему-то даже не спросили меня, чем я занимаюсь.
  Она подняла на него вопрошающий взгляд.
  — Я детектив. И незадолго до своей кончины мисс Эмили Аранделл написала мне письмо.
  Стиснув руки, миссис Таниос подалась вперед.
  — Письмо? — переспросила она. — О моем муже?
  Не спуская с нее глаз, Пуаро выдержал паузу и многозначительно изрек:
  — Боюсь, у меня нет права отвечать на этот вопрос.
  — Значит, она и вправду написала вам о моем муже. — Голос у нее зазвенел. — Что именно? Могу уверить вас, мистер… Извините, не знаю, как ваша фамилия.
  — Пуаро. Меня зовут Эркюль Пуаро.
  — Могу уверить вас, мистер Пуаро, что все выпады против моего мужа абсолютно безосновательны! Уж я-то знаю, кто вдохновил тетушку на написание этого письма! Вот еще почему я предпочла бы не иметь ничего общего с Терезой и Чарлзом! Терезе всегда был не по душе мой муж. Она про него много чего говорила! Я знаю, говорила! Тете Эмили он тоже был не по вкусу, потому что он не англичанин, вот она и верила всему, что бы ей Тереза про него ни наболтала. Но все это неправда, мистер Пуаро, можете поверить мне на слово.
  — Мама, я уже написала письмо.
  Миссис Таниос оглянулась. Ласково улыбаясь, она взяла письмо, которое протягивала ей девочка.
  — Очень хорошо, моя родная, очень хорошо. И как красиво ты нарисовала Микки-Мауса!853
  — А что мне теперь делать, мама?
  — Хочешь купить себе открытку с картинкой? Вот тебе деньги. Пойди к джентльмену в холле и выбери такую, какую ты бы хотела послать Селиму.
  Девочка ушла. Я вспомнил слова Чарлза Аранделла. Миссис Таниос в самом деле была верной женой и любящей матерью. И действительно чем-то напоминала уховертку.
  — Это ваш единственный ребенок, мадам?
  — Нет, у меня есть и сынок. Он сейчас на прогулке с отцом.
  — Вы брали их с собой, когда ездили в «Литлгрин-хаус»?
  — Иногда. Ведь тетушка была уже старой, и дети доставляли ей беспокойство. Но она была очень доброй и непременно присылала им чудные подарки на Рождество.
  — Скажите, когда вы в последний раз видели мисс Эмили Аранделл?
  — По-моему, дней за десять до ее кончины.
  — Ваш муж и двое ваших родственников все были там, не так ли?
  — О нет, то было неделей раньше. На Пасху.
  — Но вы с мужем провели там выходные и на Фоминой неделе?854
  — Да.
  — И мисс Аранделл пребывала в добром здравии и приятном расположении духа?
  — Да, она была такой, как всегда.
  — Она не лежала в постели?
  — После падения ее уложили в постель, но, пока мы были там, она спускалась вниз.
  — И ничего не говорила вам о том, что составила новое завещание?
  — Ни слова.
  — И ее отношение к вам было таким же, как прежде?
  — Да, — на этот раз чуть замешкавшись, отозвалась миссис Таниос.
  Я был уверен, что мы с Пуаро пришли к одному мнению: миссис Таниос лжет!
  — Возможно, мне следовало бы выразиться точнее, — выдержав паузу, заговорил Пуаро, — когда я задал вопрос об отношении мисс Аранделл к вам. Я имел в виду только вас лично.
  — Понимаю, — мгновенно откликнулась миссис Таниос. — Тетя Эмили была очень мила со мной. Она подарила мне брошечку с жемчугом и бриллиантами и дала детям по десять шиллингов.
  Она явно успокоилась. И отвечала теперь без опаски.
  — А ваш муж — в ее отношении к нему тоже не было перемен?
  Скованность и напряженность опять вернулись. И, старательно не глядя на Пуаро, миссис Таниос ответила:
  — Нет, разумеется, нет. С чего бы это?
  — Но поскольку, по вашим собственным словам, ваша кузина Тереза Аранделл могла нашептать вашей тетушке…
  — Нашептала! Уверена, что нашептала! — Миссис Таниос подалась вперед. — Вы совершенно правы. Перемена была! Тетя Эмили стала гораздо к нему холоднее. И вела себя крайне странно! Он порекомендовал ей средство, способствующее пищеварению, и даже взял на себя заботу отправиться к аптекарю и заказать лекарство. Тетушка поблагодарила его, но очень сдержанно, а потом — я видела собственными глазами — потом она вылила микстуру в раковину.
  Она явно была возмущена.
  У Пуаро блеснули глаза.
  — Действительно странно, — сдержанно согласился он.
  — Такая неблагодарность! — воскликнула жена доктора Таниоса.
  — Вы сами говорите, что пожилые дамы не всегда доверяют иностранцам, — заметил Пуаро. — Они считают, я уверен, что только английские врачи умеют лечить. Типичное мышление жителей островной страны.
  — Да, наверное, — уже чуть успокоившись, сказала миссис Таниос.
  — Когда вы возвращаетесь в Смирну, мадам?
  — Через несколько недель. Мой муж… А вот и мой муж и с ним Эдвард.
  Глава 17
  Доктор Таниос
  Должен признаться, что, впервые увидев доктора Таниоса, я был порядком удивлен. Мне он все время представлялся человеком, наделенным самыми дурными качествами. Я представлял себе смуглого бородача с вполне зловещей физиономией.
  Вместо этого я увидел веселого, русоголового, с карими глазами толстяка. У него и в самом деле была борода, но не черная, как я думал, а самая обычная, русая, она делала его похожим на художника, а не на разбойника.
  По-английски он говорил превосходно.
  Приятного тембра голос как нельзя лучше соответствовал добродушию, разлитому по его лицу.
  — А вот и мы, — улыбнулся он жене. — Эдвард потрясен своей первой поездкой в подземке. Ведь пока ему доводилось ездить только на автобусах.
  Эдвард внешне был похож на отца, однако и он, и его сестричка чем-то явно отличались от здешних детей. Мне стало понятно, что имела в виду мисс Пибоди, причислив их к желтой расе.
  При появлении мужа миссис Таниос почему-то разнервничалась. Чуть заикаясь, она представила ему Пуаро. А про меня и вовсе забыла.
  — Пуаро? Мосье Эркюль Пуаро? — остро отреагировал доктор Таниос. — Слыхал, слыхал. Что же привело вас к нам, мосье Пуаро?
  — Обстоятельства смерти мисс Эмили Аранделл, — не мудрствуя лукаво, ответил Пуаро.
  — Тетушки моей жены? Какие же именно?
  — В связи с ее кончиной возникли некоторые вопросы… — туманно пояснил Пуаро.
  — Касательно завещания, Якоб, — не выдержав, вмешалась миссис Таниос. — Мосье Пуаро имел беседу с Терезой и Чарлзом.
  Выражение лица доктора Таниоса стало менее настороженным. Он опустился в кресло.
  — А, завещание! Крайне несправедливое завещание, но меня это не касается.
  Пуаро коротко пересказал свой разговор с обоими Аранделлами (не могу утверждать, что совершенно точно) и осторожно намекнул на возможность опротестовать завещание.
  — Вы весьма меня заинтересовали, мосье Пуаро. Должен признаться, что я разделяю ваше мнение. Кое-что можно предпринять. По правде говоря, я даже позволил себе посоветоваться с адвокатом, но ничего обнадеживающего не услышал. Поэтому… — Он пожал плечами.
  — Адвокаты, как я уже сказал вашей супруге, люди осторожные. Они не любят рисковать. А у меня совсем другой характер. А у вас?
  — Да я чистой воды авантюрист! — беззаботно расхохотался доктор Таниос. — И охотно иду на риск, правда, Белла? — Он улыбнулся ей, она тоже ответила улыбкой, но несколько искусственной, на мой взгляд. — Я не юрист, — снова повернулся он к Пуаро. — Но даже мне очевидно, что завещание было составлено уже тогда, когда мисс Аранделл была не в состоянии отвечать за свои поступки. А мисс Лоусон — женщина умная и ловкая.
  Миссис Таниос беспокойно задвигалась. Пуаро быстро взглянул на нее.
  — Вы не согласны, мадам?
  — Она всегда была добра ко мне, — тихо сказала миссис Таниос. — И я бы не назвала ее умной.
  — Она была добра к тебе, — заметил доктор Таниос, — потому что ей нечего было бояться тебя, дорогая моя Белла. Тебя нетрудно приручить.
  Тон у него был добродушным, но его супруга вспыхнула.
  — Со мной же все было иначе, — продолжал он. — Я ей не нравился. И она не пыталась этого скрыть. Приведу пример. Мисс Аранделл упала с лестницы во время нашего пребывания у нее в доме. Я твердо решил приехать и на следующие выходные — посмотреть, как она себя чувствует. Но мисс Лоусон изо всех сил старалась помешать нашему визиту. Ей, правда, это не удалось, но я-то видел, как она недовольна. Причина? Она явно хотела остаться с мисс Аранделл наедине.
  — Вы согласны, мадам? — обратился Пуаро к миссис Таниос.
  Ее супруг не позволил ей ответить.
  — Белла слишком мягкосердечна, — сказал он. — Она просто не может подозревать в ком-либо дурных намерений. Но я абсолютно уверен в собственной правоте… Должен вам сообщить еще кое-что, мосье Пуаро. Спиритизм — вот где скрывается тайна ее несомненно значительного влияния на мисс Аранделл. Это результат их спиритических посиделок, уверяю вас.
  — Вы полагаете?
  — Никаких сомнений, дружище. Мне довелось видеть немало подобного. Трудно поверить, но спиритизм легко завладевает умами. Особенно тех, кто достиг возраста мисс Аранделл. Готов держать пари, что знаю, почему тетушку вдруг осенила эта идея. Какой-то дух — скорей всего, ее покойного отца — велел ей переписать завещание и оставить все деньги этой Лоусон. Она же плохо себя чувствовала… вот и поверила…
  Миссис Таниос опять еле слышно задвигалась. Пуаро повернулся к ней.
  — Вы согласны с этим? Могло так быть?
  — Говори, Белла, — распорядился доктор Таниос. — Выскажи свою точку зрения.
  Он смотрел на нее ободряюще. Ее же ответный взгляд был каким-то странным.
  — Я мало в этом разбираюсь, — помолчав, ответила она. — Наверное, ты прав, Якоб.
  — Как по-вашему, я прав, а, мосье Пуаро?
  — Пожалуй, да, — кивнул Пуаро. И затем спросил: — Вы были в Маркет-Бейсинге за неделю до смерти мисс Аранделл?
  — Мы были там на Пасху и еще раз на Фоминой неделе — да, правильно.
  — Нет-нет, я говорю о следующих выходных, двадцать шестого. По-моему, вы были там в воскресенье?
  — Ты был там, Якоб? — распахнув глаза, посмотрела на него миссис Таниос.
  Он поспешно к ней обернулся.
  — Да. Разве ты не помнишь? Я ездил туда во второй половине дня. Я ведь говорил тебе.
  Мы с Пуаро не спускали с нее глаз. Нервным движением она чуть сдвинула шляпу на затылок.
  — Разумеется, ты помнишь, Белла, — продолжал ее муж. — Какая у тебя ужасная память!
  — Конечно! — виновато воскликнула она, и на ее лице появилась тень улыбки. — Совершенно верно, у меня отвратительная память. Кроме того, прошло больше двух месяцев.
  — Насколько мне известно, там были еще и мисс Тереза и мистер Чарлз Аранделл? — спросил Пуаро.
  — Может, и были, — с облегчением откликнулся Таниос. — Только я их не видел.
  — Значит, вы пробыли там недолго?
  — Да, полчаса или около того.
  Вопрос во взгляде Пуаро заставил его немного встревожиться.
  — Должен признаться, — блеснул он глазами, — что рассчитывал одолжить денег, но ничего не получил. Боюсь, я с самого начала пришелся не по душе тетушке моей жены. Жаль, потому что мне она нравилась. Она была забавной старушкой.
  — Могу я задать вам откровенный вопрос, доктор Таниос?
  Не страх ли мелькнул в глазах Таниоса?
  — Разумеется, мосье Пуаро.
  — Какого вы мнения о Терезе и Чарлзе?
  Доктор чуть успокоился.
  — О Терезе и Чарлзе? — Он ласково улыбнулся жене. — Белла, моя дорогая, надеюсь, ты не будешь возражать, если я выскажусь о твоих родственниках с полной откровенностью?
  Чуть улыбаясь, она покачала головой.
  — Тогда я прямо скажу, что они оба люди насквозь прогнившие! Хотя Чарлз мне даже нравится. Он, конечно, мошенник, но симпатичный мошенник. Он безнравственный тип, но это не его вина. Он таким родился.
  — А Тереза?
  — Не знаю, — не сразу ответил он. — Она очень привлекательная молодая женщина. Но абсолютно безжалостная, я бы сказал. Она, если бы ей понадобилось, не задумываясь прикончила бы любого. Мне так кажется. Вы, наверное, слышали, что ее мать судили за убийство?
  — И оправдали, — сказал Пуаро.
  — Верно, оправдали, — подхватил Таниос. — Но тем не менее это порой… заставляет задуматься.
  — Вам доводилось видеть молодого человека, с которым она помолвлена?
  — Доналдсона? Да, он как-то вечером пришел к ужину.
  — Что вы думаете о нем?
  — Очень способный малый. Думаю, пойдет далеко… если представится возможность. Чтобы специализироваться, нужны немалые деньги.
  — Вы хотите сказать, что он способный в своей профессии?
  — Да, именно это я имею в виду. Блестящий ум. — Он улыбнулся. — Но в обществе он еще не заблистал. Немного чопорный и педантичный. Они с Терезой — забавная пара. Закон притяжения противоположностей. Она — мотылек, порхающий по светским раутам855, а он — отшельник.
  Тут дети атаковали свою мать:
  — Мам, когда мы пойдем обедать? Я хочу кушать. Мы опоздаем.
  Пуаро посмотрел на часы.
  — Ради бога, извините! — воскликнул он. — Из-за меня вы опаздываете на обед.
  Взглянув на мужа, миссис Таниос нерешительно сказала:
  — Быть может, вы не откажете нам…
  — Вы крайне любезны, мадам, но я уже приглашен на обед, куда тоже опаздываю.
  Он попрощался за руку с Таниосами и с их детьми. Я сделал то же самое.
  Мы еще задержались в холле. Пуаро решил кому-то позвонить. Я ждал его возле конторки портье. И вскоре увидел, что в холл вышла миссис Таниос, она явно кого-то искала. У нее был измученный, загнанный вид. Увидев меня, она торопливо подошла.
  — Ваш друг, мосье Пуаро, наверное, ушел?
  — Нет, он в телефонной будке.
  — А!
  — Вы хотите поговорить с ним?
  Она кивнула. Ее нервозность стала намного заметнее.
  В эту минуту из будки вышел Пуаро и, увидев нас, направился прямо к нам.
  — Мосье Пуаро, — быстро заговорила она тихим усталым голосом, — мне хотелось бы кое-что вам сказать… Я должна сказать вам…
  — Да, мадам?
  — Это важно… Это очень важно… Видите ли…
  Она замолчала. В холле появился доктор Таниос с детьми. Они тоже подошли к нам.
  — Несколько слов на прощание, Белла?
  Тон у него был добродушный, а улыбка на лице само обаяние.
  — Да… — Помолчав, она сказала: — Вот и все, мосье Пуаро. Я только хотела, чтобы вы передали Терезе, что мы поддержим ее в любом начинании. Я считаю, что семья должна действовать заодно.
  Она ласково кивнула нам на прощание и, взяв мужа под руку, двинулась в сторону ресторана. Я схватил Пуаро за плечо.
  — Она хотела сказать что-то совсем другое, правда, Пуаро?
  Он покачал головой, глядя вслед удаляющейся паре.
  — Она передумала? — продолжал я.
  — Да, mon ami, она передумала.
  — Почему?
  — Я бы тоже не отказался это знать, — пробурчал он.
  — Скажет в другой раз, — обнадежил его я.
  — Не уверен. Боюсь, что не сможет…
  Глава 18
  Осиное гнездо
  Мы пообедали в небольшом ресторане неподалеку. Мне не терпелось узнать его мнение о членах семейства Аранделл.
  — Итак, Пуаро? — подстегнул его я.
  Бросив на меня укоризненный взгляд, Пуаро целиком погрузился в изучение меню. Сделав заказ, он откинулся на спинку кресла, разломал поданную ему булочку и только тогда с чуть насмешливой интонацией повторил:
  — Итак, Гастингс?
  — Что, по-вашему, они собой представляют, теперь, когда вы их всех повидали?
  — Ma foi, компания, достойная внимания. Это дело невероятно интересное. Как говорится, настоящая шкатулка с сюрпризами. Обратите внимание: всякий раз, стоит мне произнести: «Я получил письмо от мисс Аранделл, написанное перед ее кончиной», обнаруживается нечто новенькое. От мисс Лоусон я узнал об украденных деньгах; миссис Таниос тотчас спросила: «Про моего мужа?» При чем тут ее муж? Почему мисс Аранделл должна была написать мне, Эркюлю Пуаро, о докторе Таниосе?
  — У этой женщины что-то на уме, — сказал я.
  — Да, ей что-то известно. Но что? Мисс Пибоди сказала нам, что Чарлз Аранделл готов был бы убить свою бабушку за два пенса. Мисс Лоусон сказала, что миссис Таниос способна убить любого, на кого укажет ей ее муж. Доктор Таниос сказал, что Чарлз и Тереза насквозь прогнили, намекнул, что их мать была убийцей, и добавил, что Тереза вполне могла бы не задумываясь совершить убийство.
  Эти люди недурного мнения друг о друге, а? Доктор Таниос считает или, по крайней мере, говорит, что считает, будто существовало непомерное влияние. Его супруга до его появления такого мнения явно не придерживается. Сначала она не хочет опротестовывать завещания. Потом — на тебе! — оказывается, хочет! Видите, Гастингс, это горшок с кипящей похлебкой, бурлит-бурлит, и время от времени на поверхность всплывает новый важный факт. А самое важное пока еще там — на дне! Но что-то есть! Клянусь честью!
  Я был даже потрясен его горячностью.
  — Возможно, вы и правы, — помолчав, сказал я, — но все так неопределенно, так туманно.
  — Но вы согласны со мной, — что-то тут есть?
  — Да, — не очень уверенно согласился я. — Пожалуй, да.
  Пуаро подался вперед, буравя меня взглядом.
  — Вы изменились, Гастингс. Перестали шутить, перестали подтрунивать над моими «чисто научными», по вашему мнению, изысканиями. Но что же вас убедило? Ведь не мои блистательные аргументы — non, ce n'est pas ça!856 Нечто… нечто совершенно… иное… произвело на вас впечатление. Скажите, друг мой, что именно заставило вас настроиться на серьезный лад?
  — По-моему… — не сразу ответил я, — миссис Таниос. У нее был такой вид… испуганный, что ли…
  — Она испугалась меня?
  — Нет, не вас. Тут что-то другое. Сначала ее рассуждения были такими спокойными, разумными — безусловно, она была обижена тетушкиной прихотью, однако готова была оставить все как есть. Вполне естественная реакция воспитанной, но довольно бесхарактерной женщины. И вдруг эта неожиданная перемена — она с готовностью поддержала все, что говорил ее муж. И вышла в холл вслед за нами… вышла почти украдкой…
  Пуаро согласно кивал головой.
  — И еще одна мелочь, которую вы, возможно, не заметили…
  — Я замечаю все!
  — Я говорю о визите ее мужа в «Литлгрин-хаус» в то последнее воскресенье. Я готов поклясться, что она ничего об этом не знала, это было для нее полной неожиданностью, и тем не менее, поняв намек, она тут же согласилась, что да, он говорил ей об этом и что она, по-видимому, забыла. Мне это не понравилось, Пуаро, совсем не понравилось.
  — Вы совершенно правы, Гастингс, это был важный момент.
  — Это произвело на меня удручающее впечатление: она чего-то боится.
  Пуаро медленно наклонил голову.
  — Вы почувствовали это? — спросил я.
  — Да, не заметить это было довольно трудно. — Помолчав, он продолжал: — И тем не менее вам понравился Таниос, правда? Он вам показался приятным человеком, чистосердечным, добродушным, искренним — словом, привлекательным, вполне нормальным существом, несмотря на вашу душевную неприязнь к аргентинцам, португальцам и грекам?
  — Да, — признался я.
  В последовавшем затем молчании я разглядывал Пуаро.
  — О чем вы думаете, Пуаро? — наконец не выдержал я.
  — Я размышляю о разных людях: о красивом молодом Нормане Гейле, о грубовато-добродушной Эвелин Говард, приятном докторе Шеппарде, спокойном, рассудительном Найтоне.
  Поначалу я не мог понять, почему он вспомнил о них — о тех, с кем имел дело в прошлых расследованиях.
  — И что же? — спросил я.
  — Они все были очень милые…
  — Боже мой, Пуаро, неужели вы думаете, что Таниос…
  — Нет-нет. Не делайте слишком поспешных выводов, Гастингс. Я только хочу заметить, что пристрастное отношение к людям часто мешает сделать правильные выводы. Следует доверять фактам, а не чувствам.
  — Гм! — задумался я. — Фактов у нас не так-то много. Нет-нет, Пуаро, не нужно перечислять их вновь!
  — Я буду краток, друг мой, не беспокойтесь. Прежде всего, мы имеем дело с преднамеренным убийством. Вы согласны, не так ли?
  — Да, — не сразу выдавил из себя я.
  До сих пор я несколько скептически относился к домыслам Пуаро относительно событий в ночь на вторник пасхальной недели. Теперь же был вынужден признать, что его рассуждения были совершенно логичны.
  — Très bien. Раз мы имеем дело с преднамеренным убийством, значит, есть и убийца. Один из присутствовавших в доме мисс Аранделл в тот вечер убийца — даже если ему не удалось разделаться со своей жертвой, он наверняка пытался это сделать.
  — Согласен.
  — Значит, от этого убийцы и будем отталкиваться. Мы проводим несколько опросов, расшевелив, так сказать, осиное гнездо, и что же получаем? Несколько очень интересных обвинений, высказанных вроде бы случайно в процессе беседы.
  — Вы не считаете их случайными?
  — В данный момент утверждать невозможно. Когда мисс Лоусон с самым невинным видом рассказала нам, что Чарлз угрожал своей тетке, она, может, сделала это без задних мыслей, а может, и нет. Высказывания доктора Таниоса относительно Терезы Аранделл совсем необязательно должны свидетельствовать о желании ее скомпрометировать, а просто отражали его мнение. Мисс Пибоди, рассуждая о наклонностях Чарлза Аранделла, тоже могла быть совершенно искренна, но и это, в конце концов, всего лишь ее личное мнение. И так далее. Но тут есть, как это говорится, одно подозрительное обстоятельство — несомненное наличие убийцы.
  — А что вы сами думаете по этому поводу, Пуаро?
  — Гастингс, Гастингс, сколько раз я вам говорил, что не позволяю себе «думать» в том смысле, в каком вы употребляете это слово. В данный момент я только рассуждаю.
  — О чем?
  — Например, о мотивах. Что может служить мотивом для убийства мисс Аранделл? Самое очевидное — корысть. Кто бы выгадал от смерти мисс Аранделл, умри она в пасхальный вторник?
  — Все, за исключением мисс Лоусон.
  — Совершенно верно.
  — В таком случае один человек автоматически освобождается от подозрений.
  — Да, — задумчиво согласился Пуаро. — Но вот в чем парадокс: именно тот человек, который ничего бы не получил, случись смерть в пасхальный вторник, получает все две недели спустя.
  — К чему вы ведете, Пуаро? — спросил я, слегка озадаченный.
  — Причина и следствие, друг мой, причина и следствие.
  Я смотрел на него с недоумением.
  — Рассуждайте логически, — продолжал он. — Что произошло сразу после несчастного случая?
  В такие моменты я просто ненавижу Пуаро. Что ни скажи, наверняка ошибешься.
  — Мисс Аранделл уложили в постель, — крайне осторожно начал я.
  — Именно. И у нее было время подумать. А что дальше?
  — Она написала вам.
  — Да, — кивнул Пуаро, — она написала мне. Но письмо не было отправлено. К великому сожалению.
  — Вы подозреваете, что письмо не отправили умышленно?
  — Вот тут, Гастингс, — нахмурился Пуаро, — должен признаться, не знаю. Думаю, а принимая во внимание последующие события, почти уверен, что оно просто куда-то задевалось. По-моему — но в этом я не очень уверен, — никто и не подозревал о его существовании. Продолжаем — что было дальше?
  — Пришел адвокат, — подумав, предположил я.
  — Верно. Она послала за адвокатом, и он в положенное время явился.
  — И она составила новое завещание, — продолжал я.
  — Именно. Она составила новое, весьма неожиданное завещание. Коль скоро появилось это завещание, мы должны тщательно проанализировать заявление Элен. Элен сказала, если вы помните, что мисс Лоусон весьма беспокоилась, как бы весть о том, что Боб провел всю ночь вне дома, не достигла ушей мисс Аранделл.
  — Но… Понятно… Нет, непонятно. Впрочем, я начинаю понимать, на что вы намекаете…
  — Сомневаюсь, — отозвался Пуаро. — Но если начинаете, то, надеюсь, осознали, насколько важно для нас это заявление. — И уставился на меня жестким взглядом.
  — Конечно, конечно, — поспешил я его заверить.
  — А затем, — продолжал Пуаро, — происходят другие события. В выходные приезжают Чарлз и Тереза, и мисс Аранделл показывает Чарлзу, по его словам, новое завещание.
  — Вы ему не верите?
  — Я верю только тем фактам, которые могут быть подтверждены. Мисс Аранделл не показала завещания Терезе.
  — Потому что считала, что ей расскажет Чарлз.
  — Чего он не сделал. Почему?
  — По словам Чарлза, он ей рассказал.
  — Тереза же утверждает, что он этого не сделал, — очень интересное и о многом говорящее разногласие. И когда мы удаляемся, она называет его дураком.
  — Я в полной прострации, Пуаро, — жалобно простонал я.
  — Давайте восстановим последовательность событий. В воскресенье приезжает доктор Таниос, вполне возможно, не поставив в известность жену.
  — Да я уверен, что она об этом не знала.
  — Скажем все-таки, возможно не поставив. Далее, в понедельник Чарлз и Тереза уезжают. Мисс Аранделл неплохо себя чувствует и пребывает в хорошем настроении. Она ест полный обед и присутствует на сеансе вместе с сестрами Трипп и мисс Лоусон. К концу сеанса ей становится плохо. Она ложится в постель, через четыре дня умирает, мисс Лоусон наследует все ее деньги, а капитан Гастингс утверждает, что она умерла естественной смертью.
  — В то время как Эркюль Пуаро, не имея на то никаких доказательств, говорит, что за обедом ее отравили.
  — Кое-какие доказательства у меня есть, Гастингс. Вспомните нашу беседу с сестрами Трипп. А также некую подробность, которая вырвалась у мисс Лоусон во время нашей с ней бессвязной беседы.
  — Вы имеете в виду тот факт, что на обед она ела карри? В карри вкус яда не чувствуется? Вы это хотите сказать?
  — Да, карри, возможно, тоже сыграло свою роль, — медленно отозвался Пуаро.
  — Но если ваше утверждение справедливо, — сказал я, — хотя оно идет вразрез с медицинским освидетельствованием, тогда ее могла отравить либо мисс Лоусон, либо одна из горничных.
  — Не уверен.
  — Неужели сестры Трипп? Чепуха! Я в это не верю. Все эти дамы явно невиновны.
  Пуаро пожал плечами.
  — Запомните, Гастингс. Глупость или даже простодушие могут уживаться рука об руку с немалым хитроумием. И не забывайте про первоначальную попытку убийства. Она была задумана человеком не слишком большого, тем более блестящего ума. Это очень простенький вариант убийства, подсказанный привычкой Боба оставлять мячик на лестничной площадке. Для того чтобы натянуть нитку поперек лестницы, ума особого не требуется — с этим справится и ребенок!
  — Вы хотите сказать… — нахмурился я.
  — Я хочу сказать, что нам следует прежде всего найти человека, у которого было желание убить. И ничего более!
  — Но яд подобрать совсем непросто, — возразил я, — чтобы не осталось следов. А где обычный человек может раздобыть такой яд? Черт побери, Пуаро, теперь я твердо уверен — это все нереально. Вы ведь не можете ничего узнать. У нас только и есть что сплошные гипотезы.
  — Вы ошибаетесь, друг мой. Теперь в результате всех наших утренних разговоров у меня есть на что опереться. Довольно смутные, но точные намеки. Беда только в том, что я боюсь.
  — Боитесь? Чего?
  — Разворошить змеиное гнездо. Так вроде говорится? Вот и наш убийца уютно устроился в гнездышке. Но ведь мы с вами отлично знаем, Гастингс, как часто убийца, стоит только его потревожить, входит во вкус и совершает второе, а то и третье убийство?
  — Вы боитесь, что такое может случиться?
  — Да, — кивнул он. — Если убийца в гнезде, а я думаю, он там, Гастингс. Да, по-моему, он там…
  Глава 19
  Визит к мистеру Первису
  Пуаро попросил подать счет и оплатил его.
  — Что мы будем делать дальше? — спросил я.
  — То, что вы предлагали нынче утром. Поедем в Харчестер к мистеру Первису. По этому поводу я и звонил из «Дюрэм-отеля».
  — Вы звонили Первису?
  — Нет, Терезе Аранделл. Я попросил ее снабдить меня рекомендательным письмом. Если мы хотим, чтобы он не отправил нас восвояси, мы должны быть уполномочены семьей. Мисс Аранделл обещала прислать письмо мне на квартиру с посыльным. Оно, наверное, уже нас ждет.
  Мы застали в квартире не только письмо, но и Чарлза Аранделла, который самолично его доставил.
  — Уютная у вас квартира, мосье Пуаро, — заметил он, оглядывая гостиную.
  В ту же секунду мой взгляд упал на неплотно прикрытый ящик письменного стола, из которого выглядывал уголок какой-то бумаги.
  Пуаро ни за что не оставил бы ящик неприкрытым. Я посмотрел на Чарлза. Ожидая нас, он оставался один в комнате. Я не сомневался, что он, не тратя времени зря, рылся в бумагах Пуаро. Ну и мошенник же этот малый! Я был вне себя от возмущения!
  Чарлз же пребывал в весьма благодушном настроении.
  — А вот и мы, — произнес он, предъявляя письмо. — Все как договорились. И я надеюсь, что вам больше повезет со стариной Первисом, нежели нам.
  — Он не очень обнадежил вас, так я понимаю?
  — Совсем не обнадежил… По его мнению, эта птичка Лоусон все унесла в своем клювике.
  — Вам с сестрой не приходило в голову воззвать к чувствам этой дамы?
  — Я так и сделал, — усмехнулся Чарлз. — Но из этого ничего не получилось. Мое красноречие оказалось напрасным. Трогательная картина страданий лишенной наследства заблудшей овцы — в действительности вовсе не такой уж заблудшей, как я осмелился заметить, — ничуть не растрогала эту женщину! Похоже, она и вправду меня недолюбливает. Не знаю почему. — Он засмеялся. — Большинство старушек довольно быстро начинают ко мне благоволить. Они считают, что меня попросту никогда не понимали и посему не давали шанса проявить себя.
  — Полезная точка зрения.
  — Да, до сих пор она приносила мне удачу. Но, как я уже сказал, с мисс Лоусон получилась осечка. По-моему, она не благоволит к мужчинам. Наверное, из тех, кто в добрые довоенные времена приковывал себя цепью к рельсам и махал суфражистским флагом857.
  — Понятно, — кивнул головой Пуаро. — Значит, если доступные методы себя не оправдывают…
  — Следует перейти к методам преступным, — весело завершил Чарлз.
  — Ага, — произнес Пуаро. — Кстати, о преступных методах, молодой человек, это правда, что вы угрожали своей тетке, что «прикончите ее», или что-то в этом духе?
  Чарлз опустился в кресло и, вытянув ноги, уставился на Пуаро.
  — Кто это вам сказал? — спросил он.
  — Не имеет значения. Это правда?
  — В известном смысле да.
  — Расскажите-ка нам все по порядку, только чистую правду.
  — Как угодно, сэр. Никаких мелодрам. Просто я решил оказать моральное воздействие, если вы улавливаете, о чем я говорю.
  — Понимаю.
  — И ничего не получилось. Тетушка Эмили дала мне понять, что всякие попытки что-то у нее выудить будут напрасны. Я сумел сдержаться, но решил объяснить ей ситуацию. «Послушайте, тетя Эмили, — сказал я, — вы ведете себя так, что в конце концов вас прикончат!» Она довольно высокомерно спросила, что я имею в виду. «Только одно, — сказал я. — Вокруг вас крутятся в надежде что-либо получить ваши родственники и знакомые — все нищие как церковные крысы. А что же вы? Сидите на деньгах, и ни с места. Вот из-за этого людей и убивают. Поверьте мне, если вас прикончат, вам придется винить в этом только себя».
  По своему обыкновению, она посмотрела на меня поверх очков. Взгляд у нее был довольно злой. «Ты так полагаешь?» — сухо спросила она. «Да, — ответил я, — советую вам выпустить кое-что из рук». — «Спасибо, Чарлз, — сказала она, — за твой высказанный из лучших побуждений совет. Но думаю, и ты в этом убедишься, что я сумею постоять за себя». — «Как хотите, тетя Эмили, — отозвался я, улыбаясь во весь рот, ибо мне почудилось, что она не очень-то и рассержена, просто хотела такой казаться. — Потом не говорите, что я вас не предупреждал». — «Постараюсь запомнить», — сказала она.
  Он помолчал.
  — Вот и весь разговор.
  — И тогда, — заметил Пуаро, — вы удовлетворились несколькими купюрами, найденными в ящике бюро.
  Чарлз вытаращил глаза, а затем расхохотался.
  — Снимаю шляпу, — сказал он. — Вы великий сыщик. Откуда вам удалось это узнать?
  — Значит, это правда?
  — Конечно, правда. Мне до чертиков нужны были деньги. В ящике я нашел целую пачку купюр и взял себе несколько. Я был очень скромен и никак не думал, что мой поступок будет замечен. Надеялся, что подумают на слуг.
  — Слуг ждали бы немалые неприятности, — сухо заметил Пуаро, — если бы кому-нибудь в голову пришла подобная мысль.
  Чарлз пожал плечами.
  — Всяк о себе… — пробормотал он.
  — И le diable тех, кто о себе печется, — завершил поговорку Пуаро. — Значит, это и есть ваше жизненное кредо?
  Чарлз смотрел на него с любопытством.
  — Вот уж не думал, что старушка заметила пропажу. Как вам удалось узнать про разговор, где я пообещал ее «прикончить»?
  — Мне сказала мисс Лоусон.
  — Пронырливая бестия! — Он был явно встревожен. — Нас с Терезой она явно недолюбливает. Нет ли у нее еще чего за пазухой, вы не знаете?
  — А что может быть?
  — Понятия не имею. После того как эта старая ведьма нанесла мне удар… — Он помолчал. — Она ненавидит Терезу… — добавил он.
  — Вам известно, мистер Аранделл, что доктор Таниос приезжал с визитом к вашей тетушке в воскресенье накануне ее смерти?
  — Что? В то воскресенье, когда мы здесь были?
  — Да. Вы его не видели?
  — Нет. Во второй половине дня мы отправились на прогулку. Вот тогда он, наверное, и заявился. Странно, но тетя Эмили нам ничего не сказала о его визите. Откуда вам известно?
  — От мисс Лоусон.
  — Опять от Лоусон? Она прямо неиссякаемый источник информации. — Он помолчал, а потом добавил: — Знаете, этот Таниос — и вправду неплохой малый. Мне он нравится. Всегда веселый, улыбчивый.
  — Да, человек он симпатичный, — согласился Пуаро.
  Чарлз встал.
  — Будь я на его месте, я бы давным-давно прикончил эту нудную Беллу! Не кажется ли вам, что таким, как она, самой судьбой предназначено стать жертвой? Честно говоря, не удивлюсь, если ее расчлененный и уложенный в чемоданчик труп обнаружат на маргейтской858 дороге, а то и еще дальше.
  — Не очень-то приятное дело вы можете предложить ее мужу, который вам так нравится, — отозвался Пуаро суровым голосом.
  — Да, — по размышлении согласился Чарлз. — Сказать по правде, Таниос и мухи не обидит. У него слишком доброе сердце.
  — А у вас? Пошли бы вы на убийство, если бы на карту было поставлено ваше благополучие?
  Чарлз звонко рассмеялся.
  — Шантажируете, мосье Пуаро? Ничего не выйдет. Могу заверить вас, что не я подсыпал… — он на секунду замолк, а потом продолжил: — …стрихнин в суп тети Эмили.
  И, беззаботно махнув на прощание рукой, удалился.
  — Вы хотели напугать его, Пуаро? — спросил я. — Если да, то, по-моему, у вас ничего не получилось. Вид у него ничуть не виноватый.
  — Ничуть?
  — Ничуть. И ни капельки не встревожен.
  — Зато он сделал любопытную паузу, — заметил Пуаро.
  — Паузу?
  — Да. Паузу перед словом «стрихнин». Словно собирался сказать что-то другое, но предпочел умолчать.
  Я пожал плечами.
  — Может, вспоминал название какого-нибудь яда пострашнее.
  — Возможно. Вполне возможно. Однако нам пора ехать. Переночуем, я думаю, в «Джордже» в Маркет-Бейсинге.
  Через десять минут мы уже мчались по Лондону, снова выезжая за город.
  В Харчестер мы прибыли в четыре часа и тотчас направились в контору «Первис, Первис, Чарлзуорт и Первис».
  
  Мистер Первис был рослый, розовощекий, солидного вида мужчина с седой гривой волос. Он чем-то напоминал деревенского сквайра. Держался он с нами вежливо, но сдержанно.
  Прочитав письмо, которое мы принесли, он бросил на нас хитрый и пытливый взгляд.
  — Я, разумеется, наслышан про вас, мосье Пуаро, — почтительно сказал он. — И насколько понимаю, мисс Аранделл и ее брат решили прибегнуть к вашим услугам, но я совершенно не представляю, чем вы можете им помочь.
  — Ну хотя бы тем, мистер Первис, что проведу полное расследование всех обстоятельств случившегося.
  — Что касается юридических тонкостей, — сухо отозвался адвокат, — то я уже изложил свое мнение мисс Аранделл и ее брату. Обстоятельства совершенно ясны и не вызывают никаких сомнений.
  — Разумеется, разумеется, — поспешил согласиться Пуаро. — Но, думаю, вы не откажетесь обсудить их еще раз, дабы я был в состоянии правильно оценить ситуацию.
  — К вашим услугам, — наклонил голову адвокат.
  — Семнадцатого апреля, если я не ошибаюсь, — начал Пуаро, — мисс Аранделл написала вам, изложив определенные пожелания?
  Мистер Первис, прежде чем ответить, просмотрел какие-то лежавшие на столе бумаги.
  — Совершенно верно.
  — Можете ли вы сказать мне, в чем они состояли?
  — Она обратилась ко мне с просьбой составить завещание, в котором предусматривались отказы двум служанкам, а также три-четыре пожертвования на благотворительность. Все остальное переходило в полную собственность Вильгельмины Лоусон.
  — Прошу извинить меня за вопрос, мистер Первис, но вас это не удивило?
  — Признаюсь, да, весьма удивило.
  — У мисс Аранделл уже имелось завещание?
  — Да, которое она составила.
  — И согласно которому, после незначительных отказов, все ее состояние доставалось ее племяннику и племянницам?
  — Основная часть ее состояния делилась поровну между детьми ее брата Томаса и дочерью ее сестры Арабеллы Биггс.
  — Что же произошло с тем завещанием?
  — По просьбе мисс Аранделл я захватил его с собой, когда двадцать первого апреля посетил ее в «Литлгрин-хаусе».
  — Был бы крайне признателен вам, мистер Первис, если бы вы изложили в подробностях все, что произошло в этот день.
  Адвокат помолчал минуту-другую.
  — Я прибыл в «Литлгрин-хаус» в три часа пополудни, — размеренным тоном начал он. — Меня сопровождал один из моих клерков. Мисс Аранделл приняла меня в гостиной.
  — Как она выглядела?
  — Неплохо. Вид у нее был бодрый, хотя она и опиралась при ходьбе на трость. Насколько я понимаю, из-за недавнего ее падения. А вообще-то она, по-моему, чувствовала себя неплохо. Мне, правда, показалось, что она немного нервничает и возбуждена.
  — Была ли при ней мисс Лоусон?
  — Когда я приехал, она была при ней. Но тотчас же удалилась.
  — А затем?
  — Мисс Аранделл спросила меня, выполнил ли я ее просьбу и привез ли с собой новое завещание, чтобы она могла его подписать.
  — Да, ответил я. Я… — Он запнулся, но после паузы продолжил несколько напряженным голосом: — Я все же вам признаюсь: насколько позволяли приличия, я решился воздействовать на мисс Аранделл. Я осмелился заметить, что новое завещание может оказаться вопиюще несправедливым по отношению к ее родственникам.
  — И что же она вам сказала?
  — Спросила, неужто она не вправе распоряжаться своими собственными деньгами. Конечно, вправе, ответил я. «Превосходно», — отозвалась она. Я напомнил ей, что она познакомилась с мисс Лоусон совсем недавно, и спросил, уверена ли она, что ее родственники такое заслужили. «Мой дорогой друг, я в полной мере отдаю себе отчет в том, что делаю». Таков был ее ответ.
  — Вы говорите, что она была возбуждена?
  — Я в этом совершенно не сомневаюсь, но… поймите меня правильно, мосье Пуаро, она была в совершенно здравом рассудке и имела полное право распоряжаться собственным имуществом. Я буду настаивать на этом в суде, хотя мои симпатии целиком на стороне родственников мисс Аранделл.
  — Что ж, это вполне резонно. Продолжайте, прошу вас.
  — Мисс Аранделл прочла свое прежнее завещание и затем протянула руку за тем, которое я составил по ее просьбе. Должен сказать, что я бы предпочел составить черновик завещания, но из ее слов по телефону я понял, что ей требуется вариант, готовый для подписи. Составить его мне не стоило никакого труда, поскольку условия завещания были весьма простыми. Она перечитала его и, кивнув, сказала, что хочет подписать немедленно. Я понял, что просто обязан еще раз выразить свои сомнения. Она довольно терпеливо меня выслушала, но сказала, что решения своего не переменит. Я позвал моего клерка, и они вместе с садовником присутствовали в качестве свидетелей при подписи завещания. Служанки в данном случае свидетелями быть не могли, поскольку являлись стороной заинтересованной.
  — И затем она отдала завещание вам на хранение?
  — Нет, она положила его в ящик бюро и заперла.
  — А что она сделала с первым завещанием? Разорвала?
  — Нет, заперла вместе со вторым.
  — И где их нашли после ее смерти?
  — В том же ящике. Поскольку я был ее душеприказчиком, то мне были переданы ключи, поэтому я просмотрел все бумаги и деловые документы.
  — В ящике оказались оба завещания?
  — Да, именно там, куда она их положила.
  — Вы не спросили ее, чем объясняется такая внезапная перемена?
  — Спросил. Но вразумительного ответа не получил. Она знает, что делает. Вот и весь ответ.
  — Тем не менее вы были удивлены ее поступком?
  — Очень. Мисс Аранделл, я бы сказал, всегда проявляла большой интерес к судьбе своих родственников.
  Немного помедлив, Пуаро спросил:
  — Вы, разумеется, не беседовали по этому поводу с мисс Лоусон?
  — Конечно нет. Это было бы крайне неуместно.
  Мистер Первис был несколько шокирован этим вопросом…
  — Мисс Аранделл ничем не намекнула на то, что мисс Лоусон известно содержание завещания?
  — Наоборот. Когда я спросил ее, известно ли об этом мисс Лоусон, мисс Аранделл буркнула, что ни в коем случае.
  Я подумал, что мисс Лоусон и впредь ни к чему знать о том, что завещание составлено в ее пользу. Я намекнул об этом мисс Аранделл, и она со мной вполне согласилась.
  — А почему вы об этом подумали, мистер Первис?
  Старый джентльмен с достоинством встретил взгляд Пуаро.
  — Я считаю, что подобные сведения не стоит разглашать преждевременно. Кроме того, это может обернуться разочарованием.
  — Ах! — Пуаро глубоко вздохнул. — Насколько я понимаю, вы не исключали, что мисс Аранделл в ближайшем будущем может еще раз передумать?
  — Вот именно, — кивнул адвокат. — Я решил, что мисс Аранделл сильно повздорила с родственниками. И подумал, что она, как только поостынет, еще пожалеет о своем скоропалительном решении.
  — Ну а что бы она сделала, поостыв?
  — Попросила бы меня подготовить очередное завещание.
  — А разве ей не проще было бы уничтожить новое завещание, ведь в таком случае старое вновь обретало силу?
  — Это несколько спорная точка зрения. Все предыдущие завещания как бы отменяются наследодателем.
  — Но мисс Аранделл могла и не знать, что по закону следует действовать именно так. Возможно, она считала, что, уничтожив последнее завещание, она делает действительным предыдущее.
  — Вполне возможно.
  — Значит, если бы она уничтожила последнее и не успела перед смертью написать новое, ее состояние перешло бы к членам ее семьи?
  — Да. Одна половина досталась бы миссис Таниос, а другая делилась бы поровну между Чарлзом и Терезой Аранделл. Но ведь она не передумала! Она умерла, не изменив своего решения.
  — Вот тут наступает мой черед, — сказал Пуаро.
  Адвокат посмотрел на него с любопытством.
  Пуаро подался вперед.
  — Предположим, — сказал он, — что мисс Аранделл уже на смертном ложе пожелала уничтожить последнее завещание. Предположим, она считала, что уничтожила его, а в действительности уничтожила предыдущее.
  — Но ведь оба завещания существуют, — возразил мистер Первис.
  — Тогда предположим, она уничтожила подложное завещание, уверенная, что это подлинник. Вспомните, она была очень больна. Обмануть ее было совсем нетрудно.
  — Для подобного заявления вы должны располагать неоспоримыми доказательствами, — резко сказал адвокат.
  — Несомненно… Несомненно…
  — Существует ли, позвольте вас спросить, какая-либо причина полагать, что произошло нечто подобное?
  Пуаро выпрямился.
  — Мне бы не хотелось на этой стадии расследования брать на себя…
  — Конечно, конечно, — заспешил мистер Первис, соглашаясь с так хорошо знакомой мне фразой.
  — Но могу сказать, строго между нами, что в этом деле существуют весьма любопытные обстоятельства!
  — Вот как? Неужели?
  Мистер Первис потер руки в ожидании чего-то занимательного.
  — Мне нужно было услышать от вас, и я это услышал, — продолжал Пуаро, — была ли способна, по вашему мнению, мисс Аранделл изменить свое решение и сменить гнев на милость по отношению к членам своей семьи.
  — Но это мое личное мнение, — заметил адвокат.
  — Само собой, уважаемый мистер Первис. Вы, я надеюсь, не представляете интересы мисс Лоусон?
  — Я посоветовал мисс Лоусон обратиться к другому адвокату, — сухо ответил мистер Первис.
  Пуаро протянул ему руку, горячо благодаря за помощь и сведения, которые он нам дал.
  Глава 20
  Второе посещение «Литлгрин-хауса»
  По пути из Харчестера в Маркет-Бейсинг, составившему добрых десять миль, мы обсудили ситуацию.
  — Пуаро, у вас были хоть какие-то основания, чтобы высказать подобное предположение?
  — О том, что мисс Аранделл подсунули фальшивое завещание? Нет, mon ami, если честно, нет. Но я был обязан — вы, наверное, заметили — выдвинуть такое предположение. Мистер Первис — человек проницательный. И не сделай я подобного шага, он сразу стал бы думать о том, с какой стати я ввязался в эту историю.
  — Знаете, кого вы мне напоминаете, Пуаро?
  — Нет, mon ami.
  — Жонглера, работающего с разноцветными шариками! Да еще когда все они одновременно в воздухе.
  — Разноцветные шарики — это разного рода небылицы, которыми я потчую окружающих, да?
  — Что-то в этом роде.
  — И в один прекрасный день, по-вашему, они все упадут и с замечательным треском разобьются об пол?
  — Нельзя же держать их все время на лету, — заметил я.
  — Верно. Но наступит замечательный миг, когда один за другим они очутятся у меня в руках и я с поклоном удалюсь со сцены.
  — Под гром аплодисментов из зала.
  Пуаро подозрительно посмотрел на меня.
  — Вполне вероятно.
  — Мы не очень-то многое узнали от мистера Первиса, — заметил я, ускользая от опасной темы.
  — Да, не очень, зато он подтвердил наши основные предположения.
  — И удостоверил заявление мисс Лоусон о том, что до смерти мисс Аранделл ей ничего не было известно о завещании.
  — Лично я не слышал никакого подтверждения.
  — Но ведь Первис посоветовал мисс Аранделл ничего не говорить мисс Лоусон, и та ответила, что и не думает ничего ей говорить.
  — Да, все это правильно. Но ведь существуют замочные скважины, друг мой, и ключи, которыми открывают запертые ящики.
  — Неужели вы думаете, что мисс Лоусон подслушивает, подсматривает и шарит по углам? — спросил я, несколько шокированный этой мыслью.
  — Мисс Лоусон, — улыбнулся Пуаро, — не принадлежит к поколению, обремененному понятиями о приличиях, mon cher. Нам уже известно, что она подслушала по крайней мере один разговор, не предназначенный для ее ушей. Тот самый, в котором Чарлз и его тетушка обсуждали вероятность кончины скупых родственников.
  Мне ничего не оставалось, как согласиться с Пуаро.
  — Сами понимаете, Гастингс, она с таким же успехом могла подслушать беседу между мистером Первисом и мисс Аранделл. У него превосходный звучный голос. Что же касается подглядывания или обыкновения шарить по чужим столам, — продолжал Пуаро, — то этим занимаются больше людей, чем вы себе представляете. Робкие и запуганные, вроде мисс Лоусон, часто обретают довольно постыдные привычки, которые служат им утешением и развлечением.
  — Вы шутите, Пуаро! — изумился я.
  Он энергично закивал головой.
  — Да-да, я говорю серьезно.
  Мы приехали в «Джордж», где сняли два номера. И уже пешком направились к «Литлгрин-хаусу».
  Едва мы нажали пуговку звонка, раздался отчаянный лай Боба. Со звонким гавканьем он пронесся по холлу и бросился к парадной двери.
  «Я сожру вашу печенку и ваши легкие, — рычал он. — Я раздеру вас на куски. Я покажу вам, как врываться в чужой дом! Дождетесь, узнаете, какие у меня клыки!»
  — Ишь как разволновался, мальчик! Угомонись, мой хороший! Иди-ка сюда.
  Боба, явно против его воли, схватили за ошейник и потащили в гостиную.
  «Вечно портят мне забаву, — рычал он. — Давненько не доводилось мне кого-нибудь хорошенько припугнуть. Я просто умираю от желания потрепать их за брюки. Посмотрим, что с вами будет, когда я перестану вас защищать».
  Дверь за ним захлопнулась, и Элен, отодвинув щеколду, открыла парадное.
  — А, это вы! — воскликнула она.
  Она широко распахнула дверь. На лице ее сияла улыбка.
  — Входите, прошу вас.
  Мы вошли в холл. Слева из-под двери раздавалось громкое сопение, перемежавшееся рычанием. Боб отчаянно пытался понять, кто мы такие.
  — Можете выпустить его, — предложил я.
  — Сейчас, сэр. Он и в самом деле никогда не кусается, но так лает и прыгает, что люди его боятся. Он у нас замечательный сторож.
  Она открыла дверь из комнаты, и Боб пулей вылетел оттуда.
  «Кто это? Где они? А, вот где! Господи боже, мне кажется, я помню… Фу, фу, фу, фырк… Конечно. Мы знакомы!»
  — Привет, старина! — сказал я. — Как поживаешь?
  Боб небрежно завилял хвостом.
  «Спасибо, ничего. Позвольте убедиться… — И снова принялся обнюхивать нас. — Чувствую, что он недавно беседовал со спаниелем859. По-моему, глупые собаки эти спаниели. А это что? Кошка? Вот это интересно. Хорошо бы она появилась здесь. Так редко удается на кого-нибудь поохотиться. Гм, недурной бультерьер!»860
  Безошибочно определив, владельцам каких собак я недавно наносил визиты, он обратил свое внимание на Пуаро, но, учуяв запах бензина, отошел с недовольным видом.
  — Боб, — позвал его я.
  Он бросил на меня взгляд через плечо. «Все в порядке. Я знаю, что делаю. Через секунду вернусь».
  — Дом весь закрыт. Я надеюсь, вы извините… — Элен вбежала в гостиную и бросилась открывать ставни.
  — Не беспокойтесь, не беспокойтесь, — сказал Пуаро, входя вслед за ней в комнату и усаживаясь.
  Только я собрался последовать его примеру, как откуда-то возник Боб с мячом во рту. Он взлетел вверх по лестнице и распластался на верхней ступеньке, держа мяч между лапами и повиливая хвостом. «Давай! — призывал он. — Давай поиграем!» Мой жгучий интерес к следствию моментально испарился, некоторое время я забавлялся с Бобом, кидая ему мяч, но потом, устыдившись, поспешил обратно в комнату.
  Пуаро и Элен, судя по всему, были увлечены разговором о болезнях и лекарствах.
  — Маленькие белые пилюли — вот и все, что она обычно принимала, сэр. Два или три раза после еды. Так велел доктор Грейнджер. Они ей очень нравились. Крошечные пилюльки. А потом появилось лекарство, рекомендованное мисс Лоусон. В капсулах. Капсулы доктора Лофбэрроу — от печени. На всех досках с объявлениями вы можете видеть их рекламу.
  — И она их тоже стала принимать?
  — Да. Сначала просто по совету мисс Лоусон, потом сама убедилась, что они ей на пользу.
  — А доктору Грейнджеру было об этом известно?
  — Он не возражал, сэр. «Принимайте, если считаете, что они вам помогают», — обычно говорил он.
  А она отвечала: «Можете надо мной смеяться сколько угодно, но они на самом деле мне помогают. Гораздо больше, чем ваши снадобья». Доктор Грейнджер действительно смеялся и говорил, что вера стоит всех изобретенных на сей день лекарств.
  — Больше она ничего не принимала?
  — Нет. Муж мисс Беллы, этот заграничный доктор, как-то раз купил ей какую-то микстуру, но она, очень вежливо его поблагодарив, вылила это лекарство в раковину, я сама видела. И была, по-моему, права. Этим заграничным лекарствам нельзя доверять.
  — Мисс Таниос тоже видела, как она его вылила?
  — Да, и, боюсь, ей было очень обидно, бедной леди. Мне тоже было неприятно, потому что доктор, без сомнения, действовал из лучших побуждений.
  — Несомненно. Несомненно. Наверное, все лекарства, которые оставались в доме, после смерти мисс Аранделл выкинули?
  Элен чуть удивилась вопросу.
  — Конечно, сэр. Часть их выбросила сиделка, а потом мисс Лоусон вычистила всю аптечку, что висит в ванной.
  — Там хранились и капсулы, рекомендованные доктором Лофбэрроу?
  — Нет, они стояли в угловом шкафу в столовой, чтобы быть под рукой, ведь их следовало принимать после еды.
  — Кто ухаживал за мисс Аранделл? Можете назвать имя сиделки и дать адрес?
  Элен не замедлила выполнить его просьбу.
  А Пуаро продолжал расспрашивать ее о последней болезни мисс Аранделл.
  Элен увлеченно излагала подробности, описывая течение болезни, характер болей, разлитие желчи, появление бредового состояния. Не знаю, насколько нужны были Пуаро все эти частности, но слушал он терпеливо, время от времени ловко вставляя подходящий вопрос, чаще о мисс Лоусон или о том, сколько времени та проводила в спальне больной. Его также весьма интересовала диета больной, которую он обязательно сравнивал с диетой кого-нибудь из своих покойных родственников, впрочем никогда не существовавших.
  Видя, как они увлечены своей беседой, я украдкой вышел в холл. Боб спал на площадке, положив морду на мяч.
  Я свистнул, и он тут же вскочил — сна как не бывало. На этот раз, стараясь соблюсти приличествующее солидному псу достоинство, он не сразу толкнул мяч ко мне, несколько раз останавливая его в самую последнюю секунду.
  «Расстроился, да? Что ж, не теряй надежды, может, на этот раз я отпущу его к тебе».
  Когда я снова вошел в комнату, Пуаро как раз расспрашивал Элен о неожиданном приезде доктора Таниоса в последнее перед смертью мисс Аранделл воскресенье.
  — Да, сэр, мистер Чарлз и мисс Тереза отправились погулять. Доктора Таниоса, насколько мне известно, не ждали. Хозяйка лежала и очень удивилась, когда я сказала, кто приехал. «Доктор Таниос? — переспросила она. — А миссис Таниос тоже с ним?» Нет, сказала я, джентльмен приехал один. Она велела передать, что через минуту спустится.
  — Он долго здесь пробыл?
  — Не больше часа, сэр. И вид у него был кислый, когда уезжал.
  — Как вы полагаете, зачем он приезжал?
  — Чего не знаю, того не знаю, сэр.
  — Может статься, вы что-нибудь услышали?
  Элен вдруг вспыхнула.
  — Да что вы, сэр! Я никогда не подслушиваю, как это делают некоторые, а уж им-то, между прочим, следовало бы знать, как себя вести!
  — Вы неправильно меня поняли, — поспешил загладить свою ошибку Пуаро. — Просто мне пришло в голову, что, может быть, вы приносили чай, пока там был этот джентльмен, и тогда случайно могли услышать, о чем он говорил с вашей хозяйкой.
  Элен смягчилась.
  — Извините, сэр, я и вправду неправильно вас поняла. Нет, доктор Таниос не остался к чаю.
  Пуаро посмотрел на нее, и глаза его блеснули.
  — Быть может, мисс Лоусон в состоянии ответить на вопрос, зачем он приезжал сюда, как вы думаете?
  — Если уж она не знает, то никто не сумеет вам помочь, — усмехнулась Элен.
  — Скажите, — Пуаро нахмурил брови, словно пытаясь припомнить, — комната мисс Лоусон находится рядом со спальней мисс Аранделл?
  — Нет, сэр. Комната мисс Лоусон выходит прямо на площадку лестницы. Я могу показать ее вам, сэр.
  Пуаро не возражал. Поднимаясь по лестнице, он держался ближе к стене и, когда добрался до площадки, вдруг охнул и стал озабоченно осматривать свои брюки.
  — Надо же! Я за что-то зацепился. Тут гвоздь торчит в плинтусе.
  — Да, сэр. Наверное, ослаб и вылез. Я уже раза два за него цеплялась.
  — И давно он вылез?
  — Боюсь, давно, сэр. Впервые я заметила его, когда хозяйка слегла, после того несчастного случая, сэр. Я пробовала его вытащить, но не сумела.
  — К нему была привязана, по-моему, нитка.
  — Совершенно верно, сэр, я помню, тут была петля из нитки. Ума не приложу, для чего она понадобилась.
  В голосе Элен не слышалось и тени подозрительности. Мало ли в доме надобностей, которые не каждый и поймет.
  Пуаро вошел в комнату, выходившую прямо на площадку. Средних размеров, с двумя окнами на противоположной от двери стене, в углу — туалетный столик, между окнами — гардероб и трельяж861, а справа за дверью, изголовьем к окнам, — кровать. У левой стены стоял большой, красного дерева комод и умывальник с мраморной раковиной.
  Пытливо оглядевшись, Пуаро снова вышел на площадку. Он двинулся вперед по коридору и, миновав две двери, очутился в большой спальне, принадлежавшей Эмили Аранделл.
  — Сиделка спала в маленькой комнате по соседству, — объяснила Элен.
  Пуаро рассеянно кивнул.
  Когда мы спускались вниз, он спросил, можно ли пройтись по саду.
  — Конечно, сэр. Там сейчас очень красиво.
  — Садовник еще не уволен?
  — Энгес? О нет, Энгес по-прежнему здесь. Мисс Лоусон хочет, чтобы все было в порядке, потому что считает, что так будет легче продать.
  — Что ж, она права. Когда дом в запущении, на него и смотреть не хотят.
  Сад был тих и прекрасен. Цвели люпины862, дельфиниумы863 и огромные алые маки. Пионы еще не распустились. Прогуливаясь по саду, мы в конце концов очутились у теплицы, где работал рослый хмурый старик. Он почтительно с нами поздоровался, и Пуаро тотчас вовлек его в беседу.
  Упоминание о том, что мы нынче видели мистера Чарлза, растопило его недоверчивость, и старик сделался крайне словоохотлив.
  — Всегда был таким проказливым, каких мало! Помню, утащит он, бывало, половину пирога с крыжовником — и бегом сюда! А кухарка мечется, ищет его по саду. А потом идет он себе домой, да с таким невинным лицом, что остается только все валить на кошку, хотя я сроду не видел, чтобы кошка польстилась на пирог с крыжовником. Да, таких затейников, как мистер Чарлз, немного найдется!
  — Он приезжал сюда в апреле?
  — Да, два раза. Как раз перед смертью хозяйки.
  — Вы его часто видели?
  — Пожалуй, что да. Молодому человеку тут нечем заняться — вот в чем беда. То и дело ходил в «Джордж» выпивать. А то и просто топтался здесь, расспрашивая меня то про одно, то про другое.
  — Насчет цветов?
  — И про цветы, и про сорняки. — Старик усмехнулся.
  — Про сорняки?
  В голосе Пуаро вдруг зазвучал интерес. Он опустил голову и огляделся. Его внимание привлекла жестяная банка.
  — А не спрашивал ли он, как вы избавляетесь от сорняков?
  — Спрашивал.
  — Вы, наверное, пользуетесь вот этой штукой?
  Пуаро осторожно повернул банку и прочел название.
  — Точно, оно, — подтвердил Энгес. — Очень сподручное средство.
  — Опасное?
  — Нет, если уметь им пользоваться. В нем, конечно, есть мышьяк. Мы с мистером Чарлзом даже пошутили на этот счет. Он сказал, что, когда женится и жена ему надоест, придет ко мне и возьмет щепотку, чтобы с ней разделаться. А может, сказал я, не вы, а она захочет прикончить вас. Ну и хохотал же он тогда! Ох и хохотал!
  Мы тоже принялись старательно смеяться. Пуаро приоткрыл банку.
  — Почти пустая, — пробормотал он.
  Старик тоже заглянул внутрь.
  — Смотри-ка, ушло куда больше, чем я думал. Мне и ни к чему, что тут уже только на донышке. Придется заказать еще.
  — Да, — улыбнулся Пуаро. — Боюсь, для моей жены этой дозы уже не хватит.
  Мы все еще раз посмеялись.
  — Вы, мистер, насколько я понимаю, не женаты?
  — Нет.
  — Только люди неженатые могут позволить себе над этим шутить, ибо не знают, какая беда их ждет!
  — Я надеюсь, ваша жена… — осторожно начал Пуаро.
  — Жива — и здорова на удивление.
  Энгес, по-моему, не слишком этому радовался. Похвалив его за отменный порядок в саду, мы распрощались.
  Глава 21
  Аптекарь, сиделка, доктор
  Жестянка с гербицидом864 вызвала у меня в голове новый поток мыслей. Это был первый предмет, который вызвал у меня подозрение. Любознательность Чарлза, явное удивление садовника, когда он увидел, что банка почти пуста, — все вроде сходилось.
  Пуаро, как обычно всячески охлаждая мой пыл, держался весьма уклончиво.
  — Даже если часть гербицида исчезла, Гастингс, это еще не доказательство того, что его взял Чарлз.
  — Но он так настойчиво расспрашивал садовника.
  — Не очень-то умно с его стороны, если он решил отсыпать часть себе.
  И продолжал:
  — Если вас попросят назвать какой-нибудь яд, что сразу придет вам в голову?
  — Мышьяк.
  — Конечно. Теперь вы понимаете, почему Чарлз сделал такую заметную паузу перед словом «стрихнин», когда разговаривал с нами сегодня?
  — Вы хотите сказать…
  — Он собирался сказать «не подсыпал мышьяк», но вовремя остановился.
  — А почему он остановился? — спросил я.
  — Вот именно — почему? Могу признаться, Гастингс, что именно это «почему» и заставило меня пройти в сад, я искал химикат, подходящий по составу.
  — И вы его нашли?
  — И я его нашел.
  Я покачал головой.
  — Прямо скажем, для молодого Чарлза ситуация складывается не лучшим образом. Вы долго обсуждали с Элен болезнь старой мисс Аранделл. Симптомы этой болезни напоминают отравление мышьяком?
  Пуаро потер нос.
  — Трудно сказать. У нее болел живот, была рвота.
  — Вот-вот — это оно и есть!
  — Гм, я не настолько уверен.
  — А какой еще яд дает подобную картину?
  — Eh bien, такую картину дает скорее не яд, а заболевание печени и, как следствие этого, смерть.
  — О Пуаро, — вскричал я, — это не может быть естественной смертью. Это убийство!
  — O la la, мы с вами, кажется, поменялись ролями.
  Он повернулся и вошел в аптеку. Подробно обсудив с аптекарем собственные недуги, Пуаро купил маленькую коробочку лепешек, помогающих при несварении желудка. Затем, когда покупку завернули и он уже собрался уходить, его внимание было привлечено красивой упаковкой с капсулами доктора Лофбэрроу.
  — Да-да, это отличное средство для печеночников. — Аптекарь был человеком средних лет и, видимо, большой любитель поговорить. — Исключительно эффективное.
  — Помнится, ими пользовалась мисс Аранделл. Мисс Эмили Аранделл.
  — Совершенно верно, сэр. Мисс Аранделл из «Литлгрин-хауса». Замечательная дама старой закваски. Я лично ее обслуживал.
  — Она покупала много патентованных средств?
  — Как правило, нет, сэр. Меньше, чем другие пожилые дамы. Вот, например, мисс Лоусон, ее компаньонка, которой достались все ее деньги…
  Пуаро кивнул.
  — Та скупала все подряд. Пилюли, лепешки, таблетки от расстройства кишечника, желудочные микстуры, микстуры для очищения крови. Она с таким удовольствием разглядывала эти бутылочки. — Он грустно улыбнулся. — Побольше бы таких покупателей. Сейчас стали менее охотно покупать лекарства. Правда, повысился спрос на туалетные принадлежности.
  — Мисс Аранделл регулярно покупала эти капсулы?
  — Да, она принимала их в течение трех месяцев, до самой смерти.
  — К вам как-то заходил ее родственник, некий доктор Таниос, чтобы заказать лекарство?
  — Да, конечно, тот грек, что женился на племяннице мисс Аранделл. Очень любопытный составчик был у этого лекарства. Я в жизни не слыхал о такой микстуре.
  Аптекарь говорил об этом снадобье с таким азартом, с каким ботаник описывает впервые увиденное растение.
  — Совсем другое настроение, сэр, когда тебе заказывают что-нибудь новенькое. Я помню этот рецепт — очень интересное сочетание компонентов. И неудивительно, джентльмен ведь все-таки доктор. Очень славный человек, приятно было иметь с ним дело.
  — А его жена у вас что-нибудь покупала?
  — Его жена? Не помню. О да, как-то раз приходила за снотворным. Это был хлорал, я вспомнил. В рецепте была указана двойная доза. У нас частенько бывают недоразумения с успокаивающими средствами. Вообще-то врачи предпочитают не выписывать больших доз.
  — А кто выписал ей этот рецепт?
  — По-моему, ее муж. Рецепт был выписан вполне грамотно, но, сами понимаете, в наши дни следует быть предельно осторожным. Уж не знаю, известно ли вам, что если врач допустил в рецепте ошибку, а мы целиком на него положились, так вот, случись потом что, ответственность несем мы, а не этот врач.
  — Но это же несправедливо!
  — Согласен, это действительно не очень справедливо. Но я не жалуюсь. Пока беда обходила нас стороной — стучу по дереву.
  Он старательно постучал по прилавку костяшками пальцев.
  Пуаро решил тоже купить себе капсулы доктора Лофбэрроу.
  — Спасибо, сэр. В какой расфасовке: двадцать пять, пятьдесят, сто?
  — Видимо, чем больше упаковка, тем дешевле обойдется лекарство, но я все же…
  — Возьмите пятьдесят, сэр. Мисс Аранделл всегда брала такую упаковку. С вас восемь шиллингов и шесть пенсов.
  Пуаро безропотно выложил восемь шиллингов и шесть пенсов и взял сверток. Мы вышли из аптеки.
  — Итак, миссис Таниос купила снотворное! — воскликнул я, когда мы очутились на улице. — Да еще такую дозу, которая способна убить любого, не так ли?
  — И без всяких затруднений.
  — Вы считаете, что старая мисс Аранделл… Мне припомнились слова мисс Лоусон: «Не сомневаюсь, что она прикончит любого, если он ей прикажет».
  Пуаро покачал головой.
  — Хлорал — одновременно и наркотик и снотворное. Обычно снимает боли и вызывает сон. Но к нему легко привыкнуть.
  — Вы считаете, что это и произошло с миссис Таниос?
  Пуаро озадаченно покачал головой.
  — Нет, не считаю. Но это любопытно. У меня, правда, имеется одно соображение. Но это означало бы…
  Он умолк и посмотрел на часы.
  — Поехали. Попробуем разыскать сестру Каррузерс, которая ухаживала за мисс Аранделл во время ее последней болезни.
  Сестра Каррузерс оказалась разумной, на вид средних лет женщиной.
  На этот раз Пуаро предстал в новой роли — любящий сын престарелой матери, коей требовалась симпатичная сиделка с медицинским образованием.
  — Я буду говорить с вами совершенно откровенно. Моя мать — человек нелегкий. У нас было несколько превосходных сиделок, молодых, весьма компетентных, но ее раздражала их молодость. Моя мать не любит молодых женщин, оскорбляет их, она грубит им и капризничает, не позволяет им открывать окна и категорически настроена против современной гигиены. Все это крайне обременительно, — грустно вздохнул он.
  — Я понимаю, — участливо отозвалась сестра Каррузерс. — Порой капризы больных и в самом деле невыносимы. Но нужно уметь сдерживаться. Больного ни в коем случае нельзя огорчать. Лучше, по мере возможности, идти на уступки. И как только они чувствуют, что вы на них не давите, они расслабляются и становятся тихими, как овечки.
  — Я вижу, что вы как никто другой подошли бы моей матушке. Вы понимаете старых людей.
  — Мне тоже доводилось работать с такими больными, — засмеялась сестра Каррузерс. — Терпение и юмор творят чудеса.
  — Очень мудрое замечание. Вы, по-моему, ухаживали за мисс Аранделл? Она, мне думается, тоже была не ангел.
  — Не знаю, не знаю. Она была дамой с норовом, но я с ней хорошо ладила. Правда, пробыла я у нее недолго. На четвертый день она умерла.
  — Я только вчера разговаривал с ее племянницей, мисс Терезой Аранделл.
  — Правда? Подумать только, как тесен мир!
  — Значит, вы ее знаете?
  — Ну конечно, она приезжала после смерти своей тетушки и потом присутствовала на похоронах. И еще я видела ее мельком, когда она приезжала в дом. Очень интересная девица.
  — Да, в самом деле, только слишком уж худенькая, чересчур худенькая.
  Сестра Каррузерс, вспомнив о собственных округлостях, гордо повела плечом.
  — Да, конечно, — сказала она, — худышкой тоже быть ни к чему.
  — Бедняжка, — продолжал Пуаро, — мне ее просто жаль. Entre nous, — он доверительно подался вперед, — завещание тетушки было для нее большим ударом.
  — Наверное, — согласилась сестра Каррузерс. — Вокруг него было столько разговоров.
  — Не могу понять, что заставило мисс Аранделл лишить наследства всю свою семью. Это просто чрезвычайное происшествие.
  — Событие из ряда вон выходящее, я с вами согласна. Поговаривают, конечно, что дело тут нечистое.
  — Как вы думаете, почему мисс Аранделл так поступила? Она ничего такого не говорила?
  — Нет. Мне — ничего.
  — А другим?
  — Мне кажется, она говорила что-то мисс Лоусон, я случайно слышала, как мисс Лоусон на какой-то ее вопрос ответила: «Хорошо, дорогая, но сейчас оно находится у адвоката». А мисс Аранделл возразила: «Да что вы, оно в ящике бюро». Мисс Лоусон сказала: «Нет, вы отправили его мистеру Первису, разве вы не помните?» И затем у больной опять началась рвота, и, пока я ухаживала за мисс Аранделл, мисс Лоусон вышла, я часто потом думала, не о завещании ли шла речь?
  — Вполне возможно.
  — Если так, — продолжала сестра Каррузерс, — то, наверно, мисс Аранделл хотела что-то в нем переделать, вот и спрашивала, где оно. Она была слишком больна, бедняжка, чтобы помнить, где что находится.
  — А мисс Лоусон помогала вам ухаживать за ней? — спросил Пуаро.
  — Нет, что вы! У нее не было для таких вещей никакого навыка. Только без толку суетилась. Чем лишь раздражала больную.
  — Значит, только вы ухаживали за ней? C'est formidable ça.
  — Мне помогала служанка — как ее зовут? — Элен. Вот это действительно помощница. Она не боялась подойти к больной и вообще привыкла присматривать за старой леди. Мы с Элен очень ладили. По правде говоря, доктор Грейнджер прислал нам в пятницу ночную сиделку, но мисс Аранделл скончалась еще до ее прибытия.
  — Быть может, мисс Лоусон помогала готовить еду для больной?
  — Нет, она вообще ничего не делала. Да, собственно, и готовить-то было нечего. У меня были все лекарства, и мисс Лоусон оставалось только бродить по дому, плакать и болтаться у всех под ногами, — довольно язвительно заметила она.
  — Я вижу, — улыбнулся Пуаро, — что вы не слишком высокого мнения о достоинствах мисс Лоусон.
  — От компаньонок, на мой взгляд, всегда мало толку. Они ничему не обучены. Ничего не умеют как следует делать. Обычно это женщины, которые ни на что больше не годны.
  — Как по-вашему, мисс Лоусон была очень привязана к мисс Аранделл?
  — По-видимому, да. Как мне показалось, страшно расстроилась, узнав, что старая леди умерла. Во всяком случае, куда больше, чем родственники, — фыркнула сестра Каррузерс.
  — Ну значит, — сказал Пуаро, с умным видом кивая головой, — мисс Аранделл знала, что делает, когда оставила все деньги мисс Лоусон.
  — Она была очень проницательной женщиной, — согласилась сестра. — Она все замечала и все понимала.
  — Она хоть раз вспомнила при вас о Бобе, своей собаке?
  — Удивительно, что вы именно об этом спросили! Она много о нем говорила, в особенности когда бредила. Что-то про его мячик и про то, как она упала. Славная собачка этот Боб, — я сама очень люблю собак. Бедняга, он был таким несчастным, когда она умерла. Удивительно, правда? Совсем как человек.
  На том мы и расстались с нашей собеседницей.
  — Наконец-то нам попался человек, который в состоянии говорить с нами без опаски, — заметил Пуаро, когда мы вышли из дома сестры Каррузерс.
  Он явно был чем-то обескуражен.
  Мы пообедали в «Джордже». Обед был плохим. Пуаро все время причитал, в особенности над супом.
  — И ведь так легко, Гастингс, приготовить вкусный суп. Le pot au feu…865
  Я еле увернулся от обсуждения всевозможных кулинарных рецептов.
  После обеда нас ожидал сюрприз.
  Мы сидели в комнате для отдыха, где, кроме нас, никого не было. За обедом присутствовал еще один человек — коммерсант, судя по внешности, — но и он куда-то исчез. Я медленно переворачивал страницы допотопной «Сток-Бридерз газетт» или еще чего-то в том же роде, как вдруг услышал, что чей-то голос произнес фамилию Пуаро.
  — Где он? Здесь? Хорошо, я сам его найду, — донеслось до нас.
  Дверь распахнулась, и в комнату ворвался доктор Грейнджер. Лицо у него было багровым, брови ходили ходуном. Он обернулся, чтобы прикрыть дверь, а затем решительно двинулся к нам.
  — Вот вы где! А теперь, мосье Эркюль Пуаро, позвольте узнать, какого черта вы явились сюда и наплели мне кучу всяких небылиц?
  — Один из шариков, мосье жонглер? — с усмешкой пробормотал я.
  — Дорогой доктор, — начал Пуаро самым масленым голосом, — прошу вас, позвольте мне все объяснить…
  — Позволить вам? Позволить вам? Черт побери, да, я заставлю вас объясниться! Вы сыщик, вот вы кто! Сыщик, который сует нос не в свое дело! Явились ко мне, наговорили с три короба… «пишу биографию старого генерала Аранделла». И я-то хорош, как дурак, поверил.
  — От кого вы узнали, кто я такой? — спросил Пуаро.
  — От кого узнали? От мисс Пибоди узнали. Она сразу раскусила вас.
  — Мисс Пибоди? — задумался Пуаро. — А я-то думал…
  — Я жду ваших объяснений, сэр, — гневно перебил его доктор Грейнджер.
  — Пожалуйста. Объяснение очень простое. Преднамеренное убийство.
  — Что? Что такое?
  — Мисс Аранделл упала, верно? — тихо сказал Пуаро. — Упала с лестницы незадолго до своей кончины?
  — Да. Ну и что из этого? Она наступила на этот проклятый собачий мячик.
  — Нет, доктор, — покачал головой Пуаро. — Поперек лестницы была протянута нитка, зацепившись о которую она и упала.
  Доктор Грейнджер смотрел во все глаза.
  — Тогда почему она мне об этом не сказала? — спросил он. — Я ни единого слова от нее не слышал…
  — Это вполне понятно: если нитку натянул кто-то из членов ее семьи.
  — Гм… Ясно. — Доктор Грейнджер бросил острый взгляд на Пуаро и затем опустился в кресло. — А вас-то как угораздило впутаться в это дело?
  — Мне написала мисс Аранделл, настаивая на полной конфиденциальности. К сожалению, ее письмо попало мне в руки слишком поздно.
  Пуаро предельно четко изложил детали и объяснил, почему, по его мнению, в плинтусе торчит гвоздь. Доктор слушал с мрачным лицом. Гнев его стих.
  — Вы, разумеется, понимаете, что положение мое было весьма щекотливым, — заключил Пуаро. — Получалось, что меня нанял человек, которого, так сказать, уже нет в живых. Но я счел, что это не снимает с меня ответственности.
  Доктор Грейнджер задумался, наморщив лоб.
  — И вы понятия не имеете, кто натянул нитку поперек лестницы? — спросил он.
  — Не имею доказательств. Но что «не имею понятия»… не сказал бы.
  — Отвратительная история, — мрачно констатировал доктор Грейнджер.
  — Да. Вы понимаете, что поначалу я сам не знал, как повернется эта история.
  — Почему?
  — По всем данным, мисс Аранделл умерла естественной смертью. Но можно ли быть в этом уверенным? Одно покушение на ее жизнь уже очевидно состоялось. Как я могу быть уверенным, что не состоялось и второе? На этот раз успешного.
  Грейнджер задумчиво кивнул.
  — Вы ведь уверены, доктор Грейнджер — пожалуйста, не сердитесь, — что мисс Аранделл умерла естественной смертью? Сегодня я встретился с определенными уликами.
  Он рассказал о своей беседе с Энгесом; про Чарлза, вдруг заинтересовавшегося гербицидами, и про удивление старика, когда тот обнаружил, что банка почти пустая.
  Грейнджер слушал, боясь пошевелиться. Когда Пуаро завершил свой рассказ, он тихо сказал:
  — Я понял вашу мысль. Отравление мышьяком было не раз и не два диагностировано как острый гастроэнтерит866, и в свидетельстве обычно указывали именно этот диагноз, тем более когда обстоятельства смерти не вызывали никаких подозрений. Выявить отравление мышьяком довольно сложно, ибо ему сопутствует множество различных симптомов. Отравление может быть острым, подострым, хроническим, вызывать поражение нервной системы. У одних возникает рвота и боль в области живота, у других нет. Человек может внезапно упасть и тотчас умереть, а бывает, что его одолевает болезненная сонливость или разбивает паралич. Симптомы самые различные.
  — Eh bien, — сказал Пуаро, — что вы скажете, принимая во внимание все факты?
  Минуту-другую доктор Грейнджер молчал.
  — Учитывая все обстоятельства, — взвешивая каждое слово, заговорил он, — и будучи полностью беспристрастным, я считаю, что ни одно из проявлений отравления мышьяком не было замечено мною у мисс Аранделл. Она умерла, я совершенно убежден, от гепатита867. Я, как вам известно, много лет пользовал мисс Аранделл, и она довольно часто страдала приступами, похожими на тот, который оказался причиной ее смерти. Таково мое мнение, мосье Пуаро.
  На этом разговор волей-неволей должен был завершиться, но тут Пуаро с несколько виноватым видом вынул сверток с капсулами доктора Лофбэрроу, которые он купил в аптеке.
  — По-моему, мисс Аранделл принимала это лекарство? — спросил он. — Оно не могло ухудшить ее состояния?
  — Это? Ни в коем случае. Алоэ868, подофиллин869 — все это очень мягкие средства и вреда принести не могут, — ответил Грейнджер. — Ей нравилось принимать это лекарство. Я не возражал.
  Он встал.
  — Вы сами прописывали ей некоторые лекарства? — спросил Пуаро.
  — Да, пилюли для печени, которые следовало принимать после еды. — У него блеснули глаза. — И даже если бы она выпила их сразу целую коробочку, то не нанесла бы себе никакого вреда. Я не из тех, кто травит своих пациентов, мосье Пуаро.
  И с улыбкой, пожав нам руки, ушел.
  Пуаро развернул сверток, купленный в аптеке. В нем были прозрачные капсулы, на три четверти наполненные темно-коричневым порошком.
  — Они похожи на средство от морской болезни, которое я когда-то принимал, — заметил я.
  Пуаро вскрыл капсулу, потрогал содержимое, попробовал его на язык и скорчил гримасу.
  — Итак, — сказал я, откидываясь на спинку кресла и зевая, — все выглядит вполне безобидно. И патентованное средство доктора Лофбэрроу, и пилюли доктора Грейнджера. И доктор Грейнджер категорически отвергает версию об отравлении мышьяком. Вас убедили наконец, мой упрямец Пуаро?
  — Я и вправду упрям… как осел — так у вас здесь говорится? — задумчиво спросил мой друг.
  — Значит, несмотря на доводы аптекаря, сиделки и доктора, вы по-прежнему считаете, что мисс Аранделл убили?
  — Да, я так считаю, — тихо ответил Пуаро. — И не просто считаю, а совершенно в этом уверен, Гастингс.
  — Доказать это можно только одним способом, — осторожно сказал я. — С помощью эксгумации.
  Пуаро кивнул.
  — Значит, таков наш следующий шаг?
  — Я должен действовать очень осмотрительно, мой друг.
  — Почему?
  — Потому что, — его голос упал до шепота, — я опасаюсь второй трагедии.
  — Вы хотите сказать…
  — Я боюсь, Гастингс. Боюсь. И на этом остановимся.
  Глава 22
  Женщина на лестнице
  На следующее утро нам принесли записку. Почерк был слабым, неуверенным, строки ползли наверх.
  «Дорогой мистер Пуаро!
  Элен сказала мне, что вы вчера побывали в „Литлгрин-хаусе“. Вы меня очень обяжете, если навестите в любое удобное для вас время сегодня.
  — Значит, она тоже здесь, — заметил я.
  — Да.
  — Интересно, зачем она явилась?
  — Не думаю, чтобы ею двигал некий злой умысел, — улыбнулся Пуаро. — Не забывайте, дом-то все-таки принадлежит ей.
  — Да, конечно. Вы знаете, Пуаро, самое неприятное в этой нашей игре, что любой поступок легко может быть истолкован с самой худшей стороны.
  — Я и сам, по правде говоря, чересчур увлекся вашим лозунгом: «Подозревай каждого».
  — И сейчас еще не остыли?
  — Нет, сейчас, пожалуй, остыл. Сейчас я подозреваю одно определенное лицо.
  — Кого именно?
  — Поскольку пока это только подозрение и доказательств не существует, я должен предоставить вам возможность высказать соображения по этому поводу, Гастингс. И не пренебрегайте психологией — это очень важный аспект. Характер убийства всегда отражает темперамент убийцы и потому является основной уликой.
  — Я не могу принимать во внимание характер преступника, если не знаю, кто он.
  — Нет-нет, вы не обратили внимание на сказанное мною. Если вы как следует поразмыслите над характером, именно над характером убийства, вы сразу поймете, кто убийца!
  — А вы и вправду знаете, Пуаро? — с любопытством спросил я.
  — Не могу сказать, что знаю, ведь у меня нет доказательств. Поэтому сейчас мне больше не о чем и говорить. Но я совершенно уверен, да, друг мой, совершенно уверен.
  — В таком случае, — засмеялся я, — берегитесь, чтобы он не расправился с вами! Это было бы трагедией!
  Пуаро чуть съежился. Он не любил шутить на эту тему.
  — Вы правы. Я должен быть осторожен, чрезвычайно осторожен, — пробормотал он.
  — Вам следует надеть кольчугу, — дразнил его я. — И завести раба, который проверял бы, не подсыпан ли вам в тарелку яд. А еще лучше иметь под рукой отряд телохранителей!
  — Merci, Гастингс, я, пожалуй, положусь на собственный разум.
  Затем он написал записку мисс Лоусон, пообещав зайти в «Литлгрин-хаус» в одиннадцать часов.
  Позавтракав, мы вышли на площадь. Было четверть одиннадцатого, стояло жаркое сонное утро.
  Я засмотрелся на витрину антикварной лавки, где был выставлен гарнитур чудных хепплуайтских стульев, как вдруг кто-то, пребольно ткнув меня под ребро, визгливым голоском произнес: «Привет!»
  Я возмущенно обернулся и оказался лицом к лицу с мисс Пибоди. В руке у нее был огромный остроконечный зонт, которым она меня и уколола.
  По-видимому ничуть не подозревая о причиненной мне боли, она с удовлетворением заметила:
  — Ха! Я так и думала, что это вы. Я нечасто ошибаюсь.
  — Доброе утро! — довольно сдержанно отозвался я. — Чем могу быть полезным?
  — Расскажите мне, как идут дела у вашего приятеля с его книгой о генерале Аранделле.
  — Он еще за нее не принимался, — сказал я.
  Мисс Пибоди засмеялась неслышным, но явно довольным смехом. Она тряслась, как желе. Закончив смеяться, она заметила:
  — Не думаю, что он когда-нибудь за нее примется.
  — Значит, вы нас разоблачили? — улыбнулся я.
  — За кого вы меня принимаете? За дуру? — спросила мисс Пибоди. — Я сразу поняла, зачем явился ваш дошлый приятель. Хотел, чтобы я разговорилась. Что ж, я не возражаю. Я люблю поговорить. В наше время трудно отыскать слушателя. Я получила большое удовольствие от той беседы.
  И, прищурив глаз, спросила:
  — К чему, собственно, он все это затеял? Что ему нужно было выведать?
  Не успел я придумать, что отвечу ей, как к нам подошел Пуаро. Он с empessemant поклонился мисс Пибоди.
  — Доброе утро, мадемуазель. Очень рад нашей встрече.
  — Доброе утро, — откликнулась мисс Пибоди. — В какой роли вы предстанете перед нами сегодня?
  — Быстро же вы меня разгадали, — улыбнулся Пуаро.
  — А что тут было сложного? Не так уж много в наших краях таких птиц, как вы. Только не знаю, хорошо это или плохо. Трудно сказать.
  — Я бы предпочел остаться единственным экземпляром, мадемуазель.
  — И вам это удается, — сухо заметила мисс Пибоди. — А теперь, мистер Пуаро, поскольку на днях я выложила вам все сплетни, коими вы интересовались, наступила моя очередь задавать вопросы. В чем дело? Что у нас тут случилось?
  — Вы задаете вопрос, на который, наверно, уже знаете ответ?
  — Ничего я не знаю. — Она бросила на него проницательный взгляд. — Эта история с завещанием? Или что-то еще? Собираетесь выкопать Эмили?
  Пуаро ничего не ответил.
  Мисс Пибоди важно кивнула головой, словно услышала ответ.
  — Часто пыталась представить… — вдруг сказала она, — какие чувства испытывает… Читая газеты, нет-нет да и подумаешь: а не доведется ли выкапывать кого-либо в Маркет-Бейсинге… Вот уж в голову не приходило, что этим кем-либо может оказаться Эмили Аранделл…
  Она впилась взглядом в Пуаро.
  — Вряд ли ей это понравилось бы. Вы ведь, наверное, об этом уже думали?
  — Да, думал.
  — Я так и поняла — не дурак же вы, в самом деле. И не особенно назойливы.
  — Благодарю вас, мадемуазель, — поклонился Пуаро.
  — Хотя, взглянув на ваши усы, очень многие не согласились бы с моим мнением. На что вам такие усы? Вам они нравятся?
  Я отвернулся, содрогаясь от смеха.
  — В Англии к усам относятся без должного почтения, — отозвался Пуаро, любовно разглаживая свои холеные усы.
  — Смешно! — заявила мисс Пибоди. — Я знавала женщину, у которой был зоб, и она им страшно гордилась. Трудно поверить, но это — чистая правда. Да, счастлив тот, кто доволен тем, чем его наградил господь. Чаще бывает наоборот.
  Покачав головой, она вздохнула.
  — Вот уж никогда не думала, что в нашей глуши может произойти убийство. — И снова впилась взглядом в Пуаро. — Кто из них это сделал, а?
  — Я что, должен прокричать это имя прямо здесь, на улице?
  — Скорей всего, вы не знаете. Или знаете? Что ж, дурная наследственность — дело нешуточное. Интересно, миссис Варли отравила-таки тогда своего первого мужа? Неплохо бы знать.
  — Вы верите в наследственность?
  — Хорошо бы, если это был Таниос, — вдруг неожиданно заявила мисс Пибоди. — Лучше уж посторонний! Впрочем, лучше, хуже — что теперь рассуждать! Ладно, пойду. Вижу, из вас не выудить ничего интересного… Кстати, кто вас просил этим всем заниматься?
  — Покойница, мадемуазель, — мрачно отозвался Пуаро.
  Услышав это, мисс Пибоди почему-то вдруг расхохоталась (из песни слова не выкинешь). Но, быстро спохватившись, сказала:
  — Извините меня. Это было так похоже на Изабел Трипп — вот и все. Кошмарное создание! Правда, Джулия еще хуже. Все строит из себя девочку. Мне никогда не нравились эти платья с оборочками, тоже мне юная овечка! Всего хорошего. Видели доктора Грейнджера?
  — Мадемуазель, мне придется свести с вами счеты. Вы выдали мой секрет.
  Мисс Пибоди не отказала себе в удовольствии еще раз расхохотаться.
  — Ну и простофили же эти мужчины! Он спокойненько проглотил все ваши россказни. А уж как разозлился, когда я выложила ему правду! Так и ушел, фыркая от ярости. Он вас ищет.
  — Уже нашел. Еще вчера вечером.
  — Ой, как жаль, что меня там не было!
  — Очень жаль, мадемуазель, — галантно подтвердил Пуаро.
  Мисс Пибоди рассмеялась и вразвалочку побрела дальше.
  — До свидания, молодой человек, — небрежно бросила она мне через плечо. — Не вздумайте покупать эти стулья. Наверняка подделка.
  И пошла, смеясь густым, сочным баском.
  — Очень умная старуха, — заметил Пуаро.
  — Несмотря на то, что не отдала должное вашим усам?
  — Вкус — это одно, — холодно заметил Пуаро, — а мозги — другое.
  Мы вошли в лавку и провели там двадцать приятных минут, разглядывая выставленные на продажу вещи, но покупать ничего не стали и, довольные собой, зашагали в направлении «Литлгрин-хауса».
  Нас впустила и провела в гостиную Элен. Ее щеки на этот раз пылали ярче обычного. Наконец послышались шаги сверху, и в комнату вошла мисс Лоусон. Она запыхалась и, казалось, была чем-то взволнована. На голове у нее был шелковый платок.
  — Надеюсь, вы извините мой вид, мосье Пуаро. Я просматривала шкафы — столько вещей! — старые люди любят собирать всякую мелочь, — боюсь, что и дорогая наша мисс Аранделл не была исключением — после уборки столько пыли в волосах — просто удивительно, сколько у людей всего скапливается, — я обнаружила две дюжины игольниц — целых две дюжины.
  — Вы хотите сказать, что мисс Аранделл купила две дюжины игольниц?
  — Да, убрала и позабыла про них — и, разумеется, все иголки заржавели — такая жалость. Она имела обыкновение дарить их горничным на Рождество.
  — Она была такой забывчивой?
  — Очень. Вечно не помнила, куда что клала. Как собака, которая прячет кость, а потом не может ее найти. Я ей всегда говорила, что нужно сказать: «Черт, черт, поиграй и отдай!»
  Она засмеялась и, вытащив из кармана маленький носовой платочек, вдруг принялась шмыгать носом.
  — О господи, — слезливо сказала она. — Так стыдно смеяться здесь.
  — Вы слишком чувствительны, — заметил Пуаро. — Чересчур близко принимаете все к сердцу.
  — Помнится, мне и матушка моя так говорила, мосье Пуаро. «Ты чересчур близко принимаешь все к сердцу, Мина», — часто слышала я от нее. Большой недостаток, мосье Пуаро, иметь такое чувствительное сердце. Особенно когда самой приходится зарабатывать себе на жизнь.
  — Совершенно верно. Но теперь все это уже в прошлом. Вы сейчас сама себе хозяйка. Можете наслаждаться жизнью, путешествовать, теперь вам не о чем беспокоиться, не о чем тревожиться.
  — Надеюсь, что это действительно так, — с сомнением в голосе откликнулась мисс Лоусон.
  — Уверяю вас, что это именно так. Вернемся к забывчивости мисс Аранделл. Теперь я понимаю, почему я так поздно получил ее письмо.
  Он рассказал, как обнаружилось письмо. На щеках у мисс Лоусон запылало по красному пятну.
  — Элен должна была сказать мне. Отправить вам письмо, не предупредив меня, — какая дерзость! Ей следовало сначала спросить меня. Неслыханная дерзость! И ни слова мне! Какой позор!
  — Дражайшая мисс Лоусон, я уверен, что Элен руководствовалась лучшими побуждениями.
  — И тем не менее все это очень странно! Очень странно! Чтобы слуги позволяли себе подобные вольности! Элен следовало бы помнить, что теперь хозяйка дома я!
  Она величаво выпрямилась.
  — Элен была очень предана своей прежней хозяйке, не так ли? — спросил Пуаро.
  — Да, пожалуй, но это не меняет положения вещей. Она обязана была поставить меня в известность!
  — Главное — что письмо попало ко мне, — заметил Пуаро.
  — О, я согласна, что после драки кулаками не машут, но тем не менее Элен должна зарубить себе на носу, что впредь ей следует обо всем спрашивать меня.
  Она умолкла, пятна на щеках разгорелись еще ярче.
  Немного подождав, Пуаро спросил:
  — Вы хотели видеть меня сегодня? Чем я могу быть вам полезен?
  Негодование мисс Лоусон мигом улеглось.
  Она тут же скроила жалкую мину и опять принялась после каждого слова запинаться:
  — Видите ли, я просто никак не могу понять… Видите ли, мосье Пуаро, я приехала сюда вчера, и, конечно, Элен рассказала мне, что вы были здесь, и я… я просто не могу понять… почему вы не сказали мне, что приедете… Это довольно странно… и мне непонятно…
  — Вам непонятно, зачем я приезжал сюда? — закончил за нее Пуаро.
  — Я… Нет, не совсем так. Да, мне непонятно… — Она не сводила с него вопрошающего взгляда.
  — Я должен кое в чем перед вами повиниться, — продолжал Пуаро. — Дело в том, что я позволил себе оставить вас в некотором заблуждении. Вы решили, что письмо, полученное мною от мисс Аранделл, касалось некой суммы, похищенной, скорее всего, мистером Чарлзом Аранделлом.
  Мисс Лоусон кивнула.
  — Но это было не совсем так… Честно говоря, об этой пропаже я впервые услышал от вас… Мисс Аранделл написала мне по поводу происшедшего с ней несчастного случая.
  — Несчастного случая?
  — Да, ее падения с лестницы, насколько я понимаю.
  — О, но это… это… — Мисс Лоусон выглядела окончательно сбитой с толку. Она смотрела на Пуаро пустыми глазами. — Извините… Глупо, конечно, спрашивать, но… но зачем ей было писать об этом вам? Насколько я понимаю… Вы ведь сами сказали… что вы детектив. Может, вы еще и доктор? Или целитель?
  — Нет, я не врач и не целитель. Но, как и врач, я порой занимаюсь теми случаями, где имеет место так называемая скоропостижная смерть.
  — Скоропостижная?
  — Так называемая скоропостижная, — сказал я. — Ведь вполне возможно, что мисс Аранделл не просто умерла, а умерла скоропостижно?
  — О господи боже, да. Именно так сказал доктор. Но я не понимаю…
  Мисс Лоусон окончательно запуталась.
  — Причиной несчастного случая был мячик Боба, не так ли?
  — Да-да. Именно. Это был мячик Боба.
  — О нет, это вовсе не был мячик Боба.
  — Но извините меня, мистер Пуаро, я сама видела мячик… когда мы все сбежали вниз.
  — Вы видели мячик — вполне возможно. Но не он был причиной несчастного случая. Причиной, мисс Лоусон, была темного цвета нитка, натянутая в футе от пола на площадке лестницы.
  — Но… Но собака не могла…
  — Вот именно, — подхватил Пуаро. — Собака этого сделать не могла. Для этого она недостаточно умна или, если хотите, недостаточно сообразительна. А вот человек вполне мог натянуть эту нитку…
  Лицо мисс Лоусон стало мертвенно-бледным. Она дотронулась до него дрожащей рукой.
  — О, мистер Пуаро… Я не могу в это поверить. Вы хотите сказать… Но это ужасно, вправду ужасно. Вы хотите сказать, что это было сделано с умыслом?
  — Да, это было сделано с умыслом.
  — Но это же страшно. Это все равно… что убить человека.
  — Если бы удалось, то это было бы убийство или, точнее, преднамеренное убийство!
  Мисс Лоусон вскрикнула.
  Тем же серьезным тоном Пуаро продолжал:
  — В плинтус забили гвоздь, чтобы протянуть поперек лестницы нитку. А чтобы этот гвоздь не заметили, его покрыли лаком. Скажите мне, не припоминаете ли вы запах лака, который шел непонятно откуда?
  — Удивительно! — воскликнула мисс Лоусон. — Подумать только! Конечно! А мне и ни к чему! Пахнет и пахнет. Правда, в ту минуту я подумала: «С чего бы это?»
  Пуаро подался вперед.
  — Значит, вы сумеете помочь нам, мадемуазель? Вы снова можете помочь нам. C'est epatant!870
  — Подумать только! О да, все совпадает.
  — Скажите мне, прошу вас. Вы почувствовали запах лака, да?
  — Да. Конечно, тогда я не знала, что это такое. Я подумала — не краска ли это? — нет, это больше было похоже на жидкость, которой покрывают пол, но потом я решила, что все это мне только померещилось.
  — Когда это было?
  — Дайте подумать.
  — На пасхальной неделе, когда в доме было полно гостей?
  — Да, именно в то время. Только я стараюсь вспомнить, какой это был день… Подождите, не воскресенье. Нет, и не вторник — вечером во вторник к ужину пришел доктор Доналдсон. А в среду они все уехали. Да, конечно, это было в понедельник, когда закрыты все банки. Я проснулась рано, все беспокоилась. Мне всегда неспокойно по понедельникам, когда закрыты банки. На ужин нам могло не хватить холодной телятины, и я боялась, что мисс Аранделл рассердится. Я еще в субботу заказала лопатку, мне следовало бы заказать семь фунтов871, а я решила, что и пяти будет достаточно, но мисс Аранделл всегда так сердилась, когда не хватало… Она была такой гостеприимной…
  Мисс Лоусон остановилась, чтобы набрать воздуха, и продолжала:
  — И вот я лежала и не спала и думала о том, что она скажет завтра, и размышляла то об одном, то о другом… Я задремала, как вдруг что-то меня разбудило — какой-то стук, — я села в постели и вдруг чихнула. А я, знаете ли, ужасно боюсь пожара — проснусь ночью и принюхиваюсь, не горит ли где-нибудь (такой страх, не приведи господь!). Во всяком случае, чем-то пахло, и я еще раз принюхалась: больше было похоже на краску или на жидкость для пола, но откуда среди ночи такой запах? Он был довольно сильный, я все сидела и нюхала, пока не увидела ее в зеркале…
  — Ее? Кого-кого?
  — У себя в зеркале, оно очень удобное. Я всегда оставляла дверь немного приоткрытой, чтобы слышать мисс Аранделл, когда она позовет, или видеть, если она будет спускаться или подниматься по лестнице. В коридоре мы всегда оставляем на ночь одну лампочку. Вот я и увидела, что на лестнице на коленях — она, Тереза, хочу я сказать. Она стояла на третьей ступеньке, над чем-то наклонившись, и не успела я подумать: «Странно! Плохо ей, что ли?», как она поднялась и ушла, и я решила, что она поскользнулась. Или просто наклонилась, чтобы что-то поднять. Но, конечно, больше я об этом ни разу не вспомнила.
  — Стук, который вас разбудил, — это стучали молотком по гвоздю, — размышлял Пуаро.
  — Вполне возможно. Но, мистер Пуаро, какой это ужас, какой ужас! Я всегда считала Терезу сумасбродкой, но сделать нечто подобное…
  — Вы уверены, что это была Тереза?
  — О господи, конечно, да.
  — Это не могла быть миссис Таниос или, например, одна из горничных?
  — О нет. Это была Тереза.
  Мисс Лоусон покачала головой несколько раз и пробормотала:
  — О господи, господи.
  Пуаро не спускал с нее взгляда, который был мне не очень понятен.
  — Позвольте мне провести эксперимент, — вдруг сказал он. — Давайте поднимемся наверх и попытаемся восстановить этот небольшой эпизод.
  — Восстановить? О, я не знаю… Я хочу сказать, что я нечетко видела…
  — Я вам помогу, — сказал властным тоном Пуаро.
  Слегка возбужденная, мисс Лоусон повела нас наверх.
  — Не знаю, прибрано ли у меня в комнате… Столько дел… То одно, то другое… — неразборчиво бормотала она.
  В комнате в самом деле царил хаос — очевидно, результат чистки шкафов. Как всегда очень сбивчиво, мисс Лоусон наконец объяснила нам, где она лежала в ту ночь, и Пуаро лично убедился, что в зеркале действительно отражается часть лестницы.
  — А теперь, мадемуазель, — предложил он, — будьте любезны выйти и воспроизвести то, что вы тогда видели.
  Мисс Лоусон, все еще бормоча: «О господи», бросилась исполнять его просьбу. Пуаро на этот раз был в роли зрителя.
  Когда представление было завершено, он вышел на площадку и спросил, какая лампочка в ту ночь оставалась включенной.
  — Вот эта. Как раз перед дверью мисс Аранделл.
  Пуаро подошел, отвинтил лампочку и осмотрел ее.
  — Сороковаттная. Довольно тусклая.
  — Да, ее включали только для того, чтобы в коридоре было не совсем темно.
  Пуаро вернулся на площадку лестницы.
  — Извините меня, мадемуазель, но свет был настолько тусклым, да еще если принять во внимание, куда падала тень, то вряд ли вы были способны разглядеть, кто находился на лестнице. Вы уверены, что это была мисс Тереза Аранделл? Может, вы просто видели чью-то женскую фигуру в халате?
  — О чем вы говорите, мосье Пуаро? — возмутилась мисс Лоусон. — У меня нет никаких сомнений. Мне ли не знать, как выглядит Тереза. Это была она. Ее темный халат, и эта огромная блестящая брошь с ее же инициалами — я отчетливо их видела.
  — Значит, сомнения отпадают. Вы видели инициалы?
  — Да. Т.А. Я знаю брошь. Тереза часто ее носит. О да, я могу поклясться, что это была Тереза, и не отступлюсь от своих слов, если это будет необходимо.
  В ее словах была такая решительность и твердость, каких мы еще ни разу за ней не замечали.
  Пуаро смотрел на нее, и снова в его взгляде было что-то необычное. Какая-то отчужденность, сомнение, и вместе с тем было ясно, что он пришел к некоему выводу.
  — Значит, вы готовы поклясться, да? — спросил он.
  — Если… Если в том есть необходимость. Но разве в этом есть необходимость?
  Снова Пуаро окинул ее оценивающим взглядом.
  — Это будет зависеть от результатов эксгумации, — сказал он.
  — Экс… Эксгумации?
  Пуаро пришлось поддержать мисс Лоусон под руку, ибо она пришла в такое волнение, что чуть не скатилась с лестницы.
  — О господи, как это неприятно! Но я не сомневаюсь, что родственники решительно этому воспротивятся.
  — Возможно.
  — Я совершенно уверена, что они не захотят даже слышать об этом.
  — Да, но может прийти приказ из Скотленд-Ярда.
  — Но почему, мосье Пуаро, почему? Не то, что… Не то, что…
  — Не то что, мадемуазель?
  — Неужто случилось нечто плохое?
  — А вы полагаете, что нет?
  — Конечно нет. И не могло. Я хочу сказать, что доктор, и сиделка, и все прочее…
  — Не расстраивайтесь, — пытался успокоить ее Пуаро.
  — Но я не могу не расстраиваться. Бедная мисс Аранделл! Но Терезы даже не было здесь в доме, когда она умерла.
  — Да, Тереза уехала в понедельник, за неделю до того, как мисс Аранделл заболела, не так ли?
  — Рано утром. Поэтому, как вы понимаете, она не могла иметь никакого отношения к смерти мисс Аранделл.
  — Будем надеяться, что нет, — отозвался Пуаро.
  — О господи! — Мисс Лоусон стиснула руки. — Страх-то какой! Никогда не испытывала ничего подобного! Ей-богу, у меня просто голова идет кругом!
  Пуаро посмотрел на часы.
  — Нам пора. Мы возвращаемся в Лондон. А вы, мадемуазель, еще некоторое время побудете здесь?
  — Нет… Нет. Я еще не решила. Я тоже сегодня вернусь в город. Я приехала всего лишь на ночь… Привести вещи в порядок.
  — Понятно. Всего хорошего, мадемуазель, и простите, если я чем-нибудь вас огорчил.
  — О, мистер Пуаро! Огорчили меня? Да я чувствую себя совершенно разбитой! О господи! Сколько зла в этом мире! Сколько зла!
  Твердо взяв ее за руку, Пуаро прервал ее сетования:
  — Вы совершенно правы. Так? Вы по-прежнему готовы поклясться, что видели на лестнице Терезу Аранделл в ночь на пасхальный понедельник, когда были закрыты все банки?
  — О да, я готова поклясться.
  — И что видели ореол вокруг головы мисс Аранделл во время сеанса — тоже?
  У мисс Лоусон отвисла челюсть.
  — О, мосье Пуаро, не надо шутить над такими вещами.
  — Я не шучу. Я настроен абсолютно серьезно.
  — Это было не совсем сияние, — с достоинством объяснила мисс Лоусон. — Это было скорее похоже на начало материализации. Возникла лента из какого-то светящегося материала. По-моему, она начала складываться в чье-то лицо.
  — Исключительно интересно. Au revoir, мадемуазель, и, пожалуйста, никому ни слова об этом.
  — Конечно… Конечно… У меня даже в мыслях не было…
  Последнее, что мне запомнилось, это по-овечьи кроткое лицо мисс Лоусон, которая, стоя на крыльце, смотрела нам вслед.
  Глава 23
  Доктор Таниос наносит нам визит
  Не успели мы выйти из дома, как настроение у Пуаро переменилось. Лицо у него стало мрачным и решительным.
  — Depechonc-nous, Гастингс, — сказал он. — Мы должны вернуться в Лондон, и как можно скорее.
  — Я готов. — Я ускорил шаг, стараясь не отставать от него. И еще раз посмотрел на его мрачное лицо. — Что у вас в мыслях, Пуаро? — спросил я. — Прошу вас, расскажите. Вы верите, что на лестнице была Тереза Аранделл или нет?
  Пуаро не ответил. Вместо этого он сам спросил меня:
  — Вам не кажется — подумайте прежде, чем ответить, — что в рассказе мисс Лоусон было что-то странное?
  — Что значит «странное»?
  — Если бы я знал, я бы вас не спрашивал.
  — Да, но в каком смысле «странное»?
  — То-то и оно, что — я не могу уточнить. Но когда она говорила, я явственно чувствовал: что-то не так… словно в ее словах была какая-то неточность — да, именно такое чувство я испытывал, — что-то было не так…
  — Она, по-видимому, не сомневалась, что видела Терезу?
  — Да-да.
  — Но ведь свет был очень тусклым. Я не могу понять, откуда у нее такая уверенность.
  — Нет-нет, Гастингс, вы меня только сбиваете. Меня смутила какая-то мелочь, какая-то деталь, связанная со… да, да — со спальней.
  — Со спальней? — удивился я, стараясь припомнить все находящиеся в комнате предметы. — Нет, — сказал я, — здесь я вам не помощник.
  Пуаро с досадой покачал головой.
  — Зачем вы снова заговорили об этом спиритизме? — спросил я.
  — Потому что это очень важно.
  — Что именно? «Превращения» светящейся ленты, о которых вам толковала мисс Лоусон?
  — Вы помните, как сестры Трипп описывали сеанс?
  — Им привиделся ореол вокруг головы мисс Аранделл. — И тут я не смог удержаться от смеха. — Причислить ее к лику святых я бы все-таки не рискнул! Мисс Лоусон, по всей видимости, боялась ее до ужаса. Мне было так жаль бедняжку, когда она рассказывала, как лежала без сна, беспокоясь, что ей попадет из-за того, что заказала слишком маленький кусок телятины.
  — Да, это был интересный момент.
  — Что мы будем делать по приезде в Лондон? — спросил я, когда мы зашли в «Джордж» и Пуаро попросил подать ему счет.
  — Мы должны немедленно повидаться с Терезой Аранделл.
  — И установить таким образом истину? А что, если она от всего откажется?
  — Mon cher, ничего преступного в том, что человек преклоняет колени на лестнице, нет. Может, она нашла шпильку, которая должна была принести ей счастье, — или что-то другое в этом духе.
  — А запах лака?
  Больше мы ничего друг другу не успели сказать, потому что нам принесли счет.
  По дороге в Лондон мы больше молчали. Я не люблю разговаривать, сидя за рулем, а Пуаро так старательно прикрывал шарфом свои усы от ветра и пыли, что его речь все равно была неразборчива.
  Мы прибыли на квартиру без двадцати два.
  Джордж, английский камердинер Пуаро, как всегда безупречный, открыл нам дверь.
  — Вас ждет доктор Таниос, сэр. Он здесь уже с полчаса.
  — Доктор Таниос? Где он?
  — В гостиной, сэр. Заходила также какая-то дама, сэр, хотела с вами повидаться. Она, мне показалось, была очень расстроена, узнав, что вас нет дома. Это было еще до вашего звонка, сэр, поэтому я не мог сказать ей, когда вы вернетесь в Лондон.
  — Опишите ее.
  — Пять футов семь дюймов872 ростом, сэр, темноволосая, со светло-голубыми глазами. В сером костюме и шляпе, сдвинутой на затылок, хотя обычно женщины носят их чуть набок.
  — Миссис Таниос, — еле слышно произнес я.
  — Она, по-моему, была очень взволнована, сэр. Сказала, что ей совершенно необходимо разыскать вас.
  — Во сколько это было?
  — Около половины одиннадцатого, сэр.
  Направляясь к гостиной, Пуаро огорченно покачал головой:
  — Вот уже второй раз я не могу услышать, что хочет сообщить мне миссис Таниос. Что скажете, Гастингс? Судьба?
  — Повезет на третий раз, — утешил его я.
  Пуаро с сомнением покачал головой.
  — Будет ли этот третий раз? Что ж, послушаем хотя бы, что скажет нам ее муж.
  Доктор Таниос сидел в кресле и читал одну из книг по психологии из библиотеки Пуаро. Увидев нас, он вскочил.
  — Прошу извинить, что явился без приглашения. Надеюсь, вы не рассердитесь на меня за то, что я решился войти.
  — De tout, de tout. Прошу садиться. Позвольте предложить вам стаканчик хереса.
  — Спасибо. По правде говоря, у меня есть важная на то причина, мосье Пуаро, я обеспокоен, крайне обеспокоен состоянием моей жены.
  — Вашей жены? Очень жаль. А в чем дело?
  — Вы ее давно видели? — спросил Таниос.
  Вопрос казался вполне естественным, но взгляд исподтишка, которым он сопровождался, показался мне странным.
  — В последний раз я видел ее вместе с вами в отеле вчера, — самым обычным тоном ответил Пуаро.
  — А! А я-то думал, что она зайдет к вам.
  Пуаро сосредоточенно разливал по стаканчикам херес.
  — Нет, — слегка рассеянно отозвался он. — А что, у нее была причина навестить меня?
  — Нет-нет. — Доктор Таниос взял свой стакан. — Спасибо. Большое спасибо. Нет, особой причины не было, но, откровенно говоря, я очень озабочен состоянием здоровья моей жены.
  — Она плохо себя чувствует?
  — Физически она совершенно здорова, — медленно отозвался Таниос. — Но, к сожалению, я не могу сказать того же о ее рассудке.
  — Вот как?
  — Боюсь, мосье Пуаро, что она на грани нервного срыва.
  — Дорогой доктор Таниос, мне очень жаль слышать это.
  — Это ее состояние постепенно усугубляется. В последние два месяца ее отношение ко мне совершенно изменилось. Она возбуждена, легко пугается, ее одолевают странные фантазии, даже более чем фантазии — я бы назвал это бредом.
  — Вот как?
  — Да. Она страдает тем, что обычно называется «манией преследования» — недуг, довольно известный.
  Пуаро участливо цокнул языком.
  — Вы понимаете мою озабоченность?
  — Естественно. Естественно. Но только я не совсем понимаю, почему вы пришли ко мне. Чем я могу вам помочь?
  Доктор Таниос, мне показалось, смутился.
  — Мне пришло в голову, что моя жена уже приходила — или собирается прийти к вам с невероятным рассказом. Вполне может заявить, что ей грозит опасность с моей стороны или… ну, что-нибудь в этом роде.
  — Но почему она должна прийти ко мне?
  Доктор Таниос улыбнулся — это была очаровательная улыбка, но в обычной ее приветливости проскальзывала некая тоска.
  — Вы знаменитый детектив, мосье Пуаро. Я сразу же заметил, что вчерашняя встреча с вами произвела на мою жену большое впечатление. Сам факт встречи с детективом в ее нынешнем состоянии показался ей особо знаменательным. Поэтому мне подумалось, что она будет искать встречи с вами, чтобы, так сказать, довериться вам. Таким образом обычно и проявляются подобные заболевания: болезненная обидчивость, причем направленная против самых близких и дорогих больному людей.
  — Очень печально.
  — Да, конечно. Я очень привязан к моей жене. — В его голосе послышалась глубокая нежность. — Я всегда считал, что она поступила отважно, выйдя замуж за меня, иностранца, оставив родную страну, своих друзей и привычный мир. Но последние несколько дней я пребываю в полном смятении… Я вижу из этого только один выход…
  — Да?
  — Полный отдых и покой — и соответствующее психиатрическое лечение. Я знаю превосходную лечебницу, которой руководит первоклассный врач. Я хочу увезти ее туда — это в Норфолке — немедленно. Полный отдых и изоляция от внешней среды — вот что ей необходимо. Я совершенно уверен — месяца два хорошего лечения, и дела у нее сразу пойдут на лад.
  — Понятно, — очень сдержанно отозвался Пуаро, так что трудно было понять, какие чувства в действительности владеют им.
  Таниос снова бросил на него быстрый взгляд.
  — Вот поэтому, если она придет к вам, я был бы весьма обязан, если вы тотчас дадите мне знать.
  — Обязательно. Я вам позвоню, вы по-прежнему в «Дюрэм-отеле»?
  — Да. Я сейчас же возвращаюсь туда.
  — А вашей жены там нет?
  — Она ушла сразу после завтрака.
  — Не сказав вам куда?
  — Не проронив ни слова. Что на нее крайне не похоже.
  — А дети?
  — Она их взяла с собой.
  — Понятно.
  Таниос поднялся.
  — Большое спасибо, мосье Пуаро. Мне, наверное, не нужно предупреждать вас, что если она начнет рассказывать вам душераздирающие истории о том, как ее запугивают и преследуют, не нужно обращать на них внимание. К сожалению, таково проявление ее болезни.
  — Очень жаль, — с участием повторил Пуаро.
  — Да. Хотя медикам известно, что это признаки известного психиатрического заболевания, невозможно преодолеть обиду, когда близкий и дорогой тебе человек отворачивается от тебя, а любовь его превращается в ненависть.
  — Примите мое искреннее сочувствие, — сказал Пуаро, пожимая руку своему гостю. — Да, кстати, — сказал Пуаро, когда Таниос уже был возле двери.
  — Да?
  — Вы когда-нибудь выписывали своей жене хлорал?
  Таниос явно вздрогнул.
  — Я… Нет… А может, и выписывал. Но последнее время нет. Она, по-моему, стала испытывать отвращение ко всем снотворным.
  — А может, потому, что перестала вам доверять?
  — Мосье Пуаро!
  Таниос в сердцах развернулся и сделал шаг вперед.
  — Это ведь тоже можно объяснить ее болезнью, — мягко заметил Пуаро.
  Таниос остановился.
  — Да-да, конечно.
  — Она может крайне подозрительно относиться ко всему, что вы ей предлагаете съесть или выпить. Возможно, боится, что вы ее отравите.
  — Боже мой, мосье Пуаро, вы совершенно правы. Значит, вам известны подобные случаи?
  — По роду своей деятельности я, естественно, время от времени сталкиваюсь с подобными вещами. Но не смею вас задерживать. Возможно, она ждет вас в отеле.
  — Верно. Надеюсь. Я крайне обеспокоен. — И он поспешно вышел из комнаты.
  Пуаро быстро схватил трубку. Он перелистал страницы телефонного справочника и заказал номер.
  — Алло! Алло! «Дюрэм-отель»? Будьте любезны сказать, у себя ли миссис Таниос? Что? Та-ни-ос. Да, правильно. Да? Понятно.
  Он положил трубку.
  — Миссис Таниос рано утром вышла из отеля. Она вернулась в одиннадцать, не выходя из такси, подождала, пока вынесут ее багаж, и уехала.
  — А доктор Таниос знает, что она забрала багаж?
  — Наверное, нет.
  — И куда она уехала?
  — Трудно сказать.
  — Вы думаете, она вернется?
  — Возможно. Не могу сказать.
  — Быть может, напишет?
  — Может быть.
  — Что нам делать?
  Пуаро покачал головой. Он выглядел расстроенным.
  — В данный момент ничего. Давайте побыстрее пообедаем и отправимся к Терезе Аранделл.
  — Вы верите, что на лестнице была она?
  — Не могу сказать. В одном я уверен — мисс Лоусон не видела ее лица. Она видела высокую женщину в темном халате — вот и все.
  — А брошь?
  — Мой дорогой друг, брошь — ненадежная примета. Ее можно отстегнуть. Или потерять — одолжить — и украсть, наконец.
  — Другими словами, вам не хочется верить в виновность Терезы Аранделл.
  — Мне хочется ее выслушать, это уж точно.
  — А если миссис Таниос вернется?
  — Я постараюсь ее не упустить.
  Джордж принес омлет.
  — Послушайте, Джордж, — сказал Пуаро, — если та дама, что приходила сегодня, вернется, попросите ее подождать. А если, пока она будет здесь, придет доктор Таниос, ни в коем случае не впускайте его. И еще: если он спросит, здесь ли его жена, скажите, что нет. Вы поняли?
  — Отлично понял, сэр.
  Пуаро набросился на омлет.
  — Это дело приобретает все более сложный характер, — сказал он. — Нужно действовать крайне осторожно. В противном случае убийца нанесет новый удар.
  — Тогда вы его точно поймаете.
  — Вполне вероятно, но сохранить жизнь невиновному важнее, чем поймать убийцу. Мы должны действовать очень осторожно.
  Глава 24
  Тереза отрицает
  Когда мы пришли, Тереза Аранделл собиралась уходить.
  Она выглядела очень привлекательно. Маленькая шляпка самого шикарного фасона была лихо надвинута на правый глаз. Я невольно про себя улыбнулся, вспомнив, что на Белле Таниос вчера была шляпка того же фасона, но явно из дешевого магазина, и носила она ее, как заметил Джордж, на затылке, вместо того чтобы сдвинуть набок. Я хорошо помнил, как она все выше и выше ее сдвигала, не жалея своей прически.
  — Мадемуазель, могу ли я рассчитывать на минуту-другую вашего времени, — вежливо обратился к ней Пуаро, — или вы сейчас спешите?
  — Не волнуйтесь, — засмеялась Тереза. — Я всегда опаздываю по крайней мере минут на сорок пять. Сегодня опоздаю на час, какая разница.
  Она провела его в гостиную. К моему удивлению, с кресла возле окна поднялся доктор Доналдсон.
  — Ты ведь уже встречался с мосье Пуаро, правда, Рекс?
  — Мы виделись в Маркет-Бейсинге, — сухо отозвался Доналдсон.
  — Вы тогда делали вид, будто жаждете увековечить жизнь моего деда-алкоголика, — сказала Тереза. — Рекс, мой ангел, ты можешь идти.
  — Спасибо, Тереза, но мне кажется, и я имею на то все основания, что мне лучше присутствовать при разговоре.
  Последовала короткая дуэль взглядов. Глаза Терезы приказывали, Доналдсона — не уступали.
  — Ладно, оставайся, черт бы тебя побрал! — вспыхнула она.
  Как ни в чем не бывало доктор Доналдсон уселся обратно, положив на ручку кресла книгу. Это была книга о гипофизе873, успел заметить я.
  Тереза устроилась на своей любимой низенькой скамеечке и нетерпеливо взглянула на Пуаро.
  — Ну что, видели Первиса? Что он говорит?
  — У него имеются некоторые соображения, мадемуазель, — неопределенно отозвался Пуаро.
  Она задумчиво на него посмотрела. Затем украдкой на доктора. Мне показалось, что этим взглядом она остерегала моего друга.
  — Но я предпочел бы доложить вам о них позже, — продолжал Пуаро, — когда мои замыслы обретут большую определенность.
  Слабая улыбка мелькнула на губах Терезы.
  — Я сегодня вернулся из Маркет-Бейсинга, где у меня был разговор с мисс Лоусон. Скажите мне, мадемуазель, в ночь на тринадцатое апреля — помните, в тот день были закрыты все банки из-за Пасхи, — в ту ночь вам не случалось стоять на коленях на лестнице, после того как все улеглись спать?
  — Что за странный вопрос, уважаемый Эркюль Пуаро. Для чего мне было там стоять?
  — Вопрос, мадемуазель, состоит не в том, для чего, а стояли или нет?
  — Не знаю. Вероятнее всего — нет.
  — А мисс Лоусон, представьте, утверждает, что стояли.
  Тереза пожала изящными плечиками.
  — Это имеет значение?
  — Очень большое.
  Она впилась в него взглядом, не забыв состроить любезную мину. Пуаро отвечал ей тем же.
  — Какое-то идиотство! — вдруг выпалила Тереза.
  — Pardon?874
  — Определенно идиотство! — повторила Тереза. — А как по-твоему, Рекс?
  Доктор Доналдсон кашлянул.
  — Извините меня, мосье Пуаро, но в чем состоял вопрос?
  Мой приятель развел руками.
  — Вопрос был самый простой. Кто-то забил гвоздь в плинтус на площадке лестницы, а потом замазал его коричневым лаком, чтобы шляпка не бросалась в глаза.
  — Это что, новый вид черной магии? — спросила Тереза.
  — Нет, мадемуазель, все гораздо обыденней и проще, нежели вы полагаете. На следующий вечер, во вторник, кто-то привязал к гвоздю нитку, а другой ее конец — к балюстраде, в результате чего мисс Аранделл, выйдя из комнаты, задела эту нитку ногой и рухнула с лестницы.
  Тереза шумно втянула в себя воздух.
  — Это был мячик Боба!
  — Pardon, но это не так.
  Наступило молчание, которое нарушил Доналдсон.
  — Прошу прощения, но какое у вас имеется доказательство относительно этого заявления? — тем же педантичным голосом тихо спросил он.
  — Гвоздь, письмо, написанное рукой мисс Аранделл, и, наконец, то, что мисс Лоусон видела собственными глазами, — так же тихо ответил Пуаро.
  — Она говорит, что это сделала я, да? — обрела голос Тереза.
  Пуаро ничего не ответил. Только наклонил голову.
  — Это вранье! Ничего подобного я не делала.
  — У вас была иная причина стоять на коленях посреди лестницы?
  — Не стояла я ни на каких коленях ни на каких лестницах!
  — Не делайте опрометчивых заявлений, мадемуазель!
  — Меня там не было! Ночуя у тетушки, я вообще никогда не выходила из своей комнаты до самого утра.
  — Мисс Лоусон узнала вас.
  — Она, наверное, спутала меня с Беллой Таниос или с одной из горничных.
  — Она утверждает, что это были вы.
  — Она лжет!
  — Она узнала ваш халат и брошь.
  — Брошь? Какую брошь?
  — Брошь с вашими инициалами.
  — Ах эту! Какая же она мелочная лгунья!
  — Так вы все-таки отрицаете, что это вас она видела?
  — На все ее небылицы я вам столько наговорю…
  — Хотите сказать, что вы умеете лгать лучше, чем она, да?
  — Возможно, — спокойно сказала Тереза. — Но в данном случае я говорю правду. Я не вбивала никаких гвоздей, не плюхалась на колени, чтобы прочесть молитву, не собирала рассыпанное кем-то золото или серебро — словом, на лестнице меня не было.
  — Брошь, о которой идет речь, сейчас у вас?
  — Надеюсь. Хотите на нее посмотреть?
  — Если позволите, мадемуазель.
  Тереза встала и вышла из комнаты. Наступило неловкое молчание. Доктор Доналдсон смотрел на Пуаро с таким видом, будто перед ним был некий биологический препарат.
  Тереза вернулась.
  — Пожалуйста.
  Она чуть ли не швырнула украшение в Пуаро. Это была большая, довольно броская брошь из хромированной стали с вензелем мисс Аранделл, заключенным в круг. Должен сказать, она была достаточно велика, и поэтому мисс Лоусон могла без труда разглядеть ее в зеркале.
  — Я ее давно уже не ношу. Мне она надоела, — сказала Тереза. — Лондон завален ими. Все служанки нацепили свои инициалы.
  — Но когда вы ее покупали, она стоила дорого?
  — О да. Поначалу их почти ни у кого не было.
  — А когда это было?
  — В прошлое Рождество, по-моему. Да, примерно в то время.
  — Вы кому-нибудь ее одалживали?
  — Нет.
  — А брали с собой в «Литлгрин-хаус»?
  — Наверное. Да, точно брала.
  — И нигде не оставляли ее? Кроме своей комнаты?
  — Нигде. Помню, я приколола ее к зеленому свитеру. В тот приезд я не вылезала из этого свитера.
  — А где была брошь ночью?
  — На свитере — я ее не откалывала.
  — А сам свитер?
  — Свитер, черт побери, лежал на стуле.
  — Вы уверены, что никто не снимал брошь со свитера? Пока вы спали? А потом могли снова приколоть.
  — Может, обсудим все это в суде, если, конечно, вы не придумаете чего-нибудь еще. Говорю же вам — все это какая-то чушь. Неплохо придумано — запугать меня — сказать, что кто-то меня якобы видел, — но только это вранье.
  Пуаро нахмурился. Потом встал, приложил брошь к лацкану своего пиджака и подошел к зеркалу, которое стояло на столе в другом конце комнаты. Он постоял перед ним, затем медленно отступил, чтобы посмотреть, как брошь смотрится на расстоянии.
  — Какой же я идиот! — простонал он. — Ну конечно!
  Он подошел к Терезе и с поклоном отдал ей брошь.
  — Вы совершенно правы, мадемуазель. Брошь все время находилась при вас. Я совершил непростительную ошибку.
  — Ценю вашу скромность, — усмехнулась Тереза, небрежно прикалывая брошь к своему костюму. И посмотрела на Пуаро. — Что-нибудь еще? А то мне пора.
  — Остальное мы вполне можем обсудить позже.
  Тереза двинулась к двери. Пуаро тихо сказал ей вдогонку:
  — Надо сказать, мы подумываем об эксгумации.
  Тереза замерла. Брошь упала на пол.
  — Что такое?
  — Возможно, придется эксгумировать труп мисс Эмили Аранделл, — отчетливо произнес Пуаро.
  Тереза стояла неподвижно, сжав кулаки.
  — Это ваша идейка? — разъяренно прошипела она. — Эксгумацию можно произвести только с согласия всех членов семьи.
  — Вы ошибаетесь, мадемуазель. Эксгумация может быть произведена и по приказу Скотленд-Ярда.
  — Боже мой! — отозвалась Тереза.
  Она повернулась и быстро прошлась взад и вперед по комнате.
  — Я не совсем понимаю, чем ты так расстроена, Теза, — очень спокойно сказал Доналдсон. — Да, конечно, со стороны эта идея выглядит не очень приятно, но…
  — Не говори глупостей, Рекс, — перебила его она.
  — Эта мысль вам неприятна, мадемуазель? — спросил Пуаро.
  — Конечно! Это неприлично. Бедная тетя Эмили! Какого черта вам нужно ее выкапывать?
  — Наверное, у мосье Пуаро есть какие-то основания для сомнений в причине ее смерти, — сказал Доналдсон. Он вопросительно посмотрел на Пуаро. И продолжал: — Признаюсь, я удивлен. По-моему, нет сомнений в том, что мисс Аранделл умерла естественной смертью, последовавшей после продолжительной болезни.
  — Помнишь, ты как-то рассказывал мне про кролика с болезнью печени, — сказала Тереза. — Я сейчас уже плохо помню, но ты ввел кролику кровь больного, страдающего острой желтой атрофией печени875, потом ввел кровь этого кролика другому кролику, а затем его кровь перелил человеку, и этот человек заболел тем же самым. Я верно поняла?
  — Я просто разъяснял тебе принципы сывороточной терапии, — терпеливо сказал Доналдсон.
  — Жаль, что в этой истории участвует так много кроликов, — усмехнулась Тереза. — Никто из нас не держит кроликов. — Она повернулась к Пуаро, и голос ее стал другим. — Мосье Пуаро, это правда? — спросила она.
  — Да, это весьма вероятно, но есть способы всего этого избежать, мадемуазель.
  — В таком случае попытайтесь это сделать! — Ее голос сник до шепота. Она требовала, настаивала. — Попытайтесь, чего бы это ни стоило!
  Пуаро встал.
  — Таковы ваши распоряжения? — официальным тоном спросил он.
  — Таковы мои распоряжения.
  — Но, Теза… — вмешался Доналдсон.
  Она резко повернулась к своему жениху.
  — Замолчи! Это моя тетя, понятно? С какой стати ее будут выкапывать? Как ты не понимаешь? Это попадет в газеты, начнутся сплетни и прочие пакости! — Она снова повернулась к Пуаро. — Вы должны это предотвратить! Я даю вам carte blanche. Придумайте что угодно, но чтобы никаких эксгумаций.
  Пуаро церемонно поклонился.
  — Я сделаю все, что смогу. Au revoir, mademoiselle, аu revoir, Doctor.
  — Уходите! — закричала Тереза. — И возьмите с собой своего святого Леонарда. Хорошо бы мне больше никого из вас не видеть.
  Мы вышли из комнаты. На этот раз Пуаро не стал прикладывать ухо к двери, но и уходить тоже не спешил.
  И не напрасно. Раздался громкий и непокорный голос Терезы:
  — Не смотри на меня такими глазами, Рекс. — И вдруг этот властный голос дрогнул: — Дорогой.
  — Этот человек затеял интригу, — с педантичной размеренностью произнес в ответ доктор Доналдсон.
  Пуаро внезапно усмехнулся. Он потянул меня за собой к выходу.
  — Пойдемте, святой Леонард, — сказал он. — C'est drele, ça?876
  Лично я не видел ничего смешного.
  Глава 25
  Я сижу в кресле и пытаюсь размышлять
  Нет, думал я, спеша вслед за Пуаро, сомневаться не приходится. Мисс Аранделл была убита, и Терезе это известно. Но сама ли она совершила преступление или это кто-то другой?
  Она боится — это очевидно. Но за себя или за кого-то еще? За спокойного, педантичного молодого доктора, умеющего держаться с таким замечательным достоинством и равнодушием?
  Неужели старая дама действительно умерла от болезни, привитой ей искусственным способом?
  До этого момента все выглядело очень убедительно — амбиции Доналдсона, его надежда на то, что Тереза унаследует тетушкины деньги. И то, что он присутствовал на ужине именно в тот вечер, когда произошел несчастный случай. Ну что ему стоило оставить открытым окно, влезть ночью в дом и привязать смертоносную нить поперек лестницы? Но когда же он мог вбить гвоздь в плинтус?
  Нет, все-таки это сделала Тереза. Тереза, его невеста и сообщница. Если они задумали это преступление сообща, тогда все концы сходятся. Тогда, значит, нитку привязала Тереза. Первое преступление, преступление, которое не удалось, было делом ее рук. Второе преступление, преступление, которое удалось, было научным шедевром Доналдсона.
  Да, вот теперь все совпадает.
  Да, но тогда возникает один вопрос. Для чего было Терезе распространяться о том, что заболевание печени можно вызвать искусственным путем? Словно ей нечего бояться этой темы… Но в таком случае… Я почувствовал, что все больше и больше запутываюсь, и решил прервать свои размышления:
  — Куда мы идем, Пуаро?
  — Домой. Возможно, мы застанем там миссис Таниос.
  Моя мысль тут же заработала в ином направлении.
  Миссис Таниос! Еще одна тайна! Если Доналдсон и Тереза преступники, то какое отношение ко всему этому делу имеют миссис Таниос и ее улыбчивый супруг? Что хотела рассказать эта женщина Пуаро и почему Таниос так стремится помешать ей это сделать?
  — Пуаро, — робко обратился к нему я, — я что-то совсем перестал соображать. Они что, все замешаны в этом деле?
  — Коллективное убийство? Семейное убийство? Нет, на этот раз нет. Это заслуга одного мудреца — сам придумал, сам все сделал. Психологически — все предельно четко.
  — Вы хотите сказать, что это сделала либо Тереза, либо Доналдсон, но никак не вместе? Значит, он заставил ее вбить этот гвоздь под каким-то совершенно невинным предлогом?
  — Мой друг, с тех пор как я выслушал рассказ мисс Лоусон о даме с брошью, я понял, что тут могут быть три варианта: первый — мисс Лоусон говорит чистую правду, второй — мисс Лоусон придумала эту историю из каких-то своих собственных соображений, третий — мисс Лоусон искренне верит в свою собственную историю, но ее доказательство держится исключительно на броши, а брошь, как я уже говорил, очень просто снять с костюма ее владельца.
  — Да, но Тереза настаивает на том, что она никому ее не отдавала.
  — И она говорит правду. Я упустил небольшую, но крайне важную деталь.
  — Чтобы Эркюль Пуаро что-то упустил… — с пафосом произнес я.
  — Человеку свойственно ошибаться. N'est-ce pas?877
  — Да, годы берут свое!
  — Годы не имеют к этому никакого отношения, — сухо заметил Пуаро.
  — Так что же это за деталь? — спросил я, когда мы уже свернули в подъезд дома.
  — Я вам все покажу.
  Мы как раз дошли до дверей квартиры. Дверь нам открыл Джордж. В ответ на настойчивые расспросы Пуаро он лишь покачал головой.
  — Нет, сэр. Миссис Таниос не приходила. И не звонила.
  Пуаро прошел в гостиную. Несколько минут он метался по комнате. Потом снял телефонную трубку и позвонил в «Дюрэм-отель».
  — Да, да, пожалуйста. Доктор Таниос? Это говорит Эркюль Пуаро. Ваша жена вернулась? Не вернулась? Боже мой… И забрала свои вещи, говорите?.. А дети?.. И вы понятия не имеете, куда она делась… Да, именно… Превосходно… Если вам понадобятся мои профессиональные услуги… У меня есть определенный опыт в делах такого рода… Подобное расследование может быть проведено вполне конфиденциально… нет, конечно нет… Да, это правда… Конечно, конечно. Я вас вполне понимаю… Он не знает, где она, — повесив трубку, задумчиво сказал он. — И я верю ему. В его голосе искреннее волнение. Он не хочет обращаться в полицию — это понятно. Да, я его понимаю. И от моей помощи он отказывается. Вот это уже не совсем понятно. Он хочет ее найти, но не хочет, чтобы ее нашел я… Да, он определенно не хочет, чтобы ее нашел я… Он, по-видимому, уверен, что справится сам. Он считает, что долго скрываться ей не удастся, поскольку у нее с собой мало денег. К тому же она с детьми. Но, по-моему, Гастингс, нам удастся его обогнать. А это очень важно.
  — Как по-вашему, она и вправду немного не в себе? — спросил я.
  — По-моему, она крайне возбуждена и пребывает в весьма нервном состоянии.
  — Но не настолько тяжелом, чтобы помещать ее в психиатрическую больницу?
  — Безусловно.
  — Знаете, Пуаро, я уже просто перестал соображать, что к чему.
  — Извините меня, Гастингс, но вы ничего не соображали с самого начала.
  — Тут слишком много каких-то побочных линий.
  — Естественно, тут есть побочные линии. Выделить основную среди прочих побочных — это и есть главная задача для умеющего мыслить человека.
  — Скажите мне, Пуаро, вы сразу поняли, что в этом деле восемь подозреваемых, а не семь?
  — Да, я принял этот факт к сведению, — сухо ответил Пуаро, — как только Тереза Аранделл упомянула, что последний раз видела доктора Доналдсона за ужином в «Литлгрин-хаусе» четырнадцатого апреля.
  — Я не совсем понимаю… — начал было я и умолк.
  — И что же вы не понимаете?
  — Если Доналдсон решил расправиться с мисс Аранделл с помощью, так сказать, прививки, тогда я не понимаю, зачем ему нужна была эта до смешного примитивная нитка поперек лестницы.
  — En vérité, Гастингс, бывают минуты, когда вы просто выводите меня из равновесия. Один способ требует специальных, сугубо научных знаний, так?
  — Да.
  — А второй — очень домашний, «это под силу даже вашей маме», как любят твердить в рекламах. Верно?
  — Да, конечно.
  — Думайте, Гастингс, думайте. Откиньтесь на спинку кресла, закройте глаза и заставьте работать ваши серые клеточки.
  Я подчинился. То есть я откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и попытался выполнить третью часть инструкции, однако результат моих усилий был равен нулю.
  Открыв глаза, я увидел, что Пуаро добродушно меня рассматривает, точно няня, которой поручили приглядывать за неразумным младенцем.
  — Eh bien?
  Я предпринял отчаянную попытку не ударить в грязь лицом.
  — Мне кажется, — начал я, — что тот, кто придумал первый вариант, не может быть тем же человеком, который сумел использовать в этом деле новейшие научные достижения.
  — Резонно.
  — И я сомневаюсь, что разум, изощренный в науках, опустится до такой примитивной вещи, как несчастный случай, — это означало бы положиться на волю судьбы.
  — Очень разумно.
  Осмелев, я продолжал:
  — Поэтому единственно возможный вывод, по-видимому, таков: попытки были предприняты разными людьми. Мы имеем дело с убийством, задуманным двумя совершенно разными людьми.
  — Вам не кажется, что это уж слишком большое совпадение?
  — Вы сами как-то сказали, что в деле об убийстве почти всегда встречается хоть одно совпадение.
  — Да, это правда. Вы поймали меня на слове.
  — Так-то.
  — И кто же, по-вашему, эти двое?
  — Доналдсон и Тереза Аранделл. Доктор очень подходит на роль второго, то есть действительного убийцы. С другой стороны, нам известно, что Тереза предприняла первую попытку. Мне думается, они могли действовать совершенно независимо друг от друга.
  — Вы так любите выражение «нам известно», Гастингс. Уверяю вас, что мне в отличие от вас совсем неизвестно, была ли Тереза той ночью на лестнице.
  — Но мисс Лоусон сказала…
  — То, что сказала мисс Лоусон, еще нельзя считать доказательством.
  — Но она говорит…
  — Говорит… Говорит… Вы всегда слишком доверяетесь людям, готовы поверить им на слово. А теперь послушайте, mon cher. Я ведь говорил вам, что меня кое-что смущает в поведанной нам мисс Лоусон истории?
  — Да, я помню. Но вы никак не могли вспомнить, что именно вас смущает.
  — Так вот, я вспомнил. Секунду терпения, и я покажу вам то, что я, вот глупец, должен был сообразить гораздо раньше.
  Он подошел к письменному столу и, открыв ящик, вынул оттуда кусок картона. Потом, взяв ножницы, принялся что-то вырезать, встав так, чтобы я ничего не видел.
  — Терпение, Гастингс. Через минуту мы приступим к нашему эксперименту.
  Я покорно отвел взгляд.
  Через минуту-другую Пуаро удовлетворенно щелкнул языком. Он отложил ножницы, бросил остатки картона в корзинку и подошел ко мне.
  — Не смотрите. Закройте глаза, пока я буду прикалывать кое-что к лацкану вашего пиджака.
  Я повиновался. Пуаро проделал все, что хотел, потом помог мне встать и провел в соседнюю с гостиной спальню.
  — А теперь, Гастингс, посмотрите на себя в зеркало. На вас модная брошь с вашими инициалами — правда? — только, bien entundu, брошь эта сделана не из хромированной стали и тем паче не из золота с платиной, а всего лишь из картона.
  Я посмотрел на себя и улыбнулся. Пуаро необыкновенно ловко смастерил эту брошь. На моем лацкане красовалось нечто похожее на брошь Терезы Аранделл — круг из картона, а в нем мои инициалы — «А.Г.».
  — Eh bien? — спросил Пуаро. — Довольны? Очень элегантная брошь с вашими инициалами, верно?
  — Настоящее произведение искусства, — согласился я.
  — Правда, она не играет на свету, но тем не менее вы не станете отрицать, что такую брошь можно разглядеть и с приличного расстояния?
  — Не сомневаюсь.
  — Вот именно. Сомнения одолевают вас не слишком часто. Вы очень доверчивы, дружище. А теперь, Гастингс, будьте добры снять свой пиджак.
  Не понимая, в чем дело, я выполнил его просьбу. Пуаро тоже снял пиджак и, чуть отвернувшись, надел мой.
  — А теперь, — торжественным голосом провозгласил он, — обратите внимание на брошь. Брошь с вашими инициалами — идет она мне?
  Он повернулся лицом к зеркалу. Я недоверчиво уставился на него. И наконец понял разгадку.
  — Ну и идиот же я! Конечно. В круге Г.А., а вовсе не А.Г.
  Пуаро, сияя улыбкой, снова обменялся со мной пиджаком.
  — Теперь вы понимаете, что мне не понравилось в истории, рассказанной мисс Лоусон. Она утверждала, что четко видела инициалы Терезы. Но раз она видела Терезу в зеркале, значит, должна была видеть их в обратном порядке.
  — Подождите, — усомнился я, — может, и она поняла, что они были в обратном порядке?
  — Mon cher, почему тогда вам это не пришло в голову? Почему вы не воскликнули: «Пуаро, инициалы тут неправильные. Тут Т.А., а должно быть А.Т.». Хотя вы все же значительно умнее, чем мисс Лоусон. И только не говорите мне, что какая-нибудь бестолочь вроде нее, едва проснувшись, способна сообразить, что А.Т. в действительности означает Т.А. Нет, мисс Лоусон такое просто не по силам.
  — Она была уверена, что это Тереза, — не отставал я.
  — Вот теперь вы приближаетесь к истине, друг мой. Помните, я намекнул ей, что ей вряд ли удалось бы разглядеть лицо женщины, склонившейся над ступеньками, и как она среагировала?
  — Вспомнила брошь Терезы и тут же приплела ее, совершенно не думая, что сам этот факт — будто она видела эту брошь в зеркале — делает ее рассказ неправдоподобным.
  Резко зазвонил телефон. Пуаро снял трубку.
  Он произнес всего несколько неразборчивых слов.
  — Да? Да… Конечно. Да, очень удобно. Во второй половине дня… Да, в два вполне меня устраивает.
  Он повесил трубку и с улыбкой повернулся ко мне.
  — Доктор Доналдсон жаждет поговорить со мной. Он придет сюда завтра в два часа. Мы делаем успехи, mon ami, мы делаем успехи.
  Глава 26
  Миссис Таниос отказывается говорить
  На следующее утро, сразу после завтрака, я зашел к Пуаро и застал его за письменным столом.
  Он поднял руку, приветствуя меня, и снова принялся писать. Наконец, собрав страницы, сложил их в конверт и аккуратно его заклеил.
  — Что поделываете, старина? — шутливо спросил его я. — Пишете отчет о нашем деле, чтобы припрятать его в сейф, на случай если кто-либо надумает вас прикончить?
  — Знаете, Гастингс, вы не так уж далеки от истины. — Тон у него был вполне серьезным.
  — А что, наш убийца и вправду становится опасным?
  — Убийца всегда опасен, — мрачно отозвался Пуаро. — Удивительно, как часто об этом забывают.
  — Какие новости?
  — Звонил доктор Таниос.
  — По-прежнему никаких известий о его жене?
  — Никаких.
  — Значит, все в порядке.
  — Сомневаюсь.
  — Да бросьте, Пуаро, неужто вы думаете, что с ней разделались?
  Пуаро неуверенно покачал головой.
  — Признаюсь, — пробормотал он, — я очень хотел бы знать, где она сейчас пребывает.
  — Да куда она денется, — бодро сказал я.
  — Ваш неистребимый оптимизм не перестает меня удивлять, Гастингс!
  — Господи боже, Пуаро, не думаете же вы, в самом деле, что ее расчленили на куски, которые спрятали в сундук или собираются высылать бандеролями.
  — Тревога доктора Таниоса представляется мне несколько преувеличенной, но у него есть на то основания. Первое, что нам следует предпринять, — это поговорить с мисс Лоусон.
  — Вы хотите указать ей на ее промах с брошью?
  — Разумеется, нет. Этот маленький факт я придержу до более подходящего момента.
  — Тогда о чем же вы собираетесь с ней говорить?
  — Услышите в свое время, mon ami.
  — Очередная ваша выдумка, наверное?
  — Порою вы становитесь довольно агрессивным, Гастингс. Можно подумать, что мне нравится лгать.
  — А разве нет? Я так совершенно в этом уверен.
  — Сказать по правде, я даже сам порой хвалю себя за умение фантазировать, — по-детски наивно согласился Пуаро.
  Тут я не мог не рассмеяться. Пуаро посмотрел на меня с упреком, и мы отправились в «Клэнройден-Мэншнс».
  Нас провели в ту же самую загроможденную вещами гостиную, куда тотчас ворвалась мисс Лоусон. Ее речь была еще более сумбурной, нежели прежде:
  — О, дорогой мосье Пуаро, доброе утро. Столько дел, боюсь, у меня не убрано. Но утром температура была не больше шестидесяти878 или семидесяти градусов. С тех пор как Белла приехала…
  — Что вы сказали? Белла?
  — Да, Белла Таниос. Она приехала полчаса назад — с детьми, — такая усталая, душечка. Ей-богу, я просто не знала, что с ними делать. Знаете, она ушла от своего мужа.
  — Бросила его?
  — По ее словам. Конечно, я ничуть не сомневаюсь, что она, бедняжка, совершенно права.
  — Она сама вам все рассказала?
  — Не совсем так. По правде говоря, она вообще ничего не сказала. Просто повторяет, что ушла от него и ничто не заставит ее вернуться к нему обратно.
  — Она предприняла очень серьезный шаг.
  — Конечно! Честно говоря, будь он англичанин, я бы посоветовала ей… Но ведь он не англичанин… И у нее такой странный вид, у бедняжки… Она так напугана. Что же такое он ей сделал? Турки, насколько мне известно, порой бывают невероятно жестоки.
  — Доктор Таниос — грек.
  — Да, конечно, как раз все наоборот. Я хочу сказать, что это на них нападают турки… Или я спутала греков с армянами? Но все равно, какое мне до них дело… По-моему, ей не стоит возвращаться к нему, а что думаете об этом вы, мосье Пуаро? В любом случае… я хочу сказать, она говорит, что не… Она даже не хочет, чтобы он знал, где она.
  — Вот как?
  — Да, из-за детей. Она так боится, что он увезет их обратно в Смирну. Бедняжка! Она в ужасном состоянии. У нее нет денег — ни пенни. Она не знает, что ей делать, куда деться. Она хочет попытаться сама зарабатывать себе на жизнь, но вы ведь знаете, мосье Пуаро, одного желания еще недостаточно. Мне ли этого не знать. Вот если бы у нее была специальность!
  — Когда она ушла от мужа?
  — Вчера. Она провела ночь в небольшой гостинице возле Паддингтона. А потом приехала ко мне, потому что считает, что больше ей обратиться не к кому.
  — И вы намерены ей помочь? Очень благородно с вашей стороны.
  — Видите ли, мосье Пуаро, я действительно считаю это своим долгом. Но, конечно, все не так просто. У меня очень маленькая квартира, и в ней мало места… словом, одно цепляется за другое…
  — Вы могли бы отправить ее в «Литлгрин-хаус»?
  — Наверное, но, видите ли, ее муж тоже может искать ее там. Сейчас я сняла ей комнаты в «Веллингтоне» на Куинз-роуд. Она остановилась там под именем миссис Питерс.
  — Понятно, — отозвался Пуаро. Помолчав немного, он сказал: — Я бы хотел повидать миссис Таниос. Она, знаете ли, вчера приходила ко мне, но меня не было дома.
  — Вот как? Она мне об этом ничего не сказала. Я ей скажу, ладно?
  — Будьте так любезны.
  Мисс Лоусон выбежала из комнаты. Нам был слышен ее голос:
  — Белла… Белла, моя дорогая, хочешь повидаться с мосье Пуаро?
  Мы не слышали, что ответила миссис Таниос, но довольно скоро она вошла в комнату.
  Я был просто потрясен ее видом. Под глазами у нее были синяки, а на щеках ни кровинки, но больше всего меня поразил страх, который был написан у нее на лице. Она вздрагивала при малейшем шорохе и все время к чему-то прислушивалась.
  Пуаро тепло с ней поздоровался. Подошел, учтиво пожал руку, подвинул кресло, положил в него подушку. Словом, обращался с этой бледной, перепуганной насмерть женщиной, как с королевой.
  — А теперь, мадам, давайте побеседуем. Вы вчера заходили ко мне?
  Она кивнула.
  — Очень сожалею, что меня в это время не было дома.
  — Да-да, я тоже очень об этом сожалею.
  — Вы что-то хотели мне сказать?
  — Да. Хотела…
  — Eh bien, я к вашим услугам.
  Миссис Таниос не откликнулась. Она сидела неподвижно, крутя обручальное кольцо на пальце.
  — Итак, мадам?
  Медленно, почти неохотно она покачала головой.
  — Нет, — сказала она. — Я не осмеливаюсь.
  — Не осмеливаетесь, мадам?
  — Нет. Я… Если он узнает, он… Нас ждут неприятности!
  — Говорите, говорите, мадам! Какие еще неприятности! Это абсурд.
  — О нет, это вовсе не абсурд. Вы его не знаете…
  — «Его», то есть вашего мужа, мадам?
  — Да, конечно.
  Пуаро минуту-две молчал.
  — Ваш муж приходил ко мне вчера, мадам, — сказал он.
  На ее лице вспыхнула тревога.
  — О нет! Вы не сказали ему… Конечно, не сказали! Вы не могли. Вы не знали, где я. Он говорил… Он говорил, что я… сумасшедшая?
  — Он сказал, что вы в крайне возбужденном состоянии, — осторожно ответил Пуаро.
  Но она недоверчиво затрясла головой.
  — Нет, он сказал, что я либо сумасшедшая, либо схожу с ума. Он хочет запрятать меня в сумасшедший дом, чтобы я не могла ничего рассказать.
  — Рассказать что?
  Но она лишь покачала головой. Выкручивая себе пальцы, она пробормотала:
  — Я боюсь…
  — Но, мадам, как только вы мне все расскажете, будете в безопасности! Нет тайны — значит, нечего бояться…
  Но она ничего не ответила. Только продолжала крутить свое кольцо.
  — Подумайте сами, — мягко сказал Пуаро.
  Она всхлипнула.
  — Откуда мне знать?.. О боже, это ужасно. Он так умеет внушать доверие! Он ведь врач! Люди поверят ему, а не мне. Я знаю, знаю. Я знаю, они поверят ему. Я бы сама поверила. А мне никто не поверит. Кто я такая, чтобы мне верить?
  — Рискните. Может, я вам поверю.
  Она бросила на него затравленный взгляд.
  — Вы? Поверите? Может, и вы на его стороне.
  — Я ни на чьей стороне, мадам. Я всегда на стороне правды.
  — Не знаю, — без всякой надежды в голосе отозвалась миссис Таниос. — Не знаю.
  Она продолжала, ее фразы становились все длиннее, порой налезая друг на друга.
  — Это было ужасно — это длилось годами. Я видела, этому нет конца и края. И не могла ничего сказать, и сделать ничего не могла. У нас ведь были дети. Это был непрерывный кошмар. А теперь… Нет, я не вернусь к нему. И не позволю ему забрать детей. Куда-нибудь уеду, так, чтобы он не мог меня разыскать. Мне поможет Минни Лоусон. Она такая добрая, удивительно добрая. На свете нет человека добрее.
  Она умолкла, затем, бросив на Пуаро затравленный взгляд, спросила:
  — Что он говорил про меня? Сказал, что у меня мания преследования?
  — Он сказал, мадам, что вы изменились по отношению к нему.
  Она кивнула.
  — И сказал, что у меня мания преследования, верно?
  — Да, мадам, буду с вами откровенен, сказал.
  — Вот видите! Это он и будет внушать всем. И у меня нет никаких доказательств, реальных доказательств.
  Пуаро откинулся на спинку кресла. И когда заговорил, тон у него был совершенно другой — сугубо деловой, лишенный всяких эмоций, каким обычно обсуждают конкретные проблемы.
  — Вы подозреваете своего мужа в убийстве мисс Эмили Аранделл?
  Она ответила не задумываясь, выпалила, я бы сказал:
  — Я не подозреваю, я — знаю.
  — Тогда, мадам, вы просто обязаны все рассказать.
  — Да, но это нелегко, нет, это не так легко.
  — Как он ее убил?
  — Точно я не знаю, но убил он.
  — Ну а способ убийства?
  — Не знаю. Он что-то сделал в то последнее воскресенье.
  — В то воскресенье, когда он приезжал к ней с визитом?
  — Да.
  — Так вы не знаете, как это было?
  — Нет.
  — Тогда откуда же, извините меня, мадам, у вас такая уверенность?
  — Потому что он… — Помолчав, она сказала: — Я уверена!
  — Pardon, мадам, но вы что-то скрываете. Вы ведь еще не все мне рассказали?
  — Да.
  — В таком случае прошу вас.
  Белла Таниос вдруг встала.
  — Нет. Я не могу этого сделать. Дети. Он их отец. Не могу. Я правда не могу…
  — Но, мадам…
  — Не могу, говорю же вам.
  Эти слова она почти выкрикнула. Дверь отворилась, и вошла мисс Лоусон со склоненной набок головой. Она была взволнована, но вид у нее был скорее радостный.
  — Разрешите войти? Вы уже побеседовали? Белла, моя дорогая, может, дать тебе чаю, или супу, или рюмочку бренди, наконец.
  Миссис Таниос покачала головой.
  — Спасибо, я чувствую себя хорошо. — Она чуть улыбнулась. — Пойду к детям. Я поручила им распаковывать вещи.
  — Милые крошки, — отозвалась мисс Лоусон. — Я так люблю детей.
  Миссис Таниос внезапно обернулась к ней.
  — Не знаю, что бы я делала без вас, — сказала она. — Вы… Вы так добры, Минни.
  — Успокойтесь, успокойтесь, моя родная, не нужно плакать. Все будет хорошо. Вы поговорите с моим адвокатом — он славный человек, такой участливый, — он посоветует вам, как наилучшим способом добиться развода. В наши дни развестись нетрудно, не так ли? Все так говорят. О господи, звонок. Кто же?
  Она выбежала из комнаты. В холле послышались голоса. Снова появилась мисс Лоусон. Она шла на цыпочках и осторожно прикрыла за собой дверь.
  — О, дорогая моя Белла, — с жаром зашептала она, старательно выделяя каждое слово, — это ваш муж! Я не уверена, что должна впу…
  Миссис Таниос одним прыжком очутилась у двери в другом конце комнаты. Мисс Лоусон энергично закивала головой.
  — Правильно, родная, я проведу его сюда, а вы тем временем незаметно уйдете.
  — Не говорите ему, что я здесь, — прошептала миссис Таниос. — Не говорите, что видели меня.
  — Нет-нет, конечно нет.
  Миссис Таниос выскользнула за дверь. Мы с Пуаро поспешно последовали за ней. И очутились в небольшой столовой.
  Пуаро подошел к двери, ведущей в холл, чуть приоткрыл ее и прислушался. Затем он помахал нам рукой.
  — Путь расчищен. Мисс Лоусон провела его в гостиную.
  Мы осторожно миновали холл и очутились у входной двери. Пуаро беззвучно открыл ее и потом так же беззвучно затворил.
  Миссис Таниос помчалась по лестнице, спотыкаясь и хватаясь за перила. Пуаро поддерживал ее под руку.
  — Du calme, du calme. Все в порядке.
  Мы добрались до вестибюля.
  — Не оставляйте меня, — жалобно попросила миссис Таниос. У нее был такой вид, будто она вот-вот упадет в обморок.
  — Ни в коем случае, — успокоил ее Пуаро.
  Мы перешли на другую сторону улицы, завернули за угол и очутились на Куинж-роуд. «Веллингтон» оказался маленькой, неприметной гостиничкой, больше похожей на пансион.
  Как только мы вошли, миссис Таниос рухнула на плюшевый диван. Руку она прижимала к сердцу, готовому вырваться у нее из груди.
  Пуаро успокаивающе погладил ее по плечу.
  — Еле-еле успели, да. А теперь, мадам, выслушайте меня внимательно.
  — Больше я ничего не могу сказать вам, мосье Пуаро. Это было бы не по правилам. Вы… Вы знаете мое мнение… знаете, что я совершенно уверена. Разве этого недостаточно?
  — И все же я прошу вас выслушать меня, мадам. Предположим — а это всего лишь предположение, и только, — что мне уже известны все факты свершившегося. Предположим, я уже знаю то, о чем вы можете мне рассказать, — ведь это несколько меняет ситуацию, вы согласны?
  Она взглянула на него с недоверием. В глазах ее была мука и страшное напряжение.
  — О, поверьте мне, мадам, я не пытаюсь загнать вас в ловушку, чтобы выудить то, что вы не хотите говорить. Но ведь это действительно несколько меняет ситуацию, разве не так?
  — Наверное.
  — Хорошо. Тогда позвольте мне сказать вот что. Я, Эркюль Пуаро, знаю правду. Я не прошу вас принять мои слова на веру. Возьмите вот это. — Он сунул ей в руки толстый конверт, который, как я помнил, заклеивал утром. — Здесь факты. После того как вы с ними ознакомитесь и если они покажутся вам убедительными, позвоните мне. Мой номер на почтовой бумаге.
  Она взяла конверт с видимой неохотой.
  — И еще одно, — быстро продолжал Пуаро. — Вы должны немедленно покинуть эту гостиницу.
  — Почему?
  — Переберитесь в «Канистон-отель» возле Юстона879. И ни слова о том, куда переезжаете.
  — Но ведь Минни Лоусон не скажет моему мужу, где я.
  — Вы так думаете?
  — О да, она целиком на моей стороне.
  — Верно, но ваш муж, мадам, человек очень умный. Ему не составит большого труда вывернуть эту почтенную леди наизнанку. Важно, вы понимаете, очень важно, чтобы ваш муж не знал, где вы находитесь.
  Она тупо кивнула.
  Пуаро протянул ей листок бумаги.
  — Вот адрес. Соберите вещи и вместе с детьми поезжайте туда как можно скорее. Понятно?
  Она кивнула.
  — Понятно.
  — Вы должны думать о детях, мадам, а не о себе. Вы ведь любите ваших детей?
  Он знал, какую струну затронуть.
  На щеках у нее появилась краска, голова гордо поднялась. Теперь она больше не напоминала загнанную лошадь. Перед нами была высокомерная дама, почти красавица.
  — Значит, договорились, — подытожил Пуаро.
  Он пожал ей руку, и мы ушли. Но недалеко. Под прикрытием уютного кафе мы пили кофе и следили за подъездом отеля. Минут через пять мы увидели шагающего по улице доктора Таниоса. Он даже не взглянул на «Веллингтон». Он прошел мимо, целиком погруженный в свои мысли, а затем свернул к подземке.
  Прошло еще минут десять, прежде чем миссис Таниос с детьми и своими пожитками села в такси и уехала.
  — Bien, — сказал Пуаро, вставая со счетом в руках. — Мы свое дело сделали. Теперь все в руках божьих.
  Глава 27
  Визит доктора Доналдсона
  Доналдсон явился ровно в два. Он, как всегда, был спокоен и аккуратен.
  Личность доктора начинала меня интриговать. Сначала он казался мне совершенно невзрачным молодым человеком. Я не мог понять, что нашла в нем такая жизнелюбивая, энергичная особа, как Тереза. Но теперь мне было ясно, что Доналдсон далеко не ничтожество. За его скучным педантизмом таилась сила.
  После обмена положенными любезностями Доналдсон сказал:
  — Причина моего визита состоит в том, мосье Пуаро, что я совершенно не понимаю, почему вы принимаете участие в этом деле.
  — Вы, вероятно, знаете, чем я занимаюсь? — осторожно спросил Пуаро.
  — Конечно. Могу добавить, что я не поленился навести о вас справки.
  — Вы осмотрительный человек, доктор.
  — Я предпочитаю быть уверенным в том, что мне говорят, — сухо заметил Доналдсон.
  — У вас критический склад ума.
  — Должен признаться, все отзывы, полученные о вас, примерно одинаковы. Вы, по-видимому, весьма крупный авторитет в кругу людей вашей профессии. К тому же у вас репутация порядочного и честного человека.
  — Вы мне слишком льстите, — пробормотал Пуаро.
  — Вот почему я совершенно не могу понять, зачем вы взялись за это дело.
  — Все очень просто.
  — Наверно, не очень, — возразил Доналдсон. — Раз вы предпочли поначалу выдать себя за писателя.
  — Простительный обман, не правда ли? Нельзя же явиться в дом и сразу объявить, что ты детектив, хотя порой и такое бывает полезно.
  — Могу себе представить. — Снова тон Доналдсона стал сухим. — Следующим вашим шагом, — продолжал он, — был визит к мисс Аранделл. Вы сказали ей, что завещание, составленное ее теткой, по всей вероятности, может быть аннулировано.
  Пуаро наклонил голову в знак согласия.
  — Это, разумеется, было актом возмутительным. — Тон Доналдсона сделался резким. — Вы превосходно знали, что завещание имеет законную силу и переменить ничего нельзя.
  — Вы так полагаете?
  — Вы что, держите меня за идиота, мосье Пуаро?
  — Что вы, доктор Доналдсон, у меня в мыслях не было ничего подобного.
  — Я немного разбираюсь в юриспруденции, немного, но этого вполне достаточно. Это завещание не может быть опротестовано. Зачем же вы делаете вид, что может? Очевидно, из ваших собственных корыстных интересов — интересов, которые мисс Тереза Аранделл не сразу распознала.
  — Вы, я вижу, претендуете на полную осведомленность в ее чувствах и поступках.
  Слабая улыбка мелькнула на лице молодого человека.
  — Мне известно о Терезе гораздо больше, чем она думает, — неожиданно заявил он. — Я не сомневаюсь, что она и Чарлз уверены в вашей поддержке в этом весьма щекотливом деле. Чарлз — человек во всех отношениях безнравственный. У Терезы дурная наследственность, и ее воспитание было, мягко говоря, неудачным.
  — Вы с такой легкостью говорите такие вещи? Можно подумать, что речь идет о подопытной морской свинке, а не о вашей невесте.
  Доналдсон, прищурившись, смотрел на него из-за стекол своего пенсне.
  — А почему я должен закрывать на все это глаза? Я люблю Терезу Аранделл. Люблю такой, какая она есть на самом деле, и не собираюсь ее идеализировать.
  — А вы понимаете, что Тереза вам безмерно предана и деньги ей нужны главным образом для того, чтобы удовлетворить ваши амбиции?
  — Конечно, я это понимаю. Я уже сказал вам, что я не идиот. И ни в коем случае не позволю Терезе вовлечь себя в сомнительные игры. Во многом Тереза еще ребенок. Я и сам вполне способен сделать научную карьеру. Конечно, значительная сумма мне бы вовсе не помешала. Эти деньги были бы весьма кстати, хотя они не упростили бы, а лишь ускорили мое продвижение.
  — Короче, вы абсолютно уверены в своих способностях?
  — Возможно, это звучит не слишком скромно, но это действительно так, — спокойно отозвался Доналдсон.
  — В таком случае продолжим. Я вам признаюсь, что завоевал доверие мисс Терезы обманом. Я позволил ей думать, что я, скажем так, готов заработать деньги не совсем честным путем. Она поверила этому, ни на секунду не усомнившись.
  — Тереза считает, что ради денег каждый готов на все, что угодно, — сказал молодой доктор скучным голосом, каким обычно произносят прописные истины.
  — Верно. Точно так же рассуждает и ее брат.
  — Чарлз сам, вероятно, готов на что угодно ради денег.
  — Вы, я вижу, не питаете никаких иллюзий по отношению к вашему будущему шурину?
  — Нет. Я нахожу его довольно интересным субъектом для изучения. Ему присущи ярко выраженные невротические симптомы, но это особая тема, сугубо научная. Лучше вернемся к предмету нашего обсуждения. Я спросил себя, почему вы действуете так, таким образом, и нашел только один ответ. Совершенно очевидно, что вы подозреваете либо Терезу, либо Чарлза в убийстве мисс Аранделл. Нет, пожалуйста, не пытайтесь мне противоречить! Вы упомянули об эксгумации, по-моему, специально, чтобы посмотреть, как мы будем на это реагировать. Вы действительно предприняли какие-нибудь шаги к получению ордера на эксгумацию?
  — Буду с вами откровенен. Пока нет.
  Доналдсон кивнул.
  — Так я и думал. Надеюсь, вы все же допускаете, что смерть мисс Аранделл могла быть вызвана естественными причинами?
  — Вполне.
  — И тем не менее рискуете утверждать обратное?
  — И очень решительно. Если бы перед вами был случай, скажем, туберкулеза — и были налицо все внешние признаки этой болезни, и внутренние ее проявления, и соответствующие показатели в анализе крови, eh bien, вы не стали бы сомневаться, что это туберкулез.
  — Таков ваш подход? Понятно. Тогда чего же вы ждете?
  — Я жду последнего штриха в найденных мною доказательствах.
  Зазвонил телефон. Пуаро знаком попросил меня снять трубку. Я услышал знакомый голос:
  — Капитан Гастингс? Говорит миссис Таниос. Будьте добры передать мосье Пуаро, что он совершенно прав. Если он придет завтра в десять утра, он получит то, что ему требуется.
  — Завтра в десять утра?
  — Да.
  — Хорошо, я ему передам.
  В глазах Пуаро был вопрос. Я кивнул. Он повернулся к Доналдсону. Теперь он заметно оживился и обрел привычную уверенность.
  — Позвольте мне объясниться, — сказал он. — Я квалифицировал этот случай как убийство. Оно имело все признаки убийства, все характерные детали убийства — короче, это было убийство! В этом нет ни малейшего сомнения.
  — В чем же тогда причина ваших сомнений, ибо я чувствую, что вы продолжаете сомневаться?
  — Причина действительно имелась — убийца не был опознан, но теперь эта причина исчезла!
  — Вот как? Значит, он вам известен?
  — Скажем так: окончательное доказательство будет у меня в руках завтра.
  Доктор Доналдсон вздернул брови в еле приметной усмешке.
  — Завтра? — спросил он. — Иногда, мосье Пуаро, этого завтра ждут ой как долго.
  — Наоборот, — парировал Пуаро, — не успеешь оглянуться, а оно уже тут как тут, никакого разнообразия.
  Доналдсон улыбнулся и встал.
  — Боюсь, я отнял у вас слишком много времени, мосье Пуаро.
  — Ни в коем случае. Всегда полезно объясниться начистоту.
  Чуть поклонившись, Доналдсон вышел из комнаты.
  Глава 28
  Еще одна жертва
  — Умный он человек, — задумчиво сказал Пуаро.
  — Сразу и не догадаешься, что у него на уме.
  — Согласен. И еще он несколько нетерпим. Но исключительно проницателен.
  — Звонила миссис Таниос.
  — Я так и понял.
  Я передал то, что она просила. Пуаро одобрительно кивнул.
  — Отлично. Все идет хорошо. Через двадцать четыре часа, Гастингс, мы будем знать точно, как обстоят дела.
  — Я все еще не очень хорошо соображаю. Так кого мы подозреваем?
  — Кого подозреваете вы, Гастингс, я сказать не могу. Всех по очереди, вероятно.
  — Порой мне кажется, что вы не прочь немного надо мной посмеяться.
  — Нет-нет. Я не разрешаю себе забавляться таким образом.
  — Я не обижаюсь.
  Пуаро покачал головой, но как-то рассеянно. Я пристально на него посмотрел.
  — Что случилось? — спросил я.
  — Друг мой, я всегда нервничаю к концу дела. А вдруг я что-то не учел…
  — А разве такое бывает?
  — Пожалуй, нет. — Он помолчал, сосредоточенно сдвинув брови. — Я предусмотрел все неожиданные варианты.
  — Тогда, может, нам на время забыть о преступлении и пойти в театр?
  — Ma foi, Гастингс, какая отличная идея!
  Мы провели очень приятный вечер, хотя я допустил небольшую бестактность, пригласив Пуаро на детектив. Хочу дать совет всем моим читателям. Никогда не водите солдата на пьесу о войне, моряка — на пьесу о море, шотландца — о Шотландии, сыщика — на детектив, а актера и подавно незачем вести в театр. Поток самой беспощадной критики будет обрушиваться на вас весь спектакль. Пуаро неустанно клеймил психологическую примитивность, а отсутствие у героя-сыщика метода просто выводило его из себя. На обратном пути Пуаро все еще не мог успокоиться и бубнил, что весь спектакль можно было бы закончить еще в первой половине первого акта.
  — Но в таком случае, Пуаро, не было бы и спектакля, — заметил я.
  Пуаро был вынужден с этим согласиться. На том мы и расстались.
  На следующее утро, а именно в десятом часу, я заявился к Пуаро. Он уже кончил завтракать, но сидел за столом и с привычной аккуратностью вскрывал только что полученные письма.
  Зазвонил телефон, и я взял трубку.
  Задыхающийся женский голос произнес:
  — Это мистер Пуаро? О, это вы, капитан Гастингс?
  На том конце провода всхлипнули и зарыдали.
  — Это мисс Лоусон? — спросил я.
  — Да-да, случилась такая страшная вещь!
  Я сжал трубку.
  — В чем дело?
  — Она уехала из «Веллингтона», Белла, хочу я сказать. Прихожу туда вечером, а мне говорят — уехала. Не сказав мне ни слова! Просто удивительно! Я подумала, что, быть может, доктор Таниос был недалек от истины. Он так тепло говорил о ней и казался таким расстроенным, и теперь я вижу, что в общем-то он прав.
  — Но что случилось, мисс Лоусон? Вас смущает только то, что миссис Таниос уехала из отеля, не предупредив вас?
  — О нет! Не в этом дело! О боже мой, нет! Если бы только это, если бы только это… Хотя, признаться, это тоже странно, знаете ли. Доктор Таниос сказал, что она не в себе… Не в себе… Ну, в общем, вы понимаете, о чем я говорю. Он назвал это манией преследования.
  — Да. (Черт бы побрал эту женщину!) Но что случилось?
  — О господи, какой ужас! Она умерла во сне. Приняла слишком много снотворного. Бедные ее малютки! Все так ужасно! Я плачу, плачу не переставая.
  — Откуда вы узнали? Скажите мне.
  Краем глаза я заметил, что Пуаро перестал вскрывать свои письма и прислушивается к разговору. Мне не хотелось его подзывать. Я боялся, что мисс Лоусон снова примется причитать и охать.
  — Мне позвонили. Из отеля. Он называется «Канистон». По-видимому, у нее в сумке нашли мой адрес. О, милый мосье Пуаро… капитан Гастингс, хочу я сказать, какой ужас! Бедные крошки! У них больше нет их мамы!
  — Послушайте, — сказал я. — Вы уверены, что это несчастный случай? Они не считают, что это похоже на самоубийство?
  — О, об этом и подумать страшно, капитан Гастингс! О боже, я не знаю. Не уверена. Вы полагаете, есть такая вероятность? Это было бы ужасно! Конечно, в последнее время она была очень подавлена. Но из-за чего? Я хочу сказать, что у нее не было бы никаких сложностей с деньгами. Я была готова поделиться с ней, честное слово! Милая мисс Аранделл, не сомневаюсь, одобрила бы мое намерение. Я уверена. Неужели она действительно покончила с собой? Просто не верится, но, быть может, она все же не… В отеле считают, что это всего лишь несчастный случай.
  — Что она приняла?
  — Что-то из этих снотворных. По-моему, веронал. Нет, хлорал. Да-да, хлорал. О боже, капитан Гастингс, вы думаете…
  Я бесцеремонно повесил трубку. И повернулся к Пуаро.
  — Миссис Таниос…
  Он поднял руку.
  — Да-да, я знаю, что вы хотите мне сказать. Она умерла, верно?
  — Да. От чересчур большой дозы снотворного. От хлорала.
  Пуаро встал.
  — Поехали, Гастингс, нам необходимо попасть туда как можно скорее.
  — Этого вы боялись вчера вечером? Когда сказали, что всегда нервничаете к концу дела?
  Лицо Пуаро стало строгим и застывшим. Почти всю дорогу до Юстона мы молчали. Раз-другой Пуаро покачал головой.
  — А что, если… — робко заговорил я. — Что, если это и вправду несчастный случай?
  — Нет, Гастингс, нет. Это не несчастный случай.
  — Откуда, черт побери, он сумел узнать, куда она переехала?
  Но Пуаро, не ответив, лишь покачал головой.
  «Канистон», довольно безвкусное сооружение, располагался у самого входа в подземку. Пуаро, потрясая своей визитной карточкой и превратившись вдруг в необыкновенного скандалиста, вскоре пробился в комнату администратора.
  Факты были предельно простыми.
  Миссис Питерс, как она назвала себя, и ее двое детей прибыли примерно в половине первого. В час они пообедали.
  В четыре часа пришел человек с запиской для миссис Питерс. Записку передали ей наверх. Через несколько минут она спустилась с двумя детьми и одним чемоданом. Дети уехали вместе с посетителем. Миссис Питерс зашла к администратору и сказала, что теперь ей нужна всего одна комната.
  Она не выглядела очень расстроенной или огорченной. Наоборот, она казалась успокоившейся и собранной. В половине восьмого она поужинала и вскоре после этого ушла к себе.
  Утром горничная нашла ее мертвой.
  Послали за доктором. Он сказал, что смерть наступила несколько часов назад. На тумбочке возле кровати стоял пустой стакан. Было совершенно очевидно, что она приняла снотворное и по ошибке налила слишком большую дозу. Хлоралгидрат, объяснил доктор, лекарство очень коварное. Никаких признаков самоубийства, никакой записки. Стали искать адреса ее родственников и наткнулись на адрес и телефон мисс Лоусон, ей и позвонили.
  Пуаро спросил, не нашли ли у покойной каких-либо писем или бумаг. Хотя бы ту записку, которую принес человек, с которым потом уехали дети.
  Ему ответили, что никаких бумаг не было найдено, но в камине осталась кучка бумажного пепла.
  Пуаро задумчиво кивнул.
  По словам прислуги в отеле, к миссис Питерс никто не приходил и в ее комнату никто не входил, за исключением человека, который увез детей.
  Я сам спросил у швейцара, как он выглядел, но швейцар ничего не мог толком объяснить. Человек был среднего роста, светловолосый, похожий на военного, и больше никаких подробностей. Нет, бороды у него не было, это точно.
  — Это был не Таниос, — прошептал я Пуаро.
  — Дорогой мой Гастингс! Неужто вы считаете, что миссис Таниос после всех усилий, которые она предприняла, чтобы увезти детей от отца, покорно передала бы ему их из рук в руки, не устроив, по крайней мере, сцены? Конечно нет!
  — В таком случае кто же был этот человек?
  — Вероятно, тот, в ком миссис Таниос была уверена, или, скорей, посыльный от того, кому миссис Таниос доверяла.
  — Человек среднего роста, — задумался я.
  — Нам совершенно не важно, как он выглядел, Гастингс. Я абсолютно уверен, что человек, которого прислали за детьми, не имел к этому делу никакого отношения. А тот, кто действительно имел, предусмотрительно держался поодаль.
  — И записка была от него, от предусмотрительного?
  — Да.
  — От того, кому миссис Таниос доверяла?
  — Очевидно.
  — И эта записка сожжена?
  — Да, ей велели ее сжечь.
  — А что по поводу конверта с résumé, который вы ей вручили?
  Лицо Пуаро приняло необычно мрачное выражение.
  — Оно тоже сгорело. Но это не имеет значения.
  — Не имеет?
  — Нет. Видите ли, это все осталось в голове Эркюля Пуаро.
  Он взял меня под руку.
  — Пойдемте, Гастингс, нам здесь больше нечего делать. Мы должны позаботиться не о мертвых, а о живых. Вот с ними я и буду иметь разговор.
  Глава 29
  Разговор в «Литлгрин-хаусе»
  А на следующее утро, в одиннадцать часов, семь человек собрались в «Литлгрин-хаусе». Эркюль Пуаро стоял возле камина. Чарлз и Тереза Аранделл устроились на диване — Чарлз сидел на валике, положив руку на плечо сестры. Доктор Таниос утонул в кресле с высокой спинкой. Глаза у него были красные, а на рукаве пиджака чернела траурная лента.
  На стуле с прямой спинкой возле круглого стола сидела хозяйка дома мисс Лоусон. Глаза у нее тоже были заплаканы, а прическа более растрепанная, чем обычно. Напротив нее лицом к Пуаро сидел доктор Доналдсон, как всегда очень невозмутимый.
  Я вглядывался в эти лица со все возрастающим интересом.
  Сколько раз я был свидетелем подобных сцен! Небольшая компания людей, все очень чинно, на всех лицах — маска учтивости. И сколько раз я наблюдал, как Пуаро срывал эту маску с одного из них! И все присутствовавшие видели, каким бывает лицо убийцы.
  Да, сомневаться не приходилось. Один из присутствующих был убийца! Но кто? Даже и сейчас я ни в чем не был уверен.
  Пуаро откашлялся — как всегда, немного картинно — и заговорил:
  — Мы собрались здесь, леди и джентльмены, чтобы разобраться в обстоятельствах смерти Эмили Аранделл, имевшей место первого мая этого года. Налицо четыре предположения: что она умерла естественной смертью, что она умерла в результате несчастного случая, что она покончила с собой и, наконец, что она погибла от руки человека, известного нам или неизвестного.
  После ее смерти не было проведено никакого расследования, поскольку все считали, что она умерла естественной смертью, что и было письменно засвидетельствовано доктором Грейнджером.
  В тех случаях, когда подозрение на убийство возникает после того, как состоялись похороны, обычно производится эксгумация трупа. Есть причины, на основании которых я не настаивал на эксгумации. Главная из них — моему клиенту это бы не понравилось.
  — Вашему клиенту? — удивленно перебил его доктор Доналдсон.
  Пуаро повернулся к нему.
  — Мой клиент — сама мисс Эмили Аранделл. Я действую от ее имени. Она очень просила, чтобы вокруг ее имени не было никаких сплетен.
  Я пропущу следующие десять минут, поскольку они были посвящены никому не нужным повторениям и восклицаниям. Пуаро рассказал о письме, которое он получил, и тут же зачитал его вслух. Он объяснил, что и почему он предпринял по приезде в Маркет-Бейсинг, рассказал, как были обнаружены улики, свидетельствовавшие о том, что несчастный случай был подстроен.
  Передохнув и снова откашлявшись, он продолжал:
  — Сейчас я проведу вас тем путем, которым прошел я, чтобы добраться до истины. Я намерен показать вам, как развивались события, приведшие к роковому исходу.
  Прежде всего, необходимо уяснить, какие обстоятельства вызывали тревогу у самой мисс Аранделл. Это, я считаю, сделать нетрудно. Она упала, якобы споткнувшись о мячик Боба, но она-то знала, что мячик тут ни при чем. Ее энергичный цепкий разум перебирал обстоятельства падения, и она пришла к весьма определенному заключению. Кто-то умышленно попытался повредить ее здоровью, а может, даже и убить ее.
  Тогда она, естественно, стала размышлять над тем, кто бы это мог быть. В доме семь человек — четверо гостей, компаньонка и две служанки. Из этих семерых только один человек оказался вне ее подозрений, поскольку этому человеку ее смерть не принесла бы никакой выгоды, двух служанок она в расчет не брала, ибо обе они жили у нее уже давно и были преданы ей всей душой. Таким образом, подозреваемых оставалось четверо, трое из которых были ее близкими родственниками, а четвертый — тоже член семьи, поскольку это муж ее племянницы. Всем им ее смерть выгодна — троим непосредственно, одному, так сказать, опосредованно.
  Она оказалась в трудном положении, поскольку была очень привязана к своим родным. А главное, она не принадлежала к тем, кто будет стирать грязное белье на виду у всех, как говорит пословица. Но спокойно дожидаться того, что с ней вот-вот разделаются, она тоже не собиралась — не в ее это было характере.
  Она решается написать мне. А потом делает еще один решительный шаг, насколько я понимаю, по двум причинам. Одна, по-моему, — чувство злости против родственников. Она подозревает их всех и жаждет во что бы то ни стало поставить на место! Вторая, и более основательная, причина — желание защитить себя и найти средство защиты. Как вам известно, она написала своему адвокату, мистеру Первису, и велела ему составить завещание в пользу единственного человека в доме, который, как она была уверена, не имел никакого отношения к несчастному случаю.
  Теперь я могу сказать, что, проанализировав некоторые фразы из ее письма ко мне и ее последующие действия, я понял, что со временем у мисс Аранделл из этих четверых остался под подозрением только один человек. Весь тон ее письма свидетельствует о горячем желании сохранить случившееся в строжайшей тайне, ведь затронута честь ее семьи.
  Исходя из взглядов, свойственных человеку викторианской эпохи, это может означать, что речь идет о человеке, носящем ее фамилию, и, скорей всего, о мужчине.
  Если бы она подозревала миссис Таниос, она, конечно, стремилась бы обеспечить свою собственную безопасность, но не пеклась бы так настойчиво о сохранении доброго имени семьи. В этом смысле ее, конечно, могла беспокоить Тереза, тоже носящая фамилию Аранделл, но все же не так, как Чарлз.
  Итак, Чарлз. Именно он сохранит фамилию ее семьи, передаст ее потомкам. У мисс Аранделл были все основания подозревать его. Во-первых, в отношении Чарлза она не тешила себя никакими иллюзиями. Он уже один раз чуть не опозорил семью. То есть он был не просто потенциальным, но, по сути дела, настоящим преступником. Он подделал ее подпись на чеке. Лиха беда начало — за подлогом может последовать и убийство!
  Кроме того, за два дня до несчастного случая у нее состоялась с ним наводящая на размышление беседа. Он попросил у нее денег, она отказала, и тут он походя бросил фразу, смысл которой примерно таков: она сама добивается того, чтобы ее прикончили. На что она ответила, что постарается позаботиться о себе. «Не будьте так самоуверенны», — добавил племянник. А через два дня произошел несчастный случай.
  Едва ли приходится удивляться, что, отлеживаясь в постели после злополучного падения, мисс Аранделл приходит к выводу, что на ее жизнь покушался не кто иной, как Чарлз Аранделл.
  Логика развития событий очень четкая. Разговор с Чарлзом. Несчастный случай. Письмо, написанное мне под влиянием душевных переживаний. Письмо адвокату. В очередной вторник, двадцать первого, мистер Первис привозит новое завещание, и она его подписывает.
  Чарлз и Тереза приезжают в следующие же выходные, и мисс Аранделл тотчас предпринимает необходимые шаги, чтобы защитить себя. Она говорит Чарлзу о завещании. Более того, она демонстрирует ему это новое завещание! На мой взгляд, весьма убедительное доказательство. Она ясно дает понять предполагаемому убийце, что после ее смерти он ничего не получит.
  Она, по-видимому, рассчитывала на то, что Чарлз расскажет об этом своей сестре. Однако он этого не делает. Почему? По-моему, по одной причине: он чувствует себя виноватым. Он считает, что составление нового завещания — его рук дело. Но почему он считает себя виноватым? Потому что он в самом деле хотел убить свою тетушку? Или просто потому, что стащил из ее письменного стола несколько не слишком крупных купюр? Во всяком случае, его нежелание поделиться новостью с сестрой можно объяснить и так и этак. Он промолчал в надежде, что тетушка разжалобится и сменит гнев на милость.
  Мне кажется, я достаточно точно сумел воспроизвести размышления мисс Аранделл. Оставалось выяснить, насколько оправданны были ее подозрения.
  Как и у нее, мои подозрения распространялись на тот же узкий круг людей — на тех же семь человек: Чарлза и Терезу Аранделл, доктора и миссис Таниос, двух служанок и мисс Лоусон. Был еще восьмой человек, которого тоже следовало принять во внимание, а именно доктор Доналдсон, который ужинал в «Литлгрин-хаусе» в тот же злополучный вечер, но об этом мне стало известно гораздо позже.
  Эти семь человек, о которых идет речь, легко делятся на две неравные группы. Шестерым из них так или иначе была выгодна смерть мисс Аранделл. Если бы был виновен кто-либо из этих шестерых, тогда мотив преступления был бы совершенно очевиден: корысть. Во второй группе — один-единственный человек — мисс Лоусон. Мисс Лоусон ничего не могла унаследовать после смерти Аранделл. Зато падение мисс Аранделл принесло ей выгоду, и немалую.
  Но если бы мисс Лоусон действительно подстроила этот несчастный случай…
  — Я не делала ничего такого! — вмешалась мисс Лоусон. — Это низость! Обвинять меня в подобных вещах!
  — Минутку терпения, мадемуазель. Пожалуйста, не перебивайте меня, — попросил Пуаро.
  Мисс Лоусон негодующе покрутила головой.
  — Я протестую! Низость, иначе и не назовешь! Какая низость!
  Пуаро, не обращая на нее внимания, продолжал:
  — Повторяю, если бы мисс Лоусон подстроила этот несчастный случай, она сделала бы все иначе: так, чтобы мисс Аранделл заподозрила своих родственников, но ни в коем случае не ее. Для этого была возможность. Я искал подтверждение этой версии и раскопал один весьма существенный факт. Пожелай мисс Лоусон, чтобы мисс Аранделл заподозрила членов своей семьи, она бы обязательно устроила шум по поводу того, что Боб провел ночь на улице, а не дома. Мисс Лоусон же, наоборот, старалась, как могла, скрыть от мисс Аранделл этот факт. Поэтому, на мой взгляд, мисс Лоусон ни в чем не виновна.
  — Надеюсь! — выкрикнула мисс Лоусон.
  — Теперь я перехожу к обсуждению смерти мисс Аранделл. Если совершено одно покушение, за ним неизбежно следует второе. Я сразу понял, что убийца не остановится и недели через две мисс Аранделл все равно была обречена. Я начал наводить справки.
  У доктора Грейнджера смерть его пациентки не вызвала никаких подозрений. Что несколько сбило меня с толку. Но, расследуя события того вечера — после которого она заболела, — я напал на довольно важное обстоятельство. Мисс Джулия Трипп упомянула ореол, появившийся вокруг головы мисс Аранделл во время спиритического сеанса. Ее сестра подтвердила наличие ореола.
  Они могли, разумеется, выдумать этот факт, ибо и той и другой присущ дух романтизма, но я решил, что едва ли этот феномен мог возникнуть на пустом месте. Разговаривая с мисс Лоусон, я также узнал кое-что интересное. Мисс Лоусон упомянула о светящейся ленте, которая будто бы появилась у рта мисс Аранделл и окутывала светящейся дымкой ее голову.
  Очевидно, этот факт имел место. Неважно, что свидетели восприняли его по-разному. А объяснить это, если отбросить всю спиритическую шелуху, следовало так: в этот вечер дыхание мисс Аранделл было фосфоресцирующим.
  Доктор Доналдсон беспокойно задвигался в своем кресле.
  — Да, — кивнул ему Пуаро, — вы тоже начинаете понимать. Имеется не так уж много фосфоресцирующих веществ. Первое, и самое известное, натолкнуло меня на то, что я искал. Я прочту вам короткую выдержку из статьи об отравлении фосфором.
  «Дыхание человека может фосфоресцировать еще до того, как он ощутит воздействие яда». Именно это увидели мисс Лоусон и сестры Трипп в темноте: светящееся дыхание и светящуюся дымку. А вот еще: «Поскольку наблюдается разлитие желчи, то желтуха (ярко выраженная) может быть принята не только как симптом, характерный для токсического воздействия фосфора, но и как свидетельство серьезных нарушений в желчевыводящей системе, что порой не дает возможности отравление фосфором отличить от определенных поражений печени, таких, как, например, острая желтая атрофия».
  Вы понимаете теперь, как разумно все было сделано? Мисс Аранделл уже долгие годы страдала дисфункцией печени. Симптомы отравления фосфором были похожи на еще один приступ болей. Ничего нового в этом не было, ничего удивительного тоже.
  Да, задумано было отлично! Заграничные спички — вот вам и фосфор. Кстати, для убийства требуется совсем небольшая доза: от одной сотой до одной тридцатой грамма.
  Voilà. Каким ясным, каким удивительно ясным становится все это дело. Доктор, естественно, ничего не подозревал, к тому же, как я выяснил, у него потеряно обоняние, а ведь запах чеснока изо рта — верный симптом отравления фосфором. У него не было никаких подозрений — откуда? Никаких настораживающих обстоятельств не существовало, и единственным, что могло навести его на верный след, было явление, о котором он никогда не слышал или, если бы слышал, счел бы спиритической чепухой.
  Теперь, после бесед с мисс Лоусон и сестрами Трипп, я уже не сомневался, что было совершено убийство. Но оставался вопрос: кем? Я исключил из списка служанок — им не хватило бы ума додуматься до такого. Я исключил мисс Лоусон, поскольку в противном случае она вряд ли стала бы уделять столько внимания светящейся эктоплазме. Я исключил Чарлза Аранделла, поскольку он видел завещание и знал, что ничего не получит в случае смерти тетки.
  Оставались его сестра Тереза, мистер и миссис Таниос и доктор Доналдсон, который, как мне стало известно, ужинал в доме накануне происшествия с собачьим мячиком.
  Вот здесь мне мало что могло помочь, никаких зацепок. Пришлось опереться на психологические моменты убийства и на личность убийцы. Оба преступления были, так сказать, написаны одним почерком. Оба были довольно простыми, хотя продуманы до мелочей и виртуозно проделаны. Для этого требовались некоторые знания, но не бог весть какие. Нужные сведения об особенностях фосфорного отравления заполучить нетрудно и само вещество раздобыть нетрудно, особенно, как я уже сказал, за границей.
  Сначала я решил проанализировать действия мужчин. И тот и другой — врачи, и очень неглупые люди. Им ли не знать опасных — а в нашем случае полезных — свойств фосфора, но история с мячиком Боба никак не вязалась с мужской психологией. Такое могла придумать только женщина.
  Вероятнее всего, полагал я, Тереза Аранделл. Она обладала определенными задатками — безрассудная, безжалостная и не очень щепетильная. Вполне эгоистичная и жадная до удовольствий. Она привыкла ни в чем себе не отказывать. И как раз в это время ей отчаянно нужны были деньги — для себя и для человека, которого она любила. Из ее поведения я также сделал вывод, что ей известно о том, что ее тетушка убита.
  Надо сказать, в ее отношении к брату была некоторая натянутость, впрочем, и с его стороны — тоже. Я полагаю, они просто-напросто подозревали друг друга. Чарлз старался ей внушить, чтобы она призналась, будто она знает о новом завещании. Спрашивается, зачем? Да ведь если она знает, то ее не будут подозревать! А что Тереза? Тереза считала, что Чарлз врет — не показывала ему тетушка никакого завещания! Это уловка, не слишком удачная попытка отвести от себя подозрение, думала она.
  По ходу дела я приметил еще одно немаловажное обстоятельство. Чарлз проявил непонятное отвращение к слову «мышьяк». Позже я выяснил, что он расспрашивал старика-садовника о составе различных гербицидов. Ясно, что не просто так.
  Чарлз Аранделл заерзал на своем кресле.
  — Я думал об этом, — признался он, — но, слава богу, у меня не хватило для этого решимости.
  Пуаро кивнул.
  — Именно, потому что это не соответствует вашей психологии. Ваши преступления будут всегда преступлениями человека слабого. Украсть, подделать чек — да, потому что это легко, но кого-то убить — нет. Чтобы убить, нужно обладать особым складом ума, способностью сосредоточиться только на одной идее.
  Он продолжил свою лекцию:
  — Тереза Аранделл обладала, на мой взгляд, достаточной силой ума и волей, чтобы совершить задуманное, но я не мог не принять во внимание и прочие ее качества. К примеру, привычку потворствовать каждой своей прихоти. Жила она свободно и только для себя. Люди подобного склада обычно не решаются на убийство, разве что в порыве внезапного гнева. И все же я был уверен, что гербицид из банки украла именно Тереза Аранделл.
  — Я скажу вам правду, — вдруг заговорила Тереза. — Я думала об этом. Я и вправду отсыпала немного гербицида в «Литлгрин-хаусе». На большее меня не хватило! Я слишком люблю жизнь и поэтому не могу лишить кого-то возможности ею наслаждаться. Может, я и никудышный человек, и эгоистка, но есть вещи, через которые я не в силах переступить! Я не способна убить живое существо!
  — Верно, — кивнул Пуаро. — И вы не такая уж дурная, какой себя только что изобразили, мадемуазель. Просто вы еще слишком молоды и безрассудны.
  И продолжил:
  — Остается миссис Таниос. Едва ее увидев, я понял, что эта женщина чего-то боится. Она мигом сообразила, что я это заметил, и тотчас начала наживать себе на этом капитал. Принялась очень убедительно разыгрывать из себя женщину, которая боится за своего мужа. А позже изменила тактику. Она проделала это крайне ловко — но меня она обмануть не сумела. Женщина может бояться за своего мужа или может бояться своего мужа, но нельзя бояться за кого-то и этого кого-то одновременно. Миссис Таниос остановилась на второй роли, играла она превосходно — даже выбежала вслед за мной в холл отеля, сделав вид, что хочет мне что-то сказать. Когда ее муж вышел вслед за ней, чего она, собственно, и ждала, она притворилась, что не может говорить в его присутствии.
  Я сразу же понял, что она совсем не боится своего мужа. Она испытывает к нему неприязнь. И тут, подытожив все свои наблюдения, я понял, что передо мной именно тот человек, которого я ищу. Она была не из тех, кто потакает своим желаниям, она попросту не могла себе этого позволить. Непривлекательная на вид девица, ведущая скучное существование, неспособная понравиться тем мужчинам, которые нравились ей, она в конечном итоге была вынуждена выйти за человека, который был ей не по душе, — не хотелось оставаться старой девой. Я мог бы проследить, как росло в ней отвращение к жизни, к прозябанию в Смирне, вдали от всего, что она ценила. Затем — рождение детей и страстная к ним привязанность.
  И только одно скрашивало ее монотонную жизнь — ожидание смерти тети Эмили. Тогда у нее появятся деньги, независимость, средства на приличную школу для детей — не забудьте, образование означало для нее очень многое, ведь она была профессорской дочкой.
  Возможно, она задумала преступление еще до приезда в Англию. Она немного разбиралась в химии — ей случалось помогать отцу в лаборатории. Она знала о природе недомоганий мисс Аранделл, и ей нетрудно было сообразить, что фосфор является идеальным веществом для достижения заветной цели.
  Затем, когда она приехала в «Литлгрин-хаус», она решила, что сумеет обойтись более простыми средствами. Мячик Боба, нитка или струна поперек ступенек — простая, бесхитростная, чисто женская затея.
  Она предприняла попытку, которая не удалась. Едва ли она догадалась о том, что мисс Аранделл поняла причину «несчастного случая». Подозрения мисс Аранделл были направлены исключительно на Чарлза. Вряд ли ее отношение к Белле в чем-то изменилось. И тогда незаметно, но настойчиво эта замкнутая, несчастливая и очень честолюбивая женщина начала претворять в жизнь свой первоначальный план. Она нашла отличную маскировку для яда — патентованные капсулы, которые мисс Аранделл имела обыкновение принимать после еды. Открыть капсулу, подменить лекарство на фосфор и снова закрыть — с этим справился бы и ребенок. Капсулу она положила среди других. Днем раньше или днем позже мисс Аранделл все равно проглотит ее. Вряд ли кто сообразит, что в капсуле был яд. Даже если невероятное случится, она сама в это время будет вдали от Маркет-Бейсинга.
  Тем не менее она решила подстраховать себя. В аптеке она раздобыла двойную дозу хлоралгидрата, подделав подпись своего мужа на рецепте. Тут у меня нет сомнений — пусть хлорал будет под рукой, на тот случай, если ее план не сработает.
  Как я уже сказал, с первой же минуты, как я увидел ее, я был убежден, что миссис Таниос — человек, которого я ищу, но доказательств у меня никаких не было. Я должен был действовать крайне осторожно. Если миссис Таниос заметит, что я ее подозреваю, она может решиться, боялся я, на очередное преступление. Более того, я считал, что она уже обдумывала его. Ее единственным желанием в жизни было избавиться от своего мужа.
  Ее хитроумный план обернулся против нее. Какое горькое разочарование! Деньги, замечательные, кружащие голову деньги целиком достались мисс Лоусон. Это был удар, но его она решила парировать самым интеллигентным способом. Она начала работать над совестью мисс Лоусон, которая, я подозреваю, и так уже не давала ей самой покоя.
  Мисс Лоусон зарыдала. Она вынула из кармана платок, дабы удержать поток слез, но была не в силах совладать с собой.
  — Это было ужасно! — всхлипывала она. — Какая я злая! Очень злая! Знаете, меня разбирало любопытство насчет завещания — почему мисс Аранделл решила составить новое завещание, хочу я сказать. И вот однажды, когда мисс Аранделл отдыхала, мне удалось отпереть ящик письменного стола. И тогда я узнала, что она все оставила мне! Конечно, я и мечтать не смела, что денег было столько. Несколько тысяч — вот о чем я думала. И почему бы нет? В конце концов, ее родственники на самом деле не любили ее. Но затем, когда она была уж очень больна, она попросила принести ей ее завещание. Я понимала, я была уверена, что она его разорвет… Вот почему я считаю себя злой. Я сказала ей, что она отправила его обратно мистеру Первису. Бедняжка, она была такой забывчивой. Она никогда не помнила, что куда клала. Она поверила мне. Велела написать ему, что я и сделала.
  О боже, боже, ей становилось все хуже и хуже, она уже перестала соображать. А потом она умерла. И когда завещание было прочитано и все деньги достались мне, я испытала ужас. Триста семьдесят пять тысяч фунтов. Я и не думала, что у нее столько денег, иначе я бы ни за что так не поступила.
  Я чувствовала себя чуть ли не воровкой и не знала, что делать. Позавчера, когда Белла приехала ко мне, я сказала ей, что она может взять половину этих денег. Я была уверена, что мне сразу станет гораздо легче.
  — Вот видите? — сказал Пуаро. — Миссис Таниос продолжала добиваться намеченной цели. Вот почему она ни в коем случае не хотела опротестовывать завещания. У нее были свои планы, и меньше всего ей хотелось вызвать вражду у мисс Лоусон. Она, конечно, сделала вид, что должна спросить разрешения у мужа, но, однако, ясно дала понять, каковы были ее собственные чувства.
  В тот момент у нее было две цели: уйти вместе с детьми от доктора Таниоса и получить свою долю денег. Тогда у нее будет то, чего она добивается, — богатая, полная удовольствий жизнь в Англии вместе с детьми. Шло время, ей все труднее было скрывать свою неприязнь к мужу. По правде говоря, она и не пыталась этого делать. Он, бедняга, был серьезно обеспокоен и огорчен. Ее действия, должно быть, казались ему непостижимыми. На самом же деле в них была четкая логика. Она играла роль насмерть перепуганной женщины. Если у меня имеются подозрения — а она не сомневалась в том, что они у меня имеются, — то, главное, дать мне понять, что убийство совершил ее муж. В любой момент могло произойти и второе убийство, которое, я не сомневался, уже созрело у нее в мозгу. Я знал, что в ее распоряжении находится опасная доза хлорала. И очень боялся, что она разыграет сцену с самоубийством мужа — будто бы он принял смертельную дозу.
  А у меня так и не было против нее никаких улик. И вот, когда я уже почти отчаялся, я получил наконец то, что мне требовалось. Мисс Лоусон сообщила мне, что видела, как Тереза Аранделл в ночь на пасхальный понедельник стояла на коленях на ступеньках лестницы, точнее — видела ее отражение в зеркале. Я быстро обнаружил, что мисс Лоусон не могла так хорошо разглядеть Терезу — во всяком случае, она не могла разглядеть черт ее лица. Однако мисс Лоусон была уверена, что видела именно Терезу. Почему? Оказывается, она четко видела брошку с инициалами Терезы — Т.А.
  По моей просьбе мисс Тереза Аранделл показала мне эту брошь. При этом она категорически отрицала, что выходила ночью на лестницу. Тогда я подумал, что кто-то взял ее без ведома мисс Терезы, но, случайно увидев в зеркале отражение броши, я мгновенно понял все. Мисс Лоусон, проснувшись, видела смутную фигуру и более четко — инициалы Т.А., сверкающие в отблеске лампочки. Она и пришла к заключению, что это была Тереза.
  Но если в зеркале она видела инициалы Т.А., значит, в действительности это были буквы А.Т., потому что зеркало, естественно, дает зеркальное отражение.
  Конечно! Мать миссис Таниос звали Арабелла Аранделл. Белла — это сокращение от Арабеллы. А.Т. означало Арабелла Таниос. Ничего странного в том, что у миссис Таниос была такая же брошь. На Рождество они были очень дорогими, но к весне их стали носить все, а я уже успел заметить, что миссис Таниос подражала своей кузине Терезе в туалетах — насколько могла, потому что средства у нее были весьма ограниченные.
  Для меня, во всяком случае, расследование было завершено!
  Что же мне теперь надлежало делать? Получить в Скотленд-Ярде ордер на эксгумацию трупа? Это, разумеется, сделать было нетрудно. Я мог бы доказать, что мисс Аранделл отравили фосфором, сомнений почти не было. Но похороны состоялись два месяца назад, а я знаю случаи, когда изменения тканей в организме покойного были настолько сильны, что не удавалось обнаружить практически никаких признаков очевидного отравления фосфором. Кроме того, как я мог доказать, что у миссис Таниос действительно имелся фосфор? Никак. Потому что, скорей всего, она приобрела его за границей.
  И вот тут миссис Таниос предпринимает решительные действия. Она уходит от мужа, рассчитывая на жалость мисс Лоусон. И, не дрогнув, обвиняет его в убийстве.
  Если я не буду действовать, решил я, следующей жертвой будет он. Я предпринял меры, чтобы изолировать их друг от друга — вроде бы для ее безопасности. Спорить со мной она не осмелилась. А в действительности я беспокоился о безопасности ее мужа. А затем… затем…
  Он умолк и долго молчал. Он даже побледнел.
  — Но это была лишь временная мера. Я должен был убедиться, что убийца больше никого не убьет. Я обязан был обеспечить безопасность невиновным. Поэтому я написал письмо, в котором изложил все, что рассказал вам сейчас, и передал его миссис Таниос.
  Наступило долгое молчание.
  — О боже, так вот из-за чего она покончила с собой! — выкрикнул доктор Таниос.
  — Разве это был не лучший выход? — мягко спросил Пуаро. — Она сама приняла решение. Следовало, как вы понимаете, подумать и о детях.
  Доктор Таниос закрыл лицо руками.
  Пуаро подошел к нему и положил ему на плечо руку.
  — Это было неизбежно. И даже необходимо. Иначе были бы новые жертвы. Сначала вы, затем, возможно, при определенных обстоятельствах, мисс Лоусон. И так далее.
  Он умолк.
  — Как-то вечером она предложила мне, — разбитым голосом сказал доктор Таниос, — принять снотворное… У нее было такое лицо, что я выбросил таблетку… Вот тогда я и подумал, что у нее явственные психические отклонения…
  — Вы вправе так думать. В этом есть некоторая доля правды. Но только не с юридической точки зрения. Она отдавала себе полный отчет в том, что делает…
  Доктор Таниос сказал задумчиво:
  — Она была слишком хороша для меня, слишком хороша.
  Странная эпитафия — для сознавшейся в убийстве женщины.
  Глава 30
  Последнее слово
  Осталось добавить совсем немного.
  Тереза вскоре вышла замуж за своего доктора. Я теперь знаю их довольно хорошо и начал ценить Доналдсона — ясность ума и глубокую внутреннюю силу и человечность. Впрочем, его манера поведения ничуть не изменилась — эдакий педантичный сухарь. Тереза часто поддразнивает его. Она, по-моему, исключительно счастлива и с головой ушла в карьеру своего мужа. Он уже сделал себе имя и является авторитетом среди эндокринологов880.
  Мисс Лоусон, вконец измучившуюся от угрызений совести, еле уговорили отказаться от намерения лишить себя последнего пенни. Под руководством мистера Первиса было выработано соглашение с участием всех заинтересованных сторон, в соответствии с которым состояние мисс Аранделл было поровну разделено между мисс Лоусон, двумя Аранделлами и детьми доктора Таниоса.
  Чарлз через год с лишним спустил все, что ему досталось, и сейчас, по-моему, обитает где-то в Британской Колумбии881.
  Еще два эпизода.
  — Ну и хитрец же вы! — сказала мисс Пибоди, остановив нас, когда мы в один прекрасный день вышли из ворот «Литлгрин-хауса». — Сумели все так тихо обделать! Без эксгумации. И приличия все соблюдены.
  — А по-моему, нет никаких сомнений в том, что мисс Аранделл умерла от острой желтой атрофии печени, — мягко возразил Пуаро.
  — Нет — и хорошо, — заметила мисс Пибоди. — А Белла Таниос, я слышала, приняла слишком большую дозу снотворного.
  — Да, очень жаль.
  — Несчастной она была женщиной — всегда хотела того, чего не могла иметь. От этого недолго и умом тронуться. У меня была как-то помощница при кухарке. То же самое. Дурнушка, прекрасно это понимала. Вот и начала писать себе письма, неизвестно от кого. У каждого свои причуды. Ладно, я всегда говорю: что ни делается, все к лучшему.
  — Будем надеяться, мадам. Будем надеяться.
  — А вам хочу сказать, — уже удаляясь, бросила мисс Пибоди, — очень умело вы все это замяли. На редкость умело. — И пошла дальше.
  Кто-то жалобно взвизгнул у меня за спиной. Я повернулся и открыл калитку.
  — Пошли, старина.
  Боб с удовольствием выпрыгнул на дорожку. В зубах у него был мячик.
  — Мячик оставь дома. Мы идем гулять.
  Боб вздохнул, повернулся и нехотя отнес мячик за калитку. С тоской посмотрел на него и пошел прочь. Потом поднял глаза.
  «Ну раз ты приказываешь — мое дело подчиняться, хозяин».
  Я виновато вздохнул.
  — До чего же здорово снова иметь собаку, Пуаро.
  — Военный трофей, — усмехнулся Пуаро. — Но должен напомнить вам, друг мой, что мисс Лоусон подарила Боба мне, а не вам.
  — Не спорю, — сказал я. — Но вы не умеете ладить с собаками, Пуаро. Вы не понимаете собачью психологию! А вот мы с Бобом понимаем друг друга с полуслова, правда, Боб?
  — Гав, — энергично отозвался Боб.
  
  1937 г.
  Перевод: Н. Емельянникова
  
  Смерть на Ниле
  
  
  Часть первая
  «Англия»
  1
  — Линнет Риджуэй!
  — Да, это она! — сказал мистер Барнэби, мелкий помещик в графстве Мэлтон.
  Он толкнул локтем в бок своего собеседника, тощего и болезненного человека.
  Они с любопытством смотрели в окно на огромный золотистый «роллс-ройс», который остановился перед зданием почты.
  Из машины выпрыгнула девушка в элегантном и строгом костюме. У нее были светлые волосы и правильные аристократические черты лица — очаровательная девушка — такие не часто встречаются в местах, подобных Мэлтону.
  — Она — миллионерша, — сообщил мистер Барнэби, — собирается потратить тысячи на перестройку этой усадьбы. Здесь будут плавательные бассейны, сады, танцевальный зал, она хочет снести пол-особняка и построить все заново.
  2
  Отрывок из отдела светской хроники: «Среди тех, кто ужинал в ресторане „Шезматант“, я приметил прекрасную Линнет Риджуэй. С ней была графиня Джоанна Саутвуд, лорд Уиндлешэм и мистер Тоби Брайс. Мисс Риджуэй, как всем известно, является дочерью Мелуша Риджуэя, который женился на Анне Хартц. Она унаследовала от своего деда, лорда Хартца, огромное состояние. Очаровательная Линнет в настоящее время является сенсацией сезона. Ходят слухи, что вскоре будет официально объявлено о ее помолвке. Разумеется, ее выбор пал на лорда Уиндлешэма».
  3
  Графиня Джоанна Саутвуд сидела в спальне Линнет Риджуэй в Вудхолле.
  — Дорогая, — говорила она, — по-моему, это великолепно!
  — Из окна открывался вид на сады, поля и далекие леса.
  — Правда, мило? — задумчиво спросила Линнет. Она поставила локти на подоконник. Лицо ее страстное, подвижное, живое, дышало радостным нетерпением. Джоанна Саутвуд, молодая женщина лет двадцати семи, с длинным умным лицом и морщинками под глазами, казалась рядом с ней блеклой и некрасивой.
  — Ты так много успела за короткое время. У тебя было много помощников?
  — Три архитектора.
  Джоанна взяла с туалетного столика нитку жемчуга.
  — Линнет, этот жемчуг настоящий?
  — Разумеется.
  — Для тебя «разумеется», моя милая, но для большинства людей это было бы невероятно: какая изящная работа — произведение искусства! Наверное, эта нитка стоит бешеные деньги.
  — Тебе кажется, носить такую дорогую вещь вульгарно?
  — Да что ты. Наоборот! Сколько же это стоит?
  — Что-то около пятидесяти тысяч.
  — Неплохо. Но ведь их могут украсть, ты не боишься?
  — Нет. Ношу их всегда — они ведь застрахованы.
  — Позволь мне надеть их и походить в них до обеда. Знаешь, это волнует.
  Линнет засмеялась.
  — Пожалуйста, если тебе так хочется.
  — Знаешь, Линнет, я тебе завидую. У тебя есть все. Тебе двадцать лет, ты сама себе хозяйка, куча денег, красота, здоровье. При всем том, ты еще и умна! Когда тебе исполнится двадцать один?
  — В июне следующего года. Я устрою в Лондоне грандиозный пир по поводу вступления в совершеннолетие.
  — И выйдешь замуж за Чарльза Уиндлешэма. Все газетные писаки так волнуются по этому поводу. Ведь он действительно чертовски тебе предан.
  Линнет пожала плечами.
  — Я не знаю. Понимаешь, пока я не хочу замуж.
  — Ах, как ты права, дорогая. После замужества все будет совсем иначе.
  Зазвонил телефон, и Линнет сняла трубку.
  — Да? Да.
  Ей ответил голос дворецкого.
  — На линии мисс де Бельфорт. Соединить вас?
  — Бельфорт? Ну, разумеется, соедините.
  В трубке послышался голос, взволнованный, мягкий, задыхающийся.
  — Алло, это мисс Риджуэй? Линнет?
  — Джекки, дорогая! Я ничего не знаю о тебе так давно, так давно!
  — Да. Это ужасно. Линнет, я страшно, страшно хочу тебя видеть.
  — Милая, приезжай ко мне! У меня новая забава — это поместье, новый дом. Я хочу тебе показать.
  — А я хочу посмотреть.
  — Тогда скорей садись на поезд или в машину.
  — Немедленно сажусь. У меня жутко старый двухместный автомобиль. Я его купила за 15 фунтов. Иногда он ездит отлично, но иногда вдруг раскапризничается. Если я не поспею к чаю, значит, раскапризничался. Пока, моя хорошая.
  Линнет положила трубку и обернулась к Джоанне.
  — Это моя давнишняя подруга Жаклина де Бельфорт. Мы вместе были в монастыре в Париже. Ей ужасно не повезло. Ее отец — французский граф, а мать из Южной Америки. Отец сбежал с другой женщиной, а мать потеряла все деньги во время кризиса на Уолл-стрит. Джекки осталась без гроша. Понятия не имею, как она жила эти два года.
  Джоанна полировала ногти, она отставила руку в сторону и любовалась эффектом своей работы.
  — Милая, — медленно проговорила она, — тебя это не утомляет? Когда с кем-либо из моих друзей случается несчастье, я тотчас прекращаю с ним всякое общение.
  — Значит, если я сегодня лишусь всех своих денег, ты завтра бросишь меня?
  — Да, дорогая, несомненно. К чему обманывать друг друга? Я признаю только преуспевающих друзей
  — Какая же ты, однако, стерва, Джоанна!
  — Я просто трезво смотрю на вещи.
  — И ты совсем неверно думаешь о Жаклине, — сказала Линнет.
  — Я очень хотела ей помочь, но она и слушать не стала. Гордая, как дьявол.
  — Однако очень уж она торопится к тебе. Могу поспорить — ей что-то надо! Вот увидишь.
  — Да, мне показалось, она чем-то взволнована, — задумчиво согласилась Линнет.
  В комнату вошла горничная. Она извинилась, достала из шкафа платье и вышла.
  — Что случилось с Мэри, — поинтересовалась Джоанна.
  — У нее заплаканное лицо?
  — Бедняжка. Понимаешь, она собралась замуж за человека, который работал в Египте. Но мы ничего не знали о нем, поэтому я решила навести справки. Выяснилось, что он уже женат и имеет троих детей.
  — Ах, Линнет, сколько у тебя должно быть врагов!
  — Врагов? — с удивлением переспросила Линнет. Джоанна кивнула и закурила сигарету.
  — Врагов, моя ласточка. Ты так активна и деятельна.
  Линнет рассмеялась.
  — Но, поверь, у меня нет ни одного врага на свете!
  4
  Лорд Уиндлешэм сидел под кедровым деревом и созерцал изящный особняк Вудхолл. Новые здания и подсобные помещения были скрыты в тени зелени за углом и совсем не портили его старомодной красоты. Мягкое осеннее солнце придавало пейзажу особое очарование. Однако перед мысленным взором лорда рисовались иные картины, это был не Вудхолл, а гораздо более величавый дворец в елизаветинском стиле, окруженный обширным парком, за парком поля… Его собственное семейное владение Чарлтонбери, а на переднем плане ему виделась фигурка — женская фигурка с золотистыми волосами и страстным, решительным лицом…
  Линнет — хозяйка Чарлтонбери.
  Он отнюдь не терял надежды. Ее отказ вовсе не был окончательным. Не более чем просьба о небольшой отсрочке. Что ж, он мог немножко подождать…
  Как удивительно удачно все складывается. Разумеется, ему совсем не помешало бы жениться на богатой, однако деньги нужны пока еще не до такой степени, чтобы отбросить в сторону чувства и жениться только ради денег. Линнет же он действительно любит. Он готов был бы жениться на ней, не будь у нее ни гроша. Только по счастливой случайности она — одна из самых богатых невест в Англии…
  В уме его роились планы счастливого будущего. Он остается владельцем Чарлтонбери, возможно, ему удастся восстановить и западное крыло дворца, он сможет продолжать охоту в Шотландии…
  Чарлз Уиндлешэм мечтал, греясь на солнце.
  5
  Было ровно четыре, когда старенький двухместный автомобиль со скрежетом затормозил и остановился на покрытой гравием дорожке. Из него выскочила девушка — маленькое тоненькое существо с копной темных волос. Она взбежала по ступенькам и ударила в колокольчик. Несколько минут спустя ее ввели в длинную величественную гостиную, и лакей, похожий на епископа, произнес: «Мисс де Бельфорт!».
  Маленькое создание, подобно пламени, ринулось к Линнет с широко раскрытыми объятиями.
  — Милый ребенок, — подумал Уиндлешэм, — не то, чтобы хорошенькая, но безусловно привлекательная, такие прекрасные темные волосы и огромные глаза.
  Он пробормотал какую-то вежливую чепуху и тактично вышел, оставив подруг наедине.
  Жаклина тотчас же забросала вопросами. Линнет с детства помнила эту ее манеру.
  — Уиндлешэм? Уиндлешэм? Ах, так это он и есть? Это ведь о нем пишут во всех газетах? Ты собираешься за него замуж? Так это правда, Линнет? Правда.
  Линнет пробормотала:
  — Возможно.
  — Солнышко, как я рада! Он такой приятный!
  — Ну, не надо об этом. Я еще ничего не решила.
  — Разумеется! Королевы всегда медлят, выбирая достойного спутника.
  — Джекки, не дури.
  — Но, Линнет, ты же королева! Всегда была и будешь. Ее величество, королева Линнет, светловолосая королева Линнет. И я — поверенная королевы! Ее любимая фрейлина.
  — Джекки, ну как тебе не стыдно. Милая, где же ты пропадала все эти годы? Взяла и исчезла. И ни разу не написала.
  — Ненавижу письма. Где я была? Да знаешь, на три четверти в подземном царстве. Работала, понимаешь Нудные службы с нудными людьми.
  — Милая, я бы хотела…
  — Оказать царственную помощь? Знаешь, за этим я и явилась. Нет, нет, я не собираюсь просить в долг денег. До этого еще не дошло. Я пришла, чтобы просить об огромном, очень серьезном одолжении!
  — В чем же дело?
  — Если ты сама собираешься замуж за этого Уиндлешэма, наверное, ты поймешь.
  Линнет смутилась, потом лицо ее прояснилось.
  — Джекки, ты…
  — Да, дорогая, я помолвлена!
  — Так вот в чем дело! Вот почему ты так необычайно оживлена сегодня, больше, чем всегда.
  — Я и сама это чувствую.
  — Расскажи о нем.
  — Его зовут Симон Дойль. Он большой, широкоплечий и такой невероятно наивный, простой, совсем мальчишка, и ужасно милый! Он беден. Ни гроша за душой. Он из семьи аристократической, но совсем обедневшей — знаешь, младший сын и тому подобное… Он из Девоншира. Он любит деревню, землю, животных. И вот в течение последних пяти лет ему приходится сидеть в душной конторе. А теперь дело сокращается, и он остается без работы. Линнет, понимаешь, я умру, если не смогу выйти за него! Я просто умру! Умру, умру…
  — Джекки, не говори глупости.
  — Я умру! Я схожу по нему с ума. А он по мне. Мы жить не можем друг без друга.
  Она замолчала. В ее огромных глазах вдруг появились слезы, взгляд стал печальным. Она вздрогнула.
  — Мне иногда становится страшно. Мы с Симоном созданы друг для друга. Никогда уже мне не понравится никто другой. Линнет, ты должна нам помочь. Я услышала, что ты купила это имение, и мне пришла в голову одна идея. Послушай, тебе ведь потребуется управляющий, может, даже два. Я прошу тебя, найми на эту работу Симона.
  — Ах, вот что!
  — Линнет очень удивилась.
  Жаклина торопливо продолжала:
  — Эта должность как раз для него. Он все знает о земле, он ведь, вырос в поместье. Как вести дела — научился в конторе. Линнет, ради меня, ты ведь возьмешь его на это место? Если не справится — всегда сможешь выгнать к черту. Но он справится. И мы будем жить в маленьком домике, неподалеку от тебя, и сможем часто видеться, и вокруг сад, и все будет так чудесно. Она встала.
  — Ну, скажи же, что ты согласна, Линнет! Скажи! Прекрасная, золотистая Линнет! Моя любимая, самая дорогая подруга! Ну, скажи, ты ведь согласна?
  — Джекки…
  — Так согласна?
  Линнет расхохоталась.
  — Смешная ты, Джекки! Привези сюда своего жениха, я на него посмотрю, и мы обо всем договоримся.
  Джекки обхватила ее и закружила по комнате.
  6
  Гастон Блондэн, владелец модного маленького ресторана «Шезматант», редко снисходил до разговора со своими клиентами. Но на этот раз он сделал исключение.
  — Как же иначе, мсье Пуаро, — сказал он, — для вас место всегда найдется. Мне бы так хотелось, чтобы вы почаще оказывали нам честь.
  Эркюль Пуаро улыбнулся, вспоминая печальный случай, в котором фигурировали труп, официант, мистер Блондэн и очаровательная леди.
  Вы слишком добры, мистер Блондэн, — сказал он.
  — Вы один, мсье Пуаро?
  — Да, я один.
  — Прекрасно, сейчас Жюли приготовит для вас небольшой ужин. Это будет поэма — истинная поэма! Женщины, как бы хороши они ни были, имеют один недостаток — они отвлекают наш мозг от пищи. Вы поужинаете с удовольствием, мсье Пуаро, обещаю. Так какое вино.
  Разговор стал чисто деловым, в нем принял участие и метрдотель Жюли. Прежде чем удалиться, мистер Блондэн спросил, понизив голос:
  — У вас серьезное дело?
  Пуаро покачал головой.
  — Я теперь свободен, — отвечал он грустно, — в свое время я достаточно заработал и теперь имею средства, чтобы наслаждаться жизнью.
  — Вам можно только позавидовать.
  — Нет, нет. Так поступать совсем не надо. Уверяю вас, бездельничать вовсе не так приятно, как это может показаться.
  — Он вздохнул.
  — Как справедлива поговорка «Человек изобрел работу, чтобы избавиться от необходимости думать».
  Мистер Блондэн всплеснул руками.
  — Помилуйте, в мире есть столько интересного. Путешествия, например!
  — Согласен, путешествия. Я и собираюсь зимой отправиться в Египет. Говорят, там великолепный климат. Можно, наконец, избавиться от тумана, поздних рассветов, тоскливых бесконечных дождей.
  Неслышно ступая, подошел официант, умело и быстро накрыл на стол — тосты, масло, ведерко со льдом — все атрибуты дорогого ужина.
  Негритянский оркестр разразился нестройным оглушающим танцем. Лондон плясал. Пуаро наблюдал, невольно фиксируя впечатления.
  У одних такие пустые глаза, другим все уже надоело или просто скучно, а некоторые кажутся такими несчастными. Как глупо, что юность считают счастливой порой жизни, напротив, юность — время самое уязвимое.
  Но вот взгляд его стал мягче. Он увидел высокого широкоплечего мужчину и тоненькую изящную девушку. Они двигались, подчиняясь ритму своего счастья. Оказывается, счастье можно встретить и здесь, как, впрочем, всегда и повсюду. Музыка неожиданно оборвалась. Раздались аплодисменты, и оркестр снова заиграл. После второго захода юноша и девушка, привлекшие внимание Пуаро, вернулись за стол рядом с ним. У девушки горели щеки, она смеялась. Теперь Пуаро отчетливо видел ее лицо, обращенное к спутнику. В ее глазах он прочел что-то такое, от чего с сомнением покачал головой.
  «Она слишком любит его, эта малышка, — пробормотал он про себя. — Это не безопасно. Нет, нет, это не безопасно».
  И вдруг он уловил — Египет. Теперь он четко слышал их голоса: голос девушки, юный, взволнованный, счастливый и с легким иностранным акцентом, и голос ее спутника, приятный низкий голос образованного англичанина.
  — Я вовсе не собираюсь считать цыплят по осени. Но я уверяю тебя, Линнет все для меня сделает!
  — Я сам могу для нее кое-что сделать!
  — Глупости, просто это подходящая для тебя работа!
  — Ну что ж, я сам думаю, что сумею быть полезным. Я постараюсь… ради тебя.
  Девушка тихо засмеялась, бесконечно счастливая.
  — Мы подождем три месяца, чтобы быть совсем уверенными, и тогда…
  — И тогда я подарю тебе все сокровища мира. Согласна? И мы отправимся в Египет и там проведем наш медовый месяц. К чертям расходы! Я всю жизнь мечтал поехать в Египет. Нил, и пирамиды, и песок…
  Он заговорил тихо, страстно:
  — Мы все это увидим вместе, Джекки… вместе. Как прекрасно!
  — Как бы мне хотелось, чтобы для тебя это было так же прекрасно, как для меня. Ты правда любишь меня так же, как я.
  Голос ее вдруг задрожал, в глазах появился страх. Мужчина ответил быстро и сухо:
  — Джекки, не глупи.
  Эркюль Пуаро пробормотал про себя: «По-настоящему любит тот, кого меньше любят. Да, мне тоже хотелось бы знать…»
  7
  Джоанна Саутвуд говорила:
  — Ну, а если он окажется тупицей?
  Линнет покачала головой.
  — Да нет, не окажется. Я доверяю вкусу Жаклины.
  — Знаешь, — продолжала настаивать Джоанна, — влюбленные часто бывают необъективны.
  Линнет покачала головой и переменила тему разговора.
  — Мне нужно повидать мистера Пиерса по поводу этих планов.
  — Планов?
  — Да, понимаешь, вон те ужасные грязные домишки. Я хочу их все снести, а людей из них переселить.
  — А те, кто в них живет, согласны выехать?
  — Большинство уедет с радостью, но несколько глупых упрямцев подняли шум. Это так утомительно. Они просто не могут понять, что их жилищные условия намного улучшатся.
  — Но ты сумела с ними справиться?
  — Джоанна, поверь, для их же блага.
  — Разумеется, дорогая, насильственная благотворительность.
  Линнет поморщилась. Джоанна рассмеялась.
  — Не хмурься и согласись: ты — тиранка. Благородная тиранка, если тебе так больше нравится.
  — Да я совсем не тиранка.
  — Но ты всегда добиваешься своего.
  — Не всегда.
  — Линнет Риджуэй, можете ли вы, глядя мне в глаза, назвать хотя бы один случай, когда вам не удавалось добиться того, что вы хотели?
  — Тысячу раз.
  — Ах, ну конечно, «тысячу раз» — это так просто сказать, но хоть один конкретный пример? Тебе ни один не придет на ум, как бы ты ни старалась. Триумфальное шествие Линнет Риджуэй в золотом лимузине.
  Линнет резко спросила:
  — Ты считаешь меня эгоисткой?
  — Нет. Просто тебе ни в чем нельзя отказать. Комбинированное воздействие денег и личного обаяния. Все в жизни тебе доступно.
  В это время к ним подошел лорд Уиндлешэм, и Линнет сказала, обращаясь к нему:
  — Джоанна все утро говорила мне гадости.
  — От зависти, моя кисанька, от зависти, — усмехнулась Джоанна, поднимаясь с кресла.
  Она стала прощаться и, обернувшись в дверях, поймала странное выражение в глазах Уиндлешэма.
  Он помолчал несколько минут, а затем сразу приступил к делу.
  — Линнет, вы приняли решение?
  — Мне не хочется обижать вас, но я не уверена, хочу ли стать вашей женой, и поэтому, наверное, мне следует сказать — нет…
  Он перебил ее:
  — Подождите. У вас есть время подумать, думайте, сколько хотите. Но я уверен, мы будем счастливы вместе.
  — Понимаете, — Линнет говорила жалобно, по-детски, как бы оправдываясь, — мне так хорошо живется, особенно здесь, — она махнула рукой.
  — Мне хотелось, чтобы Вудхолл стал таким, каким мне представлялся идеальный помещичий дом. И, по-моему, получилось отлично. Правда?
  — Разумеется, прекрасно. Все на самом высшем уровне. Вы так талантливы, Линнет.
  Он помолчал, а затем заговорил снова:
  — Но ведь Чарлтонбери вам тоже нравится, не правда ли? Разумеется, его надо подновить и подчистить, но ведь вы любите и умеете заниматься этим. Вы полюбите Чарлтонбери.
  — Конечно, Чарлтонбери — имение выдающееся. Она говорила с заученным воодушевлением, но вдруг что-то укололо ее. Появилось какое-то смутное беспокойство, нарушающее радостную безмятежность. В данный момент она не задержалась на нем, но позднее, когда Уиндлешэм ушел, она задумалась и постаралась определить причину беспокойства.
  Чарлтонбери — конечно, ей был неприятен разговор о нем. Но почему? Чарлтонбери — поместье знаменитое. Предки Уиндлешэма владели им с Елизаветинских времен. Стать хозяйкой Чарлтонбери — значило занять в обществе положение недосягаемое. А сам Уиндлешэм был одним из самых блистательных женихов Англии.
  Естественно, он не мог принять Вудхолл всерьез… Вудхолл не идет ни в какое сравнение с Чарлтонбери.
  Да, но Вуд принадлежит ей! Она разыскала, выбрала его, купила, потратила столько сил, денег. Это было ее собственное владение — ее королевство.
  Если же она выйдет замуж за Уиндлешэма, Вуд станет ненужным. Зачем им два загородных имения? И конечно, пожертвовать придется Вудхоллом — тогда она, Линнет Риджуэй, перестанет существовать. Она станет графиней Уиндлешэм, придачей Чарлтонбери и его хозяина. Она станет супругой короля, но сама уже не будет королевой.
  «Какие глупости», — сказала себе Линнет.
  За окном послышался шум подъезжающей машины.
  Линнет неторопливо тряхнула головой. Приехала Джекки со своим женихом. Линнет пошла им навстречу.
  — Линнет!
  — Джекки бросилась к ней.
  — Это Симон.
  Симон, это Линнет. Она самое удивительное существо в мире.
  Линнет увидела высокого широкоплечего парня, синеглазого, со светлыми, коротко подстриженными волосами, у него был квадратный подбородок и обаятельная мальчишеская улыбка. Она протянула ему руку. Его ладонь была твердой и теплой. Ей понравилось наивное, восторженное восхищение, с которым он смотрел на нее. Джекки сказала ему, что она удивительная, и он без сомнения согласился с Джекки. Сладкое теплое возбуждение охватило Линнет.
  — Как вам здесь нравится? Не правда ли, мило? Входите же, Симон. Разрешите мне приветствовать моего нового управляющего.
  И, повернувшись, чтобы провести их в дом, подумала: «Мне хорошо, мне очень-очень хорошо. Мне нравится жених Джекки, мне он очень нравится».
  И вдруг что-то сжалось внутри: счастливая Джекки.
  8
  Тим Аллертон потянулся в шезлонге и зевнул, глядя на море. Он искоса поглядывал на свою мать.
  Миссис Аллертон была миловидная женщина лет пятидесяти с белоснежными седыми волосами. Всегда, обращаясь к сыну, она строго сжимала губы и тем надеялась скрыть свою бесконечную любовь к нему. Но даже людей совсем посторонних ей не удавалось обмануть, не говоря о самом Тиме.
  — Что у тебя на уме, Тим? — спросила миссис Аллертон настороженно; ее яркие темно-карие глаза с тревогой смотрели на сына.
  Тим улыбнулся ей.
  — Я думал о Египте.
  — О Египте?
  — В ее голосе звучало беспокойство.
  — Там тепло, там ленивые золотые пески. Нил. Я хотел бы проехать вверх по Нилу, а ты?
  — Конечно, я бы тоже хотела.
  — Она говорила сухо. Но Египет — это дорого, мой милый. Это не для тех, кому приходится подсчитывать каждое пенни.
  Тим засмеялся. Он встал, выпрямился. И вдруг оживился, подтянулся, в голосе зазвучало волнение.
  — Я беру расходы на себя. Да, матушка. Я играл на бирже и весьма удачно. Мне сообщили сегодня утром.
  Сегодня утром, — его мать резко вскинула голову, — но ты получил только одно письмо от…
  — Она не договорила и закусила губу.
  Тим раздумывал — рассердиться или превратить все в шутку. На этот раз внутренний спор решился в пользу шутки.
  — И письмо это от Джоанны, — холодно закончил он ее фразу.
  — Совершенно верно, мама. Ты же у нас королева детектива! Сам великий Эркюль Пуаро, будь он поблизости, склонил бы перед тобой голову.
  Миссис Аллертон смутилась.
  — Я случайно взглянула на конверт и поняла…
  И поняла, что письмо не от биржевого маклера? Совершенно верно, говоря точнее, я получил от них известие вчера. У бедной Джоанны такой характерный почерк — буквы расползаются по конверту, как пауки.
  Миссис Аллертон подумала: «Почти все свои письма он мне показывает, а письма от Джоанны всегда прячет». Но она подавила эти мысли и решила вести себя, как подобает леди.
  — Джоанна довольна жизнью? — спросила она.
  — Да, кажется, не очень. Она собирается открыть магазин деликатесов в Мейфеар.
  — Всегда жалуется, что нет денег, а сама без конца разъезжает по всему свету, да и каждое ее платье стоит кучу денег. Она так роскошно одевается, — говорила миссис Аллертон раздраженно.
  — Что ж, может быть, она просто не платит за свои наряды. Я хочу сказать, она не оплачивает счета.
  Его мать вздохнула.
  — Тим, — сказала мать и виновато добавила, — я обещала миссис Линч, что ты сходишь с ней в полицию. Она ни слова не понимает по-испански.
  Тим поморщился.
  — Опять об этом кольце? Кроваво-красный рубин, надетый на лошадиное копыто миссис Линч? Неужели она все еще утверждает, что кольцо украли? Я пойду, конечно, если ты так хочешь, но это пустая трата времени. Только втянет в неприятности какую-нибудь несчастную горничную. Я сам видел кольцо в нее на пальце, когда она входила в море. Оно соскользнуло в воду незаметно.
  — А она уверена, что сняла и оставила кольцо на туалетном столике.
  — Так она ошибается. Я же сам видел Женщины так глупы. Да и какая умная женщина станет купаться в декабре? Толстым женщинам следует запретить появляться в купальных костюмах, от созерцания этого зрелища портится зрение.
  — Наверное, мне тоже не следует больше купаться, — пробормотала миссис Аллертон.
  Тим засмеялся.
  — Тебе-то почему? Ты дашь сто очков вперед любой молодой особе.
  Миссис Аллертон вздохнула.
  — Жаль, что здесь так мало молодежи.
  Тим решительно покачал головой.
  — А я об этом ничуть не жалею. Меня вполне устраивает твое общество, и никто посторонний не требуется.
  — Тебе, наверное, хотелось бы, чтобы здесь была Джоанна.
  — Отнюдь, — сказал он неожиданно резко, — ты ошибаешься. Джоанна забавляет меня, но она мне не симпатична и при частом общении действует мне на нервы. Я счастлив, что ее здесь нет. Я ничуть бы не опечалился, если бы мне больше никогда не довелось увидеть Джоанну.
  9
  На лестнице мисс Робсон встретилась высокая энергичная женщина, которая несла чашку с дымящейся желтоватой жидкостью.
  — Значит, мисс Бауэрс, вы скоро отправляетесь в Египет?
  — Да, мисс Робсон.
  — Ах, какое приятное путешествие!
  — Что ж, я думаю, это интересная поездка.
  — А вы уже бывали за границей?
  — О да, мисс Робсон, я ездила с мисс Ван Скулер в Париж прошлой осенью. Но в Египте я еще не бывала.
  Мисс Робсон помолчала, прежде чем задать следующий вопрос.
  — Надеюсь, на этот раз обойдется без осложнений? — она понизила голос и оглянулась.
  Однако мисс Бауэрс отвечала спокойно, своим обычным тоном:
  — Конечно, мисс Робсон. Я слежу за ней очень внимательно. Я хорошо изучила ее повадки.
  Но мисс Робсон не успокоилась и, спускаясь по лестнице, еще раз неуверенно оглянулась вслед мисс Бауэрс.
  10
  Мистер Эндрью Пеннингтон сидел за столом в своей загородной конторе и просматривал свою личную корреспонденцию. Неожиданно рука его сжалась в кулак и тяжело опустилась на стол. Лицо стало багровым, и на лбу вздулись вены. Он нажал кнопку, и тотчас же появилась изящная стенографистка.
  — Попросите мистера Рокфорда немедленно зайти ко мне.
  Через несколько минут компаньон Пеннингтона Стрендэйл Рокфорд вошел в кабинет. Они были похожи друг на друга — высокие, крупные, с чисто выбритыми лицами и сединами в волосах.
  — Что случилось, Пеннингтон?
  — Линнет вышла замуж…
  — Что?
  — Именно то, что я сказал. Линнет вышла замуж.
  — Когда? Как? Почему мы ничего не знали?
  — Когда она писала это письмо, она еще не была замужем, но в данный момент это уже свершилось. Утром четвертого. Значит, сегодня.
  Рокфорд опустился на стул.
  — Ну и ну! Без предупреждения? А кто он? Пеннингтон заглянул в письмо.
  — Дойль. Симон Дойль.
  — Кто он? Вы когда-нибудь слышали о нем?
  — Никогда, и она ничего конкретного о нем не пишет…
  — Он всматривался в строчки, написанные четким прямым почерком.
  — По-моему, в этом деле что-то не совсем чисто. Но нас это не касается. Главное, она вышла замуж.
  Двое мужчин посмотрели в глаза друг другу. Рокфорд кивнул.
  — Что же мы предпримем?
  — Об этом я хотел спросить у вас.
  11
  — Пожалуйста, пошлите ко мне мистера Джима, — сказал Уильям Кармикл тощему юноше, появившемуся на его звонок.
  В комнату вошел Джим Фантора и посмотрел вопросительно на своего дядю.
  — Ага, вот и вы, — проворчал пожилой джентльмен.
  — Вы звали меня?
  — Ну-ка, взгляни на это.
  Молодой человек сел и расправил листок бумаги. Пожилой наблюдал за ним.
  — Ну и что.
  Ответ последовал сразу:
  — По-моему, здесь что-то не чисто.
  Старший компаньон фирмы Кармикл закашлялся. Джим Фантора перечитал письмо, только что полученное из Египта. Линнет писала, что она встретила своего американского опекуна Эндрью Пеннингтона.
  «…Я понятия не имела, что он в Египте, а он не знал ничего обо мне. Он даже не знал о моем замужестве! Мое письмо не застало его. Он тоже едет по Нилу, тот же маршрут, что и у нас. Ну, не совпадение ли? Я вам очень благодарна за все, что Вы сделали для меня в это трудное время. Я…»
  Молодой человек хотел перевернуть страницу, но мистер Кармикл отобрал у него письмо.
  — Дальше читать не обязательно. Что ты об этом думаешь.
  Племянник задумался, потом заговорил:
  — Я думаю, это не совпадение.
  Дядюшка одобрительно кивнул и неожиданно выкрикнул прямо ему в лицо:
  — Как насчет поездки в Египет?
  — Вы считаете, это необходимо?
  — Я считаю, что нельзя терять времени.
  — Но почему именно я?
  — Пошевели мозгами, мальчик, пошевели мозгами. Линнет Риджуэй никогда тебя не видела. Пеннингтон тем более. Если полететь самолетом, попадешь туда как раз вовремя.
  12
  Миссис Оттерборн поправила на голове тюрбан из яркой ткани и спросила жалобно:
  — Почему ты не хочешь ехать в Египет? Не понимаю. Мне надоела и опротивела Аддис-Абеба.
  Ее дочь молчала, и она снова заговорила:
  — Ты можешь ответить, когда к тебе обращаются.
  Розали Оттерборн смотрела на фотографию, напечатанную в газете. Под фотографией было написано: «Миссис Симон Дойль, до замужества известная светская красавица мисс Линнет Риджуэй. Мистер и миссис Дойль проводят в Египте медовый месяц».
  Розали оторвалась от газеты и безразлично спросила:
  — Ты хочешь поехать в Египет, мама?
  — Да, хочу, — закричала миссис Оттерборн.
  — Сначала к нам относились здесь как и подобает. Но когда я намекнула директору гостиницы, что мое пребывание здесь — отличная реклама и мне полагается скидка, он ответил самым наглым образом. Самым наглым образом А я высказала все, что о нем думаю.
  Девушка вздохнула.
  — Что ж, в общем, один город так похож на другой.
  Я думаю, нам надо немедленно ехать. Поедем в Египет, не все ли равно, — пробормотала Розали.
  — Конечно, это не вопрос жизни и смерти, — согласилась миссис Оттерборн.
  Но она ошибалась. Именно для нее это был вопрос жизни и смерти.
  Часть вторая
  «Египет»
  1
  Миссис Аллертон и ее сын сидели в ярких соломенных креслах у входа в отель «Катаракт» в Асуане. Они следили, как маленький человечек в белом шелковом костюме и высокая тонкая девушка прогуливались по аллее. Тим Аллертон выпрямился, неожиданно насторожившись.
  — Вот этот смешной человек
  — Эркюль Пуаро?
  — Вот этот смешной человек.
  — Боже, а ему-то что здесь надо?
  Его мать засмеялась.
  — Я вижу, мой милый, ты взволнован. Почему это мужчины так увлекаются детективами. Я лично ненавижу детективные романы и никогда их не читаю. Но мсье Пуаро здесь просто отдыхает. В свое время он много заработал и теперь наслаждается жизнью.
  — И первым делом подцепил самую хорошенькую девушку в Асуане.
  Миссис Аллертон склонила голову, наблюдая за Пуаро и его спутницей. Девушка шла легко и непринужденно.
  — Действительно, хороша.
  — Миссис Аллертон украдкой взглянула на сына.
  Как ни странно намек попал в цель.
  — Хороша и более того, жаль только, что у нее такое кислое выражение лица.
  — Может быть, это только выражение лица.
  — Стерва, должно быть. Но хороша.
  В это время предмет их обсуждения спокойно шествовал рядом с Эркюлем Пуаро. Розали Оттерборн играла ручкой зонтика и, действительно, выражение ее лица точно соответствовало определению Тима — оно было кислым и упрямым. Она сдвинула брови и печально опустила углы губ.
  Они вышли за ворота и пошли в тенистый городской парк. Пуаро весело и беззаботно разговаривал с девушкой, подтрунивая над нею. Он был одет в тщательно отутюженный белый шелковый костюм, в панаму и помахивал легкой резной тросточкой с янтарной ручкой.
  — Я очарован, — говорил он, — эти горы, солнце и лодочки на реке. Да, жизнь прекрасна.
  Он помолчал и вдруг обратился в ней.
  — Вы не согласны со мной, мадемуазель?
  — Не знаю, — просто сказала Розали.
  — По-моему, Асуан довольно унылый город. В гостинице почти пусто. А те, кто есть, все столетние старики, — она замолчала, закусив губу.
  — Что ж, — сказал Пуаро с лукавой искрой в глазах, — вы правы, я уже одной ногой в могиле.
  — Я совсем не о вас. Простите, это вышло так грубо, — извинялась девушка.
  — Ничего, ничего. Вполне понятно, вам нужны люди вашего возраста. Но тут есть один молодой человек.
  — Который все время не отходит от своей матери? Мне очень нравится мать, но сын производит впечатление человека высокомерного и тщеславного.
  — А я? Вы не находите меня высокомерным и тщеславным?
  — Нет, не нахожу.
  Ей явно не было до него никакого дела, но это ничуть не беспокоило Пуаро. Он самодовольно объявил:
  — Мои друзья считают меня человеком в высшей степени тщеславным.
  — Ну что же, — ответила Розали рассеянно, — у них, вероятно, есть для этого основания. К сожалению, меня преступления нисколько не интересуют.
  — Счастлив узнать, — торжественно объявил Пуаро, — что у вас на совести нет никакой вины.
  На секунду ее угрюмое лицо оживилось, — она взглянула на Пуаро вопросительно. Он, казалось, не заметил вопроса и продолжал:
  — Ваша матушка не выходила к завтраку сегодня. Надеюсь, она не больна?
  — Ей просто не нравится здесь, — отвечала Розали неохотно, — скорей бы уехать!
  — Вы едете в Вади-Хальфа и во второй Катаракт?
  — Да.
  — Значит, мы едем вместе.
  Они вышли из тенистого сада на пыльный берег реки. Зашли в магазин за пленкой для фотокамеры. (Это было целью прогулки.) И подошли к пристани. Огромный теплоход только-только причалил. Пуаро и Розали с интересом разглядывали вновь прибывших.
  — Смотрите, сколько народу! — заметил Пуаро. Она обернулась к Тиму Аллертону, присоединившемуся к ним. Он тяжело дышал, как будто очень спешил.
  — Обычные туристы, — заметил Тим, указывая на спускающуюся по трапу толпу.
  — По-моему, на сей раз более мерзкие, чем всегда, — возразила Розали.
  Все трое смотрели на вновь прибывших с высокомерием, с каким старожилы относятся к новичкам.
  — Привет, — неожиданно оживился Тим.
  — Будь я проклят, если это не Линнет Риджуэй.
  Пуаро никак не прореагировал на это замечание. Розали же с любопытством спросила:
  — Где? Вот эта в белом?
  — Да, и с ней высокий парень. Они спускаются на берег. Видимо, это и есть новоиспеченный супруг. Как же его фамилия?
  — Дойль, — сказала Розали, — Симон Дойль. Об этом писали все газеты. Она купается в деньгах, да?
  — Всего-навсего одна из самых богатых невест в Англии, — шутливо ответил Тим.
  Они замолчали. Пуаро внимательно всматривался в девушку, о которой говорили его спутники.
  — Красавица, — пробормотал он.
  — Почему это некоторым дано все на свете, — горько сказала Розали.
  Она следила за девушкой в белом, спускающейся по сходням, и на лице ее появилось выражение безотчетной зависти и злобы.
  Линнет Дойль держалась так изящно и непринужденно, будто вышла на сцену, словно была знаменитой актрисой. Богатая и прекрасная светская дама во время медового месяца. С легкой улыбкой она обернулась к высокому мужчине, сопровождавшему ее, и что-то проговорила. Он ответил ей, и звук его голоса показался Пуаро знакомым. Глаза Пуаро загорелись, а брови сдвинулись. Молодая пара прошла мимо. Он услышал, как Симон Дойль сказал жене:
  — Все уладится, голубка. Не волнуйся, дорогая.
  Он смотрел на нее покорно и восторженно. Пуаро задумчиво всматривался в это загорелое лицо с синими глазами и простоватой мальчишеской улыбкой.
  — Повезло черту, — заметил Тим, прерывая молчание, — такие деньги без аденоидов и плоскостопия в придачу.
  — Они так безбожно счастливы, — сказала Розали, не скрывая зависти, и вдруг добавила так тихо, что Тим не услышал:
  — Это несправедливо.
  Пуаро в этот момент сосредоточенно думал о чем-то своем, он недоуменно хмурился, но последняя фраза Розали отвлекла его, и он быстро взглянул на нее.
  — Мне нужно купить кое-что для мамы, — сказал Тим, приподнял шляпу и удалился.
  Пуаро и Розали медленно направились к отелю.
  — Так вы считаете это несправедливым, мадемуазель? — вкрадчиво произнес Пуаро.
  Она сердито вспыхнула.
  — Не понимаю, о чем вы.
  — Я только повторил ваши слова, да, да, это ваши слова.
  Розали пожала плечами.
  — У нее всего слишком много. Деньги, красота, фигура и…
  Она остановилась, и Пуаро договорил за нее.
  — И любовь, не так ли? Любовь? Но откуда нам знать, может быть, он женился ради денег.
  — А разве вы не заметили, как он на нее смотрит?
  — Разумеется, мадемуазель. Я заметил все, что можно было заметить. Но кроме того, нечто такое, чего вам заметить не удалось.
  — А чего я не заметила?
  — Я увидел, — торжественно начал Пуаро, — темные круги под глазами девушки и пальцы, сжимающие ручку зонтика с такой силой, что костяшки пальцев побелели…
  Розали смотрела на него не понимая.
  — Вы хотите сказать?..
  — Я хочу сказать — эта леди богата, красива, любима, и все-таки в ее жизни не все в порядке. Я знаю и еще кое-что.
  — Ну!
  — Я уверен — этот голос я уже слышал когда-то. Голос мсье Дойля, но где, когда — никак не могу вспомнить.
  Они подошли к отелю.
  — Надо разыскать маму, — сказала Розали и вошла в прохладный полутемный вестибюль.
  Пуаро прошел на балкон, с которого был виден Нил. Здесь стояли маленькие столики, накрытые к чаю, но было еще слишком рано. Он постоял несколько минут, любуясь рекой, а затем направился в сад. Под горячим солнцем несколько человек играли в теннис. Он прошел мимо и очутился на крутой извилистой тропинке. Здесь-то он и наткнулся на девушку, которую видел в ресторане «;Шезматант». Он узнал ее сразу. Ее лицо в тот вечер навсегда запечатлелось в его памяти. Теперь выражение этого лица было совсем иным. Она побледнела, похудела и казалась усталой и удрученной. Он отошел в сторону и незаметно стал наблюдать за ней. Она нетерпеливо постукивала по земле маленькой ножкой. В ее темных горячих глазах было страдание и подавленное торжество. Она смотрела вниз, на реку, где скользили прогулочные катера. Лицо — и голос. Он вспомнил и то и другое. Лицо этой девушки и голос, который он слышал только что, голос молодого супруга…
  И тут же, в тот самый момент, пока он незаметно наблюдал за маленькой девушкой, разыгралась следующая сцена грядущей драмы. Послышались голоса, девушка встала. По тропинке спускалась Линнет Дойль с мужем. Линнет казалась спокойной и счастливой, напряжение исчезло.
  Девушка сделала два шага вперед, и те двое замерли пораженные.
  — Привет, Линнет, — сказала Жаклина де Бельфорт, — а вот и я. Что ж, мы так и будем без конца натыкаться друг на друга? Привет, Симон, как дела.
  Линнет Дойль с легким криком спряталась за скалу. Добродушное лицо Симона исказилось от злобы. Он двинулся вперед, как будто хотел ударить девушку. Она быстро обернулась, показывая на Пуаро. Симон тоже обернулся.
  — Привет, Жаклина, мы не ожидали встретить тебя здесь, — неловко пробормотал он.
  Слова его прозвучали неубедительно.
  Девушка ответила сияющей белозубой улыбкой.
  — Приятный сюрприз? — бросила она и, кивнув, пошла вниз по тропинке.
  Пуаро тактично пошел в противоположную сторону. Уходя, он услышал голос Линнет Дойль.
  — Ради бога, Симон! Что же делать, Симон.
  2
  Ужин подходил к концу. Большинство гостей отеля «Катаракт» сидели на слабо освещенной террасе за маленькими столиками. Вошли Симон и Линнет Дойль в сопровождении высокого представительного американца с чисто выбритым узким лицом. Они остановились в дверях, и в этот момент Тим Аллертон поднялся и направился к ним?
  — Вероятно, вы не помните меня, — сказал он любезно, — я кузен Джоанны Саутвуд.
  — Разумеется, я помню вас. Вы
  — Тим Аллертон. Это мой муж, — чуть заметная дрожь в голосе — гордость, смущение?
  — А это — мой опекун из Америки, мистер Пеннингтон.
  — Познакомьтесь, пожалуйста, с моей мамой. Несколько минут спустя небольшая компания заняла отдельный столик
  — Линнет в центре, Тим и Пеннингтон по обе стороны от нее, каждый всячески старался привлечь ее внимание, миссис Аллертон беседует с Симоном. Поворот вертящейся двери. Странное напряжение тотчас появляется на лице красивой стройной женщины, сидящей во главе стола. И тут же исчезает — дверь выпустила маленького человечка.
  — Моя дорогая, вы здесь не единственная знаменитость, — сказала миссис Аллертон.
  — Этот забавный человек
  — Эркюль Пуаро.
  Она сказала это небрежно, просто чтобы заполнить неловкую паузу, но вдруг Линнет очень заинтересовалась.
  — Эркюль Пуаро? Конечно, я слышала о нем.
  И вдруг ушла в себя, погрузилась в глубокое раздумье. Двое мужчин, пытавшиеся ее развлечь, совсем растерялись. Пуаро пробирался вдоль решетки террасы, как вдруг его остановил, — миссис Оттерборн.
  — Садитесь с нами, мсье Пуаро. Какой прелестный вечер.
  Пуаро повиновался.
  — Благодарю вас, мадам. Вечер и вправду хорош.
  Он вежливо улыбнулся миссис Оттерборн.
  — Ну и разрядилась! Какие-то драпировки из черного нейлона и этот дикий тюрбан!
  — Миссис Оттерборн говорила громко и напористо.
  — Сколько знаменитостей собралось в одном и том же месте. Наверное, скоро все газеты запестрят — светские красавицы, знаменитые романистки… — она замолчала и тихо, скромно хихикнула.
  Пуаро скорее почувствовал, чем увидел, как Розали нахмурилась и плотно сжала губы.
  — Вы что-нибудь пишете в данное время, мадам? — вежливо поинтересовался он.
  Миссис Оттерборн снова тихо хихикнула.
  — Мои читатели ждут не дождутся, а мой издатель — бедняжка, он просто забрасывает меня письмами и даже телеграммами.
  Он снова ощутил, как поморщилась девушка.
  — Могу признаться вам, мсье Пуаро, я здесь — в поисках колорита. «Снег на лице пустыни», так называется мой новый роман. Мощное, интригующее название. Снег в пустыне, он растает при первом же дыхании страсти.
  Розали встала, проговорила что-то сквозь зубы и ушла в темный сад.
  — Человек должен быть сильным, — продолжала миссис Оттерборн.
  — Мои книги — это мясо с кровью. В них все важно. В библиотеках огромный спрос. Ведь я говорю только правду. Секс! Почему, мсье Пуаро, нынче так боятся говорить про секс? Ведь секс — правит миром. Вы читали мои книги?
  — Простите, мадам! Понимаете, я ведь почти не читаю романов. Моя работа…
  — В таком случае я обязана подарить вам «Под финиковым деревом», — сказала миссис Оттерборн решительно.
  — Я уверена, вы поймете, какая это серьезная книга. Ее по-разному истолковывали, но в самом деле — в ней все правда.
  — Вы чрезвычайно добры, мадам. Я прочту с удовольствием.
  Миссис Оттерборн помолчала, играя длинной ниткой бисера на шее, и тревожно поглядела в одну, потом в другую сторону.
  — Знаете, я, пожалуй, схожу за книгой сейчас.
  — Ах, мадам, не стоит беспокоиться. В другой раз.
  — Нет, нет. Никакого беспокойства.
  — Она встала.
  — Мне хочется вам показать…
  — О чем речь, мама? — неожиданно рядом с ней возникла Розали.
  — Дорогая, я хочу подарить мсье Пуаро свой роман.
  — «Под финиковым деревом»? Я принесу
  — Ты не найдешь, дорогая. Я сама.
  — Я найду.
  Девушка прошла через террасу и вошла в отель
  — Позвольте мне сказать вам, мадам, что у вас прелестная дочь, — с поклоном сказал Пуаро.
  — Розали? Да, она хорошенькая. Но она очень жестокосердна, мсье Пуаро. Никакого снисхождения к слабостям. Она все знает лучше всех — так она считает. И о моем здоровье она знает все лучше меня самой.
  Пуаро подозвал официанта.
  — Ликер, мадам? Шартрез? Крем де мент?
  Миссис Оттерборн решительно покачала головой.
  — Нет, нет, я совсем не пью. Вы, вероятно, заметили, я не пью ничего, кроме воды и лимонада. Я не выношу запаха спиртного.
  — Тогда лимонный коктейль.
  Он заказал один лимонный коктейль и один бенедиктин.
  Поворот вращающейся двери. Вошла Розали держа в руках книгу.
  — Вот, пожалуйста, — сказала она безо всякого выражения.
  — Мсье Пуаро заказал мне лимонный коктейль, — доложила ее мать.
  — Что заказать для вас, мадемуазель?
  — Ничего, — и, вспомнив о законах вежливости, добавила:
  — Ничего, благодарю вас.
  Пуаро взял протянутую книгу. На яркой суперобложке была изображена дама в костюме Евы с модной прической и кроваво-красными ногтями. Она лежала на тигровой шкуре. Над ней красовалось дерево с дубовыми листьями и огромными, не правдоподобно яркими яблоками.
  Надпись на книге гласила: «Под финиковым деревом» Сэлуом Оттерборн». В издательской аннотации с энтузиазмом говорилось о незаурядной смелости данного исследования, в котором реалистически показана личная жизнь современной женщины.
  Бесстрашно, оригинально, реалистично — вот наиболее часто встречавшиеся эпитеты.
  Пуаро поклонился.
  — Я чрезвычайно польщен, мадам.
  Но, едва подняв голову, он встретился взглядом с дочерью писательницы и невольно подался вперед — такая нескрываемая боль читалась в глазах девушки.
  Напитки подоспели как раз вовремя — они несколько разрядили атмосферу.
  — Ваше здоровье, мадам, мадемуазель.
  Потягивая коктейль, миссис Оттерборн проговорила:
  — Так освежает. Так приятно.
  Все трое молчали, глядя на блестящие черные каменные островки посреди Нила. В лунном свете они казались фантастическими существами, доисторическими чудовищами, наполовину ушедшими под воду.
  Подул легкий ветерок и тут же утих, исчез. В воздухе притаилось какое-то предчувствие, смутная тревога.
  Эркюль Пуаро посмотрел на террасу, на сидящих за столиками гостей. Может быть, он ошибся, а может быть, и вправду где-то здесь были тревога и ожидание? Как в театре, на сцене, когда все ждут появления примадонны. И именно в этот момент вращающаяся дверь повернулась снова. На этот раз она повернулась очень медленно, как бы для того, чтобы придать особую значительность появлению нового лица. Все замолчали и смотрели на дверь. Из нее вышла маленькая изящная девушка в лиловом вечернем платье. Она непринужденно прошла через всю террасу и села за свободный столик. В том, как она прошла и села, не было никакой рисовки, ничего нарочитого, и все-таки все это напомнило Пуаро отрепетированный сценический выход.
  — Ха, — сказала миссис Оттерборн, — эта девушка ведет себя так, будто она важная персона. Пуаро молчал. Он внимательно наблюдал. Девушка нарочно выбрала такое место, откуда она могла свободно наблюдать за Линнет Дойль. Пуаро заметил, как Линнет наклонилась и что-то сказала, потом встала и пересела на другое место. Теперь лицо ее было обращено в другую сторону.
  Пуаро задумчиво покачал головой.
  Через пять минут девушка тоже пересела на противоположную сторону террасы. Она курила и спокойно улыбалась, непринужденно и легко. Но все время взгляд ее был направлен на жену Симона Дойля.
  Через четверть часа Линнет резко поднялась и ушла в отель. Муж тут же последовал за ней. Жаклина де Бельфорт тихо засмеялась и повернула стул. Потом закурила и стала смотреть на Нил, улыбаясь своим мыслям.
  3
  — Мсье Пуаро.
  Пуаро торопливо встал. Все давно ушли, а он еще сидел на террасе, глубоко уйдя в свои мысли и глядя на гладкие черные каменные островки. Голос, произнесший его имя, вернул его на землю. Это был хорошо поставленный, уверенный голос, прелестный, только чуть-чуть высокомерный.
  Глаза Пуаро встретились с повелительным взглядом Линнет Дойль.
  Ее плечи были укутаны в бархатную накидку густого пурпурного цвета, надетую поверх белого атласного платья, она была прекрасна и величественна, как никогда.
  — Вы — мсье Эркюль Пуаро? — спросила Линнет.
  — К вашим услугам, мадам.
  — Вы, вероятно, знаете, кто я.
  — Да, мадам, я слышал ваше имя. Я, конечно, знаю, кто вы.
  Линнет кивнула. Именно этого она и ожидала. Она продолжала все тем же прелестным царственным тоном.
  — Пожалуйста, пройдемте со мной в комнату для игры в карты. Мне необходимо с вами поговорить.
  — С радостью, мадам.
  Она ввела его в пустую комнату и попросила закрыть дверь. Они сели за стол друг против друга. Она сразу приступила к делу.
  — Я много слышала о вас, мсье Пуаро, и уверена, что вы чрезвычайно умный человек. Мне срочно нужна помощь. Вы как раз тот человек, который может мне помочь.
  Пуаро склонил голову.
  — Это чрезвычайно любезно, мадам, но я отдыхаю, а когда я отдыхаю, я не берусь ни за какие дела.
  — Это можно устроить.
  — Она сказала это как-то совсем не обидно, только очень уж уверенно.
  И продолжала:
  — Меня неотступно преследуют. И преследованию этому надо положить конец! Я хотела обратиться в полицию, но, по мнению моего мужа, полиция здесь не но может.
  — Может быть, вы объясните более подробно, — вежливо попросил Пуаро.
  — Да, я все объясню. Все абсолютно просто.
  Ни раздумья, ни смущения. У Линнет Дойль был ясный и сугубо деловой ум.
  — До встречи со мной мой муж был помолвлен с мисс де Бельфорт. Она была моей подругой. Мой муж разорвал помолвку. Видите ли, они никак не подходили друг к другу. Должна признаться, она очень переживала разрыв… Мне жаль ее, но что поделаешь. Она угрожала нам, ну, а я не приняла эти угрозы всерьез, да и она не пыталась осуществить их. Но она вдруг стала вести себя совершенно невероятным образом — она следует за нами повсюду, куда бы мы ни поехали. Пуаро поднял брови.
  — Несколько необычный способ мести.
  — Очень необычный — просто дикий! А кроме того надоедливый.
  Она прикусила губу. Пуаро кивнул.
  — Да, могу себе представить. Вы, насколько мне известно, проводите здесь свой медовый месяц?
  — Да. В первый раз мы встретили ее в Венеции. Она жила в отеле «Даниелли». Я подумала тогда — простое совпадение. Очень неловко, ну и все. Потом она оказалась на борту «Бриндици». Мы думали, что она едет в Палестину. Она осталась на борту, когда мы сошли на берег. Но в Мена Хаузе она снова поджидала нас.
  Пуаро кивнул.
  — А теперь?
  — Мы проехали по Нилу пароходом. Я была почти уверена, что встречу ее на борту. И когда ее там не оказалось, я подумала, что она образумилась и прекратила эту детскую игру. Но вот мы прибыли сюда, и она тут как тут.
  Пуаро искоса бросил острый взгляд. Она все еще прекрасно владела собой, но рука впилась в ручку кресла с такой силой, что костяшки пальцев побелели.
  — Какое-то идиотство! Жаклина ставит себя в чудовищное положение. У нее ни капли гордости, ни капли достоинства.
  Пуаро развел руками.
  — Бывают такие моменты, мадам, когда человеку не до гордости, когда им владеют эмоции более сильные.
  — Да, возможно, — нетерпеливо согласилась красавица, — но чего же она хочет добиться? Что выиграть?
  — Не всегда, мадам, человек думает о выигрыше. Ее неприятно задела эта последняя фраза, вернее, тон, каким она была сказана. Она покраснела и торопливо заговорила:
  — Вы правы. Я не собиралась обсуждать причины ее поведения. Вопрос в том, как ее остановить.
  — У вас есть какие-нибудь предложения, мадам? — спросил Пуаро.
  — Естественно, я и мой муж не желаем подвергаться ненужному беспокойству. Существуют же какие-то офи циальные способы воздействия.
  Она говорила нетерпеливо, раздраженно.
  Пуаро задумчиво слушал, потом спросил:
  — Угрожала ли она вам публично? Может быть, оскорбляла? Пыталась нанести физический урон?
  — Нет.
  — В таком случае, мадам, я не вижу возможности вам помочь. Если леди путешествует по определенному маршруту и этот маршрут совпадает с вашим, то как можно ей помешать?
  — Значит, я ничего не могу предпринять? Казалось, Линнет не верит ему.
  — По-моему, — сказал Пуаро спокойно, — ничего. Мадемуазель де Бельфорт не совершает ничего противозаконного.
  — Но меня это бесит. Я не могу этого вынести, я не хочу.
  Пуаро вдруг изменился. Он нагнулся к ней, голос его звучал искренне, доверчиво, мягко:
  — Почему, мадам, вам так неприятно ее видеть?
  — Почему? Просто она злит меня! Раздражает до последней степени! Я же все объяснила.
  Пуаро покачал головой.
  — Не все.
  — Что вы хотите сказать? — снова спросила она. Пуаро откинулся на спинку кресла, скрестил руки на груди и заговорил спокойно и безразлично.
  — Послушайте меня, мадам. Я расскажу вам одну небольшую историю. Однажды вечером, месяца два назад, я обедал в ресторане в Лондоне, за соседним столиком сидели двое, девушка и юноша. Они были необыкновенно счастливы и, кажется, безумно влюблены. Они мечтали о будущем. Я слышал их разговор не потому, что подслушивал, просто они были увлечены друг другом и не замечали окружающих. Им было безразлично, слушают их или нет. Юноша сидел ко мне спиной, но я видел лицо девушки, очень выразительное лицо. Она была влюблена — вся целиком: сердцем, душой и телом. И она не из тех, кто влюбляется часто и легко. Глядя на нее, понимаешь — это вопрос жизни и смерти. Они были помолвлены и собирались пожениться. Это было ясно из их разговора. Они строили планы на будущее, общие планы. Они собирались провести медовый месяц в Египте. Он замолчал. Линнет резко спросила:
  — Ну.
  Пуаро продолжал:
  — Это было месяца два назад. Но лицо девушки — я не могу его забыть. Уверен, я узнаю ее, если снова встречу. И я хорошо запомнил голос ее спутника. Предполагаю, мадам, вы догадались, где я увидел это лицо и услышал этот голос во второй раз. Здесь, в Египте. Он проводит здесь медовый месяц, но с другой женщиной.
  — Ну и что? — выкрикнула Линнет.
  — Я же назвала вам все факты.
  — Факты — да.
  — Не понимаю.
  — Девушка там, в ресторане, — медленно заговорил Пуаро, — восхищалась своей подругой, была совершенно уверена, что эта подруга не предаст ее, не оставит в беде. Мне кажется, мадам, вы и есть та самая подруга.
  Линнет вспыхнула.
  — Конечно, получилось нехорошо. Но так бывает в жизни, мсье Пуаро. Неужели я ничего не могу сделать?
  — Вам надо быть мужественной, мадам. Единственный совет, который я могу вам дать.
  — Не могли бы вы поговорить с Джекки, с мисс де Бельфорт? — тихо спросила Линнет.
  — Могу. И поговорю, если вы хотите. Но не жду от этого разговора никакого успеха. Мне кажется, мадемуазель де Бельфорт поглощена одной страстью и отвлечь ее невозможно.
  — Как же нам себя обезопасить?
  — Вернитесь в Англию и поселитесь в своем имении.
  — Но Жаклина поселится в деревне, и каждый раз, выходя из дома, я буду встречаться с ней.
  — Возможно.
  — Кроме того, Симону это покажется бегством.
  — Как относится ко всему этому ваш муж?
  — Он разъярен, просто в бешенстве.
  Пуаро задумчиво покачал головой.
  — Но вы поговорите с ней, — умоляюще проговорила Линнет.
  — Да, поговорю. Только заранее предупреждаю: я ничего хорошего от этого разговора не жду.
  — Джекки такая странная! — говорила Линнет испуганно, — никогда не знаешь заранее, как она поступит!
  — Вы упоминали об угрозах, не могли бы вы сказать, чем именно вам угрожали.
  Линнет пожала плечами.
  — Убить нас обоих. В Джекки есть мексиканская кровь.
  — Понимаю, — сказал Пуаро очень серьезно.
  — Вы возьметесь за это дело, не правда ли? — умоляюще проговорила Линнет.
  — Нет, мадам, — твердо ответил он.
  — Я не приму от вас никаких денег. Я попытаюсь сделать, что смогу, в интересах гуманности. Только так. Возникла ситуация очень сложная и опасная. Я постараюсь по мере сил предотвратить опасность. Но я не очень верю в успех.
  — Но вы будете действовать в моих интересах? — снова спросила Линнет.
  — Нет, мадам, — повторил Пуаро.
  4
  Жаклина де Бельфорт сидела на каменной скамейке на берегу Нила; здесь и нашел ее Эркюль Пуаро.
  — Мадемуазель де Бельфорт? — сказал он.
  — Разрешите мне поговорить с вами.
  Со слабой улыбкой Жаклина повернулась к нему.
  — Разумеется. Вы — мсье Пуаро? Мне кажется, я знаю, о чем вы собираетесь говорить. Вы действуете от имени миссис Дойль, и она вам предложила огромные деньги.
  — Отчасти ваше предположение справедливо: я только что разговаривал с мадам Дойль, но никаких денег от нее я не беру. Я действую не от ее имени.
  — Ах вот как!
  — Жаклина смотрела на него недоверчиво.
  — Тогда зачем вы здесь? — спросила она резко.
  — Скажите, вы раньше видели меня? — ответил Пуаро вопросом на вопрос.
  — Мне кажется, нет.
  — А я видел вас однажды. Я сидел за соседним столиком в ресторане «Шезматант». Вы были там с мсье Симоном Дойлем.
  На лицо девушки как будто надели маску.
  — Я помню этот вечер, — сказала она.
  — Так много воды утекло с тех пор, так много случилось.
  — Да, с тех пор много воды утекло, — с горьким отчаяньем повторила она.
  — Мадемуазель, я пришел к вам как друг. И я советую вам как друг — хороните своих покойников.
  Девушка смотрела удивленно.
  — Что это значит?
  — Забудьте прошлое! Обратитесь к будущему! Что сделано — то сделано. Ваше отчаяние ничего не может изменить.
  — Эти дружеские советы прекрасно совпадают с тем, чего хочет от меня дорогая Линнет.
  Пуаро посмотрел ей в глаза.
  — Я не думал о ней, говоря так. Я думал о вас. Вам больно, конечно, больно, но тем, как вы поступаете, вы лишь усугубляете свои страдания.
  Она покачала головой.
  — Вы ошибаетесь… Бывают моменты, когда меня все это забавляет.
  — Тем хуже, мадемуазель Она быстро взглянула на него.
  — Вы отнюдь не глупы, — и добавила задумчиво, — я верю, вы желаете мне добра.
  — Поезжайте домой, мадемуазель, вы так молоды, умны, вся жизнь у вас впереди.
  Жаклина медленно и печально покачала головой.
  — Вы не понимаете, не хотите, или не можете понять: в Симоне вся моя жизнь.
  — Но ведь жизнь состоит не из одной любви, — осторожно говорил Пуаро, — любовь так много значит для нас только в юности.
  Но девушка по-прежнему покачивала головой.
  — Вы не понимаете, — она пристально взглянула ему в лицо.
  — Вы все знаете, да? Вам рассказала Линнет? И в тот вечер вы были в ресторане… Я и Симон, мы любили друг друга…
  — Я знаю, вы любили его.
  Она сразу поняла, что он хотел сказать, и повторила с ударением:
  — Мы любили друг друга. А я любила Линнет… Я доверяла ей. Она была моим лучшим другом. Линнет всегда могла купить, что хотела. Она ни в чем не знала отказа. И когда она увидела Симона, она захотела его и просто забрала у меня.
  — А он позволил, чтобы его купили?
  Жаклина наклонила голову.
  — Нет, не совсем. Если бы это было так, меня здесь бы не было. Симон не стоит моей любви — это вы хотите доказать? Конечно, если бы он женился на Линнет из-за денег, тогда вы правы. Но дело не только в деньгах. Все гораздо сложнее. Мсье Пуаро, вы знаете, есть такое слово ореол. Деньги помогают создавать его, — она вдруг встала и показала рукой на небо:
  — Посмотрите, вы видите луну? Сейчас она видна так ясно, но стоит выглянуть солнцу, луна исчезнет в его лучах. Нечто подобное случилось с нами Я была луной. Появилось солнце, и Симон перестал замечать меня…
  — Так все это представляется вам, — возразил Пуаро.
  — Да нет же. Я знаю. Он любил меня и всегда будет любить.
  — Даже теперь.
  Ответ готов был сорваться с ее губ, но она усилием воли заставила себя промолчать. Она взглянула на него и густо покраснела, и, поникнув, опустила голову, а потом сказала придушенным тихим голосом:
  — Да, теперь он ненавидит меня. Ненавидит, ненавидит… Но лучше бы он был поосторожней.
  Она схватила маленькую шелковую сумочку и протянула на ладони миниатюрный пистолет с перламутровой ручкой:
  — Хорошенькая штучка, не правда ли? — спросила она.
  — Такая маленькая, и не верится, что это настоящий пистолет. Но он настоящий. Из него можно застрелить человека. А я хорошо стреляю.
  Она улыбнулась, вспомнив о чем-то.
  — Еще ребенком я жила с матерью в Южной Каролине, и дедушка учил меня стрелять. Он был старомодным чудаком и верил, что вопросы чести решаются оружием. Мой отец тоже умел стрелять и несколько раз дрался на дуэли. Он умел драться и на шпагах. А однажды он убил человека. Так что, как видите, мсье Пуаро…
  — Она смело посмотрела ему в глаза.
  — Во мне течет горячая кровь! Я купила эту игрушку, когда все только началось. Я хотела застрелить одного из них. Только никак не могла решить — кого же. Смерть одного — ничего не решает. Если бы Линнет боялась, — но она смелая и сильная. Она может вынести боль. И тогда я решила — подожду. Эта мысль нравилась мне все больше и больше. В конце концов, убить я могу в любой момент. Ждать и думать об этом гораздо интереснее.
  Она засмеялась, и этот смех, чистый, серебристый, разнесся по тихому саду. Пуаро схватил ее за руку.
  — Успокойтесь, прошу вас, успокойтесь.
  — В чем дело? — спросила Жаклина с вызывающей улыбкой.
  — Мадемуазель, я умоляю вас, прекратите то, что вы затеяли.
  — Вы хотите, чтобы я оставила в покое нашу бесценную Линнет?
  — Мое желание гораздо глубже. Я прошу вас — не отдавайте свое сердце злу.
  Она смотрела на него изумленно, по-детски, чуть приоткрыв рот.
  Пуаро говорил очень серьезно:
  — Тогда произойдет непоправимое. Зло свершится, оно завладеет вами, и вы не сумеете избавиться от него.
  Жаклина пристально смотрела на него. Казалось, в глазах ее появилась неуверенность, смущение.
  — Не знаю… — проговорила она, и после минутного колебания добавила совсем по-иному, как бы приняв решение, — нет, вам не остановить меня.
  — Нет, — грустно повторил Пуаро, — мне не остановить вас.
  — Даже если я решусь убить ее, вам ничего не поделать со мной.
  — Нет, если вы готовы расплачиваться.
  Жаклина де Бельфорт рассмеялась.
  — О, я не боюсь смерти! Для чего мне жить? По-вашему, убить человека — это преступление, даже если человек отобрал у вас все, что было дорого в жизни?
  — Да, мадемуазель, я твердо верю: убийство — это преступление, за которое нет прощения, — спокойно ответил Пуаро.
  Жаклина снова засмеялась.
  — Тогда вы должны одобрить мое поведение, мой план мести, потому что пока он имеет силу, я не буду стрелять, но иногда так страшно мне становится, тошно, тяжко, и хочется сделать ей больно — воткнуть в нее нож или приставить к ее виску мой маленький пистолет и просто нажать курок! О!
  Это восклицание поразило его.
  — Что с вами, мадемуазель.
  Она отвернулась и посмотрела на темные деревья.
  — Там кто-то спрятался.
  Пуаро оглянулся.
  — Мне кажется, здесь никого нет, кроме нас.
  — Он встал.
  — Я сказал вам все, что хотел. Спокойной ночи.
  Жаклина тоже встала.
  — Вы понимаете, — сказала она умоляюще, — я не могу сделать того, о чем вы просите.
  Пуаро покачал головой.
  — Нет, вы можете. Всегда наступает момент, когда можно сделать выбор. Для вашей подруги Линнет был момент, когда она могла удержаться. Но она упустила этот момент. Стоит только упустить момент, и тогда неизбежно приходится действовать и ждать другой возможности.
  — Другой возможности нет, — сказала Жаклина де Бельфорт.
  Она постояла еще минуту, а затем решительно подняла голову.
  — Спокойной ночи, мсье Пуаро.
  Он печально покачал головой и пошел за ней к отелю.
  5
  На следующее утро, когда Эркюль Пуаро выходил из отеля, направляясь в город, к нему подошел Симон Дойль.
  — Доброе утро, мсье Пуаро.
  — Доброе утро, мсье Дойль.
  — Вы собираетесь в город? Можно, я пройдусь с вами.
  Они вышли из ворот и повернули в тенистый парк. Симон вынул изо рта трубку и заговорил:
  — Если я не ошибаюсь, моя жена вчера вечером обращалась к вам, мсье Пуаро?
  — Совершенно верно.
  Симон Дойль хмурился. Он был человеком действия и не умел облекать свои мысли в слова.
  — Я рад, — выговорил он наконец.
  — Она поняла, наконец, что в данной ситуации мы, в общем-то ничего не можем поделать.
  — Да, — согласился Пуаро, — практически здесь не могут быть применены какие-либо официальные способы воздействия.
  — Совершенно точно. Линнет долго не хотела этого осознать, — Симон грустно улыбнулся.
  — Она с детства твердо верила, что любая помеха на ее пути автоматически устраняется с помощью полиции.
  — Весьма удобное заблуждение.
  Они помолчали. Вдруг Симон отчаянно покраснел и скороговоркой выпалил:
  — Очень несправедливо, что ей приходится выносить все эти неприятности! Она же ни в чем не виновата! Пусть меня считают подлецом, я согласен! Наверное, так оно и есть, но при чем тут Линнет.
  Пуаро серьезно посмотрел на него, но ничего не сказал.
  — А с Джекки, то есть с мисс де Бельфорт, вы тоже разговаривали?
  — Да, я разговаривал с ней.
  — И вам удалось ее образумить?
  — Боюсь, что нет.
  Симон взорвался.
  — Неужели она не видит, в какое дурацкое положение ставит себя? Ведь ни одна порядочная женщина так бы себя не вела! Неужели у нее не осталось ни капли гордости или самоуважения.
  Пуаро пожал плечами.
  — По-моему, у нее осталась одна боль от нанесенного ей оскорбления.
  — Понятно, но, черт возьми, порядочные девушки так себя не ведут! Пусть я виноват, я же не отрицаю своей вины, я поступил по-свински и все такое. Мне казалось, после всего она и смотреть в мою сторону не захочет! Но она преследует меня — это же просто неприлично! Выставляет себя напоказ! Какого дьявола она хочет этим добиться?
  — Может быть, мести?
  — Идиотство! Я бы еще понял, если бы она устроила мелодраму — ну, выстрелила бы в меня, наконец!
  — Вам кажется, это больше подошло бы, не так ли?
  — Честно говоря, да. Она же такая горячая, совсем не умеет владеть собой, в припадке бешенства она могла бы натворить бед, я бы ничуть не удивился. Но выслеживать, шпионить…
  — Он покачал головой.
  — Да, это тоньше Для этого требуется интеллект.
  Дойль с удивлением смотрел на него.
  — Да поймите же, у Линнет нервы не выдерживают.
  — А у вас?
  Симон удивился.
  — У меня
  — Я бы с радостью свернул шею этому чертенку.
  — Значит, от старой привязанности не осталось ничего?
  — Мой дорогой мсье Пуаро. Понимаете, это как солнце и луна. Когда восходит солнце, исчезает луна. Появилась Линнет, и Джекки исчезла для меня.
  — Tiens, cest drole ca! — пробормотал Пуаро.
  — Простите? Симон покраснел.
  — Наверное, Джекки говорила вам, будто я женился на Линнет только ради денег? Это ложь! Ради денег я бы никогда не женился. В конце концов, есть же и другие парни на свете. Я виноват, согласен. Но так получилось! Если ты больше не любишь девчонку, как же можно жениться на ней! А теперь, когда я увидел, на что способна Джекки, да еще неизвестно, чем это все кончится, думаю — вовремя же я сбежал от нее!
  — Да, еще неизвестно, чем все это кончится, — задумчиво повторил Пуаро
  — А вы, мсье Дойль, можете себе представить, как.
  Симон нахмурился и покачал головой.
  — Нет. Что вы имеете в виду?
  — Вы знаете — она носит с собой револьвер.
  Симон удивился.
  — Не думаю, что она им воспользуется, — сказал он.
  — Я не боюсь, что Джекки затеет мелодраму со стрельбой. Но она шпионит за нами, следит за каждым шагом, и Линнет вне себя. У меня есть такой план, может быть, вы мне еще что-нибудь подскажете. Я объявил всем, вполне открыто, что мы проживем здесь десять дней. Но завтра пароход «Карнак» отправляется из Шелала в Вади-Хальфа. И я забронировал каюту под чужим именем. Утром мы поедем на экскурсию в Филай, а оттуда прямо в Шелал на пароход. Багаж увезет наша горничная. Когда Джекки обнаружит, что мы не вернулись в гостиницу, будет слишком поздно. Пароход будет далеко. Ей придется вернуться обратно в Каир. Я могу даже подкупить швейцара, он ее задержит здесь. И в туристическом агентстве она ничего не узнает, ведь мы поедем под чужим именем. Ну, как?
  — Все детали продуманы. А вдруг она станет дожидаться вашего возвращения здесь?
  — Мы скорее всего не вернемся. Наверное, отправимся в Хартум, а потом самолетом в Кению. Не будет же она скакать за нами по всему свету.
  — Нет, наверное. Очевидно, наступит время, когда у нее просто не хватит денег. Забавно, точно сговорились.
  Симон посмотрел на него с восхищением.
  — Как умно! А я не подумал об этом! Джекки бедна, как церковная мышь.
  — И тем не менее, ей удавалось до сих пор следовать за вами?
  — У нее есть крошечная рента, — рассуждал Симон, — что-то около двухсот фунтов в год. Вы знаете, наверное, она продала ее и на эти деньги ездит.
  Симон неловко поежился. Казалось, эта мысль огорчила его. Пуаро внимательно наблюдал за ним.
  — Вас это удручает? — спросил он и добавил:
  — Я тоже… Я тоже еду на пароходе «Карнак».
  — Да что вы?
  — Симон задумался и, тщательно подбирая слова, смущенно спросил:
  — Это не из-за… нас? То есть я хочу сказать…
  Пуаро поспешно его разуверил:
  — Нет, нет, это было запланировано еще до моего отъезда из Лондона. Я всегда все планирую заранее.
  — Он помолчал и затем спросил
  — Между прочим, этот высокий седой джентльмен, который всюду появляется с вами…
  — Пеннингтон?
  — Да. Вы путешествуете вместе?
  — Странный медовый месяц, так вы подумали? Пеннингтон — опекун Линнет из Америки. Мы случайно встретились с ним в Каире, — мрачно ответил Симон.
  — Ah, vrair ent.882 Разрешите задать вам вопрос: ваша жена уже достигла совершеннолетия.
  Вопрос, казалось, удивил Симона.
  — Ей еще нет двадцати одного, но она ни у кого не спросила разрешения на брак. Для Пеннингтона ее замужество было полнейшей неожиданностью. Он уехал из Нью-Йорка на «Корманике» за два дня до того, как туда дошло письмо Линнет.
  — На «Корманике»… — отметил про себя Пуаро.
  — Когда мы столкнулись с ним на базаре в Каире, он был поражен.
  — Да, странное совпадение!
  — Представляете, у него тоже была запланирована поездка по Нилу. Ну и, естественно, мы теперь путешествуем вместе, что поделаешь? А кроме того, знаете, в какой-то степени при нем легче, — Симон опять смутился.
  — Линнет нервничает, все время ждет беды. Пока мы были одни, мы только о Джекки и говорили. Так что Эндрью Пеннингтон разрядил атмосферу. При нем мы говорим о другом.
  — Значит, ваша жена не доверяет Пеннингтону?
  — Дело не в этом, — Симон воинственно выпятил челюсть.
  — Никто посторонний не должен вмешиваться в наши дела. Надеюсь, когда мы сядем на пароход, наступит конец неприятностям.
  Пуаро покачал головой.
  «Итак, — сказал он себе, — я выслушал три версии: Линнет Дойль, Жаклины де Бельфорт и Симона Дойля. Которая из них ближе всего к истине?»
  6
  Часов в одиннадцать на следующее утро Линнет и Симон Дойли отправились на экскурсию в Филай. Жаклина де Бельфорт, сидя на балконе отеля, видела, как они усаживались в живописную парусную лодку. В это же время от ворот гостиницы отъехала машина с багажом и направилась в сторону Шелала. Жаклина этого не видела.
  После обеда всех пассажиров, отъезжающих во второй Катаракт, пригласили в автобус, отправляющийся на вокзал. Здесь Пуаро встретил двух мужчин, которых раньше не видел. Один из них был высокий темноволосый молодой человек, худой и неприветливый, он носил грязные потрепанные джинсы и теплый, не по сезону, спортивный свитер. На своих спутников он даже не взглянул. Второй — невысокий полнеющий господин среднего возраста, тотчас же заговорил с Пуаро на ломаном английском и с поклоном протянул ему свою визитную карточку. Она гласила: синьор Гвидо Ричетти — археолог.
  Кроме них, автобусом до вокзала ехали еще миссис Аллертон с сыном. Остальные путешественники отправлялись кто куда и должны были прибыть прямо на пароход.
  На вокзале царила обычная сутолока; носильщики вытаскивали из вагонов чемоданы прибывших пассажиров и одновременно вносили в те же вагоны чемоданы отъезжающих. В конце концов обессилевший Пуаро оказался в купе среди чужих сумок и чемоданов рядом со старой морщинистой дамой, которая оглядела его презрительно, надменно и погрузилась в чтение американского журнала. Напротив нее сидела нескладная крупная девушка лет тридцати, готовая в любую минуту броситься выполнять приказания. В ее ясных карих глазах застыло выражение собачьей преданности.
  Время от времени из-за журнала появлялось желтое морщинистое лицо и раздавались краткие распоряжения: «Корнелия, сложите плед, как только мы приедем, возьмите мой несессер сами. Смотрите, чтобы его не унесли носильщики. Не забудьте мой веер.
  Наконец, поезд подошел к пристани, где путешественники должны были пересесть на пароход «Карнак». «Карнак» — судно сравнительно небольшое, может проходить без помех по шлюзам Асуанской плотины. Пассажиров провели в их каюты. Поскольку не все места были проданы, почти всем удалось занять каюты, расположенные вдоль центральной прогулочной палубы. Переднюю часть этой палубы занимал застекленный салон, откуда открывалась панорама реки. Под палубой для прогулок располагались курительные и гостиные, а еще ниже — ресторан.
  Пуаро вошел в свою каюту посмотреть, все ли его вещи на месте, и тотчас же вернулся на палубу.
  Розали Оттерборн, облокотившись на поручни, следила, как отплывает пароход. Пуаро присоединился к ней.
  — Итак, мы направляемся в Нубию. Вы довольны, мадемуазель.
  Девушка вздрогнула.
  — Да. У меня такое чувство, будто все тревоги остались на берегу.
  Им открывался странный суровый пейзаж — голые скалы, лишенные растительности, поселки, разрушенные наводнением.
  — Мы уплываем от людей, проговорила Розали.
  — Кроме тех, что уплывают вместе с нами, — напомнил Пуаро.
  Она пожала плечами.
  — Знаете, почему-то здесь все то, что зрело и кипело внутри, выходит на поверхность. Все несправедливое, подлое, злое…
  — В самом деле? Я не замечал.
  Розали продолжала, как бы разговаривая сама с собой:
  — У других тоже есть матери, но сравните их с моей. Есть лишь один бог — Секс и Сэлуом Оттерборн его пророк.
  — Она оборвала себя.
  — Наверное, мне не следовало это говорить.
  Пуаро положил ей руку на плечо.
  — Мне вы можете говорить все, что хотите. Я умею слушать и хранить чужие тайны. Вы сказали, что у вас кипит внутри. Знаете, когда варится варенье, на поверхности образуется пена, ее можно снять ложкой и…
  Он взмахнул рукой, как будто что-то выбросил в Нил.
  — Вот и все.
  — Вы необыкновенный человек, — сказала Розали и мягко ему улыбнулась. Вдруг она вся сжалась.
  — Смотрите, миссис Дойль и ее муж! Я не знала, что они тоже едут на «Карнаке»!
  Из каюты вышли Линнет и Симон. Она вся светилась от счастья. Пуаро еще не видел ее такой. Симон тоже переменился, он смеялся во весь рот и стал похож на веселого мальчишку.
  — Грандиозно, — говорил он жене.
  — Мы будто плывем к самому сердцу Египта, правда, Линнет?
  — Да, — быстро ответила его жена, — здесь все дикое, первобытное.
  Она взяла его под руку. Он нежно сжал ее пальцы.
  — Наконец-то все позади, — шепнул ей Симон.
  Так начиналось их семидневное путешествие по Нилу. Внезапно тихий серебристый смех за спиной Линнет заставил ее обернуться.
  Жаклина де Бельфорт с усмешкой глядела на нее.
  — Привет, Линнет! Я не ждала и тут встретить тебя. Я думала, вы остаетесь в Асуане на десять дней. Приятный сюрприз, не так ли?
  — Ты… ты… — усилием воли Линнет заставила себя улыбнуться.
  — Я тоже не ожидала здесь тебя встретить.
  — Не ожидала?
  — Жаклина пошла в другую сторону.
  Линнет прижалась к мужу.
  — Симон, Симон.
  У нее сразу испортилось настроение, улыбка исчезла. Они отошли в сторону, и Пуаро, не оборачиваясь уловил обрывки их разговора.
  — Опять… Немыслимо… мы могли бы…
  И затем голос Дойля, мрачный и решительный.
  — Лин, мы не можем без конца убегать от нее. Нам придется через это пройти.
  Несколько часов спустя Пуаро стоял в застекленном салоне и смотрел вперед. Наступал вечер. «Карнак проходил сквозь глубокое узкое ущелье среди мрачных скал, словно надвигавшихся на него. Это уже была Нубия. Послышались шаги, и Линнет Дойль появилась около Пуаро. Она нервно ломала пальцы и была похожа на несправедливо обиженного ребенка.
  — Мсье Пуаро, я боюсь, всего боюсь, я ничего подобного не испытывала. Эти дикие скалы и все мрачно и неподвижно. Куда мы плывем? Что с нами будет? Вы слышите, мне страшно. Меня все ненавидят. Я не знала этого раньше. Я старалась быть доброй к людям, я многим помогала, а они ненавидят меня, все меня ненавидят. Кроме Симона. Кругом враги… Это ужасно — знать, что тебя ненавидят…
  — Но почему, мадам?
  Она покачала головой.
  — Наверное, нервы не в порядке. Меня подстерегает беда. Откуда она узнала, что мы едем на этом пароходе? Как она могла узнать.
  Пуаро покачал головой.
  — У меня есть план, — сказал он.
  — Честно говоря, я удивляюсь, как вы сами не подумали об этом. Ведь у вас есть деньги, мадам. Почему бы вам не нанять отдельную парусную яхту.
  Линнет беспомощно посмотрела на него.
  — Если бы я раньше знала, что меня ждет. Но ведь я не знала!.. — вдруг она рассердилась.
  — Вы не знаете, как все сложно. Понимаете, мне трудно с Симоном… Он до глупости щепетилен В денежных вопросах. Его раздражает мое богатство. Он хотел провести этот месяц в какой-то заброшенной деревушке в Испании, он, видите ли, считал, что все расходы в наш медовый месяц должен оплатить он. Как будто это имеет какое-нибудь значение. Как глупы мужчины! Надо приучать его к богатству, к роскоши постепенно. Сама идея отдельной яхты приведет его в ярость. «Ненужные расходы». Я должна образовывать его постепенно!
  — Она взглянула на Пуаро и виновато прикусила губу.
  — Мне надо переодеться.
  — Она встала.
  — Простите, мсье Пуаро, я наговорила столько глупостей.
  7
  В скромном кружевном вечернем платье, спокойная и величественная миссис Аллертон вошла в ресторан. В дверях ее встретил сын.
  — Извини, дорогой. Я, кажется, опоздала.
  — Где же мы сядем.
  Они посмотрели в зал, уставленный маленькими столиками. Они ждали, пока к ним подойдет стюард, который в это время рассаживал других посетителей.
  — Между прочим, — заметила она, — я пригласила маленького Пуаро за наш стол.
  — Мама, зачем?
  — Тим был явно недоволен.
  Его мать удивилась, он всегда был таким сговорчивым.
  — Ты возражаешь?
  — Безусловно. Он не умеет вести себя в обществе.
  — Бог с тобой, Тим. Ты ошибаешься.
  — К чему нам посторонний? На таком маленьком пароходе, где все и так варятся в одном котле? Теперь мы обречены проводить с ним целые дни с утра до ночи.
  В это время подошел стюард и повел их к столику. Миссис Аллертон шла за ним, огорченная. Тим всегда был таким покладистым. Откуда взялась в нем эта раздражительность? Неужели он, как многие англичане, не любит иностранцев? Нет, дело не в этом. Как трудно понять мужчину! Даже самого близкого и любимого, оказывается, и он способен на совсем неожиданные реакции. Что ж поделать! Она вздохнула.
  Не успели они сесть за стол, как появился Пуаро. Прежде чем занять свое место, он спросил:
  — Вы действительно не возражаете, мадам? Ваше любезное приглашение остается в силе?
  — Разумеется, садитесь, мсье Пуаро.
  Тим не сумел скрыть неудовольствие, и это не ускользнуло от Пуаро. Миссис Аллертон чувствовала себя виноватой и всячески пыталась завязать общий разговор. Она взяла список пассажиров и, когда подали суп, весело предложила:
  — Давайте отгадаем по списку, кто здесь присутствует. Миссис Аллертон, мистер Аллертон, это просто. Мисс де Бельфорт. Ее посадили за стол с Оттерборнами. Интересно, подружится ли она с Розали? Кто же следующий? Доктор Бесснер. Где доктор Бесснер?
  — Она перевела взгляд на столик, за которым сидело четверо мужчин.
  — Предполагаю, что тот толстый, с бритой головой и с усами. Немец, я думаю. Ему очень нравится суп.
  — До них Доносилось смачное чавканье.
  Миссис Аллертон продолжала:
  — Мисс Бауэрс? Кто отыщет мисс Бауэрс? Здесь три-четыре женщины. Оставим ее на потом. Мистер и Миссис Дойль. Да, вот они — лев и львица в нашей компании. Посмотрите, как она хороша. А какое на ней прелестное платье. Тим обернулся.
  Линнет, ее муж и Эндрью Пеннингтон заняли угловой стол. На ней было белое платье и нитка жемчуга.
  — По-моему, платье совсем простое, — сказал Тим, — кусок дорогой ткани и длинная нитка бус.
  — Вот, вот, — сказала его мать.
  — Очень точное, типично мужское описание модели, которая стоит девяносто гиней.
  Миссис Аллертон продолжала изучать список пассажиров.
  — Мистер Фактора, это, должно быть, один из четверых за тем столом. Необычайно тихий молодой человек, который ни разу не промолвил ни слова. Славное лицо, сдержанное, умное.
  — Да, умное, верно, — согласился Пуаро.
  — Он молчит и слушает чрезвычайно внимательно. Он также и наблюдает. Ничего не пропускает. Он не принадлежит к той категории людей, которые путешествуют ради отдыха или развлечения в это время в этой части света. Хотел бы я знать, зачем он здесь?
  — Мистер Фергюсон, — прочла миссис Аллертон.
  — Подозреваю, мистер Фергюсон — это юный джентльмен в грязных джинсах. Миссис Оттерборн, мисс Оттерборн. Мы их уже знаем. Мистер Пеннингтон. Дядюшка Эндрью. По-моему, у него приятная внешность.
  — Ну, мама, — перебил Тим.
  — По-моему, у него очень приятная внешность, но суховат, — настаивала миссис Аллертон.
  — И такой жестокий подбородок. Вполне возможно, он — один из тех, о ком читаешь в газетах: заправила с Уолл-стрит. Он, конечно, ужасно богат. Дальше: мсье Эркюль Пуаро, таланты которого здесь, увы, пропадают втуне. Ну, Тим, соверши преступление, и мсье Пуаро его тут же раскроет.
  Почему-то эта шутка вконец разозлила Тима. Он нахмурился, и она поспешно продолжала:
  — Мистер Ричетти. Наш приятель-археолог. Дальше мисс Робсон и, наконец, мисс Ван Скулер. Это просто. Чрезвычайно безобразная старая американка, которая чувствует себя здесь королевой и не снисходит ни до кого, за исключением самых выдающихся личностей. Существо удивительное, не так ли? Она представляет свое время и свой круг. Две женщины за ее столом, наверное, — мисс Бауэрс и мисс Робсон. Худая в пенсне, должно быть, секретарша, а эта трогательная молодая — бедная родственница. С ней обращаются, как с черной рабыней, а она все равно довольна и наслаждается путешествием. Я думаю, Робсон — секретарша, а Бауэрс — бедная родственница.
  — Все наоборот, мама, — засмеялся Тим. К нему вдруг вернулось хорошее настроение.
  — А ты откуда знаешь?
  — Потому что перед обедом я был в холле и слышал, как старая мартышка говорила молодой: «Где мисс Бауэрс? Сейчас же разыщите ее, Корнелия!» И Корнелия умчалась, как послушный пес.
  Для человека, умеющего наблюдать, события после ужина развивались довольно любопытно. Молодой человек в грязных джинсах оказался, действительно, мистером Фергюсоном. Он удалился в комнату для курящих, презирая всех, собравшихся в застекленном салоне. Самое удобное и безопасное в отношении сквозняков место оккупировала мисс Ван Скулер — она твердой поступью приблизилась к столу, за которым сидела миссис Оттерборн, и, гипнотизируя тюрбан взглядом, заявила:
  — Извините, я оставила здесь свое вязанье.
  Та поспешно поднялась и оставила свои позиции. Миссис Оттерборн присела рядом и отважилась завязать разговор, но ответом была столь ледяная вежливость, что она не выдержала и ушла. После чего мисс Ван Скулер восседала в гордом одиночестве.
  Дойли объединились с Аллертонами. Доктор Бесснер избрал себе в товарищи молчаливого Фантора. Жаклина де Бельфорт углубилась в книгу, а Розали Оттерборн не могла найти себе места и беспокойно расхаживала по салону. Миссис Аллертон попробовала заговорить с ней и привлечь в свою компанию, но та отвечала весьма нелюбезно.
  Пуаро провел вечер, выслушивая отчет миссис Оттерборн о миссии писателя. Направляясь к себе в каюту, он встретил Жаклину де Бельфорт. Она смотрела на воду, облокотившись на поручни, и, когда обернулась, его поразило выражение ее лица. Ни вызова, ни насмешки, ни мрачной решимости — только острая боль.
  — Добрый вечер, мадемуазель.
  — Добрый вечер, мсье Пуаро. Вы не удивились, встретив меня здесь?
  — Не столь удивился, сколь огорчился, — ответил он искренне.
  — Огорчились за меня?
  — Да, именно за вас. Вы вступили на очень опасный путь, мадемуазель. Все мы на этом пароходе отправляемся в путешествие, и вы тоже, только ваше путешествие особое. Путешествие души по быстрой реке, среди опасных скал, оно таит неизведанные рифы, омуты и несчастья.
  — Зачем вы все это мне говорите?
  — Потому что это правда. Вы выбрали опасный путь и сожгли за собой мосты… Теперь даже если вы захотите, вам будет трудно повернуть назад.
  — Вы совершенно правы, — задумчиво ответила она. Потом, откинув голову, продолжала отчаянно:
  — Что же делать, человеку дано следовать за его звездой, куда бы она его ни вела…
  — Смотрите, мадемуазель, не ошибитесь, звезда может обмануть вас.
  Она засмеялась и, подражая крику попугая, воскликнула:
  — Моя звезда, сэр, скверная звезда! Она непременно упадет.
  8
  Миновали Эц-Шабу, где путешественники выходили на берег, чтобы осмотреть храмы бога Амона. И снова «Карнак» заскользил по реке. Пейзаж стал более веселым. На берегах появилась растительность. Перемена в окружающей природе подействовала и на людей. Исчезла подавленность, которая сковывала всех в начале пути. Тим Аллертон больше не хмурился, и Розали оживилась. Линнет тоже повеселела. К ней подошел Пеннингтон.
  — Надо обсудить с тобой два-три деловых вопроса. Я понимаю, что это неуместно во время свадебного путешествия, но ты понимаешь…
  — Разумеется, дядюшка Эндрью, — Линнет сразу стала деловой.
  — Я понимаю, мое замужество многое меняет.
  — В том-то и дело. Мне нужна твоя подпись на нескольких документах. Но это не спешно, если хочешь, можно в другой раз.
  — Нет, зачем откладывать.
  Пеннингтон оглянулся. Они сидели одни в углу застекленного салона. Почти все пассажиры гуляли по палубе. Только мистер Фергюсон потягивал пиво, сидя за маленьким столиком посреди зала и вытянув длинные ноги в грязных джинсах; Эркюль Пуаро прижался к переднему окну, наслаждаясь раскрывающейся панорамой, да старая мисс Ван Скулер погрузилась в книгу о Египте.
  — Ну что же, отлично, — решил Пеннингтон и вышел. Линнет и Симон улыбнулись друг другу долгой счастливой улыбкой.
  — Все в порядке, моя любимая!
  — Да, все в порядке. Странно, я больше не боюсь.
  — Ты — мое чудо, — шепнул Симон. Вернулся Пеннингтон с пачкой документов.
  — Боже милостивый! — возмутилась Линнет.
  — И все это я должна подписать?
  — Я понимаю, тебе все это скучно, — извинялся Пеннингтон, — но мне хотелось бы привести в порядок твои дела. Прежде всего лицензия на аренду дома на Пятой авеню… потом концессии в Вестерн Лэндз…
  — Он продолжал, сортируя и перекладывая бумаги.
  Симон зевнул. Дверь, ведущая на палубу, открылась и вошел мистер Фантора. Он рассеянно огляделся и встал рядом с Пуаро, глядя на голубую воду и желтые песчаные берега…
  — Вот здесь поставь свою подпись, — наконец Пеннингтон нашел нужную бумагу и указал ей место для подписи.
  Линнет наклонилась и стала внимательно читать. Она перевернула страницу, потом снова вернулась к прочитанному, еще раз посмотрела и только после этого взяла у Пеннингтона ручку и вывела свое имя.
  Пеннингтон забрал бумагу и положил перед ней следующую.
  Фантора встал и направился в их сторону. Он нагнулся к окну, будто что-то на берегу его очень заинтересовало.
  — Тут речь идет о перевозках, — сказал Пеннингтон, — можешь не читать.
  Но Линнет просмотрела и эту бумагу. Пеннингтон достал третью. И снова она принялась внимательно изучать ее.
  — Здесь все чрезвычайно просто, — сказал Эндрью.
  — Формальности.
  Симон вовсю зевал.
  — Моя девочка, не станешь же ты читать всю эту книгу? Ты так до обеда не кончишь.
  — Я никогда не подписываю, не прочитав, — сказала Линнет, — так учил отец. Он говорил, что можно пропустить ошибку.
  Пеннингтон неискренне засмеялся.
  — Линнет, ты истинно деловая женщина.
  — Она вникает в дела по-настоящему. Я бы не стал, — засмеялся Симон.
  — В жизни не читал ни одного юридического документа. Я всегда подписываю, где мне скажут, и делу конец.
  — Как можно быть таким невеждой, — сказала Линнет недовольно.
  — А я в делах ничего не смыслю, — весело объявил Симон.
  — У меня нет деловой жизни. И никогда не было. Мне говорят подпиши — я и подписываю. Так гораздо проще.
  Эндрью Пеннингтон задумчиво рассматривал его.
  — И вы не боитесь попасть впросак, Дойль? — спросил он сухо, покусывая губы.
  — Чепуха, — отвечал Симон, — я не верю, что кругом обманщики. Понимаете, я парень доверчивый. И никто меня не надувает. Пока что не надувал.
  Вдруг ко всеобщему удивлению, молчавший мистер Фактора обратился к Линнет:
  — Надеюсь, меня простят за вмешательство, но позвольте мне выразить вам восхищение вашей деловой смекалкой, мадам. По роду моей профессии я — юрист. Видите ли, мне приходилось не раз убеждаться, насколько мало женщины смыслят в делах. Вы же отказываетесь подписать документ, не прочитав его предварительно, — это достойно восхищения. Я восхищаюсь вами, мадам.
  — Он поклонился и вновь принялся созерцать Нил.
  Казалось, этот неожиданный выпад привел Пеннингтона в замешательство.
  Симон не знал — рассердиться или рассмеяться. У Фактора пылали уши.
  — Давайте дальше, — сказала Линнет, улыбаясь молодому человеку и Пеннингтону.
  Но тот совсем расстроился.
  — Знаешь, в другой раз, — сказал он обиженно.
  — Если ты собираешься читать каждую бумагу, мы просидим здесь до обеда. Не стоит, так ты не увидишь окрестностей. Да и первые две были самыми срочными. Займемся делами в другой раз.
  — Да, здесь ужасно жарко, — согласилась Линнет.
  — Пошли на палубу.
  Все трое вышли через вертящуюся дверь. Пуаро оглянулся. Он задумчиво разглядывал спину мистера Фантора, затем посмотрел на Фергюсона, который откинулся на стуле и тихо посвистывал. И наконец на мисс Ван Скулер, которая сидела очень прямо в своем углу. Мисс Ван Скулер разглядывала Фергюсона.
  Вертящаяся дверь с бортовой стороны повернулась, и Корнелия Робсон торопливо направилась к мисс Ван Скулер.
  — Как вас долго не было, — старая дама тотчас же принялась ее отчитывать.
  — Где вы пропадали?
  — Простите, кузина Мэри. Но шерсти я не нашла на том месте, где вы сказали. Она была совсем в другом чемодане.
  Мистер Фергюсон вздохнул, подобрал ноги и воскликнул, взывая ко всему человечеству:
  — О, с каким удовольствием я удушил бы эту старую каргу!
  — Вы не симпатизируете людям такого рода? — с интересом спросил Пуаро.
  — Не симпатизирую? Это не то слово! Она же за всю жизнь не принесла никакой пользы. Никогда пальцем не пошевелила. Всю жизнь жила за счет других. Она — паразит, да к тому же мерзкий, отвратительный паразит. На этом пароходе есть множество лиц, без которых человечество могло бы преспокойно обойтись.
  — В самом деле?
  — Конечно. Хотя бы эта девица, которая подписывала деловые документы. Она одна из самых богатых людей в Англии, так мне сказали. А сама за всю жизнь не ударила палец о палеи.
  — Кто сказал вам, что она одна из самых богатых людей в Англии.
  Фергюсон настороженно взглянул на него.
  — Человек, с которым вы и говорить бы не стали. Человек, который трудится и не стыдится этого. Он не принадлежит к вашим разряженным снобам.
  Он неприязненно поглядывал на яркую рубашку и галстук бабочкой.
  — Я работаю, — сказал Пуаро в ответ на этот взгляд, — у меня работа умственная, и я не стыжусь этого.
  — Чем вы зарабатываете на пропитание? Бьюсь об заклад, ничем. Вероятно, вы именуете себя мелким буржуа.
  — Нет, я не мелкий буржуа. Я — человек, принадлежащий к высшей категории! — заявил Пуаро не без гордости.
  — Кто же вы такой?
  — Я детектив, — сказал Пуаро скромно, но так, как если бы он сказал: я король.
  — Вот так раз, — молодой человек казался всерьез озадаченным.
  — Так значит эта птичка действительно опасается, что ее вот-вот подстрелят? Вот как эта красотка дрожит за свою дорогую шкуру!
  — Я не имею ни малейшего отношения ни к мадам Дойль, ни к ее мужу, — ответил Пуаро надменно, — я здесь отдыхаю.
  — И как вам нравится отдыхать, а?
  — А вам? Разве вы не проводите здесь каникулы?
  — Каникулы?
  — Фергюсон презрительно фыркнул и добавил загадочно:
  — Я изучаю обстановку.
  — Чрезвычайно интересно, — проговорил Пуаро и вышел на палубу.
  Здесь он почти столкнулся с яркой брюнеткой в скромном черном платье, которая испуганно повернулась к нему. Очевидно, она была латиноамериканка. Она разговаривала с грузным высоким парнем в морской форме. «Один из механиков экипажа», — подумал Пуаро. Почему-то оба были насторожены или испуганы.
  «О чем они могли говорить и что их напугало?» — подумал Пуаро.
  Он прошел вдоль кормы и пошел по бортовой палубе. Дверь одной из кают распахнулась, и миссис Оттерборн в атласном алом халате упала ему на руки.
  — Ах, простите, — извинилась она, — мне ужасно стыдно, дорогой мсье Пуаро. Извините, простите меня. Качка, понимаете, качка, все дело в ней. Я не выношу воды. Ах, когда же остановится этот проклятый пароход!
  — Она вцепилась в его рукав.
  — Качает, меня не держат ноги… Мне всегда плохо в море. И я все время совсем одна. Ах, эта дрянная девчонка, ни жалости, ни сочувствия; она не понимает свою бедную мать. А я столько для нее сделала.
  — Миссис Оттерборн начала всхлипывать.
  — Я надрываюсь ради нее, как рабыня, до изнеможения, до изнеможения! Я могла бы стать великой писательницей, да, могла бы! Но я всем пожертвовала ради нее, всем — ради нее! И никакой благодарности. Но я расскажу им, сию же минуту расскажу — пусть все знают, как она бросила меня, какая она жестокая, затащила меня сюда и я умираю от скуки… Я расскажу…
  Она рванулась вперед. Пуаро мягко остановил ее.
  — Я найду вашу дочь и пошлю к вам, мадам. Ступайте обратно в свою каюту. Так лучше, поверьте.
  — Нет. Я хочу всем рассказать, всем, всем на корабле.
  — Не рискуйте мадам, это опасно, море волнуется. Вас может снести за борт.
  Миссис Оттерборн посмотрела на него недоверчиво.
  — Правда, мне грозит опасность?
  — Да, конечно.
  Его хитрость удалась. Она покачнулась, споткнулась и вернулась в каюту.
  Пуаро постоял немного, поглаживая усы, и отправился разыскивать Розали. Она сидела на палубе, беседуя с Тимом и миссис Аллертон.
  — Вас зовет ваша мать, мадемуазель.
  Только что она весело, беззаботно смеялась, и сразу лицо ее помрачнело. Она подозрительно взглянула на него и торопливо пошла по палубе.
  — Не могу разгадать этого ребенка, — сказала миссис Аллертон.
  — Она так быстро меняется. Сегодня — приветлива, завтра — вдруг начинает грубить.
  — У нее плохой характер и дурное воспитание, — ответил Тим.
  Она покачала головой.
  — Нет. Дело не в этом. По-моему, она очень несчастна.
  — Возможно, — жестко и отрывисто проговорил Тим, — но у каждого из нас свои неурядицы.
  Раздался удар гонга.
  — Обед! — обрадовалась миссис Аллертон.
  — Я умираю от голода.
  В этот же день вечером Пуаро заметил, что миссис Аллертон беседует с мисс Ван Скулер. Когда он проходил мимо, миссис Аллертон весело ему подмигнула. Она говорила:
  — Ну, разумеется, замок Калфрис, дорогая… Корнелия, которая была не нужна, гуляла по палубе с доктором Бесснером, он нудно излагал ей свои познания в египтологии, почерпнутые из Бедекера. Она слушала его с жадным вниманием. Тим и Розали стояли, облокотившись на поручни.
  9
  В понедельник утром на борту «Карнака» слышались оживленные восторженные голоса. В нескольких ярдах от причала, освещенный восходящим солнцем, высился храм, высеченный в скале. Четыре гигантские каменные фигуры спокойно и величаво взирали на мир. Корнелия Робсон задыхалась от восхищения.
  — О, мсье Пуаро, как удивительно, какие они огромные и величественные, глядя на них, ты сам становишься таким крошечным, как насекомое.
  Мистер Фантора, стоявший рядом, пробормотал:
  — Гм, чрезвычайно… впечатляет…
  — Грандиозно, — подхватил Симон Дойль. Он отвел Пуаро в сторону.
  — Знаете, я не очень-то разбираюсь в храмах и всяких достопримечательностях, но такое и на меня подействовало. Все эти старые фараоны были, должно быть, толковые парни.
  Остальные пассажиры начинали сходить на берег. Симон понизил голос.
  — Ужасно рад, что мы сюда поехали. Здесь как-то все прояснилось, непонятно почему, но прояснилось. Линнет вдруг успокоилась. Когда она увидела Джекки на борту, ей стало худо, просто худо, но потом вдруг произошел перелом, теперь ей безразлично, тут Джекки или нет. Мы решили больше не избегать ее. Она поступает глупо, а нам наплевать. Она думала засадить нас в ловушку, но не вышло. И мы ей это докажем.
  — Да, — задумчиво проговорил Пуаро.
  — Так что все прекрасно.
  — Да, да.
  По палубе шла Линнет. На ней было льняное платье нежно-абрикосового цвета. Она улыбалась. Пуаро она словно и не заметила, лишь холодно кивнула и увела мужа.
  Он осмелился критиковать Линнет и попал в немилость. Она привыкла к безоговорочному восхищению, и Пуаро оказался грешником, который нарушил закон всеобщего обожания. К нему подошла миссис Аллертон.
  — Сегодня миссис Дойль совсем другая, — проговорила она, понизив голос.
  — Все эти дни в Асуане она была такая печальная и озабоченная. А сегодня вся светится от счастья. Даже страшно, будто бы она…
  Пуаро собрался ответить, но драгоман попросил группу собраться и повел их в храм Абу-Симбель.
  Пуаро оказался рядом с Эндрью Пеннингтоном.
  — Вы впервые в Египте? — спросил Пуаро.
  — Нет, я уже бывал здесь, но давно. Правда, только в Каире. Я никогда не ездил по Нилу.
  — Я слышал, вы прибыли на «Корманике» — так мне сказала мадам Дойль.
  Пеннингтон настороженно взглянул на него.
  — Да, совершенно верно.
  — Вам не встретились супруги по фамилии Смит, это мои друзья, которые плыли тем же пароходом.
  — Нет, не припоминаю. Пароход был переполнен и погода всю дорогу скверная. Большинство пассажиров даже не выходило из кают. Поездка такая короткая — со всеми не успеешь познакомиться.
  — Да, верно. Вы, должно быть, очень обрадовались и удивились, когда вдруг случайно встретили Линнет Дойль с мужем? Вы ведь не знали, что она вышла замуж?
  — Нет. Миссис Дойль написала мне письмо, но письмо мне переслали, и я получил его лишь спустя несколько дней после нашей неожиданной встречи в Каире.
  — Вы ведь знакомы с ней уже много лет?
  — Да, мсье Пуаро, много лет. Я знал Линнет Риджуэй, когда она была забавной маленькой крошкой вот такой вышины, — он показал рукой вышину тогдашней Линнет.
  — Мы были ближайшими друзьями с ее отцом. Мелуш Риджуэй был человеком выдающимся. К тому же ему чертовски везло.
  — Так что дочери осталось большое состояние? Простите, если мой вопрос показался вам бестактным.
  Эндрью Пеннингтон улыбнулся.
  — Нет, отчего же? Всем известно, что Линнет очень состоятельная женщина.
  — А вы не беспокоитесь, что надвигающееся повышение цен понизит стоимость акций, пусть даже и самых надежных.
  Пеннингтон задумался.
  — Конечно, в какой-то мере опасения могут быть оправданы. Ситуация сейчас весьма сложная.
  — Но мадам Дойль женщина, разбирающаяся в делах.
  — Да, совершенно верно. Совершенно верно. Линнет девочка умная и практичная.
  Они подошли ко входу в храм. Гид начал рассказывать историю строительства храма и жизни великого Рамзеса. На маленьких потерянных людей спокойно взирали четыре гиганта, высеченные из камня.
  Синьор Ричетти, не слушая объяснения драгомана, изучал барельефы, изображающие негров и сирийцев у подножия колоссов.
  В храме царили покой и тишина, притихли и наши путешественники. Гид показывал фрески, сохранившиеся на одной стене, но никто не слушал его, и вся группа разбрелась кто куда. Доктор Бесснер громко читал Бедекера, останавливаясь время от времени, чтобы объяснить прочитанное Корнелии. Она слушала его, как школьница учителя. Однако вскоре появилась мисс Ван Скулер, которую вела под руку флегматичная мисс Бауэрс.
  — Ко мне, Корнелия, — последовал приказ, и изучение храма по Бедекеру закончилось.
  Доктор Бесснер рассеянно взглянул ей вслед из-под толстых очков и поклонился.
  — Корнелия превосходная девица, — сказал он Пуаро, — глядя на нее, не скажешь, что она умирает от голода, как эти современные красотки. Нет, у нее такие приятные линии тела. И слушает она внимательно, очень интеллигентно. Учить ее одно удовольствие.
  У внутреннего входа в святилище расположились еще четыре фигуры, странные далекие существа из другого мира. Взявшись за руки, перед ними стояли Линнет и Симон. Она запрокинула лицо, умное, любопытное, равнодушное к прошлому, как бы олицетворяя новую цивилизацию у подножия старой.
  — Пойдем отсюда, — неожиданно предложил Симон, — не нравятся мне лица этих парней, особенно того, в высокой шляпе.
  — Это, по-моему, бог Амон, а вот тот Рамзес. Почему тебе они не нравятся? По-моему, они очень выразительные.
  — Они чертовски выразительные, ну их, в них есть что-то непонятное. Пошли на свежий воздух.
  Линнет засмеялась и сдалась.
  Они вышли из храма, и солнце ярко ударило им в лицо, песок под ногами был желтый и теплый. Им не хотелось возвращаться на корабль, а от экскурсий они устали. Они забрались на отвесную скалу и грелись в жарких лучах солнца.
  «Как прекрасно солнце, — думала Линнет, — как мне тепло и спокойно, как хорошо быть мною, мною, мною, как хорошо быть Линнет…»
  Она закрыла глаза — то ли спала, то ли нет, покачиваясь в такт своим мыслям, которые текли естественно и покойно, как течет вода, как сыплется песок.
  Симон сидел с открытыми глазами, но и в его глазах была удовлетворенность.
  «Чего же он испугался в ту, первую ночь? Нечего ему бояться, вовсе нечего… Все идет как надо…»
  Раздался крик, к ним бежали люди, махали руками, кричали.
  Мгновение Симон смотрел на них, не понимая. Потом вскочил и прижал к себе Линнет. Он успел как раз вовремя. Огромная глыба со свистом оторвалась от скалы и разбилась на том месте, где только что сидела Линнет. Не успей он ее схватить, от нее не осталось бы и следа. Симон, очень бледный, бережно обнимал жену. Эркюль Пуаро и Тим Аллертон спешили к ним.
  — Боже мой, мадам, вас спасло чудо.
  Все четверо посмотрели на скалу. Там никого не было. Но узкая тропинка вела к вершине. Пуаро вспомнил: когда они только сошли на берег, по этой тропе поднимались люди. Он взглянул на мужа и жену. Линнет все еще не пришла в себя. Симона же распирало от бешенства.
  — Будь она проклята! — процедил он сквозь стиснутые зубы. Но, быстро взглянув на Тима, взял себя в руки.
  — Возвращайтесь поскорее на корабль, мадам, — посоветовал Пуаро, — вам нужно принять успокоительные капли.
  Они вместе шли по берегу. Симон, все еще не успокоившийся, Тим, пытавшийся развеселить Линнет и отвлечь ее от грустных мыслей, и молчаливый, огорченный Пуаро. Тут-то, когда они подходили к трапу, Симон вдруг остановился, как громом пораженный. По трапу спускалась Жаклина де Бельфорт, одетая в легкое голубое платье; она казалась в это утро совсем ребенком.
  — О господи, — вырвалось у Симона, — значит, это был несчастный случай.
  Вся злость сразу угасла. Он просиял, и это было настолько очевидно, что Жаклина удивленно сказала:
  — Добрый день, я, кажется, опоздала.
  Она отвесила общий поклон и пошла по направлению к храму. Симон схватил Пуаро за руку.
  — Боже, у меня как гора с плеч. Я уверен, я думал…
  Пуаро кивнул.
  Но сам был по-прежнему грустен и озабочен. Он остался на берегу и следил внимательно за остальными членами группы.
  Мисс Ван Скулер медленно шествовала, опершись на руку мисс Бауэрс. Чуть поодаль шла миссис Аллертон, весело беседуя с местными ребятишками. С ней шла и миссис Оттерборн, остальные еще не появлялись.
  Медленно покачивая головой, Пуаро вернулся на борт парохода.
  10
  — Мадам, объясните мне, пожалуйста, значение слова «feg».
  Миссис Аллертон склонила голову, обдумывая ответ.
  — Это шотландское слово. Оно обозначает состояние особенной, счастливой экзальтации, которое обычно наступает перед катастрофой. Понимаете, когда настолько хорошо, что это не может длиться.
  Она продолжала объяснять, а Пуаро внимательно ее слушал.
  — Мне кажется, я понял. Благодарю вас, мадам. Странно, именно вчера, когда мадам Дойль чудом избежала смерти, вам пришло в голову это сравнение.
  Миссис Аллертон вздрогнула.
  — Да, она была на волосок от гибели. Вы думаете, это местные ребятишки? Просто шутки ради, из шалости? Так шалят мальчишки во всем мире.
  Пуаро пожал плечами.
  — Вполне возможно, мадам.
  Он переменил тему разговора. Стал расспрашивать о Майорке, задавая множество практических вопросов, так как собирался туда поехать в будущем.
  Миссис Аллертон очень привязалась к невысокому человечку, он нравился ей все больше и больше. Она вдруг почувствовала, что может довериться ему и рассказать о Джоанне Саутвуд и своей антипатии к ней. А почему бы и нет? Пуаро не был знаком с Джоанной, скорее всего никогда не встретится с нею. Почему не избавиться от этого постоянного бремени ревнивых мыслей.
  В это же самое время Розали и Тим говорили о миссис Аллертон. Тим шутливо сетовал на свою судьбу.
  — Пристойное существование комнатной собачки, — печально жаловался он.
  — Но зато вам дано такое, — порывисто сказала Резали, — чему позавидуют сотни людей.
  — Что именно?
  — Ваша матушка!
  Тим удивился и обрадовался.
  — Матушка? Да, вы правы, она женщина необыкновенная. Я рад, что вы это заметили.
  — По-моему, она удивительная. Такая красивая, выдержанная и спокойная, будто она никогда не сердится, и в то же время веселая и всем интересуется…
  Тиму хотелось сказать ей в ответ что-нибудь такое же приятное, но, к сожалению, ничего хорошего о миссис Оттерборн сказать он не мог. Он вдруг ощутил нежность и жалость к девушке.
  Вернувшись на «Карнак», Линнет с удивлением обнаружила телеграмму, адресованную ей. Она раскрыла конверт и стала читать.
  — В чем дело, ничего не понимаю, — картофель, свекла. О чем это, Симон.
  Симон нагнулся и заглянул в бумагу через ее плечо, в этот момент появился разъяренный синьор Ричетти.
  — Простите, это мне, — выпалил он и грубо вырвал телеграмму из рук Линнет. От удивления она растерялась, потом посмотрела на конверт от телеграммы, оставшийся у нее.
  — Ох, Симон, как глупо! Телеграмма адресована Ричетти, а не Риджуэй, да я уже не Риджуэй! Надо извиниться.
  Она пошла разыскивать археолога.
  — Синьор Ричетти, простите, ради бога! Понимаете, мое имя до замужества было Риджуэй, я совсем недавно вышла замуж и еще не привыкла…
  Она замолчала, улыбаясь ему смущенно и мило, ожидая, что и он тут же заулыбается в ответ.
  Но Ричетти совсем не улыбался. Сама королева Виктория, осуждающая своего придворного, навряд ли выглядела бы столь сурово.
  — Надо быть внимательней. Вы допустили непростительную оплошность.
  Линнет прикусила губу и покраснела. Она не привыкла, чтобы ее извинения принимали подобным образом. Резко повернувшись, она пошла назад.
  — Эти итальянцы просто невыносимы, — сердито пожаловалась она.
  — Не обращай на него внимания, милая. Пойдем, посмотрим на крокодила из слоновой кости, который тебе понравился.
  Пуаро, смотревший им вслед, услышал глубокий подавленный вздох. Он обернулся и увидел рядом Жаклину де Бельфорт. Она судорожно вцепилась в поручни. Его поразило выражение ее лица. Ни веселья, ни гнева. Казалось, в ней бушует пламя, которому она не дает прорваться наружу.
  — Им больше нет дела, — тихо и страстно проговорила она.
  — Они ускользнули от меня, и мне их не догнать. Им все равно — тут я или нет. Я больше уже не в силах причинять им боль.
  У нее задрожали руки.
  — Мадемуазель…
  Она прервала его.
  — Ах, поздно… Слишком поздно для предостережений… Вы были правы. Мне не следовало ехать сюда. Не надо было ехать на этом пароходе. Как вы тогда сказали? Путь души. Мне нет пути назад. И я пойду дальше. Им не быть счастливыми. Не быть…
  Она вдруг смолкла и быстро ушла. В этот момент Пуаро почувствовал руку на своем плече. Он обернулся и с удивлением увидел своего старого знакомого.
  — Полковник Рэйс!
  — Не ожидали.
  Они познакомились год назад в Лондоне. Оба были приглашены в странный дом, на странный ужин, во время которого был убит хозяин дома. Пуаро знал, Рэйс никого не оповещает о причинах и сроках своих внезапных появлений и исчезновений. Обычно его можно было встретить на отдаленных форпостах империи, где возникала опасность мятежа.
  — Так, значит, вы находитесь здесь, в Вади-Хаяьфа, — задумчиво отметил Пуаро.
  — Совершенно верно, я нахожусь здесь, на «Карнаке».
  — Вы хотите сказать?..
  — Что еду с вами до Шелала.
  Они прошли в застекленный салон, пустой в это время. Пуаро заказал виски для полковника и двойную порцию очень сладкого ликера для себя.
  — Значит, вы едете в Шелал на нашем пароходе, — рассуждал Пуаро потягивая ликер, — а между тем добраться туда на правительственном судне можно гораздо быстрее. Не так ли.
  Полковник одобряюще прищурился.
  — Вы, как всегда, попали в точку, мсье Пуаро, — отвечал он любезно.
  — Значит, вас интересуют пассажиры?
  — Один из пассажиров.
  — Который, хотел бы я знать? — спросил Пуаро, глядя в потолок.
  — К сожалению, не знаю сам, — печально признался полковник.
  Пуаро ждал с интересом. Рэйс продолжал:
  — Я не хочу ничего от вас скрывать. В этих местах неспокойно. То одно, то другое. Орудовали здесь трое мятежников, трое, готовые взорвать бочку с порохом. Один из них теперь уже мертв. Второй в тюрьме. Мне нужен третий. У него на счету шесть жесточайших убийств. Один из толковейших наемных убийц, которые когда-либо существовали. Он находится на борту этого парохода. Я узнал об этом из шифрованного письма, которое попало к нам в руки. «X будет находиться на „Карнаке“ в феврале с 7 по 23». Но кто скрывается под буквой «X», сказано не было.
  — У вас есть какие-нибудь приметы?
  — Нет. Только то, что он помесь: французская, ирландская и американская кровь. Но этого мало. Есть какие-нибудь соображения?
  — Соображения? Слишком мало данных, — сказал Пуаро задумчиво.
  — На этом пароходе происходят события, которые чрезвычайно беспокоят меня. Представьте себе некоего А, который серьезно обидел Б. Б жаждет мести. Б угрожает.
  — А и Б находятся на борту парохода?
  — Совершенно точно, — кивнул Пуаро.
  — И Б — женщина?
  — Вот именно.
  Рэйс закурил.
  — Я бы не стал тревожиться. Люди, которые произносят угрозы вслух, обычно не осуществляют их.
  — И особенно, если угрожает женщина. Это вы хотели сказать? Вы, конечно, правы.
  Но все-таки вид у Пуаро был озабоченный и несчастный.
  — Что-нибудь еще? — спросил Рэйс.
  — Да. Вчера А совершенно случайно избежала гибели, смерти, которая очень легко могла бы сойти за несчастный случай.
  — Подстроенный Б?
  — Нет, в том-то и дело. Б не могла иметь к этому никакого отношения.
  — Тогда это и был несчастный случай!
  — Возможно, однако мне не по душе такого рода несчастные случаи.
  — Вы точно уверены, что Б не могла быть тут замешана?
  — Абсолютно точно.
  — Ну что ж. Совпадения бывают. Между прочим, кто такая А — какая-нибудь отвратительная карга?
  — Совсем напротив. А — очаровательная, богатая и прекрасная молодая дама.
  Рейс усмехнулся.
  — Прямо как в романе.
  — Возможно. Но, повторяю, мой друг, на душе у меня нехорошо. Если я не ошибаюсь, а насколько вам известно, я крайне редко ошибаюсь.
  Рэйс улыбнулся в усы. Очень уж это высказывание было в характере Пуаро.
  — Мне страшно, мой друг, — сказал Пуаро, — мне страшно. Сегодня я посоветовал этой даме, мадам Дойль, поехать с мужем в Хартум и не возвращаться на корабль. Но они не послушались. Я молю бога, чтобы мы доехали до Шелала благополучно, чтобы не произошло катастрофы.
  11
  На следующий день вечером Корнелия Робсон вновь отправилась в храм Абу-Симбель. Было жарко и тихо. «Карнак» во второй раз остановился в Абу-Симбеле, чтобы путешественники могли еще раз посетить храм, на этот раз при искусственном освещении. Разница была огромная, и Корнелия делилась своими восторгами с Фергюсоном, который сопровождал ее.
  — Ах, где же доктор Бесснер, он бы мне все объяснил! — сказала она.
  — Не понимаю, как вы можете выносить этого старого зануду, — мрачно отрезал Фергюсон.
  — Да что вы, он самый добрый из всех моих знакомых!
  — Напыщенный старый дурак!
  — Мне кажется, вам не следует говорить о нем таким образом.
  Молодой человек вдруг схватил ее за руку. Они стояли у входа в храм. Светила луна.
  — Почему вас тянет к старым жирным идиотам, и почему вы позволяете издеваться над собой злобной старой карге?
  — Что с вами, мистер Фергюсон?
  — Неужели у вас нет характера? Неужели вы не понимаете — вы такой же человек, как она? Вы лучше! На этом пароходе вы самая прекрасная! Не забывайте об этом, — порывисто проговорил он и пошел в другую сторону.
  Мисс Ван Скулер была занята беседой с доктором Бесснером. Мирная беседа о знаменитых пациентах доктора.
  — Я, кажется, не очень задержалась, — виновато сказала Корнелия.
  Старая дама взглянула на часы и произнесла:
  — Не очень-то вы спешили, милочка. Куда вы подевали мою бархатную накидку.
  Корнелия беспомощно оглянулась.
  — Может быть, она в каюте, разрешите я пойду взгляну.
  — Ее там нет, разумеется. После ужина она была на мне, а я не выходила отсюда никуда. Накидка висела на спинке кресла.
  Корнелия обошла салон.
  — Нигде нет, кузина Мэри.
  — Чепуха, — отрезала мисс Ван Скулер.
  — Ищите как следует.
  Так приказывают собаке, и, подобно покорной собаке, Корнелия повиновалась.
  Молчаливый мистер Фантора, который сидел за соседним столиком, встал и тоже принялся искать. Но накидку обнаружить не удалось.
  Ушедший день был знойным и душным, и поэтому большинство путешественников вернулись с берега и рано разошлись по своим каютам.
  В углу за столиком Дойли, Пеннингтон и Рэйс играли в бридж. Кроме них в салоне находился лишь Пуаро, который облокотился на столик и, подперев голову руками, тяжело зевал.
  Мисс Ван Скулер, величественно шествуя по направлению к выходу в сопровождении мисс Бауэрс и Корнелии, задержалась у его столика. Он вежливо вскочил, подавляя широкий зевок.
  — Я только что узнала, кто вы такой, мсье Пуаро. Я слышала о вас от своего старого друга Рудгуса Ван Алдина. Я непременно хочу послушать о каком-нибудь из ваших дел.
  Смешливые искорки заиграли сквозь сонливость в глазах Пуаро. Он поклонился преувеличенно учтиво. Снисходительно кивнув головой, мисс Ван Скулер удалилась.
  Пуаро зевнул. Ему ужасно хотелось спать, голова была тяжелой, глаза сами собой закрывались. Он посмотрел на играющих в бридж, они были захвачены игрой, и на молодого Фантора, углубившегося в книгу. Больше в комнате никого не было.
  Он прошел сквозь дверь-вертушку на палубу и чуть не столкнулся с Жаклиной де Бельфорт, которая стремительно шла ему навстречу.
  — Простите, мадемуазель.
  — Вы совсем сонный, мсье Пуаро, — сказала она.
  — Да, я прямо засыпаю на ходу, — согласился он, — глаза слипаются. День сегодня был душный и какой-то давящий.
  — Да, — казалось его слова навели ее на размышление, — день был давящий, в такой день что-то непременно должно взорваться! Прорваться.
  Она говорила тихо и страстно, глядя мимо него на песчаный берег и стиснув пальцы… Внезапно она успокоилась.
  — Доброй ночи, мсье Пуаро.
  — Доброй ночи, мадемуазель.
  Она посмотрела ему прямо в глаза. Вспоминая этот взгляд на следующий день, Пуаро был почти уверен, что в нем был призыв, мольба о помощи. Позднее ему не раз пришлось вспоминать об этой минутной встрече.
  Он пошел в свою каюту, а она — в салон.
  Корнелия, удовлетворив все причуды и капризы своей повелительницы, взяла вышивание и вернулась в салон. Ей нисколько не хотелось спать, напротив, она чувствовала себя как никогда бодрой и слегка взволнованной.
  Четверо в углу все еще играли в бридж. В другом углу молчаливый Фантора по-прежнему читал. Корнелия опустилась в кресло и принялась вышивать.
  Внезапно дверь открылась, и вошла Жаклина де Бельфорт. Она остановилась, откинув голову назад. Затем, нажав кнопку звонка, прошла через всю комнату и села рядом с Корнелией.
  — Были на берегу? — спросила она.
  — Да. В лунном свете храм выглядит так удивительно красиво.
  Жаклина кивнула. Ее взгляд скользнул мимо Корнелии, к столу, за которым играли в бридж, и остановился на Линнет Дойль.
  На звонок появился мальчик, Жаклина заказала двойную порцию джина. При звуке ее голоса, отдававшего приказ, Симон Дойль быстро обернулся. Между глаз появилась беспокойная морщинка.
  — Симон, мы ждем, твой ход, — сказала ему жена. Жаклина тихо напевала мелодию какой-то песенки. Ей принесли джин, подняв рюмку, она провозгласила:
  — Итак, за преступление, — выпила и заказала еще. И снова на нее беспокойно посмотрел Симон. Теперь он играл немного рассеянно. Инициативой в игре завладел Пеннингтон — его партнер. Жаклина снова принялась напевать про себя, потом громче: «Был парень у нее, но он ее покинул»
  Виноват, сказал Симон Пеннингтону, — я оплошал. Теперь у них роббер. Линнет встала.
  — Я хочу спать. Пожалуй, пойду лягу.
  — Да, время позднее, — сказал Рэйс.
  — Я тоже иду, — поддержал Пеннингтон.
  — А ты, Симон?
  — Мне хочется выпить. Я скоро.
  Линнет кивнула ему и вышла. За нею Рэйс. Пеннингтон допил свою рюмку и последовал за ними. Корнелия стала собирать свое вышивание.
  — Не уходите, мисс Робсон, — попросила Жаклина.
  — Пожалуйста, не уходите. Вечер еще только начинается. Не оставляйте меня.
  Корнелия снова села.
  — Девушки должны помогать друг другу, — сказала Жаклина.
  Она откинула голову и расхохоталась. Резкий, пронзительный, совсем невеселый смех. Принесли джин.
  — Выпейте со мной, — предложила Жаклина.
  — Нет, большое спасибо, — отвечала Корнелия. Жаклина покачивалась на стуле, напевая: «Был парень у нее, но он ее покинул… Фантора перевернул страницу журнала „Европа — внешние связи“. Симон Дойль взял со стола газету.
  — Уже очень поздно. Мне надо идти, — заговорила Корнелия, делая попытку встать, — мне пора спать.
  — Нет, спать еще рано, — заявила Жаклина, усаживая ее.
  — Я запрещаю. Расскажите мне о себе.
  — Ну, я не знаю. Мне нечего рассказывать, — смутилась Корнелия.
  — Я жила дома, с матушкой. Я никуда не выезжала. Это мое первое путешествие. Я блаженствую и хочу, чтобы время тянулось подольше.
  Жаклина снова засмеялась.
  — У вас счастливый характер. Боже, я бы хотела быть такой, как вы.
  — Да что вы? Но ведь я… я уверена… Корнелия совсем растерялась. Мисс де Бельфорт слишком много выпила. Для Корнелии это было не внове. Она видела на своем веку множество пьяниц. Но тут было что-то другое… Жаклина обращалась к ней, смотрела на нее, и в то же время, так казалось Корнелии, она будто говорила не с нею и не для нее…
  Жаклина вдруг обернулась к Симону и сказала ему:
  — Позвони, Симон. Я хочу еще выпить.
  Симон посмотрел из-за газеты и спокойно сказал:
  — Все стюарды ушли спать. Уже двенадцать!
  — А я хочу выпить, слышишь!
  — Ты уже достаточно выпила, Джекки, — сказал Симон.
  Она подскочила.
  — А тебе какое дело, черт возьми!
  Он пожал плечами.
  — Никакого.
  С минуту она смотрела на него.
  — Что с тобой, Симон? Ты боишься?
  Симон молчал. Он снова взялся за газету.
  — Господи, — залепетала Корнелия, — так поздно… Я должна…
  — Она стала неумело складывать вышивание, уколола палец.
  — Не уходите, — твердо сказала Жаклина.
  — Мне нужна поддержка, мне нужна женщина рядом.
  — Она рассмеялась.
  — Знаете ли вы, чего так испугался Симон? Он боится, как бы я не рассказала вам историю моей жизни.
  — О, гм, — Корнелия поперхнулась.
  — Дело в том, — очень четко произнесла Жаклина, — что мы, он и я, были помолвлены когда-то.
  — Неужели? — противоречивые эмоции переполняли Корнелию. Она не знала, куда деваться от смущения, и в то же время ей было ужасно интересно.
  Ах, каким несчастным и подлым показался ей теперь Симон Дойль.
  — История довольно грустная, — продолжала Жаклина мягко и насмешливо.
  — Он обошелся со мной довольно скверно, правда, Симон?
  — Иди спать, Джекки, — грубо оборвал Симон, — ты пьяна.
  — Ах, Симон, если тебе стыдно, сам уйди отсюда. Симон Дойль посмотрел ей в глаза. У него дрожали руки, но он ответил твердо:
  — Нет, я не хочу спать.
  В третий раз Корнелия проговорила:
  — Мне надо идти. Так поздно…
  — Нет, вы останетесь, — сказала Жаклина. Она положила руку на плечо девушки и усадила ее на место.
  — Вы останетесь и увидите все, что здесь произойдет.
  — Джекки, — строго сказал Симон, — не валяй дурака! Бога ради, иди спать.
  Жаклина вдруг вся выпрямилась и начала говорить безудержно и хрипло:
  — Ты боишься скандала! Да? Это потому, что все вы, англичане, такие выдержанные! Ты хочешь, чтобы и я вела себя «прилично»? Да? Но мне наплевать на приличия. Лучше выметайся отсюда, а не то тебе придется кое-что услышать.
  Джим Фантора аккуратно закрыл журнал, зевнул, посмотрел на часы, поднялся и направился к выходу. Типично по-английски и в высшей степени неубедительно.
  Жаклина повернула стул и уставилась на Симона.
  — Ты, проклятый идиот, — выдохнула она, — так поступил со мной и надеялся просто избавиться от меня.
  Симон хотел что-то сказать, но передумал.
  Он сидел молча, надеясь, что она выговорится и вспышка пройдет.
  Сдавленно и хрипло Жаклина продолжала говорить. Для Корнелии, которая никогда не видела, чтобы чувства выражали открыто и на людях, вся эта сцена казалась захватывающей.
  — Я предупреждала тебя, — выкрикнула Жаклина.
  — Помнишь? Мне легче видеть тебя мертвым, чем в объятиях другой. Я говорила, что убью тебя… Ты мне не верил? Так ошибаешься! Я выжидала! Ты принадлежишь мне! Слышишь? Ты мой!..
  Симон все молчал. Она опустила руку и ощупью нашла какой-то предмет. Потом резко наклонилась вперед.
  — Я говорила, что убью тебя, и я сделаю это.
  — Она вскинула руку, держа что-то маленькое и блестящее.
  — Я пристрелю тебя, как пса, как приблудного пса…
  Симон пришел в себя. Он вскочил, но в тот же момент она спустила курок…
  Симон, согнувшись, упал на стул, Корнелия с криком бросилась к двери. Джим Фантора стоял, облокотившись на перила палубы.
  — Она позвала его:
  — Мистер Фантора! Мистер Фантора.
  Он подбежал к ней; она невнятно прошептала:
  — Она застрелила его. О! Она его убила.
  Симон Дойль все еще полулежал на стуле… Жаклина застыла в той же позе, как парализованная. Она вся дрожала, с ужасом и отчаянием глядя на алое пятно на ноге Симона, которое все разрасталось. Он прижимал к ране носовой платок, уже весь пропитанный кровью…
  — Я не хотела, — всхлипывала Жаклина.
  — Я, правда, не хотела.
  — Она выронила пистолет, и он ударился об пол, носком ботинка она отшвырнула его прочь, и он закатился под банкетку.
  Тихим слабым голосом Симон попросил Фантора:
  — Бога ради, сюда кто-то идет… Не нужно поднимать шума. Скажите, что все в порядке…
  Фантора понимающе кивнул. Он выглянул в дверь и увидел слугу-негра, с любопытством прислушивающегося.
  — Все в порядке, — сказал Фантора, — все нормально, господа забавляются.
  Темные глаза смотрели недоверчиво, испуганно. Ослепительно блеснули зубы в улыбке, и слуга ушел. Фантора вернулся.
  — Не беспокойтесь, никто ничего не слышал. А если и слышал, то подумал, что вылетела пробка из бутылки. Теперь надо…
  Жаклина вдруг истерически зарыдала.
  — Боже, я хочу умереть… Я покончу с собой. Что я наделала! Что я наделала.
  Корнелия подбежала к ней.
  — Тише! Тише! Моя хорошая.
  У Симона вспотел лоб, лицо исказилось от боли.
  — Уведите ее отсюда, — умолял он, — бога ради, уведите! Проводите ее в каюту, мистер Фантора, а вы, мисс Робсон, позовите медицинскую сестру, ведь вы знаете, где ее каюта!
  — Он переводил взгляд с одного на другого, прося о помощи.
  — Не оставляйте ее одну. Пусть с нею побудет сестра. А потом разыщите доктора Бесснера и приведите его ко мне. Бога ради, ничего не говорите моей жене.
  Джим Фантора кивал, соглашаясь. Он был собран и деловит. Он и Корнелия взяли под руки Жаклину, которая всхлипывала и отбивалась, вывели ее из салона и отвели в каюту. Им пришлось трудновато, она рвалась обратно и безутешно плакала.
  — Я утоплюсь… утоплюсь… Мне нельзя жить… О Симон! Симон!
  — Скорее приведите мисс Бауэрс, — сказал Фантора Корнелии.
  — Я побуду с ней, пока вы не вернетесь.
  Корнелия послушно вышла.
  Жаклина бросилась к двери, но Фантора удержал ее.
  — Его нога… наверное, сломана? Он истекает кровью, он умрет от потери крови. Я хочу к нему… Симон, Симон, что я наделала!
  — Она говорила все громче.
  — Тише, успокойтесь! — нетерпеливо сказал Фантора.
  — С ним ничего страшного.
  Она снова попыталась выскочить из каюты.
  — Пустите! Я прыгну за борт! Пустите! Я хочу умереть.
  Фантора взял ее за плечи и с силой усадил на постель.
  — Оставайтесь здесь, так надо. И не поднимайте шума. Возьмите себя в руки. Все обойдется, поверьте.
  — Она вдруг утихла и перестала кричать, но он испытал невероятное облегчение, когда отворилась дверь и вошла мисс Бауэрс в безобразном халате-кимоно, но деловитая и спокойная, как всегда.
  — Так, — строго спросила мисс Бауэрс, — что все это значит?
  — И тотчас же принялась за дело, не выразив ни удивления, ни любопытства. Фантора был благодарен ей за это и, оставив Жаклину на ее попечение, отправился в каюту доктора Бесснера. Он постучал и, не дождавшись ответа, вошел.
  — Доктор Бесснер.
  В ответ доктор громко высморкался и удивленно спросил:
  — Что такое? Кто это.
  Фантора включил свет. Доктор часто моргал и был похож на сову.
  — Видите ли, в Дойля стреляли. Мисс де Бельфорт. Он в салоне. Не могли бы вы пойти туда.
  Доктор тотчас же стал собираться. Сунул ноги в домашние туфли, надел халат, взял чемоданчик с необходимыми медикаментами и отправился с Фактора в салон.
  Симону удалось открыть окно, он прислонил голову к раме и жадно вдыхал свежий воздух. В его лице не было ни кровинки.
  — Так? Что мы имеем? — говорил доктор, подойдя к нему.
  Носовой платок весь в крови лежал на ковре, и темное пятно крови расплывалось у ног Симона. Доктор осматривал рану, бормоча про себя немецкие ругательства.
  — Да, не нравится мне ваша рана… Кость сломана и большая потеря крови. Герр Фактора, нам с вами придется перетащить его в мою каюту. Вот так-то. Он ходить не может. Нам придется его нести. Так-то.
  Они приподняли Симона, в этот момент в дверях появилась Корнелия. При виде ее доктор радостно крикнул:
  — А, это вы? Хорошо. Идите с нами. Мне нужна помощница. Вы поможете лучше, чем наш юный друг. Он уже несколько побледнел.
  Фантора в ответ попытался улыбнуться.
  — Может быть, сходить за мисс Бауэрс? — предложил он.
  Доктор Бесснер задумчиво посмотрел на Корнелию.
  — Нет, мне достаточно этой юной дамы, — ответил он.
  — Надеюсь, вы не собираетесь падать в обморок или взвизгивать, а?
  — Я буду делать все, как вы скажете, — с готовностью отвечала она.
  В течение последующих десяти минут, которые заняла хирургическая операция, мистер Фантора испытывал жгучий сты, — его мутило при виде крови, а Корнелия была спокойна и услужлива, как всегда.
  — Я сделал все, что в моих силах, — объявил наконец доктор Бесснер.
  — Вы геройски вели себя, мой юный друг, — он ободряюще похлопал Симона по плечу, потом закатал ему рукав и приготовил шприц.
  — Сейчас я введу вам снотворное. А как насчет вашей жены?
  — Не надо беспокоить ее до утра, — слабым голосом проговорил Симон и добавил:
  — Не обвиняйте Джекки. Я сам во всем виноват. Я скверно поступил с ней… бедная девочка… она сама не ведала, что творила…
  Доктор Бесснер сочувственно кивнул.
  — Да, да… Я понимаю…
  — Я сам виноват, — повторил Симон.
  — Не оставляйте ее одну, — он умоляюще посмотрел на Корнелию.
  — Она, она может что-нибудь натворить с собой.
  Доктор Бесснер сделал укол. Спокойно и уверенно Корнелия сказала:
  — Все хорошо, мистер Дойль, мисс Бауэрс побудет у нее всю ночь.
  Симон взглядом поблагодарил ее. Он успокоился, напряжение спало. Он закрыл глаза. Вдруг он снова вздрогнул.
  — Фантора?
  — Да, Дойль.
  — Пистолет… Надо забрать пистолет, а то утром слуги подберут…
  — Вы правы, — успокоил его Фантора.
  — Сейчас же схожу за ним.
  Он вышел из каюты и направился к салону. Мисс Бауэрс выглянула из дверей каюты Жаклины.
  — Ей лучше, — сообщила сестра.
  — Я сделала ей укол морфия.
  — Но вы побудете с ней?
  — Да, конечно. На некоторых морфий действует возбуждающе. Я побуду с ней всю ночь.
  Фантора пошел дальше. Через несколько минут он постучал к доктору Бесснеру. Тот выглянул на стук.
  — Послушайте, — Фантора поманил его на палубу. — Я не нашел пистолета…
  — Что?
  — Пистолета. Девушка выронила его на пол и отшвырнула носком под банкетку. Но там его нет.
  Они с изумлением смотрели друг на друга.
  — Но кто же мог его взять.
  12
  Эркюль Пуаро только что побрился и вытирал бритву, когда раздался торопливый стук в дверь. Полковник Рэйс вошел, не дожидаясь ответа. Он тщательно закрыл за собой дверь.
  — Ваше чутье вас не обмануло, — сразу начал он.
  — Это случилось.
  Пуаро выпрямился и резко спросил:
  — Что случилось?
  — Линнет Дойль убита прошлой ночью выстрелом в голову.
  Пуаро молчал. Перед ним живо возникла девушка в саду в Асуане; задыхаясь, страстно, она говорила: «Как я хочу прижать мой драгоценный маленький пистолет к ее виску и спустить курок». И она же вот совсем недавно, так же страстно: «В такой день неминуемо произойдет взрыв…» И мольба в ее взгляде. Как же он прошел мимо? Почему не ответил на ее мольбу? Он ослеп, оглох, он поглупел, ему тогда так хотелось спать…
  — Местные власти здесь знают меня, — говорил Рэйс
  — Они поручили мне заняться расследованием. Корабль должен отчалить через полчаса, но его можно задержать, если я попрошу. Ведь убийца мог проникнуть сюда с берега.
  Пуаро отрицательно покачал головой.
  — Пожалуй, вы правы, — согласился Рэйс.
  — Такой возможности не было. В общем, беритесь за это дело. Оно ваше.
  Пуаро тем временем быстро одевался.
  — Я в вашем распоряжении, — сказал он, наконец. Они вместе вышли на палубу.
  У входа в каюту Линнет Дойль стоял испуганный бледный стюард. Он отворил им дверь. При их появлении доктор Бесснер поднял голову и крякнул.
  — Что вы можете сообщить нам, доктор, — спросил Рэйс.
  Бесснер задумчиво потирал небритый подбородок.
  — Ее застрелили, да, застрелили с очень близкого расстояния. Видите, вот тут, прямо над ухом, сюда вошла пуля. Очень маленькая пуля. Что-то вроде двадцати двух. Пистолет был приставлен к виску, видите, синяк и кожа поцарапана.
  И снова волной всплыло воспоминание: Пуаро услышал этот голос, эти слова в Асуане.
  — Она спала, — продолжал Бесснер — никаких признаков борьбы. Убийца прокрался сюда в темноте и застрелил ее во сне.
  Пуаро подошел поближе. Линнет Дойль лежала на боку в спокойной естественной позе. Но над ухом у нее было крохотное отверстие в обрамлении запекшейся крови.
  Пуаро печально покачал головой. Вдруг у него перехватило дыхание — на белой стене прямо перед ним была выведена дрожащая бурая надпись: одна огромная буква «Ж».
  Пуаро, не отрываясь, смотрел на эту букву, потом нагнулся к мертвой девушке и очень осторожно поднял ее правую руку. Один из пальцев был запачкан чем-то бурым.
  — Какое-то имя, какое-то имя! — вырвалось у Пуаро.
  — Как это понять? — спросил Рэйс.
  — Вы меня спрашиваете, как это понять. Разумеется, все очень просто, не правда ли? Мадам Дойль умирает, она хочет, чтобы узнали убийцу, и вот она обмакнула палец в свою рану и пишет кровью начальную букву его имени. О да, удивительно просто.
  Бесснер вмешался нетерпеливо и самоуверенно:
  — О чем вы говорите? Все это глупости, полная чушь. Бедная девочка умерла сразу. Обмакнуть палец в рану (вы же видите — раны никакой нет, и крови тоже) и написать букву «Ж» на стене… Фу! Это чушь, мелодраматическая чушь!
  — Ребячество, — согласился Пуаро.
  — Но была же какая-то цель, — сказал Рэйс.
  — Разумеется
  — Пуаро сразу стал серьезным.
  Что может означать буква «Ж»? — спросил Рэйс.
  — «Ж» указывает на Жаклину де Бельфорт, — не задумываясь ответил Пуаро.
  — Неделю назад она заявила мне, что более всего на свете желает прижать свой маленький пистолет к виску этой женщины.
  — Боже милостивый! — воскликнул Бесснер. Наступило молчание. Потом Рэйс глубоко вздохнул и произнес:
  — Именно так все и произошло. Бесснер удовлетворенно кивнул.
  — Да, именно так. Пистолет был очень малого калибра. Возможно, двадцать второго. Разумеется, точно можно будет сказать после извлечения пули.
  — Когда наступила смерть? — поинтересовался Рэйс. Бесснер задумчиво поглаживал подбородок.
  — Я не могу определить с точностью до минуты, — он щелкнул пальцами.
  — Сейчас восемь часов. Принимая во внимание температуру воздуха прошлой ночью, она мертва часов шесть, но не более восьми.
  — Значит, убийство произошло где-то между полуночью и двумя часами.
  — Совершенно верно.
  Наступила пауза. Рэйс посмотрел вокруг.
  — Где же муж? Он спит в соседней каюте?
  — В данный момент, — сказал доктор Бесснер, — он спит в моей каюте.
  Пуаро и Рэйс очень удивились. Бесснер несколько раз кивнул головой.
  — Да, да. Вижу, вам еще не сообщили — в мистера Дойля вчера вечером стреляли.
  — Стреляли? Кто?
  — Жаклина де Бельфорт.
  — Он серьезно ранен, — отрывисто спросил Рэйс.
  — Да. Повреждена и разбита кость. Я принял все возможные меры в данных условиях. Но необходимо как можно скорее сделать рентген и лечить как следует. На пароходе, как вы понимаете, это невозможно.
  — Жаклина де Бельфорт, — пробормотал Пуаро. Он снова посмотрел на бурую букву на стене.
  — Здесь нам делать больше нечего, — вздохнул Рэйс.
  Они спустились на палубу, где располагалась курительная, там их нетерпеливо ожидал капитан «Карнака», огорченный и взволнованный. Ему хотелось поскорее избавиться от ответственности, переложив ее на полковника Рэйса.
  — Мне кажется, — начал капитан, — единственное, что мне следует сделать, это довериться вам. Я знаю, кто вы и зачем здесь. У меня есть приказ повиноваться вам. Если вы согласны взять на себя и это дело, я лично буду следить, чтобы все ваши распоряжения безоговорочно выполнялись.
  — Отлично! — одобрил Рэйс.
  — Начнем с того, что мне потребуется эта комната. Мы с мсье Пуаро будем проводить здесь дознание.
  — Разумеется, сэр.
  — Пока это все. Ступайте и продолжайте работать. Если мне что-нибудь потребуется, я вас найду.
  Капитан облегченно вздохнул и вышел.
  — Садитесь, доктор Бесснер, — произнес Рэйс, — и расскажите нам обо всем, что произошло вчера вечером.
  Они молча слушали, пока доктор своим оглушающим басом излагал события.
  — Все ясно, — не раздумывая, заявил Рэйс.
  — Девица довела себя до истерики, да еще выпила две рюмки джина и принялась палить — сначала в мужчину, а потом и в Линнет Дойль.
  Доктор покачал головой.
  — Не думаю. По-моему, это невозможно. Вряд ли она написала бы на стене первую букву своего имени. Это было бы нелепо.
  — Отчего же? — возразил Рэйс.
  — Ослепленная яростью и ревностью…
  — Нет, — покачал головой Пуаро.
  — Это на нее не похоже. Слишком грубо.
  — Тогда можно найти лишь одно объяснение. Кто-то преднамеренно написал букву «Ж», чтобы бросить подозрение на мисс де Бельфорт.
  — Да, — кивнул Бесснер, — но убийце в высшей степени не повезло, ибо, могу вас заверить, молодая фрейлейн была не в состоянии совершить это убийство.
  — Почему.
  Бесснер рассказал об истерике Жаклины и обо всех обстоятельствах, которые привели мисс Бауэрс в ее каюту.
  — Я думаю, вернее, я знаю, мисс Бауэрс провела с ней всю ночь.
  — Если все так, как вы говорите, то это весьма упрощает дело, — сказал Рэйс.
  — Кто обнаружил труп? — спросил Пуаро.
  — Горничная миссис Дойль
  — Луиза Бурже. Она вошла в каюту, как обычно, разбудить свою госпожу, нашла ее мертвой, вышла и упала на руки стюарда в глубокий обморок. Стюард сообщил капитану, а тот — мне. Я нашел доктора, а потом отправился к вам.
  Пуаро кивал головой.
  — Надо сообщить Дойлю, — сказал Рэйс.
  — Вы говорите, он спит?
  — Да, — подтвердил Бесснер, — он еще спит в моей каюте. Я ввел ему сильное снотворное.
  Рэйс обернулся к Пуаро.
  — Так, — сказал он, — по-моему, нам не следует задерживать доктора. Огромное спасибо, доктор.
  Бесснер поднялся.
  — Я пойду позавтракаю. Потом вернусь в свою каюту, погляжу, как там Дойль.
  — Спасибо.
  Бесснер вышел. Пуаро и Рэйс посмотрели друг другу в глаза.
  — Ну, что скажете, Пуаро? — начал Рэйс.
  — Вы возглавляете дело. Я готов выполнять ваши приказания. Распоряжайтесь.
  Пуаро поклонился.
  Дверь отворилась и вошли Фактора и Корнелия.
  — Какой ужас! — на одном дыхании затараторила Корнелия.
  — Бедная, бедная миссис Дойль! Такая очаровательная! Какой бессердечный дьявол решился причинить ей боль! А мистер Дойль! Он лишится рассудка, когда узнает! Даже вчера он так беспокоился о ней, боялся обеспокоить ее всем этим скандалом!
  — Вот как раз об этом мы и хотели бы услышать от вас, мисс Робсон, — перебил Рэйс.
  — Мы хотели бы узнать поподробней, как все происходило.
  — Да, да, я понимаю. После бриджа миссис Дойль ушла в свою каюту. Но я не уверена, правда ли она пошла в каюту?
  — Да, — сказал Рэйс.
  — Я видел сам. У ее дверей я пожелал ей спокойной ночи.
  — Сколько было времени? — поинтересовался Пуаро.
  — Господи, я не знаю, — отвечала Корнелия.
  — Двадцать минут двенадцатого, — сказал Рэйс.
  — Хорошо. Значит, в двадцать минут двенадцатого мадам Дойль была жива и здорова. Кто же находился в салоне в этот момент?
  — Там был Дойль, — вступил в разговор Фактора, — мисс де Бельфорт, я и мисс Робсон.
  — Правильно, — подтвердила Корнелия.
  — Мистер Пеннингтон допил рюмку и ушел спать.
  — Когда он ушел?
  — Ну, минуты через две-три.
  — До половины двенадцатого?
  — Да, конечно.
  — Таким образом, в салоне оставались вы, мадемуазель Робсон, мадемуазель де Бельфорт, мсье Дойль и мсье Фантора. Чем все вы были заняты?
  — Мистер Фантора читал. Я вышивала. Мисс де Бельфорт, она… она…
  Фантора пришел ей на помощь.
  — Она пила джин, рюмку за рюмкой.
  — Да, — подхватила Корнелия.
  — Она разговаривала со мной, расспрашивала о моем доме, семье. И она все говорила мне разные вещи, но, мне кажется, все это предназначалось мистеру Дойлю. А он очень сердился, но ничего не говорил. По-моему, он ждал, что она выговорится и успокоится.
  — Но она не успокаивалась? Корнелия покачала головой.
  — Я хотела уйти, но она не пускала. И мне было ужасно, ужасно неловко. Потом мистер Фантора ушел…
  — Понимаете, я был там лишним, — заговорил Фантора.
  — Я надеялся уйти незаметно. Мисс де Бельфорт явно хотела устроить сцену.
  — И тут она достала пистолет, — продолжала Корнелия, — мистер Дойль вскочил, чтобы отобрать, но она успела выстрелить и попала ему в ногу. Тогда она стала плакать и кричать, а я испугалась до смерти и побежала догонять мистера Фантора. Он вернулся со мной, а мистер Дойль попросил нас не поднимать шума, а один из слуг услыхал выстрел и заглянул в салон, а мистер Фантора объяснил ему, что все в порядке, а потом мы отвели Жаклину в ее каюту и мистер Фантора оставался с ней до тех пор, пока я не привела мисс Бауэрс.
  — Корнелия остановилась перевести дух.
  — Когда все это происходило? — спросил Рэйс.
  — Боже, право не знаю, — снова сказала Корнелия, но Фантора быстро ответил:
  — Должно быть, минут двадцать первого. Я пришел к себе в каюту в половине первого.
  — Разрешите мне уточнить, — заговорил Пуаро.
  — После того как мадам Дойль ушла, кто-нибудь из вас четверых выходил из салона?
  — Нет.
  — Вы уверены, что мисс де Бельфорт все это время оставалась в салоне?
  — Абсолютно уверен, — быстро ответил Фантора.
  — Ни Дойль, ни мисс де Бельфорт, ни я, ни мисс Робсон не выходили из салона.
  — Хорошо. Таким образом, мы установили, что мадемуазель де Бельфорт не имела возможности застрелить мадам Дойль до, скажем, двадцати минут первого. Значит, вы, мисс Робсон, отправились за мисс Бауэрс. Была ли мадемуазель де Бельфорт одна в каюте в течение этого времени?
  — Нет, мистер Фантора оставался с ней.
  — Прекрасно! Таким образом, у мадемуазель де Бельфорт отличное алиби. Следующей мы допросим мисс Бауэрс, но, прежде чем послать за ней, я хотел бы услышать ваше мнение вот по каким вопросам. Я понял с ваших слов, что мсье Дойль боялся оставить мисс де Бельфорт одну… Не кажется ли вам, будто он боялся, что она сгоряча может еще что-нибудь натворить?
  — Я так считаю, — сказал Фантора.
  — Он опасался, что она может напасть на мадам Дойль?
  — Нет, — Фантора покачал головой.
  — Не думаю, по-моему, он опасался за нее лично, что она… то есть…
  — Самоубийство?
  — Да, понимаете, она казалась такой разбитой и сломленной. Она жестоко винила себя. Она без конца повторяла: «Мне незачем жить».
  — По-моему, — застенчиво вставила Корнелия, — ему было больно за нее. Он говорил так благородно. Он во всем обвинял себя; по его словам, он очень жестоко с ней поступил. Правда, он был такой милый.
  Эркюль Пуаро задумчиво покачивал головой.
  — Теперь относительно пистолета, — продолжал он.
  — Что произошло с пистолетом?
  — Она его уронила, — сказала Корнелия.
  — А потом.
  Фантора рассказал, как он вернулся за пистолетом, но не смог его найти.
  — Ага! — сказал Пуаро.
  — Вот мы и подошли к главному. Теперь, прошу вас, будьте как можно внимательнее. Пожалуйста, опишите мне точно все происходившее.
  — Мисс де Бельфорт уронила пистолет. Потом она отбросила его носком ботинка.
  — С ненавистью, — объяснила Корнелия.
  — Я представляю себе ее чувства.
  — И вы говорите, он закатился под банкетку? Пожалуйста, будьте очень внимательны. Мадемуазель де Бельфорт не поднимала пистолет прежде чем уйти из салона.
  Фантора и Корнелия хором ответили:
  — Нет!
  — Точность! Мне нужна абсолютная точность, вы понимаете? Итак, мы дошли до того момента, когда мадемуазель де Бельфорт покинула салон. В это время пистолет находился под банкеткой. И поскольку мадемуазель де Бельфорт не оставалась одна, мсье Фантора, мадемуазель Робсон и мадемуазель Бауэрс поочередно находились при ней, — у нее не было возможности вернуться за пистолетом в салон. В какое время вы, мсье Фантора, пришли за ним?
  — Должно быть, около половины первого.
  — Как вы думаете, сколько прошло времени между тем, как вы и доктор Бесснер вывели мсье Дойля из салона, и тем, как вы вернулись за пистолетом?
  — Минут пять, может быть, чуть больше.
  — Таким образом, в течение этих пяти минут кто-то взял пистолет, лежавший под банкеткой. Это не мадемуазель де Бельфорт. Кто же? Очень возможно, что тот, кто взял пистолет из-под банкетки, является убийцей мадам Дойль. Этот человек, можно сказать с уверенностью, слышал или видел часть событий, предшествовавших убийству.
  — Не понимаю, из чего вы это заключили, — возразил Фантора.
  Вы сами нам только что сказали, — ответил Пуаро, — пистолет находился под банкеткой, и его не было видно. Поэтому вряд ли его нашли там случайно. Кто-то, точно знавший, где он, подобрал его. Отсюда ясно, что он наблюдал за происходящим. Фантора упрямо повторил:
  — Я никого не видел на палубе, когда выходил из салона, а это было как раз перед тем, как раздался выстрел.
  — Да, но вы вышли из двери на кормовую сторону.
  — Да, с этой стороны находится моя каюта.
  — Таким образом, если бы кто-нибудь смотрел сквозь стекло с другой стороны, вы бы его не увидели?
  — Нет, — согласился Фантора.
  — Кто-нибудь, кроме слуги-негра, слышал выстрел?
  — Насколько я знаю, нет. Фантора снова заговорил:
  — Видите ли, все окна были закрыты. Мисс Ван Скул ер еще в начале вечера пожаловалась на сквозняк. Поэтому вряд ли выстрел мог кто-нибудь услышать, а если бы и услышал, то принял бы за звук открываемой бутылки.
  — Насколько мне известно, — сказал Рэйс, — никто не слышал второго выстрела — выстрела, который убил мадам Дойль.
  — Об этом мы узнаем из дальнейшего допроса, — сказал Пуаро.
  — А пока нас все еще занимает мадемуазель де Бельфорт. Нам следует послушать мадемуазель Бауэрс. Но прежде, чем вы уйдете, — он жестом задержал Корнелию и Фантора, — сообщите мне некоторые сведения о себе. Тогда нам не понадобится беспокоить вас вторично.
  Сначала вы, мсье — ваше полное имя?
  — Джеймс Ликдэйл Фантора.
  — Адрес?
  — Гладмор Хауз, Маркет Доннингтон, Нортхэмпшир.
  — Ваша профессия?
  — Я юрист.
  — Что привело вас в эту страну.
  Наступило молчание. Впервые за все время невозмутимый мистер Фактора смутился. Наконец, он сказал, вернее, пробормотал:
  — Э-э… развлечение.
  — Ага! — сказал Пуаро.
  — Вы проводите здесь каникулы, не так ли?
  — Э-э… да.
  — Прекрасно, мсье Фантора. Изложите мне вкратце, что вы делали и где были прошлой ночью, с того момента, на котором мы остановились.
  — Я тотчас же лег спать.
  — Во сколько?
  — В половине первого ночи.
  — Номер вашей каюты 22 по правой стороне судна, это первая каюта от салона?
  — Да.
  — Я задам вам еще один вопрос. Вы не слышали какого-нибудь звука после того, как вошли в свою каюту.
  Фантора задумался.
  — Я очень быстро заснул. Но мне кажется, прежде чем уснуть, я слышал нечто вроде всплеска. Больше ничего.
  Вы слышали звук, похожий на всплеск? Близко?
  — Честно говоря, не знаю. Я уже почти спал.
  — Когда это было?
  — Около часу, должно быть. Точно сказать не могу
  — Благодарю вас, мсье Фантора. Вы свободны.
  Пуаро обратился к Корнелии.
  — Итак, мадемуазель Робсон, ваше полное имя?
  — Корнелия Рут. Мой адрес Ред Хауз, Беллфилд, Коннектикут.
  — Что привело вас в Египет?
  — Кузина Мэри, мисс Ван Скулер, взяла меня с собой в это путешествие.
  — Встречали ли вы прежде мадам Дойль?
  — Нет, никогда.
  — Что делали вы прошлой ночью?
  — После того, как я помогла доктору Бесснеру, я сразу легла спать.
  — Номер вашей каюты?
  — 43 со стороны кормы, моя каюта рядом с каютой мисс де Бельфорт.
  — Вы что-нибудь слышали?
  Корнелия покачала головой.
  — Нет, я ничего не слышала.
  — Никакого всплеска?
  — Нет Но я и не могла, потому что моя каюта находится со стороны, обращенной к берегу.
  — Благодарю вас, мадемуазель Робсон, — сказал Пуаро.
  Фантора и Корнелия вышли.
  — По-моему, все ясно, — сказал Рэйс.
  — Навряд ли трое не связанных между собой свидетелей станут лгать. Жаклина де Бельфорт не могла вернуться за пистолетом. Но кто-то подобрал его и кто-то слышал всю сцену в салоне. И кто-то написал на стене букву «Ж».
  В дверь постучали, и вошла мисс Бауэрс. Она села, сдержанная и деловитая, как всегда. По просьбе Пуаро она назвала свое имя, адрес и профессию, добавив:
  — Я нахожусь при мисс Ван Скулер уже более двух лет.
  — Мадемуазель Ван Скулер серьезно больна.
  Нет, я бы этого не сказала, — ответила мисс Бауэрс, она уже далеко не молода и беспокоится о своем здоровье, поэтому хочет, чтобы при ней постоянно находилась медицинская сестра. У нее нет ничего серьезного. Просто ей нравится, когда ее окружают вниманием, и она готова за это платить.
  Пуаро понимающе кивнул.
  — Прошлой ночью, — заговорил он, — мадемуазель Робсон позвала вас, я правильно понял?
  — Разумеется, правильно.
  — Пожалуйста, расскажите нам подробно, как это произошло.
  — Мисс Робсон объяснила мне, что произошло, и я пошла с ней. Мисс де Бельфорт находилась в крайне возбужденном состоянии, близком к истерике.
  — Не произносила ли она каких-нибудь угроз против мадам Дойль?
  — Нет. Ничего похожего. Она была глубоко недовольна собой и без конца упрекала себя. Она приняла большую дозу алкоголя и страдала от последствий. Мне казалось, ее не следует оставлять одну. Я ввела ей морфий и осталась около нее.
  — Теперь, мадемуазель Бауэрс, ответьте мне: выходила ли мадемуазель де Бельфорт из своей каюты в эту ночь?
  — Нет, не выходила.
  — А вы?
  — Я оставалась при ней до утра.
  — И вы в этом совершенно уверены?
  — Совершенно.
  — Благодарю вас, мадемуазель Бауэрс.
  Сестра удалилась. Двое мужчин посмотрели друг на друга. Жаклина де Бельфорт не могла совершить убийства.
  Кто же застрелил Линнет Дойль.
  13
  Рэйс говорил:
  — Кто-то украл пистолет — и это не Жаклина де Бельфорт. Это человек, который хочет свалить свое преступление на нее. Однако он не мог предусмотреть, что медицинская сестра введет ей морфий и просидит с ней до утра. Теперь вспомним, ведь однажды уже было предпринято покушение на Линнет Дойль. Жаклина де Бельфорт не была виновата в том покушении. Так кто же?
  — Мне кажется, проще определить, кто не мог участвовать в том покушении. Это мсье Дойль, мадам Аллертон и Тим Аллертон, мадемуазель Ван Скулер и мадемуазель Бауэрс. Они все время находились в поле моего зрения.
  — Гм-гм, — вздохнул Рэйс, — остается еще так много народу. Давайте подумаем о возможных мотивах преступления.
  — Надеюсь, тут нам поможет мсье Дойль. За это время произошло несколько событий.
  Дверь открылась и вошла Жаклина де Бельфорт. Она была очень бледна и едва держалась на ногах.
  — Это не я, — она говорила как испуганный ребенок.
  — Я не убивала. О, пожалуйста, поверьте! Все, все считают, что это я убила, но это не правда, это не правда. Ужасно! Ах, зачем так случилось! Наверное, вчера ночью я могла бы застрелить Симона; я была вне себя. Но то другое.
  — Она опустилась на стул и зарыдала.
  Пуаро потрепал ее по плечу.
  — Ну-ну. Мы знаем, это не вы убили мадам Дойль. Это доказано, да, дитя мое, это доказано. Это не вы.
  Джекки вдруг выпрямилась и сжала мокрый платок.
  — Но кто же?
  — Вот это, — ответил Пуаро, — нам пока неизвестно. Вы не можете нам помочь, дитя мое.
  Жаклина покачала головой.
  — Не знаю… Не могу себе представить… Не имею ни малейшего представления.
  — Она глубоко, мрачно задумалась.
  — Нет, — наконец выговорила она, — не знаю никого, кто бы желал ее смерти, — и тихо закончила:
  — Кроме меня.
  В этот момент Рэйс вспомнил о чем-то и, извинившись, поспешно вышел. Жаклина сидела понурившись. Вдруг у нее вырвалось:
  — Смерть — это безбожно, безбожно! Будь проклят убийца!
  — Да, — задумчиво проговорил Пуаро.
  — Подумайте, в этот самый момент кто-то радуется успешному завершению своего плана.
  — Не надо, не надо! — закричала Жаклина.
  — Как страшно вы это сказали.
  Пуаро пожал плечами.
  — Я сказал правду.
  — Я желала ей смерти, — почти шепотом проговорила Жаклина, — и вот она мертва… И самое ужасное, что она умерла так, как я говорила…
  — Да, мадемуазель. Ее убили выстрелом в висок.
  — Значит, тогда, в гостинице «Катаракт», я была права! — вскрикнула Джекки.
  — Кто-то действительно подслушивал наш разговор.
  — Ага!
  Пуаро удовлетворенно кивнул головой.
  — Я как раз подумал: вспомните ли вы об этом. Да, то что мадам Дойль была убита именно так, как вы говорили, не может быть простым совпадением.
  Джекки поежилась.
  — Кто же он, этот мужчина, который подслушивал нас в тот вечер.
  Пуаро помолчал и вдруг совсем другим тоном спросил:
  — Вы уверены, что это был мужчина?
  Джекки удивленно взглянула на него.
  — Разумеется. По крайней мере…
  — Она нахмурилась и прикрыла глаза, стараясь вспомнить.
  — Я тогда подумала, что это мужчина, — медленно проговорила она.
  — Однако сейчас вы в этом не уверены?
  — Нет, как я могу быть уверенной? — так же медленно ответила она.
  — Промелькнула какая-то фигура, тень… По-вашему, там была женщина? Но, мне кажется, ни одна женщина на этом пароходе не может желать смерти Линнет.
  Дверь приоткрылась и появился доктор Бесснер.
  — Мсье Пуаро, не смогли бы вы зайти к мистеру Дойлю? Он хочет вас видеть.
  Жаклина вскочила, схватила доктора за руку.
  — Как он? Ему лучше?
  — Нисколько ему не лучше, — ответил доктор недовольно, — у него же перелом кости.
  — И он может умереть? — с ужасом спросила Джекки.
  — Господи, при чем здесь смерть? Мы довезем его до суши. Там ему сделают рентген и будут лечить как положено.
  — Ах!
  — Жаклина судорожно заломила руки и опустилась на стул.
  Пуаро вместе с доктором вышел на палубу, к ним присоединился Рэйс.
  Весь обложенный подушками с высоко поднятой ногой лежал Симон Дойль. От страшного потрясения и физической боли лицо его изменилось до неузнаваемости.
  — Пожалуйста, входите, — тихо проговорил он.
  — Доктор сообщил мне, сказал мне… о Линнет. Я не могу поверить. Я просто не в силах поверить, что это правда.
  — Мы понимаем. Ужасное несчастье, — сказал Рэйс. Симон продолжал с трудом:
  — Я хотел сказать, Джекки не виновата. Я уверен в этом. Все факты против нее, но уверяю вас, она не виновата. Вчера она выпила лишнего, нервы у нее расшатались, поэтому она накинулась на меня, но на хладнокровное продуманное убийство она не способна…
  — Не мучьте себя, мсье Дойль, — мягко сказал Пуаро.
  — Кто бы ни был убийцей вашей жены, мы точно знаем, что это не мадемуазель де Бельфорт.
  Симон недоверчиво спросил:
  — Значит, Джекки вне подозрений?
  — Разумеется, но поскольку мы исключаем мадемуазель де Бельфорт, — продолжал Пуаро, — не могли бы вы подсказать нам, кто бы это мог быть.
  Симон отрицательно покачал головой. В глазах его появилось выражение детской растерянности.
  — Это дико, невероятно. Никто, кроме Джекки, не мог желать этой смерти.
  — Подумайте, мсье Дойль. Может быть, у нее были враги. Может быть, у кого-то были с ней старые счеты.
  Снова Симон беспомощно покачал головой.
  — Все это кажется мне чудовищным, невероятным. У нее был жених, лорд. Она его обидела, когда вышла за меня, но трудно представить себе лощеного типа вроде Уиндлешэма в роли убийцы. Да, кроме того, он находится за тысячи миль отсюда. Или старый сэр Джордж Вуд. Он возненавидел Линнет за то, что она перестроила его дом по своему вкусу. Но сэр Джордж Вуд остался в Лондоне.
  — Пожалуйста, мсье Дойль, — заговорил Пуаро очень серьезно.
  — В первый день путешествия на «Карнаке» я говорил с вашей женой, и разговор этот произвел на меня впечатление. Она была подавлена, удручена. Она говорила — пожалуйста, слушайте внимательно, — что все кругом ненавидят ее. Она чувствовала себя неспокойно, неуверенно, всюду ей мерещились враги.
  — Она очень огорчилась, встретив Джекки на борту парохода. Я тоже, — сказал Симон.
  — Правильно, — продолжал Пуаро, — но это не дает ключа к ее словам. Когда она говорила, что окружена врагами, конечно, она преувеличивала, однако, я уверен, она имела в виду не только одну мадемуазель де Бель — форт.
  — Возможно, вы правы, — согласился Симон, — но мне кажется, я знаю, в чем дело. Ее напугала какая-то фамилия в списке пассажиров.
  — Фамилия в списке пассажиров? Какая фамилия?
  — Понимаете, она не назвала ее. Честно говоря, я не проявил достаточного интереса. Я был слишком занят историей с Жаклиной, а насколько я понимаю, Линнет говорила о каких-то деловых людях, которые разоряются при столкновении с более удачливыми дельцами, и о том, как ей неприятно встречаться с теми, кто разорился когда-то по вине ее отца. Я не знаю подробно историю семьи Линнет, но, по-моему, мать ее была дочерью миллионера. А отец просто состоятельным человеком. Однако после женитьбы он стал играть на бирже или что-то в этом роде. Конечно, в делах кто-то богатеет, а кто-то разоряется. Мне кажется, на этом пароходе есть человек, отец которого был конкурентом отца Линнет и разорен им. Я помню, как Линнет сказала: «Ужасно, когда люди ненавидят тебя, даже будучи незнакомы с тобой».
  — Так, — задумчиво проговорил Пуаро, — это объясняет ее настроение в тот вечер. Впервые в жизни она почувствовала, что наследство несет с собой не только радости, но и бремя. Вы вполне уверены, мсье Дойль, она не назвала фамилии?
  — Я просто не обратил внимания, — отвечал Симон огорченно.
  — Я сказал ей что-то вроде: в наше время никто не вспоминает о родителях. Жизнь слишком быстротечна.
  — Позвольте мне высказать одно предположение, — церемонно попросил доктор Бесснер.
  — На пароходе есть один молодой человек, который враждебно относился к мадам Дойль.
  — Вы имеете в виду Фергюсона? — спросил Пуаро.
  — Да. Он не раз высказывался враждебно о мадам Дойль.
  — Как бы нам разузнать все о нем? — заволновался Симон.
  — Полковник Рэйс и я допросим всех пассажиров, — ответил Пуаро.
  — До тех пор, пока мы не выслушаем всех до единого, было бы неразумно делать какие-либо выводы. Прежде всего нам следует выслушать горничную. Мы можем это проделать здесь. Присутствие мсье Дойля может помочь нам. Мадам имела при себе драгоценности?
  — Нитку жемчуга, — сказал Симон, — по словам Линнет, она стоит около пятидесяти тысяч. Боже, неужели из-за проклятого жемчуга…
  — Ограбление является одним из возможных мотивов, — сказал Пуаро.
  — Однако пока что этот мотив кажется мне мало вероятным. Ну, это мы увидим. Итак, пусть позовут горничную.
  Луиза Бурже оказалась той самой яркой латиноамериканкой, которую однажды приметил Пуаро. Она была заплаканной и казалась испуганной. Однако в лице ее угадывались хитрость и скрытность. И это сразу насторожило Пуаро.
  — Вы Луиза Бурже?
  — Да.
  — Когда в последний раз вы видели мадам Дойль живой?
  — Прошлой ночью, мсье. Точное время назвать я не могу. Я пришла, чтобы помочь ей раздеться.
  — Сколько было времени?
  — Около одиннадцати, должно быть. Я не знаю точно. Я помогла мадам раздеться и уложила ее в постель, потом я ушла.
  — Сколько это заняло времени?
  — Минут десять. Мадам очень устала. Она попросила меня перед уходом погасить свет.
  — Что вы делали после того, как вышли из каюты?
  — Я пошла к себе, мсье, моя каюта находится на нижней палубе.
  — Может быть, вы видели или слышали что-нибудь такое, что могло бы помочь нам?
  — Но каким же образом, мсье?
  — Это вы должны сообщить нам, мадемуазель, а не мы вам, — возразил Пуаро.
  Она искоса взглянула на него.
  — Но ведь, мсье, я была внизу. Как же я могла видеть или слышать что-нибудь? Моя каюта находится на другой палубе. Я просто физически не могла ничего услышать или увидеть. Конечно, если бы у меня была бессонница и я вдруг вздумала бы подняться по лестнице, тогда, возможно, я и увидела бы убийцу, это чудовище, когда он выходил из каюты мадам, но поскольку…
  Она повернулась к Симону и умоляюще протянула к нему руки:
  — Мсье, я прошу вас, вы видите, что они со мной делают! Что я могу сказать?
  — Дитя мое, — отвечал Симон смущенно.
  — Не глупите. Вы ничего не видели и не слышали, все это понимают. Не волнуйтесь, вас никто не обидит. Я позабочусь о вас. Вы ни в чем не виноваты.
  — Мсье так добр, — пробормотала Луиза и скромно потупилась.
  — Таким образом, — нетерпеливо спросил Рэйс, — вы ничего не видели и не слышали?
  — Да, именно так, мсье.
  — И вы не знаете никого на этом пароходе, кто бы желал зла вашей госпоже.
  Неожиданно Луиза вдруг закивала головой и взволнованно заговорила
  –
  — Да, я знаю. На этот вопрос я могу прямо ответить: да.
  — Вы имеете в виду мадемуазель де Бельфорт? — спросил Пуаро.
  — Она, конечно. Но я говорила не о ней. На этом пароходе есть еще один человек, который ненавидит мадам за то зло, которое она ему причинила.
  — Боже! — закричал Симон.
  — О чем она говорит?! Луиза продолжала еще более взволнованно, сопровождая слова отчаянной жестикуляцией:
  — Да, да, да, я правду говорю. Речь идет о бывшей горничной мадам — моей предшественнице. Один из механиков на этом пароходе хотел жениться на ней. И моя предшественница, ее звали Мэри, собиралась за него замуж. Но мадам Дойль навела справки и выяснила, что человек этот, его фамилия Флитвуд, уже женат, на цветной, понимаете? Его жена была из другой страны, она вернулась к себе на родину, но он все равно считался женатым. И мадам рассказала обо всем Мэри, и Мэри, хотя и очень страдала, все-таки порвала с Флитвудом и не захотела его больше видеть. И когда Флитвуд узнал, что мадам Дойль и есть та самая Линнет Риджуэй, он жутко разозлился и сказал, что хотел бы ее убить. По его словам, она вмешалась в его личную жизнь и разрушила его счастье.
  Луиза победоносно посмотрела на Пуаро.
  — Весьма интересно, — сказал Рэйс. Пуаро повернулся к Симону.
  — Вы что-нибудь знали об этом?
  — Понятия не имел, — ответил Симон искренне.
  — Сомневаюсь, знала ли Линнет о существовании этого человека. Мне кажется, она давно забыла всю эту историю. Он резко обернулся к горничной.
  — Вы говорили моей жене про это?
  — Нет, мсье, разумеется, нет.
  — Что вам известно о жемчужном ожерелье вашей госпожи? — спросил Пуаро.
  — Жемчужное ожерелье? — Луиза широко раскрыла глаза.
  — Оно было на ней надето вчера вечером.
  — Вы видели жемчуг после того, как она легла спать?
  — Да, мсье.
  — Куда она его положила?
  — На столик у кровати.
  — И там вы его видели в последний раз?
  — Да, мсье.
  — А сегодня утром вы его видели? Лицо девушки резко изменилось.
  — Боже! Я даже не посмотрела. Я подошла к постели, увидела мадам, закричала, выбежала на палубу и потеряла сознание.
  Пуаро кивнул.
  Вы не посмотрели, но мои глаза созданы для того, чтобы смотреть. Сегодня утром на столике у кровати жемчужного ожерелья не было.
  14
  Стюард доложил, что завтрак подан в курительной. Пуаро и Рэйс прошли туда и сели за столик.
  — Так, — сказал Рэйс, наливая себе кофе, — у нас имеется два определенных указания. Исчезновение жемчужного ожерелья. И этот человек
  — Флитвуд. Что касается жемчуга, тут проще всего предположить ограбление.
  Но представим себе, что мадам Дойль проснулась и уличила вора?
  — Знаете, по поводу этого жемчуга у меня возникло одно соображение. Если моя идея верна, жемчуг не должен пропасть. Скажите, что вы думаете о горничной?
  — Мне показалось, — медленно проговорил Рэйс, — она знает больше, чем говорит.
  Ага, значит, и у вас сложилось такое впечатление. Она служила у мадам Дойль очень недолго. Возможно, она состоит в банде, которая занимается кражей драгоценностей. В таких случаях горничную снабжают самыми блестящими рекомендациями. К сожалению, мы в данный момент не имеем возможности получить сведения о ней. Ох, этот жемчуг… И все-таки мое предположение должно подтвердиться! Кто же он, этот глупец?
  — Он оборвал поток своих мыслей.
  — Что нам делать с Флитвудом?
  — Давайте пригласим его сюда.
  — Рэйс позвонил и попросил позвать Флитвуда.
  — А еще какие-нибудь предположения имеются? — спросил он.
  — Разумеется, и очень много, мой друг. Например, опекун из Америки.
  — Пеннингтон?
  — Да, Пеннингтон. Я наблюдал весьма любопытную сцену.
  Он пересказал Рэйсу все, происшедшее в салоне между Линнет Дойль и Пеннингтоном.
  — Поймите, чрезвычайно важно то, что мадам прочитывала каждый документ, прежде чем подписать. Тут-то у Пеннингтона и пропала охота заниматься делами. А муж в это время произнес нечто весьма знаменательное.
  — Что именно?
  — Он сказал: «Я никогда не читаю документов, я подписываю там, где мне велят». Вы видите, в чем здесь смысл? Пеннингтон увидел тотчас же. Я прочел это в его глазах. Когда он услышал слова Дойля, в глазах его появилась отчетливая мысль. Представьте себе, мой друг, вы назначаетесь опекуном дочери чрезвычайно богатого человека. Деньги ее вы пустили в биржевые спекуляции. Я понимаю, все это очень похоже на детективный роман, но иногда вы читаете о подобных случаях и в газетах. Такое случается, мой друг, такое случается.
  Я не спорю, — сказал Рэйс. У вас еще есть время, и вы надеетесь отыграться Ваша подопечная не достигла совершеннолетия, и у вас есть еще некоторое время. Но вдруг она выходит замуж! В одну минуту все деньги переходят из ваших рук к ней. Катастрофа! Единственная надежда на то, что она в свадебном путешествии. Ей не до деловых бумаг. Может быть, она подпишет нужный вам документ не читая… Но не такой была Линнет Дойль. Она и в свадебном путешествии оставалась деловой женщиной. И вдруг случайное замечание мужа — и вам, уже совсем отчаявшемуся, приходит в голову новая спасительная идея. Если Линнет Дойль умрет, все ее состояние переходит к ее мужу, а С ним справиться так легко. Он станет послушным ребенком в руках человека опытного. Мой дорогой полковник, поверьте, я видел, как эти мысли рождались в голове Пеннингтона. «Ах, если бы вместо Линнет я имел дело с Симоном…» Об этом он думал.
  — Вполне возможно, — сухо заметил полковник, — но у вас нет доказательств.
  — Нет, никаких доказательств…
  — Есть еще молодой Фергюсон, — сказал Рэйс.
  — Он высказывается очень зло. Я не собираюсь делать выводов только по его высказываниям. Но ведь он может быть тем самым человеком, отца которого разорил старый Риджуэй. Может быть, он из тех, кто посыпает солью старые раны.
  — А кроме того, есть еще и мой парень, — сказал Рэйс.
  — Да, «ваш парень», как вы называете его.
  — Он профессиональный убийца, — уточнил Рэйс.
  — Нам это известно. С другой стороны, не могу себе представить, зачем могла ему понадобиться Линнет Дойль. Их орбиты не пересекаются.
  — Она могла случайно увидеть или узнать что-то компрометирующее его.
  — Возможно, но мало вероятно. В дверь постучали.
  Флитвуд, грузный, свирепого вида мужчина, подозрительно смотрел то на Рэйса, то на Пуаро.
  — Вы хотели видеть меня.
  Пуаро узнал в нем человека, которого видел однажды с Луизой Бурже.
  — Да, — ответил Рэйс.
  — Вам, вероятно, известно, что вчера на пароходе было совершено убийство.
  Флитвуд утвердительно кивнул головой.
  — А нам известно, что у вас были причины ненавидеть женщину, которая вчера была убита.
  В глазах Флитвуда вспыхнула тревога.
  — Кто вам сказал?
  — Ведь миссис Дойль вмешалась в отношения между вами и одной молодой девушкой.
  — Я знаю, кто вам это рассказал — это лживая француженка. Так я отвечу: девчонка врет, она просто лгунья.
  — Вы так активно отрицаете, не зная, о чем она говорила.
  Удар попал в цель. Мужчина покраснел и проглотил слюну.
  — Зачем мадам совалась в чужие дела?
  — Вы хотите сказать, зачем миссис Дойль вмешалась в ваши отношения? Что же, вам должно быть известно: двоеженство карается законом.
  — У меня все обстояло иначе. Я был женат на туземке. Это не считается браком. Она ушла от меня и вернулась в свою деревню. Я не видел ее уже лет шесть.
  — И тем не менее вы женаты. Флитвуд молчал.
  — Миссис Дойль, — продолжал Рэйс, — в те время она еще была мисс Риджуэй, узнала о вашей жене?
  — Да, она узнала, будь она проклята Кто ее просил соваться в чужие дела! Я бы относился к Мэри как следует. Я для нее был готов на все. Она бы никогда не узнала о той, другой, если бы не ее госпожа. Да, будь я неладен, я ненавидел эту даму, да, когда она появилась на пароходе, вся в жемчугах и брильянтах, такая гордая и счастливая, я возненавидел ее в сто раз сильнее, ведь она разбила мне жизнь, а сама давно забыла обо всей этой истории. О, если вы считаете меня убийцей, то ошибаетесь! Я не стрелял в нее. Я ее пальцем не тронул. Могу в этом поклясться.
  Он замолчал, тяжело дыша и весь взмокнув от пота.
  — Где вы находились прошлой ночью между двенадцатью и двумя?
  — Я спал на своей койке, и мой сосед может это подтвердить.
  — Мы проверим, — сказал Рэйс, и кивком головы отпустил его.
  — Можете идти.
  — Итак? — спросил Пуаро, когда дверь за Флитвудом закрылась.
  Рэйс пожал плечами.
  — Его рассказ вполне логичен. Он, разумеется, нервничает, но это естественно. Надо проверить его алиби, хотя это мало нам поможет. Его сосед спал, и Флитвуд вполне мог уйти и вернуться незамеченным. Надо узнать, видел ли его кто-нибудь еще.
  Миссис Аллертон в платье из мягкого серого шелка торопливо вошла в курительную. Она была расстроена.
  — Как ужасно, — проговорила она, усаживаясь в кресло.
  — Невозможно поверить. Очаровательная женщина, у которой было все для радости, для жизни, — мертва. Я не могу в это поверить.
  — Понимаю вас, мадам, — сказал Пуаро участливо.
  — Я рада, что вы находитесь на этом пароходе, — продолжала миссис Аллертон искренне, — вы найдете виновного. И я рада, что та несчастная странная девочка не виновата.
  — Вы говорите о мадемуазель де Бельфорт? Кто вам сказал, что она не виновата?
  — Корнелия Робсон, — ответила миссис Аллертон с едва заметной улыбкой.
  — Она так увлечена всеми этими событиями. Возможно, впервые в жизни на ее глазах происходит нечто захватывающее, да, наверное, это останется единственным событием в ее жизни.
  Миссис Аллертон взглянула на Пуаро и умолкла.
  — Простите, я так много болтаю. Вы хотите о чем-то спросить?
  — Если вы не возражаете. Когда вы легли спать, мадам?
  — Ровно в половине одиннадцатого.
  — Вы быстро заснули?
  — Да, мне очень хотелось спать.
  — Вспомните, в течение ночи вы ничего не слышали? Миссис Аллертон сосредоточенно задумалась.
  — Да, мне кажется, я слышала всплеск и как кто-то бежал — или наоборот. Мне помнится это как-то смутно. То ли сон, то ли явь. Мне подумалось, что кто-то упал за борт, и я проснулась и прислушалась, но было тихо.
  — Не знаете ли вы, сколько было времени?
  — Нет, боюсь, не знаю. Наверно, лучше не называть времени вовсе, раз я не знаю точно.
  — Это все, что вы можете нам сообщить?
  — Кажется, да.
  — Вы встречались прежде с мадам Дойль?
  — Нет. Тим был знаком с ней. Я же слышала о ней от своей кузины Джоанны Саутвуд, но сама я впервые познакомилась с ней только в Асуане.
  — Если вы позволите, мадам, у меня к вам есть еще один вопрос.
  Миссис Аллертон слабо улыбнулась и проговорила:
  — Ах, я жду — не дождусь особого вопроса.
  — Так вот. Не потерпели ли вы или ваши родственники материального ущерба от финансовой деятельности отца мадам Дойль, Мелуша Риджуэя.
  Миссис Аллертон искренне удивилась.
  — Ах, нет! Наши семейные капиталы уменьшались естественным путем… Вы понимаете, повсюду нынче платят меньшие проценты, чем раньше. В нашей бедности никогда не было ничего драматического. Мой муж оставил» нам сравнительно мало денег, но они в целости и сохранности.
  — Благодарю вас, мадам. Будьте добры, пригласите сюда вашего сына.
  Когда она вернулась, Тим спросил невзначай:
  — Допрос закончен? Теперь очередь за мной? О чем тебя спрашивали?
  — Только о том, не слышала ли я чего-нибудь прошлой ночью, — сказала миссис Аллертон.
  — Но я, к сожалению, ничем не могла помочь. Не понимаю, почему. Ведь каюта Линнет через одну от моей. Я должна была услышать выстрел. Иди, Тим, тебя ждут.
  Пуаро повторил те же вопросы. Тим ответил:
  — Я рано лег спать, где-то в половине одиннадцатого, должно быть. Немного почитал и погасил свет.
  — После этого вы что-нибудь слышали?
  — Да. Я уснул, но позднее началась какая-то суматоха, и кто-то назвал имя Фантора.
  — Это была мадемуазель Робсон, когда она выбежала из салона?
  — Да, вероятно. Потом я слышал разные голоса, и кто-то пробежал по палубе. Потом всплеск. И старый Бесснер кричал кому-то: «Осторожней, не спешите!»
  — Вы слышали всплеск?
  — Да, так мне показалось.
  — Вы уверены, что это не был выстрел?
  — Возможно, я слышал и выстрел. Мне показалось, что откупорили бутылку с шампанским. Но это мог быть выстрел. И всплеск мне просто почудился, знаете, по ассоциации — вылетела пробка и вино наливают в бокалы… Сквозь сон мне показалось, что в салоне веселятся, там вечеринка, и мне мешают спать.
  — А потом? Что-нибудь еще?
  Тим задумался.
  — Еще Фантора долго возился в своей каюте и никак не мог угомониться.
  — А потом?
  — Потом я заснул.
  — И больше ничего не слышали?
  — Абсолютно ничего.
  — Благодарю вас, мсье Аллертон.
  Тим встал и вышел.
  15
  Рэйс в глубоком раздумье склонился над планом парохода «Карнак»: Фантора, молодой Аллертон, миссис Аллертон. Далее пустая каюта Симона Дойля. Чья каюта находится по другую сторону от миссис Дойль? Ага, старая американка. Если кто и слышал что-то определенное, то это именно она.
  Мисс Ван Скулер в это утро была сморщеннее и желтее, чем обычно. Ее маленькие черные глазки смотрели злобно и подозрительно. Рэйс поднялся ей навстречу с вежливым поклоном.
  — Ради бога, простите за беспокойство, мисс Ван Скулер. Мы весьма признательны вам. Пожалуйста, садитесь.
  Мисс Ван Скулер раздраженно зашипела:
  — Я не желаю иметь что-либо общее со всем этим. Я возмущена. Не связывайте меня с этим чрезвычайно неприятным происшествием.
  — Мы все понимаем. Мы решили поговорить с вами в первую очередь, чтобы в дальнейшем больше вас не тревожить. Мисс Ван Скулер посмотрела на Пуаро более милостиво.
  — Я рада, что вы понимаете меня. Я не привыкла к подобным историям.
  — Разумеется, мадемуазель, — заговорил Пуаро, стараясь всячески умилостивить старую даму, — именно поэтому мы и хотим как можно скорее освободить вас от всех неприятностей. Итак, не припомните ли вы, в котором часу вчера вечером вы легли спать?
  — Я всегда ложусь ровно в десять. Но вчера я легла позже, из-за Корнелии, она задержала меня.
  — Понимаю, мадемуазель. Итак, после того, как вы легли спать, слышали ли вы какие-нибудь звуки?
  — Я сплю очень чутко, — объявила мисс Ван Скулер.
  — Превосходно! Для нас — это просто удача.
  — Меня разбудила эта несуразная горничная миссис Дойль, которая так громко пожелала ей спокойной ночи.
  — А после этого?
  — Я снова уснула. Потом мне показалось, что в мою каюту кто-то вошел, но оказалось — вошли в соседнюю каюту.
  — В каюту мадам Дойль?
  — Да. Потом послышались шаги по палубе и всплеск.
  — Наверное, вы не можете назвать точное время?
  — Напротив. Я могу. Было ровно десять минут первого.
  — Вы в этом уверены?
  — Да. Я посмотрела на часы.
  — Вы слышали выстрел?
  — Нет, ничего похожего на выстрел.
  — Но, может быть, именно выстрел и разбудил вас? Мисс Ван Скулер, по-жабьи склонив голову набок, обдумывала вопрос.
  — Возможно, — неохотно призналась она.
  — Но откуда возник этот всплеск, вы не знаете?
  — Наоборот, отлично знаю.
  — Вы знаете?
  — Разумеется. Мне надоели шум и суета на палубе. Я встала и вышла. Мисс Оттерборн стояла, склонившись над поручнями. Она только что бросила в воду какой-то предмет.
  — Мисс Оттерборн? — изумленно переспросил Рэйс.
  — Да.
  — Вы уверены, что это была именно мисс Оттерборн?
  — Я отчетливо видела ее лицо.
  — А она видела вас?
  — По-моему, нет.
  Пуаро резко наклонился к ней.
  — Как она выглядела, мадемуазель?
  — Она была чрезвычайно взволнована. Рэйс и Пуаро обменялись быстрым взглядом.
  — Что было дальше? — торопил Рэйс.
  — Мисс Оттерборн ушла на правую сторону судна, а я снова легла в постель.
  В дверь постучали, и вошел капитан, неся в руках сверток, с которого стекала вода.
  — Вот что мы выловили, полковник.
  Рэйс стал разворачивать сверток, там был мокрый бархат, в котором оказался носовой платок, испачканный чем-то красным, и маленький перламутровый пистолет.
  — Я был прав, — сказал полковник победоносно, пистолет все-таки бросили за борт.
  — Он протянул пистолет.
  — Ну что, мсье Пуаро, этот пистолет видели вы в тот вечер в отеле «Катаракт»?
  Пуаро спокойно и внимательно рассматривал вещицу.
  — Да, это он. Та же инкрустация и инициалы Ж. Б. Предмет роскоши, очень женственная штучка, и в то же время это смертоносное оружие.
  — Двадцать два, — тихо говорил Рэйс, вытаскивая обойму.
  — Использованы две пули. Да, несомненно.
  Мисс Ван Скул ер многозначительно кашлянула.
  — А что вы скажете о моей бархатной накидке?
  — Ваша накидка, мадемуазель?
  — Да, это моя бархатная накидка.
  Рэйс поднял мокрую материю.
  — Так это ваше, мисс Ван Скулер?
  — Разумеется, это мое! — закричала старая дама.
  — Я потеряла ее вчера вечером и спрашивала про нее всех и каждого.
  — Где вы видели свою накидку в последний раз, мисс Ван Скулер?
  — Вчера вечером в салоне я была в ней, но перед уходом я обнаружила, что накидка исчезла.
  — Теперь вы поняли, для чего использовали вашу накидку? — спокойно спросил Рэйс.
  Он расстелил мокрый бархат и пальцем показал подпалину и несколько маленьких дырочек.
  — Убийца завернул в нее пистолет, чтобы заглушить звук выстрела.
  — Возмутительно! — провозгласила старуха, и ее ссохшееся лицо покраснело.
  — Я буду весьма вам признателен, мисс Ван Скулер, если вы расскажете нам, как давно и сколь близко вы знали миссис Дойль, — попросил Рэйс.
  — Я совсем не знала ее раньше.
  — Но вы знали о ней?
  — Разумеется, я знала, кто она.
  — Ваши семьи не были знакомы?
  — Наша семья, полковник Рэйс, занимает в обществе исключительное положение, мы поддерживаем знакомство лишь с равными нам. Моя дорогая матушка не стала бы водить знакомство с семьей, подобной Хартцам, они были богачи, но без рода и имени.
  — Можете ли вы что-нибудь еще сообщить нам?
  — Мне нечего добавить к тому, что я сказала. Линнет Риджуэй выросла в Англии, я никогда не видела ее до поездки в Египет.
  Она встала. Пуаро открыл ей дверь, и она с достоинством удалилась.
  — Розали Оттерборн? Я не ожидал, — проговорил Рэйс.
  Пуаро, казалось, был в замешательстве. Вдруг он ударил кулаком по столу.
  — Но это же бессмыслица! — закричал он.
  — Это бессмыслица!
  — Что именно вы имеете в виду?
  — Мы блуждаем в потемках. Кто-то хотел избавиться от Линнет Дойль. Кто-то подслушал сцену в салоне прошлой ночью. Кто-то прокрался в салон и подобрал пистолет, — пистолет Жаклины де Бельфорт, не забывайте. Кто-то застрелил Линнет Дойль этим именно пистолетом и написал кровью на стене букву «Ж»
  — Все так ясно, не правда ли? И что же дальше делает убийца? Естественно, он оставляет пистолет Жаклины де Бельфорт — проклятый пистолет! — на видном месте, где каждый может его найти. Но вместо этого убийца бросает пистолет, эту особенно важную улику против Жаклины де Бельфорт, за борт. Почему, мой друг, почему?
  — Очень странно, — отвечал Рэйс.
  — Более чем странно, это — немыслимо!
  — Как же немыслимо, раз так случилось?
  — Я имею в виду другое. Я имел в виду немыслимую последовательность событий. Здесь что-то не так.
  16
  Полковник Рэйс посмотрел с любопытством на своего коллегу. У него были все основания уважать Эркюля Пуаро, и он его искренне уважал. Однако в данный момент ход рассуждений знаменитого детектива был ему непонятен. Тем не менее, он не стал задавать вопросов. Он вообще редко задавал вопросы. Он просто занялся первоочередными делами.
  — Кого мы пригласим следующим? Может быть, эту девицу Оттерборн.
  Вошла Розали Оттерборн. Она не нервничала и не была испугана.
  — Ну, зачем я понадобилась вам? — спросила она угрюмо.
  Ей ответил Рэйс:
  — Мы расследуем причины гибели миссис Дойль, — объяснил он.
  — Пожалуйста, расскажите, что вы делали прошлой ночью.
  — Мы с мамой рано легли спать. Ничего особенного мы не слышали — какая-то суета в каюте доктора Бесснера. Я слышала, как старый доктор громко говорил по-немецки. Разумеется, до утра я понятия не имела, в чем дело.
  — Вы не слышали выстрела?
  — Нет.
  — Вы уверены.
  Розали удивленно уставилась на него.
  — Что вы хотите сказать? Разумеется, уверена.
  — И вы не выходили из каюты, не проходили на правую сторону судна и ничего не бросали за борт.
  Розали покраснела.
  — Разве есть правила, воспрещающие выбрасывать в воду ненужные вам вещи?
  — Нет, таких правил, разумеется, нет. Значит, выбрасывали?
  — Нет. Я этого не говорила. Я же сказала, я не выходила из каюты.
  — Значит, если кто-то утверждает, что видел вас ночью на палубе…
  Она перебила его:
  — Кто это утверждает?
  — Мисс Ван Скулер.
  — Мисс Ван Скулер?
  — Розали чрезвычайно удивилась.
  — Да. Мисс Ван Скулер выглянула из своей каюты и увидела, как вы бросили что-то за борт.
  — Это чистейшая ложь, — отчеканила Розали. И вдруг, будто ее осенила какая-то мысль, спросила:
  — Когда, по ее словам, это произошло.
  На этот раз ответил Пуаро:
  — В десять минут второго, мадемуазель.
  Розали задумчиво кивнула головой.
  — Она видела что-нибудь еще.
  Пуаро, удивленно взглянув на нее, взялся за свой подбородок.
  — Видела ли она? Кажется, нет, — ответил QH, — но она кое-что слышала.
  — Что же именно?
  — Она слышала, как кто-то ходил в каюте мадам Дойль.
  — Ах, вот как, — пробормотала Розали. Она побледнела, смертельно побледнела.
  — Значит, вы продолжаете утверждать, что ничего не бросали за борт, мадемуазель?
  — Какого черта я буду бегать по палубе среди ночи и швырять за борт какие-то предметы?
  — На это у вас могли быть причины, хотя, возможно, совсем невинные.
  — Невинные? — резко повторила девушка. Да, я сказал именно так. Однако, поймите, мадемуазель, прошлой ночью за борт было выброшено нечто отнюдь не невинное.
  Рэйс молча открыл сверток бархатной материи и показал его содержимое. Розали Оттерборн отпрянула назад.
  — Ее убили вот этим?
  — Да, мадемуазель.
  — И вы подозреваете меня? Какая глупость! Подумайте, чего ради стала бы я убивать Линнет Дойль? Я с ней даже не была знакома.
  Она презрительно засмеялась и встала.
  — Запомните, мисс Оттерборн, — сказал Рэйс, — мисс Ван Скулер готова поклясться, что ясно видела ваше лицо при лунном свете.
  Розали снова засмеялась.
  — Эта старая ведьма? Да она же полуслепая. Она видела не меня.
  — И после паузы спросила:
  — Я могу идти.
  Рэйс утвердительно кивнул, и Розали Оттерборн вышла из комнаты. Рэйс закурил сигарету.
  — Так. Чистейшее противоречие. Кому из них верить?
  — Я думаю, — сказал Пуаро, покачивая головой, — ни одна из них не была правдивой до конца.
  — Это и есть самое трудное в нашей работе, — сказал Рэйс удрученно.
  — Будем продолжать допрос пассажиров?
  — По-моему, да. Всегда надо придерживаться выбранного метода.
  Вошла миссис Оттерборн в платье из пестрой легкой ткани. Она повторила утверждение Розали о том, что они обе легли спать около одиннадцати. Она лично не слышала ничего интересного и не могла сказать точно, выходила ли Розали из каюты. Что касается мотивов преступления, у нее было множество соображений, которые ей не терпелось высказать.
  — Преступление страсти! — вскричала она.
  — Примитивная тяга к убийству так тесно сплетается с сексуальным порывом. Жаклина наполовину латиноамериканка, ею управляет инстинкт, глубоко подавляемый до поры. С револьвером в руках она крадется…
  — Но Жаклина де Бельфорт не могла застрелить миссис Дойль, — объяснил Рэйс.
  — Это точно доказано.
  — Тогда это муж, — тотчас же нашлась миссис Оттерборн.
  — Кровавая похоть и сексуальный порыв — преступление на половой почве. Могу привести сотни хорошо известных примеров…
  — Мистер Дойль ранен в ногу и не может передвигаться — сломана кость, — остановил ее Рэйс, — мистер Дойль провел ночь в каюте доктора Бесснера.
  Даже это не охладило миссис Оттерборн, она продолжала еще более оживленно:
  — Разумеется! Боже, как же я глупа! Мисс Бауэрс! Половой психоз! Старая дева! Сходит с ума при виде молодых страстно влюбленных супругов. Конечно же, это она! Сексуально не привлекательная, от природы скромная, все сходится! В моей книге «Бесплодное вино»…
  Полковник Рэйс осторожно перебил ее:
  — Ваши предположения чрезвычайно помогли нам. А теперь нам надо продолжать работу. Мы чрезвычайно вам благодарны.
  — Он галантно проводил ее до двери и вернулся, вытирая лоб.
  — До чего омерзительная баба. У-у! Почему ее до сих пор никто не убил?
  — Возможно, это еще произойдет, — утешил его Пуаро
  — В таком случае я буду на стороне убийцы. Кто у нас еще остается? Пеннингтон — его мы допросим последним.
  Синьор Ричетти был очень взволнован и многоречив. Он воздевал руки к небу. Ответы его были кратки и незамедлительны. Он лег спать рано, весьма рано. Немного почитал чрезвычайно интересную статью, в которой высказывается совершенно новая точка зрения на керамику анатолийских захоронений. Он погасил свет, когда еще не было одиннадцати. Нет, он не слышал выстрела и звука, похожего на вылетевшую пробку, тоже не слышал. Единственное, что он слышал, но позже, значительно позже, это всплеск, сильный всплеск.
  — Ваша каюта находится на нижней палубе с правой стороны?
  — Совершенно верно. Я слышал сильный всплеск.
  — Он снова воздел руки, пытаясь описать величину всплеска.
  — Не могли бы вы назвать точное время?
  Синьор Ричетти задумался.
  — Это было через два-три часа после того, как я заснул. Скорее часа через два.
  — Скажем, десять минут второго?
  — Вполне может быть, вполне. Ах, но какое ужасное преступление! Как бесчеловечно… такая очаровательная женщина…
  Продолжая жестикулировать, синьор Ричетти удалился.
  Рэйс посмотрел на Пуаро, тот выразительно поднял брови и пожал плечами. Вошел Фергюсон. С этим было труднее. Беспокойно ерзая на стуле, Фергюсон насмешливо говорил:
  — С чего такой шум! Какое это имеет значение! В мире преизбыток женщин!
  — Нам нужно знать, — холодно перебил Рэйс, — чем вы занимались вчера вечером, мистер Фергюсон.
  — Не уверен, есть ли у вас право меня об этом спрашивать, но я не возражаю. Я был на берегу с мисс Робсон. После того, как она вернулась на корабль, я еще побродил один и вернулся около полуночи.
  — Ваша каюта находится на нижней палубе с правой стороны.
  Да. Я не принадлежу к сливкам общества. Вы слышали выстрел? Возможно, это был звук, похожий на звук вылетевшей из бутылки пробки. Фергюсон задумался.
  — Мне кажется, я слышал нечто похожее… Не помню когда, но перед тем, как я лег спать. Но в это время еще многие не спали. Я слышал, как на верхней палубе люди бегали, суетились.
  — Возможно, это был выстрел мадемуазель де Бельфорт. А второго выстрела вы не слышали.
  Фергюсон отрицательно покачал головой.
  — А всплеска?
  — Всплеска? Да, мне кажется, я слышал всплеск. Но я не уверен.
  — В течение ночи вы выходили из каюты?
  — Нет, не выходил, — усмехнулся Фергюсон, — и, к несчастью, я не участвовал в этом прекрасном начинании.
  — Оставьте, мистер Фергюсон, не дурачьтесь.
  Молодой человек рассердился.
  — Разве я не имею права высказать свое мнение?
  Пуаро резко наклонился вперед.
  — Это Флитвуд сказал вам, будто Линнет Дойль — одна из самых богатых женщин Англии, не так ли?
  — Какое Флитвуд имеет отношение к убийству?
  — У Флитвуда, мой друг, был весомый повод к убийству Линнет Дойль. У него был повод ее ненавидеть.
  Мистер Фергюсон резко вскочил со стула.
  — Ах, вот к чему вы клоните, черт вас возьми! — свирепо закричал он.
  — Навязать вину бедному парню, который не сможет защититься, у которого нет денег на адвоката. Но знайте, если вы впутаете сюда Флитвуда, вам придется иметь дело со мной.
  — Кто же вы такой? Фергюсон неожиданно покраснел.
  — Я уж, во всяком случае, сумею заступиться за друга, — проговорил он хрипло.
  — Достаточно, мистер Фергюсон, пока вы нам больше не нужны, — сказал Рэйс.
  Когда дверь за Фергюсоном закрылась, Рэйс неожиданно сказал:
  — Весьма занятный щенок.
  — Вы думаете, он тот, кого вы ищете? — заинтересовался Пуаро.
  — Едва ли. Я думаю, мой парень среди команды. Информация не могла быть ложной. Впрочем, давайте заниматься нашим делом. Пригласим Пеннингтона.
  17
  Эндрью Пеннингтон продемонстрировал все приличествующие случаю изъявления горя и потрясения. Он, как всегда, был одет и вымыт весьма тщательно. На нем был черный траурный галстук, и его длинное чисто выбритое лицо выражало крайнее огорчение.
  — Джентльмены, — печально начал он, — я сражен и раздавлен. Крошка Линнет, я же помню ее с детства, такая забавница, такая шалунья. А как гордился ею отец. Мелуш Риджуэй! Нет, лучше не вспоминать! Скажите же мне поскорее, чем я могу помочь, только этого я прошу!
  — Для начала, мистер Пеннингтон, — сказал Рэйс, — слышали ли вы что-нибудь прошлой ночью?
  — Нет, сэр, к сожалению, нет. Моя каюта находится по соседству с каютой доктора Бесснера. Номера 40–41. Там было какое-то движение около полуночи. Разумеется, вчера я не знал, отчего доктор не спит.
  — Больше ничего? Может быть, выстрелы?
  Пеннингтон отрицательно покачал головой.
  — Когда вы легли спать?
  — Должно быть, около одиннадцати, — он наклонился вперед.
  — Я предполагаю, вам известно: на пароходе ходят различные слухи. Эта девушка, Жаклина де Бельфорт, она наполовину латиноамериканка. О ней говорят все. Линнет не посвящала меня в свои личные дела, но у меня есть глаза и уши. У этой девицы была интрижка с Симоном, вы знаете?
  — Ищите женщину. Прекрасная поговорка, должен признаться, в данном случае вам не придется долго искать.
  — По-вашему, Жаклина де Бельфорт застрелила Линнет Дойль? — спросил Пуаро.
  — Да, так мне кажется. Разумеется, я ничего не знаю…
  — К сожалению, мы кое-что знаем.
  — В самом деле?
  — Пеннингтон был явно удивлен.
  — Нам известно, что мадемуазель де Бельфорт не могла застрелить мадам Дойль.
  Он подробно изложил все обстоятельства. Пеннингтон слушал его недоверчиво.
  — Да, все это звучит убедительно. Однако медсестра могла и уснуть. Она задремала, а девица потихоньку вышла из каюты и незаметно вернулась назад.
  Маловероятно, мсье Пеннингтон. Ведь ей ввели сильное снотворное, не забывайте. Да и медсестра по роду своей профессии спит чутко и просыпается, как только просыпается ее пациент.
  — Все равно, на мой взгляд, здесь не все чисто, — заявил Пеннингтон.
  В разговор вступил Рэйс, он заговорил мягко, но повелительно:
  — Мистер Пеннингтон, вам следует поверить нам — все обстоятельства убийства были тщательно изучены нами, и мы пришли к вполне определенному выводу: Жаклина де Бельфорт не могла стрелять в миссис Дойль. А вот кто стрелял, мы пока не знаем. Мы надеемся, вы сможете нам помочь.
  — Я? — испуганно вырвалось у Пеннингтона.
  — Да. Вы были близким другой убитой. Вам известна ее жизнь, возможно, гораздо лучше, чем ее мужу, ведь он встретил ее всего несколько месяцев назад. Вы могли бы знать, к примеру, не было ли у нее врага, у которого имелись причины желать ее смерти. Пеннингтон облизал пересохшие губы.
  — Уверяю вас, я понятия не имею… Ведь Линнет выросла в Англии. Я почти не знал людей, которые ее там окружали.
  — Тем не менее, — живо заметил Пуаро, кто-то на борту парохода совершенно явно хотел убрать мадам Дойль. Помните, она чудом не погибла в тот раз, когда обвалилась скала. Но вас, кажется, не было при этом?
  — Нет. Я в тот момент осматривал храм. Разумеется, мне рассказали об этом случае. Действительно, ее спасло чудо. Но тогда мог быть просто несчастный случай. Не правда ли.
  Пуаро пожал плечами.
  — В тот момент мы так и подумали. Но сейчас — весьма сомнительно.
  — Да, конечно, вы правы, — Пеннингтон вытер лоб изящным шелковым платком.
  — Миссис Дойль однажды упомянула, что на борту парохода есть человек, у которого есть причины ненавидеть ее — его семье был нанесен урон семьей Риджуэй. Не знаете ли вы, кто бы это мог быть.
  Пеннингтон, казалось, искренне удивился.
  — Нет, не имею ни малейшего представления.
  — Вам она не говорила об этом?
  — Нет.
  — Вы были близким другом ее отца, может быть, вам припомнится случай, когда в результате деловых махинаций кто-то из его партнеров разорился.
  Пеннингтон беспомощно развел руками.
  — Нет. В деловом мире подобные вещи случаются часто, но я не помню, чтобы кто-нибудь угрожал или собирался мстить. Такого не было.
  — Короче говоря, мистер Пеннингтон, вы не можете помочь нам?
  — Так получается. Мне чрезвычайно жаль, джентльмены.
  — Нам тоже жаль, — ответил Пуаро.
  — Мы надеялись на вашу помощь.
  Он встал, давая понять, что разговор окончен.
  — Поскольку Дойль не может подниматься, я должен взять на себя все хлопоты. Простите, полковник, дальнейшие планы?
  — Как только мы отчалим отсюда, «Карнак» пойдет без остановок до Шелала, мы прибудем туда завтра утром.
  А тело.
  Поместят в герметический холодильник. Эндрью Пеннингтон поклонился и вышел.
  — Мистер Пеннингтон, — начал Рэйс, закуривая сигарету, — чувствовал себя весьма неуверенно.
  — Кроме того, сказал Пуаро, покачивая головой, мистеру Пеннингтону не пристало так глупо лгать. Он не был в храме Абу-Симбель в тот момент, когда обвалилась скала. Я могу поклясться в этом, ибо сам только что вышел из храма.
  — Какая нелепая ложь, — сказал Рэйс, и как легко ее обнаружить.
  Пуаро снова кивнул головой.
  — Однако до поры до времени, — сказал он с улыбкой, — мы не будем уличать его во лжи, вы согласны?
  — Я сам хотел предложить вам такой ход, — сказал Рэйс.
  — Мой друг, как мы хорошо понимаем друг друга. Пол под их ногами качнулся, заработал двигатель
  — «Карнак» двинулся в обратный путь.
  — Теперь нам надо заняться жемчужным ожерельем, — сказал Рэйс.
  — У вас есть план?
  — Да, — Рэйс посмотрел на часы.
  — Через полчаса начнут подавать обед. Я предлагаю в конце обеда сделать объявление о том, что было украдено жемчужное ожерелье, и мы просим всех оставаться в ресторане, пока на пароходе будет производиться обыск.
  Пуаро одобрительно кивнул головой.
  — Очень хорошо придумано. Тот, кто украл жемчуг, еще не смог избавиться от него. Мы объявим обыск без предупреждения и тем самым лишим вора возможности в панике выбросить жемчуг за борт.
  Рэйс вытащил несколько листков бумаги.
  — Я обычно веду короткие записи фактов того дела, которое расследую.
  Пуаро отодвинул листы.
  — Я задаю себе сейчас единственный вопрос: почему пистолет был выброшен за борт?
  — И это все?
  — В данный момент все. До тех пор, пока я не найду удовлетворительного ответа на этот вопрос, для меня все бессмысленно. Короче, пистолет — это отправная точка.
  Рэйс пожал плечами. Пуаро некоторое время сидел в глубокой задумчивости. Потом он взял мокрую бархатную накидку, расстелил ее на столе и стал ощупывать пальцами подпалины и дырочки от пули.
  — Скажите, мой друг, — неожиданно обратился он к Рэйсу, — вы больше меня знакомы с огнестрельным оружием, такая штука, если ею обернуть пистолет, намного ли она ослабит звук выстрела?
  — Нет, не намного. Разницы почти никакой. Пуаро удовлетворенно закивал.
  — Мужчина, которому приходится иметь дело с огнестрельным оружием, знал бы это. А вот женщина может и не знать.
  Рэйс крутил в руках перламутровый пистолет.
  — Такая маленькая штучка не делает шума, — проговорил он, — как будто вынули пробку из бутылки — вот и все. Когда вокруг шумно, девять человек из десяти просто не обратят внимания на такой звук.
  Пуаро взял в руки платок и стал его разглядывать.
  — Мужской платок — но не платок джентльмена. У Вулворса такой платок стоит не больше трех пенсов.
  — Он подходит Флитвуду.
  — Да. Как я заметил, Эндрью Пеннингтон пользуется очень тонкими платками.
  — Может быть, Фергюсон?
  — Возможно, в знак протеста, но ему бы подошел цветастый платок.
  — Им воспользовались вместо перчатки, чтобы не было отпечатков пальцев, — сказал Рэйс и шутливо добавил:
  — «Свидетельство окровавленного платка».
  — Да, странные пятна, посмотрите, — Пуаро расправил платок и еще раз внимательно осмотрел пятно.
  — Странно, — пробормотал он, — весьма странно… — он замолчал, и вдруг заговорил совсем другим тоном, очень мягко.
  — Бедная мадам Дойль. Она лежала так спокойно и безмятежно… и маленькая дырочка у виска. Помните, как она лежала.
  Рэйс удивленно взглянул на него.
  — Мне показалось, — с упреком сказал он, — будто вы хотите мне что-то объяснить…
  18
  В дверь постучали.
  — Войдите, — откликнулся Рэйс.
  Вошел стюард.
  — Простите, сэр, — обратился он к Пуаро, — меня послал за вами мистер Дойль.
  — Я приду.
  Пуаро встал и направился к каюте доктора Бесснера. Симон лежал, весь обложенный подушками, его лихорадило, щеки его горели.
  — Я жутко рад, что вы пришли, мсье Пуаро, — начал он смущенно, — у меня к вам одна просьба.
  — Да.
  Симон еще больше покраснел.
  — Я хотел спросить о Джекки. Мне нужно повидать ее. Как вы думаете, если я попрошу вас привести ее сюда, она согласится? Понимаете, я все лежу здесь и думаю… ведь она совсем дитя, несчастное дитя, а я обошелся с ней как последняя скотина. И… — он запнулся и замолчал.
  Пуаро наблюдал за ним с интересом.
  — Значит, вы хотите видеть мадемуазель Жаклину? Я пойду за ней.
  — Спасибо. Это ужасно мило с вашей стороны. Пуаро отправился на поиски Жаклины. Она сидела в углу салона, низко нагнувшись над книгой, но не читала.
  — Пойдемте со мной, мадемуазель, — ласково сказал Пуаро, — мсье Дойль хочет вас видеть.
  Она вспыхнула, потом побледнела.
  — Симон? — сказала она, как бы не веря своим ушам.
  — Он хочет видеть меня? Меня.
  Его тронуло ее волнение.
  — Так вы идете, мадемуазель?
  — Я? Конечно, разумеется, иду.
  Она пошла за ним как послушное дитя. У входа робко остановилась, глядя в лицо Симону.
  — Привет, Джекки!
  — Ему тоже было неловко.
  — Я очень рад, что ты пришла. Мне хотелось тебе сказать… понимаешь, я…
  Она перебила его:
  — Симон — это не я… — торопливо, задыхаясь, говорила она, — я не убивала, ты ведь знаешь. Я потеряла голову прошлой ночью. О, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня.
  Теперь ему стало легче.
  — Ну, конечно. Я уже простил. Совсем простил. Это я и хотел тебе сказать. Ты беспокоилась немного, я понимаю…
  — Беспокоилась? Немного? О, Симон!
  — Поэтому мне и хотелось тебя увидеть. Все в порядке, старуха. Ты просто перепила вчера и расклеилась. Это естественно.
  — Но, Симон! Я же могла убить тебя!
  — Да нет, кого можно убить из твоей игрушки?
  — А как же твоя нога! Ты, может быть, не сможешь ходить…
  — Послушай, Джекки, не надо каркать. Скоро мы будем в Асуане, мне сделают рентген и вытащат из ноги пулю. Я снова буду здоров как огурчик.
  Жаклина судорожно глотнула воздух, вдруг она бросилась через всю каюту и упала на колени у постели Симона, судорожно плача. Симон неловко гладил ее по голове. Он посмотрел на Пуаро, и тот, вздохнув, неохотно вышел из каюты, оставив Симона и Жаклину одних. Уходя он слышал невнятный шепот: «Ах, какая я гадина. Симон, Симон… Мне так стыдно!»
  На палубе стояла Корнелия, облокотившись на перила.
  — Это вы, мсье Пуаро, — начала она, обернувшись, — ужасно, такое страшное несчастье.
  Пуаро посмотрел на небо.
  — Когда светит солнце — луна не видна, — проговорил он, — но стоит закатиться солнцу, стоит солнцу скрыться…
  — Простите? — сказала Корнелия, широко открыв рот.
  — Я только сказал, мадемуазель, когда заходит солнце, мы видим луну. Вы со мной не согласны?
  — Почему же, разумеется, согласна.
  Однако она смотрела на него неуверенно. Пуаро усмехнулся.
  — Я болтаю глупости, не обращайте внимания.
  Он неторопливо направился в сторону кормы. Около первой каюты он помедлил. Оттуда доносился голос…
  — Какая неблагодарность — после всего, что я для тебя сделала! Никакого сочувствия к несчастной матери! Никакого сочувствия к моим страданиям…
  Пуаро плотно сжал челюсти. Он поднял руку и постучал. Настороженная тишина и затем голос миссис Оттерборн:
  — Кто там?
  — Мне нужна мадемуазель Розали.
  Девушка показалась в дверях. Она выглядела измученной, темные круги под глазами, морщинки у рта.
  — В чем дело? — спросила она грубо.
  — Что вам угодно?
  — Я хотел бы поговорить с вами, если вы согласитесь доставить мне это удовольствие.
  Она еще больше помрачнела, глядя на него подозрительно.
  — О чем?
  — Прошу вас, мадемуазель.
  Она вышла на палубу и закрыла за собой дверь.
  — Ну.
  Пуаро мягко взял ее под руку и повел вперед, на корму. Они прошли душевые и завернули за угол. Вся корма теперь принадлежала им, впереди простиралась широкая река. Пуаро облокотился на перила. Розали же стояла прямо и чопорно.
  — Ну? — повторила она нетерпеливо.
  — Мне необходимо задать вам несколько вопросов, мадемуазель, — начал он медленно, тщательно подбирая слова.
  — Но я почти уверен: вы не захотите ответить ни на один из них.
  — Тогда вы привели меня сюда напрасно.
  Пуаро медленно водил пальцем но деревянному поручню.
  — Вы, мадемуазель, привыкли нести свое бремя в одиночестве. Так можно надорваться. Напряжение станет вам не под силу. Мадемуазель, вам не под силу это бремя, вы недолго сможете жить в таком напряжении.
  — Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказала Розали.
  — Я говорю только о фактах, простых и страшных. Назовем вещи своими именами и сделаем это покороче. Ваша мать — алкоголик, мадемуазель.
  Розали молчала. Впервые она растерялась. Она было открыла рот, но снова стиснула губы.
  — Не нужно ничего говорить, мадемуазель. Я сам все скажу за вас. Еще в Асуане меня заинтересовали отношения между вами. Почти сразу мне стало ясно — вы самоотверженно оберегаете свою мать от чего-то, а этот ваш сарказм и непочтительность к ней не больше, чем маска. И от чего вы оберегаете ее, я понял гораздо раньше, чем встретил ее однажды утром настолько пьяной, что ошибиться было невозможно. Мне стало ясно — она устраивает пьяные оргии в одиночестве, а вы мужественно боретесь с пороком, с которым бороться трудно, почти невозможно. Ведь она, подобно всем пьяницам, научилась хитрить, добывать спиртное и прятать его от вас. Я бы нимало не удивился, узнав, что лишь вчера вечером вы раскрыли ее тайник. И, значит, вчера же, как только ваша мать уснула, вы опустошили тайник набросили бутылки со спиртным в воду.
  — Он помолчал.
  — Я ошибаюсь?
  — Нет. Вы совершенно правы.
  — Она заговорила, отчаянно, горько.
  — Как глупо было молчать, но мне было стыдно, и я не хотела, чтобы все узнали! Ведь тогда бы все узнали. И потом, меня оскорбило такое нелепое подозрение… подозрение, будто я…
  Пуаро закончил фразу за нее:
  — Вам показалось оскорбительным подозрение в убийстве?
  — Да, — и снова неудержимая исповедь, — я так отчаянно старалась скрыть ото всех… ведь она не виновата. Ее книги больше не покупают. Всем надоел ее дешевый секс, а она никак не может смириться, ей это кажется несправедливым. И вот она стала пить. Я долгое время не могла понять, почему она ведет себя так странно. Потом поняла, пыталась остановить ее. Какое-то время все шло нормально, но вдруг началось снова, и жуткие скандалы и ссоры с посторонними людьми. Ужасно, — она вздохнула.
  — Мне приходится быть начеку, чтобы вовремя увести ее… И вот она возненавидела меня. Она во всем винит меня. Иногда я вижу это в ее глазах…
  — Бедная девочка, — сказал Пуаро. Она резко повернулась к нему.
  — Не смейте меня жалеть. Не будьте ко мне добры. Мне легче без этого.
  — Она глубоко и горестно вздохнула.
  — Я так устала. Смертельно устала.
  — Я знаю, — сказал Пуаро.
  — Все вокруг считают меня грубой, невоспитанной, упрямой. А я ничего не могу поделать. Я разучилась быть хорошей.
  — Я же говорил вам — вы слишком долго несете свое бремя в одиночестве.
  — Какое облегчение разговаривать с вами, — медленно сказала Розали, — вы всегда были так добры ко мне, мсье Пуаро. А я так часто обходилась с вами безобразно грубо.
  — Вежливость совсем не обязательна между друзьями.
  Она вдруг снова стала подозрительной.
  — Наверное, вы расскажете о нашем разговоре? Вам ведь придется объяснить, почему я выбросила за борт эти проклятые бутылки?
  — Нет, вовсе не придется. Вы только ответьте мне: когда это было? Десять минут второго?
  — По-моему, да. Я не помню точно.
  — Так, теперь скажите, мадемуазель, вы видели мадемуазель Ван Скулер?
  — Нет, не видела.
  — По ее словам, она выглянула из двери своей каюты.
  — Наверное, я не заметила. Я оглядела палубу, а потом повернулась к реке.
  — Значит, вы не видели ничего — совсем ничего, когда были на палубе.
  Наступило молчание, долгое молчание. Розали нахмурилась, казалось, она серьезно обдумывает что-то. Наконец, она решительно проговорила:
  — Нет, я никого не видела.
  Эркюль Пуаро медленно покачивал головой. Он был печален и очень серьезен.
  19
  Люди собирались в ресторан с видом унылым и угнетенным. Очевидно, чрезмерный аппетит должен свидетельствовать о бессердечности, поэтому к еде почти не притрагивались. Тим Аллертон был в это утро особенно не в духе и явился, когда его мать уже сидела за столом.
  — И зачем только мы поехали на этом проклятом пароходе! — проворчал он.
  — Да, мой дорогой, — грустно согласилась его мать..
  — Подумать, что кто-то хладнокровно мог застрелить эту юную прекрасную девушку. И эта другая девочка, такая несчастная!
  — Жаклина?
  — Да, мне больно за нее. Она такая маленькая и жалкая.
  — В следующий раз не будет играть в игрушки, которые стреляют, — отрезал Тим, неохотно намазывая хлеб маслом.
  — Ты сегодня просто невыносим, Тим.
  — Да, у меня жуткое настроение, как и у всех.
  — Но к чему эта озлобленность? Я просто сожалею и грущу.
  — Ах, ты во всем видишь только романтику. Неужели ты не понимаешь, — мы оказались замешаны в деле об убийстве. Все на этом пароходе под подозрением. Миссис Аллертон удивилась.
  Формально да, но ведь это дико себе представить, будто мы..
  — Нисколько не дико, и, уверяю тебя, полицейские из Шелала и Асуана не посмотрят на твои добродетели и мягкое сердце.
  — Я надеюсь, преступников обнаружат еще до прибытия в Асуан.
  — Интересно, каким образом?
  — Мсье Пуаро найдет убийцу.
  — Этот старый болтун? Никого он не найдет, он только и умеет, что вести беседы и ухаживать за своими усами.
  — Послушай, Тим, нам все равно придется через это пройти, давай постараемся не портить себе нервы.
  Но Тим был по-прежнему мрачен.
  — Ты слышала, пропало жемчужное ожерелье.
  — Жемчужное ожерелье Линнет?
  — Да. Кто-то украл его.
  Может быть, из-за этого ее и убили?
  — Ах, мам, ты путаешь две совершенно разные вещи.
  — Кто тебе сказал о пропаже жемчуга?
  — Фергюсон. А ему — механик, его друг, который, в свою очередь, узнал от горничной.
  — Красивый был жемчуг, — сказала миссис Аллертон. Подошел Пуаро и сел за стол.
  — Я несколько запоздал, — сказал он, поклонившись.
  — Мистер Дойль серьезно ранен? — спросила миссис Аллертон.
  — Да, доктор Бесснер с нетерпением ждет приезда в Асуан, где можно будет сделать рентген и удалить пулю. Он надеется, что Дойль не останется хромым на всю жизнь.
  — Бедный Симон, — вздохнула миссис Аллертон, — только вчера он был так счастлив, и все на свете было к его услугам, а сейчас его жена убита, и сам он ранен и лежит беспомощный. Но я надеюсь… — она замолчала.
  — На что, мадам? — спросил Пуаро.
  — Я надеюсь, он не очень сердится на эту бедную девочку.
  — На мадемуазель Жаклину? Как раз наоборот, он очень беспокоится о ней.
  Пуаро обернулся к Тиму.
  Помните, психологическая задача. Все время, пока мадемуазель де Бельфорт преследовала их, Симон был в бешенстве. И вот теперь, когда она выстрелила в него и серьезно ранила, возможно, сделала его хромым на всю жизнь, весь его гнев испарился. Вы можете это объяснить?
  — Да, — задумчиво проговорил Тим.
  — Мне кажется, могу. Когда она преследовала его, она тем самым ставила его в дурацкое положение…
  — Вы правы, — одобрительно кивнул Пуаро, — она унижала его мужское достоинство.
  — А теперь она сама попала в глупое положение, и он…
  — Может великодушно ее простить, — закончила за него миссис Аллертон.
  — Мужчины как дети.
  Пуаро улыбнулся.
  — Скажите, обратился он к Тиму, — кузина мадам Дойль, мисс Джоанна Саутвуд, похожа на нее внешне?
  — Вы ошиблись, мсье Пуаро, Джоанна Саутвуд — наша кузина и подруга Линнет Дойль.
  — Ах, простите, я все перепутал. Об этой молодой леди часто упоминают в светской хронике. Одно время она меня интересовала.
  — Почему? — резко спросил Тим.
  В этот момент Пуаро привстал и поклонился Жаклине де Бельфорт, которая проходила мимо их столика. У нее пылали щеки, глаза блестели, и она часто неровно дышала. Пуаро так и не ответил на вопрос Тима.
  — Интересно, — заговорил он рассеянно, — все ли молодые дамы столь же беспечно обращаются со своими драгоценностями, как мадам Дойль?
  — Значит, это правда — жемчуг и в самом деле украли? — спросила миссис Аллертон.
  — Кто вам сказал, мадам?
  — Фергюсон, — поспешно ответил Тим. Пуаро мрачно посмотрел на него.
  — Да, это правда.
  — Наверное, всем нам придется пройти через множество неприятных процедур из-за пропажи, — забеспокоилась миссис Аллертон.
  — Так считает Тим.
  Ее сын помрачнел, и в этот момент Пуаро обернулся к нему
  — А, значит, вы уже попадали в подобную ситуацию? Возможно, в каком-нибудь доме при вас были похищены Драгоценности?
  — Никогда, — отрезал Тим.
  — Ну как же дорогой, ты же был у Портарлингтонов, помнишь, когда украли бриллианты?
  — Мама, ты все всегда безнадежно путаешь. Я был там, когда обнаружилось, что брильянтовое ожерелье на жирной шее хозяйки — поддельное. Подменить же брильянты могли гораздо раньше. Вообще-то, многие говорили, что она сама их и подменила.
  — Это Джоанна так говорила.
  — Джоанны не было там.
  — Но она прекрасно знала Портарлингтонов и такое предположение в ее духе.
  — Мама, ты всегда против Джоанны.
  Пуаро поспешно переменил тему разговора. Он собирался купить у индийских купцов в Асуане пурпурный и золотой шелк. Но вот его смущают таможенные налоги.
  — Я слышал, покупки можно отправить из магазина прямо в Англию. Тогда налог будет меньше. Как вы думаете, это правда.
  Да, миссис Аллертон тоже слышала, что вещи можно отправлять прямо из магазинов, и они доходят в сохранности.
  — Хорошо, я так и поступлю. Но как быть в том случае, если человек путешествует, а посылка прибывает в Англию в его отсутствие? У вас такого не было?
  — Нет, пожалуй. Как по-твоему, Тим? Ты иногда получаешь книги, но никаких хлопот с книгами не было.
  — Ну, книги, это совсем другое дело.
  Подали десерт. Неожиданно Рэйс встал и обратился к присутствующим. Он рассказал об обстоятельствах убийства и объявил о пропаже жемчуга. Поэтому на пароходе будет произведен обыск. Он просит всех пассажиров оставаться в ресторане, а затем (он уверен, что возражений не будет) все пассажиры будут подвергнуты личному обыску. Пуаро поспешно пробирался к нему. Вокруг все гудело люди негодовали, возмущались, удивлялись…
  Пуаро, наконец, оказался рядом с Рэйсом и прошептал что-то ему на ухо. Тот внимательно выслушал, подозвал стюарда и отдал ему короткое распоряжение. Рэйс и Пуаро вышли на палубу и остановились у перил, Рэйс закурил.
  — Неплохая мысль, — сказал он, — интересно, откликнется ли кто-нибудь. Ждем еще три минуты.
  Дверь из ресторана открылась и появился стюард.
  — Одна дама желает срочно поговорить с вами.
  — Так, — обрадовался Рэйс.
  — Кто же она?
  — Мисс Бауэрс, сэр, медсестра.
  Рэйс был удивлен.
  — Проводите ее в курительную. Больше никого не выпускайте.
  — Хорошо, сэр, второй стюард следит за остальными. Рэйс и Пуаро отправились в курительную, а стюард вернулся в ресторан.
  — Подумать только
  — Бауэрс! — говорил Рэйс. Они едва успели войти и сесть, как появились стюард и мисс Бауэрс. Мисс Бауэрс была сдержанна и невозмутима, как всегда.
  — Простите меня, полковник, я пришла, чтобы вернуть вам это, — она открыла скромную черную сумку и вытащила нитку жемчуга.
  20
  Если бы мисс Бауэрс любила производить эффекты, она наверняка получила бы удовольствие. Полковник Рэйс застыл от удивления, потом, опомнившись, взял в руки нитку жемчуга и проговорил:
  — Поразительно! Будьте добры — объяснитесь!
  — Для этого я и пришла, — мисс Бауэрс уселась поудобнее.
  — Я попала в затруднительное положение и не знала, как быть. Семья Ван Скулер боится огласки, но на этот раз у меня не было выбора и, если бы во время обыска жемчуг нашли у меня, все равно мне пришлось бы сказать правду.
  — В чем заключается правда? Это вы взяли жемчуг миссис Дойль?
  — Ну что вы, полковник! Это не я, а мисс Ван Скулер.
  — Мисс Ван Скулер?
  — Да. Тут уж ничего не поделаешь, она… ворует вещи. В особенности драгоценности. Поэтому я и нахожусь при ней. Дело вовсе не в ее здоровье. У нее нечто вроде идиосинкразии. Я всегда начеку, и с тех пор, как я при ней, эксцессов не было. Надо быть очень внимательной. И она всегда прячет украденные вещи в свой чулок. Так что все не так уж сложно. Каждое утро я заглядываю в ее чулки. Если замечаю неладное, я ее тотчас же укладываю в постель. На пароходе все сложнее. Хотя обычно она не ворует по ночам, она обычно подбирает забытые вещи, но жемчуг — это ее страсть.
  Мисс Бауэрс замолчала.
  — Как вы обнаружили жемчуг? — спросил Рэйс.
  — Утром я нашла ожерелье в чулке. Я сразу его узнала и пошла в каюту миссис Дойль, чтобы незаметно положить на место, пока пропажу не обнаружили, но у дверей стоял стюард, который объяснил мне, почему туда нельзя войти. Я попала в чрезвычайно затруднительное положение. Понимаете, Ван Скулеры — семейство очень благородное. Будет ужасно, если это дело попадет в газету. Но этого не случится, правда? — спросила мисс Бауэрс тревожно.
  — Пока неизвестно, — осторожно ответил Рэйс.
  — Мы, разумеется, сделаем для вас все от нас зависящее. Как мисс Ван Скулер ответила вам?
  — О, она отпирается, как всегда, — какой-то подлец подкинул. Она никогда не признается. И если поймать ее на месте, она тотчас же послушно идет в постель.
  — Мисс Робсон знает об этом гм… пороке?
  — Нет. Корнелия так простодушна, ей ничего не сказали. Да и зачем, я вполне могу справиться одна, — добавила мисс Бауэрс.
  — Скажите, — заговорил Рэйс очень серьезно, — может быть, у мисс Ван Скулер есть тенденция к маниакальному убийству.
  Мисс Бауэрс ответила не задумываясь:
  — Нет, нет, упаси бог! Пуаро все-таки попытался выяснить еще кое-что.
  Мисс Ван Скулер плохо слышит?
  — Да, мсье Пуаро. Когда вы с ней разговариваете, это почти незаметно, но она не слышит, когда входят в комнату.
  — Как по-вашему, могла бы она услышать, как кто-то ходит в каюте миссис Дойль, которая рядом с ее каютой?
  — Нет, я уверена, что нет. Ведь кровать находится у противоположной стены. Нет, она не могла бы этого услышать.
  — Благодарю вас, мисс Бауэрс.
  — А теперь, пожалуйста, вернитесь в ресторан, — попросил Рэйс.
  Он открыл ей дверь и подождал, пока она спустилась по лестнице. Пуаро взял в руки жемчуг и задумчиво пропустил его между пальцев.
  — Мне кажется, — начал Рэйс мрачно, — мы все-таки не можем исключить мисс Ван Скулер из числа подозреваемых. Она могла убить, чтобы завладеть жемчугом. Медсестра могла и не знать.
  — По-моему, — рассеянно отвечал Пуаро, все еще занятый ожерельем, — она действительно выглянула из каюты и увидела Розали. Но я не верю, будто она слышала движение в каюте Линнет Дойль. В тот момент ей было не до того.
  — Значит, девица Оттерборн была на палубе?
  — Да, она выбросила за борт бутылки со спиртным, которые покупает и прячет ее мать.
  — Вот как! — сочувственно покачал головой полковник, — тяжело ей, бедняжке.
  — Да, ее жизнь не легка.
  — Ну, я рад, что тут все ясно. Розали ничего не видела?
  — Я ее спрашивал. Она долго молчала и ответила отрицательно.
  — Вот как! — полковник оживился.
  — Да, это небезынтересно.
  — Так, а пока пора приступать к обыску. Пропажа жемчуга все равно хороший повод.
  — Да, жемчуг, — задумчиво говорил Пуаро; он поднял нитку к свету, прикоснулся к бусине языком и даже осторожно попробовал на зуб. Потом бросил нитку на стол и со вздохом сказал:
  — Нас ждут новые осложнения, мой друг. Я не специалист по драгоценным камням, но в жизни мне пришлось немало Повозиться с ними, поэтому я совершенно уверен в том, о чем сейчас скажу вам. Этот жемчуг очень умелая подделка
  21
  Полковник Рэйс грубо выругался.
  Это проклятое дело все больше и больше запутывается.
  — Он взял ожерелье в руки:
  — Вы уверены? На мой взгляд, жемчуг как жемчуг.
  — Да, подделка очень хорошая.
  — Ну, и что это нам дает? Предположим, Линнет Дойль специально заказала поддельное ожерелье и привезла с собой для безопасности. Так поступают многие Женщины.
  — Я думаю, муж бы знал.
  — Не обязательно.
  — В таком случае возникают две версии. Либо мисс Ван Скулер стащила поддельное ожерелье после того, как настоящее похитил кто-то другой. Либо вся эта история с клептоманией придумана для отвода глаз, а воровкой является сама мисс Бауэрс. А может быть, они воруют сообща? То есть это банда, занимающаяся кражей драгоценностей и маскирующаяся под знатную американскую семью.
  — Но не забывайте, — тихо прервал его Пуаро, — изготовить хорошую подделку нелегко. Надо точно знать длину нитки, застежку и т. д., словом, необходимо заранее изучить оригинал, иначе мадам Дойль заметила бы подделку, а на это надо время. Такие вещи не делаются в спешке.
  Рэйс встал.
  — Сейчас бессмысленно строить гипотезы. Давайте приступим к делу. Может быть, мы найдем ожерелье, а главное, нам надо не зевать и постараться отыскать улики.
  Они вошли в первую каюту, расположенную на нижней палубе. Каюту эту занимал синьор Ричетти. Здесь они увидели множество книг по археологии на разных языках, разбросанные костюмы, лосьоны для волос с очень едким запахом и два личных письма — одно из археологической экспедиции в Сирии и второе из Рима, от сестры. Носовые платки синьора Ричетти были из пестрого шелка.
  Они перешли в каюту Фергюсона. У него было мало вещей. Вся верхняя одежда грязная и изношенная, зато белье на редкость тонкое и дорогое. Носовые платки из тонкого белого полотна.
  — Интересно, — пробормотал Пуаро, — такое несоответствие.
  — Странно, совсем нет личных писем или каких-либо документов, — поддакнул Рэйс.
  — Да, тут есть о чем подумать, занятный молодой человек мсье Фергюсон.
  — Он взял со стола кольцо с печаткой, повертел его в руках и задумчиво положил на место.
  Они подходили к каюте Луизы Бурже. Обычно горничная ела с обслуживающим персоналом позже, чем остальные пассажиры, но Рэйс распорядился, чтобы на этот раз она обедала одновременно со всеми.
  У дверей их встретил стюард и сообщил, что горничную нигде не смогли найти. Рэйс заглянул в каюту — там никого не было. Они поднялись на палубу для прогулок и вышли на правую сторону судна. Первую каюту занимал Фактора. Он содержал свои вещи в скрупулезнейшем порядке. Фактора взял в дорогу немного вещей, но все они были хорошего качества.
  — Никаких писем, — задумчиво отметил Пуаро.
  — Мистер Фантора осторожен, он уничтожает всю свою корреспонденцию.
  Следующей была каюта Тима Аллертона. Он был католиком, об этом свидетельствовали большие четки, выточенные из дорогого богато инкрустированного дерева. Кроме одежды, они нашли наполовину законченную рукопись, множество заметок, аннотаций и книг, по преимуществу современных. На письменном столе и в ящиках были небрежно разбросаны письма. Пуаро просмотрел все, но не обнаружил писем от Джоанны Саутвуд. Он открыл тюбик с клеем, попробовал на палец, закрыл, положил на место.
  — Носовых платков от Вулворса здесь нет, — доложил Рэйс, закрывая чемодан с бельем.
  Каюта миссис Аллертон была убрана изысканно, просто, здесь чувствовался легкий старомодный завах лаванды. Они быстро осмотрели каюту и, уходя, Рэйс заметил:
  — Какая милая женщина.
  Следующую каюту занимал Симон Дойль. Все предметы первой необходимости: пижаму, туалетные принадлежности и прочее отнесли в каюту доктора Бесснера. Здесь остались лишь два больших кожаных чемодана и сумка.
  — Здесь нам надо быть особенно внимательными, мой друг, — сказал Пуаро.
  — Не исключена возможность, что вор подкинул жемчуг сюда. Прятать ожерелье в своей каюте для него было бы крайне неосмотрительно. Места общественного пользования тоже небезопасны. Поэтому каюта, хозяин которой наверняка в нее не зайдет, наиболее удобна для вора, а нам, даже если мы тут и обнаружим жемчуг, это ничего не раскроет.
  Однако самый тщательный осмотр не привес никаких результатов. Они отправились в каюту Линнет Дойль. Bee оставалось здесь в точности так, как было утром, только унесли мертвую женщину.
  — Ради бога, Пуаро, — взмолился Рэйс, — найдите хоть здесь что-нибудь полезное для нас. Если вы не сможете, то кто же.
  Спокойно и умело Пуаро приступил к работе. Он опустился на колени и дюйм за дюймом исследовал пол. Быстро осмотрел платяной шкаф и ящики с бельем. Раскрыл дорогие чемоданы и, наконец, подошел к умывальник, — безразлично посмотрел на бутылки с лосьонами, кремы, пудры. Его явно заинтересовали два маленьких пузырька. Он снял их с умывальника и поставил на туалет. Один из них был пуст. Лишь на самом дне сохранилась капля темно-красной жидкости. Второй, той же величины, был почти полный. Пуаро открыл сначала первую бутылку, затем вторую, потом осторожно понюхал. Разнесся острый запах грушевой эссенции. Поморщившись, он закрыл бутылки.
  — Ну что? — спросил Рэйс.
  Пуаро ответил французской поговоркой:
  — Мух на уксус не ловят, — и, вздохнув, добавил:
  — Нам не повезло, мой друг. Убийца оказался несознательным и не оставил нам запонки, окурка сигареты или пепла от сигары. Если же убийцей была дама, то она не обронила носового платка, помады или пряди волос.
  — Только бутылку с лаком для ногтей.
  Пуаро пожал плечами.
  — Надо будет спросить горничную. Тут есть что-то… гм… непонятное.
  — Хотел бы я знать, куда она подевалась? — проговорил Рэйс.
  Они вышли, заперли дверь и прошли в каюту мисс Ван Скулер. Снова все атрибуты богатства: дорогие чемоданы, обилие косметики. И все в идеальном порядке.
  Далее шла каюта Пуаро, за ней
  — Рэйса.
  — Вряд ли жемчуг спрятали в наших каютах, — сказал Рэйс.
  Пуаро не согласился.
  — Наоборот. Однажды в Восточном экспрессе, когда я расследовал убийство, возникло маленькое затруднение с алым кимоно. Оно исчезло, а я твердо знал, что оно должно быть в поезде. Где же, вы думаете, я его обнаружил? В моем собственном запертом чемодане! Представляете, какая наглость!
  — Что ж, посмотрим, может быть, и на этот раз кто-нибудь осмелился поступить так же нагло с вами или со мной.
  Однако вор, укравший жемчуг, не подкинул его ни Рэйсу, ни Пуаро.
  Они обогнули корму и тщательно обыскали каюту мисс Бауэрс. Там не нашлось ничего подозрительного. Ее носовые платки были из одноцветного полотна с вышитыми инициалами.
  В каютах миссис Оттерборн и ее дочери повторилось то же — ничего подозрительного. Далее — каюта доктора Бесснера.
  Симона лихорадило. Он чувствовал себя плохо. Глядя на него, Пуаро понял, отчего доктор так стремился поскорее доставить его в госпиталь и передать в руки квалифицированных врачей.
  Пуаро подробно рассказал Симону, чем он и Рэйс занимались в течение дня, и сообщил о том, что жемчуг был возвращен и оказался подделкой.
  — Мсье Дойль, вы уверены, что ваша жена привезла с собой настоящий жемчуг, может быть, все-таки ожерелье было поддельное.
  Симон отвечал решительно:
  — Нет, нет. Я вполне уверен. Линнет нравился этот жемчуг, и она его носила всегда. Ожерелье было застраховано от любого несчастного случая и от кражи тоже. Поэтому, наверное, она обращалась с ним так небрежно.
  — Тогда продолжим обыск.
  Он начал открывать ящики шкафа. Рэйс принялся за чемоданы.
  — Неужели вы подозреваете старого Бесснера, — удивился Симон.
  Пуаро пожал плечами.
  — А почему бы и нет? В конце концов, что мы знаем о Бесснере?
  — Как же он мог его здесь спрятать, при мне?
  — Сегодня не мог. Но ведь мы не знаем, когда подменили ожерелье. Возможно, несколько дней назад.
  — Да, об этом я не подумал.
  Но и здесь поиски не увенчались успехом.
  В каюте Пеннингтона Рэйс и Пуаро особое внимание уделили папке с деловыми и юридическими документами. Пуаро сел, мрачно опустив голову.
  — Кажется, все согласно закону.
  Затем они нашли тяжелый кольт, осмотрели его и положили на место.
  — Значит, мистер Пеннингтон путешествует с оружием, — пробормотал Пуаро.
  — Да, это может навести на размышления. Но ведь Линнет Дойль была убита из револьвера совсем другого калибра.
  — Рэйс помолчал.
  — Знаете, я, кажется, понял, почему пистолет выбросили за борт. Может быть, убийца оставил его в каюте Линнет Дойль, но потом кто-то другой выбросил.
  — Да, возможно. Я думал об этом. Но тогда возникает целая цепь вопросов. Кто был этот человек? Почему захотел отвести подозрения от Жаклины де Бельфорт? Зачем он заходил в каюту Линнет? Мы пока знаем только одного такого человека — мисс Ван Скулер. Можно ли представить себе мисс Ван Скулер в роли спасительницы Жаклины де Бельфорт? Зачем ей это? И снова тот же вопрос: почему пистолет выбросили за борт?
  — Может быть, мисс Ван Скулер узнала свою накидку, — размышлял Рэйс, — перепугалась и выбросила все вместе?
  — Она могла бы выбросить накидку, но при чем здесь пистолет? И все-таки согласен с вами, может быть, это и есть ответ на вопрос. Но как нескладно, господи, как неуклюже! Относительно накидки у меня есть еще одно соображение…
  Пуаро попросил Рэйса продолжить обыск, а сам вернулся в каюту Бесснера, чтобы еще раз поговорить с Симоном.
  — Послушайте, — начал Симон, — я все продумал, и я абсолютно уверен: вчера у Линнет был настоящий жемчуг.
  — Почему вы так уверены, мсье Дойль?
  — Потому что перед ужином Линнет, — он нахмурился, произнося имя жены, — играла с жемчугом, пропускала его сквозь пальцы и рассказывала о нем. Она разбиралась в жемчуге. Я совершенно уверен, она заметила бы подделку.
  — Скажите, мадам Дойль могла бы одолжить свой жемчуг подруге, вообще выпустить его из рук.
  Симон смутился и покраснел.
  — Мсье Пуаро, мне трудно ответить вам. Ведь я… я… так мало знал Линнет. Но вообще она была необычайно щедрая. Вполне возможно, что она давала эти бусы какой-нибудь подруге.
  — Например, — Пуаро заговорил очень вкрадчиво, — например, мадемуазель де Бельфорт?
  — Что вы хотите сказать? — лицо Симона побагровело, он приподнялся, застонал и упал на подушку.
  — К чему вы клоните? Джекки украла жемчуг? Да нет же! Могу поклясться чем хотите. Джекки честнее честности. Она не может украсть. Это абсолютно немыслимо.
  В глазах у Пуаро появилась мягкая насмешка.
  — О ла-ла-ла — неожиданно засмеялся он.
  — Я только высказал предположение, и как же вы переполошились.
  Симона не развеселила шутка, он повторил сердито:
  — Говорю вам, Джекки — это сама честность. Пуаро снова вспомнил разговор в Асуане: «Я люблю Симона, а он любит меня». Кажется, Жаклина была права.
  Вошел Рэйс.
  — Ничего, — по-военному доложил он.
  — А вот и стюарды; сейчас мы узнаем о результатах обыска пассажиров.
  Первым заговорил стюард:
  — Ничего, сэр.
  — Не оказывал ли кто-нибудь сопротивления?
  — Итальянец, сэр, кричал, что это оскорбление и тому подобное. У него есть револьвер.
  — Какой?
  — Маузер двадцать пятого калибра, сэр.
  — Итальянцы — народ темпераментный, — заметил Симон.
  — В Вади-Хальфа он просто разъярился из-за пустякового недоразумения с телеграммой. Он очень грубо обошелся с Линнет.
  Рэйс обернулся к стюардессе, высокой красивой женщине.
  — Я ничего не нашла у дам, сэр, — сказала она.
  — Все очень возмущались, кроме миссис Аллертон, она была мила и любезна, как всегда. Жемчуга я не нашла. Но у молодой леди, мисс Розали Оттерборн, я видела в сумке маленький пистолет.
  — Какой?
  — Очень маленький, перламутровый, сэр. Совсем как игрушка.
  — Какое проклятое дело, — выругался Рэйс сквозь зубы.
  — Мне казалось, она вне подозрений, и вот, пожалуйста! Неужели на этом чертовом пароходе каждая девица носит маленький перламутровый пистолет? Она проявила какое-нибудь волнение когда вы нашли у нее пистолет?
  — По-моему, она этого не заметила. Я осматривала ее сумку, стоя к ней спиной.
  — Все равно, она должна была заметить. Ах, как это меня огорчило! Что слышно о горничной?
  — Мы искали повсюду, сэр. Ее нигде нет.
  — Когда ее видели в последний раз?
  — За полчаса до гонга к обеду, сэр.
  — Давайте пройдем в ее каюту, — предложим Рэйс.
  — Может быть, это поможет нам. Они направились к нижней палубе, открыли каюту и вошли. Луиза Бурже, которая была обязана содержать в порядке чужие вещи, к своим относилась более чем небрежно. Повсюду валялись объедки пищи, чемоданы были открыты, на спинках стульев висели платья, чулки, нижнее белье, Пуаро легко и умело просматривал ящики шкафа. Рэйс склонился над чемоданом. Около кровати выстроились в ряд туфли Луизы. Одна туфля, черная, кожаная, находилась в каком-то странном положении, словно висела в воздухе. Это привлекло внимание Рэйса. Он закрыл чемодан, нагнулся и громко вскрикнул. Пуаро обернулся.
  — Она никуда не исчезла, — мрачно сказал Рэйс.
  — Она все время была здесь, под кроватью.
  22
  Тело мертвой женщины, которая при жизни была Луизой Бурже, лежало на полу. Над телом склонились двое мужчин.
  Первым выпрямился Рэйс.
  — Она мертва около часа. Надо позвать Бесснера. Ее зарезали, попали прямо в сердце. По-моему, смерть наступила сразу. Не скажешь, что при жизни она была недурна собой.
  — Да, не скажешь.
  Пуаро отвернулся, вздрогнув от омерзения. Смуглое лицо женщины исказилось в конвульсии, рот оскалился. Пуаро снова нагнулся, заметил что-то, зажатое в пальцах правой руки. Он осторожно высвободил обрывок бумаги с розовыми и голубыми разводами.
  — Что это?
  — Деньги, — не задумываясь ответил Рэйс.
  — Это обрывок тысячефранковой банкноты.
  — Так, ясно, — продолжал он.
  — Она что-то знала и шантажировала убийцу. Ведь еще утром мы оба почувствовали, что она лжет.
  — Ах, какие же мы дураки! — закричал Пуаро.
  — Идиоты! Нам тогда же следовало понять. Вспомните ее слова: «Что я могла видеть или слышать? Я была на нижней палубе. Конечно, если бы у меня была бессонница и я пошла по лестнице вверх, тогда, возможно, я увидела бы убийцу, это чудовище, когда он входил или выходил из каюты мадам, но…» Конечно, так все и было! Она поднялась по лестнице. Она видела, как этот человек крался в каюту Линнет. Но она была жадна, неумеренно жадна, это и погубило ее…
  — А мы так и не знаем, кто убийца, — закончил Рэйс огорченно.
  — Нет, нет.
  — Пуаро покачал головой.
  — Сейчас мы кое-что знаем. Мы знаем почти все. Только это невероятно… и тем не менее это так. Я не понимаю…
  Ах, какой же я был дурак сегодня утром! Мы же сразу почувствовали, мы оба почувствовали, что она чего-то не договаривает. Как же мы не догадались об истинной причине — о шантаже?
  — Она потребовала деньги немедленно, в противном случае угрожала разоблачением, — сказал Рэйс.
  — Убийца был вынужден согласиться и заплатить во французских франках. Так.
  Пуаро задумчиво покачивал головой.
  — Не думаю. Обычно люди берут с собой в поездку валюту разных стран: фунты, доллары, реже — французские франки. Возможно убийца отдал ей все, что имел, в разной валюте. Итак, продолжим…
  — Убийца входит, вручает деньги и…
  — Она принимается считать, — перебил Пуаро, — да, да, я хорошо знаю этот тип людей. Она непременно пересчитывает деньги, и пока она этим занята, всякая бдительность забыта. Убийца наносит удар. Весьма удачный. Он забирает деньги и уходит, не заметив оторванного уголка на одной из банкнот.
  — Может быть, мы сможем найти его по этой банкноте, — неуверенно предложил Рэйс.
  — Вряд ли, — ответил Пуаро, — он наверняка заметит разорванную бумажку. Если он человек скаредный, ему будет трудно уничтожить тысячу франков, но, боюсь, он человек совсем другого нрава.
  — Почему вы так думаете?
  — Для того, чтобы совершить оба эти убийства, требуются определенные свойства: смелость, находчивость, быстрота и безрассудство. Все эти качества не могут сочетаться со скаредностью и благоразумием.
  — Давайте лучше позовем Бесснера, — печально заключил Рэйс.
  Толстый доктор начал осмотр тела, сопровождая свои действия бесконечными ахами и охами.
  — Она умерла не больше часа назад, — провозгласил он.
  — Смерть наступила мгновенно.
  — Каким оружием она была убита?
  — Чем-то очень острым, очень тонким и узким. Я могу показать похожий инструмент.
  Они прошли в каюту доктора, он достал из своего чемоданчика длинный, узкий и тонкий хирургический нож.
  — Вот, что-то в этом роде, друзья мои. Простой кухонный нож здесь не подходит.
  — Доктор, — осторожно начал Рэйс, — среди ваших инструментов ничего не пропало.
  Доктор уставился на него и побагровел от возмущения.
  — Вы в своем уме? Не хотите ли вы сказать, что я — я, Карл Бесснер, знаменитейший врач в Австрии, я, имеющий собственную клинику и клиентуру среди самых высокопоставленных людей, убил жалкую служанку? Это абсурд, дикость! Нет, все мои инструменты на месте. Можете проверить. Но этого оскорбления я не прощу и не забуду.
  — Доктор захлопнул чемоданчик, поставил его на место и, крякнув, вышел на палубу.
  — Ну и ну! — сказал Симон.
  — Как вы обидели старика!
  — Очень жаль, — Пуаро пожал плечами. Неожиданно Бесснер вернулся.
  — Попрошу вас оставить мою каюту. Мне нужно сделать перевязку.
  С ним вошла мисс Бауэрс, сухая и деловитая, как всегда. Она ждала, когда посетители уйдут. Рэйс и Пуаро покорно удалились. Услышав обрывки разговора и девичий смех, Пуаро свернул влево. В каюте Жаклины сидела Розали. Дверь была приоткрыта. Девушки заметили Пуаро и замолчали, глядя на него. Розали Оттерборн приветливо улыбнулась ему, такую улыбку он видел у нее впервые — застенчивую, неуверенную и неумелую.
  — Вы обсуждаете последние события? — спросил он.
  — Вовсе нет, — ответила Розали, — мы обсуждали цвет губной помады. Что-нибудь еще случилось?
  — Убита горничная мадам Дойль, — сказал Пуаро безо всякого выражения.
  — Убита? — вскрикнула Жаклина.
  — Вы говорите, она была убита?
  — Да, я сказал именно так, — отвечая на вопрос Жаклины, он наблюдал за Розали.
  — Понимаете, горничная случайно оказалась свидетельницей чего-то, чего ей не следовало видеть. И ее заставили замолчать.
  — Что же она такое видела.
  Вопрос снова задала Жаклина, и снова ответ Пуаро предназначался Розали. Это была странная игра, в которой участвовали трое.
  — По-моему, это ясно каждому, — отвечал Пуаро.
  — Она видела, как некто вошел и вышел из каюты Линнет Дойль в ту роковую ночь.
  Он услышал подавленный вздох и увидел, как вздрогнули ресницы. Реакция Розали Оттерборн была именно такой, какую он ожидал.
  — Она успела сказать, кого видела? — спросила Розали.
  Медленно и печально Пуаро покачал головой. В этот момент к ним подбежала Корнелия Робсон, испуганная, с широко раскрытыми глазами.
  — Ах, Жаклина, — заговорила она, — какой ужас! Какая беда.
  Жаклина и Корнелия пошли вдоль палубы. Пуаро и Розали повернули в другую сторону.
  — Почему вы все время на меня смотрите? — резко спросила она.
  — Что у вас на уме?
  — Вы задали мне два вопроса, я же, в свою очередь, задам вам всего один. Почему вы не хотите открыть мне правду?
  — Я не понимаю, о чем вы. Сегодня утром я вам все сказала.
  — Нет. Не все. Вы не сказали, что носите в сумке маленький перламутровый пистолет. Вы не сказали, кого вы видели прошлой ночью.
  Она покраснела.
  — Это не правда. У меня нет никакого револьвера.
  — Я не говорил «револьвер». Я сказал: маленький пистолет, который лежит в вашей сумке.
  Она повернулась, бросилась в свою каюту, сразу же вернулась и швырнула ему серую кожаную сумку.
  — Вы говорите глупости.
  Пуаро открыл сумку. Пистолета не было. Он вернул ей сумку, встретив насмешливый и торжествующий взгляд.
  — Нет, — сказал Пуаро любезно.
  — Пистолета нет.
  — Вот видите, мсье Пуаро, вы не всегда правы. И в другом вопросе вы ошибаетесь.
  — Не думаю.
  — О господи, какой несносный! — она сердито топнула ногой.
  — Вы забрали себе в голову какую-то глупость и настаиваете, настаиваете, настаиваете…
  — Потому что я хочу услышать правду.
  — В чем эта правда заключается? Мне кажется, вы знаете лучше меня.
  — Хотите, я могу рассказать, что вы видели. Если я прав, вы только подтвердите, хорошо? Когда вы обогнули корму, вы увидели мужчину, который вышел из каюты Линнет Дойль. Вы видели, как он закрыл за собой дверь, пошел в противоположную от вас сторону и вошел в одну из последних кают. Ну, мадемуазель? Я прав.
  Она молчала.
  — Возможно, по-вашему, промолчать спокойнее, — продолжал Пуаро.
  — Возможно, вы боитесь, что и вас убьют, если вы заговорите.
  — Ему показалось, она готова клюнуть на приманку, обвинение в трусости скорее вызовет ее на откровенность, чем любые убеждения.
  Она приоткрыла рот, губы ее задрожали, и Розали Оттерборн произнесла:
  — Я никого не видела.
  23
  Из каюты доктора Бесснера вышла мисс Бауэрс, расправляя рукава блузы. Жаклина прервала разговор с Корнелией на полуслове и подбежала к медсестре.
  — Как он? — нетерпеливо спросила она.
  Пуаро подошел как раз вовремя. Он услышал ответ:
  — Не так уж плохо.
  — Ему хуже? — закричала Жаклина, — он умрет? Он умрет? — она схватила мисс Бауэрс за руку.
  — Да нет же, дорогая мисс де Бельфорт. То есть, я надеюсь, я почти уверена, большой опасности нет. Сама по себе рана не опасна. Но рентген необходим и как можно скорее. Мистер Дойль нуждается в абсолютном покое.
  Жаклина отпустила сестру и с глазами, полными слез, наощупь побрела к своей каюте. Твердая рука взяла ее за локоть. Она подняла голову и сквозь слезы увидела Пуаро. Он проводил ее до дверей. Она сразу же повалилась на кровать и, дав себе волю, судорожно зарыдала.
  — Он не перенесет этого! Он умрет. Я знаю, я знаю, он умрет… И это я виновата, это я! Я убила его. А я так люблю его, так люблю…
  — Слишком любите, — вздохнул Пуаро.
  Едва он вышел от Жаклины, как к нему торопливо подбежал Рэйс.
  — Пуаро! Мой дорогой! Как вы мне нужны! У меня идея. Дойль случайно упомянул о телеграмме. Я тогда почти не обратил внимания. Может быть, что пустое, но для нас имеет значение каждая деталь. Черт возьми, Пуаро, два убийства, а мы все еще бродим в темноте.
  — Нет, не в темноте. Я вижу свет.
  Рэйс удивился.
  — У вас есть предположения?
  — Нечто большее. Я уверен.
  — С какого момента?
  — После убийства Луизы Бурже.
  — Проклятье, ничего не понимаю.
  Пуаро положил руку на плечо Рэйсу.
  — Мой полковник, вы — великий человек… Другой на вашем месте потребовал бы: «Скажите, кого вы подозреваете», но вы не спрашиваете, потому что знаете, если бы я мог, я бы сам сказал. Давайте выясним вопрос с телеграммой. Если, конечно, герр доктор допустит нас к своему пациенту.
  Доктор Бесснер все еще был в дурном настроении.
  — В чем дело? — спросил он неприветливо.
  — У моего пациента температура.
  — Всего один вопрос, — извинился Рэйс.
  — Уверяю вас, всего один.
  Доктор Бесснер неохотно пропустил их в каюту и, сердито крякнув, вышел, пообещав вернуться через три минуты. Симон вопросительно вглядывался в лица пришедших.
  — Так в чем дело? — спросил он.
  — Одна небольшая деталь, — отвечал Рэйс.
  — Пожалуйста, расскажите мне подробнее о том, как ваша жена случайно прочла телеграмму, адресованную синьору Ричетти.
  — С удовольствием.
  — Он вкратце пересказал происшествие в Вади-Хальфа.
  Рэйс вдохнул побольше воздуха.
  — Мистер Дойль, не знаете ли вы, о чем была телеграмма?
  — Знаю, Линнет прочла начало вслух. Там говорилось…
  За дверью что-то происходило. Послышался возбужденный женский голос:
  — Где мсье Пуаро и полковник Рэйс? Мне нужно видеть их немедленно! Это чрезвычайно важно! Жизненно важно! Я должна сообщить… Я… Они у мистера Дойля.
  Бесснер не затворил дверь. Проем закрывала портье
  — pa. Миссис Оттерборн раздвинула ее и ворвалась в комнату подобно урагану. Лицо ее пылало, и слова она произносила не совсем внятно.
  — Мистер Дойль, — начала она с пафосом, — я знаю, кто убил вашу жену!
  — Что.
  Симон смотрел на нее изумленно. Рэйс и Пуаро тоже. Миссис Оттерборн оглядела их торжествующим взглядом. Она была счастлива, безмерно счастлива.
  — Да, — проговорила она.
  — Мои теории всегда безошибочны. Они основаны на глубинных первобытных инстинктах.
  Рэйс резко прервал ее:
  — Насколько я понял, вы можете сообщить нам имя убийцы Линнет Дойль.
  Миссис Оттерборн села в кресло и отчаянно затрясла головой.
  — Разумеется. Скажите, вы ведь согласитесь, что убийца Луизы Бурже убил и Линнет Дойль. То есть эти два преступления совершила одна и та же рука?
  — Да, да, — нетерпеливо ответил Симон.
  — Разумеется, а как же иначе. Продолжайте.
  — В таком случае мои факты пригодятся вам. Я знаю, кто убил Луизу Бурже, значит, я знаю, кто убил Линнет Дойль.
  — Вы хотите сказать, — перебил Рэйс скептически, — у вас есть теория, объясняющая гибель Луизы Бурже.
  Миссис Оттерборн посмотрела на него взглядом тигрицы.
  — Нет. Я совершенно точно знаю. Я видела этого человека собственными глазами.
  Симон лихорадочно закричал:
  — Ради всего святого, начните сначала. Итак, вы знаете, кто убил Луизу Бурже?
  — Я расскажу вам все, как было.
  О, она была счастлива. Настал, наконец, час ее торжества! Пусть ее книги не продаются, и глупая публика, которая когда-то с жадностью заглатывала их, создала себе новых кумиров! Сэлуом Оттерборн снова прославится. Ее имя вновь появится на страницах газет. Она будет главным свидетелем обвинения. Она набрала воздух и открыла рот.
  — Я шла в ресторан обедать. Но мне не хотелось есть. Впрочем, это не важно. По дороге я вспомнила, что… гм… забыла одну вещь в каюте. Я отослала Розали.
  Миссис Оттерборн остановилась и перевела дух. Портьера на двери слегка шевельнулась, но никто из мужчин этого не заметил.
  — Я… я… — миссис Оттерборн снова замолчала. Тут было скользкое место в ее рассказе, его необходимо было преодолеть.
  — У меня было дело к одному из членов экипажа… Он должен был достать мне одну очень нужную вещь, но я не хотела, чтобы моя дочь знала. Видите ли, она бывает такой надоедливой…
  Рэйс вопросительно посмотрел на Пуаро, тот беззвучно прошептал:
  — Спиртное.
  Миссис Оттерборн продолжала:
  — Мы договорились встретиться на нижней палубе у кормы… я шла туда и вдруг дверь одной из кают открылась и кто-то выглянул. Это была Луиза Бурже, или как там ее звали. Она кого-то ждала. Увидев меня, она тотчас захлопнула дверь. Я, конечно, не подумала ничего плохого и отправилась дальше. Получив то, за чем шла, я двинулась обратно. И тут я увидела, как в каюту горничной стучит…
  — Кто? — спросил Рэйс.
  Раздался выстрел. Кислый запах дыма заполнил каюту. Миссис Оттерборн медленно повернулась и с грохотом повалилась на пол. Кровь хлынула из круглого отверстия за ухом. Наступила минута полного молчания, затем двое мужчин вскочили на ноги. Тело женщины, лежащее на полу, задержало их. Рэйс нагнулся над ним, а Пуаро легко, как кошка, перепрыгнул через труп и бросился на палубу. Там было пусто. Перед дверью лежал кольт. Пуаро оглянулся. Никого. Он ринулся к корме. Едва он завернул за угол, как лицом к лицу столкнулся с Тимом Аллертоном, который бежал ему навстречу.
  — Что случилось, черт возьми? — закричал Тим, задыхаясь.
  — Вам встретился кто-нибудь по пути? — отрывисто спросил Пуаро.
  — На пути сюда? Нет.
  — Тогда идемте со мной.
  — Он взял Тима за руку и замедлил шаг.
  Со всех сторон спешили люди. Розали, Жаклина и Корнелия выбежали из своих кают. Из салона появились Фергюсон, Джим Фантора и миссис Аллертон.
  Рэйс рассматривал револьвер. Пуаро обернулся к Тиму и кратко спросил:
  — У вас есть перчатки в кармане?
  — Да, вот.
  Пуаро выхватил перчатки, надел их и стал обследовать револьвер. Остальные следили за ним, затаив дыхание.
  — Он пошел в другую сторону, — сказал Рэйс.
  — Фантора и Фергюсон сидели в шезлонгах неподалеку, они бы его увидели.
  — Но если бы он шел к корме, его бы встретил мистер Аллертон, — ответил Пуаро.
  Рэйс кивнул на револьвер.
  — Мне кажется, мы где-то видели его совсем недавно.
  — Он постучал в дверь к Пеннингтону.
  Молчание. В каюте никого не было. Рэйс открыл правый ящик шкафа. Револьвер исчез.
  — Понятно, — сказал Рэйс.
  — А где же сам Пеннингтон.
  Они снова вышли на палубу. Пуаро подошел к миссис Аллертон, тихо сказал ей:
  — Мадам, уведите к себе Розали Оттерборн. Ее мать, — он посмотрел на Рэйса, и тот утвердительно кивнул головой, — убита.
  Суетливо подошел Бесснер.
  — Боже милостивый! Что еще случилось.
  Все расступились, давая ему дорогу. Рэйс жестом указал на его каюту, и он вошел.
  — Надо немедленно разыскать Пеннингтона, — сказал Рэйс.
  — На револьвере есть отпечатки пальцев?
  — Нет, — сказал Пуаро.
  Они нашли Пеннингтона на нижней палубе. Он сидел в маленькой гостиной и писал письмо. При виде их он поднял красивое чисто выбритое лицо и спросил:
  — Есть какие-нибудь новости?
  — Разве вы не слышали выстрела?
  — Да, теперь, когда вы спросили, я понимаю, что слышал какой-то взрыв. Но я понятия не имел… Кто убит?
  — Миссис Оттерборн.
  — Миссис Оттерборн?
  — Пеннингтон крайне удивился.
  — Поистине неожиданно. Миссис Оттерборн, — он покачал головой.
  — Ничего не понимаю. По-моему, господа, на пароходе орудует какой-то маньяк. Нам надо организовать систему обороны.
  — Мистер Пеннингтон, — спросил Рэйс, — сколько времени вы находитесь в этой комнате?
  — Так, дайте подумать, — Пеннингтон поглаживал подбородок, — минут двадцать, должно быть.
  — И вы никуда отсюда не выходили?
  — Нет, конечно.
  — Видите ли, мистер Пеннингтон, — сказал Рэйс, — миссис Оттерборн была убита из вашего револьвера.
  24
  Мистер Пеннингтон был потрясен.
  — Но, господа, — начал он, — вопрос весьма серьезен, весьма серьезен.
  — Весьма серьезен для вас, мистер Пеннингтон.
  — Для меня?
  — Пеннингтон удивился до крайности.
  — Но, мой дорогой сэр, в то время, когда стреляли, я спокойно сидел здесь и писал письма.
  — У вас, наверное, есть свидетели, которые могли бы это подтвердить?
  — Нет, к сожалению. Но, поймите, это же немыслимо! Я поднимаюсь на верхнюю палубу, стреляю в несчастную женщину (да и зачем бы мне стрелять в нее?), возвращаюсь обратно и никого не встречаю по пути. В это время на палубе в шезлонгах отдыхают люди после обеда.
  — А как вы можете объяснить, что стреляли из вашего револьвера?
  — Боюсь, тут я действительно виноват. В самом начале путешествия в салоне зашел разговор об оружии, и я рассказал, что всегда и повсюду вожу с собой свой кольт.
  — Кто присутствовал при этом разговоре?
  — Я не могу сказать точно. Да почти все, должно быть.
  В разговор вступил Пуаро:
  — Мсье Пеннингтон, я хотел бы обсудить с вами некоторые аспекты дела. Пожалуйста, зайдите в мою каюту через полчаса.
  — С величайшей радостью.
  Однако в голосе Пеннингтона не было радости, и вид у него был отнюдь не радостный.
  Рэйс и Пуаро быстро вышли из комнаты.
  — Хитрый гад, — сказал Рэйс, — но он испугался.
  — Да, — согласился Пуаро, — он явно не в своей тарелке, наш уважаемый Пеннингтон.
  На палубе Пуаро отозвала в сторону миссис Аллертон.
  — Мсье Пуаро, помогите мае получить двойную каюту, где я могла бы поселиться вместе с этой бедной девочкой. Нельзя оставлять ее одну.
  — Разумеется, мадам, мы все устроим. Как мило, что вы об этом подумали. Как Розали?
  — Она совсем убита. Она была бесконечно предана этой невыносимой женщине. Такая трогательная любовь. Тим уверяет, что она была алкоголичкой. Это правда?
  — Да.
  — Не нам судить беднягу, но как, должно быть, страдала Розали.
  — Да, мадам, ее жизнь была сплошной мукой. Розали ведь такая гордая и такая преданная.
  — Да, наверное, за это и я полюбила ее. В наше время все эти качества не в моде. Розали странная, она гордая, упрямая, скрытная, и в то же время, я твердо знаю, у нее нежная живая душа.
  — Я с радостью передаю ее на ваше попечение, мадам.
  У дверей каюты, где только что произошло убийство, стояли Корнелия и Жаклина.
  — Я не понимаю, мсье Пуаро, — остановила его Корнелия, — как же убийца мог скрыться?
  — Да, как? — повторила вопрос Жаклина.
  — Здесь нет ничего сложного, — ответил Пуаро, — он мог пойти тремя путями.
  — Тремя? — недоверчиво переспросила Жаклина.
  — Он мог пойти направо или налево, но иного пути, по-моему, нет, — растерянно сказала Корнелия.
  — А я знаю и третий путь, — сказала Жаклина, просветлев, — два пути по одной плоскости, но можно перебраться на другую. Вверх трудно, а вот вниз совсем легко.
  Пуаро улыбнулся.
  — Вы сообразительны, мадемуазель.
  — Ничего не понимаю, — захныкала Корнелия.
  — Милая, он мог перелезть через перила и спрыгнуть на нижнюю палубу, — объяснила Жаклина.
  — Господи! — изумилась Корнелия.
  — Никогда бы не додумалась! И у него было достаточно времени?
  — Вполне достаточно, — вступил в разговор Тим Ал-лертон, — ведь после такого потрясения проходит несколько секунд, прежде чем люди придут в себя.
  — Вы испытали это, мсье Аллертон?
  — Да, услышав выстрел, я простоял, как изваяние, секунд пять минимум. И потом уже бросился сюда.
  Из каюты доктора появился Рэйс и попросил очистить палубу.
  — Сейчас будут выносить тело, — пояснил он. Все послушно удалились. Ушел и Пуаро.
  — До конца своих дней буду помнить это путешествие, — грустно проговорила Корнелия.
  — Три смерти.
  Фергюсон услышал ее слова.
  — Три смерти, ну и что? Линнет Дойль, погрязшая в деньгах! Горничная — типичная тунеядка, миссис Оттерборн — полнейшая дура. Неужели вы думаете, кому-нибудь в самом деле важно — живы они или мертвы?
  — Ах, как вы не правы! — возмутилась Корнелия.
  — Мне самой не нравилась миссис Оттерборн, но ее дочь была к ней так привязана. Для нее смерть матери страшное горе. Я не знала горничную, но уверена, кто-то любил и ее. А Линнет Дойль, помимо всего остального, была так красива. Когда она появлялась, у меня комок подкатывал к горлу.
  Мистер Фергюсон схватился за волосы.
  — Я сдаюсь. То, что вы говорите, — немыслимо.
  — Он обернулся к Пуаро.
  — Известно ли вам, сэр, что отец Корнелии был разорен отцом Линнет Риджуэй? И, видя наследницу в парижских нарядах и всю в жемчугах, Корнелия блеет, как библейская овца: «Ах, как она красива!» Ей хоть бы что. Ей даже в голову не придет возмутиться.
  Корнелия покраснела.
  — Сначала я возмутилась, когда узнала, кто она. Но всего на минутку. Понимаете, папа умер от горя, когда потерял все свои деньги. Но разве не вы говорили — прошлое надо забыть, жить надо настоящим. Разве вся эта история не прошлое?
  — Она меня сразила, — объявил Фергюсон.
  — Корнелия Робсон — вы единственная добрая женщина из всех, кого я встречал. Прошу вас, выходите за меня замуж.
  — Вы сошли с ума.
  — Нет, это официальное предложение в присутствии знаменитого сыщика. Мсье Пуаро — вы свидетель. Вопреки моим принципам, я добровольно предлагаю этой женщине свою руку. Я не верю в брак, но она, вероятно, не признает других отношений, значит, так тому и быть. Ну же, Корнелия, соглашайтесь.
  — Не говорите ерунды! — сказала Корнелия, отчаянно покраснев.
  — Почему вы не хотите за меня замуж?
  — Потому что вы несерьезны.
  — Несерьезен, делая вам предложение, или несерьезен как человек?
  — И то и другое. Вы над всеми смеетесь, на вас нельзя положиться.
  Она замолчала и, вся красная от волнения, торопливо пошла в другую сторону.
  Фергюсон смотрел ей вслед.
  — Ну и девушка!
  — Он помолчал.
  — Что с вами, мсье Пуаро? О чем вы так глубоко задумались?
  — Размышляю, только и всего.
  — Попробую-ка я напасть на старую каргу. Если мне удастся восстановить ее против себя, это поможет уговорить Корнелию.
  Он повернулся и отправился в салон. Мисс Ван Скулер гордо восседала на своем обычном месте и вязала. Фергюсон направился прямо к ней. Эркюль Пуаро незаметно проскользнул в салон и сел на почтительном расстоянии, погрузившись в чтение.
  — Приветствую вас, мисс Ван Скулер.
  Она подняла голову и с минуту разглядывала его, затем ответила ледяным тоном:
  — Добрый день, — и снова принялась вязать.
  — Послушайте, мисс Ван Скулер, у меня к вам важное дето. Я буду краток. Я хочу жениться на вашей кузине.
  Мисс Ван Скулер уронила клубок шерсти, и тот стремительно покатился через весь салон.
  — Вы, должно быть, лишились рассудка, молодой человек, — сказана она грозно.
  — Вовсе нет. Я решил на ней жениться и попросил ее руки.
  Мисс Ван Скулер оглядела его с холодным любопытством, как будто перед нею возникло странное насекомое.
  — Ах, вот как? И она согласилась?
  — Нет, она отказала мне, но я буду настаивать до тех пор, пока она не согласится.
  — Должна предупредить вас, мистер… я не знаю вашего имени…
  — Фергюсон.
  — Мистер Фергюсон, — с отвращением повторила она, — я предприму все меры к тому, чтобы помешать вам преследовать мою кузину.
  Мисс Ван Скулер, дрожа от бессильной злобы, встала.
  В это время Пуаро выглянул из-за журнала, поднял моток шерсти и галантно подал его старой даме.
  — Благодарю вас, мсье Пуаро. Мне нехорошо. Этот наглец…
  — Да, он несколько эксцентричен, испорчен воспитанием, — и небрежно добавил:
  — Вы его узнали, разумеется?
  — Узнала?
  — Да, он не называет своего титула из-за передовых идей, которых набрался в Оксфорде.
  — Титул? — отрывисто переспросила мисс Ван Скулер.
  — Разумеется, это же молодой лорд Доулиш. У него огромное состояние.
  — И вы давно это знали? — спросила мисс Ван Скулер. Лицо ее ясно говорило, какие противоречивые мысли вызвало это сообщение.
  Пуаро пожал плечами:
  — Я видел фотографию в газете и обратил внимание на сходство. Потом я нашел кольцо с печаткой и изображением гербового щита. Уверяю вас, это именно он.
  Наконец, она удалилась, горячо поблагодарив его. Он снова помрачнел и сидел в глубокой задумчивости, покачивая головой и повторяя:
  — Да, все совпадает.
  25
  Его раздумья прервал Рэйс:
  — Где же вы, Пуаро? Через десять минут к вам пожалует Пеннингтон.
  Пуаро быстро поднялся с кресла.
  — Пожалуйста, разыщите и приведите ко мне молодого Фантора.
  Рэйс удивленно посмотрел на него и вышел. Пуаро направился в свою каюту. Рэйс и Фантора явились почти одновременно с ним. Пуаро пригласил их сесть и предложил сигареты.
  — Итак, мсье Фантора, приступим к делу! Если не ошибаюсь, вы носите такой же галстук, как мой друг Хастингс.
  Джим Фантора перевел взгляд на свой галстук.
  — Это галстук члена клуба «Старая Англия».
  — Совершенно верно. Я хоть и иностранец, но хорошо разбираюсь в правилах и обычаях англичан. К примеру, я знаю, что есть поступки, которые «допустимы», и есть которые «недопустимы».
  Джим Фактора усмехнулся.
  — В наше время, сэр, так уже не говорят.
  — Неважно, обычаи сохраняются и по сей день. Галстук клуба «Старая Англия» — это все еще галстук именно этого клуба. И есть определенные поступки (я знаю это по собственному опыту), которые человек, носящий такой галстук, не совершает. Человек в таком галстуке, мсье Фактора, ни за что не вмешается без спросу в сугубо личный разговор незнакомых ему людей.
  Фантора удивленно молчал.
  — Но в один прекрасный день, мсье Фантора, — продолжал Пуаро, — вы поступили именно так. Несколько человек спокойно занимались своим делом в салоне. Вы встали неподалеку от них, явно прислушиваясь к их разговору, а потом вдруг подошли к ним вплотную и обратились к мадам Линнет Дойль, выразив одобрение ее деловой смекалке.
  Джим Фантора отчаянно покраснел. Не дожидаясь возражений, Пуаро продолжал:
  — Этот ваш поступок, да еще то, что вы слишком молоды и вряд ли можете себе позволить такое дорогое путешествие (вы ведь член ассоциации юристов, а там платят не столь уж щедро, не правда ли?), заставили меня задать себе вопрос: каковы причины вашего пребывания тут.
  Джим Фантора судорожно дернул шеей.
  — Я отказываюсь давать вам какую бы то ни было информацию, мсье Пуаро. Вы, должно быть, сошли с ума!
  — Нет, отнюдь. Я в полном рассудке. Где находится фирма, в которой вы служите? В Норхэмптоне? Это близко от Вудхолла. Какой разговор вы старались подслушать? Разговор, касающийся деловых и юридических, документов? И ваше вмешательство в этот разговор, весьма неуклюжее и жалкое, было попыткой предупредить мадам Дойль о возможном обмане или подлоге?
  — Пуаро помолчал.
  — На этом пароходе было совершено убийство, потом еще два. Если я поставлю вас в известность, что миссис Оттерборн была убита из револьвера, принадлежащего Эндрью Пеннингтону, вы, возможно, сочтете своим долгом сообщить нам все, что вы знаете.
  Джим Фантора некоторое время молчал.
  — Вся беда в том, мсье Пуаро, что у меня нет для вас ничего конкретного, — проговорил он с сожалением.
  — Но вы кого-то подозреваете?
  — Да.
  — И поэтому считаете себя не вправе говорить? Возможно, вы и правы, но только формально. Вы ведь не в суде. Полковник Рэйс и я ищем убийцу. Любая информация чрезвычайно полезна нам.
  Фантора снова задумался, а затем спросил:
  — Что вы хотите узнать от меня?
  — Зачем вы здесь?
  — Меня послал мой дядя, мистер Кармикл, адвокат миссис Дойль в Англии. Он занимался ее делами и часто переписывался с мистером Пеннингтоном. Некоторые факты (я не могу вам их сейчас перечислить) навели моего дядю на подозрение, что не все идет гладко.
  — Короче говоря, — подсказал Рэйс, — ваш дядя стал подозревать, что Пеннингтон — мошенник.
  Джим Фантора утвердительно кивнул и улыбнулся.
  — Вы выразили это слишком определенно, но основная мысль верна. Пока мой дядя искал доказательства своим подозрениям, мисс Риджуэй неожиданно вышла замуж и отправилась в свадебное путешествие в Египет. У дяди камень с души свалился, поскольку по возвращении из Египта миссис Дойль должна была получить все свое имущество и формальное право на управление им. Однако вскоре мы получили от нее письмо из Каира, где она между прочим упомянула о случайной встрече с Пеннингтоном. И вот дядя решил отправить меня в Египет, чтобы я помог ему распознать замыслы Пеннингтона. Мне следовало не зевать, внимательно следить за ним и действовать сообразно обстановке. В том случае, о котором вы упомянули, мне пришлось поступить, как неотесанному нахалу.
  — Вам удалось предостеречь мадам Дойль?
  — Нет, не столько ее, сколько Пеннингтона. Уверен, он почувствовал опасность и не стал бы ничего предпринимать, по крайней мере, какое-то время. Я же надеялся сблизиться покороче с супругами Дойль и найти способ предупредить их. Я думал сделать это через мистера Дойля. Миссис Дойль была слишком привязана к мистеру Пеннингтону.
  Если бы вам необходимо было выманить деньги обманом, кого из супругов Дойль было бы легче обмануть.
  Фантора слабо улыбнулся.
  — Разумеется, мистера Дойля. Линнет Дойль была чрезвычайно сообразительна в деловых вопросах, а вот муж, по-моему, парень доверчивый, готов подписать любую бумагу, не затрудняясь ее прочесть.
  — Я согласен с вами, — сказал Пуаро и, глядя на Рэйса, добавил:
  — Вот вам и повод к убийству.
  — Но все это лишь предположения, — сказал Фактора осторожно, — это не доказательства.
  — А! — засмеялся Пуаро, — доказательства мы добудем.
  — Каким образом?
  — Возможно, сам мистер Пеннингтон предоставит их нам.
  Рэйс взглянул на часы.
  — Он сейчас придет.
  Джим Фантора понял намек и быстро вышел. Через две минуть? появился
  — Пеннингтон, сама любезность, весь — улыбка. Только напряженная складка у рта и затаенный страх в глазах выдавали тревогу этого испытанного дельца.
  — А вот и я, господа.
  Он сел. Первым заговорил Пуаро:
  — Мы пригласили вас, мсье Пеннингтон, ибо для нас стало очевидно, что в этом деле вы явились лицом в высшей степени заинтересованным.
  Пеннингтон изобразил удивление.
  — В самом деле?
  — Безусловно, — мягко заверил его Пуаро.
  — Вы знали Линнет Риджуэй с детских лет.
  — Ах вот вы о чем, — лицо его прояснилось, ему явно стало легче.
  — Простите, я вас не совсем понял. Разумеется, еще утром я говорил вам: я знаю Линнет чуть не с пеленок.
  — Вы были близким другом ее отца, не так ли?
  — Да, да. Я и. Мелуш Риджуэй были очень близки, очень близки.
  — Настолько близки, что, умирая, он назначил вас опекуном своей дочери и всего ее обширного состояния.
  — В общем, это так, — вновь в глазах его появилась тревога. Он заговорил осторожнее.
  — Я был не единственным опекуном, со мной были связаны и другие.
  — Которые умерли за это время?
  — Двое умерли. Мистер Стрендэйл Рокфорд жив.
  — Он ваш компаньон, не так ли?
  — Да.
  — Мадемуазель Риджуэй вышла замуж, когда она еще не достигла совершеннолетия?
  — Ей исполнилось бы двадцать один в июне.
  — Значит, она получила бы право сама распоряжаться своими делами лишь в июне?
  — Да.
  — Однако ее замужество давало ей это право значительно раньше.
  Пеннингтон плотно сжал челюсти и воинственно выпятил подбородок.
  — Простите меня, господа, но какое вам до всего дело?
  — Если вам неприятно отвечать на мои вопросы…
  — Вопрос не в том, приятно мне или неприятно, я просто не вижу, какое это имеет отношение к делу.
  — Видите ли, мсье Пеннингтон, — Пуаро подался вперед, глаза его стали зелеными, как у кошки, — нас волнует вопрос о поводе к убийству. И здесь нам чрезвычайно важно знать все финансовые соображения.
  — По завещанию отца, — угрюмо процедил Пеннингтон, — Линнет получала право на управление своим состоянием по достижении двадцати одного года, или при вступлении в брак.
  — И никаких других условий?
  — Никаких.
  — Насколько мне известно, ее состояние оценивается в несколько миллионов.
  — Да, несколько миллионов.
  — На вас, мсье Пеннингтон, — сказал Пуаро вкрадчиво, — лежала огромная ответственность.
  Пеннингтон отвечал галантно:
  — Мы привыкли к ответственности. Она нас не обременяет.
  — Да неужели.
  Что-то в тоне собеседника задело Пеннингтона за живое.
  Он сердито вскрикнул:
  — Черт возьми, что вы имеете в виду.
  Пуаро ответил с обезоруживающей искренней улыбкой:
  — Неужели, мсье Пеннингтон, неожиданное замужество Линнет Риджуэй не вызвало некоторой… паники у вас в конторе?
  — Паники?
  — Да, я именно так сказал.
  — К чему вы клоните, черт побери?
  — Все весьма просто. Дела Линнет обстоят благополучно? Все так, как должно быть.
  Пеннингтон с достоинством встал.
  — С меня довольно, — и направился к двери.
  — Прежде чем уйти, извольте ответить на мой вопрос.
  — Все так, как должно быть, — бросил он.
  — Тогда почему весть о замужестве Линнет настолько испугала вас, что вы сели на первое попавшееся судно, идущее в Европу, а потом разыграли случайную встречу в Египте.
  Пеннингтон вернулся. Он взял себя в руки.
  — Вы несете вздор. До встречи в Каире я понятия не имел, что Линнет вышла замуж. Ее письмо переправили мне из Нью-Йорка.
  — Вы плыли на «Корманике», так, кажется, вы сказали?
  — Да, так.
  — И письмо пришло в Нью-Йорк после отплытия «Корманика»?
  — Сколько раз я буду это повторять?
  — Странно, — проговорил Пуаро.
  — Что здесь странного?
  — На ваших чемоданах нет наклеек «Корманика». На них есть свежие наклейки «Нормандии». А «Нормандия», как мне помнится, отплыла через два дня после «Корманика».
  Пеннингтон растерялся. Глаза его забегали. Полковник не преминул воспользоваться эффектом и вступил в разговор:
  — Так вот, мистер Пеннингтон, мы предполагали, и не без оснований, что вы плыли не на «Корманике», как вы всех уверяете, а на «Нормандии». В таком случае письмо миссис Дойль было получено до вашего отъезда из Нью-Йорка. Отпираться не стоит, проверить это не составляет никакого труда.
  Пеннингтон рассеянно нащупал стул и сел. Лицо его ничего не выражало. Но мозг работал напряженно, в судорожных поисках выхода.
  Вы оказались умнее меня, джентльмены. Мне придется сдаться. Однако у меня были причины, чтобы так поступить.
  Несомненно, — вежливо вставил Рэйс.
  Если я сообщу их вам, надеюсь, это останется между нами?
  — Вы можете нам доверять. Естественно, мы не можем давать гарантий вслепую.
  — Так…
  — Пеннингтон вздохнул.
  — Я буду говорить начистоту. В Англии затевались какие-то аферы. Меня это тревожило. Я не мог полагаться на переписку.
  — Что вы подразумеваете под аферами?
  — У меня были основания предполагать, что Линнет обманывают.
  — Кто?
  — Ее английский адвокат. Но обвинения такого рода доказать не так-то просто. Вот я и решил лично все проверить.
  — Такое решение делает честь вашей бдительности. Но к чему тогда ложь относительно парохода?
  — Ну как же, — Пеннингтон развел руками, — молодая пара в свадебном путешествии… Чтобы нарушить их уединение, надо долго объяснять, зачем вам это понадобилось. Гораздо проще встретиться с ними случайно. Так я и сделал. Кроме того, я ничего не знал о муже. Он мог оказаться каким-нибудь проходимцем.
  — Короче, все ваши действия были вызваны лишь интересами гуманности, — сухо заметил Рэйс.
  — Совершенно справедливо, полковник. Наступило молчание. Рэйс взглянул на Пуаро, тот вдруг резко наклонился вперед.
  — Мсье Пеннингтон, мы не верим ни одному вашему слову.
  — Почему, будьте вы прокляты?!
  — Потому что внезапное замужество Линнет Риджуэй поставило вас в очень трудное положение. И вы помчались сломя голову в Египет, чтобы найти какой-то способ оттянуть время. Вам нужно было любой ценой заполучить подпись мадам Дойль на нескольких документах, но не удалось. Тогда у храма Абу-Симбель вы сбросили кусок скалы, который чудом пролетел мимо…
  — Вы сошли с ума!
  — На обратном пути вам снова представилась благоприятная возможность убрать мадам Дойль в такой момент, когда в убийстве скорее всего обвинят другого. Мы не только предполагаем, мы точно знаем, что из вашего револьвера была убита женщина, которая знала имя убийцы Линнет Дойль и горничной Луизы…
  — Проклятье! — закричал Пеннингтон, прерывая речь Пуаро.
  — Да вы что, взбесились? Какой смысл мне было убивать Линнет? Я не получаю ее денег, все деньги достанутся мужу. Почему вы не займетесь им? Это ему ее смерть принесет несметное богатство! Рэйс холодно сообщил:
  — В тот вечер Дойль не выходил из салона до тех пор, пока ему не прострелили ногу. После этого он не мог ходить, и это подтверждено врачом и медицинской сестрой. Симон Дойль не мог убить свою жену. Не мог он также убить и Луизу Бурже. Нет нужды говорить о том, что он не мог выстрелить в миссис Оттерборн. Вам это известно.
  — Я знаю, что это не он.
  — Пеннингтон немного успокоился.
  — Только почему вы выбрали меня? Я же ничего не выигрываю от ее смерти.
  — Но, мой дорогой сэр, — голос Пуаро напоминал мурлыканье кота, — на этот счет могут быть разные мнения. Мадам Дойль хорошо разбиралась в деловых вопросах, она была хорошо осведомлена о состоянии своего имущества и могла легко заметить любое упущение. Как только она вступила бы во владение своей собственностью, а это должно было произойти тотчас же по возвращении в Англию, у нее немедленно возникли бы подозрения. Но она мертва, и все меняется, хозяином становится, как вы только что сами сказали, ее муж. Симон ничего не понимает в делах. Он простодушен и доверчив. Вам будет очень просто в запутанных юридических формулах скрыть от него истинное положение вещей и отложить передачу наследства, ссылаясь на депрессию. Таким образом, для вас все это имеет первостепенное значение.
  Пеннингтон пожал плечами.
  — Все это глупые выдумки.
  — Время покажет. Расследуется дело о трех смертях — трех убийствах. Суд потребует самой тщательной проверки всего, что принадлежало мадам Дойль.
  — Он увидел, как поникли плечи Пеннингтона, и понял, что победил. Подозрения Джима Фантора подтвердились.
  — Вы проиграли, мсье Пеннингтон. Не лучше ли сознаться?
  — Вам этого не понять, — прошептал он.
  — Все дело в падении цен на Уолл-стрит. Но я знал, как вернуть деньги. К середине июня, если бы мне повезло, все было бы в порядке.
  Дрожащими руками он вытащил сигарету, но спичку зажечь не смог.
  — Очевидно, — спросил Пуаро с любопытством, — вы толкнули скалу, не удержавшись от искушения. Вам казалось, что вас никто не видит.
  — Это был несчастный случай. Клянусь! — он согнулся, чтобы не было видно его лица.
  — Я споткнулся и чуть не упал. Клянусь, это вышло случайно…
  Рэйс и Пуаро молчали. Пеннингтон выпрямился, снова взял себя в руки. Он потерпел крушение, но воинственный дух вновь загорелся в нем. Уже в дверях он обернулся:
  — Вы не сможете навязать мне этого, господа. Это был несчастный случай. И застрелил ее не я. Вы слышите.
  С этими словами он удалился.
  26
  Как только дверь закрылась, Рэйс глубоко вздохнул:
  — Нам удалось больше, чем я ожидал. Признание в мошенничестве. Признание в попытке убить. Большего добиться невозможно. Человек еще может признаться в покушении, но заставить его сознаться в совершенном убийстве невозможно.
  — Иногда возможно, — сказал Пуаро, мечтательно щурясь.
  Рэйс с интересом взглянул на него.
  — У вас есть план.
  Пуаро поднял руку и стал перечислять, сгибая пальцы:
  — Сад в Асуане. Показания мистера Аллертона. Две бутылочки из-под лака для ногтей. Моя бутылка с вином. Бархатная накидка. Носовой платок в пятнах. Пистолет, оставленный на месте преступления. Смерть Луизы. Смерть миссис Оттерборн. Да, все сходится. Пеннингтон не убивал!
  — Что? — изумился Рэйс.
  — Пеннингтон не убивал. Да, у него был повод. У него было желание. И он совершил покушение. Но… Прежде чем продолжить этот разговор, давайте сначала кое о чем спросим у Тима Аллертона.
  Рэйс удивился.
  — У Аллертона? Хорошо, сейчас позову.
  — Он нажал кнопку и передал стюарду поручение.
  Вошел Тим Аллертон.
  — Вы хотели меня видеть? — спросил он спокойно, с едва заметной ноткой раздражения.
  — Совершенно верно, садитесь, мсье Аллертон.
  — Чем могу служить? — он говорил вежливо, устало.
  — Пожалуйста, слушайте меня внимательно, — сказал Пуаро.
  Лицо Тима выразило вежливое удивление.
  — Разумеется, я умею прекрасно слушать. В нужных местах могу произносить «О!».
  — Это меня устраивает. «О» бывает чрезвычайно выразительно. Итак, начнем. Когда я познакомился с вами в Асуане, меня привлекло ваше общество. Мне редко доводилось встречать людей, столь милых и обаятельных, как ваша матушка…
  Безразличное лицо на минуту просветлело.
  — Она необыкновенная, — проговорил он.
  — Но второе обстоятельство, заинтересовавшее меня, было женское имя, которое вы упомянули.
  — В самом деле?
  — Да, мадемуазель Джоанна Саутвуд. Дело в том, что я уже слышал это имя раньше. За последние три года было совершено несколько краж. Эти кражи можно назвать светскими. Метод в большинстве случаев был один — замена драгоценного камня подделкой. Мой друг инспектор Джэпп пришел к заключению, что ограбления совершаются двумя людьми, работающими весьма слаженно и остроумно. Требовалось предварительное ознакомление с украденной драгоценностью, и поэтому воры должны непременно обладать связями и положением в обществе. Он обратил внимание на мадемуазель Джоанну Саутвуд. Каждая из жертв непременно оказывалась ее знакомой или подругой. Кроме того, образ жизни, который ведет эта молодая дама, намного превышает ее доходы. Но в самой краже, то есть подмене, она участия не принимала, обычно ее в это время даже не было в Англии. Таким образом, у инспектора Джэппа сложилась следующая картина. Мадемуазель Саутвуд передавала драгоценность какому-то искусному ювелиру, который снимал с нее точную копию, а кто-то третий, о котором инспектор Джэпп ничего не знал, совершал подмену. Меня заинтересовало несколько случайных фактов. Кольцо, которое исчезло на Майорке, ваше присутствие на балу, где обнаружили подмену бриллиантового ожерелья, ваша дружба с мадемуазель Джоанной. Кроме того, вы были явно недовольны, когда ваша матушка пригласила меня за ваш стол. С другой стороны, вы пытались скрыть от меня свою антипатию. Наконец, после убийства Линнет Дойль обнаруживается пропажа жемчуга. Разумеется, я сразу подумал о вас! Но, если моё предположение правильно, и вы работаете с мадемуазель Саутвуд (а она близкая подруга мадам Дойль), то непременно должна иметь место замена оригинала подделкой. Мы же столкнулись с обычной кражей. Жемчуг просто исчез. Значит, я не прав. И вдруг неожиданно нам возвращают жемчуг. И что же я обнаруживаю? Возвращенная нам нитка — подделка. Вы, вероятно, успели положить на туалетный столик подделку и забрать настоящий жемчуг раньше.
  Он посмотрел в лицо молодого человека, сидящего против него. Тим был смертельно бледен. Он не умел бороться, для этого ему недоставало жизненных сил. Он вымученно усмехнулся и заговорил с обычной иронией:
  — В самом деле? Но если это так, куда же я спрятал жемчуг?
  — Могу ответить.
  Тим изменился в лице. Он был окончательно сломлен. Пуаро продолжал очень четко и медленно:
  — Есть всего одно место, где вы могли его спрятать. Я долго размышлял и пришел к такому выводу: жемчуг, мсье Аллертон, спрятан в четках, которые находятся в вашей каюте. Каждая бусина сделана из богато инкрустированного дерева. Это не случайно. Эти бусины открываются, хотя, глядя на них, этого не скажешь. Внутри они полые, и там вы спрятали жемчужины, укрепив их клеем. При обыске предметы религиозного культа обычно не осматриваются. На это вы и рассчитывали. Я продумал и то, каким образом мадемуазель Саутвуд переслала вам. поддельное ожерелье. А она непременно должна была это сделать, раз вы приехали с Майорки, узнав, что мадам Дойль отправляется сюда в свадебное путешествие. Она переслала его в книге, в квадратном отверстии, вырезанном в середине толстого тома. Книги не запечатываются и никто на почте их не проверяет. Наступило долгое молчание.
  — Вы победили! — сказал Тим очень спокойно.
  — Это была увлекательная игра, и вот она проиграна. Мне остается принять яд.
  — Вам известно, что в ту ночь вас видели?
  — Меня видели? — удивился Тим.
  — Да, в ту ночь, когда погибла Линнет Дойль, как раз в десять минут второго некто видел, как вы выходили из ее каюты.
  — Послушайте, — снова заволновался Тим, — неужели вы думаете… Я не убивал ее! Клянусь, это не я! Я попал в жуткую ситуацию. Надо же было выбрать именно эту ночь… Боже, какой кошмар!
  — Да, я могу себе представить, как вы должны были себя чувствовать, — сказал Пуаро
  — Но теперь, поскольку нам известна вся правда о вас, вы могли бы нам помочь. В тот момент, когда вы брали жемчуг, мадам Дойль была жива?
  — Не знаю, — хрипло проговорил Тим
  — Клянусь жизнью, мсье Пуаро, не знаю! Я выследил, куда она его кладет перед сном: на маленький столик у постели. Я пробрался неслышно в каюту, ощупью нашел нитку, взял ее, положил другую и так же тихо вышел. Я, разумеется, думал, что она спит.
  — Вы слышали ее дыхание? Конечно, вы должны были прислушаться.
  Тим задумался.
  — Было совсем тихо, очень тихо. Нет, не помню, слышал ли я ее дыхание.
  — А в каюте не пахло дымом? Если там только что выстрелили, то должен был чувствоваться запах гари.
  — Нет, я не помню.
  Пуаро вздохнул.
  — Тогда мы все на том же месте.
  — Кто же меня видел? — спросил Тим с любопытством.
  — Розали Оттерборн. Она пришла с другой стороны судна и увидела, как вы вышли из каюты Линнет Дойль.
  — Значит, это она сообщила вам?
  — Нет, она нам ничего не сообщила, — скромно сказал Пуаро.
  — Как же вы узнали?
  — Потому что я Эркюль Пуаро! Мне не обязательно получать сообщения. Я неоднократно пытался заставить ее признаться, но каждый раз она отвечала, что никого не видела.
  — Но почему?
  Пуаро пожал плечами.
  — Странная девушка.
  — Тим вдруг как бы забыл, где находится.
  — Ей, наверное, так тяжело жилось с этой ужасной женщиной, ее матерью.
  — Он вдруг очнулся и заговорил официально.
  — Итак, сэр, я признаюсь в краже жемчуга, вы найдете его там, где вы и предполагали. Я виновен. Что же касается мисс Саутвуд, я ничего не знаю. У вас нет улик против нее. А каким образом я достал поддельное ожерелье, это уж мое дело.
  — Очень правильная реакция, — пробормотал Пуаро.
  — Джентльмен, как всегда, — пошутил Тим и добавил:
  — Теперь вы понимаете, как весело мне было сидеть за одним столом с преуспевающим детективом. Я еще недостаточно закоренелый преступник, и острота ситуации меня отнюдь не привлекала.
  — Однако это вас не остановило?
  Тим пожал плечами.
  — У меня не было выбора. Представилась редкая возможность: ее каюта почти рядом с моей, а Линнет была настолько занята своими личными бедами, что вряд ли заметила бы подделку.
  — Я в этом отнюдь не уверен.
  — К чему вы клоните? — отрывисто проговорил Тим. Пуаро нажал кнопку.
  — Попросите мисс Оттерборн зайти ко мне, — обратился он к стюарду.
  Вошла заплаканная Розали. Увидев Тима, она удивилась. Вела она себя совсем иначе, чем прежде. От былой подозрительности и грубости не осталось и следа. Она послушно села, ожидая вопросов.
  — Ради бога, извините нас, мисс Оттерборн, — заговорил Рэйс, с упреком глядя на Пуаро.
  — Ничего, — тихо ответила девушка.
  — Мне необходимо уточнить несколько обстоятельств, — сказал Пуаро.
  — Я неоднократно спрашивал у вас, видели вы кого-нибудь на палубе в один час двадцать минут в ту ночь, и каждый раз вы отвечали отрицательно. Мне, к счастью, удалось выяснить истину без вашей помощи. Мсье Аллертон сам признался, что заходил в ту ночь в каюту Линнет Дойль.
  Она искоса посмотрела на Тима, и тот сурово и решительно кивнул в ответ.
  — Я назвал правильное время, мсье Аллертон?
  — Совершенно правильное, — ответил Тим Аллертон. У Розали задрожали губы.
  — Но это не вы… не вы…
  — Мсье Аллертон признался, что прошлой ночью он вошел в каюту Линнет Дойль, взял жемчужное ожерелье и положил на его место подделку.
  — Это правда? — спросила Розали, глядя по-детски серьезно и печально.
  — Да, — ответил Тим.
  Наступило молчание. Полковник Рэйс нетерпеливо ждал.
  — Такова версия мсье Аллертона, — загадочно проговорил Пуаро, — отчасти подтвержденная вашими показаниями. Вернее, имеется свидетельство того, что он заходил в ее каюту. Однако, что он там делал, мы не знаем.
  — Но вы же знаете
  — Тим смотрел на него недоверчиво.
  — Что именно?
  — Ну как же — вы знаете, я взял жемчуг?..
  — Я знаю, что жемчуг у вас, но мне неизвестно, когда вы завладели им. Это могло произойти и до вчерашнего дня… Вы же сами только что сказали: Линнет не заметила бы подмены. Я же в этом отнюдь не уверен. А если предположить, что она заметила… Если предположить, что она узнала вора… Если предположить, что прошлой ночью пригрозила вам разоблачением, и вы знали, она именно так и поступит… Предположим, вы подслушали скандал в салоне между Жаклиной де Бельфорт и Симоном и, как только все ушли из салона, пробрались туда и взяли пистолет, а потом, час спустя, когда все успокоилось, вы вошли в каюту к Линнет Дойль и заставили ее замолчать.
  — Боже мой — простонал Тим, лицо его стало землистым, измученные молящие глаза искали взгляда Пуаро.
  Тот невозмутимо продолжал:
  — Но вас заметила Луиза Бурже. На следующий день она начала шантажировать вас, требуя огромных денег и угрожая вас выдать. Поддаться шантажу — это конец, и вы соглашаетесь, но лишь для вида. Вы уславливаетесь о встрече и перед обедом являетесь к ней в каюту с деньгами. В тот момент, когда она пересчитывает купюры, вы убиваете ее ножом. Но вам не повезло и на этот раз. Снова вас застали на месте преступления, — он обернулся к Розали.
  — На сей раз это была ваша мать. Опять вам пришлось действовать — рискованно, отчаянно, но другого выхода не было. Пеннингтон упомянул при вас о револьвере. Вы бросаетесь в его каюту, хватаете револьвер, прислушиваетесь к разговору в каюте Бесснера и стреляете в мадам Оттерборн как раз в тот момент, когда она была готова произнести ваше имя.
  — Нет! — с плачем выкрикнула Розали.
  — Этого не было! Этого не было!
  — Потом вы бросаетесь к корме, огибаете ее и спешите ко мне навстречу. Револьвер вы держали в перчатках. Эти самые перчатки вы потом вручили мне…
  — Клянусь богом, все это не правда.
  — Но его голос, дрожащий и неуверенный, никого не убедил.
  И тут-то Розали удивила всех присутствующих.
  — Разумеется, все это не правда, и мсье Пуаро прекрасно это знает. Наверное, у него есть какие-то свои соображения, раз он вздумал вас напугать…
  — Мадемуазель умница… Но, признайтесь, чем не обвинение?
  — Какого черта, — начал Тим со злостью, но Пуаро поднял руку.
  — Против вас, мсье Аллертон, можно возбудить дело по обвинению в убийстве. Я хотел, чтобы вы это осознали. А теперь я сообщу вам нечто более приятное. Я еще не осматривал ваши четки. Возможно, в них и нет ничего и, поскольку мадемуазель Оттерборн по-прежнему отрицает, что видела вас на палубе, тем лучше, значит, никакого обвинения против вас нет. Жемчуг украла клептоманка, его уже вернули. Он лежит в маленькой коробочке на столе у двери, пожалуйста, взгляните, мадемуазель.
  Тим встал, не в силах произнести ни слова. Но когда он снова обрел дар речи, вряд ли ему удалось выразить то, что хотелось. Однако Пуаро был вполне удовлетворен.
  — Спасибо, — сказал Тим.
  — Я оправдаю вашу доброту.
  Он открыл дверь и пропустил вперед девушку; потом взял со столика коробку и последовал за ней. На палубе он открыл коробку и закинул далеко в Нил нитку поддельного жемчуга.
  — Вот и все! — сказал он.
  — Когда я верну коробку Пуаро, там будет настоящий жемчуг. Ну и дурак же я!
  — Как это все началось? — тихо спросила Розали.
  — Сам не знаю: скука, лень, казалось, так гораздо интереснее жить и легче заработать. Меня увлекала опасность, риск.
  — Я понимаю.
  — Но вы бы не стали воровать?
  Розали задумалась.
  — Нет, — ответила она просто и серьезно, — не стала бы.
  — Милая, — вдруг заговорил Тим, как вы прекрасны, как вы нравитесь мне. Почему же вы отрицали, что видели меня вчера ночью?
  — Я боялась за вас, — произнесла она.
  — Розали, я слишком слаб и труслив, чтобы быть убийцей. Я всего лишь ничтожный воришка. Неужели вы всегда будете презирать меня за это.
  Она горько улыбнулась.
  — Меня тоже есть за что презирать…
  27
  Едва дверь за ними закрылась, Пуаро виновато посмотрел на Рэйса. Полковник хмуро отвел глаза.
  — Друг мой, я надеюсь, вы не сердитесь на меня за то, что я поступил не совсем по правилам, — говорил Пуаро, словно извиняясь.
  — Для меня превыше всего человеческое счастье.
  — Но до моего несчастья вам нет никакого дела, — сказал Рэйс.
  — Мне было так жаль Розали, а она любит Тима Аллертона, они подходят друг другу. В ней есть твердость, которой не хватает ему. И его матери она нравится, так что все в порядке.
  — Короче говоря, этот брак был устроен богом и Эркюлем Пуаро.
  — Он вдруг широко улыбнулся:
  — Я уверен, с этого дня Тим станет честным человеком и никогда не свернет с прямой дороги. Но почему вы так скверно обращаетесь со мной? Я терпеливый человек, однако любому терпению бывает конец. Скажите, вы знаете, кто совершил три убийства?
  — Знаю.
  — Тогда к чему эти хождения вокруг да около?
  — Вы думаете, я просто забавляюсь, когда разбираю все эти побочные истории? Не сердитесь, друг мой, это совсем не так. Однажды мне пришлось участвовать в археологической экспедиции — там я многому научился. В процессе раскопок, когда в земле находят интересный предмет, следует внимательно расчистить все вокруг. Я стараюсь убрать с пути все постороннее, чтобы увидеть истину — обнаженную, сияющую истину.
  — Отлично, — сказал Рэйс, — давайте же, наконец, вашу обнаженную сияющую истину. Это не Пеннингтон, не Аллертон, я полагаю, это не Флитвуд, скажите, кто это?
  — Друг мой, я готов назвать вам его имя.
  В этот момент раздался стук в дверь. Рэйс выругался сквозь зубы. Вошли доктор Бесснер и Корнелия, которая была чем-то удручена.
  — Ах, полковник Рэйс, — залепетала она, — мисс Бауэрс рассказала мне все про кузину Мэри. Как ужасно! Мисс Бауэрс боится ответственности, и поскольку я — член семьи, мне тоже следует знать. Ах, доктор Бесснер такой добрый, без него я бы совсем потеряла голову!
  — Ну-ну! — скромно запротестовал доктор.
  — Доктор объяснил, что клептомания — это болезнь, и он в своей клинике лечит от нее больных. Ах, но если в Нью-Йорке узнают! Что же будет со всеми нами!
  — Не узнают, — утешил ее Рэйс, вздохнув.
  — Мы никому не скажем. Нас интересует лишь то, что непосредственно связано с убийством.
  — Правда?
  — Корнелия захлопала в ладоши.
  — Спасибо, а я так волновалась!
  — У вас слишком нежное сердце, — сказал доктор Бесснер и ласково потрепал ее по плечу.
  — У нее такая прекрасная душа.
  — Корнелия, — вкрадчиво спросил Пуаро, — как поживает мсье Фергюсон.
  Она покраснела.
  — Я не вижусь с ним, но кузина Мэри переменила свое мнение о нем.
  — А вы?
  — Мне кажется, он ненормальный.
  Пуаро обратился к доктору:
  — Как здоровье вашего пациента?
  — Ему гораздо лучше. У него на редкость здоровый организм, я бы сказал, бычье здоровье. Любой другой на его месте лежал бы в жару, бреду, лихорадке, а тут: пульс ровный, температура почти нормальная. Так что маленькая фрейлейн де Бельфорт немного успокоилась.
  — Раз Дойлю лучше, — прервал его Рейс, — я, пожалуй, пойду к нему. Мне надо выяснить вопрос о телеграмме.
  При упоминании о телеграмме доктор вдруг оживился.
  — О, хо-хо! Дойль мне рассказал, очень смешно! Это была телеграмма про овощи, картошку, артишоки, бобы… Пардон?
  — Господи!
  — Рэйс подскочил на стуле.
  — Так значит вот кто! Ричетти! Новый код анархистов в Южной Америке. Картошка обозначает автоматы, артишоки — взрывчатку и т. д. Ричетти такой же археолог, как я. Это человек весьма опасный. У него на счету много убийств. Готов поклясться, он убил и на этот раз. Мадам Дойль случайно открыла телеграмму, и он испугался, что она повторит при мне текст про овощи.
  — Рэйс обернулся к Пуаро.
  — Я прав? Ричетти и есть тот человек?
  — Ричетти — вот «ваш парень», — сказал Пуаро.
  — Мне с самого начала показалось, что тут не все чисто. Он слишком безупречно играл свою роль, в нем сплошная археология, ничего от человеческой личности.
  — Он помолчал.
  — Нет, Линнет Дойль убил не Ричетти. Теперь я могу признаться. «Первая часть» убийства (назовем это так) была мне ясна сразу. Сейчас мне ясна и «вторая часть». Теперь я вижу всю картину в целом. Однако у меня нет никаких доказательств. Я точно представляю себе, как все произошло. Но практически доказать ничего не могу. Я надеюсь, что убийца сознается.
  Доктор Бесснер скептически пожал плечами.
  — Ну, это было бы чудом.
  — Но кто же он? — закричала Корнелия.
  — Скажите нам!
  28
  — Мы с вами, мой друг, — Пуаро обратился к Рэйсу, — начали расследование, имея предвзятую концепцию. Мы считали, что преступление было совершено без предварительной подготовки, под влиянием минуты. Это преступление не было совершено внезапно. Наоборот. Все было выверено по секундам, и каждая деталь продумана самым тщательным образом, вплоть до того, что Эркюлю Пуаро подсыпали снотворное в бутылку с вином.
  Если предположить, что меня усыпили, значит еще до семи часов тридцати минут, когда подали ужин, убийство было предрешено, а это, по предвзятой теории, казалось мне невозможным. Первый удар по ней был нанесен в тот момент, когда пистолет выловили в реке. Ведь если наша теория была правильной, преступник бы ни за что не выбрасывал пистолет…
  Пуаро обернулся к Бесснеру:
  — Вы, доктор, произвели осмотр тела Линнет Дойль и, очевидно, помните: кожа вокруг раны была обожжена, это значит, пистолет приложили прямо к виску.
  — Совершенно верно, — подтвердил Бесснер.
  — Осматривая бархатную накидку, в которую был завернут пистолет, я обнаружил, что через этот бархат, сложенный в несколько раз, стреляли, пытаясь заглушить звук выстрела. Но, если стреляли сквозь бархат, на коже жертвы не было бы следов ожога. Таким образом, выстрел, которым были убита Линнет Дойль, не мог быть сделан сквозь бархат. Рассмотрим второй, известный нам выстрел, которым Жаклина де Бельфорт ранила Дойля. Могла ли она стрелять сквозь бархат? Нет, конечно. Она стреляла в присутствии двух свидетелей, и мы знаем, как это произошло. Значит, был еще и третий выстрел, о котором нам ничего не известно.
  Дал ее, в каюте Линнет Дойль я обнаружил две бутылочки с лаком для ногтей. Дамы часто меняют цвет лака, как вы все заметили, однако Линнет Дойль красила ногти только темно-красным лаком. На второй бутылочке была этикетка «Rose», то есть розовый. Бутылочка эта была пуста. Лишь на самом дне сохранилась капля жидкости, но не розовой, а ярко-красной. Я человек любопытный и не поленился понюхать обе жидкости. Первая имела обычный для лака запах грушевой эссенции. Вторая же пахла уксусом. Значит, это были красные чернила. Конечно, у мадам Дойль могли быть красные чернила, почему бы и нет? Но зачем держать их в бутылке из-под лака? И тут я вспомнил о носовом платке, в который был завернут пистолет. Красные чернила легко смываются, оставляя едва заметные пятна. Из всех этих незначительных улик у меня начинала складываться новая концепция. Но тут произошло событие, которое уничтожило все мои сомнения. Убийство Луизы Бурже… Оно было совершено при таких обстоятельствах, которые прямо и безошибочно указывали на шантаж. Помимо того, что у нее между пальцев застрял обрывок тысячной банкноты, я вспомнил весьма знаменательные слова, произнесенные ею сегодня утром. Слушайте внимательно, тут кульминация всего дела.
  На мой вопрос, что она видела ночью, она ответила весьма странным образом: «Конечно, если бы у меня была бессонница и я поднялась бы по лестнице, тогда, возможно, я и увидела бы, как убийца, это чудовище, выходит из каюты мадам…» О чем говорят вам эти слова? Зачем ей понадобилась эта игра слов? Только по одной причине! Она обращалась к убийце, и, значит, убийца в это время находился среди нас. Но, кроме меня и полковника, в каюте присутствовало только два человека
  — Симон Дойль и доктор Бесснер.
  Доктор с ревом вскочил на ноги.
  А! Что он такое говорит! Вы опять за своё? Опять? Но это беспрецедентно! Это же безобразие.
  Успокойтесь! — сказал Пуаро сердито.
  — Я рассказываю вам ход своих рассуждений, не будем переходить на личности.
  — Вас ни в чем не обвиняют, — сказал полковник, стараясь сгладить неловкость.
  Пуаро продолжал:
  — Итак, повторяю, надо было выбрать между Симоном Дойлем и доктором Бесснером. Какие основания у доктора убивать Линнет Дойль? Насколько я знаю, никаких. Остается Симон Дойль? Но это невозможно! Множество свидетелей клятвенно заверяли, что Симон не выходил из салона до начала ссоры. После же ссоры он был ранен и не мог встать на ноги. Есть ли у меня свидетельства тому? Да, показания мадемуазель Робсон, Джима Фантора и Жаклины де Бельфорт относительно первой части вечера, и квалифицированное заключение доктора Бесснера и мадемуазель Бауэрс по второй. Ни те, ни другие свидетельства я не мог подвергать сомнению. Тогда получается, что виновен доктор Бесснер. Горничную зарезали хирургическим ножом, и это говорит против доктора. В то же время доктор сам указал нам на орудие убийства, а он мог этого не делать. И тут, друзья мои, возникает еще один неоспоримый факт. Намек Луизы Бурже не был адресован доктору, ведь с ним она могла переговорить в любой момент с глазу на глаз. Она обращалась к одному человеку, только к нему и ни к кому другому. Это был Симон Дойль. Ваш пациент ранен, находится под постоянным наблюдением. Возможно, ей больше не удастся попасть к нему, и поэтому она торопится использовать случай. Вспомните: она повернулась к нему и сказала: «Мсье, я взываю к вам — вы видите, что они со мной делают! Что мне сказать?» И он ответил: «Дитя мое, не глупите. Вы ничего не видели и не слышали, это всем ясно. Все в порядке. Я позабочусь о вас. Вы ни в чем не виноваты». Ей нужно было обещание, и она его получила.
  Бесснер громко крякнул.
  — Какая чушь! У человека сломана кость и пуля в ноге, а он шастает по пароходу и закалывает горничных. Я повторяю: Симон Дойль не мог выйти из каюты.
  — Я знаю, — мягко прервал Пуаро.
  — Вы совершенно правы. Это невозможно. Но тем не менее это так. Есть лишь одно логическое объяснение словам Луизы Бурже. И вот я вернулся к самому началу и продумал все события с новой точки зрения. Возможно ли, что до начала ссоры Симон Дойль выходил из салона, а остальные не заметили этого или забыли? Нет, по-моему, нет. Можно ли подвергнуть сомнению квалифицированное заключение доктора и медсестры? Нельзя. Но тут я вспомнил: между двумя этими показаниями существует промежуток во времени. Симон Дойль находился в салоне один в течение пяти минут. Свидетельство доктора относится лишь к тому, что произошло после этого пятиминутного перерыва. То, что происходило в течение этих пяти минут, казалось нам бесспорным, но так только казалось. Что в действительности видели свидетели.
  Мадемуазель Робсон видела, как Жаклина де Бельфорт выстрелила из пистолета, как Симон Дойль упал в кресло, прижав платок к ноге, и как платок этот взмок и стал красным. Мсье Фантора услышал выстрел и увидел Дойля, прижимающего к ноге платок, испачканный красным. Что происходило дальше? Дойль весьма настойчиво просит увести из салона мадемуазель де Бельфорт и не оставлять ее одну. И лишь после этого, так он распорядился, Фантора должен привести к нему врача.
  Мадемуазель Робсон и мсье Фантора уводят мадемуазель де Бельфорт и в течение последующих пяти минут заняты ею.
  Каюты мадемуазель Бауэрс, доктора Бесснера и мадемуазель де Бельфорт расположены по левой стороне. Симону Дойлю требуется всего две минуты. Он достает пистолет из-под банкетки, снимает башмаки и бесшумно, как заяц, мчится по правой палубе в каюту своей жены. Та крепко спит, он крадется к ее постели и убивает выстрелом в висок. Затем оставляет на туалетном столике бутылочку из-под чернил и возвращается в салон. Здесь через бархатную накидку мисс Ван Скулер, которую накануне спрятал за креслом, он пускает пулю себе в ногу. От боли он падает на стул, который стоит у окна. Он находит в себе силы открыть окно и выбросить в Нил пистолет, завернутый в бархатную накидку, и предательский платок.
  — Невероятно! — воскликнул Рэйс.
  — Да, мой друг, это звучит не правдоподобно. Однако, вспомните показания Тима Аллертона. Он слышал звук откупориваемой бутылки и вслед за ним всплеск. Он также слышал, как кто-то пробежал по палубе мимо его каюты. Но никто не мог бежать по правой стороне палубы, в это время. Никто, кроме Симона Дойля.
  — И все-таки это невозможно, — сказал Рэйс.
  — Один человек не в состоянии в момент продумать такую массу деталей, тем более Дойль, ведь мы знаем, что он медленно соображает.
  — Но очень быстро и точно действует!
  — Это да. Все равно сам он не смог бы придумать такого.
  — А он и не придумал этого сам. Тут-то мы с вами и запутались, друг мой. Нам представлялось, что это преступление было совершено под влиянием момента, на самом же деле это было совсем не так. Как я вам уже сказал, преступление было очень точно спланировано и продумано заранее. Бутылка красных чернил оказалась у Дойля не случайно. Нет, так было задумано. И не случайно у него был простой носовой платок. Жаклина де Бельфорт не случайно отшвырнула пистолет так, чтобы он закатился под банкетку, где валялся незамеченным до тех пор, пока не понадобился.
  — Жаклина?
  — Конечно, Симон и Жаклина — две половины одного яблока. Что дало Симону алиби? Выстрел Жаклины. Что дало алиби Жаклине? Симон, который настаивает, чтобы ее не оставляли одну. В них двоих вы найдете все качества, необходимые для такого сложного дела: холодный, расчетливый, трезвый ум Жаклины и способность действовать точно и быстро, присущую Симону.
  И, наконец, спектакль, разыгранный в салоне. Там тоже все было отлично выверено по времени. Я получаю дозу снотворного. В качестве свидетеля выбирают мисс Робсон. Мисс де Бельфорт закатывает истерику, преувеличенно кается. Все это очень шумно и не случайно — шум должен заглушить звук выстрела. Жаклина утверждает, что она стреляла в Дойля. То же говорят и мисс Робсон и Фантора. Доктор осматривает Дойля и обнаруживает, что нога действительно прострелена. Придраться не к чему! У обоих прекрасные алиби, правда, добытые ценой риска и боли для Симона. Но тут уж ничего не сделаешь, рана должна была быть убедительной, такой, при которой он и в самом деле не мог передвигаться.
  Но в этот момент появляется неожиданная помеха. Луиза Бурже не спала, она поднялась по трапу и увидела, как Симон вбежал в каюту Линнет. То, что произошло на следующий день, представить себе легко. Луиза требует денег и тем самым подписывает свой смертный приговор.
  — Но мистер Дойль не мог ее убить! — возразила Корнелия.
  — Нет, это убийство совершено вторым партнером.
  Симон просит свидания с Жаклиной. Он даже просит меня оставить их наедине. Он сообщил ей о новой угрозе. Необходимо действовать немедленно. Симон знал, где доктор держит свои скальпели. После убийства Луизы скальпель вернули на место, а Жаклина де Бельфорт с большим опозданием является к обеду.
  Но опять неудача: мадам Оттерборн видела, как Жаклина входила в каюту Луизы Бурже. Пылая от гнева, она является к Симону с этим сообщением. Жаклина — убийца. Вспомните, каким злобным криком встретил Симон бедную женщину. Мы тогда подумали: нервы. Но дверь была открыта, и Симон тем самым предупреждал свою подругу о новой опасности. Она услышала, поняла и, как молния, ринулась на защиту. Она вспомнила про револьвер Пеннингтона, и вот револьвер у нее. Притаившись за дверью, она слушает разговор в каюте и в решающий момент стреляет. Жаклина отлично стреляет, она сама мне однажды похвасталась и не напрасно.
  После третьего убийства я обратил внимание присутствующих, что преступник мог скрыться тремя способами. Он мог обогнуть корму (в таком случае убийцей был Тим Аллертон), пойти вдоль палубы (менее всего вероятно) или просто нырнуть в свою каюту. Каюта Жаклины всего через одну от каюты доктора. Ей нужно было только бросить револьвер, войти в каюту и лечь на постель. Рискованно, но иного выхода не было.
  Наступило молчание. Первым заговорил Рэйс:
  — Куда же делась первая пуля, которую Жаклина пустила в Дойля?
  — Я думаю, она попала в стол. В столе есть свежая царапина. Наверное, Дойль успел вытащить пулю перочинным ножом и выкинуть ее в окно.
  Корнелия шумно вздохнула.
  — Они все учли! Ужасно.
  Пуаро молчал. Но глаза его говорили: «Вы ошибаетесь. Они не учли Эркюля Пуаро!» Вслух он сказал:
  — А сейчас, доктор, нам надо побеседовать с вашим пациентом.
  29
  Поздно вечером Эркюль Пуаро подошел к двери каюты и постучал.
  — Войдите, — ответили ему.
  Жаклина де Бельфорт была не одна, высокая красивая стюардесса следила за ней. Жаклина задумчиво смотрела на Пуаро, показала на стюардессу:
  — Можно, она уйдет.
  Пуаро кивнул женщине, и та удалилась. Он подвинул стул поближе к Жаклине и сел. Оба молчали. Пуаро был грустен. Первой нарушила молчание девушка:
  — Что ж, — сказала она, — вот и конец Вы оказались слишком умны для нас, мсье Пуаро.
  Он вздохнул, сел поудобнее, хрустнул пальцами и молчал.
  — Но все-таки, — задумчиво заговорила она, — у вас не хватает доказательств. Вы, разумеется, правы, но если бы мы попытались вас запутать…
  — Нет, мадемуазель, вам бы это не удалось. Все могло произойти только так.
  — Да, и это понятно человеку, мыслящему логично, но для присяжных ваша версия не прозвучит убедительно. Ах, теперь уже ничего не поделаешь! Вы обрушились на Симона, и он тотчас же раскололся, как орех. Он потерял голову, бедная моя овечка, и во всем сознался.
  — Она покачала головой.
  — Он не умеет проигрывать.
  — Зато вы, мадемуазель, умеете.
  Она вдруг засмеялась, странно, вызывающе и весело.
  — О да, терять я умею. Не надо, мсье Пуаро, не огорчайтесь, не грустите обо мне. Ведь вы грустите, вам жаль меня, правда?
  — Да, мадемуазель.
  — Но вы не отпустите меня? Вам такое даже не пришло в голову.
  Эркюль Пуаро спокойно ответил:
  — Нет.
  — Хотите, я расскажу все с самого начала?
  — Если вы можете, мадемуазель.
  — Да, мне хочется. Знаете, все очень просто. Мы с Симоном любили друг друга…
  — Она проговорила это будничным тоном, но Пуаро почувствовал, как это ей важно.
  — И для вас, — подсказал он, — было достаточно просто любить, для него же этого оказалось мало.
  — Да, но вы не до конца понимаете Симона. Он всегда хотел иметь деньги, безнадежно хотел. Ему нравится все то, что достается вместе с деньгами — лошади, яхты, машины, красивые вещи. Но ему не суждено было их иметь. А Симон такой простодушный. Он, как ребенок, понимаете, уж если что захочет, то до смерти. Но все равно, никогда ему в голову не приходило жениться на богатой. А потом мы встретились, и все было решено между нами. Мы только не представляли себе, каким образом нам удастся пожениться. У него была приличная работа, но он ее потерял. Он попытался что-то там подделать, и его сразу уличили. Он остался без работы, и тут я подумала о Линнет и новом поместье. Я бросилась к ней. Поверьте, мсье Пуаро, я любила Линнет, по-настоящему любила. Она была моим лучшим другом, и я представить себе не могла, что между нами когда-нибудь вспыхнет вражда. Она была богата, и я думала: какая она счастливая. Для нас с Симоном было очень важно получить для него это место. И она так мило согласилась и велела привезти его к ней. В тот вечер вы и увидели нас в ресторане «Шезматант». Мы устроили пир, хотя нам это было совсем не по карману, — она вздохнула, помолчала, а потом снова заговорила:
  — То, что я сейчас скажу, чистейшая правда, мсье Пуаро. Линнет умерла, но это ничего не меняет. Поэтому мне даже не жаль ее. Она сделала все, чтобы отобрать у меня Симона. Это чистейшая правда! Мне кажется, она даже не подумала обо мне. Я была ей другом, но ей было наплевать. Она очертя голову ринулась к Симону. А ему она ничуть не нравилась. Я говорила вам про блеск и ореол. Это все чепуха. Ему она была не нужна. Он находил ее хорошенькой, но очень высокомерной. Он терпеть не может высокомерных женщин. Ему было жутко неловко с нею. Однако мысль о ее деньгах появилась у него.
  Я все поняла, разумеется… и однажды предложила: почему бы ему не расстаться со мной и не жениться на Линнет. Сначала он и слушать не хотел. Ему нужны деньги, но не от богатой жены, которая станет выдавать ему на расходы. А кроме того, сказал он, ему не нужен никто, кроме меня. Но однажды я почувствовала, как у него в уме зародилась эта идея, в глазах появился странный блеск, и он сказал: «Если бы мне повезло и я бы женился на ней, а потом бы она умерла и оставила мне все свои денежки…»
  И он все чаще говорил об этом, то так, то этак, и как бы было здорово, если бы Линнет умерла. Я возмутилась, и он замолчал. Но однажды я увидела у него книжку про отравления, он засмеялся и сказал, что такая возможность бывает только раз и что, может быть, больше никогда не удастся ему даже увидеть столько денег.
  Он принял решение, а я испугалась. Понимаете, он ведь не сумел бы. Он совсем дитя, и никакого воображения. Он бы просто отравил ее. Ведь он привык, что ему все сходит с рук. Ну и мне пришлось вмешаться в это дело и помочь ему. Я стала думать и думать и придумывать план. Нужно было найти такой ход, чтобы получилось двойное алиби, то есть Симон и я — мы обвиним друг друга, и тем самым реабилитируем себя.
  Мы очень тщательно все продумали, но он вдруг проявил инициативу и написал кровью на стене эту дурацкую букву «Ж». Вот такая мелодрама в его вкусе.
  — Да, — Пуаро кивнул головой, — не ваша вина, что у Луизы Бурже была бессонница… А дальше, мадемуазель.
  Она прямо посмотрела ему в глаза.
  — Да, — сказала она.
  — Дальше страшно, не правда ли? Самой не верится — неужели это я? Вот это как — открыть сердце злу…
  Луиза дала понять Симону, что ей все известно. По просьбе Симона вы привели меня. Как только мы остались одни, он объяснил мне, что надо делать. Если бы вы знали, как мне было страшно, смертельно страшно… Значит, вот она, расплата за убийство. Мы с Симоном были в безопасности, в полной безопасности, и вдруг эта проклятая шантажистка.
  Я прикинулась покорной, униженной и понесла их ей, все деньги, которые нам удалось собрать. Но когда она стала их пересчитывать, я…
  И опять неудача! Меня заметила миссис Оттерборн. Она с победоносным видом выкатилась на палубу и отправилась разыскивать вас. Мне некогда было раздумывать. Я метнулась за ней, как ветер. Опять мы оказались на волоске от гибели, у меня не было другого выхода…
  Она снова замолкла, потом добавила:
  — Очевидно, стюардесса следит, чтобы я не повесилась или не проглотила яд, как это делается в романах. Не волнуйтесь. Я так не поступлю.
  Пуаро встал.
  30
  Рано на рассвете «Карнак» подходил к Шелалу. Мрачные скалы подступали к самой воде. «Какое мрачное место», — подумал Пуаро.
  К нему подошел Рэйс.
  — Ну вот, — сказал он.
  — Наша работа закончена.
  Я обо всем договорился. Ричетти уведут с парохода первым. Рад, что нам удалось его поймать.
  — Ничего удивительного, — сказал Пуаро.
  — Преступники такого типа тщеславны, как дети, если их гордость задета, они лопаются, как мыльные пузыри.
  — Дойль заслужил виселицу, — сказал Рэйс. Пуаро покачал головой.
  — Говорят, любовь все оправдывает, все, но это неверно. Женщины, которые способны любить, как Жаклина, — опасны. В первый раз, когда я увидел их вместе, я подумал: «Эта малышка слишком любит его!» — и был прав.
  К ним подошла Корнелия Робсон.
  — Вот мы и приехали!
  — Она помолчала.
  — Я была у нее.
  — У мадемуазель де Бельфорт?
  — Да, я подумала, как ужасно сидеть взаперти под надзором стюардессы. Наверное, кузина Мэри вне себя от злости.
  К ним торжественно приближалась мисс Ван Скулер.
  — Корнелия, — гневно провозгласила она, — вы поступили возмутительно. Я немедленно отсылаю вас домой.
  — Простите меня, кузина Мэри, — Корнелия глубоко вздохнула.
  — Я не поеду домой, я выхожу замуж.
  — Значит, образумилась в конце концов! — проворчала старуха.
  Рядом с ними неожиданно возник Фергюсон.
  — Что я слышу, Корнелия! Неужели правда?
  — Разумеется, — ответила Корнелия.
  — Я выхожу замуж за доктора Бесснера. Вчера вечером он сделал мне предложение.
  — Вы идете за него потому, что он богат?
  — Вовсе нет, — возмутилась Корнелия.
  — Он мне нравится, он добрый, он так много знает. Я буду помогать ему в клинике. Меня всегда интересовала медицина, а на вас нельзя положиться, вы человек, с которым трудно жить.
  — Но у него такой толстый живот, и он старый!
  — Совсем он не старый, ему еще нет пятидесяти, и внешность ничего не значит, я и сама не красавица.
  Сказав это, она ушла.
  Пароход причалил к пристани. Там уже ожидал наряд полиции. Пассажиров попросили не сходить на берег до особого распоряжения. Первым по трапу спустился Ричетти, мрачный, с потемневшим лицом. Его сопровождали два механика. Затем по палубе пронесли на носилках Дойля, Он переменился до неузнаваемости: униженный, испуганный человек, в котором не осталось и следа от былой юношеской самоуверенности. Жаклина де Бельфорт, осунувшаяся и бледная, догнала носилки.
  — Привет, Симон
  — Я все погубил, — сказал он
  — Совсем потерял голову и во всем сознался. Прости меня, Джекки.
  Она ласково улыбнулась ему.
  — Ничего, Симон. Глупая была затея. Мы проиграли. Только и всего.
  Носильщики подошли к трапу и остановились. Жаклина отошла в сторону и нагнулась, завязывая шнурок на ботинке. Потом она поправила чулок и вдруг выпрямилась, держа что-то в руке. Раздался резкий звук выстрела.
  Симон Дойль вздрогнул и застыл. Жаклина де Бельфорт стояла все там же, сжимая в руке пистолет. Рейс бросился к ней, но она прижала к сердцу блестящую игрушку и нажала курок.
  — Где, черт возьми, она достала пистолет? — закричал Рэйс.
  Пуаро почувствовал, как кто-то положил руку ему на плечо. Миссис Аллертон тихо спросила:
  — Вы знали?
  Он кивнул.
  — Вы сами дали ей возможность уйти таким путем, — сказала миссис Аллертон.
  — Да, но она не ушла бы одна. Поэтому Симон Дойль умер смертью гораздо более легкой, чем заслужил.
  
  1937 г.
  
  Убийство в проходном дворе
  
  
  Моему старому другу Сибил Хили с любовью
  Глава 1
  I
  — Пенни для отличного парня883, сэр?
  Чумазый мальчишка заискивающе улыбался.
  — Еще чего! — ответил старший инспектор Джепп. — И вот что, парень…
  Последовала короткая нотация. Перепуганный беспризорник дал деру, бросив на бегу своим малолетним дружкам:
  — Черт, это ж переодетый коп!
  Вся банда пустилась наутек, распевая песенку:
  
  Мы помним не зря
  Пятый день ноября
  И Заговор Пороховой,
  И парня Гая.
  И мы не знаем,
  С чего б нам не вспомнить его!
  
  Спутник старшего инспектора, низенький пожилой человек с головой, похожей на яйцо, и большими усами, как у военного, улыбнулся сам себе.
  — Très bien884, Джепп, — заметил он. — Вы прочли прекрасную проповедь! Поздравляю вас!
  — Этот день Гая Фокса — просто мерзкая отмазка для попрошаек! — ответил Джепп.
  — Интересно, — задумался вслух Эркюль Пуаро, — как долго живет память об этом событии. Фейерверки устраивают столько лет спустя в память человека, чьи деяния уже никто и не помнит…
  Детектив из Скотленд-Ярда кивнул.
  — Вряд ли многие из этих детишек на самом деле знают, кто такой Гай Фокс.
  — И скоро, несомненно, в головах все перепутается. Эти feu d’artifice885 пятого ноября — во славу или в осуждение? Взорвать английский парламент — это грех или благородный поступок?
  Джепп хмыкнул.
  — Некоторые несомненно сказали бы, что последнее.
  Свернув с главной дороги, оба вошли в сравнительно тихий район бывших конюшен, переделанных под малоэтажное жилье. Они пообедали вместе и теперь шли короткой дорогой домой к Эркюлю Пуаро. По пути порой все еще были слышны взрывы петард. Временами небо озаряли сполохи золотого дождя.
  — Хороший вечер для убийства, — профессионально заметил Джепп. — Никто не услышит выстрела.
  — Мне всегда казалось странным, что преступники не пользуются такой возможностью, — сказал маленький бельгиец.
  — Знаете, Пуаро, иногда мне почти хочется, чтобы вы совершили убийство.
  — Mon cher!..886
  — Да, мне хотелось бы посмотреть, как вы его обставите.
  — Мой дорогой Джепп, если бы я совершил убийство, у вас не было бы ни единого шанса посмотреть, как я его устрою! Вы бы даже, вероятно, и не узнали бы, что было совершено убийство.
  Джепп по-дружески благодушно рассмеялся.
  — Ну вы и нахал! — снисходительно сказал он.
  II
  На следующее утро в половине двенадцатого у Эркюля Пуаро зазвонил телефон.
  — Алло? Алло?
  — Алло, это вы, Пуаро?
  — Oui, c’est moi887.
  — Это Джепп. Помните, вчера поздно вечером мы возвращались домой через Бэрдсли-гарден?
  — Да.
  — И говорили, как просто было бы пристрелить кого-нибудь на фоне взрывов петард и фейерверков, и всего такого?
  — Конечно.
  — Ну так вот. В этом районе совершено самоубийство. Дом номер четырнадцать. Молодая вдова, миссис Аллен. Я еду туда прямо сейчас. Хотите со мной?
  — Простите, дорогой друг, но разве человек вашего положения выезжает на самоубийство?
  — В яблочко!.. Нет. На самом деле наш доктор усматривает здесь что-то странное. Вы не хотите поехать? У меня такое ощущение, что вам надо там побывать.
  — Конечно, я поеду. Вы говорите, номер четырнадцать?
  — Именно так.
  III
  Пуаро прибыл в дом № 14 в Бэрдсли-гарденз почти в то же самое время, когда подъехал автомобиль с Джеппом и еще тремя мужчинами.
  Дом номер № 14 явно был сейчас центром внимания. Его окружала толпа людей — водителей, их жен, мальчиков-посыльных, бездельников, хорошо одетых прохожих и несчетное количество ребятишек. Все они, раскрыв рот, пялились на дом.
  Полицейский констебль в униформе стоял на ступеньке и изо всех сил сдерживал натиск любопытных. Встревоженный молодой человек щелкал фотоаппаратом. Он сразу бросился к Джеппу, как только тот появился.
  — Пока без комментариев, — сказал старший инспектор, отодвигая его в сторону, и кивнул Пуаро: — А, вот и вы. Зайдемте в дом.
  Они быстро вошли, захлопнув за собой двери, и оказались в тесном пространстве у начала лестницы, крутой, как приставная.
  Наверху показался какой-то человек, узнал Джеппа и сказал:
  — Наверх, сэр.
  Джепп и Пуаро взобрались по лестнице. Человек на верхней площадке открыл дверь слева, и они оказались в маленькой спальной.
  — Думаю, вы хотели бы ознакомиться с основными моментами, сэр?
  — Именно так, Джеймсон, — ответил Джепп. — Итак?
  Участковый инспектор начал докладывать:
  — Покойница — миссис Аллен, сэр. Жила здесь с подругой — мисс Плендерли. Последняя была за городом и вернулась сегодня утром. Она открыла дверь своим ключом и удивилась, никого не увидев. Обычно к ним в девять приходит домработница. Она поднялась наверх, сначала к себе в комнату (в эту самую), затем через площадку пошла в комнату подруги. Дверь была заперта. Она подергала ручку, постучала, стала звать, но ответа не было. В конце концов она встревожилась и позвонила в полицейский участок. Это было в десять сорок пять. Мы приехали и высадили дверь. Миссис Аллен лежала на полу, убитая выстрелом в голову. В ее руке был пистолет — «уэбли» двадцать пятого калибра. Явное самоубийство.
  — Где сейчас находится мисс Плендерли?
  — Внизу, в гостиной, сэр. Очень невозмутимая, разумная молодая леди, скажу я вам. У нее есть голова на плечах.
  — Я немедленно поговорю с ней. А сейчас мне хотелось бы поговорить с Бреттом.
  Вместе с Пуаро старший инспектор пересек лестничную площадку и вошел в комнату напротив. Высокий пожилой мужчина поднял голову и кивнул:
  — Привет, Джепп, хорошо, что вы здесь. Странное тут дело.
  Джепп подошел к нему. Пуаро окинул комнату внимательным взглядом.
  Эта комната была намного больше той, из которой они только что вышли. В ней имелся эркер с окном, и в то время как та спальня была по-спартански простой, эта подчеркнуто маскировалась под гостиную. Стены были серебристого цвета, а потолок — изумрудно-зеленым. Шторы с модернистским узором в серебристо-зеленых тонах. Диван, покрытый блестящим изумрудно-зеленым шелковым покрывалом, и множество золотистых и серебристых подушек. Высокое старинное бюро орехового дерева, ореховый комод и несколько современных блестящих хромированных стульев. На низком стеклянном столике стояла большая пепельница, полная сигаретных окурков.
  Пуаро тихонько принюхался, затем подошел к Джеппу, который осматривал труп.
  На полу, словно упав с одного из хромированных стульев, лежала молодая женщина лет двадцати семи. У нее были светлые волосы и тонкое лицо почти без макияжа. Милое, мечтательное, чуть глуповатое личико. Левая сторона головы была покрыта запекшейся кровью. Пальцы правой руки сжимали маленький пистолет. Женщина была одета в простое платье темно-зеленого цвета с вырезом под горло.
  — Так в чем дело, Бретт? — Джепп смотрел на свернувшуюся на полу фигурку.
  — Лежит вроде нормально, — сказал доктор. — Если б она сама застрелилась, то упала бы со стула именно так. Дверь и окно были заперты изнутри.
  — Вы говорите, что все правильно. Что же тогда не так?
  — А вы на пистолет гляньте. Я не трогал его — жду, пока отпечатки снимут. Но вы сами увидите, что я имею в виду.
  Пуаро и Джепп вместе опустились на колени и внимательно осмотрели пистолет.
  — Я понял, о чем вы, — сказал Джепп, вставая. — Дело в повороте ее руки. Выглядит так, будто она его держит — а на самом деле нет… Что-то еще?
  — Много чего. Она держит пистолет в правой руке. А теперь посмотрите на рану. Пистолет был прижат к голове прямо над левым ухом — левым, прошу заметить.
  — Хм, — заметил Джепп. — Как-то не вяжется. Она ведь не могла держать пистолет правой рукой в таком положении и стрелять?
  — Ни в коем разе, сказал бы я. Руку так завернуть можно, но выстрелить — нет.
  — Тогда все очевидно. Кто-то застрелил ее и попытался обставить все так, чтобы выглядело как самоубийство. Кстати, что там с запертыми дверями и окном?
  Инспектор Джеймсон ответил:
  — Окно было закрыто на задвижку, сэр, но и дверь была заперта, и мы не могли найти ключ.
  Джепп кивнул:
  — Да, не повезло. Кто бы это ни сделал, он запер за собой дверь и понадеялся, что отсутствие ключа не заметят.
  — C’est bête, ça!888 — пробормотал бельгиец.
  — Пуаро, старина, не судите всех по вашему блестящему интеллекту! На самом деле такие маленькие подробности очень часто упускают. Дверь заперта. Ее вскрывают. Женщина найдена мертвой — пистолет в руке — явное самоубийство — она заперлась, чтобы покончить с собой. Ключи никто не ищет. Хорошо, что мисс Плендерли вызвала полицию. Она могла позвать пару шоферов и высадить дверь — и вопрос о ключе так и не возник бы.
  — Да, полагаю, все верно, — сказал Эркюль Пуаро. — Такова реакция большинства людей. Ведь полицию зовут в последнюю очередь, не правда ли?
  Он по-прежнему не отводил взгляда от тела.
  — Вас что-то настораживает? — спросил Джепп.
  Спросил полицейский как бы между прочим, но глаза его смотрели остро и внимательно.
  Эркюль Пуаро медленно покачал головой:
  — Я смотрел на ее часы.
  Он наклонился и чуть коснулся их кончиком пальца. Это было изящное ювелирное изделие на черном муаровом ремешке на запястье руки с пистолетом.
  — Шикарная вещица, — заметил Джепп. — Наверняка дорого стоит! — Он вопросительно искоса глянул на Пуаро. — Может, в этом что-то есть?
  — Да, возможно.
  Сыщик отошел к бюро. Оно было с откидывающейся крышкой, изящной, под стать цвету и узору.
  В центре, перед красивым зеленым лакированным пресс-папье, стояла массивная серебряная чернильница. Слева от пресс-папье находился лоток для перьевых ручек из изумрудно-зеленого стекла, в котором лежали ручка с серебряным пером, палочка зеленого сургуча, карандаш и две марки. Справа от пресс-папье находился передвижной календарь с указанием дня недели, даты и месяца. Там же стоял маленький стеклянный флакон, а в нем — ярко-зеленое гусиное перо. Пуаро вынул его и осмотрел, но на пере не было чернил. Оно явно стояло здесь для украшения, не более того. Писали ручкой с серебряным пером — оно было запачкано чернилами. Взгляд сыщика упал на календарь.
  — Вторник, пятое ноября, — сказал Джепп. — Вчера. Все верно. — Он повернулся к Бретту: — Как давно она мертва?
  — Она убита в одиннадцать тридцать три вчера вечером, — тут же ответил Бретт. Затем ухмыльнулся, увидев озадаченное лицо Джеппа. — Простите, старина, — сказал он. — Пришлось изобразить книжного супердоктора. На самом деле — около одиннадцати плюс минус час, точнее не скажу.
  — О… а я уж подумал, что часы остановились или что-то в этом роде.
  — Остановились, но в четверть пятого.
  — Полагаю, вряд ли она могла быть убита в четверть пятого.
  — Можете даже не думать об этом.
  Пуаро перевернул пресс-папье.
  — Хорошая идея, — сказал Джепп. — Но все зря.
  Пресс-папье продемонстрировало девственно белый лист промокательной бумаги. Пуаро просмотрел другие листы, но там было то же самое.
  Он занялся мусорной корзиной. В ней лежали два или три разорванных письма и реклама. Разорваны они были только пополам, так что восстановить их не стоило труда. Просьба о денежном пожертвовании от какого-то общества помощи бывшим военнослужащим, приглашение на коктейль на 3 ноября и записка о встрече с портнихой. Реклама представляла собой объявление о меховой распродаже и каталог из универмага.
  — Ничего, — сказал Джепп.
  — Но это странно… — сказал Пуаро.
  — В смысле, что самоубийца обычно оставляет предсмертную записку?
  — Именно.
  — Одним доказательством больше в пользу убийства. — Джепп отошел. — Сейчас раздам поручения моим людям. А мы пойдем и допросим мисс Плендерли. Идете, Пуаро?
  Бельгиец до сих пор не мог оторвать взгляда от бюро и его принадлежностей, словно зачарованный.
  Он вышел из комнаты, но в дверях еще раз бросил взгляд на щегольское изумрудно-зеленое гусиное перо.
  Глава 2
  Под узким лестничным пролетом открывалась дверь в большую гостиную, переделанную из бывшего здесь когда-то стойла. В этой комнате стены были покрыты грубой штукатуркой, и по ним были развешаны гравюры и ксилографии. В гостиной сидели две женщины. Одна, в кресле у очага, протягивала руки к огню. Это была смуглая эффектная молодая особа лет двадцати семи — двадцати восьми. Вторая — дородная женщина в годах, с большой веревочной авоськой, говорила что-то сквозь одышку, когда двое мужчин вошли в комнату.
  — …и как я и сказала, мисс, я от этого чуть на месте не хлопнулась. Только подумать, что именно этим утром…
  Вторая одернула ее:
  — Хватит, миссис Пирс. Мне кажется, эти джентльмены из полиции.
  — Мисс Плендерли? — спросил, подходя к ним, Джепп.
  Женщина кивнула:
  — Да, это я. А это миссис Пирс, которая каждый день приходит помогать по хозяйству.
  Неугомонная миссис Пирс снова заговорила:
  — И, как я уже сказала мисс Плендерли, надо же было случиться, чтобы именно этим утром у моей сестры Луизы Мод случился приступ, и под рукой оказалась только я, а родство есть родство, и я подумала, что миссис Аллен не будет против, хотя я не люблю подводить моих хозяек…
  Джепп ловко перебил ее:
  — Конечно, миссис Пирс. Может, вы сейчас отведете инспектора Джеймсона на кухню и расскажете ему все коротенько?
  Избавившись от говорливой миссис Пирс, которая удалилась с Джеймсоном, без умолку тараторя, Джепп снова обратился к девушке.
  — Я старший инспектор Джепп. Итак, мисс Плендерли, я хотел бы услышать, что вы можете мне рассказать по этому поводу.
  — Конечно. С чего начать?
  У нее было замечательное самообладание. Ни намека на горе или шок — разве что почти неестественная жесткость поведения.
  — Когда вы сегодня утром приехали?
  — Мне кажется, чуть раньше половины одиннадцатого. Миссис Пирс, старой вруньи, здесь не было, как я обнаружила…
  — Такое часто бывает?
  Джейн Плендерли пожала плечами:
  — Раза два в неделю она приходит к двенадцати, а то и вообще не приходит. А должна приходить к девяти. На самом деле, как я уже сказала, два раза в неделю она либо «плохо себя чувствует», либо кто-то из ее семьи заболевает. Вся поденная прислуга такая — то и дело подводят… Но она еще ничего.
  — Она у вас давно?
  — Чуть больше месяца. Последняя прислуга приворовывала.
  — Пожалуйста, продолжайте, мисс Плендерли.
  — Я заплатила за такси, принесла чемодан, поискала миссис Пирс, не нашла ее и пошла вверх к себе. Затем немного прибралась, пошла к Барбаре… миссис Аллен… и увидела, что дверь заперта. Я подергала ручку, постучала, но ответа не было. Я спустилась и позвонила в полицию.
  — Пардон! — умело вклинился в разговор Пуаро. — А вам не приходила в голову мысль взломать дверь с помощью, скажем, одного-двух водителей из гаражей?
  Она быстро смерила его оценивающим взглядом холодных серо-зеленых глаз.
  — Нет, я даже не думала об этом. Если что-то случилось, то, по-моему, лучше вызвать полицию.
  — Значит, вы, пардон, мадемуазель, решили, что что-то случилось?
  — Конечно.
  — Потому что на ваш стук в дверь не ответили? Но, может, ваша подруга приняла снотворное или что-то вроде…
  — Она не принимала снотворное, — последовал резкий ответ.
  — Или вдруг она ушла и заперла дверь?
  — Зачем ей запирать дверь? В любом случае она оставила бы мне записку.
  — А она не оставила записки? Вы уверены?
  — Конечно. Я бы сразу ее увидела.
  Резкость ее тона была подчеркнутой.
  — А вы не пытались заглянуть в замочную скважину, мисс Плендерли? — спросил Джепп.
  — Нет, — задумчиво протянула женщина. — Даже не подумала. Но я все равно бы ничего не увидела, правда? Там же торчал ключ?
  Она встретилась невинным, вопросительным взглядом широко распахнутых глаз с Джеппом. Пуаро усмехнулся про себя.
  — Вы, конечно, верно поступили, мисс Плендерли, — сказал полицейский. — Полагаю, у вас не было оснований предполагать, что ваша подруга замышляла совершить самоубийство?
  — О нет.
  — Она не казалась взволнованной или каким-то еще образом обеспокоенной?
  Прежде чем ответить, девушка сделала весьма заметную паузу.
  — Нет.
  — Вы знали, что у нее есть пистолет?
  Джейн Плендерли кивнула:
  — Да, она привезла его из Индии. Она всегда держала его в буфете у себя в комнате.
  — Хмм… У нее было разрешение?
  — Думаю, да. Точно не могу сказать.
  — Теперь, мисс Плендерли, расскажите мне все, что можете, о миссис Аллен — как давно вы знакомы, есть ли у нее родственники и где они… в общем, все.
  Женщина кивнула.
  — Я знала Барбару пять лет. Я встретилась с ней за границей — точнее говоря, в Египте. Она возвращалась домой из Индии. Я некоторое время училась в британской школе в Афинах и перед возвращением домой провела несколько недель в Египте. Мы вместе были в круизе по Нилу. Мы подружились, решили, что нравимся друг другу. Я в то время искала компаньонку, чтобы снять на двоих квартиру или небольшой дом. Барбара была одинока. Мы решили, что поладим.
  — И поладили? — спросил Пуаро.
  — Мы очень хорошо ладили. У каждой из нас был свой круг общения — Барбара больше любила шумные компании, мои же друзья более артистического склада. Так что все сложилось неплохо.
  Пуаро кивнул. Джепп продолжал:
  — А что вы знаете о семье миссис Аллен и ее жизни до знакомства с вами?
  Джейн Плендерли пожала плечами:
  — Да не особенно много. Насколько я знаю, ее девичья фамилия — Армитедж.
  — А как насчет ее мужа?
  — Не думаю, что ему было чем похвастаться. Кажется, он пил. Вроде бы умер спустя два года после свадьбы. У них был ребенок, маленькая девочка, которая скончалась трех лет от роду. Барбара мало рассказывала о муже. Вроде бы она вышла за него в семнадцать лет. Затем они поехали на Борнео или еще в какую-то Богом забытую дыру, куда едут вечные неудачники — но это явно была болезненная тема, которую я старалась не затрагивать.
  — Вы не знаете, не было ли у миссис Аллен финансовых затруднений?
  — Уверена, что нет.
  — Долгов или чего-то в этом роде?
  — О нет! Я уверена, что таких неприятностей у нее не было.
  — Тогда я должен задать еще один вопрос; надеюсь, он вас не оскорбит, мисс Плендерли. У миссис Аллен был какой-нибудь мужчина или друзья мужского пола?
  — Ну, она была помолвлена, если этот ответ вас удовлетворит, — холодно ответила Джейн Плендерли.
  — Как зовут мужчину, с которым она была помолвлена?
  — Чарльз Лавертон-Уэст. Он член парламента от какого-то городка в Хэмпшире.
  — Она давно была с ним знакома?
  — Чуть больше года.
  — И как давно она была с ним помолвлена?
  — Два… нет, скорее, три месяца.
  — Вы не знаете, бывали ли между ними ссоры?
  Мисс Плендерли отрицательно покачала головой:
  — Нет. Я бы удивилась, если бы что-то такое было. Барбара была не из тех, кто ссорится.
  — Когда вы в последний раз видели миссис Аллен?
  — В пятницу, прямо перед тем, как уехать на уикэнд.
  — Миссис Аллен оставалась в городе?
  — Да. Она, кажется, собиралась в воскресенье на прогулку с женихом.
  — А вы сами где провели выходные?
  — В Лэйделлс-холл, в Лэйделлсе, Эссекс.
  — И у кого вы были?
  — У мистера и миссис Бентинк.
  — И вы только сегодня утром от них уехали?
  — Да.
  — Видимо, вы выехали очень рано?
  — Мистер Бентинк подвез меня. Он встает рано, поскольку ему надо попасть в город к десяти.
  — Понятно.
  Джепп задумчиво кивнул. Ответы мисс Плендерли были четкими и убедительными.
  — А каково ваше мнение о мистере Лавертон-Уэсте? — задал свой вопрос Пуаро.
  Девушка пожала плечами:
  — Какое это имеет значение?
  — Может, и никакого, но мне хотелось бы услышать ваше мнение.
  — Да я как-то особо и не присматривалась. Он молод, ему не то тридцать один, не то тридцать два года; амбициозен, хороший оратор, хочет добиться успеха в жизни.
  — Это, скажем так, кредит. А дебет?
  — Ну, — на пару мгновений задумалась мисс Плендерли, — по моему мнению, он банален. Его идеи не особо оригинальны, и он немного напыщен.
  — Ну, это не слишком большие грехи, мадемуазель, — улыбнулся Пуаро.
  — Вы так думаете? — с некоторой иронией в голосе ответила она.
  — Это для вас недостатки. — Бельгиец не сводил с нее глаз и заметил некоторое замешательство. Он воспользовался своим преимуществом. — Но миссис Аллен их не замечала.
  — Вы совершенно правы. Барбара считала его замечательным, полностью верила ему на слово.
  — Вы были очень привязаны к своей подруге? — ласково спросил Пуаро.
  Он увидел, как женщина сжала колено, стиснула челюсти, но ответила сухо и без эмоций:
  — Вы правы. Очень.
  — Еще один вопрос, мисс Плендерли, — сказал Джепп. — Вы с ней не ссорились? Между вами не возникало недоразумений?
  — Никогда.
  — Даже относительно этой помолвки?
  — Ни в коем разе. Я была рада, что она счастлива.
  После короткой паузы Джепп спросил:
  — Вы не знаете, были ли у миссис Аллен враги?
  На сей раз Джейн Плендерли ответила не сразу. Когда она заговорила, ее тон чуть изменился:
  — Я не понимаю, кого именно вы имеете в виду под врагами?
  — Например, любого, кому была бы выгодна ее смерть.
  — О нет, это было бы глупо. У нее очень маленький доход.
  — И кто его унаследует?
  — Понимаете, я и вправду не знаю, — с некоторым удивлением ответила Джейн Плендерли. — Не удивлюсь, если это вдруг буду я. Конечно, если она оставила завещание.
  — И никаких врагов во всех остальных смыслах? — быстро переключился на другую тему Джепп. — Никто ей не завидовал?
  — Не думаю. Она была очень милой, всегда старалась угодить людям… У нее был по-настоящему приятный, привлекательный характер.
  Впервые этот сухой, решительный голос чуть дрогнул. Пуаро еле заметно кивнул.
  — Что же, — сказал Джепп. — Итак, миссис Аллен в последнее время была в хорошем настроении, не имела финансовых проблем, была помолвлена и счастлива в предвкушении свадьбы. Никаких причин к самоубийству у нее не имелось. Все верно?
  После краткого молчания Джейн ответила:
  — Да.
  Джепп встал.
  — Извините, мне надо поговорить с инспектором Джеймсоном.
  Он вышел из комнаты, и Эркюль Пуаро остался наедине с мисс Джейн Плендерли.
  Глава 3
  Несколько минут царило молчание.
  Джейн Плендерли смерила невысокого человечка кратким оценивающим взглядом, но потом молча уставилась в пространство прямо перед собой. Однако осознание его присутствия проявляло себя в некотором нервном напряжении. Она так и не расслабилась. Когда наконец Пуаро нарушил молчание, один лишь звук его голоса заставил ее облегченно вздохнуть. Он задал вопрос обычным дружелюбным тоном:
  — Когда вы зажгли камин, мадемуазель?
  — Камин? — Ее голос звучал отсутствующе и рассеянно. — Да как только приехала нынче утром.
  — Прежде, чем подняться по лестнице, или потом?
  — Прежде.
  — Понятно. Конечно, это естественно… А дрова уже были положены или вам пришлось это сделать?
  — Уже были. Оставалось только спичку поднести.
  В ее голосе звучало легкое нетерпение. Она явно подозревала, что он разговаривает с ней, только чтобы не молчать. Возможно, так оно и было. В любом случае Пуаро продолжал спокойную беседу:
  — Но я заметил, что в комнате вашей подруги только газовый камин?
  Джейн Плендерли отвечала механически:
  — У нас только один угольный камин, остальные газовые.
  — Вы и готовите на газу?
  — Мне кажется, что сейчас все готовят на газу.
  — Верно. Это гораздо легче.
  Короткий разговор угас. Джейн Плендерли постукивала туфлей по полу. Затем она вдруг резко сказала:
  — Этот старший инспектор Джепп — его считают умным?
  — Он весьма хорош. Да, он на хорошем счету. Он работает усердно и тщательно, и мало что ускользает от него.
  — Любопытно… — пробормотала женщина.
  Пуаро смотрел на нее. В отблесках пламени глаза ее казались ярко-зелеными. Он негромко спросил:
  — Смерть вашей подруги сильно вас потрясла?
  — Ужасно. — Она говорила коротко и искренне.
  — Вы ведь не ожидали такого, нет?
  — Конечно нет.
  — Значит, наверное, вам сразу показалось, что это просто невозможно, что такого не может быть?
  Его спокойный участливый тон словно прорвал защиту Джейн Плендерли. Она заговорила горячо, естественно, без напряженности в голосе:
  — Именно так. Даже если бы Барбара покончила с собой, я не могу себе представить, чтобы она сделала это именно так.
  — Но все же у нее был пистолет?
  Мисс Плендерли нетерпеливо отмахнулась.
  — Да, но этот пистолет был полным старьем. Она бывала в странных местах и держала его по привычке, больше незачем. В этом я уверена.
  — А! А почему вы уверены?
  — Она сама говорила.
  — Например?
  Голос бельгийца звучал очень ласково и дружелюбно. Он незаметно направлял ее.
  — Ну, например, однажды мы обсуждали самоубийство, и она сказала, что легче всего просто включить газ, заткнуть все щели и лечь спать. Я сказала, что это невозможно — вот так лечь и ждать. А она сказала, что никогда не могла бы застрелиться. Сказала, что слишком боится, что не получится, и к тому же ненавидела грохот.
  — Понятно, — сказал Пуаро. — Как вы и говорите, это странно… Поскольку, как вы только что мне рассказали, у нее в комнате был газовый камин.
  Джейн Плендерли с некоторым испугом посмотрела на него.
  — Да, так… я не понимаю… нет, я не могу понять, почему она не поступила именно так.
  Пуаро покачал головой.
  — Да, это кажется странным… как-то неестественно.
  — Да тут все неестественно. Я до сих пор не могу поверить, что она покончила с собой. Я полагаю, это же должно было быть самоубийство?
  — Ну, есть и другая вероятность.
  — Что вы хотите сказать?
  Пуаро посмотрел ей прямо в глаза.
  — Это могло быть… убийство.
  — О нет! — отпрянула Джейн Плендерли. — О нет… Какое ужасное предположение!
  — Может, и ужасное, но вам оно не кажется вероятным?
  — Но доктор сказал, что дверь была заперта изнутри! И окно тоже!
  — Дверь была заперта, это так. Но ничто не указывает на то, что она была заперта изнутри или снаружи. Понимаете ли, ключа так и не нашли.
  — Но… если он пропал… — Женщина минуту или две молчала. — Тогда дверь наверняка закрыли снаружи. Иначе в комнате кто-нибудь был бы.
  — Да, это возможно. Но не забывайте, комнату еще не обыскали как следует. Или ключ могли выбросить из окна, а кто-нибудь его подобрал.
  — Убийство! — сказала Джейн Плендерли. Она обдумывала эту возможность, на ее смуглом умном лице была жажда взять след. — Думаю, вы правы.
  — Но для убийства нужен мотив. Вы не знаете никакого мотива, мадемуазель?
  Она медленно покачала головой. Но, несмотря на это, Пуаро показалось, что Джейн Плендерли что-то намеренно скрывает.
  Открылась дверь, и вошел Джепп. Пуаро встал.
  — Я предположил, что подруга мисс Плендерли не покончила с собой.
  Джепп мгновенно расстроился и бросил укоризненный взгляд на Пуаро.
  — Рано делать какие-либо определенные выводы, — заметил он. — Мы обязаны принять во внимание все варианты, понимаете? Пока это все, что сейчас можно сказать.
  — Я понимаю, — спокойно ответила Джейн Плендерли.
  Джепп подошел к ней.
  — Мисс Плендерли, вы когда-нибудь видели этот предмет раньше?
  На его ладони лежал маленький овал из темно-синей эмали.
  Джейн Плендерли покачала головой:
  — Нет, никогда.
  — Этот предмет не принадлежит ни вам, ни миссис Аллен?
  — Нет. Такое представительницы нашего пола не носят, не так ли?
  — А, так вы узнаете этот предмет!
  — Но это же очевидно. Это половинка мужской запонки.
  Глава 4
  — Эта девица чересчур уж нахальна, — пожаловался Джепп.
  Оба снова стояли в спальне миссис Аллен. Тело уже сфотографировали и унесли, полицейский специалист снял отпечатки пальцев и уехал.
  — Очень неправильно было бы считать ее глупой, — согласился Пуаро. — Она вовсе не глупа. Наоборот, это весьма умная и сообразительная женщина.
  — Думаете, это она сделала? — спросил Джепп, хватаясь за соломинку. — Она могла. Надо проверить ее алиби. Может, тут дело в ссоре по поводу этого молодого человека — того самого начинающего члена парламента… Она, на мой взгляд, уж слишком едко прохаживалась по его поводу! Звучит неубедительно. Похоже, она сама нацеливалась на него, а он ее отверг. Она из тех, кто хладнокровно и рассудительно сметет с дороги любого. Да, надо проверить ее алиби… Как-то очень кстати она уехала в Эссекс, к тому же не так уж это и далеко. Поездов полно. Или на быстром автомобиле можно приехать. Стоит проверить, не ушла ли она прошлым вечером спать с внезапной головной болью.
  — Вы правы, — согласился Пуаро.
  — В любом случае, — продолжал Джепп, — она что-то от нас скрывает. А? Вы тоже это почувствовали? Она что-то знает.
  Сыщик задумчиво кивнул:
  — Да, это было заметно.
  — В таких делах это постоянная проблема, — пожаловался Джепп. — Люди держат язык за зубами — иногда из самых благородных побуждений.
  — Вряд ли можно их за это винить, друг мой.
  — Нет, но это осложняет нам работу, — проворчал Джепп.
  — Это просто заставляет вас в полной мере использовать вашу проницательность, — утешил его Пуаро. — Кстати, что там с отпечатками пальцев?
  — Убийство. Никаких отпечатков на пистолете. Их стерли прежде, чем сунуть его ей в руку. Даже если бы она каким-то чудом акробатически исхитрилась завернуть руку таким образом вокруг головы, то вряд ли смогла бы выстрелить, не стиснув пистолет, и не смогла бы стереть следы после смерти.
  — Нет-нет, тут явно помог кто-то со стороны.
  — Во всем остальном дактилоскопия разочаровывает. На дверной ручке ничего нет. На окне тоже. Наводит на размышления, а? И по всей комнате полным-полно отпечатков миссис Аллен.
  — Джеймсон узнал что-нибудь?
  — От приходящей прислуги? Нет. Болтает много, но знает мало. Подтвердила, что Аллен и Плендерли были в хороших отношениях. Я послал Джеймсона провести опрос по соседям. Надо будет также поговорить с мистером Лавертон-Уэстом — выяснить, где он был и что делал прошлым вечером. А пока посмотрим ее бумаги.
  Старший инспектор не мешкая приступил к делу. Порой он фыркал и перебрасывал какие-то бумаги Пуаро. Поиск не занял много времени. В столе бумаг было немного, а имевшиеся были аккуратно сложены и подписаны.
  Наконец Джепп выпрямился и вздохнул.
  — Негусто, да?
  — Именно.
  — Бо́льшая часть вопросов не вызывает — оплаченные счета, несколько неоплаченных, ничего особенного. Всякая светская ерунда — приглашения, записки от друзей. Это, — Джепп положил ладонь на семь или восемь писем, — да ее чековая и банковская книжки. Вас тут что-нибудь настораживает?
  — Да. Она превысила кредит.
  — Что-нибудь еще?
  Пуаро улыбнулся:
  — Вы решили устроить мне экзамен? Но я понял, что вы имеете в виду. Три сотни фунтов выписаны ей на собственное имя три месяца назад и двести вчера…
  — И ничего на корешке чековой книжки. Никаких других чеков на свое имя, кроме маленьких сумм — не больше пятнадцати фунтов. И вот что я вам скажу — в доме этих денег нет. Четыре фунта десять пенсов в сумочке и пара шиллингов в другой. Думаю, дело ясное.
  — То есть вчера она выплатила эту сумму.
  — Да. Но кому?..
  Открылась дверь, и вошел инспектор Джеймсон.
  — Ну, Джеймсон, вы что-нибудь узнали?
  — Да, сэр, кое-что есть. Начнем с того, что выстрела никто не слышал. Две-три женщины, правда, сказали, что слышали, — потому что они хотели так думать, и больше тут думать нечего. С учетом фейерверков на это не было никаких шансов.
  Джепп хмыкнул.
  — Я и не предполагал. Продолжайте.
  — Миссис Аллен вчера провела дома бо́льшую часть второй половины дня и вечера. Пришла она около пяти. Затем вышла около шести, только чтобы дойти до почтового ящика в конце квартала. Примерно в девять тридцать подъехала машина — «Стандарт Своллоу», — и из нее вышел какой-то мужчина. По описанию — сорок пять лет, хорошо сложен, выправка военная, темно-синий плащ, котелок, усы «щеточкой». Джеймс Хогг, шофер, живущий в доме номер восемнадцать, говорит, что видел раньше, как тот заезжал к миссис Аллен.
  — Сорок пять, — пробормотал Джепп. — Это не может быть Лавертон-Уэст.
  — Кто бы это ни был, он пробыл у нее примерно час. Уехал около десяти двадцати. Остановился в дверях, чтобы поговорить с миссис Аллен. Рядом околачивался мальчуган, Фредерик Хогг, который слышал, что он сказал.
  — И что он сказал?
  — «Хорошо, подумайте и дайте мне знать». Она что-то ответила, и он сказал: «Хорошо. До свидания», после чего сел в машину и уехал.
  — И это было в десять двадцать, — задумчиво произнес Пуаро.
  Джепп потер нос.
  — Значит, в десять часов двадцать минут миссис Аллен еще была жива, — сказал он. — Что еще?
  — Насколько я понимаю, больше ничего. Еще один шофер, из дома номер двадцать два, приехал в половине одиннадцатого. Он обещал своим детям запустить пару петард, и они ждали его — как и все прочие дети в доме. Он запустил петарды, и все вокруг любовались фейерверком. Потом все пошли спать.
  — И больше никто не заходил в дом номер четырнадцать?
  — Нет. Хотя нельзя сказать, чтобы не заходил, — просто никто этого не заметил.
  — Хмм, — протянул Джепп. — Это так. Ладно, нам надо найти этого джентльмена с военной выправкой и усами «щеточкой». Очевидно, что он последним видел ее живой. Интересно, кто бы это мог быть?
  — Мисс Плендерли могла бы нам рассказать, — предположил Пуаро.
  — Может быть, — мрачно сказал Джепп. — С другой стороны, может, и нет… Не сомневаюсь, что она многое могла бы нам рассказать, если бы захотела. Кстати, Пуаро, старина, вы же некоторое время пробыли с ней наедине. Вы не прибегли к вашей тактике исповедника, которая порой так хорошо срабатывает?
  Сыщик развел руками.
  — Увы, мы говорили только о газовых каминах.
  — Газовые камины… газовые камины, — с отвращением произнес Джепп. — Что с вами, дружище? С того момента, как вы сюда приехали, вас заинтересовали только перьевые ручки да мусорная корзина. Да, я заметил, что вы тихонько заглянули в ту, наверху. Нашли что-нибудь?
  Пуаро вздохнул.
  — Каталог электрических лампочек и старый журнал.
  — А какой в этом смысл? Если кто-то хочет уничтожить изобличающий документ или что еще, он его в мусорную корзину не выбросит.
  — Вы совершенно правы. Туда можно выбросить что-то совершенно неважное, — кротко ответил Пуаро.
  Тем не менее Джепп с подозрением посмотрел на него.
  — Ладно, — сказал он. — Я знаю, что буду делать дальше. А вы?
  — Eh bien889, — ответил Пуаро. — Я закончу свои изыскания по поводу неважного. Я еще не обследовал мусорный ящик.
  Он проворно выскользнул из комнаты. Джепп неодобрительно посмотрел ему вслед.
  — Чокнутый, — сказал он. — Совсем чокнутый.
  Инспектор Джеймсон сохранял почтительное молчание. На его лице читалось британское чувство превосходства над иностранцами.
  Вслух он сказал:
  — Значит, вот каков мистер Эркюль Пуаро! Я много о нем слышал.
  — Это мой старинный друг, — объяснил Джепп. — Он вовсе не такой сумасшедший, как кажется. Но сейчас он успешно продвигается в этом направлении.
  — Как говорится, немного двинулся, сэр, — предположил инспектор Джеймсон. — Возраст дает себя знать.
  — И все равно, — сказал Джепп, — хотел бы я знать, что он затеял.
  Он подошел к письменному столу и беспокойно уставился на изумрудно-зеленое перо.
  Глава 5
  Джепп только начал допрашивать третью шоферскую жену, когда Пуаро бесшумно, словно кот, возник у него под боком.
  — Ну вы меня и напугали, — сказал старший инспектор. — Нашли что-нибудь?
  — Не то, что искал.
  Джепп снова обернулся к миссис Джеймс Хогг.
  — Вы говорили, что видели этого джентльмена прежде?
  — О да, сэр. И мой муж тоже. Мы сразу его узнали.
  — Миссис Хогг, вы наблюдательная женщина, насколько я вижу. Я не сомневаюсь, что вы знаете все и обо всех в округе. И вы женщина рассудительная — просто необычайно рассудительная, могу сказать… — без всякого смущения повторил он в третий раз.
  Миссис Хогг слегка задрала нос, изображая сверхчеловеческую мудрость.
  — Скажите мне пару слов об этих двух молодых женщинах — миссис Аллен и мисс Плендерли. Какие они? Веселые? Часто ходят на вечеринки? Это так?
  — О нет, сэр, вовсе нет. Они часто выходили, особенно миссис Аллен, но они не из простых, ну, вы понимаете. Не из таких, которые совсем из другого теста, сказала бы я. Я уверена, что миссис Стивенс из таких — если она вообще миссис, в чем я сильно сомневаюсь, так вот, хотя мне и не хочется рассказывать, что у нее творится, но…
  — Именно так, — сказал Джепп, ловко остановив ее словоизвержение. — Теперь очень важно, чтобы вы мне сказали вот что — миссис Аллен и мисс Плендерли здесь любили?
  — О да, сэр, они обе очень милые девушки, особенно миссис Аллен. Всегда скажет доброе словечко ребенку. Она ведь собственную маленькую дочку потеряла, бедняжка… Да я сама троих младенчиков похоронила. Я хочу сказать…
  — Да, да, это очень печально. А мисс Плендерли?
  — Ну, конечно, она тоже мила, но более грубая, если вы меня понимаете. Просто кивнет мимоходом, не то чтобы остановиться и поздороваться… Но я против нее ничего не имею, совсем ничего.
  — Они с миссис Аллен ладили?
  — О да, сэр. Ссор у них никаких не было, ничего подобного. Они были очень счастливые и довольные; я уверена, что миссис Пирс подтвердит это.
  — Да, мы уже говорили с ней. Вы когда-нибудь видели жениха миссис Аллен?
  — Того джентльмена, за которого она собиралась замуж? О, конечно. Он часто сюда приезжал. Говорят, он член парламента.
  — Это не он приезжал прошлым вечером?
  — Нет, сэр, не он. — Миссис Хогг подобралась, из-под маски старательной чопорности прорвалось возбуждение. — И если бы вы меня спросили, сэр, что я на этот счет думаю, то я сказала бы, что все не так! Она не из таких, я уверена! Да, в доме тогда никого не было, но я ни во что такое не верю, я так и сказала Хоггу сегодня утром. «Нет, Хогг, — сказала я, — миссис Аллен была леди, настоящая леди, так что не придумывай», — вы же знаете, что у мужика на уме, уж простите. Всегда какую-нибудь гадость подумают.
  Пропустив обидные слова мимо ушей, Джепп продолжал:
  — Вы видели, как он приехал и уехал, так?
  — Так, сэр.
  — А больше вы ничего не слышали? Какой-нибудь ссоры?
  — Нет, сэр, ничего похожего. Не могу сказать, чтобы такого я вообще не слышала, вовсе нет, и уж если для миссис Стивенс орать на свою бедную служанку — обычное дело, и все мы говорим ей, что нельзя такого терпеть, да только платят хорошо, тридцать шиллингов в неделю…
  Джепп быстро вставил слово:
  — Но вы не слышали ничего такого в доме номер четырнадцать?
  — Нет, сэр. За этими петардами ничего не услышишь, да еще мой Эдди брови почти вчистую спалил.
  — Этот мужчина уехал примерно в десять двадцать, верно?
  — Возможно, сэр. Лично я точно сказать не могу. Но Хогг говорит, что это был очень солидный, степенный мужчина.
  — Вы видели, как он уезжал. Вы не слышали, что он сказал?
  — Нет, сэр. Я была далековато для этого. Я просто увидела его из окна, как он стоял в дверях и говорил с миссис Аллен.
  — Вы и ее видели?
  — Да, сэр, она стояла прямо в дверях.
  — Вы не заметили, как она была одета?
  — Нет, сэр, не могу сказать. Ничего особо приметного.
  — Вы даже не заметили, была она в обычном платье или вечернем? — вступил в разговор Пуаро.
  — Нет, сэр, не могу сказать.
  Бельгиец задумчиво посмотрел на окно, затем на дом № 14, улыбнулся и коротко переглянулся с Джеппом.
  — А джентльмен?
  — Он был в темно-синем плаще и котелке. Очень элегантный и осанистый.
  Джепп задал еще несколько вопросов, затем занялся другим свидетелем. Им был мастер890 Фредерик Хогг, лукавый ясноглазый паренек, просто раздувшийся от осознания собственной важности.
  — Да, сэр. Я слышал, как они разговаривали. «Подумайте и дайте мне знать», — сказал джентльмен. Приятный такой, понимаете. А затем она что-то сказала, и он ответил: «Хорошо. До свидания». И сел в машину — я ему дверцу придержал, но он ничего мне не дал, — сказал мастер Хогг с ноткой разочарования в голосе. — И уехал.
  — Ты не слышал, что сказала миссис Аллен?
  — Нет, сэр, не могу сказать, чтобы слышал.
  — А ты не можешь сказать, в чем она была одета? Хотя бы цвет?
  — Не могу, сэр. Понимаете, я не то чтобы ее видел. Она, видать, стояла где-то за дверью.
  — Понятно, — сказал Джепп. — Теперь послушай. Я хочу, чтобы ты подумал и ответил на мой следующий вопрос очень подробно. Если не знаешь или не помнишь, так и скажи. Понятно?
  — Да, сэр.
  Мастер Хогг поедал его глазами.
  — Кто из них закрыл дверь? Миссис Аллен или тот джентльмен?
  — Переднюю дверь?
  — Естественно, переднюю.
  Парнишка задумался. Он закатил глаза, пытаясь вспомнить.
  — Думаю, наверное, леди… нет, не она. Он закрыл. Потянул, дверь чуток хлопнула, и он быстро сел в машину. Как будто у него где-то встреча назначена была.
  — Хорошо. Что же, молодой человек, ты вроде парень сообразительный. Вот тебе шестипенсовик.
  Отпустив мастера Хогга, Джепп повернулся к другу. Оба медленно согласно кивнули.
  — Возможно, — сказал старший инспектор.
  — Есть вероятность, — согласился Пуаро.
  Глаза его светились зеленым, как у кота.
  Глава 6
  Снова войдя в гостиную дома № 14, Джепп не стал тратить времени и сразу взял быка за рога.
  — Мисс Плендерли, вам не кажется, что лучше сразу все рассказать? В конце концов, все равно придется это сделать.
  Джейн Плендерли подняла брови. Она стояла у камина, опираясь на полку и грея ногу.
  — Я правда не понимаю, о чем вы.
  — Да неужели, мисс Плендерли?
  Она пожала плечами:
  — Я ответила на все ваши вопросы. Не понимаю, чего вы еще от меня хотите.
  — А мне кажется, что вы могли бы рассказать мне гораздо больше — если б захотели.
  — Это вам кажется, главный инспектор.
  Джепп побагровел.
  — Я думаю, — сказал Пуаро, — что мадемуазель лучше поняла бы причину ваших вопросов, если бы вы просто рассказали ей, как обстоит дело.
  — Это просто. Итак, мисс Плендерли, факты таковы. Ваша подруга была убита выстрелом в голову из пистолета, находившегося в ее руке, дверь и окно были закрыты. Это выглядит как явное самоубийство. Но это не самоубийство. Уже одно медицинское обследование это показывает.
  — Как?
  Вся холодная ироничность исчезла из ее голоса. Она подалась вперед, напряженно всматриваясь в лицо инспектора.
  — Пистолет был в ее руке, но она не сжимала его пальцами. Более того — на рукоятке не осталось отпечатков пальцев. И угол таков, что просто невозможно, чтобы она сама нанесла себе такую рану. Опять же, она не оставила предсмертной записки — очень необычно для самоубийства. И хотя дверь была заперта, ключа не нашли.
  Джейн Плендерли медленно повернулась и села в кресло лицом к ним.
  — Вот оно что! — сказала она. — Я все время чувствовала, что не могла она застрелиться. Я была права! Не она застрелилась — кто-то убил ее…
  Пару минут женщина сидела в глубокой задумчивости, затем резко подняла голову.
  — Задавайте любые вопросы, — сказала она. — Отвечу подробно, как смогу.
  Джепп начал:
  — Прошлым вечером у миссис Аллен был гость. Его описывают как мужчину лет сорока пяти. С военной выправкой, усами «щеточкой», элегантно одетого. Он приехал в «Стандарт Своллоу». Вы знаете, кто это?
  — Не могу сказать уверенно, конечно же, но похож на майора Юстаса.
  — Кто такой майор Юстас? Расскажите все, что о нем знаете.
  — Он был знаком с Барбарой по Индии. Вернулся примерно год назад и с тех пор он часто заезжал к нам.
  — Он был другом миссис Аллен?
  — Вел себя как друг, — сухо сказала Джейн.
  — А она как к нему относилась?
  — Вряд ли он ей действительно нравился; на самом деле я уверена, что нет.
  — Но внешне она вела себя с ним по-дружески?
  — Да.
  — Хорошенько подумайте, мисс Плендерли — вам никогда не казалось, что она боится его?
  Женщина подумала немного, затем ответила:
  — Да. Мне кажется, что да. Она всегда нервничала в его присутствии.
  — Он когда-нибудь встречался с мистером Лавертон-Уэстом?
  — Мне кажется, только один раз. Они не очень друг другу понравились. То есть майор Юстас вел себя с Чарльзом как можно дружелюбнее, но тот даже не пытался. У Чарльза чутье на того, кто… ну… не совсем.
  — А майор Юстас был, как вы говорите, не совсем? — спросил Пуаро.
  — Нет, — сухо ответила девушка. — Какой-то скользкий. Явно не из высшего общества.
  — Увы, я не совсем понял. Вы хотите сказать, что он не был настоящим пакка саиб891?
  По лицу Джейн Плендерли скользнула мимолетная улыбка, но она ответила решительно:
  — Нет.
  — А вас удивило бы, мисс Плендерли, если бы я предположил, что этот человек шантажирует миссис Аллен?
  Джепп подался вперед, чтобы увидеть реакцию на свое предположение.
  Он был очень доволен. Девушка вздрогнула, на ее скулах заиграли красные пятна; она резко стукнула кулаком по подлокотнику.
  — Вот, значит, как! Какая же я дура, что не подумала об этом сразу… Конечно!
  — Вы считаете это предположение вероятным, мадемуазель? — спросил Пуаро.
  — Говорю вам, я была дурой, что не подумала об этом! Барбара несколько раз занимала у меня небольшие суммы денег в последние полгода. И я видела, как она сидела над своей чековой книжкой и о чем-то думала. Я знала, что у нее неплохой доход, потому не задумывалась, но, конечно, если она кому-то платила…
  — И это сходится с ее поведением, да? — спросил Пуаро.
  — Полностью. Она нервничала. Порой была просто дерганая. Совсем не такая, как обычно.
  — Простите, но вы прежде рассказывали нам несколько иное, — деликатно сказал Пуаро.
  — Это другое дело, — нетерпеливо отмахнулась Джейн Плендерли. — Подавленной она не была. То есть о самоубийстве или чем-то таком точно не помышляла. Но шантаж — да… Жаль, что она мне не сказала. Я бы послала его к черту.
  — Но он мог пойти не к черту, а к мистеру Чарльзу Лавертон-Уэсту? — заметил Пуаро.
  — Да, — медленно проговорила Джейн Плендерли. — Да… верно…
  — Вы не знаете, чем этот человек мог ее шантажировать? — спросил Джепп.
  Девушка покачала головой:
  — Понятия не имею. Зная Барбару, я не могу поверить, чтобы там было что-то по-настоящему серьезное. С другой стороны… — Она замолчала, затем снова продолжила: — Я хочу сказать, что в некотором отношении Барбара была немного наивна. Ее легко можно было запугать. На самом деле она была просто находкой для шантажиста… Грязный хам! — Последние два слова она произнесла отрывисто и с ненавистью.
  — К несчастью, — сказал Пуаро, — это преступление вообще вывернуто наизнанку. Обычно жертва убивает шантажиста, а не наоборот.
  Джейн Плендерли на мгновение нахмурилась.
  — Да, это правда… но могут быть обстоятельства…
  — Например?
  — Положим, Барбара отчаялась. Она могла пригрозить ему своим дурацким пистолетиком. Он попытался вырвать его у нее, в ходе борьбы пистолет выстрелил, и майор Юстас убил ее. Затем он пришел в ужас от того, что сделал, и попытался выдать это за самоубийство.
  — Такое могло быть, — сказал Джепп. — Но есть одна загвоздка.
  Женщина вопросительно посмотрела на него.
  — Майор Юстас, если это был он, уехал в десять часов двадцать минут вечера и попрощался с миссис Аллен на пороге.
  — О, — девушка помрачнела, — понятно. — Она помолчала пару минут. — Но он мог и вернуться, — медленно сказала она.
  — Да, это возможно, — сказал Пуаро.
  Джепп между тем продолжал:
  — Скажите, мисс Плендерли, где миссис Аллен обычно принимала гостей — здесь или в комнате наверху?
  — И тут, и там. Но эта комната использовалась для общих вечеринок или приема моих личных друзей. Понимаете, мы договорились, что Барбара берет себе большую спальню и использует ее как гостиную тоже, а у меня маленькая спальня, а для гостей — вот эта комната.
  — Если бы майор Юстас пришел вчера вечером по предварительной договоренности, то в какой комнате, на ваш взгляд, миссис Аллен его принимала бы?
  — Думаю, наверное, здесь. — Девушка говорила немного неуверенно. — Это было бы не столь интимно. С другой стороны, если бы она хотела выписать чек или что-то в этом роде, то, вероятно, пригласила бы его наверх. Тут нет письменных принадлежностей.
  Джепп покачал головой:
  — Дело не в чеке. Миссис Аллен вчера сняла две сотни фунтов наличными. И до сих пор мы не нашли ни намека на эти деньги в доме.
  — И она отдала их этому хаму?.. О, бедняжка Барбара! Бедная, бедная Барбара…
  Пуаро кашлянул.
  — Хотя, согласно вашему предположению, это был как бы несчастный случай, все равно удивителен тот факт, что шантажист перекрыл свой регулярный источник дохода.
  — Несчастный случай? Это не был несчастный случай! Он потерял терпение, рассвирепел и убил ее!
  — Вы думаете, это именно так случилось?
  — Да! Это было убийство! Убийство! — страстно произнесла она.
  Пуаро произнес многозначительно:
  — Не могу сказать, что вы ошибаетесь, мадемуазель.
  — Что курила миссис Аллен? — спросил Джепп.
  — Дешевые сигареты. В той коробке еще остались.
  Джепп открыл коробку, достал сигарету и кивнул. Затем сунул ее в карман.
  — А вы, мадемуазель? — спросил Пуаро.
  — Те же.
  — Вы не курите турецкие сигареты?
  — Никогда не курила.
  — А миссис Аллен?
  — Нет. Они ей не нравились.
  — А мистер Лавертон-Уэст? Что он курит? — спросил Пуаро.
  Она пронзила его взглядом.
  — Чарльз? А какая разница, что он курит? Не хотите же вы сказать, что это он ее убил?
  Пуаро пожал плечами.
  — Мужчины и раньше убивали своих возлюбленных, мадемуазель.
  Джейн нетерпеливо помотала головой.
  — Чарльз не стал бы никого убивать. Он очень осторожный человек.
  — Мадемуазель, именно самые осторожные люди совершают самые изящные убийства.
  Она воззрилась на него.
  — Но не из-за того мотива, который вы только что назвали, мистер Пуаро.
  Сыщик потупился.
  — Да, это так.
  Джепп встал.
  — Что же, вряд ли я что-нибудь еще смогу тут сделать. Пойду еще разок осмотрюсь.
  — На случай, если деньги куда-то запрятали? Конечно. Смотрите где хотите. И в моей комнате тоже, хотя вряд ли Барбара могла спрятать их там.
  Поиски Джеппа были недолгими, но эффективными. Гостиная выдала все свои секреты за несколько минут. Затем он поднялся наверх. Джейн Плендерли сидела на подлокотнике кресла и курила сигарету, хмуро глядя в огонь. Пуаро наблюдал за ней.
  Через несколько минут он негромко спросил:
  — Вы не знаете, мистер Лавертон-Уэст сейчас в Лондоне?
  — Понятия не имею. Я скорее предположила бы, что он в Хэмпшире, у избирателей. Наверное, мне надо ему позвонить. Ужас какой… Я и забыла!
  — Трудно удержать в голове все, мадемуазель, когда происходит катастрофа. И, в конце концов, с дурными новостями всегда успеется. У дурной вести ноги длинные.
  — Да, это так, — с отсутствующим видом сказала женщина.
  Сверху по лестнице послышались шаги Джеппа. Джейн пошла ему навстречу.
  — Ну, как?
  Джепп покачал головой:
  — Боюсь, ничего полезного, мисс Плендерли. Я обшарил весь дом. О, кстати, я хотел бы заглянуть в чулан под лестницей.
  Он взялся за ручку и потянул.
  — Он заперт, — сказала мисс Плендерли.
  Что-то в ее голосе заставило мужчин пристально посмотреть на нее.
  — Да, — мило сказал Джепп. — Я вижу, что он заперт. Возможно, у вас есть ключ?
  Девушка стояла как каменное изваяние.
  — Я… я не помню, где он.
  Джепп бросил на нее взгляд. Его голос оставался приятным и непринужденным:
  — Черт, плохо дело. Не хотелось бы взламывать. Я пошлю Джеймсона за отмычками.
  Она скованно шагнула вперед.
  — О… минутку. Возможно, он…
  Женщина вернулась в гостиную и почти сразу же появилась со здоровенным ключом в руке.
  — Мы держим его закрытым, — объяснила она, — потому что там зонтики и прочие вещи, которые, как правило, воруют.
  — Очень разумная предосторожность, — сказал Джепп, весело принимая ключ.
  Он повернул его в замке и распахнул дверцу. В чулане было темно. Старший инспектор достал карманный фонарик и осветил внутренность чулана.
  Пуаро ощутил, как девушка напряглась и на секунду затаила дыхание. Его глаза следили за лучом фонарика Джеппа.
  В чулане почти ничего не было. Три зонтика — один из них сломанный, четыре трости, набор клюшек для гольфа, две теннисные ракетки, аккуратно сложенный коврик и несколько диванных подушек в различной стадии обветшания. Поверх всего лежал маленький, изящный чемоданчик.
  Джепп протянул было к нему руку, но Джейн Плендерли торопливо сказала:
  — Это мой. Я… приехала с ним утром. Там ничего не может быть.
  — На всякий случай, — сказал Джепп еще приветливее и дружелюбнее.
  Чемоданчик был открыт. Внутри оказались щеточки для замши и туалетные флакончики. Еще там лежали два журнала, и все. Джеп с педантичной дотошностью обследовал все содержимое. Когда он наконец закрыл крышку и начал поверхностный осмотр подушек, девушка облегченно вздохнула.
  Больше ничего особо сокрытого в чулане не оказалось, и Джепп быстро закончил осмотр. Он снова запер дверь, отдал ключ Джейн Плендерли и сказал:
  — Что ж, точка поставлена. Вы не могли бы дать мне адрес мистера Лавертон-Уэста?
  — Фарлзскомб-холл, Литтл-Ледбери, Хэмпшир.
  — Спасибо, мисс Плендерли. Пока это все. Возможно, я еще вернусь. Кстати, помалкивайте. Пусть для всех этот случай остается самоубийством.
  — Конечно, я понимаю!
  Она пожала руки обоим мужчинам.
  Когда они отошли от дома, Джепп взорвался:
  — Что, черт побери, было в том чулане? Ведь было же что-то!
  — Да, кое-что было.
  — Готов поставить десять к одному, что это находилось в том чемоданчике! Но, наверное, я полный дурак, раз не смог найти ничего… Посмотрел все флакончики, общупал всю обшивку, но, черт побери, что там могло быть?
  Пуаро задумчиво покачал головой.
  — Эта девица явно как-то замешана в этом деле, — продолжал Джепп. — Привезла чемоданчик этим утром? Да ни в коем разе! Вы заметили там два журнала?
  — Да.
  — Ну так вот, один из них — за прошлый июль!
  Глава 7
  I
  На другой день старший инспектор явился на квартиру Пуаро, бросил шляпу на стол в глубокой досаде и плюхнулся в кресло.
  — Черт! — прорычал он. — Она тут ни при чем!
  — Кто ни при чем?
  — Плендерли. Она играла в бридж до полуночи. Хозяин, хозяйка, важный флотский чин, что был в гостях, и двое слуг — все могут в этом поклясться. Тут сомнений нет. Придется отмести всякую идею о том, что она замешана в этом деле. Но все равно мне хотелось бы знать, с чего она так разволновалась насчет этого чемоданчика под лестницей… Это уже по вашей части, Пуаро. Вы любите решать такие мелкие проблемки, которые ни к чему не ведут. Тайна чемоданчика!.. Звучит многообещающе.
  — Я могу предложить вам другое название. Тайна запаха сигаретного дыма.
  — Немного коряво для названия. Запаха?.. Так вы потому так принюхивались, когда мы в первый раз осматривали тело? Я видел вас и слышал ваше «хм-хм-хм»… Я-то подумал, что вы простудились!
  — Вы полностью ошиблись.
  Джепп вздохнул.
  — Я всегда думал, что это все ваши серые клеточки. Не говорите, что клеточки вашего носа тоже не имеют себе равных.
  — Нет-нет, успокойтесь!
  — Я не почуял никакого сигаретного дыма, — с подозрением в голосе сказал Джепп.
  — Как и я, друг мой.
  Джепп с сомнением посмотрел на него. Затем достал сигарету из кармана.
  — Такие курила миссис Аллен — это дешевое курево. Шесть окурков принадлежали ей. Остальные три были от турецких сигарет.
  — Точно.
  — Ваш замечательный нос знал это, когда глаза даже не глядели на них, полагаю!
  — Уверяю вас, мой нос не совался в это дело. Он не почуял ничего.
  — Но зато многое почуяли серые клеточки?
  — Ну… были определенные намеки… вы так не думаете?
  Джепп косо посмотрел на него.
  — Например?
  — Eh bien, в комнате определенно чего-то не хватало. Хотя, думаю, было что-то добавлено. И потом, на бюро…
  — Я так и знал! Мы приходим к этому проклятому перу!
  — Du tout892. И оно играет здесь явно отрицательную роль.
  Джепп отступил на более верную почву.
  — Я вызвал Чарльза Лавертон-Уэста к себе в Скотленд-Ярд через полчаса. Мне подумалось, что вы захотите присутствовать.
  — Очень хотелось бы.
  — И вас обрадует, что мы выследили майора Юстаса. Он снял квартиру с обслуживанием на Кромвель-роуд.
  — Великолепно.
  — Там мы мало что узнали о нем. Майор Юстас очень неприятный человек. После Лавертон-Уэста мы навестим его. Вас это устраивает?
  — Полностью.
  — Ну, тогда пошли.
  II
  В половине двенадцатого мистера Чарльза Лавертон-Уэста проводили в кабинет старшего инспектора Джеппа. Тот встал и пожал ему руку. Член парламента был среднего роста, но обладал ярко выраженной индивидуальностью. Он был чисто выбрит, с подвижным ртом актера и чуть выпуклыми глазами, которые так часто свидетельствуют об ораторском даре. Это был привлекательный человек, спокойный, породистый. Хотя он выглядел бледным и немного взволнованным, его манеры были безупречно официальны и сдержанны. Он сел, положил перчатки и шляпу на стол и посмотрел на Джеппа.
  — Мне хотелось бы прежде всего сказать, мистер Лавертон-Уэст, что я понимаю, насколько все это должно быть для вас тяжело.
  Лавертон-Уэст сделал знак рукой.
  — Не будем обсуждать моих чувств. Скажите, старший инспектор, есть ли у вас версия, что заставило мою… миссис Аллен свести счеты с жизнью?
  — А вы сами не могли бы нам в этом помочь?
  — Нет, к сожалению.
  — Между вами не было ссоры? Никакого охлаждения?
  — Ничего подобного. Для меня это стало страшным потрясением.
  — Возможно, вы лучше нас поймете, сэр, если я скажу вам, что это не было самоубийством. Это было убийство!
  — Убийство? — У Лавертон-Уэста глаза полезли на лоб. — Вы сказали — убийство?
  — Именно так. Теперь, мистер Лавертон-Уэст, вы не могли бы нам сказать, кто, по-вашему, мог хотеть убить миссис Аллен?
  Лавертон-Уэст чуть не подавился словами:
  — Нет-нет… правда… ничего подобного! Да это просто… просто представить себе невозможно!
  — Она никогда не упоминала о каких-нибудь врагах? О том, кто мог держать против нее зло?
  — Никогда.
  — Вы знали, что у нее есть пистолет?
  — Нет, я этого не знал.
  Вид у него был слегка испуганный.
  — Мисс Плендерли сказала, что миссис Аллен привезла его из-за границы несколько лет назад.
  — Правда?
  — Конечно, здесь мы полагаемся только на слова мисс Плендерли. Возможно, что миссис Аллен кого-то боялась и потому держала пистолет под рукой.
  Чарльз Лавертон-Уэст с сомнением покачал головой. Он был сбит с толку и ошеломлен.
  — Что вы можете сказать о мисс Плендерли, мистер Лавертон-Уэст? В смысле, она кажется вам серьезной, достойной доверия?
  Мужчина ненадолго задумался.
  — Думаю, да. Должен признать, что да.
  — Она вам не нравится? — предположил Джепп, пристально за ним наблюдавший.
  — Я бы так не сказал. Просто она относится к тому типу молодых женщин, который я не одобряю. Этот саркастический, независимый характер меня не привлекает, но я должен сказать, что ей вполне можно доверять.
  — Хммм, — сказал Джепп. — Вы знакомы с майором Юстасом?
  — Юстас? Юстас… А, да, припоминаю. Я как-то раз видел его у Барбары… миссис Аллен. По-моему, довольно скользкий субъект. Я так и сказал моей… миссис Аллен. Он не из тех, кого бы я потерпел в моем доме после нашей свадьбы.
  — И что сказала миссис Аллен?
  — О! Она полностью согласилась со мной. Она, безусловно, доверяла моему суждению. Мужчина поймет другого мужчину лучше, чем женщина. Она объяснила, что не может вести себя грубо с человеком, которого давно не видела — мне кажется, что она ужасно не хотела показаться снобкой! Конечно же, если бы она стала моей женой, то многие ее старые знакомые стали бы… скажем, не подходящей для нее компанией.
  — То есть, выйдя за вас замуж, она стала бы принадлежать к более высокому кругу? — напрямую спросил Джепп.
  Лавертон-Уэст поднял ухоженную руку.
  — Нет-нет, не совсем так… Вообще-то мать миссис Аллен была дальней родственницей нашей семьи. По рождению она была равна мне. Но, конечно, в моем положении мне приходится быть особенно тщательным в выборе друзей — как пришлось бы и моей жене. Как и любому, кто пользуется какой бы то ни было известностью.
  — О, конечно, — сухо сказал Джепп. — Значит, вы ничем не можете нам помочь? — продолжал он.
  — Увы, нет. Я в полном замешательстве. Барбара! Убита! В это просто невозможно поверить.
  — Мистер Лавертон-Уэст, вы не могли бы рассказать мне о ваших перемещениях вечером пятого ноября?
  — Моих перемещениях? Моих перемещениях? — Голос Лавертон-Уэста возвысился до протестующей пронзительности.
  — Это чисто рутинный вопрос, — объяснил Джепп. — Мы… ну… обязаны допросить всех и каждого.
  Чарльз Лавертон-Уэст с достоинством посмотрел на него.
  — Мне кажется, что для человека в моем положении должно быть сделано исключение.
  Джепп просто ждал.
  — Я был… минуточку… А, да. Я был в палате общин. Ушел в половине одиннадцатого. Прогулялся по набережной. Посмотрел фейерверки.
  — Приятно думать, что в наши дни таких заговоров не бывает, — весело сказал Джепп.
  Лавертон-Уэст уставился на него рыбьим взглядом.
  — Затем я… эээ… пошел домой.
  — Ваш лондонский адрес — Онслоу-сквер, кажется? Когда вы пришли домой?
  — Точно я вряд ли могу вам сказать.
  — В одиннадцать? В половине двенадцатого?
  — Где-то так.
  — Может, кто-нибудь открывал вам дверь?
  — Нет, у меня свой ключ.
  — Может, вы кого-нибудь встретили во время прогулки?
  — Нет… эээ… действительно, старший инспектор, меня крайне возмущают ваши вопросы!
  — Уверяю вас, это просто рутина, мистер Лавертон-Уэст. Ничего личного, вы сами понимаете.
  Этот ответ, похоже, усмирил гнев члена парламента.
  — Если это все…
  — Пока все, мистер Лавертон-Уэст.
  — Вы будете держать меня в курсе…
  — Конечно, сэр. Кстати, позвольте вам представить месье Эркюля Пуаро. Возможно, вы слышали о нем.
  Взгляд мистера Лавертона-Уэста с интересом остановился на маленьком бельгийце.
  — Да-да. Я слышал это имя.
  — Месье, — вдруг заговорил Пуаро в совершенно не свойственной ему манере. — Поверьте, мое сердце просто разрывается от сочувствия к вам! Какая потеря! Как вы, наверное, страдаете! Ах… но лучше я помолчу. Как великолепно англичане скрывают свои чувства! — Он достал из кармана портсигар. — Разрешите… ах, он пуст. Джепп?
  Старший инспектор похлопал себя по карманам и отрицательно покачал головой.
  Лавертон-Уэст достал собственный портсигар, пробормотав:
  — Возьмите мою, месье Пуаро.
  — Спасибо, спасибо. — Маленький бельгиец взял сигарету.
  — Как вы и сказали, — заключил Лавертон-Уэст, — мы, англичане, не выставляем чувства напоказ. Наш девиз — не выдавать чувств.
  Он поклонился обоим и вышел.
  — Мороженый судак какой-то, — с отвращением сказал Джепп. — И скользкий тип! Мисс Плендерли была права насчет него. Да, тип он холеный, наверняка нравится женщинам без чувства юмора… Что там с сигаретой?
  Пуаро протянул ее инспектору, покачав головой.
  — Египетская. Из дорогих.
  — Нет, эта не подойдет. А жаль, я никогда не слышал более слабого алиби! По сути, его и нет, этого алиби… Понимаете, Пуаро, жаль, что не наоборот. Если бы она шантажировала его… Он прямо находка для шантажиста — платил бы как миленький! Все, чтобы только избежать скандала.
  — Мой друг, было бы прекрасно реконструировать преступление так, как это вам бы понравилось, но ведь это не наш метод.
  — Нет, наш метод — добраться до Юстаса… У меня на него кое-что есть. Это определенно грязный тип.
  — Кстати, вы сделали то, что я предложил в отношении мисс Плендерли?
  — Да. Подождите секундочку, я позвоню и узнаю последние новости.
  Джепп взял трубку и сказал в нее несколько слов. После короткого разговора он положил ее и посмотрел на Пуаро.
  — Совершенно бессердечная девчонка. Уехала играть в гольф. Просто замечательно с учетом того, что всего день прошел, как убили ее подругу!
  Пуаро издал восклицание.
  — Что еще? — спросил Джепп.
  Но сыщик продолжал бубнить себе под нос:
  — Конечно… конечно… естественно… Какой же я болван, это же просто в глаза бросалось!
  — Кончайте бормотать и поехали разбираться с Юстасом! — безапелляционно заявил Джепп.
  Он изумился, увидев на лице Пуаро лучезарную улыбку.
  — Да, конечно, мы обязательно должны разобраться с ним. Поскольку теперь, понимаете ли, я знаю все — действительно все!
  Глава 8
  Майор Юстас принял обоих гостей с той спокойной уверенностью, которая свойственна человеку с большим жизненным опытом. Квартира его была маленькой — временное пристанище, по его словам. Он предложил гостям выпить, а когда они отказались, достал портсигар.
  Джепп и Пуаро взяли по сигарете. Быстро переглянулись.
  — Как я вижу, вы курите турецкие сигареты, — сказал старший инспектор, вертя сигарету в пальцах.
  — Да. Извините, может, вы предпочитаете сигареты попроще? Увы, таких я не держу.
  — Нет-нет, вполне подойдет. — Тут Джепп подался вперед, и тон его изменился. — Майор Юстас, вы не догадываетесь, зачем мы искали с вами встречи?
  Тот покачал головой. У него были непринужденные манеры. Майор Юстас был высоким, привлекательным в слегка грубоватом стиле человеком. Глаза его несколько припухли — маленькие, хитрые глазки, не подходившие к добродушной искренности его поведения.
  — Нет. Я понятия не имею, что привело ко мне такую большую шишку, как старший инспектор, — сказал он. — Что-то не так с моей машиной?
  — Нет, это не связано с вашей машиной. Думаю, вы были знакомы с миссис Барбарой Аллен, майор Юстас?
  Майор откинулся в кресле, выпустил колечко дыма и сказал понимающе:
  — А, вот в чем дело! Конечно, я мог бы и догадаться. Очень печальная история.
  — Вы знаете об этом?
  — Прочел вчера в вечерней газете. Очень плохо.
  — Мне кажется, вы знали миссис Аллен еще по Индии.
  — Да, уже несколько лет.
  — Вы были также знакомы и с ее мужем?
  На какую-то долю секунды повисла пауза, но за это время поросячьи глазки майора успели окинуть коротким взглядом лица обоих гостей. Затем он ответил:
  — Нет, вообще-то я никогда не встречался с Алленом.
  — Но вы что-нибудь знаете о нем?
  — Я слышал, что он был мошенником. Но, конечно, это только слухи.
  — Миссис Аллен что-нибудь рассказывала об этом?
  — Она никогда не говорила о нем.
  — Вы с ней были близко знакомы?
  Майор Юстас пожал плечами.
  — Мы были старыми друзьями, понимаете, старыми друзьями. Но не слишком часто встречались.
  — Но вы ведь встречались с ней тем вечером? Пятого ноября?
  — Да, действительно, мы встречались.
  — Мне кажется, вы заезжали к ней домой?
  Майор Юстас кивнул, в его голосе зазвучала мягкая нотка сожаления:
  — Да, она спрашивала у меня совета по кое-каким вкладам. Конечно, я понимаю, к чему вы клоните — к ее душевному состоянию и всему такому… На самом деле мне трудно сказать что-либо наверняка. Она вела себя достаточно нормально, но все же была немного дерганой, если подумать.
  — Но она не сказала, что намеревается делать?
  — Даже не намекнула. Когда я с ней прощался, то сказал ей, что скоро позвоню и мы сходим вместе на какое-нибудь шоу.
  — Вы сказали, что позвоните ей. Это было ваши последние слова?
  — Да.
  — Любопытно. У меня есть информация, что вы сказали совершенно другие слова.
  Юстас побагровел.
  — Ну, конечно, я же не могу помнить, что говорил, абсолютно точно.
  — У меня есть информация, что на самом деле вы сказали: «Хорошо, подумайте об этом и дайте мне знать».
  — Дайте подумать… Да, возможно, вы и правы. Не совсем так. Мне кажется, я попросил ее, чтобы она дала мне знать, когда освободится.
  — Но это не совсем одно и то же? — сказал Джепп.
  Майор Юстас пожал плечами.
  — Мой дорогой друг, не можете же вы ожидать, что человек точно запомнит свои слова, сказанные совершенно вскользь?
  — А что ответила миссис Аллен?
  — Она сказала, что позвонит мне. По крайней мере я так помню.
  — А вы сказали — хорошо, до встречи.
  — Возможно. В любом случае что-то в этом духе.
  Джепп негромко заметил:
  — Вы говорите, что миссис Аллен попросила у вас совета по поводу своих сбережений. Она, часом, не доверила вам сумму в две сотни фунтов, чтобы вы вложили ее в какое-то дело от ее имени?
  Лицо Юстаса сделалось лиловым. Он подался вперед и прорычал:
  — Вы на что, черт побери, намекаете?
  — Да или нет?
  — Это мое дело, мистер старший инспектор.
  — Миссис Аллен сняла две сотни фунтов наличными со своего счета в банке. Часть денег была в пятифунтовых купюрах. И их номера, естественно, можно отследить, — спокойно сказал Джепп.
  — Ну а если она и передала мне деньги, то что?
  — Это были деньги для выгодного вложения или плата шантажисту, майор Юстас?
  — Какой абсурд!.. Еще что придумаете?
  — Мне кажется, майор Юстас, — как можно официальнее произнес инспектор Джепп, — что сейчас мне следует спросить вас, не поедете ли вы с нами в Скотленд-Ярд, чтобы сделать заявление. Конечно, дело это добровольное, и, если предпочитаете, мы можем вызвать вашего адвоката.
  — Адвоката? Да на кой черт он мне нужен? И в чем вы меня обвиняете?
  — Я веду расследование обстоятельств смерти миссис Аллен.
  — Господи, вы не думаете… Чушь какая! Послушайте, дело было так. Я приехал повидаться с Барбарой, мы условились заранее…
  — В какое время это было?
  — Около половины десятого, насколько помню. Мы сидели и разговаривали…
  — Курили?
  — Да, курили. А что в этом такого? — воинственно набросился на него майор.
  — Где вы разговаривали?
  — В гостиной. Как войдете, слева от двери. Мы разговаривали вполне по-дружески, говорю вам. Я ушел незадолго до половины одиннадцатого. Я на минуту задержался на пороге, чтобы обменяться с ней последними словами…
  — Это точно — последними, — пробормотал Пуаро.
  — А вы кто такой, хотелось бы мне знать? — Юстас обернулся к нему, практически выплевывая слова. — Чертов даго893! Вы-то чего в это дело лезете?
  — Я Эркюль Пуаро, — с достоинством сказал маленький бельгиец.
  — Да хоть Ахилл894… Как я уже сказал, мы с Барбарой расстались вполне по-дружески. Я поехал сразу в «Фар-Ист клаб». Приехал туда в двадцать пять минут одиннадцатого и направился прямо в игровой салон. Там я играл в бридж до половины второго. Можете забить все это в свою трубку и курите на здоровье.
  — Я не курю трубку, — сказал Пуаро. — У вас замечательное алиби.
  — Да просто железное, в любом случае! Ну что, сэр, — он глянул на Джеппа, — вы удовлетворены?
  — Вы оставались в гостиной все время, пока были у миссис Аллен?
  — Да.
  — И вы не поднимались в будуар миссис Аллен?
  — Да нет же, говорю вам. Мы были все время в одной комнате и не покидали ее.
  Джепп задумчиво рассматривал его минуту или две, затем спросил:
  — Сколько у вас пар запонок?
  — Запонок? Запонок? А запонки-то тут при чем?
  — Конечно, вы не обязаны отвечать.
  — Отвечать? Я и не собирался. Мне нечего скрывать. И я потребую извинений. Вот мои запонки! — Он протянул руки.
  Джепп кивнул, глянув на запонки из золота и платины.
  — И еще вот эти. — Майор встал, открыл ящик, достал оттуда шкатулку, открыл ее и сунул прямо под нос Джеппу.
  — Отличный дизайн, — сказал старший инспектор. — Я вижу, одна из запонок повреждена — кусочек эмали откололся.
  — И что?
  — Полагаю, вы не помните, когда это случилось?
  — Пару дней назад, не больше.
  — Вас не удивит, если вы услышите, что это случилось во время вашего визита к миссис Аллен?
  — Ну и что? Я же не отрицаю, что был у нее.
  Майор говорил надменно. Он продолжал угрожать, играя роль оскорбленной невинности, но руки у него дрожали.
  Джепп подался вперед и, подчеркивая слова, произнес:
  — Да, но этот кусочек эмали от запонки был обнаружен не в гостиной. Он был найден наверху, в будуаре миссис Аллен, в той самой комнате, где она была убита и где некий мужчина курил точно такие же сигареты, как ваши.
  Выстрел попал в цель. Юстас плюхнулся назад в кресло. Глаза его забегали. Маска громилы спала, и открылось лицо труса. Зрелище это было неприятным.
  — У вас ничего на меня нет! — Он почти скулил. — Вы пытаетесь пришить мне дело! Но у вас ничего не выйдет! У меня алиби… Я и близко к тому дому не подходил той ночью…
  Тут заговорил Пуаро:
  — Нет, вы не подходили к тому дому еще раз. Вам это не было нужно… Ибо миссис Аллен, вероятно, была мертва уже тогда, когда вы уходили.
  — Это невозможно… невозможно… невозможно… Она же в дверях стояла… говорила со мной… Ее должны были слышать… видеть…
  — Да. Люди слышали, как вы с ней говорили, — мягко сказал Пуаро. — И вы сделали вид, что ждете ее ответа, и заговорили снова… Это старая уловка. Люди могли подумать, что она там стояла, но ее никто не видел, поскольку никто даже не смог сказать, была она в вечернем платье или нет, не могли назвать даже цвет ее платья…
  — Господи, это неправда… неправда…
  Теперь его трясло. Он сломался.
  Джепп посмотрел на него с отвращением.
  — Я должен попросить вас, сэр, проехать с нами, — жестко сказал он.
  — Вы арестуете меня?
  — Скажем так — вы задержаны для допроса.
  Тишину разорвал долгий судорожный вздох. Наглый прежде голос майора Юстаса был полон отчаяния:
  — Я погиб…
  Эркюль Пуаро радостно потер руки и улыбнулся. Он был доволен собой.
  Глава 9
  — Раскололся как миленький, — с профессиональным одобрением сказал Джепп ближе к вечеру, когда они с Пуаро ехали в автомобиле по Бромптон-роуд.
  — Он понял, что игра кончена, — рассеянно сказал Пуаро.
  — У нас на него много что есть, — сказал Джепп. — Два или три имени, хитрые махинации с чеками и очень грязное дело в «Ритце», где он останавливался под именем полковника де Бата. Надул с полдюжины торговцев с Пиккадилли. Сейчас мы задержали его по этому делу — до окончательного разбирательства… А чего ради мы сейчас мчимся за город, старина?
  — Друг мой, дело следует закончить должным образом. Надо ответить на все вопросы. И сейчас я решаю ту загадку, которую вы мне предложили решить. Тайну исчезнувшего чемоданчика.
  — Я сказал просто «тайна чемоданчика». Насколько я знаю, он никуда не исчезал.
  — Имейте терпение, mon ami895.
  Автомобиль свернул в проходной двор. У двери дома № 14 из маленького «Остин Севен» выходила Джейн Плендерли. Она была одета для игры в гольф.
  Женщина посмотрела на обоих, затем достала ключ и отперла дверь.
  — Зайдете?
  Она вошла первой. Джепп последовал за ней в гостиную. Пуаро на пару минут задержался в прихожей, бормоча под нос:
  — C’est embêtant896… как же трудно выпутываться из этих рукавов.
  Через пару мгновений он также вошел в гостиную, уже без плаща, однако губы Джеппа под усами чуть дрогнули: он слышал тихий скрип открываемой двери чулана.
  Джепп вопросительно глянул на Пуаро, а тот еле заметно кивнул в ответ.
  — Мы не задержим вас, мисс Плендерли, — быстро сказал Джепп. — Мы пришли, только чтобы узнать имя адвоката миссис Аллен.
  — Ее адвоката? — Девушка покачала головой. — Я даже не знаю, есть ли у нее адвокат.
  — Но ведь когда она вместе с вами снимала этот дом, кто-то должен был подписывать договор?
  — Да нет. Понимаете, дом снимала я, так что найм оформлен на мое имя. Барбара платила мне половину ренты. Все было просто.
  — Понимаю… Короче, вряд ли нам тут есть что еще делать.
  — Жаль, что не смогла помочь вам, — вежливо сказала Джейн.
  — На самом деле это не так важно. — Джепп повернулся к двери. — Вы играли в гольф?
  — Да! — Она вспыхнула. — Наверное, вы считаете меня бессердечной. Но на самом деле мне просто слишком тяжело находиться в этом доме. Я поняла, что мне надо выйти и что-то сделать, довести себя до полного изнеможения, иначе я просто задохнусь! — горячо говорила она.
  — Я понимаю вас, мадемуазель, — быстро вклинился в разговор Пуаро. — Это все очень понятно, очень естественно. Сидеть дома и думать — нет, это было бы очень неприятно.
  — Хорошо, что вы понимаете, — коротко ответила Джейн.
  — Вы состоите в клубе?
  — Да, я играю в Уэнтворте.
  — Хороший был день, — сказал Пуаро.
  — Жаль, на деревьях почти не осталось листьев! А неделю назад леса были просто роскошные.
  — Сегодня было очень мило.
  — Всего хорошего, мисс Плендерли, — формально сказал Джепп. — Я дам вам знать, как только появится что-то определенное. Пока мы лишь задержали по подозрению одного человека.
  — Кого именно? — Джейн нетерпеливо смотрела на них.
  — Майора Юстаса.
  Она кивнула и отвернулась, чтобы сунуть спичку в камин.
  — Ну? — сказал Джепп, когда машина завернула за угол.
  Пуаро усмехнулся:
  — Это было очень просто. На сей раз ключ торчал в двери.
  — И?..
  Пуаро улыбнулся:
  — Eh bien, клюшек для гольфа не было…
  — Естественно. Она не дура, как бы там ни было. Что-нибудь еще пропало?
  Пуаро кивнул:
  — Да, мой друг. Чемоданчик!
  Джепп даже потерял педаль газа.
  — Проклятие! — выругался он. — Я же знал, что в нем что-то было! Но что, черт побери? Я же тщательно его обыскал!
  — Бедный мой Джепп, но это же… как вы там говорите… «элементарно, Ватсон»?
  Старший инспектор бросил на него раздраженный взгляд.
  — Куда мы едем? — спросил он.
  Пуаро сверился с часами.
  — Четырех еще нет. Мы доберемся до Уэнтворта еще засветло.
  — Вы думаете, что она на самом деле туда поехала?
  — Да, я так думаю. Она знает, что мы можем опросить персонал. О, я уверен: мы обнаружим, что она там побывала.
  Джепп фыркнул:
  — Ладно, поехали. — Он ловко прокладывал путь среди других машин. — Хотя каким образом этот чемоданчик связан с убийством, представить себе не могу. Я вообще не понимаю, каким боком он может быть со всем этим связан.
  — Вот именно, друг мой. Я согласен с вами — он никак с этим делом не связан.
  — Тогда зачем… нет, не рассказывайте! Порядок и методический подход — и все закончено как должно! Да, день прекрасный…
  Автомобиль был быстрый. Они приехали в уэнтвортский гольф-клуб чуть позже половины пятого. В этот день недели народу там было немного.
  Пуаро сразу пошел к начальнику кедди897 и спросил, где клюшки мисс Плендерли. Завтра она будет играть на другой площадке, объяснил он.
  По громкому приказу начальника мальчик-кедди стал рыться среди клюшек в углу. В конце концов он нашел сумку с инициалами Д. П.
  — Спасибо, — сказал Пуаро. — Он отошел было, затем небрежно обернулся и спросил: — А она не оставляла тут еще и такой маленький чемоданчик?
  — Сегодня нет, сэр. Может, оставила его в клубной раздевалке…
  — Она сегодня была здесь?
  — Да, сэр, я ее видел.
  — А какой кедди ей помогал, не помнишь? Она положила чемоданчик не туда, а не может вспомнить, где видела его в последний раз.
  — У нее не было чемоданчика. Она пришла, купила пару мячиков. Взяла две железные клюшки. Вряд ли она могла при этом еще и держать в руке чемоданчик.
  Пуаро отвернулся, поблагодарив мальчика. Двое мужчин пошли вокруг раздевалки.
  Бельгиец постоял несколько мгновений, любуясь видом.
  — Правда красивое зрелище — эти темные сосны и озеро? Да, озеро…
  Джепп быстро глянул на него.
  — Вот как, значит?
  Пуаро улыбнулся:
  — Мне кажется, кто-то что-то да видел… Будь я на вашем месте, я бы начал расспросы.
  Глава 10
  I
  Пуаро отступил на шаг, склонил голову на плечо, оглядывая обстановку в комнате. Кресло здесь — еще одно кресло там. Да, очень мило. Раздался звонок — это, наверное, Джепп.
  Инспектор Скотленд-Ярда вошел, напряженный и готовый к бою.
  — Все верно, старина! Информация из первых рук! Вчера в Уэнтворте видели, как некая молодая женщина бросала что-то в озеро. По описанию, это была Джейн Плендерли. Нам удалось выловить этот предмет без особого труда — в том месте полно водорослей.
  — И что это было?
  — Тот самый чемоданчик! Но почему, бог ты мой? Почему? Понять не могу! В нем же ничего нет — даже журналов! Зачем вроде бы здравомыслящей молодой женщине забрасывать дорогой чемоданчик в озеро? Я всю ночь не спал, потому как не мог понять зачем!
  — Бедный мой Джепп… Но вам не стоит больше так беспокоиться. Ответ сам звонит в нашу дверь.
  Джордж, безупречный слуга Пуаро, открыл дверь и объявил:
  — Мисс Плендерли.
  Женщина вошла в комнату со своим обычным абсолютно самоуверенным видом. Она поздоровалась с мужчинами.
  — Я попросил вас приехать сюда, — сказал Пуаро. — Садитесь сюда, если вы не против, а вы сюда, Джепп, поскольку у меня есть для вас некоторые новости.
  Джейн села. Посмотрела на одного, потом на другого, поправила шляпку, затем сняла ее и нетерпеливо положила рядом.
  — Итак, — сказала она. — Майор Юстас арестован.
  — Полагаю, вы прочли это в утренних газетах?
  — Да.
  — Пока что он обвиняется в нетяжком преступлении, — продолжал Пуаро. — В настоящее время мы собираем доказательства, связывающие его с этим убийством.
  — Так это все же было убийство? — жадно спросила девушка.
  Пуаро кивнул.
  — Да, — сказал он. — Это было убийство. Преднамеренное уничтожение одного человеческого существа другим человеческим существом.
  Женщина вздрогнула.
  — Не надо, — прошептала она. — Когда вы так говорите, это звучит страшно.
  — Да, но это действительно страшно.
  Сыщик помолчал, затем сказал:
  — Теперь, мисс Плендерли, я намерен рассказать вам, каким образом докопался в этом деле до истины.
  Она перевела взгляд с Пуаро на Джеппа. Тот улыбался.
  — У него свои методы, мисс Плендерли, — сказал он. — Я ему потакаю, понимаете ли. Думаю, нам надо выслушать то, что он собирается рассказать.
  — Как вы знаете, мадемуазель, — начал Пуаро, — я вместе с моим другом приехал на место преступления утром шестого ноября. Мы вошли в комнату, где было обнаружено тело миссис Аллен, и меня сразу же поразили некоторые важные детали. В комнате, понимаете ли, были некоторые определенно странные вещи.
  — Продолжайте, — сказала девушка.
  — Для начала, — сказал Пуаро, — сигаретный дым.
  — Мне кажется, тут вы преувеличиваете, Пуаро, — сказал Джепп. — Я не почувствовал никакого запаха.
  Бельгиец мгновенно повернулся к нему.
  — Вот именно. Вы не почувствовали никакого дыма. И я тоже. И это было очень, очень странно, поскольку дверь и окно были закрыты, а в пепельнице лежали окурки как минимум от десяти сигарет. Это было странно, очень странно — в комнате должно было пахнуть дымом, а на деле никакого запаха не было!
  — Вот к чему вы ведете! — вздохнул Джепп. — Вы всегда объясняетесь таким извилистым образом…
  — Ваш Шерлок Холмс поступал точно так же. Вспомните: он обратил внимание полицейских на необычное поведение собаки в ночное время — а необычность заключалась как раз в том, что она никак себя не вела… Продолжим. Следующим, что привлекло мое внимание, были часы на запястье мертвой женщины.
  — А с ними что не так?
  — Да ничего особенного, просто они оказались на правой руке. По своему опыту я могу сказать, что часы в большинстве случаев носят на левой руке.
  Джепп пожал плечами. Прежде чем он успел заговорить, Пуаро поспешно продолжил:
  — Но, как вы говорите, в этом нет ничего особенного. Некоторые предпочитают носить часы на правой руке. И теперь я подхожу к по-настоящему интересному моменту. Я говорю, друзья мои, о бюро.
  — Я так и думал, — сказал Джепп.
  — Это было действительно очень странно — очень примечательно! И на то есть две причины. Первая — на письменном столе кое-чего недоставало.
  — Чего недоставало? — осведомилась Джейн Плендерли.
  Пуаро повернулся к ней.
  — Листа промокательной бумаги, мадемуазель. Верхний лист промокательной бумаги на пресс-папье был чист, девственно чист.
  Джейн пожала плечами.
  — Да ладно, месье Пуаро, люди порой отрывают использованную бумагу!
  — Да, но куда они девают ее? Бросают в корзинку для бумаги, разве не так? Но в ней не было промокательной бумаги, я смотрел.
  Джейн Плендерли занервничала.
  — Возможно, ее выбросили за день до того. Промокательная бумага была чистой потому, что Барбара, наверное, не писала в тот день писем.
  — Вряд ли, мадемуазель, поскольку свидетели видели, как миссис Аллен в тот вечер относила письмо в почтовый ящик. Значит, она должна была писать письма. Она не могла делать это внизу — там нет письменных принадлежностей. Она вряд ли пошла бы писать к вам в комнату. Тогда что случилось с тем листом промокательной бумаги, которым она промокала чернила? Да, люди иногда бросают бумагу в камин, а не в корзину, но в комнате у нее был только газовый камин. А тот, что находится в комнате внизу, за день до того не топился, поскольку вы сказали мне, что дрова в нем уже были сложены и вам осталось только поднести спичку.
  Он замолчал.
  — Маленькая любопытная проблема. Я искал повсюду — в корзинах для бумаги, в мусорном ведре, — но нигде не мог найти листка промокательной бумаги, и это показалось мне очень важным. Как будто кто-то нарочно убрал этот листок. Зачем? Да потому, что там осталась надпись, которую легко прочесть, поднеся листок к зеркалу.
  Но на этом письменном бюро я обнаружил еще кое-что любопытное. Возможно, Джепп, вы в общих чертах помните, что там находилось? Пресс-папье и письменный прибор в центре, подставка под ручки слева, календарь и гусиное перо справа. Eh bien? Не понимаете? Перо, если помните — я его обследовал, — было только для красоты, им не пользовались. А?.. До сих пор не понимаете? Хорошо, я повторю. Пресс-папье в центре, подставка под ручки слева — слева, Джепп! Но ведь обычно ручки стоят справа, под правой рукой! А, теперь до вас доходит, верно? Ручки слева, часы на правой руке, промокательной бумаги нет, зато в комнату принесли кое-что другое — пепельницу, полную сигаретных окурков! Воздух в комнате был свежим, дымом не пахло, будто было открыто всю ночь. И я представил себе картину…
  Он обернулся к Джейн.
  — Представил, как вы, мадемуазель, подъезжаете в такси, расплачиваетесь, взбегаете по лестнице, возможно, зовете подругу: «Барбара!» — и открываете дверь. И видите, что ваша подруга лежит на полу, мертвая, сжимая в руке пистолет — естественно, в левой руке, поскольку она левша, и пуля, естественно, вошла в ее левый висок. На столе лежит записка, адресованная вам. В ней говорится о том, что заставило ее пойти на самоубийство. Наверное, это было очень трогательное письмо. Молодая, нежная, несчастная женщина, вынужденная платить шантажисту всю жизнь…
  Думаю, идея пришла вам в голову почти сразу. Это была вина конкретного человека. Пусть его накажут — и заслуженно накажут! Вы берете пистолет, протираете его и вкладываете в ее правую руку. Затем забираете записку и отрываете верхний листок промокательной бумаги, которой промокали письмо. Спускаетесь вниз, зажигаете камин и бросаете и записку, и промокательную бумагу в огонь. Затем берете пепельницу, чтобы создать видимость, будто бы там сидели, разговаривая, двое, и также приносите в комнату осколок эмали от запонки, валявшийся на полу. Это была удачная находка, и вы ожидали, что это окончательно решит вопрос. Затем вы закрываете окно и запираете дверь. Не должно возникнуть никаких подозрений, что вы входили в комнату. Полиция должна увидеть все как есть — потому вы не просите помощи у соседей, а сразу звоните в полицию.
  Вот так все и происходит. Вы играете свою роль с холодной рассудительностью. Сначала вы отказываетесь что-либо говорить, но искусно высказываете сомнения насчет самоубийства. Затем вы с готовностью выводите нас на след майора Юстаса…
  Да, мадемуазель, это было искусное — очень искусное убийство, поскольку это и есть убийство. Покушение на убийство майора Юстаса.
  Джейн Плендерли вскочила.
  — Это не убийство, а правосудие! Этот человек довел бедняжку Барбару до смерти! Она была такой доброй, такой беспомощной… Понимаете, бедняжка во время своей первой поездки в Индию связалась с одним человеком. Ей было всего семнадцать лет, а он был на несколько лет старше ее и женат. Затем Барбара родила ребенка. Она могла сдать его в приют, но и слышать об этом не хотела. Она уехала в глушь и вернулась уже под именем миссис Аллен. Потом ребенок умер. Барбара вернулась домой — и тут влюбилась в Чарльза, этого напыщенного сыча, в это чучело… Она обожала его, а он самодовольно принимал ее поклонение. Будь он другим человеком, я бы посоветовала ей рассказать ему все. Но в таком положении я убеждала ее помалкивать. В конце концов, никто не знал об этом деле, кроме меня.
  И тут появился этот дьявол Юстас! Остальное вы знаете. Он начал систематически тянуть из нее деньги, но лишь в последний вечер она поняла, что подвергает Чарльза риску скандала. Как только она выйдет за него замуж, Юстас сделает с ней что захочет — каково это, быть замужем за богатым человеком, который до ужаса боится скандалов! Когда Юстас уехал с деньгами, которые Барбара сняла для него, она села подумать над всем этим делом. Затем поднялась к себе и написала мне письмо. Она написала, что любит Чарльза и не может жить без него, но ради него же самого она не должна выходить за него замуж. Она написала, что это будет лучший выход.
  Джейн запрокинула голову.
  — Вы понимаете, почему я это сделала? И вы называете это убийством!..
  — Потому что это убийство, — сурово сказал Пуаро. — Оно может показаться оправданным, но все равно это убийство. Вы справедливы и имеете ясный ум, так посмотрите же в глаза правде, мадемуазель! Ваша подруга погибла, пойдя на крайнюю меру, поскольку у нее не было мужества жить. Мы можем посочувствовать ей. Пожалеть ее. Но факт остается фактом — она покончила с собой, ее никто не убивал.
  Он замолчал.
  — А вы? Этот человек сейчас в тюрьме, он и так будет отбывать долгий срок за другие преступления. Вы действительно хотите, по вашей собственной воле, покончить с его жизнью — подумайте, жизнью! — с жизнью человеческого существа?
  Джейн уставилась на него. Глаза ее потемнели. Наконец она прошептала:
  — Нет. Вы правы. Не хочу.
  Затем, резко повернувшись, женщина быстро вышла из комнаты. Входная дверь хлопнула…
  II
  Джепп испустил долгий — очень долгий свист.
  — Черт меня побери! — сказал он.
  Пуаро сел и дружески улыбнулся ему. Заговорили они не скоро.
  — Значит, не убийство, замаскированное под самоубийство, а самоубийство, представленное как убийство! — сказал Джепп.
  — Да, и очень умно представленное. Нигде не переиграно.
  — Но чемоданчик? — вдруг сказал Джепп. — Он тут при чем?
  — Но, друг мой, дорогой мой друг, я уже говорил вам, что он тут ни при чем.
  — Но как…
  — Клюшки для гольфа. Клюшки, Джепп. Это были клюшки для левши. Джейн Плендерли держала свои клюшки в клубе в Уэнтворте. А в чулане были клюшки Барбары Аллен. Неудивительно, что женщина, как вы говорите, перепугалась, когда мы открыли чулан. Весь ее план мог рухнуть. Но она сообразительна и поняла, что на мгновение выдала себя. Мисс Плендерли видела то, что видели мы. И она сделала лучшее, что могла придумать в тот момент, — попыталась перевести наше внимание на другой предмет. Она сказала про тот чемоданчик: «Это мой. Я… приехала с ним утром. Там ничего не может быть». И, как она и надеялась, вы взяли ложный след. По той же самой причине, когда мисс Плендерли на другой день отправилась избавиться от клюшек для гольфа, она продолжала использовать этот чемоданчик… как вы там говорите?.. как жувца?
  — Живца. То есть вы считаете, что на самом деле она собиралась спрятать?..
  — Сами подумайте, друг мой. Где лучше всего спрятать клюшки для гольфа? Их не сожжешь и не засунешь в мусорное ведро. Если их где-то оставить, их могут вам вернуть. Мисс Плендерли отвезла клюшки в гольф-клуб. Там она оставила их в раздевалке, достав пару железных клюшек из своей сумки, а затем ушла без кедди. Несомненно, через какое-то время она ломает клюшки пополам и засовывает их в какие-нибудь густые кусты, а под конец выбрасывает пустую сумку. Если кто-то обнаружит здесь сломанную клюшку, это никого не удивит. Известно, что люди порой ломают и выбрасывают клюшки, в досаде от игры! Такова эта игра!
  Но поскольку она понимает, что ее действия по-прежнему могут кого-нибудь заинтересовать, она картинно бросает того самого живца — чемоданчик — в озеро, и в этом, друг мой, и заключается «тайна чемоданчика».
  Джепп несколько мгновений молча смотрел на друга. Затем он встал, хлопнул его по плечу и расхохотался.
  — Неплохо для старой ищейки! Честное слово, вы заработали пирожок! Идемте пообедаем?
  — С удовольствием, друг мой, но только не пирожками. Омлетом с шампиньонами, рагу под белым соусом с зеленым горошком по-французски и, под конец, ром-бабой.
  — Ведите, — сказал Джепп.
  
  1936 г.
  Перевод: Н. Некрасова
  
  Невероятная кража
  
  
  Глава 1
  Когда дворецкий подал всем суфле, лорд Мэйфилд потихоньку наклонился к сидевшей справа от него племяннице, леди Джулии Кэррингтон. Известный своим безупречным гостеприимством, лорд Мэйфилд старался поддерживать реноме. Хотя и неженатый, он всегда был очарователен с женщинами.
  Леди Джулии Кэррингтон исполнилось сорок лет, она была высокой, смуглой и жизнерадостной женщиной. Она была очень худой, но все равно красивой. Ее руки и ноги отличались особым изяществом. Манеры ее были резкими и суетливыми, как у человека, нервы которого на пределе.
  Примерно напротив нее за круглым столом сидел ее муж, маршал авиации, сэр Джордж Кэррингтон. Карьеру он начинал во флоте и по-прежнему сохранял грубоватую живость бывшего моряка. Он смеялся и подшучивал над красивой миссис Вандерлин, которая сидела по другую сторону от хозяина.
  Миссис Вандерлин была чрезвычайно эффектной блондинкой. В ее голосе слышался еле заметный американский акцент, ровно настолько, чтобы быть приятным без излишнего подчеркивания.
  По другую сторону от сэра Джорджа Кэррингтона сидела миссис Макатта, супруга члена парламента. Миссис Макатта пользовалась большим авторитетом в комитете по Жилищным условиям и благополучию детей. Она скорее рявкала, чем проговаривала фразы, и вид у нее в целом был несколько встревоженный. Возможно, потому маршал авиации находил беседу со своей соседкой справа более приятной.
  Миссис Макатта, которая всегда и везде разговаривала на профессиональные темы, обдавала короткими каскадами специальной информации своего соседа слева, юного Реджи Кэррингтона.
  Молодому человеку исполнился двадцать один год, и ему были абсолютно неинтересны жилищные условия, благополучие детей, да и вообще любая политика. Он периодически произносил «какой ужас!» или «я полностью с вами согласен», но его мысли блуждали совсем в иных сферах. Мистер Карлайл, личный секретарь лорда Мэйфилда, сидел между молодым Реджи и его матерью. Бледный молодой человек в пенсне с умным замкнутым лицом, он говорил мало, но был всегда готов встрять в любую дырку в разговоре. Заметив, что Реджи Кэррингтон борется с позывами к зевоте, он подался вперед и искусно задал миссис Макатте вопрос по поводу ее проекта «Физкультура для детей».
  Вокруг стола в тусклом янтарном свете медленно передвигались дворецкий и два лакея, предлагая гостям блюда и подливая вина в бокалы. Лорд Мэйфилд очень хорошо платил своему повару и считался ценителем вин.
  Стол был круглым, но кто тут хозяин, стало видно сразу, — лорд Мэйфилд. Это был крупный мужчина, широкоплечий, с густой серебряной шевелюрой, крупным прямым носом и слегка выдающимся подбородком. Это лицо было легко изображать на карикатурах. Еще будучи сэром Чарльзом Маклафлином, лорд Мэйфилд стал сочетать политическую карьеру с карьерой главы крупной конструкторской фирмы. Он сам был первоклассным инженером. Титул пэра он получил несколько лет назад и в то же время был назначен первым министром вооружений — главой нового, только что созданного министерства.
  Подали десерт и портвейн. Поймав взгляд миссис Вандерлин, леди Джулия встала. Все три женщины покинули комнату.
  Портвейн пошел по второму кругу, и лорд Мэйфилд коснулся в разговоре темы охоты на фазанов. Последовало где-то пять минут беседы ни о чем. Затем сэр Джордж сказал:
  — Надеюсь, ты присоединишься к остальным в гостиной, Реджи, мой мальчик. Лорд Мэйфилд не будет против.
  Юноша легко понял намек.
  — Благодарю, лорд Мэйфилд, я пойду.
  Мистер Карлайл пробормотал:
  — Если вы позволите, лорд Мэйфилд… мне надо составить один меморандум и еще кое-какие дела есть…
  Тот кивнул. Оба молодых человека покинули комнату. Слуги удалились чуть раньше. Министр вооружений и глава авиации остались наедине.
  Через пару минут Кэррингтон заговорил:
  — Ну? Все в порядке?
  — В полном! Ничего подобного новому бомбардировщику нет ни в одном государстве Европы.
  — Мы всем утерли нос, а? Вот что я думаю!
  — Это превосходство в воздухе, — решительно сказал лорд Мэйфилд.
  Сэр Джордж Кэррингтон глубоко вздохнул.
  — Очень вовремя! Видишь ли, Чарльз, мы сейчас в непростой ситуации. Вся Европа как на пороховой бочке. А мы не готовы, черт побери! У нас были неразрешимые проблемы. И мы еще не выбрались из них, как бы ни торопились со строительством самолета.
  — Тем не менее, Джордж, — пробормотал Мэйфилд, — есть определенное преимущество в том, чтобы начать поздно. Большинство европейских вооружений уже устарели — и государства стоят на грани банкротства.
  — Я не верю, что это на что-нибудь повлияет, — мрачно ответил сэр Джордж. — То и дело слышишь — та страна на грани банкротства, эта страна… но они продолжают функционировать! Ты сам знаешь, что финансы для меня — полная загадка.
  Лорд Мэйфилд еле заметно подмигнул. Сэр Джордж Кэррингтон всегда был старомодным «грубым и честным морским волком». Поговаривали, что он нарочно играет эту роль.
  Сменив тему разговора, Кэррингтон сказал с чуть преувеличенной небрежностью:
  — Эта миссис Вандерлин — симпатичная женщина, правда?
  — Тебе интересно, что она тут делает? — спросил лорд Мэйфилд; в глазах его плескался добрый смех.
  Кэррингтон выглядел немного смущенным.
  — Нет, вовсе нет!
  — Да ладно тебе! Не лицемерь, старина Джордж. Ты просто встревожен и хочешь выяснить, не стал ли я ее последней жертвой.
  — Я согласен — мне несколько странно, что она здесь, — медленно заговорил Кэррингтон, — особенно в этот уик-энд.
  Лорд Мэйфилд кивнул:
  — Где падаль, там и стервятники. Падаль у нас тут определенно есть, а миссис Вандерлин — стервятник номер один.
  — Ты что-нибудь знаешь об этой Вандерлин? — резко спросил маршал авиации.
  Лорд Мэйфилд срезал кончик сигары, тщательно раскурил ее и, запрокинув голову, заговорил, тщательно обдумывая слова:
  — Что я знаю об этой миссис Вандерлин? Я знаю, что по паспорту она американка. Знаю, что она трижды была замужем: первый раз — за итальянцем, второй — за немцем, третий — за русским, и в результате обзавелась тем, что я называю «контактами» в этих трех странах. Я знаю, что она одевается очень дорого и живет в роскоши, а источник ее дохода, позволяющего ей так жить, остается несколько смутным.
  Сэр Джордж Кэрингтон усмехнулся и пробормотал:
  — Вижу, твои шпионы без дела не сидели, Чарльз.
  — Я знаю, — продолжал лорд Мэйфилд, — что миссис Вандерлин вдобавок обладает соблазнительным типом красоты и очень хорошо умеет слушать, а также проявляет живой интерес к тому, что мы называем «цехом». То есть мужчина может рассказывать ей о своей работе и ощущать, что эта леди его внимательно и с интересом слушает! Молодые офицеры заходили слишком далеко в своем стремлении быть интересными, что потом дурно сказывалось на их карьерах. Они рассказывали миссис Вандерлин чуть больше, чем следовало бы. Почти все друзья этой леди служат в вооруженных силах — но прошлой зимой она была на охоте в одном графстве близ одной из наших крупнейших военных фирм и завела знакомства не вполне развлекательного характера. Короче говоря, миссис Вандерлин просто находка для… — он очертил в воздухе круг сигарой. — Давай лучше не будем говорить, для кого! Скажем так — для одного европейского правительства. И, возможно, не одного.
  Кэррингтон глубоко вздохнул.
  — Ты снял камень с моей души, Чарльз.
  — Ты думал, я попался на песенки этой сирены? Мой дорогой Джордж! Миссис Вандерлин немного откровенна в своих методах для такого прожженного стреляного воробья, как я. Кроме того, она уже не первой свежести, как говорится. Ваши молодые командиры эскадрилий, может, этого и не замечают. Но мне пятьдесят шесть лет, мальчик мой. Еще четыре года — и я, наверное, стану мерзким старикашкой, постоянно пугающим общество упрямых дебютанток.
  — Я был дураком, — извиняющимся тоном сказал Кэррингтон, — но мне показалось немного странным…
  — Тебе показалось странным, что она находится здесь, в довольно узком, почти семейном кругу именно в тот момент, когда мы собирались организовать неофициальное совещание насчет изобретения, которое, вероятно, перевернет всю концепцию противовоздушной обороны?
  Сэр Джордж Кэррингтон кивнул.
  Лорд Мэйфилд улыбнулся:
  — Так оно и есть. Это приманка.
  — Приманка?
  — Понимаешь, Джордж, выражаясь языком кино, у нас на эту женщину, по сути дела, ничего нет. А нам нужно хоть что-нибудь! Прежде ей сходило с рук больше, чем следовало бы. Но она была осторожна — чертовски осторожна. Мы знаем, что она хочет сделать, но у нас нет неопровержимых доказательств. Мы хотим соблазнить ее действительно крупным уловом.
  — Этот улов — чертежи нового бомбардировщика?
  — Именно так. Это достаточно большой куш, чтобы заставить ее рискнуть выйти из тени. И тогда-то мы ее накроем!
  Сэр Джордж фыркнул.
  — Что же, — сказал он, — по-моему, все правильно. Но вдруг она не пойдет на риск?
  — Будет очень жаль, — сказал лорд Мэйфилд. И добавил: — Но я думаю, она рискнет…
  Он встал.
  — Может, пойдем к дамам, в гостиную? Мы не должны лишать твою жену игры в бридж.
  — Джулия слишком увлекается бриджем, — проворчал сэр Джордж. — Просто с ума сходит. Она не может себе позволить делать такие ставки, и я ей уже не раз говорил. Беда в том, что Джулия — прирожденный игрок.
  Обойдя стол и подойдя к хозяину, он сказал:
  — Надеюсь, твой план сработает, Чарльз.
  Глава 2
  В гостиной разговор угасал уже не один раз. Миссис Вандерлин, как правило, попадала в невыгодное положение среди представительниц собственного пола. Ее очаровательные, располагающие манеры, столь ценимые мужчинами, по той или иной причине не ценились женщинами. Леди Джулия была из тех женщин, чьи манеры были одновременно и хорошими, и плохими. По этой причине она недолюбливала миссис Вандерлин, и ее утомляла миссис Макатта, причем своих чувств она не скрывала. Разговор не складывался и так или иначе вот-вот грозил закончиться совсем.
  Миссис Макатта была женщиной чрезвычайно целеустремленной. Миссис Вандерлин она сразу же стала игнорировать как бесполезную паразитку и попыталась заинтересовать леди Джулию грядущим благотворительным мероприятием, которое она организовывала. Та отвечала рассеянно, порой подавляя зевок, а потом замкнулась в своих размышлениях. Почему не приходят Чарльз или Джордж? Какие же эти мужчины зануды. Чем больше она погружалась в свои мысли и тревоги, тем более небрежно и невпопад отвечала.
  Все три женщины сидели в молчании, пока мужчины в конце концов не вошли в комнату.
  «Джулия сегодня плохо выглядит. Эта женщина — сплошной комок нервов», — подумал про себя лорд Мэйфилд.
  Вслух же он сказал:
  — А не сыграть ли нам роббер898, а?
  Леди Джулия тут же просияла. Бридж для нее был смыслом жизни.
  В ту же минуту в комнату вошел Реджи Кэррингтон, и составилась четверка. Леди Джулия, миссис Вандерлин, сэр Джордж и молодой Реджи уселись за карточный стол. Лорд Мэйфилд взял на себя задачу развлекать миссис Макатту.
  Когда сыграли два роббера, сэр Джордж демонстративно посмотрел на часы на каминной полке.
  — Вряд ли стоит начинать следующий круг, — заметил он.
  Его жена раздраженно посмотрела на него.
  — Всего четверть одиннадцатого. Давай короткую игру.
  — Игра никогда не бывает короткой, дорогая, — попытался утихомирить сэр Джордж. — К тому же у нас с Чарльзом еще есть дела.
  — Как это значительно звучит! — проворковала миссис Вандерлин. — Наверное, мудрые мужи власти вроде вас никогда по-настоящему не отдыхают.
  — Да, сорокавосьмичасовая рабочая неделя не для нас, — ответил сэр Джордж.
  Миссис Вандерлин пробормотала:
  — Видите ли, мне даже несколько стыдно, что я простая неотесанная американка, но я и вправду в восторге от того, что общаюсь с людьми, в руках которых находится судьба страны. Опасаюсь, что вам такая точка зрения кажется грубой, сэр Джордж.
  — Дорогая моя миссис Вандерлин, я никогда не считал вас неотесанной или грубой.
  Он улыбнулся ей прямо в лицо. Возможно, в его голосе был намек на иронию, чего женщина не упустила. Она тут же повернулась к Реджи, нежно улыбаясь ему:
  — Мне жаль, что мы не можем продолжить наше партнерство. Вы потрясающе умно сыграли без козыря.
  Вспыхнув от удовольствия, Реджи пробормотал:
  — Мне просто немного повезло.
  — О нет, это и вправду было очень умным расчетом с вашей стороны. Вы еще по торговле точно вычислили, у кого какие карты должны быть на руках, и соответствующим образом сыграли. Это было просто блестяще!
  Леди Джулия резко встала.
  «Прямо-таки картину маслом по сыру рисует», — с отвращением подумала она. Затем, посмотрев на сына, смягчилась. Он поверил всему. Каким трогательно юным и довольным он выглядел! Каким же невероятно наивным был! Немудрено, что он постоянно попадал в какие-то истории. Реджи был чересчур доверчив. Дело в том, что у него слишком мягкое сердце. Джордж совершенно не понимает его. Мужчины так жестоки в своих суждениях… Они забывают, что сами когда-то были молоды. Джордж слишком суров с Реджи.
  Миссис Макатта встала. Все пожелали друг другу доброй ночи.
  Все три женщины вышли из комнаты. Лорд Мэйфилд налил себе, после того как протянул стакан сэру Джорджу, затем посмотрел на мистера Карлайла, возникшего в дверях.
  — Будьте добры, принесите папки и все бумаги, Карлайл. Вместе с планами и чертежами. Мы с маршалом авиации скоро придем. Но сначала немного прогуляемся, да, Джордж? Дождь кончился.
  Мистер Карлайл, уже готовый уйти, чуть было не столкнулся в дверях с миссис Вандерлин и пробормотал извинения. Та вплыла в комнату, промурлыкав:
  — Я ищу книгу, я читала ее перед ужином.
  Реджи бросился вперед и схватил книгу:
  — Это она? Лежала на диване.
  — О да. Большое вам спасибо.
  Она мило улыбнулась, еще раз пожелала всем доброй ночи и вышла из комнаты.
  Сэр Джордж открыл одну створку балконного окна.
  — Прекрасная ночь, — сказал он. — Хорошая мысль — прогуляться.
  — Что же, доброй ночи, сэр, — сказал Реджи. — Пойду баю-бай в кроватку.
  — Доброй ночи, сынок, — сказал лорд Мэйфилд.
  Реджи взял детективный роман, который начал читать вечером, и покинул комнату.
  Лорд Мэйфилд и сэр Джордж вышли на террасу. Стояла красивая ночь, ясное небо усеивали звезды.
  Сэр Джордж испустил глубокий вздох.
  — Тьфу, эта женщина просто обливается духами, — заметил он.
  Лорд Мэйфилд рассмеялся.
  — И недешевыми духами. Одна из самых дорогих марок на рынке, не могу не отметить.
  Сэр Джордж скривился.
  — Скажи спасибо, что не дешевыми.
  — Да уж. По мне, так женщина, облитая дешевыми духами, — один из величайших кошмаров человечества.
  Сэр Джордж посмотрел на небо.
  — Как же быстро оно расчистилось… Я слышал, как дождь барабанил по стеклам еще во время ужина.
  Мужчины медленно пошли по террасе, тянувшейся вдоль всего дома. От нее земля шла немного под уклон, открывая величественный вид на сассекские девственные леса.
  Сэр Джордж закурил сигару.
  — Что касается того сплава… — начал он.
  Разговор перешел к техническим вопросам.
  Пятый раз дойдя до конца террасы, лорд Мэйфилд сказал со вздохом:
  — Ладно, думаю, нам пора заняться делом.
  — Да, работы предстоит немало.
  Мужчины повернули назад, и тут лорд Мэйфилд изумленно воскликнул:
  — Эй! Ты это видел?
  — Что? — спросил сэр Джордж.
  — Мне показалось, будто кто-то выскользнул на террасу из окна моего кабинета.
  — Чушь, старина. Я ничего не видел.
  — Но я видел — или подумал, что видел…
  — Тебя обманывает зрение. Я смотрел прямо на террасу и видел все, что возможно было увидеть. Я мало что упускаю — пусть даже мне приходится держать газету на расстоянии вытянутой руки.
  Лорд Мэйфилд хихикнул.
  — Тут я дам тебе фору, Джордж. Я легко читаю без очков.
  — Но ты не всегда способен рассмотреть тех, кто сидит по другую сторону зала в палате лордов. Или твои очки — это просто средство запугивания?
  Мужчины, смеясь, вернулись в кабинет лорда Мэйфилда, французское окно которого оставалось открытым.
  Мистер Карлайл занимался раскладыванием каких-то бумаг по папкам возле сейфа. Он поднял взгляд на вошедших.
  — Ну что, Карлайл, все готово?
  — Да, лорд Мэйфилд, все бумаги на вашем столе.
  Вышеупомянутый стол представлял собой большое солидное сооружение для письма красного дерева, стоящее напротив у окна в углу. Лорд Мэйфилд подошел и начал просматривать разложенные документы.
  — Чудесная сегодня ночь, — сказал сэр Джордж.
  — Да, — согласился мистер Карлайл. — Просто замечательно, как расчистилось небо после дождя. — Отложив в сторону папку, он спросил: — Я вам еще буду нужен сегодня, лорд Мэйфилд?
  — Нет, Карлайл, вряд ли. Я сам все разберу. Вероятно, мы засидимся допоздна. Ложитесь-ка лучше спать.
  — Спасибо. Доброй ночи, лорд Мэйфилд. Доброй ночи, сэр Джордж.
  — Доброй ночи, Карлайл.
  Когда секретарь уже был готов выйти из комнаты, лорд Мэйфилд вдруг сказал:
  — Минуточку, Карлайл. Вы забыли самый важный документ.
  — Прошу прощения, лорд Мэйфилд?
  — Оригиналы чертежей бомбардировщика.
  Секретарь застыл.
  — Они лежат прямо сверху, сэр.
  — Здесь ничего нет.
  — Но я только что положил их сюда!
  — Посмотрите сами.
  Молодой человек, совершенно сбитый с толку, подошел к лорду Мэйфилду. Министр с некоторым раздражением указал на стопку бумаг. Карлайл просмотрел их со все растущим изумлением.
  — Вы сами видите — их здесь нет.
  — Но… но это невероятно! — заговорил, заикаясь, секретарь. — Я положил их туда всего три минуты назад!
  — Наверное, вы ошиблись и они еще в сейфе, — благодушно сказал лорд Мэйфилд.
  — Я не понимаю… я знаю, что положил их сюда!
  Лорд Мэйфилд протиснулся мимо него к открытому сейфу. К ним присоединился сэр Джордж. Пары минут хватило, чтобы убедиться, что чертежей бомбардировщика там нет. Растерянные, ошеломленные, все трое вернулись к столу и еще раз просмотрели все бумаги.
  — Боже мой! — сказал Мэйфилд. — Они пропали!
  — Но это невозможно! — вскричал Карлайл.
  — Кто был в этой комнате? — рявкнул министр.
  — Никого не было. Совсем никого.
  — Карлайл, чертежи не могли вот так просто раствориться в воздухе. Их кто-то взял. Миссис Вандерлин сюда заходила?
  — Миссис Вандерлин? О нет, сэр!
  — Сейчас проверим, — сказал Кэррингтон и принюхался. — Вы бы почувствовали запах, если бы она тут была. Те самые ее духи.
  — Сюда никто не заходил, — настаивал Карлайл. — Я просто не понимаю…
  — Послушайте меня, Карлайл, — сказал лорд Мэйфилд. — Возьмите себя в руки. Мы должны разобраться в этом до конца. Вы совершенно уверены, что чертежи лежали в сейфе?
  — Абсолютно!
  — Вы действительно их видели? Это не предположение, что они лежали среди прочих?
  — Нет-нет, лорд Мэйфилд. Я их видел. Я положил их поверх остальных, что лежат на столе.
  — И с тех пор, говорите вы, никто в комнату не входил?.. А вы из комнаты не выходили?
  — Нет… по крайней мере… да.
  — Ага! — воскликнул сэр Джордж. — Вот мы и дошли до истины!
  — Какого же черта, — начал было лорд Мэйфилд, но Карлайл перебил его.
  — В нормальных обстоятельствах, лорд Мэйфилд, я ни за что бы не покинул комнату, когда на столе лежат важные бумаги. Но когда я услышал женский крик…
  — Женский крик? — встрепенулся лорд Мэйфилд.
  — Да. Он меня так испугал, что даже сказать трудно. Я как раз выкладывал документы на стол, когда услышал его и, конечно, выбежал в коридор.
  — И кто кричал?
  — Француженка-горничная миссис Вандерлин. Она стояла на середине лестницы, бледная, перепуганная, ее трясло. Она сказала, что увидела привидение.
  — Привидение?
  — Да, высокую женщину в белом, которая двигалась беззвучно и плыла в воздухе.
  — Какая чушь!
  — Да, лорд Мэйфилд, я так ей и сказал. Должен сказать, что горничная была сильно пристыжена. Она поднялась по лестнице, а я вернулся сюда.
  — Когда это было?
  — За пару минут до того, как вы с сэром Джорджем вошли.
  — И как долго вас не было в комнате?
  — Две — максимум три минуты, — после короткого размышления сказал секретарь.
  — Довольно долго, — простонал лорд Мэйфилд. Внезапно он схватил друга за плечо. — Джордж, та тень, которую я видел… которая выскользнула из окна кабинета… Это был похититель! Как только Карлайл вышел из комнаты, он проник туда, похитил чертежи и скрылся!
  — Дело дрянь, — сказал сэр Джордж и схватил друга за руку. — Чарльз, нам чертовски много надо сделать. Но, черт побери, что нам делать?
  Глава 3
  — В любом случае надо все взвесить, Чарльз.
  Прошло полтора часа. Двое мужчин сидели в кабинете лорда Мэйфилда, и сэру Джорджу пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить друга принять некое конкретное решение.
  Лорд Мэйфилд, поначалу категорически не соглашавшийся, постепенно и неохотно стал склоняться к предложенной идее.
  Сэр Джордж не отступал:
  — Да не будь ты таким упертым, Чарльз!
  — Зачем впутывать в это дело какого-то жалкого иностранца, о котором мы ничего не знаем? — медленно произнес Мэйфилд.
  — Но я очень много о нем знаю, так уж вышло. Он просто чудо.
  — Ммм…
  — Послушай, Чарльз. Это наш шанс! В этом деле главное — скрытность. Если информация просочится…
  — Ты как раз к этому и ведешь!
  — Вовсе нет. Этот человек, Эркюль Пуаро…
  — Приедет сюда и достанет нам чертежи из рукава, как фокусник — кролика из шляпы, не так ли?
  — Он докопается до истины. А истина — именно то, что нам нужно. Послушай, Чарльз, я беру всю ответственность на себя.
  — Ладно, будь по-твоему, — протянул лорд Мэйфилд. — Но я не понимаю, что этот тип сможет…
  Сэр Джордж схватил телефонную трубку.
  — Я прямо сейчас ему позвоню.
  — Он наверняка спит.
  — Проснется. Черт подери, Чарльз, нельзя, чтобы этой женщине все сошло с рук!
  — В смысле, миссис Вандерлин?
  — Да. Ты же не сомневаешься, что за этим стоит она?
  — Не сомневаюсь. Она в отместку обратила ситуацию против меня. Не хочется признаваться, Джордж, что какая-то женщина оказалась чересчур умной для нас. Мне это не по нутру, но это правда. У нас на нее ничего нет, мы ничего не докажем, и все же мы оба знаем, что именно она в этом деле главный кукловод.
  — Женщины — это отродья дьявола, — с чувством сказал Кэррингтон.
  — И ее никак не свяжешь с этим похищением, черт ее побери! Мы можем предполагать, что это она заставила горничную закричать и что тот человек, что рыскал снаружи, — ее сообщник, но черта с два мы это докажем.
  — Возможно, Эркюль Пуаро сумеет.
  Внезапно лорд Мэйфилд рассмеялся.
  — Бог с тобой, Джордж, я думал, что ты слишком уж англичанин, чтобы довериться французу, каким бы умным тот ни был.
  — Он вовсе не француз, а бельгиец, — сказал с некоторым смущением сэр Джордж.
  — Ладно, вызывай своего бельгийца. Пусть потренирует свой мозг на этом деле. Готов поспорить, у него получится не лучше, чем у нас.
  Сэр Джордж молча протянул руку к телефонной трубке.
  Глава 4
  Чуть моргнув, Эркюль Пуаро по очереди окинул взглядом обоих мужчин и очень деликатно подавил зевок.
  Была половина третьего утра. Его подняли с постели и повезли на полной скорости сквозь тьму на большом «Роллс-Ройсе». Теперь он только что закончил выслушивать рассказ обоих друзей.
  — Таковы факты, месье Пуаро, — сказал лорд Мэйфилд.
  Он откинулся на спинку кресла и медленно вставил в глаз монокль. Сквозь него на сыщика внимательно и остро воззрился бледно-голубой глаз. И в этом взгляде, кроме прочего, виднелся и неприкрытый скептицизм. Пуаро бросил короткий взгляд на сэра Джорджа Кэррингтона. Этот джентльмен наклонился вперед с почти детской надеждой на лице.
  Бельгиец медленно заговорил:
  — Да, факты я осознал. Горничная кричит, секретарь выходит, неизвестный соглядатай заходит, чертежи лежат на столе, он хватает их и убегает. Все складывается весьма удобно.
  В том, как он произнес последнюю фразу, было нечто, привлекшее внимание лорда Мэйфилда. Он чуть выпрямился, уронив монокль. Что-то насторожило его.
  — Простите, месье Пуаро?
  — Я говорю, лорд Мэйфилд, что все факты очень удобно сложились — для похитителя. Кстати, вы уверены, что видели именно мужчину?
  Лорд Мэйфилд покачал головой:
  — Этого я не могу сказать. Это была просто тень. На самом деле я уже почти сомневаюсь, что вообще кого-то видел.
  Пуаро перевел взгляд на маршала авиации.
  — А вы, сэр Джордж? Вы не могли бы сказать, был это мужчина или женщина?
  — Лично я никого не видел.
  Пуаро задумчиво кивнул. Затем вдруг встал и подошел к письменному столу.
  — Могу вас заверить, что планов здесь нет, — сказал лорд Мэйфилд. — Мы втроем просматривали эти бумаги раз пять.
  — Втроем? Вы хотите сказать, что и ваш секретарь тоже?
  — Да, Карлайл.
  Пуаро внезапно обернулся.
  — Скажите мне, лорд Мэйфилд, какая из бумаг лежала сверху, когда вы подошли к столу?
  Тот нахмурился, пытаясь вспомнить.
  — Минуточку… да, там был черновик докладной записки о расположении наших средств ПВО.
  Пуаро ловко подцепил документ и показал его Мэйфилду.
  — Этот, лорд Мэйфилд?
  Лорд Мэйфилд взял его и бегло просмотрел.
  — Да, он.
  Пуаро подал его Кэррингтону.
  — Вы заметили этот документ на столе?
  Сэр Джордж взял его, отодвинул от глаз подальше, затем надел пенсне.
  — Да, это он. Я тоже просматривал документы, вместе с Карлайлом и Мэйфилдом. Он лежал сверху.
  Пуаро задумчиво кивнул и снова положил бумагу на стол. Мэйфилд посмотрел на него слегка озадаченно.
  — Если есть еще вопросы… — начал он.
  — Конечно, есть. Карлайл. Карлайл под вопросом!
  Лорд Мэйфилд чуть покраснел.
  — Пуаро, Карлайл вне подозрений! Он девять лет прослужил моим личным секретарем. Он имеет доступ ко всем моим личным бумагам, и я могу вам сказать, что он спокойно мог бы сделать копию чертежей и скалькировать технические характеристики без всяких проблем, не привлекая внимания.
  — Ценю ваше мнение, — сказал Пуаро. — Если бы он был виновен, ему не было бы смысла инсценировать такую топорную кражу.
  — В любом случае, — сказал лорд Мэйфилд, — я доверяю Карлайлу. Я за него ручаюсь.
  — Карлайл, — угрюмо пробурчал Кэррингтон, — порядочный человек.
  Пуаро изящно развел руками.
  — А миссис Вандерлин, она непорядочная?
  — В ней порядочно непорядочности, — сказал сэр Джордж.
  Лорд Мэйфилд сказал уже более спокойно:
  — Мне кажется, месье Пуаро, что в… скажем так, деятельности… миссис Вандерлин сомнений нет. Министерство иностранных дел может предоставить вам по этому поводу более точные сведения.
  — А горничная, по вашему мнению, не является ли сообщницей своей хозяйки?
  — Не сомневаюсь, — сказал сэр Джордж.
  — Это предположение правдоподобно, — более осторожно сказал лорд Мэйфилд.
  Повисла пауза. Пуаро вздохнул и рассеянно переложил пару бумаг на столе. Затем он сказал:
  — Я так понимаю, что эти бумаги стоят денег? То есть за украденные чертежи можно получить большую сумму?
  — Если их предложить определенным кругам — то да.
  — Например?
  Сэр Джордж назвал пару европейских государств.
  Пуаро кивнул.
  — И об этом все знают, как я понимаю?
  — Миссис Вандерлин точно знает.
  — Я спросил — все?
  — Полагаю, что так.
  — Любой, у кого есть мозги, сумеет определить ценность чертежей в звонкой монете?
  — Да, месье Пуаро, но… — Лорду Мэйфилду явно было довольно неуютно.
  Сыщик поднял руку.
  — Я, как у вас говорится, обшарю все закоулки.
  Он внезапно снова встал, вышел из стеклянной двери и при помощи фонарика осмотрел траву у дальнего края террасы.
  Мужчины наблюдали за ним.
  Пуаро вернулся, снова сел и сказал:
  — Скажите, лорд Мэйфилд, этот злодей, скрывавшийся в тенях, — вы не организовали погони за ним?
  Лорд Мэйфилд пожал плечами:
  — Внизу он мог выйти из сада на шоссе. Если его там ждала машина, его уже было бы не поймать…
  — Но есть полиция, поисковики Автомобильной ассоциации899…
  Сэр Джордж перебил его:
  — Не забывайте, месье Пуаро, мы не можем позволить, чтобы все это всплыло наружу. Если станет известно, что чертежи украдены, результат очень плохо скажется на нашей партии.
  — О да, — сказал Пуаро. — Не следует забывать о La Politique900. Необходима величайшая секретность. Но вы посылаете за мной… Ну да, возможно, так проще.
  — Вы надеетесь на успех, месье Пуаро? — с некоторым недоверием сказал лорд Мэйфилд.
  Маленький бельгиец пожал плечами.
  — Почему нет? Надо только поразмыслить. Подумать.
  Он немного помолчал, затем сказал:
  — Я бы хотел теперь поговорить с мистером Карлайлом.
  — Да, конечно. — Лорд Мэйфилд встал. — Я попросил его подождать. Он где-то поблизости.
  Он вышел из комнаты.
  Пуаро посмотрел на сэра Джорджа.
  — Eh bien, — сказал он. — Вернемся к тому человеку на террасе.
  — Дорогой месье Пуаро, не спрашивайте меня! Я его не видел и описать не могу.
  Пуаро подался вперед.
  — Вы уже это говорили. Но теперь немного не так, верно?
  — Вы о чем это? — резко спросил сэр Джордж.
  — Как бы это сказать? Ваше отрицание более выраженно.
  Сэр Джордж начал было говорить, затем закрыл рот.
  — Да-да, — подбодрил его Пуаро. — Скажите, вы ведь оба были в конце террасы. Лорд Мэйфилд видит, как какая-то тень выскальзывает из его кабинета и затем бежит по траве. Но почему вы не видели этой тени?
  Кэррингтон уставился на него.
  — Вы попали в точку, мистер Пуаро. С тех пор меня постоянно тревожил этот факт. Понимаете, я могу поклясться, что никто из кабинета не выходил. Я подумал, что Мэйфилду просто показалось — ну, ветка там закачалась, что-то в этом роде… А потом, когда мы пришли сюда и увидели, что произошла кража, мне начало казаться, что Мэйфилд был прав, а я ошибся. И все же…
  Пуаро улыбнулся:
  — И все же в глубине души верите своим собственным глазам.
  — Вы правы, месье Пуаро, именно так.
  Сыщик вновь улыбнулся:
  — Очень разумно с вашей стороны.
  — Следов на траве нет? — резко спросил сэр Джордж.
  Пуаро кивнул:
  — Именно так. Лорду Мэйфилду кажется, что он видел тень. Затем происходит кража, и предположение перерастает в уверенность — конечно же! Теперь это не воображение — он действительно видел того человека. Но это не так. Меня лично не очень волнуют следы и прочие такие вещи, но в их отношении у нас все свидетельства отрицательные. На траве следов нет. Вечером был сильный дождь. Если бы кто-нибудь в тот вечер спустился с террасы на траву, следы бы остались.
  Сэр Джордж уставился на него:
  — Но тогда… тогда…
  — Тогда мы должны вернуться к дому. К тем, кто находится в доме.
  Он замолк, когда дверь открылась и вошли лорд Мэйфилд с Карлайлом.
  Хотя секретарь по-прежнему был очень бледен и взволнован, он худо-бедно сумел взять себя в руки. Надев пенсне, он сел и вопросительно посмотрел на Пуаро.
  — Как долго вы пробыли в кабинете до того, как услышали крик, месье?
  Карлайл задумался.
  — Минут пять-десять, насколько могу припомнить.
  — А до того не было ничего необычного?
  — Нет.
  — Как понимаю, вечеринка по большей части проходила в одной комнате?
  — Да, в гостиной.
  Пуаро сверился со своим блокнотом.
  — Сэр Джордж Кэррингтон с супругой. Миссис Макатта. Миссис Вандерлин. Мистер Реджи Кэррингтон. Лорд Мэйфилд и вы. Все верно?
  — Меня самого в гостиной не было. Бо́льшую часть вечера я проработал здесь.
  Пуаро обернулся к лорду Мэйфилду.
  — Кто первым пошел спать?
  — Думаю, леди Джулия Кэррингтон. Вообще-то все три дамы ушли вместе.
  — А потом?
  — Вошел мистер Карлайл, и я велел ему доставать документы, а мы с сэром Джорджем собирались подойти через минуту.
  — Именно тогда вы решили прогуляться по террасе?
  — Да.
  — В присутствии миссис Вандерлин говорилось что-нибудь насчет того, что вы собираетесь поработать в кабинете?
  — Да, упоминалось.
  — Но ее не было в комнате, когда вы приказали мистеру Карлайлу достать документы?
  — Нет.
  — Простите, лорд Мэйфилд, — сказал Карлайл. — Сразу после того, как вы это сказали, я столкнулся с ней в дверях. Она вернулась за книгой.
  — Вы считаете, что она могла подслушать?
  — Да, я считаю это вполне возможным.
  — Она вернулась за книгой, — задумчиво проговорил Пуаро. — Вы нашли ее книгу, лорд Мэйфилд?
  — Да, Реджи отдал ее ей.
  — Ах да, это то, что вы называете старой удавкой… пардон, старой уловкой, — вернуться за книгой. Она часто оказывается полезной!
  — Думаете, она нарочно так сделала?
  Пуаро пожал плечами.
  — И после этого вы вдвоем вышли на террасу. А миссис Вандерлин?
  — Ушла со своей книгой.
  — А молодой мистер Реджи? Он тоже пошел спать?
  — Да.
  — А мистер Карлайл заходит сюда и через пять-десять минут слышит крик. Продолжайте, месье Карлайл. Вы услышали крик и вышли в коридор. Возможно, нам будет проще, если вы сами воспроизведете ваши действия.
  Мистер Карлайл немного неуклюже встал.
  — Вот я кричу, — любезно помог Пуаро.
  Он открыл рот и издал пронзительное блеяние. Лорд Мэйфилд отвернулся, чтобы скрыть усмешку, а мистер Карлайл почувствовал себя очень неловко.
  — Allez! Вперед! Марш! — воскликнул Пуаро. — Ваша реплика.
  Мистер Карлайл скованно подошел к двери, открыл ее и вышел. Пуаро последовал за ним. Двое мужчин пошли следом.
  — Вы закрыли дверь за собой или оставили ее открытой?
  — Вот не помню… Думаю, оставил открытой.
  — Неважно. Продолжайте.
  Держась по-прежнему скованно, мистер Карлайл подошел к основанию лестницы и остановился там, глядя вверх.
  Пуаро сказал:
  — Вы говорите, та горничная стояла на лестнице. А где именно?
  — Примерно посередине.
  — И вид у нее был взволнованный.
  — Определенно.
  — Eh bien, представим, что я горничная. — Пуаро проворно взбежал по лестнице. — Примерно здесь?
  — На пару ступенек выше.
  — Вот так?
  Пуаро принял позу.
  — Ну… да… не совсем.
  — А теперь?
  — Ну, она держалась за голову.
  — Ага, за голову. Очень интересно. Вот так? — Пуаро поднял руки и прижал ладони к голове прямо над ушами.
  — Да, так.
  — Ага! А теперь скажите мне, мистер Карлайл, это ведь хорошенькая девушка?
  — Честно говоря, я не заметил.
  Голос у секретаря был злой.
  — Ага, вы не заметили… Но вы же молодой человек. Неужели молодой человек не видит, хорошенькая девушка или нет?
  — Право, мистер Пуаро, я могу только повторить, что не заметил.
  Карлайл бросил затравленный взгляд на своего хозяина. Сэр Кэррингтон внезапно издал смешок.
  — Месье Пуаро намерен сделать из вас гуляку, Карлайл, — заметил он.
  — Лично я всегда замечаю, когда девушка хорошенькая, — заявил Пуаро, спускаясь с лестницы.
  Молчание, которым Карлайл ответил на это замечание, было несколько колючим. Пуаро продолжал:
  — И именно тогда она рассказала вам сказку о том, что увидела привидение?
  — Да.
  — Вы ей поверили?
  — Вряд ли, мистер Пуаро!
  — В смысле, не в привидение. Я хочу сказать — вам не показалось, что девушка и вправду была уверена, что что-то увидела?
  — Ну, этого я сказать не могу. Она и правда часто дышала и казалась встревоженной.
  — Вы не видели и не слышали ее хозяйку?
  — Да вообще-то видел. Она вышла из своей комнаты на верхнюю галерею и позвала: «Леони».
  — А потом?
  — Девушка побежала к ней, а я вернулся в кабинет.
  — Пока вы стояли под лестницей, кто-нибудь мог зайти в дверь, которую вы оставили открытой?
  Карлайл покачал головой.
  — Только если бы прошел мимо меня. Дверь в кабинет находится в конце коридора, как сами видите.
  Пуаро задумчиво кивнул. Мистер Карлайл продолжал четко и размеренно:
  — Должен сказать, я очень благодарен лорду Мэйфилду, который увидел вора, покидающего кабинет через окно. Иначе я оказался бы в очень неприятном положении.
  — Глупости, дорогой мой Карлайл, — нетерпеливо вмешался лорд Мэйфилд. — Вы вне подозрений.
  — Очень любезно с вашей стороны, лорд Мэйфилд, но факты остаются фактами, и я прекрасно понимаю, что они складываются не в мою пользу. В любом случае я надеюсь, что мои вещи и я сам будут обысканы.
  — Чушь, дорогой мой друг, — сказал лорд Мэйфилд.
  — Вы серьезно этого хотите? — пробормотал Пуаро.
  — Я был бы весьма обязан.
  Пуаро задумчиво смотрел на него пару минут, затем пробормотал:
  — Понимаю.
  Затем он спросил:
  — Где находится комната миссис Вандерлин относительно кабинета?
  — Прямо над ним.
  — И окно выходит на террасу?
  — Да.
  Пуаро снова кивнул. Затем сказал:
  — Идемте в гостиную.
  Там он обошел комнату, проверил запоры на окнах, глянул на листки с подсчетом очков на столике для бриджа и наконец обратился к лорду Мэйфилду.
  — Это дело, — сказал он, — сложнее, чем кажется. Но одно совершенно ясно — похищенные бумаги не покидали этого дома.
  Лорд Мэйфилд уставился на него.
  — Однако, дорогой мой Пуаро, человек, которого я видел выходящим из кабинета…
  — Не было никакого человека.
  — Но я его видел…
  — При всем уважении, лорд Мэйфилд, вам показалось, что вы его видели. Вас обманула тень от ветки дерева. А тот факт, что были похищены бумаги, лишь утвердил вас в том, что вы что-то видели.
  — Но, мистер Пуаро, я же собственными глазами…
  — Мои глаза против твоих, старина, — встрял сэр Джордж.
  — Позвольте мне, лорд Мэйфилд, в этом отношении высказаться с полной определенностью. Никто не спускался с террасы на траву.
  Мистер Карлайл, очень бледный и скованный, сказал:
  — В этом случае, если месье Пуаро прав, то подозрение автоматически падает на меня. Только я мог совершить похищение.
  Лорд Мэйфилд вскочил.
  — Ерунда! Что бы там ни думал месье Пуаро, я с ним не согласен! Я уверен в вашей невиновности, мой дорогой Карлайл. Я готов поклясться в вашей невиновности!
  — Но я же не говорил, что подозреваю мистера Карлайла, — смиренно промурлыкал Пуаро.
  Карлайл ответил:
  — Нет, но вы совершенно ясно показали, что никто другой не имел шанса совершить это преступление!
  — Du tout! Du tout!
  — Но я сказал вам, что никто не проходил мимо меня по коридору, чтобы войти в дверь кабинета.
  — Согласен. Но кто-то мог войти в окно.
  — Но вы только что сказали, что этого не было?
  — Я сказал, что никто снаружи не мог войти и выйти, не оставив следов на траве. Но это можно было сделать изнутри дома. Кто-то мог выйти из этой комнаты через окно, проскользнуть по террасе, проникнуть в кабинет и снова вернуться сюда.
  Мистер Карлайл возразил:
  — Но ведь на террасе были лорд Мэйфилд и сэр Джордж Кэррингтон!
  — Да, они были на террасе, но они прогуливались. На глаза сэра Джорджа Кэррингтона можно положиться, — Пуаро слегка поклонился, — но они у него не на затылке. Окно кабинета находится в крайнем левом конце террасы, дальше находятся окна этой гостиной, но терраса тянется направо вдоль одной, двух, трех, возможно, четырех комнат?
  — Столовая, бильярдная, малая столовая и библиотека, — сказал лорд Мэйфилд.
  — И сколько раз вы прошли взад-вперед по террасе?
  — Как минимум пять-шесть раз.
  — Вы сами видите, что вору нужно было только выгадать нужный момент!
  — Вы хотите сказать, что пока я был в коридоре и разговаривал с горничной, вор дожидался в гостиной? — медленно проговорил Карлайл.
  — Это предположение. Это, конечно же, только предположение.
  — Мне оно не кажется достаточно вероятным, — сказал лорд Мэйфилд. — Слишком рискованно.
  Маршал авиации колебался.
  — Я не согласен с тобой, Чарльз. Это очень даже вероятно. Как только я сам не додумался!
  — Теперь вы понимаете, — сказал Пуаро, — почему я уверен, что чертежи до сих пор находятся в доме. Проблема в том, чтобы найти их.
  Сэр Джордж фыркнул:
  — Это довольно просто. Обыскать всех.
  Лорд Мэйфилд хотел было не согласиться, но Пуаро успел заговорить первым:
  — Нет-нет, все не так просто. Тот, кто похитил чертежи, будет ожидать обыска и постарается, чтобы их не нашли среди его или ее вещей. Они будут спрятаны на нейтральной территории.
  — Вы предлагаете нам поиграть в прятки по всему особняку?
  Пуаро улыбнулся:
  — Нет-нет, мы не будем доходить до такого. Мы сможем найти место, где спрятаны бумаги (или вычислить виноватого) путем логических умозаключений. Это облегчит дело. Утром я хотел бы побеседовать с каждым человеком в доме. Мне кажется, будет неразумным делать это прямо сейчас.
  Лорд Мэйфилд кивнул.
  — Вызовет слишком много пересудов, — сказал он, — если мы вытащим всех из постели в три часа ночи. В любом случае вам придется действовать очень осторожно, месье Пуаро. Суть дела не должна всплыть на поверхность.
  Сыщик беспечно взмахнул рукой.
  — Предоставьте это Эркюлю Пуаро. Моя ложь всегда тонка и убедительна. Значит, утром я продолжу расследование. Но сегодня я должен начать с вас, сэр Джордж, и вас, лорд Мэйфилд. — Он поклонился обоим.
  — То есть каждого — поодиночке?
  — Это я и имел в виду.
  Лорд Мэйфилд чуть закатил глаза, затем сказал:
  — Конечно. Оставляю вас наедине с сэром Джорджем. Когда я вам понадоблюсь, вы найдете меня в кабинете. Идемте, Карлайл.
  Они с секретарем вышли, закрыв за собой дверь.
  Сэр Джордж сел, механически потянулся за сигаретой и с озадаченным видом повернулся к Пуаро.
  — Видите ли, — медленно произнес он, — я не понимаю…
  — Это объясняется очень просто, — сказал Пуаро с улыбкой. — В двух словах, точнее говоря. Миссис Вандерлин.
  — О, — сказал Кэррингтон, — Думаю, я понял. Миссис Вандерлин?
  — Именно. Понимаете ли, было бы не очень вежливо задать лорду Мэйфилду тот вопрос, который я хотел бы ему задать. Почему миссис Вандерлин? Известно, что эта леди — подозрительная личность. Но почему она тогда здесь? Я говорю себе — есть три объяснения. Первое — лорд Мэйфилд неравнодушен к этой леди, и вот почему я хочу поговорить с вами наедине, не хочу смущать его. Второе — миссис Вандерлин дорога кому-то еще из обитателей этого дома.
  — Меня можете вычеркнуть, — ухмыльнулся сэр Джордж.
  — Тогда, если оба предположения неверны, вопрос становится вдвойне критическим. Почему миссис Вандерлин находится здесь? Мне кажется, что я вижу некую тень ответа. И этот ответ — причина. Ее присутствие именно на этом вечере определенно было нужно лорду Мэйфилду по какой-то особой причине. Я прав?
  Сэр Джордж кивнул.
  — Вы совершенно правы, — сказал он. — Мэйфилд слишком старый стреляный воробей, чтобы попасть в ее сети. Он хотел ее присутствия совсем по другой причине. Дело в этом.
  Он пересказал ему разговор, который состоялся за обеденным столом. Пуаро слушал очень внимательно.
  — А, — сказал он. — Теперь я понимаю. Тем не менее похоже, что эта леди побила вас вашим же оружием весьма ловко!
  Сэр Джордж от души выругался.
  Пуаро посмотрел на него с некоторым изумлением, затем сказал:
  — Вы не сомневаетесь, что эта кража — ее рук дело, то есть что за этим стоит она, невзирая на то, сыграла она или нет активную роль в самом похищении?
  Сэр Джордж уставился на него.
  — Конечно! В этом нет никаких сомнений. Да кому еще нужно было красть эти чертежи?
  — Ага! — сказал Эркюль Пуаро. Он откинулся в кресле и уставился в потолок. — И все-таки, сэр Джордж, четверть часа назад мы пришли к выводу, что эти чертежи определенно стоят денег. Конечно, это не банкноты, не золото и не драгоценности, но тем не менее это потенциальные деньги. Если бы кто-то оказался в затруднительном положении…
  Собеседник фыркнул:
  — А у кого сегодня нет проблем с деньгами? Полагаю, могу сказать это откровенно, не подвергая себя обвинению в преступлении.
  Он улыбнулся Пуаро, и тот вежливо улыбнулся в ответ и пробормотал:
  — Mais oui901, вы можете говорить что угодно, поскольку вы, сэр Джордж, имеете в этом деле безупречное алиби.
  — Но у меня самого проблемы с деньгами!
  Пуаро печально покачал головой.
  — Да, действительно, человеку в вашем положении приходится нести большие расходы. К тому же у вас молодой сын в весьма затратном возрасте…
  Сэр Джордж застонал.
  — Образование и так дорого стоит, а тут еще и долги… Но вы не подумайте, он неплохой парень.
  Пуаро слушал маршала авиации с сочувствием. Недостаток мужества и стойкости у молодого поколения, невероятное попустительство детям со стороны матерей, которые постоянно принимают их сторону, проклятие азартной игры — а стоит только женщинам подцепить эту заразу, они буквально сходят с ума и рискуют ставками, которые не могут себе позволить… Все это излагалось в общих словах — сэр Джордж не говорил напрямую о жене или сыне, — но его природная открытость делала его слова достаточно прозрачными.
  Внезапно он замолк.
  — Простите, я не должен был отнимать у вас время посторонними разговорами, особенно в такой час ночи — вернее, уже утра… — Кэррингтон подавил зевок.
  — Думаю, сэр Джордж, вам надо пойти лечь спать. Вы были очень добры и помогли мне.
  — Да, пойду-ка я посплю. Вы правда думаете, что есть шанс вернуть чертежи?
  Пуаро пожал плечами:
  — Я намерен попытаться. Не вижу причин, почему бы и нет.
  — Хорошо, я пошел. Доброй ночи.
  Он вышел из комнаты.
  Пуаро остался сидеть, задумчиво глядя в потолок. Затем он достал маленький блокнот и, открыв чистую страницу, написал:
  Миссис Вандерлин?
  Леди Джулия Кэррингтон?
  Миссис Макатта?
  Реджи Кэррингтон?
  Мистер Карлайл?
  Ниже он приписал:
  Миссис Вандерлин и мистер Реджи Кэррингтон?
  Миссис Вандерлин и леди Джулия?
  Миссис Вандерлин и мистер Карлайл?
  Сыщик недовольно покачал головой, пробормотав:
  — C’est plus simple que ça902.
  Затем он добавил несколько коротких предложений:
  Действительно ли лорд Мэйфилд видел «тень»? Если нет, то почему он сказал, что видел? Видел ли что-нибудь сэр Джордж? Он категорически утверждает, что не видел ничего ПОСЛЕ того, как я обследовал клумбу.
  Примечание: лорд Мэйфилд близорук, может читать без очков, но чтобы увидеть что-то на той стороне комнаты, ему приходится пользоваться моноклем. Сэр Джордж дальнозоркий. Таким образом, если мы говорим о дальнем конце террасы, то на его зрение можно положиться больше, чем на зрение лорда Мэйфилда. Однако лорд Мэйфилд категорически уверен, что ВИДЕЛ что-то, и даже заверения его друга не могут его поколебать.
  Может ли кто-нибудь быть выше подозрений, каким кажется мистер Карлайл? Лорд Мэйфилд горячо отстаивает его невиновность. Слишком горячо. Почему? Потому что он тайно подозревает его и стыдится своих подозрений? Или потому что он четко подозревает кого-то другого? То есть кого-то, КРОМЕ миссис Вандерлин?
  Пуаро отложил блокнот. Затем, встав, отправился в кабинет.
  Глава 5
  Лорд Мэйфилд сидел за столом, когда в кабинет вошел Пуаро. Он резко обернулся, отложил ручку и вопросительно посмотрел на него снизу вверх.
  — Ну, месье Пуаро, вы поговорили с Кэррингтоном?
  Сыщик улыбнулся и сел.
  — Да, лорд Мэйфилд. Он прояснил некоторые моменты, которые меня озадачивали.
  — И что это было?
  — Причина, по которой миссис Вандерлин находится здесь. Вы понимаете, я счел вероятным…
  Мэйфилд быстро понял причину несколько преувеличенного смущения Пуаро.
  — Вы думали, что я питаю слабость к этой леди? Вовсе нет. Совсем напротив. Забавно, но Кэррингтон думал так же.
  — Да, он рассказал мне о вашем разговоре на эту тему.
  У лорда Мэйфилда был покаянный вид.
  — Моя затея не сработала. Всегда досадно признавать, что женщина обвела вас вокруг пальца.
  — Да, но она еще не обвела вас вокруг пальца, лорд Мэйфилд.
  — Думаете, мы еще можем победить? Что же, я рад это слышать. Мне бы хотелось думать, что вы правы… — Он вздохнул. — Я чувствую себя полным дураком — я так радовался своему замыслу, чтобы заманить ее в ловушку.
  Эркюль Пуаро сказал, закурив одну из своих крохотных сигарет:
  — А каков в точности был ваш замысел, лорд Мэйфилд?
  — Ну, — помялся тот. — На самом деле в деталях я его не продумывал.
  — Вы ни с кем его не обсуждали?
  — Нет.
  — Даже с мистером Карлайлом?
  — Даже с ним.
  Пуаро улыбнулся:
  — Вы предпочитаете действовать в одиночку, лорд Мэйфилд?
  — Как правило, это оказывается лучшим вариантом, — мрачновато ответил тот.
  — Да, это разумно. Никому не доверять. Но вы рассказали об этом лорду Кэррингтону?
  — Просто потому что я понял, что мой дорогой друг всерьез волнуется за меня.
  Лорд Мэйфилд улыбнулся воспоминаниям.
  — Он ваш старый друг?
  — Да. Я знаю его более двадцати лет.
  — А его жену?
  — И его жену, конечно же.
  — Но — простите, если я чересчур нахален — вы так же откровенны с ней?
  — Я не понимаю, как мои личные отношения с людьми относятся к делу, месье Пуаро.
  — Мне кажется, лорд Мэйфилд, что это имеет очень даже большое отношение к делу. Вы ведь согласны с тем, что, по моей версии, вероятно, кто-то мог оставаться в гостиной?
  — Да. Я действительно согласен с тем, что наверняка так и случилось.
  — Мы не должны говорить «наверняка». Это было бы слишком самоуверенно. Но если моя теория верна, то кто, по-вашему, мог бы находиться в гостиной?
  — Очевидно, миссис Вандерлин. Она заходила туда один раз за книгой. Она могла бы туда зайти за другой книгой, или за сумочкой, или за оброненным платочком — у женщин найдется десяток причин. Она заставляет свою горничную закричать и выманить Карлайла из кабинета. Затем проскальзывает внутрь через окно и выходит из окна, как вы и сказали.
  — Вы забываете, что это могла быть не миссис Вандерлин. Карлайл слышал, как она окликнула горничную сверху, пока он разговаривал с девушкой.
  Лорд Мэйфилд прикусил губу.
  — Верно. Я и забыл, — с досадой сказал он.
  — Видите, — мягко сказал Пуаро, — у нас есть прогресс. Сначала у нас было простое объяснение — вор зашел снаружи и убежал с добычей. Очень удобная теория, как я тогда сказал, слишком удобная, чтобы принимать эту версию всерьез. Мы отмели ее. Затем перешли к версии иностранного агента, миссис Вандерлин, и все снова прекрасно сходится — до определенного момента. Но теперь это снова кажется чересчур простым, чересчур удобным, чтобы принять версию.
  — Вы снимаете со счетов и миссис Вандерлин?
  — В гостиной была не миссис Вандерлин. Это мог быть подельник миссис Вандерлин, который совершил кражу, но вполне вероятно, что за этим делом стоит кто-то вообще другой. Если так, нам следует подумать о мотиве.
  — А не слишком ли это притянуто за уши, месье Пуаро?
  — Не думаю. Итак, каков мог бы быть мотив? Деньги. Чертежи могли украсть, чтобы превратить их в наличные. Это самый простой мотив. Но на самом деле он может быть совсем иным.
  — Например…
  — Это определенно может быть попытка причинить кому-либо вред, — медленно проговорил Пуаро.
  — Кому?
  — Возможно, мистеру Карлайлу. Подозрения, очевидно, в первую очередь пали бы на него. Но здесь может быть не только это. Мужчины, в руках которых судьба страны, лорд Мэйфилд, особенно уязвимы в глазах населения.
  — Вы хотите сказать, что кража имела своей целью подорвать мое реноме?
  Пуаро кивнул.
  — Если я не ошибаюсь, лорд Мэйфилд, где-то пять лет назад у вас были непростые времена. Вас подозревали в дружбе с одним европейским политиком, который был тогда чрезвычайно непопулярен у здешних избирателей.
  — Совершенно верно, месье Пуаро.
  — Быть в наши дни государственным деятелем — непростая задача. Ведь ему приходится проводить политику, которую он считает выгодной для страны, но в то же время нельзя не признавать силу народного мнения. А народное мнение очень часто сентиментально, смутно и невероятно ненадежно, однако им нельзя пренебрегать.
  — Как верно вы говорите! Воистину это — проклятие жизни политика. Приходится потакать чувствам страны, как бы опасно и рискованно это ни было.
  — Мне кажется, в этом и состояла ваша дилемма. Ходили слухи, что вы заключили соглашение с тем вышеупомянутым деятелем. И страна, и газеты сразу набросились на вас. К счастью, премьер-министр категорически отверг эти подозрения, и вы отрицали все, хотя и не скрывали своих симпатий.
  — Все это верно, месье Пуаро, но зачем ворошить прошлое?
  — Дело в том, что я считаю вероятным, что враг, разочарованный тем, как вы преодолели этот кризис, решил попытаться устроить вам очередные сложности. Вы вскоре восстановили доверие в глазах народа. Проблема ушла в прошлое, теперь вы заслуженно являетесь одной из наиболее популярных фигур в политике. Вас открыто прочат в очередные премьер-министры, когда мистер Ханберли уйдет в отставку.
  — Вы считаете, что это попытка дискредитировать меня? Чушь!
  — Tout de même903, лорд Мэйфилд, будет выглядеть нехорошо, если станет известно, что чертежи нового британского бомбардировщика были украдены во время уик-энда, когда у вас в гостях была некая очаровательная леди. Один намек на ваши взаимоотношения с этой леди в газетах — и вам перестанут доверять.
  — Но такое же нельзя воспринимать серьезно!
  — Дорогой мой лорд Мэйфилд, вы прекрасно знаете, что можно! Чтобы подорвать общественное доверие к человеку, нужно совсем немного.
  — Да, это так, — сказал лорд Мэйфилд. Внезапно вид у него стал очень обеспокоенный. — Господи! Как же отчаянно запутывается это дело! Вы правда думаете… но это невозможно… невозможно!
  — Вы знаете кого-нибудь, кто… завидовал бы вам?
  — Абсурд!
  — В любом случае вы согласны, что мои вопросы о ваших личных отношениях с теми, кто присутствует на этой вечеринке, не то чтобы совсем неуместны.
  — О, возможно… возможно. Вы спрашивали меня о Джулии Кэррингтон. Здесь я мало что могу сказать. Я никогда особенно не был с ней близок, и вряд ли я ей интересен. Она из этих беспокойных, нервных женщин, опрометчиво экстравагантных и безумно увлеченных карточной игрой. Мне кажется, она довольно старомодна, чтобы презирать меня как выскочку.
  — Я заглянул в «Кто есть кто», прежде чем приехать, — сказал Пуаро. — Вы были главой знаменитого конструкторского бюро и сами являетесь первоклассным инженером.
  — Действительно, в смысле практической стороны дела я мало в чем не разбираюсь. Я проделал путь с самых низов, — довольно мрачно проговорил лорд Мэйфилд.
  — О-ля-ля! — воскликнул Пуаро. — Какой же я дурак! Дурак!
  Собеседник уставился на него.
  — Простите, месье Пуаро?
  — Просто мне стала понятна часть головоломки. То, чего я не замечал прежде… Но все сходится. Да — просто великолепно сходится!
  Лорд Мэйфилд глянул на него в изумленном недоумении. Но Пуаро с легкой улыбкой покачал головой:
  — Нет-нет, не сейчас. Я должен получше разобраться в своих версиях.
  Он встал.
  — Доброй ночи, лорд Мэйфилд. Мне кажется, я знаю, где находятся эти чертежи.
  — Знаете? — вскричал лорд Мэйфилд. — Так давайте заберем их прямо сейчас!
  Пуаро покачал головой:
  — Нет-нет. Так не пойдет. Поспешность была бы фатальной. Но оставьте это дело Эркюлю Пуаро.
  Он вышел из комнаты. Лорд Мэйфилд презрительно пожал плечами.
  — Да он просто шарлатан, — прошептал он. Затем, отложив бумаги и погасив свет, тоже пошел спать.
  Глава 6
  — Если была кража, то какого черта старик Мэйфилд не послал за полицией? — заявил Реджи Кэррингтон.
  Он чуть отодвинулся от стола, за котором накрыли завтрак. Молодой человек спустился последним. Хозяин, миссис Макатта и сэр Джордж уже закончили завтракать незадолго до этого. Его мать и миссис Вандерлин предпочли завтракать в постели.
  Сэр Джордж, повторив свое заявление в том виде, который они обговорили с лордом Мэйфилдом и Эркюлем Пуаро, не мог отделаться от ощущения, что справился с делом не так хорошо, как мог бы.
  — Мне кажется очень странным, что ты позвал какого-то подозрительного иностранца, — сказал Реджи. — Что украли, папа?
  — Точно не знаю, сынок.
  Реджи встал. Этим утром он казался нервным, почти на грани срыва.
  — Ничего… важного? Не… бумаги или что-то в этом роде?
  — Честно говоря, Реджи, я не имею права сказать тебе все.
  — Все должно быть шито-крыто? Я понял.
  Реджи взбежал по лестнице, остановился на мгновение на середине, нахмурившись, затем продолжил путь и постучал в дверь матери. Ее голос разрешил ему войти.
  Леди Джулия сидела в постели, царапая какие-то цифры на обратной стороне конверта.
  — Доброе утро, дорогой. — Она подняла взгляд, затем резко спросила: — Реджи, в чем дело?
  — Ничего особенного, просто ночью произошла кража.
  — Кража? И что же украли?
  — Ой, я не знаю. Все помалкивают. Тут какой-то странный частный детектив задает всем вопросы…
  — Как необычно!
  — Довольно неприятно, — медленно проговорил Реджи, — находиться в доме, где произошло такое.
  — Но что конкретно произошло?
  — Не знаю. Это случилось уже после того, как я лег спать… Осторожно, мама, ты уронишь поднос.
  Он поймал поднос с завтраком и отнес его на столик у окна.
  — Украли какие-нибудь деньги?
  — Я же сказал тебе — не знаю.
  — Полагаю, этот детектив задает вопросы всем? — медленно проговорила леди Джулия.
  — Я так думаю.
  — Где вы были прошлой ночью? Что-то в этом роде?
  — Видимо. Ну, многого я ему рассказать не смогу. Я пошел наверх спать и почти сразу же заснул.
  Леди Джулия не ответила.
  — Мама, я хотел спросить — ты мне денег не дашь? Я совсем на мели.
  — Нет, — рассеянно ответила мать. — Я сама в жутком проигрыше. Страшно подумать, что скажет твой отец, когда узнает.
  В дверь постучали, и вошел сэр Джордж.
  — А, вот ты где, Реджи… Будь так любезен, спустись в библиотеку. Месье Эркюль Пуаро хочет с тобой поговорить.
  Сыщик только что закончил допрашивать грозную миссис Макатту. Несколько коротких вопросов показали, что та ушла спать незадолго до одиннадцати вечера и не слышала и не видела ничего полезного.
  Пуаро ловко перешел от темы кражи к более личным вопросам. Сам он очень восхищается лордом Мэйфилдом. Как член общества, он чувствует, что лорд Мэйфилд действительно великий человек. Конечно, миссис Макатта, будучи хорошо осведомленной, куда более способна это оценить, чем он.
  — У лорда Мэйфилда есть голова на плечах, — согласилась миссис Макатта. — И свою карьеру он полностью сделал сам. Никакого наследного влияния у него не было. Возможно, он не слишком дальновиден. В этом, увы, все мужчины схожи. Им недостает женского воображения. Женщина, месье Пуаро, станет большой силой в правительстве, не пройдет и десяти лет!
  Пуаро ответил, что уверен в этом.
  Он перешел к миссис Вандерлин. Правда ли, как ему намекали, что она и лорд Мэйфилд — очень близкие друзья?
  — Вовсе нет. Честно говоря, я была крайне удивлена, встретив ее здесь. Крайне удивлена.
  Пуаро спросил, какого мнения миссис Макатта о миссис Вандерлин — и получил это мнение.
  — Это одна из совершенно бесполезных женщин, месье Пуаро. Из-за таких начинаешь стыдиться собственного пола. Паразитка, законченная паразитка!
  — Мужчины восхищаются ею?
  — Мужчины! — презрительно произнесла миссис Макатта. — Мужчин всегда привлекает хорошенькое личико. Этот мальчик, молодой Реджи Кэррингтон, краснеет каждый раз, как она заговаривает с ним. Ему льстит, что она обращает на него внимание. Глупость какая! И льстит она ему по-глупому. Хвалит его невесту, которая на самом деле далеко не бриллиант…
  — Он плохой игрок?
  — Вчера вечером он наступил на все возможные грабли.
  — А леди Джулия хороший игрок, не так ли?
  — Слишком хороший, на мой взгляд, — сказала миссис Макатта. — Она играет утром, днем и вечером.
  — И по высоким ставкам?
  — Да, действительно, выше, чем я решилась бы ставить. В общем, мне это кажется неправильным.
  — Она много выигрывает?
  Миссис Макатта громко фыркнула:
  — Она пытается так расплатиться с долгами. Но в последнее время ей не везет, так я слышала. Прошлым вечером мне показалось, что у нее что-то на уме. Азартная игра, месье Пуаро, — это зло лишь немногим меньшее, чем пьянство. Будь моя воля, я очистила бы эту страну…
  Пуаро пришлось выслушать довольно длинную речь по поводу оздоровления английской морали. Затем он решительно прекратил разговор и послал за Реджи Кэррингтоном.
  Сыщик тщательно смерил взглядом молодого человека, когда тот вошел. Довольно очаровательная улыбка маскирует вялый рот, подбородок безвольный, глаза широко расставлены, довольно узкий лоб. Он подумал, что тип Кэррингтона-младшего очень ему знаком.
  — Мистер Реджи Кэррингтон?
  — Да. Могу чем-нибудь помочь?
  — Просто расскажите мне, чем вы занимались прошлым вечером.
  — Ну, насколько помню, мы играли в бридж в гостиной. Потом я пошел спать.
  — Во сколько это было?
  — Незадолго до одиннадцати. Полагаю, кража произошла позже?
  — Да, позже. Может, вы что-то видели или слышали?
  Реджи с сожалением покачал головой:
  — Боюсь, нет. Я сразу пошел спать и спал очень крепко.
  — Вы пошли сразу из гостиной к себе и оставались там до утра?
  — Верно.
  — Любопытно, — сказал Пуаро.
  — То есть — любопытно? — резко спросил Реджи.
  — Например, вы не слышали крик?
  — Нет, не слышал.
  — Ах, очень любопытно…
  — Послушайте, я вас не понимаю!
  — Возможно, вы глуховаты?
  — Определенно нет.
  Губы Пуаро задвигались. Возможно, он в третий раз повторял слово «любопытно». Затем сказал:
  — Что же. Спасибо вам, мистер Кэрингтон, это все.
  Реджи встал. Постоял в нерешительности.
  — Знаете, — сказал он, — когда вы меня спросили, я подумал, что действительно что-то такое слышал…
  — Вы действительно что-то слышали?
  — Да, но, понимаете, я читал книгу — вообще-то детективный роман — и… ну, я действительно здорово зачитался.
  — Ага, — сказал Пуаро, — весьма удовлетворительное объяснение.
  Лицо его было бесстрастным.
  Реджи по-прежнему мялся, затем повернулся и медленно пошел к дверям. Затем остановился и спросил:
  — А что все же украли?
  — Нечто очень ценное, мистер Кэррингтон. Это все, что я имею право сказать.
  — О, — довольно безучастно сказал Реджи и вышел.
  Пуаро кивнул.
  — Совпадает, — пробормотал он. — Очень хорошо совпадает.
  Он позвонил и вежливо спросил, не встала ли уже миссис Вандерлин.
  Глава 7
  Миссис Вандерлин вплыла в комнату. Смотрелась она очень красиво. На ней был великолепно сшитый красновато-коричневый спортивный костюм, подчеркивающий теплый оттенок ее волос. Она опустилась в кресло и улыбнулась своей головокружительной улыбкой сидевшему перед ней маленькому человечку. На мгновение что-то иное промелькнуло в ее улыбке. Может, это было торжество, может, даже насмешка. Это длилось меньше мгновения, но все же оно было. Это показалось Пуаро интересным.
  — Воры? Прошлой ночью? Какой ужас! Нет, я ничего не слышала. А полиция? Они могут что-нибудь сделать?
  Опять на мгновение в ее глазах промелькнула насмешка.
  «Понятно, что вы не боитесь полиции, леди, — подумал Пуаро. — Вы прекрасно понимаете, что ее просто не вызовут. И из этого следует — что?»
  — Понимаете, мадам, — серьезно сказал он, — это дело чрезвычайной секретности.
  — Ну, конечно… месье Пуаро, верно? — я не скажу ни слова! Я слишком восхищаюсь дорогим лордом Мэйфилдом, чтобы доставлять ему хоть какую-нибудь неприятность.
  Миссис Вандерлин закинула ногу за ногу. Начищенная до блеска туфелька из коричневой кожи болталась на кончике ее ноги в шелковом носке. Она улыбнулась теплой, соблазнительной улыбкой, демонстрировавшей отменное здоровье и полную удовлетворенность.
  — Могу ли я хоть чем-нибудь помочь?
  — Благодарю, мадам. Вы прошлым вечером играли в гостиной в бридж?
  — Да.
  — Как понимаю, затем все дамы пошли к себе спать?
  — Верно.
  — Но кое-кто вернулся за книгой. Ведь это были вы, миссис Вандерлин, не так ли?
  — Да, я вернулась первой.
  — Что вы хотите этим сказать — первой? — резко спросил Пуаро.
  — Я сразу же вернулась, — объяснила миссис Вандерлин. — Затем я пошла к себе и звонком вызвала горничную. Она что-то долго шла. Я позвонила еще раз. Затем вышла на площадку, услышала ее голос и позвала ее. Когда она расчесала меня, я отослала ее. Горничная была взволнованна, вся на нервах, и пару раз дернула меня за волосы. После того как отослала ее, я увидела леди Джулию, которая поднималась по лестнице. Она сказала мне, что тоже возвращалась за книгой. Правда, забавно?
  Закончив речь, миссис Вандерлин улыбнулась широко, почти по-кошачьи. Эркюль Пуаро решил про себя, что миссис Вандерлин недолюбливает леди Джулию Кэррингтон.
  — Вы правы, мадам. Скажите, вы не слышали крика вашей горничной?
  — Да, я слышала что-то в этом роде.
  — Вы не спрашивали ее, почему она кричала?
  — Спрашивала. Она сказала, что увидела плывущую по воздуху белую фигуру — какая чепуха!
  — Как была прошлым вечером одета леди Джулия?
  — О, вы полагаете?.. Понимаю. Она была в белом вечернем платье. Конечно, это все объясняет. Она наверняка увидела ее мельком в темноте как белую фигуру. Эти горничные такие суеверные.
  — Ваша горничная давно у вас служит, мадам?
  — О нет. — Миссис Вандерлин широко распахнула глаза. — Всего месяцев пять.
  — Мне хотелось бы сейчас поговорить с ней, если вы не против, мадам.
  Миссис Вандерлин подняла брови.
  — Ну, конечно, — довольно холодно сказала она.
  — Понимаете, я хотел бы допросить ее.
  — Да, конечно. — Ее глаза снова весело блеснули.
  Сыщик встал и поклонился.
  — Мадам, — сказал он, — примите мое восхищение.
  Миссис Вандерлин на этот раз даже немного опешила.
  — О, месье Пуаро, это очень мило с вашей стороны, но почему?
  — Мадам, вы так прекрасно вооружены, так уверены в себе…
  Миссис Вандерлин рассмеялась — немного неуверенно.
  — Не понимаю, — сказала она, — это комплимент или как?
  — Возможно, предостережение, — сказал Пуаро. — Не стоит относиться к жизни с надменностью.
  Миссис Вандерлин рассмеялась уже с большей уверенностью. Она встала и протянула руку.
  — Дорогой мой месье Пуаро, я искренне желаю вам успеха. Благодарю вас за все те любезности, которые вы сказали в мой адрес.
  Она вышла. Бельгиец пробормотал себе под нос:
  — Вы желаете мне успеха, правда? Но вы полностью уверены, что я потерплю неудачу! Да, в этом вы совершенно уверены. И это очень меня раздражает.
  Он с некоторой обидой дернул за шнурок звонка и попросил прислать к нему мадемуазель Леони.
  Пуаро оценивал ее взглядом, пока она нерешительно стояла в дверях, чопорно-застенчивая в своем черном платье, с аккуратно разделенными пробором черными волнами волос и скромно опущенными глазами. Наконец он медленно кивнул с одобрением и сказал:
  — Заходите, мадемуазель Леони. Не бойтесь.
  Она вошла и скромно остановилась перед ним.
  — Знаете, — внезапно изменившимся тоном сказал Пуаро, — вы мне кажетесь очень хорошенькой.
  Леони тут же отреагировала. Она искоса бросила на него короткий взгляд и тихо прошептала:
  — Месье так добр…
  — Представьте себе, — сказал Пуаро, — я спросил мистера Карлайла, хорошенькая ли вы, а он ответил, что не знает!
  Леони презрительно вздернула подбородок.
  — Эта статуя?
  — Это очень хорошо его описывает.
  — Я не верю, что он хоть раз в жизни посмотрел на девушку.
  — Возможно, и так. Жаль. Он многое потерял. Но в этом доме есть и другие, кто способен вас оценить, не так ли?
  — Я не понимаю, что месье имеет в виду.
  — О, мадемуазель Леони, вы прекрасно все понимаете. Прошлым вечером вы поведали нам прелестную историю о том, что увидели привидение. Как только я узнал, что вы стояли, схватившись за голову, я сразу понял, что тут дело вовсе не в призраке. Когда девушка пугается, она хватается за сердце или прижимает руки ко рту, чтобы подавить крик, но если она хватается за голову, то тут совсем другое дело. Это значит, что ее волосы оказались в беспорядке и она срочно пытается их пригладить! Так что, мадемуазель, давайте говорить правду. Почему вы закричали на лестнице?
  — Но, месье, это правда, я увидела высокую фигуру в белом…
  — Мадемуазель, не надо оскорблять мой интеллект. Эта выдумка могла сойти для мистера Карлайла, но не для Эркюля Пуаро. Правда в том, что вас в тот момент только что поцеловали, верно? И посмею сделать предположение, что поцеловал вас мистер Реджи Кэррингтон.
  Леони подняла невозмутимый взгляд и моргнула.
  — Eh bien, — заявила она, — поцелуй. И что?
  — Действительно — и что? — галантно сказал Пуаро.
  — Понимаете, этот молодой джентльмен подкрался сзади, обнял меня за талию — конечно, я испугалась и вскрикнула. Если бы я знала, тогда, конечно, не закричала бы.
  — Конечно, — согласился Пуаро.
  — Но он подкрался ко мне, как кот. Тут распахнулась дверь кабинета и вышел месье le secretaire904, и молодой джентльмен ускользнул вверх по лестнице, в результате я выглядела как дура. Конечно, мне нужно было что-то сказать — особенно… — она перешла на французский, — un jeune homme comme ça, tellement comme il faut905!
  — И вы придумали привидение?
  — Да, месье, в тот момент я больше ничего не сумела придумать. Высокая фигура, вся в белом, плывущая по воздуху… Это глупо, но что еще я могла сделать?
  — Ничего. Итак, теперь все понятно. Я с самого начала так и предполагал.
  Леони бросила на него вызывающий взгляд.
  — Месье, вы очень умны и очень добры.
  — И поскольку я не собираюсь ставить вас в неловкое положение в связи с этим делом, вы готовы сделать для меня ответную любезность?
  — С великой охотой, месье.
  — Насколько вы осведомлены о делах вашей хозяйки?
  Девушка пожала плечами:
  — Не очень, месье. Конечно, у меня есть свои догадки…
  — И каковы они?
  — Ну, от меня не ускользнуло, что друзья мадам всегда армейские, или флотские, или летчики. Есть и другие друзья — иностранные джентльмены, которые иногда приходят к ней очень скрытно. Мадам очень красива, хотя мне кажется, что долго ее красота не продержится. Но молодые люди находят ее очень привлекательной. Иногда они слишком много говорят. Но это всего лишь мои догадки. Мадам мне не доверяет.
  — Вы хотите сказать мне, что мадам действует в одиночку?
  — Это так, месье.
  — Другими словами, вы можете мне помочь.
  — Боюсь, нет, месье. Я помогла бы, если б могла.
  — Скажите, ваша хозяйка сегодня в хорошем настроении?
  — Определенно да, месье.
  — Случилось что-то такое, что ее обрадовало?
  — Она в хорошем настроении с того самого момента, как приехала сюда.
  — Но вы должны знать, Леони.
  Девушка ответила доверительно:
  — Да, месье. Здесь я не могу ошибиться. Я знаю настроение мадам. Она в очень приподнятом состоянии духа.
  — Можно сказать, торжествует?
  — Именно так, месье.
  Пуаро мрачно кивнул:
  — Мне это трудновато будет пережить. И все же это неизбежно… Благодарю вас, мадемуазель, это все.
  Леони кокетливо глянула на него.
  — Благодарю вас, месье. Если я встречусь с месье на лестнице, то будьте уверены — я не закричу.
  — Дитя мое, — с достоинством сказал Пуаро. — Я уже в годах. К чему мне такие фривольности?
  С легким смешком Леони ушла.
  Сыщик медленно расхаживал по комнате. Лицо его было мрачным и встревоженным.
  — А теперь, — сказал он наконец, — настала очередь леди Джулии. Интересно, что она скажет?
  Леди Джулия вошла в комнату с видом спокойной уверенности. Она изящно кивнула, села в пододвинутое Пуаро кресло и заговорила низким, выдающим хорошее воспитание голосом:
  — Лорд Мэйфилд говорит, что вы хотели задать мне несколько вопросов.
  — Да, мадам. О прошлом вечере.
  — Значит, о прошлом вечере?
  — Что случилось после того, как вы закончили игру в бридж?
  — Мой муж счел, что слишком поздно начинать следующую партию. Я пошла спать.
  — А потом?
  — Я пошла спать.
  — Это все?
  — Да. Боюсь, я не смогу рассказать вам ничего интересного. Когда произошла, — она помялась, — эта кража?
  — Вскоре после того, как вы поднялись наверх.
  — Понятно. И что же украли?
  — Некоторые важные бумаги, мадам.
  — Важные?
  — Очень важные.
  Она чуть нахмурилась и спросила:
  — Они были… ценные?
  — Да, мадам, они стоят много денег.
  — Понятно.
  Повисла пауза. Затем Пуаро сказал:
  — А что насчет вашей книги, мадам?
  — Моей книги? — Она непонимающе посмотрела на него.
  — Да, насколько я понял миссис Вандерлин, после того как все три дамы удалились, вы вернулись за книгой.
  — Да, конечно.
  — То есть вы не пошли сразу в спальню, после того как поднялись наверх? Вы возвращались в гостиную?
  — Да, это так. Я совсем забыла.
  — Когда вы были в гостиной, вы не слышали крик?
  — Нет… да… не думаю.
  — Как же, мадам! Вы не могли его не услышать, если были в гостиной.
  Леди Джулия вздернула голову и твердо ответила:
  — Я ничего не слышала.
  Пуаро поднял брови, но ничего не сказал.
  Молчание становилось неуютным. Леди Джулия резко спросила:
  — Что было предпринято?
  — Предпринято? Я не понимаю вас, мадам.
  — Я имею в виду кражу. Полиция ведь была обязана что-то сделать.
  Пуаро покачал головой:
  — Полицию не привлекали. Расследование веду я.
  Она уставилась на него. Ее нервное исхудавшее лицо напряглось и заострилось. Глаза, темные, беспокойные, пытались пронзить его бесстрастность. Наконец она, потерпев поражение, опустила взгляд.
  — Вы не можете мне сказать, какие меры были предприняты?
  — Могу лишь заверить вас, мадам, что я переверну все.
  — Чтобы поймать вора или чтобы вернуть бумаги?
  — Главное — вернуть бумаги.
  Женщина тут же потеряла интерес, стала апатичной.
  — Да, — безразлично сказала она. — Полагаю, что так.
  Снова возникла пауза.
  — Что-то еще, месье Пуаро?
  — Нет, мадам. Не смею больше вас задерживать.
  — Благодарю вас.
  Он открыл ей дверь. Леди Джулия вышла, даже не глянув на него.
  Пуаро вернулся к камину и начал тщательно выстраивать фигурки на каминной полке. Он все еще занимался этим, когда сквозь французское окно с террасы вошел лорд Мэйфилд.
  — Ну? — сказал он.
  — Думаю, все очень неплохо. События развиваются как должно.
  Лорд Мэйфилд уставился на него:
  — Вы довольны?
  — Нет. Не доволен. Но удовлетворен.
  — Честное слово, месье Пуаро, я вас не понимаю.
  — Я не такой шарлатан, как вы думаете.
  — Я никогда не говорил…
  — Нет! Но вы думали!.. Ладно. Я не обижаюсь. Мне иногда необходимо принять определенный вид.
  Лорд Мэйфилд с изрядным сомнением посмотрел на него. Эркюль Пуаро был человеком, которого он никак не мог понять. Ему хотелось бы назвать его никчемным, но что-то подсказывало ему, что этот смешной человечек не настолько бесполезен, как кажется. Чарльз Маклафлин всегда умел видеть чужие способности.
  — Хорошо, — сказал он. — Мы в ваших руках. Каков ваш дальнейший план?
  — Вы не могли бы избавиться от своих гостей?
  — Думаю, это можно устроить… я мог бы сказать, что мне надо уехать в Лондон в связи с этим делом. Тогда они, вероятно, тоже распрощаются.
  — Очень хорошо. Попытайтесь это устроить.
  Лорд Мэйфилд помедлил.
  — Вам не кажется…
  — Я полностью уверен, что так поступить будет разумнее всего.
  Лорд Мэйфилд пожал плечами:
  — Хорошо, раз вы так уверены.
  Он вышел.
  Глава 8
  Гости разъехались после ланча. Миссис Вандерлин и миссис Макатта ехали поездом, Кэррингтоны — на собственной машине. Пуаро стоял в холле, когда миссис Вандерлин очаровательнейше прощалась.
  — Так ужасно оставлять вас в такой заботе и тревоге… Я надеюсь, что для вас все кончится хорошо. Я никому ни словечка ни о чем не скажу.
  Она пожала ему руку и направилась к «Роллс-Ройсу», который ждал ее, чтобы отвезти на станцию. Миссис Макатта уже сидела в машине. Ее прощание было кратким и неласковым.
  Внезапно Леони, которая сидела впереди вместе с шофером, бегом вернулась в холл.
  — Дорожный несессер мадам, его нет в машине! — воскликнула она.
  Все торопливо занялись поисками. Наконец лорд Мэйфилд нашел его — тот спрятался в тени возле большого дубового сундука. Леони с радостным криком схватила элегантный несессер из зеленого сафьяна и поспешила с ним к машине.
  Миссис Вандерлин высунулась из машины.
  — Лорд Мэйфилд, лорд Мэйфилд! — Она протянула ему письмо. — Вы не будете так любезны опустить его в почтовый ящик? Если я оставлю его до города, то непременно забуду отослать. Письма валяются у меня в сумочке по многу дней.
  Сэр Джордж Кэррингтон то открывал, то закрывал часы. Он был пунктуален до сумасшествия.
  — Впритык, — пробормотал он. — Совсем впритык. Если не поспешат, опоздают на поезд…
  — Да не суетись ты, Джордж, — раздраженно сказала его жена. — В конце концов, это их поезд, не наш!
  Он укоризненно посмотрел на нее.
  «Роллс-Ройс» тронулся в путь.
  Реджи подъехал и остановился у парадной двери в «Моррисе» Кэррингтонов.
  — Все готово, папа, — сказал он.
  Слуги начали грузить багаж Кэррингтонов. Реджи наблюдал за погрузкой, сидя на откидном заднем сиденье.
  Пуаро вышел из парадной двери, смотря на происходящее.
  Внезапно он ощутил руку у себя на локте. Это была леди Джулия.
  — Месье Пуаро, — возбужденно зашептала она, — я должна немедленно поговорить с вами.
  Он позволил ей увести себя. Женщина привела его в маленькую столовую, закрыла дверь и подошла поближе к нему.
  — Это правда — то, что вы сказали? Что для лорда Мэйфилда чрезвычайно важно найти эти бумаги?
  Пуаро с любопытством посмотрел на нее.
  — Это так, мадам.
  — Если… если бы эти бумаги попали к вам, вы взяли бы на себя труд вернуть их лорду Мэйфилду, только чтобы без вопросов?
  — Не уверен, что понимаю вас правильно.
  — Вы должны! Я уверена, что вы это сделаете! Я предлагаю, чтобы… имя вора осталось неизвестным, если бумаги будут возвращены.
  — И как скоро они будут возвращены, мадам? — спросил он.
  — В течение двенадцати часов.
  — Вы можете это обещать?
  — Могу.
  Поскольку сыщик не отвечал, леди Джулия настойчиво повторила:
  — Вы гарантируете, что все это не выйдет на свет?
  Тогда он ответил — очень серьезно:
  — Да, мадам, я гарантирую.
  — В таком случае все можно устроить.
  Леди Джулия резко вышла из комнаты. Через мгновение Пуаро услышал, как отъезжает машина.
  Он пересек холл и вышел в коридор, ведущий к кабинету. Лорд Мэйфилд ждал там. Он поднял взгляд на вошедшего Пуаро и спросил:
  — Итак?
  Пуаро развел руками.
  — Дело закончено, лорд Мэйфилд.
  — Что?
  Бельгиец слово в слово повторил свой разговор с леди Джулией.
  Лорд Мэйфилд воззрился на него в тупом изумлении.
  — Что это значит? Я не понимаю.
  — Но ведь все понятно, не так ли? Леди Джулия знает, кто украл чертежи.
  — Вы ведь не хотите сказать, что это сделала она?
  — Конечно, нет. Леди Джулия — игрок, но не воровка. Однако если она предлагает вернуть чертежи, это означает, что взял их либо ее муж, либо ее сын. Сэр Джордж Кэррингтон был вместе с вами на террасе. Значит, остается сын. Я думаю, что восстановил события прошлого вечера весьма точно. Леди Джулия прошлым вечером зашла в комнату сына и увидела, что та пуста. Она спустилась с лестницы в его поисках, но не нашла. Утром она узнает о краже, к тому же слышит, как ее сын заявляет, что сразу пошел к себе и не покидал комнаты. Она знает, что это неправда. К тому же леди Джулия еще кое-что знает о своем сыне. Она знает, что он слабохарактерный юноша и отчаянно нуждается в деньгах. Она заметила его страсть к миссис Вандерлин. Ей все становится ясно. Миссис Вандерлин убедила Реджи украсть чертежи. Но леди Джулия намерена сыграть свою роль в этом деле. Она прижмет Реджи, завладеет чертежами и вернет их.
  — Но все это просто невозможно! — вскричал лорд Мэйфилд.
  — Да, это невозможно, но леди Джулия этого не знает. Она не знает того, что знаю я, Эркюль Пуаро. Юный Реджи Кэррингтон не брал чертежей, вместо этого он флиртовал с французской горничной миссис Вандерлин.
  — Да все это бред сивой кобылы!
  — Точно.
  — И дело вовсе не раскрыто!
  — Раскрыто. Я, Эркюль Пуаро, знаю правду. Вы мне не верите? Вы не поверили мне вчера, когда я сказал, что знаю, где чертежи. Но я знал. Они были прямо под рукой.
  — Где?
  — В вашем кармане, милорд.
  Воцарилась тишина, затем лорд Мэйфилд сказал:
  — Вы понимаете, что говорите, месье Пуаро?
  — Понимаю. Я знаю, что разговариваю с очень умным человеком. Сначала меня обеспокоило то, что вы, близорукий человек, так категорически утверждаете, что видели, как кто-то выходит из французского окна. Вы хотели, чтобы этот — очень удобный — вывод был принят всеми. Почему? Я исключил всех, одного за другим. Миссис Вандерлин была наверху, сэр Джордж — с вами на террасе, Реджи Кэррингтон флиртовал на лестнице с горничной, миссис Макатта однозначно была у себя в комнате; та расположена рядом с комнатой экономки, а миссис Макатта храпит! Леди Джулия явно считала, что виновен ее сын. Значит, остается только два варианта. Либо Карлайл не выложил чертежи на стол, а сунул к себе в карман — а это не имело смысла, поскольку, как вы сами указали, он мог снять с них копии, — либо… либо чертежи лежали на месте, когда вы подошли к столу, и исчезнуть они могли только у вас в кармане. В этом случае все становится ясным — и ваша убежденность в том, что вы кого-то видели, и ваша убежденность в невиновности Карлайла, и ваше нежелание вызывать меня.
  Но меня озадачивала одна вещь — мотив. Я был убежден, что вы человек честный, цельный. Это показывала и ваша тревога по поводу того, чтобы не обвинили невиновного человека. Также было понятно, что похищение чертежей плохо повлияет на вашу карьеру. Тогда зачем нужна эта совершенно необоснованная кража? В конце концов я нашел ответ. Нашел его в том самом кризисе в вашей карьере несколько лет назад, когда премьер-министр лично заверил, что вы не вели переговоров с тем самым конкретным политиком. Предположим, что это было не совсем так, что остались какие-то документальные свидетельства — положим, письмо, свидетельствующее в пользу того факта, который вы публично отрицали. Такое опровержение было необходимо сделать ради блага национальных интересов. Но сомнительно, чтобы простой народ мог посмотреть на это дело под таким углом. Это означало, что как только верховная власть попала бы в ваши руки, некое нелепое эхо прошлого могло бы все разрушить.
  Я подозреваю, что это письмо оставалось в распоряжении некоего правительства, и это самое правительство вступило с вами в торговлю — письмо в обмен на чертежи нового бомбардировщика. Кто-то, может, и отказался бы. Вы — нет! Вы согласились. Агентом в этом деле была миссис Вандерлин. Она приехала сюда по договоренности, чтобы совершить обмен. Вы выдали себя, когда признались, что у вас нет определенного плана, чтобы ее поймать. Это предположение сделало причину ее приглашения сюда невероятно шаткой.
  Это вы устроили кражу. Вы сделали вид, что увидели вора на террасе — таким образом выведя Карлайла из-под подозрения. Даже если бы он не покинул кабинет, стол стоял так близко к окну, что вор мог схватить чертежи, пока Карлайл возился возле сейфа, повернувшись к столу спиной. Вы подошли к столу и спрятали чертежи у себя в кармане до того момента, когда, переиграв план, подсунули их в несессер миссис Вандерлин. Взамен она отдала вам то самое роковое письмо под видом собственного, которое она якобы не успела отправить.
  Пуаро замолчал.
  Лорд Мэйфилд заговорил:
  — Вы все знаете, месье Пуаро. Наверняка вы меня считаете полным ублюдком.
  Сыщик быстро отмахнулся.
  — Нет-нет, лорд Мэйфилд. Как я уже сказал вам, я считаю вас очень умным человеком. Мне внезапно пришел в голову наш вчерашний разговор. Вы первоклассный инженер. Мне кажется, в спецификациях этого бомбардировщика появились некоторые изменения, сделанные настолько искусно, что трудно будет понять, почему машина не так хороша, как должна быть. Некое зарубежное правительство потерпит что-то вроде неудачи… Я уверен, что для них это будет большим разочарованием.
  Снова воцарилось молчание. Затем лорд Мэйфилд сказал:
  — Вы слишком умны, месье Пуаро. Прошу вас поверить только в одно — я верю в себя. И уверен, что я тот самый человек, которому суждено провести Англию сквозь грядущий кризис, предвидимый мною. Если я не буду твердо уверен в том, что нужен моей стране, чтобы встать у руля государства, я никогда не сделал бы того, что я сделал, — не убил двух зайцев одним выстрелом и спас себя от опасности путем хитроумной уловки.
  — Милорд, — сказал Пуаро, — если бы вы не могли убить двух зайцев одним выстрелом, вы не смогли бы стать политиком!
  
  1937 г.
  Перевод: Н. Некрасова
  
  Зеркало мертвеца
  
  
  Глава 1
  I
  Квартира была из современных. Мебель тоже была современной. Кресла были квадратными, стулья угловатыми. Современный письменный стол стоял прямо перед окном, а за ним сидел маленький пожилой мужчина. Его голова была единственным во всей комнате неквадратным предметом. Она была яйцеобразной. Месье Эркюль Пуаро читал письмо:
  Станция: Уимперли.
  Телеграф:
  Хэмборо-Сент-Джон.
  Хэмборо-Клоуз,
  Хэмборо-Сент-Мэри,
  Уэстшир.
  24 сентября 1936 г.
  Месье Эркюлю Пуаро.
  
  Дорогой сэр!
  У меня возникла проблема, которая требует чрезвычайной тонкости и секретности. Я слышал о вас очень хорошие отзывы и решил доверить вам это дело. У меня есть основания полагать, что я стал жертвой мошенничества, но по семейным обстоятельствам я не хочу прибегать к услугам полиции. Я предпринял собственные меры для того, чтобы решить эту проблему, но вы должны быть готовы приехать сюда немедленно по получении телеграммы. Буду вам весьма обязан, если вы не станете отвечать на это письмо.
  Всегда ваш,
  Брови месье Пуаро медленно поползли на лоб, пока чуть не коснулись волос.
  — И кто такой, — вопросил он в пространство, — этот самый Шевенэ-Гор?
  Сыщик подошел к книжному шкафу и вытащил большой толстый том. Он довольно быстро нашел интересующую его справку.
  «Шевенэ-Гор, сэр Жервас Фрэнсис Ксавьер, 10-й баронет с 1694 г.; бывший капитан 17-го уланского полка; родился 18 мая 1878 г.; старший сын сэра Гая Шевенэ-Гора, 9-го баронета, и леди Клодии Бретертон, 2-й дочери 8-го графа Уоллингфорда. Наследовал титул отца в 1911 г.; женился в 1912 г. на Ванде Элизабет, старшей дочери полковника Фредерика Арбетнота, см. соотв. стр.; закончил Итон. Участник войны в Европе, 1914–1918 гг. Занятия: путешествия, охота на крупную дичь. Адрес: Хэмборо-Сент-Мэри, Уэстшир, и Лаундс-сквер, 218, Юго-Восточный Лондон. Клубы: Кавалеристы-путешественники».
  Пуаро слегка неодобрительно покачал головой. Пару минут он размышлял, затем подошел к маленькому столику, выдвинул ящик и достал оттуда стопку карточек.
  Его лицо прояснилось.
  — A la bonne heure!906 Это дело как раз для меня! Он наверняка будет там.
  II
  Герцогиня приветствовала сыщика чрезвычайно льстиво.
  — Значит, вы все-таки сумели приехать, месье Пуаро! Это замечательно!
  — Замечательно, что мне повезло оказаться здесь, мадам, — пробормотал, кланяясь, Пуаро.
  Он увильнул от нескольких важных и блестящих персон — знаменитого дипломата, не менее знаменитой актрисы и известного пэра-спортсмена — и наконец обнаружил того, кого искал, — вечного гостя из категории «среди прочих присутствующих», мистера Саттерсуэйта.
  Мистер Саттерсуэйт дружелюбно что-то прощебетал.
  — Наша дорогая герцогиня… мне всегда доставляют большое удовольствие ее приемы… Такая личность, если вы понимаете, о чем я. Я часто виделся с ней на Корсике несколько лет назад…
  Разговор мистера Саттерсуэйта, как всегда, был без меры приправлен упоминаниями о титулованных знакомых. Возможно, что иногда ему бывало приятно и общество каких-нибудь господ Джонса, Брауна или Робинсона, но он о таких фактах не упоминал. Однако назвать мистера Саттерсуэйта просто снобом и поставить на этом точку было бы несправедливо. Он был внимательным наблюдателем человеческой натуры, и если говорят правду, что наблюдатель лучше всех понимает в игре, то мистер Саттерсуэйт знал очень много.
  — Понимаете, мой дорогой друг, я сто лет вас не видел. Я всегда ощущал себя в привилегированном положении, наблюдая, как вы работали над делом в Кроуз-Нест907 прямо у меня на глазах. С тех пор я чувствовал себя, как говорится, посвященным… Кстати, я только на прошлой неделе виделся с леди Мэри. Очаровательное создание — вся цветочный аромат и лаванда!
  Коснувшись мимоходом пары скандалов, бывших в данный момент у всех на слуху — неосторожное поведение дочери одного графа и плачевное поведение некоего виконта, — Пуаро сумел наконец ввернуть имя Шевенэ-Гора.
  Мистер Саттерсуэйт ответил немедленно:
  — О, это настоящий характер, если хотите! Его прозывают «последним баронетом».
  — Пардон, я не совсем понимаю.
  Мистер Саттерсуэйт милостиво отнесся к непониманию иностранца.
  — Это шутка, понимаете, шутка. Конечно же, он не является последним баронетом в Англии — но он представитель конца их эпохи. Злой лысый баронет, чокнутый безалаберный, столь популярный в романах прошлого века, — человек, который заключает невероятные пари и всегда их выигрывает.
  Он принялся более подробно излагать, что имелось в виду. В молодые годы Жервас Шевенэ-Гор обошел вокруг света на паруснике. Он побывал в полярной экспедиции. Он вызвал на дуэль гонщика. Он на спор въехал на своей любимой кобыле по лестнице герцогского дома. Он однажды выскочил из ложи на сцену и унес известную актрису прямо посреди спектакля.
  И таким анекдотам о нем не было числа.
  — Это старинная семья, — продолжал мистер Саттерсуэйт. — Сэр Гай де Шевенэ был участником Первого крестового похода. Теперь, увы, род, видимо, приходит к своему концу. Старина Жервас — последний Шевенэ-Гор.
  — Его состояние… он разорился?
  — Вовсе нет. Жервас сказочно богат. Он владеет ценной семейной недвижимостью — угленосными залежами, — и к тому же он еще в молодости заявил права на какие-то там горные разработки не то в Перу, не то в Южной Африке, где и сколотил состояние. Замечательный человек. За что ни берется — все ему удается.
  — Сейчас он, конечно, уже в годах?
  — Да, бедный старина Жервас. — Мистер Саттерсуэйт вздохнул и покачал головой. — Большинство сказали бы — совсем из ума выжил. В чем-то они правы. Он сумасшедший — то есть не душевнобольной или бредит наяву, просто не такой, как все. Он всегда был очень большим оригиналом.
  — А с годами оригинальность становится эксцентричностью? — предположил Пуаро.
  — Очень верно. Именно так и случилось с бедным старым Жервасом.
  — Возможно, у него непомерное самомнение?
  — Абсолютно точно. Мне кажется, что в мыслях Жерваса весь мир делится на две половины — Шевенэ-Горы и все остальные.
  — Преувеличенное ощущение принадлежности к роду!
  — Да. Эти Шевенэ-Горы все надменны как черти — сами себе закон. В Жервасе, последнем в роду, это проявилось очень сильно. Он… ну, понимаете, если его послушать, так он прямо Господь Всемогущий!
  Пуаро медленно задумчиво кивнул:
  — Да, могу себе представить… Понимаете, я получил от него письмо. Необычное письмо. Это не просьба — это приказ!
  — Королевский приказ, — хмыкнул мистер Саттерсуэйт.
  — Вот именно. Этому сэру Жервасу даже не пришло в голову, что я, Эркюль Пуаро, человек важный, что у меня полно дел! И вряд ли я все брошу и побегу к нему, как собака, как ничтожество, обрадовавшееся поручению!
  Мистер Саттерсуэйт прикусил губу, пытаясь сдержать улыбку. Ему пришло в голову, что в вопросе самомнения Эркюль Пуаро стоит Жерваса Шевенэ-Гора.
  Он пробормотал:
  — И, конечно, вызов был срочный?
  — Нет! — Пуаро патетически воздел руки. — Я должен быть в его распоряжении, и все, если я ему потребуюсь! Enfin, je vous demande!908
  Снова он красноречиво воздел руки, куда яснее, чем словами, выражая степень крайней ярости.
  — Как я понимаю, — сказал мистер Саттерсуэйт, — вы отказались?
  — У меня еще не было возможности, — медленно проговорил Пуаро.
  — Но вы откажетесь?
  На лице маленького человечка возникло новое выражение. Его брови растерянно сошлись. Он сказал:
  — Как бы сказать? Отказаться — это было первым моим побуждением. Но я не знаю… Есть, в конце концов, такая вещь, как чутье. И я чую что-то…
  Мистер Саттерсуэйт воспринял последнее заявление без малейшего удивления.
  — О? — сказал он. — Это интересно…
  — Мне кажется, — продолжал Эркюль Пуаро, — что описанный вами человек должен быть очень уязвим…
  — Уязвим? — удивился мистер Саттерсуэйт. Это определение никак не подходило Жервасу Шевенэ-Гору. Но мистер Саттерсуэйт был человеком проницательным и наблюдательным. Он медленно проговорил: — Кажется, я вас понимаю.
  — Такие люди облачены в доспех — и какой доспех! Доспех крестоносца и в сравнение с ним не идет — это броня надменности, гордыни, полного самоутверждения. Эта броня в какой-то мере является защитой от стрел, каждодневных стрел жизни, которые отскакивают от нее. Но в этом есть и опасность — порой человек в такой броне может даже не заметить, что на него нападают. Он не сразу увидит, не сразу услышит — и еще позже почувствует.
  Пуаро помолчал, затем спросил, меняя тему:
  — Из кого состоит семья сэра Жерваса?
  — Так… Его жена Ванда. Она из Арбетнотов — очень красивая была девушка. И до сих пор красива, уже как женщина. Она ужасно забывчива. Очень предана Жервасу. Склонна к оккультизму, как мне кажется. Носит всякие амулеты, скарабеев и утверждает, что она — реинкарнация какой-то там египетской царицы… Затем Рут — их приемная дочь; своих детей у них нет. Очень привлекательная, современная девушка. Вот и вся семья. За исключением, конечно, Хьюго Трента. Это племянник Жерваса. Памела Шевенэ-Гор вышла замуж за Реджи Трента, и Хьюго — их единственный сын. Он сирота. Конечно, он может унаследовать титул, но мне кажется, что в конце концов он заполучит и деньги Жерваса. Симпатичный парень, служит в конной гвардии.
  Пуаро задумчиво кивнул, затем спросил:
  — Сэр Жервас очень страдает, что у него нет сына, который мог бы унаследовать его имя?
  — Мне кажется, это должно очень глубоко его ранить.
  — Род для него много значит?
  — Да.
  Мистер Саттерсуэйт пару минут молчал, весьма заинтригованный. Наконец он решился спросить:
  — Вы видите какую-нибудь причину, по которой вам следует поехать в Хэмборо-Клоуз?
  Пуаро медленно покачал головой.
  — Нет, — сказал он. — Насколько я вижу, причины нет никакой. Но тем не менее, думаю, я поеду туда.
  Глава 2
  Эркюль Пуаро сидел в углу купе первого класса, в вагоне стремительно летящего по сельской Англии поезда. Он задумчиво достал из кармана аккуратно сложенную телеграмму, развернул ее и прочел:
  Садитесь на поезд в четыре тридцать от вокзала Сент-Панкрас и скажите кондуктору, чтобы экспресс остановился в Уимперли.
  Сыщик сложил телеграмму и снова сунул в карман.
  Кондуктор в поезде был угодлив. Джентльмен едет в Хэмборо-Клоуз? О да, гости сэра Шевенэ-Гора всегда останавливают экспресс в Уимперли.
  — Мне кажется, это особая привилегия, сэр.
  После этого кондуктор дважды заходил в купе — в первый раз, чтобы заверить пассажира, что будет сделано все, чтобы купе было только для него одного, второй — чтобы объявить, что экспресс опаздывает на десять минут.
  Поезд должен был прибыть в 7.50, но Пуаро вышел на платформу маленькой станции ровно в две минуты девятого и сунул вожделенную полукрону в руку кондуктора.
  Локомотив свистнул, и «Северный экспресс» двинулся дальше. К Пуаро подошел высокий шофер в темно-зеленой форме.
  — Мистер Пуаро? В Хэмборо-Клоуз?
  Он взял опрятный саквояж детектива и пошел с платформы. Их ждал большой «Роллс-Ройс». Шофер открыл Пуаро дверцу, набросил ему на колени роскошную меховую полсть, и они тронулись с места.
  Через какие-то десять минут езды по пересеченной местности, миновав крутые повороты и сельские лужайки, машина свернула в широкие ворота, обрамленные огромными каменными грифонами.
  Они проследовали через парк прямо к дому. Когда машина подъехала, дверь была открыта, и на переднем крыльце появился дворецкий внушительных размеров.
  — Мистер Пуаро? Добро пожаловать, сэр.
  Он пошел впереди, вступил в холл, открыл дверь посередине справа и объявил:
  — Мистер Эркюль Пуаро.
  В комнате было несколько человек в вечерних платьях, и когда Пуаро вошел, окинув всех быстрым взглядом, он понял, что его появления не ждали. Взгляды всех присутствующих устремились на него с искренним изумлением.
  Затем высокая женщина с черными с проседью волосами неуверенно подошла к нему. Пуаро склонился над ее рукой.
  — Прошу прощения, мадам, — сказал он. — Боюсь, мой поезд опоздал.
  — Вовсе нет, — рассеянно сказала леди Шевенэ-Гор. Она по-прежнему озадаченно смотрела на него. — Вовсе нет… мистер… я не совсем расслышала…
  — Эркюль Пуаро.
  Он произнес свое имя четко и ясно. Кто-то у него за спиной тихо ахнул. В то же время сыщик понял, что хозяина в комнате явно нет. Он мягко прошептал:
  — Вы знали, что я приеду, мадам?
  — О… о да, — неубедительно проговорила она. — Я думаю… в смысле, полагаю, но я такая глупая, месье Пуаро… Я все забываю. — В ее голосе звучало меланхолическое удовлетворение этим фактом. — Мне говорят — но у меня в голове ничего не задерживается! Исчезает! Словно мне ничего и не говорили.
  Затем, словно спохватившись, что не выполнила свой долг, она окинула все вокруг рассеянным взглядом и пробормотала:
  — Полагаю, вы всех знаете.
  Хотя это, очевидно, было не так, данная фраза была явным заученным заклинанием, при помощи которого леди Шевенэ-Гор избавляла себя от трудов представлять людей и вспоминать их имена.
  Сделав чрезвычайное усилие, чтобы разрешить нынешнюю сложную ситуацию, она добавила:
  — Моя дочь, Рут.
  Стоявшая перед ним девушка тоже была высокой и темноволосой, но совершенно другого типа. Вместо плосковатых, нечетких черт лица леди Шевенэ-Гор у нее был красиво вылепленный нос с легкой горбинкой и четкая, скульптурная линия подбородка. Ее черные кудрявые волосы были зачесаны назад, открывая лицо. Цвет ее лица был ярким и чистым, почти без косметики. Эркюль Пуаро подумал, что это одна из самых прелестных девушек, которые ему только встречались.
  Он также понял, что она не только хороша собой, но и умна, а также определенно обладает гордостью и характером. Говорила Рут слегка нараспев, что показалось ему нарочитым.
  — Как замечательно, — сказала она, — принимать у себя месье Эркюля Пуаро! Полагаю, старик решил устроить нам сюрприз.
  — Так вы не знали о моем приезде, мадемуазель? — быстро спросил он.
  — Понятия не имела. И мне придется подождать с моим альбомом для автографов до конца ужина.
  Из холла послышался звук гонга, в дверях возник дворецкий и объявил:
  — Ужинать подано.
  И тут, прямо перед тем как было произнесено слово «подано», случилось нечто весьма любопытное. Царственный слуга на какое-то мгновение превратился в крайне изумленного простого смертного…
  Эта метаморфоза была настолько мгновенной, и маска вышколенного дворецкого вернулась на место так быстро, что любой, кто не смотрел бы в этот момент на него, не заметил бы этой перемены. Однако Пуаро смотрел. Ему стало интересно.
  Дворецкий замялся в дверях. Хотя его лицо снова стало бесстрастным, как и полагалось, в его фигуре чувствовалась напряженность.
  Леди Шевенэ-Гор сказала неуверенно:
  — О боже, это очень необычно. Правда, я… я просто не знаю, что делать.
  Рут обратилась к Пуаро:
  — Этот внезапный испуг, месье Пуаро, вызван тем фактом, что мой отец впервые как минимум за двадцать лет опоздал к ужину.
  — Это невероятно, — стенала леди Шевенэ-Гор. — Жервас никогда…
  Пожилой человек с солдатской выправкой подошел к ней и искренне рассмеялся.
  — Старина Жервас! Наконец-то опоздал! Честное слово, он у нас получит за это! Наверное, запонка убежала, как думаете? Или Жерваса обычные наши беды не берут?
  Леди Шевенэ-Гор ответила низким озадаченным тоном:
  — Но Жервас никогда не опаздывает.
  Ужас, вызванный этим обычным затруднением, казался почти нелепым. И все же Эркюлю Пуаро это таким уж смешным не показалось… За этим испугом он ощущал тревогу — возможно, даже предчувствие. И ему тоже показалось странным, что Жервас Шевенэ-Гор не вышел к гостю, которого вызвал сюда таким таинственным образом.
  А пока никто не знал, что делать. Это была беспрецедентная ситуация, и никто не понимал, как в ней следует поступить.
  Наконец леди Шевенэ-Гор взяла на себя инициативу, если это можно было так назвать. Ее поведение было чрезвычайно неуверенным.
  — Снелл, — сказала она, — ваш хозяин…
  Она не закончила предложения, выжидательно глядя на дворецкого.
  Снелл, который, очевидно, привык к такой манере хозяйки получать информацию, ответил на невысказанный вопрос:
  — Сэр Жервас спустился вниз в пять минут восьмого, миледи, и направился прямо в кабинет.
  — О, я понимаю. — Рот ее был по-прежнему открыт, взгляд устремлен куда-то вдаль. — Вам не кажется… в смысле… что он слышал гонг?
  — Я думаю, он должен был слышать, миледи, ведь гонг находится прямо рядом с дверью кабинета. Я, конечно, не знал, был ли сэр Жервас еще в кабинете, иначе сказал бы ему, что ужин подан. Может, мне пойти сказать ему сейчас, миледи?
  Леди Шевенэ-Гор с откровенным облегчением схватилась за это предложение.
  — О, благодарю вас, Снелл. Да, пожалуйста, скажите ему. Конечно.
  Когда дворецкий вышел, она сказала:
  — Снелл — настоящее сокровище. Я полностью полагаюсь на него. Не знаю, что бы я делала без Снелла.
  Кто-то что-то сочувственно пробормотал, но никто ничего не сказал. Эркюль Пуаро, глядя с внезапно обострившимся вниманием на эту полную людей комнату, понял, что все до единого напряжены. Он быстро пробежался по ним взглядом, наскоро классифицируя их. Двое пожилых мужчин, один с солдатской выправкой, который только что говорил, и второй — худой, прижимистый, седой, с крепко сжатыми губами юриста.
  Двое молодых — очень разного типа. Один, с усами и сдержанно-надменным видом, был, как предположил Пуаро, племянником сэра Жерваса, конногвардейцем. Второго, с гладкими зачесанными назад волосами и довольно откровенной стильной миловидностью, сыщик отнес к определенно более низкому социальному классу. Здесь также находились невысокая женщина средних лет, в пенсне, с умными глазами, и девушка с огненно-рыжими волосами.
  В дверях появился Снелл. Манеры его были безупречны, но снова эта маска бесстрастного дворецкого не могла полностью скрыть беспокойства.
  — Простите, миледи, но дверь заперта.
  — Заперта?
  Голос был мужской — молодой, встревоженный, с призвуком возбуждения. Говорил тот самый симпатичный молодой человек с зализанными назад волосами. Он торопливо вышел вперед:
  — Может, мне пойти посмотреть?..
  Но Эркюль Пуаро очень ненавязчиво перехватил руководство. Он сделал это настолько естественно, что никому не показалось странным, что только что приехавший чужак внезапно взял на себя командование в этой ситуации.
  — Идемте, — сказал он. — Пойдемте к кабинету.
  Затем он обратился к Снеллу:
  — Будьте добры, проводите нас.
  Снелл повиновался. Пуаро шел за ним по пятам, а следом, как овечки, потянулись остальные.
  Снелл прошел через большой холл, мимо большого разветвленного изгиба лестницы, мимо огромных дедовских часов и алькова, в котором стоял гонг, и по узкому проходу, который заканчивался дверью.
  Здесь Пуаро прошел вперед Снелла и подергал ручку. Она повернулась, но дверь не открылась. Пуаро тихонько постучал. Он стучал громче и громче. Затем, внезапно сдавшись, опустился на колени и заглянул в замочную скважину.
  Наконец он медленно поднялся и обвел присутствующих взглядом. Лицо его было суровым.
  — Джентльмены! — сказал Пуаро. — Эту дверь следует немедленно вскрыть!
  По его указанию два молодых человека, высокие и крепкие, налегли на дверь. Это оказалось непростым делом. Двери в Хэмборо-Клоуз были солидными. Однако в конце концов замок поддался и дверь с деревянным треском распахнулась внутрь.
  На мгновение все сгрудились в дверях, глядя на открывшуюся картину. Свет был включен. С левой стороны комнаты стоял большой письменный стол — массивное сооружение из красного дерева. Не за столом, а сбоку от него, прямо спиной к вошедшим в кресле обмяк крупный мужчина. Голова его и верхняя часть тела накренились направо, правая рука бессильно свисала вниз. Прямо под ней на ковре лежал маленький блестящий пистолет…
  Раздумывать было не о чем, картина представлялась ясной. Сэр Жервас Шевенэ-Гор застрелился.
  Глава 3
  Несколько мгновений группа в дверях стояла неподвижно, не сводя глаз со зрелища. Затем Пуаро шагнул вперед. В то же мгновение Хьюго Трент хрипло сказал:
  — Господи, старик застрелился!
  Послышался длинный, судорожный вздох леди Шевенэ-Гор.
  — О, Жервас, Жервас!
  Пуаро резко бросил через плечо:
  — Уведите леди Шевенэ-Гор. Тут уже ничего не поделаешь.
  Пожилой мужчина с военной выправкой повиновался. Он сказал:
  — Идем, Ванда. Идем, дорогая. Ты ничего не сможешь сделать. Все кончено. Рут, помоги матери.
  Но Рут Шевенэ-Гор протиснулась в комнату и теперь стояла рядом с Пуаро, который склонился над жуткой обмякшей фигурой в кресле — над телом человека геркулесовского сложения с бородой викинга.
  Она спросила низким, напряженным, странно сдавленным и глухим голосом:
  — Вы уверены, что он… мертв?
  Пуаро поднял взгляд.
  Лицо девушки полыхало от какого-то чувства — явно сурово сдерживаемого и подавляемого, которое он не мог распознать. Это было не горе — казалось, что это нечто вроде полнейшего ужаса и возбуждения.
  Маленькая дама в пенсне прошептала:
  — Дорогая, ты не думаешь, что твою маму следует…
  Рыжеволосая девушка вскричала высоким надрывным голосом:
  — Так, значит, это была не машина и не пробка от шампанского! Мы слышали выстрел!
  Пуаро повернулся к ним.
  — Кто-то должен позвонить в полицию…
  — Нет! — отчаянно выкрикнула Рут Шевенэ-Гор.
  Пожилой мужчина с лицом юриста сказал:
  — Боюсь, этого не избежать. Вы не возьмете это на себя, Бэрроуз? Хьюго…
  Пуаро спросил высокого молодого человека с усами:
  — Вы мистер Хьюго Трент? Мне кажется, было бы неплохо, чтобы все, кроме нас с вами, покинули эту комнату.
  И снова его полномочий никто не оспаривал. Юрист вытеснил всех наружу. Пуаро и Хьюго Трент остались наедине. Молодой человек воззрился на него:
  — Послушайте, кто вы такой? В смысле, я понятия об этом не имею. Что вы тут делаете?
  Пуауро достал из кармана визитницу и выбрал карточку.
  Хьюго Трент уставился на нее:
  — Частный детектив? Ого! Конечно, я слышал о вас… Но я все равно не понимаю, что вы здесь делаете.
  — Вы не знаете, что ваш дядя… он ведь ваш дядя, не так ли?
  На миг Хьюго глянул на покойного.
  — Старик-то? Да, он мой дядя. Все верно.
  — Вы не знали, что он послал за мной?
  Хьюго покачал головой. Затем протянул:
  — Я не знал об этом.
  В его голосе звучало какое-то трудноуловимое чувство. Глаза его казались застывшими и тупыми — такое выражение, подумал Пуаро, бывает хорошей маской в момент потрясения. Он тихо сказал:
  — Мы ведь в Уэстшире? Я хорошо знаком с вашим главным констеблем909, майором Риддлом.
  — Риддл живет в полумиле от нас, — сказал Хьюго. — Он, вероятно, сам приедет.
  — Это было бы очень кстати, — сказал Пуаро.
  Он начал осторожно передвигаться по комнате. Затем отодвинул оконную штору и обследовал французские окна, пробуя открыть их. Те были закрыты.
  На стене за столом висело круглое зеркало. Оно было разбито. Пуаро наклонился и поднял какой-то маленький предмет.
  — Что это? — спросил Хьюго Трент.
  — Пуля.
  — Она прошла сквозь его голову и разбила зеркало?
  — Похоже на то.
  Пуаро скрупулезно положил пулю на то самое место, где подобрал ее. Затем подошел к столу. На нем лежали аккуратно сложенные в стопки бумаги. На кипе промокательной бумаги лежал листок с надписью «Простите», написанной неровным почерком печатными буквами.
  — Наверное, он написал его непосредственно перед тем, как… сделать это, — сказал Хьюго.
  Пуаро задумчиво кивнул, снова посмотрел на разбитое зеркало, затем на покойника. Чуть нахмурился, словно в замешательстве. Потом подошел к двери, криво висевшей, со сломанным замком. В двери не было ключа, насколько он знал, — иначе сыщик не смог бы заглянуть в замочную скважину. На полу не было никакого намека на ключ. Пуаро склонился над убитым и пробежался пальцами по его телу.
  — Вот он, — сказал он. — Ключ в кармане.
  Хьюго достал портсигар и закурил. Говорил молодой человек довольно сипло.
  — Все выглядит совершенно ясным, — сказал он. — Дядя заперся здесь, нацарапал записку на листке бумаги и затем застрелился.
  Пуаро задумчиво кивнул. Хьюго продолжал:
  — Но я не понимаю, зачем он послал за вами. В чем дело?
  — Это довольно сложно объяснить. Пока мы, мистер Трент, будем ждать полицию, может быть, вы расскажете мне, кто все эти люди, которых я тут встретил по приезде?
  — Кто? — почти рассеянно сказал Хьюго. — О да, конечно. Извините. Может, мы сядем? — Он показал на небольшой диванчик в самом дальнем от тела углу комнаты, а затем нервно продолжил: — Итак, Ванда — моя тетка, вы знаете. И Рут, моя кузина. Но с ними вы знакомы. Еще одна девушка — это Сьюзен Кардуэлл. Она просто гостит здесь. Полковник Бери. Это старый друг семьи. Мистер Форбс. Он тоже старый друг семьи; кроме прочего, он еще является семейным адвокатом и все такое. Оба старикана в юности были влюблены в Ванду и до сих пор являются ее верными и преданными поклонниками. Это смешно, но довольно трогательно. Затем Годфри Бэрроуз, секретарь старика… то есть дяди, и мисс Лингард, которая помогает ему писать историю рода Шевенэ-Горов. Она копает исторический материал для писателей. Вроде бы все.
  Пуаро кивнул. Затем спросил:
  — Как я понимаю, вы действительно слышали выстрел, убивший вашего дядю?
  — Да. Мы подумали, что это хлопнула пробка от шампанского — по крайней мере я так подумал. Сьюзен и мисс Лингард решили, что это выхлоп машины снаружи — дорога проходит довольно близко, понимаете.
  — Когда это было?
  — Где-то в десять минут девятого. Тогда Снелл в первый раз ударил в гонг.
  — И где вы были, когда услышали его?
  — В холле. Мы… мы еще посмеялись по этому поводу — поспорили, знаете ли, откуда этот звук. Я сказал, что из столовой, Сьюзен — что из гостиной, мисс Лингард сказала, что откуда-то сверху, а Снелл сказал — что с дороги, только слышим мы его из окна вверху лестницы. Сьюзен тогда спросила: «Есть еще теории?» А я рассмеялся и сказал, что всегда еще есть убийство! Теперь как-то мерзко об этом даже думать…
  Его передернуло.
  — Никому не пришло в голову, что сэр Жервас мог застрелиться?
  — Нет, конечно же, нет!
  — То есть вы понятия не имеете, почему он мог застрелиться?
  — Ладно, наверное, мне не стоило бы этого говорить… — медленно начал Хюго.
  — У вас есть идея?
  — Да… ну… трудно объяснить. Естественно, я не ожидал, что он покончит с собой, но все равно я не слишком удивлен. Дело в том, месье Пуаро, что мой дядя был чокнутый. Все это знали.
  — Вы считаете это достаточным объяснением?
  — Ну, люди стреляются, когда они даже слегка безумны.
  — Восхитительно простое объяснение.
  Хьюго уставился на него.
  Пуаро снова встал и стал бесцельно прохаживаться по комнате. Она была уютно обставлена в тяжелом викторианском стиле. Здесь были массивные книжные шкафы, тяжелые кресла и несколько настоящих чиппендейловских стульев910. Украшений было немного, но несколько бронзовых безделушек на каминной полке привлекли внимание Пуаро и вызвали в нем искреннее восхищение. Он брал их одну за другой и тщательно рассматривал, прежде чем осторожно поставить на место. С самой крайней левой сыщик что-то снял кончиком ногтя.
  — Что это? — без особого интереса спросил Хьюго.
  — Ничего особенного. Крохотный осколок зеркала.
  — Забавно, что выстрел разнес зеркало, — сказал Хьюго. — Разбитое зеркало — к несчастью. Бедный старый Жервас… Удача слишком долго не покидала его.
  — Ваш дядя был удачлив?
  Хьюго коротко хохотнул.
  — Как в поговорке! Все, к чему он прикасался, превращалось в золото. Если он поддерживал аутсайдера, тот выигрывал. Если он вкладывал деньги в сомнительную шахту, в ней сразу же натыкались на жилу руды. Он удивительным образом спасался из самых опасных мест. Его жизнь не раз спасало чистое чудо. Он был хорошим парнем в своем роде, понимаете. Он определенно «много где побывал и много что повидал» — больше, чем большинство его ровесников.
  Пуаро пробормотал тоном беседы:
  — Вы были привязаны к своему дядюшке, мистер Трент?
  Казалось, Хьюго Трент немного опешил от такого вопроса.
  — О… ну… да, конечно, — довольно расплывчато сказал он. — Понимаете, с ним порой было трудновато. Ужасно непросто было с ним сосуществовать, и все такое. К счастью, мы с ним нечасто виделись.
  — Вы ему нравились?
  — По крайней мере я этого не замечал! Кстати, он, так сказать, вообще отрицал мое существование.
  — Как это, мистер Трент?
  — Ну, понимаете, своего сына у него не было, и он очень болезненно к этому относился. Наследная кровь была для него чем-то вроде предмета одержимости. Уверен, его глубоко ранило то, что после его смерти Шевенэ-Горов на свете не останется. Род, знаете ли, ведет свою историю со времен нормандского завоевания. Старик был последним в роду. Полагаю, с его точки зрения, это было довольно погано.
  — А вы сами не разделяете этого чувства?
  Хьюго пожал плечами:
  — Все это мне кажется довольно старомодным.
  — И что теперь будет с его имением?
  — Не знаю. Может, я унаследую… Или, может, все достанется Рут… А может, Ванде до ее смерти.
  — Ваш дядюшка не говорил о своих намерениях?
  — Ну, была у него одна излюбленная идея…
  — И какая же?
  — Он считал, что мы с Рут должны пожениться.
  — Это, несомненно, было бы весьма подходящим союзом.
  — Очень даже. Но Рут… ну, у Рут очень четкие взгляды на жизнь. Понимаете, она очень привлекательная девушка, и она это знает. И не торопится выходить замуж.
  Пуаро подался вперед.
  — Но вы сами были бы не против, месье Трент?
  — Я не вижу особой разницы в том, кто сегодня на ком женится, — скучным тоном ответил Хьюго. — Развестись легко. Если вы не подходите друг другу, нет ничего проще, чем разрубить узел и начать сначала.
  Дверь открылась, и вошел Форбс с высоким, стройным, как ель, человеком. Тот кивнул Тренту.
  — Привет, Хьюго. Мне очень жаль. Это такой удар для всех вас…
  Эркюль Пуаро вышел вперед.
  — Как поживаете, майор Риддл? Вы помните меня?
  — Конечно! — Главный констебль пожал ему руку. — Значит, вы здесь?
  В его голосе прозвучала задумчивая нотка. Он с любопытством посмотрел на Эркюля Пуаро.
  Глава 4
  — Итак? — сказал майор Риддл.
  С момента его прибытия прошло двадцать минут. Вопросительное «итак?» главного констебля было адресовано полицейскому хирургу, высокому и тощему пожилому человеку с седеющими волосами. Тот пожал плечами:
  — Он мертв более полутора часов — но не более часа. Я знаю, что технические подробности вам неинтересны, так что я их излагать не буду. Убит выстрелом в голову, пистолет находился в нескольких дюймах от правого виска. Пуля прошила мозг и вышла с другой стороны головы.
  — Картина полностью соответствует самоубийству?
  — Полностью. Затем тело обмякло в кресле, пистолет выпал из руки.
  — Вы нашли пулю?
  — Да. — Доктор показал ее.
  — Хорошо, — сказал майор Риддл. — Сохраним для сравнения с пистолетом. Рад, что случай ясный и без осложнений.
  Эркюль Пуаро негромко спросил:
  — А вы уверены, что без осложнений, доктор?
  Тот медленно ответил:
  — Ну, я полагаю, что одну вещь можно назвать немного странной. Когда он выстрелил в себя, он должен был повалиться чуть правее. Иначе пуля попала бы в стену ниже зеркала, а не точно в его середину.
  — Неудобное положение для совершения самоубийства, — сказал Пуаро.
  Доктор пожал плечами:
  — Ну, удобство… если вы хотите покончить со всем разом… — Он оставил предложение незаконченным.
  — Теперь тело можно унести? — спросил майор Риддл.
  — Я закончил с ним еще до обеда.
  — А вы что скажете, инспектор? — обратился майор Риддл к человеку с непроницаемым лицом в гражданском.
  — Все в порядке, сэр. Мы получили все, что хотели. На пистолете только отпечатки покойного.
  — Тогда можете идти.
  Бренные останки Жерваса Шевенэ-Гора были унесены. Главный констебль и Пуаро остались вдвоем.
  — Что же, — сказал Риддл, — все кажется предельно ясным и понятным. Дверь заперта. Окно закрыто, ключ от двери в кармане покойного. Все как положено — за исключением одного обстоятельства.
  — И что же это за обстоятельство, друг мой? — спросил Пуаро.
  — Да вы! — выпалил Риддл. — Что вы тут делаете?
  В ответ Пуаро протянул ему письмо, которое он неделю назад получил от покойного, и телеграмму, которая в конце концов и привела его сюда.
  — Хм, — сказал главный констебль. — Интересно. Нам придется разобраться с этим до конца. Я бы сказал, что это имеет прямое отношение к его самоубийству.
  — Согласен.
  — Мы должны допросить всех, кто находится в доме.
  — Я могу назвать вам их имена. Я только что расспрашивал мистера Трента. — Сыщик повторил список имен. — Возможно, вы, майор Риддл, что-нибудь знаете об этих людях?
  — Конечно, я кое-что знаю о них. Леди Шевенэ-Гор в своем роде сумасшедшая не меньше, чем сэр Жервас. Они были преданы друг другу — и оба сумасшедшие. Она самая рассеянная женщина на земле, которая порой проявляет неестественную проницательность совершенно невероятным образом. Люди много смеются над ней. Я думаю, она это понимает, но ей все равно. Она абсолютно лишена чувства юмора.
  — Мисс Шевенэ-Гор — их единственная приемная дочь, насколько я понимаю?
  — Да.
  — Очень красивая юная леди.
  — Она чертовски привлекательна. Просто вгоняет в панику большинство молодых людей в своем окружении. Сначала привлекает, затем отталкивает и смеется над всеми. Отлично сидит на лошади, и у нее изумительные руки.
  — В настоящий момент нас интересует не это.
  — Ну… наверное, да… Ладно, давайте про остальных. Конечно же, я знаю старика Бери. Большую часть времени он торчит здесь. Почти комнатная собачка. Что-то вроде адъютанта леди Шевенэ-Гор. Он очень старый друг семьи. Они знакомы всю жизнь. Мне кажется, что они с сэром Жервасом оба имели акции в одной компании, директором которой был Бери.
  — Вы знаете что-нибудь об Освальде Форбсе?
  — Мне кажется, что я только раз с ним встречался.
  — А мисс Лингард?
  — Никогда о ней не слышал.
  — Мисс Сьюзен Кардуэлл?
  — Симпатичная девушка с рыжими волосами? Последние несколько дней я видел ее с Рут Шевенэ-Гор.
  — Мистер Бэрроуз?
  — Да, я с ним знаком. Секретарь Шевенэ-Гора. Между нами, он мне не слишком нравится. Он привлекателен и сознает это. Не могу сказать, чтобы он был из высшего общества.
  — Он давно служит у сэра Жерваса?
  — Кажется, года два.
  — И больше никого… — Пуаро осекся.
  В комнату торопливо вошел высокий светловолосый мужчина в пиджачной паре. Он задыхался, и вид у него был встревоженный.
  — Добрый вечер, майор Риддл. Я услышал, что сэр Жервас будто бы застрелился, и поспешил сюда. Снелл сказал мне, что это правда… Это невероятно! Не могу поверить!
  — Это правда, Лэйк. Позвольте мне представить вас. Это капитан Лэйк, агент по недвижимости сэра Жерваса. Месье Эркюль Пуаро, о котором вы могли слышать.
  Лицо Лэйка осветило радостное недоверие.
  — Месье Эркюль Пуаро? Я страшно рад познакомиться с вами! По крайней мере… — Он сбился, мелькнувшая на миг обаятельная улыбка исчезла, и он снова стал встревоженным и взволнованным. — В этом самоубийстве нет ничего такого… сомнительного?
  — А почему должно быть что-то сомнительное, как вы выразились? — резко спросил главный констебль.
  — Я подумал, раз здесь месье Пуаро… О да, и все это кажется таким невероятным!..
  — Нет-нет, — быстро сказал Пуаро. — Я здесь не по поводу смерти сэра Жерваса. Я уже тогда был в доме как гость.
  — О, я понял. Забавно, но он не говорил мне, что вы приедете, когда я занимался счетами касательно сегодняшнего вечера.
  — Вы дважды употребили слово «невероятно», капитан Лэйк, — негромко проговорил Пуаро. — Значит, вы очень удивлены самоубийством сэра Жерваса?
  — Да, очень. Конечно, он был не в своем уме, с этим все согласятся. Но тем не менее я просто не могу представить, как мир будет существовать без него.
  — Да, — сказал Пуаро. — Это так. — И он оценивающим взглядом посмотрел в открытое, умное лицо молодого человека.
  Майор Риддл прочистил горло.
  — Раз уж вы здесь, капитан Лэйк, то, может, присядете и ответите на пару вопросов?
  — Конечно, сэр. — Лэйк сел на стул к ним лицом.
  — Когда вы в последний раз видели сэра Жерваса?
  — Сегодня днем, незадолго до трех. Мне надо было проверить кое-какие счета и решить вопрос о новом арендаторе одной из ферм.
  — И сколько вы пробыли вместе?
  — Где-то с полчаса.
  — Подумайте хорошенько и скажите, не заметили ли вы чего-нибудь странного в его поведении?
  Молодой человек задумался.
  — Нет, вряд ли. Возможно, он был слегка возбужден, но это было его обычное состояние.
  — Не был ли он подавлен?
  — Да нет, сэр Жервас показался мне в хорошем расположении духа. Именно сейчас он был в очень хорошем настроении, поскольку писал историю своего рода.
  — И как давно он этим занимался?
  — Он начал работу около шести месяцев назад.
  — Мисс Лингард приехала именно тогда?
  — Нет. Она появилась около двух месяцев назад, когда он понял, что сам не справляется с необходимой исследовательской работой.
  — Вы считаете, что ему нравилась эта работа?
  — О, да просто слов нет, как нравилась! Он действительно считал, что нет на свете ничего важнее его рода. — На мгновение в голосе молодого человека послышалась горечь.
  — То есть, насколько вам известно, сэра Жерваса ничто не беспокоило?
  Капитан Лэйк ответил после короткого — едва заметного — замешательства:
  — Нет.
  Пуаро внезапно вставил вопрос:
  — Как вы думаете, сэр Жервас никоим образом не беспокоился о своей дочери?
  — Дочери?
  — Именно так.
  — Насколько я знаю, нет, — жестко ответил молодой человек.
  Пуаро не стал больше ничего спрашивать, и майор Риддл сказал:
  — Что же, спасибо, Лэйк. Возможно, вы побудете здесь на случай, если вдруг мне надо будет о чем-то вас спросить?
  — Конечно, сэр. — Он встал. — Могу я чем-то помочь?
  — Да, пришлите сюда дворецкого. И, возможно, вы узнаете, как себя чувствует леди Шевенэ-Гор и могу ли я задать ей пару вопросов, или она слишком взволнованна.
  Молодой человек кивнул и покинул комнату быстрым, решительным шагом.
  — Симпатичный человек, — сказал Эркюль Пуаро.
  — Да, приятный парень и дело свое знает. Его все любят.
  Глава 5
  — Садитесь, Снелл, — приятельским тоном сказал майор Риддл. — У меня к вам много вопросов. Как понимаю, все произошедшее стало для вас шоком?
  — Да, сэр. Спасибо, сэр. — Снелл сел с таким сдержанным видом, что все равно что остался стоять.
  — Вы ведь тут довольно долго служите, верно?
  — Шестнадцать лет, сэр, с тех пор как сэр Жервас… э… осел на месте, если можно так сказать.
  — А, да. Ваш хозяин в свое время был великим путешественником.
  — Да, сэр. Он ходил в экспедицию к полюсу и побывал во многих других интересных местах.
  — Вы не могли бы мне сказать, Снелл, когда в последний раз видели вашего хозяина сегодня?
  — Я был в столовой, сэр, проверял, чтобы стол был накрыт как полагается. Дверь в холл была открыта, и я увидел, как сэр Жервас спускается по лестнице, пересекает холл и выходит в коридор, ведущий к кабинету.
  — В какое время это было?
  — Незадолго до восьми. Наверное, было без пяти восемь.
  — И тогда вы видели его в последний раз?
  — Да, сэр.
  — Вы слышали выстрел?
  — Да, сэр, но, конечно, я тогда и понятия не имел, что это выстрел, да и как было понять?
  — И за что вы его приняли?
  — Я подумал, что это автомобиль, сэр. Дорога проходит прямо рядом со стеной парка. Или это мог быть выстрел в лесу — браконьер какой-нибудь. Я и представить себе не мог…
  — Когда это было? — перебил его майор Риддл.
  — Ровно в восемь минут девятого, сэр.
  — Откуда вы можете знать время с точностью до минуты? — резко спросил главный констебль.
  — Все просто, сэр: я только что первый раз ударил в гонг.
  — Первый раз?
  — Да, сэр. По приказу сэра Жерваса, в гонг всегда бьют за семь минут до начала ужина. Он особенно настаивал, чтобы все собирались в гостиной и были готовы перед вторым ударом гонга. Как только я даю второй сигнал, я захожу в гостиную, объявляю, что ужин подан, и все идут в столовую.
  — Начинаю понимать, — сказал Эркюль Пуаро, — почему вы выглядели таким удивленным, когда объявили, что ужин подан. Обычно сэр Жервас уже был к тому моменту в гостиной?
  — Такого просто не бывало, чтобы он уже не был там, сэр. Это было настоящее потрясение. Я никак не ожидал…
  Майор Риддл снова резко перебил его:
  — А прочие обычно бывали уже там?
  Снелл прокашлялся.
  — Всех, кто опаздывал к ужину, сэр, больше никогда не приглашали в дом.
  — Хмм, как сурово…
  — Сэр Жервас, сэр, держал повара, который прежде служил императору Моравии911. Он обычно говорил, сэр, что обед важен как религиозный ритуал.
  — А что вы можете сказать о его семье?
  — Леди Шевенэ-Гор всегда старалась не беспокоить его, сэр, и даже мисс Рут не осмеливалась опаздывать к ужину.
  — Интересно, — пробормотал Эркюль Пуаро.
  — Понятно, — сказал Риддл. — Итак, ужин начинался в четверть девятого, и вы в первый раз ударили в гонг в восемь минут девятого, как обычно?
  — Это так, сэр, но в тот раз было не как всегда. Ужин обычно подается в восемь. Сэр Жервас приказал подать ужин на четверть часа позже, поскольку он ожидал с позднего поезда одного джентльмена.
  Снелл кивнул на Пуаро.
  — Когда ваш хозяин шел в кабинет, он выглядел встревоженным или обеспокоенным?
  — Не могу сказать, сэр. Он был слишком далеко от меня, чтобы судить о выражении его лица. Я просто заметил его, и все.
  — Он оставался в кабинете один?
  — Да, сэр.
  — Входил ли кто-нибудь в кабинет после него?
  — Не могу сказать, сэр. Я потом пошел в буфетную и пробыл там, пока не пришло время в первый раз ударить в гонг в восемь минут девятого.
  — Тогда вы и услышали выстрел?
  — Да, сэр.
  Пуаро мягко вклинился в разговор с вопросом:
  — Были, как понимаю, и другие, кто слышал выстрел?
  — Да, сэр. Мистер Хьюго и мисс Кардуэлл. И мисс Лингард.
  — Эти люди тоже находились в холле?
  — Мисс Лингард вышла из гостиной, а мисс Кардуэлл и мистер Хьюго спускались по лестнице.
  — Были какие-нибудь разговоры по этому поводу? — спросил Пуаро.
  — Да, сэр, мистер Хьюго спросил, не предполагается ли к ужину шампанское. Я сказал ему, что подадут шерри, рейнвейн и бургундское.
  — Он подумал, что это вылетела пробка из бутылки с шампанским?
  — Да, сэр.
  — Но никто не воспринял этого всерьез?
  — О нет, сэр. Все они пошли в гостиную, разговаривая и смеясь.
  — Где была остальная прислуга?
  — Не могу сказать, сэр.
  — Вы знаете что-нибудь об этом пистолете? — спросил майор Риддл, показывая оружие.
  — О да, сэр. Он принадлежал сэру Жервасу. Хозяин всегда держал его здесь, в ящике стола.
  — Он обычно был заряжен?
  — Не могу сказать, сэр.
  Майор Риддл положил пистолет и прокашлялся.
  — Теперь, Снелл, я намерен задать вам один довольно важный вопрос. Надеюсь, вы ответите как можно правдивее. Известна ли вам хоть одна причина, по которой ваш хозяин мог бы совершить самоубийство?
  — Нет, сэр. Ни о чем таком я не знаю.
  — Сэр Жервас в последнее время не вел себя странно? Не был подавлен? Обеспокоен?
  Снелл виновато кашлянул.
  — Простите, но сэр Жервас всегда казался людям со стороны несколько странным. Он был большим оригиналом, сэр.
  — Да-да, я в курсе.
  — Посторонние, сэр, не всегда ПОНИМАЛИ сэра Жерваса. — Снелл произнес это слово явно заглавными буквами.
  — Я знаю. Знаю. Но не было ли чего-нибудь, что вы могли бы назвать необычным?
  Дворецкий замялся.
  — Мне кажется, сэр, что сэра Жерваса что-то беспокоило, — сказал он наконец.
  — Беспокоило и угнетало?
  — Я бы не сказал, чтобы угнетало, сэр. Но беспокоило, да.
  — У вас есть какие-то мысли на этот счет?
  — Нет, сэр.
  — Например, было ли это связано с каким-нибудь конкретным человеком?
  — Совсем ничего не могу сказать, сэр. В любом случае это только мое личное впечатление.
  Пуаро снова взял слово:
  — Вас удивило его самоубийство?
  — Очень удивило, сэр. Для меня это было ужасным потрясением. Я о таком и подумать не мог.
  Сыщик задумчиво кивнул. Риддл бросил на него взгляд, затем спросил:
  — Ладно, Снелл, думаю, мы узнали от вас все, что хотели. Вы уверены, что вам больше нечего нам рассказать — не было ли, к примеру, за последние несколько дней какого-нибудь необычного инцидента?
  Дворецкий встал и покачал головой.
  — Ничего подобного не было, сэр.
  — Спасибо. Вы можете идти.
  — Спасибо, сэр.
  Двинувшись было к двери, Снелл подался назад и отошел в сторону. В комнату вплыла леди Шевенэ-Гор. Она была одета в платье в восточном стиле из пурпурного и оранжевого шелка, туго облегавшего ее стан. Лицо ее было безмятежным, она вела себя собранно и спокойно.
  — Леди Шевенэ-Гор, — вскочил майор Риддл.
  — Мне сказали, что вы хотите поговорить со мной, и я пришла, — сказала она.
  — Может, нам перейти в другую комнату? В этой вам, наверное, слишком тяжело находиться.
  Леди Шевенэ-Гор покачала головой и села на один из чиппендейловских стульев.
  — О нет, разве это имеет значение? — прошептала она.
  — Очень любезно с вашей стороны, леди Шевенэ-Гор, что вы оставляете в стороне ваши чувства. Я понимаю, какой это ужасный шок для вас, и…
  Женщина перебила его.
  — Поначалу это действительно был шок, — согласилась она, говоря просто и непринужденно. — Но такой вещи, как смерть, не существует, понимаете; есть только перемена. Кстати, — добавила она, — Жервас сейчас стоит у вас прямо за левым плечом. Я четко вижу его.
  Левое плечо майора Риддла чуть дернулось. Он с некоторым сомнением посмотрел на леди Шевенэ-Гор. Та улыбнулась ему неопределенной, счастливой улыбкой.
  — Конечно же, вы мне не верите! И мало кто захочет поверить. Но для меня духовный мир не менее реален, чем здешний. Однако задавайте ваши вопросы и не бойтесь причинить мне страдание. Я вовсе не страдаю. Понимаете, это судьба. Никто не может уйти от своей кармы. Все сходится — и зеркало, и все остальное.
  — Зеркало, мадам? — спросил Пуаро.
  Она рассеянно кивнула в сторону зеркала.
  — Да. Оно треснуло, сами видите. Это знак! Вы читали поэму Теннисона? Я любила читать ее в детстве — хотя, конечно, не понимала ее эзотерического смысла. «И в трещинах зеркальный круг. Вскричав: «Злой рок!» — застыла вдруг леди из Шаллота…»912. Именно это и случилось с Жервасом. Это проклятье его поразило так внезапно. Я думаю, вы знаете, что в большинстве старинных семей есть свое родовое проклятье… зеркало треснуло. Он знал, что обречен. Проклятье сбылось!
  — Но, мадам, зеркало треснуло не от проклятия, его расколола пуля!
  Леди Шевенэ-Гор продолжала в той же нежной рассеянности:
  — На самом деле это все равно… Это Рок.
  — Но ваш супруг застрелился.
  Леди Шевенэ-Гор снисходительно улыбнулась.
  — Конечно, ему не следовало этого делать. Но Жервас всегда был нетерпелив. Он не умел ждать. Его час пробил — и он пошел ему навстречу. На самом деле это все очень просто.
  Майор Риддл, раздраженно кашлянув, резко спросил:
  — Так вы не были удивлены, узнав, что ваш муж покончил с собой? Вы этого ожидали?
  — О нет! — Она распахнула глаза. — Никто не может предвидеть будущего. Жервас, конечно, был очень странным человеком. Очень необычным. Он ни на кого не был похож. Он был из Махатм913, родившихся вновь. Я уже некоторое время знала это. Думаю, и он сам это сознавал. Ему было очень трудно подстраиваться под глупые мелочные стандарты нашего обыденного мира. — Глядя майору Риддлу за плечо, она добавила: — Он улыбается. Он думает, какие мы глупцы. Таковы мы и есть. Как дети. Делаем вид, что жизнь реальна и что-то значит… Жизнь — лишь одна из Великих Иллюзий.
  Чувствуя, что он ведет бесполезное сражение, майор Риддл спросил безнадежным голосом:
  — Вы не могли бы помочь нам понять, почему ваш супруг покончил с собой?
  Она пожала хрупкими плечами:
  — Нами двигают разные силы… Вам не понять. Вы перемещаетесь лишь в материальном плане.
  Пуаро прокашлялся.
  — Кстати, о материальном плане… Вы не знаете, мадам, кому ваш супруг оставил свои деньги?
  — Деньги? — Она уставилась на него. — Я никогда не думала о деньгах. — В голосе ее звенело презрение.
  Пуаро сменил тему:
  — Когда вы сегодня спустились к ужину?
  — Когда? Что значит время? Время бесконечно, вот мой ответ. Время бесконечно.
  — Но ваш супруг, мадам, — проговорил негромко Пуаро, — был весьма педантичен в вопросах времени, особенно, как мне говорили, в отношении времени ужина.
  — Милый Жервас, — снисходительно улыбнулась она. — Он был в этом отношении таким глупым… Но это делало его счастливым. Потому мы никогда не опаздывали.
  — Вы были в гостиной, мадам, когда первый раз ударили в гонг?
  — Нет, я была в тот момент у себя в комнате.
  — Вы помните, кто был в гостиной, когда вы туда вошли?
  — Да почти все, как мне кажется, — рассеянно ответила леди Шевенэ-Гор. — А это имеет значение?
  — Может, и нет, — согласился Пуаро. — Остается еще один вопрос. Ваш супруг никогда не говорил вам, что подозревает, что его ограбили?
  Похоже, что леди Шевенэ-Гор этот вопрос не особенно интересовал.
  — Ограбили? Мне так не кажется.
  — Ограблен, обманут, каким-то образом ошельмован…
  — Нет-нет, я так не думаю… Жервас был бы очень зол, если бы кто-то позволил себе такое.
  — В любом случае он вам ничего не говорил?
  — Нет-нет. — Леди Шевенэ-Гор покачала головой, по-прежнему не выражая интереса. — Я бы запомнила…
  — Когда вы в последний раз видели супруга живым?
  — Он, как обычно, заглянул ко мне, спускаясь к себе перед ужином. Там была моя горничная. Он просто сказал, что спускается.
  — О чем он больше всего разговаривал последние несколько недель?
  — О, о семейной истории. Жервас так сильно продвигался вперед в этом деле… Он обнаружил, что эта смешная старушка, мисс Лингард, просто неоценима. Она искала для него информацию в Британском музее — ну и все такое. Она, знаете ли, работала с лордом Малкастером над его книгой. И она была тактична, в смысле, не выискивала того, чего не надо. В конце концов, бывают такие предки, о которых лучше помалкивать. Жервас был очень чувствителен. Мне она тоже помогала. Она добыла для меня много информации по Хатшепсут914. Понимаете, я — реинкарнация Хатшепсут, — спокойно заявила леди Шевенэ-Гор. — А до того, — продолжала она, — я была жрицей в Атлантиде.
  Майор Риддл поерзал в кресле.
  — Ну… да… это очень интересно, — сказал он. — В общем, леди Шевенэ-Гор, наверное, это все. Вы очень любезны.
  Женщина встала, завернувшись в свое восточное одеяние.
  — Доброй ночи, — сказала она. Затем ее взгляд устремился куда-то за спину майора Риддла. — Доброй ночи, Жервас, дорогой. Мне бы хотелось, чтобы ты пришел, но я знаю, что ты должен оставаться здесь. — Словно объясняя, она продолжила: — Ты должен оставаться на месте своей смерти двадцать четыре часа. Придется немного подождать, пока ты сможешь перемещаться свободно и общаться.
  Она удалилась из комнаты.
  Майор Риддл вытер лоб.
  — Тьфу, — прошептал он. — Да она куда более чокнутая, чем я думал. Она что, правда верит во всю эту чушь?
  Пуаро задумчиво покачал головой.
  — Возможно, это ей помогает, — сказал он. — Сейчас ей нужно создать для себя иллюзорный мир, чтобы укрыться от жестокой реальности смерти своего мужа.
  — Мне она кажется почти невменяемой, — сказал майор Риддл. — Поток чепухи без единственного осмысленного слова.
  — Нет-нет, мой друг. Интересно, но мистер Хьюго Трент мимоходом заметил, что среди всей этой ерунды порой проскальзывает проницательность. Она показала ее, отметив тактичность мисс Лингард в отношении нежелательных предков. Поверьте мне, леди Шевенэ-Гор не дурочка.
  Он встал и начал расхаживать по комнате.
  — В этом деле мне кое-что не нравится. Нет, совсем не нравится.
  Риддл с любопытством посмотрел на него.
  — Вы имеете в виду мотив для самоубийства?
  — Самоубийство! Самоубийство… Говорю вам, здесь все не так. Оно невозможно с точки зрения психологии. Чем считал себя Шевенэ-Гор? Колоссом, чрезвычайно важной персоной, Центром вселенной! Разве такие люди убивают себя? Никогда. Он куда скорее уничтожил бы кого-нибудь другого — какого-нибудь жалкого муравья, человечка, осмелившегося вызвать его раздражение… Это он счел бы необходимым, священным деянием. Но самоуничтожение? Уничтожение такого «Я»?
  — Это все очень хорошо, Пуаро, но свидетельства очевидны. Дверь заперта, ключ у него в кармане. Окно закрыто и заперто. Я знаю, что такое бывает в романах, но в реальной жизни никогда не встречал… Что-то еще?
  — Да, есть кое-что еще. — Пуаро сел в кресло. — Вот я. Я — Шевенэ-Гор. Я сижу за своим письменным столом. Я решительно настроен покончить с собой, потому что, скажем, сделал открытие, пятнающее имя семьи ужасным бесчестьем. Это не слишком убедительно, но является наиболее подходящим вариантом.
  Eh bien, и что же я делаю? Я карябаю на листке бумаги слово «ПРОСТИТЕ». Да, это вполне возможно. Затем я открываю ящик стола, достаю пистолет, который там храню, заряжаю его, если он не заряжен, затем… стреляю в себя? Нет, я сначала поворачиваю кресло — вот так — и чуть наклоняюсь вправо — вот так, — а затем приставляю дуло к виску и стреляю!
  Пуаро вскочил с кресла и, обернувшись, заявил:
  — Спрашиваю вас, в чем смысл? Зачем поворачивать кресло? Если бы, к примеру, тут на стене висела картина, тогда да, было бы объяснение. Какой-нибудь портрет, на который человек хотел бы бросить свой последний взгляд; но штора — нет, это не имеет смысла.
  — Он мог захотеть выглянуть из окна. Последний раз окинуть взглядом поместье.
  — Дорогой друг, в ваших словах нет никакой убежденности. Вы ведь и сами понимаете, что это ерунда. В восемь минут девятого уже темно, и в любом случае шторы задернуты. Нет, должно быть другое объяснение…
  — Насколько я понимаю, объяснение лишь одно — Жервас Шевенэ-Гор был сумасшедшим.
  Пуаро недовольно покачал головой.
  Майор Риддл встал.
  — Идемте, — сказал он. — Надо допросить остальных. Может, на что-нибудь и наткнемся.
  Глава 6
  После попыток добиться четкого ответа от леди Шевенэ-Гор разговор с трезвомыслящим юристом Форбсом стал для майора Риддла сущим отдохновением. Мистер Форбс был чрезвычайно собран и осторожен в своих суждениях, но все его ответы были по существу.
  Он признался, что самоубийство сэра Жерваса стало для него настоящим шоком. Он подумать не мог, что сэр Жервас способен покончить с собой. Он не знает никакой причины, которая могла бы к этому привести.
  — Сэр Жервас был не просто моим клиентом, он был моим очень старым другом. Я знал его с детства. Могу сказать, что он всегда брал от жизни все.
  — В нынешних обстоятельствах я вынужден просить вас, мистер Форбс, говорить максимально искренне. Вам неизвестно о каких-либо тайных тревогах или горестях в жизни сэра Жерваса?
  — Нет. Какие-то мелкие проблемы у него были, как и у всех людей, но ничего серьезного.
  — Может, болезнь? Напряженность между ним и супругой?
  — Нет. Сэр Жервас и леди Шевенэ-Гор были очень преданы друг другу.
  — Леди Шевенэ-Гор, — осторожно сказал майор Риддл, — придерживается довольно любопытных взглядов.
  Мистер Форбс улыбнулся — снисходительно, по-мужски.
  — Дамам, — сказал он, — надо позволять иметь свои иллюзии.
  Главный констебль продолжил:
  — Вы вели юридические дела сэра Жерваса?
  — Да, моя фирма «Форбс, О’Гилви и Спенс» вела дела семьи Шевенэ-Гор более ста лет.
  — Были ли какие-нибудь… скандалы в семье Шевенэ-Гор?
  Мистер Форбс поднял брови.
  — Простите, не понял вас?
  — Месье Пуаро, не покажете ли вы мистеру Форбсу то письмо, которое показывали мне?
  Бельгиец молча встал и с легким поклоном протянул письмо Форбсу. Пока тот читал, его брови изумленно поднимались все выше и выше.
  — Какое интересное письмо, — сказал он. — Теперь я понимаю ваш вопрос… Нет, я не знаю причины, которая могла бы побудить его написать это письмо.
  — Сэр Жервас ничего вам не говорил по этому поводу?
  — Ничего. Должен сказать, что для меня остается загадкой, почему он этого не сделал.
  — Обычно он доверял вам?
  — Думаю, он полагался на мои суждения.
  — И вы не имеете понятия, к чему относится это письмо?
  — Я не хотел бы делать поспешных выводов.
  Майор Риддл оценил тонкость ответа.
  — Мистер Форбс, возможно, вы сможете сказать нам, кому сэр Жервас завещал свое имущество?
  — Конечно. Не вижу никаких препятствий к этому. Своей супруге, леди Шевенэ-Гор, сэр Жервас оставил доход в шесть тысяч фунтов со своего поместья и, на выбор, либо Дауэр-хаус, либо городской дом на Лаундс-сквер — что она предпочтет. Конечно, есть несколько распоряжений по поводу денег и недвижимости, но ничего серьезного. Остальное свое имущество он оставляет своей приемной дочери Рут, с тем условием, что если она выйдет замуж, ее супруг возьмет фамилию Шевенэ-Гор.
  — А своему племяннику, мистеру Хьюго Тренту, он ничего не оставил?
  — Оставил. Пять тысяч фунтов.
  — Как я понимаю, сэр Жервас был богат?
  — Чрезвычайно богат. У него было огромное состояние, кроме этого поместья. Конечно, он был уже не так состоятелен, как раньше. Практически со всех инвестиций доход был неважным. Также сэр Жервас потерял много денег из-за некоей компании — «Парагон синтетик раббер сабститьют», в которую полковник Бери уговорил его вложить солидную сумму денег.
  — Не слишком мудрый совет?
  Мистер Форбс вздохнул.
  — Военные в отставке больше всего теряют, ввязываясь в финансовые операции. Я выяснил, что они куда легковернее вдов, — и этим все сказано.
  — Но эти неудачные инвестиции не слишком серьезно ударили по доходам сэра Жерваса?
  — О нет, не серьезно. Он по-прежнему оставался чрезвычайно богатым человеком.
  — Когда он составил завещание?
  — Два года назад.
  — Не кажется ли вам, что такое завещание, — промолвил Пуаро, — несколько несправедливо в отношении мистера Хьюго Трента, племянника сэра Жерваса? В конце концов, он ближайший кровный родственник сэра Жерваса.
  Мистер Форбс пожал плечами:
  — Здесь необходимо учитывать семейную историю.
  — Например?
  Юрист замялся, не слишком желая продолжать.
  Майор Риддл сказал:
  — Не думайте, что мы просто так интересуемся старыми скандалами и прочим грязным бельем. Письмо сэра Жерваса к месье Пуаро должно иметь объяснение.
  — В отношении сэра Жерваса к племяннику ничего скандального нет, — быстро ответил мистер Форбс. — Просто сэр Жервас всегда очень серьезно относился к своему положению главы рода. У него были младший брат и сестра. Брат, Энтони Шевенэ-Гор, погиб на войне. Сестра, Памела, вышла замуж, но сэр Жервас не одобрил этого брака. То есть он считал, что сестра была обязана получить его согласие и одобрение, прежде чем выходить замуж. Он считал, что семья капитана Трента недостаточна знатна, чтобы породниться с Шевенэ-Горами. Его сестра лишь посмеялась над его претензиями. В результате сэр Жервас всегда недолюбливал племянника. Мне кажется, именно эта неприязнь и заставила его удочерить ребенка.
  — У них не было надежды завести собственного ребенка?
  — Нет. Через год после свадьбы у них родился мертвый ребенок. Врачи сказали леди Шевенэ-Гор, что она никогда не сможет зачать другого ребенка. Где-то два года назад он удочерил Рут.
  — А кто такая мадемуазель Рут? Почему они выбрали именно ее?
  — Насколько я знаю, она ребенок каких-то дальних родственников Шевенэ-Горов.
  — Я так и думал, — сказал Пуаро. Он посмотрел на фамильные портреты на стене. — Одна и та же кровь видна и в очертаниях носа, и в линии подбородка. Они много раз повторяются на этих портретах.
  — Она и семейный характер унаследовала, — сухо добавил мистер Форбс.
  — Могу себе представить… И как они ладили с приемным отцом?
  — Вряд ли вы можете это себе представить. Тут не раз бывало яростное столкновение характеров. Но несмотря на эти ссоры, я уверен, что подспудно между ними царила гармония.
  — Тем не менее она причиняла ему немало хлопот?
  — Постоянно. Но, уверяю вас, это не могло стать причиной самоубийства.
  — О нет, — согласился Пуаро. — Никто не станет вышибать себе мозги из-за упрямой дочери. Значит, мадемуазель — наследница!.. А сэр Жервас никогда не думал изменить завещание?
  Мистер Форбс закашлялся, чтобы скрыть небольшое замешательство.
  — Вообще-то по приезде сюда, то есть два дня назад, я получил от сэра Жерваса указание составить новое завещание.
  — И какое же? — Майор Риддл придвинулся вместе с креслом поближе. — Вы нам не рассказывали.
  Мистер Форбс быстро ответил:
  — Вы просто спросили меня о завещании сэра Жерваса. Я ответил вам на этот вопрос. Новое завещание еще даже толком не составлено, тем более не подписано.
  — А в чем оно заключалось? Это может нам помочь понять состояние ума сэра Жерваса.
  — В целом оно было таким же, как и прежнее, но мисс Шевенэ-Гор получала наследство только в том случае, если бы вышла замуж за мистера Хьюго Трента.
  — Ага, — сказал Пуаро. — Но это очень существенная разница.
  — Я не одобрял этого пункта, — сказал мистер Форбс. — И чувствовал себя обязанным сказать, что его можно успешно оспорить. Верховный суд не одобряет такие оговорки. Однако сэр Жервас был решительно настроен настоять на своем.
  — А если мисс Шевенэ-Гор или, положим, мистер Трент отказались бы подчиниться?
  — Если мистер Трент отказался бы жениться на мисс Шевенэ-Гор, деньги достались бы ей без всяких условий. Но если бы он хотел брака, а она отказалась бы, деньги достались бы ему.
  — Странное дело, — сказал майор Риддл.
  Пуаро подался вперед и коснулся колена юриста.
  — Но что за всем этим стоит? Что было на уме у сэра Жерваса, когда он ставил это условие? Здесь должно быть что-то очень определенное. Думаю, он просто обязательно имел в виду какого-то еще мужчину… которого не одобрял. Мистер Форбс, вы наверняка должны знать, кто это.
  — Я говорю правду, месье Пуаро, что понятия об этом не имею.
  — Но вы могли догадываться.
  — Я никогда об этом не думал, — возмущенно сказал Форбс. Сняв пенсне, он протер стекла шелковым носовым платочком и спросил: — Вы что-то еще желаете узнать?
  — Пока нет, — сказал Пуаро. — То есть в том, что касается меня.
  У мистера Форбса был такой вид, будто, по его мнению, сыщика все это вообще не касалось, и потому он обратился к главному констеблю.
  — Спасибо, мистер Форбс, думаю, это все. Мне хотелось бы, если это возможно, поговорить с мисс Шевенэ-Гор.
  — Конечно. Мне кажется, она наверху, с леди Шевенэ-Гор.
  — Хорошо, тогда я бы переговорил с… как его бишь? — Бэрроузом, а потом с той дамой, что занимается семейной историей.
  — Они оба в библиотеке. Я им скажу.
  Глава 7
  — Ох, нелегкая это работа, — сказал майор Риддл, когда юрист покинул комнату, — вытягивать информацию из этих юристов старой закалки. Вот же приходится попотеть… Мне кажется, что все это дело закручивается вокруг девушки.
  — Да, так может показаться.
  — А вот и Бэрроуз.
  Годфри Бэрроуз пришел, выражая приятную жажду быть полезным. Его улыбку слегка приглушала мрачность, и он лишь чуть шире, чем надо, улыбался. Улыбка казалась больше автоматической, чем искренней.
  — Итак, мистер Бэрроуз, мы хотели бы задать вам несколько вопросов.
  — Конечно, майор Риддл. Все, что угодно.
  — В первую очередь, чтобы сразу расставить точки над «i», у вас нет никаких мыслей по поводу самоубийства сэра Жерваса?
  — Никаких. Для меня это было полным потрясением.
  — Вы слышали выстрел?
  — Нет. Насколько я понимаю, я, наверное, в это время был в библиотеке. Я спустился вниз довольно рано и пошел в библиотеку, посмотреть одну нужную мне ссылку. Библиотека находится в противоположном относительно кабинета крыле дома, так что я ничего и не должен был услышать.
  — С вами в библиотеке кто-нибудь был? — спросил Пуаро.
  — Ни души.
  — Вы не предполагаете, где в это время могли находиться остальные домочадцы?
  — По большей части, думается мне, одевались наверху.
  — Когда вы пришли в гостиную?
  — Прямо перед приездом месье Пуаро. Все были уже там — за исключением сэра Жерваса, конечно же.
  — Вам не показалось странным, что его там нет?
  — Вообще-то да. Обычно он всегда приходит в гостиную еще до первого удара гонга.
  — Вы не замечали в последнее время ничего необычного в поведении сэра Жерваса? Не был ли он озабочен? Встревожен? Подавлен?
  Годфри Бэрроуз задумался.
  — Нет, мне так не показалось. Немного… озабочен, что ли.
  — Но вам не показалось, что его заботит какой-то определенный вопрос?
  — О нет.
  — Никаких финансовых проблем?
  — Его довольно заметно беспокоили дела одной компании, а конкретно — «Парагон синтетик раббер сабститьют».
  — И что он об этом говорил?
  И опять Годфри сверкнул заученной улыбкой, и снова она показалась несколько неестественной.
  — Что же… вообще-то вот что он говорил: «Старик Бери либо дурак, либо мошенник. Полагаю, дурак. Но я должен быть с ним поосторожнее ради Ванды».
  — А почему он так сказал — «ради Ванды»? — спросил Пуаро.
  — Ну, понимаете, леди Шевенэ-Гор очень привязана к полковнику Бери, а тот просто обожает ее. Ходит за ней, как собачка.
  — Сэр Жервас не ревновал ее?
  — Ревновал? — Бэрроуз уставился на него, затем рассмеялся. — Чтобы сэр Жервас ревновал? Да он вообще не знал, что это такое. Ему и в голову не приходило, что кто-то может предпочесть ему другого. Такого просто быть не могло, вы же понимаете.
  — Как мне кажется, вы недолюбливали сэра Жерваса? — мягко спросил Пуаро.
  Бэрроуз вспыхнул.
  — Да, это так. По крайней мере, ну, все это в наше время кажется довольно нелепым.
  — Что именно? — спросил Пуаро.
  — Ну, если хотите, все эти феодальные пережитки. Преклонение перед предками и личная надменность. Сэр Жервас очень во многих аспектах был весьма способным человеком, вел интересную жизнь, но он был бы куда более интересен, если бы не был так зациклен на себе и своем эгоизме.
  — Его дочь согласна с вами в этом?
  Бэрроуз снова залился краской — на сей раз он просто побагровел.
  — Мне кажется, что мисс Шевенэ-Гор очень современная девушка! — ответил он. — Естественно, я с ней не обсуждал ее отца.
  — Но современные молодые люди как раз очень даже обсуждают своих отцов! — сказал Пуаро. — Это как раз в современном духе — критиковать родителей!
  Бэрроуз пожал плечами.
  — А больше ничего не было? — спросил майор Риддл. — Никаких финансовых проблем? Сэр Жервас никогда не говорил, что его преследуют?
  — Преследуют? — изумленно спросил Бэрроуз. — О нет!
  — А вы сами были с ним в хороших отношениях?
  — Я — конечно. Почему нет?
  — Здесь вопросы задаю я, мистер Бэрроуз.
  Молодой человек надулся.
  — Мы были в прекрасных отношениях.
  — Вы знали, что сэр Жервас написал письмо месье Пуаро с просьбой приехать сюда?
  — Нет.
  — Сэр Жервас обычно сам писал письма?
  — Нет, почти всегда диктовал их мне.
  — Но не в этом случае?
  — Нет.
  — Как вы думаете, почему?
  — Не представляю.
  — Вы не можете предположить, почему именно это конкретное письмо он написал сам?
  — Нет, не могу.
  — Ага! — сказал майор Риддл и тут же добавил: — Довольно любопытно. Когда вы в последний раз видели сэра Жерваса?
  — Прямо перед тем, как пошел переодеваться к ужину. Я принес ему несколько писем на подпись.
  — И как он себя вел?
  — Как обычно. Вообще-то мне показалось, что он почему-то доволен собой по какому-то поводу.
  Пуаро шевельнулся в кресле.
  — А? — сказал он. — Значит, такое у вас создалось впечатление? Он был чем-то доволен… И все же спустя совсем немного времени он стреляет себе в голову. Как странно!
  Годфри Бэрроуз пожал плечами:
  — Я говорю о моем личном впечатлении.
  — Да-да, и это очень ценно. В конце концов, вы, вероятно, один из последних, кто видел сэра Жерваса живым.
  — Последним его видел Снелл.
  — Видел, да, но не разговаривал.
  Бэрроуз не ответил.
  — Когда вы ушли одеваться к ужину? — спросил майор Риддл.
  — Где-то в пять минут восьмого.
  — Что делал сэр Жервас?
  — Я оставил его в кабинете.
  — Как долго он обычно переодевается?
  — Обычно он тратил три четверти часа.
  — Значит, если ужин начинался в четверть девятого, он, вероятно, должен был подняться к себе не позже половины восьмого?
  — Скорее всего.
  — А вы сами ушли переодеваться рано?
  — Да, я подумал, что переоденусь, а потом пойду в библиотеку, посмотрю нужные мне ссылки.
  Пуаро задумчиво кивнул.
  — Думаю, пока достаточно, — сказал майор Риддл. — Вы не пришлете сюда мисс как-бишь-ее-там?
  Маленькая мисс Лингард впорхнула в комнату почти сразу же. На ней было несколько цепочек, которые тихонько звякнули, когда она уселась и вопросительно посмотрела на обоих мужчин.
  — Все это очень… печально, мисс Лингард, — начал майор Риддл.
  — Да, действительно, очень печально, — чинно ответила женщина.
  — Когда вы приехали в этот дом?
  — Около двух месяцев назад. Сэр Жервас написал одному своему другу в Британском музее — полковнику Фотерингею, — и тот порекомендовал меня. Я проделала большую историческую исследовательскую работу.
  — Вам не было трудно работать с сэром Жервасом?
  — Вообще-то нет. Конечно, приходилось порой немного приспосабливаться к нему. Но с мужчинами всегда так приходится.
  С неприятным ощущением, что, возможно, мисс Лингард в настоящий момент приспосабливается к нему, майор Риддл продолжил:
  — Ваша работа здесь состояла в помощи сэру Жервасу в написании книги?
  — Да.
  — И в чем она заключалась?
  На какое-то мгновение мисс Лингард показалась совсем человеком. Она подмигнула:
  — Ну, понимаете ли, на самом деле она заключалась в написании книги! Я находила всю информацию и делала заметки, систематизировала материал. А позже я пересматривала все, что писал сэр Жервас.
  — Вам приходилось проявлять изрядный такт, мадемуазель, — сказал Пуаро.
  — Такт и твердость. Приходилось проявлять и то и другое — сказала мисс Лингард.
  — А сэр Жервас не возмущался вашей… ммм… твердостью?
  — Вовсе нет. Конечно, я напрямую ему сказала, что его не должны беспокоить мелкие подробности.
  — О да, я понимаю.
  — На самом деле все было очень просто, — сказала мисс Лингард. — Сэром Жервасом было очень легко управлять, если взяться как нужно.
  — Отлично, мисс Лингард. Может, вы сможете пролить свет на эту трагедию?
  Женщина покачала головой:
  — Боюсь, что не смогу. Понимаете, это естественно, что он не во всем доверял мне. Я же была практически чужим человеком. В любом случае я думаю, что он был слишком горд, чтобы разговаривать с кем-нибудь о семейных проблемах.
  — Но вы считаете, что именно семейные проблемы заставили его покончить с собой?
  Мисс Лингард удивилась.
  — Ну, конечно же! А разве есть другие предположения?
  — Вы уверены, что его волновали именно семейные проблемы?
  — Я знаю, что он был очень встревожен.
  — О, так вы это знали?
  — Ну конечно.
  — Скажите, мадемуазель, он обсуждал эту тему с вами?
  — Не напрямую.
  — И что он говорил?
  — Дайте подумать… Я заметила, что он не воспринимает того, что я ему говорю…
  — Минутку. Пардон… Когда это было?
  — Сегодня днем. Мы обычно работали с трех до пяти.
  — Пожалуйста, продолжайте.
  — Как я уже сказала, сэру Жервасу было трудно сосредоточиться… в общем-то, он сам об этом сказал, добавив, что у него на уме несколько серьезных проблем. И он сказал… дайте подумать… что-то вроде этого, конечно, точных слов я не помню: «Это ужасно, мисс Лингард, когда на самую гордую семью в стране обрушивается бесчестье».
  — И что вы на это ответили?
  — О, да что-то утешительное. Помнится, я сказала, что у каждого поколения есть свои слабаки — и что это одно из проклятий величия, — но их неудачи редко вспоминают потомки.
  — И оказало ли это тот утешительный эффект, на который вы надеялись?
  — Более или менее. Мы вернулись к сэру Роджеру Шевенэ-Гору. Я нашла очень интересное упоминание о нем в одной рукописи его эпохи. Но сэр Жервас снова отвлекся. В конце концов он сказал, что сегодня больше работать не будет. А еще сказал, что испытал потрясение.
  — Потрясение?
  — Так он выразился. Конечно, я не задавала вопросов. Я просто сказала: «Мне очень жаль это слышать, сэр Жервас». А затем он попросил меня сообщить Снеллу, что приедет месье Пуаро и что надо отложить ужин до половины девятого и послать машину к поезду, прибывающему в семь пятнадцать.
  — Он часто просил вас о таком?
  — Да нет, обычно это было делом мистера Бэрроуза. Я выполняла только свою литературную работу. Я же ни в коем разе не секретарь.
  — Как вы думаете, у сэра Жерваса была какая-то причина просить об этом вас, а не Бэрроуза? — спросил Пуаро.
  Мисс Лингард задумалась.
  — Может, и была… тогда я об этом не думала. Я решила, что это просто ради удобства. И все же сейчас я припоминаю: он ведь действительно просил меня никому не говорить, что приезжает месье Пуаро. Он сказал — пусть это будет сюрпризом.
  — А! Так он сказал? Очень любопытно, очень интересно… А вы кому-нибудь это говорили?
  — Конечно, нет, месье Пуаро. Я сказала Снеллу об ужине, и чтобы он послал шофера к поезду в семь пятнадцать, поскольку этим поездом приедет некий джентльмен.
  — Сэр Жервас больше не говорил ничего такого, что могло бы прояснить эту ситуацию?
  Мисс Лингард задумалась.
  — Нет… вряд ли… он был очень взвинчен; помню, что когда я выходила из комнаты, он сказал: «Теперь его приезд бесполезен. Слишком поздно».
  — Вы не знаете, что он мог иметь в виду?
  — Н…нет, — с едва заметным оттенком неуверенности произнесла она.
  Пуаро, нахмурившись, повторил:
  — «Слишком поздно». Так он сказал, верно? Слишком поздно…
  — Вы не могли бы пролить нам свет на обстоятельства, что так расстроили сэра Жерваса, мисс Лингард? — спросил майор Риддл.
  Женщина медленно ответила:
  — Я полагаю, что это было как-то связано с мистером Хьюго Трентом.
  — Хьюго Трентом? Почему вы так думаете?
  — Ну, ничего определенного я сказать не могу, но вчера днем мы лишь коснулись сэра Хьюго де Шевенэ, который, боюсь, не слишком красиво проявил себя в войне Роз, и сэр Жервас сказал: «Моя сестра выбрала имя Хьюго для своего сына! В нашей семье это всегда было несчастливое имя. Она могла бы понимать, что ни один Хьюго хорошо не кончит».
  — Все, что вы нам говорите, — это только предположения, — сказал Пуаро. — Но в результате у меня возникла новая идея…
  — Сэр Жервас не говорил ничего более определенного? — спросил майор Риддл.
  Мисс Лингард покачала головой:
  — Нет, и, конечно, это было сказано не для того, чтобы я что-то рассказывала. Сэр Жервас просто разговаривал сам с собой и обращался не ко мне.
  — Именно так.
  — Мадемуазель, вы тут посторонний человек, — начал Пуаро, — но прожили здесь два месяца. Мне кажется, было бы весьма ценно услышать ваше откровенное мнение о семье и слугах.
  Мисс Лингард сняла пенсне и задумчиво моргнула.
  — Что же, откровенно говоря, сначала мне показалось, что я попала в сумасшедший дом! Леди Шевенэ-Гор постоянно что-то видится, и сэр Жервас, который ведет себя как… как король и выказывает себя самым экстраординарным образом, — я и правда подумала, что это самые странные люди, каких я только видела в жизни. Конечно, мисс Шевенэ-Гор совершенно нормальная, и вскоре я поняла, что и леди Шевенэ-Гор на самом деле чрезвычайно добрая, приятная женщина. Никто не мог быть ко мне добрее, чем она. Сэр Жервас… ну, я действительно считала, что он сумасшедший. Его эгомания — так это называется? — усугублялась день ото дня.
  — А остальные?
  — Как понимаю, мистеру Бэрроузу туго приходилось с сэром Жервасом. Я думаю, он был счастлив, что наша работа над книгой дала ему возможность перевести дух. Полковник Бери всегда был очарователен. Он предан леди Шевенэ-Гор и хорошо умел управляться с сэром Жервасом. Мистер Трент, мистер Форбс и мисс Кардуэлл были здесь всего несколько дней, так что я, естественно, мало о них знаю.
  — Спасибо вам, мадемуазель. А что вы можете сказать об агенте по недвижимости, капитане Лэйке?
  — О, очень приятный человек. Все его любят.
  — И сэр Жервас любил?
  — О да. Я слышала, как он говорил, что Лэйк — лучший агент из тех, что у него были. Конечно, у капитана Лэйка были свои трудности с сэром Жервасом, но в целом он прекрасно справлялся. Это было непросто.
  Пуаро задумчиво кивнул. Он пробормотал:
  — Что-то я такое хотел… что-то я хотел спросить у вас, о какой-то мелочи… как там было?.. сейчас…
  Мисс Лингард обратила к нему терпеливое лицо.
  Пуаро досадливо покачал головой.
  — Черт! Вертится на языке…
  Майор Риддл подождал пару минут, пока бельгиец растерянно хмурился, и снова принялся за расспросы:
  — Когда вы в последний раз видели сэра Жерваса?
  — За чаем, в этой самой комнате.
  — И как он себя вел? Нормально?
  — Как всегда.
  — Ощущалась ли среди собравшихся какая-то напряженность?
  — Да нет, все вели себя совершенно обычно.
  — Куда ушел сэр Жервас после чаепития?
  — В кабинет, как обычно, вместе с мистером Бэрроузом.
  — Тогда вы в последний раз видели его?
  — Да. Я пошла в маленькую столовую, где работала, и села печатать главу книги по тем заметкам, которые я отобрала вместе с сэром Жервасом. Я печатала до семи часов вечера, после чего поднялась по лестнице наверх, чтобы отдохнуть и переодеться к ужину.
  — Как понимаю, вы слышали выстрел?
  — Да, я была в этой комнате. Я услышала нечто похожее на выстрел и вышла в холл. Там были мистер Трент и мисс Кардуэлл. Мистер Трент спросил Снелла, не подадут ли к ужину шампанского, и еще пошутил насчет выстрела. Нам, боюсь, и в голову не пришло воспринимать все это всерьез. Мы были уверенны, что это выхлоп автомобиля.
  — Вы слышали, как мистер Трент сказал: «Всегда еще есть убийство»? — спросил Пуаро.
  — Уверена, что он сказал нечто вроде этого — в шутку, конечно же.
  — И что случилось потом?
  — Мы все вошли сюда.
  — Вы не помните, в каком порядке остальные спускались к ужину?
  — Думаю, первой пришла мисс Шевенэ-Гор, затем мистер Форбс. Потом вместе вошли полковник Бери и леди Шевенэ-Гор, сразу за ними — Бэрроуз. Мне кажется, что в таком порядке, но не могу быть уверенной до конца, поскольку они вошли более-менее группой.
  — Собрались на первый удар гонга?
  — Да. Все всегда собирались толпой, когда слышали гонг. Сэр Жервас был ярым приверженцем пунктуальности по вечерам.
  — Когда он сам обычно спускался вниз?
  — Он почти всегда был в комнате еще до первого удара гонга.
  — Вас не удивило, что в этом случае его не было?
  — Очень удивило.
  — Ах, я вспомнил! — вскричал Пуаро.
  Оба вопросительно уставились на него, а он продолжал:
  — Я вспомнил, о чем я хотел спросить, мадемуазель. Тем вечером, когда мы все пошли к кабинету, после того как Снелл сказал, что он заперт, вы остановились и что-то подняли.
  — Я? — Мисс Лингард казалась весьма удивленной.
  — Да, как только мы вышли в прямой коридор, ведущий в кабинет. Что-то маленькое и яркое.
  — Как странно — я ничего не помню… Минуточку… да! Просто я не думала… Минуточку, это должно быть здесь.
  Открыв черную атласную сумочку, она высыпала ее содержимое на стол.
  Пуаро и майор Риддл с интересом осмотрели коллекцию вещей. Там были два носовых платка, пудреница, маленькая связка ключей, футляр для очков и еще один предмет, который Пуаро жадно схватил.
  — Черт, пуля! — воскликнул майор Риддл.
  Предмет действительно выглядел как пуля, но оказался маленьким карандашом.
  — Это я и подняла, — сказала мисс Лингард. — Я совсем забыла о нем.
  — Вы знаете, кому он принадлежит, мисс Лингард?
  — Да, конечно, полковнику Бери. Он сделал его из пули, которая попала в него — вернее, не попала, если вы понимаете, что я хочу сказать — в Южной Африке.
  — Вы знаете, когда этот карандаш в последний раз был при нем?
  — Ну… днем, когда они играли в бридж, поскольку я заметила, как он записывал им счет, когда я пришла на чай.
  — Кто играл в бридж?
  — Полковник Бери, леди Шевенэ-Гор, мистер Трент и мисс Кардуэлл.
  — Думаю, — мягко сказал Пуаро, — мы его сохраним и отдадим полковнику лично.
  — О, пожалуйста, будьте так добры! Я так забывчива, что могу и не вспомнить, что это надо сделать.
  — Не будете ли вы так любезны, мадемуазель, попросить полковника Бери сейчас прийти сюда?
  — Конечно. Пойду и сразу же найду его.
  Она поспешила прочь. Пуаро встал и начал бесцельно расхаживать по комнате.
  — Начнем, — сказал он, — восстанавливать события дня. Это интересно. В половине третьего сэр Жервас занимается счетами с капитаном Лэйком. Он слегка озабочен. В три он обсуждает книгу, которую пишет, с мисс Лингард. Он очень взволнован. Мисс Лингард связывает это с Хьюго Трентом из-за случайно оброненного замечания. Во время чая он ведет себя нормально. После чая, как говорит нам Годфри Бэрроуз, он в хорошем расположении духа в результате какого-то события. В пять минут девятого он спускается вниз, идет в кабинет, пишет на листке бумаги «Простите» и стреляет себе в голову!
  — Понимаю, что вы хотите сказать. Это не согласуется между собой, — медленно проговорил майор Риддл.
  — Странно менялось настроение у сэра Шевенэ-Гора! Он озабочен — серьезно взволнован — ведет себя нормально — в хорошем расположении духа! Здесь что-то очень любопытное! И затем эта фраза: «Слишком поздно»?.. То есть я приеду слишком поздно… Что ж, это правда. Я действительно приехал слишком поздно, чтобы застать его в живых.
  — Понимаю. Вы действительно полагаете…
  — Я никогда не узнаю, зачем сэр Жервас послал за мной. Вот это точно!
  Пуаро по-прежнему бродил по комнате. Он переставил пару предметов на каминной полке, осмотрел карточный стол, стоявший у стены, выдвинул ящик стола и достал оттуда маркеры для бриджа. Затем подошел к письменному столу и заглянул в корзинку для бумаг. Там не было ничего, кроме бумажного пакета. Пуаро взял его, принюхался, пробормотал «апельсины» и расправил его, прочитав название.
  — «Карпентер и сыновья, фруктовщики, Хэмборо-Сент-Мэри».
  Он как раз аккуратно складывал пакетик, когда в комнату вошел полковник Бери.
  Глава 8
  Полковник упал в кресло, покачал головой, вздохнул и сказал:
  — Страшное это дело, Риддл. Леди Шевенэ-Гор просто замечательная женщина — замечательная! Великая женщина! Столько мужества!..
  Тихо подойдя к его креслу сзади, Пуаро сказал:
  — Мне кажется, вы много лет с ней знакомы?
  — Да, это так; я танцевал с ней на ее первом выходе в свет. Помню, в волосах у нее были бутоны роз. И пышное белое платье… Я никому в том зале не дал к ней прикоснуться!
  Голос его был полон страсти. Пуаро протянул ему карандаш.
  — Мне кажется, он ваш?
  — А?.. Что?.. О, спасибо; он был у меня сегодня днем, когда мы играли в бридж. Представляете, мне выпадала сотня на онерах915 в пиках три раза подряд! Никогда прежде такого не бывало!
  — Как понимаю, вы играли в бридж перед чаем? — сказал Пуаро. — В каком настроении был сэр Жервас, когда спустился к чаю?
  — В обычном. Совсем обычном. Никогда бы не мог подумать, что он замышляет покончить с собой. Если подумать, он, наверное, был чуть больше возбужден, чем всегда.
  — Когда вы видели его в последний раз?
  — Тогда и видел. За чаем. Никогда больше не видел беднягу живым.
  — Вы не заходили к нему в кабинет после чая?
  — Нет, я больше его не видел.
  — Когда вы спустились к ужину?
  — После первого удара гонга.
  — Вы спустились вместе с леди Шевенэ-Гор?
  — Нет, мы… встретились в холле. Я думаю, она заходила в столовую посмотреть на цветы — что-то вроде того.
  — Надеюсь, вы не будете против, полковник Бери, если я задам вам один довольно личный вопрос, — сказал майор Риддл. — Была ли между вами и сэром Жервасом напряженность по поводу компании «Парагон синтетик раббер сабститьют»?
  Полковник Бери внезапно побагровел.
  — Вовсе нет. Вовсе нет, — зачастил он. — Старик Жервас был слишком высокого о себе мнения, не следует об этом забывать. Он всегда ожидал, что все, к чему он ни прикоснется, обернется золотом! Он не понимал, что весь мир находится в кризисе. И это влияет на все акции!
  — Значит, между вами все же были кое-какие проблемы?
  — Никаких проблем. Просто эта чертова самоуверенность Жерваса!..
  — Он обвинял вас в своих потерях?
  — Жервас был ненормальным! Ванда это знала. Но она всегда умела с ним управляться. И я спокойно оставил все это ей.
  Пуаро кашлянул, и майор Риддл, глянув на него, сменил тему:
  — Насколько я знаю, вы очень старый друг семьи, полковник Бери. Вы не предполагаете, кому он мог завещать деньги?
  — Ну, как я полагаю, основная часть достанется Рут. Я так понял по обмолвкам Жерваса.
  — Вам не кажется, что это несправедливо по отношению к Хьюго Тренту?
  — Жервас не любил Хьюго. Ему не удавалось управлять им.
  — Но он очень трепетно относился к семье. Мисс Шевенэ-Гор, в конце концов, всего лишь приемная дочь.
  Полковник Бери помялся, помычал что-то под нос, затем сказал:
  — Знаете, уж лучше я вам кое-что раскажу. Только прошу сохранять все это в тайне.
  — Конечно-конечно.
  — Рут — незаконный ребенок, но она Шевенэ-Гор. Она дочь брата Жерваса, Энтони, который погиб на войне. У него была интрижка с машинисткой. Когда он погиб, та девушка написала Ванде. Ванда поехала к ней — девушка ждала ребенка. Она обсудила это дело с Жервасом, а ей тогда только что сказали, что у нее больше никогда не будет детей. В результате они забрали ребенка к себе и удочерили по закону. Мать отказалась от всех прав. Они вырастили Рут как собственную дочь, и она действительно их дочь во всех отношениях — только посмотрите на нее и сразу поймете, что она Шевенэ-Гор!
  — Ага, — сказал Пуаро. — Понимаю. Теперь поведение сэра Жерваса становится куда более понятным… Но если он недолюбливал мистера Хьюго Трента, то почему же он так стремился устроить его брак с мадемуазель Рут?
  — Чтобы упорядочить ситуацию в семье. Это удовлетворяло его чувство правильности.
  — Даже если он недолюбливал этого молодого человека и не доверял ему?
  Полковник Бери фыркнул.
  — Вы не понимаете старину Жерваса. Он не рассматривал людей как сознательные существа. Он устраивал браки так, словно жених и невеста были особами королевской крови! Он считал, что Рут и Хьюго будет правильно поженить, если парень примет фамилию Шевенэ-Гор. Что на этот счет думают Хьюго и Рут, его не волновало.
  — А мадемуазель Рут готова на эти условия?
  Полковник Бери хмыкнул.
  — Только не она! Она та еще штучка!
  — А вы знали, что незадолго до смерти сэр Жервас готовил новое завещание, согласно которому мисс Шевенэ-Гор наследовала ему только при условии, что выйдет замуж за мистера Трента?
  Полковник Бери аж присвистнул.
  — Значит, он и вправду решил положить конец отношениям между ней и Бэрроузом…
  Он осекся, но было поздно. Пуаро вцепился в это предположение.
  — А между мадемуазель Рут и мистером Бэрроузом что-то было?
  — Скорее всего, нет. Ничего не было.
  Майор Риддл прокашлялся:
  — Я думаю, покловник Бери, вы должны рассказать нам все, что знаете. Это может иметь непосредственное отношение к настроению сэра Жерваса.
  — Думаю, это возможно, — с сомнением сказал полковник Бери. — По правде говоря, этот малый, Бэрроуз, симпатичный парень — по крайней мере женщины так считают. Они с Рут в последнее время прямо не разлей вода, а Жервасу это было не по нраву, совсем не по нраву. Ему не хотелось давать отставку Бэрроузу из-за страха ускорить события. Он знал, что такое Рут. Она ни в коем разе не позволит никому диктовать ей условия. Потому я и думаю, что он из-за этого прибегнул к такой схеме. Рут не из тех девушек, что пожертвует всем ради любви. Она любит роскошь и деньги.
  — А вы сами одобряете мистера Бэрроуза?
  Полковник высказал мнение, что Джеффри Бэрроуз — слегка скользкий тип, каковое выражение полностью сбило с толку Пуаро, но майор Риддл усмехнулся в усы.
  Полковнику задали еще несколько вопросов, после чего он удалился.
  Риддл глянул на погрузившегося в размышления сыщика.
  — И какой вы из всего этого делаете вывод, месье Пуаро?
  Маленький бельгиец поднял руки.
  — Я, кажется, вижу схему — целенаправленный замысел.
  — Слишком сложно, — сказал Риддл.
  — Да, сложно. Но одна фраза, произнесенная мимоходом, все больше и больше кажется мне важной.
  — Что за фраза?
  — Та, которую, смеясь, обронил Хьюго Трент: «Еще всегда есть убийство…»
  — Да, я вижу, что вы постоянно к этому клоните, — резко сказал майор Риддл.
  — А вы не согласны, друг мой, что чем больше мы узнаем, тем меньше и меньше мотивов для самоубийства видим? А вот для убийства у нас целая коллекция мотивов!
  — Но вы все равно не должны забывать о фактах — дверь заперта, ключ в кармане покойного… О, я знаю, что есть разные варианты и способы. Шпильки, шнурки — целая куча приспособлений. Полагаю, это было бы возможно… Но уместно ли здесь такое? Я очень сомневаюсь.
  — Как бы то ни было, давайте рассмотрим ситуацию с точки зрения убийства, а не самоубийства.
  — Ну хорошо. Раз уж вы здесь, то это, вероятно, может быть убийством!
  Пуаро на мгновение улыбнулся.
  — Мне не очень нравится это замечание.
  Затем он снова посерьезнел.
  — Хорошо, рассмотрим этот случай как убийство. Кто слышал выстрел? Четыре человека в холле — мисс Лингард, Хьюго Трент, мисс Кардуэлл и Снелл. Где были остальные?
  Бэрроуз, как он сам рассказал нам, находился в библиотеке. Никто не может подтвердить его слова. Остальные, предположительно, находились каждый в своей комнате, но кто знает, где они были на самом деле? Вроде бы все спускались по отдельности. Даже леди Шевенэ-Гор и Бери встретились только в холле. Леди Шевенэ-Гор вышла из столовой. Откуда пришел Бери? Возможно ли такое, что он не спустился по лестнице, а вышел из кабинета? И еще этот карандаш…
  Да, карандаш — это интересно. Бери не выказал никаких эмоций, когда я его продемонстрировал, но, возможно, потому, что не знал, где я его нашел, и просто не заметил, что выронил его. Посмотрим, кто же еще играл в бридж, когда использовался этот карандаш… Хьюго Трент и мисс Кардуэлл. Они вне подозрений, мисс Лингард и дворецкий могут подтвердить их алиби. Четвертой была леди Шевенэ-Гор.
  — Вы же не можете всерьез ее подозревать?
  — А почему нет, друг мой? Я могу подозревать всех! Предположим, что, несмотря на свою кажущуюся преданность мужу, она на самом деле любит Бери?
  — Хммм, — протянул Риддл. — В каком-то роде это была многолетняя ménage à trois916.
  — И еще между сэром Жервасом и полковником Бери существовали проблемы по поводу той компании.
  — Да, сэр Жервас мог сделать какую-нибудь гадость… Мы не знаем всей подоплеки. Это может быть причиной вашего вызова. Положим, сэр Жервас подозревает, что Бери обворовывает его, но не хочет огласки из-за подозрений, что в деле может быть замешана его жена. Да, такое возможно. То есть у этих двоих возникает вероятный мотив. И немного странно, что леди Шевенэ-Гор так спокойно отнеслась к смерти мужа. Все эти спиритические бредни могут быть просто игрой!
  — Тогда остается другое осложнение, — сказал Пуаро. — Мисс Шевенэ-Гор и Бэрроуз. В их интересах, чтобы сэр Жервас не успел подписать новое завещание. А так она получает все при условии, что ее муж берет родовую фамилию…
  — Да, и свидетельство Бэрроуза по поводу поведения сэра Жерваса в тот вечер несколько сомнительно. Хорошее настроение, чем-то доволен… Это не совпадает со всем, что нам рассказывали.
  — Есть еще мистер Форбс. Очень корректный, очень строгий, из старой солидной фирмы… Но адвокаты, даже очень почтенные, имеют тенденцию растрачивать деньги своих клиентов, когда находятся в затруднительном положении.
  — Мне кажется, что вы слишком уж поддаетесь чувствам, Пуаро.
  — Вам кажется, что мои предположения слишком напоминают кино? Но жизнь, майор Риддл, очень часто напоминает кино.
  — Пока что мы в Уэстшире, — сказал главный констебль. — Может, лучше закончим допрашивать остальных? Становится поздно. Мы еще не говорили с Рут Шевенэ-Гор, а она, вероятно, самый важный свидетель.
  — Согласен. Еще остается мисс Кардуэлл. Возможно, лучше первой допросить ее, поскольку много времени это не займет, а под конец оставим мисс Шевенэ-Гор.
  — Отличная мысль.
  Глава 9
  Тем вечером Пуаро лишь мимоходом глянул на Сьюзен Кардуэлл. Теперь он рассматривал ее куда внимательнее. Умное лицо, подумал он, красавицей не назовешь, но привлекательна так, что любая просто хорошенькая девушка позавидует. Великолепные волосы, искусный макияж. Внимательные глаза.
  После предварительных вопросов майор Риддл начал:
  — Насколько близким другом семьи вы считаетесь, мисс Кардуэлл?
  — Я совсем их не знаю. Это Хьюго устроил так, чтобы меня пригласили.
  — Значит, вы подруга Хьюго Трента?
  — Да, это так. Я девушка Хьюго, — улыбаясь, протянула Сьюзен Кардуэлл.
  — Вы давно с ним знакомы?
  — Нет, месяц или около того. — Она помолчала и добавила: — Вообще-то мы помолвлены.
  — И он привез вас сюда, чтобы представить семье?
  — О нет, ни в коем разе. Мы держали все это в тайне. Я просто приехала разведать обстановку. Хьюго сказал мне, что здесь сущий дурдом. Я решила поехать и посмотреть сама. Хьюго, бедняжка, замечательный ручной зверек, но мозгов у него нет совсем. Как понимаете, положение у нас критическое. Ни у Хьюго, ни у меня нет денег, а старый сэр Жервас, главная надежда Хьюго, вбил себе в голову поженить его и Рут. Понимаете, Хьюго не слишком решителен. Он мог согласиться на брак с расчетом позже развестись.
  — А эта идея вам была не по душе, мадемуазель? — мягко спросил Пуаро.
  — Категорически нет. Рут могла упереться и не дать ему развода, или что-то в этом роде. Я воспротивилась. Никаких поездок в собор Святого Павла и прогулок по Найтсбриджу, пока я не окажусь там с букетом лилий.
  — Значит, вы приехали лично оценить ситуацию?
  — Да.
  — Eh bien! — сказал Пуаро.
  — И, конечно, Хьюго оказался прав. Вся семейка — полный дурдом! За исключением Рут, у которой голова в полном порядке. У нее есть свой молодой человек, и идея этого брака ее привлекает не больше, чем меня.
  — Вы имеете в виду мистера Бэрроуза?
  — Бэрроуза? Конечно, нет. Рут никогда не запала бы на такого фальшивого типа, как он.
  — Тогда кто предмет ее страсти?
  Сьюзен Кардуэлл замолчала, потянулась за сигаретой, закурила и сказала:
  — Спросите ее. В конце концов, это не мое дело.
  — Когда вы в последний раз видели сэра Жерваса? — спросил майор Риддл.
  — Во время чаепития.
  — Вас ничего не удивило в его поведении?
  Девушка пожала плечами:
  — Не более, чем всегда.
  — Что вы делали после чая?
  — Играла в бильярд с Хьюго.
  — Вы больше не видели сэра Жерваса?
  — Нет.
  — Что вы можете сказать о выстреле?
  — Это было довольно странно. Понимаете, мне показалось, что уже прозвучал первый сигнал гонга, так что я поторопилась переодеться, впопыхах начала спускаться, услышала, как мне показалось, второй удар и просто побежала вниз по лестнице. В первый вечер после приезда я на минуту опоздала к ужину, и Хьюго сказал мне, что это здорово подорвет наши шансы в глазах старика, потому я просто со всех ног рванула вниз. Хьюго опередил меня, затем послышался какой-то странный хлопок, и Хьюго сказал, что это пробка от шампанского, но Снелл ответил, что нет; в любом случае я не думала, что звук раздался из столовой. Мисс Лингард решила, что он идет сверху, но, короче, мы сошлись на том, что это автомобильный выхлоп. Мы собрались в гостиной и забыли об этом.
  — Вам не приходило в голову, что сэр Жервас мог застрелиться? — спросил Пуаро.
  — А с чего бы это вообще могло прийти мне в голову? Старик вроде был доволен собой, командовал направо и налево… Я и подумать не могла, что он такое выкинет. Понятия не имею, почему он это сделал. Могу только предположить, что он был чокнутый.
  — Несчастливое происшествие.
  — Очень несчастливое — для нас с Хьюго. Как я понимаю, ему он ничего не оставил — или практически ничего.
  — Кто вам это сказал?
  — Хьюго узнал об этом от старика Форбса.
  — Что же, мисс Кардуэлл, — майор Риддл на мгновение замолчал, — видимо, это все. Как вы думаете, мисс Шевенэ-Гор достаточно хорошо себя чувствует, чтобы спуститься и поговорить с нами?
  — Думаю, да. Я скажу ей.
  — Одну минуточку, мадемуазель, — вклинился Пуаро. — Вы видели прежде этот предмет? — Он показал ей карандаш-пулю.
  — Мне кажется, он принадлежит полковнику Бери.
  — Он забрал его, когда вы закончили роббер?
  — Понятия не имею.
  — Благодарю вас, мадемуазель. Это все.
  — Хорошо. Я скажу Рут.
  Мисс Шевенэ-Гор вступила в комнату подобно королеве. Лицо ее было румяным, голову она держала высоко. Но ее глаза, как и глаза Сьюзен Кардуэлл, выглядели настороженными. Она была в том же бледно-абрикосовом платье, какое было на ней, когда приехал Пуаро. К ее плечу была приколота яркая оранжево-розовая роза. Час назад она была свежей и цветущей, сейчас же увяла.
  — Итак? — сказала Рут.
  — Нам очень жаль вас беспокоить… — начал майор Риддл.
  — Конечно, вы обязаны побеспокоить меня, — перебила она его. — Вы обязаны побеспокоить всех. Но я могу сэкономить ваше время. Я понятия не имею, почему старик застрелился. Все, что я могу сказать — это было совершенно не в его духе.
  — Вы не заметили ничего странного в его поведении сегодня? Может, он был подавлен или слишком возбужден… ничего ненормального?
  — Вряд ли. Я не заметила…
  — Когда вы видели его в последний раз?
  — За чаем.
  — Вы потом не заходили к нему в кабинет? — спросил Пуаро.
  — Нет. В последний раз я видела его в этой самой комнате. Сидел вон там.
  Она указала на кресло.
  — Понятно. Вам знаком этот карандаш, мадемуазель?
  — Да, это вещь полковника Бери.
  — Вы видели его недавно?
  — Не помню.
  — Известно ли вам что-нибудь о… разногласиях между сэром Жервасом и полковником Бери?
  — Вы имеете в виду «Парагон синтетик раббер сабститьют»?
  — Да.
  — Кое-что известно. Старик был просто в бешенстве!
  — Может, он считал, что его обманывают?
  Рут пожала плечами:
  — Он ничего не смыслил в финансах.
  — Могу ли я задать вам один вопрос, мадемуазель, — сказал Пуаро, — несколько не относящийся к делу?
  — Конечно, если вам угодно.
  — Вы… вас огорчила смерть отца?
  Она уставилась на него.
  — Конечно. Я не бьюсь в рыданиях. Но мне будет не хватать его… Мне нравился старик — так мы всегда его называли, Хьюго и я. Старик — понимаете, это что-то примитивное, этакий патриарх племени человекообразных обезьян. Звучит непочтительно, но на самом деле в этом слове много привязанности. Конечно, он был очень непростым человеком, самым упертым старым ослом!
  — Вы заинтриговали меня, мадемуазель.
  — У старика мозгов было не больше, чем у блохи! Мне не хочется этого говорить, но это правда. Он не был способен на интеллектуальный труд. Однако он имел характер. Был фантастически храбр, и все такое. Мог помчаться на полюс, подраться на дуэли… Я всегда думала, что он так пыжится потому, что понимает, что мозги у него не слишком-то способные. Любой мог оставить его с носом.
  Пуаро достал письмо из кармана.
  — Прочтите, мадемуазель.
  Рут прочла его и вернула сыщику.
  — Так вот что привело вас сюда!
  — Это письмо не наводит вас на какие-либо мысли?
  Она покачала головой:
  — Нет. Возможно, это правда. Любой мог обворовать беднягу. Джон говорит, что прежний агент, который был до него, грабил старика направо и налево. Понимаете, он был настолько благороден и напыщен, что никогда не снисходил до того, чтобы разобраться в мелочах. Он был просто лакомым кусочком для мошенников.
  — Мадемуазель, картина, которую вы рисуете, весьма отличается от общепринятой.
  — Конечно, он очень хорошо маскировался. Ванда, моя мать, поддерживала его как могла. Он был так счастлив, изображая из себя Господа Всемогущего… Вот почему я отчасти рада, что он умер. Это лучший выход для него.
  — Не совсем понимаю вас, мадемуазель.
  — Это затягивало его, — задумчиво произнесла Рут. — Однажды его просто пришлось бы изолировать… Люди начинали говорить все как есть.
  — Вы знали, мадемуазель, что он задумывал переписать завещание, согласно которому вы могли бы унаследовать его деньги, только если бы вышли замуж за мистера Трента?
  — Какой абсурд! — вскричала Рут. — В любом случае я уверена, что это можно оспорить по закону… Нельзя указывать людям, за кого они должны выходить замуж!
  — Если бы он действительно написал такое завещание, вы согласились бы с его условиями, мадемуазель?
  Девушка уставилась на него.
  — Я… я…
  Рут осеклась. Две-три минуты она сидела в нерешительности, глядя на болтающуюся на мыске стопы туфельку. От каблука отвалился маленький комочек земли и упал на ковер.
  Внезапно Рут Шевенэ-Гор сказала:
  — Подождите!
  Девушка вскочила и выбежала из комнаты. Вернулась она почти немедленно, ведя за собой капитана Лэйка.
  — Все равно все откроется, — задыхаясь, проговорила Рут, — так что вы можете узнать об этом и сейчас. Мы с Джоном поженились в Лондоне три недели назад.
  Глава 10
  Из них двоих наиболее смущенным выглядел капитан.
  — Вот так сюрприз, мисс Шевенэ-Гор, то есть миссис Лэйк, — сказал майор Риддл. — И о вашем браке никто не знает?
  — Нет, мы держали все в тайне. Джону это не слишком нравилось.
  Лэйк заговорил, слегка запинаясь:
  — Я… я понимаю, что это выглядит довольно некрасиво. Я должен был пойти сразу к сэру Жервасу…
  — И сказать ему, что ты желаешь жениться на его дочери? И получил бы по голове, — заговорила Рут. — Он наверняка лишил бы меня наследства, устроил бы в доме сущий ад, и мы могли бы поздравить себя с тем, как красиво себя повели! Поверь мне, мой вариант был куда лучше! Что сделано, то сделано. Мы обошли эту яму.
  Вид у Лэйка все равно был несчастный.
  — Когда вы намеревались сообщить эту новость сэру Жервасу? — спросил Пуаро.
  — Я готовила почву, — сказала Рут. — Отец подозревал меня и Джона, так что я сделала вид, что мне нравится Годфри. Конечно же, он сразу встал на дыбы. Я поняла так, что известие о том, что я вышла за Джона, стало бы для него чуть ли не облегчением!
  — Кто-нибудь знал о вашем браке?
  — Да, в конце концов я сказала Ванде. Я хотела привлечь ее на свою сторону.
  — И вам это удалось?
  — Да. Понимаете, ей не очень нравилась идея поженить меня и Хьюго. Думаю, потому, что мы кузены. Похоже, она считает, что в семье все крышей двинулись, и потому у нас рождаются совершенно чокнутые дети. Возможно, это абсурд, потому что я всего лишь удочеренная, как вы знаете. Насколько я понимаю, я дочь какого-то дальнего родственника…
  — Вы уверены, что сэр Жервас не заподозрил правды?
  — О нет.
  — Это так, капитан Лэйк? — спросил Пуаро. — Вы уверены, что в вашем разговоре с сэром Жервасом сегодня днем эта тема никак не затрагивалась?
  — Нет, сэр. Такого не было.
  — Понимаете, капитан Лэйк, есть убедительные свидетельства о том, что после разговора с вами сэр Жервас был очень возбужден и пару раз упоминал о семейном бесчестье.
  — Эта тема не поднималась, — повторил Лэйк. Он сильно побледнел.
  — Тогда вы в последний раз виделись с сэром Жервасом?
  — Да, и я уже говорил вам об этом.
  — Где вы были в восемь минут девятого сегодня вечером?
  — Где? У себя дома. На том конце деревни, примерно в полумиле отсюда.
  — Вы не приезжали в Хэмборо-Клоуз примерно в это время?
  — Нет.
  Пуаро повернулся к девушке.
  — А где были вы, мадемуазель, в то время, когда ваш отец застрелился?
  — В саду.
  — В саду? Вы слышали выстрел?
  — О да. Но я не особенно обратила на него внимание. Я подумала, может, кто-то кроликов стреляет, хотя, помнится, мне показалось, что уж как-то слишком близко.
  — Каким путем вы вернулись домой?
  — Через это окно. — Рут показала головой на французское окно у себя за спиной.
  — Кто-нибудь здесь был?
  — Нет. Но Хьюго, Сьюзен и мисс Лингард вошли из холла почти сразу же. Они болтали о выстрелах, убийствах и всем таком прочем.
  — Понятно, — сказал Пуаро. — Да, теперь я, кажется, понимаю…
  — Ну, — с сомнением в голосе сказал Риддл, — спасибо. Думаю, пока все.
  Рут с мужем вышли из комнаты.
  — Какого черта, — начал было майор и закончил почти безнадежно: — Становится все труднее удерживать след в этом чертовом деле.
  Пуаро кивнул. Он поднял маленький комочек земли, который отвалился от туфельки Рут, и задумчиво держал его в руке.
  — Оно как то разбитое зеркало на стене, — сказал он. — Зеркало мертвеца. Каждый новый факт показывает нам убитого под другим углом. Он отражается со всевозможных точек зрения. И скоро у нас будет цельная картина…
  Сыщик встал и аккуратно положил комочек земли в корзинку для мусора.
  — Я скажу вам одну вещь, друг мой. Ключ к загадке — зеркало. Идите в кабинет и посмотрите сами, если не верите мне.
  — Если произошло убийство, то доказывать это вам, — решительно ответил майор Риддл. — По мне, так это определенно самоубийство. Вы помните, что девушка сказала о прежнем агенте Жерваса? Он обворовывал старика. Могу поспорить, что Лэйк тоже не просто так рассказал нам свою сказочку. Возможно, ему к рукам немного прилипало, сэр Жервас его заподозрил и послал за вами, поскольку не знал, как далеко зашло дело между Лэйком и Рут. Затем, сегодня днем, Лэйк сказал ему, что они женаты. Это подкосило Жерваса. Было «слишком поздно» что-либо предпринимать. Он решил покончить со всем этим. Его разум, и так не слишком уравновешенный даже в лучшие времена, дал трещину. Вот что, на мой взгляд, случилось. У вас есть что-то против?
  Пуаро неподвижно стоял в центре комнаты.
  — Что я скажу? Вот что: мне нечего сказать против вашей теории — но она не доработана до конца. Есть определенные моменты, которых она не учитывает.
  — Например?
  — Несовпадения в настроении сэра Жерваса днем, находка карандаша полковника Бери, показания мисс Кардуэлл — причем очень важные, — показания мисс Лингард по поводу порядка, в котором люди спускались к ужину, положение кресла сэра Жерваса, когда его обнаружили, бумажный пакет из-под апельсинов и, наконец, самый важный — разбитое зеркало.
  Майор Риддл уставился на него.
  — Вы хотите сказать, что вся эта ерунда имеет смысл? — спросил он.
  — Я надеюсь показать вам этот смысл — завтра утром, — мягко сказал Эркюль Пуаро.
  Глава 11
  Следующим утром Эркюль Пуаро проснулся на рассвете. Ему выделили спальню в восточной части дома. Поднявшись из постели, он подошел к окну, отдернул штору и с удовольствием увидел, что солнце взошло и утро прекрасно.
  Бельгиец начал одеваться со своей обычной мелочной тщательностью. Покончив с туалетом, он закутался в толстое пальто и обернул шею кашне. Затем на цыпочках вышел из своей комнаты, спустился сквозь тишину дома в гостиную, открыл французское окно и вышел в сад.
  Солнце только-только показалось. Воздух был полон туманной дымки, предвещавшей ясное утро. Эркюль Пуаро пошел вдоль террасы вокруг дома, пока не дошел до окон кабинета сэра Жерваса. Здесь он остановился и осмотрелся.
  Прямо под окном параллельно стене дома тянулась полоска травы. Перед нею располагался широкий газон, по которому красиво рассыпались мелкие астры. За бордюром газона тянулась мощеная дорожка, на которой стоял Пуаро. От дорожки на террасе к траве под окном по газону шла тропинка. Сыщик тщательно осмотрел ее, затем покачал головой и принялся внимательно осматривать газон по обе стороны от нее. Наконец он очень медленно кивнул. С правой стороны, на мягкой земле клумбы очень четко отпечатались следы.
  Пока Пуаро, нахмурившись, разглядывал их, он услышал какой-то звук и резко поднял голову.
  Прямо над его головой открылось окно. Он увидел рыжеволосую голову. В ореоле червонного золота виднелось умное лицо Сьюзен Кардуэлл.
  — Что вы тут делаете в такой час, месье Пуаро? Идете по следу?
  Сыщик поклонился с чрезвычайной корректностью.
  — Доброе утро, мадемуазель. Да, все как вы говорите. Вы видите перед собой детектива — великого детектива, смею заметить — как раз в процессе дедукции!
  Это замечание было несколько напыщенным. Сьюзен склонила голову набок.
  — Я буду обязана упомянуть об этом в своих мемуарах, — сказала она. — Может, мне спуститься и помочь вам?
  — Буду весьма польщен.
  — Сначала я подумала, что вы взломщик. Как вы вышли наружу?
  — Через окно гостиной.
  — Подождите минуточку, сейчас я подойду.
  Она спустилась ровно через минуту. Судя по всему, Пуаро находился точно на том же месте, где она раньше его увидела.
  — Вы очень рано встаете, мадемуазель?
  — Да я как следует и не спала. Меня начало охватывать то самое безнадежное чувство, которое приходит в пять утра.
  — Но сейчас вовсе не так рано!
  — А ощущение как раз такое… Теперь, господин суперсыщик, что мы будем искать?
  — Заметьте эти следы, мадемуазель.
  — Ну, следы как следы.
  — Четыре отпечатка, — продолжал Пуаро. — Смотрите, я покажу их вам. Два направлены в сторону окна, два — в обратную.
  — И чьи они? Садовника?
  — Мадемуазель, мадемуазель!.. Их оставили маленькие изящные женские туфельки на каблуках. Посмотрите и сами убедитесь. Прошу вас, встаньте на землю прямо рядом с ними.
  Сьюзен немного помедлила, затем осторожно поставила ногу на рыхлую землю на место, указанное Пуаро. На ней были маленькие туфли темно-коричневой кожи на высоких каблуках.
  — Видите, ваши почти такого же размера. Почти — но не совсем. Их оставила женщина с более длинной стопой, чем у вас. Возможно, мисс Шевенэ-Гор, или мисс Лингард, или даже сама леди Шевенэ-Гор.
  — Только не леди Шевенэ-Гор — у нее крохотная ножка. То есть в ее время люди как-то умудрялись иметь маленькие ноги. А мисс Лингард носит странные туфли без каблука.
  — Значит, следы оставила мисс Шевенэ-Гор. А, да, я помню — она упоминала, что выходила в сад вчера вечером.
  Пуаро пошел обратно вокруг дома. Сьюзен шла следом.
  — Мы все еще ищем следы? — спросила Сьюзен.
  — Конечно. Теперь мы посетим кабинет сэра Жерваса.
  Он пошел впереди, Сьюзен Кардуэлл последовала за ним.
  Дверь по-прежнему была меланхолически распахнута. Внутри в комнате все было как прошлым вечером. Пуаро отодвинул шторы и впустил внутрь солнечный свет. Пару минут постоял, рассматривая газон, затем сказал:
  — Как полагаю, мадемуазель, вы не особенно близко знакомы со взломщиками?
  Сьюзен Кардуэлл с сожалением покачала головой:
  — Боюсь, нет, месье Пуаро.
  — Вот и главному констеблю не повезло завязать с ними дружеских отношений. Его связи с криминальным миром всегда были строго официальными. Но я — другое дело. Однажды у меня была очень приятная беседа с одним взломщиком. Он рассказал мне одну интересную вещь о французских окнах — раскрыл один трюк, который иногда можно проделать, если задвижка достаточно свободна.
  По ходу разговора он повернул рукоятку левой створки окна, центральный стержень вышел из отверстия в земле, и Пуаро смог открыть обе створки, потянув их на себя. Открыв их, он снова закрыл окно — не поворачивая рукоятки, таким образом не вдвигая стержень в паз. Отпустил рукоятку, выждал момент, затем нанес короткий, резкий удар по центру стержня. Удар послал стержень в паз — и рукоятка повернулась сама.
  — Вы поняли, мадемуазель?
  — Думаю, да. — Сьюзен довольно сильно побледнела.
  — Теперь окно закрыто. Пока оно закрыто, войти в комнату невозможно; но можно выйти из комнаты, потянуть створки наружу, затем ударить, как я сделал, и стержень снова войдет в пол, повернув рукоятку. Тогда окно плотно закроется, и любой, глядя на него, скажет, что оно закрыто изнутри.
  — И именно так, — голос Сьюзен немного дрожал, — случилось прошлым вечером?
  — Я так полагаю, мадемуазель.
  — Я не верю ни единому вашему слову! — яростно сказала она.
  Пуаро не ответил. Он подошел к каминной полке и резко обернулся.
  — Мадемуазель, вы нужны мне как свидетельница. У меня уже есть один свидетель — мистер Трент. Он видел, как я нашел этот маленький осколок стекла прошлым вечером. Я сказал ему об этом и оставил его на месте для полиции. Я даже сказал главному констеблю, что разбитое зеркало — важная улика. Но он не воспользовался моим намеком. Теперь будьте свидетелем того, что я кладу этот осколок зеркала — на который, как вы помните, я уже обращал внимание мистера Трента — в маленький конверт… вот так. — Он выполнил это действие с мелочной скрупулезностью. — Пишу на нем… вот так — и запечатываю его. Вы засвидетельствуете это, мадемуазель?
  — Да… но… но я не понимаю, к чему это.
  Пуаро прошел в другой конец комнаты, встал у стола и стал смотреть на разбитое зеркало на стене перед собой.
  — Я скажу вам, мадемуазель, что это значит. Если бы вчера вечером вы стояли здесь, глядя в это зеркало, то вы могли бы увидеть в нем, как происходило убийство…
  Глава 12
  I
  Впервые в жизни Рут Шевенэ-Гор — теперь Рут Лэйк — спустилась к завтраку вовремя. Эркюль Пуаро уже был в холле и, прежде чем она ушла в столовую, отвел ее в сторону.
  — У меня есть к вам один вопрос, мадам.
  — Да?
  — Прошлым вечером вы были в саду. Вы не наступали на клумбу возле окна кабинета сэра Жерваса?
  Рут уставилась на него.
  — Да, два раза.
  — А, два раза… Как это вышло?
  — В первый раз, когда я собирала астры. Это было около семи.
  — Вам не кажется, что странно собирать цветы в такое время?
  — На самом деле, да. Я собрала кое-что вчера утром, но Ванда после чая сказала, что цветы на обеденном столе недостаточно хороши. Я подумала, что они нормальные, так что освежать их не стала.
  — Но ваша мать попросила вас об этом, верно?
  — Да. Потому я вышла незадолго до семи и набрала их с той части газона, потому что там почти никто не ходит, так что красоте вида это не повредит.
  — Да-да, но второй раз? Вы ведь сказали, что выходили еще раз…
  — Это было прямо перед ужином. Я капнула бриллиантином на платье — прямо на плечо. Я не хотела переодеваться, а мои искусственные цветы не подходили к желтому платью. Я вспомнила, что видела одну позднюю розу, когда собирала астры, потому выскочила в сад, сорвала ее и приколола к платью.
  Пуаро медленно кивнул:
  — Да, я вспоминаю, что прошлым вечером у вас на платье была роза. Когда это было, мадам, когда вы сорвали розу?
  — Даже и не помню.
  — Но это важно, мадам. Подумайте, вспомните.
  Рут нахмурилась, быстро глянула на Пуаро и снова отвела взгляд.
  — Точно сказать не могу, — сказала она наконец. — Должно быть… да, конечно… около пяти минут девятого. Именно когда я возвращалась по дорожке вокруг дома, я услышала гонг и потом этот забавный хлопок. Я поторопилась, поскольку решила, что это уже второй сигнал гонга, а не первый.
  — Значит, вам так показалось… А вы не пытались войти через окно кабинета, когда стояли на клумбе?
  — Да, я подергала ручку. Подумала — вдруг оно открыто, и я быстрее попаду в холл через кабинет. Но окно было заперто.
  — Это все объясняет. Поздравляю вас, мадам.
  Она уставилась на него.
  — Вы о чем?
  — У вас на все есть объяснение — и на землю на ваших туфлях, и на отпечатки ваших ног на клумбе, и на отпечатки ваших пальцев на наружной стороне окна. Очень подходящее объяснение.
  Прежде чем девушка успела ответить, по лестнице торопливо спустилась мисс Лингард. Щеки ее пылали, и она с некоторым испугом посмотрела на стоявших рядом Рут и Пуаро.
  — Простите, — сказала она. — Что-то случилось?
  — Мне кажется, месье Пуаро спятил, — сердито ответила Рут.
  Она протиснулась между ними в столовую. Мисс Лингард изумленно посмотрела на Пуаро.
  Бельгиец покачал головой.
  — После завтрака я все объясню. Я бы хотел, чтобы все собрались в кабинете сэра Жерваса в десять часов.
  Он повторил свою просьбу, войдя в столовую.
  Сьюзен Кардуэлл быстро глянула на него, затем перевела взгляд на Рут. Когда Хьюго сказал: «А это еще зачем?» — она резко ткнула его локтем в бок, и он послушно замолчал.
  Покончив с завтраком, Пуаро встал и пошел к двери. Он обернулся и достал старомодные часы.
  — Сейчас без пяти десять. Через пять минут в кабинете.
  II
  Пуаро оглядел круг смотрящих на него с жадным интересом лиц. Собрались все, отметил он, за одним исключением, — и в тот самый момент это самое исключение вошло в комнату. Леди Шевенэ-Гор вступила в кабинет мягкой скользящей поступью. Она выглядела осунувшейся и больной. Пуаро пододвинул ей большое кресло, и женщина села. Она подняла взгляд на разбитое зеркало, вздрогнула и отодвинула кресло чуть подальше от него.
  — Жервас еще здесь, — решительно сказала она. — Бедный Жервас… Скоро он будет свободен.
  Пуаро прокашлялся и объявил:
  — Я попросил всех вас прийти сюда, чтобы вы могли услышать достоверные факты о самоубийстве сэра Жерваса.
  — Это был Рок, — сказала леди Шевенэ-Гор. — Жервас был сильным, но Рок оказался сильнее.
  Полковник Бери чуть подался вперед.
  — Ванда, дорогая…
  Она улыбнулась, затем протянула ему руку. Он взял ее в ладони. Она мягко сказала:
  — Ты такое утешение для меня, Нед.
  — Месье Пуаро, должны ли мы понять, что вы точно установили причину самоубийства моего отца? — резко спросила Рут.
  Пуаро покачал головой:
  — Нет, мадам.
  — Тогда к чему вся эта ерунда?
  — Я действительно не знаю причины самоубийства сэра Жерваса Шевенэ-Гора, — спокойно ответил Пуаро, — поскольку сэр Шевенэ-Гор не совершал самоубийства. Он был убит…
  — Убит? — эхом отозвался хор голосов. К Пуаро повернулись испуганные лица. Леди Шевенэ-Гор подняла взгляд.
  — Убит? О нет! — Она тихо покачала головой.
  — Говорите, убит? — теперь говорил Хьюго. — Невозможно. Когда мы вломились в комнату, там никого не было. Окно заперто, дверь заперта изнутри, а ключ — в кармане у моего дяди. Как его могли убить?
  — Тем не менее он был убит.
  — И убийца, полагаю, сбежал через замочную скважину? — скептически отозвался полковник Бери. — Или вылетел в каминную трубу?
  — Убийца, — сказал Пуаро, — вышел через французское окно. Я покажу вам как. — Сыщик повторил свои маневры с окном. — Видите? — сказал он. — Вот как это было сделано! Я с самого начала считал, что вряд ли сэр Жервас мог совершить самоубийство. Он был ярко выраженным эгоистом, а такие люди счеты с жизнью не сводят.
  Были и другие моменты. Предполагалось, что перед смертью сэр Жервас сел за стол, нацарапал слово «ПРОСТИТЕ» на листке бумаги, а затем застрелился. Но перед этим он почему-то вдруг изменил положение кресла, развернув его так, что оно оказалось сбоку от стола. Зачем? Должна была быть какая-то причина. Я начал понимать, когда нашел крохотный осколок зеркала, прилипший к бронзовой статуэтке…
  Я спросил себя — как осколок зеркала мог сюда попасть? И ответ сам возник у меня в голове. Зеркало было разбито — но не пулей, а этой самой тяжелой бронзовой фигуркой. Оно было разбито нарочно.
  Но зачем? Я вернулся к столу и посмотрел на кресло. Да, теперь я понял. Все было неправильно. Никакой самоубийца не станет поворачивать кресло, перегибаться через подлокотник и затем стрелять в себя. Все было подстроено. Самоубийство оказалось поддельным!
  Теперь я подхожу к одному очень важному моменту. К показаниям мисс Кардуэлл. Она сказала, что очень торопилась прошлым вечером спуститься вниз, поскольку ей показалось, что раздался второй удар гонга. То есть она подумала, что уже слышала первый сигнал гонга.
  Теперь заметьте — если бы сэр Жервас сидел за столом, как обычно, когда его застрелили, то куда ушла бы пуля? Летя по прямой, она вылетела бы в дверь, если бы дверь была открыта, и попала бы в гонг!
  Теперь вам понятна важность свидетельства мисс Кардуэлл? Никто больше не слышал первого удара гонга, но ведь ее комната расположена прямо над кабинетом, так что ей лучше всего был слышен гонг. Вы ведь помните, что он звучит на одной-единственной ноте?
  Так что не могло возникнуть сомнений в том, что сэр Жервас не стрелял в себя. Покойник не может встать, закрыть дверь, запереть ее и устроиться поудобнее! Здесь был замешан кто-то еще, и, раз это не самоубийство, значит, это убийство. Здесь был кто-то, чье присуствие сэра Жерваса нимало не напрягало, и этот кто-то стоял рядом с ним и разговаривал. Сэр Жервас, вероятно, что-то писал. Убийца подносит пистолет к виску жертвы и стреляет. Дело сделано! Теперь скорее за работу! Убийца надевает перчатки. Дверь заперта, ключ положен в карман сэру Жервасу. Но вдруг громкий гул гонга услышал кто-нибудь? Тогда станет понятно, что дверь была открыта, а не заперта, когда прозвучал выстрел. Убийца поворачивает кресло, перемещает тело, сжимает руки трупа на пистолете, разбивает зеркало. Затем выходит через окно, ударом запирает его, ступает не на траву, а на клумбу, где потом можно засыпать следы; затем огибает дом и заходит в гостиную.
  Он сделал паузу и затем сказал:
  — Только один человек был вне дома во время выстрела. Именно он оставил следы своих туфель на клумбе и отпечатки пальцев на внешней стороне окна.
  Он подошел к Рут.
  — И ведь у вас был мотив, разве не так? Ваш отец узнал о вашем тайном браке. И он готовился лишить вас наследства.
  — Это ложь! — презрительным, ясным голосом вскричала Рут. — В вашей байке нет ни слова правды! Это ложь от начала до конца!
  — Против вас весьма весомые улики, мадам. Суд может поверить вам — а может и не поверить.
  — Ее не будут судить!
  Все ошеломленно обернулись. Мисс Лингард вскочила на ноги. Лицо ее изменилось. Ее била дрожь.
  — Это я застрелила его. Я признаюсь! У меня была на то причина. Я… я некоторое время ждала. Месье Пуаро прав. Я пришла за ним следом сюда. Я еще раньше взяла пистолет из ящика. Я стояла рядом с ним и говорила о книге — и я застрелила его. Это было сразу после восьми. Пуля попала в гонг. Я и не думала, что она вот так пройдет сквозь его голову. У меня не было времени выйти и найти ее. Я заперла дверь и сунула ключ ему в карман. Затем развернула кресло, разбила зеркало и, написав «ПРОСТИТЕ» на бумажке, вышла через окно и закрыла его — так, как месье Пуаро вам показал. Я наступила на клумбу, разровняла следы маленькими грабельками, которые положила там заранее. Затем я пошла вокруг дома в гостиную. Я оставила окно в гостиную открытым. Я не знала, что Рут вышла через него. Она, наверное, обошла вокруг дома спереди, пока я обходила его сзади. Мне пришлось спрятать грабельки в сарае. Я ждала в гостиной, пока не услышала, как кто-то спускается вниз и Снелл ударил в гонг, и тогда… — Она посмотрела на Пуаро. — Знаете, что я сделала тогда?
  — Конечно. Я нашел пакет в мусорной корзинке. Очень хитроумная идея. Дети любят такое делать. Вы надули пакет и лопнули его. Получился хороший громкий звук. Вы выбросили пакет в корзинку для мусора и поторопились в холл. Вы обозначили время самоубийства — и создали для себя алиби. Но оставалась еще одна вещь, которая вас тревожила. У вас не было времени подобрать пулю. Она должна была быть где-то рядом с гонгом. Важно, чтобы пуля была найдена в кабинете где-то неподалеку от зеркала. Не знаю, когда вам пришла в голову мысль взять карандаш полковника Бери…
  — Тогда и пришла, — сказала мисс Лингард, — когда мы все вышли из холла. Я удивилась, увидев Рут в комнате. Я поняла, что она, должно быть, вошла из сада через окно. Тогда я и заметила карандаш полковника Бери на столике для бриджа. Я сунула его в сумочку. Если позже кто-нибудь увидит, как я поднимаю пулю, я смогу сказать, что это был карандаш. Вообще-то я не думала, что кто-нибудь заметит, как я подбираю пулю. Я бросила ее возле зеркала, пока вы осматривали тело. Когда вы спросили меня, я была просто счастлива, что мне пришло в голову взять карандаш.
  — Да, это было умно. Это совершенно сбило меня с толку.
  — Я боялась, что кто-нибудь слышал настоящий выстрел, но я знала, что все одеваются к ужину и закрылись у себя по комнатам. Слуги были в своих помещениях. Только мисс Кардуэлл могла услышать выстрел, но она, вероятно, подумала бы, что это автомобильный выхлоп. Но она услышала гонг. Я думала… думала, что все пройдет без задоринки…
  — Какая необычная история, — произнес своим четким голосом мистер Форбс. — Но мотива нет…
  — Мотив был, — ясно сказала мисс Лингард и с яростью добавила: — Ну, давайте, звоните в полицию! Чего вы ждете?
  — Не будете ли вы все так любезны покинуть комнату? — мягко сказал Пуаро. — Мистер Форбс, позвоните майору Риддлу; я останусь здесь до его приезда.
  Медленно, один за другим, все семейство покинуло комнату. Озадаченные, сбитые с толку, ошарашенные, они украдкой бросали взгляды на опрятную, прямую фигурку с аккуратно расчесанными на пробор седыми волосами.
  Рут вышла последней. Она помедлила в дверях.
  — Я не понимаю, — сердито, непокорно, обвиняюще бросила она Пуаро. — Вы только что говорили, что это сделала я.
  — Нет-нет, — покачал головой сыщик. — Я никогда так не думал.
  Рут медленно вышла.
  Бельгиец остался наедине с маленькой строгой женщиной средних лет, только что признавшейся в расчетливом хладнокровном убийстве.
  — Нет, — сказала мисс Лингард. — Вы не думали, что она это сделала. Вы ведь обвинили ее, чтобы заставить говорить меня, правда?
  Пуаро склонил голову.
  — Пока мы ждем, — обыденным тоном сказала женщина, — вы могли бы рассказать мне, что заставило вас заподозрить меня.
  — Несколько моментов. Начнем с вашего рассказа о сэре Жервасе. Такой гордый человек, как он, никогда не стал бы так уничижительно говорить о своем племяннике с посторонним человеком, особенно в вашем положении. Вы хотели подтвердить теорию самоубийства. Вы также гнули свою линию, предположив, что причиной для самоубийства мог стать какой-то бесчестный поступок Хьюго Трента. И, опять же, сэр Жервас никогда не поделился бы этим с чужаком. Затем — тот предмет, который вы подняли в коридоре, и очень важный факт, что вы не упомянули о том, что Рут вошла в гостиную из сада. А потом я нашел бумажный пакет — совершенно неожиданный предмет в мусорной корзинке гостиной такого дома, как Хэмборо-Клоуз! Вы были единственным человеком, который был в гостиной во время «выстрела». Трюк с бумажным пакетом заставил предположить, что это сделала женщина — неординарное использование подручного средства. Все сошлось. Попытка бросить подозрение на Хьюго и отвести его от Рут. Механизм преступления и его мотив.
  Маленькая седая женщина заерзала.
  — Вы знаете мотив?
  — Мне кажется, да. Мотив — это счастье! Я полагаю, вы видели Рут с Джоном Лэйком — вы поняли, что происходит между ними. А имея свободный доступ к бумагам сэра Жерваса, вы наткнулись на набросок его нового завещания, согласно которому Рут лишается наследства, если не выйдет замуж за Хьюго Трента. Это заставило вас взять правосудие в собственные руки, причем вы воспользовались тем фактом, что сэр Жервас успел написать мне письмо. Вероятно, вы видели его копию. Что за мешанина подозрения и страхов заставила его написать мне, я не знаю. Он мог заподозрить, что Бэрроуз или Лэйк систематически обкрадывают его. Его неуверенность относительно чувств Рут заставила его просить частного расследования. Вы воспользовались этим и подготовили сцену для самоубийства, подтвердив ее вашим рассказом о том, что он был очень расстроен чем-то связанным с Хьюго Трентом. Вы послали мне телеграмму и передали мне, будто бы сэр Хьюго сказал, что я приеду «слишком поздно».
  — Жервас Шевенэ-Гор был хамом, снобом и надутым индюком! Я не могла позволить ему нарушить счастье Рут! — гневно выкрикнула мисс Лингард.
  — Рут — ваша дочь? — мягко спросил Пуаро.
  — Да. Она моя дочь… я часто думала о ней. Когда я услышала, что сэру Жервасу Шевенэ-Гору требуется кто-то в помощь по написанию фамильной истории, я ухватилась за эту возможность. Мне было любопытно увидеть мою… мою девочку. Я знала, что леди Шевенэ-Гор не узна́ет меня. Много лет прошло. Тогда я была молодой и хорошенькой, к тому же сменила фамилию. Кроме того, леди Шевенэ-Гор слишком рассеянна, чтобы помнить что-то определенно. Она мне нравилась, но я ненавидела семейство Шевенэ-Гор. Они обошлись со мной как с грязью. А тут еще сэр Жервас намеревался сломать Рут жизнь своей гордыней и снобизмом… Но я решила, что она будет счастлива. И она будет счастлива — если никогда ничего не узнает обо мне!
  Это была мольба, а не вопрос.
  Пуаро мягко кивнул.
  — От меня никто ничего не узнает.
  — Спасибо вам, — тихо сказала мисс Лингард.
  III
  Позже, когда полиция уехала, Пуаро нашел Рут Лэйк вместе с ее мужем в саду.
  — Вы и правда думали, что это сделала я, месье Пуаро? — сказала она с вызовом.
  — Я знал, мадам, что вы не могли этого сделать — из-за астр.
  — Из-за астр? Я не понимаю.
  — Мадам, там было четыре отпечатка обуви, и только на клумбе. Но если бы вы собирали цветы, их было бы больше. Это означало, что после того, как вы в первый раз вышли и вернулись, кто-то другой заровнял все следы. Это мог сделать только убийца, и поскольку ваши следы остались, то убийцей вы быть не могли. Вы были автоматически оправданы.
  Лицо Рут просияло.
  — О, я поняла. Знаете… это, наверное, ужасно, но мне даже жаль эту бедную женщину. В конце концов, она призналась в убийстве, чтобы меня не арестовали — по крайней мере она так думала… Это в какой-то мере даже благородно. Мне не хочется думать, что ее осудят за убийство.
  — Не беспокойтесь, — мягко сказал Пуаро. — До этого не дойдет. Врач сказал мне, что у нее серьезные проблемы с сердцем. Ей осталось несколько недель.
  — Я рада. — Рут сорвала осенний крокус и рассеянно прижала к щеке. — Бедняжка. Не понимаю, почему она это сделала…
  
  1937 г.
  Перевод: Н. Некрасова
  
  Родосский треугольник
  
  
  Глава 1
  Эркюль Пуаро сидел на белом песке и смотрел на искрящуюся лазурную воду. Он был тщательно одет в щегольской белый фланелевый костюм и большую панаму, защищавшую от солнца его голову. Маленький бельгиец принадлежал к тому старомодному поколению, которое считало, что от солнца надо тщательно защищаться. Мисс Памела Лайэлл, сидевшая рядом с ним, беспечно болтая, принадлежала к передовой школе мышления, согласно которой ее загорелое тело прикрывал минимум одежды.
  Порой ее словесный поток останавливался, когда она очередной раз умащала себя из флакончика с маслянистой жидкостью, стоявшего под рукой.
  С другой стороны от мисс Памелы Лайэлл лежала лицом вниз на полотенце в яркую полоску ее лучшая подруга, мисс Сара Блэйк. Загар мисс Блэйк был просто совершенен, и ее подруга не раз бросала на нее недовольные взгляды.
  — Я все еще такая пятнистая, — огорченно прошептала она. — Месье Пуаро, вы не будете так любезны? Прямо под правой лопаткой, мне не дотянуться, чтобы втереть как следует…
  Пуаро повиновался и потом вытер жирную руку своим носовым платком.
  Мисс Лайэлл, чьи главные жизненные интересы заключались в наблюдении за людьми вокруг и в звуке собственного голоса, продолжала говорить:
  — Я была права насчет той женщины — той, в платье от Шанель — это Валентина Дакре… то есть Чантри. Я подумала, что это она. Я узнала ее сразу. Она ведь просто чудо, правда? То есть я понимаю, почему люди без ума от нее. Она просто ждет, что они сойдут от нее с ума! Это залог победы. Другая пара, которая приехала прошлым вечером, носит фамилию Голд. Он потрясающе хорош собой.
  — Молодожены? — приглушенным голосом пробормотала Сара.
  Мисс Лайэлл с опытным видом покачала головой — О нет, у нее не настолько новые наряды. Невест всегда узнаешь! Наблюдать за людьми — самое замечательное занятие на свете, не правда ли, месье Пуаро? Причем еще интересно угадывать, что ты можешь узнать о них по одному их виду.
  — Ты не просто наблюдаешь, дорогая, — сладко протянула Сара. — Ты еще и кучу вопросов задаешь.
  — Я с Голдами еще даже не говорила, — с достоинством ответила мисс Лайэлл. — И не вижу, почему бы человеку и не поинтересоваться представителем собственного вида? Человеческая природа просто околдовывает. Вы тоже так думаете, месье Пуаро?
  На сей раз она замолчала достаточно надолго, чтобы позволить своему спутнику ответить.
  Не отрывая взгляда от голубой воды, тот ответил:
  – Ça depend…917
  Памела была потрясена.
  — О, месье Пуаро! Я не могу представить ничего более интересного — более непредсказуемого, чем человек!
  — Непредсказуемого? Вовсе нет.
  — Но ведь это так! Как только начинаешь думать, что прекрасно манипулируешь человеком, — он возьмет да и выкинет что-нибудь совершенно неожиданное.
  Эркюль Пуаро покачал головой:
  — Нет-нет, это не так. Очень редко человек совершает действие, которое не dans son caractère918. Все в конце концов однообразно.
  — Я совершенно с вами не согласна! — вскричала мисс Памела Лайэлл.
  Она молчала где-то минуты полторы, прежде чем начать атаку:
  — Как только я вижу людей, я сразу начинаю думать о них — какие они, каковы между ними отношения, о чем они думают, что чувствуют. Это… о, это потрясающе!
  — Едва ли, — сказал Эркюль Пуаро. — Природа повторяет себя чаще, чем это можно представить. Море, — задумчиво добавил он, — куда более изменчиво.
  Сара повернула голову и спросила:
  — Вы считаете, что люди повторяют отпределенные схемы поведения? Стереотипные схемы?
  — Précisément919, — сказал Пуаро и пальцем нарисовал на песке какую-то фигуру.
  — Что вы там рисуете? — с любопытством спросила Памела.
  — Треугольник, — ответил Пуаро.
  Но внимание Памелы уже было привлечено другим зрелищем.
  — Вот и супруги Чантри, — сказала она.
  По берегу шла женщина — высокая, прекрасно сознающая свою цену и цену своему телу. Она слегка кивнула и уселась на некотором расстоянии от них. Ало-золотая шелковая накидка соскользнула с ее плеч. Она была в белом купальнике.
  Памела вздохнула:
  — Разве у нее не прекрасная фигура?
  Но Пуаро смотрел на ее лицо — лицо тридцатидевятилетней женщины, прославленной своей красотой с шестнадцатилетнего возраста.
  Как и все остальные, он знал о Валентине Чантри всё. Она многим была знаменита — своими причудами, своим богатством, своими огромными сапфировыми глазами, своими матримониальными авантюрами и прочими приключениями. У нее было пять мужей и бесчисленное количество любовников. Она последовательно была женой итальянского графа, американского стального магната, профессионального теннисиста, автогонщика. Из этих четырех американец умер, а остальных после развода выбросили на помойку. Шесть месяцев назад она снова вышла замуж — за капитана третьего ранга.
  Именно он сейчас шагал по берегу рядом с ней — молчаливый, смуглый, с воинственно выдвинутой челюстью и угрюмым видом. В нем было что-то от первобытной человекообразной обезьяны.
  Валентина сказала:
  — Тони, дорогой, мой портсигар…
  Он протянул его ей, зажег сигарету, помог спустить бретели белого купальника с плеч. Она легла, раскинув руки, подставляя себя солнцу. Муж сел рядом с ней, как какое-то дикое животное, стерегущее добычу.
  Памела, понизив голос, сказала:
  — Знаете, они ужасно интересуют меня… Он такой мужлан! Такой молчаливый и… как бы это сказать… злобный. Полагаю, женщинам ее типа такие мужчины нравятся. Это все равно что водить на поводке тигра! Любопытно, надолго ли это. Она устает от мужчин очень быстро, как мне кажется — особенно в последнее время. Тем не менее если она попытается от него избавиться, то он может оказаться опасным.
  К берегу, довольно стеснительно, спустилась другая пара. Это они приехали вчера вечером. Мистер и миссис Дуглас Голд, насколько смогла узнать мисс Лайэлл из списка постояльцев отеля. Она также знала — поскольку таковы были итальянские законы920 — их паспортные имена и возраст.
  Мистеру Дугласу Кэмерону Голду был тридцать один год, а Марджори Эмме Голд — тридцать пять.
  Как уже говорилось, излюбленным хобби мисс Лайэлл было изучение человеческой природы. В отличие от большинства англичан она была способна заговорить с чужаками сразу, а не выжидать от четырех дней до недели, прежде чем осторожно приблизиться, согласно британской традиции. Так что, заметив робость и замешательство мисс Голд, девушка окликнула ее:
  — Доброе утро! Не правда ли, сегодня прекрасный день?
  Миссис Голд была маленькой, словно мышка, женщиной. Она не выглядела уродкой — черты ее лица были правильными, а фигура — хорошей, но была в ней некая неуверенность в себе и безвкусность, что делало ее невзрачной. Ее муж, напротив, был чрезвычайно красив, почти театрально. Очень светлые кудрявые волосы, синие глаза, широкие плечи, узкие бедра… Он казался больше юношей с экрана, чем реальным молодым человеком, но стоило ему открыть рот, как это впечатление пропадало. Мужчина был очень естественным и простым, даже немного глуповатым.
  Миссис Голд с благодарностью посмотрела на Памелу и села рядом с ней.
  — Какой у вас замечательный золотистый загар! Я чувствую себя просто-таки недожаренной!
  — Приходится много стараться, чтобы загореть ровно, — вздохнула мисс Лайэлл. Она помолчала пару минут, затем продолжила: — Вы ведь только что приехали, верно?
  — Да. Вчера вечером. На катере компании «Вапо д’Италия».
  — Вы прежде бывали на Родосе?
  — Нет. Тут прелестно, не правда ли?
  Ее муж заметил:
  — Жаль, что ехать так далеко.
  — Да, будь он чуть поближе к Англии…
  Сара приглушенным голосом сказала:
  — Да, только тогда тут был бы сущий ад. Ряды людей, лежащих как рыба на камне… Тела повсюду!
  — Да, конечно, это так, — сказал Дуглас Голд. — Досадно, что сейчас итальянская валюта в таком упадке.
  — Это ведь имеет значение, правда?
  Разговор свернул в стереотипное русло. Вряд ли его можно было назвать искрометным.
  Чуть дальше по берегу Валентина Чантри пошевелилась и села. Одной рукой она прижала купальник к груди и зевнула — широко, но деликатно, по-кошачьи. Окинула небрежным взглядом берег. Ее глаза скользнули по Марджори Голд — и задумчиво остановились на кудрявой золотистой голове Дугласа Голда.
  Она гибко повела плечами и заговорила чуть более громким, чем нужно, голосом:
  — Тони, дорогой, какое божественное солнце! Разве не так? Я просто должна была в прошлой жизни быть солнцепоклонницей. Как ты думаешь?
  Ее муж что-то проворчал в ответ — остальные не расслышали его слов. Валентина Чантри продолжала громким, тягучим голосом:
  — Пожалуйста, расправь полотенце, дорогой.
  Она бесконечно долго заново устраивала свое прекрасное тело. Теперь Дуглас Голд смотрел на нее с неподдельным интересом.
  Миссис Голд радостно негромко прочирикала мисс Лайэлл:
  — Какая красивая женщина!
  Памела, с удовольствием не только получавшая, но и выдававшая информацию, ответила, понизив голос:
  — Это Валентина Чантри — ну, та, которая прежде была Валентиной Дакре. Правда, она просто замечательная? Все просто с ума по ней сходят, глаз не могут отвести!
  Миссис Голд еще раз посмотрела на берег. Затем она сказала:
  — Море такое очаровательное, такое голубое… Мне кажется, что нам пора искупаться. Как думаешь, Дуглас?
  Он пару минут смотрел на Валентину Чантри, прежде чем ответить. Затем довольно рассеянно сказал:
  — Искупаться?.. Да, подожди минутку.
  Марджори Голд встала и пошла к воде.
  Валентина Чантри, чуть перекатившись на бок, смотрела на Дугласа Голда. Ее алые губы чуть изогнулись в улыбке.
  Шея мистера Голда слегка покраснела.
  Валентина Чантри сказала:
  — Тони, дорогой, ты не будешь против? Мне нужна баночка крема для лица — она осталась на туалетном столике. Принеси ее мне, там на крышечке ангел.
  Капитан послушно поднялся и пошел в отель.
  Марджори Голд погрузилась в море, крича:
  — Вода чудесная, Дуглас, такая теплая! Иди сюда!
  — Вы идете? — сказала ему Памела Лайэлл.
  Он рассеянно ответил:
  — Я бы хотел сначала как следует прогреться.
  Валентина Чантри шевельнулась. Она подняла голову, словно чтобы позвать мужа, — но тот уже исчез за стеной сада отеля.
  — Я хотел бы макнуться в последнюю очередь, — сказал мистер Голд.
  Миссис Чантри снова села и взяла флакон с маслом для загара. Но крышечка была слишком туго завинчена, и она не могла с ней справиться.
  — О боже, я не могу ее открыть! — громко и недовольно заявила она и посмотрела на соседей. — Не могли бы вы…
  Пуаро, галантный как всегда, встал, но Дуглас Голд, воспользовавшись преимуществом юности и гибкости, опередил его и мгновенно оказался рядом с ней.
  — Позвольте помочь вам.
  — О, благодарю вас, — снова нежный, тягучий, пустой голос. — Вы так добры. Я такая неловкая с этими крышечками — все время открываю их не в ту сторону… О! Вы открыли! Огромное спасибо…
  Эркюль Пуаро улыбнулся про себя, встал и побрел вдоль берега в противоположном направлении. Он ушел не слишком далеко, поскольку шел неторопливо. По пути назад к нему присоединилась вышедшая из моря миссис Голд. Она от души поплавала. Ее лицо под чрезвычайно не идущей ей плавательной шапочкой просто сияло.
  — Я люблю море, — задыхаясь, сказала она. — Тут так тепло и прелестно! — Насколько сыщик понял, она была завзятой купальщицей. — Мы с Дугласом просто помешаны на купании. Он может торчать в воде часами.
  При этих словах Эркюль Пуаро скользнул взглядом ей за спину, туда, где завзятый купальщик мистер Дуглас Голд сидел на берегу, все еще беседуя с миссис Чантри.
  — Не понимаю, почему он не пошел в воду… — сказала его жена; в ее голосе звучало детское удивление.
  Пуаро устремил задумчивый взгляд на Валентину Чантри. Он подумал, что и другие женщины в свое время делали подобные замечания. Затем бельгиец услышал, как миссис Голд резко втянула воздух; голос ее прозвучал холодно:
  — Да, она очень привлекательна. Но Дугласу не нравится такой тип женщин.
  Эркюль Пуаро не ответил.
  Миссис Голд снова погрузилась в море. Она плыла прочь от берега медленными, ровными гребками. Было видно, что эта женщина любит воду.
  Пуаро вернулся тем же путем к группе на берегу. Она увеличилась за счет старого генерала Барнса, ветерана, который обычно проводил время в компании молодежи. Сейчас он сидел между Памелой и Сарой, обсуждая вместе с Памелой различные скандалы, соответственно приукрашивая их.
  Капитан Чантри вернулся, выполнив поручение. Они с Дугласом Голдом сидели по обе стороны от Валентины. Последняя сидела, выпрямившись, и разговаривала с обоими мужчинами. Говорила она легко и просто своим нежным, тягучим голосом, поворачивая голову по ходу разговора то к одному, то к другому соседу. Сейчас она как раз заканчивала рассказывать какой-то анекдот.
  — …и как вы думаете, что сказал этот дурачок? «Может, я видел вас всего минуту, но буду помнить вас всегда, мэм». Представляешь, Тони?.. Знаете, я подумала, что это так мило с его стороны… Я считаю эти слова очень добрыми — то есть все всегда так ужасно добры ко мне… не знаю почему, но это так. Но я сказала Тони — помнишь, дорогой, — «Тони, если ты хочешь быть чуточку ревнивым, то можешь приревновать к тому швейцару». Потому что он был слишком уж услужлив…
  Возникла пауза, и Дуглас Голд сказал:
  — Некоторые швейцары — славные парни.
  — О да, но он так хлопотал — честно говоря, ну уж очень хлопотал, — и ему даже было приятно, что он сумел мне помочь.
  — Ничего удивительного, — сказал Дуглас Голд. — Любой сделал бы все для вас. Я в этом уверен.
  — Как мило! — радостно воскликнула Валентина. — Тони, ты это слышал?
  Капитан Чантри что-то проворчал.
  Его супруга вздохнула:
  — Тони не умеет говорить мило… правда, мой барашек?
  Ее белая рука с длинными красными ногтями взъерошила его темные волосы. Он вдруг смерил ее долгим косым взглядом.
  Валентина прошептала:
  — Не знаю, как он терпит меня. Он просто потрясающе умен — совершенно невероятный мозг, — а я просто все время говорю глупости, но ему все равно. Всем все равно, о чем я говорю, — все меня балуют. Я уверена, что это ужасно плохо для меня.
  Капитан Чантри бросил через ее голову собеседнику:
  — Это ваша жена там в море?
  — Да. Ждет, что я присоединюсь к ней.
  — Но тут на солнышке так приятно, — пробормотала Валентина. — Не надо вам пока в море. Тони, дорогой, мне кажется, что я сегодня не буду купаться. Не в первый день. Вдруг я простужусь? Но почему бы тебе не искупаться, Тони, дорогой? Мистер… мистер Голд составит мне компанию, пока ты будешь в море.
  Чантри угрюмо ответил:
  — Нет, спасибо. Пока не пойду. Ваша жена ждет вас, Голд.
  — Как хорошо плавает ваша жена, — сказала Валентина. — Наверное, она из тех ужасно деятельных женщин, которым все удается? Они всегда меня пугают, поскольку я ощущаю, что они презирают меня. Я такая неловкая во всем — совершенно не такая, как они, правда ведь, Тони, дорогой?
  Но капитан Чантри снова только что-то проворчал.
  Его жена ласково прошептала:
  — Ты слишком милый, чтобы с этим соглашаться. Мужчины — они такие верные, и мне в них это нравится. Я действительно думаю, что мужчины вернее женщин, и они никогда не говорят мерзостей. Я считаю, что женщины довольно ничтожны.
  Сара Блэйк перекатилась на живот в сторону Пуаро и процедила сквозь зубы:
  — И пример ничтожества — полагать, что дорогая миссис Чантри не является образцом совершенства! Эта женщина — полная идиотка! Я действительно считаю, что Валентина Чантри, пожалуй, самая тупая женщина, каких мне только доводилось встречать. Она же ничего не умеет, кроме как тянуть «Тони, милый» и закатывать глаза. Полагаю, что у нее в голове вместо мозгов вата.
  Пуаро выразительно поднял брови.
  — Un peu sévère!921
  — Конечно. Она просто кошка, если вам угодно. Да, у нее есть свои методы… Ни одного мужчину не пропустит! Муж у нее мрачнее тучи…
  Глянув на море, Пуаро заметил:
  — Миссис Голд хорошо плавает.
  — Да, она не как мы, промокнуть не боится… Интересно, миссис Чантри вообще в море зайдет, пока она здесь?
  — Только не она, — просипел генерал Барнс. — Эта женщина не станет рисковать макияжем. Правда, она и без него хороша, хотя зубы, вероятно, немного длинноваты…
  — Она смотрит в вашу сторону, генерал, — ехидно заметила Сара. — И вы ошибаетесь насчет ее макияжа. У нас теперь вся косметика водо— и поцелуестойкая.
  — Миссис Голд выходит, — сказала Памела.
  — Сейчас будет у нас игра в «вам невесту выбирать», — промурлыкала Сара. — Вот идет его жена, чтобы забрать его, забрать его, забрать его…
  Миссис Голд шла прямо по берегу. У нее была весьма неплохая фигура, но простая плавательная шапочка была слишком утилитарна, чтобы украсить женщину.
  — Так ты идешь, Дуглас? — нетерпеливо спросила она. — Вода приятная и теплая.
  — Да-да.
  Голд торопливо встал. Он немного помедлил, и Валентина Чантри посмотрела на него снизу вверх с очаровательной улыбкой.
  — Au revoir922, — сказала она.
  Голд с женой пошел вниз, к воде.
  Как только они отошли подальше, Памела критически заметила:
  — Мне кажется, это было неразумно. Выдергивать своего мужа от другой женщины — всегда плохая политика. Заставляет вас казаться такой ревнивой… Мужья терпеть этого не могут.
  — Вы, похоже, много знаете о мужьях, мисс Памела, — заметил генерал Барнс.
  — О чужих — не о моих!
  — А! Ну, это большая разница.
  — Да, генерал, мне придется узнать много о Том, Чего Нельзя Делать.
  — Что ж, дорогая, — сказала Сара, — я бы, во-первых, не стала носить такую шапочку…
  — На мой взгляд, это очень верно, — сказал генерал. — Но все равно она кажется мне приятной, разумной маленькой женщиной.
  — Вы попали в точку, генерал, — сказала Сара. — Но, знаете ли, существует предел разумности разумных женщин. У меня создается ощущение, что она не будет так уж разумна в случае Валентины Чантри.
  Она повернула голову и прошептала громким, возбужденным шепотом:
  — Посмотрите-ка на него! Мрачен как туча! Похоже, что у него крутой нрав…
  Капитан Чантри действительно хмуро смотрел вслед уходившим супругам, и вид у него был очень смурной.
  Сара посмотрела на Пуаро.
  — Ну? — сказала она. — Какой вывод вы из всего этого можете сделать?
  Сыщик ответил не словами, а снова начертил пальцем ту же самую фигуру на песке. Тот же самый треугольник.
  — Извечный треугольник, — задумчиво протянула Сара. — Может, вы и правы… Если это так, нам предстоят несколько восхитительных недель.
  Глава 2
  Родос разочаровал месье Эркюля Пуаро. Он приехал на этот остров отдохнуть — и в первую очередь от преступлений. Как ему рассказывали, в конце октября Родос был почти пуст. Мирное, уединенное место.
  Это само по себе оказалось достаточно верным. Чантри, Голды, Памела и Сара, генерал и он сам, да еще пара итальянских супружеских пар — вот и все гости. Но в этом ограниченном кругу отточенный разум месье Пуаро предугадывал некие неизбежные грядущие события.
  — Просто я везде вижу преступление, — упрекал он себя. — У меня несварение! Потому и воображение разыгралось.
  Но все равно сыщик ощущал беспокойство. Раз утром, спустившись вниз, он застал на террасе миссис Голд, которая что-то вышивала. Когда он подошел к ней, ему показалось, что он заметил в ее руках батистовый платок, который она тут же спрятала.
  Глаза миссис Голд были сухими, но подозрительно блестящими. Да и настроение ее также показалось ему чересчур приподнятым.
  — Доброе утро, месье Пуаро, — сказала она слишком приветливо, словно чтобы нарочно возбудить в нем подозрения.
  Он ощутил, что, возможно, она вовсе не настолько рада видеть его, как показывает. В конце концов, она не была с ним близко знакома. И хотя Эркюль Пуаро являлся весьма тщеславным типом во всем, что касалось его профессии, он был весьма скромен в оценке собственной привлекательности.
  — Доброе утро, мадам, — ответил он. — Еще один прекрасный день.
  — Да, правда, удачно? Но нам с Дугласом всегда везет с погодой.
  — Правда?
  — Да. Мы действительно очень счастливы вместе. Понимаете, месье Пуаро, когда видишь столько бед и несчастий вокруг, когда столько пар разводятся, и все такое, тут начинаешь ощущать благодарность за свое счастье.
  — Приятно слышать это, мадам.
  — Да. Мы с Дугласом так невероятно счастливы… Знаете, мы уже пять лет женаты, а в наши дни это такой долгий срок…
  — Не сомневаюсь, что в некоторых случаях это почти вечность, мадам, — сухо ответил Пуаро.
  — …но я считаю, что сейчас мы куда счастливее, чем сразу после свадьбы. Понимаете, мы абсолютно подходим друг другу.
  — Конечно, в этом заключается все.
  — Вот потому мне так жаль тех людей, которые несчастливы.
  — А именно…
  — Да нет, я говорю в целом, месье Пуаро!
  — Я понимаю. Понимаю.
  Миссис Голд взяла шелковую нитку, поднесла ее к свету, одобрительно кивнула и продолжила:
  — Например, миссис Чантри…
  — Да, миссис Чантри?
  — Она вовсе не кажется мне приятной женщиной.
  — Нет-нет. Вероятно, нет.
  — На самом деле я просто уверена, что она недобрая женщина. Но в чем-то мне даже жаль ее. Потому что, несмотря на все свои деньги и внешность, и все прочее, — пальцы миссис Голд дрожали, и она не могла продеть нить в иголку, — она не из тех женщин, к которым мужчины по-настоящему привязываются. Она из тех, от которых мужчины легко устают. Вам так не кажется?
  — Лично я уж точно очень быстро устал бы от разговора с ней, — осторожно сказал Пуаро.
  — Да, это я и имела в виду. Конечно, она умеет привлекать…
  Миссис Голд замялась. Губы ее задрожали, она неуверенно проткнула работу иголкой. Даже менее наблюдательный, чем Эркюль Пуаро, человек заметил бы, что она расстроена.
  Женщина продолжала невпопад:
  — Мужчины как дети! Всему готовы поверить…
  Она склонилась над работой. Снова ненавязчиво мелькнул батистовый платочек. Пуаро решил, что пора сменить тему.
  — Вы не купаетесь этим утром? — спросил он. — А месье ваш муж, он на берегу?
  Миссис Голд подняла взгляд, моргнула, снова приняла почти строптиво радостный вид и ответила:
  — Нет, не сегодня. Мы решили пройтись вдоль стен Старого города. Но мы каким-то образом разминулись. Они ушли без меня.
  Это «они» сказало ему все, но прежде чем Пуаро успел что-нибудь ответить, с берега пришел генерал Барнс и плюхнулся в кресло рядом с ними.
  — Доброе утро, миссис Голд. Доброе утро, Пуаро. Оба сегодня дезертируете? Полно отсутствующих. Вы двое, ваш муж, миссис Голд, и миссис Чантри.
  — А капитан Чантри? — как бы между прочим спросил Пуаро.
  — О нет, он там, на берегу. Им занялась мисс Памела, — хихикнул генерал. — Ей с ним не так просто! Он из тех сильных молчаливых мужчин, которые встречаются в романах.
  Марджори Голд вздрогнула и сказала:
  — Он порой пугает меня. Он… он порой такой мрачный. Словно способен… на все! — Она вздрогнула.
  — Думаю, это все от несварения желудка, — весело сказал генерал. — Диспепсия зачастую является истинной причиной романтической меланхолии или неукротимого гнева.
  Марджори Голд вежливо улыбнулась.
  — А где ваш благоверный? — спросил генерал.
  Она ответила тут же — естественным, веселым голосом:
  — Дуглас? О, они с миссис Чантри пошли в город. Думаю, решили посмотреть стены Старого города.
  — Ха!.. Да, это очень интересно. Рыцарские времена, и все такое… Вам бы тоже следовало пойти, юная леди.
  — Боюсь, я спустилась слишком поздно, — сказала миссис Голд.
  Она внезапно встала, пробормотала извинения и ушла в отель.
  Генерал Барнс задумчиво посмотрел ей вслед, тихо качая головой.
  — Приятная женщина. Стоит десятка размалеванных шлюх вроде той, кого мы поминать не будем… Ха! Ее муж просто дурак. Не понимает, что ему досталось сокровище.
  Он снова покачал головой, затем встал и пошел в отель.
  Сара Блэйк только что пришла с берега и услышала последние слова генерала. Скорчив рожицу вслед военному, она заметила, усаживаясь в кресло:
  — Приятная маленькая женщина, приятная маленькая женщина… Но когда доходит до дела, размалеванные куклы побеждают, пальцем не шевельнув! Печально, но это так.
  — Мадемуазель, — резко сказал Пуаро, — мне все это совсем не нравится!
  — Да неужели? Мне тоже. Но будем честны, на самом деле мне это нравится. Ужас в том, что человека возбуждают несчастные случаи и публичные драмы, и неприятные вещи, которые происходят с их друзьями.
  — Где капитан Чантри? — спросил Пуаро.
  — На берегу. Его препарирует Памела — развлекает, если вам угодно, — и настроение у него по ходу дела ничуть не улучшается. Когда я пришла, он был чернее тучи. Попомните мои слова, нас ждет гроза!
  — Чего-то я не понимаю… — пробормотал Пуаро.
  — Понять трудно, — сказала Сара. — Но вопрос в том, что именно грянет.
  Пуаро покачал головой и прошептал:
  — Как вы сказали, мадемуазель, — будущее внушает тревогу.
  — Как мило вы выразились, — сказала Сара и ушла в отель.
  В дверях она чуть не столкнулась с Дугласом Голдом. Молодой человек был одновременно и доволен собой, и выглядел слегка виноватым. Он сказал:
  — Добрый день, месье Пуаро! — И добавил с некоторым самодовольством: — Я показывал миссис Чантри Стену крестоносцев. Марджори была не в настроении и не пошла с нами.
  Сыщик слегка поднял брови, но даже если бы он и хотел ответить, у него не было бы времени, поскольку навстречу плавно выступила Валентина Чантри, взывая своим высоким голосом:
  — Дуглас! Розовый джин! Я непременно должна выпить розового джина!
  Дуглас Голд пошел заказать напиток. Валентина опустилась в кресло рядом с Пуаро. Сегодня утром она просто сияла. Женщина увидела, как ее муж вместе с Памелой поднимается к ним, и помахала ему рукой:
  — Хорошо поплавал, Тони, дорогой? Правда, божественное сегодня утро!
  Капитан Чантри не ответил. Он взлетел по ступеням, прошел мимо нее, не сказав ни слова, и пошел в бар. Руки его были сжаты в кулаки, от чего сходство с гориллой лишь усилилось.
  Валентина Чантри недоуменно открыла красивый глупый рот.
  — О, — довольно тупо изрекла она.
  На лице Памелы Лайэлл светилось острое удовольствие от ситуации. Прикрыв его, насколько возможно, маской искренней доброжелательности, она села рядом с Валентиной Чантри и спросила:
  — Вы хорошо провели нынешнее утро?
  Когда Валентина начала: «Просто замечательно. Мы…» — Пуаро встал и в свой черед мягко зашагал к бару. Там он увидел молодого Голда, который, пылая лицом, ожидал джин. Он выглядел взволнованным и рассерженным.
  — Этот человек — просто хам! — обратился он к Пуаро и кивком показал на спину удаляющегося капитана Чантри.
  — Возможно, — сказал бельгиец. — Да, это вполне возможно. Но не забывайте — женщины любят хамов!
  — Неудивительно, что он дурно обращается с ней! — воскликнул Дуглас и выругался.
  — Возможно, и это тоже ей нравится.
  Голд непонимающе посмотрел на него, взял розовый джин и пошел с ним наружу.
  Пуаро сел на барный стул и заказал бальзам из черной смородины. Пока он с удовольствием потягивал его, вошел Чантри и быстро опрокинул в себя несколько стаканов розового джина.
  Внезапно он с яростью произнес, не обращаясь ни к кому:
  — Если Валентина думает, что отделается от меня, как от всех этих остальных чертовых дурней, то она ошибается! Я ее получил и намерен удержать. Никто другой ее не получит, разве через мой труп.
  Он бросил на стойку деньги, резко повернулся и вышел.
  Глава 3
  Тремя днями позже Эркюль Пуаро отправился на гору Пророка Ильи. Это была спокойная, приятная поездка по золотисто-зеленым ельникам. Дорога серпантином поднималась все выше и выше, над мелочными людскими сварами и раздорами. Автомобиль остановился возле ресторана. Пуаро вышел и пошел в лес. Наконец он поднялся на точку, которая показалась ему настоящей вершиной мира. Далеко внизу ослепительно сверкало голубое море.
  Здесь он наконец обрел покой, отдалился от забот, вознесся над миром. Тщательно сложив свой плащ, он положил его на пенек и уселся.
  «Несомненно, Господь знает, что делает. Однако странно, что Он позволил Себе придать форму некоторым человеческим существам. Eh bien, по крайней мере здесь я на некоторое время избавлен от этих досадных проблем», — думал он.
  И тут он встревоженно вскинул взгляд. Маленькая женщина в коричневом плаще и юбке спешила к нему. Это была Марджори Голд, и на сей раз она отбросила всякое притворство. Лицо ее было мокрым от слез.
  Пуаро было некуда бежать. Она шла к нему.
  — Месье Пуаро. Вы должны мне помочь. Я в такой растерянности, что не знаю, что и делать! О, что мне делать? Что мне делать?
  Она смотрела на него безумным взглядом, вцепившись в его рукав. Затем, словно что-то в его лице испугало ее, она подалась назад.
  — Ч-что это? — заикаясь, спросила она.
  — Вы просите у меня совета, мадам? Вы этого хотите?
  — Д-да… да, — сбивчиво ответила она.
  — Eh bien. Вот вам совет. — Он говорил коротко и резко. — Уезжайте немедленно, пока не стало слишком поздно.
  — Что? — она уставилась на него.
  — Вы меня слышали. Уезжайте с этого острова.
  — Покинуть остров?
  Она смотрела на него непонимающим взглядом.
  — Именно это я и сказал.
  — Но почему? Почему?
  — Это мой совет вам — если вы цените свою жизнь.
  Она ахнула.
  — О? Вы о чем? Вы пугаете… пугаете меня!
  — Да, — сурово сказал Пуаро, — именно этого я и добиваюсь.
  Она опустилась на траву, закрыв лицо руками.
  — Но я не могу! Он не поедет! В смысле, Дуглас! Она его не отпустит. Она завладела им, душой и телом. Он не станет ничего слушать против нее… Он с ума по ней сходит… Он верит всему, что она ему говорит — что ее муж дурно с ней обходится, что она оскорбленная невинность, что ее никто не понимает… Он даже больше не думает обо мне… я не имею значения… я не существую для него. Он хочет, чтобы я дала ему свободу… чтобы развелась с ним. Он думает, что она разведется с мужем и выйдет за него. Но я боюсь… Чантри ее так не отдаст. Он не из таких. Прошлым вечером она показывала Дугласу синяки на руке — сказала, что это сделал ее муж. Дуглас просто обезумел. Он так благороден… О! Я боюсь! Чем все это кончится? Скажите, что мне делать!
  Эркюль Пуаро стоял, глядя на виднеющуюся за проливом голубую полоску холмов на азиатском берегу. Он сказал:
  — Я уже говорил вам. Покиньте остров, пока не поздно…
  Она замотала головой:
  — Я не могу…не могу… без Дугласа…
  Пуаро вздохнул и пожал плечами.
  Глава 4
  Эркюль Пуаро сидел вместе с Памелой Лайэлл на берегу.
  — Треугольник оформляется! — с изрядным удовольствием сказала она. — Прошлым вечером они сидели по обе стороны от нее и просто жгли друг друга взглядом! Чантри, видимо, перебрал. Он откровенно оскорблял Дугласа Голда. Голд держался очень хорошо. Сдерживался. Эта Валентина, конечно, наслаждалась ситуацией. Мурлыкала как тигрица-людоедка. Как думаете, что будет дальше?
  Пуаро покачал головой.
  — Я боюсь. Я очень боюсь…
  — Ой, да все мы боимся, — лицемерно сказала мисс Лайэлл и добавила: — Все это, похоже, ваша епархия. Или может до такого дойти. Вы ничего не могли бы сделать?
  — Я сделал что мог.
  Мисс Лайэлл жадно подалась вперед.
  — И что вы сделали? — в приятном возбуждении сказала она.
  — Я посоветовал миссис Голд уехать с этого острова, пока еще не поздно.
  — Оооо, так вы думаете… — Она осеклась.
  — Да, мадемуазель?
  — Значит, вот что, по-вашему, произойдет! — медленно проговорила Памела. — Но он не сможет… он никогда такого не сделает… Он действительно такой хороший человек. Это все эта Чантри. Он никогда… он никогда бы… — Она замолчала, затем тихо сказала: — Убийство? Именно это слово у вас на уме, верно?
  — У кого-то на уме, мадемуазель, вот что.
  Памелу вдруг передернуло.
  — Я не верю, — заявила она.
  Глава 5
  Последовательность событий вечером двадцать третьего октября была яснее некуда. Для начала возникла сцена между двумя мужчинами — Голдом и капитаном Чантри. Голос Чантри становился все громче и громче, и его последние слова слышали четыре человека — кассир у стойки, управляющий, генерал Барнс и Памела Лайэлл.
  — Вы чертова свинья! Если вы с моей женушкой решили, что можете провести меня, то сильно ошибаетесь! Пока я жив, Валентина останется моей женой!
  Он вылетел из отеля с пылающим от ярости лицом.
  Это было перед ужином. После ужина — никто не знал, как это удалось устроить — состоялось примирение. Валентина пригласила Марджори Голд проехаться с ней на автомобиле под луной. С ними отправились Памела и Сара. Голд и Чантри вместе играли на бильярде. Позже они присоединились к Эркюлю Пуаро и генералу Барнсу в салоне отеля.
  Чуть ли не в первый раз Чантри улыбался и был в хорошем настроении.
  — Хорошо поиграли? — спросил генерал.
  — Этот парень мне не по зубам! — ответил капитан. — Опередил меня на сорок шесть очков.
  Дуглас Голд скромно возразил:
  — Просто повезло. Уверяю вас. Чего бы вы хотели выпить? Я пойду и закажу.
  — Спасибо, мне розовый джин.
  — Хорошо. Генерал?
  — Спасибо. Мне виски с содовой.
  — Мне тоже. А вы, месье Пуаро?
  — Вы очень любезны. Мне sirop de cassis.
  — Сироп… извините?
  — Sirop de cassis. Бальзам из черной смородины.
  — О, ликер! Понимаю. Полагаю, он тут есть? Я никогда о таком не слышал.
  — Он тут есть. Но это не ликер.
  Дуглас Голд рассмеялся:
  — У вас забавный вкус, но каждый травится как умеет! Сейчас закажу.
  Капитан Чантри сел. Хотя по характеру он не был разговорчив или общителен, но сейчас откровенно изо всех сил старался быть радушным.
  — Странно, как быстро привыкаешь к отсутствию новостей, — заметил он.
  Генерал фыркнул:
  — Не могу сказать, чтобы четырехдневной свежести «Континентал дейли мейл» был бы полезен для меня. Конечно, мне каждую неделю присылают «Таймс» и «Панч», но идут они чертовски долго.
  — Интересно, грозит ли нам всеобщее голосование по палестинскому вопросу?
  — Да там все через… плохо сделано, — заявил генерал, когда вернулся Дуглас Голд вместе с официантом с заказанными напитками.
  Генерал только начал рассказывать какой-то случай из своей военной службы в Индии в 1905 году. Два англичанина вежливо слушали, пусть и не с великим интересом. Эркюль Пуаро потягивал свой sirop de cassis.
  Генерал дошел до кульминации рассказа, и слушатели вежливо рассмеялись. Затем в дверях салона появились женщины. Все четверо были в прекрасном настроении, разговаривали и смеялись.
  — Тони, дорогой, это было просто божественно! — воскликнула Валентина, падая в кресло рядом с ним. — Идея миссис Голд была просто чудесна! Вы все должны были с нами поехать!
  — Не хочешь выпить? — спросил ее муж.
  Она вопросительно посмотрела на своих спутниц.
  — Мне розовый джин, дорогой, — сказала Валентина.
  — Джин и имбирное пиво, — сказала Памела.
  — Сайдкар923, — ответила Сара.
  — Хорошо. — Чантри встал. Пододвинул свой еще не начатый джин жене. — Бери мой. Я себе еще закажу. А вы, миссис Голд?
  Супруг миссис Голд помогал ей снять пальто. Она обернулась с улыбкой:
  — Мне, пожалуйста, оранжад.
  — Хорошо, оранжад.
  Он пошел к дверям. Миссис Голд улыбнулась, глядя мужу в лицо.
  — Дуглас, это было так замечательно. Жаль, что ты с нами не поехал.
  — Мне тоже жаль. Может, поедем следующим вечером, все вместе?
  Они улыбались друг другу.
  Валентина Чантри взяла розовый джин и выпила его.
  — О! Мне именно этого и недоставало, — вздохнула она.
  Дуглас Голд взял пальто Марджори и положил его на канапе.
  Возвращаясь, он вдруг резко спросил:
  — Эй, в чем дело?
  Валентина Чантри откинулась на спинку кресла. Губы ее посинели, она прижала руку к сердцу.
  — Я чувствую себя… как-то… странно…
  Она стала хватать ртом воздух, задыхаясь.
  Чантри вернулся в салон. Он ускорил шаг.
  — Эй, Вэл, что случилось?
  — Я… я не знаю… Этот джин… странный вкус…
  — Розовый джин?
  Чантри резко обернулся. Лицо его дергалось. Он схватил Дугласа Голда за плечо.
  — Это был мой бокал… Голд, чего вы, черт вас побери, туда подмешали?
  Дуглас Голд не мог оторвать взгляда от перекошенного лица женщины в кресле. Он побледнел как мел.
  — Я… я… никогда…
  Валентина Чантри обмякла.
  — Быстрее за доктором! — крикнул генерал Барнс.
  Через пять минут Валетина Чантри умерла…
  Глава 6
  Следующим утром никто не купался. Памела Лайэлл, бледная, в простом темном платье, поймала Эркюля Пуаро, вцепилась ему в рукав и потащила в маленькую гостиную.
  — Это ужасно! — сказала она. — Ужасно! Вы это предсказывали! Вы предвидели! Убийство!
  Он сурово кивнул.
  — О! — воскликнула она, топнула ногой. — Вы должны были это предотвратить! Любой ценой! Это можно было предотвратить!
  — Как? — спросил Эркюль Пуаро.
  Это заставило ее на мгновение притихнуть.
  — А разве нельзя было к кому-нибудь пойти… в полицию?..
  — И что я должен был им сказать, когда еще ничего не случилось? Что кто-то замышляет убийство? Вот что я вам скажу, mon enfant924, если человек намерен убить другого человека…
  — Вы могли бы предупредить жертву, — не отступала Памела.
  — Иногда, — сказал Эркюль Пуаро, — предупреждать бесполезно.
  — Вы могли бы предупредить убийцу, — медленно проговорила Памела, — показать ему, что вы знаете о том, что он замышляет…
  Пуаро одобрительно кивнул:
  — Да, этот план получше. Но даже тогда вам следует принимать во внимание главный порок преступника.
  — То есть?
  — Самонадеянность. Преступник никогда не верит, что его преступление будет раскрыто.
  — Но это же абсурд! Это глупо! — воскликнула Памела. — Это не убийство, а детский сад какой-то! Полиция сразу же арестовала Дугласа Голда прошлым вечером.
  — Да. — Он задумчиво добавил: — Дуглас Голд — очень глупый молодой человек.
  — Невероятно глупый! Я слышала, что они нашли остаток яда — как он там называется?
  — Какая-то форма строфантина. Сердечное средство.
  — Они нашли остаток яда в кармане его смокинга!
  — Именно так.
  — Невероятная глупость! — повторила Памела. — Возможно, он хотел избавиться от него, но шок от того, что отравил не того человека, парализовал его. Как такой момент смотрелся бы на сцене! Любовник подсыпает строфантин в стакан мужа, и когда тот отвлекается, его стакан выпивает жена… Представьте себе этот жуткий момент, когда Дуглас Голд оборачивается и понимает, что убил любимую женщину! — Ее передернуло. — Ваш треугольник. Извечный Треугольник! Кто бы мог подумать, что все закончится так?
  — Я этого опасался, — пробормотал Пуаро.
  Памела набросилась на него.
  — Вы предупредили ее, миссис Голд! Тогда почему вы не предупредили и его?
  — Вы хотите знать, почему я не предупредил Дугласа Голда?
  — Нет. Я говорю о капитане Чантри. Вы могли сказать ему, что он в опасности — в конце концов, помехой был как раз он! Я не сомневаюсь, что Дуглас Голд надеялся заставить жену дать ему развод — она слабовольная маленькая женщина, влюбленная в него по уши. Но Чантри-то чертовски упрям! Он был решительно настроен не давать Валентине свободы.
  Пуаро пожал плечами.
  — Я бы ничего не добился разговором с Чантри, — сказал он.
  — Может, и нет, — согласилась Памела. — Скорее всего, он сказал бы, что сам способен о себе позаботиться, и послал бы вас к чертям. Но мне все равно кажется, что можно было сделать что-нибудь еще.
  — Я действительно думал, — медленно сказал Пуаро, — попытаться убедить Валентину Чантри уехать с острова, но она не поверила бы моим словам. Она была слишком глупа, чтобы понимать такие вещи. Pauvre femme925, ее глупость и погубила ее.
  — Не думаю, чтобы ее отъезд чем-нибудь помог, — сказала Памела. — Он бы просто поехал следом за ней.
  — Он?
  — Дуглас Голд.
  — Вы думаете, что Дуглас Голд поехал бы за ней? О нет, мадемуазель, вы ошибаетесь — вы полностью ошибаетесь. Вы не поняли истины. Если бы Валентина Чантри покинула остров, ее муж уехал бы с ней.
  Памела непонимающе смотрела на него.
  — Ну да.
  — Видите ли, тогда преступление просто произошло бы в другом месте.
  — Я вас не понимаю.
  — Я говорю, что это преступление произошло бы в другом месте — я имею в виду убийство Валентины Чантри ее мужем.
  Памела уставилась на него.
  — Вы хотите сказать, что это капитан Чантри — Тони Чантри — убил Валентину?
  — Да. И вы даже видели, как он это сделал! Дуглас Голд принес ему джин. Он сидел, поставив его перед собой. Когда вошли женщины, мы все посмотрели в их сторону. Строфантин был у него наготове, он бросил его в розовый джин и через минуту куртуазно подал его супруге. А она его выпила.
  — Но пакетик со строфантином нашли в кармане Дугласа Голда!
  — Очень легко было подсунуть его, когда мы все столпились вокруг умирающей.
  Памела обрела дар речи лишь через пару минут.
  — Но я ни слова не поняла! Вы же сами говорили… треугольник…
  Эркюль Пуаро закивал:
  — Да, я сказал, что здесь возник треугольник. Но вы вообразили его себе неправильно. Вас обманула чрезвычайно хитрая игра! Вы подумали, как и предполагалось, что Тони Чантри и Дуглас Голд оба влюблены в Валентину Чантри. Вы поверили — как от вас и ждали, — что Дуглас Голд, влюбленный в Валентину Чантри, чей муж не желал давать ей развода, предпринял отчаянный шаг и подмешал сильный сердечный препарат в бокал Чантри, и из-за фатальной ошибки этот яд выпила Валентина Чантри. Все это иллюзия. Чантри намеревался через некоторое время покончить со своей женой. Она ему до смерти надоела, я это сразу увидел. Он женился на ней из-за денег. Теперь он хочет жениться на другой женщине — потому он задумал избавиться от Валентины и прикарманить ее деньги. Вот из-за чего и случилось это преступление.
  — Другая женщина?
  — Да-да, — медленно произнес Пуаро. — Малышка Марджори Голд. Да, это был тот самый извечный треугольник! Но вы неправильно его построили. Ни один из мужчин вовсе не любил Валентину Чантри. Это ее тщеславие и искусная постановка Марджори Голд заставили вас в это поверить! Миссис Голд очень умная женщина и невероятно привлекательная в своем облике целомудренной Мадонны, этакой крошки-бедняжки! Я был знаком с четырьмя преступницами такого типа. Миссис Адамс, которая была оправдана в убийстве мужа, но все знали, что это она его убила. Мэри Паркер покончила с тетушкой, любовником и двумя братьями прежде, чем слишком расслабилась и попалась. Была еще миссис Роуден, ее повесили. Миссис Лекрэй едва удалось избежать смертного приговора. Эта женщина — абсолютно того же типа. Я понял это сразу же, как увидел ее! Люди такого типа не могут без преступления, как рыба без воды! И к тому же тут была прекрасно распланированная работа. Скажите, что вас заставило думать, что Дуглас Голд влюблен в Валентину Чантри? Когда вы подумаете, то поймете, что вы узнали об этом только со слов миссис Голд и из ревнивых угроз капитана Чантри. Да? Понимаете?
  — Это ужасно! — воскликнула Памела.
  — Они очень умная парочка, — с профессиональной беспристрастностью сказал Пуаро. — Их «встреча» здесь была запланирована, как и убийство. Эта Марджори Голд — хладнокровная дьяволица. Она была готова отправить своего бедного невинного глупого мужа на эшафот без малейшего сожаления.
  — Но его прошлым вечером арестовали и забрали в полицию! — воскликнула Памела.
  — Да, — сказал Эркюль Пуаро, — но после этого я переговорил с полицией. Да, я не видел, как Чантри сыпал строфантин в стакан. Я, как и все, отвлекся, когда вошли дамы. Но как только я понял, что Валентину Чантри отравили, я не спускал глаз с ее мужа. И так я заметил, понимаете ли, что он сунул пакетик со строфантином в карман Дугласу Голду…
  Он с мрачным видом добавил:
  — Я хороший свидетель. Мое имя широко известно. Как только в полиции услышали мои показания, они поняли, что это бросает совершенно иной свет на всю эту историю.
  — И что было потом? — завороженно спросила Памела.
  — Eh bien, они задали капитану Чантри несколько вопросов. Он пытался возмущаться, но он не слишком умен и скоро сдался.
  — Значит, Дуглас Голд свободен?
  — Да.
  — А… Марджори Голд?
  Лицо Пуаро посуровело.
  — Я предупреждал ее, — сказал он. — Да, я предупреждал ее… На горе Пророка Ильи… Это был единственный шанс предотвратить преступление. Я также дал ей понять, что подозреваю ее. Она поняла. Но она считала себя слишком умной… Я сказал, чтобы она уезжала с острова, если ей дорога жизнь. Но она решила остаться…
  
  1936 г.
  Перевод: Н. Некрасова
  
  Свидание co смертью
  
  
  Посвящается Ричарду и Майре Мэллок в память об их путешествии в Петру
  Часть I
  Глава 1
  — Ты ведь понимаешь, не так ли, что ее придется убить? — Вопрос словно завис в неподвижном ночном воздухе, а затем уплыл в темноту в сторону Мертвого моря.
  Эркюль Пуаро задержался на минуту, положив руку на оконный шпингалет. Нахмурившись, он решительно закрыл окно. Пуаро был воспитан в твердом убеждении, что свежий воздух лучше оставлять снаружи и что ночной воздух особенно опасен для здоровья.
  Аккуратно задернув портьеры, он с удовлетворенной улыбкой направился к кровати.
  «Ты ведь понимаешь, не так ли, что ее придется убить?»
  Странные слова довелось услышать детективу Эркюлю Пуаро в его первую ночь в Иерусалиме!
  — Куда бы я ни отправился, всегда что-нибудь напоминает мне о преступлении! — пробормотал он себе под нос.
  Пуаро продолжал улыбаться, вспоминая когда-то слышанную им историю о писателе Энтони Троллопе.926 Пересекая Атлантику, Троллоп случайно услышал разговор двух попутчиков, обсуждавших его последний роман.
  — Книга очень хороша, — заявил один из них, — но ему следовало прикончить эту нудную старуху!
  Широко улыбнувшись, писатель обратился к ним:
  — Очень вам признателен, джентльмены! Сейчас пойду и убью ее!
  Эркюля Пуаро интересовало, что означают слова, которые он только что услышал. Возможно, разговор соавторов пьесы или романа?..
  «Эту фразу следует запомнить, — с улыбкой подумал он. — В один прекрасный день она может приобрести более зловещий смысл».
  Из памяти все не уходил эмоционально-напряженный голос и дрожь, заметная в нем. Это был голос молодого мужчины — или мальчика…
  «Я бы узнал его, если бы услышал снова», — подумал Эркюль Пуаро, выключая ночник.
  
  Опершись локтями на подоконник и склонив друг к другу головы, Реймонд и Кэрол Бойнтон вглядывались в ночную тьму.
  — Ты ведь понимаешь, что ее придется убить? — повторил Реймонд свою последнюю фразу.
  Кэрол поежилась.
  — Это ужасно! — произнесла она хриплым шепотом.
  — Не более ужасно, чем то, что происходит сейчас!
  — Да, пожалуй…
  — Так больше не может продолжаться! — горячо воскликнул Реймонд. — Мы должны что-то предпринять. А больше ничего сделать нельзя.
  — Если бы мы могли куда-нибудь уехать… — Голос Кэрол звучал неубедительно, и она это знала.
  — Ты прекрасно понимаешь, Кэрол, что это невозможно.
  Девушка снова поежилась.
  — Да, Рей, понимаю…
  Он с горечью усмехнулся:
  — Люди сочли бы нас безумными, если бы узнали, что мы не можем даже пойти прогуляться…
  — Возможно, мы в самом деле безумцы, — медленно произнесла девушка.
  — Похоже на то. А если нет, то скоро ими станем. Некоторые сказали бы, что мы уже спятили, если сидим здесь и хладнокровно планируем убить нашу мать.
  — Она нам не мать! — резко возразила Кэрол.
  — Да, верно.
  Последовала пауза, затем Реймонд осведомился почти обыденным тоном:
  — Так ты согласна, Кэрол?
  — Думаю, она должна умереть… — ответила девушка. — Я уверена, что она сумасшедшая, иначе не мучила бы нас так. Годами мы надеялись, что она когда-нибудь умрет, но этого не происходит! Не думаю, что она вообще умрет, если мы…
  — Если мы не убьем ее, — закончил Реймонд.
  — Да.
  Кэрол судорожно вцепилась в подоконник.
  Ее брат продолжал говорить так же спокойно и деловито — лишь легкая дрожь в голосе выдавала его возбуждение.
  — Ты понимаешь, почему это должен сделать один из нас? С Ленноксом придется принимать в расчет и Надин. А втягивать в это Джинни мы не можем.
  Кэрол вздрогнула:
  — Бедняжка Джинни! Я так боюсь…
  — Знаю. Ей все хуже и хуже. Поэтому нужно действовать быстро — пока не стало слишком поздно.
  Внезапно Кэрол поднялась, откинув со лба каштановые пряди.
  — Рей, тебе не кажется, что так нельзя?
  — Нет, — отозвался он тем же бесстрастным тоном. — Не кажется. По-моему, это все равно что убить бешеную собаку — уничтожить то, что приносит только вред. Иначе это никак не остановить.
  — Но нас отправят на электрический стул… — пробормотала Кэрол. — Мы ведь не сможем объяснить, что она собой представляла, — это звучало бы фантастически… В какой-то степени все это происходит только у нас в голове.
  — Никто ничего не узнает, — успокоил ее Реймонд. — У меня есть план. Я все продумал. Мы будем в полной безопасности.
  Кэрол повернулась к нему:
  — Ты стал другим, Рей. С тобой что-то стряслось. Что вбило это тебе в голову?
  — Почему что-то должно было со мной стрястись?
  Он отвернулся, глядя в ночь.
  — Потому что так оно и есть… Рей, все дело в той девушке в поезде?
  — Конечно, нет! Не болтай чепуху, Кэрол! Давай вернемся к…
  — К твоему плану? Ты уверен, что это… хороший план?
  — Думаю, что да. Разумеется, нам нужно дождаться удобного случая. А потом, если все пройдет удачно, мы все будем свободны.
  — Свободны? — Кэрол вздохнула и посмотрела на звезды. Внезапно она затряслась от беззвучных рыданий.
  — Что с тобой, Кэрол?
  Она громко всхлипнула.
  — Здесь так красиво — ночь, темнота, звезды… Если бы мы могли стать частью всего этого — чувствовать себя как другие люди, а не быть странными, заторможенными куклами…
  — Но мы будем как другие — когда она умрет!
  — Ты уверен? Не слишком ли поздно? Не останемся ли мы навсегда такими, как сейчас?
  — Нет, нет, нет!
  — Сомневаюсь.
  — Кэрол, если ты не хочешь…
  Она отодвинула от себя его руку.
  — Нет, я с тобой! Ради остальных — особенно ради Джинни! Мы должны спасти ее!
  Реймонд немного помедлил.
  — Значит… будем действовать?
  — Да!
  — Отлично. Я открою тебе мой план…
  И он снова склонил к ней голову.
  Глава 2
  Мисс Сара Кинг, бакалавр медицины, стояла у стола в просторном салоне отеля «Соломон» в Иерусалиме, лениво перебирая газеты и журналы и задумчиво нахмурив брови.
  Высокий француз средних лет, вошедший в комнату из холла, пару минут наблюдал за ней, прежде чем подойти к столу с противоположной стороны. Когда их взгляды встретились, Сара улыбнулась, вспомнив, как по пути из Каира этот человек пришел ей на помощь и подхватил один из ее чемоданов, так как поблизости не оказалось ни одного носильщика.
  — Вам нравится Иерусалим? — спросил доктор Жерар после того, как они обменялись приветствиями.
  — В некоторых отношениях он просто ужасен, — ответила Сара и добавила: — Все-таки религия — странная штука.
  Француза, казалось, позабавили эти слова.
  — Я знаю, что вы имеете в виду. — Его английский был почти безупречным. — Даже мелкие секты грызутся друг с другом.
  — А какие жуткие сооружения они возводят! — воскликнула Сара.
  — Да, верно.
  Сара вздохнула:
  — Сегодня меня выставили из одного храма, потому что на мне было платье без рукавов. Очевидно, господу не по душе мои руки, хотя он сам их создал.
  Доктор Жерар засмеялся:
  — Я собирался заказать кофе. Вы не присоединитесь ко мне, мисс…
  — Меня зовут Сара Кинг.
  — А меня… позвольте… — Он протянул карточку.
  Сара с благоговением уставилась на нее:
  — Доктор Теодор Жерар? О, я так рада, что встретилась с вами! Разумеется, я читала все ваши работы. Ваши взгляды на шизофрению необычайно интересны.
  — Разумеется? — Жерар вопросительно приподнял брови.
  — Понимаете, — робко объяснила Сара, — я некоторым образом тоже врач. Только что получила степень бакалавра.
  — В самом деле?
  Доктор Жерар заказал кофе, и они заняли столик в углу. Француза куда меньше интересовали медицинские достижения Сары, чем ее вьющиеся черные волосы и красивой формы алый рот. Его забавляло почтение, с которым она взирала на него.
  — Вы надолго остановились здесь? — спросил он.
  — На несколько дней. Потом я отправлюсь в Петру.927
  — Вот как? Я тоже подумываю съездить туда, если это не отнимет слишком много времени. Четырнадцатого числа я уже должен быть в Париже.
  — Думаю, это займет около недели. Два дня туда, два дня там и еще два обратно.
  — Утром схожу в туристическое бюро и выясню, как это организовать.
  Группа людей, войдя в комнату, расположилась в углу. Сара с интересом наблюдала за ними.
  — Вы не обратили на них внимания в поезде? — спросила она, понизив голос. — Они ехали из Каира вместе с нами.
  Доктор Жерар вставил в глаз монокль и повернулся в сторону группы.
  — Американцы?
  — Да, — кивнула Сара. — Американская семья. Но… по-моему, довольно необычная.
  — Необычная? В каком смысле?
  — Ну посмотрите на них. Особенно на старуху.
  Доктор Жерар повиновался. Его острый взгляд быстро перебегал с одного лица на другое.
  Сначала он оглядел высокого, на вид довольно вялого мужчину лет тридцати. Лицо того было приятным, но безвольным, а манеры казались до странности апатичными. Рядом сидели миловидные юноша и девушка — у юноши был почти греческий профиль. «С ним тоже что-то не так, — подумал доктор Жерар. — Он явно пребывает в состоянии нервного напряжения». Девушка, очевидно, была его сестрой — сходство бросалось в глаза — и также выглядела возбужденной. Еще одна девушка, моложе их, с рыжевато-золотистыми волосами, окружавшими голову, словно нимб, постоянно теребила лежащий на коленях носовой платок. Зато в другой молодой женщине — брюнетке с матово-бледным спокойным лицом, походившим на лицо мадонны кисти Луини,928 не было ничего нервозного. А в центре группы… «Господи! — подумал доктор Жерар с истинно французским бескомпромиссным отвращением. — Какое жуткое создание!» Массивная, обрюзгшая старуха сидела неподвижно, точно изуродованная статуя Будды или огромный паук в центре паутины.
  — La maman929 не слишком привлекательна, верно? — заметил Жерар, повернувшись к Саре.
  — Вам не кажется, что в ней есть… нечто зловещее?
  Доктор Жерар снова посмотрел на старуху — на сей раз с профессиональной, а не с эстетической точки зрения.
  — Водянка… сердечная недостаточность…
  — Дело не в том. — Сара отмахнулась от медицинского вердикта. — В их отношении к ней есть что-то странное.
  — А вы знаете, кто они?
  — Семейство по фамилии Бойнтон. Мать, женатый сын, его жена, младший сын и две младшие дочери.
  — La famille930 Бойнтон обозревает мир, — пробормотал доктор.
  — Да, но они делают это довольно странным образом. Ни с кем не разговаривают. И никто из них не может пальцем шевельнуть без разрешения старухи.
  — Эта особа придерживается матриархального типа отношений, — задумчиво промолвил Жерар.
  — По-моему, она просто тиран, — заявила Сара.
  Доктор Жерар пожал плечами и заметил, что американская женщина правит миром — это известно всем.
  — Да, но здесь нечто большее, — настаивала Сара. — Она всех их держит под каблуком. Это… это недостойно!
  — Женщинам не следует предоставлять слишком много власти, — с серьезным видом согласился Жерар и покачал головой. — Им трудно ею не злоупотреблять.
  Он бросил быстрый взгляд на Сару. Она все еще наблюдала за семейством Бойнтон — вернее, за одним его представителем. Доктор Жерар улыбнулся чисто галльской понимающей улыбкой. Так вот оно что!
  — Вы уже разговаривали с ними? — спросил он.
  — Да, по крайней мере, с одним из них.
  — С молодым человеком — младшим сыном?
  — Да. В поезде из Кантары. Он стоял в коридоре, и я заговорила с ним.
  В отношении Сары к жизни не было робости. Она испытывала к людям дружеский интерес, хотя иногда они ее раздражали.
  — Что заставило вас это сделать? — спросил Жерар.
  Сара пожала плечами:
  — Я часто разговариваю с попутчиками. Меня интересуют люди — что они делают, думают и чувствуют.
  — Короче говоря, вы помещаете их под микроскоп?
  — Можно сказать и так, — согласилась девушка.
  — И каковы были ваши впечатления в данном случае?
  — Ну… — Сара колебалась, — довольно странные. Прежде всего, парень покраснел до корней волос.
  — Разве это так уж странно? — сухо осведомился Жерар.
  Сара засмеялась:
  — Вы имеете в виду, он подумал, что я бесстыжая потаскушка, делающая ему авансы? Вряд ли. Мужчины всегда могут это определить, не так ли?
  Жерар кивнул.
  — У меня сложилось впечатление, — Сара слегка нахмурилась, — что он… как бы это сказать?.. Одновременно возбужден и напуган. Странно — американцы всегда казались мне необычайно уверенными в себе. Американский юноша лет двадцати знает о жизни куда больше, чем его английский сверстник. А этому парню должно быть больше двадцати.
  — Я бы сказал, года двадцать три — двадцать четыре.
  — Неужели так много?
  — По-моему, да.
  — Возможно, вы правы… Хотя он кажется совсем юным.
  — Духовная неприспособленность, иначе говоря — инфантилизм.
  — Значит, я права? В нем есть что-то не вполне нормальное?
  Доктор Жерар улыбнулся ее серьезному тону:
  — Моя дорогая юная леди, кто из нас вполне нормален? Но я ручаюсь за то, что у него какой-то невроз.
  — Наверняка связанный с этой ужасной старухой!
  — Похоже, вам она очень не нравится, — заметил Жерар, с любопытством глядя на собеседницу.
  — Очень. Она… у нее дурной глаз!
  — Как и у многих матерей, когда их сыновья увлекаются очаровательными молодыми леди, — пробормотал Жерар.
  Сара с раздражением пожала плечами. Французы все одинаковы, подумала она. Помешаны на сексе! Но, как добросовестный психолог, она признавала, что многие отклонения действительно основаны на скрытом сексуальном факторе. Мысли Сары потекли по проторенной профессиональной колее.
  Вздрогнув, она оторвалась от размышлений. Реймонд Бойнтон подошел к центральному столу и выбрал журнал. Когда он, возвращаясь, проходил мимо стула Сары, она обратилась к нему:
  — Вы сегодня осматривали достопримечательности?
  Сара произнесла фразу наугад — ее интересовало, как он ее воспримет.
  Реймонд остановился, покраснел и бросил испуганный взгляд на мать.
  — Да… — неуверенно пробормотал он. — Да, конечно…
  Затем стремглав, как будто в него вонзили шпоры, он поспешил назад к семье.
  Гротескная фигура Будды протянула руку за журналом, не сводя при этом глаз с юноши. Пробормотав невнятные слова благодарности, старуха слегка повернула голову, устремив взгляд на Сару. Ее лицо было лишено всякого выражения — было невозможно определить, что творится в голове у этой женщины.
  Сара посмотрела на часы и воскликнула:
  — Сейчас гораздо позже, чем я думала! — Она поднялась. — Спасибо за кофе, доктор Жерар. Я должна написать несколько писем.
  Доктор тоже встал и взял ее за руку:
  — Надеюсь, мы еще увидимся?
  — Конечно! Может быть, вы все же поедете в Петру?
  — Во всяком случае, постараюсь.
  Сара улыбнулась и направилась к выходу мимо семейства Бойнтон.
  Доктор Жерар увидел, как взгляд миссис Бойнтон переместился на лицо сына. Когда Сара проходила мимо, Реймонд неохотно отвернулся от нее. Казалось, мать натянула невидимую струну.
  Сара заметила это. Она была достаточно молода, чтобы этот жест раздосадовал ее. Они так дружелюбно беседовали в коридоре спального вагона — сравнивали впечатления о Египте, смеялись над нелепыми фразами погонщиков ослов и уличных торговцев. Сара рассказала, как погонщик верблюдов дерзко осведомился: «Вы английская леди или американская?» — и, получив ответ: «Нет, китайская!» — озадаченно уставился на нее. Юноша казался Саре похожим на школьника — в его непосредственности было что-то трогательное. А теперь, без всякой причины, он повел себя так неучтиво!
  «Не буду больше думать о нем!» — мысленно произнесла Сара.
  Не будучи самовлюбленной, она знала себе цену, не сомневалась в своей привлекательности для противоположного пола и не привыкла к такому обращению.
  Возможно, она вела себя слишком по-дружески с этим мальчишкой, так как по непонятной причине чувствовала к нему жалость.
  Но он оказался всего лишь высокомерным американским грубияном!
  Вместо того чтобы заняться письмами, о которых она упоминала, Сара Кинг села за туалетный столик, зачесала назад волосы со лба, устремила взгляд карих глаз в зеркало и задумалась о своем положении.
  Месяц назад она перенесла серьезный эмоциональный кризис, разорвав помолвку с молодым врачом старше ее на четыре года. Они были сильно увлечены друг другом, но слишком схожи по характеру. Размолвки и ссоры следовали одна за другой. Сара была чересчур независимой, чтобы безропотно кому-то подчиняться. Как и многие пылкие натуры, она полагала, что способна восхищаться силой и хочет, чтобы ею повелевали, но, когда встретила мужчину, способного на это, ее это отнюдь не устроило. Разрыв помолвки стоил Саре немалой душевной боли, однако она была достаточно разумной и понимала, что взаимное влечение — слишком хрупкий фундамент для счастливой семейной жизни. Сара специально отправилась путешествовать за границу, чтобы забыть обо всем, прежде чем вернется к работе.
  Ее мысли переключились от прошлого к настоящему.
  «Интересно, доктор Жерар позволит мне поговорить с ним о его работе? Он такой замечательный специалист! Только бы он воспринял меня всерьез… Возможно, если он поедет в Петру…»
  Сара снова подумала о странном молодом американце. У нее не было сомнения, что причиной его поведения было присутствие семьи, тем не менее она испытывала к нему презрение. Быть под каблуком у такой семейки просто недостойно мужчины!
  И все же…
  Ею овладело странное чувство. Здесь явно что-то не так!
  — Этот юноша нуждается в спасении! — произнесла она вслух. — И я о нем позабочусь!
  Глава 3
  Когда Сара вышла из салона, доктор Жерар несколько минут оставался сидеть, потом подошел к столу в центре, взял последний номер «Ле Матен» и сел в кресло неподалеку от семьи Бойнтон.
  Сначала доктора позабавил интерес английской девушки к американскому семейству, и он отметил про себя, что правильно диагностировал причину — интерес Сары к одному из его представителей. Но теперь странная компания пробудила в нем бесстрастное любопытство исследователя. Он чувствовал, что тут есть нечто, представляющее чисто научный, психологический интерес.
  Прикрывшись газетой, Жерар исподтишка наблюдал за Бойнтонами. Юноша, которым так заинтересовалась симпатичная английская девушка, определенно принадлежал к типу, способному ее привлечь. Сара Кинг обладала силой воли, хладнокровием и решимостью, а молодой человек, по мнению доктора Жерара, был чувствительным, робким и легко поддающимся внушению. Острый взгляд психиатра подметил, что юноша пребывает в состоянии крайнего нервного напряжения. В чем причина? Доктор был озадачен. Почему молодой человек, явно здоровый физически и отправившийся в туристическую поездку за границу, находится на грани нервного срыва?
  Доктор Жерар перенес внимание на других членов семьи. Девушка с каштановыми волосами, очевидно, была сестрой Реймонда. Они походили друг на друга аристократическими чертами лица, четкой линией подбородка, родственность выдавали тонкие изящные руки, стройные худощавые фигуры. И девушка тоже нервничала… Она делала едва заметные непроизвольные движения, под неестественно блестящими глазами темнели круги. Речь была слишком быстрой и слегка прерывистой. Она пребывала настороже и не могла расслабиться.
  «Эта девушка также чем-то напугана», — решил Жерар.
  Он слышал обрывки разговора, казавшегося вполне ординарным.
  — Можем сходить в конюшни Соломона…931
  — А это не слишком тяжело для мамы?
  — Утром посмотрим Стену Плача?932
  — И храм — его называют мечеть Омара.933 Интересно, почему?
  — Потому что его переделали в мечеть, Леннокс.
  Обычная беседа туристов. И все же она производила странное впечатление нереальности. Казалось, эти люди носили маски, скрывающие то, что бурлит под ними, — нечто слишком глубокое и трудноразличимое, чтобы выразить это словами… Жерар вновь метнул на Бойнтонов взгляд из-под «Ле Матен».
  Леннокс? Это, по-видимому, старший брат. Семейное сходство заметно и в нем, но есть и отличие. Леннокс не был так напряжен — он, по мнению Жерара, не обладал столь нервным темпераментом. Однако и в нем ощущалось нечто странное. Мышечное напряжение отсутствовало — он сидел в вялой, расслабленной позе.
  «Он изможден страданиями, — думал доктор Жерар, пытаясь найти аналогию среди пациентов, виденных им в больничных палатах. — Этот взгляд раненой собаки или больной лошади — тупая, чисто животная покорность… Странно… Физически с ним вроде бы все в порядке… И все же он, несомненно, перенес не так давно сильные душевные муки, но больше не страдает и терпеливо ждет удара. Какого? Не выдумываю ли я все это? Нет, этот человек ожидает конца. Так ждут больные раком, благодарные за то, что лекарство хоть немного уменьшает боль…»
  Леннокс Бойнтон встал и поднял клубок шерсти, который уронила старая леди.
  — Возьми, мама.
  — Спасибо.
  Что вязала эта монументальная бесстрастная старуха?
  «Варежки для обитателей работного дома!» — подумал Жерар и улыбнулся собственной фантазии.
  Он переключил внимание на самого младшего члена группы — девушку с золотисто-рыжеватыми волосами. На вид ей было лет девятнадцать. Ее кожа отличалась необычайной белизной, часто встречающейся у рыжеволосых. Лицо было худым, но прекрасным. Она сидела, глядя перед собой и улыбаясь собственным мыслям, очевидно далеким от Иерусалима и отеля «Соломон»… Странная, неземная улыбка, едва приподнимавшая уголки рта, напомнила Жерару статуи мраморных дев афинского Акрополя. Это была чарующая неподвижность.
  Внезапно доктор Жерар посмотрел на руки девушки. От остальных членов семьи их скрывал стол, но он со своего места четко видел, как они рвут на мелкие полосы тонкий носовой платочек.
  Это зрелище потрясло его до глубины души. Мечтательная улыбка, неподвижная фигура — и беспокойные, разрушающие руки…
  Глава 4
  Послышался хриплый астматический кашель, затем монументальная женщина заговорила:
  — Ты устала, Джиневра, тебе лучше пойти спать.
  Девушка вздрогнула — пальцы прекратили машинальные действия.
  — Я не устала, мама.
  Ее напевный, мелодичный голос придавал особое очарование даже самым обычным словам.
  — Ты устала. Я всегда это знаю. Вряд ли ты завтра сможешь пойти на экскурсию.
  — Конечно, смогу! Со мной все в порядке!
  — Нет, не сможешь, — отозвался скрипучий голос ее матери. — Ты вот-вот сляжешь.
  — Нет! — Девушка задрожала всем телом.
  — Я пойду с тобой наверх, Джинни.
  Молодая женщина с задумчивыми серыми глазами и аккуратной прической поднялась со стула.
  — Нет, — возразила старая миссис Бойнтон. — Пусть идет одна.
  — Я хочу, чтобы со мной пошла Надин! — вскрикнула девушка.
  — Тогда я, конечно, пойду. — Молодая женщина шагнула вперед.
  — Малышка предпочитает идти одна, — настаивала старуха. — Не так ли, Джинни?
  Последовала пауза. Затем Джиневра Бойнтон произнесла тусклым и бесстрастным голосом:
  — Да, лучше я пойду одна. Спасибо, Надин.
  Она направилась к выходу — ее высокая угловатая фигура двигалась с поразительной грацией.
  Доктор Жерар отложил газету и устремил внимательный взгляд на миссис Бойнтон. Старуха смотрела вслед дочери; на ее одутловатом лице играла странная улыбка — карикатура на прекрасную, неземную улыбку, которая совсем недавно озаряла лицо девушки.
  Глаза миссис Бойнтон переместились на Надин, которая снова села. Молодая женщина спокойно встретила злобный взгляд свекрови. Лицо ее оставалось невозмутимым.
  «Что за нелепая тирания!» — подумал доктор Жерар.
  Внезапно глаза старухи заметили его, и он затаил дыхание. Маленькие, черные, тлеющие глазки излучали злую силу, словно глаза кобры. Доктор Жерар понимал, что перед ним не просто деспотичный инвалид, потворствующий своим причудам. Миссис Бойнтон могла быть старой, больной и немощной, но она не утратила силы духа. Эта женщина отлично знала, что такое власть, привыкла пользоваться ею и не сомневалась в своем могуществе. Доктор однажды видел укротительницу, демонстрировавшую эффектные и опасные номера с тиграми. Огромные полосатые звери смиренно занимали свои места и послушно выполняли унизительные трюки. Их глаза и негромкое рычание свидетельствовали о бешеной ненависти, но они повиновались хозяйке. Укротительница была молодой красивой женщиной, но взгляд у нее был такой же, как у миссис Бойнтон.
  Теперь Жерар понимал, что скрывалось за безобидной семейной беседой. Ненависть — мрачный и бурный поток ненависти.
  «Каким нелепым сочло бы меня большинство людей! — думал он. — Передо мной дружная американская семья, приехавшая в Палестину отдохнуть, а я плету вокруг нее всякую чертовщину!»
  Доктор Жерар с интересом разглядывал спокойную молодую женщину, которую звали Надин. На ее левой руке поблескивало обручальное кольцо, и Жерар заметил, как она бросила быстрый взгляд на вялого светловолосого Леннокса. Тогда он понял, что эти двое — муж и жена. Но взгляд был скорее материнским — беспокойным и оберегающим. Доктор Жерар понял кое-что еще. Надин Бойнтон — единственная из всей группы — оставалась неподвластной чарам старой ведьмы. Возможно, она не любила свою свекровь, но не боялась ее.
  Надин была несчастлива и переживала за мужа, но она была свободна.
  «Все это очень интересно», — заключил доктор Жерар.
  Глава 5
  Дыхание обыденного вторглось в его мрачные мысли почти с комедийным эффектом.
  В салон вошел мужчина, увидел Бойнтонов и направился к ним. Это был симпатичный, но абсолютно ординарный человек, типичный американец средних лет, аккуратно одетый, с гладко выбритым лицом и приятным, но несколько монотонным голосом.
  — Я повсюду искал вас, — сказал он, пожимая руки всем членам семьи по очереди. — Как вы себя чувствуете, миссис Бойнтон? Не слишком устали после путешествия?
  — Нет, благодарю вас, — почти любезно ответила старая леди. — Как вам известно, мое здоровье всегда оставляло желать лучшего…
  — Да, к сожалению.
  — Но хуже мне не стало. — Миссис Бойнтон добавила со змеиной улыбкой: — Надин заботится обо мне. Не так ли, Надин?
  — Стараюсь по мере сил. — Голос был абсолютно бесстрастным.
  — Не сомневаюсь, — сказал вновь пришедший. — Ну, Леннокс, что вы думаете о городе царя Давида?934
  — Право, не знаю, — без всякого интереса отозвался Леннокс.
  — Нашли его немного разочаровывающим? Признаюсь, сначала он тоже показался мне таким. Но возможно, вы еще не все видели?
  — Мы не можем долго ходить из-за мамы, — сказала Кэрол.
  — Я могу позволить себе не более пары часов экскурсий в день, — объяснила старая леди.
  — По-моему, вы просто молодчина, миссис Бойнтон, если справляетесь со всем этим! — от души воскликнул незнакомец.
  Миссис Бойнтон хрипло, почти злорадно усмехнулась:
  — Я не поддаюсь телесным слабостям! Самое главное — дух!
  Жерар заметил, как Реймонд Бойнтон нервно дернулся.
  — Вы уже были у Стены Плача, мистер Коуп? — спросил он.
  — Да, это место я посетил одним из первых. Надеюсь, мне хватит еще пары дней на Иерусалим, а потом возьму в советчики путеводитель бюро Кука,935 чтобы тщательно осмотреть всю Святую землю. Вифлеем,936 Назарет,937 Тиверия,938 Галилейское море939 — все это страшно интересно! Потом Джераш, где очень любопытные римские руины. И мне бы очень хотелось увидеть розово-красную Петру — замечательный природный феномен, город в стороне от проторенных путей — правда, одна дорога туда и обратно занимает почти неделю.
  — Я бы тоже хотела там побывать, — сказала Кэрол. — Звучит так заманчиво!
  — На это, безусловно, стоит посмотреть. — Мистер Коуп с сомнением взглянул на миссис Бойнтон и продолжал голосом, который показался неуверенным прислушивающемуся к разговору французу: — Не смог бы я убедить кого-нибудь из вас отправиться туда со мной? Разумеется, я понимаю, что вам такая поездка не под силу, миссис Бойнтон, и что кто-то должен остаться с вами, но если бы вы смогли временно разделиться…
  Он сделал паузу, и Жерар услышал, как постукивают друг о друга спицы в руках миссис Бойнтон.
  — Не думаю, что мы захотим разделяться, — промолвила она. — Мы очень дружная семья. Что скажете, дети?
  В ее голосе слышались металлические нотки. Ответы прозвучали незамедлительно.
  — Нет, мама.
  — И речи быть не может.
  — Конечно, нет.
  Миссис Бойнтон улыбнулась своей странной улыбкой:
  — Видите — они не хотят меня покидать. А ты, Надин? Ты ничего не сказала.
  — Нет, мама, спасибо. Я останусь, если только Леннокс не захочет поехать.
  Миссис Бойнтон медленно повернулась к сыну:
  — Ну, Леннокс, почему бы тебе и Надин не поехать в Петру? Твоя жена, кажется, этого хочет.
  Леннокс вздрогнул и поднял взгляд:
  — Я… э-э… нет, думаю, нам лучше держаться вместе.
  — Вы действительно на редкость дружная семья! — воскликнул мистер Коуп, но его восхищение казалось слегка деланым.
  — Мы предпочитаем оставаться в своем кругу. — Миссис Бойнтон стала сматывать клубок. — Кстати, Реймонд, кто та молодая женщина, которая недавно заговорила с тобой?
  Реймонд покраснел, затем побледнел.
  — Я… я не знаю ее имени. Прошлой ночью она ехала с нами в одном вагоне.
  Миссис Бойнтон начала медленно подниматься со стула.
  — Не думаю, что у нас с ней много общего, — сказала она.
  Надин встала и помогла свекрови подняться. Она делала это с профессиональной ловкостью, привлекшей внимание Жерара.
  — Пора спать, — заявила миссис Бойнтон. — Доброй ночи, мистер Коуп.
  — Доброй ночи, миссис Бойнтон. Доброй ночи, миссис Леннокс.
  Семья удалилась маленькой процессией. Никому из младших ее представителей, казалось, даже в голову не пришло остаться.
  Мистер Коуп смотрел им вслед. На его лице застыло странное выражение.
  Доктор Жерар знал по опыту, что американцы — дружелюбная нация. Они не страдают недоверчивостью и подозрительностью путешествующих британцев. Для столь светского человека, как доктор Жерар, не составляло труда познакомиться с мистером Коупом. Кроме того, было видно — американцу явно недоставало общения. Доктор снова извлек визитную карточку.
  Написанное на ней имя произвело на мистера Джефферсона Коупа должное впечатление.
  — Вы ведь не так давно были в Штатах, доктор Жерар?
  — Прошлой осенью. Читал лекции в Гарварде.
  — Ну конечно! Ваше имя — одно из самых известных в психиатрии. А в Париже вы ведущий специалист.
  — О, сэр, вы слишком любезны! Я протестую!
  — Познакомиться с вами большая честь! Сейчас в Иерусалиме немало выдающихся личностей. Помимо вас, лорд Уэллдон, сэр Гейбриэл Штейнбаум — финансист, сэр Мэндерс Стоун — ветеран английской археологии, леди Уэстхолм, занимающая видное место в политической жизни Британии, и, наконец, знаменитый бельгийский детектив — Эркюль Пуаро.
  — Сам Эркюль Пуаро? Он тоже здесь?
  — Должен признаться, доктор Жерар, последнее время я часто думал об этой семье. Вам не наскучит, если я расскажу вам о них? Это облегчило бы мне душу.
  Доктор Жерар охотно согласился.
  — Скажу прямо — они меня беспокоят, — продолжал мистер Коуп, озадаченно нахмурившись. — Понимаете, миссис Бойнтон — мой близкий друг. Я имею в виду не старую миссис Бойнтон, а молодую — миссис Леннокс Бойнтон.
  — Ах да, очаровательная темноволосая молодая леди.
  — Верно, это Надин Бойнтон. Она действительно очаровательное существо. Я знал ее еще до замужества. Она стажировалась в больнице, собираясь стать медсестрой, но потом провела отпуск с Бойнтонами и вышла замуж за Леннокса.
  — Да?
  Мистер Джефферсон Коуп снова глотнул виски.
  — Позвольте рассказать вам, доктор Жерар, кое-что из семейной истории Бойнтонов.
  — С удовольствием послушаю.
  — Покойный Элмер Бойнтон — человек известный и очень симпатичный — был женат дважды. Первая жена умерла, когда Кэрол и Реймонд были еще младенцами. Вторая миссис Бойнтон, как мне говорили, была красивой женщиной, когда Элмер на ней женился, хотя уже тогда не очень молодой. Глядя на нее сейчас, не скажешь, что она прежде была хороша собой, но я слышал это от людей, в словах которых не могу сомневаться. Муж очень любил ее и во всем полагался на ее мнение. Несколько лет перед смертью он провел в инвалидной коляске, и она практически всем управляла. Миссис Бойнтон — очень способная женщина с идеальной головой для бизнеса. К тому же она очень добросовестная и после кончины Элмера целиком и полностью посвятила себя его детям. Родная дочь у нее только одна — Джиневра, рыжеволосая девушка, хорошенькая, но, на мой взгляд, слишком хрупкая. Миссис Бойнтон полностью отгородила себя и детей от внешнего мира. Не знаю, что вы об этом думаете, но мне это не кажется правильным.
  — Согласен с вами. Такое крайне негативно отражается на развивающейся психике.
  — Вот именно. Миссис Бойнтон не позволяла детям никаких контактов вне семьи. В результате они выросли нервными и дергаными. Не могут ни с кем дружить. Это скверно.
  — Очень скверно.
  — Не сомневаюсь, что намерения у миссис Бойнтон самые лучшие. Просто она слишком привязана к детям.
  — Они живут все вместе?
  — Да.
  — И никто из сыновей не работает?
  — Нет. Элмер Бойнтон был богатым человеком. Он оставил все деньги жене, но подразумевалось, что они пойдут на содержание семьи.
  — Значит, дети зависят от нее финансово?
  — Да. Она поощряет их желание оставаться дома, никуда не выходить и не искать работу. Конечно, денег у них достаточно, но, по-моему, для мужчины работа — хороший стимул. К тому же у них нет никаких увлечений. Они не играют в гольф, не состоят в сельских клубах, не ходят на танцы и не общаются с молодежью. Живут в доме, похожем на казарму, в сельской глуши, где на несколько миль никого не встретишь. Повторяю, доктор Жерар, мне это не кажется правильным.
  — Снова должен с вами согласиться, — кивнул Жерар.
  — Никто из них не стремится к более широкому общению. Конечно, они дружная семья, но замкнуты в своем кругу.
  — И никогда не возникал вопрос о том, чтобы кто-то из них жил самостоятельно?
  — Насколько я знаю, нет.
  — Вы вините в этом их или миссис Бойнтон?
  Джефферсон Коуп смущенно переминался с ноги на ногу.
  — Ну, в общем, мне кажется, вина ее, что она так их воспитала. С другой стороны, когда парень взрослеет, он сам должен взбунтоваться против такой ситуации. Нельзя же вечно цепляться за материнскую юбку. Мужчина должен быть независимым.
  — Это не всегда возможно, — задумчиво произнес доктор Жерар.
  — Почему?
  — Существуют способы, не дающие дереву расти.
  Коуп уставился на него.
  — Но они все абсолютно здоровы!
  — Умственное развитие может быть заторможенным так же, как и физическое.
  — Поверьте мне, доктор Жерар, мужчина сам держит в руках свою судьбу. Человек, обладающий самоуважением, не станет целыми днями сидеть и бить баклуши. Ни одна женщина не захочет уважать такого мужчину.
  Некоторое время Жерар с любопытством смотрел на него.
  — Думаю, вы имеете в виду мистера Леннокса Бойнтона?
  — Да, я думал о Ленноксе. Реймонд еще мальчик, а Ленноксу скоро тридцать. Пора ему показать, что у него за душой.
  — Вероятно, у его жены нелегкая жизнь?
  — Конечно! Надин прекрасная женщина — я ею восхищаюсь. Она никогда не проронит ни слова жалобы. Но она несчастлива.
  Жерар кивнул:
  — Да, похоже на то.
  — Не знаю, что вы об этом думаете, но, по-моему, существует предел женскому терпению! На месте Надин я бы поставил Леннокса перед выбором: либо пусть он докажет, что на что-то способен, либо…
  — Либо она уйдет от него?
  — Надин имеет право на свою жизнь, доктор Жерар. Если Леннокс не ценит ее по заслугам… ну, тогда найдутся другие мужчины.
  — Например, вы?
  Американец покраснел, потом с вызовом посмотрел на собеседника:
  — Да! Я не стыжусь своих чувств к этой леди. Я искренне к ней привязан, глубоко уважаю ее и желаю ей счастья. Если бы она была счастлива с Ленноксом, я бы ушел со сцены.
  — Но сейчас?
  — Но сейчас я останусь! И буду рядом на случай, если я ей понадоблюсь!
  — Короче говоря, вы parfait gentil940 рыцарь, — пробормотал Жерар.
  — Прошу прощения?
  — Мой дорогой сэр, в наши дни рыцарство сохранилось только среди американцев! Вы готовы служить вашей даме без всякой надежды на вознаграждение. Это замечательно! Что именно вы надеетесь сделать для нее?
  — Повторяю: быть под рукой на случай необходимости.
  — А могу я спросить, как к вам относится старшая миссис Бойнтон?
  — Насчет старой леди я никогда не был вполне уверен, — медленно отозвался Джефферсон Коуп. — Как я говорил, она избегает внешних контактов. Но со мной она всегда любезна и обращается как с членом семьи.
  — Фактически она одобряет вашу дружбу с миссис Леннокс?
  — Пожалуй.
  Доктор Жерар пожал плечами:
  — Вам это не кажется странным?
  — Позвольте заверить вас, доктор Жерар, — чопорно произнес Коуп, — что в нашей дружбе нет ничего постыдного. Наши отношения сугубо платонические.
  — Я в этом не сомневаюсь. Но повторяю — поощрение этой дружбы со стороны миссис Бойнтон выглядит странно. Знаете, мистер Коуп, меня очень интересует миссис Бойнтон.
  — Она, безусловно, замечательная женщина — обладает яркой индивидуальностью и необычайной силой характера. Как я уже упоминал, Элмер Бойнтон во всем на нее полагался.
  — До такой степени, что оставил детей полностью зависимыми от нее с финансовой точки зрения. В моей стране, мистер Коуп, закон это запрещает.
  Джефферсон Коуп поднялся.
  — Мы в Америке верим в абсолютную свободу.
  Доктор Жерар тоже встал. Замечание не произвело на него впечатления. Он слышал его раньше от представителей многих национальностей. Иллюзия свободы как прерогативы собственной нации — весьма распространенное явление.
  Но доктор Жерар был достаточно мудр и понимал, что ни одна нация, страна или личность не бывает полностью свободной, хотя существуют различные степени зависимости.
  Он лег спать в состоянии задумчивости и заинтригованности.
  Глава 6
  Сара Кинг стояла на территории храма — Харам-эш-Шериф941 — спиной к «Куполу скалы». Она вслушивалась в плеск фонтанов. Маленькая группа туристов прошла мимо, не потревожив сонную восточную атмосферу.
  «Как странно… — думала Сара. — Некогда один иевусей превратил эту скалистую возвышенность в гумно, позже Давид выкупил это место за шестьсот золотых шекелей, превратив его в жертвенник…942 А теперь здесь слышны громкие голоса туристов со всего мира».
  Она повернулась и посмотрела на мечеть, думая о том, был ли храм Соломона хотя бы вполовину так же красив.
  Послышались звуки шагов, и из мечети вышла маленькая группа.
  Это были Бойнтоны, сопровождаемые словоохотливым драгоманом. Миссис Бойнтон поддерживали с двух сторон Леннокс и Реймонд. Надин и мистер Коуп шли сзади. Кэрол замыкала шествие. Когда они проходили мимо, она заметила Сару, остановилась и после долгого колебания побежала к ней через двор.
  — Простите, — запыхавшись, сказала Кэрол. — Я чувствую… что должна объясниться с вами.
  — Да? — отозвалась Сара.
  Кэрол дрожала всем телом. Ее лицо было бледным.
  — Речь идет о моем брате. Когда вы… говорили с ним вчера вечером, то, наверное, сочли его очень грубым. Но Рей не хотел быть невежливым… он просто ничего не мог с собой поделать. Пожалуйста, поверьте мне.
  Сцена казалась Саре нелепой, оскорблявшей ее гордость и хороший вкус. С какой стати эта странная девушка внезапно подбежала к ней с извинениями за своего невоспитанного братца?
  На языке у нее вертелся резкий ответ, но внезапно ее настроение изменилось.
  Девушка говорила вполне серьезно, и тот инстинкт, который подтолкнул Сару к медицинской карьере, подсказал ей, что тут что-то не так.
  — Расскажите мне об этом, — ободряюще произнесла она.
  — Рей говорил с вами в поезде, верно? — начала Кэрол.
  Сара кивнула:
  — Да, во всяком случае, я говорила с ним.
  — Конечно. Так я и думала. Но понимаете, вчера вечером Рей испугался… — Она умолкла.
  — Испугался?
  Бледное лицо Кэрол покраснело.
  — Я знаю, что это звучит абсурдно. Понимаете, наша мать… с ней не все в порядке, и она не любит, когда мы заводим друзей. Но я знаю, что Рей… хотел бы с вами подружиться.
  Сара была заинтересована. Но прежде чем она успела что-то сказать, Кэрол добавила:
  — Мы… довольно странная семья. — Она испуганно оглянулась. — Я… не должна задерживаться. Меня могут хватиться.
  Сара приняла решение.
  — Почему вы не можете задержаться? Мы бы вернулись вместе.
  — О нет! — Кэрол отпрянула. — Я… не могу этого сделать.
  — Почему?
  — Не могу. Моя мать… она…
  — Родителям иногда бывает трудно осознать, что их дети выросли, — спокойно продолжала Сара. — Они продолжают ими командовать. Но уступать им нельзя. Нужно отстаивать свои права.
  — Вы не понимаете… — пробормотала Кэрол, нервно сплетая пальцы рук.
  — Иногда приходится уступать, боясь скандала, — продолжала Сара. — Конечно, скандалы — неприятная вещь, но, по-моему, за свободу действий всегда стоит сражаться.
  — Свободу? — Кэрол уставилась на нее. — Никто из нас никогда не будет свободен!
  — Чепуха! — четко произнесла Сара.
  Кэрол склонилась вперед и коснулась ее руки.
  — Слушайте! Я должна заставить вас понять! До своего замужества моя мать — в действительности она моя мачеха — была надзирательницей в тюрьме. Отец был начальником тюрьмы, когда женился на ней. С тех пор она стала нашей надзирательницей. Вот почему наша жизнь превратилась в заточение! — Она снова обернулась. — Я должна идти.
  Сара схватила ее за руку:
  — Одну минуту. Нам нужно снова встретиться и поговорить.
  — Я не смогу…
  — Сможете! — властно прервала Сара. — Приходите в мою комнату, когда все лягут спать. Мой номер — 319. Не забудьте.
  Она отпустила руку девушки. Кэрол побежала догонять семью.
  Сара стояла, глядя ей вслед. Пробудившись от своих мыслей, она обнаружила рядом с собой доктора Жерара.
  — Доброе утро, мисс Кинг. Значит, вы разговаривали с мисс Кэрол Бойнтон?
  — Да, и разговор был необычный!
  Она пересказала их беседу доктору. Одна деталь особенно заинтересовала Жерара.
  — Выходит, старая бегемотиха была тюремной надзирательницей? Весьма многозначительный факт.
  — Вы имеете в виду, что это и есть причина ее тиранических наклонностей? Привычка, оставшаяся от былой профессии?
  Жерар покачал головой:
  — Нет, вы спутали причину и следствие. Все дело в подсознательных стремлениях. Тиранические наклонности развились у миссис Бойнтон не потому, что она была надзирательницей, наоборот — они побудили ее стать таковой. Согласно моей теории, тайная жажда власти над другими людьми подтолкнула ее избрать эту профессию. — Лицо его было серьезным. — Подсознание таит странные вещи. Жажда власти, жестокость, неудержимое желание рвать и метать — все это наследие прошлого человеческой расы. Мы закрываем перед ним двери и не пускаем его в сознательную жизнь, но иногда… оно оказывается сильнее.
  Сара поежилась:
  — Да, знаю.
  — Сегодня мы видим это повсюду, — продолжал Жерар, — в политике, в поведении наций. Люди забывают о гуманности, жалости, доброй воле. Иногда идеи хороши сами по себе — разумный режим, благодетельное правительство, — но они навязаны силой и держатся на жестокости и страхе. Апостолы насилия открывают двери, впуская древние дикие инстинкты, жажду жестокости ради нее самой! Человек — животное слишком хрупкое. Им руководит один основной инстинкт — инстинкт выживания. Двигаться вперед слишком быстро так же опасно, как и отставать. Чтобы выжить, человеку приходится сохранять какие-то рудименты дикости, но он никогда не должен обожествлять их!
  Последовала пауза.
  — По-вашему, старая миссис Бойнтон — садистка? — спросила Сара.
  — Я в этом почти уверен. Думаю, она радуется, причиняя боль — душевную, а не физическую. Такое встречается куда реже, и с этим гораздо труднее справиться. Ей нравится подчинять себе другие человеческие существа и заставлять их страдать.
  — Какая мерзость! — воскликнула Сара.
  Жерар рассказал ей о своем разговоре с Джефферсоном Коупом.
  — Похоже, он не понимает, что происходит, — задумчиво промолвила она.
  — Как он может понимать? Он не психолог.
  — Верно. И не обладает нашим изощренным умом.
  — Вот именно. У него прямой и сентиментальный американский ум, склонный верить хорошему, а не плохому. Он видит, что атмосфера в семье Бойнтон далеко не идеальная, но приписывает это скорее излишней любвеобильности миссис Бойнтон, нежели ее злобному нраву.
  — Должно быть, это ее забавляет, — заметила Сара.
  — Не сомневаюсь.
  — Но ведь дети могут вырваться из тюрьмы и покончить с этим!
  Жерар покачал головой:
  — Вот тут вы не правы. Они не могут! Вы когда-нибудь видели старый фокус с петухом? На полу проводят черту мелом и наклоняют к ней клюв петуха. Он верит, что его привязали, и не может поднять голову. То же самое происходит с этими беднягами. Помните, что старуха тренировала их с детства. Она загипнотизировала их до такой степени, что они верят, будто не могут ей не повиноваться. Я знаю, что большинство сочло бы это вздором, но мы с вами наблюдаем это воочию. Мать убедила их, что полная зависимость от нее неизбежна. Они так долго пробыли в тюрьме, что не обратили бы внимания, если бы ее двери распахнулись. По крайней мере, один из них уже вообще не хочет быть свободным. И всем им свобода внушает страх.
  — А что случится, когда она умрет? — практично осведомилась Сара.
  Жерар пожал плечами:
  — Зависит от того, как скоро это произойдет. Если сейчас — ну, тогда, полагаю, еще не слишком поздно. Реймонд и Кэрол пока что юные, легко воспринимают все новое — пожалуй, они могут стать нормальными людьми. А вот Леннокс, по-моему, зашел слишком далеко. Он кажется мне человеком, утратившим всякую надежду — привычно влачит жалкое существование, как тупая скотина.
  — Но его жена может что-то предпринять! — воскликнула Сара. — Она должна вытащить его из этого болота!
  — Возможно, она пыталась — и потерпела неудачу.
  — Думаете, она тоже загипнотизирована?
  Жерар покачал головой:
  — Нет. Едва ли старая леди имеет над ней власть, и по этой причине старая миссис Бойнтон смертельно ненавидит молодую миссис Бойнтон. Понаблюдайте за ее глазами.
  Сара нахмурилась:
  — Не могу понять ее невестку. Она хоть понимает, что творится в семье?
  — Думаю, догадывается.
  — Эту старуху нужно убить! — заявила Сара. — Я бы прописала ей мышьяк в утреннем чае. А как насчет младшей девушки — рыжеволосой, с рассеянной улыбкой?
  Жерар сдвинул брови:
  — Не знаю. Тут есть что-то странное. Ведь Джиневра Бойнтон — единственная родная дочь старухи.
  — Да. Полагаю, это что-то меняет… Или нет?
  — Я не верю, что, когда мания власти или жестокости овладевает человеком, возможно избавить от ее пагубного воздействия даже самое дорогое и близкое существо, — медленно произнес Жерар. Помолчав, он спросил: — Вы христианка, мадемуазель?
  — Не знаю, — замялась Сара. — Я привыкла считать себя неверующей. Но сейчас я в этом не уверена. Мне кажется, если бы я могла стереть все это с лица земли… — она сделала яростный жест, — все эти дома, церкви, враждующие друг с другом секты, то увидела бы Христа, въезжающего в Иерусалим на осле, и поверила бы в Него.
  — Я, по крайней мере, верю в один из основных догматов христианства — «Довольствуйтесь малым», — серьезно заключил Жерар. — Будучи врачом, я знаю, что честолюбие — жажда успеха и власти — приносит человеческой душе много зла. Если оно реализуется, это приводит к высокомерию, насилию и, в конце концов, к пресыщению, а если нет… Посмотрите на обитателей сумасшедших домов. Клиники полны человеческими существами, которые не смогли примириться с собственной посредственностью и незначительностью, а потому нашли путь к спасению в бегстве от реальности.
  — Жаль, что старуха Бойнтон не пребывает в сумасшедшем доме! — резко заметила Сара.
  Жерар покачал головой:
  — Нет, ее место не среди неудачников. Все гораздо хуже. Она добилась успеха — осуществила свою мечту.
  Сара содрогнулась.
  — Такого не должно быть! — страстно воскликнула она.
  Глава 7
  Сара не была уверена, придет ли к ней этой ночью Кэрол Бойнтон.
  Она сомневалась в этом, боясь реакции Кэрол на свои утренние полупризнания.
  Тем не менее Сара приготовилась к встрече, облачившись в атласный голубой халат и вскипятив воду на спиртовке.
  Во втором часу ночи она уже собиралась лечь спать, когда в дверь постучали. Сара быстро открыла ее и шагнула назад, пропуская Кэрол.
  — Я боялась, что вы уже легли… — запыхавшись, произнесла девушка.
  — Нет, я ждала вас. Хотите чаю? Настоящий «Лапсан Сучон».
  Сара протянула чашку. Кэрол явно нервничала и была неуверена в себе, но, взяв чай и печенье, немного успокоилась.
  — Все это выглядит забавно, — улыбнулась Сара.
  Кэрол казалась удивленной.
  — Да, может быть… — с сомнением отозвалась она.
  — Как один из полуночных праздников, которые мы устраивали в интернате, — продолжала Сара. — Полагаю, вы не посещали школу?
  Кэрол покачала головой:
  — Нет, мы никогда не покидали дом. У нас были гувернантки, впрочем, они подолгу не задерживались.
  — И вы нигде не бывали?
  — Нет. Мы всегда жили в одном и том же доме. Эта поездка за границу — моя первая «вылазка».
  — Должно быть, для вас это увлекательное приключение, — небрежно заметила Сара.
  — Да. Это было… как сон.
  — А что заставило вашу мачеху решиться на зарубежный вояж?
  При упоминании миссис Бойнтон Кэрол вздрогнула. Сара быстро добавила:
  — Я ведь в некотором роде врач — только что получила степень бакалавра медицины. Ваша мать — вернее, мачеха — очень интересует меня с профессиональной точки зрения. Я бы сказала, она представляет собой откровенно патологический случай.
  Кэрол уставилась на нее. Очевидно, для нее такая точка зрения была неожиданной. Но Сара сказала это с определенной целью. Она понимала, что в своей семье миссис Бойнтон воспринимается как какой-то жуткий и могущественный идол. Целью Сары было сорвать с нее страшную маску.
  — Да, — продолжала она. — Некоторыми людьми овладевает мания величия. Они становятся властными и думают, что все должно подчиняться их воле.
  Кэрол поставила чашку.
  — Как я рада, что пришла поговорить с вами! Знаете, мы с Реем становимся… ну, все более странными. Нервничаем из-за всего.
  — Поговорить с посторонним всегда полезно, — подтвердила Сара. — В семейном кругу часто испытываешь сильное напряжение. Но если вы несчастливы, почему вы никогда не думали о том, чтобы покинуть дом?
  Кэрол испуганно вздрогнула:
  — О нет! Это невозможно! Я имею в виду, мама никогда этого не позволит.
  — Но она не может вас остановить, — мягко возразила Сара. — Вы ведь совершеннолетняя?
  — Мне двадцать три.
  — Вот именно.
  — Но все равно я бы не знала, куда идти и что делать… Понимаете, у нас совсем нет денег!
  — А у вас есть друзья, к которым вы могли бы обратиться?
  — Друзья? Нет, у нас нет даже знакомых.
  — И никто из вас даже не помышлял о том, чтобы уйти из дома?
  — Нет, не думаю… Мы знали, что это невозможно.
  Девушка выглядела озадаченной, и это тронуло Сару. Она переменила тему:
  — Вы любите вашу мачеху?
  Кэрол медленно покачала головой.
  — Я ее ненавижу, — прошептала она. — И Рей тоже… Мы… мы часто желали ей смерти.
  — Расскажите о вашем старшем брате, — попросила Сара, вновь меняя тему.
  — О Ленноксе? Не знаю, что с ним творится. Он едва говорит и ходит, как во сне. Надин ужасно беспокоится из-за него.
  — А вашу невестку вы любите?
  — Да. Надин совсем не похожа на мать. Она добрая, но очень несчастная.
  — Из-за вашего брата?
  — Да.
  — Сколько времени они женаты?
  — Четыре года.
  — И всегда жили в вашем доме?
  — Да.
  — Вашей невестке это нравится?
  — Нет. — После паузы Кэрол продолжала: — Четыре года назад у нас дома случился ужасный переполох. Как я вам говорила, никто из нас никогда не покидал дом. Разумеется, мы гуляли по поместью, но не выходили за его пределы. Но Леннокс стал по ночам бегать на танцы в Фаунтин-Спрингс. Мать страшно рассердилась, когда узнала об этом. А потом она пригласила Надин пожить у нас. Надин была дальней и очень бедной родственницей отца. Она стажировалась в больнице, готовясь стать медсестрой. Надин прожила у нас месяц — не могу передать, что для нас значило иметь в доме гостя! Они с Ленноксом влюбились друг в друга, и мама решила, что им следует скорее пожениться и остаться жить с нами.
  — И Надин охотно на это согласилась?
  Кэрол колебалась:
  — Не думаю, что ей очень этого хотелось, но она не возражала. Позже она пыталась уйти — разумеется, с Ленноксом…
  — Но они не ушли?
  — Мать и слышать об этом не пожелала. По-моему, теперь Надин ей не слишком нравится. Никогда не знаешь, о чем она думает. Надин пытается помочь Джинни, а матери это не по душе.
  — Джинни — ваша младшая сестра?
  — Да. Ее полное имя — Джиневра.
  — Она тоже несчастлива?
  Кэрол с сомнением покачала головой.
  — В последнее время Джинни ведет себя странно. Я не могу ее понять. Она всегда была болезненной, мать над ней хлопотала, но от этого сестре становилось только хуже. А теперь Джинни иногда меня пугает. Она… не всегда осознает, что делает.
  — Ее показывали врачу?
  — Нет. Надин хотела это сделать, но мать запретила, а Джинни устроила истерику и кричала, что не хочет видеть никаких докторов. Но я очень за нее тревожусь. — Кэрол неожиданно поднялась. — Не буду больше вас задерживать. С вашей стороны было очень любезно позволить мне прийти и поговорить с вами. Должно быть, мы кажемся вам странной семьей.
  — Все люди странные по-своему, — беспечно отозвалась Сара. — Приходите снова. Можете привести вашего брата, если хотите.
  — Правда?
  — Конечно. Мы с вами немного посекретничаем. Я бы хотела познакомить вас с моим другом, доктором Жераром, — очень симпатичным французом.
  Щеки Кэрол зарумянились.
  — Звучит так заманчиво! Только бы мать не узнала!
  Сара с трудом удержалась от резкого замечания.
  — Почему она должна узнать? Доброй ночи. Что, если вы придете завтра в то же время?
  — Хорошо. Послезавтра мы можем уехать.
  — Значит, договорились?
  — Да. Доброй ночи… и спасибо.
  Кэрол вышла из комнаты и бесшумно заскользила по коридору. Ее комната была этажом выше. Добравшись до нее, она открыла дверь — и застыла на пороге.
  Миссис Бойнтон сидела в кресле у камина в темно-красном шерстяном халате.
  — Ой! — вскрикнула Кэрол.
  Пара черных глаз впилась в ее лицо.
  — Где ты была, Кэрол?
  — Я… я…
  — Где ты была?
  Негромкий хрипловатый голос с угрожающими нотками всегда заставлял Кэрол дрожать от ужаса.
  — Я ходила повидать мисс Кинг… Сару Кинг.
  — Девушку, которая разговаривала с Реймондом вчера вечером?
  — Да, мама.
  — Ты ведь собираешься повидаться с ней снова?
  Губы Кэрол беззвучно шевелились. Она молча кивнула, чувствуя, как ее захлестывают волны страха.
  — Когда?
  — Завтра ночью.
  — Ты не пойдешь к ней. Понятно?
  — Да, мама.
  — Обещаешь?
  — Да…
  Миссис Бойнтон попыталась встать. Кэрол машинально подошла ей помочь. Старуха медленно двинулась по комнате, опираясь на палку. Она задержалась в дверях, обернувшись к съежившейся девушке.
  — Больше ты не будешь иметь ничего общего с этой мисс Кинг. Поняла?
  — Да, мама.
  — Повтори.
  — Больше я не буду иметь с ней ничего общего.
  — Отлично.
  Миссис Бойнтон вышла и закрыла за собой дверь.
  Кэрол ощущала тошноту — все ее тело одеревенело и казалось чужим. Она упала на кровать и разрыдалась.
  Только что перед ней открылся залитый солнечным светом пейзаж с цветами и деревьями, а теперь черные стены вновь сомкнулись вокруг нее.
  Глава 8
  — Могу я поговорить с вами пару минут?
  Надин Бойнтон повернулась, с удивлением глядя на смуглое лицо незнакомой молодой женщины.
  — Да, конечно.
  Но при этом она почти подсознательно бросила нервный взгляд через плечо.
  — Меня зовут Сара Кинг, — представилась девушка. — Миссис Бойнтон, я должна сказать вам нечто не совсем обычное… Дело в том, что прошлой ночью я долго беседовала с вашей золовкой.
  Казалось, легкая тень пробежала по безмятежному лицу Надин Бойнтон.
  — Вы говорили с Джиневрой?
  — Нет, с Кэрол.
  Тень исчезла.
  — О, понимаю. — Надин выглядела довольной, хотя и удивленной. — Как вам это удалось?
  — Она приходила в мою комнату. — Увидев, как приподнялись на белом лбу Надин тонкие, словно нарисованные карандашом брови, Сара смущенно добавила: — Я знала, что это покажется вам странным.
  — Вовсе нет. Я очень рада. Хорошо, что у Кэрол появилась приятельница, с которой можно побеседовать.
  — Мы… мы с ней поладили. — Сара тщательно подбирала слова. — И даже договорились встретиться снова следующей ночью.
  — Да?
  — Но Кэрол не пришла.
  — Вот как?
  Голос Надин был холодным и задумчивым. Ее спокойное лицо не говорило Саре ровным счетом ничего.
  — Вчера Кэрол шла по холлу, и я обратилась к ней, но она не ответила — только посмотрела на меня и поспешила дальше.
  — Понятно.
  Последовала пауза. Сара не решалась ее нарушить.
  — Мне очень жаль, — снова заговорила Надин. — Кэрол… довольно нервная девушка.
  Снова наступило молчание.
  — Знаете, миссис Бойнтон, — собравшись с духом, сказала Сара, — я в какой-то степени врач. Думаю, вашей золовке пошло бы на пользу не слишком отгораживаться от людей.
  Надин Бойнтон задумчиво смотрела на Сару.
  — Если вы врач, тогда другое дело.
  — Вы понимаете, что я имею в виду?
  Надин кивнула:
  — Конечно, вы абсолютно правы. Но есть определенные трудности. Моя свекровь слаба здоровьем и питает острую неприязнь к любым посторонним, проникающим в круг ее семьи.
  — Но Кэрол — взрослая женщина, — возразила Сара.
  Надин покачала головой:
  — Телом, но не умом. Если вы говорили с ней, то должны были это заметить. В критические моменты она ведет себя как испуганный ребенок.
  — Думаете, она… испугалась?
  — Я предполагаю, мисс Кинг, что моя свекровь запретила Кэрол видеться с вами.
  — И Кэрол подчинилась?
  — А вы можете себе представить обратное?
  Глаза женщин встретились. Сара чувствовала, что они понимают друг друга и что Надин правильно оценивает ситуацию, но не готова ее обсуждать.
  Сара была обескуражена. Позапрошлой ночью ей казалось, что половина битвы выиграна и что с помощью тайной встречи она смогла вселить в Кэрол мятежный дух — да и в Реймонда тоже. (Если быть честной, то она все время думала именно о Реймонде.) Но теперь груда бесформенной плоти с маленькими злобными глазками нанесла ей позорное поражение. Кэрол капитулировала без борьбы.
  — Все это неправильно! — воскликнула Сара.
  Надин не ответила. Ее молчание ледяной рукой сдавило сердце Сары. «Эта женщина куда лучше меня понимает всю безнадежность положения, — подумала она. — Она ведь живет с этим!»
  Двери лифта отворились, и из кабины вышла старая миссис Бойнтон. Она опиралась на палку, а с другой стороны ее поддерживал Реймонд.
  Сара слегка вздрогнула. Она видела, как взгляд старухи скользнул от нее к Надин и назад к ней, и была готова увидеть в нем неприязнь, даже ненависть, но вместо этого увидела торжествующую злобную радость. Сара отвернулась, а Надин направилась к свекрови и Реймонду.
  — Вот ты где, Надин, — сказала миссис Бойнтон. — Я посижу здесь и отдохну перед экскурсией.
  Ее усадили на стул с высокой спинкой.
  Надин села рядом.
  — С кем ты разговаривала, Надин?
  — С мисс Кинг.
  — Ах да, с девушкой, которая позавчера вечером говорила с Реймондом. Почему бы тебе не подойти и не побеседовать с ней, Рей? Она сидит за письменным столом.
  Губы старухи скривились в злорадной усмешке. Реймонд покраснел и что-то пробормотал.
  — Что ты сказал, сынок?
  — Я не хочу с ней разговаривать.
  — Так я и думала. Впрочем, ты бы не смог этого сделать, даже если бы захотел. — Она хрипло закашлялась. — Я наслаждаюсь этим путешествием, Надин. Ни за что бы от него не отказалась.
  — В самом деле? — Голос Надин звучал бесстрастно.
  — Рей.
  — Да, мама?
  — Принеси мне газету — с того стола в углу.
  Реймонд послушно отошел. Надин подняла голову. Она наблюдала не за юношей, а за старухой. Миссис Бойнтон склонилась вперед, ее ноздри расширились от возбуждения. Реймонд приблизился к Саре, и на ее лице отразилась надежда, которая тотчас же померкла, когда он прошел мимо, взял газету и зашагал назад.
  На его лбу выступили капельки пота, а лицо было мертвенно-бледным.
  — Та-ак! — еле слышно пробормотала миссис Бойнтон. Она заметила, что Надин наблюдает за ней, и в ее глазах внезапно вспыхнул гнев. — А где же мистер Коуп? — спросила она.
  Надин вновь опустила взгляд и ответила негромким, безучастным голосом:
  — Не знаю. Я его не видела.
  — Мне он очень нравится, — продолжала миссис Бойнтон. — Мы должны почаще с ним видеться. Тебе ведь он тоже нравится, не так ли?
  — Да, — ответила Надин. — Очень.
  — Что происходит с Ленноксом? В последнее время он кажется таким унылым. Надеюсь, вы не поссорились?
  — Конечно, нет. Из-за чего нам ссориться?
  — Ну, супруги не всегда ладят. Возможно, вы были бы счастливее, живя в собственном доме?
  Надин не ответила.
  — Что ты на это скажешь? Идея тебя не привлекает?
  Надин покачала головой и улыбнулась:
  — Не думаю, что она привлекает вас, мама.
  Веки миссис Бойнтон слегка дрогнули.
  — Ты всегда была настроена против меня, Надин, — возвысила голос она.
  — Мне жаль, что вы так думаете, — спокойно отозвалась молодая женщина.
  Пальцы старухи стиснули рукоятку палки. Лицо побагровело еще сильнее.
  — Я забыла мои капли, — неожиданно заявила она. — Принеси их, Надин.
  — Сейчас.
  Надин встала и направилась к лифту. Миссис Бойнтон смотрела ей вслед. Реймонд безвольно развалился на стуле; в его глазах застыли печаль и уныние.
  Выйдя из лифта, Надин зашагала по коридору и скоро вошла в гостиную семейных апартаментов. Леннокс сидел у окна. В руках у него была книга, но он не читал. При виде жены он поднялся.
  — Привет, Надин.
  — Я пришла за каплями твоей матери. Она их забыла.
  Надин прошла в спальню миссис Бойнтон, отмерила в маленький стаканчик несколько капель из пузырька, стоящего на умывальнике, тщательно проверив дозу, и разбавила их водой. Проходя через гостиную, она остановилась.
  — Леннокс!
  Прошло несколько секунд, прежде чем он отозвался. Казалось, голос жены не сразу до него дошел.
  — Прошу прощения. Что ты сказала?
  Надин поставила стаканчик на стол и подошла к мужу.
  — Посмотри в окно, Леннокс. Жизнь прекрасна. Мы могли бы выйти на солнце, а не смотреть на него через окно.
  Последовала очередная пауза.
  — Ты хочешь выйти? — спросил Леннокс.
  — Да, — быстро ответила Надин. — Я хочу выйти на солнце — туда, где настоящая жизнь, — и остаться там с тобой.
  Леннокс съежился на стуле. В его глазах появилось выражение затравленности.
  — Надин, дорогая, неужели мы должны начинать все это снова?
  — Да, должны. Давай уедем и будем жить своей жизнью.
  — Каким образом? У нас нет денег.
  — Мы можем их зарабатывать.
  — Как? Что мы умеем делать? У меня нет профессии, а тысячи людей, имеющих ее, не могут найти работу.
  — Я смогу зарабатывать деньги для нас обоих.
  — Дорогая, ты даже не завершила стажировку. Это невозможно.
  — Невозможна наша теперешняя жизнь.
  — Ты не знаешь, о чем говоришь. Мама очень добра к нам. Она обеспечивает нас абсолютно всем — любой роскошью.
  — Кроме свободы. Леннокс, сделай над собой усилие! Уедем сегодня же!
  — По-моему, ты сошла с ума, Надин.
  — Нет, я в здравом уме. Я просто хочу жить своей жизнью — с тобой, на воле, — а не задыхаться в тени злобной старухи, которая наслаждается, делая других несчастными!
  — Возможно, мама слегка деспотична…
  — Твоя мать безумна!
  — Неправда. У нее замечательная голова — для бизнеса.
  — Для бизнеса — возможно.
  — И ты должна понять, Надин, что мама не будет жить вечно. Она стареет, и у нее плохо со здоровьем. После ее смерти деньги отца будут разделены между нами поровну. Помнишь, она читала нам завещание?
  — Когда она умрет, может быть слишком поздно.
  — Слишком поздно? Для чего?
  — Для счастья.
  Леннокс неожиданно вздрогнул. Надин подошла ближе и положила руку ему на плечо.
  — Я люблю тебя, Леннокс. Но… Ведь идет битва между мной и твоей матерью. На чьей ты стороне?
  — Конечно, на твоей!
  — Тогда сделай то, о чем я прошу!
  — Это невозможно.
  — Нет, возможно. Подумай, Леннокс, мы могли бы иметь детей…
  — Мама хочет, чтобы у нас были дети. Она так сказала.
  — Да, но я не хочу, чтобы мои дети воспитывались так, как вы. Твоя мать может влиять на тебя, но надо мной у нее нет власти.
  — Иногда ты сердишь ее, Надин, — пробормотал Леннокс. — Это неразумно.
  — Она сердится, понимая, что не может мне диктовать, что мои мысли ей неподвластны.
  — Я знаю, что ты всегда добра и вежлива с ней. Ты слишком хороша для меня, Надин. Когда ты согласилась выйти за меня замуж, это было как в прекрасном сне.
  — Я ошиблась, выйдя за тебя, — тихо сказала Надин.
  — Да, — уныло отозвался Леннокс. — Ошиблась.
  — Ты не понимаешь. Я имела в виду, что, если бы ушла тогда и попросила тебя следовать за мной, ты бы согласился. Мне не хватило ума понять, что собой представляет твоя мать и чего она хочет. — Надин сделала паузу. — Значит, ты не хочешь уехать со мной? Ну, я не могу тебя заставить. Зато я могу уехать сама и сделаю это!
  Леннокс недоверчиво уставился на нее. Впервые он ответил сразу же, как будто заторможенное течение его мыслей внезапно ускорилось:
  — Но… но ты не можешь так поступить! Мама не пожелает об этом слышать.
  — Ей меня не остановить.
  — У тебя нет денег.
  — Я могу зарабатывать, одалживать, попрошайничать, наконец, воровать! Пойми, Леннокс, у твоей матери нет надо мной власти! Я могу остаться или уехать в зависимости от моего желания. Но теперь мне кажется, что я терпела эту жизнь слишком долго.
  — Надин, не покидай меня…
  Она задумчиво смотрела на него. Он говорил как ребенок. Надин отвернулась, чтобы скрыть слезы отчаяния.
  — Тогда уедем вместе! — Она опустилась на колени рядом с Ленноксом. — Ты сможешь это сделать, если захочешь!
  Но он отшатнулся от нее.
  — Не смогу… Боже, помоги мне… Я боюсь…
  Глава 9
  Войдя в туристическую контору господ Касл, доктор Жерар увидел у прилавка Сару. Она повернулась к нему:
  — Доброе утро. Я договариваюсь о поездке в Петру. Вроде бы вы тоже туда собираетесь?
  — Да, я выяснил, что могу успеть съездить.
  — Вот и отлично.
  — Интересно, у нас будет большая группа?
  — Говорят, что, кроме нас с вами, только две женщины. Поместимся в один автомобиль.
  — Чудесно, — с легким поклоном отозвался Жерар и занялся своими делами.
  Вскоре, держа в руках письма, он догнал Сару у выхода из конторы. День был солнечный, но прохладный.
  — Какие новости о наших друзьях Бойнтонах? — спросил доктор Жерар. — Я немного отстал от жизни — был на трехдневной экскурсии по Вифлеему, Назарету и другим местам.
  Сара неохотно поведала о своих попытках установить контакт.
  — Как видите, мне это не удалось, — закончила она. — А сегодня они уезжают.
  — Куда?
  — Понятия не имею. — И Сара сердито добавила: — По-моему, я сваляла дурака.
  — В каком смысле?
  — Сунула свой нос в чужие дела.
  Жерар пожал плечами:
  — Зависит от того, как на это смотреть.
  — На что именно — следует вмешиваться или нет?
  — Да.
  — Ну и как вы на это смотрите?
  Француз усмехнулся:
  — Вас интересует, входит ли в мои привычки вникать в дела других людей? Отвечу откровенно: нет.
  — Значит, вы думаете, что я поступила неправильно?
  — Нет-нет, вы меня не поняли, — быстро возразил Жерар. — По-моему, это спорный вопрос. Должен ли человек, видя, что творится зло, пытаться исправить положение? Вмешательство может принести пользу, но может и навредить. Трудно все рассчитать заранее. У некоторых есть талант к вмешательству, а некоторые делают это так неуклюже, что лучше бы и не начинали. К тому же нужно учитывать возраст. У молодых есть идеалы и убеждения, но их ценности скорее теоретические, чем практические. Они еще не знают по собственному опыту, что факты опровергают теории. Если вы верите в себя и свою правоту, то можете добиться успеха, но можете и причинить вред. С другой стороны, у людей средних лет есть опыт — они знают, что попытка вмешательства чаще вредит, чем помогает, и благоразумно остаются в стороне. Но результат один и тот же — горячая молодость приносит и пользу, и вред, а благоразумная зрелость не делает ни того ни другого.
  — Все это не слишком обнадеживает, — промолвила Сара.
  — Может ли один человек быть полезен другому? Это ваша проблема, а не моя.
  — Вы имеете в виду, что не собираетесь ничего предпринимать в отношении Бойнтонов?
  — Не собираюсь, так как у меня нет шансов на успех.
  — Следовательно, и у меня тоже?
  — У вас — может быть, и есть.
  — Почему?
  — Потому что вы обладаете нужными для этого качествами — вашей молодостью и вашим полом.
  — Полом? Ах да, понимаю.
  — Все всегда упирается в проблемы пола. Вы потерпели неудачу с девушкой, но это не значит, что вам не повезет с ее братом. То, что рассказала вам Кэрол, четко демонстрирует, где таится угроза власти миссис Бойнтон. Старший сын, Леннокс, бросил ей вызов, сбежав из дому на танцы. Желание человека обзавестись парой сильнее гипнотических чар. Но старухе отлично известно о могуществе секса — она повидала кое-что за годы карьеры надзирательницы. Миссис Бойнтон поступила умно, приведя в дом хорошенькую девушку без гроша за душой, одобрив ее брак с Ленноксом и приобретя еще одну рабыню.
  Сара покачала головой:
  — Не думаю, что молодую миссис Бойнтон правильно называть рабыней.
  — Возможно, — согласился Жерар. — Очевидно, потому, что она кажется тихой и кроткой, старая миссис Бойнтон недооценила силу ее воли и характера. Надин была слишком молода и неопытна, чтобы понять истинную ситуацию. Теперь она ее понимает, но уже слишком поздно.
  — По-вашему, она оставила всякую надежду?
  — Если у нее есть план, никто о нем не знает, — с сомнением отозвался доктор Жерар. — Определенные возможности связаны с мистером Коупом. Мужчина — ревнивое животное, а ревность — сильное чувство. Оно способно пробудить от апатии даже Леннокса Бойнтона.
  — И вы считаете, что у меня есть шанс помочь Реймонду? — Сара намеренно задала вопрос деловым, профессиональным тоном.
  — Да.
  Сара вздохнула:
  — Пожалуй, можно было бы попытаться. Но сейчас уже поздно. И мне… не очень нравится эта затея.
  — Потому что вы англичанка! — усмехнулся Жерар. — У англичан выработался комплекс по поводу секса. Они считают его «не вполне приличным».
  Негодующий взгляд Сары не произвел на него впечатления.
  — Да-да, я знаю, что вы очень современная, что вы свободно используете в разговоре самые неприятные слова, какие можете найти в словаре, что вы настоящий профессионал и не имеете никаких предрассудков. Tout de тêте,943 вы такая же скромная английская мисс, как и ваша мать и бабушка, хотя и разучились краснеть.
  — В жизни не слышала такой чепухи!
  — И это делает вас особенно очаровательной, — невозмутимо добавил доктор Жерар.
  На сей раз Сара промолчала.
  Доктор Жерар приподнял шляпу:
  — Я должен откланяться, пока вы не успели сказать все, что вы обо мне думаете. — И он поспешил к отелю.
  Сара медленно последовала за ним.
  Несколько машин, нагруженные багажом, готовились к отъезду. Леннокс, Надин и мистер Коуп стояли возле большого седана, наблюдая за приготовлениями. Толстяк драгоман что-то быстро и неразборчиво говорил Кэрол.
  Сара проскользнула мимо них и вошла в отель.
  Миссис Бойнтон в теплом пальто сидела в кресле, ожидая сигнала к отбытию. Раньше при виде ее Сару охватывало острое чувство отвращения. Она казалась ей воплощением зла.
  Но сейчас Сара ощутила нечто вроде жалости. Родиться с неуемной жаждой власти и стать в итоге мелким домашним тираном! Если бы дети могли видеть ее такой, какой в эту минуту видела ее Сара, — глупой, злобной и жалкой старухой! Повинуясь импульсу, Сара подошла к ней.
  — До свидания, миссис Бойнтон, — сказала она. — Надеюсь, у вас будет приятная поездка.
  Старая леди молча посмотрела на нее. В ее взгляде злоба боролась с возмущением.
  — Вам очень хочется мне нагрубить, — продолжала Сара, сама не понимая, какое безумие побуждает ее говорить подобным образом. — Вы пытались помешать вашим сыну и дочери подружиться со мной. Взгляните со стороны — не покажется ли вам такое поведение нелепым и ребяческим? Вам нравится изображать из себя людоеда, но в действительности вы выглядите смешно и жалко. На вашем месте я бы прекратила этот глупый спектакль. Наверное, вы ненавидите меня за эти слова, но я надеюсь, что они хоть как-то на вас подействуют. Вы могли бы получать от жизни куда больше удовольствия, будучи добрее и дружелюбнее. Вам бы это удалось, если бы вы постарались.
  Последовала пауза.
  Миссис Бойнтон окаменела. Потом она провела языком по пересохшим губам, но не произнесла ни слова.
  — Говорите! — подбодрила ее Сара. — То, что вы скажете мне, не имеет никакого значения. Подумайте о том, что я сказала вам.
  Старуха наконец заговорила тихим, хриплым и в то же время пронзительным голосом. При этом ее глаза василиска944 были устремлены не на Сару, а поверх ее плеча. Казалось, она обращается к хорошо знакомому призраку.
  — Я никогда ничего не забываю, — сказала миссис Бойнтон. — Запомните это. Не забываю ни одного поступка, ни одного имени, ни одного лица…
  В самих словах не было ничего особенного, но злоба, с которой они были произнесены, заставила Сару отшатнуться. Миссис Бойнтон разразилась жутким смехом.
  Сара пожала плечами.
  — Вы просто глупая старуха, — сказала она и отвернулась.
  Проходя к лифту, Сара едва не столкнулась с Реймондом Бойнтоном и, вновь поддавшись импульсу, быстро заговорила:
  — До свидания. Надеюсь, вы приятно проведете время. Возможно, когда-нибудь мы встретимся снова. — Она дружески улыбнулась ему и зашагала дальше.
  Реймонд застыл как вкопанный. Он был так поглощен своими мыслями, что маленький человечек с огромными усами, пытаясь выйти из лифта, был вынужден несколько раз сказать: «Pardon».945
  — Прошу прощения, — извинился Реймонд. — Я задумался.
  К нему подошла Кэрол:
  — Рей, приведи Джинни. Она вернулась к себе в комнату, а нам пора выезжать.
  — Хорошо. Скажу ей, чтобы спускалась немедленно.
  Некоторое время Эркюль Пуаро стоял, глядя ему вслед, приподняв и слегка склонив голову набок, как будто к чему-то прислушивался.
  Затем он кивнул, словно придя к какому-то выводу, бросил взгляд на Кэрол, которая подошла к матери, и подозвал метрдотеля.
  — Pardon. He могли бы вы сообщить мне, как зовут этих людей?
  — Их фамилия Бойнтон, мсье. Они американцы.
  — Благодарю вас, — сказал Эркюль Пуаро.
  На четвертом этаже доктор Жерар, направляясь в свою комнату, прошел мимо Реймонда и Джиневры Бойнтон, торопящихся к лифту. Когда они собирались уже войти в кабину, Джиневра, остановившись, обратилась к брату:
  — Подожди меня в лифте, Рей.
  Отбежав назад, она повернула за угол и догнала доктора Жерара:
  — Пожалуйста… Я должна поговорить с вами.
  Жерар удивленно посмотрел на нее.
  Девушка подошла ближе и взяла его за руку.
  — Меня увозят! Вероятно, они хотят меня убить… Я не принадлежу к этой семье. В действительности моя фамилия не Бойнтон… — Она говорила быстро — слова как будто перескакивали друг через друга. — Открою вам секрет. Во мне течет королевская кровь! Я наследница престола! Но меня окружают враги. Они пытались меня отравить… Если бы вы могли мне помочь… увезти меня…
  Услышав сзади шаги, Джиневра умолкла.
  — Джинни!
  Девушка приложила палец к губам, бросила на Жерара умоляющий взгляд и побежала к лифту.
  — Иду, Рей.
  Доктор Жерар поднял брови, медленно покачал головой и нахмурился.
  Глава 10
  Утром состоялся отъезд в Петру.
  Выйдя из отеля, Сара увидела крупную властную женщину с носом как у игрушечного коня-качалки, на которую она уже обращала внимание прежде и которая яростно возражала против размера автомобиля.
  — Он слишком мал! Четыре пассажира и драгоман? Тогда нам нужен седан куда большего размера. Пожалуйста, заберите эту машину и найдите более подходящую.
  Представитель фирмы господ Касл тщетно возвышал голос, пытаясь объяснить, что это стандартный размер и что более крупный автомобиль не годится для путешествия по пустыне. Женщина, выражаясь фигурально, переехала его, как паровой каток.
  Потом она переключила внимание на Сару:
  — Мисс Кинг? Я леди Уэстхолм. Уверена, вы согласитесь со мной, что эта машина абсолютно не подходит по габаритам.
  — Ну, — осторожно ответила Сара, — я согласна, что автомобиль покрупнее был бы более удобен.
  Молодой человек из агентства Касл пробормотал, что больший автомобиль обойдется дороже.
  — Цена автомобиля включена в общую стоимость, — твердо заявила леди Уэстхолм, — и я отказываюсь производить любую доплату. Ваш проспект рекламирует «комфортабельный автомобиль-седан», и вы обязаны придерживаться условий соглашения.
  Признав себя побежденным, молодой человек пролепетал, что сделает все возможное, и спешно удалился.
  Леди Уэстхолм повернулась к Саре с торжествующей улыбкой на загорелом лице. Ее выразительные лошадиные ноздри расширились от возбуждения.
  Она была заметной фигурой в политической жизни Англии. Когда лорд Уэстхолм, простодушный пэр средних лет, чьими единственными интересами были охота и рыбная ловля, возвращался из поездки в Соединенные Штаты, одной из его попутчиц была некая миссис Ванситтарт. Вскоре она стала леди Уэстхолм. Пару часто приводили в качестве примера опасностей, которыми чревато плавание через океан. Новая леди Уэстхолм носила только твидовые костюмы и грубые башмаки, разводила собак, донимала деревенских жителей и безжалостно подталкивала мужа к политической деятельности. Однако, поняв со временем, что политика не была и никогда не будет призванием лорда Уэстхолма, она милостиво позволила ему предаваться охотничьим забавам и выдвинула свою кандидатуру в парламент. Будучи избранной солидным большинством голосов, леди Уэстхолм устремилась в политическую жизнь со всей присущей ей энергией. Вскоре начали появляться карикатуры на нее (верный признак успеха). Леди Уэстхолм отстаивала старомодные ценности семейной жизни, пропагандировала мероприятия по улучшению положения женщин и активно поддерживала Лигу Наций. У нее были весьма решительные взгляды на проблемы сельского хозяйства, жилищного строительства и сноса трущоб. Она пользовалась всеобщим уважением и почти всеобщей неприязнью. Считалось вероятным, что ей предоставят пост заместителя министра, когда ее партия вернется к власти. В настоящее время из-за раскола между лейбористами и консерваторами в коалиционном правительстве у власти неожиданно оказались либералы.
  Леди Уэстхолм с мрачным удовлетворением наблюдала за удаляющейся машиной.
  — Мужчины всегда думают, что могут обмануть женщин, — заметила она.
  Саре казалось, что сделать такую попытку может только очень храбрый мужчина. Она представила собеседнице доктора Жерара, который только что вышел из отеля.
  — Разумеется, ваше имя мне знакомо, — сказала леди Уэстхолм, пожимая ему руку. — На днях в Париже я беседовала с профессором Шантеро. В последнее время я неоднократно поднимала вопрос о лечении неимущих душевнобольных. Может быть, подождем внутри, пока нам предоставят лучший автомобиль?
  Маленькая невзрачная леди средних лет, с жидкими седыми волосами, притулившаяся поблизости, оказалась мисс Амабел Прайс, четвертым членом группы. Она также вошла в отель, явно стараясь держаться поближе к леди Уэстхолм.
  — У вас есть профессия, мисс Кинг?
  — Я только что получила степень бакалавра медицины.
  — Превосходно, — снисходительно одобрила леди Уэстхолм. — Помяните мои слова — все будущие достижения останутся за женщинами.
  Впервые стыдясь своего пола, Сара последовала за леди Уэстхолм к стульям.
  Пока они ждали, леди Уэстхолм сообщила им, что отказалась от приглашения погостить у верховного комиссара946 во время пребывания в Иерусалиме.
  — Не желаю, чтобы меня стесняли официальные лица. Мне хочется самой вникнуть во все.
  — Во что именно? — поинтересовалась Сара, впрочем, не удостоенная ответа.
  Леди Уэстхолм объяснила, что специально остановилась в отеле «Соломон», дабы ей не препятствовали, и добавила, что сделала несколько предложений администратору по поводу улучшения содержания отеля.
  — Мой девиз — эффективность! — заявила она. Похоже, так оно и было.
  Через четверть часа прибыл большой комфортабельный автомобиль, и после советов леди Уэстхолм, как лучше разместить багаж, группа отправилась в путь.
  Первая остановка была у Мертвого моря. Далее последовал ленч в Иерихоне,947 после которого леди Уэстхолм, вооружившись Бедекером,948 пошла с мисс Прайс, доктором и толстым драгоманом на экскурсию по старому городу. Сара осталась в саду отеля.
  У нее побаливала голова, и ей хотелось побыть одной. Сару одолевала глубокая депрессия, причину которой было трудно объяснить. Внезапно она потеряла интерес к экскурсиям, а компаньоны ей наскучили. В этот момент Сара жалела, что поехала в Петру. Поездка обойдется дорого и вряд ли доставит ей удовольствие. Гулкий голос леди Уэстхолм, бесконечное щебетание мисс Прайс, постоянные жалобы драгомана на сионистов действовали ей на нервы. В довершение всего Сару почти так же раздражала улыбка доктора Жерара, словно свидетельствующая о том, что он читает все ее мысли.
  Сару интересовало, где сейчас Бойнтоны — возможно, они отправились в Сирию и сейчас в Баальбеке949 или Дамаске. Она думала о том, что делает Реймонд. Странно, как четко ей представлялось его лицо, на котором отражались то пылкость, то робость, то нервное напряжение…
  Проклятье! К чему думать о людях, которых она, вероятно, никогда больше не увидит? Что заставило ее вчера подойти к старой леди и наговорить кучу вздора? Должно быть, ее слышали и другие. Кажется, леди Уэстхолм находилась неподалеку. Сара попыталась вспомнить, что именно сказала. Должно быть, это звучало нелепо и истерично. Господи, какой же дурой она себя выставила! Но вина была не ее, а старой миссис Бойнтон. В ней было нечто, заставляющее терять чувство меры.
  Вошел доктор Жерар и плюхнулся на стул, вытирая вспотевший лоб.
  — Фу! Эту женщину следовало бы отравить! — заявил он.
  Сара вздрогнула.
  — Миссис Бойнтон?
  — При чем тут миссис Бойнтон? Нет, я говорил о леди Уэстхолм. Мне кажется невероятным, что она много лет замужем и муж до сих пор ее не прикончил. Из какого теста он сделан?
  Сара засмеялась:
  — Из такого, из какого делают любителей охоты и рыбной ловли.
  — Психологически это звучит убедительно. Он удовлетворяет свою жажду убийства на так называемых низших созданиях.
  — По-моему, он очень гордится деятельностью жены.
  — Потому что эта деятельность вынуждает ее проводить много времени вне дома? — предположил француз. — Его можно понять… Вы сейчас упомянули миссис Бойнтон? Несомненно, ее тоже было бы неплохо отравить. Простейшее решение всех семейных проблем! Фактически то же самое нужно проделать со всеми женщинами, которые становятся старыми и безобразными. — Он скорчил выразительную гримасу.
  — Ох уж эти французы! — смеясь, воскликнула Сара. — Для вас нет никакой пользы от женщины, если она не молода и не привлекательна.
  Жерар пожал плечами:
  — Мы просто более честные. Ведь англичане не уступают в метро и поездах место некрасивым женщинам, верно?
  — Как печальна жизнь, — вздохнула Сара.
  — Ну, у вас нет причин вздыхать, мадемуазель.
  — Я сегодня не в духе.
  — Естественно.
  — О чем вы?
  — Вы бы легко нашли причину, если бы честно попробовали разобраться в вашем состоянии.
  — Думаю, меня угнетают наши попутчицы, — сказала Сара. — Это ужасно, но я ненавижу женщин! Когда женщины глупы и беспомощны, как мисс Прайс, они приводят меня в ярость, а когда они энергичны и деловиты, как леди Уэстхолм, то раздражают еще сильнее.
  — То, что эта пара вас раздражает, вполне понятно. Леди Уэстхолм точно соответствует жизни, которую ведет, и потому счастлива и довольна судьбой. Мисс Прайс долгие годы работала воспитательницей и неожиданно получила маленькое наследство, которое помогло ей осуществить давнюю мечту о путешествиях. Пока что путешествие оправдывает ее ожидания. Ну а вы не смогли заполучить то, что хотели, и, естественно, возмущены существованием тех, кто преуспел в жизни больше вас.
  — Очевидно, вы правы, — мрачно признала Сара. — Вы просто читаете мои мысли. Я пытаюсь обмануть себя, а вы мне не позволяете.
  В этот момент вернулись остальные. Гид казался наиболее усталым из всех троих. По пути в Амман он не сообщил почти никакой информации и даже не упоминал о евреях, за что все были ему глубоко признательны. Его страстные и многословные жалобы на их пороки всем действовали на нервы.
  Теперь дорога, извиваясь среди кустов олеандра, усыпанных розовыми цветами, свернула на восток от Иордана.
  В Амман путешественники прибыли во второй половине дня и после краткого осмотра греко-римского театра рано легли спать. Завтра рано утром им предстояла долгая поездка через пустыню в Маан.950
  Выехали в начале девятого. В автомобиле царило молчание. День был жарким, и к полудню, когда они остановились для ленча на природе, духота стала невыносимой. Пребывание в замкнутом пространстве с тремя другими человеческими существами раздражало каждого.
  Леди Уэстхолм и доктор Жерар затеяли спор о Лиге Наций. Леди была ярой ее сторонницей, а француз, напротив, отпускал на ее счет ядовитые замечания. От позиции Лиги в отношении Абиссинии и Испании они перешли к пограничному конфликту в Литве, о котором Сара никогда не слышала, а от него — к деятельности по подавлению наркобизнеса.
  — Вы должны признать, что проведена колоссальная работа! — настаивала леди Уэстхолм.
  Доктор Жерар пожал плечами:
  — Возможно. И за колоссальные деньги.
  — Но дело крайне серьезное. Благодаря закону об опасных наркотических веществах… — И спор разгорелся с новой силой.
  — Так интересно путешествовать с леди Уэстхолм! — прочирикала мисс Прайс.
  — Да неужели? — ядовито отозвалась Сара, но мисс Прайс не заметила сарказма и продолжала радостно щебетать:
  — Я часто видела ее имя в газетах. Прекрасно, что женщины могут заниматься политикой и отстаивать свои интересы. Я всегда рада, когда женщина чего-то добивается.
  — Почему? — свирепо осведомилась Сара.
  Мисс Прайс застыла с открытым ртом.
  — Ну… — растерянно пролепетала она, — просто приятно, что женщины тоже на что-то способны.
  — Я не согласна, — возразила Сара. — Приятно, когда любой человек может осуществить что-то достойное. И не важно, мужчина это или женщина.
  — Ну конечно, если смотреть на это с такой точки зрения… — Мисс Прайс выглядела слегка обиженной, и Сара добавила более мягко:
  — Простите, но я ненавижу эту дифференциацию полов. «Современная девушка обладает сугубо деловым отношением к жизни» и тому подобное. Все это выдумки! Некоторые девушки деловые, а некоторые — нет. Точно так же некоторые мужчины сентиментальны и тупоголовы, а некоторые обладают ясным и логичным умом. Существуют разные типы интеллекта, а пол имеет значение только в сексуальных вопросах.
  Покраснев при слове «сексуальный», мисс Прайс переменила тему.
  — Жаль, что здесь совсем нет тени, — пробормотала она. — Хотя пустыня чудесна, не так ли?
  Сара кивнула.
  Пустыня действительно чудесна, думала она. Люди не тревожат ее своими утомительными дрязгами… Здесь забываешь о личных проблемах. Сара чувствовала, что наконец освободилась от Бойнтонов — освободилась от странного желания вмешаться в жизнь людей, чьи орбиты даже отдаленно не соприкасались с ее собственной. Пустыня дарует мир и покой…
  К сожалению, Сара наслаждалась им не в одиночестве. Леди Уэстхолм и доктор Жерар покончили с наркотиками и теперь спорили о простодушных молодых женщинах, которых зловещим образом экспортировали в аргентинские кабаре. Обсуждая эту тему, доктор Жерар проявил легкомыслие, которое леди Уэстхолм, лишенная, как всякий истинный политик, чувства юмора, сочла весьма прискорбным.
  — Продолжим! — возвестил драгоман и вновь заговорил о зловредности евреев.
  Примерно за час до захода солнца они наконец прибыли в Маан. Странные люди с дикими физиономиями окружили машину. После краткой остановки путешественники двинулись дальше.
  Глядя на плоскую пустынную местность, Сара недоумевала, где может находиться скальный город Петра. На мили вокруг не было видно ни гор, ни холмов. Значит, до конца путешествия еще очень далеко.
  В деревне Айн-Муса машину пришлось оставить. Здесь их ожидали лошади — жалкие тощие клячи. Мисс Прайс беспокоило то, что ее полосатое платье не подходит для верховой езды. Леди Уэстхолм благоразумно облачилась в бриджи, не слишком подходящие к ее фигуре, но, безусловно, практичные.
  Проводники вели лошадей по скользкой тропинке. Каменистая почва осыпалась, и животные двигались зигзагами. Солнце клонилось к закату.
  Сара очень устала от долгой поездки в душном автомобиле. Ее чувства притупились. Ей казалось, что у нее под ногами вот-вот разверзнется адская бездна. Извилистая тропинка все время спускалась вниз — казалось, она ведет под землю. Вокруг громоздились красноватые скалы. Сара ощущала невыносимую духоту — ущелье становилось все более тесным.
  «Спускаясь вниз, в долину смерти…» — вспомнила она.
  Начало темнеть. Ярко-красные стены ущелья потускнели, но спуск в недра земли продолжался.
  «Как фантастично! — мелькнуло в голове у Сары. — Мертвый город!»
  И вновь, как рефрен, пришли на ум слова: «Долина смерти»…
  Зажгли фонари. Лошади все еще петляли по узким проходам между валунами. Внезапно скалы отступили, и они выбрались на широкое пространство. Впереди мерцали огнии.
  — Это лагерь! — сообщил проводник.
  Лошади слегка ускорили шаг, проявив некое подобие энтузиазма — большего им не позволяли голод и усталость. Теперь они двигались по высохшему руслу ручья. Огни приближались. На фоне утеса виднелся ряд палаток. В скале темнели пещеры.
  Слуги-бедуины выбежали навстречу.
  Сара уставилась на одну из пещер, перед которой застыла какая-то фигура. Что это? Гигантский идол?
  Впрочем, гигантской фигуру делали мерцающие огоньки. Но она действительно походила на неподвижного идола, созерцающего угрюмую местность.
  Внезапно сердце Сары едва не выскочило из груди.
  Ощущение мира и покоя, дарованное пустыней, исчезло. Из царства свободы ее привели назад в рабство. Она спустилась в это мрачное ущелье, и здесь, словно верховная жрица какого-то древнего, забытого культа или чудовищный распухший Будда в женском облике, восседала миссис Бойнтон…
  Глава 11
  Миссис Бойнтон была здесь, в Петре!
  Сара машинально отвечала на адресованные ей вопросы. Будет ли она обедать сразу — пища уже готова — или желает сначала помыться? Где она предпочитает спать — в палатке или в пещере?
  На последний вопрос Сара ответила сразу же. В палатке. Она содрогнулась при мысли о пещере — ей сразу представилась жуткая фигура, сидящая у входа. Поистине в этой старухе было нечто нечеловеческое!
  Наконец Сара последовала за одним из слуг-туземцев в бриджах цвета хаки, грязных обмотках на ногах, рваной куртке и местном головном уборе, именуемом «куфья». Его длинные складки прикрывали шею, а черное шелковое кольцо, плотно прилегающее к черепу, не позволяло ему упасть. Сару восхищала легкая походка бедуина, гордая небрежная посадка его головы. Только европейские детали одежды выглядели нелепо. «Наша цивилизация никуда не годится! — думала Сара. — Если бы не она, не было бы никакой миссис Бойнтон! Дикие племена давным-давно убили бы ее и съели!»
  Сара понимала, что эти нелепые мысли вызваны усталостью. Стоит умыться горячей водой и припудрить лицо, как она вновь станет самой собой — хладнокровной, уверенной в себе и стыдящейся недавнего приступа паники.
  Искоса поглядывая при свете масляной лампочки на свое отражение в тусклом зеркале, Сара расчесала густые черные волосы, потом откинула полог палатки и шагнула в ночь, собираясь спуститься к большому шатру.
  — Вы здесь?! — внезапно послышался тихий, недоверчивый возглас.
  Обернувшись, она увидела перед собой Реймонда Бойнтона. Его глаза светились радостным удивлением. Казалось, ему представилось райское видение, в которое он не мог поверить. Сара знала, что до конца дней не сможет забыть этот взгляд осужденного грешника, увидевшего рай.
  — Вы… — произнес он снова.
  Тихий, вибрирующий голос заставил сердце Сары бешено заколотиться. Ее охватывали робость, смущение, страх и в то же время бурная радость.
  — Да, — просто ответила она.
  Реймонд подошел ближе, все еще не веря своим глазам.
  — Это в самом деле вы! Сначала я подумал, что это призрак — ведь я столько думал о вас! — Помолчав, он добавил: — Я люблю вас — c того момента, как увидел вас в поезде. Теперь я это знаю. И я хочу объяснить вам, что тот человек, который вел себя с вами так грубо, был не я. Даже сейчас я не могу отвечать за свои поступки. Я мог бы пройти мимо, сделав вид, что не заметил вас, но вы должны знать, что в этом повинен не я, а мои нервы. Я не могу на них полагаться… Когда она приказывает мне что-то сделать, я подчиняюсь! Нервы меня подводят! Презирайте меня, если хотите…
  Сара прервала его, теперь ее голос звучал нежно:
  — Я не хочу вас презирать.
  — Но я этого заслуживаю! Я должен… вести себя как мужчина.
  Сара ответила, отчасти руководствуясь советом Жерара, но в основном собственным опытом и надеждой. Ее голос по-прежнему был ласковым, но сейчас в нем слышались уверенные и властные нотки:
  — Теперь вам это удастся.
  — В самом деле?
  — У вас появится смелость — я в этом не сомневаюсь.
  Реймонд выпрямился и вскинул голову:
  — Смелость? Да, это все, что мне нужно!
  Внезапно он коснулся губами ее руки и зашагал прочь.
  Глава 12
  Сара спустилась к большому шатру, где застала трех своих спутников, сидящих за обеденным столом. Гид объяснил, что здесь находится еще одна группа.
  — Они прибыли два дня назад и уезжают послезавтра. Американцы. Мать очень толстая — ей было трудно сюда добраться. Носильщики тащили ее в кресле — они говорят, что им было очень тяжело и жарко…
  Представив себе это зрелище, Сара неожиданно рассмеялась. Ситуация выглядела достаточно забавной, если воспринимать ее, не вкладывая личных чувств.
  Толстяк драгоман с благодарностью посмотрел на нее. Его задача была не из легких. Сегодня леди Уэстхолм трижды поймала его на ошибках, тыча в нос Бедекер, а теперь выражала недовольство постелью. Он был рад, что хотя бы один член группы пребывает в хорошем настроении.
  — Ха! — воскликнула леди Уэстхолм. — Кажется, эта компания останавливалась в «Соломоне». Я узнала старуху мамашу. По-моему, я видела, как вы разговаривали с ней в отеле, мисс Кинг.
  Сара покраснела от смущения, надеясь, что леди Уэстхолм не так много слышала из этого разговора.
  «И что тогда на меня нашло?» — в отчаянии думала она.
  — Абсолютно неинтересные люди, — заявила леди Уэстхолм. — Типичные провинциалы.
  Мисс Прайс угодливо зачирикала, а леди Уэстхолм пустилась в повествование о выдающихся американцах, с которыми она недавно встречалась.
  Стояла необычайно жаркая для этого сезона погода, поэтому завтрашнюю экскурсию назначили на очень ранний час.
  В шесть утра четверо участников группы уже собрались к завтраку. Нигде не было заметно никаких признаков семейства Бойнтон. Выслушав недовольное замечание леди Уэстхолм насчет отсутствия фруктов, они выпили чай с молоком, закусив яичницей с щедрой порцией сала, сдобренного по краям пересоленным беконом.
  После еды они отправились в путь. Леди Уэстхолм оживленно обсуждала с доктором Жераром роль витаминов в диете и питании рабочего класса.
  Затем из лагеря послышался оклик, и группа остановилась, поджидая еще одного человека. Это был мистер Джефферсон Коуп, чье приятное лицо раскраснелось от спешки.
  — Если не возражаете, сегодня утром я присоединюсь к вам. Доброе утро, мисс Кинг. Какой сюрприз встретить здесь вас и доктора Жерара! Что вы об этом думаете? — Он указал на тянущиеся во все стороны фантастические красные скалы.
  — По-моему, это чудесно, хотя и немного страшновато, — ответила Сара. — «Розово-красный город» всегда представлялся мне романтичным. Но все оказалось куда более реальным — совсем как… как сырая говядина.
  — По цвету похоже, — согласился мистер Коуп.
  — И все-таки это чудесно, — закончила Сара.
  Группа начала подъем в сопровождении двух проводников-бедуинов. Высокие и стройные, они уверенно ступали по скользкому склону в своих подбитых гвоздями башмаках. Вскоре начались трудности. Сара и доктор Жерар хорошо переносили высоту, но мистер Коуп и леди Уэстхолм выглядели скверно, а несчастную мисс Прайс, с закрытыми глазами и позеленевшим лицом, приходилось почти переносить на руках через обрывистые места.
  — Я с детства боялась высоты! — не переставая, хныкала она.
  Один раз мисс Прайс даже заявила, что возвращается, но, посмотрев вниз, позеленела еще сильнее и неохотно согласилась идти дальше.
  Доктор Жерар держал палку между ней и пропастью, создавая иллюзию перил, и мисс Прайс признала, что это помогает справиться с головокружением.
  — У вас когда-нибудь были неприятности во время подъема сюда с пожилыми людьми? — спросила Сара у драгомана Махмуда, который, несмотря на свои габариты, не проявлял никаких признаков усталости.
  — Всегда сплошные неприятности, — безмятежным тоном согласился он.
  — Тем не менее вы их берете?
  Махмуд пожал толстыми плечами:
  — Они платят деньги за то, чтобы все это видеть. Проводники-бедуины очень умелые — они хорошо справляются.
  Наконец добрались до вершины. Сара затаила дыхание.
  Вокруг и внизу расстилались кроваво-красные скалы — едва ли такое зрелище можно было увидеть где-нибудь еще. Стоя на вершине в чистом утреннем воздухе, они ощущали себя богами, созерцающими низменный мир, погрязший в крови и насилии.
  Махмуд объяснил им, что это место служило для жертвоприношений, и показал желоб, выдолбленный в камне прямо у их ног.
  Сара отошла от остальных, чтобы не слышать фраз, бойко слетающих с языка словоохотливого драгомана. Она села на камень, запустив пальцы в густые черные волосы и глядя на мир у своих ног. Вскоре она почувствовала, что рядом кто-то стоит, и услышала голос доктора Жерара:
  — Теперь вы можете оценить выбор дьяволом места для искушения, о котором повествует Новый Завет. Сатана привел Господа нашего на вершину горы и показал ему мир. «Все это дам Тебе, если, падши, поклонишься мне».951 Когда глядишь на материальный мир сверху, неизмеримо сильнее искушение быть его властелином.
  Сара согласилась, но Жерар не без удивления заметил, что ее мысли блуждают где-то далеко.
  — Вы о чем-то задумались, — заметил он.
  — Да, верно. — Она обернулась к нему. — Чудесная идея — устроить здесь жертвенник. Иногда мне кажется, что жертвы необходимы… Я имею в виду, что люди слишком высоко ценят жизнь. Смерть не так страшна, как мы думаем.
  — Если вы так чувствуете, мисс Кинг, вам не следовало выбирать карьеру медика. Для нас смерть всегда будет врагом.
  Сара поежилась:
  — Очевидно, вы правы. И все же смерть часто решает все проблемы. Иногда она даже делает жизнь полнее…
  — «Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб»,952 — серьезно процитировал Жерар.
  Сара удивленно посмотрела на него:
  — Я не имела в виду… — Она оборвала фразу, увидев, что к ним приближается Джефферсон Коуп.
  — Потрясающее место! — воскликнул он. — Я рад, что не упустил эту экскурсию. Должен признаться, что, хотя миссис Бойнтон замечательная женщина — я восхищаюсь ее решимостью отправиться сюда, — путешествовать с ней нелегко. У нее слабое здоровье, и, полагаю, это, вполне естественно, делает ее слегка невнимательной к чувствам других. Ей, кажется, даже не приходит в голову, что ее семья могла бы иногда ходить на экскурсии без нее. Она так привыкла видеть, как они хлопочут вокруг нее, что даже не думает… — Он не договорил. На его приятном лице отражались смущение и беспокойство. — Понимаете, недавно я услышал кое-что о миссис Бойнтон, и это меня очень расстроило.
  Сара вновь погрузилась в свои мысли — голос мистера Коупа звучал в ее ушах, подобно отдаленному журчанию ручья, — но доктор Жерар осведомился:
  — Вот как? И что же вы слышали?
  — Мне рассказала это одна леди, которую я повстречал в отеле в Тиверии. Речь шла о девушке, которая была в услужении у миссис Бойнтон. Эта девушка… — Мистер Коуп покосился на Сару и понизил голос: — Она собиралась произвести на свет ребенка. Старая леди знала об этом, но была добра к девушке, однако за несколько недель до родов она выгнала ее из дома.
  Доктор Жерар приподнял брови.
  — Та-ак! — задумчиво протянул он.
  — Дама, с которой я говорил, казалась уверенной в своих словах. Не знаю, согласитесь ли вы со мной, но я считаю этот поступок жестоким и бессердечным. Не могу понять…
  — И тем не менее постарайтесь, — прервал его доктор Жерар. — Уверен, что инцидент доставил миссис Бойнтон немалое удовольствие.
  Мистер Коуп выглядел шокированным.
  — Я не могу в это поверить, сэр! — воскликнул он. — Такое просто непостижимо!
  Доктор Жерар негромко процитировал:
  — «И обратился я, и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их — сила, а утешителя у них нет. И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе. А блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видел злых дел, какие делаются под солнцем».953 — Помолчав, он добавил: — Дорогой сэр, я посвятил свою карьеру изучению странных явлений, которые творятся в человеческой психике. Нельзя видеть в жизни только светлые стороны. Традиции и обычаи повседневного существования скрывают за собой немало причудливого. Например, удовольствие от жестокости ради самой жестокости. Но и под этим кроется кое-что еще — отчаянное желание быть оцененным по достоинству. Если это желание не осуществлено, человек прибегает к иным способам доказать свою значимость. И тут возможны любые извращения. Привычка к жестокости, как и всякая другая, может культивироваться и овладеть человеком полностью.
  Мистер Коуп кашлянул.
  — Думаю, доктор Жерар, вы слегка преувеличиваете. А воздух здесь, право, просто чудесен.
  Он отошел, а Жерар усмехнулся и снова посмотрел на Сару. Она сидела, нахмурив брови, и казалась ему похожей на молодого судью, выносящего приговор.
  Мисс Прайс нетвердым шагом подошла к ним.
  — Мы собираемся спускаться, — сообщила она. — Я боялась, что мне с этим не справиться, но гид уверяет, что спуск пройдет по другому, более легкому маршруту. Искренне на это надеюсь, так как с детства боялась высоты…
  Они спускались по высохшему руслу реки. Хотя и здесь встречались осыпи, чреватые опасностью для лодыжек, но отсутствовали перспективы, вызывающие головокружение.
  Группа вернулась в лагерь усталой, но в бодром настроении и с хорошим аппетитом для запоздалого ленча. Было уже начало третьего.
  Семейство Бойнтон сидело вокруг большого стола в шатре, заканчивая трапезу.
  Леди Уэстхолм обратилась к ним с вежливой фразой, произнесенной несколько снисходительным тоном:
  — Мы провели необычайно интересное утро: Петра — удивительное место.
  Кэрол бросила быстрый взгляд на мать.
  — Да, конечно… — пробормотала она и погрузилась в молчание.
  Леди Уэстхолм, чувствуя, что исполнила свой долг, перенесла внимание на пищу.
  За едой четверка обсуждала планы на вторую половину дня.
  — Думаю, я буду отдыхать, — сказала мисс Прайс. — Не следует слишком переутомляться.
  — А я пойду прогуляться, — заявила Сара. — Как насчет вас, доктор Жерар?
  — Я присоединюсь к вам.
  Миссис Бойнтон со звоном уронила ложку, и все вздрогнули.
  — Пожалуй, я последую вашему примеру, мисс Прайс, — сказала леди Уэстхолм. — Почитаю полчасика, потом отдохну, ну а после, может быть, немного прогуляюсь.
  Миссис Бойнтон с помощью Леннокса медленно поднялась. Постояв несколько секунд, она промолвила с неожиданным дружелюбием:
  — Сегодня вам всем лучше пойти на прогулку.
  На лицах остальных членов семьи отразилось изумление.
  — А как же ты, мама?
  — Мне никто из вас не нужен. Посижу одна с книгой. А Джинни лучше не ходить — пускай полежит и поспит.
  — Я не устала, мама. Мне хочется пойти с остальными.
  — Ты устала! У тебя болит голова! Тебе следует поберечься. Иди и приляг. Я знаю, что тебе на пользу.
  — Но я… — Девушка вызывающе вскинула голову, но потом медленно опустила взгляд.
  — Глупая малышка, — проворчала миссис Бойнтон. — Ступай в свою палатку.
  Джиневра вышла из шатра. Остальные последовали за ней.
  — Господи, что за странная семья! — сказала мисс Прайс. — У матери такой необычный цвет лица — почти багровый. Наверное, сердце. Должно быть, ей нелегко переносить жару.
  «Сегодня старуха отпускает детей на волю, — подумала Сара. — А ведь она знает, что Реймонд хочет побыть со мной. В чем тут дело? Неужели это ловушка?»
  Когда после ленча она пошла в свою палатку и переоделась в свежее парусиновое платье, эта мысль все еще беспокоила ее. Со вчерашнего вечера ее чувство к Реймонду оформилось в страстное желание защитить его. Конечно, это любовь — иначе не назовешь стремление любой ценой избавить возлюбленного от боли… Да, она любила Реймонда Бойнтона. Это была история о святом Георгии и драконе навыворот — Сара была спасительницей, а Реймонд — прикованной жертвой.954
  Ну а драконом, несомненно, являлась миссис Бойнтон, чье внезапное дружелюбие казалось Саре особенно зловещим.
  Около четверти четвертого Сара вновь направилась к шатру.
  Леди Уэстхолм сидела на стуле. Несмотря на жаркий день, на ней все еще была практичная твидовая юбка. На коленях у нее лежал доклад Королевской комиссии. Доктор Жерар разговаривал с мисс Прайс, которая стояла у своей палатки, держа в руке книгу под названием «Поиски любви», рекламируемую на обложке как захватывающую историю о страсти и взаимном непонимании.
  — Не думаю, что лежать после ленча полезно для пищеварения, — объясняла мисс Прайс. — В тени шатра прохладно и приятно. Вам не кажется, что старой леди не следует сидеть на солнце?
  Все посмотрели вверх. Миссис Бойнтон, как и вчера вечером, неподвижно восседала в позе Будды у входа в свою пещеру. Больше поблизости не было никого. Персонал лагеря спал. На некотором расстоянии виднелась удаляющаяся группа людей.
  — На сей раз добрая мамаша позволила деткам развлекаться без нее, — заметил доктор Жерар. — Возможно, с ее стороны это очередной опыт изощренной жестокости.
  — Я как раз об этом подумала.
  — Какой же подозрительный ум у нас с вами! Давайте присоединимся к гуляющим.
  Предоставив мисс Прайс ее увлекательному чтению, они нагнали остальных. Теперь молодые Бойнтоны выглядели веселыми и счастливыми.
  Вскоре Леннокс и Надин, Кэрол и Реймонд, мистер Коуп с широкой улыбкой на лице и подошедшие Жерар и Сара уже болтали и смеялись вместе.
  Ими внезапно овладело бурное веселье. Всем казалось, что это украденная радость, которой следует воспользоваться в полной мере. Сара не стала подходить к Реймонду — она шла впереди с Кэрол и Ленноксом. Доктор Жерар и Реймонд держались позади них, а Надин и Джефферсон Коуп шли чуть в стороне.
  Но вскоре доктор Жерар начал говорить отрывисто и кратко — слова вырывались у него как-то спазматически. Внезапно он остановился.
  — Тысяча извинений. Боюсь, я должен вернуться.
  Сара посмотрела на него:
  — Что-нибудь случилось?
  — Лихорадка. Она началась уже после ленча.
  — Малярия?
  — Да. Я вернусь и приму хинин. Надеюсь, приступ будет не тяжелым. Это следствие пребывания в Конго.
  — Может быть, мне пойти с вами? — предложила Сара.
  — Нет-нет. У меня есть аптечка. Досадная помеха. А вы идите дальше.
  Он быстро зашагал в сторону лагеря.
  Сара нерешительно смотрела ему вслед, потом встретилась взглядом с Реймондом, улыбнулась ему и забыла о французе.
  Некоторое время все шестеро — Сара, Кэрол, Леннокс, мистер Коуп, Надин и Реймонд — держались вместе.
  Потом Сара и Реймонд отошли в сторону. Они взбирались на скалы, обходили каменные выступы и наконец присели отдохнуть в тени.
  Наступившее молчание нарушил Реймонд:
  — Как вас зовут? Я знаю, что ваша фамилия Кинг, но как ваше имя?
  — Сара.
  — Сара. Можно я буду вас так называть?
  — Конечно.
  — Расскажите мне что-нибудь о себе, Сара.
  Прислонившись спиной к валунам, Сара поведала ему о жизни дома в Йоркшире,955 о своих собаках и о тете, которая ее вырастила.
  Реймонд, в свою очередь, бессвязно рассказал ей о себе.
  И вновь наступила пауза. Они сидели, взявшись за руки, словно дети, ощущая полное удовлетворение.
  Когда солнце стало клониться к закату, Реймонд зашевелился.
  — Пойду назад, — сказал он. — Нет, не с вами. Я хочу вернуться один. Мне нужно кое-что сделать — тогда я докажу себе, что я не трус, и мне не будет стыдно просить вас о помощи. Она мне понадобится. Возможно, мне придется одолжить у вас денег.
  Сара улыбнулась:
  — Я рада, что вы реалист. Можете на меня рассчитывать.
  — Но сначала я должен сделать это сам.
  — Что именно сделать?
  Мальчишеское лицо внезапно стало суровым.
  — Доказать свою смелость. Теперь или никогда.
  Он резко повернулся и зашагал прочь.
  Сара снова прислонилась к валуну, наблюдая за его удаляющейся фигурой. Что-то в словах Реймонда смутно встревожило ее. Он выглядел таким серьезным и напряженным. Она пожалела, что не пошла с ним, но тут же упрекнула себя за это. Реймонд хотел остаться один, чтобы испытать недавно обретенное мужество. Это было его право.
  Но она молилась, чтобы смелость не покинула его.
  Солнце уже садилось, когда Сара подходила к лагерю. В тусклом свете она разглядела мрачный силуэт миссис Бойнтон, все еще сидящей у входа в пещеру. Сара поежилась при виде этой неподвижной фигуры…
  Быстро пройдя по тропинке внизу, она вошла в освещенный шатер.
  Леди Уэстхолм вязала голубой джемпер — моток шерсти свисал с ее шеи. Мисс Прайс расшивала скатерть анемичными светло-голубыми незабудками, одновременно слушая лекцию о реформе законов о разводе.
  Слуги входили и выходили, готовя ужин. Бойнтоны читали, сидя в шезлонгах в дальнем конце шатра. Появился исполненный достоинства Махмуд и стал упрекать свою группу. Он запланировал приятную прогулку после чая, но в лагере никого не оказалось. Теперь вся программа нарушена. А он рассчитывал на поучительную экскурсию с целью осмотра образцов набатейской архитектуры.
  Сара спешно заверила его, что они отлично провели время, и пошла в свою палатку умыться перед ужином. По пути назад она остановилась у палатки доктора Жерара и громко окликнула его.
  Ответа не последовала. Сара откинула полог и заглянула внутрь. Доктор неподвижно лежал на койке. Сара бесшумно удалилась, надеясь, что он спит.
  К ней подошел слуга и указал на шатер. Очевидно, ужин был готов. Сара вновь зашагала к шатру. Все уже собрались вокруг стола, за исключением доктора Жерара и миссис Бойнтон. Слугу послали сообщить старой леди, что ужин подан. Внезапно снаружи послышался шум — двое испуганных слуг вбежали в шатер и возбужденно заговорили с драгоманом по-арабски.
  Махмуд огляделся вокруг и вышел. Сара, повинуясь импульсу, последовала за ним.
  — Что случилось? — спросила она.
  — Старая леди, — ответил Махмуд. — Абдул говорит, что она заболела — не может сдвинуться с места.
  Сара ускорила шаг. Следом за Махмудом она вскарабкалась на скалу, подошла к покоящейся на стуле фигуре и притронулась к пухлой руке, пытаясь нащупать пульс.
  Когда Сара выпрямилась, ее лицо было бледным.
  Она поспешила назад к шатру и задержалась в проходе, глядя на группу в дальнем конце стола. Она заговорила, и собственный голос показался ей резким и неестественным.
  — Я очень сожалею. — С усилием Сара заставила себя обратиться к главе семьи — Ленноксу. — Ваша мать умерла, мистер Бойнтон.
  Словно издалека, она наблюдала за лицами пятерых человек, для которых это сообщение означало обретение свободы…
  Часть II
  Глава 1
  Полковник Карбери улыбнулся своему гостю и поднял бокал:
  — Ну, за преступление!
  Глаза Эркюля Пуаро блеснули, выражая согласие с уместностью тоста.
  Он прибыл в Амман с рекомендательным письмом к полковнику Карбери от полковника Рейса.956
  Карбери было интересно повидать всемирно известного детектива, чьи таланты так превозносил его друг и коллега по Интеллидженс сервис.957
  «Лучший пример психологической дедукции, какой только можно найти!» — писал Рейс о разгадке убийства Шайтаны.958
  — Мы должны постараться показать вам местные достопримечательности, — сказал Карбери, подкручивая седеющие щетинистые усы.
  Это был коренастый, не слишком опрятный мужчина среднего роста, с солидной лысиной и младенчески наивными голубыми глазами. Он нисколько не походил на военного, не будучи ни особо бдительным, ни ярым поборником дисциплины. Тем не менее в Трансиордании959 он являл собой власть.
  — Например, Джераш, — продолжал Карбери. — Хотите там побывать?
  — Меня интересует абсолютно все!
  — Да, это единственно правильное отношение к жизни. — Полковник сделал паузу. — Скажите, с вами когда-нибудь случалось, чтобы ваша профессия следовала за вами?
  — Pardon?
  — Ну, допустим, вы едете куда-то отдохнуть от преступлений, а вместо этого находите очередной труп?
  — Случалось, и не раз.
  — Хм… — рассеянно произнес полковник Карбери. — У меня как раз имеется труп, который меня беспокоит.
  — В самом деле?
  — Да. Здесь, в Аммане. Престарелая американка отправилась в Петру с семьей. Утомительное путешествие, необычная для этого времени года жара и больное сердце сделали свое дело — старуха сыграла в ящик.
  — В Аммане?
  — Нет, в Петре. Сегодня тело доставили сюда.
  — Ну?
  — Все выглядит абсолютно естественно. Но…
  — Но что?
  Полковник почесал лысину.
  — Но меня не покидает мысль, что ее прикончила собственная семейка!
  — Ага! И что же заставляет вас так думать?
  Карбери ответил уклончиво:
  — Покойница, кажется, была пренеприятной особой. По общему мнению, потеря невелика. Как бы то ни было, трудно что-либо доказать, если все члены семьи действуют заодно и, в случае надобности, готовы лгать сколько угодно! Легче всего спустить дело на тормозах, тем более что зацепиться абсолютно не за что. Знал я одного врача. Он говорил мне, что часто испытывал подозрения по поводу преждевременной кончины пациентов, но считал, что о них лучше помалкивать, если нет никаких зацепок, иначе рискуешь погубить свою репутацию. Тем не менее… — он снова поскреб лысину, — я человек аккуратный.
  Галстук полковника съехал под левое ухо, носки были сморщенными, пиджак — рваным и грязным. Однако Эркюль Пуаро не улыбнулся. Он ощущал внутреннюю собранность собеседника, его умение тщательно отсортировывать все факты и впечатления.
  — Да, я аккуратный человек, — повторил Карбери, сделав неопределенный жест рукой. — Терпеть не могу путаницу. Понимаете?
  Эркюль Пуаро серьезно кивнул. Он все понимал.
  — А там не было врача? — спросил он.
  — Даже целых два. Хотя один из них слег с малярией, а другая — девушка, только что закончившая обучение, но вроде бы знающая свое дело. В самой смерти не было ничего необычного. У старухи было никудышное сердце, она уже некоторое время жила на лекарствах. Нет ничего удивительного, что она внезапно померла.
  — Тогда, друг мой, что же вас беспокоит? — мягко осведомился Пуаро.
  Полковник Карбери устремил на него встревоженный взгляд голубых глаз.
  — Вы слышали о французе по имени Жерар — Теодор Жерар?
  — Разумеется. Выдающаяся личность в своей области знаний.
  — Да, в психологии, — подтвердил Карбери. — Если вы в возрасте четырех лет влюбляетесь в уборщицу, значит, в тридцать восемь вы объявите себя архиепископом Кентерберийским.960 Никогда не мог понять почему, но эти ребята все объясняют очень убедительно.
  — Доктор Жерар, безусловно, авторитет в области некоторых форм глубоких неврозов, — с улыбкой согласился Пуаро. — И его… э-э… взгляды на происшедшее в Петре основаны на сходных доводах?
  Полковник Карбери энергично покачал головой:
  — Нет-нет, иначе я не стал бы из-за этого беспокоиться! В такие вещи я не верю. Я просто не могу их понять. Это совсем как один из моих бедуинов, который может выйти из машины посреди пустыни, пощупать землю рукой и определить, где вы находитесь, с точностью до одной-двух миль. Хотя это и не волшебство, но выглядит похоже. Нет, история доктора Жерара основана только на фактах. Если вам интересно.
  — Да, конечно.
  — Тогда я устрою, чтобы он пришел сюда, и вы сможете выслушать его сами.
  Когда полковник отправил ординарца за доктором Жераром, Пуаро спросил:
  — Из кого состоит эта семья?
  — Их фамилия Бойнтон. Два сына, один из них женат. Жена славная женщина — спокойная и разумная. И две дочери — обе миловидные, хотя и по-разному. Младшая выглядит немного нервной — но это может быть следствием шока.
  — Бойнтон… — Пуаро поднял брови. — Странно, очень странно.
  Карбери вопросительно посмотрел на него, но, так как Пуаро ничего не добавил, заговорил снова:
  — Судя по всему, мамаша была форменной чумой! Требовала постоянного внимания и держала детей в черном теле. Ни у кого из них не было ни пенни за душой.
  — Ага! Очень любопытно! А известно, как она распорядилась своими деньгами?
  — Я потихоньку навел справки. Все делится поровну между детьми.
  Пуаро кивнул.
  — Вам кажется, что они все в этом замешаны?
  — Не знаю. В том-то и вся трудность. Либо это были объединенные усилия, либо блистательная идея одного из членов семейства. Может, все это вообще не стоит выеденного яйца. Мне бы хотелось выслушать ваше профессиональное мнение. А вот и Жерар!
  Глава 2
  Француз вошел быстрым, но не слишком торопливым шагом. Обмениваясь рукопожатием с полковником Карбери, он с любопытством посмотрел на Пуаро.
  — Это мсье Эркюль Пуаро — он гостит у меня, — объяснил Карбери. — Мы говорили с ним об этой истории в Петре.
  — Вот как? — Глаза Жерара словно обшаривали Пуаро с головы до ног. — Значит, вас это заинтересовало?
  Пуаро взмахнул руками:
  — Увы! Человек не в состоянии не интересоваться тем, что имеет отношение к избранной им сфере деятельности.
  — Верно, — согласился Жерар.
  — Хотите выпить? — предложил Карбери.
  Он налил виски с содовой, поставил стакан перед Жераром и снова поднял графин, но Пуаро покачал головой. Полковник сел и придвинул стул ближе к столу.
  — Ну, с чего начнем?
  — Насколько я понимаю, — обратился Пуаро к Жерару, — полковник Карбери не вполне удовлетворен.
  Жерар сделал выразительный жест.
  — И это моя вина! Хотя не забывайте, полковник, что я могу ошибаться.
  — Сообщите Пуаро все факты, — попросил Карбери.
  Доктор Жерар начал с краткого изложения событий, предшествовавших поездке в Петру. Он быстро охарактеризовал членов семьи Бойнтон и описал эмоциональное напряжение, в котором они пребывали.
  Пуаро с интересом слушал.
  Затем Жерар перешел к событиям их первого дня в Петре, рассказав, что произошло, когда он вернулся в лагерь.
  — Я подвержен тяжелым приступам малярии церебрального типа, — объяснил он. — Почувствовав приближение очередного приступа, я собирался сделать себе внутривенную инъекцию хинина. Это обычная для таких случаев процедура.
  Пуаро понимающе кивнул.
  — Меня начала трепать лихорадка, и я еле доплелся до своей палатки. Сначала я не мог найти аптечку — кто-то передвинул ее с того места, где она стояла, — потом не мог отыскать шприц. В итоге я бросил эту затею, принял большую дозу хинина в порошке и свалился на койку. — Жерар сделал паузу. — О смерти миссис Бойнтон стало известно только после захода солнца. Она сидела на стуле, не меняя позы, и когда один из слуг пошел звать ее к ужину в половине седьмого, он заметил, что с ней что-то не так.
  Жерар описал местоположение пещеры и ее расстояние от большого шатра.
  — Мисс Кинг — она врач — обследовала тело. Меня она не беспокоила, зная о моем состоянии. К тому же ничем помочь было нельзя. Миссис Бойнтон была мертва уже некоторое время.
  — Какое именно? — осведомился Пуаро.
  — Не думаю, чтобы мисс Кинг уделяла много внимания этому вопросу, — медленно произнес Жерар. — Очевидно, не считала его важным.
  — По крайней мере, скажите, когда ее видели живой в последний раз?
  Полковник Карбери кашлянул и заглянул в какой-то документ.
  — Миссис Бойнтон разговаривала с леди Уэстхолм и мисс Прайс в начале пятого. Леннокс Бойнтон говорил с матерью около половины пятого. Миссис Леннокс Бойнтон имела с ней продолжительный разговор минут через пять. Кэрол Бойнтон также перекинулась с матерью несколькими словами — она не помнит точное время, но, судя по показаниям других, это было около десяти минут шестого. Джефферсон Коуп, американец, друг семьи, вернувшись в лагерь с леди Уэстхолм и мисс Прайс, застал миссис Бойнтон спящей и не стал обращаться к ней. Реймонд Бойнтон, младший сын, похоже, последним видел ее живой. По возвращении с прогулки он подошел к матери и поговорил с ней, было без десяти шесть. Мертвое тело обнаружили в половине седьмого, когда слуга пошел сообщить миссис Бойнтон, что ужин готов.
  — А между временем, когда мистер Реймонд Бойнтон говорил с матерью, и половиной седьмого никто к ней не подходил? — спросил Пуаро.
  — Насколько я понял, нет.
  — Но кто-то мог это сделать? — настаивал Пуаро.
  — Не думаю. Начиная с шести слуги сновали по лагерю, люди входили и выходили из своих палаток. Не удалось найти никого, кто приближался бы к старой леди.
  — Значит, Реймонд последним видел свою мать живой?
  Доктор Жерар и полковник Карбери обменялись быстрыми взглядами. Полковник забарабанил пальцами по столу.
  — Вот тут и начинаются осложнения, — сказал он. — Говорите, Жерар.
  — Как я только что упомянул, Сара Кинг, обследуя тело миссис Бойнтон, не видела причины устанавливать точное время смерти. Она всего лишь сказала, что миссис Бойнтон мертва «уже некоторое время», но когда на следующий день я, по своим причинам, решил все уточнить и случайно заметил, что последним миссис Бойнтон видел живой ее сын Реймонд незадолго до шести, мисс Кинг, к моему удивлению, уверенно заявила, что это невозможно, так как в это время миссис Бойнтон уже была мертва.
  Пуаро приподнял брови:
  — Странно. А что сказал на это мсье Реймонд Бойнтон?
  — Он клянется, что его мать была жива, — вмешался полковник Карбери. — Реймонд Бойнтон утверждает, что подошел к ней и спросил, хорошо ли она провела день. Миссис Бойнтон проворчала «неплохо», и он ушел в свою палатку.
  Пуаро озадаченно нахмурился:
  — Весьма любопытно. Скажите, тогда уже стемнело?
  — Солнце как раз садилось.
  — Любопытно, — повторил Пуаро. — А когда вы, доктор Жерар, осмотрели тело?
  — Только на следующий день. Точнее, в девять утра.
  — И как вы определяете время смерти?
  Француз пожал плечами:
  — Это нелегко сделать спустя столько времени. Разве только плюс-минус несколько часов. Если бы я давал показания под присягой, то сказал бы, что она во время моего осмотра была мертва не менее двенадцати и не более восемнадцати часов. Но это едва ли вам поможет.
  — Продолжайте, Жерар, — подбодрил его полковник. — Расскажите ему остальное.
  — Встав утром, я нашел свой шприц — он лежал за коробкой с пузырьками на моем туалетном столике. Конечно, вы можете сказать, что накануне я его просто не заметил. Меня лихорадило, я дрожал с головы до ног, да и вообще, часто не можешь найти какую-то вещь, которая лежит у тебя под носом. Но я абсолютно уверен, что накануне шприца там не было.
  — Это еще не все, — вставил Карбери.
  — Да, есть еще два многозначительных факта. На запястье мертвой женщины имелся след, который могла оставить инъекция. Но ее дочь объясняет это уколом булавкой.
  Пуаро встрепенулся:
  — Какая дочь?
  — Кэрол.
  — Пожалуйста, продолжайте.
  — И последний факт. Обследуя мою аптечку, я обнаружил, что мой запас дигитоксина значительно уменьшился.
  — Дигитоксин — яд, действующий на сердце, не так ли? — спросил Пуаро.
  — Да. Его добывают из digitalis purpurea — обычной наперстянки — наряду с тремя другими активными веществами: дигиталином, дигитонином и дигиталеином. Наиболее ядовитым компонентом листьев дигиталиса считается дигитоксин. Согласно экспериментам Коппа, он в шесть-десять раз сильнее дигиталина и дигиталеина. Во Франции он разрешен к применению, но исключен из британской фармакологии.
  — И большая доза дигитоксина…
  — Большая доза, введенная внутривенно, способна вызвать внезапную смерть в результате паралича сердца. Установлено, что четыре миллиграмма могут оказаться роковыми для взрослого человека.
  — А миссис Бойнтон страдала заболеванием сердца?
  — Да, и принимала лекарство, содержащее дигиталин.
  — Очень интересно! — заметил Пуаро.
  — Вы имеете в виду, — спросил Карбери, — что ее смерть могли приписать чрезмерной дозе собственного лекарства?
  — Да, но не только это.
  — В некотором смысле, — продолжал доктор Жерар, — дигиталин может считаться кумулятивным961 лекарством. Более того, активные элементы дигиталиса способны вызвать смерть, не оставляя следов, которые можно обнаружить при вскрытии.
  Пуаро кивнул:
  — Да, присяжным такое не докажешь. Если это убийство, джентльмены, то досконально продуманное! Шприц вернули на место, использовав яд, который жертва уже принимала, — невольно приходит в голову возможность ошибки или несчастного случая. Да, здесь виден незаурядный ум! — Некоторое время он сидел, задумавшись, затем поднял голову. — Но один факт меня озадачивает.
  — Какой?
  — Кража шприца.
  — Его вернули, — напомнил Жерар.
  — Да, вернули. Это очень странно. Все остальное так хорошо складывается…
  Полковник Карбери с любопытством посмотрел на него.
  — Ну и каково мнение эксперта? — спросил он. — Это убийство или нет?
  Пуаро поднял руку:
  — Одну минуту. Мы пока не добрались до этого пункта. Существует еще одно доказательство.
  — Какое доказательство? Вы уже все знаете.
  — Но это доказательство приведу вам я, Эркюль Пуаро. — Он улыбнулся при виде изумления на их лицах. — Забавно, не так ли? Я, которому вы поведали историю, сообщу неизвестное вам доказательство! Дело вот в чем. Однажды ночью в отеле «Соломон» я подошел к окну убедиться, что оно закрыто…
  — Закрыто или открыто? — уточнил Карбери.
  — Закрыто, — твердо повторил Пуаро. — Оно оказалось открытым, и я, естественно, собирался его закрыть. Но только я взялся за шпингалет, как услышал тихий приятный голос, дрожащий от нервного возбуждения. И этот голос сказал следующее: «Ты ведь понимаешь, не так ли, что ее придется убить?» В тот момент я, naturellement,962 не подумал, что речь идет о настоящем убийстве. Я решил, что эти слова произнес писатель или драматург. Но теперь я в этом не так уверен. Точнее, уверен в обратном. — Он сделал паузу. — Скажу вам следующее, мсье: я убежден, что эти слова произнес молодой человек, которого я позже видел в холле отеля и которого, как мне сообщили в ответ на мой вопрос, зовут Реймонд Бойнтон.
  Глава 3
  — Реймонд Бойнтон произнес это?! — воскликнул француз.
  — Вам это кажется невероятным с психологической точки зрения? — безмятежно осведомился Пуаро.
  Жерар покачал головой:
  — Нет, я бы так не сказал. Но я, безусловно, удивлен. Удивлен, потому что Реймонд Бойнтон так идеально подходит на роль подозреваемого.
  Полковник Карбери тяжко вздохнул.
  «Ох уж эти психологи!» — казалось, говорил этот вздох.
  — Вопрос в том, что нам с этим делать, — подытожил он.
  Жерар пожал плечами:
  — Не представляю, что вы можете предпринять. Эту улику сочтут лишь косвенной. Даже если вы уверены, что произошло убийство, вам будет трудно это доказать.
  — Понятно, — кивнул полковник. — Мы подозреваем, что было совершено убийство, но можем только сидеть и бить баклуши. Мне это не нравится! — И он повторил, словно в качестве оправдания: — Я человек аккуратный.
  — Знаю. — Пуаро сочувственно вздохнул. — Вы бы хотели все выяснить — знать точно, что именно произошло и каким образом. А вы, доктор Жерар? Вы сказали, что ничего невозможно предпринять и что улику сочтут косвенной. Вероятно, это правда. Но вас удовлетворит, если все останется как есть?
  — Она прожила скверную жизнь, — медленно произнес Жерар, — и в любом случае могла умереть очень скоро — через неделю, через месяц, через год…
  — Итак, вы удовлетворены? — настаивал Пуаро.
  — Несомненно, ее смерть явилась… как бы это точнее выразиться… благом для многих. Она даровала свободу ее семье. По-моему, все они хорошие, неглупые люди и теперь получат возможность нормально развиваться и стать полезными членами общества. На мой взгляд, смерть миссис Бойнтон принесла всем только добро.
  — Значит, вы удовлетворены? — в третий раз спросил Пуаро.
  — Нет! — Доктор Жерар внезапно стукнул кулаком по столу. — Я не удовлетворен! Инстинкт велит мне сохранять жизнь, а не приближать смерть. Поэтому, хотя мое сознание повторяет, что смерть этой женщины была благом, подсознание бунтует против этого! Плохо, когда человеческое существо умирает прежде, чем пришло его время!
  Пуаро улыбнулся и откинулся на спинку стула, довольный ответом, которого так терпеливо добивался.
  — Ему не нравится убийство! — проворчал полковник Карбери. — Превосходно! Мне тоже!
  Он встал и налил себе виски с содовой. Стаканы его гостей оставались полными.
  — А теперь, — продолжал полковник, — давайте решим, что делать. Все это нам не нравится, но нет смысла зазря затевать суету. Не исключено, что придется с этим смириться.
  Жерар склонился вперед.
  — Вы эксперт, мсье Пуаро. Каково ваше профессиональное мнение?
  Пуаро ответил не сразу. Некоторое время он методично складывал в горку брошенные в пепельницу спички.
  — Вы хотите знать, кто, когда и как убил миссис Бойнтон, не так ли, полковник Карбери? Разумеется, если она не умерла естественной смертью.
  — Да, — кивнул Карбери.
  — Не вижу причин, по которым вы не могли бы это выяснить.
  На лице доктора Жерара отразилось недоверие. Полковник выглядел заинтригованным.
  — Вот как? Интересно. Ну и как вы предлагаете это осуществить?
  — С помощью методичного просеивания всех улик и логических умозаключений.
  — Меня это устраивает.
  — А также анализа психологических возможностей.
  — Думаю, это устроит доктора Жерара, — сказал Карбери. — И вы считаете, что, просеяв улики, сделав все умозаключения и покопавшись в психологии, сможете вытащить кролика из шляпы?
  — Я был бы очень удивлен, если бы мне это не удалось, — спокойно ответил Пуаро.
  Полковник уставился на него поверх ободка стакана. Его взгляд уже не был рассеянным — теперь он стал оценивающим.
  — Что вы скажете на это, доктор Жерар? — спросил Карбери, поставив стакан.
  — Признаю, что не очень верю в успех. Но я знаю о великих талантах мсье Пуаро…
  — Я действительно талантлив, — скромно улыбнулся тот.
  Полковник Карбери отвернулся и кашлянул.
  — Прежде всего, — продолжал Пуаро, — нужно решить, задумано и осуществлено это убийство всем семейством Бойнтон или одним из его членов. В последнем случае кто из них вероятнее всего мог его совершить?
  — На это дает ответ подслушанный вами разговор, — сказал доктор Жерар. — Думаю, прежде всего нужно подозревать Реймонда Бойнтона.
  — Согласен, — кивнул Пуаро. — Слова, которые я слышал, и расхождения между показаниями мсье Реймонда и молодой докторши, безусловно, делают его главным подозреваемым. Он утверждает, что последним видел миссис Бойнтон живой. Но Сара Кинг это опровергает. Скажите, доктор Жерар, нет ли между ними… как бы это сказать… tendresse?963
  — Несомненно, есть, — подтвердил француз.
  — Ага! Речь идет о молодой брюнетке с волосами, зачесанными со лба, обладательнице больших карих глаз и весьма решительных манер?
  Доктор Жерар выглядел слегка удивленным.
  — Да, вы точно описали Сару Кинг.
  — Думаю, я видел ее в отеле «Соломон». Она говорила с молодым Реймондом Бойнтоном, а потом он остался стоять, как во сне, загораживая выход из лифта. Мне пришлось трижды сказать «pardon», прежде чем он услышал и отошел. — Подумав, Пуаро добавил: — Итак, прежде всего, мы принимаем медицинское свидетельство мисс Сары Кинг с определенной сдержанностью, поскольку она заинтересованное лицо… Как вы считаете, доктор Жерар, Реймонд Бойнтон по своему темпераменту способен совершить убийство?
  — Вы имеете в виду преднамеренное убийство? Думаю, да, но только пребывая в сильном эмоциональном напряжении.
  — Это состояние имело место?
  — Безусловно. Путешествие за границу лишь усилило нервное напряжение, в котором постоянно жили все эти люди. Контраст между их существованием и жизнью других стал для них очевиден. А в случае с Реймондом Бойнтоном…
  — Да?
  — Возник дополнительный фактор — сильное увлечение Сарой Кинг.
  — И этот фактор мог дать ему дополнительный мотив и стимул?
  — Да.
  Полковник кашлянул.
  — Позвольте вас прервать. Фраза, которую вы подслушали, — «Ты ведь понимаешь, не так ли, что ее придется убить?» — наверняка была к кому-то обращена.
  — Логичный довод, — одобрил Пуаро. — Я об этом не забыл. С кем же разговаривал Реймонд Бойнтон? Несомненно, с кем-то из членов своей семьи. Но с кем именно? Можете описать нам, доктор, душевное состояние других представителей семейства?
  — По-моему, Кэрол Бойнтон была в таком же состоянии, как и Реймонд, — быстро ответил Жерар. — Чувство протеста, сопровождаемое сильным нервным возбуждением, но не осложненным в ее случае сексуальным фактором. Леннокс Бойнтон уже миновал стадию протеста и пребывал в апатии. Думаю, ему было нелегко на чем-либо сосредоточиться. Как истинный интроверт, он не реагировал на окружающую обстановку, все больше уходя в себя.
  — А его жена?
  — Она была усталой и несчастной, но не проявляла признаков психической нестабильности. По-моему, она находилась на грани принятия решения.
  — Какого решения?
  — Оставить мужа или нет.
  Жерар пересказал свой разговор с Джефферсоном Коупом.
  Пуаро понимающе кивнул.
  — А как насчет младшей девушки — ее зовут Джиневра, не так ли?
  Лицо француза стало серьезным.
  — Я бы сказал, что ее психика в угрожающем состоянии. Она уже начала проявлять симптомы шизофрении. Будучи не в силах выносить давление жизненных обстоятельств, Джиневра спасается в царстве фантазии. У нее прогрессирующая мания преследования — она утверждает, что в ее жилах течет королевская кровь, что ее окружают враги и так далее.
  — Это опасно?
  — Очень опасно. Зачастую это предвещает манию убийства. Больной убивает не потому, что хочет этого, а из самозащиты — чтобы не погибнуть самому. С его точки зрения, это вполне разумная мера.
  — Значит, вы думаете, что Джиневра Бойнтон могла убить свою мать?
  — Да. Но сомневаюсь, чтобы ей хватило знаний и смекалки сделать это таким образом. Коварство страдающих подобной манией, как правило, достаточно примитивно и очевидно. К тому же я почти уверен, что она избрала бы более эффектный способ.
  — Но она могла это сделать? — настаивал Пуаро.
  — Да, — признал Жерар.
  — Как по-вашему, остальные члены семьи знают, кто убил миссис Бойнтон?
  — Конечно, знают! — неожиданно вмешался полковник Карбери. — Если я когда-нибудь видел людей, которым есть что скрывать, так это они!
  — Мы заставим их все нам рассказать, — успокоил его Пуаро.
  — С помощью допроса третьей степени?
  — Нет. — Пуаро покачал головой. — Всего лишь обычного разговора. Как правило, люди говорят правду, потому что это легче — не нужно напрягать воображение. Можно солгать один, два, три, четыре раза, но нельзя лгать все время. Таким образом, правда становится очевидной.
  — В этом что-то есть, — согласился Карбери. — Вы сказали, что поговорите с ними. Значит, вы согласны взяться за это дело?
  Пуаро кивнул.
  — Только давайте поставим точки над «i», — предупредил он. — Вам нужна правда, и я намерен до нее докопаться. Но, даже зная правду, мы можем не иметь доказательств, которые примет во внимание суд. Понятно?
  — Вполне, — отозвался Карбери. — Вы выясните, что именно произошло, а я уж буду решать, что делать, учитывая международные аспекты. В любом случае все станет ясным. Терпеть не могу путаницу.
  Пуаро улыбнулся.
  — Но я не могу дать вам много времени, — продолжал полковник. — Нельзя же задерживать этих людей здесь на неопределенный срок.
  — Вы можете задержать их на сутки, — спокойно сказал Пуаро. — К завтрашнему вечеру вы будете знать правду.
  Карбери уставился на него:
  — Вы в этом уверены?
  — Я знаю свои способности.
  Смущенный столь откровенным хвастовством, полковник Карбери отвернулся и пригладил усы.
  — Ладно, — буркнул он. — Действуйте.
  — А если вы добьетесь успеха, друг мой, — добавил доктор Жерар, — то совершите чудо!
  Глава 4
  Сара Кинг внимательно разглядывала Эркюля Пуаро. Она отметила яйцевидную голову, огромные усы, щеголеватую внешность, подозрительно черные волосы, и в ее глазах отразилось сомнение.
  — Ну, мадемуазель, вы удовлетворены?
  Сара покраснела, встретив иронический взгляд детектива.
  — Прошу прощения, — смущенно сказала она.
  — Du tout!964 Используя выражение, которое я недавно слышал, вы произвели беглый осмотр, не так ли?
  Сара улыбнулась:
  — Ну, вы можете проделать то же самое со мной.
  — Разумеется. Я не преминул этим воспользоваться.
  Она резко взглянула на него, но Пуаро безмятежно подкручивал усы, и Сара уже второй раз подумала: «Этот тип — шарлатан!»
  К ней вернулось обычное самообладание. Она выпрямилась на стуле и промолвила:
  — Не думаю, что я понимаю цель этого разговора.
  — Разве добрый доктор Жерар вам не объяснил?
  Сара нахмурилась:
  — Не могу понять доктора Жерара. Кажется, он думает…
  — «Какая-то в державе датской гниль»,965 — процитировал Пуаро. — Как видите, я знаю вашего Шекспира.
  Сара отмахнулась от Шекспира.
  — Из-за чего вся эта суета? — осведомилась она.
  — Eh bien,966 разве вам не хочется знать правду об этой истории?
  — Вы говорите о смерти миссис Бойнтон?
  — Да.
  — По-моему, здесь много шума из ничего. Конечно, вы специалист, мсье Пуаро, и для вас естественно…
  Пуаро окончил фразу за нее:
  — Для меня естественно везде подозревать преступление?
  — Ну… да, может быть.
  — А у вас нет никаких сомнений по поводу кончины миссис Бойнтон?
  Сара пожала плечами:
  — Право, мсье Пуаро, если бы вы побывали в Петре, то поняли бы, что такая поездка едва ли подходила старой женщине с больным сердцем.
  — Значит, для вас тут все ясно?
  — Абсолютно. Не понимаю позиции доктора Жерара. Он ведь ничего не знал об этом, так как слег с лихорадкой. Естественно, я преклоняюсь перед его медицинскими познаниями, но ему незачем было поднимать шум. Полагаю, они могут произвести в Иерусалиме вскрытие — если не удовлетворены моим вердиктом.
  Пуаро немного помолчал.
  — Есть один факт, мисс Кинг, о котором вы не знаете. Доктор Жерар не сообщил вам его.
  — Какой факт? — насторожилась Сара.
  — Запас лекарства — дигитоксина — исчез из дорожной аптечки доктора Жерара.
  — О! — Сара быстро оценила новый аспект дела. И так же быстро ухватилась за его слабое место. — А доктор Жерар уверен в этом?
  Пуаро пожал плечами:
  — Как вам известно, мадемуазель, врачи не делают скоропалительных заявлений.
  — Да, конечно. Но тогда у доктора Жерара был приступ малярии.
  — Вы правы.
  — Он хоть знает, когда могли украсть лекарство?
  — В ночь прибытия в Петру доктор Жерар заглядывал в аптечку — у него разболелась голова, и ему понадобился фенацетин. Он почти уверен, что следующим утром, когда он клал фенацетин в аптечку и запирал ее, все лекарства были на месте.
  — Почти… — повторила Сара.
  Пуаро снова пожал плечами:
  — Да, у него есть сомнения, как были бы у всякого честного человека на его месте.
  — Знаю, — кивнула Сара. — Люди, полностью убежденные в своей правоте, всегда вызывают недоверие. Однако, мсье Пуаро, эту улику не назовешь надежной. Мне кажется…
  Пуаро вновь договорил за нее:
  — Вам кажется, что мне не следовало браться за это расследование?
  Сара посмотрела ему прямо в глаза:
  — Откровенно говоря, да. Вы уверены, мсье Пуаро, что не побеспокоите людей зря?
  Пуаро улыбнулся:
  — У семьи горе, а Эркюль Пуаро вздумал развлечься, играя в детектива?
  — Я не хотела вас оскорбить, но похоже на то.
  — Следовательно, вы на стороне семьи Бойнтон, мадемуазель?
  — Пожалуй. Они много страдали и заслужили, чтобы их оставили в покое.
  — А неприятной и деспотичной la maman лучше было умереть?
  — Когда вы так говорите… — Сара оборвала фразу и покраснела. — Я согласна, что такие соображения не стоит принимать во внимание.
  — Однако вы их принимаете, мадемуазель, а я — нет! Мне все равно, была ли жертва святой или чудовищем. Факт остается фактом — человеческое существо лишили жизни, а я всегда говорю, что не одобряю убийства.
  — Убийства? — резко переспросила Сара. — Но доказательство более чем сомнительное! Сам доктор Жерар не уверен в своих словах!
  — Есть и другие доказательства, мадемуазель, — спокойно сказал Пуаро.
  — Какие?
  — След от укола шприцем на запястье покойной. И слова, которые я услышал ночью в Иерусалиме, закрывая окно. Повторить вам эти слова, мадемуазель? Извольте. Я слышал, как мистер Реймонд Бойнтон произнес: «Ты ведь понимаешь, не так ли, что ее придется убить?»
  Он увидел, как краска медленно сбежала с лица Сары.
  — И надо же, чтобы эти слова услышали именно вы! — воскликнула она.
  — Такое случается. Теперь вы понимаете, почему я настаиваю на расследовании?
  — Думаю, вы правы, — медленно произнесла Сара.
  — И вы поможете мне?
  — Разумеется.
  Ее голос был абсолютно бесстрастным, а глаза смотрели холодно.
  Пуаро поклонился:
  — Благодарю вас, мадемуазель. А теперь я прошу вас рассказать мне своими словами все, что вы помните о том дне.
  Сара задумалась.
  — Утром я отправилась на экскурсию. Никто из Бойнтонов с нами не пошел. Я увидела их за ленчем — они уже заканчивали есть, когда мы вернулись. Миссис Бойнтон вроде бы пребывала в необычайно хорошем настроении.
  — Насколько я понимаю, как правило, она не была дружелюбной?
  — Отнюдь, — с легкой гримасой ответила Сара.
  Она рассказала, как миссис Бойнтон отпустила свою семью на прогулку.
  — Это тоже было необычным?
  — Да. Она старалась держать их при себе.
  — Вы думаете, что она внезапно ощутила раскаяние — что у нее был, так сказать, un bon moment?967
  — Нет, — твердо сказала Сара.
  — Тогда что же вы подумали?
  — Я была озадачена. Подозревала, что это игра в кошки-мышки.
  — Объяснитесь, мадемуазель.
  — Кошка развлекается, отпуская мышку и ловя ее снова. У миссис Бойнтон была похожая психика. Я подумала, что она готовит очередную пакость.
  — Что случилось потом?
  — Бойнтоны ушли на прогулку…
  — Все?
  — Нет, младшая — Джиневра — осталась в лагере. Мать велела ей отдохнуть.
  — А сама она этого хотела?
  — Нет, но это не имело значения. Она сделала то, что ей приказали. Остальные ушли, а мы с доктором Жераром присоединились к ним…
  — Когда?
  — Около половины четвертого.
  — Где тогда была миссис Бойнтон?
  — Надин — ее невестка — усадила ее на стул возле пещеры.
  — Продолжайте.
  — Мы прогуливались вместе, а потом доктор Жерар вернулся в лагерь. Он уже некоторое время выглядел нездоровым, и я видела, что у него жар. Я хотела вернуться вместе с ним, но он не пожелал и слышать об этом.
  — Сколько тогда было времени?
  — Полагаю, около четырех.
  — А остальные?
  — Мы пошли дальше.
  — Все вместе?
  — Сначала да. Потом мы разделились. — Сара быстро добавила, словно предвидя следующий вопрос: — Надин Бойнтон и мистер Коуп пошли в одну сторону, а Кэрол, Леннокс, Реймонд и я — в другую.
  — И продолжали идти вчетвером?
  — Ну… нет. Реймонд и я отошли от остальных. Мы сидели на валуне и наслаждались пейзажем. Потом он ушел, а я задержалась на какое-то время. Посмотрев на часы, я увидела, что уже половина шестого, и решила вернуться. В лагерь я добралась к шести. Солнце уже садилось.
  — По пути вы прошли мимо миссис Бойнтон?
  — Я заметила, что она все еще сидит на стуле у пещеры.
  — Вам не показалось странным, что она не двигается?
  — Нет, потому что я видела ее сидящей так накануне вечером, когда мы прибыли в лагерь.
  — Понятно. Continuez.968
  — Я вошла в шатер. Остальные уже были там — кроме доктора Жерара. Я пошла умыться, а потом вернулась. Как раз подали обед, и один из слуг пошел предупредить миссис Бойнтон, но прибежал назад и сказал, что она заболела. Я поспешила к ней. Миссис Бойнтон сидела на стуле в той же позе, но когда я к ней прикоснулась, то сразу поняла, что она мертва.
  — И у вас не возникло никаких сомнений, что она умерла своей смертью?
  — Абсолютно никаких. Я слышала, что у нее плохо с сердцем, хотя никакое конкретное заболевание не было упомянуто.
  — Вы подумали, что она умерла, сидя на стуле?
  — Да.
  — Не позвав на помощь?
  — Такое иногда случается. Она могла даже умереть во сне. Возможно, она дремала. В любом случае весь лагерь спал во второй половине дня. Никто бы ее не услышал — разве только она бы позвала очень громко.
  — У вас сложилось мнение насчет того, как давно ее не стало?
  — Ну, я об этом не думала. Она явно была мертва уже некоторое время.
  — А поточнее?
  — Больше часа. Возможно, гораздо больше. Жар, исходивший от раскаленных камней, не позволил телу быстро остыть.
  — Больше часа? Вам известно, мадемуазель Кинг, что мистер Реймонд Бойнтон говорил с ней всего за полчаса до того, и она была жива и здорова?
  Сара отвела взгляд и покачала головой:
  — Должно быть, он ошибся. Наверное, это было раньше.
  — Нет, мадемуазель.
  Она снова посмотрела на него, и Пуаро вновь обратил внимание на решительную складку ее рта.
  — Конечно, я молода и не имею достаточного опыта, но я уверена, что миссис Бойнтон была мертва минимум час, когда я осматривала ее тело.
  — Такова ваша история и вы намерены ее придерживаться? Тогда можете объяснить, почему мистер Бойнтон сказал, что за полчаса до этого его мать была жива?
  — Понятия не имею. Вероятно, у них весьма смутное представление о времени. Эта семья очень нервная.
  — А сколько раз вы разговаривали с ними, мадемуазель?
  Сара нахмурилась:
  — Могу ответить точно. Я говорила с Реймондом Бойнтоном в коридоре спального вагона поезда, направлявшегося в Иерусалим. Я дважды беседовала с Кэрол Бойнтон — один раз в мечети Омара, а другой в моем номере ночью. Следующим утром я разговаривала с миссис Леннокс Бойнтон. Это все — если не считать нашей совместной прогулки в день смерти миссис Бойнтон.
  — А с ней самой вы ни разу не разговаривали?
  Сара покраснела:
  — Я обменялась с миссис Бойнтон несколькими словами в день ее отъезда из Иерусалима. — После паузы она добавила: — Фактически я вела себя как последняя дура.
  — Вот как?
  Это так походило на допрос, что Сара нехотя поведала о разговоре.
  Пуаро выглядел заинтересованным.
  — В этом деле очень важна психика миссис Бойнтон, — сказал он. — А вы — сторонний и непредубежденный наблюдатель. Вот почему ваш отчет о ней для меня так существен.
  Сара не ответила. Ее все еще кидало в жар при воспоминании об этом инциденте.
  — Благодарю вас, мадемуазель. Теперь я побеседую с другими свидетелями.
  Сара поднялась.
  — Простите, мсье Пуаро, но не могла бы я кое-что предложить?..
  — Разумеется.
  — Почему бы не отложить все это, пока не будут известны результаты вскрытия и вы не узнаете, справедливы ли ваши подозрения? По-моему, вы ставите телегу впереди лошади.
  Пуаро красноречиво взмахнул рукой.
  — Таков метод Эркюля Пуаро! — провозгласил он.
  Поджав губы, Сара вышла из комнаты.
  Глава 5
  Леди Уэстхолм вошла с уверенностью трансатлантического лайнера, подплывающего к причалу.
  Мисс Амабел Прайс, подобно маленькому суденышку, следовала в кильватере лайнера и села подальше от стола.
  — Разумеется, мсье Пуаро, — прогудела леди Уэстхолм, — я буду рада помочь вам всем, что в моих силах. Я всегда считала, что в делах подобного рода каждый обязан исполнять свой общественный долг…
  Она еще некоторое время распространялась об общественном долге, пока Пуаро не удалось вставить вопрос.
  — Я хорошо помню тот день, — ответила леди Уэстхолм. — Мисс Прайс и я сделаем все возможное, чтобы помочь вам.
  — О да! — почти с восторгом подтвердила мисс Прайс. — Какая трагедия! Умереть в мгновение ока!
  — Если бы вы рассказали мне, что именно произошло…
  — Конечно! — кивнула леди Уэстхолм. — После ленча я решила немного отдохнуть — утренняя экскурсия была довольно утомительной. Не то чтобы я действительно устала — со мной такое случается редко. Я не знаю, что такое усталость. Когда часто выступаешь перед публикой, на такие вещи не обращаешь внимания… Я просто предложила небольшую сиесту, и мисс Прайс согласилась со мной.
  — Да, — вздохнула мисс Прайс. — Я страшно устала. Подъем был очень тяжелым и опасным, хотя и необычайно интересным. Боюсь, я не такая выносливая, как леди Уэстхолм.
  — Усталость можно победить, — наставительно произнесла леди Уэстхолм. — Я взяла за правило никогда не поддаваться телесным слабостям.
  — Итак, — подытожил Пуаро, — после ленча вы обе пошли в свои палатки?
  — Да.
  — Миссис Бойнтон тогда сидела у входа в пещеру?
  — Ее невестка усадила ее там перед уходом на прогулку.
  — Вы обе ее видели?
  — Да, — ответила мисс Прайс. — Она сидела прямо напротив нас — только, конечно, повыше.
  — Пещеры выходят на выступ скалы, — пояснила леди Уэстхолм, — а несколько палаток стояли как раз под выступом. Там тек ручеек, по другую сторону которого находились шатер и остальные палатки — в том числе моя и мисс Прайс. Ее палатка стояла справа от шатра, а моя — слева. Палатки были обращены лицом к выступу, но, конечно, на некотором расстоянии от него.
  — Кажется, около двухсот ярдов.
  — Возможно.
  — У меня есть план, — сказал Пуаро, — составленный с помощью драгомана Махмуда.
  Леди Уэстхолм заметила, что в таком случае план наверняка неверный.
  — Этот человек не отличается точностью. Я сверяла его пояснения с Бедекером — несколько раз они оказывались ошибочными.
  — Согласно моему плану, — продолжал Пуаро, — пещеру, соседнюю с той, у которой сидела миссис Бойнтон, занимали ее сын Леннокс и его жена. Палатки Реймонда, Кэрол и Джиневры Бойнтон стояли внизу, но правее — почти напротив шатра. Справа от палатки Джиневры Бойнтон находилась палатка доктора Жерара, а еще правее — палатка мисс Кинг. По другую сторону ручья — слева от шатра — находились ваша палатка и палатка мистера Коупа. Палатка мисс Прайс, как вы упомянули, стояла справа от шатра. Это верно?
  Леди Уэстхолм неохотно кивнула.
  — Благодарю вас. Значит, это мы выяснили. Пожалуйста, продолжайте, леди Уэстхолм.
  — Было приблизительно без четверти четыре. Я подошла к палатке мисс Прайс узнать, проснулась ли она и хочет ли пойти на прогулку. Мисс Прайс сидела у входа и читала. Мы договорились выйти через полчаса, когда солнце станет менее жарким. Я вернулась в свою палатку и читала минут двадцать пять, а затем снова пошла к мисс Прайс. Она уже была готова, и мы отправились на прогулку. Казалось, в лагере все спят — никого не было видно, только миссис Бойнтон сидела наверху. Я предложила мисс Прайс спросить ее перед уходом, не нужно ли ей чего-нибудь.
  — Да. Очень предупредительно с вашей стороны, — пробормотала мисс Прайс.
  — Я считала это своим долгом, — самодовольно заявила леди Уэстхолм.
  — А она повела себя так грубо! — воскликнула мисс Прайс.
  Пуаро вопросительно посмотрел на них.
  — Наша тропинка проходила как раз под выступом, — объяснила леди Уэстхолм, — и я окликнула миссис Бойнтон, сказав, что мы уходим на прогулку, и спросив, не можем ли мы что-нибудь для нее сделать. Но она в ответ только фыркнула, глядя на нас, как на грязь под ногами!
  — Так невежливо! — подхватила мисс Прайс.
  — Должна признаться, — слегка покраснев, сказала леди Уэстхолм, — что я отпустила не слишком любезное замечание.
  — Думаю, учитывая обстоятельства, вы были абсолютно правы, — заявила мисс Прайс.
  — Что это было за замечание? — спросил Пуаро.
  — Я сказала мисс Прайс, что миссис Бойнтон, возможно, пьяна. Ее поведение вообще было очень странным, и я подумала, что причиной мог быть алкоголь, пристрастие к которому, как мне хорошо известно…
  Пуаро ловко увел беседу из алкогольного русла:
  — А в тот день ее поведение не показалось вам особенно странным? Скажем, во время ленча?
  — Н-нет, — подумав, отозвалась леди Уэстхолм. — По-моему, тогда оно было вполне нормальным — конечно, для таких, как она, американок, — снисходительно добавила леди.
  — Она повела себя очень грубо и с тем слугой, — вставила мисс Прайс.
  — Когда?
  — Незадолго до нашего ухода.
  — Ах да, припоминаю. Кажется, он здорово ее разозлил. Конечно, — продолжала леди Уэстхолм, — слуги, не понимающие ни слова по-английски, могут утомить, но во время путешествия надо делать скидку.
  — Что это был за слуга? — спросил Пуаро.
  — Один из бедуинов, работающих в лагере. Думаю, миссис Бойнтон попросила его что-то принести, а он принес не то. Она страшно рассердилась. Бедняга убежал со всех ног, а она размахивала палкой и кричала ему вслед.
  — Что кричала?
  — Мы находились слишком далеко, чтобы слышать. По крайней мере, я не разобрала ни слова, а вы, мисс Прайс?
  — Я тоже. Кажется, она велела ему принести что-то из палатки младшей дочери, а может быть, рассердилась за то, что он вошел к ней в палатку, — точно не знаю.
  — Как он выглядел?
  Мисс Прайс неуверенно покачала головой:
  — Право, не могу сказать. Он находился далеко от нас, да и все арабы кажутся мне похожими друг на друга.
  — Это был человек выше среднего роста, — сказала леди Уэстхолм, — в обычном местном тюрбане, рваных и залатанных бриджах и небрежно повязанных обмотках на ногах. Эти люди нуждаются в дисциплине!
  — Вы могли бы опознать этого человека среди лагерной прислуги?
  — Сомневаюсь. Лица мы не разглядели. И как говорит мисс Прайс, все арабы похожи друг на друга.
  — Интересно, — задумчиво промолвил Пуаро, — что же так рассердило миссис Бойнтон?
  — Слуги иногда действуют на нервы, — отозвалась леди Уэстхолм. — Один из них забрал мои туфли, хотя я предупреждала его — в том числе знаками, — что предпочитаю сама их чистить.
  — Я тоже всегда делаю это сам, — сказал Пуаро, отвлекаясь на миг от расспросов. — Повсюду вожу с собой набор для чистки обуви, одежную щетку и пылевую тряпку.
  — Как и я. — В голосе леди Уэстхолм послышались человеческие интонации.
  — Потому что эти арабы никогда не счищают пыль с вещей…
  — Да. Конечно, здесь одежду приходится чистить три или четыре раза в день…
  — Но дело того стоит.
  — Разумеется! Терпеть не могу грязь! А здешние мухи на базарах — просто чудовищно!
  — Да-да. — Пуаро выглядел слегка виновато. — Вскоре мы выясним у этого человека, что так разозлило миссис Бойнтон. Продолжайте.
  — Мы шли медленно, — сказала леди Уэстхолм, — и вскоре встретили доктора Жерара. Он шатался и выглядел совсем больным. Я сразу поняла, что у него лихорадка.
  — Он дрожал с головы до ног, — вставила мисс Прайс.
  — Я сразу поняла, что приближается приступ малярии, поэтому предложила вернуться с ним в лагерь и дать ему хинин, но он сказал, что у него с собой аптечка.
  — Бедняга, — вздохнула мисс Прайс. — Я всегда расстраиваюсь, видя врача больным. Это кажется таким несправедливым!
  — Мы пошли дальше, — продолжала леди Уэстхолм, — а потом присели на валун.
  — Карабкаться было так утомительно после утренней экскурсии, — пробормотала мисс Прайс.
  — Я никогда не чувствую усталости, — твердо заявила леди Уэстхолм. — Просто дальше идти было незачем. Перед нами открывался прекрасный вид.
  — В том числе и на лагерь?
  — Да, мы сидели к нему лицом.
  — Так романтично! — прощебетала мисс Прайс. — Лагерь среди розово-красных скал! — Она снова вздохнула и покачала головой.
  — Но его управление оставляло желать лучшего. — Лошадиные ноздри леди Уэстхолм возбужденно расширились. — Я сообщу об этом в агентство Касла. Не уверена, что воду там кипятили и фильтровали как следует.
  Пуаро кашлянул и быстро увел разговор в сторону от питьевой воды.
  — Вы видели кого-нибудь из других членов группы? — спросил он.
  — Да. Старший мистер Бойнтон и его жена прошли мимо нас, возвращаясь в лагерь.
  — Они шли вместе?
  — Нет. Первым прошел мистер Бойнтон. Он выглядел так, словно от перегрева у него кружилась голова.
  — Затылок нужно беречь от солнца! — оживилась мисс Прайс. — Я всегда прикрываю его носовым платком из плотного шелка.
  — Что сделал мистер Леннокс Бойнтон по возвращении в лагерь? — спросил Пуаро.
  На сей раз мисс Прайс опередила леди Уэстхолм:
  — Сразу подошел к матери, но оставался с ней очень недолго.
  — Сколько именно?
  — Минуту или две.
  — По-моему, чуть более минуты, — сказала леди Уэстхолм. — Потом он ушел в свою пещеру, а после этого спустился в шатер.
  — А его жена?
  — Она прошла мимо нас примерно через четверть часа и даже вежливо остановилась на минуту, чтобы поговорить.
  — Она мне кажется очень симпатичной женщиной, — улыбнулась мисс Прайс.
  — В отличие от других членов семьи, — добавила леди Уэстхолм.
  — Вы наблюдали за ее возвращением в лагерь?
  — Да. Она поднялась к своей свекрови и заговорила с ней, потом зашла в свою пещеру, принесла стул и посидела рядом с миссис Бойнтон около десяти минут.
  — А затем?
  — Отнесла стул назад в пещеру и спустилась в шатер, где уже находился ее муж.
  — Что произошло дальше?
  — К нам подошел этот странный американец, — ответила леди Уэстхолм. — Кажется, его фамилия Коуп. Он сказал, что за изгибом долины имеется образец древней архитектуры, на который мы обязательно должны взглянуть. Мы пошли туда. У мистера Коупа была с собой очень интересная статья о Петре и набатеях. В лагерь мы вернулись около без двадцати шесть. Уже становилось холодно.
  — Миссис Бойнтон все еще сидела на прежнем месте?
  — Да.
  — Вы заговорили с ней?
  — Нет. Я едва обратила на нее внимание.
  — Что вы сделали потом?
  — Пошла в свою палатку, переодела обувь и взяла пачку китайского чая, а потом направилась в шатер. Там был драгоман — я отдала ему пачку и велела заварить чай мисс Прайс и мне, убедившись, что вода вскипела как надо. Он сказал, что ужин будет готов через полчаса — слуги уже накрывали на стол, — но я ответила, что это неважно.
  — По-моему, чашка чая хороша в любое время, — рассеянно промолвила мисс Прайс.
  — В шатре был кто-нибудь еще?
  — Да. Мистер и миссис Леннокс Бойнтон сидели в углу и читали. И Кэрол Бойнтон тоже была там.
  — А мистер Коуп?
  — Он присоединился к нам за чаем, — сказала мисс Прайс, — хотя заметил, что пить чай — не в привычках американцев.
  Леди Уэстхолм кашлянула.
  — Я начала побаиваться, что мистер Коуп окажется назойливым и станет навязывать мне свое общество. Путешествуя, трудно удерживать людей на расстоянии. Они становятся склонными к фамильярности — а американцы особенно часто бывают бестактными.
  — Я уверен, леди Уэстхолм, что вы способны отделаться от нежелательных попутчиков, — вежливо сказал Пуаро.
  — Думаю, я способна справиться с любой ситуацией, — самодовольно отозвалась леди Уэстхолм.
  Насмешливые искорки в глазах Пуаро остались ею незамеченными.
  — Пожалуйста, завершите ваш рассказ о событиях того дня.
  — Конечно. Насколько я помню, Реймонд Бойнтон и рыжеволосая младшая дочь вошли в шатер вскоре после этого. Мисс Кинг пришла последней. Ужин уже был готов, и драгоман послал одного из слуг сообщить об этом миссис Бойнтон. Но слуга примчался назад с одним из своих товарищей и взволнованно заговорил с драгоманом по-арабски. Услышав, что миссис Бойнтон заболела, мисс Кинг предложила свои услуги. Она вышла вместе с драгоманом, потом вернулась и сообщила членам семьи миссис Бойнтон печальную новость.
  — Она сделала это очень резко, — вставила мисс Прайс. — Думаю, такое следует сообщать более осторожно.
  — И как восприняла трагическую весть семья? — спросил Пуаро.
  Впервые леди Уэстхолм и мисс Прайс казались растерянными.
  — Ну… трудно сказать. — В голосе леди Уэстхолм не слышалось обычной уверенности. — Они выглядели… спокойными.
  — Они были ошарашены. — Слова мисс Прайс прозвучали скорее как предположение, чем как констатация факта.
  — Потом они вышли из шатра с мисс Кинг, — сказала леди Уэстхолм. — Мисс Прайс и я благоразумно остались на месте.
  В глазах мисс Прайс мелькнуло сожаление.
  — Ненавижу вульгарное любопытство! — добавила леди Уэстхолм.
  Сожаление стало более явным. Было очевидно, что мисс Прайс принудили также ненавидеть вульгарное любопытство.
  — Позднее драгоман и мисс Кинг вернулись, — продолжала леди Уэстхолм. — Я предложила, чтобы нам вчетвером подали еду немедленно, дабы Бойнтоны могли поужинать в шатре позже, без смущающего присутствия посторонних. Мое предложение приняли, и сразу после ужина я удалилась в свою палатку. Мисс Кинг и мисс Прайс сделали то же самое. Мистер Коуп, по-моему, остался в шатре, так как он был другом семьи и думал, что может оказать им помощь. Это все, что я знаю, мсье Пуаро.
  — Когда мисс Кинг сообщила новость, вся семья Бойнтон вышла вместе с ней из шатра?
  — Да… Нет, теперь мне кажется, что рыжеволосая девушка осталась. Возможно, вы помните, мисс Прайс?
  — Да, я думаю… я уверена, что она осталась.
  — И что же она делала? — спросил Пуаро.
  Леди Уэстхолм уставилась на него:
  — Что делала, мсье Пуаро? Насколько я помню, ничего.
  — Она все время шевелила руками, — внезапно сказала мисс Прайс. — Я подумала, что это свидетельствует о ее чувствах. На лице у нее ничего не отражалось, но руки так и дергались. Однажды я разорвала фунтовый банкнот, сама не зная, что делаю. У меня внезапно заболела двоюродная бабушка, и я никак не могла решить, ехать к ней или нет, а потом увидела, что вместо телеграммы рву купюру в целый фунт на мелкие кусочки! — Мисс Прайс сделала драматическую паузу.
  — Что-нибудь еще, мсье Пуаро? — холодно осведомилась леди Уэстхолм, не одобряя выход на авансцену своей компаньонки.
  Вздрогнув, Пуаро пробудился от размышлений.
  — Нет, ничего… Вы все изложили подробно и точно.
  — У меня превосходная память, — удовлетворенно заметила леди Уэстхолм.
  — Еще одна маленькая просьба, леди Уэстхолм, — сказал Пуаро. — Пожалуйста, сидите, не оборачиваясь. А теперь опишите, как одета мисс Прайс, если, конечно, она не возражает.
  — Нет, нисколько, мсье Пуаро! — прочирикала мисс Прайс.
  — Право, мсье Пуаро, с какой целью…
  — Будьте так любезны, мадам, выполнить мою просьбу.
  Леди Уэстхолм пожала плечами и неохотно заговорила:
  — На мисс Прайс хлопчатобумажное платье в коричневую и белую полоску, суданский пояс из красной, синей и бежевой кожи, бежевые шелковые чулки и лакированные коричневые босоножки. На левом чулке спустилась петля. На шее у нее ожерелье из сердолика и голубые бусы, на платье брошь с жемчужной бабочкой. На третьем пальце кольцо с поддельным скарабеем.969 На голове индийская широкополая шляпа с двойной тульей из розового и коричневого фетра. — Она сделала паузу. — Это все?
  Пуаро развел руками.
  — Примите мои поздравления, мадам. Ваша наблюдательность выше всяких похвал.
  — От меня редко ускользают даже мелкие детали.
  Поднявшись, леди Уэстхолм кивнула и вышла из комнаты. Мисс Прайс двинулась следом, печально глядя на левый чулок, но Пуаро остановил ее:
  — Еще одну минутку, мадемуазель.
  — Да? — Мисс Прайс повернулась с испуганным видом. Пуаро доверительно склонился к ней:
  — Видите букет белых цветов на столе?
  — Да.
  — А вы заметили, войдя в комнату, что я один или два раза чихнул?
  — Да.
  — Не обратили ли вы внимание, нюхал ли я до того эти цветы?
  — Ну… нет, не помню.
  — Но вы помните, что я чихал?
  — Да.
  — Ладно, это не имеет значения… Понимаете, меня интересовало, могут ли эти цветы вызвать сенную лихорадку.
  — Сенную лихорадку?! — воскликнула мисс Прайс. — Моя кузина отчаянно мучилась из-за нее! Она говорила, что если ежедневно закапывать в нос борную кислоту…
  Пуаро с трудом избавился от мисс Прайс и неприятностей с носом ее кузины. Закрыв дверь, он вернулся в комнату.
  — Но ведь я не чихал! — пробормотал он, подняв брови.
  Глава 6
  Леннокс Бойнтон вошел в комнату быстрым, решительным шагом. Если бы доктор Жерар был здесь, его бы удивила происшедшая в молодом человеке перемена. Апатия исчезла. Он явно нервничал и был настороже. Его взгляд быстро перебегал с места на место.
  — Доброе утро, мистер Бойнтон. — Пуаро встал и церемонно поклонился. — Спасибо, что согласились побеседовать со мной.
  — Полковник Карбери мне посоветовал… — неуверенно отозвался Леннокс. — Он сказал, что нужно соблюсти формальности…
  — Пожалуйста, садитесь, мистер Бойнтон.
  Леннокс опустился на стул, который недавно освободила леди Уэстхолм.
  — Боюсь, для вас это было сильным потрясением, — продолжал Пуаро.
  — Да, конечно… Хотя мы знали, что у матери слабое сердце.
  — В таком случае разумно ли было позволять ей отправляться в столь утомительную экспедицию?
  Леннокс Бойнтон вскинул голову.
  — Моя мать, мсье… э-э… Пуаро, сама принимала решения, — с печальным достоинством ответил он. — Если она что-то решила, протестовать было бесполезно. — Произнеся эту фразу, Леннокс внезапно побледнел и затаил дыхание.
  — Пожилые леди часто бывают упрямы, — согласился Пуаро.
  — Какова цель этих нелепых формальностей? Почему они вдруг возникли? — раздраженно осведомился Леннокс.
  — Возможно, вы не знаете, мистер Бойнтон, что они всегда возникают в случае внезапной и необъяснимой смерти.
  — Что вы подразумеваете под словом «необъяснимая»?
  Пуаро пожал плечами.
  — Неизбежно появляется вопрос, была ли смерть естественной или это самоубийство.
  — Самоубийство? — Леннокс уставился на него.
  — Вы, разумеется, лучше должны знать, правомерна ли такая версия. Полковник Карбери должен решить, производить ли расследование, вскрытие и так далее. Так как я оказался здесь и имею немалый опыт в подобных делах, он предложил, чтобы я навел справки и дал ему совет. Естественно, он не хочет беспокоить вас понапрасну.
  — Я телеграфирую нашему консулу в Иерусалиме! — сердито заявил Леннокс.
  — Разумеется, это ваше право. — Последовала пауза. Затем Пуаро развел руками. — Если вы отказываетесь отвечать на мои вопросы…
  — Вовсе нет, — быстро сказал Леннокс. — Только… это кажется излишним.
  — Прекрасно вас понимаю. Но вопросы простые и абсолютно рутинные. Кажется, в день смерти вашей матери, мсье Бойнтон, вы покинули лагерь в Петре и отправились на прогулку?
  — Да. Мы все пошли прогуляться — за исключением моей матери и младшей сестры.
  — Ваша мать тогда сидела снаружи у своей пещеры?
  — Да, прямо у входа. Она сидела там каждый день.
  — Когда вы отправились на прогулку?
  — По-моему, в начале четвертого.
  — А когда вернулись?
  — Право, не помню — в четыре, может быть, в пять.
  — Примерно через час или два?
  — Да, около того.
  — Вы проходили мимо кого-нибудь по пути назад? Например, мимо двух леди, сидящих на валуне?
  — Не знаю. Да, кажется, проходил.
  — Очевидно, вы были слишком поглощены своими мыслями, чтобы это заметить?
  — Да.
  — Вернувшись в лагерь, вы говорили с вашей матерью?
  — Я… да, говорил.
  — Тогда она не жаловалась на плохое самочувствие?
  — Нет, с ней вроде было все в порядке.
  — Могу я узнать содержание вашего разговора?
  Леннокс немного помедлил.
  — Мать заметила, что я вернулся очень быстро. Мне пришлось согласиться. — Он снова сделал паузу, стараясь сосредоточиться. — Я сказал, что мне стало жарко. Она спросила, который час, — ее часы остановились. Я завел их и надел на ее запястье.
  — И сколько же тогда было времени? — мягко осведомился Пуаро.
  — Что-что?
  — Сколько было времени, когда вы надели часы на ее запястье?
  — Было… без двадцати пяти пять.
  — Выходит, вы знаете точное время вашего возвращения в лагерь, — заметил Пуаро.
  Леннокс покраснел:
  — Какой же я дурак! Простите, мсье Пуаро, из-за всех волнений у меня путаются мысли…
  — Вполне естественно! Что же произошло дальше?
  — Я спросил у матери, не принести ли ей чего-нибудь — чая, кофе и так далее. Она ответила, что нет. Тогда я пошел в шатер. Никого из слуг там не было, я сам нашел содовую воду и выпил ее. Меня мучила жажда. Я посидел там, читая старые номера «Сэтерди ивнинг пост», и, наверное, задремал.
  — Ваша жена присоединилась к вам в шатре?
  — Да, вскоре.
  — И больше вы не видели вашу мать живой?
  — Нет.
  — Она не казалась расстроенной или возбужденной, когда вы говорили с ней?
  — Нет, она выглядела как обычно.
  — А она не упоминала о неприятностях с одним из слуг?
  Леннокс уставился на него:
  — Конечно, нет!
  — Это все, что вы можете мне рассказать?
  — Боюсь, что да.
  — Благодарю вас, мистер Бойнтон.
  Пуаро склонил голову, давая понять, что беседа окончена. Но Леннокс, казалось, не хотел уходить. Он задержался у двери.
  — И больше вы ни о чем не хотите спросить?
  — Ни о чем. Пожалуйста, попросите вашу жену прийти сюда.
  Леннокс медленно вышел. Пуаро записал в лежащем перед ним блокноте: «Л.Б. — 16.35».
  Глава 7
  Пуаро с интересом смотрел на высокую, исполненную достоинства молодую женщину, вошедшую в комнату. Он встал и вежливо поклонился:
  — Миссис Леннокс Бойнтон? Эркюль Пуаро к вашим услугам.
  Надин Бойнтон села, задумчиво глядя на Пуаро.
  — Надеюсь, вы не возражаете, мадам, что я навязываю вам свое общество, когда у вас тяжкое горе?
  Надин ответила не сразу. Ее взгляд оставался спокойным и серьезным.
  — Думаю, мне лучше быть с вами откровенной, мсье Пуаро.
  — Согласен с вами, мадам.
  — Вы извинились за то, что беспокоите меня во время тяжкого горя. Этого горя, мсье Пуаро, не существует, и бесполезно изображать обратное. Я не любила мою свекровь и не могу сказать, что сожалею о ее смерти.
  — Благодарю вас, мадам, за вашу искренность.
  — Тем не менее, — продолжала Надин, — хотя я и не чувствую горя, но должна признаться, что испытываю угрызения совести.
  — Угрызения совести? — Брови Пуаро поползли вверх.
  — Да. Потому что я довела ее до смерти и виню себя за это.
  — Что вы говорите, мадам?
  — Я говорю, что была причиной смерти моей свекрови. Мне казалось, что я веду себя честно, но результат оказался прискорбный. Фактически я убила ее.
  Пуаро откинулся на спинку стула.
  — Не будете ли вы любезны объясниться, мадам?
  Надин кивнула:
  — Именно это я и хочу сделать. Конечно, моей первой реакцией было держать при себе личные дела, но я понимаю, что настанет время, когда придется все рассказать. Не сомневаюсь, мсье Пуаро, что вы часто выслушивали признания весьма интимного свойства.
  — Разумеется.
  — Тогда я расскажу вам, что произошло. Мою замужнюю жизнь, мсье Пуаро, особенно счастливой не назовешь. Мужа нельзя целиком в этом винить — мать дурно влияла на него. Однако в последнее время я чувствовала, что не в силах терпеть дольше. — Она сделала паузу. — В день смерти моей свекрови я приняла решение. У меня есть друг — очень хороший друг. Он неоднократно предлагал мне соединить наши судьбы. В тот день я приняла его предложение.
  — Вы решили оставить мужа?
  — Да.
  — Продолжайте, мадам.
  — Приняв это решение, я хотела как можно скорее осуществить его. В лагерь я вернулась одна. Моя свекровь сидела у входа в пещеру — поблизости никого не было, и я решила сообщить ей новость. Я принесла стул, села рядом с ней и честно обо всем рассказала.
  — Она была удивлена?
  — Да. Боюсь, это явилось для нее сильным шоком. Она очень рассердилась и взвинтила себя до такого состояния, что я отказалась обсуждать это с ней, встала и ушла. — Голос Надин дрогнул. — Больше я не видела ее живой.
  Пуаро медленно кивнул:
  — Понятно. Вы думаете, что ее смерть стала результатом шока?
  — Я в этом почти уверена. Путешествие и так утомило ее, а мои новости и ее гнев сделали остальное… К тому же я чувствую себя виноватой, так как имею кое-какие познания в медицине и должна была предвидеть такую возможность.
  Несколько минут Пуаро сидел молча.
  — Что вы сделали, когда отошли от нее? — спросил он наконец.
  — Отнесла стул в свою пещеру, потом спустилась к шатру. Мой муж уже находился там.
  Пуаро внимательно наблюдал за ней.
  — Вы сообщили ему о своем решении? Или вы сделали это раньше?
  Последовала едва заметная пауза.
  — Сообщила тогда.
  — И как он это воспринял?
  — Леннокс очень расстроился.
  — Он убеждал вас изменить решение?
  Надин покачала головой:
  — Нет, он говорил очень мало. Понимаете, мы оба уже некоторое время знали, что нечто подобное может произойти.
  — Прошу прощения, но ваш друг — разумеется, мистер Джефферсон Коуп?
  Надин кивнула.
  После очередной паузы Пуаро внезапно осведомился:
  — У вас есть шприц, мадам?
  — Да… нет.
  — Так да или нет?
  — В моей дорожной аптечке был старый шприц, но аптечка осталась с нашим багажом в Иерусалиме.
  — Понятно.
  — Почему вы спросили меня об этом, мсье Пуаро?
  Вместо ответа детектив задал еще один вопрос:
  — Кажется, миссис Бойнтон принимала микстуру, содержащую дигиталин?
  — Да.
  Ему показалось, что Надин насторожилась.
  — Это от сердечного заболевания?
  — Да.
  — Дигиталин в какой-то степени кумулятивное лекарство?
  — Вроде бы да. Я не слишком в этом разбираюсь.
  — Если миссис Бойнтон приняла чрезмерную дозу дигиталина…
  — Это невозможно. — Надин решительно прервала фразу Пуаро. — Она всегда была очень осторожна, и я тоже, когда отмеривала для нее дозу.
  — Но чрезмерная доза могла содержаться в самом пузырьке, если аптекарь ошибся.
  — По-моему, это маловероятно, — спокойно ответила Надин.
  — В любом случае анализ это покажет.
  — К сожалению, пузырек разбился.
  Пуаро встрепенулся:
  — Вот как? Кто же его разбил?
  — Точно не знаю. Наверное, кто-то из слуг. Когда тело свекрови относили в ее пещеру, возникла суматоха, да и темнело уже. Вот стол и опрокинулся.
  — Любопытно, — произнес Пуаро.
  Надин устало пошевелилась на стуле.
  — Очевидно, вы предполагаете, что моя свекровь умерла не от шока, а от чрезмерной дозы дигиталина? Мне это не кажется правдоподобным.
  Пуаро склонился вперед.
  — Даже если я скажу вам, что у доктора Жерара — французского врача, который был с вами в лагере, — исчезло из аптечки определенное количество дигитоксина?
  Надин побледнела, непроизвольно вцепившись в край стола и опустив глаза. Она застыла, словно мадонна, высеченная из камня.
  — Ну, мадам, что вы на это скажете?
  Секунды шли друг за другом, но Надин молчала. Прошло две минуты, прежде чем она подняла взгляд.
  — Вы знаете, мсье Пуаро, что я не убивала мою свекровь! Она была цела и невредима, когда я отошла от нее. Многие могут это засвидетельствовать. Следовательно, будучи невиновной в этом преступлении, я могу обратиться к вам с просьбой. Если я поклянусь вам, что свершилось высшее правосудие, вы бросите это дело? Сколько нам всем пришлось вынести! И теперь, когда мы обрели покой и возможность счастья, неужели вы способны все это разрушить?
  Пуаро выпрямился. Его глаза сверкнули зеленоватым светом.
  — О чем именно вы просите меня, мадам?
  — Я говорю вам, что моя свекровь умерла естественной смертью и прошу мне поверить.
  — Иными словами, вы знаете, что вашу свекровь преднамеренно убили, и просите меня посмотреть на это сквозь пальцы.
  — Я прошу вас сжалиться!
  — Да, над тем, у кого нет жалости.
  — Вы не понимаете — все было совсем не так…
  — Откуда вы знаете, мадам? Или вы сами совершили убийство?
  Надин покачала головой, не обнаруживая признаков вины.
  — Нет, — спокойно сказала она. — Моя свекровь была жива, когда я отошла от нее.
  — А что случилось потом? Вы знаете наверняка? Или подозреваете?
  — Я слышала, мсье Пуаро, что в Восточном экспрессе вы приняли официальную версию происшедшего.970
  Пуаро с любопытством посмотрел на нее:
  — Интересно, кто рассказал вам об этом?
  — Но это правда?
  — Это было… совсем другое дело, — медленно произнес Пуаро.
  — Нет! Не другое! — страстно воскликнула Надин. — Убитый воплощал собой зло… и она тоже!
  — Нравственные качества жертвы тут ни при чем, — остудил ее пыл Пуаро. — Человеческое существо, которое присваивает право лично вершить правосудие и лишает жизни другое человеческое существо, опасно для общества. Это говорю вам я, Эркюль Пуаро!
  — Как вы суровы!
  — В некоторых отношениях, мадам, я беспощаден. Я не одобряю убийства! Это последнее слово Эркюля Пуаро.
  Надин поднялась. Ее темные глаза сверкали.
  — Тогда продолжайте разрушать жизни невинных людей! Мне больше нечего сказать!
  — Напротив, мадам, я думаю, вы можете поведать очень многое. Что случилось после того, как вы покинули вашу свекровь? Когда вы и ваш муж находились в шатре?
  Она пожала плечами:
  — Откуда я знаю?
  — Вы знаете — или подозреваете.
  Надин посмотрела ему в глаза:
  — Я ничего не знаю, мсье Пуаро.
  Повернувшись, она вышла из комнаты.
  Глава 8
  Отметив в блокноте «Н.Б. — 16.40», Пуаро открыл дверь, позвал ординарца, которого полковник Карбери предоставил в его распоряжение, — смышленого араба, хорошо говорящего по-английски, — и попросил его прислать мисс Кэрол Бойнтон.
  Спустя непродолжительное время он с интересом рассматривал вошедшую девушку, отмечая ее каштановые волосы, горделивую посадку головы на длинной шее и нервные точеные руки.
  — Садитесь, мадемуазель, — предложил Пуаро.
  Кэрол послушно села. На ее бледном лице отсутствовало какое-либо выражение. Пуаро поспешил принести соболезнования, которые девушка приняла с полным равнодушием.
  — А теперь, мадемуазель, не расскажете ли вы мне, как вы провели вторую половину дня, когда последовала смерть вашей матери?
  Ответ прозвучал быстро, заставив подозревать, что его отрепетировали заранее:
  — После ленча мы все отправились на прогулку. Я вернулась в лагерь…
  — Минутку, — прервал Пуаро. — До этого вы все были вместе?
  — Нет. Большую часть времени я провела с моим братом Реймондом и мисс Кинг, а потом гуляла одна.
  — Благодарю вас. Когда именно вы вернулись в лагерь?
  — По-моему, около десяти минут шестого.
  Пуаро записал в блокноте: «К.Б. — 17.10».
  — А потом?
  — Моя мать все еще сидела у входа в пещеру. Я поднялась туда и поговорила с ней, а затем пошла в свою палатку.
  — Не помните, о чем вы говорили?
  — Я просто сказала, что было очень жарко и я хочу прилечь. Мать ответила, что останется сидеть здесь. Вот и все.
  — Ничего в ее внешности не показалось вам необычным?
  — Нет. Хотя…
  Она с сомнением посмотрела на Пуаро.
  — От меня вы не можете получить ответ, мадемуазель, — спокойно заметил он.
  — Я просто задумалась. Тогда я едва ли обратила на это внимание, но сейчас вспоминаю…
  — Да?
  — У нее был странный цвет лица, — медленно произнесла Кэрол. — Такой… густо-красный, гораздо темнее обычного.
  — Возможно, она перенесла шок? — предположил Пуаро.
  — Шок? — Кэрол уставилась на него.
  — Например, не поладила с кем-то из арабской прислуги.
  — О! — Лицо девушки прояснилось. — Да, может быть.
  — Она не упоминала о подобном инциденте?
  — Н-нет…
  — А что вы делали позже, мадемуазель?
  — Отправилась в свою палатку и прилегла на полчаса, а потом пошла в шатер. Мой брат и его жена сидели там и читали.
  — А чем занялись вы?
  — Сначала что-то шила, потом взяла журнал.
  — Вы не говорили с матерью снова, по пути к шатру?
  — Нет, я сразу пошла туда. Едва ли я даже посмотрела в ее сторону.
  — А затем?
  — Я оставалась в шатре, пока… пока мисс Кинг не сообщила нам, что мать умерла.
  — И это все, что вы знаете, мадемуазель?
  — Да.
  Пуаро склонился вперед.
  — А что вы почувствовали, мадемуазель? — спросил он тем же беспечным тоном.
  — Почувствовала?
  — Когда узнали о смерти вашей матери… pardon, вашей мачехи?
  — Не понимаю, о чем вы!
  — Думаю, отлично понимаете.
  Кэрол опустила глаза:
  — Это было… ужасным потрясением.
  — В самом деле?
  Кровь бросилась молодой Бойнтон в лицо, в глазах мелькнул страх. Она беспомощно посмотрела на Пуаро.
  — Было ли это таким уж потрясением, мадемуазель? Вспомните о разговоре, который состоялся у вас с вашим братом Реймондом однажды ночью в Иерусалиме.
  Выстрел попал в цель. Краска вновь сбежала с лица девушки.
  — Вы знаете об этом? — прошептала она.
  — Да, знаю.
  — Но как… откуда?
  — Часть вашего разговора подслушали.
  — О! — Кэрол Бойнтон закрыла лицо руками. Ее рыдания сотрясали стол.
  Подождав минуту, Эркюль Пуаро спокойно произнес:
  — Вы вместе планировали убийство вашей мачехи.
  — В тот вечер мы обезумели! — всхлипывала Кэрол.
  — Возможно.
  — Вы не можете понять то состояние, в котором мы находились! — Кэрол выпрямилась, откинув с лица прядь волос. — Вам это показалось бы фантастичным. В Америке было еще не так плохо, но путешествие заставило нас понять…
  — Что именно? — Теперь в голосе Пуаро звучало сочувствие.
  — Наше отличие от… от других людей! Мы были в отчаянии. А тут еще Джинни…
  — Джинни?
  — Моя сестра. Вы пока не видели ее. Она от рождения со странностями, а мать только усугубляла положение. Мы с Реем боялись, что Джинни сойдет с ума! Надин тоже так считала, и это еще сильнее пугало нас, потому что она разбирается в медицине. В тот вечер в Иерусалиме Рей был вне себя. Нам казалось, что мы поступаем правильно, планируя все это. Не знаю, как вы к этому отнесетесь, но, по-моему, иногда убийство может быть благородным поступком!
  Пуаро медленно кивнул:
  — Так кажется многим. История это подтверждает.
  — Но в действительности мы не собирались этого делать! — Кэрол ударила ладонью по столу. — При дневном свете все наши замыслы показались нелепыми, мелодраматичными… и жестокими! Мсье Пуаро, мама умерла естественной смертью от сердечного приступа. Рей и я не имеем к этому отношения!
  — Можете вы поклясться спасением вашей души, мадемуазель, что миссис Бойнтон не умерла в результате ваших действий?
  Кэрол вскинула голову:
  — Клянусь спасением души, что я не причинила ей вреда!
  Пуаро откинулся назад.
  — Та-ак! — протянул он.
  Наступило молчание. Пуаро задумчиво приглаживал свои великолепные усы.
  — В чем состоял ваш план? — спросил он наконец.
  — План?
  — Да. Ведь у вас с братом должен был иметься какой-то план.
  Мысленно Пуаро считал секунды перед ответом. Одна, две, три…
  — У нас не было никакого плана, — сказала Кэрол. — Мы так далеко не продвинулись.
  Эркюль Пуаро поднялся.
  — Это все, мадемуазель. Будьте любезны прислать ко мне вашего брата.
  Кэрол тоже встала, но не сдвинулась с места.
  — Мсье Пуаро, вы… вы верите мне?
  — Разве я сказал, что не верю?
  — Нет, но… — Она не договорила.
  — Вы пригласите сюда вашего брата?
  — Да.
  Кэрол направилась к двери, но остановилась на полминуты и повернулась к собеседнику:
  — Я говорила вам правду!
  Пуаро не ответил.
  Кэрол Бойнтон медленно вышла.
  Глава 9
  Пуаро обратил внимание на сходство между братом и сестрой, как только Реймонд Бойнтон вошел в комнату.
  Его лицо было суровым и напряженным, но не испуганным. Он сел на стул, посмотрел на Пуаро и кратко осведомился:
  — Ну?
  — Ваша сестра говорила с вами? — вежливо спросил Пуаро.
  Реймонд кивнул:
  — Да. Разумеется, я понимаю, что ваши подозрения вполне оправданны. Если наш разговор в ту ночь подслушали, внезапная смерть моей матери должна казаться подозрительной. Могу только заверить вас, что этот разговор был чистым безумием. В то время мы испытывали невыносимое напряжение. Фантастический план убийства моей мачехи был… как бы это сказать… способом выпустить пар.
  Эркюль Пуаро медленно кивнул:
  — Возможно.
  — Утром, конечно, все выглядело абсурдным! Клянусь вам, мсье Пуаро, что больше я никогда об этом не помышлял!
  Пуаро не ответил.
  — Не могу рассчитывать, что вы поверите мне на слово, — быстро продолжал Реймонд. — Но обратимся к фактам. Я говорил с матерью незадолго до шести. Тогда она была цела и невредима. Потом я пошел в свою палатку, умылся и присоединился к остальным в шатре. С того времени ни Кэрол, ни я не сдвигались с места. Мы оставались на виду у всех. Кругом все время сновали слуги. Вы должны понять, мсье Пуаро, что смерть моей матери была результатом сердечного приступа и ничем более! Любое другое предположение просто нелепо!
  — Вам известно, мистер Бойнтон, — спокойно спросил Пуаро, — что, по мнению мисс Кинг, смерть наступила за полтора, а может быть, и за два часа до того, как она обследовала тело в половине седьмого?
  Реймонд уставился на него. Он выглядел ошеломленным.
  — Сара так сказала? — переспросил он.
  Пуаро кивнул.
  — Ну и каков ваш комментарий?
  — Это… невозможно!
  — Таковы показания мисс Кинг. А теперь вы приходите и говорите мне, что с вашей матерью было все в порядке всего за сорок минут до того, как мисс Кинг обследовала тело.
  — Но это правда! — воскликнул Реймонд.
  — Будьте осторожны, мистер Бойнтон.
  — Должно быть, Сара ошиблась — не приняла в расчет какой-то фактор! Например, тепло, исходящее от нагретых скал… Уверяю вас, мсье Пуаро, мать была жива незадолго до шести, и я говорил с ней!
  Лицо Пуаро ничего не выражало.
  Реймонд энергично склонился вперед.
  — Я знаю, мсье Пуаро, каким все это должно казаться вам, но взгляните на ситуацию непредубежденно. Для вас привычна атмосфера преступления, вы живете этим, и каждая внезапная смерть, естественно, кажется вам убийством. Неужели вы не понимаете, что ваше суждение необъективно? Люди умирают ежедневно — особенно больные-сердечники, — и в их смерти нет ничего зловещего.
  Пуаро вздохнул:
  — Вы хотите поучить меня моему ремеслу?
  — Конечно, нет! Но я думаю, что вы предубеждены из-за этого злополучного разговора между Кэрол и мной. В смерти моей матери нет ничего подозрительного, не считая нашей истеричной болтовни.
  Пуаро покачал головой.
  — Вы заблуждаетесь. Есть еще кое-что. Яд, исчезнувший из аптечки доктора Жерара.
  — Яд?! — изумленно воскликнул Реймонд, слегка отодвинувшись от стола. — Значит, вы подозреваете отравление?
  Минуты две Пуаро молча разглядывал его.
  — А ваш план был иным? — почти равнодушно осведомился он.
  — Конечно, — почти машинально отозвался Реймонд. — Вот почему… это все меняет.
  — Каков же был ваш план?
  — Наш план? Ну…
  Реймонд внезапно умолк. Его взгляд стал настороженным.
  — Пожалуй, я вам больше ничего не скажу.
  — Как вам угодно.
  Когда молодой человек вышел из комнаты, Пуаро внес в блокнот последнюю запись: «Р.Б. — 17.55?»
  Затем он взял большой лист бумаги и начал писать на нем, а закончив, склонил голову набок, обозревая результат. Текст выглядел следующим образом:
  «Бойнтоны и Джефферсон Коуп покинули лагерь около 15.05.
  Доктор Жерар и Сара Кинг покинули лагерь около 15.15.
  Леди Уэстхолм и мисс Прайс покинули лагерь в 16.15.
  Доктор Жерар вернулся в лагерь около 16.20.
  Леннокс Бойнтон вернулся в лагерь в 16.35.
  Надин Бойнтон вернулась в лагерь, поговорила со свекровью в 16.40 и пошла в шатер около 16.50.
  Кэрол Бойнтон вернулась в лагерь в 17.10.
  Леди Уэстхолм, мисс Прайс и мистер Джефферсон Коуп вернулись в лагерь в 17.40.
  Реймонд Бойнтон вернулся в лагерь в 17.50. Сара Кинг вернулась в лагерь в 18.00. Мертвое тело обнаружено в 18.30».
  Глава 10
  — Интересно, — промолвил Эркюль Пуаро. Сложив лист вдвое, он подошел к двери и велел прислать Махмуда. Толстый драгоман был, как всегда, словоохотлив. Фразы лились нескончаемым потоком.
  — Всегда во всем обвиняют меня! Что бы ни случилось, виноват я! Когда леди Эллен Хант растянула лодыжку, спускаясь с жертвенника, это оказалась моя вина, хотя она надела туфли на высоких каблуках и ей было не менее шестидесяти лет, если не все семьдесят! Вся моя жизнь — одни горести! А тут еще неприятности, которые нам причиняют евреи…
  Пуаро наконец удалось задать вопрос.
  — В половине шестого, говорите? Нет, не думаю, чтобы кто-то из слуг был там тогда. Понимаете, ленч подали поздно — в два, — а потом нужно было убрать посуду. После ленча все пошли спать. Американцы ведь не пьют чай. К половине четвертого мы все уже спали, но в пять я был на ногах — я всегда слежу за удобствами леди и джентльменов, которых обслуживаю, и знаю, когда английские леди пьют чай. Но никого не оказалось — все ушли гулять. Ну, тем лучше — я снова смог лечь спать. Без четверти шесть начались неприятности — знатная английская леди вернулась и захотела чаю, хотя слуги уже готовили ужин. Она устроила суету — велела мне проследить, чтобы воду вскипятили как следует. Ах, добрый джентльмен, что за жизнь! Я всегда делаю все возможное и всегда оказываюсь виноватым…
  — Покойная леди очень рассердилась на одного из слуг, — сказал Пуаро. — Не знаете, кто это был и в чем причина?
  Махмуд воздел руки к небесам.
  — Откуда я знаю? Старая леди мне не жаловалась.
  — А вы могли бы это выяснить?
  — Нет, добрый джентльмен, это невозможно. Никто из слуг ни за что не признается. Абдул скажет, что это был Мухаммед, Мухаммед — что это Азиз, Азиз — что это Айса, и так далее. Глупые бедуины — чего с них взять? — Он перевел дух и добавил: — А вот я получил образование в миссии. Могу прочитать наизусть Киттса… Шелли…971
  Махмуд начал бойко декламировать, и Пуаро содрогнулся. Хотя английский не был его родным языком, он знал его достаточно хорошо, чтобы произношение драгомана причиняло ему страдания.
  — Великолепно! — поспешно воскликнул Пуаро. — Изумительно! Я рекомендую вас всем моим друзьям.
  Избавившись от Махмуда, он понес свой график полковнику Карбери, которого нашел в его кабинете.
  Карбери передвинул в сторону галстук и осведомился:
  — Что-нибудь выяснили?
  — Сообщить вам мою теорию?
  — Если хотите. — Полковник вздохнул. За свою жизнь ему пришлось выслушать великое множество теорий.
  — Моя теория состоит в том, что криминалистика — легчайшая наука в мире! Стоит позволить преступнику говорить, и рано или поздно он расскажет вам все!
  — Припоминаю, что вы уже выражали подобную мысль. Ну и кто же вам все рассказал?
  — Все. — Пуаро кратко изложил содержание утренних бесед.
  — Хм! — произнес Карбери. — Да, тут есть одна-две нити. Жаль, что они, похоже, ведут в противоположных направлениях. Но я хочу знать, можем мы предъявить обвинение или нет.
  — Нет.
  — Этого я и боялся, — снова вздохнул полковник.
  — Но до ночи вы будете знать правду! — добавил Пуаро.
  — Это вы мне уже обещали. Но я не уверен, что у вас получится. А вы?
  — Полностью уверен.
  — Приятно слышать.
  Если в голосе Карбери и слышалась усмешка, Пуаро не обратил на нее внимания. Он предъявил свой график.
  — Аккуратно, — одобрил полковник Карбери, склоняясь над ним. — Знаете, что я думаю? — осведомился он через минуту.
  — Буду рад услышать.
  — Молодой Реймонд Бойнтон тут ни при чем.
  — Вы так думаете?
  — Да. Чист как роса! Мы могли раньше об этом догадаться — в детективной литературе наиболее подозрительный всегда оказывается невиновным. Раз вы и в самом деле слышали, как Реймонд говорил, что собирается прикончить старую леди, значит, он этого не делал.
  — Вы читаете детективы?
  — Тысячами, — ответил Карбери. В его голосе послышалась мальчишеская досада. — Полагаю, вы не станете делать те штуки, которые сыщики проделывают в книгах? Составлять список многозначительных фактов, которые на первый взгляд кажутся ничего не значащими, но в действительности ужасно важные, и так далее.
  — Значит, вам нравится детективная литература подобного рода? Извольте — я с удовольствием подготовлю такой список для вас.
  Пуаро положил перед собой лист бумаги и быстро написал аккуратным почерком:
  «МНОГОЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ ФАКТЫ
  1. Миссис Бойнтон принимала микстуру, содержащую дигиталин.
  2. У доктора Жерара пропал шприц.
  3. Миссис Бойнтон получала удовольствие, удерживая свою семью от контактов с другими людьми.
  4. В день своей смерти миссис Бойнтон предложила семье отправиться на прогулку и оставить ее в лагере.
  5. Миссис Бойнтон была садисткой, но причиняла людям не физические, а душевные страдания.
  6. Расстояние от шатра до места, где сидела миссис Бойнтон, составляет приблизительно двести ярдов.
  7. Мистер Леннокс Бойнтон сначала сказал, что не знает, когда вернулся в лагерь, но позже признал, что переставил стрелки часов матери на правильное время.
  8. Доктор Жерар и мисс Джиневра Бойнтон занимали соседние палатки.
  9. В половине седьмого, когда ужин был готов, слугу отправили сообщить об этом миссис Бойнтон».
  Полковник с удовлетворением изучил список.
  — Отлично! — воскликнул он. — Как раз то, что надо! Факты выглядят абсолютно незначительными — совсем как в детективном романе. Кстати, мне кажется, вы упустили одну-две детали. Полагаю, чтобы испытать простака вроде меня?
  Пуаро молча подмигнул.
  — Например, пункт два, — продолжал Карбери. — «У доктора Жерара пропал шприц». Но у него также исчез концентрированный раствор дигиталина или что-то в этом роде.
  — Это не так важно, как пропажа шприца, — ответил Пуаро.
  — Великолепно! — Полковник широко усмехнулся. — Я ничего не понимаю. Мне казалось, дигиталин куда важнее, чем шприц! А как насчет слуг? Я имею в виду слугу, которого послали сказать, что ужин готов, и того беднягу, которому старуха ранее грозила палкой. Надеюсь, вы не подозреваете, что ее прикончили мои простодушные дети пустыни? Если так, — сурово добавил он, — то это обман.
  Пуаро улыбнулся, но не ответил.
  — Невероятно! — пробормотал он, выйдя из кабинета. — Англичане никогда не взрослеют!
  Глава 11
  Сара Кинг сидела на вершине холма, рассеянно перебирая полевые цветы. Доктор Жерар примостился на каменной стене возле нее.
  — Зачем вы все это затеяли? — внезапно и яростно осведомилась она. — Если бы не вы…
  — По-вашему, мне следовало хранить молчание?
  — Да!
  — Зная то, что я знал?
  — Вы ничего не знали!
  Француз вздохнул:
  — Знал. Но признаю, что никто никогда не может быть в чем-то абсолютно уверен.
  — Может, — безапелляционно заявила Сара.
  Жерар пожал плечами:
  — Разве только вы.
  — У вас был жар… высокая температура… вы не могли ясно мыслить. Шприц, вероятно, все время был там. А насчет дигитоксина вы сами напутали, или кто-то из слуг залез в аптечку.
  — Вам незачем беспокоиться, — цинично усмехнулся Жерар. — Доказательства почти наверняка сочтут неубедительными. Вот увидите, ваши друзья Бойнтоны выйдут сухими из воды.
  — Этого я тоже не хочу! — с чувством возразила Сара.
  Он покачал головой:
  — Вы рассуждаете непоследовательно.
  — Разве не вы говорили в Иерусалиме о невмешательстве в чужие дела? А сами чем занимаетесь?
  — Я ни во что не вмешивался — только сообщил, что знаю.
  — А я говорю, что вы этого не знаете! Господи, опять мы о том же! Словно бегаем по кругу!
  — Я очень сожалею, мисс Кинг, — мягко произнес Жерар.
  — Поймите, — тихо сказала Сара, — никому из них не удалось спастись! Старуха все еще здесь, даже из могилы она протягивает к ним руку… Мертвая, она не менее ужасна, чем живая! Я уверена, что она наслаждается всем этим… — Помолчав, Сара добавила обычным тоном: — Маленький человечек поднимается на холм.
  Доктор Жерар бросил взгляд через плечо.
  — Думаю, он ищет нас.
  — Он действительно так глуп, как выглядит? — спросила Сара.
  — Он отнюдь не глуп, — серьезно ответил Жерар.
  — Этого я и опасалась.
  Она мрачно наблюдала за приближением Эркюля Пуаро.
  Добравшись до них, он испустил громкое «уф!» и вытер лоб, потом печально посмотрел на свои лакированные туфли.
  — Увы! Эта каменистая почва! Мои бедные туфли!
  — Можете позаимствовать у леди Уэстхолм ее набор для чистки обуви, — не слишком любезно посоветовала Сара. — А заодно и пылевую тряпку. Она путешествует с полным комплектом для образцовой горничной.
  — Этим не удалишь царапины. — Пуаро грустно покачал головой.
  — Вероятно. Но почему вы вообще носите лакированные туфли в такой местности?
  Пуаро слегка склонил голову набок.
  — Мне нравится выглядеть soigne,972 — сказал он.
  — На вашем месте я бы не пыталась делать это в пустыне!
  — Женщины в пустыне тоже смотрятся не лучшим образом, — заметил доктор Жерар. — Правда, к мисс Кинг это не относится — она всегда выглядит аккуратной и ухоженной. Но леди Уэстхолм в ее неуклюжих, плотных жакетах и юбках, этих кошмарных кавалерийских бриджах и башмаках… quelle horreur de femme!973 А бедная мисс Прайс — ее одежда сморщена, как увядшие капустные листья, а бусы и цепочки все время звякают! Даже молодую миссис Бойнтон, хотя она и красивая, не назовешь chic.974 Она одевается абсолютно неинтересно.
  — Полагаю, — сердито заметила Сара, — мсье Пуаро поднимался сюда не для того, чтобы разговаривать об одежде!
  — Верно, — согласился Пуаро. — Я хотел узнать мнение доктора Жерара, которое для меня чрезвычайно ценно, и ваше, мадемуазель, ибо вы молоды и ориентируетесь в современной психологии, относительно миссис Бойнтон.
  — Неужели вы еще не выучили все это наизусть? — спросила Сара.
  — Нет. У меня есть чувство и даже более того — уверенность, — что психика миссис Бойнтон очень важна в этом деле. Личности такого типа, несомненно, знакомы доктору Жерару.
  — С моей точки зрения, она была весьма любопытным экземпляром, — откликнулся доктор.
  — Тогда расскажите о ней.
  Доктор Жерар охотно поведал о своем интересе к семейству Бойнтон, о разговоре с Джефферсоном Коупом и о неверной оценке американцем ситуации.
  — Похоже, он сентиментален, — сказал Пуаро.
  — В высшей степени! Его идеи основаны на глубоко укоренившемся инстинкте благополучия. Видеть в людях только самое лучшее и воспринимать мир как приятное местечко, — несомненно, самый легкий способ существования. В результате Джефферсон Коуп не имеет ни малейшего понятия о том, что люди представляют собой в действительности.
  — Иногда это может быть опасным, — заметил Пуаро.
  — Он рассматривал то, что я именую «ситуация Бойнтонов», как следствие чрезмерной привязанности. О потаенной ненависти, горестях, рабстве и чувстве протеста у него лишь самые туманные представления.
  — Это просто глупо, — вставил Пуаро.
  — Тем не менее, — продолжал доктор Жерар, — даже самые сентиментальные оптимисты не могут быть абсолютно слепы. Думаю, во время поездки в Петру у мистера Джефферсона Коупа открылись глаза.
  И он передал свой разговор с американцем утром в день смерти миссис Бойнтон.
  — История со служанкой довольно интересна, — задумчиво промолвил Пуаро. — Она проливает свет на методы старой леди.
  — То утро вообще было необычным. Вы не были в Петре, мсье Пуаро. Если окажетесь там, обязательно поднимитесь к жертвеннику. Там… как бы это сказать… особая атмосфера! — Он в деталях описал сцену, добавив: — Мадемуазель сидела там, словно юный судья, рассуждая о принесении в жертву одного ради спасения многих. Помните, мисс Кинг?
  Сара поежилась:
  — Не надо! Не вспоминайте тот день!
  — Нет-нет, — сказал Пуаро. — Поговорим о более давних событиях. Меня заинтересовало ваше описание психики миссис Бойнтон, доктор Жерар. Но я не понимаю одного — почему, воспитав в детях полное подчинение, она устроила путешествие за границу, где существовала опасность внешних контактов и ослабления ее власти?
  Доктор Жерар склонился вперед.
  — Но, vieux,975 в ТОМ-ТО все и дело! Старые леди одинаковы во всем мире. Им становится скучно! Если они любят раскладывать один и тот же пасьянс, то он им надоедает, и они осваивают новый. То же самое происходит со старой леди, чье развлечение (хотя это может показаться невероятным) — подавлять и мучить человеческие существа! Миссис Бойнтон — если говорить о ней как об une dompteuse976 — приручила своих тигров. Возможно, ее возбуждало, когда они проходили через подростковую стадию. Устройство брака Леннокса с Надин тоже было увлекательным приключением. Но затем все потускнело. Леннокс настолько погрузился в меланхолию, что стало почти невозможно огорчить или ранить его. Реймонд и Кэрол не проявляли стремления к протесту. La pauvre977 Джиневра, с материнской точки зрения, вообще наименее интересный объект для развлечений, ибо она нашла путь к спасению — бегство от реальности в мир фантазии. Чем больше мать донимала ее, тем сильнее она испытывала тайное возбуждение, чувствуя себя преследуемой героиней! Подобно Александру Македонскому, миссис Бойнтон искала новые пространства для завоеваний. Поэтому она задумала путешествие за границу. Там прирученные животные могли взбунтоваться, и это предоставило бы возможность причинить им новую боль! Звучит абсурдно, тем не менее это так!
  Пуаро глубоко вздохнул:
  — Я понимаю, что вы имеете в виду. La maman Бойнтон избрала опасный образ жизни — и понесла наказание!
  Бледное лицо Сары было серьезным.
  — Вы хотите сказать, что она слишком раздразнила свои жертвы и они набросились на нее? Или одна из них?
  Пуаро кивнул.
  — Которая же? — спросила Сара.
  Пуаро посмотрел на ее руки, судорожно стиснувшие букет полевых цветов, и на застывшие черты лица.
  Его избавили от ответа прикосновение к плечу и голос Жерара:
  — Смотрите!
  По склону холма брела девушка. Она двигалась ритмично, с причудливой грацией, создающей странное впечатление нереальности. Рыжевато-золотистые волосы сверкали на солнце, уголки рта были приподняты в загадочной улыбке. Пуаро затаил дыхание.
  — Вот как? — Она рассеянно улыбнулась, теребя пояс платья.
  — Вы не прогуляетесь немного со мной? — предложил Пуаро.
  Джиневра покорно зашагала рядом с ним. Внезапно она осведомилась:
  — Вы детектив, не так ли?
  — Да, мадемуазель.
  — Хорошо известный детектив?
  — Лучший в мире, — с достоинством ответил Пуаро, словно всего лишь констатируя факт.
  — Вы прибыли сюда, чтобы защитить меня? — тихо спросила Джиневра Бойнтон.
  Пуаро задумчиво пригладил усы.
  — Значит, вы в опасности, мадемуазель?
  — Да. — Она быстро огляделась вокруг. — Я говорила об этом доктору Жерару в Иерусалиме. Он очень умный и тогда не подал виду, что поверил мне, но последовал за мной сюда — в это ужасное место среди красных скал. — Джиневра поежилась. — Они собирались убить меня здесь. Мне приходится все время быть настороже.
  Пуаро снисходительно кивнул.
  — Доктор Жерар хороший и добрый, — продолжала девушка. — Он влюблен в меня!
  — В самом деле?
  — Да. Он произносит мое имя во сне… — Ее голос смягчился, а в облике вновь появилась зыбкая, неземная красота. — Я видела его мечущимся на койке и твердящим мое имя и украдкой выбралась из палатки… — Она сделала паузу. — Я подумала, что, может быть, это он послал за вами. У меня очень много врагов. Они окружают меня, а некоторые из них переодеты.
  — Да-да, — мягко произнес Пуаро. — Но здесь вы в безопасности — с вашей семьей.
  Джиневра гордо выпрямилась:
  — Они не моя семья! У меня нет с ними ничего общего! Я не могу сказать вам, кто я в действительности — это великая тайна. Вы бы очень удивились, если бы узнали…
  — Смерть вашей матери сильно потрясла вас, мадемуазель? — спросил Пуаро.
  Джиневра топнула ногой.
  — Говорю вам, она не была моей матерью! Мои враги заплатили ей, чтобы она притворялась ею и следила, как бы я не убежала!
  — Где вы находились в день ее смерти?
  — В палатке. Там было жарко, но я не осмеливалась выходить… Они могли добраться до меня… — Она снова вздрогнула. — Один из них заглянул в мою палатку! Он был загримирован, но я узнала его и притворилась спящей. Их послал шейх! Он хочет меня похитить!
  Некоторое время Пуаро шел молча, потом заметил:
  — Ваши выдумки очаровательны.
  Джиневра остановилась и сердито уставилась на него:
  — Это правда! — Она опять топнула ногой.
  — Да, — кивнул Пуаро. — Фантазия у вас буйная.
  Девушка резко повернулась и побежала вниз по склону холма. Пуаро стоял, глядя ей вслед. Вскоре он услышал позади голос:
  — Что вы ей сказали?
  Оглянувшись, Пуаро увидел рядом с собой слегка запыхавшегося доктора Жерара. Сара медленно приближалась к ним.
  — Что ее выдумки очаровательны, — ответил Пуаро.
  Доктор задумчиво кивнул.
  — И она рассердилась? Это хороший признак. Значит, она еще не переступила черту и понимает, что это неправда. Я вылечу ее!
  — Вы возьметесь за лечение?
  — Да. Я обсуждал это с молодой миссис Бойнтон и ее мужем. Джиневра приедет в Париж и ляжет в одну из моих клиник. А потом она будет обучаться актерскому искусству.
  — Актерскому искусству?
  — Возможно, ее ожидает большой успех — а именно это ей и нужно. Во многих отношениях она похожа на мать!
  — Нет! — в ужасе воскликнула Сара.
  — Вам это кажется невероятным, но имеются общие фундаментальные черты. Врожденное стремление доказать собственную значительность, произвести впечатление на окружающих. Бедное дитя постоянно подавляли, не давая выхода ее амбициям, любви к жизни, романтическому воображению. Nous allons changer tout ça!978 А теперь прошу меня извинить. — Отвесив легкий поклон, он поспешил следом за девушкой.
  — Доктор Жерар очень увлечен своей работой, — заметила Сара.
  — Я это чувствую, — отозвался Пуаро.
  Сара нахмурилась:
  — Но я не понимаю его сравнение Джиневры с этой ужасной старухой… Хотя однажды я сама ощутила жалость к миссис Бойнтон.
  — Когда это произошло, мадемуазель?
  — Во время того случая в Иерусалиме, о котором я вам рассказывала. Я внезапно почувствовала, что все понимала неправильно. Знаете, иногда бывает, что на короткое время видишь все по-другому. Я разволновалась и сваляла дурака!
  — Быть не может!
  Сара, как всегда, покраснела, вспоминая свой разговор с миссис Бойнтон.
  — Я возомнила, будто мне поручена миссия! А позже, когда леди Уэстхолм посмотрела на меня своими рыбьими глазами и сказала, что видела, как я говорила с миссис Бойнтон, я подумала, что она могла и слышать нас, и почувствовала себя форменной ослицей!
  — Что именно сказала вам старая миссис Бойнтон? — спросил Пуаро. — Вы можете вспомнить точно ее слова?
  — Думаю, да. «Я никогда ничего не забываю, — сказала она. — Запомните это. Не забываю ни одного поступка, ни одного имени, ни одного лица». — Сара поежилась. — Она произнесла это с такой злобой и даже не глядя на меня. Даже теперь мне кажется, будто я слышу ее голос…
  — На вас это произвело такое сильное впечатление?
  — Да. Меня не так легко испугать, но иногда мне снится ее злобная, торжествующая усмешка и голос, произносящий эти слова. Брр! — Она вздрогнула и повернулась к детективу. — Вероятно, я не должна об этом спрашивать, мсье Пуаро, но пришли ли вы к какому-нибудь выводу? Вам удалось выяснить что-либо определенное?
  — Да.
  Пуаро заметил, как ее губы дрогнули.
  — Что именно?
  — Я выяснил, с кем говорил Реймонд Бойнтон в тот вечер в Иерусалиме. Со своей сестрой Кэрол.
  — С Кэрол? Ну конечно! А вы спросили у него… — Сара не смогла окончить фразу.
  Пуаро с сочувствием посмотрел на нее:
  — Это так много значит для вас, мадемуазель?
  — Это значит для меня все! — Сара расправила плечи. — Но я должна знать!
  — Мсье Реймонд сказал мне, что это был всего лишь приступ истерии — не более! Что он и его сестра пребывали во взвинченном состоянии и что наутро эта идея показалась фантастичной им обоим.
  — Понятно…
  — Мисс Сара, — мягко произнес Пуаро, — вы не расскажете мне, чего вы боитесь?
  Сара с отчаянием посмотрела на него:
  — В тот день мы прогуливались вдвоем. Потом Реймонд заявил, что должен вернуться в лагерь, так как намерен сделать кое-что, пока его не покинуло мужество. Я думала, что он просто собирается рассказать ей… Но что, если он имел в виду…
  Ее голос замер. Она застыла неподвижно, опасаясь потерять самообладание.
  Глава 12
  Надин Бойнтон вышла из отеля. Поджидавший ее мистер Джефферсон Коуп тотчас же очутился рядом с ней.
  — Поднимемся по той тропинке? Думаю, по живописности ей нет равных.
  Надин согласилась.
  По дороге мистер Коуп не переставая говорил. Речь его была свободной, хотя и несколько монотонной. Трудно было сказать, понимает ли он, что Надин его не слушает. Когда они подошли к покрытому цветами склону холма, она прервала его:
  — Простите, Джефферсон. Я должна поговорить с вами.
  Ее лицо было бледным.
  — Ну, конечно, дорогая. Только не расстраивайтесь.
  — Вы умнее, чем я думала. Ведь вы знаете, что я собираюсь сказать?
  — Правду говорят, что обстоятельства меняют все дело, — промолвил мистер Коуп. — Я понимаю, что при данных обстоятельствах многие решения придется пересмотреть. — Он вздохнул. — Вы должны поступать так, как велят вам чувства.
  — Вы были так добры и терпеливы, Джефферсон, а я так скверно с вами обошлась!
  — Будем говорить прямо, Надин. Я всегда знал, что не могу претендовать на многое в отношениях с вами. Со времени нашего знакомства я питал к вам глубочайшую привязанность и уважение. Я хочу лишь одного — чтобы вы были счастливы. Когда я видел вас несчастной, это сводило меня с ума. Я во всем винил Леннокса. Мне казалось, что он не заслуживает вас, если совсем не пытается устроить ваше счастье. — Мистер Коуп перевел дыхание и продолжал: — Но должен признаться — после поездки с вами в Петру я понял, что Леннокс не так виноват, как я думал. Он оказался не столько эгоистичен по отношению к вам, сколько недостаточно эгоистичен по отношению к матери. Не хочу говорить дурно о мертвых, но, по-моему, ваша свекровь была на редкость тяжелым человеком.
  — Можно сказать и так, — пробормотала Надин.
  — Вчера вы пришли ко мне и сказали, что решили оставить Леннокса. Я приветствовал ваше решение, считая, что вы заслуживаете лучшей жизни. Вы были со мной откровенны — не притворялись, что испытываете ко мне нечто большее, чем дружескую привязанность. Но я просил лишь предоставить мне шанс заботиться о вас. Могу сказать, что это был один из счастливейших дней в моей жизни…
  — Мне так жаль… — начала Надин.
  — Не стоит жалеть меня, дорогая. Я все время чувствовал, что все это нереально и что на следующее утро вы передумаете. Ну, теперь все изменилось. Вы и Леннокс можете жить своей жизнью.
  — Да, — тихо сказала Надин. — Я не могу оставить Леннокса. Пожалуйста, простите меня.
  — Мне нечего прощать. Мы с вами останемся друзьями — просто забудем о том, что произошло вчера.
  Надин мягко коснулась его руки.
  — Спасибо, милый Джефферсон. Пойду поищу Леннокса.
  Она повернула назад, а мистер Коуп зашагал дальше в одиночестве.
  
  Надин нашла Леннокса сидящим на верхнем ярусе греко-римского театра. Он был так погружен в свои мысли, что не замечал ее, пока она не обратилась к нему:
  — Леннокс.
  — Надин? — Он обернулся.
  — Нам никак не удавалось поговорить. Но ты ведь знаешь, что я не брошу тебя?
  — А ты действительно собиралась это сделать?
  Она кивнула:
  — Да. Мне больше ничего не оставалось. Я надеялась… что ты последуешь за мной. Бедняга Джефферсон, как же подло я с ним обошлась!
  Леннокс неожиданно усмехнулся:
  — Вовсе нет. Таким самоотверженным людям, как Коуп, нужно давать шанс проявить благородство! И знаешь, Надин, ты была права. Когда ты сказала, что уходишь к нему, я был так потрясен, как никогда в жизни! Мне кажется, в последнее время со мной происходило нечто странное. Какого черта я не щелкнул пальцами перед носом у матери и не уехал с тобой, когда ты просила меня об этом?
  — Ты не мог этого сделать, дорогой, — вздохнула Надин.
  — Все-таки мать была необычайной личностью, — задумчиво промолвил Леннокс. — Мне кажется, она едва не загипнотизировала всех нас.
  — Так оно и было.
  — Когда ты вчера сообщила о своем решении, это походило на внезапный удар. Я вернулся в лагерь оглушенным и внезапно понял, каким идиотом все это время был! Я осознал, что могу сделать лишь одно, если не хочу потерять тебя. — Он почувствовал, как напряглась Надин, и мрачно добавил: — Я подошел к ней и…
  — Нет!
  Леннокс бросил на жену быстрый взгляд и продолжал совсем другим голосом — неторопливым и сдержанным:
  — Я подошел к ней и сказал, что мне пришлось выбирать между ней и тобой и что я выбрал тебя.
  Последовала пауза.
  — Да, именно это я ей и сказал, — повторил он с каким-то странным удовлетворением.
  Глава 13
  По пути в отель Пуаро встретил двух человек. Первым был мистер Джефферсон Коуп.
  — Мсье Эркюль Пуаро? Меня зовут Джефферсон Коуп.
  Двое мужчин обменялись церемонными рукопожатиями.
  — До меня только что дошло, что вы проводите нечто вроде рутинного расследования смерти моей старой приятельницы миссис Бойнтон, — объяснил мистер Коуп, пристраиваясь рядом с Пуаро. — Трагическая история! Конечно, пожилой леди не следовало предпринимать такую утомительную поездку. Но она была очень упряма, мсье Пуаро. Ее семья ничего не могла с ней поделать. Она вообще напоминала домашнего тирана — всегда поступала по-своему.
  Пуаро хранил молчание.
  — Я хотел сказать вам, мсье Пуаро, что являюсь старым другом семьи Бойнтон. Естественно, они очень расстроены и пребывают в нервном напряжении, поэтому я готов взять на себя все необходимые формальности, приготовление похорон, перевоз тела в Иерусалим и так далее. Только скажите, что нужно делать.
  — Я уверен, что семья оценит ваше предложение, — кивнул Пуаро. — Думаю, вы особенно дружны с молодой миссис Бойнтон?
  Мистер Коуп слегка покраснел:
  — Ну, я не хотел бы это обсуждать, мсье Пуаро. Я слышал, что у вас сегодня утром состоялся разговор с миссис Леннокс Бойнтон, и она, по-видимому, намекнула вам на то, что произошло между нами, но теперь все кончено. Миссис Бойнтон — замечательная женщина, и она считает своим первым долгом утешить мужа в его горе.
  Пуаро снова кивнул.
  — Полковник Карбери хотел получить четкие показания относительно событий дня кончины миссис Бойнтон, — сказал он. — Не могли бы вы рассказать мне о его второй половине?
  — Разумеется. После ленча и краткого отдыха мы самостоятельно отправились на экскурсию, избавившись от назойливого драгомана. Этот человек не переставая жаловался на евреев. По-моему, он спятил на этой почве. Во время прогулки я поговорил с Надин, а потом она пожелала обсудить ситуацию наедине с мужем. Надин ушла, а я немного погулял один и повернул назад к лагерю. Примерно на полпути я встретил двух английских леди, которые участвовали в утренней экспедиции. Кажется, одна из них жена пэра?
  Пуаро это подтвердил.
  — Поразительная женщина! У нее мощный интеллект, и она превосходно информирована. Другая казалась мне бледной тенью — к тому же она явно умирала от усталости. Утренняя экскурсия оказалась слишком тяжелой для пожилой леди, особенно если она боялась высоты. Ну, как я говорил, я встретил этих двух леди и смог рассказать им кое-что о набатеях. Мы немного прошлись и вернулись в лагерь около шести. Леди Уэстхолм настояла на чае, и я имел удовольствие выпить с ней чашечку — чай был слабеньким, но с необычным ароматом. Потом слуги накрыли на стол к ужину, а одного из них послали к старой леди, и он обнаружил ее сидящей мертвой на стуле.
  — Вы видели ее, вернувшись в лагерь?
  — Я заметил, что она сидит на том же месте, что и раньше, но не обратил на нее особого внимания. Я как раз объяснял леди Уэстхолм причины нашего последнего кризиса и должен был приглядывать за мисс Прайс — она так устала, что едва держалась на ногах.
  — Благодарю вас, мистер Коуп. Могу я задать нескромный вопрос? Миссис Бойнтон оставила солидное состояние?
  — Весьма солидное. Строго говоря, оно ей не принадлежало. Она получала пожизненные проценты, а после ее смерти оно должно быть разделено между детьми покойного Элмера Бойнтона. Теперь они все будут хорошо обеспечены.
  — Деньги многое меняют, — пробормотал Пуаро. — Сколько преступлений совершается из-за них!
  Мистер Коуп выглядел удивленным.
  — Да, конечно, — согласился он.
  Пуаро улыбнулся:
  — Но для убийства существует множество мотивов, не так ли? Благодарю вас за сотрудничество, мистер Коуп.
  — Рад был помочь, — отозвался Коуп. — Кажется, наверху сидит мисс Кинг? Пожалуй, я поболтаю с ней.
  Пуаро продолжал спускаться с холма. Навстречу ему поднималась мисс Прайс.
  Она, запыхавшись, приветствовала его:
  — Как я рада, что встретила вас, мсье Пуаро! Я говорила с той странной девушкой — младшей дочерью. Она начала рассказывать о каких-то врагах, о шейхе, который хочет ее похитить, и о том, что ее окружают шпионы. Все это звучало так романтично! Леди Уэстхолм говорит, что это чепуха и что у нее однажды была рыжеволосая судомойка, которая выдумывала такой же вздор, но мне кажется, леди Уэстхолм иногда бывает слишком суровой. В конце концов, это может оказаться правдой, не так ли, мсье Пуаро? Несколько лет назад я читала, что одна из царских дочерей не была убита во время революции, а тайно бежала в Америку. По-моему, это была великая княжна Татьяна. Если так, то эта девушка может быть ее дочерью, верно? Она намекала на королевскую кровь, и у нее чисто славянские, выдающиеся скулы. Как бы это было интересно!
  — В жизни действительно немало странного, — изрек Пуаро.
  — Утром я не поняла, кто вы такой, — продолжала мисс Прайс. — Конечно, вы тот самый знаменитый детектив! Я прочла все о деле Эй-би-си.979 Это было так возбуждающе! Одно время я работала гувернанткой неподалеку от Донкастера.980
  Пуаро что-то пробормотал.
  — Вот почему я почувствовала, что, возможно, была не права сегодня утром, — не унималась мисс Прайс. — Ведь рассказывать нужно обо всем, не так ли? Даже о мелочах, которые кажутся совсем неважными. Если вы в этом участвуете, значит, бедную миссис Бойнтон, должно быть, убили! Как вы думаете, мистер Махмуд — я имею в виду драгомана — не может оказаться большевистским агентом? Или, возможно, мисс Кинг? Ведь теперь многие образованные девушки из хороших семей связываются с этими ужасными коммунистами! Вот почему я решила рассказать вам… Ведь, если вдуматься, это выглядело довольно странно.
  — Конечно, вы должны все рассказать, — согласился Пуаро.
  — Ну, рассказывать не так уж много. Просто на следующее утро после смерти миссис Бойнтон я встала довольно рано и выглянула из палатки, чтобы посмотреть восход солнца. Хотя, конечно, это был не совсем восход — солнце, вероятно, взошло часом раньше…
  — Да-да. И что вы увидели?
  — Странную вещь — правда, тогда она мне такой не показалась. Мисс Бойнтон вышла из своей палатки и бросила в ручей какой-то предмет, который блеснул на солнце.
  — Какая именно мисс Бойнтон?
  — Кажется, это была Кэрол — миловидная девушка, похожая на брата; они могли бы быть близнецами. Хотя, возможно, это была младшая — солнце светило мне в глаза, и я толком не могла ее разглядеть. Но волосы мне показались рыжими — они отливали бронзой. Мне так нравится этот цвет волос — напоминает морковь! — захихикала мисс Прайс.
  — И она выбросила какой-то блестящий предмет? — уточнил Пуаро.
  — Да. Как я сказала, тогда я не обратила на это особого внимания. Но потом я подошла к ручью — там уже была мисс Кинг. Среди всякого мусора — в том числе двух консервных банок — я увидела на дне блестящую металлическую коробочку, не совсем квадратную — скорее продолговатую, если вы понимаете, что я имею в виду…
  — Отлично понимаю. Примерно такой длины?
  — Да, как вы догадались? И я подумала: «Чего ради девушка выбросила такую миленькую коробочку?» Из любопытства я подняла ее и открыла. Внутри лежал шприц — такой же, каким мне делали прививку от тифа. Мне показалось странным, что его выбросили, потому что он не был сломан. Но тут мисс Кинг сказала — я не слышала, как она подошла сзади: «О, благодарю вас, это мой шприц. Я как раз пришла искать его». Поэтому я отдала ей коробочку, и она вернулась с ней в лагерь. — Мисс Прайс сделала паузу и быстро добавила: — Наверное, это пустяки, но меня удивило, что Кэрол Бойнтон выбросила шприц мисс Кинг. По-моему, это странно, хотя, вероятно, существует какое-то объяснение…
  Она умолкла, выжидательно глядя на Пуаро. Его лицо было серьезным.
  — Благодарю вас, мадемуазель. Возможно, то, что вы мне рассказали, не важно само по себе, но этот эпизод логично завершает мою теорию. Теперь все становится ясным и упорядоченным.
  — В самом деле? — Лицо мисс Прайс порозовело, как у довольного ребенка.
  Пуаро проводил ее в отель.
  Вернувшись в свой номер, он добавил одну строку в свой перечень:
  «10. Я никогда ничего не забываю. Ни одного поступка, ни одного имени, ни одного лица».
  — Mais oui,981 — сказал он. — Теперь все ясно!
  Глава 14
  — Мои приготовления завершены, — сказал Эркюль Пуаро.
  Сделав пару шагов назад, он окинул взглядом одну из свободных спален отеля, предоставленную в его распоряжение.
  Полковник Карбери, небрежно прислонившись к отодвинутой к стене кровати, улыбнулся, попыхивая трубкой.
  — Забавный вы тип, Пуаро. Любите театральные эффекты.
  — Возможно, — согласился маленький детектив. — Но это не потворство собственным слабостям. Для комедии нужна сцена.
  — Разве это комедия?
  — Даже если это трагедия, декорации все равно должны быть правильными.
  Карбери с любопытством посмотрел на него:
  — Ну, вам видней! Я ведь не знаю, куда вы клоните, хотя думаю, вы кое-что припасли за пазухой.
  — Я буду иметь честь преподнести вам то, о чем вы меня просили, — правду!
  — По-вашему, мы сможем добиться осуждения?
  — Осуждения, друг мой, я не в состоянии вам обещать.
  — Тоже верно. Может, это даже к лучшему. Все зависит от обстоятельств.
  — Мои аргументы в основном психологические, — поспешил уточнить Пуаро.
  Полковник вздохнул:
  — Этого я и боялся.
  — Но вас они убедят, — заверил его Пуаро. — Правда всегда казалась мне прекрасной.
  — Иногда она бывает чертовски неприятной, — заметил Карбери.
  — Нет-нет, — серьезно возразил Пуаро. — Вы судите с личной точки зрения. Попробуйте рассуждать абстрактно, и абсолютная логика событий покажется вам поистине завораживающей.
  — Ладно, попытаюсь, — сказал полковник.
  Пуаро взглянул на часы, напоминающие по форме репу:
  — Они принадлежали еще моему дедушке!
  — Так я и думал.
  — Пора приступать к процедуре, — сказал Пуаро. — Вы, mon colonel,982 сядете за этот стол в официальной позе.
  — Надеюсь, вы не потребуете, чтобы я облачился в мундир? — проворчал Карбери.
  — Нет. Но позвольте поправить ваш галстук. — Пуаро тут же исполнил свое намерение.
  Усмехнувшись, полковник занял указанное место и через минуту снова машинально сдвинул галстук под левое ухо.
  — Здесь, — продолжал Пуаро, передвигая стулья, — мы поместим la famille Бойнтон. А сюда посадим троих посторонних, принимавших участие в этой истории, — доктора Жерара, от чьих показаний зависит предъявление обвинения, мисс Сару Кинг, которая питает двойной интерес к делу, личный и медицинский, и мистера Джефферсона Коупа, являющегося близким другом Бойнтонов и также могущего считаться заинтересованным лицом… А вот и они!
  Он открыл дверь, впуская группу людей.
  Первыми вошли Леннокс Бойнтон и его жена. За ними следовали Реймонд и Кэрол. Джиневра вошла одна, с рассеянной улыбкой на устах. Доктор Жерар и Сара Кинг замыкали шествие. Джефферсон Коуп появился через несколько минут, принеся извинения.
  Когда он сел, Пуаро шагнул вперед.
  — Леди и джентльмены, — начал он, — это собрание абсолютно неофициальное. Оно состоялось благодаря моему случайному присутствию в Аммане. Полковник Карбери оказал мне честь, обратившись за советом…
  Неожиданно его прервали, причем с той стороны, откуда этого менее всего можно было ожидать.
  — Какого дьявола он втянул вас в это дело? — сердито осведомился Леннокс Бойнтон.
  Пуаро не без изящества взмахнул рукой.
  — Меня часто приглашают в случае внезапной смерти.
  — Врачи посылают за вами, когда больной умирает из-за слабого сердца?
  — Слабое сердце — весьма растяжимое и ненаучное понятие, — мягко заметил Пуаро.
  Полковник Карбери откашлялся и заговорил официальным тоном:
  — Лучше сразу внести ясность. Мне доложили об обстоятельствах смерти. Необычайно жаркая погода, утомительное путешествие для пожилой леди с неважным здоровьем — все это не вызывало сомнений. Но доктор Жерар пришел ко мне и сделал заявление…
  Он вопросительно посмотрел на Пуаро, и тот кивнул.
  — Доктор Жерар — всемирно известный врач, к словам которого было необходимо отнестись внимательно. Вот что он сообщил. На следующее утро после кончины миссис Бойнтон доктор Жерар обнаружил исчезновение из своей аптечки некоторого количества лекарства, активно воздействующего на сердце. Накануне у него также пропал шприц, но его вернули ночью. И наконец, на запястье покойной имелся след от укола. — Полковник сделал паузу. — При таких обстоятельствах я счел своим долгом провести расследование. Мсье Эркюль Пуаро гостил у меня и любезно предложил свои компетентные услуги. Я предоставил ему все полномочия. Мы собрались здесь, чтобы выслушать его отчет.
  Наступила тишина, в которой можно было услышать, как упадет булавка. Однако в соседней комнате кто-то, по-видимому, уронил башмак, и звук прозвучал подобно выстрелу.
  Пуаро бросил быстрый взгляд на группу из трех человек справа от него, затем посмотрел на испуганные лица пятерых, сидящих слева.
  — Когда полковник Карбери рассказал мне о происшедшем, я донес до него свое мнение эксперта. Я сказал, что мне, возможно, не удастся добыть доказательства, которые приняли бы в суде, но что я, безусловно, доберусь до истины, расспросив людей, замешанных в этом деле. Чтобы раскрыть преступление, друзья мои, достаточно позволить виновному или виновным говорить — рано или поздно они скажут то, что вы хотите знать. В данном случае, хотя вы все лгали мне, каждый невольно говорил и правду.
  Пуаро услышал слабый вздох и царапание стула по полу справа от него, но не обернулся. Он продолжал смотреть на Бойнтонов.
  — Прежде всего я задал себе вопрос о возможности естественной смерти миссис Бойнтон и дал отрицательный ответ. Исчезновение лекарства и шприца, а самое главное, поведение семьи покойной леди убедили меня, что это предположение отпадает. Миссис Бойнтон не только хладнокровно убили, но каждый член ее семьи был осведомлен об этом. Они все реагировали как виновные. Однако существуют разные степени вины. Я тщательно изучил показания с точки зрения того, совершили ли убийство члены семьи старой леди, действуя по совместно обдуманному плану. Мотив имелся более чем веский. Все выигрывали от ее смерти как в финансовом отношении — ибо они сразу же приобретали финансовую независимость и могли наслаждаться солидным состоянием, — так и в смысле освобождения от ставшей почти невыносимой тирании. Но я вскоре решил, что теория коллективного преступления не выдерживает критики. Показания Бойнтонов не вполне совпадали, а система убедительных алиби не была организована. Факты скорее предполагали, что убийство совершено одним или, возможно, двумя членами семьи, а остальные были всего лишь косвенными соучастниками. Я внимательно изучил каждого из Бойнтонов, но, должен признаться, был склонен к предубеждению благодаря определенной улике, известной только мне.
  Пуаро рассказал о подслушанном им в Иерусалиме разговоре.
  — Естественно, это указывало на мистера Реймонда Бойнтона как на наиболее активного участника преступления. Изучив членов семьи, я пришел к выводу, что в тот вечер он, скорее всего, мог довериться своей сестре Кэрол. Они очень напоминают друг друга как внешне, так и по характеру и обладают достаточно возбудимым и мятежным темпераментом, чтобы замыслить подобное. То, что их мотив был отчасти бескорыстным — освобождение всей семьи и особенно младшей сестры, — делало эту версию еще более вероятной. — Пуаро сделал паузу.
  Реймонд Бойнтон открыл рот и тут же закрыл его. Он не сводил с Пуаро взгляда, полного муки.
  — Но прежде чем рассматривать доводы против Реймонда Бойнтона, я бы хотел зачесть вам перечень многозначительных фактов, который я сегодня составил и вручил полковнику Карбери.
  «МНОГОЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ ФАКТЫ
  1. Миссис Бойнтон принимала микстуру, содержащую дигиталин.
  2. У доктора Жерара пропал шприц.
  3. Миссис Бойнтон получала удовольствие, удерживая свою семью от контактов с другими людьми.
  4. В день своей смерти миссис Бойнтон предложила семье отправиться на прогулку и оставить ее в лагере.
  5. Миссис Бойнтон была садисткой, но причиняла людям не физические, а душевные страдания.
  6. Расстояние от шатра до места, где сидела миссис Бойнтон, составляет приблизительно двести ярдов.
  7. Мистер Леннокс Бойнтон сначала сказал, что не знает, когда вернулся в лагерь, но позже признал, что переставил стрелки часов матери на правильное время.
  8. Доктор Жерар и мисс Джиневра Бойнтон занимали соседние палатки.
  9. В половине седьмого, когда ужин был готов, слугу отправили сообщить об этом миссис Бойнтон.
  10. В Иерусалиме миссис Бойнтон произнесла следующие слова: «Я никогда ничего не забываю. Ни одного поступка, ни одного имени, ни одного лица».
  Хотя я отдельно пронумеровал каждый пункт, некоторые можно объединить попарно. Например, первые два. «Миссис Бойнтон принимала микстуру, содержащую дигиталин. У доктора Жерара пропал шприц». Эти два пункта первыми привлекли мое внимание — я нашел их необычными и абсолютно несовместимыми. Вы не понимаете, что я имею в виду? Не важно — я еще скажу об этом. А пока запомните, что я отметил эти два пункта как требующие удовлетворительного объяснения.
  Сейчас я вернусь к изучению мотивов виновности Реймонда Бойнтона. Факты таковы. Он обсуждал возможность убийства миссис Бойнтон. Он был в состоянии крайнего нервного возбуждения. Он только что… прошу прощения, мадемуазель… — Пуаро виновато посмотрел на Сару, — пережил момент сильнейшего эмоционального кризиса — иными словами, влюбился. Экзальтация чувств могла подействовать на него различным образом. Он мог смягчиться к окружающей действительности, включая мачеху, мог почувствовать достаточную смелость, чтобы бросить ей вызов и избавиться от ее влияния, или мог обрести дополнительный стимул к тому, чтобы осуществить на практике замысел своего преступления. Это психология. Давайте обратимся к фактам.
  Реймонд Бойнтон покинул лагерь вместе с остальными около четверти четвертого. Тогда миссис Бойнтон была жива и невредима. Вскоре между Реймондом и Сарой Кинг состоялся разговор тет-а-тет. Потом он ушел. По его словам, он вернулся в лагерь без десяти шесть, подошел к матери, обменялся с ней несколькими словами, затем направился в свою палатку, а позже в шатер. Реймонд утверждает, что без десяти шесть с миссис Бойнтон было все в порядке.
  Но теперь мы подходим к факту, который прямо противоречит этому заявлению. В половине седьмого один из слуг обнаружил миссис Бойнтон мертвой. Мисс Кинг, обладающая степенью бакалавра медицины, обследовала тело и, хотя тогда она не уделила особого внимания времени смерти, клянется, что в шесть тридцать вечера миссис Бойнтон была мертва не менее часа, а может быть, гораздо дольше.
  Таким образом, перед нами два противоречащих друг другу заявления. Отбросив возможность, что мисс Кинг допустила ошибку…
  — Я не допускаю ошибок, — прервала его Сара. — Вернее, если допускаю, то признаюсь в этом.
  Пуаро вежливо поклонился ей.
  — В таком случае остаются только две возможности — либо мисс Кинг, либо мистер Бойнтон лгут! Давайте рассмотрим основания Реймонда Бойнтона так поступать. Предположим, мисс Кинг не ошиблась и не солгала. Тогда как выглядит последовательность событий? Реймонд Бойнтон возвращается в лагерь, видит свою мать сидящей у входа в пещеру, поднимается к ней и обнаруживает, что она мертва. Что же он делает? Зовет на помощь? Немедленно сообщает о происшедшем? Нет, он ждет минуту или две, затем идет в свою палатку, присоединяется к остальным в шатре и ничего не говорит! Странное поведение, не так ли?
  — Не странное, а просто идиотское! — резко отозвался Реймонд. — Это доказывает, что моя мать тогда была живой и невредимой, как я и говорил. Мисс Кинг от волнения сделала ошибку.
  — Возникает вопрос, — спокойно продолжал Пуаро, — в чем причина такого поведения? На первый взгляд кажется, что Реймонд Бойнтон не может быть виновен, так как в тот единственный раз, когда он подходил к мачехе во второй половине дня, она уже некоторое время была мертва. Но если Реймонд Бойнтон невиновен, можем ли мы объяснить его поведение?
  Да, можем! Напомню услышанный мной обрывок разговора: «Ты ведь понимаешь, не так ли, что ее придется убить?» Он возвращается с прогулки, находит мачеху мертвой, и память подсказывает ему объяснение. План был осуществлен, но не им, а его сообщницей. Tout simplement983 — он подозревает в убийстве свою сестру, Кэрол Бойнтон.
  — Это ложь! — произнес Реймонд тихим, дрожащим голосом.
  — Давайте теперь рассмотрим возможность виновности Кэрол Бойнтон. Что свидетельствует против нее? У нее такой же возбудимый темперамент, как у брата, — такой темперамент может окрасить подобное деяние в героические тона. Именно с ней Реймонд Бойнтон разговаривал в тот вечер в Иерусалиме. Кэрол Бойнтон вернулась в лагерь в десять минут шестого. По ее словам, она поднялась к матери и поговорила с ней. Никто не видел, как она это делала. Слуги спали. Леди Уэстхолм, мисс Прайс и мистер Коуп исследовали пещеры, откуда лагерь находился вне поля зрения. Время преступления выглядит вполне возможным.
  Он сделал паузу. Кэрол не сводила с него глаз.
  — И еще один момент. На следующее утро, очень рано, Кэрол Бойнтон видели бросающей в ручей какой-то предмет. Есть основания считать, что это был шприц.
  — Comment?984 — Доктор Жерар казался удивленным. — Но мой шприц вернули! Сейчас он у меня!
  Пуаро энергично кивнул:
  — Да-да. Это был другой шприц, что весьма любопытно. Мне дали понять, что он принадлежал мисс Кинг. Это так?
  Сара замешкалась.
  — Это был мой шприц, а не мисс Кинг, — быстро сказала Кэрол.
  — Значит, вы признаете, что выбросили его, мадемуазель?
  — Конечно, — поколебавшись, ответила она. — Почему бы и нет?
  — Кэрол! — Надин с беспокойством склонилась вперед. — Я не понимаю…
  Кэрол повернулась к ней. Ее взгляд был враждебным.
  — Понимать нечего! Я выбросила старый шприц, но никогда не прикасалась к… к яду.
  — Мисс Прайс сказала вам правду, мсье Пуаро, — заговорила Сара. — Это был мой шприц.
  Пуаро улыбнулся:
  — История со шприцами кажется очень запутанной, но, думаю, ее можно объяснить. Итак, все говорит о невиновности Реймонда Бойнтона и виновности его сестры Кэрол. Но я беспристрастно отношусь к обеим сторонам. Давайте рассмотрим, как будет выглядеть ситуация, если Кэрол Бойнтон невиновна.
  Она возвращается в лагерь, поднимается к мачехе и находит ее мертвой. Что приходит ей в голову прежде всего? Что миссис Бойнтон убил ее брат Реймонд. Кэрол не знает, что делать. Поэтому она никому ничего не сообщает. А вскоре — примерно через час — возвращается Реймонд Бойнтон, якобы говорит с матерью и также ничего не сообщает! Подозрения Кэрол становятся уверенностью. Возможно, она идет в палатку брата и находит там шприц. Это все окончательно подтверждает. Кэрол прячет шприц, а рано утром выбрасывает его.
  Есть еще одно указание на ее невиновность. Когда я расспрашивал ее, она уверяла меня, что они с братом никогда всерьез не намеревались осуществить свой план. Я попросил ее поклясться, и она сразу же дает торжественную клятву, что невиновна в преступлении. Но Кэрол Бойнтон клянется за себя, а не за своего брата и думает, что я не обращу на это внимания.
  Eh bien, таковы доводы в пользу невиновности Кэрол Бойнтон. А теперь вернемся на шаг назад и рассмотрим не невиновность, а возможную виновность Реймонда. Предположим, Кэрол говорит правду, что миссис Бойнтон была жива в десять минут шестого. Может ли Реймонд быть виновен при таких обстоятельствах? Мы вправе предположить, что он убил свою мачеху без десяти шесть, когда поднялся к входу в пещеру, чтобы поговорить с ней. Правда, по лагерю сновали слуги, но уже начало темнеть. Однако из этого следует, что лгала мисс Кинг. Не забывайте, что она вернулась в лагерь всего через пять минут после Реймонда и могла видеть на расстоянии, как он поднимается к матери. Когда ее нашли мертвой, мисс Кинг поняла, что ее убил Реймонд, и она лжет, чтобы спасти его — зная, что доктор Жерар слег с лихорадкой и не может разоблачить ее ложь!
  — Я не лгала! — твердо заявила Сара.
  — Есть и другая возможность. Мисс Кинг, как я сказал, добралась в лагерь спустя несколько минут после Реймонда. Если Реймонд Бойнтон застал мать живой, смертельную инъекцию могла сделать сама мисс Кинг. Она считала миссис Бойнтон воплощением зла и, возможно, взяла на себя роль палача. Это также объяснило бы ее ложь относительно времени смерти.
  Сара смертельно побледнела, но голос ее звучал спокойно:
  — Я действительно говорила о целесообразности смерти одного человека ради спасения многих. Осмотренное нами накануне место жертвоприношений подсказало мне эту мысль. Но я могу поклясться, что не причинила никакого вреда этой мерзкой старухе и что такая идея никогда не приходила мне в голову.
  — Тем не менее, — вкрадчиво произнес Пуаро, — один из вас двоих лжет.
  — Ваша взяла, мсье Пуаро! — крикнул Реймонд Бойнтон. — Лгал я! Мать была мертва, когда я поднялся к ней. Это… это выбило меня из колеи. Я собирался поговорить с ней начистоту — сказать, что с этого момента я свободен, — но застал ее мертвой. Ее рука была холодной и вялой… Я увидел след на ее запястье и подумал то, что предположили вы — что, может быть, Кэрол…
  — Есть один пункт, где я не полностью информирован, — прервал Пуаро. — Какой способ убийства вы планировали использовать? Он ведь тоже был связан со шприцем, не так ли? Если хотите, чтобы я поверил вам, расскажите мне остальное.
  — Это был способ, о котором я прочитал в одном английском детективном романе, — ответил Реймонд. — Нужно уколоть человека пустым шприцем — и дело сделано. Выглядело это по-научному. Я подумал, что мы могли бы… осуществить это таким образом.
  — Понятно, — кивнул Пуаро. — И вы купили шприц?
  — Нет. Я украл его у Надин.
  Пуаро бросил на нее быстрый взгляд.
  — Шприц, который якобы остался в вашем багаже в Иерусалиме? — спросил он.
  Молодая женщина слегка покраснела.
  — Я… я точно не знала, где он, — пробормотала она.
  — Вы быстро соображаете, мадам, — заметил Пуаро.
  Глава 15
  Последовала пауза. Затем, откашлявшись преувеличенно громко, Пуаро заговорил вновь:
  — Теперь мы раскрыли то, что можно назвать тайной второго шприца. Он принадлежал миссис Леннокс Бойнтон, был украден Реймондом Бойнтоном перед отъездом из Иерусалима, а когда стало известно о смерти миссис Бойнтон, Кэрол взяла его у Реймонда и выбросила в ручей. Его нашла мисс Прайс, а мисс Кинг заявила, что шприц принадлежит ей. Полагаю, сейчас он у мисс Кинг.
  — Да, — кивнула Сара.
  — Следовательно, когда вы заявили, что это ваш шприц, вы сделали именно то, против чего сейчас протестовали, — солгали.
  — Это ложь иного сорта, — спокойно отозвалась Сара. — Это не… не профессиональная ложь.
  Жерар одобрительно кивнул:
  — Да, в этом есть смысл. Я хорошо понимаю вас, мадемуазель.
  — Спасибо, — поблагодарила Сара.
  Пуаро снова прочистил горло.
  — А теперь давайте взглянем на наш график.
  «Бойнтоны и Джефферсон Коуп покинули лагерь около 15.05.
  Доктор Жерар и Сара Кинг покинули лагерь около 15.15.
  Леди Уэстхолм и мисс Прайс покинули лагерь в 16.15.
  Доктор Жерар вернулся в лагерь около 16.20.
  Леннокс Бойнтон вернулся в лагерь в 16.35.
  Надин Бойнтон вернулась в лагерь, поговорила со свекровью в 16.40 и пошла в шатер около 16.50.
  Кэрол Бойнтон вернулась в лагерь в 17.10.
  Леди Уэстхолм, мисс Прайс и мистер Джефферсон Коуп вернулись в лагерь в 17.40.
  Реймонд Бойнтон вернулся в лагерь в 17.50.
  Сара Кинг вернулась в лагерь в 18.00.
  Мертвое тело обнаружено в 18.30».
  Как видите, есть двадцатиминутная брешь, между без десяти пять, когда Надин Бойнтон отошла от своей свекрови, и десятью минутами шестого, когда вернулась Кэрол. Следовательно, если Кэрол говорит правду, миссис Бойнтон должны были убить в течение этих двадцати минут.
  Кто же мог убить ее? Мисс Кинг и Реймонд Бойнтон в это время были вместе. Мистер Коуп, помимо отсутствия какого-либо мотива, имеет алиби — он был с леди Уэстхолм и мисс Прайс. Леннокс Бойнтон находился в шатре со своей женой. Доктор Жерар стонал от лихорадки в своей палатке. Слуги спали. Подходящий момент для преступления! Но был ли в лагере человек, который мог его совершить?
  Пуаро задумчиво посмотрел на Джиневру:
  — Такой человек там был. Джиневра Бойнтон всю вторую половину дня якобы провела в своей палатке, но есть указание на то, что она не находилось там постоянно. Она сама сделала весьма многозначительное замечание — сказала, что доктор Жерар произносил ее имя во время жара. А доктор Жерар также говорил, что ему тогда снилось лицо Джиневры Бойнтон. Но это был не сон! Он действительно видел ее стоящей возле его койки. Ему показалось, что это следствие жара, но это произошло наяву. Джиневра была в палатке доктора Жерара. Не приходила ли она туда вернуть шприц после того, как воспользовалась им?
  Джиневра Бойнтон подняла голову, увенчанную короной рыжевато-золотистых волос. Рассеянный взгляд ее красивых глаз был устремлен на Пуаро. Она походила на изображение святой.
  — Ah, ça non!985 — воскликнул доктор Жерар.
  — По-вашему, это невозможно психологически? — осведомился Пуаро.
  Француз опустил взгляд.
  — Это невозможно со всех точек зрения! — резко сказала Надин.
  Пуаро быстро повернулся к ней:
  — В самом деле, мадам?
  — Да. — Она закусила губу и быстро продолжала: — Я не потерплю таких постыдных обвинений против моей золовки. Мы все знаем, что это невозможно.
  Джиневра слегка пошевелилась на стуле. На ее губах мелькнула улыбка — трогательная, простодушная улыбка маленькой девочки.
  — Невозможно! — повторила Надин.
  Ее лицо приобрело решительное выражение, а глаза твердо встретили взгляд Пуаро.
  — Мадам очень умна, — с поклоном произнес он.
  — Что вы имеете в виду, мсье Пуаро?
  — Я все время чувствовал, мадам, что у вас, как говорится, ума палата.
  — Вы мне льстите.
  — Едва ли. Вы всегда хладнокровно оценивали ситуацию. Внешне вы сохраняли хорошие отношения с вашей свекровью, полагая, что так будет лучше, но мысленно вы осудили и приговорили ее. Думаю, некоторое время назад вы осознали, что ваш муж может быть счастлив, только покинув дом и начав жить собственной жизнью, какой бы трудной и полной лишений она ни оказалась. Вы были готовы пойти на риск и пытались убедить его сделать это, но потерпели неудачу. Леннокс Бойнтон утратил стремление к свободе, погрузившись в апатию и меланхолию.
  У меня нет сомнений, мадам, что вы любите вашего мужа. Ваше решение оставить его не было вызвано любовью к другому мужчине. Скорее всего, это была отчаянная попытка, предпринятая в последней надежде. У женщины в вашей ситуации было только три выхода из положения. Первый: уговорить мужа уйти из дома вместе. Как я сказал, из этого ничего не вышло. Второй: пригрозить, что она уйдет одна. Но вероятно, и это не тронуло бы Леннокса Бойнтона — он впал бы в еще более глубокую меланхолию, но не стал бы протестовать. И третий: уйти к другому человеку. Инстинкты ревности и собственничества — одни из наиболее фундаментальных у мужчин. Вы проявили мудрость, попытавшись пробудить эти первобытные инстинкты. Если Леннокс позволил бы вам уйти к другому мужчине без всякого сопротивления, значит, ему уже нельзя было помочь, и вы могли бы попробовать начать новую жизнь в другом месте.
  Но предположим, что даже это отчаянное средство не имело бы успеха. Ваш муж был ужасно огорчен принятым вами решением, но не стал бы, как вы надеялись, реагировать на него вспышкой собственнического инстинкта. Могло ли еще что-то спасти его быстро деградирующую психику? Только одно! Если бы его мачеха умерла и это не оказалось бы слишком поздно. Возможно, он сумел бы начать жизнь заново как свободный и независимый человек. — Сделав паузу, Пуаро повторил: — Если бы его мачеха умерла…
  Взгляд Надин все еще был устремлен на него.
  — Вы предполагаете, — спокойно начала она, — что я приблизила это событие, не так ли? Но вы заблуждаетесь, мсье Пуаро. Сообщив новость о моем предстоящем отъезде миссис Бойнтон, я сразу направилась в шатер и присоединилась к Ленноксу. Я не покидала шатер до того, как мою свекровь нашли мертвой. Возможно, я виновна в том смысле, что мои слова вызвали у нее шок, — но это означает естественную смерть. Однако если, как вы утверждаете (хотя прямых доказательств у вас нет и не может быть до результатов вскрытия), она была преднамеренно убита, то у меня не было возможности сделать это.
  — Вы говорите, миссис Бойнтон, что не покидали шатер, пока вашу свекровь не нашли мертвой, — сказал Пуаро. — Но это один из пунктов, которые кажутся мне весьма любопытными.
  — Что вы имеете в виду?
  — Он значится в моем списке под номером девять. В половине седьмого, когда ужин был готов, слугу отправили сообщить об этом миссис Бойнтон.
  — Не понимаю, — заявил Реймонд.
  — И я тоже, — подхватила Кэрол.
  Пуаро переводил взгляд с одного на другую.
  — Не понимаете? Почему послали слугу? Разве вы все, как правило, не проявляли заботу о старой леди? Разве один из вас не сопровождал всегда ее к столу? Она была слаба, и ей было нелегко подняться со стула без посторонней помощи. Один из вас всегда оказывался рядом. Было бы вполне естественно, если бы кто-то из членов семьи сообщил миссис Бойнтон, что ужин готов, и привел ее в шатер. Но никто из вас не вызвался сделать это. Вы сидели как парализованные, наблюдая друг за другом и, очевидно, спрашивая себя, почему никто не двигается с места.
  — Это абсурд, мсье Пуаро! — резко сказала Надин. — Конечно, мы должны были пойти к ней, но в тот вечер мы очень устали и… короче говоря, не сделали этого.
  — Вот именно — как раз в тот вечер! Вы, мадам, вероятно, заботились о старой леди больше других, делая это почти машинально. Но в тот вечер вы даже не подумали выйти из шатра и помочь ей. Почему? Вот мой ответ: потому что вы отлично знали, что она мертва… Нет-нет, не прерывайте меня, мадам! — Он поднял руку. — Выслушайте меня, Эркюля Пуаро! Были свидетели вашего разговора со свекровью. Однако эти свидетели могли видеть, но не могли слышать! Леди Уэстхолм и мисс Прайс находились достаточно далеко от лагеря. Они видели, что вы как будто беседовали с вашей свекровью, но есть ли доказательства, что так оно и было? Предлагаю вместо этого маленькую теорию. Вы умны, мадам. Если вы в свойственной вам неспешной манере решили… ну, скажем, устранить мать вашего мужа, то сделали бы это толково и с должной подготовкой. Вы получили доступ в палатку доктора Жерара во время его пребывания на утренней экскурсии, не сомневаясь, что найдете там нужное лекарство. Медицинская стажировка помогла вам выбрать дигитоксин — медикамент того же рода, который принимала старая леди. Вы также взяли шприц доктора, так как ваш, к вашей глубочайшей досаде, исчез; при этом вы надеялись вернуть шприц до того, как доктор обнаружит пропажу.
  Прежде чем осуществить ваш план, вы сделали последнюю попытку пробудить мужа от спячки — сообщили ему о своем намерении выйти замуж за Джефферсона Коупа. Хотя это расстроило вашего супруга, он не прореагировал так, как вы надеялись, поэтому вам пришлось привести в действие план убийства. Вы вернулись в лагерь, обменявшись по пути несколькими любезностями с леди Уэстхолм и мисс Прайс. Вы поднялись к пещере, у которой сидела ваша свекровь, держа шприц с лекарством наготове. С вашим опытом медсестры вам не составило труда схватить ее за запястье и ввести дигитоксин, прежде чем она осознала, что вы делаете. Из долины было видно только то, что вы разговариваете со старой леди, склонившись к ней. Затем вы принесли из своей пещеры стул и сели рядом, якобы продолжая дружескую беседу еще несколько минут. Смерть, должно быть, наступила мгновенно. Вы разговаривали с мертвой женщиной, но кто мог об этом догадаться? Потом вы отнесли стул назад и спустились в шатер, где застали вашего мужа читающим книгу. Вы специально не покидали шатер, не сомневаясь, что смерть миссис Бойнтон припишут сердечному приступу. (Собственно говоря, так оно и было, хотя приступ вызвали искусственно.) Только в одном ваш план дал сбой. Вы не смогли вернуть шприц в палатку доктора Жерара, потому что доктор слег с малярией и, хотя вы этого не знали, уже хватился шприца. Это, мадам, единственный промах, во всех иных отношениях безупречном преступлении.
  Последовало гробовое молчание. Затем Леннокс вскочил на ноги.
  — Нет! — крикнул он. — Это грязная ложь! Надин не могла этого сделать! Моя мать… уже была мертва!
  — Вот как? — Пуаро быстро повернулся к нему. — Значит, ее убили все-таки вы, мистер Бойнтон?
  Леннокс опустился на стул и закрыл лицо дрожащими руками.
  — Да, это правда… Я убил ее.
  — Вы взяли дигитоксин из палатки доктора Жерара?
  — Да.
  — Когда?
  — Как вы сказали — утром.
  — А шприц?
  — Шприц? Да, и шприц тоже.
  — Почему вы убили ее?
  — И вы еще спрашиваете?
  — Да, спрашиваю!
  — Но вы же знаете… моя жена собиралась уйти от меня с Коупом…
  — Да, но вы узнали об этом только во второй половине дня.
  Леннокс уставился на него:
  — Конечно, когда мы ходили на прогулку…
  — Однако яд и шприц вы взяли утром.
  — Какого дьявола вы терзаете меня вашими вопросами? — Леннокс провел ладонью по лбу. — И вообще, какое это имеет значение?
  — Очень большое. Советую вам, мистер Леннокс Бойнтон, сказать правду.
  — Какую правду?
  — Самую обыкновенную.
  — Хорошо! — Леннокс махнул рукой. — Но я не знаю, поверите ли вы мне. — Он глубоко вздохнул. — Когда Надин сообщила мне о своем решении, я почти обезумел. Мне и в голову не приходило, что она может уйти от меня к кому-то другому. Я чувствовал себя так, словно был пьян или тяжело болен.
  Пуаро кивнул:
  — Я обратил внимание на то, как леди Уэстхолм описала вашу походку, когда вы проходили мимо нее. Поэтому я знал, что ваша жена солгала, сказав, что сообщила вам о своих намерениях, когда вы оба вернулись в лагерь. Продолжайте, мистер Бойнтон.
  — Я едва осознавал, что делаю… Но когда я подходил к лагерю, в голове у меня начало проясняться. Я понял, что сам во всем виноват, что был жалким червяком! Мне следовало давным-давно уйти от мачехи. И я подумал, что сейчас, может быть, еще не слишком поздно. Старая ведьма восседала на фоне красных скал, как какой-то мерзкий идол. Я поднялся туда сказать ей, что ухожу немедленно. Мне пришла в голову дикая мысль уехать с Надин тем же вечером в Маан или еще куда-нибудь…
  — Леннокс, дорогой…
  Снова послышался тяжкий вздох.
  — Но она сидела там мертвая! Я был ошеломлен — опять не знал, как мне поступить… Слова, которые я собирался прокричать ей, застряли у меня в горле. Я словно окаменел… Машинально я подобрал ее часы — они лежали у нее на коленях — и надел их на ее дряблое мертвое запястье… — Он содрогнулся. — Это было ужасно!.. Потом я спустился к шатру… Я хотел позвать кого-нибудь, но не смог — просто сидел, листал газеты и ждал… — Леннокс сделал паузу. — Конечно, вы этому не верите. Почему я никому ничего не сказал? Почему не обратился за помощью к Надин? Я сам не знаю.
  Доктор Жерар прочистил горло:
  — Ваше заявление вполне правдоподобно, мистер Бойнтон. Двух тяжелых шоковых состояний подряд было вполне достаточно, чтобы расстроить ваши нервы. Это реакция Вайссенхальтера — наилучшим ее примером может служить птица, ударившаяся головой об оконное стекло. Придя в себя, она инстинктивно воздерживается от дальнейших действий, давая время нервным центрам приспособиться к ситуации… Я не так хорошо говорю по-английски, но имею в виду, что вы не могли вести себя иначе. Любое решительное действие в это время было для вас невозможным! Вы проходили через период душевного паралича! — Он повернулся к Пуаро: — Уверяю вас, друг мой, что это так!
  — Я в этом не сомневаюсь, — отозвался Пуаро. — Уже отмеченный мной маленький факт — то, что мистер Бойнтон надел на запястье матери ее часы, — мог иметь два объяснения. Он мог служить прикрытием преступления или же мог быть замечен молодой миссис Бойнтон и интерпретирован ею таким образом. Она вернулась через несколько минут после мужа и должна была это видеть. Поднявшись к свекрови и найдя ее мертвой со следом от укола на запястье, миссис Бойнтон, естественно, пришла к выводу, что ее муж совершил преступление — что сообщение о намерении оставить его вызвало совсем не ту реакцию, на которую она надеялась. Короче говоря, Надин Бойнтон считала, что подтолкнула своего мужа к убийству мачехи. — Он посмотрел на Надин: — Это так, мадам?
  Она кивнула.
  — Вы действительно подозревали меня, мсье Пуаро?
  — Я допускал возможность такого варианта.
  Надин склонилась вперед.
  — Но что произошло на самом деле?
  Глава 16
  — Что произошло на самом деле? — повторил Пуаро.
  Он придвинул стул и сел. Теперь его поведение было дружелюбным и абсолютно неофициальным.
  — Вопрос по существу, не так ли? Ибо дигитоксин был взят, шприц исчез, а на запястье миссис Бойнтон имелся след от укола. Действительно, через несколько дней вскрытие покажет, умерла миссис Бойнтон от чрезмерной дозы дигиталиса или нет. Но тогда может быть слишком поздно! Лучше выяснить правду сейчас — пока убийца находится рядом.
  Надин вскинула голову:
  — Вы все еще считаете, что здесь, в этой комнате… что один из нас… — Она не окончила фразы.
  Пуаро кивнул.
  — Я обещал полковнику Карбери узнать правду. И теперь, расчистив нашу дорогу, мы вновь возвращаемся к моему перечню многозначительных фактов и сразу же сталкиваемся с двумя вопиющими несообразностями.
  — Может, скажете, с какими именно? — впервые заговорил полковник Карбери.
  — Это я и собираюсь сделать, — с достоинством отозвался Пуаро. — Рассмотрим снова первые два факта в моем перечне. «Миссис Бойнтон принимала микстуру, содержащую дигиталин» и «У доктора Жерара пропал шприц». Сопоставьте их с тем неопровержимым фактом (который сразу бросился мне в глаза), что все представители семейства Бойнтон реагировали на происшедшее как виновные. Казалось бы, из этого следует, что преступление должен был совершить один из них! Однако упомянутые мной два факта из списка говорили против этой теории. Взять у доктора Жерара концентрированный раствор дигиталина было ловкой мыслью, так как миссис Бойнтон сама принимала дигиталин. Но что должен был сделать потом член ее семьи? Ma foi,986 единственную разумную вещь — добавить яд в ее пузырек с лекарством! Каждый, обладающий хотя бы крупицей здравого смысла и имеющий доступ к лекарству, поступил бы именно так! Рано или поздно миссис Бойнтон приняла бы смертельную дозу и умерла, а если бы в пузырьке обнаружили избыток дигиталина, это приписали бы ошибке аптекаря. Доказать что-либо было бы невозможно!
  Тогда что означала кража шприца?
  Могут быть два объяснения — либо доктор Жерар ошибся, и шприц никто не брал, либо шприц взяли, потому что убийца не имел доступа к лекарству и, следовательно, не являлся членом семьи Бойнтон. Первые два факта из списка указывают на то, что преступление совершил посторонний!
  Я понимал это, но, как уже сказал, был озадачен явными признаками виновности в поведении Бойнтонов. Возможно ли, что, несмотря на чувство вины, они были невиновны? И я решил доказать не вину, а невиновность этих людей!
  Итак, убийство совершено посторонним — то есть кем-то, не настолько близким с миссис Бойнтон, чтобы войти в ее пещеру и манипулировать с ее лекарством.
  Он сделал паузу.
  — В этой комнате находятся три человека, которые формально являются посторонними, тем не менее замешаны в этом деле.
  Мистер Коуп, с которого мы начнем, долгое время был тесно связан с семейством Бойнтон. Имелись ли у него мотив и возможность для совершения убийства? Вроде бы нет. Смерть миссис Бойнтон только повредила ему, разрушив определенные надежды. Если только мотивом не послужило фанатичное стремление облагодетельствовать других, у него не могло быть причин желать смерти миссис Бойнтон. Конечно, нельзя исключить абсолютно неизвестный нам мотив. Мы ведь не знаем всех подробностей отношений мистера Коупа с семьей Бойнтон.
  — Мне это кажется притянутым за уши, мсье Пуаро, — с достоинством возразил Коуп. — Не забывайте, что у меня не было абсолютно никакой возможности совершить преступление, да и в любом случае, человеческая жизнь для меня священна.
  — Ваша позиция кажется неуязвимой, — серьезно сказал Пуаро. — Благодаря этому в детективном романе вас бы заподозрили в первую очередь.
  Он слегка повернулся на стуле.
  — А теперь перейдем к мисс Кинг. Она обладала кое-каким мотивом, необходимыми познаниями в медицине и решительным характером, но едва ли возможностью, так как покинула лагерь вместе с остальными до половины четвертого и не возвращалась до шести.
  Следующим рассмотрим доктора Жерара. Здесь мы должны принимать в расчет подлинное время убийства. Согласно последнему заявлению мистера Леннокса Бойнтона, его мать уже была мертва без двадцати пять. Согласно показаниям леди Уэстхолм и мисс Прайс, она была жива в четверть пятого, когда они отправились на прогулку. Остается промежуток ровно в двадцать минут. Когда эти две леди шли от лагеря, доктор Жерар прошел мимо них, приближаясь к нему. Но никто не может засвидетельствовать, куда он направился, добравшись до лагеря, так как обе леди оставались спиной к нему. Следовательно, доктор Жерар мог совершить преступление. Врачу легко симулировать приближение приступа малярии. Есть и вероятный мотив. Доктор Жерар мог стремиться спасти определенную личность, чей разум (потеря которого может быть важнее потери жизни) находился в опасности. Не исключено, что он считал разумным пожертвовать ради этого старческой, изношенной жизнью!
  — Ваши идеи фантастичны! — заявил доктор Жерар.
  — Но если так, — продолжал Пуаро, игнорируя его слова, — почему именно доктор Жерар привлек внимание к тому, что могло иметь место преступление? Ведь, если бы он не обратился к полковнику Карбери, смерть миссис Бойнтон приписали бы естественным причинам. Именно доктор Жерар первым указал на возможность убийства. Это не имеет смысла, друзья мои!
  — Похоже на то, — проворчал полковник Карбери.
  — Есть еще один вариант. Миссис Леннокс Бойнтон только что резко протестовала против версии о виновности ее младшей золовки. Эти протесты были основаны на знании, что ко времени ее возвращения в лагерь миссис Бойнтон уже была мертва. Но не забывайте, что Джиневра Бойнтон провела в лагере всю вторую половину дня. И был промежуток, когда леди Уэстхолм и мисс Прайс ушли из лагеря, а доктор Жерар еще не вернулся туда…
  Джиневра склонилась вперед, устремив на Пуаро странный, простодушный и озадаченный взгляд.
  — Вы думаете, это сделала я?
  Внезапно она вскочила со стула, пробежала по комнате и опустилась на колени перед доктором Жераром, вцепившись в его одежду и глядя ему в глаза.
  — Не позволяйте им говорить так! Они запрут меня снова! Это неправда! Я этого не делала! Враги хотят упрятать меня в тюрьму! Вы должны помочь мне!
  — Ну-ну, дитя мое! — Доктор ласково погладил ее по голове и повернулся к Пуаро: — Вы говорите вздор!
  — Мания преследования? — пробормотал Пуаро.
  — Да, но она никогда не совершила бы убийство таким образом! Она могла бы ударить старуху кинжалом, но не сделала бы это так хладнокровно и методично! Это преднамеренное убийство, совершенное человеком в здравом уме!
  Неожиданно Пуаро улыбнулся и отвесил поклон.
  — Je suis entierement de votre avis,987 — спокойно сказал он.
  Глава 17
  — Нам осталось совсем немного! — продолжал Пуаро. — Доктор Жерар взывал к психологии. Обратимся же к психологической стороне дела. Мы рассмотрели факты, установили хронологическую последовательность событий, выслушали показания. Остается психология. И важнее всего — психология самой миссис Бойнтон.
  Возьмем третий и четвертый пункты моего перечня многозначительных фактов. «Миссис Бойнтон получала удовольствие, удерживая свою семью от контактов с другими людьми». «В день своей смерти миссис Бойнтон предложила семье отправиться на прогулку и оставить ее в лагере».
  Эти два факта абсолютно противоречат друг другу! Почему именно в тот день миссис Бойнтон внезапно полностью изменила свою обычную политику? У нее неожиданно потеплело на душе? Пробудилось стремление делать добро? Судя по тому, что я о ней слышал, это кажется мне невероятным! В чем же причина?
  Давайте повнимательнее разберемся в характере миссис Бойнтон. О ней имеется много различных отзывов. Деспотичная старуха, садистка, любящая причинять душевную боль, воплощение зла, наконец, сумасшедшая. Какой же из этих отзывов правдив?
  Лично я думаю, что Сара Кинг ближе всех подошла к истине, когда в Иерусалиме старая леди неожиданно показалась ей жалкой. И не просто жалкой, а потерпевшей неудачу!
  Попробуем представить себе психическое состояние миссис Бойнтон. Женщина с врожденной жаждой властвовать и производить сильное впечатление на других людей. Миссис Бойнтон никогда не пыталась подавить эту всепоглощающую страсть — напротив, mesdames et messieurs,988 она культивировала ее! Но к чему это привело в итоге? Она не обрела великую власть, не превратилась в объект страха и ненависти для всех, а стала всего лишь мелким тираном своей семьи! И, как объяснил мне доктор Жерар, это постепенно ей наскучило. Пожилым леди часто надоедают их хобби. Миссис Бойнтон искала острых ощущений, пытаясь расширить сферу своей деятельности и рискуя сделать свою власть менее надежной. Но это привело совершенно к иным результатам! Отправившись за границу, она впервые осознала собственную незначительность!
  А сейчас мы подходим к пункту номер десять — словам, произнесенным миссис Бойнтон в Иерусалиме. Сара Кинг в разговоре с ней четко и бескомпромиссно обнажила никчемность и тщетность ее существования. А теперь внимательно выслушайте то, что ответила миссис Бойнтон. По словам мисс Кинг, она говорила необычайно злобно и даже не глядя на нее: «Я никогда ничего не забываю — ни одного поступка, ни одного имени, ни одного лица».
  Эти слова и громкий резкий голос, которым они были произнесены, произвели огромное впечатление на мисс Кинг. Впечатление было настолько сильным, что, по-моему, оно помешало ей осознать их подлинное значение.
  А вы его понимаете? — Пуаро подождал с минуту. — Похоже, что нет. Но, mes amis,989 неужели вы не видите, что эта фраза не была ответом на сказанное мисс Кинг? «Я никогда ничего не забываю — ни одного поступка, ни одного имени, ни одного лица». В этом нет никакого смысла! Если бы миссис Бойнтон сказала что-нибудь вроде «Я не забываю дерзости», тогда другое дело, но, нет, она упомянула о лице.
  Пуаро хлопнул в ладоши.
  — Это же бросается в глаза! Слова, якобы обращенные к мисс Кинг, в действительности ей не предназначались! Они были адресованы кому-то, кто стоял позади мисс Кинг.
  Он сделал паузу, глядя на выражения лиц слушателей.
  — В жизни миссис Бойнтон это был важнейший психологический этап! Ее разоблачила смышленая молодая женщина! Она была полна ярости, но в этот момент узнала лицо из прошлого — жертву, готовую попасть ей в руки!
  Как видите, мы возвращаемся к постороннему! Теперь становится понятным неожиданное благодушие миссис Бойнтон в день ее смерти. Она хотела избавиться от своей семьи, потому что, простите за вульгарность, у нее появилась для жарки другая рыба! Ей нужно было расчистить поле для разговора с новой жертвой…
  Давайте взглянем на события дня с этой точки зрения. Молодые Бойнтоны отправляются на прогулку. Миссис Бойнтон сидит у своей пещеры. Рассмотрим повнимательнее показания леди Уэстхолм и мисс Прайс. Последняя свидетельница весьма ненадежна — она ненаблюдательна и легко поддается внушению. С другой стороны, наблюдательность и педантичность леди Уэстхолм не оставляют желать лучшего. Обе леди едины в одном — кто-то из арабских слуг подошел к миссис Бойнтон, чем-то рассердил ее и поспешно удалился. Леди Уэстхолм заявила, что слуга сначала вошел в палатку Джиневры Бойнтон, но вы, возможно, помните, что палатка доктора Жерара стояла рядом с палаткой Джиневры. Весьма вероятно, что араб входил именно в палатку доктора…
  — Вы хотите сказать, — прервал Карбери, — что один из моих бедуинов прикончил старую леди, уколов ее шприцем? Это нелепо!
  — Подождите, полковник, я еще не закончил. Итак, допустим, что араб вошел в палатку доктора Жерара, а не Джиневры Бойнтон. Что дальше? Обе леди заявляют, что не могли достаточно четко разглядеть его лицо и не слышали, что он говорил. Это вполне понятно. Расстояние между шатром и выступом, на котором сидела миссис Бойнтон, составляет около двухсот ярдов. Однако леди Уэстхолм четко описала рваные бриджи араба и небрежно повязанные обмотки для ног.
  Пуаро склонился вперед.
  — И это, друзья мои, очень странно! Потому что, если она не могла разглядеть лицо этого человека и слышать его слова, она никак не могла заметить состояние его брюк и обмоток на расстоянии двухсот ярдов!
  Это подало мне любопытную идею! К чему было так настаивать на рваных бриджах и неопрятных обмотках? Не потому ли, что бриджи не были рваными, а обмоток не существовало вовсе? Леди Уэстхолм и мисс Прайс обе видели этого человека, но с того места, где они сидели, они не могли видеть друг друга! Это подтверждает тот факт, что позже леди Уэстхолм подошла посмотреть, проснулась ли мисс Прайс, и застала ее сидящей у входа в ее палатку.
  — Господи! — воскликнул полковник Карбери, внезапно выпрямившись. — Вы предполагаете…
  — Я предполагаю, что, осведомившись, чем занимается мисс Прайс (единственный свидетель, который мог в это время бодрствовать), леди Уэстхолм вернулась в свою палатку, надела бриджи для верховой езды и куртку цвета хаки, соорудила арабский головной убор из клетчатой пылевой тряпки и мотка вязальной шерсти и, замаскировавшись таким образом, смело вошла в палатку доктора Жерара, где заглянула в аптечку, выбрала подходящее лекарство, взяла шприц и наполнила его. Затем направилась к своей жертве.
  Миссис Бойнтон, вероятно, дремала. Леди Уэстхолм действовала быстро. Она схватила ее за запястье и ввела яд. Миссис Бойнтон вскрикнула, попыталась подняться и тут же обмякла. «Араб» поспешил прочь, как будто за ним гнались. Миссис Бойнтон взмахнула палкой, снова попытавшись встать, затем упала на стул.
  Через пять минут леди Уэстхолм присоединяется к мисс Прайс и комментирует сцену, которую та только что наблюдала, навязывая ей свою версию. Потом обе отправляются на прогулку, задержавшись у выступа, где леди Уэстхолм окликает миссис Бойнтон. Она не получает ответа — старая леди мертва, — но говорит мисс Прайс: «Как грубо фыркать на нас таким образом!» Мисс Прайс охотно этому верит — она не раз слышала, как миссис Бойнтон отвечала фырканьем, и готова в случае необходимости искренне поклясться, что так было и на сей раз. Леди Уэстхолм достаточно часто заседала в комитетах с женщинами типа мисс Прайс, чтобы знать, как на них влияют ее высокое положение и властные манеры. Единственным моментом, где ее план дал сбой, было возвращение шприца. Доктор Жерар пришел назад в лагерь слишком быстро. Леди Уэстхолм надеялась, что он не заметил отсутствия шприца или решил, что положил его в другое место, поэтому вернула шприц ночью.
  Пуаро умолк.
  — Но зачем леди Уэстхолм было убивать старую миссис Бойнтон?! — воскликнула Сара.
  — Разве вы не упоминали, что леди Уэстхолм находилась рядом с вами, когда вы говорили с миссис Бойнтон в Иерусалиме? Это к ней были обращены слова миссис Бойнтон: «Я никогда ничего не забываю — ни одного поступка, ни одного имени, ни одного лица». Сопоставьте это с фактом, что миссис Бойнтон была тюремной надзирательницей, и вы сможете догадаться об остальном. Лорд Уэстхолм повстречал будущую жену во время трансатлантического плавания, когда возвращался из Америки. До брака леди Уэстхолм была преступницей и отбывала наказание в тюрьме.
  Понимаете, с какой ужасной дилеммой она столкнулась? Ее карьера, амбиции, социальное положение — все было поставлено на карту! За какое преступление она попала в тюрьму, мы еще не знаем (хотя скоро узнаем), но оно, вероятно, положило бы конец ее политической карьере, если бы получило огласку. И помните, что миссис Бойнтон была не обычным шантажистом. Она не требовала денег. Ей нужно было помучить жертву некоторое время, а потом доставить себе удовольствие громким ее разоблачением! Пока миссис Бойнтон была жива, леди Уэстхолм не могла чувствовать себя в безопасности. Она подчинилась ее указаниям встретиться с ней в Петре (мне сразу показалось странным, что женщина с таким сознанием собственной важности, как леди Уэстхолм, решила путешествовать как простой турист), но, несомненно, обдумывала различные способы убийства. Распознав свой шанс, леди Уэстхолм дерзко им воспользовалась. Она сделала только две ошибки. Первая — описание рваных бриджей «араба», впервые привлекшее к ней мое внимание, а вторая — то, что она перепутала палатки доктора Жерара и Джиневры Бойнтон, заглянув сначала в ту, где спала Джиневра. Отсюда история девушки — полувыдумка-полуправда — о замаскированном шейхе. Конечно, она, повинуясь инстинкту, приукрасила ее драматическими деталями, но для меня указание было достаточно ясным.
  Он сделал паузу.
  — Скоро мы будем знать все. Сегодня незаметно для леди Уэстхолм я раздобыл отпечатки ее пальцев. Я отправлю их в тюрьму, где миссис Бойнтон работала надзирательницей, и их сравнят с отпечатками в архиве.
  В наступившей тишине послышался громкий хлопок.
  — Что это? — вздрогнул доктор Жерар.
  — Похоже на выстрел, — сказал полковник Карбери, быстро вставая. — Это в соседней комнате. Кстати, кто ее занимает?
  — Мне кажется, — пробормотал Пуаро, — это комната леди Уэстхолм…
  Эпилог
  Выдержка из «Ивнинг шаут»:
  
  «Мы с прискорбием извещаем о смерти леди Уэстхолм, члена парламента, в результате несчастного случая. Леди Уэстхолм, любившая путешествовать в дальних странах, всегда брала с собой маленький револьвер. Она чистила его, когда он случайно выстрелил. Смерть наступила мгновенно. Выражаем глубокое соболезнование лорду Уэстхолму…» и т. д.
  
  Пять лет спустя, теплым июльским вечером, Сара Бойнтон и ее муж сидели в партере лондонского театра на представлении «Гамлета». Сара стиснула руку Реймонда, когда звуки песни Офелии поплыли над огнями рампы:
  
  А по чем я отличу
  Вашего дружка?
  Плащ паломника на нем,
  Странника клюка.
  Помер, леди, помер он,
  Помер, только слег.
  В головах зеленый дрок,
  Камушек у ног.990
  
  Сара ощутила комок в горле при виде утонченной красоты и неземной улыбки той, которая унеслась прочь от земных страданий и горестей в мир грез…
  «Как она прекрасна!» — подумала Сара.
  Чудесный, завораживающий голос теперь звучал отшлифованно, словно самый совершенный музыкальный инструмент.
  — Джинни — великая актриса! — воскликнула Сара, когда в конце действия занавес опустился.
  Когда они позже ужинали в «Савое», Джиневра улыбнулась сидящему рядом с ней бородатому мужчине:
  — Я хорошо справилась, правда, Теодор?
  — Ты была чудесна, cherie.991
  На ее губах мелькнула счастливая улыбка.
  — Ты всегда верил в меня — знал, что я могу увлечь публику…
  За столиком неподалеку актер, игравший Гамлета, мрачно заметил:
  — Это ее жеманство! Конечно, сначала зрителям такое нравится, но это не Шекспир! Видели, как она испортила мой выход?
  Надин, сидящая напротив Джиневры, промолвила:
  — Как интересно попасть в Лондон и увидеть ставшую знаменитой Джинни в роли Офелии!
  — Хорошо, что вы приехали, — улыбнулась Джиневра.
  — Регулярное семейное сборище, — отозвалась Надин и повернулась к Ленноксу: — Как ты думаешь, дети могут сходить на утренний спектакль? Они уже достаточно взрослые и очень хотят посмотреть тетю Джинни на сцене!
  Леннокс — счастливый, с полными веселья глазами — поднял бокал:
  — За новобрачных — мистера и миссис Коуп!
  Джефферсон Коуп и Кэрол поблагодарили за тост.
  — Ветреник! — засмеялась Кэрол. — Ты бы лучше выпил за свою первую любовь, Джефф, которая сидит напротив тебя.
  — Джефф краснеет, — весело заметил Реймонд. — Он не любит, когда ему напоминают о прошлом.
  Его лицо внезапно омрачилось.
  Сара коснулась его руки — тень исчезла. Он посмотрел на нее и усмехнулся:
  — Теперь это кажется дурным сном!
  Маленькая аккуратная фигура приблизилась к их столику. Эркюль Пуаро, безукоризненно одетый, с лихо закрученными усами, отвесил царственный поклон.
  — Mes hommages,992 мадемуазель, — обратился он к Джиневре. — Вы были великолепны.
  Все тепло приветствовали его, освободив ему место рядом с Сарой.
  Воспользовавшись моментом, когда остальные были увлечены разговором, Пуаро склонился к ней и тихо сказал:
  — Eh bien, кажется, теперь в семействе Бойнтон все в полном порядке.
  — Благодаря вам! — отозвалась Сара.
  — Ваш муж становится известным. Сегодня я прочитал превосходный отзыв о его последней книге.
  — Она действительно хороша — хотя не мне судить. Вы знаете, что Кэрол и Джефферсон Коуп наконец поженились? А у Леннокса и Надин двое чудесных деток — Реймонд от них без ума. Что касается Джинни — по-моему, она гениальна.
  Сара посмотрела через стол на прекрасное лицо в ореоле рыжевато-золотистых волос и неожиданно вздрогнула.
  На миг ее лицо стало серьезным. Она поднесла бокал к губам.
  — Произнесете тост, мадемуазель? — спросил Пуаро.
  — Я внезапно подумала о ней, — медленно отозвалась Сара. — Глядя на Джинни, я впервые заметила сходство. Только Джинни вся светится, а она жила во тьме…
  — Бедная мама… — вздохнула Джиневра. — Она была очень странной… Теперь, когда мы все так счастливы, мне жаль ее. Она не получила от жизни того, чего хотела. Должно быть, для нее это было нелегко.
  Не делая паузы, Джиневра произнесла строки из «Цимбелина», покуда остальные, как зачарованные, вслушивались в музыку слов:
  
  Для тебя не страшен зной,
  Вьюги зимние и снег.
  Ты окончил путь земной
  И обрел покой навек…993
  
  
  1938 г.
  Перевод: В. Тирдатов
  
  Рождество Эркюля Пуаро
  
  
  Часть I
  22 декабря
  Стивен поднял воротник пальто и быстро зашагал по перрону. Густая пелена тумана окутала вокзал. Тяжелые локомотивы, шипя, извергали в морозный воздух облака дыма. Все вокруг — и перрон, и вокзал, и пути — было каким-то грязным, закопченным.
  — Экая угрюмая страна! — сказал Стивен себе самому. — И какой серый город!
  Лондон поначалу восхитил его блеском ресторанов, витрин, множеством изящных, со вкусом одетых женщин. Но первое впечатление быстро прошло. А блеск… Грязь в сточной канаве тоже блестит…
  Как хочется домой, в Южную Африку! Стивена вдруг охватила острая тоска по родным местам, где сияет солнце, где под синим-синим небом в садах растут необыкновенные голубые цветы — пеларгонии. Где самый последний блокгауз до крыши увит пестрыми вьюнками. А здесь — все серо, кругом грязь и копоть, толкотня и суета. Несметные толпы на улицах этого человеческого муравейника. На миг Стивен подумал: век бы сюда не приезжать! Но тут он вспомнил, что привело его в Англию, и сжал губы. Нет, черт возьми, отступать поздно. Он долгие годы вынашивал свой план. Теперь предстояло осуществить его. Да, порой накатывают сомнения, и тогда кажется, что все это не имеет никакого смысла, что прошлое ворошить ни к чему, что лучше оставить все как есть и забыть навеки. Но это — признак слабости. Ведь он, в конце концов, уже не мальчик, чтобы так поддаваться минутным настроениям. Ему сорок, а это — возраст зрелых мужчин, рассудительных и уверенных в себе. Значит, задуманное будет исполнено.
  Стивен поднялся в вагон и двинулся по проходу в поисках места. От услуг носильщика он отказался и нес чемодан сам. Поезд был переполнен. Ничего удивительного — до Рождества осталось два дня. Стивен Фарр тщетно оглядывал одно купе за другим. Мест не было. Он с досадой вздохнул.
  Кто ответит, почему люди, когда их собирается так много, становятся такими тусклыми и безликими, что ли? Почему они так похожи друг на друга, как бараны в стаде? Вот одни сидят, говорят глупости и сами же хохочут над ними, а другие, в свои тридцать уже заросшие жирком, тоскливо переругиваются. Даже девушки, юные стройные создания с овальными кукольными личиками, губки бантиком, подведенные алой помадой, — и те до отвращения одинаковы.
  Стивен снова с тоской вспомнил родные просторы, залитые солнечным светом. Там, бывает, не встретишь ни души на многие мили вокруг…
  Он заглянул в очередное купе, и у него перехватило дух. Девушка у окна — как она могла оказаться в этой безликой толпе? Как она непохожа на всех: черные, как смоль, волосы, здоровый загар, черные глаза… Грустные и гордые глаза юга… Нет, ей определенно не место здесь, в промозглой Средней Англии, в вагоне третьего класса. Такая девушка создана для того, чтобы сидеть на балконе с розой в губах, и чтобы волосы были под черными кружевами, а внизу — горячая пыль да терпкий запах бычьей крови — аромат корриды…
  Стивен был наблюдателен. От него не укрылось, что ее тоненькое черное пальтецо и туфли более чем скромны, как и нитяные перчатки, а элегантная ярко-красная сумочка знавала лучшие времена. И тем не менее девушка показалась ему просто ослепительно красивой. Мила, нежна, экзотична… Бог мой, что ей делать в этой стране туманов и холодных ветров, в окружении двуногих муравьев, прилежных и скучных. И кто она? Мне непременно нужно узнать это, подумал Стивен.
  Пилар сидела у окна и размышляла о том, как странно пахнет Англия. Этот запах, который ни с чем не спутаешь, она в первый раз ощутила здесь. Пахло не чесноком, не пылью и затхлостью, не духами. Пахло так, как пахнет во всех поездах мира, но к этому запаху примешивался запах мыла и еще какой-то, гораздо более неприятный. Он явно исходил от мехового воротника толстой дамы рядом. Пилар невольно потянула носом и уловила запах нафталина. Пресвятая дева! Как может уважающая себя женщина позволить, чтобы от нее исходил такой аромат!
  Раздался сигнал к отправлению, чей-то голос выкрикнул какую-то команду, и поезд тронулся. Стало быть, она поехала все-таки… Сердце Пилар забилось чаще. Неужели все сойдет гладко? Неужели задуманное удастся? Должно! Непременно должно! Ведь она все предусмотрела, учла любую неожиданность. Нет, все будет хорошо.
  Пока Пилар думала об этом, губы ее поджались, как у капризного ребенка. Красивое лицо приобрело жестокое и своевольное выражение, какое бывает у человека, который думает только о своих удовольствиях и не ведает, что такое сочувствие и сострадание.
  Она еще раз с детским любопытством оглядела окружающих. Странно они выглядят, эти англичане! Насколько можно судить по их внешнему виду, по одежде и обуви, они — люди зажиточные. В жизни им сопутствует удача. Англия, без сомнения, страна очень богатая, ей всегда говорили об этом. Но этих людей не назовешь радостными! Никак не назовешь!
  В проходе Пилар увидела симпатичного мужчину. Даже очень симпатичного. Ей понравилось его загорелое лицо, точеный нос, широкие плечи. Глядя в сторону, Пилар заметила восхищенные взгляды мужчины значительно быстрее, чем это сделала бы англичанка. Нельзя сказать, чтобы эти взгляды так уж удивили ее. Она была родом из страны, где мужчинам позволено откровенно любоваться женской красотой. Но она спросила себя, англичанин ли этот мужчина?
  Нет, для англичанина он чересчур живой и непосредственный, решила она. Но он не южанин, волосы почти светлые. Наверное, американец. Он и в самом деле напомнил ей героя вестернов.
  По коридору вагона пробирался официант:
  — Обед первой очереди. Пожалуйста, займите свои места, кто обедает в первую очередь.
  Семь человек из купе Пилар, которые, как оказалось, все купили билеты на обед в первую смену, разом поднялись и вышли. В купе вдруг стало пусто и тихо.
  Пилар первым делом закрыла окно, приоткрытое седовласой дамой воинственного вида. Затем удобно устроилась в уголке у окна и стала смотреть, как мимо проносятся северные предместья Лондона. Когда дверь в купе открылась, ей даже не нужно было поворачивать головы. Она и так знала, что это он, тот мужчина из коридора — пришел, чтобы заговорить с ней. Она продолжала задумчиво глядеть в окно.
  — Может, вам открыть окно? — спросил Стивен Фарр.
  Пилар с достоинством светской дамы ответила:
  — Напротив, я только что закрыла его.
  По-английски она говорила бегло, но с легким акцентом, и когда смолкла, Стивен подумал, что у нее милый голос — мягкий, как тепло летней ночи.
  Мне нравится его голос, думала Пилар. Сильный, красивый… Он вообще хорош собой. Даже очень.
  — В поезде довольно много народу, — сказал Стивен.
  — Конечно. Люди едут из Лондона, потому что он кажется им чересчур грязным и мрачным.
  Пилар не считала, что разговаривать с незнакомыми мужчинами — неэтично. Она была строгих правил, но предпочитала определять эти правила сама, а не следовать чужим моральным предписаниям.
  Если бы Стивен вырос в Англии, он бы, наверное, чувствовал себя неловко, беседуя таким образом с девушкой. Но Стивен был мужчиной рискованным и любезным. Ему казалось совершенно естественным, что люди разговаривают друг с другом, если хотят пообщаться. А потому он с пониманием улыбнулся.
  — Лондон — ужасный город, — сказала Пилар. — Или вы не находите?
  — Разумеется. Мне он ничуть не понравился. Пилар посмотрела на него:
  — Вы ведь не англичанин, правда?
  — Я — гражданин Британской Империи. Но из Южной Африки.
  — Тогда все понятно.
  — А вы иностранка? Пилар кивнула:
  — Я из Испании.
  Стивен был явно заинтригован.
  — Значит, вы испанка?
  — Только наполовину. Мама моя была англичанкой, потому я говорю по-английски.
  — Там у вас в Испании война…
  — Да, это ужасно. Везде так много разрушений.
  — А вы за кого?
  Политические воззрения Пилар оказались достаточно неопределенными. В ее родном городке, как она заявила, войной никто особенно не интересуется.
  — Война идет слишком далеко от нас. Бургомистр, конечно, как государственный чиновник симпатизирует правительству, а священник — генералу Франко. Но большинство людей заняты своими виноградниками и полями и не забивают себе голову такими вопросами.
  — Значит, самих сражений вы не видели.
  — Дома — нет. Но я ехала на машине через всю страну и видела множество разрушений. Сама попала под бомбежку. Одна из бомб попала в здание. Это меня так напугало!
  Стивен Фарр украдкой улыбнулся.
  — Значит, говорите, напугало?
  — Да, но и раздосадовало, конечно. Ведь надо было ехать, а шофера моей машины убило осколками.
  — И вас это не слишком потрясло?
  — Каждому однажды суждено умереть. А такая смерть лучше, чем всякая другая. Прямо с неба — раз, и готово! Прожил, сколько тебе отмерено, и умер. Так уж устроен мир.
  Стивен Фарр засмеялся:
  — Так, значит, вы не пацифистка?
  — Как видите.
  Это слово явно еще не вошло в словарный запас Пилар.
  — Вы не склонны прощать своих врагов, сеньорита? Пилар покачала головой:
  — У меня нет врагов. Но если бы были… Стивен вдруг увидел девушку совсем иной и не мог отвести взгляда от ее жестко сжатых губ.
  — Если бы у меня был враг, который бы меня ненавидел, я бы просто перерезала ему глотку. Вот так.
  И она сделала красноречивый жест. Жест этот, быстрый и безжалостный, заставил Стивена Фарра внутренне содрогнуться.
  — О! Да вы — кровожадная юная дама!
  — А что бы сделали со своим врагом вы? — спросила Пилар совершенно хладнокровно и с неподдельным интересом.
  Он озадаченно посмотрел на нее, деланно засмеялся и сказал:
  — Не знаю… В самом деле, не знаю. Пилар глянула на него неодобрительно.
  — А следовало бы знать. Стивен оборвал смех.
  — Да. Я знаю.
  Зачем быстро переменил тему и спросил, как бы между прочим:
  — Что же вас привело в Англию?
  — Еду навестить родственников, — ответила Пилар, снова изображая сдержанность.
  Стивен откинулся на спинку сиденья и попытался представить, кем могли бы быть ее родственники и как это воинственное создание будет выглядеть в тесном кругу английской семьи на празднике Рождества.
  — В Южной Африке, наверное, красиво, — проговорила вдруг Пилар.
  Он начал описывать ей свою родину. Она слушала в радостном напряжении, как ребенок, которому рассказывают сказку. Его развлекали ее наивные, но свидетельствующие об остром уме вопросы, и он постарался сделать свой рассказ ярким и захватывающим.
  В купе вернулись пассажиры и прервали их разговор. Стивен поднялся, улыбнулся ей и вышел в коридор. Когда чуть позже ему снова пришлось на миг войти в купе, чтобы пропустить в проходе старую даму, взгляд его случайно упал на этикетку соломенной корзины иностранного вида, принадлежащей Пилар. Он с любопытством прочитал имя, написанное на ней: Мисс Пилар Эстравадос. Ему удалось разглядеть и адрес: Гостон Холл, Лонгдейл, Аддлсфилд.
  Во взгляде его отразились озабоченность, гнев, подозрение.
  Когда он курил в коридоре сигарету, лоб его избороздили глубокие морщины.
  ***
  В большой, убранной в голубых и золотых тонах комнате в Гостон Холле сидели Альфред Ли и Лидия, его жена, занятые рождественскими планами. Альфред был слегка неуклюжим мужчиной средних лет, с приятным лицом и мягким взглядом карих глаз. Голос его звучал уверенно, говорил он четко и с расстановкой. Лидия выглядела, как чистокровная, сильная скаковая лошадка. Она была на удивление стройной, все ее движения отличались нервной грацией. Ее худое лицо нельзя было назвать красивым, но оно производило впечатление породистого человека. Голос ее звучал очаровательно.
  — Отец настаивает на этом, — сказал Альфред, — тут уж ничего не поделаешь.
  Лидия хотела было вспылить, но сдержалась.
  — И ты всегда будешь идти у него на поводу? — спросила она.
  — Он очень старый человек, дорогая.
  — Да, я знаю! Знаю!
  — Он считает само собой разумеющимся, что все будет так, как он того захочет.
  — Как же! Ведь так было всегда, — сухо отметила Лидия. — Но рано или поздно тебе придется показать свой характер, Альфред.
  — Что ты хочешь этим сказать, Лидия?
  Она нервно пожала плечами, тщательно подбирая слова, продолжала:
  — Твой отец иногда бывает настоящим тираном, и чем старше он становится, тем сильнее в нем эта страсть — повелевать. Чем это кончится? Сейчас он указывает нам, как жить. Мы никогда не смеем что-то решать сами, а если все-таки делаем это, вызываем у него гнев.
  — Действительно, отец привык повелевать, но к нам он был добр, не забывай об этом, — сказал Альфред твердо и непреклонно.
  — В финансовом отношении, ты хочешь сказать, — спокойно уточнила Лидия.
  — Да, сам он живет довольно скромно, но никогда не упрекал нас в том, что мы тратим много денег. Ты можешь заказывать себе наряды или обстановку для этого дома, какая тебе только понравится, и все счета аккуратно оплачиваются. Только на прошлой неделе он купил нам новую машину.
  — Согласна, что в денежных делах он очень щедр. Но в ответ на это ждет, что мы будем вести себя, как рабы.
  — Рабы?
  — Да. Именно так. Ты — его раб, Альфред! Ведь если мы, например, собираемся отправиться в путешествие, а твоему отцу внезапно взбредет в голову, что мы должны остаться здесь, то ты отказываешься от всех договоренностей и остаешься. А если на него случайно накатывает желание отослать нас куда-нибудь подальше — мы едем… У нас нет никакой собственной жизни, никакой независимости…
  — Прошу тебя, Лидия, не говори так! — сказал Альфред в отчаянии. — Ты и в самом деле неблагодарна. Мой отец сделал для нас все…
  Лидия сдержала слово, готовое было сорваться с ее губ, и только снова пожала узкими плечами.
  — Отец действительно любит тебя, Лидия.
  Ответ был прямым и категоричным:
  — А я его терпеть не могу.
  — Лидия! Как ты можешь говорить такое? Это так нелюбезно… Если бы отец это знал…
  — Твой отец знает, что я его не люблю, и мне кажется, это доставляет ему удовольствие.
  — Нет, тут ты ошибаешься, определенно ошибаешься. Он часто говорил мне, как ты всегда мила с ним. — Конечно, я веду себя с ним вежливо и всегда буду вести себя так. О том, что я на самом деле чувствую, я сказала только тебе. Я не могу выносить твоего отца, Альфред. Считаю его злым человеком с замашками тирана. Он тебя просто запугал и еще рассчитывает на твою сыновнюю любовь! Тебе следовало уже несколько лет назад восстать против этого.
  — Ну, хватит, Лидия! — резко прервал Альфред. — Пожалуйста, не разговаривай больше со мной в таком тоне.
  Она вздохнула:
  — Прости, наверное, я была не права… Давай будем говорить о подготовке к Рождеству. Ты думаешь, что твой брат Дейвид действительно приедет?
  — А почему бы и нет?
  Она в сомнении покачала головой:
  — Дейвид — странный парень, настоящий чудак. Он был так привязан к твоей матери… А сейчас больше не может выносить этого дома.
  — Дейвид всегда действовал на нервы отцу, — сказал Альфред, — своей музыкой и своими мечтаниями. Правда, отец и в самом деле иногда был слишком строг с ним. Но я думаю, что Хильда и Дейвид все-таки приедут. Ведь Рождество, понимаешь.
  — И на земле мир, в человеках благоволение! — иронически процитировала Лидия. — Посмотрим, посмотрим! Магдалена и Джордж приедут в любом случае, наверное, завтра — они прислали письмо. Я боюсь, Магдалена будет ужасно скучать.
  — Не пойму, зачем было моему брату жениться на девушке, которая на двадцать лет его моложе, — сказал Альфред слегка возбужденно. — Джордж был дураком и останется им.
  — Но он делает карьеру, — возразила Лидия. — Избиратели любят его. Думаю, что Магдалена помогает ему в политической работе.
  — Я не особенно ее люблю, — буркнул Альфред. — Она очень хорошо выглядит. Но иногда я не могу отделаться от ощущения, что она — как те груши с розовой кожицей и блестящими боками… — он запнулся.
  — …которые оказываются гнилыми внутри? — закончила Лидия. — Странно, что ты говоришь это, ведь ты всегда так мил и никогда не говоришь ничего дурного о ком бы то ни было. Иногда это меня просто выводит из себя, потому что мне кажется, что ты — как бы это выразиться — слишком доверчив, не знаешь жизни.
  Муж улыбнулся:
  — Жизнь, я думаю, всегда именно такова, какой ты сам ее видишь.
  — Нет, — резко ответила Лидия. — Зло живет не только в наших мыслях! Зло существует реально! Ты, кажется, этого не знаешь, зато я знаю! Я это чувствую, я всегда это чувствовала… в этом доме…
  Она закусила губу и отвернулась.
  Но прежде, чем Альфред успел что-то ответить, она предостерегающе подняла руку и посмотрела через его плечо. Позади Альфреда стоял смуглый человек с гладко выбритым лицом, склонившийся в почтительной позе.
  — Что вы хотите, Хорбюри? — быстро спросила Лидия.
  Хорбюри сказал настолько тихо, что это больше походило на бормотание:
  — Мистер Ли поручил мне передать вам, мадам, что на Рождество приедут еще двое гостей и что нужно распорядиться, чтобы приготовили комнаты.
  — Еще двое гостей?
  — Да, мадам. Один господин и одна юная дама.
  — Юная дама? — удивленно спросил Альфред.
  — Так мне поручил передать мистер Ли, — кивнул Хорбюри.
  — Я поднимусь к нему… — порывисто сказала Лидия.
  Однако слабым жестом Хорбюри остановил ее.
  — Простите, мадам, но мистер Ли лег отдохнуть после обеда. Он наказал мне, чтобы ему не мешали.
  — Ах, вот как, — произнес Альфред. — Ну, тогда, конечно, мы не станем ему мешать.
  — Благодарю вас, сэр. Хорбюри вышел.
  — Как я ненавижу этого типа! — воскликнула Лидия. — Так и крадется по дому, как кот. Никогда не слышу его шагов!
  — Мне он тоже не симпатичен. Но в деле своем знает толк. Не так-то легко найти хорошего слугу, который мог бы ухаживать за больным человеком. Отцу он нравится, а это — самое главное.
  — Это — самое главное, совершенно верно!… Но кто эта юная дама, Альфред?
  — Понятия не имею. Я и в самом деле не могу себе представить, кто бы это мог быть.
  Некоторое время супруги удивленно смотрели друг на друга, затем выразительные губки Лидии слегка искривились.
  — Знаешь, что я думаю, Альфред? Видимо, твой отец довольно сильно скучал в последнее время, и сейчас он решил преподнести себе какой-то рождественский сюрприз.
  — Пригласив чужих на семейный праздник?
  — Ну, деталей я не знаю, но у меня такое чувство, что твой отец решил устроить себе какое-то развлечение.
  — И слава Богу. Хорошо, если это и в самом деле развлечет его, — сказал Альфред совершенно серьезно. — Несчастный старик — из-за своей ноги он теперь инвалид… И это после той бурной жизни, полной приключений, которую он вел раньше.
  — После той бурной жизни, полной приключений, которую он вел раньше, — медленно повторила Лидия.
  Пауза, сделанная ею перед словами «бурной и полной приключений», придала всему предложению особый, скрытый смысл.
  Альфред, кажется, почувствовал это, потому что покраснел и сконфузился.
  Вдруг она вышла из себя:
  — И как только у него появился такой сын, как ты?! Не могу понять! Вы же как два разных полюса, и при этом его влияние на тебя так велико, ты так его почитаешь!
  Теперь и Альфред рассердился всерьез.
  — Ты зашла слишком далеко, Лидия. Ничего нет неестественного в том, что сын любит своего отца. Неестественно было бы, если бы он его не любил.
  — В таком случае большинство членов этой семьи ведут себя неестественно, — медленно проговорила Лидия. — Извини, я задела твои чувства. Я не хотела этого, Альфред, пожалуйста, поверь мне. Я просто удивляюсь твоей… твоей верности. Верность — это такая редкость в наши дни. Считай, что я просто ревную. Ведь говорят же, что женщины всегда ревнуют мужей к свекровям. Почему бы не ревновать к свекру?
  Он нежно обнял ее.
  — Твой язык всегда тебя выручит, дорогая. Видит Бог, у тебя нет никаких поводов для ревности.
  Она быстро поцеловала его в мочку уха, как бы прося прощения. Это был очень нежный поцелуй.
  — Знаю, Альфред. Мне все-таки кажется, что я никогда не ревновала бы тебя к твоей матери. Жаль, что я ее не знала.
  Он вздохнул:
  — Она была несчастным человеком. Жена удивленно посмотрела на него:
  — Вот как? Ты, оказывается, считал ее несчастной? Странно.
  — Сколько я ее помню, она всегда болела, — сказал он, погрузившись в воспоминания. — Она много плакала…
  Альфред покачал головой:
  — Нет, мужества у нее не было.
  Она продолжала смотреть на него изумленно и тихо пробормотала еще раз:
  — Странно.
  Когда он вопросительно глянул на нее, она сменила тему:
  — Раз нам все равно не узнать, кто эти наши таинственные гости, пойду-ка я в сад и закончу свою работу.
  — На улице очень холодно, дорогая. Ветер просто ледяной.
  — Я тепло оденусь.
  Альфред посмотрел ей вслед. Какое-то время он стоял неподвижно, погруженный в глубокие размышления, а затем подошел к большому окну. Вдоль всей боковой стены дома тянулась терраса. Одну-две минуты спустя появилась Лидия, одетая в толстое шерстяное пальто, с неглубокой корзинкой в руках, и стала что-то делать у небольшой квадратной ямки. Муж мгновение наблюдал за ней. Затем тоже вышел из комнаты, взял пальто и прошел через боковую дверь на террасу. Пробираясь к Лидии, он миновал многочисленные обложенные камнем углубления в земле — миниатюрные садики, которые все были делом искусных рук жены. Один из этих садиков представлял собой пейзаж пустыни: желтый песок, небольшая пальмовая рощица, караван верблюдов с двумя крошечными погонщиками-арабами. Из пластилина была вылеплена туземная хижина. За ним следовал итальянский садик с террасами и искусно возведенными цветочными грядками, на которых красовались великолепные цветы из сургуча. Следующий маленький сад изображал полярный пейзаж с кусками зеленого стекла вместо айсбергов и стайками пингвинов. Был здесь и японский садик, маленькие, кривые деревца стояли в нем рядами. Куски стекла изображали пруды, через которые были перекинуты мостики, тоже сделанные Лидией из пластилина. Альфред посмотрел на нее. Она положила голубую бумагу в небольшую ямку и покрыла ее стеклом. Вокруг высились скалы. Сейчас она как раз рассыпала крупную гальку, чтобы сделать из нее берег. Между большими камнями располагалось несколько кактусов.
  — Да. Именно так я себе это и представляла, именно так, — бормотала Лидия себе под нос.
  — И что же представляет твое новое произведение искусства? — спросил Альфред.
  Она испугалась, потому что не слышала, как он подошел.
  — Это Мертвое море, Альфред. Тебе нравится?
  — А тебе не кажется, что ты сделала его чересчур пустынным? По-моему, можно было бы посадить вокруг побольше растительности.
  Она покачала головой:
  — Нет, именно таким я себе представляю Мертвое море… На самом деле мертвым, понимаешь…
  На террасе раздались шаги. Пожилой седовласый дворецкий подошел к ним, почтительно склонившись.
  — Звонит миссис Ли, жена мистера Джорджа, мадам. Она спрашивает: хорошо ли будет, если она и мистер Джордж приедут поездом на 5.20?
  — Скажи ей, что это нас вполне устраивает. Дворецкий ушел. Лидия проводила его чуть ли не влюбленным взглядом.
  — Славный старый Трессильян. Не знаю, чтобы мы без него делали.
  — Да, — согласился Альфред. — Это человек еще старой школы. Он у нас в доме уже сорок лет, и мне кажется, что он любит нас всех, каждого по-своему.
  Лидия кивнула:
  — Я думаю, он даже солжет под присягой, если речь пойдет о том, чтобы защитить кого-то из семьи.
  — Он это сделал бы, — сказал Альфред тихо. — Думаю, он действительно на это способен.
  Лидия подровняла свой берег из камешков и проговорила:
  — Ну, вот и готово.
  — Готово? К чему? — спросил Альфред настороженно.
  — К Рождеству, дурачок, — засмеялась она. — К нашему полному самых добрых чувств семейному празднику.
  Дейвид прочитал письмо. После этого он скомкал бумагу и выбросил ее. Затем снова поднял, тщательно разгладил и внимательно прочитал еще раз.
  Его жена Хильда молча взирала на него. Она заметила, как у него на виске задергался мускул (может быть, это был нерв?), как слабо задрожали его длинные выразительные руки и как все тело напряглось от возбуждения. Когда он убрал со лба прядь светлых волос и посмотрел на нее, она была спокойна и готова ко всему.
  — Хильда, что нам делать?
  Хильда долго молчала, прежде чем ответить. Она услышала в его словах просьбу о помощи, и знала, насколько зависим от нее был Дейвид, — всегда, со дня их свадьбы, знала, что могла оказать особое влияние на его окончательные намерения. Но именно поэтому она не торопилась высказывать свое решающее мнение.
  Голос ее прозвучал нежно, как у некоторых медсестер, лечащих детей.
  — Все зависит от того, насколько ты способен это вынести, Дейвид.
  Хильда была статной дамой. Не отличалась красотой, но чем-то привлекала к себе. Она напоминала женщин с картин голландских мастеров. Голос ее был теплым и глубоким. От нее исходили сила и спокойствие. Она обладала той уверенностью в жизни, которая неудержимо приковывает слабых людей. Слегка полноватая, невысокая женщина средних лет, не очень умна, не слишком привлекательна, однако ее просто невозможно было не заметить. Да, Хильда Ли обладала силой.
  Дейвид встал и начал ходить по комнате. У него еще не было ни сединки в волосах, а лицо было просто мальчишеским.
  — Ты знаешь, на что я способен, Хильда, ты должна это знать, — сказал он серьезно.
  — Я не совсем уверена.
  — Но я же тебе очень часто говорил, как я все ненавижу: тот дом и тот пейзаж за окном, и все остальное. Все это только напоминает о прошлых несчастьях. Я ни единого часа не был счастлив там! Стоит мне только подумать… как сильно она страдала, — моя мама.
  Жена закивала, стремясь успокоить его.
  — Она была так мила, Хильда, так терпелива. Ведь она часто испытывала ужасные боли. А когда я думаю о своем отце…
  На лицо его набежала тень.
  — Какой несчастной он сделал ее, как унижал, хвастаясь своими любовными приключениями, как он ее постоянно обманывал и как много скрывал от нее.
  — Ей не следовало этого терпеть, она должна была его оставить, — возразила Хильда.
  — Для этого она была слишком добра, — сказал он с мягким упреком, — она считала своим долгом терпеть все это, и, кроме того, там ведь был ее дом. Куда же ей было идти?
  — Она смогла бы устроить собственную жизнь.
  — В те времена? Совершенно исключено, — взволнованно ответил он. — Ты этого не понимаешь. Женщины тогда вели себя совсем иначе. Они взваливали на себя ношу, многое терпеливо сносили. К тому же она думала о нас, детях. Если бы она развелась с отцом, то, наверное, сразу вышла бы замуж. Появилась бы вторая семья, наши интересы, вероятно, отошли бы на второй план. Мама не могла так поступить.
  Хильда продолжала молчать.
  — Нет, она сделала все как надо. Она была святой женщиной. Она следовала своему горькому жребию, не жалуясь, до конца.
  — Все же, видимо, не совсем без жалоб, Дейвид, — возразила Хильда, — иначе ты бы не знал так много о ее страданиях.
  Его лицо просветлело, и он сказал мягко:
  — Да, кое-что она доверяла мне… Потому что знала, как сильно я любил ее. А когда она умерла…
  Он смолк и провел рукой по волосам.
  — Хильда, это было ужасно! Такие страдания! Она была еще молодой, она не должна была умирать. Это он убил ее — мой отец! Это он виноват в ее смерти, потому что разбил ее сердце. Тогда-то я и решил никогда больше не жить в его доме и сбежал от всего этого.
  — Ты поступил совершенно правильно, — согласилась она.
  — Отец хотел ввести меня в дело. Это означало бы, что мне придется жить дома, а я бы этого не вынес. Я не понимаю, как может выносить Альфред, как он мог терпеть это все эти годы.
  — Разве он никогда не протестовал? — с интересом спросила Хильда. — Ты ведь рассказывал однажды, что ему пришлось отказаться от другой дороги в жизни.
  — Да, Альфред хотел идти служить в армию. Впрочем, отец не возражал. Альфред — старший и должен был поступить в какой-нибудь кавалерийский полк. Гарри и я должны были заняться фабрикой, а Джордж — делать политическую карьеру.
  — А затем все вышло иначе?
  — Да. Гарри прогорел! Он всегда был вертопрахом. Влезал в долги и постоянно оказывался в затруднительном положении. В конце концов в один прекрасный день он сбежал с несколькими сотнями фунтов, ему принадлежащими, оставив записку о том, что конторское кресло не для него и что он хочет посмотреть мир.
  — И с тех пор вы больше ничего о нем не слышали?
  — Как же! — засмеялся Дейвид. — Даже чересчур часто слышим. Он телеграфирует со всех концов земного шара. Просит денег! Ну, впрочем, и получает их всегда!
  — А Альфред?
  — Отец заставил его уйти с военной службы и управлять фабрикой.
  — Альфред был против этого?
  — Вначале он был просто в отчаянии. Но отец всегда мог вертеть Альфредом, как хотел, да и сейчас тоже, я думаю.
  — А ты от него сбежал.
  — Вот именно. Я уехал в Лондон и посвятил себя занятиям живописью. Отец, правда, ясно дал понять, что на такие пустяки он выделит мне минимум денег, пока жив, но после его смерти я не получу ни гроша. С момента того резкого разговора я никогда больше не видел его, но, тем не менее, никогда ни о чем не жалел. Я знаю, конечно, что никогда не стану великим художником, но ведь мы все-таки счастливы здесь, в нашем доме, где у нас есть все необходимое для жизни… А когда я умру, ты получишь деньги за страховку моей жизни.
  Он немного помолчал. Потом ударил ладонью по письму.
  — А теперь вот это. Отец просит меня вместе с женой отпраздновать Рождество у него. Чтобы мы однажды собрались все вместе, как одна семья! И что он только задумал?
  — А что, он обязательно должен был что-то задумать для этого? — спросила Хильда. — Разве не может это просто означать, что твой отец постарел и потихоньку становится сентиментальным по отношению к своей семье? Такое иногда бывает.
  — Возможно, — ответил Дейвид неуверенно. — Действительно, он старый и одинокий… Ты хочешь, чтобы я поехал туда, не правда ли, Хильда?
  — Знаешь, я считаю жестоким отказывать таким просьбам. Я старомодна, мой бедный Дейвид. Я верю в рождественское послание о мире и примирении на земле.
  — После всего, о чем я тебе рассказал?
  — Но ведь все это давно позади, все это пора позабыть.
  — Я не могу забыть.
  — Потому что ты не хочешь, Дейвид. Или я не права?
  Его губы твердо сжались.
  — Таковы уж мы — семейство Ли. Годами помним о чем-то, все время думаем об этом, это всегда свежо в нашей памяти.
  Тут и в голосе Хильды проскользнуло легкое нетерпение:
  — И что, это такое уж хорошее качество, что им можно гордиться? Я не нахожу.
  Он посмотрел на нее задумчиво, исподлобья. А затем настороженно сказал:
  — Значит, ты не придаешь большого значения верности воспоминаниям.
  — Я верю в настоящее, а не в прошлое. Если мы будем пытаться сохранять живым прошлое, то получится в конце концов искаженная картина, и мы будем видеть все в искаженном свете и строить ложные перспективы.
  — О нет! Я помню каждое слово, каждое событие тех дней совершенно ясно и отчетливо! — взволнованно воскликнул Дейвид.
  — Да. Но вот именно этого ты и не должен делать, милый, потому что это неестественно. Ты смотришь в прошлое взглядом мальчика, вместо того чтобы быть зрелым мужчиной…
  Хильда запнулась, она почувствовала, что неумно и дальше говорить на эту тему. Однако речь шла о вопросах, по которым она давно хотела высказаться.
  — Я думаю, — сказала она, немного помолчав, — что ты считаешь своего отца каким-то дьяволом. Ты не видишь его таким, какой он есть на самом деле, а представляешь его олицетворением всех зол. Когда ты снова увидишь его сейчас, то поймешь, что он просто человек, жизнь которого прошла небезупречно, но именно потому он и человек, а не какое-то чудовище.
  — Ты не можешь меня понять. Как он обходился с моей матерью!…
  — Бывает такого рода покорность, такого рода слабость, которая будит в мужчине самые низменные инстинкты, а решительность и мужество могли бы сделать его совсем другим человеком.
  — Не хочешь ли ты сказать, что моя мать сама была виновата?
  — Нет, конечно, нет! Я убеждена, что твой отец обходился с нею очень плохо. Но супружество — очень странная и сложная штука, я сомневаюсь, чтобы кто-то со стороны, даже собственный ребенок, имел право судить о нем. Кроме того, твоя ненависть все равно уже не поможет твоей бедной матери, ведь все уже в прошлом, остался только старый больной человек, который просит, чтобы ты приехал на Рождество.
  — И ты хочешь, чтоб я выполнил эту просьбу? Хильда подумала секунду, а затем сказала решительно:
  — Да. Я хочу, чтобы ты поехал и раз и навсегда покончил с этим призраком.
  ***
  Джордж Ли — депутат из Вестеринхэма — был дородным сорокалетним господином. Его голубые, слегка навыкате глаза постоянно выражали легкую скуку, у него был широкий затылок, говорил он всегда медленно и педантично. Так изрек он со значением и на этот раз:
  — Я же говорил тебе, Магдалена, что считаю своим долгом поехать туда.
  Его жена, стройное, как тростинка, создание с платиновыми волосами, выщипанными бровями на овальном лице, нетерпеливо передернула плечами. Она могла, если хотела, делать лицо, на котором совершенно ничего не выражалось. Именно такую мину она сейчас и состроила.
  — Милый, это становится невыносимым.
  — И кроме того, — не обратил внимания на ее возражения Джорж Ли, — мы можем на этом еще сэкономить. Рождество всегда очень дорого обходится. Прислуге мы дадим на чай и отпустим.
  — Как скажешь. Рождество в конце концов скучный праздник.
  — Конечно, они ждут от нас рождественского угощения, — продолжал Джордж. — Достаточно будет хорошего куска жареного мяса. Можно обойтись и без индейки.
  — Кто ждет? Прислуга? О, Джордж, прекрати. Ты всегда так печешься о деньгах.
  — Кто-то же должен о них думать.
  — Согласна. Но нельзя же быть таким мелочным. Почему ты не попросишь больше денег у своего отца?
  — Он и так ежемесячно присылает нам солидную сумму.
  Магдалена посмотрела на него. Ее карие глаза стали внимательными и подозрительными.
  — Он ведь очень богат, не правда ли, Джордж? Миллионер. Или даже еще богаче?
  — Дважды миллионер, если не больше.
  — Откуда у него столько денег? — спросила завистливо Магдалена. — Он что, все заработал в Южной Африке?
  — Да, в молодости он там сделал себе состояние. Главным образом на алмазах. А когда вернулся в Англию, вложил свои деньги в разные предприятия, причем так умно, что его капитал удвоился или даже утроился.
  — А что будет, когда он умрет?
  — Об этом отец никогда не говорил. Я предполагаю, что большая часть денег достанется Альфреду и мне… Альфреду, наверное, больше, чем мне. Дейвид определенно не получит ничего. Отец ему в свое время угрожал, что лишит наследства, если тот раз и навсегда не покончит со своей живописью, или чем он там занимается. Но Дейвида это не особенно заботит.
  — Глупо! — презрительно фыркнула Магдалена.
  — Ну, потом моя сестра Дженнифер… Она вышла замуж за иностранца, испанского художника, одного из друзей Дейвида. Год назад она умерла, но оставила дочь, насколько я знаю. Наверное, что-нибудь завещает и этой внучке, но явно не много. Да, ну и, конечно, Гарри…
  Он замялся в некотором смущении.
  — Гарри? Кто это — Гарри? — удивленно спросила Магдалена.
  — Мой… хм… мой брат.
  — Я не знала, что у тебя есть еще один брат!
  — Видишь ли, нельзя сказать, что он… гордость семьи, любовь моя. Мы не говорим о нем. Он ведет себя просто несносно. Мы несколько лет ничего о нем не слыхали, даже думали, что он умер.
  Магдалена вдруг просветлела лицом и засмеялась. В ответ на недоумение, выразившееся на лице Джорджа, вопросительно сморщившего лоб, она, все еще смеясь, пояснила:
  — Я только подумала: как странно, что у тебя — у тебя, Джордж! — есть недостойный брат. Подумать только! Ведь ты такой респектабельный!
  — Представь себе, есть, — холодно процедил муж. Она прищурила глаза:
  — Твой отец не слишком-то почтенный человек, не правда ли?
  — Попрошу тебя, Магдалена!
  — Иногда он употребляет слова, от которых меня просто коробит.
  — Магдалена! В самом-то деле!… Лидия думает так же, как и ты?
  — С Лидией он разговаривает совершенно по-другому, — раздраженно бросила Магдалена. — Он избавляет ее от своих пошлых замечаний, хотя не могу понять, почему!
  Джордж быстро взглянул на нее и тут же отвел взгляд.
  — Ну, — сказал он примирительным тоном, — ну… мы должны быть снисходительными. Отец стареет, и здоровье у него не лучшее.
  — Он действительно очень болен? — спросила она.
  — Я бы так не сказал. Он необыкновенно живуч. Но раз уж он вдруг захотел собрать всю свою семью на Рождество, то я считаю, что мы должны откликнуться на его просьбу. Это, быть может, последние рождественские праздники в его жизни.
  — Это ты так считаешь, Джордж, — резко бросила она, — а вот я считаю, что он проживет еще долгие годы.
  Сбитый с толку, чуть ли не испуганный, Джордж, заикаясь, промямлил:
  — Да, да, конечно… Он, безусловно, может прожить еще долго.
  — Ну ладно, тогда, значит, нам нужно ехать… — расстроенно проговорила Магдалена. — Что за муки придется перенести! Альфред — молчаливый и туповатый, а Лидия смотрит на меня свысока… Нет, не убеждай, смотрит свысока! Ну и потом, я ненавижу этого ужасного слугу.
  — Старого Трессильяна?
  — Нет, Хорбюри! Он вечно ходит по дому бесшумно и вынюхивает. Я даже не могу тебе передать, как мне это действует на нервы. Но мы все-таки поедем. Не хочу обижать старого человека.
  — Вот видишь! А с рождественским угощением для прислуги…
  — Это может подождать, Джордж. Я сейчас позвоню Лидии и скажу ей, что мы приедем завтра поездом на 5.20.
  Магдалена быстро вышла из комнаты. Позвонив, она села за письменный стол и стала рыться в маленьких ящичках. Из каждого она доставала счета — целую гору счетов. Вначале попыталась как-то разложить их по порядку, однако ей быстро наскучило это занятие, и она снова бросила бумаги в ящики. Затем провела рукой по своим платиновым волосам.
  — Господи, ну что же мне делать? — пробормотала она.
  ***
  На втором этаже Гостон Холла длинный коридор вел к большой комнате как раз над главным входом. Эта комната была обставлена невероятно богато и старомодно. Стены, затянутые тяжелой парчой, огромные кожаные кресла, громадные вазы с изображениями драконов и скульптуры из бронзы… Все это производило впечатление пышности, богатства и стабильности.
  В самом большом и самом импозантном из всех кресел — старом «дедовском» восседал сухощавый старик. Его длинные руки с крючковатыми пальцами лежали на подлокотниках. Рядом с ним стояла трость с золотым набалдашником. Он был одет в старый, потертый шлафрок, на ногах — расшитые домашние туфли. Желтизну лица подчеркивали белоснежные волосы.
  В первый момент можно было подумать — что за жалкое создание! Но внимательный наблюдатель быстро изменил бы свое мнение, увидев гордый орлиный нос, темные, полные жизни глаза. В этом человеке сохранились огонь, жизнь и сила. Старый Симеон Ли вдруг негромко хохотнул:
  — Значит, вы все передали миссис Лидии? Хорбюри стоял рядом с креслом. Он ответил мягко и почтительно:
  — Так точно, сэр.
  — В точности так, как я поручил вам? Скажите — в точности так?
  — Разумеется, я определенно не сделал никакой ошибки.
  — Нет, вы не делаете ошибок. Да я и не советовал бы вам делать их. Ну? И что же она сказала, Хорбюри? Что сказала миссис Лидия?
  Хорбюри спокойно и невозмутимо повторил, какой эффект имело переданное им известие. Старик засмеялся и потер руки от удовольствия.
  — Великолепно! Ну, теперь они весь день будут ломать себе головы! Отлично! Сегодня они поднимутся ко мне, придут как миленькие!
  Хорбюри повернулся кругом и бесшумно пошел к двери. Старик собрался было сказать ему еще что-то, но он уже исчез в коридоре.
  — Этот парень ходит, как кот, — проворчал Симеон Ли. — Никогда не знаешь, здесь он или уже ушел!
  Он тихо сидел в кресле и гладил себя по щеке, пока не раздался стук в дверь и не вошли Альфред и Лидия.
  — Ах, вот и вы! Подойди ко мне, Лидия, хорошая моя, сядь рядом. Какая ты румяная!
  — Я была на улице, там холодно. Вот и горит лицо.
  — А как у тебя дела, отец? — спросил Альфред. — Ты хорошо спал?
  — Очень хорошо, очень хорошо! Мне снились старые добрые времена, моя жизнь до того, как я стал столпом общества и перешел к оседлому существованию.
  Он громко засмеялся. Невестка скривила рот в учтивой улыбке.
  — Отец, что означало сообщение, что к празднику приедут еще двое гостей?
  — Да, верно! Мне надо вам объяснить! Это должен быть грандиозный рождественский праздник. Итак: приедут Джордж и Магдалена… Бедный Джордж — корректный, чопорный, а ведь на самом-то деле — всего лишь надутый пузырь! И все-таки он — мой сын. Избиратели его любят, потому что они, вероятно, думают, что он честен! Как же! Еще ни один из рода Ли не был по-настоящему честным!… За исключением тебя, мальчик мой, разумеется, за исключением тебя!
  — А Дейвид? — спросила Лидия.
  — Дейвид! Мне очень интересно повидать его через столько лет. Он был экзальтированным ребенком. Мне интересно, как выглядит его жена. Во всяком случае, он не женился на девушке на двадцать лет моложе себя, как этот дурак Джордж.
  — Хильда написала очень милое письмо, — поддержала разговор Лидия. — Телеграммой они подтверждают, что приедут завтра во второй половине дня.
  Свекор посмотрел на нее острым пронизывающим взглядом. Затем засмеялся:
  — Тебя мне никогда не удастся вывести из равновесия, Лидия! Это — мой тебе комплимент! Ты очень хорошо воспитана, а воспитание важно, я знаю. Но наследственность — дело еще более существенное. В меня действительно удался лишь один ребенок из всей семьи.
  Его глаза сверкнули.
  — Угадайте теперь, кто еще приедет. Никогда не угадаете!
  Он переводил взгляд то на сына, то на невестку. Альфред наморщил лоб.
  — Хорбюри сказал, что ты ждешь молодую даму.
  — И это тебя сейчас волнует, ага? Пилар вот-вот будет здесь. Я уже послал машину, чтобы привезти ее с вокзала.
  — Пилар? — переспросил Альфред.
  — Да, Пилар Эстравадос — дочка Дженнифер. Моя внучка. Любопытно посмотреть, как она выглядит.
  — Бог мой, отец, ты никогда мне не говорил…
  — Чтобы не испортить сюрприза, милый мой сын, — ответил старый Ли с недоброй усмешкой. — Я уже забыл, когда под этой крышей кипела молодая кровь. Его, Эстравадоса, я не видел никогда. На него похожа девочка или на мать?
  — И ты действительно считаешь разумным… — начал Альфред снова, — учитывая сложившиеся обстоятельства… Небезопасно…
  Старик перебил его:
  — Безопасность! Безопасность! Ты всегда и повсюду ищешь в первую очередь безопасность, Альфред! Это никогда не было в моих правилах. Девочка — моя внучка! Единственная из внуков на всю семью! Мне совершенно наплевать, кто был ее отец и чем он занимался! Она — моя плоть и кровь! И она будет жить здесь, в моем доме.
  — Она будет жить здесь? — обескураженно спросила Лидия.
  Он бросил на нее быстрый взгляд:
  — У тебя есть какие-то возражения?
  Она покачала головой и сказала с улыбкой:
  — Какие у меня могут быть возражения, если ты приглашаешь ее в собственный дом? Нет, я думаю только о ней. Будет ли она счастлива здесь?
  Старый Симеон выпрямился в кресле.
  — У нее ни гроша за душой. Следовательно, она должна быть мне благодарна!
  Лидия пожала плечами.
  — Надеюсь, — Симеон вновь повернулся к сыну, — это будет великий рождественский праздник! Все мои дети соберутся вокруг меня — все! А сейчас, Альфред, угадай, кто второй гость?
  Альфред растерянно посмотрел на него.
  — Господи, мальчик мой! Все мои дети, я сказал, неужто не понимаешь? Гарри — конечно же, твой брат Гарри!
  Альфред побагровел.
  — Гарри! Не может быть! — заикаясь, пробормотал он. — Мы… думали, что он умер.
  — О, нет! Он жив!
  — И ты разрешил ему приехать!? После всего того, что он…
  — Блудный сын, да? Вот именно! Откормленный телец! Вот что требуется. Нам надо заколоть откормленного тельца в его честь, Альфред. Мы должны принять его от всей души!
  — Он гнусно обошелся с нами, он опозорил нас! Он…
  — Можешь не перечислять мне его злодеяния. Я чувствую, это будет большой список. Но ты же знаешь, что Рождество — это праздник прощения, а потому мы зовем всех блудных к себе в дом, раскрывая им объятья.
  Альфред поднялся.
  — Довольно шокирующие известия, — пробормотал он. — Я даже и помыслить не мог, что Гарри когда-нибудь вернется сюда.
  Симеон подался вперед в кресле.
  — Ты не мог выносить Гарри, не правда ли? — спросил он мягко. — После всего, что тот устроил тебе… — Симеон засмеялся: — Ну, что было, то прошло. Разве не таков смысл рождественского послания, Лидия?
  Лидия тоже побледнела. Она сказала сухо:
  — Кажется, ты в этом году много размышлял о Рождестве и рождественском послании.
  — Я хочу собрать всю свою семью на старости лет!
  Альфред бросился вон из комнаты. Лидия еще колебалась, последовать за ним или нет. Симеон кивнул на дверь:
  — Он разволновался. Он и Гарри никогда не выносили друг друга. Гарри всегда высмеивал Альфреда. Называл его «Господин Медленно, Но Верно».
  Лидия открыла было рот, но, увидев хищное выражение на напряженном лице старика, промолчала. Ее самообладание явно рассердило его. Почувствовав свое превосходство, она с иронией сказала:
  — Как заяц и ежик из сказки!… А ведь соревнования по бегу выигрывает ежик!
  — Не всегда, — хихикнул старик. — Не всегда, милая моя Лидия.
  Она улыбнулась:
  — Прости, но я пойду за Альфредом. Волнения плохо отражаются на его здоровье.
  Симеон снова хохотнул:
  — Да, бедняга Альфред не любит ни сюрпризов, ни перемен. Он всегда был скучнейшим человеком!
  — Альфред так предан тебе!
  — И тебе это кажется странным, не правда ли?
  — Иногда, — медленно проговорила Лидия, — мне действительно это кажется странным.
  С этими словами она вышла из комнаты. Симеон Ли посмотрел ей вслед. Он, казалось, был необычайно доволен.
  — Это и будет главное развлечение! — сказал он. — Да, главное развлечение! Чувствую, мне понравится это Рождество!
  Он с трудом поднялся из своего кресла и заковылял по комнате, опираясь на трость. Перед большим сейфом в углу остановился и стал вертеть замок с шифром. Дверь открылась. Дрожащими руками он вытащил на свет божий замшевый мешочек, открыл его и стал пересыпать из ладони в ладонь множество нешлифованных алмазов.
  — Вот вы где, мои прекрасные! Вы совсем не изменились, мои старые друзья!… Да, это было счастливое времечко… счастливое времечко… Никто не будет вас шлифовать и резать, друзья мои! Вы не будете висеть на женских шеях, унизывать их пальцы или торчать у них в ушах. Вы принадлежите мне! Мои старые друзья! Мы знаем друг о друге много всякого, вы и я. Вы можете сказать, что я стар и болен… но я протяну еще долго! В старой собаке еще много жизни! И меня ждет еще немало радостей в этой жизни! Еще порадуемся…
  Часть II
  23 декабря
  Трессильян шел ко входной двери. Кто-то звонил до неприличия настойчиво. Как раз сейчас, пока он шел по коридору, снова раздались пронзительные звонки.
  Трессильян рассердился. Так нетерпеливо, невежливо звонить у дверей его господина не позволено никому! Это, наверное, еще одна группа рождественских певцов, которые пришли за данью. Ну, он им сейчас выскажет!
  Сквозь матовое стекло в дверях он увидел силуэт — высокий мужчина в мягкой шляпе с отвисшими полями. Он открыл дверь. Ну точно, как он и думал: безвкусно одетый эксцентричного вида незнакомец — ужасно вызывающий костюм! — по всему видно, навязчивый побирушка-нищий.
  — Гром и молния! Да ведь это же Трессильян! — воскликнул незнакомец. — Как дела, старикан?
  Трессильян уставился на него, даже затаил дыхание от неожиданности, присмотрелся внимательнее. Эта резко очерченная надменная линия щек и подбородка, тонкий нос, веселые глаза…
  — Мистер Гарри… — выдохнул он. Гарри Ли засмеялся:
  — Я вас напугал, похоже? Почему? Ведь меня здесь ждут, или, может, нет?
  — Как же, сэр! Ждут, конечно, сэр.
  — Ну так почему же тогда такое удивление?
  Гарри Ли отошел на несколько шагов и стал оглядывать дом — солидное, но малоэстетичное строение из кирпича.
  — Все такая же страшная развалина, — сказал он, — но все еще стоит, и это — главное. Как здоровье моего отца?
  — Он почти не выходит из комнаты, еле передвигается. Но в целом здоровье у него достаточно хорошее.
  — Старый грешник!
  Гарри Ли вошел в дом, Трессильян принял его шарф и театрального вида шляпу.
  — А как поживает мой любимый братец Альфред? У него тоже все в порядке? Будет ли он рад видеть меня?
  — Думаю, что да, сэр.
  — А я не думаю. Как раз наоборот! Наверное, известие о моем приезде совершенно выбило его из колеи. Мы никогда не могли терпеть друг друга. Вы почитываете Библию, Трессильян?
  — Разумеется, время от времени читаю.
  — Тогда вы знаете историю о блудном сыне. Послушный брат вовсе не обрадовался тому, что блудный сын вернулся, помните? Благополучный домосед Альфред явно не обрадуется моему возвращению.
  Трессильян, не произнося ни слова, смотрел в одну точку прямо перед собой. Застывшая спина выражала протест. Гарри хлопнул его по плечу:
  — Ладно, старина! Пойдем! Веди меня к жирному тельцу, заколотому в мою честь!
  — Соизвольте, пожалуйста, пройти со мной сначала в гостиную, мистер Гарри. Я не знаю, где сейчас все господа. За вами не послали машину на вокзал, чтобы встретить, потому что никто точно не знал, когда вы приедете.
  Гарри оглянулся по сторонам.
  — Вся старая декорация на прежнем месте, — констатировал он. — Мне кажется, здесь вообще ничего не изменилось за эти двадцать лет, пока я отсутствовал.
  Он вошел в гостиную. Старый слуга пробормотал:
  — Пойду поищу мистера Альфреда или миссис Лидию, — и быстро удалился.
  Гарри Ли сделал несколько шагов и вдруг застыл как вкопанный. В растерянности, не веря глазам своим, он уставился на привидение, которое сидело на подоконнике. Глаза его скользнули по черным волосам, желтоватой, смуглой коже лица. Он был явно обескуражен.
  — Боже всевышний! — выдохнул он наконец. — Вы, вероятно, седьмая и прекраснейшая супруга моего отца?!
  Привидение спрыгнуло с подоконника и подошло к нему.
  — Я — Пилар Эстравадос, — представилось оно. — А ты, должно быть, мой дядя Гарри, брат мамы?
  — Значит, ты — дочка Дженни?
  Пилар пропустила мимо ушей этот вопрос.
  — Почему ты спросил меня, не седьмая ли я жена твоего отца? У него действительно было шесть жен? Гарри засмеялся:
  — Нет, я полагаю, что у него была одна — во всяком случае, официально. Ну, Пилар, действительно трудно поверить, что в этом мавзолее может цвести что-то столь светлое, как ты.
  — В этом мавз… что-что?
  — В этом мавзолее восковых фигур! Я всегда находил этот дом ужасным. Но сегодня, когда я снова увидел его после стольких лет отсутствия, он кажется мне еще более убогим, чем прежде.
  — О нет! — решительно возразила Пилар, хотя и почтительно понизила при этом голос. — Здесь все очень красиво. Мебель тяжелого дерева, ковры — толстые, мягкие ковры повсюду, и много, много орнаментов. Все такое добротное и очень дорогое!
  — Это верно, конечно.
  Она явно развлекала Гарри.
  — И все-таки то, что здесь ты, — сказал он, — для меня как удар под дых…
  Он запнулся, потому что именно в этот момент в комнату вошла Лидия.
  — Здравствуй, Гарри! Я Лидия — жена Альфреда.
  — Здравствуй, Лидия!
  Он пожал ей руку, окидывая быстрым оценивающим взглядом ее интеллигентное, выразительное лицо. Так мало женщин умеют столь грациозно двигаться.
  Лидия в свою очередь пыталась быстро осмыслить то впечатление, которое он произвел на нее. Он был пугающе огромным, как медведь, но в нем не было ничего отталкивающего. И тем не менее, безоглядно доверять ему я не стану, решила она. И сказала с улыбкой:
  — Ну, и как все тут выглядит спустя столько лет? Сильно все изменилось?
  — Не особенно. — Он огляделся. — В этой комнате переставили мебель.
  — О да, несколько раз, это я так захотела.
  Он вдруг засмеялся, внезапно состроив мину, как у гнома, напомнив ей старика этажом выше.
  — Так стало гораздо лучше — значительно больше вкуса. Мне ведь в свое время сообщали, что старый добрый Альфред женился на девушке, предки которой пришли в Англию еще с завоевателями.
  Лидия улыбнулась:
  — Да, думаю, это верно. Но с некоторых пор таких предков стало просто несметное количество.
  — А как дела у Альфреда? — спросил Гарри. — Он все тот же «Господин Медленно, Но Верно»?
  — Не знаю, найдешь ли ты в нем какие-то перемены.
  — А что поделывают остальные? Судьба разбросала их по всей Англии?
  — Нет. На Рождество они все будут здесь. Гарри раскрыл глаза от изумления:
  — Что? Да тут намечается настоящий семейный праздник! Раньше отец не был таким сентиментальным. Он, наверное, сильно изменился.
  — Вероятно.
  Голос Лидии прозвучал сухо. Пилар слушала молча и с интересом.
  — А Джордж? Он все такой же старый скряга? Как его взволновало однажды, когда ему пришлось отдать полпенни из своих карманных денег!
  — Джордж — член парламента, депутат от Вестеринхэма.
  Гарри откинул голову и звонко захохотал:
  — Не может быть! Наш толстячок в парламенте. Вот так штука!
  Его безудержный смех звучал почти не жестоко и, казалось, готов был взорвать комнату. Пилар задержала дыхание, даже Лидия вздрогнула. Вдруг Гарри перестал смеяться и устремил взгляд в сторону двери. Там стоял Альфред. Выражение лица у него было какое-то особенное и странное.
  Вначале Гарри смотрел на него, не двигаясь; затем по лицу его пробежала улыбка. Он сделал шаг вперед.
  — Ну и дела. Так это же Альфред. Альфред кивнул.
  — Привет, Гарри, — сказал он холодно.
  «Как все это странно, — подумала Лидия. — Они стоят друг против друга, как две собаки, настороженно обнюхивающие одна другую.»
  Глаза Пилар широко раскрылись. «Как глупо эти двое уставились друг на друга, — подумала она. — Почему они не поцелуются? Ах, да. Англичане ведь этого не делают. Но они могли бы хоть что-нибудь сказать. Почему же они просто стоят и молча смотрят?»
  Наконец Гарри нарушил молчание:
  — Странное чувство — снова оказаться здесь.
  — Понятное дело. Ведь прошло как-никак много лет с тех пор, как тебя… С тех пор, как ты уехал отсюда.
  Гарри провел указательным пальцем по щеке. Это движение всегда означало, что на него находит гнев.
  — Да, — сказал он — Я рад, что я… — он сделал паузу, чтобы придать больший вес своим словам, — вернулся домой.
  ***
  — Я, вероятно, очень плохой.
  Он откинулся в своем кресле и поглаживал пальцем предательски подрагивающую щеку. Перед ним в камине плясал огонь. Пилар сидела рядом и защищала его лицо от жара маленьким бумажным веером. Иногда она начинала помахивать им. Симеон с большим наслаждением наблюдал за мягкими грациозными движениями ее руки. Больше самому себе, чем этой юной девушке, он сказал:
  — Да. Плохой человек. Или ты другого мнения, Пилар?
  Пилар пожала плечами:
  — Как говорят монашки, все мужчины плохи, вот нам и приходится молиться за них.
  — Но я все-таки стал значительно худшим, чем большинство других. — Симеон засмеялся. — И не жалею об этом! Это доставляло мне удовольствие… Каждой минутой своей жизни я наслаждался. Утверждают, что в старости о многом жалеешь, но это пустая болтовня! Я не жалею ни о чем, а ведь пускался, так сказать, во все тяжкие. Я обманывал, воровал… Бог мой, да! И женщины, всегда эти женщины! Кто-то мне недавно рассказывал про одного арабского предводителя, у которого было сорок сыновей-телохранителей, и все были почти одного возраста. Сорок! Не знаю, правда, завел ли я сорок, но я тоже смог бы составить себе приличную охрану, если бы собрал всех своих внебрачных детей! Ну, Пилар, что ты на это скажешь? Ты в ужасе?
  — Нет. Почему это я должна быть в ужасе? — спросила Пилар удивленно. — Мужчины всегда волочатся за женщинами. Мой отец тоже. Поэтому женщины так часто бывают несчастливы и идут в церковь, чтобы молиться.
  Старый Симеон наморщил лоб.
  — Я сделал несчастной Аделаиду, — пробормотал он — Боже, что это была за женщина! Свежая, здоровая и прекрасная она была, когда я на ней женился. А потом? Все время жаловалась и плакала. Любой муж сойдет с ума, если его жена постоянно плачет… У нее не было характера, это правда. Если бы она хоть один-единственный раз поступила мне наперекор. Она всегда мне уступала, всегда! Когда я женился на ней, то думал, что остепенюсь, перестану мотаться по свету, создам семью и смогу забыть свою прошлую жизнь.
  Он замолчал и уставился на огонь.
  — Создам семью! Вот и создал. И что это за семья получилась! — По его губам скользнула презрительная усмешка. — Ты только посмотри на них! Ни одного ребенка, похожего на меня! Неужели они и в самом деле совсем ничего от меня не переняли? Ни одного настоящего сына среди всех законных и незаконных! Альфред, например, боже ты мой! Я сыт им по горло, когда он глядит на меня своими верными собачьими глазами, всегда готовый выполнить мою волю. Что за болван' Жена его… Лидию я люблю. Лидия умница, но она совершенно не выносит меня. Совершенно не выносит. Она терпит меня только ради Альфреда.
  Он посмотрел на девушку со значением.
  — Пилар, запомни одно. Ничто так не раздражает человека, как покорность.
  Она улыбнулась ему. Ее юная, полная жизни женственность согрела ему сердце.
  — А Джордж? — продолжал он. — Что он такое? Толстый зануда. Надутый мыльный пузырь. Никакого ума, никакой храбрости, и скуп на деньги!… Дейвид — дурак и мечтатель, всегда был им. Маменькин сын. Единственное разумное, что он сделал в жизни, так это женился на энергичной надежной женщине.
  Он вдруг ударил рукой по подлокотнику:
  — Гарри самый лучший среди них! Бедный Гарри! Позор семьи. Но в нем, по крайней мере, есть жизнь!
  Пилар кивнула:
  — Да, он мил. Он так смеется и при этом забавно откидывает голову. Мне он тоже нравится.
  Старик посмотрел на нее.
  — Вот как? Он тебе нравится? Гарри всегда имел успех у женщин, в этом он пошел в меня.
  Он захохотал:
  — Я прожил хорошую жизнь. Очень хорошую жизнь. В ней было всего предостаточно.
  — У нас в Испании есть поговорка: бери себе все, что захочешь, но заплати за это, сказал бог.
  — Отлично сказано.
  Симеон Ли задумался над ее словами.
  — Бери себе все, что захочешь… Именно это я и делал в своей жизни, брал все, что захочу.
  — А ты заплатил за это?
  Голос Пилар прозвучал неожиданно звонко, как фанфара, и требовательно.
  Симеон смолк и уставился на нее:
  — Что ты такое говоришь?
  — Я спрашиваю, заплатил ли ты за это, дедушка?
  — Это… Я не знаю, — неуверенно сказал старик. Затем снова ударил рукой по подлокотнику. — Как тебе в голову пришло спросить меня о таком?
  — Я просто задумалась об этом, — мягко ответила Пилар.
  — Да ты — маленькая чертовка!
  — Но ведь, несмотря на это, ты любишь меня, дедушка?
  — Да, я люблю тебя, я с удовольствием сижу здесь с тобой. Рядом со мной уже давно не было никого столь молодого и красивого. Это хорошо на меня действует. Это греет мои старые кости… Ты моя плоть и кровь. И этому я обязан Дженнифер! Она была лучшей из всех.
  Пилар улыбнулась мягко и загадочно.
  — Но ты меня не проведешь, маленькая кошка! Я точно знаю, почему ты так терпеливо сидишь здесь и слушаешь меня… Деньги… Вся причина, в деньгах… или, может, ты будешь уверять, что любишь своего старого дедушку?
  — Нет, я тебя не люблю, но ты мне нравишься. Это правда, можешь мне поверить. Возможно, ты и испорченный человек. Но даже и это мне нравится. У тебя в жизни было много интересного, ты много путешествовал и пережил много приключений. Если бы я была мужчиной, то жила бы точно так же.
  Симеон кивнул:
  — Да. Может быть, ты и поживешь так. Говорят, что в нас отчасти течет цыганская кровь. В моих детях, за исключением Гарри, она, кажется, не дает о себе знать, но полагаю, что в тебе она скажется. Нужно только уметь ждать. Как-то я ждал пятнадцать лет, чтобы поквитаться с человеком, который обидел меня. Это еще одна характерная черта нашего семейства. Мы ничего не забываем. Мы мстим за любое зло, нам причиненное, даже через — много лет. Того человека я настиг пятнадцать лет спустя… Я растоптал его, разорил, уничтожил! Это было в Южной Африке. Великолепная страна!
  — Ты что же, еще раз был там?
  — Да, после женитьбы я провел там пять лет. Но больше никогда не возвращался туда. — Он понизил голос. — Подожди-ка, я хочу показать тебе кое-что.
  Он с трудом встал, взял свою трость и заковылял к сейфу, открыл его и поманил Пилар:
  — Вот! Посмотри на них! Потрогай их! Дай им просыпаться сквозь твои пальцы!
  Он засмеялся, поглядев на ее удивленное лицо.
  — Это алмазы, дитя мое! Алмазы! Глаза Пилар расширились:
  — Но ведь это же просто маленькие камешки!
  — Это неотшлифованные алмазы. Такими их находят.
  — А если их отшлифовать, то они будут сверкать, как настоящие алмазы? Нет! Я не верю в это!
  Он по-царски наслаждался произведенным впечатлением.
  — И тем не менее, это правда. И эта пригоршня простых маленьких камешков стоит многие тысячи фунтов.
  Пилар повторила его слова, каждое в отдельности, неуверенным голосом:
  — Многие… тысячи… фунтов?
  — Скажем, девять или десять тысяч как минимум. Это, знаешь ли, довольно большие камни.
  — Почему же ты их не продашь?
  — Потому что мне хочется, чтобы они оставались здесь, мне не нужны деньги.
  — Ах вот, значит, почему!
  Пилар, кажется, была глубоко потрясена.
  — А почему ты не отдашь их отшлифовать, чтобы они стали красивыми?
  — Потому что они мне больше нравятся такими. Лицо его вдруг помрачнело. Он отвернулся и сказал как бы самому себе:
  — Потому, что когда я держу их в руках, они возвращают мне ясное солнце, запах широких пастбищ, стада быков, старого Эйба, друзей, те незабываемые вечера…
  Тихо стукнула дверь.
  — Быстренько положи их обратно и закрой дверцу сейфа! — шепнул Симеон, а затем крикнул: — Войдите!
  Вошел Хорбюри и почтительно сказал:
  — Чай, сэр.
  ***
  Хильда воскликнула:
  — Ах, вот ты где, Дейвид! Я тебя везде ищу. Но тут — нам нельзя оставаться. Здесь не топлено.
  Дейвид не сразу ответил ей. Он с побледневшим лицом стоял перед глубоким креслом. Наконец выдавил из себя:
  — Это ее кресло… Она всегда сидела здесь, в этом кресле! Только сатин немного выцвел.
  Хильда слегка наморщила лоб:
  — Понимаю. Ну пойдем же, Дейвид. Здесь очень холодно.
  Но Дейвид как будто не слышал ее. Он смотрел вокруг.
  — Да, здесь она и сидела чаще всего. Я еще помню, как усаживался там на табуреточке, когда она читала мне вслух… «Джек, победитель великанов» — да, именно это она мне и читала, когда мне было лет шесть.
  Хильда взяла его под руку:
  — Пойдем, вернемся в гостиную, любимый. В этой комнате, кажется, сто лет не топлено.
  Он послушно повернулся к ней, она чувствовала, что он дрожит всем телом.
  — Совсем как тогда, — пробормотал он. — Совсем как тогда… как будто время остановилось…
  Хильда огорчилась, но не подала виду, как ни в чем не бывало продолжала говорить весело и громко:
  — И куда они все подевались? Ведь уже время пить чай.
  Дейвид открыл дверь в другую комнату.
  — А здесь должно стоять пианино. Вот оно. Интересно, на нем все еще можно играть?
  Он сел перед инструментом, открыл крышку и заиграл гаммы.
  — В самом деле! Оно, кажется, даже настроено.
  Он начал играть, мягко касаясь клавишей.
  — Что ты играешь? — спросила Хильда. — Эта пьеса мне вроде бы знакома, но я не знаю, что это.
  — Я не играл эту вещь уже много лет. Она когда-то особенно любила ее. Это одна из песен без слов Мендельсона.
  Нежная мелодия заполнила комнату.
  И вдруг Дейвид уронил руки на клавиатуру, прозвучал диссонансный аккорд. Он встал. Лицо его было белым как мел, он весь дрожал.
  — Дейвид, — умоляюще сказала Хильда.
  — Оставь, это ничего… Действительно ничего…
  ***
  Колокольчик у двери резко зазвонил. Трессильян встал со своего стула возле кухни и не спеша двинулся к выходу. Колокольчик зазвонил еще раз. Трессильян наморщил лоб. Через матовое стекло он увидел силуэт мужчины в мягкой шляпе с отвисшими полями… Трессильян провел рукой перед глазами. Это было прямо какое-то наваждение. Все как будто разыгрывалось второй раз. Ведь с ним однажды уже было такое… определенно было.
  Он отодвинул засов и открыл дверь.
  — Здесь живет мистер Симеон Ли? Я хотел бы поговорить с ним, — громко сказал мужчина.
  Этот голос заставил Трессильяна напрячь память. Он был похож на голос его господина тех добрых, старых времен, когда тот вернулся в Англию.
  Он в сомнении покачал головой:
  — Мистер Ли не встает с постели. Он редко принимает гостей… Если вы…
  Незнакомец перебил его, достав конверт, который передал дворецкому:
  — Пожалуйста, передайте это мистеру Ли.
  Симеон Ли извлек из конверта чистый лист бумаги. Он удивился, а затем улыбнулся.
  — Это просто великолепно, — сказал он и приказал дворецкому: — Приведите сюда мистера Фарра, немедленно, Трессильян. Я только что вспомнил Эйба Фарра… Эйбенайзера Фарра. Он был моим деловым партнером в Южной Африке, в Кимберли. А тут вдруг появляется его сын.
  Трессильян удалился и спустя некоторое время объявил о приходе мистера Фарра.
  Стивен Фарр порывисто вошел, но попытался скрыть свое волнение за уверенными манерами.
  — Рад видеть вас! — воскликнул Симеон Ли. — Значит, вы — сын Эйба?
  Стивен смущенно улыбнулся:
  — Это мой первый визит в Англию. Отец мне всегда говорил, что я должен разыскать вас, если когда-нибудь приеду сюда.
  — Браво! Разрешите представить вам мою внучку Пилар Эстравадос.
  — Очень рада, — сказала Пилар без тени смущения. «Вот же хитрая маленькая ведьма, — подумал Фарр. — Она ведь была поражена, когда увидела меня здесь, и так великолепно сумела это скрыть». Он сказал, придавая своим словам особый смысл:
  — Счастлив познакомиться с вами, мисс Эстравадос.
  — Садитесь и расскажите мне о себе, — попросил старый Ли. — Вы надолго в Англию?
  — Не знаю, как вам сказать, надолго ли, ведь я приехал сначала к вам.
  Ли засмеялся, откинув голову назад:
  — Действительно, вы должны некоторое время погостить у нас.
  — Но, сэр, мне, право, неудобно. Свалился как снег на голову. В конце концов, Рождество и…
  — Будете проводить Рождество у нас, если у вас нет других планов. Нет?.. Ну, хорошо. Пилар, пойди скажи Лидии, что к нам приехал еще один гость. Пусть она поднимется ко мне.
  Пилар вышла. Стивен посмотрел ей вслед. Симеон украдкой разглядывал его.
  Скоро они завели разговор о Южной Африке. Лидия пришла несколько минут спустя.
  — Это Стивен Фарр, сын моего старого друга Эйбенайзера Фарра. Он останется у нас на Рождество, а ты, пожалуйста, распорядись, чтобы ему приготовили комнату.
  Лидия улыбнулась:
  — С удовольствием!
  Она рассматривала незнакомца: его бронзовый загар, голубые глаза и слегка откинутую назад голову.
  — Моя невестка, — представил Симеон.
  — Мне как-то неудобно, что таким образом вторгаюсь в дом, — сказал Стивен, — как раз на семейный праздник…
  — Вы — дорогой гость, — прервал его извинения старый Ли, — учтите это.
  — Вы слишком добры, сэр.
  Пилар вернулась в комнату. Она села у огня, взяла свой веер, изящными движениями стала помахивать им. Опустив глаза, выглядела она большой скромницей.
  Часть III
  24 декабря
  — Ты действительно хочешь, чтобы я остался здесь, отец? — спросил Гарри. От откинул голову назад. — Ты же знаешь, что я разворошу здесь целое осиное гнездо.
  — Каким это образом? — резко спросил Симеон Ли.
  — Братец Альфред, — ответил Гарри, — мой любимый братец Альфред не в восторге от моего присутствия.
  — Ну и черт с ним! — крикнул Симеон. — В этом доме я хозяин.
  — Все-таки ты — старый хозяин, а он — молодой. Ты ведь как-то зависишь от Альфреда. Мне не хотелось бы дразнить его.
  — Ты будешь делать так, как я тебе скажу. Гарри вздохнул:
  — Да я и сам не знаю, выдержу ли оседлый образ жизни. Трудно усидеть дома человеку, который до этого всю жизнь мотался по свету.
  — Ты должен жениться и завести себе постоянный дом.
  — На ком же я должен жениться? Жаль, что нельзя жениться на собственной племяннице! Маленькая Пилар очаровательна!
  — Ага! Ты, значит, все-таки заметил это?
  — Кстати, что касается оседлой жизни… Наш толстячок Джордж, кажется, сделал недурной выбор, а? Откуда его жена? Чем она занималась раньше?
  — Разве я знаю? — буркнул старик. — Думаю,
  Джордж высмотрел ее в салоне мод — была там манекенщицей. Она утверждает, что ее отец — отставной флотский офицер.
  — Скорее, старшина на буксире, — усмехнулся Гарри. — Она еще преподнесет Джорджу подарочек.
  Симеон пожал плечами. Затем взял колокольчик, лежавший на столе рядом с ним. Хорбюри явился мгновенно.
  — Попросите мистера Альфреда срочно прийти ко мне.
  Как только слуга исчез, Гарри спросил с расстановкой:
  — А что, парень подслушивает под дверью? Симеон молча пожал плечами.
  Альфред торопливо вошел в комнату. Увидев брата, он слегка вздрогнул.
  — Садись, Альфред, — приказал старик. — Нам придется немного изменить порядки в нашем доме, поскольку теперь здесь будет жить на два человека больше. Пилар, разумеется, останется у нас. И Гарри тоже решил жить дома.
  — Гарри будет жить здесь? — опешил Альфред.
  — А почему бы и нет, старина? — засмеялся Гарри.
  Альфред всплеснул руками и бросил на него гневный взгляд:
  — Мне кажется, ты бы и сам мог догадаться!
  — Очень жаль, но я не догадываюсь!
  — После всего, что произошло? После твоего постыдного поведения… После скандала…
  — Но ведь все это — в прошлом, милый братик!
  — Ты ужасно поступил с отцом!
  — Послушай-ка, Альфред! Ведь это касается только отца и никого больше! Не так ли? И если он готов простить меня, то…
  — Да, я готов тебя простить! — вставил слово Симеон. — Гарри — мой сын, и он останется здесь, потому что я так хочу!
  Он положил руку на плечо Гарри.
  — Я очень люблю Гарри!
  Альфред встал и вышел из комнаты. Он был бледен как смерть. Гарри, смеясь, пошел вслед за ним.
  Симеон хмыкнул себе под нос. Вдруг он вздрогнул и обернулся:
  — Кто это там, черт возьми! Ах, это вы, Хорбюри! Когда вы прекратите крадучись ходить по дому?
  — Простите, сэр.
  — Ну, ладно. Впрочем, у меня есть к вам поручение. Я хочу, чтобы после обеда все пришли ко мне. Понятно? Все! Без исключения. И еще одно: вы поведете всех господ наверх, а когда они дойдут примерно до середины коридора, вы как-нибудь дайте мне знать об этом: кашляните, вскрикните, — что-нибудь в таком роде. Ясно?
  — Разумеется, сэр!
  Спустившись вниз, Хорбюри сказал Трессильяну:
  — Если вам угодно знать… это будет замечательный рождественский праздничек!
  — Что вы хотите этим сказать? — резко спросил старый слуга.
  — Погодите немного, узнаете! Сегодня — сочельник. Но настроение в доме отнюдь не соответствует ему!
  ***
  Все семейство подошло к двери и остановилось. Симеон как раз был у телефона, он кивнул, чтобы заходили.
  — Садитесь! Я сейчас закончу.
  И продолжил разговор:
  — Это Чарльтон?.. У телефона Симеон Ли… Да… Нет, я хотел бы, чтобы вы составили мое новое завещание… Да, обстоятельства изменились, и старое завещание уже не годится… Нет, нет, это не так спешно.
  Я не хочу портить вам Рождество. Скажем, на второй день рождественской недели, да? Или еще днем позже, как хотите. Приезжайте, и мы тогда все обсудим. Не бойтесь, я до этого не умру!
  Он положил трубку и посмотрел по очереди на всех восьмерых, находящихся в комнате. Потом засмеялся и сказал:
  — Вы все с виду такие настороженные! Что случилось?
  — Ты велел позвать нас, отец… — начал было Альфред, но Симеон тотчас перебил его:
  — Да, верно. Но отнюдь не на степенный семейный совет! Я устал и не хотел бы никого видеть вечером. Собираюсь рано лечь, чтобы хорошо выспаться и к завтрашнему празднику быть свежим. Великое дело -
  Рождество! Оно придает людям чувство близости друг к другу, не правда ли, Магдалена?
  Магдалена Ли вздрогнула от неожиданности. Ее глуповатый маленький ротик открылся и закрылся снова. Затем она сказала:
  — О да!
  — Ты ведь жила с отставным морским офицером, — продолжал тем временем старый Ли, — с твоим отцом. Он, наверное, не мог устроить для тебя настоящего рождественского праздника, а? Для этого нужно иметь большую семью!
  — Да, конечно… да, наверное.
  Взгляд Симеона скользнул с нее на Джорджа.
  — Мне не хотелось бы говорить о неприятном, но я боюсь, Джордж, что придется слегка уменьшить ту сумму, которую я регулярно посылаю тебе. Расходы по дому у меня в будущем, видимо, сильно возрастут, ведь нас здесь станет больше.
  Джордж побагровел:
  — Отец, ты не сделаешь этого!
  — Ты так считаешь?!
  — Мои расходы очень велики. Я уже сейчас порой не знаю, как свести концы с концами. Приходится экономить на всем.
  — Предоставь экономить своей жене, — с улыбкой посоветовал старый Ли. — Женщины умеют это делать. Им иногда приходят в голову такие идеи, какие мужчинам никогда на ум не придут. Например, они решат, что смогут сами шить себе платья. Моя жена все делала своими руками — была очень большая искусница. Хорошая она была жена, в самом деле, только скучная…
  Дейвид подскочил:
  — Моя мать…
  — Сядь! — сказал Симеон грубо. — У твоей матери было заячье сердце и куриные мозги! Полагаю, что ты унаследовал от нее и то, и другое.
  Он вдруг встал. На щеках его выступили красные пятна, голос звучал громко и резко:
  — Никто из вас здесь не стоит ни гроша! Ни один! Я по горло сыт всеми вами! Все вы слабаки — глупые слабаки! Одна Пилар стоит больше, чем двое из вас, вместе взятых. Клянусь богом, что где-нибудь в этом мире у меня есть сын лучше, чем вы, хоть он и не родился в законном браке!
  — Ну, это уж слишком, отец! — воскликнул Гарри. Он тоже вскочил с места. По его лицу, обычно веселому, разлилась краска гнева.
  — То же самое я могу сказать и тебе! — заорал на него Симеон. — Сам-то ты что делал все это время? Постоянно клянчил у меня деньги! Со всех концов света просил подаяния. Нет, я повторяю еще раз: я сыт по горло всеми вами! Вон отсюда!
  Старый Ли опустился в кресло. Медленно, один за другим его дети покидали комнату. Джордж был красным и ошарашенным, Магдалена тоже выглядела испуганной, Дейвид был бледен как смерть и дрожал, Гарри высоко держал голову, а Альфред брел неизвестно куда, вышагивая, как лунатик. Лидия шла за ним, уверенная в себе и женственная, как обычно. Только Хильда остановилась у порога и затем вернулась к свекру. В том, как спокойно и неподвижно она встала перед его креслом, было что-то зловещее.
  — Когда пришло твое письмо, — сказала она, — я действительно поверила, что там написана правда — ты хочешь собрать вокруг себя на Рождество всю свою семью. Поэтому я и уговорила Дейвида приехать. Но ты захотел собрать своих детей только для того, чтобы выдрать всех за уши, не так ли? Один бог знает, что ты нашел в этом приятного.
  Симеон хихикнул.
  — Знаешь, я с некоторых пор приобрел особое чувство юмора. И отнюдь не требую, чтобы мой юмор понимали. Достаточно того, что мои шутки нравятся мне самому.
  Поскольку она не ответила, Симеон вдруг забеспокоился.
  — Ну, что ты на это скажешь? — спросил он в упор.
  — Я боюсь, — она запнулась.
  — Чего ты боишься?.. Меня?
  — Нет, я боюсь за тебя, — ответила она и, как судья, который только что огласил приговор, повернулась и величественно удалилась из комнаты.
  Симеон уставился на дверь, через которую она вышла. Затем встал и поковылял к сейфу, бормоча:
  — Лучше на вас поглядим, мои прекрасные…
  ***
  Примерно без пятнадцати восемь зазвенел звонок у входа. Трессильян открыл. Когда он вернулся в каморку у кухни, там стоял Хорбюри с кофейной чашкой на подносе.
  — Кто это был? — спросил Хорбюри.
  — Инспектор полиции Сагден. Эй, смотрите, осторожней!
  Но чашка из рук Хорбюри уже упала на пол и разлетелась вдребезги.
  — Ну ты посмотри! — запричитал Трессильян. — Одиннадцать лет пользуемся этим сервизом, я всегда сам мыл его и не разбил ни одной чашки! А стоит вам только прикоснуться к чему-нибудь, чего вам вообще касаться не следовало бы, как непременно что-то происходит!
  — Мне очень жаль, мистер Трессильян, — извинился Хорбюри. На лбу у него выступили крупные капли пота. — Сам не понимаю, как это могло случиться. Скажите, а полицейский инспектор предупреждал заранее, что придет?
  — Да, мистер Сагден звонил. Слуга облизнул пересохшие губы:
  — А что… что он хотел?
  — Он собирает пожертвования на полицейский дом для сирот. Я отнес книгу для записи пожертвований наверх мистеру Ли, но он велел мне попросить мистера Сагдена подняться к нему и принести им шерри.
  — Сплошное попрошайничество в это время года, — заметил Хорбюри. — А старый черт щедр, это надо признать, несмотря на некоторые его недостатки.
  — Мистер Ли с давних пор очень щедр, — ответил Трессильян с достоинством.
  — Да, это его лучшая сторона, — согласился Хорбюри. — Ну, я пойду.
  — В кино?
  — Вероятно. Бай-бай, мистер Трессильян.
  Он вышел через дверь, которая вела в комнату для прислуги.
  Трессильян посмотрел на стенные часы. Затем отправился в столовую и положил на каждую салфетку по булочке. Бросив на длинный стол последний оценивающий взгляд, он подошел к гонгу и позвонил.
  Когда звучал последний удар гонга, инспектор Сагден как раз спустился по лестнице. Это был высокий симпатичный мужнина в голубом костюме, застегнутом на все пуговицы. Походка его была полна сдержанного достоинства, которое он считал приличествующим своей должности.
  — Думаю, нынче ночью ударит мороз, — сказал он беззаботно.
  Трессильян заметил, что влажность весьма вредна для ревматизма, в ответ на это инспектор констатировал, что ревматизм — дело весьма неприятное, и затем распрощался.
  Старый дворецкий запер за ним дверь и медленно вернулся в холл. Он провел рукой по глазам и вздохнул. Однако, увидев, что Лидия идет в столовую, снова выпрямился и принял чопорный вид Джордж Ли тоже спускался по лестнице. Как только последняя из гостей, Магдалена, исчезла за дверью столовой, Трессильян вошел вслед за ней и объявил:
  — Стол для вечерней трапезы накрыт.
  Трессильян на свой лад был знатоком женской моды Когда он с бутылкой вина в руке обходил стол и наполнял бокалы, у него была возможность рассмотреть и критически оценить платья дам. Миссис Лидия одета в новое, черное с белым, платье из тафты с большими цветами. Материя довольно крикливая, но ей платье идет. И миссис Магдалена в платье, которое как раз ей к лицу. Наверное, стоит кучу денег. Непонятно, как это скупой мистер Джордж оплатил его? Миссис Хильда… ну, она симпатичная женщина, но не умеет одеваться. Ей, с ее фигурой, еще пошел бы черный бархат, а она надела платье из пестрой материи, главным образом ярко-красной. Не понимает, что это безвкусица. Мисс Пилар в любом платье очаровательна. Правда, ее белое легкое платьице все же чересчур дешево смотрится. Ну, не беда, мистер Ли в будущем сможет устранить этот недостаток. Он прямо влюблен в свою внучку. Таковы уж старики: юное, свежее лицо просто сводит их с ума!
  — Рейнвейн или кларет? — спросил Трессильян у миссис Магдалены. При этом он краем глаза заметил, что Уолтер, второй слуга, уже снова подал овощи перед соусом к жаркому — и это после того, как ему столько раз внушалось, что так делать нельзя!
  Трессильян разнес суфле Теперь, когда его интерес к платьям дам и промашкам Уолтера пропал, он обратил внимание, насколько все молчаливы сегодня вечером То есть, конечно, не в буквальном смысле Например, гость из Южной Африки говорил за троих, и другие господа тоже разговаривали между собой, но выходило все это как-то ненатурально, импульсивно. Настроение у общества за столом было каким-то неестественным.
  Мистер Альфред выглядел по-настоящему больным, как будто перенес шок. Он ковырял вилкой в своей тарелке, но почти ничего не ел. Жена была явно обеспокоена его состоянием. Она пристально разглядывала его — незаметно, конечно. У мистера Джорджа было очень красное лицо. Он поглощал еду вообще не замечая, что ест. Миссис Магдалена ела, как птичка. Мисс Пилар, которой еда, кажется, пришлась по вкусу, вовсю болтала с южноафриканцем. Он явно влюблен в нее. Оба, было видно, ничем не огорчены.
  Мистер Дейвид? Его вид заставлял Трессильяна страдать. Он был так похож на свою мать и выглядел еще так молодо. Но был очень нервным! Вот и сейчас опрокинул свой бокал!
  Трессильян быстро промокнул жидкость и поставил новый бокал. Мистер Дейвид, кажется, так и не заметил произошедшего казуса: он уставился прямо перед собой, лицо его было бледным.
  Странно, впрочем, как побледнел Хорбюри, когда услыхал, что в дом пришел офицер полиции… почти так, будто…
  Трессильян быстро вернулся от своих размышлений к реальности. Уолтер уронил грушу с подноса, на котором разносил фрукты. И это называются слуги! Нет, эти парни годятся только на то, чтобы чистить конюшни!
  И тут миссис Лидия встала. Она величаво проплыла вокруг стола. Да, действительно, элегантная женщина.
  Прекрасная и очаровательная женщина!
  Трессильян подал господам портвейн и покинул столовую. Сразу же после этого он понес поднос с кофе в гостиную. Четыре дамы сидели там молча в несколько неестественных позах.
  Когда Трессильян снова вернулся, он услышал, как дверь в столовой открылась. Дейвид Ли вышел в холл и пошел через него в гостиную.
  В комнатке рядом с кухней Трессильян устало опустился на стул. Он был удручен. Сочельник, а в доме такая напряженность и нервозность… Это ему совершенно не нравилось. Посидев немного, он с трудом поднялся, чтобы забрать в гостиной пустые кофейные чашки. Там уже никого не было. Только Лидия стояла у окна, наполовину скрытая портьерой, и смотрела в ночь. Где-то рядом играли на пианино.
  Но почему же мистер Дейвид играет «Марш мертвых»? Мрачный похоронный марш. Совершенно определенно — назрело что-то зловещее. Трессильян печально покачал головой и с кофейной посудой медленно пошел к выходу.
  Только когда он снова оказался в своей комнатке, он услышал шум наверху, звон разбитого хрусталя, звуки падения стульев, шум и треск.
  «Боже всемогущий, — подумал Трессильян. — Чем же там занимается старый господин, ради всего святого, что случилось там наверху?»
  И тут раздался крик — страшный и пронзительный, который вдруг захлебнулся.
  На какое-то мгновение Трессильян застыл как вкопанный, затем выбежал в холл и ринулся вверх по лестнице, столкнувшись с остальными, поскольку они бежали туда же. Все бежали вверх по крутой узкой лестнице мимо большой ниши, в которой стояли статуи, и дальше по прямому коридору до двери в комнату Симеона Ли. Мистер Фарр и Хильда уже стояли там, она прислонилась к стене, а он дергал за ручку.
  — Дверь заперта, — подтвердил Фарр.
  Гарри Ли протиснулся вперед и сам попробовал открыть дверь.
  — Отец! — закричал он. — Отец! Открой нам!
  Он поднял руку, и все замерли. Из комнаты не было слышно ни звука.
  Колокольчик у входной двери звенел вовсю, но никто не обращал на него внимания.
  Стивен Фарр сказал:
  — Придется взламывать дверь, иначе не попадем вовнутрь.
  — Это не так просто сделать, — вздохнул Гарри. — Двери здесь очень прочные. Давай попробуем вместе,
  Альфред!
  Они бросились на дверь, разом толкнули ее, но та не поддалась. Принесли тяжелую дубовую скамью и стали бить ею, как тараном. Наконец дверная ручка отломилась, дверь распахнулась.
  То, что они увидели, вряд ли возможно когда-нибудь забыть. В комнате, по всему видно, происходила ожесточенная борьба. Тяжелая мебель опрокинута, хрустальные вазы разбиты и валяются на полу. На коврике у камина, в котором ярко полыхал огонь, в луже крови лежал Симеон Ли… Кровью была забрызгана вся комната.
  Кто-то глубоко вздохнул. Затем одна за другой прозвучали две фразы. Обе довольно странные…
  Дейвид Ли сказал:
  — Мельницы господни мелют медленно, но очень тонко.
  А Лидия, вся дрожа, прошептала:
  — Кто бы мог подумать, что в старике было еще так много крови?..
  ***
  Инспектор Сагден позвонил три раза, потом стал отчаянно стучать кулаком в дверь. Прошло достаточно много времени, прежде чем ему наконец открыл совершенно растерянный Уолтер.
  — Ах, — только и вымолвил он, кажется, испытав огромное облегчение. — Я только что собирался звонить в полицию.
  — В связи с чем? — резко спросил инспектор Сагден.
  — Старый мистер Ли… — прошептал Уолтер. — Кто-то его убил.
  Сагден отодвинул слугу в сторону, он спешил вверх по лестнице. Он вбежал в комнату, не замеченный никем из находившихся там. Мимоходом заметил, что Пилар нагнулась и что-то подняла с пола. Сагден увидел, что Дейвид закрыл лицо руками. Все остальные стояли, сбившись в кучку. Только Альфред Ли, мертвенно бледный, подошел к трупу отца и смотрел на него сверху.
  Джордж Ли важно отдавал распоряжения:
  — Ни к чему не прикасаться до прихода полиции.
  — Позвольте-ка, — сказал Сагден и вежливо протиснулся между дамами.
  — Ах, инспектор Сагден! — воскликнул Альфред, знавший его. — Как быстро вы прибыли.
  — Да, мистер Ли.
  Сагден не стал тратить времени на разъяснения.
  — Что здесь произошло?
  — Мой отец… Убит, — задыхаясь, сказал Альфред. Магдалена вдруг разразилась истерикой. Инспектор Сагден поднял руку, требуя тишины.
  — Прошу присутствующих, кроме мистера Джорджа Ли, покинуть комнату.
  Все молча повернулись и пошли к выходу, как стадо овец.
  Сагден вдруг остановил Пилар.
  — Простите, мисс, — сказал он дружелюбно. — Здесь ничего нельзя трогать, все должно оставаться на своих местах.
  Она уставилась на него. Стивен Фарр сказал раздраженно:
  — Это же ясно. Мисс Эстравадос отлично это знает.
  Инспектор Сагден продолжил тем же любезным тоном:
  — Вы только что подняли здесь с пола какую-то вещь.
  Пилар широко раскрыла глаза.
  — Я? — спросила она в изумлении.
  — Да, именно вы, я видел, как вы это сделали. Пожалуйста, отдайте мне то, что вы подняли.
  Пилар медленно разжала руку. В ладошке была маленькая полоска резинки и какая-то крохотная деталь из дерева. Сагден взял то и другое, положил в конверт и опустил в свой нагрудный карман.
  Стивен Фарр посмотрел на него с уважением. Следует отметить, что поначалу молодой симпатичный полицейский не произвел на него впечатления.
  Затем Пилар и он вместе вышли из комнаты.
  За спиной они услышали деловитый голос инспектора:
  — Ну, а теперь, пожалуйста…
  ***
  — Все-таки ничто не сравнится с огнем в камине, — сказал полковник Джонсон, подкладывая очередное буковое полешко в камин, и подвинул свое кресло ближе. — Пожалуйста, угощайтесь, — предложил он своему гостю, указывая на бутылку, стоявшую на столике.
  Полковник Джонсон, шеф полиции из Мидлшира, любил сидеть у пылающего камина, в то время как Эркюль Пуаро, его гость, предпочитал центральное отопление, которое греет не только подошвы ботинок, но и спину.
  — Да, это дело Кортрайта было уникальным случаем, — задумчиво проговорил хозяин. — Удивительный человек, редкого обаяния и хорошо воспитан. В самом деле, мы ему просто в рот глядели, каждому слову внимали, когда он приехал сюда. А потом — на тебе! Неслыханно! Использовать никотин как яд действительно редкостная выдумка.
  — Было время, вы считали всякое отравление совершенно не английской манерой убийства, — заметил Эркюль Пуаро. — Считали, что это сатанинская проделка иностранцев.
  — Ну, теперь я бы так уже не сказал, — признался шеф-инспектор — Сегодня у нас совершается довольно много отравлений с помощью мышьяка, наверное, даже больше, чем можно было предполагать… Вообще, отравление — это всегда страшно неприятное дело. Свидетели почти всегда друг другу противоречат. Врачи становятся особенно нерешительными в своих суждениях. Порой не представляешь себе, как будешь передавать это дело на суд присяжных Нет, если уж убийство, то лучше такое, чтобы не вызывало никаких сомнений по поводу причины смерти.
  Пуаро кивнул:
  — Значит, огнестрельная рана, перерезанная глотка, проломленный череп, — вы предпочитаете такие вещи?
  — Предпочитаю… Совершенно плохое слово. Пожалуйста, не думайте, что я люблю убийства. Если бы это было возможно, я вообще никогда не занимался бы ими больше. По крайней мере, пока вы здесь, мы можем быть спокойны. Ведь Рождество на дворе… Мир на земле… Любите друг друга Ну, и все такое прочее.
  Пуаро откинулся в своем кресле и задумчиво посмотрел на гостеприимного хозяина.
  — Значит, вы думаете, что Рождество — это не время для убийств?
  — Да, я так думаю. — Джонсон потерял нить рассуждений. — Ведь я сказал уже, что всеобщее примирение, ну, и вот…
  — Англичане так сентиментальны, — тихо заметил Пуаро.
  — Ну и что, если сентиментальны! — с вызовом сказал Джонсон — Мы действительно чтим традиции. Древние праздники. Разве плохо?
  — Наоборот, это очень мило, — согласился Пуаро. — Но давайте рассуждать трезво. Разве Рождество — не праздник радости? Разве не принято на Рождество есть и пить, даже объедаться? От переедания бывает несварение желудка, от чего возникает раздражительность.
  — Преступления, — заметил полковник, — совершаются не от раздражительности.
  — Я не уверен в этом. Или еще один момент. Рождество — это праздник примирения, как вы изволили подчеркнуть. Люди забывают все ссоры, прощают обиды. Те, кто не мог переносить друг друга, решают снова примириться, пусть даже и ненадолго.
  Джонсон кивнул:
  — Все закапывают топор войны.
  — … А семьи, — невозмутимо продолжал Пуаро, — члены которых на протяжении многих лет жили порознь или годами не обменивались между собой ни словом, снова объединяются. Это, друг мой, приводит к очень серьезным коллизиям, поверьте мне. Люди, которые никогда друг друга добрым словом не вспомнят, прилагают усилия, чтобы казаться дружелюбными. Поэтому Рождество — это время лицемерия. Честного, искреннего лицемерия с самыми лучшими намерениями. Но все-таки — лицемерия!
  Он, весь сияя, улыбнулся Джонсону:
  — Разумеется, дорогой мой, это только мое мнение! Я пытаюсь доказать вам, что в этих ситуациях — когда душа в напряжении, а тело расслаблено — вполне возможно, что склонности, доныне не проявлявшиеся, размолвки, доныне не привлекавшие особого внимания, вдруг принимают значительно более серьезный характер. Результатом наигранной любви, великодушия, добросердечия обязательно станет, рано или поздно, взрыв ненависти и жажды мести, которые проявятся гораздо сильнее, чем они были на протяжении всего года. Если вы однажды перекроете плотиной поток естественных чувств, мой дорогой, то плотину непременно прорвет.
  Полковник Джонсон с сомнением поглядел на гостя.
  — Никогда не пойму, когда вы говорите серьезно, а когда разыгрываете меня, — проворчал он.
  Пуаро улыбнулся:
  — Я никогда не пытался разыгрывать вас всерьез! Сейчас, конечно, шучу. Но, тем не менее, это правда: искусственно культивируемые и насаждаемые настроения приводят к естественным реакциям.
  В дверях появился слуга полковника Джонсона.
  — Инспектор Сагден у телефона, сэр.
  — Иду.
  Извинившись перед Пуаро, Джонсон вышел, но не прошло и трех минут, как он вернулся. Выглядел он серьезным и расстроенным.
  — Черт бы все это побрал! — воскликнул он. — Убийство! На самый сочельник — убийство!
  Пуаро удивленно поднял брови:
  — Вы уверены… я имею в виду, вы уверены в том, что это убийство?
  — Как вы сказали? А! Конечно, все остальное исключается. Убийство — да еще жестокое!
  — Кто же жертва?
  — Старый Симеон Ли, один из самых богатых людей в округе. Сколотил себе состояние в Южной Африке. На золоте… нет, кажется, на алмазах, если не ошибаюсь. Кроме того, он заработал огромные суммы на технических усовершенствованиях устройств для взрывных работ — что-то такое, что он изобрел сам, насколько мне известно. Говорят, у него два миллиона как минимум.
  — И его очень любили?
  — Не думаю, чтобы его кто-то любил, — медленно проговорил Джонсон — Он был большим чудаком. В последние годы стал инвалидом. Я не знаком с ним лично, но он, без сомнения, был здесь одним из самых примечательных людей.
  — Так что, эта история поднимет много шуму!
  — Разумеется! Я должен немедленно ехать туда, в Лонгдейл.
  Пуаро почувствовал, что он хочет задать ему вопрос, но не решается сделать это.
  — Вы хотели бы, чтобы я сопровождал вас? Джонсон ответил слегка смущенно:
  — Этого я не могу требовать от вас. Но вы ведь знаете, как обстоят дела: инспектор Сагден — хороший полицейский, обстоятельный, педантичный, совершенно надежный — надежнее не бывает, но вот фантазии ему явно не хватает. Раз уж случайно вы оказались здесь, я, конечно же, с удовольствием воспользовался бы вашей помощью.
  От сильного смущения он говорил почти резко. Пуаро поспешил заверить его:
  — Я с удовольствием поеду с вами. Можете на меня рассчитывать. Но мы не вправе перебегать дорогу этому славному инспектору. Это — его дело, а не мое, пусть он и ведет расследование. Я ограничусь исключительно ролью наблюдателя-эксперта.
  — Вы — настоящий друг, Пуаро, — тепло сказал Джонсон.
  ***
  Полицейский открыл им входную дверь, вытянулся в струнку и отдал честь. Через холл к ним уже спешил инспектор Сагден.
  — Рад видеть вас здесь, сэр. Пройдемте сразу в комнату — в рабочий кабинет мистера Ли. Я хотел бы в общих чертах обрисовать вам случившееся. Дело достаточно скверное.
  Он провел обоих в маленькую комнатку слева от холла. В центре ее стоял большой письменный стол, заваленный бумагами. Вдоль стен выстроились книжные шкафы.
  Полковник представил:
  — Сагден, это Эркюль Пуаро, о котором вы, разумеется, слыхали. Он случайно оказался в наших краях, у меня в гостях… Инспектор Сагден. Знакомьтесь.
  Пуаро поклонился и посмотрел на инспектора.
  Перед ним стоял высокий, широкоплечий человек с выправкой военного: у него был узкий длинный нос и большие, густые рыжеватые усы. Сагден уставился на Эркюля Пуаро, а Эркюль Пуаро — на усы Сагдена.
  — Разумеется, я уже слышал о вас, мистер Пуаро, — сказал инспектор. — Вы несколько лет назад были здесь, в Англии, не правда ли? Расследовали дело сэра Бартоломью Стренджа. Отравление никотином. Не в моем округе, но я, конечно, слыхал об этом…
  — Итак, Сагден, что здесь произошло? — перебил его начальник. — Вы сказали, что дело совершенно ясное.
  — Да, сэр, это убийство, без сомнения. В горле мистера Ли резаная рана, причем задета шейная вена, как установил врач. Но вот кое-что в этом деле не увязывается между собой… Обстоятельства таковы: сегодня в пять часов вечера мне в Аддлсфилдское бюро полиции позвонил мистер Ли. Он казался каким-то растерянным, просил меня зайти к нему в восемь часов вечера, а дворецкому сказать, что я приходил собирать пожертвования на наше благотворительное учреждение.
  — Значит, он искал подходящую причину, чтобы заполучить вас в дом?
  — Так точно, сэр. Ну, вы знаете, мистер Ли — это столь важная персона, что я, разумеется, пообещал прийти. Около восьми я был здесь, сказав, что пришел собирать деньги на полицейский приют для сирот. Дворецкий сообщил о моем приходе и затем провел меня в комнату мистера Ли на втором этаже, которая расположена как раз над столовой.
  Сагден сделал паузу, перевел дух и продолжил свое строго официальное сообщение:
  — Мистер Ли сидел в кресле у камина. Он был в шлафроке. Мистер Ли предложил мне сесть к нему поближе и затем довольно неуверенно сказал, что должен заявить мне о краже. Он, дескать, имеет основание предполагать, что из его сейфа украдены алмазы — нешлифованные алмазы, уточнил он, если я не ошибаюсь, стоимостью в несколько тысяч фунтов.
  — Алмазы? — переспросил полковник.
  — Так точно, сэр. Я задал ему несколько конкретных вопросов, но он отвечал на них неуверенно, уклончиво. В конце концов он заявил: «Видите ли, инспектор, я ведь могу и ошибаться». «Как это? — спросил я — Ведь алмазы либо пропали, либо не пропали». Он на это сказал: «Алмазы пропали, но может статься, что просто кто-то глупо пошутил». Я этого не понял. А он продолжал: «Насколько я могу судить, только два человека могли взять их ради шутки. Но если их взял другой, это кража… Я прошу вас, инспектор, прийти еще раз — через час, или, скажем, в четверть десятого. Тогда я буду в состоянии со всей определенностью сказать вам, обокрали меня или нет». Я пообещал ему заглянуть попозже и ушел.
  Полковник Джонсон удивленно посмотрел на Пуаро.
  — Странно, очень странно, не правда ли, Пуаро?
  — Разрешите узнать, какие выводы вы сами делаете из всего этого, инспектор? — спросил Пуаро.
  Сагден в задумчивости провел пальцем по щеке и осторожно сказал:
  — Мне пришло на ум многое, но одно, считаю, несомненно: никто не думал шутить, и алмазы действительно были украдены, однако старый господин еще не выяснил точно, кто мог быть преступником. Я предполагаю, что из двух персон, о которых он упоминал в этой связи, одна — из слуг, а вторая — из членов семьи.
  Пуаро согласно кивнул:
  — Tres bien! Это объясняло бы его странную позицию. Он хотел в это время, видно, поговорить кое с кем и сказать ему, что уже дал знать полиции, но может прекратить расследование, если камни будут немедленно возвращены.
  — А если бы виновный или виновная отказались? — спросил полковник Джонсон.
  — В этом случае он собирался передать все дело в руки полиции, сэр.
  — Но ведь он мог сделать это с самого начала, не устраивая предварительно тайной встречи с вами.
  — Нет, сэр, — горячо возразил инспектор. — Это выглядело бы как пустяковая угроза и было бы не столь убедительным. Виновный или виновная могли бы сказать себе: «Ведь старик же не позвонит в полицию! Пусть подозревает кого угодно, это его дело!» Но если старый господин мог сообщить ей или ему, что он уже поговорил с полицией, что инспектор только что ушел, и если б дворецкий подтвердил это, если бы вор его спросил, приходили ли из полиции, — вот тогда бы преступник убедился, что мистер Ли будет действовать решительно, и тогда он, вероятно, захотел бы вернуть алмазы.
  — Гм… да. Это не лишено резона, — проворчал полковник Джонсон. — Сагден, а вы имеете представление, кто бы это мог быть из членов семьи?
  — Нет, сэр.
  — Даже ни малейшего подозрения?
  — Нет, сэр.
  Джонсон покачал головой. Затем сказал недовольно:
  — Ну, хорошо, продолжайте.
  — Итак, точно в девять пятнадцать вечера я пришел снова. В тот момент, когда собирался позвонить, послышался крик, затем взволнованные голоса и беготня. Я позвонил несколько раз, а потом стал стучать. Это продолжалось минуты три, пока мне открыли. Слуга дрожал всем телом и выглядел так, будто вот-вот упадет в обморок Он, заикаясь, пробормотал, что мистер Ли убит. Я побежал по лестнице наверх. Комната мистера Ли была в неописуемом состоянии. Там, совершенно очевидно, происходила ожесточенная борьба. Мистер Ли лежал перед камином, в котором горел огонь, с перерезанным горлом в луже крови.
  — Значит, самоубийство исключено? — резко спросил полковник полиции.
  — Исключено, сэр. Во-первых, — перевернутые стулья и столы, разбитые вазы и статуэтки, а во-вторых, — отсутствие какого бы то ни было ножа или бритвы, которым можно было бы совершить такое самоубийство.
  — Да, это убедительно. Кто-то был в комнате?
  — Почти вся семья, сэр. Они все вместе стояли там.
  Полковник Джонсон проницательно посмотрел на инспектора:
  — Есть какие-то подозрения, Сагден?
  — Это чертовски сложное дело, сэр, — задумчиво ответил инспектор — Все выглядит так, словно кто-то из них сотворил такое. Не могу себе представить, как кто-нибудь чужой проник в дом извне, совершил убийство и затем успел своевременно скрыться.
  — Окна были открыты или закрыты?
  — В комнате два окна, сэр. Одно было закрыто и заперто на задвижку. Другое приоткрыто на несколько сантиметров, но зафиксировано в таком положении специальным запором. Я сразу же попытался открыть его, но не смог, думаю, его не открывали уже несколько лет. Кроме того, стена дома совершенно гладкая, на ней нет никакого плюща, никаких вьющихся растений. Не думаю, чтобы кто-то смог бежать таким путем.
  — Сколько дверей в этой комнате?
  — Одна, и та была заперта изнутри. Когда обитатели дома услышали крик старого господина и взбежали наверх, им пришлось вначале выламывать дверь.
  — И что же?.. Кто был в комнате?
  Джонсон задал этот вопрос с напряженным интересом.
  — Никого, сэр. Никого, кроме старика, который был убит за пять минут до того.
  Полковник Джонсон секунду смотрел на Сагдена, не в состоянии вымолвить слова. Затем прорвался целый словесный поток:
  — Уж не хотите ли вы сказать, инспектор, что здесь произошел один из тех идиотских случаев, которые обычно происходят только в детективных романах, где кого-то в запертой комнате убивают с помощью каких-то сверхъестественных сил?
  Еле заметная улыбка заставила усы Сагдена дрогнуть.
  — Я думаю, что совсем уж так таинственно здесь дело не обстоит, сэр.
  — Значит, это самоубийство?! Это должно быть самоубийство!
  — А где же тогда орудие, инструмент, сэр?
  — А как же, по-вашему, ушел убийца? Через окно?
  Сагден покачал головой:
  — Нет, сэр, готов поклясться, что он не мог уйти через окно.
  — Но ведь дверь была закрыта изнутри? Инспектор кивнул. Он вынул из кармана ключ и положил его на стол.
  — На нем не было никаких отпечатков пальцев, — сообщил он. — Но посмотрите, пожалуйста, на него через лупу.
  Пуаро и полковник наклонились над ключом и внимательно исследовали его.
  — Бог мой! — воскликнул Джонсон. — Теперь я понимаю! Вот же легкие царапинки на бороздке ключа! Видите их, Пуаро?
  — Разумеется, я их вижу. Это означает, что ключ поворачивали снаружи, не правда ли? С помощью какого-то инструмента, который был вставлен в замочную скважину и смог захватить бороздку В иных случаях для этого достаточно пинцета.
  Инспектор кивнул.
  — И все это для того, чтобы смерть выглядела как самоубийство, — продолжал Пуаро, — когда дверь отопрут, а в комнате не будет никого.
  — Видимо, на это и был расчет, мистер Пуаро.
  Пуаро покачал головой:
  — А беспорядок в комнате? Убийца ведь прежде всего ликвидировал бы следы борьбы.
  — Для этого у него не оставалось времени, — пояснил инспектор Сагден. — Вот в чем вся соль — у него не было времени! Предположим, что он хотел застать врасплох старого господина. Это ему не удалось. Завязалась борьба — борьба, которую можно было слышать как раз в комнате этажом ниже. Более того: старый господин позвал на помощь. Все ринулись вверх по лестнице. Тут у убийцы действительно оставались считанные секунды на то, чтобы выскользнуть из комнаты и снаружи повернуть ключ в замке.
  — Это так, — согласился Пуаро. — Так вполне мог вести себя представляемый вами убийца. Но почему, почему, ради всего святого, он не оставил орудия убийства рядом с трупом? Там, где нет орудия, не может быть и речи о самоубийстве. Это была прямо-таки роковая ошибка.
  Инспектор Сагден ответил тривиально:
  — Преступник почти всегда допускает какую-то ошибку. Мы убеждаемся в этом снова и снова.
  Пуаро вздохнул. Затем проговорил тихо:
  — Но, несмотря на эту ошибку, он улизнул, этот преступник.
  — Я не думаю, что ему действительно удалось улизнуть.
  — Вы полагаете, что он все еще находится в этом доме?
  — Не знаю, где еще он мог бы находиться. Преступление произошло здесь, в доме.
  — И тем не менее, — любезным тоном повторил Пуаро, — он улизнул, потому что вы не знаете, кто он.
  Инспектор Сагден сказал твердо, но столь же вежливо:
  — У меня такое чувство, что мы очень скоро узнаем его. Мы еще никого не допрашивали.
  — Послушайте, Сагден, — вмешался в разговор Джонсон, — мне неясно одно — ведь кто бы ни повернул ключ в замке снаружи, он должен был точно знать, как это делается. Это значит, что у него, так сказать, имеется опыт взломщика, ведь специальные инструменты для таких дел приготовить не так-то легко.
  — Вы думаете, что это профессиональный взломщик, сэр?
  — Вот именно!
  — Да, действительно, выглядит так, — согласился Сагден. — Я тоже задавал себе вопрос, нет ли среди слуг профессионального вора. Это могло бы объяснить исчезновение алмазов, а убийство тогда было бы просто логическим следствием Но и эта теория имеет слабые места. Из восьми человек прислуги в этом доме шесть — женщины, причем пятеро из них работают в доме по четыре года и больше. Кроме них есть дворецкий и слуга. Дворецкий в семье уже почти сорок лет, — прямо рекорд, я бы сказал. Слуга тоже не со стороны, он сын садовника и вырос здесь. Я не знаю, как и где он мог бы научиться ремеслу взломщика. И, наконец, есть еще один слуга — личный камердинер старого господина. Он здесь относительно недавно, но в тот момент его не было в доме. Его и сейчас нет, впрочем, он ушел незадолго до восьми.
  — У вас есть список тех, кто в то время находился в доме?
  — Так точно, сэр Я спросил их имена у дворецкого. Он достал записную книжку.
  — Прочитать их вам, сэр?
  — Пожалуйста, Сагден.
  — Мистер Альфред и миссис Лидия Ли. Мистер Джордж Ли, депутат, и его жена. Мистер Гарри Ли. Мистер Дейвид и миссис Хильда Ли. Мисс, — тут инспектор сделал маленькую паузу, после которой взял с боем имя: — Пилар… — Еще одна мучительная трудная атака: — Эстравадос. Мистер Стивен Фарр. Затем прислуга: Эдвард Трессильян, дворецкий; Уолтер Чэмпион, слуга; Эмили Ривз, повариха; Квинни Джонс, судомойка, Глэдис Спент, первая горничная; Грейс Бест, вторая горничная; Беатрис Москомб, третья горничная; Джоан Кенч, домработница. Затем — Сидней Хорбюри, камердинер.
  — А где находились в момент убийства все члены семьи Ли?
  — Об этом я знаю только приблизительно Как уже говорил, я еще не успел никого допросить. По словам Трессильяна, господа были еще в столовой, а дамы уже перешли в гостиную. Трессильян готовил кофе. Он говорит, что как раз вернулся в комнатку рядом с кухней, когда наверху послышался шум, сразу же за которым раздался крик. После этого он вместе с другими побежал по лестнице.
  — Кто из членов семьи живет в этом доме постоянно, а кто приехал в гости? — спросил полковник Джонсон.
  — Мистер Альфред и миссис Лидия Ли живут здесь постоянно. Все остальные приехали в гости.
  — Где они сейчас!
  — Я попросил их оставаться в гостиной, пока не буду готов взять у них показания.
  — Хорошо. Тогда, пожалуй, мы сейчас поднимемся наверх и осмотрим место преступления.
  Когда они вошли в комнату, в которой произошло убийство, полковник даже присвистнул сквозь зубы.
  — Да, довольно скверная картина.
  Некоторое время он стоял, окидывая взором перевернутые стулья, осколки стекла и забрызганные кровью обломки мебели. Сухощавый пожилой человек, который до этого стоял на корточках возле трупа, поднялся и кивнул.
  — Добрый вечер, Джонсон, — сказал он. — Как тебе нравится эта бойня, а? Милая картина?
  — Да уж, можно сказать! Каково ваше заключение, доктор?
  Врач пожал плечами.
  — Выступая как эксперт в суде, я изъясняюсь исключительно научными терминами, но вам скажу попросту: ясное дело — глотка перерезана, как у свиньи. Не прошло и нескольких минут, как наступила смерть от потери крови. Не найдено никакого орудия, которым перерезана глотка.
  Пуаро подошел к окнам. Как и сказал инспектор, одно из них было закрыто и заперто на задвижку. Другое было приоткрыто на несколько сантиметров, но зафиксировано в этом положении мощным запором.
  — Дворецкий утверждает, что это окно не закрывалось совсем, даже в самую сильную непогоду, — пояснил Сагден. — На тот случай, если будет ветер с дождем и будут залетать капли, внизу постелен линолеум, хотя крыша сильно выступает и хорошо защищает от любой непогоды.
  Пуаро кивнул. Он снова подошел к трупу и посмотрел сверху на старика.
  Десны, в которых не было ни кровинки, оттянули губы и были обнажены, так что казалось — Симеон Ли скалит зубы. Пальцы были скрючены, как птичьи когти.
  — Кажется, он не был сильным человеком, — сказал Пуаро.
  — Ну, как сказать, зато был очень вынослив, — возразил врач. — Он перенес несколько таких болезней, которые многих свели бы в могилу.
  — Я не в том смысле. Я хочу сказать, что он не был очень уж силен физически.
  — Это так, разумеется. Строение тела довольно субтильное.
  Пуаро повернулся и наклонился над перевернутым креслом красного дерева, внимательно рассматривая его. Рядом стоял стол красного дерева, на котором валялись осколки большой фарфоровой лампы. Два стула поменьше были тоже опрокинуты, вокруг — осколки разбитой бутылки и двух бокалов, чуть подальше — неразбившееся при падении стеклянное пресс-папье, книги, расколотая японская ваза и бронзовая статуэтка, изображающая обнаженную девушку.
  Пуаро склонился над всеми этими свидетельствами ожесточенной борьбы, ни к чему не притрагиваясь. Брови его удивленно поползли вверх.
  Полковник полиции обратил на это внимание.
  — Заметили что-то странное, Пуаро? Эркюль Пуаро вздохнул.
  — Такой хилый старик… и такой разгром кругом, — пробормотал он.
  Джонсон посмотрел на него с удивлением. Затем спросил инспектора:
  — Есть отпечатки пальцев?
  — Много, сэр, повсюду в комнате.
  — А на сейфе?
  — Только отпечатки пальцев старого господина. Джонсон повернулся к врачу.
  — Что вы можете сказать о пятнах крови? Тот, кто убил его, обязательно должен был запачкаться кровью или нет?
  — Не обязательно, — ответил, поколебавшись, врач. — Кровотечение было почти исключительно из шейной вены, а она пульсирует не так сильно, как артерия.
  Пуаро вдруг заметил:
  — А потому такое количество крови просто удивительно, даже очень удивительно.
  — Вы можете сделать из этого… хм… какие-то выводы? — скромно и с большим уважением спросил Сагден.
  Пуаро посмотрел на него и грустно покачал головой:
  — Так, кое-что… Необычайная сила, энергия…
  Он смолк и долго думал, прежде чем заговорил снова.
  — Да, вот что я хочу сказать, — жестокое насилие! И потом эта кровь… Здесь — как бы это получше выразиться — слишком много крови! Чересчур много! Кровь на стульях, на столе, на ковре… Что это — кровавый суд? Кровавая жертва? Мы не знаем этого. Быть может… Этот хилый старик такой худой, весь сморщенный и высохший… и все же в нем оказалось так много крови…
  Он смолк. Сагден, смотревший на него большими изумленными глазами, шепнул почти благоговейно:
  — Странно… точно так сказала и она тоже — эта дама…
  — Какая дама? — резко спросил Пуаро. — Что она сказала?
  — Миссис Ли, миссис Лидия Ли. Она стояла там в дверях и пробормотала это вполголоса. Я не знаю, что она имела в виду.
  — Что она пробормотала?
  — Что-то насчет того, что никто не подумал бы, как много еще крови в этом старике…
  — Кто бы мог подумать, что в старике было еще так много крови?.. — тихо процитировал Пуаро. — Это слова леди Макбет. Странно, что она это сказала…
  Альфред Ли и его жена вошли в маленький кабинет, где ждали Пуаро, Сагден и шеф-инспектор. Полковник Джонсон вышел к ним навстречу.
  — Добрый вечер, мистер Ли. Мы еще никогда не встречались, но вы, вероятно, знаете, что я — начальник полиции графства. Мое имя Джонсон. Не могу и передать вам, как сильно потрясло меня произошедшее здесь.
  Альфред, карие глаза которого были похожи на глаза печальной собаки, сказал осипшим голосом:
  — Благодарю вас. Это ужасно! Ужасно… Моя жена. Голос Лидии прозвучал спокойно:
  — Это шокировало моего мужа. Нас всех тоже, конечно, но его особенно.
  Она положила руку на плечо Альфреда.
  — Пожалуйста, садитесь, миссис Ли, — предложил Джонсон. — Позвольте представить вам мсье Эркюля Пуаро.
  Пуаро поклонился. Его глаза с интересом смотрели то на одного из супругов, то на другого.
  Лидия мягко надавила на плечо Альфреда, усаживая его на стул.
  — Садись, Альфред! Альфред безмолвно повиновался.
  — Эркюль Пуаро?.. Кто-кто? Он наморщил лоб.
  — Полковник Джонсон хочет о многом расспросить тебя, Альфред, — сказала Лидия спокойно.
  Шеф-инспектор бросил на нее восхищенный взгляд. Он был счастлив, что миссис Лидия Ли оказалась разумной, сохраняющей самообладание женщиной.
  — Да, конечно… конечно, разумеется, — пробормотал Альфред.
  «Да уж, шок совершенно доконал его, — подумал Джонсон. — Надо надеяться, что он сможет взять себя в руки». А вслух Джонсон сказал:
  — Вот у меня тут список с именами всех, кто был сегодня вечером в доме. Вы сможете подтвердить мне, что он верен, мистер Ли?
  Он дал знак Сагдену, и тот снова достал свою записную книжку и зачитал все имена.
  Деловитость, с которой все происходило, казалось, успокоила Альфреда Ли. Он вновь обрел самообладание, и взгляд его уже не напоминал взгляда затравленного зверя. Когда Сагден кончил, он согласно кивнул:
  — Список верен.
  — Не смогли бы вы более подробно описать ваших гостей? Видимо, супружеские пары Джордж и Магдалена Ли, а также Дейвид и Хильда Ли — ваши родственники?
  — Да, это мои младшие братья и их жены.
  — Они только в гостях здесь?
  — Да, они приехали на рождественские праздники.
  — Мистер Гарри Ли тоже ваш брат?
  — Да.
  — А двое других гостей? Мисс Эстравадос и мистер Фарр?
  — Мисс Эстравадос — моя племянница. Мистер Фарр — сын бывшего делового партнера моего отца в Южной Африке.
  — Значит, старый друг?
  — Нет, мы познакомились с ним накануне, — вставила Лидия.
  — Вот как? Но вы ведь пригласили его на Рождество?
  Альфред заколебался и беспомощно посмотрел на Лидию. Она ответила на вопрос ясно и спокойно.
  — Мистер Фарр совершенно неожиданно появился здесь вчера. Он случайно оказался в округе и захотел нанести визит моему свекру. Когда тот узнал, что это сын его старого друга и делового партнера, он настоял на том, чтобы мистер Фарр провел Рождество с нами.
  — Понимаю. Так, значит, с семьей теперь все, перейдем к прислуге. Миссис Ли, вы доверяете всему вашему персоналу?
  Лидия подумала некоторое время, прежде чем ответить.
  — Да. Я уверена, что все они полностью заслуживают доверия. Большинство из них уже на протяжении нескольких лет в доме, а Трессильян, старый дворецкий, даже с тех пор, когда мой муж был ребенком Единственные, кто здесь недавно, — Джоан, домработница, и личный камердинер моего свекра, который ухаживал за ним.
  — И что вы думаете об этих двоих?
  — Джоан не слишком-то умна Это самое плохое, что можно сказать о ней. Хорбюри я, собственно, совсем не знаю Он тут чуть больше года. С работой он, кажется, справлялся хорошо, потому что мой свекор был им весьма доволен.
  — Но вы, мадам, не разделяли этого мнения? — стремительно спросил Пуаро.
  Лидия пожала плечами:
  — Я не имела с Хорбюри никаких дел.
  — Но ведь вы все-таки хозяйка в этом доме, мадам, и распоряжаетесь всеми слугами.
  — Это так, но Хорбюри обслуживал исключительно моего свекра и никоим образом не подчинялся мне.
  — Вот как?
  Полковник Джонсон проявил легкое нетерпение.
  — Ну, перейдем к событиям сегодняшнего вечера. Я боюсь, что это причинит вам боль, мистер Ли, но прошу вас изложить мне точно события, которые произошли здесь.
  Альфред молча кивнул.
  — Когда, например, вы видели своего отца в последний раз? — быстро спросил Джонсон.
  Лицо Альфреда болезненно исказилось, и он ответил очень тихо:
  — После чая. Я был у него недолго. Затем пожелал ему спокойной ночи и оставил его… Как поздно это было?.. Примерно без четверти шесть.
  — Вы пожелали ему спокойной ночи? — спросил Пуаро. — Значит, вы предполагали, что уже больше не увидите отца этим вечером?
  — Да. Отец легко пообедал, а ужин ему накрывали в его комнате в семь часов. Сразу после этого он обычно ложился; иногда он еще немножко сидел в своем кресле, но не желал видеть никого из семьи в это время, если не посылал за кем-то специально.
  — Он часто так поступал?
  — Бывало, если хотел.
  — Но это не было регулярным?
  — Нет.
  — Пожалуйста, продолжайте, мистер Ли.
  — Мы ужинали в восемь часов. Ужин закончился, и моя жена и другие дамы перешли в гостиную.
  Голос его задрожал, а глаза на бледном лице снова обрели затравленное выражение.
  — Мы остались сидеть за столом… Вдруг услышали наверху ужасный шум. Падение стульев, треск дерева, звон стекла и фарфора, и потом — о боже! — Он содрогнулся. — Я и сейчас еще слышу, как закричал мой отец! Ужасный, протяжный крик, крик человека, заглянувшего в лицо смерти…
  Он закрыл лицо трясущимися руками. Лидия погладила его по руке, пытаясь успокоить. Полковник Джонсон осторожно спросил:
  — А потом?
  — Я думаю, примерно секунду мы сидели, словно парализованные, — сказал Альфред, задыхаясь. — Но потом все подскочили, выбежали из двери и поспешили по лестнице к комнате отца. Дверь была закрыта. Мы не могли попасть вовнутрь. Только всем вместе удалось ее взломать. И когда мы вошли в комнату, мы увидели…
  Голос его стих.
  — Достаточно, мистер Ли, — быстро сказал Джонсон. — Пожалуйста, вернемся еще на несколько секунд раньше, то есть к тому моменту, когда вы еще сидели в столовой. Кто был там с вами, когда раздался крик?
  — Кто? Ну, мы все!… Нет, постойте… Мой брат был со мной, мой брат Гарри.
  — И больше никого?
  — Нет.
  — А где же были остальные мужчины? Альфред наморщил лоб и старался вспомнить:
  — Где они были? Все, кажется, было так давно… Как будто несколько лет прошло!… Как же все было? Да, правильно, Джордж пошел звонить по телефону. Мы начали обсуждать семейные дела, и мистер Фарр сказал, что не хочет нам мешать, и очень вежливо и тактично откланялся.
  — А ваш брат Дейвид?
  — Дейвид? А разве его не было с нами? Нет, конечно же, не было! Я и в самом деле не знаю, когда он вышел из комнаты.
  — Вы, значит, обсуждали семейные дела? — задал вопрос Пуаро.
  — Д-да, конечно.
  — Это значит, что вы беседовали при этом только с одним из членов вашей семьи!
  — Что вы хотите этим сказать? — поспешила спросить Лидия.
  Пуаро почти резко обернулся к ней:
  — Мадам, ваш муж говорит, что мистер Фарр удалился, потому что должны были обсуждаться семейные дела. Однако это не семейный совет, поскольку не присутствовали ни мистер Дейвид, ни мистер Джордж. Стало быть, это была беседа только между двумя членами семьи, не так ли?
  — Мой деверь Гарри на протяжении многих лет не появлялся в доме. Поэтому нет ничего неестественного в том, что ему и моему мужу нашлось о чем поговорить.
  — Ах, я понимаю! Вот оно как.
  Она бросила на него быстрый взгляд и опустила глаза.
  — Ну, это же ясно, — констатировал Джонсон. — Вы заметили, кроме вас бежал ли еще кто-нибудь по лестнице к комнате вашего отца?
  — Я… я не знаю. Думаю, что да. Мы все прибежали из разных мест. Но я тогда ничего не заметил точно — от волнения. Такой ужасный крик…
  Полковник Джонсон быстро перешел к другой теме.
  — Спасибо, мистер Ли. Тут есть еще один момент если я правильно осведомлен, ваш отец владел несколькими очень ценными алмазами.
  Альфред удивленно посмотрел на него:
  — Да, это верно.
  — Где он обычно хранил их?
  — В сейфе в своей комнате.
  — Вы можете мне описать эти камни?
  — Это были необработанные алмазы, то есть неотшлифованные камни.
  — Почему отец хранил их в своей комнате?
  — Это был его «пунктик». Он привез эти камни из Южной Африки. Не для того, чтобы отдать их шлифовать, а просто чтобы владеть ими. Своего рода хобби, я бы сказал.
  — Понимаю, — проговорил Джонсон, но по тону, каким это было произнесено, чувствовалось, что он не понял совершенно ничего. — И что же, эти камни были очень дорогими?
  — Отец оценивал их примерно в десять тысяч фунтов.
  — Значит, они были необычайно дорогими! Странная идея — хранить их в спальне.
  И снова в разговор вмешалась Лидия:
  — Мой свекор был человеком в некотором отношении странным, полковник Джонсон. Его взгляды и мысли часто расходились с общепринятыми. Он любил касаться этих камней, перебирать их.
  — Наверное, они напоминали ему о прошлом, — вставил Пуаро.
  Она с уважением посмотрела на него:
  — Да, вероятно, напоминали.
  — Эти алмазы были застрахованы? — спросил Джонсон.
  — Думаю, что нет.
  Джонсон подался вперед и спросил спокойно:
  — Вы знаете, мистер Ли, что эти камни были украдены?
  — Что? — Альфред уставился на него.
  — Ваш отец не говорил вам о том, что они исчезли?
  — Ни слова не сказал!
  — Вы, значит, не знали, что он пригласил инспектора Сагдена, чтобы сообщить о пропаже?
  — Я не имел ни малейшего представления об этом! Шеф-инспектор перевел взгляд на Лидию:
  — А вы, миссис Ли?
  Лидия покачала головой:
  — Я тоже об этом ничего не знала.
  — Вы, стало быть, оба думали, что камни все еще находятся в сейфе?
  — Да.
  После некоторого колебания она спросила:
  — Он был убит из-за этого? Из-за камней?
  — Выяснить это — как раз наша задача, — ответил полковник Джонсон. — Вы не догадываетесь, миссис Ли, кто из всех обитателей дома мог бы совершить такую кражу?
  — Нет, совершенно определенно — нет! Думаю, что все слуги — честные люди. Кроме того, им крайне трудно каким-то образом получить доступ к этому сейфу. Мой свекор никогда не покидал своей комнаты. Он уже не спускался по лестнице вниз.
  — А кто убирал его комнату?
  — Хорбюри. Он заправлял постель и вытирал пыль. Вторая горничная занималась только камином, растапливала его по утрам, а все остальное делал Хорбюри.
  — Значит, именно Хорбюри и было легче всего открыть сейф? — спросил Пуаро.
  — Да.
  — Вы думаете, это он украл алмазы?
  — Возможно. Вероятно… У него были наилучшие возможности для этого. Ах! Я уже не знаю, что и думать!
  Полковник Джонсон не дал увести себя в сторону.
  — Ваш муж только что описал нам события этого вечера. Не смогли бы вы сделать то же, миссис Ли? Когда вы в последний раз видели своего свекра?
  — Мы все были сегодня после обеда перед чаем в его комнате. Тогда я и видела его в последний раз.
  — Вы больше не заходили — пожелать ему спокойной ночи?
  — Нет.
  — А обычно вы еще заходили к нему вечером, чтобы пожелать спокойной ночи? — спросил Пуаро.
  — Нет, — резко ответила Лидия. Шеф-инспектор продолжил расспросы:
  — Где вы были, когда произошло преступление?
  — В гостиной.
  — Вы слышали шум борьбы?
  Мне кажется, что я услышала, как упало что-то тяжелое. Комната свекра находится над столовой, а не над гостиной. Так что звуки в гостиной не очень слышны.
  — Но крик вы слышали тоже? Лидия содрогнулась.
  — Да, я слышала крик! Это было ужасно, — как будто душа испустила вопль, корчась на огне в чистилище. Я сразу же поняла, что случилось что-то ужасное. Я побежала наверх следом за моим мужем и Гарри.
  — Кто в этот момент, кроме вас, находился в гостиной?
  Лидия задумалась:
  — Это… этого я действительно не знаю. Дейвид был в комнате рядом и играл Мендельсона… Я думаю, Хильда подошла к нему…
  — А две другие дамы?
  — Магдалена звонила по телефону, — медленно ответила Лидия, — но не могу вспомнить, вернулась она после этого или нет. А где была Пилар, я тоже не знаю.
  — Вы, значит, были в гостиной практически в одиночестве, — мягко констатировал Пуаро.
  — Да, вероятно.
  — Ну, а теперь перейдем к алмазам, — сказал Джонсон. — Это дело мы должны изучить особенно тщательно. Вы разбираетесь в замке сейфа вашего свекра, миссис Ли? Там надо набирать комбинацию из букв. Кажется, это довольно старомодная модель.
  — Слово, которое надо было набирать, записано у него в маленькой записной книжечке, он всегда носил ее в кармане своего шлафрока.
  — Хорошо. Мы сейчас проверим Но, вероятно, нам следует вначале допросить остальных членов семьи, чтобы дамы могли отправиться спать.
  Лидия тотчас же поднялась.
  — Пойдем, Альфред. — И, обращаясь к остальным мужчинам, сказала: — Я пришлю их к вам.
  — Присылайте одного за другим, миссис Ли, если я смею вас просить об этом.
  — Разумеется.
  Она подошла к двери. Альфред последовал за ней И вдруг он резко повернулся. — Ну, конечно же! — воскликнул он и быстро подошел к Пуаро. — Ведь вы — Эркюль Пуаро! Где только витают мои мысли! Как я сразу не понял этого?!
  Он говорил быстро, тихим, взволнованным голосом.
  — Вас послало мне само небо! Вы должны выяснить истину, мсье Пуаро! Не считайтесь с расходами, я все возмещу. Но только выясните истину! Мой бедный отец! Убит! С такой жестокостью кем-то убит! Вы должны найти преступника, мистер Пуаро! Мой отец должен быть отомщен!
  Пуаро ответил:
  — Заверяю вас, мсье Ли, что я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь полковнику Джонсону и инспектору Сагдену.
  — Но я хотел бы, чтобы вы работали по моему поручению! — взволнованно воскликнул Альфред. — Мой отец должен быть отомщен!
  Он задрожал. Лидия вернулась и взяла его под руку:
  — Пойдем, Альфред. Нам сейчас надо позвать всех остальных.
  Она пристально посмотрела в глаза Пуаро, но эти глаза умели сохранять тайну. Пуаро ответил ей спокойным взглядом. Он тихо сказал;
  — Кто бы мог подумать, что в старике было… Она перебила его:
  — Нет! Не говорите этого!
  — Это вы сказали, мадам, — мягко напомнил Пуаро.
  — Да, я знаю, — шепнула она. — Я вспомнила это… Это было… так жестоко.
  И они с мужем торопливо покинули комнату.
  ***
  Джордж Ли был серьезен и холодно-корректен.
  — Ужасное дело, — сказал он и покачал головой. — Совершенно ужасное дело. Я могу думать только, что это… гм… сотворил какой-то безумец.
  Полковник Джонсон вежливо выслушал его.
  — Вот как, значит, вы полагаете?
  — Да, конечно. Какой-то кровожадный сумасшедший, маньяк. Наверно, сбежал откуда-то из сумасшедшего дома в окрестностях.
  — И как же, по-вашему, этот сумасшедший смог проникнуть в дом, мистер Ли? — спросил инспектор Сагден.
  Джордж покачал головой.
  — Это дело полиции — выяснить, как, — заметил он холодно.
  — Мы сразу же обошли весь дом вокруг ревностно парировал Сагден. — Все окна были закрыты и заперты на задвижки. Боковой выход и задняя дверь были заперты. Никто не мог войти также и через дверь кухни, не будучи замечен персоналом.
  — Но ведь это же абсурд какой-то, — воскликнул Джордж Ли — Может, вы еще скажете, что мой отец вовсе не был убит?!
  — Нет, он был убит, в этом нет никакого сомнения, — спокойно ответил Сагден.
  Полковник Джонсон откашлялся и взял нить разговора в свои руки:
  — Где вы были в момент убийства, мистер Ли?
  — В столовой. Это было вскоре после ужина. Впрочем, нет. Мне кажется, я был в этой комнате. Я как раз заканчивал здесь телефонный разговор.
  — Вы разговаривали по телефону?
  — Да, мне надо было сообщить кое-что срочное сотруднику по консервативной партии в Вестеринхэме.
  — И после того, как закончили говорить, вы услышали крик?
  Джордж Ли слегка вздрогнул от воспоминаний:
  — Да, это ужасно. Он пробрал меня до мозга костей. А потом захлебнулся, как будто сдавили глотку…
  Он достал носовой платок и вытер лоб, блестевший от пота.
  — Ужасное дело, — пробормотал он.
  — А потом вы, значит, побежали по лестнице наверх?
  — Да.
  — При этом вы видели своих братьев, мистера Альфреда и мистера Гарри?
  — Нет. Они, должно быть, пробежали наверх до меня.
  — Когда вы в последний раз говорили со своим ОТЦОМ?
  — Сегодня после обеда. Мы все были у него.
  — После этого вы его больше не видели?
  — Нет. Полковник помолчал, а потом спросил:
  — Знали ли вы что ваш отец хранил в сейфе в своей спальне несколько ценных нешлифованных алмазов?
  Джордж кивнул.
  — Это была в высшей степени глупая затея, сказал он высокопарно. — Об этом я ему постоянно говорил. Его могли убить из-за каких-то камней, говорил я… то есть я подозревал… я хотел сказать.
  Полковник Джонсон перебил его:
  — А вы знаете, что эти алмазы исчезли? Джордж замер с открытым ртом. Его большие навыкате глаза вылезли из орбит.
  — Так, значит, он и в самом деле был убит из-за этих камней?..
  Шеф-инспектор ответил ему медленно и с расстановкой:
  — Он обнаружил пропажу и за несколько часов до своей смерти сообщил полиции.
  — Да, но… Тогда я не понимаю, — заикаясь, проговорил Джордж.
  Эркюль Пуаро сказал ему дружелюбно:
  — Мы тоже, мы тоже не понимаем.
  ***
  Гарри Ли вошел какой-то возбужденный. Пуаро рассматривал его, наморщив лоб. Ведь он уже где-то видел этого человека! Он пристально рассматривал его: узкий длинный нос, заносчиво посаженная голова, слегка откинутая назад, волевой подбородок. Он отметил, что, несмотря на заметную разницу в росте и размерах фигуры, Гарри Ли был очень похож на своего отца. Он заметил и еще кое-что, а именно то, что Гарри, хоть и вошел с независимым видом, нервничал. Он пытался скрыть это за наигранным спокойствием и уверенностью, но Пуаро почувствовал страх, который его переполнял.
  — Ну, господа мои, чем могу быть полезен?
  — Вы очень обяжете нас, — ответил Джонсон, — если сможете помочь нам прояснить события сегодняшнего вечера.
  Гарри оживленно покачал головой:
  — Я, к сожалению, почти ничего не знаю. Вся эта история довольно отвратительная и произошла так неожиданно.
  — Вы только недавно вернулись из-за границы, не правда ли, мсье Ли? — спросил Пуаро.
  — Да, неделю назад сошел на берег в Лондоне.
  — Как долго вы отсутствовали?
  Гарри Ли выдвинул подбородок вперед и засмеялся:
  — Лучше уж я расскажу все сам, а то вам непременно расскажет кто-нибудь другой! Я — блудный сын, господа мои. Скоро будет двадцать лет с тех пор, как я покинул этот дом.
  — А сейчас, однако, вы вернулись. Не могли бы вы сказать нам — почему? — спросил Пуаро.
  С той же развязностью Гарри ответил:
  — Это все равно как в старой доброй притче: виноградные выжимки, которые едят свиньи или, наоборот, не едят, — я уже не помню, как там, забыл. В общем, мне надоело питаться ими. Тогда я подумал, что откормленный телец, которого закалывают в честь возвращения блудного сына, приятно разнообразит мое меню. Почти одновременно я получил письмо от отца, в котором он просил меня вернуться домой. Я повиновался его приказу, и вот я здесь. Это все.
  — Вы надолго приехали сюда?
  — Я навсегда вернулся домой, — лаконично сказал Гарри Ли.
  — Ваш отец согласился на это?
  — Старик был необычайно рад.
  Гарри снова с удовольствием засмеялся, вокруг его глаз образовались морщинки.
  — Жизнь с Альфредом была ужасно скучной для него! Альфред безнадежно нудный мальчуган. Конечно, он очень почтительный, но с ним нельзя поболтать по душам. А мой отец, наоборот, в молодые годы был перекати поле, поэтому я ему больше по сердцу.
  — А ваш брат и его жена — они обрадовались тому, что будут жить с вами в одном доме?
  Этот вопрос Эркюль Пуаро задал, слегка подняв бровь.
  — Альфред? Альфред был в неистовстве! Как прореагировала Лидия, я не знаю. Наверное, она тоже была обижена за Альфреда. Но мы великолепно поймем друг друга. Лидия мне нравится. Это я должен был жениться на ней! Но Альфред — это, конечно, большое сокровище!
  Он громко засмеялся:
  — Альфред с незапамятных времен завидует мне и ревнует к отцу. Он всегда был послушным, покладистым, идеальным сыном. И что же он получил за это в конце концов? То, что постоянно получает самый послушный в семье, — пинок под зад! Поверьте мне, господа мои, добродетель себя не окупает. Он оглядел своих слушателей.
  — Надеюсь, вас не шокирует моя откровенность? Но все это — чистая правда. Ведь вы же рано или поздно вытащите на свет божий все грязное белье семейства Ли. Стало быть, я могу первым выставить здесь на обозрение свое нутро. Я особенно отчаиваюсь по поводу смерти отца. В конце концов, я его не видел с тех пор, когда был совсем пареньком. Как бы то ни было, он был моим отцом, а сейчас он убит. Мой долг — позаботиться о том, чтобы его смерть была отомщена.
  Он погладил себя по щеке:
  — Мы семья, членам которой свойственна мстительность. Ни один из семейства Ли ничего легко не забывает. Я хочу быть уверенным, что убийца моего отца будет пойман и повешен!
  — Мы сделаем все, что в наших силах, — сказал Сагден.
  — Если бы вы не занимались этим в силу своего долга, мне пришлось бы взять дело расплаты в свои руки, — резко ответил Гарри Ли.
  — Вы кого-нибудь подозреваете, мистер Ли? — быстро спросил полковник Джонсон.
  Гарри покачал головой.
  — Нет, — ответил он медленно, — нет, подозрений у меня нет. Знаете, это было для меня ударом. Я долго размышлял — мне кажется, речь не может идти о преступнике со стороны…
  — Ага, — кивнул тут Сагден.
  — … И если я не ошибаюсь, то убил его один из нынешних обитателей этого дома. Но кто, черт возьми?! Кто-то из слуг? Явно нет! Трессильян здесь с незапамятных времен. Слуга-полуидиот? Едва ли. Хорбюри? Это хладнокровный тип, но Трессильян сказал мне, что он отправился в кино. И кто у нас останется тогда? Если исключить Стивена Фарра, а зачем, собственно, Фарру приезжать из Южной Африки, чтобы убить кого-то совершенно чужого и незнакомого ему? — так вот, если исключить Стивена Фарра, тогда остаются только члены нашей семьи, и в таком разе я ни за что на свете не могу себе представить, кто мог бы это сделать! Альфред? Он боготворил нашего отца. Джордж? Чересчур труслив для этого. Дейвид? Нет,
  Дейвид с самого детства был мечтателем. Он упадет в обморок, если порежет себе палец до крови. А женщины? Ни одна из них не пошла бы перерезать старику глотку. Кто же это сделал? Будь я проклят, если я знаю.
  Полковник Джонсон откашлялся — это была своего рода профессиональная привычка — и задал свой традиционный вопрос:
  — Когда вы видели своего отца в последний раз? — После чая. Он тогда как раз спорил с Альфредом относительно вашего преданного слуги. У старика была какая-то нездоровая тяга к скандалам. Он страшно любил злить окружающих. Мне кажется, что он только поэтому держал в секрете от остальных мой приезд. Он хотел посмотреть, как вытянутся их лица, когда я вдруг объявлюсь здесь. И только поэтому же он завел разговор о том, что собирается изменить завещание.
  Пуаро поднял голову и проговорил:
  — Ваш отец, значит, упоминал о своем завещании?
  — Да. В присутствии нас всех. И при этом наблюдал за нами, прямо как кошка, которая подкарауливает мышь, чтобы увидеть реакцию. Он позвонил своему адвокату и попросил его приехать после Рождества по этому делу.
  — И какие же изменения он собирался внести? Гарри Ли усмехнулся:
  — Этого он нам не сказал, старый лис. Я предполагаю, или лучше скажем так — я надеюсь, что он хотел изменить его в пользу вашего покорного слуги. Я думаю, что был вычеркнут из всех ранее существовавших завещаний, а сейчас он собирался снова включить меня туда Чертовски скверно для всех остальных! И Пилар, которую он очень полюбил, наверняка должна была тоже что-то получить. Вы уже ее видели? Моя испанская племянница, очаровательное создание, со свойственными ей теплотой великолепного юга и всей его жестокостью. Я хотел бы быть ей не просто дядей!
  — Ваш отец полюбил ее? Гарри кивнул:
  — Она знала, как обращаться со стариком. Часто просиживала рядышком с ним. Держу пари, она знала, чего этим добивается' Ну, теперь он мертв. И никакое завещание уже нельзя будет изменить в пользу Пилар, и в мою тоже, к несчастью!
  Он секунду подумал о чем-то, а затем продолжил изменившимся голосом:
  — Но я отвлекся от темы. Вы спрашивали меня, когда я видел отца в последний раз. Я сказал, что после чая, в самом начале седьмого. Старик был очень довольным, хотя и слегка усталым. Я скоро ушел и оставил его наедине с Хорбюри И после этого я его больше не видел.
  — Где вы были, когда произошло убийство?
  — В столовой, с братом Альфредом, у нас как раз в самом разгаре был довольно острый разговор, когда мы услышали шум наверху. Он был таким, как будто там боролась по крайней мере дюжина здоровых мужчин, а потом закричал бедный старый отец. Визг был такой, словно режут свинью. От этого крика Альфреда, кажется, парализовало. Он так и остался сидеть как прикованный. Я потормошил его, чтобы он пришел в себя, и побежал с ним вверх по лестнице. Дверь в комнату отца была заперта, нам пришлось ее взламывать. Довольно нелегкое занятие. Как, черт подери, эта дверь вообще оказалась закрытой? В комнате никого не было, кроме отца, и я готов съесть свою шляпу на спор, если кому-то удалось уйти через окно!
  — Дверь закрыли снаружи, — сказал Сагден.
  — Что?
  Гарри уставился на него.
  — Я могу поклясться, что ключ торчал в двери.
  — Значит, вы заметили это, — пробормотал Пуаро Гарри Ли с вызовом посмотрел на него.
  — Да, я кое-что замечаю. Так уж я привык! — Затем он перевел взгляд на полицейских. — Вы еще хотите о чем-то спросить меня, господа?
  Джонсон покачал головой:
  — Спасибо, мистер Ли, в данный момент — нет Пригласите, пожалуйста, следующего члена семьи.
  — Конечно.
  Гарри покинул комнату, не оборачиваясь.
  — Какого вы мнения о нем? — спросил Джонсон своего подчиненного.
  Инспектор только пожал плечами.
  — Он чего-то боится. Я спрашиваю себя, чего?
  ***
  Магдалена Ли эффектно задержалась на пороге, чтобы провести тонкой длинной рукой по платиновым волосам. Платье из зеленого бархата облегало ее, еще более подчеркивая стройную фигуру. Она была очень молода и выглядела немного испуганной.
  Трое мужчин долго не могли оторвать от нее своих взглядов. Глаза Джонсона, который был просто потрясен, выражали восхищение, тогда как в глазах Сагдена преобладало желание побыстрее продолжить работу. Что же касается Эркюля Пуаро, то его лицо так и светилось, выражая признание достоинств. Это Магдалена тотчас же заметила. Но признание это относилось не столько к ее красоте, сколько к умению искусно воздействовать ею, которое она и продемонстрировала.
  «Прекрасная фигурка у этой малышки. Но у нее слишком жесткий взгляд», — подумал Эркюль Пуаро.
  Полковник Джонсон подумал: «Чертовски хорошо выглядит эта девчонка. Джорджу, видно, нелегко приходится, если он еще не научился обходиться с нею. Она знает, что привлекает мужчин».
  Инспектор Сагден подумал: «Какая пустышка, и глупа, наверное. Надеюсь, мы не будем с ней долго возиться».
  — Пожалуйста, садитесь, миссис… Магдалена Ли? Она села с теплой благодарной улыбкой, которая выражала примерно следующее: вы правда полицейский? Но, в конце концов, тоже мужчина. И значит, вовсе не такой страшный.
  Отчасти эта улыбка предназначалась и Пуаро, ведь иностранцы ведут себя с женщинами так по-рыцарски. На инспектора Сагдена она, кажется, не обратила никакого внимания. В очаровательном порыве отчаяния она заломила руки и произнесла:
  — Это все так ужасно! Я боюсь.
  — Ну-ну, миссис Ли, — сказал Джонсон коротко и вполне дружелюбно. — Конечно, это был шок для всех вас, но теперь уже все позади. Мы хотели бы услышать ваш рассказ о том, что тут происходило сегодня вечером.
  — Я ничего не знаю, — пробормотала она, — действительно ничего.
  Глаза шеф-инспектора вдруг сузились.
  — Нет, ну конечно, нет, — проговорил он медленно.
  — Мы приехали только вчера, Джордж заставил меня праздновать Рождество здесь. Лучше бы он этого не делал. Я уверена, что никогда не забуду всего этого… Я почти не знаю семью Джорджа. Мистера Симеона Ли я видела только один или два раза — на нашей свадьбе и еще раз позже. Альфреда и Лидию знаю чуть лучше. Но, в сущности, все они мне чужие.
  Вновь взгляд расширенных от испуга детских глаз, и вновь Эркюль Пуаро посмотрел на нее с восхищением. «Она неплохо играет комедию, малышка…», — подумал он.
  — Разумеется, разумеется, только скажите, когда вы в последний раз видели своего свекра, я имею в виду — живым.
  — Сегодня после обеда. Это было ужасно!
  — Ужасно? Почему?
  — Все были такие злые. Нет, Джордж — нет! Про него отец ничего не сказал… Зато все другие — да.
  — Что же произошло?
  — Ну, когда мы все поднялись, — он посылал за нами, — он говорил по телефону с адвокатом о завещании. И потом он сказал Альфреду, что тот выглядит таким прибитым жизнью. Это было, Определенно, только из-за того, что вернулся Гарри. Это так разозлило Альфреда. Знаете, Гарри когда-то сделал что-то ужасное! А потом он говорил о своей жене — она умерла уже много лет назад — что у нее куриные мозги. Он так и сказал, Дейвид тогда прямо подпрыгнул и уставился на него, словно готов был убить его. О!…
  Она вдруг смолкла.
  — Я не хочу тем самым сказать… Я вовсе не это имела в виду!
  — Я понимаю, что это просто такое выражение, — заверил ее Джонсон.
  — Хильда — жена Дейвида — смогла его успокоить. Ну вот, собственно, и все. Мистер Ли сказал, что больше не хочет видеть никого из нас в этот вечер. И затем мы все ушли от него.
  — А где вы были в тот момент, когда произошло убийство?
  — Я?.. Постойте-ка… Вероятно, в гостиной. — Вы уверены в этом?
  Ресницы Магдалины задрожали. Она закрыла глаза.
  — Ну до чего же я глупа. Я же пошла к телефону. Тут так просто запутаться…
  — Значит, вы звонили по телефону? В этой комнате?
  — Да, это единственный телефон в доме, кроме телефона в комнате моего свекра.
  Сагден вставил свой вопрос:
  — Кто-нибудь был в этой комнате?
  Ее глаза расширились:
  — Нет, я была совсем одна.
  — Как долго вы здесь пробыли?
  — Довольно долго. Ведь по вечерам соединяют бесконечно медленно.
  — Значит, у вас был междугородний разговор?
  — Да, с Вестеринхэмом.
  — А потом?
  — А потом раздался ужасный крик, и все побежали. Дверь была закрыта, ее пришлось вышибать. О, боже! Все было как в кошмарном сне. Я никогда не забуду этого, никогда!
  — Что вы, что вы! — В голосе полковника Джонсона прозвучали дежурные нотки утешения. Затем он продолжил расспросы:
  — Вы знали, что ваш свекор хранит в своем сейфе несколько ценных алмазов?
  — Нет! В самом деле?
  Ее удивление и интерес казались совершенно искренними.
  — Настоящие алмазы?
  — Алмазы стоимостью в десять тысяч фунтов, — вставил Эркюль Пуаро.
  — Не может быть!
  Это прозвучало, как сдавленный шепот, и выражало целый мир женских страстей.
  — Думаю, что пока на этом можно закончить Мы не смеем дольше задерживать вас, миссис Ли.
  Она встала, улыбнулась сначала Джонсону, потом Пуаро улыбкой маленькой благодарной девочки и вышла из комнаты с высоко поднятой головой.
  Полковник Джонсон крикнул ей вслед:
  — Не могли бы вы позвать брата своего мужа, мистера Дейвида Ли?
  Закрыв за нею дверь, он вернулся за стол.
  — Так, уже кое-что начинает проясняться, вы не находите? Давайте зафиксируем: Джордж Ли звонил по телефону, когда услышал крик. Его жена тоже звонила по телефону, когда раздался крик. Но ведь это же совершенно невозможно!
  Он вопросительно посмотрел на Сагдена:
  — Ну, что вы думаете об этом, Сагден?
  — Я не хотел бы говорить о даме плохо, — медленно сказал Сагден. — Но мне сдается, что хоть она и из сорта тех, кто может украсть у кого-нибудь деньги из кармана, она все-таки не способна пойти и перерезать человеку глотку. Это не по ее части.
  — Этого никогда не знаешь наверняка, — тихо вставил Пуаро.
  Полковник Джонсон повернулся к нему:
  — А вы, Пуаро, что вы обо всем этом думаете? Эркюль Пуаро провел рукой по промокательной бумаге, лежавшей перед ним, и смахнул мельчайшие пылинки с подсвечника.
  — Думаю, что характер господина Симеона Ли начинает потихоньку вырисовываться. И я думаю, что в этом-то соль всего дела… Именно в характере покойного.
  Сагден удивленно уставился на него:
  — Я совсем не понимаю вас, мсье Пуаро, какая связь между характером покойного и этим убийством?
  — Характер жертвы всегда связан с убийством, — задумчиво сказал Пуаро. — Чистая, открытая душа Дездемоны стала косвенной причиной ее смерти. Женщина недоверчивая разоблачила бы махинации Яго и расстроила бы их. Телесная неопрятность Марата привела его к смерти в ванне. А вспыльчивый темперамент Меркуцио предопределил ему смерть от удара шпаги.
  — На что вы намекаете, Пуаро?
  — Я хочу сказать, что особые качества Симеона Ли привели в движение особые силы в других людях, и эти силы, в конечном счете, стали причиной его смерти.
  — Значит, вы предполагаете, что алмазы здесь ни при чем?
  Пуаро улыбнулся, видя нескрываемое удивление, которое отразилось на лице Джонсона.
  — Безусловно, уже то, что Симеон Ли хранил в своем сейфе нешлифованные алмазы стоимостью в десять тысяч фунтов, свидетельствует о причудах его характера. Совершенно нормальный человек не делал бы этого.
  — Это очень верно, мсье Пуаро, — горячо согласился Сагден и закивал. Он, кажется, наконец начал понимать, куда клонит Пуаро. — Собственно, он весь был в этом, старый мистер Ли. Он хранил камни именно здесь потому, что мог всегда достать их из сейфа и перебирать, касаться их руками, чтобы они вызывали у него воспоминания о старых временах. Поверьте мне, только потому он и не отдал их шлифовать, и не отдал бы никогда.
  — Совершенно верно, — горячо воскликнул Пуаро. — Я поражаюсь остроте вашего ума, инспектор!
  Сагден ответил на комплимент несколько неуверенным взглядом, но полковник Джонсон прервал разговор:
  — Тут есть нечто, Пуаро, что меня удивило.
  — Я знаю, конечно, что вы имеете в виду! Миссис Магдалена Ли чересчур откровенно говорила о том семейном сборе, не так ли? Она изобразила, — ах, столь наивно и простосердечно! — как зол был Альфред на своего отца, а Дейвид выглядел, по ее словам, так, будто хотел убить старого господина. Оба эти утверждения могут и соответствовать действительности. Для нас они должны стать поводом к новым размышлениям. Почему Симеон Ли велел собрать всю свою семью? Почему он собрал ее как раз в тот момент, когда звонил по телефону своему адвокату? Ведь это не может быть случайностью! Черт возьми, он хотел, чтобы они услышали этот разговор! Бедный старик. С тех пор, как его приковало к креслу, он скучал и изобретал для себя все новые и новые развлечения. Он развлекался тем, что разжигал в людях страсть к деньгам и все связанные с ней переживания, включая зависть. Но из этого возникает новое предположение. Если он хотел разбудить в своих детях жадность и зависть, то он, определенно, не щадил ни одного из них и, значит, наверняка пускал свои стрелы и в мистера Джорджа, пытался задеть и оскорбить его! Но об этом его жена намеренно умалчивает. Ее он тоже, вероятно, задел своими сомнительными любезностями. Мы, скорее всего, узнаем от других, что мог говорить Симеон Ли сыну Джорджу и его жене…
  Он смолк, потому что дверь открылась, и в комнату вошел Дейвид Ли.
  ***
  Дейвид Ли держал себя в руках. Он был спокоен — почти неестественно спокоен. Он подошел к столу, подвинул себе стул, сел и серьезно и вопросительно посмотрел на полковника Джонсона.
  — Я вас слушаю. Что вы хотите узнать у меня?
  — Если я верно информирован, мистер Ли, то сегодня после обеда в комнате вашего отца состоялось нечто типа семейного совета, не так ли? — начал разговор Джонсон.
  — Да, но это был не семейный совет, а просто общий сбор, участвовать в котором никто никого не заставлял.
  — И как проходил этот сбор? Дейвид ответил спокойно:
  — У отца было плохое настроение. Он был старым человеком и имел право на снисхождение, это ясно. Ну, а сегодня он велел собрать нас лишь затем, пожалуй, чтобы прочитать нотации.
  — Вы не могли бы вспомнить, что именно он говорил?
  — Так, бросал нам самые разные упреки, никак не увязанные между собой. Обвинял нас в том, что мы — неудачники, не оправдавшие его надежд, все скопом, и что во всей нашей семье нет ни одного настоящего мужчины. Он сказал, что Пилар — это моя испанская племянница — стоит двоих таких, как мы. Ну и..
  Здесь Дейвид запнулся и смолк.
  — Пожалуйста, вспомните точно все слова, которые были сказаны, если это возможно, мистер Ли, — попросил Пуаро.
  — Он был почти что груб, — неуверенно продолжил Дейвид, — и выразил надежду, что где-нибудь в мире у него есть сыновья получше, даже если они и рождены, возможно, в незаконном браке.
  На его выразительном лице отразился ужас и отвращение. Это подметил инспектор Сагден. Он спросил:
  — А ваш отец говорил что-нибудь вашему брату Джорджу?
  — Джорджу? Этого я уже не помню. Впрочем, нет, по-моему, он пообещал уменьшить ту сумму денег, которую регулярно высылал ему каждый месяц. Джордж совершенно был выбит из колеи, стал красным, как рак и что-то пролепетал, заикаясь, вроде того, что он не сможет обойтись меньшей суммой Но отец очень холодно сказал ему, что все равно придется это сделать. Ведь у него есть жена, которая сможет помочь ему экономить. Издевательское замечание! Джордж с незапамятных времен скряга, он и сейчас считает каждое пенни. А Магдалена довольно большая транжирка, и вкусы ее дорого обходятся.
  — Так что, значит, и она, миссис Магдалена Ли, была очень неприятно задета? — спросил Пуаро.
  — Да. Кроме того, отец задел ее еще и с другой стороны, причем довольно сильно. Он упомянул, что она жила с морским офицером — конечно же, намекал он тем самым на ее отца, но прозвучало это столь двусмысленно, что Магдалена густо покраснела. Я на его месте не говорил бы так.
  — А затем, — сказал Пуаро, — ваш отец стал говорить о вашей покойной матери.
  Краска гнева ударила в лицо Дейвиду. Руки его вцепились в край стола и заметно дрожали.
  — Да. И в самых оскорбительных словах! — еле выдохнул он.
  — Что он говорил? — спросил полковник Джонсон.
  — Я уже не помню, — отрезал Дейвид. — Какие-то презрительные замечания.
  — Ваша мать умерла несколько лет назад, не так ли? — заботливо спросил Пуаро.
  — Она умерла, когда я был ребенком.
  — И она, наверное, была не слишком счастлива в своей жизни?
  Дейвид горько усмехнулся:
  — Как же она могла быть счастлива с таким мужем, как мой отец? Моя мать была святой женщиной. Она умерла с разбитым сердцем.
  — А ваш отец был сильно опечален в связи с ее кончиной? — продолжал спрашивать Пуаро.
  — Этого я не знаю, — ответил Дейвид, — я покинул этот дом.
  После некоторой паузы он заговорил:
  — Наверное, вам известно, что я лет двадцать не видел своего отца, пока не приехал в гости в этот раз и, значит, не смогу вам ничего рассказать о его привычках, его врагах и друзьях.
  — Вы знали, что ваш отец держал в сейфе в своей спальне множество ценных алмазов? — спросил Джонсон.
  — В своей спальне? — переспросил Дейвид без особого интереса. — Странная идея.
  — Не могли бы вы поточнее сказать, что делали сегодня вечером, где находились?
  — Я? Ну, я поднялся из-за стола сразу же после ужина. Мне скучны мужские разговоры за бокалом портвейна Кроме того, я заметил, что Гарри и Альфред очень раздражены, а я ненавижу конфликты. Я пошел в музыкальную комнату и играл на пианино.
  — Если не ошибаюсь, музыкальная комната находится как раз рядом с гостиной, — вставил Пуаро.
  — Да. Я играл, пока… пока это не произошло.
  — И что вы услышали?
  — Приглушенный шум, звуки падения мебели, а затем ужасный крик.
  Он судорожно сжал пальцы:
  — Прямо крик души, которая попала в огонь чистилища. Боже, это было ужасно!
  Джонсон спросил:
  — Вы были один в музыкальной комнате?
  — Что вы сказали?.. А, нет, моя жена, Хильда, была со мной. Она пришла из гостиной. Мы поднялись наверх по другой лестнице…
  Он нервно добавил шепотом:
  — И то, что мы там увидели, мне, пожалуй, нет нужды вам описывать.
  — Нет, разумеется, нет, совершенно нет нужды, — поспешил заверить его Джонсон. — Благодарю вас, мистер Ли, это все Впрочем, еще один вопрос: вы можете представить себе, кто мог посягнуть на жизнь вашего отца?
  — Разумеется, целый ряд людей, — холодно ответил Дейвид, — но кого-то конкретного я вам назвать не могу — не знаю.
  Затем он быстро вышел из комнаты и бесшумно закрыл за собой дверь — так, что замок даже не щелкнул.
  Едва полковник Джонсон нашел время для обязательного откашливания, как дверь отворилась и вошла Хильда Ли.
  Эркюль Пуаро с интересом посмотрел на нее. Он подумал, что братья Ли при выборе жен проявили различные вкусы. Трезвый ум Лидии и ее грация борзой, расчетливо-соблазнительный вид Магдалены, а теперь — успокаивающая, надежная сила Хильды. На самом деле она была моложе, чем позволяли предположить ее невыигрышные прическа и платье, — это он сразу отметил. На голове ее не было ни одного седого волоска, а ясные глаза светились на круглом лице, как дружелюбные, теплые звезды. Это была полная шарма, привлекательная женщина.
  Полковник Джонсон заговорил с ней самым милым голосом.
  — Ваш муж рассказал нам, миссис Ли, что вы впервые приехали в Гостон Холл.
  Она кивнула.
  — До этого вы уже были знакомы с вашим свекром?
  — Нет, — ответила она спокойным, приятным голосом, — мы поженились вскоре после того, как Дейвид покинул дом своего отца. Он не желал больше иметь каких-либо дел со своей семьей, и вплоть до нынешнего момента я не видела никого из ее членов.
  — А как же тогда получилось, что вы приехали в гости?
  — Мой свекор написал Дейвиду, что чувствует наступление старости и хотел бы собрать на Рождество всех своих детей, чтобы посмотреть на них.
  — И ваш супруг охотно откликнулся на эту просьбу?
  — То, что он принял приглашение, исключительно моя вина! Я… я совершенно неправильно поняла ситуацию!
  — Что вы под этим подразумеваете, миссис Ли? — спросил тут Пуаро. — Пожалуйста, объясните более внятно, это может оказаться очень важным для нас.
  Она тотчас же повернулась к нему.
  — К этому моменту я еще никогда не видела моего свекра и потому не могла предугадать, чего он добивается, посылая это приглашение. Я вообразила, что старик действительно пытается помириться со своими детьми.
  — А что им двигало на самом деле, мадам? Хильда поколебалась с секунду, а потом медленно проговорила:
  — Сейчас для меня ясно — абсолютно и без всяких сомнений — мой свекор хотел не достичь мира, а разжечь вражду. Ему доставляло удовольствие взывать к самым низменным человеческим инстинктам. Он был переполнен… как бы это выразиться, — сатанинским злорадством и хотел, чтобы все члены семьи перессорились друг с другом и стали врагами.
  — И ему это удалось? — резко спросил Джонсон.
  — О да, это ему удалось.
  — Нам рассказали, мадам, — сказал Пуаро значительно более любезно, — что сегодня после обеда произошел довольно сильный конфликт. Не могли бы вы рассказать поточнее, как все было на самом деле?
  Она подумала какое-то время.
  — Когда мы вошли в комнату, свекор стоял у телефона и говорил со своим адвокатом. Он просил этого мистера Чарльтона, — или, может быть, фамилия другая? — чтобы тот приехал к нему, хотел составить новое завещание. Старое, сказал он, более не удовлетворяет его.
  — Подумайте хорошенько, мадам, и скажите нам — как вы думаете, ваш свекор желал, чтобы все слышали этот разговор, или то, что вы пришли в комнату именно в этот момент, было случайностью?
  — Я почти уверена, что он хотел, чтобы мы услышали.
  — Намереваясь тем самым посеять раздор среди вас?
  — Да.
  — Так что, он и не собирался, может быть, на самом деле изменить свое завещание?
  Она подумала секунду.
  — Да нет, я думаю, что он говорил правду. Наверное, он действительно собирался составить новое завещание, но ему просто доставила удовольствие возможность объявить об этом намерении в присутствии всех.
  — Мадам, — торжественно заявил Пуаро, — я не выполняю здесь никакой официальной миссии, и вопросы, которые я задаю, возможно, отличаются от тех, которые вам задал бы английский полицейский. Но я хотел бы знать, задумывались ли вы над тем, что содержалось бы в этом новом завещании? Поймите меня, пожалуйста, правильно, я не спрашиваю вас, знаете ли вы, каково это содержание, а только хочу знать, что вы думали об этом Женщины, как правило, очень быстро составляют собственное мнение.
  Хильда Ли улыбнулась ему:
  — Ну, личное мнение я могу вам высказать. Сестра моего мужа, Дженнифер, вышла замуж за испанца, Хуана Эстравадоса. Их дочь, Пилар, несколько дней назад приехала сюда. Она очень симпатичная девушка и к тому же, что, пожалуй, важнее всего, — единственная внучка во всей семье старого мистера Ли Он был восхищен ею и сразу горячо полюбил. На мой взгляд, он захотел оставить ей по завещанию большую сумму, а до этого, в прежнем завещании, едва ли упоминал ее или оставлял ей самую малость.
  — Вы знали мать Пилар?
  — Нет. Муж ее погиб при трагических обстоятельствах вскоре после свадьбы. Сама Дженнифер умерла год назад. Пилар осталась круглой сиротой. Поэтому мистер Ли и пригласил ее жить у него здесь, в Англии.
  — А остальные члены семьи радушно отнеслись к ней?
  — Мне кажется, что все отнеслись к ней хорошо, — спокойно сказала Ли. — Ведь приятно, когда в доме живет такой молодой, полный жизненных сил человек.
  — А что сама Пилар? Как вы думаете, ей здесь понравилось?
  — Думаю, не очень. Ей, должно быть, здесь довольно холодно и непривычно. Девушка выросла на юге, в Испании.
  — Но именно сейчас в Испании как раз не слишком-то уютно, — деловито заметил Джонсон. — И потом — мы ведь хотели послушать ваш рассказ о ссоре, миссис Ли.
  — Извините меня, пожалуйста, — сказал Пуаро. — Я отклонился от темы.
  — После того, как мой свекор закончил телефонный разговор, он посмотрел на всех нас и заметил, улыбаясь, что все мы выглядим такими настороженными. Затем он сказал, что устал и хочет лечь пораньше, поэтому не желает, чтобы к нему кто-то поднимался сегодня вечером. Он, дескать, хочет отдохнуть перед Рождеством и быть свежим, или что-то в этом роде.
  Здесь она сделала паузу и напряженно задумалась.
  — А потом он сказал что-то вроде: «… важно, чтобы Рождество праздновала вместе вся семья», а затем заговорил о денежных делах. Он сказал, что в перспективе ему придется расходовать на ведение хозяйства больше, и предупредил Джорджа и Магдалену, чтоб они были экономнее Магдалене он сказал, что она могла бы шить свои платья сама. Довольно домостроевская идея, я считаю, и потому понимаю, что это замечание обидело Магдалену. Но он специально подчеркнул, как хорошо умела обходиться с иголкой и ниткой его собственная жена.
  — Он кроме этого еще что-то сказал про свою жену? — спросил Пуаро.
  Хильда покраснела.
  — Он сделал презрительное замечание об ее уме. Мой муж горячо любил мать, и этот выпад вывел его из себя. Затем мистер Ли начал вдруг кричать на нас всех. Я, конечно, понимаю, что привело его в такое возбуждение…
  — Что же именно? — вставил слово Пуаро. Она спокойно посмотрела на него.
  — Он был расстроен, что у него нет ни одного внука, который сохранил бы его фамилию, — Ли. Я думаю, что эта мысль уже давно точила его, у него накипело и прорвалось. Он кричал на своих сыновей, что все они — старые бабы. Примерно таков был смысл его слов. Мне было больно это слушать, потому что я чувствовала, как глубоко уязвляет его гордость отсутствие наследника-внука… А затем мы все вышли из комнаты.
  — Значит, тогда вы видели его в последний раз? Она кивнула.
  — Где вы были, когда произошло убийство?
  — Я была с мужем в музыкальной комнате. Он играл для меня.
  — А затем?
  — Затем мы услышали, как наверху падает мебель и бьется фарфор, ужасный шум. А потом раздался ужасный крик, когда ему перерезали глотку…
  — Крик был таким ужасным? — спросил Пуаро. Вспомните, пожалуйста, не напомнил ли он вам, — Пуаро помолчал в раздумье, — вопль души, попавшей в чистилище?
  — Это было гораздо ужаснее… Мне показалось, что это завопил кто-то, у кого вообще не было души… Нечеловеческий, какой-то животный вопль…
  — Значит, вы считаете, мадам… — серьезно посмотрел на нее Пуаро.
  Она в замешательстве подняла руку, хотела что-то ответить, но только молча опустила глаза.
  ***
  Пилар вошла с настороженностью животного, который чувствует: где-то западня. Она посмотрела на всех по очереди не столько боязливо, сколько недоверчиво.
  Полковник Джонсон пододвинул ей стул.
  — Вы понимаете по-английски, не правда ли, мисс Эстравадос?
  Пилар широко раскрыла глаза:
  — Разумеется, понимаю! Моя мать была англичанкой! И сама я чувствую себя настоящей англичанкой!
  Джонсон посмотрел на ее блестящие черные волосы, гордые черные глаза, полные красные губы и улыбнулся сам. Настоящая англичанка! Не очень-то она похожа на нее, эта мисс Пилар Эстравадос!
  — Мистер Ли был вашим дедом, не правда ли? Он пригласил вас приехать из Испании, и вы приехали несколько дней назад?
  Пилар кивнула:
  — Да, это верно. Я пережила кое-какие приключения, прежде чем выбралась из Испании! На нашу машину сбросили бомбу, и наш шофер был убит осколками. Там, где у него была голова, осталась только кровавая рана. А поскольку я не могла управлять машиной, мне пришлось пойти пешком. Ненавижу ходить пешком. Я стерла себе ноги до крови…
  — Ну, во всяком случае, вы счастливо добрались сюда, — улыбнулся полковник Джонсон. — Что вам рассказывала мать о вашем деде?
  Пилар закивала с сияющим лицом:
  — О да, она часто говорила, что он — старый черт! Эркюль Пуаро весело поднял брови.
  — А как он вам понравился, мадемуазель, когда вы лично познакомились с ним?
  — Он, конечно, был стар, очень стар, и весь высох, ему приходилось все время сидеть в кресле. Но мне он понравился. Я думаю, что в молодые годы он был очень красив, наверное, так же, как вы, — и с этими словами она посмотрела на инспектора Сагдена с неприкрытым и наивным восхищением. Славный полицейский покраснел до корней волос от такого комплимента.
  Полковник Джонсон еле удержался, чтобы не рассмеяться от всей души. Это бывало так редко, чтобы его строгого подчиненного кому-то удавалось вогнать в краску.
  — Только он, конечно, не был таким высоким, как вы, — деловито добавила Пилар.
  Эркюль Пуаро тихо вздохнул.
  Значит, вы любите высоких мужчин, сеньорита?
  О да! — воодушевленно воскликнула Пилар — Мужчина должен быть высоким широкоплечим и очень-очень сильным.
  Вы часто бывали у дедушки? Когда приехали сюда? — Джонсон перевел разговор в официальное русло.
  Да, я часто сидела с ним. Он кое-что рассказывал мне — каким плохим он был и как все делал в Южной Африке.
  — Он когда-нибудь говорил об алмазах, которые держал в своем сейфе?
  Он мне даже показывал их, но они были вовсе не похожи на алмазы Они были похожи на обыкновенную гальку на некрасивые простые камни.
  — Он даже показывал их вам? — резко спросил Сагден. — Может, он подарил вам один из них?
  Пилар покачала головой.
  — Нет, но думаю, что он мог бы когда-нибудь подарить их мне, если бы я с ним часто сидела. Старые господа ведь очень любят молодых девушек.
  — А вы знаете, что эти алмазы были украдены? Пилар уставилась на Джонсона.
  — Украдены?
  — Да. Вы догадываетесь, кто мог их взять? Разумеется, — сказала Пилар, кивая головой. — Наверняка Хорбюри.
  — Как вы пришли к этому выводу?
  — Потому что у него воровская физиономия. Он все время искоса наблюдает. Везде тихо крадется и подслушивает под дверью. Он мне напоминает кошку, а все кошки воруют.
  — Хм… — откашлялся Джонсон. — Пока оставим это. Нам сказали, что вся семья после обеда собиралась у вашего дедушки, и что при этом… прозвучало немало раздраженных слов.
  Пилар улыбнулась.
  — Это правда, и все это было так весело! Дедушка так разъярил их всех.
  И вам это понравилось?
  — Да. Я очень люблю, когда люди сердятся. Но здесь, в Англии, все совсем иначе, чем в Испании. В Испании люди в таких случаях выхватывают ножи и, выкрикивают проклятия, а здесь они только краснеют да поджимают губы.
  — Вы можете вспомнить, что сказал ваш дедушка? Пилар, кажется, засомневалась в своей памяти.
  — Я точно не помню. Дедушка кричал, что у него нет детей, что он больше любит меня, чем всех остальных. Он очень полюбил меня.
  — Он говорил о завещании?
  — О завещании? Нет, мне кажется, не говорил.
  — А что произошло потом?
  — Потом все вышли из комнаты, кроме Хильды, этой толстой жены Дейвида, она осталась. Дейвид выглядел очень странно. Он дрожал и стал таким белым, что я подумала, его вырвет.
  — А потом?
  — Потом я встретила Стивена и танцевала с ним.
  — Стивена Фарра?
  — Да. Он приехал из Южной Африки. Он сын дедушкиного друга. Стивен тоже очень симпатичный. Высокий шатен. И у него очень милые глаза.
  — Где вы находились, когда произошло убийство?
  — Где я находилась?.. Я пошла с Лидией в гостиную. Потом пошла в свою комнату, чтобы напудриться. А потом собиралась опять потанцевать со Стивеном. Но тут я услышала крик издалека. Все побежали туда, и я побежала за ними. Попытались сломать дверь в комнату дедушки. Гарри со Стивеном ломали ее. Они оба высокие сильные мужчины… И потом — бац! — дверь сломалась, и мы вошли в комнату. Ну и вид! Все разбросано и свалено в кучу. А дедушка — в луже крови. Его горло было перерезано, вот так. — Она изобразила драматическим жестом на своей шее то, что увидела. — Прямо почти до уха.
  Она смолкла, и было явно заметно, что ей самой понравилось это ее описание. Джонсон спросил:
  — Вам, наверное, стало плохо при виде крови?
  — Нет. Почему же? Ведь обычно течет кровь, когда кого-нибудь убьют. Там было действительно много крови — повсюду!
  — Кто-нибудь что-либо сказал в этот момент? — спросил Пуаро.
  — Дейвид сказал что-то странное, вот только не помню, что. Ах да. Мельницы господни… Не пойму, как это вообще? Ведь на мельницах мелют муку, или нет?
  — Вы теперь можете идти, мисс Эстравадос, — прекратил дальнейшие расспросы полковник Джонсон.
  Пилар тотчас же поднялась. Она одарила каждого из троих мужчин своей очаровательной улыбкой.
  — Хорошо. Тогда я пойду, — сказала она покорно и удалилась.
  — Мельницы господни мелют медленно, но очень тонко, — пробормотал Джонсон. — И это сказал Дейвид Ли!
  ***
  Полковник Джонсон едва посмотрел на дверь — она снова открылась. В первый момент ему показалось, что вернулся Гарри Ли. И только когда Стивен Фарр подошел ближе, он заметил свою ошибку. Стивен Фарр сел, его холодный умный взгляд переходил с одного на другого. Потом он сказал:
  — К сожалению, я не много ценных сведений смогу сообщить вам, но, пожалуйста, спрашивайте меня, о чем хотите. Вероятно, вначале мне следует объяснить, кто я такой. Мой отец, Эйбенайзер Фарр, был деловым партнером Симеона Ли в Южной Африке, однако это сотрудничество было уже сорок лет назад. Отец много рассказывал мне о Симеоне Ли — какой великой личностью он был и что они вместе делали, что пережили. Мой отец велел мне обязательно посетить старого мистера Ли, если я однажды окажусь в этой стране. Отец всегда говорил: «Если двое мужчин столько пережили вместе, как Симеон Ли и я, то они и спустя много лет никогда не потеряют друг друга из виду». Он умер два года назад, и сейчас, когда я впервые приехал в Англию, я захотел последовать совету отца и разыскать мистера Ли.
  Он улыбнулся и продолжил свой рассказ:
  — Я сильно волновался, приехав сюда, но все мои переживания были излишни. Мистер Ли очень сердечно принял меня и настоял на том, чтобы я провел Рождество в его семье. Мои опасения в том, что я окажусь незваным гостем в этом доме в самое неподходящее время он развеял одним движением руки.
  Необычайно скромно он еще добавил:
  — И вообще все были очень милы со мной. Мистер Альфред и миссис Лидия не могли бы проявить большей предупредительности. Я бесконечно сожалею, что все это произошло у них.
  — Как давно вы находитесь здесь, мистер Фарр?
  — Со вчерашнего дня.
  — Вы сегодня видели старого мистера Ли?
  — Да, сегодня утром мы побеседовали о том, о сем. Он был в хорошем настроении и хотел знать тысячу всяких подробностей о самых разных людях и делах.
  — И с тех пор вы его больше не видели?
  — Нет.
  — Он не упоминал о нешлифованных алмазах, которые хранил в своем сейфе?
  — Нет.
  И прежде чем кто-либо успел спросить его о чем-то, он продолжил:
  — Вы хотите этим сказать, что это — убийство с целью ограбления?
  — Этого мы еще не знаем, — сдержанно сказал Джонсон — Если вернуться к событиям сегодняшнего вечера, расскажите нам, пожалуйста, точно, что вы делали и где находились?
  — Охотно После того, как дамы покинули столовую, я еще выпил бокал портвейна. Но я почувствовал, что сейчас речь зайдет о семейных делах, и чтобы не мешать, извинился и ушел.
  Стивен Фарр откинулся на спинку стула. Машинально, не сознавая того, провел указательным пальцем по щеке Немного запинаясь и теряясь, он продолжил:
  — Потом. Я вошел в какую-то большую комнату с паркетным полом… наверное, своего рода зал для танцев Во всяком случае, там стоял граммофон и рядом с ним — пластинки Я поставил одну из них.
  — Ведь не исключено было, что может прийти еще кто-нибудь, — вставил Пуаро.
  Легкая улыбка пробежала по губам Стивена Фарра.
  — Да. Это было вовсе не исключено. Всегда ведь надеешься на лучшее.
  И тут он засмеялся.
  — Сеньорита Эстравадос прекрасна, — сказал Пуаро.
  — Она — самая красивая и замечательная из всех, виденных мною в Англии девушек, — откровенно и невозмутимо признался Стивен.
  — И мисс Эстравадос пришла в этот зал для танцев? — спросил полковник Джонсон.
  Стивен кивнул головой.
  — Я был еще там, когда услышал грохот, выскочил в холл и вместе с другими побежал вверх по лестнице. Затем я помогал Гарри Ли взламывать дверь.
  — Больше вам нечего добавить?
  — К сожалению, нечего.
  Эркюль Пуаро, слегка наклонившись вперед, тихо сказал:
  — Я полагаю, мистер Фарр, что вы могли бы прояснить нам многие обстоятельства, если бы захотели.
  Фарр резко обернулся к нему:
  — Это каким же образом?
  — Вы могли бы, что очень важно для расследования дела, описать нам, к примеру, характер мистера Ли. Вы говорили, что ваш отец часто рассказывал о нем. Каким он представлял вам своего старого друга?
  — Понимаю, чего вы хотите, — медленно проговорил Фарр. — Вы хотите узнать, каким человеком Симеон Ли был в молодости, не так ли? И что же — говорить начистоту?
  — Я прошу вас об этом.
  — Итак, во-первых, я не считаю, что Симеон Ли был высокоморальным членом человеческого общества. Я не хочу тем самым сказать, что он был мошенником или вором, но его образ жизни все-таки иногда сильно приближался к той черте, за которой совершается преступление. С другой стороны, он был человеком щедрым и с большим шармом. Он помогал любому, кто обращался к нему в минуту нужды. Он пил, хоть и не чересчур много, имел успех у женщин и отличался изрядным чувством юмора. Но вместе с тем был необычайно мстительным. Говорят, что слон не забывает ничего, и точно таким же, кажется, был Симеон Ли. Отец рассказывал мне, что в некоторых случаях он годами ждал момента, когда ему удастся схватить и уничтожить врага.
  Инспектор Сагден спросил осторожно:
  — А вы не знаете, мистер Фарр, не живет ли в Южной Африке кто-нибудь, кому он причинил зло? Не может ли оказаться так, что какой-то конфликт в прошлом связан с этим убийством?
  Стивен Фарр покачал головой:
  — У него были враги, это ясно. Но я не могу назвать ни одного конкретного случая. И, кроме того… — Его глаза вдруг сузились. — И, кроме того, Трессильян мне сказал, что сегодня вечером в доме не было никого из чужих, и никто из чужих даже не подходил близко к нему.
  — За исключением вас, мистер Фарр, — сказал Эркюль Пуаро.
  Стивен повернулся и уставился на него.
  — Ах, вот оно что? Подозрительный незнакомец проник в дом! Ну, вы недалеко уйдете с этой вашей теорией! Нет никакой давно забытой истории с конфликтом между Симеоном Ли и Эйбенайзером Фарром, за которого захотел бы отомстить его сын. Я приехал, как уже сказал вам, из чистого любопытства. А граммофон, наверное, может быть таким же хорошим свидетелем, как и любой другой. Я проиграл много пластинок, музыку мог слышать кто-нибудь. Согласитесь, что за то короткое время, пока крутится диск, просто невозможно успеть взбежать по лестнице, проскочить по бесконечно длинному коридору, перерезать старику глотку, отмыться от крови и вернуться в танцевальную комнату, прежде чем остальные побегут наверх. Это подозрение чересчур абсурдно!
  — Никто не подозревает вас, мистер Фарр! — заверил его Джонсон.
  — Вот как? Тем не менее, мне не нравится тон мистера Эркюля Пуаро.
  — Бесконечно сожалею об этом, — сказал Пуаро и примирительно улыбнулся Фарру.
  — Спасибо, мистер Фарр, на данный момент это все, — полковник Джонсон пресек возможный конфликт. — Прошу вас пока не покидать этот дом.
  Стивен Фарр кивнул. Он встал и широкими шагами вышел из комнаты.
  Как только дверь за ним закрылась, Джонсон сказал:
  — Вот вам и мистер Икс, великий незнакомец. Его объяснения звучат, правда, вполне правдоподобно, но все же он — темная лошадка. Он мог украсть алмазы, он мог появиться здесь, придумав какую-нибудь историю, чтобы получить доступ в дом. Возьмите у него отпечатки пальцев, Сагден, и проверьте, нет ли их в картотеке.
  — У меня уже есть отпечатки пальцев Стивена Фарра, — сказал инспектор.
  — Вот и отлично! Вы и в самом деле ничего не упускаете из виду. Вам можно доверить самые ответственные моменты расследования.
  Сагден пересчитал по пальцам:
  — Установить, велись ли на самом деле телефонные разговоры, о которых здесь упоминалось, и их точное время. Проверить, во сколько Хорбюри вышел из дома и кто видел, как он уходил. Установить точно, кто сюда входил и выходил Допросить прислугу. Справиться о финансовом положении каждого члена семьи. Найти адвоката и узнать относительно завещания. Обыскать дом, чтобы найти орудие убийства, одежду со следами крови и, конечно, если удастся, алмазы — Сагден вдруг нахмурился. — Впрочем, этот дом не так легко обыскать, сэр. Я еще никогда не видел столько украшений, столько хлама и старья, собранного в одном месте.
  — Да, спрятать здесь, наверняка, есть где, — согласился с ним Пуаро.
  — А вы, значит, так и не дадите нам никаких намеков, Пуаро? — разочарованно спросил Джонсон. Он выглядел как человек, собака которого отказалась показать фокус, который знала.
  — Если вы разрешите, я хотел бы двигаться собственным путем.
  — Ну, конечно! — сказал Джонсон И почти одновременно с ним Сагден спросил немного недоверчиво:
  — А что это за путь, мистер Пуаро?
  — Я хотел бы, чтобы мне предоставили возможность беседовать с членами семьи Ли в любое время.
  — Снова основательно допрашивать их? — спросил Джонсон.
  — Нет, нет, не допрашивать, просто беседовать о том, о сем.
  — Для чего?
  Сагден, кажется, не понял.
  Эркюль Пуаро сделал элегантный, выразительный жест рукой.
  — В благодушных разговорах о том, о сем можно узнать очень многое! Когда человек говорит свободно, он не может скрыть истину.
  — Неужели вы думаете, что кто-то из них лжет? Пуаро вздохнул:
  — Mon cher, лжет каждый. Весь фокус в том, чтобы отделить безобидную ложь от важной.
  Полковник Джонсон вдруг заговорил резко:
  — Это просто невероятно! Произошло особо жестокое убийство — и кого же нам подозревать как убийцу? Альфред Ли и его жена — оба симпатичные, хорошо воспитанные, спокойные люди. Джордж Ли — член парламента и образец честности. Его жена? Незначительная современная красотка. Дейвид Ли, кажется, мягкосердечный человек, по словам его брата Гарри, не переносит вида крови. Его жена — неброская, не особо привлекательная, но милая и разумная женщина. Остаются испанская племянница и человек из Южной Африки. Испанские женщины, конечно, отличаются необузданным темпераментом, но я не могу себе представить, что это очаровательное создание способно хладнокровно перерезать глотку старому человеку. Тем более, что весь ее интерес в том, чтобы он жил, по крайней мере, до составления нового завещания. Стивен Фарр — и это допустимо — может оказаться мошенником. Возможно, старик обнаружил пропажу камней, и Фарр перерезал ему глотку, чтобы заставить молчать. Это вовсе не исключено, потому что граммофон не может служить убедительным алиби.
  Пуаро покачал головой:
  — Mon cher, сравним физические данные мсье Фарра и Симеона Ли. Если бы Фарр решил убить старика, он смог бы это сделать всего лишь за минуту, и у мистера Ли не было бы никаких возможностей всерьез защищаться. Кто поверит, что худенький старик и этот великолепный экземпляр физически сильного человека боролись между собой, переворачивая стулья и кресла, роняя столы и разбивая фарфор? Это предположение просто фантастично!
  Полковник Джонсон слушал его очень внимательно и крайне напряженно.
  — Значит, вы полагаете, что старого Симеона Ли убил мужчина более слабый?
  — Или женщина, — сказал инспектор Сагден.
  ***
  Полковник Джонсон посмотрел на часы.
  — Ну все, я, пожалуй, закончу свои дела здесь, — произнес он устало. — А вы возьмете все дальнейшее в свои руки. Ах, нет, нет, еще одно! Я хочу поговорить с этим дворецким. Я знаю, что вы уже допрашивали его, но важно все-таки уточнить, кто где находился во время убийства.
  Трессильян медленно вошел в комнату. Джонсон предложил ему стул.
  — Спасибо, сэр, я с удовольствием сяду, — проговорил старый слуга. — Я чувствую себя не очень хорошо, даже очень неважно… Мои ноги, сэр, и моя голова…
  — Нет ничего удивительного после всех тех ужасов, которые вам пришлось пережить, — сказал Пуаро дружелюбно.
  Дворецкий содрогнулся:
  — …такое…ужасное преступление, и в этом доме! Где все обычно текло так спокойно!
  — Значит, это дом с хорошо отлаженным распорядком жизни, не правда ли? — спросил Пуаро. — Но жизнь эта была не очень-то счастливой?
  — Я бы так не сказал, сэр.
  — Раньше, когда вся семья жила вместе, жизнь здесь была более счастливой?
  Трессильян помедлил с ответом.
  — Она была, возможно, не очень гармоничной…
  — Покойная миссис Ли была прикована к постели, не так ли?
  — Да, сэр, она вызывала сожаление.
  — Дети сильно любили ее?
  — Мистер Дейвид был очень предан своей матери, скорее почти как дочь, чем как сын. После смерти миссис Ли он больше не выдержал жизни здесь и уехал.
  — А мистер Гарри? — спросил Пуаро. — Как мистер Гарри?
  — Он всегда был немножко диковат и вел себя неприлично, но был добросердечным. Боже ты мой, я ведь так испугался, когда кто-то нетерпеливо зазвонил колокольчиком у входной двери. Я открыл — перед дверью оказался чужой мужчина, который голосом мистера Гарри сказал: «Привет, Трессильян! Ты все еще здесь?» Совершенно не изменился.
  Пуаро почти любовно смотрел на старого слугу.
  — Да, вы, наверное, испытали странное чувство. Щеки Трессильяна покрылись румянцем.
  — Иногда мне кажется, сэр, что прошлое вовсе и не прошло. На эту тему однажды в лондонском театре была пьеса, и в этом есть доля правды, действительно, сэр. У тебя вдруг возникает чувство, что когда-то ты это уже делал или переживал. Я открываю дверь, потому что звонили, и там стоит мистер Гарри или мистер Фарр, или еще кто-то. Я думаю: «Но ведь такое я уже переживал однажды…»
  — Это очень даже интересно, — пробормотал Пуаро.
  Трессильян посмотрел на него с благодарностью. Джонсон, теряя терпение, кашлянул и перехватил инициативу в разговоре.
  — Я хотел бы уточнить время, в которое произошли некоторые события, — сказал он. — Если я правильно информирован, в столовой находились только мистер Альфред и мистер Гарри, когда раздался шум наверху. Это верно?
  — Этого я действительно не знаю, сэр. Когда я сервировал кофе, все господа еще были в столовой, но это было, должно быть, на четверть часа раньше.
  — Мистер Джордж Ли звонил по телефону. Вы можете это подтвердить?
  — Кто-то звонил, сэр Когда снимают трубку, у меня в комнатке возле кухни совсем тихонько звякает звоночек. Я помню, что он звякнул, но потом я не обращал на это внимания.
  — Вы не помните, во сколько это было точно?
  — Нет, сэр. Вскоре после того, как я подал господам кофе, точнее сказать не могу.
  — Не знаете, где находились дамы? Я имею в виду — в этот момент.
  — Миссис Лидия была в гостиной, когда я хотел убрать посуду из-под кофе. Это было за минуту или за две до того, как я услыхал крик. Она стояла у окна, чуть-чуть отодвинула портьеру и смотрела на улицу.
  — А других дам не было в комнате?
  — Нет, сэр, я не могу сказать, где все они были.
  — Не знаете, где были остальные господа?
  — Мистер Дейвид, кажется, был в музыкальной комнате и играл на пианино.
  — Вы слышали, как он играл?
  — Да, сэр. — Старый слуга содрогнулся. — Позже я подумал, что это было предзнаменование. Он играл похоронный марш. Я до сих помню, как похолодело у меня все внутри.
  — Это, конечно, странно, — заметил Пуаро.
  — Ну, а теперь перейдем к камердинеру, к этому Хорбюри, — продолжил Джонсон невозмутимо. — Вы можете присягнуть, что он покинул дом в восемь вечера?
  — Разумеется, сэр. Он ушел вскоре после того, как пришел мистер Сагден. Я это точно помню, потому что он разбил кофейную чашечку… одну из уорчестерских. Одиннадцать лет я подавал их и мыл, и вплоть до сегодняшнего вечера ни одна из них не разбилась.
  — А что Хорбюри делал с кофейными чашками? — спросил Пуаро.
  — Да в том-то и дело, что ему нечего было с ними делать, сэр. Он только взял одну, чтобы посмотреть, а когда я сказал, что пришел мистер Сагден, он уронил ее.
  — Вы сказали именно «мистер Сагден» или сказали «полиция»?
  Трессильян удивленно посмотрел на него:
  — Да, теперь я вспоминаю… сказал, кажется, что сейчас в дверь звонил полицейский инспектор.
  — …и Хорбюри сразу же уронил чашку, — закончил предложение Пуаро.
  — Это очень интересно, — заметил Джонсон, навостривший уши. — Хорбюри спрашивал еще что-нибудь относительно визита инспектора?
  — Да, сэр. Он спросил, что тому нужно здесь? Я ответил правду — что он собирает средства на полицейский дом для сирот, и пошел наверх к старому господину.
  — Как вам показалось, — это объяснение успокоило Хорбюри?
  — Да, если я правильно припоминаю… Да, он сразу же стал таким, как прежде. Сказал, что мистер Ли — славный старик и очень щедр; так он почтительно выразился, а затем ушел.
  — Через какую дверь он покинул дом?
  — Через ту, которая ведет в комнату для прислуги.
  — Это соответствует истине, сэр, — вставил Сагден. — Он прошел через кухню, что подтверждают повариха и посудомойка, и вышел через заднюю дверь.
  — Ну, Трессильян, а теперь скажите нам, пожалуйста, мог ли Хорбюри вернуться в дом незамеченным?
  Старый слуга покачал головой:
  — Я не представляю, как он смог бы это сделать. Все двери запираются изнутри.
  — А если у него был ключ?
  — Двери запираются не только на замок, но и на задвижку.
  — Как же тогда он войдет, когда вернется?
  — У него есть ключ от задней двери, сэр, как и у всех слуг.
  — Значит, он мог вернуться этим путем?
  — Для этого ему пришлось бы пройти через кухню, сэр. А на кухне всегда кто-нибудь есть примерно до десяти часов.
  Полковник Джонсон встал.
  — Ну, это все проясняет. Спасибо, Трессильян. Старый камердинер поднялся, слегка поклонился и удалился из комнаты. Но не прошло и двух минут, как он вернулся.
  — Хорбюри только что пришел домой, сэр. Вы не хотите с ним поговорить?
  — Да, охотно. Сейчас же пришлите его сюда.
  Вошедший в комнату Сидней Хорбюри не вызывал симпатии. Он стоял в дверях, нервно потирая руки. Взгляд его был скромным и в то же время заискивающим.
  — Вы — камердинер покойного мистера Ли? — спросил Джонсон.
  — Да, сэр… Разве это не ужасно? Меня как громом поразило, когда Глэдис рассказала обо всем. Бедный старый хозяин…
  — Пожалуйста, отвечайте только на мои вопросы. Джонсон не был склонен затягивать заседание.
  — Во сколько сегодня вечером вы ушли из дома и где вы были?
  — Я покинул дом незадолго до восьми, сэр, и я был в кинотеатре «Суперб», в пяти минутах ходьбы отсюда. «Любовь в Севилье» — так называется фильм, который я смотрел.
  — Кто-нибудь видел вас там?
  — Девушка в кассе, сэр, она меня знает. И контролерша меня знает тоже. И кроме того… хм… я был в кино с юной дамой. Мы предварительно договаривались с ней.
  — Ах, вот оно как! И как ее зовут, эту юную даму?
  — Дорис Бакл, сэр. Она работает на Объединенных молочных предприятиях, Маркхэм Роуд, 23.
  — Хорошо, мы проверим это. Вы сразу же вернулись?
  — Я вначале проводил свою спутницу. А потом сразу пошел домой. Вы можете проверить и убедиться, что все это правда, сэр, и что я не имею никакого отношения к тому, что здесь произошло. Я был…
  — Никто не обвиняет вас в том, что вы имеете к этому отношение, — резко перебил его полковник Джонсон.
  — Нет, сэр, разумеется, нет. Но очень неприятно, когда в доме происходит убийство.
  — А никто и не говорит, что это приятно. Как долго вы на службе у мистера Ли?
  — Чуть больше года, сэр.
  — Вы были довольны своим местом?
  — Да, сэр, очень доволен. Плата была очень высокая. Мистер Ли как инвалид иногда проявлял тяжелый характер, но я, в конце концов, приноровился обращаться с ним.
  — Инспектор Сагден запишет, где и у кого вы служили раньше. Но прежде я хочу узнать вот что: когда вы в последний раз видели покойного?
  — Примерно в половине восьмого, сэр. Мистеру Ли всегда подавали в семь легкий ужин, который я сервировал в его комнате, а затем я готовил его ко сну. После этого он обычно еще некоторое время сидел перед горящим камином, пока не уставал и не ложился в постель.
  — И во сколько он обычно делал это?
  — Когда как, сэр. Часто он ложился уже в восемь часов, — если был очень усталым. Но бывало и так, что засиживался до одиннадцати и дольше.
  — И тогда он звонком вызывал вас, чтобы вы помогли ему раздеться и лечь?
  — Да, сэр.
  — Но сегодня, к примеру, вы ушли из дома. Пятница всегда была для вас выходным днем?
  — Да, по пятницам у меня всегда выходной.
  — Что было бы, если б мистер Ли собрался лечь?
  — Он позвонил бы, и ему помог бы либо Трессильян, либо Уолтер.
  — Он, значит, был не совсем беспомощным? Он мог ходить по комнате?
  — Да, сэр, но только с большим трудом. Он страдал ревматоидным артритом В некоторые дни ему становилось лучше, чем обычно.
  — В течение дня он никогда не ходил из своей комнаты в другие?
  — Нет, сэр. Он предпочитал оставаться в своей.
  Мистер Ли был непритязателен. Комната большая, света и воздуха в ней достаточно.
  — Значит, мистер Ли поужинал как обычно, в семь?
  — Да, сэр. Я отнес ему поднос с бутылкой шерри и двумя бокалами. Все оставил на письменном столе. Так распорядился мистер Ли.
  — В этом не было ничего необычного?
  — Иногда он отдавал такие распоряжения. Как правило, никто не посещал старого господина без его приглашения. Обычно он желал по вечерам оставаться в одиночестве, но бывало, просил мистера Альфреда или миссис Лидию, или их обоих разделить с ним ужин.
  — Но сегодня вечером, значит, было не так? То есть он никого не приглашал к себе, насколько вам известно?
  — Я, во всяком случае, никому не передавал такой просьбы, сэр.
  — Значит, никого из семьи он не ждал?
  — Он мог, конечно, пригласить кого-нибудь и сам лично.
  — Разумеется.
  — Я проверил, все ли в порядке, пожелал мистеру Ли спокойной ночи и ушел из комнаты.
  — Прежде чем уйти, вы еще подложили дров в камин? — спросил Пуаро.
  Слуга поколебался.
  — Этого не требовалось, сэр. И так сильно горело.
  — А мистер Ли мог сам подкладывать дрова?
  — Нет, сэр. Наверное, это сделал мистер Гарри.
  — Мистер Гарри был у отца, когда вы вошли с ужином?
  — Да, сэр. Он как раз уходил.
  — В каком настроении находились оба господина, по вашему мнению?
  — Мистер Гарри был, кажется, в хорошем расположении духа, сэр. Он шел, задрав голову, и смеялся.
  — А старый господин?
  — Он был тих и задумчив.
  — Вот как?.. Ну, я хотел бы узнать еще кое-что. Хорбюри, что вам известно об алмазах в сейфе у мистера Ли?
  — Алмазы, сэр? Я никогда не видел алмазов.
  — Мистер Ли хранил там несколько нешлифованных алмазов. Вы, должно быть, видели, как он держал их в руках или рассматривал.
  — Это такие маленькие камешки, как галька, сэр? Да, я несколько раз видел их у него в руках. Но я и не знал, что это алмазы. Вчера только он показывал их этой молодой даме-иностранке. Или это было позавчера? Не помню.
  — Камни были украдены, — сказал вдруг полковник Джонсон громко и резко.
  — Не думаете ли вы, сэр, что я причастен к этому? — подскочил Хорбюри.
  — Я не говорю ничего такого, — отрезал Джонсон. — Ну, что вы еще можете сказать нам об этом деле?
  — Об алмазах, сэр? Или об убийстве?
  — И о том, и о другом.
  Хорбюри задумался, облизнул бледные губы Когда через некоторое время он посмотрел на Джонсона, взгляд его был испуганным.
  — Думаю, что ничего не смогу добавить, сэр.
  — А может быть, вы слышали какие-то слова, которые могли бы помочь следствию? — мягко спросил Пуаро.
  Ресницы слуги начали подрагивать.
  — Нет, сэр, думаю, что нет. Впрочем, вероятно… Был конфликт между мистером Ли и….. членами семьи.
  — Какими членами семьи?
  — Речь шла о возвращении мистера Гарри домой, что мистеру Альфреду Ли показалось совершенно неуместным. Об этом он и говорил с отцом — вот и все. Старый хозяин никоим образом не обвинял его в том, что он взял алмазы. И я убежден, что мистер Альфред никогда бы не сделал этого.
  Пуаро незамедлительно спросил:
  — Спор произошел после того, как мистер Ли обнаружил пропажу алмазов, не так ли?
  — Да, сэр.
  Пуаро наклонился вперед.
  — Я думал, Хорбюри, что вы не имеете ни малейшего понятия о пропаже, что вы только сейчас, от нас услыхали об этом. Но как же вы тогда могли знать, что мистер ли обнаружил пропажу до того, как стал разговаривать с сыном?
  Хорбюри побагровел.
  — Бесполезно лгать! — сказал Сагден. — Бросьте это! Когда вы узнали о пропаже камней?
  — Я слышал, как он с кем-то говорил об этом по телефону, — глухо ответил Хорбюри. — Я был за дверью и отчетливо смог разобрать только два-три слова.
  — И какие же это слова? — спросил Пуаро очень дружелюбно.
  — Я услышал слова «кража» и «алмазы», и еще он сказал: «Не знаю, кого и подозревать», а потом что-то насчет сегодня около восьми вечера.
  Инспектор Сагден кивнул.
  — Он разговаривал со мной, дорогуша! Примерно в десять минут шестого, так?
  — Так точно, сэр!
  — А когда вы после этого вошли в комнату, мистер Ли был очень взволнован? Возбужден?
  — Не очень Скорее, он выглядел опечаленным.
  — Настолько опечаленным, что вам даже стало немножко скверно на душе? А?
  — Послушайте, мистер Сагден! Вы не вправе разговаривать со мной так! Я никогда не прикасался к этим алмазам, даже пальцем их не трогал, и можете не доказывать мне обратного. Я не вор!
  Инспектор Сагден ответил невозмутимо:
  — Ну, это мы еще посмотрим.
  Он вопросительно посмотрел на полковника и, увидев, что тот кивнул, сказал:
  — Это все, Хорбюри. Сегодня вечером вы мне больше не нужны.
  Хорбюри с облегчением вздохнул и моментально исчез.
  — Просто невероятно, мистер Пуаро, — сказал с восхищением Сагден. — Я еще не видел такой ловко расставленной западни. Вор он или нет — неизвестно, а вот лжец он первоклассный!
  — Не особо располагающий к себе человек, — констатировал Пуаро.
  — Отвратительный тип! — усилил эту оценку полковник Джонсон. — Вопрос теперь в том, что нам делать с его показаниями?
  Сагден кратко резюмировал суть дела.
  — На мой взгляд, есть три версии, сэр. Первая: Хорбюри — вор и убийца. Вторая: Хорбюри — вор, но не убийца. Третья: Хорбюри невиновен. В пользу первого допущения говорит то, что он слышал разговор по телефону и знал, что кража обнаружена. По тому, как вел себя старый господин, он решил, что находится под подозрением. Быстро принимает решение: демонстративно уходит в восемь и обеспечивает себе алиби. Довольно несложно выйти из кинозала и незаметно пробраться сюда. Конечно, он должен быть совершенно уверен в том, что девушка его не выдаст. Посмотрим завтра, что мне удастся из нее выудить.
  — А как же он мог проникнуть в дом? — спросил Пуаро.
  — Это уже более сложный вопрос, — согласился Сагден. — Но и это тоже можно устроить. Если, к примеру, одна из служанок открыла ему боковую дверь?
  Пуаро в знак сомнения поднял бровь.
  — Выходит, он доверил свою жизнь в руки сразу двух женщин? И одна-то женщина уже означает большой риск, но чтобы две — это граничит с самоубийством.
  — Некоторые преступники думают, что им все сойдет с рук, — сказал Сагден. — В пользу второй версии говорит то, что Хорбюри мог выкрасть алмазы, унести их сегодня вечером из дома и передать, вероятно, сообщнику. Все это само по себе несложно. Но в таком случае мы должны допустить, что старого господина убил кто-то другой — кто-то, кто не имел никакого понятия о краже алмазов. Это тоже возможно, но достаточно невероятно. Версия третья: Хорбюри невиновен. Кто-то другой украл алмазы и убил мистера Ли. Вот и все три предположения. Какое из них соответствует истине, нам теперь и предстоит выяснить.
  Полковник Джонсон вздохнул, снова посмотрел на часы и поднялся.
  — Ну, я полагаю, нам пора отправляться спать. Пойдемте только взглянем на сейф. Вот будет фокус, если окажется, что эти проклятые алмазы спокойненько лежат на месте.
  Но проклятые алмазы не лежали в сейфе. Заветное слово, отпиравшее замок, удалось отыскать в записной книжке покойника. В сейфе лежал только пустой мешочек из замши. Среди всех бумаг, хранившихся там, значение имело только завещание, составленное пятнадцать лет назад.
  Если не считать различных пожертвований, имущество распределялось очень просто. Альфред Ли наследовал половину имущества отца. Другую половину нужно было поделить в равных долях между остальными детьми: Гарри, Джорджем, Дейвидом и Дженнифер.
  Часть IV
  25 декабря
  Эркюль Пуаро гулял по саду Гостон Холла, наслаждаясь ярким утренним солнцем этого рождественского дня. Здесь, на южной стороне просторного, вытянутого дома была большая терраса, окруженная аккуратно подстриженной тисовой живой изгородью. Пуаро с восхищением рассматривал маленькие садики, которые были устроены повсюду между каменными плитами и кустами.
  — Прекрасный видик, — пробормотал он себе под нос.
  Поодаль он заметил две фигуры, которые приближались к искусственному пруду. Пилар легко было узнать, и в первый момент Пуаро подумал, что другая фигура — это Стивен Фарр; но потом разглядел, что Пилар сопровождал Гарри Ли. Он, кажется, очень заботливо опекал свою симпатичную племянницу. Иногда он закидывал голову назад и смеялся, а потом снова склонялся к ней.
  — По меньшей мере один человек, который не находится в глубокой печали, — сказал Пуаро самому себе.
  Шум сзади заставил Пуаро обернуться. Там стояла Магдалена Ли и тоже смотрела на две удаляющиеся фигуры. Затем она повернула голову и обворожительно посмотрела на Пуаро.
  — День сегодня такой прекрасный, солнечный, что все ужасы прошлой ночи… даже не верится, что это было, не правда ли, мистер Пуаро?
  — Да, действительно, мадам Магдалена вздохнула"
  — Я еще ни разу не впутывалась в такую трагедию. Я, наверное. Я действительно, наверное, еще ребенок. Слишком долго я остаюсь им. Это всегда губительно.
  Она снова вздохнула:
  — Пилар такая взрослая, так владеет собой… Должно быть, сказывается испанская кровь. Все это так странно, не правда ли?
  — Что вы считаете странным, мадам?
  — То, что она появилась здесь нежданно-негаданно, как гром среди ясного неба.
  — Мне говорили, что мистер Ли долго разыскивал ее. Обращался в консульство в Мадриде и к вице-консулу в Алкваре, где умерла мать Пилар.
  — Он всегда устраивал из всех таких дел великую тайну, — сказала Магдалена. — Альфред ничего не знал об этом. И Лидия тоже.
  — Ах вот как?
  Магдалена подошла к Пуаро чуть ближе. Он смог различить даже запах ее духов.
  — Знаете, мистер Пуаро, с Эстравадосом, мужем Дженнифер, произошла какая-то темная история. Он умер вскоре после свадьбы, и с его смертью связаны какие-то неясные обстоятельства. Альфред и Лидия знаю тайну. Думаю, это было что-то довольно… прискорбное.
  — Да, — ответил Пуаро, — это действительно печально.
  — Мой муж считает, — и я полностью того же мнения, что семье следовало бы побольше узнать о происхождении девушки. В конце концов, ее отец был преступником…
  Она смолкла, но Эркюль Пуаро не сказал ни слова. Он, казалось, всецело погрузился в созерцание красот зимнего пейзажа вокруг Гостон Холла.
  — Я не могу отделаться от ощущения, — начала Магдалена, — что сам способ, каким был убит мой свекор, имеет особое значение. Это убийство было таким… таким совсем не английским.
  Пуаро медленно повернулся к ней. Его умные глаза смотрели на нее с выражением удивления и вопроса.
  — Так вы думаете, что это испанское убийство?
  — Но ведь они такие жестокие! Не правда ли? — Голосом Магдалены говорил любознательный ребенок. — У них же там ужасные бои быков, и всякое такое.
  — Не хотите ли вы тем самым сказать, что предполагаете, что сеньорита Эстравадос перерезала глотку своему дедушке?
  Эркюль Пуаро задал этот вопрос с милой улыбкой.
  — Да нет же, мсье Пуаро. — Магдалена была в ужасе. — Я ничего такого не говорила. Действительно, нет!
  — Нет, этого вы действительно не говорили.
  — Но я полагаю, что она… подозрительная личность. Уже само то, как она вчера подняла что-то с пола…
  Голос Пуаро внезапно зазвучал совсем по-другому. Он резко спросил:
  — А она вчера вечером подняла что-то с пола? Магдалена кивнула, ее детский ротик злобно скривился.
  — Да, как только мы вошли в комнату. Вначале она быстро посмотрела вокруг, не заметит ли кто, что она сделает. А потом так и бросилась на это. Но тот инспектор все заметил, к счастью, я бы сказала, и заставил ее отдать эту штуку обратно.
  — А что же она подняла, вы не знаете, мадам?
  — Нет, я стояла недостаточно близко, чтобы разглядеть. — Это было сказано с искренним сожалением. — Что-то очень маленькое.
  Пуаро наморщил лоб.
  — Это интересно, — пробормотал он.
  — Да. И поэтому я сочла, что должна рассказать вам обо всем, — быстро сказала Магдалена. — В конце концов, мы вообще ничего не знаем о том, какое воспитание получила Пилар и какую жизнь вела до этого. Альфред всегда такой доверчивый, а милой Лидии все безразлично.
  Затем она сделала вид, что чем-то озабочена.
  — Ах да, мне же сейчас надо пойти спросить, не могу ли я чем-то помочь Лидии. Наверняка придется писать много писем.
  Она попрощалась с удовлетворенной улыбкой. Пуаро остался в растерянности стоять на террасе.
  Там его и нашел Сагден. Лицо инспектора было грустным.
  — С добрым утром, мсье Пуаро. Не правда ли, в такой ситуации желать веселого Рождества не приходится.
  — Мой дорогой коллега, вы, кажется, и вправду не особенно веселы. Но если бы вы пожелали мне веселой рождественской ночи, то я в ответ пожелал бы вам еще более веселой рождественской ночи.
  — Я не пожелал бы вам второй такой, как эта, — сказал Сагден.
  — Ну что, дело продвигается?
  — Я прояснил различные пункты железного алиби Хорбюри. Контролерша видела, как он входил с девушкой и как выходил после фильма. И она вполне уверена, что Хорбюри не покидал кинозала во время сеанса. Девушка клянется, что он все время сидел рядом с ней.
  — Ну, тогда об этом пункте больше нечего и говорить, — задумчиво сказал Пуаро.
  Однако Сагден цинично произнес:
  — С этими юными девицами никогда нельзя знать точно, сэр. Они будут врать, выручая мужчину, даже на огне чистилища.
  — Это делает честь их сердцу, — улыбнулся Пуаро.
  — Какой-то иностранный взгляд на вещи, — пробурчал Сагден. — К тому же такой взгляд не отвечает целям правосудия.
  — Правосудие и справедливость — понятия, тождественные довольно редко, — сказал Эркюль Пуаро. — Разве вы никогда не задумывались об этом?
  Сагден посмотрел на него удивленно.
  — Странный вопрос, мсье Пуаро.
  — Вовсе нет. Я только следую логике своих размышлений. Но нам не к чему пускаться в дискуссии, не так ли? Вам, значит, кажется, что девушка с молочного завода не говорит правды?
  Сагден покачал головой:
  — Нет, это не так. Я даже полагаю, что она не обманывает. Она простодушна, я бы сразу же заметил, если бы она начала врать.
  — У вас большой опыт.
  — Так точно, мистер Пуаро. Когда всю жизнь собираешь показания, поневоле начинаешь разбираться, кто лжет, а кто — нет. Нет, я убежден, что девушка сказала правду, и отсюда, следовательно, вытекает, что Хорбюри не убивал старика и что мы должны искать убийцу в семейном кругу.
  Он глубоко вздохнул.
  — Это сделал кто-то из них, мсье Пуаро. Но кто же?
  — У вас есть какие-нибудь новые зацепки?
  — Да. С телефонными разговорами мне тоже, в общем-то, повезло. Мистер Джордж Ли заказал разговор с Вестеринхэмом без десяти восемь, разговор длился шесть минут.
  — Ага.
  — Вот именно. Кроме этого, не было заказано второго разговора, ни с Вестеринхэмом, ни с каким-либо другим городом.
  — Интересно, — признал Пуаро. — Мистер Джордж Ли сказал, что он как раз закончил свой телефонный разговор, когда услышал шум наверху. Но он, выходит, закончил его по меньшей мере за десять минут до того. Где он был эти десять минут? Миссис Магдалена Ли утверждает, что она тоже звонила по телефону. А на самом деле второго телефонного звонка не было. Где же она тогда находилась?
  — Вы только что говорили с нею, мсье Пуаро, — в словах Сагдена прозвучал немой вопрос.
  Однако Пуаро ответил:
  — Вы ошибаетесь.
  — Простите, не понял.
  — Я не говорил с нею. Это она говорила со мной.
  В нетерпении Сагден сначала не обратил было внимания на это тонкое различие, но вдруг понял, что оно означает.
  — Ах, вот как, и что же она вам рассказала?
  — Она хотела представить мне подозрительными разные обстоятельства: неанглийская манера убийства мистера Ли; возможно, достаточно сомнительное происхождение мисс Эстравадос по линии отца; тот факт, что мисс Эстравадос что-то подняла с пола, когда вошла в комнату убитого.
  — Вот как. Все это она вам рассказала? — с интересом проговорил Сагден.
  — Да. А что, собственно, подняла сеньорита? Сагден вздохнул:
  — Триста раз можете угадывать, но не угадаете. Я покажу вам это. Такие вещи в криминальных романах обычно сразу раскрывают все тайны. Если вам это удастся, я уступлю вам свою роль.
  Сагден достал из кармана конверт и вытряхнул на ладонь содержимое. По лицу его пробежала еле заметная улыбка.
  — Вот, пожалуйста. Ну что, можете вы сделать из этого какие-нибудь выводы? Вам это о чем-нибудь говорит?
  На широкой ладони инспектора лежала полоска красной резинки и маленький деревянный гвоздик. Сагден еще больше развеселился, когда увидел, с каким вниманием Пуаро рассматривает оба предмета.
  — Ну, мсье Пуаро? Вам это о чем-нибудь говорит?
  — Этот маленький кусочек резинки, должно быть, мешочек от губки.
  — Так и есть. А именно от губки, которая висит в комнате мистера Ли. Вероятно, мистер Ли даже взял его сам. Но зачем? Хорбюри не может дать никаких объяснений по этому поводу. А откуда этот маленький деревянный гвоздик — тайна, покрытая мраком.
  — Да, это, конечно, необычно, — тихо сказал Пуаро.
  — Если хотите, можете оставить эти вещи у себя, — дружески предложил ему Сагден. — Мне они больше не нужны.
  — Мой друг, я не хочу вас грабить.
  — Значит, эти вещи вам ни о чем не говорят?
  — Должен сознаться, что ни о чем.
  — Великолепно, — сказал Сагден с легкой иронией и засунул конверт себе в карман. — Мы действительно продвигаемся вперед.
  — Миссис Магдалена Ли рассказала мне, что юная дама быстро нагнулась и украдкой подняла эти штуки. Вы можете это подтвердить?
  Сагден задумался.
  — Н… нет, — наконец неуверенно ответил он. — Я бы так не сказал: она выглядела при этом так, словно не сознавала за собой никакой вины, совершенно не сознавала. Но она взяла их как-то целенаправленно и спокойно, если вы понимаете, о чем я говорю. И она не знала, что я видел, как она это сделала. Я в этом убежден. Ведь она вздрогнула, когда я разоблачил ее.
  Пуаро задумался над этими словами.
  — Тогда обе штучки имеют какое-то значение? Только вот какое? Маленький кусочек резинки, совсем новый, нетронутый. Им, кажется, еще совсем не пользовались. Что же это может значить? И тем не менее…
  Сагден нетерпеливо перебил его:
  — Вы можете ломать над этим свою голову, если вам так нравится, мсье Пуаро. Я думаю совсем о другом.
  — Насколько вам удалось прояснить дело? — спросил Пуаро.
  Сагден вытащил свою записную книжку.
  — Давайте начнем с фактов. Прежде всего исключим людей, которые не могли совершить убийство.
  — Кто же это?
  — Альфред и Гарри Ли, — у них бесспорное алиби, так же, как и у миссис Лидии Ли, которую Трессильян, примерно за минуту до всего этого спектакля на втором этаже, видел в гостиной. Что касается остальных — я составил себе список.
  Он протянул Пуаро свою записную книжку. Тот внимательно стал читать.
  В момент убийства были:
  Джордж Ли — ?
  Миссис Магдалена Ли — ?
  Дейвид Ли — в музыкальной комнате играл на пианино (подтверждается его женой).
  Миссис Хильда Ли — в музыкальной комнате (подтверждается ее мужем).
  Мисс Эстравадос — в своей спальне (не подтверждается никем).
  Стивен Фарр — в танцевальном зале и заводил граммофон (подтверждается тремя слугами, которые слышали музыку в своей комнате для отдыха).
  Пуаро отдал список Сагдену.
  — Какие выводы вы из этого делаете?
  — Старика могли убить Джордж Ли, миссис Магдалена Ли, Пилар Эстравадос. Его могли убить также: либо мистер Дейвид, либо миссис Хильда Ли, но никак не оба вместе.
  — Значит, вы не верите в это алиби? Инспектор Сагден энергично покачал головой.
  — Ни за что на свете! Муж и жена — счастливые супруги, они, возможно, оба замешаны в этом деле, но если только один из них совершил преступление, тогда другой готов создать ему алиби. Я представляю это дело так: кто-то играл в музыкальной комнате на пианино. Это мог быть Дейвид Ли, который, как известно, заядлый музыкант. Но ничто не доказывает, что его жена тоже была в музыкальной комнате. Так они утверждают. В свою очередь, Хильда Ли могла играть на пианино, тогда как Дейвид тихо поднялся по лестнице и убил своего отца! Нет! Здесь совсем иной случай, чем с братьями в столовой. Альфред и Гарри Ли не могут выносить друг друга и потому никогда не будут выгораживать друг друга.
  — Как обстоит дело со Стивеном Фарром?
  — Он тоже под подозрением, потому что его алиби с граммофоном все же сомнительно. С другой стороны, именно такое алиби порой заслуживает большего доверия, чем так называемые совершенно неоспоримые, которые в десяти случаях из ста создаются искусственно.
  Пуаро задумчиво склонил голову.
  — Я понимаю, что вы имеете в виду. Это алиби человека, который и не подозревал, что оно ему вообще когда-нибудь понадобится.
  — Именно это я имею в виду! И, кроме того, я не считаю, что в этом деле замешан кто-то чужой.
  — Тут я с вами согласен, — быстро сказал Пуаро. — Все это чисто семейное дело. Яд, который действует в крови, чувства, которые глубоко запрятаны… Думаю, что здесь сочетались ненависть и холодный расчет…-
  Он устало махнул рукой. — Я не знаю, все это очень сложно!
  Инспектор Сагден с уважением выслушал длинную тираду, но она не произвела на него особого впечатления.
  — Разумеется, мсье Пуаро, — сказал он вежливо. — Но мы докопаемся до сути, поверьте мне. Мы сейчас очертили круг подозреваемых: Джордж, Магдалена, Дейвид и Хильда Ли, Пилар Эстравадос, и мы сюда еще добавим Стивена Фарра. Теперь перейдем к мотиву. У кого была причина желать устранения мистера Ли с дороги? И при этом мы так же можем сразу исключить нескольких людей. Мисс Эстравадос, к примеру. Если я правильно понял, она вообще ничего не получает по тому завещанию, которое имеется на сегодняшний день. Если бы Симеон Ли умер раньше, чем его дочь Дженнифер, она получила бы свою долю, и эта доля, вероятно, перешла бы к Пилар; но поскольку Дженнифер Эстравадос умерла раньше своего отца, ее часть наследства делится между остальными. Следовательно, полностью в интересах мисс Эстравадос было, чтобы старик жил. По тому, как радушно он принял ее, можно было предположить, что он упомянет ее в новом завещании; следовательно, она ничего не приобрела от его смерти, а потеряла — все. Вы согласны со мной?
  — Безусловно.
  — Конечно, она могла бы перерезать ему глотку во время ссоры, но такое мне кажется совершенно невероятным. Во-первых, она была привязана к старику; а во-вторых, она еще не столь долго прожила в доме, чтобы испытывать к нему какую-то ненависть. По всем этим соображениям я не предполагаю, что мисс Эстравадос как-то замешана в преступлении — даже если кто-то, как, например, ваша подруга Магдалена Ли, хочет доказать, что перерезать человеку горло — это очень неанглийское убийство.
  — Не называйте ее моей подругой, — сказал Пуаро. — Или, может, мне начать говорить о вашей подружке Пилар, которая находит вас столь симпатичным. — Он испытал удовольствие, увидев, как славный инспектор снова сильно смутился. Огромный полицейский покраснел, как дитя. Пуаро смотрел на него со злорадством. При этом в его голосе прозвучала нотка настоящей зависти, когда он сказал: — Впрочем, она права, — ваши усы великолепны. Скажите мне, вы пользуетесь специальным кремом?
  — Кремом? Боже всевышний! Конечно, нет. Я ничего не делаю, не забочусь о них. Они растут сами собой.
  Пуаро вздохнул:
  — Божественный дар природы!
  Он потрогал собственные изящные черные усы и снова вздохнул.
  — Можно употреблять самые дорогие мази, — пробормотал он, — и усы не будут менять свой цвет.
  Инспектор Сагден, казалось, не проявил никакого интереса к вопросу о мужской красоте. Не давая себя отвлечь, он продолжил:
  — Если говорить о причине этого убийства, то я полагаю, что можно исключить и Стивена Фарра. Возможно, между старым мистером Ли и отцом Фарра существовали какие-то трения, от которых пострадал старый Фарр. Но мне это кажется совершенно невероятным. Стивен Фарр был слишком спокойным и уверенным, когда мы допрашивали его. Не думаю, что он только разыгрывал спокойствие. Нет, эта версия не приведет нас к успеху.
  — И я так думаю, — согласился с ним Пуаро.
  — Еще одна личность имела все основания для того, чтобы сохранять жизнь старому мистеру Ли, — это сын Гарри. Положим, он получает свою долю по завещанию. Но я убежден, он не знал о том, что отец кое-что оставил ему. Во всяком случае, определенно, не мог знать этого наверняка. Наоборот, сложилось мнение, что Гарри за свои проступки лишен наследства. Но теперь он, кажется, снова оказался в милости! Следовательно, в его интересах было то, что отец хотел составить новое завещание. Он же не был настолько сумасшедшим, чтобы убивать старого господина до этого момента. Кроме того, мы ведь знаем, что он и не мог этого сделать Смотрите, Пуаро, мы все-таки не так уж плохо двигаемся вперед! Мы можем вычеркнуть из списка подозреваемых целый ряд людей.
  — Разумеется, скоро в нем вообще никого не останется.
  — До этого дело не дойдет У нас останутся Джордж Ли и его жена, Дейвид и Хильда Ли. Всем им смерть Симона Ли на руку, а Джордж Ли к тому же, должно быть, очень жаден до денег Отец угрожал ему, что сократит высылаемую сумму.
  — Продолжайте, пожалуйста.
  — Миссис Магдалена Ли Она тоже жадна до денег, как кошка до свежего молока Держу пари, что именно сейчас она по уши сидит в долгах Она испытывала ревность к маленькой испанке, когда заметила, что старик любит малышку. Когда она услышала, что свекор зовет адвоката, то поспешила убить его. Этим можно объяснить все дело.
  — Наверняка.
  — Остаются Дейвид и его жена. Они фигурируют в нынешнем завещании как наследники, но не думаю, чтобы денежные соображения были особенно важны для них.
  — Почему?
  — Дейвид Ли мечтатель, не деловой человек. Но он… ну, весьма странный малый. На мой взгляд, преступники могли руководствоваться тремя мотивами: желанием похитить алмазы — завещанием — чистой ненавистью.
  — Ах, вот как вам все видится!
  — Да, и с самого начала. Если Дейвид Ли убил своего отца, то он сделал это явно не из-за денег. И если он был преступником, то это объясняло бы такое… необычайно кровавое убийство.
  Пуаро с уважением посмотрел на него.
  — Верно! Я спрашивал себя, примете ли вы во внимание этот момент «Так много крови», — сказала миссис Лидия. Это напоминает о древнем ритуале, кровавой жертве, о том, что люди вымазывали кровью свои жертвы…
  Сагден наморщил лоб:
  — Не хотите ли вы сказать, что преступник был сумасшедшим?
  — Дорогой мой, в человеке дремлют такие глубинные, скрытые инстинкты, о которых он сам часто не имеет ни малейшего представления. Опьянение кровью… Чувство мести…
  — Дейвид, кажется, спокойный, безобидный человек, — сказал Сагден.
  — Вы упускаете из виду психологическую сторону дела, — заметил Пуаро. — Дейвид Ли — мечтатель, он живет исключительно прошлым, и воспоминания о матери еще необычайно живы в нем. На протяжении многих лет он избегал встречи с отцом, которому так и не простил плохого обхождения со своей матерью. И вот он приезжает домой, чтобы помириться с отцом — это, по крайней мере, предполагалось. Но он не смог простить и забыть… Мы знаем только одно: Дейвид Ли при виде трупа своего отца с некоторым удовлетворением и успокоением сказал: «Мельницы господни мелют медленно…» Возмездие! Час расплаты! Зло искуплено кровью!
  Сагден содрогнулся.
  — Хватит, мистер Пуаро, пощадите! — сказал он. — У меня мороз идет по коже. Но все вполне могло произойти именно так, как вы говорите. В этом случае миссис Хильда Ли знала обо всем, но решила защищать мужа. В такое я могу поверить без особых колебаний, но то, что она была убийцей, я представить не могу. Она такая душевная, простая женщина.
  — Вам кажется? — Пуаро посмотрел на инспектора каким-то необычным, изучающим взглядом.
  — Да, я так думаю… она такая домашняя, понимаете, что я имею в виду.
  — Очень хорошо вас понимаю. Сагден был заметно растерян.
  — Мистер Пуаро, у вас ведь есть собственная точка зрения на это дело. Пожалуйста, скажите мне прямо, что вы думаете?
  — Конечно, у меня есть кое-какие скромные соображения, но они все еще слишком расплывчатые. Давайте лучше вначале снова пройдемся по вашему списку… Итак, в половине четвертого происходит сбор всей семьи. Вошедшие становятся свидетелями телефонного разговора с адвокатом. После этого старик отчитывает чуть ли не всех членов семьи и выгоняет их; и они уходят, понурив головы. Впрочем уходят все, кроме Хильды Ли.
  — Да, но она находилась в комнате недолго. В шесть часов у Альфреда Ли беседа с отцом — неприятная беседа о том, что Гарри возвращается в круг семьи; Альфред был не в восторге от этой идеи. Следовательно, Альфред становится главным подозреваемым, у него появился повод для убийства. Затем приходит Гарри Ли. У него прекрасное настроение — ему удалось умилостивить старика. Но ведь до этих двух бесед старый Симеон Ли обнаружил исчезновение алмазов и позвонил мне по телефону. Обоим сыновьям он ничего не сказал о пропаже. Почему? На мой взгляд, только потому, что он точно знал, что ни один из них не был причастен к краже. Как я уже говорил, я считаю, что старик подозревал Хорбюри или еще кого-то, и не знал, что ему нужно делать. Вспомните, он недвусмысленно потребовал, чтобы никто больше не поднимался к нему в этот вечер. А почему? Потому что он ожидал, во-первых, моего визита, а во-вторых, — визита того, кого он подозревал! Он пригласил кого-то подняться к нему сразу же после ужина. Но кого? Это мог быть Джордж Ли, но еще вероятнее, мне кажется, это могла быть его супруга! И, кроме того, нужно снова вспомнить о Пилар Эстравадос. Ей старый мистер Ли показал алмазы и сказал, как дорого они стоят. Разве у него есть уверенность, что девушка не причастна к краже? Подумайте о том, насколько темна история с ее отцом. Вероятно, он был профессиональным преступником и поэтому закончил свои дни в тюрьме.
  — И таким образом, как вы предполагаете, Пилар Эстравадос снова появляется на сцене, — медленно проговорил Пуаро.
  — Да… как преступница. Ведь она могла потерять голову и напасть на своего деда… когда заметила, что он обнаружил кражу и разоблачил ее…
  — Да… это вполне возможно. Инспектор Сагден бросил на Пуаро внимательный взгляд.
  — Но вы не верите в это, не правда ли? Так объясните же мне наконец, как вы сами понимаете все это дело?!
  — Видите ли, я снова и снова возвращаюсь в мыслях к одному и тому же. К характеру покойного. Что за человек был Симеон Ли?
  — Ну, это и в самом деле не тайна, — ответил Сагден.
  — Тогда откройте мне ее, пожалуйста. Расскажите, что о нем думают в округе.
  Инспектор Сагден задумчиво провел пальцем по щеке. Он, казалось, был растерян.
  — Сам я не местный, родился в Ривзшире, соседнем графстве. Но, конечно, мистера Ли знают и у нас. Все, что мне о нем известно, известно понаслышке.
  — И что же вам известно понаслышке?
  — Ну, говорят, что он был тертый калач, и в делах его на мякине не проведешь. Но что касается денег, он был щедр, у него была широкая душа. Меня удивляет, что мистер Джордж Ли, сын такого отца, может быть таким скупердяем.
  — Но вы ведь видите, что в этой семье сформировались два типа людей, в корне отличающихся друг от друга. Альфред, Джордж и Дейвид похожи на свою мать. Я сегодня утром видел портреты в фамильной галерее.
  — Он был вспыльчив, — продолжил Сагден, — часто изменял своей супруге. По крайней мере, в молодые годы. Но даже в таких случаях он вел себя порядочно. Если возникали нежелательные последствия, он щедро платил и заботился о том, чтобы девушка вышла замуж. Он, возможно, и был охотником за юбками, но подлым человеком никогда не был. Со своей женой, говорят, он обращался плохо.
  Полагаю, что бедная женщина действительно была очень несчастна. Ей всегда нездоровилось, и она редко появлялась на люди. Совершенно определенно — он был незаурядным человеком, этот старый Ли. Но был, видимо, также и мстительным. Рассказывают, что он никогда не прощал обидчику и возвращал ему должок, даже если порой приходилось ожидать удобного момента для мести годами.
  — Мельницы господни мелют медленно, но очень тонко, — пробормотал Пуаро себе под нос.
  — Мельницы черта, лучше сказать, — твердо заявил.
  Сагден. — В Симеоне Ли определенно не было ничего божьего. Он был из того разряда людей, которые продадут душу дьяволу, да еще и порадуются выгодной сделке. И к тому же он был горд неимоверно, как Люцифер!
  — Горд, как Люцифер! — повторил Пуаро. — Все это необычайно интересно и наводит на размышления.
  Инспектор Сагден с удивлением посмотрел на него:
  — Не хотите ли вы сказать, что его убили из-за излишней гордости?
  — Я полагаю, что гордость — качество, которое передается по наследству. Сыновья Симеона Ли могли унаследовать от него гордость…
  Он смолк. Хильда Ли вышла из дома и смотрела на террасу.
  — Я искала вас, мистер Пуаро.
  Инспектор Сагден извинился, попрощался и пошел в дом. Хильда посмотрела ему вслед и сказала:
  — Я не знала, что он тут с вами. Думала, он с Пилар в саду. Симпатичный мужчина — этот инспектор, и весьма деликатный. — Ее голос звучал мягко и приятно, успокаивал. — Мистер Пуаро, — обратилась она к Пуаро, — вы должны мне помочь.
  — С удовольствием, мадам.
  — Вы умный человек, мистер Пуаро, я поняла это вчера вечером. Вероятно, очень многое вы с легкостью можете разгадать. Я хочу, чтобы вы поняли моего мужа.
  — Да, мадам, я вас слушаю.
  — Инспектору Сагдену мне не хотелось бы говорить о некоторых событиях. Он не может этого понять. Но вы — поймете.
  Пуаро поклонился.
  — Весьма польщен, мадам.
  Хильда Ли продолжала совершенно спокойно:
  — На протяжении многих лет, собственно, с тех пор, как мы поженились, у моего мужа искалечена душа, если можно так выразиться. Видите ли, телесная болезнь причиняет боль и мучает, но раны на теле затягиваются, кости срастаются снова, и даже если некоторое время остается какой-то рубец, то все же потом проходит. Мой муж в самом ранимом возрасте перенес тяжелую травму души. Он пережил смерть матери, которую любил больше всего на свете. Он считал, что моральную ответственность за эту смерть должен нести отец, и от этой навязчивой идеи он так никогда и не сможет освободиться. Ненависть к отцу постоянно жила в нем. Я уговорила его, мистер Пуаро! — приехать сюда на Рождество, чтобы он помирился со своим отцом. Я хотела, чтобы эта душевная рана мужа наконец зажила. Сейчас я знаю, что наш приезд был ошибкой. Симеон Ли нашел удовольствие в том, чтобы ковыряться в такой ране! И это было очень, очень опасное занятие.
  — Не хотите ли вы тем самым, мадам, сообщить мне, что ваш супруг убил своего отца?
  — Я говорю вам, мистер Пуаро, что он очень легко мог бы это сделать… И я говорю вам, далее, что он не сделал этого! В тот момент, когда Симеон Ли был убит, его сын сидел в музыкальной комнате и играл похоронный марш. Желание убить жило в его сердце, перетекало в его пальцы и умирало в потоке звуков — такова истина.
  Пуаро постоял минуту, погруженный в свои мысли. Затем он сказал:
  — А что вы думаете, мадам, о трагических жизни и смерти матери вашего супруга?
  — По всей видимости, Симеон Ли был кругом неправ и ужасно обращался со своей женой. Но в то же время полагаю, что существует такая предрасположенность к страданию и терпению, которая может вызвать в мужчине худшие инстинкты, во всяком случае, в таком мужчине, каким был отец моего мужа. Симеон Ли, мне кажется, восхищался бы смелостью и твердостью характера. Терпение и слезы приводили его в бешенство.
  Пуаро кивнул:
  — Ваш муж сказал нам вчера вечером: «Моя мать никогда не жаловалась». Это верно?
  Хильда Ли нетерпеливо возразила:
  — Нет, конечно же, это неправда! Она постоянно жаловалась Дейвиду! Весь груз своих несчастий она взвалила на его плечи. А он был чересчур молод, слишком молод, чтобы выносить то, что она взвалила на него!
  Пуаро задумчиво посмотрел на нее. Она покраснела под его взглядом и закусила губу.
  — Я понимаю, — сказал Пуаро.
  — Что вы понимаете? — резко спросила она.
  — Я понимаю, что вам пришлось быть своему супругу в первую очередь матерью, тогда как вы бы предпочли быть ему женой.
  Она отвернулась.
  В этот момент на террасу вышел Дейвид Ли Голос его звучал звонко и радостно:
  — Хильда, разве не прекрасен сегодня день?! Все равно что весна посреди зимы!
  Он подошел ближе.
  Завиток светлых волос упал ему на лоб, его голубые глаза светились. Он выглядел на удивление молодо, почти как мальчишка. И таким беззаботно-сияющим и веселым он казался, что у Пуаро даже дух перехватило.
  — Пойдем, мы же собирались спуститься к озеру, Хильда, — сказал Дейвид. Он улыбнулся ей, обнял за плечи, и они удалились.
  Пуаро посмотрел им вслед и отметил, что Хильда вдруг обернулась и бросила на него взгляд. В этом взгляде был робкий вопрос, или даже страх. Пуаро медленно прошелся по террасе.
  «Нет, ведь я всегда говорил, что я — настоящий отец-исповедник. А поскольку на исповедь вообще чаще ходят женщины, то сегодня утром ко мне идут главным образом женщины. Неизвестно только, кто будет следующий», — подумал про себя Пуаро.
  Долго ждать ответа на этот вопрос не пришлось. Навстречу ему шла Лидия Ли.
  ***
  С добрым утром, мсье Пуаро. Трессильян сказал мне, что вы здесь с Гарри, но я рада, что вы один. Мой муж говорил о вас, он срочно хотел вас видеть.
  — Ах, вот как!… Мне надо пройти к нему?
  — Не сейчас! Ночью он почти не сомкнул глаз. Мне пришлось дать ему снотворное. Сейчас он еще спит, и мне не хотелось бы его будить.
  — Понимаю вас. Вы совершенно правы. Я еще вчера заметил, как сильно потрясен ваш супруг.
  Она серьезно посмотрела на него.
  — Видите ли, мсье Пуаро, он действительно любил своего отца, больше, чем другие.
  Пуаро кивнул.
  — Скажите, а вы с инспектором подозреваете, кто мог совершить это жестокое убийство?
  — У нас есть различные идеи, мадам, — сказал Пуаро уклончиво, — но лишь относительно того, кто не мог совершить этого убийства.
  — Все это — как кошмарный сон, просто фантастика. Невозможно понять, что это было в действительности, — нервно сказала Лидия. Она вдруг внимательно посмотрела на Пуаро. — А что с Хорбюри? Он и в самом деле был в кино, как утверждает?
  — Да, мадам. Его показания проверены. Он сказал правду.
  Лидия нервно дернула за тисовую веточку.
  — Но ведь это же ужасно! — воскликнула она. — Ведь это значит — кто-то из семьи!
  — Совершенно верно.
  — Мсье Пуаро, это не укладывается у меня в голове.
  — Мадам, это очень хорошо укладывается у вас в голове.
  Она, казалось, собралась возразить, но вдруг улыбнулась, как бы признаваясь, что сказала неправду.
  — Каждый человек чуточку лицемер, — сказала она тихо.
  — Разумеется, мадам. И если бы вы решились быть совершенно откровенной со мной, то признали бы: вполне естественно, что кто-то из членов вашей семьи убил старого мистера Ли.
  — Это действительно похоже на правду, хотя необычную, мсье Пуаро, — жестко проговорила Лидия.
  — Разумеется. Но отец вашего мужа тоже был весьма необычным человеком.
  — Бедный старик! Сейчас мне жалко его, хотя при жизни он несказанно действовал мне на нервы.
  — Это я могу себе представить, — признался Пуаро. Он склонился над одним из маленьких декоративных садиков.
  — Прекрасно! Как чудесно придумано.
  — Рада, что вам понравилось, — сказала Лидия. — Мое хобби, знаете ли. Арктический садик с пингвинами и льдом вам тоже нравится? Правда, мило?
  — Очень мило! А этот что изображает?
  — Мертвое море, вот что это должно быть! Оно еще не совсем готово. А здесь — корсиканский вид, Пиана. Скалы там совершенно красные, и это просто чудесно выглядит в сочетании с голубым морем. Но я* люблю и свой пустынный пейзаж. А вам он нравится?
  Болтая, она вела его все дальше и дальше. Когда дошли до конца террасы, Лидия посмотрела на часы.
  — Я схожу узнаю, проснулся ли Альфред.
  После того, как она ушла, Пуаро двинулся по террасе обратно и остановился у садика с Мертвым морем. Он долго с интересом смотрел на него. Затем нагнулся, взял несколько камешков, изображавших прибрежные валуны, и дал им скатиться по ладони вниз. Вдруг он вздрогнул и поднес камни к самым глазам.
  — Черт меня побери! — воскликнул он. — Вот так сюрприз! Что же это, черт меня побери еще раз, должно означать?!
  Часть V
  26 декабря
  Полковник Джонсон и инспектор Сагден удивленно уставились на Пуаро. Он заботливо высыпал маленькие, невзрачные камешки в картонную коробочку и пододвинул ее шеф-инспектору.
  — Да. Это алмазы, — сказал он.
  — Вы нашли их? И где? В саду?
  — В одном из маленьких садиков, которые там устроила миссис Лидия Ли.
  — Миссис Лидия? — Сагден покачал головой. — Мне кажется невероятным.
  — Вы сомневаетесь в том, что миссис Лидия Ли могла перерезать глотку отцу своего мужа, не так ли?
  — То, что она этого не делала, мы уже знаем, — быстро сказал Сагден. — Мне кажется невероятным, что она украла алмазы.
  — Нет. На преступницу она, конечно, не похожа, — согласился Пуаро. — Кто-то другой спрятал их там. Ведь в этом особом садике, который изображает Мертвое море, лежат камешки, похожие по величине и по форме.
  — Думаете, что она сознательно поступила так, заранее предвидя кражу? — спросил Сагден.
  Полковник Джонсон ответил убежденно и с горячностью:
  — Я так не думаю! Почему бы ей тогда просто не взять алмазы себе?
  — Ну, что касается причин тому… — медленно начал было Сагден, но Пуаро перебил его:
  — На этот вопрос есть один возможный ответ: она взяла алмазы себе, чтобы тем самым создать причину для убийства. Это означает, что она знала о запланированном убийстве, хотя сама к нему не причастна.
  — Это звучит достаточно невероятно, — настаивал Джонсон. — Ведь вы тем самым превращаете ее в сообщницу Но чьей сообщницей она может быть? Только сообщницей своего мужа. А поскольку мы знаем, что он тоже не причастен к убийству, то ваша теория окончательно терпит крах.
  Сагден в раздумьи провел пальцем по щеке.
  — Да, — сказал он — Это верно. Значит, если миссис Ли взяла алмазы себе — а это еще под большим вопросом, — то здесь мы имеем дело с простой кражей, в таком случае она, конечно, могла устроить этот маленький садик для того, чтобы временно спрятать камни там, пока суматоха уляжется. Другая возможность — это случайное совпадение. Вор, увидев садик с похожими камешками, решил спрятать там украденные алмазы.
  — Конечно, это вполне возможно, — согласился Пуаро. — Одну случайность я всегда готов принимать в расчет.
  Инспектор Сагден покачал головой.
  — Миссис Ли очень милая женщина. Невозможно, чтобы она была впутана в такое дело Хотя, конечно, я соглашусь, что в таких ситуациях ни за что нельзя ручаться.
  — С алмазами — бог с ними, ни за что ручаться не будем, я согласен, но вот то, что миссис Лидия Ли как-то причастна к убийству, по моему мнению, совершенно невозможно. Дворецкий видел ее в гостиной, когда произошло убийство. — Полковник Джонсон сказал это твердо и с вызовом поглядел на Пуаро.
  — Я этого не забыл, — сказал Пуаро спокойно. Полковник снова повернулся к своему подчиненному.
  — Итак, пойдем дальше. У вас есть новые сведения? Удалось что-нибудь узнать?
  — Да, сэр. Я навел некоторые справки. Вначале о Хорбюри. У него действительно было кое-что в жизни, из-за чего он боится полиции.
  — Ага! Кражи, наверное.
  — Нет, сэр. Шантаж. Правда, ничего не смогли доказать, но я полагаю, что у него на совести два таких дела. А поскольку его гложет совесть, то он и испытывает такой страх, что у него все валится из рук. Как это было вчера, когда Трессильян сказал ему, что инспектор полиции пришел к старику.
  — Гм, — проворчал Джонсон. — Итак, Хорбюри Что еще?
  Инспектор смущенно кашлянул.
  — Миссис Магдалена Ли, сэр. Мы собрали информацию о ее жизни до того, как она вышла замуж за мистера Ли. Она жила с командиром корабля Джонсом. Выдавала себя за его дочь, но не была ею… Я думаю, что намеки, которые старик делал относительно ее семейной жизни, попадали в точку. Он знал женщин, знал, кто из них склонен к неверности. Такие удары из-за угла доставляли ему, должно быть, дьявольское удовольствие. Прежде всего потому, что он попадал в самое яблочко. И это могло послужить ей причиной для убийства, независимо от денежного вопроса Вероятно, она боялась, что отец ее мужа знал о ней кое-что компрометирующее и хотел сообщить это сыну. Во всяком случае ее утверждение, что она звонила по телефону, столь же странно, сколь и ложно. — Сагден отважился высказать предположение. — Не следует ли, сэр, пригласить сюда эту супружескую пару и прояснить дело с телефоном?
  — Хорошая идея, — сказал полковник Джонсон и позвонил.
  Трессильян явился немедленно.
  — Попросите прийти сюда мистера Джорджа и миссис Магдалену Ли.
  — Слушаюсь, сэр.
  На пороге Пуаро задержал старика.
  — Скажите, а число на календаре со дня убийства не менялось?
  Трессильян повернулся к нему:
  — На каком календаре, сэр?
  — На том, который висит на стенке.
  Календарь, о котором спрашивал Пуаро, был отрывным — по одному листку на каждый день, и числа на нем были напечатаны довольно большие.
  Трессильян близоруко посмотрел на стенку, затем подошел ближе к календарю.
  Он с удивлением сказал:
  — Простите, сэр, но листки оборваны. Сегодня двадцать шестое.
  — Правильно Скажите, а кто мог обрывать листки?
  — Мистер Ли, сэр. Каждое утро. Мистер Альфред очень любит порядок.
  — Понимаю. Спасибо, Трессильян.
  Старый слуга удалился. Сагден обескураженно посмотрел на Пуаро.
  — С этим календарем что-то не в порядке, мистер Пуаро? Может быть, я просмотрел важную улику?
  Пуаро пожал плечами.
  — Календарь тут совершенно ни при чем. Я только провел маленький эксперимент.
  Полковник Джонсон сказал:
  — Завтра будет проведено судебное вскрытие.
  — Я говорил с судебным экспертом и все устроил, — сказал Сагден.
  ***
  Джордж Ли и его жена вошли в кабинет.
  — С добрым утром, — приветствовал их полковник Джонсон и предложил сесть. — У меня есть несколько вопросов по поводу одного момента. Я хочу просить вас помочь мне.
  — Мне доставит удовольствие быть вам полезным, — высокопарно ответил Джордж.
  Магдалена менее убедительно добавила:
  — Разумеется.
  Полковник полиции едва заметно кивнул Сагдену. Инспектор начал допрос.
  — Речь идет о телефонном звонке в тот вечер, когда произошло убийство. Если я не ошибаюсь, вы звонили в Вестеринхэм. Не правда ли, мистер Ли?
  — Точно, — холодно ответил Джордж. — Я звонил своему доверенному лицу по поводу выборов Могу назвать вам его фамилию и…
  Инспектор Сагден поднял руку, чтобы прекратить этот поток слов.
  — Хорошо, все в порядке, мистер Ли. Здесь все бесспорно. Вас соединили в восемь часов пятьдесят девять минут.
  — Ну… Я, гм… не могу вам так точно сказать.
  — Зато мы можем! Такие данные всегда очень легко проверяются. В восемь часов пятьдесят девять минут вас соединили с Вестеринхэмом, а в девять часов четыре минуты ваш разговор закончился. Ваш отец — мистер Ли был убит в девять часов пятнадцать минут. Я вынужден, таким образом, еще раз просить вас объяснить нам, где вы находились в этот момент.
  — Я же вам говорил! Я звонил по телефону!
  — Нет, мистер Ли, вы не звонили по телефону!
  — Ах, ерунда! Вы, должно быть, ошибаетесь! Впрочем, постойте, кажется, я как раз закончил разговор и размышлял — не позвонить ли мне еще в одно место… Мне кажется, я размышлял о том, гм… стоит ли тратить на это деньги… И тут услыхал шум наверху.
  — Ну, уж наверное, вы не размышляли о том, позвонить или не позвонить, целых десять минут.
  Джордж покраснел. Он заговорил, почти заикаясь:
  — Что вы подразумеваете? Что, черт возьми, хотите этим сказать? Как вам не стыдно? Неужели вы сомневаетесь в моих словах? Словах человека, который занимает такое положение. А почему я вообще должен давать отчет по поводу каждой минуты своей жизни?
  Инспектор Сагден ответил с кротостью, которая прямо изумила Эркюля Пуаро.
  — Потому, что так уж принято. Джордж обернулся к полковнику полиции.
  — Полковник Джонсон, — сердито воскликнул он. — И вы можете терпеть это… неслыханное поведение?
  — В случае убийства мистера Ли, — примирительно сказал Джонсон, — такие вопросы должны быть заданы и на них должен быть получен ответ.
  — Но ведь я же на них ответил. После того, как я закончил первый телефонный разговор, я размышлял, не позвонить ли мне еще.
  — Вы были в этой комнате, здесь, когда раздался крик?
  — Да… Да, я был здесь, в комнате. Джонсон повернулся к Магдалене:
  — Вы сказали, миссис Ли, что это вы в момент убийства звонили по телефону и были в этой комнате одна.
  Магдалена совсем растерялась. Сначала она искоса посмотрела на Джорджа, затем на Сагдена и, наконец, на Джонсона.
  — Я была ужасно взволнована, я… я в самом деле не знала, что говорила.
  — Мы все точно записали, — саркастически заметил Сагден.
  Тут она привела в действие свое оружие, чтобы очаровать сурового инспектора: широко раскрытые испуганные детские глаза, дрожащие губки. Но встретила неприступность человека строгих нравов, которому к тому же не нравились женщины ее типа.
  Она неуверенно пробормотала:
  — И все-таки… я звонила по телефону. Да, я только не знаю точно, когда.
  Она запнулась.
  Джордж повернулся к ней и заорал:
  — Что все это значит?! Где ты звонила по телефону? Во всяком случае, не в этой комнате!
  Сагден невозмутимо сказал:
  — Миссис Ли, предлагаю все-таки допустить, что вы не звонили. Где вы были в таком случае, и что вы делали?
  Магдалена потерянно посмотрела в пол прямо перед собой, а затем залилась слезами.
  — Джордж! — прорыдала она. — Они не должны меня запугивать. Ты же знаешь, что я совсем ничего не могу вспомнить, если меня пугать и загонять вопросами в угол. Я… я в тот вечер вообще не понимала, что говорю, и… я была так взволнована… А они так ужасно вели себя со мной.
  Она вскочила и, плача, выбежала из комнаты. И Джордж Ли поднялся со своего места.
  — Что это вам пришло в голову? Так запугать мою жену, — неуверенно пролепетал он. — Она очень чувствительная женщина. Вам должно быть стыдно за такое обращение с нею. Я поставлю в парламенте вопрос о бесчеловечных методах британской полиции. Это просто позор.
  Он вышел из комнаты и хлопнул дверью. Инспектор Сагден откинул голову назад и засмеялся:
  — Да, это у нас получилось недурно. Ну, сейчас посмотрим…
  Джонсон наморщил лоб:
  — Странно все это. Получается совсем неясно. Нам надо будет допросить их еще раз.
  — О! Они через несколько минут вернутся, — с полной уверенностью сказал Сагден. — Вернутся, как только найдут подходящий ответ. Не правда ли, мистер Пуаро?
  Пуаро, сидевший неподвижно, вздрогнул, будто его разбудили.
  — Пардон, что вы сказали?
  — Я сказал, что они скоро вернутся назад.
  — Может быть, и вернутся. Возможно, разумеется. Сагден посмотрел на него удивленно.
  — Что с вами, мистер Пуаро? Вы что, увидели привидение?
  Пуаро медленно проговорил:
  — Знаете, я не стал бы безусловно отрицательно отвечать на этот вопрос.
  Полковник Джонсон нетерпеливо спросил:
  — Ну, Сагден, есть еще что-нибудь?
  — Я попытался восстановить последовательность, в которой люди появлялись в комнате, где произошло убийство. Совершенно ясно, как все происходило. После того как жертва закричала, убийца выскользнул из комнаты, запер дверь с помощью пинцета или чего-то подобного снаружи и несколько секунд спустя прикинулся, что он тоже, вместе с другими, бежит к месту событий. К сожалению, нельзя со всей определенностью установить, кто кого видел; этого участники событий уже не могут вспомнить точно. Трессильян говорит, что он видел, как Гарри и Альфред, выбежав из столовой, пересекли холл и побежали вверх по лестнице. Насколько я понял, мисс Эстравадос появилась на месте преступления одной из последних. По уверениям всех, первыми были Фарр, миссис Магдалена и миссис Хильда. Все трое утверждают, что они уже застали кого-то одного из троих названных, то есть появились не первыми. Расследование сильно затрудняется тем, что точно не поймешь, когда человек намеренно лжет, а когда его просто подводит память Бежали все — это установлено точно, но в каком порядке они бежали по лестнице — это очень трудно установить.
  — А что, вам это кажется таким важным? — медленно спросил Пуаро.
  — Да, из-за вопроса о времени. Времени было невероятно мало.
  — Я согласен с вами, что в этом деле вопрос о времени необычайно важен.
  — Ну, и в довершение ко всему, что еще больше затрудняет дело, — в этом доме две лестницы. Во-первых, главная лестница, которая ведет наверх из холла и примерно одинаково удалена от двери столовой и от двери гостиной. Во-вторых, есть еще одна лестница, в другом конце дома. Ею воспользовался Стивен Фарр. Мисс Эстравадос тоже поднялась по этой лестнице — ее комната находится на втором этаже в непосредственной близости. Все остальные сообщили, что прибежали по главной лестнице.
  — Все это, разумеется, очень запутано, — сказал Пуаро.
  Дверь вдруг распахнулась, и в комнату ворвалась Магдалена Ли. Она часто дышала, щеки ее раскраснелись. Она стремительно подошла к столу и сказала:
  — Мой муж думает, что я легла отдыхать, но я тихо выскользнула из комнаты.
  Она отчаянно посмотрела на полковника Джонсона. — Если я скажу вам правду, вы ведь сохраните это в тайне, не так ли? Я имею в виду… Но вы же не расскажете об этом всем?
  — Если это не связано с преступлением…
  — Да нет же. Речь идет… исключительно о личном, о.. — Глаза Магдалены увлажнились. — Я доверяю вам, полковник Джонсон. Я знаю, что вам можно довериться. Вы внушаете доверие, и вы так любезны. Понимаете, все было так: кто-то… — Она замялась.
  — Да-да, я слушаю, миссис Ли.
  — Позавчера я собиралась кое-кому позвонить. Одному… одному своему другу. Но я не хотела, чтобы Джордж знал об этом. Конечно, нехорошо с моей стороны, и я… после ужина я пошла к телефону, потому что думала, Джордж задержится еще некоторое время в столовой. Но когда я подошла к кабинету, то услышала, как мой муж разговаривает по телефону. В результате мне пришлось ждать.
  — Где вы ждали, миссис Ли? — спросил Пуаро.
  — За лестницей есть маленький гардероб. Комнатка достаточно темная. Я туда проскользнула, потому что из этого укрытия можно было увидеть, когда Джордж уйдет из кабинета. Но он не вышел. А тут раздался шум наверху, и все побежали вверх по лестнице.
  — Значит, ваш муж не покидал этой комнаты до тех пор, пока наверху не раздался шум?
  — Нет.
  — А вы сами провели время с девяти до девяти пятнадцати в том гардеробе, ожидая? — спросил Джонсон.
  — Да! Но я же не могла в этом признаться. Меня бы спросили: что я там искала, понимаете? И все выглядело бы так… так странно, понимаете?
  — Да. Это выглядит действительно несколько странным, — сухо согласился Джонсон.
  — У меня будто камень с души свалился от того, что я сказала вам всю правду. — Она обольстительно улыбнулась ему. — Вы ведь не расскажете об этом моему мужу? Нет, конечно же, нет. Я же знаю, что вам можно доверять — всем вам!
  Она окинула всех очаровательным взглядом и выпорхнула из комнаты.
  Полковник Джонсон энергично откашлялся:
  — Ну что же, могло быть и так. Звучит вполне правдоподобно. С другой стороны…
  — Но могло быть и не так, — перебил его Сагден. — В том-то и вся штука. Мы не знаем этого.
  ***
  Лидия Ли стояла, наполовину скрытая тяжелой портьерой, у окна и смотрела в сад. Звук за спиной заставил ее обернуться. В дверях стоял Эркюль Пуаро.
  — Мсье Пуаро! Вы меня напугали.
  — Очень сожалею, мадам.
  — Я думала, что это Хорбюри. Пуаро кивнул:
  — Да, он действительно очень тихо ходит по дому. Будто кошка или вор.
  Он посмотрел на Лидию внимательно Она сказала с презрением:
  — Да. Я никогда бы не хотела иметь дело с таким человеком. Думаю, что мы скоро постараемся избавиться от него.
  — Вы только выиграете от этого.
  Она посмотрела на него внимательным взглядом.
  — Что? Вы можете сказать о нем что-то плохое?
  — Ну, он — человек, который собирает чужие тайны и затем извлекает из этого выгоду для себя.
  — Вы думаете, что он что-то знает об убийстве? — спросила она.
  Пуаро пожал плечами.
  — Он ходит крадучись и хорошо слышит. Может быть, он что-нибудь слышал или видел, но не говорит об этом.
  — И при помощи чего он сможет кого-то из нас шантажировать?
  — Это в сфере возможного, мадам. Но я пришел не для того, чтобы сказать вам об этом, мадам.
  — А зачем?
  — Я говорил с мистером Альфредом, — медленно сказал Пуаро — И он сделал мне предложение, которое я хотел бы обсудить с вами, прежде чем принять или отклонить. Но поскольку я был столь восхищен той картиной, которую вы являли собой: ваш очаровательный джемпер на фоне темно-красной портьеры… я остановился, чтобы полюбоваться вами.
  — Мсье Пуаро, неужели мы будем тратить время на комплименты?
  — Простите меня, мадам. Но немногие англичанки умеют одеваться со вкусом. Платье, которое было на вас в первый вечер, несмотря на довольно простой покрой, было очень элегантным. Очень изысканным.
  Лидия спросила нетерпеливо:
  — О чем же вы хотели поговорить со мной, мистер Пуаро?
  Пуаро тоже стал серьезным.
  — Ваш супруг, мадам, попросил меня взять на себя расследование этого дела. Он хочет, чтобы я оставался здесь, жил в доме и приложил все усилия, чтобы раскрыть убийство.
  — Да, ну и?..
  — Я не могу принять приглашение, пока не буду убежден, что оно по нраву хозяйке дома.
  — Разумеется, я приветствую приглашение, которое сделал мой муж, — сказала она холодно.
  — Разумеется, мадам. Но мне нужно нечто большее. Действительно ли вы хотите, чтобы я принял его?
  — Действительно. Почему бы и нет?
  — Я хочу выразиться еще яснее. Вы действительно хотите, чтобы открылась истина?
  — Естественно. Пуаро вздохнул.
  — Неужели вы не можете сказать мне ничего, кроме этих общепринятых фраз?
  — Да. Я — человек, который сильно зависит от условностей. — Она закусила нижнюю губу. Вначале она колебалась, но потом все же произнесла: — Наверное, действительно — лучше полная откровенность. Я хорошо понимаю, в какой ситуации вы оказались. Отец моего мужа был убит, а поскольку главного подозреваемого в убийстве — Хорбюри — уличить не удалось, и кажется, что сделать это вообще невозможно, то выходит, что убийца — кто-то из членов нашей семьи. Воздать по заслугам этому кому-то — значит, навлечь позор на всю семью… и если уж быть до конца откровенной, то я должна признаться: этого-то я как раз и не хочу.
  — Значит, вы хотите оставить убийцу безнаказанным?
  — Вероятно, много убийц, избегнувших наказания, разгуливают по свету.
  — Да, вы правы.
  — Одним больше, одним меньше — разве это играет какую-то роль?
  Пуаро задумчиво посмотрел на нее.
  — А остальные члены семьи? Те, которые невиновны?
  Она насторожилась:
  — А что с ними?
  — Если ваши надежды сбудутся, то истина так никогда и не будет выяснена. И тогда в равной степени все останутся под подозрением.
  — Об этом я не подумала, — неуверенно проговорила она.
  — И никогда никто не узнает, кто был виновным на самом деле. — Он тихо добавил: — Кажется, вы уже знаете, кто это.
  — Вы не имеете права разговаривать со мной так! — воскликнула Лидия. — Это неправда! Ах, если бы это был кто-нибудь чужой, не принадлежащий к нашей семье.
  — Либо — и то, и другое.
  — Что вы имеете в виду? — обескураженно спросила она.
  — Это мог бы быть член семьи и, тем не менее, чужой… Вы меня не понимаете? Ну, это так, просто идея, которая возникла в мозгу Эркюля Пуаро. — Он серьезно посмотрел на нее. — Итак, мадам, что я должен ответить вашему супругу?
  Лидия подняла руки и уронила их устало и беспомощно.
  — Вы, конечно, должны согласиться.
  Пилар стояла посреди музыкальной комнаты. Стояла чересчур прямо и напряженно, глаза ее бегали по сторонам, как у животного, которое боится, что на него нападут.
  — Я хочу уехать отсюда.
  — Этого хотите не только вы, — дружелюбно сказал Стивен Фарр, — но нас не отпустят, дитя мое.
  — Полиция?.. Это так неприятно — иметь дело с полицией. С порядочными людьми такого происходить не должно.
  — Например, с вами, не так ли? — улыбнулся Фарр.
  — Нет, я имею в виду Лидию и Альфреда, Дейвида и Хильду, Джорджа… ну, и все-таки Магдалену.
  Стивен закурил сигарету. Он некоторое время молча пускал дым, а потом все же спросил:
  — Вы сделали одно исключение. Почему?
  — Как это? Не понимаю!
  — Почему вы не упомянули Гарри?
  Пилар засмеялась, обнажив свои прекрасные ровные зубы.
  — О, Гарри — совсем другое дело. Я думаю, он не привык ладить с полицией.
  — Наверное, вы правы. Во всяком случае, он слишком любит приключения, чтобы быть зачисленным в эту тихую компанию домоседов. Вам нравятся ваши английские родственники, Пилар?
  Пилар пришлось поразмыслить, прежде чем ответить.
  — Они милы, все очень милы, — сказала она неуверенно. — Но они никогда не смеются и никогда не радуются.
  — Милая девочка, так ведь в этом доме произошло убийство!
  — Д-д-да, — пробормотала Пилар.
  — Убийство, — менторским тоном продолжал Стивен, — это же не что-то такое, что случается по нескольку раз на день, как вам, вероятно, внушили горячие головы в вашей Испании. В Испании по такому поводу могут думать что угодно, но в Англии на убийство смотрят чертовски серьезно!
  — Вы смеетесь надо мной!
  — Конечно же, нет! Я вообще не способен смеяться над кем-то!
  Пилар внимательно разглядывала его загорелое лицо.
  — Вы тоже хотите уехать отсюда, не правда ли? А этот симпатичный высокий полицейский не отпускает вас.
  — Я не просил у него разрешения, но, вероятно, он не отпустил бы меня. Теперь приходится обдумывать каждый свой шаг и быть очень осторожным.
  — И это так скучно, — констатировала Пилар.
  — Если бы это было только скучно, любовь моя, так это б еще полбеды. И к тому же этот иностранец ходит повсюду и вынюхивает. Я, правда, считаю его не слишком умным, но он нервирует меня.
  Пилар вдруг наморщила лоб:
  — Мой дед был очень-очень богатым, правда? Кто теперь получит его деньги? Альфред и остальные?
  — Это зависит от его завещания.
  — Он мог и мне оставить кое-что, — вслух размышляла Пилар, — но думаю, что это маловероятно.
  — Не печальтесь на этот счет, — успокоил ее Стивен почти с любовью в голосе. — Вы — член семьи. Деньги на вашу жизнь будут выделены.
  Со вздохом Пилар сказала:
  — Да, я член этой семьи! Смешно, правда? А на самом деле оказывается, что смешного тут мало.
  — Да, определенно, для вас тут веселого мало. Пилар снова глубоко вздохнула. Затем спросила:
  — Может, заведем граммофон и потанцуем? Стивен посмотрел на нее в недоумении:
  — Это будет выглядеть неприлично. В доме, где покойник, танцевать не принято.
  Большие глаза Пилар стали еще больше:
  — Но я вовсе не в трауре! Ведь я почти не знала своего деда, хотя он и был мне симпатичен. Я не хочу плакать и быть несчастной потому, что теперь он мертв Глупо быть ханжой!
  — Вы великолепны! — с восхищением сказал Стивен Фарр.
  — Если мы заткнем трубу граммофона чулками и перчатками, — продолжила она вкрадчиво, — то он будет играть совсем тихонечко, и никто нас не услышит.
  — Ну пойдем, искусительница!
  Она довольно засмеялась, выбежала из комнаты и направилась в танцевальный зал на другом конце дома. Но, добежав до бокового коридора, который вел к двери в сад, она вдруг остановилась как вкопанная. Стивен, следовавший за ней, тоже резко остановился на бегу.
  Их взору предстал Эркюль Пуаро. Сняв со стены портрет, он рассматривал его детально при свете солнечного дня, который проникал через стекло в двери. Он посмотрел на молодых людей и улыбнулся им.
  Вы очень кстати! Я сейчас изучаю нечто очень важное лицо Симеона Ли в молодости.
  — Так это мой дедушка?
  Она долго смотрела на картину Затем сказала удивленно:
  — Как изменился… совсем изменился… Он был таким старым, весь в морщинках. А здесь очень похож на Гарри — так, наверное, выглядел Гарри лет десять назад.
  Эркюль Пуаро кивнул.
  — Да, мадемуазель. Гарри Ли больше всего похож на своего отца А здесь, — он прошел несколько шагов вдоль галереи портретов, — здесь — ваша бабушка. Посмотрите, какое у нее красивое лицо, светлые волосы, нежные голубые глаза.
  — Как Дейвид! — воскликнула Пилар.
  — И Альфред похож на нее, — заметил Стивен.
  — Наследственность — интересная вещь, — сказал Пуаро — Мистер Ли и его жена относились к совершенно различным типам людей. В общем и целом большинство детей в этой семье пошли в мать Посмотрите сюда, мадемуазель.
  Он показал на портрет девушки примерно девятнадцати лет с золотистыми волосами и большими смеющимися голубыми глазами. Чертами лица она была похожа на покойную жену Симеона Ли, но в них были такие жизнерадостность и веселье, которые, по всей видимости, никогда не испытывала эта тихая и терпеливая женщина.
  Щеки Пилар покраснели Девушка схватилась за длинную золотую цепочку, висевшую у нее на шее, вытащила медальон, и без слов поднесла к лицу Пуаро. То же самое смеющееся лицо юной девушки смотрело на него.
  — Моя мать, — шепнула Пилар.
  Пуаро кивнул. На другой стороне медальона был портрет симпатичного молодого мужчины с черными волосами и синими глазами.
  — Мой отец! Правда, он необычайно красив!
  — Да, конечно. У испанцев обычно не бывает синих глаз, не правда ли, мадемуазель?
  — У тех, которые живут на Севере, иногда бывают. Впрочем, мать моего отца была ирландкой.
  — Испанская, английская, ирландская и немножко цыганской крови, — перечислил Пуаро, смеясь. — С такой богатой наследственностью вы могли себе нажить множество врагов, сеньорита!
  Стивен Фарр улыбнулся:
  — Пилар перерезала бы любому врагу глотку, — так она сказала мне в поезде…
  Он вдруг испуганно замолчал. Мрачный смысл собственных слов дошел до него, и у него перехватило дыхание.
  Эркюль Пуаро попытался перевести разговор на другие, менее опасные темы.
  — Мадемуазель! Я вынужден просить вас еще об одном! Не могли бы вы на время дать ваш паспорт? Это просто формальность, хоть и неприятная. Он нужен инспектору Сагдену… Полицейские инструкции, знаете ли, обременительные и глупые, конечно, но для иностранцев в этой стране необходимо. А по закону, разумеется, вы являетесь иностранкой.
  Пилар подняла брови:
  — Мой паспорт? Сейчас я принесу его вам. Он лежит у меня в комнате.
  Пуаро последовал за ней, принося массу извинений:
  — Весьма сожалею, что доставляю вам такие хлопоты. Действительно, очень сожалею.
  Они дошли до конца длинного коридора. Оттуда вторая лестница вела на верхний этаж. Пилар преодолела ее в несколько шагов, Пуаро и Фарр следовали за ней гораздо медленнее. Комната Пилар была в конце лестницы. Она открыла дверь и крикнула:
  — Сейчас я вынесу паспорт.
  Пуаро и Стивен остались ждать. Молодой человек сказал немного смущенно:
  — Весьма глупо было с моей стороны говорить то, что я ляпнул. Но она вроде бы не заметила, а?
  Пуаро промолчал. Он склонил голову и, казалось, к чему-то прислушивался.
  — Англичане очень любят свежий воздух, — сказал он минуту спустя — И это их свойство мисс Эстравадос, кажется, унаследовала.
  Стивен Фарр изумленно уставился на него.
  — Потому что сегодня, в этот довольно морозный зимний день — не то, что вчера, к примеру, когда было солнечно и тепло — она открывает окно, вот именно сейчас она это делает. Странно, что за страсть к свежему воздуху'?
  Вдруг из комнаты послышалось эмоциональное восклицание, и Пилар появилась с выражением досады на лице и с натянутой улыбкой.
  — Какая я бестолковая! — воскликнула она. — Бестолковая и неловкая! Мой чемоданчик стоял на подоконнике, а я так неосторожно рылась в нем, что паспорт выпал у меня из окна на улицу. Он лежит там внизу, на клумбе. Я сейчас его принесу.
  Стивен собрался было сбегать за ним сам, но она решительно удержала его.
  — Идите с мистером Пуаро в гостиную! Я принесу его туда.
  Однако на лестничной площадке Пуаро вдруг сказал.
  — Задержимся на минуту здесь Я хотел кое о чем спросить вас в комнате, где произошло убийство.
  Они прошли по коридору, который вел к комнате Симеона Ли Когда проходили мимо ниши, в которой две мраморные нимфы, следуя благочестию викторианской эпохи, застенчиво придерживали свои ниспадающие складками облачения, Стивен Фарр пренебрежительно бросил:
  — Отвратительно они выглядят при дневном свете! Вечером мне показалось, что тут стояли три женщины, но, к счастью, их всего две!
  — Да, сегодняшним вкусам они уже не отвечают, — сказал Пуаро. — Но в свое время они явно стоили кучу денег. Впрочем, ночью они выглядят лучше.
  — Разумеется, потому что ночью видны только неясные очертания фигур.
  — Ночью все кошки серы, — ответил Пуаро.
  В комнате, где произошло убийство, оказался инспектор Сагден, который стоял на коленях у сейфа и исследовал его при помощи лупы.
  — Сейф был открыт ключом, а не отмычкой, — констатировал инспектор — И к тому же человеком, который знал условное слово.
  Пуаро подошел к нему, шепнул что-то на ухо, в ответ инспектор кивнул и быстро вышел из комнаты.
  Пуаро снова повернулся к Стивену, который неподвижно стоял, уставившись на кресло, в котором обычно сидел Симеон Ли На лбу молодого человека, прорезанном глубокими складками, выступили вены. Пуаро достаточно долго смотрел на него, потом сказал:
  — Одолевают воспоминания, правда?
  — Всего два дня назад, — прошептал Фарр, — он сидел здесь и был жив, а сегодня… — Затем он стряхнул с себя оцепенение. — Вы о чем-то хотели меня спросить, мистер Пуаро.
  — Позавчера вечером вы, если я не ошибаюсь, первым оказались на месте происшествия.
  — Право, не помню. Нет, мне кажется, одна из дам была наверху раньше меня.
  — Кто именно?
  — Жена Джорджа или жена Дейвида, кто-то из них двоих. Во всяком случае, они прибежали сразу же.
  — Сами вы не слышали крика?
  — Нет, мне кажется, нет. Я не могу вспомнить точно. Кажется, кто-то кричал…
  — Значит, вы не слышали звука вроде этого? Пуаро откинул голову и вдруг испустил пронзительный вопль. Это было так неожиданно, что Стивен отступил на шаг и остолбенел. Затем он сердито воскликнул:
  — Вы что, хотите перепугать весь дом? Нет, я не слышал ни звука, даже отдаленно напоминающего этот! Сейчас снова сбегутся все и подумают, что произошло второе убийство!
  Пуаро смущенно смотрел в пол перед собой.
  — Это верно… Как глупо с моей стороны! Пойдем! Он поспешил из комнаты. Лидия и Альфред стояли внизу на лестнице и смотрели вверх, Джордж как раз выходил из библиотеки, а Пилар только что вбежала в дом с паспортом в руках.
  — Ничего не произошло, ничего, — крикнул Пуаро. — Пожалуйста, не волнуйтесь Я только провел маленький эксперимент.
  Альфред посмотрел на него сердито. Джордж весь был в негодовании, и Пуаро поручил Стивену успокоить его. Сам же он поспешил по коридору в другой конец дома. Там он встретил Сагдена, спокойно выходившего из комнаты Пилар.
  — Ну как? — спросил Пуаро весьма заинтересованно.
  Инспектор покачал головой.
  — Ни звука.
  Он восхищенно посмотрел на Пуаро и кивнул.
  ***
  — Значит, вы соглашаетесь, мсье Пуаро? — спросил Альфред.
  Рука, которой он периодически проводил по лицу, слегка подрагивала. Его карие глаза, с обычно мягким взором, теперь горели, он был в каком-то странном лихорадочном возбуждении и говорил, слегка заикаясь. Лидия, молча стоявшая рядом, смотрела на него озабоченно.
  — Вы не знаете… вы н-не можете з-знать, что это з-значит для меня!… Убийца моего отца должен быть найден!
  — Если вы действительно, как и сказали мне, долго и основательно думали над этим, то я принимаю ваше предложение. Но учтите, мистер Ли, — обратного хода не будет! Я ведь не ищейка, которую можно взять за поводок и посвистеть, чтобы она возвращалась, когда оказывается, что лучше не идти дальше по следу.
  — Это само собой разумеется! Все г-готово. Ваша к-комната, — все. Оставайтесь, на сколько хотите.
  — Это не протянется слишком долго, — серьезно сказал Пуаро.
  — Как? Что вы сказали?
  — Я сказал, что это не протянется долго. Круг людей, которыми потребуется заняться в связи с этим преступлением, так узок, что просто не пройдет много времени до того момента, когда всплывет истина. — Он посмотрел на Альфреда. — Думаю, что близится конец расследования.
  Альфред уставился на него.
  — Не может быть! — задыхаясь, проговорил он.
  — Может-может. Все факты более или менее ясно указывают в одном направлении. Осталось выяснить только некоторые достаточно второстепенные обстоятельства и детали — и неопровержимая истина предстанет перед нами во всей своей наготе.
  Альфред недоверчиво хохотнул.
  — Значит, вы ее уже знаете?
  — Да, мистер Ли, — улыбнулся Пуаро в ответ я ее знаю.
  Альфред вдруг отвернулся.
  Лидия и Альфред изумленно уставились на него.
  — Я хочу попросить вас о двух вещах, — сказал Пуаро довольно твердо. — Во-первых, я хотел бы, чтобы портрет вашего отца, изображающий его в молодости, был повешен в той спальне, которую вы хотите предоставить в мое распоряжение.
  Лидия и Альфред изумленно уставились на него.
  — Портрет моего отца? — запинаясь, пробормотал Альфред. — Зачем?
  Пуаро сделал красноречивый жест.
  — Он будет меня, как бы это выразиться… вдохновлять, что ли!
  — Уж не собираетесь ли вы, мистер Пуаро, раскрывать это преступление при помощи общения с духами? — насмешливо спросила Лидия.
  — Я действительно прибегну к ясновидению, в том смысле, что буду смотреть не только глазами тела, но и глазами души.
  Она пожала плечами.
  — Во-вторых, я хотел бы знать о подлинных обстоятельствах, при которых умер супруг вашей сестры, Хуан Эстравадос.
  — Это необходимо? — спросила Лидия. Однако Альфред уже ответил на вопрос:
  — Хуан Эстравадос убил в ссоре из-за женщины какого-то мужчину в кафе.
  — Как он его убил?
  Альфред умоляюще посмотрел на Лидию.
  — Он заколол его, — равнодушно сказала Лидия. — Хуан Эстравадос не был приговорен к смерти, потому что его спровоцировал сам противник. Он получил срок и умер в тюрьме.
  — Его дочь знает об этом?
  — Думаю, нет.
  — Нет, Дженнифер не говорила ей об этом, — пробормотал Альфред.
  Вдруг Лидия вспылила:
  — Уж не думаете ли вы, что убийца — Пилар? Какая чушь!
  Пуаро пропустил замечание мимо ушей.
  — Мистер Ли, не могли бы вы рассказать мне более подробно о том, что случилось вашим братом Гарри?
  — Что именно вас интересует?
  — Насколько я понял, считается, что он опозорил вашу семью. — Почему?
  Бледное лицо Альфреда залилось краской.
  — Однажды он присвоил большую сумму денег, подделав подпись отца на чеке. Отец не стал привлекать его за это к ответственности. Гарри всегда был бездельником и шалопаем. Везде, в странах, где он только бывал, он впутывался в сложные ситуации. Постоянно телеграфировал, чтобы ему прислали денег. Его то и дело сажали в тюрьму, а потом выпускали!
  — Но ты же не знаешь этого наверняка, Альфред, — сделала ему замечание Лидия.
  Тог отмахнулся.
  — Гарри — проходимец! Он всегда был таким!
  — Кажется, вы не особенно любите брата, — констатировал Пуаро.
  Лидия коротко вздохнула, выражая нетерпение. Пуаро услышал этот вздох и бросил на нее острый, внимательный взгляд.
  — Если бы, по крайней мере, нашлись алмазы, — сказала она. — Мне кажется, в этом заключается разгадка всей истории.
  — Они нашлись, мадам. И найдены в вашем маленьком садике, который изображает Мертвое море.
  — Они… В моем садике?.. Как странно!
  — Очень странно, мадам?
  Часть VI
  27 декабря
  — Я опасался, что это принесет мне больше страданий, чем оказалось, — сказал Альфред Ли со вздохом. Они как раз вернулись из морга, где присутствовали при освидетельствовании трупа. Мистер Чарльтон, адвокат со старомодными манерами, был там вместе с ними и тоже приехал в Гостон Холл.
  — Я же говорил вам, что эта процедура — чистая формальность. Она была отложена, потому что полиции вначале требовалось провести расследование. Джордж Ли был возбужден.
  — Все это отвратительно, просто отвратительно! Отвратительная ситуация, в которой мы все тут оказались! Я лично твердо убежден в том, что преступление совершил сумасшедший, который каким-то образом сумел пробраться в дом. Этот Сагден упрям, как осел. Полковник Джонсон должен был привлечь к расследованию дела Скотланд Ярд. Местная полиция просто беспомощна. Чересчур бестолкова! Что случилось, например, с этим Хорбюри? Я слышал, что у него весьма темное прошлое, а полиция против него вообще ничего не предпринимает!
  — Я… э… полагаю, что у этого Хорбюри безупречное алиби на время этого события, и потому… э… полиция вынуждена верить его показаниям, — попытался успокоить его Чарльтон.
  — Вынуждена? Ах, она вынуждена! — бушевал Джордж. — Если бы я был на месте полиции, то относился бы к такому алиби весьма скептически. Ведь ясно же, что преступник всегда заботится о том, чтобы обеспечить себе алиби. Но долг полиции это алиби опровергнуть. Разумеется, если она способна на это!
  — Ну-ну, — сказал Чарльтон, — я полагаю, что не наше дело — вмешиваться в дела полиции. В общем, там служат довольно старательные люди.
  Джордж ожесточенно замотал головой.
  — Нет! Надо привлекать Скотланд Ярд! Инспектор Сагден, быть может, и добросовестный служака, но это не светило первой величины.
  — Да нет, Сагден — очень хороший полицейский, — возразил ему Чарльтон. — Он, возможно, несколько медлителен, но цели своей достигнет, поверьте мне.
  — Я убеждена, что полиция сделает все, что в ее силах, — сказала Лидия. — Мистер Чарльтон, не хотите ли шерри?
  Мистер Чарльтон вежливо отказался. Он откашлялся и приступил к вскрытию завещания. Читал этот документ с видимым удовольствием, задерживался на самых неясных формулировках и наслаждался особо утонченными юридическими пассажами. Закончив, он снял очки, основательно протер их и после этого окинул всех взглядом. Гарри Ли заговорил первым:
  — Эти юридические формулировки трудно понять.
  Не могли бы вы пересказать их коротко и ясно?
  — Но ведь это совершенно простое завещание.
  — Господи, — вздохнул Гарри. — Как же тогда выглядят сложные?
  Мистер Чарльтон взглядом призвал его к порядку. Затем он продолжал:
  — Главные статьи, по которым разделяется имущество, просты и понятны. Половина состояния отходит мистеру Альфреду Ли. Остальное делится между другими детьми.
  Гарри с вызовом засмеялся.
  — Альфреду, как обычно, везет, отхватить половину состояния отца! Ты отхватил куш, Альфред!
  Альфред побагровел. Лидия резко отрезала:
  — Альфред был послушным и преданным сыном своего отца. Он на протяжении многих лет вел дела и нес всю ответственность.
  — О да, Альфред всегда был образцовым сыночком!
  — Скажи спасибо, дорогой мой, что отец вообще тебе что-то оставил, — прошипел Альфред, глядя на брата.
  Гарри откинул голову назад и рассмеялся.
  — Ты предпочел бы, чтобы мне ничего не досталось, а? Ты всегда не мог терпеть меня!
  Мистер Чарльтон кашлянул. Он привык наблюдать такие неприятные сцены после вскрытия завещаний и желал покончить со своими обязанностями, пока не разгорелись бесконечные семейные споры.
  — Да, это, собственно, все, что я собирался сказать вам… — проговорил он.
  — А что же с Пилар? — спросил Гарри. Мистер Чарльтон снова откашлялся, на этот раз так, будто извинялся.
  — Э… мисс Эстравадос… а… не упоминается в завещании.
  — А разве она не получит долю своей матери?
  — Сеньора Эстравадос, — пояснил Чарльтон, — естественно, получила бы свою долю по завещанию, но так как она умерла, ее доля присоединяется к общей сумме наследства и будет разделена между остальными детьми.
  — В таком случае… Я, выходит… не получаю ничего? — вырвалось у Пилар.
  Лидия поторопилась заверить ее:
  — Ты будешь жить здесь, здесь будет твой дом.
  — Ты не против, Альфред? — спросил Джордж. — В конце концов, Пилар… хм… наша племянница, и наш долг позаботиться о ней.
  — Мы тоже всегда будем рады видеть тебя у нас, — заверила Хильда Ли.
  Но Гарри не успокоился:
  — Она должна получить свою, собственную долю. Мы должны отдать ей ту часть наследства, которая причиталась Дженнифер.
  Мистер Чарльтон проговорил:
  — Я должен… э… действительно уже… э… идти, мистер Ли. До свидания, миссис Ли… если я смогу быть чем-то вам полезен… э… в любое время к вашим услугам… э…
  Он торопливо покинул комнату, в которой, как подсказывал его богатый опыт, назревал семейный скандал.
  Едва дверь за ним закрылась, Лидия взволнованно заговорила:
  — Я согласна с Гарри. Пилар имеет право на свою, специально выделенную ей долю. Это завещание было составлено до смерти Дженнифер.
  — Чепуха! — завопил Джордж. — У тебя совершенно не юридический и отсталый способ мышления, Лидия! Закон есть закон, и мы должны ему подчиниться.
  — Пилар, конечно, не повезло, и нам очень жаль ее, — вмешалась в разговор и Магдалена, — но Джордж прав. Закон есть закон.
  Лидия встала. Она взяла Пилар под руку.
  — Все эти споры, должно быть, неприятны тебе, — сказала она мягко. — Может, тебе лучше уйти, пока мы будем обсуждать этот вопрос? Она проводила девушку до двери. — Не беспокойся, Пилар, — сказала она. — Положись на меня.
  Пилар медленно вышла из комнаты. Лидия закрыла за ней дверь и вернулась к остальным.
  Несколько секунд в комнате царила тишина. Все, казалось, затаили дыхание. Но в следующее мгновение конфликт разгорелся с новой силой.
  — Ты всегда был мелочным типом, Джордж, — сказал Гарри.
  Джордж в ответ заорал:
  — Зато я, во всяком случае, не был паразитом и голодранцем!
  — Ты такой же паразит, как и я! Ты все эти годы жил только на деньги, которые тебе посылал отец!
  — Ты, кажется, позабыл, что мое ответственное и видное общественное положение..
  — Ответственное — боже ты мой! Ты просто надутый пузырь, да и только!
  Магдалена закричала в негодовании:
  — Как ты можешь говорить такое?!
  Голос Хильды, как всегда, спокойный, только чуть-чуть выше тоном, перекрыл весь этот шум:
  — Неужели мы не можем обсуждать это дело спокойно?
  Лидия бросила на нее взгляд, полный благодарности. Вдруг Дейвид, до сих пор молчавший, воскликнул:
  — Этот конфликт вокруг денег вообще безобразен! Это грязно!
  Магдалена ядовито зашипела на него:
  — Какое благородство! Может, ты даже готов отказаться от своей доли наследства? Тебе деньги нужны не меньше, чем всем другим! А твоя отрешенность от мира — только поза! И достаточно смехотворная!
  — Отказаться от наследства? — прошептал Дейвид. — Смогу ли я отказаться от него?
  — Нет, конечно же, ты этого не сделаешь, — твердо сказала Хильда. — Неужели мы все будем вести себя так по-детски? Альфред, ты теперь глава семьи…
  Альфред, казалось, очнулся от глубокого сна.
  — Как ты сказала?.. Когда вы все одновременно кричите, а затем обращаетесь ко мне за советом, я совсем ничего не могу понять…
  — Хильда права, мы ведем себя, как жадные, невоспитанные люди, — воскликнула Лидия. — Давайте все-таки попытаемся обсудить наши проблемы спокойно и, если это возможно, по порядку. Ты — старший среди нас, Альфред. Как, по-твоему, мы должны поступить с Пилар?
  — Разумеется, мы должны предоставить ей здесь крышу над головой и выделить ежемесячное содержание. На деньги своей матери она, по-моему, не имеет никаких юридических прав. Она ведь не Ли, не забывайте этого. Она — гражданка Испании.
  — Юридических прав у нее нет, это так, — возразила Лидия — Но я считаю, что она имеет моральное право на эту часть наследства. Ваш отец оставил своей дочери столько же денег, сколько и Джорджу, Дейвиду и Гарри, и это несмотря на то, что она против его воли вышла замуж в Испании. Дженнифер умерла всего год назад. Я убеждена в том, что он приглашал мистера Чарльтона только затем, чтобы в новом завещании переписать долю Дженнифер на Пилар. Может, он даже оставил бы девушке и больше. Ведь она у него единственная из внуков, не забывайте. Стало быть, самое меньшее, что мы можем сделать, это загладить несправедливость, которую хотел исправить сам ваш отец.
  — Браво, Лидия! — воскликнул Альфред с теплотой в голосе. — Ты права Я согласен, что Пилар должна получить долю Дженнифер из отцовского наследства.
  — А ты, Гарри? — спросила Лидия.
  — Ты знаешь, что я согласен. Я считаю, что ты очень ясно описала положение дел, и должен сказать, что восхищаюсь тобой.
  — Джордж?
  Джордж стал красным как рак, и буквально задрожал от возбуждения.
  — Нет! Я против! Все это — совершенно несправедливые притязания. Выделите ей комнату, где жить, и дайте хорошие деньги на карманные расходы. Этого ей будет более чем достаточно!
  — Он совершенно прав, — пискнула Магдалена — Было бы просто чудовищно, если бы он согласился с вашим предложением. Если вы поразмыслите над тем, что Джордж — единственный из семьи, кто чего-то достиг в этом мире, то и без того вам станет стыдно, что отец не оставил ему больше денег.
  — Дейвид?
  — О, вы, разумеется, правы, — неуверенно пробормотал Дейвид. — Ужасно только, что вокруг всего этого дела возникло так много споров и прозвучало так много отвратительных слов.
  — Я тоже согласна с тобой, Лидия, твое предложение справедливо, — сказала Хильда.
  Гарри обвел всех взглядом:
  — Итак, все ясно. Альфред, Дейвид и я — за. Джордж — против. За — большинство.
  — Это не тот вопрос, который решается большинством голосов, — неприязненно возразил Джордж.-
  Моя доля отцовского наследства — это моя собственность. И я никому не дам из нее ни пенни.
  — Конечно, нет! — торжествующе воскликнула Магдалена.
  Тогда Лидия заговорила более резко:
  — Пожалуйста, это дело ваше. В таком случае долю Дженнифер выплатим мы, все остальные.
  Она обвела взглядом всех, и братья, кроме Джорджа, кивнули в знак согласия. Гарри сказал:
  — Поскольку Альфред получил львиную долю, он мог бы и в этом случае выплатить большую часть.
  Альфред насмешливо возразил:
  — Я вижу, твоей первоначальной щедрости заметно поубавилось!
  — Ну, не начинайте все сначала! — прервала их Хильда. — Пусть Лидия скажет Пилар, что мы приняли решение. Детали и частности обсудим позже. — И продолжала в надежде отвлечь разгорячившихся спорщиков от опасной темы: — А где, собственно, мистер Фарр? И мистер Пуаро?
  — Мы довезли мистера Пуаро до деревни, когда направлялись на освидетельствование, — сказал Альфред. — Ему нужно было что-то купить, очень важное.
  — А кто это там, в саду? Стивен Фарр или инспектор Сагден? — воскликнула Лидия.
  ***
  Усилия обеих женщин увенчались успехом. Семейный ответ закончился. Лидия отвела Хильду в сторонку.
  — Спасибо, Хильда, было очень мило с твоей стороны, что ты меня поддержала. Ты и в самом деле умеешь улаживать конфликты.
  — Странно, как деньги возбуждают людей, — задумчиво сказала Хильда.
  Между тем все прочие вышли из комнаты, женщины остались вдвоем.
  — Да… даже Гарри, хоть вначале он и предложил отдать долю Пилар. А мой бедный Альфред — настолько англичанин, что не может представить, как деньги семьи Ли перейдут к гражданке Испании.
  Хильда улыбнулась.
  — Мы, женщины, не так уж мало смыслим в делах. Лидия ответила, пожав узкими плечами:
  — Может быть. Надо учесть, что эти деньги все-таки не наши. Делить чужое всегда легче.
  — Странная девушка эта Пилар, — сказала Хильда. — Неизвестно, что из нее выйдет?
  Лидия вздохнула.
  — Я рада, что она теперь перестает зависеть от нас. Жить здесь, даже получая хорошие деньги на наряды, определенно не соответствовало бы ее мечтам. Она для этого слишком горда и слишком… слишком чужая здесь. — Она помолчала и добавила: — Однажды я привезла из Египта чудесный камень — лазурит. Там, в окружении песка и яркого солнечного света цвет его был великолепным — такая сочная синева, как будто светящаяся. Но дома его краски стали тускнеть, и синева эта словно погасла.
  — Понимаю… — тихо сказала Хильда.
  — Я так рада, что наконец-то познакомилась с тобой и с Дейвидом, — улыбнулась Лидия. — Хорошо, что вы приехали.
  — А я очень жалела о том, что мы приехали сюда, — призналась Хильда.
  — Я тебя понимаю, но знаешь, Хильда, Дейвид перенес весь этот шок гораздо легче, чем я ожидала. Я думала, раз он такой чувствительный, его все это совершенно выбьет из колеи. Но сейчас мне даже кажется, что он с момента убийства прямо-таки ожил…
  Хильда посмотрела на нее почти испуганно.
  — Значит, ты тоже это заметила? Это страшно… но все действительно так, как ты сказала!
  Она помолчала, вспоминая слова, которые произнес муж прошедшей ночью: «Хильда, ты помнишь сцену в „Тоске“, когда Скарпиа мертв, а Тоска зажигает возле него свечи? Там она говорит: „Теперь я могу простить ему все!“. Вот именно это я чувствую сейчас по отношению к отцу. Все эти годы я не мог его простить, хоть и действительно желал, но сейчас я больше не держу на него зла. Вся ненависть улетучилась. С моих плеч свалился огромный груз». Охваченная внезапным страхом, она спросила тогда: «Потому что он мертв?» На что муж быстро и убежденно ответил: «Нет, нет, не потому, что он умер, а потому, что умерла моя детская, глупая ненависть к нему».
  Вот об этом-то разговоре Хильда и вспомнила. Она очень хотела рассказать о нем женщине, которая была на ее стороне, но почему-то почувствовала, что лучше этого не делать. Вслед за Лидией она вышла в холл. Там стояла Магдалена с маленьким пакетиком в руках. Когда обе женщины появились перед ней, она вздрогнула.
  — Вот это, должно быть, и есть та важная вещь, которую собирался купить мистер Пуаро, — воскликнула она. — Я видела, как он только что положил это сюда. Что может быть внутри?
  Она переводила взгляд с одной женщины на другую и дурашливо хихикала, но в глазах ее застыли испуг и настороженность, что выдавало неискренность ее преувеличенного веселья.
  Лидия слегка подняла бровь и сказала холодно:
  — Мне надо помыть руки перед ленчем. Магдалена попыталась было сохранить деланное веселье, но это ей не удалось, в голосе предательски звучали отчаянные нотки.
  — Я просто должна посмотреть, что там! — хихикнула она.
  Открыв пакет, Магдалена вскрикнула. Лидия и Хильда замерли и озадаченно уставились на предмет, который оказался в ее руках.
  — Накладные усы для маскарада, — пролепетала Магдалена. — Но что это значит? Хотелось бы мне знать…
  — Зачем ему понадобился этот маскарад? — удивленно спросила Хильда. — Но ведь..
  — …но ведь у мистера Пуаро и без того роскошные усы, собственные, — закончила предложение Лидия.
  Магдалена закрыла пакет.
  — С ума можно сойти! И зачем мистер Пуаро купил накладные усы?
  ***
  Выйдя из гостиной, Пилар медленно пересекла холл, тут ее встретил Стивен Фарр, который как раз шел из сада.
  — Семейный совет завершен? Завещание оглашено? — спросил он.
  Пилар дышала взволнованно.
  — Я ничего не получаю — совсем ничего! Завещание было написано много лет назад. Дед оставил деньги моей матери, но поскольку она умерла, все перешло к другим.
  — Да, тебе, конечно, не повезло, — сказал Стивен.
  Был бы жив старик, он наверняка составил бы другое завещание. Тогда он оставил бы деньги и мне тоже — много денег! Стивен улыбнулся.
  — Это опять-таки было бы не совсем справедливо.
  — Почему бы и нет? Он любил меня больше всех, вот и все!
  Она угрюмо смотрела под ноги.
  — Мир вообще очень жесток к женщинам. Они вынуждены пытаться добыть деньги, пока молоды. А когда становятся старыми и непривлекательными, им больше никто ничего не дает.
  — Не переживайте из-за этого так сильно, милая Пилар! Семейство Ли позаботится о вас.
  — Это так, но очень весело мне здесь не будет, — сказала она.
  — Вероятно, — согласился Стивен. — Я не могу себе представить, что вам придется остаться здесь, Пилар. Не лучше ли поехать в Южную Африку? Там солнце и ширь неоглядная Правда, приходится также работать не покладая рук. Вы любите работать?
  — Я не знаю, — неуверенно ответила она.
  — Или, быть может, вы предпочитаете целый день сидеть на балконе? Станете ужасно толстой — у вас вырастут целых три подбородка…
  Пилар, сама того не желая, рассмеялась:
  — Ну вот, такой вы мне нравитесь больше. Я все-таки рассмешил вас!
  — Я думала, что буду много смеяться в это Рождество. Я читала в книжках, как весело проводят рождественские праздники англичане. Они едят плумпудинг с изюмом, который подается весь в огне, и получают подарки, а от кого — секрет, и еще…
  — Но, милая моя, это верно, так и празднуют Рождество, и мы бы праздновали так, если бы не убийство. Пойдем! Я покажу, что мне вчера показывала Лидия, — ее кладовую!
  Он подвел ее к маленькой комнатке — чуть больше, чем стенной шкаф.
  — Вот, смотрите, все ящички с печеньем и варенье из фруктов, апельсины, финики, орехи. А здесь…
  — О! — воскликнула Пилар. — Какие славные золотые и серебряные шарики!
  — Их вешают на елку вместе с подарками для слуг. А эти маленькие снеговики с блестящими кристаллами льда должны во время ужина стоять на столе А здесь — шары самых разных цветов, мы бы их надували.
  Глаза Пилар светились.
  — Ах, давай все-таки надуем один! Лидия, несомненно, разрешила бы нам. Я так люблю шарики!
  — Ребенок! Ну, ладно. Какие вам нравятся?
  — Красные, конечно!
  Они выбрали по шарику и сильно надули их Затем, завязав концы, стали подбрасывать. Когда шарики опускались вниз, они снова ударяли по ним, чтобы те взлетали в воздух.
  — Давай выйдем в холл, там гораздо больше места! — сказала Пилар.
  Когда они разыгрались вовсю, появился Эркюль Пуаро.
  Снисходительно улыбаясь, он наблюдал за ними.
  — Так-так, значит, играем, как дети малые. Очень мило.
  — Красный — мой! — объяснила Пилар, переводя дух. — Он намного больше, чем его. Если бы мы вышли на улицу и отпустили шарик, он бы улетел в самое небо!
  — Ну, хорошо, давайте отпустим, — предложил Стивен. — Мы при этом сможем загадать желание.
  Пилар была в восторге. Она выбежала в сад. Пуаро последовал за ней и Стивеном, снисходительно улыбаясь.
  — Я хочу много-много денег, — крикнула Пилар. Она подняла шарик высоко над головой, и когда налетел ветер, отпустила его. Шарик действительно полетел вверх.
  Стивену повезло меньше. Стоило ему отпустить шарик, как ветер отнес его в сторону, на колючий кустарник, и он лопнул.
  Пилар тотчас же подбежала к месту, где случилось это несчастье.
  — Лопнул! — горестно сказала она. Затем стала пинать остатки шарика носком своей туфли. — Скажу вам, что я подняла с пола в комнате деда. Воздушный шарик, только светло-розовый.
  Пуаро не удержался от восклицания. Пилар вопросительно посмотрела на него.
  — Нет, нет, ничего, — поспешил он успокоить ее. — Я просто споткнулся и ушиб палец на ноге.
  Он быстро повернулся и оглядел дом.
  — Так много окон! Любой дом, мадемуазель, имеет глаза и уши. Печально, что англичане любят оставлять окна открытыми.
  Лидия появилась на террасе.
  — Ленч подан. Пилар, все в порядке. Альфред объяснит тебе после ленча. Пойдем к столу.
  Все вместе они пошли в дом. Пуаро шел последним. Он был очень серьезен.
  После ленча Альфред повел племянницу в свой кабинет и закрыл дверь. Остальные пошли в гостиную. Только Эркюль Пуаро остался стоять в холле и задумчиво смотрел на двери кабинета Альфреда. Вдруг он заметил, что к нему приближается старый дворецкий.
  — Слушаю вас, Трессильян. Вас что-то беспокоит? Старик, казалось, был растерян.
  — Я должен… мне надо было бы сказать мистеру Ли, но сейчас ему, наверное, не стоит мешать, правда?
  — Случилось что-нибудь?
  Медленно, будто не веря своим словам, Трессильян ответил:
  — Это так странно. Совершенно непонятно. — Он поколебался. — Вы, наверное, заметили, сэр, что по обеим сторонам двери у главного входа в дом были ядра на цоколях. Тяжелые такие, круглые камни. Один из них кто-то унес, сэр!
  Пуаро наморщил лоб:
  — Когда?
  — Сегодня утром они оба были здесь, сэр. Могу поклясться в этом.
  — Пойдем.
  Они вместе вышли из дома. Пуаро нагнулся и внимательно рассмотрел со всех сторон оставшееся ядро. Когда он выпрямился, лицо его было необычайно серьезным.
  — Кто мог украсть такую вещь, сэр? Ведь это же бессмысленно! — пролепетал старый дворецкий.
  — Это мне тоже не нравится, — буркнул Пуаро. — Совсем не нравится.
  Трессильян боязливо посмотрел ему в лицо.
  — Что только происходит в этом доме, сэр? — спросил он в отчаянии. — С того момента, как убили хозяина, здесь все изменилось. Мне все время кажется, будто я вижу в каком-то сне. Я путаю вещи и часто думаю, что мне не стоит доверять собственным глазам.
  — Нет, это неверно. Именно своим глазам вы только и должны доверять, Трессильян!
  — Нет, нет, сэр! Зрение подводит меня. Я это чувствую совершенно определенно. Иногда я даже путаю одного человека с другим. Я слишком стар для своей профессии.
  Пуаро хлопнул его по плечу:
  — Мужайтесь! Не падайте духом!
  — Спасибо, сэр! Вы хотите мне добра, я знаю. Но все-таки это правда: я слишком стар. Я снова и снова вспоминаю старые добрые времена и вижу мисс Дженнифер, Альфреда и Дейвида совсем молодыми. С той ночи, когда вернулся домой мистер Гарри…
  — Вот именно, — кивнул Пуаро. — Именно об этом я тоже сейчас подумал. Вы перед тем сказали: «С тех пор, как был убит хозяин». Но ведь эти дела начались раньше! С тех пор, как мистер Гарри вернулся домой, здесь все переменилось и, кажется, стало каким-то нереальным. Разве я не прав?
  — Правы, сэр. Мистер Гарри всегда приносил в дом беспокойство, с давних пор — Взгляд его скользнул по пустому каменному цоколю. — Но кто же взял ядро, сэр? — шепнул он. — И зачем? Мне кажется, что я в сумасшедшем доме.
  — Боюсь, что здесь нет никакого сумасшествия, — мрачно ответил Пуаро. — Напротив, кто-то действует очень умно и расчетливо. А кто-то, Трессильян, находится в очень большой опасности.
  Он повернулся и вошел в дом.
  В этот момент из кабинета Альфреда вышла Пилар. На ее щеках пылали красные пятна. Она шла, высоко подняв 'голову, глаза ее метали молнии. Дойдя до Пуаро, она вдруг топнула ногой и воскликнула:
  — Я на это не соглашусь! Пуаро поднял брови:
  — Что случилось, мадемуазель?
  — Альфред только что сообщил мне, что я получу ту долю наследства, которая была завещана моей матери.
  — Ну и что же?
  — С точки зрения закона я не имею никаких прав на нее, объяснил мне Альфред. Но он, Лидия и другие считают, что эта доля принадлежит мне. Это, дескать, вопрос справедливости, и они решили дать мне эти деньги.
  — Ну и что же? — снова спросил Пуаро. Пилар посмотрела на него возмущенно:
  — Разве вы не понимаете? Они хотели дать мне деньги. Дать!
  — Но разве это как-то задевает вашу гордость? Если это действительно вопрос справедливости — то, что вы должны получить эту долю наследства.
  Пилар вздохнула:
  — Ах, вы меня не понимаете.
  — Наоборот, я очень хорошо вас понимаю, — сказал Пуаро.
  — Да нет же! — Пилар сердито отвернулась. Колокольчик у дверей зазвонил. Пуаро обернулся, бросил взгляд через плечо и увидел сквозь матовое стекло двери силуэт инспектора Сагдена. Он быстро спросил Пилар:
  — Куда вы идете сейчас?
  — В гостиную ко всем остальным, — ответила она угрюмо.
  — Хорошо! Оставайтесь там! Не расхаживайте по дому одна, особенно с наступлением темноты! Будьте очень осторожны. Вам угрожает большая опасность, мадемуазель, сегодня больше, чем когда бы то ни было!
  Сказав это, он повернулся и пошел навстречу Сагдену. Тот выждал, пока Трессильян удалится в свою комнатку Затем достал из кармана телеграмму.
  — Вот, теперь дело в шляпе! — заявил он торжествующе. — Прочтите это. Телеграмма из полиции Южной Африки!
  В телеграмме было:
  «Сын Эйбенайзера Фарра умер два года назад».
  — Теперь нам это известно! — усмехнулся Сагден. — Странно! А я шел совсем по другому следу!
  ***
  Пилар, высоко подняв голову, вошла в гостиную. Она подошла прямо к Лидии, которая сидела у окна и вязала.
  — Лидия, я пришла сказать тебе, что не возьму эти деньги. И что я уезжаю — немедленно…
  Лидия удивленно посмотрела на нее. Вязание упало на колени.
  — Милый мой ребенок! Альфред, наверное, очень неуклюже объяснил тебе суть дела! Ты, наверное, воображаешь, что это какая-то благотворительность, но ведь это совсем не так! Мы не проявляем ни щедрости, ни любезности — мы просто выполняем свой долг, следуя представлению о справедливости. При нормальных обстоятельствах эти деньги унаследовала бы твоя мать и, вероятно, завещала бы их тебе. Значит, эта доля наследства принадлежит тебе. Это не подачка, не жертва с нашей стороны — это то, что принадлежит тебе по праву!
  — Именно поэтому я не могу принять этих денег, — отчаянно воскликнула Пилар. — Потому что ты говоришь со мной так! Потому, что вы все так поступили со мной! Я с удовольствием приехала сюда. Это было весело. Это было приключение, но сейчас вы мне его испортили! Я хочу уехать отсюда — и вы никогда больше не должны будете заботиться обо мне…
  Слезы подступили ей к горлу. Она повернулась и выбежала из комнаты. Лидия беспомощно посмотрела ей вслед.
  — Ради всего святого, что могло так взволновать ее?
  Джордж значительно откашлялся и важно заявил:
  — Как я уже имел повод заметить сегодня утром, гм… вы исходите из совершенно ложных предпосылок. Пилар достаточно умна, чтобы разобраться в этом. Она отвергает вашу подачку…
  — Это не подачка! — оборвала его Лидия. — Это ее право!
  Инспектор Сагден и Пуаро вошли в комнату. Сагден огляделся и сразу спросил:
  — А где мистер Фарр? Я хочу поговорить с ним! Но прежде чем кто-либо успел ответить, раздался голос Пуаро, звонкий и резкий:
  — Где сеньорита Эстравадос?
  — Она собирает свой чемодан, во всяком случае, собиралась это делать. Кажется, она сыта по горло своими английскими родственниками. — Джордж Ли произнес это с плохо скрытым злорадством.
  Пуаро вздрогнул.
  — Бежим быстрее! — крикнул он Сагдену.
  Не успели они выбежать в холл, как раздался грохот, — упало что-то тяжелое, и тут же разнесся крик.
  — Быстрее!… Бежим!
  Пуаро пробежал через фойе и ринулся вверх по черной лестнице. Дверь в комнату Пилар была широко открыта, на пороге ее стоял мужчина. Он повернул голову к Пуаро и Сагдену. Это был Стивен Фарр.
  — Она жива, — только и сказал он.
  Пилар стояла, опершись о стену, и в оцепенении смотрела на большое каменное ядро, которое лежало перед ней на полу.
  — Оно было установлено над дверью моей комнаты, — сказала она, еле переводя дыхание, — готово было упасть прямо на голову, когда я открою дверь. Но моя юбка зацепилась за гвоздь, и это меня немного задержало.
  Пуаро встал на колени и внимательно исследовал гвоздь, на котором остался кусочек красной шерсти.
  — Этот гвоздь, мадемуазель, спас вам жизнь. Инспектор обескураженно посмотрел на Пуаро:
  — Вы понимаете, что все это означает?
  — Кто-то пытался убить меня, — сказала Пилар.
  — Это западня, — констатировал Сагден, обстоятельно и дотошно исследовав дверь, — совершенно обычная западня, устроенная для того, чтобы вас убить. В доме замышляли второе убийство, но на этот раз не удалось!
  Пилар молитвенно воздела руки к небу.
  — Матерь божья, святая богородица! — воскликнула она. — Почему кто-то хочет меня убить? Кому же я сделала зло?
  — Наверное, вам следовало бы спросить: что я знаю такого? — туманно сказал Пуаро.
  — Что я знаю? Я ничего не знаю.
  Она посмотрела на него удивленными глазами.
  — Вы ошибаетесь, мадемуазель. Скажите, где вы были в момент убийства? Вы были не в этой комнате.
  — Нет, здесь! Я же говорила вам!
  — Разумеется, говорили, но тогда вы сказали неправду. Вы сказали нам, что слышали, как закричал ваш дед, не так ли? — Голос Сагдена звучал обманчиво мягко. Но в этой комнате вы не могли бы услышать крик. — Это мы с мсье Пуаро установили вчера.
  — Значит, вы были где-то ближе к комнате вашего деда, — вновь вмешался в разговор Пуаро. — Хотите, я даже скажу где именно. Вы стояли в нише, рядом со статуями, мадемуазель!
  Пилар от удивления затаила дыхание:
  — Откуда вы знаете? Пуаро украдкой усмехнулся:
  — Стивен Фарр видел вас там.
  — Это неправда! — воскликнул Фарр. — Это явная ложь!
  — Простите меня, мистер Фарр, но вы действительно видели там мисс Пилар, — сказал Пуаро спокойно. — Вспомните, у вас было впечатление, будто в нише стояли три статуи, а не две. Только одна из дам в тот вечер, когда произошло убийство, была в белом платье: мадемуазель Эстравадос. Она и была той третьей фигурой, которую вы видели. Ведь правда, мадемуазель?
  Пилар поколебалась секунду, а потом сказала:
  — Да, это правда.
  Пуаро посмотрел на нее дружелюбно.
  — А теперь скажите нам всю правду, пожалуйста! Почему вы стояли в нише?
  — После ужина я вышла из столовой и хотела зайти к деду. Я подумала, что он, может быть, обрадуется мне. Но когда свернула в коридор, увидела, что кто-то стоит у его двери. Я не хотела, чтобы меня видели, потому что точно знала — дед в этот вечер никому не велел приходить к нему. И я спряталась в нише — на тот случай, если стоящий у двери обернется. — Она заломила руки. — Затем я вдруг услышала ужасный шум — переворачиваются стулья и столы, бьется стекло, — все, казалось, летит на пол. Я не шевелилась. Мне было страшно. А затем раздался ужасный крик… — Она перекрестилась… Сердце мое, кажется, остановилось. «Кого-то убили!» — сказала я себе.
  — Дальше?
  — Затем все побежали по лестнице вверх, мимо меня, по коридору. И я побежала с ними.
  — Почему же вы не рассказали обо всем, когда мы допрашивали вас в первый раз? — спросил Сагден ехидно.
  Пилар покачала головой.
  — Я подумала, что вы будете подозревать меня в том, что я убила деда, если признаюсь, что находилась так близко от дверей его комнаты.
  — Если вы будете лгать, то тогда мы действительно вас заподозрим, — отчитал ее рассерженный Сагден.
  — Пилар! — Стивен Фарр умоляюще посмотрел на девушку. — А кого вы видели перед дверью в комнату старого господина? Кого? Скажите нам!
  — Да, скажите нам! — приказал Сагден.
  Пилар заколебалась. Глаза ее широко открылись и снова сузились.
  — Я не знаю, кто это был, — медленно проговорила она, — но это была женщина.
  ***
  Инспектор Сагден оглядел всех по очереди. Затем с волнением, обычно ему совершенно не свойственным, сказал:
  — Это противоречит всем правилам и инструкциям, мистер Пуаро!
  — Я знаю, инспектор, — успокаивающе сказал Пуаро. — Но, видите ли, я хотел бы поделиться своими наблюдениями со всеми здесь присутствующими. Я хочу призвать их всех к сотрудничеству, и таким образом мы вместе установим истину.
  — Обезьяний театр! — буркнул Сагден себе под нос. Он откинулся на спинку стула.
  — Но прежде всего, думается, вы должны задать свой вопрос мистеру Фарру, не правда ли? — невозмутимо сказал Пуаро.
  Сагден сжал губы.
  — Я хотел выбрать для этого менее официальный момент, — он произнес саркастически. — Но как пожелаете.
  Он потянул телеграмму Стивену Фарру.
  — Ну, мистер Фарр, или как вас там еще называть! Как вы сможете это объяснить?
  Стивен Фарр поднял брови и громко зачитал телеграмму. Затем вновь отдал ее инспектору.
  — Да, довольно скверно, не правда ли?
  — И это все, что вы можете сказать?
  — Оставьте, инспектор, я знаю, что вы сгораете от нетерпения, желая получить объяснение! Вы его получите. Каким бы неубедительным оно вам не показалось, уверяю вас. Я не сын Эйбенайзера Фарра, но я знал и отца, и сына Фарров очень хорошо. Попробуйте поставить себя на мое место (меня, впрочем, зовут Стивен Грант.) Я первый раз в жизни приехал в эту страну и был разочарован. Все вокруг — и люди, и вещи — показалось мне серым и безжизненным. И вдруг в поезде, в котором я ехал, появляется девушка, в которую я влюбился буквально с первого взгляда. Она показалась мне восхитительнейшим существом во всем мире! Мы поговорили с ней, и у меня все крепче становилось решение никогда больше не терять ее из виду. Случайно на ее сумке я увидел наклейку с адресом, куда она направляется. Имя ее мне ничего не говорило, а вот адрес был знаком Я много слышал о Гостон Холле и знал все о его обитателях. Старый Симеон Ли был когда-то деловым партнером Эйба Фарра. И Эйб мне часто рассказывал, сколь замечательной личностью он был.
  И тут мне пришла идея поехать в Гостон Холл и выдать себя за сына Эйбенайзера Фарра. Тот, как правильно написано в телеграмме, умер два года назад; но я вспомнил, что Эйб говорил мне, что много лет уже ничего не слышал о Симеоне Ли, и я сделал вывод — старый Симеон Ли тоже, вероятно, ничего не знает о смерти сына Эйба Во всяком случае, я решил попытать счастья.
  — Однако вы не сразу решились на это, — вставил Сагден — Сначала вы два дня жили в гостинице «Аддлсфилд».
  — Да, потому что хотел хорошенько подумать, прежде чем решиться на такое дело. Но в конце концов решился. Это казалось мне интересным приключением. Ну, и получилось все великолепно! Старик сказал мне: «Милости просим!» и пригласил в дом. Я принял приглашение. Вот, господин инспектор, и все мое объяснение. Если оно вам не нравится, то вспомните на секунду время, когда сами были влюблены, и скажите честно, не совершали ли и вы тогда разных глупостей Меня зовут, как я вам уже говорил, Стивен Грант. Можете послать запрос в Южную Африку и проверить мои показания. Во всяком случае, заверяю вас, что я — не убийца и не воровал драгоценностей.
  — В этом я никогда не сомневался, — тихо сказал Пуаро.
  Инспектор Сагден в раздумьи провел пальцем по щеке.
  — Я, разумеется, тщательно проверю ваши показания, — начал он осторожно. — Хочу узнать у вас еще одно: почему после того, как случилось убийство, вы сразу не сказали правду, а продолжали лгать? Ответ Стивена был обезоруживающим.
  — Потому что был идиотом! Потому что всерьез думал, что смогу сыграть эту роль до конца, и никто ни о чем не узнает. И, кроме того, я боялся, что именно в тот момент такое признание вызовет подозрительность А вот о том, что вы, вероятно, пошлете в Иоганнесбург запрос относительно моей личности, я, признаться, не подумал.
  — Итак, мистер Фарр — мистер Грант! Я не верю вашему рассказу, — сказал Сагден — Он достаточно быстро либо подтвердится, либо будет опровергнут.
  Он вопросительно посмотрел на Пуаро. А Пуаро посмотрел на Пилар.
  — Полагаю, что мадемуазель Эстравадос тоже есть что сказать нам.
  Пилар сильно побледнела Она еле смогла выдохнуть:
  — Да Я никогда бы не сказала об этом, если бы не Лидия и не ее предложение о деньгах. Приехать сюда и разыгрывать спектакль, обманывать и разыгрывать — это было весело! Но когда Лидия заявила, что деньги по праву принадлежат мне, это было уже нечто другое. Это уже перестало быть шуткой.
  Альфред Ли спросил удивленно:
  — Что перестало быть шуткой, Пилар? Не понимаю, о чем ты говоришь.
  — Ты думаешь, что я — твоя племянница, Пилар Эстравадос. Но это не так' Пилар погибла, когда мы вместе ехали на одной машине в Испании Рядом с нашей машиной взорвалась бомба; ее убило сразу, а меня не задело Я почти не знала ее, но она много рассказывала мне о своем дедушке, который велел разыскать ее, чтобы она приехала к нему в Англию, и который очень богат. А у меня не было денег, и я не знала, куда мне ехать и что делать И тут я вдруг подумала: почему бы мне не взять паспорт Пилар и не поехать в Англию, чтобы там стать богатой — Улыбка вдруг скользнула по ее губам. — Мне очень нравилось представлять, получится ли у меня это дело или нет! Это так развлекло меня' На фото в паспорте мы довольно похожи Но когда здесь вдруг потребовали мой паспорт, я выбросила его в окно и немножко испачкала землей фото, потерла его При пересечении границ пограничники не очень внимательно смотрят на фотографии, но здесь, наверное, могли бы заметить различие…
  Альфред Ли возмутился:
  — Но ведь это означает, что ты — что вы представились моему отцу как его внучка и попытались использовать в своих целях его любовь?!
  Пилар ответила, не смущаясь:
  — Да, потому что я сразу заметила, что он мне симпатизирует.
  — Невероятно! Неслыханно! — разразился проклятьями Джордж Ли. — Просто преступно! Пытаться обманом выманить деньги!
  — Все равно ты не дал ей ни пенни, старина, — вмешался Гарри. — Пилар, я остаюсь верен тебе и продолжаю быть на твоей стороне! Я восхищаюсь твоим мужеством. И благодарю Бога за то, что я больше не твой дядюшка! Это развязывает мне руки.
  Пилар повернулась к Пуаро:
  — Вы знали это! С каких пор?
  — Мадемуазель, если бы вы изучали законы генетики, открытые Менделем, то знали бы, что у двух синеглазых супругов не может родиться ребенок с черными глазами. А миссис Дженнифер, как известно, была весьма порядочной и честной женщиной. Из этого я сделал вывод, что вы, следовательно, не можете быть Пилар Эстравадос. А когда затем я еще провел свой эксперимент с паспортом, для меня все стало совершенно ясно. Все было придумано достаточно умно, но, как видите, оказалось все-таки недостаточно убедительным.
  Сагден ехидно улыбнулся.
  — Весь театр, который вы тут устроили, не оригинален.
  Пилар уставилась на него.
  — Не понимаю…
  — Вы сейчас рассказали нам целую историю, но есть еще кое-что, о чем вы должны нам рассказать…
  — Оставьте ее в покое! — вспылил Стивен. Однако Сагден ничуть не смутился.
  — Вы сказали нам, что после ужина поднялись к своему деду — чтобы доставить ему радость, как вы изволили выразиться Но я думаю, на уме у вас было что-то другое. Вы украли алмазы. Вы держали их в руках. Вероятно, вы клали их в сейф так, что старик не видел вас при этом, и только сделали вид, что кладете. Когда он заметил исчезновение камней, то решил, что есть только два человека, которые могли их похитить: Хорбюри, который как-то узнал условное слово и украл камни ночью, или вы!
  Тут мистер Ли сразу и начал действовать Он позвонил мне и попросил прийти к нему. Затем он велел передать вам, чтобы вы поднялись к нему после ужина. А когда вы появились у него, он обвинил вас в краже. Вы отпирались. Он загнал вас в угол. Что произошло потом, я не знаю. Вероятно, он тоже уже догадался к тому моменту, что вы — не его внучка, а профессиональная воровка. Словом, вы поняли, что вас разоблачили, и, чтобы избежать огласки, ударили его ножом. Завязалась борьба, и старик закричал. Тогда вы выбежали из комнаты, повернули ключ снаружи при помощи какого-то приспособления, а затем, хорошо понимая, что вам далеко не убежать, потому что все сейчас будут здесь, вы спрятались в нише между статуями.
  — Неправда! — резко крикнула Пилар. — Неправда! Я не воровала алмазов! Клянусь святой божьей матерью!
  — Кто же тогда украл их? — грозно спросил Сагден. — Вы утверждаете, что видели кого-то перед дверью комнаты мистера Ли. Если верить вам, получается, что убийцей был кто-то другой. Но никто и никогда не подтвердит этого вашего утверждения, что там кто-то стоял. Другими словами: я думаю, что вы просто выдумали это, чтобы вывернуться самой!
  — Конечно, преступница — она! — воскликнул Джордж Ли. — Это же совершенно ясно' Я ведь всегда говорил, что моего отца убил кто-то посторонний! Совершенный абсурд — предполагать, что на такое мог пойти кто-то из членов семьи. Ведь это было бы, это было бы неестественно!
  Пуаро вдруг выпрямился в своем кресле.
  — Тут я не могу согласиться с вами. Если принимать во внимание характер Симеона Ли, его смерть даже естественна!
  Джордж Ли так и остался сидеть с открытым ртом, вытаращив глаза на Пуаро.
  — По моему мнению, — невозмутимо продолжал тот, — это и произошло в действительности. Симеона Ли убил кто-то из его детей, кровь от крови и плоть от плоти его.
  — Один из нас!? — воскликнул Джордж. — Никогда! Я…
  Пуаро прервал разгорячившегося Джорджа:
  — Все присутствующие здесь могут быть заподозрены! Давайте начнем сразу с вас, мистер Джордж Ли. Вы не любили своего отца. Если вы и считались с ним, то только из-за денег, которые он присылал. В день убийства он угрожал вам уменьшить сумму, которую регулярно посылал. Вы знали, что после его смерти получите немалые деньги. Вот вам и возможный мотив для убийства.
  Тут он переключился на Магдалену.
  — И мадам тоже имела мотив для убийства. Она оказалась в долгах, и тон различных замечаний, которые позволял себе свекор на ее счет, был ей крайне неприятен. И у нее тоже нет алиби. Она пошла звонить по телефону, но не позвонила, и ее показания не подтверждаются никем…
  Теперь перейдем к мистеру Дейвиду Ли. Мы не раз слышали, насколько сильна мстительность в крови у членов семьи Ли. Мистер Дейвид Ли не забыл, как его отец обращался с матерью, и не простил ему этого. Последнее оскорбительное замечание в адрес матери, которое допустил покойный, переполнило чашу терпения. Существует версия, что Дейвид Ли играл на пианино, когда произошло убийство. Случайно в тот момент он играл похоронный марш. Но разве нельзя допустить, что похоронный марш играл кто-то другой, тот, кто знал, что задумал Дейвид, и подталкивал его к этому шагу?
  — Это просто гнусное предположение, — спокойно сказала Хильда Ли.
  Пуаро повернулся к ней.
  — Тогда я предложу другую версию, мадам. Ваша рука могла нанести смертельный удар. Вы потихоньку поднялись по лестнице, чтобы казнить человека, который, по вашему мнению, не заслуживает пощады. Вы принадлежите к числу людей, которые могут испытывать припадки гнева, мадам.
  На это Хильда ответила только:
  — Я не убивала его.
  — Мистер Пуаро прав, — сказал вдруг Сагден.-
  Все присутствующие здесь могут подпадать под подозрение, за исключением мистера Альфреда Ли, его супруги и мистера Гарри Ли.
  — Я не стал бы делать исключения даже для этих троих, — возразил Пуаро.
  Лидия иронично улыбнулась:
  — Ах, вот как? И чем же вы обоснуете свои подозрения на мой счет, мистер Пуаро?
  — Оставим в стороне ваши мотивы, мадам. Они достаточно ясны. Что же касается остального, то скажем вот о чем. Вы в тот вечер были одеты в платье из тафты с яркими цветами и жакет из того же материала. Я должен заметить, что Трессильян довольно близорук. На небольшом расстоянии вещи у него начинают расплываться в глазах. Далее я должен констатировать, что гостиная достаточно большая, и освещение в ней весьма слабое. Итак, Трессильян в тот вечер, когда произошло убийство, примерно за две минуты до того, как раздался крик, вошел в гостиную, чтобы унести кофейные чашки. Ему показалось, что вы стоите у окна, наполовину скрытая тяжелой портьерой.
  — Он действительно видел меня, — спокойно заметила Лидия.
  — Я хочу сказать, что Трессильян видел не вас, а жакет вашего костюма, который вы могли повесить так, что возникло бы впечатление, что вы сами стоите там.
  — Как вы осмеливаетесь говорить такое! — воскликнул Альфред.
  — Оставь, — прервал его Гарри. — Сейчас пойдем дальше. Как вы объясните нам, что Альфред мог убить своего любимого отца? Ведь мы оба сидели в столовой, когда раздался крик.
  — Это вполне допустимо! Алиби всегда кажется более достоверным, если его, сам того не желая, подтверждает ваш недоброжелатель. Вы и ваш брат не слишком-то ладите. Это известно всем. Вы публично высмеивали его, и он не находит для вас ни одного доброго слова. Но давайте предположим, что мы являемся свидетелями утонченного заговора. Предположим, что Альфреду Ли до смерти надоело танцевать под дудку отца. Предположим, что вы встретились с братом и задумали с ним коварный план. Вы вернулись домой, и Альфред разыгрывает, что весьма разозлен этим. Он явно не выносит вас и делает едкие замечания. Вы, в свою очередь, презираете его. И вот наконец наступает великолепно спланированный вами вечер — вечер убийства. Один из вас остается в столовой и громко говорит, так, чтобы показалось, что там двое спорят между собой. А другой в это время незаметно поднимается по лестнице и убивает… Альфред вскочил.
  — Вы — сам сатана! — тяжело дыша, воскликнул он.
  Сагден вопросительно посмотрел на Пуаро.
  — Неужели вы и в самом деле полагаете, что…, Пуаро вдруг повысил голос и сказал повелительно:
  — Я должен был изложить вам все возможности! Так могли разворачиваться события. Как они разворачивались на самом деле, нам удастся выяснить позже. — Он несколько мгновений раздумывал, глядя перед собой. — Мы должны, как я уже говорил вам, начать с рассмотрения характера Симеона Ли…
  Установилась тишина. Все напряженно смотрели на Пуаро.
  — В этом — ключ ко всей тайне, — начал тот. — Мы должны разобраться, что представлял собой Симеон Ли, что он передал по наследству своим детям. Гордость, например, ту гордость, в которой он чувствовал себя уязвленным, потому что дети разочаровали его. Далее — терпение, умение выжидать, будучи наготове. Мы узнали, что Симеон Ли годами терпеливо выжидал, когда ему представится случай отомстить за причиненное зло. Эта черта характера была унаследована более всего теми его сыновьями, которые внешне, казалось, очень мало на него похожи. Дейвид Ли на протяжении многих лет таил в своем сердце ненависть. Чисто внешне Гарри Ли больше всех похож на отца. Это бросается в глаза особенно тогда, когда смотришь на портрет молодого Симеона Ли: тот же узкий нос, волевой подбородок и та же манера высоко держать голову. И еще многие другие внешние особенности Гарри унаследовал от отца. К примеру, манеру проводить иногда пальцем по щеке или откидывать назад голову, когда смеется.
  Исходя из этих особенностей, я пришел к убеждению, что убийство совершено человеком, связанным со старым господином кровными узами. Я начал изучать с психологической стороны всех членов семьи в отдельности, попытался выяснить, кто из них мог быть преступником. И пришел к выводу, что ими могли быть лишь двое — Альфред Ли и Хильда Ли. Дейвида я исключил из числа возможных убийц. Я не верю, что такой сверхчувствительный человек смог бы совершить это жестокое убийство. И Джорджа Ли и его жену я с самого начала исключил из списка подозреваемых. Каковы бы ни были их желания и намерения, у них не хватило бы мужество рискнуть — для этого они слишком осторожны. Миссис Лидия Ли, на мой взгляд, не способна на насилие. Для этого она слишком иронично мыслит. Я сомневался только относительно Гарри Ли. Судя по внешнему виду, он обладает необузданной, дикой силой, и тем не менее, я не мог отделаться от мысли, что эта физическая мощь, собственно, только видимость, а в сущности Гарри слабак.
  Таким образом, остались только два человека — Альфред и Хильда Ли. Альфред способен на самоуничижение и полное подчинение. Он на протяжении многих лет всегда уступал воле другого. Такое продолжительное угнетение своего «Я» могло легко привести к срыву. Кроме того, Альфред на протяжении этих многих лет вполне мог накопить много тайной злости на отца, хотя и никогда не говорил о ней. Другой человек, который мог бы, на мой взгляд, совершить преступление, Хильда Ли. Она относится к тому типу людей, которые привыкли спокойно все взвешивать, но при определенных обстоятельствах могут судить и казнить твердой рукой — даже если они поступают так не ради самих себя. В Ветхом Завете мы встречаем людей такого типа, например, Юдифь.
  Придя к таким размышлениям, я перешел к более подробному исследованию обстоятельств преступления — стал раздумывать о в высшей степени необычных обстоятельствах, при которых было совершено преступление. Пожалуйста, перенеситесь мысленно снова в ту комнату, в которой старый Симеон Ли лежал мертвым на полу. Если помните, там на полу лежали тяжелый стол и такое же тяжелое кресло, а также разбитые лампа, фарфор, стекло и прочее. Стол и кресло привлекали особое внимание. Это были тяжелые вещи красного дерева. Трудно представить, что во время драки такую мебель кто-то из них мог опрокинуть, тем более зная, что Симеон Ли был немощным старцем Все это показалось мне невероятным. Не укладывалось в голове и то, почему грохот падающей мебели, а перевернуть ее бесшумно нельзя, не был услышан обитателями дома. В интересах убийцы было перерезать горло Симеону Ли по возможности бесшумно.
  Не совсем ясно было также, как ключ был повернут в замке. Если таким образом пытались создать впечатление самоубийства, то совершенно неудачно, потому что в этой смерти ничто не указывает на такой исход. Если хотели создать впечатление, что убийца бежал через окно, то тоже неубедительно — окна были либо заперты, либо зафиксированы так, что бежать через них невозможно. И к тому же поворачивание ключа снаружи потребовало бы у убийцы времени! Таили в себе секрет маленькая полоска резинки и деревянный дюбель, которые показал мне инспектор Сагден. Резинка оказалась мешочком, в котором хранилась губка Симеона Ли. Эти два предмета, как сообщил мне Сагден, поднял с пола кто-то из вошедших в комнату первым. Но какое отношение они имеют к убийству! И тем не менее, эти вещи были найдены на месте происшествия! Таким образом, мотивы преступления становились более непонятными. Не поддавалось здравому рассудку и такое обстоятельство: старый господин приглашает инспектора Сагдена, чтобы сообщить ему о краже Затем он просит его прийти через час с лишним. Почему? Если Симеон Ли подозревал кого то из своей семьи, почему он не попросил инспектора Сагдена просто подождать внизу, в холле, пока он будет беседовать с тем, кого подозревает? Присутствие полицейского в доме исключило бы если не кражу, то убийство. Относительно этого момента мне было непонятно поведение не только убийцы, но и жертвы! И тут я поймал себя на мысли, что рассматриваю вещи с совершенно неправильной точки зрения, а именно с той, которую пытается навязать нам убийца! Три вещи не имеют в логике рассуждения никакого смысла: борьба, повернутый снаружи ключ в замке и полоска резинки. Я постарался отбросить все остальное и подробно изучить только эти три вопроса, независимо от всех других. Борьба! Что это означает? Насилие — шум — треск и звон разбитого стекла… Ключ? Зачем поворачивать ключ в замке? Чтобы никто не мог войти в комнату. Но дверь ведь могли, в конце концов, и взломать чтобы кого-то запереть внутри комнаты? Чтобы кого-то выпустить?.. Полоска резинки, мешочек от губки. Ну, это просто кусок резинки, и ничего больше. Мысль лихорадочно вертелась вокруг проклятого треугольника, отсутствовало орудие, при помощи которого совершено убийство. Как увязать эти три вопроса с действиями возможных убийц? Прямого ответа не было.
  И тем не менее, у меня было предчувствие, что в этом убийстве нет ничего случайного и глупого, наоборот, все тщательно спланировано и исполнено с блеском. Значит, здесь каждая частность имела огромное значение. И вдруг что-то стало проясняться…
  Кровь! Так много крови — свежей, несвернувшейся. Ее было чересчур много, этой крови!
  Возникла и вторая идея: кровавая месть — месть родной крови Родная кровь Симеона Ли восстала против него.
  Эркюль Пуаро упредил готовые прозвучать вопросы.
  — Две самые важные зацепки в этом деле были подсказаны мне двумя разными людьми, причем каждый из них сделал это, сам того не сознавая. Первая принадлежала миссис Лидии Ли, которая процитировала строчки из «Макбета»: «Кто бы мог подумать, что в старике было еще так много крови?» А потом Трессильян изрек нечто полное глубокого значения. Он рассказал мне, как странно он себя чувствует — будто все происходит во второй раз. Это чувство у него возникло в тот день, когда он сначала открыл дверь Гарри Ли, а вскоре после того — Стивену Фарру. Посмотрите на Гарри Ли, посмотрите на Стивена Фарра, и вы увидите, как удивительно они похожи! Поэтому Трессильяну и показалось, что он дважды пережил одну и ту же ситуацию. Ведь и в самом деле за дверью стоял почти один и тот же человек. Трессильян пожаловался, что у него плохое зрение и он путает людей. И неудивительно! У Стивена Фарра узкий нос, он имеет обыкновение откидывать голову назад, когда смеется, и часто проводит указательным пальцем по щеке. Если мы внимательно присмотримся к портрету молодого Симеона Ли, то увидим, что на него похож не только Гарри Ли, но и Стивен Фарр…
  Стивен Фарр шевельнулся. Стул под ним заскрипел.
  — Вспомните, что говорил сгоряча Симеон Ли, — продолжал Пуаро. — Вспомните, как он ругал свою семью? Он тогда сказал, что готов поклясться, что у него есть сыновья получше, хотя они, быть может, и рождены в незаконном браке. И мы тем самым вновь возвращаемся к характеру Симеона Ли! Симеон Ли — любимец женщин, Симеон Ли, который хвастал перед своей внучкой, что может составить лейб-гвардию из собственных сыновей почти одного возраста. Отсюда я сделал вывод: Симеон Ли собрал не только всю свою семью, в доме оказался еще один его сын — неузнанный и непризнанный.
  Стивен встал. Пуаро обратился к нему:
  — Ведь поэтому вы приехали сюда, не правда ли? Не из-за милой девушки, с которой вы познакомились в поезде. Вы уже направлялись сюда — еще до того, как встретились с ней. Вы хотели узнать, что за человек ваш отец.
  Стивен Фарр заговорил срывающимся от волнения голосом:
  — Да… Мама иногда рассказывала о нем. Желание увидеть его превратилось у меня в манию. Когда заработал денег, я поехал в Англию Он не должен был знать, кто я, поэтому я и объявил себя сыном Эйба. Я приехал сюда только для того, чтобы познакомиться с человеком, который был моим отцом.
  Инспектор Сагден прошептал:
  — Господи боже мой, до чего же я был слеп! Теперь я вижу совершенно ясно! Два раза я спутал вас с мистером Гарри Ли и ничего не заметил. — Он обернулся к Пилар. — Значит, вот как оно было! Вы видели Стивена Фарра стоящим у дверей комнаты, в которой произошло убийство, не так ли? Вы заметно заколебались и посмотрели на Фарра, прежде чем сказать, что вы видели женщину. Вы видели Фарра и не хотели его выдавать!
  Тут раздался глухой голос Хильды Ли.
  — Нет, вы ошибаетесь. Пилар видела там меня.
  — Вас, мадам? — спросил Пуаро — Я, собственно, думал, что…
  — Инстинкт самосохранения — странная штука, — сказала она спокойно. — Никогда бы не подумала, что могу быть трусихой до такой степени, но я промолчала, потому что боялась. Я была с Дейвидом в музыкальной комнате. Он играл, но настроение у него было отвратительное. Я чувствовала, что сама в этом виновата, ибо это я убедила его приехать. Дейвид сыграл первые аккорды похоронного марша, и тут вдруг я приняла решение. Вам оно может показаться странным, — я решила, что мы должны уехать немедленно, той же ночью. Тихо вышла из комнаты и поднялась по лестнице, чтобы объяснить старику, почему мы хотим уехать. Я прошла по коридору и постучала к нему в дверь.
  Никакого ответа. Я постучала еще раз, чуть громче. Снова никакого ответа. Тогда я надавила на ручку двери, но дверь была заперта. И тут я услышала звуки в комнате…
  Она замялась.
  — Вы можете мне не верить, но это правда! Кто-то был в комнате! Кто-то напал на мистера Ли! Я услышала, как переворачиваются столы и кресла, как бьется стекло и фарфор, а затем я услышала последний, долгий ужасный крик, который постепенно затих! И затем ничего больше — тишина. Я стояла, не в силах пошевельнуться. Как парализованная. Тут прибежал мистер Фарр, потом Магдалена и другие, и мистер Фарр и Гарри взломали дверь. Мы вошли в комнату, а там никого не было, кроме мистера Ли, который лежал в луже крови. — Она вдруг перешла на крик. — Никого не было в комнате, никого, понимаете!
  Инспектор Сагден глубоко вздохнул. Затем он сказал:
  — Или я сошел с ума, или все остальные. То, что вы, миссис Ли, рассказали сейчас, просто невозможно представить! Абсурд!
  — Но я все же заявляю вам, что слышала шум борьбы! — воскликнула Хильда Ли. — И слышала крик старика. И никто не вышел из комнаты, и никого не оказалось там!
  — И обо всем этом вы молчали, — сказал Пуаро.
  — Да. — Хильда была очень бледной, но, казалось, хорошо владела собой. — Ведь если бы я рассказала тогда вам, как все было, вы непременно решили бы, что старика убила я…
  Пуаро отрицательно покачал головой:
  — Нет, вы его не убивали. Симеона Ли убил его собственный сын!
  Стивен Фарр вскочил:
  — Клянусь перед богом, что я его и пальцем не тронул!
  — Не вы, — сказал Пуаро. — У него есть и другие сыновья.
  — Идите вы к черту!.. — закричал Гарри.
  Джордж уставился на него. Дейвид закрыл глаза рукой, а у Альфреда нервно задергалось веко.
  Пуаро продолжил:
  — В первый вечер, который я провел в этом доме, то есть в тот вечер, когда произошло убийство, я видел призрак. Призрак убитого. Встретив в первый раз Гарри Ли, я очень удивился Мне показалось, что я его уже где-то видел Тогда я внимательно изучил его лицо и понял, как сильно он похож на отца в молодости Это сходство и заставило меня подумать, что я его уже где-то видел.
  Но вчера один из сидящих здесь мужчин откинул голову назад, когда засмеялся. И тут я понял вдруг, кого мне напоминает Гарри Ли. И снова, приглядевшись, я увидел сходство лица этого мужчины с лицом покойного.
  Неудивительно, что бедный старый Трессильян перестал верить своим глазам, когда он открыл дверь троим мужчинам подряд, необыкновенно похожим друг на друга Неудивительно, что он пожаловался, что путает людей, ведь по дому ходят трое мужчин, которых можно различить только вблизи. Та же фигура, те же движения — и прежде всего привычка проводить указательным пальцем по щеке и привычка, смеясь, откидывать голову назад! И одинаковый — длинный и узкий — нос! Но это сходство все же не так бросается в глаза, потому что этот третий человек носит усы!
  Пуаро выпрямился.
  — Порой забывают, что полицейские — тоже люди! Что у них тоже есть жены, матери, дети… — И после маленькой паузы Пуаро добавил: —… И отцы тоже! Вспомните о репутации Симеона Ли: человек, порочащий жену бесконечными связями на стороне. Его внебрачный сын мог кое-что унаследовать от него. Черты лица, например, или движение. Но он мог унаследовать и его гордыню и мстительность.
  Пуаро повысил голос.
  — Всю свою жизнь, Сагден, вы страдали от несправедливости, которую причинил вам ваш отец. Вы давно решили убить его. Вы родились в соседнем графстве. Без сомнения, ваша мать, благодаря деньгам, которые ей щедро дал Симеон Ли, смогла найти себе мужа. Она вышла замуж и дала ребенку фамилию этого человека. Вы поступили в полицейский корпус в Мидлшире. Шансы на месть увеличились, оставалось найти подходящий момент. У инспектора полиции очень много шансов убить так, чтобы избежать ответственности.
  Сагден стал бледным как смерть.
  — Вы с ума сошли! — голос его срывался на громкий шепот. — Меня же не было в доме, когда он был убит!
  — Нет, вы убили его еще до того, как ушли из дому в первый раз. Никто не видел Симеона Ли после этого живым. Покойный, может быть, и ждал вашего визита, но не потому, что он пригласил вас! Нет, это вы позвонили ему и туманно намекнули на возможную кражу. Это вы предложили ему встретиться в восемь часов и поговорить под предлогом, что придете собирать пожертвования на полицейский дом для сирот.
  Симеон Ли ничего не подозревал. Он не знал, что вы — его сын. Вы пришли, сказали ему про алмазы, о которых от кого-то узнали, — будто бы они, по вашим сведениям, украдены. Он открыл сейф, чтобы доказать вам, что его камни лежат на месте в целости и сохранности. Вы извинились, вернулись с ним назад, к камину, подошли сзади, зажали рот рукой и перерезали ему горло. Детская игра для человека с вашей физической силой. И тут началась ваша инсценировка!
  Вначале вы похитили алмазы. Затем сложили друг на друга стол, кресла, лампу, вазы, бокалы и продернули сквозь всю эту пирамиду длинный тонкий шнур, который специально принесли с собой. Кроме того, вы прихватили с собой бутылочку с кровью какого-то животного, куда добавили определенное количество натриевой соли лимонной кислоты. Эту кровь вы разбрызгали по всей комнате, и в лужу крови, которая вытекла из раны Симеона Ли, вы тоже добавили лимонно-кислого натрия. Затем вы подбросили дров в камин и развели большой огонь, чтобы тело оставалось теплым. Конец шнура вы пропустили через узкую щель в приоткрытом окне на улицу — так, чтобы он свисал по стене дома. Вышли из комнаты и заперли ключом дверь за собой. Это было важно, чтобы никто не вошел случайно в комнату раньше времени.
  После этого вы вышли из дома и спрятали алмазы в декоративном маленьком садике. Их рано или поздно нашли бы, и это еще больше укрепило бы подозрение против членов семьи Ли, а в том-то и состояло ваше намерение Незадолго до девяти пятнадцати вы незаметно подкрались к дому под окно и стали тянуть за шнур. Старательно воздвигнутая вами пирамида закачалась и стала рушиться, производя громкий треск и звон. Затем вы вытащили шнур и обмотали его вокруг тела под форменной курткой. Но вы придумали и еще кое-что!
  Пуаро повернулся к остальным.
  — Вспомните, как по-разному вы восприняли крик мистера Ли и описали его! Мистеру Альфреду Ли показалось, что это предсмертный крик человека, полный ужаса Миссис Лидия и мистер Дейвид выразились так: «Вопль души в адском огне». Миссис Хильда Ли сказала: «Крик кого-то, у кого вообще не было никакой души, — нечеловеческий крик, животный». А Гарри Ли был гораздо ближе к истине, когда заметил, что звук был похож на предсмертный визг свиньи, которую колют.
  Знаете, есть такие надувные светло-розовые резиновые шарики, которые продаются на ярмарках. Когда из них выпускаешь воздух, они издают ужасный звук! Эти игрушки так и называют: «свинья при смерти».
  Да, Сагден, это была незаурядная выдумка. Это был венец всего! Вы принесли такую штуку в комнату и заткнули ее маленьким деревянным дюбелем. Дюбель этот вы тоже зацепили шнуром. Когда вы дернули за шнур, дюбель выскочил, и воздух из шарика стал выходить. В результате после грохота и звона раздался визг «свиньи при смерти».
  Он повернулся к остальным слушателям.
  — Понимаете теперь, что Пилар Эстравадос подняла с пола? Инспектор Сагден надеялся, что успеет вовремя к месту происшествия и сам поднимет резинку, пока ее никто не заметил. Он очень быстро забрал ее у Пилар, пользуясь тем, что он — инспектор полиции. Но он никому так и не рассказал об этой вещи! Одно это уже подозрительно. Я узнал об этом маленьком эпизоде от Магдалены Ли и после задал вопрос Сагдену. Он уже был готов к такой ситуации: показал резиновый мешочек, в котором хранилась губка покойного, — мешочек, который он сам приготовил, и деревянный дюбель. Вроде бы это соответствует описанию — то же, что подняла с пола Пилар: маленькая резинка и маленькая штучка из дерева, вроде гвоздика. С самого начала мне было совершенно непонятно, какое значение они могли иметь. Но вместо того, чтобы сказать себе: эти вещи не имеют никакого смысла, значит, они не могли быть найдены в комнате, где произошло убийство, значит, инспектор Сагден мне лжет, я, глупец, продолжал мучительно доискиваться до смысла этих вещей. Только когда мадемуазель Эстравадос играла с шариком, который потом лопнул, только когда она вскрикнула, что такой же сдутый шарик она нашла в комнате Симеона Ли, мне, наконец, все стало ясно.
  Заметили теперь, как все сходится? Непонятная борьба нужна была для того, чтобы создать впечатление, что убийство произошло позже, чем на самом деле; закрытая на замок дверь — чтобы никто не увидел труп раньше времени; и предсмертный крик. Если смотреть под таким углом зрения, то преступление совершено логично и глубоко продумано.
  Но с тех пор, как Пилар Эстравадос подняла с пола резинку, она стала представлять опасность для убийцы. Эта опасность еще увеличилась, если он услышал ее замечание по поводу шарика, — а это вполне возможно, так как окна в доме были открыты. Она, кстати сказать, и раньше сыграла злую шутку с убийцей. Говоря о старике, она заметила: «Он в молодые годы был, должно быть, очень красивым». И обернувшись к Сагдену, сказала: «Таким же, как вы!» Сагден точно знал, что она говорит в буквальном смысле, намекая на сходство. Неудивительно, что он залился краской и чуть не задохнулся от волнения. Это заявление было таким неожиданным, и оно показалось ему крайне опасным. С того момента он попытался бросить тень подозрения на Пилар. Но это было не так просто, потому что она как внучка ничего не выигрывала в смерти деда, и у нее не было никакого повода убивать его. Позднее, когда он услышал ее замечание насчет шарика, он решился на более серьезные меры. Когда мы сидели за обеденным столом, он принес каменное ядро в комнату Пилар и устроил там западню. К счастью, действительно чудом, его замысел не осуществился.
  Тут Сагден совершенно спокойно спросил:
  — С каких пор вы знаете все?
  — Я не был уверен в своих подозрениях до тех пор, пока не привез сюда маскарадные накладные усы и не приложил их к портрету Симеона Ли в молодости. На портрете оказалось ваше лицо!
  — Пусть его душа окажется в аду! Я рад, что убил его! — горячо сказал инспектор.
  Часть VII
  28 декабря
  — Пилар, я считаю, что лучше всего будет, если ты поживешь у нас, пока мы окончательно не решим, что тебе делать, — сказала Лидия Ли.
  — Ты слишком добра ко мне, Лидия, — тихо ответила девушка. — Ты так легко прощаешь.
  Лидия улыбнулась:
  — Я все еще зову тебя Пилар, хотя, наверное, тебя зовут иначе.
  — Меня зовут Кончита Лопес.
  — Кончита — тоже очень красивое имя.
  — Нет, ты действительно очень добра, Лидия! Но относительно меня можешь не беспокоиться. Я выхожу замуж за Стивена, и мы вместе едем в Южную Африку.
  Лидия продолжала улыбаться:
  — Ну, тогда все в полном порядке.
  — Поскольку ты так мила со мной, Лидия, — сказала Пилар почти застенчиво, — то разреши нам однажды приехать к тебе — может быть, на Рождество, и полакомиться тогда всеми этими сладостями, плумпудингом с изюмом, поразвешивать на елке блестящие шары и поделать маленьких снеговичков.
  — Конечно, вы должны будете приехать и отпраздновать с нами настоящее английское Рождество!
  — Как я рада! Видишь ли, Лидия, мне кажется, что в этом году Рождество не удалось.
  Лидия вздохнула:
  — Да, в этом году Рождество не удалось…
  
  Гарри сказал:
  — Ну, прощай и будь счастлив, Альфред. Я не буду больше докучать тебе своим видом. Я еду на Гавайи. Давно собирался осесть там.
  — Будь счастлив, Гарри. Будем надеяться, что тебе там понравится.
  Гарри, казалось, был смущен.
  — Извини, что я так часто высмеивал тебя, старина. Проклятая привычка у меня — смеяться над людьми. Все время так и хочется кого-то поддеть!
  Альфред попытался улыбнуться:
  — Я тоже должен научиться понимать шутки.
  — Ну, прощай и будь счастлив, — с облегчением вздохнул Гарри.
  
  — Дейвид, — сказал Альфред своему брату, — Лидия и я решили, что этот дом надо продать. Мне подумалось, что ты, наверное, что-нибудь захочешь взять из вещей. Например, скамеечку мамы или ее кресло. Ты ведь всегда был ее любимцем.
  Дейвид поколебался минуту. Затем медленно проговорил:
  — Спасибо, что ты подумал обо мне, Альфред, но я не стану ничего брать. Я не хочу ничего брать из этого дома. Лучше совсем порвать с прошлым.
  — Может быть, ты и прав, — согласился с ним Альфред.
  — До свидания, Альфред, до свидания, Лидия, — сказал Джордж. — Что за отвратительные минуты мы пережили! Сейчас пойдут разговоры, и все это дело получит огласку. Сагден — мой… гм… сын моего отца! Может, стоит попытаться уговорить его, чтобы он объявил себя коммунистом и сказал, что ненавидел отца как капиталиста? Или что-то в этом духе?
  — Милый Джордж, — возразила Лидия. — Неужели ты думаешь, что такой человек, как Сагден, и вправду станет лгать, чтобы пощадить наши чувства?
  — Гм… нет… гм… вероятно, нет. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Кроме того, этот тип, наверное, сумасшедший. Ну, прощай, живи счастливо.
  Магдалена сказала:
  — До свидания! На следующий год нам надо всем вместе провести Рождество на Ривьере или еще где-нибудь, где будет повеселее.
  — Это все зависит от того, какой будет курс валют! — ответил Джордж.
  — Милый, ну не будь же таким скаредным! — засмеялась Магдалена.
  ***
  Альфред вышел на террасу. Лидия склонилась над одним из своих садиков. Она выпрямилась, когда увидела, что он подходит к ней.
  — Ну вот, все и уехали, — сказал он со вздохом.
  — Да, слава богу.
  — Ты тоже, наверное, с удовольствием уехала бы отсюда? — спросил он.
  — А ты? Ты не хотел бы?
  — Я тоже с удовольствием уехал бы. Мы с тобой могли бы начать новую, прекрасную жизнь. А если останемся в этом доме, нас до смерти будут мучить кошмары. Слава богу, что все кончилось!
  — Да, благодаря Эркюлю Пуаро!
  — Ты права. Знаешь, прямо удивительно все сошлось после того, как он нам все объяснил.
  — Это, знаешь, как в разрезных картинках. Когда их собираешь и они уже почти готовы, остается еще несколько кусочков очень сложной формы, и уже совсем не надеешься, что их можно куда-то вставить, чтоб они подошли. И вдруг — раз! И все они быстро встают на место.
  Альфред немного помолчал. Потом произнес задумчиво:
  — Одно только остается мне неясным. Что делал Джордж после того, как позвонил? Почему он об этом не сказал?
  — Ты не догадываешься? Милый, да ведь это же совершенно ясно! Он рылся в бумагах у тебя в столе.
  — Нет, Лидия! Это невозможно! Такое не сделает ни один человек!
  — Джордж сделает! Он страшно любопытен во всем, что касается денег. Но он, конечно, в этом не сознался. Может, он и сознался бы, но только под присягой, как свидетель…
  — Ты что, делаешь новый садик?
  — Да, хочу сделать райский сад Эдема. Свою собственную версию: без змия, а Адам и Ева уже немолоды.
  — Милая Лидия, — мягко сказал Альфред — Ты была такой терпеливой и была так добра ко мне все эти годы.
  — Я ведь люблю тебя… Альфред!
  ***
  Полковник Джонсон произнес:
  — Всему приходит конец.
  Затем добавил:
  — Это просто ад какой-то! И повторил:
  — Да, всему приходит конец.
  Он откинулся на спинку кресла и посмотрел на Пуаро, как бы умоляя о помощи.
  — Дорогой мой! Куда катится полиция?
  — У полицейских тоже есть личная жизнь! Сагден был очень гордым человеком.
  Полковник Джонсон, полный отчаяния, покачал головой. Чтобы как-то дать выход своим чувствам, он пнул буковое полешко, и оно полетело в камин, где полыхал огонь. Потом проворчал:
  — Я ведь всегда говорил — нет ничего лучше огня в камине.
  Эркюль Пуаро, который чувствовал спиной и затылком холодный сквознячок, подумал про себя. «Нет уж, центральное отопление, и только центральное отопление…».
  
  1939 г.
  Перевод: А. Перцев
  
  Печальный кипарис
  
  
  Питеру и Пегги Маклеод посвящаю
  
  Уходи, улетай, смерть!
  Где печальный стоит кипарис,
  Дай мне в землю спокойно лечь!
  И тогда, о мой дух, испарись!
  Пусть ветки тиса обовьют
  Мой саван.
  С любимой смерть я разделю
  Как славу.994
  
  В. Шекспир. «Двенадцатая ночь», акт II, сц. 4
  Пролог
  — Элинор Кэтрин Карлайл, вам предъявляется обвинение в убийстве Мэри Джерард, совершенном двадцать седьмого июля сего года. Признаете ли вы себя виновной?
  Элинор Карлайл стояла, гордо подняв изящную темноволосую голову, бесстрашно глядя на судью бездонными синими глазами.
  В зале повисла тишина — напряженная, многозначительная тишина.
  Сэра Эдвина Балмера, защитника, охватило тревожное предчувствие.
  «Боже мой, — подумал он, — она готова признать себя виновной… У нее сдали нервы…»
  Элинор Карлайл чуть сдвинула тонкие брови и разжала губы:
  — Я не виновна.
  Защитник с облегчением вытер платком лоб.
  Обвинитель сэр Самьюэл Аттенбери стоя излагал суть дела, обращаясь к суду:
  — Позвольте, ваша светлость и господа присяжные, сообщить, что двадцать седьмого в три тридцать пополудни Мэри Джерард скончалась в Хантербери, Мейденсфорд…
  Его голос, звучный и приятный, лился и лился, обволакивая сознание. Элинор почти ничего не воспринимала. Лишь отдельные случайные фразы:
  — …Дело до чрезвычайности простое…..Обязанность обвинения подтвердить мотивы и благоприятствующие обстоятельства…
  …Ни у кого, кроме обвиняемой, насколько можно судить, не было никаких мотивов убивать эту несчастную девушку — Мэри Джерард. Юное существо с чудесным характером, всеми любимое, не имевшее ни единого, можно сказать, врага…
  «Мэри, Мэри Джерард! Каким далеким все это сейчас кажется… и каким нереальным…»
  — …Особое внимание прошу уделить выяснению следующих обстоятельств.
  Первое. Какими возможностями и средствами располагала обвиняемая для того, чтобы дать жертве яд?
  Второе. Что именно послужило мотивом преступления? Я обязан представить свидетелей, которые помогут вам установить истину в этом деле…
  …Что касается отравления Мэри Джерард, я приложу все усилия, чтобы доказать, что ни у кого, кроме обвиняемой, не было возможности совершить это преступление.
  Элинор казалось, что ее окутал плотный туман, сквозь который до нее долетали лишь отдельные слова.
  — …Сандвичи… Рыбный паштет… Пустой дом…
  Будто через тяжелое толстое покрывало слова булавками вонзались в ее сознание.
  Зал суда. Лица. Целые ряды лиц! Среди них выделяется одно — с большими черными усами и проницательными глазами. Эркюль Пуаро, слегка склонив набок голову, задумчиво следит за ней.
  «Ну ясно: старается понять, почему я это сделала… Пытается проникнуть в мои мысли, чтобы узнать, о чем я тогда думала, что чувствовала…» — подумала она.
  «Что чувствовала?.. Какое-то затмение — затем чуть болезненное ощущение от шока…»
  Она увидела лицо Родди… родное, милое лицо… длинноватый нос, выразительный рот…
  «Родди! Всегда Родди — всегда, с тех самых пор, как себя помню… да-да, с тех самых дней в Хантербери — среди кустов малины, наверху, где водились кролики, и внизу — у ручья. Родди — Родди — Родди…»
  Есть и другие знакомые лица! Свежая веснушчатая физиономия сестры-сиделки О’Брайен: рот слегка приоткрыт, шея вытянута вперед. У сестры Хопкинс очень чопорный вид — чопорный и неумолимый. Лицо Питера Лорда… Питер Лорд, такой добрый, такой благоразумный, такой… успокаивающий! Но сегодня он выглядит… как бы это выразить… потерянным? Да — именно потерянным! Как он глубоко все это переживает! А ей, главному действующему лицу, абсолютно все равно!
  Она совершенно спокойна и холодна, хотя и находится на скамье подсудимых и ее обвиняют в убийстве.
  Но вот в ней словно что-то шевельнулось: мгла, окутавшая ее сознание, стала рассеиваться. Она на скамье подсудимых!.. И люди, люди…
  Люди… Их горящие глаза пожирают ее, Элинор, их рты приоткрыты. Они с затаенной жестокой радостью слушают, что говорит о ней этот высокий человек с иудейским носом. Да, да, для них это всего лишь щекочущее нервы развлечение.
  — Факты в этом деле абсолютно ясны и не вызывают сомнений, — говорил этот человек, — я коротко изложу их вам.
  С самого начала Элинор стала вспоминать: «Начало… Начало? Тот день, когда пришло это ужасное анонимное письмо. Это и было началом…»
  Часть первая
  Глава 1
  1
  Анонимное письмо!
  
  Элинор Карлайл стояла, держа в руке распечатанное письмо. Она никогда еще не сталкивалась с подобными вещами. Оно было написано на дешевой розовой бумаге, почерк корявый, куча ошибок.
  Какая гадость!
  «Это — чтобы предупредить вас. Я не называю имен, но существует Кое-кто присосавшийся к вашей Тетушке, и если вы не позаботитесь, Лишитесь Всего. Девушки очень Хитры и старые леди размякают, когда они к ним подлизываются и льстят им. Что я говорю — это вы лучше приезжайте и увидите сами, что кое-кто собирается обобрать вас… и молодого джентльмена… зацапать то, что Ваше по праву — и Она Очень Хитрая и Старая Леди может Загнуться в любую минуту.
  Элинор продолжала с гримасой отвращения вчитываться в корявые строчки, но тут открылась дверь, и горничная объявила: «Мистер Уэлман». Вошел Родди.
  Родди! Как всегда, когда она его видела, ее охватывал легкий трепет, внезапное ощущение блаженства, но она знала, что не должна выдавать себя и что ей обязательно нужно сохранять равнодушно-бесстрастный вид. Ведь совершенно ясно, что, хотя Родди и любит ее, его чувство к ней совсем не такое, какое испытывает она. От одного лишь взгляда на его лицо все в ней переворачивалось, и сердце начинало бешено колотиться, почти болело от счастья. Ей и самой было странно и непонятно, что этот совершенно обыкновенный молодой человек так на нее действовал. При его появлении оживал мир, а звук его голоса вызывал желание… чуть ли не плакать… Но ведь любовь, кажется, должна приносить радость, а вовсе не боль, даже если это такая вот сумасшедшая любовь…
  Ясно одно: нужно очень, очень постараться показать свое безразличие или даже пренебрежение. Мужчинам не нравится преданность и обожание. И Родди уж точно этого не любит.
  — Привет, Родди! — небрежно бросила она.
  — Привет, дорогая! У тебя такой несчастный вид. Счет пришел?
  Элинор покачала головой.
  — А я думал, это счет, — сказал Родди. — Все-таки середина лета, когда танцуют феи и как из рога изобилия сыплются счета.
  — Вообще-то я получила нечто не менее противное, чем счет, — сказала Элинор. — Анонимное письмо.
  Родди вскинул брови. Его живое лицо застыло.
  — Нет! — воскликнул он с отвращением.
  — Да, очень противное… — повторила она и шагнула к стулу. — Пожалуй, лучше его порвать.
  Она могла бы сделать это — и почти сделала, — ибо появление Родди не должно быть осквернено этим мерзким письмом. Она могла бы выбросить его и больше о нем не думать. И Родди не стал бы ее останавливать. Его природная деликатность была куда сильнее любопытства. Однако она, сама не зная почему, решила иначе.
  — Может, все-таки прочтешь? — предложила она. — Там насчет тети Лоры.
  Родди опять удивленно поднял брови.
  — Насчет тети Лоры?
  Он взял письмо, прочитал и, брезгливо поморщившись, вернул его Элинор.
  — Да, — сказал он. — Немедленно его сожги! Ну и ну! Чего только не напишут…
  — Как по-твоему, это кто-нибудь из слуг? — спросила Элинор.
  — А кто же еще? — Помешкав, он добавил: — Интересно, кого они имеют в виду?
  — Скорее всего, Мэри Джерард. Да, наверное, ее, — задумчиво произнесла Элинор.
  Родди нахмурился, силясь вспомнить.
  — Мэри Джерард? Кто это?
  — Это дочь тех людей, что жили в сторожке. Ты мог видеть ее, когда она была еще ребенком. Тетя Лора всегда очень любила эту девочку и всячески ее опекала. Она платила за ее обучение в школе и, мало того, оплачивала уроки музыки, французского языка и чего-то там еще.
  — Ах да, — сказал Родди, — теперь я ее припоминаю, худышка, сплошные руки и ноги, копна растрепанных белесых волос.
  Элинор кивнула.
  — Ты, наверное, не видел ее после того лета, когда мама и папа уезжали за границу. Ну конечно, ведь ты бывал в Хантербери не так часто, как я, а она в последнее время жила в Германии — нанялась к кому-то в компаньонки. Но в детстве мы часто играли вместе.
  — А какая она сейчас? — поинтересовался Родди.
  — Она стала очень привлекательной, — ответила Элинор. — Хорошие манеры, и одевается со вкусом. Она ведь получила образование, и ты ни за что бы не признал в ней дочку старого Джерарда.
  — Совсем как настоящая леди, а?
  — Да. И я думаю, что именно поэтому ей не очень-то уютно теперь в сторожке. Видишь ли, миссис Джерард несколько лет назад умерла, а с отцом Мэри не ладит. Он насмехается над ее образованностью и «господскими выкрутасами», как он это называет.
  — Люди и не подозревают, какой вред можно причинить этим самым «образованием»! Их доброта часто оборачивается жестокостью! — в сердцах сказал Родди.
  — Да, но, по-моему, она почти все время проводит в хозяйском доме. После того как у тети Лоры был удар, Мэри читает ей вслух, — возразила Элинор.
  — А почему ей не может читать сиделка? — спросил Родди.
  — У сестры О’Брайен ужасный ирландский акцент, это кого угодно выведет из себя, — улыбнулась Элинор. — Неудивительно, что тетя Лора предпочитает Мэри.
  Родди нервно прошелся по комнате и вдруг сказал:
  — Знаешь, Элинор, я думаю, нам следует туда поехать.
  — Из-за этого письма?.. — снова скорчив брезгливую гримаску, спросила Элинор.
  — Нет-нет, вовсе нет. А впрочем, черт возьми, нужно быть честным: да! Оно, бесспорно, мерзкое, однако в нем может быть доля истины. Старушка действительно крепко больна…
  — Да, Родди.
  Он подкупающе улыбнулся, как бы сожалея о несовершенстве человеческой натуры, и закончил фразу:
  — …и деньги для нас действительно важны — и для тебя, и для меня, Элинор.
  — Да-да, конечно, — поспешно согласилась она.
  — Ты не подумай, что я такой уж алчный, — продолжил Родди. — Но, в конце концов, тетя Лора сама много раз говорила, что мы с тобой ее единственные близкие родственники. Ты — ее родная племянница, а я — племянник ее мужа. Она всегда давала нам понять, что после ее смерти все ее состояние должно перейти к одному из нас, а скорее всего — к нам обоим. И это порядочная сумма, Элинор!
  — Да, — задумчиво произнесла она. — Наверное, немалая.
  — Содержать Хантербери — дело нешуточное. Дядя Генри, как говорится, совсем не бедствовал, когда встретился с твоей тетей Лорой. Да и она была богатой наследницей. Ей и твоему отцу досталось приличное состояние. Жаль, что он так неудачно играл на бирже и растерял большую часть своего наследства.
  Элинор вздохнула.
  — У бедного отца никогда не было делового чутья. Незадолго до смерти он был очень удручен состоянием своих дел.
  — Да, у твоей тети оказалось гораздо больше сметки. Как только она вышла за дядю Генри, они купили Хантербери. Она мне однажды сказала, что ей всегда везло: она удачно помещала акции и практически никогда не терпела убытков.
  — Дядя Генри все завещал ей, да?
  Родди кивнул:
  — Да. Как жаль, что он так рано умер. А она так больше и не вышла замуж. Сохранила верность дяде. И так всегда нас с тобой баловала. А ко мне относилась так, будто я ее родной племянник. Стоило мне попасть в какую-нибудь неприятную историю, как она сразу же меня выручала. К счастью, таких историй было не слишком много!
  — И мне она тоже очень помогала, не жалела денег, — благодарно промолвила Элинор.
  — Тетя Лора молодчина, — кивнул Родди. — А знаешь, Элинор, ведь если вдуматься, мы с тобой позволяем себе слишком много дорогих удовольствий — при наших-то весьма скромных достатках!
  — Пожалуй, ты прав… — с грустью согласилась Элинор. — Все так дорого стоит — и одежда, и косметика, и всякие глупости вроде кино и вечеринок, и даже граммофонные пластинки!
  — Дорогая, ты совсем как одна из тех полевых лилий! Не трудишься, не прядешь!995
  — А ты считаешь, я должна это делать? — спросила Элинор.
  Он покачал головой.
  — Я люблю тебя такой, какая ты есть: изящная, сдержанная, ироничная. Я бы совсем не хотел, чтобы ты стала чересчур серьезной. Я просто имел в виду, что, если бы не тетя Лора, тебе, возможно, пришлось бы заниматься какой-нибудь неприятной работой. — Помолчав, он добавил: — То же самое относится и ко мне. Да, у меня вроде бы есть работа. Служу у «Льюиса и Юма». Там не надорвешься, и это меня устраивает. Работаю просто ради уважения к самому себе; но — заметь! — я не беспокоюсь за свое будущее, поскольку возлагаю надежды на наследство от тети Лоры.
  — Послушать нас, так мы здорово смахиваем на пиявок, — проговорила Элинор.
  — Чепуха! Нам всегда давали понять, что со временем и у нас будут деньги — только и всего. Естественно, это не могло не отразиться на нашем отношении к жизни.
  — Но тетя Лора никогда нам не говорила, как именно она распорядится своими деньгами, — задумчиво сказала Элинор.
  — Какое это имеет значение! — воскликнул Родди. — Скорее всего, она поделит их между нами; а если она оставит большую часть — или даже все — тебе, как кровной родственнице, — я так или иначе получу свою долю, ибо собираюсь жениться на тебе, моя радость; если же наша дорогая старушка решит отдать большую часть мне, как представителю Уэлманов по линии мужа, то и в этом случае у нас не будет никаких проблем, поскольку ты выходишь замуж за меня. — Он нежно ей улыбнулся и добавил: — Нам здорово повезло, что мы любим друг друга. Ведь ты меня любишь, Элинор, не так ли?
  — Да, — прозвучал холодный, почти официальный ответ.
  — «Да»! — передразнил ее Родди. — Ты великолепна, Элинор. Эта твоя манера важничать, эта отчужденность и неприступность… Настоящая принцесса-недотрога. По-моему, именно за это я тебя и люблю.
  — За это? — коротко спросила Элинор, едва сдержав предательский вздох.
  — Конечно. — Он поморщился. — Некоторые женщины такие… Не знаю, как сказать… такие собственницы… преданы ну просто по-собачьи — готовы утопить в своем обожании и любви. Терпеть этого не могу. А с тобой я никогда не знаю, чего ждать в следующую минуту, никогда ни в чем не уверен, мгновение — и ты можешь стать холодной и высокомерной, того и гляди скажешь, что передумала, что не хочешь выходить за меня, вот как сейчас, даже не моргнув глазом. Ты изумительное создание, Элинор, — настоящее произведение искусства… такая… Такая безупречная! Знаешь, по-моему, наш брак должен быть счастливым, — продолжил он. — Мы любим друг друга, не слишком сильно, но достаточно. Мы хорошие друзья. Наши вкусы во многом совпадают. Мы знаем друг друга вдоль и поперек. На нашей стороне все выгоды родства без недостатков родства кровного. Ты мне никогда не надоешь, ты ведь такая непредсказуемая. Скорее уж я надоем тебе. Я ведь, в сущности, самый обыкновенный малый…
  Элинор покачала головой.
  — Ты никогда не наскучишь мне, Родди, никогда!
  — Радость моя! — воскликнул Родди и поцеловал ее. — Тетя Лора прекрасно знает о наших отношениях, хотя мы не были у нее после того, как все окончательно для себя решили. Не правда ли, это подходящий предлог, чтобы съездить к ней?
  — Да, я на днях как раз думала…
  — …что мы навещаем ее не так часто, как могли бы, — закончил за нее Родди. — Я тоже об этом думал. Когда у нее только-только случился удар, мы посещали ее почти каждую неделю. А теперь… мы не были у нее уже почти два месяца.
  — Если бы она нас позвала, мы бы тут же приехали, — заметила Элинор.
  — Да, конечно! Разумеется, мы знаем, что сестра О’Брайен очень ей нравится и что за ней хороший уход. И все же мы, наверное, были недостаточно внимательны. Я так говорю вовсе не из меркантильных соображений, а чисто по-человечески.
  — Я знаю, — кивнула Элинор.
  — Так что это мерзкое письмо в конечном счете принесло определенную пользу. Мы отправимся туда, чтобы защитить наши интересы… ну а главное, мы же любим нашу старушку и хотим ее проведать.
  Он зажег спичку и, взяв из рук Элинор письмо, поднес к нему язычок пламени.
  — Интересно, кто его написал? Впрочем, какая разница… Наверное, кто-то из тех, кто, так сказать, «за нас», как мы обычно говорили, когда были детьми. Может, этот чудак сделал для нас доброе дело. Ведь чего только на свете не бывает! Мать Джима Партингтона отправилась на Ривьеру996. Там ее лечил молодой очаровательный врач-итальянец. В конце концов она по уши в него влюбилась и оставила ему все свое состояние — до последнего пенни. Джим и его сестры пытались опротестовать завещание, но не тут-то было.
  — Тете Лоре тоже нравится новый доктор, который взял себе пациентов доктора Рэнсома. Но все-таки не до такой степени! К тому же в этом отвратительном письме речь идет о девушке. Должно быть, о Мэри.
  — Вот поедем туда и сами все увидим, — сказал Родди.
  2
  Сестра О’Брайен, шурша юбками, проследовала из спальни миссис Уэлман в ванную. Обернувшись, она сказала:
  — Сейчас поставлю чайник. Уверена, сестрица, вы не откажетесь от чашечки чаю на дорогу.
  — Чашечка чаю, дорогая, никогда не помешает, — удовлетворенно заметила сестра Хопкинс. — Я всегда говорю: нет ничего лучше хорошего, крепкого чая!
  Сестра О’Брайен, наполняя чайник и зажигая газ, говорила:
  — У меня в этом шкафу есть все, что надо: чайник для заварки, чашки, сахар, а Эдна приносит мне два раза в день свежее молоко. Нет нужды без конца звонить прислуге. А плита здесь просто замечательная — вода закипает мгновенно!
  Сестра О’Брайен была высокой рыжеволосой женщиной лет тридцати с ослепительно-белыми зубами, веснушчатым лицом и обаятельной улыбкой. Пациенты любили ее за бодрость и жизнерадостность. Хопкинс, районная медицинская сестра, простоватая, уже не очень молодая, приходила каждое утро, чтобы помочь ей перестелить постель и совершить туалет пожилой леди, которая была довольно грузной. Надо сказать, помощницей она была неоценимой — ловкой и быстрой.
  — В этом доме все сделано на совесть, — одобрительно заметила Хопкинс.
  — Что верно, то верно, — кивнула ее коллега. — Правда, кое-что здесь устарело и нет центрального отопления, но зато много каминов и служанки внимательные. Миссис Бишоп спуску им не дает.
  — Эти нынешние служанки, — подхватила сестра Хопкинс, — терпенья на них не хватает… Сами не знают, чего хотят. А прилично прибраться в доме не могут.
  — Мэри Джерард — очень славная девушка, — возразила сестра О’Брайен. — Просто не представляю, как бы миссис Уэлман обходилась без нее. Вы видели, она и сейчас ее вызвала к себе? Ну конечно же, такое милое создание и знает, как ей угодить.
  — Мне жаль Мэри, — сказала сестра Хопкинс. — Этот старик, ее папаша, делает все ей назло.
  — Ни одного доброго слова от этого скряги не дождешься, — согласилась сестра О’Брайен. — А чайник-то уже шумит. Как закипит, сразу заварю.
  Чай вскоре уже был налит в чашки — горячий и крепкий. Чаепитие происходило в комнате сестры О’Брайен, расположенной рядом со спальней миссис Уэлман.
  — Приезжают мистер Уэлман и мисс Карлайл, — сказала сестра О’Брайен. — Утром пришла телеграмма.
  — Вот оно что, — проговорила сестра Хопкинс. — А я никак не пойму, что это старая леди так взволнована. Они ведь давненько ее не навещали, да?
  — Месяца два, если не больше. Мистер Уэлман приятный молодой джентльмен. Только очень уж гордый.
  Сестра Хопкинс сказала:
  — А я на днях видела фотографию мисс Карлайл в «Тэтлере»997. Они с подругой на ипподроме в Ньюмаркете.998
  — Она ведь очень известна в обществе, а? И всегда так чудесно одевается. Как по-вашему, сестрица, она на самом деле красивая?
  Сестра Хопкинс ответила:
  — Сегодняшних девушек не очень-то и разглядишь под пудрой да румянами. По мне, так ей очень далеко до Мэри Джерард!
  Сестра О’Брайен поджала губы и склонила голову набок.
  — Возможно, вы и правы. Но у Мэри нет стиля!
  — Что и говорить, птичку красят перышки, — назидательно заметила сестра Хопкинс.
  — Еще чашечку, сестрица?
  — Спасибо, сестрица. С удовольствием.
  Женщины ближе придвинулись друг к другу.
  — А знаете, нынче ночью такое случилось… Не знаю, что и думать, — доверительным тоном сказала сестра О’Брайен. — Около двух часов я, как всегда, вошла в спальню, чтобы поудобнее устроить нашу голубку, а она вовсе и не спит, видать, думает о чем-то о своем, потому, как только я вошла, тут же говорит: «Фотография. Дайте мне фотографию». Я, само собой, ей в ответ: «Конечно, миссис Уэлман. Но не лучше ли подождать до утра». А она: «Нет, я хочу взглянуть на него сейчас». Тогда я спросила: «Где эта фотография? Вам нужна одна из фотографий мистера Родерика?»
  А она мне: «Родерика? Нет, Льюиса». И смотрю, старается приподняться, ну я к ней подошла, чтобы помочь. Она достала ключи из маленькой шкатулки, стоявшей рядом с постелью, и попросила отпереть второй ящик секретера. И там, точно, оказалась большая фотография в серебряной рамке. А на ней такой красавец! А в углу наискосок написано: «Льюис». Старинная фотография, должно быть, сделана много лет назад. Ну подала я ей ее, а она долго всматривалась, и шептала, и шептала: «Льюис… Льюис». Потом вздохнула, протягивает эту фотографию мне и просит положить обратно. И, поверите ли, когда я обернулась, она уже спала — сладко, как дитя.
  — Думаете, это ее муж? — заинтересовалась сестра Хопкинс.
  — Ничего подобного! Наутро я как бы между прочим спросила миссис Бишоп, как звали покойного мистера Уэлмана. И она сказала: Генри!
  Женщины обменялись красноречивыми взглядами. Кончик длинного носа сестры Хопкинс подрагивал от приятного возбуждения.
  — Льюис… Льюис, — задумчиво проговорила она. — Любопытно… У нас тут вроде бы никого нет с таким именем.
  — Ну это, видимо, очень давняя история, дорогуша, — предположила О’Брайен.
  — Ну конечно. Я ведь здесь всего два года. Интересно, интересно…
  — Очень красивый мужчина, — снова повторила сестра О’Брайен, — похож на кавалерийского офицера!
  Сестра Хопкинс, прихлебывая чай, произнесла:
  — Это очень любопытно.
  — Может, они в юности любили друг друга, а жестокий отец их разлучил… — с надеждой произнесла склонная к романтизму сестра О’Брайен.
  — А может быть, его убили на войне… — глубоко вздохнув, предположила сестра Хопкинс.
  3
  Только сестра Хопкинс, приятно взбудораженная романтическими догадками О’Брайен, наконец покинула дом, как ее нагнала выбежавшая вслед за ней Мэри Джерард.
  — Можно мне прогуляться вместе с вами до деревни, сестрица?
  — Конечно, моя дорогая.
  — Мне нужно поговорить с вами, — чуть задыхаясь, произнесла Мэри. — Меня так все беспокоит.
  Женщина участливо на нее взглянула.
  Мэри Джерард исполнился двадцать один год, и она была очаровательным созданием, напоминавшим своим хрупким обликом дикую розу: длинная нежная шея, бледно-золотистые волосы, мягкими волнами лежавшие на точеной головке, и ясные небесно-голубые глаза.
  — А что случилось? — спросила сестра Хопкинс.
  — Понимаете, время идет, а я до сих пор ничего не делаю!
  — Ну это вы всегда успеете, — сухо проговорила сестра Хопкинс.
  — Да, но это меня так… так огорчает. Миссис Уэлман была удивительно добра ко мне, оплатив такое дорогое обучение. Я чувствую, что теперь должна сама зарабатывать себе на жизнь. Мне необходимо получить какую-нибудь профессию.
  Сестра Хопкинс сочувственно кивнула.
  — Мне нужно работать, иначе зачем было столько учиться, — продолжала Мэри. — Я старалась… старалась объяснить, что я чувствую, миссис Уэлман, но… это так трудно… она, по-моему, не понимает меня. Она постоянно говорит, что у меня впереди еще много времени.
  — Не забывай, что она очень больна, — сказала сестра Хопкинс.
  Мэри залилась краской.
  — Да, конечно. Мне не нужно было ее беспокоить. Но это постоянно меня тревожит… а тут еще отец… Он так на меня из-за этого злится. Ворчит, что я строю из себя настоящую леди! Но я ведь на самом деле не хочу сидеть сложа руки!
  — Я знаю.
  — Беда в том, что обучение любой профессии тоже всегда стоит больших денег. Почти всегда. Вообще-то я неплохо знаю немецкий и могла бы как-то это использовать. Но мне очень бы хотелось стать медсестрой. Мне нравится ухаживать за больными.
  — Запомни, для этого нужно быть сильной, как лошадь! — скептически изрекла сестра Хопкинс.
  — Я сильная! И мне действительно нравится ухаживать за больными! Мамина сестра, та, что в Новой Зеландии, была медсестрой. Как видите, это у меня в крови.
  — А как насчет массажа? — предложила сестра Хопкинс. — Или Норлендского медицинского училища?999 Ведь ты любишь детей. Но вообще-то массаж более денежное дело.
  Мэри засомневалась:
  — Но выучиться на массажистку дорого стоит, не так ли? Я надеялась… но, конечно же, это я уж слишком… она и так много для меня сделала.
  — Ты имеешь в виду миссис Уэлман? Чепуха! По-моему, она просто обязана тебе в этом помочь. Она дала тебе шикарное образование, но от него мало толку. А ты не хочешь стать учительницей?
  — Я не слишком умна для этого.
  — Ум уму рознь. Послушайся моего совета, Мэри, потерпи еще немного. По-моему, миссис Уэлман обязана тебе помочь встать на ноги. И, я не сомневаюсь, она собирается это сделать. Но она так тебя любит, что не хочет с тобой расставаться.
  — Ох! — У Мэри на мгновение перехватило дыхание. — Вы действительно так думаете?
  — Ни капельки не сомневаюсь! Ну сама посуди: несчастная старая леди, наполовину парализованная, а значит, почти беспомощная. Заперта в четырех стенах. И ей, конечно, приятно видеть рядом такое молодое, пригожее существо, как ты. Ты замечательно умеешь обращаться с больными.
  — Если вы и вправду считаете, что она… ценит меня, — тихо проговорила Мэри, — это меня успокаивает… Милая миссис Уэлман! Я очень ее люблю, очень! Она всегда так хорошо ко мне относилась. Я готова сделать для нее все, что угодно!
  — Лучшее, что ты можешь для нее сделать, — это оставаться при ней и не морочить себе голову заботами о будущем, — сухо сказала сестра Хопкинс. — Это долго не протянется.
  — Вы имеете в виду… — Глаза Мэри округлились от испуга.
  Районная сестра кивнула.
  — Она держится замечательно, но хватит ее ненадолго. Будет второй удар, затем третий. Уж я-то знаю, как это бывает. Потерпи, душенька. Если ты скрасишь последние дни старой леди, то тем самым сделаешь благое дело. А все остальное еще успеется.
  — Вы очень добры, — промолвила Мэри.
  — Вон твой папаша решил выбраться на улицу, и наверняка не для того, чтобы мирно побалагурить, — проворчала сестра Хопкинс, когда они приблизились к массивным чугунным воротам.
  Сгорбленный старик, прихрамывая, спускался по ступенькам с крыльца сторожки.
  — Доброе утро, мистер Джерард, — весело поздоровалась сестра Хопкинс.
  — А-а! — раздраженно проскрипел Эфраим Джерард.
  — Прекрасная погода, — сказала сестра Хопкинс.
  — Для вас может быть. А по мне, так ничего прекрасного, — проворчал старый Джерард. — Разыгралось мое люмбаго.1000
  — Видимо, это из-за дождей на прошлой неделе. А сейчас сухо и тепло, и скоро боль у вас как рукой снимет, — пообещала сестра Хопкинс. Ее профессионально-бодрый тон лишь сильнее озлобил старика.
  — Сестры… сестры, все вы на один лад, — огрызнулся он. — Люди страдают, а вы веселитесь да радуетесь. Вам на них наплевать. И Мэри вот тоже знай талдычит: буду, мол, медсестрой. Не могла выбрать что-нибудь получше! Все-таки и по-немецки, и по-французски болтает, и на пианино играет, да и в школе своей шикарной всяким штукам научилась, и за границей…
  — Меня бы вполне устроило быть больничной сестрой, — резко перебила его Мэри.
  — Ага, а еще лучше вообще ничего не делать, верно? Изображать из себя этакую леди-белоручку! Да ты попросту лентяйка, дорогая моя доченька!
  — Это неправда, папа! — выкрикнула Мэри, и на глазах у нее выступили слезы. — Как ты можешь так говорить!
  Сестра Хопкинс вмешалась в разговор, попытавшись несколько неловкой шуткой разрядить атмосферу:
  — Теперь я вижу, что вам и впрямь с утра неможется, небось вы и сами не верите в то, что говорите! Мэри — хорошая девушка и хорошая дочь.
  Джерард посмотрел на дочь с почти откровенной враждебностью.
  — Какая она мне теперь дочь — со своим французским языком и жеманными разговорами. Тьфу!
  Он повернулся и заковылял обратно в сторожку.
  В глазах Мэри все еще стояли слезы.
  — Вы видите, сестрица, как мне с ним трудно? Он никогда по-настоящему не любил меня, даже когда я была маленькой. Маме всегда приходилось за меня заступаться.
  — Ну-ну, не расстраивайся, — ласково сказала сестра Хопкинс. — Тяготы посланы нам, дабы испытать нас. О боже, мне нужно поспешить. У меня сегодня обход.
  Глядя вслед быстро удаляющейся фигуре, Мэри с горечью думала, что по-настоящему добрых людей не бывает и ей не от кого ждать помощи. Сестра Хопкинс, при всем ее сочувствии, отделалась несколькими прописными истинами, преподнеся их как откровение.
  «Что же мне делать?» — в отчаянии думала Мэри.
  Глава 2
  1
  Миссис Уэлман лежала на высоко взбитых подушках. Дыхание ее было чуть затруднено, и она не спала. Ее глаза, все еще темно-синие, как у племянницы Элинор, были устремлены в потолок. Это была крупная, грузная женщина с красивым орлиным профилем. Гордость и твердость отражались на ее лице.
  Ее взгляд заскользил по комнате и остановился на хрупкой фигурке у окна. В синих глазах мелькнула нежность и легкая тревога. Наконец она позвала:
  — Мэри…
  Девушка живо обернулась.
  — О, вы проснулись, миссис Уэлман.
  — Да, я давно уже не сплю…
  — Ах, миссис Уэлман, я не знала. Я бы…
  — Ничего, все хорошо, — успокоила ее старая леди. — Я думала… много о чем думала…
  — И о чем же, миссис Уэлман?
  Участливый взгляд и искренний интерес, звучавший в голосе девушки, смягчили выражение тревоги на старом, изнуренном болезнью лице. Лора Уэлман ласково сказала:
  — Я очень тебя люблю, дорогая. Ты очень добра ко мне.
  — Ах, миссис Уэлман, это вы так добры ко мне. Не знаю, что бы я делала, не будь вас! Вы дали мне буквально все.
  — Не знаю… не знаю… я не уверена, что… — Больная беспокойно зашевелилась, ее правая рука дернулась, левая оставалась неподвижной и безжизненной. — Стараешься сделать как лучше, но так трудно разобраться, что же на самом деле лучше, что правильнее. Я всегда была слишком самоуверенна…
  — О нет, — возразила Мэри Джерард. — Я убеждена, что вы всегда точно знаете, как лучше и правильнее поступить.
  Но Лора Уэлман лишь покачала головой.
  — Нет-нет. И это не дает мне покоя. У меня всегда был неискоренимый недостаток, Мэри: гордость. Гордость может обернуться злом. А она у нашей семьи в крови. У Элинор тоже.
  — Чудесно, что они с мистером Родериком надумали приехать, — с воодушевлением сказала Мэри. — Вам будет повеселее. Они уже давно вас не навещали.
  — Они хорошие, очень хорошие дети, — мягко проговорила миссис Уэлман. — И оба любят меня. Я знаю — стоит мне их позвать, они тут же примчатся. Но не хочется слишком часто их беспокоить. Они молоды и счастливы — перед ними весь мир. Им пока вовсе ни к чему видеть разрушение и страдание.
  — Уверена, что они ни о чем таком не думают, — возразила Мэри.
  Но миссис Уэлман продолжала говорить, вероятно, больше для себя, чем для девушки:
  — Я всегда надеялась, что они поженятся. Но чтобы намекнуть им на это — боже упаси! У молодых так развит дух противоречия! Это лишь отпугнуло бы их друг от друга. Давным-давно, когда они были еще детьми, мне показалось, что сердце Элинор отдано Родди. Но в отношении его я не вполне уверена. Он человек непростой. Генри был похож на него — очень сдержанный и разборчивый… Да, Генри… — Она задумалась, вспоминая покойного мужа. Потом прошептала: — Как давно… как давно это было… Мы были женаты всего пять лет. Он умер от двустороннего воспаления легких… Мы были счастливы — да, очень счастливы, но мне почему-то оно кажется каким-то ненастоящим, это наше счастье. Я была довольно эксцентричной и не очень развитой девушкой — всерьез бредила всякими идеалами и героями. Витала в облаках…
  — Вы, должно быть, чувствовали себя очень одинокой — потом? — тихо спросила Мэри.
  — Потом? О да — ужасно одинокой. Мне было двадцать шесть лет… а теперь перевалило за шестьдесят. Сколько времени прошло, дорогая… сколько лет… — Внезапно она резко добавила: — А теперь еще вот это!
  — Ваша болезнь?
  — Ну да. Именно удара я всегда боялась. Это так унизительно! Купают, одевают — словно младенца! Абсолютная беспомощность. Это меня бесит. О’Брайен — женщина очень добродушная, ничего не скажешь. Она не сердится, когда я на нее покрикиваю, и не глупее большинства сиделок. Но когда рядом со мной ты, Мэри, — совсем другое дело!
  — Правда? — Щеки девушки зарделись. — Я… я так рада, миссис Уэлман.
  Лора Уэлман пристально на нее посмотрела:
  — Ты ведь беспокоишься о своем будущем, верно? Предоставь это мне, дорогая. Я позабочусь о том, чтобы ты могла встать на ноги и получить профессию. Но чуточку еще потерпи — для меня так много значит твое участие.
  — О, миссис Уэлман, конечно, конечно! Я не оставлю вас ни за что! Если только вы хотите, чтобы я была с вами…
  — Очень хочу… — Голос больной стал необыкновенно глубоким и проникновенным. — Ты… ты для меня все равно что дочь, Мэри. На моих глазах ты выросла и превратилась из крохотной малышки в красивую девушку. Я горжусь тобой, дитя мое. И надеюсь, что то, что я для тебя сделала, действительно поможет тебе в жизни.
  — Если вы думаете, что ваша доброта и… и моя учеба… ну, не для таких, как я… — сбивчиво заговорила Мэри, — если вы думаете, что я недовольна или… или… из-за этого у меня появились замашки избалованной барышни — это так папа говорит… то это неправда. Я так вам благодарна за все. А то, что я хочу скорей начать зарабатывать на жизнь… просто я и так слишком многим вам обязана. И мне не хочется, чтобы кто-либо думал, будто я приживалка.
  — Так вот что Джерард вколачивает тебе в голову? — внезапно перебила девушку Лора Уэлман, и в голосе ее послышались резкие нотки. — Не обращай внимания на своего отца, Мэри. Никто никогда не смел и впредь не посмеет упрекнуть тебя в том, что ты живешь за мой счет! Это я сама прошу тебя еще ненадолго здесь остаться. Скоро все кончится… Будь моя воля, моя жизнь закончилась бы хоть сию минуту, и никакой тебе мороки с сиделками и докторами.
  — О нет, миссис Уэлман! Доктор Лорд говорит, что вы можете прожить еще не один год.
  — Вот уж спасибо, обрадовал! Я на днях сказала ему, что в порядочном цивилизованном государстве достаточно было бы только намекнуть врачу, и он прикончил бы меня с помощью какого-нибудь лекарства — совершенно безболезненно. «Будь у вас хоть капля смелости, — сказала я ему, — вы бы уж как-нибудь сделали это!»
  — О! И что же он ответил? — испуганно спросила Мэри.
  — Этот молодой человек весьма непочтительно усмехнулся и заявил, что не желает болтаться на виселице. И при этом добавил: «Вот если бы вы мне завещали все свои деньги, тогда я, возможно, и рискнул бы». Каков нахал! И все же этот юнец мне нравится. Его визиты помогают мне больше, чем все его лекарства.
  — Да, он очень симпатичный, — согласилась Мэри. — Сестра О’Брайен чуть ли не влюблена в него, да и сестра Хопкинс тоже.
  — Хопкинс в ее возрасте пора бы быть поумнее, — заметила миссис Уэлман. — Ну а сестра О’Брайен только и может, что глупо улыбаться и бормотать: «О, доктор!» — стоит ему к ней приблизиться. Ну просто вся млеет.
  — Бедная сестра О’Брайен!
  — Она, в общем-то, женщина неплохая, — снисходительно признала миссис Уэлман, — просто меня раздражают все сиделки. Они почему-то всегда уверены, что вы мечтаете о «чашечке чаю», причем в пять утра! — Она замолчала, прислушиваясь. — Что там? Кажется, машина подъехала?
  Мэри выглянула в окно:
  — Да, это машина. Приехали мисс Элинор и мистер Родерик.
  2
  — Я страшно рада, Элинор, — сказала миссис Уэлман, — за вас с Родди.
  — Я так и знала, тетя Лора, что ты обрадуешься, — улыбнулась Элинор.
  Однако ее старая тетушка, чуть помедлив, спросила:
  — Ты и в самом деле любишь его, Элинор?
  Элинор вскинула тонкие брови:
  — Конечно.
  — Ты уж прости меня, милая, — поспешно добавила миссис Уэлман. — Ведь ты очень сдержанная. Поди разбери, что у тебя на уме и на душе. Когда вы были совсем еще юными, мне казалось, что ты начинаешь привязываться к Родди… слишком сильно…
  Тонкие брови Элинор опять поднялись.
  — Слишком сильно?
  Старая леди кивнула.
  — Да. А слишком сильно любить неразумно. Порой молодые девушки просто теряют голову… Я обрадовалась, когда ты уехала доучиваться в Германию. А потом, когда ты вернулась, мне показалось, что ты совсем к нему остыла, я так была разочарована! Видишь, как трудно угодить привередливой старухе! Я ведь думала, что ты окажешься довольно страстной по натуре — темпераментные женщины не редкость в нашем роду… И они бывали не очень счастливы… И тем не менее, увидев, что ты совершенно к Родди равнодушна, я очень расстроилась, потому что всегда надеялась, что вы будете вместе. Ну а теперь — теперь все так и получилось — я очень довольна! Значит, ты и в самом деле любишь его?
  — Люблю. Не слишком сильно, но — достаточно, — уточнила Элинор.
  Миссис Уэлман с одобрением кивнула.
  — Тогда, я думаю, ты будешь счастлива. Родди нуждается в любви, но не переносит бурных страстей. Собственнический инстинкт, присущий нам, женщинам, может его отпугнуть.
  — Ты так хорошо знаешь Родди! — пылко воскликнула Элинор.
  — Ну а если Родди любит тебя чуточку больше, чем ты его, — тогда совсем замечательно, — заметила миссис Уэлман.
  — Газетная колонка «Советы тетушки Агаты»: «Держите своего друга в постоянном напряжении. Не позволяйте ему быть слишком уверенным в вас», — быстро среагировала Элинор.
  — Ты несчастлива, моя девочка? Что-нибудь не так? — встревожилась миссис Уэлман.
  — Нет-нет, ничего.
  — Ты, верно, подумала, что я говорю довольно банальные вещи? Дорогая моя, ты молода и слишком чувствительна. А жизнь, боюсь, вообще довольно банальна по своей сути…
  — Думаю, так оно и есть, — с легкой горечью согласилась Элинор.
  — Дитя мое, ты несчастлива? — снова спросила Лора Уэлман. — Что-нибудь случилось?
  — Ничего, все в порядке. — Она встала, подошла к окну и, чуть обернувшись, сказала: — Тетя Лора, скажи мне, только честно, всегда ли любовь — это счастье?
  Лицо миссис Уэлман помрачнело.
  — В том смысле, какой имеешь в виду ты, Элинор, возможно, и нет… Сильное чувство к другому человеку всегда приносит больше печали, чем радости. Но все равно, Элинор, это нужно испытать. Тот, кто никогда по-настоящему не любил, считай, по-настоящему и не жил…
  Девушка кивнула:
  — Да, ты понимаешь, ты… знаешь, что это такое… — Она внезапно повернулась и посмотрела в глаза Лоры Уэлман вопрошающим взглядом. — Тетя Лора…
  Но тут открылась дверь, и рыжеволосая О’Брайен бодрым голосом объявила:
  — Миссис Уэлман, к вам пришел доктор.
  3
  Доктору Лорду было тридцать два года. Он обладал приятным, хотя и некрасивым веснушчатым лицом, песочного цвета волосами, совершенно квадратным подбородком и пытливыми светло-голубыми глазами.
  — Доброе утро, миссис Уэлман, — поздоровался он.
  — Доброе утро, доктор Лорд. Это моя племянница, мисс Карлайл.
  На лице доктора Лорда отразилось откровенное восхищение.
  — Здравствуйте, — сказал он, пожимая руку Элинор так осторожно, будто боялся ее сломать.
  — Элинор и мой племянник приехали немного меня подбодрить, — продолжала миссис Уэлман.
  — Замечательно! — воскликнул доктор Лорд. — Как раз это вам и нужно. Положительные эмоции — отличное лекарство, миссис Уэлман.
  Он никак не мог оторвать восхищенный взгляд от Элинор.
  — Возможно, мы еще увидимся с вами перед вашим уходом, — сказала Элинор и двинулась к двери.
  — О да… конечно.
  Она вышла, прикрыв за собой дверь. Доктор Лорд приблизился к постели, сестра О’Брайен засеменила следом за ним.
  — Собираетесь проделать со мной обычный набор трюков, доктор: пульс, дыхание, температура? — усмехнулась миссис Уэлман. — Что за мошенники эти доктора!
  Сестра О’Брайен со вздохом пролепетала:
  — Ох, миссис Уэлман! Ну разве можно так разговаривать с доктором!
  Доктор Лорд озорно блеснул глазами:
  — Миссис Уэлман видит меня насквозь, сестра! Но войдите в мое положение, миссис Уэлман: я же должен выполнять свои обязанности. Каюсь: никак не научусь более тактично вести себя с больными.
  — Вам не в чем каяться. Вы можете просто гордиться своей тактичностью.
  — Это вы так считаете, — усмехнулся Питер Лорд.
  Задав несколько обычных своих вопросов и получив на них ответы, доктор Лорд откинулся на спинку стула и улыбнулся:
  — Отлично! Все идет превосходно.
  — Так что через недельку-другую я поднимусь и смогу ходить по дому? — чуть насмешливо спросила миссис Уэлман.
  — Ну, конечно, не так скоро.
  — Нет, все-таки я была права. Вы — обманщик! Ну что хорошего в такой вот жизни — валяешься в постели, и с тобой возятся, как с младенцем!
  — А что вообще хорошего в жизни? Вот в чем вопрос, — проговорил доктор Лорд. — Вам не доводилось читать об одном симпатичном средневековом изобретении? Называлось оно «Исполнение желаний». В этой штуковине было невозможно ни стоять, ни сидеть, ни лежать. Казалось бы, в такой тесноте человек не протянет и месяца. Ничего подобного! Один осужденный провел в этой железной клетке шестнадцать лет, а когда его отпустили, дожил до глубокой старости.
  — Ну и каков же смысл этой вашей истории? — поинтересовалась Лора Уэлман.
  — А смысл ее в том, что человек наделен тягой к жизни. Это на уровне инстинкта. Человек живет вовсе не потому, что у него есть какие-то разумные стимулы. Сплошь и рядом люди, которым, по нашему мнению, «лучше бы умереть», не хотят умирать. Те же, у кого вроде бы есть все, ради чего стоит жить, подчас не могут преодолеть недуг — у них нет сил бороться за жизнь.
  — Ну-ну, я вас слушаю.
  — Собственно, я все сказал. Вы из тех, кто хочет жить, что бы вы там ни говорили! И если ваше тело хочет жить, не обременяйте свой мозг всякими мрачными помыслами.
  Миссис Уэлман резко прервала доктора, решив переменить тему:
  — Как вам наши края?
  Питер Лорд улыбнулся:
  — Мне здесь очень нравится.
  — Не скучновато ли для такого молодого человека, как вы? Наверное, хотите специализироваться? Ведь у деревенского врача работа довольно нудная?
  Лорд решительно покачал своей рыжеватой головой.
  — Нет, я свою работу люблю. Понимаете, я люблю людей, и мне нравится лечить самые рядовые болезни. Меня действительно не тянет гоняться за какой-нибудь редкой бациллой, вызывающей таинственный недуг. То ли дело корь, ветрянка и прочие всем знакомые хвори. Ведь каждый организм реагирует на них по-разному, и мне хотелось бы внести свою лепту в методы их лечения. Видите ли, я абсолютно лишен амбиций. Я останусь здесь. Со временем отращу себе солидные бакенбарды, и люди, возможно, будут говорить: «Конечно, мы всегда обращаемся к доктору Лорду, но его методы давно устарели, не пригласить ли нам доктора такого-то, он молодой и идет в ногу со временем…»
  — Гм, — сказала миссис Уэлман. — Вы уже и об этом думаете…
  Питер Лорд поднялся.
  — Ну а теперь я должен вас покинуть.
  — По-моему, моя племянница собиралась с вами поговорить. Кстати, что вы о ней думаете? Ведь вы раньше с ней не встречались.
  Краска залила лицо доктора Лорда до самых корней волос.
  — Я… ну… она очень красивая. И вроде… неглупа и… не только… ну в общем… — залепетал он.
  Миссис Уэлман позабавило смущение доктора. «Как же он еще молод!..» — подумала она про себя, а вслух сказала:
  — Вам следует жениться.
  4
  Родди забрел в сад. Он пересек просторную лужайку и, пройдя по мощеной дорожке, вошел в обнесенный оградой, хорошо ухоженный огород. Интересно, они с Элинор когда-нибудь тоже будут жить здесь, в Хантербери? Наверное, так оно и будет. Что ж, он совсем не против. Он вообще предпочитал жить в провинции. А Элинор? Возможно, ей больше по вкусу Лондон…
  Не так-то просто понять, чего хочет Элинор. Она довольно скрытный человек. Впрочем, это ее качество ему скорее нравилось… Он не выносил болтунов, которые выкладывали все от и до, полагая, что вы горите желанием залезть к ним в душу. Недосказанность всегда более привлекательна и интересна.
  Элинор — само совершенство. Ни единой черты, которая бы отталкивала или раздражала. Смотреть на нее одно удовольствие, а какая она остроумная! В общем, лучшей жены ему не найти.
  «Мне чертовски повезло, что я заполучил ее! — самодовольно думал он. — И что она во мне нашла…»
  Несмотря на всю свою утонченность, Родерик Уэлман не страдал излишним тщеславием. И его действительно поразило согласие Элинор выйти за него замуж.
  Грядущее представлялось ему весьма заманчивым. Главное, уметь трезво оценить ситуацию, это всегда благо. Он полагал, что им с Элинор не надо тянуть со свадьбой — разумеется, если Элинор не будет против. Но, возможно, она предпочтет немного подождать. Он не должен ее торопить. Поначалу у них будут некоторые трудности. Но об этом не стоит беспокоиться. Что же касается тети Лоры… Он искренне надеялся, что она проживет еще долго. Она такая милая и так хорошо всегда к нему относилась, приглашала к себе на каникулы, интересовалась его делами.
  Родди отогнал мысли о неизбежной смерти тети. Он вообще предпочитал избегать размышлений о неприятных вещах. И даже в мыслях старался не… конкретизировать… не называть вещи своими именами… Но… когда-нибудь потом… Наверное, приятно будет жить здесь, особенно если у него будет достаточно денег, чтобы содержать поместье как положено. И все-таки интересно, кому тетя все завещала… Впрочем, какая разница? Для некоторых женщин, безусловно, очень важно, кому принадлежат деньги — мужу или жене. Элинор не такая. У нее уйма такта, и вообще деньги мало ее волнуют.
  «Что будет, то и будет, беспокоиться не о чем», — думал он.
  Через дальнюю калитку он вышел в небольшую рощицу, где весной обычно распускались желтые нарциссы. Сейчас они, конечно, уже отцвели, но солнечные блики, пробивавшиеся сквозь кроны деревьев, приятно золотили зелень, и эта картина радовала глаз.
  На мгновение его охватило странное, беспричинное беспокойство, нарушив его благодушную умиротворенность — всего на мгновение… «Чего же мне не хватает?.. — гадал он. — Так бы хотелось, чтобы… Чтобы что?»
  Золотисто-зеленый свет, ласкающий воздух — вся эта благодать заставляла его сердце биться сильнее, кровь быстрее побежала по жилам… им вдруг овладело странное нетерпение…
  И тут из-за деревьев вышла девушка — ее светлые волосы отливали золотом, лицо нежно румянилось.
  «Какая красота, просто потрясающая…» — пронеслось у него в голове.
  Им овладело неведомое чувство, он застыл, боясь пошевелиться. Весь мир закружился в красочном, невероятном, безумном хороводе!
  Девушка вдруг остановилась, потом приблизилась к нему, а он не мог вымолвить ни слова, только нелепо разинул рот, словно рыба, выброшенная на берег.
  — Вы не помните меня, мистер Родерик? — робко заговорила девушка. — Конечно, ведь прошло столько времени. Я Мэри Джерард — из сторожки.
  — О, так вы Мэри Джерард?
  — Да, — сказала она и немного застенчиво продолжила: — Я, конечно, изменилась с тех пор, как вы меня видели.
  — Очень изменились. Я… я бы ни за что не узнал вас.
  Он не мог оторвать от нее глаз и даже не слышал шагов позади себя. А Мэри услышала и обернулась.
  На мгновение остановившись, Элинор воскликнула:
  — Привет, Мэри!
  — Здравствуйте, мисс Линор. Рада вас видеть. Миссис Уэлман очень ждала вас.
  — Да… мы давно тут не были, — сказала Элинор. — Я… Сестра О’Брайен просила отыскать вас. Она хочет приподнять миссис Уэлман и говорит, что вы обычно делаете это вместе.
  — Иду, иду. — Мэри ускорила шаг, потом побежала. Элинор смотрела ей вслед. Бежала Мэри легко и грациозно.
  — Аталанта1001, — тихо промолвил Родди.
  Элинор ничего на это не ответила. А потом, после долгой паузы, сказала:
  — Скоро ленч. Нам пора возвращаться.
  И они направились к дому.
  5
  — Ну, пойдем, Мэри. Там играет Гарбо1002, и вообще отличный фильм — сплошной Париж. По книжке одного классного писателя. По ней даже опера какая-то есть.1003
  — Ужасно мило с твоей стороны пригласить меня, но я правда не могу.
  — Теперь тебя не вытащишь, — сердито сказал Тэд Бигланд. — Ты стала какая-то не такая — совсем на себя не похожа.
  — Вовсе нет, Тэд.
  — А вот и да. А все эта твоя шикарная школа, да потом еще и в Германию съездила… Ну, конечно, теперь ты для нас слишком хороша.
  — Неправда, Тэд. Я такая же, какой всегда была, — пылко возразила девушка.
  Тэд, типичный деревенский крепыш, несмотря на весь свой гнев, смотрел на девушку с восторгом.
  — Нет, ты очень изменилась. Ты стала почти как леди, Мэри.
  — Почти — это не считается, верно? — с внезапной горечью проговорила Мэри.
  — Ну не скажи, — вдруг поняв, что она чувствует, тут же возразил Тэд.
  — И вообще, кого это в наше время волнует? Леди, джентльмены и прочая чепуха! — воскликнула Мэри.
  — Да, это, конечно, не имеет значения, — согласился Тэд, но не очень уверенно. — И все-таки это всегда чувствуется! Господи, Мэри, ты выглядишь как герцогиня или графиня, не меньше!
  — Это еще ни о чем не говорит. Я видела графинь, которые выглядели как старьевщицы! — сказала Мэри.
  — Но ты же понимаешь, что я имею в виду.
  Неожиданно перед ними возникла величавая и весьма внушительных размеров фигура в великолепном черном платье. Отступив в сторону, Тэд поздоровался:
  — Добрый день, миссис Бишоп.
  Миссис Бишоп бросила на них пристальный взгляд и милостиво кивнула.
  — Добрый день, Тэд Бигланд. Добрый день, Мэри. — И проплыла мимо — точно корабль на всех парусах.
  Тэд почтительно проследил за ней взглядом.
  — Вот она в самом деле похожа на герцогиню, — вполголоса проговорила Мэри.
  — Да, держаться она умеет. При ней меня всегда в пот бросает.
  — Она меня не любит, — тихо сказала Мэри.
  — Чепуха, моя милая!
  — Нет, правда. Не любит. Она всегда говорит мне гадости.
  — Ревность, — кивнул Тэд с видом умудренного жизнью человека. — В этом вся закавыка.
  — Возможно, ты и прав… — с некоторым сомнением согласилась Мэри.
  — Тут нечего и гадать. Она здесь уже столько лет в экономках, привыкла всеми командовать и делать все по-своему, а теперь старая миссис Уэлман привязалась к тебе… Это ее просто доконало! Вот и все!
  Тень беспокойства пробежала по лицу Мэри:
  — Глупо, конечно… но я не выношу, когда кто-нибудь меня не любит.
  — Среди женщин всегда найдутся такие, которые будут тебя недолюбливать. Всякие завистливые ведьмы, которые пережить не смогут, что ты такая красивая!
  — По-моему, зависть — ужасная вещь, — сказала Мэри.
  — Может быть… и тем не менее она существует. Послушай, я на прошлой неделе видел в «Алледоре» отличный фильм. С Кларком Гейблом1004. Про одного миллионера, который не обращал внимания на свою жену. Ну тогда она прикинулась, что закрутила с другим. Там был еще один парень…
  Мэри отошла от Тэда:
  — Извини, но мне пора идти. Я опаздываю.
  — Куда ты так спешишь?
  — К сестре Хопкинс на чашку чаю.
  Тэд вытаращил на нее глаза.
  — Странные у тебя друзья. Это же самая большая сплетница во всей деревне! Всюду сует свой длинный нос.
  — Ко мне она всегда добра, — кротко возразила Мэри.
  — А я что? Я не говорю, что она плохая. Просто больно уж болтливая.
  — До свидания, Тэд.
  Она поспешила прочь, а Тэд обиженно смотрел ей вслед.
  6
  Сестра Хопкинс занимала маленький коттедж на окраине деревни. Она только что вернулась и развязывала ленты чепца, когда пришла Мэри.
  — Ага, вот и ты! Я немного припозднилась. Старой миссис Калдекотт стало опять плохо. Из-за этого на перевязки ушло больше времени, чем обычно. Я видела тебя с Тэдом Бигландом.
  — Да… — как-то удрученно сказала Мэри.
  Сестра Хопкинс настороженно на нее взглянула и, чиркнув спичкой, стала зажигать конфорку под чайником.
  — Он сказал тебе что-нибудь особенное, моя дорогая? — Ее длинный нос чуть дрогнул.
  — Нет, просто пригласил в кино.
  — Понятно, — бодрым голосом произнесла сестра Хопкинс. — Он, безусловно, приятный молодой человек и неплохо устроен — все-таки механик в гараже, а отец его один из лучших фермеров в округе. И все же, сдается мне, ты могла бы найти кого-нибудь получше, чем Тэд Бигланд. С твоим-то образованием и воспитанием! Вот я и говорю: надо тебе выучиться на массажистку. Дело хорошее, будешь встречаться с разными людьми, да и времени свободного много.
  — Я подумаю, — сказала Мэри. — Миссис Уэлман вчера со мной говорила. Она все понимает. Вы правы — она действительно не хочет, чтобы я ее сейчас покинула. Она сказала, чтоб я не беспокоилась — она позаботится о моем будущем.
  Сестра Хопкинс с сомнением проговорила:
  — Будем надеяться, что она запишет это, как положено, на бумаге, черным по белому! А то больные люди, они со странностями.
  — А как вы считаете, миссис Бишоп действительно не любит меня или это просто моя мнительность?
  — Она вечно чем-нибудь недовольна. Она из тех, кого раздражают молодые, особенно когда им весело или когда о них кто-то заботится. Возможно, она и впрямь считает, что миссис Уэлман слишком уж тебя любит, ну и ее это злит. — Она рассмеялась. — На твоем месте, дорогая моя, я не обращала бы на эту ведьму внимания. А теперь открой-ка этот пакет. Там парочка сдобных пончиков.
  Глава 3
  1
  ПРОШЛОЙ НОЧЬЮ ВАШЕЙ ТЕТИ СЛУЧИЛСЯ ВТОРОЙ УДАР. ПРИЧИН ТРЕВОГИ ПОКА НЕТ, ЛУЧШЕ ВАМ ВОЗМОЖНОСТИ ПРИЕХАТЬ
  2
  Получив телеграмму, Элинор тут же позвонила Родди, и вскоре они уже ехали на поезде в Хантербери.
  Прошла всего неделя после их поездки к тете, и за это время Элинор почти не виделась с Родди. Они встречались всего два раза и очень ненадолго, причем Элинор уловила в нем какую-то странную натянутость и неестественность. Чего стоил хотя бы этот огромный букет роз! Раньше Родди не присылал ей цветов. А когда они вместе обедали, он был так непривычно внимателен — советовал, какие блюда и напитки выбрать… с таким усердием помогал ей надевать и снимать пальто. Как будто играл роль в какой-нибудь пьесе — роль влюбленного жениха…
  «Не будь дурой… — мысленно оборвала она себя. — Ничего не случилось… Хватит придумывать всякие глупости! Это все твои противные собственнические замашки».
  Сама же она стала обращаться с Родди чуточку холоднее… еще холоднее, чем обычно.
  Но сейчас, в этих чрезвычайных обстоятельствах, от натянутости не осталось и следа, они общались с прежней непринужденностью.
  — Бедная старушка, — сказал Родди. — Она ведь держалась молодцом, когда мы ее видели.
  — Я так за нее волнуюсь, — сказала Элинор. — Знал бы ты, каково ей быть прикованной к постели! А теперь она, вероятно, станет еще более беспомощной, и это просто взбесит ее! В таких случаях начинаешь понимать, что людей нужно избавлять от страданий, если они сами того желают.
  — Ты права, — согласился Родди. — Это единственно разумное и цивилизованное решение. Ведь усыпляют же животных, чтобы они не мучились. По-моему, с людьми не поступают так просто потому, что может появиться слишком много желающих избавиться от своих милых родственников — ради их денег, даже от тех, кто совсем не так уж и сильно болен…
  — Ну это, конечно же, должны решать врачи, — сказала Элинор.
  — Доктора можно и подкупить.
  — Такому человеку, как доктор Лорд, можно доверять.
  — Да, на мошенника он не похож, — небрежно проронил Родди. — Приятный малый.
  3
  Доктор Лорд склонился над постелью. Позади него крутилась сестра О’Брайен. Нахмурившись от напряжения, он силился разобрать нечленораздельные звуки, слетавшие с губ больной.
  — Да-да. Не надо волноваться. Не спешите. Я буду вас спрашивать, а вы, когда захотите сказать «да», слегка приподнимите правую руку. Итак, вас сейчас что-нибудь беспокоит?
  В ответ тут же последовал утвердительный знак.
  — Что-нибудь неотложное? Да? Что-то нужно сделать? За кем-нибудь послать? За мисс Карлайл? И за мистером Уэлманом? Они уже в пути.
  Миссис Уэлман снова попыталась что-то произнести, и опять невнятно. Доктор Лорд внимательно вслушивался.
  — Вы хотите сказать, чтобы они приехали, но это еще не все?
  Чтобы приехал кто-то еще? Родственник? Нет? Речь о каком-то деле? Понимаю. Что-то связанное с деньгами? Вам нужен юрист? Не так ли? Вы хотите видеть своего адвоката? Хотите дать ему какие-то распоряжения?
  Ну-ну, все в порядке. Успокойтесь. Не торопитесь. Что вы сказали? Элинор? — Он с трудом разобрал исковерканное имя. — Она знакома с вашим юристом? И она договорится с ним? Отлично. Она будет здесь примерно через полчаса. Я сообщу ей о вашем желании, приведу ее к вам, и мы тут же все уладим. Так что больше ни о чем не беспокойтесь. Предоставьте это мне. Я присмотрю за тем, чтобы все ваши желания были исполнены.
  Он некоторое время постоял, наблюдая, как она понемногу успокаивается, затем тихо вышел из комнаты на лестничную площадку. Сестра О’Брайен последовала за ним. Сестра Хопкинс только что пришла и поднималась по лестнице.
  — Добрый вечер, доктор! — переведя дух, поздоровалась она.
  — Добрый вечер, сестра.
  Он прошел с обеими сестрами в комнату О’Брайен и отдал им распоряжения. Сестра Хопкинс должна была остаться на ночь — помогать О’Брайен.
  — А назавтра я попробую договориться с еще одной сиделкой. Не знаю, выйдет ли, ведь в Стэмфорде эпидемия дифтерии. В лечебницах не хватает персонала.
  Повторив свои распоряжения, которые были выслушаны с благоговейным вниманием (что здорово иногда его веселило), доктор Лорд спустился по лестнице, чтобы встретить племянницу и племянника миссис Уэлман, которые должны были появиться с минуты на минуту.
  В холле он столкнулся с Мэри Джерард. Она была бледна и очень встревожена.
  — Ей не лучше? — спросила девушка.
  — Я могу гарантировать ей спокойную ночь, — это практически все, что я могу сделать.
  — Как это все жестоко, как несправедливо… — проговорила Мэри дрожащим голосом.
  — Да, — сочувственно кивнул доктор. — Иногда именно так и бывает! Я думаю… — Он оборвал фразу. — Да, вот и машина.
  Он пошел навстречу прибывшим, а Мэри взбежала по лестнице. Войдя в гостиную, Элинор спросила:
  — Ей очень плохо?
  Родди был бледен и выглядел очень подавленным.
  — Мужайтесь, — тихо сказал доктор. — У нее обширный паралич. Ее речь почти невозможно разобрать. Между прочим, она явно чем-то обеспокоена. И хочет, чтобы вызвали ее адвоката. Вы его знаете, мисс Карлайл?
  — Это мистер Седдон с Блумсбери-сквер, — тут же ответила Элинор. — Но вряд ли он сейчас в конторе, ведь уже вечер, а его домашнего адреса я не знаю.
  — Этим можно заняться и завтра, — заверил ее доктор Лорд. — Сейчас самое главное — как можно скорее успокоить нашу больную. Давайте к ней поднимемся, мисс Карлайл. Я думаю, нам удастся ее подбодрить.
  — Да-да. Пойдемте.
  — А мне? Мне не нужно с вами идти? — с надеждой спросил Родди.
  Он слегка стыдился своего поведения, но при одной мысли о том, что он увидит тетю Лору неподвижной, лишившейся речи, он испытывал панический страх.
  — Нет никакой необходимости, мистер Уэлман, — поспешил успокоить его доктор Лорд. — Лучше, чтобы в комнате больной не собиралось много людей.
  У Родди отлегло от сердца.
  Доктор Лорд и Элинор поднялись в комнату миссис Уэлман. У постели сидела сестра О’Брайен.
  Лора Уэлман хрипло, с трудом дышала и была почти без сознания. Потрясенная Элинор с ужасом вглядывалась в ее искаженное, осунувшееся лицо.
  Правое веко миссис Уэлман вдруг дрогнуло и приподнялось. Она увидела мисс Карлайл, и лицо ее едва заметно оживилось.
  Она сделала попытку заговорить.
  — Э…лино… — Это единственное слово, которое ей удалось хоть как-то произнести, едва ли могло что-то сказать человеку постороннему, но Элинор среагировала мгновенно:
  — Я здесь, тетя Лора. Тебя что-то беспокоит? Ты хочешь послать за мистером Седдоном?
  Послышалось еще несколько хриплых звуков, Элинор ловила их смысл:
  — Мэри Джерард?
  Правая рука слегка шевельнулась в ответ.
  Протяжный булькающий звук слетел с губ больной, доктор Лорд и Элинор беспомощно переглянулись. Этот звук повторялся снова и снова. Наконец Элинор догадалась:
  — Позаботиться? Ты хочешь позаботиться о ней в своем завещании? Ты хочешь ей оставить какие-то деньги? Понимаю, дорогая тетя Лора. Это очень просто. Завтра приедет мистер Седдон, и все будет сделано именно так, как ты хочешь.
  Страдание, казалось, отпустило больную. Отчаянная мольба, отражавшаяся в приоткрытом глазу, исчезла. Элинор взяла ее руку и почувствовала слабое пожатие пальцев.
  С невероятным усилием миссис Уэлман проговорила:
  — Ты… все… ты…
  — Да-да, не беспокойся, — отозвалась Элинор. — Я сделаю все, как ты хочешь!
  Она снова почувствовала пожатие. Потом оно ослабло. Веки больной дрогнули и закрылись. Доктор Лорд прикоснулся к руке девушки и осторожно вывел ее из комнаты. Сестра О’Брайен заняла свое место у постели.
  На площадке лестницы стояла Мэри Джерард и разговаривала с сестрой Хопкинс. Она подалась вперед.
  — О, доктор Лорд, пожалуйста, разрешите мне пройти к ней.
  Доктор кивнул.
  — Только потише и не беспокойте ее.
  Мэри вошла в комнату.
  Доктор Лорд обратился к Элинор:
  — Ваш поезд опоздал. Вы… — Он осекся, увидев, что Элинор пристально смотрит вслед Мэри. Внезапно наступившее молчание заставило Элинор обернуться. Она вопросительно взглянула на доктора и увидела в его глазах явное недоумение. Щеки Элинор вспыхнули.
  — Извините меня, — поспешно проговорила она. — Что вы сказали?
  — Что я сказал? — медленно переспросил Питер Лорд. — Я не помню. Мисс Карлайл, вы держались великолепно. — Его голос потеплел. — Так быстро все поняли и сумели ее успокоить, в общем, сделали все как надо.
  Сестра Хопкинс чуть слышно фыркнула.
  — Бедная тетя, — продолжала Элинор. — Меня просто потрясло ее состояние.
  — Могу себе представить. Но вы этого не показали. У вас, вероятно, огромное самообладание.
  — О, я научилась… научилась скрывать свои чувства, — проговорила Элинор, едва разжимая губы.
  — Но все равно время от времени маска соскальзывает… — тихо сказал доктор Лорд.
  Сестра Хопкинс торопливо удалилась в ванную.
  — Маска? — Элинор вскинула тонкие брови и пытливо посмотрела ему в глаза.
  — Ведь человеческое лицо не что иное, как маска, — пояснил доктор Лорд.
  — А под ней?
  — А под ней просто мужчина или женщина.
  Элинор отвернулась и стала поспешно спускаться по лестнице. Озадаченный доктор последовал за ней.
  В холле их встретил Родди.
  — Как там? — встревоженно спросил он.
  — Бедная тетя, — сказала Элинор, — просто сердце разрывается… Я бы на твоем месте не ходила к ней… пока… пока она сама не позовет.
  — Она хотела сообщить что-нибудь… срочное? — поинтересовался Родди.
  Питер Лорд обратился к Элинор:
  — Я должен вас покинуть. В данный момент я больше ничем не могу быть полезен. Загляну к вам завтра рано утром. До свидания, мисс Карлайл. Не стоит… не стоит слишком волноваться.
  Он на несколько мгновений задержал ее руку в своей. Его рукопожатие удивительно успокаивало и утешало. Он посмотрел на Элинор, и что-то странное было в его взгляде — как будто он жалел ее.
  Едва за доктором захлопнулась дверь, Родди повторил свой вопрос.
  — Тетю Лору волнуют… некоторые финансовые вопросы, — ответила Элинор. — Я постаралась успокоить ее и пообещала, что мистер Седдон обязательно завтра приедет. Первым делом нам нужно ему позвонить.
  — Она хочет составить новое завещание? — спросил Родди.
  — Она этого не говорила, — сказала Элинор.
  — А что она… — Он замолчал, не закончив фразы: по лестнице сбегала Мэри Джерард. Она пересекла холл и исчезла за дверью в кухне.
  — Да? Что ты хотел спросить? — Голос Элинор вдруг стал немного охрипшим.
  — Я что? Я забыл… — рассеянно пробормотал Родди, продолжая смотреть на дверь, за которой скрылась Мэри Джерард.
  Элинор стиснула кулаки, чувствуя, как ее длинные острые ногти впиваются в ладони.
  «Нет, это невыносимо… невыносимо… значит, мне не показалось, значит, это правда… Родди, Родди, я не могу тебя потерять…
  А этот доктор — что он мог прочитать на моем лице там, наверху? — вдруг мелькнуло в голове Элинор. — Он что-то увидел… О боже, как это ужасно… чувствовать то, что чувствую я сейчас. Ну скажи что-нибудь, не молчи, как идиотка. Возьми себя в руки!»
  Вслух же очень спокойно произнесла:
  — Что-то насчет обеда, Родди. Лично я не очень голодна. Пойду посижу с тетей Лорой, а обе сестры могут спуститься вниз.
  — Они будут обедать вместе со мной? — сразу встревожился Родди.
  — Они тебя не укусят! — холодно проговорила Элинор.
  — А как же ты? Ты же должна поесть. Почему бы сначала не пообедать нам с тобой, а они — потом?
  — Нет, мое предложение лучше, — возразила она и в сердцах добавила: — Они такие обидчивые, ты же знаешь.
  «Только не оставаться с ним наедине… ведь за столом надо будет о чем-то говорить и вести себя так, будто ничего не происходит…» — думала она.
  — Позволь мне поступать так, как я считаю нужным! — нетерпеливо сказала она.
  Глава 4
  1
  На следующее утро Элинор разбудила не служанка, а миссис Бишоп собственной персоной, в своем старомодном шуршащем черном платье. Экономка обливалась слезами.
  — О, мисс Элинор, она нас покинула…
  — Что?
  Элинор села в постели.
  — Ваша дорогая тетя. Миссис Уэлман. Моя дорогая госпожа. Тихо отошла во сне.
  — Тетя Лора? Умерла?
  Элинор смотрела на нее удивленным взглядом и, казалось, не понимала, о чем она говорит. Миссис Бишоп разрыдалась еще горше.
  — Подумать только, — всхлипывала она. — Столько лет! Ведь я здесь прослужила восемнадцать лет. О нет, в это просто невозможно поверить…
  — Значит, тетя Лора умерла во сне… — с трудом выговорила Элинор, — не мучилась… Какое благо для нее!
  Миссис Бишоп рыдала.
  — Так внезапно. Доктор говорил, что снова зайдет утром и что все вроде бы относительно спокойно…
  Элинор довольно резко возразила:
  — Это вовсе не было такой уж неожиданностью. Ведь она так долго уже болела. Одно меня утешает: по крайней мере, судьба избавила ее от дальнейших страданий.
  Миссис Бишоп пролепетала сквозь слезы, что это и на самом деле немного утешает.
  — А кто сообщит мистеру Родерику? — спросила она.
  — Я, — сказала Элинор.
  Набросив халат, она направилась к его комнате и постучала в дверь.
  — Войдите, — послышался его голос.
  Она вошла.
  — Тетя Лора умерла, Родди. Умерла во сне.
  Родди приподнялся в постели и глубоко вздохнул.
  — Бедная тетя Лора! Слава богу, что ей выпала легкая смерть. Видеть ее в таком состоянии, в каком она была вчера, — это слишком тяжело.
  — А я и не знала, что ты ее вчера видел, — непроизвольно вырвалось у Элинор.
  Родди, слегка смутившись, кивнул.
  — Понимаешь, Элинор, мне стало так стыдно своей слабости. И вечером я все-таки туда пошел. Толстуха-сиделка куда-то вышла, по-моему, чтобы наполнить грелку, и я незаметно проскользнул в комнату. Она и не знает, что я был у тети. Я лишь немного постоял и посмотрел на нее. Потом слышу, миссис Гэмп топает обратно по лестнице, и тихонько ушел. Но это было ужасное зрелище!
  — Да, ужасное.
  — А уж каково ей самой было бы находиться в таком состоянии! Просто невыносимо! — сказал Родди.
  — Я знаю.
  — Просто удивительно, как мы с тобой одинаково все воспринимаем.
  — В самом деле, — тихо сказала Элинор.
  — Вот и сейчас тоже… и ты и я благодарны судьбе за то, что ее страдания кончились…
  2
  — В чем дело, сестрица, вы что-нибудь потеряли? — спросила сестра О’Брайен.
  Сестра Хопкинс с несколько раскрасневшимся лицом рылась в чемоданчике, который оставила накануне вечером в холле.
  — Вот напасть! — проворчала она. — И как это я так оплошала!
  — А что такое?
  Сестра Хопкинс отвечала не совсем вразумительно:
  — Эта Элиза Райкен — у нее саркома1005, вы знаете. Ей прописаны инъекции морфина1006 два раза в день — вечером и утром. Прошлым вечером я использовала последнюю таблетку из старой упаковки и точно помню, что тут была еще одна — непочатая, ну вы знаете, морфин расфасован обычно в такие стеклянные трубочки.
  — Поищите еще. Эти трубочки такие маленькие.
  Сестра Хопкинс еще раз перетрясла содержимое чемоданчика.
  — Нет, точно нету! Наверное, я оставила ее в своем шкафчике! Надо же, память еще никогда меня не подводила. Я готова поклясться, что взяла ее с собой!
  — А вы по дороге сюда нигде не оставляли свой саквояж?
  — Разумеется, нет! — обиженно воскликнула сестра Хопкинс.
  — Ну если так, то волноваться не о чем, — успокоила ее сестра О’Брайен.
  — Надеюсь. Единственное место, где я оставляла свой чемоданчик, — это здесь, в холле, но уж тут-то точно никто ее взять не мог! Так что, видно, я действительно просто запамятовала. Но вы понимаете, сестра, почему это так меня беспокоит… И к тому же теперь мне придется тащиться домой — а это ведь другой конец деревни, а потом снова возвращаться.
  — Надеюсь, дорогая, день для вас будет все же не таким утомительным, как прошлая ночь. Бедная старая леди! Впрочем, я и не думала, что она долго протянет, — сказала сестра О’Брайен.
  — Да и я тоже. А вот доктор, думаю, удивится! — заметила сестра Хопкинс.
  — Он всегда немножко переоценивает возможности пациента, — с легким укором добавила сестра О’Брайен.
  — Ах, он так юн! У него нет нашего опыта, — изрекла сестра Хопкинс уже на пороге. И с мрачным видом удалилась.
  3
  Доктор Лорд приподнялся на носках. Его рыжеватые брови вздернулись чуть ли не до самых волос. Он был поражен:
  — Значит, умерла.
  — Да, доктор. — Сестра О’Брайен горела желанием сообщить подробности, но, будучи чрезвычайно дисциплинированной, ждала указаний.
  — Умерла? — задумчиво повторил Питер Лорд. Мгновение он что-то обдумывал, а потом отрывисто приказал: — Дайте мне горячей воды.
  Сестра О’Брайен была заинтригована, но, воспитанная в строгих больничных правилах, вопросов задавать не стала. Прикажи ей доктор пойти и принести шкуру аллигатора, она автоматически пробормотала бы: «Да, доктор» — и отправилась бы выполнять его поручение.
  4
  — Вы хотите сказать, что моя тетя умерла, не оставив завещания, что она вообще никогда его не делала? — изумился Родерик Уэлман.
  Мистер Седдон протер стекла очков и сказал:
  — Похоже, так и есть.
  — Просто невероятно! — воскликнул Родди.
  Мистер Седдон откашлялся.
  — Не так невероятно, как вы думаете. Такое случается довольно часто. Своего рода суеверие. Люди предпочитают думать, что у них впереди еще уйма времени. И им кажется, что самим фактом составления завещания они приближают свою смерть. Странная причуда, но это так!
  — И вы никогда не… э… обсуждали эту тему? — спросил Родди.
  — Постоянно, — сухо ответил мистер Седдон.
  — И что же она говорила?
  Мистер Седдон вздохнул.
  — Обычные вещи. Что еще полно времени! Что она еще не собирается умирать! Что она еще не совсем решила, как распорядиться своими деньгами!
  — Но, наверное, после первого удара… — начала Элинор.
  Мистер Седдон покачал головой.
  — О нет. Еще сильнее стала упираться. Даже слышать ничего не хотела по этому поводу!
  — Но ведь это… нелогично, — снова вступил в разговор Родди.
  Мистер Седдон снова возразил:
  — О, ничего подобного. Ведь из-за болезни ее нервозность возросла.
  — Но она хотела умереть… — проговорила озадаченная Элинор.
  Еще раз старательно протерев стекла очков, мистер Седдон сказал:
  — Ах, дорогая моя мисс Элинор, человеческий разум устроен весьма любопытно. Возможно, миссис Уэлман хотелось иногда умереть, но, несмотря на эти мысли, в ее душе жила и надежда на полное выздоровление. И ей казалось, что, составив завещание, она как бы будет искушать судьбу. Этот ее страх вовсе не означал, что она не хотела его составить, просто постоянно откладывала этот момент. Ведь вы знаете, — продолжал мистер Седдон, внезапно обратившись к Родди и доверительно понизив голос, — как люди оттягивают какое-нибудь неприятное дело, стараются подольше им не заниматься?
  — Да, я… я… да, конечно, — пробормотал Родди, вспыхнув. — Понимаю, что вы имеете в виду.
  — Вот-вот, — сказал мистер Седдон. — Миссис Уэлман, безусловно, собиралась сделать завещание, но всякий раз откладывала это на завтра, уговаривала себя, что впереди еще масса времени.
  Элинор задумчиво произнесла:
  — Так вот почему она была такой подавленной прошлой ночью… и так торопилась вызвать вас…
  — Вне всяких сомнений! — ответил мистер Седдон.
  — Но что же теперь будет? — пробормотал в замешательстве Родди.
  — С наследством миссис Уэлман? — Поверенный откашлялся. — Поскольку миссис Уэлман умерла, не оставив завещания, вся ее собственность переходит к ближайшей кровной родственнице, то есть к мисс Элинор Карлайл.
  — Все мне? — недоверчиво спросила Элинор.
  — Определенный процент пойдет в пользу Короны, — объяснил мистер Седдон и углубился в детали. В заключение он сказал: — Никаких долгов или заложенной недвижимости нет. Все деньги миссис Уэлман принадлежали ей одной. Следовательно, все они переходят к мисс Карлайл. Налоги на наследство… э… боюсь, будут несколько велики, но даже после всех выплат состояние все еще будет весьма значительным, к тому же капитал помещен в надежные ценные бумаги.
  — Но Родерик… — начала Элинор.
  Мистер Седдон произнес, смущенно кашлянув:
  — Мистер Уэлман — всего лишь племянник ее мужа. Здесь нет кровного родства.
  — Абсолютно никакого, — подтвердил Родди.
  — Но, разумеется, для нас не имеет существенного значения, кто именно получит деньги, — уверенно проговорила Элинор, — ведь мы собираемся пожениться.
  При этом она не взглянула на Родди. Теперь уже мистер Седдон сказал:
  — Абсолютно никакого. — И тут же ушел.
  5
  — Но ведь это и правда не имеет значения, — сказала Элинор, как бы оправдываясь.
  Лицо Родди нервно передернулось.
  — Деньги должны принадлежать тебе, — сказал он. — Это совершенно справедливо. Ради бога, Элинор, только не думай, что я тебе завидую. Не нужны мне эти проклятые деньги!
  — Мы ведь говорили об этом, Родди, еще в Лондоне, что не важно, кто из нас окажется наследником, поскольку… поскольку мы решили пожениться… — нерешительно закончила Элинор. — Он молчал. Она продолжала настаивать: — Неужели ты не помнишь, что сам это говорил, Родди?
  — Помню, — сказал Родди, упорно глядя себе под ноги. Лицо его было бледным и угрюмым, выразительные губы были горько сжаты.
  Внезапно вскинув голову, Элинор храбро произнесла:
  — Ведь это несущественно… если мы собираемся пожениться… Но так ли это, Родди?
  — Что — так ли? — спросил Родди.
  — Собираемся ли мы пожениться?
  — Помню, была такая идея, — равнодушно сказал он, вернее, с некоторой долей раздражения. — Разумеется, Элинор, если у тебя теперь другие планы…
  — О Родди! — воскликнула Элинор. — Неужели ты не можешь быть честным!
  Он вздрогнул. Потом, смутившись, выдавил:
  — Не знаю, что со мной такое…
  — А я знаю… — проговорила Элинор сдавленным голосом.
  — Возможно, дело в том, — заторопился Родди, — что мне не по душе мысль жить на средства жены…
  Элинор побледнела:
  — Дело не в этом… Здесь кое-что другое… — Она перевела дух и воскликнула: — Это из-за Мэри, не правда ли?!
  — Наверное, — с несчастным видом пробормотал Родди. — Но как ты догадалась?
  — Это было не так уж трудно… — Элинор криво усмехнулась. — Любой мог прочитать это на твоем лице, когда ты на нее смотрел…
  Внезапно Родди перестал себя сдерживать:
  — О, Элинор, я не знаю, в чем дело! По-моему, я схожу с ума! Это случилось, когда я увидел ее — в тот первый день — в лесу… только ее лицо — и вдруг все перевернулось. Ты не можешь этого понять…
  — Очень даже могу. Продолжай.
  — Я совсем не хотел в нее влюбляться… — произнес Родди беспомощно. — Я был совершенно счастлив с тобой. О Элинор, какой же я подлец, что все тебе выкладываю, все как есть…
  — Ерунда. Продолжай. Скажи мне…
  — Ты такая удивительная… — продолжил он прерывающимся голосом. — Говорю с тобой, и становится легче. Я ужасно тебя люблю, Элинор. Ты должна мне верить. А это просто наваждение. Оно все перевернуло: мое восприятие жизни, отношение ко многим вещам и вообще весь мой привычно-благопристойный разумный уклад…
  — Любовь вообще чувство не слишком разумное, — мягко заметила Элинор.
  — Это точно… — печально согласился Родди.
  — Ты что-нибудь ей говорил? — чуть дрогнувшим голосом спросила Элинор.
  — Сегодня утром… как дурак… я совсем потерял голову…
  — И что же? — допытывалась Элинор.
  — Разумеется, она тут же оборвала меня! Она была шокирована. Из-за тети Лоры и… из-за тебя…
  Элинор сняла со своего пальца кольцо с бриллиантом и протянула Родди:
  — Тебе лучше взять его обратно, Родди.
  Взяв кольцо, он пробормотал, не глядя ей в глаза:
  — Элинор, ты даже не представляешь, каким негодяем я себя чувствую.
  — Ты думаешь, она выйдет за тебя замуж? — спросила она, и голос ее был уже как обычно спокойным и ровным.
  Он покачал головой.
  — Не знаю. Нет… по крайней мере в ближайшее время. Не думаю, что я ее сейчас интересую… может, когда-нибудь после… может, она еще меня полюбит.
  — Наверное, ты прав, — сказала Элинор. — Ей нужно дать время. Пока с ней не встречайся, а потом… попробуй еще раз объясниться.
  — Элинор, дорогая, ты мой лучший друг, таких друзей больше ни у кого нет. — Он вдруг взял ее руку и поцеловал. — Ты знаешь, Элинор, я люблю тебя по-прежнему! Иногда мне кажется, что Мэри — это просто сон, греза. Что я вот-вот проснусь… и окажется, что ее вовсе и не было…
  — Если бы Мэри не было… — начала Элинор.
  Родди взволнованно прервал ее:
  — Иногда мне даже хочется, чтобы ее не было… Ты и я… мы принадлежим друг другу. Мы созданы друг для друга, не так ли?
  Она медленно наклонила голову:
  — Да, мы созданы друг для друга. — И подумала: «Если бы Мэри не было…»
  Глава 5
  1
  — Это были прекрасные похороны! — с чувством сказала сестра Хопкинс.
  Сестра О’Брайен согласилась:
  — О да! А сколько цветов! Вы когда-нибудь видели такие чудесные цветы? Эта арфа из белых лилий и крест из желтых роз! Такая красота!
  Сестра Хопкинс вздохнула и положила себе на тарелку булочку с кремом. Разговор происходил в кафе «Голубая синица».
  — Мисс Карлайл — щедрая девушка, — продолжала восхищаться сестра Хопкинс. — Она сделала мне милый подарок. Хотя вовсе не была обязана так поступать.
  — Да, щедрая и очень славная, — горячо подхватила сестра О’Брайен. — Я вообще не выношу скряг.
  — Она, между прочим, унаследовала огромное состояние, — не преминула заметить сестра Хопкинс.
  — Это удивительно… — начала сестра О’Брайен и запнулась.
  — Что именно? — подбодрила ее Хопкинс.
  — Меня удивляет, что старая леди не оставила завещания.
  — Вот это очень плохо, — раздраженно сказала сестра Хопкинс. — Людей следует заставлять делать завещания! Иначе потом не оберешься неприятностей.
  — Интересно, — сказала сестра О’Брайен, — если бы она сделала завещание, кому бы она оставила свои деньги?
  — Одно я знаю точно, — твердо заявила сестра Хопкинс.
  — Что именно?
  — Что она оставила бы некоторую сумму Мэри — Мэри Джерард.
  — Да, пожалуй, — согласилась О’Брайен и возбужденно добавила: — Я вам не рассказывала, в каком состоянии была наша страдалица той ночью и как доктор ее успокаивал? Мисс Элинор держала руку своей тетушки и клялась самим Всемогущим, — тут ее ирландское воображение не на шутку разыгралось, — что пошлет за поверенным и все сделает как следует. «Мэри, Мэри!» — воскликнула бедная старая леди. «Ты имеешь в виду Мэри Джерард?» — спросила мисс Карлайл и тут же поклялась, что Мэри внакладе не останется!
  — Прямо-таки поклялась? — В голосе Хопкинс звучало очевидное сомнение.
  — Именно так все и было, — торжественно заверила ее О’Брайен. — И вот что я еще скажу, сестрица: если бы миссис Уэлман успела составить завещание, еще неизвестно, что бы в нем было написано, да-да! А ну как она бы оставила все Мэри Джерард!
  — Ну не думаю, — возразила сестра Хопкинс. — Я лично против того, чтобы лишать свою родню денег.
  — Родня родне — рознь! — с видом оракула изрекла сестра О’Брайен.
  — Что вы хотите этим сказать? — Сестра Хопкинс мгновенно навострила уши.
  — Я не сплетница! И не желаю чернить имя покойной, — с достоинством проговорила сестра О’Брайен.
  — Верно, так оно будет лучше, — подумав, согласилась сестра Хопкинс. — Чем меньше разговоров, тем спокойнее, — добавила она, наполняя заварочный чайник.
  — Кстати, — сказала сестра О’Брайен, — вы тогда нашли трубочку с морфином, когда вернулись домой?
  Сестра Хопкинс нахмурилась.
  — Нет. Ума не приложу, куда она могла подеваться. Разве что я положила ее на край каминной доски. Я часто так делаю, когда запираю шкаф, и она могла скатиться и упасть в корзину для мусора, а корзину потом, когда я ушла, вытряхнули в мусорный ящик. — Она задумалась. — Вероятно, так все и было, ибо другого объяснения я придумать не могу.
  — Понятно, — сказала сестра О’Брайен. — Да, дорогая, больше трубочке было некуда деться. Ведь вы нигде не оставляли свой саквояж — только в холле в Хантербери, — значит, трубочка действительно угодила в мусорный ящик.
  — Вот-вот, — обрадовалась поддержке сестра Хопкинс. — Ведь по-другому и быть не могло, не так ли? — Она положила себе на тарелку песочное пирожное с розовой глазурью. — Конечно, не могла ведь я… — Она не договорила.
  Ее собеседница торопливо, может быть, даже слишком торопливо с ней согласилась и сказала:
  — На вашем месте я бы перестала беспокоиться из-за этого.
  — А я и не беспокоюсь… — ответила сестра Хопкинс.
  2
  Выглядевшая в своем черном траурном платье очень юной и очень строгой, Элинор сидела в библиотеке за массивным письменным столом миссис Уэлман. Перед ней были разложены различные документы. Она только что закончила разговор с прислугой и с миссис Бишоп. Теперь, чуть помедлив у дверей, в комнату вошла Мэри Джерард.
  — Вы хотели меня видеть, мисс Элинор?
  Элинор подняла на нее глаза.
  — Да, Мэри. Проходи и садись.
  Мэри послушно уселась в указанное ей кресло. Оно было слегка развернуто в сторону окна, и свет падал на лицо девушки, подчеркивая ослепительную белизну кожи и бледное золото волос.
  Одной рукой Элинор слегка прикрывала свое лицо и могла тайком следить за выражением лица Мэри.
  «Я так ее ненавижу… разве мне удастся это скрыть?» — мелькнула предательская мысль.
  Однако ей удалось выдержать любезный и деловой тон:
  — Тетя относилась к тебе с большим участием, Мэри. Я думаю, ты и сама знаешь, что ее очень волновало твое будущее.
  — Миссис Уэлман всегда была очень добра ко мне, — тихо произнесла Мэри своим нежным голоском.
  Элинор холодно и бесстрастно продолжала:
  — Моя тетя, будь у нее время составить завещание, наверняка сделала бы несколько дарственных распоряжений. Я в этом абсолютно уверена. Поскольку она умерла не написав завещания, ответственность за выполнение ее воли ложится на меня. Я проконсультировалась с мистером Седдоном, и по его совету мы составили список сумм для выплаты слугам в соответствии с продолжительностью их службы и прочего. — Она помедлила. — Ты, конечно, не совсем из этой категории.
  Элинор почти надеялась, что эти слова заденут самолюбие Мэри, однако лицо девушки даже не дрогнуло. Мэри приняла эту колкость за чистую монету и ожидала, что Элинор скажет дальше.
  — Хотя тете очень трудно было говорить в последний вечер, но она все же сумела выразить свое желание, и я поняла его. Она, безусловно, хотела позаботиться о твоем будущем.
  — Это очень великодушно с ее стороны, — тихо сказала Мэри.
  Элинор резко продолжила:
  — Как только меня введут в права наследства, я переведу на твое имя две тысячи фунтов.
  — Две тысячи фунтов? — Щеки Мэри чуть порозовели. — О, мисс Элинор, вы так добры! И не знаю, как вас благодарить!
  — Я вовсе не такая добрая, — жестко оборвала ее Элинор, — и, пожалуйста, не надо меня благодарить.
  Мэри вспыхнула.
  — Вы просто не представляете, как это изменит мою жизнь, — почти прошептала она.
  — Я рада за тебя, — сказала Элинор. Отведя взгляд в сторону, она с легким усилием спросила: — У тебя есть уже определенные планы?
  — О да, — с жаром отозвалась Мэри. — Я хочу приобрести какую-нибудь профессию. Скорее всего, массажистки. По совету сестры Хопкинс.
  — Очень хорошая мысль, — одобрила Элинор. — Я постараюсь договориться с мистером Седдоном, чтобы часть денег ты смогла получить как можно быстрее — насколько это возможно.
  — Вы очень, очень добры, мисс Элинор, — сказала Мэри с благодарностью.
  — Я выполняю волю моей тети, — отрезала Элинор. — Ну, по-моему, у меня к тебе все.
  На этот раз явное желание Элинор поскорее ее выставить задело чувствительную душу Мэри. Она поднялась и, отчеканив вежливым голосом: «Большое спасибо, мисс Элинор», вышла из комнаты.
  Элинор не пошевельнулась, тупо глядя перед собой. По ее лицу невозможно было догадаться, какие мысли роятся у нее в голове. Она еще долго так сидела — в полном оцепенении…
  3
  Наконец Элинор пошла искать Родди. Он был в гостиной — стоял и смотрел в окно. Когда она вошла, он резко обернулся.
  — Со слугами я, слава богу, разобралась! — сказала она. — Пятьсот фунтов миссис Бишоп — она ведь прослужила здесь столько лет. Сто фунтов повару и по пятьдесят — Милли и Олив. По пять фунтов всем остальным. Двадцать пять фунтов Стивенсу, главному садовнику. Правда, я пока ничего не сделала для старого Джерарда из сторожки. Это, конечно, ужасно. Может, назначить ему пенсию? — Она замолчала, потом несколько торопливо сказала: — Я выделила две тысячи фунтов Мэри Джерард. Как ты думаешь, я выполнила волю тети Лоры? Мне кажется, что сумма вполне приличная.
  — Вполне. Ты всегда поступаешь по справедливости, — сказал Родди, не глядя на нее.
  Он снова уставился в окно.
  Элинор на мгновение задержала дыхание, а затем, от волнения запинаясь и путаясь в словах, продолжила:
  — Знаешь… я хочу, чтобы — и это тоже будет справедливо — я… я считаю, ты должен получить свою часть наследства, Родди.
  Он резко повернулся к ней — на лице его были обида и гнев. Но она все-таки договорила:
  — Послушай, Родди. Я хочу, чтобы все было честно! Деньги, которые принадлежали твоему дяде и… и… которые он оставил своей жене… он ведь, естественно, считал, что они перейдут к тебе. И тетя Лора так считала. Мы с ней не раз говорили об этом. Если я получаю ее деньги, то ты должен унаследовать деньги, принадлежавшие ему. Это единственно правильное решение. Иначе ведь получается, что я ограбила тебя… и все из-за того, что тетя Лора не оставила завещания! Ты должен, ты обязан разумно к этому отнестись!
  Узкое подвижное лицо Родди сделалось смертельно бледным.
  — Боже мой, Элинор! — воскликнул он. — Неужели тебе хочется, чтобы я чувствовал себя последним подонком? И ты могла подумать, что я соглашусь взять у тебя эти деньги?
  — Но я ведь не дарю их тебе! Это всего лишь элементарная справедливость.
  — Мне не нужны твои деньги! — крикнул Родди.
  — Они не мои!
  — По закону они твои — в этом все дело! Ради бога, Элинор, давай без сантиментов. Я не возьму у тебя ни пенни. И нечего строить из себя благодетельницу!
  — Родди! — не выдержав, воскликнула Элинор.
  Тот резко тряхнул головой.
  — О, прости, дорогая. Я сам не знаю, что несу. Все так перепуталось… Я в полной растерянности…
  — Бедняжка Родди… — мягко проговорила Элинор.
  Он снова отвернулся и стал теребить пальцами кисточку шторы и уже совсем другим, нарочито равнодушным тоном спросил:
  — Тебе известно, что Мэри Джерард намерена делать дальше?
  — Собирается учиться на массажистку. Так она, по крайней мере, говорит.
  — Ясно.
  Наступило неловкое молчание. Элинор выпрямилась и решительно вскинула подбородок. Теперь ее голос звучал властно:
  — Родди, я хочу, чтобы ты внимательно меня выслушал.
  Он чуть удивленно посмотрел на нее.
  — Хорошо, Элинор.
  — Я хочу — если ты, конечно, согласишься, — чтобы ты послушался моего совета.
  — И что это за совет?
  — Ты ведь на работе не слишком занят? И можешь в любой момент получить отпуск, да?
  — Ну, конечно…
  — Тогда сделай вот что: поезжай куда-нибудь за границу, месяца на три. Один. Заведи новых друзей, посмотри новые места. Давай поговорим начистоту. Сейчас ты считаешь, что влюблен в Мэри Джерард. Возможно, это так и есть. Но в данный момент тебе бесполезно говорить с ней о своих чувствах — ты и сам прекрасно это понимаешь.
  Наша помолвка расторгнута, и… и ты поедешь за границу как человек свободный от обязательств… А месяца через три пусть этот свободный человек примет решение… К тому времени ты поймешь — любовь это или же просто увлечение. И если ты будешь совершенно уверен в своей любви, тогда… возвращайся и снова иди к Мэри и расскажи о своем чувстве. И на этот раз, очень может быть, она выслушает тебя.
  — Элинор, ты чудо! — Он подошел к ней и порывисто сжал ее руку. — Ты у меня такая мудрая! Такая самоотверженная! И ни капельки мелочности! Как ты великодушна! Я восхищен тобой — даже еще больше, чем раньше! Я так и сделаю: уеду, поменяю обстановку — и проверю, действительно ли моя любовь столь велика или же я просто внушил себе это… О, Элинор, моя дорогая, ты даже не представляешь, как я тебя люблю! Ты всегда была в тысячу раз благороднее, чем я. Благослови тебя господь за всю твою доброту.
  Он поцеловал ее в щеку и вышел из комнаты. И даже не обернулся… Возможно, и к лучшему, потому что он не увидел ее лица.
  4
  Спустя несколько дней Мэри поведала сестре Хопкинс об открывшихся перед ней перспективах. Эта на редкость практичная женщина горячо ее поздравила:
  — Тебе улыбнулось счастье, Мэри. Возможно, старушка и хотела сделать для тебя что-нибудь хорошее, но добрые намерения, не оформленные официально, ничегошеньки не стоят. Ты запросто могла остаться на бобах.
  — Мисс Элинор сказала, что в тот вечер, незадолго до смерти, миссис Уэлман просила ее позаботиться обо мне.
  Сестра Хопкинс хмыкнула.
  — Может, и так. Но о таких просьбах предпочитают потом не вспоминать. Я имею в виду родственников. Я всякого навидалась в жизни, уж поверь. Сколько людей на моей памяти умирали в полной уверенности, что их дорогой сынок или дорогая дочка выполнят их последнюю волю. Куда там! В девяти случаях из десяти дорогой сынок или дорогая дочка находили вполне веские основания, чтобы не уважить желание покойного. Такова уж человеческая натура: никому неохота делиться своими денежками, если закон не заставляет. Так что, девочка моя, тебе здорово повезло. Мисс Карлайл почестнее многих других.
  — И все же она меня не любит, я это чувствую, — тихо сказала Мэри.
  — И у нее есть на это причины, — резанула сестра Хопкинс. — Да-да. Не прикидывайся невинной овечкой, Мэри! Мистер Родерик давно на тебя глаз положил.
  Мэри покраснела.
  Сестра Хопкинс продолжила:
  — По-моему, он здорово втюрился. С первого взгляда. А тебе он как, тебе он тоже приглянулся?
  — Я… я не знаю, — запинаясь, пролепетала Мэри. — Мне в общем все равно. Но он, конечно, очень симпатичный.
  — Гм. Не в моем вкусе. Видать, очень уж привередливый, такой замучает своими капризами, да и нервный, видать, очень. Такие и в еде чересчур разборчивы. Нормальные мужчины вообще большая редкость. Так что ты не слишком торопись, моя дорогая. С твоей внешностью ты можешь себе выбрать и получше. Сестра О’Брайен на днях говорила, что тебе следовало бы попробоваться в кино. Там любят снимать блондинок, так все говорят…
  — Сестрица, как вы думаете, — тут легкая морщинка пересекла лоб Мэри, — что я должна сделать для отца? Он считает, что я должна отдать ему часть этих денег.
  — Ни в коем случае! — рассердилась сестра Хопкинс. — Миссис Уэлман вполне определенно имела в виду тебя, только тебя. По-моему, твоего папашу давным-давно выгнали бы с работы, если бы не ты. Подобного лентяя свет еще не видывал!
  — Странно, что она, имея такое большое состояние, так и не сделала завещания. Тогда бы каждый знал, сколько кому причитается.
  Сестра Хопкинс покачала головой.
  — Так уж устроены люди. Завещание всегда откладывают на потом. Странно, да?
  — И, по-моему, довольно глупо, — сказала Мэри.
  В глазах сестры Хопкинс зажглись веселые искорки.
  — Ну а ты-то сама уже написала завещание, Мэри?
  Мэри удивленно на нее уставилась:
  — Я? Нет…
  — А ведь ты уже совершеннолетняя, тебе исполнился двадцать один год.
  — Но мне… Мне нечего завещать… хотя сейчас вроде бы и есть.
  — Вот именно. И довольно кругленькая сумма, — с легкой ехидцей заметила сестра Хопкинс.
  — Ну да, но куда спешить… — сразу начала оправдываться Мэри.
  — Вот видишь? И ты не лучше всех остальных, — назидательно изрекла сестра Хопкинс. — То, что ты молода и здорова, отнюдь не избавляет тебя от непредвиденной случайности — любой из нас может попасть под какой-нибудь шарабан1007 или под машину.
  Мэри рассмеялась.
  — Я даже не представляю, как пишутся завещания.
  — Да проще простого. Бланк можно взять на почте. Пойдем прямо сейчас и возьмем.
  Вернувшись в коттедж сестры Хопкинс, они развернули бланк и приступили к обсуждению предстоящей процедуры. Сестра Хопкинс наслаждалась значимостью момента. Составление завещания, с ее точки зрения, было важнейшим в жизни человека событием. Важнее этого могла быть разве что сама смерть.
  — А кто получит деньги, если я не напишу завещания? — поинтересовалась Мэри.
  — Я полагаю, твой отец.
  — Он их не получит, — решительно сказала Мэри. — Лучше я уж завещаю их своей тете, живущей в Новой Зеландии.
  Сестра Хопкинс с готовностью подхватила:
  — Вот и умница. Совсем незачем оставлять их твоему отцу — все равно он долго не протянет, точно тебе говорю.
  Такие предсказания Мэри слышала от сестры Хопкинс довольно часто и поэтому восприняла ее пророчество очень спокойно.
  — Не могу вспомнить тетин адрес. Мы давно от нее ничего не получали.
  — По-моему, это не имеет значения. Ты ведь знаешь ее имя?
  — Мэри. Мэри Райли.
  — Вот и хорошо. Напиши, что ты оставляешь все Мэри Райли, сестре покойной Элизы Джерард из Хантербери, Мейденсфорд.
  Мэри склонилась над бланком. Как только она поставила точку, какая-то тень вдруг заслонила от нее свет солнца… Девушку вдруг охватила дрожь. Она подняла глаза и увидела Элинор Карлайл, которая снаружи заглядывала в окно.
  — Чем это ты так старательно занимаешься? — спросила она.
  — Пишет завещание, вот чем, — усмехнувшись, объяснила сестра Хопкинс.
  — Пишет завещание? — Элинор вдруг засмеялась странным, почти истерическим смехом. — Так ты пишешь завещание, Мэри? Но это просто смешно. Да, да, очень смешно!..
  Продолжая хохотать, она повернулась и быстро пошла по улице.
  Глаза сестры стали круглыми от изумления:
  — Видала, а? Интересно, что это на нее нашло?
  5
  Элинор не успела пройти и полдюжины шагов, как чья-то рука опустилась сзади на ее плечо. Она резко остановилась и обернулась.
  Нахмурив брови, прямо в лицо ей смотрел доктор Лорд.
  — Над чем это вы смеялись? — властно спросил он.
  — Сама не знаю.
  — Могли бы изобрести что-нибудь поумнее! — заметил Питер Лорд.
  Элинор покраснела.
  — Наверное, это нервы… или сказывается переутомление. Я заглянула в коттедж районной сестры, а там, там… Мэри Джерард писала завещание. Это очень меня рассмешило. Сама не знаю почему!
  — Так-таки не знаете? — с нажимом спросил доктор.
  — Глупо, конечно, но я же вам сказала: нервы. Поэтому и такая реакция.
  — Я выпишу вам что-нибудь тонизирующее.
  — Вот-вот, оно мне будет очень кстати! — съязвила Элинор.
  Он обезоруживающе усмехнулся:
  — Совершенно некстати, согласен. Но что еще прикажете делать, если человек не желает говорить, что с ним происходит!
  — Со мной ничего не происходит, — ответила Элинор.
  — Еще как происходит, — со спокойной уверенностью возразил доктор Лорд.
  — Ну да, я действительно несколько возбуждена. Ведь столько пришлось пережить…
  — О да, более чем достаточно. Но я, собственно, хотел поговорить не об этом. — Он помолчал. — Вы здесь еще побудете?
  — Я уезжаю завтра.
  — А вы не хотели бы сюда переехать? Насовсем?
  Она покачала головой.
  — Нет. Никогда. Я думаю… думаю… я продам имение, если за него предложат хорошую цену.
  — Понимаю… — как-то уж слишком равнодушно отозвался доктор Лорд.
  — Мне пора домой. — Элинор решительно протянула Питеру Лорду руку. Тот задержал ее в своей.
  — Мисс Карлайл, пожалуйста, скажите мне, о чем вы думали, когда только что смеялись? — В его голосе была тревога.
  Она быстро отдернула свою руку.
  — А о чем я должна была думать?
  — Это как раз то, что я хотел бы знать!
  Его лицо помрачнело, и сейчас он выглядел довольно несчастным.
  — Просто мне это показалось смешным, вот и все, — раздраженно сказала Элинор.
  — Что Мэри Джерард пишет завещание? Почему? Очень разумный с ее стороны шаг. Такая предусмотрительность избавляет от многих неприятностей… Впрочем, иногда и, наоборот, приводит к ним!
  — Разумеется, каждый должен сделать завещание. — Элинор уже теряла терпение. — Я не это имела в виду.
  — Миссис Уэлман, безусловно, следовало бы его составить, — заметил доктор Лорд.
  — Да, конечно, — согласилась Элинор, и щеки ее вдруг порозовели.
  — А вы? — внезапно спросил доктор Лорд.
  — Я?
  — Ну да. Вы ведь только что сказали, что каждый должен сделать завещание. Вы написали завещание?
  Элинор пристально на него посмотрела — и расхохоталась.
  — Поразительно! Нет, я не написала. Я не думала об этом! Совсем как тетя Лора. Знаете что, доктор Лорд, я сейчас же напишу мистеру Седдону.
  — Весьма разумно, — похвалил Питер Лорд.
  6
  Пройдя в библиотеку, Элинор быстро написала:
  «Дорогой мистер Седдон!
  Прошу вас составить для меня текст завещания. Он очень простой. Все свое состояние я хочу оставить Родерику Уэлману.
  Искренне ваша
  Элинор Карлайл».
  Она взглянула на часы. Почту должны отправлять через несколько минут.
  Элинор выдвинула ящик письменного стола, потом вспомнила, что утром использовала последнюю марку.
  В спальне у нее вроде бы лежало еще несколько штук. Она поднялась по лестнице, а когда вернулась в библиотеку, держа в руке марку, увидела, что у окна стоит Родди.
  — Значит, завтра уезжаем. Добрый старый Хантербери. Здесь у нас было столько славных дней, — вздохнул Родди.
  — Ты против его продажи?
  — Нет-нет! Что ты! Это самое разумное решение.
  Наступило неловкое молчание. Элинор взяла письмо и, еще раз его просмотрев, вложила в конверт, запечатала и наклеила марку.
  Глава 6
  Письмо сестры О’Брайен сестре Хопкинс от четырнадцатого июля:
  «Лейборо-Корт
  Дорогая Хопкинс!
  Вот уже несколько дней собираюсь вам написать. Дом здесь симпатичный и картины, по-моему, известных мастеров. И тем не менее здесь не так уютно, как в Хантербери. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. В этой глуши трудно найти служанок, и девушки, которые здесь работают, плохо обучены, к тому же некоторые из них очень нерасторопны. И хотя я совсем не привередлива, полагаю, что еда, которую они приносят мне на подносе, по крайней мере, должна быть горячей; чайник вскипятить негде, а они заваривают чай не совсем крутым кипятком! В общем, тут не так уж плохо, но и не ахти как хорошо. Мой пациент — спокойный симпатичный джентльмен, у него двустороннее воспаление легких, но кризис уже миновал, и доктор говорит, что дело пошло на поправку.
  То, что я вам расскажу, наверняка вас очень заинтересует: это удивительное совпадение, в которое даже трудно поверить. В гостиной, на рояле, стоит фотография в солидной серебряной рамке, и представьте, точь-в-точь такая же — помните, я вам рассказывала, — как та, которую просила меня подать старая миссис Уэлман, с подписью „Льюис“, помните? Ну, я, конечно же, была заинтригована: кто бы это мог быть? Ну и спросила дворецкого, кто это такой, а он сразу же ответил, что это брат леди Рэттери, сэр Льюис Райкрофт. Он, кажется, жил неподалеку отсюда и был убит на войне. Очень печально, верно? Я мимоходом спросила, был ли он женат, и дворецкий ответил — да, но леди Райкрофт, бедняжка, вскоре после свадьбы попала в лечебницу для душевнобольных. Она еще жива, сказал он. Не правда ли, интересная история? И как видите, мы с вами были совершенно не правы в наших домыслах. Они, должно быть, очень любили друг друга, он и миссис У., но не могли пожениться, потому что его жена была в клинике. Ну просто как в кино, правда? А она помнила о нем все эти годы и даже перед смертью захотела взглянуть на его фотографию. По словам дворецкого, его убили в 1917 году. По-моему, на редкость романтическая история.
  Смотрели вы новый фильм с Мирной Лой1008? На этой неделе он шел в Мейденсфорде. А здесь поблизости ни одного кинотеатра! Как это ужасно — прозябать в деревенской глуши. Ничего удивительного, что им здесь так трудно найти приличных служанок!
  Ну, пока до свидания, дорогая. Пишите — я хочу знать все-все новости.
  Искренне ваша
  Письмо сестры Хопкинс сестре О’Брайен от четырнадцатого июля:
  «Роуз-коттедж
  Дорогая О’Брайен!
  Дела здесь идут ни шатко ни валко. Какие у нас новости? Хантербери опустел — все слуги уволены, а на воротах прибита доска с надписью: „Продается“. Я видела на днях миссис Бишоп, она сейчас у своей сестры, которая живет примерно в миле отсюда. Сами понимаете, она очень удручена тем, что усадьба продается. Кажется, она была уверена, что мисс Карлайл и мистер Уэлман поженятся и будут жить здесь. Миссис Б. говорит, что помолвка расторгнута! Мисс Карлайл уехала в Лондон вскоре после вас. Несколько раз я замечала некоторые странности в ее поведении. Я просто не знала, что и думать! Мэри Джерард отправилась в Лондон — учится там на массажистку. По-моему, очень правильный шаг. Мисс Карлайл собирается выделить ей две тысячи фунтов, и я считаю, с ее стороны это большая щедрость, не многие поступили бы столь благородно. Кстати, иногда совершенно случайно можно узнать много интересного. Это просто удивительно. Помните, вы мне рассказывали о фотографии, подписанной „Льюис“, которую вам показывала миссис Уэлман? На днях мы болтали с миссис Слаттери (она служила экономкой у старого доктора Рэнсома, который практиковал здесь до доктора Лорда), и, поскольку она прожила здесь всю жизнь, ей много чего известно о местной знати. Я как бы между прочим завела речь об именах и заметила, что имя Льюис встречается довольно редко, а она тут же назвала несколько людей с таким именем, и в том числе сэра Льюиса Райкрофта из Форбс-парка! Он служил в семнадцатом уланском полку и был убит в конце войны. Тогда я возьми да и скажи: „Он был большим другом миссис Уэлман из Хантербери, так ведь?“ А она на меня так посмотрела… и говорит: да, они были очень близкими друзьями, и некоторые считают — больше чем друзьями, но она, дескать, не любит сплетничать. А потом с этаким невинным видом спросила: „А почему бы им не быть друзьями?“ Тогда я стала дальше выведывать: верно ли, говорю, что миссис Уэлман была в то время вдовой, и она отвечает: „О да, уже была вдовой“. Итак, дорогая, я сразу поняла, что она кое-что знает, ну и спрашиваю: почему, мол, они не поженились, а она сразу в ответ: „Они не могли пожениться. Его жена была в клинике для душевнобольных“. Вот видите, теперь мы знаем, в чем там было дело! Любопытные вещи происходят в мире, правда? Это нынче развестись ничего не стоит! А совсем недавно даже безумие не считалось достаточным основанием для развода. Теперь стыдно и вспоминать.
  Помните симпатичного парня Тэда Бигланда, который ухлестывал за Мэри Джерард? Он заходил ко мне и просил сообщить лондонский адрес Мэри, но я не дала. По-моему, Мэри заслуживает кого-нибудь получше. Не знаю, заметили ли вы или нет, дорогая коллега, но мистер Р.У. втюрился в нее по уши. Очень жаль, потому что из-за этого все и пошло наперекосяк. Помяните мое слово: не иначе как из-за Мэри расстроилась его помолвка с мисс Карлайл. И, если хотите знать мое мнение, это здорово ее подкосило. Не знаю, что мисс Карлайл в нем нашла, он совсем не в моем вкусе. Но, как стало мне известно из надежных источников, она безумно влюблена в него. Да, вот ведь как все перепуталось!
  А теперь еще и денежки все она одна заполучила. Он-то наверняка был уверен, что тетушка и ему оставит кругленькую сумму.
  Старый Джерард из сторожки здорово сдал в последнее время — несколько раз даже падал в обморок. Но по-прежнему груб и сварлив. А на днях он взял и заявил мне, что Мэри не его дочь. „На вашем месте, — ответила я ему, — я бы постыдилась говорить такие вещи о своей жене“. А он взглянул на меня и говорит: „А чего еще ждать от такой дуры. Много вы понимаете“. Вежливо, нечего сказать. Ну, тут уж я его отбрила, чтобы не забывался. Его жена, до того как вышла замуж, служила, по-моему, горничной у миссис Уэлман.
  На прошлой неделе я смотрела „Добрую землю“1009. Это прекрасно! Женщины в Китае, кажется, способны вынести любые муки!
  Всегда ваша
  Открытка от сестры Хопкинс сестре О’Брайен:
  «Прямо чудеса — я ведь тоже вам про того человека написала! Ужасная стоит погода, не правда ли?»
  Открытка от сестры О’Брайен сестре Хопкинс:
  «Получила ваше письмо сегодня утром. Вот так совпадение!»
  Письмо от Родерика Уэлмана Элинор Карлайл от пятнадцатого июля:
  «Дорогая Элинор!
  Только что получил твое письмо. Я действительно не сожалею по поводу продажи Хантербери. Приятно, что ты советуешься со мной. Полагаю, что это самое мудрое решение, раз уж ты не захотела там жить. Впрочем, с его продажей могут возникнуть известные трудности. По нынешним меркам оно великовато, хотя, конечно, вполне соответствует современным стандартам: удобные помещения для слуг, газ, электричество, ну и все прочее. Как бы то ни было, надеюсь, что тебе повезет!
  Жара здесь ужасающая. Почти не вылезаю из моря. Есть довольно забавные экземпляры, но я почти ни с кем не общаюсь. Ты как-то мне сказала, что я нелегко схожусь с людьми. Боюсь, ты права. Большинство представителей рода человеческого кажутся мне омерзительными. Вероятно, они отвечают мне взаимностью. Я давно считал тебя одной из наиболее достойных в этом мире. Через неделю-другую собираюсь побродить по побережью Далмации. Мой адрес: Томас Кук (указать, что для меня), Дубровник, там я буду начиная с двадцать второго числа. Если потребуется моя помощь, дай знать.
  С восхищением и благодарностью
  Письмо от мистера Седдона (Седдон, Блэтеруик и Седдон) мисс Элинор Карлайл от двадцатого июля:
  «Блумсбери-сквер, 104
  Дорогая мисс Карлайл!
  Я убежден, что вам следует согласиться на предлагаемые майором Сомервелом 12 500 (двенадцать тысяч пятьсот) фунтов за Хантербери. Крупную недвижимость в настоящее время продать чрезвычайно трудно, и эта цена вполне приличная. Но он ставит условие, чтобы его права на владение были оформлены безотлагательно. Поскольку мне известно, что майор Сомервел интересовался также и другими усадьбами в округе, я советую немедленно принять его предложение.
  К тому же майор Сомервел согласен в течение трех месяцев пользоваться той мебелью, которая имеется в поместье, — пока не будут завершены все юридические формальности с продажей.
  Что же касается привратника Джерарда и его пенсионного содержания, то я слышал от доктора Лорда, что он серьезно болен и жить ему осталось недолго.
  Завещание еще не утверждено, но я в соответствии с вашим распоряжением передал Мэри Джерард сто фунтов.
  Искренне ваш
  Письмо от доктора Лорда мисс Элинор Карлайл от двадцать четвертого июля:
  «Дорогая мисс Карлайл!
  Старый Джерард сегодня скончался. Не могу ли я быть чем-нибудь вам полезным? Слышал, что вы продали дом нашему новому члену парламента майору Сомервелу.
  Искренне ваш
  Письмо от Элинор Карлайл Мэри Джерард от двадцать пятого июля:
  «Дорогая Мэри!
  Очень опечалена вестью о смерти твоего отца.
  Я продаю Хантербери майору Сомервелу. Он хочет перебраться туда как можно скорее, поэтому я собираюсь приехать, чтобы разобраться в бумагах тети и привести все в порядок. Не могла бы ты побыстрее забрать вещи отца из сторожки? Надеюсь, у тебя все хорошо и учеба на курсах не слишком утомительна.
  Искренне твоя
  Письмо от Мэри Джерард сестре Хопкинс от двадцать пятого июля:
  «Дорогая сестра Хопкинс!
  Очень признательна, что Вы написали мне об отце. Рада, что он не страдал. Мисс Элинор пишет мне, что дом продан, и просит как можно скорее освободить сторожку. Не могли бы Вы приютить меня? Я приеду завтра на похороны. Если Вы согласны, можете не отвечать.
  Преданная Вам
  Глава 7
  1
  Утром в четверг, двадцать седьмого июля, Элинор Карлайл вышла из дверей гостиницы «Королевский герб» и в раздумье остановилась на пороге, поглядывая то влево, то вправо.
  Внезапно она с радостным возгласом бросилась на другую сторону главной улицы Мейденсфорда.
  Эта величественная фигура, с достоинством проплывающая по городу подобно древнему галеону1010 под надутыми парусами… Нет, ошибиться было невозможно!
  — Миссис Бишоп!
  — Кого я вижу! Мисс Элинор! Вот так сюрприз! Вы, оказывается, в наших краях! Знай я, что вы приедете в Хантербери, я бы немедленно туда примчалась! Кто же вам прислуживает? Привезли кого-нибудь с собой из Лондона?
  Элинор покачала головой.
  — Я остановилась не в усадьбе, а в «Королевском гербе».
  Миссис Бишоп бросила взгляд на другую сторону улицы и скептически хмыкнула.
  — Говорят, там жить можно, — проговорила она. — Чисто. И кухня вроде бы неплохая, но это совсем не то, к чему вы привыкли, мисс Элинор.
  Элинор улыбнулась:
  — Там достаточно удобно. Ведь я всего на пару дней. Мне нужно разобрать вещи в доме. Личные вещи тети. И еще я хочу забрать с собою в Лондон кое-что из мебели.
  — Значит, вы действительно продали дом?
  — Да. Майору Сомервелу. Нашему новому члену парламента. Сэр Джордж Керр, как вам известно, умер, и состоялись дополнительные выборы.
  — Избрали единогласно, — с важностью заметила миссис Бишоп. — Мы никого, кроме консерваторов, от Мейденсфорда не выбирали.
  — Я рада, что дом попал в руки человека, который собирается там жить. Было бы жаль, если бы его перестроили или превратили в отель.
  Миссис Бишоп закрыла глаза и содрогнулась от ужаса: для ее аристократической натуры сама мысль о подобном варварстве была непереносима.
  — Да, это было бы чудовищно. Откровенно говоря, очень печально и то, что дом переходит в чужие руки.
  — Но вы сами понимаете, — сказала Элинор, — что он слишком велик для меня одной.
  Миссис Бишоп снова хмыкнула, и Элинор поспешила продолжить:
  — Все собиралась вас спросить: не хотите ли взять себе на память что-нибудь из мебели? Я была бы рада сделать вам приятное.
  Миссис Бишоп просияла и милостиво произнесла:
  — Вы так добры, мисс Элинор, так великодушны. И если не сочтете некоторой смелостью с моей стороны…
  Она замолчала, и Элинор подбодрила ее:
  — Да, да, я вас слушаю.
  — Я всегда любовалась секретером в гостиной… Прелестная вещь.
  Элинор помнила его: довольно безвкусный, сплошь в ярких инкрустациях.
  — Конечно, берите. Что-нибудь еще, миссис Бишоп?
  — Что вы, мисс Элинор! Вы и так чрезвычайно щедры!
  — Там еще есть несколько стульев в том же стиле, что и секретер, — заметила Элинор. — Не хотите ли взять и их?
  Миссис Бишоп рассыпалась в благодарностях, соизволив принять и стулья.
  — Я сейчас гощу у своей сестры. Может, вам требуется помощь, мисс Элинор? Если хотите, я могла бы пойти с вами.
  Элинор решительно воспротивилась.
  — Уверяю вас, мне бы это не составило труда, — не отставала миссис Бишоп. — Я с удовольствием бы помогла. Ведь вам будет так грустно перебирать вещи дорогой миссис Уэлман.
  — Благодарю вас, миссис Бишоп, но я предпочла бы заняться этим одна. Такого рода дела лучше делать… одной.
  — Как вам будет угодно, — холодно сказала бывшая экономка. Потом продолжила: — Дочь Джерарда сейчас здесь. Похороны были вчера. Она живет у сестры Хопкинс. Я слышала, сегодня утром они собирались пойти в сторожку.
  — Да, я просила Мэри приехать, — кивнула Элинор. — Майор Сомервел хотел бы как можно скорее перебраться сюда.
  — Понятно.
  — Ну, мне пора, — сказала Элинор. — Рада была повидать вас, миссис Бишоп. Значит, секретер и стулья.
  Она пожала ей руку и пошла в сторону булочной. Купив хлеба, она заглянула в молочную лавку, где купила полфунта масла и немного молока. Затем зашла к бакалейщику.
  — Я хотела бы паштета для сандвичей.
  — К вашим услугам, мисс Карлайл. — Локтем оттолкнув приказчика, к ней поспешил сам хозяин, мистер Эббот. — Какой вам угодно? Паштет из лосося с креветками? Или из индейки с языком? Из лосося с сардинами? Или из окорока с языком?
  Одну за другой он выставлял на прилавки банки с паштетом.
  — Хотя названия у них разные, на вкус, по-моему, они все одинаковы, — с легкой улыбкой заметила Элинор.
  Мистер Эббот спорить не стал:
  — Возможно, вы и правы. Отчасти. Но главное, что они очень вкусные, да-да, отменные.
  — Некоторые побаиваются рыбных паштетов, — сказала Элинор. — Ведь бывали случаи отравления, да? Видимо, иногда готовят из несвежей рыбы.
  Мистер Эббот изобразил на лице ужас:
  — Уверяю вас, это высший сорт… Мы никогда не получали ни единой жалобы.
  — Ну, тогда я, пожалуй, возьму одну баночку лосося с креветками и одну лосося с анчоусами. Благодарю вас.
  2
  Элинор Карлайл вступила на землю своих бывших владений через заднюю калитку.
  Был жаркий, ясный летний день. Благоухал душистый горошек. Она прошла мимо разноцветной гряды и увидела младшего садовника Хорлика, который оставался здесь, чтобы содержать в приличном виде сад.
  — Доброе утро, мисс, — с почтением приветствовал он Элинор. — Я получил ваше письмо. Боковая дверь открыта, мисс. Я открыл ставни и большую часть окон.
  — Благодарю вас, Хорлик.
  Она хотела пойти дальше, но молодой человек, судорожно дернув кадыком, застенчиво пробормотал:
  — Извините, мисс…
  — Да, — повернулась к нему Элинор.
  — Правда, что дом продан? Я имею в виду, соглашение уже подписано?
  — Да.
  — Хотел бы вас попросить, — робко заговорил Хорлик, — не могли бы вы замолвить за меня словечко майору Сомервелу… Ему ведь нужны будут садовники. Может, он решит, что я слишком молод для должности главного садовника, но я четыре года работал под началом мистера Стивенса и много чему научился. Ну и когда один тут остался, тоже все здесь поддерживал в полном порядке, даже без помощников.
  — Конечно, Хорлик, я сделаю для вас все, что смогу, — заверила его Элинор. — Я и сама собиралась порекомендовать вас майору Сомервелу и сказать ему, какой вы замечательный садовник.
  Лицо Хорлика стало пунцовым.
  — Спасибо, мисс. Вы очень добры. Вы понимаете, столько сразу всего на нас обрушилось, ну… смерть миссис Уэлман, и потом эта быстрая продажа усадьбы… а я… я собираюсь осенью жениться, ну и хочется быть уверенным…
  Он замолчал.
  — Надеюсь, майор Сомервел вас возьмет. Можете на меня рассчитывать — я сделаю все, что смогу, — снова пообещала Элинор.
  — Благодарю вас, мисс. Вообще-то мы все надеялись, что усадьба останется у вашей семьи. Благодарю вас, мисс.
  Элинор пошла дальше.
  Внезапно, как поток, прорвавший дамбу, ее захлестнула волна ярости, дикого негодования.
  «Мы все надеялись, что усадьба останется у вашей семьи…»
  Они с Родди могли здесь жить! Она и Родди! Родди, наверное, хотел этого. Да и она сама — тоже. Они ведь так всегда любили Хантербери. Милый Хантербери… Задолго до того, как ее родители умерли… на чужбине… в Индии… она приезжала сюда на каникулы. Она играла в лесу, гуляла у ручья, собирала целые охапки душистого горошка, лакомилась огромными зелеными ягодами крыжовника и темно-красной сочной малиной. А позже созревали яблоки… Здесь столько укромных местечек, где можно было свернуться калачиком и часами читать какую-нибудь книжку.
  Она любила Хантербери. Где-то в глубине ее сознания всегда таилась уверенность, что когда-нибудь она будет здесь жить постоянно. Тетя Лора все время поддерживала эту уверенность. Отдельными словами и фразами.
  «Когда-нибудь, Элинор, тебе, возможно, захочется спилить эти тисовые деревья. Они немного мрачноваты, ты не находишь?»
  Или:
  «Здесь можно было бы устроить водоем. Когда-нибудь ты это сделаешь!»
  А Родди? Родди тоже видел в Хантербери свой будущий дом. Может, эта подспудная мысль и лежала в основе его чувства к ней, к Элинор. Именно: ему была удобна эта любовь. Она давала возможность и ей и ему жить в Хантербери. Как все удачно складывалось.
  Они жили бы здесь вместе. И сейчас они тоже были бы здесь вместе — и совсем не для того, чтобы готовить поместье к продаже, а для того, чтобы устроить по своему вкусу дом и сад. Бродили бы тут рука об руку, наслаждаясь теперь уже своей собственностью, счастливые — да, счастливые оттого, что они вместе… Если бы не роковая случайная встреча с этой девушкой — прекрасной, как дикая роза…
  Что знал Родди о Мэри Джерард? Ничего — меньше чем ничего! Как он мог полюбить Мэри… реальную Мэри, а не тот образ, который он себе выдумал? Возможно, у нее действительно много привлекательных качеств, но что Родди мог о них знать? Все это старо как мир — злая шутка природы, непредсказуемое влечение.
  Недаром ведь и сам Родди назвал это «наваждением»?
  Кто знает, может, он даже хотел бы избавиться от этого наваждения…
  Если бы Мэри, например, умерла, то, возможно, какое-то время спустя он сказал бы: «Это даже к лучшему. Теперь я это понимаю. У нас ведь не было ничего общего…»
  И добавил бы, возможно с мягкой грустью:
  «Она была прелестным созданием…»
  Пусть бы она навсегда и оставалась для него просто… ну да… восхитительным воспоминанием… воплощением вечно юной красоты и счастья.1011
  Если бы с Мэри Джерард что-нибудь случилось, Родди снова вернулся бы к ней… Элинор была совершенно уверена в этом!
  Если бы с Мэри Джерард что-нибудь случилось…
  Элинор повернула ручку боковой двери. Из солнечного теплого дня она шагнула в прохладный сумрак дома. Ее охватила дрожь.
  Этот холод и мрак были так зловещи… Будто здесь ее поджидало нечто ужасное…
  Она прошла через холл и толкнула обитую сукном дверь буфетной.
  Повеяло запахом плесени. Она широко распахнула окно. Выложив свои покупки — масло, батон, небольшую бутылку молока, — Элинор вдруг подумала: «Вот бестолковая! Я же забыла купить кофе!»
  Она заглянула в банки, стоявшие на полке. В одной из них оказалось немного чая, но кофе не было.
  «А, да ладно, — подумала она, — какая разница».
  Она распаковала баночки с рыбным паштетом и долго их разглядывала. Потом, выйдя из буфетной, поднялась по лестнице и направилась прямо в комнату миссис Уэлман. Она начала с массивного комода: вытаскивала вещи из выдвинутых ящиков и складывала их в отдельные кучки…
  3
  В сторожке Мэри Джерард беспомощно огляделась.
  Она и забыла уже, как здесь тесно и убого.
  На нее нахлынули воспоминания. Мама, склонившаяся с иголкой над платьицем для куклы. Злое лицо отца, вечно чем-то недовольного. Не любил он ее. Нет, не любил.
  Она внезапно обернулась к сестре Хопкинс:
  — Отец перед смертью ничего не просил мне передать?
  — Нет, дорогая, ничего, — бодрым и веселым голосом отозвалась та. — Он ведь умер, не приходя в сознание.
  — Я должна была приехать сюда и ухаживать за ним, — тихо проговорила Мэри. — Ведь все-таки он был моим отцом.
  После некоторого замешательства сестра Хопкинс сказала:
  — Послушай-ка меня, Мэри: отцом не отцом — не в этом дело. В наши дни дети не слишком-то заботятся о своих родителях. Да и многие родители тоже не очень-то пекутся о своих чадах. Мисс Ламбер из средней школы считает, что так и должно быть. По ее мнению, отношения в семье настолько далеки от совершенства, что дети должны воспитываться государством. По мне, так это глупость: плодить сирот при живых-то родителях. Так о чем я говорила-то? Ах да! Нечего тебе себя изводить. Было — и прошло. Теперь нужно жить дальше. Пусть даже наша жизнь совсем не сахар.
  — Наверное, вы правы… Но… но, может быть, я сама виновата в том, что у нас с отцом были неважные отношения.
  — Чушь! — решительно возразила сестра Хопкинс. Это коротенькое слово прозвучало, как взрыв бомбы. Мэри почему-то сразу успокоилась. А сестра Хопкинс перевела разговор на более конкретные проблемы: — Что ты собираешься делать с мебелью? Сохранишь? Или продашь?
  — Даже не знаю. А вы как считаете?
  Окинув обстановку наметанным глазом, сестра Хопкинс сказала:
  — Некоторые вещи вполне добротные и хорошие. Ты можешь отдать их на хранение и когда-нибудь обставить свою квартирку в Лондоне. Старье выброси. Стулья еще крепкие. И стол тоже неплох. И эта милая конторка — такие, правда, сейчас не в моде, но она из красного дерева, а, говорят, викторианский стиль1012 скоро снова будет в чести. На твоем месте я бы избавилась от гардероба. Слишком уж он громоздкий. Занимает половину спальни.
  Они составили список вещей, какие следовало оставить, а какие продать.
  — Поверенный, мистер Седдон, был ко мне очень добр, — сказала Мэри. — Он дал мне в качестве аванса немного денег. Так что я смогла частично оплатить свои занятия и кое-что купить. Он сказал, что через месяц-другой я смогу получить всю сумму.
  — А как тебе твоя работа? — поинтересовалась сестра Хопкинс.
  — Думаю, со временем она очень мне понравится. Поначалу было тяжеловато. Так уставала, что едва хватало сил добраться до дому.
  — Я тоже уставала до смерти, когда проходила практику в больнице Святого Луки, — хмуро проговорила сестра Хопкинс, — думала, и трех лет не выдержу. Однако ничего — выдержала…
  Они разбирали вещи старика. Дошла очередь до металлической шкатулки, полной бумаг.
  — По-моему, мы должны их просмотреть, — решила Мэри.
  Они сели за стол друг против друга.
  — Ну ты подумай, какой хлам хранят люди! — проворчала сестра Хопкинс. — Газетные вырезки! Старые письма, какие-то ненужные квитанции!
  Разворачивая очередной документ, Мэри сказала:
  — А вот свидетельство о браке отца с матерью. Из церкви Сент-Олбанс, тысяча девятьсот девятнадцатый год.
  — Брачная запись, это более старое название. Многие в деревне и по сей день говорят именно так, — заметила сестра Хопкинс.
  — Но, сестра… — сдавленным голосом проговорила Мэри.
  Собеседница резко вскинула на нее взгляд. И увидела в глазах девушки отчаяние.
  — В чем дело? — быстро спросила она.
  — Вы не видите? Сейчас тысяча девятьсот тридцать девятый год. Мне двадцать один год. В тысяча девятьсот девятнадцатом мне уже исполнился один год. А это означает… означает, что мой отец и мать поженились только… только… потом, — с дрожью в голосе проговорила Мэри.
  — Ну, даже если и так, что с того? Стоит ли в наше время из-за этого переживать! — грубовато утешила ее сестра Хопкинс.
  — Но, сестрица, как же это…
  — Многие парочки отправляются в церковь, когда им уже некуда деваться, — авторитетно заявила сестра Хопкинс. — Главное — обвенчаться. А когда — какое это имеет значение?
  — Может, поэтому отец никогда меня не любил? Как вы думаете? — тихо спросила Мэри. — Потому что мать вынудила его жениться на ней?
  Сестра Хопкинс прикусила губу, явно не решаясь что-то сказать. Потом все-таки решилась:
  — Мне кажется, было не совсем так. — Она сделала паузу. — Ну да ладно… если тебя это очень беспокоит, то лучше, наверное, тебе знать правду: ты вовсе не дочь Джерарда.
  — Значит, вот почему!
  — Возможно.
  На щеках Мэри вспыхнули красные пятна.
  — Понимаю, что это дурно с моей стороны, но я рада! Мне всегда было как-то не по себе оттого, что я не любила отца… А раз он не был моим отцом, тогда это вполне нормально! Но как вы узнали?
  — Джерард до того, как впал в беспамятство, не раз заговаривал об этом, — сказала сестра Хопкинс. — Я довольно резко его обрывала, но он все не унимался. Естественно, я не стала бы рассказывать тебе об этом, не подвернись эта бумажка.
  — Интересно, кто был моим настоящим отцом… — тихо произнесла Мэри.
  Сестра Хопкинс открыла было рот, потом снова его закрыла. Казалось, ей трудно принять некое решение.
  Внезапно какая-то тень упала на пол комнаты, и обе женщины обернулись. За окном стояла Элинор Карлайл.
  — Доброе утро, — произнесла она.
  — Доброе утро, мисс Карлайл, — отозвалась сестра Хопкинс. — Денек сегодня действительно приятный!
  — Доброе утро, мисс Элинор! — поздоровалась Мэри.
  — Я приготовила сандвичи, — сказала Элинор. — Не хотите ли зайти ко мне и перекусить? Теперь как раз час, а возвращаться на ленч в гостиницу было бы глупо. Я специально приготовила столько, чтобы хватило на троих.
  Сестра Хопкинс была приятно удивлена:
  — Ах, мисс Карлайл, до чего же вы заботливы! И в самом деле, очень не хотелось бы прерывать работу, а потом снова тащиться сюда из деревни. Я-то надеялась, мы управимся здесь за утро. И даже пораньше сделала обход своих больных. Но, похоже, тут хватит хлопот на целый день.
  — Спасибо, мисс Элинор, вы очень добры! — тепло поблагодарила ее Мэри.
  Они втроем пошли к дому.
  Элинор оставила парадную дверь открытой. Они вошли в прохладный холл. Мэри слегка вздрогнула. Элинор бросила на нее быстрый взгляд.
  — Что случилось?
  — О, ничего… просто почему-то стало не по себе. Этот мрак… после яркого солнца.
  — Странно, — тихо сказала Элинор. — Именно это ощущение я испытала сегодня утром.
  Сестра Хопкинс рассмеялась и сказала громким, бодрым голосом:
  — Давайте, давайте, расскажите еще, что в доме водятся привидения. Я, например, ничего такого не чувствую!
  Элинор, улыбнувшись, повела их в гостиную, расположенную справа от входной двери. Там были подняты шторы и распахнуты окна, поэтому комната выглядела очень уютной.
  Элинор прошла через холл в буфетную и вернулась с большим блюдом с сандвичами. Она протянула блюдо Мэри:
  — Прошу.
  Мэри взяла один сандвич. Элинор стояла и смотрела, как ровные белые зубы девушки погружаются в хлебную мякоть.
  Элинор на мгновение задержала дыхание, потом чуть слышно выдохнула.
  Она так и стояла, прижимая блюдо к груди, но затем, поймав голодный взгляд сестры Хопкинс и увидев ее полуоткрытый рот, торопливо протянула блюдо ей.
  Сама Элинор тоже взяла сандвич и сказала, как бы оправдываясь:
  — Собралась приготовить кофе, но забыла купить. Правда, если хотите, есть пиво.
  — Знала бы, принесла бы с собой чаю, — огорченно заметила сестра Хопкинс.
  — В буфетной есть немного чая в банке, — рассеянно отозвалась Элинор.
  Сестра Хопкинс оживилась:
  — Тогда я пойду поставлю чайник. Молока, наверное, нет?
  — Я немного купила, — сказала Элинор.
  — Ну, значит, полный порядок, — подытожила сестра Хопкинс и поспешно вышла.
  Элинор и Мэри остались одни.
  И тут же возникла странная напряженность. Проведя языком по пересохшим губам, Элинор деревянным голосом спросила, чтобы как-то начать разговор:
  — Тебе… нравится тебе работа?
  — Да, спасибо. Я… я очень вам благодарна…
  Внезапно с губ Элинор сорвался хриплый смешок. Этот смех так не вязался с ее обликом, что Мэри уставилась на нее в изумлении.
  — Тебе вовсе не стоит так пылко меня благодарить, — сказала Элинор.
  — Я не думала… то есть… — смущенно пробормотала Мэри. И замолчала.
  Элинор смотрела на нее таким пытливым и таким странным взглядом, что Мэри вся съежилась.
  — Что-нибудь… что-нибудь не то? — осмелилась спросить она.
  Элинор быстро встала и, не глядя на девушку, спросила:
  — А что может быть не то?
  — Вы… так смотрели… — прошептала Мэри.
  — Я? Смотрела? — усмехнулась Элинор. — Прости, пожалуйста. Такое со мной иногда случается… когда о чем-нибудь задумаюсь.
  В дверь заглянула сестра Хопкинс, радостно сообщила: «Ставлю чайник» — и снова исчезла. На Элинор вдруг напал приступ смеха.
  — «Полли поставила чайник, Полли поставила чайник, Полли поставила чайник — скоро все будем пить чай!» Помнишь, как мы играли, когда были детьми?
  — Конечно, помню.
  — Когда мы были детьми… Как жаль, что невозможно вернуться в то время… Правда, Мэри?
  — А вам хотелось бы? — спросила Мэри.
  — Да… да… — страстно произнесла Элинор.
  Ненадолго воцарилось молчание.
  — Мисс Элинор, вы не должны думать… — вдруг вспыхнув, сказала Мэри и замолчала, увидев, как напряглась Элинор, как гордо вскинула она подбородок.
  — Что я не должна думать? — холодно спросила она.
  — Я… я забыла, что собиралась сказать, — забормотала Мэри.
  Тело Элинор расслабилось, как если бы опасность миновала.
  Вошла сестра Хопкинс с подносом, на котором стоял коричневый заварной чайник, три чашки и молоко.
  — А вот и чай! — объявила она и тем самым, сама того не подозревая, разрядила напряженную атмосферу.
  Она поставила поднос перед Элинор. Та покачала головой.
  — Я не хочу. — И передвинула поднос к Мэри. Мэри наполнила две чашки.
  — Чудесный крепкий чай! — удовлетворенно вздохнула сестра Хопкинс.
  Элинор встала и подошла к окну.
  — Вы уверены, что не хотите выпить чашечку чаю, мисс Карлайл? — настаивала сестра Хопкинс. — Это пойдет вам на пользу.
  — Нет, благодарю вас, — тихо ответила та.
  Сестра Хопкинс осушила свою чашку, поставила ее на блюдце и пробормотала:
  — Пойду-ка выключу чайник. Я ведь снова его поставила — на случай, если мы не напьемся.
  Она выскочила из комнаты. Элинор отвернулась от окна.
  — Мэри… — проговорила она, и в ее изменившемся голосе прозвучала отчаянная мольба.
  — Да? — быстро отозвалась Мэри.
  Лицо Элинор помрачнело. Губы сжались. Выражение отчаяния стерлось, и осталась лишь маска холодного спокойствия.
  — Нет, ничего, — сказала она. Тяжелая тишина повисла в комнате.
  «Как все странно сегодня, — подумала Мэри. — Как будто… как будто мы чего-то ждем».
  Элинор отошла от окна, взяла поднос и поставила на него пустое блюдо из-под сандвичей.
  Мэри вскочила:
  — О, мисс Элинор, позвольте мне.
  — Нет, не надо. Я все сделаю сама, — резко возразила Элинор.
  Она вышла с подносом из комнаты. Оглянувшись через плечо, она увидела у окна Мэри Джерард, юную, полную жизни и красоты…
  4
  Сестра Хопкинс была в буфетной. Она вытирала лицо носовым платком. Услышав шаги Элинор, она резко обернулась и воскликнула:
  — Какая же здесь жара!
  — Да, окно выходит на юг, — машинально ответила Элинор.
  Сестра Хопкинс взяла у нее поднос.
  — Позвольте, я вымою, мисс Карлайл. Что-то вы не очень хорошо выглядите.
  — О, со мной все в порядке, — сказала Элинор.
  Она взяла кухонное полотенце.
  — Я буду вытирать.
  Сестра Хопкинс сняла нарукавники и наполнила тазик горячей водой из чайника.
  Взглянув на ее запястье, Элинор рассеянно сказала:
  — Вы укололи руку.
  Сестра Хопкинс рассмеялась.
  — Это о розу возле сторожки. Сейчас вытащу шип.
  Роза у сторожки… Воспоминания волнами накатывали на Элинор. Ссоры между ней и Родди — войны Алой и Белой розы1013. Ссоры между ней и Родди — и заключение мира. Милые, полные веселья, счастливые дни. Волна отвращения к самой себе вдруг захлестнула ее. До чего же она теперь дошла! Эта черная бездна ненависти… зла… Она стояла, чуть покачиваясь, и думала: «Я сошла с ума, я совершенно сошла с ума».
  Сестра Хопкинс смотрела на нее с любопытством. «Вид у нее был очень странный, — будет впоследствии вспоминать сестра Хопкинс. — Говорила, как если бы не понимала, что говорит, и глаза у нее были такие блестящие и… тоже странные».
  Чашки и блюдца гремели в тазике. Элинор взяла со стола пустую баночку из-под паштета и положила в воду. Когда она заговорила, то сама поразилась твердости своего голоса:
  — Я наверху отложила некоторые вещи тети Лоры. Вы, наверное, сможете посоветовать, кому они могут пригодиться в деревне.
  — Конечно же, — оживленно отозвалась сестра Хопкинс. — Это и миссис Паркинсон, и старая Нелли, и бедняжка, у которой не все дома, из Айви-коттеджа. Это же будет для них просто дар божий!
  Они с Элинор прибрали в буфетной. Потом вместе поднялись по лестнице.
  В спальне миссис Уэлман одежда была разложена аккуратными стопками: нижнее белье, платья, несколько выходных платьев, бархатное вечернее платье, шубка из ондатры. Шубку, объяснила Элинор, она думает подарить миссис Бишоп. Сестра Хопкинс с одобрением кивнула.
  Она заметила, что соболя сложены в комоде.
  «Собирается переделать для себя», — подумала сестра Хопкинс. Потом еще раз посмотрела на комод. Ей было интересно, нашла ли Элинор фотографию, подписанную «Льюис», и как с ней поступила, если нашла.
  «Забавно, — продолжала она размышлять, — что мы с сестрой О’Брайен, не сговариваясь, написали друг другу об одном и том же. Никогда бы не подумала, что такое может случиться. Она наткнулась на фотографию именно в тот день, когда я написала ей о миссис Слэттери».
  Она помогла Элинор рассортировать вещи, вызвалась связать их в отдельные узлы и потом проследить за их раздачей семьям нуждающихся.
  — Я бы помогла вам здесь управиться, — сказала сестра Хопкинс, — а Мэри тем временем могла бы вернуться к себе и закончить с делами там. Ей осталось просмотреть бумаги в шкатулке. Кстати, а где она? Может, уже ушла в сторожку?
  — Она оставалась в гостиной… — сказала Элинор.
  — Не может быть, чтобы она просидела там все это время. — Она бросила взгляд на часы. — Ого! Мы здесь, оказывается, почти целый час.
  Она поспешила вниз по лестнице. Элинор проследовала за ней.
  Они вошли в гостиную.
  — Ну и ну! — воскликнула сестра Хопкинс. — Да она заснула.
  Мэри Джерард сидела в большом кресле у окна, чуть соскользнув с него. Странные хлюпающие звуки доносились оттуда: они срывались с губ девушки, которая еле-еле дышала.
  Сестра Хопкинс подошла к ней и потрясла за плечо:
  — Проснись, дорогая… — Она поспешно наклонилась и оттянула вниз веко девушки. Потом с помрачневшим лицом стала встряхивать ее за плечи.
  Она повернулась к Элинор. Что-то угрожающее прозвучало в ее голосе, когда она сказала:
  — Что все это значит?
  — Не понимаю, что вы имеете в виду? Она заболела? — удивилась Элинор.
  — Где телефон? Скорее вызовите сюда доктора Лорда! — потребовала сестра Хопкинс.
  — Что случилось?
  — Что случилось? Девочке плохо. Она умирает.
  Элинор отпрянула.
  — Умирает?!
  — Она отравлена… — проговорила сестра Хопкинс, и в ее взгляде Элинор увидела тяжкое подозрение.
  Часть вторая
  Глава 1
  Эркюль Пуаро, чуть склонив набок свою яйцеобразную голову, вопросительно приподняв брови и сложив кончики пальцев, внимательно наблюдал за молодым человеком с приятным веснушчатым лицом, который с негодующим видом энергично шагал взад-вперед по комнате.
  — Eh bien, мой друг, в чем же все-таки дело? — спросил он.
  Питер Лорд застыл как вкопанный.
  — Мосье Пуаро, — наконец заговорил он. — Вы единственный, кто может мне помочь. Мне о вас рассказывал Стиллингфлит, я узнал от него о деле Бенедикта Морлея. Абсолютно все считали, что это самоубийство, а вы доказали, что на самом деле было убийство.
  — Вы хотите сказать, что самоубийство одного из ваших пациентов выглядит сомнительным? — поинтересовался Эркюль Пуаро.
  Питер Лорд замотал головой:
  — Речь идет о молодой женщине. Ее арестовали и собираются судить за убийство! Но она не совершала его! И я хочу, чтобы вы нашли этому доказательства!
  Брови Пуаро поползли еще выше.
  — Вы и эта юная леди — вы обручены, не так ли? Вы любите друг друга? — деликатно спросил он.
  Питер Лорд горько рассмеялся.
  — Вовсе нет, ничего подобного! У нее плохой вкус, она предпочла длинноносого надутого осла с мордой меланхоличной лошади! Глупо с ее стороны, но ничего не поделаешь!
  — Понятно! — сказал Пуаро.
  — Я и не сомневаюсь, что вам все понятно. И не стоит хитрить. Я влюбился в нее с первого взгляда. И поэтому не хочу, чтобы ее повесили. Ясно?
  — Какие против нее выдвинуты обвинения? — спросил Пуаро.
  — Она обвиняется в убийстве девушки по имени Мэри Джерард посредством отравления ее морфином. Вы, возможно, читали материалы следствия в газетах.
  — А каков мотив?
  — Ревность!
  — А вы полагаете, она не совершала преступления?
  — Нет, конечно нет.
  Некоторое время Пуаро задумчиво смотрел на него, потом спросил:
  — Так чего именно вы хотите от меня? Чтобы я провел расследование этого дела?
  — Я хочу, чтобы вы выручили ее.
  — Я не адвокат, мой друг.
  — Попробую изложить задачу яснее: я хочу, чтобы вы нашли доказательства, которые дали бы возможность адвокату защитить ее.
  — Довольно любопытное требование, — заметил Пуаро.
  — Потому что я не напускаю тумана, вы это имеете в виду? Так ведь все очень просто. Я хочу, чтобы эту девушку оправдали! И думаю — вы единственный человек, который способен это сделать!
  — Вы желаете, чтобы я рассмотрел имеющиеся факты? Отыскал истину? И таким образом обнаружил, что же на самом деле произошло?
  — Я хочу, чтобы вы отыскали любые факты, которые помогли бы ее спасти.
  Эркюль Пуаро ловко зажег тоненькую сигарету.
  — Но не аморально ли то, что вы предлагаете? — спросил он. — Отыскать истину — да, это всегда важно. Но истина — обоюдоострое оружие. А вдруг я открою факты, свидетельствующие против этой леди? Вы требуете, чтобы я их утаил?
  Питер Лорд поднялся со стула, побледнев как полотно.
  — Это невозможно! — воскликнул он. — Ничто из того, что вы найдете, не может в большей степени свидетельствовать против нее, чем те факты, которые уже есть! Они ее обличают окончательно и бесповоротно! В газетах чего только уже не понаписали! Нет, что бы вы ни нашли, ухудшить ее нынешнее положение просто невозможно! Я прошу вас мобилизовать всю вашу изобретательность — Стиллингфлит говорил, что вы чертовски изобретательны, — и найти какую-нибудь лазейку.
  — Но ведь ее поверенные наверняка это сделают? — предположил Пуаро.
  — Сделают? — Молодой человек презрительно расхохотался. — Да они сдались прежде, чем ввязались в бой! Они поручили защиту королевскому адвокату Балмеру, специалисту по безнадежным делам, — что само по себе говорит о том, как они оценивают имеющиеся перспективы! Этот мастак-оратор с надрывом в голосе будет ссылаться на молодость заключенной и прочие смягчающие обстоятельства… Но судья даст ему от ворот поворот. Абсолютно точно!
  — Но предположим, что она действительно виновна… вы и тогда хотели бы, чтобы ее оправдали?
  — Да, — тихо произнес Питер Лорд.
  Эркюль Пуаро пошевелился в кресле.
  — Вы заинтересовали меня… — проговорил он и после паузы добавил: — Но, думаю, вам следует по возможности предельно точно сообщить все известные вам факты.
  — Разве вы ничего не читали об этом в газетах?
  Эркюль Пуаро махнул рукой.
  — Так, кое-что. Но газетчики так умеют все переврать, что я никогда на них не полагаюсь.
  — Все очень просто, — сказал Питер Лорд, — ужасно просто. Эта девушка, Элинор Карлайл, после кончины своей тетки получила в наследство поместье Хантербери-холл, расположенное неподалеку отсюда, а также крупную сумму денег. Завещания миссис Уэлман не оставила, поэтому мисс Карлайл, будучи ближайшей кровной родственницей, стала единственной ее наследницей. У миссис Уэлман есть еще племянник по мужу — некий Родерик Уэлман. Он был помолвлен с Элинор Карлайл — они знали друг друга еще с детства. Теперь самое главное. В Хантербери жила девушка, Мэри Джерард, дочь привратника. Старая миссис Уэлман всячески с ней носилась, отдала ее в лучшую школу, наняла учителя музыки и так далее. В результате девушка стала походить на настоящую леди. Родерик Уэлман, очевидно, увлекся ею. И по этой причине его помолвка с Элинор Карлайл была расторгнута.
  Подходим к дальнейшим событиям. Элинор Карлайл объявляет о продаже поместья, и некий майор по имени Сомервел покупает его. Элинор приезжает туда, чтобы разобраться в личных вещах тетки, ну и вообще, отдать нужные распоряжения. Мэри Джерард, чей отец только что умер, тоже приехала туда из Лондона, чтобы освободить сторожку от их с отцом вещей. Итак, мы подошли к утру двадцать седьмого июля.
  Элинор Карлайл остановилась в местной гостинице. На улице она встретила бывшую экономку своей тетушки миссис Бишоп. Та вызвалась пойти вместе с ней в поместье, чтобы помочь ей разобрать вещи. Элинор отказалась, причем в довольно резкой форме. Потом она зашла в бакалейную лавку, купила рыбный паштет, при этом спросила, свежий ли он, и сказала, что рыбными консервами часто травятся. Улавливаете? Совершенно невинное замечание, но потом оно, конечно же, истолковывается против нее! Она находилась в доме, а где-то около часа дня заглянула в сторожку, где Мэри Джерард вместе с районной медсестрой Хопкинс, с этой любительницей совать нос в чужие дела, тоже разбирали вещи. Элинор сказала, что приготовила сандвичи, и пригласила их в дом. Они пошли вместе с ней, отведали сандвичей, а примерно через час меня вызвали туда, к Мэри — она была без сознания. Я сделал все возможное, но безрезультатно. Вскрытие показало, что незадолго до смерти в ее организм ввели большую дозу морфина, а полиция нашла клочок этикетки со словами «гидрохлорид морфи…» как раз в том месте, где Элинор готовила сандвичи.
  — Что еще Мэри Джерард ела или пила?
  — Они вместе с районной сестрой пили чай с сандвичами. Сестра его заваривала, а Мэри разливала в чашки. Тут едва ли что могло случиться. Конечно, я понимаю, адвокат устроит свистопляску вокруг этих сандвичей, заявит: мол, ели сандвичи все трое, и просто невозможно, чтобы отравился только кто-то один. Говорят, такое уже было в деле Хирна, вы, разумеется, помните.
  Пуаро кивнул:
  — Но на самом деле все очень просто. Вы готовите несколько сандвичей. В одном из них яд. Вы протягиваете блюдо. В нашем цивилизованном обществе заранее известно, что человек, которому предложат блюдо с сандвичами, возьмет тот сандвич, который ближе к нему. Предполагаю, что Элинор Карлайл сначала протянула блюдо Мэри Джерард?
  — Совершенно точно.
  — Хотя в комнате находилась и сестра Хопкинс, женщина более старшая по возрасту?
  — Да.
  — Неприятная деталь.
  — Но в действительности это не имеет значения. Не станете же вы соблюдать церемонии на пикнике.
  — А кто готовил сандвичи?
  — Элинор Карлайл.
  — Был ли кто-нибудь еще в доме?
  — Никого.
  Пуаро покачал головой.
  — Очень плохо. И девушка ничего не ела и не пила, кроме сандвичей и чая?
  — Ничего. Содержимое желудка при вскрытии ясно это показало.
  — Итак, предполагается, что Элинор Карлайл надеялась, что смерть девушки припишут пищевому отравлению? — продолжал рассуждать Пуаро. — Но как она собиралась объяснить тот факт, что из их компании отравился только один человек?
  — Иногда такое случается, — заметил Питер Лорд. — К тому же там были две баночки с паштетом, которые внешне почти не отличались друг от друга. Можно было бы предположить, что в одной баночке был доброкачественный паштет, а весь испорченный, по случайности, достался только Мэри.
  — Согласно теории вероятности, — сказал Пуаро, — чисто математически шансы у такого рода случайностей весьма невелики. Но тут возникает другой вопрос: если мисс Карлайл хотела все представить как пищевое отравление, тогда почему она не воспользовалась другим ядом? Ведь симптомы отравления морфином ни в коей мере не напоминают симптомы пищевого отравления. Тогда уж следовало воспользоваться атропином.1014
  Питер Лорд медленно проговорил:
  — Да, совершенно верно. Но есть и еще кое-что. Эта проклятая Хопкинс клянется, что потеряла трубочку с морфином!
  — Когда?
  — Несколько недель назад, в ночь, когда умерла старая миссис Уэлман. Она уверяет, что оставила свой чемоданчик в холле в ее доме и обнаружила пропажу трубочки на следующее утро. По-моему, чушь. Скорее всего, разбила эту трубочку у себя дома, а потом забыла об этом.
  — И вспомнила только после смерти Мэри Джерард?
  — По правде говоря, она упомянула об этой пропаже сразу же — в разговоре с другой сестрой, дежурившей у постели больной, — с явной неохотой ответил Питер Лорд.
  Эркюль Пуаро пытливо посмотрел на Питера Лорда.
  — Мне кажется, mon cher, — мягко сказал он, — есть кое-что еще… то, о чем вы пока умолчали.
  — Ну ладно, — согласился Питер Лорд, — лучше вам знать все. Испрошено разрешение на эксгумацию1015. Старую миссис Уэлман собираются откапывать.
  — Ну и что?
  — Вероятно, обнаружат то, что хотят найти, — морфин.
  — Вы об этом знали?
  Лицо Питера Лорда побелело под веснушками.
  — Я это подозревал, — пробормотал он.
  Эркюль Пуаро хлопнул ладонью по подлокотнику кресла.
  — Mon Dieu!1016 — воскликнул он. — Я не понимаю вас. Так вы знали, что она убита?
  — Всемогущий Господь! — крикнул Питер Лорд. — Да нет же! Мне и в голову не приходило такое. Я думал, что она приняла его сама.
  Пуаро откинулся на спинку кресла.
  — Ага! Значит, вы подозревали, что…
  — Разумеется! Она заговаривала со мной об этом. Не раз просила меня «прикончить» ее. Ей было невыносимо чувствовать себя беспомощной. Еще бы! Эта унизительная зависимость… когда она прикована к постели и за ней ухаживают, как за младенцем. К тому же она была очень решительная женщина.
  Меня удивила ее смерть, — помолчав, продолжал он. — Я думал, она еще поживет. Я удалил сестру из спальни и провел самое тщательное обследование. Конечно, без вскрытия невозможно говорить о чем-либо с уверенностью. Да и вообще, какой в этом был смысл? Если она решила свести счеты с жизнью, то стоило ли поднимать вокруг этого шумиху? Лучше подписать свидетельство о смерти, чтобы человек мог покоиться с миром в своей могиле. К тому же я мог и ошибиться. Возможно, я напрасно умолчал о своих подозрениях. Но мне в тот момент и в голову не приходило, что старую леди могли убить. Я думал, что она сама приняла такое решение.
  — Как, по-вашему, она раздобыла морфин? — спросил Пуаро.
  — Не имею никакого представления. Но я же говорю: она была женщиной умной и мужественной. Ей было не занимать изобретательности.
  — Не могла ли она получить морфин от сестры?
  — Ни в коем случае! Вы не знаете медсестер!
  — А от кого-нибудь из родных?
  — Не исключено. Она могла сыграть на их чувствах.
  — Вы сказали, что миссис Уэлман умерла, не оставив завещания. А если бы она прожила дольше, она бы его написала?
  Питер Лорд вдруг усмехнулся.
  — Вы с дьявольской точностью нащупываете самую суть! Да, она собиралась сделать завещание и очень волновалась по этому поводу. Она не могла разборчиво говорить, но сумела ясно выразить свое желание. Элинор Карлайл должна была в то утро первым делом позвонить по телефону поверенному своей тети.
  — Значит, Элинор Карлайл знала, что ее тетя хочет сделать завещание? А если бы она умерла без завещания, то все наследство переходило к Элинор Карлайл?
  — Она этого не знала, — поспешно заверил его Питер Лорд. — Она понятия не имела, что ее тетя так и не составила завещания.
  — Это, друг мой, она так говорит. Она могла знать.
  — Послушайте, Пуаро, вы что — свидетель обвинения?
  — Сейчас — да. Мне нужно знать все слабые стороны защиты. Могла ли Элинор Карлайл взять морфин из чемоданчика?
  — Да. Но с таким же успехом это мог сделать и кто-нибудь другой. Например, Родерик Уэлман. Сестра О’Брайен. Слуги, наконец.
  — Или доктор Лорд?
  Питер Лорд широко раскрыл глаза.
  — Вполне… Но чего ради?
  — Ну, скажем, из милосердия.
  — Тут уж ничего не поделаешь! — покачал головой Питер Лорд. — Вам придется мне верить!
  Эркюль Пуаро снова откинулся на спинку кресла.
  — Давайте рассмотрим такой вариант: допустим, Элинор Карлайл взяла морфин из этого саквояжа и дала своей тетушке. В доме кто-нибудь знал о пропаже морфина?
  — Кроме двух медсестер — никто.
  — Как, по вашему мнению, будет действовать прокурор? — спросил Пуаро.
  — Вы имеете в виду, в случае, если в теле миссис Уэлман обнаружат морфин?
  — Да.
  Питер Лорд мрачно проговорил:
  — Даже если с нее снимут обвинение в убийстве Мэри Джерард, она будет вновь арестована — теперь уже по подозрению в убийстве тети.
  — Но мотивы разные: в случае с миссис Уэлман мотивом была бы выгода, а в случае с Мэри Джерард — ревность, — задумчиво сказал Пуаро.
  — Верно.
  — Какую линию предполагает избрать защита? — продолжал Пуаро.
  — Балмер собирается сделать упор на отсутствие мотива. Он будет развивать версию, что помолвка Элинор с Родериком была чисто семейным делом, затеянным исключительно для того, чтобы угодить миссис Уэлман, и как только тетя умерла, Элинор ее расторгла по собственному желанию. Родерик Уэлман даст показания в пользу этой версии. И, по-моему, он почти верит в нее!
  — Верит в то, что Элинор не испытывала к нему большой любви?
  — Да.
  — В таком случае, — заметил Пуаро, — у нее не было причины убивать Мэри Джерард.
  — Совершенно точно.
  — Но тогда кто же убил Мэри Джерард?
  — Вот именно.
  — C’est difficile, — покачал головой Пуаро.
  — В том-то вся и штука! — с яростью воскликнул Питер Лорд. — Если не она, то кто? Взять хотя бы чай, но его пили и Мэри, и сестра Хопкинс. Защита постарается представить дело так, что Мэри Джерард приняла морфин сама, когда две другие женщины вышли из комнаты, то есть, по сути дела, совершила самоубийство.
  — Но какая у нее могла быть для этого причина?
  — Абсолютно никакой.
  — Может, у нее была склонность к самоубийству?
  — Нет.
  — Что же она собой представляла, эта Мэри Джерард?
  Питер Лорд задумался.
  — Она была… милый ребенок. Да, это самое подходящее определение — милое дитя.
  Вздохнув, Пуаро пробормотал:
  — Выходит, этот Родерик Уэлман влюбился в нее, потому что она была милым ребенком?
  — Понимаю, что вы имеете в виду, — улыбнулся Питер Лорд. — Да, она действительно была очень хороша собой.
  — А что испытывали вы? У вас не было к ней никакого чувства?
  Питер Лорд удивленно уставился на него.
  — Господи, да нет же!
  После некоторого размышления Пуаро спросил:
  — Родерик Уэлман утверждает, что между ним и Элинор Карлайл существует некоторая симпатия, но ничего серьезного. Это соответствует, по-вашему, действительности?
  — Откуда мне это знать, черт побери!
  Пуаро покачал головой.
  — В начале нашего разговора, войдя в эту комнату, вы заявили, что у Элинор Карлайл плохой вкус, ибо она влюбилась в длинноносого надутого осла. Я полагаю, что этими словами вы описали Родерика Уэлмана. Так что, согласно вашему собственному утверждению, она его любит.
  В отчаянии Питер Лорд воскликнул:
  — Да, черт возьми, она любит его! Любит до безумия!
  — Значит, мотив был… — проговорил Пуаро.
  Питер Лорд резко повернулся к нему, лицо его полыхало гневом.
  — Ну и что? Да, она могла совершить преступление! Меня это не волнует, пусть это даже правда!
  — Вот оно что! — бросил Пуаро.
  — Но я не хочу, чтобы ее повесили! Вам ясно? Она могла быть доведена до отчаяния. Любовь может довести до крайней точки, она может сломать человека. Она может превратить ничтожество в отличного парня и, наоборот, достойного, сильного человека сделать подонком. Допустим, она совершила преступление. Но неужели у вас нет ни капли жалости?
  — Я не одобряю убийства, — произнес Пуаро.
  Питер Лорд пристально посмотрел на него, отвел взгляд, снова посмотрел и вдруг расхохотался.
  — И это все, что вы смогли сказать, — да еще с таким апломбом! Да кто вас просит одобрять убийство? Я вовсе не требую, чтобы вы лгали! Истина есть истина, не так ли? И если вы обнаружите какие-либо факты, говорящие в пользу обвиняемого, вы же не станете их утаивать только потому, что он виновен, а?
  — Конечно, не стану.
  — Тогда, черт побери, почему же вы не можете сделать то, о чем я прошу?
  — Друг мой, я готов сделать это…
  Глава 2
  Питер Лорд внимательно на него посмотрел, вынул носовой платок, вытер лицо и плюхнулся в кресло.
  — У-уф! — вырвалось у него. — Ну и напугали же вы меня! Никак не мог понять, куда вы клоните.
  — Я выяснял обстоятельства дела, говорящие против Элинор Карлайл. Теперь они мне известны. В организм Мэри Джерард попал морфин, и, насколько я могу судить, он должен был находиться в сандвичах. Сандвичи делала сама Элинор Карлайл, никто к ним больше не прикасался. У нее был мотив для убийства Мэри Джерард, и, по вашему мнению, она могла пойти на убийство. По всей вероятности, она и убила Мэри Джерард. Не вижу причин в этом сомневаться.
  Но это, mon ami, лишь одна сторона проблемы. Теперь перейдем к другой. Выбросим из головы все эти соображения и взглянем на дело под другим углом зрения: если Элинор Карлайл не убивала Мэри Джерард, то кто это сделал? Или, может быть, она покончила с собой?
  Питер Лорд выпрямился в кресле. Его лоб перерезала морщинка.
  — Вы только что выразились не совсем точно, — заметил он.
  — Я? Выразился неточно? — Эркюль Пуаро был оскорблен.
  — Да, — настаивал Питер Лорд. — Вы сказали, что никто, кроме Элинор Карлайл, не прикасался к этим сандвичам. Вы этого не знаете.
  — Но в доме больше никого не было.
  — Насколько мне известно. Но вы не учитываете один короткий промежуток времени, когда Элинор выходила из дома и когда она отправилась в сторожку. В это время блюдо с приготовленными ею сандвичами стояло в буфетной, и кто-то мог-таки к ним прикоснуться.
  Пуаро глубоко вздохнул.
  — Вы правы, мой друг. Не могу этого не признать. Действительно, был промежуток времени, когда у кого-то мог быть доступ к сандвичам. Мы должны постараться представить себе, кто бы это мог быть. Точнее говоря, что это был за человек… — Он помолчал. — Давайте будем отталкиваться от личности самой Мэри Джерард. Предположим, что не Элинор Карлайл, а кто-то другой желает ей смерти. Почему? Кому-нибудь выгодна ее смерть? Было ли у нее наследство?
  Питер Лорд покачал головой.
  — Только не сейчас. Через месяц она получила бы две тысячи фунтов, которые Элинор Карлайл ей выделила — поскольку считала, что таким образом выполняет обещание, данное тетушке: позаботиться о Мэри. Однако формальности, связанные с наследством старой леди, еще не улажены.
  — Значит, мотив, касающийся денег, мы можем отбросить, — сказал Пуаро. — Вы говорите, она была красива. Это всегда создает дополнительные осложнения. У нее были поклонники?
  — Возможно. Но мне это неизвестно.
  — А кто мог бы знать?
  Питер Лорд усмехнулся.
  — Лучше всего спросить об этом у сестры Хопкинс. Она наш деревенский глашатай. Она знает обо всем, что происходит в Мейденсфорде.
  — Я как раз хотел попросить вас поподробнее рассказать об этих двух медсестрах.
  — Ну что ж. О’Брайен. Ирландка, хорошая опытная медсестра, несколько глуповата, может быть язвительной, немного привирает, но не из каких-то корыстных соображений, а так, для красного словца.
  Пуаро кивнул.
  — Хопкинс — сообразительная, практичная женщина средних лет, довольно добродушная, ловкая, но слишком любит совать свой нос в чужие дела!
  — Если бы в этой истории был замешан какой-то местный молодой человек, сестра Хопкинс знала бы об этом?
  — А то как же! — воскликнул доктор Лорд, но тут же, подумав, добавил: — И все же это маловероятно. Мэри долго не было дома. Она провела два года в Германии.
  — Ей исполнился двадцать один год?
  — Да.
  — Может, было что-то, связанное с ее пребыванием в Германии?
  Лицо Питера Лорда просияло. Он ухватился за эту мысль.
  — Вы имеете в виду, что это мог сделать какой-нибудь немецкий парень? Мог последовать за ней сюда? Выждал время и наконец свел с ней счеты?
  — Звучит несколько мелодраматично, — с сомнением произнес Пуаро.
  — Но ведь такое в принципе возможно?
  — Возможно… хотя и не очень.
  — А почему бы нет, — возразил Питер Лорд. — Кто-нибудь мог здорово в нее втюриться. А потом она его отвергла, и он рассвирепел. И решил, что с ним поступили нечестно. По-моему, это мысль.
  — Да, это мысль, — проговорил Пуаро без всякого энтузиазма.
  — Продолжайте, мосье Пуаро, — умоляюще сказал Питер Лорд.
  — Вы, как я вижу, ожидаете, что я, как фокусник, буду извлекать кролика за кроликом из пустой шляпы.
  — Можете считать и так, если вам нравится.
  — Имеет право на существование и другая версия, — сказал Пуаро.
  — Валяйте.
  — Кто-то вытащил трубочку с таблетками морфина из саквояжа сестры Хопкинс в тот июньский вечер. Предположим, Мэри Джерард видела того, кто это сделал.
  — Она сообщила бы об этом.
  — Нет-нет, mon cher. Давайте рассуждать логически. Если бы Элинор Карлайл, или Родерик Уэлман, или сестра О’Брайен, или даже кто-нибудь из слуг открыл саквояж и достал оттуда маленькую стеклянную трубочку, что могло прийти в голову любому из наблюдавших эту сцену? Просто что этот человек по просьбе медсестры пришел, чтобы взять что-то для нее из саквояжа. Этот эпизод Мэри Джерард могла забыть. Однако впоследствии она могла случайно вспомнить о нем и упомянуть в разговоре с этим самым человеком — причем без всякой задней мысли, ничего не подозревая. Но представьте, что почувствовал бы при этом случайном упоминании убийца миссис Уэлман: «Мэри все видела, любой ценой надо заставить ее молчать!» Уверяю вас, мой друг — тот, кому однажды удалось безнаказанно совершить убийство, ни в коем случае не остановится перед вторым!
  Питер Лорд нахмурился.
  — Я все время считал, что миссис Уэлман сама приняла морфин…
  — Но ведь она была парализована… беспомощна… с ней только что случился второй удар…
  — Понятно. Но я предполагал, что, раздобыв каким-то образом морфин, она держала его у себя под рукой.
  — Но в таком случае она должна была бы запастись морфином до того, как ее сразил второй удар, а сестра обнаружила пропажу только после второго удара.
  — Хопкинс могла хватиться лекарства в то утро, хотя на самом деле оно пропало на пару дней раньше, просто она этого сразу не заметила.
  — А каким образом могла старая леди получить морфин?
  — Не знаю. Может, подкупила кого-нибудь из слуг. Если так, то этот слуга никогда не признается.
  — Вы не думаете, что она могла подкупить одну из сестер?
  Лорд покачал головой.
  — Ни в коем случае! Они строжайшим образом соблюдают профессиональную этику и ни за что не рискнули бы на такое пойти. Они же знают, чем это грозит.
  — Пожалуй, так, — произнес Пуаро и задумчиво добавил: — Похоже, придется вернуться к нашим исходным позициям. Кто, скорее всего, мог взять трубочку с морфином? Элинор Карлайл. Мы можем предположить, что она хотела гарантировать себе получение всего наследства. Или — если будем более великодушными — объяснить ее поступок чувством жалости, что она отдала морфин самой тете, поскольку та часто ее просила об этом. Мэри Джерард видит, как Элинор достает морфин из саквояжа. И таким образом, мы возвращаемся к злополучным сандвичам, пустому дому и опять-таки к Элинор Карлайл, но на этот раз у нее другой мотив — она спасается от виселицы!
  — Но это все чистейшей воды фантазии! — воскликнул Питер Лорд. — Говорю вам: не такой она человек! Деньги ничего не значат для нее, да и для Родерика Уэлмана тоже. Я не раз слышал, как они говорили об этом.
  — Вы это слышали? Весьма интересно. К такого рода заявлениям я всегда отношусь весьма скептически.
  — Черт возьми, Пуаро! — возмутился Питер Лорд. — Вы так все переворачиваете вверх дном, что мы опять возвращаемся к мисс Элинор.
  — Это не я переворачиваю факты, они переворачиваются сами по себе. Это как стрелка на ярмарочной рулетке. Она вращается по кругу, а когда останавливается, указывает все время на одно имя: Элинор Карлайл.
  — Нет! — возмутился Питер Лорд.
  Печально покачав головой, Эркюль Пуаро проговорил:
  — Есть ли у Элинор Карлайл какие-либо родственники? Сестры, братья? Отец или мать?
  — Никого. Она сирота… одна на всем белом свете…
  — Звучит очень трогательно. Балмер, я думаю, постарается хорошенько обыграть этот факт. Ну и кто же тогда унаследует ее деньги, если она умрет?
  — Не знаю. Как-то не думал.
  — О таких вещах всегда следует думать, — укоризненно сказал Пуаро. — Написала ли она, например, завещание?
  Питер Лорд вспыхнул, потом неуверенно сказал:
  — Я… я не знаю.
  Эркюль Пуаро поднял глаза к потолку, соединив кончики пальцев:
  — Было бы очень хорошо, если бы вы рассказали мне все.
  — Рассказать вам… о чем?
  — Обо всем, что держите в своей голове… как бы это ни дискредитировало Элинор Карлайл.
  — Но откуда вы знаете, что я…
  — Да-да, я знаю. Есть нечто… какой-то эпизод, который вы пытаетесь скрыть. Но лучше бы вам выложить все без утайки. Иначе я могу вообразить нечто более худшее, чем то, что произошло в действительности!
  — Да нет, это сущий пустяк…
  — Ну что ж, пусть даже и пустяк. Но я хотел бы услышать, в чем он заключается.
  Питер Лорд неохотно рассказал о том, как Элинор заглянула в окно к сестре Хопкинс и расхохоталась. Пуаро задумчиво проговорил:
  — Итак, она сказала: «Так ты составляешь завещание, Мэри? Это смешно, это очень смешно». И вам стало ясно, что было у нее на уме… Возможно, она подумала, что Мэри Джерард недолго осталось жить…
  — Это мои предположения. Но я ничего не знаю, — сказал Питер Лорд.
  — Нет, это не просто предположения… — заметил Пуаро.
  Глава 3
  Эркюль Пуаро сидел в коттедже сестры Хопкинс.
  Его сюда привел доктор Лорд, представил хозяйке и, повинуясь взгляду Пуаро, оставил их наедине.
  Сестра Хопкинс, поначалу поглядывавшая с недоверием — ведь иностранец! — быстро стала оттаивать.
  С несколько мрачным удовольствием она изрекла:
  — Да, ужасный случай. Страшнее и не припомню. Мэри была такой красавицей! Могла бы в кино сниматься! А уж какая скромная, спокойная, совсем не задавалась, хотя могла бы — ведь ей оказывали такое внимание!
  — Вы имеете в виду внимание, которое ей уделяла миссис Уэлман?
  — Да-да. Старая леди была ужасно привязана к ней, правда, необыкновенно привязана.
  — Странно, не так ли? — пробормотал Пуаро.
  — Как сказать. Может, совсем и не странно. Я имею в виду… — Сестра Хопкинс закусила губу и почему-то смутилась. — Я имею в виду, Мэри очень располагала к себе людей: милый, нежный голос, приятные манеры. Старики вообще любят видеть рядом с собой молодые лица.
  — Мисс Карлайл ведь навещала время от времени свою тетю? — поинтересовался Пуаро.
  — Мисс Карлайл приезжала, когда ей было удобно, — резко ответила сестра Хопкинс.
  — Вы не любите мисс Карлайл, — тихо проговорил Пуаро.
  — Еще не хватало! — взорвалась сестра Хопкинс. — Отравительница! Бессердечная отравительница!
  — О, я вижу, вы уже сделали свои выводы.
  — О чем это вы? Какие я сделала выводы? — насторожилась Хопкинс.
  — А вы уверены, что это именно она дала Мэри Джерард морфин?
  — А кто же еще? Уж не считаете ли вы, что это сделала я?
  — Ни в коем случае. Но ведь и вина мисс Карлайл еще не доказана.
  — Да точно она, не сомневайтесь, — с холодной уверенностью возразила сестра Хопкинс. — Это было написано на ее лице. Она вообще как-то странно себя вела. Увела меня наверх в свою комнату и долго морочила голову всякими разговорами — явно старалась потянуть время. А потом, когда я увидела, что Мэри почти уж и не дышит, я сразу ей в лицо посмотрела и все поняла!
  — Да, получается, что вроде бы больше некому, — задумчиво произнес Эркюль Пуаро. — Если, разумеется, это не она сама.
  — Что значит «она сама»? Вы хотите сказать, что Мэри покончила жизнь самоубийством? Сроду не слыхивала подобной чепухи!
  — Напрасно вы так категоричны, — возразил Пуаро. — Сердце юной девушки так ранимо, так нежно. — Он помолчал, что-то обдумывая. — Полагаю, это вполне допустимое предположение. Ведь она могла незаметно от вас положить что-нибудь себе в чай?
  — То есть себе в чашку, вы это имеете в виду?
  — Да. Вы же не наблюдали за ней непрерывно.
  — Я не следила за ней, нет. Думаю, она могла… Но все это чушь! Чего ради она бы захотела сотворить такое?
  Эркюль Пуаро покачал головой в своей обычной манере.
  — Сердце молодой девушки… Я уже говорил… так ранимо… Несчастная любовь, быть может…
  Сестра Хопкинс хмыкнула.
  — Девушки не убивают себя из-за любовных историй — по крайней мере, пока не окажутся в интересном положении. Но Мэри была не из таких! За это я ручаюсь! — Она бросила на Пуаро воинственный взгляд.
  — И она не была влюблена?
  — Ее не занимали все эти глупости. Она была увлечена своей работой и радовалась жизни.
  — Но у нее же наверняка были поклонники, раз она была так привлекательна.
  — Она была не из тех гулен, у которых на уме одни танцульки да мужчины. Она была скромной девушкой! — заявила сестра Хопкинс.
  — Но были же в деревне молодые люди, которые ею восхищались.
  — Да, конечно. Например, Тэд Бигланд.
  Пуаро начал вытягивать из нее различные подробности, относящиеся к Тэду Бигланду.
  — Он был по уши влюблен в Мэри, — сказала сестра Хопкинс. — Но он же мизинца ее не стоил! Я так ей об этом и сказала.
  — Он, наверное, здорово разозлился, когда она не захотела с ним встречаться?
  — Да, он был очень огорчен, — согласилась сестра Хопкинс, — и считал, что это из-за меня.
  — То есть винил вас?
  — Ну да, так и говорил. А уж, кому как не мне, было дать ей дельный совет. Я все-таки кое-что знаю о жизни. Я не хотела, чтобы девушка растрачивала свою молодость впустую.
  Пуаро мягко спросил:
  — Что побуждало вас принимать столь большое участие в ее судьбе?
  — Ну, я не знаю… — Сестра Хопкинс смущенно умолкла, словно вдруг устыдилась. — В Мэри было что-то… ну… романтическое.
  — В ней, может, и было, но не в ее жизни, — пробормотал Эркюль Пуаро. — Она ведь была дочерью привратника, не так ли?
  — Да-да, конечно, — сказала сестра Хопкинс. — Хотя на самом-то деле… — Сестра Хопкинс замялась, взглянула на Пуаро, сочувственно ей внимавшего. И вдруг в порыве доверия добавила: — Мэри вообще не была дочерью старого Джерарда. Он сам мне признался. Ее отцом был какой-то джентльмен.
  — Понимаю… — тихо сказал Пуаро. — А ее мать?
  Сестра Хопкинс замялась, прикусив губу, потом все-таки ответила:
  — Ее мать была горничной старой миссис Уэлман. Она вышла замуж за Джерарда после рождения Мэри.
  — Ну тогда вы правы — романтики хоть отбавляй… сплошная таинственность.
  Сестра Хопкинс тут же просияла.
  — Ведь правда? Это так интересно — знать о ком-либо то, что всем остальным неизвестно. Я сама совершенно случайно об этом узнала. По правде говоря, это все благодаря сестре О’Брайен, но это уже другая история. Но, как вы говорите, знать прошлое очень важно. Как много трагедий сокрыто от наших глаз! Сколько в мире бед и печалей!
  Пуаро вздохнул и покачал головой.
  — Но мне, наверное, не следовало говорить об этом, — вдруг встревожилась сестра Хопкинс. — Не хотелось бы, чтобы это стало кому-нибудь известно. В конце концов, это не имеет никакого отношения к делу. Для всех Мэри — дочь Джерарда, и пусть так оно и останется. Еще не хватало опорочить ее перед всем светом после смерти! Джерард женился на ее матери, вот и ладно.
  — Но, быть может, вы знаете, кто был ее настоящим отцом? — тихо спросил Пуаро.
  Сестра Хопкинс ответила неохотно:
  — Ну, может, знаю, а может, и нет. Точнее сказать, я ничего не знаю. Я могу только догадываться. Как говорится, у старых грехов — длинные тени. Но я умею держать язык за зубами и не скажу больше ни слова!
  Пуаро мудро отступил с завоеванных позиций и попытался атаковать собеседницу с другого фланга:
  — Есть кое-что еще… весьма деликатная тема. Но я уверен, что могу положиться на вашу скромность.
  Сестра Хопкинс гордо вскинула подбородок. Ее грубоватое лицо расплылось в улыбке.
  — Я говорю о мистере Родерике Уэлмане. Он был, как я слышал, влюблен в Мэри Джерард.
  — Сражен наповал! — воскликнула сестра Хопкинс.
  — Хотя и был обручен с мисс Карлайл?
  — По правде говоря, он никогда по-настоящему не любил мисс Карлайл. Во всяком случае, так, как я понимаю смысл этого слова.
  Предпочтя более старомодное выражение, Пуаро поинтересовался:
  — А Мэри Джерард… э… поощряла его ухаживания?
  — Она вела себя достойно. Никто не мог бы упрекнуть ее в том, что она его обольщала, — резко сказала сестра Хопкинс.
  — А она была в него влюблена? — спросил Пуаро.
  — Нет! — коротко отрезала сестра Хопкинс.
  — Но он ей нравился?
  — О да, он ей нравился.
  — И, как я полагаю, со временем это могло перерасти во что-то большее?
  — Могло быть и так, — согласилась сестра Хопкинс. — Но Мэри не стала бы ничего делать, не подумав. Она ему сказала еще здесь, что он не должен говорить ей о своей любви — ведь он помолвлен с мисс Карлайл. И когда он приходил к ней в Лондоне, она ответила ему то же самое.
  С явной заинтересованностью Пуаро спросил:
  — А что вы сами думаете о мистере Родерике Уэлмане?
  — Довольно симпатичный молодой человек, хотя и нервный. Похоже, в будущем у него может появиться диспепсия1017. С этими неврастениками частенько такое случается.
  — Он очень любил свою тетушку?
  — Думаю, да.
  — Много ли он проводил с ней времени, когда ее самочувствие резко ухудшилось?
  — Вы имеете в виду, когда с ней случился второй удар? В тот вечер перед ее смертью, когда они приехали? По-моему он вообще не заходил к ней в комнату!
  — Неужели?
  — Она его и не звала. Но, разумеется, ни у кого у нас и в мыслях не было, что ее конец совсем близок. Среди мужчин немало таких, как он: боятся зайти в комнату к больному человеку. Ничего не могут с этим поделать. И это вовсе не бессердечность. Просто не хотят расстраиваться.
  Пуаро понимающе кивнул. Потом спросил:
  — А вы уверены, что мистер Уэлман не заходил в комнату своей тетушки незадолго до ее смерти?
  — Уверена. По крайней мере во время моего дежурства. Сестра О’Брайен сменила меня в три часа ночи, возможно, она и посылала за ним перед ее кончиной, но мне она, во всяком случае, и словом об этом не обмолвилась.
  — А не мог он заглянуть к ней в ваше отсутствие? — предположил Пуаро.
  Сестра Хопкинс тут же оборвала его:
  — Я не оставляю своих пациентов без присмотра, мосье Пуаро.
  — Тысяча извинений. Я не это имел в виду. Я подумал, вы могли выйти за горячей водой или спуститься вниз за нужным лекарством.
  Смягчившись, сестра Хопкинс сказала:
  — Я действительно спускалась вниз, чтобы сменить воду в грелках. Я знала, что на кухне всегда есть чайник с горячей водой.
  — Вы долго отсутствовали?
  — Минут пять.
  — Но, возможно, именно в это время мистер Уэлман заходил в комнату тети?
  — Но тогда он должен был тут же от нее сбежать.
  Пуаро вздохнул:
  — Ваша правда: мужчины страшно боятся сталкиваться с болезнью. Женщины — вот кто наши ангелы-хранители. Что бы мы без них делали? Особенно без представительниц вашей благородной профессии.
  Сестра Хопкинс слегка порозовела от смущения.
  — Вы очень любезны. Я никогда об этом не задумывалась. У медсестер такая тяжелая работа, что как-то даже и не вспоминаешь о том, что делаешь благородное дело.
  — Вам больше нечего сказать мне о Мэри Джерард? — спросил Пуаро.
  Последовала довольно продолжительная пауза.
  — Нечего. Я больше ничего не знаю.
  — Вы совершенно в этом уверены?
  — Вы не понимаете… Я любила Мэри, — вдруг с жаром выпалила сиделка.
  — И вам нечего сказать?
  — Да! Больше нечего!
  Глава 4
  В присутствии величественной, затянутой в черное миссис Бишоп Эркюль Пуаро стал вдруг робким и незаметным.
  Завоевать доверие миссис Бишоп была задача не из легких. Воспитанная в старых традициях, она порядком недолюбливала иностранцев. А Эркюль Пуаро был просто вопиющим иностранцем. От ее ответов веяло ледяным холодом, а во взгляде сквозило неодобрение и недоверие.
  То обстоятельство, что его представил доктор Лорд, ничуть не смягчило суровость этой дамы.
  — Разумеется, — заметила она, когда доктор Лорд ушел, — доктор Лорд — весьма одаренный врач, и у него доброе сердце. Но доктор Рэнсом, его предшественник, прожил здесь столько лет!
  Из чего следовало, что доктор Рэнсом вполне соответствовал требованиям местного общества, и ему можно было доверять. А у доктора Лорда, еще весьма молодого человека, чужака, занявшего место доктора Рэнсома, было одно-единственное достоинство — «одаренный» врач.
  Судя по тому, как это было сказано, для миссис Бишоп одной одаренности было явно недостаточно!
  Эркюль Пуаро пустил в ход все свое красноречие, всю свою находчивость, обаяние, но, увы, миссис Бишоп оставалась холодна и непреклонна.
  Смерть миссис Уэлман очень, очень опечалила ее. Покойную так уважали во всей округе. Арест мисс Карлайл был, по мнению миссис Бишоп, «просто позорным!» и явился результатом «этих новомодных методов работы полиции». Относительно смерти Мэри Джерард она не могла сказать ничего определенного. «Ничего не могу сказать наверняка» — вот, в сущности, все, что от нее удалось добиться.
  Эркюль Пуаро разыграл свою последнюю карту. С простодушной гордостью он сообщил о своем недавнем посещении Сандрингема1018, горячо восторгаясь очаровательной простотой и сердечностью королевского семейства.
  Миссис Бишоп, которая по «Придворному циркуляру»1019 неукоснительно следила за жизнью высочайших особ, была покорена. Если даже Они, Их Королевские Величества, пригласили мосье Пуаро… Это, естественно, в корне все меняет. Пусть он даже и иностранец, но кто такая она, Эмма Бишоп, чтобы давать ему от ворот поворот, если Само Королевское Семейство распахивает перед ним двери?
  Вскоре они с мосье Пуаро погрузились в приятную беседу на поистине захватывающую тему — обсуждали наиболее подходящего кандидата в супруги принцессы Елизаветы.
  Наконец, когда все вероятные кандидаты были оценены как Не Вполне Достойные, они переключились на менее возвышенные темы.
  — Женитьба, увы, чревата опасностями и ловушками! — назидательно изрек Пуаро.
  — Да, действительно. А эти разводы! — с брезгливой гримаской воскликнула миссис Бишоп, словно речь шла о какой-нибудь заразной болезни вроде ветрянки.
  — Полагаю, миссис Уэлман желала видеть свою племянницу хорошо устроенной? Чтобы, как говорится, спокойно умереть.
  — Да, это так, — кивнула миссис Бишоп. — Помолвка мисс Элинор с мистером Родериком была для нее большим утешением. Она всегда очень надеялась, что это свершится.
  — А не была ли их помолвка вызвана — в какой-то мере — желанием сделать приятное тетушке? — рискнул спросить Пуаро.
  — Что вы, мистер Пуаро, я бы так не сказала. Мисс Элинор всегда любила мистера Родди, еще с той поры, когда была крохотной симпатичной малышкой. Мисс Элинор — чрезвычайно цельная и преданная натура.
  — А он?
  — И мистер Родерик был предан мисс Элинор, — строго сказала миссис Бишоп.
  — Однако помолвка, кажется, была расторгнута?
  Лицо миссис Бишоп запылало от гнева.
  — Исключительно из-за коварства одной змеи, которую тут пригрели! — заявила она.
  Изобразив невероятное потрясение, Пуаро воскликнул:
  — Да что вы говорите!
  Миссис Бишоп, еще больше краснея, пояснила:
  — Я знаю, мистер Пуаро, что не принято дурно говорить о покойных. Но эта молодая женщина втайне творила неблаговидные дела.
  Пуаро задумчиво посмотрел на нее и потом сказал с самым простодушным видом:
  — Признаться, вы меня очень удивили! У меня сложилось впечатление, что она была очень простой, скромной девушкой.
  Подбородок миссис Бишоп слегка задрожал:
  — Она была очень хитрой, мистер Пуаро. И люди попадались в ее силки. Сестра Хопкинс, например! Да и моя бедная милая хозяйка тоже!
  Пуаро сочувственно покивал головой и поцокал языком.
  — Вот так-то! — воскликнула миссис Бишоп, подстегнутая его сочувствием. — Она быстро стала сдавать, моя бедняжка, и эта молодая особа втерлась к ней в доверие. Уж она-то своей выгоды не упустила бы! Все вертелась рядом, читала ей книжки, приносила букетики цветов. Все время только и слышалось: «Мэри то», «Мэри это», «Где Мэри?» А сколько денег на нее тратила! Дорогие школы, потом учеба за границей — и все это для дочери жалкого старикашки Джерарда! Уверяю вас, ему это тоже было не по вкусу! Он часто жаловался на ее высокомерные замашки. Выскочка, вот кто она была!
  — Вот так так! — вновь сочувственно покачал головой Пуаро.
  — А уж как она опутывала мистера Родди! А он, простая душа, попался на ее удочку. Мисс Элинор, этой благовоспитанной молодой леди, конечно, и в голову не могло прийти, что творится за ее спиной. Но мужчины все одинаковы: их ничего не стоит поймать на лесть и смазливую мордашку.
  Пуаро вздохнул.
  — У нее, наверное, были поклонники и из ее собственной среды?
  — Разумеется, были. Например, Тэд, сын Руфеуса Бигланда, симпатичный парень, таких поискать. Но нет, наша благородная леди слишком для него хороша! Тошно было смотреть на это ее жеманство!
  — Неужели его не задевало ее пренебрежение? — спросил Пуаро.
  — Еще как задевало. Он ее упрекал в том, что она строит куры мистеру Родди. Это я точно знаю. Я не виню бедного юношу — он так переживал!
  — Я тоже ему сочувствую, — поддержал ее Пуаро. — Вы чрезвычайно меня порадовали, миссис Бишоп. Некоторые люди обладают искусством в нескольких словах дать ясную и четкую характеристику. Это великий дар! Теперь наконец я получил точный портрет Мэри Джерард.
  — Я вовсе не собиралась в чем-то ее упрекать, — подчеркнула миссис Бишоп. — Как можно! Ведь она умерла. Но совершенно очевидно, что именно она явилась причиной многих бед!
  — Интересно, чем бы это кончилось? — тихо проговорил Пуаро.
  — Вот и я говорю! — воскликнула миссис Бишоп. — Поверьте, мистер Пуаро… если бы моя дорогая госпожа не умерла тогда… Да, это меня ужасно потрясло, но теперь я вижу — то было… милосердие Всевышнего. А сложись все иначе, я даже представить не могу, чем это могло кончиться!
  — Что вы имеете в виду? — спросил Пуаро, вызывая ее на дальнейшие откровения.
  Миссис Бишоп со скорбной миной продолжила:
  — Мне приходилось сталкиваться с подобными случаями. Свидетельницей одного была моя собственная сестра — она служила у этих людей… Это когда умер старый полковник Рэндолф и оставил все до последнего пенни не своей бедняжке жене, а особе сомнительного поведения, проживавшей в Нотбурне. И еще мне рассказывали про старую миссис Дейкрес: она оставила все церковному органисту, патлатому юнцу, хотя у нее имелись собственные дети, уже жившие своими семьями.
  — Если я правильно понял, вы полагаете, что миссис Уэлман могла оставить все свои деньги Мэри Джерард?
  — Меня бы это нисколько не удивило, — сказала миссис Бишоп. — Не сомневаюсь, что эта юная особа только этого и добивалась. А если я отваживалась сказать хоть слово, миссис Уэлман была готова снести с меня голову, хотя я прослужила у нее почти двадцать лет. Сколько же в этом мире неблагодарности, мистер Пуаро! Стараешься честно исполнять свой долг — и вот награда!
  — Увы, — вздохнул Пуаро. — Но так уж устроен мир!
  — Однако порок не всегда торжествует, — заметила миссис Бишоп.
  — Вы правы. Мэри Джерард умерла, — согласился Пуаро.
  — Ей воздано по заслугам, и не нам ее судить, — сказала в утешение миссис Бишоп.
  — Обстоятельства ее смерти пока совершенно необъяснимы, — произнес в раздумье Пуаро.
  — Это полиция с ее новомодными идеями! — сказала миссис Бишоп. — Ну разве могла такая благовоспитанная, милая молодая леди из хорошей семьи, как мисс Элинор, кого-нибудь отравить? Старались и меня впутать в это дело, поскольку я говорила, будто она немного странно себя вела!
  — А она действительно странно себя вела?
  — Ну и что? — вопросила миссис Бишоп, и ее бюст заколыхался от негодования. — Мисс Элинор — юная, впечатлительная девушка. Она хотела разобраться в вещах покойной тети, а это всегда так тяжело…
  Пуаро понимающе кивнул.
  — Ей, вероятно, было бы много легче, если бы вы помогли ей.
  — Я хотела, мистер Пуаро, но она наотрез отказалась от моих услуг. О, мисс Элинор всегда была очень сдержанной и гордой. Теперь я сожалею, что не пошла с ней.
  — А у вас не возникло желания последовать за ней в дом? — тихо спросил Пуаро.
  Миссис Бишоп надменно откинула голову.
  — Я не хожу туда, куда меня не приглашают, мистер Пуаро.
  Пуаро выглядел смущенным.
  — К тому же, — пробормотал он, — вас, несомненно, в то утро ждали неотложные дела.
  — Насколько я помню, был очень жаркий день. Стояла жуткая духота. — Она вздохнула. — Я прошлась до кладбища, чтобы положить цветы на могилу миссис Уэлман, как дань уважения, и довольно долго оставалась там. Я просто изнемогала от жары и даже опоздала домой к ленчу. Моя сестра ужасно расстроилась, увидев, в каком я состоянии. Она сказала, что мне ни в коем случае не следовало в такую жару идти на кладбище.
  Пуаро взглянул на нее с восхищением.
  — Завидую вам, миссис Бишоп. Как, должно быть, приятно сознавать, что не в чем себя упрекнуть перед покойной! Представляю, как терзался Родерик Уэлман из-за того, что не зашел в тот вечер к своей тетушке. Хотя, естественно, он не мог знать, что она внезапно умрет.
  — О, тут вы ошибаетесь, мистер Пуаро, — возразила собеседница. — Могу вам точно сказать, что мистер Родди заходил в комнату к тетушке. Я как раз находилась на лестничной площадке. Дело в том, что я услышала, как сестра спускалась по лестнице, и решила на всякий случай зайти к госпоже и посмотреть, не нужно ли ей чего-нибудь. Вы ведь знаете, каковы эти сестры: им главное посплетничать со служанками или же то и дело донимать их своими просьбами. Не то чтобы сестра Хопкинс была хуже этой рыжей ирландки. Ну разве что любит почесать язык — сплошное от нее беспокойство! Ну так вот, я лишь хотела убедиться, что все в порядке, и смотрю — мистер Родди проскользнул в спальню миссис Уэлман. Узнала она его или нет, про то мне неведомо — но, во всяком случае, ему не в чем себя упрекнуть!
  — Это хорошо, — сказал Пуаро, — а то ведь, кажется, он человек чересчур впечатлительный.
  — Да нет, просто он немного чудаковатый. Всегда был таким.
  — Миссис Бишоп, вы, как я понял, женщина весьма проницательная, — сказал Пуаро. — Я очень высоко ценю ваше мнение. Как вы думаете, что все-таки послужило причиной смерти Мэри Джерард?
  — Думаю, как раз это совершенно ясно! — хмыкнула миссис Бишоп. — Недоброкачественный паштет, купленный у Эббота. Эти банки пылятся у него на полках месяцами! Моя двоюродная сестра однажды чуть не умерла, отведав консервированных крабов.
  — А что вы скажете по поводу морфина, обнаруженного в ее теле?
  — Относительно морфина мне ничего не известно, — важно объявила мисс Бишоп. — Зато я знаю, какие бывают врачи: только попроси их что-нибудь найти — и они уж непременно это отыщут. Мало им, видите ли, испорченного рыбного паштета!
  — А вы не думаете, что она могла покончить с собой? — спросил Пуаро.
  — Мэри? — снова хмыкнула миссис Бишоп. — Ни в коем случае. Она ведь задумала женить на себе мистера Родди! Чтоб она совершила самоубийство? Никогда!
  Глава 5
  Поскольку было воскресенье, Эркюль Пуаро нашел Тэда Бигланда на ферме отца.
  Вызвать Тэда Бигланда на откровенный разговор не составило труда. Он, видимо, даже обрадовался возможности излить душу.
  — Так вы пытаетесь найти того, кто отравил Мэри? — задумчиво проговорил он. — Это тайна, покрытая мраком, точно.
  — А вы, значит, не верите, что ее убила мисс Карлайл?
  Тэд Бигланд нахмурился и стал похож на озадаченного ребенка.
  — Мисс Элинор — леди, — медленно проговорил он. — Она такая… ну, просто невозможно представить, чтобы она могла кому-либо причинить страдание. Вы понимаете, что я хочу сказать. Да и мыслимое ли это дело, сэр, чтобы такая милая молодая леди сотворила что-нибудь подобное?
  — Нет, конечно… — кивнул, соглашаясь, Эркюль Пуаро. — Но когда речь идет о ревности…
  Он замолчал, вглядываясь в пригожее лицо молодого белокурого гиганта.
  — О ревности? — удивился Тэд Бигланд. — Я знаю, что такое случается, но ведь это обычно бывает с парнями, когда какой-нибудь из них напьется и уже не помнит себя от бешенства. Но леди Элинор… такая милая, такая спокойная… чтобы она…
  — Но Мэри Джерард мертва… — прервал его Пуаро. — И умерла она не своей смертью. Нет ли у вас каких-нибудь предположений… или фактов, которые помогли бы мне отыскать убийцу?
  Парень лишь покачал головой.
  — Здесь что-то не так. Это невозможно, понимаете… Просто невозможно, чтобы кто-нибудь посмел убить Мэри. Она была… она была как цветок.
  И внезапно на какой-то миг, как при яркой вспышке молнии, Эркюль Пуаро по-новому увидел покойную девушку. «Она была как цветок…» В этих неловких, с трудом найденных словах Мэри Джерард снова была живой и цветущей.
  И внезапно он тоже ощутил горькое чувство утраты, гибели чего-то бесконечно милого и нежного.
  В его голове одна за другой проносились фразы, сказанные о девушке разными людьми. Питером Лордом: «Она была милое дитя». Сестрой Хопкинс: «Она могла бы сниматься в кино». Миссис Бишоп: «Тошно было видеть это ее жеманство». И теперь вот эти последние слова, перекрывавшие все остальные, произнесенные с тихим изумлением: «Она была как цветок».
  — Но тогда… — Эркюль Пуаро умолк и широко развел руки — абсолютно неанглийским жестом…
  Тэд Бигланд кивнул. В его глазах застыло немое страдание — взгляд раненого животного…
  — Я понимаю, сэр. Я знаю, что вы правы. Она умерла не своей смертью. Но я подумал…
  Он не стал продолжать.
  — Что? — спросил Пуаро.
  — Я подумал… а что, если это все же был несчастный случай?
  — Несчастный случай? И что же это за несчастный случай такой?
  — Понимаю, сэр. Понимаю, что это звучит бессмысленно. Но я вот все думаю и думаю, и мне кажется, что это какая-то случайность. Что-то, что не должно было произойти или произошло по ошибке. Ну, в общем, несчастный случай.
  Он умоляюще посмотрел на Пуаро, смущенный тем, что не способен ясно выразить свою мысль.
  Некоторое время Пуаро обдумывал услышанное. Потом он проговорил:
  — Так вот, значит, что вы чувствуете. Это интересно.
  — Я понимаю, что вам нужно что-то определенное, — виновато проговорил Тэд Бигланд. — Но я не могу сказать «как» и «почему». Я просто чувствую.
  — Чувство иногда самый лучший подсказчик… — заметил Пуаро. — Надеюсь, вы меня простите, если я затрону больную тему, но я хотел бы знать: вы очень любили Мэри Джерард?
  На смуглом лице молодого человека проступил густой румянец.
  — Да об этом знает вся округа, — признался Тэд.
  — Вы собирались жениться на ней?
  — Да.
  — Но она… не хотела?
  Тэд помрачнел. С трудом сдерживая гнев, он ответил:
  — Люди не должны вмешиваться в жизнь других, даже из добрых побуждений. Все эти школы и поездки за границу! Они изменили Мэри. Я не хочу сказать, что это ее испортило или что она стала задаваться, — ничего подобного. Но это все… ну, сбило ее с толку. Она перестала понимать, где ее место. Она была… ну, грубо говоря, слишком хороша для меня. Но, однако, еще недостаточно хороша для настоящего джентльмена вроде мистера Уэлмана.
  Наблюдая за выражением его лица, Пуаро спросил:
  — Вам не нравится мистер Уэлман?
  Тэд Бигланд ответил с явной неохотой:
  — А с какой стати он должен мне нравиться? Вообще-то я ничего против него не имею. В общем и целом он слабак. Я мог бы поднять его одной рукой и переломить пополам. Мозги у него, видать, имеются… Но это вряд ли поможет ему, если, например, сломается автомобиль. Вы можете знать принцип движения автомобиля, но вы все равно останетесь беспомощным, как младенец, когда всего-то и требуется, что вытащить магнето и прочистить контакты.
  — Вы, надо думать, работаете в гараже?
  Тэд Бигланд кивнул.
  — У Хендерсона, вниз по дороге.
  — Вы были там — в то утро, когда это случилось?
  — Да, проверял машину одного джентльмена. Где-то произошла закупорка, и я никак не мог обнаружить, где именно. Погонял ее малость. Теперь так странно вспоминать об этом. День был прекрасный, жимолость еще цвела… Мэри любила жимолость. До ее отъезда за границу мы часто с ней ходили рвать цветы…
  И вновь на его лице появилось выражение удивления и какой-то детской растерянности.
  Эркюль Пуаро молчал.
  Тэд наконец немного пришел в себя.
  — Простите, сэр, — сказал он, — забудьте, что я говорил о мистере Уэлмане. Меня бесило то, что он увивался вокруг Мэри. Я хотел, чтобы он оставил ее в покое. Она ему не подходила… на самом деле.
  — Вы думаете, он ей нравился? — поинтересовался Пуаро.
  Тэд Бигланд опять нахмурился.
  — Я не знаю… По-настоящему — нет. А может, и да. Ничего не могу сказать.
  — А может, у нее был еще какой-то мужчина? — спросил Пуаро. — Может, она кого-нибудь встретила за границей?
  — Не могу сказать, сэр. Мэри вроде бы ни о ком не говорила.
  — А какие-нибудь враги… здесь, в Мейденсфорде?
  — Враги? Здесь? — Он покачал головой. — Никто ее так уж хорошо не знал. Но всем она нравилась.
  — А экономке в Хантербери, миссис Бишоп, она тоже нравилась? — спросил Пуаро.
  Тэд неожиданно расплылся в улыбке:
  — А, да это просто ревность! Этой даме не нравилось, что миссис Уэлман уделяет Мэри столько внимания.
  — А Мэри была счастлива здесь? Она любила миссис Уэлман?
  — Была бы счастлива, — проговорил Тэд Бигланд, — если бы ее оставили в покое. Я имею в виду сестру Хопкинс. Это она упорно вбивала ей в голову, что нужно зарабатывать на жизнь и ехать учиться на массажистку.
  — Но она все же любила Мэри?
  — О да, безусловно любила, но она из тех, кто лучше вас знает, что вам требуется.
  — Предположим, сестре Хопкинс что-то известно… — стал рассуждать Пуаро, — что-то такое, например, что могло бы выставить Мэри в неприглядном свете, как, по-вашему, хранила бы она это в секрете?
  Тэд Бигланд удивленно посмотрел на него:
  — Я что-то не очень хорошо вас понял, сэр.
  — Как вы думаете, если бы сестра Хопкинс знала о Мэри что-нибудь нехорошее, могла бы она попридержать свой язык и не проболтаться?
  — Сомневаюсь, что эта женщина вообще способна держать язык за зубами! — сказал Тэд Бигланд. — Она самая большая сплетница в деревне. Но если бы она и могла попридержать свой язык, так только если бы это касалось Мэри. — Не в силах преодолеть любопытство, он спросил: — Но почему вы спрашиваете об этом?
  — Разговор с тем или иным человеком всегда оставляет определенное впечатление, — ответил Пуаро. — Сестра Хопкинс, казалось, была со мной совершенно честна и откровенна, но у меня возникло такое ощущение — почти уверенность, — что она что-то утаивает. Вовсе не обязательно что-то важное. Возможно, это не имеет никакого отношения к преступлению. Однако она явно что-то скрывает. И сдается мне, что это что-то каким-то образом бросило бы тень на репутацию Мэри Джерард…
  Тэд лишь беспомощно покачал головой.
  — Ну что ж. Придет время — и я узнаю, в чем дело, — со вздохом утешил себя Пуаро.
  Глава 6
  Пуаро пытливо вглядывался в удлиненное выразительное лицо Родерика Уэлмана.
  Видимо, нервы Родди были на пределе. Руки подрагивали, глаза воспаленные, голос — хриплый и раздраженный.
  Взглянув на визитную карточку, он сказал:
  — Разумеется, мне знакомо ваше имя, мосье Пуаро. Но мне непонятно, почему доктор Лорд думает, что вы можете как-то помочь! И вообще, ему-то что до всего этого? Он лечил мою тетушку, но, в сущности, он совершенно посторонний нам с Элинор человек. Мы никогда не видели его до нашего к ней предпоследнего визита. Вероятно, заниматься делами такого рода — обязанность Седдона?
  — Формально это так, — ответил Пуаро.
  — Я бы не сказал, что Седдон вселил в меня надежду, — удрученно продолжил Родди. — Он настроен чрезвычайно мрачно.
  — Так уж у юристов заведено.
  — Но все же, — сказал Родди, чуть оживившись, — мы заполучили Балмера. Говорят, он среди адвокатов занимает довольно видное положение.
  — У него репутация адвоката, берущегося за безнадежные дела, — сказал Пуаро.
  Родди вздрогнул.
  — Надеюсь, вам не будет неприятно, если я попытаюсь помочь мисс Элинор Карлайл? — спросил Пуаро.
  — Нет, что вы, конечно нет. Но…
  — Но что я могу сделать? Вы это хотели сказать?
  Легкая улыбка пробежала по встревоженному лицу Родди, улыбка неожиданно столь обаятельная, что Пуаро сразу понял, в чем секрет привлекательности этого молодого человека.
  — Вы уж простите меня за грубый скептицизм, — произнес извиняющимся тоном Родди, — но именно это я и хотел спросить. Не буду ходить вокруг да около: чем вы можете помочь?
  — Постараться добраться до истины.
  — Понятно. — В голосе Родди звучало явное сомнение.
  — Возможно, я обнаружу факты, которые помогут обвиняемой, — сказал Пуаро.
  Родди вздохнул:
  — Если бы вам это удалось!
  — Я искренне хотел бы ей помочь, — продолжал Пуаро. — Помогите и вы мне: расскажите, что вы думаете обо всем этом деле.
  Родди встал и начал беспокойно метаться по комнате.
  — Что я могу сказать? Все случившееся так абсурдно, так нелепо! Чтобы Элинор — Элинор, которую я знаю с детских лет! — опустилась до отравления! Это же просто смешно и отдает дешевой мелодрамой! Но как, черт побери, объяснить это присяжным?
  — И вы считаете, что мисс Карлайл не могла совершить ничего подобного? — бесстрастным тоном поинтересовался Пуаро.
  — Ну конечно! Тут просто не о чем говорить! Элинор — утонченное создание, она умеет держать себя в руках, она вообще очень сдержанна, в ее характере нет и намека на жестокость. Она умная, чуткая — никаких низменных страстей. Но эту дюжину тупоголовых присяжных запросто можно заставить поверить во что угодно! И, в конце концов, надо реально оценивать ситуацию: ведь им совершенно наплевать на то, что собой представляет подсудимый; для них главное — показания свидетелей. Факты, факты и еще раз факты! А факты — против нее!
  Эркюль Пуаро задумчиво кивнул.
  — Мистер Уэлман, вы человек умный и крайне восприимчивый. Факты действительно против мисс Карлайл. Но то, что вы о ней говорите — а вы ведь хорошо ее знаете, — никак не вяжется с тем, в чем ее обвиняют. Так что же тогда произошло на самом деле? Что могло случиться?
  Родди горестно развел руками.
  — В этом-то и загвоздка! Просто какая-то чертовщина! Ведь не могла же это сделать медсестра?
  — Она вообще не подходила к блюду с сандвичами — я досконально это проверял, и подсыпать что-то в чай тоже не могла, ведь тогда она и сама бы отравилась. И потом, зачем ей было убивать Мэри?
  — Зачем вообще кому-то понадобилось убить Мэри Джерард! — воскликнул Родди.
  — Вот тут я пока ничего сказать не могу, — признался Пуаро. — Никто не желал смерти Мэри Джерард. (Мысленно он добавил: «За исключением Элинор Карлайл».) Из чего должен следовать логический вывод: Мэри Джерард никто не мог убить! Но это, увы, не так. Она не просто умерла, она была убита! — И он чуть-чуть напыщенно процитировал:
  
  Могила домом стала ей,
  И свет во мне погас.1020
  
  — Простите?
  — Вордсворт, — пояснил Эркюль Пуаро. — Я часто его перечитываю. Быть может, эти строки выражают то, что вы чувствуете?
  — Я? — Родди принял гордый и неприступный вид.
  — Виноват… вы уж меня простите! — попросил Пуаро. — Очень трудно быть детективом и оставаться при этом истинным сагибом1021. У вас, у англичан, существует одно очень удачное выражение: «Есть вещи, о которых не говорят». Увы, детективу приходится о них говорить! Он вынужден задавать вопросы, вынужден вмешиваться в личную жизнь людей, в их чувства!
  — Неужели это столь необходимо?
  — Ну а как иначе прикажете уяснить положение дел? — решительно, но несколько смущенно спросил Пуаро. — Так что давайте быстренько отделаемся от неприятных тем, и тогда можно будет больше к ним не возвращаться. Для многих тут не секрет, мистер Уэлман, что вы были увлечены Мэри Джерард. Вы подтверждаете это?
  Родди рывком поднялся и, подойдя к окну, стал теребить кисть шторы.
  — Да, — наконец произнес он.
  — Вы были в нее влюблены?
  — Видимо, да.
  — И ее смерть разбила ваше сердце…
  — Я… я полагаю… я имею в виду… ну, в самом деле, мосье Пуаро…
  Он повернулся — сплошной комок нервов, страшно уязвимое, загнанное существо…
  — Если бы вы мне могли рассказать… только чтобы прояснить ситуацию… лучше бы нам сразу покончить с этим.
  Родди Уэлман опустился в кресло и, не глядя на Пуаро, заговорил резкими, отрывистыми фразами:
  — Это… трудно объяснить. Да и надо ли?
  — Ну нельзя же постоянно прятаться от жизни и от — увы! — неизбежных неприятностей! Вы сказали, что «видимо» влюбились в девушку. Вы что, в этом не уверены?
  — Я не знаю… Она была так хороша… Как сама мечта, как сон… Да-да, именно мечта! Что-то совсем нереальное! Все это… когда я впервые ее увидел… мое… ну, мое увлечение ею… Это было похоже на какое-то безумие! А теперь… теперь все прошло… Будто ничего такого и не происходило.
  — Понимаю… — кивнув, сказал Пуаро и добавил: — Вас ведь не было в Англии, когда она умерла?
  — Да, я уехал за границу девятого июля и вернулся первого августа. Телеграмма Элинор следовала за мной из города в город. И как только я ее все-таки получил — сразу помчался домой.
  — Это известие, наверное, было для вас большим потрясением. Ведь у вас к этой девушке было серьезное чувство.
  — Ну почему так происходит? — В голосе Родди прозвучали горечь и гнев. — Ни с того ни с сего на тебя вдруг такое обрушивается… То, чего ты просто не мог представить!
  — Увы, такова жизнь! — изрек Пуаро. — Она не позволяет нам устраиваться так, как нам удобно. Она не позволяет нам укрыться от эмоций и подчиняться исключительно разуму, а не сердцу! Мы не можем приказать себе: «Я буду чувствовать то-то и то-то, и не больше». Жизнь, мистер Уэлман, отнюдь не всегда логична!
  — Похоже на то… — тихо согласился Родерик Уэлман.
  — Весеннее утро, девичье лицо — и весь твой привычный образ жизни летит к черту. — Родди вздрогнул. А Пуаро уточнил: — Иногда нас привлекает не только лицо, но какое-то внутреннее обаяние. Что вы знали о Мэри Джерард, мистер Уэлман?
  — Что я о ней знал? — грустно переспросил Родди. — Не так уж много, теперь я это понимаю. Она была милой и, как мне кажется, нежной… но, в сущности, я ничего о ней не знаю, ничего… Вот почему, наверное, я не ощущаю ее потери…
  Его враждебность и настороженность теперь исчезли. Он говорил просто и естественно. Эркюль Пуаро всегда умел мастерски преодолевать недоверие собеседника. Родди, казалось, даже почувствовал некоторое облегчение, получив возможность отвести душу.
  — Милая… нежная… не очень умная. По-моему, впечатлительная и добрая. И еще в ней была утонченность, которую не ожидаешь найти у девушки из ее сословия.
  — Некоторые девушки, часто сами того не желая, наживают себе врагов. О ней такое можно сказать?
  Родди решительно замотал головой.
  — Нет-нет! Даже представить невозможно! Я имею в виду, чтобы кто-то настолько ее не любил. Ну разве что могли завидовать — но это совсем другое.
  — Завидовать? — оживился Пуаро. — Значит, по-вашему, зависть была?
  — Наверное, судя по тому письму, — рассеянно проговорил Родди.
  — И что же это за письмо?
  — Да так, ничего особенного, — отмахнулся с досадой Родди.
  — И все-таки? — настаивая Пуаро.
  — Анонимное письмо, — неохотно ответил Родди.
  — Когда оно пришло? Кому было адресовано?
  Родди пришлось все ему рассказать.
  — Весьма любопытно. И могу я взглянуть на это письмо? — спросил Эркюль Пуаро.
  — Боюсь, что нет. По правде говоря, я его сжег.
  — Ах вот оно что… Но почему вы это сделали, мистер Уэлман?
  — По-моему, вполне естественная реакция, — холодно заметил Родди.
  — И из-за этого письма вы и мисс Карлайл поспешили в Хантербери?
  — Почему поспешили? Просто поехали.
  — Но какую-то тревогу вы все-таки испытывали, верно?
  — Я бы этого не сказал, — еще более сухо сказал Родди.
  — Но почему? — удивился Пуаро. — Ведь наследство, на которое вы так рассчитывали, могло оказаться в чужих руках! Вас не могло не встревожить это известие! Ведь это касалось ваших денег, а это, согласитесь, серьезный повод для беспокойства.
  — Ну не настолько уж серьезный, не в деньгах было дело.
  — Ваше бескорыстие просто изумляет!
  Родди покраснел.
  — Нет, конечно, деньги тоже были для нас важны. Но прежде всего мы хотели повидать нашу тетю, чтобы убедиться, что с нею все в порядке.
  — Итак, вы и мисс Карлайл поехали к тетушке. Вскоре с ней случился второй удар. И вы снова к ней едете. Тогда она все-таки пожелала написать завещание — чего никак не хотела делать раньше. Однако ночью она умирает — как раз накануне того дня, когда должен был приехать ее поверенный. Умирает, возможно, очень кстати для мисс Карлайл.
  — Послушайте, на что вы намекаете? — Лицо Родди полыхало гневом.
  Ответ Пуаро напоминал молниеносную массированную атаку:
  — Когда речь шла о смерти Мэри Джерард, вы сказали мне, мистер Уэлман, что мотив преступления, приписываемый Элинор Карлайл, абсурден, что она — выше низменных страстей. Но теперь, когда вы рассказали про письмо, возникает совершенно иная интерпретация событий. Ясно, что у Элинор Карлайл было основание опасаться, что ее могут лишить наследства в пользу другого человека. Анонимка ее насторожила, а то, что пыталась сказать ей лишившаяся дара речи миссис Уэлман, лишь подтвердило ее страхи. Внизу, в холле, находился саквояж с лекарствами. Вытащить оттуда трубочку с морфином было совсем несложно. Кроме того, я выяснил, что, пока вы с сестрами обедали, она оставалась с больной наедине…
  — Боже милосердный, мосье Пуаро, что вы такое говорите? — воскликнул Родди. — Элинор убила тетю Лору?! Что за бредовая идея!
  — Вам известно, что сделан запрос на эксгумацию тела миссис Уэлман?
  — Да, известно. Но они ничего не обнаружат!
  — Вы полагаете?
  — Я уверен, — твердо сказал Родди.
  Пуаро покачал головой.
  — А я совсем не уверен. К тому же, как вы знаете, в тот момент смерть была выгодна лишь одному человеку…
  Родди сел. Лицо его побелело, его била мелкая дрожь.
  — Я думал… вы на ее стороне… — с трудом выговорил он, глядя в глаза Пуаро.
  — На чьей бы стороне я ни был, я не могу пренебрегать фактами! Я полагаю, что вы, мистер Уэлман, слишком долго позволяли себе закрывать глаза на многие неприятные моменты.
  — Какой смысл терзать себе душу всякими мерзостями?
  — Порою это необходимо… — назидательно сказал Пуаро. И, помедлив, продолжил: — Существует вероятность того, что ваша тетя отравлена морфином. Что, если это так?
  — Не знаю. — Родди беспомощно покачал головой.
  — А вы все же постарайтесь подумать. Кто мог дать ей морфин? Вы же не станете отрицать, что наилучшие возможности для этого были у Элинор Карлайл?
  — А у медсестер разве их не было?
  — Конечно, это могла сделать любая из них. Однако сестра Хопкинс была очень обеспокоена исчезновением трубочки с морфином и сразу же сказала об этом своей напарнице. Зачем ей было привлекать внимание к пропаже морфина, если она была причастна к смерти больной? Ведь свидетельство о смерти было уже подписано. Возможно, она еще понесет наказание за проявленную небрежность. Ну а уж если она сама и ввела миссис Уэлман морфин, то обсуждать с кем-то его пропажу — полное сумасшествие. И потом — какая ей выгода от смерти миссис Уэлман? Равно как и сестре О’Брайен. Она тоже могла ввести морфин миссис Уэлман, похитив его из чемоданчика сестры Хопкинс; но спрашивается — зачем?
  — Ваши доводы вполне резонны, — согласился Родди.
  — Ну а теперь поговорим о вас, — заявил Пуаро.
  — Обо мне? — Родди вздрогнул, как пришпоренный конь.
  — А почему нет? Вы ведь тоже могли похитить морфин и дать его миссис Уэлман! Вы же оставались с ней наедине в ту ночь, пусть совсем ненадолго. Однако опять возникает вопрос: зачем вам это было нужно? Ведь если бы она осталась жива и написала завещание, возможно, что и вы были бы в нем упомянуты. Стало быть, и у вас не было мотива. Он был только у двоих.
  Глаза Родди заблестели.
  — У двоих?
  — Да. Во-первых — у Элинор Карлайл.
  — А во-вторых?
  — А во-вторых, у автора анонимного письма.
  На лице Родди отразилось недоверие.
  — Тот, кто написал это письмо, ненавидел Мэри Джерард или, по крайней мере, не любил ее, и он был, так сказать, на вашей с мисс Карлайл стороне. То есть этот благожелатель определенно не хотел, чтобы Мэри Джерард получила что-нибудь от вашей тетушки. Ну а теперь скажите мне, мистер Уэлман, кто, по-вашему, мог бы написать это письмо?
  — Не представляю. Письмо было совершенно безграмотное, с массой ошибок, на дешевой бумаге.
  — Это ничего не значит! — отмахнулся Пуаро. — Написать его мог и образованный человек, просто боялся, что вы догадаетесь, кто он. Потому мне и жаль, что письмо не сохранилось. Образованные люди, как бы они ни старались изобразить из себя безграмотных, обычно непременно хоть чем-то себя выдадут.
  — Мы с Элинор подумали, что это, вероятно, кто-то из прислуги, — не очень уверенно сказал Родди.
  — Ну а конкретно вы кого-нибудь подозревали?
  — Нет, никого.
  — А вы не думаете, что это могла написать миссис Бишоп, экономка?
  Родди явно был ошеломлен подобным предположением.
  — Что вы, конечно нет… Такая респектабельная дама, просто воплощение правил приличия. Она пишет красивым, хотя и несколько высокопарным слогом, употребляя сложные обороты. К тому же, я уверен, она бы никогда…
  Стоило ему на миг замешкаться, как Пуаро тут же воспользовался паузой:
  — Но она не любила Мэри Джерард!
  — Скорее всего. Хотя лично я ничего такого не замечал.
  — Но, быть может, мистер Уэлман, вы вообще не слишком наблюдательны?
  — А вы не думаете, мосье Пуаро, что тетя могла принять морфин сама?
  — Это, конечно, мысль, — согласился Пуаро.
  — Вы ведь знаете, что тетю очень тяготила… ее беспомощность. Она частенько говаривала, что предпочла бы умереть.
  — Но не могла же она встать с постели, спуститься по лестнице и достать из саквояжа трубочку с морфином!
  — Она-то не могла, — задумчиво проговорил Родди. — Но это мог сделать для нее кто-нибудь другой.
  — И кто же?
  — Ну хотя бы одна из сестер.
  — Нет, это исключено. Обе они слишком хорошо знают, какими это чревато последствиями! Только не они!
  — Значит — кто-то еще…
  Родди хотел что-то добавить, но передумал.
  — Вы, кажется, что-то вспомнили? — тихо спросил Пуаро.
  — Да… но… — нерешительно забормотал Родди.
  — Вы сомневаетесь, стоит ли говорить об этом мне?
  — В общем, да…
  — Ну и когда мисс Карлайл высказала вам свою точку зрения? — спросил Пуаро, и странная улыбка тронула уголки его рта.
  — Ей-богу, вы колдун! Когда высказала? В поезде, когда мы ехали к тете. Как вы знаете, мы получили телеграмму с сообщением о том, что у тети Лоры случился второй удар. Элинор сказала тогда, что ей ужасно жаль тетю: ведь она, бедная, и так слишком страдала из-за своей болезни, а теперь, когда она станет еще более беспомощной, жизнь ее превратится в настоящий ад. «Людей следует избавлять от страданий, если они сами того хотят» — вот ее слова.
  — И что вы ей ответили?
  — Я согласился с ней.
  — Только что, — начал Пуаро, и тон его был очень строгим, — вы отвергли с возмущением мое предположение о том, что мисс Карлайл убила вашу тетю из-за денег. Ну а вероятность того, что она могла убить миссис Уэлман из чувства сострадания, вы также отвергаете?
  — Я… я… я не могу… — бормотал Родди.
  Пуаро наклонил голову.
  — Да, я думал… я был уверен, что вы ответите именно так.
  Глава 7
  В конторе «Седдон, Блэтеруик и Седдон» Эркюля Пуаро приняли с величайшей настороженностью, чтобы не сказать — с недоверием.
  Мистер Седдон, поглаживая указательным пальцем свой тщательно выбритый подбородок, изучал детектива, не сводя с него пытливых серых глаз.
  — Ваше имя, мосье Пуаро, конечно, мне знакомо. Но я никак не пойму, кому потребовалось ваше участие в этом деле.
  — Я действую, мосье, в интересах вашей клиентки, — пояснил Пуаро.
  — Вот оно что! И кто же именно… э… пригласил вас выступить в этом качестве?
  — Я здесь по просьбе доктора Лорда.
  Брови мистера Седдона взлетели вверх.
  — Ах так! Но это, насколько я понимаю, совершенно не соответствует принятым правилам. Ведь доктор Лорд, по моим сведениям, вызывается в суд в качестве свидетеля обвинения.
  — Разве это так важно? — пожал плечами Эркюль Пуаро.
  — Проведение защиты мисс Карлайл — обязанность нашей фирмы. И я, по правде говоря, не вижу необходимости приглашать помощника со стороны.
  — Видимо, потому, что доказать невиновность вашей клиентки очень легко? — поинтересовался Пуаро.
  Мистер Седдон вздрогнул, и на его вежливо-равнодушном лице отразился гнев.
  — Это совершенно неуместный вопрос, совершенно неуместный.
  — Против вашей клиентки выдвинуты очень серьезные обвинения… — заметил Пуаро.
  — Просто не представляю, мосье Пуаро, откуда вам это известно.
  — Хотя я пришел сюда по просьбе доктора Лорда, однако у меня есть записка и от мистера Уэлмана. — Пуаро с легким поклоном протянул записку.
  Мистер Седдон, быстро пробежав ее глазами, неохотно признал:
  — Это, разумеется, в корне все меняет. Итак, мистер Уэлман берет на себя ответственность за защиту мисс Карлайл. Мы действуем по его просьбе. — С нескрываемой брезгливостью он добавил: — Наша фирма очень редко берется за… э… уголовные дела, но я счел своим долгом перед моей… э… покойной клиенткой… обеспечить защиту ее племянницы. Должен сообщить, что мы уже поручили защиту сэру Эдвину Балмеру, королевскому адвокату.
  Пуаро вдруг иронично усмехнулся:
  — И вы не постоите за расходами. Что и говорить, защитник — лучше не придумаешь.
  Взглянув на него поверх очков, мистер Седдон пробормотал:
  — Но помилуйте, мосье Пуаро…
  Пуаро перебил его:
  — Да поймите же вы! Никакое красноречие, никакие призывы к милосердию не спасут вашу клиентку. Этого мало.
  — Что же вы посоветуете? — сухо осведомился мистер Седдон.
  — То же, что и всегда: искать истину.
  — Я не против.
  — Но поможет ли нам истина в этом деле?
  — Еще одно неуместное замечание, — резко отозвался мистер Седдон.
  — У меня есть несколько конкретных вопросов, на которые мне хотелось бы получить ответы, — сказал Пуаро.
  — Разумеется, я не могу обещать, что отвечу на все ваши вопросы без согласия моей клиентки, — предупредил мистер Седдон.
  — Я понимаю. — Пуаро, помедлив, спросил: — Были ли враги у Элинор Карлайл?
  Легкое удивление промелькнуло на лице мистера Седдона:
  — Насколько я знаю — нет.
  — Составляла ли когда-нибудь покойная миссис Уэлман завещание?
  — Никогда. Постоянно откладывала это на потом.
  — А Элинор Карлайл — она сделала завещание?
  — Да.
  — Недавно? После смерти тети?
  — Да.
  — Кому она завещала свое состояние?
  — Это вопрос конфиденциальный, мосье Пуаро. Я не могу ответить на него без разрешения своей клиентки.
  — Тогда мне придется поговорить с вашей клиенткой.
  Мистер Седдон холодно улыбнулся.
  — Боюсь, это будет нелегко.
  Пуаро встал и взмахнул рукой.
  — Для Эркюля Пуаро трудностей не существует.
  Глава 8
  Главный инспектор Марсден встретил его приветливо.
  — Ну, мосье Пуаро, пришли, чтобы наставить меня на путь истинный в отношении одного из моих дел?
  — Нет-нет, что вы, — протестующе пробормотал Пуаро. — Меня привело к вам исключительно любопытство.
  — Буду только рад удовлетворить его. Так какое именно дело вас интересует?
  — Элинор Карлайл.
  — Понятно. Девушка, которая отравила Мэри Джерард. Суд состоится через две недели. История действительно прелюбопытная. Кстати, она и старушку отправила на тот свет. Окончательного решения еще нет, но, по-моему, сомневаться здесь не приходится. Отравила морфином. Хладнокровная особа. И глазом не моргнула ни во время ареста, ни после. Ни в чем не признается. Но у нас вполне хватает улик. Ей не выкрутиться.
  — Вы полагаете, это сделала она?
  Марсден, добродушный, умудренный опытом человек, уверенно кивнул.
  — Ни тени сомнения. Положила морфин в верхний сандвич. И надо же было все так точно рассчитать! Очень ловкая девица!
  — И у вас нет сомнений? Совсем нет сомнений?
  — Абсолютно никаких! Виновна — даю стопроцентную гарантию. Приятно чувствовать полную уверенность. Мы тоже ошибаться не любим, как все нормальные люди. Некоторые думают, что нам главное — засудить обвиняемого. Напрасно, совершенно напрасно. В любом случае на сей раз моя совесть чиста.
  — Понятно, — задумчиво проговорил Пуаро.
  Сотрудник Скотленд-Ярда посмотрел на него с любопытством:
  — А у вас имеется какая-нибудь иная информация?
  Эркюль Пуаро медленно покачал головой.
  — Пока нет. Все известные мне факты указывают на то, что Элинор Карлайл виновна.
  — Конечно, виновна. И даже не сомневайтесь, — заявил инспектор Марсден с бодрой уверенностью.
  — Мне хотелось бы ее повидать, — сказал Пуаро.
  Инспектор Марсден снисходительно улыбнулся.
  — Вы ведь с министром внутренних дел, кажется, накоротке. Так что для вас никаких проблем.
  Глава 9
  — Ну как дела? — спросил Питер Лорд.
  — Увы, пока ничего хорошего, — ответил Пуаро.
  — Вам ничего не удалось обнаружить? — удрученно спросил доктор.
  — Элинор Карлайл из ревности убила Мэри Джерард… Элинор Карлайл убила свою тетушку, чтобы заполучить ее деньги… Элинор Карлайл убила свою тетушку из сострадания… Мой друг, у вас богатый выбор!
  — Вы несете чепуху! — возмутился Питер Лорд.
  — Неужели?
  Веснушчатое лицо доктора Лорда вспыхнуло гневом.
  — Что все это значит?
  — Вы думаете, это возможно? — спросил Пуаро.
  — Что возможно?
  — Что Элинор Карлайл не в силах была видеть страдания своей тетушки и помогла ей уйти из жизни?
  — Чушь!
  — Разве? Вы ведь сами говорили мне, что старая леди не раз просила вас об этом.
  — Это были просто слова. Она знала, что я не сделаю ничего подобного.
  — Однако эта мысль все-таки приходила ей в голову. Элинор Карлайл, в сущности, могла оказать ей помощь.
  Питер Лорд начал метаться взад и вперед по комнате. Наконец он проговорил:
  — Теоретически это, конечно, возможно. Но Элинор Карлайл уравновешенная, здравомыслящая молодая женщина. Не думаю, что чувство жалости заставило бы ее забыть о риске. Она же знала, насколько опасен подобный поступок. Это могло обернуться обвинением в убийстве.
  — Значит, по-вашему, она бы на это не решилась?
  — Я думаю, что женщина могла бы совершить подобное ради своего мужа, или ради ребенка, или, наконец, ради матери. Но ради тети, пусть и горячо любимой, — едва ли. И по-моему, она решилась бы на такое лишь в крайнем случае — если бы близкий человек действительно испытывал невыносимые страдания.
  — Возможно, вы и правы, — подумав, произнес Пуаро и тут же задал новый вопрос: — Ну а Родерик Уэлман? Он мог из чувства сострадания пойти на такое?
  — У этого кишка тонка! — с пренебрежением бросил Питер Лорд.
  — Не знаю, не знаю! — возразил Пуаро. — Сдается мне, mon cher, что вы недооцениваете этого молодого человека.
  — Ах да, он такой умный, такой рассудительный и прочее, и прочее.
  — Вот именно, — сказал Пуаро. — И у него к тому же есть обаяние… Я это сам почувствовал.
  — Да что вы? А я — чего не заметил, того не заметил. — И уже более серьезно Питер Лорд спросил: — Послушайте, мосье Пуаро, неужели вы ничего не раскопали?
  — Мои изыскания оказались не слишком успешными! Они все время меня приводят к исходному пункту: смерть Мэри Джерард никому не выгодна. И никто не испытывал к ней ненависти — никто, кроме Элинор Карлайл. Остается лишь спросить себя — не было ли ненавистников у самой Элинор Карлайл…
  Доктор Лорд покачал головой.
  — Да нет, насколько мне известно, не было… Вы хотите сказать, что кто-то мог специально все сделать так, чтобы обвинили ее?
  Пуаро кивнул.
  — Разумеется, это далеко не бесспорное допущение и, собственно, в его пользу ничего не говорит… за исключением, я бы сказал, избытка улик…
  Он рассказал доктору об анонимном письме.
  — Понимаете, — подчеркнул Пуаро, — оно сразу же дает основание выдвинуть против нее серьезные обвинения. Ее предупредили, что она вообще может не попасть в завещание тети и все деньги достанутся постороннему человеку, той девушке. И естественно, напрашивается вывод: когда ее тетушка после второго удара попросила вызвать поверенного, Элинор решила, что старая леди должна умереть той же ночью!
  — А как же Родерик Уэлман? — воскликнул Питер Лорд. — Ведь он тоже мог все потерять!
  Пуаро покачал головой.
  — Ничего подобного. Он как раз был заинтересован в том, чтобы старая леди сделала завещание. Без завещания он не получал ничего. Поскольку ближайшей кровной родственницей была Элинор Карлайл.
  — Но он ведь собирался жениться на Элинор! — заметил Питер Лорд.
  — Верно. Но вспомните, что сразу же после смерти миссис Уэлман помолвка была расторгнута, причем по его инициативе.
  Питер Лорд со стоном схватился за голову.
  — Все возвращается опять к ней. Каждый раз!
  — Да. И все же… — Пуаро сделал паузу. — Имеется кое-что еще.
  — Ну же!
  — Маленький фрагмент для решения этой головоломки… И это «кое-что» связано с Мэри Джерард. Мой друг, до вас доходят иногда местные сплетни? Не приходилось ли вам слышать о ней что-нибудь дурное?
  — Что-нибудь дурное о Мэри Джерард? Вы имеете в виду ее характер?
  — Все равно что. Может, какая-нибудь давно забытая история. Какой-нибудь необдуманный поступок с ее стороны. Намек на скандал. Сомнение в ее честности. Какая-нибудь злобная сплетня о ней. В общем… все, что угодно, задевающее ее репутацию…
  Питер Лорд, подумав, проговорил:
  — Надеюсь, вы не собираетесь разрабатывать эту версию… Копаться в личной жизни никому не причинившей зла девушки, выискивая компрометирующие факты? Причем когда ее уже нет на свете и она не может защитить себя… Не верю, что вы на такое решитесь!
  — Выходит, она была подобна сэру Галааду1022, только в женском обличье? Воплощение добродетели?
  — Насколько мне известно, именно так. Я никогда не слышал о ней никаких сплетен.
  — Только не подумайте, друг мой, что я собираюсь искать грязь там, где ее нет… — мягко произнес Пуаро. — Отнюдь… Однако добрейшая сестра Хопкинс не слишком-то способна скрывать свои чувства. Она любила Мэри и явно не хочет, чтобы некое обстоятельство стало известно посторонним; а значит, это факт достаточно скандальный, и она боится, что я его все-таки раскопаю. Этот факт, по ее словам, никак не связан с преступлением. По ее мнению, убийство совершила Элинор Карлайл. Следовательно, этот неведомый нам пока факт, каким бы он ни был, к Элинор Карлайл отношения не имеет — ее бы она щадить не стала. Как видите, друг мой, мне просто необходимо досконально все разузнать. Ибо вполне вероятно, что Мэри очень мешала кому-то еще, и у этого неизвестного нам лица были причины желать ее смерти.
  — Но в таком случае, по всей вероятности, сестра Хопкинс должна была бы обо всем догадаться, — заметил Питер Лорд.
  — Сестра Хопкинс — сообразительная женщина — в определенных пределах, но ее серые клеточки вряд ли могут тягаться с моими. Возможно, она попросту не замечает того, что сразу бросилось бы в глаза Эркюлю Пуаро!
  — Сожалею, но у меня нет никаких сведений о Мэри, — сказал, покачав головой, Питер Лорд.
  Пуаро в раздумье проговорил:
  — Тэд Бигланд тоже ничего не знает, хотя и прожил здесь всю свою жизнь. И у миссис Бишоп ничего не удалось разузнать. Уж она-то, если бы ей было известно о Мэри что-либо компрометирующее, сразу бы это выложила! Eh bien, остается последняя надежда.
  — На кого же?
  — Я сегодня же повидаюсь с другой медсестрой — О’Брайен.
  — Вряд ли она осведомлена о всяких местных событиях, тем более давних, — усомнился Питер Лорд. — Она появилась здесь всего лишь месяца два назад.
  — Да, конечно. Но мы с вами знаем, что у сестры Хопкинс длинный язык. Она не разносила сплетни по деревне, щадя репутацию Мэри. Но едва ли она могла бы удержаться хотя бы от намеков в разговорах со своей напарницей, тем более что та не из этих мест. Так что сестра О’Брайен может кое-что знать.
  Глава 10
  Сестра О’Брайен тряхнула своей рыжеволосой головой и широко улыбнулась маленькому человечку, сидевшему напротив нее за чайным столом.
  «Какой он забавный, — размышляла она, — а глаза зеленые, как у кота. Однако доктор Лорд говорит, что у него ума палата!»
  — Приятно встретить человека, пышущего здоровьем и жизненной энергией, — заявил Пуаро. — Не сомневаюсь, что ваши пациенты быстро встают на ноги.
  — Да уж, я не из тех, кто напускает на себя унылый вид, — согласилась она. — И почти все мои пациенты, слава богу, умирать не торопятся.
  — Согласитесь, однако, что в случае с миссис Уэлман смерть оказалась просто божьей милостью.
  — И не говорите! Бедняжка так мучилась! — Сестра О’Брайен многозначительно взглянула на Пуаро. — Вы ведь об этом хотели со мной потолковать? Я слышала, что ее хотят откапывать.
  — А у вас не возникло тогда никаких подозрений?
  — Совершенно никаких… хотя действительно — у доктора Лорда в то утро было такое странное выражение лица, да и гонял он меня туда-сюда за разными вещами — в которых вовсе и не нуждался! Но свидетельство о смерти все же подписал.
  — У него были основания… — начал было Пуаро, но она не дала ему договорить.
  — Конечно. Но он правильно поступил. Кому это нужно — задевать чувства семьи? И ведь если врач ошибется и его подозрения не подтвердятся, с карьерой, считай, покончено. Кто станет его после этого приглашать? Доктор должен держать ухо востро и действовать наверняка!
  — Есть предположение, что миссис Уэлман совершила самоубийство.
  — Это она-то? При том, что не могла даже пошевелиться? Ну разве что капельку приподнимать руку.
  — А никто не мог ей помочь?
  — А… понимаю, о чем вы: мисс Карлайл, мистер Уэлман или, быть может, Мэри Джерард?
  — А почему бы нет?
  Сестра О’Брайен энергично покачала головой.
  — Они бы не осмелились — никто из них!
  — Возможно, вы и правы, — согласился Пуаро и тут же спросил: — Когда сестра Хопкинс хватилась трубочки с морфином?
  — В то самое утро. «Уверена, что взяла ее с собой», — сказала она. Ну то есть даже не сомневалась, что положила трубочку в саквояж, но знаете, как это бывает, когда вас что-то смущает, и в конце концов она уговорила себя, что оставила морфин дома.
  — И даже после этого вы ничего не заподозрили? — пробормотал Пуаро.
  — Абсолютно ничего! Мне и в голову не приходило, что здесь что-то не так! Ведь даже и сейчас ничего не доказано. Одни только подозрения.
  — А то, что трубочка исчезла, не насторожило вас с сестрой Хопкинс?
  — Ну почему же… Помню, я подумала недоброе, когда мы сидели с ней в кафе «Голубая синица». Да и она была как на иголках. Я поняла, что она догадалась, о чем я думаю. «А может, я положила эту трубочку на край каминной доски и она скатилась в корзину для мусора?» — спросила она тогда. «Да, на самом деле, видимо, так оно и было», — ответила я ей. И ни она, ни я ни слова о том, что было у нас на уме, и о том, что мы обе перепугались.
  — А что вы думаете теперь?
  Сестра О’Брайен сказала:
  — Если в теле миссис Уэлман обнаружат морфин, тогда отпадут последние сомнения в том, кто его взял и зачем… Хотя лично я ни за что не поверю, что мисс Карлайл спровадила старую леди на тот свет, пока не докажут, что морфин действительно есть.
  — А в том, что Элинор Карлайл убила Мэри Джерард, вы не сомневаетесь?
  — По-моему, тут не о чем и говорить! У кого еще был резон избавиться от Мэри?
  — Вот именно! — заметил Пуаро.
  Сестра О’Брайен продолжала вспоминать, и речь ее походила на театральный монолог:
  — Кто, как не я сама, присутствовала там в тот вечер, когда старая леди пыталась говорить и мисс Элинор обещала сделать все как надо и согласно ее воле? Кто, как не я сама, видела ее лицо, когда она смотрела вслед Мэри, сбегавшей по лестнице? Черная ненависть была написана на ее лице! В ту минуту она явно готова была убить ее.
  — Ну а зачем Элинор Карлайл понадобилось убивать миссис Уэлман? — спросил Пуаро. — Если предположить, что это тоже сделала она.
  — Зачем? Конечно, из-за денег! Двести тысяч фунтов, не меньше. Вот сколько она получила — из-за этого и совершила убийство… если она на самом деле его совершила. Молодая леди очень смелая и ловкая, ничего не боится, и ума ей не занимать!
  — А как вы думаете, если бы миссис Уэлман сделала завещание, кому бы она оставила все свое состояние?
  — Ах, не мне об этом говорить, — сказала сестра О’Брайен, однако ясно было, что ей страшно хочется поделиться своими соображениями. И она не утерпела: — Сдается мне, что все до последнего пенни старая леди оставила бы Мэри Джерард.
  — Но почему? — изумился Пуаро.
  Этот простейший вопрос, казалось, поверг сестру О’Брайен в полное замешательство.
  — Почему? Вы спрашиваете: почему? Ну так я вам отвечу: потому!
  — Кое-кто считает, — тихо произнес Пуаро, — что Мэри Джерард так ловко вела игру, что втерлась в доверие к старой леди и заставила ее позабыть кровные узы и родственные чувства.
  — Что ж, можно сказать и так, — согласилась сестра О’Брайен.
  — А была ли Мэри Джерард ловкой и хитрой девушкой?
  Сестра О’Брайен говорила медленно, как бы раздумывая:
  — Нет, не думаю… Она никогда не хитрила, не изворачивалась. Она была не из таковских. Но бывает, что люди не вольны в своих поступках по причинам, о которых порой никто не догадывается…
  — Я вижу, вы женщина рассудительная, сестра О’Брайен, — польстил ей Эркюль Пуаро.
  — Я не охотница болтать о том, что меня не касается, — отозвалась она.
  Но Пуаро, не сводя с нее пытливого взгляда, продолжал:
  — Вы вместе с сестрой Хопкинс обсудили и решили, что некоторые обстоятельства не стоит извлекать на свет божий.
  — Что вы имеете в виду? — встрепенулась сестра О’Брайен.
  — Я говорю не о том, что имеет отношение к преступлению, а совсем о других вещах.
  — Зачем ворошить старое? Все давно уж всё позабыли, — кивнула сестра О’Брайен. — Кто из нас не грешен. А старая леди была очень достойной женщиной, о ее доме сроду никаких сплетен не ходило, ни-ни… и умерла она, слава богу, уважаемая и почитаемая всеми.
  Эркюль Пуаро кивнул, соглашаясь с собеседницей.
  — Да-да, миссис Уэлман весьма уважали в Мейденсфорде.
  Разговор принял совершенно неожиданный для Пуаро оборот, но он ничем не выдал своего изумления.
  — К тому же с той поры минуло столько лет, — мечтательным голосом продолжала сестра О’Брайен. — Все позабыто, а теперь их никого и на свете нет. А я всегда так сочувствую влюбленным. И вот что я вам скажу: нет ничего тяжелее, если у человека жена в психиатрической лечебнице и он всю жизнь связан из-за этого по рукам и ногам, его можно только пожалеть, такой доли и врагу не пожелаешь.
  — Да, это тяжкое испытание… — забормотал Пуаро, решительно ничего не понимая.
  — Сестра Хопкинс рассказала вам, как мы с ней, не сговариваясь, написали друг другу про одно и то же? — спросила сестра О’Брайен.
  — Нет, этого она мне не рассказывала, — признался сыщик.
  — Ведь надо же, чтобы такое совпадение! Но так ведь и бывает! Только о ком-то услышишь, а через день или два непременно снова где-нибудь заведут разговор о том же человеке. А дальше — больше. Представляете? Я вижу эту фотографию на пианино, а в этот момент экономка доктора рассказывает сестре Хопкинс подробности этой печальной истории.
  — Действительно очень любопытно, — заметил Пуаро и тут же забросил пробный камешек: — А Мэри Джерард знала… об этом?
  — А кто бы ей сказал? — ответила сестра О’Брайен. — Я бы — ни за что. Да и сестра Хопкинс. Ну зачем? Что бы хорошего из этого вышло?
  Она вскинула рыжеволосую голову и вопрошающе уставилась на Пуаро.
  — В самом деле — ничего… — вздохнул Пуаро.
  Глава 11
  Элинор Карлайл…
  Через разделяющий их стол Пуаро смотрел на нее пытливым взглядом.
  Они были одни в комнате. Если не принимать во внимание охранника, наблюдавшего за ними сквозь стеклянную перегородку.
  Пуаро отметил про себя умное, живое лицо с широким лбом, тонко очерченные ушные раковины и нос. Изящные черты. Да, судя по всему, очень гордое и эмоциональное создание, чувствуется хорошее воспитание, сдержанность и… что-то еще… как будто… страстность.
  Он представился:
  — Я Эркюль Пуаро. Меня направил к вам доктор Лорд. Он считает, что я могу вам помочь.
  — Питер Лорд… — задумчиво проговорила Элинор Карлайл. Потом вспомнила, кто это, и на губах ее мелькнула улыбка. Но продолжила она сугубо официальным тоном: — Весьма великодушно с его стороны, но вряд ли вы сможете чем-либо мне помочь.
  — Вы станете отвечать на мои вопросы? — спросил Пуаро.
  — Поверьте, лучше бы вам ни о чем не спрашивать, — вздохнула она. — Мое дело в надежных руках. Мистер Седдон проявил настойчивость, и теперь у меня знаменитый адвокат.
  — Но он не так знаменит, как я! — возразил Пуаро.
  — У него превосходная репутация, — довольно равнодушно заметила она.
  — Да, репутация спасителя преступников. А у меня превосходная репутация человека, умеющего доказывать невиновность.
  Она наконец подняла глаза, очень выразительные, ярко-синие прекрасные глаза. И посмотрела прямо в лицо Пуаро.
  — Вы верите, что я невиновна?
  — А вы невиновны? — спросил Пуаро.
  Легкая ироничная улыбка осветила лицо Элинор.
  — Это один из образчиков ваших вопросов? На него очень легко ответить «да», не правда ли?
  — Вы, наверное, очень устали? — неожиданно спросил Пуаро.
  Она в изумлении широко раскрыла глаза.
  — А почему… да, очень. Как вы догадались?
  — Я просто знал…
  — Я буду рада, когда это все кончится.
  Пуаро некоторое время молча смотрел на нее.
  — Я виделся с вашим… кузеном — можно я для удобства буду его так называть? — с мистером Родериком Уэлманом.
  Ее гордое лицо медленно залилось краской. И Пуаро понял, что на один из своих вопросов получил ответ, не задавая его.
  Она заговорила, и голос ее слегка дрожал:
  — Вы виделись с Родди?
  — Он делает для вас все, что может, — сказал Пуаро.
  — Я знаю, — торопливо, смягчившимся голосом произнесла она.
  — Он беден или богат?
  — Родди? Собственных денег у него не слишком много.
  — И в то же время он расточителен?
  С почти отсутствующим видом она ответила:
  — Ни он, ни я особенно об этом не задумывались. Мы знали, что наступит день… — Она замолчала.
  — Вы рассчитывали на наследство? — поспешил уточнить Пуаро. — Это понятно. Возможно, вы слышали о результатах вскрытия тела вашей тети? Она умерла от отравления морфином.
  — Я ее не убивала, — холодно сказала Элинор Карлайл.
  — Может, вы помогли ей совершить самоубийство?
  — Помогла… что?.. Ах да… Понимаю. Нет, я этого не делала.
  — Вы знали, что ваша тетушка не оставила завещания?
  — Нет, я и понятия не имела об этом. — Ее голос теперь звучал бесцветно, равнодушно. Она отвечала автоматически, не проявляя никакого интереса.
  — А вы, вы сами сделали завещание? — спросил сыщик.
  — Да.
  — Вы написали его в тот день, когда с вами об этом говорил доктор Лорд?
  — Да.
  И вновь лицо ее порозовело.
  — Кому вы завещали свое состояние, мисс Карлайл?
  Элинор тихо проговорила:
  — Я завещала все Родди… Родерику Уэлману.
  — Он знает об этом? — спросил Пуаро.
  — Конечно нет, — быстро ответила она.
  — Вы не обсуждали с ним этот вопрос?
  — Разумеется, нет. Он ужасно бы расстроился — ему бы очень не понравилось то, что я сделала.
  — Кому еще известно о содержании вашего завещания?
  — Только мистеру Седдону и, возможно, его служащим.
  — Завещание составлял для вас мистер Седдон?
  — Да. Я написала ему в тот самый вечер, я имею в виду вечер того дня, когда со мной об этом говорил доктор Лорд.
  — Вы сами отнесли это письмо на почту?
  — Нет, опустила его в почтовый ящик вместе с другими письмами.
  — Вы его написали, вложили в конверт, запечатали, приклеили марку и опустили в почтовый ящик — comme а?1023 Вы не раздумывали над письмом, не перечитывали его еще раз?
  Элинор пристально посмотрела на него и сказала:
  — Да, я перечитала его. Я вышла, чтобы поискать марки. А когда вернулась, то пробежала его еще раз по диагонали, чтобы быть уверенной, что в нем все ясно изложено.
  — Кто-нибудь находился в это время в комнате?
  — Только Родди.
  — Он знал, чем вы заняты?
  — Я же сказала вам — нет.
  — Мог ли кто-нибудь еще прочитать ваше письмо, когда вы выходили из комнаты?
  — Я не знаю… Кто-нибудь из слуг, вы имеете в виду? Полагаю, кто-нибудь мог бы и войти, пока я отсутствовала.
  — И до того, как туда вошел мистер Уэлман?
  — Да.
  — И он тоже мог бы его прочесть? — поинтересовался Пуаро.
  Когда Элинор заговорила, в голосе ее звучала явная насмешка:
  — Смею вас заверить, мосье Пуаро, что мой «кузен», как вы его назвали, не читает чужих писем.
  — Таково ваше мнение о нем. Понимаю. Но вы были бы поражены, если бы узнали, как много людей делают то, что делать «не принято».
  Элинор пожала плечами.
  — Это было в тот день, когда вам пришла в голову мысль убить Мэри Джерард? — как бы невзначай спросил Эркюль Пуаро.
  И в третий раз лицо Элинор Карлайл покраснело. Теперь оно просто пылало.
  — Это вам сказал доктор Лорд?
  — Это было тогда, не так ли? — мягко спросил Пуаро. — Когда вы заглянули в окно и узнали, что она пишет завещание. Это показалось вам забавным. Но ведь именно тогда вам пришло в голову, как было бы удобно… если бы Мэри Джерард умерла…
  — Он понял… он взглянул на меня и понял… — проговорила Элинор тихим сдавленным голосом.
  — Доктор Лорд многое понимает… — заметил Пуаро. — Он далеко не глуп, этот веснушчатый рыжеволосый молодой человек…
  — Это правда, что он пригласил вас… помочь мне? — тихо спросила она.
  — Правда, мадемуазель.
  — Не понимаю, — вздохнув, сказала она. — Нет, не понимаю.
  — Послушайте, мисс Карлайл, мне необходимо, чтобы вы подробно рассказали мне о том, что произошло в тот день, когда умерла Мэри Джерард: куда вы ходили, что делали. Более того: я даже хочу знать, что вы думали.
  Она пристально на него посмотрела, и странная усмешка появилась на ее губах.
  — Вы, вероятно, очень доверчивый человек. Неужели вы не понимаете, что мне ничего не стоит вас обмануть?
  — Это не имеет значения, — спокойно сказал Пуаро.
  Она была озадачена.
  — Не имеет значения?
  — Нет. Ибо ложь, мадемуазель, тому, кто умеет слушать, говорит не меньше, чем правда. А иногда даже больше! Итак, начнем. Вы встретили вашу экономку, милейшую миссис Бишоп. Она хотела пойти с вами и помочь. Вы ей не позволили. Почему?
  — Мне хотелось побыть одной.
  — Почему?
  — Почему? Да просто потому, что я хотела… подумать.
  — Вы хотели дать волю мечтам… ладно. Ну а потом что вы делали?
  Элинор с вызовом вскинула голову.
  — Я купила паштет для сандвичей.
  — Две баночки?
  — Две.
  — Затем вы отправились в Хантербери. Что вы делали там?
  — Я поднялась в комнату тети и начала разбирать ее вещи.
  — Что вы нашли?
  — Что нашла? — Она сосредоточенно нахмурилась. — Одежду… старые письма… фотографии… ювелирные изделия.
  — А не обнаружили никаких… сюрпризов? — спросил Пуаро.
  — Сюрпризов? Не понимаю, о чем вы.
  — Тогда продолжим. Что было дальше?
  — Я спустилась в буфетную и приготовила сандвичи…
  — Ну и о чем вы думали при этом? — мягко спросил Пуаро.
  Ее синие глаза вдруг вспыхнули.
  — Я думала о своей тезке, Элеоноре Аквитанской…1024
  — Прекрасно вас понимаю, — сказал Пуаро.
  — Понимаете?
  — Да, вполне. Я ведь знаю эту историю. Она предложила Прекрасной Розамунде выбор — кинжал или чаша с ядом. Розамунда выбрала яд…
  Элинор ничего не сказала, но побледнела как полотно.
  — Но, быть может, на этот раз у жертвы выбора не было… Продолжайте, мадемуазель, что дальше?
  — Я положила приготовленные сандвичи на блюдо и пошла к сторожке. Сестра Хопкинс и Мэри Джерард были там. Я пригласила их составить мне компанию за ленчем.
  Пуаро внимательно за ней наблюдал.
  — Ясно, и вы все вместе отправились в дом, не так ли? — тихо сказал Пуаро.
  — Да. Мы… ели сандвичи в маленькой гостиной.
  Тем же тихим, мягким голосом Пуаро спросил:
  — Да-да… и вы были все еще во власти своих грез… И потом…
  — Потом? — Она пристально посмотрела на него. — Я оставила ее… она стояла у окна. Я пошла в буфетную. Я все еще находилась, по вашему выражению, во власти грез… Медсестра мыла там посуду… Я дала ей баночку из-под паштета.
  — Да-да. А что было дальше? О чем вы потом подумали?
  Элинор начала говорить словно в забытьи:
  — На запястье у сестры Хопкинс была какая-то отметинка. Я спросила ее, откуда у нее это, и она сказала, что укололась о розу возле сторожки. Розы возле сторожки… Мы с Родди однажды поссорились — давным-давно — из-за войны Алой и Белой розы. Я была Ланкастером, а он Йорком. Ему нравились белые розы. Я сказала, что они ненастоящие — ведь они даже не пахнут! Я любила красные розы, большие и темные, у них такие бархатистые лепестки, и они пахнут летом… Самым дурацким образом мы поссорились из-за цвета роз. Ну и, понимаете, все это нахлынуло на меня… там, в буфетной… и что-то… что-то сломалось… Черная ненависть в моем сердце… она ушла… Стоило вспомнить, как мы в детстве играли все вместе — и ненависть к Мэри испарилась. Я не хотела ее смерти…
  Она замолчала.
  — Но, когда мы спустя какое-то время вернулись в маленькую гостиную, она умирала…
  И она снова замолчала, а Пуаро очень внимательно смотрел на нее. Она вспыхнула под его взглядом.
  — Вы будете снова меня спрашивать… убила ли я Мэри Джерард?
  Пуаро встал и коротко сказал:
  — Больше не буду вас ни о чем спрашивать. Существуют вещи, о которых я не хочу знать…
  Глава 12
  1
  Согласно договоренности доктор Лорд встречал поезд на станции.
  Эркюль Пуаро вышел из вагона. Он выглядел как настоящий лондонец, а на ногах его ослепительно сверкали лаковые остроносые туфли.
  Питер Лорд напряженно всматривался в его лицо, однако прочесть что-нибудь на лице Эркюля Пуаро было практически невозможно.
  — Теперь я готов ответить на все ваши вопросы, — начал Питер Лорд. — Первое: Мэри Джерард уехала отсюда в Лондон десятого июля. Второе: у меня вообще нет экономки, хозяйством занимаются две смешливые девчонки. Очевидно, вы имели в виду миссис Слэттери, которая была экономкой у доктора Рэнсома (моего предшественника). Если хотите, я могу вас проводить к ней сегодня утром. Я попросил ее быть дома.
  — Да, думаю, для начала неплохо повидаться именно с ней, — сказал Пуаро.
  — Затем вы собирались побывать в Хантербери. Я мог бы пойти туда вместе с вами. Странно, почему вы не пошли туда в прошлый раз. Я полагал, что в таких случаях прежде всего следует посетить место преступления.
  — Почему? — чуть склонив голову набок, поинтересовался Эркюль Пуаро.
  — Почему? — Питера Лорда этот вопрос, по-видимому, поставил в тупик. — Разве обычно действуют не так?
  — Нельзя вести расследование по учебнику! Надо пользоваться данным тебе от природы умом, — возразил Пуаро.
  — Там можно обнаружить какой-нибудь ключ к преступлению, — настаивал Питер Лорд.
  — Вы начитались детективных романов. Полиция в вашей стране достойна восхищения. Не сомневаюсь, что полицейские тщательнейшим образом обыскали дом и прилегающую территорию.
  — Ради доказательств против Элинор Карлайл, но не ради свидетельств в ее пользу.
  — Mon cher, — вздохнул Пуаро, — полиция отнюдь не какое-то чудовище! Элинор Карлайл была арестована потому, что обнаруженные улики позволили возбудить против нее уголовное дело — и довольно аргументированное. И было совершенно бесполезно искать что-либо там, где полицейские перевернули все вверх дном.
  — И тем не менее вы хотите туда наведаться?
  Эркюль Пуаро кивнул.
  — Да, теперь это необходимо. Потому что теперь я точно знаю, что буду искать. Прежде надо хорошенько поработать серыми клеточками, а уж потом воспользоваться глазами.
  — Значит, вы думаете, что там можно что-то еще обнаружить?
  — У меня есть смутное предчувствие, что мы кое-что найдем.
  — И это кое-что докажет невиновность Элинор?
  — Ну этого я не говорил.
  Питер Лорд застыл на месте.
  — То есть вы по-прежнему считаете ее виновной?
  — Вам следует подождать, друг мой, прежде чем вы получите ответ на этот вопрос, — серьезно проговорил Пуаро.
  2
  Пуаро обедал с доктором в уютной комнате, окно которой было распахнуто в сад.
  — Вы узнали все, что хотели, от старушки Слэттери?
  Пуаро кивнул.
  — Да.
  — А чего именно вы хотели от нее?
  — Сплетен! Чтобы она вспомнила о минувших днях. Некоторые преступления уходят корнями в прошлое. Думаю, это одно из таких преступлений.
  — Ни слова не понял из того, что вы сказали, — раздраженно заметил Питер Лорд.
  Пуаро улыбнулся.
  — Очень вкусная рыба и очень свежая, — заметил он.
  — Еще бы! — не выдержал Лорд. — Я сам ее поймал этим утром. Послушайте, мосье Пуаро, хотел бы я знать, куда вы клоните? Почему держите меня в потемках?
  Именитый сыщик покачал головой.
  — Потому что и сам еще не вышел на свет — всякий раз я упираюсь в одно и то же: ни у кого не было причин убивать Мэри Джерард — ни у кого, кроме Элинор Карлайл.
  — Но это как сказать, — возразил Питер. — Вы же помните, что некоторое время она находилась за границей.
  — Да-да. Я получил сведения об этом.
  — Вы сами ездили в Германию?
  — Сам — нет, — произнес Пуаро с легким смешком. — У меня для этого есть свои шпионы.
  — Но можно ли на них полагаться?
  — Разумеется, можно. Это не для меня — бегать туда-сюда. Предоставим это тем, кто имеет соответствующую квалификацию и сделает это профессионально и… за умеренную плату. Уверяю вас, mon cher, я делаю одновременно слишком много дел. Поэтому у меня много полезных помощников, например один из них бывший взломщик.
  — Для чего вы его используете?
  — Последний раз я воспользовался его услугами для весьма тщательного обыска квартиры мистера Уэлмана.
  — А что он искал?
  — Всегда полезно точно знать, в чем тебе солгали.
  — Мистер Уэлман вам солгал?
  — Безусловно.
  — А кто еще вам лгал?
  — По-моему, все. Сестра О’Брайен в силу своей романтичности; сестра Хопкинс — из упрямства; миссис Бишоп — исключительно по злобе. Вы сами…
  — Боже милостивый! — бесцеремонно прервал его Питер Лорд. — Уж не думаете же вы, что я вам лгал?
  — Пока нет, — признался Пуаро.
  Питер Лорд откинулся на спинку стула.
  — А вы, оказывается, очень недоверчивы, мосье Пуаро! — заметил он. — Если вы закончили, то не отправиться ли нам в Хантербери? Позже мне надо будет навестить нескольких пациентов, и еще на сегодня намечена хирургическая операция.
  — Я к вашим услугам, мой друг.
  Они отправились пешком и вошли на территорию Хантербери через заднюю калитку. По дороге к дому им встретился высокий симпатичный парень, который катил тачку. Он уважительно прикоснулся рукой к кепке, здороваясь с доктором Лордом.
  — Доброе утро, Хорлик. Это садовник, — объяснил он Пуаро. — Он работал здесь в то утро.
  — Да, сэр, точно, — подтвердил Хорлик. — Я видел мисс Элинор и разговаривал с ней.
  — И что она вам сказала? — спросил Пуаро.
  — Сказала, что дом продан, я просто обомлел, сэр; но мисс Элинор обещала замолвить за меня словечко майору Сомервелу — может быть, он оставит меня, если не сочтет, что я чересчур молод для должности старшего садовника. Но ведь я прошел хорошую выучку у мистера Стивенса, сэр.
  — Она вела себя как обычно?
  — Вроде бы да, сэр, разве что выглядела немножко взволнованной — как будто у нее что-то на уме.
  — Вы знали Мэри Джерард?
  — Конечно, сэр. Но не слишком хорошо.
  — Какая она была?
  Хорлик, казалось, не знал, что ответить.
  — Какая, сэр? Вы имеете в виду, как она выглядела?
  — Не совсем. Я имею в виду, что за человек она была.
  — Да, понял, сэр, она была гордая девушка. Красиво говорила, и все такое. Много о себе воображала, я бы сказал. Видите ли, старая миссис Уэлман слишком ее баловала. Ее отца это просто бесило. Он ходил разъяренный, как раненый медведь.
  — Судя по тому, что я о нем слышал, старик не отличался кротким нравом.
  — Это уж точно. Сварливый был старик. Доброго слова от него не дождешься.
  — Вы в то утро были здесь. А в каком именно месте вы работали?
  — В основном в огороде, сэр.
  — Вы оттуда не могли видеть дом?
  — Нет, сэр.
  — А если бы кто-нибудь подошел к дому… к окну буфетной… вы бы его заметили? — спросил Питер Лорд.
  — Нет, не заметил бы, сэр.
  — А когда вы уходите обедать? — продолжал расспрашивать Питер Лорд.
  — В час дня, сэр.
  — И вы ничего не видели… какого-нибудь человека поблизости… или машины снаружи… в общем, что-нибудь вроде этого?
  Парень удивленно вскинул брови.
  — За задними воротами, сэр? Там стояла только ваша машина, и больше никакой.
  — Моя машина? — воскликнул Питер Лорд. — Это была не моя машина! Я в то утро уезжал в Уитенбери. И вернулся только к двум.
  Хорлик выглядел смущенным.
  — Но я был уверен, сэр, что это ваша машина, — произнес он с некоторым сомнением.
  — Ну, ладно, это несущественно, — торопливо проговорил Питер Лорд. — Будьте здоровы, Хорлик.
  Они с Пуаро пошли дальше. Хорлик некоторое время смотрел им вслед, а потом снова не спеша покатил свою тачку.
  Тихо, но вместе с тем возбужденно Питер Лорд заговорил:
  — Наконец-то что-то есть! Чья машина стояла у ворот в то утро?
  — Какой марки ваша машина, мой друг? — спросил Пуаро.
  — «Форд», десятка, цвета морской волны. Конечно, похожих машин хватает.
  — А вы уверены, что это была не ваша машина? Вы не могли перепутать день?
  — Абсолютно уверен. Я уехал в Уитенбери, вернулся поздно, слегка перекусил, а затем меня вызвали в связи с Мэри Джерард, и я примчался сюда.
  — Значит, похоже, мой друг, мы наконец наткнулись на нечто существенное, — сказал Пуаро.
  — Кто-то был здесь в то утро… кто-то… помимо Элинор Карлайл, Мэри Джерард и сестры Хопкинс… — сказал Питер Лорд.
  — Это в самом деле очень любопытно, — откликнулся Пуаро. — Идемте, надо проверить, мог ли этот некто приблизиться к дому незамеченным.
  На полпути к дому от дороги ответвлялась тропинка, терявшаяся в зарослях кустарника. Они свернули на эту тропинку, и спустя некоторое время Питер Лорд схватил Пуаро за локоть и указал на окно:
  — Смотрите: окно той буфетной, где Элинор Карлайл готовила сандвичи.
  — Да, отсюда кто угодно мог ее видеть, как она их готовит. Окно ведь было открыто, если я не ошибаюсь, — пробормотал Эркюль Пуаро.
  — Не просто открыто — широко распахнуто. Ведь был жаркий день, — напомнил Питер Лорд.
  — Значит, если кто-нибудь, желая оставаться незамеченным, захотел заглянуть внутрь, он расположился бы где-то здесь, — рассудил Пуаро.
  Оба задумались. Наконец Питер Лорд сказал:
  — Смотрите: вон там за кустами трава явно была вытоптана. Сейчас уже, правда, немного заросло, но тем не менее все-таки еще заметно.
  Пуаро посмотрел за кусты.
  — Да, место действительно очень удобное, — сказал он в раздумье. — Отгорожено от тропинки, и тут как раз просвет между кустами — хорошо видно окно. Интересно, чем он тут занимался, наш неизвестный друг… Может, просто курил?
  Они наклонились и стали осматривать землю, разгребая листья и ветки.
  Вдруг Пуаро тихо вскрикнул. Питер Лорд выпрямился.
  — Что такое?
  — Спичечный коробок, мой друг. Пустой спичечный коробок, его втоптали в землю. Смотрите — пустой и размокший.
  Он осторожно извлек свою находку и поместил на листок бумаги, который вырвал из своего блокнота.
  — Коробок точно не английский, — отметил Питер Лорд. — Боже мой! Это же немецкие спички!
  — А Мэри Джерард недавно приехала из Германии! — тут же вспомнил Пуаро.
  Питер Лорд ликующе воскликнул:
  — Наконец-то мы что-то нашли! Вы же не можете этого отрицать!
  — Да, но… — с сомнением пробормотал Эркюль Пуаро.
  — Никаких «но», черт побери, неужели вы думаете, что в этой глуши у кого-то могли оказаться немецкие спички?
  — Да, да, конечно, — сказал Пуаро, несколько недоуменно переводя взгляд с просвета в кустах на окно. — Но, по-моему, тут все не так уж очевидно. Одно существенное «но» все-таки имеется. Вы поняли, о чем я толкую?
  — Не очень. И о чем же?
  Пуаро вздохнул.
  — Значит, не поняли… Что ж, идемте дальше.
  Они подошли к дому. Питер Лорд открыл ключом заднюю дверь.
  Он провел своего спутника через кухню, затем по коридору, куда с одной стороны выходила дверь из гардеробной, а с другой из буфетной. Войдя в буфетную, мужчины огляделись.
  Здесь, как водится, стояли шкафы с раздвижными стеклянными дверцами. В шкафах — чашки, тарелки и прочая посуда. На газовой плите — два чайника, а на полке над плитой — жестяные банки с надписями «Кофе» и «Чай». Стол был придвинут к окну.
  — Вот на этом столе Элинор Карлайл и готовила сандвичи. Обрывок этикетки от трубочки с морфином нашли здесь. — Питер Лорд указал на щель в полу под раковиной.
  — Полицейские обычно проводят обыск весьма тщательно, — задумчиво проговорил Пуаро. — Вряд ли они что-нибудь упустили.
  — Но ведь доказательств, что Элинор брала эту трубочку, нет! — отчаянно воскликнул Питер Лорд. — Говорю вам, кто-то следил за ней из кустов. Когда она пошла в сторожку, он, вероятно, проскользнул сюда, вытряхнул из трубочки несколько таблеток морфина, раздавил их и подсыпал порошок в сандвич, лежавший сверху. Он спешил и, естественно, не заметил, что от этикетки оторвался клочок. Сделав свое дело, он быстренько убрался прочь, сел в свою машину и скрылся.
  Пуаро вздохнул.
  — Вы все еще ничего не поняли! Поразительно, до чего бестолковыми бывают иногда даже умные люди!
  Питер Лорд возмутился:
  — Значит, вы не верите, что какой-то тип прятался в кустах и наблюдал за окном?
  — В этом-то я как раз не сомневаюсь… — сказал Пуаро.
  — Значит, нам нужно выяснить, кто это был!
  — Думаю, что долго выяснять не придется, — пробормотал Пуаро.
  — Вы хотите сказать, что знаете, кто он?
  — Да, на этот счет у меня имеются некоторые соображения.
  — Значит, ваши немецкие помощники все-таки что-то для вас раздобыли…
  — Мой друг, все нужные сведения здесь, — Пуаро выразительно постучал пальцем по своему лбу, — в этой голове. И помощники тут ни при чем… Давайте-ка лучше осмотрим дом.
  3
  Наконец они вошли в комнату, где умерла Мэри Джерард.
  Здесь царила какая-то зловещая атмосфера: тяжелые воспоминания и дурные предчувствия навевали эти стены.
  — Ну просто как в могиле… — передернув плечами, проговорил Питер Лорд и спешно распахнул одно из окон.
  — М-да… Если бы стены могли говорить… — вздохнул Пуаро. — В этом доме все и началось. — Он помолчал и тихо продолжил: — Подумать только… именно здесь умерла Мэри Джерард.
  — Вот в этом кресле у окна… — добавил Питер Лорд.
  — Юная девушка… романтичная, прекрасная, — задумчиво проговорил Пуаро. — Или прежде всего расчетливая интриганка? Слишком много о себе мнила? Или была нежной и искренней, без всяких дурных помыслов… просто милой молодой девушкой, только-только вступающей в жизнь… Девушка, похожая на цветок.
  — Какой бы она ни была, — сказал Питер Лорд, — кто-то желал ее смерти.
  — Как сказать… — пробормотал Эркюль Пуаро.
  — Что вы имеете в виду? — крайне изумившись, спросил Лорд.
  Пуаро покачал головой.
  — Пока ничего определенного… Друг мой, дом мы с вами осмотрели, вроде бы ничего не забыли. Теперь пойдемте в сторожку.
  В сторожке, так же как и в доме, было тщательно прибрано, но на всем лежал толстый слой пыли — сюда явно давно никто не заходил. На осмотр комнаток сторожки потребовалось лишь несколько минут. Когда они вышли наружу, Пуаро прикоснулся к листьям розы, стебли которой обвивали деревянную решетку шпалеры. Алые цветы благоухали.
  — Знаете, как называется этот сорт? — вдруг спросил он. — Это «Зефирен Драуфен», мой друг.
  — И что из этого? — раздраженно буркнул Питер Лорд.
  — Когда я виделся с Элинор Карлайл, она вдруг заговорила со мной о розах. Именно тогда я увидел — нет, не яркий дневной свет, а лишь проблеск во мраке… Так бывает, когда едешь в поезде… когда он приближается к концу туннеля. Свет еще совсем слабенький, но ты знаешь, что темнота за окном скоро окончательно рассеется.
  — Что она вам рассказала? — вдруг охрипшим голосом спросил Питер Лорд.
  — Она рассказала мне о том, как они в детстве играли здесь, в саду, и как они с Родериком Уэлманом спорили. Вернее, даже ссорились, ибо он предпочитал белую розу Йорков — холодную и строгую, а она — так она мне сказала — любила красные розы, ей была милее алая роза Ланкастеров. Да, она любила алые розы — за их теплый живой цвет и аромат. Вот в этом, мой друг, и есть различие между Элинор Карлайл и Родериком Уэлманом.
  — Разве это объясняет… хоть что-нибудь? — спросил Питер Лорд.
  — Это объясняет характер Элинор Карлайл, страстный и гордый характер девушки, отчаянно влюбленной в человека, не способного ее полюбить…
  — Я вас не понимаю… — сказал Питер Лорд.
  — Зато я понимаю ее… я понимаю их обоих. А теперь, мой друг, давайте еще разок вернемся на то место рядом с кустами.
  Они шли молча. Веснушчатое лицо Питера Лорда было обеспокоенным и сердитым.
  Когда они подошли к тому вытоптанному пятачку, Эркюль Пуаро остановился, что-то обдумывая. Питер Лорд не сводил с него глаз.
  Внезапно именитый сыщик огорченно вздохнул.
  — На самом деле все очень просто! Неужели вы не видите грубую ошибку в ваших рассуждениях? Согласно вашей версии некий мужчина, познакомившийся с Мэри Джерард в Германии, прибыл сюда с твердым намерением ее убить. Но взгляните, мой друг, взгляните! Смотрите во все глаза, если уж ваш ум настолько слеп, что от него, похоже, никакого толку! Что вы видите? Окно? Не так ли? А за окном — девушку. Девушку, готовящую сандвичи, то есть Элинор Карлайл. Подумайте сами: как, черт побери, наблюдавший за ней человек мог догадаться, что эти сандвичи будут предложены Мэри Джерард? Этого никто не мог знать, кроме самой Элинор Карлайл. Никто! Ни Мэри Джерард, ни сестра Хопкинс.
  Что же отсюда следует? Если этот человек действительно залез в окно и отравил сандвичи… на что он рассчитывал? На то, что сандвичи съест сама Элинор Карлайл…
  Глава 13
  Пуаро постучал в дверь коттеджа сестры Хопкинс. Она открыла ему, дожевывая на ходу булочку с изюмом.
  — Это опять вы, — не слишком любезно сказала она. — Зачем пожаловали на этот раз?
  — Вы позволите мне войти?
  Сестра Хопкинс нехотя посторонилась, пропуская Пуаро внутрь. Потом все же предложила ему чаю. Пуаро смотрел на чернильно-темную жидкость в своей чашке с некоторой опаской.
  — Только что заварила — отличный крепкий чай! — сказала сестра Хопкинс.
  Пуаро осторожно размешал чай и сделал один героический глоток.
  — Как вы думаете, почему я к вам пришел? — поинтересовался он.
  — Откуда мне знать? Я не умею читать чужие мысли.
  — Я пришел, чтобы услышать от вас правду.
  Сестра Хопкинс воздела руки, изображая праведный гнев.
  — На что вы намекаете? Какая вам еще нужна правда?! Я и так выложила все как на духу! Даже про трубочку с морфином. Другие на моем месте сидели бы и помалкивали. А я вот не молчала, хотя знала, что за свою халатность — за то, что оставила без присмотра саквояж с лекарствами, — меня крепко накажут. Но такой конфуз может случиться с кем угодно! Я уже получила за это взыскание, и, могу вас заверить, оно нанесло существенный урон моей профессиональной репутации. Но я, как видите, о себе не думала! Я обо всем рассказала! Обо всем, что относилось к делу. И я буду очень вам признательна, мосье Пуаро, если вы оставите свои гадкие намеки при себе! Я честно рассказала все, что знала о смерти Мэри Джерард. И как вы смеете намекать на то, что я что-то скрыла? На каком основании, хотела бы я знать?! Я не утаила ничего, абсолютно ничего! И готова присягнуть, что так все и было!
  Пуаро даже не пытался ее остановить. Он отлично знал, как надо обращаться с разъяренной женщиной: надо дать ей выговориться и подождать, пока она остынет. Он так и сделал, а потом очень спокойно и доброжелательно сказал:
  — Я вовсе не считаю, что вы утаили нечто, относящееся к преступлению.
  — Тогда что же вам нужно, хотела бы я знать!
  — Я прошу вас рассказать правду не о смерти, а о жизни Мэри Джерард.
  — Ах вот оно что! — Сестра Хопкинс как-то сразу растерялась. — Вот, значит, что вам нужно! Но это же не имеет отношения к убийству.
  — А я и не говорил, что имеет. Я сказал, что вы утаили некоторые сведения, касающиеся этой девушки.
  — А почему я должна рассказывать о том, что не имеет никакого отношения к преступлению?
  Пуаро пожал плечами.
  — А почему бы вам не рассказать все, что вам известно?
  Сестра Хопкинс, сильно покраснев, сказала:
  — Да просто из уважения к приличиям. Есть определенные нормы! Все, кого это касалось, уже умерли, и нечего больше ворошить старое!
  — Если то, что вы знаете, — всего лишь домыслы, их повторять действительно не стоит. Но если у вас есть какие-то подлинные сведения — тогда дело принимает совершенно другой оборот.
  — Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду…
  — Сейчас поймете. Кое-какие намеки я услышал от сестры О’Брайен, а потом беседовал с миссис Слэттери, которая хорошо помнит кое-какие события более чем двадцатилетней давности. Я расскажу вам все, о чем узнал. Итак, более двадцати лет назад двое полюбили друг друга. Она — это миссис Уэлман, которая к тому времени уже несколько лет была вдовой, ее чувство было глубоким и страстным. Он — сэр Льюис Райкрофт, женатый, к великому своему несчастью, на психически безнадежно больной женщине. Согласно законам того времени развод он получить не мог, а леди Райкрофт отличалась превосходным физическим здоровьем и могла прожить лет до девяноста. Отношения этих людей, по-моему, для многих не были тайной, однако они соблюдали внешние приличия и вели себя крайне осторожно. Потом сэр Льюис Райкрофт был убит на войне.
  — Ну а дальше что? — нетерпеливо спросила сестра Хопкинс.
  — Я полагаю, — продолжил Пуаро, — что уже после его смерти на свет появился ребенок и что этим ребенком была Мэри Джерард.
  — Похоже, вы уже прекрасно обо всем осведомлены! — буркнула сестра Хопкинс.
  — Я только предполагаю. Но, возможно, у вас имеются какие-то сведения, подтверждающие мои догадки.
  Сестра Хопкинс в ответ только молча нахмурилась, потом вдруг вскочила и кинулась к комоду. Достав из ящика конверт, она протянула его Пуаро.
  — Сначала я расскажу вам, как это письмо попало ко мне. Впрочем, кое-какие подозрения у меня были и раньше. Я же видела, какими глазами миссис Уэлман смотрела на девушку, ну и, потом, еще наслушаешься всяких сплетен… Да и старый Джерард сам сказал мне — когда заболел, — что Мэри не его дочь. Ну вот, когда я после смерти Мэри убиралась в сторожке, то в ящике комода, среди вещей старика, наткнулась на письмо. Вы видите, что написано на конверте?
  Пуаро прочитал надпись, сделанную выцветшими чернилами:
  «Для Мэри — переслать ей после моей смерти».
  — Это написано давно? — спросил Пуаро.
  — Письмо писал не старый Джерард, — пояснила Хопкинс. — Оно написано матерью Мэри, которая умерла четырнадцать лет назад. Написано для дочки, но старик засунул его в ящик со своими вещами. Мэри это письмо так и не увидела, и слава богу! Девушка она была гордая, и, по крайней мере, ей не пришлось ничего стыдиться. — Она немного помедлила, словно не решалась говорить дальше, но затем все-таки продолжила свой рассказ: — Оно было заклеено, но… но я вскрыла его и тут же прочитала, хотя, наверное, этого делать не следовало. Но Мэри была мертва, а я примерно догадывалась о том, что было в письме… ну и все-таки прочла — оно же теперь было вроде как ничье. А порвать его мне было как-то неловко — какое я имею право. Да что я все говорю и говорю, лучше прочтите сами.
  Пуаро вынул из конверта листок бумаги, исписанный мелкими угловатыми буквами:
  «Мной здесь изложена вся правда на тот случай, если она когда-нибудь понадобится. Я служила горничной у миссис Уэлман в Хантербери, и она была ко мне очень добра. Я попала в беду, но она меня не выгнала и снова взяла на службу, когда все миновало, но ребенок умер. Моя госпожа и сэр Льюис Райкрофт любили друг друга, но они не могли пожениться, потому что он уже был женат и его жена находилась в сумасшедшем доме, бедная леди. Он был настоящий джентльмен и очень любил миссис Уэлман. Его убили. А вскорости после того госпожа сказала, что ждет ребенка. Потом она уехала в Шотландию и взяла меня с собой. Девочка родилась там, в Ардлокри. Боб Джерард, который бросил меня, когда я попала в беду, снова начал мне писать. Мы договорились, что поженимся, будем жить в сторожке и он будет считать дочь своей. Если мы будем жить в усадьбе, то никому не будет казаться странным, что миссис Уэлман проявляет к девочке интерес, помогает ей получить образование и заботится о ее будущем. Она считала, что будет лучше, если Мэри никогда не узнает правды. Миссис Уэлман дала нам значительную сумму денег; но я бы помогла ей и без этого. С Бобом мы живем дружно, но он так и не полюбил Мэри. Я за всю жизнь никому и словом не обмолвилась про то, как оно все было на самом деле. Однако на тот случай, если я умру, пишу истинную правду, чтобы снять с души грех.
  Эркюль Пуаро глубоко вздохнул и сложил письмо.
  — Что вы собираетесь делать с этим? — встревоженно спросила Хопкинс. — Теперь никого из них не осталось в живых. Стоит ли ворошить прошлое? Миссис Уэлман все очень уважали, никогда не слышали о ней ни одного дурного слова. Вытаскивать на свет божий эту старую историю — просто жестоко! И в отношении Мэри — тоже. Она была славной девушкой. Зачем кому-то знать, что она была незаконнорожденной. Пусть мертвые спокойно спят в своих могилах — вот что я скажу!
  — Нужно подумать и о живых, — заметил Пуаро.
  — Но это же не имеет никакого отношения к убийству, — возразила сестра Хопкинс.
  — Я в этом совсем не уверен, — с сумрачным видом сказал Пуаро и направился к двери.
  Когда он ушел, сестра Хопкинс долго смотрела ему вслед, открыв от изумления рот.
  Пройдя некоторое расстояние, Пуаро вдруг услышал за спиной чьи-то нерешительные шаги. Обернувшись, он увидел Хорлика, юного садовника из Хантербери. Тот смущенно теребил в руках свою кепку.
  — Простите, сэр. Не могу ли я с вами поговорить? — Голос Хорлика от волнения срывался.
  — Разумеется. В чем дело?
  Парень еще яростнее стал мять кепку.
  Отведя глаза в сторону, он смущенно выдавил:
  — Я насчет той машины.
  — Машины, которая в то утро стояла у задних ворот?
  — Да, сэр. Доктор Лорд сказал сегодня, что это была не его машина, — но это была точно его машина, сэр.
  — Вы уверены?
  — Да, сэр. Я по номеру ее узнал — эм, эс, эс, два, ноль, два, два. Одни двойки. Этот номер вся деревня знает. Мы даже прозвали его машину «мисс Два-два»!
  В глазах Пуаро мелькнула лукавая усмешка.
  — Но доктор Лорд утверждает, что в то утро находился в Уитенбери.
  — Да, сэр, — с несчастным видом сказал Хорлик. — Я слышал, как он это говорил. Но машина-то была его, сэр… Могу поклясться!
  — Благодарю вас, Хорлик, — мягко проговорил Пуаро, — возможно, вам еще придется это сделать…
  Часть третья
  Глава 1
  1
  Было ли в зале суда слишком жарко? Или слишком холодно? Этого Элинор Карлайл понять не могла. Ее то бросало в жар, то начинал бить озноб.
  Она не слышала окончания речи обвинителя, целиком погрузившись в прошлое… перед ней вновь неспешной чередой проплыли все события, начиная с того дня, когда пришло то проклятое письмо, и до того момента, когда гладко выбритый полицейский офицер, отвратительно четко выговаривая каждое слово, произнес:
  «Вы Элинор Кэтрин Карлайл? У меня имеется ордер на ваш арест по обвинению в убийстве Мэри Джерард посредством отравления, совершенном двадцать седьмого июля сего года. Обязан вас предупредить: все сказанное вами будет зафиксировано в протоколе и может быть использовано в качестве доказательства во время судебного разбирательства».
  Как пугающе быстро он все это отчеканил, ни разу не запнувшись… Она тогда сразу почувствовала, что попала в отлаженную, хорошо смазанную машину — бесчеловечную, бесстрастную.
  И вот теперь она была здесь, на скамье подсудимых, выставленная на всеобщее обозрение, и сотни глаз, устремленных на нее, наслаждались этим зрелищем, и в них светилось торжество.
  Только присяжные заседатели не смотрели на нее. Наоборот, старательно отводили глаза в сторону, и вид у них был смущенный… «Это потому, что… уже скоро… они уже знают, какой вынесут приговор…» — думала Элинор.
  2
  Свидетельские показания дает доктор Лорд. Неужели это тот самый Питер Лорд, веснушчатый, энергичный молодой врач, который был по отношению к ней таким добрым и дружелюбным там, в Хантербери? Сейчас он держался с безупречной официальностью. Истинный профессионал. Его ответы звучали размеренно и монотонно: его вызвали по телефону в Хантербери-холл слишком поздно — уже ничего нельзя было сделать; Мэри Джерард скончалась через несколько минут после его прибытия; смерть последовала в результате отравления морфином. Случай крайне нетипичный — скоротечная форма.
  Сэр Эдвин Балмер поднялся, чтобы приступить к перекрестному допросу.
  — Вы были лечащим врачом покойной миссис Уэлман?
  — Да.
  — Во время ваших посещений Хантербери в июне текущего года приходилось ли вам видеть вместе обвиняемую и Мэри Джерард?
  — Несколько раз.
  — Что вы можете сказать об отношении обвиняемой к Мэри Джерард?
  — Оно было в высшей степени любезным, и любезность эта была вполне искренней.
  С чуть пренебрежительной улыбкой сэр Эдвин Балмер спросил:
  — И вы ни разу не замечали каких-либо признаков ненависти, вызванной ревностью, о которой мы здесь так много слышали?
  — Нет, — твердо ответил Питер Лорд.
  «Но ведь он замечал… он видел, — думала Элинор, — он солгал ради меня. Хотя все понимал…»
  Питера Лорда сменил полицейский врач. Его показания заняли больше времени и были более подробными. Смерть наступила в результате отравления морфином, скоротечная форма… Не мог бы доктор уточнить, что означает этот термин? Ну конечно… Он с видимым удовольствием дал пояснения: смерть в результате отравления морфином может наступать по-разному. Чаще всего морфин вызывает сильное возбуждение, за которым следует сонливость и гипнотическое состояние, при этом зрачки суживаются. Реже встречается «скоротечная» форма, как ее называют французы. В этих случаях человек погружается в глубокий сон, вслед за которым очень быстро — примерно через десять минут — наступает смерть; зрачки при этом обычно бывают расширены…
  3
  В заседании суда был сделан перерыв, потом слушание дела возобновилось. Несколько часов длились показания судебно-медицинского эксперта.
  Доктор Алан Гарсиа, известный специалист по судебной медицине, сыпал научными терминами и со вкусом повествовал о содержимом желудка: хлеб, рыбный паштет, чай, морфин. Далее следовала очередная порция научных терминов и цифр, преимущественно десятичные дроби… Доза, принятая покойной, предположительно составляла около четырех гран1025. Смертельная доза не превышает одного грана. Снова поднялся корректнейший сэр Эдвин.
  — Я хотел бы получить полную ясность. Вы не обнаружили в желудке ничего, кроме хлеба, масла, рыбного паштета, чая и морфина? Так не было никаких других пищевых продуктов?
  — Никаких.
  — Это означает, что покойная довольно продолжительное время не ела ничего, кроме сандвичей и чая?
  — Именно так.
  — Удалось ли вам установить, в какую конкретную субстанцию был введен морфин?
  — Не вполне понял ваш вопрос.
  — Сейчас уточню. Морфин мог быть введен в рыбный паштет, или в хлеб, или в масло, намазанное на хлеб, или в чай, или в молоко, которое добавляли в чай?
  — Разумеется.
  — Есть ли какие-либо доказательства того, что морфин содержался именно в рыбном паштете, а не в прочих продуктах?
  — Нет.
  — Фактически морфин мог быть также принят отдельно, иначе говоря, вне зависимости от прочих ингредиентов. Его можно было бы просто проглотить в виде таблетки?
  — Да, разумеется.
  Сэр Эдвин сел.
  Перекрестный допрос продолжил сэр Самьюэл Эттенбери.
  — Тем не менее вы полагаете, что, независимо от способа введения морфина, он был принят одновременно с другими продуктами и напитками?
  — Да.
  — Благодарю вас.
  4
  Инспектор Брилл скороговоркой отбарабанил присягу. Он стоял навытяжку, суровый и невозмутимый, с привычной четкостью излагая свои показания.
  — Был вызван в дом… Обвиняемая сказала: «Это, вероятно, отравление недоброкачественным рыбным паштетом»… произвел обыск… одна баночка из-под рыбного паштета, вымытая, стояла на сушилке в буфетной… другая наполовину заполненная… продолжил обыск кухни…
  — Что именно вы нашли?
  — В щели позади стола, между досками пола, я нашел маленький клочок бумаги.
  Клочок был передан для осмотра присяжным.
  — Как, по-вашему, что это?
  — Обрывок этикетки… такие наклеиваются на стеклянные трубочки с морфином.
  Неторопливо поднимается адвокат.
  — Вы обнаружили этот клочок в щели на полу?
  — Да.
  — Это обрывок этикетки?
  — Да.
  — Удалось ли вам найти остальную часть этикетки?
  — Нет.
  — Не нашли ли вы какой-нибудь стеклянной трубочки или бутылочки, на которой могла быть наклеена эта этикетка?
  — Нет.
  — Как выглядел этот обрывок, когда вы его нашли? Он был чистым или грязным?
  — Он был совершенно свежий.
  — Что вы имеете в виду, говоря «совершенно свежий»?
  — На нем было немного пыли, края были необтрепаны, и бумага совсем не пожелтела.
  — Не мог ли он находиться там продолжительное время?
  — Нет, он попал туда совсем недавно.
  — Значит, вы считаете, что он попал туда в тот самый день, когда вы его обнаружили, а не раньше?
  — Да.
  Сэр Эдвин, ворча, опустился на место.
  5
  На свидетельском месте — сестра Хопкинс. Ее красное лицо дышит самодовольством.
  «…Все равно, — думала Элинор, — эта назойливая Хопкинс не наводит такого ужаса, как инспектор Брилл». Именно отсутствие у инспектора каких-либо эмоций заставляло ее буквально цепенеть от страха. Так явственно ощущалось, что он часть гигантской машины! А у сестры Хопкинс нет-нет да и прорывались какие-то чувства, пристрастия.
  — Ваше имя Джесси Хопкинс?
  — Да.
  — Вы районная медицинская сестра1026 и проживаете по адресу Роуз-Коттедж, Хантербери?
  — Да.
  — Где вы находились двадцать восьмого июня нынешнего года?
  — Я была в Хантербери-холле.
  — Вы были приглашены туда?
  — Да. У миссис Уэлман случился удар… второй. Я пришла помочь сестре О’Брайен, пока не найдут вторую сиделку.
  — Вы брали с собой чемоданчик с лекарствами?
  — Да.
  — Расскажите присяжным заседателям, что именно в нем находилось.
  — Бинты и прочие перевязочные материалы, шприц для инъекций и некоторые лекарства, в том числе трубочка с гидрохлоридом морфина.
  — С какой целью вы взяли с собой морфин?
  — Одной из пациенток в деревне прописаны инъекции, которые нужно делать утром и вечером.
  — Сколько морфина было в трубочке?
  — Двадцать таблеток, в каждой из которых по полграна гидрохлорида морфина.
  — Где находился ваш чемоданчик?
  — Я оставила его в холле.
  — Это было вечером двадцать восьмого июня. Когда вы открыли его?
  — На следующее утро, около девяти часов, как раз перед уходом.
  — Из чемоданчика что-нибудь исчезло?
  — Трубочка с морфином.
  — Вы заявили о пропаже?
  — Я сказала об этом сестре О’Брайен — это сиделка, которая ухаживала за больной.
  — Чемоданчик был оставлен вами в холле, через который то и дело обычно проходили люди?
  — Да.
  Сэр Самьюэл сделал паузу, а потом спросил:
  — Вы были близко знакомы с умершей?
  — Да.
  — Что вы можете о ней сказать?
  — Она была милой… и порядочной девушкой.
  — Она была жизнерадостным человеком?
  — Вполне.
  — Не было ли у нее, на ваш взгляд, каких-либо неприятностей?
  — Нет.
  — Не была ли Мэри Джерард чем-либо обеспокоена перед смертью? Может, она тревожилась о своем будущем?
  — Нет.
  — У нее не было причин для самоубийства?
  — Ни малейших.
  Оно продолжалось все дальше и дальше, это убийственное для Элинор повествование. Как сестра Хопкинс сопровождала Мэри в сторожку, как появилась Элинор в возбужденном состоянии, как она пригласила их на сандвичи, как блюдо было предложено сначала Мэри. Как Элинор попросила помочь ей вымыть посуду, а потом предложила сестре Хопкинс подняться с ней наверх, чтобы разобрать вдвоем вещи тети…
  Рассказ часто прерывался замечаниями и возражениями со стороны сэра Эдвина Балмера.
  «Да, все это правда… и она сама этому верит, — думала Элинор. — Она убеждена, что это сделала я. И каждое ее слово — правда, вот что самое ужасное. Все это правда».
  Элинор еще раз оглядела зал суда и увидела лицо Эркюля Пуаро, глядевшего на нее задумчиво и… почти ласково. Он много чего знает и видит то, чего другие не видят…
  Кусочек картона с наклеенным на него обрывком этикетки был предъявлен свидетельнице.
  — Вам известно, что это такое?
  — Это обрывок этикетки.
  — Не могли бы вы сказать присяжным, какой именно этикетки?
  — Конечно… Это кусочек этикетки со стеклянной трубочки, в таких выпускают таблетки для подкожных инъекций. Таблетки морфина по полграна, вроде тех, которые у меня пропали.
  — Вы в этом уверены?
  — Конечно, уверена. Это с моей трубочки.
  — Есть ли на ней какая-нибудь особая метка, которая позволила бы вам убедиться, что это этикетка с потерянной вами трубочки? — спросил судья.
  — Нет, милорд, но она, должно быть, с той самой трубочки.
  — То есть фактически вы можете лишь утверждать, что она с трубочки, похожей на вашу?
  — Ну да, именно это я и имею в виду.
  В заседании суда объявляется перерыв.
  Глава 2
  1
  Заседание продолжилось на следующий день. Перекрестный допрос вел сэр Эдвин Балмер. Теперь от его благодушия не осталось и следа. Он резко спросил:
  — Я хочу уточнить насчет этого чемоданчика, о котором мы здесь так много слышали: двадцать восьмого июня он был оставлен в главном холле Хантербери и пролежал там всю ночь?
  — Да, — подтвердила сестра Хопкинс.
  — Довольно безответственный поступок, не так ли?
  Сестра Хопкинс вспыхнула.
  — Да, я признаю это.
  — Это что, ваша привычка — оставлять опасные лекарства там, где к ним может иметь доступ кто угодно?
  — Нет, конечно нет.
  — Ах нет? Но в данном случае вы поступили именно так?
  — Да.
  — И практически любой человек, находившийся тогда в доме, мог при желании взять морфин. Не так ли?
  — Наверное, так.
  — Никаких «наверное»! Да или нет?
  — Ну да.
  — Значит, Элинор Карлайл была не единственной, кто мог его взять? Кто-нибудь из слуг. Или доктор Лорд. Или мистер Родерик Уэлман. Или сестра О’Брайен. Или сама Мэри Джерард.
  — Пожалуй, так… да.
  — «Пожалуй» или «да»?
  — Да.
  — Кому-нибудь было известно, что в вашем чемоданчике есть морфин?
  — Не знаю.
  — Вы говорили о нем кому-нибудь?
  — Нет.
  — Следовательно, мисс Карлайл не могла знать о том, что там был морфин?
  — Она могла заглянуть туда и увидеть.
  — Однако это маловероятно, не так ли?
  — Не знаю.
  — Но в доме находились люди, которые, в отличие от мисс Карлайл, наверняка знали о морфине. Например, доктор Лорд. Ведь вы делали инъекции морфина по его указанию?
  — Именно так.
  — Мэри Джерард тоже знала, что у вас там морфин?
  — Нет, не знала.
  — Но ведь она часто бывала у вас в коттедже?
  — Нет, не сказала бы.
  — И все-таки я полагаю, что она бывала там довольно часто и скорее, чем кто-либо другой в доме, могла догадаться о том, что у вас в чемоданчике имеется морфин.
  — Я не могу с этим согласиться.
  Сэр Эдвард сделал паузу и продолжил:
  — Вы сказали сестре О’Брайен о пропаже морфина?
  — Да.
  — Напоминаю вам, что вы на самом деле сказали: «Я оставила морфин дома. Теперь придется за ним возвращаться».
  — Нет, я так не говорила.
  — И не высказывали предположение, что морфин, вероятно, остался на каминной доске в вашем коттедже?
  — Ну, когда я не смогла его найти, то подумала, что, должно быть, положила туда.
  — То есть вы не знали точно, где был морфин?
  — Нет, знала. Я положила его в чемоданчик.
  — В таком случае почему утром двадцать девятого июня вы высказали предположение, что оставили его дома?
  — Потому что подумала, что могла так сделать.
  — Вынужден заметить, что вы весьма безответственный человек.
  — Это неправда.
  — И в своих высказываниях вы также довольно небрежны, не так ли?
  — Ничего подобного. Я очень ответственно отношусь к своим словам.
  — Вы говорили о том, что укололись о шип розового куста в день смерти Мэри Джерард, двадцать седьмого июля?
  — Не понимаю, какое это имеет отношение к делу?
  — Это имеет отношение к делу, сэр Эдвин? — спросил судья.
  — Да, милорд, это важный элемент защиты, и я намерен пригласить свидетелей, чтобы доказать, что это заявление было ложным.
  Он снова принялся задавать вопросы свидетельнице:
  — Вы по-прежнему утверждаете, что двадцать седьмого июля укололи запястье о розовый куст?
  — Да! — Тон сестры Хопкинс стал вызывающим.
  — Когда это произошло?
  — Это случилось утром, когда мы выходили из сторожки и направлялись к дому.
  — А что это был за куст? — с недоверием спросил сэр Эдвин.
  — Если точно, это был не совсем куст. Это были вьющиеся розы с алыми цветами, которые растут около сторожки.
  — Вы уверены в этом?
  — Совершенно уверена.
  Сэр Эдвин сделал паузу, а затем спросил:
  — Вы по-прежнему настаиваете на том, что морфин находился у вас в чемоданчике, когда вы двадцать восьмого июня пришли в Хантербери?
  — Да, настаиваю. Он был со мной.
  — Ну а если сестра О’Брайен выступит в качестве свидетеля и подтвердит под присягой, что вы сказали, что, возможно, оставили его дома?
  — Он был у меня в чемоданчике. Я в этом уверена.
  Сэр Эдвин вздохнул.
  — И вас не встревожила пропажа морфина?
  — Меня? Да нет.
  — Значит, вас совершенно не смутил тот факт, что пропала большая доза смертельно опасного лекарства?
  — Я ведь не думала, что его кто-то взял!
  — Понятно. Вы просто в тот момент не могли вспомнить, что вы с ним сделали?
  — Ничего подобного. Морфин был в моем чемоданчике.
  — Двадцать таблеток по полграна, то есть десять гран морфина! Этого достаточно, чтобы умертвить нескольких людей, не так ли?
  — Да.
  — А вас это не встревожило… Вы ведь даже не заявили о пропаже?
  — Я думала, что он найдется.
  — Обращаю ваше внимание на то, что, если морфин у вас действительно пропал, вы были обязаны официально заявить о пропаже. Ответственные леди поступают именно так.
  Сестра Хопкинс, лицо которой раскраснелось еще сильнее, сказала:
  — Ну а я этого не сделала!
  — Преступная небрежность! Вы, по-видимому, не понимаете, что медсестра обязана быть предельно аккуратной. И часто вам приходилось терять опасные лекарства?
  — Прежде этого никогда не случалось.
  Допрос продолжался еще несколько минут. Для такого мастера своего дела, как сэр Эдвин, сестра Хопкинс — суетящаяся, с раскрасневшимся лицом, то и дело противоречащая сама себе — была легкой добычей.
  — Это верно, что в четверг, шестого июля, покойная Мэри Джерард написала завещание?
  — Да.
  — Почему она это сделала?
  — Видимо, ей показалось, что это необходимо. И видите, как в воду глядела.
  — Вы уверены, что за этим поступком не скрывалось подавленное состояние или неуверенность в будущем?
  — Чушь!
  — Однако то, что она вдруг решила написать завещание, свидетельствует о том, что она размышляла о смерти.
  — Ничего подобного. Просто она считала, что это необходимо сделать.
  — Взгляните. Это то самое завещание? Подписано Мэри Джерард и свидетелями — Эмили Биггс и Роджером Уэйдом, приказчиками из магазина готовой одежды. Покойная завещала все свое имущество Мэри Райли, сестре Элизы Райли?
  — Совершенно верно.
  Завещание было передано присяжным заседателям.
  — Как вы думаете, имела Мэри Джерард какую-нибудь собственность, которую могла бы оставить по завещанию?
  — В то время у нее ничего не было.
  — Но вскоре она собиралась что-то получить?
  — Да.
  — Вы подтверждаете тот факт, что мисс Элинор Карлайл передала Мэри значительную денежную сумму — две тысячи фунтов?
  — Да.
  — Мисс Карлайл не была обязана это делать? Это объяснялось лишь ее великодушным порывом?
  — Да, она поступила так по доброй воле.
  — Но ведь если бы она ненавидела Мэри, о чем тут неоднократно высказывались предположения, она не стала бы добровольно передавать ей столь крупную сумму денег?
  — Возможно, и так.
  — Что вы имеете в виду, отвечая таким образом?
  — Ничего.
  — Вот именно. А теперь такой вопрос: слышали ли вы какие-нибудь сплетни о Мэри Джерард и мистере Родерике Уэлмане?
  — Он был влюблен в нее.
  — У вас есть тому доказательства?
  — Я просто знала об этом, вот и все.
  — О, вы просто знали об этом! Боюсь, что это звучит не очень убедительно для присяжных заседателей. Вы как-то сказали, что Мэри не хотела иметь с ним дела, потому что он был помолвлен с миссис Элинор, и что то же самое она повторила ему в Лондоне?
  — Мэри сама мне об этом рассказала.
  Перекрестный допрос продолжил сэр Самьюэл Эттенбери:
  — В тот момент, когда Мэри Джерард обсуждала с вами формулировку завещания, заглядывала ли в окно обвиняемая?
  — Да, заглядывала.
  — Что она сказала?
  — Она сказала: «Так ты пишешь завещание, Мэри? Это смешно!» И стала хохотать. Хохотала и хохотала. И по-моему, — не преминула добавить свидетельница, — именно в тот момент ей в голову пришла мысль об убийстве. О том, чтобы избавиться от Мэри! Да, именно с этой минуты она стала лелеять в своем сердце убийство!
  — Извольте отвечать на вопросы, которые вам задают, — резко проговорил судья. — Последнюю часть ответа следует вычеркнуть.
  «Вот удивительно! — подумала Элинор. — Как только кто-нибудь говорит правду, они это вычеркивают…» Она еле сдерживала истерический хохот.
  2
  На свидетельском месте — сестра О’Брайен.
  — Заявляла ли вам о чем-нибудь сестра Хопкинс утром двадцать девятого июня?
  — Да. Она сказала мне, что из ее чемоданчика исчезла трубочка с гидрохлоридом морфина.
  — Что вы предприняли?
  — Помогала ей искать трубочку.
  — Но вы не смогли найти ее?
  — Нет.
  — Вы знали, что чемоданчик оставался в холле всю ночь?
  — Да.
  — Мистер Уэлман и обвиняемая присутствовали в доме, когда умерла миссис Уэлман, то есть в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое июня?
  — Да.
  — Расскажите нам об эпизоде, свидетельницей которого вы были двадцать девятого июня, наутро после смерти миссис Уэлман.
  — Я видела Родерика Уэлмана вместе с Мэри Джерард. Он говорил, что любит ее, и пытался ее поцеловать.
  — В то время он был помолвлен с обвиняемой?
  — Да.
  — Что произошло потом?
  — Мэри сказала, что ему должно быть стыдно говорить об этом, ведь он помолвлен с мисс Элинор!
  — Как, по-вашему, относилась обвиняемая к Мэри Джерард?
  — Она ее ненавидела. Она иногда так смотрела ей вслед, будто готова была уничтожить ее.
  Вскочил сэр Эдвин.
  Элинор подумала: «Зачем они так упорно спорят об этом? Разве это имеет какое-нибудь значение?»
  Сэр Эдвин приступил к перекрестному допросу:
  — Вы подтверждаете, что сестра Хопкинс сказала вам, что, вероятно, оставила морфин дома?
  — Видите ли, дело было так: после…
  — Будьте добры ответить на мой вопрос: говорила ли она, что, вероятно, оставила морфин дома?
  — Да.
  — И она действительно не была тогда этим встревожена?
  — Нет, тогда не была. Потому что думала, что оставила морфин дома. Потому и не беспокоилась.
  — Ей и в голову не могло прийти, что кто-нибудь взял его?
  — Именно так.
  — Она что-то начала подозревать только после того, как Мэри Джерард умерла от отравления морфином?
  Тут вмешался судья:
  — Мне кажется, сэр Эдвин, что вы уже спрашивали об этом у предыдущей свидетельницы.
  — Как будет угодно вашей светлости… А теперь скажите, как относилась обвиняемая к Мэри Джерард, бывали ли между ними какие-нибудь ссоры?
  — Нет, ссор не бывало.
  — Мисс Карлайл всегда доброжелательно относилась к девушке?
  — Да. Только вот смотрела на нее как-то странно.
  — Да-да-да. Но нам нужны факты, а не эмоции, мало ли кто как на кого смотрит… Вы, по-видимому, ирландка?
  — Да.
  — А у ирландцев довольно живое воображение, не так ли?
  — Все, что я вам сказала, — истинная правда! — с чувством воскликнула сестра О’Брайен.
  3
  Свидетельские показания дает мистер Эббот, бакалейщик. Он растерян, не уверен в себе (но и слегка взволнован ощущениями собственной значимости). Его показания были краткими. Были куплены две баночки рыбного паштета. Обвиняемая сказала: «Ведь бывали случаи отравления, да?» Она показалась ему возбужденной и немного странной.
  Перекрестного допроса не последовало.
  Глава 3
  1
  Вступительная речь защитника:
  — Господа присяжные заседатели, я мог бы с полным на то основанием сразу заявить, что обвинения, предъявленные моей подзащитной, несостоятельны, и не вдаваться в дальнейшие объяснения. Бремя доказательства лежит на представителях обвинения, но, по моему мнению — и я уверен, что вы со мной согласитесь, — пока еще вообще ничего не доказано! Обвинитель утверждает, что Элинор Карлайл, завладев морфином (который с тем же успехом мог взять любой другой из находившихся в доме, к тому же весьма вероятно, что морфина в доме вообще не было), подсыпает его Мэри Джерард. Заметьте: обвинение опирается исключительно на вероятность. Была предпринята попытка доказать наличие мотива, но я со всей ответственностью утверждаю, что именно этого представителям обвинения сделать не удалось. Поскольку, господа присяжные заседатели, мотива не существует! Обвинение пыталось выдвинуть в качестве мотива расторгнутую помолвку. Вы только вдумайтесь: расторгнутая помолвка! Если всякую расторгнутую помолвку считать мотивом для убийства, то, спрашивается, почему мы ежедневно не лицезреем горы трупов? А данная помолвка, заметьте, не была следствием страстной любви: в основе ее лежали главным образом семейные интересы. Мисс Карлайл и мистер Уэлман вместе росли, они всегда с симпатией относились друг к другу, и со временем их отношения перешли в более теплую дружескую привязанность. Я намерен доказать, что их соединяло скорее дружеское, но отнюдь не страстное чувство.
  «О, Родди… Родди. Вовсе не страстное чувство?»
  Более того, помолвка была расторгнута по инициативе обвиняемой, а не мистера Уэлмана. Я утверждаю, что помолвка Элинор Карлайл с Родериком Уэлманом состоялась главным образом для того, чтобы сделать приятное старой миссис Уэлман. Когда та умерла, обе стороны осознали, что их чувства не настолько сильны, чтобы стать основой для вступления в брак. Однако они остались хорошими друзьями. К тому же Элинор Карлайл, унаследовавшая состояние своей тетушки, по доброте душевной намеревалась выделить Мэри Джерард значительную сумму денег. Именно той девушке, в отравлении которой ее обвиняют! Это же сущая нелепость. Единственное, что можно истолковать против Элинор Карлайл, так это обстоятельства, при которых произошло отравление.
  Обвинитель заявил следующее: «Ни у кого, кроме Элинор Карлайл, не было возможности совершить убийство Мэри Джерард». Исходя из этого, обвинению пришлось срочно изыскивать подходящий мотив. Но, как я уже говорил, обвиняющей стороне не удалось его найти, ибо никакого мотива не существовало.
  Далее посмотрим, насколько справедливо утверждение, что убить Мэри Джерард не мог никто, кроме Элинор Карлайл.
  Во-первых, не исключено, что Мэри Джерард совершила самоубийство. Во-вторых, кто-то мог отравить сандвичи, пока Элинор Карлайл ходила в сторожку. Возможен еще и третий вариант. Одно из основных правил юриспруденции гласит: если существует альтернативная версия, которая вполне вероятна и доказуема и не противоречит свидетельским показаниям, обвиняемого следует оправдать. Я намереваюсь доказать, что существовало еще одно лицо, которое имело не только равную с обвиняемой возможность отравить Мэри Джерард, но и значительно более серьезный мотив для того, чтобы сделать это. У меня имеются факты, доказывающие, что есть еще один человек, который имел доступ к морфину и у которого были весьма серьезные основания для убийства Мэри Джерард, равно как и факты, подтверждающие, что упомянутый мной человек имел равную с обвиняемой возможность это сделать. Утверждаю, что ни один суд в мире не обвинит в убийстве мою подзащитную, так как против нее нет никаких улик, а обвинение опирается исключительно на возможность совершения ею преступления, тогда как вполне доказуемо, что у другого человека имелась не только такая же возможность, но и чрезвычайно убедительный мотив. Я намерен вызвать в суд свидетелей, способных доказать, что один из опрошенных уже свидетелей обвинения дал заведомо ложные показания. Но сначала я предоставлю слово обвиняемой, чтобы она сама могла рассказать вам эту историю и чтобы вы убедились, насколько необоснованны предъявленные ей обвинения.
  2
  Она приняла присягу и тихим голосом стала отвечать на вопросы сэра Эдвина. Судья подался вперед, попросил говорить громче…
  Сэр Эдвин мягким и ободряющим голосом задавал именно те вопросы, ответы на которые она давно для себя отрепетировала.
  — Вы любили Родерика Уэлмана?
  — Очень любила. Он был мне как брат… или кузен. Я всегда считала его своим кузеном. Помолвка… была логическим продолжением наших отношений… это так удобно — вступить в брак с человеком, которого знаешь всю свою жизнь…
  — Наверное, ваши отношения нельзя было назвать страстной любовью?
  «Нельзя? О Родди!»
  — Пожалуй… видите ли, мы слишком хорошо знали друг друга…
  — После смерти миссис Уэлман не возникло ли между вами некоторого отчуждения?
  — Да, возникло.
  — Чем вы это объясняете?
  — Я думаю, что отчасти причиной были деньги.
  — Деньги?
  — Да. Родерик чувствовал себя неловко. Он боялся, что окружающие могут подумать, будто он женится на мне ради денег…
  — Помолвка была расторгнута не из-за Мэри Джерард?
  — Мне казалось, что Родерик увлекся ею, но я не верила, что это серьезно.
  — Вас очень огорчило бы, окажись его увлечение серьезным?
  — О нет. Я просто сочла бы, что это не подходящая для него партия, только и всего.
  — Теперь ответьте мне, мисс Карлайл: брали ли вы морфин из чемоданчика сестры Хопкинс двадцать восьмого июня?
  — Не брала.
  — Не было ли у вас какого-то другого морфина?
  — Не было.
  — Вы знали, что ваша тетя не сделала завещания?
  — Нет. Меня это очень удивило.
  — Не показалось ли вам, что вечером двадцать восьмого июня ваша тетя перед смертью пыталась дать вам какое-то поручение?
  — Я поняла, что она не сделала никаких распоряжений относительно Мэри Джерард и хотела это как-то исправить.
  — И для того, чтобы выполнить ее волю, вы были готовы выделить девушке значительную денежную сумму?
  — Да, я хотела выполнить волю тети Лоры. И, кроме того, была благодарна Мэри за ту доброту, которую она проявляла в отношении моей тети.
  — Вы приехали из Лондона в Мейденсфорд двадцать шестого июля и остановились в гостинице «Королевский герб»?
  — Да.
  — Какова была цель вашего приезда?
  — Я продала дом, а человек, который его купил, хотел вступить в права владения как можно скорее. Я должна была разобрать личные вещи тети и вообще уладить все дела.
  — По пути в Хантербери-холл двадцать седьмого июля вы покупали какие-нибудь продукты?
  — Да. Подумала, что проще перекусить на скорую руку, чем возвращаться на ленч в деревню.
  — А затем вы направились в дом и разбирали там личные вещи вашей тетушки?
  — Да.
  — А после этого?
  — Спустилась в буфетную и приготовила сандвичи. А потом пошла в сторожку и пригласила районную сестру Хопкинс и Мэри Джерард составить мне компанию.
  — Почему вы это сделали?
  — Хотела избавить их от необходимости идти по жаре в деревню, ведь им пришлось бы снова возвращаться в сторожку.
  — Что ж, вполне естественный порыв, вы проявили похвальное великодушие. Они приняли приглашение?
  — Да, они пошли вместе со мной.
  — Где находились приготовленные вами сандвичи?
  — Я оставила блюдо с сандвичами в буфетной.
  — Там было открыто окно?
  — Да.
  — Кто-нибудь мог проникнуть в буфетную в ваше отсутствие?
  — Разумеется.
  — Если бы кто-нибудь наблюдал за вами снаружи, когда вы готовили сандвичи, что он мог бы подумать?
  — Мне кажется, он подумал бы, что я собираюсь устроить ленч, перекусить.
  — Кто-нибудь мог знать, что вместе с вами сандвичи будет есть кто-то еще?
  — Нет. Мысль пригласить Мэри и Хопкинс пришла мне в голову только тогда, когда я увидела, что сандвичей получилось очень много.
  — Если бы кто-нибудь проник в буфетную в ваше отсутствие и подсыпал морфин в один из них, означало бы это, что отравить намеревались вас, а не кого-то еще?
  — Видимо, так.
  — Что происходило после того, как вы все вместе вошли в дом?
  — Мы пошли в малую гостиную. Я принесла сандвичи и предложила своим гостьям.
  — Вы что-нибудь пили с сандвичами?
  — Я пила воду. На столе было пиво, но сестра Хопкинс и Мэри предпочли чай. Сестра Хопкинс пошла в буфетную, чтобы его заварить. Она принесла чайник на подносе, а Мэри разлила в чашки.
  — Вы сами пили чай?
  — Нет.
  — Но Мэри Джерард и сестра Хопкинс его пили?
  — Да.
  — Что случилось потом?
  — Сестра Хопкинс вышла, чтобы выключить газовую плиту.
  — И оставила вас наедине с Мэри Джерард?
  — Да.
  — Что было дальше?
  — Несколько минут спустя я взяла поднос и блюдо из-под сандвичей и отнесла их в буфетную. Сестра Хопкинс была там. Мы вместе с ней вымыли посуду.
  — Сестра Хопкинс в это время была без нарукавников?
  — Да. Она мыла чашки, а я вытирала.
  — Вы спросили ее насчет царапины на запястье? И что именно спросили?
  — Я спросила, не занозила ли она чем-нибудь руку.
  — Что она ответила?
  — Она сказала: «Это шип с розового куста около сторожки. Надо бы пойти вытащить».
  — Как она себя вела в этот момент?
  — Мне показалось, что ей было жарко. Она вся обливалась потом, и лицо у нее было какого-то странного цвета — неестественно белое.
  — Что произошло потом?
  — Мы поднялись наверх, и она помогла мне разобраться с тетиными вещами.
  — Когда вы снова спустились вниз?
  — Примерно через час.
  — Где находилась Мэри Джерард?
  — Она все еще сидела в гостиной. Она тяжело дышала и была без сознания. Сестра Хопкинс велела мне срочно позвонить доктору. Он приехал как раз перед тем, как она умерла.
  Сэр Эдвин театрально расправил плечи:
  — Мисс Карлайл, вы убили Мэри Джерард?
  «Теперь твоя реплика. Выше голову, смотреть прямо перед собой».
  — Нет!
  3
  Сэр Самьюэл Эттенбери. Сердце тяжело забилось. Вот, теперь она во власти врага! Теперь ей нечего рассчитывать на доброту и легкие вопросы, на которые она заранее знала ответы.
  Однако он начал вполне мягко:
  — Вы говорили нам, что были помолвлены с мистером Родериком Уэлманом?
  — Да.
  — Вы его любили?
  — Очень любила.
  — Я утверждаю, что вы страстно любили Родерика Уэлмана и безумно ревновали его, потому что он полюбил Мэри Джерард!
  — Нет!
  «Достаточно ли возмущенно прозвучало это „нет“?»
  Сэр Самьюэл сказал с угрозой:
  — Признайтесь, что вы умышленно хотели избавиться от этой девушки — надеясь, что Родерик Уэлман вернется к вам!
  — Ничего подобного.
  «Презрительно… несколько утомленно. Так будет убедительно».
  Допрос продолжался. Это было как сон… страшный сон… ночной кошмар…
  Вопрос за вопросом… ужасные, коварные вопросы… На одни она была готова ответить, другие застигали ее врасплох…
  Помни свою роль! Нельзя позволить себе расслабиться, и нельзя честно признаться: «Да, я ее ненавидела… Да, я желала ей смерти… Да, все время, пока я нарезала сандвичи, я представляла себе, как она умирает…»
  Главное, спокойствие и хладнокровие. Отвечать по возможности кратко и без эмоций…
  Бороться…
  Отвоевывать каждый дюйм пути к спасению…
  Наконец-то все закончилось… Этот ужасный человек с иудейским носом опускается в кресло. И вот уже добрый, вкрадчивый голос сэра Эдвина Балмера задает ей еще несколько вопросов. Легких, приятных вопросов, рассчитанных на то, чтобы рассеять любое неблагоприятное впечатление, которое она могла произвести во время перекрестного допроса…
  Она вернулась на скамью подсудимых и стала вглядываться в лица присяжных заседателей…
  4
  Родди. Теперь он стоит на свидетельском месте, немного щурясь, и лицо его бледно от ненависти ко всем и вся. Почему-то он выглядит каким-то нереальным.
  …Впрочем, ничего реального больше вообще не существует. Все втянуто в дьявольский круговорот. Черное становится белым, верх оказывается низом, а восток — западом… «И я уже не Элинор Карлайл, я — „обвиняемая“. И независимо от того, повесят меня или отпустят на свободу, ничто уже не будет таким, как прежде. Если бы было хоть что-то… хоть что-то надежное, за что можно было бы уцепиться…»
  Может быть, это лицо Питера Лорда с его веснушками и с его потрясающей способностью быть таким же, как всегда…
  …До какого пункта добрался сэр Эдвин, допрашивая Родди?
  — Не скажете ли вы нам, каковы были чувства мисс Карлайл по отношению к вам?
  Родди отвечал сдержанно и четко:
  — Я назвал бы их глубокой привязанностью, но никак не страстной любовью.
  — Вы считали свою помолвку удачной?
  — О, вполне. У нас много общего.
  — Мистер Уэлман, не скажете ли вы присяжным, почему все-таки была расторгнута ваша помолвка?
  — Видите ли, после смерти миссис Уэлман нам пришлось столкнуться с некоторыми непредвиденными обстоятельствами. И мне не давала покоя мысль, что я женюсь на богатой женщине, будучи сам нищим. Фактически помолвка была расторгнута по обоюдному согласию. Мы оба в какой-то мере ею тяготились.
  — А теперь не расскажете ли нам, каковы были ваши отношения с Мэри Джерард?
  «О Родди, бедный Родди! Как же тебе сейчас тяжко! Как же все это для тебя унизительно!»
  — Я считал ее очень красивой.
  — Вы были в нее влюблены?
  — Немножко.
  — Когда вы виделись с ней в последний раз?
  — Дайте подумать. Это было пятого или шестого июля.
  В голосе сэра Эдвина зазвучал металл:
  — Мне кажется, что ваша последняя встреча состоялась позже.
  — Нет, я был за границей… в Венеции и в Далмации.
  — Когда вы возвратились в Англию?
  — Как только получил телеграмму… Дайте подумать… по-моему, первого августа.
  — А по-моему, вы были в Англии двадцать седьмого июля.
  — Нет.
  — Послушайте, мистер Уэлман, помните, что вы дали присягу. Разве отметки в вашем паспорте не подтверждают, что вы возвратились в Англию двадцать пятого июля и уехали снова в ночь на двадцать седьмое?
  В голосе сэра Эдвина появилась чуть заметная угроза. Элинор нахмурила брови и неожиданно перенеслась в действительность. Зачем адвокат запугивает своего собственного свидетеля?
  Родерик заметно побледнел. Воцарилось долгое молчание.
  — Ну да, это так, — наконец с усилием произнес он.
  — Вы виделись с Мэри Джерард двадцать пятого июля в ее лондонской квартире?
  — Да.
  — Вы просили ее выйти за вас замуж?
  — Э… э… да.
  — Что она ответила?
  — Она мне отказала.
  — Вы не богаты, мистер Уэлман?
  — Нет.
  — И у вас довольно большие долги?
  — Какое вам до этого дело?
  — Было ли вам известно, что мисс Карлайл в случае своей смерти завещала все свои деньги вам?
  — Впервые об этом слышу.
  — Были ли вы в Мейденсфорде утром двадцать седьмого июля?
  — Не был.
  Сэр Эдвин сел. Слово взял прокурор.
  — Вы утверждаете, что, по вашему мнению, обвиняемая не была в вас страстно влюблена?
  — Именно так я и сказал.
  — Вы благородный человек, мистер Уэлман?
  — Не понимаю, что вы имеете в виду?
  — Если леди страстно любит вас, а вы ее не любите, то считали бы вы своим долгом утаить от нее этот факт?
  — Конечно нет.
  — Где вы учились, мистер Уэлман?
  — В Итоне.1027
  Сэр Самьюэл со спокойной улыбкой проговорил:
  — У меня все.
  5
  Альфред Джеймс Уоргрейв.
  — Вы занимаетесь выращиванием роз и проживаете в Эмсворте, Беркшир?1028
  — Да.
  — Вы приезжали в Мейденсфорд двадцатого октября, чтобы осмотреть розовый куст у сторожки в Хантербери-холле?
  — Да.
  — Можете ли вы дать описание этого растения?
  — Это вьющаяся роза сорта «Зефирен Друфен». Цветы алого цвета, обладают сильным ароматом. Не имеет шипов.
  — Можно ли уколоться о стебель такой розы?
  — Никоим образом. Повторяю, это растение не имеет шипов.
  Перекрестного допроса не последовало.
  6
  — Джеймс Артур Литтлдейл, вы профессиональный фармацевт и работаете в оптовой фармацевтической фирме «Дженкинс и Хейл»?
  — Да.
  — Не скажете ли нам, что это за обрывок бумаги?
  Свидетелю передается вещественное доказательство.
  — Это часть одной из наших этикеток.
  — Какой именно?
  — Этикетки, которая наклеивается на трубочки с таблетками для подкожных инъекций.
  — Вы могли бы по этому обрывку точно определить, что за лекарство содержалось в трубочке, на которую была наклеена данная этикетка?
  — Да. С полной уверенностью могу сказать, что трубочка, о которой идет речь, содержала таблетки гидрохлорида апоморфина для подкожных инъекций, одна двадцатая грана каждая.
  — Не гидрохлорида морфина?
  — Ни в коем случае.
  — Почему?
  — На таких этикетках слово «морфин» было бы напечатано с прописной буквы «М». Я рассмотрел под лупой то, что здесь осталось от буквы «м», — это часть строчной буквы «м», а не прописной.
  — Позвольте, пожалуйста, присяжным заседателям воспользоваться вашей лупой и рассмотреть этот обрывок. У вас есть с собой экземпляры целых этикеток, чтобы показать, что вы имеете в виду?
  Этикетки были переданы присяжным.
  Сэр Эдвин продолжил допрос:
  — Вы говорите, что это кусочек этикетки с трубочки, содержащей гидрохлорид апоморфина? Что это за лекарство?
  — Его формула це семнадцать аш семнадцать эн о два. Это производное морфина, получаемое путем нагревания морфина вместе с раствором соляной кислоты в герметически закрытом сосуде. При этом морфин теряет одну молекулу воды.
  — Каким свойством обладает апоморфин?
  — Апоморфин является самым быстродействующим и наиболее эффективным — из всех ныне известных — рвотным средством. Он действует через несколько минут, — объяснил мистер Литтлдейл.
  — Если кто-нибудь проглотил бы смертельную дозу морфина, а через несколько минут ввел бы себе шприцем дозу гидрохлорида апоморфина, то каков был бы результат?
  — Почти немедленно последовала бы рвота, и морфин был бы выведен из организма.
  — Ну а если бы два человека съели содержащие морфин сандвичи или выпили бы отравленный морфином чай из одного и того же чайника, а затем один из них ввел бы себе подкожно дозу гидрохлорида апоморфина, каков был бы результат?
  — У того человека, который сделал укол апоморфина, отравленные пища и питье были бы немедленно удалены из организма посредством рвоты.
  — И этот человек не испытал бы потом никаких последствий отравления?
  — Нет.
  Неожиданно по залу прокатилась волна возбуждения, и судье пришлось призвать к порядку.
  7
  — Вы Амелия Мэри Седли и постоянно проживаете по адресу: Окленд1029, Бунамба, Чарлз-стрит, 17?
  — Да.
  — Вы знаете миссис Дрейпер?
  — Да, я знакома с ней более двадцати лет.
  — Известна ли вам ее девичья фамилия?
  — Да. Я была на ее свадьбе. Фамилия ее была Райли, а звали ее Мэри.
  — Она уроженка Новой Зеландии?
  — Нет, она приехала из Англии.
  — Вы присутствовали на заседаниях суда с самого начала процесса?
  — Да.
  — Видели ли вы эту Мэри Райли… или Дрейпер… в зале суда?
  — Да.
  — Где?
  — Она давала свидетельские показания.
  — Под каким именем?
  — Джесси Хопкинс.
  — И вы абсолютно уверены, что Джесси Хопкинс является той женщиной, которую вы знали как Мэри Райли или Дрейпер?
  — Да, я в этом совершенно уверена.
  В последних рядах зала возникло легкое волнение.
  — Если не считать сегодняшнего дня, когда вы в последний раз видели Мэри Дрейпер?
  — Пять лет назад, до того как она уехала в Англию.
  Сэр Эдвин, обернувшись к прокурору, сказал с легким поклоном:
  — Свидетельница в вашем распоряжении.
  Сэр Самьюэл с немного растерянным лицом приступил к допросу:
  — Я полагаю, миссис… Седли, что вы могли и ошибиться.
  — Нет, я не ошиблась.
  — Вас могло сбить с толку случайное сходство.
  — Я достаточно хорошо знаю Мэри Дрейпер.
  — Сестра Хопкинс — районная медицинская сестра. У нее имеется диплом.
  — Мэри Дрейпер и до замужества работала сестрой — в больнице.
  — Вы отдаете себе отчет в том, что обвиняете свидетельницу Королевского суда в даче ложных показаний?
  — Я отвечаю за свои слова.
  8
  — Эдуард Джон Маршалл, в течение нескольких лет вы проживали в Окленде, в Новой Зеландии. В данное же время проживаете в Дептфорде1030, Рэнстрит, 14. Так?
  — Все верно.
  — Вы знаете Мэри Дрейпер?
  — Я был знаком с ней несколько лет в Новой Зеландии.
  — Вы видели ее сегодня в суде?
  — Да. Она называла себя Хопкинс, но это была миссис Дрейпер, это точно.
  Судья поднял голову и негромко, но отчетливо и резко произнес:
  — Полагаю, было бы нелишне вновь пригласить сюда свидетельницу Джесси Хопкинс.
  Последовала пауза, потом недоуменный шепот.
  — Ваша честь, Джесси Хопкинс несколько минут назад покинула здание суда.
  9
  — Эркюль Пуаро!
  Эркюль Пуаро прошел на свидетельское место, присягнул, подкрутил усы и, слегка склонив голову набок, стал ждать вопросов.
  Он сообщил свое имя, адрес и профессию.
  — Мосье Пуаро, вам знаком этот документ?
  — Конечно.
  — Каким образом он попал к вам в руки?
  — Мне дала его районная сестра Хопкинс.
  Сэр Эдвин сказал, обращаясь к судье:
  — С вашего позволения, ваша светлость, я зачитаю его вслух, а затем можно передать его присяжным заседателям.
  Глава 4
  1
  Заключительная речь защитника:
  — Господа присяжные заседатели, теперь вся ответственность лежит на вас. От вашего решения зависит, покинет ли Элинор Карлайл здание суда или останется под стражей. Если и теперь, после того как вами были выслушаны все свидетельские показания, вы по-прежнему убеждены в том, что Элинор Карлайл отравила Мэри Джерард, ваш долг объявить ее виновной.
  Но если вы сочтете, что такие же, а возможно, и более веские улики имеются против другого лица, то ваш долг состоит в том, чтобы освободить обвиняемую без промедления.
  Вы, конечно, не могли не отметить, что факты, представленные по этому делу, первоначально выглядели совсем иначе.
  Вчера, после весьма драматичных свидетельских показаний мосье Эркюля Пуаро, я допросил ряд других свидетелей, подтвердивших неопровержимыми доказательствами тот факт, что Мэри Джерард была незаконнорожденной дочерью Лоры Уэлман. Отсюда следует, что ближайшей кровной родственницей миссис Уэлман являлась не ее племянница Элинор Карлайл, а ее незаконнорожденная дочь, которая носила имя Мэри Джерард, и значит, именно она унаследовала бы после смерти миссис Уэлман огромное состояние. Вот в чем, господа, первопричина всей ситуации. Мэри Джерард имела право получить в наследство примерно двести тысяч фунтов, но самой Мэри об этом не было известно. Она не подозревала также, кем в действительности была сестра Хопкинс. Вы можете подумать, господа, что у Мэри Райли, или Дрейпер, была какая-либо вполне допустимая законом причина изменить фамилию на Хопкинс. Но если так, то почему же она не объявила об этом открыто?
  Нам известно лишь следующее: по настоянию сестры Хопкинс Мэри Джерард написала завещание, по которому все ее деньги должны были отойти «Мэри Райли, сестре Элизы Райли». Нам известно, что сестра Хопкинс в силу своей профессии имела доступ к морфину и апоморфину и была хорошо осведомлена об их свойствах. Более того, было доказано, что сестра Хопкинс солгала, сказав, что уколола руку шипом розового куста, ибо указанное ею растение шипов не имеет. Но зачем ей было лгать, как не для того, чтобы спешно объяснить, откуда у нее на руке след от укола? На самом деле это был след от иглы шприца. Напомню также, что обвиняемая под присягой заявила, что, когда она вошла в буфетную, находившаяся там сестра Хопкинс просто обливалась потом и ее лицо было очень бледным. Вполне естественно, если учесть, что у нее только что был приступ сильной рвоты.
  Я должен подчеркнуть еще один момент: если бы миссис Уэлман прожила еще сутки, она написала бы завещание; по всей вероятности, она завещала бы Мэри Джерард значительную сумму, но не оставила бы ей все состояние, поскольку миссис Уэлман была убеждена в том, что ее незаконнорожденная дочь будет счастливее, оставаясь в более привычной ей среде.
  В мою задачу не входит предъявлять доказательства вины другого лица, и я упоминаю о них только лишь для того, чтобы показать, что это другое лицо имело такую же возможность и значительно более серьезный мотив для убийства.
  Смею утверждать, господа присяжные заседатели, что, если учесть все эти обстоятельства, обвинение против Элинор Карлайл не имеет оснований.
  2
  Из заключительной речи судьи Беддингфилда:
  — …Вы должны быть безоговорочно убеждены в том, что именно Элинор Карлайл подмешала в пищу, предназначенную для Мэри Джерард, смертельную дозу морфина. Если же у вас есть сомнения, вы обязаны оправдать обвиняемую.
  Обвинитель утверждает, что единственным человеком, который имел возможность дать яд Мэри Джерард, была обвиняемая. Защита стремилась доказать, что имелись и другие варианты. Выдвигалась версия, что Мэри Джерард совершила самоубийство, но единственным подтверждением этой версии был тот факт, что Мэри Джерард незадолго до своей смерти написала завещание. Не имеется ни малейших подтверждений того, что она находилась в подавленном состоянии или была чем-то сильно огорчена. Выдвигалось также предположение о том, что морфин мог быть подсыпан в сандвичи неким неизвестным, который проник в буфетную в то время, когда Элинор Карлайл находилась в сторожке. В этой ситуации яд предназначался бы для Элинор Карлайл и смерть Мэри Джерард была бы роковой случайностью. Имеется и третья альтернативная версия, предложенная защитой. Суть ее такова: другое лицо, присутствовавшее в гостиной, тоже имело возможность отравить Мэри Джерард, но в таком случае морфин был добавлен в чай, а не в сандвичи. В поддержку этой версии защита вызвала свидетеля Литтлдейла, который показал под присягой, что обрывок, найденный в буфетной, был частью этикетки со стеклянной емкости, содержащей таблетки гидрохлорида апоморфина, очень эффективного рвотного средства. Вам были представлены образцы обеих этикеток, фигурирующих в деле. Полагаю, полиция допустила вопиющую халатность, не подвергнув найденный обрывок более тщательной проверке. В результате ею был сделан неправильный вывод — о том, что это часть этикетки с емкости, содержащей гидрохлорид морфина.
  Свидетельница Хопкинс заявила, что уколола запястье о розовый куст возле сторожки. Свидетель Уоргрейв осмотрел этот куст и утверждает, что данный сорт характерен отсутствием шипов. Вам надлежит решить, каким образом на запястье сестры Хопкинс появилась отметина от укола и почему она солгала…
  Если прокурор убедил вас в том, что именно обвиняемая, а не кто-нибудь другой, совершила это преступление, вы должны признать ее виновной.
  Если же альтернативная версия, предложенная защитой, является, по вашему мнению, возможной и согласуется с представленными доказательствами, обвиняемая должна быть оправдана.
  Я призываю вас тщательно обдумать приговор, руководствуясь только фактами, представленными вам. Я призываю вас проявить мужество и быть предельно ответственными.
  3
  Элинор вновь в зале суда.
  Присяжные заседатели один за другим вошли в зал.
  — Господа присяжные заседатели, вы согласовали свой вердикт?
  — Да.
  — Взгляните на обвиняемую и скажите, виновна она или невиновна.
  — Невиновна.
  Глава 5
  Ее вывели через боковую дверь.
  Она увидела лица приветствовавших ее людей… вот Родди… а вот детектив с огромными усами…
  Но Элинор задержала свой взгляд на Питере Лорде:
  — Я хочу уехать отсюда…
  И очень скоро они сидели в плавно скользящем «Даймлере», быстро мчавшем их прочь из Лондона.
  Питер Лорд молчал, и она наслаждалась благословенной тишиной.
  С каждой минутой она уносилась все дальше и дальше.
  Новая жизнь…
  Вот то, чего она желала.
  Новая жизнь.
  Элинор заговорила первая:
  — Я… я хочу уехать куда-нибудь в спокойное место… где не будет никаких… лиц.
  Питер Лорд с невозмутимым видом ответил:
  — Все уже устроено. Вы едете в санаторий. Спокойное место. Восхитительный сад. Там никто не будет вам докучать.
  — Именно это мне и нужно, — сказала она со вздохом.
  Он все понимает, потому что он врач, думала она. Он действительно понимал все… и не тревожил ее. Было так покойно сидеть рядом с ним и уноситься от всех этих кошмаров… прочь, прочь из Лондона… туда, где она будет чувствовать себя в полной безопасности…
  Она хотела все забыть… Все, что с нею произошло, казалось теперь нереальным. Все словно куда-то отодвинулось, исчезло, со всем покончено — со старой жизнью и прежними чувствами. Она ощущала себя совсем иным, незнакомым ей самой беззащитным созданием, которое еще ничего не знает и все начинает заново. Это было так странно и так страшно…
  Но как уютно она чувствовала себя рядом с Питером Лордом…
  Они уже покинули пределы Лондона и проезжали по предместьям.
  Наконец она сказала:
  — Это все благодаря вам… только вам.
  — Нет, это заслуга исключительно Эркюля Пуаро. Этот человек — просто волшебник! — возразил Питер Лорд.
  Но Элинор покачала головой и упрямо сказала:
  — Нет, ваша! Вы ведь его пригласили и заставили сделать то, что он сделал!
  Питер Лорд усмехнулся.
  — Действительно, можно сказать, заставил…
  — Вы знали, что я ничего… не подсыпала… или сомневались? — спросила Элинор.
  — Твердой уверенности у меня не было, — признался Питер Лорд.
  — Вот-вот… я ведь тоже чуть было не сказала «виновна»… ну сразу… в самом начале… потому что, понимаете, я думала об этом… я думала об этом в тот день.
  — Да, я это понял, — сказал Питер Лорд.
  — Я тогда еще увидела, что Мэри пишет завещание — как нарочно! Мне стало почему-то так смешно!.. Все кажется теперь таким странным… на меня нашло тогда какое-то помешательство. Когда я покупала паштет, а потом готовила сандвичи, я представляла себе, как подмешиваю в сандвичи яд, как Мэри ест их и умирает… и как Родди возвращается ко мне.
  — Некоторым людям такие вот фантазии помогают обрести равновесие, — заметил Питер Лорд. — Так что подобные мысли совсем не крамола. Проиграв «преступление» в уме, мы избавляемся от дурных помыслов, они уходят из нашего сознания. Примерно тот же механизм, что при потоотделении: вместе с потом из организма выводятся всякие вредные вещества.
  — Наверное, вы правы. Потому что все вдруг куда-то ушло. Я имею в виду, весь этот мрак… Когда Хопкинс сказала мне, что укололась о розовый куст около сторожки, все вдруг вернулось на свои места, все стало прежним. — Она, вздрогнув, добавила: — Но потом мы вошли в гостиную и я увидела ее умирающей — и… и подумала: так ли уж велика разница между мыслью об убийстве и самим убийством?
  — Очень велика! — воскликнул Питер Лорд.
  — Вы думаете, что она существует, эта разница?
  — Безусловно! Мысль об убийстве никому не причиняет вреда. У некоторых людей превратные представления о подобных вещах: они полагают, что обдумывать убийство и подготавливать его — одно и то же. Это в корне неверно. Если вы, так сказать, «вынашиваете» убийство достаточно долго, то в один прекрасный день вы неожиданно выходите из этого мрака на свет и начинаете понимать, что все ваши планы, в сущности, совершенно нелепы!
  — О, как вы умеете успокаивать… — сказала Элинор.
  — Ничего подобного, — не слишком убедительно пробормотал Питер Лорд. — Просто у меня есть здравый смысл.
  — Время от времени… — в глазах Элинор неожиданно блеснули слезы, — там, в суде… я смотрела на вас. И это придавало мне мужества. Вы выглядели таким… обычным! — Она рассмеялась. — Вы уж простите меня за эту бестактность!
  — Я вас хорошо понимаю, — сказал он. — Когда оказываешься в какой-нибудь кошмарной ситуации, единственное, что помогает держаться, — это думать о чем-нибудь обычном или смотреть на него. И вообще, в обыденных вещах есть своя неоценимая прелесть. По крайней мере, для меня.
  Впервые с того момента, как они сели в машину, Элинор взглянула на своего спутника.
  Нет, ее сердце не сжалось от мучительной нежности, как это всегда бывало, когда она смотрела на Родди. Нет, она не почувствовала этой щемящей боли, непостижимым образом смешанной с почти непереносимой радостью. Теплота и спокойствие — вот что она ощутила, глядя на Питера Лорда.
  «Какое же милое у него лицо, — подумала Элинор, — милое и забавное. И такое успокаивающее».
  Они все мчались и мчались.
  И наконец подъехали к воротам, за которыми уютно прикорнул на склоне холма белый домик.
  — Здесь вас никто не потревожит, — сказал Питер Лорд.
  Повинуясь внезапному порыву, она положила руку на его плечо:
  — А вы… вы будете навещать меня?
  — Конечно.
  — Часто?
  — Все зависит от того, как часто вам захочется меня видеть.
  — Пожалуйста, приезжайте… как можно чаще.
  Глава 6
  — Теперь вы поняли, дружище, что ложь, которую мне преподносят, не менее полезна, чем правда? — спросил Пуаро.
  — И что же, вам каждый лгал? — спросил Питер Лорд.
  — О да! — кивнул Эркюль Пуаро. — Как вы понимаете, у всех на то были свои причины. Но один человек, который обязан был говорить правду, человек очень чуткий и чрезвычайно честный по натуре, — именно тот человек озадачил меня больше всех!
  — Сама Элинор! — догадался Питер Лорд.
  — Вот именно. Все улики были против нее. Однако она сама, при всей ее щепетильности и нетерпимости ко лжи, ничего не предпринимала, чтобы снять с себя подозрение. Обвиняя себя если не в содеянном, то в желании это сделать, она была на грани того, чтобы отказаться от неприятной и унизительной борьбы за собственное спасение. Да-да, она готова была признать себя виновной в преступлении, которого не совершала.
  Питер Лорд шумно вздохнул:
  — Невероятно!
  Пуаро покачал головой:
  — Вовсе нет. Она сама себе вынесла приговор, потому что предъявляла к себе более высокие требования, чем большинство из нас.
  — Да, это на нее похоже, — в раздумье сказал Питер Лорд.
  Эркюль Пуаро продолжал:
  — Практически на протяжении всего моего расследования вероятность того, что Элинор Карлайл действительно виновна, оставалась очень велика. Однако я, как вам и обещал, скрупулезно все проанализировал и обнаружил, что есть довольно серьезные основания, чтобы выдвинуть обвинение против другого лица.
  — То есть против сестры Хопкинс?
  — Нет. Первым мое внимание привлек Родерик Уэлман. Он тоже сразу начал со лжи. Сказал, что уехал из Англии девятого июля и вернулся первого августа. Однако сестра Хопкинс случайно упомянула, что Мэри Джерард отказывала ему дважды: в Мейденсфорде и еще раз, когда она виделась с ним в Лондоне. Вы выяснили для меня, что Мэри Джерард уехала в Лондон десятого июля, то есть на следующий же день после отъезда Родерика Уэлмана из Англии. Когда же в таком случае она успела объясниться с Родериком? Я призвал на помощь знакомого взломщика и, получив благодаря его искусству доступ к паспорту Уэлмана, обнаружил, что с двадцать пятого по двадцать седьмое июля он находился в Англии. Стало быть, он лгал.
  Мне не давал покоя тот отрезок времени, в течение которого сандвичи оставались в буфетной без присмотра, — когда Элинор Карлайл находилась в сторожке. По логике в данном случае жертвой должна была бы стать Элинор, а не Мэри. Имел ли Родерик Уэлман мотив для убийства Элинор Карлайл? Да, имел. И весьма существенный. Она написала завещание, по которому ему доставалось все ее состояние. Путем искусных наводящих вопросов мне удалось выяснить, что Родерик Уэлман вполне мог узнать об этом факте.
  — Так почему же вы решили, что он невиновен? — спросил Питер Лорд.
  — Потому что мне снова солгали! И тоже очень неумно, по сути выдав себя ерундой! Сестра Хопкинс сказала, что уколола руку о розовый куст и в ранке остался шип. Я, конечно же, осмотрел этот куст — шипов на нем не было и в помине… Стало очевидно, что сестра Хопкинс лжет… и так глупо, так вроде бы бессмысленно… Я, естественно, сразу же взял это обстоятельство на заметку и стал выяснять, что она за личность. До этого момента сестра Хопкинс представлялась мне вполне надежной свидетельницей, с четкой позицией. Она была решительно настроена против обвиняемой, что вполне естественно, учитывая ее привязанность к покойной девушке. Но после этого ни с чем не сообразного заявления я более тщательно проанализировал ее поведение и показания и понял то, что раньше от меня ускользало. А именно: сестра Хопкинс что-то знала о Мэри Джерард и страстно желала, чтобы эти сведения выплыли наружу.
  — А разве не наоборот? — удивился Питер Лорд.
  — Это была только видимость! Она великолепно сыграла роль человека, который что-то знает и стремится это скрыть! Но, хорошенько пораскинув мозгами, я сообразил, что каждое произнесенное ею слово преследовало диаметрально противоположную цель. Моя беседа с сестрой О’Брайен утвердила меня в моей догадке. Хопкинс весьма ловко использовала ее в своих целях, а та об этом даже не подозревала.
  Мне стало ясно, что сестра Хопкинс ведет свою собственную игру. Я сопоставил два этих ложных заявления — ее и Родерика Уэлмана. Возможно, ложь кого-то из них была вызвана, в сущности, чем-то совершенно невинным?
  Относительно Родерика… я тут же сказал себе: да, тут ничего серьезного. Родерик Уэлман — натура легко уязвимая. Признаться в том, что у него не хватило воли — ведь он собирался пробыть за границей довольно долго! — в том, что он все-таки не утерпел и вернулся ради этой девушки. И мало того! Эта девушка вновь отвергла его! Нет, это слишком бы ранило его гордость. Поскольку все знали, что его не было в тот роковой день в Англии и, стало быть, он никоим образом не причастен к преступлению, он пошел по линии наименьшего сопротивления — чтобы избавить себя от лишних неприятностей (очень для него характерно!). Он попросту умолчал о своем двухдневном визите в Англию и сказал, что вернулся домой только первого августа — сразу же, как только узнал об убийстве.
  Ну а чем была вызвана ложь сестры Хопкинс? И так ли уж она была невинна? Чем больше я размышлял, тем более странным мне казалось ее поведение. Почему сестра Хопкинс сочла необходимым солгать по поводу отметины на запястье? Что она хотела скрыть?
  Я стал задавать себе вопросы. Кому принадлежал похищенный морфин? Сестре Хопкинс. Кто мог ввести его старой миссис Уэлман? Сестра Хопкинс. Но зачем тогда было привлекать внимание к его исчезновению? На это мог быть лишь один ответ (разумеется, в случае вины Хопкинс!) — потому что ею уже замышлялось другое убийство, убийство Мэри Джерард. Причем явно была уже подыскана жертва, на которую можно было потом все свалить. И очень важно было показать, что у этой будущей жертвы имелась возможность завладеть морфином.
  Эти выводы позволяли объяснить и другие факты. Например, полученное Элинор анонимное письмо. Автор письма явно старался вызвать неприязнь по отношению к Мэри Джерард. Расчет был сделан, несомненно, на то, что Элинор тут же помчится в Хантербери, чтобы противостоять влиянию Мэри Джерард на миссис Уэлман. То, что Родерик Уэлман страстно влюбится в Мэри, конечно, предугадать было невозможно, но сестра Хопкинс тут же сообразила, как этим воспользоваться. Теперь у так называемой «убийцы», то бишь у Элинор, появился очень убедительный мотив для убийства.
  С какой целью были совершены эти убийства? Зачем сестре Хопкинс потребовалось избавляться от Мэри Джерард? Передо мной в какой-то момент забрезжил свет — о, пока еще очень слабый, почти неразличимый в тумане. Я знал, что сестра Хопкинс имела довольно большое влияние на Мэри Джерард. В частности, именно она убедила девушку написать завещание. Однако завещание было не в пользу Хопкинс. Оно было написано в пользу Мэри Райли, проживавшей в Новой Зеландии. И тут я вспомнил случайную фразу одного из деревенских жителей — о том, что тетка Мэри работала больничной медсестрой.
  Туман начал рассеиваться, свет становился ярче. Передо мной все отчетливей вырисовывалась схема задуманного преступления. Теперь можно было двинуться дальше. Я еще раз посетил сестру Хопкинс. И она и я блестяще разыграли друг перед другом комедию. В конце концов она позволила уговорить себя рассказать то, что жаждала выложить с самого начала! И все же она, пожалуй, слишком поторопилась! Но уж больно удобный случай подвернулся, и она не хотела его упускать. К тому же истина рано или поздно все равно должна была выплыть на свет божий. С весьма талантливо разыгранным сомнением она извлекла письмо. И тогда, друг мой, догадки перестали быть догадками… теперь я знал наверняка! Письмо выдавало ее с головой.
  Питер Лорд недоуменно сдвинул брови:
  — Каким образом?
  — Mon cher, надпись на конверте гласила: «Для Мэри. Переслать ей после моей смерти». Но из содержания письма становилось совершенно ясно, что Мэри Джерард не должна узнать правду. Да и слово «переслать» (а не «передать»), написанное на конверте, кое-что проясняло. А именно: письмо предназначалось не Мэри Джерард, а другой Мэри. Элиза Райли хотела сообщить правду своей сестре Мэри Райли, живущей в Новой Зеландии.
  Сестра Хопкинс обнаружила это письмо совсем не в сторожке и совсем не после смерти Мэри Джерард. Оно хранилось у нее уже много лет. Она получила его еще в Новой Зеландии, куда его послали после смерти сестры. — Он сделал паузу. — Когда видишь истину глазами разума, остальное уже проще. Благодаря скорости современных самолетов в суде появилась свидетельница, которая хорошо знала Мэри Дрейпер в Новой Зеландии.
  — Ну а если бы вы ошиблись и сестра Хопкинс и Мэри Дрейпер не оказались бы одним и тем же лицом, что тогда? — поинтересовался Питер Лорд.
  — Я никогда не ошибаюсь! — холодно возразил Пуаро.
  Питер Лорд рассмеялся.
  — Мой друг, теперь мы кое-что знаем об этой женщине, — продолжил Пуаро. — Итак, Мэри Райли, она же Дрейпер. Полиция Новой Зеландии не смогла собрать достаточно улик для того, чтобы предъявить ей обвинение, но она уже некоторое время находилась под наблюдением — до того как внезапно покинула страну. У нее в Зеландии была пациентка, старая леди, которая завещала «дорогой сестре Райли» порядочную сумму, и смерть этой леди весьма озадачила ее врача. Муж Мэри Дрейпер застраховал свою жизнь на значительную сумму, которая в случае его смерти была бы выплачена ей, и тоже вскоре умер — совершенно неожиданно. Однако тут ей не повезло: муж действительно выписал чек на страховую компанию, но забыл его отправить. Возможно, на ее совести не только эти известные нам случаи. Вне всякого сомнения, это беспощадная и не брезгующая ничем женщина.
  Вы представьте, какую пищу ее предприимчивому уму и какие перспективы давало письмо сестры. Когда земля Новой Зеландии, как говорится, стала гореть у нее под ногами, она вернулась в Англию и нанялась на работу под фамилией Хопкинс (это фамилия одной из ее покойных коллег, с которой она когда-то работала в больнице). Ее конечной целью был Мейденсфорд. Видимо, она собиралась прибегнуть к шантажу. Однако миссис Уэлман была не такой женщиной, которая позволила бы себя шантажировать, и сестра Райли, или Хопкинс, весьма разумно отказалась от этой затеи. Несомненно, она навела справки и обнаружила, что миссис Уэлман очень богатая женщина, а по каким-то обмолвкам старой леди поняла, что та не составила завещания. Так что в тот июньский вечер, когда сестра О’Брайен сообщила своей коллеге, что миссис Уэлман просила пригласить к ней поверенного, Хопкинс действовала без колебаний. Миссис Уэлман должна была умереть, не составив завещания, чтобы ее незаконная дочь могла бы унаследовать все состояние. К тому времени Хопкинс успела подружиться с Мэри Джерард и приобрела довольно большое влияние на девушку. На первом этапе главное было сделано, оставалось лишь убедить Мэри Джерард написать завещание в пользу сестры своей матери; Хопкинс сама тщательно проследила за формулировкой завещания. В нем не было никакого упоминания о том, кем приходится Мэри Джерард Элиза Райли. «Мэри Райли, сестре покойной Элизы Райли», и все. Как только Мэри подписала завещание, она была обречена. Хопкинс выжидала лишь подходящего случая. Полагаю, что она заранее наметила такой способ убийства, в котором важное место отводилось апоморфину, — чтобы обеспечить себе алиби. Вероятно, она собиралась каким-то образом залучить Элинор и Мэри в свой коттедж. Когда же Элинор пришла в сторожку и пригласила их обеих на сандвичи, Хопкинс мгновенно сообразила, что ей представилась исключительная возможность. Обстоятельства складывались таким образом, что Элинор должны были неизбежно осудить.
  — Не будь вас, ее бы признали виновной, — медленно проговорил Питер Лорд.
  — Ничего подобного, мой друг, — быстро сказал Пуаро, — это вас она должна благодарить за свое спасение.
  — Меня? Но я же ничего не сделал. Я старался…
  Он не договорил. Легкая улыбка тронула губы Пуаро.
  — Mais oui, вы старались изо всех сил, не так ли? Вы были нетерпеливы, вам казалось, что я топчусь на месте. К тому же вы опасались, что она может все-таки оказаться виновной, и потому осмелились лгать мне, Эркюлю Пуаро! Но, mon cher, вы не слишком преуспели в этом. Мой вам совет: продолжайте лечить корь и коклюш, а расследование преступлений предоставьте другим.
  Питер Лорд вспыхнул.
  — Вы знали… все это время? — пробормотал он.
  — Вы приводите меня за руку к просвету в кустах и помогаете найти спичечный коробок, который сами же только что туда подбросили! C’est l’enfantillage!1031
  Питер Лорд растерянно заморгал.
  — Не напоминайте мне об этом! — простонал он.
  — Вы вступаете в разговор с садовником, — продолжал Пуаро, — и буквально заставляете его сказать, что он видел на дороге вашу машину. И тут же пугаетесь и начинаете уверять, что машина была не ваша. И смотрите на меня выразительным взглядом, пытаясь мне внушить, что в Хантербери в то утро приезжал какой-то неизвестный.
  — Я, конечно, жуткий болван!
  — Кстати, а что вы делали в Хантербери в то утро?
  Питер Лорд опять покраснел.
  — Чистейший идиотизм… Я… я услышал, что она приехала, и пошел к дому в надежде ее увидеть. Я не собирался с ней говорить. Я… просто хотел… ну… увидеть ее. С тропинки, обсаженной кустами, я видел, как она в буфетной резала хлеб и мазала его маслом…
  — Ну просто Шарлотта и Вертер1032. Продолжайте, мой друг.
  — Мне больше не о чем говорить. Я просто спрятался в кустах и наблюдал за ней, пока она не ушла.
  — Вы полюбили Элинор Карлайл с первого взгляда? — мягко спросил Пуаро.
  — Думаю, да.
  Воцарилось долгое молчание. Наконец Питер Лорд проговорил:
  — Полагаю, у них с Родериком Уэлманом впереди долгая и счастливая жизнь.
  — Дорогой мой друг, ничего такого вы не полагаете! — возразил Пуаро.
  — Почему нет? Она простит ему историю с Мэри Джерард. В конце концов, это было всего лишь наваждение.
  — Нет, тут все не так просто… Иногда между прошлым и будущим разверзается глубокая пропасть. Когда человек, лишь чудом не угодивший в долину смерти, выбирается потом на солнечный свет, для него начинается новая жизнь, mon cher… И прошлое для него уже ничего не стоит… — И, немного помолчав, он повторил: — Новая жизнь… Она начинается теперь для Элинор Карлайл… И именно вы подарили ей эту жизнь.
  — Нет.
  — Да. Именно ваша решительность, ваша самонадеянная настойчивость побудили меня сделать то, о чем вы просили. Признайтесь, ведь именно вас она благодарила, разве не так?
  — Да, она очень благодарна… сейчас. Она просила почаще ее навещать.
  — Естественно… вы ей нужны…
  — Но не так, как нужен он! — в отчаянии воскликнул Питер Лорд.
  Эркюль Пуаро покачал головой.
  — Она никогда не нуждалась в Родерике Уэлмане. Она любила его, да, безответно… отчаянно.
  Лицо Питера Лорда помрачнело.
  — Меня она никогда не будет так любить, — вдруг охрипшим голосом проговорил он.
  — Возможно, — согласился Пуаро. — Но она нуждается в вас, друг мой, потому что только с вами она сможет обрести новую жизнь.
  Питер Лорд промолчал.
  И тогда Эркюль Пуаро мягко добавил:
  — Почему бы вам не принимать факты такими, какие они есть? Она любила Родерика Уэлмана. Ну и что? Зато с вами она сможет быть счастливой…
  
  1940 г.
  Перевод: С. Никоненко
  
  Раз, два — пряжку застегни
  
  
  
  Раз, раз — гость сидит у нас,
  Два, два — хозяйка пришла,
  Три, три — веселей смотри,
  Четыре, четыре — рот раскрой-ка шире,
  Пять, пять — подливай опять,
  Шесть, шесть — гость не хочет есть,
  Семь, семь — он доволен всем,
  Восемь, восемь — спеть его попросим,
  Девять, девять — дружно посмеемся,
  Ну, а десять — все спать разойдемся.
  Детская песенка-считалка.
  
  Раз, раз — гость сидит у нас
  За завтраком м-р Морли был явно не в настроении. То он жаловался на ветчину, то спросил, почему кофе напоминает жижу, а под конец заметил, что кукурузные хлопья от раза к разу становятся все хуже.
  Это был маленький человек с морщинистой кожей и довольно решительной челюстью. Его сестра, заправлявшая всей работой по дому, напротив, была крупной женщиной, нечто вроде гренадера в юбке. Задумчиво поглядывая на брата, она поинтересовалась, не была ли вода в ванной и на сей раз чересчур холодной.
  В ответ Морли пробурчал что-то, отдаленно смахивавшее на «нет».
  Заглянув в газету, он лишь буркнул, что правительство, похоже, неспособно вырваться из замкнутого круга бездарности и явной идиотии, на что сестра глубоким басом заметила, что это невежливо. Будучи просто женщиной, она считала, причем неизменно, что все действия любого правительства безусловно полезны обществу. Поэтому она потребовала от брата объяснить, почему он считает политику правительства непоследовательной, имбецильной, идиотской и откровенно самоубийственной?!
  Подробно изложив свои взгляды на этот вопрос, Морли выпил еще одну чашку презренного кофе и только тут заговорил о том, что погрузило на самом деле в бездну пессимизма и отчаяния.
  — Эти девчонки! Все они одинаковые! Ненадежные, самовлюбленные, ни в чем на них нельзя положиться.
  — Ты о Глэдис? — спросила сестра.
  — Видишь ли, она только что сообщила — у ее тетки удар и ей надо срочно выехать в Соммерсет.
  — Ну, дорогой, такое случается. Нельзя же винить ее за это.
  Морли мрачно покачал головой:
  — А я откуда знаю, что тетку эту хватил удар? А вдруг она все это нарочно подстроила со своим ухажером, с этим прохвостом?! Нет, это точно — они сегодня куда-то направляются вдвоем.
  — Ну, дорогой, о чем ты говоришь? Я даже в мыслях не допускаю, что Глэдис способна на такое. Ведь ты же сам всегда считал, что у нее развито чувство долга.
  — Ну да, конечно…
  — Умная девушка и к тому же весьма старательная — ведь это твои же слова?
  — Да, да, Джорджина, но все это было до тех пор, пока она не познакомилась с этим парнем. И как она изменилась с тех пор?! Стала какая-то рассеянная, дерганая, нервная.
  Гренадерша глубоко вздохнула.
  — В конце концов, Генри, девушкам свойственно влюбляться. Что ж тут поделаешь.
  — Это не должно… — рявкнул Морли, — отражаться на ее работе. Она ведь мой секретарь. А сегодня, именно сегодня она мне так нужна! Такие важные клиенты! Ну, не обидно ли?
  Обидно, конечно. А кстати, Генри, как твой новый паренек?
  Новый приступ вздохов и нечленораздельного бурчания.
  — Хуже пока не было. Простейшую фамилию не может правильно произнести, а о манерах и говорить не приходится. Если все так пойдет и дальше, придется искать другого — ну куда с таким? Что за образование дают им в наши дни? Готовят недоумков, не способных понять элементарных вещей. — Он взглянул на часы.
  — Пора собираться. Надо еще эту Сейнсбэри Сил принять вне очереди — зуб у нее, с болью. Я посоветовал ей пойти к Рейли, но она и слышать не хочет.
  — Разумеется, — заметила м-с Морли. К брату она была всегда лояльна.
  — А что? Прекрасный специалист этот Рейли, нет, правда, отличный! Первоклассный диплом, и работает на современном уровне.
  — Вот только ручонки у него дрожат, — заметила м-с Морли. — Пьет, похоже.
  Брат рассмеялся — к нему снова вернулось хорошее настроение:
  — Жди к обеду. Как обычно — в половине второго.
  
  
  Амбериотис сидел в «Савое» и, довольно ухмыляясь, орудовал зубочисткой. Все шло как нельзя лучше. Ему опять повезло.
  Ну не чудно ли? Несколько милых слов этой курице — и такой богатый улов… А ведь правду говорят — пусти свой хлеб по реке… А что, он всегда был добрым с женщинами. И щедрым! А в будущем будет еще пощедрее.
  Перед глазами поплыли лучезарные, радужные картины. Маленький Димитрий… И добряк Константинопулос в битве за процветание своего крохотного ресторанчика… Вот будет сюрприз для них!
  Рука неосторожно ткнула зубочисткой в десну — Амбериотис поморщился. Розовые видения будущего уступили место болезненным ощущениям настоящего. Кончик языка бережно коснулся ранки.
  Он вынул блокнот — «Двенадцать часов. Улица королевы Шарлотты, 58». Потом попытался было вернуть прежнее настроение, но тщетно. Сознание сосредоточилось на короткой фразе:
  «Двенадцать часов. Улица королевы Шарлотты, 58».
  Завтрак в отеле «Гленгоури» подходил к концу. Мисс Сейнсбэри Сил болтала с м-с Болито — в ресторане им отвели соседние столики и они подружились уже на следующий день после приезда мисс Сил. Было это неделю назад.
  — Знаете, дорогая, — проговорила мисс Сил, — но он действительно перестал болеть. Не тревожит ни чуточки. Думаю, я позвоню и отменю этот визит…
  — Не глупите, моя дорогая, — отвечала ей новая подруга. — Вы пойдете к дантисту и покончите с этим раз и навсегда.
  М-с Болито была высокой, внушительной женщиной с сочным грудным голосом. Мисс Сил было уже за сорок, ее неровно обесцвеченные волосенки клубились вокруг головы беспорядочными кудряшками. Одевалась она артистически небрежно, пенсне не удерживалось на носу. А уж какая говорунья она была…
  — Но правда, — сказала она кокетливо, — ведь действительно не болит.
  — Ерунда! Ведь только вчера вы меня уверяли в том, что даже заснуть не могли.
  — Ну… да, до некоторой степени. Но сейчас, думаю, нерв уже умер…
  — А раз так, то тем более надо сходить к врачу, — твердо парировала м-с Болито. — Мы все в подобных случаях норовим отложить на потом, но ведь это трусость! Надо решиться, моя дорогая! И покончить с ним.
  С беззаботных губ мисс Сил, казалось, готово было сорваться нечто вроде: «Конечно, это же не ваш зуб…» Однако на деле она произнесла:
  — Пожалуй, вы правы. И потом, м-р Морли такой аккуратный врач, никогда не делает больно.
  
  
  Заседание Совета директоров закончилось. Все прошло гладко. Отчет был хорошим. Нареканий вроде бы быть не должно. Но что-то продолжало тревожить Сэмюэля Роттерстайна, какой-то нюанс в тоне председателя, явно не связанный с ходом совещания.
  Тайная тревога? Впрочем, Роттерстайн не мог увязать это понятие с такой личностью как Алистер Блант — слишком уж бесстрастной, эмоционально холодной казалась ему натуру начальника. Самое воплощение «нормальности», эдакой типично английской холодности.
  Может, печень? Она, кстати, напоминала временами о себе и самому Роттерстайну. Но Блант никогда не жаловался на печень — не было такого случая. Его здоровье было под стать крепкому уму и железной финансовой хватке.
  И все же что-то здесь было не так… Пару раз рука председателя приближалась к лицу. И сидел он, осторожно подпирая щеку ладонью. Необычная для него поза. Кроме того, пару раз его лицо явно выражало раздражение.
  Они вышли из зала совещаний и стали спускаться по лестнице.
  — Может, вас подвезти? — предложил Роттерстайн. Блант улыбнулся и покачал головой:
  — Меня ждет машина. — Он взглянул на часы. — Я уже не вернусь. — Он помолчал. — Дело в том, что я спешу к зубному.
  Тайна перестала существовать.
  Выкарабкавшись наконец из такси, Эркюль Пуаро расплатился с водителем и нажал кнопку звонка у дверей Дома № 58 по улице королевы Шарлотты. После недолгого ожидания дверь ему открыл веснушчатый парень в ливрее, с огненно — рыжими волосами и подчеркнуто серьезными манерами.
  — Мне к м-ру Морли, — проговорил Пуаро.
  В сердце его при этом теплилась наивная надежда на то, что Морли куда-то вызвали, что он нездоров или посещает пациента на дому… Тщетно! Парень отступил на шаг, приглашая Пуаро внутрь. Дверь за спиной издала сухой безжалостный щелчок.
  — Ваше имя?
  Пуаро назвался. Комната, куда его проводили, была обставлена спокойно, с хорошим вкусом и сейчас почему-то показалась Пуаро неописуемо мрачной. На полированном столике были аккуратно разложены газеты и журналы, на буфете стояли посеребренные подсвечники и декоративное блюдо. Камин украшали бронзовые часы и две вазы из того же металла, на окнах были синие портьеры, стулья пестрели восточной смесью цветов и птиц.
  На одном из них сидел военной выправки джентльмен со свирепо торчащими усами и пожелтевшей кожей, который принялся рассматривать вновь вошедшего с любопытством досужего путешественника, разглядывающего надоедливое насекомое. Сейчас ему явно недоставало если не револьвера, то, как минимум, мухобойки. Пуаро посмотрел на него соответствующе. «Иные англичане бывают столь неприятны и смешны, что их стоило бы убирать со света еще при рождении, чтобы не мучились», — подумал про себя Пуаро.
  Прервав затянувшееся разглядывание, джентльмен — воин подцепил со стола «Тайме» и, развернув стул так, чтобы не видеть Пуаро, уткнулся в газету. Пуаро же взял «Панч», перелистал его, но остроумных шуток так и не обнаружил.
  Появился тот же парень. — Полковник Эрроубамби! — воскликнул он и увел военного.
  Пуаро продолжал гадать, может ли в природе существовать такая фамилия, но тут входная дверь с шумом распахнулась и на пороге появился молодой человек лет тридцати.
  Пока он стоял у окна, нервно разглядывая обложки журналов, Пуаро успел бросить на него пару оценивающих взглядов. Малоприятный, даже опасный тип, не исключено — преступных наклонностей. Во всяком случае на убийцу он походил больше, чем многие из настоящих убийц, с которыми ему приходилось иметь дело.
  Перед глазами снова возник тот же парень. М-р Пи — ро! — возвестил он.
  Быстро смекнув, что это о нем, Пуаро поднялся и паренек повел его за угол в конец комнаты — там располагался лифт, на котором они поднялись на второй этаж. По коридору они прошли в маленькую прихожую непосредственно перед кабинетом врача.
  Под звук журчащей воды, перемежаемый довольным урчанием доктора Морли, Эркюль Пуаро ступил в камеру пыток.
  
  
  В жизни величайших людей всегда найдутся унижающие их моменты. Не зря, видимо, говорится, что человек может быть героем для кого угодно, но только не для слуг. К этому вполне можно добавить, что и в своих собственных глазах человек перестает быть героем, едва он оказывается в зубоврачебном кресле.
  Со всей отчетливой болезненностью очень хорошо сейчас понимал это и Эркюль Пуаро. Он во многом был выше других! Однако этого превосходства сейчас он не ощущал вовсе. И самомнение, и самообладание — все утекло как вода сквозь пальцы.
  Морли же тем временем покончил со своими приготовлениями.
  — А не очень-то сегодня летняя погодка! — профессионально бодрым голосом проговорил он, медленно и осторожно подводя Пуаро к креслу.
  Тот глубоко вздохнул, уселся и постарался расслабиться.
  — Так, отлично, — с отвратительной бодростью промолвил доктор. — Вам удобно? Вы уверены?
  Пуаро сжал подлокотники, зажмурился и открыл рот.
  — Что-нибудь побаливает?
  Очевидно, что пациент с широко открытым ртом лишен возможности произнести что-нибудь членораздельное. Морли и не ожидал конкретного ответа на свой вопрос. Между тем, хотя он и пришел на регулярный осмотр, Пуаро было о чем ему рассказать. Но, может, Морли как-то не заметит, проглядит этот второй задний зуб?
  Разумеется, дантист мог и проглядеть — в принципе мог. Но этот был хорошим стоматологом.
  — Ага, пломбочка подызносилась. Пока ничего опасного, И десны в превосходном состоянии. — Секундное замешательство, задумчивое пыхтение, но — о счастье! — ложная тревога. Теперь нижняя челюсть.
  — Первый, второй… Третий?
  «Ну, все, — подумалось Пуаро, — гончая почувствовала добычу».
  — А вот здесь непорядок. Побаливает иногда, а? Нет? Странно…
  Осмотр продолжался.
  Наконец Морли удовлетворенно хмыкнул:
  — Ничего серьезного. Пара пломбочек — и порядок. Пожалуй, сегодня и покончим с этим.
  Послышался щелчок выключателя и гул бормашины. Нежным, даже каким-то ласкающим жестом Морли выбрал нужное сверло.
  — Если что, дайте мне знать, — предупредил он, приступая к своей ужасной работе.
  Однако Пуаро не пришлось ни застонать, ни дернуться, ни махнуть рукой — в самый критический момент гул прекратился.
  — Сплюньте, — проговорил Морли, наложил повязку и тут же подсоединил новое сверло и продолжил занятие. Не боль, а страх — вот что ужасно в бормашине. Тем временем Морли, пока он готовил пломбу, вздумалось поговорить.
  — Вот, сегодня приходится все самому делать. Мисс Невил уехала. Вы ее не помните?
  Не очень убедительно, но Пуаро все же подтвердил этот факт.
  — Вызвали в деревню к родственнице. Ну всегда что-нибудь случится в самый трудный день! Уже сейчас выбился из графика. И тоже — клиент перед вами опоздал, а это всегда выбивает из привычного ритма. Я уж не говорю о пациентке, которую пришлось принять вне очереди — у нее была сильная острая боль! Обычно я припасаю на утро минут пятнадцать — как раз для таких случаев, но сегодня и это не помогло.
  — И вот что еще я скажу вам, м-р Пуаро, я всегда обращал на это внимание. Серьезные, важные люди никогда не опаздывают, они всегда приходят вовремя, никогда не заставляют себя ждать. Члены королевской семьи — очень пунктуальны. И крупные бизнесмены. Вот сегодня придет сам Алистер Блант! — В голосе дантиста прозвучали нотки триумфа.
  Пуаро, рот которого был забит ватными тампонами, а из — под языка свисала стеклянная трубка, лишь промычал что-то невнятное.
  Алистер Блант. Да, в наши времена такое имя вызывает подлинный трепет. Не герцог, не лорд, не пэр. Просто Алистер Блант. Человек, лицо которого практически неизвестно широкой публике, а имя лишь изредка, да и то вскользь упоминается в газетах.
  Этот незаметный англичанин возглавляет крупнейший в Англии банковский концерн. Богатейший человек, способный говорить «да» и «нет» целым правительствам! На людях же он практически не показывался, с громкими речами не выступал, но обладал огромной властью.
  — И вы знаете, м-р Пуаро, — на прием он всегда приходит минута в минуту. А потом часто отсылает машину и пешком возвращается домой или в офис. Милейший, обаятельнейший человек. Любит гольф и боготворит свой сад. Ни за что не подумаешь, что он в состоянии купить пол — Европы. Ну, прямо как вы и я.
  Пуаро не понравилось безоглядное уравнивание «вы» и «я». Морли хороший дантист, верно, но в Лондоне много хороших дантистов, а Пуаро только один.
  — Сполосните, — сказал Морли и перешел к следующему зубу. — Посмотрите, как демократичны наши король и королева! Разумеется, вы, французы, склонны больше воспринимать республиканские идеи…
  — Я не фрахух — я бейиец, — забулькал Пуаро.
  — Нет-нет, пока молчите, дупло еще не просохло. А я и не знал, что вы бельгиец. Очень интересно. Всегда был самого высокого мнения о вашем короле Леопольде. И вообще я — за монархов. Посмотрите, как их воспитывают. Как они помнят людей по имени и в лицо. Хотя, конечно, есть люди с врожденной памятью. Взять меня. Я не помню имен, но никогда не забываю лицо. Один из моих пациентов на днях — я видел его раньше. Его имя мне ничего не сказало, но я заметил про себя — где это я его видел? Я еще не вспомнил, но это придет. Еще раз сполосните дупло.
  Когда все закончилось, Пуаро поднялся из кресла свободным человеком.
  — Желаю вам всего хорошего, м-р Пуаро. Надеюсь, вы не обнаружили у меня в доме преступников?
  — Пока сидел в приемной, все они казались мне преступниками. Сейчас, конечно, другое дело, улыбнулся Пуаро.
  — Что ж, после приема все видишь по-другому. Вызвать вам лифт?
  — Нет, спасибо, спущусь пешком. Это пойдет мне на пользу.
  — Как угодно. Во всяком случае лифт около лестницы.
  Едва Пуаро переступил порог кабинета врача, как из Кранов побежала вода.
  Спускаясь по лестнице, он снова увидел того же самого полковника, выходившего на улицу. «Вовсе он и не зловещий, — подумал умиротворенный Пуаро. — Скорее, в прошлом — отличный стрелок, уложивший в Индии не одного тигра. Настоящая опора империи».
  Наконец спустившись, он прошел в приемную, где оставил трость и шляпу. К его удивлению, беспокойный молодой человек все еще сидел там. Кроме него там находился еще один пациент, читавший «Филд».
  Пуаро внимательно посмотрел на молодого человека, хотя взгляд его на этот раз был заметно подобревшим. «Он по-прежнему выглядит так, словно и вправду на убийство собрался, но на самом деле не убийца, — добродушно подумал известный сыщик. — Но спускаться вниз он будет уже другим — веселым, с пританцовывающей походкой, абсолютно беззлобным».
  Бодрым голосом рыжий парень объявил:
  — Мистер Блант!
  Мужчина отложил «Филд» и встал из кресла. Среднего роста, среднего возраста, не полный и не худой, хорошо одет. Ничего особенного.
  Пуаро взял свои вещи и двинулся к двери. Краем глаза он еще раз взглянул на молодого человека и утвердился в мысли, что у того действительно не на шутку разболелись зубы.
  Внизу у входа висело большое зеркало, и Пуаро не преминул остановиться у него, чтобы поправить свои роскошные усы, слегка растрепавшиеся от прикосновений рук и рукавов дантиста.
  Заканчивая это занятие, он услышал звук остановившегося лифта, обернулся и увидел все того же огненного парня, бросившегося раскрывать перед ним дверь.
  В этот момент у тротуара остановилось такси и из приоткрывшейся двери показалась человеческая нога. Пуаро с галантным интересом принялся разглядывать ее.
  Изящная лодыжка, дорогие чулки. Неплохая ножка, а вот обувь — явно не то. Новая, лакированная туфелька с огромной пряжкой. Да, отнюдь не шик — провинциальность. Он покачал головой.
  Выходя из машины, дама случайно зацепилась ногой за край двери и пряжка расстегнулась. Клиньк! — и деталь фурнитуры упала на тротуар. Бодро шагнув вперед, Пуаро наклонился и грациозно поднял ее.
  Ага! Скорее пятьдесят лет, чем сорок. Пенсне. Не особенно аккуратные желтоватые волосы, нелепое платье.
  Дама поблагодарила его, уронив сначала пенсне, а затем сумочку. Если и не особенно галантно, то во всяком случае вежливо Пуаро поднял и эти предметы, после чего дама скрылась за дверью дома № 58 по улице королевы Шарлотты.
  — Свободны? — обратился Пуаро к таксисту.
  — Свободен! — ответил тот.
  — И я тоже свободен от забот! Таксист смотрел на него подозрительно.
  — Нет, мой друг, я не выпил. Просто побывал у дантиста и теперь полгода спокойной жизни.
  Два, два — хозяйка пришла
  Без четверти три зазвонил телефон. Пуаро сидел в кресле, не спеша переваривая превосходный обед. Сам он, естественно, проигнорировал звонок и дождался, когда верный Джордж снял трубку.
  — Что там? — Он поднял голову, когда Джордж со словами «Подождите минутку, сэр» положил трубку на столик.
  — Главный инспектор Джапп, сэр.
  — Вот как? — Он взял трубку. — Рад вас слышать, старина. Как дела?
  — Это вы, Пуаро?
  — Естественно.
  — Я слышал, вы сегодня были у зубного? Это верно?
  — От Скотленд — Ярда ничего нельзя утаивать!
  — Ваш дантист — Морли? Дом 58 по улице королевы Шарлотты?
  — Да, — голос Пуаро слегка изменился. — А почему вы спрашиваете?
  — Вы правда лечили зуб? Вы не хотели его ни о чем предупредить?
  — Нет, конечно. Целых три пломбы поставил, если хотите знать.
  — Как он выглядел? Держался обычно?
  — Пожалуй, да. А что случилось-то?
  Голос Джаппа стал официально ровным:
  — Некоторое время спустя он застрелился.
  — Что?!
  — Вас это удивляет?
  — Даже очень.
  — Меня, надо сказать, тоже. Хотел бы поговорить с вами. Наверное, не хочется ехать сюда?..
  — Откуда вы говорите?
  — С улицы королевы Шарлотты.
  — Немедленно выезжаю.
  
  
  Дверь открыл полицейский в форме.
  — М-р Пуаро? — вежливо поинтересовался он. — Главный инспектор наверху. Второй этаж, вы знаете?
  — Я утром здесь был.
  В комнате находились три человека.
  — Рад вас видеть, Пуаро, — обратился к вошедшему Джапп. — Мы как раз собирались выносить тело. Желаете взглянуть?
  Тело лежало недалеко от камина. Мертвый Морли выглядел так же как при жизни. Чуть ниже правого виска темнела маленькая дырочка. Рядом с ладонью правой руки, откинутой в сторону, лежал пистолет.
  Пуаро покачал головой.
  Тело унесли и оба детектива остались одни. Пуаро сел в кресло.
  — Рассказывайте.
  — Что ж, он действительно мог застрелиться, — вздохнув, произнес Джапп. — Возможно, он и застрелился… На рукоятке пистолета только его отпечатки пальцев. И все же мне это не нравится…
  — Что именно?
  — Начнем с того, что я не вижу абсолютно никаких причин стреляться. Отличное здоровье, процветающая практика, никто не считает, что у него были сколь-нибудь серьезные проблемы. Женщин не имел, по крайней мере, нам об этом ничего не известно. Да и с психикой у него было вроде бы все в порядке, никаких комплексов. Потому-то мне и хотелось услышать ваше мнение. Вы же видели его утром, может, что-то заметили?
  Пуаро покачал головой.
  — Ничего.
  Он был олицетворенное благополучие.
  — Вот это-то и странно. Ведь согласитесь, не очень-то верится, чтобы человек стал стреляться в середине рабочего дня. Почему бы не дождаться вечера? Ведь так естественнее.
  Пуаро кивнул.
  — А когда это произошло?
  — Точно пока сказать нельзя. Похоже, никто не слышал звука выстрела. Впрочем, это не удивительно — между этой комнатой и коридором две двери, причем обе обиты с двух сторон. Видимо — чтобы заглушать крики жертв бормашины.
  — Очень может быть. Пациенты под наркозом, бывает, кричат.
  — Кроме того, на улице оживленное движение, поэтому и там едва ли кто услышал бы звук выстрела.
  — Когда обнаружили тело?
  — Примерно в час тридцать. Его слуга — Альфред Биггс. Не особенно смышленый парнишка, что и говорить. Пациентка, прибывшая к половине первого, похоже, изрядно помучилась в приемной, пока не обратилась к нему за помощью. В час десять малец постучал в кабинет Морли, но ответа не последовало. Можно было и заглянуть внутрь, но Морли уже закатил пару скандалов, так что он решил не нарываться на третий. Поэтому он спустился вниз, а истомившаяся пациентка, прождав сорок пять минут, решила наконец хлопнуть дверью.
  — Кто она?
  Джапп ухмыльнулся. — Если верить мальчишке, ее звали мисс Шерти, хотя по журналу записей она зовется Керби.
  — А как пациентам сообщали, что врач готов принять их?
  — Морли нажимал на звонок — прямо из кабинета — и Биггс провожал очередного пациента наверх.
  — И когда он звонил в последний раз?
  — В пять минут первого. Тогда парень проводил в кабинет некоего Амбериотиса, который, согласно регистрационной книге, остановился в «Савое».
  Пуаро слегка улыбнулся:
  — Интересно, как прозвучала его фамилия в устах Биггса?
  — Да уж, чертовщина, наверное, какая-то получилась. Спросим, если захочется посмеяться.
  — А когда ушел этот Амбериотис?
  — Парень его не провожал, поэтому точно не знает. Многие пациенты не ждут лифта и спускаются пешком. Но я позвонил в «Савой» и поговорил с ним. Амбериотис сказал, что, выходи из дома 58, посмотрел на часы — было двенадцать двадцать пять.
  — Ничего важного он не сообщил?
  — Нет, только подтвердил, что поведение врача было самым обычным.
  — Ну что ж, кажется, ясно — что-то произошло между 12.25 и 1.30. Причем, видимо, ближе к 12.25.
  — Именно. Иначе…
  — Иначе он бы позвонил, чтобы пригласить следующего клиента.
  — Эксперт тоже согласен с таким подходом. Он осматривал тело примерно в 2.20. По его мнению, смерть не могла наступить позже часа дня, скорее, много раньше. Но это, разумеется, лишь приблизительно.
  — Значит, в 12.25 наш дантист
  — обычный, жизнерадостный, даже веселый человек, а после этого? Отчаяние, смертельная тоска, что угодно — и он стреляется.
  — Да, странно, — сказал Джапп. — Согласитесь.
  — Странно — не то слово… Это был его собственный пистолет?
  — Нет. У него не было пистолета. Никогда. По словам его сестры, подобных вещей в доме не держали. Конечно, он мог и купить его, если задумал такое дело. Это будет нетрудно установить.
  — Вас еще что-то беспокоит, так ведь?
  Джапп потер кончик носа. — Знаете, лежал он как-то странно. Непохоже, что человек может упасть именно так. Не то чтобы это было невозможно, но — необычно. Не похоже, точнее. И потом, на ковре остались какие-то следы, будто по нему что-то тащили.
  — Ага, это уже кое-что.
  — Да, если здесь опять не вмешался этот рыжий сопляк. Знаете, я отнюдь не исключаю, что, обнаружив Морли мертвым, он попытался зачем-то передвинуть его. Он, конечно, отрицает это, но страх есть страх. Он из тех ослов, что вечно все делают не так, и им за это постоянно достается. Вот они и привыкают врать автоматически.
  Пуаро внимательно осматривал кабинет. Раковину за дверью, высокий шкаф у противоположной стены, зубоврачебное кресло, всякие инструменты дантиста у окна, камин. Потом вернулся туда, где лежало тело. Рядом с камином была еще одна дверь.
  Джапп перехватил его взгляд. — Там только маленький кабинетик. — Он распахнул дверь.
  Там действительно располагался крошечный рабочий кабинет с письменным столом, несколькими стульями, спиртовкой и чайным прибором. Другой двери там не было.
  — Здесь работала его секретарша, мисс Невил. Кажется, сегодня она не работала.
  — Да, помню, он говорил мне, — кивнул Пуаро. — И это, возможно, является аргументом против того, что он действительно покончил с собой.
  — Вы хотите сказать, что ее специально убрали отсюда на сегодня? — После некоторой паузы Джапп продолжал:
  — Но если это не самоубийство, значит — убийство. Почему? Это звучит столь же невероятно, как самоубийство. Такой спокойный, безобидный человек. Кому нужно было его убивать?
  — А кто мог бы убить его? — обронил Пуаро.
  — Да кто угодно! Его сестра могла спуститься из квартиры наверху и застрелить брата, или кто-нибудь из слуг. А его коллега Рейли — разве он не мог? И этот парень Альфред. Любой пациент мог его убить. Кстати, тот же Амбериотис элементарно мог пристрелить его.
  Пуаро кивнул. — Но тогда нам надо будет узнать — зачем он это сделал?
  — Да, вопрос остается тем же — зачем? Почему? Амбериотис живет в «Савое». Зачем богатому греку приходить и убивать безобидного дантиста? Мотив, похоже, станет нашим главным камнем преткновения.
  — Складывается впечатление, — пожал плечами Пуаро, — что смерть избрала не ту жертву. Таинственный грек, богатый банкир, известный детектив — что может быть естественнее их смерти от пули? Загадочный иностранец может быть замешен в истории со шпионажем, богатые банкиры — иметь родных, ждущих их смерти, ну, а знаменитые детективы опасны для преступников.
  — Кому же был опасен старина Морли? — мрачно спросил Джапп.
  — Как сказать…
  — Что вы хотите сказать, Пуаро?
  — Ничего особенного, случайная фраза. — И Пуаро рассказал, что Морли обмолвился о хорошей памяти на лица и упомянул некоего пациента.
  Джапп посмотрел на него с сомнением: «Что ж, вполне возможно, но больно уж притянуто. Может, кто-то хотел сохранить свое инкогнито? Кстати, вы не обратили внимание, кто еще был в приемной?»
  — В приемной сидел один молодой человек, весьма смахивавший на убийцу.
  — Что?!
  — Друг мой, — улыбнулся Пуаро, — это было перед убийством. Более того — перед моим посещением врача. Я нервничал, фантазировал. Мне все казалось зловещим — все, вплоть до ковра в приемной. Наверное, у парня просто ломило зубы, вот и все.
  — Возможно. Но мы все же проверим этого типа. Убийство это или самоубийство, мы проверим всех. Думаю, надо будет еще раз поговорить с мисс Морли. А то я лишь парой фраз с ней обмолвился. Конечно, она была потрясена случившимся, но она не из тех, что падают в обморок. Кстати, а что мешает нам сейчас поговорить с ней?
  
  
  Высокая и расстроенная Джорджина Морли слушала их и отвечала на их вопросы.
  — Это невероятно! — с чувством проговорила она. — Невероятна сама мысль, что мой брат мог покончить с собой. — Вы хотите сказать, убийство? — Она задумалась, затем медленно проговорила:
  — Полагаю, что такое предположение столь же бессмысленно, как и предыдущее.
  — Но не столь невозможно?
  — Пожалуй, ибо, говоря о первой версии, я опиралась на то, что действительно знаю, — на умственное, моральное состояние моего брата. Мне известно, что у него и в мыслях не было подобного. Ни причин, ни поводов лишать себя жизни.
  — Вы его видели сегодня перед работой?
  — Да, за завтраком.
  — И как он вам показался? Не был расстроен, опечален?
  — Пожалуй, был расстроен, но не в том смысле, который вы имеете в виду. Он был просто раздражен.
  — Отчего же?
  — Его ожидал трудный день, а медсестра и личный секретарь одновременно уехала.
  — Мисс Невил?
  — Да.
  — А чем она обычно занималась?
  — Ну, вела переписку с клиентами, запись пациентов, заполняла лечебные карточки. Потом стерилизовала инструменты и готовила все необходимое для работы, ассистировала.
  — Давно она здесь работает?
  — Три года. И мы оба довольны… были довольны ее работой.
  — Она уехала к какой-то больной родственнице? Ваш брат говорил мне.
  — Да, она получила телеграмму, что ее тетку хватил удар, и уехала в Соммерсет утренним поездом.
  — И именно от этого ваш брат так сильно расстроился?
  — Вроде… — Мисс Морли слегка заколебалась. — Но не думайте, что он такой бесчувственный, — поспешно продолжала она, — просто на какой-то момент ему показалось…
  — Я вас слушаю, мисс Морли.
  — Ну, он подумал, что это она сама подстроила. О, пожалуйста, поймите меня правильно. Я абсолютно уверена, что Глэдис никогда бы не пошла на такое. Я и Генри говорила то же. Но дело в том, что она помолвлена с одним неподходящим парнем… Не совсем то, что надо… Генри очень переживал, и, наверно, подумал, что он-то и подбил ее сбежать на денек.
  — Вы лично в это верите?
  — О, совсем нет. Глэдис — очень надежная девушка.
  — Но ее молодой человек мог предложить ей такое?
  Мисс Морли фыркнула.
  — Очень даже мог.
  — А чем занимается этот молодец? Кстати, как его зовут?
  — Картер. Фрэнк Картер. Он работает или работал, кажется, страховым агентом. Недавно его уволили и он, кажется, пока не устроился. Генри говорил, пожалуй, не без основания, что парень производит впечатление прощелыги. Особенно его раздражало то, что Глэдис одолжила ему из своих сбережений.
  Тут вмешался Джапп:
  — Ваш брат пытался уговорить ее прервать связь с Картером?
  — Да, и не раз.
  — Значит, Картер вполне мог затаить зло на вашего брата?
  — Ерунда! — возмутилась гренадерша. — Если вы думаете, что Фрэнк может быть причастен к убийству моего брата?.. Да, он хотел прервать их отношения, но она ведь не послушалась его — она, как дурочка, привязалась к Фрэнку.
  — А не приходит вам на память еще кто-нибудь, кто мог питать недобрые чувства к покойному?
  Мисс Морли покачала головой.
  — Со своим компаньоном — м-ром Рейли — у него были хорошие отношения?
  — Насколько это вообще возможно с ирландцем, — ядовито выдавила женщина.
  — То есть?
  — У ирландцев слишком буйный нрав, и они не преминут при любой возможности сцепиться с кем угодно. А Рейли особенно любил поспорить о политике.
  — И все?
  — Да, все. Рейли неприятен во многих отношениях, но врач он был отменный во всяком случае, Генри всегда так считал.
  — А чем именно он раздражал вас?
  Женщина поколебалась, потом столь же ядовито молвила:
  — Пьет слишком много. Но, прошу вас, никому ни слова об этом…
  — И у него с вашим братом случались конфликты по этому поводу?
  — Генри пару раз намекал ему. В стоматологии, — менторским тоном продолжала мисс Морли, — нужна крепкая рука и к тому же запах изо рта не способствует укреплению доверия пациента к врачу.
  Джапп кивнул:
  — А вы не можете сказать пару слов о финансовом положении вашего брата?
  — Зарабатывал он неплохо. Были и сбережения. У нас обоих было наследство от отца.
  Джапп откашлялся и продолжал:
  — Вы не знаете, оставил ли ваш брат завещание?
  — Оставил, и могу сказать, что в нем написано. Сто фунтов получит Глэдис Невил, а все остальное достанется мне.
  — Понятно. А сейчас…
  Его прервал сильный стук в дверь. Показалась голова Альфреда. Круглые глаза парня быстро скользнули по фигурам обоих мужчин.
  — Пришла мисс Невил, — проговорил он. — Она вернулась и… и очень волнуется, спрашивает. Можно ей войти?
  Джапп кивнул, а мисс Морли сказала:
  — Пусть войдет.
  — Ну что за парень, — вздохнула мисс Морли. — Одна мука с ним.
  
  
  Глэдис Невил была высокая, светловолосая девушка, слегка анемичная, лет 28 — ми, явно расстроенная. Тем не менее было видно, что это надежная и умная девушка.
  Под предлогом ознакомиться кое с какими бумагами Джапп пригласил ее в комнату по соседству с кабинетом Морли.
  — Я просто не могу поверить, — несколько раз повторила девушка, — чтобы мистер Морли мог пойти на такое!
  Она категорически утверждала, что он не был ни расстроен, ни подавлен.
  — Вас куда-то вызвали сегодня? — начал было Джапп, но Глэдис тут же прервала его:
  — Да! И выяснилось, что все это оказалось чьей-то глупой шуткой. Идиотской шуткой! Это просто подло и жестоко — так издеваться!
  — Что вы имеете в виду?
  — А то, что тетушка здесь была абсолютно ни при чем. Чувствует она себя превосходно и была крайне удивлена, увидев меня. А я взорвалась — прислать телеграмму, вывести меня из себя.
  — Вы не сохранили ту телеграмму?
  — Нет, на станции, кажется, выбросила. Но я помню ее слово в слово: «У вашей тетки прошлой ночью был удар. Просьба приехать немедленно».
  — Вы абсолютно уверены в том, что… — Джапп деликатно откашлялся, — что это не ваш друг мистер Картер послал телеграмму?
  — Фрэнк? Чего ради? А… понимаю! Сговор между нами. Поверьте, инспектор, ни я, ни он на подобное не способны.
  Возмущение девушки казалось искренним и Джаппу пришлось несколько потрудиться, чтобы ее успокоить. Впрочем, вопрос о том, кто должен был прийти к Морли на прием в этот день, снова настроил ее на деловой лад.
  — Они все записаны здесь, в книге, — девушка положила руку на толстую тетрадь. — Вы ведь видели ее? Большинство пациентов я знаю. 10 часов — мисс Соме — ей надо было заменить протез. 10.30 — леди Грант. Это пожилая дама, живет на площади Лоундс. 11.00 — Эркюль Пуаро, наш постоянный клиент. О, да вот же он! М-р Пуаро, я вас и не узнала. Извините, я так взволнована… Так, 11.30 — м-р Алистер Блант, банкир. У него должен был быть короткий визит, потому что доктор приготовил пломбу заранее. Следом за ним — мисс Сейнсбэри Сил. Она позвонила и попросила принять ее вне очереди — зуб сильно разболелся. Редкостная болтушка, ни на минуту рта не закроет. На 12.00 был назначен м-р Амбериотис. Это новый клиент, записался на прием из «Савоя». Иностранцы, в том числе и американцы, часто посещали м-ра Морли. 12.30 — мисс Керби. Она из Уортинга.
  — Когда я приехал на прием, — вмешался Пуаро, — в приемной сидел высокий мужчина военной выправки. Кто это был?
  — А, наверное, один из пациентов м-ра Рейли. Можно уточнить по его записи.
  — Будьте любезны.
  Через минуту девушка вернулась, держа в руках аналогичный журнал.
  — Так, 10 часов — Бетти Хит. Это — маленькая девочка, ей девять лет. 11.00 — полковник Эберкромби.
  «Ага, Эберкромби», — подумал Пуаро, вспомнив «Эрроубамби» рыжего парня.
  — 11.30 — м-р Говард Райкс. В 12 — м-р Барнс. Других пациентов на утро у м-ра Рейли не ожидалось — он вообще принимает меньше, чем м-р Морли.
  — Вы можете что-нибудь сказать нам об этих людях?
  — Полковник Эберкромби — наш давний клиент. Все дети миссис Хит тоже ходят к нам. О Райксе ничего не могу сказать. О Барнсе — тоже, хотя мне приходилось пару раз слышать их фамилии. Ведь я отвечаю практически на все телефонные звонки.
  — Мы сами спросим у м-ра Рейли, — вмешался Джапп. — И, если можно, не откладывая.
  Мисс Невил вышла.
  — У Морли все старые пациенты, кроме Амбериотиса, — задумчиво проговорил Джапп. — Интересный, пожалуй, получится у меня разговор с Рейли. Похоже на то, что он — последний человек, который видел его живым. Нам надо удостовериться в том, что Морли действительно был жив, когда он видел его.
  — А как насчет мотива? — поинтересовался Пуаро.
  — Помню. Что ж, с этим придется попотеть. Может быть, Скотленд — Ярд что-нибудь подкинет насчет Амбериотиса? Признайтесь, Пуаро, вы о чем-то задумались?
  — Да, кое о чем думаю…
  — А конкретно?
  — Почему именно инспектор Джапп?
  — Не понял.
  — Я сказал, почему инспектор Джапп? Вы высокопоставленный сотрудник. Вас часто приглашают расследовать дела по поводу самоубийства?
  — Ну, я оказался поблизости. Был у Лэвенхемов на улице Вигмор. Там придумали остроумную систему мошенничества. Мне позвонили туда и попросили зайти разобраться.
  — Но почему именно вам позвонили?
  — Ну, в данном случае, думаю, все просто. Как только дежурный узнал, что здесь был Алистер Блант, он сразу же бросился звонить в Ярд.
  — Таких людей, как Блант, нам надо опекать.
  — Вы хотите сказать, что кое-кто хотел бы убрать Бланта?
  — Еще бы. Во-первых, красные, да и наши чернорубашечники. Ведь за спиной правительства стоит группа Бланта. Добрые консервативные финансисты. Немудрено, если что-то против него замышлялось, от нас потребовали тщательное расследование.
  Пуаро кивнул.
  — В общем-то, я догадывался об этом. И я чувствую, — он энергично махнул рукой, — чувствую, что здесь что-то не так! На самом деле жертвой должен был стать Алистер Блант! А может, это лишь начало какой-то большой кампании? Нет, здесь явно пахнет, — он понюхал, — большими деньгами.
  — По-моему, это слишком большое допущение.
  — Отнюдь. Я предполагаю, что Морли был простой пешкой в игре. Возможно, он что-то знал, и они боялись, что он может что-то сказать Бланту…
  В этот момент в комнату вошла Глэдис, и он замолчал.
  — У м-ра Рейли сейчас сложное удаление зуба. Вы не возражаете, если он освободится минут через десять?
  Джапп не возражал. За это время он надеялся переговорить с рыжим Альфредом.
  Альфреда мучила смесь чувств — нервозность, удовольствие от оказываемого ему внимания и страх быть обвиненным во всем случившемся. У Морли он работал только две недели и за это время неизменно делал все не так. Постоянные попреки подорвали его веру в себя.
  — Сегодня он был немного придирчивее, чем обычно, а в остальном такой же как всегда, — проговорил Альфред. — Больше, пожалуй, ничего. Никак бы не подумал, что он наложит на себя руки.
  — Расскажи нам все, что ты помнишь о сегодняшнем утре, — вмешался Пуаро. — Ты очень ценный свидетель и твои показания могут серьезно нам помочь.
  Краска залила лицо паренька, грудь заходила ходуном. Он, правда, уже рассказывал кратко Джаппу об утренних событиях, но сейчас он вывернется наизнанку, чтобы припомнить все. Его охватило приятное чувство собственной значимости.
  — Спрашивайте о чем хотите!
  — Начнем с того, что, на твой взгляд, было необычным в это утро?
  На раздумья ушла почти минута, по окончании которой паренек огорченно вздохнул:
  — Ничего не могу сказать об этом. Ну прямо все как всегда.
  — А незнакомые тебе люди приходили?
  — Нет, сэр.
  — Даже среди пациентов их не было?
  — Извините, о них я не подумал. Вы хотите знать, не было ли кого без предварительной записи?
  Джапп кивнул.
  — В дом можно проникнуть? — спросил Пуаро.
  — Нет, сэр, для этого надо иметь ключ.
  — Но выйти из дома легко?
  — Разумеется. Достаточно повернуть ручку и шагнуть через порог. Я уже говорил, что большинство пациентов так и делают. Они спускаются по лестнице, пока я поднимаюсь на лифте с очередным пациентом.
  — Хорошо. А теперь попытайся вспомнить, кто пришел первым, а кто за ним? Попытайся описать этих людей, назови их имена, если не вспомнишь, фамилии.
  Альфред снова задумался.
  — Дама с девочкой — это к м-ру Рейли. А м-с Соап или что-то в этом роде — к м-ру Морли.
  — Так, а потом?
  — Потом еще одна пожилая дама. Расфуфыренная такая. Приехала на «даймлере». После ее ухода зашел военный, а за ним вы вошли, — он кивнул на Пуаро.
  — Правильно.
  — Потом пришел американец…
  — Американец? — резко спросил Джапп.
  — Да, сэр. Молодой парень. Конечно, американец — по голосу чувствовалось. Рановато пришел — ему было назначено на полдвенадцатого, не раньше, и я не знаю, почему он не стал дожидаться. — Как так? — резко спросил Джапп.
  — М-р Рейли позвонил, и я хотел проводить его. Где-то в полдвенадцатого, ну, может, без двадцати было, а его уже и след простыл. Наверное, струсил и ушел. С ними такое случается.
  — Значит, — спросил Пуаро, — он ушел вскоре после меня?
  — Именно так, сэр. Вы вышли после того, как я поднял наверх этого дядечку в «роллсе». Ух — вот это машина! М-р Блант, 11.30. После него я проводил вас, тут вошла дама. Мисс Сам Берри Сил, ну, что-то а этом роде. Потом… потом я сбегал перекусить на кухню и там услышал звонок — от Рейли. Бросился приглашать этого американца, но, оказалось, он уже сбежал. Я, конечно, сказал об этом м-ру Рейли, и он выругался — с ним такое случается.
  — Продолжай, Альфред.
  — Так, дайте вспомнить… Ага, позвонил м-р Морли — это насчет мисс Сил. Тот дядечка с машиной спустился, вышел за дверь, а я поднял эту, ну, как ее, ту, в лифте. Потом опять спустился. Вошли два джентльмена. Один такой маленький, с тонким голоском, не помню, как его звали — это к Рейли. А толстый иностранец — к м-ру Морли. Мисс Сил вышла быстро — минут через пятнадцать. Я проводил ее и позвал толстяка — иностранца. А коротышку я к тому времени уже успел проводить к Рейли.
  — А ты не видел, как этот толстый иностранец — м-р Амбериотис — выходил из дома?
  — Если честно, то нет, сэр. Он, думаю, сам открыл дверь. Да и коротышка тоже ушел — не заметил, когда.
  — Где ты был с двенадцати часов?
  — Я всегда в лифте сижу, сэр. Жду звонка от врачей или снизу — от клиентов.
  — Читал, наверное, что-нибудь? — поинтересовался Пуаро.
  Паренек снова покраснел.
  — Но ведь в этом же нет ничего плохого…
  — Абсолютно. И что же ты читал?
  — «Смерть в 11.45». Американский детектив. Ну, штучка, скажу я вам, сэр! А стреляют, стреляют-то сколько?
  Пуаро слегка улыбнулся.
  — А из лифта тебе слышно, как захлопывается входная дверь?
  — Когда кто-то выходит? Вряд ли, сэр. Нет, я бы не заметил. Лифт ведь в дальнем конце коридора и даже немного за углом. А звонки выходят прямо над ним — их-то я слышу сразу.
  Пуаро кивнул.
  — А что было потом? — спросил Джапп. Альфред снова нахмурился, напрягая память.
  — Только последняя дама, мисс Шерти. Я ждал звонка от хозяина, но его все не было. И в час дня она разбушевалась.
  — А ты не догадался пойти и посмотреть, может, доктор готов принять ее?
  Альфред отчаянно закрутил головой:
  — Ни в коем случае, сэр. И не подумал бы! Ведь прежний-то джентльмен все еще был там внутри, так я думал. Значит, надо ждать звонка. Конечно, если бы я знал, что хозяин покончил с собой… — Он со страхом посмотрел на сидевших перед ним мужчин.
  — А звонок всегда звонит до того, как прежний пациент спустится вниз?
  — Как когда. Обычно пациент спускается вниз, а потом я слышу звонок. Если они вызывают лифт, тогда звонок нередко раздается, когда я спускаюсь. Впрочем, твердых правил здесь нет. Иногда м-р Морли подождет минуту — две, прежде чем позвать очередного больного. А если спешит, то звонит, как только за предыдущим закроется дверь.
  — Скажи, Альфред, а ты не удивился самоубийству доктора?
  — Прямо скажу — меня это ошарашило! Даже в толк не могу взять, зачем ему понадобилось накладывать на себя руки. Но… но вы ведь не думаете, что его… убили?
  — Ну, а если и так? — поспешил опередить Джаппа Пуаро. — Ты бы удивился?
  — Не знаю, сэр. Да кому надо убивать-то его? Ведь совсем обычный джентльмен. А его правда убили?
  — Мы должны проверить каждую версию, — серьезно заметил Пуаро. — Именно поэтому мы считаем тебя важным свидетелем и попросили тебя припомнить каждую мелочь из того, что произошло в это утро.
  Пуаро произнес это со значением, и Альфред снова напряг память.
  — Нет, сэр, правда, больше ничего не знаю, — сказал он огорченно.
  — Хорошо, Альфред. Ты совершенно уверен, что никто кроме пациентов не заходил сегодня в дом?
  — Посторонних не было, это точно. Правда, заходил приятель мисс Невил, даже сердился очень, что не застал ее.
  — Когда это было? — снова взял в свои руки инициативу Джапп.
  — Да где-то после двенадцати. Когда я сказал ему, что мисс Невил уехала на целый день, он расстроился и сказал, что подождет и поговорит с м-ром Морли. Я сказал ему, что доктор занят до обеда, но он повторил, что дождется его.
  — И он дождался?
  Альфред испуганно посмотрел на инспектора.
  — Черт! Как это я сразу не догадался. Он ведь вошел в приемную, но потом я его там не видел. Наверное, устал ждать и решил, что придет в другой раз.
  
  
  Когда Альфред вышел, Джапп упрекнул Пуаро:
  — А надо было говорить ему об убийстве?
  Пуаро пожал плечами.
  — Думаю, да. Это оживило его память. И теперь он более внимательно будет относиться ко всему происходящему здесь.
  — Но разговоры нам помешают.
  — Дорогой мой! Альфред зачитывается детективами. Он просто влюблен в эти истории с преступлениями. Все, о чем он проболтается, спишут на его слишком живое «преступное» воображение.
  — Не знаю, может, вы и правы. Ну, а сейчас послушаем этого Рейли.
  Кабинет доктора Рейли располагался на первом этаже. Он был столь же просторным, как у Морли, хотя и не столь светлым и сверкающим. Сам компаньон покойного оказался высоким, темноволосым молодым человеком. Густые волосы не особенно аккуратно свисали со лба. У него был приятный голос, проницательный взгляд.
  — Мы надеемся, м-р Рейли, — сказал Джапп после формального знакомства, что вы прольете некоторый свет на это дело.
  — Ошибаетесь, — отреагировал тот. — Я считаю, что из всех живущих на этой земле людей Морли имел меньше всего шансов покончить с собой. Я — пожалуй, но никак не он.
  — А вы почему? — поинтересовался Пуаро.
  — Потому что у меня море проблем. А главное — деньги. Как-то не научился пока уравнивать свои доходы и расходы. А Морли был весьма педантичен. Ни долгов, на финансовых просчетов — уверен в этом.
  — А любовное увлечение?
  — Это у Морли-то? Да вы что? Откуда такие радости жизни? Все время был под каблуком собственной сестры, бедняга.
  Джапп начал расспрашивать его об утренних пациентах.
  — О, по-моему, они выше подозрений. Бетти Хит — очаровательное дитя. Все члены ее семьи по очереди прошли через меня. Полковник Эберкромби — тоже мой постоянный клиент.
  — А как Говард Райкс? Рейли широко улыбнулся:
  — А, что сбежал? Никогда его не лечил. Я о нем ничего не знаю. Позвонил и попросил принять именно сегодня утром.
  — Откуда он звонил?
  — Отель «Холборн-палас». По-моему, он американец.
  — Альфред тоже так говорит.
  — Ну, Альфред-то знает. Он у нас обожает кино.
  — А другие пациенты?
  — Барнс? Смешной аккуратный коротышка. Чиновник на пенсии. Живет в Илинге.
  — Что вы можете сказать о мисс Невил?
  Рейли удивленно поднял брови:
  — Эта красоточка — секретарша? Не проходит, старина! Ее отношения с Морли были вполне добропорядочными.
  — Я и не подразумевал иного, — буркнул Джапп.
  — Извините мое легкомыслие, — проговорил Рейли. — Думал, вы как французы — «Ищите женщину». Кстати, — обратился он к Пуаро, — как вы находите мое произношение? «Шерше ля фам». Годится произношеньице? И все — результат воспитания монашенок. Джапп не любил фривольность.
  — Вы что-нибудь знаете о парне, с которым она помолвлена? — спросил он. — Как его зовут? Картер, кажется? Фрэнк Картер?
  — Морли его не очень жаловал. Старик хотел, чтобы Глэдис дала ему отставку.
  — Надо полагать, это Картеру было не по душе.
  — Это верно, — доктор лукаво ухмыльнулся, а после некоторой паузы спросил:
  — А вы что вообще расследуете? Убийство или самоубийство?
  — Ну, а если убийство? — резко бросил Джапп. — У вас есть что нам сказать?
  — Лично я — пас. Ох, если б это оказалась Джорджина! Она из тех мрачных женщин, у кого на уме только моральные табу… Но, боюсь, она слишком праведна. Что до меня, то я, конечно, мог подняться этажом выше и пристрелить беднягу. Мог, но я этого не сделал. И не представляю, кто бы мог захотеть это сделать. Но и версия о самоубийстве — тоже невероятна! — закончил он чуть изменившимся голосом:
  — Если на то пошло, я очень сожалею о случившемся… Не смотрите на мои манеры — это все нервы. Морли мне нравился и мне будет его недоставать.
  
  
  Джапп повесил трубку с мрачным видом.
  — М-р Амбериотис не очень хорошо себя чувствует и сегодня предпочел бы никого не принимать. — Он усмехнулся. — Но меня-то он примет и, думаю, не сбежит. Мои ребята в «Савое» сядут ему на хвост, если попробует удрать.
  — Вы думаете, что это Амбериотис застрелил Морли?
  — Не знаю. Но ясно одно — он последним видел его живым. Кроме того, он — новый пациент. Он утверждает, что покинул Морли живого и в прекрасном расположении духа. Это было в 12.25. Возможно, это правда, но, может, и нет. Если Морли оставался жив, то надо попытаться восстановить, что произошло потом. Ведь до следующего пациента оставалось пять минут! Кто-нибудь зашел к нему в это время? Например, Картер? Или Рейли? Что произошло? Достоверно одно — между половиной первого и, самое большее в двенадцать тридцать пять — Морли был убит. Иначе он бы позвонил или передал мисс Керби, что не сможет принять ее. Нет, именно в этот момент его убили или сказали ему что-то такое, что начисто лишило его интереса к жизни и он покончил с собой.
  — Я намерен поговорить со всеми клиентами Морли, которые были у него сегодня утром, — продолжал Джапп. — Возможно, он что-то сказал кому — либо из них и это натолкнет нас на след. — Он посмотрел на часы:
  — Алистер Блант пообещал мне уделить несколько минут. В четыре с четвертью у него дома на набережной Челси. Думаю, сначала поедем к нему, потом — к Амбериотису, а по пути навестим мисс Сил. Надо собрать все, что можно, для беседы с этим греком. Ну, а потом поговорим с вашим американцем, который, как вы говорите, похож на убийцу.
  — Я уже так не говорю, — покачал головой Пуаро. — Просто это зубная боль.
  — Неважно. Посмотрим на этого Райкса. Что-то не нравится мне его поведение. А потом разберемся с мисс Невил, с этой ее телеграммой от тетушки, ну и, конечно, с суженым. Со всеми разберемся.
  
  
  Широкой публике Алистер Блант был не очень известен. Отчасти потому, что он вообще был спокойным и скрытным человеком, а также и из-за того, что действовал в основном за кулисами.
  Ребекка Сансеверато, урожденная Арнхольт, приехала в Лондон разочарованной сорокапятилетней женщиной. При этом — сказочно богатой женщиной. Ее мать была наследницей капиталов европейской семьи Ротерштейнов, а отец возглавлял плеяду американских банков Арнхольтов. После смерти обоих братьев и кузена в автокатастрофе она унаследовала огромное состояние. Вышла замуж за европейского аристократа принца Филиппа ди Сансеверато. Через три года она развелась с высокородным мерзавцем. Ребенка суд оставил с ней. Спустя несколько лет дитя, однако, скончалось. С чувством горечи от перенесенных переживаний она обратила свой незаурядный ум на сферу финансового бизнеса — при жизни отца она помогала ему в управлении банками.
  После смерти отца она сохранила огромное влияние в банковских кругах. Как-то раз дела привели ее в Лондон, и к ней в отель послали с документами младшего компаньона. Спустя полгода финансовый и деловой мир с изумлением узнал, что Ребекка Сансеверато выходит замуж за Алистера Бланта — человека почти на двадцать лет моложе ее.
  Весть о свадьбе сопровождалась обычными в подобных ситуациях поздравлениями и улыбками. Друзья не переставали шутить на тот счет, что когда дело касалось мужчин, Ребекка совершенно теряла свою голову. Сначала Сансеверато, теперь этот молодой человек. Ну конечно же, он женился на ней исключительно ради денег? Ее ждет вторая катастрофа.
  Однако на удивление всем их брак оказался удачным. Те, кто предсказывали, что Блант пустит ее денежки на других женщин, глубоко ошиблись. Он оставался человеком, спокойно преданным своей супруге. Даже после ее кончины десять лет спустя он не женился, хотя весь капитал перешел к нему, и продолжал вести строго размеренный образ жизни. К тому же проявил недюжинные способности в банковском деле, был безупречно честен. Фирма переживала небывалый расцвет.
  В свете он появлялся редко. У него был дом в Кенте, еще одно поместье в Норфолке, где он любил проводить выходные. Шумных компаний он не любил — только несколько серьезных, солидных друзей. Увлекался гольфом, причем играл весьма неплохо. Любил свой сад.
  Вот к этому человеку и отправились Джапп и Пуаро на довольно потрепанном такси.
  Дом Бланта был хорошо известен на набережной Челси. Его внутреннее убранство поражало богатой простотой. Не сказать, чтобы последний крик моды, но все удобно и к месту.
  Блант не заставил их ждать.
  Джапп представил банкиру своего друга, на которого тот посмотрел с явным интересом.
  — Я слышал о вас, месье Пуаро. Причем, кажется, совсем недавно.
  — Не далее, чем сегодня утром, в приемной доктора Морли.
  — Ну конечно же! Точно — видел. — Он повернулся к Джаппу. — Чем могу быть полезен? Я скорблю о смерти м-ра Морли.
  — Вас удивила его смерть?
  — Очень. Конечно, я слишком мало знал его, но я уверен — он не из тех, кто может с легкостью наложить на себя руки.
  — Утром он показался вам таким же, как и всегда?
  — Пожалуй… — Блант ненадолго замолчал, но затем продолжил с мальчишеской улыбкой на лице. — Сказать по правде, страшно боюсь стоматологов. И до смерти ненавижу это их сверлильное орудие! Наверно, потому-то и не заметил ничего особенного, если что и было. Впрочем, Морли выглядел вполне естественно. Добродушный, и весь в работе.
  — Вы часто его посещали?
  — Это был, кажется, третий или четвертый визит. У меня вообще неплохие зубы, вот только год назад начали побаливать. Старость, наверное.
  — А кто порекомендовал вам обратиться именно к Морли?
  — Дайте подумать… Да, как-то разболелся зуб и мне сказали, что на улице королевы Шарлотты есть отличный дантист. Вот только кто сказал, убейте, не помню.
  — Пожалуйста, если вспомните, дайте нам знать, — попросил Пуаро.
  — Конечно. Только зачем? — изумился Блант. — Разве это имеет значение?
  — Не исключено. Причем — весьма большое.
  Они спускались по ступеням парадного, когда у тротуара, взвизгнув тормозами, остановилась машина. Спортивного типа, из тех, в которые не влезешь, если не сложишься пополам. Проделав это движение в обратном порядке, перед Джаппом и Пуаро предстала женщина. Казалось, она была сделана из одних рук и ног. Когда мужчины уже сворачивали за угол, вслед им энергично прозвучало:
  — Эй!
  Не будучи вполне уверенными, что сие приветствие адресовалось именно им, они продолжали идти, когда услышали вновь:
  — Эй-эй! Минуточку!
  Они с интересом обернулись. Им навстречу шла молодая женщина. Впечатление «руки — ноги» осталось. Высокая и худощавая, она обладала живым, интеллигентным лицом, что компенсировало недостаток физической красоты. Волосы у нее были темными, лицо покрывал густой загар.
  — Я вас знаю, — обратилась она к Пуаро. — Вы — детектив Эркюль Пуаро. — Голос у нее был низкий и мягкий, с небольшим американским акцентом.
  — Весь к вашим услугам, — с легким поклоном отвечал Пуаро. — Познакомьтесь, это — инспектор Джапп.
  Глаза девушки расширились, словно она чего-то испугалась.
  — А здесь-то вы чего?.. — Голос задрожал. — С дядей Алистером ничего… ничего не случилось?
  А что это вам пришла в голову такая мысль?
  — Нет, ничего… Раз ничего, то… то все в порядке.
  — А все же, — подхватил мысль Джапп, — почему вы подумали, что с ним что-то должно случиться? Вас зовут…
  — Оливера. Джейн Оливера, — почти механически пробормотала девушка. Затем она с легким, но немного неестественным смешком проговорила:
  — Раз сыщик на пороге, значит, на чердаке бомба?
  — Смею вас уверить, мисс, — словно не замечая ее подкола, молвил Джапп, — что с м-ром Блантом ничего не случилось. Он в полном порядке.
  — А зачем же он вас позвал? — она в упор уставилась на Пуаро.
  — Мы его сами попросили о встрече. Полагали, что он может помочь нам расследовать одно дело, связанное с сегодняшним самоубийством.
  — Самоубийством? Где? Когда?
  — Да, скончался м-р Морли, дантист, дом 58 по улице королевы Шарлотты.
  — Неужели такое?.. — сорвалось у нее. Она уставилась прямо перед собой. — Но ведь это же полнейший абсурд! — Она резко повернулась, бросилась к дому и открыла дверь своим ключом.
  — Однако… — заметил Джапп.
  — Весьма интересно, — мягко заключил Пуаро. Джапп посмотрел на часы и махнул проезжавшему мимо такси.
  — Еще успеем по пути в «Савой» навестить мисс Сил.
  
  
  Мисс Сэйнсбэри Сил восседала в мрачноватой гостиной отеля «Гленгоури» и наслаждалась чаем.
  Визит полицейского в штатском явно был неожиданным для нее. Впрочем, как не преминул заметить Джапп, неожиданность была приятной. Пуаро же с сожалением заметил, что пряжку она пока так и не починила.
  — Ну конечно же, — сладко пропела мисс Сил. — Вот только где бы мы могли поговорить, чтобы нам не мешали? Сейчас ведь время чая… А вы, кстати, не выпьете чашечку? И ваш друг?
  — Благодарю, мадам. Знакомьтесь, это Эркюль Пуаро.
  — Правда? Вам действительно не хочется чаю? Может, поищем местечко в холле, хотя и там всегда полно народа. Но я вижу свободный уголок. Пойдемте…
  В уголке стояли диван и два стула. Пуаро и Джапп покорно проследовали за ней, причем последний успел подхватить с полу шарф и носовой платок, оброненные мисс Сил.
  — О, благодарю вас! — воскликнула она, когда инспектор галантно протянул ей потерю. — Всегда что-то роняю… Пожалуйста, инспектор… о, старший инспектор? Спрашивайте о чем угодно. Меня это все так угнетает! Бедняга! Что, у него было много забот, наверное? Ну и времена пошли!
  — А вам лично он не показался каким-то встревоженным?
  — Ну… — женщина жеманно вытянула губы и продолжала:
  — Ну, не то чтобы очень. Впрочем, я могла и не заметить… В такой обстановке… Знаете, я ведь порядочная трусиха. — Мисс Сил хихикнула и поправила прическу, немного смахивавшую на птичье гнездо.
  — А не припомните, кто еще был с вами в приемной доктора?
  — Так, дайте подумать… Когда я вошла, там сидел один молодой человек. У него, наверное, сильно болели зубы — такой вид у него был. Все время что-то бормотал про себя и головой мотал — туда-сюда, туда-сюда… А потом как вскочит! И выбежал из комнаты. Да, зубы у него болели!
  — Вы не заметили, он только из приемной вышел или вообще из дома?
  — Понятия не имею. Мне показалось, что он уже не в силах терпеть боль и ему надо к врачу. Не к м-ру Морли, конечно, потому что буквально через несколько минут после этого вышел мальчик и пригласил меня.
  — А на обратном пути вы тоже шли через приемную?
  — Нет. Я еще в кабинете доктора успела причесаться и надеть шляпку. Кое-кто оставляет свои головные уборы внизу, я же — никогда! Знаете, с одной моей подругой именно из-за этого как-то произошла очень неприятная вещь. Она повесила свою абсолютно новую шляпку на краешек спинки стула и пошла к врачу, а когда вернулась, то обнаружила, что на ее шляпке посидел мальчик! Все! Пропала шляпка! И не поправишь!
  — Катастрофа! — вежливо согласился Пуаро.
  — В первую очередь я виню его мать, — тоном прокурора заявила мисс Сил. — Надо ведь следить за детьми. Надо же, оставить…
  — Значит, — вмешался Джапп, — этот молодой человек был после вас единственным пациентом доктора?
  — Когда я входила в кабинет, по лестнице спускался какой-то джентльмен. Он потом вышел на улицу. Ой! Вспомнила! Тогда же из дома вышел какой-то иностранец очень странной наружности!
  Джапп закашлялся.
  — Это был я, — с достоинством ответил Пуаро.
  — Правда? — Мисс Сил уставилась на него. — В самом деле. Извините, опять моя близорукость. Там ведь темновато было, правда же? — Послышалось нечто неразборчивое. — Подумать только! А я ведь всегда считала, что у меня хорошая память. Простите, пожалуйста, эту чудовищную ошибку…
  На успокоение дамы тоже ушло какое-то время.
  — А Морли не сказал вам чего-нибудь такого, ну, например, насчет того, что его ожидает трудный разговор или что-нибудь в этом роде? — настаивал Джапп.
  — Нет, уверена, этого не было.
  — И пациента по фамилии Амбериотис тоже не упоминал?
  — Да он вообще молчал. Ну, если не считать тех вещей, которые обычно говорят дантисты.
  Пуаро тотчас же вспомнил: «Сплюньте… Откройте пошире… А теперь осторожно сожмите…»
  Следующим шагом Джапп предупредил мисс Сил, что ей, возможно, придется дать свидетельские показания на судебном следствии.
  Это предположение вызвало у мисс Сил испуганный вскрик, однако через минуту она снисходительно согласилась. Джапп деликатно попросил ее рассказать о себе.
  Шесть месяцев назад она приехала в Англию из Индии. Жила здесь в разных отелях, пока наконец не остановилась в «Гленгоури». В Индии она прожила преимущественно в Калькутте, где занималась миссионерской деятельностью и преподавала дикцию.
  — Чистое произношение — это великая вещь, инспектор! Видите ли, — она глуповато улыбнулась, — в молодости я была актрисой. Ну, всякие там маленькие роли. Провинция, что и говорить! Но цели у меня были грандиозные. Репертуар Потом отправилась в мировое турне — Шекспир, Шоу… Бедные мы существа, — она неожиданно вздохнула, — женщины. Сердце — наше слабое место. Скоропалительное замужество. Увы, мы разошлись почти тотчас же. Меня жестоко обманули. Я вернула себе девичью фамилию, а друзья помогли мне с деньгами. На них я открыла курсы дикции и организовала любительскую театральную студию. Я сейчас покажу вам некоторые рецензии.
  Джапп понимал, чем ему может это грозить и поспешил сбежать. Ему запомнились ее последние слова:
  «…и если моему имени будет суждено появиться на страницах газет в качестве свидетельницы, то, прошу вас, повнимательнее отнеситесь к его написанию. Мейбл Сэйнсбэри Сил. Да, Мэйбл Сил. Ну, а если они захотят упомянуть, что я выступала в Оксфордском театре в «Двенадцатой ночи»…
  — Да-да, конечно, — пробормотал Джапп. В такси он вздохнул и вытер лоб.
  — Похоже на то, что здесь все в порядке, — заметил он. — Если, конечно, она не наврала про все это. Впрочем, я что-то в это не верю.
  Пуаро согласно закивал головой:
  — Похоже на то. Лгуны не бывают столь обстоятельны и непоследовательны.
  — Я боялся, — продолжал Джапп, — она откажется дать показания на судебном расследовании, со старыми девами это бывает. Да, видно, что актерское прошлое не бесследно прошло. Для нее это немного известности.
  — Вы действительно хотите вызвать ее на судебное расследование?
  — Скорее всего нет… Впрочем, не знаю пока. — Он помолчал. — Вы знаете, Пуаро, я прихожу к выводу — это не было самоубийством.
  — А мотив?
  — Да, наше самое слабое место. Может, Морли когда-то соблазнил дочь Амбериотиса?
  Пуаро промолчал. Его мысленному взору предстала картина, как Морли соблазняет смуглую гречанку. Да, в этой роли дантист как-то не смотрелся. Он напомнил Джаппу слова Рейли о том, что его компаньон никогда не имел вкуса к личной жизни.
  — Кто знает, что может произойти с человеком…
  Они расплатились с таксистом и вошли в «Савой». Портье окинул их странноватым взглядом.
  — М-р Амбериотис? Сожалею, господа, но, думаю, вы не сможете поговорить с ним.
  — Ну-ну, не вам знать, сможем или нет… Думаю, все же поговорим. — Джапп протянул клерку свое удостоверение.
  — Вы меня не так поняли. Дело в том, что м-р Амбериотис полчаса назад умер.
  На Пуаро это произвело впечатление плотно захлопнувшейся двери.
  Три, три — весело смотри
  Ровно через сутки Джапп позвонил Пуаро.
  — Все впустую, — с горечью проговорил он. — Морли все же покончил с собой. Мы обнаружили мотив.
  — Какой же?
  — Я только что прочитал заключение эксперта по поводу смерти Амбериотиса. Если не переходить на полицейский жаргон, он умер от введения в его организм повышенной дозы адреналина и новокаина. А сердечко не выдержало. Так что сообщение о том, что вчера днем он плохо себя чувствовал, оказалось чистейшей правдой. Дантисты используют адреналин и новокаин для местной анестезии. Через шприц вводят лекарство в десну. Морли ошибся с дозировкой, но обнаружил это только когда Амбериотис ушел. Не смог простить себе, что фактически убил человека, вот и застрелился.
  — Из пистолета, которого никто у него раньше не видел?
  — Неважно. Он у него мог быть. Родственники никогда всего не знают. Иногда диву даешься.
  — Да, пожалуй, верно, — согласился Пуаро.
  — И мне кажется, что это все ставит на свои места, — завершил Джапп.
  — К сожалению, мой друг, я не совсем удовлетворен подобным объяснением. Действительно, случается, что люди так реагируют на местную анестезию. В том числе и на адреналин. Более того, в смеси с новокаином порог токсичности даже снижается. Но врачи, в том числе и дантисты, редко накладывают на себя руки после врачебной ошибки.
  — Согласен. Но вы имеете в виду случаи, когда анестезирующее средство вводится в нужной дозировке и смерть наступает лишь от повышенной чувствительности пациента к препарату. Тут, естественно, врача винить не в чем. Но здесь-то речь идет о повышенной дозе. О чрезмерной дозе! Какая она — пока трудно сказать. На такие анализы уходят месяцы. Но ясно одно — врач допустил ошибку.
  — Ну а если и так? Ошибка остается ошибкой. Преступного умысла здесь не было.
  — Верно, — согласился Джапп. — Но вы забыли про репутацию врача. Да он вообще бы потерял клиентуру. Ну кто пойдет к врачу — убийце, даже если стал он им безо всякого умысла?
  — Странно как-то все это вышло, — задумчиво покачал головой Пуаро.
  — Такие вещи случаются. С врачами, химиками… Всегда такие осторожные и нате вам — секундная оплошность и трагедия тут как тут. А Морли был чувствительным человеком. Врач иногда может винить в подобных ситуациях сестер, фармацевтов, но здесь-то он был виноват один-одинешенек.
  Пуаро явно колебался:
  — Но почему он тогда не оставил никакой записки? Хоть два-три слова сестре…
  — Видимо, осознание ошибки произошло неожиданно, даже мгновенно. Нервы не выдержали…
  Пуаро не ответил.
  — Я знаю вас, старина. Если уж вы вообразили себе убийство, то станете добиваться того, чтобы это было стопроцентное убийство, никак не меньше. Сожалею, что втянул вас в это дело. Да и сам подумал сначала, что здесь есть какой-то криминал. Что ж, признаю свою ошибку.
  — А по-моему, может быть и иное объяснение случившегося, — заметил Пуаро. — Даже несколько объяснений.
  — И я думал о них, — согласился Джапп, — но все они кажутся мне чересчур фантастичными. Представим себе, что Амбериотис застрелил Морли, пришел к себе в отель и, почувствовав угрызения совести, отравился с помощью прихваченных из кабинета врача снадобий. Если вам это кажется возможным, то мне лично это представляется абсолютно невероятным! Мы проверили Амбериотиса по картотеке Скотленд — Ярда. Небезынтересные данные. Начал с управления маленькой гостиницей в Афинах, но затем полез в политику. Приобщился к шпионажу — занимался им во Франции и в Германии, причем ему неплохо платили. Но ему хотелось большего — его подозревают в вымогательстве. Есть основания считать, что пару раз он так и поступил. Так что не ягненочек был наш Амбериотис! В прошлом году он побывал в Индии и, как считают, неплохо пощипал одного раджу. Но доказать ничего не смогли. Есть и еще одна возможность — он мог чем-то шантажировать покойного Морли. Последний же, увидев своего врага в зубоврачебном кресле, решил не упускать возможности — редчайшей возможности! Смесь адреналина с новокаином — врачебная ошибка! Но вот жертва выходит из его кабинета и Морли начинают мучить укоры совести. И вот — самоубийство.
  Конечно же, это возможно, но, скажу вам по совести, не верю я в хладнокровного убийцу Морли. Я считаю, что все обстояло именно так, как я сказал с самого начала: врачебная ошибка. Ведь не забывайте — он был перегружен работой. На том и остановимся. Я уже доложил руководству, там мнение четкое.
  — Да, понимаю, конечно же… — вздохнул Пуаро.
  — Я тоже вас понимаю, старина, но нельзя же во всем видеть убийство. Ладно, счастливо, и еще раз прошу извинить меня за беспокойство.
  Он повесил трубку.
  
  
  Эркюль Пуаро сидел за своим красивым письменным столом стиля модерн. Ему вообще нравилась современная мебель. Прямые линии и прочность больше отвечали его вкусу, нежели мягкие контуры античной обстановки.
  На столе перед ним лежал лист бумаги с аккуратными записями и пометками.
  Первым шел Амбериотис.
  Шпионаж. С этой же целью и в Англии? В прошлом году был в Индии. Во время бунтов и беспорядков. Не исключено — агент красных.
  После некоторого промежутка: Фрэнк Картер. Морли ему не доверял. Недавно его уволили. За что?
  Затем шла фамилия, за которой Пуаро поставил лишь вопросительный знак:
  Говард Райкс —?
  И за ним в кавычках — «Но это же абсурд???»
  За окном одинокая пичуга усердно работала над гнездом, подтаскивая веточки. Да и сам Пуаро чем-то смахивал на это беззащитное существо, склонив свою яйцеобразную голову над листом бумаги.
  Еще ниже он приписал: «М-р Барнс?» Потом подумал и добавил: «Кабинет Морли. След на ковре. Возможности…»
  Поразмышляв несколько секунд над этой фразой, он встал, надел шляпу и вышел из комнаты.
  Спустя сорок пять минут Пуаро вышел из метро, а еще пять минут спустя прибыл к месту своего назначения — дому № 88 по Кэслгарденз-роудз. Это был небольшой полуособнячок, с аккуратным палисадником, который явно пришелся Пуаро по вкусу. «Какая симметричность», — пробормотал он.
  Барнс был дома и, когда Пуаро прошел в уютную гостиную, сразу же вышел к гостю.
  Это был маленький человечек с быстро мигающими глазами и почти лысый. Поверх очков он внимательно рассматривал гостя, поигрывая его визитной карточкой.
  — Так — так, месье Пуаро, — на высоких нотах, почти фальцетом, проговорил он. — Весьма польщен! Искренне польщен.
  — М-р Барнс, я сразу же хотел бы извиниться за то, что явился без предупреждения.
  — Это самый лучший способ, — не дал ему договорить хозяин дома. — Да и время вполне подходит для визитов. Без четверти семь — когда еще застанешь человека дома? Пожалуйста, располагайтесь. Нам ведь есть о чем поговорить. Дом на улице королевы Шарлотты?
  — Вы не ошиблись, но почему вы подумали о нем?
  — Дорогой мой! Я, конечно, уже не служу в разведке, на пенсии, но мозги-то у меня не совсем заржавели. Если речь идет о деле, по поводу которого не стоит поднимать шум, лучше, конечно, не прибегать к услугам полиции. Чем меньше разговоров, тем лучше.
  — Еще вопрос: а почему вы считаете, что это дело стоит вести тихо?
  — А что, разве не так? Ну, если вы думаете иначе, то я лично думаю именно так. — Он наклонился вперед и, сняв очки, постучал оправой по подлокотнику кресла. — Секретной службе надо выходить не на мелюзгу, а на самый верх. Но чтобы добраться до главарей, надо не спугнуть мелюзгу.
  — Похоже, вы, м-р Барнс, знаете об этом деле поболее меня.
  — Ничего я не знаю. Просто у меня достаточно ума, чтобы прикинуть, сколько будет дважды два.
  — И одно из этих слагаемых?..
  — Амбериотис! Вы забываете, что я минуту — две сидел напротив него в приемной. Меня он не знал. Слава богу, моя внешность никогда не бросается в глаза. Иногда это очень кстати. Но его-то я узнал сразу и могу догадываться, зачем он здесь объявился.
  — Зачем же?
  — Все мы немного зануды, — Барнс заморгал еще чаще. — И консерваторы до мозга костей. Постоянно ворчим на правительство, а как до дела, то никто не променяет его на какую-то модную штучку. Иностранные агитаторы никак не могут этого понять. А дело все в том, что сейчас мы относительно платежеспособны и едва ли найдется другая такая страна в Европе. Чтобы потрясти Англию до основ, нужно вывести из строя ее финансы, вот в чем дело. А имея у руля такого человека как Алистер Блант, нашу финансовую систему не развалить.
  После некоторой паузы Барнс продолжал:
  — Блант — такой человек, который и в личной жизни всегда будет платить по счетам и жить по средствам, вне зависимости от того, будет ли у него годовой доход в два пенса или в несколько мил пионов Такой уж он человек. И думает он просто: «Почему вся страна не может быть такой, как я? К чему дорогостоящие эксперименты? Зачем нужны всякие утопические проекты, пожирающие массу денег?» Вот поэтому-то, — он сделал паузу, — поэтому-то кое-кто хотел бы убрать Алистера Бланта.
  — А-а… — задумчиво покачал головой Пуаро.
  — Да-да, — Барнс кивнул. — Я знаю, о чем говорю. Есть среди них и весьма милые люди, хоть и длинноволосые, но с честными глазами и мыслями о лучшем будущем. Других же милыми особо не назовешь, скорее наоборот — скрытые крысы с бородами и иностранным акцентом. И еще просто хулиганы. Но все спят и видят, как бы убрать Бланта.
  Он поерзал в кресле взад — вперед.
  — Отбросить старый порядок! Выбросить всех — консерваторов, либералов, бизнесменов! Не знаю, не знаю, может быть, они и правы. Но я точно знаю одно: чтобы что-то отбросить, надо иметь что-то взамен, причем это «что-то» должно быть по-настоящему толковым и серьезным, а не просто красиво звучащим Ладно, не будем вдаваться в подробности Надо опираться на конкретные факты, а не на абстрактные идеи. Уберите опоры — здание рухнет! А Блант — одна из опор нашего нынешнего бытия.
  Он наклонился вперед.
  — Ясно, за Блантом охотятся. Это я знаю точно. И полагаю, вчера утром они едва не достигли своей цели. Я могу и ошибаться, но такие вещи уже бывали. Я имею в виду сам метод.
  Последовала пауза, после которой он спокойно и твердо назвал три имени. Незаурядных способностей министр финансов, прогрессивный и дальновидный промышленник и популярный, хотя и честолюбивый молодой политик, который завоевал симпатии публики. Первый умер на операционном столе, второй угас от редкой болезни, — диагноз поставили слишком поздно, а третьего насмерть сбила машина.
  — И как просто все получилось, — продолжал Барнс. — Анестезиолог что-то там напутал с наркозом. Что ж, такое случается. Во втором случае симптомы были непонятными. От врача, обычного терапевта, и нельзя было ожидать, чтобы он их вовремя распознал. А третий… Взволнованная мамаша мчалась на машине к больному ребенку. Присяжные ее оправдали. И посмотрите — все случилось абсолютно естественно! Об этих инцидентах скоро забыли. Но я скажу вам, где сейчас все эти люди. Анестезиолог обзавелся собственной первоклассной лабораторией, на покупку которой денег не жалел. Врач оставил частную практику, купил яхту и хороший дом в фешенебельном районе. Мамаша же устроила всех своих отпрысков в отличные колледжи, летом они катаются на лошадях, и приобрела за городом комфортабельный дом с великолепным садом и конюшней.
  Он слегка качнул головой.
  — В любой профессии, при любом образе жизни всегда найдутся люди, подверженные соблазну наживы. В нашем же случае вышла неувязка — Морли оказался не из их числа.
  — Вы уверены, что дело обстояло именно так? — решил уточнить Пуаро.
  — Уверен. Ведь до людей типа Бланта очень непросто добраться Их довольно хорошо охраняют. Сбить на улице машиной — рискованно, да и не всегда эффективно. А в кресле дантиста человек обычно довольно беспомощен.
  Он снял очки, протер их и снова водрузит на прежнее место.
  — Такова моя теория. Морли на захотел пойти на это, но он слишком много знал, а посему его пришлось убрать.
  — Кому пришлось?
  — Им. Организации, которая стоит над всем этим. Хотя работу, конечно, исполнил один человек.
  — И кто же?
  — У меня есть предположение на этот счет, но тут я боюсь ошибиться.
  — Рейли? — спокойно спросил Пуаро.
  — Угадали! Он отлично подходит для этого. Думаю, самого Морли они вообще никогда не вовлекали в дело. И здесь ему надо было сделать очень немного — в нужную минуту отправить Бланта к Рейли. Сослаться при этом на недомогание, слабость, ну, еще что-нибудь там. И Рейли успешно сделал бы дело. И вот — очередной несчастный случай — смерть известного банкира, а перед судом предстает молодой стоматолог, горько раскаивающийся в допущенной ошибке и потому заслуживающий мягкого наказания. Разумеется, практику ему бы пришлось оставить, а сам он поселился бы где-нибудь в уютном местечке с кругленьким доходом…
  Барнс взглянул на Пуаро:
  — Думаете, фантазируют? Нет, такое случалось, и не раз.
  — Да, конечно, случалось…
  — Я тоже немало читал подобных шпионских сказок, — не унимался Барнс. — Согласен, многие из них — сплошная выдумка, но, как ни странно, эта выдумка не фантастичнее реальности. Ведь в самом деле существуют очаровательные авантюристки, банды, всякие организации и прочее.
  — Скажите, — обратился к нему Пуаро, — а чего, собственно, согласно вашей теории, добивался Амбериотис?
  — Здесь я тоже гадаю. Возможно, предполагалось всю вину свалить на него. Думаю, он не раз играл двойную роль, и, скорей всего, его подставили. Но это только предположение.
  — Так, и, если согласиться с вашей версией, что должно было случиться дальше?
  Барнс потер кончик носа.
  — Уверен, они еще раз попытаются найти его. Обязательно попытаются! Время не терпит. Ведь Бланта охраняют, а потому придется быть максимально осторожными. Нет, это не будет убийца, засевший в кустах с пистолетом. Отнюдь! Порекомендуйте им присмотреться к ближайшему окружению — родственникам, старым слугам, помощнику аптекаря, который готовит ему лекарства, лавочнику, у которого он покупает вино. Вывести Алистера Бланта из игры — о! Это стоит миллионов. Немало найдется людей, готовых пойти на это, чтобы потом получить кругленький годовой доход, эдак тысячи в четыре годовых!
  — Так много?
  — А возможно, и больше.
  Пуаро ненадолго задумался, а потом сказал:
  — Я с самого начала подумал на Рейли.
  — Ирландцы? Ирландская революционная армия?
  — Нет, я не о том. Видите ли, там были кое-какие следы на ковре, как будто по нему что-то волочили. Например — тело. Но если бы Морли убил его же пациент, то все произошло бы в кабинете и не было бы нужды куда-то перетаскивать тело. Поэтому я и подумал, что убийство произошло не в кабинете, а в соседней комнате, из чего следует, что убил его не пациент, а кто-то из окружения.
  — Чистая работа! — с удовольствием констатировал Барнс.
  Пуаро встал.
  — Большое спасибо. Вы мне действительно очень помогли.
  По пути домой Пуаро ненадолго заскочил в отель «Гленгоури».
  
  
  На следующее утро он позвонил Джаппу.
  — Привет, мой дорогой! Слышал, судебное расследование назначено на сегодня?
  — Вы не ошиблись. Придете?
  — Не думаю.
  — Пожалуй, вам и правда будет не интересно.
  — Вы намерены пригласить мисс Сил в качестве свидетельницы?
  — Нашу милую Мэйбл? Нет, не намерен. А зачем?
  — О ней нет известий?
  — Нет. А с какой стати?
  — Да, в общем-то, я подумал, что, может… Возможно, вас заинтересует то обстоятельство, что вчера вечером перед ужином мисс Сэйнсбэри Сил вышла из отеля «Гленгоури» и больше в него не возвращалась.
  — Что?! Значит, решила смыться?
  — Не исключено.
  — Но ей-то зачем? Ее ведь ни в чем не подозревают. Я связывался с Калькуттой — еще перед тем, как установили причину смерти Амбериотиса, иначе не стал бы и беспокоиться, — так вот, вчера пришел ответ. Полный порядок. Ее знали там в течение нескольких лет. Она абсолютно точно изложила нам свою историю, разве что несколько э… видоизменила эпизод с замужеством. Оказывается, она вышла замуж за студента — индуса, но вскоре обнаружила, что у него уже имеется несколько аналогичных обязательств. После развода она вернула себе девичью фамилию и занялась праведными трудами. Миссионерская деятельность для нее — что родная квартира. Преподавание и участие в самодеятельных драматических спектаклях. Дьявольская, сказал бы я, биография, но ничего похожего на связь с убийством. И вот вы говорите, что она сбежала! Мне это непонятно. — Он ненадолго замолчал и затем продолжил, хотя и с сомнением в голосе:
  — А может, ей просто осточертели все эти гостиницы? Вот мне, например…
  — Но ее багаж остался на месте. Ничего с собой не взяла.
  Джапп выругался.
  — Когда она ушла?
  — Где-то около семи.
  — А что говорит гостиничная прислуга?
  — Все расстроены. Особенно — управляющий.
  — А почему они не сообщили в полицию?
  — Потому, мой дорогой, что подумали: а вдруг она решила провести ночь в другом месте? Правда, по ее виду этого не скажешь… Но в любом случае их едва ли обрадовало бы присутствие поутру полиции. Управляющий, кстати, это женщина — м-с Харрисон, — успела обзвонить несколько больниц, полагая, что Сил попала под машину или что-то подобное. К моему приходу она как раз собиралась звонить в полицию, а потому мой приход оказался для нее как дар божий. Я все взял на себя и заверил ее, что передам дело в руки весьма достойного и абсолютно надежного офицера полиции.
  — Под достойным офицером вы, конечно, имели в виду вашего покорного слугу?
  — Вы поняли правильно, — заверил его Пуаро. Джапп простонал:
  — Встретимся в «Гленгоури»? Сразу после судебного расследования.
  
  
  В ожидании м-с Харрисон Джапп ворчал:
  — Ну чего ради этой женщине надо было исчезать? — Странно, согласитесь.
  Наконец появилась дама — управляющая и диалог пришлось прервать. Эту говорливую и весьма расстроенную женщину очень беспокоила судьба мисс Сил. Что же с ней случилось? Потеря памяти? Неожиданная вспышка какой-то тропической болезни? Инфаркт? Ограбление? Разбой?!
  — Такая милая женщина, — после секундной передышки продолжала м-с Харрисон. — И ей так у нас нравилось!
  Подошел Пуаро и по просьбе Джаппа она проводила мужчин в целомудренную комнату беглянки. Там все было в строгом порядке и опрятности. Одежда висела в шкафу, пижама аккуратно лежала на кровати; рядом с ней стояли два скромных чемодана. Под туалетным столиком приютились несколько пар обуви. Пуаро заметил, что вечерняя обувь была на размер меньше, чем дневная. «Интересно, суетное тщеславие или мозоли?» — подумал он. Кстати, ему было интересно, пришила ли мисс Сил оторванную пряжку? — неряшливость в одежде всегда его раздражала.
  Тем временем Джапп с интересом просматривал письма, лежавшие в ящике письменного стола.
  Пуаро же перешел к комоду. Со скромной улыбкой он обнаружил нижнее белье, отметив про себя, что мисс Сил явно предпочитала шерстяное. В соседнем ящике лежали чулки.
  — Ну что, Пуаро, нашли что-нибудь интересное?
  — Десятый размер, — печально произнес тот. — Дешевый шелк, по два с полтиной за пару.
  — Вы же не делаете опись с оценкой, — резонно заметил Джапп. — А у меня пара писем из Индии, пара квитанций от благотворительных организаций и ни одного счета. Весьма почтенная особа эта мисс Сил.
  — Но в одежде недостает вкуса, — с грустью сказал Пуаро.
  — Наверно, считала одежду мирским тщеславием. — Джапп переписал адрес с конверта, датированный двумя месяцами назад. — Эти люди, думаю, могли бы кое — что рассказать о ней. По содержанию похоже на то, что они были хорошо знакомы.
  Больше им в гостинице делать было нечего. Факт оставался фактом — мисс Сил не появлялась. Уходила она спокойной и явно намеревалась вернуться, потому что пообещала вечером показать новый пасьянс своей знакомой.
  Кроме того, в «Гленгоури» существовало правило — постоялец, намеревавшийся пропустить ужин, оставлял записку или предупреждал портье. Мисс Сил этого не сделала, из этого следовало, что она собиралась вернуться к ужину. Его подавали от половины восьмого до половины девятого.
  И вот — не вернулась. Вышла на Кромвель — род и исчезла…
  Тем временем Джапп и Пуаро решили наведаться по адресу, указанному на конверте. Вест — Хэмпстед.
  Это был симпатичный домик, равно как и его хозяева — семья Адамсов. Они тоже несколько лет прожили в Индии и весьма тепло отзывались о мисс Сил. Впрочем, от этой информации было мало пользы — ее они не видели уже больше месяца, поскольку сами недавно вернулись из отпуска. Тогда она жила в отеле неподалеку от площади Рассела. М-с Адамс дала Пуаро адрес этого отеля и рассказала, как найти других друзей м-с Сил по Индии. Те жили в Стритхэме.
  Но и там и там Джапп и Пуаро не узнали ничего нового. Мисс Сил действительно жила в отеле близ площади Рассела, но там ее уже почти забыли. Да, спокойная, милая женщина, которая бывала за границей.
  Не помог и визит в Стритхэм — после февраля она там не появлялась.
  Оставался несчастный случай, но и это предположение вскоре отпало — ни одна больница не сообщала о женщине, похожей по описанию на мисс Сил.
  Оставалось предположить, что она испарилась.
  
  
  На следующее утро Пуаро поехал в отель «Холборн — палас», где он намеревался встретиться с Говардом Райксом. К этому времени он уже не удивился бы, узнав, что Райкс тоже вышел из гостиницы в неизвестном направлении и больше в нее не возвращался.
  Тот, однако, оказался на месте и, как сказали Пуаро, в данный момент завтракал.
  Появление Пуаро, похоже, едва ли доставило Райксу удовольствие. На сей раз вид его был уже не таким зловещим, хотя и достаточно хмурым. Он бросил на непрошеного гостя короткий взгляд и, не утруждая себя излишней учтивостью, вопросил:
  — Какого черта?!
  — Вы позволите? — Пуаро медленно притянул к себе стул.
  — Не обращайте на меня внимания, присаживайтесь и чувствуйте себя как дома!
  Пуаро с улыбкой принял приглашение.
  — Ну, так что вам от меня надо?
  — М-р Райкс, вы вообще-то меня помните или нет?
  — Ни разу в жизни в глаза не видел.
  — Вот тут вы ошибаетесь. Не далее как три дня назад вы в течение целых пяти минут сидели со мной в одной комнате.
  — Я не обязан помнить всех, кого видел на какой-нибудь вечеринке.
  — Это было не на вечеринке. Мы встретились в приемной дантиста.
  В глазах молодого человека что-то промелькнуло, но, впрочем, тут же исчезло. Вместе с тем изменились и его манеры — в них уже не было явного нетерпения и фамильярности. Теперь их место заняла настороженность. Он взглянул на Пуаро.
  — Так что же?
  Пуаро ответил ему внимательным взглядом. Теперь он не сомневался в том, что имеет дело с весьма опасным типом. Длинное, хищноватое лицо, агрессивный подбородок, глаза фанатика. Женщинам, однако, признал он, такие лица нередко нравятся. Одет он был небрежно, даже неряшливо и ел с прожорливостью. Пуаро это показалось примечательным.
  «Волк, не лишенный изобретательности», — подумал он.
  — Так какого же черта вы притащились сюда? — не утерпел Райкс.
  — Вам неприятен мой визит?
  — Я вас даже не знаю.
  — Виноват. — Пуаро вынул бумажник и протянул молодому человеку свою визитную карточку.
  На лице того вновь проявилось то же чувство. Это был не страх, скорее, агрессивность. Неожиданно они сменились гневом — он отшвырнул карточку.
  — Так вот вы кто! Что ж, наслышан о вас…
  — Обо мне многие слышали, — скромно заметил Пуаро.
  — Вы — частный сыщик! Из дорогих. Из тех, кого нанимают люди, не очень заботящиеся о деньгах, но которым надо во что бы то ни стало спасти свою шкуру.
  — Если вы не будете пить кофе, он остынет, — мягко., но с достоинством проговорил Пуаро.
  Райкс с интересом посмотрел на него: «Что ж вы за таракан такой?»
  — Хотя, я соглашусь с вами, что кофе в этой стране неважный…
  — Это верно, — с новой вспышкой эмоций подтвердил молодой человек.
  — Но если дать ему остыть, пить его вообще будет невозможно.
  Райкс наклонился вперед:
  — К чему вы клоните? Зачем вообще вы явились сюда?
  Пуаро пожал плечами.
  — Я просто хотел… поговорить с вами.
  — Вот как? — со скепсисом проговорил Райкс. — Если речь идет о деньгах, вы выбрали явно не того собеседника. Люди, с кем я имею дело, обычно не могут позволить себе купить что хотят. Лучше пойдите к тому, кто вам платит.
  Пуаро вздохнул.
  — Мне никто не платил. Пока…
  — Это вы так говорите!
  — Это так. Я трачу свое весьма ценное время, по сути дела, впустую, ради того лишь, чтобы удовлетворить собственное любопытство.
  — Ну, конечно же! И ради этого самого любопытства вы и торчали в то утро у дантиста?
  Пуаро покачал головой. — Вы упустили еще одну, причем наиболее банальную причину, почему люди ходят к зубному врачу, — потому что у них болят зубы.
  — Ах, вот оно как! — Сарказм в его словах не исчезал. — Значит, зубки хотели подлечить!
  — Вот именно.
  — А будет мне позволительно сказать, что я не верю вам?
  — Ну, а вы, м-р Райкс, что вы там делали?
  Тот неожиданно ухмыльнулся.
  — Черт, у меня действительно зуб разболелся.
  — Но ведь вы ушли, так и не зайдя в кабинет врача.
  — Ну и что? Это мое дело. — Возникла небольшая пауза, после которой он продолжал:
  — К чему вся эта болтовня? Вы же пришли туда по делу своего хозяина. Ничего с ним не случилось — с вашим Алистером Блантом. И вам не в чем обвинять меня.
  — Куда вы пошли потом?
  — На улицу вышел. А куда еще?
  — Но никто не видел, как вы выходили.
  — А какое это имеет значение?
  — Имеет. Вскоре после вашего ухода в этом доме кое-кто умер. Помните?
  — А… Тот бедняга дантист? — беззаботно спросил Райкс.
  — Да, бедняга дантист, — твердо проговорил Пуаро.
  — И вы теперь пытаетесь пришить мне это дело? Напрасно стараетесь. Я только что прочитал в газете о вчерашнем заседании суда. Старый хрыч просто ошибся с местной анестезией и, испугавшись последствий, пустил себе пулю в лоб.
  — Вы можете доказать, что действительно вышли из дома? Может хоть один человек сказать, где вы были между двенадцатью и часом?
  — Значит, все-таки «шьете дело»! — глаза Райкса сузились. — Это Блант напустил вас на меня?
  — Извините, — вздохнул Пуаро, — но все эти ваши ссылки на м-ра Бланта сильно смахивают на навязчивую идею. Я не работаю на него и никогда не работал. И волнует меня сейчас не его судьба, а причина смерти хорошего врача, который недурно работал на своем месте.
  Райкс покачал головой:
  — Извините, не верю. — Его лицо потемнело. — Но вы в любом случае не спасете его, будьте уверены. И он сам, и все, что стоит за ним, должно уйти! Все надо менять, а уж эту старую коррумпированную финансовую систему — в первую очередь. Всех этих пауков в банках, которые опутали белый свет! Лично Блант мне безразличен, но я ненавижу сам тип этих людей. Самоуверенное ничтожество! Да его только динамитом можно прошибить! Он из тех, кто всегда и везде говорят: «Нельзя подрывать основы цивилизации». Он еще дождется! Надо убрать его как преграду на пути прогресса. Таким нет места на земле! Надо строить новый мир!
  Пуаро в который раз вздохнул и встал.
  — Вижу, м-р Райкс, что вы и вправду идеалист.
  — Ну и что?
  — Слишком большой, чтобы утруждать себя смертью какого-то дантиста.
  — Да при чем здесь этот жалкий дантист?
  — Для вас — ни при чем, для меня же — очень даже. И разница между нами именно в этом.
  Едва Пуаро переступил порог дома, как Джордж сообщил ему, что в салоне его ожидает дама.
  — Она немного, э… нервничает сэр, — добавил слуга. Имени она своего не назвала, и теперь Пуаро гадал, кто же это может быть. Однако при всем своем воображении он едва ли мог представить, что это будет Глэдис Невил, секретарша Морли.
  Девушка энергично встала ему навстречу. — Ради бога, извините меня за это вторжение. Не знаю, как у меня вообще смелости хватило на это. Правда, обещаю, что не отниму у вас много времени — знаю, как оно вам дорого. Но я просто в отчаянии…
  По длительному опыту общения с англичанами Пуаро начал с того, что предложил ей чаю, на что мисс Невил ответила согласием.
  — Очень мило с вашей стороны, м-р Пуаро. Я, правда, недавно завтракала, но, думаю, чашка чая не помешает.
  Пуаро, привыкший обычно обходиться без подобного допинга, лишь неопределенно кивнул головой, возможно, даже выражая с этим согласие.
  — Прошу извинить меня, сэр, — произнесла она с некоторым апломбом, который, похоже, вернулся к ней за привычной процедурой чаепития, — но вчерашний допрос в суде, по правде говоря, меня расстроил.
  — Это не удивительно, — мягко согласился Пуаро.
  — Разумеется, мне не было необходимости туда идти и давать показания, но я почувствовала себя обязанной быть с мисс Морли. Там был м-р Рейли, но ведь она… Ведь мисс Морли всегда недолюбливала его.
  — Очень любезно с вашей стороны, — подбадривающе проговорил Пуаро.
  — Нет, я просто чувствовала, что должна пойти туда. Я ведь несколько лет работала у м-ра Морли и его смерть просто потрясла меня. Но этот допрос не принес мне никакого облегчения.
  — Но это было необходимо. Девушка наклонилась вперед.
  — Но ведь все это было совсем не так. Все, — м-р Пуаро!
  — Что именно, мадемуазель?
  — Ну, не так, как они себе это представляют. Вся эта чушь насчет укола в десну ис прочее.
  — Вы так думаете?
  — Уверена. Иногда, конечно, пациенты болезненно переносят подобные процедуры, но это обычно от общего болезненного состояния или от нездорового сердца. Я-то знаю, что превышение дозировки случается крайне редко. Опытные врачи все делают почти автоматически. Рука точно отмеряет нужное количество лекарства.
  Пуаро одобряюще кивнул:
  — Я, собственно, тоже так думал…
  — И потом, это ведь обычное дело. Не то чтобы какой-то фармацевт напутал с компонентами сильнодействующих лекарств. Да здесь и спутать-то ничего не возможно — все в строгих и точных дозировках. У дантистов все это гораздо обыденнее, чем у других врачей.
  — Вы не просили слова в суде, чтобы поделиться своими соображениями?
  — Понимаете, — Глэдис сильно сжала пальцы и медленно покачала головой, — я… я боялась все испортить, сделать еще хуже. Я, конечно, понимаю, что м-р Морли никогда бы не допустил такое, но, знаете ведь, люди могут подумать, что он… что он умышленно сделал это.
  Пуаро кивнул.
  — Потому-то я и пришла к вам. С вами это не будет так официально. Я просто подумала, что кто-то должен знать, как неубедительно все это выглядит…
  — Пожалуй, это никому не покажется интересным, — пробормотал Пуаро.
  Девушка изумленно уставилась на него.
  — Мисс Невил, я бы хотел побольше узнать об этой истории с телеграммой.
  — Прямо и не знаю, что сказать. Все так странно. Это должен быть кто-то, кто хорошо знает и меня, и тетю, и где она живет…
  — Похоже, это кто-то из ваших близких друзей или из тех, кто жил в этом доме и потому все знал о вас.
  — Никто из моих друзей не пойдет на такое!
  — Ну, ладно. А сами-то вы что думаете об этом?
  Поколебавшись, девушка медленно произнесла:
  — Как только я узнала про то, что м-р Морли покончил с собой, я почему-то подумала, что он сам мог сделать такое. То есть, послать телеграмму…
  — Чтобы вы не присутствовали?
  Девушка кивнула. — Правда, даже если он задумал в тот день наложить на себя руки, все это выглядит более чем странно. Фрэнк — это мой друг, — так вот он поначалу просто взбесился. Ему, видите ли, взбрело в голову, что я решила провести этот день с кем-то другим… Да разве я способна на такое!
  — А может, кто еще?
  Глэдис покраснела. — Нет, уверяю вас, нет. Фрэнк все эти дни был какой-то странный, — все думает о чем-то, что-то подозревает. На самом деле все от того, что он работу потерял, а новой тогда еще не нашел. Вы ведь знаете, мужчины очень тяжело переживают это. И я тоже за него переживала…
  — Значит, он расстроился, когда вы в тот день уехали?
  — Я и говорю — в тот день он пришел сказать, что ему наконец-то удалось найти новую работу. Причем отменную — целых десять фунтов в неделю! Тянуть с этим было нельзя. Он и м-ру Морли хотел рассказать… Понимаете, его обижало отношение доктора, который, как он считал, относился к нему чуть ли не как к прощелыге. Фрэнк даже думал, что м-р Морли настраивает меня против нашей дружбы…
  — Что, в принципе, было недалеко от истины, так ведь?
  — Ну, пожалуй, до некоторой степени… Фрэнк часто терял работу, да и вообще был не из тех, кого называют «хваткими». Но теперь-то все пойдет иначе. Ведь если человек чувствует поддержку, ему все удается, правда ведь, м-р Пуаро? Если мужчина чувствует, что женщина верит в него, он начинает стремиться выше… Ну, вы понимаете меня.
  Пуаро вздохнул, но возражать не стал. Сколько раз он слышал подобные рассуждения о магической силе женской любви! «В одном случае из тысячи, — цинично подумал он, — они, пожалуй, правы.»
  — Я хотел бы поговорить с вашим другом.
  — И я хотела бы того же. Но, знаете ли, сейчас у него выходные только по воскресеньям. Всю неделю он за городом.
  — А, ну да, конечно, новая работа. Кстати, чем он сейчас занимается?
  — Точно даже и не знаю. По-моему, что-то вроде секретаря в каком-то правительственном учреждении. Письма посылаю ему на лондонский адрес, их ему пересылают.
  — Странновато как-то получается, вы не находите?
  — Пожалуй, но Фрэнк говорит, что сейчас так делают часто.
  Пуаро внимательно посмотрел на девушку. — Знаете что, завтра воскресенье. И я предлагаю — давайте сходим в ресторан. Вы, Фрэнк и я.
  Пообедаем вместе, поговорим…
  Глэдис согласилась, пообещав постараться связаться с Картером.
  
  
  Фрэнк Картер оказался белокурым молодым человеком среднего роста, одетым в модный, но недорогой костюм. Разговаривал он легко и свободно. У него были близко посаженные глаза; у него была манера отводить их в сторону всякий раз, когда чувствовал смущение. Его тон был несколько подозрительным и враждебным.
  — Мне и в голову не могло прийти, что мы будем иметь честь обедать с вами, м-р Пуаро. Глэдис ничего мне об этом не говорила. — При этом он стрельнул в ее сторону раздраженным взглядом.
  — А мы только вчера договорились об этом, — улыбнулся Пуаро. — Мисс Невил была очень огорчена обстоятельствами смерти м-ра Морли, и я…
  — Смерть Морли? — грубо оборвал его Картер. — Меня уже тошнит от смерти Морли! Ну что ты все время о нем вспоминаешь? Ничего хорошего в этом Морли не было, я так считаю.
  — Ну что ты, Фрэнк. Разве можно так говорить? Он оставил мне сто фунтов. Я вчера получила уведомление.
  — Ладно уж, — ворчливо проговорил Картер. — А чему ты удивляешься? Эксплуатировал тебя как негра на плантации, а сам загребал солидные гонорары. Что, не так?
  — Но он… он очень хорошо платил мне.
  — А мне кажется иначе! Очень уж ты добренькая, тебе любой на глотку наступит, а ты и рада терпеть. Я-то сразу раскусил этого Морли! Ведь мы оба знаем, как он уговаривал тебя дать мне от ворот поворот.
  — Он не понимал…
  — Все он понимал! Ну, ладно, не будем о покойниках, а то бы я сказал… Уж я бы его…
  — За этим вы и пришли к нему в то утро? — мягко поинтересовался Пуаро.
  — Кто вам это сказал? — яростно уставился на него Фрэнк.
  — Но вы же приходили?
  — Ну и что? Я хотел видеть мисс Невил.
  — А вам сказали, что она уехала?
  — Да, и это показалось мне очень подозрительным. Я сказал рыжему болвану, что дождусь Морли и сам поговорю с ним. Пора было кончать с этими науськиваниями Глэдис против меня. И я хотел сказать ему, что перестал быть жалким безработным, что теперь у меня есть вполне приличное место, ну, и все такое прочее.
  — Но вы же так ничего и не сказали ему?
  — Нет. Мне осточертело околачиваться в его приемной и я ушел.
  — Когда это было?
  — Не помню.
  — А пришли вы во сколько?
  — Точно не знаю. Кажется, где-то сразу после двенадцати.
  — И оставались там с полчаса? Или больше? Меньше?
  — Не знаю, говорю же вам. Я не из тех, кто каждые пять минут поглядывает на часы.
  — Пока вы находились в приемной, там был еще кто-нибудь?
  — Когда я вошел, там сидел какой-то лоснящийся от жира толстяк. Впрочем, он вскоре ушел, после чего я остался в одиночестве.
  — Значит, вы ушли до половины первого, потому что именно в это время прибыла дама.
  — Наверно. Я же говорил, что сама обстановка там действовала мне на нервы.
  Пуаро задумчиво разглядывал собеседника. Тот нервничал и что-то скрывал. Впрочем, объяснение могло оказаться самым банальным — нервы.
  Простым, дружелюбным тоном он продолжал:
  — Мисс Невил рассказала мне, что вам повезло и вы действительно нашли стоящую работу.
  — Да, платят неплохо.
  — Она говорит, десять фунтов в неделю?
  — Точно. А что, работа не пыльная. Значит, могу добиться, если захочу. — Сейчас он явно любовался собой.
  — И что, работа не слишком тяжелая?
  — Ничего, терпимо, — коротко ответил Картер.
  — И интересно?
  — Да, очень. Кстати говоря, о работе. Мне всегда хотелось узнать, как работают частные детективы.
  — Я не веду разводы.
  — Да? А на что же вы живете?
  — Свожу концы с концами, мой друг.
  — Но вы же самый лучший в своем деле, — вмешалась в разговор Глэдис, обращаясь к Пуаро. — Я слышала, вас нередко приглашали даже в королевские покои…
  — Вы мне льстите, мадемуазель…
  
  
  Придя домой, Пуаро тотчас же позвонил Джаппу.
  — Извините за беспокойство, дружище, но я хотел узнать, вы не проследили, как и откуда была отправлена та телеграмма, ну, что якобы от тетки Глэдис Невил?
  — Все еще не оставили свои подозрения? Что ж, если на то пошло, то проследил. Телеграмма действительно была, и обделали это дельце они просто мастерски. Дело в том, что тетка живет в Ричборне, в графстве Сомерсет, а телеграмму отправили из Ричборна — это лондонское предместье.
  — Действительно, работали люди с головой. Если бы получателю телеграммы вздумалось бы взглянуть на адрес отправителя, он едва ли стал бы вчитываться в каждую буковку и, заметив схожее написание, удовлетворился бы логичным предположением — Ричборн! Да, здесь работали умные люди…
  — Что ж, раз Эркюль Пуаро жаждет убийства, так тому и быть!
  — А как вы сами объясняете эту историю с телеграммой?
  — Совпадение. Кто-то решил разыграть девочку.
  — А зачем?
  — Бог мой, Пуаро! Зачем люди вообще разыгрывают друг друга? Извращенное чувство юмора, только и всего.
  — И кому-то захотелось пошутить именно в тот день, когда Морли должен был совершить свою роковую ошибку?
  — Ну, здесь может быть некоторая взаимосвязь. Мисс Невил была в отъезде, нагрузки у Морли увеличились, а в спешке шанс допустить промах повышается.
  — И все же я пока не удовлетворен таким объяснением.
  — Понимаю. Но скажите, вы-то хоть видите, куда ведут ваши рассуждения? Я вообще считаю, что Морли сам послал ей эту телеграмму. Значит, смерть Амбериотиса — убийство, а не «несчастный случай». Так-то. Дело ясное.
  Несколько секунд Пуаро молчал. — Амбериотиса могли бы убрать и иначе, — наконец проговорил он.
  — Но не здесь. В «Савое» его никто не посещал. Обедал он у себя в номере. И эксперт подтверждает, что лекарство, вызвавшее смерть, было введено в организм шприцем, а не с едой. Так что дело ясное.
  — Именно так и хотят нас заставить думать. А кстати, как ваш шеф относится к исчезновению дамы?
  — Мы продолжаем над этим работать. Ведь где-то же она должна быть. Нельзя вот так просто уйти из дома и исчезнуть!
  — Оказывается, можно.
  — Ну, это до поры до времени. Живая или мертвая, но где-то же она есть. Кстати, я не думаю, что ее убили.
  — Почему?
  — Иначе мы бы уже нашли тело.
  — Дорогой Джапп, неужели тела всегда находятся так скоро?
  — Похоже, вы намекаете на то, что сейчас она покоится где-нибудь в заброшенном карьере, разрубленная на куски?
  — Так или иначе, дорогой друг, но у вас есть же случаи без вести пропавших?
  — Очень редко! Часто исчезают женщины, но мы их обычно находим. И как правило, здесь замешана любовь. Скрывается где-нибудь с мужчиной — так случается в девяти случаях из десяти. Хотя в отношении Мейбл это предположить непросто…
  — Ну, о таких вещах никогда нельзя судить наверняка. Хотя в данном случае вы, пожалуй, правы. Так вы все же надеетесь отыскать ее?
  — Разумеется. Ее описание разослано во все газеты, будут объявления по радио.
  — Надеюсь, это принесет результаты.
  — Не беспокойтесь, старина. Мы отыщем эту пропавшую красавицу, хотя бы ради вас. — Он повесил трубку.
  Неслышно вошел Джордж. Он принес поднос с чашкой шоколада и бисквитами.
  — Что-нибудь еще прикажете, сэр? — спросил он и замер в ожидании ответа. Бывали случаи, когда Пуаро обсуждал со слугой свои дела. При этом он считал, что иногда советы Джорджа оказывались весьма полезными.
  — Вы конечно знаете, Джордж, что умер мой дантист?
  — М-р Морли? Да, слышал. Он, кажется, застрелился?
  — Все так думают. Но если он не застрелился, значит, его убили?
  — Именно так, сэр.
  — Но если его убили, кто-то это сделал?
  — Вы абсолютно правы, сэр.
  — Дело в том, Джордж, что убить его мог кто-то из весьма ограниченного круга лиц. Один из тех, кто был или, скажем так, мог быть в тот момент в доме Морли.
  — Точно, сэр.
  — Кто эти люди? Повариха и горничная — добродушные, спокойные женщины, которые едва ли пошли бы на убийство. Его сестра — преданная ему женщина, ее также едва ли заподозришь в подобном деянии. Впрочем, она унаследовала от Морли солидную сумму, так что денежную сторону дела нельзя сбрасывать со счетов. Затем способный и энергичный компаньон Морли — но здесь мы не видим мотивов убийства. Туповатый паренек, слуга Морли, зачитывающийся дешевыми детективами. И, наконец, грек с сомнительным прошлым.
  Джордж кашлянул:
  — Эти иностранцы, сэр…
  — Полностью с вами согласен. Вполне можно подумать на этого грека. Но дело-то в том, что и он сам через некоторое время тоже умер, причем не исключено, что убил-то его именно Морли — умышленно ли, по ошибке — этого мы пока не знаем.
  — Может, сэр, они убили друг друга? Я имею в виду, что они оба вынашивали такие замыслы, но, разумеется, каждый джентльмен не подозревал, что другой замышляет то же самое.
  Пуаро удовлетворительно хмыкнул:
  — Гениально, Джордж! Дантист убивает сидящего у него в кресле грека, даже не подозревая, что тот готовится выхватить из кармана револьвер. Это возможно, Джордж, но лично мне кажется все же маловероятным. Кстати, мы же еще не прошлись по всему списку. Есть еще два человека, которые могли оказаться в доме дантиста в момент убийства. Есть очевидцы того, что все пациенты — из тех, кто посетил врача до Амбериотиса — вышли из дома. Все, кроме одного. Этот единственный пациент, в отношении которого есть сомнения, вышел он из дома или нет, — молодой американец. Из приемной он вышел примерно в 11.40, но никто не видел его выходящим из дома. Это одна версия. Другая версия — Фрэнк Картер. Он не был клиентом Морли. Картер пришел в дом дантиста вскоре после двенадцати исключительно для того, чтобы поговорить с Морли. Но и его никто не видел выходящим из дома. Таковы факты, Джордж. Что вы об этом думаете?
  — Когда было совершено убийство, сэр?
  — Если это сделал Амбериотис, то в любое время между 12.00 и 12.25. Если не Амбериотис, то после 12.25, иначе грек заметил бы труп. Что вы можете сказать на это?
  Джордж задумался.
  — Я думаю, сэр…
  — Да-да, Джордж? — поощрительно и ободряюще поддакнул Пуаро.
  — Ведь вам теперь придется подыскивать себе другого дантиста, сэр.
  — Джордж, вы превзошли самого себя! Эта сторона дела мне пока не приходила в голову.
  Джордж покинул гостиную с гордым видом. — Пуаро же приступил к еде, размышляя над перечисленными фактами. Убийца был одним в этом круге лиц.
  Неожиданно он вспомнил, что упустил еще одного человека, а ведь список должен включать всех, пусть даже самых невероятных кандидатов. Во время убийства в доме находился еще один человек.
  «Барнс!» — торжественно вписал Пуаро.
  
  
  — С вами хочет поговорить какая-то дама, сэр, — объявил Джордж.
  Пуаро снял трубку.
  — М-р Пуаро, с вами говорит Джейн Оливера, племянница м-ра Алистера Бланта.
  — Слушаю вас.
  — Не могли бы вы приехать ко мне? У меня есть для вас кое — что интересное. Вас устроит в 6.30?
  — Отлично, мисс Оливера.
  — Простите, — слегка дрогнул тон, не привычный к возражениям, — я не отрываю вас от работы?
  — Ну что вы. Я даже ждал вашего звонка.
  Пуаро повесил трубку и улыбнулся. «Интересно, — подумал он, — какой предлог она нашла для нашего разговора?»
  По прибытии его тотчас же препроводили в большую библиотеку, окнами выходившую на реку. За письменным столом сидел Алистер Блант, задумчиво поигрывавший ножом для бумаги. У него был вид человека, немного утомленного женскими придирками.
  Джейн Оливера стояла у камина. Когда Пуаро вошел, полная женщина средних лет выговаривала Бланту:
  — …и я думаю, Алистер, что в этом деле надо считаться и с моими чувствами.
  — Да, Джулия, конечно же… — Блант встал, чтобы поприветствовать гостя.
  — Но если вы будете говорить об ужасах, — предупредила дама, — я тотчас же уйду.
  — На твоем месте я бы ушла, мама, — заметила Джейн.
  Дородная леди с достоинством выплыла из комнаты, не удостоив Пуаро взглядом.
  — Очень признателен вам, м-р Пуаро, за визит. Вы знакомы с мисс Оливера? Ведь это Джейн просила вас?.. — обратился к вошедшему Блант.
  — Речь идет об исчезнувшей женщине; о ней все время пишут в газетах, — неожиданно произнесла девушка.
  — Да-да, мисс Сил, припоминаю, — кивнул Блант.
  — Вы сами напомните ему или я расскажу? — спросила она дядю.
  — Нет, дорогая, это твоя история, вот ты и рассказывай.
  Девушка повернулась к Пуаро. — Возможно, здесь и нет ничего интересного, но я считаю, что должна рассказать вам все. Около трех месяцев назад дядя ходил на прием к стоматологу. Мы поехали вместе — дядя должен был выйти на улице королевы Шарлотты, а я собиралась поехать дальше, к своим друзьям, а на обратном пути опять заехать за дядей. У дома врача дядя вышел из машины и в этот самый момент из дома вышла, женщина. Средних лет, с желтоватыми волосами, не очень аккуратно одетая. «О, м-р Блант! — воскликнула она. — Вы не узнаете меня?» По дядиному лицу я поняла, что он ее и вправду не узнал.
  Блант кивнул.
  — Дядя сделал свое «специальное лицо» — смесь вежливости и доброжелательности, — продолжала Джейн, — и, поколебавшись, проговорил: «О!.. Конечно…»
  — Ну да, ведь я была близкой подругой вашей жены, — продолжала та женщина.
  — К такому приему обычно прибегают подобные женщины, — мрачно заметил Блант. — Постоянно стараются выпросить деньги на какую-нибудь благотворительность. В тот раз я отделался пятью фунтами для миссии Зенана.
  — Она действительно знала вашу жену?
  — Если судить по тому, что она назвала одно из миссионерских обществ Зенана, она могла знать ее по Индии. Мы были там лет десять назад. Но, разумеется, близкой ее подругой она быть не могла, иначе и я бы знал ее. Может быть, встретились как-то на приеме…
  — А я уверена, что она вообще не знала тетю Ребекку, — вставила Джейн. — Это был просто повод, чтобы заговорить с тобой.
  — Может быть, — терпеливо согласился Блант.
  — И, скажу я тебе, это очень странно, что она захотела с тобой познакомиться, — не отставала Джейн.
  — Ну, просто хотела, чтобы я сделал какой-нибудь взнос, — все так же терпеливо продолжал Блант.
  — А после этой встречи она не предпринимала попыток продолжить знакомство? — поинтересовался Пуаро.
  Блант покачал головой. — Я и думать-то о ней забыл. Джейн напомнила мне ее имя, когда сама увидела его в газетах.
  — Вот я и подумала, что м-ру Пуаро надо об этом знать, — несколько неубедительно закончила Джейн!
  — Благодарю вас, мадемуазель, — Пуаро повернулся к Бланту. — Позвольте откланяться. Не смею более отнимать ваше время, вы очень занятой человек.
  — Я провожу вас, — Джейн вскочила с дивана.
  Пуаро спрятал улыбку в своих роскошных усах. Спустившись на первый этаж, девушка неожиданно остановилась.
  — Пройдемте сюда, — она показала рукой на дверь, и через секунду они оказались в маленькой комнате. Джейн повернулась к Пуаро. — Что вы имели в виду, когда сказали, что ждали моего звонка?
  На сей раз Пуаро не стал скрывать улыбку. — Только это и ничего более, мадемуазель. Я ждал вашего звонка и дождался.
  — И вы знали, что речь пойдет об этой мисс Сил?
  Пуаро покачал головой.
  — Это был только предлог, а им могло быть что угодно.
  — А чего это мне понадобилось звонить вам?
  — А чего это вам понадобилось сообщать эти крохи информации об исчезнувшей именно мне, а не полиции?
  — Согласна, м-р Всезнайка. Кстати, а что вам действительно известно?
  — Мне известно, что я заинтересовал вас в тот самый день, когда посетил отель «Холборн-палас».
  Оливера побледнела настолько, что это удивило Пуаро. Впервые в жизни он увидел, как глубокий золотистый загар буквально на глазах приобретает зеленовато — белесый оттенок.
  — А сегодня вы позвонили мне, чтобы, — тон Пуаро был ровным, спокойным и он лишь на мгновение задумался, подбирая нужное слово, — чтобы выкачать из меня все, что я знаю о м-ре Говарде Райксе.
  — А это кто такой? — вздернула брови мисс Оливера. Это вышло у нее не особенно удачно.
  — Так вот, не надо ничего выкачивать из меня, мадемуазель. Я скажу вам то, что знаю или, точнее, о чем догадываюсь. В тот первый раз, когда мы — инспектор Джапп и я — приехали к вам, вы выглядели весьма странно. Вы были явно взволнованы, даже встревожены. Вы подумали тогда, что что-то случилось с вашим дядей. Почему?
  — Ну, он ведь из тех людей, с которыми всегда что-то может произойти. Как-то раз по почте ему прислали бомбу. А уж о письмах с угрозами я и не говорю.
  — Инспектор Джапп сказал вам тогда, что застрелили дантиста Морли. Вы помните, что тогда ответили? «Но это же полнейший абсурд!» Вот были ваши слова.
  Джейн поджала губы.
  — Правда? Действительно, абсурд с моей стороны.
  — Ваша реакция показалась мне очень странной. Она свидетельствует о том, что вы знали м-ра Морли и предполагали, что там может произойти. Не с ним, но в его доме…
  — А вы, похоже, любите выдумывать сказки…
  Пуаро оставил эту ремарку без внимания. — Вы ожидали, точнее — боялись, что что-то может случиться с вашим дядюшкой. Но если это так, то, значит, вы знали что-то такое, чего не знали мы. Тогда я подумал о людях, которые посещали в тот день стоматолога, и сразу же предположил, что единственный человек, который может иметь какое-то к вам отношение — это тот самый молодой американец, Райкс.
  — Прямо как в кино! Многосерийный фильм! Ну, а что будет в следующей серии?
  — Я захотел поговорить с этим Райксом. Он оказался таким привлекательным и опасным типом… — Пуаро многозначительно замолчал.
  Губы Джейн Оливера тронула улыбка. — Что ж, м-р Пуаро, признаюсь, поначалу вы действительно напугали меня. — Она наклонилась вперед. — И я еще кое — что хочу сказать вам. Вы не из тех, кто чем-то интересуется просто так, из одного лишь любопытства. Поэтому лучше сказать вам все прямо, а не ходить кругами и провоцировать вас на поиски улик. Я люблю Говарда Райкса. Я просто схожу с ума от него. Моя матушка и привезла меня сюда, чтобы хоть как-то прервать нашу связь. Ну, отчасти ради этого, а отчасти — чтобы я повертелась у дяди Алистера на глазах. Она надеется, что он привяжется ко мне и оставит мне наследство.
  После некоторой паузы она продолжала:
  — Моя матушка — его племянница по браку. Ее мать была сестрой Ребекки Арнхольт. В общем, дядя Алистер мне не совсем дядя, а, скорее, дальний родственник. Но по крови у него нет более близкой родни и потому мама не видит причин, почему бы нам не быть его единственными наследниками. Кстати, ей самой без особого труда удается выуживать у него деньги. Итак, м-р Пуаро, я достаточно откровенна с вами. Такие уж мы. Впрочем, у нас и самих достаточно средств. По словам Говарда, неприлично много! Хотя мы, конечно же, совсем не того класса, как дядя.
  Она ударила кулачком по подлокотнику кресла.
  — Ну как мне все это объяснить вам? Говард ненавидит все, на чем я была воспитана, и он хочет уничтожить это все. И, знаете, временами мне кажется, что он именно это и делает. Я очень люблю дядю, но иногда он действует мне на нервы. Такой тяжеловесный, рассудительный, консервативный. Настоящий англичанин! Я даже подчас начинаю верить в то, что он и ему подобные действительно тормозят прогресс и что без них дело пойдет!
  — Похоже, м-ру Райксу удалось обратить вас в свою веру.
  — И да и нет. Говард… он просто дикий, еще более дикий, чем все те, кто его окружает. Они соглашаются с ним до определенного предела. Да, они из тех, кто готовы действовать, но только… только если дядя Алистер даст на это свое добро. Но ведь этого же никогда не будет. И вот они сидят, качают головами и бормочут: «Нет, на такой риск идти нельзя». Или: «Нет, с экономической точки зрения это невыгодно». Или: «Мы должны отдавать отчет в том, какая ответственность лежит на нас». Или: «Посмотрите на историю». Я же считаю, что нечего особенно оглядываться на историю. История — прошлое, а нам надо смотреть вперед.
  — Это интересный взгляд на вещи, — мягко проговорил Пуаро.
  — Ну вот и вы о том же! — презрительно уставилась на него Джейн.
  — Что ж, я ведь тоже почти старик. Ах, эти старики! Что им остается, кроме воспоминаний! — Он выдержал паузу и продолжал самым обыденным тоном:
  — А почему Райксу вздумалось прийти именно на улицу королевы Шарлотты?
  — Потому что это я хотела, чтобы он увидел дядю Алистера. Просто… просто я не знала, как еще устроить все это. Он так плохо отзывался о дяде, прямо ненавидел его. И… и я, я подумала, что если он увидит дядю, увидит, какой он добрый и простой человек, то поймет… И тогда он стал бы иначе относиться к нему. Ну разве могла я устроить такую встречу здесь, в доме? Мать бы все испортила!
  — Но потом, после того как вы организовали эту встречу в приемной Морли, вы… испугались?
  Глаза девушки потемнели и сильно расширились.
  — Да Потому… потому что иногда Говард становится сам не свой. Он…
  — Он хочет найти простейшее решение. Уничтожить…
  — Нет! — почти закричала Джейн Оливера.
  Четыре, четыре — рот раскрой-ка шире
  Шло время — после смерти Морли прошло больше месяца, но о мисс Сил не было никаких вестей. Джапп с каждым днем свирепел все больше.
  — Что за дьявольщина! Ведь где-то же она должна быть!
  — Несомненно, мой друг, — отвечал ему Пуаро.
  — Живая, нет ли, но где-то она есть?! Если мертвая, то где тело? Ну, представим, она покончила с собой…
  — Еще одно самоубийство?
  — Ну ладно, хватит. Вы продолжаете утверждать, что Морли убили, а я говорю, что это было самоубийство.
  — Вы ничего не выяснили о пистолете?
  — Только то, что он иностранного производства.
  — Это уже о чем-то говорит.
  — Не о том, о чем вы думаете. Морли бывал за границей. Они с сестрицей путешествовали по свету.
  В Англии это принято. За границей, наверное, и приобрел его. Многие любят иметь при себе оружие, когда отправляются за границу. Как-то даже интереснее, когда кажется, что жизнь полная опасностей.
  Ненадолго умолкнув, Джапп продолжал:
  — А вы все пытаетесь сбить меня с толку. Я же сказал, что если, повторяю — если! — эта треклятая баба и наложила на себя руки, например, утопилась где-нибудь, ее тело давно бы вынесло на берег. Если ее убили — то же самое.
  — За исключением тех случаев, когда к ногам привязывают груз и тело бросают в Темзу.
  — Ну, вы уже начинаете говорить как автор бульварного детектива.
  — Согласен, согласен. Я краснею от собственных слов.
  — Или, кажется, она пала жертвой международной мафии?
  Пуаро снова вздохнул:
  — Мне недавно говорили, что такие вещи тоже случаются. Разве не так?
  — Кто это говорил?
  — Реджинальд Барнс, что живет на Каслгарден — роуд в Илинге.
  — Что ж, ему лучше знать, он работал с иностранцами, — заколебался Джапп.
  — А вы не согласны?
  — Это не по моей части… Да, такое бывает, но, как правило, это все впустую.
  Пуаро сосредоточенно поглаживал свои великолепные усы.
  — Кстати, мы получили пару дополнительных сообщений, — продолжал Джапп. — Оказывается, она возвращалась из Индии на одном пароходе с Амбериотисом, хотя она была во втором классе, а он — в первом. Это, конечно, ни о чем не говорит, но один официант в «Савое» припоминает, что примерно за неделю до его смерти видел — они вместе обедали.
  — Значит, связь между ними исключать нельзя?
  — Нельзя, хотя я и не вижу, чем это может нам помочь. Я просто не представляю, чтобы эта миссионерка оказалась замешанной в каком-то сомнительном деле.
  — А Амбериотис мог быть замешан в, как вы выражаетесь, «сомнительном деле»?
  — Мог. Мы установили, что он поддерживал постоянную связь с нашими подопечными в Центральной Европе. Шпионаж и все прочее!
  — Это точно?
  — Да. Разумеется, сам он грязными делами не занимался. На нем лежала организация работы, сбор донесений — вот и все.
  Джапп снова умолк, но не надолго.
  — Но это опять же не особенно продвигает нас в деле с мисс Сил. Уж она-то к шпионажу никакого отношения иметь не могла.
  — Но не забывайте — она тоже жила в Индии. А год назад там было очень неспокойно…
  — Амбериотис и мисс Сил?! Нет, не могут они играть в одной команде.
  — А вам известно, что мисс Сил была близкой подругой покойной м-с Блант?
  — Кто вам это сказал? Не верю. Не тот уровень.
  — Она сама сказала.
  — Кому сказала?
  — Бланту.
  — Ах, вот оно что. Ну, он-то привычен к таким басням. И вы думаете, что Амбериотис воспользовался ее помощью? Ерунда — Блант избавился бы от нее за пять секунд. Сделал бы какой-нибудь взнос, пожертвование и — дело в шляпе. Но уж на уикэнд никак не стал бы приглашать. Не настолько он прост.
  Очевидность сказанного не вызывала сомнений, и Пуаро лишь покачал головой. Тем временем Джапп продолжал излагать свою версию относительно дела мисс Сил.
  — Конечно, ее тело могли опустить в бак с кислотой. Маньяк — ученый! Да, такие версии любят обсасывать в детективах. Поверьте, это все сказки. Если ее и убили, то тело где-то закопали.
  — Но где?
  — А я знаю? Исчезла она в Лондоне. Садов и огородов здесь нет, во всяком случае таких, о которых стоило бы говорить. Нам надо найти какую-нибудь одинокую птицеферму или еще что-то в этом роде.
  «Сад, — про себя подумал Пуаро, вспомнив аккуратный палисадник в Илинге. — Не хватало только, чтобы покойницу зарыли там! — Он улыбнулся от этой мысли. — Ну и абсурд…»
  — А если она не убита, то где же она? Больше месяца ее фото висит во всех полицейских участках Англии, регулярно публикуется в газетах.
  — И ее никто не видел?
  — Ну конечно, ее видел чуть ли не каждый второй! Вы даже не представляете себе, сколько увядающих женщин, одетых в зеленый костюм, ходят по улицам английских городов. Ее видели в Йоркшире на болотах и в Ливерпуле в отеле, в Девоне в пансионате и на пляже в Рэмсгейте. Мои парни тщательно все проверили и только получили нагоняй от респектабельных пожилых дам.
  Пуаро сочувственно прищелкнул языком.
  — И все же, — продолжал Джапп, — она остается вполне реальной личностью. Мы досконально знаем о ней все, начиная с детства, ее прошлое и настоящее. Она вела вполне добропорядочную жизнь и — на тебе, исчезла!
  — Значит, тому была причина.
  — Ну, Морли она не убивала, если вы это имеете в виду. После ее ухода Амбериотис застал его в полном здравии. Кроме того, мы восстановили весь маршрут ее движения после выхода из дома врача.
  — Да я и не подозреваю ее в убийстве Морли, — нетерпеливо заметил Пуаро, — и все же…
  — И все же, — продолжил его фразу Джапп, — если ваши предположения насчет Морли верны, тогда получается, что он сказал ей нечто такое, что несомненно проливало бы свет на причину его смерти. Сама она могла и не догадываться о важности услышанного, но само по себе это обстоятельство оказалось столь важным и серьезным, что ее решились убрать.
  — Ваши рассуждения наводят на мысль об организации, каком-то грандиозном концерне, всю свою гигантскую мощь обрушившем на бедного стоматолога.
  — Не стоит верить всему, что говорит Реджинальд Барнс. У него на уме одни коммунисты и шпионы.
  Джапп пожал плечами и встал.
  — Если узнаете что, дайте мне знать, — попросил его Пуаро.
  После ухода инспектора Пуаро задумчиво смотрел на поверхность стола. Он явно чего-то ждал. Что-то должно было случиться. Но что?
  Факты у него были. Кое-какие, конечно, но все же — факты. Все они здесь — в голове, но пока не было случая привести их в порядок. А пора бы…
  Что его сейчас интересовало? Ответ он знал — надо ждать.
  Чего-то неизбежного, какого-то дополнительного звена, которое воедино связало бы всю цепь. Как только это произойдет, он двинется дальше.
  
  
  Неделю спустя поздно вечером раздался звонок от Джаппа.
  — Это вы, Пуаро? Мы нашли ее. Приезжайте. Баттерси-парк, дом 45.
  Пятнадцать минут спустя Пуаро был на месте. Несколько больших домов фасадами выходили на Баттерси — парк. Дверь открыл сам Джапп.
  — Проходите. Не очень, правда, приятная картина, но, думаю, вам это надо видеть.
  — Мертва? — спросил Пуаро, хотя интонация его слов была почти утвердительной.
  — Я бы сказал, более чем мертва.
  Пуаро уловил знакомый звук и вопросительно посмотрел на инспектора.
  — Это привратник. Он сейчас над раковиной. Его стошнило. Я пригласил его, чтобы он помог опознать ее.
  Они пошли по коридору. Пуаро зажал нос рукой.
  — Да, не очень-то приятно. Но чего вы хотите — смерть наступила больше месяца назад.
  Оба вошли в чулан. Посредине комнаты стоял большой металлический сундук с откинутой крышкой, в каких обычно хранят меха.
  Пуаро подошел и заглянул внутрь.
  Первое, что он увидел, была нога, обутая в стоптанную туфлю с вычурной пряжкой. Ему припомнилось, что именно с туфли с пряжкой началось его знакомство с мисс Сэйнсбэри Сил.
  Взгляд скользнул по зеленому шерстяному пальто, юбке и наконец остановился на лице.
  Он не смог сдержать стона. Лицо было разбито до неузнаваемости, а если к этому добавить последствия естественного процесса разложения… Лица у обоих мужчин стали зелеными.
  — Наша повседневная работа иногда бывает поганой, — буркнул Джапп. — Здесь есть немного коньяка. Думаю, Пуаро, вам не повредит.
  Они прошли в гостиную. Опрятная комната, обставленная модной по тем временам никелированной мебелью Пуаро пригубил коньяк. — Так что же произошло?
  — Квартира принадлежит некоей миссис Чепмэн. Пышная блондинка лет сорока с хвостиком. Регулярно оплачивает счета, не отказывает себе в удовольствии иногда поиграть с соседями в бридж, но держится несколько особняком. Детей нет. Работает разъездным коммивояжером.
  Мисс Сил пришла сюда в тот самый день, когда мы с ней беседовали. Примерно в семь пятнадцать. Наверное, отправилась прямо из отеля. Привратник говорит, что как-то раз видел ее уже здесь. И на этот раз он проводил ее к лифту, поднял на второй этаж. Последнее, что он заметил, это то, как она нажимала кнопку звонка.
  — Долго же он вспоминал! — заметил Пуаро.
  — Привратник страдает гастритом и вскоре после этого попал в больницу, а тем временем его обязанности выполнял другой человек. И только неделю назад он случайно заметил в одной из газет объявление о розыске. Посоветовавшись с женой, он решил, что приметы очень отвечают той женщине, что приходила к м-с Чепмэн. Одета она была в зеленое пальто, на ногах были туфли с пряжками. Еще припомнил, что звали ее как-то вроде Сил… После этого он еще четыре дня боролся с собственным страхом перед всякими уголовными историями, пока, наконец, собравшись с силами, не пришел к нам.
  Мы и не думали, что можем выйти на след. Таких сигналов, как я уже говорил, была уйма. Но все же решили послать сержанта Беддоса. Толковый парень. Тот сразу почувствовал, что здесь что-то неладно. Во-первых, эту самую м-с Чепмэн уже больше месяца здесь не видели — она уехала, не оставив адреса. Уже это было странно. Да и все остальное, что ему удалось узнать о супругах Чепмэн, тоже весьма странно…
  От привратника он узнал, что тот не видел, как мисс Сил выходила из квартиры м-с Чепмэн. Разумеется, он не мог видеть всех входящих и выходящих. Но привратник также сообщил, что м-с Чепмэн уехала давно, причем как-то неожиданно. Просто на следующее после ее отъезда утро он обнаружил приколотую к двери записку: «Молока не надо. Скажите Нелли, что меня срочно вызвали». Нелли — это служанка, которая ежедневно помогала ей в домашних делах. Уезжала м-с Чепмэн и раньше, причем столь же неожиданно, поэтому девушка ничуть не удивилась. Но что было странно — хозяйка не позвонила привратнику, не попросила его снести вниз багаж и вызвать такси.
  Так или иначе, сержант решил войти в квартиру. Там не было ничего особенного, если не считать ванной, где он обнаружил явные следы какой-то поспешной уборки, словно там что-то замывали. А на линолеуме он нашел следы крови. Видимо, в спешке их не заметили и не вытерли. После этого обнаружить тело было лишь вопросом недолгого времени. М-с Чепмэн уезжала без багажа — в этом привратник был абсолютно уверен, а посему тело мисс Сил должно было находиться где-то в квартире. Наконец мы добрались до этого сундука — ключи от него были в гардеробе.
  — А что насчет самой м-с Чепмэн? Действительно — что? Что представляла из себя эта Сильвия Чепмэн? Ясно одно — она сама или ее дружки пристукнули мисс Сил и труп запихнули в этот ящик.
  Пуаро кивнул.
  — Но зачем им понадобилось так обезображивать лицо?
  — На этот счет у меня только догадки, — ответил Джапп. — Пожалуй, резко выраженный садизм… Или они хотели скрыть ее личность?
  — Но цели-то своей они не достигли. Ее же все-таки опознали.
  — Не достигли. Потому что мы хорошо знали, во что была одета мисс Сил. А кроме того, в ящике вместе с телом лежала ее сумочка, а в ней — старое письмо, которое она получила в отеле на Рассел-сквер.
  — Но это… это же неразумно. Видимо, здесь дали промашку. Кстати, вы обыскали квартиру?
  — Досконально. Ничего интересного.
  — Я бы хотел осмотреть спальню м-с Чепмэн.
  Там не было никаких следов поспешного отъезда. Все в порядке, чисто и опрятно. В постель не ложились, хотя и подготовили для сна. Все было покрыто толстым слоем пыли.
  — И никаких отпечатков пальцев, — заметил Джапп. — По крайней мере, мы их не нашли. На кухне есть кое — что, но, думаю, это служанка оставила.
  — То есть, после убийства все тщательно протерли?
  — Именно.
  Взгляд Пуаро медленно блуждал по комнате. Спальня, как и гостиная, была обставлена в стиле модерн, доступном человеку среднего достатка. Вещи не слишком дорогие, броские, но не более того. Отнюдь не экстракласса. Вся комната была выдержана в розовых тонах.
  Он заглянул в гардероб. И там хорошая, добротная одежда, но опять же не первоклассная. Его взгляд упал на обувь. В основном популярные в этом сезоне открытые туфли, некоторые на утолщенной подошве. Прикинув одну из них на глаз, Пуаро отметил, что м-с Чепмэн носила пятый размер. В соседнем ящике, сваленные в кучу, лежали всевозможные меха.
  — Это из того самого сундука, — предположил Джапп.
  Пуаро кивнул. В руках он держал серую беличью шубку.
  — Отличный мех!
  После этого он прошел в ванную, где нашел необъятные запасы косметики. Пудра, румяна, кремы для лица, рук, ног, две бутылочки с краской для волос.
  — И ни одной, подходящей для нашего любимого пепельно-серого! — заметил Джапп.
  — В сорок лет, мой дорогой, волосы большинства женщин и так сереют, но наша м-с Чепмэн, похоже, не собиралась сдаваться перед природой.
  — Она, наверное, изобразила у себя на голове нечто огненно-рыжее.
  — Не исключено.
  Джапп внимательно посмотрел на друга.
  — Все что-то тревожит, Пуаро?
  — Сказать по правде — да. И даже очень. Я пока не могу разрешить одну очень важную для меня проблему.
  Он снова с решительным видом направился в комнату, где был обнаружен труп. Подойдя к сундуку, он наклонился и потянул за одну из туфель на ноге женщины. Та, хотя и с трудом, но поддалась. Пуаро стал внимательно разглядывать пряжку — ее явно пришивали вручную, неуклюже, наспех.
  — О, сомнения, сомнения… — проговорил он, вздохнув.
  — Что опять, Пуаро? Вы опять хотите усложнить все дело?
  — Именно.
  — Ну, а здесь-то что? Обычная кожаная туфля, ординарная пряжка.
  — Ничего. Абсолютно ничего. И все же… я не понимаю.
  
  
  Привратник охарактеризовал м-с Мертон из квартиры 82 как самую близкую подругу м-с Чепмэн. В эту квартиру друзья и решили отправиться сразу после осмотра места происшествия.
  М-с Мертон оказалась говорливой дамой с черными глазами и замысловатой прической. Ее не пришлось долго уговаривать рассказать о своих впечатлениях. Женщина мгновенно окунулась в драматическую атмосферу былого.
  — Сильвия Чепмэн… Разумеется, я не очень близко ее знаю. Ну, несколько раз играли в бридж, ходили в кино, ну и, конечно, — за покупками. Но скажите, она… э… не умерла?
  Джапп развеял ее сомнения.
  — О, я так рада слышать это! Нет, правда. А то почтальон все ходил здесь и болтал насчет тела, которое нашли в ее квартире. Ну разве можно верить всему, что услышишь?! Я лично никогда не верю.
  Джапп задал очередной вопрос.
  — Нет, о м-с Чепмэн я ничего не слышала — ничего с тех пор как мы договорились о том, чтобы пойти посмотреть премьеру… И о возможности отъезда она тоже ничего не говорила.
  Ничего не слышала она и о мисс Сил. Нет, м-с Чепмэн никогда не упоминала ее имени.
  — Но, знаете, это имя мне почему-то очень знакомо. Очень! Где-то я видела эту фамилию, причем совсем недавно.
  — О ней несколько недель подряд писали все газеты, — сухо бросил Джапп.
  — Да-да, какая-то исчезнувшая женщина… И вы думаете, м-с Чепмэн могла ее знать? Нет, я уверена, Сильвия никогда не упоминала этого имени.
  — А о м-ре Чепмэн вы ничего не можете нам рассказать?
  По лицу м-с Мертон скользнуло заинтересованное выражение.
  — Он был коммивояжером. Во всяком случае так мне говорила м-с Чепмэн. Много путешествовал по делам фирмы. Оружие, кажется… Всю Европу объездил.
  — Вы его когда-нибудь видели?
  — Нет, никогда. Он очень редко приезжал домой, а когда это случалось, они с м-с Чепмэн не хотели, чтобы их тревожили. Вполне естественно, так ведь?
  — А были у м-с Чепмэн какие-нибудь родственники? Близкие друзья?
  — Насчет друзей ничего не скажу. Родственников, по-моему, тоже не было. По крайней мере, она о них никогда не упоминала.
  — Она бывала в Индии?
  — Я ничего об этом не слышала, — м-с Мертон сделала паузу. — Но почему вы меня об этом спрашиваете? Я понимаю, вы из Скотленд — Ярда, но ведь должна же быть какая-то особая причина?
  — В свое время вы все узнаете. Сейчас скажу лишь, что в квартире м-с Чепмэн найдено тело.
  — О! — глаза м-с Мертон, как в известной сказке, стали похожи на два блюдца. — Мертвец! Но ведь это же не м-с Чепмэн?! Какой-нибудь иностранец?
  — Это не мужчина, м-с Мертон.
  — Женщина?! — изумлению дамы не было предела.
  — А почему вы подумали, что это мужчина? — мягко вклинился Пуаро.
  — О, даже и не знаю… Просто это как-то естественнее.
  — Но почему? Может, она имела обыкновение принимать у себя посетителей мужского пола?
  — О, нет! Конечно же нет! — М-с Мертон изобразила на лице подобие негодования. — Ничего подобного я и не имела в виду. Сильвия Чепмэн была не из таких! Просто м-р Чепмэн был… я имею в виду… — она умолкла.
  — По-моему, мадам, вы говорите нам не все, что знаете, — заметил Пуаро.
  — Ну, я прямо и не знаю, как поступить, — заколебалась м-с Мертон. — Я ни в коем случае не хочу показаться предательницей, а кроме того я ни разу не повторяла того, что она мне рассказывала… Ну, если не считать одной — двух самых близких мне подруг, которых я знаю как саму себя…
  — Так что же она вам рассказывала, м-с Мертон? Женщина наклонилась вперед и низким голосом изрекла:
  — Это как-то раз буквально сорвалось у нее с языка. Мы смотрели фильм про секретную службу, ну вот, и м-с Чепмэн заявила, что, по ее мнению, автор сценария плохо знал, о чем писал. И тут ее прорвало, хотя она, конечно, предупредила меня о необходимости хранить полную тайну. Я имею в виду работу ее мужа в этой самой секретной службе. Поэтому он так много и путешествовал. Фирма и все такое — одна только видимость. М-с Чепмэн очень беспокоилась, ведь она не могла ни писать ему, ни от него получать писем. И потом, это же было ужасно опасное дело!
  Спускаясь обратно в квартиру 45, Джапп ворчливо бормотал:
  — Как в шпионских романах. С ума можно сойти…
  Внизу их поджидал сержант Беддос.
  — Так ничего и не добился от горничной, — почтительно обратился он к Джаппу. — Похоже, м-с Чепмэн частенько меняла прислугу. Эта работает у нее всего месяц, от силы два. Она говорит, что ее хозяйка — милая женщина, любит слушать радио и очень вежливая Девушка считает, что муж м-с Чепмэн — какой-то бонвиван, хотя сама м-с Чепмэн об этом не догадывается. Иногда хозяйка получала письма из-за границы: несколько из Германии, пару из Америки, по одному из Италии и России. Дружок служанки собирает марки и м-с Чепмэн частенько отклеивала их для него.
  — А в бумагах ее нашли что-нибудь?
  — Абсолютно ничего, сэр. Да и самих-то бумаг почти нет. Счета, расписки — все местные. Несколько старых театральных программок, пара кулинарных рецептов из газет, да памфлет о миссии Зенана.
  — Ну, кто это принес сюда, ясно. Она ведь совсем не похожа на убийцу. Хотя без ее участия здесь, похоже, не обошлось. Никого посторонних не видели?
  — Привратник не припомнит, да и откуда ему, столько времени прошло. Ведь так много квартир… Все снуют туда — сюда. Он только запомнил день, когда приходила эта мисс Сил, да и то потому, что на следующий день его отвезли в больницу, а накануне он очень плохо себя чувствовал.
  — В соседних квартирах тоже ничего не слышали?
  Молодой человек покачал головой.
  — Ни сверху, ни снизу. Ничего подозрительного. Радио, наверное, слушали…
  Из ванной, вытирая вымытые руки, вышел судебный врач.
  — Хуже трупа и представить нельзя. Отправьте ее ко мне, надо покопаться…
  — Ну, а как насчет причин смерти?
  — До вскрытия не скажу ничего определенного. Лицо изуродовали явно после смерти. Женщина средних лет, полная, здоровая, как кажется, блондинка, хотя корни волос седоватые. Может, на теле найду какие особые приметы? Если же нет, установить ее личность будет трудновато. Вы уже знаете?.. Отлично! О ее исчезновении писали все газеты? Но я газет не читаю.
  Доктор вышел. Пуаро наклонился под стол и поднял с пола маленькую коричневую записную книжку.
  — Я уже просмотрел ее и положил, где лежала, — сказал неутомимый сержант — Ничего интересного. Адреса и телефоны парикмахерских, ателье. Я выписал все имена и фамилии.
  Пуаро открыл книжку на букве «Д». «Доктор Дэвис. Ул, принца Альберта, 17». И чуть ниже — «Дантист Морли, ул. Королевы Шарлотты, 58». В глазах Пуаро вспыхнули зеленые огоньки:
  — Думаю, идентифицировать труп будет довольно нетрудно.
  Джапп с интересом посмотрел на него:
  — Вы хотите сказать, что…
  — Мне надо твердо знать…
  
  
  Мисс Морли перебралась в деревню, в маленький домик.
  Гренадерша встретила Пуаро приветливо. Она болезненно восприняла официальное заключение о причине смерти брата. Пуаро, как она предполагала, также не верил в справедливость этих выводов.
  Она с готовностью и исчерпывающе отвечала на его вопросы. Все деловые бумаги Морли были аккуратно сброшюрованы мисс Невил и переданы компаньону покойного. Некоторые из его клиентов также перешли к д-ру Рейли, тогда как многие, естественно, предпочли найти другого врача.
  Выдав всю интересовавшую Пуаро информацию, она спросила:
  — Значит, вы нашли ту женщину, которая была пациенткой Генри? И ее тоже убили?
  — Скажите, — уклонился от прямого ответа Пуаро. — Ваш брат никогда в разговорах не упоминал имя мисс Сэйнсбэри Сил?
  — Не припоминаю. Иногда он рассказывал что-то об особо придирчивых или ворчливых пациентах, а то и передавал услышанный от клиентов новый анекдот, но его работу мы с ним, как правило, не обсуждали. Он здорово уставал от нее и старался забыть о делах к концу дня.
  — А не было среди пациентов вашего брата женщины по имени Чепмэн?
  — Чепмэн? Пожалуй, нет. Впрочем, всю информацию по этому вопросу лучше всего получить у мисс Невил.
  — Мы обязательно с ней поговорим. Кстати, где она живет? Или работает?
  — По-моему, сейчас она работает у какого-то дантиста в Рэмсгейте.
  — Она все еще не вышла замуж за этого паренька — Картера?
  — Нет, и, надеюсь, не выйдет. Не нравится мне этот парень, очень не нравится. Есть в нем что-то порочное…
  — Как вы считаете, он мог бы застрелить вашего брата?
  — Думаю, он, пожалуй, мог бы пойти на это, — медленно проговорила женщина. — У него такой невыдержанный характер. Но, скажу честно, я не понимаю, зачем ему это было нужно. Да и возможности не было. Ведь брату так и не удалось отговорить Глэдис от встреч с ним — она очень преданна ему.
  — А подкупить его не могли?
  — Подкупить? Чтобы убить Генри? Странная мысль!
  В комнату вошла миловидная черноволосая девушка. Она принесла чай. Когда она удалилась, Джапп спросил:
  — А эта девушка была с вами и в Лондоне?
  — Агнес? Да, она была моей горничной. Повариху я отпустила — она не хотела переезжать в деревню, так что Агнес сейчас во всем помогает мне. Из нее, кстати, получается неплохая кухарка.
  Пуаро кивнул. Он уже хорошо представлял себе порядок, прежде царивший в доме Морли. Брат и сестра жили на двух верхних этажах. Подвальное помещение было закрыто наглухо, если не считать узкого коридора, выходившего во внутренний двор — оттуда на грузовом лифте поднималось все необходимое по дому. Там же располагалось и переговорное устройство. Таким образом, в дом можно было попасть только через парадное — вотчину Альфреда. На основании этого полиция сделала вывод, что в то памятное утро никто из посторонних попасть в дом не мог.
  И горничная, и повариха жили у Морли несколько лет и вполне ладили со своими хозяевами. Теоретически, конечно, любая из них могла пробраться в кабинет врача и пристрелить его, но эту версию никто не принимал всерьез.
  И все же, когда Агнес подавала Пуаро перчатки и трость, она спросила его с тревогой в голосе:
  — Скажите… есть… есть ли новые сведения относительно смерти хозяина?
  Пуаро повернулся к ней.
  — Ничего нет.
  — Они все еще думают, что он покончил с собой из-за этой ошибки с лекарством?
  — Да. А почему вы спрашиваете?
  Агнес оправила свой передник.
  — Ну… просто хозяйка в это не верит.
  — И вы согласны с ней в этом?
  — Я? О, сэр, я ничего об этом не знаю. Я-я просто хотела убедиться.
  — А для вас будет большим облегчением убедиться в том, что он действительно покончил с собой? — самым мягким тоном, на который он был только способен, спросил ее Пуаро.
  — О, да, сэр! Думаю, что да.
  — Есть какая-то особая причина, а?
  Девушка уставилась на него испуганными глазами. Она даже немного отпрянула.
  — Я? Я ничего не знаю, сэр. Я просто спросила… «Но почему она об этом спросила?» — задал себе вопрос Пуаро, выходя на улицу.
  Он был уверен, что ответ на него существует, но для него пока остается недосягаемым.
  И все же он чувствовал, что немного продвинулся вперед.
  
  
  Придя домой, Пуаро с удивлением обнаружил, что его дожидается гость.
  Навстречу ему из кресла поднялся аккуратный, маленький, лысый м-р Барнс. Они обменялись любезностями.
  — Сразу буду откровенен, м-р Пуаро, — заявил, откашлявшись, Барнс, — меня привело сюда острое любопытство. Вы, как я полагаю, лучше других осведомлены о деталях этого дела. Из газет я узнал, что вам все-таки удалось найти эту странную леди — мисс Сил, а также, что официальное слушание дела отложено до получения дополнительных данных. Причина смерти — чрезмерная доза лекарства?
  — Совершенно верно.
  Возникла пауза, после которой Пуаро поинтересовался:
  — Вы когда-нибудь слышали об Альберте Чепмэне?
  — А, муж той дамы, в квартире которой нашли мертвую мисс Сил? Прямо какая-то неуловимая личность этот м-р Чепмэн!
  — Но вполне реальная, — заметил Пуаро.
  — Ну конечно. Он существует. Или — существовал. Я лично слышал, что он умер. Но нельзя верить всяким слухам.
  — Расскажите мне о нем, м-р Барнс.
  — Что ж, признаюсь, на суде вы вряд ли об этом услышите. Они наверняка выволокут на свет историю с фирмой по продаже оружия.
  — Так что, он действительно работал в секретной службе?
  — Разумеется. Но ему было незачем говорить об этом своей жене. По правде говоря, ему вообще после женитьбы надо было уйти с этой работы. Так принято, особенно с засекреченными сотрудниками.
  — А Альберт Чепмэн был им?
  — О, да! ОХ — 912. Его знали под этим номером. Ведь имена в таких делах используются редко, вы же понимаете. ОХ — 912 не был чем-то особенным. Он был из тех, кого легко забыть, спутать с кем-то другим. Он вообще был незапоминающейся личностью. Обычно его использовали в качестве курьера в Европу. Туда — обратно. Ну, вы понимаете… Вежливое официальное послание через нашего посла в Румынии, а ОХ — 912 везет ругательное письмо. Ну, вы понимаете…
  — Выходит, он знал немало ценного?
  — Допускаю, что он не знал ни буковки из того, что перевозил, — бодро промолвил Барнс. — Его делом было мотаться из страны в страну — поездом, самолетом, пароходом, — и соответствующим образом объяснять кому надо, почему он едет туда, куда он отправляется.
  — И вы слышали, что он умер?
  — Слышал. Но нельзя же верить всему, что слышишь. Я, например, никогда не верю.
  Пуаро внимательно посмотрел на собеседника.
  — Что, по-вашему, произошло с его женой?
  — Понятия не имею. — Барнс широко раскрытыми глазами посмотрел на Пуаро. — А по-вашему?
  — У меня есть только кое-какие мысли… Но все так запутано…
  — Вас что-то особенно волнует? — с сочувствием спросил Барнс.
  — Да, — не спеша ответил Пуаро. — То, что я видел собственными глазами.
  Джапп ворвался в гостиную Пуаро и с такой силой надел шляпу на рожок вешалки, что едва не проткнул тулью.
  — Какого дьявола вы вбили себе это в голову?!
  — Дорогой мой, о чем вы?
  Ответил Джапп медленно и напряженно:
  — С чего вы взяли, что это не тело Сэйнсбэри Сил?
  Пуаро озабоченно посмотрел на него.
  — Лицо, мой друг. Лицо — вот что смущает меня. Зачем было обезображивать лицо мертвой женщины?
  — О, боже! Ну почему этот Морли уже на том свете?! Уж он-то смог бы ответить на этот вопрос! — воскликнул Джапп. — Не исключено, его убрали, чтобы он не мог выступить свидетелем.
  — Согласен, что показания живого Морли были бы как нельзя кстати.
  — У покойника есть преемник — некий м-р Ледеран. Думаю, его показания окончательно развеют все сомнения на этот счет. Он вполне серьезен и компетентен.
  Вечерние газеты вышли с сенсационными заголовками. Убитая, найденная в квартире м-с Чепмэн и считавшаяся мисс Сил, на самом деле была м-с Чепмэн. Ее твердо опознал м-р Ледеран по карте лечения зубов и челюсти, которую вел покойный Морли.
  На трупе м-с Чепмэн — личные вещи и одежда мисс Сил. Но где же тогда сама мисс Сил?
  Пять, пять — подливай опять
  Оба друга выходили из зала, где только что завершилось судебное следствие, и Джапп с восторгом заметил:
  — Неплохо сделано, а? Вот это сенсация!
  Пуаро кивнул.
  — Конечно, вы первым сообразили, но и я, знаете, тоже с самого начала чувствовал что-то неладное во всей этой истории с трупом, — сказал Джапп. — Ну, в самом деле, зачем было ни с того, ни с сего молотить по лицу убитой? Ну кому это доставит удовольствие? Значит, на то была причина. А она одна — скрыть личность убитой. Правда, пришел к этой мысли я попозже, чем вы, — великодушно завершил свою тираду Джапп.
  — Ну что ж, мой друг, — с улыбкой произнес Пуаро, — сходство между обеими женщинами есть. М-с Чепмэн, конечно, была более изящной и ухоженной, чем мисс Сил. Последняя была неряшлива и не пользовалась косметикой. Но в основных чертах они были очень похожи. Обеим за сорок, сходный рост и телосложение — вплоть до того, что обе подкрашивали седеющие волосы в золотистый оттенок.
  — Да, если все так преподнести, то сходится. Что ж, следует признать, что красотка Мейбл хорошо обвела нас вокруг пальца. Совсем как настоящая…
  — Но, мой друг, она же и была настоящей. Мы же знаем все ее прошлое…
  — Да, но мы не знали одного — того, что она способна на убийство. Получается, что не Сильвия убила Мейбл, а Мейбл прикончила Сильвию!
  Пуаро озабоченно покачал головой. Он все еще не мог представить себе Мейбл Сэйнсбэри Сил в роли убийцы. Но в ушах его продолжал звучать ироничный голос м-ра Барнса:
  — Ищите среди респектабельных людей…
  Мисс Сил была в высшей степени респектабельна.
  — Знаете, Пуаро, — с чувством проговорил Джапп, — я намерен докопаться до истины. Уж меня ей не провести.
  
  
  На следующее утро раздался звонок от Джаппа. Голос его звучал возбужденно и одновременно интригующе.
  — Пуаро? Хотите знать новости? Все! Все впустую! Вот так-то, мой друг!
  — Простите, наверное, что-то с телефоном… Я не особенно вас…
  — Все, мой друг! Дело кончено, можно отдыхать! — Теперь в его голосе уже откровенно звучала досада.
  — Что кончено?
  — Да все это чертово дело! Вся эта суматоха! Шумиха в прессе! Сунь в мешок зайца — вынешь медведя!
  — И все же я не совсем понимаю.
  — Хорошо, слушайте. Внимательно слушайте, потому что это вообще не телефонный разговор. Вы ведь знаете наше следствие. Мы ведь прочесываем страну, ищем нашу рыбку.
  — Да-да, конечно, теперь я все понял…
  — Так вот, все отменяется! Дело замалчивается. Сейчас-то поняли?
  — Да, да. Но почему?
  — Приказ достопочтенного министра иностранных дел.
  — Разве так можно?
  — Да уж, сами видите.
  — Но зачем… то есть почему они так снисходительны к мисс э… рыбке?
  — Они не снисходительны. Начхать им на нее. Дело в шумихе. Представляете, ее приволокут в суд — что она может там наболтать о м-с Ч.? О трупе? А об этом-то и нельзя говорить! Я могу лишь предполагать, что все дело в чертовом муже — мистере А. Ч. Улавливаете?
  — Да, пожалуй.
  — Так вот, он сейчас где-то там, за кордоном, с деликатным заданьем. И они очень не хотят испортить ему дело.
  — Ай-ай-ай…
  — Простите?
  — Это, мой дорогой, я выразил свое возмущение.
  — А, понятно… А то я подумал, что вы чихнули. Что ж, возмущение — хорошее слово, хотя лично мне сейчас хотелось бы употребить словечко покрепче. Надо же дать этой дамочке улизнуть. Тут кто угодно взбесится!
  — Она не уйдет, — мягко проговорил Пуаро.
  — А я вам говорю
  — мы связаны по рукам и ногам.
  — Вы — может быть, а я нет.
  — Старина Пуаро! Значит, вы продолжаете?!
  — До гробовой доски.
  — Только не до вашей, старина. Впрочем, если дело и дальше пойдет так, кто-нибудь, это точно, пришлет вам тарантула в конверте. — Он повесил трубку.
  «Действительно, — подумал Пуаро, — к чему была эта мелодрама с гробовой доской? Абсурд, да и только».
  Письмо пришло с вечерней почтой. Отпечатано на машинке, если не считать подписи:
  
  «Дорогой мистер Пуаро!
  Буду премного обязан вам, если вы завтра свяжетесь со мной в любое удобное для вас время. Думаю, смогу быть вам полезен. Может быть, встретимся в моем доме в Челси? В 12.30? Если вас это не устраивает, прошу созвониться с моим секретарем и обговорить с ним детали встречи. Прошу извинить за спешку.
  Искренне ваш,
  Алистер Блант».
  
  Пуаро чуть отодвинул письмо и прочитал еще раз. Тут зазвонил телефон.
  Иногда Эркюлю Пуаро казалось, что он может по тембру звонка догадаться о содержании предстоящего разговора. На сей раз он сразу почувствовал, что беседа будет важной. Это — не ошибка номером и не звонок от знакомых.
  — Алло? — вежливо спросил он, сняв трубку.
  — Простите, — раздался невыразительный голос, — какой у вас номер?
  — Уайтхолл, 7272.
  Пауза, щелчок, затем снова послышался голос, но на сей раз женский.
  — М-р Пуаро?
  — Да, это я.
  — М-р Пуаро, вы скоро получите или, возможно, уже получили одно письмо.
  — Кто это говорит?
  — Вам это знать не нужно.
  — Что ж, мадам, я действительно получил с вечерней почтой восемь писем и три счета.
  — Значит, вы поняли, о каком письме я говорю Думаю, у вас хватит ума не принять сделанное вам предложение.
  — Извините, мадам, но это уже мое дело.
  Голос зазвучал холоднее:
  — Я вас предупредила, м-р Пуаро. Ваше вмешательство больше не потерпим. Держитесь подальше от этого дела!
  — А если я буду держаться поближе к нему?
  — Тогда мы будем вынуждены предпринять меры, чтобы ваше вмешательство нам ничем не грозило…
  — Мадам, вы мне угрожаете?
  — Мы просто просим вас быть благоразумным. Это в ваших же интересах.
  — Ваше благородство не знает границ!
  — Вы не в состоянии изменить ход событий и помешать задуманному. Поэтому держитесь подальше от того, что вас не касается. Поняли?
  — Понял. Но я считаю, что смерть доктора Морли касается и меня.
  — Смерть Морли была лишь несчастным случаем, — резко зазвенел голос. — Просто он некстати вмешался в наши планы.
  — Он был человеком, мадам, и умер безвременно.
  — Он не представлял ценности.
  — А вот в этом вы ошибаетесь…
  — Сам виноват. Он не хотел проявить благоразумие.
  — Что ж, я тоже не хочу его проявлять.
  — Значит, вы дурак! — На другом конце положили трубку.
  Пуаро несколько раз произнес «алло», но потом тоже положил трубку. Он решил не беспокоить телефонную станцию просьбами установить, откуда ему звонили, ибо был почти уверен, что звонок был из автомата.
  Заинтересовало же и одновременно озадачило его другое — он был уверен, что слышал этот голос раньше. Но где? А может, это был голос мисс Сэйнсбэри Сил?
  Насколько он помнил, голос мисс Сил был высоким, очень эмоциональным, с подчеркнуто правильным произношением. Этот же звучал совершенно иначе, хотя чего только не приходится ожидать от актрис вроде Мейбл Сил? Уж ей-то это было бы пара пустяков. Тембр голоса был похож.
  Однако такое объяснение его никак не устраивало. Нет, это был голос другого человека, причем того, которого он уже слышал. И это не близкий знакомый Пуаро, хотя пару раз он уже слышал этот тембр. Это определенно.
  Но зачем им беспокоить его подобными угрожающими звонками? Они что, думают, что он испугается? Похоже на то. Плохие психологи!
  Утренние газеты принесли сенсацию на премьер — министра, когда он покидал свою резиденцию, было совершено покушение. По счастью, стрелявший промахнулся Этого незадачливого индуса тотчас же доставили в полицию.
  Прочитав сообщение, Пуаро взял такси и направился в Скотленд — Ярд, где попросил проводить его к инспектору Джаппу. Тот был искренне рад видеть друга.
  — А, значит и вас новости не оставили безразличным! Хотите знать подробности? Вам известно, что премьер был не один? С ним был его друг. И знаете, кто был этот друг? Алистер Блант!
  — Да что вы?
  — Именно! Кроме того, у нас есть все основания подозревать, что пуля предназначалась именно Бланту, а отнюдь не нашему премьеру. Ну, если, конечно, исключить вероятность того, что покушавшийся мог с трех метров промазать.
  — И кто стрелял?
  — Какой-то полупомешанный студент — индус. Как всегда, подогревший себя наркотиками. Но его явно направили на это дело. Это не его затея.
  — А как его схватили? — продолжал Джапп. — Как правило, у резиденции премьера всегда толпятся зеваки. Сразу после выстрела один молодой американец скрутил какого-то парня с бородой и завопил, что поймал убийцу. Индус же тем временем попытался скрыться. Хорошо, что наши ребята его перехватили.
  — А кто был этот американец? — с интересом осведомился Пуаро.
  — Какой-то Райкс. А что? — Джапп уставился на друга. — В чем дело?
  — Говард Райкс? Он остановился в «Холборн-па-ласе»?
  — Да. Но почему?.. Откуда вы… То-то я подумал, что это имя мне знакомо. Это ведь тот самый пациент из приемной Морли. Он еще тогда смылся, в тот самый день, когда дантист застрелился!
  Джапп ненадолго, задумался, а потом сказал:
  — Черт, все время вылезает то дело. Послушайте, Пуаро, вы все еще не переменили мнение?
  — Нет, — угрюмо проговорил Пуаро. — И у меня есть кое-какие идеи.
  
  
  В здании готического стиля Пуаро был принят секретарем — высоким, худощавым молодым человеком с изысканными манерами.
  — Прошу меня извинить, — произнес он приятно — извиняющимся голосом, — и м-р Блант также присоединяется к моим извинениям. Дело в том, что его неожиданно вызвали в резиденцию премьер — министра. Последствия этого… вчерашнего инцидента. Я звонил вам, но вас, к сожалению, не было дома.
  Молодой человек не умолкал:
  — М-р Блант уполномочил спросить вас, не будете ли вы так любезны согласиться провести с ним уикэнд в его загородном доме в Кенте? Графство Экшем. Если вы не возражаете, завтра вечером он заедет за вами на машине.
  Пуаро колебался.
  — М-р Блант очень хотел бы вас видеть, — настаивал секретарь.
  Наконец Пуаро кивнул головой.
  — Хорошо, я принимаю приглашение.
  — Великолепно! М-р Блант будет в восторге.
  Пуаро снова кивнул.
  — Если он заедет в пять сорок пять, вас это… О, доброе утро, м-с Оливера. — В комнату вошла мать Джейн Оливера. Женщина была прекрасно одета, ее хорошо уложенную голову украшала изящно заломленная набок шляпка.
  — М-р Селби, м-р Блант говорил вам о садовых стульях? — обратилась она к секретарю. — Я еще вчера собиралась обсудить этот вопрос, потому что они могут нам понадобиться в ближайший уикэнд и… — Тут м-с Оливера наконец-то заметила Пуаро и умолкла.
  — М-р Пуаро, вы знакомы с м-с Оливера?
  — Да, я уже имел счастье быть представленным мадам.
  — О, здравствуйте, — рассеянно проговорила дама. — Разумеется, м-р Селби, я понимаю, что м-р Блант очень занят и все эти домашние пустяки…
  — Ну что вы, все в порядке, — заверил ее расторопный Селби. — Он говорил мне, а я уже связался с соответствующей фирмой.
  — Ну, у меня просто камень с души. А теперь, м-р Себли, не могли бы вы сказать мне… — Она снова закудахтала. Пуаро показалось, что она и внешне смахивает на курицу — большую жирную хохлатку. Тем временем м-с Оливера направила свой величавый бюст к двери.
  — …и если вы действительно уверены в том, что в этот уикэнд у нас никого не будет…
  Селби откашлялся.
  — М-р Пуаро также приглашен, мадам.
  М-с Оливера снова умолкла. Обернувшись, она с явной неприязнью окинула взглядом фигуру сыщика.
  — Это так?
  — М-р Блант очень любезно пригласил меня, — заверил он ее.
  — Да, конечно… но интересно, почему это… Все это так не похоже на Алистера! Прошу извинить меня, — м-р Пуаро, но м-р Блант обещал мне спокойный, семейный уикэнд.
  — М-р Блант также настаивал на том, чтобы м-р Пуаро посетил его, — гнул свое Селби.
  — Вот как? А мне он об этом ничего не сказал.
  Распахнулась входная дверь — на пороге появилась Джейн.
  — Мама, ты готова? Нас ждут в час пятнадцать.
  — Сейчас, Джейн, потерпи немного.
  — Ради бога, поторопись. Привет, м-р Пуаро! — проговорила девушка. Она стала как вкопанная, в глазах мелькнула тревога.
  — М-р Пуаро тоже поедет с нами на уикэнд, — ледяным голосом проинформировала ее мать.
  — А… понятно. — Джейн посторонилась, пропуская мать. Затем она было двинулась вслед за ней, но неожиданно обернулась.
  — М-р Пуаро! — ее голос звучал повелительно. Тот пошел к ней.
  — Вы едете в Экшем? Зачем? — низким голосом спросила она.
  Пуаро пожал плечами:
  — Ваш дядюшка любезно пригласил меня.
  — Но он не может знать… Он не может… Когда он пригласил вас? Впрочем, это неважно.
  — Джейн! — раздался из холла голос ее матери.
  — Прошу вас, — столь же приглушенно, но настоятельно проговорила девушка, — не приезжайте.
  Она вышла. До Пуаро донеслись слова вежливой перебранки. Высокий, обиженный голос м-с Оливера кудахтал: «Я не собираюсь терпеть твою грубость, Джейн! И я приму меры к тому, чтобы ты не вмешивалась».
  — Значит, завтра около шести? — лишний раз напомнил секретарь.
  Пуаро машинально кивнул. Ему казалось, что только что он видел привидение. Точнее, не видел, а слышал, поскольку глаза здесь были ни при чем. Две фразы, которые донеслись из-за двери, были почти идентичны тем, которые он услышал по телефону. Теперь ему стало ясно, почему тот голос показался ему знакомым.
  Он двинулся к выходу, обреченно качая головой.
  Значит, м-с Оливера? Но это невозможно! Не могла же она звонить ему по телефону! Пустоголовая дамочка, изображающая из себя великосветскую леди, самолюбивая и эгоцентричная. Как он только что назвал ее? «Жирная курица…»
  Не исключено, что слух его подвел. Хотя…
  
  
  «Роллс-ройс» подкатил к дому Пуаро около шести. В машине сидели только Блант и его секретарь. М-с Оливера с дочерью, видимо, отправились на уикэнд раньше на другой машине.
  Поездка прошла спокойно. Блант говорил мало, в основном о своем саде и недавней выставке цветов. Пуаро поздравил его с избавлением от смертельной угрозы.
  — А, это… — с ухмылкой произнес Блант. — Не думаю, что тот парень действительно в меня целился. Бедолага, он, думаю, и сам толком не знал, что делал. Один из тех полубезумных студентов. Нет, право, они не представляют никакой угрозы. Что, выстрел в премьера изменит ход истории? Впрочем, весьма патетично!
  — Но на вас ведь и раньше покушались?
  — Мелодраматичное какое-то слово… Впрочем, недавно по почте прислали бомбу — примитивненькую такую, но все же… Ну скажите мне, как такие могли бы эффективно управлять миром, если они даже приличную бомбу и то сделать не могут?! — Он покачал головой. — Всегда одно и то же — длинноволосые дремучие идеалисты без единого навыка практической работы. Я отнюдь не семи пядей во лбу и никогда не претендовал на это, но я умею читать, писать и считать. Вы меня понимаете?
  — В целом, но, пожалуйста, поясните…
  — Я читаю то, что написано по-английски и понимаю смысл написанного. Я не говорю о гиперболах, метафорах и других сложностях. Нет, я имею в виду деловой английский язык. Его я понимаю. Большинство же людей — нет! Если мне надо что-то выразить на бумаге, я беру чистый лист и ручку. И сажусь за стол. Но я обнаружил, что многие люди и с этой задачей не в силах справиться. Теперь об арифметике. Если у Джонса есть восемь бананов, а Брайтон взял у него десять, сколько штук останется у Джонса? Многие считают, что ответ на этот вопрос прост. Им и в голову не придет простая истина, что Брайтон просто не в состоянии сделать задуманное.
  — И тогда они стараются как-то схитрить, сфокусничать, лишь бы как-то выкрутиться? — вставил Пуаро.
  — Именно! Да и политики, что и говорить, ненамного отличаются от таких людей. Я же всегда ратовал за элементарный здравый смысл. Ведь в конечном итоге именно он прав.
  Он рассмеялся. — Извините, не будем говорить о работе. Есть у меня такая плохая привычка. Хватит! Прочь из Лондона — прочь все дела! Кстати, как там ваши-то приключения! Давно хотел услышать о них. Я когда-то увлекался детективными романами. Как вы считаете, м-р Пуаро, в них есть хоть крупица правды?
  Беседа изменила свое направление. Блант как школьник дотошно копался в деталях раскрытых Пуаро преступлений.
  Приятная и непринужденная атмосфера поездки столкнулась со своим первым испытанием, когда, подъехав к парадному большого дома, они увидели, как массивный бюст м-с Оливера прямо — таки излучал холодное неодобрение. Она старалась, как могла, игнорировать присутствие Пуаро, сосредоточив все внимание на хозяине дома и его секретаре.
  Селби проводил Пуаро в его комнату.
  Дом был небольшой, обставлен в спокойном хорошем вкусе. Все было дорогим, но простым. Это полностью распространялось и на остальные стороны жизни особняка — его сад, прислугу, поваров.
  Обед прошел спокойно. Общество Бланта позволило Пуаро почти забыть о существовании неприступно — холодной мадам и ее резковатой дочки, поведение которой подчас отдавало даже какой-то враждебностью.
  «Но почему? — подумал к концу обеда Пуаро. — Почему?..»
  — А почему Элен сегодня не ужинает с нами? — поинтересовался Блант.
  Губы Джулии Оливера сжались.
  — Наша дорогая Элен сегодня переутомилась — она много поработала в саду. Я рекомендовала ей прилечь и не утруждать себя переодеванием к ужину. Думаю, она меня поняла и прислушалась к моим словам.
  — Да, понимаю… — несколько странно и почему-то озадаченно проговорил Блант. — Я-то думал, что уикэнды вносят разнообразие в ее жизнь.
  — Элен такая простая душа, — твердо заявила м-с Оливера. — Она любит пораньше ложиться.
  После обеда Пуаро сидел в гостиной в обществе секретаря Бланта, когда до него донесся обрывок диалога матери с дочкой.
  — Мама, дяде, кажется, не понравилось, как ты обошлась с Элен Монтрессор.
  — Ерунда! Слишком уж он добросердечен. Эта бедная родственница ноги должна ему целовать за то, что может бесплатно жить в его коттедже. А заявляться сюда каждый уикэнд на ужин — это уж слишком! Абсурд какой-то! Подумаешь, какая-то двоюродная племянница, а то и того меньше. Нельзя же так навязываться!
  — Но у нее же есть гордость, мама. И потом, она столько переделала в саду.
  — Ну, это у шотландцев в крови!
  В дверях показался Блант. Заметив Пуаро, он пригласил его к себе в кабинет, где, предложив гостю сигарету, перешел прямо к делу.
  — Знаете, м-р Пуаро, меня многое не устраивает в этом деле. Я имею в виду историю с этой Сэйнсбэри Сил. По некоторым причинам, которые лично мне кажутся вполне логичными, власти прекратили расследование. Я не знаю точно, кто такой этот Альберт Чепмэн и чем он занимается, но в любом случае занимается он важным делом и в любой момент может, как говорится, попасть в неприятности. Сам я не очень-то подкован в таких вопросах, но премьер как-то намекнул, что чем скорее это дело выйдет из — под обстрела газетчиков и забудется, тем лучше.
  — Что ж, властям лучше знать, что делать. Значит, у полиции руки связаны?
  Блант наклонился к Пуаро.
  — Но я хочу знать правду. И вы можете мне в этом помочь. На вас-то этот запрет не распространяется.
  — Чего именно вы хотите от меня?
  — Я хочу, чтобы вы нашли эту женщину, мисс Сил.
  — Живую или мертвую?
  Брови Бланта поползли вверх.
  — Вы допускаете, что она умерла?
  Пуаро ненадолго задумался, потом тихо, но весьма твердо произнес:
  — Если вы хотите знать мое личное мнение… но запомните, это — только мое мнение — так вот, я думаю, что она мертва.
  — Почему вам это пришло в голову?
  Пуаро улыбнулся:
  — Пожалуй, едва ли вам что-нибудь скажет моя фраза о том, что на эту мысль меня навела пара новых чулок, которые я нашел в гардеробе.
  Блант изумленно уставился на него.
  — Странный вы человек, м-р Пуаро…
  — И даже очень. Я, если можно так выразиться, методичный, организованный и логично мыслящий человек. И мне не нравится, когда случайные факты начинают притягивать в подкрепление какой — либо теории. Мне лично это кажется… необычным.
  — Я тоже много думал об этом деле, — сказал Блант. — Мне всегда нужно время, чтобы продумать что — либо до конца. И неизменно ощущал, какое это дело странное. Посмотрите, сначала бедняга — дантист пускает себе пулю в лоб, потом жена какого-то Чепмэна оказывается упакованной в сундук в своей же квартире, да еще с обезображенным лицом. Отвратительно! И я не могу избавиться от ощущения, что за всем этим что-то стоит. Пуаро кивнул.
  — Знаете, — продолжал Блант, — чем больше я думаю об этом деле, тем больше убеждаюсь в том, что эта женщина никогда не была знакома с моей женой. Это был лишь предлог, чтобы заговорить со мной. Но зачем ей это было надо? Что это дало бы ей? Ну, какой-нибудь мизерный взнос на благотворительность. Но ведь опять же — обществу какому-нибудь, а не ей лично. Нет, я определенно чувствую, что все это было подстроено — и встреча со мной у входа в дом в том числе. Надо же, какое подозрительное совпадение! Но я не перестаю спрашивать себя — кому это было надо? Зачем?
  — Вы нашли верное слово — зачем? Я тоже задаю себе этот же вопрос, но, увы, ответа пока не нахожу.
  — И у вас нет абсолютно никаких соображений на этот счет?
  Пуаро сделал широкий жест рукой.
  — Мои соображения — детская выдумка, не более того. Не исключаю, что все было подстроено с целью показать вас кому — то. Но и это звучит абсурдом. Вы и без того достаточно известный человек. Что, нельзя было показать вас, когда вы входите в дом?
  — Но опять напрашивается вопрос — зачем кому-то понадобилось показывать меня какому-то третьему лицу?
  — М-р Блант, постарайтесь хорошенько припомнить детали того самого утра, когда вы пришли на прием к стоматологу. В словах его или жестах, ну, в интонациях вам ничего не показалось тогда странным? Необычным? Что-нибудь, что мы могли бы использовать как нить для дальнейшего расследования?
  Блант задумался, но через несколько секунд сокрушенно покачал головой.
  — Вы абсолютно уверены, что он не произносил имени этой мисс Сил?
  — Нет.
  — А м-с Чепмэн?
  — Да нет же. Мы вообще не говорили о конкретных людях. Так, розы, цветники, погода, отпуск…
  — И никто не заходил в кабинет, пока вы там сидели?
  — Дайте подумать… Нет, пожалуй, никто. Раньше я припоминаю какую-то блондинку… Но на этот раз она в кабинет не заходила. О, подождите! Ну конечно, туда зашел второй дантист, тот, что говорил с ирландским акцентом.
  — Что же он сказал? Или сделал?
  — Да нет, просто спросил Морли о чем-то и вышел. Как мне показалось, Морли не особенно горел желанием разговаривать с ним. Ну, с минуту говорили, а то и меньше.
  — Больше вы ничего не припоминаете? Абсолютно ничего?
  — Нет, что касается его, то он был в полном порядке. — Пуаро откинулся в кресле. — Мне он тоже показался вполне нормальным.
  Возникла долгая пауза, после которой Пуаро спросил:
  — Извините, а вы не припоминаете одного молодого человека, который в то утро сидел вместе с вами в приемной врача?
  — Так-так… да, кажется, там сидел какой-то молодой человек. Непоседливый такой. Впрочем, я не очень хорошо его запомнил… А почему вы спрашиваете?
  — Вы бы узнали его снова?
  — Едва ли. Я толком и не смотрел на него.
  — И он не пытался заговорить с вами?
  — Нет. — Блант заинтересованно посмотрел на Пуаро. — Но почему вы об этом спрашиваете?
  — Этого молодого человека зовут Говард Райкс. Пуаро ожидал увидеть какое-то изменение в лице Блант, но тот оставался невозмутимым.
  — Мне надо бы знать это имя? Я встречался с ним?
  — Не думаю. Это приятель вашей племянницы.
  — А, один из друзей Джейн?
  — Ее мать, насколько мне известно, не одобряет этой дружбы.
  — Ну, это, наверное, не подействует на Джейн, — отсутствующим голосом проговорил Блант.
  — А мне кажется, что мать Джейн Оливера считает эти отношения столь серьезными, что даже решила увезти дочь из Штатов, лишь бы отвязаться от этого парня.
  — Ах, так вот о ком речь!..
  — Похоже, вы что-то вспомнили?
  — Да, конечно. Уверен, что он не вполне подходит в друзья Джейн. Кажется, он замешан в каких-то подрывных делах?..
  — Со слов мисс Оливера я понял, что он тогда специально записался на прием к Морли. Причем с единственной целью — увидеть вас.
  — Познакомиться со мной и очаровать собственной личностью?
  — Пожалуй, не совсем так. Думаю, цель заключалась в том, чтобы увидеть вас и попытаться самому проникнуться к вам симпатией.
  — Какая наглость!
  Пуаро едва сдержал улыбку.
  — Похоже, вы воплощаете в его глазах все пороки и изъяны человеческого рода, не так ли?
  — Я действительно не одобряю этого молодого человека, — твердо заявил Блант. — Болтает много, шляется где-то, вместо того, чтобы заниматься порядочным делом.
  Пуаро ненадолго задумался. — Извините меня, м-р Блант. Могу я задать вам один не вполне скромный вопрос личного порядка?
  — Спрашивайте.
  — Если вы умрете, каков будет характер вашего завещания?
  Последовала серия вопросов о причине подобного интереса, на что прозвучали объяснения, что все это имеет отношение к делу.
  — Но в конце концов люди, покушавшиеся на вас, могут и продолжить свои попытки, так ведь? И они отнюдь не обязательно окажутся сумасшедшими юнцами.
  Блант уставился на собеседника.
  — К чему вы клоните?
  — Скажу проще. Я хочу знать, кто выгадает от вашей смерти?
  Блант улыбнулся.
  — В первую очередь больница Святого Эдварда, затем — Раковый институт и Королевский институт для слепых.
  — А, вот так…
  — Кроме того, часть денег я оставлю своей племяннице по браку — мисс Джулии Оливера. Аналогичную сумму — ее дочери Джейн и, наконец, достаточно солидная доля отводится моей единственной кровной родственнице Элен Монтрессор, чье материальное положение отнюдь не блестяще. Но вы понимаете, м-р Пуаро, все это — сугубо между нами.
  — Естественно.
  — Надеюсь, вы не думаете, что одна из них замышляет меня убить — не без сарказма спросил Блант.
  — Ничего я не думаю, м-р Блант.
  Тот успокоился.
  — Ну так как? Возьметесь за дело с этой мисс Сил?
  — Чтобы найти ее? Да, возьмусь.
  — Великолепно! — воскликнул Блант.
  
  
  Выходя из комнаты, Пуаро чуть не столкнулся с высокой женщиной, стоявшей за дверями.
  — Прошу прощения, мадемуазель…
  Джейн Оливера слегка отпрянула в сторону.
  — Хотите знать, что я о вас думаю, м-р Пуаро?
  — Но позволь…
  — Вы — шпион, — она не дала ему кончить. Было похоже, что вопрос этот был скорее риторическим и ответ у нее был давно готов. — Да, вот вы кто! Маленький, шустрый шпионишка, который повсюду рыскает и только беспокоит порядочных людей!
  — Уверяю вас… — начал было Пуаро.
  — Я знаю, куда вы метите. И зачем вам вся эта ложь — тоже знаю. Что же вы так прямо и не скажете? Зато я скажу вам — ни черта вы не дознаетесь! Да и до чего дознаваться — то? Кому вообще надо причинять ущерб хотя бы волоску с головы моего достопочтенного дядюшки? Он в полной безопасности! И всегда будет ею наслаждаться. Неуязвимый, добротный, процветающий — и весь набитый шелухой! Куда он денется, этот несчастный Джон Буль?! Без всякого воображения и способности смотреть в будущее.
  Она на мгновение умолкла, а затем, сменив резкий, срывающийся тон на более низкий, добавила с ядом:
  — Ненавижу любое упоминание о вас, проклятый мелкий буржуазный детектив!
  Резко повернувшись, она скрылась в соседней комнате.
  Пуаро стоял как вкопанный — глаза широко раскрыты, брови подняты, пальцы растерянно теребят кончики усов.
  «Эпитет „буржуазный“ будет в самый раз» — подумал он. Такой он и есть. Вот только презрительный тон, с которым мисс Оливера бросила ему этот «упрек», давал пищу для размышлений.
  В задумчивом настроении он вернулся в гостиную.
  М-с Оливера раскладывала пасьянс. Окинув вошедшего холодным взглядом, подобным тому, каким досужий наблюдатель смотрит на ползущего жука, она томно пробормотала:
  — Пиковый валет на червовую даму…
  Пуаро ретировался.
  — Увы!.. Кажется, никто меня здесь не любит, — единственное, что смог пробормотать он.
  Через балконную дверь он вышел на веранду, а оттуда в сад. Стоял прекрасный вечер, наполненный пряными ароматами. Слегка взбодрившись, Пуаро двинулся вперед, ориентируясь по едва видимой тропинке. Он повернул за угол и — две неразборчивые тени метнулись в разные стороны.
  — Ну вот, теперь помешал влюбленным, — снова вздохнул он.
  Он поспешно повернул обратно. Даже здесь он оказался лишним.
  Проходя мимо окон комнаты Бланта, он услышал, как тот что-то диктует секретарю.
  Больше Пуаро идти было некуда. Он вернулся к себе в спальню.
  — Да, — подумал он, — славненькая складывается ситуация…
  Интересно, ошибся он или нет, думая, что слышал тогда по телефону голос м-с Оливера? В самом деле, абсурднейшая мысль!
  Он вспомнил мелодраматичное откровение маленького м-ра Барнса. Потом о загадочном местонахождении ОХ — 912 или Альберта Чепмэна. Почему-то припомнился — надо же, досадное воспоминание! — взволнованный взгляд служанки Агнес…
  Все было как обычно — люди не скажут ни слова о простейших вещах. Но до тех пор, покуда не уберешь, на финишную прямую не выйти.
  И самым трудным, почти непреодолимым препятствием во всем этом деле ему сейчас казалась проблема мисс Сил… Концы с концами не сходились.
  «Может, я действительно старею?..» — подумал Пуаро.
  Шесть, шесть — гость не хочет есть
  После беспокойной ночи Пуаро был на ногах с раннего утра. Погода была идеальной, и он решил повторить вчерашний маршрут.
  Сад, признал он, был выдержан в строгом, чисто английском порядке.
  Он прошел к розовому саду, где повстречал крепкую женщину в твидовом жакете и юбке, с короткой прической и густыми темными бровями. Медленным, спокойным голосом она разговаривала с мужчиной, в котором Пуаро узнал старшего садовника. В ее голосе звучал заметный шотландский акцент. Садовник явно тяготился беседой.
  В голосе Элен Монтрессор отчетливо звенели саркастические нотки, в связи с чем Пуаро решил проскользнуть на соседнюю аллею. По пути ему попался еще один садовник — молодой парень, который, заметив Пуаро, старательно заработал лопатой.
  — Доброе утро, — приветливо обратился к нему Пуаро.
  — Доброе утро, сэр, — пробормотал тот, не оставляя своего занятия.
  Пуаро это несколько удивило. Насколько он знал садовников, те не упускали возможности хоть ненадолго прервать видимость напряженного труда и немного поболтать. Этот же повел себя явно неестественно. Кроме того, Пуаро показалось, что он где-то уже видел эти плечи, хотя, успокоил он себя, не исключено, что после того телефонного звонка ему всюду мерещатся похожие голоса и фигуры.
  Пуаро двинулся далее и через секунду над живой изгородью подобно полной луне взошла его яйцеобразная голова. Точнее — ее макушка. Глаза Эркюля не упускали из виду молодого садовника, который наконец оставил свое занятие и теперь рукавом утирал пот с лица.
  — Очень странно и интересно! — пробормотал Пуаро и позволил «луне» вновь закатиться за кусты.
  Действительно странно. Фрэнк Картер вроде бы устроился секретарем, а оказался садовником на службе у Алистера Бланта.
  Погруженный в эти раздумья, Пуаро услышал отдаленный звук гонга и поспешил к дому. На подходе к нему он увидел своего гостеприимного хозяина, разговаривавшего с мисс Монтрессор. Ее голос звучал ясно и разборчиво:
  — Очень мило с твоей стороны, Алистер, но я бы предпочла не принимать приглашения на этой неделе, пока у тебя гостят американские родственницы.
  — Согласен, Джулия довольно бестактна, но, уверяю тебя, она не хотела…
  — А на мой взгляд, — спокойно произнесла женщина, — со мной она ведет себя просто нагло, а я никому не позволю вести себя со мной подобным образом. Ни американкам, ни кому другому.
  Мисс Монтрессор удалилась, и Пуаро приблизился к Бланту. Тот теперь походил на всех остальных мужчин, которым приходится разбираться с проблемами и капризами своих родственниц:
  — О, черт! Эти женщины! — горестно проговорил тот. Не правда ли?
  Когда они повернули к дому, Блант, вздохнув, сказал:
  — Как мне недостает моей жены!
  В столовой он обратился к м-с Оливера:
  — Мне кажется, Джулия, ты обидела Элен.
  — Ах, какие они чувствительные, эти шотландцы! — поморщившись, ответила та.
  Блант вконец расстроился.
  — Кстати, — решил вмешаться Пуаро, — я только что видел молодого садовника, который, похоже, совсем недавно работает у вас.
  — Вы правы, — кивнул Блант. — Бартон, наш третий садовник, недавно уволился и нам пришлось подыскать ему замену.
  — Вы не припомните, откуда он приехал?
  — Пожалуй, нет. Его нанял Мак Алистер. Кажется, кто-то просил меня взять его, хотя бы условно. С испытательным сроком. Ему дали наилучшие рекомендации. Странно, но Мак Алистер им недоволен и хочет, чтобы я уволил его.
  — А как его зовут?
  — Даннинг… Санбэри… Что-то в этом роде.
  — Поймите меня правильно, но сколько вы платите ему?
  — Э… два с половиной фунта.
  — Не больше?
  — Ни в коем случае. Возможно, даже меньше.
  — Да, странно все как-то получается, — заключил Пуаро.
  Блант с интересом посмотрел на него. Тем временем Джейн отвлекла дядю от разговора:
  — Не так уж мало людей жаждут твоей крови, дядюшка.
  — А ты что, начиталась отчетов о дебатах в парламенте? Но скажу тебе: если мы послушаемся болтунов вроде Ачертона с его идеями в области финансов, Англия обанкротится в одну неделю.
  — Скажи, дядя, а тебе самому никогда не приходила в голову идея попробовать что-нибудь новенькое?
  — Если оно не улучшает старое — нет!
  — Но откуда тебе знать? Ты же даже не попробуешь! Только скажешь: «Это не годится», «Это не пойдет», а сам и не пробовал.
  — Эксперименты подчас приводят к беде.
  — А ты что, доволен нынешним состоянием дел, всем этим транжирством, неравенством, несправедливостью? Надо же что-то делать!
  — При всем при том у нас довольно неплохо получается, Джейн.
  — А надо все заново устраивать. Все! — с жаром проговорила племянница Бланта. — А ты тут сидишь и спокойно завтракаешь! — Она вскочила и через балконную дверь выбежала в сад.
  Лицо хозяина вновь выразило некоторое удивление и смущение.
  — В последнее время Джейн сильно изменилась, — заметил он. — Откуда она набралась всего этого?
  — Не обращай внимания на ее болтовню, — заметила м-с Оливера. — Глупенькая она еще. Болтается по новомодным компаниям, где у парней такие щегольские галстуки, а уж о космах я и не говорю… Ну, и приносят всякую ересь в дом!..
  — Но ведь Джейн всегда была такая уравновешенная…
  — Это все мода, Алистер…
  Блант задумался. М-с Оливера тоже встала из-за стола и вышла.
  — Не нравится мне все это! — неожиданно воскликнул хозяин дома. — Все несут какую-то несуразицу! Ведь это же все ерунда, абсолютная чушь! Ну что «все» надо устраивать заново?! Что? Сами-то они знают? Опьянели от своих же слов…
  Он печально улыбнулся.
  — Да, я — один из остатков старой гвардии.
  — Кстати, а если вас… уберут, что тогда случится?
  — Уберут? Ну и выражение! — Он помрачнел. — Что ж, тогда масса безмозглых экспериментаторов примется за дело. И все — конец стабильности, рассудительности, платежеспособности, порядку! Всей той Англии, как мы ее знаем.
  Пуаро кивнул — он явно был согласен с банкиром. Платежеспособность была и его жизненным правилом.
  Неожиданно Эркюль Пуаро по-новому увидел, что олицетворяет Алистер Блант. Ведь и Барнс говорил ему об этом, но тогда он не ухватил его мысль — Внезапно старый сыщик ощутил страх.
  
  
  — Все, с письмами покончено, — сказал на следующее утро Блант. — А теперь, м-р Пуаро, я покажу вам мой сад.
  Цветы и всякие растения были его хобби, которому он отдавался всей душой и о котором столь же эмоционально рассказывал. Подойдя к концу тропинки, Блант обернулся.
  — Посмотрите на тот куст. Разве он не великолепен? Где еще вы видали такой!
  Б-а-а-х!!! — Откуда-то из зарослей лавра раздался громкий выстрел и просвистела пуля. Собеседники обернулись в ту сторону. Тут же до них донеслась перебранка двух мужчин. Высокий голос с явным американским акцентом резко взвился вверх:
  — Мерзавец! Я выследил тебя! Брось пистолет!
  Завязалась драка. Молодой садовник, так добросовестно трудившийся утром, беспомощно барахтался в объятиях мужчины, почти на голову его выше.
  Пуаро без труда узнал и второго — ему было достаточно одного его голоса.
  — Пустите меня, — упрямо рыкнул Фрэнк Картер. — Это не я. Правда, это не я!
  — Ах, не вы?! — саркастично переспросил Говард Райкс. — Значит, на птичек решили поохотиться? — Он остановился, взглянув на подошедших.
  — М-р Блант? Этот парень только что стрелял в вас. Я схватил его на месте преступления.
  — Ложь! — завопил Картер. — Я стриг кустарник, когда раздался выстрел. А потом мне буквально под ноги полетел пистолет. Я поднял его… Но это же естественно. А тут налетел этот!
  Райкс поморщился:
  — Оружие было у него в руках, и из него только что стреляли. — Драматичным жестом он протянул пистолет Пуаро.
  — Посмотрим, что теперь скажет этот сыщик? Как хорошо, что я успел вовремя схватить тебя. В обойме еще несколько патронов.
  — Это уж точно, — чуть слышно пробормотал Пуаро.
  — Ну что, — сердито проговорил Блант, — Данной… Данбэри… Как вас там?
  — Этого человека зовут Фрэнк Картер, — решил вмешаться Пуаро.
  Парень с разгневанным лицом повернулся в его сторону:
  — Опять вы выслеживаете меня?! Вы шпионили за мной и в то воскресенье тоже! Я же уже сказал вам — все это не правда! Не стрелял я в него!
  — В таком случае, — мягко произнес Пуаро, — кто же стрелял? — И добавил:
  — Ведь здесь нет никого кроме нас, так ведь?
  
  
  Джейн Оливера неслась по аллее, не чуя под собой ног, волосы длинными прядями вились у нее за спиной.
  — Говард? — еле смогла выдавить она, уставившись на него широко раскрытыми глазами.
  — Привет, Джейн, — весело откликнулся тот. — Я только что спас жизнь твоему дяде.
  — Что? Ты спас?!.
  — Ваше прибытие, похоже, оказалось весьма кстати, м-р… э… — замялся Блант.
  — Это мистер Райкс, дядя. Он мой друг. Говард Райкс.
  Блант посмотрел на молодого человека. Тот улыбался.
  — А, так это вы — молодой друг нашей Джейн? Что ж, благодарю вас.
  Появившаяся на сцене действия с шумом тормозящего железнодорожного состава Джулия Оливера оглушила окрестность криком:
  — Я слышала выстрел! Алистера?.. За что? — Она уставилась на Райкса. — Вы?! Как вы посмели?
  — Говард только что спас дяде жизнь, — ледяным тоном проговорила ее дочь.
  — Что? Я… Я…
  — Этот человек пытался стрелять в дядю и Говард вырвал у него из рук пистолет.
  Картер не выдержал:
  — Вы все нагло лжете!
  Нижняя челюсть м-с Оливера отпала.
  — О… — Около минуты она приходила в себя, после чего обратилась к Бланту:
  — Мой дорогой Алистер! Как ужасно! Слава богу, ты жив. Но какой шок, какой удар! Никак не могу прийти в себя… Может, мне будет полезна рюмка коньяка?
  — Конечно же, вернемся в дом, — быстро отреагировал Блант.
  М-с Оливера тяжело оперлась на его руку и направилась в сторону дома. Блант обернулся и бросил через плечо:
  — Позаботьтесь об этом молодце, а мы пока позвоним в полицию.
  Картер открыл было рот, но ничего не сказал. Смертельно бледный, он стоял — колени его заметно тряслись. Райкс не особенно нежно толкнул его вперед:
  — Ну, пошли, ты…
  — Все это ложь! — резко, но как-то подавленно проговорил Картер. Райкс обернулся к Пуаро:
  — Для великосветской ищейки вы сегодня что-то не особенно активны. Что, нечего сказать?
  — Я размышляю, — сухо отреагировал Пуаро.
  — Что ж, это тоже надо. Но на этом деле вы, похоже, работенку-то потеряете. Алистер-то спасся отнюдь не благодаря вам.
  — Да, м-р Райкс, это уже ваше второе доброе дело.
  — То есть?
  — Ведь не далее чем несколько дней назад вы схватили человека, который пытался подстрелить премьер — министра, а заодно с ним и м-ра Бланта, не так ли?
  — Э… да, пожалуй, — согласился Райкс. — Это, похоже, становится у меня привычкой.
  — Но есть и некоторая разница. Тот человек, которого вы схватили в тот день, отнюдь не собирался стрелять в этих высокопоставленных особ. Так что вы ошиблись.
  — Он и сейчас ошибся, — подавленно произнес Картер.
  — Потише там! — рявкнул Райкс.
  
  
  Готовясь к обеду, Эркюль Пуаро строго симметрично повязал один из своих лучших галстуков. Подойдя к зеркалу, он, однако, не почувствовал особого удовлетворения, хотя и не мог понять почему. Ведь дело-то было совершенно ясным — парня поймали за руку, на месте преступления.
  Вряд ли он симпатизировал или, по крайней мере, с пониманием относился к людям типа Фрэнка Картера. Парень, с неудовольствием подумал он, явно относился к тем, кого принято относить к «дурной компании». Отталкивающий, грубиян, из тех, что женщинам нравятся, а те, естественно, отказываются верить в худшее, каким бы очевидным оно ни было.
  А показания Картера были неубедительными. Сказки насчет агентов секретной службы, которые, видите ли, предложили «непыльную» работу — наняться садовником, подслушивать и регулярно докладывать, о чем говорят остальные садовники. Да от этих объяснений камня на камне не останется, стоит только кому копнуть поглубже. Крайне слабая выдумка, размышлял Пуаро, под стать такому человек, как Картер.
  Что говорит в его пользу? Ничего! Если, конечно, не считать утверждений о том, что стрелял кто-то другой. Он все твердит о фальсификации.
  Нет, в пользу Картера не говорил ни один факт. Если, правда, не считать больно уж странное совпадение, что Говард Райкс второй раз оказался именно на том месте и в тот самый момент, когда пуля буквально чудом миновала м-ра Бланта.
  Предположим, что в этом не было ничего невероятного. Тогда, у резиденции премьер — министра, Райкс явно не имел никакого отношения к покушению. Да и сюда он приехал с понятной целью — быть поближе к своей девушке. Нет, здесь похоже, все сходится.
  И ведь как удачно все оборачивается для Райкса! Человек спасает тебе жизнь — как же ты можешь отказать ему в приглашении в дом? Самое меньшее, на что можно пойти, это проявить сдержанное дружелюбие и гостеприимство. Естественно, м-с Оливера это бы не особенно понравилось, но и ей в такой ситуации некуда было бы деться.
  Нежелательный ухажер Джейн ступил через порог дома, в котором он, похоже, явно намеревался остаться надолго.
  Весь вечер Пуаро внимательно разглядывал нежданного гостя. Парень умело, даже с хитрецой играл свою роль. Не было никаких крамольных мыслей, беседа шла подальше от политики. Сплошные охотничьи байки.
  «Нет, — подумал Пуаро, — это уже не волк. К нему успела прироста овечья шкура. Но что осталось под ней? Хотелось бы знать!»
  Пуаро готовился ко сну, когда услышал стук в дверь. На пороге стоял Райкс. Заметив выражение лица Пуаро, парень рассмеялся.
  — Вы удивлены? А я весь вечер наблюдал за вами. Не нравится мне ваш вид. Слишком уж задумчивый.
  — Но почему это вас беспокоит, мой друг?
  — Не знаю почему, но беспокоит. Может быть, вы нашли что-то такое, что вам пришлось не по вкусу.
  — Вот как? Ну, а если и так?
  — Вот я и решил, что будет гораздо лучше, если я во всем признаюсь. Сейчас, перед вами. Я имею в виду тот самый инцидент. Да, это была инсценировка. Я действительно поджидал, когда премьер выйдет из своей резиденции и видел, как Рам Лал стрелял в него. Я знаю этого парня — неплохой парнишка. Нервозный, конечно, но настоящий патриот Индии. Впрочем, там никто и не пострадал. Пули далеко обошли этих надутых индюков, ну, а я решил разыграть небольшую сценку, надеясь, что индусу все-таки удастся скрыться. Схватил какого-то малого, что стоял рядом со мной, и завопил, что поймал убийцу. Правда, полицейские оказались что надо, заметили все-таки… Вот так все и было.
  — А сегодня? — поинтересовался Пуаро.
  — Это уже другое дело. Сегодня не было никаких Рам Лалов. Только Картер. Но он правда стрелял! Пистолет был у него в руках — тогда я и наскочил на него! Наверное, хотел сделать еще один выстрел…
  — Вас действительно так волновала безопасность м-ра Бланта? — спросил Пуаро.
  Райкс ухмыльнулся:
  — А что, вы находите это странным? После всего того, что я наговорил? Впрочем, допускаю. Я и сейчас считаю, что Бланта надо расстрелять — ради дела прогресса и гуманизма! Здесь нет ничего личного — по-своему он даже очень неплохой старикан английского склада. И все же, когда я увидел, что кто-то целится в него, я не смог утерпеть. Очень непоследовательное животное этот человек. Глупо, конечно…
  — Между теорией и практикой очень большая разница.
  — Пожалуй, — кивнул Райкс, поднимаясь со стула. На его лице продолжала блуждать улыбка. Простая, открытая улыбка.
  — Вот так, я подумал и решил вам все объяснить. — Он вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
  
  
  — Спаси меня, боже, от злого человека и убереги от порочного! — пропела м-с Оливера, слегка сбиваясь с мелодии.
  Прислушавшись к жестокости ее интонации, Пуаро решил, что «порочным» в этом мнении был явно Говард Райкс.
  Пуаро сопровождал семейство Бланта на утреннюю службу в сельской церкви.
  — Вы что, регулярно посещаете церковь? — с легкой ухмылкой спросил Бланта Райкс.
  Тот пробормотал что-то расплывчатое насчет местных традиций, — нельзя же подводить священника.
  Такой чисто английский взгляд на вещи поверг молодого человека в недоумение.
  М-с Оливера также из тактических соображений отправилась отдать дань Господу вместе с Блантом и велела дочери пойти тоже.
  «Как змеи разверзли они свои пасти, — пел хор мальчиков, — готовые вонзить смертоносные зубы в плоть людскую…»
  Басы и тенора подхватили:
  «Боже, охрани меня от греховодных. Да упаси от порочных, грозящих жизни моей».
  Пуаро тоже решил испробовать свои вокальные способности.
  «Гордыня решила испытать меня, расставила вокруг ловушки и сети, перегородила дорогу…»
  И так и замер с открытым ртом…
  Совершенно отчетливо от увидел ту самую ловушку, в которую едва не попал.
  Как сомнамбула он продолжал стоять с открытым ртом и смотреть перед собой. Уже все шумно сели, а Пуаро оставался на ногах.
  — Садитесь же… — дернула его за рукав Джейн Оливера.
  Больше Пуаро уже ничего не слышал. Служба в церкви перестала для него существовать.
  Хитроумная ловушка готова, силки расставлены, вход в них искусно замаскирован. Еще шаг — и он пропал.
  В его мозгу как в калейдоскопе менялись всевозможные картины: застежка от туфли, чулки, изуродованное лицо, низкопробные детективы служки Альфреда, занятия Амбериотиса и та роль, которую отвели бедняге Морли.
  Все смешалось и спутанным комком покатилось ему под ноги.
  Впервые за все это время он здраво взглянул на происходящее.
  И, к своему удивлению, зашептал молитву…
  Семь, семь — он доволен всем
  — Вы м-р Рейли? Я не ошибся?
  Молодой ирландец удивленно обернулся. Рядом с ним в конторе пароходной компании стоял низенький человек с громадными усами и яйцеобразной головой.
  Вы меня не помните?
  О, м-р Пуаро! Ну, вас не так-то легко забыть!
  — Собираетесь провести отпуск за границей? — поинтересовался Пуаро, указывая на рекламу туристской фирмы, рядом с которой стоял Рейли.
  — Нет, об отпуске речь пока не идет. А вы сами, надеюсь, пока не собираетесь распрощаться с этой страной?
  — Иногда я действительно езжу ненадолго в Бельгию. А мне дальше. В Америку. Едва ли, правда, вернусь обратно.
  — Жаль слышать это. А как же ваша практика на улице королевы Шарлотты?
  — Эта практика, если можно так выразиться, оставила меня без практики.
  — В самом деле? Печально… Ну, меня это не особо беспокоит. Я чувствую себя счастливым человеком, стоит мне вспомнить, сколько я оставляю неоплаченных долгов. — Он радостно улыбнулся. — Уж я-то не стану стреляться из-за денежных проблем. Прочь сомнения и — начинай жить заново, вот мой принцип! Профессия и опыт у меня есть и, думаю, неплохой.
  — Я как-то видел мисс Морли… — пробормотал Пуаро.
  — И как, доставила удовольствие вам эта встреча? Думаю, вряд ли. По-моему, свет еще не видел подобных ворчуний. Я часто думал, что бы с ней было, если бы она напилась. Но этого никто никогда не узнает.
  — Скажите, вы согласны с решением суда относительно причины смерти вашего коллеги Морли?
  — Нет, — уверенно проговорил Рейли.
  — И вы не верите в то, что он ошибся с инъекцией?
  — Если Морли действительно всадил этому греку что-то не то, он был либо пьян, либо явно намерен отправить его на тот свет. А я никогда не видел его пьяным.
  — Значит — умысел?
  — Я этого не говорил. Слишком уж тяжкое обвинение. В общем я в это не верю.
  — Но ведь должно же быть какое-то объяснение…
  — Естественно. Но я его еще не нашел.
  — А когда вы в последний раз видели Морли живым?
  — Дайте припомнить… Время-то прошло… Пожалуй, вечером накануне. Где-то без четверти семь.
  — А в день смерти?
  Рейли покачал головой.
  — Вы уверены? — не отставал Пуаро.
  — Ну, утверждать не могу. Не помню…
  — Вы не поднимались к нему в кабинет, скажем, около 12.35? У него тогда должен был сидеть очередной пациент.
  — И правда… Поднимался. Надо было обсудить какой-то технический вопрос. Что-то насчет новых инструментов. Мне как раз позвонили насчет них. Но я был у него какую-то минуту, даже меньше. А в кресле действительно сидел клиент.
  Пуаро кивнул. — Есть еще один вопрос, который я давно хотел вам задать. Ваш пациент не дождался приема и ушел. Что вы сами делали в течение этого получасового перерыва?
  — То же, что и всегда в подобных ситуациях — смешал себе коктейль. Потом же, как я уже вам сказал, я поговорил по телефону и поднялся на минутку к Морли.
  — Значит, между 12.30 и часом у вас не было пациента? После того, как ушел м-р Барнс? Кстати, когда он ушел?
  — Вы правильно сказали — сразу после 12.30.
  — А тогда вы что делали?
  — То же, что и перед этим. Сделал себе коктейль.
  — А затем опять поднялись к Морли? — Пуаро улыбнулся.
  Тут уж и Рейли улыбнулся:
  — Поднялся и пристрелил старика? Ведь я же говорил вам уже, что не делал этого. Впрочем, это только мое слово.
  — А что вы думаете о горничной Агнес?
  Рейли уставился на него:
  — Странный вопрос.
  — Но мне хотелось бы услышать ответ.
  — Ладно, отвечу. Я о ней даже не думал. Джорджина зорко присматривала за служанками, впрочем, правильно делала. Девчонка даже не смотрела на меня, что плохо ее характеризует.
  — Мне почему-то кажется, — проговорил Пуаро. — Что девушка что-то недоговаривает. — Он с интересом посмотрел на Рейли, однако тот лишь улыбнулся и пока чал головой.
  — Вот уж здесь не спрашивайте. Не знаю. Что есть, то есть…
  Он забрал билеты, еще раз кивнул — на этот раз в знак прощания, — и, улыбнувшись, ушел.
  Разочарованный клерк фирмы с горечью убедился в том, что Пуаро не собирается отправляться в круиз, любезно предлагаемый его компанией.
  
  
  Пуаро решил еще раз наведаться в Хэмпстед.
  М-с Адамс, пожалуй, слегка удивилась этой повторной встрече. Несмотря на то что инспектор Скотленд — Ярда в самых лучших тонах представил ей Пуаро, она продолжала относиться к нему как к «странному маленькому — иностранцу» и не очень-то всерьез воспринимала его. Поболтать она, правда, была не прочь.
  Опознание личности убитой придало этому делу сенсационность, хотя публике стало известно не более того, что тело м-с Чепмэн было ошибочно принято за тело мисс Сил. В прессу не просочился и намек на то, что полиция станет разыскивать мисс Сил по подозрению в ее причастности к преступлению.
  М-с Адамс очень обрадовалась, узнав, что это не ее подруга оказалась столь зверски убита. У нее, по-видимому, даже мысли не было, что на ее подругу может пасть подозрение.
  — Но согласитесь же, м-р Пуаро, она так неожиданно исчезла — не странно ли это? Нет-нет, я уверена, что все это связано с потерей памяти.
  Пуаро признал, что такое могло быть.
  — Я припоминаю, — продолжала м-с Адамс, — аналогичная история приключилась с подругой одной из моих кузин. Кажется, это называется амнезией.
  Выждав паузу, Пуаро поинтересовался, не упоминала ли мисс Сил в присутствии м-с Адамс имя покойной м-с Чепмэн? Оказывается, нет, не упоминала. Да и с чего бы она стала говорить обо всех людях, с которыми когда-то познакомилась? А кто, кстати, эта м-с Чепмэн и догадывается ли полиция, кто ее убил?
  — Это, мадам, пока остается загадкой, — покачал головой Пуаро и, в свою очередь, поинтересовался, не м-с ли Адамс рекомендовала мисс Сил обратиться именно к дантисту по фамилии Морли?
  Ответ был отрицательный. Сама она ходила к другому стоматологу и, спроси Мабель ее мнение, она бы, несомненно, порекомендовала ей именно своего врача, а не какого-то Морли.
  «Не исключено — подумал Пуаро, — что Морли ей порекомендовала именно м-с Чепмэн».
  Примерно то же предположила и м-с Адамс, добавив при этом, что за более полной информацией было бы лучше обратиться к самому дантисту.
  Об этом же Пуаро спрашивал и мисс Невил, но та то ли не знала, то ли забыла. Она вроде бы припомнила м-с Чепмэн, но до конца не уверена, говорила ли та когда-нибудь с мисс Сил. А ведь такое имя — Мейбл Сэйнсбэри Сил — забыть нелегко.
  Продолжая сыпать вопросами, Пуаро установил, что м-с Адамс познакомилась с мисс Сил в Индии. Знала ли она что — либо о контактах мисс Сил с супругами Блант или, по крайней мере, с самим Алистером Блантом?
  — Не уверена, м-р Пуаро. Вы имеете в виду этого банкира? Они действительно некоторое время жили там в резиденции вице — короля, но Мейбл, знай она их лично, наверняка рассказала бы об этом знакомстве.
  — И м-с Блант она тоже не упоминала?
  — Ни разу.
  — Но если бы они дружили, вы бы, конечно же, узнали бы об этом?
  — Вне всякого сомнения. И потом… Мне кажется, что на таком уровне у нее вообще не было знакомств. Друзья Мейбл были очень обычными людьми, ну, что-то вроде нас.
  — Такого я не допускаю, мадам, — галантно заметил Пуаро, одновременно отвергая огульное причисление своей персоны к «обычным людям».
  М-с Адамс продолжала рассказывать о мисс Сил, как о человеке, который недавно скончался. Перечисляла все ее добродетели: доброту, настойчивость, неутомимый труд миссионера.
  Пуаро слушал. Как сказал Джапп, Мейбл Сил действительно была реальной личностью. Жила в Калькутте, преподавала, общалась с местным населением. Уважаемая, добропорядочная, возможно, несколько глуповатая, но в целом, как говорится, женщина с золотым сердцем.
  — И знаете, м-р Пуаро, — сквозь мысли его прорвался голос м-с Адамс, — настойчивость ее была почти уникальной. Есть ведь такие люди — ты хоть разбейся, а не выудишь у них ни пенса в пользу благотворительного общества. Естественно, рост дороговизны, налоги, инфляция, все такое прочее. А однажды она сказала мне: «Знаешь, Элис, какое это чудо — деньги! Сколько добра можно с ними сделать! Я иногда ловлю себя на мысли, что готова даже пойти на преступление, лишь бы добраться до них». Видите, м-р Пуаро, сколь эмоциональна она была.
  — Прямо так и сказала? — задумчиво произнес Пуаро. — И когда же она вам это сказала?
  Оказалось, три месяца назад.
  Пуаро покинул м-с Адамс весь в размышлениях о характере мисс Сэйнсбэри Сил. Сплошное сосредоточие положительных черт, хотя, если верить м-ру Барнсу, именно среди подобных людей надо искать преступника.
  Из Индии она возвращалась на одном пароходе с Амбериотисом. Не исключено, что они действительно обедали вместе в «Савое».
  Она утверждала, что была знакома с Блантом и дружила с его женой.
  Дважды она посещала дом, где позднее было обнаружено тело, одетое в ее платье, а также ее сумка. Ну прямо все сделано для скорейшей идентификации трупа!
  Уж очень скорой…
  После беседы с представителем полиции она неожиданно покинула гостиницу.
  Могла ли теория, которую Пуаро разработал и в которую верил, объяснить все эти факты?
  Он считал, что могла…
  
  
  Весь в подобных раздумьях, Пуаро дошел до Риджент — парка — ему захотелось прогуляться и потом взять такси.
  По аллеям сновали и прыгали ребятишки. Почти на каждой скамейке сидели влюбленные парочки. Одна из них показалась Пуаро знакомой.
  Вот как? Значит, Джейн Оливера решила именно здесь встретиться со своим американским бунтарем? После секундного колебания он решительно направился в их сторону.
  — Добрый день, мадемуазель.
  На мисс Джейн его появление, похоже, особого впечатления не произвело, зато ее приятель был не в восторге.
  — Это опять вы?..
  — Здравствуйте, м-р Пуаро. Бы всегда появляетесь столь неожиданно?
  — Я вам не помешал?
  — Отнюдь, — вежливо ответила девушка. Райкс промолчал.
  — Будь повежливей, Говард, — попросила его Джейн.
  — А к чему здесь все эти манеры?
  — Уверена, они тебе пригодятся. Правда, я и сама-то не особенно их набралась, но я — другое дело. Я богата, кажется, недурна собой, а кроме того, у меня есть влиятельные связи. Потому я и могу иногда позволить себе игнорировать правила хорошего тона.
  — Джейн, я не очень-то склонен к светской беседе. Пожалуй, я пойду. — Он встал, коротко кивнул Пуаро и удалился.
  — Да, — вздохнул Пуаро, — в любви третий всегда лишний…
  — В любви? Ну, и словечко вы выбрали!
  — Но оно ведь правильно отражает суть вещей. Посмотрите, чуть ли не на каждой лавочке делают то же самое.
  — Впрочем, — резковато бросила Джейн, — похоже, я одна из них. — Она неожиданно повернулась к Пуаро.
  — Я хочу извиниться перед вами. В тот день я допустила ошибку. Я думала, что вы приехали в Эксшем только для того, чтобы шпионить за Говардом. Но потом дядя сказал мне, что вас интересовало совсем другое дело. То, что связано с исчезновением мисс Сил. Это так?
  — Совершенно верно.
  — Еще раз прошу извинить меня.
  — Но даже если я и хотел подсмотреть за м-ром Райксом, то лично убедился в смелости этого молодого человека, спасшего жизнь вашего дядюшки.
  — Странно вы все время намекаете… Я никак не могу понять, когда вы говорите серьезно, а когда шутите.
  — Сейчас, мадемуазель, — мрачновато проговорил он, — я абсолютно серьезен.
  Голос Джейн дрогнул:
  — Почему вы так странно на меня смотрите? Словно жалеете…
  — Может быть, я действительно сожалею о некоторых вещах, которые мне предстоит предпринять в недалеком будущем.
  — Так не делайте их!
  — Увы, должен.
  Она в упор посмотрела на него:
  — Вы нашли эту женщину?
  — Давайте скажем так: я знаю, где ее искать.
  — Она мертва?
  — Я этого не говорил.
  — Значит, жива?
  — И этого вы от меня не слышали.
  Джейн подняла на него раздраженный взгляд:
  — Но в каком-то из этих состояний она все же находится?
  — Видите ли, все это не так просто…
  — Да, любите вы напускать тень на плетень…
  — Я это уже не раз слышал.
  Джейн пожала плечами:
  — Это же смешно! — Она посмотрела на небо. — Вроде, и солнце светит, а что-то зябко.
  — Может, нам лучше пройтись?
  Девушка встала. Поколебавшись какое-то мгновение, на все же решилась и спросила:
  — Знаете, Говард хочет, чтобы я вышла за него замуж. Прямо сейчас. И чтобы никто не знал. Говорит, что со мной надо только так — иначе у меня смелости не хватит… — Она неожиданно сильно сжала запястье Пуаро. — Так что же мне делать?
  — Вы меня спрашиваете? Но у вас же есть более близкие люди.
  — Мама? Да от одной только мысли она такой шум поднимет, что хоть из дома беги. Дядя? Ну, он будет осторожен и резонен. «У тебя вся жизнь впереди. Тебе надо хорошенько разобраться в своих чувствах. Да и парень он какой-то странный. Нет смысла торопиться».
  — А ваши друзья?
  — Нет у меня друзей. Просто толпа разгильдяев, с которыми я танцую, пью, мелю всякую чушь… Говард — единственный живой человек.
  — И все же, почему вы спрашиваете именно меня?
  — Потому что вы всегда как-то по-особенному смотрите на людей. Будто о чем-то сожалеете. Словно знаете наперед, что должно произойти… — Она осеклась. — Ну, так что же вы мне посоветуете?
  Эркюль Пуаро медленно покачал головой.
  — Вас ожидает инспектор Джапп, сэр, — встретил Пуаро Джордж.
  — Вот я опять здесь, — с кривой ухмылкой буркнул полицейский — И готов сказать: «Ну и чудодей же вы!» Кстати, как вы додумались до того, что…
  — Подождите, подождите, мой друг. Выпейте хотя бы воды с сиропом А может, виски?
  Через минуту он поднял свой стакан.
  — За Эркюля Пуаро, который всегда оказывается прав! — воскликнул Джапп
  — Нет-нет, мой друг… — замахал руками Пуаро.
  — Нет, все-таки: мы имеем прекрасный образчик самоубийства, и вот — приходит Пуаро, втягивает носом воздух и провозглашает: «Убийство!» И действительно — убийство.
  — Значит, вы наконец согласны?
  — Ну, пожалуй, вряд ли кто может сказать, что я упрям. Я просто всегда отдаю должное фактам. Но ведь раньше-то этих фактов не было.
  — А сейчас они есть?
  — Есть! И я пришел, чтобы преподнести их вам, а заодно воздать хвалу вашей прозорливости.
  — Я весь внимание.
  — Так вот. Пистолет, из которого Фрэнк Картер пытался подстрелить Бланта, оказался парой с тем, из которого убили Морли.
  Пуаро уставился на него:
  — Но это же невозможно
  — Да, это ставит Фрэнка в весьма щекотливое положение.
  — Но это ничего не доказывает.
  — Согласен, но этого достаточно, чтобы пересмотреть решение суда относительно самоубийства. Пистолет-то иностранного производства, причем редкой модели.
  Пуаро сидел, не шелохнувшись, выпучив глаза и изогнув брови как две молодые луны.
  — Фрэнк Картер? — наконец вымолвил он. — Нет, это невозможно. Нет!
  Джапп издал вздох отчаяния:
  — Ну что такое, Пуаро? Сначала вы говорите, что Морли не стрелялся, а что его застрелили. И вот, когда я прихожу к вам и говорю, что мы склонны с вами согласиться, вам это не нравится.
  — Вы действительно верите в то, что Морли убил Картер?
  — Но ведь все сходится. Картер имел зуб на Морли — это всем известно. В то утро он пришел на улицу королевы Шарлотты. Впоследствии он утверждал, что пришел лишь для того, чтобы сказать своей девушке, что нашел работу. Но теперь-то мы знаем, что тогда он еще не нашел работу! Нашел он ее лишь на следующий день. И он признает это сейчас. Это — ложь номер один. Дальше, он не может вспомнить, где в тот день находился в 12.25. Утверждает, что в то время шел по улице Мерилбоун-роуд, однако его алиби подтверждают лишь в закусочной, куда он заглянул только в пять минут второго. И бармен вспоминает, что был он какой-то странный — руки дрожат, лицо как мел белое.
  Пуаро вздохнул и покачал головой:
  — Но это как-то не сходится с моими идеями…
  — С какими идеями?
  — Все, что вы рассказали мне, очень необычно и… тревожно. Потому что, если вы правы…
  В дверь просунулась голова Джорджа.
  — Извините, сэр, но… — Продолжить ему не удалось. Мисс Глэдис Невил решительно отстранила его и вошла в комнату весьма решительным шагом. Она плакала.
  — Ну, мне пора, — стал откланиваться Джапп. Мисс Невил бросила ему в спину уничтожающий взгляд.
  — Это все он! Этот инспектор!.. Но почему он так набросился на Фрэнка?
  — Успокойтесь…
  — Но ведь он действительно хочет… Сначала обвинили Фрэнка в покушении на этого Бланта, а теперь приписывают ему и убийство м-ра Морли, — Пуаро откашлялся. — Знаете, я ведь был там, в Эксшеме. Когда стреляла в м-ра Бланта.
  — Но даже если он действительно сделал это… Если опять вошел в раж… Вы же знаете, он состоит в этих чертовых «Имперских рубахах» — марширует с транспарантами, салютует по-дурацки. А потом, жена Бланта — она ведь была довольно известная еврейка, а на них из патриотических побуждений всегда натравливают ребят как… ну, в общем-то безобидных, вроде Фрэнка.
  — Это что, тезисы в защиту обвиняемого Картера? — решился прервать ее сбивчивую тираду Пуаро.
  — Нет, конечно. Но ведь Фрэнк уверяет, что ничего подобного не делал и вообще никогда не брал в руки оружие. Я его не видела — разве разрешат они мне свидание?! — но адвокат был у него и передал мне его слова. Фрэнк уверен, что все это — сплошная инсценировка.
  — А адвокат при этом считает, что его подзащитный мог бы придумать историю и получше… — чуть слышно пробормотал Пуаро.
  — Защитники такие сложные люди. Никогда прямо не скажут. Но меня очень пугают эти слова про обвинение в убийстве. Но, м-р Пуаро! Я даже мысли не допускаю, что Фрэнк может быть к этому причастен! Ведь у него не было для того никаких оснований!
  — Скажите, это правда, что в то утро, когда он пришел к Морли, работы у него еще не было?
  — Ну какое это имеет значение — то? Утром он нашел работу или в полдень?..
  — Но ведь он утверждал, что пришел туда, чтобы поделиться с вами приятной новостью. Получается же, что никаких новостей у него тогда не было. Зачем же он тогда приходил?
  — Ну что? Парень очень расстроен, по-настоящему огорчен. Скажу поправде, я подозреваю, что он выпил. У него не очень крепкая голова, он захмелел. Наверное, хмель зашумел в голове, вот он и решил дать волю чувствам. Пришел к м-ру Морли, чтобы раз и навсегда поговорить с ним обо мне, о себе, ну и вообще…
  — Значит, он пришел туда, чтобы устроить сцену в рабочие часы?
  — Ну, пожалуй, да, так все выходит. Не подумайте, я его отнюдь не оправдываю…
  Пуаро задумчиво поглядел на заплаканное девичье лицо.
  — Скажите, а вы знали, что у него есть пистолет? Или даже два пистолета?
  — Нет, м-р Пуаро, не знала! И не верю в это. Пуаро еще раз покачал головой, на сей раз весьма неопределенно.
  — Ради бога, помогите нам, м-р Пуаро! Если бы вы были на нашей стороне…
  — Мадемуазель, я никогда не становлюсь на чью — либо сторону. Я — за правду.
  
  
  Распрощавшись с девушкой, Пуаро позвонил в Скотленд — Ярд. Джапп еще не подошел, но его помощник сержант Беддос оказался весьма разговорчив. Выяснилось, что полиция пока не располагает доказательствами того, что до покушения в Эксшеме у Фрэнка Картера было оружие. Пуаро задумчиво повесил трубку. Это обстоятельство явно говорило в пользу Картера, но оно, к сожалению, было единственным.
  Помощник Джаппа также сообщил ему некоторые детали показаний Картера относительно его работы садовником. Парень настаивает на том, что нанялся туда по заданию Секретной службы. Ему дали задаток, в общих чертах обрисовали будущие обязанности и рекомендовали обратиться к старшему садовнику Мак — Алистеру. Кроме того, ему поручили подслушивать разговоры других садовников и, прикинувшись «левым», провоцировать их на соответствующие высказывания. Эти инструкции он якобы получил от женщины, которая сказала, что к ней следует обращаться по псевдониму «ОХ — 56». Она сказала ему, что ей рекомендовали его как убежденного антикоммуниста. Беседа их проходила в слабо освещенной комнате и Картер не уверен, сможет ли снова опознать ее. У нее были рыжие волосы и очень много косметики на лице.
  Пуаро издал стон. Снова налет шпионского романа. Его так и подмывало проконсультироваться на этот счет с Барнсом. По мнению последнего, подобные вещи «случаются».
  С последней почтой он получил письмо, содержание которого обеспокоило его еще больше. На конверте был штемпель Хертфордшира.
  
  «Дорогой сэр, — прочитал он. — Я очень обеспокоена и не знаю, что делать. Но надеюсь, что вы извините меня за то, что осмеливаюсь побеспокоить вас. — Чувствовалось, что знаки препинания ее особо не интересуют. — Мне ни в коем случае не хочется быть впутанной в эти полицейские дела. Надо было бы еще раньше рассказать вам обо всем, но поскольку мне сказали, что хозяин застрелился, а я совсем не хотела впутывать сюда еще и молодого человека мисс Невил я ни разу не задумывалась над действиями Фрэнка Картера, а сейчас его забрали за покушение на джентльмена и я подумала что надо бы сообщить вам ведь вы так вежливо разговаривали в прошлый раз со мной о том не знаю ли я чего и я конечно же подумала, что надо рассказать вам все Но мне никак не хотелось бы разговаривать с полицией да и мать моя не одобрила бы этого.
  Искренне ваша — Агнес Флетчер».
  
  Пуаро хватило духу одолеть послание.
  — Я правильно решил, что здесь замешан мужчина. Только не на того подумал, — пробормотал он.
  Восемь, восемь — спеть его попросим
  Беседа с Агнес Флетчер состоялась в маленьком кафе в Хертфорде — девушка очень не хотела встречаться под неусыпным оком мисс Морли. Первые пятнадцать минут ушли на выслушивание ее опасений быть замешанной в каком-нибудь уголовном деле или хотя бы быть допрошенной полицией. По ее словам, узнай ее отец или, тем более, мать, о подобном событии, они разом бы отправились на тот свет.
  Несколько раз повторив с вариациями те же тезисы, Агнес решилась чуточку приблизиться к делу.
  — Я ничего не хотела говорить мисс Морли — ведь она могла спросить, почему же я раньше молчала? Но повариха и я — мы обе часто говорили на эту тему — мы Обе решили, что нас это дело не касается, потому что много читали в газетах о том, как хозяин допустил ошибку с лекарствами, а потом застрелился, а пистолет был у него в руках и вообще все здесь было неясно…
  И в речи ее угадывался стиль письма.
  — А когда вы начали думать иначе? — мягко вклинился Пуаро, решивший, что слишком резкий поворот разговора может испортить все дело.
  Агнес долго не раздумывала.
  — Когда прочитала в газете об этом пареньке, Фрэнке Картере. Ну, тот, что стрелял в джентльмена. И сразу подумала, что у него, наверное, не все с головой в порядке. Ведь есть же такие люди — им все время кажется, что их окружают враги. Или опасность какая угрожает. Да они сами потом становятся опасными и их приходится отправлять в больницу. И я подумала, что этот Картер тоже может быть из таких, ведь он был постоянно недоволен хозяином за то, что ют хотел разлучить его с мисс Невил, хотя ни я, ни Эмма ни разу не слышали от него грубого слова в отношении хозяина, и вообще он был очень симпатичным молодым человеком. И мы не думали, что он мог убить м-ра Морли, но все это нам показалось как-то странно…
  — Что именно вам показалось странным? — терпеливо спросил Пуаро.
  — Ну, сэр, в то утро, когда м-р Морли застрелился…
  Я тогда подумала, не надо ли сбегать на почту и получить письма. Почтальон уже приходил, но этот Альфред не берет письма, если они адресованы мне или Эмме, а только те, что для м-ра или мисс Морли. Нас с Эммой он вообще словно не замечает. Поэтому я
  — вышла на лестничную клетку и посмотрела вниз. Мисс Морли не любила, чтобы я или Эмма спускались в холл, когда у хозяина есть клиенты, но я тогда подумала, что, может, увижу Альфреда, если он провожает очередного пациента, и попрошу его… Судорожно сглотнув, Агнес глубоко вздохнула и продолжала:
  — И тогда я увидела его, Я имею в виду Фрэнка Картера. Он стоял на лестнице на несколько ступенек выше холла, где расположен кабинет хозяина. Стоял и смотрел вниз и было в его позе — это я сейчас уже вспоминаю — что-то очень, очень странное. Словно он к чему-то прислушивался.
  — Во сколько это было?
  — Где-то около половины первого, сэр. Я тогда еще подумала: «Вот, опять пришел Фрэнк, а мисс Невил нет дома и он, конечно, расстроится». Я хотела было спуститься и сказать ему, чтобы он не ждал напрасно. Но пока я так стояла и думала, он, то есть Фрэнк, наконец-то решился, быстро спустился вниз и пошел по коридору к кабинету, м-ра Морли. И я подумала, что хозяину это все не очень-то понравится, будет скандал, но тут меня позвала Эмма и я ушла, а потом я узнала, что хозяин застрелился. Полиции я ничего не сказала, но когда газеты написали об этих выстрелах, я поговорила с Эммой и вот, решила написать вам… Ведь все говорят, что вы все знаете и вообще… — Она подняла на Пуаро испуганный взгляд, в котором все же можно было различить намек на надежду. Посему Пуаро пришлось придать своему голосу максимально обнадеживающие интонации:
  — Вы можете считать, что поступили абсолютно правильно. Агнес, я благодарю вас за то, что вы
  — пришли ко мне.
  Пуаро отправился в Скотленд — Ярд к Джаппу.
  — Мне нужно видеть Картера, — сразу же приступил к делу Пуаро.
  Джапп быстро взглянул на друга:
  — Что за грандиозная идея?
  — Вы против?
  Джапп пожал плечами:
  — Нет, разумеется. Да и толку что? Вы же любимчик министра внутренних дел. Да и половина министров у вас в кармане. Сколько раз вы их спасали от скандала!
  В ответ ему послышалось нечто самодовольное.
  — Простите, но мне иногда кажется, что вы лишены моральных устоев.
  Лицо Пуаро неожиданно помрачнело.
  — Вы ошибаетесь.
  — Ну, не сердитесь, дружище. Скажите, чего ради вам вдруг понадобился этот парень? Хотите спросить его, не он ли убил Морли?
  К удивлению Джаппа Пуаро кивнул головой.
  — И, конечно, надеетесь на то, что он признается?
  Пуаро словно и не слышал вопроса.
  — Я думаю, он скажет мне правду.
  Джапп взглянул на него с любопытством:
  — Послушайте, я знаю вас давно. Лет 20? И далеко не всякий раз соображаю, куда вы клоните. С этим Фрэнком Картером у вас какая-то навязчивая идея. Ну скажите, почему вам так хочется, чтобы этот Картер оказался невиновен? Может, из-за его девчонки? Вы же бываете иногда сентиментальным.
  — Нет-нет, — Пуаро энергично закрутил головой. — Дело не в том, хочу я или не хочу. И вообще я лишен сентиментальности. Это, скорее, английская привычка — лить слезы по поводу разбитых сердец, умирающих матерей и преданных детей. Я же люблю логику. И хочу верить в то, что он виновен.
  — Похоже, вы нашли что-то такое, что действительно доказывает его невиновность. Но если так, почему вы с нами-то темните?
  — Ничего я не темню, — бросил Пуаро. — Очень скоро я смогу сообщить вам имя и адрес свидетельницы, показания которой для обвинения окажутся поистине бесценными! Она окажется главной фигурой всего процесса.
  — Но почему?.. О, ну надо же все так запутать! Но тогда я не понимаю, зачем вам вообще надо видеть его?
  — Чтобы лично удостовериться.
  Больше Пуаро не сказал ни слова.
  
  
  Бледный, измученный, но такой же непримиримый и воинственный, Фрэнк Картер с открытой неприязнью смотрел на неожиданного посетителя.
  — А… тот самый маленький бельгийчик! Так чего же вам на сей раз надо?
  — Вот, захотелось посмотреть на вас и поговорить.
  — Что ж, смотрите, но разговаривать я с вами не буду. Или — зовите адвоката. У меня ведь есть такое право, не так ли?
  — Вы совершенно правы. Можете послать за ним, хотя… хотя я бы этого не хотел.
  — Вот как? А вдруг вы снова решите устроить мне какую-нибудь ловушку?
  — Не забывайте, мы здесь наедине.
  — Да, конечно, а за стенкой куча полицейских навострила уши.
  — Ошибаетесь. Это — сугубо частная беседа. Роберт ван ГуликКартер рассмеялся, тогда как Пуаро продолжал тем же тоном:
  — Вы помните девушку по имени Агнес Флетчер?
  — Никогда не слышал о ней.
  — Ну так вспомните. Полагаю, вы и внимания-то на нее не обращали. Она была горничной в доме № 58 по улице королевы Шарлотты.
  — Ну и что?
  — Утром в тот день, когда был убит Морли, — медленно продолжал Пуаро, — Агнес Флетчер была на лестничной клетке и, заглянув через перила вниз, увидела вас. Вы стояли на лестнице и к чему-то прислушивались. Потом она видела, как вы направились в кабинет Морли. Времени было где-то около 12.26.
  Лоб Картера покрылся испариной, глаза заблестели. Он был готов сорваться на крик.
  — Ложь! Гнусная ложь! Вы заплатили ей. Полиция заплатила, чтобы она оговорила меня!
  — А нам вы сказали, что в это самое время уже вышли из дома и спокойно шли по Мэрилбоун — стрит.
  — Так оно и было. Девчонка врет! Не могла она меня видеть. А если и видела, почему же до сих пор молчала?
  — В свое время она сказала об этом своей подруге, но обе не знали, как поступить. Когда официально сообщили, что Морли покончил с собой, они, наверное, вздохнули с облегчением и решили, что теперь эта история никого не заинтересует.
  — А я не верю ни одному вашему слову! Они все сговорились! Все хотят оговорить меня. Эти грязные паршивые девки… — Парень разразился бранью.
  Пуаро ждал. Затем спокойно и размеренно продолжал:
  — Гнев и глупые ругательства вам не помогут. Девушки намерены выступать на суде, и суд им поверит. Потому что они скажут правду. Агнес действительно видела вас. Вы были там на лестнице в то время. И вы не покидали дома. И заходили в кабинет Морли.
  Он сделал небольшую паузу, после которой спросил:
  — А что было после этого?
  — А я говорю вам, что все это ложь!
  Эркюль Пуаро ощутил себя очень старым и разбитым. Фрэнк Картер ему совсем не нравился. Совсем. Тупица, грубиян, да еще и врет на каждом шагу. Что ж, может, встать и уйти, пусть этот разгильдяй сам затягивает петлю на собственной шее?
  — И все же я предлагаю вам сказать правду.
  В сущности, он правильно оценил ситуацию. Картер был глупым человеком, однако не настолько, чтобы не донимать, что, отступи он хоть на миллиметр от, тактики огульного отрицания всего и вся, он пропал. После этого ему уже никто не поверит. Скорее всего, его повесят — и по заслугам.
  — Все это — абсолютная ложь! — повторил Картер. Пуаро очень хотелось уйти, но он оставался.
  — Я говорю вам правду, — сказал он, наклоняясь вперед и стараясь придать своему голосу максимально большую значимость. — И я хочу, чтобы вы мне верили. Если вы действительно не убивали Морли, самое лучшее, что вы можете сделать, это рассказать, что произошло в то утро.
  Выражение упрямой решительности и злости на лице Картера сменилось неуверенностью. Глаза забегали из стороны в сторону. И он сдался.
  — Хорошо, — хрипло проговорил он, — я расскажу. Бог вас проклянет, если используете эти слова против меня! Да, я заходил к нему! Сначала ждал на лестнице, когда Морли останется один. Я увидел, как из кабинета вышел какой-то толстяк. Собрался уже было сойти вниз, когда оттуда же вышел еще один человек и стал спускаться по лестнице. Надо было спешить. Я быстро прошел по коридору и без стука распахнул дверь. Мне хотелось раз и навсегда обсудить свои дела с Глэдис…
  Он замолчал.
  — Ну? — требовательным тоном проговорил Пуаро.
  — Он лежал там — мертвый. Я в этом уверен. Клянусь вам! Поначалу я не мог в это поверить. Я остановился рядом с телом, но сделать уже ничего было нельзя.
  Рука была холодной. В голове зияла рана, окруженная запекшейся кровью.
  Лоб Картера опять покрылся капельками пота.
  — Вот тут-то я и понял, как я влип! Ведь они же все повесят на меня. Я ни к чему не притрагивался, если не считать руки покойного и дверной ручки. Ее я вытер носовым платком, вышел и быстро спустился. Не удивительно, что вид у меня был не ахти…
  Его глаза испуганно метнулись в сторону Пуаро.
  — Я правду сказал! Клянусь вам! Он уже был мертв. Поверьте!
  Пуаро встал со стула. Голос его звучал устало и печально.
  — Я вам верю. — И направился к двери.
  — Они меня повесят! Повесят, если только узнают, что я был там!
  — Сказав правду, — заметил Пуаро, — вы спасли себе жизнь.
  — Но если они?..
  Пуаро прервал его:
  — Ваш рассказ подтвердил мою версию. Все остальное оставьте мне.
  Уходя, он отнюдь не чувствовал себя счастливым человеком.
  
  
  К Барнсу он приехал рано — тот любил встать в это время и к приходу Пуаро работал в саду.
  — Нужен дождь, — произнес он вместо приветствия. — Ой как нужен… — Задумчиво поглядев на гостя, он продолжал:
  — Плоховато что-то выглядите.
  — Что ж, иногда приходится делать вещи, которые мне совсем не нравятся.
  — Понятно.
  Пуаро окинул взглядом сад, окружавшие его маленькие клумбочки.
  — Хорошо у вас тут. Миниатюрно все, но продумано отлично.
  — Когда имеешь такой клочок земли, приходится думать. Ошибки в планировании недопустимы.
  Пуаро согласно кивнул.
  — Похоже, вы нашли преступника? — поинтересовался Барнс.
  — Вы имеете в виду Картера?
  — Его. И это, надо сказать, меня удивляет.
  — Скажите, а вы не думали, что это, если можно так выразиться, убийство на личной почве?
  — Нет, эта мысль мне не приходила в голову. Когда замешаны такие люди как Амбериотис и как Блант — нет! Здесь попахивает шпионажем.
  — Вы уже говорили мне об этом на первой встрече.
  — Знаю. Тогда я так считал.
  — Но вы ошиблись, — с оттяжкой сказал Пуаро.
  — Что поделаешь! Думаю, не стоит в этом копаться. Ведь каждый судит обо всем по собственному опыту. А мне-то уж пришлось немало порыться в таких делах.
  — Вам ведь приходилось видеть, как фокусник подсовывает вам карту, выбранную им?
  — Конечно.
  — Так было и здесь. Стоит подумать о каких-то личных мотивах убийства Морли, как вам подсовывают другую карту. Упоминают Амбериотиса, в связи с ним вспоминают Бланта, какие-то политические интриги… — Он пожал плечами. — Должен сказать прямо, больше всего меня с толку сбили именно вы! Ведь вы же профессионал, а потому ваши слова я воспринимал особо.
  — Но я верил в то, что говорил. Это — единственное извинение, которое я могу принести. — Он вздохнул, потом еще. — И что же, все это время речь шла о самом обыденном мотиве?
  — Вот именно! Долго же пришлось искать истинную причину убийства. Но мне здорово помог один счастливый случай.
  — То есть?
  — Часть разговора. Действительно значительная, но я не оценил ее по достоинству в свое время.
  Барнс сосредоточенно почесал переносицу садовым совком. На левой ноздре остался след глины.
  — Да, не очень-то просто вас понять…
  Пуаро пожал плечами:
  — Что ж, я просто плачу вам той же монетой, что и вы мне, когда вы говорили одними намеками.
  — Я?..
  — Именно.
  — Дорогой мой, мне и в голову не приходила мысль о виновности Картера. Насколько мне известно, он покинул здание задолго до того, как был убит Морли. Но теперь установлено, что он все это время оставался там1
  — Картер был в доме в 12.26, и он видел убийцу!
  — Значит, он не…
  — Я же сказал, Картер видел убийцу.
  — И он узнал его?
  Пуаро медленно покачал головой.
  Девять, девять — дружно посмеемся
  На следующий день Эркюль Пуаро некоторое время посвятил знакомому театральному агенту, после чего поехал в Оксфорд. День спустя его видели в деревне — вернулся он оттуда поздно. По приезде он позвонил и договорился о встрече с Алистером Блантом.
  Она состоялась в половине — десятого, в библиотеке банкира, наедине.
  — Слушаю вас, — несколько нетерпеливо проговорил Блант.
  Пуаро кивнул головой.
  — Вы нашли ее?
  — Да, нашел. — Пуаро вздохнул.
  — Что, устали?
  — Устал. И не жду радости от того, что предстоит сказать вам.
  — Она умерла?
  — Это зависит, — медленно проговорил Пуаро, — от того, как взглянуть на это дело.
  Блант дернул подбородком:
  — Но послушайте! Человек может быть или живым, или мертвым. А мисс Сил все-таки человек.
  — Совершенно верно. Но остается вопрос — кто есть мисс Сил?
  — Вы что, хотите сказать, что такого человека вообще не было?
  — Отнюдь. Такой человек — женщина — был. И жил он, то есть она, в Калькутте. Там и преподавала. И в Англию вернулась на «Махаране», то есть на том же пароходе, что и Амбериотис. Плыли они, правда, в разных классах, но он помог ей в каком-то пустяке вроде оформления багажа или чем-то еще. В подобных случаях он умел быть любезным. А любезность, м-р Блант, не остается без вознаграждения, причем последствия ее подчас оказываются весьма своеобразными. Это и произошло с Амбериотисом. Ему посчастливилось повстречаться с нашей дамой на одной из лондонских улиц. Отличное настроение и традиционное радушие позволили ему пригласить ее на обед в «Савой». Такого поворота дел наша дама не ожидала. Но какая удача для Амбериотиса! Он и в мыслях не имел, что эта увядающая дама способна преподнести ему подарок дороже золотоносной жилы! И хотя она также не догадывалась об этом, так оно и было. Скажу вам прямо — она никогда не отличалась первоклассным умом. Добрейшая душа, но мозги у нее были куриные
  — Так, значит, это не она убила м-с Чепмэн? — вмещался в его монолог Блант.
  — Прямо и не знаю, как вам сказать, — медленно проговорил Пуаро. — А начать, думаю, надо с того места, с которого я сам начал. С туфли.
  Блант вскинул брови.
  — Да, с нее, а точнее — с ее сломанной пряжки. Завершив визит к дантисту Морли, я спустился по лестнице дома и в этот самый момент у подъезда остановилось такси, из которого через мгновение показалась женская ножка. Так уж получилось, но я из тех, кто обращает внимание на подобные детали женской фигуры. Так вот, я заметил, что это была недурная ножка, в хорошем, дорогом чулке. А вот туфля мне не понравилась. Новая, лакированной кожи, но пряжка большая и аляповатая. Отнюдь не шикарная. Нет, не шедевр… И пока я лицезрел все это, из машины показалась и вся дама. Должен вам сказать, это было разочарование. Средних лет, ну, это ладно, но лишенная всякого обаяния и к тому же плохо одетая.
  — Мисс Сэйнсбэри Сил?
  — Именно. Она нечаянно задела туфлей за край дверцы и пряжка отвалилась. Я наклонился и поднял ее. На том инцидент и был исчерпан.
  В тот же день, но чуть позднее, я вместе с инспектором полиции посетил эту даму в отеле. Кстати пряжку она к тому времени еще не пришила.
  И в тот же день мисс Сил исчезла. Это, если можно так выразиться, — конец первого акт.
  Второй акт начался, когда инспектор Джапп вызвал меня на улицу короля Леопольда — туда, где был обнаружен злосчастный сундук. Обычно в таких хранят меховые изделия, а в этом почему-то оказался труп женщины. Подойдя к ящику, первое, что я увидел, была та самая пряжка на туфле — голубая и аляповатая.
  — И что же?
  — Вы не уловили мою мысль? Поясню. Дело в том, что это была старая, основательно потертая туфля. А мисс Сил приехала на улицу короля Леопольда в день убийства Морли в новой обуви. Вечером же она почему-то превратилась в старую. За день — то нельзя так износить обувь, вы согласны?
  — Но у нее могло быть две пары туфель, — без особого интереса предположил Блант.
  — Так-то так, да не совсем так. Вместе с инспектором Джаппом мы перед этим были у нее в отеле и осмотрели все вещи. Туфель с пряжками там вообще не было. Ни одной пары. Предположим, у нее все же была где-то припрятана старая пара — ну, например, на тот случай, если придется выйти в город после утомительного вечера или дня. Ну, когда, как говорится, ноги просто гудят. Но тогда другая пара должна была бы остаться в отеле, ведь так?
  Блант улыбнулся.
  — По-моему, все это не так уж и важно.
  — Неважно, — кивнул Пуаро. — Совсем неважно. Но вам ведь тоже не нравятся вещи, которые вы не в состоянии объяснить, я не ошибаюсь? И вот я стоял у того самого сундука и смотрел на туфлю. Было ясно — пряжку пришили совсем недавно, причем сделали это наспех, вручную. Вот тогда-то у меня и зародилось какое-то сомнение… Сомнение в самом себе. И я сказал себе: «Эркюль, сегодня ты слишком легкомыслен. Смотришь на мир через розовые очки. Даже старые туфли утром тебе показались новыми».
  — А возможно, в этом и кроется объяснение всему?
  — Нет, отнюдь! Глаза еще никогда меня не обманывали! Я провел осмотр трупа и то, что я увидел, мне очень не понравилось. Зачем понадобилось так зверски изувечивать лицо убитой, делать его практически неузнаваемым?
  Блант неуютно поежился:
  — Давайте оставим? это… Мы ведь знаем…
  — Это необходимо, — твердо произнес Пуаро. — Я должен провести вас тем путем, который в конце концов привел меня к правде. Я снова сказал себе: «Здесь что-то не так. Вот лежит тело в одежде мисс Сил. Обувь — не в счет. Даже сумочка при ней. Но почему так изуродовано лицо? Может быть, потому, что это не лицо мисс Сил?
  Я тотчас же начал анализировать все, что мне удалось узнать о внешности той, другой женщины — хозяйки квартиры. И неизбежно допустил, что это именно она лежит сейчас передо мной в этом сундуке. Тогда я прошел в ее спальню, где попытался представить себе, что за человек она была. На первый взгляд, они совершенно несхожи. Но сходство с «первой» было. Конечно, она была изящнее, более ухоженной, нагримированной, но, если отрешиться от этих деталей, нельзя было не признать определенного сходства между ними. Возраст, телосложение, волосы… Правда, было одно существенное отличие. Нам известен размер обуви м-с Чепмэн. Мисс Сил, насколько я знаю, носила чулки десятого размера, то есть на целый размер больше обуви м-с Чепмэн. Иначе говоря, нога у нее была несколько больше, чем у хозяйки квартиры.
  Я снова подошел к телу. Если моя полусформировавшаяся идея окажется правильной и это тело действительно принадлежит м-с Чепмэн в одежде м-с Сил, то туфля будет ей немного великовата. Я потрогал ее, подвигал — она почему-то не скользила, сидела довольно плотно.
  Значит, это все-таки тело мисс Сил? А зачем тогда так уродовать лицо? Затруднить идентификацию трупа? Почему же тогда не сняли одежду? Не забрали сумочку — ведь сделать это было очень просто. Нет же, все это осталось при покойной.
  Это стало для меня настоящей головоломкой! Я стал рыться в телефонной книжке м-с Чепмэн в поисках ее дантиста — вот уж кто без труда определит, его ли пациент лежит сейчас перед ним или нет. И оказалось, что ее дантист — Морли. Старина Морли мертв, но идентификация все же оказалась возможной — результат ее вам известен. Преемник Морли однозначно определил, что тело принадлежит м-с Чепмэн!
  Блант стал проявлять признаки нетерпения, но Пуаро словно не замечал этого.
  — Теперь передо мной встала иная проблема — психологическая. Что за человек была эта Мейбл Сэйнсбэри Сил? На этот вопрос существовало два ответа. Первый был очевиден из обзора ее жизни в Индии и рассказов ее же друзей. Честная, совестливая, чуть глуповатая женщина.
  А была ли другая мисс Сил? Очевидно, была. Была женщина, обедавшая с установленным иностранным агентом Амбериотисом, которая подошла к вам на улице и представилась лучшей подругой вашей жены — утверждение почти невероятное! Женщина, которая покинула дом 58 по улице королевы Шарлотты незадолго до того, как там произошло убийство, которая тем же вечером посетила другую женщину, и эта другая, по-видимому, в тот же вечер была убита и, наконец, которая в тот же вечер исчезла, и вся английская полиция сбилась с ног, разыскивая ее.
  Что же, это та же самая «первая» мисс Сил — чудаковатая, глуповатая и прочее? Явно нет. Получается, что если мисс Сил отнюдь не милое, спокойное создание, то она вполне может быть хладнокровной убийцей или почти наверняка его сообщницей.
  Была у меня и еще одна точка отсчета — мое личное впечатление. Я ведь тоже беседовал с мисс Сил. Какое же впечатление она произвела на меня? О, м-р Блант, это отнюдь не такой простой вопрос. Совсем не простой! Я припоминаю, что все, о чем она говорила, ее манера говорить, мимика, жесты — все соответствовало той характеристике, — которую ей дали знавшие ее люди. Но, с другой стороны, это полностью подпадало и под линию поведения актрисы, удачно вошедшей в роль! Не надо забывать, что свой жизненный путь мисс Сил начала именно как актриса.
  Большое впечатление на меня произвела и беседа с м-ром Барнсом, который тоже посетил тогда дом 58. Представьте — в тот же самый день! Так вот, согласно его версии, высказанной, кстати, весьма энергично, смерти Морли и Амбериотиса были случайными, тогда как истинной планируемой жертвой были вы!
  — Ну, послушайте, м-р Пуаро! Заходить так далеко…
  — А что не так? Вы что, забыли про все эти группировки, домогающиеся избавления от вашего диктата? От вас лично?
  — Пожалуй, где-то так… Но при чем здесь смерть Морли?
  — Скажите, откуда эта, если позволительно так выразиться, щедрость — расходов не жалеть — непомерная расточительность на человеческие жизни? Не указывает ли это на какое-то великое преступление?
  — Вы не верите в то, что Морли застрелился?
  — Я никогда в это не верил. Ни минуты! Морли убили. Амбериотиса убили. Обезображенную женщину, точнее — ее труп был обезображен — тоже убили. Но зачем?! Ради большой ставки! По теории Барнса, кто-то пытался подкупить Морли или его партнера, чтобы он убрал вас.
  — Ну что за ерунда! — воскликнул Блант.
  — Такая ли уж это ерунда? Представьте себе, что кто-то хочет убрать кого-то со своего пути. Но планируемая жертва труднодосягаема, ее тщательно охраняют и вообще до нее трудно добраться. Убить такого человека можно, лишь не возбуждая его подозрений. А где человек, склонен менее всего ожидать подвоха, как не в зубоврачебном кресле?
  — Пожалуй, вы правы. Мне это как-то не приходило в голову.
  — Вот оно! И, поняв это, я увидел первый луч правды.
  — Значит, вы приняли теорию Барнса? Да кто он такой в конце-то концов?
  — Барнс был пациентом Рейли, назначенным на 12 часов. Отставной государственный служащий, в принципе — мелкая сошка. Но вы ошибаетесь, если думаете, что я уверовал в его теорию. Отнюдь! Я лишь воспринял ее основные положения.
  — То есть?
  — В течение всего расследования меня уводили в сторону — иногда непреднамеренно, иногда — умышленно. Но мне все время внушали одну вполне определенную мысль, а именно: это не простое, не «частное» убийство, а политическое преступление! И что вы, м-р Блант, являетесь в нем чуть ли не самой главной фигурой. Конечно же — банкир, финансист и к тому же отъявленный консерватор.
  — Но как ни велик человек, он имеет и свою личную жизнь, сугубо индивидуальную биографию, не так ли? А я как-то забыл про это, упустил — что ж, признаю свой промах. Забыл я про личную жизнь «общественных деятелей». В конце концов разве не было личных, интимных, так сказать, причин убивать Морли? Взять того же Фрэнка Картера.
  — Нашлись бы аналогичные причины убить и вас, м-р Блант. Наследники у вас есть? Есть. А наследство-то солидное. Кто-то вас любил как человека, а кто-то, возможно, и ненавидел? Именно как человека, а не как деятеля!
  Поняв это, я пришел к мысли о возможности некоей комбинации. Взять, например, нападение на вас со стороны Картера. Что это, как не политическое преступление?
  Ну, а если поискать иную причину? Ее нет? Она есть! Ведь тогда в кустах находился еще один человек — тот, кто бросился на Картера и схватил его. А что ему мешало, скажем, самому спокойно выстрелить в вас и потом подбросить пистолет к ногам ошарашенного Картера? Тот машинально поднял бы оружие, после чего «покушавшегося» можно преспокойно схватить на месте преступления…
  Кстати, о том самом «человеке в кустах». Я тщательно проанализировал все, что касается Говарда Райкса. В тот самый день он тоже был в доме 58 по улице королевы Шарлотты. Райкс — лютый враг всех ваших теорий и практических дел. Он им был и, думаю, таким и останется. Но кто он еще, этот самый Райкс? Это — человек, который мог жениться на вашей племяннице. В случае вашей смерти она унаследовала бы солидный доход. Это произошло бы, несмотря на все ваши гипотетические предосторожности на тот счет, что она, дескать, не смогла бы трогать основной капитал и прочее.
  Так что? Может, вся игра и велась вокруг исключительно частной выгоды? В сугубо личных целях? К чему везде искать политический смысл? Вроде бы ни к чему, если бы, вот это самое «если бы» — если бы эту идею столь упорно не вдалбливали, прямо — таки ввинчивали бы мне все это время в голову.
  Увидев это, я начал кое — что соображать. Стали проступать первые признаки правильного объяснения происходящего. Как-то раз я оказался в церкви — о, да ведь это у вас было, — где даже попытался изобразить поющего псалом. Неожиданно меня поразило там одно место в тексте, где говорилось о ловушке, расставленной перед добродетелью.
  — Ловушка? Для меня? — подумал я тогда. — Да, это не исключено. Но кто же поставил ее?
  Сделать это мог лишь один человек!
  Впрочем, тогда я еще не до конца смекнул об этом. Я как бы смотрел на это дело сверху вниз. Деньги? — Сущие пустяки! Человеческая жизнь? — Подумаешь, мелочь какая! Ведь злоумышленник гнался не за пустяшной суммой, домогался не сиюминутной выгоды, а потому все эти издержки были для него что пыль под ногами…
  Но в таком случае, — подумал я, — если эта моя теория окажется верной, она должна будет все поставить на свои места. Она неизбежно объяснит, например, тайну двуличия мисс Сил. Загадку с пряжкой на ее туфле. И ответит на вопрос, где же сейчас находится эта женщина?
  В общем-то так оно и получилось, причем мне удалось узнать и кое — что еще. Так, я понял, что мисс Сил — и начало, и кульминация, и развязка всей этой драмы! Ничего странного в том, что мне показалось существование двух женщин, носящих имя Мейбл Сэйнсбэри Сил.
  Одна — добрая, милая, глуховатая, которую так хорошо характеризуют все ее знакомые, а вторая — лгунья, замешанная в двух убийствах и к тому же еще и таинственно исчезнувшая.
  Вы помните, я рассказывал о портье в доме на улице короля Леопольда? Он как-то сказал мне, что мисс Сил однажды была там… Так вот, согласно моей схеме, этот раз был единственным разом. Больше она из этого дома не выходила. Ее место заняла другая мисс Сил. И эта вторая, одетая так же, как и наша, обутая в новые туфли с пряжками, но на сей раз размером поменьше, пришла в гостиницу покойницы, собрала вещи, расплатилась и отбыла. Откуда отбыла — неизвестно, но можно предположить, куда — в Гленгоури — отель. Там она с неделю играла роль настоящей мисс Сил, носила ее одежду, старалась говорить ее голосом. Ей, правда, пришлось купить новую пару вечерних туфель — размер-то не тот…
  И вот она исчезает. В последний раз ее видели, когда она вторично входила в дом на улице короля Леопольда, — это было вечером того же дня, когда убили Морли.
  — Вы имеете в виду, — переспросил Блант, — ту самую квартиру, где был найден труп мисс Сил?
  — Ну конечно же. Отличная двойная подтасовка. Изуродованное же лицо должно было подтолкнуть следствие к мысли о необходимости тщательной идентификации личности убитой.
  — А как же исследование ее зубов?
  — Вот к ним-то мы сейчас и переходим. Вы заметили, я упомянул, что осмотр производил не ее постоянный стоматолог. Морли-то убили, и он уже не мог взглянуть на плоды своей работы. Уж он бы сказал, кто действительно лежал в том сундуке! Вот она — крапленая карта! Ведь обе женщины были его пациентками и для того, чтобы ввести следствие в заблуждение, надо было лишь поменять фамилии на их медицинских карточках, благо дело, что главный свидетель и эксперт в этом деле — Морли — уже не мог ничего ни опровергнуть, ни подтвердить.
  Теперь вы, вероятно, понимаете, почему в ответ на ваш вопрос относительно того, жива ли мисс Сил, я ответил, что это еще как посмотреть… Говоря: «Мисс Сил», надо сразу оговориться, которую из двух иметь в виду. Женщину, исчезнувшую из «Гленгоури-отель», или настоящую мисс Сил?
  — Я знаю, м-р Пуаро, — проговорил Блант, — что у вас исключительная репутация. И вполне допускаю, что, делая такие выводы, вы располагаете достаточными осно — ваниями. Хотя, я бы назвал это скорее предположениями, нежели выводами. Но мне лично все это представляется дьявольской смесью совершенно необъяснимых событий и понятий. Вы утверждаете, что мисс Сил была убита, равно как и м-р Морли, который мог бы идентифицировать ее труп. Но почему? Ладно, возьмем эту самую леди — спокойную, безобидную, окруженную друзьями и, похоже, не имеющую врагов. Скажите, какому идиоту понадобилось плести весь этот разговор с целью ее убийства?
  — Вы спрашиваете, почему? Что ж, справедливый вопрос. Вы правильно сказали, что мисс Сил была абсолютно безобидным существом, не способным обидеть даже муху. Почему же тогда ее так безжалостно, так зверски убили?
  — Мне кажется, — продолжал Пуаро, — что убили ее потому, что, к своему несчастью, она обладала слишком хорошей памятью на лица.
  — То есть?
  — Мы с вами как бы разделили эту «двойную» личность. Теперь у нас есть безобидная дама из Индии — это одна женщина. Но прежде, чем переходить к следующей части рассказа, хочу обратить ваше внимание на один инцидент, который произошел у ступеней дома м-ра Морли. Вы абсолютно уверены в том, что это именно та женщина, о которой я только что сказал, разговаривала тогда с вами? Помните, она еще говорила, что близко дружила с вашей семьей, точнее — с вашей женой? Теперь-то мы знаем — со слов ее друзей, да и по всему положению вещей, — что это была ложь. Мисс Сил, настоящая мисс Сил лгуньей не была. Значит, это была другая женщина, которая умышленно, с какой-то целью сказала вам тогда не правду.
  — Что ж, звучит вполне логично, — согласился Блант. — Но мне все же неясно, зачем она все это сделала?
  — Минутку, прошу вас. Давайте сначала посмотрим на это дело как бы с другой стороны. Оттолкнемся от противоположного. От того, что это была настоящая мисс Сил. Значит, поскольку она не была лгуньей, то и на этот раз она сказала правду?
  Предвижу ваше недоумение. Дескать, это весьма маловероятно. Согласен, почти невероятно. Но все же, давайте допустим, что она сказала правду. Итак, мисс Сил знала вашу жену. И весьма близко знала. Значит, ваша жена была той женщиной, которую мисс Сил могла хорошо знать. Иначе говоря, человеком ее же круга. Миссионеркой, путешественницей, актрисой, если хотите, но никак не Ребеккой Арнхольд!
  Теперь, м-р Блант, я думаю, вы понимаете, почему я тогда развел эти два понятия — «общественная» и «частная» жизнь. Вы — известный банкир. Но вы одновременно и человек, который женился на богатой женщине. А кем до этого вы были? Недавним выпускником Оксфорда, компаньоном в не очень-то процветавшей фирме.
  Замечаете, я встал на верный путь. В таком деле издержки особого значения не имели — во всяком случае для вас. Человеческая жизнь — ерунда. Ведь вы долгие годы были диктатором, а для диктатора лишь его собственная жизнь имеете высшее значение.
  — Что вы хотите этим сказать, м-р Пуаро?
  — Я хочу сказать, м-р Блант, что когда вы женились на Ребекке Арнхольт, вы уже были женаты. И, окрыленный мечтой не столько о деньгах, сколько о власти, вы сознательно пошли на двоеженство. И ваша настоящая жена покорно смирилась со своей участью.
  — Так кто же она, моя настоящая жена?
  — Женщина, проживающая в доме по улице короля Леопольда под именем м-с Чепмэн. Вы воспользовались именем действительно существующего сотрудника британских спецслужб, чтобы дать жене возможность изредка намекать на специальный характер его деятельности. Ваша схема действовала безупречно. Ни у кого не появилось ни малейшего подозрения. Но факт остается фактом: вы никогда не были законным мужем Ребекки Арнхольт и не могли им быть, поскольку уже были женаты на другой женщине.
  Все эти годы вам и в голову не приходила мысль об опасности разоблачения И вот — нагрянула беда. Беда в облике стареющей женщины, напомнившей вам, что узнала в вас мужа своей бывшей подруги. Волею судеб она оказалась в Англии, по велению судьбы вы столкнулись с ней у ступеней дома Морли.
  Мне здорово повезло, что тогда с вами оказалась племянница, которая слышала, что эта женщина сказала вам. Иначе бы я до всего этого вряд ли додумался.
  — Мой дорогой Пуаро, я же ведь сам вам рассказал обо всем этом!
  — Ошибаетесь, не сам. Это ваша племянница настояла на том, чтобы рассказать эту историю. Вам просто некуда было деваться — иначе возникли бы подозрения.
  После же этого произошла еще одна случайность. Оказывается, Мейбл Сил встретилась с Амбериотисом, обедала с ним и, как вы, видимо, справедливо предположили, рассказала ему об этой встрече с вами. «Надо же, после стольких лет увидела мужа своей подруги, — наверное, воскликнула она тогда. — Постарел, конечно, но в общем-то изменился мало». Это, конечно, плод моего воображения, но уверен, что примерно так все у них и было. Причем полагаю, что мисс Сил и сама не догадывалась о том, что тот самый м-р Блант, за которого вышла ее подруга, стал воротилой финансового мира. Имя-то в конце концов не такое уж и редкое.
  Но Амбериотис, как вы сразу поняли, был не только шпион — такие типы не гнушаются заниматься и вымогательством. У подобных людей просто дьявольский нюх на всякие секреты! И он задумался. Установить, кто такой м-р Блант, — проще простого. И вот он задумал написать вам. А может, позвонил? Еще бы, упустить такую золотую жилу!
  На несколько секунд Пуаро перевел дух.
  — Вам не хуже меня известно, что есть только один надежный и проверенный способ ведения дел с ушлым, прожженным шантажистом — надо заставить его замолчать. Таким образом, дело свелось отнюдь не к ожидаемому тезису: «Блант должен замолчать». Совсем наоборот; «Замолчать должен Амбериотис!» Исход тот же — надо где-то подкараулить опытного шпиона. Где же это сделать? Где человек чувствует себя в полной безопасности, если не в кресле дантиста?
  Пуаро слегка улыбнулся. — И что поражает… Правда Об этом деле всплыла довольно рано. Альфред, тот самый служка, сидел себе и читал детектив под названием «Смерть в 11.45». Надо было отнестись к этому как к знамению! Потому что в это самое — или примерно в это самое время и был убит бедняга Морли.
  Вы убили его перед самым уходом. Потом нажали кнопку звонка, открыли краны и вышли из комнаты. Время вы рассчитали весьма точно: ваш спуск по лестнице совпадал с тем, когда Альфред сопровождал ложную мисс Сил к лифту, чтобы поднять ее наверх. Открыли входную дверь, возможно, замешкались на выходе, но, как только хлопнула дверца лифта и он пошел вверх, вернулись и сразу стали подниматься по лестнице.
  По собственному опыту я знаю, как действует Альфред, провожая пациента наверх. Он стучит в дверь к Морли, открывает ее и, сделав шаг назад, отступает, чтобы пропустить клиента. Слышится шум воды из кранов — доктор моет руки перед следующим пациентом. Но самого Морли Альфред не видит и видеть не может!
  Как только Альфред снова зашел в лифт и стал спускаться, вы проскользнули в кабинет. На пару с сообщницей вы оттащили труп в соседнюю комнату — ту, что занимала обычно мисс Невилл. Затем бросились к ящику с карточками пациентов, быстро нашли те, что относились к мисс Сил и м-с Чепмэн, и вот — о чудо! — они ловко поменялись местами, подтереть фамилии было нетрудно.
  Затем вы надели белый халат — возможно, ваша жена даже наложила вам кое-какой грим. Впрочем, как потом выяснилось, в этом не было никакой необходимости Амбериотис раньше никогда не был у Морли и не видел его. Это был его первый визит. И с вами он тоже не встречался, а газеты крайне редко помещали ваши фотографии. Да и вообще, чего это ему было что-то подозревать?.. Вымогатели обычно не опасаются своих дантистов.
  И вот «мисс Сил» спускается вниз и Альфред провожает ее до двери. По звонку в кабинет входит Амбериотис. Вы стоите спиной к нему, моете руки. Он садится в кресло, указывает вам на больной зуб. Вы что-то бормочете насчет проблем стоматологии, потом высказываете мнение о том, что не помешала бы «заморозка». Все медикаменты под рукой — вы берете шприц и… Амбериотис обречен. Интересно, правда, что он не заметил, что ваша медицинская подготовка, мягко выражаясь, не вполне совершенна.
  Амбериотис, абсолютно спокойный, уходит. Вы снова выволакиваете тело Морли в кабинет. Да, теперь приходится тащить его волоком — ведь у вас уже нет помощника. Вытираете рукоять пистолета, вкладываете его в руку Морли, вытираете ручку двери в кабинет. Инструменты сбрасываете в стерилизатор. Затем выходите из кабинета, спускаетесь вниз и поджидаете удобный момент, чтобы выскользнуть на улицу. Это, пожалуй, было единственным опасным местом во всем плане.
  Но как все задумано! Два человека угрожали вашей безопасности и — оба убиты! Убит и третий, но это, как говорится, издержки производства. И все отлично объясняется: Морли застрелился, не выдержав укоров совести из-за собственной врачебной ошибки!
  Но тут на вашу беду появляюсь я. У меня возникают сомнения. Я с чем-то не соглашаюсь. Ваш план начинает буксовать. Значит, надо строить новую линию поведения, разрабатывать новый план Нужно найти козла отпущения. В принципе вы располагаете информацией о том, что происходит в доме Морли. И вы решили, что этот парень, Фрэнк Картер, в принципе подойдет. И вот один из ваших помощников устраивает так, что его под каким-то предлогом и весьма таинственным образом принимают к вам на работу. В качестве садовника. Да-да, все эти разговоры о подслушивании, слежке и прочее. Даже если парень последствии и скажет об этом на следствии, ну кто поверит во всю эту чушь?
  В нужный момент должно было также «всплыть» и тело в сундуке. Сначала все подумают, что это мисс Сил. Но вот проводят медицинскую экспертизу и — о чудо! Сенсация! Возможно, это было лишь ненужным мудрствованием, чрезмерным усложнением задачи, но вам это было необходимо. Вы не хотели, чтобы английская полиция всерьез занялась поисками м-с Чепмэн. Нет, пусть уж м-с Чепмэн будет мертва, а ищут пускай мисс Сил. Ведь ее все равно не найдут. Ну, а вы со своим влиянием всегда сможете добиться того, чтобы дело и все расследование прекратили.
  Вы сделали все это, но вам надо было знать, что же делаю я. Вы пригласили меня и попросили разыскать эту мисс Сил «лично для вас». А тем временем продолжали подкидывать мне липовые данные. Ваша сообщница позвонила мне и самым милым тоном предупредила о шпионаже. Хорошая она актриса, ваша супруга. Но, чтобы успешно подделать и замаскировать свой голос, надо придать ему звучание какого-то другого голоса. Это общеизвестно. И она решила подделаться под м-с Оливера. Должен прямо сказать, я немало поломал над этим голову.
  И вот меня приглашают в Эксшем. Последний акт инсценировки! Чего проще, чем прикрепить заряженный пистолет к ветвям дерева наподобие самострела? Раздался выстрел и оружие падает к ногам изумленного человека. Он машинально поднимает его. Вам же того и надо! Схвачен на месте преступления! Его объяснения насчет «спецзадания» и «слежки» полиция, конечно же, всерьез не примет, это понятно. И надо же — пистолет-то оказывается парным с тем, из которого застрелили беднягу Морли.
  А другой бедняга — Пуаро — окончательно запутывается в «силках»!
  Алистер Блант слегка шевельнулся в кресле. Лицо его было мрачным и немного печальным.
  — Прошу вас, м-р Пуаро, не вводите меня в смущение: Скажите, что именно вы знаете по этому делу? А о чем только догадываетесь?
  — У меня есть свидетельство о браке, выданное соответствующим учреждением близ Оксфорда, о бракосочетании Мартина Алистера Бланта и Герды Грант. Затем, Фрэнк Картер видел, как вскоре после 12.25 из кабинета Морли вышли два человека. Первый был толстяк Амбериотис, а второй, конечно же, вы, м-р Блант. Картер вас тогда не узнал — он ведь смотрел сверху.
  — Очень мило с вашей стороны, что вы добавили это. — Потом он, вошел в кабинет Морли, увидел труп, уже остывающий, с запекшейся вокруг раны кровью. Значит, его убили уже некоторое время назад. Значит, человек, лечивший Амбериотису зубы, не мог быть м-ром Морли, а был его убийцей.
  — У вас все?
  — Пока нет. Хочу вам сказать, что сегодня утром была арестована Элен Монтрессор.
  Блант дернулся было вперед, но тут же сдержался.
  — Я знаю, — продолжал Пуаро, — что настоящая Элен Монтрессор, ваша дальняя родственница, семь лет назад умерла в Канаде. Вы скрыли этот факт и, в свою очередь, решили им воспользоваться.
  Губы Алистера Бланта тронула улыбка. Его голос зазвучал ровно, даже с каким-то мальчишеским бахвальством.
  — Герда была в восторге от всего, что мы делали. Я хочу, чтобы вы меня поняли — вы ведь такой умный человек. Женились мы тайно. В то время она увлекалась сценой, а моя родня не отличалась особенной дипломатичностью манер, да и сам я собирался заняться серьезным делом. В общем, мы решили немного потемнить.
  Она выступала на сцене — Мейбл Сил была в той же труппе. От нее мы не таились. Потом она с какой-то труппой поехала за границу. Герда пару раз получала от нее письма из Индии. Вскоре их переписка, однако, прекратилась. Мейбл увлеклась каким-то индусом, что в общем-то было в ее натуре. Она всегда была глупой и доверчивой девушкой.
  Я хочу, м-р Пуаро, чтобы вы правильно поняли как я воспринял встречу с Ребеккой и мой брак. Герда поняла. Единственное, что я могу сказать по этому поводу, это то, что в тот момент я почувствовал себя как в присутствии королевы. Я почувствовал возможность жениться на королеве и стать принцем — консортом, даже королем. На свой же брак с Гердой я смотрел как на морганатический. Я любил ее и не намеревался избавляться от нее. Все получилось великолепно. А Ребекка мне дьявольски нравилась. Что касается финансов, у нее была первоклассная голова. И у меня тоже. Мы действовали как одна команда — прямо чудо какое, стоит только вспомнить! Она была великолепным компаньоном, и, думаю, я дал ей счастье.
  Я искренне горевал, когда она умерла. Что же касается Герды, то мы даже начали находить какое-то удовольствие в наших тайных встречах. Причем от раза к разу все сильнее. Нам пришлось прибегать к остроумнейшим уловкам. По натуре она великолепная актриса и в ее репертуаре было семь — восемь персонажей. М-с Чепмэн была лишь одним из них. Вдовушка — американка из Парижа… Мы познакомились с ней, когда я ездил по делам во Францию. Она ездила в Норвегию порисовать. Я же ездил туда порыбачить.
  Позднее я решил представить ее в качестве своей родственницы. Нам все это очень нравилось, мы даже ощущали какое-то особенное возбуждение… Чувства наши не угасали… После смерти Ребекки мы, конечно, могли пожениться, но нам этого не хотелось. Герде могла и не понравиться чересчур официальная жизнь, а возможно, докопались бы и до прошлого. Но, я думаю, главное в том, что нам очень нравилась наша секретность. Прямо как в романе! Домоседство доконало бы нас.
  Блант на секунду умолк, после чего его голос слегка изменился, даже окреп.
  — И вот эта чертова дура все испортила. Надо же — после стольких лет узнать меня! И она все рассказала Амбериотису. Понимаете… Вы должны понять! Надо было что-то делать! Речь шла не только обо мне и моем эгоизме. Ведь если я буду опозорен и уничтожен, пострадает Родина. Я ведь тоже кое — что сделал для Англии! И я поддерживал ее мощь, ее финансы. Деньги же сами по себе меня интересуют мало. Да, мне нравится властвовать, диктовать, править. Но не терроризировать! Мы в Англии — демократы. Настоящие демократы! Мы можем ворчать, смеяться, прямо говорить о том, что думаем о наших политиках. Мы — свободные люди. Этому я отдал всю жизнь. Ну, уйду я, что тогда будет? Подумайте об этом. Я нужен, м-р Пуаро. А этот лживый греческий шантажист Амбериотис хотел разрушить все дело моей жизни! Надо было что-то делать. Герда тоже это понимала. Нам было жаль мисс Сил, но, что поделаешь. Она должна была замолчать. На ее язык нельзя было полагаться. Герда встретилась с ней, пригласила на чай, сказала, что теперь ее зовут м-с Чепмэн и что живет она по новому адресу. Ничего не подозревая, мисс Сил пошла к ней. Да она и не почувствовала ничего — в чае было снотворное. Просто засыпаешь и не просыпаешься. Все остальное произошло потом — грубо, грязно, но мы должны были пойти на это.
  И вот «миссис Чепмэн» исчезла. После этого я предоставил своей «кузине Элен Монтрессор» отдельный коттедж, и так она стала жить у нас. Мы решили, что через некоторое время поженимся. Но сначала надо было избавиться от Амбериотиса. Впрочем, с ним все прошло как нельзя лучше — он даже ни о чем не догадался. Правда, бормашиной я все же решил не пользоваться…
  — А пистолеты? — поинтересовался Пуаро.
  — Они принадлежали секретарю еще в Америке. А он купил их где-то за границей, а когда уволился, забыл забрать.
  Возникла пауза, после которой Блант спросил:
  — Вы хотите еще что-нибудь знать?
  — Да, кое — что. О м-ре Морли.
  Блант долго не раздумывал.
  — Его мне было жаль и я сожалею о случившемся.
  — Понимаю, — медленно проговорил Пуаро.
  Снова возникла пауза, на этот раз уже более долгая.
  — Итак, м-р Пуаро, что же теперь?
  — Элен Монтрессор уже арестована.
  — А теперь — мой черед?
  — Именно это я и хотел сказать.
  — Но особой радости от этого шага вы не испытываете, правда ведь?
  — Отнюдь.
  — За убийство трех человек меня не могут не повесить Но вы слышали, что я сказал в свое оправдание?
  — Э… То есть?
  — Я всем сердцем и душой верю, что я нужен для мира и процветания Родины.
  — Я этого не исключаю.
  — Значит, вы согласны со мной?
  — А почему бы и нет? Вы ратуете за такие вещи и понятия, которые важны и для меня как человека. Здравомыслие, уравновешенность, стабильность, честность в делах.
  Блант сдержанно кивнул головой.
  — Ну так как же?
  — Вы намекаете на то, что мне лучше было бы отойти в сторону?
  — Да.
  — А ваша жена?
  — У меня большое влияние. Ошибка при опознании — такую линию надо взять…
  — А если я откажусь?
  — Что ж, — просто сказал Блант, — тогда мне конец. — Он продолжал:
  — Все в ваших руках, Пуаро. Все зависит от вас. Но я готов снова и снова повторять, причем, поверьте, отнюдь не ради самосохранения — я нужен этому миру. И вы знаете почему? Потому что я — честный человек, у которого есть чувство меры и не особенно много тщеславия.
  Пуаро снова кивнул. Странно, но он всему этому верил.
  — Что ж, нельзя не согласиться с тем, что вы действительно нужны этой стране. У вас есть здравомыслие, уравновешенность и стабильность. Но при всем этом есть и иная сторона — три ушедшие человеческие жизни.
  — Согласен. Но сами подумайте об этих жизнях. Эта мисс Сил — вы же сами признали, что мозгов у нее не больше, чем у курицы! А Амбериотис? Проходимец и шантажист!
  — А Морли?
  — Я же говорил, что скорблю о нем. Хороший парень, превосходный дантист, но ведь на свете немало симпатичных людей и отличных стоматологов.
  — Пожалуй, — кивнул Пуаро, — стоматологи еще не перевелись. А как насчет Фрэнка Картера? Вы столь же спокойно позволили бы и ему отправиться на тот свет?
  — Вот уж кого я не жалею, так это его, — категорично заявил Блант. — Что в нем хорошего? Испорченный, неисправимый щенок!
  — Но ведь тоже человек?
  — Все мы «человеки». Вы забыли об этом?
  — Нет, не забыл. Напротив, все время очень хорошо, об этом помнил. Помнил, когда вы говорили, что мисс Сил — пустоголовая курица, Амбериотис — мерзкий шантажист, Картер — презренный мерзавец, а Морли — ну, так еще тысяча таких же Морли ходит по свету. И это, м-р Блант, именно то место, где мы с вами расходимся. Для меня жизни этих четырех людей столь же дороги, как и ваша собственная жизнь!
  — Вы ошибаетесь.
  — Нет, не ошибаюсь. Вы — человек в принципе честный и порядочный. Но вот вы сделали шаг в сторону, и он, к сожалению, не остался единственным, остановиться вы уже не могли. На людях вы продолжали вести себя как и прежде — честно, прямо, порядочно. Но ваше стремление к личной власти успокоиться уже не могло. Оно безудержно росло. И вот финал — вы пожертвовали четырьмя человеческими жизнями, даже всерьез не подумав о них.
  — Да разве вы не понимаете, м-р Пуаро, что на мне лежит ответственность за судьбу всей нации, всей Англии?!
  — Меня не интересуют нации. Меня волнуют судьбы людей, которые имеют право надеяться на то, что их жизни не будут отняты.
  Он встал.
  — Значит, ваш ответ таков..
  — Да, — устало проговорил Пуаро, — таков. Он подошел к двери и открыл ее.
  Вошли двое.
  Пуаро спустился вниз — там его ждала девушка. Джейн Оливера — бледная, напряженная, стояла возле камина. Рядом с ней стоял Говард Райкс.
  — И что? — спросила она.
  — Все завершено, — мягко проговорил Пуаро.
  — Что вы имеете в виду? — резковато бросил Райкс.
  — М-р Блант арестован по обвинению в убийстве.
  — Надо же! А я думал, что он купит вас…
  — Нет! — возразила ему Джейн, — я так никогда не думала.
  Пуаро в который уже раз вздохнул. — Весь мир принадлежит вам. Новый рай, новая земля. Пусть же, дети мои, будут в вашем мире и покой, и жалость к ближнему… Большего мне и желать не стоит.
  Ну, а десять — все спать разойдемся
  Эркюль Пуаро возвращался домой по опустевшим улицам. Неожиданно из-за его спины появилась фигура м-ра Барнса
  — Ну так как же?
  Пуаро пожал плечами и широко развел руки. — Нет, все же, что он стал предлагать? Какую линию поведения избрал?
  — Все признал и приводил моральное оправдание своих действий. Говорил, что страна нуждается в нем, ну и все прочее
  — В общем-то — верно, — заметил Барнс. — А вы разве так не считаете?
  — Считаю
  — Ну так?..
  — Кто знает, может, мы и ошиблись.
  — Об этом я как-то не подумал, — проговорил Барнс. Они прошли еще немного. Наконец Барнс не вытерпел молчания.
  — Ну, а сейчас-то вы о чем думаете?
  — «Отвергнув слово Господне, Господь отверг тебя от царства».
  — Кажется, я догадываюсь, что вы имеете в виду, — задумчиво проговорил Барнс. — И у вас есть право так думать
  Они прошли еще несколько десятков метров — Ну вот, здесь я сажусь на метро, м-р Пуаро. Спокойной вам ночи. Извините, но я хотел еще кое — что сказать вам.
  — Слушаю вас, мой друг.
  — Я ваш должник. Ведь это я увел вас в сторону. Правда, неумышленно. Помните секретного агента «ОХ — 912»?
  — Конечно.
  — Так это мой номер. Я и есть Альберт Чепмэн. Во многом поэтому я заинтересовался всем этим делом. При всем при этом в одной из деталей я уверен абсолютно — у меня никогда не было жены.
  Он усмехнулся и заспешил в метро. Пуаро же стоял как стоял… Глаза его чуточку расширились, брови приподнялись.
  — Ну, а десять, — сказал он себе, — все спать разойдемся.
  И пошел к дому.
  
  1940 г.
  
  Зло под Солнцем
  
  
  1
  В 1782 году решение капитана Роджера Энгмеринга построить себе дом на острове в заливе Лезеркомб было сочтено верхом чудачества. Человеку его уровня полагалось иметь красивую усадьбу, окруженную просторными лугами и, по возможности, с протекающей по ним милой речушкой.
  Но в сердце капитана жила лишь одна любовь: море. В угоду ей он и выстроил себе дом — как и полагалось, прочный — на продуваемом ветрами мысе, где круглый год вились чайки, а во время прилива превращающемся в островок.
  Капитан умер холостяком, и дом — а с ним и остров — перешел в руки одного из его дальних кузенов, которого это наследство оставило совершенно равнодушным. Так как ни наследник, ни его потомки в свою очередь не уделяли поместью большого внимания, оно пришло в упадок.
  В 1922 году, когда в обществе окончательно утвердился культ отпусков на берегу моря и когда все сошлись во мнении, что летняя жара на берегах Девона и Корнуолла вполне переносима, Артур Энгмеринг пришел к выводу, что если ему не удастся продать свой слишком большой и неблагоустроенный дом, то уж за все поместье, приобретенное его предком-мореходом, он сможет получить хорошие деньги.
  Сделка состоялась. Старый дом расширили, перестроили для полного комфорта, красиво отделали. На острове, к которому теперь вела бетонная дамба, появились «живописные уголки» и два теннисных корта. Над маленьким заливом, где отныне было много трамплинов и плотов, поднялись ступеньками террасы, предназначенные для любителей позагорать. Все эти новшества явились своего рода прелюдией к открытию на острове Контрабандистов в заливе Лезеркомб отеля «Веселый Роджер».
  С июня до сентября и на короткий пасхальный сезон отель был забит постояльцами до мансард. В 1934 году его вновь расширили и модернизировали, пристроили бар, обширную столовую и несколько дополнительных ванных комнат. Цены на номера подскочили…
  «Вы бывали в Лезеркомбском заливе? — спрашивали друг друга лондонцы. — Там есть нечто вроде острова, а на нем — потрясающий отель. Дивное место! Поезда туда не ходят, туристов нет, кормят отлично, да и вообще замечательный уголок! Поезжайте, не пожалеете.»
  И часто этому совету следовали.
  
  
  В число постояльцев «Веселого Роджера» входила очень важная — во всяком случае, в своих глазах — персона: Эркюль Пуаро.
  Полулежа в удобном шезлонге на одной из террас, расположенных между отелем и морем, Эркюль Пуаро, — с чудесно торчащими кончиками усов, облаченный в ослепительно белый фланелевый костюм, в панаме с опущенными на лицо полями, — следил за происходящим на пляже. Ему были видны три плота, вышка для ныряния, байдарки и лодки; несколько человек купались, другие нежились на солнце, третьи с крайне озабоченным видом, втирали в кожу масло для загара.
  Возле Пуаро, на террасе сидели и беседовали те, кто не купался, обмениваясь замечаниями о погоде, новостях, опубликованных в утренних газетах, и доброй дюжине других аналогичных тем.
  С уст сидящей слева от Пуаро миссис Гарднер беспрестанно лилась ровным потоком речь, что, впрочем, не мешало ей бодро постукивать вязальными спицами. Ее муж, Оделл С. Гарднер, скорее лежащий, чем сидящий в пляжном шезлонге с надвинутой на глаза шляпой, время от времени принимал участие в разговоре, но только когда к нему обращались, да и то ограничивался лаконичным ответом.
  Справа от Пуаро сидела мисс Брустер, еще молодая женщина со спортивной осанкой, симпатичная, с начинающими седеть волосами и загоревшим на ветру лицом. Ее участие в беседе ограничивалось обычно несколькими репликами, произносимыми неизменно ворчливым тоном.
  — Тогда я сказала мужу, — рассказывала миссис Гарднер, — пейзажи — это прекрасно, я всегда стремлюсь увидеть в каждой стране все, что в ней есть примечательного. Но ведь мы уже изъездили всю Англию или почти всю. Теперь мне хотелось найти маленький тихий уголок на берегу моря, где я могла бы спокойно отдохнуть. Я ведь именно так и сказала, не правда ли, Оделл? Местечко, где я могла бы спокойно отдохнуть. Так, Оделл?
  Из-под шляпы мистера Гарднера донеслось «да, моя дорогая», явившееся для миссис Гарднер ожидаемым поощрением.
  — Тогда, — продолжала она, — я отправилась к мистеру Келсо из агентства Кука. Он составил наш маршрут и оказал массу прочих услуг. Честно говоря, не знаю, что бы мы без него делали. В общем, я с ним встретилась, все ему объяснила, и он сказал, что нам следует приехать сюда. Он заверил меня, что это очень живописное местечко, спокойный уголок, далекий от мирской суеты, непохожий на те, где мы уже были, и обеспечивающий прекрасный отдых.
  — Вот вы мне не поверите, месье Пуаро, но дело в том, что одна из сестер мистера Гарднера отправилась однажды на отдых в некий семейный пансион в спокойном уголке, далеком от мирской суеты и непохожем на то, что она уже видела. Там все оказалось замечательно, кроме… туалета. Кошмар! С тех пор мой муж остерегается таких удаленных уголков. Не правда ли, Оделл?
  — Совершенно верно, моя дорогая, — раздалось из-под шляпы.
  — К счастью, мистер Келсо нас сразу же успокоил. Он сказал, что санитарное оборудование «Веселого Роджера» сверхсовременное и что кормят там превосходно. Я должна признаться, что это чистая правда. И еще мне по душе то, что мы здесь в своем кругу. Вы понимаете, что я имею в виду? Местечко здесь маленькое, так что все друг друга знают и все друг с другом разговаривают. Я всегда говорю, что если в чем и можно упрекнуть англичан, так это в том, что им нужно два года для того, чтобы «оттаять». После этого они становятся очаровательными людьми. Мистер Келсо сказал нам также, что сюда съезжаются на редкость знаменитые персоны, и в том он тоже не ошибся. Например, вы, месье Пуаро, мисс Дарнли… Вы не можете себе вообразить, месье Пуаро, что со мною было, когда я узнала, что вы будете здесь. Я была просто вне себя от радости и от съедавшего меня любопытства. Не правда ли, Оделл?
  — Да, моя дорогая. Лучше и не скажешь.
  Мисс Брустер вступила в разговор, заметив со слегка грубоватой прямотой, что Пуаро является «подлинным аттракционом пляжа». Подняв обе руки в знак протеста, маленький детектив стал отнекиваться, но больше из вежливости, тогда как миссис Гарднер продолжала тем же размеренным голосом:
  — Видите ли, месье Пуаро, я много слышала о вас. Особенно от Корнелии Робсон. Мы с мистером Гарднером отдыхали вместе с ней в Баде. Она, естественно, рассказала нам все об этой истории, случившейся в Египте, и об убийстве Линет Риджуэй. По словам Корнелии, вы просто кудесник, и я умирала от желания познакомиться с вами. Не правда ли, Оделл?
  — Совершенно верно, дорогая.
  — Мисс Дарнли, это совсем другое дело. Представьте себе, что я верная клиентка «Роз Монд». И я не имела понятия, что «Роз Монд» принадлежит ей. Вся ее одежда сшита с таким шиком! У нее есть чувство линии. Мое вчерашнее платье куплено у нее. И впридачу она прелестная женщина…
  Майор Барри, сидевший рядом с мисс Брустер, наблюдая своими большими, на выкате глазами за купающими и уловив возможность наконец высказаться, начал было говорить о том, что у мисс Дарнли очень привлекательная внешность, но миссис Гарднер уже подхватила оброненную нить своего монолога:
  — Должна признаться, месье Пуаро, когда я узнала о том, что вы тоже будете здесь, это явилось для меня своего рода шоком. Разумеется, я была в восторге от мысли встретиться с вами, мистер Гарднер сможет вам это подтвердить. Но с другой стороны, я подумала, не приехали ли вы сюда по… профессиональным соображениям? Вы понимаете, что я имею в виду? Какое-нибудь тело? И так как я крайне впечатлительна — мой муж вам это подтвердит, — мысль о том, что я могу оказаться замешанной в какую-нибудь уголовную историю… Вы понимаете меня, месье Пуаро?
  Мистер Гарднер прочистил горло и сказал:
  — Месье Пуаро, миссис Гарднер крайне впечатлительна.
  — Позвольте мне ответить вам, дорогая миссис Гарднер, — ответил Пуаро, — что я приехал сюда по тем же соображениям, что и вы: приятно провести отпуск и отдохнуть. Об убийцах я сейчас и не думаю.
  — На острове Контрабандистов тел не найдешь, — заявила мисс Брустер своим хрипловатым голосом.
  — Это не совсем точно, — заметил Пуаро, сделав жест в сторону пляжа. — Кто лежит на пляже? Мужчины и женщины? Может быть… Но они настолько безлики, что на самом деле это всего лишь тела. Не более!
  Мистер Барри вступил в разговор с видом знатока:
  — Возможно. Но даже если на мой вкус в своем большинстве они слишком худые, там все же есть несколько экземпляров, на которые приятно посмотреть!
  Пуаро энергично запротестовал:
  — Я придерживаюсь другого мнения! Им не хватает таинственности! Может быть, в силу моего возраста я и принадлежу к людям старого мышления, но во времена моей молодости все было иначе! Щиколотка, мелькнувшая под вьющимся подолом платья, приятная округлость бедра, угаданная сквозь ткань, колено, случайно подмеченное в шуршащей пене украшенных бантиками нижних юбок…
  — Да вы ужасный бесстыдник, — со смехом заметил майор.
  — Во всяком случае, — заявила мисс Брустер, — теперь наша одежда рациональна. Это намного лучше.
  — Безусловно, — подтвердила миссис Гарднер. — Видите ли, месье Пуаро, современные молодые люди ведут свободную здоровую жизнь. Мальчиков и девочек больше не разделяют, они играют вместе и…
  Смутившись, она слегка покраснела.
  — И благодаря этому, — продолжала она после короткого колебания, — у них не появляется дурных мыслей.
  — Вот об этом я и говорю. Это и прискорбно, — возразил Пуаро.
  Миссис Гарднер была явно шокирована, но Пуаро невозмутимо развивал свою мысль:
  — Да, да, прискорбно! Вы уничтожили таинственность, вы уничтожили романтику. Отныне все стандартно, даже любовь… Эти выставленные напоказ тела наводят меня на мысль о морге…
  — Месье Пуаро!
  Миссис Гарднер была уже не шокирована, а скандализирована.
  — О прилавке мясной лавки, если вы предпочитаете.
  — Месье Пуаро, признайтесь, что вы шутите!
  — Если вам это будет приятно — извольте, — уступил Пуаро.
  — Благодарю вас, — ответила миссис Гарднер, возвращаясь с удвоенной энергией к своему вязанию. — В одном я согласна с вами: молодые девушки не должны вот так жариться на солнце, от этого у них на руках и ногах растут волосы… Я каждый день повторяю это своей дочери Айрин. «Айрин, — говорю я ей, — если ты будешь вот так лежать на солнце, в один прекрасный день ты окажешься с шевелюрой на руках и ногах и с целой гривой на животе! И на кого ты будешь похожа, я тебя спрашиваю?» Я ведь утром и вечером вбиваю это ей в голову, не правда ли, Оделл?
  — Да, дорогая.
  Остальные члены маленькой группы молчали, возможно, пытаясь себе представить бедную Айрин после поджидающей ее катастрофы.
  Миссис Гарднер сложила свое вязание.
  — Мне кажется, нам пора…
  — Да, дорогая, — откликнулся мистер Гарднер.
  Он выбрался из шезлонга, взял вязание и книгу жены и, повернувшись к своей соседке, спросил:
  — Не выпьете ли вы с нами чего-нибудь освежающего, мисс Брустер?
  — Спасибо, нет, не сейчас.
  Чета Гарднеров удалилась в направлении отеля.
  — Американские мужья — потрясающий феномен, — сказала мисс Брустер.
  
  
  Вскоре на смену Гарднерам пришел пастор Стефен Лейн, высокий пятидесятилетний мужчина с загорелым лицом, облаченный в старые фланелевые брюки.
  — Какое красивое здесь место! — воскликнул он с неподдельным энтузиазмом. — Я прогулялся по дороге над обрывом от залива до Хартфорда и назад…
  — Гулять по такой жаре можно только в наказание, — сказал майор Барри, никогда никуда не ходивший.
  — Напротив, это очень полезно для здоровья, — запротестовала мисс Брустер. — Пойду-ка я покатаюсь на лодке. Отличное упражнение для брюшного пресса…
  Эркюль Пуаро обратил печальный взор на свое брюшко. Мисс Брустер перехватила его и мягко пожурила своего собеседника:
  — Если бы вы каждый день немножко занимались греблей, месье Пуаро, эта округлость у вас быстро бы пропала.
  — Благодарю вас за участие, мадемуазель, но я не переношу плавания по воде!
  — Даже на лодке?
  — На лодке или на корабле — это одно и то же! Море всегда в движении… и я этого не люблю!
  — Да вы взгляните на него! Спокойное, как озеро…
  — Спокойного моря не существует в природе, — изрек Пуаро тоном, не допускающим возражений. — Море всегда в движении. Всегда!
  — Если вам угодно знать мое мнение, — произнес майор Барри, — я могу вас заверить, что морская болезнь — большей частью плод воображения.
  Пастор улыбнулся:
  — Это вам говорит моряк. Не так ли, майор?
  — Мне было только один раз плохо на море: при пересечении Ла-Манша!.. Не думать о морской болезни — вот мой девиз!
  — Если говорить серьезно, — заметила мисс Брустер, — морская болезнь очень странное явление. Почему одни ею страдают, а другие нет? Это несправедливо. Тем более, что здоровье человека не играет тут никакой роли. Есть люди, у которых неизвестно в чем дух держится, а море они переносят прекрасно. Говорят, что здесь дело в спинном мозге. В общем-то, это так же необъяснимо, как и головокружение. Я ему слегка подвержена, но не так, как миссис Редферн. На днях, когда мы шли в Хартфорд по тропинке вдоль обрыва, у нее так закружилась голова, что ей пришлось ухватиться за мою руку! Она мне рассказала, что в Милане во время осмотра собора, ей пришлось остановиться, так ей стало плохо при спуске по внешним лестницам. Во время подъема все прошло хорошо, потому что она не думала о головокружении. Но на обратном пути ей стало дурно.
  — Тогда миссис Редферн лучше и не подходить к лестнице, ведущей в бухту Гномов, — заметил пастор.
  Мисс Брустер состроила многозначительную гримасу:
  — Я боюсь этой лестницы! Молодежь ее обожает, Кахуэны и Мастермены с восторгом карабкаются по ней, но я — увольте!
  — А вот как раз миссис Редферн идет с купания, — объявил Лейн.
  — Месье Пуаро должен бы ее похвалить: она не загорает.
  Молодая миссис Редферн сняла свою резиновую шапочку и встряхнула головой. У нее были прекрасные пепельные волосы и белая нежная кожа.
  — Вы не находите, что среди всех этих коричневых тел она выглядит недожаренной, — пошутил майор Барри.
  Завернувшись в свой длинный купальный халат, Кристина Редферн пересекла пляж и стала подниматься по лестнице, ведущей на террасу. Это была красивая женщина с серьезным лицом, лишенным выразительности, и маленькими руками и ногами.
  Она улыбнулась сидящим и, завязав пояс халата, пристроилась рядом с ними на песке.
  — Да будет вам известно, моя дорогая, — сказала мисс Брустер, — что вы пользуетесь глубоким уважением месье Пуаро. Он не любит тех, кто загорает. Если я его правильно поняла, они похожи на выставленное в лавке мясо…
  Кристина Редферн грустно улыбнулась.
  Увы, мне бы хотелось принимать солнечные ванны, но к сожалению, я только обгораю. Моя кожа покрывается волдырями и ожогами, а на руках выступают ужасные веснушки!
  — Это не так страшно, как если бы на них выросли волосы. Говорят, эта участь ждет малышку Айрин Гарднер, — сказала мисс Брустер и добавила в ответ на вопросительный взгляд Кристины: — Сегодня миссис Гарднер была в полной форме, с перманентом на самом высоком уровне. «Не правда ли, Оделл?» «Да, моя дорогая!..» Я надеялась, что месье Пуаро разыгрывает ее, но он не захотел. Почему вы ей не сказали, месье Пуаро, что приехали сюда расследовать какое-нибудь жуткое убийство и что автор его, чудовищный маньяк, является одним из постояльцев отеля?
  — Я боялся, что она мне поверит, — ответил Пуаро.
  — В этом можно быть уверенным, — заметил майор.
  — Не слушайте их, — возразила Эмили Брустер. — Миссис Гарднер никогда бы этому не поверила. В таких местах, как это, мертвых тел не находят.
  Пуаро заерзал в своем кресле.
  — Почему же? — спросил он. — Почему на острове Контрабандистов нельзя, по вашим словам, найти мертвое тело?
  — Не знаю, — ответила мисс Брустер. — Мне кажется, что существуют места, более подходящие для подобного рода находок. На мой взгляд, здесь…
  Она не договорила, не подыскав нужных слов, чтобы выразить свою мысль.
  — Я вас понимаю, — сказал Пуаро, — это прелестный уголок. Мирный пейзаж, сияющее солнце и синее море. Но мисс Брустер, вы забываете о том, что под солнцем везде есть зло…
  Пастор взглянул на Пуаро с интересом.
  — Я это отлично знаю, — запротестовала мисс Брустер, — но все же…
  — Все же вам кажется, что это место непригодно для совершения убийства. Что ж, вы забываете принять во внимание одну вещь…
  — Человеческую природу, конечно?
  — Если вам будет угодно. Она всегда входит в расчет. Но я не это имел в виду. Я хотел напомнить вам, что люди съехались сюда на отдых.
  Эмили Брустер посмотрела на Пуаро с явным удивлением и призналась, что не улавливает смысла его слов.
  Эркюль Пуаро улыбнулся ей и, подчеркивая указательным пальцем высказываемые им соображения, сказал:
  — Допустим, у вас есть враг. Если вы решили разделаться с ним в его квартире, рабочем кабинете или на улице, вам придется впоследствии дать отчет о своем присутствии, объяснить, почему вы там оказались. Здесь же, на берегу моря, вам делать этого незачем! Вы живете в «Веселом Роджере». Почему? Да это же яснее ясного! Сейчас август, так? В августе, месяце отпусков, все едут на морское побережье. Так что присутствие здесь вас, мистера Лейна, майора Барри, а также миссис Редферн и ее мужа вполне естественно и совершенно нормально. В августе англичане едут к морю…
  — Допустим, — согласилась мисс Брустер. — Это очень оригинальная точка зрения. А как насчет Гарднеров? Они ведь американцы.
  — Миссис Гарднер сама нам все объяснила: она нуждается в спокойном отдыхе. Совершая поездку по Англии в качестве обыкновенной туристки, она захотела провести две недели на берегу моря. Это вполне удовлетворительное объяснение. Она обожает наблюдать за жизнью других людей…
  — Вы тоже, я полагаю? — вполголоса спросила миссис Редферн.
  — Да, сознаюсь, есть за мной такой грешок.
  — Я уверена, что вы очень многое видите, — прошептала миссис Редферн совсем тихо, словно для самой себя.
  
  
  Наступила тишина. Затем Стефен Лейн прочистил горло и произнес с оттенком самодовольства:
  — Меня очень заинтересовало кое-что из ваших слов, месье Пуаро. Вы сказали, что под солнцем везде есть зло. Это почти цитата из Экклезиаста.
  Он сделал короткую паузу и, словно войдя в экстаз, с просветленным лицом, произнес:
  — «Воистину сердце людское есть обитель зла и обитель безумия во время всего их пребывания на бренной земле.»
  Он опять промолчал и продолжал:
  — Я был счастлив услышать это от вас. В наше время никто больше не верит в грех. В лучшем случае, грех считается отрицанием добра. Люди утверждают, что они вершат зло по незнанию и что их нужно скорее жалеть, чем бранить. Но ведь Зло существует, месье Пуаро! Зло есть действо! Я верю в существование Зла подобно тому, как я верю в Бога! Зло всесильно! Это оно правит миром.
  Тяжело дыша, он прервал свою речь, отер платком лоб и извинился:
  — Прошу меня простить. Я плохо владею собой…
  — Я вас прекрасно понимаю, — мягко проговорил Пуаро, — и до известной степени согласен с вами. То, что Зло правит миром, сомнению практически не подлежит!
  — Кстати, — вставил майор Барри, — я должен вам сказать, что индийские факиры…
  Майор обосновался в «Веселом Роджере» достаточно давно, чтобы кто-либо мог не узнать его устрашающую привычку пускаться в нескончаемые воспоминания о жизни в Индии. Заподозрив его в этом намерении, мисс Брустер и миссис Редферн одновременно заговорили.
  — Не ваш ли муж там плывет? — спросила мисс Брустер. — Великолепный кроль! Какой отличный пловец!
  Со своей стороны, миссис Редферн сказала:
  — Чей это прелестный парусник под красным парусом? Мистера Блатта?
  Маленький парусник с красными парусами пересекал залив вдалеке от берега.
  — Красные паруса! Что за выдумка! — проворчал майор.
  Угроза нашествия факиров была устранена…
  Эркюль Пуаро с добродушным любопытством смотрел на человека, вышедшего из воды на берег. Патрик Редферн был превосходным представителем рода человеческого. Высокий, с широкими плечами и тонкой талией, он производил впечатление сильного и пышущего здоровьем мужчины. Его естественная привлекательность была неодолимой.
  Издалека он весело помахивал жене рукой.
  Она ответила ему жестом и позвала его.
  — Иду! — крикнул он.
  Он сделал несколько шагов, чтобы подобрать оставленное на гальке полотенце. В тот же момент из отеля вышла женщина и направилась к морю мимо группы беседующих.
  Ее появление произвело впечатление, подобное выходу на сцену знаменитости.
  Ослепительно белый купальник с глубоким вырезом на спине, обтягивал ее высокую и стройную фигуру. Ее кожа была подобна золотистой патине бронзы прекрасной и совершенной статуи. Каштановые волосы с огненным отливом плавными волнами спускались на затылок. Тридцатилетний возраст накладывал легкий отпечаток на ее лицо, но тем не менее больше всего в ней поражала сияющая, победоносная юность. Ее тонкое лицо с большими голубыми глазами было почти по-восточному неподвижным. Голову ее украшала огромная картонная шляпа фантази эксцентричного зеленого цвета.
  В ней чувствовалась победительница. Рядом с ней другие женщины на пляже вдруг стали блеклыми и незначительными. Что касается мужчин, то их взгляды устремились к ней и больше уже не отрывались от нее, как от магнита.
  Она прекрасно сознавала это, но ничто в ее поведении не указывало на то, что она догадывалась о произведенном впечатлении. Видимо, она привыкла неизменно вызывать любопытство своим присутствием, но делала вид, что ничего не замечает.
  Зрачки Пуаро расширились до предела; усы его чуть дрогнули в знак преклонения. Майор Барри выпятил грудь, а его глаза навыкате еще больше вылезли из орбит. Мастор Лейн судорожно глотнул, и лицо его окаменело.
  — Это Арлена Стюарт, — вполголоса произнес майор. — Во всяком случае, так ее звали до замужества с Маршаллом. Я видел ее в «Следуйте за мной, молодой человек!» Потом она ушла из театра. Есть на что взглянуть, а?
  Кристина Редферн ответила ледяным голосом:
  — Она привлекательна, но похожа на вредное животное.
  Заняв еще более крайнюю позицию, Эмили Брустер добавила:
  — Вы только что говорили о Зле, месье Пуаро. Ну так вот, для меня эта женщина — само воплощение Зла. В ней нет ни толики добра! Я знаю о ней достаточно, чтобы иметь основание утверждать это…
  Майор Барри пустился в воспоминания:
  — Она напоминает мне некую особу, которую я знавал в Шимле. Тоже рыжеволосую, замужем за одним унтер-офицером. Она перевернула вверх дном весь тамошний гарнизон. Мужчины сходили по ней с ума. Если бы дать их женам волю, они бы выцарапали ей глаза, имея на то полное право — она разбила, не знаю, сколько браков…
  Он покачал головой и добавил:
  — Муж ее был маленький тихий человечек, готовый целовать землю под ее ногами. Он ничего не подозревал. Во всяком случае, он никогда не подавал вида…
  Стефен Лейн произнес негромким, но твердым голосом:
  — Подобные женщины — угроза… угроза… — и умолк.
  Арлена Стюарт дошла до кромки воды. Двое молодых людей устремились ей навстречу. Она стояла между ними и улыбалась.
  Но улыбалась она не им, а человеку, проходившему поодаль за их спинами, — Патрику Редферну.
  Умственному взору Эркюля Пуаро вдруг предстал компас: Патрик Редферн внезапно повернул в сторону, противоположную от террасы, намагниченная игла, хочет она того или нет, подчиняется определенному закону и поворачивается к северу. Патрик Редферн направился к Арлене Стюарт.
  Она с улыбкой ждала его. Затем сделала несколько шагов. Волны угасали у ее ног. Патрик шел теперь рядом с ней.
  Когда она легла в тени камней, Патрик Редферн сел рядом с ней на гальку.
  Не произнеся ни единого слова, Кристина Редферн встала и ушла в отель.
  
  
  После ее ухода наступила неловкая тишина.
  Первой заговорила Эмиль Брустер.
  — Какое безобразие, — заявила она. — Кристина прелестная молодая женщина, и женаты они всего лишь год или два!
  — Особа из Шимлы, о которой я только что говорил, — вставил майор, — заставила развестись несколько совершенно благополучных супружеских пар.
  — Мне кажется, — продолжала Эмили Брустер, — что некоторые женщины получают удовольствие, внося раздор в счастливую семейную жизнь других.
  Чуть помолчав, она добавила:
  — Патрик Редферн — глупец!
  Эркюль Пуаро не принимал участия в разговоре. Отведя взгляд от Патрика Редферна и Арлены Стюарт, он созерцал пляж.
  Мисс Брустер вспомнила о своем желании покататься на лодке и ушла.
  После ее ухода, снедаемый любопытством майор Барри устремил на Пуаро свои выпученные глаза, наводящие на мысль об огромном крыжовнике.
  — Ну как, Пуаро, что скажете? — спросил он. — Вы все молчите! Каково ваше мнение о прекрасной сирене? Лакомый кусочек, не правда ли?
  — Может быть, — ответил Пуаро, — я не могу ничего сказать.
  — Ну-ну, давайте по-честному! Знаем мы вас, французов!
  — Я не француз, — довольно сухо заметил Пуаро.
  — Но не будете же вы меня убеждать, что вы некомпетентны, когда речь идет о красивой молодой женщине! Что вы о ней думаете?
  — Она не так уж и молода.
  — Какое это имеет значение? Женщине столько лет, на сколько она выглядит. По моему мнению, ей еще нечего стыдиться своего возраста…
  — Она красива, согласен! — сказал Пуаро. — Но красота — это еще не все. Все головы, за исключением одной, повернулись в ее сторону, когда она появилась на пляже, не из-за ее красоты…
  — А потому, что в ней что-то есть, а? «Изюминка», верно?
  Пуаро молчал. Майор проследил за его взглядом и спросил:
  — Что это вас там так заинтересовало?
  — Исключение, — ответил Пуаро. — Человек, который не повернул головы, когда она шла по пляжу.
  Загорелому блондину, удостоившемуся внимания Пуаро, было лет сорок. Сидя на песке, он курил трубку и читал «Таймс».
  — Да ведь это ее муж! — воскликнул майор. — Это Маршалл!
  — Я знаю, — промолвил Пуаро.
  Майор издал негромкий смешок, похожий на кудахтанье. Будучи холостяком, он разделял мужей на три категории: «препятствия», «помехи» и «ширмы».
  — На вид он ничего, — заключил майор. — Из уравновешенных. Интересно, принесли ли мой «Таймс»…
  Он встал и направился к отелю.
  Пуаро повернул голову в сторону Стефена Лейна. Пастор смотрел на Арлену Маршалл и Патрика Редферна. Его глаза встретились с глазами Пуаро.
  — Эта женщина — исчадие ада, — процедил он. — Вы так не думаете?
  — Трудно сказать, — медленно произнес Пуаро.
  Глаза Стефена горели мистическим огнем.
  2
  Когда Розамунда Дарнли села рядом с Эркюлем Пуаро, он не стал скрывать своего удовольствия.
  Впоследствии Пуаро сам признался, что он испытывал перед Розамундой Дарнли больше восхищения, чем перед любой другой женщиной в мире. Ему нравились ее врожденное благородство, ее грациозный силуэт, царственная посадка головы, уложенные ровными блестящими волнами темные волосы и очарование лукавой улыбки. Темно-синее платье, отделанное белым, было того самого простенького покроя, за которым стоят большие деньги. Розамунда Дарнли, владелица фирмы «Роз Монд», была одним из лучших модельеров Лондона.
  — Честно говоря, мне здесь не нравится, — сказала она. — Вот я и думаю, что я здесь делаю?
  — Но ведь это не первый ваш приезд сюда?
  — Верно. Я уже приезжала в этот отель два года тому назад на Пасху. Тогда здесь было меньше народа.
  Эркюль Пуаро внимательно посмотрел на нее и мягко произнес:
  — У вас что-то не ладится. Или я ошибаюсь?
  Она отрицательно покачала головой. Опустив глаза, она вздохнула:
  — Я увидела привидение. Вот что со мной!
  — Привидение?
  — Да!
  — Какое? Кто вам привиделся?
  — Я сама.
  — А! — воскликнул Пуаро и ласково спросил:
  — Вам причинили боль?
  — Огромную. Вы знаете, когда возвращаешься в прошлое…
  Отдавшись своим мыслям, она на время умолкла и потом продолжила:
  — Вообразите себе мое детство! Вы, конечно, не сможете, потому что вы не англичанин…
  — Я все же попробую, — сказал Пуаро. — У вас было очень… очень английское детство?
  — Более английское, чем вы думаете. Сельская местность, большой старый дом, лошади, собаки, прогулки под дождем, горящие дрова в камине, садовые яблоки, нехватка денег, дешевенькие платья, запущенный сад…
  — И вам захотелось вернуться в прошлое?
  Она покачала головой.
  — В прошлое не вернешься. Никогда! Но, если бы это было возможно, мне бы хотелось избрать другой жизненный путь.
  — Меня удивляют ваши слова, — сказал Пуаро.
  — Меня тоже, — ответила она.
  Они вместе засмеялись.
  — Во время моей молодости, — начал рассказывать Пуаро, — такие далекие времена — существовала забавная игра. Вас спрашивали: «Если бы вы были не вы, кем бы вы хотели быть?» Ответ писали в дамские альбомы, обтянутые красивой синей кожей с золотым обрезом. Ответить на этот вопрос бывало так непросто! — Не сомневаюсь, — согласилась Розамунда. — Нельзя же захотеть превратиться в диктатора или принцессу королевской крови. А друзей знаешь слишком хорошо! Помнится, я однажды познакомилась с очаровательной парой. Они производили впечатление, что продолжают нежно любить друг друга даже после долгих лет брака. Каждый из них окружал другого непрестанным вниманием, и я позавидовала счастливой участи этой женщины. Если бы это оказалось возможным, я с большой радостью поменялась бы с нею местами. Позже я узнала, что вот уже одиннадцать лет, как эти двое, оставаясь наедине, не говорят друг другу ни единого слова.
  Она вновь засмеялась и заключила:
  — Мораль этой истории: никому не завидуйте!
  Немного помолчав, Пуаро сказал:
  — И все же, мадемуазель, у вас должно быть много завистников.
  — Разумеется, — ответила Розамунда.
  Подумав, она добавила с иронической улыбкой:
  — Конечно, я из числа преуспевающих женщин. Моя работа дает мне моральное — творческое — удовлетворение, и одновременно приносит мне все финансовые блага. Я зарабатываю много денег, я не уродлива и мне есть, что сказать…
  Помолчав несколько секунд, она еще шире улыбнулась и закончила:
  — Зато у меня нет мужа! В этом плане я потерпела фиаско…
  — Если вы не вышли замуж, то лишь потому, что мужчины не умеют выражать словами свои чувства, — галантно заметил Пуаро. — Вы остались незамужней, не будучи к тому вынужденной, а по собственному выбору.
  — Вот вы мне это говорите, а сами, в глубине души, думаете, что женщина может быть счастлива, только если у нее есть муж и дети.
  — Обзавестись мужем и детьми — это общий удел всех женщин, — с живостью возразил Пуаро, — тогда как добиться славы и достичь высокого социального положения доступно лишь одной женщине из ста, даже из тысячи!
  Розамунда сделала гримаску.
  — Тем не менее, я всего лишь невезучая старая дева! И сейчас меня это угнетает. Я была бы намного счастливее, живя на гроши с неотесанным мужем и сворой детей, путающихся у меня под ногами! Вы со мной согласны?
  Пуаро поклонился:
  — Если это ваше мнение, то оно и мое.
  Она расхохоталась, и хорошее настроение вернулось к ней.
  — Как бы то ни было, месье Пуаро, — сказала она, закуривая сигарету, — вы умеете разговаривать с женщинами. Я чувствую себя теперь полностью расположенной защищать — даже от вас, если пожелаете, — позицию работающей женщины. Если задуматься, то вы правы! Мне повезло… и я это хорошо знаю!
  — Значит, на нашем прекрасном пляже все обстоит отлично?
  — Да!
  Пуаро достал из портсигара одну из своих любимых тоненьких сигарет, закурил и, следя глазами за завитками дыма, спросил:
  — Если я хорошо понял, мистер… нет, капитан Маршалл — ваш старый знакомый?
  Она взглянула на него в изумлении.
  — Откуда вы это знаете? Вам Кен сказал?
  Пуаро покачал головой.
  — Мне никто ничего не говорил. Не забывайте, что я детектив. Этот вывод напрашивался сам собой.
  — Я не понимаю вас.
  — Подумайте, и все поймете!
  Руки маленького детектива задвигались в красноречивых жестах.
  — Подумайте! Вот уж неделя, как я вижу вас здесь веселой, беззаботной, радующейся жизни. Сегодня же, ни с того, ни с сего вы вдруг пускаетесь в разговоры о привидениях и о добром старом времени! Что произошло? Новых постояльцев в отеле не прибавилось за исключением капитана Маршалла, приехавшего вчера с женой и дочерью. И ваше настроение немедленно меняется на глазах. Что ж здесь неясного?
  — Вы правы, — призналась Розамунда Дарнли. — Мы с Кеннетом Маршаллом, можно сказать, вместе воспитывались. Наши родители были соседями, и Кеннет всегда очень хорошо ко мне относился. Разумеется, не без оттенка снисходительности — ведь он был на четыре года старше меня. Я его очень давно потеряла из вида. По меньшей мере, пятнадцать лет назад…
  — Да, это действительно давно, — согласился Пуаро.
  Они помолчали, затем Пуаро спросил:
  — Он симпатичный человек?
  — Кен очарователен, — немедленно ответила Розамунда с большой теплотой в голосе. — Он один из лучших людей, которых я знаю. Очень спокойный, очень сдержанный. Его можно упрекнуть только в одном: он вступает в немыслимые браки!
  — Вот как?
  — Когда речь заходит о женщине, — продолжала Розамунда, — Кеннет утрачивает способность думать! Вы помните дело Мартингдейлов?
  Пуаро поморщил брови.
  — Мартингдейлов?… Это не та история с отравлением мышьяком?
  — Та самая. Это случилось семнадцать или восемнадцать лет назад. Жену обвинили в убийстве мужа…
  — Но ее оправдали, доказав, что она и не помышляла его отравлять?
  — Совершенно верно… Ну так вот, после оправдательного приговора, Кен женился на ней. Представляете себе, что он сделал?
  — Хорошо, а если она была невиновна?
  Розамунда Дарнли досадливо взмахнула рукой.
  — Она была невиновна. Во всяком случае, так думали… Так что же, мало на свете женщин, чтобы жениться на той, которую еще недавно обвинили в убийстве?
  Пуаро не ответил. Он знал, что ему достаточно хранить молчание, чтобы Розамунда Дарнли продолжила свой рассказ. Что она и сделала.
  — Конечно, — сказала она, — он был тогда очень молод — ему только что исполнился двадцать один год — и очень влюблен в нее. Она умерла через год после их замужества, родив Линду. Я думаю, что это причинило ему большое горе. Потом он стал кутить, но недолго. Наверное, искал забвения…
  Немного помолчав, она продолжала:
  — А потом появилась Арлена Стюарт. В ту пору она играла в ревю, и из-за нее лорд Кардингтон начал бракоразводный процесс. Он был страшно увлечен ею, и все думали, что они поженятся, как только это станет возможным. Лорд Кардингтон развелся, но брака не последовало. Она подала на него в суд за нарушение брачного обещания, разыгрался скандал… и, в конце концов, явился этот дурачок Кен и женился на ней! Ну, не глупо ли?
  — Да, это безумный поступок, — мягко произнес Пуаро. — Однако у капитана есть оправдание: она очень красива.
  — Никто не утверждает обратного. Я полагаю, что сэр Роджер Эрскин придерживался того же мнения. После его смерти, согласно составленному им завещанию, она получила все его состояние. Поднялся страшный скандал. Я думала, что это откроет Кену глаза, однако ошиблась. Сама я в ту пору уже очень давно с ним не виделась, но мне сказали, что он отнесся к этой истории совершенно спокойно! Хотела бы я знать, почему? Надо полагать, что по отношению к ней он находится в полном ослеплении…
  — Может быть, есть и другие причины?
  — Гордость? Что бы ни случилось, не опускать головы?… Возможно. По правде говоря, я не знаю, что он думает о ней, не знаю, любит ли он ее… И никто этого не знает!
  — А что она? — спросил Пуаро.
  Розамунда невесело улыбнулась.
  — Она самая корыстная женщина из всех, кого я знаю. «Искательница золота» номер один! Что, впрочем, не мешает ей коллекционировать ощущения. Как только в радиусе ста метров от нее появляется мало-мальски привлекательный мужчина, она выступает в поход… Она такая!
  — Я заметил, — согласился Пуаро. — Эта женщина видит вокруг себя одних лишь мужчин.
  — Сегодня она выбрала себе в жертвы Патрика Редферна. Он — легкая добыча: красивый простодушный молодой человек, влюбленный в свою жену, не Казанова. Не могу сказать, что я в восторге от Кристины Редферн, хотя мне и нравится ее аккуратный и опрятный вид, но мне все же жаль ее. У нее нет ни малейшего шанса победить Арлену!
  — Я разделяю ваше мнение, — мрачно проговорил Пуаро.
  — До брака Кристина преподавала в колледже. Она из тех людей, которые верят в господство духа над материей. Боюсь, что ее убеждениям будет нанесен сокрушительный удар!
  Пуаро закинул головой в знак согласия.
  — Какая гадкая история, — сказала Розамунда, вставая. — И право, досадно, что здесь никто ничего не может сделать!
  
  
  Стоя перед зеркалом у себя в номере, Линда Маршалл без тени снисхождения рассматривала свое лицо. Оно ей решительно не нравилось. Резко выступающие скулы и веснушки были, на ее взгляд, столь же мало привлекательны, как и волосы, мягкие, но всегда растрепанные, столь же некрасивы, как и глаза, светло-карий цвет которых казался ей глупым, как и агрессивно выступающий вперед подбородок. Ее рот и зубы были еще ничего, но разве зубы входят в расчет? И не прыщик ли это собирается выскочить у нее на носу?
  При ближайшем рассмотрении, она с облегчением констатировала, что это был не прыщик, но, тем не менее, пришла в выводу, что шестнадцать лет — это непереносимая кара.
  Да, кара. Что это за возраст, шестнадцать лет? Никому неизвестно. Неловкая, как молодой жеребенок, и свирепая, как сторожевой пес, Линда страдала от своей неуклюжести и еще больше от того, что не была ни женщиной, ни девочкой. В школе все еще обходилось. Но она закончила учебу, и никто, казалось, не имел ни малейшего представления о ее будущем. Отец собирался отправить ее на следующую зиму в Париж, но это ей совершенно не улыбалось. Правда и то, что ей больше хотелось оставаться дома. Она осознала это недавно, но четко: она ненавидела Арлену.
  Ее лицо стало жестким, и она проговорила вполголоса:
  — Грязная тварь!.. Она грязная тварь!
  Всем известно, что на свете нет ничего хуже, чем иметь мачеху. И это правда! Нельзя сказать, что Арлена обращалась с ней плохо, нет. Но она ее игнорировала. А когда она, казалась, замечала существование Линды, в ее взгляде всегда сквозило нечто вроде насмешливого презрения. Она подавляла бедную Линду своей грациозностью и своим шиком. Рядом с ней не чувствовать себя неуклюжей и смешной было невозможно!
  К тому же, было в Арлене что-то еще…
  Что? Трудно сказать. Линда не преуспела в анализе своих эмоций и раскладывании их по полочкам, и ее брови сдвинулись.
  — Она дурная женщина, вот что, — проговорила она. — Дурная…
  Да, конечно, дурная, Но этим дело не ограничивалось. Здесь было что-то еще. Что-то такое, что Арлена делала с людьми. Взять, например, папу. Он так теперь изменился… Странная история. Перед Линдой вставали картины недавнего прошлого: отец приезжает за ней в колледж, отец увозит ее в путешествие по морю… А затем дом, отец с Арленой. Он вроде бы оставался таким же, как раньше. И в то же время был совершенно другим…
  «И все так и будет продолжаться, — думала Линда. — Дни за днями, месяцы за месяцами… Нет, я этого не перенесу!»
  Ее безотрадная жизнь нескончаемо расстилалась перед нею, и она видела впереди лишь череду дней, отравленных присутствием Арлены. Линда еще слишком близка к детству, и год пока казался ей вечностью.
  Она осознала, что ненавидит Арлену. «Я убью ее, — подумала она. — Я хочу, чтобы она умерла!»
  Устремив взгляд поверх зеркала, она посмотрела на море. Пейзаж был действительно живописным. Вернее, он мог бы им быть — со своими пляжами, бухточками, узенькими тропинками. И сколько здесь неисследованных уголков! А гроты! Она еще не видела их, но дети Кахуэнов утверждают, что они есть…
  — Если бы Арлена уехала, — вздохнула Линда, — нам было бы здесь так хорошо!
  Она вспомнила вечер их приезда. В час прилива море покрывало дамбу, и им пришлось добираться на лодке. Издали отель казался необыкновенно красивым. А когда они сошли на землю, сидящая на террасе высокая темноволосая женщина бросилась к ним навстречу, воскликнув:
  — Кеннет! Да не может быть!
  Отец очень удивился:
  — Розамунда!
  Линда подвергла Розамунду строжайшему экзамену со всей строгостью своих шестнадцати лет и пришла к заключению, что это очень приятная женщина. Прическа была ей к лицу, тогда как большинство женщин причесаны плохо, так как они не задумываются о том, что им идет.
  К тому же, Розамунда была с ней очень мила, не обращалась с ней, как с маленькой, не говорила ей ничего неприятного и смотрела на нее, как на нормального человека. Линда была за все это ей благодарна.
  Папа тоже казался довольным этой встречей и, словно помолодев, смеялся, как ребенок. Заметив это, Линда подумала, что ей редко доводится слышать отцовский смех. «Хотелось бы мне знать, каким папа был в моем возрасте…» Эта проблема оказалась ей не под силу, и она перестала над ней размышлять.
  Ее вдруг поразила другая мысль. Какой приятной стала бы здесь жизнь, если бы их было только трое: папа, мисс Дарнли и она! Счастливые картины вставали перед ее глазами: папа и мисс Дарнли, смеясь, бегают друг за другом по пляжу, сцены купания, прогулки в гротах…
  Затем ее лицо снова нахмурилось.
  Арлена… Можно ли чувствовать себя счастливой, когда рядом Арлена? Это исключено. По крайней мере для нее, Линды. Нельзя чувствовать себя счастливой рядом с тем, кого ты ненавидишь. А она, без малейшего сомнения, ненавидит Арлену.
  Линда удивилась, увидев в зеркале свое побледневшее лицо со странно застывшими глазами и заметила, что ее ногти впились ей в ладони…
  
  
  Кеннет Маршалл постучался в комнату своей жены. Когда она откликнулась, он открыл дверь и вошел.
  Арлена была уже одета. Сидя перед туалетным столиком, затянутая в зеленое, переливающееся всеми цветами радуги платье, она сосредоточенно красила ресницы.
  — Это ты? — спросила она.
  — Да. Я пришел узнать, готова ли ты.
  — Дай мне еще одну минуту.
  Он подошел к окну и стал смотреть на море. Его лицо было, как обычно, невозмутимо-спокойно.
  — Арлена, — произнес он.
  — Да?
  — Ты уже встречалась с Редфернами?
  — Конечно, — охотно ответила она. — На каком-то коктейле, не помню где. Он показался мне очень милым.
  — Ты знала, что он здесь?
  Она широко раскрыла глаза.
  — Конечно же, нет, дорогой! Я очень удивилась, увидев его!
  — А я думал, что тебя привлекло сюда его присутствие, — спокойно сказал Маршалл. — Ты так стремилась сюда приехать!
  Она положила коробочку с тушью на столик и, повернувшись к мужу, улыбнулась:
  — Я не помню, кто мне рассказал об этом пляже. Кажется, Райленды. Они говорили, что это прелестный, еще малоизвестный уголок… Тебе здесь не нравится?
  — Это не исключено.
  — Да что ты, дорогой, что на тебя нашло? Ты же обожаешь купаться и загорать. Я уверена, что тебе тут очень хорошо.
  — По-моему здесь главным образом хорошо тебе!
  Она не ответила и с удивлением устремила на него взгляд своих больших глаз.
  — Милый Кеннет! Да как ты можешь говорить такие ужасные вещи?
  — Я тебя знаю, Арлена, — невозмутимо проговорил он, — и знаю, на что ты способна. Редферны — счастливая пара. Тебе действительно необходимо внести раздор в их супружескую жизнь?
  — Ты несправедлив! Я не понимаю, с чего это ты на меня набросился. Что я такого сделала? Ничего! Разве моя вина, если он…
  — Если он что?
  Ее ресницы затрепетали и, смутившись, она ответила:
  — Ну, если мужчины бегают за мной! Я здесь причем. Их не переделаешь!
  — Значит, ты допускаешь, что он ухаживает за тобой?
  — Он совершает ошибку!
  Она подошла к мужу.
  — Послушай, Кеннет, разве ты не знаешь, что я люблю тебя одного?
  Она смотрела на него своими восхитительными глазами, окаймленными огромными ресницами, глазами, перед которыми могли устоять лишь немногие мужчины.
  Кеннет Маршалл долго не сводил с нее взгляда. Лицо его оставалось строгим. Спокойным голосом он сказал ей:
  — Я ведь тебя хорошо знаю, Арлена…
  
  
  С южной стороны отеля к пляжу спускались террасы. Там же начиналась тропинка, огибающая по верху обрыва весь юго-западный берег острова. В пяти минутах ходьбы внизу от тропинки вела лестница, спускающаяся к высеченным в скале террасам, значившимся на карте острова под названием «Солнечный карниз». Там, прямо в камне были сделаны углубления в виде ниш с удобными сидениями.
  После ужина Патрик Редферн с женой присели в одной из этих ниш. Ночь была светлая, и лунные отблески играли на воде.
  — Какой прекрасный вечер! — воскликнул Патрик. — Правда, Кристина?
  — Да.
  Ответ был произнесен таким тоном, что ему стало не по себе. Он замолчал, устремив взгляд прямо перед собой.
  — Ты знал, что эта женщина будет здесь? — спросила Кристина после недолгого молчания.
  — Я не понимаю, о чем ты говоришь, — ответил он, повернувшись к ней.
  — Ты прекрасно все понимаешь!
  — Послушай, Кристина, я не знаю, что с тобой происходит…
  Она перебила его, и голос ее чуть задрожал:
  — Что со мной происходит? Вернее будет спросить, что происходит с тобой!
  — Со мной? Ничего.
  — Нет, Патрик. Приехать сюда хотел ты. Ты так меня уговаривал, что я согласилась. Я ведь хотела поехать в Тинтейджел, где… мы провели наш медовый месяц. Но ты стоял на своем. Ты хотел, чтобы мы приехали сюда…
  — А разве это не прелестный уголок?
  — Может быть. Но ты хотел приехать сюда, зная, что она будет здесь!
  — Она? Кто она?
  — Миссис Маршалл!.. Ты влюблен в нее!
  — Ради бога, Кристина, не говори глупостей! С каких это пор ты стала разыгрывать сцены ревности?
  В его негодовании чувствовалось что-то наигранное, фальшивое.
  — Мы были так счастливы, — сказала Кристина.
  — Были счастливы? Конечно! Мы и сейчас счастливы! Но наше счастье долго не продлится, если ты будешь устраивать мне сцены каждый раз, когда мне случится заговорить с какой-либо женщиной!
  — Ты же знаешь, что дело не в этом!
  — Извини меня, но ты должна понять, что вступив в брак, можно по-прежнему сохранять хорошие отношения с другими людьми. Нельзя же во всем видеть зло. Если я не могу заговорить с красивой женщиной без того, чтобы ты не заключила, что я влюблен в нее, то…
  Он не договорил, закончив фразу шутовской дрожью, которой он постарался придать максимально комический вид.
  — Ты влюблен в нее, — коротко сказала Кристина.
  — Да не говори ты глупостей! Я с ней едва перебросился парой слов!
  — Это ложь.
  — Уж не собираешься же ты ревновать меня к любой красивой женщине, которая нам встретится?
  — Она не просто красивая женщина!.. Она опасная женщина. Я знаю, о чем говорю. Она причинит тебе зло, Патрик. Я умоляю тебя, забудь ее, и уедем отсюда!
  — Не будь смешной, Кристина! — воскликнул он. — И давай не ссориться, ладно?
  — Я и не собираюсь ссориться.
  — В таком случае, веди себя, как разумный человек. Ну, нам пора идти.
  Он встал.
  После недолгого колебания, она тоже поднялась.
  — Хорошо, пойдем, — ответила она и направилась к лестнице.
  Стоящий на нижней платформе Эркюль Пуаро горестно закачал головой.
  Он все слышал. Большинство людей, очутившись свидетелями интимного разговора, стараются отойти в сторону, но Эркюль Пуаро был неподвластен такого рода соображениям.
  «К тому же, — объяснял он много позже своему другу Гастингсу, — речь ведь шла об убийстве.»
  «Но ведь убийство еще не было совершено», — заметил ему тогда Гастингс.
  «Верно, — признался Пуаро. — Но оно уже было предначертано.»
  «Так почему же вы его не предотвратили?»
  И Эркюлю Пуаро со вздохом пришлось объяснять, как он уже один раз делал это в Египте, что если кто-то задумывает кого-то убить, его трудно заставить изменить свое решение.
  Совесть не мучила Пуаро упреками. Неизбежного не избежать.
  3
  Розамунда Дарнли и Кеннет Маршалл сидели на траве на вершине Чайкиной скалы. Сюда по утрам приходили те отдыхающие, которые искали покоя.
  — Здесь чувствуешь себя далекой от всего мира, — сказала Розамунда. И это очень приятно.
  — Да, — ответил Кеннет.
  Он лег, приник лицом к земле и вдохнул запах невысокой травы.
  — Хорошо пахнет. Розамунда, вы помните дюны в Шипли?
  — Еще бы!
  — Отличное было время!
  — Да.
  — Вы знаете, что вы мало изменились?
  — О нет, наоборот. Я очень изменилась.
  — Вы преуспели, нажили себе состояние, сделались знаменитостью, но остались прежней Розамундой!
  — Если бы это было так!
  — Что означает этот вздох?
  — Ничего! Просто жаль, что, взрослея, люди теряют иллюзии и не остаются теми прелестными маленькими существами, какими они были в детстве.
  — Но, мое дорогое дитя, насколько я помню, вы никогда не были прелестным маленьким существом! Вы очень часто страшно сердились и однажды в приступе гнева чуть не задушили меня!
  Она рассмеялась.
  — А вы помните, как мы ходили с Тоби охотиться на водяных крыс?
  На протяжении нескольких минут они предавались воспоминаниям о давнишних приключениях, затем умолкли. Пальцы Розамунды играли с замочком сумки.
  — Кеннет!
  Маршал снова лежал, уткнувшись лицом в траву.
  — Кеннет, — повторила она, — вы не перестанете со мной разговаривать, если я скажу вам что-то ужасно нескромное?
  Прежде чем ответить, он перевернулся на спину и сел.
  — Я не представляю себе, как вы можете сказать что-то, что покажется мне нескромным. Вы же знаете, мы старые друзья…
  Эти слова доставили ей удовольствие, но она не подала вида.
  — Кеннет, почему вы не разведетесь? — спросила она.
  Лицо Маршалла изменилось, стало жестким, и недавнее счастливое выражение его исчезло. Он вынул из кармана трубку и, не отвечая, стал набивать ее.
  — Простите меня, если я причинила вам боль, — извинилась она.
  — Вы не причинили мне боли, — тихо произнес он.
  — Ну так что же?
  — То, что вы не можете понять…
  — Вы… Вы так ее любите?
  — Дело не в этом. Но я женился на ней.
  — Я знаю. Но ведь… у нее было прошлое.
  Он сосредоточенно набивал трубку.
  — Может быть, — ответил он.
  — Вам ничего не стоит развестись, Кен.
  — Мое дорогое дитя, вы не имеете право говорить это. Она кружит мужчинам головы, возможно. Но это не доказывает, что она потеряла свою!
  Розамунда удержала слова, готовые слететь с ее губ, и сказала только:
  — Если вы предпочитаете смотреть на вещи иначе, вам было бы легко сделать так, чтобы развод попросила она.
  — Не сомневаюсь.
  — Вам нужно это сделать, Кен. Правда… Ведь у вас есть дочь.
  — Какое Линда имеет к этому отношение?
  — Подумайте, Кен. Дети очень многое чувствуют.
  Прежде чем ответить, Кеннет поднес к трубке спички и несколько раз затянулся.
  — Да, конечно, кое в чем вы правы. Вполне возможно, что Линда и Арлена не очень ладят друг с другом, и я согласен с вами, что для Линды было бы лучше попасть под другое влияние. Это уже давно беспокоит меня…
  — Я очень люблю Линду, — сказала Розамунда. — В этой девочке есть что-то доброе. Да, очень положительное.
  — Она вся в мать. Как и Рут, когда она берется за что-то, от своего не отступится.
  Они снова помолчали.
  — Так что же, — продолжала Розамунда, — вы не думаете, что вам следовало бы расстаться с Арленой?
  — Развестись?
  — Да. Сейчас это делается очень часто…
  — Вот это-то мне и не нравится! — гневно воскликнул Кеннет Маршалл. — Именно этого я и не переношу!
  Она с удивлением посмотрела на него.
  — Чего этого?
  — Того, как люди стали вести себя. Они берутся за что-нибудь и при первой же возможности бросают начатое, чтобы ухватиться за что-то другое! Это выводит меня из себя! Есть вещь, которая называется порядочностью. Если ты женился на женщине и взял на себя обязательство заботиться о ней, слово надо держать. До конца! Это вопрос чести! Слишком уж много стало неудачных браков и скоропалительных разводов! Арлена — моя жена, и точка!
  Розамунда наклонилась к нему и вполголоса проговорила:
  — Значит, вы останетесь с ней, «пока смерть вас не разлучит»?
  — Совершенно верно.
  Она встала и сказала:
  — Я поняла.
  
  
  Возвращаясь в Лезеркомбскому заливу по узкой петляющей дороге, мистер Хорас Блатт, на одном из поворотов, чуть не задавил миссис Редферн.
  Она прижалась к зеленой изгороди, а мистер Блатт в свою очередь резко затормозил и остановил машину.
  — Хэлло! — приветливо крикнул он.
  Мистер Блатт был крупным мужчиной с красноватым лицом и венчиком рыжих волос, обрамляющих сверкающую лысину.
  По его собственному признанию, он всегда ставил перед собой задачу поднимать бодрость духа и приносить хорошее настроение всюду, где он появлялся. По его мнению (которое он ни от кого не скрывал), в «Веселом Роджере» не хватало именно веселья. Единственное, что его обычно удивляло, — это необъяснимое исчезновение большинства присутствующих при его появлении.
  — Еще чуть-чуть, — весело воскликнул он, — и я бы превратил вас в мармелад!
  — Действительно, так почти и случилось, — ответила Кристина Редферн.
  — Садитесь, подвезу.
  — Спасибо, нет. Я предпочитаю пройтись пешком.
  — Вы шутите? А зачем же тогда машина?
  Кристина не стала спорить и устроилась рядом с мистером Блаттом. Когда машина тронулась, он повернулся к ней.
  — И что это за причуда ходить в одиночестве? Да еще такой красивой женщине, как вы!
  — Я люблю уединение…
  Мистер Блатт с медвежьей силой толкнул ее локтем в бок, поспешно выровнял машину, направленную прямо в изгородь, и заявил:
  — Все женщины это говорят, но не думают. Видите ли, гостям «Веселого Роджера» следовало бы немножко встряхнуться. Правда, постояльцы там — не восторг. Слишком много детей и старых развалин. Возьмите, к примеру, этого англо-индийского приставалу, или пастора, или американцев, которые все время говорят в нос, или этого иностранца… Ну и усищи же у него, один смех. Наверное, он парикмахер.
  — Вовсе нет, — возразила Кристина. — Он детектив.
  Мистер Блатт опять чуть не врезался в изгородь.
  — Детектив? — переспросил он. — Ах, поэтому он так нарядился!
  Кристина не удержала улыбки.
  — Он вовсе не наряжен, — сказала она. — Это его обычный вид. Его зовут Эркюль Пуаро, и вы, должно быть, слышали о нем.
  — Мне называли его фамилию, но я ее не очень разобрал. Конечно, я о нем слышал! Но я думал, что он умер… И что он здесь выискивает?
  — Ничего. Он просто отдыхает.
  Мистер Блатт скептически моргнул.
  — Ладно, поверю, раз уж вы говорите. По его виду похоже, что он любит все усложнять.
  — Нет, — поколебавшись, ответила Кристина. — Он просто оригинал, вот и все.
  — По моему мнению, — заявил мистер Блатт, — Скотланд Ярд стоит всех полиций мира, вместе взятых. Мой девиз — «Покупайте сделанное в Англии!»
  Они уже подъехали к морю и, издав победоносный гудок, машина въехала в гараж «Веселого Роджера», который находился прямо напротив отеля.
  
  
  Линда Маршалл расхаживала по маленькому магазинчику, снабжавшему всем необходимым туристов, гулявших по берегу залива. Одну из его стен занимали стеллажи с книгами, которые можно было взять на время за несколько мелких монет. Самые новые из них были десятилетней давности, иные — двадцатилетней, а то и более.
  Колеблясь, Линда брала с полки то одну, то другую книгу. Сказав себе, что ей решительно не пристало читать «Четыре перышка» или «Ход наоборот», она взяла в руки толстый томик, обтянутый телячьей кожей, и стала его просматривать.
  Время шло.
  Внезапно раздавшийся голос Кристины Редферн заставил ее вздрогнуть. Быстрым движением она поставила книгу на место.
  — Что вы читаете, Линда? — спросила Кристина.
  — Ничего, — поспешно ответила Линда. — Ищу себе книжку.
  Она взяла первое попавшееся издание — «Свадьбу Уильяма Эша» — и направилась к прилавку.
  — Меня довез мистер Блатт, — сказала Кристина. — Перед этим он меня чуть не задавил, и мне пришлось приехать с ним. Но идти с ним по дамбе у меня уже не хватило терпения. Под предлогом, что мне нужно кое-что купить, я его поблагодарила, и вот я здесь!
  — Он такой ужасный тип! — воскликнула Линда. — Он все время хвастается своими деньгами и старается быть остроумным.
  — Бедняга! Мне его даже жаль…
  — А мне нет! — заявила Линда.
  Они вышли из магазина и направилась к дамбе.
  Долгое время они шли молча. Линда полностью отдалась своим мыслям. Ей нравилась Кристина Редферн. Из всех обитательниц острова Линда мирилась с присутствием только Розамунды и ее. Кристина была умна. Об этом говорил уже тот факт, что она не считала необходимым обязательно разговаривать, когда Линда шла с ней рядом. Зачем болтать, если вам нечего сказать?
  Одолевали ее и другие мысли.
  — Миссис Редферн, — вдруг заговорила она, — вам никогда не кажется, будто мир такой жестокий, такой страшный, такой ужасный, что вам хочется… хочется, чтобы он разлетелся на куски?
  Слова ее прозвучали комично, но в тревожном лице Линды ничего забавного не было. Кристина долго смотрела на нее, заглянула ей в глаза, не нашла в них ничего, над чем можно было бы посмеяться, и заколебалась, прежде чем ответить.
  — Да, Линда, — серьезно сказала она. — У меня уже было такое ощущение…
  
  
  — Значит, это вы — знаменитый детектив? — спросил мистер Блатт.
  Они сидели в американском баре, любимом пристанище мистера Блатта.
  Пуаро наклонил голову в знак согласия. Этот эпитет не ранил его скромность.
  — И что же вы здесь делаете? — продолжал расспрашивать мистер Блатт. — Работаете?
  — Нет, отдыхаю. У меня отпуск.
  На лице мистера Блатта появилось хитрое выражение.
  — Конечно, ничего другого вы ответить не можете!
  Пуаро запротестовал, но мистер Блатт продолжал:
  — Заметьте, со мной вам нечего опасаться. Я не из тех, кто выбалтывает все, что им рассказывают. Я научился держать язык за зубами. И давно! Я бы не смог добиться того, чего добился, если бы не умел молчать. Вы же знаете людей: как только они о чем-нибудь услышат, немедленно раззванивают это всем друзьям и знакомым. Так что вы, естественно, начеку. Поэтому и вынуждены делать вид, что вы здесь на отдыхе!
  — А почему так не может быть на самом деле?
  Подмигнув, в качестве вступления, своему собеседнику, мистер Блатт стал объяснять:
  — Видите ли, жизнь носила меня по всему белому свету, и я хорошо разбираюсь в тонкостях одежды. В это время года, людей, одетых, как вы можно встретить в Довиле, Ле Туке или в Жуан-ле-Пэн1033. Там они находят… как бы это выразиться… свою «тарелку».
  Пуаро подошел к окну. Шел дождь, остров был окутан туманом.
  — Может быть, вы и правы, — произнес он, вздохнул и добавил: — Там, по крайней мере, я бы развлекался!
  — В казино, а?.. Я тоже так думаю. Мне пришлось вкалывать добрую часть моей жизни, и в ту пору я не имел возможность брать отпуск и кутить. Я хотел стать богатым, и я им стал. Зато теперь я делаю все, что мне вздумается! Мои деньги не хуже других, и, поверьте мне, в последние годы я с успехом наверстываю упущенное.
  — Серьезно?
  — Настолько серьезно, что я задаю себе вопрос, какого черта я здесь торчу!
  — Меня это тоже удивляет.
  — То есть как?
  Рука Пуаро запорхала в воздухе.
  — Дело в том, — объяснил он, — что я тоже наделен даром наблюдательности. И я скорее могу себе представить вас в Довиле или Биаррице, чем здесь!
  — И, в конечном счете, мы оба сидим здесь! — заключил Блатт.
  Он громогласно расхохотался и сказал:
  — Понятия не имею, что привело меня сюда. Может быть, просто название этого отеля. «Веселый Роджер», остров Контрабандистов! Звучит романтично! Заставляет взыграть воображение! Вспоминаешь, как был мальчишкой, как играл в пиратов.
  Эти воспоминания забавляли его.
  — Когда я был молодым, — продолжал он, — я часто выходил в море под парусами. То здесь, то там… И, странное дело, страсть к парусникам не угасла во мне. Теперь я могу купить яхту, от которой у всех глаза на лоб полезут, но у меня нет на это желания. Я предпочитаю плавать на маленьком ялике. Редферн тоже, как я: он обожает парусники, и раза два мы вместе с ним выходили в море. Только теперь его не поймаешь! Он все время крутится около жены Маршалла…
  Он слегка понизил голос.
  — Надо признаться, что в нашем отеле, где собрались одни сухие сморчки, только в ней и бьет жизнь! Мне даже кажется, что Маршаллу нелегко держать ее в руках. Когда она выступала в театре, у нее было немало авантюр… И даже когда она из него ушла. Вот увидите, все это плохо кончится!
  — В каком смысле «плохо»?
  — Всякое может случиться. Ведь у Маршалла, если к нему присмотреться, непростой характер. Я в этом даже уверен, потому что мне рассказывали о нем… Спокойный, тихий и все такое. Но я подобных типов знаю. С ними не угадаешь, и я бы на месте Редферна поостерегся!
  В бар, легок на помине, вошел Редферн и мистер Блатт быстро переменил тему.
  — Ну так вот, парусный спорт у побережья — лучшего занятия я не знаю!
  Он сделал вид, что только что заметил Редферна.
  — Здорово, Редферн! Что вы будете пить? Сухой мартини? Отлично! А вы, месье Пуаро?
  Детектив поблагодарил и отказался.
  — Я присоединяюсь к вашему мнению, Блатт, — сказал Редферн, усаживаясь. — Парусный спорт — самый лучший спорт в мире, — и мне бы хотелось побольше заниматься им. Когда я был мальчишкой, одним из моих любимых удовольствий было кататься неподалеку отсюда на маленькой лодке, вдоль берега…
  — Значит, вам хорошо известна эта местность? — спросил Пуаро.
  — Еще бы! Я бывал здесь еще до постройки отеля. На берегу залива Лезеркомб стояло в ту пору лишь несколько рыбацких хижин, а на острове — старый дом с обвалившейся штукатуркой, двери и окна которого были всегда закрыты.
  — Он находился на месте отеля?
  — Да, но в нем уже много лет никто не жил, и он разваливался на куски. Ходили слухи, что из него в грот Гномов ведет подземный ход. Сколько времени мы потратили на его поиски!
  Хорас Блатт опрокинул свой стакан, выругался и, вытирая брюки, спросил:
  — Что это еще за грот Гномов?
  — Как, вы не знаете? — удивился Патрик — Он находится у бухты Гномов, и вход в него запрятан в скалах так, что его трудно найти. Начинается он с узкой расщелины, куда с трудом можно протиснуться, а внутри помещение расширяется. Представляете себе восторг попавшего туда мальчугана! Мне показал его один старый рыбак, но я думаю, что теперь и рыбаки не знают, где он. На днях я попросил одного из них показать мне бухту Гномов, и он не смог мне ответить.
  — А что это за гномы? — поинтересовался Пуаро.
  — Не забывайте, месье Пуаро, что мы находимся в Девоне, — ответил Патрик. — Это край легенд. В Шипсторе тоже есть грот Гномов. Выходя из него, там надо оставить булавку в дань этим «полевым» домовым.
  — Очень курьезно, — заметил Пуаро.
  — В этом краю бродит множество историй о гномах и домовых. Вам покажут курганы, где они держат совет, и фермеры, возвратившись домой после веселого проведенного вечернего застолья, совершенно серьезно рассказывают, что по дороге их дразнили гномы.
  — По-моему, это означает, что они здорово заложили за воротник! — вмешался Хорас Блатт.
  Пуаро улыбнулся и сказал:
  — Вы даете слишком прозаичное объяснение. Легенды следует уважать.
  Посмотрев на часы, Блатт встал.
  — Извините меня, — сказал он, — но я иду ужинать. Меня интересуют пираты, а не гномы, Редферн!
  — Ступайте, — откликнулся Редферн. — Надеюсь, что гномы отомстят и будут сегодня ночью дергать вас за ноги!
  Блатт ушел, и Пуаро заметил:
  — Для человека, одолеваемого демонами наживы, мистер Блатт, на мой взгляд, обладает весьма романтическим воображением.
  — Это объясняется, видимо, тем, что его ум еще не достиг полного развития, — с полной серьезностью ответил Редферн. — Таково мнение моей жены. Подумайте только, он как подросток не читает ничего, кроме детективных романов и рассказов о диком Западе!
  — Вы считаете, что у него умственный возраст подростка?
  — А вы разве так не считаете?
  — Я его слишком мало знаю.
  — Должен сказать, что я его знаю не лучше, — признался Редферн. — Я с ним два раза выходил в море, но быстро заметил, что он на воде не любит быть в компании и предпочитает оставаться один.
  — Это довольно странно. На суше у него совсем другие вкусы.
  — Что верно, то верно, — рассмеялся Редферн. — Нам с огромным трудом удается избавиться от его предприимчивости. Дай ему волю, это место быстро бы превратилось в нечто среднее между Маргейтом1034 и Ле Туке..
  Пуаро промолчал, внимательно изучая лицо своего собеседника. Это было лицо счастливого человека. Внезапно Пуаро произнес:
  — У меня впечатление, мистер Редферн, что жизнь кажется вам прекрасной!
  Патрик удивленно взглянул на него.
  — Конечно, — ответил он. — А разве это не так?
  — Да, так! И вы правы, наслаждаясь ею. Я вас поздравляю.
  — Спасибо, — улыбнулся Патрик.
  Пуаро выждал, а потом сказал:
  — А теперь, как человеку, которому намного больше лет, чем вам, мне хотелось бы дать вам совет.
  — Слушаю вас.
  — Ну так вот. Один мой друг, мудрый и здравомыслящий полицейский, сказал мне как-то очень давно: «Мой дорогой Эркюль, если ты хочешь быть счастлив, избегай женщин!»
  — Боюсь, — ответил Редферн, — что ваше предостережение запоздало: я уже женат!
  — Я знаю. У вас очаровательная жена, и она вас очень любит.
  — Я тоже люблю ее.
  — Рад это слышать.
  Патрик нахмурил брови и спросил:
  — Куда вы клоните, мсье Пуаро?
  Откинувшись на спинку кресла, маленький детектив закрыл глаза.
  — Я хорошо знаю женщин, — промолвил он. — Они способны так усложнить вашу жизнь, что она станет невыносимой, а англичане — о, они ведут себя с женщинами, как дети. Мсье Редферн, если вы намеревались приехать сюда, зачем вы привезли с собой жену?
  — Я вас не понимаю, — резким тоном ответил Патрик.
  — Не думаю, — спокойно произнес Пуаро. — Но не настаиваю. Я не настолько безумен, чтобы спорить с влюбленным человеком. Я просто предлагаю вам свой совет, не более того.
  Патрик Редферн принялся защищаться.
  — Я вижу, мсье Пуаро, что вы наслушались сплетен миссис Гарднер и этой Брустер! — воскликнул он. — Болтать языком и раздувать скандалы — любимое занятие, которому они предаются с утра до вечера. Эти мегеры готовы забросать женщину грязью только за то, что она красива!
  Пуаро встал и просто сказал:
  — Не может быть, чтобы вы были так неопытны!
  И, покачав головой, он вышел.
  
  
  Выйдя из столовой, Эркюль Пуаро задержался в холле. Через открытую дверь проникал холодный воздух. Дождь кончился, и туман рассеялся. Вечер был приятным, и Пуаро решил пройтись.
  По дороге он увидел миссис Редферн, сидящую на своей любимой скамейке над обрывом.
  — Вы простудитесь, — сказал он. — Вам не следует здесь оставаться, не то подхватите насморк.
  — Да нет, — ответила она. — К тому же, какое это имеет значение?
  — Ну-ну, — мягко пожурил ее Пуаро. — Вы уже не ребенок и носите длинные платья. Вам надо постараться поразмыслить, как взрослому человеку.
  — Я вас уверяю, что я никогда не простужаюсь!
  — Послушайте меня, — сказал Пуаро. — Сегодня была мокрая погода, шел дождь, дул ветер, потом спустился туман. А сейчас — спокойный вечер, и на ясном небе сияют звезды. Ну так вот, в жизни все бывает примерно так же.
  Тихим голосом, полным сдерживаемой ярости, она бросила:
  — Знаете ли вы, мсье Пуаро, что меня больше всего выводит из себя?
  — Нет, мадам.
  — Жалость!
  Это слово щелкнуло, как удар хлыстом.
  — Вы что, думаете, я ничего не вижу? — продолжала она. — Люди говорят: «Бедная миссис Редферн! Ах, эта маленькая бедняжка!..» Я не бедняжка, и я не маленькая, но они все равно говорят, что им меня жалко! Так знайте же, мне не нужна жалость, не нужна!
  Пуаро аккуратно расстелил свой носовой платок на скамейке и сел.
  — В том, что они говорят, есть доля правды, — заметил он.
  — Эта женщина…
  — Не позволите ли вы мне, — сказал он, видя, что она не договаривает начатой фразы, — не позволите ли вы мне что-то вам сказать? В нашем мире Арлены Стюарт — Арлены Маршалл — не принимаются в расчет.
  — Это одни слова.
  — Это чистая правда. Их триумф эфемерен и долго не длится. Для того, чтобы с ней считались, женщина должна иметь сердце или голову на плечах.
  — Вы думаете, что мужчин это интересует?
  — Уверен.
  Она горько засмеялась.
  — Я не разделяю ваше мнение.
  Пуаро медленно произнес:
  — Ваш муж любит вас, мадам.
  — Что вы об этом можете знать?
  — Могу. Я видел, как он на вас смотрел.
  Она внезапно разрыдалась, и ее голова опустилась на уютное плечо Пуаро.
  — Я так больше не могу, — проговорила она сквозь рыдания. — Я так больше не могу!
  Пуаро ласково похлопал ее по плечу и мягко посоветовал:
  — Будьте терпеливы, мадам. Будьте терпеливы!
  Она взяла себя в руки, прижала к глазам платочек и ответила почти твердым голосом:
  — Мне уже лучше. Я больше не плачу. Я прошу вас оставить меня. Мне хочется побыть одной…
  Он встал и, отвесив ей поклон, ушел по тропинке, ведущей к отелю.
  Он почти дошел до него, когда с другой стороны зеленой изгороди, окаймляющей тропинку, до него донеслись голоса.
  Он остановился и в щели между кустами увидел Арлену Маршалл и рядом с ней Патрика Редферна.
  Патрик говорил, и в голосе его звучало глубокое волнение.
  — Арлена, я люблю вас, и эта любовь сводит меня с ума! Скажите, что вы хоть немножко любите меня! Скажите!
  Пуаро посмотрел на лицо Арлены. На нем читалось выражение полного удовлетворения, более близкого к животному, чем к человеческому.
  — Ну, конечно, дурачок, — ласково ответила она, — я люблю вас. Вы же это прекрасно знаете!
  Слушать дальнейший разговор Пуаро не стал и возобновил свой путь. Вскоре его кто-то нагнал. Это был капитан Маршалл.
  — Прекрасный вечер, — сказал Маршалл, глядя на небо. — Я думаю, что завтра будет отличная погода.
  4
  Утром 25-го августа небо было таким безоблачным и голубым, что даже самые ленивые лежебоки поторопились встать с кровати.
  Часовая стрелка еще только-только подбиралась к цифре восемь, когда Линда, сидящая у туалетного столика, перестала читать и отложила в сторону маленький толстый томик в кожаном переплете. Она посмотрела на себя в зеркало и увидела плотно сжатые губы и неподвижные глаза.
  — Это надо сделать, — прошептала она, — и я сделаю это!
  Она сняла пижаму, надела купальник, набросила на плечи халат, сунула ноги в сандалии и вышла из своего номера.
  Прямо от балкона, находящегося в конце коридора, начиналась лестница, ведущая к скалам. Небольшие металлические ступеньки, вделанные прямо в камень, спускались к морю. Этот спуск был знаком всем обитателям «Веселого Роджера», предпочитающим для утреннего купания перед завтраком маленький пляж, который находился внизу, большому расположенному дальше.
  Линда начала спускаться по лестнице и увидела поднимающегося ей навстречу отца.
  — Ты уже встала? — спросил он. — Идешь купаться?
  Она кивнула головой.
  Но, дойдя до скал, она свернула налево, чтобы попасть на маленькую тропинку, ведущую к дамбе, которая связывала остров с сушей. Было время прилива, и дамбу залило водой. На волнах покачивалась лодка, предоставленная в распоряжение гостям «Веселого Роджера». Лодочник еще не пришел, и Линда, прыгнув в лодку, сама отвязала ее и принялась грести.
  Добравшись до берега, она поднялась по наклонной площадке перед въездом в гараж и, минуя его, вошла в магазинчик.
  Хозяйка только что открыла ставни и теперь подметала пол.
  — Вы сегодня поднялись рано, мисс, — сказала она, увидев Линду.
  Девушка пошарила в кармане халата и достала из него деньги…
  
  
  Вернувшись к себе в номер, Линда застала там Кристину Редферн.
  — А, вот и вы! — воскликнула молодая женщина. — Я так и думала, что вы еще не ушли завтракать!
  — Нет еще, — подтвердила Линда. — Я просто ходила купаться.
  Кристина заметила, что девушка держит в руках пакет.
  — Разве почту уже принесли? — спросила она.
  Линда покраснела и, как обычно, по неловкости, уронила пакет. Он упал на пол и раскрылся.
  — Зачем это вы купили свечи? — удивилась Кристина.
  К счастью для Линды, не дожидаясь ответа, она добавила:
  — Я просто зашла узнать, не захотите ли вы пойти со мной сегодня утром на Чайкину скалу. Я буду там делать зарисовки.
  Линда с готовностью согласилась. Ей уже не раз доводилось сопровождать Кристину в ее художественных вылазках.
  Откровенно говоря Кристина была посредственной художницей, но девушка питала к ней дружеские чувства. К тому же, погрузившись в свою работу, Кристина мало разговаривала. Линда любила одиночество, но молчаливое присутствие этой спутницы было ей почему-то приятно. Она не подозревала, что их связывала незримая нить взаимной симпатии, основанной на общей ненависти к одному и тому же лицу.
  — В полдень я играю в теннис, — сказала Кристина, — так что нам лучше отправиться пораньше. Пол-одиннадцатого вам подходит?
  — Вполне, — ответила Линда. — Я буду ждать вас в холле.
  
  
  Когда, поздно позавтракав, Розамунда Дарнли вышла из столовой, на нее налетела Линда, бегом спускавшаяся по лестнице.
  Линда извинилась.
  — Хорошее утро, верно? — сказала Розамунда. — После вчерашнего дня в него даже не верится!
  — Да, — ответила Линда. — Я с миссис Редферн иду на Чайкину скалу. Мы условились встретиться в пол-одиннадцатого. Я, наверное, опоздала.
  — Вовсе нет. Сейчас только двадцать пять минут одиннадцатого.
  — Тем лучше!
  Она перевела дух.
  — У вас нет температуры, Линда? — спросила Розамунда, внимательно посмотрев на нее.
  — Нет. У меня никогда не бывает температуры.
  — Сегодня такая прекрасная погода, — сказала Розамунда, — что я вышла к завтраку. Обычно мне подают его в постель, но сегодня я спустилась в столовую и не хуже мужчины разделалась с яичницей и беконом!
  Линда опять заговорила об ожидающей ее прогулке:
  — Я намажусь маслом для загара и вернусь совсем черная. Утром на Чайкиной скале так хорошо!
  — Да, там намного спокойнее, чем на пляже.
  — Пойдемте с нами, — застенчиво предложила Линда.
  — Я бы не отказалась, но сегодня утром у меня есть дела.
  На лестнице появилась Кристина Редферн.
  На ней была надета пляжная пижама очень свободного и оригинального покроя, с широкими рукавами и такими же брюками. На зеленом фоне ткани ярко выделялся желтый узор.
  Розамунде нестерпимо захотелось высказать свое мнение об этой пижаме. Если бы она только могла объяснить Кристине, что подобный желто-зеленый наряд меньше всего идет блондинкам!
  «Будь у меня возможность заняться ею, — подумала она, — ее муж быстро бы спросил: „Что происходит?“ Да, какие бы у Арлены ни были недостатки, одеваться она умеет. А бедная Кристина похожа на пучок салата!»
  Она оставила эти соображения для себя и сказала:
  — Желаю приятно провести время! А я пойду почитаю на Солнечном Карнизе.
  
  
  Пуаро, как обычно, позавтракал — кофе и булочками — у себя в номере. Но стояла такая отличная погода, что вопреки своим привычкам он спустился на большой пляж в десять часов, то есть на полчаса раньше, чем всегда.
  Пляж был безлюдным. Почти безлюдным: Арлена Маршалл, затянутая в свой белый купальный костюм, с той же потрясающей зеленой шляпой на голове, пыталась сдвинуть в воду маленький белый ялик. Пуаро галантно устремился ей на помощь, подвергнув печальной участи свои белые замшевые туфли, оказавшиеся после этого подвига совершенно мокрыми.
  Она поблагодарила его очаровательной улыбкой.
  Когда ялик отплыл, она крикнула:
  — Мсье Пуаро!
  Он подошел к краю воды.
  — Мадам?
  — Не окажете ли вы мне любезность?
  — Я большего и не прошу!
  — В таком случае, не говорите никому, что вы меня видели. Меня бросятся искать, а мне хочется побыть одной!
  Она одарила Пуаро прощальной улыбкой, и ялик повинуясь сильным движениям весел, уплыл в море.
  «Вот уж чего я совсем не ожидал», — подумал Пуаро. Ему было трудно даже допустить мысль, что Арлена Стюарт когда-то пожелала бы остаться в одиночестве. Это наверное, случилось бы с ней впервые в жизни.
  Пуаро слишком хорошо знал человеческую природу, чтобы его можно было провести: Арлена спешила на свидание, и он знал, с кем. Но Пуаро ошибся.
  Как только ялик исчез из вида, на пляже появился Патрик Редферн, а в нескольких шагах за ним следовал Кеннет Маршалл.
  — Приветствую вас, Пуаро, — сказал Маршалл. — Вы не видели моей жены?
  Ответ Пуаро был достоин дипломата.
  — Разве миссис Маршалл уже встала? — спросил он.
  — Во всяком случае в номере ее нет. — Маршалл посмотрел на небо. — Да, чудесный день! Сейчас искупаюсь, а потом пойду печатать. Мне надо ответить на срочные письма.
  Патрик Редферн, скрывая свои чувства, молча осматривал пляж. Затем он сел рядом с Пуаро, и тот понял, что он ждет властительницу своих дум.
  — А где миссис Редферн? — немного помолчав, спросил Пуаро. — Она еще не встала?
  — Нет, встала, — ответил Патрик. — Она пошла делать зарисовки, вновь обнаружив в себе душу художника…
  Слова эти прозвучали не шутливо, а суховато: его мысли были явно заняты другим. По мере того, как время шло, он проявлял все больше и больше признаков нетерпения. Всякий раз, как на пляже слышались чьи-либо шаги, он поворачивался в сторону отеля. И каждый раз оказывался разочарованным.
  Первыми пришли миссис и мистер Гарднер, несущий ее вязание и книги. Затем появилась мисс Брустер.
  Не теряя времени, миссис Гарднер расположилась поудобнее и уже через две минуты, энергично взявшись за вязание заговорила:
  — Как дела, мсье Пуаро? Сегодня утром пляж что-то пустой. Куда все подевались?
  Пуаро ответил, что Мастермены и Кахуэны — два многодетных семейства — отправились на весь день на прогулку по морю.
  — Тогда понятно, — сказала миссис Гарднер. — Пляж сразу стал тихим. Да и купается только капитан Маршалл!
  Маршалл вышел из воды и подошел к ним с полотенцем в руках.
  — Вода отличная, — сообщил он, — и я жалею, что у меня столько дел. Я бы с удовольствием искупался еще.
  — Я вас понимаю, капитан, — начала миссис Гарднер. — Сидеть в такое утро за работой очень досадно! Как изменилась погода по сравнению с вчерашним днем, а?… Вчера вечером я говорила мистеру Гарднеру, что если она не разгуляется, нам остается только одно — уехать отсюда. Нет ничего хуже, чем туман! Для такого человека, как я, это ужасно! Мне начинает казаться, что я вот-вот увижу привидение или какого-нибудь духа, и я готова закричать от страха! Я помню, еще в детстве я была весьма впечатлительная, и это причинило моим родителям массу забот. К счастью, моя мать была умнейшей женщиной, и она говорила отцу: «Синклер, если девочка так себя ведет, значит, это у нее в натуре. Она кричит? Пусть кричит!» Мой отец, разумеется, соглашался. Он боготворил мою мать и выполнял ее малейшее желание. Они были идеальной парой, и я убеждена, что мистер Гарднер разделяет мое мнение. Не правда ли, Оделл, это была удивительная пара?
  — Да, дорогая, — ответил покорный мистер Гарднер.
  — А где ваша дочь, капитан?
  — Линда? — переспросил Маршалл. — Понятия не имею, куда она делась. Наверное, бродит где-то по острову.
  — Вы знаете, капитан, у этой девочки нездоровый вид. Похоже, что она не доедает и что ей не хватает ласки.
  — Линда в полной форме, — коротко ответил капитан Маршалл и удалился по направлению к отелю.
  Патрик Редферн, казалось, и не помышлял о купании и молча сидел на песке.
  Мисс Брустер была в прекрасном настроении.
  Разговор шел своим обычным чередом; поток речей миссис Гарднер изредка прерывали немногословные замечания мисс Брустер.
  Когда кто-то произнес слово «экскурсия», миссис Гарднер немедленно отреагировала:
  — Не позже, чем сегодня утром, я сказала мужу, что нам следует съездить в Дартмур1035. Это совсем близко отсюда, и одно уже название связано с такими романтическими приключениями! Мне бы так хотелось увидеть каторжников вблизи!.. А что, если нам сейчас же обо всем договориться и поехать туда завтра? Не так ли, Оделл?
  — Я полностью согласен, — ответил мистер Гарднер.
  Обратившись к мисс Брустер, Эркюль Пуаро поинтересовался, собирается ли она купаться.
  — Я уже искупалась сегодня утром, — откликнулась она, — и, спускаясь на пляж, чуть было не получила бутылкой по голове. Кто-то выбросил из окна отеля милый подарочек!
  — Вот этого делать никак нельзя, — строго проговорила миссис Гарднер. — Один из наших знакомых был тяжело ранен зубной щеткой. Он спокойно шел по улице, а щетка упала на него с тридцать пятого этажа! Она его сильно ушибла, он передал дело в суд и получил большие деньги…
  Она умолкла, энергично разыскивая в сумке моток шерсти.
  — Оделл, похоже, я забыла красные нитки. Они лежат во втором или третьем ящике комода…
  — Я иду, дорогая, — повиновался мистер Гарднер.
  Он встал и пошел к отелю.
  Миссис Гарднер уже завела разговор на другую тему.
  — Иной раз я задаю себе вопрос, не заходит ли наша цивилизация слишком далеко. Не кроется ли для нас опасность во всех этих научных открытиях? Возьмите, к примеру, радиоволны, распространяемые в атмосфере… Кто может доказать, что люди не становятся от них нервными? Я лично в этом убеждена, и мне кажется, что час появления нового Мессии пробил. Интересовались ли вы когда-нибудь египетскими пирамидами, месье Пуаро?
  — Должен признаться, что нет.
  — Очень жаль, потому что это действительно необычайные сооружения. Знаете ли вы, что Москва находится ровно в тысяче миль к северу от… я забыла название этого города, кажется Ниневия1036. Согласитесь, что здесь есть чему поразиться! Очертите вокруг пирамиды воображаемый круг с радиусом точно в тысячу миль, и вы обнаружите невероятные вещи. Необъяснимые! Приходится признать, что жители древнего Египта обладали знаниями, нам недоступными, так как они не могли дойти до этого сами, спрашивается, откуда они у них взялись? Или кто им их дал? Возьмите теорию чисел, это же просто потрясающе! И я добавлю, что здесь даже спорить не о чем!
  Она умолкла в ожидании, что кто-либо подхватит разговор, но желающих не оказалось. Эркюль Пуаро и мисс Брустер не были расположены опровергать ее точку зрения.
  Пуаро горестно рассматривал свои испачканные туфли.
  — Вы, я вижу, ходили по воде, месье Пуаро, — заметила мисс Брустер.
  — Что поделаешь, я всегда тороплюсь!
  Она наклонилась к нему и проговорила вполголоса:
  — А где наша «вамп», мсье Пуаро? Она сегодня утром что-то запаздывает…
  На секунду отложив вязание, миссис Гарднер устремила взгляд на Патрика Редферна, вставшего, чтобы пройтись по пляжу.
  — Похоже, что у него собачье настроение, — тихо сказала она.
  Затем, не повышая голоса, она добавила:
  — Какая невеселая история! Хотелось бы мне знать, что обо всем этом думает капитан Маршалл. Он такой милый человек! Истинный англичанин, очень сдержанный… Никогда не угадаешь, что у него на уме…
  Патрик продолжал расхаживать взад и вперед по пляжу.
  — Как тигр в клетке, — прошептала миссис Гарднер.
  Втроем — она, мисс Брустер и Пуаро — они наблюдали за Патриком, и эта тройная слежка еще больше действовала на его уже взвинченные нервы.
  В тишине послышался очень далекий колокольный звон, донесшийся с другого берега.
  — Сейчас дует восточный ветер, — сказала мисс Брустер. — Когда слышен колокол, это хороший знак. Будет отличная погода…
  Воцарившееся молчание было нарушено появлением мистера Гарднера с большим мотком красной шерсти в руках.
  — Ну и ну! — воскликнула миссис Гарднер. — Долго же ты ходил!
  — Прости меня, дорогая, но я задержался не по своей воле. Твои нитки оказались в шкафу, а не в ящике.
  — Да что ты говоришь? Как странно! Я готова поклясться, что положила их во второй ящик! К счастью, мне не приходится отвечать в суде! Такая капризная память живо довела бы меня до петли!
  — Миссис Гарднер — необычайно скрупулезная натура, — заявил мистер Гарднер.
  
  
  Пятью минутами позже Патрик Редферн спросил у Эмили Брустер, не согласится ли она взять его с собой на свою ежедневную прогулку на лодке.
  Она охотно согласилась.
  — В таком случае, я предлагаю вам объехать вокруг острова.
  — Но хватит ли у нас времени до обеда? — забеспокоилась она.
  — Можно попробовать. Еще нет половины двенадцатого. Но нам придется отправиться сейчас же.
  Они вместе спустились на пляж. Патрик сел за весла. Он был сильным гребцом, и лодка быстро скользила по воде.
  — Ну мы еще посмотрим, долго ли вы продержитесь на такой скорости! — засмеялась мисс Брустер.
  Его настроение улучшилось, он тоже засмеялся и ответил:
  — На обратной дороге у меня на ладонях наверняка появятся волдыри, но это неважно!
  — Изумительная погода! — воскликнул он. Настоящий летний день, какие выдаются только в Англии!
  — По моему мнению, единственная страна в мире, где можно жить — это Англия!
  — Я совершенно с вами согласен.
  Держа курс на запад, они плыли вдоль обрывистого берега.
  — Интересно, загорает ли сейчас кто-нибудь на Солнечном Карнизе, — сказал Патрик.
  Вскоре на виду появился маленький пляж с возвышающейся над ним скалой.
  — Да, там кто-то есть, — ответил он на свой собственный вопрос. — Я вижу чей-то зонтик. Кто это может быть?
  — Не гадайте. Это мисс Дарнли. Я узнаю ее японский зонтик…
  Они проплыли мимо пляжа.
  — Нам надо было огибать остров в противоположном направлении, — заметила мисс Брустер. — А так мы идем против течения.
  — Оно не очень сильное, — ответил Патрик. — Мне доводилось плавать здесь, и я даже не замечал его. К тому же, мы не смогли бы перебраться через дамбу: сейчас время отлива…
  — Это верно. Я забыла об отливе. А вот уже и бухта Гномов. Говорят, что в ней опасно купаться… Патрик продолжал с силой грести, пристально вглядываясь в берег. «Он ищет Арлену Маршалл, — подумала Эмили. — Вот почему он захотел поехать со мной. Сегодня утром ее не было, вот он и забеспокоился, куда она делась. А она, наверное, не появлялась нарочно. Это старый трюк, когда хотят кого-нибудь завлечь…»
  Они миновали мыс, выступающий в море с южной стороны бухты Гномов. Эту совсем маленькую бухточку с крошечным пляжем окружали скалы причудливых форм. Над одним из ее краев нависал отвесный берег. Гости «Веселого Роджера» с удовольствием приходили сюда во второй половине дня, но по утрам посетители бывали там редко: до четырех или пяти часов этот пляж, расположенный на северо-западе, оставался в тени.
  — А кто это там? — спросит Патрик деланно равнодушным голосом.
  — Похоже, что миссис Маршалл, — суховато ответила Эмили Брустер.
  Патрик направил лодку к берегу.
  Эмили запротестовала, но он уверил ее, что времени им хватит, и посмотрел ей прямо в лицо. В его взгляде читалась столь страстная мольба, вид у него был такой несчастный, что у нее не хватило духа спорить.
  «Бедный мальчик, — подумала она. — Он так страшно влюблен!»
  Лодка быстро приближалась к пляжу.
  В нескольких шагах от белого ялика, на гальке лицом вниз лежала, вытянув руки вдоль тела, Арлена Маршалл.
  Что-то в этой сцене заинтриговало миссис Брустер. В том, что предстало ее глазам, было что-то ненормально. Но что? Она не находила ответа, но отчетливо чувствовала, что что-то было не так.
  Вскоре она поняла. В позе Арлены не было ничего необычного. Ее часто можно было увидеть лежащей вот так на пляже отеля, блаженствующую, подставив солнцу свое прекрасное загорелое тело, голову и затылок прикрыв своей огромной шляпой. Но в бухте Гномов не было солнца! Оно появится над ней не раньше, чем через несколько часов.
  Эмили ощутила смутное беспокойство. Днище лодки заскребло по гальке. Патрик окликнул Арлену.
  Опасения мисс Брустер превратились в сильнейшую тревогу: Арлена не отвечала и не двигалась.
  Они выпрыгнули из лодки, вытащили ее на берег и побежали к телу, лежащему у подножья скал.
  Патрик добежал до Арлены первым. Как во сне, Эмили смотрела на золотистую от загара кожу, на глубоко вырезанный на спине купальник, на локоны цвета красного дерева, выбивающиеся из-под зеленой шляпы. Затем она обратила внимание на странно лежащую руку Арлены и сразу же поняла, что она не просто лежала на пляже, а что ее сюда бросили.
  Опустившись на колени, Патрик что-то шептал изменившимся голосом, трогая то плечо, то кисть руки лежащей.
  — Она умерла, — выдохнул он.
  Он слегка приподнял большую картонную шляпу и посмотрел на затылок Арлены.
  — О боже! — вскричал он. — Ее задушили!.. Ее убили!
  
  
  Наступил один из тех моментов, когда кажется, что время останавливает свой бег.
  У Эмили было впечатление, что мир вокруг нее стал нереальным. Она слышала свой собственный голос, говорящий: «До приезда полиции ни к чему не надо прикасаться!», и голос Патрика, отвечающий ей: «Конечно, конечно!»
  — Кто мог это сделать? — спрашивал он. — Не может быть, чтобы ее убили! Скажите мне, что это неправда!
  Эмили Брустер качала головой, не зная, что ответить.
  Тогда он произнес уже другим, тихим, но решительным голосом:
  — Если я поймаю негодяя, который это сделал…
  У Эмили зародилось смутное чувство страха. Она вообразила себе убийцу, спрятавшегося где-то рядом.
  — Надо известить полицию, — сказала она.
  Затем, поколебавшись, она добавила:
  — Может быть, одному из нас следовало бы остаться у… у тела?
  — Я остаюсь, — решил он.
  Эмили почувствовала облегчение. Она была не из тех женщин, которые признаются, что чего-то бояться, но в глубине души радовалась тому, что ей не пришлось остаться одной на пляже, неподалеку от которого бродит преступник.
  — Хорошо, — ответила она. — Я постараюсь управиться как можно скорее. Я возьму лодку, потому что мне не хочется взбираться по этой лестнице. Я сразу же отправлюсь в Лезеркомбскую полицию…
  С отсутствующим видом он согласился:
  — Да-да… Делайте то, что считаете нужным!
  С силой налагая на весла, она увидела, как Патрик опустился на колени возле мертвой, закрыв лицо руками. Его поза выдавала такое отчаяние, что ей стало его жаль. Тем не менее, ее здравый смысл подсказывал ей, что это трагическое происшествие не было для него столь безисходным. «Это лучшее из того, что могло случиться с ним и его женой. Только он, конечно, смотрит на вещи иначе!»
  Эмили Брустер принадлежала к тем женщинам, которые не теряют присутствия духа ни при каких обстоятельствах.
  5
  Прислонившись к скале, инспектор Колгейт ждал, когда судебно-медицинский эксперт закончит осмотр тела.
  Наконец, врач выпрямился.
  — Скверное дело! — объявил он. — Ее задушил человек, обладающий очень сильными руками! Похоже на то, что она не сопротивлялась. Наверное, убийца застал ее врасплох.
  Эмили Брустер бросила быстрый взгляд на мертвую и отвела глаза. На лицо Арлены — багровое, распухшее — было страшно смотреть.
  — Когда наступила смерть? — спросил инспектор.
  — Для того, чтобы определить это точно, надо хорошо знать обстоятельства, — с легким раздражением в голосе бросил врач. — В расчет входит множество различных факторов. Что ж… Сейчас без четверти час. Когда вы обнаружили труп?
  Вопрос был задан Патрику Редферну, и он ответил:
  — Незадолго до полудня. Вот все, что я могу сказать.
  Эмили Брустер внесла требующуюся точность:
  — Было ровно без четверти двенадцать.
  — Когда вы увидели тело с лодки?
  Эмили задумалась.
  — Мы проплыли мимо южного края бухты за пять-шесть минут до этого. Вы согласны, Редферн?
  — Да, — устало произнес он. — Должно быть, так.
  Доктор Несдон подошел к инспектору и шепотом спросил, не муж ли это покойный. Получив ответ, он пробормотал:
  — Кто угодно на моем месте мог бы ошибиться. Он так растерян…
  Затем он перешел на официальный тон и громко заявил:
  — Скажем, что было без двадцати двенадцать. Ее убили незадолго до этого. Вероятно, что это произошло между одиннадцатью часами — в самом крайнем случае, без четверти одиннадцать — и без двадцати двенадцать.
  Инспектор закрыл свою записную книжку.
  — Спасибо, — поблагодарил он. — Это должно значительно облегчить нашу задачу, так как промежуток времени небольшой. Примерно час…
  Он повернулся к мисс Брустер:
  — Резюмируем ситуацию. Вы — мисс Брустер, а ваш спутник — мистер Патрик Редферн. Вы оба проживаете в отеле «Веселый Роджер» и, согласно вашим показаниям, жертвой является одна из клиенток отеля, жена капитана Маршала?
  Эмили кивнула головой в знак согласия.
  — Что ж, нам остается только отправиться в отель, — заключил инспектор.
  Он подозвал сержанта:
  — Хойкс, вы останетесь здесь и будете следить, чтобы сюда никто не высадился. Филипс прибудет вам на смену.
  
  
  — Я не ошибаюсь, это Эркюль Пуаро! — воскликнул полковник Уэстон. — Какой сюрприз встретить вас здесь!
  Пуаро ответил тоном, которым полагалось разговаривать с начальником полиции графства:
  — Сколько лет мы с вами не виделись! Наверное, с того самого дела в Сент-Лу!
  — Я помню, — ответил Уэстон. — Вы меня тогда удивили больше, чем кто-либо в жизни, и я никогда не забуду, как вы разгадали эту загадку! Но надо признаться, что ваши методы в чем-то неправомерны!
  — Согласен, дорогой полковник. Но признайтесь, что они оказались эффективными!
  — Гм… Может быть… Но мы достигли бы цели и более классическим путем.
  — Вполне возможно, — дипломатично согласился Пуаро.
  — А сейчас мы вновь оказались втянутыми в дело по расследованию преступления! У вас есть какие-либо соображения по этому поводу?
  — Нет, ничего определенного, — медленно произнес Пуаро. — Но эта история кажется мне интересной.
  — Не окажете ли вы мне любезность посодействовать нам?
  — С вашего разрешения…
  — Мой дорогой друг, да я буду счастлив работать с вами! Я знаю подробности еще недостаточно, что бы решить, передавать ли это расследование Скотланд Ярду. На первый взгляд кажется, что убийцу следует искать неподалеку. Но с другой стороны, в отеле нет местных жителей, сведения о постояльцах и об их причастности к убийству мы можем получить только в Лондоне.
  — Это верно, — подтвердил Пуаро.
  — Для начала нам нужно узнать, кто последним видел Арлену Маршалл живой. Горничная отнесла ей завтрак в девять часов. Девушка, сидящая за конторкой, видела, что около десяти часов она прошла через холл и вышла из отеля…
  — Не утруждайте себя, — сказал Пуаро. — Я думаю, что я тот человек, которого вы ищите.
  — Вы видели ее сегодня утром? Во сколько?
  — Без пяти минут десять. Я находился на пляже отеля и помог ей спустить на воду ялик.
  — И она уплыла на нем?
  — Да.
  — Одна?
  — Одна.
  — Заметили ли вы, в каком направлении?
  — Она обогнула скалы, повернув направо от пляжа.
  — Она гребла в сторону бухты Гномов?
  — Да.
  — Который был час?
  — Я думаю, что когда я потерял ее из вида, должно было быть четверть одиннадцатого.
  — Время совпадает, — сказал Уэстон после короткого раздумья. — Сколько времени понадобилось ей, на ваш взгляд, чтобы добраться до бухты Гномов?
  — Мой дорогой друг, здесь я ничем не могу вам помочь. Я не плаваю на кораблях, а уж рискнуть сесть в ялик… Может быть, полчаса?
  — Я придерживаюсь того же мнения. Надо полагать, она не торопилась. Если она оказалась в бухте примерно без четверти одиннадцать, то время совпадает!
  — Установил ли ваш врач время смерти?
  — Несдон — осторожный человек, который не любит себя компрометировать. По его словам, это произошло не раньше десяти сорока пяти.
  — Я должен сообщить вам следующую вещь, — начал Пуаро. — Отплывая от берега, миссис Маршал попросила меня никому не говорить, что я ее видел.
  — Странно, — удивился Уэстон. — Это весьма важное обстоятельство, вы не находите?
  — Я согласен с вами.
  Полковник пощипал себя за усы.
  — Послушайте, Пуаро, — начал он. — Вы хорошо знаете жизнь и людей. Что вы думаете о миссис Маршал, что это была за женщина?
  По губам Пуаро скользнула легкая улыбка.
  — Вы еще ничего не знаете? — спросил он.
  — Я знаю то, что о ней говорят женщины, — ответил Уэстон, — но отношусь к их словам с опаской. Есть ли в них правда? Действительно ли было что-то между ней и Редферном?
  — Я думаю, что это сомнению не подлежит.
  — Он приехал сюда ради нее?
  — Очень может быть.
  — А муж? Был ли он в курсе? Какие чувства питал он к своей жене?
  — Дознаться до того, что думает и что чувствует капитан Маршалл, весьма трудно. Этот человек не раскрывает себя.
  — Что не мешает ему иметь чувства, — заметил Уэстон.
  — Безусловно, — кивнул головой Пуаро. — Очень может быть, что они у него есть.
  
  
  Допрашивая миссис Касл, полковник Уэстон пустил в ход все свои дипломатические уловки.
  Миссис Касл, директор и владелица отеля «Веселый Роджер», была рафинированной дамой сорока лет — с пышной грудью, крашенными хной волосами и вызывающе утонченным выговором.
  — Я нахожу совершенно немыслимым, чтобы подобные происшествия имели место в моем отеле! Вы только подумайте, полковник, ведь самое спокойное место на земле! К нам приезжают только люди из общества… вы понимаете, что я имею в виду. У нас не такая смешанная клиентура, как в больших отелях Сент-Лу!
  — Я знаю, — успокоил ее полковник. — Но что вы хотите, заведение и самого образцового порядка не застраховано от таких случаев.
  — Я уверена, что инспектор Колгейт подтвердит мои слова, — продолжала миссис Касл, взглянув на полицейского, который сохранял профессиональную невозмутимость. — Я со всей ответственностью отношусь к выполнению предписаний полиции и без неуместной похвальбы могу заявить, что никогда не допускаю ни малейшего нарушения.
  — Я в этом не сомневаюсь, — сказал Уэстон. — Кстати, мы совершенно ни в чем вас не упрекаем.
  — Я понимаю. Но для заведения, подобного моему, происшествия такого рода всегда крайне неприятны. Я не могу не думать без содрогания о толпе любопытствующих зевак. Разумеется, на остров имеют право ступить одни лишь постояльцы отеля, но это ничему не поможет: они соберутся на берегу и будут там судачить…
  Ее импозантная грудь всколыхнулась от глубокого вздоха.
  Инспектор Колгейт воспользовался возможностью вступить в разговор:
  — Миссис Касл, позвольте задать вам вопрос на ту тему, которую вы только что затронули. Как вы можете помешать тому, чтобы посторонние высаживались на остров?
  — Я за этим очень внимательно слежу.
  — Я понимаю. Но какие вы приняли меры, чтобы помешать нашествию? Я знаю, что такое воскресные толпы. Где их только нет…
  — Это все из-за туристских автобусов. Вы представляете себе, что на Лезеркомбской площади бывает до восемнадцати автобусов сразу! До восемнадцати!
  — Это, действительно, многовато. И как же остров защищен от нежелательных посетителей?
  — Во-первых, повсюду есть таблички «Вход посторонним воспрещен». Во вторых, во время прилива мы отрезаны от суши.
  — Хорошо, а во время отлива? Миссис Касл объяснила, что в конце дамбы находится решетка. Прикрепленная к ней табличка уведомляет гуляющих, что посторонним вход запрещен. Это единственная возможность попасть на остров, так как никому не придет в голову карабкаться по отвесным скалам, у подножья которых, справа и слева, бьются волны.
  — А нельзя ли сесть в лодку и высадиться на одном из пляжей? Помешать этому вы не можете. Край берега принадлежит государству, и право гулять по пляжу при отливе имеет каждый…
  Миссис Касл согласилась, но заметила, что нежеланные посетители появлялись на острове редко. В Лезеркомбе действительно сдавались напрокат лодки, но путь к острову неблизок и нелегок из-за довольно сильного течения, наблюдавшегося как раз у этого края бухты. Наконец, у Чайкиной скалы и на пляже бухты Гномов развешаны предупреждающие таблички, а на большом пляже Джордж и Уильям всегда наблюдают за соблюдением порядка.
  — Кто такие Джордж и Уильям?
  — Джордж — тренер по плаванию. Он же следит за прыжковыми вышками и плотами. А Уильям — мой садовник. Он расчищает дорожки и занимается теннисными кортами.
  Полковник Уэстон начинал терять терпение.
  — Мы возьмем показания у Джорджа и Уильяма, как только закончим дела здесь. Но все это кажется мне совершенно ясным. Утверждать, что постороннего человека на острове не было, нельзя, но если он сюда и добрался, то только рискуя быть увиденным.
  — Видите ли полковник, — сказала миссис Касл, — я не переношу воскресной толпы. Это шумные и неопрятные люди, засоряющие дамбу и скалы корками от апельсинов и промасленной бумагой. И все же я не думаю, что среди них можно встретить убийцу! Нет, это происшествие выше моего понимания. Такая дама, как миссис Маршалл убита, а самое худшее, это то, что… это то, что…
  Не найдя нужных слов, она испустила красноречивый вздох.
  — Надо признаться, — сказал инспектор, — что это очень неприятная история.
  — Не говоря о газетах, которые ее подхватят и ославят отель!
  Колгейт криво улыбнулся.
  — Ну, это послужит вам рекламой!
  Грудь миссис Касл так сильно заколыхалась, что ее корсет из китового уса затрещал.
  — Да будет вам известно, мистер Колгейт, что я в такого рода рекламе не нуждаюсь! — ледяным голосом бросила она.
  Полковник Уэстон улучил удобный момент и сказал:
  — Миссис Касл, могу ли я взглянуть на список ваших постояльцев?
  — Разумеется, полковник.
  Она велела принести регистрационную книгу отеля и передала ее Уэстону, который обратился к Пуаро, не проронившему ни слова за весь разговор, протекавший в директорском кабинете:
  — Вот здесь, Пуаро, вы можете быть нам полезным.
  Он начал читать список имен, затем спросил:
  — Есть ли у вас перечень служащих отеля?
  Миссис Касл протянула ему лежащий наготове листок.
  — У нас работают четыре горничные, один метрдотель и три официанта. Кроме того, бармен Генри, повариха с двумя помощницами и Уильям — он занимается чисткой обуви.
  — Вы их всех хорошо знаете?
  — До того, как поступить к нам, Альберт, метрдотель, проработал много лет в плимутском отеле «Винсент». Двое из официантов у нас уже три года, третий — четыре. Что до Генри, то он здесь со дня открытия отеля. Он наш старожил.
  — Прекрасно, — подытожил Уэстон. — Разумеется, Колгейт все это проверит. Благодарю вас, миссис Касл.
  — Я вам больше не нужна?
  — Пока нет.
  Поскрипывая башмаками, миссис Касл удалилась.
  — Прежде всего, — сказал Уэстон, — нам надо повидать капитана Маршалла.
  
  
  Капитан Маршалл отвечал на задаваемые ему вопросы спокойным тоном. Его строгое лицо не выдавало ни малейшей нервозности. Это был отлично воспитанный интересный мужчина с правильными чертами лица, твердым и хорошо очерченным ртом, ясными голубыми глазами и приятным голосом.
  — Я прекрасно понимаю, — начал полковник, — что судьба нанесла вам жестокий удар, но, я думаю, вы тоже понимаете, что я обязан пролить свет на это трагическое происшествие.
  — Естественно. Продолжайте.
  — Миссис Маршалл была вашей второй женой?
  — Да.
  — Как долго вы были женаты?
  — Немногим больше четырех лет.
  — Какую фамилию носила миссис Маршал до брака с вами?
  — Ее звали Хелен Старт. В театре она взяла себе псевдоним Арлена Стюарт.
  — Она была актрисой?
  — Она выступала в ревю и в мюзик-холле.
  — Оставила ли она сцену после замужества?
  — Нет. Она продолжала играть и ушла из театра только полтора года назад.
  — Была ли у нее какая-либо особая причина отказаться от театра?
  Прежде чем ответить, Кеннет немного подумал.
  — Нет. Просто театр перестал увлекать ее.
  — Она покинула его не по вашей просьбе?
  — Нет.
  — Как вы относились к тому, что после вашего брака она все еще продолжала выступать на подмостках?
  — Я, конечно, предпочитал, чтобы она оставила сцену, но я не придавал этому большого значения.
  — У вас не было споров по этому поводу?
  — Никогда. Я предоставлял моей жене полную свободу.
  — Был ли ваш союз счастливым?
  — Безусловно.
  Капитан Маршалл ответил на этот вопрос холодным тоном. Уэстон выждал и потом спросил:
  — Капитан Маршалл, подозреваете ли вы кого-либо в убийстве вашей жены?
  Ответ прозвучал немедленно и категорично:
  — Нет.
  — Были ли у нее враги?
  — Это не исключено…
  — А! — воскликнул Уэстон.
  — Не поймите меня превратно, полковник, — с живостью заговорил Маршалл. — Арлена была актрисой и очень красивой женщиной. Это два серьезных основания для зависти и ревности. Ее игра на сцене и ее красота способствовали появлению у нее врагов. Женщины редко проявляют друг к другу милосердие, и я охотно верю тому, что некоторые из них ненавидели Арлену. Но это не означает, что они были способны ее убить.
  — Короче говоря, мсье, — обратился у нему Пуаро, впервые взяв слово, — вы считаете, что у миссис Маршалл были только враги-женщины? Исключительно женщины?
  — Да, — подтвердил Маршалл.
  — Вам не приходит на ум ни один мужчина, который мог бы питать к миссис Маршалл враждебные чувства? — спросил Уэстон.
  — Ни один.
  — Была ли она знакома с кем-нибудь из постояльцев «Веселого Роджера» до своего приезда сюда?
  — На каком-то коктейле, кажется, она познакомилась с мистером Редферном. Насколько мне известно, он был единственным клиентом отеля, которого она знала раньше.
  Уэстон заколебался, не зная, продолжать ли ему расспрашивать Кеннета Маршалла на эту тему. Отказавшись от нее, он сказал:
  — Давайте перейдем к сегодняшнему утру. Когда вы видели миссис Маршалл в последний раз?
  — Я зашел к ней в номер до того, как спуститься завтракать…
  — Простите меня, вы занимали отдельные номера?
  — Да.
  — Во сколько вы зашли к ней?
  — Я думаю, было около девяти часов.
  — Что она делала?
  — Она открывала пришедшие по почте письма.
  — Сказала ли она вам что-нибудь?
  — Ничего особенного. Мы поздоровались, и она сделала замечание по поводу прекрасной погоды… Нет, ничего особенного она не сказала.
  — Ее поведение показалось вам нормальным?
  — Вполне нормальным.
  — Не выглядела ли она возбужденной или подавленной?
  — Нет.
  — Сказала ли она что-нибудь по поводу полученных писем? — спросил Пуаро.
  — Насколько я помню, речь шла только о счетах.
  — Миссис Маршалл завтракала в постели?
  — Да.
  — Всегда?
  — Всегда.
  — А во сколько она обычно спускалась? — продолжал расспрашивать Пуаро.
  — Между десятью и одиннадцатью часами. Как правило, ближе к одиннадцати.
  — Вас бы удивило, если бы она сошла вниз в десять?
  — Несомненно. Она редко спустилась так рано.
  — И тем не менее, сегодня утром она это сделала. Можете ли вы объяснить нам, почему?
  Маршалл ответил без заметного волнения:
  — Не имею ни малейшего понятия. Может быть, ей было жалко упускать такое прекрасное утро…
  — Обратили ли вы внимание на ее отсутствие?
  — Позавтракав, я поднялся к ней и, к своему удивлению, нашел ее номер пустым.
  — А потом вы спустились на пляж и спросил меня, видел ли я ее?
  Делая паузы между словами, чтобы придать им больше значения, Маршалл проговорил:
  — А вы заявили, что вы ее не видели.
  Пуаро не шевельнулся. С видом полной невинности на лице, он поглаживал рукой свои роскошные усы.
  — Была ли у вас какая-либо особая причина разыскивать вашу жену? — спросил Уэстон.
  — Нет. Мне просто хотелось знать, где она. Уэстон привстал, слегка передвинул стул, опять сел и продолжал уже другим тоном:
  — Минуту назад вы сказали нам, капитан, что ваша жена была знакома с мистером Редферном до своего приезда сюда. Можете ли вы рассказать нам об этом поподробнее?
  — Могу ли я закурить?
  Маршалл пошарил в карманах, с досадой отметил, что где-то забыл свою трубку, взял одну из протянутых Пуаро сигарет, зажег ее и ответил:
  — Моя жена сказала мне, что она познакомилась с ним на каком-то коктейле. Вот и все.
  — Кажется, что впоследствии они стали очень близки, — смущенно произнес Уэстон.
  Голос Маршалла зазвучал резко:
  — Кажется? Могу ли я узнать, на чем основано это ваше впечатление?
  — Скажем, что это слух, который ходит по отелю.
  Кеннет Маршалл устремил на Пуаро преисполненный немого укора взор.
  — Сплетни, которые рассказывают в холлах отеля, обычно оказываются грубой ложью.
  — Может быть. Тем не менее, похоже на то, что мистер Редферн и миссис Маршалл давали своим поведением пищу для разговоров.
  — Что вы под этим подразумеваете?
  — Разве не были они все время вместе?
  — Ну и что?
  — Вы не отрицаете этот факт?
  — Нет. Возможно, они и бывали часто вместе. Я просто не обратил на это внимания.
  — Простите меня, капитан, но я должен задать вам следующий вопрос: вы не осуждали симпатию, которую проявлял Редферн по отношению к вашей жене?
  — В мои привычки не входит критиковать поведение Арлен.
  — Вы никогда не делали ей замечаний по этому поводу?
  — Разумеется, нет.
  — Значит, вам было все равно, что отношения вашей жены с Патриком Редферном могут стать предметом скандала?
  — Я не занимаюсь тем, что меня не касается, — холодно отчеканил Кеннет Маршалл, — и я хотел бы, чтобы все поступали, как я. Я не обращаю никакого внимания на сплетни.
  — Вы не отрицаете, что мистер Редферн всем своим поведением выражал восхищение вашей женой?
  — Конечно, я этого не отрицаю. Многие мужчины вели себя подобным же образом. Я повторяю, что Арлена была очень красивой женщиной.
  — Их привязанность друг к другу никогда не казалась вам слишком пылкой? Она не вызывала у вас подозрений?
  — Я могу лишь повторить, что я никогда не задавался подобным вопросом.
  — А если найдется свидетель, который подтвердит, что отношения между миссис Маршалл и мистером Редферном носили весьма интимный характер?
  Лицо Маршалла утратило свойственную ему невозмутимость. Его голубые глаза опять остановились на Пуаро с выражением враждебности и легкого презрения.
  — Если вам угодно слушать эти россказни, слушайте! Моя жена мертва и не может себя защитить.
  — Вы хотите сказать, что вы ни во что подобное не верите?
  На лбу Маршалла выступили крошечные капельки пота.
  — Да, я ни во что подобное не верю. И мне кажется, что вы заметно удалились от темы. Вы только и спрашиваете меня, во что я верю и во что я не верю! Какое это имеет отношение к убийству моей жены? Здесь налицо лишь один факт: Арлену убили!
  Опередив всех, Эркюль Пуаро взял слово:
  — Капитан Маршалл, вы не улавливаете цели наших вопросов, — заявил он. Убийство нельзя рассматривать, как изолированный факт. В девяти случаев из десяти, причина убийства заложена в характере убитого, в его личности. Человек становится жертвой убийства в силу того, каков он. И пока мы не узнаем совершенно точно, какой женщиной была Арлена Маршалл, мы не сможем с уверенностью определить, каким человеком является тот, кто ее убил, мы не сможем найти ее убийцу. Вопросы, которые мы вам задаем, необходимы. Они продиктованы именно этими соображениями.
  Маршалл повернулся к начальнику полиции.
  — Это и ваше мнение?
  Уэстон слегка заколебался.
  — Я должен сказать, что до определенной степени…
  Маршалл коротко засмеялся.
  — Я так и думал, что вы не будете полностью с этим согласны. Надо полагать, что идеи о выявлении личности и характера являются коньком мсье Пуаро?
  — Как бы то ни было, — улыбнулся Пуаро, — вы можете похвастаться тем, что ничем мне не помогли!
  — Что вы под этим подразумеваете?
  — А что мы от вас узнали о вашей жене? Ровным счетом ничего. Вы рассказали нам то, что всем уже известно, что она была красивой женщиной, окруженной поклонниками. Больше ничего!
  Кеннет Маршалл пожал плечами.
  — Могу ли я, полковник, быть вам чем-нибудь полезен? — спросил он, делая ударение на «вам».
  — Разумеется, капитан. Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали нам о том, как вы провели сегодняшнее утро, — попросил Уэстон.
  Маршалл явно ждал этого вопроса с самого начала беседы.
  — Я позавтракал внизу, как обычно в девять. Потом я просмотрел газеты, а затем, как я уже и говорил, поднялся в номер к жене и увидел, что ее нет. Я пошел на пляж, встретился там с мсье Пуаро и спросил у него, не видел ли он Арлены. После этого я искупался и вернулся в отель. Было, наверное, без двадцати минут одиннадцать… Даже точно, было без двадцати одиннадцать: по возвращению в отель я посмотрел на висящие в холле часы. Я поднялся к себе в номер, но его убирала горничная. Я попросил ее закончить поскорее, потому что мне надо было напечатать несколько писем, и я не хотел пропустить почтальона, чтобы отправить их. Я опять спустился, обменялся в баре несколькими словами с Генри и вновь поднялся к себе. Было без десяти одиннадцать. Я напечатал письма, просидев за машинкой до без десяти двенадцать. Затем я переоделся в теннисный костюм. Мы договорились играть в полдень и попросили не занимать корт…
  — Уточните, кто это «мы», пожалуйста.
  — Миссис Редферн, мисс Дарнли, мистер Гарднер и я. Я вышел из отеля ровно в двенадцать. На корте я встретил мисс Дарнли и мистера Гарднера. Миссис Редферн присоединилась к нам несколькими минутами позже. Мы играли в течение часа. И когда я вернулся в отель, я… узнал эту страшную новость.
  — Благодарю вас, капитан Маршал. Из чистой формальности мне придется спросить у вас, может ли кто-нибудь подтвердить, что вы печатали на машинке у себя в номере с без десяти одиннадцать до без десяти двенадцать?
  — Вы, похоже, считаете, что я убил свою жену? — иронически улыбнулся Кеннет Маршалл. — Так… На этаже убирала горничная. Она должна была слышать стук моей машинки. К тому же, есть сами письма. Я был так потрясен, что забыл бросить их в ящик. Я думаю, что они тоже являют собой доказательство…
  Он вынул из кармана три письма и добавил:
  — Их содержание довольно конфиденциально, но я полагаю, что могу рассчитывать на скромность полиции. Вы найдете в них длинные перечни цифр и несколько замечаний финансового порядка. Если вы поручите одному из ваших сотрудников снять с них копии, у него уйдет на это не менее часа.
  Он немного помолчал, потом спросил:
  — Я надеюсь, что вы удовлетворены?
  — Поймите, что мы вас ничуть не подозреваем, — сказал полковник Уэстон самым любезным тоном. — Все обители острова должны будут, подобно вам, дать отчет о том, что они делали сегодня утром с десяти сорока пяти до одиннадцати сорока.
  — Я понимаю.
  — Еще одна вещь, капитан. Вам известно, распорядилась ли ваша жена своим имуществом, и если да, то как?
  — Я не думаю, что она составила завещание.
  — Вы в этом не уверены?
  — Вы сможете получить точные сведения, обратившись к ее поверенным в делах: фирма Баркетт, Маркетт и Эплтон на Бедфон Сквере. Они занимаются ее контрактами и вообще всеми ее доходами. Но я почти уверен, что у нее не было завещания. Я помню, как она однажды сказала, что от одной мысли о нем она холодеет от страха.
  — Если она не оставила завещания, то все унаследуете вы в качестве ее мужа?
  — Видимо, да.
  — У нее не было близких родственников?
  — Я не знаю. Во всяком случае, даже если они у нее и были, она о них никогда не упоминала. Она осиротела еще ребенком, а сестер и братьев у нее не было.
  — К тому же, она, наверное, мало что могла завещать?
  — Вы ошибаетесь, — флегматично ответил Кеннет Маршалл. — Два года тому назад, ее старый друг сэр Роберт Эрскин оставил ей большую часть своего состояния. По-моему, что-то около пятидесяти тысяч фунтов стерлингов.
  Инспектор Колгейт, не произнесший ни слова за весь разговор, казалось внезапно проснулся.
  — Но в таком случае, капитан Маршалл, ваша жена была действительно богатой женщиной!
  — Я так думаю.
  — И вы говорите, что, несмотря на это, она не составила завещания?
  — Она была крайне суеверна. Я говорю вам то, что знаю, но этот вопрос нужно задавать ее поверенным в делах.
  Наступило молчание.
  — У вас больше нет ко мне вопросов? — спросил Маршалл.
  Уэстон отрицательно покачал головой, проконсультировался взглядом с Колгейтом и ответил:
  — Нет.
  Затем он встал и сказал:
  — Позвольте мне, капитан, вновь выразить вам мое глубокое соболезнование.
  Несколько удивленный, Маршалл коротко поблагодарил его и вышел.
  
  
  После его ухода трое мужчин переглянулись.
  — Любопытный человек, — заметил Уэстон. — Любителем поговорить о себе его не назовешь. Что вы думаете о нем, Колгейт?
  — Здесь трудно сделать какой-либо вывод. Он флегматик. При даче показаний люди такого склада всегда производят плохое впечатление, и поэтому полиция иногда бывает к ним несправедлива. Им есть, что сказать, но им трудно говорить. Они ничего не могут с собой поделать. Помните, при каких обстоятельствах приговорили Уоллеса? Улик против него не было, но присяжные заседатели оказались настроенными против него, ибо не могли согласиться с тем, что муж, потерявший жену, так спокойно говорит об этом.
  Уэстон повернулся к Пуаро, желая узнать его мнение.
  — Что вам сказать? — Пуаро беспомощно развел руками. — С этим человеком создается впечатление, что находишься в компании с сейфом. Он выбрал себе роль: он ничего не видел, ничего не слышал и ничего не знает!
  — В отношении мотивов, у нас есть из чего выбирать, — продолжал Колгейт. — С одной стороны ревность, с другой — деньги. Конечно, муж подозрителен. О нем приходится думать в первую очередь. Если будет доказано, что он знал об отношениях между своей женой и этим молодчиком…
  Пуаро не дал ему договорить.
  — Я думаю, что он знал.
  — Почему вы так решили?
  — А вот почему. Вчера вечером, поговорив с миссис Редферн на скамейке, я пошел в отель и по дороге увидел миссис Маршалл и Патрика Редферна. Спустя две минуты меня нагнал Маршалл. Он ничего мне не сказал, и его лицо казалось, как обычно, высеченным из камня. Но он был заметно бледен. Я ручаюсь, что он знал.
  — Если вы так думаете… — недоверчиво буркнул себе под нос Колгейт.
  — Я не думая, я знаю. Но что это нам дает? Ничего. Нам надо бы узнать, какие чувства Маршалл питал к своей жене.
  — Похоже, что ее смерть его не очень угнетает, — заметил полковник.
  Пуаро с сомнением закачал головой.
  — Иногда внешне очень спокойные люди прячут в себе душевные бури, — возразил Уэстону инспектор. — Совсем не исключено, что этот человек был безумно влюблен в свою жену и столь же безумно ревновал ее. Он просто не из тех, кто выставляет свои чувства напоказ.
  — Возможно, — согласился Пуаро. — Во всяком случае, его личность очень меня интересует. И его алиби тоже.
  — Алиби в виде пишущей машинки! — громко рассмеялся Уэстон. — Каково ваше мнение на этот счет, Колгейт?
  — Что ж! — отозвался инспектор. — Это алиби мне по душе. На мой взгляд, оно хорошо потому, что оно не слишком верное. Оно… как бы выразиться… естественно. Оно выглядит настоящим, не искусственно построенным. Если мы найдем горничную, убиравшую на этаже, и если она действительно слышала стук машинки, я думаю, что мы окажемся перед неоспоримым алиби и что нам придется направить поиски в другом направлении.
  — Согласен, что в другом, — сказал полковник, — но в каком?
  
  
  Воцарилось короткое молчание.
  Первым заговорил инспектор Колгейт:
  — Нам надо решить следующую проблему: принадлежит ли убийца к числу клиентов отеля, или он пришел извне? Разумеется, я полностью не исключаю обслуживающий персонал «Веселого Роджера», но я уверен, что дело обошлось без них. Нет, это или постоялец отеля, или кто-то пришедший со стороны. А теперь перейдем к мотивам. Одним мотивом являются деньги. Единственный человек, которому выгодна смерть миссис Маршалл, — это ее муж. Во всяком случае, такое создается впечатление. Могут ли быть другие мотивы? Я вижу только один: ревность. Мне кажется, что сейчас, как никогда налицо убийство, продиктованное страстью.
  Пуаро возвел глаза к потолку.
  — В этом бренном мире есть столько страстей!
  Инспектор Колгейт продолжал:
  — Муж не хочет признаваться, что у нее были враги. Я имею в виду, настоящие враги. В этом я не могу с ним согласиться: у такой женщины, как она всегда есть много врагов. Что вы по этому поводу думаете?
  Вопрос был задан Уэстону, но ответил на него Пуаро.
  — В том, что некоторые люди ненавидели Арлену Маршалл, нет никакого сомнения. Но оттого, что нам это известно, дальше мы не продвинемся: Арлену Маршалл ненавидели женщины. Ее врагами были женщины!
  — Это правда! — буркнул полковник Уэстон. — Я уверен, что все женщины были настроены против нее.
  — Но дело в том, — продолжал Пуаро, — что обвинить в этом преступлении женщину почти невозможно. К какому заключению пришел эксперт?
  Полковник Уэстон опять что-то буркнул.
  — Несдон почти уверен, — сказал он, — что ее задушил мужчина с большими и на редкость сильными руками… Конечно, можно высказать предположение о женщине атлетического сложения, но оно слишком маловероятно.
  — Совершенно верно, — согласился Пуаро. — Подсыпать мышьяка в чашку с чаем, прислать коробку отравленных конфет — вот какие преступления совершает женщина. В крайнем случае, я могу допустить кинжал или револьвер, но не удушение жертвы. Нет, мы должны искать мужчину, и это усложняет нашу задачу, так как у нас налицо два человека, имеющих серьезные основания желать смерти Арлены Маршалл, и это женщины…
  — Одной из них, я полагаю, является миссис Редферн? — сказал Уэстон.
  — Да. Миссис Редферн могла прийти в голову мысль об убийстве Арлены Маршалл. У нее для этого были все основания, и я считаю ее способной на убийство. Но на убийство другого рода. Она несчастна, ее терзает ревность, но она не страстная натура. В любви она, должно быть, честная, лояльная, но немного холодная. Как я только что говорил, подсыпать мышьяка — да, но удушить — нет. К тому же, она не способна задушить Арлену Маршалл чисто физически. У нее очень маленькие руки; они намного меньше рук средней величины.
  Уэстон кивнул головой в знак согласия.
  — Это не «женское» преступление. Его совершил мужчина.
  Инспектор Колгейт кашлянул и сказал:
  — Я хотел бы предложить вам следующую гипотезу. Допустим, что до встречи с мистером Редферном у миссис Маршалл был роман с неким господином, которого мы назовем Икс. Ради Редферна она бросает этого Икс. Потеряв голову от ревности, он приезжает за ней сюда, поселяется где-то на побережье, незаметно перебирается на остров и убирает ее. Мне кажется, в этом нет ничего невозможного.
  — Безусловно, — согласился Уэстон. — Если ваше предположение правильно, ему будет легко найти доказательство. Пришел ли этот человек сюда пешком или приплыл на лодке? Я думаю, что он приплыл на лодке. В таком случае ему надо было где-то взять ее напрокат. Быстрое расследование должно указать нам, где.
  Пуаро молчал. Уэстон решился спросить у него, что он думает о гипотезе Колгейта.
  — На мой взгляд, — медленно проговорил Пуаро, — в ней слишком большая доля риска: убийца рисковал бы очень многим. К тому же, что-то в ней не так! Как я ни стараюсь, я не представляю себе этого человека, обуреваемого гневом и ревностью…
  — Ну, он будет не первым, кто сошел по ней с ума, — возразил Колгейт. — Возьмите Редферна…
  — Я знаю, — ответил Пуаро. — И тем не менее…
  — Тем не менее?
  Пуаро скорчил гримасу и нахмурил брови.
  — Есть в этом деле что-то, чего мы не улавливаем.
  6
  Полковник Уэстон читал своим собеседникам список фамилий и адресов из регистрационной книги.
  — Майор Кахуэн и миссис Кахуэн, мисс Памела Кахуэн, мистер Роберт Кахуэн, мистер Ивэн Кахуэн, проживающие по адресу: Райделс Маунт, Лезеркомб.
  — Мистер и миссис Мастермен, мистер Эдвард Мастермен, мисс Дженифер Мастермен, мистер Рой Мастермен, мистер Фредерик Мастермен, 5 Марлборо Авеню, Лондон.
  Мистер и миссис Гарднер, Нью-Йорк.
  Мистер и миссис Редферн, Кроссгейтс, Селдон, Принсез-Райсборо.
  Майор Барри, 18, Кардон-стрит, Сент-Джеймс, Лондон.
  Мистер Хорас Блатт, 5, Пикерсгилл-стрит, Лондон.
  Мистер Эркюль Пуаро, Уайтхейвен-Мэншенз, Лондон.
  Мисс Розамунда Дарнли, 8, Кардиган-Корт, Лондон.
  Мисс Эмили Брустер, Саутгейтс, Санбери-оф-Тэмз.
  Пастор Стефен Лейн, Лондон.
  Капитан Маршалл и Миссис Маршал, мисс Линда Маршалл, 73, Апкотт-Мэншенз, Лондон.
  Закончив чтение, он выжидательно умолк.
  Первым заговорил Колгейт:
  — Я думаю, что мы можем сразу же исключить из списка две первые семьи. По словам миссис Касл, Мастермены и Кахуэны приезжают сюда каждое лето с ватагой ребятишек. Сегодня утром они взяли с собой еду и отправились до вечера на прогулку по морю. Они уехали около девяти часов утра. Их гида зовут Эндрю Бастон. Мы можем допросить его, но я уверен, что принимать их во внимание не следует.
  — Я с вами согласен, — отозвался Уэстон. — Давайте исключать всех, кого можно! Пуаро, не расскажете ли вы нам вкратце об остальных?
  — С удовольствием. Начнем по порядку, с Гарднеров. Это степенная и довольно приятная пара. В роли оратора обычно она. Он лишь соглашается с ее высказываниями. Он играет в теннис и гольф, и когда остается один — я имею в виду, без своей супруги, — ему нельзя отказать в своего рода «холодном» юморе, который не лишен шарма.
  — Прекрасно!
  — Затем идут Редферны. Муж — привлекательный молодой человек. Великолепный пловец, хороший игрок в теннис и отличный танцор. О его жене я уже говорил. Это тихая, довольно красивая женщина, из тех, кто не бросаются в глаза. Я думаю, что она любит своего мужа. Замечу еще лишь следующее: у нее есть то, чего не было у Арлены.
  — Что именно?
  — Она умна.
  — В любви ум в расчет не принимается! — сказал Колгейт.
  — Такая точка зрения существует, верно, — ответил Пуаро. — И все же я думаю, что как бы Редферн ни был увлечен миссис Маршалл, любит он свою жену.
  — Очень может быть! Я знаю подобные случаи…
  — Беда в том, — заметил Пуаро, — что вы можете сто раз повторить это женщине, она все равно вам не поверит!
  Он заглянул в регистрационную книгу.
  — Майор Барри. Бывший офицер индийской армии. Большой любитель прекрасного пола. Рассказывает длинные и скучные истории.
  — Не утруждайте себя, — прервал его Колгейт, — нам знакомы люди этого типа.
  — Мистер Хорас Блатт. Судя по всему, богатый человек. Любит поговорить… особенно о мистере Блатте. Хочет быть со всеми на короткой ноге, что у него не очень получается, так как никто не ищет его общества. Отметим еще один момент: вчера вечером мистер Блатт задал мне массу вопросов. Он показался мне раздосадованным. Я думаю, что с ним что-то не так.
  Он сделал паузу и продолжал совсем другим голосом:
  — Перейдем к мисс Розамунде Дарнли. Она стоит во главе крупной фирмы дамской одежды «Роз Монд». Что вам сказать о ней? Она знаменита, умна, в ней столько же шарма, что и шика, и она очень привлекательна. Она старая знакомая капитана Маршалла.
  — Вот как? — удивился Уэстон.
  — Да-да. Они много лет назад потеряли друг друга из вида и встретились здесь.
  — Знала ли она, что он приедет сюда?
  — Она говорит, что нет.
  Он опять заглянул в регистрационную книгу.
  — Затем в списке стоит мисс Брустер. Это немного странная женщина. По крайней мере, у меня такое впечатление. У нее мужской голос, манеры ее довольно неотесаны, но мне кажется, что у нее золотое сердце. Она занимается греблей и очень неплохо играет в гольф.
  — Остается пастор Стефен Лейн, — подытожил Уэстон. — Что вы можете о нем сказать?
  — Только одно: это почти болезненно нервный человек. Больше я ничего о нем не знаю. Я могу лишь заметить, что на мой взгляд, он фанатик.
  — Еще один известный нам вид, — заметил Колгейт.
  Уэстон закрыл регистрационную книгу.
  — Значит, вот чем мы располагаем!.. Что случилось, Пуаро? Вы о чем-то задумались?
  — Да, — признался Пуаро. — И вот о чем. Сегодня утром, когда миссис Маршалл попросила меня не говорить, что я ее видел, я немедленно сделал из этого определенные заключения. Я решил, что ее муж устроил ей сцену из-за ее отношений с Патриком Редферном и что она должна где-то с ним встретиться, почему и попросила меня не говорить мужу, что мы виделись. Но я ошибся. Ее муж появился на пляже через несколько минут после того, как она уплыла на ялике, а за ним пришел Патрик Редферн, совершенно очевидно разыскивая Арлену. Вот и я задаю себе вопрос: с кем должна была встретиться миссис Маршалл?
  Инспектор Колгейт торжествовал.
  — Это подтверждает мою теорию! Она должна была встретиться с Икс, приехавшим из Лондона или откуда-то еще.
  Пуаро отрицательно покачал головой.
  — Мой дорогой друг, — сказал он, — согласно вашей гипотезе, Арлена порвала с мистером Икс. Зачем же ей было идти на свидание с ним?
  — А как же вы тогда объясните…
  — То-то и оно! — воскликнул Пуаро. — Я не могу себе этого объяснить! Мы только что перебрали всех постояльцев отеля. Это люди не первой молодости и не очень занимательные. Есть ли в их числе кто-нибудь, кого миссис Маршалл могла бы предпочесть Патрику Редферну? Ответ: нет, наверняка нет. И тем не менее, хотим мы этого или нет, она отправилась на встречу с кем-то… и этот кто-то был Патрик Редферн!
  — Может быть, она хотела провести утро в одиночестве? — предположил Уэстон.
  Широким жестом Пуаро отмел эту гипотезу.
  — Сразу ясно, что вы никогда не видели Арлену Маршалл. Один из ваших соотечественников написал однажды эссе, где говорилось о том, насколько заключение в одиночной камере является более жестоким приговором для человека типа Бруммела1037, чем для человека типа Ньютона. Если бы Арлену Маршалл приговорили к одиночеству, она просто перестала бы существовать, мой дорогой друг. Она могла жить, только окруженная поклонниками. Поэтому я и уверен, что сегодня утром она должна была с кем-то увидеться. Вся проблема в том, чтобы узнать, с кем…
  
  
  — Давайте пока оставим эту тему, — предложил полковник Уэстон после короткого раздумья. — Теории будем разрабатывать позже, а сейчас займемся допросами остальных. Совершенно необходимо, чтобы эти люди сказали — и не примерно, а точно, — где были сегодня утром в интересующее нас время. Мне кажется, что нам следует начать с маленькой Маршалл.
  Споткнувшись на пороге, Линда вошла в кабинет неуклюжей походкой. Взволнованная и краснеющая, она широко раскрыла глаза и, казалось, не смела дышать.
  Преисполнившись отцовской симпатии к этой девочке — ибо она была еще совсем девочкой, — которую ему надо было выслушать, как бы это ни было для нее тяжело, полковник Уэстон встал ей навстречу, подвинул стул и попытался придать ей уверенности.
  — Поверьте, что я подвергаю вас этому испытанию против моей воли, мисс Линда. Ведь вас зовут Линдой, верно?
  — Да, Линдой.
  Ее голос был звонким и еще не совсем окрепшим. «Голос школьницы», — подумал Уэстон, глядя на большие, красные и худые руки Линды. Руки школьницы.
  — Вам не следует бояться, — мягко произнес он. — Я просто хочу кое о чем вас спросить.
  — Об Арлене?
  — Да. Видели ли вы ее сегодня утром?
  Она тряхнула головой.
  — Нет. Арлена всегда спускалась очень поздно. Она завтракала в постели.
  — А вы, мадемуазель Линда? — поинтересовался Пуаро.
  — О, я всегда встаю! От завтрака в постели раздувается живот!
  Спрятав улыбку, Уэстон продолжал:
  — Не скажете ли вы мне, что вы делали сегодня утром?
  — Сначала я искупалась. Потом позавтракала. Потом я пошла с миссис Редферн на Чайкину скалу.
  — В котором часу вы вышли из отеля?
  — Мы условились встретиться в холле в пол-одиннадцатого. Я боялась опоздать, но спустилась, наоборот, немного раньше. Но миссис Редферн меня уже ждала, и мы вышли в двадцать семь или двадцать восемь минут двенадцатого.
  — И чем вы занимались на Чайкиной скале? — спросил Пуаро.
  — Миссис Редферн рисовала. Я же намазалась маслом и легла загорать. Потом я пошла купаться, а Кристина вернулась в отель. Ей нужно было переодеться перед игрой в теннис.
  — Который, по-вашему, был час? — с деланным равнодушием спросил Уэстон.
  — Когда миссис Редферн ушла в отель? Без четверти двенадцать.
  — Вы в этом уверены?
  — Абсолютно. Я посмотрела на часы.
  — На те, что сейчас на вас?
  Линда вытянула запястье.
  — Вот на эти.
  — Не покажете ли вы их мне?
  Линда протянула руку через письменный стол, и Уэстон удостоверился, что часы Линды показывали точно такое же время, что и его собственные часы и настенные часы отеля.
  Он улыбнулся, поблагодарил Линду и стал расспрашивать ее дальше.
  — Значит, вы искупались?
  — Да.
  — А потом вы вернулись в отель? Во сколько?
  — Было около часа дня. Придя в отель, я и узнала… про Арлену… — произнесла она изменившимся голосом.
  — Вы были в хороших отношениях с вашей мачехой? — не без некоторой неловкости спросил Уэстон.
  Ответ раздался не сразу.
  — Да, — сказала она наконец.
  — Вы любили ее? — спросил Пуаро.
  — Да. Она была очень добра ко мне.
  — Одним словом, — подхватил Уэстон с наигранной веселостью, — она ничем не походила на злую мачеху из детских сказок?
  — Нет, — без улыбки ответила она.
  — Прекрасно. Я вам задаю этот вопрос только потому, что в семьях иногда возникают на подсознательном уровне легкое соперничество, трения, усложняющие жизнь. К примеру, отец часто бывает товарищем своей дочери, и она может приревновать его к своей новой матери… Доводилось вам испытывать подобное чувство?
  Линда слушала его с видимым удивлением, но ее отрицательный ответ прозвучал искренне.
  Уэстону было не по себе. Этот допрос тяготил его. Чувство долга вынуждало его задавать вопросы, и он их задавал. Но именно в такие моменты он спрашивал себя, зачем он поступил работать в полицию. Эта профессия сейчас претила ему.
  Без малейшего энтузиазма, он продолжил:
  — Разумеется, ваш отец во всем следовал желаниям вашей матери?
  — Я не знаю.
  — Вы понимаете, как я только что говорил, в семьях случаются споры, ссоры… и когда родители не живут в добром согласии, детям не всегда приходится легко. С вами такого никогда не случалось?
  — Вы хотите знать, ссорились ли папа и Арлена? — спросила Линда.
  — Гм… да.
  — Нет, не ссорились, — четко произнесла она. — Папа вообще ни с кем не ссорится. Это не в его стиле.
  — А теперь, мисс Линда, я попрошу вас хорошенько подумать. Подозреваете ли вы кого-нибудь в убийстве вашей мачехи? Видели или слышали вы что-нибудь, что может помочь нам найти убийцу?
  Линда промолчала добрую минуту. Она не хотела скоропалительно отвечать на такой вопрос и погрузилась в раздумье.
  — Нет, — сказала она наконец. — Я не вижу, кто бы мог хотеть убить Арлену. За исключением, конечно миссис Редферн.
  — Вы считаете, что миссис Редферн могла убить миссис Маршалл? Почему?
  — Потому что ее муж был влюблен в Арлену. Я не думаю, что она действительно хотела ее убить, но она была бы рада, если бы Арлена умерла. Это не одно и тоже.
  Нюанс существенный — заметил Пуаро.
  — Миссис Редферн, — продолжала Линда, — вообще бы не смогла кого-либо убить. Она не переносит насилия. Вы понимаете, что я имею в виду?
  — Очень хорошо понимаю, — подтвердил Пуаро. — И я с вами полностью согласен. Миссис Редферн не из тех женщин, которые способны потерять голову…
  Он откинулся на спинку своего кресла и закрыл глаза, словно подбирая слова.
  — Нет, — продолжал он, — я не представляю себе ее, одолеваемую бурей страстей, пришедшую в ужас от своей загубленной жизни, от безисходности… Я также не представляю себе ее, устремившую пламенеющий взор на ненавистное лицо… на белокожий затылок… сжимая кулаки до боли в ногтях, твердя себе, с каким наслаждением она возникла бы их в эту плоть…
  Он умолк.
  Нервно ерзая на стуле, Линда спросила чуть дрожащим голосом:
  — Это все? Я могу идти?
  Уэстон заверил ее, что вопросы кончены, поблагодарил, встал и проводил ее до двери.
  Вернувшись к столу, он закурил и вздохнул.
  — Ну и профессия же у нас! Не скрою от вас, что в течение всего этого допроса я чувствую себя самым распоследним хамом. Тоже мне, красивое занятие: выпытывать у девочки, что она знает об отношениях между ее отцом и мачехой! И я ведь сделал все, что мог, чтобы эта малышка надела веревку на шею своего отца. Чертова работа! А делать ее все же надо! Преступление остается преступлением, и этот ребенок может знать лучше всех что-то нам необходимое. Но несмотря на это, я, пожалуй, доволен, что ей оказалось нечего нам рассказать!
  — Я так и думал, что это вас обрадует, — сказал Пуаро.
  Уэстон кашлянул, скрывая смущение, и продолжил:
  — Я вам замечу, Пуаро, что вы немного переборщили с вашей историей о ногтях, которые вонзаются в тело! Разве можно вбивать этой девочке в голову подобные мысли?
  — А? — откликнулся Пуаро с полуулыбкой. — Вы считаете, что я хотел вбить ей в голову какие-либо идеи?
  — Но вы же это сделали.
  Пуаро собрался было возразить, но Уэстон перевел разговор на другую тему.
  — В итоге, эта малышка не сообщила нам ничего нового, за исключением того, что у миссис Редферн есть более-менее твердое алиби. Если они действительно пробыли вместе с половины одиннадцатого до без четверти двенадцать, Кристина Редферн выходит из игры. Ревнивица покидает сцену…
  — Есть более веские основания считать ее невиновной, — сказал Пуаро. — Я убежден, что она ни физически, ни морально не способна кого-либо удушить. Это противоречит ее спокойному, холодному темпераменту. Она может сильно любить, проявить привязанность, но ждать от нее страстного порыва или жеста, продиктованного гневом, невозможно. К тому же, как я уже вам говорил, у нее слишком маленькие и хрупкие руки.
  — Я согласен с Пуаро, — заявил инспектор Колгейт. — Она безусловно вне игры. Доктор Несдон категоричен: Арлена Маршалл была задушена не просто руками, а настоящими лопатами.
  — Что ж, — отозвался Уэстон, — будем продолжать. Я думаю, что теперь мы можем заняться Редферном. Я надеюсь, что он уже оправился от своих эмоций…
  
  
  Патрик Редферн уже вновь обрел свое обычное состояние. Он был немного бледен, но опять, согласно своему обыкновению, владел собой и казался совершенно спокойным.
  — Вы Патрик Редферн, и вы проживаете по адресу: Кроссгейтс, Селдон, Принсез-Райсборо? — осведомился Уэстон.
  — Да.
  — Давно ли вы были знакомы с миссис Маршалл?
  Патрик заколебался.
  — Три месяца.
  — Капитан Маршалл сказал нам, что вы познакомились с миссис Маршалл случайно, встретились с ней на коктейле. Это верно?
  — Да.
  — Капитан Маршалл дал нам понять, что до приезда сюда вы и миссис Маршалл знали друг друга мало. Так ли это?
  Патрик Редферн опять заколебался.
  — Не совсем, — произнес он наконец. — По правде говоря, мы с мисс Маршалл довольно часто встречались.
  — Без ведома капитана Маршалла?
  Редферн слегка покраснел.
  — Мне нечего вам сказать.
  — А была ли миссис Редферн в курсе этих встреч? — живо заинтересовался Пуаро.
  — Я ей, разумеется, сказал, что познакомился со знаменитой Арленой Стюарт.
  — Я понимаю. — Голос Пуаро звучал миролюбиво, но настойчиво. — А сказали ли вы ей, что встречались с ней часто?
  — Может быть, и нет…
  Получив этот результат, Уэстон взял допрос в свои руки.
  Договаривались ли вы с миссис Маршалл оба приехать сюда?
  На этот раз Патрик не ответил и молчал довольно долго. Затем, после продолжительной внутренней борьбы, он решился:
  — Рано или поздно это все равно станет известным, — тихо проговорил он. — Так что стараться вас обмануть бесполезно! Вы наверняка уже знаете, что я любил эту женщину. И когда я говорю «любил», это не то слово. Я ее обожал, я был от нее без ума… Она попросила меня приехать сюда. Сначала я противился этой идее… А потом согласился!.. Что я мог сделать? Попроси она меня о чем угодно, я бы повиновался! Сам знаю, что это глупо, но здесь ничего не изменишь!
  — Цирцея, — вполголоса произнес Пуаро.
  — Да, Цирцея! Я вынужден это признать. Гордиться здесь нечем, но что мне оставалось делать?
  Немного помолчав, он продолжал:
  — Я хочу быть откровенен с вами. Зачем что-то от вас скрывать? Я был безумно влюблен в эту женщину. Любила ли она меня? Я не знаю. Она говорила, что да, но на мой взгляд, она принадлежала к той категории женщин, которые, завоевав мужчину, теряют к нему интерес. Я был предан ей душою и телом. И она это знала. Сегодня утром, найдя ее лежащей мертвой на гальке, я словно получил удар кулаком между глаз. Все вокруг меня закружилось, как при нокауте!
  — А теперь? — спросил Пуаро.
  — Теперь? — переспросил Патрик, не отводя взгляда. — Я рассказал вам всю правду, и мне хотелось бы знать, в какой мере мой рассказ должен быть предан огласке. Ведь никакой связи со смертью Арлены здесь нет. Следует ли доводить эту историю до сведения каждого? Я прошу не столько из-за себя, сколько из-за жены. Это нанесет ей страшный удар…
  Опустив глаза, он продолжал:
  — О, я знаю, вы мне скажете, что я должен был обо всем этом подумать раньше. И вы будете правы! Вы сочтете меня двуличным человеком, но тем не менее — это чистая правда, — я люблю свою жену. Я ее очень люблю. Арлена была для меня любовной авантюрой, безумием, которое иногда одолевает мужчин!.. Единственная женщина, которую я действительно люблю — это Кристина! Я скверно поступил с ней, но даже в самые худшие моменты только она и была для меня важна!
  Он вздохнул.
  — Я сказал вам правду… Я так хотел бы, чтобы вы мне поверили!
  Его голос и все его поведение дышали искренностью.
  — Я верю вам, — проговорил Пуаро.
  Патрик посмотрел в глаза маленькому человечку и просто ответил:
  — Спасибо.
  Полковник Уэстон старательно прочистил горло.
  — Вы можете быть уверены, мистер Редферн, что изо всей этой истории мы возьмем на заметку лишь то, что непосредственно касается нашего расследования. Если чувства, которые вы питали к миссис Маршалл, не играют в нашем деле никакой роли, мы оставим их в стороне и не будем заводить о них разговор. К сожалению, вы, кажется, не отдаете себе отчет в том, что… интимность ваших отношений с миссис Маршалл, видимо, оказала непосредственное влияние на ее судьбу. Может быть, в ней-то и кроется причина преступления.
  — Причина?
  — Ну да, мистер Редферн, причина. Вы утверждаете, что капитан Маршалл ничего не знал. А вообразите себе, что он знал?
  — Не хотите же вы сказать, что узнав о моих отношениях с его женой, он ее убил?
  — Это предположение не пришло вам в голову? — строгим голосом спросил Уэстон.
  Редферн опустил голову.
  — Нет, — ответил он. — Это не пришло мне в голову. Маршалл такой необычайно спокойный человек, что… Нет, мне это кажется невозможным!
  Уэстон задал следующий вопрос:
  — Какую позицию занимала миссис Маршалл по отношению к своему мужу? Опасалась ли она, что он узнает о вашей связи? Или это было ей безразлично?
  — Она делала все, чтобы он ничего не знал.
  — Боялась ли она его?
  — Боялась?.. Я уверен, что нет!
  Пуаро вмешался в разговор.
  — Простите меня, мистер Редферн, если я задам вам нескромный вопрос, но он может оказаться нам полезен. Вы никогда не думали о разводе?
  — Никогда. Я вам уже сказал, что я люблю Кристину. Что касается Арлены, то эта мысль, я уверен, никогда не приходила ей в голову. Ее брак давал ей преимущества от которых она никогда бы не отказалась. Ведь Маршалл… как бы выразиться… не просто кто-нибудь. Он благородный и богатый человек.
  По его лицу скользнула горькая усмешка.
  — Я же был для нее только развлечением, стоящим отнюдь не на первом месте… способом приятно провести время, не больше! Я понял это с самого начала, но, как ни странно, это ничего не изменило в моих чувствах…
  Он умолк и задумался.
  — Мистер Редферн, было ли у вас сегодня утром назначено свидание с миссис Маршалл? — вернул его к действительности Уэстон.
  — Нет, — ответил он, овладев собой. — Обычно мы встречались на пляже во время купания.
  — Вы удивились, не увидев ее?
  — Да, очень. Я не понимал, где она могла быть.
  — Как вы объяснили себе ее отсутствие?
  — Я не знал, что думать. Вот я и остался на пляже, надеясь, что она появится с минуты на минуту.
  — Если у нее была назначена встреча с кем-то, вы можете представить себе, с кем?
  Он отрицательно покачал головой.
  — Где вы встречались с миссис Маршалл, когда у вас были свидания?
  — Чаще всего у Чайкиной скалы. Это спокойный уголок, и после обеда там тень.
  — И больше нигде? Например, в бухте Гномов?
  — Нет. Пляж бухты Гномов очень открытое место, с лодки его видно, как на ладони. Мы же не хотели привлекать к себе внимание. По утрам мы никогда не встречались. После обеда — это другое дело: люди отдыхают, разбредаются кто куда, никто не знает, что делают остальные и где они. После ужина, если выдавался хороший вечер, мы ходили гулять по разным уголкам острова…
  — Я знаю, — почти невольно вырвалось у Пуаро.
  — Одним словом, — заключил Уэстон, — вы ничего не можете сказать нам о том, что привело миссис Маршалл в бухту Гномов.
  — Я не имею об этом ни малейшего представления. Столь ранее появление так на нее не похоже!
  — Были ли у нее знакомые поблизости?
  — Насколько мне известно, нет. Я даже уверен, что нет.
  — А теперь, мистер Редферн, я попрошу вас напрячь память. Вы встречались с миссис Маршалл в Лондоне, значит, вы видели кое-каких ее знакомых. Был ли кто-нибудь из них ею обижен? Кто-нибудь, кого вы, например, вытеснили из ее сердца?
  Патрик немного подумал.
  — Честно говоря, я никого не помню.
  Пальцы полковника постукивали по столу.
  — Ну что ж! — сказал он. — По всей видимости, у нас есть три возможных варианта. Во-первых, неизвестный убийца, какой-нибудь маньяк, находившийся неподалеку… Конечно, это довольно маловероятное предположение…
  — И тем не менее, — тотчас же откликнулся Редферн, — это самое правдоподобное объяснение!
  — Я тоже не верю в убийство с целью ограбления. Место это труднодоступное. Преступнику пришлось бы перейти дамбу, пройти перед отелем, пересечь остров и спуститься на пляж по лестнице. Правда, он мог добраться туда и на лодке, но в обоих случаях он оказался там не случайно. Он сделал это преднамеренно.
  — Вы говорили о трех возможностях, — напомнил Редферн.
  — Гм… да. На острове ведь есть два человека, у которых могло быть основание убить Арлену Маршалл. Первый — это ее муж. А второй — ваша жена…
  Патрик подскочил на стуле.
  — Моя жена? Уж не хотите ли вы сказать, что моя жена замешана в этом деле?
  Он встал и от волнения стал заикаться.
  — Это… это безумие!.. Чтобы Кристина… Да это немыслимо! Невообразимо! Вернее, это просто смешно!
  — Тем не менее, ревность может явиться серьезным поводом для такого поступка. Ревнивые женщины теряют над собой контроль…
  Редферн горячо встал на защиту жены.
  — Другие, может быть, но не Кристина! Какой бы несчастной она себя ни чувствовала, она не из тех, кто… Да она просто неспособна на насилие!
  Эркюль Пуаро с удовольствием отметил про себя, что слово «насилие», недавно непроизвольно сорвавшееся с уст Линды в разговоре о Кристине, было на этот раз произнесено Редферном. И он опять подумал, что оно было удачно выбрано.
  — Нет-нет, — продолжал Патрик свою пламенную речь, — это предположение абсурдно. Арлена была вдвое сильнее Кристины. Я не уверен, что у Кристины хватит сил, чтобы задушить котенка, и я совершенно убежден, что она никогда не одолела бы такую сильную и энергичную женщину, как Арлена! К тому же, Кристине ни за что не удалось бы спуститься по лестнице, ведущей в бухту. У нее со второго пролета закружилась бы голова. Нет, об этом и речи быть не может!
  Полковник Уэстон машинально дергал себя за мочку.
  — Если рассматривать вещи под таким углом, то я согласен с вами: эта гипотеза наталкивается на серьезные препятствия. Но ведь первое, что мы должны принимать во внимание, это повод…
  Он встал, чтобы проводить Редферна к двери, и добавил:
  — Повод и материальную возможность…
  
  
  Когда Редферн вышел, Уэстон улыбнулся и сказал:
  — Я не счел нужным сообщить ему, что у его жены есть алиби. Я хотел увидеть его реакцию. Его всего затрясло, а?
  — Выставленные им аргументы кажутся мне более убедительными, чем самое надежное алиби, — откликнулся Пуаро.
  — Я и так не верю в виновность его жены! Она не могла убить Арлену Маршалл. Физически не могла, как вы выразились. Маршалл мог бы быть виновным, но, по всей видимости, это и не его рук дело.
  Инспектор Колгейт кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание.
  — Я думал над его алиби, — сказала он. — А не мог ли он, решив убить свою жену, заготовить письма заранее?
  — Неплохая мысль, — согласился Уэстон. — Надо будет этим заняться…
  Он внезапно умолк: в комнату вошла Кристина Редферн.
  Она выглядела, как всегда, очень спокойной, но держалась с легким налетом аффектации. На ней были белая теннисная юбка и голубой пиджак, подчеркивающий ее бледный, присущий блондинкам цвет лица. Она казалась очень хрупкой, но ее черты выражали решительность, храбрость и здравый смысл.
  «Какая милая женщина, — подумал полковник. — Может быть, немного блеклая, но, во всяком случае, слишком снисходительная к своему ловеласу-мужу. Впрочем, он еще молод и успеет исправиться. Можно же один раз в жизни свалять дурака!»
  Он предложил миссис Редферн сесть и сказал:
  — Миссис Редферн, мы вынуждены соблюдать заведенный порядок и, согласно требованиям расследования, спрашиваем у каждого, что он делал сегодня утром. Прошу меня извинить…
  — Я прекрасно понимаю, — ответила Кристина Редферн мягким, хорошо поставленным голосом. — С чего следует начинать?
  Слово взял Пуаро.
  — С самого начала. Что вы сделали, встав сегодня утром?
  — Дайте мне собраться с мыслями. Прежде чем спуститься завтракать, я зашла в номер к Линде Маршалл, и мы договорились встретиться в холле в пол-одиннадцатого и пойти на Чайкину скалу.
  — Вы не купались до завтрака?
  — Нет. Я делаю это очень редко.
  Улыбнувшись, она пояснила:
  — Я люблю входить в хорошо прогретую воду.
  — А ваш муж купается сразу же, как встает?
  — Да, почти всегда.
  — Было ли это в привычках у миссис Маршалл?
  — О нет! Миссис Маршалл принадлежала к тем людям, которые появляются на всеобщее обозрение только поздно утром!
  Ее голос стал холодным и резким.
  Пуаро изобразил смущение и извинился.
  — Простите меня за то, что я вас прервал, мадам. Итак, мы остановились на том, как вы зашли в номер Линды Маршалл. Который был час?
  — Я думаю, в пол-восьмого… Нет, немного больше.
  — Мадемуазель Маршалл была уже на ногах?
  — Да. Она как раз в этот момент вернулась к себе.
  — Как? Откуда? — спросил Уэстон.
  — Она сказала мне, что ходила купаться.
  Эркюль Пуаро заметил, что, прежде чем ответить, она слегка заколебалась.
  — Что было дальше?
  — Я позавтракала.
  — А потом?
  — Потом я поднялась к себе в номер, собрала принадлежности для рисования и взяла альбом. А потом мы ушли.
  — Вместе с Линдой Маршалл?
  — Да.
  — Который был час?
  — Наверное, пол-одиннадцатого.
  — Куда вы пошли?
  — На Чайкину скалу. Это маленький пляж на берегу острова. Там мы и устроились. Я рисовала, а Линда загорала.
  — Во сколько вы ушли оттуда?
  — Без четверти двенадцать. В полдень я должна была играть в теннис, и мне нужно было переодеться.
  — На вас были часы?
  — Нет. Я спросила время у Линды.
  — А потом?
  — Я собрала свои вещи и вернулась в отель.
  — А мадемуазель Линда? — спросил Пуаро.
  — Линда? Она пошла купаться.
  — Вы были далеко от моря?
  — Да, довольно далеко от края воды, у подножия скал. Я устроилась в тени, а Линда на солнышке.
  — Когда вы уходили с пляжа, мадемуазель Линда была в воде?
  Кристина наморщила лоб, припоминая.
  — Дайте вспомнить… Когда я закрывала коробку с рисовальным принадлежностями, она бегала по берегу… Да, я услышала, как она бросилась в волны в тот момент, когда я начала подниматься по тропинке, ведущей наверх.
  — Вы в этом уверены, мадам? Вы видели ее в воде?
  — Да.
  Она удивилась Пуаро, который так настоятельно расспрашивал ее об этой детали. Уэстон тоже был удивлен.
  — Продолжайте, миссис Редферн, — попросил он.
  — Я вернулась в отель, переоделась и присоединилась к остальным игрокам.
  — К кому именно?
  — Я играла с капитаном Маршаллом, мистером Гарднером и мисс Дарнли. Мы как раз закончили второй сет и начали третий, когда нам сообщили о… о смерти миссис Маршалл.
  Пуаро опять вмешался.
  — О чем вы подумали, мадам, узнав эту новость?
  — О чем я подумала?
  На ее лице проступило явное неудовлетворение.
  — Да, о чем вы подумали? — настаивал Пуаро.
  — Господи, — медленно сказала Кристина, — я подумала, что это ужасная смерть!
  — Да-да, конечно… Но это реакция любого человека. Подобная смерть возмутит каждого! Я же хочу знать, какова была ваша личная реакция.
  Она, казалось, не понимала его вопроса, и он добавил, глядя ей прямо в глаза:
  — Мадам, я взываю к вашему уму, вашему здравому смыслу и способности суждения. За время вашего пребывания здесь, у вас наверняка сложилось определенное впечатление о миссис Маршалл, о том, какого рода женщиной она была.
  Кристина осторожно ответила:
  — Боже мой, когда живешь в одном отеле…
  — Это вполне естественно, — сказал Пуаро. — Потому-то я и спрашиваю вас, мадам, действительно ли вас удивило то, как умерла Арлена Маршал?
  — Мне кажется, теперь я понимаю, что вы хотите узнать, — медленно проговорила Кристина. — Что ж, я не испытала того, что можно назвать удивлением. Скорее, это было чувство отвращения. Она была одной из таких женщин, у которых…
  — У которых может так сложиться судьба, — закончил за нее Пуаро. — Мадам, это самые верные слова из всех тех, что сегодня были сказаны в этой комнате. А теперь, не изволите ли вы, забыв о ваших личных чувствах, рассказать нам, что вы думаете о миссис Маршалл?
  — Есть ли в этом теперь необходимость?
  — Может быть…
  — Что же вам сказать…
  Она оставалась спокойной, но ее щеки слегка порозовели, и во всем ее облике наступила перемена. Теперь в ней было меньше светской женщины и больше просто женщины.
  — Что ж, для меня она была презренным существом, неизвестно зачем живущим на свете, бессердечным и глупым. Она не думала ни о чем, кроме своих туалетов, мужчин и поклонников, которым они ее окружали. Она была совершенно бесполезной… привлекательной, да, очень привлекательной, но живущей пустой, бесцельной жизнью, одной из тех, которые могут плохо кончиться… Вот почему ее смерть не удивила меня! Эта женщина пробуждала самые низменные инстинкты во всех, кто приближался к ней… Она была из тех, которым хорошо только в скверне и низости, которые всегда оказываются впутанными в гнусные истории шантажа, ревности и преступления…
  Словно выдохнувшись, она умолкла, и ее губы сложились в жесткую презрительную складку.
  Полковник Уэстон подумал, что найти женщину, более непохожую на Кристину, было бы трудно, но заметил про себя и то, что будь он женат на ней или ей подобной, ему бы, рано или поздно, захотелось глотнуть свободы, и тогда Арлена Маршалл показалась бы ему крайне соблазнительной.
  Из всего сказанного Кристиной его, тем не менее, поразило одно слово.
  Он облокотился на стол.
  — Миссис Редферн, почему, говоря об Арлене Маршалл, вы употребили слово «шантаж»?
  7
  Несколько удивившись, Кристина взглянула на полковника, словно не уловив с первого раза смысл его вопроса.
  — Я полагаю, потому, что она была жертвой шантажа. В чем, впрочем, нет ничего удивительного.
  — Уточните, пожалуйста, вашу мысль. Вы в этом уверены?
  Она слегка покраснела и ответила с заметной неловкостью:
  — Да, я в этом уверена. Видите ли, я… случайно услышала один разговор.
  — Не расскажете ли вы нам о нем подробнее?
  Щеки Кристины стали пунцовыми.
  — Я не намеревалась подслушивать и оказалась свидетельницей этого разговора совершенно случайно. Это произошло два дня тому назад… Нет, три дня тому назад, вечером. Мы играли в бридж, вы помните, мсье Пуаро? Я играла с мужем, а вы были партнером мисс Дарнли. В комнате стояла удушающая жара, и, когда настала моя очередь пропустить ход, я вышла подышать свежим воздухом. Я сделала несколько шагов по направлению к пляжу и вдруг услышала голоса. Арлен Маршалл — я сразу же узнала ее голос — говорила: «Настаивать бесполезно. Я не могу сейчас достать большую сумму, иначе я вызову подозрения у мужа.» Другой голос — мужской — ответил: «Не рассказывайте мне сказок! Выкладывайте деньги!» Тогда Арлена сказала: «Вы гнусный шантажист!», а мужчина бросил ей в ответ: «Шантажист или нет, а платить-то надо!» Несколькими минутами позже Арлена обогнала меня. Она шла очень быстро и выглядела крайне взволнованной.
  — Кто был этот мужчина?
  — Я не знаю. Он говорил так тихо, что я его едва слышала.
  — Его голос не показался вам знакомым?
  — Нет. Это был грубый низкий голос, ничем другим не примечательный.
  — Благодарю вас, — сказал полковник Уэстон.
  
  
  Когда дверь за Кристиной Редферн закрылась, инспектор Колгейт удовлетворенно произнес:
  — Наконец-то мы сдвинулись с места!
  — Вы так думаете?
  — В этом нет никакого сомнения, — ответил инспектор. — Другого ничего не скажешь. Значит, эту милую даму кто-то шантажировал!
  — Но ведь умер не шантажист, а его жертва, — негромко заметил Пуаро.
  — Я согласен с вами. Это действительно осложняет дело, — кивнул Колгейт. — В привычки шантажистов не входит убивать тех, на ком они наживаются. Но как бы то ни было, теперь мы знаем, куда направлялась сегодня утром миссис Маршалл и почему она хотела скрыть это от своего мужа и Редферна. У нее было свидание с типом, который шантажировал ее.
  — Я думаю, — отозвался Пуаро, — что мы можем быть в этом уверенными.
  — К тому же, задумайтесь о месте этой встречи, — продолжал Колгейт. — Просто идеальный уголок для такого рода беседы! Арлена Маршалл уплывает на ялике. Здесь нет ничего подозрительного, она делает это каждый день. Она направляется в бухту Гномов, где по утрам никого нет. Лучше не придумаешь, можно спокойно поговорить…
  — Да, мне это тоже бросилось в глаза, — сказал Пуаро. — Это действительно удобное место для разговора, который не нуждается в рекламе. По утрам там всегда ни души, со стороны суши туда попасть, только спустившись по отвесной железной лестнице, а на подобную гимнастику решится не каждый. К тому же, нависающий берег скрывает значительную часть пляжа. И, наконец, еще одно преимущество: там есть нечто вроде грота, вход в который трудно найти и где можно кого-то поджидать, не будучи увиденным.
  — Да, — откликнулся Уэстон, — я тоже слышал о гроте Гномов!
  — И я, — присоединился к нему Колгейт, — но очень давно. Может быть, нам следует там побывать? Кто знает…
  — Ваши рассуждения правильны, Колгейт, — одобрил полковника. — Мы решили половину проблемы: теперь мы знаем, почему миссис Маршалл отправилась в бухту Гномов. Нам остается другая половина: с кем она там встречалась? Возможно, с кем-то из отеля, Ее возлюбленным не мог быть никто, кроме Редферна. Но кто-то из постояльцев мог ее шантажировать. В этом надо разобраться!
  Он вновь взялся за регистрационную книгу.
  — Оставим в сторону слуг, которые, на мой взгляд, не могу быть замешаны в этом деле. Кого мы должны принять во внимание? Гарднера, майора Барри, мистера Хораса Блатта и пастора Стефена Лейна.
  — Я думаю, что мы можем еще больше сократить подозреваемых. Оставим американца: он все утро пробыл на пляже, не так ли, месье Пуаро?
  — Совершенно верно. Он лишь ненадолго уходил за мотком ниток для своей жены.
  — А трое остальных? — спросил Уэстон.
  — Майор Барри ушел в десять часов утра и вернулся только в пол-второго. Пастор Лейн встал рано, позавтракал в восемь часов и объявил, что он отправляется в длительную прогулку. Что до мистера Блатта, то он уплыл на своем паруснике, что он делает почти каждый день. Никто из них не вернулся.
  — Вы говорите, — сказал Уэстон после короткого раздумья, — что он уплыл на паруснике?
  — Да. Может быть, это и его рук дело…
  — Может быть. Что ж, мы должны все выяснить про этих людей!.. Кто у нас еще остается? А, Розамунда Дарнли! И мисс Брустер, та, которая вместе с Редферном обнаружила тело… Что она из себя представляет, Колгейт?
  — Она, похоже, умная женщина. Глупостей от нее не услышишь.
  — Она высказала вам свое мнение об убийстве?
  — Нет. Я не думаю, что мы узнаем от нее что-то существенно новое. Но в этом все же надо удостовериться… Мы можем начать с американцев, я знаю, что они уже ждут.
  — Хорошо! — согласился Уэстон. — Нам нужно быстрее всех опросить. Кто знает, может быть они расскажут нам что-то интересное, может быть, даже об этой истории с шантажом…
  
  
  Мистер и миссис Гарднер вошли в кабинет вместе.
  Миссис Гарднер начала говорить, едва успев присесть.
  — Я надеюсь, полковник Уэстон… Ваша фамилия Уэстон, не так ли?
  Получив подтверждение, она продолжала:
  — Я надеюсь, полковник, что вы поймете, почему мой муж сопровождает меня. Эта история страшно меня разволновала, а мистер Гарднер печется о моем здоровье…
  — Миссис Гарднер очень впечатлительна, — вставил мистер Гарднер.
  — Мистер Гарднер сказал: «Конечно же, Кэрри, я пойду с тобой!» Не подумайте, что я недооцениваю английскую полицию, наоборот, я испытываю перед ней восхищение! Мне всегда говорили, что она действует с тактом и деликатностью, и я знаю, что это правда. Когда в «Савое» пропал мой браслет, молодой человек, который вел расследование, был просто очарователен. Заметьте, в итоге выяснилось, что браслет вовсе не был украден, а что это я сама его затеряла, но здесь нет ничего удивительного. Иногда на вас наваливаются столько дел, что о чем-то забыть не является большим прегрешением…
  Она перевела дух и продолжала:
  — Я хочу вам сказать — мистер Гарднер полностью со мною согласится, — что мы сделаем все от нас зависящее, чтобы помочь английской полиции в решении задачи, которая перед ней стоит. Задавайте мне любые вопросы, и я охотно отвечу на них.
  Полковник Уэстон открыл было рот с намерением задать свой первый вопрос, но ему пришлось его отложить: миссис Гарднер повернулась к мужу, чтобы получить его одобрение:
  — Мы ведь так и думаем, не правда ли, Оделл?
  — Да, моя дорогая, — подтвердил мистер Гарднер.
  Полковник Уэстон поймал удобный момент:
  — Насколько мне известно, миссис Гарднер, сегодня утром вы были на пляже с мистером Гарднером?
  В порядке исключения мистер Гарднер ответил первым.
  — Да, это так.
  — Совершенно верно, — подхватила миссис Гарднер. — Была такая замечательная погода. В общем-то, это утро ничем не отличалось от других, и ничто не позволяло заподозрить, что совсем близко от нас разыгрывается такая страшная драма!
  — Видели ли вы миссис Маршалл?
  — Нет. Я даже сказала Оделлу: «А где же миссис Маршалл?» Тем более, что ее искал муж, а молодой Редферн, так тот просто не мог усидеть на месте! У него был невероятно огорченный вид, и я подумала, как жаль, что мужчина, у которого такая очаровательная жена, бегает за этой ужасной женщиной. Я ведь с первого же дня составила себе о ней мнение, не правда ли, Оделл?
  — Да, дорогая.
  — Я никогда не смогу понять, как такой приличный человек, как капитан Маршалл, мог жениться на ней! Тем более, что у него есть прелестная дочка, которая как раз в том возрасте, когда так важно попасть под хорошее влияние! У миссис Маршалл не было никакого воспитания, и капитан не должен был даже обращать внимания на столь вульгарную особу. Если бы он обладал хоть толикой здравого смысла, он женился бы на мисс Дарнли, она такая изумительно изящная и очаровательная женщина! Я должна сказать, что я восхищаюсь тем, с каким умением она собственными руками — именно сама! — создала такую превосходную фирму. Чтобы преуспеть в подобном деле, надо иметь голову на плечах… Но на мисс Дарнли стоит только один раз посмотреть, чтобы понять, что она безумно умна… Такая женщина может организовать что угодно!.. Я испытываю перед ней безграничное восхищение. И если я говорю, что мистер Маршалл должен был жениться на ней, то это потому, что как я уже недавно заметила мистеру Гарднеру, она питает к нему глубокую привязанность. Я скажу даже больше: она влюблена в него, это просто бросается в глаза! Не правда ли, Оделл?
  — Да, моя дорогая.
  — Кажется, они были знакомы еще детьми… Так что теперь, когда этой женщины больше нет, все может еще отлично устроиться! Вы понимаете, полковник Уэстон, я человек широких взглядов и не имею ничего против театра. У меня есть хорошие подруги-актрисы. Но, как я все время говорила мистеру Гарднеру, в этой женщине было что-то плохое. И, как видите, события доказали, что я была права!
  Она замолкла с победоносным видом.
  Пуаро, который от души забавлялся, обменялся лукавой улыбкой с мистером Гарднером.
  Несколько оглушенный, полковник Уэстон поблагодарил миссис Гарднер.
  — Я полагаю, что вы не заметили ничего, что могло бы нам быть полезным? А вы, мистер Гарднер?
  — Нет, ничего, — отозвался американец. — Я знаю, что миссис Маршалл проводила все свое свободное время с молодым Редферном, но это всем известно.
  — А что вы думаете о ее муже? Считаете ли вы, что он сознательно закрывал на все глаза?
  — Капитан Маршалл очень сдержанный человек, — осмотрительно ответил мистер Гарднер.
  Миссис Гарднер немедленно подтвердила суждение своего супруга.
  — Да, капитан Маршалл — истинный англичанин.
  
  
  На слегка апоплексическом лице майора Барри с легкостью читались разнообразные и противоречивые чувства. Он старался напустить на себя пресыщенный вид, но было ясно, что эта таинственная история доставляла ему тайную радость, который он стыдился.
  — Я буду счастлив вам помочь, — начал он своим хриплым голосом. — Не то, чтобы я много чего знал, как раз наоборот… Я ничего не знаю!.. Я незнаком с этими людьми. Но за свой век я всякого навидался… Я долго жил на Востоке и могу вам сказать, что за годы, проведенные в Индии, в затерянном среди холмов гарнизоне, можно столько узнать о людях, что пропадет всякое желание что-либо о них знать!
  — То, что здесь произошло, напоминает мне аналогичную историю, случившуюся в Шимле. Его звали Робинсон… А может быть, Фалконер… Во всяком случае, он был родом из Манчестера… Или из Белфаста, я уж не помню… Да это ничего и не меняет. Был он спокойным человеком, много читал. Лучше не бывает. Однажды вечером приходит он домой… Он жил в маленьком бунгало… Ну так он попытался задушить свою жену! Прослышал, что она гуляет налево и направо… еще чуть-чуть — и она отдала бы концы! Совсем за немногим дело стало!.. Мы все были крайне поражены! Никто не ожидал от этого тихони ничего подобного!
  — Видите ли какую-либо аналогию между этой попыткой совершить убийство и смертью миссис Маршалл? — спросил Пуаро.
  — Еще бы! Это же то же самое!.. Он ведь хотел ее удушить. Серьезно собирался… Представляете, кровь ударила ему в голову…
  — Значит, вы думаете, что с капитаном Маршаллом было так же?
  Красное лицо майора сделалось багровым.
  — Я этого не говорил. Я не имел в виду Маршалла, которого я считаю очень порядочным человеком. Поймите меня хорошенько, я не хочу сказать против него ни одного слова!
  — Простите, но разве вы только что не говорили о естественных реакциях мужа?
  — Я только рассказал вам, что эта женщина играла с огнем! — воскликнул майор с одинаковой дозой пыла и чистосердечия. — Она совершенно свела с ума Редферна! И не его первого, я полагаю! Странно то, что мужья никогда ничего не видят. Это даже поразительно, и я часто был тому свидетель. Они замечают мужчину, который влюблен в их жену, но никогда не замечают, что она тоже в него влюблена! Я наблюдал подобный случай в Пуне. Она была очень красива и постоянно обводила своего мужа вокруг пальца, и…
  Полковник Уэстон, постепенно раздражаясь, прервал его:
  — Извините меня, майор Барри, но на данный момент нам нужно установить факты. Известно ли вам что-либо об интересующем нас деле? Видели ли вы что-либо, что может оказаться нам полезным?
  Майор подмигнул и ухмыльнулся.
  — Как-то раз во второй половине дня, я видел их обоих — Арлену Маршалл и молодого Редферна — у Чайкиной скалы. Не могу сказать, что на них было так уж неприятно смотреть, но вам, наверное, не об этом нужны показания?
  — Вы не видели миссис Маршалл сегодня утром?
  — Сегодня утром я никого не видел. Я ездил в Сент-Лу. Как не везет, так не везет! Сижу в этой дыре, где никогда ничего не происходит, а когда, наконец, что-то случается, так меня нет!
  В его голосе звучало сожаление.
  — Значит, вы уехали в Сент-Лу?
  — Да, мне надо было кое-куда позвонить. В отеле нет телефона, а звонить из телефонной будки в Лезеркомбе невозможно: вас слышит вся округа!
  — Ваши звонки были столь конфиденциальны?
  — И да и нет, — добродушно ответил майор. — Я намеревался позвонить знакомому, чтобы попросить его поставить за меня деньги на одну лошадку. Мне не повезло, потому что я не смог до него дозвониться…
  — Откуда вы ему звонили?
  — Из почты Сент-Лу. На обратном пути я сбился с дороги, которые здесь без конца петляют, черт их возьми, и потерял добрый час времени. Не скоро я забуду местную дорожную сеть! Поэтому я и вернулся всего полчаса назад!
  — Виделись ли вы в Сент-Лу с кем-нибудь? Или, может быть, с кем-нибудь разговаривали?
  — Если я вас правильно понимаю, вы спрашиваете меня, имею ли я алиби, — деланно засмеялся майор. — Я в этом не уверен! Я видел в Сент-Лу пятьдесят тысяч человек, но это не означает, что они обо мне вспомнят!
  Полковник извинился.
  — Простите, но мы вынуждены задавать эти вопросы.
  — Конечно, конечно, — ответил майор. — Я остаюсь в вашем распоряжении. Вы только дайте мне знать, и я буду счастлив чем-либо вам помочь! Миссис Маршалл была очень привлекательной женщиной, и я был бы рад посодействовать вам в поимке ее убийцы. Гарантирую вас, что газеты будут писать об этом происшествии под заголовком «Убийство в бухте»! Когда я был в Индии…
  Инспектор Колгейт, в свою очередь, энергично прервал нить воспоминаний старого любителя поговорить и через две минуты сам закрыл дверь за майором Барри.
  — В разгар сезона проверить что-либо в Сент-Лу нелегко, — сказал он, усаживаясь на свое место.
  — К сожалению, это так, — отозвался Уэстон. — Пока что мы не будем вычеркивать майора из нашего списка, хотя я не верю в его виновность!.. Таких старых крючков, как он, тринадцать на дюжину. Когда я служил в армии, я часто встречал подобных ему вояк. В них больше глупости, чем злобы. Но тем не менее, нам надо будет им заняться, Колгейт. Узнать, в котором часу он вывел машину из гаража, проверить, сколько потратил бензина и т. д. Он мог оставить машину где-то в безлюдном уголке и вернуться в бухту пешком. Материально это возможно, но маловероятно. Слишком уж на большой риск ему пришлось бы идти.
  — Согласен, — кивнул Колгейт. — Надо не забывать, что погода сейчас хорошая, и здесь повсюду ходят автобусы с туристами. Они подъезжают сюда к половине двенадцатого. Прилив сегодня утром начался в семь часов. Значит, к часу дня был отлив. Надо полагать, что на дамбе и на пляже гуляло немало народа…
  — Разумеется, в толпе риск был увиденным всегда меньше, — признал Уэстон. — Но ему пришлось бы пройти перед отелем.
  — Не обязательно. Если пойти по тропинке, которая ведет на верхнюю часть острова…
  — Я не утверждаю, что он не смог бы вернуться, не будучи увиденным, — уточнил Уэстон. — Ведь практически все постояльцы отеля за исключением миссис Редферн и Линды Маршалл, которые ушли на Чайкину скалу, находились на большом пляже. Тропинка начинается у отеля, но вряд ли кто-нибудь посмотрел в нужный момент в окно. Скажу даже больше: я думаю, что в интересующее нас время можно совершенно спокойно дойти до отеля, пересечь холл и никем не замеченным выйти с другой стороны. Но я имею в виду другое: рассчитывать быть неувиденным нельзя.
  — А если майор добрался туда по морю? — спросил инспектор.
  — Это уже более вероятно. Если у него где-то была приготовлена лодка, он мог бы оставить машину, добраться до бухты на веслах или под парусом, убить Арлену Маршалл, вернуться к машине, приехать сюда и рассказать нам, что он был в Сент-Лу и заблудился по дороге назад. В таком случае, он прекрасно знает, что нам будет очень трудно доказать обратное…
  — Безусловно.
  — Итак, Колгейт, — заключил начальник полиции, — вы этим серьезно займетесь. Прочешите весь сектор! Вы не хуже меня знаете, что надо делать! А пока мы выслушаем мисс Брустер.
  
  
  Эмили Брустер повторила то, что она уже рассказала, добравшись до лезеркомбской полиции и не добавила ничего, чего бы они уже не знали.
  — Вам больше не приходит в голову ничего, что могло бы оказаться нам полезным? — спросил Уэстон, когда она кончила.
  — Кажется, нет. Это скверное дело, и я надеюсь, что вы покончите с ним как можно быстрее.
  — Поверьте, что я тоже на это надеюсь, — ответил Уэстон.
  — Не должно же это быть так трудно!
  Услышав это утверждение, высказанное, как ему показалось, несколько суховатым тоном, полковник попросил уточнения:
  — Что вы имеете в виду?
  — Простите меня, полковник, — поправилась она. — Я вовсе не собиралась критиковать ваши методы и не намереваюсь учить вас вашему ремеслу! Я просто хотела сказать, что учитывая, какой женщиной была Арлена Маршалл, расследование не должно оказаться особенно трудным.
  — Вы так думаете, мадемуазель? — спросил Пуаро.
  — Конечно. Я знаю, о мертвых плохо не говорят. Но тем не менее, факты остаются фактами. Арлена Маршалл была полным ничтожеством. Я не думаю, что это будет приятным занятием, но ведь стоит только покопаться в ее прошлом!
  — Вам она не нравится? — мягчайшим голосом осведомился Пуаро.
  — Я слишком хорошо ее знала, — ответила она и, прочтя немой вопрос в трех парах глаз, объяснила: — Один из моих кузенов женился на девушке из семьи Эрскин. Вы, наверное, знаете, что этой особе удалось убедить старого сэра Роберта, который почти совсем впал в детство, оставить ей большую часть своего наследства в ущерб своей семье…
  — Которая не пришла в восторг от этого поступка, — добавил Уэстон.
  — Естественно. Их связь уже вызывала скандал. И в придачу, он завещает ей пятьдесят тысяч фунтов! Вот и посудите о моральных качествах Арлены Маршалл! Может быть, мне не хватает христианского милосердия, но мне кажется, что подобные женщины не заслуживают, чтобы по ним плакали!
  Она сделала короткую паузу и продолжала:
  — И это еще не все! Я знаю одного молодого человека — он немного сорвиголова, но не плохой мальчик, — которому она так вскружила голову, что он наделал кучу всяких глупостей. Для того, чтобы достать деньги на удовлетворение ее капризов, он затеял какие-то темные махинации на бирже и едва ушел от судебного преследования! Эта женщина оскверняла все, к чему она прикасалась, всех, кто попадался ей на пути! Смотрите, на что она толкала молодого Редферна! Нет, если говорить честно, то я не жалею о ее смерти. Единственное, что я могу допустить, это то, что пусть бы она лучше утонула или упала с обрыва! Смерть от удушения, это ужасно!
  — Склонны ли вы предполагать, что она убита кем-то, кто знал ее раньше?
  — Вполне.
  — Кем-то, кто проработался на остров незаметно для других?
  — А кому было его замечать? Мы все отдыхали на пляже, за исключением маленькой Линды и Кристины Редферн, которые ходили на Чайкину скалу, и капитана Маршалла, сидевшего у себя в комнате. Никто и не мог ничего увидеть. Кроме, может быть, мисс Дарнли…
  — А где она была?
  — Она сидела у расщелины на Солнечном карнизе. Мы с мистером Редферном видели ее, огибая остров.
  — Может статься, вы и правы, мисс Брустер, — не особенно уверенным голосом сказал полковник.
  — Я без сомнения права, — поправила она категорическим тоном. — Когда речь идет о такой женщине, как миссис Маршалл, лучше всех даст вам объяснение смерти она сама!
  Глаза Эркюля Пуаро встретились с серыми глазами Эмили Брустер.
  — Совершенно верно, — одобрил он. — Лучше всех нас наведет на след сама Арлена Маршалл.
  Мисс Брустер повернулась к Уэстону.
  — Вот видите!
  — Будьте уверены, мисс, — отозвался полковник, — что мы внимательнейшим образом займемся прошлым миссис Маршалл.
  
  
  Когда мисс Брустер ушла, Колгейт задумчиво произнес:
  — Эта дама знает, чего она хочет! К тому же, она терпеть не могла Арлену Маршалл!
  После короткого раздумья, он добавил:
  — Жаль, что у нее есть неоспоримое алиби! Вы обратили внимание на ее руки? Совершенно мужские руки!.. Да, телосложение у нее будь здоров! Покрепче, чем у некоторых мужчин!
  Он устремил на Пуаро вопросительный взгляд.
  — Вы и в самом деле уверены, месье Пуаро, что она утром не покидала пляж?
  Пуаро взмахнул руками.
  — Увы, мой дорогой инспектор, она пришла на пляж задолго до того, как миссис Маршалл добралась до бухты Гномов, и она пробыла у меня на глазах все время до того, как она села в лодку с Редферном.
  — Да, — признал Колгейт, — тогда ее ни в чем не обвинишь.
  По всей видимости, он об этом сожалел.
  
  
  Увидеть мисс Дарнли всегда для Пуаро большим удовольствием.
  Она привносила в это расследование, где речь шла лишь об обстоятельствах ужасного убийства, приятную особенно сейчас ноту своего душевного благородства.
  Она села напротив полковника Уэстона и подняла к нему свое серьезное лицо.
  — Вы хотите, чтобы я назвала вам свою фамилию и адрес? Меня зовут Розамунда Дарнли. Мне принадлежит фирма дамской одежды под названием «Роз Монд», и находится она по адресу: 622, Брук-стрит, Лондон.
  — Благодарю вас, мисс Дарнли. Не сообщите ли вы нам что-нибудь, что сможет помочь нашему расследованию?
  — Я не думаю.
  — Мы увидим… Что вы делали сегодня утром?
  — Около девяти часов я позавтракала, поднялась к себе в номер, взяла книги и зонтик и отправилась на Солнечный карниз. Было, наверное, двадцать пять минут одиннадцатого. Без десяти двенадцать я вернулась в отель, зашла к себе за ракеткой и пошла на теннисный корт и играла там до обеда.
  — Значит, вы пробыли у Солнечного карниза примерно с половины одиннадцатого до без двадцати двенадцать?
  — Да.
  — Видели ли вы сегодня утром миссис Маршалл?
  — Нет.
  — Обратили ли вы внимание на ее ялик, направляющийся к бухте Гномов?
  — Нет. Когда я пришла к Солнечному карнизу, она, наверное, уже успела проплыть.
  — Видели ли вы вообще чью-нибудь лодку?
  — Я не могу этого утверждать. Я читала и поднимала глаза от книги только изредка. Насколько я помню, каждый раз, когда я смотрела на море, там ничего не было видно.
  — Вы видели, как мимо вас проплыли на лодке мисс Брустер и мистер Редферн?
  — Нет.
  — Вы были знакомы с миссис Маршалл?
  — Капитан Маршалл — старый друг нашей семьи. Мы жили по соседству, и вот теперь неожиданно встретились здесь. Мы очень давно потеряли друг друга из вида, наверное, лет двенадцать.
  — А миссис Маршалл?
  — До того, как встретиться с ней здесь, мы и десятком слов не обменялись.
  — Насколько вам известно, это была дружная пара?
  — Я думаю, что они жили в добром согласии.
  — Капитан любил свою жену?
  — Вероятно, да, но здесь я ничего не могу сказать вам с точностью. Капитана нельзя назвать человеком современных идей… Для него брак — это вещь серьезная. Он выполняет взятые им на себя обязательства и держит слово, которое дал…
  — Испытывали ли вы симпатию к миссис Маршалл?
  — Ни малейшей, — ответила она без враждебности, твердым и спокойным тоном, словно констатируя этот факт и не больше.
  — Почему?
  На губах Розамунды появилась тень улыбки.
  — Я полагаю, вы уже знаете, что женщины вообще не любили Арлену Маршалл. Она же, со своей стороны, ненавидела их и не скрывала этого. Тем не менее, я бы с удовольствием шила на нее, так как она была женщиной со вкусом и умела носить свои туалеты. Да, я бы не отказалась иметь ее в числе моих клиенток.
  — Она тратила много денег на свои наряды?
  — Вероятно, да. У нее были и собственные средства, а у капитана — большое состояние.
  — Слышали ли вы или знаете ли вы, что миссис Маршалл была жертвой шантажа?
  На лице молодой женщины появилось выражение изумления.
  — Арлену шантажировали?
  — Вас это удивляет?
  — Господи, да!.. Это для меня так неожиданно!
  — Но вам это представляется возможным?
  — Все возможно, не правда ли? Этому учит нас жизнь. Но чем, хотела бы я знать, мог ей грозить шантажист?
  — Может быть, в жизни миссис Маршалл было что-то, что она предпочитала не доводить до сведения своего мужа.
  — Может быть, — ответила она без убеждения и с полуулыбкой объяснила: — Я отношусь к этому скептически, потому что Арлена не скрывала того, какая она. Она не строила из себя честную женщину.
  — Вы считаете, что ее муж не был бы в неведении… о ее поведении?
  Наступила тишина. Нахмурив брови, Розамунда думала. Наконец, она произнесла медленным и колеблющимся голосом:
  — По правде говоря, я не знаю. Мне всегда казалось, что Кеннет Маршалл принимал свою жену такой, какой она была, не строя на ее счет никаких иллюзий. Но, может быть, все обстояло по-другому…
  — Вы хотите сказать, что он полностью доверял ей?
  Розамунда отреагировала с живостью.
  — Мужчины бывают так глупы! — воскликнула она. — Каким бы Кеннет ни казался умудренным человеком, он ничего не знает о жизни! Я совсем не исключаю того, что он слепо доверял ей. Может быть, он думал, что поклонники его жены ограничивались лишь преклонением перед ней!
  — Знаете ли вы кого-нибудь, кто питал бы вражду к Арлене Маршалл?
  Она улыбнулась.
  — Я могу назвать лишь ревнивых женщин. Но так как ее задушили, я полагаю, что ее убил мужчина.
  — Вы не ошибаетесь.
  Она еще немного подумала и сказала:
  — Нет, мне никто не приходит в голову. Вам лучше обратиться к тем, кто ее знал лучше, чем я…
  — Благодарю вас, мисс Дарнли.
  Она слегка повернулась к Пуаро.
  — У мсье Пуаро нет ко мне вопросов? — с легкой иронией спросила она и улыбнулась.
  Он отрицательно покачал головой и улыбнулся ей в ответ.
  Розамунда Дарнли встала и вышла.
  8
  Они были в бывшем номере Арлены Маршалл.
  Черед две большие стеклянные двери, выходящие на балкон, виднелся большой пляж и за ним море. Солнце заливало комнату, и в его лучах поблескивал удивительный ассортимент предметов, загромождавших туалетный стол: всевозможных флаконов и баночек с кремами и румянами, благодаря которым процветают институты красоты. В этой типично женской комнате орудовали трое мужчин.
  Инспектор Колгейт выдвинул и задвигал ящики. Найдя пачку писем, связанных ленточкой, он что-то буркнул и начал просматривать их вместе с полковником Уэстоном.
  Эркюль Пуаро осматривал содержимое платяного шкафа. Пересмотрев великое множество разнообразных платьев и спортивных костюмов, он потратил несколько минут на полки, где стопками лежало шелковое белье. Затем он перешел к части шкафа, отведенной под головные уборы. Там лежали две огромные пляжные шляпы из картона, одна лакированная, красивого красного цвета, другая — бледно-желтая, а также соломенная гавайская шляпа, синяя шляпа из фетра, три или четыре абсурдные маленькие шляпки, каждая из которых стоила внушительное количество гиней, нечто вроде темно-синего берета, сооружение, которое нельзя было назвать иначе, как подушечкой из фиолетового бархата и, наконец, тюрбан светло-серого цвета.
  Пуаро тщательно осматривал весь этот арсенал; его губы раздвигались в легкой улыбке и он тихо шептал:
  — Ах, эти женщины!
  Полковник Уэстон связывал найденные Колгейтом письма в пачку.
  — Здесь есть три письма от Редферна, — объявил он. — Может быть, этот молодой вертопрах когда-нибудь поймет, что женщинам писать нельзя. Они клянутся, что сожгли ваши письма, а на самом деле хранят их на память! И еще я нашел письмо от, как мне кажется, другого юного кретина того же сорта!
  Он протянул письмо Пуаро, и тот прочел вслух:
  
  «Моя обожаемая Арлена! Господи, какая на меня нашла тоска! Ехать в Китай и знать, что, может быть, пройдут годы, прежде чем мы снова встретимся! Я не подозревал, что можно любить женщину так, как я люблю тебя! Спасибо за чек. Судебного преследования не будет, но я висел на волоске!.. Но что поделать? Мне были нужны деньги, много денег… и нужны они мне были для тебя, любовь моя! Сможешь ли ты меня простить? Я бы хотел вдеть бриллианты в твои уши, в твои мной обожаемые прелестные ушки и обвить твою шею прекрасными жемчужинами. Вернее, так как говорят, что в мире больше нет хорошего жемчуга, подарить тебе какой-нибудь сказочный изумруд… Да, изумруд! Зеленый, холодный, сверкающий тайным огнем… Я умоляю тебя не забывать меня, и я знаю, что ты меня не забудешь. Ты моя навеки!
  До свидания! До свидания! До свидания! Дж. Н.»
  
  — Интересно будет узнать, — сказал инспектор Колгейт, — действительно ли Дж. Н. уехал в Китай, потому что, если нет, может быть, он как раз и есть тот, кого мы ищем. Он до безумия влюблен в эту женщину, она для него идеал, и вдруг, в один прекрасный день он понимает, что она смеялась над ним! Не тот ли это молодчик, о котором нам говорила мисс Брустер? Да, у меня четкое впечатление, что это письмо окажется нам полезным.
  — Это наверняка важное письмо, — отозвался Пуаро. — Очень важное.
  Он опять окинул комнату взглядом, задерживаясь по очереди на флаконах туалетного столика, на открытом шкафу и на тряпичной кукле Пьеро, нахально развалившейся на кровати.
  Затем они прошли в номер Маршалла, который не сообщался с номером его жены. Здесь выходящие в ту же сторону окна были поменьше и без балкона. В простенке между ними висело зеркало в позолоченной раме. У правого окна в углу стоял стол с набором щеток для волос с ручками из слоновой кости, платяной щеткой и лосьоном для волос. У второго окна находился письменный стол. Рядом с открытой пишущей машинкой лежали аккуратные стопки бумаг.
  Колгейт быстро просмотрел их и сказал:
  — Здесь нет ничего интересного. Вот письмо, о котором он говорил нам. Оно датировано 24-м числом, значит, вчерашним. А вот конверт с сегодняшним штемпелем Лезеркомба. Все это кажется мне вполне нормальным. Прочтя его, мы увидим, мог ли он приготовить ответ заранее…
  — Мы ненадолго оставим вас за этим интересным занятием, — решил Уэстон, — заглянем в другие номера. Я закрыл доступ в коридор, но эта мера не пользуется большой популярностью. Клиенты начинают протестовать…
  Полковник и Пуаро вошли в номер Линды. Ее окна, выходящие на восток, находились над скалами, спускающимися в море.
  — Я думаю, что ничего особенного мы здесь не найдем, — сказал Уэстон, — но если Маршаллу понадобилось что-то спрятать, не исключено, что он сделал это в комнате своей дочери. Речь идет не об оружии, от которого надо было бы избавиться…
  Пока Уэстон быстро обыскивал номер, Пуаро принялся осматривать камин. Недавно в нем что-то сожгли. Пуаро опустился на колени и выложил свои находки на лист бумаги. В камине он обнаружил довольно большой кусок оплавленного свечного воска неправильной формы, обрезки бумаги и картона, не тронутые огнем и похожие на листки, вырванные из календаря — на одном из них стояла цифра 5, а на другом можно было прочесть слова «…благородные дела», — обыкновенную булавку и нечто, походившее на обугленные волосы.
  Пуаро долго смотрел на эти предметы.
  — «Верши благородные дела, а не только думай о них», — прошептал он. — Значит, вот оно что! Что ж, может быть. Но какой вывод можно сделать об этом необыкновенном ассортименте?
  — C'tst fantasxigue!1038
  Он взял в руки булавку и внимательно осмотрел ее. Его глаза стали зелеными и заблестели.
  — Pocu l'emoue de dieu!1039 — тихо сказал он. — Неужели это возможно?
  Он встал. На его лице появилось серьезное и строгое выражение.
  Слева от камина на стене была прикреплена полка, нагруженная книгами. Пуаро подошел к ней и начал читать названия. Библия, затрепанный сборник пьес Шекспира, «Свадьба Уильяма Эша» миссис Хэмфри Уорд, «Молодая мачеха» Шарлотты, «Парень из Шропшира». «Убийство в соборе» Элиота, «Святая Жанна» Бернарда Шоу, «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл и «Горящий двор» Джона Диксона Карра.
  Пуаро взял две книги — «Молодую мачеху» и «Свадьбу Уильяма Эша» — и проверил печати, стоящие на титульном листе. Он собирался поставить их на место, когда вдруг заметил спрятанную в глубине полки книгу. Это был маленький и довольно толстый квадратный томик, обтянутый коричневой кожей.
  Он взял его в руки и, открыв, медленно покачал головой. — Значит, я был прав, — прошептал он. — Я был прав. Но что же тогда получается с моим первым предложением? Получается, что оно тоже возможно? Нет, этого не может быть!.. Но если… Он стоял неподвижно, подергивая себя за усы, а его мозг раскладывал на разные лады возникшую перед ним проблему.
  Вполголоса он проговорил:
  — Но если…
  
  
  В проеме двери появился полковник Уэстон.
  — Ну что, Пуаро, вы все еще здесь?
  — Иду! — крикнул Пуаро. — Я иду!
  Он торопливо вышел в коридор и присоединился к Уэстону, который был уже в соседнем номере, номере Редфернов.
  Он оглядел его, почти бессознательно подмечая следы двух разных темпераментов: аккуратность, явно принадлежащую Кристине, и живописный беспорядок Патрика. За исключением этих оригинальных наглядных примеров, свидетельствовавших о характерах его обитателей, номер ничем его не заинтересовал.
  В номере, куда они вошли потом, Эркюль Пуаро задержался из чистого удовольствия: это была комната Розамунды Дарнли, и там тоже вещи отражали характер живущей в нем женщины. Пуаро отметил книги, лежащие на ночном столике, строгую элегантность предметов туалетов, а его ноздри затрепетали от приятного тонкого аромата духов.
  Около номера молодой женщины, в северном конце коридора, открывалась дверь на балкон, откуда спускалась по скалам внешняя лестница.
  — По этой лестнице постояльцы отеля спускаются к морю до завтрака, — сказал Уэстон, — когда они ходят купаться туда, вниз, а делают это почти все.
  Заинтересовавшись, Пуаро вышел на балкон и посмотрел вниз. У подножия лестницы начиналась тропинка, ведущая к высеченным в скале ступеням, которые зигзагами спускались к морю. Налево уходила другая тропинка, огибающая отель.
  — По этой лестнице можно спуститься, — заметил Пуаро, — свернуть налево и выйти на дорогу, которая ведет от дамбы на остров.
  Уэстон согласился с ним.
  — Можно даже попасть на остров, минуя отель, — добавил он. — Никакого риска, кроме того, что кто-то увидит вас из окна, нет.
  — Из каких окон?
  — Я говорю о двух окнах ванной комнаты для клиентов отеля — они выходят на север, — об окне ванной комнаты обслуживающего персонала и на первом этаже — окнах гардеробной и бильярдной.
  — Да, — сказал Пуаро, — но за исключением последний, в окнах этих комнатах матовое стекло.
  — Согласен, — признался Уэстон.
  Он немного помолчал и потом сказал:
  — Если это его рук дело, вот откуда он вышел.
  — Кто? Маршалл?
  — Да. Шантаж шантажом, а я продолжаю думать, что все свидетельствует против него. К тому же, его поведение… Нет, его поведение мне не нравится.
  — Я допускаю это, — суховато ответил Пуаро. — Но можно вести себя странно и не быть преступником!
  — Значит, вы верите в его невиновность?
  — Я не хочу этого утверждать.
  — Посмотрим, что останется от его алиби после того, как Колгейт проверит эти напечатанные страницы, — заключил Уэстон. — А пока можем поговорить с горничной. От ее показаний зависит многое.
  Горничная была расторопной тридцатилетней женщиной. На вопросы она отвечала с легкостью. Капитан Маршалл поднялся к себе немногим позднее половины одиннадцатого. Она убирала у него в номере, и он попросил ее как можно быстрее закончить. Она не видела, как он вернулся, но чуть позже услышала стук пишущей машинки. Было примерно без пяти минут одиннадцать, и она находилась в это время в номере мистера и миссис Редферн. Затем она пошла убирать у мисс Дарнли, в конце коридора. Оттуда ей не было слышно машинку. Если ей не изменяет память, она вошла в номер мисс Дарнли сразу же после одиннадцати. Помнит, что на пороге ее комнаты она услышала, как колокола Лезеркомбской церкви пробили одиннадцать часов. В четверть двенадцатого она спустилась выпить чашку чая и перекусить. Потом пошла убирать в другое крыло отеля.
  По просьбе Уэстона горничная рассказала, в каком порядке она убирала комнаты на втором этаже: сначала номер мисс Линды, потом две общие ванные, потом номер миссис Маршалл, номер капитана, номер мистера и миссис Редферн и, наконец, номер мисс Дарнли. Во всех номерах есть ванные, кроме комнат капитана Маршалла и его дочери. Разумеется, она убирала и ванные.
  Нет, когда она находилась в номере мисс Дарнли, она не слышала, чтобы кто-нибудь прошел по коридору или спустился по наружной лестнице. Но она не думает, что услышала бы тихие шаги.
  Затем Уэстон стал задавать вопросы о миссис Маршалл.
  Нет, обычно она рано не вставала, и Глэдис Нарракот — так звали горничную — удивилась, найдя дверь открытой и увидев, что миссис Маршал спустилась чуть позже десяти часов. Это был совершенно исключительный случай.
  — Миссис Маршалл всегда завтракала в постели? — спросил Уэстон.
  — Да, сэр, всегда. Это был не очень плотный завтрак: чашка чая, немного апельсинового сока и сухарик. Как и большинство других дам, она соблюдала диету…
  Нет, она не заметила ничего необычного в поведении миссис Маршалл. Она была такой же, как всегда.
  — Что вы думаете о ней? — вкрадчиво спросил Пуаро.
  Она смутилась и недоуменно взглянула на него.
  — Да разве мне об этом судить, сэр? — застенчиво ответила она.
  — Нет, вы должны об этом сказать. Нам очень интересно знать ваше мнение.
  Глэдис обратила свои умоляющие глаза на начальника полиции, который старался сделать вид, что одобряет вопрос Пуаро, хотя в глубине души он находил методы своего иностранного коллеги довольно странными.
  — Да-да, Глэдис, — подтвердил он. — Это нас интересует.
  Пальцы горничной нервно теребили ткань набивного платья.
  — Ну, если вам угодно… Миссис Маршалл… не была настоящей леди. Вы понимаете, что я хочу сказать? Она больше походила на актрису.
  — Но ведь она и была актрисой, — заметил Уэстон.
  — Вот я тоже и говорю, сэр. Она всегда делала, что хотела. Если ей не хотелось быть вежливой, то она себя не утруждала. Это, правда, не мешало ей через две минуты опять начать улыбаться! Но если что-то было не так, если я запаздывала на ее звонок или если ее белье еще не вернулось из стирки, то она становилась злой и грубой. Нельзя сказать, что слуги любили ее. Но одевалась она в красивые туалеты, и сама она была очень красивая. Вот ею и восхищались…
  — Мне бы не хотелось задавать вам этот вопрос, но он для нас важен: какие отношения были у нее с мужем?
  Глэдис Нарракот заколебалась и в свою очередь спросила:
  — Вы же не думаете, сэр, что… это он ее убил?
  — А вы? — живо спросил Пуаро.
  — Никогда в жизни! Он такой воспитанный джентльмен! Да чтобы капитан Маршалл сделал подобную вещь? Ни за что в жизни! В чем, в чем, а в этом я уверена!
  — Да, но вы не абсолютно уверены в этом! Я слышу это в вашем голосе…
  — Я знаю, — смущенно произнесла она, — о таких вещах пишут в газетах. Это называется убийство из ревности… Конечно, между ней и мистером Редферном что-то было, об этом только и судачили! Миссис Редферн такая приятная леди… Вот уж верно, что ей не посчастливилось! Да и мистер Редферн тоже такой обходительный джентльмен!.. Только вот говорят, что мужчины сами на себя становятся непохожи, когда они встречают такую женщину, как миссис Маршалл!.. Она-то уж знала, чего хочет! Женщины ведь на многое закрывают глаза…
  Она вздохнула, заколебалась и сказала:
  — Вот если бы капитан Маршалл узнал, что тут происходит на самом делать…
  — Так что же?
  — Мне часто казалось, что миссис Маршалл боялась, как бы он не узнал все.
  — Почему вы так думаете?
  — Я ничего не могу сказать точно. Просто у меня было такое впечатление! Иногда мне казалось, что она… да, что она его боялась. Это очень добрый джентльмен, но, как говорят, на нем не поездишь!
  — Ваше впечатление, надо полагать, не основано ни на каких конкретных фактах?
  Она отрицательно покачала головой.
  — Что ж, — вздохнул Уэстон, — перейдем к письмам, которые миссис Маршалл получила сегодня утром. Сколько их было?
  — Пять или шесть, сэр. Я точно не помню.
  — Их отнесли ей вы?
  — Да, сэр. Мне их дали, как обычно, внизу, и я положила их на поднос с завтраком.
  — Что это были за письма?
  — Да обыкновенные. Наверное, счета. И рекламные проспекты, потому что я нашла несколько скомканных проспектов на подносе.
  — Что с ними стало?
  — Я выбросила их в мусорный ящик. Один из господ полицейских там только что искал.
  — А куда делось содержимое мусорной корзины?
  Оно тоже выбрасывается в мусорный ящик.
  — Хорошо.
  Он подумал и, бросив вопросительный взгляд на Пуаро, сказал:
  — Так! Кажется, у меня больше нет к вам вопросов…
  Пуаро сделал шаг вперед.
  — Когда вы убирали номер мисс Линды, вы не обратили внимание на камин?
  — Нет, сэр. Огонь ведь не разводили.
  — Лежало в нем что-нибудь?
  — Нет, сэр. Там было чисто.
  — В котором часу вы убрали в этом номере?
  — Примерно без двадцати десять, сэр, когда мисс Линда завтракала внизу.
  — А потом она поднялась к себе?
  — Да, сэр. Она пришла наверх примерно без четверти десять.
  — И какое-то время она оставалась у себя в номере?
  — Кажется, да, сэр. Во всяком случае, я видела, как она вышла оттуда чуть раньше половины одиннадцатого. Было видно, что она очень торопится!
  — Вы не зашли к ней в номер?
  — Нет, сэр. Мне нечего было больше делать.
  Пуаро ненадолго задумался.
  — Есть кое-что еще, о чем я хочу вас спросить. Кто из клиентов отеля купался сегодня утром до завтрака?
  — О тех, кто живет в другом крыле и этажом выше, я не знаю. Я знаю только о тех, кто живет на этом этаже.
  — Мне будет этого достаточно.
  — Я думаю, сэр, что сегодня утром купались только двое: капитан Маршалл и мистер Редферн. Они никогда не пропускают этого купания…
  — Вы их видели?
  — Нет, сэр, но их купальные полотенца, как всегда, сохли на балконе.
  — Мисс Линда сегодня утром не купалась?
  — Нет, сэр. Я видела ее купальник, он не был мокрым.
  — Так! — сказал Пуаро. — Это я и хотел знать.
  — А ведь обычно, — продолжала Глэдис Нарракот, — она всегда по утрам купается.
  — А остальные? Мисс Дарнли, миссис Редферн и миссис Маршалл?
  — Миссис Маршалл так рано никогда не купалась. Мисс Дарнли купалась раз или два. А миссис Редферн тоже большей частью до завтрака не купается. Она любит, чтобы было жарко. Во всяком случае, сегодня утром она не купалась.
  Пуаро кивнул.
  — И еще одна вещь. Не исчезла ли в одном из номеров, которые вы убираете в этом крыле отеля, какая-нибудь бутылка?
  — Бутылка, сэр? Какая?
  — К сожалению, я ничего о ней не знаю. Но если бы какой-либо бутылки не хватало, заметили бы вы ее отсутствие?
  — Я думаю, да…
  Но, желая быть полностью правдивой, она тут же добавила:
  — Кроме, конечно, номера миссис Маршалл. Там так много всяких бутылочек и флаконов!
  — А в других номерах?
  — У мисс Дарнли я тоже не уверена, что она заметила бы, потому что у нее их тоже немало. Но в других номерах я бы заметила обязательно. Если, конечно, посмотреть специально.
  — Значит, на данный момент вы не заметили исчезновение никакой бутылки?
  — Нет, сэр, но я не искала.
  — Что ж, сходите посмотреть!
  — Если вам будет угодно, сэр.
  Как только она вышла, Уэстон повернулся к Пуаро, спрашивая его, что все это значит.
  — Мой дорогой друг, — ответил Пуаро, — вы знаете, что мой мозг любит порядок во всем и не терпит его нарушения. Сегодня утром до завтрака, мисс Брустер купалась возле скал и сказала нам потом, что в нескольких сантиметрах от нее пролетела и упала в воду бутылка, брошенная сверху. Ну так вот, я хочу знать, кто бросил бутылку и почему.
  — Мой милый Пуаро, ведь кто угодно способен выбросить пустую бутылку в окно!
  — Я с вами совершенно не согласен! Прежде всего, ясно то, что бутылку могли выбросить только из окон, расположенных на восточной стороне отеля, значит, из одного из тех номеров, где мы только что были. Если у вас в ванной есть пустая, ненужная бутылка, что вы с ней сделаете? Отвечаю на вопрос: вы выбросите ее в корзину для бумаг. Вы не выйдите на балкон, чтобы швырнуть ее в море. Во-первых, потому что вы рискуете кого-нибудь задеть, а во-вторых, потому что вам незачем себя этим утруждать. Если же вы решили поступить иначе, значит, что у вас есть особая причина, чтобы эта бутылка бесследно исчезла.
  Крайне удивленный, Уэстон улыбнулся.
  — Главный инспектор Джепп, с которым я не так давно вместе работал, часто повторяет, что вы любите все усложнять. Уж не хотите ли вы сказать, что Арлена Маршал была не задушена, а отравлена каким-то таинственным ядом, хранившемся в какой-то не менее таинственной бутылке?
  — Вовсе нет, так как я не думаю, что в этой бутылке был яд.
  — А что же в ней было?
  — Я не знаю, и как раз это я и хочу узнать.
  К ним подошла слегка запыхавшаяся Глэдис Нарракот.
  — Простите меня, сэр, — начала она, — но мне кажется, что все на месте. Я ручаюсь за комнаты капитана Маршалла, мисс Линды и мистера и миссис Редферн. Насчет номера мисс Дарнли я тоже почти уверена. А вот о комнате миссис Маршалл я ничего не могу утверждать. Я уже говорила вам, их так много!
  Пуаро пожал плечами.
  — Что ж делать. Оставим это!
  Глэдис Нарракот, глядя попеременно то на Пуаро, то на Уэстона, спросила, нужна ли она им еще. Сначала Уэстон, потом Пуаро ответили отрицательно, но Пуаро тут же добавил:
  — Вы уверены, вы совершенно уверены, что вы нам все, абсолютно все сказали? Вы ничего не забыли?
  — Насчет миссис Маршалл, сэр?
  — Насчет нее или кого-нибудь другого. Сегодня не произошло ничего, что показалось бы вам непривычным или необычным? Что-либо, что заставило вы вас подумать или сказать вашим коллегам: «Что за странность!»
  Пуаро произнес эти слова с комической интонацией, которая заставила Уэстона улыбнуться.
  — Честно говоря, — ответила Глэдис, — есть один пустяк. Убирая внизу, я услышала, как кто-то выпускает воду из ванной. Я еще шепнула Элси, что кто-то принимал ванну около полудня, и что это странно.
  — И кто же это был?
  — Я не знаю, сэр. В этом крыле нам было слышно только, как вода спускается по трубам, и больше ничего я не могу сказать.
  — Вы уверены, что речь шла именно о ванной? Может быть, вода текла по трубе от умывальника?
  — Нет, сэр! Шум воды, вытекающей из ванной, ни с чем не перепутаешь.
  Пуаро решил больше не задерживать Глэдис Нарракот, и она получила разрешение идти.
  Уэстон повернулся к Пуаро.
  — Я полагаю, что вы не придаете большого внимания этой истории с ванной. Она не может иметь отношения к нашему делу. Убийце, которого мы стараемся найди, не надо было смывать пятна крови. В этом и…
  Он внезапно умолк, и Пуаро закончил начатую им фразу:
  — В этом, как вы собирались сказать, и заключается преимущество удушения. Ни пятен крови, ни оружия скрывать не приходится. Для того, чтобы кого-нибудь задушить, нужно обладать лишь физической силой и желанием убить.
  Пуаро заметил, что начал возбуждаться, и продолжил уже более спокойным тоном:
  — Вы правы, эта история с ванной, наверное, не имеет никакого значения. Кто угодно может принять ванну, даже около двенадцати часов: миссис Редферн до того, как идти играть в теннис, капитан Маршалл, мисс Дарнли — кто угодно. Нет, это нам ничего не дает.
  В дверь постучали и появился один из полицейских.
  — Это мисс Дарнли, сэр. Оно просит вас уделить ей несколько минут. Она говорит, что забыла что-то вам сказать.
  — Хорошо, — ответил Уэстон. — Мы и так идем вниз.
  Первым, кого они встретили, был Колгейт. Выглядел он мрачно.
  Он вошел вместе с ними в директорский кабинет и рассказал о полученных им результатах.
  — Вместе с Хелдом я проверил историю с пишущей машинкой. Совершенно ясно, что он не мог напечатать все, что он напечатал, меньше, чем за час. Ему понадобилось наверняка даже больше времени, так как надо было иногда останавливаться и думать. Что касается меня, этот вопрос решен. К тому же, есть вот это письмо…
  Он вынул из кармана письмо и начал читать его вслух.
  — «Мой дорогой Маршалл! Извини меня за то, что я нарушаю твой отдых, но в отношении контрактов Берли и Тендера ситуация изменилась…» и т. д. и т. п. Письмо датировано 24-м числом, то есть вчерашним, на конверте — сегодняшний штамп утренней Лезеркомбской почты. Конверт и письмо напечатаны на той же машинке, а из текста следует, что Маршалл не мог подготовить свой ответ заранее. К тому же, в своем письме он ссылается на цифры, которые сообщил ему его корреспондент. Речь идет о крайне запутанном деле…
  — Так, — сказал несколько разочарованный Уэстон. — Все это, кажется, выводит Маршалла из игры. Нам надо направить расследование по другому пути. Но прежде всего я приму мисс Дарнли, которую мы заставляем ждать…
  Вошла Розамунда. Она, казалась, нервничала.
  — Я прошу вас простить меня, полковник, — начала она с очаровательной улыбкой. — Тем более, что я беспокою вас по поводу, который этого не стоит.
  — О чем идет речь, мисс Дарнли? — спросил Уэстон, предлагая ей жестом сесть.
  Она поблагодарила его, но осталась стоять.
  — Садиться из-за такого пустяка не стоит. Мне хватит и минуты. Я вам только что сказала, что я провела все утро на Солнечном карнизе. Но это не совсем точно. Я забыла уточнить, что я вернулась оттуда в отель, а потом опять ушла туда.
  — Во сколько это было?
  — Я думаю, примерно без четверти одиннадцать.
  — Вы говорите, что вернулись в отель?
  — Да. Я забыла взять с собой солнечные очки. Сначала я решила обойтись без них, но мои глаза быстро устали от солнца, и мне пришлось за ними вернуться.
  — Вы поднялись к себе в комнату и тут же ушли назад?
  — Да. Вернее, нет. Я зашла к Кену… к капитану Маршаллу. Я услышала стук его машинки и подумала, что сидеть у себя в номере в такое замечательное утро просто глупо. Я хотела предложить ему пойти со мной.
  — И что же вам ответил капитан Маршалл?
  Она досадливо поморщилась.
  — Когда я открыла дверь, он печатал с таким жаром и казалось настолько поглощенным своей работой, что я решила не беспокоить его и тихонько ушла. Я даже не думаю, что он меня видел.
  — В котором часу это произошло, мисс Дарнли?
  — Примерно без двадцати одиннадцать. Уходя, я посмотрела на настенные часы в холле…
  
  
  — Вот что окончательно решает проблему, — сказал инспектор Колгейт после ухода молодой женщины. — Глэдис Нарракот слышала, как он печатает до без пяти минут одиннадцать, а мисс Дарнли видела его за машинкой в одиннадцать двадцать. Без четверти двенадцать миссис Маршалл была уже мертвой. Он говорит, что провел час, печатая на машинке, и это похоже на правду. Теперь он мне кажется полностью вне подозрений…
  Он повернулся к Пуаро и добавил:
  — Похоже на то, что мсье Пуаро погружен в глубокие размышления.
  — Да, я думал, — медленно ответил Пуаро, — почему мисс Дарнли по собственной инициативе пришла к нам с этим дополнительным свидетельством.
  Инспектор выдвинул вперед подбородок.
  — Вы полагаете, что здесь что-то не так? Что, может быть, речь не идет, как она говорит, о забывчивости?
  Размышляя в свою очередь, он на несколько секунд умолк и потом опять заговорил:
  — Вот как я себе представляю то, что могло случиться. Допустим, что вопреки тому, что она нам заявила, мисс Дарнли не ходила на Солнечный карниз. Рассказав нам эту историю, в которой нет ни слова правды, она обнаруживает, что кто-то видел ее в другом месте или — вторая гипотеза — что кто-то ходил на Солнечный карниз и там ее не встретил. Что ей остается делать? Она быстро придумывает новую версию и, опережая наше расследование, приходит к нам и рассказывает ее. Обратите внимание на то, что она предусмотрительно сообщила нам, что капитан Маршалл не видел ее, когда она заглянула к нему в номер…
  — От меня это не ускользнуло, — откликнулся Пуаро.
  Уэстон отнесся к этой гипотезе скептически.
  — Вы что, стараетесь меня убедить в виновности мисс Дарнли? Позвольте вам заметить, что это совершенно неприемлемо! Зачем ей было убивать Арлену Маршалл?
  Колгейт, долго не раздумывая, отпарировал:
  — Зачем? А вы вспомните то, что сказала нам миссис Гарднер. Она же совершенно недвусмысленно дала нам понять, что мисс Дарнли питает к капитану то, что я назову нежными чувствами. Разве это недостаточный повод?
  — Арлена Маршалл была убита не женщиной, — нетерпеливо отозвался Уэстон. — Мы ищем мужчину, и мужчинами нам и надо заниматься!
  Инспектор Колгейт сдался.
  — Вы правы. Мы все время приходим к одному и тому же выбору!
  — Надо, чтобы кто-то из ваших людей прохронометрировал все, — продолжал Уэстон. — Я хочу знать, сколько уходит на то, чтобы дойти, пересекая остров, от отеля до верха лестницы, ведущей в бухту Гномов. Пусть ваш человек один раз пройдет этот путь нормальным шагом, а второй раз — бегом. Пусть он замерит, сколько времени уходит на спуск по лестнице к пляжу. Надо будет узнать и сколько времени нужно, чтобы доплыть на лодке от большого пляжа до бухты.
  — Я поручу это одному из моих полицейских, — отозвался Колгейт.
  — А теперь, — сказал начальник полиции, — я предлагаю вам отправиться туда. Я хочу знать, нашел ли что-нибудь Филипс, и побывать в гроте, о котором нам говорили. Если убийца ждал там, он мог оставить следы. Что вы об этом думаете, Пуаро?
  — Это отнюдь не исключено.
  — Конечно. Для человека, прибывшего с суши, это идеальное убежище. Разумеется, о существовании грота надо было знать. Но местным жителям это известно…
  — Я в этом не убежден, — возразил Колгейт. — Особенно молодым. С момента открытия отеля пляжи стали частной собственностью. С побережья сюда никто не приезжает. Рыбаки больше не причаливают к острову. Что до обслуживающего персонала отеля, то они не местные люди. Миссис Касл сама из Лондона.
  — Я, пожалуй, возьму с собой Редферна, — сказал Уэстон. — Он нам говорил об этом гроте. Пуаро, вы, конечно, идете с нами?
  Эркюль Пуаро, казалось, был в нерешительности.
  — Вы знаете, я, как мисс Брустер и миссис Редферн, не большой любитель заниматься альпинизмом на вертикальной лестнице!
  — Тогда поедем туда на лодке.
  Пуаро вздохнул.
  — А лодку не переносит мой желудок!
  — Да вы шутите! Сейчас такая прекрасная погода, и море совершенно спокойно. Вы не имеете морального права нас бросить!
  Эркюль Пуаро все еще колебался, не зная, каким образом ему лучше отправиться в эту экспедицию, когда, осторожно стукнув три раза в дверь и приоткрыв ее, миссис Касл сначала просунула в образовавшийся проем сложное сооружение своей прически, а затем и свое лицо до предела «комильфо».
  — Умоляю вас простить меня за беспокойство, — сказала она, — но мистер Лейн, пастор, только что вернулся, и я думаю, что вам захочется это узнать.
  — Благодарю вас, миссис Касл. Мы сейчас же примем его.
  — Миссис Касл сделала шаг вперед.
  — И еще одно, — продолжила она. — Я не знаю, стоит ли об этом говорить, но я слышала, что вас интересуют самые незначительные с виду факты…
  — Да, — досадливо обронил Уэстон. — И что же?
  — А вот что. К часу дня в отель приехали джентльмен и дама. Они были на побережье и решили у нас пообедать. Я им сказала, что сегодня у нас случилось происшествие и что ресторан закрыт…
  — Кто были это джентльмен и дама?
  — Я не знаю, потому что они, естественно, своего имени не назвали, а я не стала спрашивать. Они были разочарованы и проявили определенное любопытство насчет характера происшествия. Я, разумеется, ничего им не сказала. Я думаю, что эта пара принадлежит к самому лучшему обществу…
  Уэстон резко положил конец повествованию миссис Касл.
  — Очень хорошо, — сказал он. — Благодарю вас. Вероятно, это не имеет большого значения, но вы совершенно правильно делаете, на все обращая внимание.
  — В этом нет ничего удивительного. Я принадлежу к тем людям, которые выполняют свой долг.
  — Конечно, миссис Касл, и я вас с этим поздравляю. Не попросите ли вы мистера Лейна зайти сюда?
  
  
  Стефен Лейн вошел в комнату решительным шагом.
  — Мистер Лейн, — сказал Уэстон, — я начальник полиции графства. Я думаю, вам уже сообщили, что…
  — Да. Мне все рассказали сразу же по моему возвращению… Это ужасно!
  Время от времени содрогаясь всем телом, он продолжал глухим голосом:
  — Это ужасно, но, по правде говоря, с моего приезда сюда… у меня ощущение… я чувствую в глубине своей души… что мы окружены силами Зла…
  В его глазах горел огонь. Устремив свой пронзительный взгляд на Пуаро, он добавил:
  — Вы помните, мсье Пуаро?.. Мы с вами на днях разговаривали… Вы помните, что я вам говорил о реальности Зла?
  Уэстон внимательно смотрел на мистера Лейна. Его длинное тощее тело и страстное исхудалое лицо озадачивали.
  Лейн обратил свой взгляд на полковника и сказал со странной улыбкой:
  — Я знаю, что мои слова покажутся вам фантастическими, но это так. В нашу эпоху никто больше не верит во Зло! Наша эпоха отрицает огни геенны! Она отрицает существование Лукавого! А ведь Сатана и его демоны никогда еще не были так могущественны и страшны, как теперь!
  — Гм… да, может быть, — ответил Уэстон. — Но это, мистер Лейн, если вы мне позволите, ваша сфера. Моя же задача намного более низменна: мне нужно разобраться в убийстве!
  Лейн вздрогнул.
  — Какое страшное слово! Убийство!.. Один из первых грехов, совершившихся на земле!.. Безжалостно пролитая невинная кровь брата!
  Он умолк, закрыл глаза и спросил голосом, совершенно непохожим на тот, каким обычно говорил:
  — Чем я могу быть вам полезен?
  — Прежде всего, мистер Лейн, расскажите нам о том, что вы сегодня делали.
  — Охотно. Сегодня утром я ушел очень рано на одну из тех длинных прогулок, которые я обычно совершаю. Я обожаю ходить пешком, и я уже обошел все здешние окрестности. Сегодня я ходил в Сент-Петрок. Это примерно в семи милях отсюда. Прекрасная прогулка по тропинкам, вьющимся по холмам и долинам Девона. Я взял с собой запас съестного и с аппетитом все съел, устроившись под деревом в лесу. В Сент-Петроке я осмотрел церковь с интереснейшими фрагментами — увы, только фрагментами! — витражей и довольно любопытной фреской.
  — Благодарю вас, мистер Лейн. Встретили ли вы кого-нибудь на своем пути?
  — Никого, с кем я мог бы поговорить. Меня обогнала какая-то телега, я разминулся с двумя мальчиками на велосипедах и видел стадо коров… Если вы хотите проверить мои слова, то я оставил свою подпись в церковной книге посетителей. Вы можете прочесть там мое имя.
  — А в самой церкви вы никого не видели? Может быть, священника? Или церковного сторожа?
  — Нет, кроме меня, там никого не было. Дело в том, что Сент-Петрок — совсем затерянное в глуши местечко, а сама деревня находится в пятистах метрах от церкви.
  — Не подумайте, что мы не верим вашим словам, — добродушно сказал полковник. — Просто мы проверяем все свидетельские показания без исключения. Такие уж в полиции порядки, и нам надо им следовать, особенно в важных делах!
  — Это вполне понятно, — любезно отозвался Стефен Лейн.
  — Перейдем к другому пункту, — продолжал Уэстон. — Знаете ли вы что-нибудь о жертве? Есть ли у вас какие-либо соображения, которые могут нам помочь встать на правильный путь? Слышали ли вы что-нибудь, имеющее к этому делу?
  — Нет, — покачал головой Стефен Лейн. — Но я могу сказать вам следующее: как только я увидел Арлену Маршалл, я сразу же инстинктивно понял, что нахожусь в присутствии исчадия ада! Она воплощала в себе Грех и Зло! Женщина может быть добрым гением человека, которому она помогает и которого она вдохновляет, но она может также служить причиной его падения и гибели. Она может низвергнуть человека, сотворенного Богом, до уровня животного! Арлена Маршалл принадлежала к тем женщинам, которые пробуждают в мужчине самые низменные его инстинкты. Она была второй Иезавелью, и Божья молния поразила ее за бесчисленные грехи, ею свершенные!
  — Ее убила не молния, — поправил Пуаро. — Ее задушили! Она была задушена парой человеческих рук, мистер Лейн.
  Руки пастора дрожали, и пальцы его сжимались и разжимались, словно в судороге.
  — Я это знаю, — ответил он искаженным голосом. — Это чудовищно! Почему нужно так прямо об этом говорить?
  — Да просто потому, что это правда, — ответил Пуаро. — Чьи руки могли ее задушить? Есть ли у вас какие-либо соображения на этот счет?
  Лейн опустил голову.
  — Нет, я ничего об этом не знаю…
  Уэстон молча взглянул на Колгейта, и тот тоже ответил ему взглядом.
  — А теперь в бухту Гномов! — воскликнул полковник.
  Лейн повернулся к нему и спросил:
  — Это произошло там?
  Уэстон кивнул головой.
  — Можно мне пойти вместе с вами?
  Полковник открыл было рот, чтобы отказать пастору, но Пуаро опередил его:
  — Конечно, мистер Лейн. Вы составите мне компанию в лодке. Идемте!
  9
  Патрик Редферн опять греб к бухте Гномов. Его пассажирами были очень бледный Эркюль Пуаро, держащийся за живот, и Стефен Лейн. Полковник Уэстон направился к бухте через остров. Задержавшись в дороге, он добрался до пляжа в тот момент, когда днище лодки заскребло по прибрежной гальке. Полицейский в форменной одежде и другой полицейский в штатском двинулись навстречу начальнику полиции, как только увидели его. Уэстон уже начал расспрашивать их, когда пассажиры, высадившиеся из лодки, присоединились к маленькой группе.
  — Я думаю, что здесь не осталось ни одного квадратного сантиметра, который я бы не обследовал, — сказал полицейский Филипс.
  — Отлично. И что же вы нашли?
  — Все вот здесь, сэр. Извольте посмотреть.
  Находки были аккуратно разложены на большом плоском камне. В коллекцию входили ножницы, пустая пачка сигарет, пять жестяных крышечек, три обрывка веревки, несколько обгорелых спичек, старая газета, кусок курительной трубки, четыре пуговицы, кость от куриной ноги и флакон из-под масла для загара.
  Уэстон взглянул на этот набор и сказал:
  — Учитывая, что в наше время люди принимают пляжи за мусорную свалку, улов у нас бедный! Судя по этикетке, этот пустой флакон лежит здесь давно… да и все остальное тоже! Хотя, ножницы, похоже, совсем новые. Они блестят, значит, под вчерашний дождь они не попали. Где вы их нашли?
  — Внизу у лестницы, сэр… И кусок трубки там же…
  — Она, наверное, выпала из кармана у кого-то, кто спускался или поднимался по лестнице. Это вересковая трубка хорошего качества. Дорогая…
  — Если память мне не изменяет, — вмешался Пуаро, — капитан Маршалл сказал нам, что он потерял свою.
  — Маршалл здесь не при чем, — возразил Уэстон. — Не один он на свете курит трубку!
  Искоса Пуаро наблюдал за пастором Лейном, который дважды сунул руки в карман и дважды вынул ее пустой.
  — Вы ведь тоже курите трубку, не так ли, мистер Лейн? — спросил он.
  В его тоне не было ничего агрессивного, но тем не менее, этот вопрос не понравился пастору, который ответил:
  — Да. Моя трубка — мой старый верный товарищ…
  Одновременно с этими словами, пастор опять сунул руку в карман, на этот раз вытащил трубку, набил ее и закурил.
  Эркюль Пуаро подошел к Редферну, который стоял неподвижно с застывшим взглядом и отсутствующим видом.
  — Я доволен, — тихо проговорил Пуаро, — что ее унесли отсюда.
  Молодой человек, казалось, не слышал его..
  — Где было обнаружено тело? — спросил Стефен Лейн.
  — Прямо там, где вы стоите, сэр, — бодрым голосом ответил полицейский.
  Лейн отпрыгнул в сторону.
  — Учитывая прилив, — сказал полицейский, — след, который оставил ялик, подтверждает то, что миссис Маршалл приплыла сюда к без четверти одиннадцать.
  Уэстон удостоверился, что перед тем, как унести тело, его сфотографировали и позвали Редферна.
  — А теперь, молодой человек, не покажете ли вы нам вход в грот?
  Тот вздрогнул.
  — Он здесь…
  Показывая дорогу, он направился к живописному нагромождению скал у подножия отвесного берега и остановился у узкой расщелины между двумя огромными валунами.
  — Вот вход, — сказал он.
  — И не подумаешь, что здесь можно пройти, — заметил Уэстон.
  — Это впечатление обманчиво. Пролезть туда можно без труда.
  Повернувшись боком, Уэстон протиснулся в щель. Она действительно была не такой узкой, как казалось, и почти немедленно расширялась, превращаясь в достаточно просторное углубление, в котором можно было стоять во весь рост и ходить.
  Эркюль Пуаро и Стефен Лейн последовали за полковником, а полицейские остались на берегу. В гроте было темно. Уэстон зажег электрический фонарь с мощной лампой и стал водить им вокруг себя.
  — Места здесь достаточно, — констатировал он. А снаружи ведь даже не подумаешь…
  Кружок света метался по полу. Эркюль Пуаро принюхивался. Уэстон заметил это и сказал:
  — Воздух здесь почти приличный, не пахнет ни рыбой, ни водорослями.
  Для тонкого обоняния Пуаро воздух был не только чист, но и слегка надушен. Он хорошо знал этот деликатный аромат: этими духами пользовались две знакомые ему женщины…
  Фонарь больше не двигался.
  — Мне кажется, что ничего ненормального здесь нет, — сказал Уэстон.
  Пуаро указал ему пальцем на нечто вроде карниза, находящегося высоко на стене грота.
  — Надо бы проверить, нет ли там чего-нибудь.
  — Если там что-то есть, то только потому, что кто-то это туда положил. Но мы можем посмотреть…
  Получив это разрешение, Пуаро обратился к Лейну:
  — Мистер Лейн, вы высокого роста. Не согласитесь ли вы убедиться, что на этом карнизе ничего нет?
  Лейн повиновался, зацепившись одной рукой за край карниза и поставив ногу на выступ в скале. Вскоре его рука наткнулась на какой-то твердый предмет: эта была коробка…
  Выйдя из грота, они разглядывали свою находку.
  — Обращайтесь с ней осторожно, — предупредил их Лейн. — На ней могут быть отпечатки пальцев.
  Это была зеленая жестяная коробка с надписью «Сэндвичи».
  — Наверное, осталась после какого-нибудь пикника, — сказал Филипс.
  Прикрыв коробку своим носовым платком, он осторожно поднял крышку.
  — Внутри лежали две плоские коробки поменьше, тоже из жести, явно для бутербродов, и три другие с надписями «соль», «перец» и «горчица».
  Филипс открыл коробочку с надписью «соль». Она была полна до краев белым кристаллическим порошком.
  Он открыл следующую и удивился.
  — Смотрите-ка, они и в перечницу насыпали соль!
  Он снял крышку с плоских коробок и больше не стал называть их содержимое солью. Взяв немного порошка на кончик пальца, он слегка лизнул его и повернулся к Уэстону.
  — Это совсем не соль, сэр. На вкус порошок горький, и я скорее скажу, что это какой-то наркотик!
  
  
  Полковник проворчал, красноречиво выражая одолевавшие его чувства:
  — Это не упрощает наше дело!
  Они уже были в отеле.
  — Если выяснится, что в эту историю замешана шайка торговцев наркотиками, — продолжал он, перед нами открывается несколько возможностей. Первая, это что миссис Маршалл входила в состав их банды. Что вы об этом думаете, Пуаро?
  — Может быть, — осторожно ответил Пуаро.
  — Вторая — это то, что она сама употребляла наркотики.
  Пуаро покачал головой в знак несогласия.
  — Это совершенно неправдоподобно, — объяснил он. — Арлена Маршал была уравновешенной женщиной, пышущей здоровьем, и вы не обнаружили ни малейшего следа уколов на ее теле. Я знаю, что это ничего не доказывает, так как она могла вдыхать наркотики. Но, поверьте мне, она ими не пользовалась.
  — Тогда может быть, — сказал Уэстон, — что она случайно вступила в контакт с какой-нибудь бандой торговцев наркотиками и что они решили заставить ее молчать. Мы скоро узнаем, о каком наркотике идет речь. Несдон выясняет это. Очевидно, что если мы имеем дело с бандой, нам придется нелегко. Эти люди пренебрегают тем, что они называют предрассудками…
  Он замолчал, так как дверь открылась, и в комнату вошел мистер Хорас Блатт. Он был мокрый от пота и вытирал свое лицо платком, но его мощный голос звучал по-прежнему громко.
  — Я только что вернулся, — заявил он до того, как кто-либо успел открыть рот, — и мне сообщили о случившемся. Это вы начальник полиции? Мне сказали, что я найду вас здесь. Меня зовут Блатт, Хорас Блатт. Могу ли я быть вам полезен?
  И, не дожидаясь ответа, добавил:
  — Я лично этого не думал. С самого утра я весь день пробыл в море на своем паруснике. Я покинул отель очень рано и, естественно, все пропустил. Вот уж не повезло…
  Он заметил в силе присутствующих Пуаро.
  — А, Пуаро! Я вас сразу не увидел! Значит, вы тоже участвуете в расследовании. Этого было не избежать! Шерлок Холмс против местной полиции, как и полагается! А полковник у нас за Лестрейда. Что ж, мне это по душе! Я буду счастлив увидеть, Пуаро, ваш номер детектива любителя!
  Он плюхнулся в кресло, вытащил портсигар, открыл его и предложил сигарету Уэстону.
  С легкой улыбкой полковник отказался:
  — Спасибо, нет! Я неисправимый курильщик трубки.
  — Я тоже! При случае не откажусь от сигареты, но ничто не сравнится с хорошей трубкой!
  — Ну так курите, не стесняйтесь! — любезно предложил Уэстон.
  — У меня нет с собой трубки.
  Он закурил сигарету и продолжал:
  — Но речь не об этом! Расскажите мне, что произошло! Единственное, что я знаю, это то, что миссис Маршалл нашли убитой на одном из пляжей острова.
  — В бухте Гномов, — уточнил Уэстон.
  Он поджидал реакцию Блатта, но оказался разочарован.
  — Ее, говорят, задушили?
  — Да, задушили.
  — Это скверное дело, ужасно скверное! Заметьте, что она сама нарывалась на неприятности. Любила повеселиться, ничего не скажешь, а, Пуаро? А кто ее убил? Вы сами не знаете, или нельзя спрашивать?
  Уэстон улыбнулся.
  — Видите ли, в принципе вопросы здесь задаем мы, — мягко проговорил он.
  — Простите меня. Давайте ваши вопросы! — с жестом извинения сказал Блатт.
  — Сегодня вы выходили в море. Во сколько вы ушли из отеля?
  — Без четверти десять.
  — Вы были с кем-нибудь?
  — Нет, один! На борту лишь я составлял компанию мистеру Блатту.
  — Где вы были?
  — Я отправился вдоль берега по направлению к Плимуту. Обед я взял с собой. Ветра не было, и далеко я не уплыл.
  Уэстон задал еще два или три вопроса на эту тему и затем сменил ее.
  — Вы были знакомы с Маршаллами. Можете ли вы сообщить нам о них что-нибудь полезное?
  — Я вам уже высказал свое мнение: это убийство из ревности! Все, что я могу добавить, это то, что убил ее не я! У прекрасной Арлены не нашлось для меня роли в ее труппе. Герой-любовник с большими голубыми глазами у нее уже был… И, если вам угодно знать мое мнение, Маршаллу это не нравилось!
  — Вы можете это доказать?
  — Я видел пару раз, как он исподлобья смотрел на Редферна, вот и все. Любопытный экземпляр, этот Маршалл! С виду такой тихий и спокойный, большую часть времени полусонный, но в это поверит только тот, кто не знает, какая у него репутация на бирже! Мне рассказывали о нем две-три истории, которые что-нибудь да значат. Один раз дело просто кончилось настоящей дракой. Надо сказать, что тот тип действительно подложил ему свинью. Маршалл доверял ему, а он его обманул. Скверное дело, говорили. Ну так Маршалл к нему явился и избил его до полусмерти! Тот тип не подал в жалобы в суд, как мне сказали, потому, что не захотел, чтобы полиция совала нос в его дела. Я вам просто передаю то, что мне рассказали…
  — Значит, — проговорил Пуаро, — вы считаете возможным, что капитан Маршалл задушил свою жену?
  — Секундочку! Я этого не говорил! Я просто сказал, что Маршалл из тех людей, с которыми шутки плохи, а это совсем не то же самое!
  Наступила тишина.
  — У нас есть основания полагать, — продолжал Пуаро, — что миссис Маршалл отправилась сегодня в бухту Гномов для того, чтобы встретиться там с кем-то. По вашему мнению, с кем?
  Мистер Блатт подмигнул.
  — Это не только мое мнение, это факт: с Редферном.
  — Нет, это был не Редферн.
  Мистер Блатт очень удивился.
  — Ну, в таком случае, я не знаю, — заколебался он. — Я, правда, не знаю…
  Потом уже уверенным тоном он добавил:
  — Единственное, что я могу утверждать, как я вам уже говорил, это то, что встретиться она собиралась не со мной! Счастливчиком был не я! Я не думаю, что это был Гарднер. Его жена не спускает с него глаз! Тогда кто же? Этот старый дурак Барри? Ну так это просто было бы обидно! Остается один пастор… Вот смех-то, если это он!
  И он громко расхохотался.
  Затем, отвечая на вопрос Уэстона, который невозмутимо и несколько холодно спросил его, не видел ли он кого-либо еще, добавил:
  — Нет, как я ни стараюсь, мне никто не приходит в голову. У меня впечатление, что эта история наделает много шума. Пресса бросится на нее, как мухи на варенье, и достопочтенным постояльцам «Веселого Роджера» придется сбавить гонор. Им это пойдет на пользу! Ведь они куда как больше воображают и меньше веселятся, чем это обещает вывеска отеля!
  — Вы недовольны вашим пребыванием здесь? — мягко спросил Пуаро.
  — И да, и нет. Что касается моря, пейзажа, обслуживания и пищи — ничего не скажешь! Но вот клиентура — полный нуль! Им не хватает сердечности! Вы меня понимаете? Мои деньги не хуже их, и мы здесь для того, чтобы поразвлечься и повеселиться… Так почему же не делать этого? Люди, которые делятся на кланы, которым нечего сказать, кроме как «здравствуйте», «до свидания» и «какая хорошая погода» все эти чучела, которым, похоже, не нравится жить на земле… Я их не переношу!
  И, еще более красный, чем всегда, он умолк. Потом вытер лоб и произнес, словно извиняясь:
  — Не обращайте внимание на то, что я говорю! Сегодня я устал, как черт!
  
  
  — Мы замерили время, — сказал инспектор Колгейт. — Дойти от отеля до лестницы, которая спускается у бухте, три минуты, если идти, пока вас видно из отеля, а потом бежать во всю прыть.
  — Это меньше, чем я думал, — ответил Уэстон.
  — От верха лестницы до пляжа — одна минута пятнадцать секунд. Чтобы подняться — две минуты. Это цифры полицейского Флинта, который в своем роде атлет. Чтобы добраться до бухты не торопясь, нужно около четверти часа.
  — Нам надо заняться выяснением еще одного момента, — продолжал Уэстон. — Я имею в виду трубку…
  — Это уже сделано, — отозвался Колгейт. — Блатт курит трубку. Мистер Маршалл и мистер Лейн тоже. Редферн курит сигареты, американец предпочитает сигары. В номере Маршалла есть трубка, в номере Блатта — две, в номере Лейна — одна. Глэдис Нарракот говорит, что у Маршалла две трубки; другая горничная, которая не особенно памятлива, не знает, сколько трубок у остальных. Она только помнит, что видела две или три трубки у них в номерах…
  — Так. Больше у вас ничего?
  — Я поинтересовался, чем был занят сегодня утром обслуживающий персонал. Ничего подозрительного я не обнаружил. Генри, бармен, не покидал своей стойки. Его показания подтверждают слова Маршалла: он видел капитана примерно без десяти одиннадцать. Уильям провел почти все утро за починкой лестницы. Джордж подкрашивал белые полосы на теннисном корте, а потом ухаживал за зелеными растениями и цветами в столовой. Ни тот, ни другой не могли видеть, шел ли кто-нибудь по направлению к острову.
  — Во сколько вода схлынула с дамбы?
  — Примерно в пол-десятого.
  Уэстон погладил большим пальцем свои усы.
  — Может быть, кто-то и пришел оттуда, — сказал он. — Нам ведь теперь надо рассматривать вещи под другим углом… И он рассказал о том, что они обнаружили в гроте Гномов.
  
  
  В дверь постучали.
  — Войдите! — сказал Уэстон.
  Это был капитан Маршалл.
  Он хотел узнать, можно ли приступать к подготовке похорон.
  — Разумеется, — ответил Уэстон. — Судебное следствие состоится послезавтра.
  Инспектор Колгейт подошел к ним, держа в руках три письма, доверенных ему Маршаллом.
  — Разрешите мне вернуть вам это.
  Капитан Маршалл взял письма и поблагодарил Колгейта с многозначительной улыбкой.
  — Я полагаю, что вы проверили скорость моего печатания на машинке и надеюсь, что получили нужные вам сведения.
  — Да, и я могу выдать вам справку о том, что вы совершенно здоровы, — пошутил полковник. — Нам понадобился почти час, чтобы перепечатать ваши письма. К тому же, горничная слышала стук вашей машинки до без пяти одиннадцать. И наконец, еще один свидетель видел вас за работой в двадцать минут двенадцатого.
  — Что ж! — ответил Маршалл. — Все это действительно приятно слышать.
  — Да-да. Мисс Дарнли открыла дверь в ваш номер в двадцать минут двенадцатого. Вы были настолько поглощены своей работой, что даже не слышали, как она вошла.
  На лице Маршалла не дрогнул ни один мускул.
  — Это мисс Дарнли вам сказала? — спокойным голосом спросил он. — Она ошибается. Я ее прекрасно видел, хоть она этого и не заметила. Я видел ее отражение в зеркале.
  — И тем не менее, — заметил Пуаро, — вы не перестали печатать?
  — Нет. Я хотел побыстрее все закончить.
  Он осведомился, есть ли к нему еще вопросы и, услышав отрицательный ответ Уэстона, слегка наклонил голову в вежливом поклоне и вышел.
  Уэстон огорченно вздохнул.
  — Ну вот! Уходит наш подозреваемый номер один! Он невиновен!
  Чуть позже к ним зашел доктор Несдон. Он выглядел крайне возбужденным.
  — С тем, что вы мне прислали, можно отправить на тот свет порядочное количество людей!
  — Что же это?
  — Что? Это хлоргидрат диацетилморфия. То, что обыкновенно называют героином.
  Инспектор Колгейт обрадованно присвистнул.
  — На этот раз мы на верном пути! Поверьте мне, эта история с наркотиками — ключ ко всему делу!
  10
  Из таверны «Пурпурный бык», в зале которой только что закончилось судебное заседание, вышла небольшая толпа людей.
  Розамунда Дарнли подошла к капитану Маршаллу.
  — Ну что, Кен? — сказала она. — Все довольно хорошо кончилось…
  Он не ответил, возможно, потому, что чувствовал на себе взгляды деревенских жителей, которые смотрели на него во все глаза и с великим трудом удерживали себя от того, чтобы показать на него пальцем и громко заявить «Это он! Это муж убитой!» Они говорили так тихо, что их голоса не доносились до него, но все-таки он их слышал. Это был современный вариант позорного столба.
  С прессой у него тоже возникли проблемы: молодые люди, ведущие себя самоуверенно и дерзко, оказались способными пробить стены молчания, за которыми он пытался укрыться. Он ответил на их вопросы односложными репликами в духе «Мне нечего вам сказать», убежденный таким образом, что его слов никто не исказит, и, тем не менее, обнаружил в утренних газетах длинные высказывания, которые он якобы сделал и где не было ничего похожего на правду. «На вопрос, считает ли он, что таинственная смерть его жены может иметь другое объяснение, чем то, согласно которому на остров специально с целью убийства проник преступник, капитан Маршалл заявил, что…»
  Фотографы щелкали своими аппаратами без устали. Один из щелчков затвора заставил его повернуть голову. Молодой блондин, довольный сделанным снимком, поблагодарил его улыбкой. Мисс Дарнли шепнула:
  — Подпись под фотографией: «После следствия капитан Маршалл вышел из „Пурпурного быка“ в сопровождении своей знакомой.»
  Маршалл нахмурил брови.
  — Зачем сердиться, Кен? — сказала она. — Надо с этим смириться. Я имею в виду не только смерть Арлены, но и все, что из нее следует: устремленные на вас взгляды, шепот у вас за спиной, нелепые интервью в газетах и так далее. Чтобы пройти через это, нужно относиться ко всему с юмором. Не поддавайтесь унынию из-за этих глупостей и отвечайте на все иронической улыбкой!
  — Такое поведение в вашем стиле, не правда ли?
  — Да. Я знаю, что оно не в вашем. Вы надеетесь защититься напускной холодностью. Не реагировать, оставаться невозмутимым и быть выше молвы… Это все отлично, но к вашей ситуации не подходит! Вознестись над толпой вы сейчас не можете. Вы находитесь в центре сцены, у всех на виду, в свете прожекторов. Как полосатый тигр на белом фоне! Вы муж убитой!
  — Розамунда, я прошу вас!
  — Но, мой дорогой Кен, я ведь желаю вам только добра!
  Они сделали несколько шагов молча, потом он сказал с глубокой искренностью:
  — Я знаю это и беспредельно вам за все благодарен.
  Они вышли из деревни. Любопытствующие еще смотрели на них, но уже издалека. Розамунда вернулась к тому, о чем она только что говорила.
  — В общем, все не так уж плохо. А как вы думаете?
  Он ответил не сразу:
  — У меня нет на этот счет никакого мнения.
  — А что говорит полиция?
  — Она ведет себя очень сдержанно.
  Они помолчали, потом она сказала:
  — Этот маленький человечек, Пуаро… Он активно принимает во всем участие?
  — Он как будто выбрал местожительство карман начальника полиции и не отходит от него ни на шаг.
  — Я знаю. Но чем-нибудь он занимается?
  — Откуда же мне знать?
  Она задумалась.
  — Он уже стар, — сказала она после паузы. — И, наверное, начинает выживать из ума…
  — Возможно.
  Они подошли к дамбе. Остров перед ними, казалось, спал в лучах солнца.
  — Странно, — начала Розамунда, — как иногда вещи выглядят нереальными. Мне сейчас кажется, что все это только приснилось, а на самом деле ничего не было…
  — Я понимаю вас, — ответил он. — Природа безразлична. Что изменилось, если стало одним муравьем меньше?
  — Да. И именно так на это надо смотреть.
  Он бросил на нее быстрый взгляд и очень тихо проговорил:
  — Не волнуйтесь, Розамунда. Ведь для этого нет никаких причин… Никаких!
  
  
  Навстречу им по дамбе бежала Линда.
  Добежав до них, она остановилась, тяжело переводя дух. Розамунде показалось, что она нервничает. Даже слишком. Ее губы были сухими, а темные круги под глазами портили ее детское лицо.
  — Ну что? — спросила она.
  — Дело отложили на две недели, — ответил Маршалл.
  — Это значит, что они ничего не решили?
  — Нет. Им нужны новые данные.
  — Но… что они думают?
  Маршалл непроизвольно улыбнулся.
  — Моя бедная малышка, — сказал он. — Откуда мне знать? И кого ты подразумеваешь под словом «они»? Королевского прокурора, присяжных заседателей, полицию, журналистов или лезеркомбских рыбаков?
  — Полицию.
  — Полицию! Ты же понимаешь, что она не станет кричать на всех перекрестках, о чем она думает!
  Они подошли к отелю, и он вошел в него, не добавив больше ни слова. Розамунда пошла за ним следом, но Линда окликнула ее.
  Молодая женщина повернулась. Она увидела такое несчастное маленькое личико и прочла в глазах Линды столько отчаяния, что направилась обратно и подошла к девочке. Она взяла Линду под руку и потянула ее за собой в сторону от отеля на маленькую тропинку, ведущую на другой конец острова.
  — Самое главное, Линда, — сказала она с почти материнской нежностью, — это больше ни о чем не думать! То, что случилось, ужасно, я знаю, что ты перенесла тяжелый шок, и догадываюсь, о чем ты хочешь мне сказать. Но зачем все время думать о таких страшных вещах? Почему ты только об этом и думаешь, раз уж, если говорить правду, ты не любила Арлену?
  — Да, это так, — дрожащим голосом воскликнула Линда. — Я не любила ее!
  — Вот именно! Горевать о ком-то, кого ты любила, это понятно! Тогда сам себе не прикажешь: «Я больше не хочу переживать!» Но в других случаях, как бы ужасно все ни казалось, достаточно по-настоящему захотеть, чтобы больше об этом не думать!
  — Вы не понимаете меня, — сказала Линда.
  — Я как раз, наоборот, отлично тебя понимаю.
  Линда покачала головой.
  — Нет, вы меня не понимаете… Даже совсем не понимаете! И Кристина тоже! Вы обе очень добры ко мне, но вы меня не понимаете! Вы считаете, что я просто забиваю себе голову бог знает чем, что все это игра воображения… Но это не так… Если бы вы знали то, что знаю я!
  Молодая женщина вздрогнула и резко остановилась. Она высвободила свою руку из-под руки Линды и, напрягаясь, чтобы сохранить спокойствие, спросила:
  — Что же ты знаешь?
  Линда отвела глаза.
  — Ничего, — прошептала она, опустив голову.
  Розамунда сжала ее локти в своих руках и, глядя ей прямо в глаза, медленно произнесла:
  — Будь осторожна, Линда! Я тебя умоляю, будь осторожна!
  Девочка смертельно побледнела.
  — Я и так осторожна, — прошептала она. — Я все время осторожна!
  — Послушай меня, — начала Розамунда голосом, в котором звучала страстная мольба. — Я повторяю тебе то, что только сказала… Но оказывается, это еще более необходимо, чем я думала! Выброси всю эту историю из головы и больше не думай об этом!.. Забудь о ней!.. Если ты захочешь, ты сможешь… и это надо сделать!.. Арлена умерла, и к жизни ее ничто не вернет!.. Ну так забудь… и думай о будущем! А самое главное, держи язык за зубами!
  Линда дрожала.
  — Похоже на то, что вы все знаете, — выдохнула она.
  — Я ничего не знаю, — ответила Розамунда голосом, полным отчаянной решимости. — Ничего, слышишь? Я считаю, что убийца просто неизвестно откуда взявшийся маньяк, сумасшедший!.. Это самая правдоподобная гипотеза, и рано или поздно полиции придется с ней согласиться! Так, наверное, должно было случиться, и так оно и случилось!
  — Если папа…
  — Молчи!
  — Я хотела вам что-то сказать. Мама…
  — Что мама?
  — Маму обвинили в убийстве?
  — Да.
  — А потом папа на ней женился. Значит, папа считает, что убивать — это не плохо?.. То есть, не всегда плохо…
  — Не говори таких вещей, Линда! Даже мне… У полиции нет никаких улик против твоего отца. У него есть алиби… Неопровержимое алиби. Он ничем не рискует…
  — Значит, они думали, что папа…
  — Откуда мне знать, что они думали? Главное, теперь они знают, что он не мог ее убить! Ты понимаешь? Он не мог ее убить!
  В ее голосе звучала необычайная сила, нота полной убежденности, которую она настойчиво старалась передать девочке.
  Линда была глубоко взволнована. Ее тело содрогалось от нервной дрожи.
  — Не бойся! — продолжала Розамунда. — Скоро ты сможешь уехать отсюда и забыть обо всем плохом!
  С неожиданной яростью Линда крикнула:
  — Нет! Я никогда этого не забуду!
  Она вырвалась из объятий молодой женщины и со всех ног ринулась к отелю.
  Изумленная Розамунда осталась стоять, как вкопанная.
  
  
  — Дорогая миссис Редферн, я бы хотел кое-что у вас спросить.
  Кристина Редферн взглянула на Пуаро, но мысли ее были явно далеки от него.
  — Да?
  От Эркюля Пуаро не ускользнуло, что она думала о чем-то другом. Он заметил, что молодая женщина уже давно не сводила глаз со своего мужа, который ходил взад и вперед по террасе перед баром. Но на данный момент его не интересовали проблемы их супружеской жизни. Ему нужно было получить от нее информацию.
  — Речь идет о фразе, которую вы на днях произнесли и которая привлекла мое внимание.
  Кристина с отсутствующим видом опять следила за Патриком.
  Несмотря на это, Пуаро продолжал:
  — Это было в тот момент, когда вы отвечали на вопрос начальника полиции. Вы рассказали, как в то утро, когда было совершено преступление, вы вошли в номер к Линде Маршалл. Там никого не было, и по вашим словам, Линда, вернулась в тот момент, когда вы находились у нее. Уэстон спросил вас, где была Линда.
  Кристина ответила с легким нетерпением в голосе:
  — Я ответила, что она ходила купаться.
  — Вы сказали не совсем это. Вы не сказали: «Она ходила купаться», а «Она сказала мне, что ходила купаться.»
  — Это одно и то же.
  — Нет, и здесь есть одна очень существенная разница! Сама форма вашего ответа дает некоторые интересные указания о ходе ваших мыслей. Линда Маршалл входит к себе в пляжном халате и, тем не менее, по какой-то причине вам не сразу приходит в голову, что она ходила купаться. Что и доказывает произнесенные вами слова: «Она сказала мне, что ходила купаться.» Я хотел бы знать, почему вас удивило то, что она вам сказала. Потому ли, что в поведении ее что-то говорило об обратном? Потому ли, что на ней было что-то надето? — Можете ли вы мне это объяснить?
  Кристина больше не смотрела на Патрика. Слова Пуаро, видимо, заинтересовали ее.
  — Ну, мсье Пуаро, — ответила она, — вы действительно очень сильны! Ведь вы правы!.. Как вы говорите, я и вправду слегка удивилась — я теперь это хорошо помню, — когда Линда сказала мне, что она ходила купаться.
  — Почему вы удивились?
  — Я стараюсь вспомнить… Наверное… Да, наверное, из-за пакета, который она держала в руках.
  — У нее был пакет?
  — Да.
  — Знаете ли вы, что в нем находилось?
  — Да, знаю, потому что бечевка, которой он был связан, порвалась и потому еще, что, как это обычно случается в деревнях, пакет был завернут плохо. Упав на пол, он развернулся. Там были свечи, и мы вместе собрали их.
  — Вот как… — промолвил Пуаро. — Свечи…
  Кристина удивленно посмотрела на него.
  — Похоже, что это интересует вас, мсье Пуаро. Можно ли узнать, почему?
  Он ответил на ее вопрос тоже вопросом:
  — Сказала ли вам Линда, зачем она купила эти свечи?
  — Мне кажется, что нет, — ответила она, немного подумав. — Может быть, ей было мало электрического света, чтобы читать в кровати…
  — Я уверен, что дело не в этом. В изголовье ее кровати есть лампа, и она отлично работает.
  — В таком случае я не знаю, зачем они ей понадобились!
  Помолчав, Пуаро спросил:
  — Как она повела себя, когда ее пакет раскрылся на полу?
  — Она выглядела смущенной…
  — А теперь другой вопрос, — сказал Пуаро. — Заметили ли вы у нее в комнате календарь?
  — Календарь? Какой календарь?
  — Настенный, отрывной. Думаю, что он был зеленого цвета…
  Стараясь вспомнить, Кристина наморщила лоб.
  — Мне кажется, что я недавно где-то видела зеленый календарь. Но где? Не могу вспомнить. Он был бледно-зеленый… Может быть, и в номере Линды, но я в этом не уверена.
  — Во всяком случае, вы календарь где-то видели?
  — Да, я точно где-то его видела!
  Она немного помолчала и сказала:
  — А теперь, мсье Пуаро, объясните мне, что все это значит? Куда вы клоните?
  Пуаро вынул из кармана маленький томик в кожаном переплете.
  — Вы уже видели эту книгу? — спросил он.
  — Кажется, да… Подождите… Да-да, теперь я помню… Я видела ее в книжном магазинчике в деревне… Линда держала ее в руках. Когда она увидела меня, она тут же захлопнула ее и поставила на место. Мне захотелось узнать, что это за книга, но потом я о ней забыла!
  Пуаро показал ей название: История колдунов и колдовства с последующим трактатом об изготовлении ядов.
  Кристина с удивлением взглянула на Пуаро.
  — Что это значит?
  — Дорогая миссис Редферн, — строго произнес Пуаро, — это может значить очень многое!
  Она собиралась еще что-то спросить, но он не дал ей этой возможности.
  — Последний вопрос. Принимали ли вы в то утро ванну до того, как идти играть в теннис?
  Она изумленно посмотрела на него.
  — Ванну?
  — Да, ванну.
  — Нет… Я бы не успела. И потом, я бы не стала принимать ванну до игры в теннис, После, может быть, но наверняка не до.
  — Вернувшись с тенниса, вы зашли к себе в ванную?
  — Да. Просто, чтобы сполоснуть руки и лицо.
  — Ванной вы не пользовались?
  — Я совершенно точно помню, что нет.
  — Спасибо, — сказал Пуаро и добавил с любезной улыбкой: — Впрочем, это не имеет значения.
  
  
  Эркюль Пуаро стоял возле стола, на котором миссис Гарднер разложила свою мозаику-головоломку.
  Увидев его, она вздрогнула.
  — А, это вы, мсье Пуаро? Вы так тихо подошли, что я вас не слышала. Вы, вероятно, пришли со следствия?.. Одна мысль, что оно состоится сегодня, так взволновало меня, что я оказалась ни к чему не пригодной, вот и взялась за эту головоломку. Мне даже не захотелось пойти посидеть на пляже. Мистер Гарднер вам скажет, что когда мои нервы в таком состоянии, единственный способ их успокоить — это складывать мозаику… Но куда же мне положить этот кусочек? Он явно часть ковра, но он никуда не подходит!
  Пуаро деликатно взял двумя пальцами маленький кусочек дерева и сказал, разглядывая его:
  — Этот кусочек имеет свое место, дорогая миссис Гарднер, но не то, которое вы ему определили. Это кусочек кошки!
  — Да это же невозможно! Кошка ведь черная!
  — Это действительно кошка черная, но кончик хвоста у нее белый. Взгляните!
  — А ведь вы правы!.. Какой вы молодец, мсье Пуаро! Но согласитесь с тем, что люди, которые придумывают эти головоломки, просто злодеи. Можно подумать, что они нарочно подстраивают ловушки, чтобы ввести других в заблуждение!
  Она положила другой кусочек и продолжала:
  — Вы знаете, мсье Пуаро, что я вот уже дня два как за вами наблюдаю? Со дня моего приезда сюда мне хочется увидеть, как вы распутываете уголовное дело. Не подумайте, что я бессердечная и что мне не жалко этой бедной женщины, которая умерла. Наоборот, каждый раз, когда я о ней думаю, я вся дрожу… Я как раз сегодня утром говорила мистеру Гарднеру, что нам надо уехать отсюда, не то я заболею… Он мне ответил, что теперь, когда расследование закончено, это возможно. Так что мы наверняка завтра уедем… Поверьте мне, я ни о чем не жалею!.. Но мне хотелось знать, как полиция определяет, кто виновен. Вы бы мне доставили такое удовольствие, мсье Пуаро, если бы вы согласились объяснить мне ваши методы!
  — Что вам сказать? Всякое расследование похоже на вашу головоломку. У вас есть куски, которые надо сложить в определенном порядке. Нечто вроде мозаики… Перед вами лежат маленькие кусочки разных цветов и форм, и как бы причудливо ни выглядел каждый кусочек, ему надо найти место среди других!
  — Это просто потрясающе, мсье Пуаро, вы так прекрасно объясняете.
  — Иногда, — продолжал он, — вам попадается кусочек вроде того, который только что вызвал у вас затруднения. Вы разложили все элементы головоломки, все подобрали по цветам, а один кусочек остается не у дел и никуда не подходит. А все потому, что вы думали, будто это часть ковра из белого меха, а на самом деле это часть черной кошки!
  — Как это необыкновенно интересно! Вы собрали уже много кусочков, мсье Пуаро?
  — Немало. Каждый человек в этом отеле дал мне свой. Даже вы, дорогая миссис Гарднер…
  — Я? — слабо вскрикнула миссис Гарднер.
  — Да, вы. Одно из ваших замечаний сыграло для меня большую роль. Можно сказать, что оно явилось для меня лучом света, озарившим тьму.
  — Как это невероятно! Я вас прошу, мсье Пуаро, продолжайте!
  — Извините меня, дорогая миссис Гарднер, но остальное я прибегаю для последней главы.
  — Какая жалость! — искренне вздохнула миссис Гарднер.
  
  
  Эркюль Пуаро тихонько постучал в дверь капитана Маршалла, через которую доносился стук пишущей машинки.
  В ответ раздался короткий возглас, и Пуаро вошел.
  Сидя за маленьким столиком, стоящим между окнами, капитан печатал на машинке. Он сидел спиной к своему посетителю, и его глаза встретились с глазами Пуаро в зеркале, находившемся прямо напротив него.
  — Что вам угодно? — ворчливо спросил он.
  — Простите меня за то, что я беспокою вас, капитан. Вы заняты?
  — А разве это не видно?
  — У меня есть к вам совсем маленький вопрос.
  — Я устал отвечать на вопросы! — воскликнул Маршалл. — Я уже ответил на вопросы полиции, и я совершенно не расположен отвечать еще и на ваши!
  — Мне надо спросить у вас только одну вещь, очень простую!.. Когда в то утро вы кончили печатать на машинке, приняли ли вы ванну до того, как идти играть в теннис?
  — Принял ли я ванну? Конечно, нет! Я же за час до этого искупался!
  — Благодарю вас. Это все, что мне нужно было знать.
  — Но почему вы…
  Маршалл передумал, пожал плечами и не стал задавать вопрос.
  Пуаро вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
  — Он совершенно свихнулся, — буркнул капитан Маршалл, вновь поворачиваясь к своей машинке.
  
  
  Пуаро встретил мистера Гарднера у бара. Держа в каждой руке по коктейлю, американец явно намеривался направиться к своей супруге, все еще не сложившей своей головоломки.
  Он любезно улыбнулся Пуаро и предложил ему коктейль. Детектив поблагодарил его и отказался.
  — Что вы думаете о расследовании? — спросил он.
  Мистер Гарднер поставил бокалы на стол и понизил голос.
  — У меня впечатление, что эти люди сами не знают, что им нужно. Но тем не менее мне кажется, что у полиции есть в руках козырь.
  Пуаро согласился.
  Мистер Гарднер добавил еще более конфиденциальным тоном:
  — Между нами говоря, я рад тому, что могу увезти миссис Гарднер. Она крайне впечатлительная женщина, и события последних дней очень плохо повлияли на нее. Она просто превратилась в клубок нервов…
  Пуаро слушал, но не терял свою мысль.
  — Могу ли я задать вам один вопрос? — спросил он.
  — Хоть десять, если вам угодно. Я буду счастлив оказаться вам полезным.
  — Благодарю вас. Мистер Гарднер, вы опытный человек, и я знаю, что у вас верные суждения. Не поведаете ли вы мне с полной откровенностью, что вы думаете о покойной миссис Маршалл?
  Крайне удивленный, американец, прежде чем ответить, огляделся по сторонам. Затем он едва слышно прошептал:
  — Я слышал многое из того, что о ней рассказывают. В основном, это дамские сплетни. Но если вы хотите знать мое личное мнение, то я скажу вам, что она была глупой женщиной…
  — Спасибо. Это чрезвычайно интересное замечание.
  
  
  — Что, наступила моя очередь? — смеясь спросила Розамунда Дарнли.
  — Простите?
  — Несколько дней назад меня допрашивал начальник полиции, — объяснила молодая женщина. — Вы же ему ассистировали. А сегодня вы действуете самостоятельно. Личное расследование, вне официальной полиции. Я за вами уже давно наблюдаю. Вы начали с миссис Редферн. Потом вы взялись за миссис Гарднер. Из окна холла я видела, как вы исповедовали ее над этой чудовищной мозаикой. Вот я и подумала: «Сейчас настанет моя очередь!»
  Они сидели на Солнечном карнизе. У их ног море было сине-зеленого цвета. Вдали оно казалось ослепительно голубым.
  — Вы очень умны, мадам, — сказал Пуаро, — и я заметил это еще в день моего прибытия. Поэтому мне и хотелось бы поговорить с вами о нашем деле.
  — Вам интересно узнать, что я обо всем этом думаю?
  — Да.
  Она выждала несколько секунд и ответила:
  — Что ж, мне это кажется довольно просто. Разгадка кроется в прошлом этой женщины.
  — Вы так считаете?
  — О, речь не идет обязательно об очень далеком прошлом!.. Вот как я это себе представляю. Арлена была красива, очень красива и очень привлекательна. Но мне кажется, что мужчины быстро ей надоедали. В числе ее… скажем, «поклонников», нашелся один, который не смирился со своей отставкой. Поймите меня правильно, я не хочу сказать, что вы найдете его в радиусе одной мили отсюда. Возможно, это претенциозный и честолюбивый человек, который считает, что лучше него нет на свете. Я думаю, что он выследил ее здесь, выждал удобный момент и убил ее.
  — По-вашему, это кто-то, пришедший с побережья? — спросил Пуаро.
  — Да. И он поджидал ее, спрятавшись в гроте.
  Пуаро покачал головой.
  — Пошла бы она на свидание с человеком, которого вы только что описали? Я в этом сомневаюсь. Она бы посмеялась над его претензиями и никуда бы не пошла.
  — Она могла не знать, что это он. Он мог поставить под письмом чужую подпись.
  — Это возможно. Но вы забываете одну вещь: человек собиравшийся кого-то убить, не пойдет на риск пройти у всех на виду по дамбе и мимо отеля. Его могли увидеть.
  — На этот риск надо было пойти. Мне кажется вполне вероятным, что он пробрался на остров, никем не увиденный.
  — Это действительно не исключено, я с вами согласен. Но он не мог знать заранее, что его не увидят. Он не мог на это рассчитывать.
  — А не забываете ли вы о погоде, мсье Пуаро?
  — О погоде?
  — Да. В тот день была великолепная погода, но накануне сначала был туман, а потом пошел дождь. Кто угодно мог незаметно проникнуть на остров! Ему надо было лишь добраться до пляжа и провести ночь в гроте.
  Пуаро долго смотрел на нее и потом сказал:
  — Вы знаете, что за вашими словами скрывается очень много возможностей?
  Она покраснела и ответила:
  — Это просто предположение и больше ничего. А теперь поделитесь со мной вашими мыслями!
  Он задумался, устремив взгляд в морскую даль.
  — Будь по-вашему, — произнес он наконец. — У меня несложная манера мышления, и я всегда считаю, что виновен тот, у кого есть, по всей видимости, наибольшая возможность совершить преступление. С самого начала у меня сложилось впечатление, что все, предстающее моим глазам, указывало на одно и то же лицо.
  — Продолжайте, — сказала она, и беспокойство засквозило у нее в голосе.
  — Но здесь есть одно осложнение: тот, о ком я думал, физически не мог этого сделать!
  Она почувствовала легкое облегчение.
  — И что же?
  Он пожал плечами.
  — Как нам быть в таком случае? В этом и заключается проблема!
  Воцарилось длительное молчание.
  — Позвольте мне задать вам один вопрос, мадемуазель.
  — Пожалуйста!
  Она заняла оборонительную позицию и напряженно смотрела на него. Но вопрос оказался не тем, которого она ожидала.
  — Можете ли вы мне сказать, приняли ли вы ванну, вернувшись в отель до игры в теннис? — спросил Пуаро.
  — Ванну? — непонимающе переспросила она. — Что вы имеете в виду?
  — По-моему, я до предела ясен! Ванну. У вас в номере имеется некий эмалированный предмет. Если повернуть кран, туда начнет наливаться вода. Вы погружаетесь в нее, потом выходите, вынимаете пробку и — буль-буль — буль! — вода утекает в канализационные трубы…
  — Мсье Пуаро, да не сошли ли вы с ума?
  — Я? Нет, я остаюсь в здравом уме.
  — Ну, если вы в этом уверены… Нет, я не принимала ванны.
  — А! В таком случае, никто не принимал ванны. Это очень интересно.
  — А зачем кто-либо должен был ее принимать?
  — Действительно, зачем?
  Слегка раздражаясь, она сказала:
  — Я полагаю, что это и есть нотка Шерлока Холмса в вашем поведении?
  Он улыбнулся и нарочито потянул носом.
  — Позволите ли вы мне маленькую нескромность?
  — Я не думаю, что вы на это способны, мсье Пуаро.
  — Я очень польщен тем, что вы мне так доверяете, мадемуазель Дарнли. Разрешите мне вам сказать, что у вас прелестные духи… Они так тонко и пьяняще пахнут…
  Его руки рисовали в воздухе причудливые арабески.
  — Я добавлю, что это «Габриэль № 8».
  — Я вижу, вы знаток. Я уже многие годы пользуюсь этими духами.
  — Как и покойная миссис Маршалл. Это дорогие духи отличного качества
  Розамунда улыбалась.
  — В то утро, когда было совершено убийство, вы сидели на этом месте, где мы с вами сидим сейчас. Вы были здесь… или, вернее, ваш зонтик был здесь. Мисс Брустер и мистер Редферн увидели его с лодки. Вы уверены, что в то утро вы не ходили в бухту Гномов и не зашли там в грот, в знаменитый грот Гномов?
  — Я даже не знаю, где он находится! И что бы я там делала?
  — В день убийства, — медленно проговорил Пуаро, — кто-то, надушенный «Габриэль № 8», был в этом гроте.
  — Вы же сами только что сказали, что Арлена Маршалл тоже душилась этими духами. В тот день она была там на пляже… Вполне можно предположить, что она заходила в грот.
  — А что ей было там делать? Там темно, тесно, неудобно.
  — Не спрашивайте меня, что ей там понадобилось, — нетерпеливо ответила она. — Если Арлена была на этом пляже, она скорее всех могла туда зайти! Что касается меня, то, как я вам уже сказала, я никуда отсюда не уходила.
  — Вы только вернулись в отель за очками и зашли в номер к Маршаллу.
  — Да. Я совсем об этом забыла.
  — Кстати, я должен вам сказать, что вы ошиблись, думая, что он вас не видел.
  Она недоверчиво взглянула на него.
  — Он меня видел?.. Это он вам сказал?
  — Да, — ответил Пуаро. — Он увидел вас в зеркале, которое висит на стене прямо над его рабочим столом.
  По лицу молодой женщины скользнула тень.
  Пуаро больше не смотрел на море. Его взгляд не отрывался от рук Розамунды Дарнли, красивых рук с длинными тонкими пальцами.
  Заметив, куда он смотрит, она сухо спросила:
  — Мои руки интересуют вас? Может быть, вы думаете, что… что…
  — Что я думаю?
  — Ничего, — ответила она.
  Часом позже Эркюль Пуаро добрался до тропинки, ведущей по верху берега к Чайкиной скале.
  На пляже кто-то был. Пуаро видел маленькую фигурку в красной блузке и синих шортах.
  Он спустился по каменной тропинке очень медленно: его туфли из тонкой кожи, как всегда, были для него немного узки.
  Услышав шаги, Линда повернула голову. Она узнала его и вздрогнула.
  Он присел рядом с ней на гальку.
  Она смотрела на него бегающими испуганными глазами затравленного животного. Его растрогало это проявление слабости его противника. Она еще ребенок. Она так легко ранима и ее так легко можно обмануть.
  — Что вам от меня нужно? — спросила она.
  — В тот день вы сказали начальнику полиции, что вы любили вашу мачеху и что она была к вам добра.
  — Да. Ну и что?
  — А то, что это неправда.
  — Нет, правда!
  — Ее поведение с вами нельзя назвать откровенно злым, я с вами согласен. Но вы ее не любили. Я скажу даже, что вы ее ненавидели. Это бросалось в глаза.
  — Может быть, я ее особенно и не любила, — ответила Линда, — но когда человек умер, о нем так говорить нельзя. Память мертвых нужно уважать.
  — Вы это, видимо, выучили в школе?
  — Может быть.
  — Когда кого-нибудь убивают, лучше говорить правду, чем чтить память покойного.
  — Я так и думала, что вы скажите что-нибудь в этом роде!
  — А как же иначе?.. Видите ли, мне совершенно необходимо узнать, кто убил Арлену Маршалл.
  — А я хочу обо всем этом забыть, — совсем тихо произнесла она. Это слишком ужасно!
  Он продолжал своим самым мягким голосом:
  — Да. Только вы не можете забыть, не так ли?
  — Ее наверняка убил какой-то сумасшедший.
  — Я думаю, что это не совсем так…
  Линда тяжело задышала.
  — Вы говорите так, будто все знаете, — с трудом выговорила она.
  — Может быть, я так говорю потому, что я действительно знаю.
  Прошло несколько секунд.
  — Дитя мое, — продолжал он. — Я знаю, что у вас большие трудности. Хотите ли вы довериться мне и позвольте мне вам помочь?
  Она вскочила на ноги.
  — Нет! — почти крикнула она. — У меня нет никаких трудностей и вы ничего не можете для меня сделать! И потом, я даже не знаю, о чем вы говорите!
  — Я говорю о свечах! — тихо сказал он.
  Ужас исказил лицо девушки.
  — Я не хочу вас слушать! — закричала она. — Не хочу!
  И, резко повернувшись к нему спиной, она побежала по тропинке.
  Пуаро закачал головой. Лицо у него было строгое и взволнованное.
  11
  Инспектор Колгейт докладывал собранную им информацию внимательно слушающему его начальнику полиции.
  — Мне кажется, сэр, — начал он, — что я напал на него совершенно сенсационное. Речь идет о состоянии миссис Маршалл. Я видел ее поверенных в делах, которых ее трагическая кончина крайне удивила, и мне кажется, что у меня есть в руках доказательство, что она действительно была жертвой шантажа. Вы помните, что старый Эрскин оставил ей пятьдесят тысяч фунтов? Ну так вот, от этих пятидесяти тысяч осталось только пятнадцать!
  Уэстон присвистнул.
  — Черт возьми! А куда делись остальные деньги?
  — В этом и заключается самое интересное. Она постепенно, одну за другой, продавала свои ценные бумаги и каждый раз просила выплатить ей сумму наличными. Это значит, что каждый раз деньги попадали в руки кому-то, чье существование она старательно скрывала. Это прямое доказательство шантажа.
  — Я придерживаюсь того же мнения, — сказал Уэстон. — И я добавлю, что шантажист находится здесь, в отеле. Другими словами, это один из трех мужчин, которых мы взяли на заметку. О них нет ничего нового?
  — Я не нашел ничего существенного. Майор Барри, как он и говорил, вышедший в отставку офицер. Он живет в маленькой квартирке, имеет пенсию и небольшое количество ценных бумаг. Но, — странная вещь, — в течение прошлого года он не раз вносил в банк довольно крупные суммы.
  — Любопытно. И как он это объясняет?
  — Он говорит, что он выигрывал на бегах. Он и вправду завсегдатай ипподромов. Правда и то, что он делает ставки на лошадей. А такие доходы проверить трудно!
  — Верно. Что ж, будем иметь это в виду.
  Колгейт продолжал:
  — Затем я занялся пастором Лейном. Репутация у него хорошая. Раньше он жил в Уайтридже, графство Суррей, но больше года тому назад уехал оттуда по причинам здоровья. Он провел год в клинике для душевнобольных и вышел оттуда только сейчас.
  — Полезная информация, — одобрил Уэстон.
  — Я попытался узнать мнение врачей на его счет, но вы знаете, что это за народ: добиться от них толковых сведений очень трудно. Судя по тому, что мне все-таки удалось из них вытянуть, он страдал навязчивыми идеями. Ему везде мерещился дьявол под личиной фатальной женщины, «вавилонской блудницы»!
  — Это нам тоже надо учесть. Навязчивые идеи такого характера могут довести до преступления. Прецеденты уже были.
  — Возможно, что это Стефен Лейн убил Арлену Маршалл. Со своими рыжими волосами она была именно такой женщиной, кого он мог считать «вавилонской блудницей», павшим созданием. Не исключено, что он решил, будто его роль на земле как раз и состоит в том, чтобы ее убить. Наше предположение может быть вероятным, только если мы допускаем, что он действительно тронутый.
  — Ничто не указывает на то, что он мог шантажировать ее?
  — Нет. В этом смысле он совершенно чист. Доходы у него маленькие, и никаких подозрительных вкладов на его счете в банке за это время не появились.
  — Вы проверили то, что он рассказал нам о своей прогулке в день убийства?
  — Я пытался это сделать, но безрезультатно. В лесу пастора никто не видел, а что касается книги церковных посетителей, то ее уже две недели никто не проверял, и последний турист расписался в ней три дня назад. Лейн мог побывать в Сент-Петроке за день или даже за два дня до 25-го числа.
  — Это верно. Перейдем к Хорасу Блатту.
  — О чем я сразу же скажу вам, что здесь что-то не чисто. Суммы, которые он платит в качестве подоходного налога, намного больше тех, которые он зарабатывает, торгуя скобяными товарами. Его так просто не поймаешь. Он говорит, что играет на бирже — что так и есть, — и что у него вложены деньги в еще два или три дела. Может быть, это все и правда, но тем не менее, он за последние годы заработал много денег, и никто не знает с точностью, каким образом.
  — Значит, — сказал Уэстон, — у вас впечатление, что мистер Хорас Блатт профессиональный шантажист, дела которого процветают?
  — Да, сэр. Или же он замешан в торговле наркотиками. Я встретился с главным инспектором Риджуэем, который занимается торговцами наркотиков, и то, что я ему рассказал, очень заинтересовало его. Последнее время на рынке появилось довольно большое количество героина. Бригада Риджуэя следит за мелкими торговцами и более или менее знает, на кого они работают, но она не имеет никакого понятия о том, каким образом наркотики поступают в Англию.
  — Если смерть миссис Маршалл является результатом ее отношений — преступных или нет — с бандой торговцев наркотиками, лучшее, что мы можем сделать — это передать дело в Скотланд Ярд. Это их зверь, а не наш. Что вы об этом думаете?
  — Я боюсь, что вы правы, — с сожалением произнес инспектор. — Наркотиками занимаются непосредственно Скотланд Ярд.
  Уэстон немного подумал.
  — Мне кажется, что это и есть объяснение всему нашему делу, — сказал он. — В невиновности Маршалла сомнения нет, хоть я и обнаружил кое-что, что могло бы оказаться нам полезным, если бы у него не было твердого алиби. Его финансовое положение очень скверно. Ни он, ни его компаньон в этом не виноваты. Это просто результат прошлогоднего кризиса и теперешнего застоя в делах. Он действительно мог рассчитывать на то, что смерть его жены принесет ему пятьдесят тысяч фунтов. Пятьдесят тысяч фунтов — это большие деньги, и они бы ему пришлись как нельзя кстати!
  Он вздохнул.
  — Прямо досадно, — продолжал он, — видеть человека, у которого есть две прекрасные причины убить свою жену, и быть вынужденным признать, что он здесь ни при чем!
  — Не переживайте, Колгейт, — улыбнулся Уэстон. — У нас еще есть шанс отличиться. Я имею в виду шантаж и сумасшедшего пастора. Но я должен признаться, что склоняюсь к другому объяснению. Это наверняка история с наркотиками…
  Он помолчал и добавил:
  — И даже если ее убили торговцы наркотиками, мы все же здорово помогли Скотланд Ярду. Что бы вы ни говорили, Колгейт, но проделанную нами работу отрицать нельзя!
  Колгейт заставил себя улыбнуться и сказал:
  — По-моему, я ничего не забыл.
  Он задумался.
  — Ах да, еще одно. Я разузнал насчет письма, которое мы нашли в номере миссис Маршалл. То, что подписано Дж. Н. …Это нам ничего не дало. Молодчик сейчас действительно в Китае. Это тот, о ком нам говорила миссис Брустер. Полный вертопрах. Я навел справки и о других знакомых миссис Маршалл, но ничего интересного не нашел. На этот раз мне кажется, что мы ничего не оставили без внимания.
  — Так! — воскликнул Уэстон. — Теперь дело за нами!.. Кстати, что слышно о нашем бельгийском коллеге? Знает ли он то, что вы мне сейчас рассказали?
  Колгейт сострил гримасу.
  — Он забавный маленький человечек. Угадайте, что он у меня вчера попросил! Ему понадобились материалы по всем делам об удушениях за последние три года!
  — Ну да? — удивился Уэстон. — Хотелось бы мне знать…
  Он замолчал и, подумав минуту, спросил:
  Когда пастор Лейн поступил в эту клинику?
  — В прошлом году на Пасху, сэр.
  Полковник опять погрузился в размышлениях.
  — Вы помните, Колгейт, эту молодую женщину, которую нашли мертвой в лесу неподалеку от Багшота? Она ехала к своему мужу, и он больше так и не увидел ее в живых. Газеты писали еще и о другом деле, которое они назвали «Тайна глубокой чащи». И то и другое убийство были совершены в графстве Суррей.
  Его глаза встретились с глазами инспектора.
  — А ведь верно! — воскликнул Колгейт. — Клянусь, что Пуаро может быть на правильном пути! Хотел бы я знать…
  
  
  Эркюль Пуаро сидел на лужайке в самой верхней части острова.
  Слева от него виднелся верх лестницы, спускающейся к бухте Гномов. Но чтобы увидеть ее, нужно было знать, что она там, так как огромные валуны громоздились вокруг ее последних ступенек.
  Пуаро почти не было видно пляжа, так как берег нависал над ним.
  Он сидел со строгим лицом. Кусочки его «головоломки» постепенно располагались по своим местам. Он мысленно перебирал их, внимательно рассматривая каждый.
  Для начала, то утро, проведенное на большом пляже, за несколько дней до смерти Арлены Маршалл. В тот день он обратил внимание на одну… две… три… четыре… пять фраз.
  Затем тот вечер, когда он играл в бридж. Патрик Редферн и Розамунда Дарнли не вставали из-за стола, но Кристина Редферн, открыв свои карты, вышла из отеля и услышала некий разговор.
  Короткая сцена, свидетелем которой он был, возвращаясь после прогулки в отель…
  И много других элементов:
  Духи «Габриэль № 8».
  Ножницы.
  Кусок сломанной трубки.
  Зеленый календарь.
  Пакет со свечами.
  Зеркало и пишущая машинка.
  Моток красных ниток.
  Часы Линды.
  Вода, вытекающая по трубам из ванны.
  Все эти кусочки должны были найти свое место в головоломке. Все без исключения. А потом, когда все встанет на место, надо будет перейти от конкретного к абстрактному — к объяснению.
  Да, он был уверен, что над островом потянуло злым ветром.
  Он взглянул на листки бумаги, которые он держал в руках. Это был напечатанный на машинке текст.
  «Нелли Парсонз. Найдена задушенной в чаще леса у Чобхэма. Убийца не оставил никаких следов.»
  «Элис Корриган…»
  Эркюль Пуаро с большим вниманием прочел об обстоятельствах смерти Элис Корриган.
  
  
  Когда инспектор Колгейт подошел к нему, Эркюль Пуаро все еще сидел на лужайке.
  Пуаро испытывал симпатию к инспектору. Ему нравилось его жесткое лицо, маленькие сверлящие глаза, невозмутимые манеры.
  Инспектор сел и, взглянув на напечатанные листки, сказал:
  — Ну как, удалось вам что-нибудь обнаружить?
  — Я внимательно изучил эти отчеты, — ответил Пуаро, — и я могу сказать вам: да.
  Колгейт встал, огляделся по сторонам и опять сел.
  — На этих скалах нужно быть осторожным…
  — Вы мудрый человек, — Пуаро.
  — Я не скрою от вас, мсье Пуаро, — заявил Колгейт, — что эти два дела вызвали у меня большой интерес, хоть я бы никогда и не вспомнил о них, если бы вы у меня о них не спросили. Одно из них кажется мне особенно достойным внимания.
  — Дело Корриган?
  — Да. Я даже обратился за справками в полицию Суррея, чтобы узнать все, что известно об этом происшествии.
  — Расскажите мне, что вы узнали. Меня это очень интересует.
  — Я вас понимаю!.. Элис Корриган нашли задушенной в лесных зарослях Блэкриджа, меньше чем в десяти милях от рощи Марли, где было обнаружено тело Нелли Парсонз, которую тоже задушили. Оба места находятся в двенадцати милях от Уайтриджа, где мистер Лейн был викарием.
  — Расскажите мне о смерти Элис Корриган, — попросил Пуаро.
  — Полиции Суррея не сразу пришло в голову провести параллель между ее убийством и убийством Нелли Парсонз. Сначала было решено, что убил ее муж. Почему полиция пошла по неверному пути, неизвестно. Возможно, потому, что ее муж был, как говорят журналисты, «темной личностью». Никто толком не знал, ни кем он был, ни откуда он взялся. Элис вышла за него замуж против воли своих родителей. Она сэкономила немного денег и не придумала ничего лучшего, чем застраховать жизнь в пользу своего мужа. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы его стали подозревать в ее убийстве. Так ведь часто бывает, не правда ли?
  Пуаро кивнул головой в знак согласия.
  — Но, — продолжал Колгейт, — когда дело дошло до расследования, эти подозрения улетучились. Тело было найдено одной туристкой, которая оказалась отличным свидетелем, тем, который точно помнит время происшествия и его детали. Она запомнила, когда она обнаружила труп — в четверть пятого — и заявила, что, на ее взгляд, смерть наступила десять минут назад, что и подтвердил в своем заключении эксперт, осмотревший тело без четверти шесть. Она ни к чему не притронулась и через поля добралась до полицейского комиссариата в Багшоте. Вскоре выяснилось, что от трех часов до десяти минут пятого муж покойной, Эдвард Корриган, находился в поезде, возвращаясь из Лондона, куда он ездил днем по делам. В его купе сидело еще четверо пассажиров. На вокзале, вместе с двумя своими попутчиками, он сел в автобус, который довез его до таверны «Большая сосна», где он должен был встретиться к чаю со своей женой. Было без четверти пять. Он заказал чаю на двоих, попросив подавать, только когда появится его жена, и вышел подождать ее снаружи. Так как в пять часов ее все еще не было, он забеспокоился, не подвернула ли она себе ногу или не случилось ли с ней чего-либо еще. Они договорились, что она придет лесом из деревни, где они отдыхали, в «Большую сосну» и они вместе вернуться на автобусе. Было высказано предположение, что, выйдя из дома слишком рано, она присела отдохнуть в лесу, где на нее и напал какой-то сумасшедший или бродяга. Так как муж оказался вне подозрений, полиция провела параллель между этим делом и делом Нелли Парсонз, не очень серьезного поведения прислуги в одной таверне, которую нашли задушенной в роще Марли. Было решено, что оба эти преступления совершил один и тот же человек, но поймать его не удалось. Можно сказать, что ни в одном из этих дел полиция даже не напала на след…
  Он молчал и добавил:
  — А теперь задушили еще одну женщину… И у нас в поле зрения есть некий джентльмен, имени которого я не стану называть…
  Его маленькие глазки-буравчики вопросительно смотрели на Пуаро.
  Губы Пуаро зашевелились. Колгейт наклонился к нему, чтобы лучше услышать, так как Пуаро говорил шепотом.
  — Самое трудное — это отличить кусочки, которые нужны для ковра из меха от тех, что нужны для хвоста кошки!
  Колгейт нахмурил брови.
  — Простите?
  — Извините меня, — сказал Пуаро. — Я предавался собственным мыслям…
  — Причем здесь ковер из меха и хвост кошки?
  — Ни при чем, — ответил Пуаро. — Совершенно ни при чем.
  Он задумался.
  — Скажите мне, инспектор, — начал Пуаро спустя некоторое время, — если вы подозреваете, что кто-то вам часто лжет и если вы не можете этого доказать, то каким образом вы уличите этого человека во лжи?
  Инспектор помолчал.
  — Это нелегко, — произнес он наконец. — Тем не менее, мне кажется, что если кто-то часто лжет, рано или поздно он выдаст себя.
  — Я придерживаюсь того же мнения, — отозвался Пуаро. — Беда в том, что та ложь, о которой я говорю, может быть, существует только в моем воображении. Мне кажется, что это ложь, но я в этом не уверен. А что, если мы подвергнем опыту одно из этих ложных заявлений? Если мы получим нужное нам доказательство в этом плане, мы будем уверены и во всем остальном.
  Инспектор слушал с нескрываемым интересом.
  — Ваш мозг работает очень своеобразно, не так ли, мсье Пуаро? Ваша манера подходить к делу, может быть, и не всем кажется привычной, но результаты, которые вы получаете, верны. Кстати, я хотел бы узнать, что вас навело на мысль попросить у меня материалы по делам об удушениях последних лет…
  — Это объясняется очень просто, — ответил Пуаро. — Раздумывая над этим преступлением, я подумал, что это дело рук не случайного убийцы, а что он не в первый раз совершает подобный поступок…
  — Понятно…
  — Вот мне и пришло в голову, что если просмотреть все преступления такого рода за последние годы, можно наткнуться на то, которое будет похоже на это… и что тогда мы нападем на интересный след.
  — Под преступлениями такого рода вы подразумеваете те, что были совершены одинаковым образом?
  — Нет! Нет! Я придаю этим словам намного более широкий смысл. Смерть Нелли Парсонз, например, ни о чем мне не говорит. А смерть Элис Корриган — наоборот… Скажите мне, инспектор, заметили ли вы удивительную аналогию между ее убийством и убийством миссис Маршалл?
  Колгейт со всех сторон обдумал поставленную перед ним проблему.
  — Нет, — в конце концов ответил он, — я вижу здесь ничего общего, кроме того, что в обоих случаях у мужа есть неоспоримое алиби.
  — А! — сказал Пуаро. — Вы заметили это!
  
  
  — А вот и тот, кого я ждал! Входите! Я очень рад вас видеть!
  Пуаро сел напротив начальника полиции, который предложил ему сигарету, прежде чем закурить самому.
  — Мой дорогой друг, — сказал Уэстон между двумя затяжками, — я принял решение. Но прежде чем претворить его в действия, мне бы хотелось услышать ваше мнение.
  — Я к вашим услугам.
  — Я решил позвонить в Скотланд Ярд и передать им это дело. У нас есть серьезные основания подозревать двух или трех людей, но в конечном счете у меня складывается впечатление, что дело, которым мы занимается, полностью связано с торговлей наркотиками. Мне кажется совершенно ясным, что грот Гномов служит им временным складом.
  — В этом нет никакого сомнения.
  — И я почти уверен, что знаю одного из замешанных в эту историю торговцев: это Хорас Блатт.
  — Я с вами согласен.
  — Я вижу, что наши с вами рассуждения шли параллельными путями. Блатт часто выходит в море на своем паруснике. Случается, что он приглашает кого-нибудь на прогулку, но большую часть времени он на паруснике один. У него очень заметные красные паруса, но мы обнаружили у него на борту запасные белые паруса. Я думаю, что в определенные дни он отправляется в условленное место, где он встречается с другим кораблем — парусником или пароходом, я не знаю — и таким образом получает свой товар. После этого он направляется в бухту Гномов, стараясь попасть туда, когда там никого нет.
  — Вы можете уточнить, — сказал, улыбаясь, Пуаро, — что это происходит примерно в пол-второго. Это священное время обеда, и в этот час вся Англия сидит за столом. Остров является частной собственностью. Значит, нет никакого риска натолкнуться на любителей пикников. Постояльцы отеля иногда бывают в бухте, но обычно это происходит после обеда, когда она освещена солнцем. Когда же они хотят пообедать на траве, они не остаются на острове, а отправляются на побережье, которое находится в нескольких милях отсюда…
  — Я полностью разделяю ваше мнение, — отозвался Уэстон. — Итак, Блатт причаливает в бухте и оставляет свой товар на том карнизе, который мы видели в гроте. Кто-то из банды потом приходил за ним…
  — Вы помните эту пару, которая зашла в отель пообедать в тот день, когда было совершено преступление? — спросил Пуаро. — Я вполне могу представить себе этих людей в роли «сборщиков». Они наверняка живут где-то неподалеку и приезжают на остров Контрабандистов из Сент-Лу или еще откуда-нибудь. Они заходят в отель, чтобы предупредить, что они собираются там обедать, а перед этим отправляются на прогулку по острову. Они спускаются в бухту, забирают коробку из-под бутербродов, кладут ее, например, в сумку дамы и возвращаются в отель обедать. Они, конечно, запаздывают и приходят, скажем, без десяти минут два… Но ведь им так понравилась прогулка, что они забыли посмотреть на часы, вот они и пришли, когда все уже сидят за столом!
  — Все действительно могло именно так и происходить, — сказал Уэстон. — Что касается остального, то нам известно, что в среде торговцев наркотиками шутить не любят. Если кто-то случайно обнаруживает то, что знать не полагается, ему конец! Это, по-видимому, и произошло с миссис Маршалл. Очень может быть, что Блатт отправился в то утро в бухту с целью оставить там товар. И вот на ялике приплывает Арлена и видит, как он входит в грот с пакетом в руке. Она начинает задавать ему вопросы. И, чтобы она не проговорилась, он убивает ее, после чего уплывает на своем паруснике…
  — Вы считаете, что убийца Блатт?
  — Это единственная удовлетворяющая меня гипотеза. Разумеется, не исключено и то, что Арлена уже была в курке махинаций Блатта, что она ему это сказала и что ее убил один из его сообщников, предварительно договорившись с ней о встрече под каким-то предлогом. Об этом надо подумать. Поэтому я и хочу передать это дело моим коллегам из Скотланд Ярда. У них намного больше возможностей установить связи Блатте с этой бандой…
  Эркюль Пуаро молчал.
  — Это разумное решение, не так ли? — спросил начальник полиции.
  — Может быть, — задумчиво отозвался Пуаро. Уэстон хорошо знал Пуаро.
  — Пуаро, — сказал он, — у вас есть что-то на уме!
  — Даже если это так, мне это ничего не дает: я ничего не могу доказать.
  — Я знаю, что у вас с Колгейтом другие взгляды на решение этой проблемы. Они кажутся мне нереальными, хотя я и признаю, что доля истины в них есть. Но будь хоть сто раз вы правы, это дело все же надо передать в Скотланд Ярд! Ниточки от него тянутся слишком далеко, чтобы местная полиция могла справиться с ним. Какого вы мнения на этот счет, Пуаро?
  Пуаро казался глубоко погруженным в свои мысли.
  — Так что же следует делать?
  — Я знаю, чего бы мне хотелось, — медленно произнес Пуаро.
  — Чего же?
  — Мне бы хотелось организовать пикник.
  Уэстон изумленно посмотрел на него.
  Эркюль Пуаро улыбнулся…
  12
  — Пикник, мсье Пуаро? Да что вы такое придумали?
  Эмили Брустер смотрела на Пуаро, словно спрашивая себя, не потерял ли он голову.
  Ничуть не обидевшись, он стал защищать свою идею.
  — Вам мое предложение кажется абсурдным, а я, наоборот, нахожу его отличным. Если мы хотим, чтобы наша жизнь вновь потекла по своему нормальному руслу, нам нужно заняться нормальным, банальным, обыкновенным времяпрепровождением. С другой стороны, я с удовольствием побываю в Дартмуре. Погода стоит отличная, и эта прогулка вселит нам в сердце немного солнца. Так помогите же мне уговорить остальных!
  План Пуаро встретил неожиданный успех. Никто долго не колебался, а многие сразу же пришли к выводу, что эта идея действительно была не так уж плоха.
  Мистеру Маршаллу ехать на пикник не предложили, так как он уже давно собирался отправиться в этот день в Плимут. Мистер Блатт с воодушевлением согласился и серьезно намеревался стать душой этой веселой прогулки. Эмили Брустер, Редферны, Стефен Лейн, Гарднеры, которые отложили свой отъезд на один день, чтобы принять участие в пикнике, Розамунда Дарнли и Линда входили в число отправляющихся в путь.
  С мисс Дарнли Пуаро был особенно красноречив. Он долго настаивал на том, что Линде надо рассеяться, и под конец Розамунда дала себя уговорить.
  — Вы правы, — сказал она. — Эта ужасная история явилась страшным ударом для бедной девочки, и она стала невероятно нервной!
  — Это очень легко можно понять, — ответил Пуаро. — Но в ее возрасте все быстро забывается. Уговорите ее поехать с нами. Я знаю, что вы на это способны…
  Майор Барри не поддался ни на какие уговоры: он не переносил пикников.
  — Я ненавижу таскать корзины, — заявил он, — и я отказываюсь есть, сидя на земле. Вот если бы предложили мне хорошо накрытый стол, тогда да!
  В десять часов все собрались у трех заказанных машин. Шумливый и любезный мистер Блатт смешно подражал гиду.
  — Сюда, леди и джентльмены, сюда! Мы отправляемся в Дартмур! Вереск и черника, деревенская сметана и каторжники! Джентльмены, берите с собой ваших супруг и тех, кто у вас занимает их место! Добро пожаловать всем присутствующим! Красота пейзажей гарантирована! В дорогу! В дорогу!
  В последний момент появилась Розамунда Дарнли. Она выглядела удрученной.
  — Линда не едет, — объявила она. — У нее страшно болит голова.
  Раздался хор протеста.
  — На свежем воздухе ей станет лучше, — сказал Пуаро. — Сходите за ней!
  — Это бесполезно, — ответила молодая женщина. — Она легла в постель и не изменит своего решения. Я дала ей таблетку аспирина.
  Поколебавшись, она добавила:
  — Я думаю, что мне лучше тоже остаться здесь!
  — А вот этого, мадам, мы не потерпим! — вскричал мистер Блатт, шутливо хватая ее под руку. — Такой знаменитый модельер, как вы, должен входить в состав праздничной процессии. Вы не имеете права не принять в ней участия. Я беру вас под арест и везу в Дартмур!
  И он увлек ее к первой машине. Проходя мимо Пуаро, она бросила на него недовольный взгляд…
  — Я остаюсь с Линдой, — сказала Кристина Редферн.
  Патрик слабо запротестовал, и Пуаро пришел ему на помощь.
  — Нет-нет, мадам! Вы едете с нами. Когда у человека болит голова, единственное, что ему нужно, это одиночество!
  Кристина повиновалась, и они отправились в путь. Сначала они поехали в настоящий грот Гномов, тот, который находится в Шипсторе. Вход в него оказалось так трудно найти, что им пришлось прибегнуть к помощи открытки, на которой он был сфотографирован.
  Чтобы попасть в него, им пришлось карабкаться по скалам. Эркюль Пуаро отказался от этого восхождения. Улыбаясь, он следил за продвижением остальных. Кристина, от которой ее муж не отходил ни на шаг, прыгала с камня на камень с грацией молодого животного. Розамунда Дарнли искала вход в грот вместе с Эмили Брустер, которая поскользнулась и чуть было не подвернула себе ногу. Стефан Лейн оказался очень ловким и неутомимым человеком. Мистер Блатт, задержавшийся на полдороге, наделял всех поощрениями и фотографировал новоиспеченных альпинистов.
  Гарднеры и Пуаро спокойно сидели на обочине. Миссис Гарднер вновь пустилась в один из своих нескончаемых монологов, в которых мистер Гарднер принимал обязательное участие своими «да, моя дорогая».
  — Я всегда думала, мсье Пуаро, — мистер Гарднер разделяет мое мнение, — что нет ничего хуже моментальных снимков… Если вас фотографируют друзья, то это еще куда ни шло, но мистер Блатт совершенно бестактный человек. Он ходит у вас по ногам, заводит с вами разговоры и снимает вас. Как я уже заметила мистеру Гарднер, он ужасно невоспитан. Ведь я так и сказала тебе, Оделл, не правда ли?
  — Да, моя дорогая.
  — Ты помнишь, как он нас тогда сфотографировал на пляже? Может быть, он и руководствовался хорошими побуждениями, но он должен был сначала спросить у нас разрешения. Мисс Брустер как раз в этот момент вставала. Взгляните на этот снимок! У нее получилась совершенно нелепая фигура!
  — Вот это верно, — сказал мистер Гарднер не дождавшись того, чтобы к нему обратились.
  — И это не мешает мистеру Блатту раздавать снимки всем подряд, не спросив у вас разрешения. Я заметила, мсье Пуаро, что он дал одну фотографию и вам…
  — Да, и я очень дорожу ею…
  — А что касается его сегодняшнего поведения, так у меня просто слов нет! Его одного только и слышно! Он невероятно вульгарен! Скажу одно: меня от него тошнит. Вам бы, мсье Пуаро, надо оставить его под каким-нибудь предлогом в отеле.
  — Ах, дорогая миссис Гарднер, это было бы отнюдь не легко!
  — Я знаю. Этот человек всем навязывает свое присутствие. Я вам говорю, у него нет ни малейшего такта!
  До них донеслись радостные крики: путешественники обнаружили вход в грот.
  Спустя некоторое время маленький караван вновь тронулся в путь, спустился по заросшему вереском и дроком холму и остановился, следуя совету Пуаро, в прелестном уголке на берегу маленькой речки.
  Узкие деревянные мостки вели на другой берег, где виднелась тенистая полянка, казавшаяся идеальным местом для пикника: приближался обеденный час.
  Миссис Гарднер благополучно прошла по мостику и начала ретроспективный анализ только что испытанных ею ощущений, как вдруг раздался крик… Всем удалось благополучно перебраться на другой берег, и только Эмили Брустер, остановившись на середине мостков, оказалась неспособной идти дальше. Закрыв глаза, она стояла и покачивалась…
  Пуаро и Патрик Редферн устремились к ней и помогли ей добраться до берега.
  — Благодарю вас, — сказала она, покраснев от смущения. — Как это глупо с моей стороны… От воды, которая течет вниз, у меня закружилась голова… Это и впрямь глупо!
  Они достали из сумок продукты, и у них получился отличный пикник.
  Никто в этом не признался, но все они с удивлением обнаружили, что прогулка пришлась им по душе. Может быть, это случилось потому, что благодаря ей им удалось вырваться из гнетущей атмосферы подозрений и страхов, в которой они жили уже много дней. Весело журчащая вода, прозрачный душистый воздух, красно-желтый ковер вереска, устилавший своими яркими переливами все вокруг, заставляли забыть, что где-то в мире совершались убийства и полиция искала преступников. Они даже сомневались в их существовании. Мистер Блатт и тот забыл о роли массовика-затейника, которую он себя взял. Плотно закусив, он сел в стороне от остальных, чтобы подремать, и вскоре раздался его громкий храп, свидетельствующий о том, что он погрузился в полный счастливых видений сон.
  На обратном пути солнце уже склонялось над горизонтом. С вершины холма их взглядам на секунду предстал остров с возвышавшимся над ним белоснежным зданием отеля.
  Он, казалось, спокойно отдыхал в лучах заходящего солнца на берегу тихой и безмятежной бухты.
  Притихшая миссис Гарднер сказала Пуаро:
  — Месье Пуаро, я должна выразить вам свою благодарность. Никогда еще я себя так хорошо не чувствовала. Мы прекрасно провели время!
  Навстречу им вышел майор Барри.
  — Ну как, — спросил он у миссис Гарднер, — вы хорошо прогулялись?
  — Замечательно! Пейзаж там просто изумительный, настоящий английский пейзаж. Вам должно быть стыдно, лентяй вы этакий, что вы с нами не поехали!
  — Благодарю покорно! Сидеть на долоте и питаться бутербродами — увольте меня от таких развлечений!
  Из отеля выбежала женщина, в которой Пуаро узнал Глэдис Нарракот. Поколебавшись, она направилась к Кристине Редферн.
  — Извините меня, мадам, — сказала она так быстро, как позволяло ее прерывистое дыхание, — но я очень беспокоюсь за молодую мисс… мисс Маршалл… Я принесла ей в номер чаю и не смогла ее разбудить. Похоже, что она… Мне это кажется странным…
  Кристина растерялась. Стоящий рядом с ней Пуаро взял ее под руку.
  — Пойдемте посмотрим, что случилось.
  И они быстро поднялись в номер Линды.
  С первого взгляда им стало ясно, что горничная беспокоилась не зря. Линда была смертельно бледной и еле дышала. Пуаро пощупал ей пульс. На ночном столике он заметил конверт. Письмо было адресовано ему.
  Кеннет Маршалл стремительно вошел в номер.
  — Что случилось? Линда больна?
  Кристина Редферн подавила рыдание.
  — Бегите за врачом! — сказал Пуаро Маршаллу. — Не теряйте ни одной секунды! Я боюсь, что уже слишком поздно!
  Маршалл вышел.
  Пуаро взял письмо и открыл конверт. На листе бумаги были написаны неловкой рукой школьницы всего несколько строк:
  
  «Я думаю, что это единственный выход из положения. Попросите папу простить меня. Арлену убила я. Я думала, что после этого мне будет хорошо, но я ошиблась. Я обо всем сожалею.»
  
  
  Маршалл, Редферны, Розамунда Дарнли и Эркюль Пуаро молча сидели и ждали.
  Наконец, в дверях появился доктор Несдон.
  — Я сделал все, что мог, — сказал он. — Она может выжить, но признаюсь, что надежда на это у меня мало.
  — Откуда у нее эти таблетки? — спросил Маршалл с неподвижным лицом. Его жесткие голубые глаза смотрели прямо на врача.
  Несдон приоткрыл дверь и знаком позвал кого-то из коридора. Вошла заплаканная горничная.
  — Расскажите нам все, что вы знаете, — приказал Несдон.
  Девушка всхлипнула.
  — Мне никогда такое не пришло бы в голову… Я о таком и не промышляла… Молодая мисс показалась мне странной, но…
  Нетерпеливый жест врача заставил ее начать свой рассказ заново.
  — Ну так вот. Я увидела молодую мисс в номере миссис Редферн. Она стояла у умывальника и держала в руках маленькую коробочку. Завидев меня, она очень удивилась. Я тоже, потому что мне показалось странным, что она зашла к вам в комнату, мадам, когда вас там не было… Но я решила, что она вернулась за чем-то, что она вам одолжила… Она сказала: «Я пришла за этим!» и вышла…
  Кристина еле слышно прошептала:
  — Мое снотворное…
  Врач резко повернулся к ней.
  — Откуда она знала, что оно у вас есть?
  — Я ей однажды дала одну таблетку. Это было на другой день после убийства. Она пожаловалась мне, что у нее бессонница… Я помню меня спросила, хватит ли одной таблетки. Я ответила: «Да, вполне. Это очень сильное средство», — и посоветовала ей никогда не брать больше двух!
  — А она выпила шесть! — воскликнул Несдон.
  Кристина утерла слезу.
  — Это моя вина! Мне следовало запереть таблетки на ключ!
  — Это было бы более разумно, — бросил Несдон, пожимая плечами.
  Не сдержав слез, Кристина в отчаянии расплакалась.
  — По моей вине она умирает…
  — Нет, — жестко произнес капитан Маршалл, — вам не в чем себя винить. Линда знала, что она делает. Она сознательно выпила шесть таблеток. И может быть… может быть, так даже лучше!
  Его взгляд устремился на листок бумаги, который он держал в руках, тот самый листок, что Пуаро без слов протянул ему чуть раньше.
  Розамунда Дарнли отчаянно запротестовала:
  — Я в это не верю! Я никогда не поверю в то, что Линда убила Арлену!.. Это невозможно!.. Это доказывают свидетельские показания!
  — Да, она не может быть виновной! — присоединилась к ней Кристина. — Она была в глубокой депрессии, и ее воображение…
  В дверь вошел полковник Уэстон.
  — Что происходит? — спросил он с порога.
  Несдон взял письмо Линды из рук Маршалла и протянул его начальнику полиции.
  Тот прочел его и вскричал с выражением недоверия на лице:
  — Что это значит? Здесь нет и слова правды! Это совершенно невозможно!
  И, уверенным голосом, он еще раз повторил:
  — Это невозможно! Вы согласны со мной, Пуаро?
  — Я боюсь, — сказал Пуаро, — что это все же возможно.
  Он говорил медленно, и в его голосе звучала грусть.
  — Но, мсье Пуаро, — вмешалась Кристина Редферн, я же все это время была с ней. Я была с ней до без четверти двенадцать. Я заявила об этом полиции.
  — Да, мадам, — ответил Пуаро. — Ваше показание, мадам, как раз и являлось ее алиби. Но на чем оно было основано? На том времени, которое показывали часы самой Линды Маршалл. Расставаясь с ней, вы думали, что было без четверти двенадцать только потому, что она сама вам это сказала. Вы даже удивились, что время прошло так быстро.
  Она изумленно смотрела на него.
  — А теперь, пожалуйста, постарайтесь вспомнить, мадам, — продолжал он. — Вы вернулись в отель быстрым или медленным шагом?
  — Пожалуй, медленным.
  — Заметили ли вы что-нибудь на дороге?
  — Боюсь, что нет. Я была погружена в свои мысли.
  — Извините меня за то, что я задаю вам этот вопрос, не можете ли вы нам сказать, о чем вы думали?
  Кристина посмотрела.
  — Я полагаю, — смущенно ответила она, — что вам необходимо знать это… Я думала, не уехать ли мне отсюда. Уехать, ничего не сказав моему мужу. Я чувствовала себя такой несчастной!
  — Кристина! — воскликнул Патрик.
  — Верно, — продолжал Пуаро своим спокойным голосом. — Вы были поглощены вашими мыслями и не обращали внимание на то, что происходило вокруг вас. Вы шли очень медленным шагом и, вероятно, даже часто останавливались в задумчивости.
  Кристина кивнула головой.
  — Вы угадали, мсье Пуаро. Именно так все и было. Придя в отель, я словно пробудилась ото сна! Боясь опоздать, я бросилась в холл и, лишь увидев настенные часы, поняла, что времени у меня было достаточно!
  — Так оно и было, — подтвердил Пуаро.
  Он повернулся к Маршаллу.
  — А теперь надо вам рассказать о предметах, которые я обнаружил после убийства в номере вашей дочери. Я подобрал в камине большой кусок оплавленного воска, наполовину сгоревшие волосы, кусочки картона и бумаги и обыкновенную булавку. Бумага и картон, может быть, и не имели большого значения, но об остальном этого сказать было нельзя, особенно если я добавлю, что среди книг вашей дочери я обнаружил взятую в деревенской библиотеке книжку о колдовстве и черной магии. Она легко раскрылась на начале главы, описывающей, как можно кого-нибудь околдовать. Надо вылепить из воска маленькую фигурку, представляющую собой вашего врага, а потом ее нужно медленно растопить или вонзить туда, где у нее условно находится сердце, булавку. Таким образом человек, по чьему образу вылеплена фигурка, умирает. Позднее я узнал от миссис Редферн, что в то утро Линда Маршалл рано вышла из отеля, что она купила свечи и что она смутилась, когда из-за непредвиденных обстоятельств истинная цель ее отсутствия стала известна. Зная все это, я пришел к неоспоримому выводу: из свечного воска Линда вылепила маленькую фигурку, приделала ей волосы, взяв для этого несколько волос со щетки своей мачехи, чтобы усугубить влияние оккультных сил, пронзила ей сердце булавкой и растопила ее на листках бумаги и картона. Суеверие, детская глупость… Но и желание убить.
  Можно ли предположить, что было только желание? Могла ли Линда на самом деле убить свою мачеху?
  На первый взгляд, у нее было прочное алиби. Но, как я вам только что объяснил, она сама сказала, который был час. Она могла с успехом заявить миссис Редферн, что было без четверти двенадцать, тогда как на самом деле было только пол-двенадцатого.
  Когда миссис Редферн ушла, Линда могла в свою очередь уйти с Чайкиной скалы по тропинке, пересечь узкую полоску земли, которая отделяет ее от бухты Гномов, спуститься по лестнице, подойти к мачехе, задушить ее и вернуться назад тем же путем до появления мисс Брустер и мистера Редферна. После этого ей оставалось только опять пойти на Чайкину скалу, искупаться и спокойно вернуться в отель.
  Все это возможно, но только при двух условиях: ей было необходимо точно знать, что Арлена Маршалл находится в бухте Гномов, и обладает достаточной физической силой, чтобы задушить ее.
  Первое условие легко выполнимо. Линда могла, использовав чье-то имя, сама написать Арлене записку с просьбой придти в бухту Гномов. Второе тоже соблюдается. У Линды большие и сильные руки, ее возраст отличается психической неуравновешенностью, что всегда сопровождается аномальным развитием физической силы. И наконец, ее мать была обвинена в убийстве, и против нее было возбуждено судебное преследование.
  Кеннет Маршалл поднял голову.
  — Надо сказать и то, что ее оправдали! — гневно произнес он.
  — Да, ее оправдали, — подтвердил Пуаро.
  — И я добавлю вот еще что, — продолжал Маршалл. — Моя жена Рут была невиновна. Я в этом абсолютно уверен. Когда живешь с кем-то под одной крышей, безошибочно узнаешь внутренний мир человека. Рут оказалась жертвой рокового стечения обстоятельств, не больше!.. Что касается Линды, то она не убивала Арлену! Я никогда в это не поверю!.. Это нелепо! Это абсурдно!
  — Значит, вы думаете, что письмо подделано?
  Маршалл взял протянутый Уэстоном листок, внимательно посмотрел на почерк, покачал головой и с сожалением произнес:
  — Нет. Оно написано рукой Линды.
  — Если это письмо написала она, — сказал Пуаро, — у нас есть только два объяснения ее поступку. Либо она действительно совершила преступление и призналась в этом, зная, что она убийца, либо она написала это письмо с целью взять вину кого-то другого на себя, опасаясь, что этого человека заподозрят в убийстве.
  — Вы намекаете на меня? — спросил Маршалл.
  — Вы считаете это невозможным?
  Маршалл подумал и произнес очень спокойным голосом:
  — Да. Оба эти предположения абсурдны. Сначала Линда действительно могла подумать, что подозрение падает на меня. Но впоследствии она поняла, что этого не может быть, так как полиция согласилась с моим алиби и начала искать в другом направлении.
  — Хорошо, — отозвался Пуаро, — а что, если ее мучило не то, что вас подозревают или подозревали, а уверенность, что автор преступления — вы?
  Переборов изумление, Маршалл рассмеялся:
  — Еще одна нелепость!
  — Я в этом не уверен, — возразил Пуаро. — Видите ли, смерть миссис Маршалл дает пищу нескольким версиям. Согласно одной из них, мы предполагаем, что она была жертвой шантажиста и что убил ее он. Согласно другой, грот Гномов служит передаточным пунктом торговцев наркотиками, и миссис Маршалл умерла, так как нечаянно раскрыла их секрет. Следуя третьей гипотезе, можно предположить, что преступление было совершено сумасшедшим, которого толкнул на этот поступок приступ религиозного безумия. И, наконец, есть еще четвертая и последняя гипотеза. После смерти вашей жены, капитан Маршалл, вы становитесь обладателем большого состояния.
  — Я же только что вам сказал…
  — Знаю, и в этом плане я согласен с вами: действуя один, вы не могли убить вашу жену. А если у вас был сообщник?
  — Что вы хотите этим сказать?
  Капитан Маршалл не сдавался, но от его спокойствия не осталось и следа. Его голос звучал угрожающе, глаза сверкали.
  — Я хочу сказать, — ответил Пуаро, — что это преступление совершено не одним человеком, а двумя. Никто не утверждает, что вы сидели у себя в номере за работой и одновременно находились в бухте. Но у вас было достаточно времени, чтобы застенографировать ответы на полученные вами утром письма и сделать свои темные дела, пока ваш сообщник печатал их за вас в вашем номере.
  Он повернулся к Розамунде Дарнли.
  — Мисс Дарнли сказала нам, что она ушла с Солнечного карниза без десяти минут одиннадцать и что потом она видела вас, сидящего за машинкой. Но мистер Гарднер именно в это момент вернулся в отель за мотком ниток для своей жены и он не встретился с мисс Дарнли. Он не видел ее. Это довольно примечательный факт. Значит, либо мисс Дарнли вообще не уходила с Солнечного карниза, либо она пришла оттуда намного раньше, чтобы сесть за пишущую машинку в вашем номере.
  И еще одно. Вы нам сказали, что когда, в четверть двенадцатого, мисс Дарнли открыла дверь в ваш номер, вы увидели ее в зеркале. Примем во внимание, что в день преступления пишущая машинка и бумаги находились на том столе, который стоит в левом углу комнаты, тогда как зеркало висит между двумя окнами. Из этого я делаю вывод, что вы нам солгали и солгали нарочно. Позднее, чтобы сделать придуманную вами историю более правдоподобной, вы переставили машинку на стол, стоящий перед зеркалом, но было слишком поздно. Я уже знал, что вы и мисс Дарнли солгали!
  Он умолк.
  Розамунда Дарнли произнесла тихо, но очень четко:
  — Вы и впрямь дьявольски хитры!
  Пуаро ответил на этот комплимент улыбкой и продолжал, слегка повысив голос:
  — Я не так уж хитер, а по сравнению с тем, кто убил Арлену Маршалл, дьявольского во мне совсем мало, и я прошу вас об этом не забыть! Все мы задавали себе в тот день один и тот же вопрос: с кем должна была встретиться Арлена Маршалл на пляже в бухте Гномов? И всем нам немедленно пришел в голову один и тот же ответ: С Патриком Редферном! В то утро она не отправлялась на встречу с человеком, который ее шантажировал. Она рассчитывала встретиться со своим возлюбленным. Это было написано у нее на лице.
  Видя, как она отплывает в ялике, я был совершенно убежден в том, что у Арлены Маршалл было назначено свидание с Патриком Редферном. Но спустя две минуты, он появился на пляже, явно в поисках Арлены. Так что же из этого следовало заключить?
  — Какой-то негодяй написал ей, выдавая себя за меня, — произнес Патрик Редферн голосом, в котором звучало легкое беспокойство.
  — Было очевидно, — продолжал Пуаро, — что, не видя ее на пляже, вы удивились и испытали разочарование. Это было даже немного слишком очевидно. Дело в том, мистер Редферн, что я придерживаюсь моей собственной гипотезы, согласно которой Арлена Маршалл должна была встретиться в бухте Гномов с вами, что она вас там действительно встретила и что вы ее там убили, как вы и намеревались это сделать.
  Патрик Редферн на секунду потерял дар речи. Потом он насмешливо сказал:
  — Да вы что, совершенно спятили? Я же все время был на пляже, до того самого момента, как я уехал на лодке с мисс Брустер и нашел Арлену уже мертвой!
  Пуаро незамедлительно ответил:
  — Вы убили ее после того, как мисс Брустер опять села в лодку и отправилась за полицией. Когда вы причалили к берегу, Арлена Маршалл была жива. Спрятавшись в гроте, она ждала того момента, когда вы останетесь один на пляже!
  — А тело? Мисс Брустер видела его вместе со мной!
  — Она видела именно чье-то тело, а не труп! Она видела тело вашей живой сообщницы с выкрашенными в цвет загара руками и ногами, со спрятанным под огромной шляпой лицом. Вашей сообщницей была Кристина. Я не уверен в том, что она ваша жена, но во всяком случае, ваша напарница, которая помогла вам совершить это преступление точно так же, как она помогла вам совершить другое, в тот день, когда она якобы обнаружила тело Элис Корриган по меньшей мере за двадцать минут до того, как та была убита своим мужем, Эдвардом Корриганом… Другими словами, вами!
  В ответ ему прозвучал холодный и четкий голос Кристины:
  — Пусть он говорит, что хочет, Патрик! Не выходи из себя!
  Пуаро продолжал:
  — Вам, может быть будет интересно узнать, что полиция Суррея опознала вас и вашу жену по групповой фотографии, снятой на пляже. В вас немедленно узнали Эдварда Корригана и Кристину Деверилл, молодую женщину, которая обнаружила тело Элис Корриган.
  Патрик встал. Ярость исказила его красивое лицо, оно налилось кровью и побагровело. Патрик стал, наконец, похож на того, кем он был: убийцей.
  С его губ в адрес Пуаро слетели ругательства.
  И вдруг он бросился на него, выставив вперед руки.
  Его пальцы сомкнулись на горле Пуаро.
  13
  — Вы, конечно, помните, — сказал Пуаро, — что как-то утром мы все сидели на террасе, и я сравнивал загорелые тела, лежащие на пляже, с кусками мяса, выставленными в мясной лавке. В тот день я впервые заметил, как мало разницы между одним телом и другим. Конечно, если присмотреться внимательно, разница есть, но если ограничиться поверхностным взглядом, ее нет. Кто больше похож на хорошо сложенную молодую женщину, чем другая хорошо сложенная молодая женщина? Загорелые руки и ноги, купальник — вот вам любое тело, которое можно увидеть на пляже! Совершенно анонимное тело! Когда женщина ходит, говорит, смеется, поворачивает голову, делает свойственные ей жесты — она индивидуальна. Но когда она лежит на пляже, чтобы приобрести модный загар, она утрачивает индивидуальность.
  В тот же день, вместе с пастором Лейном, мы рассуждали о Зле и о Грехе. Мистер Лейн на редкость чувствительный человек. Присутствие Зла причиняет ему буквально физические страдания, и он улавливает его с удивительной чуткостью. Но, обладая повышенной чувствительностью, мистер Лейн не всегда видит Зло именно там, где оно находится. Для него на этом пляже воплощением Зла была Арлена Маршалл, и я должен сказать, что практически все согласились с ним в этом.
  Я тоже был убежден в том, что как выражался мистер Лейн, Зло бродило между нами. Но я не думал, что оно приняло обличье Арлены Маршалл и вот почему. В Арлене я с самого начала увидел жертву. Отмеченную судьбой жертву. Все были склонны видеть в ней тип женщины, которая приносит несчастье тем, кто к ней приближается, потому что она была красива и очень обаятельна и потому что мужчины оборачивались ей вслед. Мне же она представлялась совсем другой. Не она привлекала мужчин, а они ее привлекали. Она была из тех женщин, в которых легко влюбляются и которые очень быстро надоедают. Все, что мне о ней говорили, все, что я о ней узнал, утвердило меня в моем мнении о ней. Сначала мне рассказали, что человек, о котором она имела все основания думать, что он разделся из-за нее, отказался жениться на ней. Тогда на сцене появился мужчина рыцарского — неизлечимо рыцарского — склада, капитан Маршалл, и попросил ее стать его женой. Для такого человека, как он, с гордым и скрытым характером, судебный процесс, где личная жизнь выставляется на всеобщее обозрение, худшая из пыток. Свою первую жену, обвиненную в преступлении, которое она не совершала, он полюбил любовью сострадания. Их брак доказал ему, что он не ошибся и что он правильно оценил достоинства той, на ком женился. После ее смерти, другая женщина, видимо, похожая на покойную, — рыжие волосы Линды, по всей вероятности, получила от матери по наследству; — невольно оказывается героиней незаслуженного разразившегося вокруг нее скандала. И вновь он предпринимает свой номер по спасению. Но на этот раз его любовь не будет вознаграждена. Арлена — неумная, взбалмошная женщина, которая не заслуживает того, чтобы ее любили и защищали от людской молвы. Я думаю, что Маршалл довольно быстро это заметил, и его горе пережило его любовь. В его глазах она была ребенком, который не может зайти в книге дальше определенной страницы.
  Арлена любила любовь и являясь желанной добычей для мужчин, лишенных совести, для мужчин того типа, прекрасным представителем которого был Патрик Редферн с его великолепной осанкой, шармом и самоуверенностью. Он один из тех авантюристов, которые так или иначе живут за счет женщин. Я предчувствовал, что Арлена станет жертвой Патрика, а не Патрик жертвой Арлены. Если кто-то на этом пляже олицетворил собой Зло, это был Патрик Редферн, а не Арлена Маршалл.
  Арлена только что вступила во владение крупным состоянием, оставленным ей ее старым почитателем, которому она не успела надоесть. За счет таких женщин, как она, всегда наживаются мужчины определенного типа. Мисс Брустер как-то рассказала мне о неком молодом человеке, «разоренном» Арленой. После убийства миссис Маршалл мы нашли у нее в номере его письмо. Он выражал в нем пожелания — это так недорого стоит! — осыпать ее драгоценностями, но одновременно и сообщал о получении чека, который она ему послала и который помог ему уйти от судебного преследования. Это типичный пример современного «блудного сына», который выудил у нее деньги. Я думаю, что Патрику Редферну удалось найти способ время от времени получать от нее крупные суммы под предлогом того, что он «выгодно вкладывал их для нее». Он, видимо, обещал ей баснословные прибыли, которые должны были удесятерять ее состояние. Одинокие женщины часто оказываются жертвами такого рода проходимцев, которые, в один прекрасный день, исчезают вместе со всеми их деньгами. Когда же у этих женщин есть муж, брат или отец, дело может обернуться для мошенника плохо, и Патрик Редферн отлично знал, в тот день, когда капитан Маршалл обнаружит истинное состояние дел своей жены, ему несдобровать.
  Впрочем, эта перспектива не очень беспокоила его, так как он хладнокровно вынашивал план убить Арлену, когда это станет необходимым. В этом решении его укрепляла блестящая удача его первого преступления: убийства молодой женщины, на которой он женился под фамилией Корриган и которую он убедил подписать страховку на его имя, что и принесло ему весьма круглую сумму.
  Ему помогла — и подталкивала на эти деяния — та, которая выдавала себя здесь за его жену и к кому он был искренне привязан. Настолько же непохожая на свою будущую жертву, насколько это можно себе вообразить, холодная, спокойная, расчетливая, обожающая того, чью судьбу она разделяла, она была — и это очень важно — безусловно талантливой актрисой. С самого первого дня своего пребывания здесь Кристина Редферн начала играть свою роль: роль бедной забытой жены. Она постепенно и очень ловко ввела в нее дополнительные штрихи: она не переносила солнца, что объясняло белизну ее кожи; она страдала головокружениями — вспомните хотя бы историю о Миланском соборе! — она была хрупкой и деликатной… и давала это понять. Мы говорили о ней, как о маленькой женщине. На самом же деле, если у нее были маленькие ноги и руки, она была одинакового роста с Арленой. Она рассказала, что преподает в колледже, что позволяло ей изображать из себя интеллектуалку и избегать каких-либо физических упражнений. Она действительно работала в одном учебном заведении, но преподавала там гимнастику. Отлично натренированная женщина, она была быстра, как атлет и ловка, как кошка.
  Само убийство было замечательно тонко задумано и выполнено с точностью до секунды. Как я уже говорил, оно было сделано профессионалами, и вопрос времени был в нем решен просто гениально.
  Преступлению предшествовало несколько предварительных сцен. Одна из них была разыграна специально для меня на скамейке над обрывом в тот вечер, когда сообщники знали, что их голоса донесутся до меня. Они сыграли для меня типичную ссору, которая может возникнуть между ревнивой женой и неверным мужем. Позднее, Кристина еще раз сыграла эту роль в сцене, где участвовал непосредственно я. Ее реплики казались мне хорошо знакомыми, сошедшими со страниц какой-то книги. Они звучали искусственно, а не естественно. Ну, так естественными они и не были!
  Наступил день преступления. Стояла прекрасная погода, что было необходимым условием. Очень рано утром Редферн незаметно выскользнул из отеля. Выйдя через балконную дверь, он не закрыл ее за собой на защелку. Если бы кто-нибудь заметили эту открытую дверь, то решил бы, что один из отдыхающих спустился искупаться у скал. Под пляжным халатом, надетым на нем, у него была спрятана огромная зеленая шляпа, точная копия шляпы Арлены. Он пересек остров, быстро спустился по лестнице, ведущей в бухту Гномов, спрятал шляпу где-то среди камней и вернулся в отель. Конец первого действия.
  Накануне он договорился о встрече с Арленой. Так как миссис Маршалл побаивалась своего мужа, они всегда предпринимали ряд предосторожностей, и она не удивилась, когда он предложил ей встретиться с ним рано утром в бухте Гномов. По утрам там никого не бывает. Они условились, что она приплывает туда на ялике первой, а он присоединится к ней, как только сможет вырваться. Если кто-нибудь заглянет в бухту или проплывает мимо пляжа на лодке, ее не увидит, так как она спрячется в грот, который он ей показал, и будет ждать там, пока все опять не станет спокойно. Здесь заканчивается втрое действие.
  В это время Кристина зашла в номер к Линде Маршалл как раз тогда, когда, по ее предположениям, молодая девушка ушла на утреннее купание. У нее была только одна цель: перевести часы Линды на двадцать минут вперед. Разумеется, это было рискованно: Линда могла заметить, что часы вдруг стали спешить. Но это не имело большого значения: настоящим алиби Кристины явились ее руки, слишком маленькие для того, чтобы совершить это убийство. Впрочем, дополнительное алиби ей не мешало…
  Находясь в номере Линды, Кристина заметила открытый на определенной странице трактат о колдовстве. Она прочла эту страницу и когда, вернувшись, Линда уронила пакет со свечами, Кристина немедленно поняла, что было на уме у молодой девушки. Это открыло ей новые перспективы. Изначально сообщники хотели представить дело так, чтобы подозрения пали на капитана Маршалла. Отсюда и исчезновение одной из его трубок, кусок который был оставлен внизу у лестницы, спускающейся в бухту Гномов.
  Без труда уговорив Линду пойти с ней на Чайкину скалу, Кристина вернулась в свой номер, вынула из запертого на ключ чемодана бутылку с коричневой жидкостью, придающей коже цвет загара, намазала ею руки и ноги и избавилась от пустой бутылки, выбросив ее через окно. Она-то чуть и не попала мисс Брустер по голове. Занавес третьего действия. Все идет по намеченному плану. Отметим еще и то, что Кристина надела белый купальник и, чтобы спрятать свои «загорелые» руки и ноги, появилась в холле в пляжной пижаме с очень широкими брюками и рукавами.
  В четверть одиннадцатого Арлена отправляется на свидание. Затем на пляже появляется Патрик Редферн и разыгрывает комедию, давая понять, что он удивлен, расстроен и так далее.
  Кристина же продолжает играть собственную роль. Спрятав свои часы, в двадцать минут двенадцатого она спрашивает у Линды, который час. Та, взглянув на свои часы, отвечает: «Без четверти двенадцать!» Затем молодая девушка идет в воду, а Кристина собирает свои рисовальные принадлежности. Как только Линда поворачивается к ней спиной, Кристина берет ее часы — Линда, естественно, сняла их, идя купаться, — и переводит стрелки на правильное время, сверяясь со своими часами. Затем она очень быстро поднимается по тропинке, бежит через остров к лестнице, снимает свою пижаму, прячет ее и свои рисовальные принадлежности среди камней и спускается в бухту. Она хорошая гимнастка, и времени она не теряет.
  Арлена сидит внизу на пляже и удивляется отсутствию Патрика. Вдруг она слышит чьи-то шаги на лестнице. Она оборачивается… и — вообразите себе ее недовольство — видит жену своего возлюбленного! Она бегом прячется в грот.
  Кристина берет спрятанную Патриком шляпу, надевает ее и ложится на гальку в хорошо продуманной позе. Шляпа, к которой прикреплены прядки рыжих волос, закрывает ей голову и затылок…
  Время было рассчитано исключительно точно. Не прошло и двух минут, как появляется лодка с Патриком и мисс Брустер. А теперь вспомните! Патрик опускается на колени, чтобы осмотреть тело; изумленный, потрясенный, пораженный Патрик объявляет, что обожаемая им женщина мертва. Он выбрал себе хорошего свидетеля. Мисс Брустер страдает головокружением. Она не станет подниматься по лестнице, а предпочтет сесть за весла. «Так как убийца может находиться где-то по близости», у тела останется, естественно, Патрик. Итак, мисс Брустер садится в лодку и уплывает за полицией. Как только лодка исчезает из вида, Кристина встает, разрезает шляпу на куски ножницами, принесенными Редферном, сует куски в свой купальник и быстро покидает пляж. Добравшись до верха лестницы, она надевает пижаму и бежит в отель. Быстро приняв ванну, чтобы смыть коричневую краску, она переодевается для игры в теннис. До того, как пойти на корт, она заходит в номер к Линде и сжигает в камине куски зеленого картона с прикрепленными к ним прядками волос, а также календарный листок, которому она предусмотрительно не дает догореть до конца. Линда, как и предполагала Кристина, совершила «колдовской ритуал» — об этом свидетельствуют кусок оплавленного воска и булавка — и сожгла календарь. Кристине надо, чтобы куски картона навели на мысль о календаре, а не о шляпе.
  После этого она идет на теннисный корт и приходит туда последней, но ничто в ее поведении не кажется подозрительным.
  К этому времени Патрик уже пробыл в гроте. Арлена ничего не видела. Она слышала чьи-то шаги, но из осторожности не вышла из своего убежища. И вот Патрик зовет ее. Она выходит из грота. Его руки сжимают ее горло. Бедная Арлена Маршалл — глупая и красивая Арлена Маршалл — умерла!
  Эркюль Пуаро умолк.
  Наступила долгая тишина, потом Розамунда Дарнли сказала:
  — Вы действительно дали нам пережить эту драму, мсье Пуаро, и меня еще бьет дрожь. Вы рассказали нам, что произошло. Но вы не объяснили, каким образом вы про все это узнали.
  Пуаро не заставил себя уговаривать.
  — Я заметил вам на днях, что я не мыслю сложными категориями. С самого начала, у меня создалось впечатление, что убийцей был тот, кто, по всей видимости, был наиболее способен совершить это преступление. На мой взгляд, этим человеком безусловно являлся Патрик Редферн. Он был прототипом убийцы в такого рода случае. Он казался мне не только одним из тех мужчин, которые наживаются на женщинах, подобные Арлене Маршалл, но и тем проходимцем, который может легко стать убийцей, тем, кто не только присваивает сбережения какой-либо доверчивой женщины, но и убивает ее. С другой стороны, с кем Арлена собиралась встретиться в то утро? Достаточно было увидеть ее лицо, ее улыбку и походку, услышать ее веселый голос, чтобы ответить на этот вопрос: с Патриком Редферном. Я не сомневался ни секунды: убийцей был Патрик Редферн.
  Но я незамедлительно понял, что это невозможно. Я уже упоминал об этом. Патрик Редферн не мог убить Арлену, так как до момента обнаружения ее тела он все время был или на моих глазах на пляже, или в лодке вместе с мисс Брустер. Тогда я стал рассматривать другие гипотезы, а их было предостаточно. Арлену мог убить ее собственный муж, действующий сообща с мисс Дарнли. Оба они солгали мне и, таким образом, попали под подозрение. Она могла также быть убитой орудующими на острове торговцами наркотиками, так как она проникла в их тайну. Или же, как я уже говорил, ее мог убить маньяк-мистик, страдающий навязчивой идеей. Или, наконец, ее собственная падчерица. Долгое время эта последняя гипотеза казалась мне самой серьезной. Поведение Линды во время того, как ее допрашивал Уэстон, заставило меня задуматься. Позднее, из которого разговора с ней я понял, что она считает себя виновной.
  — Вы хотите сказать, что Линда думала, будто Арлену убила она? — недоверчиво воскликнула Розамунда Дарнли.
  — Безусловно. Не забывайте о том, что она еще ребенок очень во многом. Она поверила в небылицы, прочтенные ею трактате по колдовству. Она ненавидела Арлену. Она вылепила фигурку из воска и растопила ее с вполне определенной целью. И в тот же день Арлена умерла. Колдовство туманило голову людям куда старше и опытнее, чем Линда. Да, я уверен, что она объясняла смерть своей мачехи совершенным ею колдовским ритуалом.
  — Бедная девочка! — воскликнула Розамунда Дарнли. — А я-то думала, что дело совсем не в том, Я думала, что она…
  — Я знаю, что вы думали, — сказал Пуаро. — Кстати, ваше поведение еще больше усилило тревогу Линды. Она вообразила, что убила свою мачеху и была убеждена, что вы считаете ее виновной. Кристина Редферн, со своей стороны, подливала масло в огонь. Это она подсказала Линде, что снотворное поможет ей быстро и безболезненно искупить свою вину. Так как у капитана Маршалла оказалось алиби, им нужно было найти другого виновника. Если бы Редферн и Кристина были в курсе махинации торговцев наркотиками, они придумали бы что-то другое, но они об этом не знали, и их выбор пал на Линду.
  — Какая подлость!
  — Да, Кристина — это жестокое, безжалостное чудовище. Она способна на все…
  Он помолчал и продолжал:
  — Итак, я попал в очень затруднительное положение. Ограничилась ли Линда своей абсурдной попыткой околдовать Арлену или же ненависть толкнула ее еще дальше, на настоящее убийство? В этом и был весь вопрос. Я попытался поговорить с Линдой по душам. Из этого ничего не вышло. Наступил момент, когда я не знал, что мне делать. Уэстон склонялся к гипотезе, согласно которой преступление было делом рук торговцев наркотиками. Прежде чем присоединиться к нему, я решил еще раз проверить все имеющиеся у меня данные.
  Мне нужно было собрать все кусочки моей «головоломки» — разрозненные, но конкретные мелкие детали — в целую картину. В их число входили найденные на пляже ножницы, выброшенная в окно бутылка, ванна, которую никто не принимал, — все эти вещи и события, невинные сами по себе, но подозрительные в контексте. Никто не признавался в том, что он принял ванну! Никто не признавался в том, что он выбросил бутылку! Значит, эти события имели свое скрытое значение. Теория, согласно которой преступление было совершено капитаном Маршаллом, Линдой или кем-то из банды торговцев наркотиками, не объясняла этих фактов. А их надо было объяснить. Я не мог допустить, что эти детали ничего не значат.
  Вот я и вернулся к своей первой гипотезе, согласно которой виновником был Патрик Редферн.
  Существовал ли какой-либо элемент, который мог обосновать эту гипотезу? Да. Банковский счет Арлены буквально растаял. Так куда же делись эти деньги? Они, разумеется, попали в карман Патрику. Арлена принадлежала к тем женщинам, у которых красивый молодой человек всегда может вытянуть деньги, если оставить возможность шантажа в стороне. Скрытность же не была в ее характере, поэтому я никогда серьезно не верил в то, что ее шантажировали. Тем не менее, оставался подслушанный разговор… Кстати, а кто его подслушал? Жена Патрика! Мы узнали об этом разговоре только благодаря ее показаниям. А не придумала ли она его, и если да, то зачем? И вдруг на меня нашло просветление: она придумала его, чтобы объяснить исчезновение денег Арлены.
  Значит, Патрик и Кристина были замешаны в этом деле оба. У Кристины не хватало физических сил и решимости для того, чтобы совершить подобный поступок. Следовательно, убил Арлену Патрик… Но это было исключено, так как он мог дать отчет о каждой минуте времени, проведенного до того, как было обнаружено тело.
  До того, как было обнаружено тело… Тело… На какие мысли наводило меня это слово? На мысли о разговоре, который мы вели несколько дней назад… Тела на пляже… Все одинаковые… Патрик Редферн и Эмили Брустер увидели лежащее тело. Тело. Но обязательно ли это было тело Арлены?… Огромная картонная шляпа скрывала ей голову…
  Да, это мог быть кто-то другой… А нет, ведь у нас был в наличии труп! Труп Арлены. Так что же? Могла ли это быть Арлена, которую Патрик уговорил устроить какую-нибудь мистификацию. Эта идея сразу же пришла мне в голову, но я ее отклонил, так как она показалась мне слишком рискованной. Так какая же женщина могла согласиться помочь Редферну? Ответ на этот вопрос возник сам собой: конечно же его жена. Правда, кожа у его жены была белой… Но ведь существуют специальные растворы, от которых тело кажется загорелым. Они продаются во флаконах… в бутылках. Итак, один кусочек моей «головоломки» стал на место. Да… А потом, до того, как идти играть в теннис — ванна, чтобы смыть коричневую краску… А ножницы?.. Они нужны для того, чтобы разрезать на куски огромную картонную шляпу, громоздкий аксессуар, избавиться от которого иначе было невозможно. В спешке ножницы оказались забытыми на пляже. Это единственное, что упустили преступники.
  Но где же все это время была Арлена? Об этом я имел довольно четкое представление. Уловив в гроте запах знакомых духов, я понял, что в нем побывала Розамунда Дарнли, или Арлена Маршалл. Так как это не могла быть Розамунда Дарнли, оставалась только Арлена. Она пряталась там в ожидании ухода, как она думала, посторонних.
  Ситуация постепенно прояснялась. Как только Эмили Брустер уплыла на лодке, Патрик Редферн мог спокойно совершить свое преступление. Арлена была убита. Эксперт сделал заключение относительно самого позднего момента, когда убийство могло быть совершено. Несдон допустил, что Арлена умерла без четверти двенадцать, потому что ему это сказали. Тем не менее, он сделал Уэстону соответствующие оговорки.
  Мне оставалось уточнить два момента. Согласно показания Линды Маршалл, у Кристины Редферн было алиби. Но на это алиби можно было положиться только в пределах времени, которое показывали часы Линды. Если бы удалось доказать, что Кристина два раза имела доступ к часам Линды, ее алиби больше не существовало бы. Я доказал это без труда. Утром Кристина оказалась одна в номере Линды и перевела часы девушки вперед. У меня было тому косвенное доказательство. Рассказывая о своей встрече с Кристиной Редферн, Линда заявила, что она боялась опоздать, но взглянув на стенные часы в холле, заметила, что она вовсе не опаздывала, так как на них было всего лишь двадцать пять минут одиннадцатого. Вторая возможность перевести часы Линды представилась Кристине, конечно же, в тот момент, когда Линда пошла купаться.
  Мне оставалось еще уяснить себе момент с лестницей. Кристина всегда говорила, что она страдает головокружениями. Это было еще одна тщательно подготовленная ложь. Я вернусь к этому чуть позже…
  Моя «мозаика» была закончена: все кусочки «головоломки» встали на свое место. Но к несчастью, у меня не было и следа доказательств. Я угадал все, что произошло, но выводы мои были чисто умозрительными.
  Тогда мне пришла в голову следующая мысль. Это преступление было совершено с поразительной самоуверенностью. Убийца ни секунды не колебался. И я задумался над его прошлым. Возможно, это было не первое его преступление. Сам способ — удушение — соответствовал характеру Патрика, о котором я сразу же подумал, что он принадлежит к тем преступникам, которые убивают одновременно из удовольствия и из надобности. Я был уверен, что это не первое убийство. Это и побудило меня попросить Колгейта предоставить мне материал по задушевным за последние годы женщинам. Полученные мною сведения обрадовали меня. Смерть Нелли Парсонз не обязательно могла быть делом рук Патрика Редферна, но смерть Элис Корриган дала мне то, что я искал. По замыслу это было одно и то же преступление. Убийца «жонглировал» со временем, устраиваясь так, чтобы убийство казалось совершенным не до того, как оно было действительно совершено, а после: труп был найден в четверть пятого, а у мужа Элис было алиби до двадцати пяти минут пятого и позже…
  Что же произошло на самом деле? Было установлено, что ожидая свою жену в таверне «Большая сосна», Корриган прогуливался около нее. На самом же деле, он со всех ног бросился бежать к тому месту, где он договорился встретиться со своей женой — в чаще леса, — убил ее и вернулся в таверну. Туристка, обнаружившая труп и сообщившая в полицию, была добропорядочной молодой женщиной, преподающей в известном колледже. Между ней и Эдвардом Корриганом не существовало никакой видимой связи. Чтобы добраться до комиссариата, ей пришлось совершить долгий путь, и эксперту удалось осмотреть труп только без четверти шесть. Как обычно и бывает в подобных случаях, он, не колеблясь, установил, что смерть наступила до того момента, когда молодая преподавательница обнаружила труп.
  Мне оставалось совершить еще один эксперимент, который должен был явиться последним доказательством того, что миссис Редферн лжет. Я организовал маленькую экскурсию в Дартмур. Люди, у которых кружится голова при подъеме по скалам, чувствуют себя еще хуже, когда им приходится пройти по мостику, переброшенному через речку. Мисс Брустер, которая страдает головокружениями, посередине перехода зашаталась. Кристина же спокойно переправилась на другой берег. Эта маленькая деталь о многом говорила. Из нее можно было заключить, что если она оказалась способной солгать один раз, то она могла лгать и во всем остальном. За это время Колгейт успел показать своим коллегам из Суррея знакомую вам фотографию. Таким образом, мы пришли к выводу, что наши предложения были правильными. Далее я пошел тем путем, который мог привести нас к конкретным результатам. Дав Редферну понять, что он вне подозрений, я неожиданно обрушился на него, чтобы заставить его потерять свое самообладание. Видя, что мы знаем, кто он на самом деле, он отреагировал именно так, как я и рассчитывал!
  Пуаро погладил свою еще болезненную шею и строго произнес:
  — То, что я сделал, было очень опасно, но я об этом не жалею, так как мой поступок принес мне победу. Мои страдания не были напрасными.
  Миссис Гарднер глубоко вздохнула.
  — Мсье Пуаро, я слушала вас с восторгом! — воскликнула она. Вы добиваетесь результатов таким оригинальным способом… Я слушала вас с таким же интересом, как если бы это была лекция в институте криминалистики… Подумать только, что моток моих красных ниток и ваш разговор о солнечных ваннах сыграли такую роль в этом деле! Нет, то, что я чувствую, нельзя передать словами, и я уверена, что мистер Гарднер разделяет мое мнение. Не правда ли, Оделл?
  — Да, моя дорогая.
  — Мистер Гарднер тоже оказался мне полезным, — сказал Пуаро. — Мне хотелось знать, что думает о миссис Маршалл разумный человек. Поэтому я и обратился к мистеру Гарднеру.
  — Неужели? И что же вы ответил, Оделл?
  — Боже мой, моя дорогая! — смущенно произнес мистер Гарднер. — Ты же знаешь, что я не думал о ней ничего хорошего…
  — Мужья всегда говорят это своим женам, — заявила миссис Гарднер. — Сам мсье Пуаро относился к ней довольно снисходительно, он даже говорит, что ей, бедняжке, была уготована такая участь! Но надо все-таки не забывать, что она не была женщиной из хорошего круга, а так как мистера Маршалла здесь нет, то я добавлю, что я всегда считала ее глупой. Я не раз повторяла это мистеру Гарднеру. Не правда ли, Оделл?
  — Да, моя дорогая, — ответствовал мистер Гарднер.
  
  
  Линда Маршалл сидела рядом с Эркюлем Пуаро на Чайкиной горе.
  — Конечно, я рада тому, что осталась в живых. Но, мсье Пуаро, раз я хотела убить ее, то получается, что я вроде это и сделала.
  — Нет, это совершенно разные вещи, — запротестовал Пуаро. — Намерение — это одно, а действие — совсем другое! Если бы в вашей комнате оказалась не восковая фигурка, а ваша мачеха, связанная и беззащитная, и если бы у вас в руках была не булавка, а кинжал, неужели вы смогли бы вонзить его ей в сердце? Да никогда в жизни! Что-то в вас сказало бы: «Нет!» Так бывает со всеми людьми. Допустим, я зол на какого-нибудь глупца и говорю сам себе: «Я бы сейчас как двинул его ногой!» Но так как его рядом со мной нет, я ударяю ногой стол, и мысль моя следует вот каким путем: «Этот стол является тем самым глупцом, вот он получил по заслугам!» Если я не очень ушибся, мой жест приносит мне облегчение, а стол от этого хуже не становится. Но если бы этот глупец был здесь, я бы его ногой не ударил, Вылепить из воска маленькую фигурку и пронзить ей сердце — поступок неумный, ребяческий, но он может оказаться полезным. Вы были полны ненависти. Вы передали ее этой маленькой кукле, и булавкой вы пронзили не вашу мачеху, а ненависть, которую вы к ней испытывали. И вы почувствовали облегчение еще до того, как вы узнали о ее смерти… Разве я не прав? Не стало ли вам от этого сразу же легче?
  — Да, но откуда вы это знаете?
  — Я знаю, вот и все. И раз я правильно угадал, выбросите из вашей головы все эти мысли… Вам еще предстоит смириться с вашей новой мачехой!
  — Девочка широко раскрыла глаза.
  — Откуда вы знаете, что у меня будет новая мачеха?.. Вы имеете в виду Розамунду?… Что ж, тем лучше!
  Она на несколько минут задумалась и потом сказала:
  — Она, по крайней мере, разумная женщина!
  Пуаро выбрал бы другой эпитет. Но в устах Линды это слово звучало, как большой комплимент.
  
  
  — Признайтесь мне, Розамунда, — сказал Кеннет Маршалл, — уж не вообразили ли вы, что это я убил Арлену?
  Розамунда Дарнли опустила голову.
  — Я действительно имела глупость так думать!
  — Так я и знал!
  — Но вы сами в этом виноваты, Кен! Вы похожи на устрицу, которая не размыкает своих створок! Я не имела понятия, как вы на самом деле относитесь к Арлене. Я не знала, принимали ли вы ее такой, какой она была, только из-за корректного к ней отношения или же, наоборот, слепо доверяли ей. Вот я и решила, что если мое второе предложение правильно, узнав правду, вы могли потерять голову от бешенства! До меня доходили слухи, в какую ярость вы иногда приходите. У вас всегда был флегматичный характер, но случались и приступы полного бешенства.
  — Значит, вы подумали, что я мог схватить ее за горло и задушить?
  — Честно говоря, да. К тому же, ваше алиби не казалось мне очень надежным. Поэтому я решила вам помочь и придумала эту глупую историю, что я, якобы, видела вас за машинкой в вашем номере. Ну, а когда вы заявили, что вы меня тоже видели, я решила, что я была права! Тем более, что Линда вела себя так странно…
  Кеннет вздохнул.
  — А вы представляете, что я в свою очередь придумал, будто видел вас в зеркале, чтобы придать вес вашим словам? Я ведь тоже думал, что вы нуждаетесь в этом…
  Она изумленно посмотрела на него.
  — Вы что же, считали, что я убила вашу жену?
  Он смутился.
  — Разве вы забыли, Розамунда, как вы чуть не убили одного мальчишку из-за того, что он обидел вашу собаку? Вы схватили его за горло, и его пришлось буквально вырывать из ваших рук?
  — Это было так давно!
  — Я знаю.
  — И зачем бы я стал убивать Арлену?
  Он пробормотал что-то неразборчивое.
  — До чего же у вас большое самомнение! Значит, вы подумали, что я убила ее по доброте душевной, чтобы избавить вас от необходимости это сделать? Или потому, что я хотела выйти за вас замуж?
  — Никогда в жизни! — энергично запротестовал он. — Но вы должны помнить то, что вы мне однажды сказали насчет Линды… и всего остального. Мне тогда показалось, что моя судьба не оставляет вас равнодушной…
  — Я и не утверждаю обратного.
  — Я знаю, — серьезно произнес он.
  — Видите ли, Розамунда, — продолжил он после короткого молчания, — я не оратор и не умею красиво говорить, но мне бы хотелось, чтобы вы уяснили себе некоторые вещи. Я полагаю, что вначале я действительно любил Арлену, но потом я ее разлюбил. Совместная жизнь с ней была тяжелым испытанием для моих нервов. Можно сказать, что это был сущий ад! Винить ее в этом нельзя. Она была глупым созданием, увлекающимся то одним мужчиной, то другим — с этим она ничего не могла поделать, — и большинство из них просто смеялись над ней и причиняли ей горе. Я не считал себя вправе нанести ей последний удар. Раз я женился на ней, я был обязан окружить ее максимумом заботы и хорошего отношения. Мне кажется, что она отдавала себе в этом отчет и испытывала ко мне благодарность за это. В ее жизни было что-то патетическое…
  Он замолчал.
  — Спасибо, — мягко произнесла молодая женщина. — Теперь я все поняла.
  Не глядя на нее, он сказал вполголоса:
  — Вы всегда умели все понимать!
  Она улыбнулась с легкой иронией.
  — Вы сразу же предложите мне выйти за вас замуж или выждете полгода?
  Трубка выпала у него изо рта, упала с обрыва на камни и разбилась.
  — Черт побери! — воскликнул он. — Я уже потерял здесь одну свою трубку, а третьей я с собой не взял!.. Как вы догадались, что я решил выждать полгода?
  — Потому что это — требуемый приличиями срок. Но мне бы хотелось, чтобы мы сейчас же приняли решение, а то за эти полгода вы можете встретить еще какую-нибудь преследуемую особу и опять взять на себя роль Дон Кихота!
  Он рассмеялся.
  — На этот раз «преследуемой особой» будете вы, Розамунда! Вы оставите ваш дом моделей, и мы уедем жить в деревню!
  — А вы знаете, что мой дом моделей приносит мне каждый год весьма приличный доход? К тому же, не забывайте, что я создала его своими собственными руками и очень горжусь им!.. А вы мне самоуверенно заявляете: «Моя дорогая, вы должны бросить им заниматься!»
  — Да, я это вам заявляю.
  — И вы думаете, что из-за вас я все брошу?
  — Ни на что другое я не соглашусь.
  — Мой дорогой, — тихо ответила она, — всю свою жизнь я мечтала жить с вами в деревне. И теперь моя мечта наконец сбудется!..
  
  1941 г.
  Перевод: В. Кучеровская
  
  Пять поросят
  
  
  Пролог
  Карла Лемаршан
  Эркюль Пуаро с интересом и вниманием смотрел на молодую женщину, которая вошла к нему в кабинет.
  В письме, которое она ему написала, ничего особенного не было. Никакого намека на то, чем вызвана просьба ее принять. Письмо было коротким и деловым. Только твердость почерка свидетельствовала о молодости Карлы Лемаршан.
  И вот она явилась собственной персоной — высокая, стройная молодая женщина лет двадцати с небольшим. Из тех, на кого приятно взглянуть и второй раз. Хорошо одета, в дорогом элегантном костюме, с роскошной горжеткой. Голова чуть вскинута, высокий лоб, приятная линия носа, решительный подбородок. И удивительная жизнерадостность. Пожалуй, жизнерадостность привлекала в ней даже больше, чем красота.
  Перед ее приходом Эркюль Пуаро чувствовал себя дряхлым стариком, теперь он помолодел, оживился, собрался!
  Встав ей навстречу, он почувствовал на себе изучающий взгляд темно-серых глаз. Она разглядывала его всерьез, по-деловому.
  Карла Лемаршан села, взяла предложенную ей сигарету. Зажгла ее и минуту-другую курила, по-прежнему не спуская с него серьезных задумчивых глаз.
  — Решение принято, не так ли? — мягко спросил ее Пуаро.
  — Извините? — встрепенулась она.
  Голос у нее был приятный, с небольшой, но приятной хрипотцой.
  — Вы пытаетесь решить, проходимец я или именно тот, который вам нужен?
  — Да, что-то в этом духе, — улыбнулась она. — Видите ли, мсье Пуаро, вы… вы выглядите совсем не таким, каким я вас себе представляла.
  — Старик? Старше, чем вы думали?
  — И это тоже. — Она помолчала. — Как видите, я откровенна. Мне хотелось бы… Понимаете, мне нужен лучший из лучших…
  — Не беспокойтесь, — заверил ее Эркюль Пуаро. — Я и есть лучший из лучших!
  — Скромностью вы не отличаетесь, — улыбнулась Карла. — Тем не менее я готова поверить вам на слово.
  — Вы ведь явились сюда не затем, чтобы нанять человека физически сильного, — рассуждал Пуаро. — Я не измеряю следы, не подбираю окурки от сигарет и не разглядываю, как помята трава. Я сижу в кресле и думаю. Вот где, — ой постучал себя по яйцеобразной голове, — происходят главные события!
  — Я знаю, — кивнула Карла Лемаршан. — Поэтому и пришла к вам. Я хочу, чтобы вы сотворили чудо.
  — Это уже интересно, — отозвался Эркюль Пуаро и выжидательно посмотрел на нее.
  Карла Лемаршан глубоко вздохнула.
  — Меня зовут не Карла, — сказала она, — а Кэролайн. Так же, как и мою мать. Меня назвали в ее честь. — Она помолчала. — И хотя я всегда носила фамилию Лемаршан, на самом деле моя фамилия Крейл.
  На секунду Эркюль Пуаро задумался, наморщив лоб.
  — Крейл… Что-то мне припоминается.
  — Мой отец был художником, причем довольно известным, — сказала она. — Некоторые считают его великим. Я придерживаюсь того же мнения.
  — Эмиас Крейл? — спросил Эркюль Пуаро.
  — Да. — Опять помолчав, она продолжала:
  — А мою мать, Кэролайн Крейл, судили за его убийство!
  — Ага! — воскликнул Эркюль Пуаро. — Припоминаю, но довольно смутно. Я был в ту пору за границей. Это ведь случилось давно?
  — Шестнадцать лет назад, — сказала Карла. Она побледнела, а глаза ее горели, как угли.
  — Понимаете? Ее судили и признали виновной… И не повесили только потому, что нашлись смягчающие обстоятельства. Смертная казнь была заменена пожизненным заключением. Но через год она умерла. Умерла. Все кончено…
  — И что же? — тихо спросил Пуаро.
  Молодая женщина по имени Карла Лемаршан стиснула руки и заговорила медленно, чуть запинаясь, но твердо и решительно:
  — Вы должны правильно понять, зачем я пришла к вам. Когда все это произошло, мне было пять лет. Я была слишком мала. Я, конечно, помню и маму и отца, помню, что меня вдруг увезли куда-то в деревню. Помню свиней и славную толстую жену фермера… Помню, что все были очень добры ко мне… Помню, как странно, украдкой они все поглядывали на меня. Я, разумеется, понимала — дети обычно это чувствуют: что-то случилось, но что именно, понятия не имела.
  А потом меня посадили на теплоход — это было чудесно, — мы плыли долго-долго, и я очутилась в Канаде, где, меня встретил дядя Саймон. С ним и с тетей Луизой я жила в Монреале, а когда спрашивала про маму с папой, мне говорили, что они скоро приедут. А потом… Потом я их словно забыла — я как бы осознала, что их нет в живых, хотя мне вроде бы никто об этом не говорил. Потому что к тому времени — как бы поточнее сказать — я перестала про них вспоминать. Я была счастлива. Дядя Саймон и тетя Луиза меня любили, я ходила в школу, у меня было много друзей, и я даже забыла, что когда-то у меня была другая фамилия, не Лемаршан. Тетя Луиза сказала мне, что в Канаде у меня будет новая фамилия: Лемаршан, меня это ничуть не удивило, и, как я уже сказала, я просто не вспоминала, что когда-то меня звали по-другому.
  И, вскинув подбородок, Карла Лемаршан добавила:
  — Посмотрите на меня. Встретив меня, вы вполне можете сказать: «Вот идет женщина, которая не знает забот!» Я богата, у меня отличное здоровье, я недурна собой и умею радоваться жизни. В двадцать лет я была уверена, что на свете нет девушки, с которой мне хотелось бы поменяться местами.
  Но я уже начала задавать вопросы. О маме и об отце. Кто они были, чем занимались? И в конце концов мне суждено было узнать…
  Словом, мне сказали правду. Когда мне исполнился двадцать один год. Пришлось сказать, потому что, во-первых, я стала совершеннолетней и вступила в права наследования. А во-вторых, было письмо. Письмо, которое, умирая, оставила мне мама.
  Выражение лица у нее смягчилось. Глаза перестали быть горящими углями, они потемнели, затуманились, стали влажными.
  — Вот когда я узнала правду, — продолжала она. — О том, что мою мать обвинили в убийстве. Это было… ужасно. — Она помолчала. — Есть еще одно обстоятельство, о котором я должна вам сказать. Я собиралась выйти замуж. Но нам сказали, что мы должны подождать, что нам нельзя пожениться, пока мне не исполнится двадцать один год. Когда мне рассказали, я поняла почему.
  Пуаро зашевелился.
  — А какова была реакция вашего жениха? — спросил он.
  — Джона? Джон не обратил внимания. Он сказал, что ему все равно, что существуем мы, Джон и Карла, и прошлое нас не касается. — Она подалась вперед. — Мы до сих пор не зарегистрировали наш брак. Но это не важно. Важно другое. И для меня, и для Джона тоже… Дело вовсе не в прошлом, а в будущем. — Она стиснула кулаки. — Мы хотим иметь детей. Мы оба хотим детей. Но мы не хотим, чтобы наши дети росли в страхе.
  — Разве вам не известно, что среди предков любого человека могут отыскаться убийцы и насильники? — спросил Пуаро.
  — Вы меня не поняли. Нет, ваши слова, конечно, справедливы. Но обычно человек об этом не знает. А мы знаем. Причем знаем не о каких-то там дальних родственниках, а о моей матери. И порой я замечаю на себе взгляд Джона. Он длится всего лишь секунду, но мне и этого довольно. Предположим, мы поженимся, в один прекрасный день поссоримся, и я увижу, что он смотрит на меня и думает…
  — Как погиб ваш отец? — перебил ее Эркюль Пуаро.
  — Его отравили, — четко и твердо ответила Карла.
  — Понятно, — отозвался Пуаро. Наступило молчание.
  — Слава богу, вы человек разумный и понимаете, почему это так важно, — спокойно и сухо констатировала молодая женщина. — Вы не сделали попытки успокоить меня и подыскать слова утешения.
  — Я вас хорошо понимаю, — отозвался Пуаро. — Не понимаю только, зачем я понадобился вам.
  — Я хочу выйти замуж за Джона, — сказала Карла Лемаршан. — И обязательно выйду! И рожу ему самое меньшее двух девочек и двух мальчиков. А вы должны сделать так, чтобы это осуществилось.
  — Вы имеете в виду… Вы хотите, чтобы я поговорил с вашим женихом? О нет, глупости! Вы имеете в виду нечто совсем иное. Скажите мне, что вы придумали.
  — Послушайте, мсье Пуаро, и поймите меня правильно: я прошу вас взять на себя расследование дела об убийстве.
  — Расследование…
  — Да, именно об этом я говорю. Убийство — это убийство, независимо от того, произошло ли оно вчера или шестнадцать лет назад.
  — Но, моя дорогая юная леди…
  — Подождите, мсье Пуаро. Вы не дослушали меня до конца. Имеется еще одно важное обстоятельство.
  — Какое?
  — Моя мать была невиновна, — сказала Карла Лемаршан.
  Эркюль Пуаро почесал себе нос.
  — Естественно… Я понимаю, что… — забормотал он.
  — Нет, это не только мое мнение. Вот ее письмо. Она написала его перед смертью. Его должны были отдать мне в день совершеннолетия. Она написала это письмо по одной причине: чтобы у меня не было никаких сомнений. Об этом она и пишет. Что она не совершала никакого преступления, что она невиновна, что у меня не должно быть на этот счет никаких сомнений.
  Эркюль Пуаро задумчиво разглядывал полное энергии молодое лицо, с которого на него смотрели серьезные глаза.
  — Tout de meme…1040 — медленно начал он.
  — Нет, мама не была такой! — улыбнулась Карла. — Вы считаете, что это ложь, ложь во спасение? — Она опять подалась вперед. — Но, мсье Пуаро, есть вещи, в которых дети неплохо разбираются. Я помню свою мать — конечно, это всего лишь отдельные впечатления, но я хорошо помню, какой она была. Она никогда не лгала, даже из самых добрых побуждений. Если будет больно, она говорила, что будет больно. Ну, например, у зубного врача или когда предстояло вытащить занозу из пальца. Она была так устроена, что не умела лгать. Насколько мне помнится, особой привязанности к ней я не испытывала, но я ей верила. И до сих пор верю! Она не из тех людей, кто, зная, что умирает, будет умышленно лгать.
  Медленно, почти нехотя, Эркюль Пуаро наклонил голову в знак согласия.
  — Вот почему я не боюсь выйти замуж за Джона, — продолжала Карла. — Я-то уверена, что она невиновна. Но он не уверен, хотя понимает, что я, естественно, должна считать свою мать невиновной. Это следует доказать, мсье Пуаро. И сделать это можете только вы!
  — Допустим, что вы правы, мадемуазель, — в раздумье сказал Эркюль Пуаро, — но ведь прошло шестнадцать лет!
  — Я понимаю, что это нелегко, — откликнулась Карла Лемаршан. — Но, кроме вас, этого сделать некому!
  Глаза Эркюля Пуаро чуть блеснули.
  — Не кажется ли вам, что вы мне льстите?
  — Я про вас слышала, — сказала Карла. — Слышала про ваши удачи. Про ваше умение. Вас ведь интересует психология, верно? Материальных улик нет — исчезли окурки от сигарет, следы и помятая трава. Их отыскать нельзя. Зато вы можете изучить факты, приведенные в деле, и, быть может, поговорить с людьми, имевшими к этому какое-то отношение — они все живы, — а потом, как вы только что сказали, вы можете сидеть в кресле и думать. И поймете, что в действительности произошло…
  Эркюль Пуаро встал. Подкрутив усы, он сказал:
  — Мадемуазель, благодарю вас за оказанную честь! Я оправдаю ваше доверие. Я займусь расследованием вашего дела. Я изучу события шестнадцатилетней давности и отыщу истину.
  Карла встала. Глаза ее сияли.
  — Спасибо, — только и сказала она. Эркюль Пуаро вскинул указательный палец.
  — Одну минуту. Я сказал, что отыщу истину, но я буду, понимаете ли, беспристрастным. Я не разделяю вашей уверенности в невиновности вашей матери. Если она виновна, eh bien1041, что тогда?
  — Я ее дочь, — гордо вскинула голову Карла. — Мне нужна только правда!
  — Тогда en avant.1042 Хотя, пожалуй, мне следует сказать нечто противоположное. En arriere…1043
  Книга первая
  Глава I
  Защитник
  — Помню ли я дело Крейл? — переспросил сэр Монтегю Деплич. — Разумеется. Отлично помню. Очень привлекательная женщина. Но крайне неуравновешенная. Никакого умения владеть собой. — И, глянув на Пуаро исподлобья, поинтересовался:
  — А что заставило вас спросить меня об этом?
  — Меня интересует это дело.
  — Не очень-то это тактично с вашей стороны, мой дорогой, — заметил Деплич, оскаливая зубы в своей знаменитой «волчьей ухмылке», которая приводила в ужас свидетелей. — Одно из тех дел, где я не одержал победы. Мне не удалось ее спасти.
  — Я знаю. Сэр Монтегю пожал плечами.
  — Разумеется, в ту пору у меня еще не было такого опыта, как теперь, — сказал он. — Тем не менее я полагаю, что сделал все, что было в человеческих силах. Без содействия со стороны подсудимого много не сделаешь. Нам удалось заменить смертную казнь пожизненным заключением. Подали апелляцию. Нам на помощь пришли множество уважаемых жен и матерей, подписавших прошение. К ней было проявлено большое участие.
  Вытянув длинные ноги, он откинулся на спинку кресла. Лицо его обрело многозначительное И благоразумное выражение.
  — Если бы она его застрелила или нанесла ножевое ранение, я мог бы настаивать на непредумышленном убийстве. Но яд — нет, тут ничего не поделаешь. Такую задачу решить не под силу.
  — Какую же версию выдвигала защита? — спросил Эркюль Пуаро.
  Ответ он знал заранее, ибо уже прочел газеты того времени, но не видел беды прикинуться несведущим.
  — Самоубийство. Единственное, за что мы могли ухватиться. Но наша версия не сработала. Крейл был не из тех, кто способен на самоубийство. Вы его никогда не видели? Нет? Яркая личность. Живой, шумный, большой любитель женщин и пива. Убедить присяжных, что такой человек способен втихомолку покончить с собой, довольно трудно. Не вписывается в схему. Нет, боюсь, я с самого начала проигрывал дело. И она нас не захотела поддержать! Как только она уселась в свидетельское кресло, я сразу понял, что нас ждет поражение. В ней не было желания бороться. А уж коли ты не заставишь клиента давать показания, присяжные тут же делают собственные выводы.
  — Именно это вы и имели в виду, — спросил Пуаро, — когда упомянули, что без содействия со стороны подсудимого много не сделаешь?
  — Совершенно верно, мой дорогой. Мы же не чудотворцы. Половина удачи в том, какое впечатление обвиняемый производит на присяжных. Мне известно много случаев, когда решение присяжных идет вразрез с напутствием судьи: «Он это сделал, и все!» Или: «Он на такое не способен!» А Кэролайн Крейл даже не сделала и попытки бороться.
  — А почему?
  — Меня не спрашивайте, — пожал плечами сэр Монтегю. — Прежде всего, она любила своего мужа. А потому, когда пришла в себя и поняла, что натворила, не сумела собраться с духом. По-моему, она так и не вышла из шокового состояния.
  — Значит, вы тоже считаете ее виновной?
  Деплич удивился.
  — Я полагал, что это не требует доказательств, — сказал он.
  — Она хоть раз призналась вам в своей вине?
  Деплич был потрясен.
  — Нет. Разумеется, нет. У нас свой моральный кодекс. Мы всегда исходим из того, что клиент невиновен. Если вас так интересует это дело, жаль, что уже нельзя поговорить со стариком Мейхью. Контора Мейхью занималась подготовкой для меня документов по этому делу. Старик Мейхью мог бы рассказать вам куда больше меня, но он ушел в мир иной. Есть, правда, молодой Джордж Мейхью, но он в ту пору был еще совсем мальчишкой. Прошло ведь немало времени.
  — Да, знаю. Мне повезло, что вы так много помните. Память у вас необыкновенная.
  Депличу это понравилось.
  — Главное, хочешь не хочешь, запоминается. В особенности когда это преступление, за которое предусмотрена смертная казнь. Кроме того, пресса широко разрекламировала дело Крейлов. Оно ведь вызвало большой интерес. Замешанная в этой истории девица была потрясающе интересной. Лакомый кусочек, скажу я вам.
  — Прошу прощения за настойчивость, — извинился Пуаро, — но разрешите спросить еще раз: у вас не было никаких сомнений в вине Кэролайн Крейл?
  Деплич пожал плечами.
  — Откровенно говоря, сомневаться не приходилось. Да, она его убила.
  — А какие были против нее улики?
  — Весьма существенные. Прежде всего мотив преступления. В течение нескольких лет они с Крейлом жили как кошка с собакой. Бесконечные ссоры. Он то и дело влезал в истории с женщинами. Уж такой он был человек. Она-то, в общем, держалась молодцом. Делала скидку на его темперамент — а он и вправду был первоклассным художником. Его картины теперь стоят бешеных денег. Мне такая живопись не по сердцу, сплошное уродство, но выписано, следует признать, превосходно.
  Так вот, время от времени между ними были скандалы из-за женщин. Миссис Крейл тоже не была кроткой овечкой, которая страдает молча. Они часто ссорились, но в конце концов он всегда возвращался к ней. Эти его романы кончались ничем. Однако последний роман разительно отличался от предыдущих. В нем была замешана совсем юная девица. Ей было всего двадцать лет.
  Звали ее Эльза Грир. Единственная дочь какого-то фабриканта из Йоркшира. У нее были деньги и характер, и она знала, чего хочет. А хотела она Эмиаса Крейла. Она заставила его написать ее портрет — обычно он не писал портретов дам из общества, «Такая-то в розовом шелке и жемчугах», он писал портреты личностей. Да я и не уверен, что большинство женщин мечтали быть им увековеченными — он был беспощаден! Но эту Грир он принялся писать, а кончил тем, что влюбился в нее без памяти. Ему было под сорок, и он уже много лет был женат. Он как раз созрел для того, чтобы свалять дурака из-за какой-нибудь девчонки. Ею и оказалась Эльза Грир. Он был от нее без ума и собирался развестись с женой и жениться на Эльзе.
  Кэролайн Крейл была против развода. Она ему угрожала. Двое людей слышали, как она говорила, что, если он не расстанется с девчонкой, она его убьет. И она не шутила! Накануне они пили чай у соседа. Тот, между прочим, увлекался сбором трав и приготовлением из них лекарственных настоек. Среди запатентованных им настоек был кониум, или болиголов крапчатый. И там шел разговор об этом кониуме и о его ядовитых свойствах.
  На следующий день он заметил, что половина содержимого бутылки исчезла. Сказал всем об этом. И в спальне миссис Крейл на дне одного из ящиков бюро нашли флакон с остатками кониума.
  Эркюль Пуаро заерзал в кресле.
  — Его мог положить туда кто-нибудь другой.
  — Да, но она призналась полиции, что сама взяла яд. Глупо, конечно, но в ту минуту при ней не было адвоката, который мог бы посоветовать ей, что говорить, а что нет. Когда ее спросили, она откровенно призналась, что взят ла яд.
  — Для чего?
  — Чтобы покончить с собой, сказала она. Почему флакон оказался почти пустым или как получилось, что на нем были отпечатки только ее пальцев, она объяснить не сумела. Предположила, что Эмиас Крейл сам покончил с собой. Но если он взял флакон, спрятанный у нее в спальне, тогда почему на флаконе нет отпечатков его пальцев, а?
  — Яд ему подлили в пиво, не так ли?
  — Да. Она взяла из холодильника бутылку с пивом и сама отнесла ее в сад, где он писал. Налила пиво в стакан и стояла рядом, пока он пил. Все в это время ушли обедать, он был в саду один. Он часто не приходил к обеду. А спустя некоторое время она и гувернантка нашли его на том же месте мертвым. Она утверждала, что в пиве, которое ему дала, ничего не было. Мы же в качестве защиты выдвинули версию, что он вдруг почувствовал себя виноватым — его одолели угрызения совести, — сам подлил себе в пиво яд. Все это, разумеется, было притянуто за уши — не такой он человек! А самое неприятное было с отпечатками пальцев.
  — На бутылке обнаружили отпечатки ее пальцев?
  — Нет. Обнаружили отпечатки только его пальцев, причем фальшивые. Когда гувернантка побежала вызывать врача, она осталась возле него. В эту минуту она, должно быть, вытерла бутылку и стакан и прижала к ним его пальцы. Хотела сделать вид, что никогда не дотрагивалась ни до бутылки, ни до стакана. Когда такое объяснение не сработало, старик Рудольф, который был прокурором на процессе, неплохо повеселился, доказав с полной очевидностью, что человек не может держать бутылку, когда у него пальцы находятся в таком положении! Разумеется, мы изо всех сил старались доказать обратное, что его пальцы были сжаты в конвульсиях, когда он умирал, но, честно говоря, наши доводы были малоубедительны.
  — Кониум мог оказаться в бутылке и до того, как она отнесла ее в сад, — заметил Эркюль Пуаро.
  — В бутылке вообще не было яда. Только в стакане.
  Он помолчал, выражение его красивого с крупными чертами лица вдруг изменилось, он резко повернул голову.
  — Подождите, Пуаро, на что вы намекаете? — спросил он.
  — Если Кэролайн Крейл была невиновна, — ответил Пуаро, — каким образом кониум мог попасть в пиво? Защита на суде утверждала, что его туда налил сам Эмиас Крейл. Но вы говорите, что это вряд ли было возможно — не такой он был человек, — и я с вами согласен. Значит, если Кэролайн Крейл этого не сделала, то мог сделать кто-то другой.
  — О господи, Пуаро, к чему толочь воду в ступе? Со всем этим давным-давно покончено. Она это сделала, не сомневаюсь. Если бы вы ее видели в ту пору, у вас не осталось бы и капли сомнения. У нее на лице прямо было написано, что она виновата. Мне даже показалось, что приговор принес ей облегчение. Она не боялась. Была совершенно спокойна. Ей хотелось одного: чтобы суд поскорее кончился. Мужественная женщина…
  — И тем не менее, — сказал Эркюль Пуаро, — перед смертью она написала письмо с просьбой передать его дочери, в котором торжественно клялась в собственной невиновности.
  — Очень возможно, — согласился сэр Монтегю Деплич. — Мы с вами на ее месте, возможно, поступили бы точно так же.
  — Ее дочь утверждает, что она не способна на ложь.
  — Ее дочь утверждает… Ха! Откуда ей об этом судить? Дорогой мой Пуаро, во время процесса ее дочь была совсем малышкой. Сколько ей было? Четыре-пять? Ей дали другое имя и увезли из Англии к каким-то родственникам. Что может она знать или помнить?
  — Дети иногда неплохо разбираются в людях.
  — Возможно. Но это не тот случай. Дочь, естественно, не может поверить, что ее мать совершила убийство. Пусть не верит. Вреда от этого никому нет.
  — Но, к сожалению, она требует доказательств.
  — Доказательств того, что Кэролайн Крейл не убила своего мужа?
  — Да.
  — Боюсь, — вздохнул Деплич, — ей не суждено их раздобыть.
  — Вы так думаете?
  Знаменитый адвокат окинул своего собеседника задумчивым взором.
  — Я всегда считал вас честным человеком, Пуаро. Что вы делаете? Хотите заработать деньги, играя на естественной любви дочери к матери?
  — Вы не видели дочь. Она человек незаурядный. С очень сильным характером.
  — Представляю, какой может быть дочь Эмиаса и Кэролайн Крейл. Чего же она хочет?
  — Правды.
  — Хм… Боюсь, что до правды будет трудно докопаться. Ей-богу, Пуаро, по-моему, тут нет никаких сомнений. Она его убила.
  — Извините меня, мой друг, но я должен убедиться в этом лично.
  — Не знаю, как вы сумеете это сделать. Можно, конечно, прочитать в газетах все отчеты с судебного процесса. Прокурором был Хамфри Рудольф. Его уже нет в живых. Дайте вспомнить, кто ему помогал? Молодой Фогг, по-моему. Да, Фогг. Поговорите с ним. Кроме того, существуют люди, которые в ту пору были в доме у Крейлов. Не думаю, что им придутся по душе ваши расспросы, когда вы приметесь копать все заново, но вытянуть из них кое-что вам, пожалуй, удастся. Вы ведь умеете внушать доверие.
  — А, да, люди, причастные к этому делу. Это очень важно. Может, вы их помните?
  Деплич задумался.
  — Подождите — много лет прошло все-таки с тех пор.
  В этом деле было, так сказать, замешано пятеро — слуг я не считаю, это все пожилые, преданные семье, насмерть перепуганные люди. Они были вне подозрения.
  — Значит, пятеро, говорите вы? Расскажите-ка про них.
  — Филип Блейк, закадычный друг Крейла, знал его всю жизнь. В ту пору он жил у них. Жив-здоров. Время от времени встречаю его на площадке для гольфа. Живет в Сент-Джордж-Хилле. Биржевой маклер. Играет на бирже, и довольно удачно. Преуспевает, последнее время начал полнеть.
  — Так. Кто следующий?
  — Старший брат Блейка. Деревенский сквайр. Домосед.
  В голове у Пуаро звякнул колокольчик. Звякнул и умолк. Хватит каждый раз вспоминать детские стишки. Последнее время это стало у него прямо каким-то наваждением. Нет, колокольчик не умолк:
  «Первый поросенок пошел на базар. Второй поросенок забился в амбар…»
  — Значит, он остался дома, да? — пробормотал он.
  — Это тот самый, про которого я уже говорил, он возился с настойками и травами, химик, что ли. Такое у него было хобби. Как его звали? У него было имя, которое часто встречается в романах… Ага, вспомнил. Мередит. Мередит Блейк. Не знаю, жив он или нет.
  — Кто следующий?
  — Следующая! Причина всех бед. Третья сторона треугольника. Эльза Грир.
  — «Третий поросенок устроил пир горой…», — пробормотал Пуаро.
  Деплич уставился на него.
  — Она и вправду наелась досыта, — сказал он. — Оказалась очень деятельной. С тех пор трижды выходила замуж. Разводилась с невероятной легкостью. Сейчас она леди Диттишем. Откройте любой номер «Татлера» — обязательно о ней прочтете.
  — А кто еще двое?
  — Гувернантка, но я не помню ее фамилии. Славная, услужливая женщина. Томпсон, Джонс, что-то вроде этого. И девочка, сводная сестра Кэролайн Крейл. Ей было лет пятнадцать. Сделалась знаменитостью. Занимается археологией, все время в экспедициях. Ее фамилия — Уоррен. Анджела Уоррен. Очень серьезная молодая женщина, я встретил ее на днях.
  — Значит, она не тот поросенок, что, плача, побежал домой?
  Сэр Монтегю Деплич окинул Пуаро каким-то странным взглядом.
  — Ей есть от чего плакать, — сухо отозвался он. — У нее обезображено лицо. Глубокий шрам с одной стороны. Она… Да что говорить? Вы сами обо всем узнаете.
  Пуаро встал.
  — Благодарю вас, — сказал он. — Вы были крайне любезны. Если миссис Крейл не убила своего мужа…
  — Убила, старина, убила, — оборвал его Деплич. — Поверьте мне на слово.
  Не обращая на него внимания, Пуаро продолжал:
  — …тогда вполне логично предположить, что это сделал кто-то из этих пятерых.
  — Пожалуй, — с сомнением произнес Деплич, — только не пойму зачем. Не было причин! По правде говоря, я убежден, что никто из них этого не делал. Выбросьте эту мысль из головы, старина!
  Но Эркюль Пуаро только улыбнулся и покачал головой.
  Глава II
  Обвинитель
  — Безусловно, виновна, — коротко ответил мистер Фогг.
  Эркюль Пуаро задумчиво разглядывал худую, чисто выбритую физиономию Фогга.
  Квентин Фогг был совсем не похож на Монтегю Деплича. В Депличе были сила и магнетизм, держался он властно и вселял в собеседника страх. А в суде производил впечатление быстрой и эффектной сменой тона. Красивый, любезный, обаятельный — и вдруг чуть ли не сказочное превращение — губы растянуты, зубы оскалены в ухмылке — он жаждет крови.
  Квентин Фогг, худой, бледный, до удивления лишенный тех качеств, какие составляют понятие «личность», вопросы свои обычно задавал тихим, ровным голосом, но настойчиво и твердо. Если Деплича можно было сравнить с рапирой, то Фогга — со сверлом. От него веяло скукой. Он так и не сумел добиться славы, но зато считался первоклассным юристом. И дела, которые вел, обычно выигрывал.
  Эркюль Пуаро задумчиво разглядывал его.
  — Значит, вот какое впечатление произвело на вас это дело?
  Фогг кивнул.
  — Если бы вы видели ее, когда она давала показания! Старый Хампи Рудольф, а он был прокурором на этом процессе, превратил ее в котлету. В котлету!
  Он помолчал и вдруг неожиданно добавил:
  — Но в целом процесс шел чересчур уж гладко.
  — Не уверен, что правильно вас понимаю, — сказал Эркюль Пуаро.
  Фогг свел свои тонко очерченные брови. Провел рукой по чисто выбритой верхней губе.
  — Как бы это вам объяснить? — сказал он. — Тут сугубо английская точка зрения. Пожалуй, скорей всего подобную ситуацию можно сравнить с поговоркой: «Стрелять по сидящей птице». Понятно?
  — Это и впрямь сугубо английская точка зрения, и тем не менее я вас понял. В уголовном суде, как на игровом поле Итона или на охоте, англичанин предпочитает не лишить своего противника или жертву надежды на успех.
  — Именно. Так вот, в данном случае у обвиняемой не было никакой надежды. Хампи Рудольф играл с ней, как кошка с мышью. Началось все с допроса ее Депличем. Она сидела послушная, как ребенок среди взрослых, и давала на вопросы Деплича ответы, которые выучила наизусть. Спокойно, четко формулируя мысли — и совершенно неубедительно! Ее научили, что отвечать, она и отвечала. Деплич ничуть не был виноват. Старый фигляр сыграл свою роль отлично — но в сцене, где требуются два актера, один не в силах отдуваться и за другого. Она не желала ему подыгрывать. И это произвело на присяжных отвратительное впечатление. А затем встал старый Хампи. Надеюсь, вы его встречали? Его смерть — огромная для нас потеря. Закинув полу своей мантии через плечо, он стоял, покачиваясь, и не спешил. А потом вдруг задавал вопрос, да не в бровь, а в глаз!
  Как я уже сказал, он сделал из нее котлету. Заходил то с одной стороны, то с другой, и всякий раз она садилась в галошу. Он заставил ее признать абсурдность ее собственных показаний, вынудил противоречить самой себе, и она вязла все глубже и глубже. А закончил он, как обычно, очень убедительно и веско: «Я утверждаю, миссис Крейл, что ваше объяснение кражи кониума желанием покончить с собой — ложь от начала до конца. Я утверждаю, что вы украли яд с намерением отравить вашего мужа, который собирался бросить вас ради другой женщины, и что вы умышленно его отравили». И она посмотрела на него — такая милая с виду женщина, стройная, изящная — и сказала совершенно ровным голосом: «О нет, нет, я этого не делала». Прозвучало это крайне неубедительно. Я заметил, как заерзал в своем кресле Деплич. Он сразу понял, что все кончено.
  Помолчав минуту, Фогг продолжал:
  — И тем не менее я чувствовал в ее поведении нечто странное. В некотором отношении оно было на удивление рациональным. А что еще ей оставалось делать, как не взывать к благородству — к тому самому благородству, которое наряду с нашим пристрастием к жестокой охоте заставляет иностранцев видеть в нас таких притворщиков! Присяжные да и все присутствующие в суде чувствовали, что у нее нет ни единого шанса. Она не умела даже постоять за себя. И, уж конечно, не была способна сражаться с такой грубой скотиной, как старый Хампи. Это еле слышное, неубедительное: «О нет, нет, я этого не делала» — было просто жалким.
  Однако это было лучшее из того, что она могла предпринять. Присяжные заседали всего полчаса. Их приговор: виновна, но заслуживает снисхождения.
  По правде говоря, она производила очень хорошее впечатление по сравнению с другой женщиной, замешанной в этом деле. С молодой девицей. Присяжные с самого начала ей не симпатизировали, но она не обращала на них внимания. Очень интересная, жесткая, современная, в глазах женщин, присутствующих в суде, она была олицетворением разрушительницы семьи. Семья в опасности, когда рядом бродят такие сексапильные девицы, которым совершенно наплевать на права жен и матерей. Она себя не щадила, должен признать. На вопросы отвечала честно. Удивительно честно. Она влюбилась в Эмиаса Крейла, он — в нее, и никаких угрызений совести, уводя его от жены и ребенка, она не испытывала.
  Я даже восхищался ею. Она была, очень неглупа. Деплич устроил ей перекрестный допрос, но она его выдержала с честью. Тем не менее суд ей не симпатизировал. И судье она не нравилась. Вел процесс Эйвис. Сам в молодости любил погулять, но, когда надевал мантию, преследовал за малейшее нарушение морали. Напутствием, которое он давал присяжным по делу Кэролайн Крейл, был призыв к милосердию. Факты он отрицать не посмел, но раза два прозрачно намекнул на то, что подсудимую спровоцировали на совершение преступления.
  — Но он не поддержал версию защиты о самоубийстве?
  Фогг покачал головой.
  — Эта версия ни на чем не была основана. Нет, я вовсе не хочу сказать, что Деплич не постарался выжать из нее все, что мог. Он произнес проникновенную речь. Расписал трогательную историю человека, наделенного темпераментом и щедрой душой, любителя удовольствий, внезапно охваченного страстью к красивой молодой девушке и хоть и терзаемого угрызениями совести, но неспособного устоять. Поведал о том, как Крейл осознал свою ошибку, и, испытывая отвращение к себе, покаялся в том, что был грешен по отношению к жене и ребенку, и решил покончить с собой! С честью выйти из замкнутого круга. Это была, повторяю, очень трогательная речь. Вы видели перед собой несчастного, раздираемого противоречиями человека: страсть и присущая ему от рождения благопристойность. Эффект от этой речи был потрясающим. Только, когда речь была завершена и чары нарушены, вам никак не удавалось в своем сознании связать эту мифическую фигуру с подлинным Эмиасом Крейлом. Ведь он был совсем другим. И Деплич не сумел найти своим словам подтверждения. Крейл, я бы сказал, скорей относился к тем людям, которые начисто лишены даже зачатков совести. Это был безжалостный, хладнокровный, всегда довольный собой себялюбец. Нравственным он был лишь в своем творчестве. Он не взялся бы, я убежден, написать на скорую руку какую-нибудь картину с сентиментальным сюжетом, сколько бы ему за нее ни предлагали. Но это был человек настоящий, который любил жизнь и умел пожить. Покончить с собой? Только не он!
  — Быть может, защита выбрала не совсем убедительный вариант?
  — А что еще им оставалось? — пожал плечами Фогг. — Не сидеть же сложа руки и твердить, что присяжным в данном случае делать нечего, ибо прокурор еще не доказал вину обвиняемой! Слишком уж много было улик. Яд у нее в руках был — она призналась, что украла его. В наличии имелись мотив для совершения преступления, средство и удобный случай — словом, асе.
  — А нельзя ли было попытаться доказать, что все это с определенным умыслом подстроено?
  Фогг не стал увиливать от ответа.
  — Она сама многое признала. И потом, такая версия смотрится чересчур надуманной. Вы хотите сказать, что его убил кто-то другой, сделав так, чтобы вина пала именно на нее?
  — Вы считаете такую позицию несостоятельной? Боюсь, что да, — задумчиво ответил Фогг. — Вы предполагаете, что существует некий Икс? Где же нам его искать?
  — Совершенно очевидно, среди тех людей, которые ее окружали. Таких было пятеро. И каждый из них мог иметь к этому делу самое непосредственное отношение.
  — Пятеро? Дайте-ка припомнить. Был среди них такой нескладный малый, который варил травы. Опасное увлечение, но человек приятный. Правда, какой-то малопонятный. Нет, мне он этим Иксом не представляется. Затем сама девица — она могла бы прихлопнуть Кэролайн, но не Эмиаса. Биржевой маклер — закадычный друг Крейла. В детективных романах он мог бы сойти за убийцу, но в жизни нет. Вот и все. Ах да, была еще младшая сестра, но про нее всерьез и говорить не стоит. Значит, четверо.
  — Вы забыли гувернантку, — напомнил Эркюль Пуаро.
  — Да, верно. Несчастные существа эти гувернантки, никто про них и не помнит. Средних лет, некрасивая, но с образованием. Психолог, наверное, стал бы утверждать, что она испытывала тайную страсть к Крейлу и поэтому убила его. Старая дева с подавленными инстинктами! Нет, не верю. Насколько мне помнится, она вовсе не производила впечатление невропатки.
  — С тех пор прошло много лет.
  — Пятнадцать или шестнадцать… Да, немало. Можно ли требовать, чтобы я все помнил?
  — Как раз наоборот, — возразил Эркюль Пуаро, — я просто поражен, до чего вы все хорошо помните. Вы что, все это себе представляете? Когда рассказываете, у вас перед глазами всплывает картина, верно?
  — Да, — задумчиво подтвердил Фогг, — я действительно все это вижу, причем довольно отчетливо.
  — Меня очень интересует, мой друг, можете ли вы мне объяснить почему?
  — Почему? — задумался Фогг. Его худое умное лицо оживилось. — И вправду, почему?
  — Что вы видите отчетливо? — спросил Пуаро. — Свидетелей? Защитника? Судью? Обвиняемую, когда она дает показания?
  — Как вы сумели догадаться? — восхитился Фогг. — Да, именно ее я вижу… Забавная штука — любовь. В ней жила любовь. Не знаю, была ли она красивой… Она была не первой молодости, выглядела утомленной — круги под глазами. Но она была средоточием его драмы. Она была в центре внимания. И тем не менее половину времени она отсутствовала. Была где-то в другом мире, далеко-далеко, хоть и сидела в зале суда, молчаливая, внимательная, с легкой вежливой улыбкой на губах. Она вся была в полутонах — свет и тень вместе. И при этом производила впечатление более живой, чем другая — эта девица с ее идеальной фигурой, с безупречным лицом и присущей юности дерзостью. Я восхищался Эльзой Грир — она была неглупой, умела постоять за себя, не боялась своих мучителей и ни разу не дрогнула! А Кэролайн Крейл я не восхищался, потому что она не умела бороться, потому что ушла в себя, в свой мир полутонов. Она не потерпела поражения, потому что ни разу не попыталась вступить в сражение. Я уверен только в одном, — помолчав, продолжал он. — Она любила человека, которого убила. Любила так, что умерла вместе с ним…
  Мистер Фогг снова умолк и протер стекла своих очков.
  — Боже мой, — вздохнул он; — какие, однако, странные вещи я говорю. В ту пору я был совсем молод и полон честолюбивых устремлений. Подобные события запоминаются. Я считаю, что Кэролайн Крейл была женщиной необыкновенной. Я ее никогда не забуду. Нет, я ее не забуду никогда…
  Глава III
  Молодой юрисконсульт
  Джордж Мейхью был осторожен и немногословен. Дело он разумеется, помнит, но не совсем отчетливо. Им занимался его отец, ему самому в ту пору было всего девятнадцать.
  Да, процесс этот произвел большое впечатление. Крейл ведь был известным художником. Картины у него превосходные. Две из них и сейчас висят в Тейтовской галерее. Хотя, разумеется, это ничего не значит.
  Пусть мсье Пуаро его извинит, но он не совсем понимает, что именно интересует мсье Пуаро. А, дочь! В самом деле? В Канаде? А он всегда считал, что в Новой Зеландии.
  Джордж Мейхью чуть-чуть расслабился. Помягчел.
  Да, для девушки это оказалось потрясением. Он ей глубоко сочувствует. Наверное, было бы куда лучше, если бы она так и не узнала всей правды. Но что толку теперь об этом говорить!
  Она хочет знать? Что именно? Ведь об этом процессе много писали. Ему же лично почти ничего не известно.
  Нет, он считает, что в вине миссис Крейл сомневаться не приходится. Хотя ее отчасти можно понять. Эти художники — с ними всегда нелегко. А у Крейла, насколько он помнит, вечно были романы то с одной, то с другой.
  И она сама тоже, по-видимому, была женщиной с характером. Не могла примириться с тем, что ей становилось известно. В наши дни она бы просто развелась с ним, и все.
  — По-моему, — осторожно добавил он, — в этом деле была замешана леди Диттишем.
  Он не ошибается, заверил его Пуаро.
  — Газеты время от времени вспоминают о том деле, — сказал Мейхью. — Леди Диттишем не раз участвовала в бракоразводных процессах. Очень богатая женщина, как вам, наверное, известно. До этого она была замужем за известным путешественником. Она постоянно на виду. По-видимому, из тех женщин, которые любят, когда о них говорят.
  — Или чрезмерно обожают знаменитостей, — предположил Пуаро.
  Мысль эта не пришлась Джорджу Мейхью по вкусу. Он воспринял ее без особой радости.
  — Пожалуй, да, в этом есть доля правды.
  И надолго задумался над этой мыслью.
  — Ваша фирма много лет представляла интересы миссис Крейл? — спросил Пуаро.
  — Нет, — покачал головой Джордж Мейхью. — «Джонатан и Джонатан» были юрисконсультами семьи Крейл. Но когда случилась беда, мистер Джонатан счел для себя неудобным действовать в интересах миссис Крейл и поэтому договорился с нами — с моим отцом — взять на себя обязанности по делу. Вам бы следовало, мсье Пуаро, попытаться встретиться со старым мистером Джонатаном. Он отошел от дел — ему больше семидесяти, — но он хорошо знал всех членов семьи Крейл и сумеет рассказать вам гораздо больше меня. Я, по правде говоря, мало что знаю. В ту пору я был мальчишкой. Не помню даже, присутствовал ли я на процессе.
  Пуаро встал, а Джордж Мейхью, поднимаясь, добавил:
  — Советую вам поговорить и с нашим старшим клерком Эдмундсом. Он и тогда служил у нас и очень интересовался процессом.
  Эдмундс говорил медленно. Глаза его были настороже. Он не спеша оглядел Пуаро с головы до ног и уж потом позволил себе раскрыть рот.
  — Да, дело Крейл я помню, — сказал он. И сурово добавил:
  — Неприглядная была история.
  В его хитром взгляде читался явный вопрос.
  — Прошло слишком много времени, чтобы заново раскапывать все подробности, — сказал он.
  — Приговор суда не всегда означает конец дела.
  — Верно, — кивнул квадратной головой Эдмундс.
  — У миссис Крейл осталась дочь, — продолжал Пуаро.
  — Да, ребенок был. Ее отправили за границу к родственникам, верно?
  — Дочь убеждена в невиновности матери, — сказал Пуаро.
  — Вот как? — кустистые брови мистера Эдмундса взмыли вверх.
  — Можете ли вы сказать что-либо в защиту ее убеждения?
  Эдмундс задумался. Затем медленно покачал головой.
  — Честно говоря, нет. Мне очень нравилась миссис Крейл. Что бы она там ни натворила, прежде всего это была леди. Не то что та, другая. Дерзкая, развязная девчонка! Прет, как танк! Выскочка из отребья — и это сразу бросалось в глаза! А миссис Крейл была благородной дамой.
  — И тем не менее оказалась убийцей?
  Эдмундс нахмурился. Но ответил более охотно, нежели прежде:
  — Именно этот вопрос задавал я себе день изо дня. Она сидела на скамье подсудимых и спокойно, сдержанно отвечала на вопросы. «Не могу поверить», — твердил себе я. Но сомневаться не приходилось, мистер Пуаро, если вы понимаете, о чем я говорю. Не мог же этот болиголов оказаться в пиве, которое выпил мистер Крейл, случайно. Его туда подлили. И если не миссис Крейл, то кто?
  — Вот об этом я и спрашиваю, — сказал Пуаро. — Кто?
  И снова в его лицо впились хитрые глаза.
  — Вот, значит, в чем ваша мысль, — догадался мистер Эдмундс.
  — А вы сами что думаете?
  Клерк ответил не сразу:
  — Никаких сомнений на этот счет вроде не существовало.
  — Вы бывали в суде, когда слушалось дело? — спросил Пуаро.
  — Каждый день.
  — И слышали показания свидетелей?
  — Да.
  — Не приметили ли вы в них какую-либо неискренность или неестественность?
  — Не лгал ли кто-либо из них, хотите вы знать? — напрямую спросил Эдмундс. — Не было ли у кого-либо из них причины желать смерти мистера Крейла? Извините меня, мистер Пуаро, но уж больно это смахивает на мелодраму.
  — Тем не менее подумайте над этим, — попросил Пуаро.
  Он вглядывался в хитроватое лицо, в прищуренные задумчивые глаза. Медленно, с сожалением Эдмундс покачал головой.
  — Эта мисс Грир, — начал он, — она, конечно, разозлилась и горела желанием отомстить. Отвечая на вопросы, она позволяла себе лишнее, но ей мистер Крейл был нужен живым. От мертвого ей было мало проку. Да, она хотела, чтобы миссис Крейл повесили, но только потому, что смерть вытащила у нее из-под носа лакомый кусок. Она была как тигрица, которой помешали совершить прыжок! Но ей, повторяю, мистер Крейл нужен был живым. Мистер Филип Блейк тоже был настроен против миссис Крейл с самого начала. А потому нападал на нее при всяком удобном случае. Но, так сказать, по-своему, а вообще он был другом мистера Крейла, вел себя честно. Его брат, мистер Мередит Блейк, был плохим свидетелем, отвечал невпопад, путался, был не уверен. Много я перевидал таких свидетелей. Впечатление такое, будто они лгут, а на самом деле говорят чистую правду. Пуще всего мистер Мередит Блейк боялся сказать что-нибудь лишнее. А потому из него вытянули больше, чем он хотел сказать. Он из тех робких джентльменов, которые при подобных обстоятельствах сразу начинают волноваться. Вот гувернантка, та не смущалась. Слов на ветер не бросала и отвечала по существу. Слушая ее, нельзя было понять, на чьей она стороне. Отлично соображала и за словом в карман не лезла. — Он помолчал. — Я уверен, что она знала куда больше, чем сказала.
  — Я тоже, — согласился Эркюль Пуаро.
  Он еще раз пристально взглянул на морщинистое хитроватое лицо своего собеседника. Оно было вежливо-бесстрастным. Интересно, подумал Пуаро, не снизошел ли мистер Альфред Эдмундс до намека?
  Глава IV
  Старый юрисконсульт
  Мистер Кэлеб Джонатан жил в Эссексе. После вежливого обмена письмами Пуаро получил приглашение, чуть ли не королевское по тону, отобедать и переночевать. Старый джентльмен, несомненно, был большим оригиналом. После пресного Джорджа Мейхью мистер Джонатан напоминал стакан выдержанного портвейна его собственного разлива.
  У него были собственные методы подхода к интересующей собеседника теме, а поэтому только ближе к полуночи, попивая ароматный марочный коньяк, мистер Джонатан наконец расслабился. На восточный манер он по достоинству оценил тактичность Эркюля Пуаро, который не торопил его. Вот теперь, на досуге, он был готов подробно поговорить о семье Крейлов.
  — Наша фирма знала не одно поколение этой семьи. Я лично был знаком с Эмиасом Крейлом и его отцом, Ричардом Крейлом. Помню я и Инока Крейла, деда. Все они были деревенские сквайры, думали больше о лошадях, — чем о людях. Держались в седле прямо, любили женщин, и мысли их не обременяли. К мыслям они относились с подозрением. Зато жена Ричарда Крейла была до отказа набита идеями — больше идей, чем здравого смысла. Она писала стихи, любила музыку — даже играла на арфе. Она была не крепкого здоровья и очень живописно смотрелась у себя на диване. Она была поклонницей Кингсли и поэтому назвала своего сына Эмиасом. Отцу это имя не нравилось, но перечить он не стал.
  Эмиасу Крейлу качества, унаследованные от столь разных родителей, пошли только на пользу. От болезненной матери он унаследовал художественный дар, а от отца — энергию и невероятный эгоизм. Все Крейлы были себялюбцы. Никогда и ни при каких обстоятельствах они не признавали иной точки зрения, кроме собственной.
  Постучав тонким пальцем по ручке кресла, старик окинул Пуаро хитрым взглядом.
  — Поправьте меня, если я не прав, мсье Пуаро, но, по-моему, вы интересуетесь… характером, так сказать?
  — Во всех моих расследованиях, — ответил Пуаро, — это меня интересует больше всего.
  — Я вас понимаю. Вам хочется залезть в шкуру преступника. Очень интересно и увлекательно. Наша фирма никогда не занималась уголовной практикой, а поэтому мы не сочли себя достаточно компетентными действовать в интересах миссис Крейл, хотя это было бы вполне уместно. Мейхью вполне же отвечали требованиям. Они готовили документы для Деплича — возможно, им не хватило широты, — он требовал больших затрат и умел производить яркое впечатление. Однако у них недостало ума сообразить, что Кэролайн никогда не будет вести себя так, как от нее требовалось. Она не умела притворяться.
  — А что она собой представляла? — спросил Пуаро. — Вот это мне больше всего хотелось бы знать.
  — Да, да, сейчас. Почему она совершила то, что совершила? Вот самый главный вопрос. Видите ли, я знал её еще до замужества. Кэролайн Сполдинг — это очень несчастное существо, хотя от природы очень жизнерадостное. Ее мать рано овдовела, и Кэролайн была к ней очень привязана. Затем мать вышла замуж снова, родился ребенок, появление которого Кэролайн восприняла крайне болезненно. С неистовой, по-юношески пылкой ревностью.
  — Она ревновала?
  — Страстно. И произошел весьма прискорбный инцидент. Бедное дитя, она впоследствии горько раскаивалась в случившемся. Но, как вам известно, мсье Пуаро, подобные эпизоды случаются в нашей жизни. Человек не всегда умеет сдерживаться. Это приходит потом, со зрелостью.
  — Так что же произошло? — спросил Пуаро.
  — Она швырнула в малышку пресс-папье. Ребенок ослеп на один глаз и получил увечье на всю жизнь. — Мистер Джонатан вздохнул. — Можете себе представить, каков был эффект от единственного заданного на этот счет вопроса во время суда. — Он покачал головой. — Создалось впечатление, что Кэролайн Крейл была женщиной с необузданным темпераментом. Что ни в коей мере не соответствует истине. Нет, не соответствует. — И еще раз вздохнув, заключил:
  — Кэролайн Сполдинг часто приезжала гостить в Олдербери. Она хорошо ездила верхом, была умна. Ричарду Крейлу она очень нравилась. Она ухаживала за миссис Крейл и делала это умело и заботливо, а потому миссис Крейл тоже к ней благоволила. Дома она не была счастлива, зато в Олдербери ее встречало тепло. Она подружилась и с Дианой Крейл, сестрой Эмиаса. В Олдербери часто приезжали из соседней усадьбы братья Филип и Мередит Блейки. Филип всегда был мерзким негодяем и стяжателем. Мне он никогда не нравился. Но я слышал, что он умеет рассказывать забавные истории и считается верным другом. Мередит был, как говаривали в мое время, сентиментально-чувствительным. Увлекался ботаникой и бабочками, наблюдал за птицами и животными. Теперь это называется «изучать природу». О боже, все эти молодые люди были разочарованием для своих родителей. Никто из них не занимался тем что положено: охотой, стрельбой, рыбной ловлей. Мередит очень любил наблюдать за птицами и животными, а не стрелять в них. Филип явно предпочитал деревне город и занялся добыванием денег. Диана вышла замуж за человека, который не считался джентльменом. Он был офицером, но только во время войны. А Эмиас, сильный, красивый, энергичный, сделался художником! Что и свело, я убежден, Ричарда Крейла в могилу.
  Со временем Эмиас женился на Кэролайн Сполдинг. Они всегда спорили и ссорились, но брак этот был, несомненно, по любви. Они безумно любили друг друга. И по прошествии лет продолжали любить. Но Эмиас, как и все Крейлы, был жестоким эгоистом. Он любил Кэролайн, но никогда с ней не считался. Он поступал так, как ему хотелось. По-моему, он любил ее настолько, насколько вообще был способен любить; прежде всего для него существовало его искусство. И никогда ни одной женщине не удалось взять верх над искусством. У него были многочисленные романы — это его вдохновляло, — но, как только женщины ему надоедали, он безжалостно их бросал. Он не был ни сентиментальным, ни романтиком.
  И сластолюбцем тоже не был. Единственной женщиной, которая его немного интересовала, была его жена. И поскольку она это знала, то многое ему прощала. Он был отличным художником, она это понимала и почитала его талант. Он же бегал за женщинами, но всегда возвращался домой, чтобы, вдохновившись очередным романом, написать новую картину.
  — Так бы они и жили, если бы не появилась Эльза Грир. Эльза Грир… — И мистер Джонатан покачал головой.
  — Что — Эльза Грир? — спросил Пуаро. И вдруг мистер Джонатан вздохнул:
  — Бедное, бедное дитя!
  — Вот какое у вас к ней отношение? — удивился Пуаро.
  — Быть может, это из-за того, что я уже старик, но, по-моему, мсье Пуаро, в молодости есть какая-то незащищенность, и это трогает до слез. Молодость так ранима и в то же время безжалостна и самоуверенна. Она так великодушна и так требовательна.
  Он встал и подошел к книжному шкафу. Вынув оттуда томик, он перелистнул страницы и начал читать:
  
  …Если искренне ты любишь
  И думаешь о браке — завтра утром
  Ты с посланной моею дай мне знать,
  Где и когда обряд свершить ты хочешь, —
  И я сложу всю жизнь к твоим ногам
  И за тобой пойду на край Вселенной.1044
  
  Словами Джульетты говорит сама молодость. Никакого умалчивания, никакой скрытности, никакой так называемой девичьей скромности. Только отвага, настойчивость, кипучая молодая энергия. Шекспир понимал молодых. Джульетта находит Ромео. Дездемона требует Отелло. Эти молодые, они не ведают сомнений, страха, гордости.
  — Значит, Эльза Грир представляется вам в образе Джульетты? — задумчиво спросил Пуаро.
  — Да. Она была дитя удачи — юная, красивая, богатая. Она нашла своего Ромео и предъявила на него права. Пусть он не был юным, ее Ромео, пусть не был свободен. Эльза Грир не знала условностей, она была современной женщиной, девиз которой: «Живем ведь только раз!»
  Он вздохнул, откинулся на спинку кресла и снова тихонько постучал по ручке.
  — Джульетта-хищница. Молодая, безжалостная, но ранимая! Она смело ставит на кон все, что у нее есть, и выигрывает… Но в последнюю минуту является смерть, жизнерадостная, веселая, пылкая Эльза тоже умирает. Остается мстительная, холодная, жестокая женщина, всей душой ненавидящая ту, которая ей помешала. Боже милостивый, — голос его изменился, — простите меня за этот маленький экскурс в мелодраму. Идущая напролом молодая женщина! Нет, ничего интересного в ней нет. Бледно-розовая юность, страстная, уязвимая и так далее. Если это убрать, то что остается? Заурядная молодая женщина в поисках героя, чтобы возвести его на пьедестал.
  — Не будь Эмиас Крейл знаменитым художником… — начал Пуаро.
  — Именно, именно, — поспешил согласиться мистер Джонатан. — Вы попали в самую точку. Нынешние Эльзы обожают героев. Мужчина должен чего-то добиться, быть кем-то… Кэролайн Крейл мог бы понравиться и банковский клерк, и страховой агент. Кэролайн любила в Эмиасе мужчину, а не художника. Кэролайн Крейл не шла напролом — в отличие от Эльзы Грир, которая шла… Но Эльза была молодой, красивой и, на мой взгляд, трогательной.
  Эркюль Пуаро ложился спать в задумчивости. Его мысли были заняты проблемой личности.
  Клерку Эдмундсу Эльза Грир представлялась дерзкой, развязной девчонкой, не более того.
  Старому мистеру Джонатану — вечной Джульеттой.
  А Кэролайн Крейл?
  Каждый видел ее по-своему. Монтегю Деплич презирал ее за нежелание бороться. Молодому Фоггу она казалась воплощением романтики, Эдмундс видел в ней леди. Мистер Джонатан назвал ее очень несчастным существом.
  Какой показалась бы она ему, Эркюлю Пуаро? От ответа на этот вопрос зависел успех его расследования.
  Пока никто из тех, с кем он беседовал, не высказал сомнения, что, какой бы она им ни казалась, Кэролайн Крейл была убийцей.
  Глава V
  Старший полицейский офицер
  Старший полицейский офицер в отставке Хейл задумчиво попыхивал трубкой.
  — Забавное занятие вы для себя придумали, мсье Пуаро.
  — Возможно, не совсем обычное, — осторожно согласился Пуаро.
  — Столько лет прошло, — продолжал сомневаться Хейл.
  Пуаро знал, что ему не раз придется услышать эту фразу.
  — Это, конечно, затрудняет расследование, — мягко заметил он.
  — Рыться в прошлом, — размышлял его собеседник, — дело стоящее, если есть определенная цель…
  — Цель есть.
  — Какая?
  — Приятно пуститься на розыски правды ради правды. Мне такое дело нравится. И не забудьте про дочь.
  — Да, — кивнул Хейл, — ее я, конечно, понимаю. Но, извините меня, мсье Пуаро, вы человек изобретательный. Могли бы придумать для нее какое-нибудь объяснение.
  — Вы ее не знаете, — возразил Пуаро.
  — Оставьте! Человек с вашим опытом!
  Пуаро выпрямился.
  — Вполне возможно, mon cher, что я умею красиво и убедительно лгать — вы, по-видимому, в этом уверены, — но я отнюдь не считаю, что должен этим заниматься. У меня свои принципы.
  — Извините, мсье Пуаро. Я вовсе не хотел вас обидеть. Я предлагал это только из добрых побуждений, так сказать.
  — Так ли?
  — Девушке, которая собирается выйти замуж, неприятно вдруг узнать, что ее мать совершила убийство. На вашем месте я бы постарался убедить ее, что это было самоубийство. Скажите, что Деплич действовал не лучшим образом. Скажите, что вы лично не сомневаетесь, что Крейл сам отравился.
  — Но все дело в том, что я очень сомневаюсь! Я ни на минуту не верю, что Крейл отравился. А вы-то сами считаете это возможным?
  Хейл медленно покачал головой.
  — Видите? Нет, я должен отыскать истину, а не правдоподобную, пусть и очень правдоподобную ложь.
  Хейл посмотрел на Пуаро. Его квадратное красное лицо еще больше побагровело и даже сделалось еще более квадратным.
  — Вы говорите о правде, — сказал он. — Мы же считаем, что в деле Крейл пришли к правде.
  — Ваше заявление свидетельствует о многом, — быстро откликнулся Пуаро. — Я знаю, что вы честный, знающий свое дело человек. А теперь ответьте мне на такой вопрос: были ли у вас какие-либо сомнения по поводу вины миссис Крейл?
  — Никогда, мсье Пуаро, — быстро и четко ответил полицейский. — Все обстоятельства указывали прямо на нее, и в поддержку этой версии работал каждый обнаруженный нами факт.
  — Вы можете в общих чертах суммировать выдвинутые против нее обвинения?
  — Могу. Когда я получил ваше письмо, я проглядел дело заново. — Он взял в руки маленькую записную книжку. — И выписал все заслуживающие внимания факты.
  — Спасибо, друг мой. Я весь внимание.
  Хейл откашлялся. В голосе его зазвучали официальные интонации.
  — «В два сорок пять дня восемнадцатого сентября инспектору Конвею позвонил доктор Эндрю Фоссет, — начал он. — Доктор Фоссет сделал заявление о внезапной кончине мистера Эмиаса Крейла из Олдербери, добавив, что в силу обстоятельств, сопутствующих смерти, а также утверждения, высказанного неким мистером Блейком, находящимся в доме в качестве гостя, в дело должна вмешаться полиция.
  Инспектор Конвей в сопровождении сержанта и полицейского врача тотчас выехал в Олдербери. Там был доктор Фоссет, который и провел их туда, где лежал труп мистера Крейла.
  Мистер Крейл писал очередную картину в небольшом саду, известном под названием Оружейный сад, поскольку он выходил к морю и в нем стояла укрытая в бойнице миниатюрная старинная пушка. Сад находился на расстоянии четырех минут ходу от дома. Мистер Крейл не пришел домой к обеду, объяснив это тем, что ему нужна определенная игра света на камне, а позже, мол, солнце начнет садиться. И поэтому остался один в Оружейном саду, в чем, по словам присутствующих, ничего необычного не было. Мистер Крейл не придавал значения часам приема пищи. Иногда ему приносили в сад сандвич, но большей частью он предпочитал, чтобы его не беспокоили. Последними, кто видел его живым, были: мисс Эльза Грир (гость в доме) и мистер Мередит Блейк (ближайший сосед). Эти двое вернулись из сада в дом и вместе с остальными домочадцами сели обедать. После обеда на террасе был подан кофе. Миссис Крейл выпила кофе и сказала, что «пойдет посмотрит, что там поделывает Эмиас». Мисс Сесили Уильямс, гувернантка, встала и пошла вместе с ней. Ей нужно было найти кофту ее воспитанницы, мисс Анджелы Уоррен, сестры миссис Крейл, которую мисс Анджела куда-то задевала, а потому мисс Уильямс решила, что девочка могла оставить ее на берегу.
  Они отправились в путь. Дорожка вела вниз среди деревьев, мимо калитки в Оружейный сад, на берег моря.
  Мисс Уильямс начала было спускаться к морю, а миссис Крейл вошла в Оружейный сад. Почти сразу же миссис Крейл вскрикнула, и мисс Уильямс бросилась назад. Мистер Крейл полулежал, откинувшись на спинку скамьи, и был мертв.
  По настоятельной просьбе миссис Крейл мисс Уильямс кинулась в дом, чтобы по телефону вызвать врача. Однако по дороге она встретила мистера Мередита Блейка и, поручив ему сделать то, что надлежало ей, сама вернулась к миссис Крейл, полагая, что кто-нибудь должен быть при ней. Доктор Фоссет прибыл к месту действия через пятнадцать минут. Он тотчас понял, что мистер Крейл умер уже некоторое время назад, примерно между часом и двумя часами дня. Ничто не указывало на причину смерти. Мистер Крейл не был ранен, и поза его была вполне естественной. Тем не менее доктор Фоссет, который был осведомлен о состоянии здоровья мистера Крейла и знал, что он не страдает никаким заболеванием, не был склонен воспринять случившееся как скоропостижную кончину. Именно в эту минуту мистер Филип Блейк и сделал доктору Фоссету свое заявление».
  Хейл помолчал, а потом, глубоко вздохнув, перешел к, так сказать, второй главе своего повествования.
  — «В дальнейшем мистер Блейк повторил свое заявление инспектору Конвею. Оно заключалось в следующем.
  Утром того дня ему позвонил его брат мистер Мередит Блейк, который жил в Хэндкросс-Мэнор, в полутора милях от дома Крейлов. Мистер Мередит Блейк был химиком-любителем или, лучше сказать, травником. Войдя в то утро в свою лабораторию, мистер Мередит Блейк был удивлен, увидев, что бутылка с настойкой из болиголова была наполовину пустой, хотя накануне была полной. Обеспокоенный и напуганный, он позвонил брату, чтобы получить у него совет, как действовать дальше. Мистер Филип Блейк настоятельно посоветовал брату сейчас же явиться в Олдербери, где они подробно обговорят случившееся. И пошел ему навстречу, так что в дом они вернулись вместе. Они не приняли решения, как им следует поступить, придя к выводу, что побеседуют еще раз после обеда.
  В результате дальнейших расспросов инспектор Конвей установил следующее. Накануне днем пять человек из Олдербери были приглашены в Хэндкросс-Мэнор к чаю. Это были мистер и миссис Крейл, мисс Анджела Уоррен, мисс Эльза Грир и мистер Филип Блейк. Пока они были там, мистер Мередит Блейк подробно рассказал им про свое увлечение и показал небольшую лабораторию, где продемонстрировал некоторые весьма специфического назначения настойки, среди которых был и кониум, основным компонентом которого является болиголов крапчатый. Мистер Блейк рассказал о его свойствах, заметив, что в настоящее время его изъяли из аптек, и похвастался тем, что обнаружил большую эффективность этого средства при употреблении в малых дозах для лечения коклюша и астмы. Потом он упомянул о его фатальных свойствах и даже прочел своим гостям отрывок из книги какого-то греческого автора, где описывалось действие этого яда».
  Хейл снова помолчал, набил трубку свежим табаком и перешел к главе третьей.
  — «Полковник Фрир, начальник полиции, поручил это дело мне. После вскрытия сомнений не осталось. Кониум, насколько мне известно, после смерти человека ни в чем внешне не проявляется, но врачи знали, что искать, а потому обнаружили его в значительном количестве. Доктор считал, что его дали за два-три часа до наступления смерти. Перед мистером Крейлом на столе стояли пустой стакан и пустая бутылка из-под пива. Были отданы на анализ остатки содержимого и из стакана, и из бутылки. В бутылке кониума не обнаружили, зато в стакане он был. Я провел расследование и выяснил, что, хотя ящик с пивом и стаканы хранились в небольшом сарае в Оружейном саду на случай, если мистеру Крейлу захочется во время работы пить, именно в это утро миссис Крейл принесла из дома бутылку пива со льда. Когда она пришла, мистер Крейл писал, а мисс Грир ему позировала, сидя на каменной ограде сада.
  Миссис Крейл откупорила бутылку, вылила ее содержимое в стакан и дала стакан мужу, который стоял перед мольбертом. Он выпил пиво, как обычно, одним глотком. Потом, скривившись, поставил стакан на стол и сказал: «Сегодня мне все кажется противным на вкус!» На что мисс Грир засмеялась: «Гурман!» Мистер Крейл отозвался: «Хорошо хоть холодное».
  Хейл замолчал.
  — В котором часу это было? — спросил Пуаро.
  — Примерно в четверть двенадцатого. Мистер Крейл продолжал писать. По словам мисс Грир, он через некоторое время пожаловался, что у него немеют конечности — наверное, из-за ревматизма. Но он был не из тех, кто любит говорить про болезни, и, по-видимому, постеснялся признаться, что плохо себя чувствует. Он довольно раздраженно заявил, что хотел бы остаться один, а все остальные пусть идут обедать, — впрочем, такое заявление не было для него чем-то необычным.
  Пуаро кивнул.
  — Итак, Крейл остался один в Оружейном саду, — продолжал Хейл. — А оставшись один, сел и расслабился. Начался паралич мышц. И поскольку быстрой помощи не было, последовала смерть.
  Пуаро снова кивнул.
  — Я действовал, как положено. Никаких затруднений в установлении фактов я не испытывал. Накануне имела место ссора между миссис Крейл и мисс Грир, которая крайне нагло позволила себе заявить, как она переставит мебель, когда будет там жить. Миссис Крейл возмутилась: «О чем вы говорите? Что значит „когда вы будете здесь жить“?» — «Не притворяйтесь, будто вы не понимаете; о чем я говорю, Кэролайн. Вы как страус, который прячет голову в песок. Вам прекрасно известно, что мы c Эмиасом любим друг друга и собираемся пожениться». — «Ничего подобного я не слышала», — сказала миссис Крейл. Тогда мисс Грир сказала: «Что ж, теперь услышали». Тогда миссис Крейл повернулась к мужу, который в эту минуту вошел в комнату, и спросила:
  «Эмиас, действительно ли ты собираешься жениться на Эльзе?»
  — И что же ответил мистер Крейл? — с любопытством спросил Пуаро.
  — По-видимому, он обратился к мисс Грир и закричал на нее: «Какого черта ты болтаешь ерунду? Неужто у тебя не хватает ума держать язык за зубами?» — «Я считала, что Кэролайн должна знать правду», — ответила мисс Грир. «Это правда, Эмиас?» — спросила у мужа миссис Крейл.
  Он, не глядя на нее, отвернулся и что-то пробормотал.
  «Скажи. Я хочу знать», — настаивала она. На что он ответил: «Правда, правда, только я не хочу сейчас об этом говорить». И вышел из комнаты. А мисс Грир сказала: «Вот видите!» — и продолжала рассуждать на тот счет, что непорядочно со стороны миссис Крейл вести себя как собака на сене. Что все они должны вести себя как люди разумные. И что она лично надеется, что Кэролайн и Эмиас навсегда останутся друзьями.
  — И что на это ответила миссис Крейл? — полюбопытствовал Пуаро.
  — По словам свидетелей, она рассмеялась. «Только через мой труп, Эльза», — сказала она и пошла к дверям. А мисс Грир вдогонку ей крикнула: «Что вы имеете в виду?» Миссис Крейл оглянулась и сказала: «Я скорей убью Эмиаса, чем отдам его вам». — Хейл помолчал. — Изобличающее заявление, а?
  — Да, — в раздумье согласился Пуаро. — И кто все это слышал?
  — В комнате были мисс Уильямс и Филип Блейк. Они чувствовали себя крайне неловко.
  — Их показания совпадают?
  — Почти. Я еще ни разу не видел, чтобы двое свидетелей описывали какое-нибудь событие совершенно одинаково. Вам это известно не хуже меня, мсье Пуаро.
  Пуаро кивнул. И сказал задумчиво:
  — Да, было бы интересно посмотреть… — И замолчал.
  — Я провел в доме обыск, — продолжал Хейл. — В спальне миссис Крейл в нижнем ящике был найден небольшой флакон из-под жасминовых духов, завернутый в шерстяной чулок. Пустой. Я снял с него отпечатки пальцев. Они принадлежали только миссис Крейл. При анализе в нем были обнаружены остатки почти выдохшегося жасминового масла и свежего раствора кониума.
  Я предупредил миссис Крейл о правилах дачи показаний и показал ей флакон. Она отвечала охотно. Она была, сказала она, в очень плохом настроении. Выслушав от мистера Мередита Блейка описание свойств настойки, она осталась в лаборатории, вылила жасминовые духи, которые у нее были при себе, и наполнила флакон настойкой кониума. Я спросил ее, зачем она это сделала, и она ответила: «Есть вещи, о которых мне не хотелось бы говорить, но со мной вдруг случилась беда. Мой муж собирался оставить меня ради другой женщины. Если бы это произошло, я предпочла бы умереть. Вот почему я взяла яд».
  Хейл умолк.
  — Что ж, это звучит правдоподобно, — сказал Пуаро.
  — Может быть, мсье Пуаро. Но это не совпадает с тем, что она говорила раньше. На следующее утро случился очередной скандал. Часть его слышал мистер Филип Блейк. Мисс Грир — другую часть. Скандал разразился в библиотеке между мистером и миссис Крейл. Мистер Блейк был в холле и слышал кое-какие подробности. Мисс Грир сидела на террасе возле открытого окна библиотеки и слышала гораздо больше.
  — И что же они слышали?
  — Мистер Блейк слышал, как миссис Крейл сказала: «Ты и твои женщины! Я готова тебя убить. Когда-нибудь я тебя прикончу».
  — Никакого упоминания о самоубийстве?
  — Нет. Никаких слов вроде: «Если ты это сделаешь, я покончу с собой». Мисс Грир засвидетельствовала примерно то же самое. По ее словам, мистер Крейл сказал: «Постарайся относиться к этому разумно, Кэролайн. Я тебя люблю и всегда буду заботиться о вас — о тебе и о ребенке. Но я хочу жениться на Эльзе. Мы всегда были готовы предоставить друг другу свободу». На что миссис Крейл ответила: «Хорошо, но не говори потом, что я тебя не предупредила». — «О чем ты?» — спросил он. И она сказала: «О том, что люблю тебя и не собираюсь от тебя отказаться. Я скорей тебя убью, чем отдам другой женщине».
  Пуаро чуть шевельнул рукой.
  — Мне представляется, — пробормотал он, — что мисс Грир вела себя крайне неразумно, настаивая на браке. Миссис Крейл вполне могла отказать мужу в разводе.
  — И на этот счет у нас есть свидетельские показания, — сказал Хейл. — Миссис Крейл, по-видимому, кое в чем призналась мистеру Мередиту Блейку. Он был старым и верным другом. Он расстроился и решил переговорить с мистером Крейлом на этот счет. Произошло это, могу я сказать, накануне днем. Мистер Блейк весьма деликатно попенял своему приятелю, заметив, что он будет огорчен, если брак мистера и миссис Крейл так катастрофически распадется. Он также указал на то, что мисс Грир еще очень молода и что для такой молодой женщины крайне неприятно быть замешанной в бракоразводном процессе. На что мистер Крейл ответил, усмехнувшись (бесчувственный он был человек): «Да Эльза вовсе об этом и не помышляет. Она и не собирается участвовать в бракоразводном процессе. Мы это устроим, как обычно».
  — Следовательно, мисс Грир вела себя недостойно, затеяв подобный разговор, — заметил Пуаро.
  — Вы же знаете, что такое женщины! — сказал старший полицейский офицер Хейл. — Как они готовы схватить друг друга за горло! Так или иначе, ситуация создалась нелегкая. Не могу понять, почему мистер Крейл это допустил. По словам мистера Мередита Блейка, он хотел завершить картину. Вам это что-нибудь говорит?
  — Да, друг мой, полагаю, да.
  — А мне нет. Человек сам искал себе неприятностей.
  — Возможно, он всерьез рассердился на молодую женщину за то, что она чересчур распустила язык.
  — О да. Мередит Блейк тоже так сказал. Если он хотел закончить картину, не понимаю, почему бы ему было не взять несколько фотографий и не поработать с ними. Я знаю одного малого — он делает акварели-пейзажи, — он так и работает.
  Пуаро покачал головой.
  — Нет, я вполне могу понять Крейла. Поймите, друг мой, что в ту пору картина была для него важнее всего на свете. Как бы он ни хотел жениться на этой девушке, картина была для него прежде всего. Вот почему он надеялся, что во время ее пребывания у них в доме ничего не обнаружится. Девушка, конечно, придерживалась совсем иной точки зрения. У женщин всегда на первом месте любовь.
  — Мне ли об этом не знать? — почему-то с чувством отозвался старший полицейский офицер Хейл.
  — Мужчины, — продолжал Пуаро, — а в особенности люди искусства, устроены по-другому.
  — Искусства! — с презрением воскликнул старший полицейский чин. — Вечно эти разговоры про искусство! Никогда я его не понимал и не пойму! Вы бы видели картину, которую писал Крейл. Вся какая-то перекошенная. Девушка на ней выглядит так, будто у нее болят зубы, а бойницы все кажутся кривыми. Неприятная картина! Я потом долго не мог ее забыть. Мне она даже по ночам снилась. Более того, она каким-то образом повлияла на мое зрение — бойницы, стены и все прочее виделись мне именно такими, какими они были на картине. Да и женщины тоже!
  — Сами того не ведая, — улыбнулся Пуаро, — вы сейчас воздали должное величию Эмиаса Крейла.
  — Чепуха! Почему это художник не может нарисовать такое, на что приятно посмотреть? Зачем лезть из себя в поисках уродства?
  — Некоторые из нас, mon cher, видят красоту в самых необычных вещах.
  — Девушка эта ведь была хороша, — сказал Хейл. — Намазана, конечно, и ходила почти голая. Нынче девицы вообще потеряли всякий стыд. А то ведь было, если помните, шестнадцать лет назад. В наши дни, конечно, никто не обратил бы внимания на ее одежду. Но тогда — я просто был шокирован. Брюки и полотняная рубашка, распахнутая на груди, а под ними — ничего…
  — Вы неплохо запомнили подробности, — лукаво заметил Пуаро.
  Старший полицейский офицер Хейл покраснел.
  — Я просто излагаю вам то впечатление, которое произвела на меня картина, — сурово ответил он.
  — Я понимаю, — успокоил его Пуаро. И продолжал:
  — Значит, получается, что главными свидетелями против миссис Крейл были Филип Блейк и Эльза Грир.
  — Да. Эти двое просто исходили злостью. Но обвинение привлекло в качестве свидетеля гувернантку, и ее показания получились даже более существенными, нежели показания Блейка и мисс Грир. Она была, как вы понимаете, целиком на стороне миссис Крейл. Готова была сражаться за нее до конца. Но, как женщина честная, говорила правду, не стараясь что-либо скрыть.
  — А Мередит Блейк?
  — Бедный джентльмен был очень расстроен случившимся. И правильно! Он винил себя за то, что приготовил эту ядовитую настойку, — и коронер тоже винил его в этом. Кониум входит в список ядовитых веществ № 1. Мистеру Блейку было выражено порицание в самой резкой форме. Он дружил и с мистером и с миссис Крейл, а потому случившееся переживал особенно болезненно, не говоря уж о том, что ему, как человеку, постоянно живущему в деревне, такая популярность была совершенно ни к чему.
  — А младшая сестра миссис Крейл давала показания?
  — Нет. В этом не было необходимости. Она не слышала, как миссис Крейл угрожала своему мужу, а сообщить нам нечто такое, чего бы мы не узнали от остальных свидетелей, она не могла. Она видела, как миссис Крейл подошла к холодильнику и вынула оттуда бутылку с пивом. Защита, разумеется, могла вызвать ее в качестве свидетеля для подтверждения того, что миссис Крейл отнесла бутылку прямо в сад, не открыв ее. Но это уже не имело значения, поскольку мы и не утверждали, что кониум был в бутылке.
  — Как же она сумела подлить его в стакан, если при этом присутствовали еще два человека?
  — Ну, во-первых, они не следили за ней. Мистер Крейл писал — он смотрел попеременно то на холст, то на натурщицу. А мисс Грир позировала ему, сидя спиной к миссис Крейл, и взгляд ее был обращен на мистера Крейла.
  Пуаро кивнул.
  — Никто не смотрел на миссис Крейл, а яд, как оказалось, у нее был в пипетке от авторучки, которую заправляют чернилами. Мы нашли пипетку раздавленной на дорожке, ведущей к дому.
  — У вас, я смотрю, есть ответ на все, — пробормотал Пуаро.
  — А как же, мсье Пуаро! Не будучи предвзятым, должен констатировать, что миссис Крейл угрожала убить мужа, и она украла яд из лаборатории. Пустой флакон был найден у нее в комнате, и на нем нашли отпечатки только ее пальцев. Она умышленно отнесла ему пиво — весьма странно, если припомнить, что перед этим они поругались и не разговаривали друг с другом…
  — Очень любопытно. Я на это обратил внимание.
  — Да. Тоже доказательство в некотором роде. Почему это она вдруг проявила к нему такую благожелательность? Он жалуется на странный привкус — а кониум и в самом деле имеет неприятный привкус. Она находит его мертвым и отсылает гувернантку к телефону. Почему? Для того чтобы вытереть бутылку и стакан и прижать к нему его пальцы. И после этого она рассказывает, что он раскаялся и покончил с собой. Очень правдоподобно!
  — Да, задумано было, конечно, человеком, лишенным фантазии.
  — Если хотите знать мое мнение, то она даже не взяла на себя труд как следует поразмыслить. Слишком была поглощена ненавистью и ревностью. Думала только о том, как бы с ним расправиться. А потом, когда все было кончено, когда она увидела его мертвым, тогда, по-моему, она вдруг пришла в себя и сообразила, что совершила убийство, за которое ей грозит смертная казнь. И в полном отчаянии схватилась за первую пришедшую ей в голову мысль, выдвинув версию о самоубийстве.
  — Что ж, все, что вы говорите, звучит очень убедительно, — заметил Пуаро. — Она могла мыслить именно так.
  — Это убийство можно было квалифицировать и как преднамеренное убийство, и как неумышленное, — сказал Хейл. — Нельзя поверить, что она продумала все от начала до конца. Думаю, что она совершила его под влиянием минуты.
  — Пожалуй… — пробормотал Пуаро. Хейл посмотрел на него с любопытством.
  — Удалось ли мне убедить вас, мсье Пуаро, — спросил он, — что в этом деле существует полная ясность?
  — Почти. Но не совсем. Есть два-три обстоятельства…
  — Можете ли вы предложить иное решение, которое звучало бы более убедительно?
  — Чем были заняты в то утро все прочие действующие лица? — спросил Пуаро.
  — Смею вас уверить, мы тщательно проверили их действия. Все до единого. Алиби ни у кого не оказалось — но, когда смерть вызвана ядом, такое случается довольно часто. Ничто не может помешать убийце дать своей жертве облатку с ядом, объяснив, что она очень способствует работе кишечника, и затем очутиться в другом конце Англии.
  — Но вы полагаете, что в данном случае такого произойти не могло?
  — Мистер Крейл не жаловался на кишечник. Да и не похоже, чтобы что-либо подобное могло случиться. Мистер Мередит Блейк, правда, любил рекомендовать снадобья собственного приготовления, но не думаю, что мистер Крейл их принимал. А если бы он и решился, то сначала с шутками оповестил бы всех об этом. Кроме того, зачем мистеру Мередиту Блейку было убивать мистера Крейла? Все показания свидетельствовали о том, что они были в очень хороших отношениях. Как и все прочие. Мистер Филип Блейк был самым близким приятелем покойного. Мисс Грир была в него влюблена. Мисс Уильямс, я полагаю, его осуждала, но моральное осуждение вовсе не влечет за собой желание отравить человека. Маленькая мисс Уоррен часто с ним цапалась — она была в переходном возрасте, — но ей предстояло отправиться в школу, и, по-моему, они друг другу очень симпатизировали. В доме к ней относились особенно ласково и участливо. Вы, наверное, знаете почему. Когда она была еще совсем ребенком, ей было нанесено увечье, причем сделала это миссис Крейл в приступе безумной ярости. Что еще раз свидетельствует о том, что она не умела сдерживаться. Рассердиться на ребенка и изувечить его на всю жизнь!
  — Это также доказывает, — задумчиво сказал Пуаро, — что Анджела Уоррен имела основание затаить обиду на Кэролайн Крейл.
  — Возможно. Но при чем тут Эмиас Крейл? Кстати, миссис Крейл была искренне предана своей младшей сестре, взяла ее к себе, когда умерли ее родители, и, как я уже сказал, относилась к ней с особой любовью, по словам других, чрезмерно ее балуя. И девочка любила миссис Крейл. Во время судебного процесса ее увезли из Лондона, старались, чтобы она знала о нем как можно меньше — на этом, по-моему, очень настаивала сама миссис Крейл. Но девочка была очень расстроена и требовала, чтобы ей дали возможность повидаться с сестрой в тюрьме. Кэролайн Крейл отказалась. Подобная встреча, сказала она, может на всю жизнь отразиться на психике девочки. И устроила так, чтобы девочку отправили учиться за границу. Мисс Уоррен стала очень известной личностью, — добавил он. — Путешествует по каким-то забытым богом местам и читает лекции в Королевском географическом обществе.
  — И никто ей не напоминает про тот процесс?
  — Во-первых, у нее другая фамилия. Даже девичьи фамилии у них разные. У них была одна мать, но разные отцы. Девичья фамилия миссис Крейл была Сполдинг.
  — А эта мисс Уильямс, она была гувернанткой дочери Крейлов или Анджелы Уоррен?
  — Анджелы. У малышки была няня, но мисс Уильямс ежедневно немного с ней занималась.
  — А где был ребенок в ту пору?
  — Она уехала с няней погостить у бабушки. У леди Трессилиан, вдовы, потерявшей двух малолетних дочерей и потому особенно привязанной к ребенку.
  — Понятно, — кивнул Пуаро.
  — Что же касается действий всех прочих действующих лиц, — продолжал Хейл, — то я могу изложить их вам.
  Мисс Грир после завтрака сидела на террасе возле окна библиотеки. Там, как я уже сказал, она и подслушала ссору между Крейлом и его женой. Потом она вместе с Крейлом прошла в Оружейный сад и просидела там до обеда, раза два пройдясь по саду, чтобы немного размяться.
  Филип Блейк после завтрака остался в доме и тоже отчасти слышал ссору. После того как Крейл и мисс Грир ушли, он принялся читать газету. Потом ему позвонил его брат, и он отправился ему навстречу. Они вместе прошли по дорожке, идущей мимо Оружейного сада. Мисс Грир пошла в дом взять пуловер, так как ей стало холодно, а с Крейлом была миссис Крейл, и они обсуждали вопрос об отъезде Анджелы в школу.
  — Вполне дружеская беседа?
  — Нет, не дружеская. Крейл чуть ли не кричал на нее, насколько я понимаю. Сердился, что его донимают домашними проблемами. По-моему, она хотела обговорить некоторые подробности, раз им предстояло разойтись.
  Пуаро кивнул.
  — Оба брата обменялись с Эмиасом Крейлом несколькими словами. Затем снова появилась мисс Грир и села на свое место. Крейл взялся за кисть, явно надеясь, что все уйдут. Намек был понят, и они вернулись в дом. Между прочим, именно тогда, когда они были в Оружейном саду, Эмиас Крейл пожаловался, что пиво теплое, и его жена пообещала ему принести пиво из холодильника.
  — Ага!
  — Вот именно «ага!». В ту минуту она просто источала мед. Братья вернулись в дом и уселись на террасе. Миссис Крейл и Анджела Уоррен принесли им пива.
  Потом Анджела Уоррен отправилась на берег моря купаться, и Филип Блейк пошел с ней.
  Мередит Блейк устроился на поляне, где была скамейка. Поляна эта выходила как раз на Оружейный сад. Ему была видна сидевшая на бойнице мисс Грир и слышен разговор между нею и Крейлом. Мистер Мередит сидел и думал о пропавшем кониуме. Он очень беспокоился по этому поводу и не знал, как поступить. Эльза Грир увидела его и помахала ему рукой. Когда позвонили к обеду, он спустился к калитке Оружейного сада, откуда вышла Эльза Грир, и они вместе вернулись в дом. Именно тогда он заметил, что Крейл выглядел, как он сказал, довольно странно, но в ту пору не придал этому значения. Крейл был из тех, кто никогда не болеет, поэтому никому и в голову не пришло, что с ним может что-то случиться. С другой стороны, когда ему не писалось так, как он хотел, у него бывали приступы гнева или, наоборот, он впадал в депрессию. В таких случаях его не трогали и старались как можно меньше с ним общаться. Так и поступили в данном случае мисс Грир и мистер Мередит Блейк.
  Что же касается остальных, то слуги были заняты работой по дому и приготовлением обеда. Мисс Уильямс с утра сидела в классной комнате, проверяя тетради Анджелы. А затем тоже уселась на террасе, занимаясь починкой белья. Анджела Уоррен большую часть утра провела в саду — лазала по деревьям, срывала плоды. Вам известно, что такое пятнадцатилетняя девчонка! Сливы, кислые яблоки, недозрелые груши и тому подобное. После этого она вернулась в дом, а потом, как я уже сказал, пошла с Филипом Блейком на море, где перед обедом выкупалась.
  Старший полицейский офицер Хейл помолчал.
  — А теперь, — воинственно сказал он, — как по-вашему, есть во всей этой истории нечто, вызывающее сомнения?
  — Нет, — сказал Пуаро.
  — Вот видите!
  В этих двух словах слышалось торжество.
  — И тем не менее, — продолжал Пуаро, — я намерен добиться для себя полной ясности. Я…
  — Что вы собираетесь делать?
  — Я хочу посетить этих пятерых и услышать от каждого из них их собственную версию случившегося.
  Старший полицейский офицер Хейл тяжело вздохнул.
  — Вы сошли с ума! — сказал он. — Их версии никогда не совпадут. Неужто вам не ясно, что не встретишь и двух людей, кто бы помнил события одинаково. Да еще когда прошло столько времени! Вы услышите пять версий пяти различных убийств!
  — На это я и рассчитываю, — ответил Пуаро — Это будет очень поучительно.
  Глава VI
  Первый поросенок пошел на базар…
  Филип Блейк полностью соответствовал описанию Монтегю Деплича. Преуспевающий и общительный хитрец, склонный к полноте.
  Эркюль Пуаро попросил принять его в половине седьмого вечера в воскресенье. Филип Блейк только что закончил партию в гольф и торжествовал победу, выиграв у противника пять фунтов. Он был готов к дружелюбному и откровенному разговору.
  Эркюль Пуаро представился и объяснил, что ему нужно. На этот раз он не спешил признаться в истинной причине своего прихода. Речь шла, как понял Блейк, о серии книг, посвященных знаменитым преступлениям.
  — Господи, — нахмурился Филип Блейк, — кому это нужно?
  Эркюль Пуаро пожал плечами. Сегодня он старался как можно больше выглядеть иностранцем. Пусть к нему относятся свысока, но снисходительно.
  — Публика любит такое чтение, — пробормотал он.
  — Дикари, — отозвался Филип Блейк. Но сказано это было благодушно — без той брезгливости и отвращения, которые проявил бы более щепетильный человек.
  — Такова человеческая натура, — заметил, пожав плечами, Эркюль Пуаро. — Мы с вами, мистер Блейк, знаем жизнь, а потому не испытываем иллюзий насчет наших соплеменников. Большинство из них люди неплохие, но идеализировать их не приходится.
  — Я лично давно расстался с иллюзиями, — признался Блейк.
  — Зато, говорят, вы рассказываете занимательные истории.
  — А! — блеснул глазами Блейк. — Слышали эту?
  Пуаро рассмеялся именно там, где следовало. История была не поучительной, но забавной.
  Филип Блейк откинулся на спинку кресла, расслабился, глаза щурились от удовольствия.
  А Эркюлю Пуаро вдруг пришло в голову, что он выглядит, как довольный жизнью поросенок.
  Первый поросенок пошел на базар…
  Что представляет собой этот человек, Филип Блейк? Забот он, по-видимому, не ведает. Преуспевает, доволен собой. Никаких укоров, угрызений совести, навязчивых воспоминаний о прошлом. Да, откормленный поросенок, который пошел на базар и накупил много товара…
  А когда-то Филип Блейк, наверное, был совсем другим. Видно, красивым в молодости. Глаза, правда, могли бы быть чуть побольше и пошире расставлены — но в остальном вполне приличный молодой человек. Сколько ему сейчас? На вид где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью. Значит, во время смерти Крейла ему было под сорок. Был в ту пору меньше доволен собой, своим положением. Требовал от жизни, наверное, больше, а получал меньше…
  Не зная, как приступить к делу, Пуаро пробормотал:
  — Вы, разумеется, понимаете мое положение?
  — Нет, представьте себе, и не догадываюсь. — Маклер выпрямился, взгляд его снова стал внимательным. — Почему вы? Вы ведь не писатель?
  — Ни в коем случае. Я сыщик.
  Подобная скромность вовсе не была присуща Эркюлю Пуаро.
  — Ну, конечно! Мы все знаем, кто вы. Знаменитый Эркюль Пуаро!
  Но в тоне его звучала насмешка. Филип Блейк был слишком англичанином, чтобы всерьез относиться к претензиям иностранца.
  Своим приятелям он бы сказал:
  — Продувная бестия! Может, на женщин он и производит впечатление, но со мной этот номер не пройдет!
  И хотя именно такое ироническое отношение и хотел вызвать у него Эркюль Пуаро, тем не менее он вдруг разозлился.
  На этого человека, этого преуспевающего дельца появление Эркюля Пуаро не произвело должного впечатления! Какое безобразие!
  — Я искренне польщен, — отнюдь не искренне сказал Пуаро, — что вы меня так хорошо знаете. Мой успех, позвольте заметить, основан на психологии — на вечном «почему?» в поведении человека. Сегодня, мистер Блейк, мир интересует психологический аспект совершенного преступления. А когда-то это был романтический аспект.
  Знаменитые преступления пересказывались только под одним углом зрения — в основе их лежала любовная история. В наши дни все изменилось. Люди с интересов читают о том, что доктор Криппен убил свою жену, потому что она была крупной, рослой женщиной, а он — маленьким и невидным, и поэтому у него развился комплекс неполноценности. Они читают об известной преступнице, которая совершила убийство потому, что ее отец не обращал на нее никакого внимания, когда ей было три года. Нынче публику интересует, почему совершено то или иное преступление.
  Слегка зевнув, Филип Блейк сказал:
  — По-моему, причина большинства преступлений совершенно ясна. Обычно это деньги.
  — Нет, дорогой мой сэр, — воскликнул Пуаро, — причина никогда не бывает ясна! В этом-то все дело!
  — И именно тут подключаетесь вы?
  — И именно тут, как вы изволили выразиться, подключаюсь я! Есть идея изложить ряд совершенных когда-то преступлений с точки зрения психологии. Я специалист в области психологии. Вот почему я и принял на себя эту обязанность.
  — Думаю, на весьма выгодных условиях? — ухмыльнулся Филип Блейк.
  — Надеюсь. Очень надеюсь.
  — Примите мои поздравления. А теперь, быть может, вы объясните, при чем тут я?
  — С удовольствием. Речь идет о деле Крейлов, мсье. Филип Блейк не удивился. Но сделался задумчив.
  — Да, конечно, дело Крейл… — произнес он.
  — Надеюсь, это не вызывает у вас неприятных чувств, мистер Блейк? — заволновался Эркюль Пуаро.
  — Ни в коем случае, — заверил его Филип Блейк. — Зачем негодовать по поводу того, что ты не можешь изменить? Процесс Кэролайн Крейл давно стал достоянием общественности. Любой может обратиться к архивам и изучить его от начала до конца. Возражать бесполезно. Хотя — не боюсь вам признаться — все это мне очень не по душе. Эмиас Крейл был моим близким другом. Очень Жаль, что предстоит заново разворошить всю эту неприятную историю. Но от этого никуда не денешься.
  — Вы философ, мистер Блейк.
  — Нет. Просто я хорошо понимаю, что лезть на рожон ни к чему. Думаю даже, что вы подойдете к этой проблеме менее предвзято, чем кто-либо другой.
  — Надеюсь, что мне удастся написать об этом достаточно деликатно и удержаться от безвкусицы, — сказал Пуаро.
  Филип Блейк громко, но невесело гоготнул.
  — Забавно слышать это от вас.
  — Уверяю вас, мистер Блейк, я в этом весьма заинтересован. Для меня это вопрос не только денег. Я искренне хочу воссоздать прошлое, прочувствовать и увидеть события, которые имели место, понять, что за ними стояло, уяснить мысли и чувства участников драмы.
  — Не думаю, что в этой, как вы выражаетесь, драме присутствовали какие-то особые хитросплетения. Дело было совершенно очевидным. Обычная женская ревность, и ничего больше, — заметил Филип Блейк.
  — Меня очень интересует, мистер Блейк, ваша реакция на случившееся.
  — Реакция! Реакция! — вдруг с жаром повторил Филип Блейк, и лицо его побагровело. — Как вы можете так говорить? Какой могла быть моя реакция, когда убили, отравили моего друга, моего лучшего друга! А ведь если бы я действовал более проворно, то сумел бы его спасти.
  — Почему вы так считаете, мистер Блейк?
  — Вот почему. Полагаю, вы уже знакомы с обстоятельствами дела? — Пуаро кивнул. — Отлично. В то утро мой брат Мередит позвонил мне. Он попал в переплет. Одна из его адских смесей, к тому же смертельно опасная, пропала. Как же поступил я? Велел ему прийти и обещал обговорить с ним это обстоятельство. Решить, что нам делать. «Решить, что нам делать». До сих пор не могу понять, почему я оказался таким дураком и не сообразил сразу, что промедление смерти подобно. Мне следовало подойти прямо к Эмиасу и предупредить его, сказав: «Кэролайн утащила у Мередита яд, и вам с Эльзой следует быть начеку».
  Блейк встал и возбужденно заходил взад и вперед по комнате.
  — Господи боже, неужто вы думаете, что я об этом забыл? Я знал. И у меня была возможность спасти Эмиаса, а я отнесся к этому несерьезно, предоставив Мередиту решать, как поступить. Почему у меня не хватило ума сообразить, что Кэролайн не остановят ни угрызения совести, ни сомнения? Она украла этот яд неспроста, украла, чтобы использовать при первой же возможности. Она не станет ждать, пока Мередит обнаружит пропажу.
  Я знал, что Эмиасу грозит смертельная опасность, и ничего не предпринял.
  — Вы напрасно так казнитесь, мсье. У вас не было времени…
  — Времени? — перебил его Блейк. — У меня было полно времени. И куча возможностей. Я мог пойти прямо к Эмиасу, как я уже сказал, пусть даже он бы мне не поверил. Эмиас был не из тех, кто легко верит, что им грозит опасность. Он бы только махнул рукой. Кроме того, он никогда бы не согласился с тем, что Кэролайн способна на преступление. А я мог бы пойти к ней. И сказать: «Я знаю, что ты задумала, что ты собираешься сделать. Предупреждаю тебя, если Эмиас или Эльза умрут от отравления кониумом, тебя повесят». Это бы ее остановило. В конце концов, я мог бы позвонить в полицию. Многое можно было бы сделать, а вместо этого я позволил Мередиту уговорить себя действовать осторожно и не спеша. «Нам необходимо обговорить все как следует, удостовериться, кто взял яд…» Старый дурак — за всю жизнь не принял ни единого быстрого решения! Ему повезло, что он оказался старшим сыном и унаследовал поместье. Если бы ему хоть раз пришлось делать деньги, он бы остался без пенни в кармане.
  — А вы не сомневались, кто взял яд? — спросил Пуаро.
  — Разумеется, нет. Я сразу понял, что это дело рук Кэролайн. Я ее хорошо знал.
  — Очень интересно, — заметил Пуаро. — Мне хотелось бы знать, мистер Блейк, что представляла собой Кэролайн Крейл.
  — Она не была оскорбленной невинностью, какой казалась на процессе, — резко сказал Филип Блейк.
  — Какой же она была? Блейк сел на место.
  — Вы в самом деле хотите знать? — сурово спросил он.
  — Очень.
  — Кэролайн была дрянью. Дрянью от начала и до конца. Но с обаянием. Ей была присуща та мягкость, которая действует на людей обманчиво. Она казалась хрупкой и беспомощной, и окружающим всегда хотелось прийти ей на помощь. Если обратиться к истории, у нее много общего с королевой шотландской Марией Стюарт. Всегда добрая, несчастная, привлекательная, а в действительности — холодная, расчетливая интриганка, замыслившая убийство Дарили и ушедшая от ответа. И Кэролайн была такой же — холодной и расчетливой. И по характеру она была недоброй.
  Не знаю, сказали ли вам — на процессе это не было отмечено как существенная деталь, но ее это высвечивает в определенном ракурсе, — что она сделала со своей младшей сестрой? Она была от природы ревнивой. Ее мать вышла замуж вторично, и все внимание и любовь были обращены на маленькую Анджелу. Кэролайн не могла этого выдержать. Она попыталась убить малышку — ударила ее рукояткой кочерги. К счастью, удар оказался несмертельным. Но поступок этот говорит о многом.
  — Да, конечно.
  — Вот что такое настоящая Кэролайн. Она всегда и везде стремилась быть первой. Быть второй — этого она не могла пережить. В ней был холодный эгоизм, способность совершить убийство.
  Она казалась импульсивной, а в действительности была расчетливой. Когда она еще совсем молоденькой гостила в Олдербери, она быстро, но внимательно разглядывала нас и планировала свое будущее. Собственных денег у нее не было. Я в ее расчеты не входил — младший сын, которому предстояло проложить себе дорогу самостоятельно. Забавно, что сейчас я мог бы, пожалуй, купить Мередита и Крейла, будь он жив, со всеми потрохами! Некоторое время она присматривалась к Мередиту, но в конце концов остановила свой выбор на Эмиасе. У Эмиаса будет Олдербери, и, хотя доходов от поместья немного, она поняла, что как художник он необычайно талантлив. И сделала ставку на то, что, прославившись, он сумеет неплохо зарабатывать.
  Она не ошиблась. Признание пришло к Эмиасу очень скоро. Он не сделался модным художником — но талант его был признан и картины раскупались. Вам доводилось видеть его картины? У меня есть одна. Пойдемте, я вам покажу.
  Он повел Пуаро в столовую и указал на стену слева.
  — Вот пожалуйста. Это картина Эмиаса.
  Пуаро молча разглядывал картину. Он был поражен, как человек способен преобразить самый обычный предмет волшебной силой таланта. На полированном столе красного дерева стояла ваза с розами. Казалось бы, избитая тема. Как же Эмиасу Крейлу удалось заставить розы полыхать буйным, почти непристойным пламенем? Блики этого пламени, словно наяву, дрожали на полировке стола. Чем объяснить то изумление, которое вызывала картина? Ибо она была изумительной. Пропорции стола, наверное, повергли бы старшего полицейского офицера Хейла в отчаяние. Он принялся бы утверждать, что роз — такой формы и такого цвета не бывает. А потом гадал бы, чем ему не пришлись по душе эти розы и по какой причине не понравился круглый стол красного дерева.
  — Удивительно, — с легким вздохом пробормотал Пуаро.
  Блейк повел его обратно.
  — Я сам никогда не разбирался в искусстве. Не понимаю, почему мне хочется смотреть и смотреть на эту картину, не отрывая глаз. Она такая… такая настоящая, — признался он.
  Пуаро энергично закивал головой.
  Блейк предложил гостю сигарету и закурил сам.
  — И этот человек, человек, который написал эти розы, человек, который создал «Женщину, готовящую коктейль», человек, который написал потрясающее «Рождество Христово», этот человек погублен в расцвете лет мстительной, злобной по натуре женщиной! Он помолчал.
  — Вы скажете, что я ожесточен, что я несправедлив к Кэролайн. Да, она обладала обаянием, я это чувствовал. Но я знал, я всегда знал, что она представляет собой в действительности. Эта женщина, мсье Пуаро, была олицетворением зла. Она была беспощадной, безжалостной и хищной.
  — Но мне говорили, что миссис Крейл в браке довелось мириться с многочисленными трудностями?
  — Да, причем она не стеснялась всем об этом рассказывать. Вечная мученица! Бедняга Эмиас! Его семейная жизнь была сплошным адом — или, скорей, была бы адом, не будь он человеком необычным. Его талант служил ему защитой. Когда он писал, все становилось ему безразличным, он забывал про Кэролайн, про ее придирки, про их ссоры и размолвки, а им не было конца, как вам известно. Не проходило и недели, чтобы не случалось очередного скандала. Ей эти распри доставляли удовольствие. Поднимали настроение, что ли. Давали выход чувствам. Она выкрикивала все обидные слова и оскорбления, что приходили ей на ум, а потом мурлыкала от удовольствия, как гладкая, откормленная кошка. Ему же подобные скандалы обходились дорого. Он жаждал мира, тишины, покоя. Такому человеку, как он, вообще не следовало жениться — он не был создан для семейного очага. У мужчины вроде Крейла могут быть связи, но не семейные узы. Они сковывают его индивидуальность.
  — Он вам об этом говорил?
  — Он знал, что я его верный друг. И понимал, что я сам все вижу. Он не жаловался. Не таким он был человеком. Порой у него вырывалось: «Будь они прокляты, эти женщины!» Или: «Никогда не женись, старина. Успеешь побывать в аду после смерти».
  — Вы знали про его увлечение мисс Грир?
  — О да, по крайней мере я видел, как это началось. Он сказал мне, что познакомился с изумительной девушкой. Она совсем не такая, сказал он, каких ему довелось знать прежде. Правда, я не придал большого значения его словам. Эмиас вечно встречал «необыкновенных женщин». Но обычно уже через месяц он смотрел на вас непонимающими глазами и не мог вспомнить, о ком идет речь. Но Эльза Грир действительно была не похожа на других. Я понял это, когда приехал в Олдербери. Она его заарканила, поймала раз и навсегда. Бедняга плясал под ее дудку.
  — Вам Эльза Грир тоже не нравилась?
  — Не нравилась. Она явно была из хищниц. Она хотела, чтобы Крейл принадлежал ей и душой, и телом. И тем не менее я считаю, она подходила ему больше, чем Кэролайн. Будь она за ним замужем, она бы предоставила ему свободу. Или он бы ей надоел, и она быстро нашла бы кого-нибудь другого. Освободиться от всяких связей с женщинами было бы Эмиасу только на пользу.
  — Но он, по-видимому, к этому не стремился?
  — Этот глупец вечно впутывался в интрижки, — вздохнул Филип Блейк. — Но в действительности женщины мало что значили в его жизни. Только две оставили в ней след — это Кэролайн и Эльза.
  — А ребенка он любил? — спросил Пуаро.
  — Анджелу? Мы все любили Анджелу. Отличная девочка! Не капризная, любила всякие проделки. Несчастная женщина была эта ее гувернантка. Эмиас тоже очень любил Анджелу, но порой она позволяла себе слишком многое, и тогда он жутко на нее злился. Тогда вмешивалась Кэролайн, всегда принимая сторону Анджелы, чем окончательно выводила Эмиаса из себя. Он терпеть не мог, когда они выступали против него единым фронтом. В доме вообще было чересчур много ревности. Эмиас ревновал к тому, что у Кэро Анджела обычно была на первом месте и ради нее она была готова на все. А Анджела ревновала Кэро к Эмиасу и бунтовала против его властных манер. Это он принял решение отправить ее осенью в школу, и она была в ярости. Не из-за того, что ей не хотелось ехать в школу, по-моему, она была вовсе не против школы, ее разозлило, что Эмиас решил все сам, даже не поговорив предварительно с ней. И она всячески старалась ему отомстить. Однажды она сунула ему в постель с десяток слизняков. А вообще-то я считаю, Эмиас был прав. Пора ей было узнать, что такое дисциплина. Мисс Уильямс была превосходной гувернанткой, но даже она признавалась, что не в силах справиться с Анджелой. Он умолк.
  — Когда я спросил, любил ли Эмиас ребенка, — сказал Пуаро, — я имел в виду его собственную дочь.
  — А, вы говорили про малышку Карлу? Она тоже была всеобщей любимицей. И Эмиас, когда был в настроении, с удовольствием с ней возился. Но его привязанность к девочке ни в коем случае не помешала бы ему жениться на Эльзе, если вы об этом меня спрашиваете. Такого чувства к дочери он не испытывал.
  — А Кэролайн Крейл была очень привязана к ребенку?
  Что-то вроде судороги исказило лицо Филипа.
  — Не могу сказать, что она была плохой матерью. Нет, не могу. Единственное…
  — Да, мистер Блейк?
  — Единственное, что вызывает у меня чувство боли во всей этой истории, — с горечью отозвался Филип, — это мысль о ребенке. При каких трагических обстоятельствах началась, по существу, ее жизнь! Ее отправили за границу к двоюродной сестре Эмиаса. Я надеюсь, очень надеюсь, что ей и ее мужу удалось утаить от ребенка правду.
  Пуаро покачал головой.
  — Правда, мистер Блейк, имеет обыкновение обнаруживаться. Даже по прошествии лет.
  — Не уверен, — пробормотал маклер.
  — В интересах истины, мистер Блейк, — продолжал Пуаро, — я хочу попросить вас кое-что сделать.
  — Что именно?
  — Я хочу попросить вас подробно описать все события, имевшие место в те дни в Олдербери. То есть я прошу вас в письменной форме изложить ваши воспоминания, связанные как с самим убийством, так и с сопутствующими ему обстоятельствами.
  — Но разве можно после стольких лет упомнить все в точности и последовательности?
  — Почему же нет?
  — Потому что прошло так много времени.
  — Именно по прошествии лет в памяти остается самое главное, отсекая все несущественные детали.
  — Вы хотите получить общее изложение фактов?
  — Ни в коем случае. Мне нужно подробное, добросовестное описание всех событий в том порядке, в каком они происходили, и всех бесед, которые вы в состоянии припомнить.
  — А что, если я не правильно их запомнил?
  — Постарайтесь изложить их так, как они вам помнятся. Конечно, кое-что вы подзабыли, но этому уж ничем не поможешь.
  Блейк с любопытством смотрел на него.
  — А зачем все это? В полицейском досье вы найдете значительно более аккуратное изложение фактов.
  — Нет, мистер Блейк. Меня интересует психология. Мне не нужны голые факты. Мне нужен ваш собственный отбор фактов. Время и память помогут вам сделать выбор. Возможно, имели место эпизоды или были сказаны слова, которых мне никогда не найти в полицейских досье, ибо вы никогда о них прежде не упоминали, либо не придавая им значения, либо не желая о них говорить.
  — Эти мои воспоминания будут опубликованы? — резко спросил Блейк.
  — Разумеется, нет. Прочту их только я. Они помогут мне сделать определенные выводы.
  — И вы не будете из них ничего цитировать без моего согласия?
  — Разумеется, нет.
  — Хм, — задумался Филип Блейк, — я очень занят, мсье Пуаро.
  — Я прекрасно понимаю, что вам придется затратить на это время и усилия. Я был бы рад договориться о гонораре. В разумных пределах.
  Наступило молчание.
  — Нет, — вдруг выпалил Филип Блейк, — если я уж возьмусь за это дело, то бесплатно.
  — Значит, возьметесь?
  — Помните, я не могу поручиться за надежность своей памяти, — предупредил Филип.
  — Это вполне понятно.
  — В таком случае, — сказал Филип Блейк, — я с удовольствием это сделаю. По-моему, я обязан сделать это… из дружбы к Эмиасу Крейлу.
  Глава VII
  Второй поросенок забился в амбар…
  Эркюль Пуаро был не из тех, кто пренебрегает деталями.
  Он тщательно продумал тактику подхода к Мередиту Блейку. Мередит Блейк, был уверен он, очень отличается от Филипа Блейка, и его нельзя брать штурмом. Тут следовало действовать не спеша.
  Эркюль Пуаро знал, что есть только один способ проникнуть в эту крепость. Необходимо запастись рекомендательными письмами. Причем эти письма ни в коем случае не должны быть от его коллег по профессии К счастью, за годы карьеры Эркюль Пуаро обрел друзей во многих графствах. В том числе и в Девоншире. Он стал вспоминать, кто ему может помочь в Девоншире И нашел двух людей, которые оказались знакомыми или друзьями мистера Мередита Блейка. В результате чего и явился к нему во всеоружии: одно письмо было написано леди Мэри Литтон-Гор, вдовой благородного происхождения, но с ограниченными средствами, ведущей весьма уединенный образ жизни, а второе — адмиралом в отставке, семья которого продолжала обитать в Девоншире уже в четвертом поколении.
  Мередит Блейк принял Пуаро в состоянии некоторого замешательства.
  Последнее время, чувствовал он, очень многое в жизни изменилось. Например, когда-то частные сыщики были только частными сыщиками, которым либо поручали охрану подарков на деревенских свадьбах, либо предстояло распутать какое-нибудь грязное дельце.
  Но вот что пишет леди Мэри Литтон-Гор: «Эркюль Пуаро — мой старый и близкий друг. Убедительно прошу вас оказать ему посильную помощь». А Мэри Литтон-Гор никак нельзя отнести к тем женщинам, которые имеют Дело с частными сыщиками. И адмирал Кроншо писал: «Отличный малый, превосходно соображает. Буду признателен, если вы сочтете возможным ему помочь. И человек он интересный, может рассказать немало занимательного».
  И вот он явился. Странный тип: не так одет, ботинки на пуговичках, немыслимые усы! Явно не в его, Мередита Блейка, вкусе. Сразу видно, что не охотник и не картежник. Иностранец, одним словом.
  Посмеиваясь в душе, Эркюль Пуаро с легкостью читал мысли, которые роились в голове у Мередита Блейка.
  Он сразу почувствовал, насколько вырос его интерес, как только поезд доставил его в Вест-Кантри. Теперь он собственными глазами увидит те места, где когда-то разыгрались события.
  Именно здесь, в Хэндкросс-Мэнор, жили два брата, отсюда они ходили в Олдербери, где шутили, играли в теннис и дружили с юным Эмиасом Крейлом и девушкой по имени Кэролайн. Отсюда Мередит отправился в Олдербери в то роковое утро. Было это шестнадцать лет назад. Эркюль Пуаро с любопытством посмотрел на человека, который в свою очередь вежливо, но не без тревоги взирал на него.
  Мередит Блейк был именно такой, каким Пуаро и ожидал его увидеть: очень похож на английского джентльмена из сельской местности, довольно стесненного в средствах и увлекающегося охотой и спортивными играми на свежем воздухе.
  Поношенный пиджак из твида, обветренное, но с приятными чертами и выцветшими голубыми глазами лицо, нечетко очерченный рот, неровная щеточка усов. Мередит Блейк, решил, Пуаро, совсем не такой, как его брат. Держался он неуверенно, мыслил явно лениво. Казалось, будто с годами ритм его жизни становился все более медлительным, в то время как у его брата, наоборот, ускорялся.
  Как Пуаро уже догадался, Мередит Блейк был из тех, кого нельзя подталкивать. Неторопливость английской сельской жизни проникла в его кровь и плоть.
  Выглядел он, думал Пуаро, много старше своего брата, хотя, по словам мистера Джонатана, разница между ними составляла всего лишь года два.
  Эркюль Пуаро похвалил себя за то, что угадал, с чего начать общение с человеком старой закваски. И казаться англичанином сейчас тоже было незачем. Нет, лучше быть явным иностранцем — и тогда тебя великодушно за это простят. Эти иностранцы плохо разбираются в наших порядках. Например, перед завтраком протягивают руку, чтобы поздороваться. И тем не менее это вполне приличный человек.
  Пуаро решил произвести именно такое впечатление. Они осторожно побеседовали о леди Мэри Литтон-Гор и об адмирале Кроншо. Были упомянуты и другие имена. К счастью, Пуаро был знаком с чьим-то кузеном и встречался с чьей-то золовкой. И заметил, как глаза сквайра потеплели. Этот иностранец, по-видимому, вращается среди приличных людей.
  Легко и незаметно Пуаро перешел к цели своего визита. Быстро преодолел неизбежно вызванную неприязнь. Эта книга — увы! — должна быть написана. Мисс Крейл — мисс Лемаршан, как ее зовут теперь, — просит его быть редактором. Факты, к сожалению, явились достоянием общественности. Но можно постараться и сделать так, чтобы исключить из текста душераздирающие подробности. Ранее, добавил Пуаро, ему уже удалось использовать свое влияние, дабы избежать пикантных частностей в мемуарах одного лица.
  Мередит Блейк побагровел от гнева. Руки его дрожали, когда он набивал трубку. Чуть заикаясь, он сказал:
  — Отвратительно раскапывать то, что случилось шестнадцать лет назад! Почему не оставить все как есть?
  Пуаро пожал плечами.
  — Я с вами совершенно согласен, — сказал он. — Но что поделать? На такие вещи есть спрос. И любой имеет право восстановить в памяти людей доказанное в суде преступление и прокомментировать его.
  — Мне это представляется безобразием.
  — Увы, мы живем в далеко не деликатном веке… — пробормотал Пуаро. — Вы были бы поражены, мистер Блейк, если бы узнали, сколько неприятных публикаций мне удалось, скажем, смягчить. Я очень хочу сделать все, что в моих силах, чтобы пощадить чувства мисс Крейл.
  — Малышка Карла! Этот ребенок уже превратился во взрослую женщину! Трудно поверить! — бормотал Мередит Блейк.
  — Время летит быстро, не так ли?
  — Чересчур быстро, — вздохнул Мередит Блейк.
  — Как вы убедились из переданного мною письма мисс Крейл, — сказал Пуаро, — она поставила себе задачей узнать все, что можно, о печальных событиях прошлого.
  — Зачем? Зачем раскапывать все заново? — сердился Мередит Блейк. — Не лучше ли оставить все как есть?
  — Вы это говорите, мистер Блейк, потому что слишком хорошо знаете прошлое. Мисс Крейл же ничего не помнит. То есть она знает о случившемся только из официальных документов.
  — Да, я забыл, — поморщился Мередит Блейк. — Бедное дитя. В каком она положении! Какой ужас узнать всю правду! И прочитать эти бездушные, сухие судебные отчеты.
  — Истину, — заметил Эркюль Пуаро, — никогда не оценить только из судебных протоколов. Многое остается за пределами этих документов и в то же время имеет большое значение. Это ощущения, чувства, характеры участников состоявшейся драмы, смягчающие вину обстоятельства…
  Он умолк, и его собеседник тотчас откликнулся, словно актер в ответ на брошенную ему реплику.
  — Смягчающие вину обстоятельства! Вот именно. Если они и существовали когда-либо, то именно в этом случае. Эмиас Крейл был мне старым приятелем — наши семьи уже несколько поколений дружат, — но, честно говоря, его поведение было возмутительным. Конечно, он был художником, и, по-видимому, этим оно объясняется. Он позволял себе бесконечные романы, да и вообще такие поступки, какие не придут в голову приличному человеку.
  — Ваше последнее замечание крайне интересно, — сказал Эркюль Пуаро. — Эта ситуация представляется мне исключительно непонятной, ибо воспитанный светский человек никогда не станет хвастаться своими связями с женщинами.
  Худое лицо Блейка, с которого так и не сошло выражение недоумения, вдруг оживилось.
  — Да, — согласился он, — но дело ведь в том, что Эмиас был человеком необычным! Он был художником, и искусство у него всегда вытесняло все остальное. Я никогда не понимал и сейчас не понимаю эти так называемые художественные натуры. Крейла, правда, я немного понимал — наверное, потому, что знал его всю жизнь. Его родители ничем не отличались от моих родителей. Во многом Крейл был обычным человеком. И только в том, что касалось искусства, он не соглашался с общепринятыми стандартами. Он ни в коем случае не был любителем. Он был первоклассным, поистине первоклассным художником. Его кое-кто считает даже гением. Может, это и справедливо. Но именно поэтому он и был, так сказать, человеком неуравновешенным. Когда он писал картину, все остальное для него не существовало, не имело права ему мешать. Он жил как во сне. Работа завладевала им целиком. И только когда картина была написана, он приходил в себя и начинал жить обычной жизнью.
  Он вопросительно взглянул на Пуаро, и тот кивнул головой.
  — Я вижу, вы меня понимаете. Вот чем объясняется и возникновение той самой ситуации. Он был влюблен в эту девушку. Хотел на ней жениться. Был готов ради нее оставить жену и ребенка. Но он уже начал писать ее и хотел закончить картину. Все прочее перестало для него существовать. Он никого не видел. И ему даже в голову не приходило, что сложившаяся обстановка была невыносимой для этих двух женщин.
  — А они его понимали?
  — Отчасти. Эльза, по-моему, понимала. Она восторгалась им как художником. Но положение у нее, естественно, было нелегким. Что же касается Кэролайн…
  Он умолк.
  — Что же касается Кэролайн… — напомнил Пуаро.
  — Кэролайн… Я всегда… Я всегда очень любил Кэролайн. Было время, когда… когда я мечтал жениться на ней. Но это чувство вскоре было в корне пресечено. Тем не менее я навсегда остался, если можно так сказать, преданным ей.
  Пуаро в раздумье кивнул головой. Это старомодное выражение, почувствовал он, отражает сущность сидящего перед ним человека. Мередит Блейк был из тех людей, кто охотно и преданно посвящает себя своей романтической привязанности. Он будет беззаветно служить даме сердца, не надеясь на награду. Да, все это очень соответствует его натуре.
  — Вас, должно быть, — тщательно подбирая слова, сказал Пуаро, — возмущало подобное отношение к ней?
  — Да. Очень. Я даже попытался поговорить с Крейлом по этому поводу.
  — Когда же это произошло?
  — Накануне случившегося. Они пришли ко мне на чай. Я отозвал Крейла в сторону и… высказался. Помню, я даже сказал, что это несправедливо по отношению к ним обеим.
  — А, вы так сказали?
  — Да. Видите ли, мне казалось, что он этого не понимает.
  — Вполне возможно.
  — Я объяснил ему, что это ставит Кэролайн в исключительно трудное положение. Если он намерен жениться на этой девушке, то незачем держать ее у себя в доме, тыча ею Кэролайн в лицо. Сносить подобное оскорбление, сказал я, выше ее сил.
  — И что же он ответил? — с любопытством спросил Пуаро.
  — «Ничего, проглотит», — с отвращением произнес Мередит Блейк.
  Эркюль Пуаро поднял брови.
  — Не очень симпатичный ответ, — заметил он.
  — По-моему, просто гнусный. Я вышел из себя, сказал, что, если ему наплевать на жену и безразлично, что он заставляет ее страдать, тогда как быть с девушкой? Неужто он не понимает, в какое гадкое положение ставит ее? Он ответил, что и Эльза это проглотит. И затем продолжал: «Ты, Мередит, по-видимому, не понимаешь, что я пишу свою лучшую картину. Это шедевр. И двум ревнивым и сварливым бабам не удастся ее испортить, черт побери!»
  Убеждать его было без толку. Я сказал, что он утратил всякое чувство приличия. Работа, сказал я, — это еще не все. И тут он меня перебил: «Для меня — все».
  Я никак не мог успокоиться. Заявил, что его отношение к Кэролайн просто позор. Что она с ним несчастна. Он ответил, что знает это и очень сожалеет. Сожалеет! «Я знаю, Мерри, — сказал он, — ты мне не поверишь, но это правда. Из-за меня Кэролайн живет в аду, но она святая и никогда не жалуется. Она, по-моему, знала, на что идет. Я не скрывал от нее, что я законченный эгоист и распущенный малый».
  Тогда я стал убеждать его не разрушать свой брак. Ведь следует подумать и о ребенке. Могу понять, сказал я, что такая девушка, как Эльза, способна вывести мужчину из равновесия, но что даже ради нее он обязан покончить с создавшимся положением. Она еще совсем молода. Она вступила с ним в связь, не подумав, чем это может кончиться. Неужто он не в силах окончательно порвать с Эльзой и вернуться к жене?
  — И что же он ответил?
  — Ничего, — сказал Блейк. — Он вроде бы смутился. Похлопал меня по плечу и сказал: «Хороший ты малый, Мерри, только чересчур чувствительный. Подожди, пока я закончу картину, и тогда ты поймешь, что я был прав». «Черт бы побрал твою картину» — не смог удержаться я. А он усмехнулся и сказал, что даже стараниями всех психопаток Англии это вряд ли случится. Тогда я сказал, что было бы куда более пристойно скрывать все от Кэролайн, пока картина не будет закончена. Это не его вина, ответил он. Эльза проболталась. Зачем, спросил я. Ей взбрело в голову, ответил он, что иначе не получится так, как она хочет. Она хочет, чтобы все было ясно и определенно. Ну, разумеется, отчасти ее можно понять и оправдать. Как бы дурно она себя ни вела, она по крайней мере хотела быть честной.
  — Честность часто только добавляет боли и горя, — заметил Эркюль Пуаро.
  Мередит Блейк недоверчиво посмотрел на него. Ему не очень понравилось последнее замечание Пуаро.
  — Во всяком случае, это было крайне тяжкое время для всех нас, — вздохнул он.
  — И единственный, кто, по-видимому, этого не замечал, был Эмиас Крейл, — сказал Пуаро.
  — А почему? Потому что был законченным эгоистом. Помню, как перед тем, как отойти от меня, он усмехнулся и сказал: «Не беспокойся, Мерри. Все вернется на круги своя!»
  — Безнадежный оптимист, — пробормотал Пуаро.
  — Он был из тех мужчин, которые не относятся к женщинам всерьез. Мне следовало бы предупредить его, что Кэролайн дошла до отчаяния, — признался Мередит Блейк.
  — Она сама вам об этом сказала?
  — Не то чтобы сказала, но я никогда не забуду ее лица в тот день. Бледное и напряженное от какого-то искусственного веселья. Она без умолку говорила и смеялась. Но в ее глазах были такие боль и отчаяние, каких я никогда не видел. Благородное создание…
  Эркюль Пуаро секунду-другую молча смотрел на него. Неужто человек, сидящий напротив, не понимает несообразности своих слов, отзываясь таким образом о женщине, которая на следующий день намеренно убила своего мужа?
  Мередит Блейк разговорился. Он наконец преодолел появившиеся у него поначалу подозрительность и неприязнь к Пуаро. Эркюль Пуаро умел слушать. А для людей вроде Мередита Блейка возможность пережить заново прошлое имела свою привлекательность. Сейчас он рассказывал больше самому себе, нежели своему гостю.
  — Мне следовало бы кое-что заподозрить. Именно Кэролайн перевела разговор на мое увлечение. Признаться, я очень интересовался работами старых английских травников. Существует множество трав, которые когда-то использовались в медицине, а теперь исчезли из официальной фармакопеи. А ведь простой отвар способен творить чудеса. Половине больных не нужен даже врач. Французы это понимают — у них есть первоклассные tisanes1045. — Он был весь захвачен своим увлечением. — Вот, например, чай из одуванчиков. Чудесная вещь. Или настойка из шиповника — на днях я где-то прочитал, что она становится модной у наших медиков. О да, я получаю массу удовольствия от моих отваров. Собрать растения вовремя, одни высушить, другие вымочить и все такое прочее. Иногда я даже становлюсь суеверным и собираю корни только в полнолуние или в то время, когда советуют старинные книги. В тот день, я помню, я прочел моим гостям целую лекцию о болиголове крапчатом. Он цветет раз в два года. Нужно собрать ягоды, когда они созрели, но до того, как начали желтеть. Из них получается кониум — лекарственная настойка, которой сейчас перестали пользоваться — по-моему, она даже не упоминается в последнем лекарственном справочнике, но я доказал, что она очень полезна при коклюше, а также при астме…
  — Вы рассказывали им обо всем этом у себя в лаборатории?
  — Да. Я показал им различные настойки, например настойку валерьяны, и объяснил, почему ее так любят кошки, стоит им только раз ее понюхать. Затем они спросили у меня про ядовитый паслен, и я рассказал им про белладонну и атропин. Их это очень заинтересовало.
  — Их? Кого вы имеете в виду?
  Мередит Блейк удивился — он совсем забыл, что его гость вовсе не присутствовал тогда в его лаборатории.
  — Да всех. Кто же там был? Филип, Эмиас и, разумеется, Кэролайн. Анджела и Эльза Грир.
  — Больше никого?
  — По-моему, нет. Нет, никого, я уверен. — Блейк с любопытством посмотрел на Пуаро. — А кто еще мог там быть?
  — Я подумал было, что гувернантка…
  — А, понятно. Нет, ее в тот день с ними не было. Забыл, как ее звали. Славная женщина. Очень серьезно относилась к своим обязанностям. Анджела, по-моему, доставляла ей немало хлопот.
  — Чем?
  — Вообще-то она была неплохой девчушкой, но порой становилась неуправляемой. Часто вытворяла мелкие пакости. Один раз, когда Эмиас был увлечен работой; она сунула ему за шиворот слизняка. Он вскочил как сумасшедший. Ругал ее на чем свет стоит. Именно после этого случая он и стал настаивать на ее отъезде в частную школу.
  — В частную школу?
  — Да. Я не хочу сказать, что он ее не любил, просто порой она ему надоедала. И я думаю, всегда думал…
  — Да?
  — Что он немного ревновал. Кэролайн была у Анджелы в рабынях. Для нее прежде всего существовала Анджела, а потом уж все остальные, и Эмиас, естественно, был очень недоволен. На это, конечно, была причина. Мне не хотелось бы касаться подробностей, но…
  — Причина состояла в том, — перебил его Пуаро, — что Кэролайн Крейл не могла простить себе увечье, которое нанесла девочке.
  — Ах, вам и это известно? — воскликнул Блейк. — Я не хотел об этом говорить. Зачем ворошить прошлое? Да, именно это, по-моему, было причиной такого отношения к девочке. Кэролайн, по-видимому, считала, что ей не искупить свою вину.
  Пуаро задумчиво кивнул.
  — А что Анджела? — спросил он. — Она затаила обиду на свою сводную сестру?
  — О нет, ни в коем случае! Анджела очень любила Кэролайн. Она никогда не вспоминала о случившемся, я уверен. Просто Кэролайн не могла простить себе свой поступок.
  — Анджела не возражала против отъезда в школу?
  — Нет. Правда, она злилась на Эмиаса. И Кэролайн приняла ее сторону, но Эмиас не желал менять принятого решения. Несмотря на горячность, Эмиас был во многих отношениях легким человеком, но, когда он по-настоящемy упрямился, всем приходилось уступать. И Кэролайн с Анджелой получили хороший нагоняй.
  — И когда же ей предстояло отправиться в школу? — Осенью. Я помню, они уже начали ее собирать. По-моему, не случись трагедии, через несколько дней она бы уехала. Утром того дня шел разговор о том, что ей взять с собой.
  — А гувернантка? — спросил Пуаро.
  — Что именно вас интересует насчет гувернантки?
  — Как она отнеслась к этой идее? Она ведь лишалась работы, не так ли?
  — Пожалуй, да. Правда, она давала уроки и маленькой Карле, но той было — сколько? — лет шесть, наверное. У нее была няня. Они бы не стали держать мисс Уильямс ради малышки. Да, правильно — ее фамилия была Уильямс. Забытые вещи всплывают в разговоре…
  — Да, конечно. Вы ведь сейчас целиком перенеслись в прошлое. Оживают в памяти целые сцены, слова, жесты, выражения лиц, верно?
  — Отчасти да… — задумчиво отозвался Мередит Блейк. — Но в то же время есть и какие-то провалы… Целые куски выпадают. Например, я помню, какой испытал шок, узнав, что Эмиас намерен оставить Кэролайн, но не могу вспомнить, кто мне сказал об этом — он или Эльза. Я помню, как спорил с Эльзой, пытаясь доказать ей, что она поступает мерзко. Но она только холодно рассмеялась мне в лицо и заявила, что я человек старомодный. Я и вправду, наверное, старомоден, но все-таки убежден в своей правоте. У Эмиаса были жена и ребенок — ему следовало быть с ними.
  — Но мисс Грир считала такую точку зрения устарелой?
  — Да. Не забывайте, что шестнадцать лет назад на развод смотрели не так, как нынче. Однако Эльза была из тех девиц, которые стараются быть суперсовременными. Она считала, что, если муж и жена не слишком счастливы в браке, им лучше развестись. Эмиас и Кэролайн вечно ссорятся, говорила она, а ребенку, мол, куда полезней воспитываться в атмосфере гармонии.
  — Однако ее доводы вас не убедили? Мередит Блейк опять задумался.
  — Мне казалось, что она на самом деле не знает, о чем говорит. Она как попугай повторяла чужие мысли, вычитанные ею из книг или услышанные от приятелей. Порой она, как ни странно, вызывала жалость. Такая юная и такая самоуверенная. — Он помолчал. — Есть что-то в молодых, мсье Пуаро, что вызывает к ним жалость.
  Эркюль Пуаро с интересом посмотрел на него.
  — Я понимаю, о чем вы говорите…
  Блейк продолжал, убеждая скорей самого себя, нежели Пуаро:
  — Поэтому я и решил поговорить с Крейлом. Он был почти на двадцать лет старше Эльзы. Мне это представлялось не правильным.
  — Увы, в таких случаях уговоры бесполезны, — пробормотал Пуаро. — Когда человек отважился на что-то, в особенности если в этом замешана женщина, отговорить его нелегко.
  — Совершенно верно, — не без горечи согласился Мередит Блейк. — Мое вмешательство ни к чему не привело. Но, честно говоря, я не очень-то умею убеждать и никогда не умел.
  Пуаро окинул его быстрым взглядом. В этой горечи он распознал неудовлетворенность человека, болезненно реагирующего на собственный комплекс неполноценности. И признал справедливость того, что сказал Блейк. Мередит Блейк был не из тех, кто способен уговорить другого отказаться от намеченного. Его попытки действовать из лучших побуждений всегда отвергаются — обычно снисходительно, без раздражения, но оттого не менее решительно. В них отсутствует сила убеждения. Он не способен убеждать.
  — У вас по-прежнему есть лаборатория, где вы готовите целебные снадобья и настойки? — спросил Пуаро, пытаясь уйти от болезненной темы.
  — Нет, — резко ответил Мередит Блейк и с какой-то болью — лицо его вспыхнуло — принялся объяснять:
  — Я забросил свое увлечение и ликвидировал лабораторию.
  После того, что произошло, разве я мог продолжать работу? По правде говоря, большая доля вины за случившееся лежит, можно сказать, на мне.
  — Вы слишком впечатлительны, мистер Блейк.
  — Разве вы не понимаете? Если бы я не собирал эти проклятые травы, если бы не придавал им такое значение, если бы не хвастался ими и не демонстрировал их своим гостям в тот день… Правда, мне и в голову не приходило… Я никогда не думал, что я мог…
  — Я в этом и не сомневаюсь.
  — А я болтал и болтал, довольный, что могу поразить гостей своими знаниями. Слепой и тщеславный дурак. Я рассказал им про кониум. Я даже — сущий идиот! — повел их в библиотеку и прочел отрывок из «Федона»1046, описывающий смерть Сократа. Прекрасное творение — я всегда им восторгался. С тех пор этот отрывок не выходит у меня из головы.
  — На бутылке с кониумом нашли отпечатки чьих-нибудь пальцев? — спросил Пуаро.
  — Только ее.
  — Кэролайн Крейл?
  — Да.
  — А ваши?
  — Нет. Я не брал бутылку в руки. Только показал на нее.
  — Но раньше-то вы наверняка брали ее в руки?
  — Конечно, но время от времени я вытирал с бутылок пыль. Я не разрешал слугам входить в лабораторию. И дней за четыре-пять до случившегося я протер все бутылки.
  — Вы держали лабораторию под замком?
  — Постоянно.
  — Когда же Кэролайн Крейл отлила кониум из бутылки?
  — Она вышла из лаборатории последней, — неохотно ответил Мередит Блейк. — Я помню, мне даже пришлось позвать ее, и она почти выбежала оттуда. Щеки у нее порозовели, глаза расширились, взгляд был возбужденным. О господи, я прямо вижу ее перед собой.
  — Довелось ли вам в тот день с ней беседовать? — спросил Пуаро. — Я имею в виду, обсуждали ли вы с ней ее отношения с мужем?
  — Впрямую нет, — тихо проговорил Блейк. — Она выглядела, как я уже вам сказал, очень расстроенной. Улучив минуту, когда мы оказались наедине, я спросил у нее: «Что-нибудь случилось, дорогая?» — «Случилось все…» — ответила она. Если бы вы слышали отчаяние, что было в ее голосе. Эти слова следовало понимать буквально, ибо Эмиас Крейл был для Кэролайн всем. «Все кончено, — сказала она. — И меня больше нет, Мередит». А потом засмеялась, обернувшись к остальным, и вдруг ни с того ни с сего сделалась безумно и неестественно веселой.
  Эркюль Пуаро медленно кивнул головой. Он почему-то стал похож на китайского мандарина.
  — Да. Понятно, как это было…
  Мередит Блейк внезапно стукнул по столу кулаком. Он уже не говорил, а почти кричал.
  — И вот что я вам скажу, мсье Пуаро. Когда Кэролайн Крейл на суде сказала, что взяла яд для себя, клянусь, она сказала правду! В ту минуту она не думала об убийстве. Клянусь! Эта мысль возникла у нее потом.
  — Вы уверены, что она возникла потом? — спросил Эркюль Пуаро.
  Блейк уставился на него.
  — Извините, я не совсем понял…
  — Я спрашиваю вас, — сказал Пуаро, — уверены ли вы в том, что у Кэролайн Крейл вообще возникала мысль об убийстве? Неужто у вас нет ни капли сомнения, что Кэролайн Крейл не совершала умышленного убийства?
  Дыхание Мередита Блейка сделалось неровным.
  — Но если нет… если нет… Вы что, полагаете, что имел место несчастный случай?
  — Необязательно.
  — Тогда я окончательно отказываюсь вас понимать.
  — Вот как? Но вы же сами назвали Кэролайн Крейл благородным созданием. Разве благородные создания совершают убийства?
  — Она была благородным созданием, но тем не менее между ней и ее мужем бывали весьма бурные ссоры.
  — Значит, она не была благородным созданием?
  — Была… Как трудно объяснить некоторые вещи!
  — Я изо всех сил стараюсь понять.
  — Кэролайн часто говорила не задумываясь и порой прибегала к довольно резким выражениям. Она могла сказать: «Я тебя ненавижу. Хорошо бы ты умер». Но это вовсе не означало… вовсе не влекло за собой… действий.
  — Значит, по-вашему, совершение убийства было поступком, никак не соответствовавшим характеру миссис Крейл?
  — Удивительные вы умеете делать выводы, мсье Пуаро. Могу сказать только… что да, подобный поступок отнюдь не в ее характере. И объяснить его можно только тем, что повод был чрезвычайным. Она обожала мужа. В таких условиях женщина способна на убийство.
  — Согласен… — кивнул Пуаро.
  — Сначала я был просто огорошен. Не понимал, как такое могло случиться. Ведь настоящая Кэролайн не могла этого совершить.
  — Но вы не сомневаетесь — в юридическом смысле, — что Кэролайн Крейл совершила убийство? Мередит Блейк опять вытаращил глаза. — Мой дорогой, если не она… — Если не она?
  — Не могу представить иного решения. Несчастный случай? С чего бы?
  — Ни с чего, сказал бы я.
  — В версию о самоубийстве я тоже не верю. Такая версия была выдвинута, но звучала она крайне неубедительно для всех, кто знал Крейла.
  — Понятно.
  — Итак, что же остается? — спросил Мередит Блейк.
  — Остается возможность, — весьма хладнокровно заявил Пуаро, — что Эмиаса Крейла убил кто-то другой.
  — Но это же чепуха!
  — Вы так думаете?
  — Уверен в этом. Кому нужна была его смерть? Кто мог убить его?
  — Вам лучше знать.
  — Не можете же вы всерьез утверждать…
  — Возможно, я ошибаюсь. Но мне хотелось бы исследовать все варианты. Поразмыслите как следует. И скажите мне ваше мнение.
  Мередит с минуту-другую не спускал с Пуаро взгляда. А затем опустил глаза. Прошло еще минуты две, он покачал головой:
  — Не могу представить себе ничего другого. А хотелось бы. Если бы была возможность заподозрить кого-нибудь другого, я бы охотно поверил в невиновность Кэролайн. Мне не по душе считать, что это сделала она. Сначала я вообще не мог этому поверить. Но кто еще был там? Филип? Закадычный друг Крейла. Эльза? Глупо. Я? Разве я похож на убийцу? Почтенная гувернантка? Двое старых верных слуг? Можно ли считать, что Анджела способна на такой поступок? Нет, мсье Пуаро, альтернативы не существует. Никто не мог убить Эмиаса Крейла, кроме его жены. Но он сам довел ее до этого. Вот почему, по-моему, это убийство можно считать самоубийством.
  — Он погиб по своей вине, хотя и не от своей руки?
  — Да. Правда, это несколько фантастично, но есть причина и есть результат.
  — А не приходило ли вам в голову, мистер Блейк, что причину преступления почти всегда можно отыскать, изучив личность убитого?
  — Нет, не приходило, но я понимаю, о чем вы говорите.
  — Только когда вы точно знаете, что представлял собой убитый, вы начинаете отчетливо понимать обстоятельства, в которых было совершено преступление, — сказал Пуаро. А потом добавил:
  — Именно это я и пытаюсь выяснить. И вы с вашим братом очень мне помогли понять, что за человек был Эмиас Крейл.
  Мередит Блейк не обратил внимания на слова Пуаро. Его привлекло только упоминание о его брате.
  — Филип? — тотчас спросил он.
  — Да.
  — Вы с ним тоже беседовали?
  — Разумеется.
  — Вам следовало сначала обратиться ко мне, — не сдержался Мередит Блейк.
  Чуть улыбнувшись, Пуаро протянул руку, словно прося извинения.
  — Если исходить из права первородства, то конечно, — согласился он. — Я знаю, что вы — старший брат. Но, поскольку ваш брат живет недалеко от Лондона, мне было проще сначала встретиться с ним.
  Мередит Блейк продолжал хмуриться и теребить свои усы.
  — Вам следовало сначала обратиться ко мне, — повторил он.
  На этот раз Пуаро не стал оправдываться. Он ждал. И Мередит Блейк объяснил:
  — У Филипа на этот счет предвзятое мнение.
  — Вот как?
  — По правде говоря, он ко всему относится и относился с предубеждением. — Он окинул Пуаро быстрым тревожным взглядом. — Он пытался настроить вас против Кэролайн?
  — А разве это имеет значение по прошествии стольких лет?
  — Понимаю, — тяжело вздохнул Мередит Блейк. — Порой я забываю, что прошло столько лет и что все давным-давно забыто. Кэролайн больше нельзя обидеть. Но тем не менее мне бы не хотелось, чтобы у вас создалось превратное впечатление.
  — А вы считаете, что ваш брат способен вызвать у меня превратное впечатление?
  — Честно — да. Дело в том, что между ним и Кэролайн всегда существовал, так сказать, антагонизм.
  — Почему?
  Вопрос Блейку, по-видимому, не понравился.
  — Почему? Откуда мне знать почему? Так складывались отношения. Филип при каждом удобном случае цеплялся к ней. Он был очень недоволен, когда Эмиас на ней женился. Больше года не встречался с ними. Тем не менее Эмиас оставался его близким другом. Наверное, причина и была именно в этом. Филип, вероятно, считал, что на свете нет женщины, которая была бы достойна его приятеля. А может, боялся, что под влиянием Кэролайн их дружба разладится.
  — Так и случилось?
  — Вовсе нет. Эмиас оставался другом Филипа до конца своих дней. Любил посмеяться над ним за любовь к деньгам, за увлеченность биржевыми сделками, за то, что он все больше и больше становится обывателем. Но Филип не обращал внимания. Он только усмехался и говорил, что Эмиасу повезло, что у него оказался хоть один респектабельный друг.
  — А как ваш брат относился к роману Эмиаса с Эльзой Грир?
  — Мне почему-то непросто ответить на ваш вопрос. Филипа порой нелегко понять. По-моему, он злился на Эмиаса за то, что тот делает из себя дурака из-за этой девицы. И не раз говорил, что ничего из этого не получится и что Эмиасу суждено об этом пожалеть. И в то же время мне кажется — да я в этом и не сомневаюсь, — что он был доволен, видя Кэролайн униженной.
  У Пуаро поднялись брови.
  — В самом деле?
  — Поймите меня правильно, — ответил Блейк. — Я высказываю только свое мнение, не более того. Так вот, мне кажется, что он был этим доволен. Не знаю, испытывал он такое чувство сознательно или бессознательно. У нас с Филипом мало общего, но мы все-таки родные братья и должны понимать друг друга. Обычно братья знают мысли друг друга.
  — А после трагедии?
  Мередит Блейк покачал головой. Лицо его передернулось судорогой боли.
  — Бедняга Фил. Он был искренне потрясен. И долго не мог прийти в себя. Он был очень привязан к Эмиасу. Преклонялся перед его талантом. Мы с Крейлом одного возраста. А Филип на два года моложе и поэтому всегда смотрел на Эмиаса снизу вверх. Да, для него это был настоящий удар. Он был очень зол на Кэролайн.
  — И он тоже не испытывал никаких сомнений?
  — Ни у кого из нас не было сомнений… — ответил Мередит Блейк.
  Наступило молчание. А затем с грустью и раздражением, свойственным человеку безвольному, Блейк сказал:
  — Все это забыто… кончено. И вот являетесь вы и начинаете раскапывать все заново…
  — Не я. Кэролайн Крейл.
  — Кэролайн? — вытаращил глаза Мередит. — Что вы хотите этим сказать?
  Не сводя с него взгляда, Пуаро ответил:
  — Кэролайн Крейл-младшая.
  Лицо Мередита смягчилось.
  — Ах да, малышка Карла. Я даже не сразу вас понял.
  — Вы решили, что я говорю о самой Кэролайн Крейл? Вы решили, что я говорю о той, кому — как это сказать? — суждено спокойно спать в своей могиле?
  — Не нужно, — вздрогнул Мередит Блейк.
  — Вам известно, что в последнем в своей жизни письме, адресованном ее дочери, она написала, что невиновна?
  Мередит опять вытаращил глаза.
  — Кэролайн так написала? — не мог поверить он.
  — Да. — Помолчав, Пуаро спросил:
  — Вас это удивляет?
  — И вас бы удивило, если бы вы видели ее на суде. Бедное, загнанное в угол, беззащитное существо. Она даже не пыталась бороться.
  — Капитулировала?
  — Нет-нет. Ни в коем случае. Скорей, здесь играло роль сознание того, что она убила человека, которого любила, по крайней мере так мне казалось в ту пору.
  — А сейчас вы сомневаетесь?
  — Написать такую вещь, да еще когда умираешь…
  — Быть может, это была ложь во спасение? — подсказал Пуаро.
  — Может быть, — с сомнением в голосе согласился Мередит. — Но это не похоже на Кэролайн…
  Эркюль Пуаро кивнул. Карла Лемаршан сказала то же самое. Но Карла утверждала это, исходя из детских воспоминаний. А вот Мередит Блейк хорошо знал Кэролайн. Это было первое полученное Пуаро подтверждение того, что мнению Карлы можно доверять.
  Мередит Блейк смотрел на него.
  — Если… Если Кэролайн была невиновна, тогда все это просто безумие! — медленно сказал он. — Только я не вижу другого решения… — Он резко обратился к Пуаро:
  — А вы? Что думаете вы?
  Молчание.
  — Пока, — наконец заговорил Пуаро, — я ничего не думаю. Я только собираю мнения. Хочу знать, что представляла собой Кэролайн Крейл. Каким был Эмиас Крейл. Что представляли собой люди, которые были там в ту пору. Что именно имело место в течение тех двух дней. Вот что мне нужно. Тщательно изучить один за другим все факты. Ваш брат готов мне помочь. Он согласился письменно изложить все события в том порядке, в каком они ему помнятся.
  — Большой пользы вам от него не будет, — резко сказал Мередит Блейк. — Филип — человек занятой. Он старается не держать в памяти события, с которыми покончено. Вполне возможно, что он многое перепутает.
  — Все запомнить трудно, я понимаю.
  — Вот что я вам скажу… — Мередит вдруг умолк, а потом, покраснев, продолжал:
  — Если хотите, я могу сделать то же самое. Тогда вы сможете, так сказать, сверить наши воспоминания, верно?
  — Это было бы замечательно! — с горячностью откликнулся Пуаро. — Какая превосходная мысль!
  — Решено, я пишу. У меня где-то лежат старые дневники. Только имейте в виду, — он смущенно засмеялся, — я не большой литератор. И с орфографией я не в ладах. Надеюсь, вы не будете в претензии?
  — Меня стиль и орфография мало интересуют. Мне нужен простой пересказ того, что вы помните. Кто что сказал, как кто выглядел, что произошло. И не отбирайте, пожалуйста, только то, что кажется важным вам. Все помогает, так сказать, воссоздать атмосферу.
  — Понятно. Должно быть, нелегко представить себе людей и места, которых вы никогда не видели.
  Пуаро кивнул.
  — Я хотел попросить вас еще кое о чем. Олдербери прилегает к вашему поместью, не так ли? Нельзя ли мне побывать там и собственными глазами увидеть, где произошла трагедия?
  — Я могу хоть сейчас проводить вас туда, — ответил Мередит Блейк. — Но, конечно, там многое с тех пор изменилось.
  — Дом не был перестроен?
  — Нет, слава богу, до этого не додумались. Но теперь там нечто вроде общежития, поместье купила какая-то общественная организация. Орды молодых людей наезжают туда на лето, поэтому все комнаты поделены на клетушки, да и само поместье тоже претерпело большие изменения.
  — Вам придется восстановить его в памяти.
  — Постараюсь. Как жаль, что вам не довелось его видеть в былые дни. Это было одно из самых красивых поместий в наших местах.
  Они вышли и начали спускаться вниз по зеленевшей перед домом лужайке.
  — А кто занимался продажей поместья?
  — Опекуны маленькой Карлы. Ей досталось все, чем владел Крейл. Он не оставил завещания, поэтому его состояние должно было автоматически делиться поровну между женой и ребенком. Согласно завещанию Кэролайн, ее доля тоже досталась девочке.
  — И ничего ее сводной сестре?
  — У Анджелы были деньги, оставленные ей ее отцом.
  — Понятно, — кивнул Пуаро. И тут же воскликнул:
  — А куда вы меня ведете? Ведь впереди уже берег моря.
  — Должен объяснить вам нашу географию. Впрочем, через минуту вы сами все поймете. Видите бухту? Она называется Кэмел-Крик и вдается в сторону суши. Похоже на устье реки, а на самом деле это море. Чтобы попасть в Олдербери, нужно пойти направо и обогнуть бухту, но куда проще перебраться с одного берега на другой на лодке. На том берегу и стоит Олдербери. Вот здесь бухта сужается и сквозь деревья просматривается дом.
  Они дошли до небольшого пляжа. На другом берегу была роща, а за ней на вершине холма среди деревьев виднелся белый дом.
  На берегу лежали две лодки. Мередит Блейк, которому попытался было помочь Пуаро, стащил одну из них в воду, и через минуту они уже шли на веслах по направлению к дому.
  — В прежние дни мы всегда пользовались именно этим путем, — пояснил Мередит. — А если был ветер или шел дождь, тогда мы добирались на машине. Там мили три, если ехать кружным путем.
  Он аккуратно пришвартовался вдоль каменного причала на другой стороне залива, а потом пренебрежительно оглядел размещенные на берегу деревянные домики и бетонные террасы.
  — Все это новое. Раньше здесь стоял эллинг для лодок — ветхий сарай — и больше ничего. Можно было пройтись по пляжу и выкупаться вон там, возле скал.
  Он помог Пуаро выбраться из лодки, привязал ее, и они стали подниматься по круто уходящей вверх тропинке.
  — Вряд ли мы кого-нибудь встретим, — сказал он. — В апреле здесь если кто и бывает, то только на пасху. А встретим, не обращайте внимания — я со своими соседями в хороших отношениях. Солнце сегодня греет вовсю. Как летом. Вот и тогда стоял чудесный день. Больше было похоже на июль, чем на сентябрь. С неба лучилось яркое солнце, но дул довольно прохладный ветерок.
  Тропинка, выйдя из рощи, обогнула нагромождение скал.
  — А вон там, — показал Мередит, — Оружейный сад. Мы как раз под ним. Обходим его со стороны моря.
  Тропинка опять пошла среди деревьев, а потом, круто свернув, привела к воротам в высокой каменной ограде. Отсюда наверх пролегла зигзагообразная дорожка, но Мередит открыл калитку, и они очутились за оградой.
  На мгновенье Пуаро ослепил яркий солнечный свет. Оружейный сад расположился на искусственном плато с бойницами в каменной ограде и пушкой. Сад, казалось, навис над морем. Над садом и позади него росли деревья, но со стороны моря не было ничего, кроме ослепительно голубой воды.
  — Привлекательное место, — заметил Мередит. И с презрением кивнул на нечто вроде беседки возле задней стены. — Этого в ту пору, разумеется, не было — только старый сарай, где у Эмиаса хранились краски, пиво в бутылках и несколько садовых стульев. И бетоном все это тоже не было залито. Здесь стояли стол и скамейка — чугунные, но крашеные. Вот и все. Тем не менее больших перемен вроде нет, — завершил он неуверенно.
  — Именно здесь все и произошло? — спросил Пуаро. Мередит кивнул.
  — Скамья была вон там, возле сарая. На ней он и лежал, когда его нашли. Правда, он часто писал полулежа. Откидывался на спинку и смотрел, смотрел… А потом вдруг вскакивал и, как безумный, начинал класть мазки один за другим. — Он помолчал. — Поэтому, когда его нашли, он вовсе не казался мертвым. Спит человек, и все. Откинулся на спинку скамьи и задремал. Этот яд вызывает мгновенный паралич. Человек даже боли не чувствует… Я… Я даже рад был этому…
  — А кто его нашел? — спросил Пуаро, хотя уже знал ответ.
  — Она. Кэролайн. После обеда. Мы с Эльзой, по-моему, последними видели его в живых. Должно быть, яд уже проник в организм. Потому что у него был какой-то странный вид. Я бы предпочел об этом не говорить. Лучше напишу. Мне так легче.
  Он резко повернулся и вышел из Оружейного сада. Пуаро, не говоря ни слова, последовал за ним.
  Они поднялись вверх по зигзагообразной дорожке. Выше была еще одна лужайка, затененная деревьями, там стоял стол и скамейка.
  — И здесь нет больших перемен, — заметил Мередит. — Правда, скамейка не была подделкой под старину, а просто крашеной, чугунной. Сидеть на ней было немного жестко, зато какой вид!
  Пуаро согласился. Сквозь кроны деревьев были видны Оружейный сад и залив.
  — Перед обедом я некоторое время провел здесь, — сказал Мередит. — Деревья тогда еще не разрослись так, как теперь. Были хорошо видны бойницы. На одной из них сидела Эльза, позируя для картины. Она сидела, повернув голову в сторону. Деревья растут быстрее, чем кажется, — еле приметно передернув плечами, пробормотал он. — А может, просто я сам старею. Пойдемте в дом.
  Они продолжали свой путь по дорожке, пока она не привела их прямо к дому. Это был красивый старый дом в стиле эпохи Георгов. К нему уже была сделана пристройка, а на зеленой лужайке перед ним расположились около пятидесяти деревянных домиков.
  — Молодые люди спят здесь, а девушки в большом доме, — объяснил Мередит. — Не думаю, что вас здесь что-либо может заинтересовать. Все комнаты поделены перегородками. Вот здесь когда-то была небольшая теплица. А эти люди построили вместо нее крытую галерею. Им, наверное, нравится проводить здесь свой отдых. Но, конечно, жаль, что они не оставили все как было. — Он круто повернулся. — Обратно пойдем другой дорогой. А то мне всюду мерещится прошлое. Кругом одни привидения.
  Они вернулись к причалу более длинным и петляющим путем. Оба молчали. Пуаро понимал, в каком настроении пребывает его спутник.
  Когда они снова оказались в Хэндкросс-Мэнор, Мередит Блейк вдруг сказал:
  — Знаете, я ведь купил ту картину. Ту самую, которую Эмиас писал. Мне претила мысль о том, что ее продадут только из-за ее скандальной репутации и эти негодяи с их склонностью к патологии будут на нее глазеть Работа в самом деле превосходная. Эмиас говорил, что это его лучшая вещь, и, по-моему, был прав. Практически он ее завершил. Собирался поработать над ней день-другой, не больше. Хотите на нее посмотреть.
  — С удовольствием, — поспешил заверить его Эркюль Пуаро.
  Блейк провел его через холл, вынул из кармана ключ, отпер дверь, и они очутились в довольно большой комнате, где пахло пылью. Окна были закрыты деревянными ставнями Блейк распахнул их. Потом с трудом поднял раму, и в комнату ворвался напоенный весенними ароматами воздух.
  — Вот так-то лучше, — сказал он.
  Он стоял у окна, вдыхая свежий воздух, и Пуаро подошел и встал рядом. Спрашивать, что это за комната, было незачем. Полки были пустыми, но на них еще остались следы от бутылок. Возле одной из стен рядом с раковиной стоял пришедший в негодность химический прибор. На всех вещах лежал толстый слой пыли.
  Мередит Блейк смотрел в окно.
  — С какой легкостью возвращается прошлое, — сказал он — Вот именно здесь я стоял, вдыхая запах цветущего жасмина, и разливался соловьем о моих необыкновенных снадобьях и настойках.
  Пуаро машинально протянул в окно руку и отломил покрытую листьями ветку жасмина.
  Мередит Блейк решительными шагами подошел к стене, на которой висела укутанная от пыли в простыню картина. И дернул простыню за край.
  У Пуаро перехватило дыхание. До сих пор ему довелось видеть четыре картины, написанные Эмиасом Крейлом: две в Тейтовской галерее, одну у лондонского торговца картинами и еще натюрморт с розами. А сейчас перед ним была картина, которую художник считал лучшей из своих работ; он еще раз убедился, каким превосходным мастером был Крейл.
  Картина была написана в характерной для него манере и казалась покрытой глянцем. На первый взгляд она напоминала плакат — такими кричащими были ее краски. На ней была изображена девушка в ярко-желтой рубашке и темно-синих брюках. Залитая ярким светом солнца, она сидела на серой стене на фоне ярко-голубого моря. Таких обычно изображают на рекламных щитах.
  Но первое впечатление было обманчивым. В картине была едва приметная искаженность: чуть больше, чем нужно, блеска и света. Что же касается девушки…
  Она была сама жизнь. Здесь было все, что можно ждать от жизни, юности, кипучей энергии. Сияющие лицо и глаза…
  Столько жизни! Столько юной страсти! Вот что видел Эмиас Крейл в Эльзе Грир, которая сделала его слепым и глухим по отношению к такому благородному созданию, каким была его жена. Эльза была жизнь, юность.
  Идеальное, с тонкой и стройной фигурой существо, голова вскинута, взгляд самонадеянный и торжествующий. Смотрит на вас, разглядывает, ждет…
  Эркюль Пуаро вскинул руки.
  — Изумительно… Да, изумительно…
  — Она была такой молодой, — взволнованно прошептал Мередит Блейк.
  Пуаро кивнул.
  «Что имеют в виду большинство людей, когда говорят „такая молодая“? — думал он. — Такая невинная, такая трогательная, такая беспомощная? Но молодость — это дерзость, это сила, это энергия — и жестокость! И еще одно — молодость легкоранима».
  Вслед за Блейком он пошел к выходу. Интерес Пуаро к Эльзе Грир возрос. Следующий визит он нанесет ей. Что Сделали годы с этим пылким, страстным, дерзким существом?
  Он еще раз посмотрел на картину.
  Эти глаза, они следят за ним… Хотят ему что-то сказать…
  Но если он не поймет, что они хотят ему сказать? Сможет ли это сделать сама женщина? Или эти глаза пытаются сказать нечто, чего их владелица не знает?
  Такая самонадеянность, такое предвкушение торжества.
  Но тут вмешалась Смерть и выхватила жертву из этих жадных, нетерпеливых юных рук…
  И свет погас в этих горящих от торжества глазах. Какие теперь глаза у Эльзы Грир?
  Он вышел из комнаты, бросив на картину последний взгляд.
  «Она была чересчур жизнерадостной», — подумал он.
  И ему стало… чуть страшно.
  Глава VIII
  Третий поросенок устроил пир горой…
  Окна дома на Брук-стрит украшали ящики с тюльпанами. А когда открылась входная дверь, от стоявшей в холле огромной вазы с цветами поплыл аромат душистой белой сирени.
  Пожилой дворецкий принял у Пуаро шляпу и палку. Их тотчас перехватил появившийся откуда-то лакей, а дворецкий почтительно пробормотал:
  — Не угодно ли следовать за мной, сэр?
  Вслед за ним Пуаро пересек холл и спустился на три ступеньки вниз. Отворилась дверь, дворецкий четко и ясно произнес его имя и фамилию.
  Затем дверь закрылась, со стула возле горящего камина поднялся и пошел ему навстречу высокий худощавый человек.
  Лорду Диттишему было около сорока. И был он не только пэр Англии, но и поэт. Две его экстравагантные стихотворные пьесы ценой немалых расходов были поставлены на сцене и имели succes destime1047. У него был довольно выпуклый лоб, острый подбородок, чудесные глаза и удивительно красивый рот.
  — Прошу садиться, мсье Пуаро, — сказал он. Пуаро сел и взял предложенную хозяином сигарету.
  Лорд Диттишем закрыл коробку, зажег спичку, подождал, пока Пуаро прикурит, и только тогда сел сам и задумчиво посмотрел на гостя.
  — Насколько я понимаю, вы пришли повидаться с моей женой, — сказал он.
  — Леди Диттишем любезно согласилась меня принять, — подтвердил Пуаро.
  — Понятно. Наступило молчание.
  — Вы, надеюсь, не возражаете, лорд Диттишем? — рискнул спросить Пуаро.
  Худое сонное лицо вдруг расцвело в улыбке.
  — Кто в наши дни, мсье Пуаро, принимает всерьез возражения мужа?
  — Значит, вы против?
  — Нет, не могу сказать, что я против. Но, должен признаться, я несколько опасаюсь того эффекта, который произведет на мою жену беседа с вами. Позвольте быть предельно откровенным. Много лет назад, когда моя жена была совсем юной, на ее долю выпало тяжкое испытание. Я считал, что она оправилась от потрясения и забыла о случившемся. И вот являетесь вы. Боюсь, ваши вопросы пробудят старые воспоминания.
  — Очень жаль, — сочувственно произнес Пуаро.
  — Я плохо представляю, каков будет результат.
  — Могу заверить вас, лорд Диттишем, что я сделаю все возможное, чтобы не расстроить леди Диттишем. Она, судя по всему, человек хрупкий и нервный.
  И вдруг, к удивлению Пуаро, его собеседник расхохотался.
  — Кто, Эльза? — спросил он. — Да у Эльзы сил как у лошади.
  — В таком случае… — Пуаро дипломатически умолк. Эта ситуация показалась ему любопытной.
  — Моя жена, — сказал лорд Диттишем, — способна пережить любое потрясение. Меня интересует, знаете ли вы, почему она согласилась встретиться с вами?
  — Из любопытства? — безмятежно предположил Пуаро.
  Что-то похожее на уважение мелькнуло в глазах хозяина дома.
  — А, значит, вы это понимаете?
  — Разумеется. Женщина не способна отказаться от возможности поговорить с частным детективом. Мужчина пошлет его к черту.
  — Есть и женщины, которые могут послать его к черту.
  — Но не раньше, чем побеседуют с ним.
  — Возможно. — Лорд Диттишем помолчал. — Кому нужна эта книга?
  Эркюль Пуаро пожал плечами.
  — Одни воскрешают былые мотивы, воссоздают былые интермедии, возрождают былые костюмы. А другие восстанавливают в памяти былые преступления.
  Лорд Диттишем презрительно скривился.
  — Можете относиться к этому как угодно, но человеческую натуру не изменить. Убийство — это драма. А люди жаждут драмы.
  — Это так, — согласился лорд Диттишем.
  — Поэтому, как вы понимаете, — сказал Пуаро, — книга будет написана. В мои же обязанности входит присмотреть за тем, чтобы в ней не было грубых ошибок или искажений известных фактов.
  — Я всегда считал, что факты являются общественным достоянием.
  — Факты, но не их интерпретация.
  — Что вы имеете в виду, мсье Пуаро? — резко спросил Диттишем.
  — Дорогой лорд Диттишем, разве вам не известно, что существуют многочисленные возможности подхода к историческому факту. Возьмем пример: сколько книг написано о королеве Марии Стюарт, где она представлена то мученицей, то бесчестной и распутной женщиной, то простодушной святой, то убийцей и интриганкой, то жертвой обстоятельств и судьбы! Выбирайте, что хотите.
  — А в данном случае? Крейла убила его жена — это по крайней мере доказано. Во время судебного процесса моя жена подверглась незаслуженным оскорблениям. Ей приходилось тайно выбираться из здания суда. Общественное мнение явно было враждебным к ней.
  — Англичане, — сказал Пуаро, — люди высокой нравственности.
  — Верно, будь они прокляты! — подтвердил лорд Диттишем. И не сводя с Пуаро глаз, спросил:
  — А вы лично?
  — Я, — ответил Пуаро, — веду очень добродетельную жизнь. Но это отнюдь не то же самое, что быть человеком высокой нравственности.
  — Порой я задумываюсь, — сказал лорд Диттишем, — что на самом деле представляла собой миссис Крейл. Все эти разговоры об оскорбленных чувствах жены. По-моему, за этим кроется нечто иное.
  — Об этом может знать ваша жена, — заметил Пуаро.
  — Моя жена, — отозвался лорд Диттишем, — ни разу не вспомнила о случившемся.
  Пуаро с интересом взглянул на него.
  — Я начинаю понимать…
  — Что вы начинаете понимать? — резко перебил его Диттишем.
  — Творческое воображение поэта… — с поклоном ответил Пуаро.
  Лорд Диттишем встал и позвонил в звонок.
  — Моя жена вас ждет, — резко сказал он. Дверь отворилась.
  — Вы звонили, милорд?
  — Проводите мсье Пуаро к леди Диттишем.
  Два пролета лестницы наверх, мягкий ковер, приглушенный свет. Все свидетельствует о деньгах. Меньше о вкусе. Суровая простота в комнате лорда Диттишема. Но в остальной части дома царила роскошь. Все самое лучшее. Не обязательно самое броское. Просто «цена не имеет значения» и отсутствие воображения.
  «Устроил пир горой? Да, горой!» — заметил про себя Пуаро.
  Комната, куда его ввели, оказалась небольшой. Главная гостиная была на втором этаже. А это была личная гостиная хозяйки дома, которая стояла у камина, когда ей доложили о приходе Пуаро.
  Ему опять вспомнилась фраза: Она умерла молодой…
  Мысленно повторяя эти слова, он смотрел на Эльзу Диттишем, которая когда-то была Эльзой Грир.
  Он никогда не узнал бы в ней той, что была на картине, которую показал ему Мередит Блейк. Там она была воплощением юности, воплощением энергии. Здесь же юности не было, быть может, не было никогда. Зато теперь он увидел то, чего не увидел в картине Крейла: Эльза была красивой женщиной. Да, навстречу ему шла настоящая красавица. И, разумеется, совсем еще молодая. Сколько ей? Не больше тридцати шести, если, когда случилась трагедия, ей было всего двадцать. Ее темные волосы были безупречно уложены на идеальной головке, черты лица были почти классическими, грим наложен очень умело.
  Ему вдруг стало не по себе. Наверное, по вине старого мистера Джонатана, рассуждавшего о Джульетте… Никакой Джульетты здесь нет, впрочем, можно ли представить себе Джульетту уцелевшей и примирившейся, что нет ее Ромео?.. Разве сущность Джульетты не в том, что ей суждено было умереть юной?
  Эльза Грир осталась жива…
  Она обращалась к нему, произнося слова ровным, даже монотонным голосом:
  — Я так заинтригована, мсье Пуаро. Садитесь, пожалуйста, и скажите, чем я могу быть вам полезна.
  «Она вовсе не заинтригована, — подумал он. — Ничто не способно ее заинтриговать».
  Большие серые глаза, похожие на мертвые озера. Пуаро в очередной раз прикинулся иностранцем.
  — Я в замешательстве, мадам, в полнейшем замешательстве, — воскликнул он.
  — Почему?
  — Потому что я понял, что это… это воссоздание былой трагедии может оказаться исключительно болезненным для вас!
  Ее это, похоже, позабавило. Да, именно позабавило. Она явно смеялась над его страхами.
  — Наверное, это мой муж вас надоумил? Он ведь встретил вас, когда вы приехали? Он ничего не понимает. И никогда не понимал. Я вовсе не такая чувствительная, какой он меня представляет. — Ее по-прежнему забавляла создавшаяся ситуация. — Мой отец был простым рабочим, но сумел выйти в люди и скопить состояние. Для этого нужно быть толстокожим. Я такая же.
  «Да, это правда, — подумал Пуаро. — Нужно быть толстокожей, чтобы поселиться в доме Кэролайн Крейл».
  — Так чем же я могу вам помочь? — повторила леди Диттишем.
  — Вы уверены, мадам, что вам не будет больно обсуждать прошлое?
  На секунду она задумалась, и Пуаро вдруг пришло в голову, что леди Диттишем — человек искренний. Она способна солгать из необходимости, но не ради корысти.
  — Нет, больно не будет, — задумчиво сказала леди Диттишем. — Признаться, я бы даже не возражала, чтобы стало больно.
  — Почему?
  — Так глупо никогда ничего не чувствовать… — раздраженно ответила она.
  И снова Эркюль Пуаро подумал; «Да, Эльза Грир умерла…»
  А вслух сказал:
  — В таком случае, леди Диттишем, моя задача становится куда проще.
  — Что именно вас интересует? — весело спросила она.
  — У вас хорошая память, мадам?
  — По-моему, неплохая.
  — И вы убеждены, что вам не будет больно вести подробный разговор о тех днях?
  — Ничуть. Боль испытываешь, только когда ее причиняют.
  — Да, я знаю, некоторые люди мыслят именно так.
  — А Эдвард — мой муж — совершенно не способен этого понять, — сказала леди Диттишем. — Он считает, что судебный процесс, например, был для меня тяжким испытанием.
  — А разве нет?
  — Нет, я даже получила от этого удовольствие, — ответила Эльза Диттишем, и в ее голосе слышался отзвук испытанного когда-то удовлетворения. — Господи, чего только не делал со мной этот негодяй Деплич! — продолжала она. — Это сущий дьявол! Но мне нравилось сражаться с ним. Он так и не сумел со мной справиться.
  Она с улыбкой посмотрела на Пуаро.
  — Надеюсь, я не разрушила ваших иллюзий? Двадцатилетняя девчонка, я должна была бы умирать от стыда. Но такого не случилось. Мне было наплевать, что обо мне говорили. Я хотела только одного.
  — Чего же именно?
  — Чтобы ее повесили, разумеется, — ответила Эльза Диттишем.
  Он обратил внимание на ее руки — красивые, с длинными острыми ногтями. Руки хищницы.
  — Вы считаете меня мстительной? Да, я готова мстить за любую нанесенную мне обиду. Та женщина была просто гадиной. Она знала, что Эмиас меня любит, что он собирается ее бросить, и убила его только из-за того, чтобы он мне не достался.
  Она посмотрела Пуаро в глаза.
  — Вам такое поведение не кажется недостойным?
  — А вы не понимаете, что существует ревность, и не испытываете участия к людям, ею одержимым?
  — Нет, не испытываю. Если игра проиграна, значит, проиграна. Не можешь удержать мужа при себе, отпусти его на все четыре стороны. Мне не знакомо чувство собственника.
  — Может, вы думали бы иначе, если бы стали женой Крейла.
  — Не думаю. Мы не были… — Она вдруг одарила Пуаро улыбкой. Ее улыбка, почувствовал он, немного пугала, потому что никак не была отражением тех чувств, которые она в эту минуту испытывала. — Мне хотелось бы, чтобы вы поняли раз и навсегда, — сказала она, — что Эмиас Крейл не совращал невинной девушки. Все было вовсе не так! Из нас двоих вина лежит на мне. Я встретила его на приеме и влюбилась в него. Я поняла, что хочу, чтобы он принадлежал мне…
  Пародия, чудовищная пародия, но:
  
  И я сложу всю жизнь к твоим ногам
  И за тобой пойду на край Вселенной1048
  
  — Несмотря на то что он был женат?
  — Посторонним вход воспрещен? Чтобы удержаться от поступка, в жизни требуется нечто большее, чем напечатанное в типографии объявление. Если он несчастлив со своей женой и может быть счастлив со мной, то почему нет? Живем ведь только раз.
  — Но говорят, он был счастлив в своей семейной жизни.
  — Нет, — покачала головой Эльза. — Они жили как кошка с собакой. Она все время придиралась к нему. Она была… О, она была страшной женщиной!
  Она встала и закурила сигарету.
  Может, я несправедлива к ней, — чуть улыбнулась она, — но я и вправду считаю ее гадким существом.
  — Это была большая трагедия, — задумчиво заметил Пуаро.
  — Да, большая трагедия.
  И вдруг она резко повернулась, выражение смертельной скуки исчезло, и лицо ее оживилось.
  — Меня убили, понимаете? Убили. С тех пор не было ничего, совершенно ничего. — Голос у нее упал. — Пустота! — Она раздраженно махнула рукой. — Я музейный экспонат из аквариума!
  — Неужто Эмиас Крейл для вас так много значил? Она кивнула. Кивнула как-то по-странному доверительно, даже трогательно.
  — По-моему, я всегда страдала ограниченностью, — хмуро призналась она. — Наверное, нужно было… заколоться кинжалом, как Джульетта. Но поступить так значило бы признать, что ты уже ни на что не годна, что жизнь с тобой расправилась!
  — А вместо этого?
  — Стоит только справиться с бедой, как у тебя будет все. Я справилась. Беда ушла. Я решила найти что-то новое.
  Да, новое. Пуаро почти видел, как она изо всех сил старается осуществить задуманное. Видел, как она, красивая, богатая и соблазнительная, жадными, хищными руками пытается отхватить кусок повкуснее, чтобы было чем заполнить пустоту в своей жизни. Ей требовались герои — вот она и вышла замуж за знаменитого авиатора, потом за путешественника, рослого и сильного Арнольда Стивенсона, вероятно, внешне напоминавшего Эмиаса Крейла, а потом снова обратилась к творческой личности — Диттишему!
  — Я никогда не была лицемерной, — говорила Эльза Диттишем. — Есть испанская поговорка, которая мне всегда нравилась. Бери, чего хочешь, но плати сполна, говорит бог. Я так и поступала. И всегда была готова платить сполна.
  — Но ведь есть вещи, которые нельзя купить, — заметил Пуаро.
  Она смерила его внимательным взглядом.
  — Я не имею в виду только деньги.
  — Конечно, конечно. Я понимаю, что вы имеете в виду, — откликнулся Пуаро. — Но существуют вещи, которые не подлежат продаже.
  — Глупости!
  Он чуть приметно улыбнулся. В ее голосе послышалась заносчивость фабричной девчонки, которая сумела разбогатеть.
  Эркюль Пуаро вдруг испытал прилив жалости. Он взглянул на гладкое, без возраста лицо, усталые глаза и вспомнил девушку на картине Эмиаса Крейла…
  — Расскажите мне подробнее про эту книгу, — сказала Эльза Диттишем. — Почему ее решили издать? Чья это была мысль?
  — О дорогая леди, обычная цель издателей: потрафить публике, подав вчерашние сенсации под сегодняшним соусом!
  — Но не вы ее автор?
  — Нет, я только эксперт по преступлениям.
  — Вы хотите сказать, что, издавая подобные книги, они с вами консультируются?
  — Не всегда. Но на этот раз ко мне действительно обратились.
  — Кто именно?
  — Мне предстоит — как это сказать? — просмотреть рукопись по просьбе заинтересованной стороны.
  — Кто эта заинтересованная сторона?
  — Мисс Карла Лемаршан.
  — Кто это?
  — Дочь Эмиаса и Кэролайн Крейл.
  Эльза с минуту смотрела на Пуаро непонимающим взглядом.
  — Ах да, конечно, ведь был ребенок, — вспомнила она. — Она, наверное, уже взрослая?
  — Да. Ей двадцать один год.
  — И какая же она из себя?
  — Высокая, темноволосая и, по-моему, красивая. В ней чувствуется личность.
  — Хотелось бы посмотреть на нее, — задумчиво сказала Эльза.
  — Она может отказаться от встречи с вами.
  — Почему? — удивилась Эльза. — Ах да. Но ведь это чепуха. Разве она может что-нибудь помнить? Ей тогда, должно быть, и шести не было.
  — Она знает, что ее мать судили за убийство ее отца.
  — И она полагает, что это по моей вине?
  — Вполне возможно.
  Эльза пожала плечами.
  — Какая глупость! Если бы Кэролайн вела себя разумно…
  — Значит, вы считаете, что на вас нет ответственности?
  — Конечно. Мне нечего стыдиться. Я его любила. Я могла бы сделать его счастливым. — Она посмотрела на Пуаро. Ее лицо дрогнуло, и он вдруг увидел девушку с картины. — Если бы я могла заставить вас понять… Если бы вы могли взглянуть на происшедшее с моей точки зрения… Если бы вы знали…
  Пуаро наклонился вперед.
  — Именно этого я и хочу. Видите ли, мистер Филип Блейк, который присутствовал в доме Крейлов в ту пору, пишет для меня подробный отчет обо всем, что произошло. Мистер Мередит Блейк пообещал сделать то же самое. Если бы и вы…
  Эльза Диттишем глубоко вздохнула.
  — Эти двое! — с презрением сказала она. — Филип никогда не отличался большим умом. Мередит крутился возле Кэролайн. Он был довольно славный человек. Но из их отчетов вы ничего толком не узнаете.
  Он следил за ней, видел, как она оживилась, видел, как мертвая женщина превращается в живую.
  — Хотите знать правду? — быстро и чуть ли не с яростью спросила она. — Не для публикации. Только для себя…
  — Я обещаю вам ничего не публиковать без вашего согласия.
  — Мне хотелось бы написать правду… — Минуту-другую она молчала, думая о чем-то своем. Он видел, как смягчилось ее лицо, помолодело, видел, как она ожила, когда в ее жизнь снова вошло прошлое.
  — Вернуться в прошлое, описать его… Объяснить вам, что она собой… — Глаза ее загорелись. Дыхание участилось. — Она убила его. Она убила Эмиаса. Эмиаса, который хотел жить… наслаждаться жизнью. Ненависть не должна быть сильнее любви, но ее ненависть была сильнее. И моя ненависть к ней… Я ее ненавижу, ненавижу, ненавижу…
  Она подошла к нему, наклонилась и схватила его за рукав.
  — Вы должны понять, — настойчиво попросила она, — какие чувства мы с Эмиасом испытывали друг к другу. Сейчас я кое-что вам покажу.
  Она бросилась к маленькому бюро, открыла потайной ящик.
  Потом вернулась к Пуаро. В руках у нее было измятое письмо, на котором даже выцвели чернила. Она сунула его Пуаро, и ему почему-то вдруг вспомнилась когда-то встреченная им маленькая девочка, которая вот так же сунула ему одно из своих сокровищ — ракушку, подобранную где-то на пляже и ревностно хранимую. Точно так же девочка отошла в сторону и стала следить за ним. Гордая, испуганная, она зорко наблюдала за реакцией на ее сокровище.
  Она развернул свернутую вчетверо страничку.
  «Эльза, дитя мое изумительное! Никогда еще не существовало ничего столь прекрасного. И все же я боюсь — я пожилой человек с отвратительным характером, который не знает, что такое постоянство. Не верь мне, не облекай меня своим доверием — я дурной человек, но хороший художник. Самое лучшее, что есть во мне, принадлежит искусству. Поэтому не говори потом, что я тебя не предупреждал.
  Любимая моя, все равно ты будешь моей. Ради тебя я готов продать душу дьяволу, и ты это знаешь. Я напишу твой портрет, который заставит весь мир ахнуть от изумления. Я схожу с ума по тебе. Я не могу спать, не могу есть. Эльза, Эльза, Эльза, я твой навеки, твой до конца Дней моих. Эмиас».
  Чернила выцвели, бумага крошится. Но слова живут, вибрируют… Как шестнадцать лет назад.
  Он посмотрел на женщину, которой было адресовано это письмо.
  Этой женщины больше не существовало.
  Перед ним сидела юная влюбленная девушка.
  И снова ему пришла на память Джульетта…
  Глава IX
  Четвертый поросенок ложки не получил ни одной…
  — Могу я спросить зачем, мсье Пуаро?
  Эркюль Пуаро не сразу ответил на вопрос. Он чувствовал, как внимательно смотрят на него с морщинистого личика серые с хитринкой глаза.
  Он поднялся на верхний этаж скромного дома, принадлежавшего компании «Джиллеспай билдингс», которая явилась на свет божий, чтобы сдавать внаем жилую площадь одиноким женщинам, и постучал в дверь квартиры № 584.
  Здесь в крайне ограниченном пространстве, а точнее, в комнате, служившей ей спальней, гостиной, столовой и, поскольку там же стояла газовая плита, кухней, к которой примыкала сидячая ванна и прочие службы, обитала мисс Сесили Уильямс.
  Хоть обстановка и была убогой, тем не менее она несла на себе отпечаток личности мисс Уильямс.
  Стены были выкрашены светло-серой клеевой краской, и на них было развешано несколько репродукций. Данте, встречающий Беатрису на мосту, картина, когда-то описанная ребенком как «слепая девочка, сидящая на апельсине», и названная почему-то «Надежда». Еще были две акварели с видами Венеции и выполненная сепией копия «Весны» Боттичелли. На комоде стояло множество выцветших фотографий, если судить по прическам — двадцати-тридцатилетней давности.
  Ковер на полу был потерт, обивка убогой мебели лоснилась. Эркюлю Пуаро стало ясно, что Сесили Уильямс живет на мизерные средства. Здесь не устроишь пира горой. Этот поросенок «ложки не получил ни одной».
  Резким, категорическим и настойчивым голосом мисс Уильямс повторила свой вопрос:
  — Вам требуются мои воспоминания о деле Крейлов? А зачем, могу я спросить?
  Друзья и сослуживцы Эркюля Пуаро в те минуты, когда он доводил их до белого каления, говорили про него, что он предпочитает ложь правде и будет из кожи лезть вон, чтобы добиться своей цели с помощью тщательно продуманных ложных утверждений, нежели довериться голой правде.
  Но в данном случае он не долго думал. Эркюль Пуаро не был выходцем из тех бельгийских или французских семей, где у детей была английская гувернантка, но он среагировал так же просто, как мальчишки, когда их в свое время спрашивали: «Ты чистил зубы нынче утром, Хэролд (Ричард или Энтони)?» На секунду им хотелось соврать, но они тут же спохватывались и робко признавались: «Нет, мисс Уильямс».
  Ибо мисс Уильямс обладала тем загадочным свойством, каким должен обладать любой хороший педагог, — авторитетом! Когда мисс Уильямс говорила: «Пойди и помой руки, Джоан» или «Я надеюсь, что ты прочтешь эту главу про поэтов Елизаветинской эпохи и сумеешь ответить мне на вопросы», ее беспрекословно слушались. Мисс Уильямс и в голову не приходило, что ее могут ослушаться.
  Поэтому в данном случае Эркюль Пуаро не стал рассказывать о готовящейся книге о былых преступлениях, а просто поведал об обстоятельствах, ради которых Карла Лемаршан прибегла к его услугам.
  Маленькая пожилая особа в аккуратном, хотя и поношенном платье выслушала его внимательно.
  — Мне очень интересно узнать о судьбе этой девочки, услышать, какой она стала, — сказала она.
  — Она стала очаровательной женщиной с весьма твердым характером.
  — Отлично, — коротко отозвалась мисс Уильямс.
  — А также, могу добавить, весьма настойчивой. Она не из тех, кому легко отказать или от кого легко отделаться.
  Бывшая гувернантка задумчиво кивнула головой.
  — Есть ли у нее склонность к искусству? — спросила она.
  — По-моему, нет.
  — И то слава богу, — сухо заметила мисс Уильямс.
  Ее тон не позволял сомневаться в отношении мисс Уильямс ко всем художникам без исключения.
  — Из вашего повествования я делаю вывод, — добавила она, — что она больше похожа на свою мать, чем на отца.
  — Вполне возможно. Вы сможете сказать мне об этом, когда ее увидите. Вам бы хотелось повидаться с ней?
  — Сказать по правде, очень. Всегда интересно посмотреть, во что превратился ребенок, которого я когда-то знала.
  — Когда вы ее видели в последний раз, она ведь была совсем малышкой?
  — Ей было пять с половиной лет. Очаровательный ребенок. Пожалуй, чересчур тихий. Задумчивый. Любила играть одна. Нормальный и неизбалованный ребенок.
  — Счастье, что она была такой маленькой, — заметил Пуаро.
  — Да, конечно. Будь она старше, потрясение, испытанное из-за этой трагедии, могло иметь очень дурной эффект.
  — Тем не менее, — сказал Пуаро, — эта трагедия чем-то все-таки на ней отозвалась. Как бы мало девочка ни понимала или сколько бы ей ни позволялось понимать, существовавшая в доме атмосфера тайны и отговорок, а также тот факт, что девочку вдруг насильно заставили покинуть родные места, могли оказать пагубное влияние на ребенка.
  — Вполне возможно, но не обязательно пагубное, как вы предполагаете, — задумчиво ответила мисс Уильямс.
  — Прежде чем мы оставим тему Карлы Лемаршан, то есть маленькой Карлы Крейл, мне хотелось бы задать вам один вопрос. Только вы можете на него ответить.
  — Да? — Голос ее был ровным, она только спрашивала, и все.
  Пуаро отчаянно жестикулировал в надежде быть более убедительным.
  — Есть нюанс, который не поддается определению, но мне все время кажется, что, когда я упоминаю о девочке, никто о ней не помнит. В ответ я слышу удивленный возглас, словно тот, с кем я разговариваю, успел забыть, что вообще существовал ребенок. Скажите мне, мадемуазель, не странно ли это? В подобных обстоятельствах ребенок важен даже не сам по себе, он есть лицо, от которого много зависит. У Эмиаса Крейла, возможно были причины бросить или не бросить жену. Ибо обычно когда распадается брак, ребенок играет очень важную роль. Здесь же о ребенке словно забыли. Мне это странно.
  — Вы попали в точку, мсье Пуаро, — тотчас откликнулась мисс Уильямс. — Вы совершенно правы. Отчасти именно поэтому я и сказала сейчас, что новая обстановка могла в некотором отношении оказаться для Карлы полезной. С годами она могла бы очень страдать от отсутствия у нее настоящего дома.
  Она наклонилась вперед и заговорила медленно и осторожно:
  — За годы моей работы я, естественно, часто сталкивалась с различными аспектами проблемы «дети — родители». Дети, большинство детей, я бы сказала, страдают от чрезмерного внимания со стороны родителей. Родители чересчур любят своих детей, чересчур следят за ними. Ребенок же тяготится этой заботой, старается от нее отделаться, освободиться из-под опеки. Ситуация осложняется, когда в семье только один ребенок, которого мать просто терроризирует. Часто это способствует тому, что между мужем и женой возникают трения. Мужу не нравится, что главная забота не о нем, он ищет утешения — или, скорей, лести и внимания — на стороне, и рано или поздно родители разводятся. Самое лучшее для ребенка, я убеждена, — это то, что я называю здоровым отсутствием родительской заботы. Обычно так и бывает в семьях, где много детей и мало денег. На детей не обращают внимания, потому что матери некогда ими заниматься. Они знают, что их любят, и их не беспокоит отсутствие бурных проявлений этой любви.
  Но есть и другой аспект проблемы. Бывают супружеские пары, где муж и жена так довольны друг другом, так влюблены друг в друга, что не замечают собственное дитя. В этом случае ребенок начинает обижаться, чувствует, что им пренебрегают. Я ни в коем случае не говорю об отсутствии родительской заботы. Миссис Крейл, например, была, что называется, образцовой матерью, постоянно пеклась о благополучии маленькой Карлы, о ее здоровье, часто играла с ней, в отношениях с ребенком оставалась доброй и веселой. Но мысленно миссис Крейл была всегда рядом с мужем. Она растворилась в нем, жила ради него. — Мисс Уильямс помолчала минуту, а затем тихо добавила:
  — В этом, по-моему, и есть оправдание тому, что она в конце концов совершила.
  — Вы хотите сказать, — спросил Эркюль Пуаро, — что они были больше похожи на возлюбленных, нежели на мужа и жену?
  — Можно сказать и так, — хмуро согласилась мисс Уильямс, которой явно пришлось не по вкусу подобное заключение.
  — И он любил ее не меньше, чем она его?
  — Они были любящей парой. Но он был мужчина и вел себя как мужчина.
  Мисс Уильямс вложила в последнюю фразу отчетливо викторианский подтекст.
  — Мужчины… — начала мисс Уильямс, но умолкла. Она произнесла слово «мужчины» с тем выражением, с каким богатый помещик произносит слово «большевики», а настоящий коммунист — «капиталисты».
  Старая дева, которая всю жизнь провела в гувернантках, сделалась ярой феминисткой. Послушав ее, можно было не сомневаться, что для мисс Уильямс все мужчины были ее заклятыми врагами.
  — Вы не любите мужчин? — спросил Пуаро.
  — Все лучшее на свете принадлежит мужчинам, — сухо ответила она. — Надеюсь, так будет не всегда.
  Эркюль Пуаро пристально на нее посмотрел. Он ясно представил себе, как мисс Уильямс во имя идеи методично и старательно приковывает себя цепью к поручню, а потом решительно отказывается принимать пищу. Но, тут же перейдя от общего к частному, он спросил:
  — Вам не нравился Эмиас Крейл?
  — Да, мистер Крейл мне не нравился. И его поведение я не одобряла. Будь я его женой, я бы его бросила. Есть вещи, с которыми женщина не должна мириться.
  — А миссис Крейл с ними мирилась?
  — Да.
  — Вы считали, что она поступала не правильно?
  — Да. Женщина должна уважать себя и не позволять другим себя унижать.
  — Вы когда-нибудь говорили что-либо подобное миссис Крейл?
  — Разумеется, нет. Я не имела на это права. Меня наняли обучать Анджелу, а не давать ненужные советы миссис Крейл. С моей стороны это было бы крайне бестактно.
  — Вам нравилась миссис Крейл?
  — Очень. — В ее ровном голосе послышались теплота и искренность. — Мне она очень нравилась, и мне было очень ее жаль.
  — А ваша ученица Анджела Уоррен?
  — Удивительно яркая девочка — одна из самых ярких моих учеников. Умница. Недисциплинированная, вспыльчивая, с ней порой трудно было справиться, но прекрасная душа.
  Помолчав, она продолжала:
  — Я всегда считала, что она сумеет в жизни чего-то добиться. И оказалась права! Вы читали ее книгу о Сахаре? А какие захоронения она нашла во время раскопок в Фаюме! Да, я горжусь Анджелой. Я не долго пробыла в Олдербери — два с половиной года, — но мне приятно думать, что я стимулировала ее интеллект и привила ей вкус к археологии.
  — Кажется, было решено продолжить ее образование в частной школе, — пробормотал Пуаро. — Вам, наверное, это пришлось не по душе?
  — Как раз наоборот, мсье Пуаро. Я была совершенно согласна с подобным решением. — Помолчав, она продолжала:
  — Я вам все объясню. Анджела была очень хорошей девочкой, очень хорошей — душевной и импульсивной, — но в то же время трудным ребенком. Она была в переходном возрасте. В этот период девочка испытывает в себе неуверенность: она еще не женщина, но уже и не ребенок. Анджела могла быть рассудительной и зрелой — взрослой, можно сказать, — а через минуту превращалась в сорванца, проказничала, грубила, теряла самообладание. Девочки в этом возрасте ужасно обидчивы. Они не терпят никаких возражений, злятся, если к ним относятся, как к детям, и стесняются, если с ними обращаются, как со взрослыми. Анджела пребывала в таком состоянии. Она вдруг вспыхивала и обижалась, если ее дразнили, и целыми днями ходила мрачной и хмурой, потом снова делалась веселой, лазила по деревьям, бегала с соседскими мальчишками, никого не желая слушаться. Мисс Уильямс опять помолчала.
  — Для девочки в этом возрасте школа очень полезна. Она дает возможность позаимствовать кое-что у подруг, а строгая дисциплина помогает стать полноправным членом общества. Домашние условия Анджелы никак нельзя было назвать идеальными. Во-первых, миссис Крейл исполняла все ее прихоти. Стоило Анджеле пожаловаться, как она тотчас становилась на ее сторону. В результате Анджела считала, что имеет право претендовать на время и внимание сестры, и именно из-за этого у нее бывали стычки с мистером Крейлом. Тот, естественно, был уверен, что главное внимание должно уделяться ему, и не терпел никаких возражений. На самом деле он очень любил Анджелу — они дружили и пикировались вполне по-приятельски, но порой мистер Крейл обижался на чрезмерную привязанность миссис Крейл к Анджеле. Как все мужчины, он тоже был избалованным ребенком и требовал, чтобы все суетились вокруг него. Потом у них с Анджелой вспыхивала действительно крупная ссора, и опять миссис Крейл принимала сторону Анджелы. Тогда он приходил в ярость. С другой стороны, если она поддерживала его, то неистовствовала Анджела. Именно в таком случае Анджела снова превращалась в маленькую девочку и позволяла себе сделать ему какую-нибудь пакость. Он имел привычку пить свое пиво залпом, и однажды она подсыпала ему в стакан соли. Его вырвало, и он долго не мог успокоиться. А окончательно обострилась ситуация, когда она подложила ему в постель слизняков. Он совершенно не выносил слизняков. Он вышел из себя и заявил, что девочку следует отправить в частную школу. Сказал, что больше не намерен терпеть подобные выходки. Анджела очень расстроилась, хотя не раз сама выражала желание поехать в пансионат, и сочла себя ужасно обиженной. Миссис Крейл не хотела отпускать ее, но на сей раз позволила себя убедить, по-моему, в основном потому, что я всерьез поговорила с ней на эту тему. Я обратила ее внимание на то, что это пойдет Анджеле только на пользу и что девочке не мешает побыть некоторое время вне дома. Поэтому было решено, что осенью она отправится в Хелстон — превосходную школу на южном побережье. Но миссис Крейл все лето была обеспокоена этим обстоятельством. И Анджела продолжала дуться на мистера Крейла, когда вспоминала, что ей предстоит. На самом деле ничего серьезного в этом, как вы понимаете, мсье Пуаро, не было, но, естественно, это еще больше осложняло и без того сложную обстановку в доме тем летом.
  — Вы имеете в виду сложную в связи с появлением Эльзы Грир? — спросил Пуаро.
  — Именно, — резко ответила мисс Уильямс и стиснула губы.
  — А какого вы мнения об Эльзе Грир?
  — Никакого. Исключительно беспринципная молодая особа.
  — Она ведь была совсем юной.
  — Она была достаточно взрослой, чтобы все понимать. Ее поведение не заслуживает никакого оправдания.
  — По-моему, она была влюблена…
  — Влюблена! — фыркнула мисс Уильямс. — Я считаю, мсье Пуаро, что, какие бы чувства человек ни испытывал, он обязан их сдерживать. И владеть собой. Эта девица была совершенно безнравственной особой. Она не желала считаться с тем, что мистер Крейл женат. Ей было чуждо чувство стыда, она действовала хладнокровно и решительно. Возможно, она была дурно воспитана, только этим я могу объяснить ее поведение.
  — Смерть мистера Крейла была для нее тяжким потрясением?
  — Да. Но винить она могла только себя. Я ни в коем случае не намерена оправдывать убийство, но тем не менее, мсье Пуаро, если когда-либо существовала доведенная до отчаяния женщина, то такой была Кэролайн Крейл. Скажу вам откровенно, что были минуты, когда я сама была готова убить их обоих. Он позволил себе афишировать свою любовницу в присутствии своей жены, быть свидетелем того, как она вынуждена мириться с наглостью этой особы, а мисс Грир и в самом деле была наглой, мсье Пуаро. Эмиас Крейл заслужил то, что с ним случилось. Ни один мужчина не имеет права так относиться к своей жене и оставаться безнаказанным. Его смерть была справедливой карой.
  — У вас нет сомнений… — сказал Эркюль Пуаро. Маленькая сероглазая женщина смело смотрела на него.
  — У меня нет сомнений в том, какими должны быть брачные узы. Если их не уважать и не поддерживать, народ вырождается. Миссис Крейл была верной и преданной женой. Ее муж относился к ней с пренебрежением и привел в дом любовницу. Как я уже сказала, он заслужил то, что с ним случилось. Он довел ее до отчаяния, и я не обвиняю ее в случившемся.
  — Он вел себя отвратительно, я согласен, но не забудьте, что он был великим художником.
  — О да, конечно, — снова фыркнула мисс Уильямс. — В наши дни это стало оправданием. Художник! Оправданием распущенности, пьянства, ссор, измен. А что из себя представляет мистер Крейл как художник? Быть может, еще несколько лет будет модно восхищаться его картинами, но долго им не прожить. Он даже не умел как следует рисовать! Перспектива у него была нарушена. Даже анатомия и та была не правдоподобной. Я немного разбираюсь в том, о чем говорю, мсье Пуаро. Девочкой я изучала искусство во Флоренции, и тем, кто знает и ценит великих мастеров прошлого, работы мистера Крейла представляются просто мазней. Клал краски на холст — и все, ни мысли о внутреннем построении, ни старания выписать натуру. Нет, — покачала она головой, — не просите меня восхищаться работами мистера Крейла.
  — Две из них висят в Тейтовской галерее, — напомнил ей Пуаро.
  — Возможно. Там, по-моему, есть и одна из скульптур мистера Эпстайна.
  Пуаро почувствовал, что мисс Уильямс высказалась до конца. Он решил оставить тему искусства.
  — Вы были рядом с миссис Крейл, когда она нашла мистера Крейла мертвым?
  — Да. Мы с ней вышли из дому после обеда вместе. Анджела забыла на берегу или в лодке свою кофту. Она вечно теряла вещи. Я рассталась с миссис Крейл у входа в Оружейный сад, но почти тотчас же она позвала меня обратно. Мистер Крейл был мертв уже около часу. Он лежал на скамье возле мольберта.
  — Увидев его, она впала в отчаяние?
  — Я не совсем понимаю, о чем вы меня спрашиваете, мсье Пуаро.
  — Я спрашиваю, как она вела себя в эту минуту?
  — По-моему, на нее нашло какое-то оцепенение. Она послала меня вызвать по телефону врача. Мы ведь не сразу поняли, что он умер, а вдруг у него каталептический припадок.
  — Это она высказала такое предположение?
  — Не помню.
  — И вы отправились звонить?
  Мисс Уильямс ответила сухо и резко:
  — На полпути я встретила мистера Мередита Блейка. Я попросила его выполнить данное мне поручение, а сама вернулась к миссис Крейл. Я подумала, что ей может стать плохо, а мужчины в таком случае помощники никудышные.
  — А ей стало плохо?
  — Нет, миссис Крейл вполне владела собой, — сухо ответила мисс Уильямс. — В отличие, между прочим, от мисс Грир, которая закатила истерику и вообще вела себя непристойно.
  — В чем это проявилось?
  — Она пыталась наброситься на миссис Крейл.
  — Вы хотите сказать, что, по ее мнению, миссис Крейл была виновна в смерти мистера Крейла?
  Секунду-другую мисс Уильямс размышляла.
  — Нет, вряд ли она была в этом убеждена. То есть… тогда еще не возникло подозрения. Мисс Грир просто принялась кричать: «Вот что вы наделали, Кэролайн. Вы убили его. Это ваша вина». Она не сказала: «Вы его отравили», но, по-моему, она в этом не сомневалась.
  — А миссис Крейл?
  Мисс Уильямс тревожно задвигалась в своем кресле. Стоит ли лицемерить, мсье Пуаро? Не знаю, что на самом деле испытывала или думала миссис Крейл в ту минуту. То ли она испугалась того, что совершила…
  — Так вам казалось?
  — Нет, точно не могу сказать. Она была потрясена и, пожалуй, испугана. Да, испугана, я уверена. Что вполне естественно.
  — Может, и естественно… — с досадой согласился Пуаро. — Чем же она лично объяснила смерть мужа?
  — Самоубийством. Она с самого начала утверждала, что это — самоубийство.
  — И продолжала утверждать то же самое, когда разговаривала с вами наедине, или выдвинула какую-либо другую версию?
  — Нет. Она старательно уговаривала меня, что он покончил с собой.
  В голосе мисс Уильямс явно присутствовало смущение.
  — А что ей сказали вы?
  — Мсье Пуаро, неужели сейчас это имеет значение?
  — Да.
  — Не понимаю, для чего…
  Но, словно загипнотизированная его молчанием, она неохотно призналась:
  — По-моему, я сказала: «Конечно, миссис Крейл. Мы все считаем, что он покончил с собой».
  — Вы верите собственным словам?
  Подняв голову, мисс Уильямс твердо заявила:
  — Нет, не верю. Но, пожалуйста, поймите, мсье Пуаро, что я была целиком на стороне миссис Крейл. Я сочувствовала ей, а не полиции.
  — Вы были бы рады, если бы ее оправдали?
  — Да, — с вызовом в голосе ответила мисс Уильямс.
  — Значит, вам небезразличны чувства ее дочери? — спросил Пуаро.
  — Я полностью симпатизирую Карле.
  — Не согласились бы вы написать мне подробный отчет о случившейся трагедии?
  — Чтобы она прочитала, хотите вы сказать?
  — Именно.
  — Пожалуйста, — в раздумье согласилась мисс Уильямс. — Значит, она твердо решила разузнать все, как было?
  — Да. Хочу предупредить только, что было бы лучше скрыть от нее правду…
  — Нет, — перебила его мисс Уильямс. — Я считаю, что лучше смотреть правде в глаза. Подтасовывая факты, от судьбы не уйдешь. Карле довелось пережить потрясение, узнав правду, — теперь она хочет знать, как именно все было. Я считаю, что смелая молодая женщина так и должна поступать. Как только ей станут известны подробности, она сумеет снова забыть обо всем и жить собственной жизнью.
  — Возможно, вы и правы, — согласился Пуаро.
  — Я в этом убеждена.
  — Но тут есть одно обстоятельство. Она не только хочет знать, как все произошло, она хочет убедиться в невиновности своей матери.
  — Бедное дитя, — вздохнула мисс Уильямс.
  — Вы так полагаете?
  — Теперь я понимаю, почему вы сказали, что будет лучше, если она никогда не узнает правды, — откликнулась мисс Уильямс. — Тем не менее я остаюсь при своем мнении. Конечно, желание удостовериться, что мать невиновна, мне представляется вполне естественным, и, хотя ей предстоит убедиться, что ее надежды напрасны, судя по вашим словам, Карла достаточно отважна, чтобы узнать правду и не дрогнуть.
  — Вы уверены, что это правда?
  — Я вас не понимаю.
  — У вас нет никаких сомнений в вине миссис Крейл?
  — По-моему, это обстоятельство даже не подлежит сомнению.
  — Даже если она сама настаивала на версии о самоубийстве?
  — Бедняжке надо же было хоть что-то сказать, — сухо заметила мисс Уильямс.
  — Известно ли вам, что перед смертью миссис Крейл написала дочери письмо, в котором торжественно клялась в своей невиновности?
  Мисс Уильямс уставилась на Пуаро.
  — Она поступила крайне неразумно, — резко заметила она.
  — Вы так считаете?
  — Да. Боюсь, что вы, как большинство мужчин, человек сентиментальный…
  — Мне чужда сентиментальность, — возмущенно перебил ее Пуаро.
  — Существует и такая штука, как ложь во спасение. Но к чему лгать перед лицом смерти? Чтобы избавить от боли собственное дитя? Да, так поступают многие женщины. Но миссис Крейл, на мой взгляд, не могла так поступить. Она была отважной и очень искренней женщиной. Я бы не удивилась, если бы она завещала своей дочери не судить ее слишком строго.
  — Значит, вы не верите, что Кэролайн Крейл написала правду? — спросил несколько озадаченный Пуаро.
  — Не верю.
  — И тем не менее утверждаете, что любили ее?
  — Я в самом деле ее любила. Я была к ней очень привязана и глубоко ей симпатизировала.
  — В таком случае…
  Мисс Уильямс окинула его каким-то странным взглядом.
  — Вы не совсем понимаете, мсье Пуаро. Поскольку прошло уже так много времени, я могу кое в чем признаться. Видите ли, случайно мне довелось узнать, что Кэролайн Крейл виновна!
  — Что?
  — Это правда. Не уверена, правильно ли я поступила, но я скрыла это от суда. Поверьте мне, Кэролайн Крейл виновна, я это знаю твердо.
  Глава X
  А пятый, плача, побежал домой…
  Окна квартиры Анджелы Уоррен выходили на Риджентс-парк. Здесь в этот весенний день легкий ветерок проникал в открытое окно, и, если бы не рев мчавшихся внизу машин, можно было подумать, что находишься за городом.
  Пуаро отвернулся от окна, когда дверь отворилась и в комнату вошла Анджела Уоррен.
  Он уже видел ее. Воспользовался возможностью побывать на лекции, которую она читала в Королевском географическом обществе. По его мнению, лекция была превосходной. Быть может, прочитана в несколько сдержанной манере, если принять во внимание желание всех лекторов быть понятыми как можно большим числом публики. Мисс Уоррен отлично знала свой предмет, не запиналась, не повторялась и за словом в карман не лезла. Голос у нее был звонкий и довольно мелодичный. Она не пыталась увлечь аудиторию романтичностью своей профессии или привить слушающим любовь к приключениям. Она кратко и немногословно излагала факты, сопровождая их отменно выполненными слайдами, а потом из этих фактов делала весьма интересные выводы. Сухо, педантично, ясно, четко и на высочайшем уровне.
  Эркюль Пуаро всей душой порадовался за нее. Разумная особа!
  Теперь, увидев ее вблизи, он понял, что Анджела Уоррен могла бы стать очень красивой женщиной. У нее были правильные, хотя и несколько суровые черты лица, ровно очерченные темные брови, ясные и умные карие глаза, матово-белая кожа». Плечи, правда, были чуть шире, чем следовало, и походка больше похожая на мужскую.
  Нет, она никак не была тем поросенком, который, плача, побежал домой… Но на правой щеке, уродуя ее и морща кожу, был давно заживший шрам, чуть оттягивающий вниз угол правого глаза — никому и в голову бы не пришло, что этим глазом она не видит. Эркюлю Пуаро было совершенно ясно, что она уже настолько привыкла к своему физическому недостатку, что совершенно его не замечает. Кроме того, из тех пятерых, которыми он заинтересовался в ходе расследования, наибольшего успеха и счастья в жизни добились вовсе не те, кто, казалось, поначалу обладал преимуществом. Эльза, на руках у которой были все козыри — юность, красота, богатство, — преуспела меньше всех. Она была похожа на цветок, прихваченный морозом, а потому не успевший распуститься. У Сесили Уильямс вроде не было особых достоинств, которыми можно было бы хвастаться. Тем не менее, на взгляд Пуаро, она не пала духом и не сетовала на неудачи. Мисс Уильямс нравилась ее собственная жизнь — она по-прежнему интересовалась людьми и событиями. Она обладала умственным и моральным потенциалом, обеспеченным строгим викторианским воспитанием, которого мы нынче лишены, — она выполняла свой долг на том жизненном посту, который был предопределен ей свыше, и это заковало ее в латы, неуязвимые для камней и стрел зависти, недовольства и жалости. Она жила воспоминаниями, маленькими удовольствиями, которые позволяла себе в силу строжайшей экономии, это помогало ей, сохранившей физическое здоровье и энергию, по-прежнему интересоваться жизнью.
  Что же касается Анджелы Уоррен, то в ней, с детства обезображенной и, должно быть, страдающей от этого, Пуаро увидел человека, наделенного силой духа, что воспитала постоянная борьба с собой и обстоятельствами. Недисциплинированная когда-то школьница превратилась в волевую, честолюбивую женщину, наделенную живым умом и огромной энергией. Это была женщина, чувствовал Пуаро, преуспевающая и счастливая. Она получала огромное удовольствие от своей кипучей деятельности.
  Правда, она не принадлежала к тому типу женщин, который Пуаро, безусловно, одобрял. Несмотря на ее интеллектуальность, в ней было нечто от femme formidable1049, что его как мужчину порядком пугало. Ему больше по вкусу были яркие и экстравагантные особы.
  Изложить Анджеле Уоррен цель своего визита не составило никакого труда. Не надо было ничего придумывать. Он просто пересказал свой разговор с Карлой Лемаршан.
  Суровое лицо Анджелы Уоррен осветила радостная улыбка.
  — Малышка Карла? Она здесь? Я бы с удовольствием ее повидала.
  — Вы не поддерживали с ней связь?
  — Весьма нерегулярно. Я была школьницей в ту пору, когда ее увезли в Канаду, и думала, что через год-другой она меня забудет. А в последнее время вся наша связь заключалась только в том, что время от времени я посылала ей подарки. Я была уверена, что она станет настоящей канадкой и свяжет свое будущее с этой страной. Это было бы ей только на пользу…
  — Да, конечно. Новое имя — новое место жительства. Новая жизнь. Но все оказалось не так просто.
  И он рассказал Анджеле о помолвке Карлы, о том, что ей стало известно в день совершеннолетия, и о причине ее приезда в Англию.
  Анджела Уоррен слушала молча, подложив руку под изуродованную щеку. Пока он говорил, ее лицо было бесстрастным. Но когда закончил, сказала:
  — Молодец Карла.
  Пуаро удивился. Впервые он встретился с такой реакцией.
  — Вы одобряете, мисс Уоррен? — спросил он.
  — Конечно! И желаю ей всяческого успеха. Если я могу чем-нибудь помочь, я к вашим услугам. Жаль, я caмa до этого не додумалась.
  — По-вашему, она, возможно, права в своих предположениях?
  — Разумеется, права, — твердо отозвалась Анджела Уоррен. — Кэролайн ничего не совершала. Я всегда это знала.
  — Вы крайне удивляете меня, мадемуазель, — пробормотал Пуаро. — Все остальные, с кем я беседовал…
  — Забудьте про них, — перебила его она. — Я знаю, что косвенных доказательств в избытке. Мое же собственное убеждение основывается на знании — знании моей сестры. Я просто знаю, что Кэро не быта способна на убийство.
  — Можно ли быть настолько уверенным в другом человеке?
  — В большинстве случаев, вероятно, нет. От людей можно ожидать чего угодно. Но в случае с Кэролайн были особые причины, и я тут кое-что знаю лучше других.
  Она дотронулась до своей изуродованной щеки.
  — Видите? Вы об этом уже, наверное, слышали? — Пуаро кивнул. — Это сделала Кэролайн. Вот почему я так уверена, что она не могла совершить убийство.
  — Для многих это вряд ли покажется убедительным.
  — Да, я знаю. Для них это, скорее, будет доказывать обратное. И, по-моему, в суде именно это стало подтверждением того, что Кэролайн обладала бешеным и неукротимым нравом! Из-за того, что она нанесла мне увечье, когда я была ребенком, наши законники сочли, что она вполне способна отравить своего неверного мужа.
  — Я, во всяком случае, понимаю вот что, — сказал Пуаро, — внезапная вспышка ярости вовсе не означает, что человек, укравший яд, обязательно должен найти ему применение на следующий день.
  — Я не это имела в виду, — замахала руками Анджела Уоррен, — попробую объяснить вам еще раз. Предположим, вы, человек по натуре добрый и приветливый, подвержены чувству ревности. И предположим, в те годы вашей жизни, когда особенно трудно сдерживать себя, вы в приступе ярости совершаете поступок, который мог окончиться убийством. Какое ужасное потрясение, раскаяние и наконец страх испытываете вы! Человек впечатлительный, каким была Кэролайн, не способен забыть этот страх и раскаяние. Не способна была и она. Не думаю, что в ту пору я это понимала, но, оглядываясь, отчетливо вижу, что это было именно так. Кэро постоянно преследовал и мучил тот факт, что она нанесла мне увечье. Раскаяние не давало ей покоя. Его след лежит на всех ее поступках. Этим объясняется и ее отношение ко мне. Для меня она ничего не жалела. В ее глазах первой была я. Половина ее ссор с Эмиасом происходила из-за меня. Я к нему ревновала и делала ему всякие мелкие пакости. Утащила кошачьей настойки, чтобы налить ему в пиво, а один раз сунула ему в постель ежа. Но Кэролайн всегда меня защищала.
  Мисс Уоррен, помолчав, снова принялась за рассказ:
  — Разумеется, я вела себя отвратительно. Я была ужасно избалована. Но дело вовсе не в этом. Мы ведь говорим с вами о Кэролайн. Та вспышка ярости оставила у нее на всю оставшуюся жизнь отвращение к подобного рода действиям. Кэро всегда следила за собой, жила в постоянном страхе, как бы не случилось чего-либо подобного. И предпринимала придуманные ею самой меры предосторожности. Так, например, она позволяла себе, как ни странно, быть несдержанной на язык. Она решила (и мне представляется, что с точки зрения психологии она была совершенно права), что, выговариваясь, сумеет выплеснуть накопившийся гнев. И из опыта убедилась, что этот метод вполне срабатывает. Вот почему мне доводилось слышать, как Кэро говорила: «Я бы с удовольствием разорвала его на куски и жарила их в кипящем масле на медленном огне». А мне или Эмиасу грозила: «Если будешь действовать мне на нервы, я тебя прикончу» Она часто ссорилась с людьми и всегда переходила на крик. Она понимала, что легко возбудима, и намеренно давала этому возбуждению выход. У них с Эмиасом были фантастические по накалу ссоры.
  — Да, об этом многие свидетельствуют, — кивнул Эркюль Пуаро. — Говорят, что они жили как кошка с собакой.
  — Именно, — подтвердила Анджела Уоррен. — Что было совершенно несправедливым и сбило с толку присяжных. Конечно, Кэро и Эмиас ссорились! Кричали во весь голос, оскорбляя друг друга последними словами. Но никто не замечал, что они получают от этого удовольствие. Поверьте мне! Им обоим были по душе такие драматические сцены. Большинство людей этого не переносят. Люди предпочитают мир и тишину. Но Эмиас был художником. Он любил кричать, угрожать, грубить. Выпускал, так сказать, пар. Он был из тех мужчин, которые, потеряв запонку, вопят на весь дом. Я понимаю, это звучит странно, но Эмиас и Кэролайн по-своему развлекались такой жизнью с беспрерывными ссорами, а потом примирениями.
  Она нетерпеливо дернула рукой.
  — Если бы только меня не убрали из зала суда, не выслушав до конца, я бы им все это объяснила. — Она пожала плечами. — Правда, не думаю, что мне бы поверили. И кроме того, тогда я не представляла себе все так ясно, как нынче. Я всегда об этом знала, но всерьез никогда не задумывалась и, уж конечно, не собиралась предавать огласке.
  Она посмотрела на Пуаро.
  — Вы, разумеется, понимаете, о чем я говорю?
  Он энергично закивал головой.
  — Конечно, мадемуазель. Есть люди, которым скучно, когда все вокруг с ними согласны. Чтобы жизнь была полноценной, им требуется возражение.
  — Именно.
  — Позвольте мне спросить вас, мисс Уоррен, а какие чувства испытывали вы в ту пору?
  Анджела Уоррен вздохнула.
  — В основном смятение и беспомощность. Мне все это казалось кошмаром. Кэролайн вскоре арестовали — дня через три. Я до сих пор помню, как я негодовала, возмущалась и по-детски надеялась, что все это нелепая ошибку, которая тотчас будет исправлена. Кэро же в основном волновалась за меня — она требовала, чтобы меня по возможности держали подальше от всего этого. Она почти сразу заставила мисс Уильямс увезти меня к каким-то родственникам. Полиция не возражала. А затем, когда было решено, что моих показаний не требуется, меня постарались поскорее отправить за границу. Я ужасно не хотела ехать. Но мне объяснили, что этого хочет Кэро и что если я уеду, то тем самым только помогу ей. Помолчав, она добавила:
  — И вот я уехала в Мюнхен. Я была там, когда огласили приговор. Меня ни разу не допустили к Кэро. Она сама не хотела меня видеть. Это был, по-моему, один-единственный случай, когда она отказалась выполнить мое желание.
  — Я не разделяю вашего мнения, мисс Уоррен. Посещение горячо любимого человека в тюрьме могло бы произвести тяжкое впечатление на юную чуткую душу.
  — Возможно.
  Анджела Уоррен встала.
  — После вынесения приговора, когда мою сестру признали виновной, она написала мне письмо. Я никогда его никому не показывала. Мне кажется, я должна показать его вам. Оно поможет вам понять что представляла собой Кэролайн. Если хотите, можете показать его и Карле.
  Она пошла к дверям, затем, остановившись, сказала:
  — Пойдемте со мной. У меня в комнате есть портрет Кэролайн.
  Секунду Пуаро стоял, не сводя глаз с портрета.
  Написан он был весьма средне. Но Пуаро смотрел на него с любопытством. Разумеется, его мало интересовала художественная ценность портрета.
  Он видел чуть удлиненное, овальной формы лицо с округлой линией подбородка. Кроткое, даже робкое выражение лица свидетельствовало о натуре неуверенной в себе, эмоциональной, наделенной душевной красотой. Не было в нем той энергичности и жизненной силы, которая была у ее дочери, той силы и радости жизни, которые Карла Лемаршан, несомненно, унаследовала от своего отца. Женщина на портрете была существом с комплексами. Тем не менее, глядя на нее, Эркюль Пуаро понял, почему одаренный воображением Квентин Фогг был не в состоянии ее забыть.
  Появилась Анджела Уоррен — на этот раз с письмом в руке.
  — Теперь, когда вы увидели ее, — тихо сказала она, — прочитайте письмо.
  Он осторожно развернул письмо и прочел то, что написала Кэролайн Крейл шестнадцать лет назад.
  «Моя любимая малышка Анджела!
  Тебе скоро станут известны дурные новости, и ты огорчишься, плакать не стоит. Я никогда тебе не лгала, не лгу и сейчас, когда говорю, что я по-настоящему счастлива, ибо испытываю истинную радость и покой, каких не знала до сих пор. Все хорошо, родная, все хорошо. Постарайся забыть прошлое, ни о чем не жалей, живи и будь счастлива. Ты сумеешь добиться многого, я знаю. Все хорошо, моя родная, я ухожу к Эмиасу Мы будем вместе, я не сомневаюсь. Без него я все равно не могла бы жить… прошу тебя — из любви ко мне будь счастлива. Я тебе уже сказала, я счастлива Долги всегда нужно возвращать. Как хорошо, когда на душе покой.
  Любящая тебя Кэро».
  Эркюль Пуаро прочитал письмо дважды. Затем отдал ей назад.
  — Чудесное письмо, мадемуазель, и по-своему необыкновенное. Весьма необыкновенное, — сказал он.
  — Кэролайн, — откликнулась Анджела Уоррен, — была необыкновенной женщиной.
  — Да, мыслила она оригинально… Вы считаете, что это письмо свидетельствует о ее непричастности к убийству?
  — Конечно.
  — Прямо об этом в нем ничего не говорится.
  — Кэро была уверена, что я не сомневаюсь в ее невиновности.
  — Понятно… Но его можно рассматривать и как свидетельство ее виновности: очищаясь покаянием, она обретает покой.
  Что совпадало, подумалось ему, и с ее поведением в зале суда. В эту минуту, пожалуй, он всерьез засомневался, правильно ли поступил, взявшись за расследование этого дела. До сих пор все безоговорочно свидетельствовало о вине Кэролайн Крейл. А теперь даже ее собственное письмо служило уликой против нее.
  На другой стороне весов пока покоилась только твердая уверенность Анджелы Уоррен. Анджела, не сомневался он, хорошо знала Кэролайн, но ее уверенность могла быть всего лишь фанатичной преданностью подростка, обожавшего свою горячо любимую сестру.
  Словно прочитав его мысли, Анджела Уоррен сказала.
  — Нет, мсье Пуаро, я знаю, что Кэролайн невиновна.
  — Самому господу известно, — живо откликнулся Пуаро, — как мне не хотелось бы уверять вас в противном Но будем практичны. Вы говорите, что ваша сестра невиновна. Что же тогда, по-вашему, произошло?
  — Я понимаю, что согласиться с этим трудно, — кивнула Анджела. — Думаю, Эмиас покончил с собой, как и утверждала Кэролайн.
  — Похоже ли это на него?
  — Нет, не похоже.
  — Но в данном случае вы не утверждаете, как в случае с Кэролайн, что этого быть не может?
  — Нет, потому что большинство людей совершают весьма странные поступки, порой совершенно несовместимые с их характером. Но я допускаю, что если хорошо знать этих людей, то можно найти объяснение их поступкам.
  — Вы хорошо знали мужа своей сестры?
  — Хорошо, но не так, как знала его Кэро. Мне трудно поверить в то, что Эмиас был способен убить себя, но я считаю, что он мог совершить подобный поступок. И, наверное, совершил.
  — Других объяснений вы не допускаете? Анджела покачала головой, но вопрос чем-то ее заинтересовал.
  — Мне понятно, о чем вы спрашиваете… О такой возможности я, честно говоря, никогда не задумывалась. Вы хотите сказать, что его мог убить кто-то другой? Что это было умышленное хладнокровное убийство…
  — Могло такое случиться или нет?
  — Да, могло… Но вряд ли это похоже на истину.
  — Менее похоже, чем версия о самоубийстве?
  — Трудно сказать… Вроде не было основания кого-либо подозревать. Да и сейчас эта мысль представляется мне абсурдной.
  — Тем не менее давайте рассмотрим эту версию. Кто из лиц, причастных к этому делу, наиболее подходит к роли убийцы?
  — Дайте подумать. Я его не убивала. И Эльза, разумеется, тоже. Когда он умер, она обезумела от ярости. Кто еще там был? Мередит Блейк? Он всегда благоговел перед Кэролайн, ходил за ней, как кот за любимой хозяйкой. Пожалуй, это можно было бы рассматривать как мотив. Допустим, он хотел убрать Эмиаса с пути, чтобы самому потом жениться на Кэролайн. Но он мог Добиться этого, способствуя уходу Эмиаса к Эльзе, а потом выступив в роли утешителя. Кроме того, мне трудно представить себе Мередита в роли убийцы. Слишком мягок и осторожен. Кто еще был там?
  — Мисс Уильямс? Филип Блейк? — подсказал Пуаро.
  На мрачном лице Анджелы на секунду появилась улыбка.
  — Мисс Уильямс? Чтобы гувернантка совершила убийство — в такое и поверить нельзя. Мисс Уильямс была человеком высоких моральных устоев.
  Помолчав минуту, она продолжала:
  — Она была предана Кэролайн. Готова на все ради нее. И ненавидела Эмиаса. Она была страстной феминисткой и презирала мужчин. Но разве ради этого люди идут на убийство?
  — Пожалуй, нет, — сказал Пуаро.
  — Филип Блейк? — продолжала Анджела. Несколько секунд она молчала. Потом тихо сказала:
  — Знаете, если говорить о том, кто наиболее подходит, то это именно он.
  — Очень интересно, мисс Уоррен, — заметил Пуаро. — Позвольте спросить почему?
  — Ничего определенного сказать не могу. Но из того, что мне о нем помнится, я бы назвала его человеком с ограниченным воображением.
  — А разве это непременное качество убийц?
  — Нет, но человек с ограниченным воображением, решая свои затруднения, часто прибегает к насилию. Такие люди получают удовольствие от жестокости. А убийство — это проявление жестокости, правда?
  — Да, конечно… Во всяком случае, такая точка зрения тоже может быть принята в расчет. Тем не менее, мисс Уоррен, это еще не повод для убийства. Какой мотив мог быть у Филипа Блейка?
  Анджела Уоррен ответила не сразу. Она стояла, нахмурившись и опустив глаза.
  — Он был самым близким другом Эмиаса Крейла, верно? — спросил Пуаро.
  Она кивнула.
  — У вас есть еще какая-то мысль, мисс Уоррен? Которую вы мне так и не высказали. Были ли эти друзья одновременно и соперниками из-за, например, Эльзы?
  Анджела Уоррен покачала головой.
  — О нет, только не Филип.
  — В чем же тогда дело?
  Анджела задумчиво сказала:
  — Знаете, как бывает, когда вдруг вам вспоминается то, что произошло много лет назад? Я объясню, что я имею в виду. Однажды, когда мне было одиннадцать лет, я услышала историю. Никакого смысла в ней в ту пору я не уловила. Эта история меня не обеспокоила, и я ее тотчас забыла. Мне и в голову не приходило, что когда-нибудь я снова ее припомню. Но года два назад, присутствуя на каком-то концерте, я вдруг припомнила эту историю и так удивилась, что даже произнесла вслух: «Вот теперь я поняла смысл этой глупой истории про рисовый пудинг», хотя в актерской реплике — а это была какая-то шутка на грани приличия — ничего общего с той историей не было.
  — Я понимаю вас, мадемуазель, — сказал Пуаро.
  — Значит, вы поймете и то, что я собираюсь вам рассказать. Однажды я остановилась в гостинице. Когда я шла по коридору, одна из дверей открылась, и из номера вышла знакомая мне женщина. Это был не ее номер, что сразу отразилось на ее лице, когда она меня увидела.
  Точно такое же выражение лица было у Кэролайн, когда однажды ночью она вышла из комнаты Филипа Блейка в Олдербери.
  Она наклонилась вперед, жестом опередив слова, готовые сорваться с губ Пуаро.
  — В ту пору я этого, конечно, не поняла. Я во многом уже разбиралась — в моем возрасте девочки все знают, — но связать это с действительностью не сумела. Кэролайн, выходящая из комнаты Филипа Блейка, была просто Кэролайн, выходящая из комнаты Филипа Блейка, не более того. С таким же успехом она могла выйти из комнаты мисс Уильямс или из моей комнаты. Но зато я заметила выражение ее лица, ибо оно было странным — я никогда ее такой не видела и поэтому ничего не поняла. Я не понимала ничего до тех пор, пока, как я уже сказала вам, ночью в Париже не увидела то же самое выражение на лице совсем другой женщины.
  — То, что вы рассказали мне, мисс Уоррен, — задумчиво заметил Пуаро, — уже само по себе удивительно. Сам Филип Блейк дал мне понять, что он всегда недолюбливал вашу сестру.
  — Я знаю, — сказала Анджела. — Но так или иначе, я видела это собственными глазами.
  Пуаро медленно кивнул. Еще в разговоре с Филипом Блейком он почувствовал какую-то фальшивую ноту. Эта преувеличенная враждебность к Кэролайн — она казалась какой-то неестественной.
  Ему припомнились слова Мередита Блейка: «Очень был недоволен, когда Эмиас женился, не бывал у них больше года…»
  Значит, Филип давно любил Кэролайн? А когда она вышла замуж за Эмиаса, его любовь к ней превратилась в ожесточение и ненависть?
  Да, Филип был чересчур резок, чересчур предубежден. Пуаро видел его перед собой — бодрый, преуспевающий делец, обладатель площадки для гольфа и дома в ультрасовременном стиле. Какие же чувства испытывал Филип Блейк шестнадцать лет назад?
  — Может, я чего-то не понимаю, — говорила Анджела Уоррен. — Видите ли, у меня нет опыта в любовных делах — со мной ничего такого не случалось. Я рассказала вам про Кэролайн и Филипа на тот случай, если вдруг это может оказаться полезным и иметь прямое отношение к делу.
  Книга вторая
  Рассказ Филипа Блейка
  Предваряющее письмо
  
  Уважаемый мсье Пуаро!
  Выполняю свое обещание и посылаю Вам описание событий, имевших отношение к смерти Эмиаса Крейла. Должен предупредить, поскольку прошло много лет, я мог кое-что подзабыть, но я старался написать все, что сохранилось у меня в памяти.
  Искренне Ваш,
  Филип Блейк.
  Изложение событий, которые привели к убийству Эмиаса Крейла:
  19 сентября…
  Моя дружба с покойным началась еще в детстве. Мы жили по соседству, и наши родители были в очень хороших отношениях. Эмиас Крейл был старше меня на два с лишним года. Мальчишками мы в каникулы играли вместе, хотя учились в разных школах.
  Если исходить из того, что я так давно знал убитою, я считаю себя вправе дать квалифицированные свидетельские показания в отношении его характера и взгляда на жизнь в целом. А посему прежде всего должен заявить всем кто хорошо знал Эмиаса Крейла, что мысль о его самоубийстве совершенно абсурдна. Крейл никогда бы не стал покушаться на собственную жизнь. Он слишком ее любил! Утверждения защиты во время процесса о том, что Крейла мучили угрызения совести и что в припадке раскаяния он выпил яд, представляются смехотворными для всех, кто его знал. Избытком совести Крейл, я бы сказал, не отличался, равно как и склонностью к меланхолии. Более того, он и его жена были в плохих отношениях, а потому не думаю, что он терзался сомнениями по поводу развода, ибо считал свой брак крайне неудачным. Он был готов взять на себя финансовое обеспечение жены и ребенка и, я уверен, ни в коем случае не позволил бы себе скупиться. Он вообще был человеком щедрым, а также отзывчивым и мягкосердечным. Он был не только великим художником, но и человеком, который имел много верных друзей Насколько мне известно, врагов у него не было.
  С Кэролайн Крейл я тоже был знаком много лет. Я знал ее еще до замужества, когда она приезжала в Олдербери в гости. В ту пору она была довольно привлекательной девицей несколько неврастеничного склада, отличавшейся несдержанностью и, безусловно, нелегкой для совместной жизни.
  Свои интерес к Эмиасу она с самого начала не стала скрывать. Он, по-моему, не был особенно в нее влюблен. Но им часто приходилось бывать вместе, а поскольку она была, как я уже сказал, внешне весьма привлекательной, то в конце концов состоялась помолвка.
  Близкие друзья Эмиаса Крейла отнеслись к идее его женитьбы несколько настороженно, ибо считали, что Кэролайн ему не пара.
  Это вызвало некоторую натянутость отношений между женой Крейла и его друзьями, но Эмиас был верен друзьям и не собирался расставаться с ними. Через несколько лет мы возобновили с ним прежние отношения, и я стал частым гостем в Олдербери. Должен добавить, что я даже согласился быть крестным отцом его дочери Карлы. Это доказывает, я думаю, что Эмиас считал меня своим лучшим другом, и дает мне право говорить от имени человека, который уже не может высказаться сам.
  Что касается событий, о которых меня просили написать, то я приехал в Олдербери, как свидетельствует мой старый дневник, за пять дней до случившегося. То есть 13 сентября. И тотчас же почувствовал, что атмосфера в доме напряженная. У них также гостила мисс Эльза Грир, портрет которой Эмиас в это время писал.
  Я увидел мисс Грир впервые, хотя уже слышал о ее существовании. Эмиас целый месяц восторженно рассказывал мне о ней. Он встретил, по его словам, необыкновенную девушку. Он говорил о ней с таким энтузиазмом, что я, шутя, сказал ему: «Берегись, старина, не то ты снова потеряешь голову». Он ответил, чтобы я не говорил глупостей. Он просто пишет ее портрет. А она лично его мало интересует. «Расскажи это другим! — ответил я. — Я уже не первый раз слышу от тебя такое». «На этот раз все будет иначе», — возразил он, и я несколько цинично заметил: «У тебя всякий раз по-другому». Тогда Эмиас почему-то забеспокоился, заволновался и сказал: «Ты не понимаешь. Она еще совсем молодая. Почти ребенок». И добавил, что у нее очень современные взгляды и что она совершенно лишена устарелых представлений. «Она откровенна, естественна и абсолютно бесстрашна», — сказал он.
  Я подумал про себя, не обмолвившись ему ни словом, что на этот раз Эмиас серьезно влип. Через несколько недель я услышал, как кто-то сказал: «Эта Грир совсем потеряла голову». А кто-то еще добавил, что Эмиас, принимая во внимание юный возраст девицы, ведет себя неразумно, на что с усмешкой было замечено, что Эльза Грир отлично знает, что делает. Еще было сказано, что девица купается в деньгах, умеет добиваться того, что хочет, а также что «она всегда берет инициативу на себя». Прозвучал вопрос, о чем думает жена Крейла, на что последовал ответ, что она, должно быть, уже привыкла к такого рода делам, но кто-то возразил, заявив, что слышал, будто она чертовски ревнива и заставляет Крейла вести такую жизнь, что любого мужчину можно оправдать, если он при такой жене иногда заводит романы на стороне.
  Я пишу обо всем этом, потому что считаю важным дать представление об общем положении дел перед моей поездкой в Олдербери.
  Мне было интересно посмотреть на эту девицу — она и вправду была очень интересной и обаятельной, — и я от души и, признаться, с некоторой долей злорадства позабавился тем, как реагировала на происходившее Кэролайн.
  Сам Эмиас Крейл на сей раз выглядел менее беззаботным, нежели обычно. Человеку, который плохо его знал, его поведение показалось бы таким же, как всегда. Но я, его закадычный друг, тотчас приметил в нем признаки нервозности, вспыльчивости, несдержанности и раздражительности.
  Хотя ему вообще было свойственно пребывать в дурном настроении, когда он писал очередную картину, на этот раз вовсе не работа была причиной его раздражительности. Он обрадовался моему приезду и, как только мы остались наедине, сказал: «Слава богу, что ты появился, Фил. С ума можно спятить в доме с четырьмя бабами. Из-за них я вот-вот угожу в психушку»
  И в самом деле атмосфера в доме была тяжелой. Кэролайн, как я уже сказал, реагировала на все крайне болезненно. Своей вежливой, воспитанной манерой обращения, не произнося при этом ни единого бранного слова, она выказывала такую неприязнь к Эльзе, какую и представить себе было трудно. Эльза в свою очередь была откровенно дерзка с Кэролайн. Позабыв о хорошем воспитании, она явно давала ей и остальным понять, что она хозяйка положения. В результате чего Крейл большую часть времени, когда не писал, цапался с Анджелой. Вообще-то они очень нежно относились друг к другу, хотя часто бранились и были не в ладах. Но на этот раз во всем, что Эмиас говорил или делал, сквозило раздражение, и они буквально теряли самообладание. Еще в доме была гувернантка. «Фурия с кислой физиономией, — сказал про нее Эмиас. — Пылает ко мне ненавистью. Сидит, поджав губы, всем своим видом порицая меня».
  Вот тогда-то он и сказал:
  — Черт бы побрал всех этих баб! Если мужчина хочет жить в мире и спокойствии, ему надо начисто отделаться от женщин!
  — Тебе не следовало жениться, — заметил я. — Ты из тех мужчин, кто должен избегать семейных уз.
  Он ответил, что теперь, мол, поздно об этом рассуждать. И добавил, что Кэролайн была бы только рада отделаться от него. Вот тогда-то я впервые почувствовал, что в доме происходит нечто необычное.
  — О чем ты говоришь? — спросил я. — Или отношения с красавицей Эльзой зашли настолько далеко?
  — С красавицей… — чуть ли не со стоном произнес он. — Как было бы хорошо, если бы мы с ней не встретились.
  «Послушай, старина, — сказал я, возьми себя в руки и не связывайся больше ни с какими женщинами». Он посмотрел на меня и засмеялся. «Тебе хорошо говорить, — сказал он — Не могу я оставить женщин в покое, просто не могу, а если бы и мог, они бы не оставили меня в покое!» Потом, пожав своими широченными плечами, усмехнулся и сказал: «Все в конце концов, надеюсь, вернется на круги своя. Но ты должен признать, что картина удалась, а?»
  Он говорил о портрете Эльзы, который в то время писал, и, хотя я мало разбираюсь в живописи, даже я понимал, что это далеко не рядовое произведение.
  Когда Эмиас принимался за работу, он становился другим человеком. Хотя он рычал, стонал, хмурился, ругался последними словами и порой швырял кисти на пол, в эти минуты он был по-настоящему счастлив.
  Но когда он возвращался в дом к столу, рознь, которая все больше и больше разгоралась между женщинами, его подавляла. Достигла она апогея 17 сентября. Обед у нас происходил в крайне неловкой атмосфере. Эльза вела себя исключительно нагло — другого слова я не могу подобрать. Не обращая никакого внимания на Кэролайн, она умышленно то и дело обращалась к Эмиасу, как будто в комнате, кроме них, никого не было. Кэролайн легко и весело беседовала с остальными, ловко ухитряясь сказать что-то такое, что звучало вполне невинно, а на самом деле жалило, как оса В ней не было такого откровенного пренебрежения, каким оперировала Эльза Грир Все, что Кэролайн говорила, было скорее намеком, нежели решительным словоизлиянием.
  События достигли кульминации в гостиной, куда мы после обеда удалились пить кофе Я высказался по поводу головы, вырезанной из отполированного до зеркального блеска букового дерева, — весьма любопытной вещицы, — на что Кэролайн ответила: «Это работа молодого норвежского скульптора. Мы с Эмиасом восхищены его творчеством и надеемся следующим летом побывать у него». Такое столь спокойно высказанное предположение Эльза выслушать была не в силах. Не обратить внимания на брошенный ей вызов она не могла. Подождав минуту-другую, она громко и подчеркнуто отчетливо заявила: «Эта комната была бы очень красивой, если бы ее обставить по-другому. Здесь чересчур много мебели. Когда я буду здесь жить, я выкину всю эту рухлядь, оставив две-три приличные вещи. И повешу золотистого цвета занавеси, чтобы на них играли лучи заходящего солнца»
  И, повернувшись ко мне, спросила: «Как по-вашему, это будет красиво?»
  Не успел я ответить, как заговорила Кэролайн. Ее тихий голос так шелестел, что сразу услышалась таившаяся в нем угроза.
  — Вы что, собираетесь купить наше поместье, Эльза? — спросила она.
  — Нет, в этом не будет необходимости, — ответила Эльза.
  — Тогда о чем разговор? — спросила Кэролайн, и в ее голосе зазвенел металл.
  — К чему притворяться? — засмеялась Эльза — Бросьте, Кэролайн, вам хорошо известно, о чем я говорю.
  — Понятия не имею, — отозвалась Кэролайн.
  — Не будьте страусом, который сует голову в песок. Зачем делать вид, будто вы ничего не видите и не знаете. Мы с Эмиасом любим друг друга. Это не ваш дом. Это его дом. И после нашей свадьбы я буду жить здесь с ним!
  — По-моему, вы сошли с ума, — сказала Кэролайн.
  — О нет, дорогая, и вам это хорошо известно, — откликнулась Эльза. — Было бы куда проще, если бы мы все вели себя честно. Эмиас и я любим друг друга, вы это знаете. И вам остается только одно: дать ему свободу.
  — Я не верю ни единому вашему слову, — сказала Кэролайн.
  Ее реплика прозвучала неубедительно. Эльза застала Кэролайн врасплох.
  И в эту минуту в комнату вошел Эмиас Крейл.
  — Если вы мне не верше, спросите у него, — засмеялась Эльза.
  — Спрошу, — произнесла Кэролайн. И, ни на секунду не задумываясь, повернулась к Эмиасу — Эмиас, Эльза говорит, что ты собираешься на ней жениться. Это правда?
  Бедняга Эмиас. Мне его было жаль Мужчину превращают в дурака, заставляя участвовать в такой сцене. Он побагровел и принялся кричать. Обратившись к Эльзе, он заорал на нее, почему она не придержит язык.
  — Значит, это правда? — спросила Кэролайн.
  Он ничего не ответил и стоял, засунув палец за воротник и оттягивая его. Он и мальчишкой делал то же самое, когда попадал в неприятное положение. Стараясь произносить слова с достоинством и не терпящим возражения тоном — ничего у него, бедняги, конечно, не получалось, — он сказал:
  — Я не хочу об этом говорить.
  — Зато я хочу, — заявила Кэролайн. — По-моему, будет справедливо по отношению к Кэролайн, — прочирикала Эльза, — если ей все сказать.
  — Это правда, Эмиас? — совсем тихо повторила Кэролайн.
  Ему было стыдно. Как обычно бывает стыдно мужчинам, когда женщины загоняют их в угол.
  — Ответь мне, пожалуйста. Я должна знать.
  Он вскинул голову, как бык на арене, и отрезал:
  — Правда, но я не хочу об этом сейчас говорить.
  И резко повернувшись, вышел из комнаты. Я двинулся за ним вслед. Мне не хотелось оставаться наедине с женщинами. На террасе я догнал его. Он ругался. Я еще никогда не слышал такого потока ругательств.
  — Почему она не может придержать язык? — взорвался он. — Почему, черт подери, она не может помолчать? Теперь быть беде, а мне еще нужно закончить картину, слышишь, Фил? Это — лучшее из того, что я когда-либо написал. Лучшее за всю мою жизнь. А эти две глупые женщины готовы все испортить!
  Потом, чуть поостыв, он заметил, что женщины лишены чувства меры.
  Я не мог сдержать улыбки.
  — Черт подери, старина, ты же сам виноват во всем этом, — сказал я.
  — А то я не знаю, — простонал он. И добавил:
  — Но согласись, Фил, что мужчину нельзя винить, если он теряет из-за женщины голову. Даже Кэролайн следует это понять.
  Я спросил его, что будет, если Кэролайн заупрямится и не даст ему развода.
  Но им опять овладели его прежние мысли. Мне пришлось повторить свой вопрос, на что он ответил довольно рассеянно:
  — Кэролайн никогда не станет мне поперек дороги. Ты не понимаешь, старина.
  — Но ведь есть и ребенок, — заметил я. Он взял меня за руку.
  — Фил, старина, я понимаю, что ты действуешь из лучших побуждений, но не надо каркать, как ворона. Я сам улажу свои дела. Все будет в порядке, увидишь. — В этом был весь Эмиас — неунывающий оптимист. — Пошли они все к черту! — весело заключил он.
  Не помню, говорили ли мы еще о чем-нибудь, но через несколько минут на террасе появилась Кэролайн На ней была шляпа, нелепая, с большими полями, темно-коричневого цвета, но тем не менее привлекательная на вид Совершенно ровным обычным голосом она сказала:
  — Сними эту заляпанную краской куртку, Эмиас Мы идем на чай к Мередиту, ты не забыл?
  Он вытаращил глаза и, чуть заикаясь, ответил:
  — Совсем забыл. Да, да, конечно.
  — Тогда пойди и переоденься, а то ты выглядишь как старьевщик.
  И хотя произносила она слова совершенно ровным тоном, но на него не смотрела. А потом спустилась к клумбе с георгинами и принялась срывать самые пышные цветы.
  Эмиас не спеша повернулся и вошел в дом.
  Кэролайн заговорила со мной. Она болтала не переставая. О том, долго ли простоит хорошая погода, не появится ли в бухте макрель, и если да, то, может, Эмиас, Анджела и я отправимся на рыбную ловлю. Удивительная женщина, следует отдать ей должное.
  Но в то же время это свидетельствует, по-моему, о ее характере. У нее была огромная сила воли и умение владеть собой. Не знаю, когда она решила убить его, но, если тогда, я не был бы удивлен. Умея мыслить хладнокровно и безжалостно, она была способна тщательно и бесстрастно продумать свой план.
  Кэролайн Крейл была очень опасной женщиной. Мне бы следовало еще тогда понять, что она этого так не оставит. А я, идиот, решил, что она согласилась принять неизбежное или по крайней мере надеялась, что, если будет вести себя как ни в чем не бывало, Эмиас передумает.
  Наконец вышли в сад все остальные. Эльза вела себя вызывающе, с видом победительницы. Кэролайн не обращала на нее никакого внимания. Обстановку разрядила Анджела. Она принялась спорить с мисс Уильямс, что не наденет другую юбку. Та, что на ней, вполне сойдет для милого доброго Мередита, он все равно никогда не обращает внимания на подобные вещи.
  Наконец мы тронулись в путь. Кэролайн шла рядом с Анджелой. Я — с Эмиасом. А Эльза одна — шла и улыбалась.
  Мне она не очень нравилась — слишком уж напористая, — но должен признать, что в тот день она выглядела невероятно красивой. Так бывает, когда женщина добивается того, чего хочет.
  Я не очень хорошо помню все события того дня. Их словно подернуло туманной дымкой. Помню, как из дому навстречу нам вышел старина Мерри. По-моему, мы сначала обошли сад. Помню, что мы с Анджелой долго обсуждали, как натаскивать терьеров на крыс. Анджела съела бессчетное количество яблок и пыталась заставить меня последовать ее примеру.
  Когда мы подошли к дому, под большим кедром уже был накрыт чай. Мерри, насколько я помню, выглядел очень расстроенным. Наверное, либо Кэролайн, либо Эмиас ему что-то сказали. Он то с сомнением поглядывал на Кэролайн, то переводил взгляд на Эльзу. Чем-то он явно был обеспокоен. Конечно, Кэролайн нравилось держать Мередита на привязи — старый преданный друг, пусть он всегда будет при ней. Такой она была человек.
  После чая Мередит поспешил поговорить со мной.
  — Послушай, Фил, — сказал он. — Эмиас не должен этого делать!
  — Еще как Сделает, можешь не сомневаться.
  — Как он может бросить жену и ребенка ради этой девицы? Он ведь гораздо старше ее. Ей нет и восемнадцати.
  Я ответил ему, что мисс Грир целых двадцать.
  — Все равно, она еще несовершеннолетняя. Она не понимает, что творит, — сказал он.
  Бедняга Мередит. Всегда видит в людях только хорошее.
  — Не беспокойся, старина. Она знает, что делает, и это ей нравится.
  Вот и все, что нам удалось друг другу сказать. Я подумал про себя, что Мерри, наверное, боится и представить себе, что Кэролайн окажется в роли брошенной жены. Как только состоится развод, она начнет надеяться, что ее верный рыцарь тотчас сделает ей предложение. А мне казалось, что ему куда больше по душе роль человека, лишенного последней надежды. И, должен признаться, меня эта ситуация очень забавляла.
  Любопытно, однако, что я почему-то плохо помню наше посещение лаборатории Мередита. Ему страшно нравилось демонстрировать другим собственное увлечение. Лично мне оно представлялось крайне скучным. По-моему, я присутствовал там вместе с другими, когда он читал нам лекцию о свойствах кониума, но что именно он говорил, мне не запомнилось. Я не видел, как Кэролайн похитила яд. Как я уже сказал, она была ловкой женщиной. Еще я помню, как Мередит читал нам вслух отрывок из Платона, в котором описывается смерть Сократа. Тоже скука, по-моему. Меня классики всегда вгоняли в тоску.
  Больше ничего про тот день я вспомнить не в силах Эмиас и Анджела жутко поссорились, но нам, всем остальным, от этого стало только легче. Отвлеклись не много. Выкрикнув напоследок, что Эмиас еще пожалеет о ссоре с ней, что хорошо бы, чтоб он умер от проказы — так, мол, ему и надо, — и, наконец, хорошо бы, если бы у него к носу приклеилась навечно колбаса, как в известной сказке, она отправилась спать. Когда она удалилась, мы не могли не рассмеяться — такая это была забавная сцена.
  Вскорости ушла спать и Кэролайн Мисс Уильямс исчезла вслед за своей ученицей. Эмиас и Эльза отправились бродить по саду Мое общество, понял я, им было ни к чему. Я пошел прогуляться. Стоял чудесный вече. На следующее утро я спустился вниз поздно. В столовой никого не было. Смешно, что запоминаются совершенно несущественные детали. Я, например, хорошо помню вкус почек с беконом, которые я ел. Отличные почки. С перцем.
  Затем я бродил по саду в поисках собеседника. Никого не нашел, выкурил сигарету, встретил мисс Уильямс, бегавшую в поисках Анджелы, которая где-то шлялась, как обычно, хотя должна была заняться починкой порванного платья. Я вошел в холл и услышал, как Эмиас и Кэролайн выясняют отношения в библиотеке. Говорили они очень громко.
  «Ты и твои женщины! — выкрикнула она. — Прикончить бы тебя! Когда-нибудь я тебя прикончу!» На что Эмиас ответил: «Не будь дурой, Кэролайн» А она сказала: «Я говорю серьезно, Эмиас»
  Подслушивать мне не хотелось, поэтому я снова вышел на террасу Прошелся вдоль нее и увидел Эльзу.
  Она сидела в шезлонге как раз под окном библиотеки, а окно было открыто. Думаю, она сумела услышать все, что говорилось в библиотеке. Увидев меня, она встала и, приняв вполне хладнокровный вид, пошла мне навстречу.
  — Какое чудесное утро! — сказала она, взяв меня под руку.
  Да, для нее оно и впрямь было чудесным. До чего же жестокая девчонка! Нет, пожалуй, просто честная и лишенная воображения. Умела видеть только то, что ей в данный момент было нужно.
  Разговаривая, мы постояли на террасе минут пять, затем хлопнула дверь библиотеки и появился Эмиас Крейл. Лицо у него пылало.
  Бесцеремонно схватив Эльзу за плечо, он сказал:
  — Хватит болтаться без дела. Пойдем поработаем.
  — Хорошо, — согласилась она. — Только схожу наверх, захвачу пуловер. Ветер какой-то прохладный.
  И вошла в дом.
  Я ждал, что Эмиас мне что-нибудь скажет, но он промолчал, ограничившись лишь фразой:
  — Эти женщины!
  — Держись, старина! — отозвался я.
  И мы промолчали до тех пор, пока на террасу снова не вышла Эльза.
  Они вместе отправились в Оружейный сад, а я вошел в дом. В холле стояла Кэролайн. Меня она, по-моему, даже не заметила. Так с ней часто бывало. Казалось, она где-то далеко. Она что-то пробормотала. Не мне, а себе. Я только различил слова:
  — Слишком это жестоко…
  Вот что она сказала. А потом прошла мимо, казалось так меня и не заметив, словно была целиком погружена в собственные мысли, и поднялась наверх. Думаю (утверждать это я не имею права, вы понимаете), что она пошла за ядом и что именно в эту минуту она задумала совершить то, что совершила.
  И тут зазвонил телефон. В некоторых домах полагается ждать, пока трубку возьмет кто-нибудь из слуг, но я так часто бывал в Олдербери, что практически считался членом семьи. Я поднял трубку.
  Звонил мой брат Мередит. Он был очень расстроен. Он сказал, что побывал у себя в лаборатории и обнаружил, что бутылка с кониумом наполовину пуста.
  Незачем вновь каяться в том, что я был обязан сделать тогда и не сделал. Новость эта меня оглушила, и я по глупости оказался застигнутым врасплох. На другом конце провода возбужденно верещал Мередит. Я услышал, что по лестнице кто-то спускается, и поэтому велел ему срочно прийти в Олдербери.
  А сам пошел ему навстречу. Если вы не знаете расположения обоих владений, то должен вам объяснить, что кратчайший путь между ними — это пересечь в лодке небольшую бухту. Я спустился по тропинке к тому месту, где у крохотной пристани стояли лодки. Мне пришлось пройти вдоль ограды Оружейного сада, и я слышал, как разговаривают Эльза и Эмиас. Голоса у них были веселые и беззаботные. Эмиас заметил, что день удивительно жаркий (он и вправду был жарким для сентября), а Эльза сказала, что когда сидишь так, как она, на стене, то чувствуешь прохладный ветерок с моря. Потом она сказала: «Я устала позировать. Нельзя ли мне отдохнуть, дорогой?» На что Эмиас крикнул: «Ни в коем случае. Сиди. Ты ведь человек выносливый. А получается здорово, скажу я тебе». «Какой ты жестокий», — засмеялась Эльза. И все — больше я ничего не услышал.
  Мередит уже отчалил от противоположного берега. Я подождал его. Он привязал лодку и поднялся по ступенькам. Он был очень бледен и явно обеспокоен.
  — У тебя голова работает лучше, чем у меня, Филип. Что нам делать? — спросил он.
  — Это очень опасный яд.
  — Ты уверен в пропаже? — спросил я. Мередит, надо сказать, человек рассеянный. Может, именно поэтому я и отнесся к его сообщению не так серьезно, как следовало.
  — Уверен, — ответил он. — Вчера днем бутылка была полной.
  — И ты понятия не имеешь, кто взял яд? — спросил я. Нет, ответил он и спросил, кого, по моему мнению, можно заподозрить. Кого-нибудь из слуг? Возможно, ответил я, но весьма сомнительно. Лаборатория ведь всегда заперта, не так ли? Да, ответил он и принялся молоть чепуху о том, что окно оказалось на несколько дюймов приоткрытым. Таким путем можно было проникнуть в лабораторию.
  — Случайный грабитель, что ли? — усмехнулся я. — тогда выбор у нас такой, Мередит, что и искать не стоит. Что я на самом деле думаю, спросил он. И я ответил, что, если он уверен, что яд украли, тогда, значит, его украла Кэролайн, чтобы отравить Эльзу, или, наоборот, его украла Эльза, чтобы убрать с дороги Кэролайн и освободить место для истинной любви. Мередит прочирикал, что я несу сентиментальную чепуху, которая не может быть правдой. «Но яд пропал, — возразил я. — Чем же ты можешь это объяснить?» Никакого объяснения он, разумеется, дать не мог. Он мыслил точно так же, как и я, только не хотел себе в этом признаться. «Что же нам делать?» — снова спросил он «Сначала надо все как следует обдумать, — ответил я, совершив непростительную ошибку. — А потом либо ты объявишь во всеуслышание о пропаже, либо скажешь по секрету Кэролайн, тем самым подвергнув ее испытанию. Если ты убедишься, что она ничего про это дело не знает, проделай то же самое с Эльзой». — «Такая изумительная девушка! — сказал он. — Не может быть, чтобы она это сделала». Я ответил, что вовсе в этом не уверен.
  Разговаривая, мы шли по дорожке к дому. После моего последнего замечания мы оба несколько секунд молчали. Как раз в эту минуту мы снова шли мимо садовой ограды, и я услышал голос Кэролайн.
  Я было решил, что теперь они скандалят втроем, но оказалось, что речь идет об Анджеле. «Это несправедливо по отношению к ней», — возражала Кэролайн. Эмиас что-то раздраженно пробурчал в ответ. Затем калитка сада, как раз когда мы подошли к ней, открылась. Эмиас был несколько поражен, увидев нас. Из сада вышла Кэролайн. «Здравствуй, Мередит! — сказала она. — Мы говорили об отъезде Анджелы в школу. Я не очень уверена, что ей там будет хорошо». — «Да не бойся ты за нее, — сказал Эмиас. — Ничего с ней не случится. Я сам ее провожу».
  Как раз в эту минуту на дорожке появилась Эльза, которая бежала со стороны дома. В руках у нее был какой-то джемпер алого цвета.
  — Скорей! — зарычал Эмиас. — Садись, как полагается. Я не хочу терять время.
  И пошел к мольберту. Я заметил, что он ступает как-то неуверенно, и подумал, не выпил ли он. При всей суете и скандалах человека легко понять и извинить.
  — Пиво какое-то теплое, — проворчал он. — Почему сюда не принесут льда?
  — Я пришлю тебе пива из холодильника, — пообещала Кэролайн.
  — Спасибо, — буркнул Эмиас.
  Затем Кэролайн закрыла калитку и вместе с нами направилась к дому. Мы сели на террасе, а она вошла в дом. Минут через пять появилась Анджела с двумя бутылками пива и стаканами. День и вправду был жаркий, и мы обрадовались пиву. Тут мимо нас прошла Кэролайн. В руках у нее была бутылка с пивом, которую она, по ее словам, несла Эмиасу. Мередит хотел было проводить ее, но она твердо отклонила его предложение Я подумал — до чего же я был глуп! — что в ней говорит ревность Ей было неприятно, чтобы кто-то еще увидел тех двоих наедине в саду. Поэтому она уже раз там побывала, придумав для этого весьма жалкий предлог: не отложить ли отъезд Анджелы.
  Она шла по зигзагообразной дорожке, а мы с Мередитом смотрели ей вслед. Мы так ничего и не решили, а тут еще Анджела стала требовать, чтобы я пошел с ней купаться. Заставить Мередита действовать одного было невозможно, поэтому я только и сказал ему: «После обеда». Он кивнул.
  Затем мы с Анджелой отправились купаться. Мы хорошо поплавали — через бухту и обратно, — а потом позагорали на скалах. Анджела почему-то была хмурой, но меня это вполне устраивало. Я решил, что сразу после обеда отведу Кэролайн в сторонку и напрямую предъявлю ей обвинение в краже яда. Без толку уговаривать Мередита сделать это — он слишком мягок. А я припру ее к стенке, и все. Ей придется возвратить яд, или уж, во всяком случае, она ни за что не осмелится им воспользоваться. Поразмыслив, я пришел к убеждению, что это она взяла яд. Эльза была слишком благоразумной и рациональной, чтобы пойти на такой риск. Голова у нее работала как следует, и больше всего она боялась за собственную шкуру. Кэролайн же была из легко воспламеняющегося материала — неуравновешенная, увлекающаяся, настоящая психопатка. И все же где-то в глубине сознания у меня копошилась мысль, что Мередит ошибся. Вдруг кто-нибудь из слуг проник к нему в лабораторию, отлил половину содержимого бутылки и побоялся в этом признаться? В нашем представлении яд — принадлежность мелодрамы, и в реальной жизни в него трудно поверить.
  До тех пор пока ничего не случится. Когда я посмотрел на часы, оказалось, что уже довольно поздно, и мы с Анджелой буквально побежали на обед. Все только рассаживались за столом — все, кроме Эмиаса, который остался в Оружейном саду работать, что для него стало почти правилом. Как он умно поступил, сделав это и сегодня, подумал я, ибо за обедом у нас царила какая-то неловкость.
  Кофе мы пили на террасе. Я плохо помню, как вела себя и как выглядела Кэролайн. Во всяком случае, обеспокоенной она не казалась. Скорей, сдержанной и притихшей. Вот уж поистине сатана в юбке! Ибо нужно было иметь сатанинскую волю, чтобы так хладнокровно отравить человека. Если бы она схватила револьвер и выстрелила в него — это я бы еще мог понять. Но продуманное, хладнокровное, сводящее счеты убийство… И такое спокойствие…
  Она встала и самым естественным голосом объявила, что отнесет ему кофе. И ведь она уже знала — не могла не знать, — что застанет его там мертвым. С ней пошла мисс Уильямс. Не помню, Кэролайн попросила ее об этом или она вызвалась сама. Вроде Кэролайн.
  Две женщины ушли. Через минуту-другую вслед за ними пошел и Мередит. Я только было принялся придумывать предлог, чтобы последовать за ним, как он снова появился на дорожке, спеша к нам. Лицо у него было пепельно-серым.
  — Доктора… быстро… Эмиас. — задыхаясь, проговорил он.
  — Он болен? — вскочил я. — Умирает?
  — Боюсь, он уже умер… — ответил Мередит.
  На мгновенье мы забыли про Эльзу. Но она вдруг вскрикнула. Это был леденящий душу вопль.
  — Умер? Умер?.. — И она бросилась бежать. Я и не знал, что человек способен так бегать — как олень, как раненый зверь. И как жаждущая мщения фурия.
  — Беги за ней, — выдохнул Мередит. — Я позвоню. Беги за ней. Кто знает, что она там натворит?
  Я бросился вслед изо всех сил. Она вполне была способна убить Кэролайн. Никогда я не видел столько горя и столько неистовой ненависти. Вся видимость культуры и образованности слетела с нее. Сразу стало ясно, что ее отец, дед и бабка со стороны матери были фабричными рабочими. Ее лишили ее любовника, и в ней взыграла простолюдинка. Если бы могла, она расцарапала бы Кэролайн лицо, вцепилась бы ей в волосы и сбросила бы ее через парапет. По какой-то причине она решила, что Кэролайн нанесла ему удар ножом. Она все перепутала.
  Я придержал ее, а затем ею занялась мисс Уильямс. Должен признать, действовала она очень разумно. Она заставила Эльзу опомниться, велев ей помолчать, потом) что нам совершенно ни к чему шум и крики. Она была сущая мегера. Но сумела сделать все, как нужно. Эльза стихла — стояла, всхлипывая и дрожа.
  Что же касается Кэролайн, то, насколько я помню, маска с нее сразу слетела. Она стояла совершенно спокойно — в трансе, сказали бы вы. Только глаза выдавали ее. Они были начеку — настороженно и спокойно оглядывали всех. Она начала, по-моему, бояться…
  Я подошел и заговорил с ней. Не думаю, что мои слова услышали две другие женщины.
  — Проклятая убийца! Ты убила моего самого близкого друга! — еле слышно прошептал я.
  — Нет… О, нет… Он… сам… — отшатнувшись, сказала она.
  Я посмотрел ей в глаза.
  — Расскажи это полиции, — посоветовал я.
  Она последовала моему совету, но ей не поверили.
  Конец рассказа Филипа Блейка.
  Рассказ Мередита Блейка
  Дорогой мсье Пуаро!
  Как я вам обещал, я принялся за описание всего того, что помнится мне касательно трагических событий шестнадцатилетней давности. Прежде всего я хотел бы подчеркнуть, что я тщательно обдумал все сказанное вами во время нашей недавней встречи. И по размышлении я более, чем прежде, убежден в невиновности Кэролайн Крейл. И раньше трудно было поверить, чтобы она решилась отравить своего мужа, но отсутствие других версий и ее собственное поведение вынудили меня, не долго думая, присоединиться к общему мнению: если не она, то кто?
  После нашей встречи я долго размышлял о версии о самоубийстве Крейла, которую выдвинула на суде защита, и, хотя эта версия в ту пору показалась мне совершенно нелогичной, теперь я полагаю уместным изменить свое мнение, исходя в первую очередь из того в высшей степени знаменательного факта, что Кэролайн сама в это верила. Если мы допустим, что эта очаровательная и благородная женщина была несправедливо признана виновной, тогда ее собственное неоднократно высказанное убеждение имеет серьезное основание. Она знала Эмиаса гораздо лучше, чем любой из нас. Если она считала самоубийство возможным, значит, имело место самоубийство, несмотря на скептическое отношение к такой версии всех его друзей.
  Я попытаюсь развить эту теорию, предположив, что в Эмиасе Крейле были какие-то известные только его жене зачатки совести, скрытые от посторонних взглядов раскаяние и даже отчаяние из-за злоупотреблений, вызванных его бурным темпераментом. Я полагаю, такая мысль имеет право на существование. Возможно, эту сторону своего характера он раскрывал только перед женой. Хотя это несовместимо с его собственными, не раз слышанными мною высказываниями, тем не менее у большинства мужчин действительно присутствует никем не подозреваемая и зачастую не соответствующая их характеру черта, которая часто является сюрпризом для людей, близко их знающих. Почтенный и суровый человек, бывает, втихомолку ведет себя крайне непристойно. Вульгарный делец оказывается тонким ценителем искусства. Нетерпимые и безжалостные люди нередко обнаруживают невиданную доселе доброту. А великодушные и общительные порой проявляют себя как подлецы и подонки.
  Поэтому вполне возможно, что Эмиасу Крейлу были свойственны приступы раскаяния и чем больше он неистовствовал в своем эгоизме, утверждая право делать, что ему заблагорассудится, тем сильнее мучила его совесть. Как это ни невероятно, но теперь я считаю, что так оно, наверное, и было. И я еще раз повторяю, что сама Кэролайн твердо придерживалась именно этой версии. Что очень важно.
  А теперь рассмотрим факты, или, скорей, то, что осталось у меня в памяти, в свете моих нынешних убеждений.
  Пожалуй, здесь было бы уместно упомянуть о разговоре, который состоялся у меня с Кэролайн за несколько недель до случившейся трагедии. Это произошло во время первого приезда Эльзы Грир в Олдербери.
  Кэролайн, как я вам уже говорил, знала, что я отношусь к ней с глубокой симпатией и уважением. Поэтому в моем лице она видела человека, которому вполне могла доверять. Выглядела она далеко не радостной. Тем не менее я был удивлен, когда однажды она вдруг спросила меня, считаю ли я, что Эмиас всерьез увлечен девушкой, которую пригласил к ним.
  — По-моему, ему интересно ее писать, — ответил я, — Ты же знаешь, как Эмиас способен загореться очередной работой.
  — Нет, он в нее влюблен, — покачала головой она.
  — Разве что чуть-чуть.
  — А по-моему, сильно.
  — Она очень хороша, я согласен, — сказал я. — А нам обоим известно, что Эмиас неравнодушен к женским чарам. Но ты уже давно должна знать, дорогая, что Эмиас по-настоящему любит только тебя. Ему свойственно увлекаться, но эта страсть продолжается недолго. Для него существуешь только ты, и, хотя порой он ведет себя скверно, это ничуть не влияет на его чувство к тебе.
  — Именно так я всегда и рассуждала, — сказала Кэролайн.
  — Поверь мне, Кэро, — попросил я, — это действительно так.
  — Но на этот раз, Мерри, — продолжала она, — я боюсь. Эта девушка ужасно… ужасно откровенна. Она такая юная, такая настойчивая. Я чувствую, что на сей раз он увлекся всерьез.
  — Но то, что она юная и такая, как ты говоришь, откровенная, — возразил я, — и послужит ей защитой. Вообще-то, женщины для Эмиаса — это дичь, на которую разрешено охотиться, но в случае с этой девушкой его ждет промах.
  — Вот этого-то я и боюсь, — призналась Кэролайн. — Боюсь, что на сей раз он сам превратился в дичь. — И продолжала:
  — Мне, как ты знаешь, Мерри, тридцать четыре. Мы женаты уже десять лет. По внешности я не иду ни в какое сравнение с этой Эльзой, я это понимаю.
  — Но тебе ведь известно, Кэролайн, — сказал я, — тебе хорошо известно, что Эмиас по-настоящему тебе предан.
  — Разве можно быть уверенной в чувствах мужчины? — возразила она. А затем, чуть хмуро усмехнувшись, заключила:
  — Я человек примитивный, Мерри. Мне бы хотелось расправиться с этой девушкой топором.
  Я сказал, что Эльза, по-видимому, совсем не понимает, что делает. Она восхищается Эмиасом и преклоняется перед ним, вряд ли сознавая, что Эмиас в нее влюбляется.
  — Милый мой Мерри! — только и ответила на мои слова Кэролайн и перевела разговор на сад. Я надеялся, что она забудет про все свои беспокойства.
  Вскоре после этого Эльза уехала в Лондон. Эмиас тоже отсутствовал несколько недель. Я, по правде говоря, и позабыл про них. А потом мне стало известно, что Эльза вновь вернулась в Олдербери, чтобы Эмиас мог завершить ее портрет.
  Меня эта новость несколько обеспокоила. Но Кэролайн, когда я снова встретился с нею, не захотела продолжать разговор. Выглядела она как всегда — ни в коем случае не встревоженной и не огорченной. Все, наверное, в порядке, подумал я.
  Вот почему я был так огорошен, узнав, как далеко зашло дело.
  Я уже рассказал вам о моих разговорах с Крейлом и с Эльзой. Поговорить с Кэролайн мне так и не удалось Мы смогли лишь обменяться парой фраз, о которых я тоже уже вам говорил.
  Я словно вижу перед собой ее лицо с огромными темными глазами и с трудом сдерживаю волнение. Я слышу ее голос, когда она произнесла:
  — Все кончено…
  Я не в силах описать то бесконечное отчаяние, которое скрывалось за этими словами. Они были констатацией факта. С уходом Эмиаса жизнь для нее кончилась. Вот почему, уверен я, она взяла кониум. Это был выход из положения. Выход, подсказанный ей моей глупой лекцией о свойствах этой настойки. И отрывок из «Федона», живописующий смерть от яда.
  Вот как я нынче представляю себе случившееся. Она взяла кониум, решив покончить с собой, если Эмиас ее бросит. Быть может, он заметил, как она отливала настойку, или потом обнаружил у нее яд.
  Эта находка произвела на него впечатление. Он ужаснулся, до чего довел ее своим поведением. Но, невзирая на страх и раскаяние, он тем не менее был не в силах отказаться от Эльзы. Я могу его понять. Любой, кто ею увлекся, был не способен ее забыть.
  Он не представлял себе жизни без Эльзы. И понял, что Кэролайн не может жить без него. Вот он и решил, что единственный выход — это самому воспользоваться кониумом.
  Он действовал в характерной для себя манере. Самое дорогое для него в жизни были его картины. Он предпочел умереть с кистью в руке. А последнее, что видели его глаза, — это лицо девушки, которую он так безумно любил. Наверное, он решил, что ей тоже будет лучше, если его не станет…
  Эта теория, правда, оставляет необъясненными некоторые любопытные факты. Например, почему на пустом флаконе из-под кониума остались только отпечатки пальцев Кэролайн. Наверное, после того, как Эмиас держал флакон в руках, все отпечатки стерлись мягкими вещами, среди которых нашли флакон после его смерти. Кэролайн же взяла флакон в руки, чтобы посмотреть, трогал ли его кто-нибудь. По-моему, такое объяснение вполне вероятно и правдоподобно. Что же касается отпечатков пальцев на бутылке из-под пива, свидетели защиты высказали мнение, что, приняв яд, человек плохо владеет руками и может касаться бутылки необычным образом — отсюда и искажение отпечатков.
  Остается еще поведение Кэролайн во время процесса. Но мне думается, я вижу этому объяснение. Она украла яд из лаборатории, решив покончить с собой, и тем самым навела мужа на мысль о самоубийстве. Можно предположить, что она при ее повышенном чувстве ответственности сочла себя повинной в его смерти, убедив себя, что она — убийца, хотя это было вовсе не такое убийство, за какое ее судили.
  Все это мне кажется вполне логичным. А если это так, тогда вам, наверное, будет не трудно убедить в этом маленькую Карлу? И она сможет выйти замуж за своего молодого человека, удостоверившись, что единственное, в чем была виновата ее мать, это желание (не более того) покончить с собой.
  Я понимаю, что это вовсе не то, о чем вы просили меня написать, а именно о событиях, как я их помню. Позвольте мне сейчас исправить свою ошибку. Я уже полностью поведал вам о том, что произошло накануне смерти Эмиаса. Теперь перейдем ко дню его гибели.
  Спал я очень плохо, поскольку был расстроен неприятным осложнением событий в судьбе моих друзей. После того как я долго не мог заснуть, безуспешно размышляя над тем, что предпринять, дабы предотвратить катастрофу, около шести утра я заснул глубоким сном. Я даже не слышал, как мне принесли утренний чай, и проснулся примерно в половине десятого с тяжелой головой и разбитый. Вскоре после этого мне показалось, что я услышал какой-то шорох в комнате под моей спальней — там была лаборатория.
  Здесь мне, пожалуй, следует упомянуть, что, по-видимому, в лаборатории побывала кошка. Я обнаружил, что оконная рама была чуть приподнята. Я по легкомыслию оставил окно приоткрытым с вечера, и кошка вполне могла в него пролезть. Я упоминаю об этом, чтобы объяснить, почему я очутился в лаборатории.
  Я пошел туда, как только оделся, и, окинув взглядом полки, заметил, что бутылка, в которой была настойка кониума, стоит не в ряд с другими. А приглядевшись, с ужасом констатировал, что значительная часть содержимого бутылки исчезла. Накануне бутылка была почти полной — сейчас почти пустой.
  Я закрыл окно и вышел, заперев за собой дверь. Я был крайне расстроен и, признаться, сбит с толку. Когда меня что-либо выводит из себя, я плохо соображаю.
  Сначала я был просто огорчен, потом почувствовал нечто недоброе и наконец начал испытывать настоящую тревогу. Я опросил всех слуг, они сказали, что никто из них не входил в лабораторию. Поразмыслив над случившимся, я решил позвонить брату, чтобы спросить у него совета.
  Филип соображал лучше меня. Он сразу распознал всю серьезность пропажи и велел мне тотчас прийти.
  Я вышел, встретив по дороге мисс Уильямс, которая была занята поисками своей манкирующей занятиями ученицы. Я заверил ее, что не видел Анджелы и что у меня в доме ее не было.
  По-моему, мисс Уильямс заметила, что я несколько не в себе. Она смотрела на меня с любопытством. Но я не собирался рассказывать ей о том, что произошло. Я посоветовал ей пройти за дом — у Анджелы была там любимая яблоня, — а сам поспешил к бухте, где сел в лодку и перебрался на другую сторону, в Олдербери.
  Мой брат уже ждал меня на берегу.
  Мы направились к дому тем же путем, каким третьего дня прошли с вами. Если вы помните, как расположено поместье, значит, вы поймете, что, проходя мимо ограды Оружейного сада, мы не могли не услышать разговора в саду.
  Кэролайн и Эмиас о чем-то спорили, но предмет их спора у меня интереса не вызвал.
  Никаких угроз со стороны Кэролайн я не услышал. Речь шла об Анджеле — Кэролайн просила отложить ее отъезд в школу. Эмиас, однако, был настроен категорично, выкрикивал, что, поскольку все решено, он сам ее проводит.
  Калитка сада отворилась как раз в ту секунду, когда мы с ней поравнялись, и оттуда вышла Кэролайн. Она была расстроена, но не более того. Она несколько рассеянно улыбнулась мне и сказала, что они говорили об Анджеле. В эту минуту на дорожке появилась Эльза, и, поскольку было совершенно очевидно, что Эмиас хочет продолжать работу, а мы ему мешаем, мы двинулись к дому.
  Филип потом отчаянно ругал себя за то, что мы не предприняли немедленных действий. Я же придерживаюсь иного мнения. У нас не было никаких оснований считать, что замышляется убийство. (Более того, теперь я уверен, что оно вовсе не замышлялось). Было ясно, что нам следовало что-то предпринять, но я по сей день убежден, что мы были обязаны тщательно это обсудить и определить, как действовать, тем более что, признаться, меня не раз брало сомнение, не ошибаюсь ли я. Действительно ли бутылка была накануне полной? Я не из тех людей (в отличие от моего брата Филипа), которые всегда во всем уверены. Память порой играет с человеком злые шутки. Как часто, например, ты убежден, что положил предмет на одно место, а потом обнаруживаешь его совсем в другом. Чем больше я старался припомнить, сколько настойки было в бутылке накануне, тем больше сомневался и терял уверенность. Это ужасно раздражало Филипа, который окончательно вышел из себя.
  Мы так и не сумели продолжить наш разговор и молча согласились отложить его на послеобеденное время. (Должен заметить, что я, если хотел, мог без особого приглашения являться к обеду в Олдербери.)
  Затем Анджела и Кэролайн принесли нам пива. Я спросил у Анджелы, почему она прогуливает уроки, и предупредил, что мисс Уильямс сердится, но она ответила, что купалась, и добавила, что не видит смысла зашивать страшную старую юбку, когда едет в школу экипированная заново.
  Поскольку возможности поговорить с Филипом наедине так и не представилось, а мне, кроме того, очень хотелось еще раз поразмыслить самому, я решил пройтись по дорожке к Оружейному саду. Как раз над садом, где я вам уже показывал, на прогалине среди деревьев стояла старая скамья. Я уселся там с трубкой, думал и смотрел на Эльзу, которая позировала Эмиасу.
  Мне она навсегда запомнилась такой, какой я видел ее в тот день. Одетая в желтую рубашку, темно-синие брюки, с красным пуловером, накинутым на плечи для тепла, она сидела неподвижно.
  Ее лицо лучилось оживлением и здоровьем. И она веселым голосом вещала о планах на будущее.
  Получается, что я вроде как бы подслушивал, на самом деле это было вовсе не так. Эльза меня прекрасно видела. И она, и Эмиас знали, где я сижу. Она помахала мне рукой и крикнула, что Эмиас вел себя тем утром чудовищно, не давая ей ни минуты отдыха. Она вся застыла и окоченела.
  Эмиас проворчал, что он еще больше окоченел Что у него все мышцы как деревянные. «Бедный старичок!» — засмеялась Эльза. А Эмиас сказал, что придется ей взять себе инвалида, у которого хрустят суставы.
  Меня потрясло их легкомыслие в беседе о совместном будущем, в то время как они причиняют другим так много страданий. И тем не менее я не мог упрекнуть ее. Она была такой юной, такой уверенной в себе, такой влюбленной. И она не ведала, что творит. Она не знала, что такое страдание. С наивностью ребенка она считала, что с Кэролайн «ничего не случится» и что «она вскорости обо всем забудет». Она не видела ничего, кроме того, что они с Эмиасом будут счастливы. У нее не было сомнений, ее не терзали угрызения совести, она не ведала жалости. Но можно ли ждать жалости от молодости? Это чувство знают только пожилые, умудренные опытом люди.
  Они не все время разговаривали. Ни один художник не будет заниматься болтовней во время работы. Каждые десять минут или что-то вроде этого Эльза высказывалась, а Эмиас что-то бурчал в ответ. Один раз она сказала:
  — По-моему, ты прав насчет Испании. Туда мы поедем прежде всего. И ты поведешь меня на корриду. Наверное, это удивительное зрелище. Только мне бы хотелось, чтобы бык убил человека, а не наоборот. Я понимаю, что испытывали римлянки, видя, как умирает гладиатор. Люди ничего из себя не представляют, а животные прекрасны.
  Она сама была похожа на животное — юная и первозданная, еще не постигшая ни печального опыта, ни умения сомневаться. По-моему, она даже не умела думать, она только чувствовала. Но в ней было так много жизни, гораздо больше, чем в ком-либо из моих знакомых…
  В последний раз я видел ее такой радостно-уверенной — на вершине вселенной. Но за такой веселостью обычно грядет беда.
  Прозвонил гонг на обед, я встал и подошел к калитке Оружейного сада, где ко мне присоединилась Эльза. Когда я вышел из тени деревьев, оказалось, что вокруг ослепительно светло. Я плохо видел. Эмиас сидел, откинувшись на спинку скамьи и раскинув руки. И смотрел на картину. Я часто видел его в таком положении. Откуда мне было знать, что яд уже убивает его?
  Он ненавидел и презирал болезни. Он их не признавал. Наверное, решил, что у него что-то вроде солнечного удара — симптомы очень схожи, — но ни за что не стал бы жаловаться.
  — Он не пойдет обедать, — сказала Эльза.
  Про себя я подумал, что он правильно поступает.
  — Тогда — до свидания, — сказал я.
  Он оторвал взгляд от картины, и его глаза медленно обратились ко мне. Было что-то странное — как это сказать? — похожее на злорадство в его взгляде. Глаза его горели недоброжелательством.
  Естественно, я тогда не понял — если в картине что-то получалось не так, как ему хотелось, он всегда злился. Вот я и решил, что именно в этом причина его злости. Он, мне показалось, даже что-то буркнул.
  Ни Эльза, ни я не видели в этом чего-то необычного — просто темперамент художника.
  Поэтому мы оставили его там и вместе отправились к дому, смеясь и болтая. Если бы она знала, бедное дитя, что в последний раз видит его в живых… Слава богу, она этого не знала. Ей предоставилась возможность еще немного быть счастливой.
  За обедом Кэролайн вела себя совершенно нормально — пожалуй, казалась озабоченной чуть больше прежнего. Не доказывает ли это, что она не имела никакого отношения к трагедии? Не могла же она быть такой актрисой.
  Кэролайн и гувернантка пошли в сад и там обнаружили Эмиаса. Я встретил мисс Уильямс, когда она бежала к дому. Она велела мне вызвать врача и бросилась обратно к Кэролайн.
  Бедное дитя! Я говорю об Эльзе. Она горевала так отчаянно, так откровенно, как горюют только дети. Дети не могут поверить, что жизнь бывает столь несправедлива. Кэролайн держалась вполне спокойно. Да, она была спокойна. Конечно, она умела держать себя в руках куда лучше Эльзы. Она не выглядела кающейся — в ту пору. Только сказала, что он, наверное, покончил с собой. А мы не могли этому поверить. Эльза не удержалась и прямо в лицо обвинила ее в убийстве.
  Конечно, Кэролайн, наверное, уже сообразила, что подозрения падут на нее. Да, этим, скорей всего, и объясняется ее поведение.
  Филип не сомневался, что это совершила она.
  Гувернантка оказала нам всем большую помощь и поддержку. Она заставила Эльзу лечь, дала ей успокоительное, а когда явилась полиция, держала Анджелу подальше. Да, эта женщина была цитаделью силы.
  Все происходящее стало кошмаром. Полиция производила в доме обыски, вела допросы, затем, как мухи, налетели репортеры, щелкали своими камерами, требовали интервью у членов семьи.
  Словом, кошмар…
  Это оставалось кошмаром и годы спустя. Ради бога, если вам удастся убедить маленькую Карлу, что произошло на самом деле, быть может, мы сумеем забыть об этом навсегда.
  Эмиас покончил с собой, как ни трудно в это поверить.
  Конец рассказа Мередита Блейка.
  Рассказ леди Диттишем
  Я излагаю здесь всю историю моих отношений с Эмиасом Крейлом, начиная с нашего знакомства и до дня его трагической гибели.
  Впервые я увидела его на приеме у одного художника. Он стоял, помнится, у окна, и я заметила его, как только вошла в комнату. Я спросила, кто это. Мне ответили: «Крейл, художник». И я сказала, что хотела бы с ним познакомиться.
  В тот раз нам удалось поговорить, наверное, минут десять. Когда человек производит такое впечатление, какое Эмиас Крейл произвел на меня, попытка описать его бесполезна. Если я скажу, что, когда увидела Эмиаса Крейла, все остальные показались мне ничтожными и неприметными, это, пожалуй, будет точнее всего.
  Сразу после нашего знакомства я отправилась смотреть его картины. У него была в ту пору выставка на Бонд-стрит, одна из его картин была выставлена в Манчестере, еще одна — в Лидсе и две в публичных галереях в Лондоне. Я посмотрела их все. Затем мы снова с ним встретились.
  — Я видела все ваши картины, — сказала я. — Они изумительны.
  Ему это понравилось.
  — А кто вам сказал, что вы имеете право судить о живописи? Вряд ли вы в этом разбираетесь.
  — Может, и нет, — согласилась я. — Но картины все равно чудесные.
  — Не болтайте чепухи, — усмехнулся он.
  — Не буду, — ответила я. — Я хочу, чтобы вы меня написали.
  — Если бы вы хоть немного соображали, то поняли бы, что я не пишу портретов хорошеньких женщин.
  — Это не обязательно должен быть портрет, и я не просто хорошенькая женщина.
  Он взглянул на меня так, будто впервые меня увидел.
  — Может, вы и правы, — сказал он.
  — Значит, вы согласны? — спросила я.
  Чуть склонив голову набок, он не спускал с меня внимательного взгляда.
  — Вы необычное существо, верно? — спросил он.
  — Я, знаете ли, довольно богата. И могу как следует оплатить вашу работу, — сказала я.
  — А почему вам так хочется, чтобы я вас написал? — спросил он.
  — Хочется, и все, — ответила я.
  — Разве это веская причина? — спросил он.
  — Да. Я всегда добиваюсь того, чего хочу, — ответила я.
  — О, бедное дитя, как же вы еще молоды! — воскликнул он.
  — Так вы напишете меня? — настаивала я.
  Он взял меня за плечи, повернул к свету и осмотрел с головы до ног. Потом сделал шаг назад. Я стояла молча, в ожидании.
  — Порой мне хотелось написать полет красочных австралийских макао, садящихся на купол собора святого Павла. Если я напишу вас на фоне нашего обычного загородного пейзажа, мне кажется, я добьюсь того же результата.
  — Так вы согласны? — спросила я.
  — Вы одно из когда-либо виденных мною прекраснейших созданий, насыщенных яркими, сочными, экзотическими красками. Я вас напишу!
  — Значит, решено, — подытожила я.
  — Но я должен предупредить вас, Эльза Грир, — продолжал он, — если я буду вас писать, я, наверное, буду добиваться близости с вами.
  — Я на это надеюсь… — отозвалась я.
  Я произнесла эти слова твердо и спокойно. И услышала, как у него перехватило дыхание, увидела, как загорелись глаза.
  Вот как внезапно все это началось.
  Через день-другой мы снова встретились. Он хочет, сказал он, чтобы я приехала к нему в Девоншир — там у него есть такое место, на фоне которого он и собирается меня писать.
  — Я женат, вы, наверное, знаете? И очень люблю свою жену.
  Я заметила, что, если он очень любит свою жену, значит, она славная женщина.
  — Исключительно славная, — сказал он. — По правде говоря, — продолжал он, — она прелестный человек, и я ее обожаю. Поэтому примите это к сведению, милая Эльза, и ведите себя соответственно.
  Я сказала, что хорошо его понимаю.
  Он начал работу над картиной через неделю. Кэролайн Крейл встретила меня довольно радушно. Я ей не очень понравилась — собственно говоря, почему я должна была ей понравиться? Эмиас вел себя осторожно. Он не сказал мне ни слова, которого не должна была бы услышать его жена, я тоже держалась с ним почтительно и формально. Но мы оба понимали — это лишь видимость.
  Спустя десять дней он велел мне возвращаться в Лондон.
  — Картина еще не закончена, — сказала я.
  — Она толком и не начата, — объяснил он. — Честно говоря, я не могу писать вас, Эльза.
  — Почему? — спросила я.
  — Вы сами знаете почему, — ответил он. — И поэтому вам придется убраться отсюда. Я не могу сосредоточиться, потому что думаю только о вас.
  Мы были в Оружейном саду. Стоял жаркий солнечный день. Пели птицы, и жужжали пчелы. Казалось бы, надо испытывать счастье, когда кругом мир и покой. Но я этого не чувствовала. Было что-то… трагическое в атмосфере. Как будто… как будто то, чему суждено было случиться, отразилось в этом дне.
  Я понимала, что мой отъезд в Лондон ничего не изменит, но сказала:
  — Хорошо. Если вы говорите, что я должна уехать, я уеду.
  — Умница, — похвалил меня Эмиас. Я уехала и ему не писала.
  Он продержался десять дней, а затем приехал сам. Он так похудел, был таким изможденным и несчастным, что я испугалась.
  — Я предупреждал вас, Эльза, — сказал он. — Не говорите, что я вас не предупреждал.
  — Я вас ждала, — ответила я. — Я знала, что вы приедете.
  У него вырвался какой-то стон, когда он сказал:
  — Есть вещи, которые мужчина не в силах преодолеть. Я не могу ни спать, ни есть, ни отдыхать, потому что все время думаю о вас.
  Я сказала, что знаю об этом и что испытываю те же чувства с той минуты, когда его увидела. Это — судьба, и незачем с ней сражаться.
  — Но вы ведь и не особенно сражались, Эльза? — спросил он. И я ответила, что вовсе не сражалась.
  Если бы я не была такой юной, сказал он, на что я ответила, что это не имеет значения. Следующие несколько недель, должна признаться, мы были счастливы. Даже не счастливы, нет, это не то слово. Это было нечто более глубокое и грозное.
  Мы были рождены друг для друга, мы обрели друг друга, и оба чувствовали, что нам суждено вечно быть вместе.
  Но случилось еще кое-что. Эмиаса начала преследовать мысль о незаконченной картине.
  — Забавно получается, — сказал он мне. — Раньше я не мог тебя писать — ты сама мне мешала. А теперь я хочу писать тебя, Эльза. Я хочу написать тебя, и эта картина будет лучшей из написанных мною. Мне так не терпится взяться за кисть и написать тебя сидящей на старинной бойнице на фоне традиционно голубого неба и чинных английских деревьев, где ты… ты будешь диссонирующим криком торжества. Именно так я должен написать тебя, — продолжал он. — И мне нельзя мешать, пока я буду работать. Когда картина будет закончена, я скажу Кэролайн правду, и мы проясним наши запутанные отношения.
  — Кэролайн устроит скандал по поводу развода? — спросила я.
  — Думаю, нет, — ответил он. — Но кто знает, как поведет себя женщина?
  — Жаль, — сказала я, — если она будет огорчена, но в конце концов она не первая и не последняя.
  — Очень верно сказано, Эльза. Но Кэролайн не слушает, никогда не слушала и уж никак не будет слушать голос разума. Она меня любит, понятно?
  Понятно, сказала я, но, мол, если она его любит, то прежде всего должна заботиться о его счастье и уж ни в коем случае не мешать ему, если он хочет обрести свободу.
  — Жизнь не решается с помощью прописных истин, почерпнутых из современной литературы. Природа велит человеку бороться не на жизнь, а на смерть.
  — Но разве мы все в наши дни не цивилизованные люди? — спросила я.
  — Цивилизованные? — рассмеялся Эмиас. — Кэролайн, наверное, была бы рада зарубить тебя топором Она вполне на это способна. Разве ты не понимаешь, Эльза, что она будет страдать — страдать? Знаешь ли ты, что такое страдание?
  — Тогда не говори ей, — сказала я.
  — Нет, — упирался он. — Разрыв неизбежен. Ты должна принадлежать мне, как полагается, Эльза. Чтобы весь мир знал об этом.
  — А что, если она откажет тебе в разводе? — спросила я.
  — Я этого не боюсь, — ответил он.
  — Чего же тогда ты боишься? — спросила я.
  — Не знаю… — медленно произнес он. Видите, он знал Кэролайн. Я же не знала. Если бы я представляла…
  Мы вернулись в Олдербери. На этот раз обстановка была сложной. Кэролайн что-то заподозрила. Мне это не нравилось… не нравилось… ничуть не нравилось. Я всегда ненавидела обман и ложь. Я считала, что нам следует ей сказать. Эмиас и слышать об этом не хотел.
  Самое забавное заключалось в том, что на самом деле ему все это было безразлично. Он любил Кэролайн и не хотел причинять ей боль, но что касается честности или лжи, то ему на это было глубоко наплевать. Он был безумно увлечен своей живописью, а все остальное для него не существовало. Мне прежде не доводилось видеть его в таком состоянии, когда он был целиком захвачен работой. Теперь-то я понимаю, что он был настоящим гением. Поэтому он, естественно, был так увлечен своим творчеством, что никакого представления о приличиях для него не существовало. Я же мыслила по-другому. Я оказалась в чудовищном положении. Кэролайн меня терпеть не могла — и была совершенно права. Единственное, что оставалось делать, — это сказать ей правду.
  Но Эмиас продолжал твердить, что его нельзя беспокоить скандалами и сценами, пока он не закончит картину. А может, никакой сцены и не будет, спросила я. У Кэролайн ведь есть и чувство собственного достоинства, и гордость.
  — Я хочу быть честной, — настаивала я. — Мы должны быть честными.
  — К черту честность! — взорвался Эмиас. — Я пишу картину, мне некогда.
  Я его понимала, он же меня понять не желал.
  В конце концов я не выдержала. Кэролайн завела разговор о каких-то планах на осень. Она говорила о себе и Эмиасе с такой уверенностью, что я вдруг испытала чувство отвращения к тому, что мы совершаем, позволяя ей оставаться в полном неведении, а может, меня рассердило еще и то, что она полностью игнорировала меня, но таким образом, что придраться в роде было не к чему.
  Поэтому я и высказала ей всю правду. Отчасти я и по сей день считаю, что поступила правильно. Хотя, разумеется, ни за что на это не решилась бы, если бы имела хоть малейшее понятие, к чему это приведет.
  Началась ссора. Эмиас жутко разозлился на меня, но вынужден был признать, что я сказала правду.
  Я никак не могла понять Кэролайн. Мы все отправились к Мередиту Блейку на чай, и Кэролайн держалась великолепно — болтала и смеялась. Я как дура решила, что она смирилась. Я чувствовала себя крайне неловко из-за того, что продолжала оставаться у них в доме, но Эмиас не смог бы закончить работу, если бы я уехала. Я надеялась, что, может, Кэролайн уедет. Нам всем было бы проще, если бы она уехала.
  Я не видела, как она украла кониум. Я не хочу лгать и поэтому полагаю возможным, что она его украла, чтобы покончить с собой.
  Но в глубине души я так не считаю. По-моему, она была из тех донельзя ревнивых, наделенных собственническим инстинктом женщин, которые ни за что не выпускают из рук того, что, по их мнению, им принадлежит. Эмиас был ее собственностью. Ей было легче, мне думается, его убить, нежели отдать целиком и навсегда другой женщине. По-моему, она тогда же и решила его убить. И лекция Мередита о качествах кониума только помогла ей заполучить средство для выполнения того, что она давно задумала. Она была злая и мстительная женщина и умела сводить счеты. Эмиас с самого начала знал, что она опасный человек. Я же этого не знала.
  На следующее утро у них с Эмиасом состоялась финальная сцена. Большую часть их разговора я слышала, сидя на террасе. Эмиас держался превосходно — был терпелив и спокоен. Он умолял ее быть разумной. Сказал, что любит ее и ребенка и всегда будет любить. Сделает все возможное, чтобы обеспечить их будущее. Потом разозлился и заявил:
  — Пойми, я намерен жениться на Эльзе, и ничто не помешает мне осуществить это намерение. Мы с тобой всегда считали возможным предоставлять друг другу свободу. Наступает минута, когда такая свобода нужна.
  — Поступай как хочешь, — сказала ему Кэролайн. — Я тебя предупредила.
  Произнесла она эти слова тихо, но в ее голосе звучала какая-то странная нота.
  — Что ты хочешь этим сказать, Кэролайн? — спросил Эмиас.
  — Ты принадлежишь мне, и у меня нет желания отпустить тебя на все четыре стороны, — сказала Кэролайн. — Я скорее тебя прикончу, нежели отдам этой девчонке…
  Как раз в эту минуту на террасу вышел Филип Блейк. Я встала и пошла ему навстречу. Я не хотела, чтобы он услышал их разговор.
  Затем на террасе появился и Эмиас и сказал, что пора приниматься за работу. Мы вместе отправились в Оружейный сад. Он молчал. Сказал только, что Кэролайн ничего и слышать не хочет — но, ради бога, не будем сейчас об этом говорить. Он хотел сосредоточиться на своей работе. Еще день, сказал он, и картина будет закончена.
  — И это будет лучшая из моих работ, Эльза, — добавил он, — даже если за нее придется платить слезами и кровью.
  Чуть позже я пошла в дом за пуловером. Дул холодный ветер. Когда я вернулась обратно в сад, там была Кэролайн. Наверное, приходила в последний раз умолять его. Филип и Мередит Блейки тоже были там. Именно в эту минуту Эмиас сказал, что хочет пить, что его пиво стало теплым.
  Кэролайн обещала прислать ему пива со льда. Сказала она это вполне естественно, почти дружеским тоном. Она была актрисой, эта женщина. Должно быть, уже решилась.
  Минут через десять она принесла пиво. Эмиас писал. Она налила пиво в стакан, поставила у него под рукой.
  Мы на нее не смотрели. Эмиас был увлечен работой, а я обязана была сидеть неподвижно.
  Эмиас выпил пиво, как всегда, залпом. — Затем, скорчив гримасу, сказал, что пиво противное, но холодное.
  И даже когда он это сказал, у меня не возникло ни тени подозрения. Я только засмеялась: «Гурман!»
  Увидев, что он все выпил, Кэролайн ушла.
  Прошло, должно быть, минут сорок, когда Эмиас пожаловался на ломоту и боль в суставах. Наверное, подхватил ревматизм, заметил он. Эмиас не выносил болезней и не любил о них говорить. Спустя минуту он весело заключил: «Возраст дает себя знать. Смотри, Эльза, ты соединяешь свою судьбу со стариком». Я засмеялась, хотя заметила, что он с трудом двигает ногами и раза два скривился от боли. Мне и в голову не могло прийти, что это вовсе не ревматизм. Потом он подвинул скамейку и полулег на нее, время от времени протягивая руку, чтобы сделать мазок на холсте то в одном месте, то в другом. Он часто так поступал, когда писал. Сидел, поглядывая то на меня, то на холст. Порой так бывало с полчаса. Поэтому такое поведение не вызвало у меня удивления.
  Мы услышали гонг к обеду, но он сказал, что не пойдет. Останется в саду — есть он не хочет. Это тоже было привычным, да и не хотелось ему сидеть с Кэролайн за одним столом.
  Говорил он тоже странно — словно ворчал. Но и это не было необычным — так он говорил, когда ему в картине что-то не нравилось.
  За мной зашел Мередит Блейк. Он заговорил с Эмиасом, но Эмиас лишь что-то хмыкнул в ответ.
  Мы вдвоем направились к дому, оставив Эмиаса в саду. Оставили одного — умирать. Я никогда не видела, как люди болеют, не разбиралась в этом, думала, что на Эмиаса нашло дурное настроение. Если бы я знала… Если бы поняла… Быть может, врач еще мог его спасти… О господи, почему я не… К чему теперь об этом думать? Я была слепой дурой. Слепой глупой дурой.
  Больше рассказывать не о чем.
  Кэролайн и гувернантка пошли после обеда в сад. За ними Мередит. И сейчас же прибежал обратно. Он сказал нам, что Эмиас умер.
  В ту же секунду я прозрела. Я поняла, что это сделала Кэролайн. Только я не знала про яд. Я думала, что она Пошла туда и либо застрелила его, либо ударила ножом.
  Мне хотелось добраться до нее и убить ее…
  Зачем она это сделала? Зачем? Он был таким жизнерадостным, энергичным, сильным. Лишить его всех этих качеств — превратить в холодный, неподвижный труп. Только ради того, чтобы он мне не достался.
  Страшная женщина…
  Страшная, жестокая, мстительная женщина, достойная только презрения…
  Я ненавижу ее. До сих пор ненавижу.
  Ее даже не удалось повесить.
  А следовало бы…
  Впрочем, и виселицы для нее было бы мало…
  Я ее ненавижу… ненавижу… ненавижу…
  Конец рассказа леди Диттишем.
  Рассказ Сесили Уильямс
  Уважаемый мсье Пуаро!
  Посылаю Вам описание событий, имевших место 19 сентября… свидетельницей которых я была.
  Я излагаю их с полной искренностью, ничего не утаивая. Можете показать мое письмо Карле Крейл. Возможно, оно причинит ей боль, но я всегда была сторонницей правды. Полуправда приносит только вред. Человек должен стойко выдерживать испытания. Без наличия такого мужества жизнь не имеет смысла. Поверьте мне, больше всего беды исходит от людей, которые укрывают нас от испытаний.
  Искренне Ваша,
  Сесили Уильямс.
  
  Меня зовут Сесили Уильямс. Я была нанята миссис Крейл в качестве гувернантки для ее сводной сестры Анджелы Уоррен в 19.. году, когда мне было сорок восемь лет.
  Я приступила к своим обязанностям в Олдербери, очень красивом поместье в южном Девоне, которое принадлежало многим поколениям семьи мистера Крейла. Я слышала, что мистер Крейл — известный художник, но познакомилась с ним только по приезде в Олдербери.
  В доме жили мистер и миссис Крейл, Анджела Уоррен, которой в ту пору было тринадцать лет, и трое слуг, работавших в этой семье много лет.
  Моя воспитанница оказалась интересной и многообещающей натурой. У нее были явные способности, и преподавать ей было приятно. Она была несколько несдержанна и недисциплинированна, но эти качества обычно присущи людям, обладающим силой духа, а я предпочитаю неординарных воспитанниц. Под руководством педагога избыток энергии может быть направлен на умение идти к цели.
  В общем-то, я увидела, что Анджелу можно научить дисциплине. Она была несколько избалована — в основном с помощью миссис Крейл, которая потворствовала ей, чем могла. Влияние мистера Крейла я считала отрицательным. Он был то чересчур снисходителен, то чересчур строг безо всякой на то надобности. Он был человеком настроения, что обычно объясняют артистическим темпераментом.
  Я лично никогда не могла понять, почему творческие способности человека могут служить извинением для его неумения сдерживаться. Мне работы мистера Крейла не нравились. Рисунок представлялся мне несовершенным, а краски чрезмерно яркими, но, естественно, никто меня не просил высказывать свое мнение по этому поводу.
  Очень скоро я глубоко привязалась к миссис Крейл. Я восхищалась ее характером и тем, как стойко она переносит жизненные трудности. Мистер Крейл был не из верных мужей, и это, на мой взгляд, служило для нее источником огорчения. Более волевая женщина давно бы его оставила, но миссис Крейл, по-моему, такая мысль даже не приходила в голову. Она очень переживала его измены, но прощала ему. Правда, я не могу сказать, что она молчала. Она протестовала — и в полный голос!
  На суде говорилось, что они жили как кошка с собакой. Я бы этого не сказала: миссис Крейл обладала чувством собственного достоинства, но они в самом деле ссорились. И я считаю это вполне естественным в подобных обстоятельствах.
  Я прожила у миссис Крейл чуть больше двух лет, когда появилась мисс Эльза Грир. Она прибыла в Олдербери летом 19.. года. Ранее миссис Крейл не была с ней знакома. Мисс Грир была приятельницей мистера Крейла, и стало известно, что она приехала позировать для его очередной картины.
  Было совершенно очевидно, что мистер Крейл увлечен этой особой, которая только поощряла его интерес. Вела она себя, на мой взгляд, вызывающе, ибо была откровенно неуважительна с миссис Крейл и публично флиртовала с мистером Крейлом.
  Естественно, миссис Крейл мне ничего не говорила, но я видела, что она обеспокоена и подавлена, и я делала все возможное, стараясь отвлечь ее и снять тяжесть с ее души. Мисс Грир ежедневно позировала мистеру Крейлу, но я заметила, что работа у него не спорится. У них, несомненно, было еще о чем поговорить!
  Моя воспитанница, к счастью, почти не замечала происходящего. Анджела в некотором отношении отставала от детей ее возраста. Хотя интеллект у нее был неплохо сформирован, ее нельзя было причислить к детям, развитым не по годам. У нее не было желания читать запрещенные книги, и она не проявляла склонности к нездоровому любопытству, которое присуще девочкам в ее возрасте.
  Поэтому она не видела ничего предосудительного в дружбе между мистером Крейлом и мисс Грир. Тем не менее она невзлюбила мисс Грир и считала ее глупой. В этом она была совершенно права. Мисс Грир, на мой взгляд, получила хорошее образование, но она никогда не брала в руки книгу и была совершенно незнакома с современной литературой. Более того, она не умела поддержать беседу на интеллектуальные темы.
  Ее интересы были целиком сосредоточены на собственной внешности, туалетах и мужчинах.
  Анджела, по-моему, не сознавала, что ее сестра несчастна. В ту пору она не отличалась особой проницательностью. Она проводила время в шалостях, вроде лазания по деревьям или катания на велосипеде на неразумной скорости. Кроме того, она страстно увлекалась чтением, проявляя подлинный вкус в выборе книг.
  Миссис Крейл всегда старалась скрыть от Анджелы свою подавленность и в присутствии девочки пыталась выглядеть бодрой и веселой.
  Мисс Грир уехала обратно в Лондон, чему, надо признаться, мы все обрадовались. Слуги невзлюбили ее не меньше, чем я. Она была из тех людей, которые доставляют лишнее беспокойство, забывая при этом о благодарности.
  Вскоре уехал и мистер Крейл, и, разумеется, я понимала, что он бросился вслед за этой особой. Мне было очень жаль миссис Крейл. Она крайне болезненно переживала его отъезд. Я была очень разочарована в мистере Крейле.
  Когда у человека прелестная, благородная, умная жена, он не имеет права плохо к ней относиться.
  Однако и она, и я надеялись, что этот роман вскоре закончится. Нет, мы не беседовали друг с другом на эту тему, но она прекрасно понимала, какие чувства я испытываю.
  К сожалению, несколько недель спустя эта пара снова появилась. Оказалось, работа над картиной должна быть продолжена.
  Теперь мистер Крейл увлекся работой. По-видимому, мысли его были в меньшей степени заняты этой особой, нежели ее портретом. Тем не менее мне стало ясно, что завершение этого романа отличается от финалов прежних. Эта особа вонзила в него свои когти и была настроена весьма решительно. Он был воском в ее руках.
  Ситуация достигла апогея в день накануне его смерти, то есть 17 сентября. Поведение мисс Грир последние дни было невыносимо наглым. Она желала самоутвердиться. Миссис Крейл вела себя так, как и подобает благородной женщине. Она была уничтожающе вежлива, но ясно давала понять мисс Грир, что о ней думает.
  17 сентября, когда мы сидели после обеда в гостиной, мисс Грир высказалась по поводу того, как она намерена обставить эту комнату заново, когда будет жить в Олдербери.
  Естественно, миссис Крейл не могла смолчать. Она потребовала объяснения, и мисс Грир имела нахальство заявить в нашем присутствии, что собирается выйти замуж за мистера Крейла. Она говорила о своем предполагаемом замужестве с человеком, который уже был женат. И кому? Его жене!
  Я очень рассердилась на мистера Крейла. Как он позволил этой особе оскорблять его жену, да еще в ее собственном доме? Если он решил уйти к этой особе, то должен был сделать это сразу, а не вводить ее в дом своей жены и разрешать ей вести себя подобным образом.
  Но что бы она ни испытывала в ту минуту, миссис Крейл не утратила своего достоинства. И когда в гостиную вошел ее муж, она незамедлительно потребовала у него объяснения.
  Он, естественно, не мог не рассердиться на мисс Грир за ее неразумное усложнение ситуации. Помимо всего прочего, он предстал перед нами в невыгодном свете, а мужчины этого не терпят. Это никак не тешит их тщеславия.
  Рослый и крупный мужчина, он стоял в дверях, робко озираясь, как напроказивший школьник. А вот его жена держалась достойно. Он вынужден был пробормотать что-то вроде того, что да, это правда, но, мол, он вовсе не хотел, чтобы это дошло до нее таким образом.
  Я никогда не видела такого презрительного взгляда, каким она одарила его. И вышла из комнаты с высоко поднятой головой. Она была красивая женщина, гораздо красивее, нежели эта яркая особа. И шла она поступью королевы.
  Я всем сердцем надеялась, что Эмиас Крейл будет наказан за жестокость, которую проявил, и за обиду, которую нанес этой многострадальной и благородной женщине.
  Впервые я попыталась выразить свое участие миссис Крейл, но она меня остановила.
  — Мы должны стараться вести себя как ни в чем не бывало. Так будет лучше, — сказала она. — Мы все пойдем на чай к Мередиту Блейку.
  — По-моему, вы редкий человек, миссис Крейл, — отозвалась я.
  — Вы не знаете… — пробормотала она.
  Уже собравшись выйти из комнаты, она вернулась и поцеловала меня.
  — Вы для меня такое утешение, — сказала она.
  Она пошла к себе в комнату и, по-моему, там поплакала. Потом я увидела ее, когда они все отправились в путь. На ней была шляпа с большими полями, которые закрывали ее лицо, — она очень редко ее надевала.
  Мистер Крейл чувствовал себя неловко, но старался держаться как ни в чем не бывало. Мистер Филип Блейк тоже пытался вести себя как обычно. Мисс Грир напоминала кошку, которая слизала все сливки. Она прямо-таки мурлыкала от удовольствия.
  Они двинулись в путь. А вернулись около шести. Больше в этот вечер я с миссис Крейл наедине не была. За ужином она держалась очень спокойно и собранно и рано легла спать. По-моему, никто не заметил ее страданий.
  Весь вечер мистер Крейл и Анджела переругивались. Опять вспомнили про школу. Он был явно не в духе, а она чересчур надоедлива. Вопрос о школе был решен давным-давно, ей купили все нужные вещи, никакого смысла снова поднимать этот вопрос не было, но она вдруг стала заново высказывать свои претензии. Она почувствовала общую напряженность, не сомневалась я, и это оказало на нее такое же влияние, как и на других. Боюсь, я была слишком увлечена собственными мыслями и не остановила ее вовремя, как поступала обычно. Все кончилось тем, что она швырнула в мистера Крейла пресс-папье и выбежала из комнаты.
  Я пошла вслед за ней и отчитала, сказав, что мне стыдно за ее ребяческое поведение, но она принялась мне возражать, и я сочла за лучшее оставить ее в покое.
  Я решила было пойти в спальню к миссис Крейл, но раздумала, не желая лишний раз ее беспокоить. И очень жалею об этом: надо было еще раз поговорить с ней. Случись это, может, все было бы по-другому. У нее не было никого, кому она могла бы довериться. Хотя я восхищаюсь сдержанностью в людях, должна с горечью признать, что порой она заводит слишком далеко. Куда полезней выплеснуть свои чувства наружу.
  По дороге к себе я встретила мистера Крейла. Он пожелал мне спокойной ночи, но я промолчала.
  Утро следующего дня было прекрасным. Я подумала, проснувшись, что, когда вокруг такой покой, даже мужчина должен опомниться и прийти в себя.
  Перед тем как спуститься вниз к завтраку, я зашла в комнату к Анджеле, но ее уже след простыл. Я подобрала с пола порванную юбку и взяла ее с собой, чтобы заставить Анджелу после завтрака заняться ее починкой.
  Анджела, однако, взяв на кухне хлеб с джемом, скрылась. После завтрака я отправилась ее искать. Я рассказываю об этом, желая объяснить, почему я не была утром возле миссис Крейл, как следовало бы поступить. В ту пору я, конечно, считала себя обязанной прежде всего разыскать Анджелу. Она была крайне непослушной и упорно не желала чинить свои вещи, а я никак не могла допустить неповиновения.
  Ее купальника на месте не оказалось — и я пошла на пляж. Но ни в море, ни на скалах ее не было, и я решила, что она перебралась во владения мистера Мередита Блейка. Они были большими друзьями. Я тоже в лодке перебралась через бухту и возобновила поиски. Не найдя ее, я вернулась домой. На террасе я застала миссис Крейл, мистера Блейка и мистера Филипа Блейка. Утро, если укрыться от ветра, было очень жарким, поэтому в доме и на террасе тоже было жарко. Миссис Крейл спросила у мужчин, не хотят ли они холодного пива.
  При доме была небольшая теплица, пристроенная еще в эпоху королевы Виктории. Миссис Крейл она не нравилась, поэтому она ничего там не выращивала, а превратила ее в нечто вроде бара, где на полках стояли бутылки с джином, вермутом, лимонадом, имбирным пивом и прочими напитками. В холодильнике, который каждое утро наполнялся льдом, тоже держали пиво и эль.
  Миссис Крейл направилась туда, чтобы взять пиво, и я пошла с ней. Возле холодильника мы застали Анджелу, которая только что вытащила оттуда бутылку с пивом.
  Миссис Крейл опередила меня, сказав:
  — Мне нужна бутылка пива, чтобы отнести Эмиасу.
  Сейчас трудно понять, следовало ли мне в ту минуту что-либо заподозрить. Голос у нее был самый обычный. Но должна признать, что тогда я была больше сосредоточена на Анджеле, нежели на ней. Анджела стояла возле холодильника, и я была рада убедиться, что она покраснела и выглядела виноватой.
  Я сделала ей выговор, и, к моему удивлению, она восприняла его безропотно. Я спросила ее, где она была. «Купалась», — сказала она. «Я не видела тебя на море», — сказала я. Она засмеялась. Затем я спросила, где ее шерстяная кофта, на что она ответила, что, должно быть, забыла ее на берегу.
  Я упоминаю об этих подробностях, чтобы объяснить, почему я дала миссис Крейл возможность самой отнести пиво в Оружейный сад.
  Что еще происходило в то утро, я не запомнила. Анджела, взяв коробку со швейными принадлежностями, без дальнейших напоминаний принялась зашивать свою юбку. Я, по-моему, тоже занималась починкой белья. Мистер Крейл к обеду не явился. Хорошо, что у него хоть на это хватило такта.
  После обеда миссис Крейл сказала, что идет в Оружейный сад. Я хотела поискать на пляже кофту Анджелы. Поэтому мы пошли вместе. Она вошла за ограду, я же двинулась дальше, но ее крик заставил меня вернуться. Как я вам уже рассказывала, когда вы приходили ко мне, она попросила меня вызвать врача. По дороге я встретила мистера Мередита Блейка и вернулась обратно к миссис Крейл.
  Все это я рассказала следователям и затем в суде.
  Сейчас же я намерена написать то, о чем никогда не говорила ни единой живой душе. Мне не задавали вопросы, на которые я бы дала не правдивые ответы. Тем не менее на мне лежит вина за укрытие некоторых фактов, но я не жалею. Я бы снова поступила так же. Я прекрасно сознаю, что, признаваясь в этом, достойна осуждения, но не думаю, что по прошествии стольких лет кто-то воспримет мое признание всерьез — тем более что Кэролайн Крейл все равно была признана виновной.
  А произошло следующее.
  Я встретила мистера Мередита Блейка, как я уже сказала, и с быстротой, на какую была способна, побежала по дорожке обратно в сад. На ногах у меня были сандалии, да и поступь у меня всегда была легкой. Я вбежала в отворенную калитку и вот что увидела.
  Миссис Крейл носовым платком вытирала стоявшую на столе бутылку. Сделав это, она взяла руку своего мертвого мужа и прижала его пальцы к бутылке из-под пива. Все это время она прислушивалась и была начеку. Я увидела на ее лице страх и поняла все.
  Теперь я знала и не сомневалась, что Кэролайн Крейл отравила своего мужа. Но я не осуждала ее. Он сам довел ее до такого состояния, когда человек больше не в силах терпеть, и тем самым определил свою судьбу.
  Я ни словом не обмолвилась об этом миссис Крейл, и она умерла, так и не узнав, что я видела.
  Дочь Кэролайн Крейл не должна начинать свою жизнь со лжи. Как ни больно будет ей узнать правду, только правда может ей помочь.
  Передайте ей от моего имени, чтобы она не осуждала мать. Ее довели до того, чего не в силах выдержать женщина, которая любит. Дочь должна понять ее и простить.
  Конец рассказа Сесили Уильямс
  Рассказ Анджелы Уоррен
  Уважаемый мсье Пуаро!
  Выполняя данное вам обещание, я постаралась вспомнить трагические события шестнадцатилетней давности и только тогда осознала, как мало в действительности помню. А то, что этому предшествовало, вообще не зафиксировалось у меня в памяти.
  Смутно помнятся мне летние дни и отдельные эпизоды, но я не могу с твердостью сказать, к какому году они относятся. Смерть Эмиаса была для меня как гром среди ясного неба. Никаких предчувствий — по-видимому, все, что к этому привело, прошло мимо меня.
  Я старалась вспомнить, следовало ли того ожидать. Неужто все пятнадцатилетние девочки столь же слепы, глухи и тупы, какой была я? Может быть. По-моему, я довольно чутко улавливала настроение людей, но мне и в голову не приходило задуматься над тем, чем объясняется то или иное настроение.
  Кроме того, как раз в ту пору я вдруг стала испытывать упоение словом. Книги, которые я читала, поэзия, сонеты Шекспира, эхом отзывались у меня в мыслях. Я помню, как бродила по тропинкам сада, зачарованно повторяя: «…Улыбку шлет лугам зеленым…» Эти слова звучали так прекрасно, что я твердила их себе десятки раз.
  А рядом с этими волнующими открытиями были вещи, которые я любила делать с тех пор, как себя помню: плавать и лазить по деревьям, есть фрукты, дразнить конюшенного мальчика и кормить лошадей.
  Без Кэролайн и Эмиаса я жизни не мыслила. Они были центральными фигурами в моем мире, но я никогда не думала про них, про их дела или про то, что они могли думать и чувствовать.
  Я даже не обратила внимания на появление Эльзы Грир. Считала ее неумной и не очень привлекательной. Мне она представлялась богатой, но надоедливой женщиной, которую Эмиас взялся рисовать.
  Впервые обо всей этой истории я узнала, подслушав на террасе, где однажды укрылась после обеда, как Эльза заявила, что выходит за Эмиаса замуж! Мне это показалось нелепостью. Помню, я даже решила поговорить об этом с Эмиасом. Случай представился в саду в Хэнд-кроссе.
  — Почему это Эльза говорит, что выходит за тебя замуж? — спросила я. — Как это может быть? Двух жен иметь нельзя. За это сажают в тюрьму.
  — Откуда, черт побери, тебе это известно? — разозлился Эмиас.
  Я сказала, что подслушала это на террасе.
  Он еще больше разозлился и заявил, что мне давно пора отправляться в школу и разучиться подслушивать.
  Я до сих пор помню, как я обиделась, услышав его слова Тем не менее, спросила я, почему Эльза говорит такие глупости?
  Это шутка, ответил Эмиас.
  На этом мне следовало бы успокоиться Я и успокоилась — но не до конца.
  На обратном пути я сказала Эльзе «Я спросила у Эмиаса, что вы имели в виду, когда сказали, что выходите за него замуж, и он ответил мне, что это — шутка»
  Я надеялась, что она смутится, но она лишь улыбнулась.
  Мне не понравилась ее улыбка. Я поднялась к Кэролайн в комнату, когда она переодевалась к ужину, и спросила у нее прямо, может ли случиться так, что Эмиас женится на Эльзе.
  Я помню ответ Кэролайн так, будто только что услышала его.
  — Эмиас женится на Эльзе только после моей смерти, — четко выговаривая каждое слово, ответила она.
  Я безоговорочно ей поверила. Смерть была от всех нас далеко-далеко. Тем не менее я очень рассердилась на Эмиаса за то, что он сказал днем, и весь ужин злилась на него: мы даже по-настоящему поссорились и я выбежала из комнаты, бросилась в постель и плакала, пока не уснула.
  Я плохо помню визит к Мередиту Блейку, хотя ничуть не забыла, как он читал нам отрывок из «Федона», описывающий смерть Сократа. Раньше я этого никогда не слышала. Мне этот отрывок показался самым прекрасным из слышанных мною ранее вещей. Это я помню. Но когда именно это было, не помню. Мне кажется, что это могло иметь место в любой день того лета.
  Не помню ничего, что было на следующее утро, хотя старательно рылась в памяти. Мне почему-то кажется, что я купалась, и еще вспоминается, что меня заставили что-то зашивать.
  Но с той минуты, когда на террасу, задыхаясь, вбежал Мередит — лицо у него было серое и чужое, — я начинаю все помнить отчетливо и ясно. Я помню, как упала со стола и разбилась чашка с кофе — это сделала Эльза Еще я помню отчаянное выражение ее лица и как она изо всех сил бросилась бежать.
  Я повторяла про себя: «Эмиас умер», но поверить в это не могла.
  Помню, как шел доктор Фоссет и лицо у него было мрачное. Мисс Уильямс хлопотала возле Кэролайн. Я, забытая всеми, бродила, попадаясь людям под ноги. Меня тошнило. Мне не позволили пойти посмотреть на Эмиаса.
  Потом появилась полиция, они что-то записывали и наконец на носилках унесли его тело, укрытое простыней.
  Позже мисс Уильямс отвела меня к Кэролайн. Кэролайн лежала на диване. Она была белой как мел и казалась больной.
  Она поцеловала меня и сказала, что мне нужно как можно быстрей уехать, что все это ужасно, но я ни в коем случае не должна ни о чем беспокоиться и как можно меньше думать. Мне следует поехать к леди Трессилиан, где уже была Карла, потому что в этом доме скоро никого не будет.
  Я прижалась к Кэролайн и сказала, что не хочу уезжать. Я хотела быть с ней. Она ответила, что знает это, но мне лучше уехать и перестать беспокоиться.
  — Больше всего ты поможешь своей сестре, Анджела, — вмешалась мисс Уильямс, — если безо всяких возражений выполнишь то, о чем она тебя просит.
  Тогда я сказала, что сделаю все, чего хочет Кэролайн. «Вот это моя любимая Анджела», — обняла меня Кэролайн и повторила, что мне не о чем беспокоиться и лучше говорить и думать об этом как можно меньше.
  Мне пришлось спуститься и побеседовать с полицейским комиссаром. Он был очень добр, спросил меня, когда я последний раз видела Эмиаса, и задал еще кучу вопросов, которые показались мне тогда довольно глупыми, но теперь я, разумеется, понимаю их смысл. Он удовлетворился тем, что я не могу поведать ему чего-то такого, о чем он еще не слышал от других, и сказал мисс Уильямс, что не возражает против моего отъезда в Ферриби-Грейндж, где жила леди Трессилиан.
  Я уехала туда, и леди Трессилиан была очень добра ко мне. Но, конечно, вскоре я узнала правду. Кэролайн арестовали почти тотчас же. Я была так испугана и ошеломлена, что серьезно заболела.
  Позже я услышала, что Кэролайн очень волновалась обо мне. По ее настоянию меня увезли из Англии до начала суда. Но об этом я вам уже говорила.
  Как видите, рассказать я вам сумела ничтожно мало. После нашей беседы я обдумала то немногое, когда старательно вспоминала, кто как выглядел или реагировал. И не могу вспомнить ничего, что бы свидетельствовало о виновности того или иного действующего лица. Безумие Эльзы. Серое от волнения лицо Мередита. Отчаяние и ярость Филипа. Все они вели себя вполне естественно. Неужто кто-то был способен играть роль?
  Я знаю только одно: Кэролайн этого не совершала. В этом я навсегда убеждена, доказательств у меня никаких нет, кроме того, что я хорошо знала свою сестру.
  Конец рассказа Анджелы Уоррен.
  Книга третья
  Глава I
  Выводы
  Карла Лемаршан подняла глаза. В них застыли усталость и боль. Утомленным жестом она откинула упавшие на лоб волосы.
  — Все это так сбивает с толку, — сказала она, дотронувшись до писем. — Каждый раз все случившееся описывается с новой точки зрения. Каждый видит мою мать по-своему. Но факты совпадают. В этом они не расходятся.
  — Эти письма вас огорчили?
  — Да. А вас нет?
  — Нет. Мне они показались очень поучительными и содержательными.
  Пуаро говорил медленно и задумчиво.
  — Лучше бы я их не читала! — сказала Карла.
  — Вот, значит, как? — внимательно взглянул на нее Пуаро.
  — Они все убеждены, что мама убила отца, — горько констатировала Карла, — все, кроме тети Анджелы, а ее мнение не в счет, потому что у нее нет никаких доказательств. Она просто из тех людей, которые остаются верными, несмотря ни на что. Будет твердить до конца: «Кэролайн этого совершить не могла».
  — Вам так кажется?
  — А как еще мне может казаться? Еще я поняла, что, если не мама, значит, убийство совершил кто-то из этих пятерых. Я даже могу объяснить из-за чего.
  — Это интересно. Ну-ка, поведайте мне.
  — Но это только в теории. Возьмем, например, Филипа Блейка. Он биржевой маклер, был близким другом моего отца — отец, наверное, доверял ему. Художники обычно беспечно относятся к деньгам. Быть может, Филип Блейк оказался в стесненных обстоятельствах и воспользовался деньгами отца. Возможно, заставил отца что-то подписать. Потом вся эта история готова была просочиться наружу, и только смерть отца могла его спасти. Вот одна из версий, которые я придумала.
  — Воображение у вас, я вижу, работает. Что еще?
  — Возьмем Эльзу. Филип Блейк говорит, что она была слишком умна, чтобы трогать то, что не положено, то есть яд, но я вовсе так не думаю. Предположим, мама пошла к ней и сказала, что не собирается разводиться с моим отцом и ничто не принудит ее к этому. Можете говорить что хотите, но я считаю, что Эльзе с ее буржуазным воспитанием требовалось выйти замуж официально. А поэтому она вполне была в состоянии украсть яд — в тот день ей, как и другим, представилась возможность это сделать — и попытаться отравить мою мать, чтобы убрать ее с пути. По-моему, это очень похоже на Эльзу. Но совершенно случайно отрава досталась Эмиасу, а не Кэролайн.
  — Тоже неплохо придумано! Что еще?
  — А может… Мередит… — в раздумье произнесла Карла.
  — Мередит Блейк?
  — Да. Он кажется мне человеком, вполне способным на убийство. Он был медлительным, часто приходил в смятение, над ним смеялись, и в душе он, наверное, очень обижался. Затем мой отец женился на девушке, на которой он сам собирался жениться. Отец имел успех, разбогател. И потом, Мередит ведь собственноручно готовил все эти отравы! Может, он и готовил их, вынашивая мысль в один прекрасный день кого-нибудь убить. Он намеренно привлек внимание к факту пропажи яда, чтобы отвлечь подозрение от себя. Скорей всего, он сам взял этот яд. Может, даже мечтал, чтобы Кэролайн повесили, потому что когда-то она его отвергла. Знаете, мне почему-то не понравилось, как он в своем письме рассуждает о том, что люди часто совершают поступки, вовсе им не свойственные. Что, если он, когда писал, имел в виду себя самого?
  — Вот тут вы правы — нельзя принимать на веру все, что написано. То, что написано, вполне может быть написано с целью сбить с толку.
  — Я знаю. И все время помнила об этом.
  — Еще есть идеи?
  — До того, как прочесть ее письмо, — медленно сказала Карла, — я подозревала мисс Уильямс. С отъездом Анджелы в школу она теряла работу. А если Эмиас вдруг умрет, Анджела, вполне возможно, никуда не поедет. Разумеется, если бы его смерть приняли за естественную, что могло бы случиться, не хватись Мередит своего кониума. Я читала про кониум — оказывается, при вскрытии его следов можно и не обнаружить. Решили бы, что он умер от солнечного удара. Я понимаю, что потеря работы — не причина для убийства, но убийства совершаются по самым разным и необъяснимым причинам. Порой из-за ничтожно малой суммы денег. А немолодая и, быть может, не очень образованная гувернантка боялась, что ее ждет необеспеченное будущее.
  Как я уже сказала, такие мысли у меня были до того, как я прочла письмо мисс Уильямс. Нет, на нее это вовсе не похоже. Ее ни в коем случае нельзя назвать необразованной…
  — Конечно. Она очень деловая и умная женщина.
  — Я знаю. Это сразу видно. И ее словам вполне можно доверять. Вот это-то меня и печалит. Вы ведь понимаете меня. Вам-то все равно. Вы с самого начала заявили, что вам нужна правда. Вот мы и получили эту правду! Мисс Уильямс совершенно права. Только правда может быть в помощь. Нельзя строить свою жизнь на лжи, я согласна. Моя мать была виновна. Она написала мне это письмо в минуту слабости — ей хотелось меня пощадить. Не мне ее судить. Быть может, на ее месте и я поступила бы так же. Я не знаю, что делает с человеком тюрьма. Я не могу ее винить — если она так отчаянно любила моего отца, она, наверное, была не в силах справиться с собой. Отца своего я тоже не виню. Я понимаю — хотя и не совсем, — что он испытывал. Такой жизнерадостный, он был полон желания обладать всем. Он не мог справиться с собой, таким он был создан. И то, что он был большим художником, многое извиняет.
  Лицо у нее пылало, подбородок был упрямо вздернут.
  — Значит, вы удовлетворены? — спросил Эркюль Пуаро.
  — Удовлетворена? — переспросила Карла Лемаршан, и голос ее дрогнул.
  Пуаро наклонился и отечески погладил ее по плечу.
  — Послушайте, — начал он, — вы отказываетесь от борьбы как раз в ту самую минуту, когда ее стоит продолжать. В ту минуту, когда я, Эркюль Пуаро, понял наконец, что произошло.
  Карла уставилась на него.
  — Мисс Уильямс любила мою мать, — сказала она. — Она видела… видела собственными глазами, как моя мать подделывала улики в пользу версии о самоубийстве. Если вы верите тому, что она пишет…
  Эркюль Пуаро встал.
  — Мадемуазель, именно потому, что Сесили Уильямс утверждает, что видела, как ваша мать делала попытку фальсифицировать отпечатки пальцев Эмиаса Крейла на бутылке из-под пива — на бутылке, обратите внимание! — именно поэтому я и делаю окончательный вывод: ваша мать невиновна!
  Он несколько раз кивнул головой и вышел из комнаты, а Карла долго смотрела ему вслед.
  Глава II
  Пять вопросов Пуаро
  
  I
  — Слушаю вас, мсье Пуаро. — В голосе Филипа Блейка слышалось нетерпение.
  — Я должен поблагодарить вас за превосходное и ясное изложение событий, имевших отношение к трагедии Крейлов.
  Филип Блейк чуть смутился.
  — Очень любезно с вашей стороны, — пробормотал он. — Я сам удивился тому, сколько вспомнилось, когда я принялся это записывать.
  — Это был исключительно четкий рассказ, но в нем кое-что пропущено, не так ли?
  — Пропущено? — нахмурился Филип Блейк.
  — Ваше повествование было, скажем так, не совсем откровенным. — В голосе его появилась твердость. — Мне дали знать, мистер Блейк, что, по крайней мере однажды, тем летом видели, как миссис Крейл вышла из вашей комнаты в довольно поздний час.
  Наступило молчание, прерываемое только тяжелым дыханием Филипа Блейка.
  — Кто вам это сказал? — наконец спросил он.
  — Не имеет значения, — покачал головой Эркюль Пуаро. — Важно то, что мне это известно.
  Опять молчание. Затем Филип Блейк принял решение.
  — По-видимому, волею случая вам довелось прикоснуться к личному в моей жизни, — сказал он. — Я согласен, что это никак не увязывается с тем, что я написал. Тем не менее это увязывается гораздо больше, чем вы полагаете. Что ж, я вынужден поведать вам правду.
  Я действительно испытывал чувство неприязни к Кэролайн Крейл. И одновременно — сильное влечение. Возможно, именно влечение вызвало неприязнь. Меня возмущала ее власть надо мной, и я пытался избавиться от чувства влечения к ней тем, что постоянно размышлял о ее дурных качествах. Мне она никогда не нравилась, если вы понимаете, о чем я говорю, но я без труда мог бы сойтись с ней. Еще мальчишкой я был влюблен в нее, но она не обращала на меня внимания. Этого простить я не мог.
  Когда Эмиас окончательно потерял голову из-за этой девчонки Грир, у меня появился шанс. Ни о чем как следует не подумав, я вдруг объяснился Кэролайн в любви. Она спокойно ответила: «Я всегда об этом знала». Подумайте только, какая наглость!
  Разумеется, я понимал, что она меня не любит, но она была выведена из равновесия и расстроена последним увлечением Эмиаса. В таком настроении женщину нетрудно завоевать. В ту ночь она согласилась прийти ко мне. И пришла.
  Блейк помолчал. Ему было трудно говорить.
  — Она пришла ко мне. А потом, когда я ее обнял, она спокойно заявила, что из этого ничего не получится. Она всю жизнь любила и будет любить только одного человека. Что бы ни произошло, она принадлежит только Эмиасу Крейлу. Она согласилась, что дурно обошлась со мной, но сказала, что ничего не может с собой поделать. И попросила у меня прощения.
  И ушла. Ушла от меня. Приходится ли удивляться, мсье Пуаро, что моя ненависть к ней возросла во сто крат? Приходится ли удивляться, что я никогда ей этого не простил? Не простил нанесенного оскорбления, а также того, что она убила друга, которого я любил больше всех на свете! — И, дрожа всем телом, Филип Блейк воскликнул:
  — Я не хочу об этом говорить, слышите? Вы получили ответ. А теперь уходите! И никогда не упоминайте при мне об этом!
  
  
  II
  — Мне бы хотелось знать, мистер Блейк, в каком порядке ваши гости вышли в тот день из лаборатории?
  — Дорогой мой мсье Пуаро, — запротестовал Мередит Блейк, — как можно об этом помнить спустя шестнадцать лет? Я сказал вам, что последней ушла Кэролайн.
  — Вы уверены?
  — Да. По крайней мере… По-моему…
  — Пойдемте туда. Нам нельзя сомневаться.
  С явной неохотой Мередит Блейк направился в лабораторию. Он отпер дверь и раскрыл ставни.
  — А теперь, мой друг, — властно заговорил Пуаро, — вы демонстрируете вашим друзьям настойки из трав. Закройте глаза и думайте…
  Мередит Блейк покорно закрыл глаза. Пуаро вытащил из кармана носовой платок и тихо поводил им в воздухе. Ноздри у Блейка еле приметно зашевелились, и он пробормотал:
  — Да, да, просто удивительно, как все вспоминается. На Кэролайн было платье цвета кофе с молоком. Филу явно было скучно… Он всегда считал мое увлечение идиотским.
  — А сейчас припомните, как вы уходили. Шли в библиотеку, где вы собирались читать отрывок, описывающий смерть Сократа. Кто вышел из комнаты первым?
  — Эльза. Она вышла первой. За ней я. Мы разговаривали. Я остановился, ожидая, пока выйдут остальные, чтобы запереть дверь. Филип… Да, следующим вышел Филип. За ним Анджела. Она спрашивала у него, что значит на бирже играть на повышение и на понижение. Они прошли через холл. За ними шел Эмиас. Я стоял и ждал — Кэролайн, конечно.
  — Значит, вы совершенно уверены, что последней была Кэролайн? Что же она там делала?
  — Не знаю, — покачал головой Блейк. — Я стоял спиной к комнате. Я разговаривал с Эльзой. По-моему, рассказывал ей, что некоторые растения, согласно старинному суеверию, полагается собирать только в полнолуние. А затем торопливо вышла Кэролайн, и я запер дверь.
  Он замолчал и взглянул на Пуаро, который прятал платок в карман. Мередит Блейк повел носом и с отвращением подумал: «Этот человек пользуется духами!»
  — Вот теперь я уверен, — сказал он, — мы вышли из лаборатории в таком порядке: Эльза, я, Филип, Анджела, Эмиас и Кэролайн. Поможет это вам?
  — Да, картина становится ясной, — ответил Пуаро — Послушайте, мне хотелось бы, чтобы вы собрали их всех здесь. Это, наверное, не будет слишком затруднительно?..
  
  
  III
  — Слушаю вас.
  Эльза Диттишем произнесла это с любопытством — как ребенок.
  — Мне хотелось бы задать вам вопрос, мадам.
  — Да?
  — После того как все было кончено, после суда, Мередит Блейк сделал вам предложение?
  Эльза уставилась на Пуаро. Потом в ее глазах появилось презрение, даже скука.
  — Да. А что?
  — Вы были удивлены?
  — Я? Не помню.
  — И что же вы ответили?
  Эльза рассмеялась.
  — Что, по-вашему, я могла ответить? После Эмиаса — Мередит? Это смешно! А с его стороны глупо. Впрочем, он никогда не отличался умом. — Она вдруг улыбнулась. — Он хотел, понимаете ли, защитить меня, «заботиться обо мне», как он выразился! Он, как и все прочие, считал, что процесс был для меня тяжким испытанием — репортеры, и улюлюкающая толпа, и та грязь, которой меня закидали! — С минуту она сидела в раздумье. А затем сказала:
  — Бедняга Мередит! Какой же он осел! — И снова рассмеялась.
  
  
  IV
  Опять Эркюля Пуаро встретил проницательный взгляд мисс Уильямс, и снова ему показалось, что годы куда-то исчезли и он превратился в робкого, пугливого мальчишку.
  Есть вопрос, который ему хотелось бы задать, объяснил он.
  Мисс Уильямс выразила желание узнать, что за вопрос.
  — Анджеле Уоррен еще в младенчестве, — медленно, тщательно подбирая слова, заговорил Пуаро, — было причинено увечье. В своих записях я дважды натолкнулся на упоминание об этом факте. В одном месте говорится, что миссис Крейл швырнула в нее пресс-папье. В другом — что она ударила девочку кочергой. Какая из версий соответствует действительности?
  — Я никогда ничего не слышала про кочергу, — быстро ответила мисс Уильямс. — Я знаю только про пресс-папье.
  — Кто вам сказал?
  — Сама Анджела. Она рассказала мне об этом вскоре после моего появления в Олдербери.
  — Будьте добры дословно передать, что она вам рассказала.
  — Она дотронулась до своей щеки и сказала: «Это сделала Кэролайн, когда я была совсем маленькой. Она бросила в меня пресс-папье. Но, пожалуйста, никогда про это не говорите, потому что она очень расстраивается».
  — А сама миссис Крейл упоминала об этом?
  — Только косвенно. Она считала, что мне эта история известна. Я помню, как она однажды сказала: «Я знаю, вы полагаете, что я балую Анджелу, но, видите ли, я постоянно чувствую, что ничем не могу искупить свою вину перед ней». А в другой раз она сказала: «Знать, что ты на всю жизнь изувечила человека, — это самая тяжкая ноша, которую можно вынести».
  — Благодарю вас, мисс Уильямс. Это все, что я хотел знать.
  — Я не понимаю вас, мсье Пуаро, — резко отозвалась мисс Уильямс. — Вы показали Карле мое письмо?
  Пуаро кивнул.
  — И тем не менее вы продолжаете… — Она умолкла.
  — Задумайтесь на минуту, — попросил Пуаро. — Если вы проходите мимо лавки торговца рыбой и видите на прилавке с десяток рыб, вы уверены, что это — настоящие рыбы, не так ли? А ведь одна из них может оказаться подделкой.
  Мисс Уильямс возразила с горячностью:
  — Вряд ли, и во всяком случае…
  — Вряд ли, да, но и вполне возможно — потому что однажды мой приятель показал мне чучело рыбы (он их неплохо делал, должен сказать) рядом с настоящей рыбой. И если бы вам довелось увидеть в декабре ваз с цветами магнолии, вы бы решили, что цветы искусственные, а они могли оказаться и настоящими, если их самолетом доставили из Багдада.
  — К чему вы мне все это говорите? — рассердилась мисс Уильямс.
  — Чтобы объяснить вам, что, когда что-нибудь видишь, следует подумать, зачем это делается…
  
  
  V
  Пуаро чуть замедлил шаг, приблизившись к многоквартирному дому, который выходил на Риджентс-парк.
  В общем-то, если как следует подумать, у него вовсе не было никакого желания расспрашивать о чем-либо Анджелу Уоррен. С единственным вопросом, который ему хотелось задать, можно было не спешить…
  На самом деле его пригнала сюда ненасытная жажда к точности. Пять человек — значит, должно быть и пять вопросов? Тогда все завершалось более четко.
  Ладно, что-нибудь он придумает.
  Анджела Уоррен встретила его несколько нетерпеливо.
  — Выяснили что-нибудь? — спросила она. — Добрались до истины?
  Пуаро медленно закивал головой на манер китайского мандарина.
  — Прогресс по крайней мере есть, — сказал он.
  — Филип Блейк? — Она скорей утверждала, нежели спрашивала.
  — Мадемуазель, пока я ничего не могу сказать. Эта минута еще не настала. Не откажите в любезности приехать в Хэнд-кросс-Мэнор. Все остальные уже дали согласие.
  — А что вы намерены там делать? — чуть нахмурившись, спросила она. — Воссоздать картину того, что случилось шестнадцать лет назад?
  — Пожалуй, не воссоздать, а прояснить под несколько другим углом. Приедете?
  — Приеду, — согласно кивнула Анджела Уоррен. — Интересно увидеть снова всех этих людей. Я, наверное, увижу их под несколько другим, более острым углом, как вы изволили выразиться, нежели прежде.
  — И привезете с собой письмо, которое показывали мне?
  — Это письмо адресовано только мне, — нахмурилась Анджела Уоррен. — Я показала его вам из лучших побуждений, но у меня вовсе нет намерения позволить чужим и малосимпатичным мне людям его читать.
  — Может, вы не откажетесь руководствоваться в этом случае моими советами?
  — Откажусь. Я привезу письмо с собой, но руководствоваться буду собственными соображениями, которые, осмелюсь сказать, ничуть не хуже ваших.
  Пуаро поднял руки, показывая, что смирился с судьбой. Он встал и собрался уходить.
  — Вы позволите мне задать вам один небольшой вопрос? — спросил он.
  — О чем?
  — В ту пору, когда произошла трагедия, вы читали «Луну и грош» Сомерсета Моэма, не так ли?
  Анджела вытаращила глаза.
  — По-моему, да. Совершенно верно. — И, не скрывая любопытства, спросила:
  — А откуда вы узнали?
  — Я хотел показать вам, мадемуазель, что и в малых, не имеющих принципиального значения делах я в некотором роде волшебник. Есть вещи, которые я знаю, даже когда мне об этом не говорят.
  Глава III
  Путешествие в прошлое
  Послеполуденное солнце заливало своим светом лабораторию в Хэндкросс-Мэнор. В комнату внесли несколько стульев и кушетку, но они скорее подчеркивали заброшенность этого помещения, нежели служили ему обстановкой.
  Смущенно пощипывая усы, Мередит Блейк в каких-то отрывочных фразах вел беседу с Карлой.
  — Господи, — перебив самого себя, не выдержал он, — до чего же ты похожа на свою мать и вместе с тем какая-то другая!
  — Чем же я похожа и чем не похожа? — спросила Карла.
  — Такие же глаза и волосы, та же поступь, но ты — как бы это сказать? — более уверена в себе, чем она.
  Филип Блейк, наморщив лоб, выглянул из окна и нетерпеливо забарабанил по стеклу.
  — Какой во всем этом смысл? Чудесный субботний день…
  Эркюль Пуаро поспешил успокоить его:
  — О, прошу меня извинить — я знаю, нарушать игру в гольф непростительно. Mais voyons1050, мсье Блейк, вот дочь вашего лучшего друга. Поступитесь ради нее игрой.
  — Мисс Уоррен, — доложил дворецкий. Мередит пошел ей навстречу.
  — Спасибо, что нашла время приехать, Анджела, — сказал он. — Я знаю, что ты очень занята.
  Он подвел ее к окну.
  — Здравствуйте, тетя Анджела, — поздоровалась с ней Карла. — Сегодня утром я читала вашу статью в «Тайме». Как приятно иметь такую знаменитую родственницу. — Она показала на высокого молодого человека с квадратным подбородком и спокойным взглядом серых глаз. — Это Джон Рэттери. Мы с ним… собираемся пожениться.
  — А я и не знала… — удивилась Анджела Уоррен. Мередит отправился навстречу очередной гостье.
  — Мисс Уильямс! Сколько же лет мы не виделись! Худенькая, хрупкая, но по-прежнему энергичная, в комнату вошла старушка гувернантка. На секунду ее глаза задумчиво остановились на Пуаро, потом она перевела их на высокую широкоплечую женщину в твидовом костюме отличного покроя.
  Анджела Уоррен двинулась к ней с улыбкой.
  — Я чувствую себя снова школьницей.
  — Я очень горжусь тобой, моя дорогая, — отозвалась мисс Уильямс. — Ты делаешь мне честь. А это Карла, наверное? Она меня, конечно, не помнит. Была еще совсем малышкой…
  — В чем дело? — сердился Филип Блейк. — Никто мне не сказал…
  — Я предлагаю назвать нашу встречу, — заговорил Эркюль Пуаро, — путешествием в прошлое. Давайте сядем и приготовимся к встрече последней нашей гостьи. Как только она явится, мы приступим к делу — будем вызывать духов.
  — Что за глупости? — воскликнул Филип Блейк. — Уж не собираетесь ли вы заниматься спиритизмом?
  — Нет, нет. Мы собираемся только воссоздать некоторые события, имевшие место много-много лет назад, — воссоздать и, быть может, уточнить, как они происходили. Что же касается духов, то они вряд ли материализуются, но кто может утверждать, что их нет здесь, среди нас, только мы их не видим? Кто может сказать, что Эмиаса и Кэролайн Крейл нет здесь в комнате и что они не слышат нас?
  — Полная чепуха… — заговорил было Филип Блейк, но замолчал, потому что дверь открылась и дворецкий доложил о прибытии леди Диттишем.
  Вошла Эльза Диттишем. Всем своим видом она показывала, как ей все это надоело и неинтересно. Она чуть улыбнулась Мередиту, окинула холодным взглядом Анджелу и Филипа и села на стул у окна, стоявший чуть поодаль от других. Расстегнув роскошную горжетку из светлого меха, она откинула ее назад, на спину. Минуту-другую она оглядывалась, потом, заметив Карлу, присмотрелась к ней, а Карла в свою очередь не сводила глаз с той, что разрушила жизнь ее родителей. На ее юном задумчиво-серьезном лице не было враждебности, на нем отражалось лишь любопытство.
  — Извините за опоздание, мсье Пуаро, — сказала Эльза.
  — Благодарю вас за то, что вы пришли, мадам. Еле слышно фыркнула Сесили Уильямс. Эльза совершенно равнодушно встретила ее враждебный взгляд.
  — Я бы ни за что не узнала тебя, Анджела, — проронила она. — Сколько же лет прошло? Шестнадцать?
  Эркюль Пуаро не упустил этой возможности.
  — Да, прошло шестнадцать лет с тех пор, как случились события, о которых мы намерены сегодня поговорить, но сначала позвольте мне объяснить вам, почему мы собрались здесь.
  И вкратце он рассказал о просьбе к нему Карлы и о своем согласии выполнить эту просьбу.
  Не обращая внимания на готовящуюся вот-вот разразиться грозу, которая отразилась на лице Филипа, и на возмущенное лицо Мередита, он быстро продолжал:
  — Я принял это предложение и тотчас занялся выяснением правды…
  Эти слова словно издалека доносились до Карлы Лемаршан, сидящей в большом вольтеровском кресле.
  Прикрыв рукой глаза, она незаметно вглядывалась в лица пятерых людей. Кто из них способен на убийство? Красавица Эльза, багровощекий Филип, добрый, славный мистер Мередит Блейк, суровая, мрачная гувернантка или хладнокровная и деловая Анджела Уоррен?
  Может ли она — если постараться изо всех сил — представить себе, как кто-либо из них убивает человека? Да, может, но это было бы совсем другое убийство. Она может представить себе, как Филип Блейк в приступе ярости душит женщину — да, это можно представить… Можно представить, как Мередит Блейк нацеливает на грабителя револьвер и нечаянно спускает курок… Можно представить, что и Анджела Уоррен стреляет из револьвера, только вряд ли нечаянно. Не из каких-то личных побуждений, нет, ну, например, если от этого зависит судьба экспедиции. И Эльза в каком-то фантастическом замке, сидя на кушетке, крытой восточными шелками, говорив «Выбросите эту нечисть в ров за стену крепости!» Приходят же в голову такие нелепые мысли, но даже в самой нелепой из нелепых она не могла представить себе, как совершает убийство маленькая мисс Уильямс. Еще одна картина: «Вы когда-нибудь совершали убийство, мисс Уильямс?» — «Занимайся арифметикой, Карла, и не задавай глупых вопросов. Убить человека — это большое зло».
  «Я, наверное, сошла с ума, надо прогнать эти мысли. Прислушайся лучше ты, дурочка, прислушайся к словам этого маленького человека, который утверждает, что знает все», — приказала себе Карла.
  А Эркюль Пуаро говорил:
  — В мою задачу входило дать задний ход, вернуться на много лет назад и узнать, что произошло на самом деле.
  — Мы все давно знаем, что произошло, — возразил Филип Блейк. — Сделать вид, будто случилось что-то другое, — это откровенное мошенничество. Вы под явно фальшивым предлогом вымогаете у этой девушки деньги.
  Пуаро не позволил себе рассердиться.
  — Вы утверждаете, что вам всем известно, что произошло, — сказал Пуаро, — но говорите это, не подумав как следует. Принятая судом версия случившегося не всегда истина в последней инстанции. Вот, например, вы, мистер Блейк, было принято считать, питали неприязнь к Кэролайн Крейл. Но человек, хоть чуть-чуть разбирающийся в психологии, может тотчас заметить, что имело место как раз обратное явление. Вы испытывали страстную привязанность к Кэролайн Крейл. Вы отвергали этот факт и пытались бороться с этим чувством, то и дело напоминая себе о ее недостатках и искусственно возбуждая в себе неприязнь к ней. Что же касается мистера Мередита Блейка, то он, считали все, был предан Кэролайн Крейл всей душой. В своем повествовании о случившемся он рассказывает о том, как его возмущало отношение к ней Эмиаса Крейла, но если вчитаться внимательно, то между строк можно заметить, что эта преданность давным-давно изжила себя и что его душа и разум были целиком заняты юной прекрасной Эльзой Грир.
  Мередит что-то залепетал, а леди Диттишем улыбнулась.
  — Я упоминаю об этих фактах только в качестве иллюстрации, — продолжал Пуаро, — хотя они имеют и непосредственное отношение к тому, что произошло. Итак, я начинаю путешествие в прошлое, чтобы выяснить все что можно о случившейся трагедии. Но прежде я скажу вам, что я уже проделал. Я переговорил с защитником, который выступал на процессе по делу Кэролайн Крейл, с помощником прокурора, со старым адвокатом, который хорошо знал семью Крейлов, с клерком адвокатской фирмы, постоянно присутствовавшим на судебных заседаниях, с офицером полиции, который расследовал это дело, и, наконец, с пятью свидетелями, которые были непосредственными участниками разыгравшихся событий. Из всех этих разговоров у меня сложилось определенное мнение о женщине, признанной виновной, также мне стали известны следующие факты: что Кэролайн Крейл ни разу не заявила о своей невиновности (за исключением письма, адресованного ее дочери); что Кэролайн Крейл, давая показания, не проявляла страха; что она держалась безучастно; что она, казалось, заранее смирилась со своей участью; что в тюрьме она держалась спокойно и сдержанно; что в письме, написанном сестре сразу после вынесения приговора, она выражала согласие с выпавшей на ее долю судьбой. И по мнению всех, с кем я беседовал (за одним примечательным исключением), Кэролайн Крейл была виновна.
  — Конечно, была, — кивнул головой Филип Блейк.
  — Но я вовсе не считал себя обязанным, — продолжал Эркюль Пуаро, — полагаться на чужое мнение. Я решил лично проверить все доказательства. Подвергнуть сомнению факты и убедиться, что они соответствуют психологии участников событий. Для этого я тщательно перечитал материалы дела, а также заставил пятерых участников событий собственноручно описать все, чему они были свидетелями. Эти письма оказались весьма ценными, ибо содержали определенный материал, опущенный в полицейском досье, а именно: а) беседы и происшествия, которые с точки зрения полиции не представляли интереса; б) предположения о том, что Кэролайн Крейл думала и чувствовала (с точки зрения юриспруденции они не могли служить доказательством); в) определенные факты, которые были умышленно скрыты от полиции.
  Теперь я мог судить о деле лично. Казалось, не было сомнения, что у Кэролайн Крейл имелись основательные мотивы для совершения преступления. Она любила своего мужа, он публично признался, что намерен оставить ее ради другой женщины, и, по ее собственному признанию, она была человеком ревнивым.
  Если перейти от мотивов к средствам, то пустой флакон из-под духов, в котором затем был кониум, был найден в ящике ее бюро. Кроме ее отпечатков пальцев, других на нем не было. Когда полиция спросила ее об этом, она призналась, что взяла кониум из комнаты, где мы сейчас находимся. На бутылке с кониумом также были найдены отпечатки ее пальцев. Я спросил у мистера Мередита Блейка, в каком порядке пять человек вышли из этой комнаты в тот день, ибо поверить в то, что кто-то на глазах у других мог отлить кониум, было трудно. Вот в каком порядке вы вышли из комнаты: Эльза Грир, Мередит Блейк, Анджела Уоррен и Филип Блейк, Эмиас Крейл и, наконец, Кэролайн Крейл. Более того, мистер Мередит Блейк в ожидании миссис Крейл стоял спиной к дверям, а потому не мог видеть, что она там делает. Поэтому ей представилась, так сказать, возможность сделать это незаметно. Вот почему я не сомневаюсь, что кониум действительно взяла она. Тому есть косвенное подтверждение. Мистер Мередит Блейк сказал мне на днях: «Вот именно здесь я стоял, вдыхая запах цветущего жасмина». Но был сентябрь месяц, и куст жасмина под окном никак не мог быть в цвету. Жасмин обычно цветет в июне и июле. А вот во флаконе, найденном в комнате Кэролайн, в котором оказались остатки кониума, прежде были духи с запахом жасмина. Отсюда следует, что миссис Крейл, решив украсть кониум, тайком опорожнила флакончик с духами, который был у нее в сумке.
  Переходим к утру следующего дня. Пока все факты совпадают. Мисс Грир внезапно объявила о том, что мистер Крейл и она решили пожениться, Эмиас Крейл это подтвердил, чем очень огорчил Кэролайн Крейл. Об этом говорят все свидетели.
  А вот утром рокового дня имеет место ссора между мужем и женой в библиотеке. Первое, что было слышно, — это как Кэролайн Крейл зло сказала: «Ты и твои женщины!», а потом: «Когда-нибудь я тебя прикончу». Филип Блейк услышал это из холла. А мисс Грир — с террасы.
  Затем она услышала, как мистер Крейл просил жену вести себя разумно. На что миссис Крейл ответила: «Я скорее тебя убью, нежели отдам этой девице». Вскоре после этого на террасе появился Эмиас Крейл, который бесцеремонно велел Эльзе Грир идти в сад и позировать ему. Она поднялась наверх за пуловером и пошла в сад вместе с Крейлом.
  Пока нет ничего, что может быть квалифицировано как психологическое несоответствие. Каждый ведет себя так, как ожидается. Но далее мы подходим к тому, что не подкреплено логикой.
  Мередит Блейк обнаруживает пропажу кониума, звонит брату; они встречаются возле причала и проходят вместе мимо Оружейного сада, где Кэролайн Крейл спорит с мужем по поводу отъезда Анджелы в школу. Вот это представляется мне весьма странным. Между мужем и женой произошел скандал, который кончился явной угрозой со стороны Кэролайн, и тем не менее минут через двадцать или около того она идет к нему, и они обсуждают повседневные домашние заботы.
  Пуаро повернулся к Мередиту Блейку.
  — В вашем письме вы упомянули, что слышали, как Крейл выкрикнул: «Все решено — я ее провожу». Правильно?
  — Да, что-то вроде этого, — подтвердил Мередит Блейк.
  — А вам что помнится? — обратился Пуаро к Филипу Блейку.
  — Я вспомнил эти слова, — нахмурился Филип, — только когда вы их повторили. Но теперь да, я их помню. Действительно что-то было сказано про проводы.
  — Сказано мистером Крейлом или миссис Крейл?
  — Эмиасом. Кэролайн говорила, что девочке будет трудно. Но какое это имеет значение? Мы все знаем, что через день-другой Анджеле предстояло отправиться в школу.
  — Вам не понятно, о чем я толкую? Почему Эмиас Крейл должен был провожать девочку? Здесь нет смысла. В доме были миссис Крейл, мисс Уильямс, наконец, горничная. Проводить девочку — обязанность женщины, а не мужчины.
  — Какое это имеет значение? — раздраженно повторил Филип. — Что тут общего с преступлением?
  — Вы так думаете? Это было первое, что навело меня на размышления. А за ним немедленно последовало второе. Миссис Крейл, пребывающая в отчаянии, с разбитым сердцем, женщина, которая незадолго до этого угрожала мужу и которая думает об убийстве или самоубийстве, вдруг весьма охотно предлагает ему принести пива со льда.
  — Ничего тут нет странного, если она решила отравить его, — медленно проговорил Мередит Блейк. — Именно так ей и следовало поступить. Прикинуться доброй.
  — Вы полагаете? Она решила отравить мужа, яд у нее уже был. В Оружейном саду у ее мужа есть запас пива. Будь она хоть чуть-чуть сообразительней, она бы, когда поблизости никого не было, вылила яд в одну из этих бутылок.
  — Она не могла этого сделать, — возразил Мередит Блейк. — Потому что это пиво мог выпить кто-нибудь другой.
  — Да, например, Эльза Грир. Вы хотите убедить меня, что, приняв решение убить своего мужа, Кэролайн Крейл мучилась бы вопросом: а вдруг она по ошибке убьет свою соперницу?
  Не будем об этом спорить. Ограничимся фактами. Кэролайн Крейл обещает мужу прислать пива со льда. Она возвращается в дом, берет из кладовой, где хранится пиво, бутылку и несет ему. Она наливает пиво в стакан, Эмиас Крейл залпом выпивает его и говорит: «Сегодня у всего какой-то противный привкус».
  Миссис Крейл снова возвращается в дом. Она обедает и при этом ведет себя как всегда. Кто-то упомянул, что она выглядела чуть возбужденной и рассеянной. Это нам не в помощь — ибо нет критерия для поведения убийцы. Есть убийцы спокойные и есть возбужденные.
  После обеда она снова идет в Оружейный сад. Там она обнаруживает своего мужа мертвым и поступает, скажем, так, как от нее ожидается. Она проявляет волнение и посылает гувернантку к телефону, чтобы вызвать врача. Сейчас мы подошли к факту, который ранее нам не был известен. — Он посмотрел на мисс Уильямс. — Вы не возражаете?
  Мисс Уильямс побледнела.
  — Я не брала с вас слово держать мой рассказ в секрете, — отозвалась она.
  Спокойно, но со значением Пуаро пересказал то, что увидела гувернантка.
  Эльза Диттишем зашевелилась и внимательно всмотрелась в сидевшую в большом кресле пожилую женщину.
  — Вы в самом деле видели, как она это делала? — недоверчиво спросила она.
  — Вот и решение! — вскочил Филип Блейк. — Вот и окончательное решение.
  — Совсем не обязательно, — мягко возразил Эркюль Пуаро.
  — Я этому не верю, — резко заявила Анджела Уоррен, и во взгляде, который она бросила на маленькую гувернантку, блеснула неприязнь.
  Мередит Блейк теребил свои усы, на лице его отражалось полное смятение. Одна мисс Уильямс оставалась спокойной. Она сидела очень прямо, а на щеках у нее горело по красному пятну.
  — Именно это я и видела, — подтвердила она.
  — Разумеется, мы можем положиться только на ваше слово… — словно в раздумье сказал Пуаро.
  — Вот именно. — Отважный взгляд серых глаз встретился с его взглядом. — Я не привыкла, мсье Пуаро, к тому, чтобы мне не верили.
  Эркюль Пуаро поклонился.
  — Я не сомневаюсь в ваших словах, мисс Уильямс, — сказал он. — То, что вы видели, произошло именно так, как вы утверждаете, и именно по этой причине я и делаю вывод, что Кэролайн Крейл была невиновна — не могла быть виновной.
  Впервые возбужденно заговорил высокий молодой человек.
  — Мне бы хотелось узнать, почему вы так говорите, мсье Пуаро, — спросил Джон Рэттери.
  — С удовольствием вам объясню, — повернулся к нему Пуаро, — Мисс Уильямс видела, как Кэролайн Крейл, оглядываясь по сторонам, тщательно вытирает бутылку из-под пива, а потом прикладывает к ней пальцы своего покойного мужа. К бутылке из-под пива, заметьте. Но кониум был найден в стакане, а не в бутылке. Полиция не нашла и следов кониума в бутылке. Потому что его там не было. А Кэролайн Крейл этого не знала.
  Она, которая, как считают, отравила своего мужа, не знала, где был яд. Она полагала, что яд был в бутылке.
  — Но почему… — возразил было Мередит.
  — Правильно — почему? — тут же перебил его Пуаро. — Почему Кэролайн Крейл так упорно отстаивала версию о самоубийстве? Ответ очень прост. Потому что она знала, кто отравил его, и готова была сделать все, стерпеть все, только чтобы на этого человека не пало подозрение.
  Отсюда недалеко и до конца нашей истории. Кто же был этот человек? Стала бы она покрывать Филипа Блейка? Или Мередита? Или Эльзу Грир? Или Сесили Уильямс? Нет, существовал только один человек, которого она была готова защищать, чего бы ей это ни стоило.
  Он умолк.
  — Мисс Уоррен, — продолжал он, — если вы привезли с собой последнее письмо вашей сестры, мне бы хотелось прочитать его вслух.
  — Нет, — сказала Анджела Уоррен.
  — Но, мисс Уоррен…
  Анджела встала.
  — Я прекрасно понимаю, на что вы намекаете. — В голосе ее зазвенела сталь. — Вы хотите сказать, что это я убила Эмиаса Крейла и что моя сестра знала об этом, не так ли? Я полностью отвергаю ваше обвинение.
  — Письмо… — опять начал Пуаро.
  — Письмо предназначено только для моих глаз.
  Пуаро посмотрел на стоявших рядом двух самых молодых в комнате людей.
  — Прошу вас, тетя Анджела, — сказала Карла Лемаршан, — сделайте то, о чем просит вас мсье Пуаро.
  — Подумай, что ты говоришь, Карла? — с горечью отозвалась Анджела Уоррен. — Неужто у тебя нет уважения к памяти твоей матери?..
  — Кэролайн Крейл была моей матерью, — твердо и четко произнесла Карла. — Поэтому я имею право просить вас. Я говорю от ее имени. Я хочу, «чтобы это письмо было прочитано.
  Анджела Уоррен медленно вынула из сумки письмо и подала его Пуаро.
  — Зачем только я вам его показала? — с горечью произнесла она.
  И, отвернувшись, стала смотреть в окно.
  Пока Пуаро читал вслух последнее письмо Кэролайн Крейл, по углам комнаты сгустились тени. И Карле вдруг почудилось, будто в комнате появился кто-то еще, кто слушает, дышит, ждет. «Она здесь, — подумала она, — мама здесь. Кэролайн Крейл здесь, в этой комнате».
  Эркюль Пуаро кончил читать.
  — Мне кажется, вы все согласны, что это удивительное письмо. Прекрасное письмо, но очень странное. Ибо в нем опущено самое главное: она не опровергает обвинения.
  — В этом не было необходимости, — сказала Анджела Уоррен, не оборачиваясь.
  — Да, мисс Уоррен, в этом не было необходимости. Кэролайн Крейл незачем было уверять свою сестру в собственной невиновности, потому что она считала, что ее сестра отлично об этом знает. Больше всего в ту минуту Кэролайн Крейл хотела успокоить и утешить свою сестру и помешать ей признаться в убийстве Эмиаса Крейла. Недаром она несколько раз повторяет: «Все в порядке, дорогая, все в порядке».
  — О чем вы говорите? — возмутилась Анджела Уоррен. — Она просто хотела, чтобы я была счастлива, вот и все.
  — Да, она хотела, чтобы вы были счастливы, это совершенно ясно. Только об этом она и думает. У нее есть ребенок, но она думает не о ребенке, о нем она будет думать потом. Нет, ее мысли заняты ее сестрой и больше никем. Сестру следует утешить, поддержать в предназначенной ей судьбе, научить быть счастливой и удачливой И чтобы Анджеле было легче принять подарок из рук сестры, Кэролайн пишет эту полную значения фразу «Долги всегда нужно возвращать».
  Эта единственная фраза объясняет все. Она откровенно свидетельствует о той тяжкой ноше, которая была на душе Кэролайн с тех пор, как в приступе свойственной подросткам ярости она швырнула пресс-папье в свою младшую сестру, причинив ей увечье на всю жизнь. Теперь наконец у нее появилась возможность вернуть свой долг. И если это послужит вам утешением, могу сказать: я искренне верю, что в возможности искупить свою вину перед сестрой Кэролайн Крейл обрела мир и покой, каких не знала прежде. Веря в то, что она оплачивает свой долг, она сумела пройти сквозь тяжкое испытание на суде и во время приговора. Странно, говоря о приговоренной к пожизненному заключению убийце, сказать, что у нее было все, что нужно для счастья. Да, больше, чем вы можете себе представить, что я вам сейчас и докажу.
  Посмотрите, как с помощью такого объяснения все, что касается поведения самой Кэролайн, становится на свои места. Посмотрите на ход событий с ее точки зрения.
  Начнем с того, что накануне вечером происходит ссора, которая напоминает ей о ее собственной недисциплинированности, когда она была девочкой. Анджела швыряет пресс-папье в Эмиаса Крейла. То есть поступает так, как поступила она сама много лет назад. Анджела выкрикивает, что хорошо бы, если бы Эмиас умер. А на следующее утро, когда Кэролайн приходит в кладовую, она застает там Анджелу, которая производит какие-то эксперименты с пивом. Вспомним слова мисс Уильямс: «Там была Анджела. Вид у нее был виноватый…» Виноватый из-за того, что она манкирует своими обязанностями, решила мисс Уильямс, но для Кэролайн виноватое лицо застигнутой врасплох Анджелы означает совсем другое. Вспомните, что по меньшей мере один раз Анджела уже что-то положила в стакан Эмиаса. Вот об этом и вспомнила Кэролайн.
  Кэролайн берет бутылку из рук Анджелы и направляется в Оружейный сад. Там она наливает пиво в стакан и подает его Эмиасу. Он его залпом выпивает, а потом делает гримасу и произносит слова, имеющие очень большое значение: «Сегодня все имеет противный привкус».
  В эту минуту Кэролайн еще ничего не подозревает, но после обеда она идет в Оружейный сад, где застает мужа мертвым. У нее нет сомнений, что его отравили. Она этого не делала. Тогда кто? И ей сразу приходят на память угрозы Анджелы, лицо Анджелы, застигнутой врасплох над бутылкой с пивом. Она! Но зачем девочка это сделала? Чтобы отомстить Эмиасу, может, и без намерения его убить, просто чтобы ему стало плохо, чтобы его рвало? Или она поступила так ради нее, Кэролайн? Узнала, что Эмиас хочет бросить ее сестру? Кэролайн помнит, чересчур хорошо помнит собственную несдержанность в возрасте Анджелы. И только одна мысль вертится у нее в голове. Как спасти Анджелу? У Анджелы в руках была эта бутылка — на ней будут отпечатки пальцев Анджелы. Она быстро вытирает бутылку насухо. Только бы удалось заставить людей поверить, что это — самоубийство! Если на бутылке будут отпечатки пальцев самого Эмиаса! Она пытается приложить его пальцы к бутылке — действует быстро, прислушиваясь, не войдет ли кто в сад…
  Если принять такое предположение за истину, тогда и все остальное встает на свои места. Ее постоянное волнение за судьбу Анджелы, стремление ускорить отъезд Анджелы, старание, чтобы Анджела ни о чем не узнала. Кэролайн боится, что полиция будет допрашивать Анджелу. И наконец, она просто требует, чтобы Анджелу увезли за границу до начала суда. Потому что она все время боится, что Анджела не сумеет совладать с собой и признается.
  Глава IV
  Правда
  Анджела Уоррен медленно повернулась к присутствующим. Суровым, презрительным взглядом она оглядела обращенные к ней лица.
  — Вы все слепые идиоты — вот вы кто. Неужто вы не понимаете, что если бы это совершила я, то я бы тотчас призналась. Я никогда не позволила бы Кэролайн страдать из-за меня. Никогда!
  — Но вы открывали пиво, — возразил Пуаро.
  — Я? Открывала пиво?
  Пуаро повернулся к Мередиту Блейку.
  — Послушайте, в вашем рассказе вы упомянули, что слышали утром того дня, когда было совершено преступление, какие-то звуки здесь, в этой комнате, которая находится как раз под вашей спальней.
  Блейк кивнул.
  — Но это была всего лишь кошка.
  — Откуда вам известно, что это была кошка?
  — Я… Я не помню. Но это была кошка. Я убежден, что это была кошка. Окно было приоткрыто настолько, что сюда могла влезть только кошка.
  — Но рама не была закреплена в этом положении, и потому ее легко поднять и опустить. Значит, сюда мог влезть и человек.
  — Да, но я знаю, что это была кошка.
  — Вы ее видели?
  — Нет… не видел, — смутившись, запнулся Блейк. Он помолчал, хмурясь. — И тем не менее я знаю.
  — Сейчас объясню вам, откуда вы знаете. А пока обращаю ваше внимание на следующее обстоятельство. В то утро любой человек мог пробраться в дом, проникнуть в вашу лабораторию, взять с полки то, что ему нужно, и уйти незамеченным. Далее, если этот кто-то явился сюда из Олдербери, то это не мог быть ни Филип Блейк, ни Эльза Грир, ни Эмиас Крейл, ни Кэролайн Крейл. Нам хорошо известно, чем были заняты эти четверо. Остаются Анджела Уоррен и мисс Уильямс. Мисс Уильямс здесь была — вы ее увидели, когда вышли из дома. Она сказала вам, что ищет Анджелу. Анджела рано утром отправилась купаться, но мисс Уильямс не нашла ее ни в воде, ни на скалах. Анджела легко могла переплыть через бухту — что сделала позже, когда пошла купаться с Филипом Блейком, — подойти к дому, влезть в окно и взять что-то с полки.
  — Ничего подобного я не делала, — возмутилась Анджела Уоррен. — По крайней мере…
  — Ага! — торжествуя, воскликнул Пуаро. — Вы вспомнили! Вы сказали мне, что ради того, чтобы сыграть жестокую шутку с Эмиасом Крейлом, вы отлили немножко того, что назвали «кошачьей настойки», и влили это…
  — Валерьянка! — сообразил Мередит Блейк. — Ну конечно!
  — Именно. Вот почему вы решили, что в лаборатории побывала кошка. Вы очень чувствительны к запахам. Вы уловили слабый запах валерьянки, не давая, впрочем, себе в этом отчета, и подсознательно пришли к выводу: кошка. Кошки любят валерьянку и полезут за ней куда угодно. Валерьянка, довольно неприятна на вкус, и после вашей лекции накануне шаловливая мисс Анджела задумала подлить валерьянку в пиво, которое, она знала, Эмиас обычно выпивает залпом.
  — Неужто это было в тот же день? — изумилась Анджела Уоррен. — Я хорошо помню, как отливала валерьянку. Да, помню и как брала пиво, но вошла Кэролайн и чуть меня не поймала! Конечно, помню… Но у меня это как-то не связывалось с тем днем.
  — Конечно, нет, потому что два этих события не ассоциировались друг с другом у вас в мыслях. Одно квалифицировалось как шалость, другое было трагедией, свалившейся как снег на голову и вытеснившей из памяти все более мелкие происшествия. Что же касается меня, то я заметил, что, когда вы говорили об этом, вы сказали: «Отлила кошачьей настойки, чтобы налить ее Эмиасу в пиво…» Вы не сказали, что сделали это.
  — Не сказала, потому что так и не сделала. Кэролайн вошла как раз в ту минуту, когда я отвинчивала пробку. Ох! — вскрикнула она. — Значит, Кэролайн решила… решила, что это я…
  Она умолкла, огляделась. И тихо заключила своим обычным холодным тоном:
  — Вы все, наверное, тоже так думаете? — Она помолчала. — Я не убивала Эмиаса, — сказала она. — Ни из злой шалости, ни из каких-либо других побуждений. Если бы я это сделала, я бы не смолчала.
  — Разумеется, нет, моя дорогая, — решительно поддержала ее мисс Уильямс. Она взглянула на Эркюля Пуаро. — Только глупцу могла бы прийти в голову подобная мысль.
  — Я не глупец, — спокойно отозвался Эркюль Пуаро, — и я тоже этого не думаю, Я прекрасно знаю, кто убил Эмиаса Крейла.
  Он помолчал.
  — Факты нельзя считать доказательством, ибо они им вовсе не являются. Возьмем ситуацию, сложившуюся в Олдербери. Знакомая ситуация. Две женщины и один мужчина. Мы все убеждены, что Эмиас Крейл был намерен оставить жену ради другой женщины. А я вам говорю, что он никогда ничего подобного делать не собирался.
  Он увлекался женщинами и прежде. Они владели им. Пока увлечение длилось, он был ими одержим, но вскоре наступал конец. Женщины, в которых он влюблялся, обычно были женщинами опытными и ничего от него не требовали. Но на этот раз женщина предъявила требования. Да она, собственно говоря, еще и не была женщиной. Она была юной девушкой и, по мнению Кэролайн Крейл, предельно искренней… На словах она казалась видавшей виды и свободной от предрассудков, но в любви была весьма целеустремленной. Из-за того, что она сама испытывала глубокую и всепоглощающую страсть к Эмиасу Крейлу, она решила, что и он отвечает ей тем же. Она не сомневалась, что их любовь — это любовь на всю жизнь. Не спрашивая его об этом, она была уверена, что он бросит свою жену.
  Но почему, спросите вы, Эмиас Крейл не попытался ее разуверить? Мой ответ — из-за картины. Он хотел закончить картину.
  Некоторым это покажется невероятным, но только не тем, кто знаком с художниками. И мы уже в принципе согласились с таким объяснением. Теперь становится более понятным разговор Крейла с Мередитом Блейком. Крейл смущен, он похлопывает Блейка по плечу и оптимистически уверяет его, что вся история кончится благополучно. Эмиасу Крейлу, поймите, все казалось просто. Он пишет картину, хотя ему мешают две, как он их называет, ревнивые психопатки, но ни одной из них он не позволит помешать ему делать то, что считает главным делом своей жизни.
  Если бы он сказал Эльзе правду, то с картиной было бы кончено. Быть может, когда его чувство к ней только вспыхнуло, он всерьез вел разговор о том, что оставит Кэролайн. Мужчины, когда они влюблены, часто говорят подобные вещи. Но не исключено, что он просто делал вид, что это может произойти. Ему было в высшей степени безразлично, на что рассчитывает Эльза. Пусть думает, что хочет. Только бы помолчала еще день-другой.
  А потом — потом он скажет ей правду, объяснит, что их роман кончен. Он был из тех мужчин, кого не терзают угрызения совести.
  По-моему, он с самого начала попытался предотвратить возможность близости с Эльзой. Он предупредил ее, сказав, что собой представляет, но она не прислушалась к его предупреждению. Она пыталась торопить судьбу. А для мужчины вроде Крейла женщина — всего лишь желанная добыча. Если бы его спросили, он бы с легкостью ответил, что Эльза молода и быстро обо всем забудет. Вот как рассуждал Эмиас Крейл.
  Если кого он и любил, то только свою жену. Но не особенно о ней беспокоился. Придется ей потерпеть еще несколько дней — вот и все. Он был очень зол на Эльзу за то, что она сболтнула лишнее, но полагал, что все обойдется. Кэролайн, как уже не раз прежде, простит его, а Эльза… Эльзе придется примириться со своей участью. Так просто решает жизненные проблемы человек, каким был Эмиас Крейл.
  Но, мне кажется, в тот последний вечер он и вправду начал беспокоиться. Не об Эльзе, а о Кэролайн. Быть может, он пошел к ней в комнату и она отказалась с ним разговаривать. Во всяком случае, после тревожной ночи он, позавтракав, повел ее в библиотеку и там сказал ей всю правду. Признался в своем увлечении Эльзой, но сказал, что все кончено. Как только картина будет завершена, он расстанется с Эльзой навсегда.
  И в ответ на это Кэролайн Крейл возмущенно воскликнула: «Ты и твои женщины!» Эта фраза, как вы видите, ставит Эльзу в один ряд с его прежними увлечениями, которые исчезли навсегда. И добавила: «Когда-нибудь я тебя прикончу».
  Она была рассержена, ее возмущала его бесчувственность и грубость по отношению к девушке. Когда Филип Блейк увидел ее в холле и услышал, как она шептала:
  «Слишком это жестоко!», она думала не о себе, а об Эльзе.
  Что же касается Крейла, то он, выйдя из библиотеки, встретил Эльзу с Филипом Блейком и бесцеремонно велел ей идти в сад позировать. Но он не знал, что Эльза, сидя у окна библиотеки, подслушала весь его разговор с женой. И, рассказывая о том, что слышала, она лгала. Вспомните, ведь слышала его только она.
  Представьте себе все отчаяние, какое она испытала, когда узнала жестокую правду?
  Накануне, по словам Мередита Блейка, когда он ждал, пока Кэролайн выйдет из лаборатории, он стоял в дверях спиной к помещению и разговаривал с Эльзой Грир. Значит, Эльза стояла к нему лицом и могла видеть все, что там делает Кэролайн, — только она, и никто другой.
  Она видела, как Кэролайн взяла яд. Она ничего не сказала, но, сидя под окном библиотеки, вспомнила об этом.
  Когда на террасе появился Эмиас Крейл, она под тем предлогом, что ей нужно взять пуловер, поднялась в спальню Кэролайн, чтобы отыскать этот яд. Женщины обычно знают, где другие женщины припрятывают вещи. Она нашла яд и, не забыв о том, что нельзя оставлять на флаконе отпечатки пальцев, набрала немного настойки в пипетку от авторучки.
  Затем она спустилась вниз и вместе с Крейлом пошла в Оружейный сад. И там вылила яд в пиво, которое он опрокинул в себя, как обычно.
  Тем временем Кэролайн Крейл продолжала беспокоиться. Она видела, как Эльза снова вернулась в дом (на этот раз действительно взять свой пуловер), а потом быстро побежала в Оружейный сад, где принялась спорить с мужем. То, что он делает, стыдно! Она этого не потерпит! Это жестоко и бесчеловечно по отношению к девушке! Эмиас, сердитый, потому что его вынудили прервать работу, сказал, что все решено, что, как только он завершит картину, он ее выпроводит. Не проводит, а выпроводит. «Все решено — я ее выпровожу, говорю я тебе».
  Затем они услышали шаги обоих Блейков, и Кэролайн, чуть смущенная, вышла и пробормотала что-то насчет отъезда Анджелы в школу, что предстоит масса дел, и, естественно, братья решили, что разговор, который они невольно подслушали, шел об Анджеле, и «я ее выпровожу» превратилось в «я ее провожу».
  В это время на дорожке появилась невозмутимо улыбающаяся Эльза с пуловером в руках и снова уселась позировать.
  Она, несомненно, рассчитывала на то, что Кэролайн окажется под подозрением, тем более что у нее в комнате найдут флакончик с кониумом. Но Кэролайн еще больше сыграла ей на руку. Она принесла мужу пиво со льда и сама налила его в стакан.
  Эмиас одним глотком опорожнил его и, сделав гримасу, сказал: «Сегодня у всего какой-то противный привкус».
  Понимаете ли вы, насколько важно это замечание? «Сегодня у всего какой-то противный привкус»? Значит, уже перед этим он попробовал что-то неприятное, отчего у него во рту до сих пор остался неприятный привкус? И еще одно. Филип Блейк упомянул о нетвердой походке Крейла и выразил сомнение, «не выпил ли он». Эта нетвердая поступь была первым признаком того, что кониум действует, и это означало, что ему дали яд до того, как Кэролайн принесла ему пиво со льда.
  Итак, Эльза Грир, сидя на каменной стене, позировала ему, и, поскольку ей следовало помешать ему что-либо заподозрить, пока не станет слишком поздно, она весело и вполне естественно болтала с Эмиасом Крейлом. Увидев на скамье Мередита, она помахала ему рукой, сыграв свою роль и для него.
  А Эмиас Крейл, который презирал всякие болезни и не желал сдаваться, упорно писал и писал, пока его конечности не одеревенели, а речь стала невнятной, и тогда он беспомощно откинулся на спинку скамейки, но разум у него еще оставался ясным.
  Прозвонил гонг к обеду, Мередит встал и подошел к калитке сада. В минуту Эльза слезла со стены, подбежала к столу и накапала последние несколько капель яда в стакан, в котором было чистое пиво. (Пипетку она выбросила по дороге к дому, растоптав ее В песке.) А у калитки встретилась с Мередитом.
  Из тени деревьев сердито смотрел Эмиас. Мередиту плохо было видно — он видел только, что его приятель сидит, откинувшись на спинку скамьи, и что взгляд у него злой.
  Эркюль Пуаро красноречивым жестом показал на висящую на стене картину.
  — Мне бы следовало понять все, как только я увидел эту картину. Ибо это необыкновенный портрет. Это портрет убийцы, написанный ее жертвой, — портрет девушки, которая смотрит, как умирает ее возлюбленный…
  Глава V
  Эпилог
  В наступившем молчании — присутствующие оцепенели от ужаса и потрясения исчез и последний луч медленно уходившего за горизонт солнца, освещавший темноволосую голову сидевшей возле окна женщины, кутавшейся в серебристый мех.
  Эльза Диттишем зашевелилась и заговорила.
  — Уведите всех, Мередит, — сказала она. — Я хочу остаться с мсье Пуаро вдвоем.
  И опять застыла в неподвижности, пока не закрылась за ними дверь.
  — Наверное, считаете себя очень умным, не так ли? — спросила она.
  Пуаро ничего не ответил.
  — Что вам от меня надо? Чтобы я созналась?
  Он покачал головой.
  — Я этого все равно ни в коем случае не сделаю! — заявила Эльза. — И никогда не признаю, что вы правы. То, что мы говорим здесь, значения не имеет. Свидетелей у нас нет.
  — Совершенно справедливо.
  — Я хочу знать, что вы собираетесь предпринять.
  — Я сделаю все, что смогу, чтобы заставить власти посмертно оправдать Кэролайн Крейл.
  — Какая глупость! — засмеялась Эльза. — Оправдать человека за то, чего он не совершил. А по поводу меня? — спросила она.
  — Я представлю свои соображения компетентным лицам. Если они придут к выводу, что есть возможность привлечь вас к ответственности, тогда они начнут действовать. На мой взгляд, однако, доказательств не достаточно — налицо лишь умозаключения, а не факты. Более того, судебные власти весьма неохотно возбуждают уголовные дела против людей в вашем положении, если на то нет достаточных оснований.
  — Мне все это безразлично, — отозвалась Эльза. — Если бы я сидела на скамье подсудимых, защищая свою жизнь, быть может, я бы ожила, принялась волноваться. Быть может, я получила бы от этого удовольствие.
  Вряд ли его получил бы ваш муж. Эльза окинула Пуаро пристальным взглядом.
  — Неужто вы думаете, что меня интересуют чувства моего мужа?
  — Нет, я так не думаю. Я уверен, что всю вашу жизнь вы были совершенно равнодушны к тому, какие чувства испытывают другие люди. Не будь этого, вы могли бы стать счастливой.
  — Почему вам меня жаль? — неприязненно спросила она.
  — Потому что, дитя мое, вам слишком многое пока недоступно.
  — Что именно?
  — Все эмоции, которые испытывает взрослый человек: жалость, участие, понимание. Вы ведь в своей жизни знали только два чувства: любовь и ненависть.
  — Я видела, как Кэролайн взяла кониум, — сказала Эльза. — И решила, что она хочет покончить с собой. Это, разумеется, значительно упростило бы ситуацию. А на следующее утро я услышала, как он говорит ей, что я ему совершенно безразлична. Раньше, мол, да, он увлекался мною, но теперь все кончено. Как только он завершит картину, он меня выпроводит. Ей не о чем беспокоиться, сказал он.
  А ей… Ей было меня жаль… Вы понимаете, что вызвала во мне ее жалость? Я нашла яд, налила его в пиво и сидела и смотрела, как он умирает. Никогда еще я не чувствовала в себе такой жизнерадостности, такого ликования, такой энергии. Я смотрела, как он умирает…
  Она вскинула руки.
  — В те минуты я не понимала, что убиваю не его, а себя. И когда потом увидела ее в западне, то тоже не испытала радости. Я не могла причинить ей боли, ей было все равно — она ушла из жизни. Они с Эмиасом ушли ушли, и я не могла до них добраться. Но они умерли, умерла я.
  Эльза Диттишем встала. Подошла к двери. Остановилась и повторила:
  — Умерла я…
  В холле она прошла мимо двух молодых людей, чья совместная жизнь только начиналась.
  Шофер поспешно открыл дверцу. Леди Диттишем села в машину, и шофер укутал ее ноги меховой полостью.
  
  1942 г.
  
  Лощина
  
  
  ЛАРРИ И ДАНАЕ, с просьбой простить меня за то, что я использовала их бассейн как место преступления
  Глава 1
  В шесть часов тридцать минут в пятницу большие голубые глаза Люси Энкейтлл широко раскрылись навстречу новому дню, и, как всегда, сразу и окончательно проснувшись, она тут же занялась обдумыванием проблем, которые подсказывал ее необыкновенно деятельный ум. Чувствуя потребность немедленно с кем-то посоветоваться и выбрав для этой цели свою кузину Мидж Хардкасл, приехавшую к ним в «Лощину» вчера вечером, леди Энкейтлл выскользнула из-под одеяла и, набросив пеньюар на свои все еще грациозные плечи, направилась по коридору к комнате Мидж. По обыкновению, она тут же мысленно начала беседу, на ходу придумывая и ответы Мидж, поскольку обладала на редкость живым и богатым воображением. Так что когда леди Энкейтлл распахнула двери в комнату, где спала ее юная кузина, этот мысленный разговор был уже в полном разгаре.
  — …Поэтому, дорогая, ты, конечно, согласишься, что выходные обещают быть трудными.
  — М-м, что такое? — невнятно пробормотала ничего спросонья не понимающая Мидж.
  Леди Энкейтлл скользнула через комнату к окну, резко откинула занавеску и, подняв жалюзи, впустила в комнату бледный свет раннего сентябрьского утра.
  — Птицы, — сказала она, глядя с явным удовольствием через оконное стекло. — Какая прелесть!
  — Что?
  — Погода, во всяком случае, не создаст дополнительных трудностей. Похоже, она установилась. Это уже хорошо! Если бы шел дождь, столько разных людей пришлось бы загнать в дом. Согласна, дорогая, это в десять раз хуже! Можно, конечно, придумать какие-нибудь игры, но, боюсь, получится, как с бедняжкой Гердой в прошлом году. Никогда себе этого не прощу! Я потом говорила Генри, что это было очень необдуманно с моей стороны… Но мы, конечно, вынуждены приглашать ее, потому что было бы оскорбительно пригласить Джона и не пригласить Герду, хотя это как раз и создает трудности… И самое печальное то, что она в общем-то славная… Право, странно, что такой милый человек, как Герда, может быть начисто лишен сообразительности. Если это имеют в виду, говоря о законе компенсации одного качества за счет другого, по-моему, это совсем несправедливо!
  — О чем ты говоришь, Люси?
  — О выходных, дорогая! О гостях, которые завтра приедут. Я всю ночь думала об этом и ужасно обеспокоена. Давай все с тобой обсудим. Мне будет намного спокойнее. Ты всегда так рассудительна и практична.
  — Люси! — твердо сказала Мидж. — Ты знаешь, который теперь час?
  — Признаюсь, нет, дорогая. Я этого никогда не знаю.
  — Четверть седьмого, между прочим.
  — Да, дорогая, — в голосе леди Энкейтлл не прозвучало и нотки раскаяния.
  Мидж пристально посмотрела на нее. «Нет, — подумала она, — Люси положительно невыносима! Не понимаю, и почему мы терпим ее странности?» Но едва у нее промелькнула эта мысль, Мидж уже знала ответ. Леди Энкейтлл улыбнулась, и Мидж, как всегда, почувствовала необычное ее очарование. Даже теперь, когда Люси было за шестьдесят, оно не изменило ей. Ради этого очарования столько разных людей: и иностранные представители, и высокопоставленные правительственные служащие, и государственные чиновники — стойко переносили недоумение, раздражение и даже досаду, вызванные общением с ней. Ее детская восторженность и непосредственность обезоруживали и сводили на нет всякую критику в ее адрес. Стоило только Люси, широко раскрыв свои голубые глаза и протянув тонкие, хрупкие руки, прошептать: «О, мне, право, так жаль!» — как всякое недовольство мгновенно исчезало.
  — Дорогая! — произнесла леди Энкейтлл. — Мне так жаль! Ты сразу должна была сказать, что еще так рано…
  — Вот я и говорю… Но теперь это уже не имеет значения: я совершенно проснулась.
  — Какая жалость! Но ведь ты поможешь мне, не правда ли?
  — Ты о выходных? Что случилось? Почему это тебя так беспокоит?
  Леди Энкейтлл легко присела на край постели. «Как она не похожа на прочих людей, — подумала Мидж. — Совершенно бестелесна… Будто фея».
  Леди Энкейтлл с восхитительной беспомощностью протянула к ней трепетные белые руки.
  — Самые неподходящие люди, — сказала она. — Я хочу сказать, все вместе… Каждый из них сам по себе очень мил…
  — Кто должен приехать? — Крепкой, загорелой рукой Мидж отбросила со лба густые черные волосы. Уж в ней-то ничего бестелесного и фееподобного точно не было.
  — Конечно, Джон и Герда, — сказала Люси. — Само по себе это совсем неплохо. Я хочу сказать, Джон — прелесть и очень привлекателен, а бедняжка Герда… Мы все должны быть к ней очень добры. Очень-очень добры!
  — Полно! Она не так уж и дурна! — возразила Мидж, движимая неясным для нее самой чувством защиты.
  — Разумеется, дорогая, она просто трогательна. Эти глаза! И все-таки такое ощущение, что она не понимает ни единого слова из того, что ей говорят.
  — Конечно, не понимает! — воскликнула Мидж. — Во всяком случае, она не понимает, что ты говоришь… И я не виню ее в этом! Мысли у тебя, Люси, невероятно стремительны, и слова за ними не поспевают, поэтому твоя речь делает удивительные скачки, а все соединительные звенья в ней отсутствуют.
  — Как обезьянки… — задумчиво произнесла леди Энкейтлл.
  — Кто еще будет, кроме Герды и Джона Кристоу? Наверное, Генриетта?
  Лицо леди Энкейтлл посветлело.
  — Да… вот на кого я могу положиться. Понимаешь, Генриетта по-настоящему добра, не только внешне. Она, конечно, поможет с бедняжкой Гердой. В прошлом году она была просто великолепна! Мы тогда играли в лимери1051 или в слова, а может быть, в цитаты… что-то в этом роде, не помню точно, и все уже написали и начали зачитывать написанное вслух, и вдруг выясняется, что бедняжка Герда и не начинала писать! Она даже не поняла, в чем заключалась игра. Мидж, это было ужасно!
  — Ума не приложу, почему люди все-таки приезжают к вам в гости, — сказала Мидж. — Заумные разговоры, мудреные игры да еще к тому же твоя странная манера говорить!
  — Ты права, дорогая, с нами, наверное, очень трудно… А для Герды просто, должно быть, невыносимо. Я часто думаю, если бы у нее хватило смелости, она бы оставалась дома… Но она все-таки приезжает, и вид у нее совершенно растерянный и какой-то жалкий, бедняжка. Джон в тот раз был ужасно раздражителен, а я просто ничего не могла придумать, как бы все сгладить… И тогда Генриетта — я ей так благодарна! — начала расспрашивать Герду о свитере, который был на ней. Нечто ужасное… какая-то дешевка унылого салатного цвета. Герда сразу оживилась, оказалось, она сама его и связала, и когда Генриетта попросила у нее фасон, Герда была невероятно горда и счастлива. Генриетта всегда делает то, что нужно. Это своего рода талант!
  — Она действительно умеет помочь! — задумчиво сказала Мидж.
  — И она знает, что надо сказать.
  — О, тут дело не только в словах, — заметила Мидж. — Знаешь, Люси, ведь Генриетта на самом деле связала такой же свитер.
  — О господи! — Леди Энкейтлл казалась озадаченной. — И она носила его?
  — Да. Генриетта всегда все доводит до конца.
  — Наверное, это было ужасно?
  — Нет, на ней этот фасон смотрелся очень хорошо.
  — Что ж, я не удивляюсь. В этом разница между Генриеттой и Гердой. Все, что делает Генриетта, она делает хорошо, и все у нее получается. Я думаю, Мидж, если кто и поможет пережить эти два дня, так это Генриетта. Она будет мила с Гердой, позабавит Генри, поддержит в хорошем настроении Джона и, я уверена, поможет с Дэвидом…
  — Дэвидом Энкейтллом?
  — Да. Он только что из Оксфорда… или из Кембриджа1052. Такой трудный возраст, особенно для юношей мыслящих (Дэвид действительно умен!). Хорошо бы, однако, они попридержали свой интеллект при себе, пока немного не повзрослеют, а то только и умеют, что краснеть от злости и грызть ногти. Да еще эти прыщи, и так смешно у некоторых выступает кадык… Эти юнцы или вообще молчат как рыбы, или, наоборот, спорят со всеми до хрипоты. Я очень надеюсь на Генриетту! Она удивительно тактична и задает только нужные вопросы. К тому же она скульптор, и все относятся к ней с уважением. А лепит не каких-то там зверюшек или детские головки. У нее очень современные вещи, вроде той странной штуковины из металла и штукатурки, которую она выставляла в прошлом сезоне. Что-то напоминающее стремянку, как у Хита Робинсон1053, которая называлась «Восходящая мысль»… или что-то в этом роде. Как раз то, что могло бы произвести впечатление на Дэвида. Хотя, по-моему, это просто чушь.
  — Дорогая Люси, что ты говоришь!
  — Безусловно, некоторые ее вещи очень милы. Например, «Плачущая девушка».
  — Генриетта, по-моему, отмечена гениальностью, к тому же она очень хороша собой и прекрасный человек, — сказала Мидж.
  Леди Энкейтлл встала и снова скользнула к окну. Она рассеянно играла портьерными шнурами.
  — Интересно, почему именно желуди? — прошептала она.
  — Какие желуди?
  — Желуди на шнурах, придерживающих портьеры… или, например, ананасы на столбах ворот… Я хочу сказать, должен же быть в этом какой-то смысл. Ведь можно было бы сделать шишку или грушу, но почему-то всегда желуди. Мне всегда это казалось странным.
  — Не перескакивай на другое, Люси! Ты пришла поговорить о предстоящих выходных, а я так и не поняла, что же тебя волнует. Если ты воздержишься от интеллектуальных игр и попытаешься не вести заумных разговоров с Гердой, а Генриетте поручишь приручить Дэвида… В чем тогда трудности?
  — Видишь ли, дорогая, будет Эдвард.
  — О, Эдвард! — Мидж минуту помолчала. — Люси, с какой стати ты пригласила Эдварда?
  — Я его не приглашала, Мидж. В том-то и дело! Он сам напросился. Телеграфировал, можем ли мы его принять. Ты ведь знаешь Эдварда… Если бы я ответила «нет», наверное, он никогда больше не осмелился бы просить разрешения приехать.
  Мидж задумчиво кивнула. «Да, — подумала она, — Эдвард действительно такой». На секунду она ярко представила себе его лицо, такое дорогое, такое бесконечно любимое. В нем было что-то от очарования Люси… но более мягкое, застенчивое, чуть ироничное.
  — Милый Эдвард, — произнесла Люси, словно отозвавшись на мысли, бродившие в голове Мидж. — Ах, если бы Генриетта решилась наконец-то выйти за него замуж, — продолжала нетерпеливо Люси. — Она его любит, я знаю. Если бы им удалось провести хоть одни выходные без Джона Кристоу. Джон Кристоу очень неблагоприятно действует на Эдварда. Когда они вместе, Джон становится еще больше самим собой, еще лучше, а Эдвард делается еще меньше похожим на самого себя. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
  Мидж снова кивнула.
  — Я не могла отказать в этот раз Кристоу, ведь их приезд был давно решен, но чувствую, Мидж, что все это будет очень сложно: Дэвид, с досадой грызущий ногти; Герда, которую надо чем-то занять; Джон, такой положительный, и наш милый Эдвард, который рядом с ним почему-то всегда тушуется.
  — Да, ингредиенты пудинга не очень многообещающие, — пробормотала Мидж.
  Люси ответила ей улыбкой.
  — Иногда, впрочем, — заметила она задумчиво, — все складывается само собой. Я пригласила к воскресному ленчу специалиста по преступлениям.
  — Преступлениям?
  — Голова как яйцо, — продолжала леди Энкейтлл. — Он расследовал какое-то убийство в Багдаде, когда Генри был там верховным комиссаром. А может быть, после этого… Мы пригласили его тогда на ленч; был еще кое-кто из чиновников. Помню, он явился в белом парусиновом костюме с розовым цветком в петлице и черных лаковых ботинках. Я плохо помню, в чем там было дело, потому что меня совершенно не интересовало, кто кого убил. Я хочу сказать, если человек мертв, как-то уже не имеет значения почему, и, по-моему, глупо поднимать вокруг этого столько шума.
  — У вас здесь случилось какое-то преступление, Люси?
  — О нет, дорогая. Просто он недалеко живет — в одном из этих новых нелепых коттеджей. Ну, знаешь — низкие балки, о которые постоянно стукаешься головой, очень хорошая канализация и никудышный сад. Но лондонцам нравится. Другой коттедж, кажется, занимает актриса. Они живут наездами — не постоянно, как мы. И все-таки, — леди Энкейтлл задумчиво прошла через комнату, — наверное, это их устраивает. Мидж, дорогая, ты так помогла мне, так мило с твоей стороны.
  — Мне не кажется, что от меня было много пользы.
  — Ты так думаешь? — Люси Энкейтлл казалась удивленной. — Ну а теперь иди хорошенько выспись и не торопись к завтраку, а когда встанешь, можешь грубить, сколько тебе захочется.
  — Грубить? — удивилась Мидж. — Почему? О, понимаю! — Она засмеялась. — Ты необыкновенно проницательна, Люси! Пожалуй, я ловлю тебя на слове.
  Леди Энкейтлл улыбнулась и вышла. Проходя по коридору, она увидела в открытую дверь газовую горелку и чайник, и ее тотчас осенила идея. Все любят утренний чай, это она знала… а Мидж теперь к завтраку не добудишься. Она сама приготовит чашку чаю для Мидж. Леди Энкейтлл поставила чайник на газ и проследовала дальше. Немного задержавшись возле комнаты мужа, она повернула ручку двери, но сэр Генри, этот способный администратор, хорошо знал свою жену. Он чрезвычайно любил ее, но он также любил спокойный, ничем не прерываемый утренний сон. Дверь была заперта.
  Леди Энкейтлл вошла в свою комнату. Ей очень хотелось посоветоваться с Генри, но это можно сделать и позднее. Она постояла минутку-другую у открытого окна, зевнула, снова улеглась в постель и через две минуты уже спала как дитя.
  Чайник на газовой горелке давным-давно закипел…
  — Мистер Гаджен, — обратилась горничная Симмонс к дворецкому, — еще один чайник распаялся.
  Гаджен покачал седой головой. Он взял из рук горничной прогоревший чайник и, войдя в буфетную, достал с полки новый — у него было в запасе полдюжины чайников.
  — Пожалуйста, мисс Симмонс, ее сиятельство и не заметит.
  — Часто с ней такое случается? — спросила горничная.
  Гаджен вздохнул.
  — Видите ли, мисс Симмонс, — сказал он, — ее сиятельство очень забывчива, но очень добра. И я, как могу, стараюсь избавить ее сиятельство от всех забот и неприятностей.
  Глава 2
  Генриетта Сэвернейк скатала небольшой комок глины и, прикрепив его к арматуре, пригладила рукой. Быстрыми, ловкими движениями она лепила голову позировавшей девушки, чей тонкий, слегка вульгарный голос звенел не умолкая. Впрочем, Генриетта слушала вполуха.
  — …И я считаю, мисс Сэвернейк, что была абсолютно права! «Так вот как вы собираетесь поступить! — сказала я, потому что я думаю, мисс Сэвернейк, я должна была за себя постоять… — Я не привыкла, — сказала я, — выслушивать подобные вещи. Могу только сказать, что у вас грязное воображение!» Конечно, кому нравятся конфликты и всякие неприятности! Но ведь я была права, верно, мисс Сэвернейк?
  — О, разумеется! — сказала Генриетта с таким жаром, что всякий бы понял, что она почти не слушала.
  — «И если ваша жена говорит такие вещи, — сказала я, — ну что ж, я тут ничего не могу поделать!» Не знаю, почему так получается, мисс Сэвернейк, но везде, где я появляюсь, возникают неприятности, хотя я уверена, что тут нет моей вины. Я хочу сказать, мужчины такие влюбчивые, правда? — Девушка кокетливо хихикнула.
  — Да, ужасно, — сказала Генриетта. Глаза ее были полуприкрыты.
  «Восхитительно! — думала она. — Как прекрасны эти впадинки у века и чуть сбоку. А вот подбородок не получился — неверный угол… Нужно делать заново. Не так-то просто!»
  — Вам, наверное, было очень трудно, — сказала она вслух. Голос звучал тепло, сочувственно.
  — Я считаю, ревность ужасно несправедливая штука, мисс Сэвернейк, и глупая, вы меня понимаете? Это, собственно говоря, просто зависть, потому что кто-то красивее и моложе.
  Генриетта была увлечена исправлением и ответила рассеянно: «Да, конечно».
  Она давно уже научилась отключаться, перекрывать сознание, как водонепроницаемый отсек. Она могла играть в бридж, поддерживать разговор, написать деловое письмо, не отвлекаясь при этом от своих мыслей. Сейчас она была полностью поглощена тем, как под ее пальцами возникала голова Навсикаи1054, и поток злобной болтовни, изливавшийся из этих красивых детских губ, почти не касался ее сознания. Она без труда поддерживала разговор, так как привыкла к тому, что, позируя, люди хотят разговаривать. Не профессиональные натурщики, а те, кто не привык к позированию и вынужденное бездействие восполняют болтливой откровенностью. Вот и сейчас какая-то часть ее существа слушала и отвечала, а другая, истинная Генриетта невольно отмечала: «Вульгарная, гаденькая и злая девчонка… но глаза… прекрасные, дивные… дивные… глаза…» Пока она занята глазами, пусть девушка говорит. Она попросит ее замолчать, когда нужно будет заняться ртом. Просто удивительно, что из такого чудесного, превосходно очерченного рта извергается столько злобы.
  «О проклятье! — подумала вдруг сердито Генриетта. — Я испортила надбровные дуги! Что за чертовщина! Я слишком утяжелила кость… она узенькая, а не широкая…»
  Генриетта отошла на шаг, насупилась, переводя взгляд со своего творения на оригинал, сидящий на подиуме1055.
  Дорис Сэндерс между тем продолжала:
  — «Помилуйте, — сказала я, — не понимаю, почему ваш муж не может преподнести мне, если хочет, подарок? И разве это дает вам право оскорблять меня». Это был такой красивый браслет, мисс Сэвернейк, в самом деле очень, очень миленький… Пожалуй, бедняга вряд ли мог позволить себе подарить подобную вещь, но с его стороны это было так мило, и, уж конечно, возвращать подарок я не собиралась!
  — Нет, конечно, — пробормотала Генриетта.
  — Не то чтоб между нами что-нибудь было… что-нибудь неприличное, я хочу сказать, ничего такого между нами не было.
  — Нет, — произнесла Генриетта, — конечно, нет.
  Она больше не хмурилась и следующие полчаса работала как одержимая. Она измазала глиной лоб, волосы, по которым нетерпеливо проводила рукой, взгляд стал отсутствующим и напряженным. Вот оно… ей, кажется, удалось… Через несколько часов она сможет избавиться от этой муки… от этого изводившего ее наваждения.
  Навсикая… Этот образ преследовал ее. Она просыпалась с мыслью о Навсикае, завтракала, выходила на улицу, бродила в нервном возбуждении по городу не в состоянии думать о чем-либо другом. Перед ее внутренним взором неизменно стояло прекрасное лицо Навсикаи с невидящим взглядом… смутный его абрис. Генриетта встречалась с натурщицами, присматривалась к лицам греческого типа и чувствовала себя глубоко неудовлетворенной.
  Нужно было найти… найти то, что даст толчок… вызовет к жизни ее собственное видение. Она вышагивала по улицам десятки километров, она падала с ног от изнеможения и в то же время была счастлива… А неуемное желание увидеть подгоняло ее.
  У нее самой появился отсутствующий, неподвижный взгляд, как у слепой. Она не замечала окружающего, только напряженно вглядывалась, ища желанное лицо… Она чувствовала себя совершенно разбитой, больной, несчастной…
  И вдруг глаза ее опять вспыхнули — в автобусе (в который села по рассеянности, так как ей было абсолютно безразлично, куда ехать) она увидела… увидела — да, Навсикаю!
  Небольшое детское личико, полураскрытые губы… и глаза… прекрасные, странно пустые, словно невидящие глаза… Девушка нажала кнопку и вышла из автобуса. Генриетта вышла вслед за ней.
  Теперь она была спокойна и деловита: она нашла то, что искала. Мучительные беспорядочные поиски закончились.
  — Извините, пожалуйста, я профессиональный скульптор, и, откровенно говоря, ваша голова — как раз то, что я искала.
  Генриетта была дружелюбна, очаровательна, неотразима, какой умела быть всегда, если чего-нибудь хотела добиться.
  Дорис Сэндерс, напротив, держалась подозрительно, была испугана и в то же время польщена.
  — Я, право, не знаю… Ну разве что только голова. Конечно, я никогда раньше этим не занималась.
  Соответственно ситуации — сначала нерешительность, колебания, затем деликатный вопрос о финансовой стороне дела.
  — Разумеется! Я настаиваю, чтобы вы приняли соответствующую профессиональную оплату.
  И вот теперь «Навсикая», сидя на подиуме в мастерской, радовалась тому, что ее привлекательное лицо будет увековечено, хотя ей не очень-то нравились работы Генриетты, которые она видела в студии. Она с наслаждением изливала душу новой знакомой, чьи симпатия и внимание не вызывали сомнения.
  На столе возле нее лежали очки. Она призналась Генриетте, что почти их не носит, из тщеславия предпочитая ходить почти ощупью, так как настолько близорука, что видит не дальше ярда1056 перед собой.
  Генриетта понимающе кивнула. Теперь она поняла причину странно пустого и завораживающего взгляда девушки.
  Время шло. Наконец Генриетта отложила в сторону инструменты, с облегчением расправила плечи.
  — Ну вот, — сказала она, — я кончила. Надеюсь, вы не очень устали?
  — О нет, благодарю вас, мисс Сэвернейк. Это было очень интересно! Правда. Вы хотите сказать, что все закончили? Так быстро?
  Генриетта засмеялась.
  — Нет, конечно, не все! Мне еще много придется над ней поработать. Но вы свободны. Я получила то, что хотела… нашла основу для дальнейшей работы.
  Девушка медленно спустилась с подиума. Она надела очки, и доверчивая невинность и необычное очарование сразу же исчезли. Теперь это было просто заурядное смазливое личико.
  Она подошла ближе и, остановившись возле Генриетты, посмотрела на ее работу.
  — О-о! — произнесла она с сомнением и разочарованием в голосе. — Это не очень-то похоже на меня, верно?
  Генриетта улыбнулась:
  — Нет, конечно! Это не портрет.
  Пожалуй, вообще никакого сходства не было. Может быть, в разрезе глаз… линии скул… То, что казалось Генриетте существенным в ее представлении о Навсикае. Это была не Дорис Сэндерс, а слепая девушка, о которой поэт мог бы сложить стихи. Губы полураскрыты, как у Дорис, но это не ее губы. Заговори она, это были бы слова другого языка, и мысли ее не были бы мыслями Дорис. Ни одна из черт лица не выделялась четко. Это была Навсикая, не увиденная наяву, а порожденная воображением.
  — Ну что ж, — сказала с сомнением мисс Сэндерс, — может быть, станет лучше, если вы еще поработаете… Я вам правда больше не нужна?
  — Нет, благодарю вас! — сказала Генриетта. «И слава богу, что не нужна!» — добавила она мысленно. — Вы были великолепны. Я очень благодарна.
  Генриетта ловко отделалась от Дорис и приготовила себе черный кофе. Она устала… ужасно устала, но была счастлива и спокойна. «Слава богу, — подумала она, — я опять смогу стать нормальным человеком».
  И сразу все ее мысли устремились к Джону… Джон! Тепло прилило к щекам, сердце дрогнуло, и сразу стало легко на душе. «Завтра, — подумала она, — завтра я поеду в «Лощину» и увижу Джона».
  Генриетта сидела не двигаясь, откинувшись на спинку дивана, потягивая горячий крепкий кофе. Она выпила три чашки и почувствовала, как силы возвращаются к ней. Как чудесно, думала она, снова чувствовать себя нормальным человеком, а не какой-то одержимой… Как прекрасно, когда тебя не гонит куда-то некая неведомая сила. Можно больше не бродить по улицам в бесконечных поисках, ощущая себя такой раздраженной и несчастной, ибо не знаешь толком, что тебе нужно. Теперь, слава богу, осталась только тяжелая работа. Ну а работать-то она умеет!
  Она поставила пустую чашку и, поднявшись с дивана, вернулась к Навсикае. Генриетта стояла, пристально вглядываясь; между бровей пролегла морщинка.
  Нет, не то… не совсем то… Что же, в сущности, неверно?
  Невидящие глаза… Слепые глаза, более прекрасные, чем любые глаза зрячих. Слепые глаза, которые разрывают вам сердце, потому что не видят… Удалось ей передать это или нет?
  Да, удалось, но было еще что-то. Что-то, возникшее случайно, помимо ее воли… Смоделировано все правильно. Да, конечно. Откуда же взялся этот легкий, едва уловимый налет… заурядного злобного умишка?
  Она ведь и не слушала вовсе! Не вслушивалась по-настоящему. И все-таки каким-то образом духовное убожество модели передалось глине. И она уже не сможет, знает, что не сможет ничего переделать…
  Генриетта резко отвернулась. Может, ей показалось. Конечно, показалось! Завтра все будет иначе. «Как уязвим человек!» — подумала она с отчаянием. Хмурясь, она прошла в конец студии и остановилась перед своей скульптурой «Поклонение».
  Тут все в порядке! Прекрасный экземпляр грушевого дерева, хорошо выдержанного. Несколько лет она хранила и берегла его. Генриетта критически осмотрела скульптуру. Да, это хорошо! Никаких сомнений. Это лучшее, что она создала за последние годы. Готовила для выставки международной группы. Да, это стоящая вещь!
  Все здесь удалось: смирение, покорность… напряженные мышцы шеи, поникшие плечи, слегка приподнятое лицо… лицо, лишенное выразительных, характерных черт, потому что поклонение убивает индивидуальность… Да, подчинение, обожание, восторженное поклонение, переходящее в идолопоклонство.
  Генриетта вздохнула. Если бы только Джон так тогда не рассердился! Его гнев поразил Генриетту, открыл ей нечто такое в Джоне, о чем он, вероятно, даже сам не подозревал. «Ты это не выставишь!» — сказал он решительно. «Выставлю!» — твердо ответила она…
  Генриетта медленно вернулась к Навсикае. Ничего такого, все вполне исправимо. Сбрызнув скульптуру водой, она обернула ее мокрой тканью. Пусть постоит до понедельника или вторника. Теперь спешить незачем. Горячка прошла. Все, что было необходимо, она наметила. Теперь только терпение. Впереди у нее три счастливых дня с Люси, и Генри, и Мидж, и Джоном! Она зевнула, потянулась, как кошка, с наслаждением вытягивая до предела каждый мускул, и вдруг почувствовала, до какой степени устала.
  Приняв горячую ванну, Генриетта легла в постель и стала смотреть на звезды, видневшиеся сквозь верхнее окно студии. От звезд взгляд ее скользнул к единственной лампочке, которую она не выключала. Эта маленькая лампочка освещала стеклянную маску, одну из ранних ее работ. Довольно наивная вещица, как ей казалось теперь, в традиционном стиле. «Как хорошо, что человеку свойственно перерастать себя», — подумала она.
  А теперь спать! Крепкий черный кофе, который она выпила, не нарушит сна, если она сама того не пожелает. Генриетта уже давно приучила себя настраиваться на определенный ритм, который помогал уснуть. Нужно позволить мыслям свободно скользить, легко, словно сквозь пальцы, проходить в сознание и, не концентрируя на какой-то из них внимания, разрешать им свободно и легко проплывать мимо…
  На улице взревел автомобильный мотор… откуда-то донеслись громкие голоса и грубый смех. Все эти звуки включились в общий поток мыслей…
  «Автомобиль, — проплыла мысль, — это рычащий тигр, желтый и черный — полосатый, как пестрые листья — листья и тени — в жарких джунглях — потом вниз, к реке — широкая тропическая река, — к морю — отплывающий пароход — громкие голоса, выкрикивающие прощальные слова — Джон рядом с ней на палубе — она и Джон — синее море — обеденный салон — она улыбается ему через стол — как на обеде в «Мэзон Дорэ» — бедный Джон, как он рассердился! — и опять под открытым небом — ночной воздух и автомобиль, послушный управлению… без всякого усилия, мягко и легко скользящий прочь из Лондона — через Шавл-Даун — деревья — поклонение дереву — «Лощина» — Люси — Джон — болезнь Риджуэя — милый Джон… Наконец погружение в бессознательно-счастливое, блаженное состояние…»
  И вдруг резким диссонансом врывается какое-то чувство вины, которое тянет ее назад. Она должна была что-то сделать… Уклонилась от чего-то… Навсикая?
  Медленно, нехотя Генриетта поднялась с постели. Она зажгла свет и, подойдя к глиняной головке, сняла с нее мокрую ткань. У нее перехватило дыхание. Навсикая? Нет!.. Дорис Сэндерс!
  Внезапная острая боль прошла по всему телу. Мысленно она еще пыталась убедить себя: «Я смогу исправить… все можно исправить…»
  — Дуреха, — сказала она вслух. — Ты отлично знаешь, что нужно сделать! И если не сделать этого сейчас, сию минуту, завтра уже не хватит смелости… Все равно что уничтожить живое существо, свою плоть и кровь. Это больно… да, больно…
  «Наверное, — подумала Генриетта, — так чувствует себя кошка, когда у одного из котят что-то не так и его приходится придушить».
  Короткий резкий вздох, и она стала быстро отдирать глину от арматуры и, схватив большой тяжелый ком, швырнула его в таз.
  Генриетта, тяжело дыша, глядела на испачканные глиной руки, все еще испытывая щемящую тоску и боль. Затем, медленно очистив с рук глину, вернулась в постель со странным ощущением пустоты и в то же время покоя.
  «Навсикая больше не появится, — с грустью подумала Генриетта. — Она родилась, но ее осквернили, и она умерла».
  Странно, как слова могут помимо нашей воли проникнуть в сознание! Она ведь не слушала, не вслушивалась… И все-таки вульгарная, злобная и ничтожная болтовня Дорис просочилась в сознание Генриетты и подчинила себе движение ее рук.
  И вот теперь то, что было Навсикаей… Дорис… стало опять простой глиной, из которой спустя какое-то время будет создано нечто совсем другое.
  «Может быть, это и есть смерть? — подумалось ей. — Возможно, то, что мы называем индивидуальностью, всего лишь отражение чьей-то мысли? Чьей? Бога?»
  В этом заключалась идея «Пер Гюнта»1057, не так ли? Назад, к первозданной глине! А где же я? Истинный человек, личность? Где я сама, с божьей печатью на челе?
  Интересно, Джона посещают подобные мысли? Он выглядел таким усталым, потерявшим веру в себя. Болезнь Риджуэя… Ни в одной книге не говорится о том, кто такой этот Риджуэй. «Глупо! — подумала она. — Мне следовало бы знать… Болезнь Риджуэя… Джон…»
  Глава 3
  Джон Кристоу принимал в своем кабинете пациентку, предпоследнюю в это утро. Она описывала симптомы, объясняла, входила в подробности. Полные сочувствия глаза доктора смотрели ободряюще. Время от времени он понимающе кивал головой. Задавал вопросы, давал советы. Легкий румянец покрыл лицо бедной женщины. Доктор Кристоу просто чудо! Такой внимательный, заботливый… Поговоришь с ним — и сразу чувствуешь себя лучше!
  Джон Кристоу пододвинул листок бумаги и начал писать. «Пожалуй, лучше прописать ей слабительное», — подумал он. Новое американское средство, в красивой целлофановой упаковке. Таблетки в привлекательной, необычной ярко-розовой оболочке. К тому же лекарство очень дорогое, и его трудно достать. Оно есть не в каждой аптеке, и ей, вероятно, придется пойти в маленькую аптечку на Уордор-стрит1058. А это ей на пользу! Подбодрит и поддержит месяц-другой, а потом надо будет придумать еще что-нибудь. Ничего существенного он не может для нее сделать: слабый организм — и ничего тут не поделаешь! Не за что уцепиться. Не то что мамаша Крэбтри!
  Какое тяжкое, нудное утро! Прибыльное, конечно, но… и только. Господи, как он устал! Устал от больных женщин с их недугами. Что он может?! Принести временное облегчение, уменьшить боль, и все. Иногда он задумывался, стоит ли это хлопот. Но всегда в таких случаях ему вспоминалась больница Святого Христофора, длинный ряд коек в палате Маргарет Рассел и мамаша Крэбтри, улыбавшаяся ему своей беззубой улыбкой.
  Он и мамаша Крэбтри отлично понимают друг друга! Она настоящий боец, не то что женщина на соседней койке, этот безвольный слизняк. Мамаша Крэбтри с ним заодно, она хочет жить! Хотя только Господь Бог знает, почему ей этого хочется, если вспомнить трущобы, в которых она живет с пьяницей мужем и выводком непослушных детей. Сама она изо дня в день моет полы в бесконечных конторах. Беспрестанный тяжелый труд и так мало радости… И все-таки она хотела жить и радовалась жизни, как и он, Джон Кристоу, умел ей радоваться! Для них обоих были важны не обстоятельства жизни, а сама жизнь, жажда существования. Странно… необъяснимо! «Надо будет поговорить об этом с Генриеттой», — подумал он про себя.
  Он проводил пациентку до двери, дружески, подбадривающе пожал ей руку. В голосе его звучали поддержка и сочувствие. Женщина ушла успокоенная, почти счастливая. Доктор Кристоу так внимателен!
  Джон забыл о ней сразу же, как только закрылась дверь. По правде говоря, он едва ли замечал ее присутствие, даже когда она была в кабинете. И все же, хотя он действовал почти механически, он не мог не отдать ей часть своих душевных сил, ведь он был целителем. И теперь вдруг почувствовал, как много затратил энергии.
  «Господи, — снова подумал он, — как же я устал».
  Еще одна пациентка, а потом — выходные. Он с удовольствием задержался на этой мысли. Золотые листья, подкрашенные алым и коричневым; мягкий влажный запах осени… дорога в лесу… лесные костры. Люси — неповторимое, прелестное создание с парадоксальным ускользающим и неуловимым умом. Он готов быть вечным гостем Генри и Люси. А «Лощина» — самое восхитительное имение в Англии! В воскресенье он отправится в лес на прогулку с Генриеттой. Вверх на гребень холмов и вдоль гряды. Он забудет про всех больных на свете. «Слава богу, Генриетта никогда не болеет!» И вдруг озорно улыбнулся: «Уж она точно никогда не обратилась бы ко мне!»
  Еще одна пациентка. Нужно нажать кнопку вызова на столе. И все-таки, непонятно почему, он медлил, хотя уже и так опаздывал. Ленч готов. Герда и дети ждут его в столовой наверху. Он должен закончить прием.
  Джон, однако, продолжал сидеть не двигаясь. Он устал, очень устал. В последнее время эта усталость нарастала, и он становился все более раздражительным. Джон и сам это видел, но сдерживаться не мог. «Бедняга Герда, — подумал он. — Ей немало приходится терпеть…» Ох уж эта ее покорность, готовность всегда безропотно с ним соглашаться, хотя в половине случаев не прав был он. Бывали дни, когда его раздражало буквально все: каждое слово, каждый ее шаг. «И чаще всего, — подумал он с унынием, — меня раздражало то, что она была права». Терпение Герды, бескорыстие, полное подчинение и желание ему угодить — все вызывало в нем протест. Ее никогда не возмущали его вспышки гнева, она никогда не пыталась настоять на своем или сделать что-нибудь по-своему. «Ну что ж, — подумал он, — поэтому ты и женился на ней, не так ли? На что ты жалуешься?»
  Странно, но те качества, которые так раздражали его в Герде, он очень бы хотел видеть в Генриетте! Его раздражает в Генриетте… Нет, это не то слово, Генриетта вызывает в нем не раздражение, а гнев. Джона возмущала непоколебимая правдивость Генриетты во всем, что касалось его самого, хотя это было так не похоже на ее отношение ко всему остальному миру. Однажды он сказал ей:
  — Я думаю, ты величайшая лгунья, каких я когда-либо встречал!
  — Возможно!
  — Ты готова наплести человеку все, что угодно, только бы доставить ему радость.
  — Мне кажется это важным.
  — Важнее, чем сказать правду?
  — Намного.
  — Так почему же, ради всего святого, ты не можешь хоть разок солгать мне?
  — Ты этого хочешь?
  — Да!
  — Прости, Джон, но я не могу.
  — Ты ведь почти всегда знаешь, что бы я хотел от тебя услышать.
  Полно, он не должен думать сейчас о Генриетте. Сегодня вечером он ее увидит. А сейчас надо скорее покончить с делами! Позвонить и отделаться наконец от этой последней пациентки, черт бы ее побрал! Еще одно болезненное создание. На одну десятую настоящих болезней девять десятых чистейшей ипохондрии! А впрочем, почему бы ей и не поболеть, если она готова заплатить? Этот контингент создает некое равновесие с такими, как миссис Крэбтри.
  Однако он продолжал сидеть неподвижно. Он устал… очень устал. Эта усталость… такая давняя. Ему чего-то хотелось, страшно хотелось… И вдруг мелькнула мысль: «Я хочу домой».
  Вот это да! Откуда такие мыслишки? Что значит домой?! У него ведь никогда не было дома. Родители жили в Индии; он вырос в Англии у дядюшек и тетушек, которые перекидывали его от праздника до праздника из одного дома в другой. Пожалуй, здесь, на Харли-стрит1059, — его первый постоянный дом.
  Воспринимал ли он свое нынешнее жилище как дом? Он покачал головой. Конечно, нет! Как врачу, ему страстно хотелось понять смысл этого необычного желания с точки зрения медицины. Что же он все-таки имел в виду? Что означала эта промелькнувшая внезапно мысль?
  «Я хочу домой…» Должно же быть что-то, какой-то образ… Он прикрыл глаза. Должны быть какие-то истоки.
  Внезапно перед ним возникла яркая синева Средиземного моря, пальмы, кактусы, опунции1060. Он даже почувствовал запах раскаленной летней пыли и освежающую прохладу воды после долгого лежания на прогретом солнцем песке… Сан-Мигель!1061
  Джон был удивлен и немного встревожен. Он давно не вспоминал о Сан-Мигеле и, уж конечно, не хотел бы туда вернуться! Все это принадлежало прошлому.
  Было это двенадцать… четырнадцать… пятнадцать лет назад. И поступил он тогда правильно! Решение его было абсолютно верным. Конечно, Веронику он любил безумно, но из этого все равно ничего бы не вышло. Вероника проглотила бы его живьем. Она законченная эгоистка и никогда этого не скрывала. Всегда хватала все, что хотела, но его ей не удалось захватить. Он сумел спастись. Пожалуй, с общепринятой точки зрения, он плохо поступил по отношению к Веронике. Попросту говоря, он ее бросил! Дело в том, что он сам хотел строить свою жизнь, а этого как раз Вероника и не разрешила бы ему сделать. Она намеревалась жить, как ей нравится, да еще иметь Джона в придачу.
  Вероника была поражена, когда он отказался ехать с ней в Голливуд.
  — Если ты в самом деле хочешь стать доктором, — сказала она надменно, — ты можешь, я думаю, получить степень и в Америке, хотя в этом нет никакой необходимости. Средств у тебя достаточно, а я… у меня будет куча денег!
  — Но я люблю медицину. Я буду работать с Рэдли! — В его голосе, юном, полном энтузиазма, звучало благоговение.
  Вероника презрительно фыркнула.
  — С этим смешным старикашкой, пожелтевшим от табака?
  — Этот смешной старикашка, — рассердился Джон, — проделал замечательное исследование болезни Прэтта!
  — Кому нужна болезнь Прэтта?! — перебила его Вероника. — В Калифорнии очаровательный климат, и вообще — посмотрим мир! Это же так интересно! Но без тебя все будет совсем не то! Ты должен быть со мной, Джон. Ты мне нужен!
  И тогда он сделал, с точки зрения Вероники, совершенно нелепое предложение: пусть она откажется от Голливуда, выйдет за него замуж и останется с ним в Лондоне.
  Веронику это просто позабавило, но не поколебало: она поедет в Голливуд, она любит Джона, Джон должен жениться на ней, и они поедут вместе. В своей красоте и могуществе Вероника не сомневалась.
  Джон понял, что у него есть только один путь: он написал ей письмо и разорвал помолвку. Он страшно переживал, но не сомневался в мудрости своего решения. Вернувшись в Лондон, он начал работать с Рэдли и через год женился на Герде, которая была полной противоположностью Веронике!
  …Дверь открылась, и вошла его секретарь Берил Кольер.
  — У вас еще одна пациентка. Миссис Форрестер.
  — Знаю! — сказал он отрывисто.
  — Я подумала, может, вы забыли.
  Она пересекла комнатку и вышла в другую дверь. Некрасивая девушка эта Берил, но чертовски деловитая. Работает у него уже шесть лет. Никогда не ошибается, не спешит и не суетится. У Берил черные волосы, несвежий цвет лица и решительный подбородок. Чистые серые глаза Берил взирают на него и на всю остальную вселенную с бесстрастным вниманием — через стекла сильных очков.
  Джон хотел иметь некрасивую секретаршу, без всяких причуд, и он ее получил, хотя иногда, вопреки всякой логике, чувствовал себя обойденным. Если верить всем романам и пьесам, Берил должна была быть беззаветно предана своему работодателю, однако он знал, что особым расположением с ее стороны не пользуется. Ни преданности, ни самопожертвования… Берил определенно смотрела на него как на обычное грешное человеческое создание. Иногда ему казалось, что она его просто недолюбливает.
  Как-то раз Джон услышал, как Берил говорила своей приятельнице по телефону: «Нет, я не думаю, что он намного эгоистичнее, чем был. Пожалуй, более невнимателен к другим и неосмотрителен».
  Он знал, что она говорила о нем, и чувство досады не покидало его целые сутки. И хотя безоговорочное восхищение Герды раздражало его, хладнокровная оценка Берил сердила не меньше. «В сущности, — подумал он, — меня раздражает почти все».
  Тут что-то не так. Переутомление? Возможно. Нет, это лишь оправдание. Нарастающее нетерпение, раздражительность, усталость — все это имеет более глубокие причины. «Никуда не годится! — думал он. — Что со мной? Если бы я мог уйти…»
  Опять эта неясная мысль, устремившаяся навстречу другой, уже определившейся: «Я хочу домой…»
  Черт побери, 404, Харли-стрит и есть его дом!
  Миссис Форрестер все еще сидит в приемной. Назойливая женщина! Женщина, у которой слишком много денег и столько же свободного времени, чтобы думать о своих болезнях.
  Однажды кто-то сказал ему: «Вам, наверное, надоели богатые пациентки, вечно воображающие себя больными. Очевидно, испытываешь удовольствие, сталкиваясь с беднотой, которая обращается к врачу, когда что-то в самом деле неладно». Он даже усмехнулся! Чего только не болтают о бедноте! Видели бы они старую миссис Пэрсток, которая каждую неделю собирает лекарства из пяти разных клиник: бутылки с микстурами, мазь для растирания спины, таблетки от кашля, слабительное, пилюли для улучшения пищеварения! «Доктор, я четырнадцать лет пила коричневое лекарство. Только оно мне и помогает. А на прошлой неделе молодой доктор прописал мне белое лекарство. Оно никуда не годится! Это же понятно, верно? Я хочу сказать, доктор, коричневое лекарство я пью четырнадцать лет, а если у меня нет жидкого парафина и коричневых таблеток…»
  Даже сейчас он ясно слышит этот визгливый голос… Отличнейшее здоровье! Ей не могли повредить даже все лекарства, которые она поглощала.
  А вообще-то они похожи, сестры по духу — миссис Пэрсток из Тоттнема1062 и миссис Форрестер из Парк-Лейн-Корт.1063 Выслушиваешь их, потом царапаешь пером на листке плотной дорогой бумаги или на больничном бланке, как уж придется… Господи, как он устал от всего этого!
  …Синее море, слабый сладковатый запах мимозы, горячий песок. Пятнадцать лет! Со всем этим давным-давно покончено. Да, слава богу, покончено! У него хватило мужества порвать… «Мужества? — хихикнул откуда-то изнутри маленький бесенок. — Ты это так называешь?»
  Но ведь он поступил разумно, не так ли? Это было ужасно. Черт побери, это были адские мучения! Но он прошел через все это, вернулся в Лондон и женился на Герде. Взял на работу некрасивую секретаршу, а в жены — некрасивую женщину. Красотой он был сыт по горло! Видел, что может сделать с человеком красивая женщина, подобная Веронике, какой эффект производит она на всякого оказавшегося рядом мужчину. После Вероники Джону хотелось покоя, преданности, размеренной, упорядоченной жизни. Короче говоря, ему нужна была именно Герда! Он хотел, чтобы рядом был человек, который соответствовал его представлениям о жизни, кто безропотно выполнял бы его прихоти и не смел бы иметь собственных мыслей. Кто же это сказал? Настоящая трагедия — это когда у тебя есть все, чего ты желал.
  Джон сердито нажал на кнопку вызова.
  От миссис Форрестер он отделался через пятнадцать минут. Опять это были легкие деньги. Он снова выслушивал, расспрашивал, подбадривал, выражал сочувствие, отдавая часть своей целительной энергии. Снова выписывал рецепт на дорогое лекарство.
  Болезненная, неврастеничная женщина, еле волочившая ноги, вышла из кабинета более твердым шагом, с румянцем на щеках и с ощущением, что жить все-таки стоит.
  Джон Кристоу откинулся на спинку кресла. Теперь он свободен! Вот теперь он может подняться наверх, к Герде и детям, и не думать о болезнях и страданиях… Забыть об этом на все выходные!
  И все-таки он чувствовал странное нежелание двигаться, непривычную потерю воли. Он устал… устал… устал…
  Глава 4
  Герда Кристоу сидела в столовой, уставившись на блюдо с бараньей ногой. Отослать мясо на кухню разогреть или не стоит? Если Джон еще задержится, мясо остынет, затвердеет и станет просто отвратительным. Но, с другой стороны, последняя пациентка уже ушла, Джон может появиться в любую минуту, и, если она отошлет мясо разогревать, ленч задержится, а Джон так нетерпелив… «Ты ведь знала, что я уже иду…» В его голосе будет подавленное раздражение, которое она так хорошо знает и которого так боится. Да и мясо пережарится и высохнет. Джон терпеть не может пережаренное мясо. Правда, остывшее мясо он тоже не любит. Во всяком случае, пока жаркое еще горячее и выглядит аппетитно.
  Мысли Герды метались от одного к другому, и чувство неуверенности и беспокойства росло. Весь мир съежился в комок, собравшись вокруг бараньей ноги, медленно остывавшей на блюде.
  На другом конце стола двенадцатилетний Тэренс вдруг сказал:
  — Борная кислота горит зеленым пламенем, а сода — желтым.
  Герда рассеянно посмотрела через стол на веснушчатое открытое лицо сына. Она понятия не имела, о чем он говорит.
  — Ты это знала, мама?
  — Что, дорогой?
  — Про соли.
  Взгляд Герды скользнул к солонке. Да, соль и перец были на столе. Тут все в порядке. На прошлой неделе Льюис забыла их поставить, и это вывело Джона из себя. Вечно что-нибудь не так.
  — Это химический опыт, — мечтательно произнес Тэренс. — По-моему, страшно интересно!
  Девятилетняя Зина с хорошеньким, но пустым личиком захныкала:
  — Я хочу есть. Когда мы начнем есть?
  — Мы могли бы начать, — сказал Тэренс. — Он не будет против! Ты же знаешь, как быстро он ест.
  Герда покачала головой. Нарезать баранину? Но она никак не запомнит, откуда нужно начинать резать. Конечно, может быть, Льюис положила мясо на блюдо правильно… но иногда она ошибается. А Джона раздражает, если мясо нарезано не так, как надо. Герда подумала с отчаянием, что у нее самой всегда все получается не так, как надо. О господи! Подливка совсем остыла. Уже покрылась пленкой… Нужно все-таки отправить мясо на кухню… но Джон, может быть, уже идет. Он уже должен был прийти. Мысли Герды метались, как зверь в клетке.
  Сидя в приемном кабинете, Джон постукивал рукой по столу, прекрасно сознавая, что ленч в столовой наверху уже, вероятно, готов, но тем не менее не мог заставить себя подняться.
  Сан-Мигель… синее море… аромат мимозы, алые цветы на фоне зеленых листьев… жаркое солнце… песок… отчаяние любви и страдания…
  — О господи! — взмолился он. — Только не это! Никогда! С этим покончено!
  Лучше б я никогда не знал Веронику, никогда не женился на Герде, никогда не встретил Генриетту! Мамаша Крэбтри одна стоит их всех!
  Неприятности начались на прошлой неделе, во второй половине дня. До тех пор Джон был очень доволен ее реакцией на лекарство. Миссис Крэбтри уже выдерживала дозу в пять тысячных. И вдруг появилось тревожное повышение интоксикации1064, и реакция DL вместо положительной оказалась отрицательной.
  Старушка лежала посиневшая, тяжело дыша, и смотрела на него злыми проницательными глазами.
  — Делаете из меня морскую свинку, голубчик? Эксперимент? Так, что ли?
  — Мы хотим вас вылечить, — сказал он, улыбнувшись.
  — Опять за свои штучки! — Она вдруг ухмыльнулась. — Да я ведь не против, бла’ослови вас ‘осподь! Действуйте, доктор! Кто-нибудь же должен быть первым, верно? Так я ‘оворю? Как-то, еще девчонкой, я сделала перманент. То’да это было в новинку. Стала, как не’р, волосы — ‘ребешком не продрать. А все равно здорово! Потешилась вволю… Так что, доктор, можете потешиться за мой счет! Я выдержу!
  — Что, очень плохо? — Пальцы Джона нащупывали ее пульс. Жизненная энергия передалась от него задыхающейся старой женщине на больничной койке.
  — Очень! Что-то вышло не так, да? Ну ничего, не падайте ду’ом, доктор! Я потерплю! Правда потерплю!
  — Вы молодчина! — с одобрением сказал Джон. — Если б все мои пациенты были такие.
  — Я ‘очу поправиться! Вот так-то! ‘очу выздороветь! Моя мать дожила до восьмидесяти восьми, а бабке было девяносто, ко’да она отправилась на тот свет. Мы живучие! В нашем роду все живучие!
  Джон ушел тогда из больницы расстроенный, подавленный сомнениями и неизвестностью. Он так был уверен в правильности избранного пути! Где, в чем он ошибся? Как уменьшить интоксикацию, поддержать удовлетворительный объем гормонов и в то же время нейтрализовать пантратин?.. Слишком он был самоуверен. Не сомневался в том, что ему удалось обойти все препятствия.
  Как раз тогда на ступеньках больницы Святого Христофора на него вдруг нахлынула отчаянная усталость, отвращение к бесконечной, повседневной, изнуряющей работе в больнице, и он вспомнил о Генриетте. Подумал вдруг не о ней самой, а о ее красоте, свежести, здоровье и удивительной энергии. Ему припомнился даже чуть слышный аромат примул от ее волос.
  Сообщив домой, что его срочно вызывают, Джон отправился прямо к Генриетте. Войдя в студию, он сразу же ее обнял с такой страстью, какой не было раньше в их отношениях. В ее глазах мелькнуло внезапное удивление, отстранившись, она освободилась из его рук и пошла приготовить ему кофе. Двигаясь по студии, Генриетта забрасывала его отрывистыми вопросами.
  — Ты пришел, — спросила она, — прямо из больницы?
  Говорить о больнице Джону не хотелось. Хотелось любить Генриетту, забыть и больницу, и мамашу Крэбтри, и болезнь Риджуэя, и вообще все на свете. Он отвечал на ее вопросы сперва неохотно, потом, увлекшись, все живее и заинтересованнее. И вот он уже шагал взад-вперед по студии, изливая потоки профессиональных объяснений и предположений. Иногда он останавливался, стремясь упростить то, что говорил.
  — Понимаешь, нужно получить реакцию…
  — Да-да, — быстро сказала Генриетта. — DL-реакция должна быть положительной. Я понимаю. Продолжай!
  — Откуда ты знаешь об этой реакции? — спросил он резко.
  — У меня есть книга…
  — Какая книга? Чья?
  Генриетта показала на небольшой книжный столик. Джон презрительно фыркнул.
  — Скобел? Он никуда не годится! Он в корне ошибается. Послушай, если ты хочешь почитать…
  Она прервала его:
  — Я хочу только знать некоторые термины, которые ты употребляешь. Достаточно для того, чтобы понимать, что ты говоришь, и не заставлять тебя всякий раз останавливаться и объяснять. Продолжай. Я слушаю.
  — Ну что ж, — произнес он с сомнением. — Запомни только, что Скобел не годится.
  Джон продолжал говорить. Он говорил два с половиной часа. Разбирал ошибки, анализировал возможности, характеризовал приемлемые теории. Он почти не замечал присутствия Генриетты. Но всякий раз, когда он запинался, сообразительность Генриетты, ее быстрый ум подсказывали выход, предвидя новый шаг в рассуждениях, иногда опережая его самого. Теперь Джон был увлечен по-настоящему; постепенно к нему вернулась вера в себя. Он был прав; основное направление верно; существует немало путей борьбы с интоксикацией.
  Внезапно он почувствовал сильную усталость. Теперь ему все ясно, он вернется к своим рассуждениям завтра утром. Позвонит Нилу и скажет ему, чтобы соединил оба раствора и снова попробовал. Да, надо попробовать. Господи! Он не намерен сдаваться!
  — Я устал, — отрывисто бросил Джон. — Боже мой, как я устал…
  Он упал на диван и заснул как мертвый.
  Проснувшись утром, Джон увидел Генриетту, которая улыбалась ему, готовя чай, вся в утреннем свете, и он тоже улыбнулся.
  — Совсем не так, как было задумано, — сказал он.
  — Разве это имеет значение?
  — Нет. Нет! Ты прекрасный человек, Генриетта. — Взгляд Джона скользнул по книжной полке. — Если тебя все это интересует, я дам тебе нужную литературу.
  — Все это меня не интересует. Меня интересуешь ты, Джон!
  — Ты не должна читать Скобела. — Джон взял в руки злополучную книгу. — Он просто шарлатан!
  Генриетта рассмеялась. Джон не мог понять, почему его критическая оценка Скобела так развеселила ее. Это не раз удивляло его в Генриетте. Внезапное открытие, что Генриетта может смеяться над ним, приводило его в замешательство. Он просто не привык к этому. Герда всегда принимала его на полном серьезе. Вероника… Вероника никогда не думала ни о ком, кроме себя самой, а у Генриетты была привычка, откинув голову назад, смотреть на него из-под полуприкрытых век с неожиданно нежной, слегка насмешливой улыбкой, словно говоря: «Дайте-ка посмотреть хорошенько на это странное существо по имени Джон. Отойду-ка я подальше и рассмотрю его хорошенько!»
  «Почти так же, прищурив глаза, она смотрела на свою работу, — думал он, — или на картину». Это была, черт побери, отстраненность, независимость. А этого Джону не хотелось! Он хотел, чтоб Генриетта думала только о нем, чтоб ее мысли никогда не отрывались, не ускользали от него. «В общем, как раз то, что ты терпеть не можешь в Герде!» — снова хихикнул бесенок.
  По правде говоря, Джон был абсолютно непоследователен. Он сам не знал, чего хочет.
  «Я хочу домой». Какая абсурдная, совершенно нелепая фраза! В ней нет никакого смысла.
  Через час-другой он будет уже далеко от Лондона. Подальше от больных с их специфическим кисловатым, дурным запахом… Будет вдыхать аромат сосен, дымок лесного костра, запах влажных осенних листьев. Даже само движение машины успокаивает… постепенное, без всякого усилия нарастание скорости.
  «Нет, все будет совсем не так!» — вдруг подумал он, вспомнив, что немного растянул запястье и не сможет вести машину. Значит, за рулем будет Герда, а Герда — помоги ей господи! — так и не научилась водить автомобиль. Каждый раз, когда она меняет скорость, он сидит, плотно сжав зубы, стараясь не произнести ни слова, зная на горьком опыте, что, если он хоть что-нибудь скажет, будет еще хуже. Странно, никто не был в состоянии научить Герду переключать скорость… даже Генриетта. Зная свою раздражительность, Джон попросил Генриетту помочь, надеясь, что она лучше справится с этой задачей.
  Генриетта любит автомобиль! Она говорит о нем так, как другие говорят о весне или первых подснежниках.
  «Посмотри, Джон, какой красавец! Он прямо-таки мурлычет. — Для Генриетты все автомашины — существа мужского рода. — Он одолеет Бейл— Хилл на третьей скорости без всяких усилий! Послушай только, как равномерно урчит мотор».
  И так до тех пор, пока Джон не взрывался внезапно и яростно: «Тебе не кажется, Генриетта, что ты могла бы уделить мне немного внимания и хоть на минуту забыть эту чертову машину!»
  Он сам всегда стыдился этих вспышек, которые сваливались на него совершенно неожиданно, как гром среди ясного неба.
  То же самое и с ее работами. Джон понимал, что ее скульптуры хороши. Восхищался ими и… ненавидел одновременно.
  Из-за этого произошла однажды ужасная ссора.
  Как-то Герда сказала:
  — Генриетта просила меня позировать.
  — Что?! — Если подумать, его удивление по этому поводу было не очень-то лестным. — Тебя?!
  — Да, завтра я иду в студию.
  — С какой стати ты ей понадобилась?
  Пожалуй, он был не очень вежлив. К счастью, Герда этого не поняла. Она была польщена приглашением. Джон заподозрил, что это очередная демонстрация притворной, как он полагал, доброты Генриетты. Может, Герда намекнула, что хотела бы позировать… Что-нибудь в таком роде.
  Дней через десять Герда с гордостью показала ему маленькую гипсовую статуэтку. Это была хорошенькая вещица, великолепно, с мастерством выполненная, как все, что делала Генриетта. Она идеализировала Герду, но Герде статуэтка явно понравилась.
  — По-моему, Джон, это очаровательно!
  — И это работа Генриетты?! Но ведь это ничто… абсолютное ничтожество. Не понимаю, как ей пришло в голову сделать такое!
  — Конечно, это не похоже на абстрактные работы Генриетты, но, по-моему, очень хорошо, Джон, в самом деле хорошо!
  Он ничего больше не сказал. В конце концов, зачем портить Герде все удовольствие. Но при первом удобном случае он буквально набросился на Генриетту:
  — Зачем ты сделала эту глупую статуэтку? Она недостойна тебя! Ты обычно делаешь стоящие вещи.
  — Не думаю, что это плохо, — медленно сказала Генриетта. — Мне кажется, Герда была довольна.
  — Герда в восторге. Еще бы! Она не в состоянии отличить настоящего произведения искусства от раскрашенной фотографии.
  — Это не дешевка, Джон. Просто портретная статуэтка, безобидная и без всяких претензий.
  — Обычно ты не тратишь времени на творения такого рода…
  Вдруг он запнулся от удивления, увидев деревянную фигуру высотой около пяти футов.
  — Хэлло, что это?
  — Для международной группы. Грушевое дерево. «Поклонение».
  Генриетта наблюдала за ним. Джон пристально вглядывался в статую. Вдруг шея его налилась кровью, и он с яростью накинулся на Генриетту:
  — Так вот для чего тебе понадобилась Герда! Да как ты смеешь?!
  — Мне было интересно, заметишь ли ты…
  — Замечу? Конечно! Вот здесь. — Он положил пальцы на широкие тяжелые мышцы шеи.
  Генриетта кивнула.
  — Да, это как раз то, что я хотела: шея и плечи… И этот глубокий, тяжелый наклон вперед — покорность, подчинение… Замечательно!
  — Замечательно?! Послушай, Генриетта, я этого не допущу! Оставь Герду в покое!
  — Герда никогда не узнает себя в этой фигуре. Да и никто другой не узнает. И вообще, это совсем не Герда. Не какой-то определенный человек. Это никто.
  — Но ведь я же узнал!
  — Джон, ты — совсем другое дело! Ты… ты чувствуешь суть вещей!
  — Нет, это уж чересчур. Я не могу позволить, Генриетта! И не позволю! Неужели ты не понимаешь, что это непростительно!
  — Ты так думаешь?
  — Разве ты сама не видишь? Не чувствуешь? Где же твоя обычная чуткость?
  — Ты не понимаешь, Джон, — проговорила она. — Боюсь, я никогда не смогу заставить тебя понять. Ты не понимаешь, что значит хотеть чего-то… видеть изо дня в день эту линию шеи, мускулы, наклон головы, тяжелую челюсть… Я смотрела, мне так хотелось… каждый раз, когда видела Герду. В конце концов, я просто должна была сделать.
  — Бессовестно!
  — Да, пожалуй, так! Но это потребность, от нее не уйти!
  — Значит, ты ни в грош не ставишь чувства других. Тебе безразлична Герда…
  — Не говори глупостей, Джон. Я сделала статуэтку, чтобы доставить ей удовольствие. Мне хотелось ее порадовать. Я не бесчувственная.
  — Именно бесчувственная!
  — Ты в самом деле думаешь… Только честно! Ты думаешь, Герда узнает себя?
  Джон неохотно посмотрел на скульптуру. Теперь чувства обиды и негодования отступили, подчиняясь любопытству. Странная, смиренная фигура женщины, предлагающей свое поклонение невидимому божеству. Поднятое вверх лицо. Невидящее, немое, преданное… Пугающе сильное, фанатичное чувство!
  — Это вселяет ужас…
  Она вздрогнула.
  — Да, я тоже так думаю.
  — На что она смотрит? Кто это… там, перед ней?
  Генриетта заколебалась.
  — Я не знаю, — сказала она. Что-то странное было в ее голосе. — Но мне кажется… она смотрит на тебя, Джон.
  Глава 5
  Между тем в столовой Тэренс высказал еще одну научную истину:
  — Соли свинца лучше растворяются в холодной воде, чем в горячей.
  Он выжидательно, хоть и без особой надежды взглянул на мать. Родители, по мнению Тэренса, — это сплошное разочарование.
  — Мама, ты это знаешь?
  — Я ничего не понимаю в химии, дорогой.
  — Обо всем можно прочитать в книгах.
  Это была простая констатация факта, но в ней определенно слышалась грусть.
  Герда ничего не заметила. Она была в ловушке собственных тревог и забот, бесконечного кружения мыслей. Уже с утра, проснувшись, она почувствовала себя несчастной, как только поняла, что выходные у Энкейтллов, которых она ждала с таким страхом, все-таки наступили. Визит в «Лощину» всегда был для нее кошмаром. Там она неизменно чувствовала себя одинокой и совершенно сбитой с толку. Больше всего Герда боялась Люси Энкейтлл с ее странной манерой никогда не кончать фразы, стремительностью и непоследовательностью, с ее очевидным старанием быть милой и доброй. Но и остальные были не лучше. Два дня в «Лощине» были для Герды сплошным мучением, которое она терпела только ради Джона.
  Этим утром Джон, потянувшись, сказал с видимым удовольствием: «Подумай только, проведем два дня за городом! Для тебя, Герда, это очень полезно. Как раз то, что нужно».
  Машинально улыбнувшись, Герда отозвалась с самоотверженной стойкостью: «Это будет восхитительно!» Тоскливым взглядом она обвела спальню — кремовые полосатые обои с черным пятнышком около платяного шкафа; туалетный столик красного дерева с зеркалом, которое слишком сильно накренилось вперед; веселенький ярко-синий ковер; акварельные пейзажи Озерного края…1065 Милые, знакомые предметы. Она не увидит их до понедельника.
  Вместо этого завтра в чужой спальне накрахмаленная горничная поставит у кровати маленький изящный поднос с чашкой чаю, поднимет жалюзи, начнет перекладывать одежду Герды, а это всегда страшно ее смущает… Она молча будет терпеть все это, чувствуя себя совершенно несчастной и стараясь успокоить себя: «Еще только одно утро…» Как в школьные годы, когда считала дни до праздников.
  В школе Герда тоже не была счастлива. Она чувствовала себя там еще более неуверенно, чем где бы то ни было. Дома было лучше, хотя даже дома было не очень хорошо. Потому что, конечно, все были быстрее, сообразительнее, умнее, чем она. Замечания — нетерпеливые, резкие, не то чтоб очень обидные — свистели, как градины, над головой: «О-о, пошевеливайся, Герда!», «Растяпа, все у тебя из рук валится, дай я сама сделаю», «Не давайте Герде, она провозится целую вечность», «Герде ничего нельзя поручить…»
  Неужели они все не видели, что от таких слов она делается еще медлительнее и бестолковее? Все хуже и хуже, нерасторопнее и несообразительнее. Все чаще смотрела, не понимая, если ее о чем-нибудь спрашивали. Пока наконец не нашла выход. Нашла, можно сказать, в общем-то случайно.
  Она стала еще медлительнее, недоуменный взгляд сделался еще более пустым и отсутствующим. Но теперь, когда ей говорили с нетерпением: «Господи, Герда, какая ты несообразительная! Неужели ты не можешь понять?!» — она была довольна: за отсутствующим, непонимающим взглядом она скрывала свою истинную суть — она вовсе не была так глупа, как все думали. Нередко она просто притворялась непонимающей и, выполняя какую-нибудь работу, нарочито медлила и улыбалась про себя, когда чьи-либо нетерпеливые пальцы выхватывали эту работу у нее из рук.
  Чувство своего превосходства согревало и восхищало. Довольно часто ее даже забавляло тайное сознание, что она не так глупа, как все думают. Да она вполне справилась бы сама, но предпочитала это скрывать.
  Это внезапное открытие имело свое преимущество. Оказалось, всегда найдется, кому выполнить твою работу за тебя, а это, разумеется, спасает от многих неприятностей. Ну, если за тебя делают работу другие, если тебе не придется выполнять ее самой, то никто и не узнает, что ты не смогла бы хорошо справиться с порученным тебе делом. Так что начинаешь понимать, что ты не такая уж глупышка и не хуже остальных.
  Герда, однако, опасалась, что подобные уловки будут бесполезными в «Лощине». Энкейтллы всегда разговаривали так, что человек чувствовал себя не в своей тарелке. Как Герда их ненавидела! Но Джон… Джону там нравилось. Он возвращался домой не таким утомленным и даже иногда менее раздражительным.
  «Милый Джон, — подумала она. — Он просто чудесный! Все так считают. Прекрасный доктор, очень внимательный и добрый к больным. Джон трудится, не щадя своих сил. А как он выкладывается в больнице! Можно сказать, почти бесплатно. Джон так бескорыстен и так благороден».
  Она всегда знала, что Джон талантлив и добьется самого высокого положения. И такой человек выбрал именно ее! Хотя мог бы сделать более блестящую партию. Не посмотрел на то, что она нерасторопна, порядком бестолкова и не очень хороша собой. «Ни о чем не беспокойся, Герда, я позабочусь о тебе!» — сказал он твердо, как и подобает настоящему мужчине. И Джон — подумать только! — выбрал именно ее!
  Джон сразу сказал, посмотрев на нее с неожиданной и очень привлекательной улыбкой: «Знаешь, Герда, я люблю, чтобы все было по-моему».
  Ну что ж! Пусть будет так. Она всегда старалась во всем уступать ему. Даже в последнее время, когда он стал таким нервным и раздражительным. И все не по нем… Все, что она ни делает, все плохо. Но он не виноват. Он так много работает и так бескорыстен…
  О господи, эта баранина! Все-таки надо было отослать ее на кухню. А Джона все нет… Почему она вечно попадает впросак? На нее снова нахлынули темные волны беспокойства и неуверенности. Баранина! Эти ужасные выходные в «Лощине»! Острая боль пронзила виски. О господи, теперь опять приступ головной боли, а это постоянно раздражает Джона. Он никогда не дает ей никаких лекарств, хотя ему, как доктору, это было бы совсем нетрудно. Джон всегда говорит: «Не думай о головной боли. Нечего отравлять себя лекарствами. Энергичная прогулка на свежем воздухе — все, что тебе нужно!»
  Баранина! Уставясь на блюдо с мясом, Герда чувствовала, как слова, повторяясь, стучат в висках: «Баранина, баранина, баранина!» Слезы выступили у нее на глазах… «Ну почему, почему у меня никогда ничего не получается как надо!»
  Тэренс через стол посмотрел на мать, затем перевел взгляд на блюдо с бараньей ногой. «Почему мы не можем поесть? — подумал он. — До чего глупы эти взрослые! У них нет ни капли здравого смысла!»
  Вслух он осторожно произнес:
  — Мы с Николсом Майнером будем делать нитроглицерин1066 во дворе их дома, в Стретэме.
  — В самом деле, дорогой? Это очень хорошо!
  …Еще есть время. Если она сейчас позвонит и распорядится отнести мясо на кухню…
  Тэренс посмотрел на мать с некоторым любопытством. Инстинктивно он понимал, что изготовление нитроглицерина вряд ли относится к роду занятий, поощряемых родителями. С ловким расчетом он выбрал такой момент для сообщения о своем намерении, когда был более или менее уверен, что у него есть шанс выйти сухим из воды. И его расчеты оправдались. Если в случае чего поднимется шум, иными словами, если свойства нитроглицерина проявятся слишком явно, он всегда сможет обиженно сказать: «Я ведь говорил маме». И все-таки он чувствовал себя слегка разочарованным. «Даже мама, — подумал он, — должна была бы знать, что такое нитроглицерин».
  Тэренс вздохнул, остро почувствовав одиночество, свойственное этому возрасту. Отец слишком нетерпелив, чтобы выслушать, мать — слишком невнимательна, а Зина — всего лишь глупая девчонка. Сотни страниц интереснейших химических опытов, и никому до этого нет дела… Никому!
  Бах! Герда вздрогнула. Внизу, в приемной Джона, хлопнула дверь. Он быстро взбежал по лестнице и ворвался в комнату, внеся с собой атмосферу кипучей энергии. Джон был в хорошем настроении, голоден, нетерпелив.
  — Господи, — воскликнул он, усаживаясь за стол и взяв в руки нож. — Как я ненавижу больных!
  — О Джон, — с легким укором отозвалась Герда, — не говори так. Они подумают, что ты серьезно…
  Герда кивнула в сторону детей.
  — Я в самом деле так думаю, — возразил Джон. — Никто не должен болеть!
  — Отец шутит, — быстро сказала Герда сыну.
  Тэренс посмотрел на отца со своим обычным хладнокровным вниманием, с каким рассматривал все вокруг.
  — Я не думаю, что он шутит, — произнес он наконец.
  — Если бы ты ненавидел больных, дорогой, ты не был бы доктором, — сказала Герда, засмеявшись.
  — Вот именно! — воскликнул Джон. — Ни один доктор не любит болезней. Боже мой, мясо совершенно холодное. Почему ты не отправила его подогреть?
  — Не знаю, дорогой. Видишь ли, я думала, ты сейчас придешь…
  Джон раздраженно нажал звонок и долго его не отпускал. Льюис пришла почти сразу.
  — Снесите это вниз и скажите, чтоб подогрели, — сказал он отрывисто и резко.
  — Да, сэр. — Льюис умудрилась вложить в эти два безобидных слова все, что она думает о хозяйке, которая сидит, беспомощно уставившись на блюдо с застывшим мясом.
  — Извини, дорогой, — бессвязно начала Герда. — Это моя вина, но, видишь ли, сначала я думала, что ты вот-вот придешь, а потом подумала, что если отправить мясо на кухню…
  — О, какое это имеет значение! — нетерпеливо перебил ее Джон. — Стоит ли поднимать шум из-за пустяков! Машина здесь?
  — Думаю, что здесь. Колли заказала.
  — Значит, мы сможем выехать сразу же после ленча.
  Через Альберт-Бридж по Клехэм-Коммон, коротким путем по Кристал-Пэлес, Кройдон, Перли-Уэй, потом, держась в стороне от главной дороги, поехать по правой развилке до Метерли-Хилл вдоль Хаверстон-Ридж… Затем круто вправо по пригородному кольцу, через Кормертон и вверх по Шавл-Даун. Золотые и алые деревья, лесные массивы внизу, мягкий осенний запах листьев и, наконец, через перевал вниз…
  Люси и Генри… Генриетта. Он не видел Генриетту уже четыре дня, к тому же был страшно зол, когда они виделись в последний раз. У Генриетты был такой взгляд, не то чтоб отвлеченный, абстрактный или невнимательный. Пожалуй, он даже не может объяснить. Взгляд человека, который видит что-то, чего здесь нет. И это что-то (в этом вся суть!) не было Джоном Кристоу. «Я знаю, что она скульптор, — говорил он себе. — Знаю, что ее работа по-настоящему хороша, но, черт побери, неужели она не может оставить ее хоть на время! Неужели не может иногда думать только обо мне и ни о чем другом?»
  Конечно, он несправедлив к ней, и знает это. Генриетта редко говорит о своей работе. Она не так одержима своим искусством, как большинство художников, которых он знает. Лишь в крайне редких случаях ее погруженность в свой внутренний мир нарушает полноту интереса к его, Джона, проблемам. Но даже это постоянно вызывало в нем яростное негодование.
  Однажды он спросил, резко и жестко:
  — Ты бросишь все это, если я тебя попрошу?
  — Что — все? — спросила она с удивлением.
  — Все это! — широким жестом он охватил всю студию. И сразу же подумал: «Глупец! Зачем ты просишь ее об этом?» И снова, перебивая себя: «Пусть скажет только одно слово: «Конечно!» Пусть только скажет: «Конечно, брошу!» Неважно, думает она так или нет. Пусть только скажет. Я должен обрести покой».
  Генриетта долго молчала. Взгляд ее стал задумчивым и отвлеченным. Затем, хмурясь, она медленно сказала:
  — Думаю, что да. Если бы это было необходимо.
  — Необходимо? Что ты имеешь в виду?
  — Я и сама точно не знаю. Необходимо… Ну, например, как может быть необходима ампутация.
  — Короче говоря, только оперативное вмешательство!
  — Ты сердишься. А что бы ты хотел услышать?
  — Ты сама прекрасно знаешь. Одного слова было бы достаточно. «Да!» Почему ты не можешь произнести его? Ты ведь нередко говоришь людям приятное, не заботясь о том, правда это или нет. А мне? Господи, ну почему ты не можешь сделать это для меня?
  — Я не знаю, — все так же раздумчиво ответила Генриетта. — В самом деле, Джон, я не знаю. Просто не могу… и все! Не могу.
  Несколько минут Джон взволнованно ходил по комнате.
  — Ты сведешь меня с ума, Генриетта! Боюсь, я никогда не имел на тебя никакого влияния.
  — А зачем это тебе нужно?
  — Не знаю… но нужно. — Он бросился в кресло. — Я хочу быть на первом месте в твоей жизни.
  — Это так и есть, Джон.
  — Нет! Умри я сию минуту, первое, что ты сделаешь, — схватишь глину и со слезами, льющимися по щекам, начнешь лепить какую-нибудь чертовщину вроде скорбящей женщины, символ горя или еще что-нибудь подобное…
  — Н-не знаю. Пожалуй… Да, пожалуй, ты прав. Хотя это ужасно!
  Она сидела неподвижно, испуганно глядя на него.
  Пудинг подгорел. При виде пудинга брови Джона поползли вверх, и Герда поспешила с извинениями:
  — Прости, дорогой. Сама не знаю, почему так получилось. Это моя вина. Дай мне верхушку, а сам съешь остальное.
  Пудинг подгорел потому, что он, Джон Кристоу, просидел в своем кабинете лишних четверть часа, размышляя о Генриетте и мамаше Крэбтри, предаваясь охватившему его нелепому чувству ностальгии по Сан-Мигелю. Виноват был он сам. Что за идиотизм — тут же брать его вину на себя и класть себе подгоревшую верхушку… Это хоть кого доведет до бешенства! Почему она вечно делает из себя мученицу? Почему Тэренс смотрит на него с таким пристальным любопытством? Почему, о господи, почему Зина вечно шмыгает носом? Почему все они выводят его из себя, черт побери?!
  Гнев Джона обрушился на Зину:
  — Ты что, не можешь высморкаться?
  — Думаю, дорогой, она немного простудилась, — сказала Герда.
  — Ничего подобного! Тебе вечно мерещится, что у них простуда! С ней все в порядке.
  Герда вздохнула. Она не могла понять, как это врач, постоянно лечащий других людей, может быть так безразличен к здоровью собственной семьи. Джон постоянно высмеивал малейший намек на болезнь.
  — Я чихнула восемь раз перед ленчем, — значительно сказала Зина.
  — Это от жары, — ответил Джон.
  — У нас совсем не жарко, — заметил Тэренс. — Термометр в холле показывает пятьдесят пять градусов1067.
  Джон встал.
  — Все закончили? Хорошо! Тогда поехали. Ты готова, Герда?
  — Одну минуту, Джон. Я только уложу кое-что из вещей.
  — Разве ты не могла сделать этого раньше? Чем ты занималась все утро?!
  Кипя от злости, Джон вышел из столовой. Герда поспешила в спальню. В спешке она, конечно, провозится еще дольше. Ну почему бы ей не приготовить все заранее? Его собственный чемодан был уложен и стоял в холле. Ну почему?..
  Сжимая в руке колоду довольно потрепанных карт, к нему подошла Зина.
  — Папа, можно я тебе погадаю? Я умею! Я уже гадала маме, и Тэрри, и Льюис, и Джэйн, и кухарке.
  — Хорошо. Погадай.
  «Интересно, — думал он, — сколько времени она еще проканителится». Ему хотелось скорее покинуть этот ужасный дом, эту улицу, этот город, полный страдающих, чихающих, больных людей. Скорее в лес. Влажные осенние листья… изящная отчужденность леди Энкейтлл, производящей впечатление бестелесного существа.
  Зина важно раскладывала карты.
  — Посередине — это ты, папа! Червонный король. Всегда гадают на червонного короля. Теперь я разложу остальные карты лицом вниз. Две налево и две направо от тебя, одну — над головой, она имеет над тобой власть, другую — в ногах, ты имеешь власть над ней… А эта карта сверху. Теперь, — Зина глубоко вздохнула, — мы начинаем переворачивать. Направо от тебя, очень близко — бубновая дама.
  «Генриетта», — подумал Джон. Его забавляла серьезность дочери.
  — Рядом трефовый валет. Это какой-то совсем молодой человек. Слева от тебя — восьмерка пик. Это твой тайный враг. Папа, у тебя есть тайный враг?
  — Я такого не знаю.
  — За ним — королева пик. Эта леди намного старше.
  «Леди Энкейтлл», — снова подумал Джон.
  — Теперь… что у тебя в головах, ну то, что имеет над тобой власть. Червонная королева!
  «Вероника, — подумал Джон машинально. — Вероника? Глупости! Она теперь не имеет для меня никакого значения!»
  — Это у тебя в ногах, и ты имеешь над ней власть… Трефовая дама.
  В комнату поспешно вошла Герда.
  — Джон, я готова!
  — О мама, подожди! Я гадаю папе. Последняя карта, папа, самая важная, та, что у тебя на сердце. О-о! Туз пик! Это… это значит… смерть!
  — Наверное, твоя мама наедет на кого-нибудь по дороге из Лондона, — пошутил Джон. — Пошли, Герда! До свиданья, постарайтесь вести себя хорошо!
  Глава 6
  В субботу Мидж Хардкасл спустилась вниз часам к одиннадцати. Она позавтракала в постели, почитала, немного подремала и наконец поднялась с кровати.
  Как чудесно немного побездельничать! Отдохнуть совсем неплохо! Мадам Элфридж, что и говорить, порядочно действует на нервы…
  Открыв парадную дверь, Мидж окунулась в теплый, мягкий свет осеннего солнца. Сэр Генри, сидя на скамье, читал «Таймс». Он взглянул на нее и улыбнулся. Мидж ему всегда нравилась.
  — Хелло, дорогая!
  — Я очень поздно?
  — Во всяком случае, ленч вы не проспали, — сказал, улыбаясь, сэр Генри.
  Мидж села рядом и вздохнула: «Здесь так хорошо!»
  — Вид у вас немного усталый.
  — О, не беспокойтесь. Это такое счастье — скрыться здесь от толстух, которые пытаются влезть в платья на несколько размеров меньше, чем нужно…
  — Вероятно, ужасное зрелище! — Сэр Генри взглянул на часы. — Эдвард приезжает в пятнадцать минут первого.
  — В самом деле? — Мидж помолчала. — Я уже давно его не видела.
  — Он все такой же, — сказал сэр Генри. — Почти не выезжает из Эйнсвика.
  «Эйнсвик… — подумала Мидж. — Эйнсвик!» Сердце болезненно сжалось. Прекрасные дни в Эйнсвике! Она всегда ждала их с нетерпением. «Я поеду в Эйнсвик!» — ночами мечтала Мидж задолго до желанного дня. И наконец этот день наступал! Маленькая сельская станция, где поезд (большой лондонский экспресс) остановится, только если предупредить заранее. «Даймлер1068», ожидавший на станции. Дорога… последний поворот, въезд в ворота и прямо через лес, пока не увидишь поляну и дом, большой, белый, радушно ожидавший гостей. Старый дядя Джеффри в своем неизменном пиджаке из твида…1069 «Ну, молодежь, а теперь развлекайтесь!» И они радовались вовсю! Генриетта приезжала из Ирландии, Эдвард — из Итона, она сама — из унылого промышленного городка на севере страны. Для них это были райские дни.
  В центре всегда был Эдвард, высокий, скромный и неизменно добрый. На нее он, конечно, не очень обращал внимание, потому что рядом была Генриетта. Застенчивый, почти робкий, он выглядел гостем, и Мидж очень удивилась, когда Тремлет, главный садовник усадьбы, однажды сказал:
  — Все здесь будет когда-нибудь принадлежать Эдварду.
  — Но почему, Тремлет? Он ведь не сын дяди Джеффри!
  — И все-таки он наследник, мисс Мидж. Ему принадлежит титул. Мисс Люси, она, конечно, единственное дитя мистера Джеффри, но она женщина и не может наследовать, а ее муж, он только двоюродный кузен. Не такой близкий, как мистер Эдвард.
  И вот теперь Эдвард жил в Эйнсвике. Жил там один и редко выезжал. Иногда Мидж спрашивала себя, как относится к этому Люси. Она всегда делала вид, будто ее это не касалось. Но Эйнсвик все-таки был ее домом, а Эдвард — только кузен и младше ее на двадцать лет. Отец Люси, старый Джеффри Энкейтлл, был заметной фигурой в графстве, к тому же довольно богат. Большая часть его состояния перешла к Люси, так что Эдварду досталось сравнительно немного. У него, конечно, достаточно средств, чтобы содержать Эйнсвик, но сверх этого остается не так уж много.
  Нельзя сказать, чтобы у Эдварда были большие запросы. Какое-то время он был на дипломатической службе, но, унаследовав Эйнсвик, ушел в отставку и поселился в этом имении. Эдвард всегда был книжником, собирал первые издания и время от времени писал небольшие, слегка иронические статьи для малоизвестных ревю. Трижды он делал предложение своей троюродной сестре Генриетте Сэвернейк выйти за него замуж.
  Мидж сидела на осеннем солнце, погруженная в свои мысли. Она не могла решить, рада ли тому, что увидит Эдварда, или нет. Конечно, она не старалась его забыть, такого человека, как Эдвард, не забывают. Он всегда был в ее мыслях — и тот, каким он был тогда, в Эйнсвике, и когда поднимался ей навстречу в лондонском ресторане. С тех пор как помнит себя, она всегда любила Эдварда.
  Голос сэра Генри вывел ее из задумчивости:
  — Как, по-вашему, выглядит Люси?
  — Очень хорошо. Она такая, как всегда. — Мидж слегка улыбнулась. — Даже лучше, чем всегда.
  — Да-а. — Сэр Генри пыхнул трубкой. — Знаете, Мидж, иногда я за нее беспокоюсь.
  — Беспокоитесь? — Мидж с удивлением посмотрела на него. — Почему?
  Сэр Генри покачал головой.
  — Люси иногда слишком много себе позволяет. — Мидж все так же удивленно смотрела на него. — Ей все сходит с рук. И всегда так было. — Он слегка улыбнулся. — Она издевалась над официальными традициями резиденции губернатора, нарочно допуская ужасные нарушения этикета, рассаживая гостей на званых обедах, а это, Мидж, непростительная вольность. Усаживала рядом заклятых врагов и ни в грош не ставила расовые различия. И вместо того чтобы вызвать колоссальный скандал и навлечь позор на британские власти — черт меня побери, — ей все сходило с рук! Этот ее трюк — смотреть, улыбаясь, беспомощно и невинно, будто ничего не случилось! То же самое и со слугами. Она причиняет им массу неприятностей, а они ее просто обожают!
  — Я понимаю, что вы имеете в виду, — задумчиво сказала Мидж. — То, что не простишь обычным людям, кажется естественным, если это делает Люси. Не знаю, что это. Очарование? Магнетизм1070?
  Сэр Генри пожал плечами.
  — Она всегда была такая, даже в детстве. Только мне кажется, что это в ней усиливается. Я хочу сказать, она не чувствует, что существует предел. Знаете ли, Мидж, — сказал он, усмехнувшись, — иногда мне кажется, что ей сошло бы с рук даже убийство.
  Генриетта вывела свой «Делаж» из гаража и после сугубо технического разговора с механиком Альбертом, который обычно следил за «состоянием здоровья» «Делажа», включила двигатель.
  — Ездить на такой машине — одно удовольствие, мисс, — сказал Альберт.
  Генриетта улыбнулась. Она промчалась вниз по улице Мьюз, испытывая неизменное наслаждение, как всегда, когда была в машине одна. Она предпочитала ездить одна, когда сидела за рулем, так она полнее ощущала удовольствие от управления автомобилем. Ей нравилось, что она так ловко лавирует в потоке машин, нравилось разыскивать кратчайший путь. У нее были свои любимые улицы, и она знала Лондон не хуже любого таксиста.
  Сейчас она решила воспользоваться недавно открытым ею маршрутом на юго-запад, беспрестанно поворачивая и протискиваясь в сложных сплетениях загородных улочек.
  Было уже половина первого, когда она наконец подъехала к длинному хребту Шавл-Даун. Ей всегда нравился открывавшийся отсюда вид, и она задержалась у начала спуска. Внизу и вокруг нее сияли золотом деревья, листва на которых только-только начала покрываться коричневой патиной. Это был золотой мир, невыразимо прекрасный в лучах осеннего солнца. «Люблю осень, — подумала Генриетта, — осень намного богаче весны».
  Неожиданно она почувствовала себя невероятно счастливой. Ее переполняло ощущение красоты окружающего мира и счастья от того, что она видит эту красоту. «Я никогда больше не буду так счастлива, как сейчас, — подумала она. — Никогда!»
  Генриетта постояла немного, вглядываясь в этот золотой мир, который, казалось, проплыл мимо, растворяясь и исчезая вдали, зачарованный собственной красотой. Затем спустилась к подножию холма через лес по длинной, круто уходящей вниз дороге к «Лощине».
  Когда Генриетта подъехала к дому, Мидж сидела на низких перилах террасы и весело ей махала. Генриетте нравилась Мидж, и она рада была ее видеть. Из дома вышла леди Энкейтлл.
  — О, вот и ты, Генриетта! Отведи свою машину на конюшню и дай ей овса. К тому времени ленч будет готов.
  — Поистине проницательное наблюдение! В самое яблочко, — заметила Генриетта, объезжая дом. Мидж ехала с ней, стоя на подножке автомобиля. — Знаешь, Мидж, я всегда гордилась тем, что мне полностью удалось избежать болезни моих ирландских предков — увлечения лошадьми. Если вырос среди людей, которые не могут говорить ни о чем другом, кроме лошадей, то поневоле начинаешь чувствовать свою исключительность и превосходство, если не испытываешь особой любви к лошадям. А Люси тонко заметила — я отношусь к своей машине именно как к лошади. Она права! Это действительно так!
  — Да! Люси просто неподражаема, — сказала Мидж, — сегодня утром она сказала, что я могу грубить, сколько мне захочется.
  Генриетта на мгновение задумалась, затем кивнула.
  — Разумеется! — воскликнула она. — Магазин!
  — Да. Когда каждый божий день торчишь в этой проклятой маленькой коробке и когда ты обязана быть неизменно вежливой с грубыми покупательницами, называть их «мадам», помогать им натягивать платья, с улыбкой проглатывая их оскорбительные замечания, то поневоле самой захочется огрызнуться! Знаешь, Генриетта, я всегда удивлялась тому, что люди считают унизительным идти в прислуги и с таким почтением относятся к работе в магазине. Вроде бы чувствуешь себя независимой! На самом деле Гаджену, или Симмонсу, или кому другому из здешней прислуги приходится сносить куда меньше оскорблений.
  — Это должно быть ужасно, дорогая! Напрасно ты настояла на том, что сама будешь зарабатывать себе на жизнь. Я понимаю, хочется быть гордой и независимой.
  — Как бы то ни было, Люси — ангел, и я буду два дня напролет немилосердно всем грубить.
  — Кто приехал? — спросила Генриетта, выходя из машины.
  — Должны приехать Джон и Герда Кристоу, — ответила Мидж и, немного помолчав, добавила: — Только что приехал Эдвард.
  — Эдвард? Чудесно! Не видела его целую вечность! Кто еще?
  — Дэвид Энкейтлл. Люси надеется, что ты сможешь быть тут полезной. Ты должна благотворно на него воздействовать, чтобы он не грыз ногти.
  — Это совсем не в моем характере! — воскликнула Генриетта. — Я терпеть не могу вмешиваться в чужие дела, и у меня и в мыслях никогда не было следить за чужими привычками. Что дословно сказала Люси?
  — Это, пожалуй, все! Да, еще у него сильно выступает кадык.
  — По этому поводу я тоже должна что-то предпринимать?
  — И еще ты должна быть очень добра к Герде.
  — Будь я на месте Герды, я бы возненавидела Люси! — воскликнула Генриетта.
  — Да, завтра к ленчу должен явиться какой-то специалист по расследованию преступлений.
  — Мы что, собираемся играть в какую-то «криминальную» игру?
  — Не думаю. Мне кажется, это просто знак вежливости. Он живет по соседству. — Голос Мидж слегка изменился. — А вот и Эдвард! Очевидно, он нас ищет.
  «Милый Эдвард», — подумала Генриетта с внезапно нахлынувшей теплотой.
  Эдвард Энкейтлл, очень высокий и сухощавый, улыбаясь, подошел к молодым женщинам.
  — Хелло, Генриетта! Я не видел тебя больше года!
  — Хелло, Эдвард.
  «Какой он славный! — думала Генриетта. — Добрая улыбка, легкие морщинки у глаз… А какая прекрасная форма головы! По-моему, она мне больше всего в нем нравится».
  Генриетта сама удивилась своему теплому чувству к Эдварду. Она забыла, насколько он ей был приятен.
  …После ленча Эдвард предложил Генриетте пойти погулять. Прогулка в духе Эдварда — медленный, размеренный шаг. Обойдя дом, они пошли по дорожке, извивавшейся среди деревьев. «Как похоже на лес в Эйнсвике, — подумала Генриетта. — Милый Эйнсвик! Он всегда доставлял нам столько радости!»
  Она начала говорить об Эйнсвике, и они оба погрузились в воспоминания.
  — Ты помнишь нашу белку? Со сломанной лапкой? Помнишь, мы посадили ее в клетку, и она поправилась.
  — Конечно, помню! У нее было такое странное имя… Не могу сейчас припомнить.
  — Колмондели-Марджорибэнкс!
  — Правильно!
  Оба засмеялись.
  — Старая домоправительница миссис Бонди всегда говорила, что в один прекрасный день белка удерет в дымоход!
  — Мы так возмущались…
  — А белка потом все-таки убежала!
  — Это все миссис Бонди, — с уверенностью сказала Генриетта. — Она внушила белке мысль о побеге! Все осталось по-прежнему, Эдвард? — спросила она, помолчав. — Или переменилось? Я всегда представляю себе Эйнсвик таким, как он был раньше.
  — Почему бы тебе не приехать и не посмотреть самой, Генриетта? Ты очень давно не была в Эйнсвике.
  — Да… — В самом деле, почему она так долго не ездила в Эйнсвик? Вечно чем-то занята, увлечена, связана с другими…
  — Ты всегда желанная гостья, Генриетта!
  — Очень мило с твоей стороны, Эдвард!
  «Какой он славный, — снова подумала она, — и какой у него прекрасный череп!»
  — Я очень рад, что ты любишь Эйнсвик, Генриетта!
  — Эйнсвик — самое прекрасное место на земле! — задумчиво сказала она.
  Длинноногая девочка с гривой растрепанных каштановых волос, счастливая девчушка, которой и в голову не могла прийти мысль о том, что приготовила для нее жизнь. Девочка, любившая деревья… Она была так счастлива и, конечно, не догадывалась об этом! Если б можно было вернуться назад…
  — Игдрасиль1071 все еще стоит? — внезапно спросила она.
  — Его разбила молния.
  — О нет, только не Игдрасиль!
  Это огорчило Генриетту. Игдрасиль — так она называла большой дуб в Эйнсвике. Если боги могли сразить Игдрасиль, тогда жди беды… Лучше назад не возвращаться.
  — А ты помнишь твой особый знак, знак Игдрасиля? — спросил Эдвард.
  — Смешное дерево, какого на свете не бывает, которое я всегда рисовала на клочках бумаги? Я до сих пор его рисую! На промокашках, в телефонных книгах, во время игры в бридж… Стоит мне только задуматься, как моментально появляется Игдрасиль! У тебя есть карандаш?
  Он протянул ей карандаш и блокнот, и она, смеясь, быстро нарисовала причудливое дерево.
  — Да! — воскликнул Эдвард. — Это Игдрасиль!
  Они поднялись почти до конца тропы. Генриетта села на ствол поваленного дерева. Эдвард опустился рядом. Она смотрела вниз, сквозь деревья.
  — Все здесь немного напоминает Эйнсвик. Карманное издание Эйнсвика. Тебе не кажется, Эдвард, что именно поэтому Люси и Генри поселились в «Лощине»?
  — Возможно.
  — Никогда не знаешь, что у Люси на уме, — медленно сказала Генриетта. Немного помолчав, она спросила: — Эдвард, чем ты занимался все это время?
  — Ничем…
  — Звучит умиротворенно.
  — Я не очень-то гожусь для деятельной жизни.
  Генриетта быстро взглянула на него. Что-то не совсем обычное было в его тоне. Но он спокойно улыбался. И снова Генриетта ощутила горячую, глубокую привязанность к Эдварду.
  — Наверное, ты поступаешь мудро.
  — Мудро?
  — Да, избегая активной деятельности.
  — Странно, что это говоришь ты, Генриетта, — медленно произнес Эдвард. — Ты, человек, добившийся такого успеха!
  — Ты считаешь меня преуспевающей? Смешно!
  — Но это действительно так, дорогая! Ты художник и должна гордиться собой!
  — Да, многие говорят мне об этом! — воскликнула Генриетта. — Но они не понимают, не понимают главного. Даже ты, Эдвард! Скульптура — не то, что выбирают, она сама выбирает тебя. Преследует, мучит, изводит вконец, так что рано или поздно ты должен поладить с ней. Тогда на время наступит покой. До тех пор, пока все опять не начнется сначала.
  — Ты хочешь покоя?
  — Иногда мне кажется, что я хочу этого больше всего на свете.
  — Ты можешь обрести его в Эйнсвике. Я думаю, там ты можешь быть счастлива. Даже… даже если тебе придется терпеть мое присутствие. Что ты думаешь об этом? Генриеттта, мне хочется, чтобы Эйнсвик стал твоим домом. Он неизменно ждет тебя…
  Генриетта медленно покачала головой.
  — Если бы ты не был так мне дорог, Эдвард, легче было бы сказать «нет»!
  — Значит, все-таки — нет!
  — Мне очень жаль…
  — Ты не раз говорила это, но сегодня… сегодня я думал, все может быть иначе: ты ведь была счастлива, когда говорила об Эйнсвике. Ты не станешь отрицать…
  — Очень счастлива!
  — Даже лицо… Ты выглядишь моложе, чем утром!
  — Я знаю.
  — Мы были счастливы, говоря об Эйнсвике, думая о нем. Генриетта, неужели ты не понимаешь, что это значит?
  — Это ты, Эдвард, не хочешь понять. Все это время мы просто жили в прошлом.
  — Иногда прошлое — самое подходящее место для жизни.
  — Нельзя вернуться в прошлое. Это невозможно.
  Эдвард помолчал.
  — Ты хочешь сказать, — произнес он тихо и спокойно, — что не можешь выйти за меня замуж из-за Джона Кристоу?
  Генриетта ничего не ответила.
  — Это ведь так, не правда ли? — продолжал Эдвард. — Если бы на свете не было Джона Кристоу, ты вышла бы за меня замуж…
  — Я не могу представить себе мир, в котором нет Джона Кристоу, — резко сказала Генриетта. — Ты должен это понять.
  — Если это так, почему бы ему не развестись с женой, чтобы вы могли пожениться?
  — Джон не хочет разводиться с женой. И я не знаю, смогу ли я выйти за него замуж, даже если бы он развелся. Это… Это все совсем не так, как ты думаешь!
  — Джон Кристоу… — задумчиво произнес Эдвард. — В мире слишком много Джонов Кристоу.
  — Ты ошибаешься! — воскликнула Генриетта. — В мире очень мало таких людей, как Джон!
  — Очень хорошо, если так. Во всяком случае, я так считаю.
  Он поднялся.
  — Пожалуй, нам пора возвращаться.
  Глава 7
  Когда они сели в машину и Льюис закрыла за ними парадную дверь дома на Харли-стрит, Герда почувствовала такую безысходность, словно ее отправляли в изгнание. Захлопнувшаяся дверь неумолимо отгораживала ее от привычной жизни. Ненавистные выходные наступили. Сколько дел не сделано! Закрыла ли она кран в ванной? А где квитанция для прачечной? Кажется, она положила ее… Куда она ее положила? Как будут вести себя дети с мадемуазель? Станет ли ее слушаться Тэренс? Французские гувернантки… у них нет никакого авторитета.
  Герда, все еще во власти тревожных мыслей, опустилась на водительское сиденье и нервно нажала стартер. Она нажимала его снова и снова.
  — Герда, машина скорее сдвинется с места, если ты включишь зажигание, — не выдержал наконец Джон.
  — О господи, какая я глупая! — Герда бросила на Джона быстрый испуганный взгляд. Если Джон выйдет из себя с самого начала… Однако, к ее величайшему изумлению, он улыбался. «Это потому, — подумала Герда с редкой для нее проницательностью, — что он рад поездке в «Лощину». Он, бедняга, так много работает! Его жизнь бескорыстна и целиком посвящена другим. Неудивительно, что он мечтает об этих долгих невыносимых для меня двух днях!»
  Мысли Герды все еще были заняты разговором за обеденным столом, и, отпустив педаль сцепления слишком резко, так что машина скачком рванулась с места, она сказала:
  — Знаешь, Джон, ты не должен так шутить. Не стоит говорить, что ненавидишь больных. Это, конечно, чудесно, что ты приуменьшаешь трудности своей работы, и я это понимаю. Но дети могут не понять. Тэрри, например, все понимает буквально.
  — Иногда, — сказал Джон, — Тэрри кажется мне почти взрослым. Не то что Зина! Сколько времени должно пройти, чтобы девочка перестала быть клубком эмоций?
  Герда засмеялась, легко и радостно. Она поняла, что Джон подтрунивает над ней. Но мысли у Герды были прилипчивы, и она продолжала начатое:
  — Джон, я в самом деле думаю, что детям полезно знать, как бескорыстна и благородна жизнь врача.
  — О господи! — вздохнул Джон.
  Герда мгновенно смешалась. Машина между тем приближалась к светофору, и зеленый свет горел уже довольно долго. Герда была почти уверена, что огни сменятся, когда она подъедет. Она сбавила скорость. Все еще зеленый!
  — Зачем ты остановилась? — Джон забыл свое решение не делать никаких замечаний.
  — Я думала, будет красный свет.
  Она нажала на акселератор, машина немного продвинулась, чуть-чуть за светофор, и… мотор заглох. Сигнал светофора сменился. Сердито загудели машины на перекрестке…
  — Герда — ты положительно самый плохой водитель во всем мире! — воскликнул Джон, скорее шутливо, чем сердито.
  — Я всегда волнуюсь перед светофором. Никогда не знаешь, в какую минуту сменится сигнал!
  Джон бросил взгляд на встревоженное, несчастное лицо жены.
  «Герду волнует абсолютно все!» — подумал он и постарался представить себе, что значит постоянно жить в таком состоянии, но поскольку он не обладал богатой фантазией, то это ему не удалось.
  — Понимаешь, — продолжала Герда, упорно развивая свою мысль, — я всегда старалась внушить детям, что жизнь врача — это самопожертвование. Быть врачом — значит постоянно помогать больным и страждущим, служить людям. Это такая благородная жизнь… И я так горжусь тобой, ведь ты, не щадя себя, всю свою энергию, все свое время отдаешь работе…
  Джон перебил ее:
  — Тебе никогда не приходило в голову, что мне нравится лечить? Что это для меня удовольствие, а не жертва! Неужели ты не понимаешь, что это интересно, черт побери! Интересно!
  Нет, Герда этого никогда не поймет. Расскажи он ей о мамаше Крэбтри из палаты Маргарет Рассел, Герда увидит в нем нечто вроде доброго ангела, помогающего бедным.
  — Сплошная патока… — проворчал он.
  — Что ты сказал? — Герда наклонилась в его сторону.
  Джон покачал головой.
  Если бы он сказал Герде, что пытается найти средство от рака, это ей было бы понятно: ей доступны простые, ясные, сентиментальные представления. Но она никогда не сможет понять, что ему нравится распутывать головоломные загадки болезни Риджуэя. Едва ли он сумел бы объяснить ей, что это за болезнь. «Особенно если учесть, что врачи и сами не очень ясно себе это представляют, — подумал он, усмехнувшись. — Мы в самом деле не знаем, почему происходит вырождение коры головного мозга!»
  Ему вдруг пришло в голову, что Тэренс, хоть он еще ребенок, мог бы этим заинтересоваться. Джону понравилось, как сын посмотрел на него через стол, прежде чем сказал: «Я не думаю, что он шутит».
  В последнее время Тэренс в немилости. Он провинился — сломал кофемолку, пытаясь получить аммоний1072. Аммоний! Чудак, зачем ему аммоний?! А действительно — зачем?..
  Молчание мужа успокоило Герду. Когда ее не отвлекали разговорами, ей было легче вести машину. Кроме того, Джон, погруженный в свои мысли, мог и не заметить резкого скрежещущего звука, когда она с силой переключала скорость. Герда старалась переключать ее как можно реже.
  Герда знала, что иногда ей удавалась эта процедура довольно хорошо. Но это случалось, только когда Джона в машине не было. Нервозность, желание сделать все правильно постоянно приводили к неудаче, ее движения становились суетливыми, она слишком сильно или, наоборот, слишком слабо нажимала на акселератор, а педаль сцепления выжимала так неловко и поспешно, что двигатель буквально вопил в знак протеста. «Мягче, мягче, Герда, — просила Генриетта, обучая Герду несколько лет назад. — Ты должна чувствовать, куда хочет двигаться рычаг переключения скорости… Он должен скользнуть в гнездо. Держи ладонь раскрытой, пока не почувствуешь. Не надо толкать как придется, нужно почувствовать!»
  Но Герда была не в состоянии испытывать какие-либо чувства к рычагу переключения скорости. Если его толкать в более или менее нужном направлении, он должен повиноваться. Машина просто не должна издавать этого отвратительного скрежещущего звука!
  «В общем, все пока идет неплохо», — подумала Герда, начиная спуск с Мэшем-Хилл. Джон все еще сидел задумавшись и не заметил довольно отчаянного скрежета на Кройдоне. Радуясь этому, видя, что ход машины увеличился, Герда переключила на третью скорость. Движение машины резко замедлилось… Джон словно очнулся.
  — С какой стати ты переключаешь скорость, когда подходишь к спуску?
  Герда стиснула зубы. Осталось уже немного. Нельзя сказать, чтобы она торопилась приехать… Нет, конечно! Пожалуй, она согласна провести еще несколько часов за рулем, даже если Джон потеряет терпение и выйдет из себя…
  Теперь они проезжали Шавл-Даун. Пламенеющий осенний лес подступал к дороге с обеих сторон.
  — Как чудесно вырваться из Лондона! — воскликнул Джон. — Подумай только, Герда, мы торчим в темной гостиной за чашкой чаю… иногда при электрическом свете!
  Немного темноватая гостиная на Харли-стрит возникла перед глазами Герды подобно восхитительному миражу. О, если бы она могла оказаться там сейчас!
  — Все вокруг просто чудесно! — героически сказала Герда.
  Вниз с крутого холма… Теперь уже не убежишь. Слабая надежда на то, что произойдет что-нибудь, вмешается какая-то сила и спасет ее от кошмарных выходных, не сбылась. Они уже приехали в «Лощину».
  Она немного успокоилась, увидев Генриетту, сидевшую на перилах вместе с Мидж и каким-то худым человеком. Герда испытывала определенное доверие к Генриетте, потому что та всегда приходила на помощь, когда все складывалось уж очень плохо.
  Джон тоже был рад увидеть Генриетту. Это казалось необходимым завершением всей поездки на фоне прекрасной осенней панорамы: спуститься с горы и увидеть ожидавшую его Генриетту. На ней костюм из зеленого твида, который ему нравился. Он считал, что этот костюм идет ей значительно больше лондонских нарядов. На длинных, вытянутых вперед ногах Генриетты были хорошо начищенные, удобные для ходьбы туфли.
  Они обменялись быстрой улыбкой. Короткое признание того, что рады видеть друг друга. Джону не хотелось говорить с Генриеттой сейчас, ему достаточно было радостного сознания, что она здесь. Без нее отдых был бы пустым и скучным.
  — Как я рада видеть вас, Герда! И вас, Джон. Прошло столько времени!
  Люси явно хотела показать, что именно Герда была желанной гостьей, которую ждали с нетерпением, а Джон лишь дополнение. Уловка леди Энкейтлл явно не имела успеха, и Герда сразу почувствовала себя скованно и неловко.
  — Вы знакомы с Эдвардом? — спросила Люси. — Эдвард Энкейтлл.
  — Нет, не думаю!
  Джон слегка поклонился. Полуденное солнце осветило золото его волос и синеву глаз. Так мог выглядеть викинг-завоеватель, только что сошедший на берег. Голос, теплый и звучный, завораживал. Привлекательность облика этого человека сразу захватила всех присутствующих.
  Яркая индивидуальность и теплота Джона нисколько не повредили Люси. Наоборот, они лишь подчеркнули ее неуловимое своеобразие. Женщина-эльф1073. А Эдвард рядом с Джоном сразу как-то потускнел и ссутулился.
  Генриетта сразу предложила Герде пройти на огород.
  — Люси, конечно, захочет показать свой рокарий1074 и осенние цветы, — сказала она, проходя вперед, — но мне огород всегда казался лучше и спокойнее. Можно посидеть на тепличных рамах, если холодно, зайти в теплицу. Иногда попадается даже что-нибудь съедобное.
  Они действительно нашли несколько запоздалых стручков зеленого гороха. Генриетта ела их сырыми. Герде они не очень нравились, но она рада была уйти от Люси Энкейтлл, которая вызывала в ней еще большую тревогу, чем обычно.
  Сейчас Герда говорила свободно, почти оживленно. Все, что спрашивала Генриетта, было понятно, и Герда легко находила ответ. Через десять минут она почувствовала себя значительно лучше и подумала, что, может быть, все будет не так уж страшно.
  — Зина начала посещать уроки танцев, — рассказывала Герда, — ей только что пошили новое платье.
  Герда подробно и долго описывала фасон. А еще ей удалось найти новый магазин, где продаются заготовки из кожи. Генриетта спросила, трудно ли самой сделать себе сумку. Герда должна научить ее.
  «В сущности, сделать Герду счастливой очень легко, — подумала Генриетта. — Она вся совершенно преображается! Нужно только, чтобы ей разрешили свернуться клубочком и сладко мурлыкать!»
  Довольные, они болтали, сидя на углу тепличной рамы для огурцов, лучи заходящего солнца создавали полную иллюзию солнечного дня.
  Затем наступила пауза, и оживление исчезло с лица Герды. Плечи поникли — олицетворение страдания. Она вздрогнула, услышав голос Генриетты:
  — Зачем вы приехали, когда все здесь вам так ненавистно?
  — О нет! Что вы! Почему вы так думаете?.. — быстро заговорила Герда. — Так чудесно уехать из Лондона, а леди Энкейтлл так добра, — добавила она, немного помолчав.
  — Люси? Она совсем не добрая.
  Герда казалась слегка шокированной.
  — О, леди Энкейтлл действительно добра. Она всегда очень добра ко мне.
  — У Люси прекрасные манеры, и она может быть любезной, но она довольно жестока. Я думаю, потому, что она так не похожа на других. Она не знает, что думают и чувствуют обыкновенные люди. А вы, Герда, вы ненавидите эти визиты! Вы знаете, что я говорю правду. Зачем приезжать, если вам не хочется?
  — Видите ли, Джону нравится…
  — О, Джону нравится! Почему вы тогда не отпустите его одного?
  — Он так не захочет. Он не может радоваться всему этому без меня. Джон так добр. Он считает, что мне очень полезно выезжать за город.
  — За городом, конечно, хорошо, — продолжала Генриетта, — но зачем тащить вас к Энкейтллам?
  — Я… мне не хотелось бы, чтобы вы считали меня неблагодарной!
  — Дорогая Герда! Ну с какой стати вы должны любить нас?! Я всегда считала Энкейтллов отвратительным семейством. Мы все любим собираться и говорить на необычном собственном языке. Я не удивлюсь, если кому-нибудь со стороны хочется порой просто убить нас! Я думаю, пора пить чай, — добавила она, помолчав. — Давайте вернемся.
  Генриетта наблюдала за лицом Герды, когда та, поднявшись, направилась к дому. «Интересно, — думала Генриетта, помимо воли привычно наблюдая происходящее как бы со стороны. — Интересно увидеть, как на самом деле выглядели христианские мученицы, перед тем как шагнуть на арену…1075»
  Выходя из огорода, обнесенного стеной, они услышали выстрелы, и Генриетта сказала:
  — Похоже на то, что истребление Энкейтллов уже началось!
  Оказалось, сэр Генри и Эдвард, беседуя об огнестрельном оружии, начали иллюстрировать дискуссию стрельбой из револьверов. Огнестрельное оружие — хобби сэра Генри, и у него собралась неплохая коллекция. Он принес несколько револьверов и мишени, и они с Эдвардом стали соревноваться в стрельбе.
  — Хелло, Генриетта! Хочешь попробовать, сможешь ли ты убить грабителя?
  Генриетта взяла револьвер.
  — Правильно… Так! Теперь целься!
  Бах!
  — Промазала! — сказал сэр Генри. — Теперь вы, Герда!
  — О, я думаю, что я…
  — Смелей, миссис Кристоу! Это очень просто!
  Зажмурив глаза и вздрогнув, Герда выстрелила. Пуля пролетела еще дальше от мишени, чем у Генриетты.
  — О-о, я тоже хочу! — сказала, подходя, Мидж. — Это труднее, чем кажется, — заметила она после нескольких выстрелов. — Но забавно!
  Из дома вышла Люси. За ней следовал высокий, мрачного вида молодой человек с сильно выдающимся кадыком на худой шее.
  — Это Дэвид! — сказала леди Энкейтлл.
  Затем, взяв револьвер у Мидж, перезарядила его и, пока муж здоровался с Дэвидом, не говоря ни слова, всадила три пули близко от центра мишени.
  — Отлично, Люси! — воскликнула Мидж. — Я не знала, что стрельба из револьвера входит в число твоих талантов!
  — Люси всегда убивает своего противника, — серьезно заметил сэр Генри.
  Помолчав, он задумчиво сказал:
  — Однажды это оказалось очень кстати. Помнишь, дорогая, тех головорезов, которые напали на нас на азиатском берегу Босфора1076? Двое навалились на меня, и мы катались по земле. Они хотели меня задушить.
  — А что сделала Люси?
  — Она дважды выстрелила в эту свалку. Я даже не знал, что у нее был пистолет. Одному прострелила ногу, другому плечо. Я был на волосок от гибели. Понять не могу, как она не попала в меня?!
  Леди Энкейтлл мило улыбнулась мужу.
  — Думаю, иногда приходится рисковать, дорогой, — сказала она мягко. — В таких случаях нужно действовать быстро, не раздумывая.
  — Отличная мысль, дорогая! — воскликнул сэр Генри. — Хотя меня слегка огорчил тот факт, что риску подвергался я сам!
  Глава 8
  После чая Джон пригласил Генриетту погулять, а леди Энкейтлл заявила, что обязательно должна показать Герде свой рокарий, хотя, конечно, сезон не очень подходящий.
  «Прогулка с Джоном, — думала Генриетта, — совсем не похожа на прогулку с Эдвардом. С Эдвардом можно потихонечку брести. Он не любит себя утомлять». А за Джоном она поспевала с трудом. Когда они добрались до Шавл-Дауна, Генриетта взмолилась, задыхаясь:
  — Джон, ведь это не марафон1077!
  — Я тебя совсем загонял! — Он замедлил шаг и улыбнулся.
  — Да нет, я… просто зачем это нужно? Мы ведь не поезд догоняем. Откуда такая неистовая энергия? Ты что, пытаешься убежать от самого себя?
  Джон резко остановился.
  — Почему ты так говоришь?
  — Я не имела в виду ничего определенного. — Генриетта с удивлением смотрела на него.
  Джон снова двинулся вперед, но шел теперь медленнее.
  — По правде говоря, — сказал он, — я устал… очень устал…
  Генриетта уловила в его голосе нотку апатии.
  — Как мамаша Крэбтри? Ей лучше?
  — Рано еще говорить об этом. Надеюсь, мне удалось найти то, что нужно. Если я прав, — он снова ускорил шаг, — многие наши методы придется пересмотреть. Надо будет заново изучить всю проблему гормонной секреции в целом.
  — Ты хочешь сказать, что будет найдено средство от болезни Риджуэя? И от нее перестанут умирать?
  — Между прочим, и это…
  «Какие странные люди эти врачи, — подумала Генриетта. — Между прочим!»
  — С научной точки зрения это открывает широкие возможности. — Джон глубоко вздохнул. — А все-таки как хорошо оказаться здесь, глотнуть свежего воздуха… Увидеть тебя! — Он улыбнулся внезапной, мимолетной улыбкой. — И для Герды это полезно.
  — Уж конечно, Герда в восторге от «Лощины»!
  — Разумеется! Между прочим, я встречался раньше с Эдвардом?
  — Ты встречался с ним дважды, — сухо сказала Генриетта.
  — Не помню. Он из каких-то неопределенных, незаметных людей.
  — Эдвард очень милый. Мне он всегда нравился.
  — Ну стоит ли терять время на Эдварда! Такие люди — не в счет!
  — Иногда, Джон, мне просто страшно за тебя! — тихо сказала Генриетта.
  — Страшно? — удивленно посмотрел на нее Джон. — Почему?
  — Ты ничего не видишь вокруг… Ты просто слепой!
  — Слепой?!
  — Ты не видишь, не знаешь, что чувствуют люди…
  — Ну я бы этого не сказал!
  — Ты видишь только то, на что смотришь. Ты… как луч маяка! Мощный луч, направленный на то, что тебя интересует, а все остальное — сплошная темнота.
  — Генриетта, милая, о чем ты?
  — Это опасно, Джон! Ты полагаешь, что все тебя любят, все доброжелательны. Например, Люси.
  — Разве Люси мне не симпатизирует? — спросил он удивленно. — Мне она всегда нравилась!
  — И поэтому ты решил, что она отвечает тем же? А я совсем в этом не уверена. И Герда, и Эдвард… Или Мидж и Генри… Откуда ты знаешь, что они о тебе думают?
  — А Генриетта? Ты знаешь, что она чувствует? — Он на минуту взял ее за руку. — По крайней мере, в тебе я уверен!
  Она быстро отдернула руку.
  — Ты ни в ком не можешь быть уверен, Джон! Ни в ком!
  Лицо Джона помрачнело.
  — Нет, я с этим не согласен! Я уверен в тебе и в себе. По крайней мере…
  Тень пробежала по его лицу.
  — Джон, что случилось?
  — Знаешь, на чем я поймал себя сегодня? Я заметил, что все время повторяю нечто невероятно странное: «Я хочу домой!» Я повторял эту фразу, не имея ни малейшего понятия, что она значит!
  — Очевидно, ты имел в виду что-то определенное, — медленно произнесла Генриетта.
  — Ничего! — резко сказал Джон. — Абсолютно ничего!
  Вечером за обедом Генриетту усадили рядом с Дэвидом, и тонкие брови Люси просигналили ей команду, нет, не команду, Люси никогда не командовала, а просьбу…
  Сэр Генри старался занять Герду и явно преуспел в этом. Джон с интересом и видимым удовольствием следил за стремительными, оригинальными поворотами мысли Люси, легко перескакивающей с предмета на предмет. Мидж вела сухую, какую-то неестественную беседу с Эдвардом, более рассеянным, чем обычно.
  Дэвид сердито смотрел на всех и крошил хлеб нервными пальцами. Он ехал в «Лощину» с большим нежеланием. До сих пор ему не приходилось встречаться ни с сэром Генри, ни с леди Энкейтлл, и, относясь отрицательно ко всей Британской империи вообще, он был готов так же критично отнестись к своим родственникам. Эдварда он знал раньше и презирал как дилетанта. Остальных гостей он тоже оценивал критически. Родственники, по его мнению, вообще довольно несносны, кроме того, от него, очевидно, ожидают какого-то общения, разговоров — одним словом, того, что он терпеть не может.
  Мидж и Генриетту он сразу же зачислил в разряд пустышек и невежд. Этот доктор Кристоу — один из типичных шарлатанов с Харли-стрит. Изысканные манеры, успех в обществе… А жена его вообще не в счет.
  Дэвид нервно дернул шеей, поправляя воротничок сорочки, и подумал: как было бы хорошо, если б все эти люди знали, что он о них думает! В самом деле, все они довольно ничтожны! Повторив это заключение три раза в уме, он почувствовал себя значительно лучше. Он все еще продолжал злиться, но уже мог оставить в покое хлеб.
  Генриетта, чутко уловившая сигнал бровей Люси, испытывала, однако, определенные трудности. Разговор никак не завязывался. Отрывистые ответы Дэвида были до крайности пренебрежительны. В конце концов она решила прибегнуть к испытанному средству, которое всегда применяла в общении с молчаливыми людьми. Зная, что Дэвид обладает определенными познаниями в области музыки, Генриетта умышленно сморозила какую-то глупость по поводу одного современного композитора. К ее удовольствию, уловка имела успех. Дэвид, нахохлившийся, неловко привалившийся к спинке стула, вдруг весь подобрался, перестал мямлить, заговорил четко и ясно.
  — Ваши слова, — громко произнес он, устремив холодный взгляд на Генриетту, — свидетельствуют о том, что вы ровным счетом ничего в этом не смыслите.
  Он до конца обеда поучал ее очень уверенным и язвительным тоном, а Генриетта скромно молчала, изображая из себя робкую ученицу.
  Люси Энкейтлл послала благодарный взгляд на другой конец стола, а Мидж про себя усмехнулась.
  — Какая ты умница, дорогая, — прошептала леди Энкейтлл, взяв Генриетту под руку, когда они после обеда перешли в гостиную. — Как все-таки ужасно! Чем меньше у людей мыслей в голове, тем лучше они знают, куда девать свои руки! Как ты думаешь, что предложить — бридж, или румми, или что-нибудь страшно простенькое, вроде энимал грэб1078?
  — По-моему, Дэвид сочтет себя оскорбленным, если предложить грэб.
  — Пожалуй, ты права. В таком случае — бридж. Я убеждена, что он считает бридж пустым занятием, и в таком случае его презрение к нам будет оправдано.
  Было расставлено два стола. Генриетта играла с Гердой против Джона и Эдварда. Идея распределения игроков принадлежала не Генриетте. Она только хотела отделить Герду от Люси, а если возможно, то и от Джона… Но Джон был настойчив, а Эдвард опередил Мидж.
  «Обстановка, — думала Генриетта, — не очень спокойная». Но она никак не могла понять причину напряженности. Как бы то ни было, она решила, что Герда должна выиграть, может, хотя бы это внесет разрядку в напряженную атмосферу гостиной.
  Герда, в общем, не так уж плохо играла в бридж. Когда рядом не было Джона, она была рядовым средним игроком, но игроком нервным, который не в состоянии правильно оценить ни свои карты, ни ситуацию. Джон был хорошим игроком, хотя слегка самоуверенным. Эдвард играл в бридж отлично.
  К концу вечера за столиком Генриетты играли все тот же роббер1079. Странная напряженность этого вечера витала над карточным столиком, и не замечал этого только один игрок. Для Герды это была просто игра, от которой она получала редкостное удовольствие. Ею овладело приятное возбуждение. Трудные решения неожиданно облегчались тем, что Генриетта ей подыгрывала, наперед подсказывая свой ход.
  Случалось, Джон, не ведавший, до какой степени она боится его замечаний, восклицал: «Ну с какой стати ты ходишь с трефовой масти?», но Генриетта тут же парировала: «Глупости, Джон, конечно же, только с трефовой! Это единственно возможный вариант».
  Наконец, облегченно вздохнув, Генриетта придвинула к себе записи и сказала:
  — Партия и роббер! Но я не думаю, Герда, что мы много выиграли.
  — Удачная проделка! — бодро отозвался Джон.
  Генриетта быстро взглянула на него. Она хорошо знала Джона и, встретившись с ним взглядом, опустила глаза. Поднявшись, она подошла к камину. Джон последовал за ней.
  — Ты ведь не всегда заглядываешь в чужие карты, не правда ли? — спросил он насмешливо.
  — Пожалуй, мои действия были слишком очевидны, — спокойно ответила Генриетта. — Но неужели так постыдно хотеть выиграть?
  — Ты хотела, чтобы выиграла Герда. Так? Желая доставить людям удовольствие, ты готова даже жульничать!
  — Как ужасно ты это сказал! Но ты, разумеется, как всегда, прав.
  — Судя по всему, твое желание выиграть разделял и мой партнер.
  «Значит, Джон тоже заметил», — подумала Генриетта. Она сама не была уверена в своих подозрениях. Эдвард играет так мастерски… не к чему придраться! Случайный просчет — чего в игре не бывает! Или в другом случае — совершенно правильный и очевидный ход, который не привел к успеху только потому, что был слишком очевидным… Генриетта сразу же отметила эти нарочитые мелочи в игре Эдварда, и они обеспокоили ее. Она знала, что Эдвард никогда не станет подыгрывать, чтобы она, Генриетта, выиграла. Он был слишком верен английским представлениям о чести и порядочности. «Нет, — подумала она, — просто Эдвард не мог перенести еще одного успеха Джона Кристоу!»
  Внезапно она почувствовала себя крайне взвинченной, настороженной. Эта вечеринка вдруг стала ей совсем не по душе…
  И тут совершенно неожиданно, совсем как в театральном спектакле, стеклянная дверь широко распахнулась, и на пороге комнаты появилась Вероника Крэй!
  Вечер был теплый, и двери в сад были чуть приоткрыты. Вероника вошла и остановилась. Ее фигура четко вырисовывалась на фоне ночи. Вероника улыбалась слегка грустной, но очаровательной улыбкой, выдерживая маленькую паузу, словно для того, чтобы ознакомиться со своей аудиторией, прежде чем заговорить.
  — Простите за неожиданное вторжение. Я ваша соседка, леди Энкейтлл… Из этого нелепого коттеджа «Голубятня». Со мной произошла ужасная катастрофа. — Улыбка Вероники стала еще шире, еще простодушнее. — Ни одной спички! Ни единой во всем доме! И это в субботу вечером! Ужасно глупо, но что мне было делать? Я пришла за помощью к моим единственным ближайшим соседям…
  Какое-то мгновение все молчали — обычная реакция на ее появление. Вероника была очень красива… Вернее, даже ослепительно красива — просто дух захватывало! Волны светлых, мерцающих волос, дивный изгиб рта… Серебристый лисий мех на плечах, длинные, ниспадающие складки белого бархата… Она переводила взгляд, шутливый, прелестный, с одного из присутствующих на другого.
  — А я курю, — продолжала она, — дымлю, как печная труба! Моя зажигалка не работает! К тому же завтрак… у меня газовая плита. — Она беспомощно развела руки. — Я, право же, чувствую себя так глупо.
  Люси, слегка забавляясь этой сценой, чуть наклонила голову.
  — Разумеется… — любезно начала она.
  Но Вероника Крэй перебила ее. Она смотрела на Джона Кристоу. Выражение крайнего удивления и восторга разлилось по ее лицу. Протянув руки, она шагнула к нему.
  — Да ведь это… ну конечно!.. Джон! Джон Кристоу! Невероятно! Я не видела вас бог знает сколько лет! И вдруг встречаю… здесь!
  Вероника держала его руки в своих, вся — воплощение теплоты и простодушной радости. Слегка повернув голову в сторону Люси, она сказала:
  — Какой замечательный сюрприз! Джон — мой старый друг. Господи, Джон был первый мужчина, которого я любила! Я была без ума от вас, Джон!
  Она говорила с нежной усмешкой, как женщина, растроганная воспоминаниями о первой любви.
  — Я всегда считала Джона необыкновенным!
  Сэр Генри любезно предложил ей что-нибудь выпить.
  — Мидж, дорогая, — сказала леди Энкейтлл, — позвони, пожалуйста, пусть придет Гаджен. Коробок спичек, Гаджен, — обратилась она к дворецкому, когда тот вошел. — Надеюсь, на кухне их достаточно?
  — Сегодня получили дюжину, миледи!
  — В таком случае, Гаджен, принесите полдюжины коробков.
  — О нет, леди Энкейтлл, только один! — смеясь, протестовала Вероника. Держа бокал в руке, она улыбалась всем в гостиной.
  — Вероника, это моя жена! — сказал Джон, представляя ей Герду.
  — О! Как приятно познакомиться! — Вероника сверкнула улыбкой в ответ на полную растерянность Герды.
  Гаджен принес спичечные коробки, аккуратно разложенные на серебряном подносе. Леди Энкейтлл жестом указала на Веронику, и дворецкий подошел к ней.
  — О, дорогая леди Энкейтлл, мне не нужно так много!
  С истинно королевской небрежностью Люси сказала:
  — Мы с удовольствием поделимся с вами.
  — Как там у вас в «Голубятне»? — любезно осведомился сэр Генри.
  — Обожаю «Голубятню»! Просто чудесно — недалеко от Лондона и в то же время чувствуешь себя уединенно.
  Вероника поставила бокал. Она чуть плотнее закуталась в лисий мех и снова озарила всех улыбкой.
  — Я вам так благодарна! Вы так добры! — Слова проплыли в воздухе где-то между сэром Генри, леди Энкейтлл и почему-то Эдвардом. — Понесу добычу домой! Джон! — Она улыбнулась ему безыскусно и дружески. — Вы должны проводить меня. Я ужасно хочу услышать обо всем, что вы делали эти долгие-долгие годы. Хотя, конечно, экскурс в прошлое заставляет чувствовать себя ужасно старой!..
  Она направилась к двери, и Джон последовал за ней. И еще одна блистательная улыбка Вероники снова озарила гостиную.
  — Ужасно сожалею, что вторглась к вам из-за такого пустяка. Огромное спасибо, леди Энкейтлл!
  Она ушла вместе с Джоном. Сэр Генри смотрел им вслед, стоя у окна.
  — Ночь довольно теплая, — сказал он.
  Леди Энкейтлл зевнула.
  — О господи, — проговорила она, — пора спать! Генри, мы должны посмотреть какой-нибудь кинофильм с ее участием. После сегодняшнего вечера я убеждена, что она прекрасная актриса!
  Люси поднялась по лестнице. Мидж, пожелав ей спокойной ночи, спросила:
  — Прекрасная актриса?
  — Ты не согласна, дорогая?
  — Признайся, Люси, ты считаешь, что на самом деле у нее были спички!
  — Полагаю, не менее дюжины коробков, дорогая! Но мы должны быть щедрыми… К тому же это было действительно великолепное представление!
  Пожелав друг другу спокойной ночи, все расходились по своим комнатам, двери вдоль коридора закрывались одна за другой.
  — Я оставил дверь в сад открытой. Для Кристоу, — сказал сэр Генри.
  — Как забавны эти актрисы! — Генриетта улыбнулась Герде. — Их появление и уход так восхитительно театральны! — Она зевнула. — Ужасно хочу спать!
  Вероника Крэй быстро шла по узкой дорожке через каштановую рощу. Она вышла на открытое место у плавательного бассейна. Рядом был небольшой павильон, где Энкейтллы обычно располагались в солнечные, но ветреные дни.
  Вероника остановилась. Она повернулась к Джону и, засмеявшись, показала на бассейн, покрытый опавшими листьями.
  — Не очень-то похоже на Средиземное море? Верно, Джон?
  Теперь он понял, чего постоянно ждал все это время… Понял, что все пятнадцать лет разлуки с Вероникой она все-таки была с ним. Синева моря, запах мимозы, жаркий песок… Все это было загнано внутрь, подальше от взглядов, но не забыто. И значило только одно — Вероника! Он снова был двадцатичетырехлетним юношей, страстно и мучительно влюбленным, и на этот раз не собирался бежать.
  Глава 9
  Джон Кристоу вышел из каштановой рощи к зеленому склону около дома. Светила луна, и дом нежился в лунном свете, так невинно сияя своими завешенными окнами.
  Джон взглянул на часы. Было три часа утра. Он глубоко вздохнул, лицо его стало озабоченным. Теперь он даже отдаленно не напоминал влюбленного двадцатичетырехлетнего юношу. Это снова был трезвый, практичный человек примерно сорока лет.
  Он, конечно, вел себя как дурак, как последний дурак, черт побери, но не жалел об этом! Потому что знал — теперь он свободен! Все эти годы он тащил на себе груз, а сейчас он его сбросил. Свобода! Он стал самим собой, и теперь для него, Джона Кристоу, преуспевающего специалиста с Харли-стрит, Вероника Крэй ничего, ровным счетом ничего не значит! Все это в прошлом… Но все эти годы он презирал себя за то, что тогда попросту сбежал, вот почему образ Вероники никогда не оставлял его.
  Сегодня она явилась из юношеской мечты, сновидения… и он принял это как сон, но теперь, слава богу, навсегда освободился от наваждения. Он вернулся в настоящее… однако было три часа утра, и он порядком нагородил глупостей…
  С Вероникой он пробыл часа три. Она появилась, как пиратский фрегат, захватила его в плен и унесла, словно трофей. Господи, что все они подумали о нем?!
  Что, к примеру, подумала Герда?
  Или Генриетта? Впрочем, Генриетта не так его беспокоила. Он чувствовал, что, если понадобится, он сможет ей все объяснить. Но что он скажет Герде!
  Он не хотел, не хотел ничего терять! Всю жизнь он прибегал только к оправданному риску: в лечении больных, вложении капитала… Никакого безрассудства, лишь трезвый расчет на грани безопасности.
  Если Герда догадалась… если у нее есть хоть малейшее подозрение…
  Полно, какие подозрения? А в сущности, что он знает о Герде? Вообще-то Герда поверит, что белое — это черное, если он ей так скажет, но в таком вопросе, как этот…
  Интересно, как он выглядел, следуя за высокой, торжествующей Вероникой? Что выражало его лицо? Было это лицо мальчишки, ослепленного, измученного любовью, или мужчины, выполняющего долг вежливости? Этого он не знал… Не имел ни малейшего представления!
  Джон испугался… испугался за привычную легкость своего упорядоченного и безопасного существования. «Я просто сошел с ума, совершенно обезумел!» — с отчаянием подумал Джон и находил утешение именно в этой мысли: никто, конечно, не поверит, что он мог до такой степени потерять голову!
  Наверное, все давно в постели и спят. Стеклянная дверь в малой гостиной наполовину открыта, очевидно, оставлена до его возвращения. Джон снова посмотрел на безмятежно спящий дом. Какой-то уж слишком безмятежный и невинный.
  Внезапно он вздрогнул. Он услышал, или ему показалось, что услышал, слабый звук закрываемой двери. Он резко повернул голову. Если кто-то шел за ним до бассейна… ждал его возвращения, а потом, когда он вернулся, пошел за ним следом, то этот кто-то мог войти в дом через боковую дверь. Похоже, именно ее сейчас закрыли.
  Джон пристально вглядывался в окна. Ему показалось или действительно дрогнула занавеска, которую отодвинули и сразу опустили?.. Комната Генриетты…
  «Генриетта! Нет, только не Генриетта! — застучало в панике сердце. — Я не могу потерять Генриетту».
  Ему вдруг захотелось бросить горсть гравия в окно и позвать ее:
  «Выйди, любовь моя! Выйди ко мне. Мы пройдем через лес до вершины холма, и там я расскажу… расскажу обо всем, что знаю теперь о себе самом и что должна знать и ты, если еще не догадалась обо всем сама.
  Я все начинаю сначала, — хотелось ему сказать Генриетте. — Сегодня я начинаю новую жизнь. Все, что уродовало меня и мешало мне жить, ушло. Ты права была сегодня, когда спросила, не пытаюсь ли я убежать сам от себя. Именно это я и делал все последние годы, потому что не знал, сила моя или слабость оторвала меня от Вероники. Я боялся себя, боялся жизни, боялся тебя…»
  Если бы он мог разбудить Генриетту, заставить ее пойти с ним через лес туда, где они вдвоем могли бы смотреть, как солнце поднимается из-за края земли!
  «Ты с ума сошел, — сказал себе Джон. Он весь дрожал. Было холодно, стояли поздние дни сентября. — Какого черта? Что с тобой творится? Ты и так достаточно накуролесил для одного дня! Если все обойдется, можешь считать, что тебе повезло!» Господи, что подумает Герда, если он явится только утром вместе с разносчиком молока?
  А что подумают Энкейтллы? Впрочем, это его не волновало. Энкейтллы сверяли время не по Гринвичу1080, а по леди Энкейтлл, а для Люси все необычное представлялось вполне разумным.
  Но Герда, к сожалению, не была Энкейтлл. Гердой придется заняться, и чем скорее он это сделает, тем лучше.
  Допустим, Герда следила за ним ночью…
  Не стоит уверять себя в том, что люди не поступают подобным образом. Он ведь врач и слишком хорошо знает, как иногда ведут себя возвышенные, утонченные, уважаемые люди… Как они подслушивают под дверью, вскрывают чужие письма, подсматривают, и не потому, что могут найти этому хоть какое-то оправдание… Просто сила страсти доводит их до отчаянных поступков.
  «Бедняги, — думал Джон. — Несчастные страдальцы…» Джон Кристоу знал немало о человеческих страданиях. В нем не было особой жалости к слабым, но он жалел страждущих, потому что знал: страдают сильные.
  Если Герда знает…
  «Глупости, — говорил он сам себе, — как она может знать? Она сразу ушла к себе и сейчас крепко спит. У нее никогда не было воображения».
  Джон вошел в дом, включил лампу и закрыл стеклянную дверь в сад. Затем, выключив свет, вышел из гостиной, зажег свет в холле, быстро и легко поднялся по лестнице и выключил свет поворотом выключателя наверху. Постояв минуту перед дверью в спальню, он нерешительно взялся за ручку и наконец вошел.
  В комнате было темно, и слышалось ровное дыхание Герды. Когда он закрыл за собой дверь, Герда пошевелилась.
  — Это ты, Джон? — послышался ее голос, со сна невнятный и неразборчивый.
  — Да.
  — Ты что-то очень поздно! Который час?
  — Понятия не имею! — ответил он легко. — Извини, что разбудил. Я вынужден был зайти к этой женщине и выпить. — Джон старался, чтобы голос звучал как у человека скучающего и сонного.
  — О! Спокойной ночи, Джон! — пробормотала Герда.
  Все было в порядке! Как всегда, ему повезло. Как всегда… Мысль о том, как часто ему везло, на минуту отрезвила его. Много раз наступал момент, когда он затаив дыхание говорил себе: «Если это не удастся…» Однако все удавалось! Но, конечно, настанет день, когда удача изменит ему…
  Джон быстро разделся и лег в кровать. Ему вспомнилось забавное детское гадание: «А эта карта, которая над твоей головой, папа, она имеет над тобой власть!» Вероника! Она действительно имела над ним власть… «Но впредь, душенька, этого не будет! — подумал он с жестоким удовлетворением. — С этим покончено! Теперь я совершенно свободен!»
  Глава 10
  Когда на следующее утро Джон спустился вниз, было уже десять часов. Завтрак стоял на буфете. Герде подали завтрак в постель, хоть она все время переживала, что «причиняет беспокойство».
  — Глупости, — сказал Джон. — Люди ранга Энкейтллов, которые все еще могут иметь дворецкого и прислугу, должны занять их работой.
  Этим утром Джон был очень добр к Герде. Нервная раздражительность, буквально разъедавшая его последнее время, исчезла.
  Леди Энкейтлл сказала, что сэр Генри и Эдвард отправились пострелять. Сама она была в садовых перчатках и с корзинкой — работала в саду. Джон разговаривал с ней, когда подошел Гаджен — он принес письмо на подносе.
  — Только что принесли, сэр.
  Джон взял письмо, слегка подняв удивленно брови.
  Вероника!
  Он направился в библиотеку, на ходу разрывая конверт.
  «Приходи, пожалуйста, сегодня утром. Я должна тебя видеть.
  Вероника».
  «Высокомерна и властна, как всегда!» — подумал Джон. Ему не хотелось идти, но потом он подумал, что лучше покончить со всем сразу. Он пойдет прямо сейчас.
  Джон пошел по дорожке напротив библиотечного окна, мимо плавательного бассейна, который был как бы центром: от него радиусами отходили по всем направлениям дорожки: одна — вверх, к лесу; другая — к цветочным клумбам за домом; третья — к ферме; четвертая вела к неширокой дороге, по которой он и направился. Коттедж «Голубятня» был чуть выше.
  Вероника ждала его. Она окликнула его из окна претенциозного, с верхним деревянным этажом, дома.
  — Входи, Джон! Утро сегодня холодное.
  В гостиной, обставленной белой мебелью с подушками цвета бледного цикламена1081, горел камин.
  Окинув Веронику оценивающим взглядом, Джон увидел при утреннем свете то, что не в состоянии был заметить прошлой ночью: разницу между сегодняшней Вероникой и девушкой, которую постоянно помнил.
  «По правде говоря, — думал Джон, — сейчас она гораздо красивее, чем была раньше». Теперь она лучше понимала свою красоту, заботилась о своей внешности и умело ее подчеркивала. Волосы, которые были прежде густого золотого цвета, стали серебристо-платиновыми. Новый рисунок бровей придавал большую пикантность. Красота Вероники никогда не была ни глупой, ни пустой. Вероника, насколько он помнил, всегда считалась одной из «интеллектуальных актрис». У нее были университетский диплом и степень, а также собственное мнение о Стриндберге1082 и Шекспире.
  Джона поразило то, о чем он лишь смутно догадывался раньше: перед ним была чудовищно эгоистичная женщина. Она привыкла всегда получать желаемое, и под привлекательной, красивой внешностью Джон чувствовал отталкивающе жесткий характер.
  — Я послала за тобой, — сказала Вероника, протягивая ему коробку сигарет, — потому что нам необходимо поговорить. Мы должны предпринять определенные шаги. Я имею в виду наше будущее.
  Джон взял сигарету, закурил.
  — А у нас есть будущее?
  Вероника пристально посмотрела на него.
  — Что ты имеешь в виду? Конечно, у нас есть будущее. Мы и так потеряли пятнадцать лет.
  Джон сел.
  — Извини, Вероника, но, боюсь, ты не так поняла. Мне… было очень приятно встретиться с тобой, но у тебя своя жизнь, а у меня — своя. Они совершенно разные.
  — Глупости, Джон! Я люблю тебя, и ты любишь меня. Мы всегда любили друг друга. Ты был невероятно упрям, но не стоит теперь говорить об этом. Наши с тобой жизни не будут мешать друг другу. Я не собираюсь возвращаться в Штаты. Когда закончится моя работа в фильме, который сейчас снимается, я буду играть на лондонской сцене. У меня есть чудесная пьеса… Элдертон написал ее специально для меня. Успех будет грандиозный!
  — Не сомневаюсь, — любезно сказал Джон.
  — Ты можешь продолжать свою работу. — В ее голосе была доброта и снисходительность. — Говорят, ты довольно известен.
  — Я женат, дорогая! У меня дети.
  — Я и сама в данный момент замужем. Но это легко уладить. Хороший адвокат обо всем позаботится. — Вероника ослепительно улыбнулась. — Мне всегда хотелось выйти за тебя замуж. Сама не могу объяснить этого желания, но это так!
  — Прости, Вероника, но никакой, даже самый хороший адвокат не понадобится. У нас с тобой нет ничего общего.
  — И после вчерашнего?..
  — Ты не ребенок, Вероника. У тебя было немало мужей и, по-видимому, немало любовников. Что значит прошлая ночь? Ничего, и ты это знаешь.
  — О Джон, дорогой мой! — Она все еще была в хорошем настроении и снисходительна. — Если бы ты видел свое лицо… там, в этой душной гостиной! Можно было подумать, что ты снова очутился в Сан-Мигеле!
  Джон вздохнул.
  — Я был в Сан-Мигеле, — сказал он. — Попытайся понять, Вероника. Ты явилась ко мне из прошлого. Вчера я тоже был весь в прошлом, но сегодня… сегодня все иначе. Я стал на пятнадцать лет старше. Человек, которого ты не знаешь и который, я полагаю, тебе не очень бы понравился, узнай ты его поближе.
  — Ты предпочитаешь мне своих детей и жену?! — Она была искренне удивлена.
  — Как ни странно тебе это покажется — да!
  — Глупости, Джон! Ты меня любишь.
  — Прости, Вероника.
  — Ты не любишь меня? — спросила она недоверчиво.
  — Ты необыкновенно красивая женщина, Вероника, но я не люблю тебя.
  Вероника застыла, словно восковая фигура, и эта неподвижность вызывала тревогу. Когда она заговорила, в ее голосе было столько злобы, что Джон отпрянул.
  — Кто она?
  — Она? Кого ты имеешь в виду?
  — Женщина, которая вчера вечером стояла у камина?
  «Генриетта, — подумал Джон. — Черт побери, как она догадалась?» Вслух он сказал:
  — О ком ты говоришь? Мидж Хардкасл?
  — Мидж? Эта коренастая темноволосая девушка? Нет, я не ее имею в виду и не твою жену. Я говорю об этой дерзкой чертовке, которая стояла, облокотившись о камин. Это из-за нее ты меня отталкиваешь! О, не притворяйся паинькой. У него, видите ли, жена и дети. Это та, другая женщина! — Вероника встала и подошла к нему. — Пойми, Джон, с тех пор как полтора года назад я вернулась в Англию, я думаю только о тебе. Как, по-твоему, почему я приехала в этот дурацкий коттедж? Да я просто-напросто узнала, что ты часто наезжаешь сюда, к Энкейтллам!
  — Значит, все вчерашнее было спланировано заранее?!
  — Ты мой, Джон! И всегда был моим!
  — Я — ничей, Вероника! Разве жизнь до сих пор не научила тебя, что нельзя владеть душой и телом другого человека? Я любил тебя, когда был молод, хотел, чтобы ты разделила мою судьбу. Ты отказалась!
  — Моя жизнь и карьера были намного важнее твоей. Стать врачом — это каждый может!
  Ее заносчивость вывела его из себя.
  — Не думай, что ты так знаменита, как тебе кажется!
  — Ты хочешь сказать, что я не достигла вершины? Я там буду! Буду!
  Джон Кристоу посмотрел на нее с холодным любопытством.
  — Знаешь, я не верю, что ты этого добьешься. У тебя есть одно неприятное качество, Вероника. Тебе бы только все хватать и вырывать… В тебе нет истинного великодушия. Я думаю…
  Вероника поднялась с кресла.
  — Ты отверг меня пятнадцать лет назад, — тихо сказала она. — И отвергаешь снова. Я заставлю тебя пожалеть об этом.
  Джон встал, собираясь уходить.
  — Прости, Вероника, если я тебя обидел. Ты очень красива, дорогая, и я очень любил тебя. Но нельзя ли нам на этом и остановиться?
  — До свиданья, Джон. Нет, на этом мы не остановимся. Скоро ты это поймешь. Мне кажется… я ненавижу тебя, как никого на свете!
  Джон пожал плечами.
  — Прости! И… прощай.
  Джон медленно возвращался через лес; дойдя до плавательного бассейна, сел на скамью. Он не жалел, что так обошелся с Вероникой. «Вероника, — подумал он бесстрастно, — отвратительное создание!» Она всегда была такой, и самое лучшее, что он когда-либо сделал, — это вовремя освободился от нее! Не сделай он этого, один господь бог знает, что бы с ним было.
  Он испытывал необыкновенное чувство, сознавая, что начинает новую жизнь, не запятнанную прошлым. Последний год или два жить с ним, пожалуй, было невероятно трудно… «Бедная Герда, — думал он, — с ее бескорыстием и постоянным желанием угодить!» Впредь он будет добрее.
  Может быть, теперь он перестанет злиться на Генриетту. Вообще-то Генриетта не из тех, кого можно задирать. Бури проносятся над ее головой, словно бы ее не задевая, ее взгляд всегда устремлен на вас откуда-то издалека.
  «Я пойду к Генриетте и скажу ей…» — подумал он.
  Вдруг Джон резко поднял голову, потревоженный каким-то неожиданным звуком. В лесу, чуть повыше, раздавались выстрелы; отовсюду доносились привычные лесные шорохи, печальный, чуть слышный шелест падающих листьев. Но это был другой звук… сухой, отрывистый щелчок.
  Внезапно Джон остро ощутил опасность. Сколько времени он просидел здесь? Полчаса? Час? Кто-то следил за ним. Кто-то… Этот щелчок, конечно, это…
  Джон резко повернулся. Он вообще реагировал на все очень быстро. Но в данном случае недостаточно быстро… Глаза его широко раскрылись от удивления, но он не успел издать ни звука.
  Прогремел выстрел, и Джон упал, растянувшись на краю бассейна. Темное пятно медленно расползлось на левом боку; тоненькая струйка потекла на бетон, а оттуда красные капли стали падать в голубую воду бассейна.
  Глава 11
  Эркюль Пуаро смахнул последнюю пылинку со своих туфель. Он очень тщательно одевался к предстоящему ленчу и остался доволен результатом.
  Хотя он достаточно хорошо знал, какой костюм полагался для воскресного дня в загородном английском поместье, он не пожелал следовать английской традиции. У Эркюля Пуаро были свои собственные представления об элегантности. Он не английский помещик и не станет одеваться, как английский помещик. Он — Эркюль Пуаро!
  Пуаро не нравилось (он признавался себе в этом) жить в сельской местности, проводить выходные в коттедже!.. Но многие из его друзей так носились с этой идеей, что и он наконец купил коттедж «Тихая гавань», хотя единственное, что ему нравилось, — это архитектура дома… Настоящий куб, совсем как коробка! Местные пейзажи хоть и числились красивейшими в Англии, для Пуаро были совершенно безразличны. Все здесь было, по его мнению, слишком асимметрично, чтобы нравиться. Пуаро не любил деревьев из-за их неопрятной привычки сбрасывать листья. Он еще мог терпеть тополь и одобрял араукарию1083, но буйство дубов и буков совсем не производило на него впечатления. Таким пейзажем лучше всего наслаждаться в погожий день из окна автомобиля и, воскликнув «Quel beau paysage!1084», поскорее возвратиться в хороший отель.
  Лучшим местом в «Тихой гавани», по мнению Пуаро, был маленький огород с аккуратно спланированными грядками. Их разбил садовник-бельгиец Виктор, а его жена охотно посвятила себя заботам о желудке хозяина.
  Эркюль Пуаро прошел через калитку, вздохнув, посмотрел еще раз на свои сверкающие черные туфли, поправил гамбургскую шляпу1085 и оглядел дорогу. При виде соседнего коттеджа — «Голубятни» — он даже слегка вздрогнул. Эти два коттеджа — «Тихая гавань» и «Голубятня» — были построены соперничавшими архитекторами, которые приобрели по небольшому участку земли. Дальнейшая их деятельность была ограничена Национальным комитетом по охране природы. Коттеджи представляли разные школы архитектурной мысли. «Тихая гавань» — коробка с крышей, строго современная и несколько скучная; «Голубятня» — смесь разных стилей, затиснутая в минимальное пространство.
  Эркюль Пуаро вел мысленный спор сам с собой, каким путем направиться к «Лощине». Он знал, что немного выше дороги есть небольшая калитка и тропинка. Этот «неофициальный» путь сэкономит добрых полмили. Однако Эркюль Пуаро, приверженец этикета, избрал более длинный путь, чтобы подойти к дому, как полагается, с главного входа.
  Это был его первый визит к сэру и леди Энкейтлл, и он полагал, что не стоит пользоваться кратчайшим путем без специального разрешения, особенно если идешь в гости к людям с видным общественным положением. Пуаро, признаться, был польщен этим приглашением.
  — Je suis un peu snob1086! — пробормотал он.
  У него сохранилось приятное впечатление от встречи с Энкейтллами в Багдаде, особенно от леди Энкейтлл. «Une originale!1087» — подумал он.
  Пуаро рассчитал, сколько потребуется времени, чтобы пройти пешком до «Лощины», и его расчет оказался верным. Без одной минуты час он позвонил в дверь. Пуаро был рад, что наконец добрался; он не любил ходить пешком и слегка устал.
  Дверь открыл великолепный, по мнению Пуаро, дворецкий. Прием, однако, оказался не совсем таким, как он надеялся.
  — Ее сиятельство в павильоне около плавательного бассейна. Не угодно ли вам следовать за мной?
  Пристрастие англичан к приемам на свежем воздухе всегда раздражало Эркюля Пуаро. «В середине лета с такой прихотью еще можно мириться, — думал он, — но в конце сентября!» Дни, правда, стояли теплые, но все же, как и полагается осенью, в воздухе чувствовалась сырость. Насколько приятнее было бы войти в уютную гостиную, где, может быть, даже горит камин… Так нет же! Вместо этого его через застекленную дверь по склону лужайки потащили в сад, мимо рокария и, наконец, через небольшую калитку вывели на узкую тропинку, проложенную среди густо растущих каштанов.
  У Энкейтллов было заведено приглашать гостей к часу дня и в погожие дни пить коктейли и херес в небольшом павильоне около плавательного бассейна. Ленч назначался на час тридцать с тем расчетом, что к этому времени сумеют прибыть даже самые непунктуальные из гостей, и это даст возможность замечательному повару леди Энкейтлл — миссис Медуэй — спокойно приступить к приготовлению суфле и прочих деликатесов, требующих строго определенного срока.
  Подобный распорядок совсем не прельщал Пуаро.
  «Еще немного, и я вернусь туда, откуда сегодня вышел», — думал он, продолжая следовать за высокой фигурой Гаджена и все больше и больше чувствуя, как узки его туфли.
  Вдруг впереди он услышал, как кто-то вскрикнул, и это еще больше усилило его недовольство. Крик был совершенно неуместен в этой обстановке. Пуаро не определил его характер, да и вообще не думал о нем. Позднее, когда он размышлял об этом, то не мог вспомнить, какие чувства передавал этот крик. Испуг? Удивление? Ужас? Одно можно было сказать наверняка: кто-то вскрикнул от неожиданности.
  Выйдя из каштановой рощи, Гаджен почтительно отступил в сторону, чтобы дать Пуаро пройти, и одновременно откашлялся, готовясь произнести: «Мистер Пуаро, миледи» — почтительно приглушенным тоном. И вдруг он застыл неподвижно, громко ловя ртом воздух, что было совсем недостойно образцового дворецкого.
  Эркюль Пуаро вышел на открытое место, окружавшее бассейн, и тоже мгновенно замер.
  Ну это было уж слишком… в самом деле слишком! Такой дешевки он не ожидал. Утомительный путь пешком, разочарование из-за приема на открытом воздухе… и теперь это! Странное чувство юмора у этих англичан!
  Пуаро был раздражен и удручен… Да, крайне удручен! Смерть не может быть забавной. А для него приготовили эту шутку, ибо то, что он видел, являло собой в высшей степени ненатуральную сцену убийства. На краю бассейна лежало тело, артистично расположенное, с откинутой рукой, и даже алая краска, переливаясь через бетонный край бассейна, тихо капала в воду. Это было очень эффектное тело красивого светловолосого мужчины. Над ним, держа револьвер в руке, стояла женщина средних лет, крепкого телосложения, со странным, отсутствующим взглядом.
  Было еще три актера. В дальнем конце бассейна стояла высокая молодая женщина с волосами цвета осенних листьев глубоких коричневых тонов. В руках у нее была корзинка, полная срезанных отцветших георгинов. Несколько поодаль — мужчина, довольно обыкновенный внешне, с ружьем и в охотничьем костюме, а слева от него с корзиной яиц в руке сама хозяйка дома, леди Энкейтлл.
  Пуаро успел заметить, что здесь, у бассейна, сходилось несколько дорожек, значит, все эти люди пришли с разных сторон. Все, казалось, было рассчитано заранее и выглядело крайне неестественно.
  «Enfin!1088» — вздохнул Пуаро. Чего они ждут от него? Чтобы он притворился, что верит в это «убийство»? Выразил растерянность… беспокойство?.. Или ему следует поклониться и поздравить хозяйку: «Ах, как прелестно вы все для меня устроили!..»
  В самом деле, чрезвычайно глупо… и неинтеллигентно. Кажется, королева Виктория1089 говорила: «Нас это не позабавило!» Пуаро испытывал сильное желание повторить то же самое: «Меня, Эркюля Пуаро, это не забавляет!»
  Леди Энкейтлл направилась к тому месту, где лежало тело. Пуаро поспешил за ней, чувствуя тяжелое дыхание Гаджена за своей спиной. «Он явно не был посвящен в розыгрыш», — подумал Пуаро. Те двое с другой стороны бассейна тоже подошли, так что теперь все были довольно близко, и стояли, глядя вниз на эффектно раскинувшуюся фигуру на краю бассейна.
  Внезапно произошло нечто ужасное. Подобно тому как на экране кинематографа расплывчатое пятно изображения, попав в фокус, принимает четкие очертания, так Пуаро неожиданно понял: эта неестественно театральная сцена — реальность. Он смотрел если не на мертвого, то, во всяком случае, на умирающего, а через бетонный край бассейна капала в воду не краска, а кровь… Этот человек был убит… и убит совсем недавно.
  Пуаро быстро взглянул на женщину с револьвером в руке. На лице — никаких чувств, оно казалось бессмысленным и даже тупым.
  «Любопытно, — подумал Пуаро, — она так опустошена, потому что вложила в этот выстрел все душевные силы? И теперь осталась лишь пустая оболочка? Может быть…»
  Он перевел взгляд на тело и невольно вздрогнул: глаза были открыты. Ярко-голубые глаза. И хотя Пуаро не мог объяснить их взгляд, но для себя определил его как предельно напряженный…
  Пуаро вдруг показалось, что во всей этой группе людей по-настоящему живым был только один человек… тот, который находился теперь на грани смерти. Никогда еще Пуаро не встречал настолько ярко выраженной жизненной силы. Все остальные в сравнении с ним были лишь бледными, тенеподобными фигурами, актерами далекой драмы, а он один был — настоящий!
  Губы Джона Кристоу дрогнули.
  — Генриетта!.. — Голос был неожиданно сильный и настойчивый.
  Но веки тотчас закрылись, голова дернулась в сторону.
  Эркюль Пуаро опустился на колени и, удостоверившись, встал, машинально стряхнув пыль с брюк.
  — Да, он мертв…
  И сразу картина дрогнула, рассыпалась, чтобы через миг опять стать четкой. Теперь видна была индивидуальная реакция… мелкие, тривиальные случайности. Пуаро чувствовал, что его слух и зрение необыкновенно обострились, он мысленно регистрировал, да, именно регистрировал, все происходящее.
  Он увидел, как руки леди Энкейтлл, державшие корзину, разжались, и Гаджен, выскочив вперед — «Разрешите мне, миледи…» — быстро взял корзину из ее рук.
  — Спасибо, Гаджен, — механически поблагодарила леди Энкейтлл, а затем нерешительно произнесла: — Герда…
  Женщина с револьвером в руке наконец пошевелилась. Она посмотрела вокруг. Когда она заговорила, в ее голосе звучало полное замешательство.
  — Джон мертв, — сказала она. — Джон мертв…
  Высокая молодая женщина с волосами цвета осенних листьев быстро и решительно подошла к ней.
  — Дайте мне это, Герда! — сказала она и проворно, прежде чем Пуаро успел запротестовать или вмешаться, взяла револьвер из рук Герды.
  Пуаро быстро шагнул вперед:
  — Вы не должны были этого делать, мадемуазель…
  При звуке его голоса молодая женщина нервно вздрогнула, и револьвер с плеском упал в воду.
  — Ох! — воскликнула она с испугом и, повернув голову, виновато посмотрела на Эркюля Пуаро. — Какая я глупая! — произнесла она. — Простите!
  Пуаро ничего не ответил, он пристально смотрел на нее. Чистые карие глаза женщины твердо встретили его взгляд, и Пуаро усомнился в справедливости своего мгновенного подозрения.
  — По возможности, — сказал он тихо, — ничего нельзя трогать до прихода полиции.
  Легкое движение… чуть заметное, всего лишь слабая зыбь тревоги.
  — Разумеется. Я полагаю… Да, конечно, полиция, — с неудовольствием сказала леди Энкейтлл.
  — Боюсь, Люси, это неизбежно, — тихо сказал мужчина в охотничьем костюме. — Полиция! — в негромком голосе слышался легкий оттенок неприязни.
  В установившейся тишине послышались шаги и голоса; уверенные, быстрые шаги и неуместно веселые голоса. По дорожке со стороны дома, разговаривая и смеясь, шли сэр Генри и Мидж. При виде застывшей группы возле бассейна сэр Генри резко остановился.
  — В чем дело? Что случилось? — воскликнул он с удивлением.
  — Герда, — сказала леди Энкейтлл и вдруг остановилась. — Я хочу сказать… Джон…
  — Джон убит… — безжизненным голосом произнесла Герда. — Он мертв.
  Все смущенно отвели от нее взгляд.
  — Моя дорогая, — быстро заговорила леди Энкейтлл, — я думаю, вам лучше всего пойти и… и лечь. Пожалуй, нам всем лучше вернуться в дом. Генри и мосье Пуаро могут остаться здесь и… и ждать полицейских.
  — Думаю, это самое правильное решение, — сказал сэр Генри. Он повернулся к Гаджену: — Вы позвоните в полицию, Гаджен? Сообщите точно, что произошло. Когда явятся полицейские, проводите их прямо сюда.
  — Слушаюсь, сэр Генри! — Гаджен слегка наклонил голову. Он немного побледнел, но оставался все таким же идеальным слугой.
  — Пойдемте, Герда, — сказала высокая молодая женщина и, взяв ее под руку, повела по дорожке к дому.
  Герда шла как во сне. Гаджен отступил немного в сторону, чтобы дать им пройти, а затем последовал за ними с корзинкой яиц в руках.
  Когда они ушли, сэр Генри обернулся к жене:
  — Ну а теперь, Люси, скажи, что все это значит? Что на самом деле произошло?
  Леди Энкейтлл протянула руки в беспомощном, красивом жесте. Эркюль Пуаро оценил его очарование.
  — Я и сама не знаю, дорогой! Я была в курятнике. Услышала выстрел, и так близко, но я не придала этому никакого значения. В конце концов, — она обращалась теперь ко всем, — кто мог подумать! Потом я по дорожке пришла к бассейну… Там лежал Джон, а над ним стояла Герда с револьвером. Генриетта и Эдвард появились почти одновременно… Вон оттуда. — Она кивнула в сторону дальнего конца бассейна, где две тропинки вели в лес.
  Эркюль Пуаро кашлянул.
  — Кто такие Джон и Герда? — спросил он. — Могу ли я узнать? — добавил он извиняющимся тоном.
  — Да, конечно, — повернулась к нему леди Энкейтлл и, в свою очередь, поспешно извинилась: — Простите… но как-то не думаешь о том, что нужно представлять людей друг другу, когда только что произошло убийство. Джон — это Джон Кристоу, доктор Кристоу. Герда Кристоу — его жена.
  — А леди, которая пошла в дом вместе с миссис Кристоу?
  — Моя кузина, Генриетта Сэвернейк.
  Пуаро заметил легкое, едва уловимое движение человека, стоявшего слева от него. «Ему не хотелось бы, чтоб это имя упоминалось, — подумал Пуаро. — Но ведь я все равно узнаю!»
  «Генриетта!» — сказал умирающий, и сказал очень необычно. Это напомнило Пуаро… какой-то инцидент… Какой же? Неважно, он вспомнит потом.
  Между тем леди Энкейтлл продолжала, решив все-таки исполнить свои обязанности хозяйки:
  — А это другой наш кузен, Эдвард Энкейтлл, и мисс Хардкасл.
  Эркюль Пуаро ответил вежливым поклоном. Глядя на это, Мидж вдруг почувствовала, что сейчас истерически рассмеется. Она с трудом сдержалась.
  — А теперь, дорогая, — сказал сэр Генри, — я думаю, как ты и предлагала, вам всем лучше вернуться в дом, а мы с мосье Пуаро немного поговорим.
  Леди Энкейтлл задумчиво смотрела на них.
  — Надеюсь, Герда легла, — наконец сказала она. — Я правильно сделала, что предложила ей лечь? Я просто не знала, что сказать! Такого у нас не случалось. Действительно, что говорят женщине, которая только что убила своего мужа?
  Она посмотрела на всех, словно надеясь получить какой-нибудь ответ, потом пошла по дорожке к дому. Мидж последовала за ней. Эдвард замыкал шествие.
  Пуаро остался с хозяином дома. Сэр Генри кашлянул. Казалось, он не знал, что сказать.
  — Кристоу, — произнес он наконец, — был очень способный человек… очень способный.
  Взгляд Пуаро снова остановился на мертвом теле, распростертом у бассейна. Пуаро все еще не оставляло странное ощущение, что в убитом больше жизненной силы, чем в живых. Странно, почему у него сложилось такое впечатление?
  — Да, вас постигло большое несчастье, — вежливо сказал Пуаро.
  — Подобные происшествия больше по вашей части, — заметил сэр Генри. — Кажется, мне никогда не приходилось так близко сталкиваться с убийством. Надеюсь, я действовал правильно?
  — Да, вполне. Вы известили полицию, и до прихода полицейских ничего не остается… разве что следить, чтобы никто не трогал ни тела, ни улик.
  Говоря это, он смотрел в бассейн, где на бетонном дне лежал револьвер, очертания которого были слегка искажены толщей голубой воды. Об уликах, пожалуй, уже «позаботились», прежде чем он смог этому помешать. Нет, это была случайность.
  — Вы полагаете, мы должны оставаться здесь? — с неудовольствием спросил сэр Генри. — Холодновато. Вы не возражаете, если мы зайдем в павильон?
  Чувствуя сырость сквозь подошву ботинок и дрожь во всем теле, Пуаро с удовольствием согласился. Павильон находился с другой, удаленной от дома стороны бассейна. Оттуда через открытую дверь были видны и бассейн, и тело убитого, и дорожка, ведущая к дому, на которой должны были появиться полицейские.
  Павильон был роскошно обставлен: удобные диваны, на полу — яркие восточные ковры. На крашеном железном столике стоял поднос с бокалами и бутылкой хереса.
  — Я предложил бы вам выпить, — сказал сэр Генри, — но полагаю, лучше ничего не трогать до прихода полиции… Хотя не думаю, что здесь есть что-либо интересное для полицейских, но лучше не рисковать. Гаджен, я вижу, не приносил коктейли. Ждал вашего прихода.
  Они осторожно уселись на плетеные кресла около двери, чтобы видеть дорожку и дом. Оба чувствовали себя скованно. Пустой светский разговор в данной ситуации был как-то неуместен.
  Пуаро обвел глазами павильон, подмечая все, что казалось ему необычным. На спинке стула была небрежно брошена дорогая пелерина из светло-серебристого меха. Кому она могла принадлежать? Ее слишком броское великолепие не соответствовало облику ни одной из увиденных им здесь женщин. Он, например, никак не мог представить себе такую пелерину на плечах леди Энкейтлл.
  Это его насторожило. Вещь свидетельствовала о претенциозности, любви к саморекламе, а этих качеств он не подметил ни в ком в этом доме.
  — Ну, курить, я думаю, мы можем, — сказал сэр Генри, протягивая Пуаро свой портсигар.
  Прежде чем закурить, Пуаро несколько раз глубоко втянул воздух. Французские духи… дорогие французские духи. Правда, в павильоне остался лишь слабый след, но он все же был ощутим, и опять-таки этот запах не ассоциировался ни с кем из обитательниц или гостей «Лощины».
  Наклонившись вперед, чтобы зажечь сигарету от зажигалки сэра Генри, Пуаро увидел небольшую стопку спичечных коробков… шесть штук, сложенных на маленьком столике одного из диванов.
  Эта деталь поразила его своей необычностью.
  Глава 12
  — Половина третьего, — сказала леди Энкейтлл.
  Она сидела в гостиной вместе с Мидж и Эдвардом. Дверь в кабинет сэра Генри была закрыта; оттуда доносились тихие голоса. Кроме сэра Генри, там были Эркюль Пуаро и инспектор Грэйндж.
  Леди Энкейтлл вздохнула.
  — Знаешь, Мидж, я чувствую: что-то надо предпринять с ленчем. Конечно, кажется очень бессердечным сесть за стол, как будто ничего не случилось. Но, в конце концов, мосье Пуаро был приглашен на ленч, и он, наверное, голоден. К тому же он не может быть в такой степени, как мы, огорчен тем, что бедный Джон Кристоу убит. И хотя мне есть не хочется, но Генри и Эдвард, должно быть, невероятно голодны, после того как все утро стреляли в лесу…
  — Дорогая Люси, обо мне не беспокойся, — сказал Эдвард.
  — Ты, Эдвард, всегда очень деликатен! И потом Дэвид… Я заметила, как он много ел вчера за обедом. Должно быть, люди, занятые интеллектуальным трудом, всегда нуждаются в большом количестве пищи. Между прочим, где Дэвид?
  — Он поднялся в свою комнату, когда узнал, что случилось, — ответила Мидж.
  — Ну что ж, довольно тактично с его стороны. Думаю, он почувствовал себя неловко. Конечно, что ни говори, а убийство создает определенные трудности — угнетающе действует на прислугу и нарушает установленный порядок… На ленч сегодня должны быть утки. К счастью, их можно есть и холодными. А как быть с Гердой? Подать что-нибудь ей в комнату? Может, немного крепкого бульона?
  «В самом деле, Люси просто бесчеловечна!» — подумала Мидж. И тут же усомнилась в своей правоте. Может, Люси, наоборот, слишком человечна и потому так шокирует окружающих? Разве не правда, что трагедии сопровождаются заурядными, тривиальными проблемами? Это правда, простая и неприкрашенная! Люси просто высказала то, в чем большинство людей не признаются. На самом деле все помнят о прислуге, беспокоятся об обеде и даже испытывают голод. Мидж и сама в эту минуту чувствовала себя голодной! «Хочется есть, — думала она, — и в то же время тошнит при мысли о еде. Странное сочетание!» Ну и, конечно, все испытывают неловкость, не зная, как теперь относиться к этой тихой, заурядной женщине, которую все еще вчера называли «бедняжкой Гердой» и которая, очевидно, скоро предстанет перед судом по обвинению в убийстве мужа.
  «До сих пор я считала, что такое случается только с другими людьми, — думала Мидж. — Это не может быть с нами! — Через комнату она посмотрела на Эдварда. — Не должно случиться с такими уравновешенными людьми, как Эдвард».
  Глядя на Эдварда, Мидж немного успокоилась: он так рассудителен, добр и сдержан.
  Вошел Гаджен и, конфиденциально склонившись, произнес приглушенным (соответственно обстоятельствам) голосом:
  — Сандвичи и кофе сервированы в столовой, миледи.
  — О, благодарю вас, Гаджен! Гаджен неподражаем! — сказала леди Энкейтлл, как только дворецкий удалился. — Что бы я без него делала! Он всегда знает, как надо поступить! Действительно, большие сытные сандвичи не хуже, чем полноценный ленч… К тому же в них нет ничего бессердечного, вы понимаете, что я имею в виду…
  — О, Люси, не надо!..
  Мидж вдруг почувствовала, как горячие слезы побежали по щекам. Леди Энкейтлл с удивлением прошептала:
  — Бедняжка! Все это слишком потрясло тебя.
  Эдвард подошел к дивану и, усевшись рядом с Мидж, обнял ее за плечи.
  — Успокойтесь, малышка Мидж!
  Уткнувшись ему в плечо, Мидж плакала, испытывая облегчение. Ей почему-то вспомнилось, как добр был к ней Эдвард, когда в Эйнсвике у нее умер кролик.
  — Это шок, — мягко сказал Эдвард. — Люси, можно я налью ей коньяку?
  — На буфете в столовой. Не думаю…
  В комнату вошла Генриетта, и Люси сразу замолкла, Мидж выпрямилась, а Эдвард весь напрягся и сидел неподвижно.
  «Что чувствует сейчас Генриетта?» — думала Мидж. Ей почему-то не хотелось смотреть на кузину… К тому же та держалась странно.
  Генриетта выглядела, пожалуй, воинственно. Она вошла с высоко поднятой головой, на щеках румянец, движения быстрые.
  — О, это ты, Генриетта! — воскликнула леди Энкейтлл. — А я уж думала… Полицейский с Генри и мосье Пуаро. Что ты дала Герде? Коньяк? Или чай и аспирин?
  — Я дала ей немного коньяку… и грелку.
  — Правильно, — одобрила леди Энкейтлл. — Этому учат на занятиях по оказанию первой помощи… Я имею в виду, при шоке — грелка и коньяк. Теперь, правда, против стимуляторов, но, я думаю, это просто мода. В Эйнсвике, когда я была еще ребенком, мы всегда давали коньяк при шоке. Хотя на самом деле, я думаю, у Герды не совсем шоковое состояние. В общем, я не представляю, что чувствуют, убив мужа… Это невозможно себе представить, но все-таки это не шок. Я хочу сказать, в этом случае нет фактора неожиданности.
  Холодный как лед голос Генриетты нарушил мирную атмосферу гостиной:
  — Почему вы все уверены, что Джона убила Герда?
  В наступившей тишине Мидж ощутила перемену в настроении присутствующих… Смущение, натянутость и, наконец, напряженность…
  — Это казалось очевидным, — произнесла через некоторое время леди Энкейтлл. Голос ее был совершенно ровным. — А что ты предполагаешь?
  — Разве не могло быть так, что Герда, придя к бассейну, увидела там Джона… лежащим на земле и только подняла револьвер, как мы все подошли.
  Снова воцарилось молчание. Затем леди Энкейтлл спросила:
  — Это Герда так говорит?
  — Да.
  Ответ Генриетты не был простым подтверждением, в нем чувствовалась сила, и прозвучал он неожиданно, как револьверный выстрел.
  Брови леди Энкейтлл высоко поднялись, затем она сказала с явной непоследовательностью:
  — Сандвичи и кофе сервированы в столовой.
  Она слегка запнулась, когда в гостиную вошла Герда Кристоу.
  — Я… я чувствую, что не могу больше лежать, — быстро, извиняющимся тоном произнесла Герда. — Так… так тревожно!
  — Вы должны сесть! — воскликнула леди Энкейтлл. — Вы должны немедленно сесть!
  Согнав Мидж с дивана, она усадила Герду, подложив ей под спину подушку. «Бедняжка!» Слова и действия леди Энкейтлл выражали заботу и в то же время казались совершенно бессмысленными.
  Эдвард подошел к окну и стал смотреть в сад.
  — Я… я только сейчас начинаю понимать, — сказала Герда, отбросив со лба прядь неопрятных волос. Она говорила нервно и обескураженно. — Понимаете, я не могла поверить… Я все еще не могу поверить, что Джон… мертв! — Она начала дрожать. — Кто мог его убить? Кто же мог… его убить?
  Леди Энкейтлл глубоко вздохнула и вдруг резко повернула голову: дверь из кабинета сэра Генри открылась, и он появился в сопровождении инспектора Грэйнджа, крупного тяжеловесного человека с усами, пессимистически опущенными вниз.
  — Это моя жена… Инспектор Грэйндж.
  Инспектор поклонился.
  — Леди Энкейтлл, — спросил он, — могу я немного поговорить с миссис Кристоу?
  Леди Энкейтлл указала на женщину, сидевшую на диване.
  — Миссис Кристоу?
  — Да, я миссис Кристоу, — поспешно ответила Герда.
  — Мне не хотелось вас беспокоить, миссис Кристоу, но я вынужден задать вам несколько вопросов. Вы, конечно, можете, если хотите, потребовать присутствия вашего поверенного…
  — В некоторых случаях, Герда, это разумнее, — вмешался сэр Генри.
  — Поверенный? — перебила его Герда. — Зачем поверенный? Почему поверенный должен что-то знать о смерти Джона?
  Инспектор кашлянул. Сэр Генри хотел было заговорить, но Генриетта поспешно сказала:
  — Инспектор просто хочет знать, что случилось сегодня утром.
  — Все было похоже на дурной сон… — В голосе Герды звучало удивление. — Я… я не могла даже плакать. Кажется, ничего не чувствовала, совсем ничего.
  — Это шок, миссис Кристоу, — сказал успокаивающе Грэйндж.
  — Да-да… наверное. Видите ли, все случилось так внезапно. Я вышла из дома и пошла по дорожке к бассейну…
  — В котором часу, миссис Кристоу?
  — Около часа… приблизительно без двух минут час. Я знаю, потому что посмотрела на часы. А когда я пришла туда… там лежал Джон… и кровь на бетонной плите бассейна…
  — Вы слышали выстрел, миссис Кристоу?
  — Да… нет… я не знаю. Я знала, что сэр Генри и мистер Энкейтлл стреляли в лесу… Я… я только видела Джона…
  — Да, миссис Кристоу, продолжайте.
  — Джона… и кровь… и револьвер. Я подняла револьвер.
  — Почему?
  — Простите?
  — Почему вы подняли револьвер?
  — Я… я не знаю.
  — Вы не должны были его трогать!
  — Не должна? — Взгляд у Герды был рассеянный, лицо безучастное. — Но я подняла револьвер. Я взяла его в руку…
  Она посмотрела на свои руки, словно видела лежащий в них револьвер, затем круто повернулась к инспектору. Голос у нее стал неожиданно резким, полным душевной муки:
  — Кто мог убить Джона? Никто не мог желать ему смерти! Он… был лучший в мире! Такой добрый, бескорыстный… Он жил для других. Его все любили, инспектор. Он был замечательный доктор! Самый добрый, самый хороший муж. Это, должно быть, несчастный случай… несчастный случай! Спросите кого угодно, — она жестом обвела гостиную, — никто не мог хотеть смерти Джона! Правда?
  Она обращалась ко всем, кто находился в комнате. Инспектор Грэйндж закрыл свой блокнот.
  — Благодарю вас, миссис Кристоу, — сказал он ровным, бесстрастным тоном. — Пока это все!
  Эркюль Пуаро и инспектор Грэйндж через каштановую рощу подошли к бассейну. То, что недавно было Джоном Кристоу, а теперь стало просто «телом», сфотографированное, промеренное, описанное и обследованное полицейским врачом, было уже убрано и отправлено в морг. Плавательный бассейн показался Пуаро странно безмятежным. Все, касающееся этого дня, было странно расплывчатым. Только не Джон Кристоу! Даже умирая… он сохранил целеустремленность и чувство реальности. Теперь плавательный бассейн был не просто бассейном, а местом, где обнаружили тело Джона Кристоу и где его кровь стекала по бетонному краю в неестественно голубую воду.
  Неестественно… Пуаро ухватился за это слово. Да, во всем происшедшем было что-то неестественное. Словно…
  К инспектору подошел человек в купальном костюме.
  — Вот револьвер, сэр, — сказал он.
  Грэйндж осторожно взял револьвер, с которого капала вода.
  — Конечно, никакой надежды на отпечатки пальцев, — заметил он, — но, к счастью, в данном случае это не имеет значения. Миссис Кристоу держала револьвер в руках, когда вы пришли. Верно, мосье Пуаро?
  — Да.
  — Следующий этап — опознание оружия, — продолжал Грэйндж. — Я думаю, это сделает сэр Генри. Полагаю, она взяла револьвер из его кабинета.
  Он окинул взглядом бассейн.
  — Итак, давайте еще раз проверим. Дорожка ниже бассейна ведет к ферме, как раз по ней пришла леди Энкейтлл. Двое других — мистер Эдвард Энкейтлл и мисс Сэвернейк — появились из леса, но не вместе, он пришел по левой тропинке, а она по правой, ведущей к длинной цветочной куртине1090 выше дома. Но когда вы пришли, они оба стояли в дальнем конце бассейна. Так?
  — Да.
  — А эта дорожка от павильона ведет к проселочной дороге. Верно? Вот по ней мы и пойдем.
  По пути Грэйндж продолжал говорить спокойно, со знанием дела и с известной долей пессимизма.
  — Мне никогда не нравились подобные случаи в судебной практике. В прошлом году, например… около Эшриджа. Он был военный в отставке… отличная карьера. Его жена — приятная тихая женщина шестидесяти пяти лет, старомодные манеры, седые волосы… довольно красивые, волнистые. Увлекалась садоводством. В один прекрасный день она идет в его комнату, берет револьвер, выходит в сад и стреляет в него. Вот так-то! Конечно, за всем этим всегда что-то кроется, и это «что-то» надо раскрыть. Иногда придумывают глупую историю о каком-то бродяге! Мы, пока ведем следствие, конечно, делаем вид, что верим в бродягу, но понимаем, что к чему.
  — Значит, вы решили, что миссис Кристоу убила своего мужа. Вы это хотите сказать?
  Грэйндж с удивлением посмотрел на него.
  — А вы, разве вы так не думаете?
  — Возможно, все было так, как она говорит, — раздумчиво сказал Пуаро.
  Инспектор пожал плечами:
  — Возможно. Но маловероятно. Все они тоже считают, что она его убила. Они знают что-то, чего мы не знаем. — Он с любопытством посмотрел на своего спутника. — Когда вы пришли, вы ведь тоже думали, что она его убила. Верно?
  Пуаро, стараясь вспомнить, закрыл глаза. Он, Пуаро, идет по дорожке… Гаджен отступает в сторону… Герда Кристоу стоит над телом мужа с револьвером в руке… Взгляд у нее отсутствующий. Да, как сказал Грэйндж, он подумал тогда, что это сделала Герда. Во всяком случае, подумал, что они, устроив эту сцену, хотели, чтобы у него сложилось такое впечатление…
  Да, но ведь это не одно и то же!
  Театральная сцена… чтобы ввести в заблуждение…
  Была ли похожа Герда на женщину, которая только что убила своего мужа? Именно это хотел знать инспектор Грэйндж.
  Неожиданно Эркюль Пуаро с огромным удивлением подумал, что, несмотря на свой большой опыт в расследовании преступлений, ему никогда не приходилось сталкиваться, так сказать, лицом к лицу с женщиной, только что убившей мужа. Как выглядит женщина в подобных ситуациях? Торжествующей, повергнутой в ужас, удовлетворенной, ошеломленной, скептической, опустошенной?
  «Возможно любое из этих чувств!» — подумал он.
  Инспектор продолжал говорить, но Пуаро не слушал его и уловил лишь конец фразы:
  — …как только соберешь все факты, а это обычно делается через прислугу.
  — Миссис Кристоу возвращается в Лондон? — спросил Пуаро.
  — Да, там остались дети. Придется отпустить ее. Конечно, мы не выпустим ее из поля зрения, но она об этом не узнает. Будет думать, что выкрутилась. По-моему, умом она не блещет.
  «Понимает ли Герда, — спрашивал себя Пуаро, — что думает полиция… и что думают все Энкейтллы? Кажется, она ничего не понимает. У нее замедленная реакция. Она выглядит как женщина, совершенно убитая горем».
  Они вышли на проселок. Пуаро остановился у своей калитки.
  — Ваше гнездышко? Просто и аккуратно! Ну что ж, до свиданья, мосье Пуаро! Спасибо за помощь. Я загляну к вам как-нибудь рассказать, как идут дела.
  Он оглядел дорогу.
  — Кто ваш сосед? Кажется, здесь поселилась наша новая знаменитость?
  — По-моему, актриса, мисс Вероника Крэй. Приезжает на выходные.
  — Да, конечно, «Голубятня». Мне мисс Крэй понравилась в «Леди верхом на тигре», но вообще-то она не в моем вкусе. Слишком высокомерна. Мне подавайте Дину Дурбин1091 или Хэйди Ламарр1092.
  Инспектор стал прощаться.
  — Пожалуй, мне пора. Служба требует. Пока, мосье Пуаро!
  — Узнаете, сэр Генри?
  Инспектор Грэйндж положил револьвер на стол перед сэром Генри и выжидательно смотрел на него.
  — Можно взять? — Рука сэра Генри замерла над револьвером.
  Грэйндж кивнул.
  — Он был в бассейне. Все отпечатки, естественно, уничтожены. Смею заметить, очень жаль, что мисс Сэвернейк уронила револьвер в воду.
  — Д-да… разумеется, но это был очень неприятный момент для всех нас. Женщинам свойственно, разволновавшись… гм… ронять вещи.
  Инспектор Грэйндж снова кивнул:
  — Мисс Сэвернейк в общем-то кажется хладнокровной и расторопной молодой леди.
  Инспектор говорил совершенно бесстрастно, однако что-то в его словах заставило сэра Генри посмотреть ему в глаза.
  — Итак, сэр Генри?!
  Взяв в руки револьвер, сэр Генри внимательно осмотрел его, взглянул на номер и сравнил с данными небольшой записной книжки в кожаном переплете. Затем, вздохнув, он закрыл книжку и сказал:
  — Да, инспектор, револьвер из моей коллекции.
  — Когда вы видели его в последний раз?
  — Вчера во второй половине дня. Мы стреляли по мишеням, и это один из револьверов, которые были у нас.
  — Кто вчера стрелял из этого револьвера?
  — Думаю, все, хотя бы по одному выстрелу.
  — И миссис Кристоу?
  — И миссис Кристоу.
  — А после того, как вы кончили стрелять?
  — Я положил револьвер на место. Сюда.
  Из большого письменного стола он выдвинул ящик, наполовину заполненный револьверами разных систем.
  — У вас большая коллекция огнестрельного оружия, сэр Генри!
  — Это было моим хобби в течение многих лет.
  Взгляд инспектора задумчиво остановился на экс-губернаторе островов Хэллоуин. Представительный, незаурядный человек, под чьим началом он сам был бы не прочь послужить. Собственно говоря, он с удовольствием предпочел бы его своему теперешнему начальнику. Инспектор Грэйндж был невысокого мнения о начальнике полиции Уилдшира, человеке суетливом, деспотичном, к тому же барском прихвостне… Инспектор с усилием заставил себя вернуться к делу.
  — Револьвер, разумеется, не был заряжен, когда вы возвратили его на место, сэр Генри?
  — Конечно, нет!
  — А где вы храните патроны?
  — Здесь.
  Сэр Генри взял ключ из специального отделения письменного стола и открыл им один из ящиков.
  «Довольно просто! — подумал инспектор. — Миссис Кристоу видела, где хранятся патроны. Ей нужно было только прийти и взять их. Ревность делает с женщинами черт знает что!..»
  Инспектор готов был поставить десять против одного, что это была ревность. Все станет ясным, когда он закончит работу здесь и отправится на Харли-стрит. Но все должно идти своим чередом.
  Инспектор поднялся.
  — Благодарю вас, сэр Генри! — сказал он. — Я сообщу вам, когда будет назначено заседание суда.
  Глава 13
  На обед была подана холодная утка, за которой следовало крем-брюле, что, по мнению леди Энкейтлл, свидетельствовало о немалой чуткости со стороны миссис Медуэй.
  — Вот вам яркий пример проявления деликатности, — сказала леди Энкейтлл, — наша кухарка, миссис Медуэй, знает, что мы не очень любим крем-брюле. Было бы крайне непристойно сразу же после смерти друга есть любимый пудинг. А крем-брюле — так просто… Оно такое, как бы это лучше сказать, — скользкое… и его всегда можно немного оставить на тарелке.
  Затем, вздохнув, она выразила надежду, что они поступили правильно, отпустив Герду в Лондон.
  — И хорошо, что Генри поехал вместе с ней.
  Сэр Генри настоял на том, чтобы отвезти Герду на Харли-стрит.
  — Она, конечно, должна будет приехать на заседание суда, — рассуждала леди Энкейтлл, задумчиво продолжая есть крем-брюле. — Естественно, Герда хотела сама сообщить детям… Они могли узнать обо всем из газет… В доме осталась только гувернантка-француженка. Всем известно, как француженки возбудимы, возможно, у нее crise de nerfs1093. Генри все уладит. И я думаю, с Гердой все будет в порядке. Она, очевидно, пригласит кого-нибудь из родственников… скорее всего сестер. У таких женщин, как Герда, обязательно есть сестры, три или четыре. Я думаю, они живут в Танбридж-Уэллс.
  — Люси! Ты говоришь невероятные вещи! — воскликнула Мидж.
  — Ну, если хочешь, пусть будет Торки… Хотя нет, не Торки… Им было бы, по крайней мере, шестьдесят пять лет, если бы они жили в Торки… Может быть, Истборн или Сент-Леонард…1094
  Леди Энкейтлл посмотрела на последнюю ложку крем-брюле, подумала и очень деликатно отложила ее в сторону, оставив крем несъеденным. Дэвид, единственный, кто любил десерт, мрачно смотрел на свою пустую тарелку.
  Леди Энкейтлл встала из-за стола.
  — Я думаю, всем сегодня хочется лечь спать пораньше, — сказала она. — Такой напряженный день, не правда ли? Когда читаешь о подобных вещах в газете, не можешь даже представить себе, насколько это утомительно. Я чувствую себя так, словно прошла пешком миль1095 пятнадцать… Хотя я ничего не делала, а только сидела… Но это тоже утомительно! Ведь не станешь читать книгу или газету — это так бессердечно выглядит! Хотя, я думаю, прочитать передовую статью в «Обзёрвер»1096 вполне прилично… Но не «Ньюс оф де уорлд»1097. Вы со мной согласны, Дэвид? Мне интересно знать, что думают молодые люди. Не хочется отставать от жизни.
  Дэвид проворчал, что никогда не читает «Ньюс оф де уорлд».
  — А я всегда читаю, — заявила леди Энкейтлл. — Мы, правда, делаем вид, что получаем ее ради слуг, но Гаджен, человек весьма тактичный, забирает газету только после чая. По-моему, это самая интересная газета! Все подробности о женщинах, которые кончают жизнь самоубийством, положив голову на газовую плиту… Оказывается, таких невероятное множество!
  — Что они будут делать, когда в домах все будет электрифицировано? — произнес Эдвард с легкой улыбкой.
  — Думаю, они вынуждены будут примириться со своим существованием… И это намного разумнее!
  — Я с вами не согласен, сэр, — сказал Дэвид, — в том, что все дома в будущем должны быть электрифицированы. Нельзя исключать централизованного обеспечения электроэнергией. Все дома рабочего класса должны быть экономичными…
  Эдвард поспешил заметить, что не очень разбирается в этом вопросе, и губы Дэвида скривились в презрительной улыбке.
  Гаджен, двигаясь несколько медленнее обычного, чтобы передать ощущение скорби, внес на подносе кофе.
  — О, Гаджен, — обратилась к нему леди Энкейтлл, — об этих яйцах… Я хотела было, как всегда, поставить на них карандашом дату. Не попросите ли вы миссис Медуэй сделать это?
  — Я думаю, миледи, вы сами убедитесь в том, что все исполнено должным образом. — Он кашлянул. — Я сам все сделал.
  — О, благодарю вас, Гаджен!
  Когда он вышел, леди Энкейтлл негромко заметила:
  — Поистине Гаджен великолепен! Да и все слуги просто удивительны. Им можно посочувствовать, что приходится терпеть в доме полицейских. Для них это, наверное, ужасно. Между прочим, кто-нибудь остался?
  — Ты имеешь в виду полицейских? — спросила Мидж.
  — Да. Разве они обычно не оставляют в холле кого-то из своих? Или, может быть, он следит за парадной дверью из кустов?
  — Зачем им нужно стеречь парадный вход?
  — Я, право, не знаю. Судя по книгам, они всегда так делают. А потом ночью еще кто-нибудь оказывается убитым.
  — О Люси, не надо! — воскликнула Мидж.
  — Извини, дорогая. Глупо с моей стороны. И конечно, никого больше не убьют. Герда уехала домой… Я хочу сказать… О, Генриетта, дорогая, извини! Я не хотела…
  Генриетта ничего не ответила. Она стояла у круглого столика, разглядывая записи, сделанные во время вчерашней игры в бридж.
  — Извини, Люси, что ты сказала? — спросила она.
  — Мне хотелось бы знать, остался ли кто-нибудь из полицейских?
  — Как остатки товара после распродажи? Не думаю. Они все, должно быть, отправились к себе в участок, чтобы записать все, что мы сообщили, соответствующим «полицейским языком».
  — На что ты смотришь, Генриетта?
  — Да так, ни на что. — Она прошла через комнату и подошла к камину. — Что, по-твоему, делает сегодня Вероника Крэй?
  Выражение беспокойства промелькнуло на лице леди Энкейтлл.
  — Дорогая! Уж не думаешь ли ты, что она может снова явиться? Она, должна быть, уже слышала…
  — Да, — задумчиво произнесла Генриетта, — думаю, она слышала.
  — Кстати, это мне напомнило… — сказала леди Энкейтлл. — Я обязательно должна позвонить Кари. Мы не можем принять их завтра к ленчу, сделав вид, будто ничего не произошло.
  Она вышла из гостиной.
  Дэвид, проклиная в душе своих родственников, проворчал, что хочет посмотреть что-то в «Британике»1098. «В библиотеке, — подумал он, — по крайней мере, будет спокойнее».
  Генриетта, подойдя к стеклянной двери и открыв ее, вышла в сад. После минутного колебания Эдвард последовал за ней. Когда он подошел, она стояла, глядя на небо.
  — Не так тепло, как вчера, не правда ли? — сказала она.
  — Да, заметно холоднее, — вежливо отозвался Эдвард.
  Генриетта стояла, глядя на дом. Окинула взглядом окна, потом повернулась в сторону парка. Эдвард понятия не имел о том, что у нее на уме.
  — Давай лучше вернемся. Холодно. — Он двинулся к дому.
  Генриетта покачала головой.
  — Хочу немного пройтись. К бассейну…
  — Я пойду с тобой… — Он сделал шаг в ее сторону.
  — Нет, спасибо, Эдвард. — Слова звучали резко, словно рассекали холодный воздух. — Я хочу побыть одна с моим мертвым…
  — Генриетта, милая… Я ничего не говорил, но ты знаешь, как я сожалею…
  — Сожалеешь? Ты сожалеешь, что умер Джон Кристоу? — Тон был все таким же неприятно резким.
  — Я хотел сказать, что мне жаль тебя, Генриетта. Я понимаю, это должно быть… большим потрясением.
  — Потрясением? О, я очень вынослива, Эдвард! Я могу выдержать потрясение. А для тебя это тоже было потрясением? Что ты чувствовал, когда увидел его лежащим там, у бассейна? Полагаю, ты был доволен. Тебе не нравился Джон Кристоу.
  — Он и я… У нас не очень много общего, — тихо сказал Эдвард.
  — Как деликатно ты выражаешься! Как сдержанно! Однако, по правде говоря, у вас было нечто общее. Вы оба любили меня, не правда ли? Только это не объединяло вас… как раз наоборот.
  Луна полностью вышла из-за облака, и Эдвард поразился, увидев лицо Генриетты. Он всегда представлял себе Генриетту в отражении Эйнсвика. Для него она навсегда осталась смеющейся девушкой с глазами, полными радостного ожидания. Женщина, которую он видел теперь перед собой, казалась незнакомой. Глаза ее сверкали, но были холодны и смотрели на него враждебно.
  — Генриетта, милая, — сказал он серьезно, — поверь, я сочувствую тебе… в твоем горе, твоей потере.
  — Горе?
  Вопрос удивил его. Казалось, она спрашивала не его, а самое себя.
  — Так быстро… это может случиться так быстро, — проговорила она тихо. — Сейчас жив, дышит, а через мгновение — мертв, его не стало, пустота!.. О, пустота! А мы едим крем-брюле и считаем себя живыми, в то время как Джон, который был самым живым среди нас, — мертв! Ты вслушайся в это слово: мертв… мертв… мертв. И вот оно уже не имеет смысла… никакого смысла. Просто странное коротенькое слово, похожее по звуку на треск сломанной ветки. Мертв… мертв… мертв… Как тамтам1099, звучащий в джунглях, верно? Мертв… мертв… мертв…
  — Прекрати! Ради всего святого, прекрати!
  Она с удивлением посмотрела на него.
  — Ты не ожидал, что я буду так вести себя? Ты думал, я буду сидеть и тихо лить слезы в хорошенький носовой платочек, а ты будешь успокаивать меня, держа за руку? Конечно, это большое потрясение, но со временем я успокоюсь, а ты прекрасно утешишь меня. Ты в самом деле хороший. Ты очень хороший, Эдвард, но такой… совсем другой.
  Эдвард отшатнулся. Лицо его напряглось.
  — Да, я всегда это знал, — сказал он сухо.
  Генриетта с ожесточением продолжала:
  — Как ты думаешь, каково мне было сидеть весь вечер, зная, что Джон мертв и никому до этого нет дела, кроме меня и Герды! Ты — доволен, Дэвид — смущен, Мидж — взволнована, Люси — деликатно радуется тому, что ожили страницы «Ньюс оф де уорлд»!.. Разве ты не видишь всей чудовищности этого фантастического кошмара?
  Эдвард ничего не ответил. Он отступил назад, в тень.
  — Сегодня, — сказала Генриетта, глядя на него, — никто не кажется мне настоящим, никто… кроме Джона!
  — Да, знаю. Я не очень настоящий, — тихо сказал Эдвард.
  — Какая же я дрянь, Эдвард! Но я не могу иначе, не могу согласиться с тем, что Джон, в котором было столько жизни, — мертв!
  — А я, наполовину мертвый, — живу…
  — Этого я не имела в виду, Эдвард!
  — Думаю, ты имела в виду именно это, и, очевидно, ты права.
  — Это не горе… — продолжала она задумчиво, возвращаясь к прежней мысли. — Может быть, я не могу почувствовать горя. Может, никогда не смогу… И все же… мне хотелось бы горевать по Джону…
  Ее слова казались невероятными. Однако Эдвард удивился еще больше, когда Генриетта вдруг сказала почти деловым тоном:
  — Я должна идти к бассейну, — и скрылась за деревьями.
  С трудом переставляя негнущиеся ноги, Эдвард вошел в дом.
  Мидж видела, как Эдвард шагнул в гостиную. Ничего не видящий взгляд; в сером, словно иззябшем лице — ни кровинки. Он не заметил ее короткого восклицания, которое она сразу же подавила. Почти машинально он прошел по комнате, опустился на стул и, чувствуя, что от него чего-то ждут, сказал:
  — Холодно.
  — Вам холодно, Эдвард? Может быть, мы… может быть, я зажгу камин?
  — Что?
  Мидж взяла коробок спичек с камина, опустилась на колени и разожгла огонь. Осторожно, искоса она посмотрела на Эдварда. Он был, казалось, совершенно ко всему безразличен.
  — Огонь — это очень хорошо, — наконец произнес Эдвард. — Он согревает…
  «Надо же, совсем застыл, — подумала Мидж. — Но сейчас ведь не так холодно… Это Генриетта. Что она ему сказала?»
  — Эдвард, пододвиньте стул ближе к огню.
  — Что?
  — Ваш стул, Эдвард, ближе к огню, — сказала она громко и медленно, словно говорила с глухим.
  Неожиданно, настолько неожиданно (у Мидж сразу камень свалился с души), Эдвард, прежний Эдвард был опять с ней и нежно ей улыбнулся.
  — Вы что-то сказали, Мидж? Извините! Я задумался.
  — О, ничего особенного. Просто зажгла камин.
  Трещали поленья, ярким и чистым пламенем горели еловые шишки. Эдвард смотрел на них.
  — Какой приятный огонь!
  Он протянул к пламени длинные тонкие руки, чувствуя, как напряжение покидает его.
  — В Эйнсвике у нас всегда были еловые шишки, — сказала Мидж.
  — И теперь тоже. Каждый день корзинка с еловыми шишками ставится у каминной решетки.
  Эдвард в Эйнсвике… Мидж прикрыла глаза, представляя себе эту картину. Эдвард, скорее всего, в библиотеке, в западной части дома. Высокая магнолия почти закрывает одно окно, в полдень наполняя всю комнату золотисто-зеленым светом. Из другого окна видна лужайка, где, как страж, поднимается высокая сосна, а немного вправо от нее — большой медный бук.
  О, Эйнсвик… Эйнсвик!
  Мидж явственно ощутила аромат магнолии, на которой даже в сентябре остается несколько крупных белых восковых цветков, издающих сладковатый запах… И запах сосновых шишек, горящих в камине… И специфический, чуть затхлый запах старой книги в руках у Эдварда. Он читает, сидя на стуле с седловидной спинкой. Взгляд от книги скользит к огню; он думает о Генриетте…
  Мидж шевельнулась и спросила:
  — Где Генриетта?
  — Пошла к бассейну.
  — Зачем?
  Отрывистый, глубокий голос Мидж словно разбудил Эдварда.
  — Мидж, дорогая, вы, конечно, знаете… или догадываетесь. Генриетта знала Кристоу довольно близко…
  — О разумеется, это всем известно! Но мне непонятно, зачем она отправилась на то место, где он был убит. Это совсем не похоже на Генриетту. Ей не свойственна сентиментальность!
  — Разве кто-нибудь из нас знает своего ближнего? Например, Генриетту…
  Мидж нахмурилась.
  — В конце концов, Эдвард, вы и я, мы знаем Генриетту всю нашу жизнь!
  — Она изменилась.
  — Да нет! Я не думаю, что человек может измениться.
  — Генриетта очень изменилась.
  Мидж удивленно посмотрела на него.
  — Больше, чем вы или я?
  — О, я знаю, что не изменился. А вы…
  Взгляд Эдварда наконец остановился на девушке, стоявшей на коленях у каминной решетки. Он вглядывался в ее лицо как бы издалека: квадратный подбородок, темные глаза, решительный рот.
  — Мне хотелось бы чаще видеть вас, Мидж.
  Она улыбнулась:
  — Я понимаю, в наши дни общаться нелегко.
  Снаружи донесся какой-то звук, и Эдвард встал.
  — Люси права, — сказал он. — День был действительно утомительный…
  Он вышел из комнаты в ту минуту, когда из сада через застекленную дверь вошла Генриетта.
  — Что ты сделала с Эдвардом? — накинулась на нее Мидж.
  — С Эдвардом? — спросила рассеянно Генриетта; наморщив лоб, она, казалось, думала о чем-то очень далеком.
  — Да, с Эдвардом. Он выглядел ужасно: холодный, мрачный и бледный.
  — Мидж, если тебе так небезразличен Эдвард, почему ты не предпримешь что-нибудь?
  — Что ты имеешь в виду?
  — Я не знаю. Стань на стул и закричи! Чтобы он обратил на тебя внимание. Разве ты не знаешь, что с такими людьми, как Эдвард, по-другому нельзя?
  — Он никого не полюбит, кроме тебя, Генриетта. Он всегда тебя любил!
  — Это очень неразумно с его стороны. — Генриетта быстро взглянула на бледное лицо Мидж. — Я обидела тебя. Извини. Просто сегодня я ненавижу Эдварда!
  — Ненавидишь Эдварда? Как ты можешь?..
  — О да, могу! Ты не знаешь…
  — Что?
  — Он напоминает мне многое, — медленно сказала Генриетта, — что я хотела бы забыть.
  — Что именно?
  — Ну, например, Эйнсвик!
  — Эйнсвик? Ты хотела бы забыть Эйнсвик?! — В голосе Мидж было недоумение.
  — Да, да, да! Я была там счастлива! А сейчас я не могу вынести даже напоминания о счастье. Неужели ты не понимаешь? Это было время, когда не знаешь, что тебя ждет, когда веришь, что все будет прекрасно! Некоторые люди мудры… они не надеются быть счастливыми. Я надеялась… Я никогда не вернусь в Эйнсвик! — резко добавила она.
  — Кто знает, — задумчиво сказала Мидж.
  Глава 14
  В понедельник утром Мидж проснулась внезапно. Мгновение она лежала в полусне, взгляд ее беспокойно устремлялся к двери, она ожидала увидеть там леди Энкейтлл… Что это Люси сказала в то первое утро, появившись в дверях? Трудные выходные? Она была озабочена… думала, случится что-то неприятное…
  Да, что-то неприятное произошло… что-то лежащее теперь тяжким грузом на сердце и душе Мидж… о чем она не хочет ни думать, ни вспоминать… Что-то пугающее, связанное с Эдвардом!
  Мгновенно вернулась память. Какое омерзительное слово «убийство»!
  «О нет, — думала Мидж, — не может быть! Мне просто приснилось. Джон Кристоу убит, мертв… там, около бассейна. Кровь и голубая вода… как на обложке детективного романа. Неправдоподобно, нереально! С нами такое не должно было случиться. Если бы мы сейчас были в Эйнсвике! Там ни за что бы не случилось ничего подобного».
  Невыносимая тяжесть, давившая на нее, сконцентрировалась теперь под ложечкой, вызывая легкую тошноту.
  Нет, это не сон! Происшествие в стиле «Ньюс оф де уорлд»! В этом деле замешаны все: и она, и Эдвард, и Люси, и Генри, и Генриетта…
  Несправедливо! Совершенно несправедливо… Герда убила своего мужа, а мы тут совершенно ни при чем!
  Мидж беспокойно шевельнулась.
  Тихая, неумная, чуть жалкая Герда… Разве она способна на такие мелодрамы? Герда, конечно, никого бы не смогла убить.
  И снова ей стало не по себе. Нет-нет, так думать нельзя… Если не Герда, то кто же другой? Герда стояла над телом Джона с револьвером в руке. Револьвер она взяла из кабинета Генри.
  Герда сказала, что нашла Джона мертвым и подняла револьвер. А что она могла сказать? Она ведь должна была что-то ответить, бедняга.
  Хорошо Генриетте защищать Герду… Однако, заявив, что все сказанное Гердой правдоподобно, подумала ли она, к чему может привести следствие? К самым невероятным результатам.
  Вчера вечером Генриетта была очень странной. Но это, конечно, шок, вызванный смертью Джона Кристоу. Бедная Генриетта… Она так сильно любила Джона! Но, конечно, со временем это пройдет, все проходит… И тогда она выйдет замуж за Эдварда и будет жить в Эйнсвике, и Эдвард наконец будет счастлив.
  Генриетте всегда нравился Эдвард. Просто так уж случилось, что Джон Кристоу, энергичный, властный, встал на их дороге, и Эдвард в сравнении с ним выглядел таким… таким блеклым.
  Когда Мидж спустилась к завтраку, она была поражена — Эдвард теперь, когда рядом не было Джона Кристоу, снова стал самим собой. Он выглядел более уверенным, не таким замкнутым и нерешительным. Эдвард любезно разговаривал с Дэвидом, который по-прежнему смотрел сердито и отвечал неохотно.
  — Дэвид, вы должны чаще приезжать в Эйнсвик. Мне хотелось бы, чтобы вы чувствовали себя там как дома и получше познакомились с имением.
  Накладывая себе джем, Дэвид холодно ответил:
  — Такие большие имения абсолютно нелепы. Их необходимо разделить.
  — Надеюсь, это произойдет после меня, — улыбаясь сказал Эдвард. — Мои арендаторы довольны.
  — А не должны бы! — заявил Дэвид. — Никто не должен быть доволен.
  — «Если бы мартышки были довольны своими хвостами», — проговорила леди Энкейтлл, стоя у буфета и рассеянно глядя на блюдо с почками. — Эти стихи я учила еще в детстве и никак не могу припомнить, как дальше. Я должна поговорить с вами, Дэвид, и узнать от вас новые идеи. Насколько я поняла, нужно всех ненавидеть и в то же время предоставить им бесплатное образование и медицинское обслуживание. Бедняги! Эти беспомощные детишки, толпящиеся каждый день в школах… и рыбий жир, который насильно вливают младенцам, хотят они того или нет… Препротивно пахнущая жидкость!
  «Люси, — подумала Мидж, — ведет себя как всегда». Гаджен, мимо которого Мидж прошла в холле, тоже выглядел как всегда. Жизнь в «Лощине», казалось, опять шла своим чередом. С отъездом Герды все происшедшее стало похоже на страшный сон. Вскоре послышался скрип колес по гравию, и машина сэра Генри подъехала к дому. В Лондоне он переночевал в клубе и выехал рано.
  — Ну как, дорогой, — спросила Люси, — все в порядке?
  — Да, секретарь — очень компетентная девушка — была на месте и все взяла на себя. Там, кажется, была сестра. Ее вызвала секретарша.
  — Я так и думала, — сказала леди Энкейтлл. — Из Танбридж-Уэллс.
  — Кажется, Бексхилл1100, — взглянув с недоумением на жену, ответил сэр Генри.
  — Бексхилл? Пожалуй… Да, вполне возможно, — после некоторого раздумья согласилась леди Энкейтлл.
  Подошел Гаджен:
  — Сэр Генри, звонил инспектор Грэйндж. Заседание суда назначено на среду в одиннадцать часов.
  Сэр Генри кивнул головой.
  — Мидж, — сказала леди Энкейтлл, — ты позвонила бы в свой магазин…
  Мидж медленно пошла к телефону. Вся жизнь ее протекала так размеренно и заурядно… Она чувствовала, что ей не хватит слов, чтобы объяснить хозяйке магазина, почему после четырех выходных она все-таки не может вернуться на работу. Сказать, что она замешана в убийстве… Это звучит просто дико! Дико! К тому же мадам Элфридж — особа, которой не так-то просто что-либо объяснить…
  Мидж решительно вздернула подбородок и сняла телефонную трубку.
  Разговор вышел таким, как она и ожидала. Противный хриплый голос той ядовитой коротышки прозудел:
  — Что такое, мизз Харуказзл? Змерть? Похороны? Вы прекраззно знаете, что у меня не хватает людей! Вы думаете, я буду терпеть важи оправдания? О конежно, вы там, полагаю, развлекаетезь!
  Мидж, прервав ее, объяснила все коротко и понятно.
  — Полизия?! Вы зказали полизия… — Голос мадам Элфридж сорвался на визг. — Вы зпутались з полизия?!
  Стиснув зубы, Мидж продолжала объяснять. Как грязно опошлила эта женщина на другом конце провода случившееся у них горе. Вульгарное полицейское дело! Сколько же желчи в этом существе!
  В комнату вошел Эдвард, но, увидев, что Мидж говорит по телефону, хотел было уйти. Она остановила его:
  — Останьтесь, Эдвард. Пожалуйста, прошу вас!
  Присутствие Эдварда давало ей силу противостоять ядовитым замечаниям, сыпавшимся ей в ухо. Она убрала руку, которой закрывала трубку.
  — Что? Да, извините, мадам. Но, видите ли, это не моя вина…
  Противный хриплый голос продолжал сердито кричать:
  — Кто эти важи друзья? Что это за люди, езли у них в доме полизия и убийство? Мне вообже хочется, чтобы вы не возвражжализ! Я не могу допузтить, чтобы позтрадала репутазия моего магазина!
  Мидж отвечала покорно и уклончиво. Наконец со вздохом облегчения положила трубку. Ее подташнивало и всю трясло.
  — Это место, где я работаю, — объяснила она. — Я должна была сообщить, что не могу вернуться до вторника из-за судебного разбирательства и… полиции.
  — Что собой представляет этот магазин одежды, где вы работаете? Надеюсь, хозяйка магазина вела себя порядочно? Она симпатичная, приятная женщина?
  — Я бы этого не сказала! Она из Уайтчепла1101. С крашеными волосами и голосом как у коростеля1102.
  — Но, Мидж, милая…
  Выражение ужаса на лице Эдварда почти заставило Мидж рассмеяться — он выглядел таким озабоченным.
  — Дитя мое… вы не должны работать в этом магазине. Если уж работать, надо выбрать место с приятным окружением, чтобы вам были по душе люди, с которыми общаешься.
  Мидж мгновение смотрела на него, не отвечая.
  «Ну, как ему объяснишь, — думала она, — такому человеку, как Эдвард? Что он знает о рынке труда, о работе?» В душе Мидж внезапно поднялась волна горечи. Люси, Генри, Эдвард… да, даже Генриетта… всех их отделяет от нее непреодолимая пропасть… пропасть, разделяющая праздных людей и работающих. Они не имеют представления о том, как трудно найти работу, а уж если нашел, то чего стоит ее не потерять! Конечно, можно сказать, что ей, собственно говоря, нет надобности зарабатывать на жизнь. Люси и Генри с удовольствием взяли бы ее к себе… или с равным удовольствием могли бы выделить ей содержание. Эдвард охотно сделал бы то же самое. Но что-то не позволяло ей принять легкую жизнь, предлагаемую состоятельными родственниками. Изредка приезжать и погружаться в прекрасно налаженную, роскошную жизнь «Лощины» — само по себе превосходно! Этим Мидж могла наслаждаться. Однако стойкий дух независимости удерживал ее от того, чтобы принять такую жизнь из чьих-то рук. Это же чувство не разрешало Мидж открыть собственное дело — не хотела одалживаться у родственников и друзей. Она вдоволь насмотрелась, чем это кончается.
  Мидж не хотела ни брать деньги взаймы, ни пользоваться протекцией. Она сама нашла себе работу на четыре фунта в неделю, и мадам Элфридж, нанявшей ее в надежде, что Мидж направит в ее магазин своих друзей из фешенебельного общества, пришлось разочароваться. Мидж стойко отклоняла подобные попытки всех друзей и знакомых.
  Мидж не питала никаких иллюзий в отношении своей работы. Она испытывала отвращение к магазину, к мадам Элфридж, к постоянному раболепству перед раздражительными и дурно воспитанными покупательницами, но она очень сомневалась в том, что сможет найти другое, более приятное место, ведь у нее не было никакой специальности.
  Разглагольствования Эдварда о том, что перед ней открыт широкий выбор, невыносимо ее раздражали. Как он мог жить в мирке, настолько оторванном от реальности?
  Они — Энкейтллы! Все до одного! А она… она лишь по матери Энкейтлл! Порою, как, например, этим утром, она вообще не чувствовала себя своей в этой семье. Она была дочерью только своего отца.
  Воспоминания об отце вызвали в душе острую боль и жалость. Седой, с вечно усталым лицом. Он столько лет старался спасти небольшое семейное предприятие, которое было обречено и, несмотря на все усилия и заботы, медленно разорялось. Не из-за неспособности отца вести дела… Просто оно устарело — наступал прогресс.
  Как ни странно, любовь Мидж была отдана не ее блестящей матери из рода Энкейтллов, а тихому усталому отцу. Каждый раз, возвращаясь после визита в Эйнсвик, которым неистово восторгалась всю жизнь, она читала легкое неодобрение на усталом отцовском лице и тогда бросалась ему на шею, повторяя: «Я рада, что вернулась домой… Я рада быть дома!»
  Мать умерла, когда Мидж было тринадцать лет. Иногда Мидж сознавала, как мало она знала о своей матери, рассеянной, очаровательной и веселой. Сожалела ли она о своем замужестве, которое поставило ее вне клана Энкейтллов? Этого Мидж не знала.
  После ее смерти отец становился все более тихим и на глазах седел. Попытки устоять в борьбе с конкурентами делались все более бесполезными. Он умер тихо и незаметно, когда Мидж было восемнадцать лет.
  Мидж жила у многих родственников со стороны Энкейтллов, принимала от них подарки, развлекалась, но от денежной помощи отказывалась. И хотя она любила их, иногда остро чувствовала себя человеком не из их круга.
  «Они ничего не знают о жизни», — думала она с затаенной враждебностью.
  Эдвард, чуткий, как всегда, озадаченно смотрел на нее.
  — Я чем-то вас расстроил? — спросил он мягко.
  В комнату вошла Люси. Она была в самой середине одного из своих обычных диалогов.
  — …Видите ли, в самом деле неизвестно, предпочтет ли она «Белого оленя» или нас.
  Мидж удивленно посмотрела на нее, потом на Эдварда.
  — На Эдварда смотреть бесполезно, он все равно не знает, — заявила леди Энкейтлл. — Но ты, Мидж, ты всегда очень практична.
  — Не понимаю, о чем ты говоришь, Люси!
  Люси казалась удивленной.
  — Судебное заседание, дорогая! Должна приехать Герда. Остановится она у нас или в «Белом олене»? Конечно, здесь все связано с тяжелыми переживаниями… но в «Белом олене» найдутся люди, которые будут глазеть на нее, и, конечно, репортеры. В среду в одиннадцать или в одиннадцать тридцать? — Внезапно улыбка озарила лицо леди Энкейтлл. — Я никогда не была на суде. Думаю, что серый костюм и, конечно, шляпа, как в церкви, но, разумеется, без перчаток!
  Люси прошла по комнате и, подняв телефонную трубку, сосредоточенно ее рассматривала.
  — Знаете, — продолжала она, — у меня, кажется, вообще теперь нет перчаток, кроме садовых! Ну и, конечно, длинных, вечерних, оставшихся еще со времен губернаторства Генри. Перчатки — это довольно глупо, не правда ли?
  — Их единственное назначение — избежать отпечатков пальцев во время преступления, — сказал улыбаясь Эдвард.
  — Как интересно, что ты сказал именно это! Очень интересно! А зачем мне эта штука? — Леди Энкейтлл с легким отвращением посмотрела на телефонную трубку, которую держала в руке.
  — Может быть, ты хотела кому-нибудь позвонить?
  — Не думаю. — Леди Энкейтлл задумчиво покачала головой и бережно положила трубку на место. — Мне кажется, Эдвард, что ты не должен волновать Мидж. Она и так переживает из-за смерти Джона больше, чем мы.
  — Дорогая Люси! — воскликнул Эдвард. — Я только выразил беспокойство по поводу места, где работает Мидж. По-моему, оно совершенно неподходящее.
  — Эдвард считает, что у меня должен быть восхитительный, полный понимания и сочувствия работодатель, который сможет меня оценить, — сухо сказала Мидж.
  — Милый Эдвард, — с полным пониманием улыбнулась Люси и вышла из гостиной.
  — Серьезно, Мидж, — обратился к ней Эдвард, — меня беспокоит…
  — Она платит мне четыре фунта в неделю, — перебила его Мидж. — В этом все дело!
  Она быстро прошла мимо Эдварда и вышла в сад.
  Сэр Генри сидел на своем привычном месте — низкой ограде, но Мидж свернула в сторону и направилась к цветочной дорожке. Ее родственники, конечно, очаровательны, но сегодня все их очарование ей ни к чему.
  В верхней части дорожки на скамье сидел Дэвид Энкейтлл. Чрезмерным очарованием он не отличался. Мидж направилась прямо к нему и села рядом, отметив про себя со злорадством его замешательство.
  «Как невероятно трудно, — подумал Дэвид, — удрать от людей».
  Он вынужден был покинуть спальню из-за стремительного нашествия горничных со швабрами и тряпками. Библиотека с «Британикой», на что он уповал с оптимизмом, тоже оказалась ненадежным убежищем. Леди Энкейтлл дважды появлялась и исчезала из библиотеки, ласково обращаясь к нему с вопросами, на которые, кажется, просто невозможно дать разумный ответ.
  Он вышел в сад поразмышлять о своем положении. Этот визит, на который он нехотя согласился, теперь затянулся из-за внезапного убийства. Дэвид, предпочитавший созерцательность «Академического прошлого» или серьезные дискуссии относительно «Будущего левого крыла», не привык иметь дело с жестокой реальностью настоящего. Дэвид, как он решительно заявил леди Энкейтлл, никогда не читал «Ньюс оф де уорлд», но случилось так, что происшествие, достойное этой газетенки, само пожаловало в «Лощину».
  Убийство! Что подумают его друзья! Как, вообще говоря, следует относиться к убийству? Какую реакцию оно должно вызвать — скуку? Отвращение? Или восприниматься как нечто слегка забавное?
  Стараясь разобраться во всем этом, Дэвид меньше всего хотел, чтоб ему помешала Мидж. Он с беспокойством посмотрел на нее, когда она села рядом, и его удивил вызывающий взгляд, которым она ему ответила. Несимпатичная девушка, и никакого интеллекта.
  — Как вам нравятся ваши родственники?
  Дэвид пожал плечами:
  — Разве об этом думают!
  — Стоит ли вообще о чем-либо думать?! — подхватила Мидж.
  «Уж она-то, — заметил про себя Дэвид, — вовсе не способна думать». И добавил почти любезно:
  — Я анализировал свою реакцию на убийство.
  — Странно, конечно, быть причастным к убийству, — сказала Мидж.
  — Утомительно, — отозвался, вздохнув, Дэвид. — Пожалуй, это самое подходящее определение. Все клише, которые приходят на ум, существуют только на страницах детективных романов!
  — Вы, наверное, сожалеете о том, что приехали? — спросила Мидж.
  Дэвид вздохнул.
  — Да, я мог бы остаться с моим другом в Лондоне. У него книжный магазин, где продаются книги «Левого крыла».
  — Я думаю, здесь комфортабельнее, — сказала Мидж.
  — Разве комфорт так уж необходим? — презрительно спросил Дэвид.
  — Иногда я чувствую, что не могу думать ни о чем другом, — сказала Мидж.
  — Отношение к жизни избалованного человека! — заявил Дэвид. — Если бы вы работали…
  — А я работаю, — прервала его Мидж. — Именно поэтому у меня тяга к комфорту: удобные кровати, мягкие подушки. Рано утром у вашей постели тихо ставят чашку чаю. Керамическая ванна, много горячей воды, чудесные соли для купанья, мягкие кресла, в которых просто утопаешь…
  Мидж остановилась.
  — Все это рабочие должны иметь, — заявил Дэвид.
  Хотя он несколько сомневался по поводу ранней чашки чаю, тихо поставленной на подносе у кровати. Это звучало уж слишком по-сибаритски1103 для серьезно организованного общества.
  — Не могу не согласиться с вами, — сердечно подхватила Мидж.
  Глава 15
  Когда зазвонил телефон, Эркюль Пуаро наслаждался утренней чашечкой шоколада. Он встал и поднял трубку.
  — Алло!
  — Мосье Пуаро?
  — Леди Энкейтлл?
  — Как мило, что вы узнали меня по голосу. Я не помешала?
  — Нисколько! Надеюсь, на вас не слишком сказались вчерашние горестные события?
  — Нет, благодарю вас. В самом деле горестные, хотя я чувствую себя полностью от них отстраненной. Я позвонила, чтобы узнать, не сможете ли вы зайти… Я понимаю, что причиняю вам неудобство, но я в самом деле очень обеспокоена.
  — Разумеется, леди Энкейтлл. Вы хотите, чтобы я зашел сейчас?
  — Да, именно сейчас. Как можно скорее. Очень любезно с вашей стороны.
  — Не стоит благодарности. Разрешите, я пройду через лес.
  — О да, конечно… Это кратчайший путь. Очень вам благодарна, мосье Пуаро!
  Задержавшись, чтобы смахнуть несколько соринок с бортов пиджака и облачиться в свое легкое пальто, Пуаро вышел из дому, пересек дорогу и поспешил по тропинке через каштановую рощу. У бассейна никого не было. Полицейские закончили свою работу и ушли. В мягком туманном осеннем свете все выглядело безмятежно и мирно.
  Пуаро заглянул в павильон. Он заметил, что накидку из чернобурых лисиц уже убрали, а шесть спичечных коробков все еще лежали на столике около дивана. Он снова удивился, откуда они здесь взялись.
  «Совсем неподходящее место держать спички… здесь сыро. Возможно, один коробок для удобства… но не шесть!»
  Пуаро наклонился над крашеным железным столиком. Поднос с бокалами тоже был убран. Кто-то набросал карандашом на столике небрежный рисунок какого-то совершенно кошмарного дерева. Эркюлю Пуаро было просто больно смотреть на него, оно оскорбляло его строго упорядоченный ум. Пуаро щелкнул языком, покачал головой и поспешил по дорожке к дому, с удивлением думая о причине такого срочного вызова.
  Леди Энкейтлл ждала у застекленной двери и сразу же увлекла его в гостиную.
  — Очень любезно с вашей стороны, мосье Пуаро! — Она тепло пожала ему руку.
  — К вашим услугам, мадам.
  Руки леди Энкейтлл взлетели в выразительном жесте, прекрасные голубые глаза широко раскрылись.
  — Видите ли, все так сложно! Инспектор Грэйндж лично беседует с Гадженом, нет, допрашивает… снимает показания… Какой термин тут подходит? Вся наша жизнь здесь зависит от Гаджена, и он, безусловно, вызывает сочувствие. Просто ужасно, что его допрашивает полицейский, пусть даже сам инспектор Грэйндж. Хотя, мне кажется, инспектор Грэйндж — приятный человек и хороший семьянин. Я полагаю, сыновья… и он, наверное, помогает им по вечерам с «Меккано1104»… и жена, которая содержит дом в идеальной чистоте, хотя у них несколько тесновато…
  Эркюль Пуаро удивленно мигал, следя за тем, как леди Энкейтлл разворачивала перед ним воображаемую картину семейной жизни инспектора Грэйнджа.
  — Между прочим, у него какие-то опущенные усы, — продолжала леди Энкейтлл. — Я думаю, что чересчур чистый дом может быть иногда гнетущим… Как лица больничных медицинских сестер. Их лица прямо-таки блестят от мыла! Впрочем, это чаще за границей — там не поспевают за прогрессом! В лондонских частных лечебницах много пудры и по-настоящему яркая губная помада. Но я хотела сказать, мосье Пуаро, вы в самом деле должны прийти к нам на ленч, когда вся эта нелепая история будет позади.
  — Вы очень добры.
  — Я лично не против полиции, — сказала леди Энкейтлл. — И нахожу это довольно интересным. «Разрешите помочь вам по мере сил», — сказала я инспектору Грэйнджу. Он кажется сбитым с толку, но методичным. Для полиции так важно определить мотив, — продолжала она. — Кстати, о больничных сестрах… Мне кажется, что Джон Кристоу… Медсестра с рыжими волосами и вздернутым носиком… довольно привлекательная. Конечно, все это было давно, и полиция может не заинтересоваться. Но, вообще говоря, неизвестно, что приходилось выносить бедняжке Герде. Она принадлежит к типу преданных людей, не так ли? Или попросту верит всему, что ей говорят. Я думаю, это разумно, если у человека нет большого ума.
  Совершенно неожиданно леди Энкейтлл распахнула дверь в кабинет и увлекла за собой Пуаро, оживленно воскликнув: «Вот и мосье Пуаро!» Она проскользнула мимо него и исчезла, закрыв за собой дверь. Инспектор Грэйндж и Гаджен сидели у стола, в углу расположился молодой человек с записной книжкой. Гаджен уважительно поднялся со стула.
  Пуаро поспешно извинился:
  — Я сейчас уйду. Уверяю вас, я не имел ни малейшего представления, что леди Энкейтлл…
  — Нет-нет, пожалуйста. — Усы Грэйнджа в это утро выглядели еще более пессимистично.
  «Может быть, — подумал Пуаро, пораженный недавним описанием инспектора, сделанным леди Энкейтлл, — может быть, в доме была большая уборка, или, возможно, купили индийский медный столик, так что бедному инспектору повернуться негде…»
  Пуаро сердито отогнал эти мысли. Слишком чистый, но тесноватый дом инспектора Грэйнджа, его жена, сыновья с их увлечением «Меккано» — все это измышления беспокойного ума леди Энкейтлл. Однако живость и правдоподобие этой картинки заинтересовали его.
  — Садитесь, мосье Пуаро, — предложил Грэйндж. — Мне хотелось кое о чем спросить вас. Я уже почти закончил.
  Он снова обратился к Гаджену, который почтительно, хотя против воли, занял свое место, и повернул к собеседнику невозмутимое лицо.
  — И это все, что вы можете вспомнить?
  — Да, сэр. Все было как всегда, сэр. Никаких неприятностей.
  — Меховая накидка… в летнем павильоне у бассейна. Кому она принадлежит?
  — Вы говорите, сэр, о меховой накидке? Я заметил ее вчера, когда уносил бокалы из павильона. Эта вещь не принадлежит никому в доме, сэр.
  — Чья же она?
  — Возможно, она принадлежит мисс Крэй, сэр. Мисс Веронике Крэй, киноактрисе. На ней было что-то похожее.
  — Когда?
  — Позапрошлой ночью, когда она была здесь, сэр.
  — Вы не упоминали ее в числе гостей.
  — Она не была приглашена, сэр. Мисс Крэй живет в «Голубятне», гм… в коттедже, вверх по дороге. Она пришла после обеда, чтобы занять коробок спичек — у нее спички кончились.
  — Она взяла шесть коробок? — спросил Пуаро.
  — Верно, сэр. Ее светлость, узнав, что у нас спичек достаточно, настояла на том, чтобы мисс Крэй взяла полдюжины коробков.
  — Которые она затем оставила в павильоне?
  — Да, сэр. Я заметил их там вчера утром.
  — Наверное, мало что ускользает от этого человека, — сказал Пуаро, когда Гаджен ушел, закрыв за собой дверь тихо и почтительно.
  — Прислуга чертовски хитра, — заметил инспектор Грэйндж. — И все-таки, — добавил он с воодушевлением, — всегда есть судомойка! Судомойки — говорят! Не то что эти высокомерные дворецкие. Я отправил человека порасспросить на Харли-стрит, — продолжал инспектор, — и сам попозже поеду туда. Там мы что-нибудь узнаем. Я полагаю, знаете ли, что жене Кристоу пришлось немало вытерпеть. Вообще эти модные доктора с их пациентками… Можно только удивляться! Как я понял со слов леди Энкейтлл, были какие-то неприятности из-за медсестры. Разумеется, леди Энкейтлл говорила очень неопределенно.
  — Да, — согласился Пуаро, — это в ее манере!
  Умело созданная картина. Джон Кристоу и любовные интриги с медсестрами… пикантные возможности в жизни доктора… достаточно повода, чтобы ревность Герды Кристоу привела к кульминации — убийству!
  Да, ловко брошенные несколько фраз привлекают внимание к дому на Харли-стрит и уводят подальше от «Лощины», подальше от того момента, когда Генриетта Сэвернейк взяла револьвер из несопротивляющейся руки Герды Кристоу, и от другого момента, когда умирающий Джон Кристоу произнес: «Генриетта…» — размышлял, прикрыв веки, Пуаро. Внезапно он широко раскрыл глаза и спросил с нескрываемым любопытством:
  — Ваши мальчики играют с «Меккано»?
  — Что?! — Прервав свои размышления, инспектор Грэйндж уставился на Пуаро. — Странный вопрос. Вообще говоря, они еще маловаты, но я подумывал о том, чтобы подарить Тэдди на Рождество набор «Меккано». А почему вы спросили?
  Пуаро покачал головой.
  «Такие интуитивные невероятные предположения леди Энкейтлл, — подумал Пуаро, — часто могли оказаться правильными, и это делало леди Энкейтлл особенно опасной. Беспечными — кажущимися беспечными — словами она создавала картину. И если часть этой картины оказывалась правильной, вы начинали помимо вашей воли полагать, что и другая часть картины тоже верна».
  — Я хотел спросить вас, мосье Пуаро, — сказал инспектор Грэйндж, — эта мисс Крэй, актриса… она тащится сюда за спичками… Если ей нужны были спички, почему она не пришла к вам, вы живете всего в двух шагах от нее. Зачем тащиться добрых полмили?
  Эркюль Пуаро пожал плечами.
  — По разным причинам. Может, снобизм? Мой коттедж невелик и незначителен. Я бываю здесь только в конце недели, а сэр Генри и леди Энкейтлл — известные люди… Они живут здесь постоянно. Они, что называется, господа в этом графстве. Может быть, Вероника Крэй хотела познакомиться с ними… в конце концов, так оно и вышло…
  Инспектор Грэйндж встал.
  — Конечно, — согласился он, — это вполне вероятно, но не хотелось бы упустить чего-нибудь. Все-таки я не сомневаюсь, что все пойдет как по маслу. Сэр Генри опознал револьвер — он из его коллекции. Похоже, они в самом деле развлекались стрельбой по мишеням накануне — где-то после полудня. Миссис Кристоу нужно было только войти в кабинет и взять револьвер и патроны. Она видела, куда он их положил. Все довольно просто!
  — Да, — пробормотал Пуаро, — все кажется довольно просто.
  «Такая женщина, как Герда Кристоу, — подумал Пуаро, — именно так могла совершить убийство. Без всяких уверток и ухищрений… под влиянием тяжкого страдания — поступок в духе ограниченной, но глубоко любящей натуры. И все-таки у нее наверняка хватило бы ума хоть как-то себя обезопасить. Или она действовала в ослеплении… так сказать, в состоянии аффекта… когда разум молчит?»
  Пуаро вспомнилось пустое, ошеломленное лицо Герды.
  Пока он не знал… просто не знал. Но предчувствовал, что скоро узнает.
  Глава 16
  Герда стянула через голову черное платье, и оно соскользнуло на стул.
  — Я не знаю… Я в самом деле не знаю, — сказала она. Лицо ее было жалким. — Теперь, кажется, ничто не имеет значения.
  — Понимаю, дорогая, понимаю. — Миссис Паттерсон была доброжелательна, но тверда. Она умела обращаться с людьми, понесшими тяжелую утрату. В семье о ней всегда говорили: «В критических ситуациях Элси просто великолепна!»
  В данный момент она была «великолепной» в спальне своей сестры Герды на Харли-стрит. Элси Паттерсон, высокая, худощавая женщина с решительными манерами, смотрела на Герду со смешанным чувством раздражения и сострадания.
  Бедняжка Герда… Какая трагедия потерять мужа… и так ужасно… но и теперь она как будто все еще не в полной мере осознает то, что произошло. «Конечно, — размышляла миссис Паттерсон, — у Герды всегда была ужасно замедленная реакция. А тут еще и шок, об этом тоже нельзя забывать!»
  — Я бы выбрала это черное креповое за двенадцать гиней, — сказала Элси отрывисто. «Вечно все надо решать!» — подумала она.
  Герда стояла неподвижно, нахмурив брови.
  — Я не знаю, — сказала она нерешительно, — как относился Джон к трауру. Кажется, он однажды говорил, что это ему не нравится.
  «Джон, — подумала она, — если бы Джон был здесь и сказал, что мне делать». Но Джон больше не вернется. Никогда… никогда… никогда! Остывающая баранина на столе… стук захлопнувшейся двери приемной… Джон, взбегающий по лестнице через две ступеньки, энергичный, бодрый, полный жизни…
  Полный жизни…
  Распростертый у плавательного бассейна… капли крови, медленно стекающие через край… ощущение револьвера в руке… Кошмар, страшный сон, скоро она проснется, и все это окажется неправдой.
  — Ты должна быть в черном на суде. — Резкий голос сестры прорвался сквозь неясные мысли Герды. — Будет более чем странно, если ты явишься туда в ярко-синем платье.
  — Это разбирательство в суде, — произнесла Герда, прикрыв глаза. — Ужасно.
  — Конечно, ужасно, дорогая, — быстро сказала Элси Паттерсон. — Но когда все кончится, ты сразу поедешь к нам, и мы позаботимся о тебе.
  Туманная пелена, словно обволакивающая ее мозг, сгустилась.
  — Что же я буду делать без Джона? — проговорила она, и в ее голосе звучал почти панический испуг.
  На это у Элси Паттерсон был готовый ответ:
  — У тебя есть дети. Ты должна жить для них.
  Зина, как же она плакала… «Мой папа умер!» И ничком на кровать… Тэрри, бледный, с бесконечными вопросами, не проливший ни слезинки.
  «Несчастный случай, — сказала она детям. — С бедным папой произошел несчастный случай!»
  Берил Кольер (очень предусмотрительно с ее стороны) спрятала все утренние газеты, чтобы дети их не видели. И предупредила слуг. В самом деле, Берил очень добра и внимательна!
  Тэренс пришел к матери в темную гостиную. Губы мальчика были плотно сжаты, лицо необычно бледное, почти зеленоватое.
  — Почему убили отца?
  — Несчастный случай, дорогой… Я… я не могу говорить об этом.
  — Это не был несчастный случай. Почему ты говоришь неправду? Это было убийство. Так пишут в газете.
  — Тэрри, где ты раздобыл газету? Я сказала мисс Кольер…
  Он несколько раз кивнул головой. Так странно, совсем как глубокий старик.
  — Вышел и купил. Я знал, там должно быть что-то, о чем ты нам не сказала, иначе зачем было мисс Кольер их прятать?
  От Тэрри никогда нельзя было скрыть правду. Он такой дотошный, постоянно требовал объяснений.
  — Мама, почему его убили?
  Совершенно потрясенная, почти в истерике она закричала:
  — Не спрашивай меня об этом… Не говори об этом… Я не могу говорить об этом… Это слишком ужасно!
  — Но они узнают, правда? Я хочу сказать, они должны узнать. Это необходимо.
  Так разумно, так трезво… Герде хотелось закричать, и засмеяться, и заплакать… «Ему безразлично, — подумала она, — ему все равно… Он только задает вопросы. Он даже не заплакал».
  Тэренс ушел, стараясь избежать утешений своей тетки Элси. Одинокий мальчуган с застывшим лицом. Он всегда чувствовал себя одиноким. Но до сегодняшнего дня это не имело значения. «Сегодня, — думал он, — все совсем иначе!» Хоть бы кто-нибудь ответил на его вопросы разумно и внятно.
  Завтра, во вторник, он и Николсон Майнор должны были провести опыт с нитроглицерином. Он с таким волнением ждал этой минуты! Теперь радостное ожидание исчезло. Ему безразлично, даже если никогда больше он не получит нитроглицерин… При этой мысли Тэренс пришел в ужас. Никогда больше не мечтать о научных экспериментах?! «Но если отец убит… — думал он, — мой отец — убит…»
  Что-то в нем шевельнулось… укоренилось… стало медленно расти… Гнев!
  Постучав, Берил Кольер вошла в спальню. Она была бледна, собранна и, как всегда, практична.
  — Пришел инспектор Грэйндж, — сообщила она.
  Но когда Герда, судорожно вздохнув, жалобно посмотрела на нее, Берил поспешно добавила:
  — Он сказал, что нет надобности вас беспокоить. Он поговорит с вами, перед тем как уйти. Это обычные вопросы, касающиеся практики доктора Кристоу, и я смогу сообщить все, что его интересует.
  — О, спасибо, Колли!
  Берил быстро вышла, а Герда вздохнула с облегчением:
  — Колли так помогает! Она такая практичная.
  — Да, разумеется, — согласилась миссис Паттерсон, — я думаю, она отличная секретарша. Очень некрасива, бедняжка, верно? Ну что ж, это даже лучше. Особенно если работаешь с таким привлекательным мужчиной, как Джон.
  — Что ты имеешь в виду? — набросилась на сестру Герда. — Джон никогда… он никогда… Ты говоришь так, словно Джон мог флиртовать или что-нибудь еще похуже, если бы у него была хорошенькая секретарша? Джон был совсем не такой!
  — Конечно, нет, дорогая, — сказала миссис Паттерсон, — но все-таки мы знаем, каковы мужчины!
  В приемном кабинете инспектор Грэйндж был встречен холодным, воинственным взглядом Берил Кольер. Что взгляд был именно воинственный, инспектор заметил сразу. Ну что ж, может быть, это естественно.
  «Некрасивая девица, — подумал он, — я думаю, между ней и доктором ничего не было. Хотя он, может быть, ей нравился. Иногда такое бывает».
  «Но не в этом случае», — пришел он к выводу после пятнадцатиминутной беседы. Ответы Берил Кольер на все его вопросы были образцово четкими. Она отвечала быстро и, совершенно очевидно, знала все детали врачебной практики доктора Кристоу как свои пять пальцев. Инспектор сменил тактику и начал потихоньку интересоваться отношениями между Джоном Кристоу и его женой.
  — Они были, — сказала Берил, — в прекрасных отношениях.
  — Полагаю, все же ссорились время от времени, как все супружеские пары? — Голос инспектора звучал естественно и доверительно.
  — Я не помню никаких ссор. Миссис Кристоу была невероятно предана своему мужу… прямо-таки рабски предана.
  В голосе Берил мелькнул легкий оттенок презрения. Инспектор его заметил. «Да она феминистка!1105» — подумал он, а вслух спросил:
  — Совсем не могла постоять за себя?
  — Нет. Просто для нее он всегда был непререкаемым авторитетом.
  — Деспотичен?
  Берил задумалась.
  — Нет, я бы этого не сказала. Но он был, по-моему, очень эгоистичным человеком и принимал как должное то, что миссис Кристоу всегда все делала так, как он того хотел.
  — Какие-нибудь трудности с пациентами? Я имею в виду с женщинами. Не бойтесь быть откровенной, мисс Кольер. Всем известно, что у докторов бывают трудности в этом плане.
  — О, вот вы о чем! — презрительно сказала Берил. — Доктор Кристоу прекрасно справлялся с подобными трудностями. У него были превосходные манеры и отличные отношения с пациентками. Он в самом деле был замечательным доктором, — добавила она с невольным восхищением в голосе.
  — Были у него связи с женщинами? — спросил Грэйндж. — Отбросьте щепетильность, мисс Кольер, нам это очень важно знать!
  — Да, я поняла. Мне об этом ничего не известно.
  «Пожалуй, несколько резко, — подумал инспектор, — она не знает, но, видимо, догадывается».
  — А что вы скажете о Генриетте Сэвернейк? — прямо спросил инспектор.
  Берил крепко сжала губы.
  — Она была близким другом семьи.
  — Не было… неприятностей из-за нее между доктором и миссис Кристоу?
  — Разумеется, нет!
  Ответ был категоричен. Слишком категоричен.
  — А что вы можете сказать о мисс Веронике Крэй?
  — Вероника Крэй?
  Удивление в голосе Берил было искренним.
  — Она была другом доктора Кристоу, не так ли? — спросил инспектор.
  — Я никогда о ней не слышала. Хотя мне, кажется, знакомо это имя…
  — Киноактриса.
  — Конечно! — Нахмуренные брови Берил расправились. — Недаром мне казалось, я где-то его слышала. Но я не знала, что доктор Кристоу был с ней знаком.
  Она говорила так уверенно, что инспектор решил оставить этот вопрос. Он начал расспрашивать о том, каким был доктор Кристоу в предыдущую субботу. И тут ответы Берил стали не столь четкими.
  — Его поведение не было обычным, — сказала она раздумчиво.
  — Чем же оно отличалось?
  — Он казался рассеянным. Он долго не вызывал в кабинет последнюю пациентку, хотя обычно накануне выходных он всегда торопился поскорее закончить прием. Я думаю… да, я уверена, он был чем-то озабочен.
  Но ничего более определенного она не сказала.
  Инспектор Грэйндж был не очень доволен результатами допроса. Он так и не смог установить мотив преступления, а сделать это было необходимо — до того, как дело поступит к прокурору.
  В глубине души Грэйндж был уверен в том, что Герда Кристоу застрелила своего мужа. Он подозревал, что она сделала это из ревности, но до сих пор не нашел никаких подтверждений. Сержант Кумбз беседовал с прислугой, но все слуги повторяли одно и то же: миссис Кристоу готова была целовать землю, по которой ступал ее муж.
  «Если что-то произошло, — думал он, — то это связано с «Лощиной». Вспоминая «Лощину», инспектор испытывал определенное беспокойство. Все они там, мягко говоря, странные.
  На письменном столе зазвенел телефон, и мисс Кольер сняла трубку.
  — Это вас, инспектор, — сказала она.
  — Алло! Грэйндж у телефона. Слушаю. Что?..
  Берил почувствовала перемену в его голосе и с любопытством на него посмотрела. Лицо инспектора было еще менее выразительным, чем обычно. Он слушал… что-то ворчал…
  — Да… да, понял… Это абсолютно точно? Да? Ни тени сомнения. Да… да… да. Сейчас еду. Я здесь почти кончил… Да!
  Он положил трубку и какое-то время сидел молча. Наконец, взяв себя в руки, спросил совсем другим голосом, не таким, каким задавал предыдущие вопросы:
  — У вас, вероятно, нет собственного мнения обо всей этой истории?
  — То есть?..
  — Нет ли у вас соображений относительно личности убийцы?
  — Ни малейших, инспектор, — ответила она решительно.
  — Когда обнаружили тело, миссис Кристоу стояла возле него с револьвером в руке… — Инспектор умышленно не закончил фразу.
  Реакция Берил была быстрой и четкой.
  — Если вы подозреваете миссис Кристоу, то вы ошибаетесь. Миссис Кристоу совсем не из решительных женщин. Она очень мягкая, покорная и была полностью у мужа под башмаком. Мне кажется крайне странным, что кто-то может хоть на мгновение вообразить, будто она его застрелила. Если даже обстоятельства складываются против нее.
  — Ну, а если не она, то кто? — резко спросил он.
  — Понятия не имею… — подумав, ответила Берил.
  Инспектор направился к двери.
  — Вы хотели повидать миссис Кристоу, прежде чем уйдете? — спросила она.
  — Нет… Да, пожалуй, так будет лучше!
  Берил снова удивилась: тон инспектора совершенно переменился, совсем не такой, как до телефонного звонка. Какое известие могло вызвать такую значительную перемену?
  Герда нервно вошла в комнату. Она выглядела несчастной и ошеломленной.
  — Вы узнали что-нибудь новое о том, кто убил Джона? — спросила она негромким, дрожащим голосом.
  — Еще нет, миссис Кристоу.
  — Это невероятно… совершенно невероятно!
  — И тем не менее это случилось, миссис Кристоу.
  Она кивнула, глядя вниз, комкая носовой платок, скатывая его в маленький шарик.
  — Миссис Кристоу, у вашего мужа были враги? — спросил он тихо.
  — У Джона? О нет! Он был удивительный человек! Все его обожали.
  — А вы знаете кого-нибудь, кто затаил бы зло против него, — инспектор сделал паузу, — или против вас?
  — Против меня? — Она казалась изумленной. — О нет, инспектор.
  Инспектор Грэйндж вздохнул.
  — А мисс Вероника Крэй?
  — Вероника Крэй? О, вы имеете в виду женщину, которая пришла в тот вечер за спичками?
  — Да, вы ее знали?
  Герда покачала головой.
  — Я никогда не видела ее раньше. Джон был знаком с ней много лет тому назад… во всяком случае, она так сказала…
  — Может быть, у нее было что-то против доктора Кристоу, а вы об этом не знали?
  — Я не верю, чтобы кто-нибудь затаил злобу против Джона, — с достоинством произнесла Герда. — Он был самый добрый и бескорыстный из людей… Да, один из благороднейших людей!
  — Гм, да, конечно! — сказал инспектор. — Ну что же, доброго вам утра, миссис Кристоу. Вы помните о судебном заседании? В среду, в одиннадцать часов в Маркет-Деплич. Все будет очень просто… не беспокойтесь… Очевидно, отложат на неделю, чтобы мы могли продолжить расследование.
  — О да, понимаю. Спасибо.
  Она стояла, внимательно глядя на него. Инспектору казалось, что она даже сейчас не уразумела того, что является главным лицом, на кого падает подозрение.
  Грэйндж подозвал такси — оправданный расход в свете только что полученной им по телефону информации. Куда эти сведения приведут, он не знал. На первый взгляд они казались совершенно не относящимися к делу, даже… невероятными. В этом не было никакого смысла. Однако каким-то образом — он пока не мог понять как — это должно было иметь определенную связь с расследованием.
  Единственный вывод, который можно было сделать, — эта история оказалась не такой уж простой, как ему показалось сначала.
  Глава 17
  Сэр Генри удивленно смотрел на инспектора Грэйнджа.
  — Я не совсем уверен, что правильно вас понимаю, инспектор.
  — Все довольно просто, сэр Генри. Я прошу вас проверить вашу коллекцию огнестрельного оружия. Я думаю, она каталогизирована и снабжена указателем?
  — Естественно. Однако я уже опознал револьвер как оружие из моей коллекции.
  — Все оказалось не так просто, сэр Генри. — Инспектор сделал паузу. Инстинктивно он всегда был против того, чтобы сообщать какую-либо информацию, но в данном случае вынужден был это сделать. Сэр Генри — человек значительный. Он, без сомнения, уступит просьбе, но потребует объяснений. Инспектор решил, что такие объяснения необходимо дать. — Доктор Кристоу был убит выстрелом не из того револьвера, который вы опознали сегодня утром, — спокойно объяснил Грэйндж.
  Брови сэра Генри поднялись.
  — Удивительно! — сказал он.
  Грэйндж почувствовал некоторое облегчение и благодарность сэру Генри. «Удивительно!» — вот именно, очень точное слово. Инспектор был благодарен и за то, что сэр Гэнри воздержался от комментариев. Да пока и не о чем было говорить. Удивительно… лучше и не скажешь.
  — У вас есть основания полагать, — спросил сэр Генри, — что оружие, из которого был произведен роковой выстрел, из моей коллекции?
  — Ни малейших. Но я должен убедиться, что оружие в самом деле не из вашей коллекции.
  Сэр Генри одобрительно кивнул головой.
  — Я вас понимаю. Ну что же, давайте начнем. Это займет немного времени.
  Сэр Генри отпер стол и вынул записную книжку в кожаном переплете. Раскрывая ее, он снова повторил:
  — Нужно совсем немного времени, чтобы проверить…
  Что-то в голосе сэра Генри привлекло внимание инспектора. Он пристально посмотрел на него. Плечи сэра Генри поникли… он выглядел старше и более усталым.
  Инспектор нахмурился. «Черт меня побери, — подумал он, — если я понимаю этих людей…»
  — Гм!.. — произнес сэр Генри.
  Грэйндж повернулся к нему всем корпусом. Краем глаза взглянул на стрелки часов. Двадцать… нет, тридцать минут прошло с тех пор, как сэр Генри сказал: «Это займет немного времени…»
  — Сэр? — отрывисто спросил Грэйндж.
  — «Смит-и-вессон-381106» отсутствует. Он был в коричневой кожаной кобуре в глубине этого ящика.
  — Так… — Голос инспектора казался спокойным, хотя сам он был возбужден. — А когда, по-вашему, вы видели его на месте в последний раз?
  Сэр Генри на секунду задумался.
  — Это нелегко сказать, инспектор. Последний раз я открывал этот ящик неделю назад и думаю… Не будь револьвера на месте, я бы это заметил. Но я не могу сказать с уверенностью, что видел револьвер.
  Инспектор утвердительно кивнул.
  — Благодарю вас, сэр Генри. Я вполне понимаю. Ну что ж, я должен идти.
  Инспектор спешно вышел из комнаты… Он явно был озабочен. После ухода инспектора сэр Генри некоторое время стоял неподвижно, потом медленно вышел через застекленную дверь на террасу. Его жена (с корзинкой, в перчатках) была в саду: подрезала ножницами какие-то редкостные кусты. Она весело помахала ему.
  — Что хотел инспектор? Надеюсь, он больше не будет беспокоить слуг. Знаешь, Генри, им это не по душе. Они не могут видеть в этом ничего нового или занимательного, как мы.
  — А мы именно так это воспринимаем?
  Она заметила необычный тон мужа и мило улыбнулась ему.
  — Как устало ты выглядишь, Генри! Можно ли позволять себе так беспокоиться?
  — Убийство вызывает беспокойство, Люси.
  Леди Энкейтлл мгновение раздумывала, машинально продолжая подрезать ветки. Затем лицо ее стало хмурым.
  — О господи!.. Это ужасные ножницы! Просто заколдованные! Вечно срезаешь ими больше, чем нужно… Что ты сказал? Убийство вызывает беспокойство? Но в самом деле, Генри, я никогда не могла понять почему! Я хочу сказать, раз уж человек должен умереть — от рака, или туберкулеза в одном из этих отвратительных светлых санаториев, или от удара (ужасно! с перекошенным на сторону лицом), или его убьют, или зарежут, или, может быть, удушат… Все сводится к одному, то есть, я хочу сказать, — к смерти. На этом все беспокойства его кончаются. Зато начинаются у родственников: ссоры из-за денег, соблюдать ли траур или нет, кому достанется письменный стол тети Селины и тому подобное!..
  Сэр Генри сел на каменную ограду.
  — Все может оказаться более неприятным, чем мы думали, Люси.
  — Ну что ж, дорогой, нужно перетерпеть! А когда все будет позади, мы можем куда-нибудь уехать. Не стоит огорчаться сегодняшними неприятностями. Давай лучше думать о будущем. Как, по-твоему, нам следует отправиться в Эйнсвик на Рождество… или лучше отложить до Пасхи?
  — До Рождества еще далеко, рано составлять рождественские планы.
  — Да, но мне хочется мысленно представить все заранее. Пожалуй, Пасха. Да! — Люси радостно улыбнулась. — Она, конечно, придет в себя к этому времени.
  — Кто? — спросил с удивлением сэр Генри.
  — Генриетта, — спокойно ответила леди Энкейтлл. — Я думаю, если свадьба будет в октябре… я имею в виду в октябре следующего года, тогда мы сможем провести в Эйнсвике Рождество. Я думаю, Генри…
  — Лучше не надо, дорогая. Твои мысли слишком забегают вперед.
  — Ты помнишь сарай в Эйнсвике? — спросила Люси. — Из него получится прекрасная мастерская! Генриетте нужна будет студия. Ты ведь знаешь, у нее настоящий талант. Эдвард, конечно, будет невероятно гордиться ею! Два мальчика и девочка было бы чудесно… или два мальчика и две девочки…
  — Люси… Люси! Ты слишком увлеклась!
  — Но, дорогой, — Люси широко распахнула прекрасные голубые глаза, — Эдвард ни на ком, кроме Генриетты, не женится. Он очень, очень упрям. Похож в этом на моего отца. Если уж он вбил себе что-нибудь в голову!.. Так что Генриетта, разумеется, должна выйти за него замуж! И теперь, когда Джона нет, она это сделает. Встреча с Джоном в самом деле была для нее величайшим несчастьем.
  Он с любопытством посмотрел на нее.
  — Мне всегда казалось, Люси, что Кристоу тебе нравится.
  — Я находила его забавным. В нем было очарование. Но я всегда считала, что не нужно уделять слишком много внимания кому бы то ни было.
  И леди Энкейтлл осторожно, с улыбающимся лицом без сожаления срезала еще одну ветку на кусте.
  Глава 18
  Эркюль Пуаро посмотрел в окно и увидел Генриетту Сэвернейк, идущую по тропинке к дому. На ней был все тот же костюм из зеленого твида, в котором она была в тот день, когда был убит Кристоу. Рядом с ней бежал спаниель.
  Пуаро поспешил к парадной двери: перед ним, улыбаясь, стояла Генриетта.
  — Можно мне войти и посмотреть ваш дом? Мне нравится осматривать дома. Я вывела собаку на прогулку.
  — Конечно, конечно! Как это по-английски — гулять с собакой!
  — Да, — сказала Генриетта, — я думала об этом. Вы помните эти милые стихи:
  
  Неспешно дни летели чередой…
  Кормил утят и ссорился с женой,
  На флейте «Ларго» Генделя1107 играл,
  С собакой каждый день гулял.
  
  И она снова улыбнулась мимолетно сверкнувшей улыбкой.
  Пуаро проводил Генриетту в гостиную. Она окинула взглядом строгую, опрятную обстановку и кивнула головой.
  — Очень славно. Всего по два. Какой ужасной показалась бы вам моя студия!
  — Ужасной? Но почему?
  — О, повсюду налипла глина… тут и там разбросаны вещи, которые когда-то мне почему-то понравились и которые могут быть только в одном экземпляре… в паре они просто убили бы друг друга!
  — Это я могу понять, мадемуазель. Вы художница — человек искусства.
  — А вы, мосье Пуаро, вы разве не человек искусства?
  Пуаро склонил голову набок.
  — Это нелегкий вопрос. Но, в общем, я бы сказал — нет! Я знал несколько преступлений, задуманных артистически… Они являлись, понимаете ли, высшим проявлением воображения… Но раскрытие этих преступлений… Нет, здесь нужна не сила созидания. Здесь требуется страсть к установлению истины.
  — Страсть к истине, — задумчиво произнесла Генриетта. — Да, я понимаю, насколько это делает вас опасным. Однако удовлетворит ли вас знание истины?
  Пуаро с любопытством взглянул на нее.
  — Что вы имеете в виду, мисс Сэвернейк?
  — Я могу понять ваше желание знать. Однако достаточно ли для вас знать истину? Или вы будете вынуждены идти дальше: на основании этой истины — действовать?
  Такой подход заинтересовал Пуаро.
  — Вы хотите сказать, что, узнав правду о смерти доктора Кристоу, я мог бы удовлетвориться тем, что держал бы эту правду при себе. А вы знаете правду об этой смерти?
  Генриетта пожала плечами.
  — Кажется очевидным ответ — Герда. Как цинично, что жена или муж всегда подозреваются в первую очередь!
  — Вы с этим не согласны?
  — Я всегда стараюсь быть объективной.
  — Мисс Сэвернейк, зачем вы явились сюда? — тихо спросил Пуаро.
  — Должна признаться, что не обладаю вашей страстью докапываться до истины, мосье Пуаро. Прогулка с собакой — чисто английский предлог. Но вы, конечно, заметили, что у Энкейтллов нет собаки.
  — Этот факт от меня не ускользнул.
  — Поэтому я взяла спаниеля взаймы у садовника. Теперь вы видите, мосье Пуаро, что я не очень правдива.
  И снова сверкнула короткой улыбкой. Она показалась Пуаро невероятно трогательной.
  — Нет, но вы — цельная натура.
  — Почему вы так говорите?
  «Она удивлена… почти напугана…» — подумал Пуаро.
  — Потому что, по-моему, это действительно так, — сказал он.
  — Цельная натура, — повторила задумчиво Генриетта, — хотела бы я знать, что это значит на самом деле.
  Она сидела очень тихо, уставившись на ковер, затем подняла голову и посмотрела на него.
  — Вы не хотите узнать, почему я пришла?
  — Вам, наверное, трудно подобрать нужные слова.
  — Да, пожалуй. Завтра заседание в суде, мосье Пуаро. Нужно бы решить, насколько…
  Она не договорила. Встав с кресла, прошла по комнате, подошла к камину, поменяла местами несколько безделушек, а вазу с астрами, стоявшую в центре стола, переставила на самый край камина, отступила назад и, склонив голову набок, разглядывала результат.
  — Как вам это нравится, мосье Пуаро?
  — Совсем не нравится, мадемуазель!
  — Я так и думала. — Она засмеялась и быстро и ловко вернула все на прежнее место. — Ну что ж, если решила что-то сказать, нечего зря тянуть! Вы такой человек, которому почему-то можно сказать все. Итак, начнем! Как вы думаете, нужно ли, чтобы полиция знала, что я была любовницей Джона Кристоу?
  Голос у нее был сухой, бесстрастный. Она смотрела не на него, а на стену, поверх его головы. Указательный палец двигался по изгибам кувшина, в котором стояли пурпурные астры. Пуаро подумал, что именно это движение помогает ей справиться с волнением.
  — Понимаю. Вы были его возлюбленной, — произнес Пуаро четко и тоже бесстрастно.
  — Если вы предпочитаете такое выражение.
  Он с любопытством посмотрел на нее.
  — Разве вы не то сказали?
  — Нет!
  — Почему?
  Генриетта подошла и села рядом с ним на диван.
  — Нужно называть вещи своими именами, — сказала она с расстановкой.
  Интерес Пуаро усилился.
  — Вы были любовницей доктора Кристоу… — сказал он. — Как долго?
  — Около шести месяцев.
  — Я полагаю, полиция без труда сможет установить этот факт?
  — Думаю, да, — ответила она, немного поразмыслив, — если, конечно, полицейские будут искать чего-то в этом роде.
  — О, конечно, будут. Уверяю вас.
  — Да, думаю, что так. — Она помолчала. Положила руки на колени, вытянув пальцы, посмотрела на них, затем дружески взглянула на Пуаро. — Ну что ж, мосье Пуаро, что теперь делать? Идти к инспектору Грэйнджу и сказать… Да что можно сказать таким усам, как у него?! Это такие домашние, семейные усы.
  Рука Пуаро потянулась к его собственным усам, которыми он очень гордился.
  — Ну а мои, мадемуазель?
  — Ваши усы, мосье Пуаро, — триумф искусства! Они несравнимы. Они, я в этом абсолютно уверена, — уникальны!
  — Безусловно!
  — И вполне вероятно, что именно они являются причиной моей откровенности. Однако если предположить, что полиция должна знать правду о Джоне и обо мне, так ли необходимо разглашать эту правду?
  — Все зависит от обстоятельств, — сказал Пуаро. — Если полиция решит, что это не имеет отношения к делу, они будут сдержанны. Вас… это тревожит?
  Генриетта кивнула. Некоторое время она пристально смотрела вниз, на свои пальцы, затем, подняв голову, сказала легко и бесстрастно:
  — Зачем усугублять страдания бедной Герды? Она обожала Джона, а он мертв. Она его потеряла. К чему взваливать на нее дополнительную тяжесть?
  — Вы о ней беспокоитесь?
  — Вы считаете это лицемерием? Вы думаете, что, если бы меня хоть немного волновало состояние Герды, я не стала бы любовницей Джона. Но вы не понимаете… Все было совсем не так. Я не разбивала его семейную жизнь… Я была… одна из многих.
  — Ах вот как!
  — Нет, нет, нет! — сказала она резко. — Совсем не то, что вы думаете. Это как раз возмущает меня больше всего! Превратное представление, которое может сложиться у большинства о том, каким на самом деле был Джон. Поэтому я пришла поговорить с вами… У меня была слабая надежда, что я сумею заставить вас понять. Я хочу сказать, мне нужно, чтоб вы поняли, какой личностью был Джон! Я так и вижу заголовки в газетах — «Интимная жизнь доктора»… Герда, я, Вероника Крэй! А Джон не был таким. Он не был человеком, у которого на уме одни женщины. Не женщины занимали главное место в его жизни, а работа! Именно работа давала ему самую большую радость и… да, и возможность ощутить риск. Если бы Джона неожиданно попросили назвать имя женщины, постоянно занимающей его мысли, он сказал бы: «Миссис Крэбтри!»
  — Миссис Крэбтри? — переспросил с удивлением Пуаро. — Кто же такая миссис Крэбтри?
  — Это старуха, — в голосе Генриетты слышались и слезы и смех, — безобразная, грязная, морщинистая и неукротимая! Джон в ней души не чаял. Его пациентка из больницы Святого Христофора. У нее болезнь Риджуэя, очень редкая и неизлечимая болезнь… против нее нет никаких средств. Джон тем не менее пытался найти способ лечения. Я не могу объяснить научно; все было очень сложно… какая-то проблема гормонной секреции. Джон проводил эксперименты, и миссис Крэбтри была его самой ценной больной. У нее большая сила воли и мужество. Она хочет жить. И она любила Джона! Джон и она были заодно, они сражались вместе. Болезнь Риджуэя и миссис Крэбтри месяцами занимали Джона… день и ночь, и ничто другое не имело значения. Вот что значило для Джона быть доктором… не кабинет на Харли-стрит и богатые толстые пациентки. Все это было побочным. Главным были напряженная научная работа — и результат. Я… О! Мне так хочется, чтоб вы поняли!
  Ее руки взлетели в необычном отчаянном жесте, и Эркюль Пуаро невольно подумал, как эти руки красивы и выразительны.
  — Вы, по-видимому, понимали Джона Кристоу очень хорошо, — заметил он.
  — О да! Я понимала. Джон обычно, как приходил, сразу начинал говорить. Не совсем со мной… скорее, мне думается, он просто рассуждал вслух. Таким образом многое становилось для него яснее. Иногда он был почти в отчаянии… например, не знал, как преодолеть возрастающую интоксикацию… И тогда у него появилась идея варьировать лекарствами. Я не могу объяснить, что это было… Больше всего это было похоже на сражение! Вы даже представить себе не можете — это неистовство, эта отрешенность от всего и вся, эти мучительные поиски. А порой — полнейшее изнеможение…
  Генриетта замолчала, глаза ее потемнели; она вспоминала.
  — Наверное, вы сами обладаете определенными знаниями в этой области? — с любопытством спросил Пуаро.
  — Нет. Лишь настолько, чтоб понимать, о чем говорил Джон. Я достала кое-какие книги.
  Она снова умолкла, лицо стало мягче, губы полуоткрылись. «Ее снова увлекли воспоминания», — подумал Пуаро. Наконец, вздохнув, она заставила себя вернуться к настоящему и грустно посмотрела на Пуаро.
  — Если бы я могла сделать так, чтобы вы представили…
  — Вы этого достигли, мадемуазель.
  — В самом деле?
  — Да, истину узнаешь, когда ее слышишь!
  — Благодарю вас, но инспектору Грэйнджу объяснить это будет непросто.
  — Пожалуй, вы правы. Он будет акцентировать внимание на аспекте личных отношений.
  — А это как раз совсем не важно, — с жаром сказала Генриетта. — Совершенно не важно.
  Пуаро удивленно поднял брови, и Генриетта ответила на его невысказанный протест:
  — Уверяю вас! Видите ли… я стала со временем как бы преградой между Джоном и тем, чему он отдавал всего себя. Он все больше ко мне привязывался, из-за меня не мог не отвлекаться от главного. Испугался, что полюбит меня… а он не хотел никого любить. Джон был физически близок со мной, потому что не хотел слишком много обо мне думать. Он хотел, чтобы наша связь походила на прочие его мимолетные увлечения.
  — А вы… — Пуаро пристально наблюдал за ней, — а вас удовлетворяло… такое положение вещей?
  Генриетта встала.
  — Нет, конечно же, нет. В конце концов, я живой человек…
  — В таком случае, мадемуазель, почему вы мирились?.. — спросил Пуаро, помолчав.
  — Почему? — резко перебила его Генриетта. — Потому что хотела, чтобы Джон был доволен, чтоб было так, как он хотел, чтоб он мог продолжать заниматься тем, что ценил больше всего, — своей работой! Если он не хотел новых сердечных переживаний… не хотел снова чувствовать себя уязвимым… Ну что ж… я приняла это…
  Пуаро потер нос.
  — Только что, мисс Сэвернейк, вы упомянули Веронику Крэй. Она тоже была другом Джона Кристоу?
  — До ее визита в «Лощину» в прошлую субботу он не видел ее пятнадцать лет.
  — Он знал ее пятнадцать лет тому назад?
  — Они были помолвлены. — Генриетта вернулась к дивану и села. — Я вижу, что должна все объяснить. Джон безумно любил Веронику, а она всегда была, да и сейчас осталась, настоящей стервой. Это величайшая эгоистка. Вероника поставила условие, чтобы Джон бросил все, что было ему дорого, и стал послушным муженьком мисс Вероники Крэй. Джон разорвал помолвку… и правильно сделал, но мучился дьявольски. И у него появилась идея: взять в жены кого-нибудь, кто был бы как можно меньше похож на Веронику. Он женился на Герде, грубо говоря, редкостной дуре. Все это было очень мило и удобно, однако произошло то, что должно было произойти, — настал день, когда эта женитьба стала его раздражать. У него появились разные интрижки… ничего серьезного. Герда, разумеется, ничего об этом не знала. Но я думаю, все эти пятнадцать лет с Джоном было что-то неладно, что-то связанное с Вероникой. Он так и не смог забыть ее. И вот в прошлую субботу он опять с ней встретился.
  После долгой паузы Пуаро задумчиво произнес:
  — В ту ночь он пошел ее провожать и вернулся в «Лощину» в три часа утра.
  — Как вы узнали?
  — У горничной болели зубы.
  — В «Лощине» слишком много прислуги, — неожиданно заметила Генриетта.
  — Но вы, мадемуазель, сами знали об этом.
  — Да.
  — Откуда?
  После незначительной паузы Генриетта раздумчиво ответила:
  — Я смотрела в окно и видела, как он вернулся.
  — Зубная боль, мадемуазель?
  Она улыбнулась.
  — Боль совсем иного рода, мосье Пуаро! — сказала Генриетта и, поднявшись, направилась к двери.
  — Я провожу вас, мадемуазель.
  Они перешли дорогу и через калитку вошли в каштановую рощу.
  — Нам необязательно идти мимо бассейна, — сказала Генриетта. — Мы можем обойти слева по верхней тропинке и выйти к цветочной дорожке.
  Тропинка вела круто вверх к лесу. Через некоторое время они вышли на более широкую тропу, ведущую наискосок через холм, высившийся над каштановой рощей, и подошли к скамье. Генриетта села, Пуаро опустился рядом. За спиной у них был лес, под ногами — густая каштановая рощица. Как раз против их скамьи тропинка, извиваясь, вела вниз, где тускло мерцала голубая вода бассейна.
  Пуаро молча наблюдал за Генриеттой. Выражение ее лица смягчилось, напряжение исчезло, лицо казалось круглее и моложе. Пуаро представил себе, как она выглядела в юности.
  — О чем вы думаете, мадемуазель? — наконец спросил он очень мягко.
  — Об Эйнсвике.
  — Что такое Эйнсвик?
  — Эйнсвик? Это имение. — Генриетта описывала Эйнсвик почти мечтательно: — Изящный белый дом… рядом высокая магнолия, а вокруг поднимающиеся амфитеатром холмы, поросшие лесом.
  — Это был ваш дом?
  — Не совсем. Я жила в Ирландии. В Эйнсвик все приезжали по праздникам — Эдвард, и Мидж, и я. На самом деле это был дом Люси. Он принадлежал ее отцу, а после его смерти перешел к Эдварду.
  — Не к сэру Генри? Титул, однако, у него.
  — Кавалер Ордена Бани1108! — объяснила она. — Генри — всего лишь дальний кузен.
  — К кому перейдет Эйнсвик после Эдварда Энкейтлла?
  — Как странно! Никогда об этом не думала. Если Эдвард не женится… — Она замолчала, и тень прошла по ее лицу.
  Эркюлю Пуаро захотелось узнать, какие мысли роятся у нее в голове.
  — Наверное, — медленно проговорила Генриетта, — Эйнсвик перейдет к Дэвиду. Так вот почему!
  — Что почему?
  — Почему Люси пригласила его. Дэвид и Эйнсвик?.. — Генриетта покачала головой. — Они как-то не подходят друг другу.
  Пуаро показал на тропинку перед ними.
  — По этой тропинке, мадемуазель, вы пришли вчера к плавательному бассейну?
  Она вздрогнула.
  — Нет, по той, что ближе к дому. Этой тропинкой пришел Эдвард. — Она внезапно повернулась к Пуаро. — Хватит об этом! Я ненавижу этот бассейн. Я ненавижу даже «Лощину»!
  Пуаро тихо продекламировал:
  
  Ненавижу страшную лощину, за темным лесом скрытую вдали,
  Красный вереск покрыл уступы; они алы, как губы в крови.
  Словно рот кровавый, лощина холодным ужасом дышит,
  О чем ни спросишь там эхо — в ответ только «Смерть!» услышишь1109.
  
  Генриетта повернула к нему удивленное лицо.
  — Теннисон, — сказал Эркюль Пуаро, с гордостью кивнув головой. — Стихи вашего лорда Теннисона.
  — О чем ни спросишь там эхо… — повторила за ним Генриетта, затем произнесла тихо, почти про себя: — Ну конечно… так и есть… Эхо!
  — Эхо? Что вы имеете в виду?
  — Эта усадьба… Сама «Лощина»! Я почти поняла это раньше… в субботу, когда мы с Эдвардом отправились на прогулку к холмам. «Лощина» — эхо Эйнсвика! И мы все Энкейтллы! Мы не настоящие… не такие живые, каким был Джон! — Она снова повернулась к Пуаро. — Как жаль, что вы не знали его, мосье Пуаро! Мы все — тени по сравнению с Джоном. Джон был по-настоящему живым!
  — Я понял это, мадемуазель, когда видел его умирающим.
  — Знаю. Это чувствовал каждый. И вот Джон мертв, а мы — эхо! Мы существуем. Это, знаете ли, похоже на скверную шутку.
  С лица Генриетты исчезла молодость, губы искривила горечь внезапной боли. Когда Пуаро спросил ее о чем-то, она не сразу поняла, о чем речь.
  — Извините. Что вы сказали, мосье Пуаро?
  — Я спросил, нравился ли вашей тете, леди Энкейтлл, доктор Кристоу?
  — Люси? Между прочим, она мне кузина, а не тетя… Да, он ей очень нравился.
  — А ваш… тоже кузен… мистер Эдвард Энкейтлл… ему нравился доктор Кристоу?
  — Нет, не очень… но, в общем, он почти не знал его.
  «Ее голос, — подумал Пуаро, — звучит несколько натянуто».
  — А ваш… еще один кузен? Мистер Дэвид Энкейтлл?
  Генриетта улыбнулась:
  — Дэвид, я думаю, ненавидит всех нас. Он проводит время, заточившись в библиотеке, читает «Британскую энциклопедию».
  — О! Серьезный юноша.
  — Мне жаль его. У него тяжелая обстановка дома… Мать — человек неуравновешенный… инвалид. Единственный его способ самозащиты — чувствовать свое превосходство над окружающими. Если это ему удается — все в порядке, но иногда эта защита рушится, и тогда виден истинный Дэвид, легкоранимый и уязвимый.
  — Он чувствовал свое превосходство над доктором Кристоу?
  — Пытался… но, мне кажется, из этого ничего не получалось. Я подозреваю, что Джон Кристоу был как раз таким человеком, каким хотел бы стать Дэвид… В результате — он питал к Джону отвращение.
  Пуаро задумчиво кивнул головой:
  — Да… Самонадеянность, уверенность, мужество — черты сугубо мужского характера. Это интересно… очень интересно.
  Генриетта ничего не ответила.
  Сквозь каштаны, внизу у бассейна, Эркюль Пуаро увидел человека, который, наклонившись, казалось, что-то искал.
  — Интересно… — снова тихо повторил Пуаро.
  — Что вы сказали?
  — Это кто-то из людей инспектора Грэйнджа, — ответил Пуаро. — Он как будто что-то ищет?
  — Наверное, улики. А что еще могут искать полицейские? Пепел от сигарет, следы башмаков, обгорелые спички? — В голосе Генриетты была горькая насмешка.
  — Да, они ищут все это, — серьезно ответил Пуаро, — иногда находят. Но настоящие улики, мисс Сэвернейк, в деле, подобном этому, обычно нужно искать в личных отношениях людей, связанных с преступлением.
  — Я что-то не понимаю вас.
  — Важны мелочи! — сказал Пуаро. Он сидел, откинув голову назад, полуприкрыв веками глаза. — Не сигаретный пепел или отпечатки резиновых каблуков, а жест, взгляд, неожиданный поступок…
  Генриетта, резко обернувшись, пристально посмотрела на него. Пуаро почувствовал этот взгляд, но не повернул головы.
  — Вы имеете в виду… что-нибудь определенное?
  — Я думал о том, как вы, шагнув вперед, взяли револьвер из рук миссис Кристоу, а затем уронили его в бассейн.
  Он почувствовал, что она слегка вздрогнула, но голос ее остался таким же ровным и спокойным:
  — Герда, мосье Пуаро, довольно неуклюжий человек. В состоянии шока она могла бы выстрелить и, если в револьвере была еще пуля… поранить кого-нибудь.
  — Однако было очень неуклюже с вашей стороны уронить револьвер в воду, не правда ли?
  — Видите ли… У меня тоже был шок… — Генриетта помолчала. — На что вы намекаете, мосье Пуаро?
  Пуаро выпрямился, повернулся в ее сторону и заговорил обычным деловым тоном:
  — Если были отпечатки пальцев на этом револьвере… Я имею в виду отпечатки, сделанные до того, как миссис Кристоу взяла его в руки, было бы интересно узнать, кому они принадлежали… но этого мы теперь никогда не узнаем.
  — Вы хотите сказать, что там были мои отпечатки пальцев, — тихо, но твердо сказала Генриетта. — Вы намекаете, что это я застрелила Джона и оставила револьвер около тела, чтобы Герда могла подойти и взять его… Вы на это намекаете, не так ли? Однако, если я так сделала, согласитесь, у меня хватило бы ума прежде всего стереть свои собственные отпечатки пальцев.
  — Вы, мадемуазель, достаточно умны и понимаете, что, сделай вы так и не окажись на револьвере никаких следов, это было бы крайне странным! Потому что все вы накануне стреляли из этого револьвера. Герда Кристоу вряд ли стерла отпечатки пальцев до выстрела… К чему ей это?
  — Значит, вы думаете, что я убила Джона? — медленно сказала Генриетта.
  — Умирая, доктор Кристоу сказал: «Генриетта!»
  — И вы считаете, что это было обвинением? Это не так.
  — Что же в таком случае?
  Генриетта, вытянув ногу, чертила носком туфли что-то на земле.
  — Вы не забыли, — сказала она тихо, — что я говорила вам не так давно? О наших отношениях?
  — Ах да! Вы были его возлюбленной… и, умирая, он произносит ваше имя. Очень трогательно!
  — Издеваетесь?
  — Нет, что вы. Но я не люблю, когда мне лгут, а именно это, я думаю, вы и пытаетесь делать.
  — Я же говорила вам, что не очень правдива, — тихо сказала Генриетта, — но когда Джон сказал «Генриетта!», он не обвинял меня в убийстве. Неужели вы не можете понять, что такие люди, как я, не могут лишить кого-либо жизни?! Мы творим, а не уничтожаем. Я не убиваю людей, мосье Пуаро. Я не могла бы убить, это чистая правда. Вы подозреваете меня только потому, что мое имя прошептал умирающий человек, который вряд ли сознавал, что говорит.
  — Доктор Кристоу знал, что говорил! Голос был энергичный и уверенный, как у доктора во время жизненно важной операции, который говорит четко и настойчиво: «Сестра, пинцет, пожалуйста!»
  — Но… — Она казалась ошеломленной, захваченной врасплох.
  — И это не только из-за слов, сказанных умирающим доктором Кристоу. Я не верю, что вы способны на предумышленное убийство… Нет! Но вы могли выстрелить внезапно, под влиянием сильной обиды, негодования… и если так… если так, мадемуазель, у вас достаточно изобретательности, чтобы скрыть следы.
  Генриетта поднялась со скамьи. Мгновение она стояла, глядя на него, бледная, потрясенная. Затем сказала с неожиданно разочарованной улыбкой:
  — А я думала, что вы мне симпатизируете.
  Пуаро вздохнул.
  — К сожалению, так оно и есть, — грустно сказал он.
  Глава 19
  Генриетта ушла, а Пуаро все еще сидел на скамье, пока не увидел, как инспектор Грэйндж решительным шагом обогнул бассейн и направился по тропинке мимо павильона.
  Инспектор, видимо, шел с определенной целью: или в «Тихую гавань», или в «Голубятню». «Интересно все же, куда?» — подумал Пуаро.
  Пуаро поднялся и пошел назад тем же путем, каким пришел. Если инспектор Грэйндж направлялся к нему, Пуаро не прочь был узнать, что тот хотел ему сообщить.
  Однако, вернувшись в «Тихую гавань», он не обнаружил никаких посетителей. Пуаро задумчиво посмотрел вдоль дороги в сторону «Голубятни». Он знал, что Вероника Крэй не уехала в Лондон.
  Интерес Эркюля Пуаро к Веронике Крэй усилился: роскошный мех, горка спичечных коробков, неубедительное объяснение по поводу неожиданного вторжения в субботу вечером и, наконец, рассказ Генриетты о Джоне Кристоу и Веронике.
  Интересная модель отношений. Да, он воспринимал это именно так. Сложные переплетения чувств и характеров. Странный, запутанный узор, пронизанный темными нитями ненависти и страсти.
  Действительно ли Герда Кристоу убила мужа? Или все было сложнее? Вспомнив свой разговор с Генриеттой, Пуаро решил, что все было не так просто. Генриетта сделала поспешный вывод, что он ее подозревает в убийстве, хотя на самом деле у него и в мыслях ничего подобного не было. Он просто считал, что она что-то знает. Знает и скрывает…
  Пуаро недовольно покачал головой.
  Сцена у бассейна. Инсценированная сцена, театральная.
  Инсценированная кем? И для кого?
  Ответ на второй вопрос был совершенно очевидным — для Эркюля Пуаро?! Так он думал в то время. Посчитал это дерзостью, шуткой дурного тона. Это так и осталось дерзостью… но не было шуткой.
  А ответ на первый вопрос?
  Пуаро покачал головой. Он не знал. Не имел ни малейшего представления. Он прикрыл глаза и сразу же представил себе всех их очень четко… Сэр Генри, честный, ответственный, доверенное лицо империи. Леди Энкейтлл, призрачная, неуловимая, неожиданно и ошеломляюще очаровательная, обладающая чрезвычайно опасной силой алогичного внушения. Генриетта Сэвернейк, которая любила Джона Кристоу сильнее, чем себя; мягкий и неуверенный в себе Эдвард Энкейтлл; темноволосая прямолинейная девушка по имени Мидж Хардкасл; ошеломленное лицо Герды Кристоу, сжимающей в руке револьвер; уязвимый юноша Дэвид Энкейтлл…
  Все они угодили в сети закона. Все связаны на какое-то время безжалостными последствиями неожиданного убийства. У каждого из этих людей собственная судьба, по-своему трагичная. И где-то в этом взаимодействии характеров и эмоций скрывается истина.
  Пожалуй, единственное, что увлекало Пуаро больше феномена человеческой личности, был поиск истины. И он был намерен установить истину в деле с убийством Джона Кристоу.
  — Разумеется, инспектор, — сказала Вероника. — Я очень хочу помочь вам!
  — Благодарю вас, мисс Крэй.
  Вероника Крэй выглядела совсем не так, как представлял себе инспектор. Он был готов к встрече с неким романтическим ореолом, искусственностью, героикой и отнюдь не был бы удивлен, если бы она разыграла перед ним какую-нибудь сцену. Фактически она, как и подозревал инспектор, разыгрывала роль. Но это была не та роль, какую он ожидал.
  Никакой суперженственности и сверхочарования. Перед ним была богато одетая, необыкновенно красивая, но в то же время очень деловая женщина. «Вероника Крэй, — подумал инспектор, — отнюдь не глупа».
  — Мисс Крэй, нам хотелось бы получить четкое объяснение. Вы явились в «Лощину» в субботу вечером?
  — Да. У меня кончились спички. Как-то забываешь, насколько подобные вещи необходимы в деревне.
  — И вы отправились за спичками в «Лощину»? Почему не к вашему ближайшему соседу, мосье Пуаро?
  Она улыбнулась превосходной, доверительной киноулыбкой.
  — Тогда я не знала, кто мой сосед, иначе я бы к нему обратилась. Я просто подумала, что это какой-то недоросток иностранец, который на правах соседа может оказаться навязчивым, вы, конечно, понимаете…
  «Да, — подумал инспектор, — вполне убедительно. Она заготовила этот ответ заранее, на всякий случай».
  — Вы взяли спички, — продолжал инспектор, — и, как я понимаю, неожиданно встретили вашего старинного друга, доктора Кристоу?
  Она кивнула.
  — Бедняга Джон! Я не видела его пятнадцать лет.
  — В самом деле? — В голосе инспектора чувствовалось вежливое недоверие.
  — В самом деле, — ответила она твердо.
  — Вы были рады его видеть?
  — Очень. Всегда приятно встретить старинного друга, не так ли, инспектор?
  — Возможно, в некоторых случаях.
  Не ожидая дальнейших расспросов, Вероника Крэй продолжала рассказывать:
  — Джон проводил меня. Вы, конечно, хотите узнать, говорил ли он что-нибудь, что могло иметь связь с трагедией. Я очень тщательно вспомнила весь наш разговор, но не нашла ничего примечательного.
  — О чем вы говорили, мисс Крэй?
  — О прошлом. «А ты помнишь?»… Болтали о том о сем… — Она задумчиво улыбнулась. — Мы познакомились на юге Франции. Джон почти не изменился. Разумеется, стал старше, увереннее… Как я понимаю, он был довольно известен в своей области. Джон совсем не говорил о своей личной жизни. Но у меня создалось впечатление, что его семейная жизнь сложилась не слишком счастливо, хотя это, конечно, лишь смутные впечатления. Я полагаю, его жена, бедняжка, — вполне заурядное существо, такие вечно устраивают мужьям скандалы из-за хорошеньких пациенток…
  — Нет, — сказал Грэйндж, — она совсем иного склада.
  — Вы имеете в виду, — быстро сказала Вероника, — что она умеет быть скрытной? Да-да, я понимаю… Это еще опаснее.
  — Как я вижу, мисс Крэй, вы полагаете, что миссис Кристоу убила своего мужа?
  — Я не должна была так говорить! Нельзя высказывать суждения до… как это?.. До судебного разбирательства. Я чрезвычайно сожалею, инспектор. Я сказала так, потому что моя горничная говорила, будто Герду нашли возле тела мужа с револьвером в руке. Вы знаете эти деревенские нравы и обычаи — наговорят, чего не было, а через слуг мигом все всё узнают.
  — Слуги иногда могут быть очень полезны, мисс Крэй.
  — Да, я полагаю, значительную часть ваших сведений вы получаете от слуг.
  — Главное для нас — определить, — продолжал невозмутимо Грэйндж, — определить, у кого имелся мотив.
  — И жена всегда подозревается в первую очередь, — сказала Вероника со слабой улыбкой. — Как цинично! Однако в таких случаях нередко бывает замешана другая женщина. Я думаю, это следует принять во внимание!
  — Вы полагаете, в жизни доктора Кристоу была другая женщина?
  — Ну не знаю… по-моему, это вполне вероятно. Такое у меня сложилось впечатление.
  — Впечатления могут иногда оказать неоценимую помощь, — заметил Грэйндж.
  — Мне кажется… по его словам… эта женщина-скульптор была ему очень близким другом. Но это, полагаю, вам уже известно?
  — Разумеется, мы всё должны принять во внимание.
  Инспектор Грэйндж говорил крайне уклончиво, но он заметил, хоть и не подал виду, злобное удовлетворение, сверкнувшее на миг в больших голубых глазах.
  — Вы сказали, что доктор Кристоу проводил вас домой. В котором часу вы простились с ним? — по-официальному сухо спросил инспектор.
  — Просто не знаю, что вам ответить! Мы так увлеклись разговором. Наверное, было довольно поздно.
  — Он заходил к вам?
  — Да, я угостила его вином.
  — Понятно. Я полагаю, ваш разговор происходил в… гм… павильоне около бассейна.
  Он заметил, как ее ресницы дрогнули. Однако не прошло и секунды, как она ответила:
  — Вы и в самом деле детектив! Да, мы сидели там и курили, и разговаривали некоторое время. Как вы узнали?
  Вероника явно была заинтригована, как ребенок, который ждет, чтоб ему показали необычный фокус.
  — Вы забыли там ваш мех, мисс Крэй… и спички, — добавил он как бы между прочим.
  — Да, в самом деле.
  — Доктор Кристоу вернулся в «Лощину» в три часа утра, — сказал инспектор все тем же бесстрастным тоном.
  — Неужели было так поздно? — В ее голосе звучало удивление.
  — Да, мисс Крэй.
  — Впрочем, у нас было о чем поговорить… ведь мы так давно не виделись.
  — Вы уверены, что так долго не виделись с доктором Кристоу?
  — Я только что сказала вам, что не видела его пятнадцать лет.
  — Вы не ошибаетесь? У меня такое впечатление, что вы встречались с ним довольно часто.
  — Почему вы так думаете?
  — Ну, хотя бы это. — Инспектор вынул из кармана записку, взглянул на нее, откашлялся и прочитал:
  «Пожалуйста, приходи сегодня утром. Я должна тебя видеть.
  Вероника».
  — Да-а. — Она улыбнулась. — Пожалуй, несколько безапелляционно. Боюсь, Голливуд делает человека несколько высокомерным.
  — Доктор Кристоу на следующее утро пришел к вам по вашему зову. Вы поссорились. Не скажете ли вы, мисс Крэй, по какому поводу возникла ссора?
  Инспектор больше не скрывал истинной цели своего визита и тут же заметил вспышку гнева, раздраженно сжатые губы.
  — Мы не ссорились, — отрезала она.
  — Да нет, вы ссорились, мисс Крэй. Ваши последние слова были: «Я ненавижу тебя, как никого на свете!»
  Она молчала. Инспектор чувствовал, что она лихорадочно думает, ища возможность маневра. Другая на ее месте поторопилась бы с объяснениями, но Вероника Крэй была слишком умна для этого.
  Она пожала плечами.
  — Понимаю. Сплетни прислуги, — небрежно сказала она. — У моей маленькой горничной довольно богатое воображение. Видите ли, можно по-разному произнести фразу. Уверяю вас, тут никаких мелодрам не происходило. Это была чисто женская уловка, легкий флирт. Мы просто пикировались.
  — То есть эти слова были сказаны не всерьез?
  — Разумеется! И уверяю вас, инспектор, мы с Джоном действительно не виделись пятнадцать лет. Вы сами можете это проверить.
  К ней вернулись самообладание, уверенность.
  Грэйндж спорить не стал и прекратил расспросы.
  — Пока все, мисс Крэй, — сказал он любезно.
  Грэйндж вышел из «Голубятни», прошел немного по дороге и свернул к «Тихой гавани».
  Эркюль Пуаро смотрел на инспектора с нескрываемым удивлением.
  — Выходит, револьвер, который Герда Кристоу держала в руке и который потом уронили в бассейн, не имеет никакого отношения к фатальному выстрелу? Невероятно!
  — Вот именно, мосье Пуаро! Попросту говоря, никакой логики.
  — Никакой логики, говорите? — тихо повторил Пуаро. — И тем не менее, инспектор, она должна быть, верно?
  — Совершенно верно, мосье Пуаро, — мрачно произнес инспектор. — Мы должны найти нужное звено, чтобы связать все воедино, но в данный момент я этого звена не вижу. Очевидно, мы не продвинемся вперед, пока не обнаружим револьвера, из которого был произведен выстрел. Он из коллекции сэра Генри. Во всяком случае, этого револьвера на месте не оказалось, а это значит, что поиски следует продолжить здесь, в «Лощине».
  — Да, — пробормотал Пуаро. — В «Лощине».
  — На первый взгляд дело выглядело таким простым и понятным, — продолжал инспектор, — а оказалось все и не так просто, и совсем непонятно.
  — Нет, — произнес Пуаро, — не так просто.
  — Мы должны учесть, что, возможно, все было подстроено, чтобы впутать Герду Кристоу. Но если это так, почему бы не оставить возле убитого тот самый револьвер, из которого был сделан выстрел, чтобы Герда подняла этот револьвер?
  — Она могла бы и не поднимать его.
  — Это верно, но даже если бы не обнаружилось ничьих отпечатков пальцев, иными словами, если бы их стерли, — все равно Герда оказалась бы под подозрением. А это как раз то, что нужно было убийце, верно?
  — Вы так думаете?
  Грэйндж пристально посмотрел на него.
  — Но… но… если вы совершили убийство, вы обязательно постараетесь навести подозрения на кого-нибудь другого. Разве не так? Всякий убийца сделал бы это.
  — Да-а, — протянул Пуаро. — Однако, может быть, мы имеем дело с необычным убийцей. Возможно, именно в этом надо искать ключ к решению нашей проблемы.
  — В чем, в чем?
  — В том, что это необычный убийца, — задумчиво сказал Пуаро.
  Инспектор с любопытством посмотрел на него.
  — В таком случае, — произнес он, — что ему было нужно? Чего он или она добивались?
  Пуаро со вздохом развел руками:
  — Не имею представления! Ни малейшего представления! Но мне кажется… хотя очень смутно…
  — Что именно?
  — Кто-то хотел убить Джона Кристоу, но не хотел впутывать в это дело Герду Кристоу.
  — Гм! Но мы же сразу стали подозревать ее.
  — О да, но все оказалось иначе. Когда всплыл еще один револьвер, дело получило совсем иной оборот. За этот промежуток у преступника было время…
  Пуаро внезапно остановился.
  — Время для чего?
  — О, mon ami1110, тут вы меня загнали в угол. Снова я вынужден признать, что пребываю пока в полном неведении.
  Инспектор Грэйндж дважды прошелся взад и вперед по комнате. Затем остановился перед Пуаро.
  — Я пришел к вам сегодня, мосье Пуаро, по двум причинам. Во-первых, потому, что я знаю вас как человека с большим опытом, который распутал не одну сложную проблему подобного рода. Это главное. Во-вторых, есть еще одна причина. Вы были на месте. Вы были свидетелем. Вы видели, что случилось.
  Пуаро кивнул.
  — Да, я видел случившееся… Но глаза, инспектор Грэйндж, очень ненадежный свидетель.
  — Что вы имеете в виду, мосье Пуаро?
  — Глаза видят иногда то, что их заставляют видеть.
  — Вы хотите сказать, что все было подстроено заранее?
  — Подозреваю, что так. Понимаете, все было как на сцене. То, что я видел, было довольно просто понять: человек, которого только что убили, и женщина с револьвером в руке, из которого и был произведен выстрел. Вот вам то, что я видел. А мы уже знаем, что в этой картине есть подвох. Джона Кристоу убили из другого револьвера.
  — Гм! — Инспектор Грэйндж решительно потянул вниз свой повисший ус. — Вы ведете к тому, что другие части картины могут быть тоже обманчивы?
  Пуаро кивнул.
  — Там было еще три человека… которые, по-видимому, только что появились на сцене. Но это также может быть неверным. Бассейн окружен густой рощей молодых каштанов. От бассейна отходит пять дорожек: к дому, в лес, к цветочной дорожке, к ферме и к дороге.
  Все трое подошли к бассейну по разным дорожкам: Эдвард Энкейтлл — верхней из леса, леди Энкейтлл — с фермы и Генриетта Сэвернейк — от цветочной дорожки за домом. Все трое появились на месте преступления почти одновременно, через несколько минут после Герды Кристоу.
  Однако, инспектор, один из трех мог оказаться у бассейна до Герды Кристоу, застрелить Джона Кристоу, удалиться вверх или вниз от бассейна по одной из дорожек, а затем вернуться назад и появиться одновременно с остальными.
  — Да, это возможно, — сказал инспектор Грэйндж.
  — Есть и другой вариант. Кто-то мог появиться со стороны дороги и, убив Джона Кристоу, уйти той же дорожкой незамеченным.
  — Вы абсолютно правы, — согласился Грэйндж. — Кроме Герды, есть еще два других подозреваемых. Мотив тот же — ревность. Это, безусловно, crime passionnel1111. Еще две женщины замешаны в этой истории. — Немного помолчав, Грэйндж добавил: — Кристоу в то утро ходил к Веронике Крэй. Возник скандал. Она заявила, что заставит его пожалеть обо всем, что он сделал, и что она ненавидит его, как никого на свете.
  — Интересно, — пробормотал Пуаро.
  — Мисс Крэй недавно из Голливуда, а как я могу судить из газет, они там иногда постреливают друг в друга. Она могла вернуться за своим мехом, который забыла накануне ночью, они встретились. Вспыхнула ссора… она выстрелила, а затем, услышав, что кто-то идет, ускользнула обратно тем же путем.
  Чуть погодя инспектор раздраженно воскликнул:
  — И опять у нас все расползается по швам! Этот проклятый револьвер! Хотя… — глаза его заблестели, — она могла убить его из собственного револьвера и оставить другой, взятый из кабинета сэра Генри, чтобы бросить подозрение на кого-нибудь из «Лощины». Вероятно, ей неизвестно, что можно опознать оружие по нарезке в стволе.
  — Как вы думаете, сколько людей осведомлено об этих тонкостях?
  — Я спрашивал сэра Генри. Он говорит, что довольно многие знают это благодаря детективным романам. Он назвал новый роман — «Загадка испорченного фонтана», который, по его словам, Джон Кристоу читал в среду. В нем как раз так и опознали оружие убийцы.
  — Да, но как револьвер из коллекции сэра Генри мог попасть в руки Вероники Крэй?
  — Да, это больше походит на вариант преднамеренного убийства. — Инспектор снова дернул себя за ус. Помолчав, он взглянул на Пуаро. — Вы, кажется, сами намекали на другую возможность, мосье Пуаро? Мисс Сэвернейк! Здесь мы снова опираемся на ваше свидетельство — вы были очевидцем, вернее, вы слышали собственными ушами, как доктор Кристоу, умирая, сказал: «Генриетта!» Вы это сами слышали, и все слышали, хотя мистер Энкейтлл как будто не расслышал, что сказал Кристоу.
  — Эдвард Энкейтлл не слышал? Это интересно.
  — Но другие слышали. Мисс Сэвернейк утверждает, будто он пытался ей что-то сказать. Леди Энкейтлл говорит, что Кристоу открыл глаза, увидел мисс Сэвернейк и сказал «Генриетта». Она, как мне кажется, не придает этому факту особого значения.
  — Нет, конечно, — улыбнулся Пуаро. — Она не станет придавать этому никакого значения.
  — Ну а вы, мосье Пуаро, что скажете вы? Вы были там, видели и слышали. Доктор Кристоу действительно пытался сказать, что Генриетта стреляла в него? Короче говоря, это звучало как обвинение?
  — Тогда я так не думал, — медленно произнес Пуаро.
  — А теперь, мосье Пуаро? Что вы думаете теперь?
  Пуаро вздохнул.
  — Может быть, и так, — сказал он задумчиво. — Больше я ничего не могу добавить. То, о чем я сказал, — всего лишь впечатление, и я боюсь поддаться искушению невольно подтасовать обстоятельства.
  — Конечно-конечно, — поспешил заверить его инспектор. — Это сугубо между нами. То, что думает Эркюль Пуаро, не является доказательством. Я понимаю. Я просто хочу получить возможную подсказку.
  — О, я очень хорошо вас понимаю… Впечатления очевидца могут быть очень полезны. Но, к своему стыду, я должен признать, что мои впечатления ничего не стоят. В первый момент я, конечно, подумал, что миссис Кристоу только что убила своего мужа, поэтому, когда доктор Кристоу открыл глаза и сказал «Генриетта!», я никак не посчитал это обвинением. Крайне соблазнительно теперь, оглядываясь назад, приписать этой сцене что-то такое, чего там и не было.
  — Я вас понимаю, — сказал Грэйндж, — однако, мне кажется, раз «Генриетта» было последним его словом, это можно толковать двояко: как обвинение в убийстве или просто как выражение чувства. Перед ним была женщина, которую он любил и видел в последний раз. Ну и какая из двух версий кажется вам более правдоподобной?
  Пуаро вздохнул, закрыл глаза, снова их открыл и раздраженно вскинул руки.
  — Голос Кристоу был настойчивый. Это все, что я могу сказать. Настойчивый. В нем не было ни укора, ни чувства, только настойчивость. В одном я абсолютно уверен — он был в полном сознании. Он говорил… да, это был тон врача, вынужденного срочно действовать — ну если бы, например, перед ним был пациент, истекающий кровью. — Пуаро пожал плечами. — Это все, что я могу сказать.
  — Тон врача? — спросил инспектор. — Ну что же, это еще одна точка зрения. В него стреляли, он чувствовал, что умирает, и хотел, чтобы что-то было срочно предпринято. И если мисс Сэвернейк, как говорит леди Энкейтлл, была первой, кого он увидел, открыв глаза, то он обратился к ней. И однако это как-то не очень убедительно!
  — Конечно, неубедительно, — с горечью сказал Пуаро, — создалось впечатление, что сцена убийства инсценирована и разыграна, чтобы обмануть Пуаро… И он был обманут! Нет, конечно, неубедительно…
  Инспектор Грэйндж посмотрел в окно.
  — Хелло! — воскликнул он. — Это мой сержант Кумбз. Похоже, у него что-то есть. Он беседовал с прислугой… Дружеский подход. Красивый парень и умеет обращаться с женщинами.
  Сержант Кумбз вошел, слегка запыхавшись. Он был явно доволен собой, хотя и старался это скрыть за приличествующей подчиненному почтительностью.
  — Я подумал, что лучше прийти и доложить вам, сэр, поскольку знал, где вас найти.
  Он молчал, бросив недоверчивый взгляд на Пуаро, чей экзотичный, явно иноземный вид не располагал сержанта пренебречь предписываемой уставом осторожностью.
  — Выкладывай, парень! — сказал Грэйндж. — Не обращай внимания на мосье Пуаро. Он знает правила этой игры лучше, чем ты сможешь их усвоить даже через несколько лет!
  — Слушаюсь, сэр. Я кое-что узнал на кухне от судомойки.
  Грэйндж, перебив его, с торжеством повернулся в сторону Пуаро:
  — А что я вам говорил?! Всегда есть надежда на кухонную прислугу. Господи, помоги нам! Что мы будем делать, если начнут увольнять прислугу и будут обходиться без судомоек?! Говорят, судомойки болтливы. Не совсем верно! Просто они так унижены поваром и прочими слугами, что рады поделиться своими наблюдениями с любым, кто готов их выслушать. Это просто в человеческой натуре. Продолжай, Кумбз!
  — Вот что сказала девушка, сэр. В воскресенье после полудня она видела дворецкого Гаджена, который стоял в холле с револьвером в руке.
  — Гаджен?
  — Да, сэр. — Кумбз заглянул в свою записную книжку. — Вот точные ее слова: «Не знаю, как мне следует поступить, но, думаю, мне следует рассказать обо всем, что я видела в тот день. Я видела мистера Гаджена; он стоял в холле с револьвером в руке. Мистер Гаджен выглядел очень странно». Я не думаю, — сказал Кумбз, перебивая свой доклад, — что выражение «выглядел очень странно» что-нибудь значит. Мне кажется, она это просто выдумала. Но я решил, что вы должны узнать об этом немедленно.
  Инспектор Грэйндж поднялся с довольным видом человека, который точно знает, что ему следует делать, и готов немедленно приступить к действию.
  — Гаджен? — повторил он. — Я сейчас же допрошу его.
  Глава 20
  В кабинете сэра Генри инспектор Грэйндж пристально вглядывался в невозмутимое лицо дворецкого. Пока перевес был на стороне Гаджена.
  — Я очень сожалею, сэр, — повторил он. — Очевидно, я должен был упомянуть об этом случае, я просто его запамятовал.
  Гаджен говорил извиняющимся тоном, переводя взгляд с инспектора на сэра Генри.
  — Было около половины шестого, сэр, насколько я помню. Я проходил через холл — шел проверить, нет ли писем для отправки на почту, — и заметил револьвер, который лежал на столе. Я подумал: верно, из коллекции хозяина, поэтому взял его и принес сюда. Я не увидел его на полке у камина — там, где он всегда находился, вот и вернул револьвер на место.
  — Покажите мне его, — сказал Грэйндж.
  Гаджен поднялся со стула и пошел к полке, инспектор следовал за ним.
  — Вот этот, сэр.
  Палец Гаджена указал на маленький «маузер» на полке в конце ряда: «маузер-251112». Конечно, Джон Кристоу был убит не этим оружием.
  — Это автоматический пистолет, а не револьвер, — сказал Грэйндж, не спуская глаз с лица дворецкого.
  Гаджен кашлянул.
  — В самом деле, сэр? Боюсь, я не очень-то хорошо разбираюсь в огнестрельном оружии. Наверно, я неточно употребил термин, сэр.
  — Но вы вполне уверены, что это именно то, что вы нашли в холле и принесли сюда.
  — О да, сэр. Никаких сомнений, сэр, — сказал Гаджен, протягивая руку к полке, но Грэйндж остановил его;
  — Пожалуйста, не трогайте. Я должен осмотреть, нет ли на нем отпечатков пальцев и не заряжен ли он.
  — Я не думаю, что он заряжен, сэр. Оружие в коллекции сэра Генри не хранится заряженным. Что касается отпечатков пальцев, то я все равно протер его носовым платком, прежде чем положить на место. Так что, сэр, там будут только мои отпечатки пальцев.
  — Почему вы это сделали? — резко спросил Грэйндж.
  Но Гаджен и бровью не повел и все с той же извиняющейся улыбкой объяснил:
  — Мне показалось, что он запылился, сэр.
  Внезапно открылась дверь и вошла леди Энкейтлл. Она улыбнулась инспектору.
  — Рада вас видеть, инспектор Грэйндж. В чем тут дело с револьвером и Гадженом? И это дитя на кухне — вся в слезах. Ее запугала миссис Медуэй… Но, разумеется, девушка была вправе рассказать, что она видела, если считала нужным так поступить. Я сама всегда оказываюсь в затруднительном положении, выбирая между тем, что «правильно» и что «неправильно»… Очень легко, вы понимаете, если «правильно» — приятно, а «неправильно» — неприемлемо. Тогда позиция ясна… Но крайне затруднительно, если все наоборот, и я думаю, инспектор, каждый должен поступать так, как сам считает правильным. Что вы сказали об этом пистолете, Гаджен?
  — Пистолет был в холле, миледи, — ответил почтительно Гаджен, — на столе. Понятия не имею, откуда он появился. Я отнес его в кабинет, на прежнее место. Я только что сказал об этом инспектору, и он вполне удовлетворен.
  Леди Энкейтлл покачала головой.
  — Вы не должны были так говорить, Гаджен, — сказала она мягко. — Я сама поговорю с инспектором.
  Гаджен сделал легкое движение, и леди Энкейтлл сказала с милой улыбкой:
  — Я ценю ваши побуждения, Гаджен. Я знаю, что вы всегда стараетесь избавить нас от хлопот и неприятностей. — И, отпуская дворецкого, мягко добавила: — Это пока все!
  Гаджен медлил, потом бросил беглый взгляд на сэра Генри, на инспектора и наконец, поклонившись, направился к двери. Инспектор хотел было остановить его, но по необъяснимой причине рука его опустилась. Гаджен удалился.
  Леди Энкейтлл уселась в кресло и улыбнулась обоим мужчинам.
  — Знаете, по-моему, это просто замечательно, я про Гаджена. Вполне феодальный поступок, если хотите. Именно феодальный, пожалуй, точнее это не назовешь.
  — Леди Энкейтлл, — натянуто произнес Грэйндж, — как я понял, у вас самой есть что сказать по этому поводу?
  — Разумеется. Гаджен нашел пистолет совсем не в холле. Он обнаружил его, когда вынул яйца.
  — Яйца? — Инспектор Грэйндж был крайне озадачен.
  — Из корзинки, — пояснила леди Энкейтлл.
  Она полагала, что теперь дала исчерпывающее объяснение.
  — Ты должна рассказать об этом немного подробнее, дорогая, — тепло сказал сэр Генри. — Инспектор Грэйндж все еще в недоумении.
  — О! — Леди Энкейтлл решила быть предельно ясной. — Пистолет был в корзинке, под яйцами.
  — Какая корзинка и какие яйца, леди Энкейтлл?
  — Корзинка, которую я взяла с собой на ферму. Пистолет был в корзинке, а потом я сверху положила яйца и забыла об этом. А когда мы нашли бедного Джона Кристоу мертвым возле бассейна, это было таким шоком, что я выпустила корзинку из рук, и Гаджен еле успел ее подхватить… Я хочу сказать, из-за яиц. Если бы я уронила корзинку, все бы разбилось. Он принес корзинку в дом. А позднее я попросила его проставить дату на яйцах. Я всегда так делаю, иначе свежие яйца можно съесть раньше старых… И он сказал, что все сделал. Теперь я припоминаю, у него был очень значительный тон при этом сообщении. Вот это я и называю «феодальным поступком». Он нашел пистолет и убрал его на место… думаю, потому, что в доме была полиция. Я убеждена, что прислуга всегда обеспокоена появлением полиции. Очень трогательно и мило, но… довольно глупо, ведь вы, инспектор, конечно, хотите услышать правду?
  Свой рассказ леди Энкейтлл завершила сияющей улыбкой.
  — Я намерен узнать правду, — довольно хмуро сказал Грэйндж.
  Леди Энкейтлл вздохнула.
  — Какая это все же суета, не правда ли? — сказала она. — Я имею в виду поиски преступника. Кто бы ни застрелил Джона Кристоу, я не думаю, что он всерьез намеревался это сделать. Если это Герда, я уверена, она не собиралась его убивать. По правде говоря, я удивлена, что она не промахнулась… Именно этого можно было ожидать от Герды. Да и в самом деле она очень славное, доброе создание. И если вы ее посадите в тюрьму и повесите, что, скажите на милость, будет с детьми? Если она действительно убила Джона, то теперь страшно сожалеет об этом. Для детей и так ужасно, что убит их отец, но еще хуже, если за это повесят их мать. Иногда мне кажется, что полиция совершенно не думает об этом.
  — В настоящее время, леди Энкейтлл, мы не собираемся никого арестовывать.
  — Ну что же, это, по крайней мере, разумно. Я всегда считала, инспектор Грэйндж, что вы очень разумный человек.
  И снова эта очаровательная, почти ослепительная улыбка.
  Инспектор, не удержавшись, невольно заморгал глазами, но тут же решительно вернулся к делу.
  — Как вы только что сказали, леди Энкейтлл, я хочу добиться правды. Вы взяли пистолет… Между прочим, какой это был пистолет?
  Леди Энкейтлл кивнула головой в сторону полки у камина.
  — Второй от конца. «Маузер»-25.
  Что-то в этом предельно четком ответе неприятно поразило Грэйнджа. Он как-то не ожидал, что леди Энкейтлл, которую он мысленно зачислил в категорию странных и немного «не в себе», опишет огнестрельное оружие с такой технической точностью.
  — Вы взяли отсюда пистолет и положили его в вашу корзинку. Зачем?
  — Я знала, что вы меня об этом спросите! — заявила леди Энкейтлл неожиданно почти торжествующим тоном. — И конечно, должно быть какое-то объяснение. Как ты думаешь, Генри? — Она повернулась к мужу. — Должно же быть какое-то объяснение тому, что я взяла в то утро пистолет!
  — Думаю, что так, дорогая, — натянуто сказал сэр Генри.
  — Сделаешь что-нибудь, — медленно произнесла леди Энкейтлл, задумчиво глядя перед собой, — а потом не можешь вспомнить, почему ты это сделал. Но я полагаю, инспектор, всегда должно быть объяснение, надо только суметь его найти. Очевидно, у меня в голове была какая-то идея, когда я положила «маузер» в корзинку для яиц. Как вы думаете, что бы это могло быть? — обратилась она к нему.
  Грэйндж пристально смотрел на нее. Ни капли замешательства, лишь по-детски нетерпеливый интерес. Это сразило инспектора. Ему никогда не приходилось встречать людей, подобных леди Энкейтлл, и на какой-то момент он растерялся.
  — Моя жена, — сказал сэр Генри, — невероятно рассеянна, инспектор.
  — Похоже, что так, сэр, — ответил Грэйндж, но прозвучало это не очень-то любезно.
  — Как вы думаете, почему я взяла этот пистолет? — доверительно спросила его леди Энкейтлл.
  — Не имею ни малейшего представления, леди Энкейтлл.
  — Я вошла сюда, — вслух размышляла леди Энкейтлл. — Разговаривала с Симмонс о наволочках… и смутно припоминаю, что прошла к камину… Я подумала о том, что пора приобрести новую кочергу для камина…
  Инспектор Грэйндж широко открыл глаза. Он чувствовал, что у него голова идет кругом.
  — И я помню, что взяла «маузер»… такой хороший, удобный и небольшой револьвер; мне он всегда нравился… и опустила его в корзинку. Я ее только что взяла из цветочной комнаты. Но у меня, понимаете ли, столько всего было в голове… Симмонс… вьюнок в маргаритках… потом я надеялась, что миссис Медуэй сделает сдобного «Негра в рубашке»…
  — Негра в рубашке?! — не смог удержаться инспектор.
  — Ну, вы понимаете, шоколад и яйца… потом покрыть все взбитыми сливками. Как раз такой десерт к ленчу, который понравится иностранцу.
  Инспектор Грэйндж заговорил напористо и резко, чувствуя неодолимое желание прорваться сквозь невидимую тонкую паутину, застилающую перед ним свет:
  — Вы зарядили пистолет?
  Он надеялся захватить врасплох, может, даже немного испугать ее, но леди Энкейтлл обдумывала вопрос с глубокой сосредоточенностью.
  — А действительно, зарядила или нет? Страшно глупо, но я не могу припомнить. Но, очевидно, должна была зарядить, как вы думаете, инспектор? Я хочу сказать, какой толк от пистолета, если он без патронов? Хотелось бы мне точно припомнить, что у меня было в голове?
  — Дорогая Люси, — сказал сэр Генри, — таинственные мыслительные процессы, происходящие в твоей голове, приводят в отчаяние даже тех, кто знает тебя не первый год.
  Она сверкнула улыбкой в сторону мужа.
  — Я в самом деле пытаюсь вспомнить, Генри, дорогой! Иногда делаешь такие странные вещи! Вчера я сняла телефонную трубку и поймала себя на том, что с недоумением смотрю на нее. Я не могла себе представить, зачем она мне понадобилась.
  — Очевидно, вы намеревались кому-нибудь позвонить, — холодно заметил инспектор.
  — Вы знаете, совсем нет! Я потом вспомнила. Меня удивило, почему миссис Мирз, жена садовника, так странно держит своего ребенка, и я взяла телефонную трубку, понимаете? Чтобы лучше представить того младенца. И я поняла, в чем дело: миссис Мирз держит младенца на другую сторону, потому что она левша.
  Люси торжествующе переводила взгляд с одного мужчины на другого.
  «Ну что же, — подумал инспектор, — вероятно, бывают такие люди на свете».
  Но сам он, однако, не был в этом уверен.
  Он понимал, что все это может быть тонкой ложью. Судомойка, например, ясно сказала, что Гаджен держал в руках револьвер. Хотя на это не очень-то можно положиться. Девушка ничего не смыслит в огнестрельном оружии. Слышала разговоры о револьвере в связи с убийством, а револьвер или пистолет — для нее все равно.
  Оба, и Гаджен и леди Энкейтлл, указали на один и тот же пистолет, но нет ничего подтверждающего их показания. Собственно говоря, Гаджен действительно мог держать револьвер и возвратить его леди Энкейтлл, а не в кабинет. Похоже, что вся прислуга совершенно околдована этой ненормальной!
  А если именно она убила Джона Кристоу? Но почему? Этого он не мог сказать. Интересно, будут ли слуги и тогда выгораживать леди Энкейтлл, потчуя его беззастенчивой ложью? У инспектора было скверное предчувствие, что именно так они и будут себя вести.
  А это невероятное заявление, что она не в состоянии вспомнить, для чего положила пистолет в корзинку… Конечно, она могла бы придумать что-нибудь получше. Выглядит так естественно… ни капельки не смущена и не испугана. Черт бы ее побрал, создается впечатление, что она говорит чистейшую правду. Инспектор встал.
  — Когда вы вспомните еще что-нибудь, не откажите в любезности сообщить мне об этом, леди Энкейтлл, — сказал он сухо.
  — Конечно, инспектор, — ответила она. — Иногда вдруг вспомнишь что-нибудь совершенно неожиданно.
  Грэйндж вышел из кабинета. В холле он оттянул пальцем воротник, чтобы немного ослабить его, и глубоко вздохнул. Ему казалось, что он только что выбрался из зарослей чертополоха. Пожалуй, сейчас больше всего ему нужны самая старая обкуренная трубка, пинта1113 эля1114 и хороший бифштекс с картошкой. Что-то простое, но существенное.
  Глава 21
  Леди Энкейтлл скользила по кабинету, рассеянно трогая указательным пальцем то ту, то другую безделушку. Сэр Генри, откинувшись на спинку кресла, наблюдал за ней. Наконец он спросил:
  — Люси, зачем ты взяла пистолет?
  Леди Энкейтлл подошла к мужу и грациозно опустилась в кресло.
  — Сама не знаю, Генри. Вероятно, у меня была какая-то смутная мысль о несчастном случае.
  — Несчастном случае?
  — Да, эти корни деревьев, — рассеянно продолжала говорить леди Энкейтлл, — торчащие из земли… так легко споткнуться… могло быть, что, сделав несколько выстрелов по мишени, оставили в магазине револьвера пулю… беспечность, конечно, но люди и в самом деле беспечны. Знаешь, я всегда думала, что несчастный случай — самое простое объяснение содеянному. Потом, конечно, сходишь с ума и обвиняешь себя…
  Ее голос совсем замер. Сэр Генри не отрывал взгляда от ее лица.
  — С кем должен был произойти несчастный случай? — спросил он так же спокойно и осторожно.
  Люси немного повернула голову, с удивлением глядя на него.
  — Конечно, с Джоном Кристоу.
  — Господи, Люси!..
  — О Генри, — сказала она серьезно. — Меня ужасно беспокоит Эйнсвик.
  — Понимаю. Все дело в Эйнсвике! Ты всегда слишком сильно любила Эйнсвик, Люси! Иногда мне кажется, это единственное, что ты любишь на самом деле!
  — Эдвард и Дэвид — последние… последние из Энкейтллов. И Дэвид не подходит. Он никогда не женится из-за своей матери и… вообще. К нему перейдет Эйнсвик после смерти Эдварда, и он так и не женится, а нас, тебя и меня, уже не станет, прежде чем он доживет до средних лет. Он будет последним Энкейтллом, и все исчезнет.
  — Это имеет такое большое значение, Люси?
  — Разумеется! Ведь это Эйнсвик!
  — Ты, Люси, должна была родиться мальчиком. — Он слегка улыбнулся, так как не мог представить себе Люси не женщиной!
  — Все зависит от женитьбы Эдварда… А Эдвард так упрям… Эта его длинная голова, совсем как у моего отца. Я все надеялась, что он забудет Генриетту и женится на какой-нибудь славной девушке. Но теперь вижу, что это безнадежно. Потом я думала, что связь Джона с Генриеттой быстро распадется. Мне казалось, что все интрижки Джона никогда не были продолжительными. Но он действительно любил ее. Я надеялась, что, если Джона не будет на их пути, Генриетта выйдет за Эдварда. Она не такой человек, чтобы жить прошлым. Так что, как видишь, все сводилось к одному — избавиться от Джона Кристоу!
  — Люси! Ты не… Что ты сделала, Люси?
  Люси Энкейтлл снова поднялась с кресла, вынула из вазы два засохших цветка.
  — Дорогой, — сказала она, — неужели ты можешь предположить хоть на мгновение, что я убила Джона Кристоу? У меня была эта глупая идея насчет несчастного случая. Но потом, знаешь, я вспомнила: мы ведь сами пригласили Джона Кристоу, он к нам не напрашивался. Нельзя же пригласить человека, а потом подстроить несчастный случай… Даже арабы крайне щепетильны в том, что касается гостеприимства. Так что, Генри, не беспокойся! Хорошо?
  Она смотрела на него со своей неизменной очаровательной, любящей улыбкой.
  — Я всегда беспокоюсь за тебя, Люси, — с нажимом сказал он.
  — Не стоит, дорогой! Ты видишь, что все в общем-то к лучшему. Джона нет. Это мне напомнило, — раздумчиво проговорила Люси, вспоминая, — того человека в Бомбее1115, который был так ужасающе груб ко мне. Через три дня его переехал трамвай.
  Она открыла стеклянную дверь на террасу и вышла в сад. Сэр Генри сидел неподвижно, наблюдая за тем, как высокая, стройная фигура удаляется вниз по тропинке. Он казался старым и усталым, а лицо выглядело как у человека, живущего в постоянном страхе.
  На кухне заплаканная Дорис Эммотт совсем поникла под строгими упреками мистера Гаджена. Миссис Медуэй и мисс Симмонс исполняли роль хора1116 в греческой трагедии.
  — Забегать вперед и делать скоропалительные заключения — так может поступать только неопытная девушка.
  — Абсолютно верно, — поддержала миссис Медуэй.
  — Если вы увидели меня с пистолетом в руке, правильно было подойти и сказать: «Мистер Гаджен, не будете ли вы так добры дать мне объяснение».
  — Или вы могли бы подойти ко мне, — вставила миссис Медуэй. — Я всегда охотно готова объяснить молодой девушке, не знающей жизни, как ей следует поступить.
  — Чего вы не должны были делать, — строго продолжал Гаджен, — так это идти и болтать об этом полицейскому… к тому же всего лишь сержанту! Никогда не следует связываться с полицией, если этого можно избежать.
  — Достаточно неприятно, когда полицейские в доме.
  — Ужасно неприятно, — прошептала мисс Симмонс. — Ничего подобного не случалось со мной раньше.
  — Мы все знаем ее сиятельство, — продолжал Гаджен. — Я спокойно ко всему отношусь, что бы ее сиятельство ни сделала… Но полиция не знает ее сиятельства, как ее знаем мы, и не годится, чтобы ее сиятельство беспокоили глупыми вопросами и подозрениями только потому, что она разгуливает с огнестрельным оружием. Это на нее похоже, но у полицейских на уме только убийства и прочие подобные вещи. Ее сиятельство просто очень рассеянная леди, которая и мухи не обидит, хотя нельзя отрицать, что она оставляет вещи в самых необычных местах. Я никогда не забуду, — с чувством добавил Гаджен, — как она принесла живого омара1117 и положила его в холле на поднос для визитных карточек… Я думал, у меня начались галлюцинации!
  — Это, должно быть, случилось до меня, — с любопытством заметила Симмонс.
  Миссис Медуэй прервала эти откровения, указав взглядом на провинившуюся Доррис.
  — Как-нибудь в другой раз, — сказала она. — Так вот, Доррис, мы хотим тебе добра. Связываться с полицией — это дурной тон. Помни об этом! Теперь можешь продолжать заниматься овощами и будь повнимательнее, чем вчера со стручковой фасолью.
  Доррис шмыгнула носом.
  — Да, миссис Медуэй, — сказала она и, шаркая ногами, пошла к раковине.
  — Боюсь, сегодня у меня не получатся пирожные, тут нужна легкая рука, — пророчески произнесла миссис Медуэй. — А завтра это ужасное слушание в суде. Как вспомню, мне всякий раз делается не по себе. Подумать только, чтобы такое — случилось с нами!
  Глава 22
  Задвижка на калитке щелкнула, Пуаро выглянул в окно и, увидев визитера, очень удивился. Что могло привести к нему Веронику Крэй?
  Она вошла, благоухая восхитительными духами, которые Пуаро тут же узнал. На Веронике, как и на Генриетте, был твидовый костюм и уличные туфли, но на этом их сходство заканчивалось.
  — Мосье Пуаро. — Тон был мягкий и слегка взволнованный. — Я только сейчас обнаружила, кто мой сосед. Мне всегда хотелось познакомиться с вами.
  Пуаро склонился над ее протянутыми руками.
  — Я в восторге, мадам.
  Вероника приняла эти знаки внимания с милостивой улыбкой, но от чая, кофе или коктейля отказалась.
  — Нет-нет. Я пришла только поговорить с вами. Серьезно поговорить. Я обеспокоена.
  — Вы обеспокоены? Мне очень жаль.
  Вероника со вздохом опустилась на стул.
  — По поводу смерти Джона Кристоу. Завтра предварительное слушание. Вы знаете об этом?
  — Разумеется.
  — Все это так невероятно… — Она внезапно замолчала. — Едва ли кто мне поверит. Но вы, я думаю, сможете поверить, потому что знаете кое-что о человеческой природе.
  — Да, немного знаю, — согласился Пуаро.
  — Ко мне приходил инспектор Грэйндж. Он вбил себе в голову, будто я ссорилась с Джоном, что отчасти верно, но совсем не так, как он думает… Я сказала ему, что не видела Джона пятнадцать лет, и он мне просто-напросто не поверил. Но это правда, мосье Пуаро.
  — Если это правда, ее легко доказать. Зачем же беспокоиться?
  На его улыбку Вероника ответила самой дружеской улыбкой.
  — Дело в том, что я просто не решилась рассказать инспектору, что случилось на самом деле в субботу вечером. Это было настолько невероятно, что инспектор, конечно, не поверил бы, но я чувствовала, что должна кому-нибудь рассказать. Поэтому я пришла к вам.
  — Я чрезвычайно польщен, мадам, — тихо произнес Пуаро.
  Любезность Пуаро, как он успел заметить, она приняла как должное. «Эта женщина, — подумал он, — чрезвычайно уверена в производимом ею впечатлении. Настолько уверена, что может, пожалуй, иногда допустить ошибку».
  — Пятнадцать лет назад мы с Джоном были помолвлены. Он был очень влюблен в меня… настолько, что иногда это даже пугало. Он хотел, чтобы я оставила сцену, отказалась от привычного образа жизни. Он был так деспотичен и одержим, что мне стало ясно — я этого не вынесу. И я разорвала помолвку. Боюсь, он принял все слишком близко к сердцу.
  Пуаро сочувственно поцокал языком.
  — Я не видела его до прошлой субботы. Он проводил меня домой. Я сказала инспектору, что мы говорили о прошлом… в общем, это соответствует истине. Но было и нечто большее.
  — Да?
  — Джон потерял голову… совершенно обезумел. Он хотел оставить свою жену и детей, требовал, чтобы я развелась с мужем и вышла замуж за него. Он сказал, что никогда не забывал меня… что с тех пор, как меня увидел, время остановилось…
  Она закрыла глаза и судорожно сглотнула, даже под пудрой и гримом было заметно, что ее лицо невероятно побледнело. Наконец она снова открыла глаза и почти робко улыбнулась Пуаро.
  — Вы можете поверить, что… чувство, подобное этому, возможно? — спросила она.
  — Да, я думаю, это возможно.
  — Так помнить… так ждать… строить планы… надеяться, решившись всем сердцем и умом, добиться наконец того, чего хочешь. Такие мужчины есть, мосье Пуаро.
  — Да… и женщины тоже.
  Она пристально посмотрела на него.
  — Я говорю о мужчинах… о Джоне Кристоу. Вот как все это было! Сначала я противилась, смеялась, отказываясь принимать все всерьез. Потом сказала ему, что он безумец. Было довольно поздно, когда он отправился домой. Мы спорили и спорили. Он не отступал.
  Она опять судорожно сглотнула.
  — Вот почему я на следующее утро послала ему записку. Я не могла все оставить так. Я хотела заставить его понять — то, что он хочет, невозможно.
  — В самом деле?
  — Ну разумеется! Он пришел, но не хотел слушать, что я ему говорила, и продолжал настаивать. Я сказала, что не люблю его, что я его ненавижу. — Она остановилась, тяжело дыша. — Я вынуждена была быть грубой. Так мы и расстались, окончательно рассорившись. А теперь… он мертв.
  Пуаро видел, как ее руки прокрались друг к другу, видел сплетенные пальцы, выступающие костяшки пальцев сжатых рук. Это были крупные, довольно жестокие руки.
  Ее переживания передались ему. Это была не печаль, не грусть — нет! Это была злость. «Злость эгоистки, — подумал Пуаро, — чьи расчеты не оправдались».
  — Ну так что, мосье Пуаро? — Она снова владела собой. — Что мне делать? Рассказать или держать все при себе? Вот что случилось на самом деле, но, вероятно, не так легко этому поверить.
  Пуаро посмотрел на нее долгим, испытующим взглядом. Он не думал, что Вероника Крэй сказала правду, и все-таки в ее рассказе чувствовалась искренность. «Все это действительно было, — подумал он, — но происходило иначе».
  И вдруг он понял. Это была правдивая история, но… перевернутая. Это она не могла забыть Джона Кристоу. Это ее отвергли и оттолкнули. И теперь эта разъяренная тигрица лишилась того, кого она считала своей законной добычей, и, чтобы хоть как-то излить досаду и злость, она придумала свой вариант «правды», который мог бы удовлетворить ее уязвленную гордость, удовлетворить голод по человеку, ускользнувшему из ее жадных рук. Разве можно признать, что она, Вероника Крэй, не смогла получить желаемого! Поэтому она перевернула все с ног на голову.
  Пуаро глубоко вздохнул.
  — Если это касается смерти Джона Кристоу, вы должны были бы все рассказать, если же нет… а я не вижу тут связи… думаю, вполне оправданно держать все это при себе.
  Он понял, что она разочарована. Ему показалось, что в данный момент его гостье очень хотелось бы швырнуть эту историю на страницы газет. Зачем она пришла к нему? Испытать свою версию на нем? Посмотреть, как он отреагирует? Или убедить его использовать эту историю?
  Если его спокойная реакция и разочаровала ее, виду она не подала. Поднявшись, она протянула ему изысканной формы кисть:
  — Благодарю вас, мосье Пуаро. То, что вы посоветовали мне, выглядит чрезвычайно разумным. Я рада, что пришла к вам. Я… мне хотелось, чтоб кто-нибудь знал.
  — Ценю ваше доверие, мадам.
  Когда она ушла, Пуаро приоткрыл окна. Он был небезразличен к запахам. Запах духов Вероники ему не нравился. Очень дорогой, но приторный и навязчивый, как она сама.
  Отряхивая занавески, Пуаро спросил себя, не она ли убила Джона Кристоу. Вероника Крэй хотела бы убить его… В этом Пуаро не сомневался. Она бы с удовольствием нажала курок… а потом с наслаждением смотрела бы, как он шатается и падает.
  Однако за мстительной злостью скрывалось то, что помогало его посетительнице безошибочно оценивать свои возможности, — холодный расчетливый ум. Как бы сильно ни хотелось Веронике Крэй убить Джона Кристоу, она едва ли решилась бы на такой риск.
  Глава 23
  Предварительное слушание дела закончилось. Это была чистейшая формальность, и, хотя все заранее знали об этом, почему-то каждый почувствовал облегчение. По просьбе полиции слушание было отложено на две недели.
  Герда приехала из Лондона вместе с миссис Паттерсон в арендованном «Даймлере». На ней было черное платье и шляпа, которая ей совсем не шла. Она выглядела нервной и потерянной. Готовясь снова сесть в «Даймлер», она задержалась, увидев, что к ней направилась леди Энкейтлл.
  — Как вы, дорогая Герда? Надеюсь, вы не очень плохо спите? Мне кажется, все прошло так, как мы и ожидали. Как вы считаете? Очень жаль, что вас не было с нами в «Лощине», но я вполне понимаю, как тяжело бы это было для вас.
  — Это была идея мисс Кольер: приехать — и сразу же обратно, — сказала миссис Паттерсон своим неизменно деловым тоном, с упреком глядя на сестру, которая не представила ее должным образом. — Дорого, конечно, но мы подумали, что имеет смысл.
  — О, я согласна с вами.
  — Я сразу же забираю Герду и детей прямо в Бексхилл, — понизила голос миссис Паттерсон. — Ей сейчас нужен покой и отдых. Эти репортеры! Вы себе представить не можете… Прямо кишат вокруг Харли-стрит.
  Какой-то молодой человек щелкнул фотоаппаратом, Элси Паттерсон втащила сестру в машину, и они уехали.
  На мгновение мелькнуло лицо Герды под полями несуразной шляпы. Оно было пустое, растерянное… похожее на лицо полоумного ребенка.
  — Бедняга, — пробормотала вполголоса Мидж Хардкасл.
  — И что все находили в этом Кристоу? — раздраженно сказал Эдвард. — Эта несчастная женщина выглядит совершенно убитой.
  — Она была полностью поглощена им, — сказала Мидж.
  — Почему? Он был эгоистом… по-своему хорош в компании, но… — Он оборвал фразу и, помолчав, спросил: — Что вы думаете о нем, Мидж?
  — Я? — Мидж задумалась. Наконец сказала, сама удивившись своим словам: — Мне кажется, я уважала его.
  — Уважали? За что?
  — Он хорошо знал свое дело.
  — Вы имеете в виду медицину?
  — Да.
  Они вынуждены были прервать разговор. Генриетта намеревалась подбросить Мидж в Лондон в своей машине. Эдвард должен был уехать вместе с Дэвидом поездом — сразу после ленча. Прощаясь, он неопределенно сказал:
  — Мидж, вы должны как-нибудь пообедать со мной. — И Мидж ответила, что рада бы, но обеденный перерыв у нее только один час. Эдвард улыбнулся своей милой улыбкой: — О, это совершенно особый случай. Я уверен, они поймут.
  Затем он подошел к Генриетте.
  — Я позвоню тебе.
  — Да, пожалуйста, Эдвард. Но, возможно, меня не будет дома.
  — Не будет дома?
  Она насмешливо улыбнулась:
  — Поеду куда-нибудь топить свою печаль. Уж не думаешь ли ты, что я буду сидеть и хандрить?
  — Я не понимаю тебя, Генриетта, — медленно сказал он.
  Ее лицо смягчилось.
  — Милый Эдвард! — неожиданно сказала она, пожав ему руку. — Люси, — обратилась Генриетта к леди Энкейтлл, — я смогу снова приехать в «Лощину», если захочу?
  — Конечно, дорогая, — ответила леди Энкейтлл. — К тому же через две недели опять назначено слушание.
  Генриетта отправилась на рыночную площадь, где оставила свою машину. Чемоданы, ее и Мидж, были уже погружены. Они с Мидж уселись, и машина тронулась с места.
  Поднявшись вверх на холм, они выехали на дорогу. Внизу под ними в холоде серенького осеннего дня слегка вздрагивали коричневые и золотые листья.
  — Я рада, что уехала, — неожиданно сказала Мидж. — Даже от Люси. Она очень милая, но иногда из-за нее у меня мурашки ползут по спине.
  Генриетта напряженно смотрела в маленькое автомобильное зеркало.
  — Люси не может не украсить колоратурными пассажами1118… даже убийство, — как бы вскользь бросила она.
  — Знаешь, я никогда раньше об убийствах не думала.
  — С какой стати ты должна была о них думать? Об этом не думают. Это просто слово в кроссворде из восьми букв или приятное развлечение между обложками книги. А в жизни…
  Она замолчала.
  — Это реально и страшно! — закончила Мидж.
  — Тебе нечего бояться, — сказала Генриетта. — Тебя это не касается. Пожалуй, ты единственная из нас, кого это не касается.
  — Теперь это не касается никого из нас, — заметила Мидж. — Мы вне подозрений.
  — Ты так думаешь? — пробормотала Генриетта.
  Она продолжала напряженно смотреть в автомобильное зеркало. Неожиданно она нажала на акселератор, машина увеличила скорость. Генриетта взглянула на спидометр: больше пятидесяти миль, теперь стрелка подходила к шестидесяти.
  Мидж сбоку взглянула на Генриетту. Отчаянная езда совсем не в ее манере. Генриетта любит скорость, но извилистая дорога, по которой они ехали, вряд ли оправдывала такой риск. Губы Генриетты искривились в хмурой улыбке.
  — Взгляни через плечо, Мидж, — сказала она. — Видишь машину сзади нас?
  — Да.
  — Это «Вентнор-10».
  — В самом деле? — сказала Мидж без всякого интереса.
  — Неплохая машина — среди маленьких автомобилей. Берет немного бензина, хороша на дороге, но не быстроходна.
  — Да?
  «Странно, — подумала Мидж, — до чего Генриетта увлечена машинами, все про них знает».
  — Как я сказала, они не быстроходны… А эта машина, Мидж, сохраняет дистанцию, хотя у нас скорость уже больше шестидесяти миль в час.
  Мидж с удивлением повернулась к ней:
  — Ты хочешь сказать…
  Генриетта кивнула:
  — Полиция. Я думаю, у них специальные моторы на обычных машинах.
  — Ты хочешь сказать, что они продолжают следить за нами?
  — Совершенно очевидно.
  Мидж вздрогнула.
  — Генриетта, ты что-нибудь понимаешь в этой истории со вторым револьвером?
  — Нет, но она снимает подозрения с Герды, хотя ничего, кроме этого, не добавляет к расследованию.
  — Но если это один из револьверов Генри?..
  — Что пока не доказано. Как ты помнишь, револьвера так и не нашли.
  — Не нашли. Может быть, это вообще кто-нибудь со стороны. Знаешь, мне бы хотелось, чтобы это была та женщина.
  — Вероника Крэй?
  — Да.
  Генриетта ничего не ответила. Глаза ее были прикованы к полотну дороги.
  — Ты думаешь, это возможно? — настаивала Мидж.
  — Возможно? Да, возможно, — сказала она задумчиво.
  — Значит, ты так не думаешь…
  — Бесполезно предполагать что-либо только потому, что тебе так хочется. Хотя это, конечно, идеальное решение… мы все — вне подозрений!
  — Мы? Но…
  — Мы все замешаны… Даже ты, дорогая, хотя трудно найти мотив, чтобы обвинить тебя в убийстве Джона. Разумеется, я хотела бы, чтоб это была Вероника. Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем взглянуть на ее «превосходный спектакль», как говорит Люси, на скамье подсудимых!
  Мидж бросила на нее быстрый взгляд.
  — Скажи, Генриетта, все это сделало тебя мстительной?
  — Ты имеешь в виду… — Генриетта на мгновение запнулась, — потому что я любила Джона?
  — Да.
  Мидж вдруг совершенно неожиданно для себя осознала, что это впервые произнесено вслух. Все знали: и Люси, и Генри, и Мидж, и даже Эдвард, что Генриетта любит Джона Кристоу, но никто никогда в разговоре даже не намекнул на это.
  Генриетта, казалось, задумалась.
  — Я не могу объяснить тебе, что я чувствую, — сказала она. — Может быть, я и сама не знаю. Давай зайдем ко мне в студию, Мидж, — предложила Генриетта. — Попьем чаю, а потом я отвезу тебя в твою берлогу.
  Здесь, в Лондоне, короткий осенний день уже угасал. Они подъехали к дверям студии. Открыв ключом дверь, Генриетта вошла и зажгла свет.
  — Холодно, — сказала она. — Надо бы включить газ. О черт! Я ведь хотела купить спички по дороге.
  — Может, зажигалкой?
  — Моя не годится. Да и все равно трудно зажечь газовую горелку зажигалкой. Ты располагайся поудобнее. На углу нашей улицы стоит слепой старик. Я обычно покупаю у него спички. Через одну-две минуты я вернусь.
  Оставшись одна, Мидж стала бродить по студии, разглядывая скульптуры Генриетты. Было как-то жутко в пустой мастерской среди деревянных и бронзовых фигур. Бронзовая голова с высокими скулами в жестяной каске — вероятно, солдат; воздушная конструкция из скрученных алюминиевых лент, сильно заинтриговавшая Мидж; огромная, замершая в неподвижности лягушка из розового гранита. В углу Мидж увидела деревянную, почти в человеческий рост, фигуру. Она пристально ее рассматривала, но тут щелкнул ключ в замке и вошла слегка запыхавшаяся Генриетта.
  Мидж обернулась.
  — Что это, Генриетта? Просто страшно…
  — «Поклонение»… Для международной выставки.
  — Даже страшно… — повторила Мидж, все так же пристально глядя на статую.
  Опустившись на колени, чтобы зажечь газ в камине, Генриетта сказала через плечо:
  — Интересно, что ты так говоришь. Почему ты считаешь, что это страшно?
  — Я думаю… потому что нет лица!
  — Ты абсолютно права, Мидж.
  — Это очень хорошая скульптура, Генриетта.
  — Просто отличное грушевое дерево, — небрежно бросила Генриетта.
  Она поднялась с колен, бросила свою большую сумку и манто на диван, а несколько коробков спичек — на стол. Мидж поразило выражение лица Генриетты: на нем было внезапное и совершенно необъяснимое возбуждение.
  — А теперь — чай! — воскликнула Генриетта, и в ее голосе было то же ликование, которое Мидж заметила на ее лице. Это ликование было почти неуместным, но Мидж забыла об этом, взглянув на коробки спичек на столе.
  — Ты помнишь спички, которые Вероника Крэй унесла с собой?
  — Когда Люси насильно всучила ей полдюжины коробков? Конечно, помню.
  — Интересно, кто-нибудь проверил, были у нее в коттедже спички или нет.
  — Я думаю, полицейские проверяли. Они все делают основательно.
  Едва заметная улыбка искривила губы Генриетты. Мидж чувствовала себя заинтригованной и почти возмущенной. «Любила ли Генриетта Джона? Способна ли она вообще любить? Конечно, нет!» Мидж почувствовала, как холод отчаяния коснулся ее при мысли, что Эдварду не придется долго ждать.
  Как, однако, невеликодушно с ее стороны, что эта мысль не принесла ей душевного спокойствия. Разве она не хочет, чтобы Эдвард был счастлив? Ей он все равно никогда не будет принадлежать, для него она всегда останется «малышкой Мидж». Никогда она не будет для него любимой женщиной. К сожалению, Эдвард относится к числу преданных. Ну что ж, преданные в конце концов получают то, чего хотят.
  Эдвард и Генриетта в Эйнсвике… Подходящий конец всей этой истории. Как в сказке: «Они жили долго и счастливо». Мидж представила себе все это очень ярко.
  — Не грусти, Мидж, — сказала Генриетта, — не позволяй всей этой истории взять над тобой верх! Может, пойдем и вместе пообедаем?
  Но Мидж поспешно ответила, что ей пора домой. У нее есть дела… нужно написать письма. Короче говоря, она уйдет, как только допьет чай.
  — Хорошо. Я отвезу тебя.
  — Я могу взять такси.
  — Надо пользоваться машиной, раз уж она есть.
  Они вышли на сырой вечерний воздух.
  Проезжая конец улицы Мьюз, Генриетта показала на машину, стоявшую у обочины:
  — «Вентнор-10». Наша тень. Вот увидишь, она последует за нами.
  — Как это чудовищно!
  — Ты так думаешь? Мне это безразлично.
  Генриетта высадила Мидж у ее дома, вернулась на улицу Мьюз и поставила машину в гараж.
  Затем она снова вошла в студию. Несколько минут она стояла, машинально барабаня пальцами по каминной полке. Потом, вздохнув, сказала себе: «Ну что ж — за работу! Не будем терять времени!»
  Через полтора часа Генриетта, отступив назад, критически осмотрела свое творение. Глина пристала к щекам, волосы растрепались, но, глядя на модель, укрепленную на стенде, она одобрительно кивнула головой.
  Это было грубое подобие лошади. Глина набросана на каркас неровными комками. От такой лошади любого полковника кавалерии хватил бы апоплексический удар, так не похожа она была на живую, из плоти и костей. Пожалуй, это огорчило бы ирландских предков Генриетты… Тем не менее это была лошадь — лошадь… в абстрактном видении.
  «Интересно, что подумал бы инспектор Грэйндж, взглянув на мое творение?» Представив себе его лицо, Генриетта слегка улыбнулась.
  Глава 24
  Эдвард Энкейтлл в нерешительности стоял в водовороте людского потока на Шефтсбери-авеню1119. Он собирался с духом, чтобы войти в магазин, на вывеске которого золотыми буквами было написано: «Мадам Элфридж».
  Какое-то смутное опасение удерживало его от того, чтобы попросту позвонить Мидж и пригласить ее на ленч. Обрывок телефонного разговора, свидетелем которого он был в «Лощине», взволновал, нет, даже шокировал его. В голосе Мидж была покорность, почти заискивание, которые возмутили его до глубины души.
  Мидж — непринужденной, веселой, искренней — такая терпимость была совершенно несвойственна! Подчиняться (а она явно подчинялась) грубости и наглости, доносившимся с другого конца телефонного провода… Здесь что-то не так… все не так! А потом, когда он проявил заботу, она резко и прямо выложила ему неприглядную истину — найти работу нелегко, а чтобы тебя не уволили, требуется нечто более неприятное, чем простое выполнение своих обязанностей.
  До сих пор Эдвард принимал как должное тот факт, что теперь работают довольно многие молодые женщины. Он всегда считал, что, раз они работают, значит, сами того хотят, так как это льстит их чувству независимости и делает их жизнь полнее.
  Мысль о том, что рабочий день с девяти до шести с одночасовым перерывом на ленч в большинстве случаев лишает девушку отдыха и удовольствий, которыми пользуются представители имущего класса, просто не приходила ему в голову. Новым и неприятным открытием было то, что Мидж могла, например, заглянуть в картинную галерею не иначе, как пожертвовав своим ленчем; не могла пойти на полуденный концерт; поехать в погожий летний день за город; не спеша пообедать в дальнем ресторане. Вместо этого она должна была отложить поездки за город на субботу и воскресенье, а в перерыв наспех перекусить в переполненном кафе или закусочной. Ему нравилась Мидж. Малышка Мидж… Он всегда так ее называл. Девочкой она появлялась в Эйнсвике по праздникам, вначале всегда робела и только молча на всех смотрела широко раскрытыми глазами, но, немного освоившись, становилась жизнерадостной и естественной.
  Склонность жить исключительно прошлым, воспринимая настоящее с опаской, как нечто неиспробованное, помешала Эдварду вовремя увидеть в Мидж взрослого человека, который сам зарабатывает себе на жизнь.
  В тот вечер в «Лощине», когда он, весь похолодевший после гнетущего столкновения с Генриеттой, вошел в дом и увидел, как Мидж, став на колени, разжигает огонь в камине, он впервые почувствовал, что перед ним не влюбленный ребенок, а женщина. Это было как крушение мечты… на какое-то мгновение он почувствовал, что потерял что-то очень важное… какую-то драгоценную часть Эйнсвика. И под влиянием внезапного порыва он сказал тогда: «Мне хотелось бы чаще видеть вас, дорогая Мидж».
  Тот лунный свет, и слова Генриетты… он почувствовал, что она совсем не похожа на женщину, которую он так долго любил, и тогда он ощутил страх. И позже, войдя в дом, он снова почувствовал, что его привычные представления о жизни рушатся. Малышка Мидж, которая тоже была частью Эйнсвика, оказывается, превратилась в независимую взрослую женщину с грустными глазами, и этой женщины он не знал.
  С тех пор Эдвард не находил себе места, упрекая себя в равнодушии, в том, что ни разу не удосужился узнать, как ей живется. Мысль о магазине мадам Элфридж все больше беспокоила его, и он решил наконец посмотреть, что собой представляет этот, столь мало подходящий для Мидж, магазин.
  Эдвард с подозрительностью смотрел на выставленные в витрине магазина короткое черное платье с узким золотым поясом, щегольской костюм с блузкой и вечернее платье из безвкусных цветных кружев. Эдвард мало что смыслил в дамской одежде, однако почувствовал, что все выставленное довольно вульгарно. «Нет, — подумал он, — это место не для Мидж. Кто-нибудь… может, Люси Энкейтлл… должен что-то предпринять».
  С трудом поборов смущение, Эдвард распрямил свои несколько сутулые плечи и вошел. И сразу же был буквально парализован открывшейся его глазам сценой. Две кокетливые блондинки с резкими голосами выбирали платья, им помогала смуглая продавщица. В глубине салона невысокая женщина с крашенными хной волосами, толстым носом и неприятным голосом препиралась с совершенно сбитой с толку дородной клиенткой по поводу переделок в вечернем платье. Из соседней кабинки послышался резкий женский голос:
  — Безобразно… просто безобразно… неужели вы не можете принести мне что-нибудь приличное!
  И тут Эдвард услышал приглушенный голос Мидж, почтительный, убеждающий:
  — Платье винного цвета действительно изящно. И я думаю, этот фасон вам подойдет. Если вы только его примерите…
  — Я не желаю тратить время на заведомо негодные вещи! Вы все поняли? Я уже вам говорила, что не хочу ничего красного. Если бы вы слушали, что вам говорят…
  Лицо Эдварда залила краска. Он надеялся, что Мидж швырнет платье прямо в лицо этой отвратительной женщине. Вместо этого она тихо сказала:
  — Хорошо, я посмотрю еще. А вон то зеленое или это персиковое? Не хотите?
  — Отвратительно… просто отвратительно! Я ничего больше не стану смотреть. Напрасная трата времени…
  Мадам Элфридж, оторвавшись от дородной клиентки, подошла к Эдварду и вопросительно на него посмотрела.
  Он взял себя в руки.
  — Здесь ли… могу я поговорить… Здесь ли мисс Хардкасл?
  Брови мадам Элфридж поползли вверх, но, заметив, что одежда Эдварда была от Сэвил-роу1120, она изобразила улыбку, от которой ее злое лицо сделалось еще более неприятным.
  Из кабинки снова раздался капризный голос:
  — Осторожнее! Какая вы неловкая! Вы разорвали мне сеточку для волос.
  — Очень сожалею, мадам, — послышался прерывистый голос Мидж.
  — Как же вы бестолковы и неповоротливы! — Голос замер, а затем: — Нет уж, лучше я сама… Мой пояс, пожалуйста.
  — Мизз Хардказзл через минуту озвободится, — произнесла мадам Элфридж, и улыбка ее стала хитрой и злобной.
  Из кабинки вышла женщина с волосами песочного цвета и дурным настроением. Держа в руках множество свертков, она с гневным видом направилась к выходу. Мидж, в строгом черном платье, открыла ей дверь. Она выглядела бледной и несчастной.
  — Я пришел пригласить вас на ленч, — без всяких предисловий сказал Эдвард.
  Мидж бросила быстрый взгляд на часы.
  — Я освобожусь не раньше чем в четверть второго.
  Часы показывали десять минут первого.
  — Вы можете идти, если хотите, мизз Хардказзл, раз важ друг прижел за вами, — милостиво изрекла мадам.
  — О, благодарю вас, мадам Элфридж. — Мидж повернулась к Эдварду: — Через минуту я буду готова, — и скрылась в глубине магазина.
  Эдвард, вздрогнувший от язвительного тона, каким мадам Элфридж произнесла слово «друг», стоял, беспомощно ожидая Мидж. Мадам Элфридж только собралась сказать какую-то двусмысленность, как в магазин вошла пышная женщина с китайским мопсом. Деловой инстинкт мадам Элфридж немедленно увлек ее к новой клиентке. Мидж, уже в пальто, подошла к Эдварду, и он, взяв ее за локоть, поспешил увести.
  — Господи! — воскликнул он. — И с этим вы должны мириться?! Я слышал эту мерзкую женщину, которая разговаривала с вами за занавеской. Как вы можете это терпеть, Мидж! Почему вы не швырнули ей в лицо это проклятое платье?
  — Если бы я это сделала, то тут же лишилась бы работы.
  — Неужели вам не хочется швырнуть чем-нибудь в подобных женщин?
  Мидж глубоко вздохнула:
  — Конечно, хочется. Особенно в конце недели во время летней распродажи, когда меня просто охватывает страх, что я не выдержу и в один прекрасный день вместо «Да, мадам», «Нет, мадам», «Я посмотрю, есть ли еще что-нибудь у нас, мадам»… я пошлю их всех к дьяволу.
  — Мидж, дорогая малышка Мидж, вы не должны мириться со всем этим.
  Мидж неуверенно засмеялась.
  — Не расстраивайтесь так, Эдвард! Что это вдруг вы пришли сюда? Почему не позвонили?
  — Мне хотелось взглянуть самому. Я беспокоился… — Он помолчал, а затем неожиданно вскипел: — Господи, Люси даже со своей судомойкой не разговаривает так, как эта женщина говорила с вами! Нет, это никуда не годится — терпеть подобную наглость. Боже мой, Мидж, я хотел бы увезти вас от всего этого в Эйнсвик. Взял бы такси и повез прямо на вокзал. Поезд в два пятнадцать.
  Мидж остановилась, напускное безразличие мигом слетело с нее. Позади длинное утомительное утро с несносными покупательницами, грубые выходки мадам… С внезапной вспышкой гнева Мидж набросилась на Эдварда:
  — Ну так почему бы вам этого не сделать? Вокруг полно такси!
  Эдвард смотрел на нее, изумленный этим неожиданным порывом.
  — Зачем вы пришли? Что вы такое говорите? Вы же ничего подобного не собираетесь делать! Думаете, вы утешили меня, напомнив, что среди этого повседневного ада есть на свете такое место, как Эйнсвик? Вы ждете от меня благодарности за то, что стоите здесь и лепечете о том, как бы вам хотелось увезти меня отсюда! Все это звучит очень мило, но на самом деле вы этого совсем не хотите. Или вы не знаете, что я продала бы душу ради того, чтобы вскочить в этот самый поезд и уехать в Эйнсвик? Мне невыносимо даже думать об Эйнсвике, понимаете? Вы хотите добра, Эдвард, но вы жестоки! Одни слова… только слова!
  Они стояли друг против друга на Шефтсбери-авеню, мешая спешащим на ленч прохожим. Но они видели только друг друга. Эдвард смотрел на Мидж так, словно его неожиданно разбудили после долгого сна.
  — Хорошо, черт побери! — сказал он. — Вы поедете в Эйнсвик поездом в два пятнадцать!
  Взмахнув тростью, он остановил проходившее мимо такси. И открыл дверцу. Мидж, слегка ошеломленная, забралась в машину.
  — Вокзал Паддингтон1121, — сказал Эдвард водителю, усаживаясь рядом с Мидж.
  Оба молчали. Губы Мидж были плотно сжаты, взгляд дерзкий и непокорный. Эдвард упорно смотрел перед собой. Когда они остановились у светофора на Оксфорд-стрит1122, Мидж сказала:
  — Кажется, я заставила вас блефовать.
  — Это не блеф, — коротко ответил Эдвард.
  Такси рывком снова устремилось вперед. Только когда машина свернула на Кэмбридж-Террас, Эдвард пришел в себя.
  — Мы не успеем на два пятнадцать, — сказал он и постучал по стеклу водительской кабины: — Поехали к «Баркли1123».
  — Почему мы не успеем? — холодно спросила Мидж. — Сейчас еще только двадцать пять минут второго.
  Эдвард улыбнулся.
  — У вас нет с собой никаких вещей, малышка Мидж. Ни ночной рубашки, ни зубной щетки, ни обуви, удобной для прогулок. Как вы знаете, еще есть поезд в четыре пятнадцать. Сейчас мы за ленчем все обсудим.
  — Как это похоже на вас, Эдвард, — вздохнула Мидж. — Всегда помнить практическую сторону. Вы не умеете терять голову, не так ли? Ну что ж, это был прекрасный, хоть и короткий сон.
  Мидж вложила в ладонь Эдварда свою руку и улыбнулась прежней улыбкой.
  — Простите, на улице я вела себя как рыночная торговка из рыбных рядов, — сказала она. — Но знаете, Эдвард, вы были несносны!
  — Да, — сказал он. — Пожалуй!
  С легким сердцем они вошли в «Баркли», расположились за столиком у окна, и Эдвард заказал чудесный ленч.
  Покончив с курицей, Мидж вздохнула:
  — Мне пора. Мое время кончилось.
  — Сегодня вы не будете торопиться, даже если мне придется скупить ради этого половину платьев в вашем магазине.
  — Вы очень милы, Эдвард!
  После crkpes suzettes1124 официант принес кофе. Помешивая ложечкой сахар, Эдвард тихо спросил:
  — Вы действительно так любите Эйнсвик?
  — Не надо об Эйнсвике! Я так разочарована, что мы не уехали поездом в два пятнадцать и, конечно, на четыре пятнадцать нам тоже уже не успеть… Зачем сыпать соль на рану?
  Эдвард улыбнулся:
  — Я не приглашаю вас на поезд в четыре пятнадцать… Я предлагаю отправиться в Эйнсвик… насовсем… если вы, конечно, сможете терпеть меня.
  Мидж посмотрела на него поверх кофейной чашки… потом медленно опустила ее, стараясь сдержать дрожь в руке.
  — Что вы имеете в виду, Эдвард?
  — Я предлагаю вам, Мидж, выйти за меня замуж. Не думаю, что это очень романтичное предложение. Человек я нудный, я это знаю, и не очень-то к чему-либо пригодный… Читаю книги и слоняюсь без дела. Но, хоть я и не слишком яркая личность, мы знаем друг друга много лет, и надеюсь, что Эйнсвик сам по себе будет компенсацией. Я думаю, вы будете счастливы в Эйнсвике. Вы согласны?
  У Мидж сдавило горло, раз, другой…
  — Я думала… Генриетта… — сказала она и остановилась.
  — Да, — ответил Эдвард. Голос его был ровный и бесстрастный. — Я четыре раза просил Генриетту выйти за меня замуж, и каждый раз она мне отказывала. Генриетта твердо знает, чего она не хочет.
  В наступившей тишине Эдвард спросил:
  — Ну так как же, Мидж?
  Мидж посмотрела на него. У нее перехватило дыхание.
  — Кажется просто невероятным… когда предлагают блаженство на блюдечке… в «Баркли»!
  Лицо Эдварда озарилось. На мгновение он прикрыл руку Мидж своей.
  — Блаженство на блюдечке! — повторил он. — Значит, вы так думаете об Эйнсвике. О Мидж! Я очень рад!
  Счастливые, они посидели еще немного. Эдвард заплатил по счету, добавив чудовищные чаевые. Посетители в ресторане поредели.
  — Нам пора, — с усилием сказала Мидж. — Я думаю, мне лучше вернуться к мадам Элфридж. В конце концов, она на меня рассчитывает. Я ведь не могу просто взять и уйти.
  — Конечно. Я думаю, надо вернуться и отказаться от должности, или заявить об уходе, или как там это называется… Ты не будешь больше там работать. Я этого не хочу. Но прежде всего мы отправимся в один из магазинов на Бонд-стрит1125, где продают кольца.
  — Кольца?!
  — Так ведь принято.
  Мидж засмеялась.
  В неярком свете ювелирного магазина Мидж и Эдвард склонились над крытыми бархатом подставками с рядами сверкающих обручальных колец. Предупредительный продавец доброжелательно наблюдал за ними.
  — Нет. Не изумруды! — сказал Эдвард, отодвинув бархатную подставку.
  Генриетта в зеленом твиде… Генриетта в вечернем платье, словно из китайского жадеита1126… Нет, не изумруды… Мидж постаралась заглушить острый укол боли в сердце.
  — Выбери за меня, — сказала она Эдварду.
  Он снова склонился над прилавком. Наконец он выбрал кольцо с одним бриллиантом, не очень большим, но прекрасного цвета и блеска.
  — Мне нравится это.
  Мидж кивнула. Выбор свидетельствовал о безошибочном, изысканном вкусе. Она надела кольцо на палец. Эдвард и продавец, откинув головы назад, смотрели, как оно выглядит на руке. Эдвард выписал чек на 342 фунта и, улыбаясь, вернулся к Мидж.
  — Ну а теперь пойдем и хорошенько нагрубим твоей мадам Элфридж, — сказал он.
  Глава 25
  — Мои дорогие, я просто в восторге! — Леди Энкейтлл протянула изящную руку Эдварду, а другой слегка коснулась Мидж. — Ты поступил совершенно правильно, Эдвард, заставив ее бросить этот ужасный магазин и приехать сюда. Мидж, разумеется, останется здесь, отсюда и выйдет замуж… Церковь Святого Георга, три мили по дороге, хотя лесом всего одна миля, но через лес не ходят венчаться. И я полагаю, должен быть викарий1127… да, но у бедняги такие отвратительные простуды каждую осень… тогда как у его помощника типично англиканский голос, так что вся церемония будет более торжественной и к тому же более религиозной, вы понимаете, что я имею в виду? Так невероятно трудно сохранять благоговейное состояние, если говорят в нос.
  В общем, это был типично «люсиобразный» прием! Мидж хотелось смеяться и плакать одновременно.
  — Я очень хочу быть выданной замуж отсюда, — сказала она.
  — В таком случае решено, дорогая! Белый, чуть кремоватый атлас… и, я думаю, молитвенник в переплете цвета слоновой кости, а не букет! Шаферы?
  — Нет. Я не хочу никакой суеты. Просто скромное венчание.
  — Понимаю, дорогая… и, думаю, ты права. Осенняя свадьба — почти всегда хризантемы. Мне кажется, хризантема — такой… невдохновляющий цветок. Подобрать подружек невесты очень трудно, это требует стольких усилий и времени. Как правило, какая-нибудь из них жутко некрасива и портит всю картину, но ее обязаны включить в церемонию, потому что обычно она — сестра жениха. Впрочем, — леди Энкейтлл просияла, — у Эдварда нет сестер.
  — Что ж, очко в мою пользу, — улыбнулся Эдвард.
  — Но хуже всего на свадьбе — дети, — продолжала свою мысль леди Энкейтлл. — Все говорят: «Ах, как мило!» Но, дорогая, сколько волнений! Они наступают на шлейф или ревут, зовут свою няню, к тому же их довольно часто тошнит… Я просто удивляюсь, как это невесте удается войти в церковный притвор в соответствующем событию состоянии духа, не ведая, что творится у нее за спиной.
  — За моей спиной вообще может ничего не быть, — весело сказала Мидж. — Даже шлейфа. Я могу венчаться в жакете и юбке.
  — О нет, Мидж, это совсем по-вдовьи! Нет, чуть кремоватый атлас и, конечно, не от мадам Элфридж.
  — Разумеется, нет! — вставил Эдвард.
  — Я отвезу тебя к Мирей, — сказала леди Энкейтлл.
  — Дорогая Люси, я не могу себе позволить Мирей!
  — Чепуха, Мидж. Генри и я дадим тебе приданое. И Генри, разумеется, будет посаженым отцом. Надеюсь, пояс на его брюках не будет слишком тугим. Прошло почти два года с тех пор, как он последний раз был на свадьбе. А я надену платье…
  Леди Энкейтлл остановилась и закрыла глаза.
  — Да, Люси?
  — Цвета голубой гортензии, — увлеченно заявила леди Энкейтлл. — Надеюсь, Эдвард, шафером будет один из твоих друзей. Кроме того, непременно позовем Дэвида. Я невольно думаю о том, что это было бы очень хорошо для него! Это придаст ему уверенности, понимаете, и он почувствует, что все мы любим его. А это, мне кажется, очень важно для Дэвида. По-моему, можно впасть в уныние, если, несмотря на ум и образованность, ты никому не нравишься. Но, с другой стороны, взять Дэвида в дружки просто рискованно. Он почти наверняка потеряет кольцо или уронит его в последнюю минуту. И Эдвард будет все время беспокоиться. Хотя, разумеется, было бы практичнее ограничиться теми же людьми, которые были здесь во время убийства.
  Последние слова были произнесены леди Энкейтлл самым обыденным тоном.
  — В этом осеннем сезоне леди Энкейтлл использует убийство в качестве развлечения для узкого круга родственников, — не удержалась Мидж.
  — Да, — задумчиво сказала леди Энкейтлл, — пожалуй, и в самом деле все выглядело именно так. Гости решили пострелять. И вот вам результат!
  Мидж вздрогнула.
  — Ну что же, во всяком случае, теперь это уже в прошлом.
  — Не совсем… слушание только отложено. А подчиненные этого милого инспектора Грэйнджа заполонили всю усадьбу, в каштановой роще распугали всех фазанов, идешь, а в самых неподходящих местах перед тобой выскакивают полицейские, точно чертики из сувенирных шкатулок.
  — Что они ищут? — спросил Эдвард. — Револьвер, которым был убит Кристоу?
  — Вероятно. Они даже явились в дом с ордером на обыск… Инспектор приносил извинения по этому поводу и был очень смущен, но я сказала, что мы будем в восторге! В самом деле, это так интересно. Они осмотрели абсолютно все. Я, знаете ли, ходила следом за ними и подсказала два-три места, которые им и в голову не могли прийти. Но они ничего не нашли. Очень были разочарованы. Бедняга инспектор даже осунулся и все тянет и тянет вниз свои усы. Жене следовало бы кормить инспектора посытнее… Но мне кажется, что она из тех женщин, которые больше заботятся о том, чтобы паркет был хорошо натерт, чем о вкусном обеде. Это напомнило мне, что надо повидать миссис Медуэй. Удивительно, слуги совершенно не переносят присутствия полиции в доме. Суфле и пирожные всегда выдают их душевное состояние. Если бы не Гаджен, который держит всех в руках, боюсь, половина слуг разбежалась бы. Почему бы и вам не погулять и не помочь полицейским искать револьвер?
  Эркюль Пуаро сидел на скамье, откуда видна была каштановая роща над бассейном. Теперь он не испытывал чувства неловкости, так как леди Энкейтлл сказала ему, что он может ходить по территории усадьбы где только ему вздумается. Очень мило с ее стороны. Как раз над этой любезностью леди Энкейтлл задумался в этот момент Пуаро.
  Время от времени до него доносился хруст сушняка под ногами, иногда мелькали фигуры подчиненных инспектора Грэйнджа, прочесывающих рощу. На тропинке, ведущей к дороге, показалась Генриетта. Увидев Пуаро, она на мгновение остановилась, но потом подошла и села рядом.
  — Доброе утро, мосье Пуаро! Я только что наведывалась к вам, но вас не было. У вас очень величественный вид. Это вы руководите поисками? Инспектор необыкновенно энергичен. Что они ищут? Револьвер?
  — Да, мисс Сэвернейк.
  — Как вы думаете, они его найдут?
  — Думаю, что да. Теперь, вероятно, уже скоро.
  Она вопросительно посмотрела на него.
  — Вы что же, знаете, где он находится?
  — Нет. Но думаю, что скоро револьвер найдется. Настало время, чтобы он нашелся.
  — Вы говорите странные вещи, мосье Пуаро!
  — Но здесь и происходят странные вещи. Вы очень скоро вернулись из Лондона, мадемуазель.
  Лицо Генриетты посуровело, но потом она коротко и горько засмеялась.
  — Убийца возвращается на место своего преступления? Это старое поверье, не правда ли? Значит, вы в самом деле считаете, что я… это сделала? Вы не поверили мне, когда я говорила вам, что не стала бы… не смогла бы убить кого— либо?
  Пуаро ответил не сразу.
  — Мне с самого начала показалось, что в этом преступлении уж слишком все просто — настолько просто, что в это трудно поверить, — сказал он наконец. — А простота, мадемуазель, может сбивать с толку… Либо оно невероятно сложное, иными словами, нам противостоит ум, способный на сложные, оригинальные замыслы, так что каждый раз, когда нам кажется, что мы приближаемся к истине, нас всяческими уловками уводят в сторону и загоняют в тупик. Эта очевидная тщетность поисков не случайна. Она специально запланирована. Действует очень тонкий, изобретательный ум… и действует успешно.
  — Какое, однако, это имеет отношение ко мне? — спросила Генриетта.
  — Ум, действующий против нас, — созидательный, творческий ум, мадемуазель.
  — Понимаю… Вот почему вы подумали обо мне. — Она замолчала. Губы ее были плотно сжаты, у рта — горькая складка. Она вынула карандаш и, задумчиво хмурясь, машинально рисовала контуры причудливого дерева на белой поверхности скамьи.
  Пуаро наблюдал за ней. Что-то шевельнулось в его памяти… Гостиная леди Энкейтлл в день убийства… стопка фишек для бриджа… Железный столик в павильоне около бассейна и разговор инспектора с Гадженом.
  — Это дерево вы нарисовали на вашей фишке во время игры в бридж.
  — Да. — Генриетта вдруг заметила, что она делала. — Игдрасиль, мосье Пуаро. — Она засмеялась.
  — Почему вы его так называете?
  Генриетта рассказала, как родился Игдрасиль.
  — Значит… когда вы задумываетесь и начинаете машинально рисовать… вы всегда рисуете Игдрасиль?
  — Да. Странно, не правда ли?
  — Здесь, на скамье… на фишке в субботу вечером… и в павильоне утром в воскресенье…
  Рука, державшая карандаш, напряглась и замерла.
  — В павильоне? — спросила Генриетта безразличным тоном.
  — Да, на круглом железном столике.
  — О, должно быть… в субботу после полудня.
  — Нет, не в субботу после полудня. Когда Гаджен убрал бокалы из павильона около двенадцати часов в воскресенье, на столе не было никаких рисунков. Я спрашивал его, он помнит точно.
  — Тогда, — она запнулась лишь на мгновение, — верно, в воскресенье после полудня.
  Продолжая все так же любезно улыбаться, Пуаро покачал головой:
  — И это едва ли. Все это время люди инспектора Грэйнджа были возле бассейна — фотографировали тело, доставали из воды револьвер. Они не уходили до темноты и обратили бы внимание на любого, кто зашел бы в павильон.
  — Я вспомнила, — медленно сказала Генриетта, — я вышла одна довольно поздно вечером… после обеда…
  — Люди не рисуют, задумавшись, в темноте, мисс Сэвернейк, — резко сказал Пуаро. — Вы хотите сказать, что отправились ночью в павильон, чтобы в кромешной тьме рисовать на столике дерево?
  — Я говорю вам правду, — спокойно ответила Генриетта. — Естественно, вы не верите. У вас свое собственное мнение. Ну и что же вы думаете по этому поводу?
  — Полагаю, что вы были в павильоне в воскресенье утром, после двенадцати часов, когда Гаджен уже унес бокалы из павильона. Что вы стояли у стола, наблюдая за кем-то или кого-то ожидая, и механически, вынув карандаш, нарисовали Игдрасиль, не замечая, что вы делаете.
  — Я не была в павильоне в воскресенье утром. Я немного посидела на террасе, потом, взяв садовую корзинку, пошла к георгинам, срезала засохшие цветы и привела в порядок астры. А где-то в час пошла к бассейну. Я уже говорила об этом инспектору Грэйнджу. Я и близко не подходила к бассейну до часа дня, как раз когда был убит Джон.
  — Это ваша версия, — сказал Пуаро, — но Игдрасиль, мадемуазель, свидетельствует против вас.
  — Значит, я была в павильоне, и я убила Джона. Вы это имеете в виду?
  — Вы были там, и вы убили Джона Кристоу, или вы были там и видели, кто убил доктора Кристоу, или кто-то другой был там, кто знал об Игдрасиле и специально нарисовал его на столе, чтобы бросить подозрение на вас.
  Генриетта встала. Она обернулась к нему, вздернув подбородок.
  — Вы все еще думаете, что я убила Джона Кристоу, и надеетесь, что можете доказать это. Ну так вот: вы никогда этого не докажете. Никогда!
  — Вы считаете, что вы умнее меня?
  — Не докажете! — повторила Генриетта и, повернувшись, ушла вниз по извилистой дорожке, ведущей к плавательному бассейну.
  Глава 26
  Инспектор Грэйндж зашел в «Тихую гавань» выпить чашечку чаю с Эркюлем Пуаро. Чай был именно такой, какого опасался Грэйндж: невероятно слабый и к тому же китайский.
  «Эти иностранцы, — думал инспектор, — не умеют даже заварить чай… и научить их невозможно». Вообще-то ему было все равно. Он был в таком состоянии, когда каждая неприятная мелочь усугубляет и без того отвратительное настроение.
  — Послезавтра повторное слушание, — сказал он, — а чего мы добились? Решительно ничего. Черт побери, должен же где-нибудь быть этот револьвер! Просто проклятущее место… десятки миль леса! Понадобится целая армия, чтобы обыскать все как следует. Все равно что иголка в стоге сена! Он может быть где угодно. Что ни говорите, но это факт — мы можем никогда его не найти.
  — Вы его найдете, — доверительно сказал Пуаро.
  — Да уж очень бы хотелось!
  — Найдете, раньше или позже. Я бы даже сказал — скорее раньше. Еще чашечку?
  — Не возражаю… нет-нет, кипятка не надо!
  — Не слишком крепкий?
  — О нет, не слишком!
  Мрачно, мелкими глотками инспектор прихлебывал бледную, соломенного цвета жидкость.
  — Из меня сделали шута, мосье Пуаро… Шута! Не могу понять этих людей. Они как будто помогают… Но все, что они говорят, уводит тебя прочь… какая-то погоня за химерами1128!
  — Уводит прочь, — повторил Пуаро. В его глазах появилось выражение удивления. — Да, конечно! Прочь…
  Инспектор продолжал изливать свои обиды:
  — Хотя бы этот револьвер… В Кристоу стреляли (согласно медицинскому заключению) за одну-две минуты до вашего появления. У леди Энкейтлл в руках была корзинка яиц; у мисс Сэвернейк — садовая корзинка, полная срезанных сухих цветов, а на Эдварде Энкейтлле была свободная охотничья куртка с большими карманами, набитыми патронами. Каждый из них мог унести с собой револьвер. Около бассейна он спрятан не был… это исключается, мои люди прочесали это место.
  Пуаро кивнул. Грэйндж продолжал:
  — Кто-то подстроил, чтобы подозрение пало на Герду Кристоу. Кто? Все вещественные доказательства прямо тают в воздухе.
  — Ну, а объяснения, как каждый из них провел утро? Они удовлетворительны?
  — Объяснения да, удовлетворительны. Мисс Сэвернейк работала в саду, леди Энкейтлл собирала на ферме яйца, Эдвард Энкейтлл и сэр Генри занимались стрельбой и расстались поздним утром: сэр Генри вернулся в дом, а Эдвард Энкейтлл направился сюда через лес. Юноша читал в спальне. Странное место для чтения в такой чудесный день, но он такой книгочей, что предпочитает сидеть в четырех стенах. Мисс Хардкасл с книгой ушла в сад. Все выглядит естественно, вполне натурально, и нет никакой возможности все это проверить. Гаджен вынес поднос с бокалами в павильон около двенадцати часов. Он не может сказать, кто где был и чем занимался. А в общем, знаете ли, что-то есть против каждого из них.
  — В самом деле?
  — Конечно, самая подходящая фигура — Вероника Крэй. Они поссорились с Кристоу, она его смертельно ненавидела, вполне вероятно, что она его убила… но я не могу найти ни на йоту доказательств, что именно она это сделала. Нет доказательств, что у нее была возможность взять револьвер из коллекции сэра Генри, никто не видел, чтобы она шла к бассейну или от него в тот день, и пропавшего из коллекции револьвера у нее нет.
  — О! Вы в этом убедились?
  — А как вы думаете! Можно было получить разрешение на обыск, но в этом не было надобности. Она была очень любезна. Мы все перерыли в ее бунгало — револьвера нигде нет. После того как слушание было отложено, мы сделали вид, что оставили в покое мисс Крэй и мисс Сэвернейк, но, конечно, следили за тем, куда они ходили и что делали. Наш человек следил за Вероникой Крэй. Никаких попыток спрятать револьвер не обнаружено.
  — А Генриетта Сэвернейк?
  — Тоже ничего. Она вернулась прямо в Челси1129, и мы с тех пор следили за ней. Револьвера нет ни у нее, ни в ее студии. Во время обыска она держалась очень мило. Ее это вроде даже забавляло. Кое-что из ее чудных скульптур просто ошарашило полицейского. Он говорил потом, что не может понять, почему людям хочется делать такие вещи… комки глины, налепленные как попало; причудливо перекрученные куски меди и алюминия; лошади такие, что узнать невозможно…
  Пуаро слегка шевельнулся:
  — Вы говорите, лошади?
  — Ну, не лошади… одна лошадь. Если это можно назвать лошадью! Если хочешь изобразить лошадь, почему бы не пойти и не посмотреть, какая она на самом деле!
  — Лошадь, — повторил Пуаро.
  — Что вас так заинтересовало, Пуаро? — повернулся к нему Грэйндж. — Не понимаю!
  — Так… Ассоциация…
  — Ассоциация с чем? Лошадь и телега. Лошадка-качалка? Попона? Нет, не понимаю. Как бы то ни было, через день-другой мисс Сэвернейк собралась и снова приехала сюда. Вы об этом знаете?
  — Да, я говорил с ней и видел, как она ходила по лесу.
  — Нервничает? Ну что ж. Она была влюблена в доктора, и он произнес ее имя перед смертью… Весьма серьезные поводы для обвинения, серьезные, но недостаточные, мосье Пуаро.
  — Вы правы, — задумчиво сказал Пуаро. — Недостаточно близко.
  — Какая-то здесь атмосфера… Чувствуешь себя совершенно сбитым с толку! Леди Энкейтлл… она так и не смогла объяснить, зачем взяла с собой в тот день револьвер. Это же просто ненормально!.. Иногда я думаю, что она сумасшедшая.
  Пуаро слегка покачал головой.
  — Нет, — сказал он, — она не сумасшедшая.
  — Или, например, Эдвард Энкейтлл. Я думал, что-то водится за ним. Леди Энкейтлл сказала… нет, намекнула, что он уже несколько лет влюблен в Генриетту. Чем не повод? А теперь я узнаю, что он помолвлен совсем с другой девушкой… мисс Хардкасл… Так что… пуфф! Обвинение против него тоже рассыпалось.
  Пуаро пробормотал что-то сочувственное.
  — Или этот молодой парень, — продолжал инспектор. — Леди Энкейтлл обронила что-то о нем. Его мать как будто умерла в психиатрической лечебнице… мания преследования… думала, что все сговорились ее убить. Сами понимаете, что это может означать. Если парень унаследовал патологическую наклонность, у него могли появиться какие-то идеи, связанные с доктором Кристоу. Может быть, он решил, что доктор собирается сообщить родным о его болезни? Хотя Кристоу был совсем другим доктором. Нервные расстройства пищеварительного тракта и заболевания сверх… сверх чего-то там… Это специализация Кристоу. Но парень немного не в себе, он мог вообразить, что Кристоу пригласили, чтобы наблюдать за ним. Этот парень очень странно себя ведет. Нервный, как кошка. — Грэйндж с печальным видом умолк. — Вы понимаете, что я имею в виду, мосье Пуаро? Все эти наши подозрения… никуда не ведут.
  Пуаро снова шевельнулся.
  — Удаляют… а не приближают. «От», а не «к». Да, разумеется, именно так.
  Грэйндж с удивлением смотрел на него.
  — Все они какие-то странные, — сказал инспектор, — все Энкейтллы. Иногда я готов поклясться, что они прекрасно знают, кто убил доктора.
  — Они и в самом деле знают, — спокойно подтвердил Пуаро.
  — Вы хотите сказать, что они знают, кто убийца? — недоверчиво спросил инспектор.
  Пуаро кивнул:
  — Да. Знают. Я давно это подозревал. А сейчас я вполне уверен.
  — Понятно. — Лицо инспектора было очень хмурым. — И сговорились все скрывать? Ну ничего, я еще до них доберусь. Я найду этот револьвер.
  «Дался ему этот револьвер», — подумал Пуаро.
  — Я бы все отдал, чтобы расквитаться с ними, — со злостью продолжал Грэйндж.
  — С кем?
  — Да с этой семейкой! Морочат голову! Подсказывают всякие глупости! Намекают! Помогают моим людям… помогают! Пауки! Все плетут свою паутину… Попробуй тут прорваться! Ничего существенного! Мне нужен хоть один надежный факт!
  Эркюль Пуаро пристально смотрел в окно. Взгляд его привлекла чуть заметная брешь в живой изгороди вокруг его владения.
  — Вам нужен надежный факт? — обратился он к инспектору. — Eh bien1130, если я не ошибаюсь, именно такой надежный факт сейчас находится внутри изгороди возле моей калитки.
  Они пошли по садовой дорожке. Грэйндж стал на колени и начал раздвигать ветки, пока полностью не открылось то, что было втиснуто между ними. Инспектор глубоко вздохнул, когда показалось что-то черное и стальное.
  — Да, это револьвер, — сказал он, и на какое-то мгновение его взгляд с подозрением остановился на Пуаро.
  — Нет-нет, друг мой! — воскликнул Пуаро. — Я не убивал доктора Кристоу и не прятал никаких револьверов в собственном доме.
  — Конечно, нет, мосье Пуаро! Простите! Наконец мы нашли его. Похоже, что он из кабинета сэра Генри. Это можно проверить, как только узнаем номер. Тогда можно будет установить, из этого ли оружия был застрелен Кристоу. Теперь, как говорится, тише едешь — дальше будешь.
  С большой осторожностью инспектор шелковым платком извлек револьвер из кустов изгороди.
  — Хорошо бы обнаружить отпечатки пальцев! Знаете, у меня такое впечатление, что наконец-то нам выпала удача.
  — Дайте мне знать…
  — Конечно, мосье Пуаро. Я позвоню вам.
  Телефон Эркюля Пуаро звонил дважды. Первый раз — в тот же вечер.
  — Это вы, мосье Пуаро? — послышался ликующий голос инспектора. — Вот вам секретная информация. Это действительно револьвер из коллекции сэра Генри, и тот самый, из которого был убит Джон Кристоу. Абсолютно точно! И на нем хороший набор отпечатков. Большой палец, указательный и частично средний. Я же вам говорил, что нам выпала удача!
  — Вы установили отпечатки пальцев?
  — Еще нет. Они, безусловно, не принадлежат миссис Кристоу. Ее отпечатки у нас есть. По размеру они больше похожи на мужские, чем на женские. Завтра я отправляюсь в «Лощину». Уж я скажу все, что я о них думаю, когда буду снимать отпечатки пальцев. И тогда, мосье Пуаро, все станет ясно.
  — Будем надеяться, — вежливо сказал Пуаро.
  Второй телефонный звонок раздался на следующий день, и голос в трубке уже не был ликующим.
  — Хотите услышать последние новости? — мрачно спросил инспектор. — Отпечатки пальцев не принадлежат никому из тех, кто связан с преступлением! Нет, сэр! Ни Эдварду Энкейтллу, ни Дэвиду, ни сэру Генри! Представляете — никому! Ни Герде Кристоу, ни Генриетте Сэвернейк, ни нашей Веронике, ни ее сиятельству, ни маленькой темноволосой девушке, ни даже судомойке или кому-нибудь из других слуг!
  Пуаро выразил сочувствие. Грустный голос инспектора Грэйнджа продолжал:
  — Так что похоже все-таки, что это кто-то посторонний. Видимо, у кого-то были свои счеты с доктором. Но у кого? Этот невидимка стащил револьвер из кабинета и, совершив убийство, ушел по тропинке к дороге. Потом засунул револьвер в вашу изгородь и исчез.
  — Друг мой, не хотите ли взять и мои отпечатки пальцев?
  — Пожалуй, не стану возражать. Поразительно, мосье Пуаро! Ведь вы были на месте преступления и, вообще говоря, являетесь самой подозрительной личностью в этом деле!
  Глава 27
  Следователь откашлялся и выжидательно взглянул на старшину присяжных, который, в свою очередь, смотрел вниз на листок бумаги в руке. Кадык на его шее возбужденно ходил вниз и вверх. Он старательно читал: «Установлено, что смерть наступила в результате преднамеренного убийства. Убийца или убийцы не установлены».
  Сидевший в углу у стены Пуаро энергично кивнул.
  Другого решения у присяжных и быть не могло. Выйдя на улицу, Энкейтллы остановились поговорить с Гердой и ее сестрой. На Герде было все то же черное платье, на лице — такое же ошеломленное, несчастное выражение. На этот раз обошлось без «Даймлера». Лучше ехать поездом, объяснила Элси Паттерсон. Это гораздо надежнее. Если до Ватерлоо1131 ехать скорым, они вполне успеют на поезд, который отправляется в час двадцать до Бексхилл.
  — Дорогая, — шептала леди Энкейтлл, пожимая руку Герды, — вы не должны терять с нами связь. Может быть, небольшой ленч когда-нибудь в Лондоне? Вы ведь будете иногда наезжать туда за покупками.
  — Я… я не знаю, — ответила Герда.
  — Нам следует поторопиться, дорогая, — сказала Элси Паттерсон, — наш поезд…
  И Герда отвернулась от леди Энкейтлл с явным облегчением.
  — Бедная Герда, — сказала Мидж. — Единственное благо, которое принесла ей смерть Джона, — это освобождение от твоего ужасного гостеприимства, Люси.
  — Как нелюбезно с твоей стороны, Мидж! Никто не может обвинить меня в том, что я не старалась.
  — Когда ты стараешься, Люси, ты становишься еще хуже.
  — Ну, как бы то ни было, приятно думать, что все кончилось, не так ли? — Леди Энкейтлл озарила всех своей лучезарной улыбкой. — Только, конечно, не для бедного инспектора Грэйнджа. Мне его просто жаль. Как вы думаете, поднимется у него настроение, если мы пригласим его на ленч?
  — По-моему, Люси, его лучше оставить в покое, — сказал сэр Генри.
  — Пожалуй, ты прав, — задумчиво произнесла леди Энкейтлл. — К тому же сегодня совсем не подходящий для него ленч. Куропатка с капустой и вкуснейшее суфле «Сюрприз», которое миссис Медуэй так чудесно готовит. Совсем не подходящий ленч для инспектора. Солидный бифштекс, немного недожаренный, и хороший старомодный яблочный пирог без всяких выдумок… или яблоки в тесте. Вот что я заказала бы для инспектора Грэйнджа.
  — Твой инстинкт в отношении еды, Люси, всегда безошибочен. Я думаю, нам следует поспешить домой к куропаткам… Судя по всему, они должны быть восхитительны.
  — Видишь ли, я полагала, что мы должны как-то отпраздновать! Просто чудесно, не правда ли, что всегда все поворачивается к лучшему!
  — Да-а…
  — Я знаю, Генри, о чем ты думаешь. Не беспокойся, я займусь этим сегодня же.
  — Люси, что еще ты задумала?
  Леди Энкейтлл улыбнулась:
  — Не волнуйся, дорогой, просто нужно кое-что привести в порядок.
  Сэр Генри с сомнением посмотрел на жену.
  Когда они подъехали к «Лощине», Гаджен подошел открыть дверцы машины.
  — Все прошло вполне удовлетворительно, Гаджен, — сказала леди Энкейтлл. — Передайте это миссис Медуэй и всем остальным. Я знаю, как неприятно все это было для вас, и я хотела бы сказать, что сэр Генри и я ценим проявленную вами преданность.
  — Мы очень беспокоились за вас, миледи, — сказал Гаджен.
  Проходя в малую гостиную, леди Энкейтлл сказала:
  — Очень мило со стороны Гаджена, но совершенно напрасно. Я в самом деле получила удовольствие. Это так не похоже на то, к чему привык. Не кажется ли вам, Дэвид, что подобный опыт расширяет ваш кругозор? В Кембридже такого не увидишь.
  — Я в Оксфорде, — холодно поправил Дэвид.
  — Милые лодочные гонки1132… Истинно по-английски, не правда ли? — рассеянно проговорила леди Энкейтлл и подошла к телефону. Она сняла трубку и, держа ее в руке, продолжала: — Надеюсь, Дэвид, вы снова приедете к нам погостить. Так трудно нормально общаться, когда в доме произошло убийство, не так ли? Тут уж не до интеллектуальных бесед.
  — Благодарю вас, — ответил Дэвид, — но, надеюсь, вскоре я уеду в Афины… в Британскую школу.
  — Кто там теперь послом? — обратилась к мужу леди Энкейтлл. — Ах да, Хоуп-Реммингтон, кто же еще. Нет, я не думаю, что он понравится Дэвиду. Его дочери так ужасающе энергичны… Они играют в хоккей и крикет и в эту странную игру, где вы должны ловить мяч сеткой.
  Она вдруг замолчала, удивленно глядя на телефонную трубку.
  — Зачем у меня эта штука?
  — Наверное, ты хотела кому-то позвонить, — сказал Эдвард.
  — Не думаю. — Она положила трубку на место. — Вам нравится телефон, Дэвид?
  «Типичный для нее вопрос, — раздраженно подумал Дэвид. — Она постоянно задает вопросы, на которые невозможно дать разумный ответ». Он холодно сказал, что находит телефон полезным.
  — Вы хотите сказать, как мясорубка? Или эластичные бинты? Все равно не…
  Появившись в дверях, Гаджен объявил, что ленч подан, и фраза так и осталась незаконченной.
  — Но куропаток-то вы любите? — озабоченно осведомилась леди Энкейтлл.
  Дэвид нехотя признал, что куропаток он любит.
  — Иногда мне кажется, что Люси и в самом деле немного не в себе, — сказала Мидж, когда, выйдя из дома, они с Эдвардом направились в лес.
  Куропатки и суфле «Сюрприз» были превосходны, к тому же следствие закончилось, и тягостная атмосфера разрядилась.
  — Я всегда полагал, — задумчиво сказал Эдвард, — что Люси обладает блестящим умом, который не разменивается на нудные фразы — как в игре, где нужно найти пропущенное слово. Если прибегнуть к метафоре — ее мысли прыгают, как молоток от гвоздя к гвоздю, но тем не менее всегда попадают точно по шляпке!
  — Все равно, — трезво заметила Мидж, — иногда Люси меня пугает. — И, слегка вздрогнув, добавила: — Вообще в последнее время это место пугает меня.
  — «Лощина»? — Эдвард повернул к ней удивленное лицо. — «Лощина» немного напоминает мне Эйнсвик. Хотя, конечно, что-то в ней ненастоящее…
  — Вот именно, Эдвард, — перебила его Мидж. — А я боюсь всего ненастоящего… Неизвестно, что прячется за ним… Это похоже, о, это похоже на маску!
  — Не нужно давать волю своей фантазии, малышка Мидж!
  Опять этот снисходительный тон, каким он разговаривал с ней много лет назад. Тогда это ей нравилось, но теперь удручало. Нет, ей следует говорить яснее, он должен понять, что никакая это не фантазия, что ее смутные страхи совсем не напрасны.
  — В Лондоне я как-то отвлеклась, но здесь все снова вернулось. Я чувствую, что все знают, кто убил Джона Кристоу… Все, кроме меня.
  — Почему мы должны думать и говорить о Джоне Кристоу? Его уже нет!
  Мидж прошептала:
  
  Он мертв, его больше нет, леди,
  Он мертв, его больше нет.
  В головах у него зеленый мох,
  Камень тяжелый — у ног1133.
  
  Мидж положила ладонь на руку Эдварда.
  — Кто же убил его, Эдвард? Мы думали, что Герда… но это не так. Кто же в таком случае? Скажи мне, что т ы думаешь? Это был кто-то совершенно посторонний?
  — Все их предположения кажутся мне совершенно беспочвенными. Раз полиция не в состоянии найти убийцу или собрать достаточно доказательств, значит, нужно прекратить расследование… и избавить нас от этого гнетущего состояния.
  — Да, но тогда мы не узнаем…
  — А зачем нам знать? Что у нас с ним общего?
  «У нас, у Эдварда и у меня? Ничего!» — подумала Мидж. Утешительная мысль. Она и Эдвард, теперь соединенные в единое целое. И все же… все же… Несмотря на то, что Джон Кристоу уже в могиле и над ним произнесены слова погребального обряда, все же он был зарыт недостаточно глубоко. «Он мертв, его больше нет, леди!» О Джоне Кристоу, однако, нельзя было сказать: «Он мертв, его больше нет», как бы ни хотел того Эдвард! Джон Кристоу продолжал оставаться здесь, в «Лощине».
  — Куда мы идем? — спросил вдруг Эдвард.
  Что-то в его тоне удивило Мидж.
  — На вершину холма. Ты не против? — сказала она.
  — Если ты хочешь.
  Эдварду явно не хотелось этого. «Почему?» — удивилась Мидж. Обычно это была его любимая прогулка. Он и Генриетта почти всегда… Мысль будто щелкнула и сломалась. Он и Генриетта.
  — Ты был здесь этой осенью?
  — Мы гуляли здесь с Генриеттой — в тот приезд.
  Оба замолчали. Поднявшись на вершину, они сели на ствол поваленного дерева.
  «Может быть, здесь они сидели с Генриеттой», — подумала Мидж. Она машинально крутила обручальное кольцо на пальце. Бриллиант холодно сверкнул. Как Эдвард сказал тогда? «Только не изумруд!»
  — Как хорошо снова оказаться в Эйнсвике на Рождество, — сделав над собой усилие, сказала Мидж.
  Казалось, он не слышал. Он был далеко.
  «Он думает о Генриетте и Джоне Кристоу», — решила Мидж.
  Сидя здесь тогда, Эдвард сказал что-то Генриетте, или она сказала что-то ему. Генриетта, может быть, и не хочет связывать себя с ним, но он все еще принадлежит ей. «Он всегда будет принадлежать Генриетте», — подумала Мидж. Ее пронзила боль. Призрачно-счастливый мир, в котором она жила последнюю неделю, дрогнул и лопнул, как мыльный пузырь. «Я не могу так жить… зная, что он постоянно думает о Генриетте. Это невыносимо!»
  Ветер дохнул сквозь деревья… Листья стали падать быстрее… золота почти не осталось, преобладал коричневый цвет.
  — Эдвард!
  Настойчивость в ее голосе словно разбудила Эдварда. Он повернул голову.
  — Да?!
  — Мне очень жаль, Эдвард. — Губы ее дрожали, но голос был ровный и сдержанный. — Я должна сказать… Это бесполезно. Я не могу выйти за тебя замуж. У нас ничего не получится, Эдвард.
  — Но, Мидж… Эйнсвик, конечно…
  Она перебила его:
  — Я не могу выйти за тебя замуж из-за Эйнсвика, Эдвард! Ты… ты должен понять это.
  Он вздохнул. Долгий, протяжный вздох, как эхо мертвых листьев, тихо скользящих вниз с ветвей.
  — Я понимаю, — сказал он. — Да, я думаю, ты права.
  — Было очень любезно, очень мило с твоей стороны сделать мне предложение, но из этого ничего хорошего не получится, Эдвард. Не получится.
  Может, она слабо надеялась, что он станет возражать ей, попытается ее уговорить… Но он как будто чувствовал то же, что и она. Здесь, где рядом витала тень Генриетты, он, очевидно, тоже понимал, что все тщетно.
  — Нет, — повторил он слова Мидж, — ничего не получится.
  Мидж сняла с пальца кольцо и протянула его Эдварду. Она всегда будет любить Эдварда, а Эдвард всегда будет любить Генриетту, и жизнь будет — просто сущий ад!
  — Это прекрасное кольцо, Эдвард, — сказала Мидж. У нее перехватило дыхание.
  — Я хотел бы, чтобы ты оставила его себе, Мидж. Мне это было бы приятно.
  Она покачала головой:
  — Я не могу.
  — Ты же знаешь, я больше никому его не отдам.
  Ей удалось сохранить ровный дружеский тон. Он не знал… Он никогда не узнает, что она чувствовала. Блаженство на блюдечке… Но блюдечко разбилось, а блаженство скользнуло между пальцев, или, может быть, его там никогда и не было.
  В тот день после полудня Эркюлю Пуаро нанес визит еще один человек. К нему уже приходили Генриетта Сэвернейк и Вероника Крэй. На этот раз явилась леди Энкейтлл. Она проплыла по дорожке к дому, как всегда, по-неземному легкая и воздушная.
  Пуаро открыл дверь — леди Энкейтлл, улыбаясь, стояла у порога.
  — Я пришла повидать вас, — заявила она. Совсем как фея, одарившая своим присутствием простого смертного.
  — Я польщен, мадам!
  Он проводил ее в гостиную. Леди Энкейтлл опустилась на диван и снова улыбнулась.
  «Она стара… — подумал Эркюль Пуаро, — у нее седые волосы и морщины на лице… И все-таки в ней есть какое-то волшебное очарование… И оно не подвластно возрасту…»
  — Я хочу попросить вас об одолжении, — сказала она тихо.
  — Да, мадам?
  — Прежде всего, я должна поговорить с вами о докторе Кристоу.
  — О докторе Кристоу?
  — Да. Мне кажется, единственный выход — положить всему этому конец. Вы понимаете, о чем я говорю, не так ли?
  — Я в этом не уверен, леди Энкейтлл.
  Она снова озарила его чарующей ослепительной улыбкой и положила тонкую белую руку на его рукав.
  — Дорогой мосье Пуаро, вы прекрасно знаете, о чем я говорю. Полиция поохотится еще какое-то время за владельцем этих отпечатков пальцев, никого не найдет и в конце концов вынуждена будет закрыть дело. Но мне кажется, что вы этого так не оставите.
  — Нет, не оставлю.
  — Я угадала. Поэтому я и пришла. Вы хотите знать правду, не так ли?
  — Разумеется, я хочу знать правду.
  — Я вижу, что недостаточно ясно выразилась. Я пытаюсь понять, почему вы не хотите прекратить следствие. Полагаю, тут дело не в амбициях… или в желании довести убийцу до петли… Я всегда считала это таким неприятным видом казни… таким средневековым. Я думаю, что вы просто хотите знать. Вы понимаете, что я имею в виду, не так ли? Если бы вы знали правду… если бы вам сказали правду, я думаю… я полагаю, может быть, это удовлетворило бы вас. Удовлетворит это вас, мосье Пуаро?
  — Вы можете открыть мне правду, леди Энкейтлл?
  Она кивнула.
  — Значит, вы знаете правду?
  Она широко раскрыла глаза.
  — О да, я давно знаю. Я могла бы все вам сказать. И… и мы решили бы… что все закончено.
  Она улыбнулась.
  — Вы согласны, мосье Пуаро?
  — Нет, мадам, не согласен.
  Пуаро пришлось сделать немалое усилие над собой, чтобы сказать это. Ему хотелось… очень хотелось оставить все как есть… потому что об этом его просила леди Энкейтлл.
  Секунду она сидела не двигаясь. Потом подняла брови.
  — Хотела бы я знать, — сказала она, — хотела бы я знать, понимаете ли вы, что делаете?
  Глава 28
  Без сна, с сухими глазами Мидж лежала в темноте, беспокойно ворочалась.
  Она услышала, как открылась дверь, послышались шаги в коридоре мимо ее двери. Дверь открылась из комнаты Эдварда, и шаги были его.
  Мидж включила лампу у кровати и посмотрела на часы, стоявшие около лампы на столике. Было без десяти минут три.
  В такой час Эдвард прошел по коридору и спустился по лестнице… Странно.
  В этот вечер все отправились спать в половине десятого. Она не могла уснуть и лежала с болью в сердце и воспаленными глазами.
  Мидж слышала, как внизу пробили часы… Под окном ее спальни кричала сова. Она чувствовала, как постепенно нарастает депрессия. «Я не могу больше, — стучало в висках, — я больше не могу… Опять наступает утро… И так изо дня в день!»
  По своей воле она изгнана из Эйнсвика… самого прекрасного и самого дорогого места на земле, которое могло бы принадлежать ей. Но лучше изгнание, лучше одиночество, однообразное, тусклое существование, чем жизнь с Эдвардом и тенью Генриетты. До этого дня в лесу она не знала, что сможет ревновать так мучительно.
  В общем, Эдвард никогда и не говорил, что любит ее. Привязанность, доброта, не больше; он никогда не притворялся. Она принимала такое положение вещей, пока не поняла, что значит жить с человеком, чье сердце и ум постоянно заняты другой. Тогда стало ясно: одной привязанности Эдварда ей недостаточно.
  Эдвард прошел мимо ее двери, вниз по лестнице… Странно… Куда он направился? Тревога нарастала, наложившись на то постоянное беспокойство, которое вызывала в ней теперь «Лощина». Что делает Эдвард внизу в такой ранний час? Может, он вышел из дома?
  Мидж не могла больше оставаться в бездействии… Она набросила халат и, взяв фонарик, вышла в коридор.
  Было довольно темно, свет нигде не горел. Мидж подошла к лестнице. Внизу тоже было темно. Мидж сбежала вниз и, секунду поколебавшись, включила свет в холле. Никого. Входная дверь заперта. Мидж нажала на боковую дверь… тоже заперта.
  Значит, Эдвард не выходил. Где же он?
  Вдруг она подняла голову и втянула воздух. Запах газа… очень слабый запах газа. Обитая сукном дверь в коридор слегка приоткрыта. Мидж вышла в коридор и увидела слабую полоску света у кухонной двери. Запах газа значительно усилился.
  Мидж пробежала по коридору на кухню. Эдвард лежал на полу, сунув голову в духовку, газ был включен до отказа.
  Мидж была девушкой быстрой и практичной. Она распахнула ставни, но не смогла открыть окно и тогда, обернув руку полотенцем, разбила стекло. Затем, стараясь не дышать, оттащила Эдварда от газовой плиты и закрыла кран.
  Эдвард был без сознания, и дыхание его было прерывистым, но Мидж знала, что он потерял сознание только что. Ветер, врываясь через разбитое окно и открытую дверь, быстро рассеял газ. Мидж подтащила Эдварда ближе к окну, где струя воздуха была сильнее. Она села на пол, обхватив его сильными, крепкими руками.
  — Эдвард, Эдвард, Эдвард… — звала Мидж, вначале тихо, потом с возрастающим отчаянием.
  Он шевельнулся, открыл глаза и посмотрел на нее.
  — Духовка, — чуть слышно произнес он, и его взгляд остановился на ней.
  — Я знаю, дорогой, но почему… Почему?
  Эдварда охватила сильная дрожь, руки были холодные и безжизненные.
  — Мидж?! — В голосе Эдварда были удивление и радость.
  — Я слышала, как ты прошел мимо моей двери, — сказала она, — я не знала… спустилась вниз.
  Эдвард глубоко вздохнул.
  — Лучший выход из положения, — сказал он и добавил: — «Ньюс оф де уорлд».
  Мидж вначале не поняла, но потом вспомнила высказывание Люси в день, когда произошла трагедия.
  — Но почему, Эдвард, почему… почему?
  Он посмотрел на нее, и холодная пустота в его взгляде испугала Мидж.
  — Потому что я понял, что никогда не был стоящим человеком. Вечный неудачник, обреченный на прозябание. Это люди, подобные Кристоу, умеют жить. Они добиваются успеха, и женщины восхищаются ими. Я — ничтожество, размазня. Я получил Эйнсвик, и у меня достаточно средств для жизни… иначе я бы пропал. Карьеры я не сделал… так и не стал приличным писателем. Генриетте я не нужен. Я никому не нужен. Тогда… в «Баркли»… я было подумал… Но получилось то же самое. Тебе, Мидж, я тоже безразличен. Ты не можешь принять меня даже ради Эйнсвика. Поэтому я решил, что лучше уж уйти совсем.
  — Дорогой мой, дорогой… — Слова вырывались стремительно. — Ты не понял. Это из-за Генриетты… потому что я думала, ты все еще любишь Генриетту.
  — Генриетта? — невнятно прошептал Эдвард, как будто говорил о ком-то невероятно далеком. — Да, я очень любил ее.
  Мидж услышала, как он прошептал едва слышно:
  — «Как холодно…»
  — Эдвард… дорогой мой!
  Руки Мидж крепче обхватили Эдварда. Он улыбнулся ей и прошептал:
  — С тобой так тепло, Мидж, так тепло.
  «Да, — подумала она, — это и есть отчаяние. Холод… бесконечный холод и одиночество». До сих пор она не знала, что отчаяние — это холод. Отчаяние представлялось Мидж чем-то горячим, страстным, даже неистовым. Здесь было совсем другое. Это отчаяние — полнейший мрак, холод и одиночество. Грех отчаяния, о котором говорят священники, это леденящий грех, когда человек отторгнут от теплых, живительных контактов с людьми.
  — С тобой так тепло, Мидж! — снова повторил Эдвард.
  И Мидж внезапно с гордой уверенностью подумала: «Ведь это именно то, что ему нужно… то, что я могу ему дать!» Все Энкейтллы холодные; даже в Генриетте есть нечто ускользающее, что-то от призрачной холодности эльфов, которая таится в крови Энкейтллов. Пусть Эдвард любит Генриетту как недосягаемую, неуловимую мечту. Но в чем он действительно нуждается — так это в теплоте, постоянстве, уверенности. И взаимопонимании, и любви, и смехе, звучащем в Эйнсвике.
  «Эдварду нужно, чтоб кто-то зажег огонь в его камине, — подумала Мидж. — И это сделаю я».
  Эдвард посмотрел на нее. Он увидел лицо Мидж, наклонившейся над ним, теплую смуглость ее кожи, крупный рот, спокойный взгляд, темные волосы, как два крыла осенявшие ее лоб.
  Генриетту он всегда воспринимал как отражение прошлого. Во взрослой женщине он хотел видеть только семнадцатилетнюю девушку, свою первую любовь. Теперь же, глядя на Мидж, он испытывал странное чувство, так как видел как бы несколько Мидж сразу: школьницу с волосами, заплетенными в две косички, и женщину с темными волнами волос, обрамляющих сейчас ее лицо, и он явственно представил, как эти волны будут выглядеть, когда их тронет седина.
  «Мидж, — думал он, — настоящая… Единственная. — Он чувствовал ее живительное тепло, силу. — Темноволосая, энергичная, настоящая! Мидж — вот опора, на которой я могу построить свою жизнь».
  — Дорогая Мидж, — сказал он, — я люблю тебя. Не оставляй меня больше.
  Она наклонилась, и он почувствовал на своих губах тепло ее губ, почувствовал, как ее любовь укрывает и защищает его, и счастье расцветает в холодной пустыне, где он так долго жил.
  Мидж, внезапно рассмеявшись, сказала:
  — Эдвард! Таракан вылез посмотреть на нас. Не правда ли, он очень славный? Вот уж никогда не думала, что черный таракан может мне так понравиться! Как необычна жизнь, — продолжала она задумчиво. — Мы сидим в кухне на полу, где все еще пахнет газом, рядом с тараканами и чувствуем себя так, будто мы в раю!
  — Я готов остаться здесь навсегда, — мечтательно произнес Эдвард.
  — А теперь нам лучше пойти поспать. Сейчас четыре часа. Что мы скажем Люси насчет разбитого окна?
  «К счастью, — подумала Мидж, — как раз Люси можно спокойно все объяснить. Она поймет».
  Следуя примеру Люси, Мидж вошла к ней в комнату в шесть часов утра и выложила без всяких прикрас все, как было.
  — Эдвард ночью спустился вниз и положил голову в газовую духовку, — сказала она. — К счастью, я услышала его шаги и пошла за ним. Я разбила окно, потому что не смогла его быстро открыть.
  Мидж не могла не признать, что Люси держалась просто великолепно. Она мило улыбнулась, будто не случилось ничего особенного.
  — Мидж, дорогая, — сказала она, — ты всегда так практична! Я уверена, что ты будешь величайшим утешением и поддержкой для Эдварда.
  Когда Мидж ушла, леди Энкейтлл некоторое время лежала задумавшись. Потом она встала и направилась в комнату мужа, дверь которой на этот раз не была заперта.
  — Генри!
  — Дорогая! Еще первые петухи не пели!
  — Нет, конечно. Но послушай, Генри, это в самом деле очень важно. Мы должны выбросить газовую плиту и установить электрическую.
  — Почему? Она ведь хорошо работает, не правда ли?
  — О да, дорогой. Но она внушает людям странные мысли, а ведь не каждый может быть таким практичным, как наша дорогая Мидж.
  Она выскользнула из комнаты. Сэр Генри с ворчаньем перевернулся в кровати на другой бок. Он только начал было дремать, как внезапно проснулся.
  — Мне приснилось, — проворчал он, — или Люси в самом деле приходила и что-то говорила о газовых плитах?
  Следуя по коридору и увидев в открытую дверь газовую горелку, леди Энкейтлл решила поставить чайник. «Иногда, — подумала она, — людям нравится рано утром выпить чашку чаю».
  Воодушевленная собственными рассуждениями, она вернулась в постель и опустилась на подушку, довольная жизнью и самой собой.
  Эдвард и Мидж в Эйнсвике… следствие закончено… Она снова пойдет и поговорит с мосье Пуаро. Славный маленький человек.
  Внезапно новая мысль сверкнула в ее мозгу. Она села в кровати.
  «Интересно знать, — размышляла леди Энкейтлл, — подумала ли она об этом?»
  Она опять поднялась с постели и проскользнула в комнату Генриетты, начав, по своему обыкновению, разговор еще до того, как подошла к двери.
  — …И вдруг до меня дошло, дорогая, что ты могла не подумать об этом.
  — Господи, Люси, — сонно пробормотала Генриетта. — Даже птицы еще не проснулись!
  — О, я знаю, дорогая, еще довольно рано. Пожалуй, это была очень беспокойная ночь: Эдвард и газовая плита, Мидж и кухонное окно… мысли о том, что сказать мосье Пуаро, и все такое…
  — Извини, Люси, но все, что ты говоришь, кажется мне абсолютнейшей тарабарщиной. Нельзя ли отложить это до утра?
  — Кобура, дорогая! Понимаешь, я подумала, что ты могла забыть о кобуре.
  — Кобура? — Генриетта села в кровати. Она вдруг совершенно проснулась. — Какая кобура?
  — Понимаешь, револьвер Генри был в кобуре. И кобуру не нашли. Может быть, никто и не вспомнит о ней… но, с другой стороны, кто-то может…
  Генриетта вскочила с постели.
  — Недаром говорят — что-нибудь да забудешь!
  Леди Энкейтлл вернулась в свою комнату. Она легла в постель и быстро заснула.
  Чайник на газовой плите закипел и продолжал кипеть.
  Глава 29
  Герда передвинулась ближе к краю кровати и села. Голова болела уже меньше, но она все же не жалела, что не отправилась вместе со всеми на пикник. Было так приятно и почти утешительно хоть немного побыть одной.
  Элси, конечно, была очень добра… очень добра… особенно вначале. Герду убеждали не подниматься рано. Ей приносили завтрак на подносе. Каждый старался усадить ее в самое удобное кресло, поставить под ноги скамеечку, оградить от всех забот.
  Все ей сочувствовали из-за Джона. Она с бла-годарностью подчинялась, окруженная этим молчаливым сочувствием. Ей не хотелось ни думать, ни чувствовать, ни вспоминать.
  Но с каждым днем она все больше ощущала, что пора снова начинать жить и прийти к какому-то решению. Элси уже начала проявлять признаки нетерпения: «О Герда, не будь так медлительна!»
  Все опять стало как раньше… давным-давно, до того, как явился Джон и увез ее. Все они считали ее медлительной и тупой. Джона больше не было, и теперь никто ей не скажет: «Я буду заботиться о тебе».
  Голова еще болела, и Герда подумала: «Пожалуй, я приготовлю себе чаю».
  Она спустилась на кухню и поставила чайник. Когда он уже почти закипел, раздался звонок в дверь.
  У прислуги был выходной день. Герда пошла открывать. Она очень удивилась, увидев щегольской автомобиль Генриетты и саму Генриетту, стоящую у порога.
  — Генриетта? Вы? — воскликнула она, отступив назад. — Входите. Сестры и детей нет дома, но…
  Генриетта перебила ее:
  — Очень хорошо. Я рада. Мне хотелось застать вас одну. Послушайте, Герда, что вы сделали с кобурой?
  Герда остановилась. Глаза ее вдруг стали пустыми и непонимающими.
  — С кобурой? — переспросила она. Потом открыла дверь справа от холла. — Пройдите сюда. Боюсь, здесь довольно пыльно. У нас сегодня утром не было времени…
  Генриетта снова резко перебила ее:
  — Послушайте, Герда, вы должны сказать мне. Кроме кобуры, все в порядке… абсолютно! Ничего нет такого, что связывало бы вас с этим делом. Я нашла револьвер там, где вы засунули его в заросли у бассейна, и спрятала его в такое место, куда вы не могли бы спрятать… На нем отпечатки пальцев, которые никогда не будут опознаны. Так что осталась только кобура. Я должна знать, что вы с ней сделали.
  Генриетта остановилась, отчаянно молясь, чтобы Герда скорее отреагировала. Она и сама не знала, что заставляло ее действовать с такой поспешностью. Хвоста за машиной не было… Это она проверила. Она выехала по лондонской дороге, залила бензин в бак на станции, упомянув, что направляется в Лондон. Потом чуть дальше свернула на проселок, пока не доехала до главной магистрали, ведущей на юг, к побережью.
  Герда продолжала пристально смотреть на нее. «Вот несчастье, — подумала Генриетта, — до чего она медлительна!»
  — Если кобура еще у вас, Герда, вы должны дать ее мне. Я от нее как-нибудь избавлюсь. Это единственная вещь, которая связывает вас теперь со смертью Джона. Кобура у вас?
  После долгой паузы Герда медленно кивнула.
  — Разве вы не знали, что хранить ее у себя — просто безумие?! — Генриетта с трудом сдерживала нетерпение.
  — Я забыла об этом. Она наверху, в моей комнате. Когда полицейский пришел на Харли-стрит, я разрезала кобуру надвое и положила в рабочую сумку вместе с другими кусками кожи.
  — Это очень разумно, — заметила Генриетта.
  — Я не такая тупая, как все думают. — Она прижала руку к горлу: — Джон… Джон… — Голос ее прервался.
  — Я знаю, дорогая, знаю…
  — Но вы не можете знать, — возразила Герда. — Джон не был…
  Она стояла онемевшая и странно трогательная. Наконец она подняла глаза и посмотрела на Генриетту.
  — Все было ложью… Все! Все, что я о нем думала! Я видела его лицо, когда он пошел в тот вечер за этой женщиной. Вероника Крэй! Я, конечно, знала, что он любил ее много лет назад, до того как женился на мне, но я думала, что там все кончилось.
  — Там действительно все кончилось, — тихо сказала Генриетта.
  Герда покачала головой:
  — Нет. Она пришла, притворившись, что не встречалась с Джоном много лет, но я видела его лицо. Он ушел с ней. Я легла в постель. Пыталась читать… Я пыталась читать тот детективный роман, который читал Джон. Он все не возвращался. Наконец я вышла из дома. — Взгляд Герды, казалось, был обращен назад, к той сцене. — Светила луна. Я прошла по дорожке к плавательному бассейну. В павильоне был свет. Они были там… Джон и эта женщина…
  Генриетта слабо вскрикнула. Лицо Герды изменилось… ни следа этого вымученного дружелюбия. Оно было неумолимым, безжалостным.
  — Я доверяла Джону. Я верила в него, как в Бога. Я думала, он самый благородный человек на свете. Я думала, что он во всем прекрасен и благороден… но это была ложь! Мне ничего не осталось… совсем ничего. Я… я поклонялась Джону!
  Генриетта завороженно смотрела на нее. Только что ей открылось то, что рисовало ей ее воображение, то, что она стремилась выразить в дереве. Вот оно — поклонение… слепая преданность, ставшая столь опасной, когда кумир посмел проявить слабость.
  — Я не могла этого вынести, — сказала Герда. — Я должна была убить его! Я должна была… Вы понимаете, Генриетта? — Она говорила это обычным, почти дружеским тоном. — И я знала, что должна быть осторожной, потому что полицейские умны. Но я тоже не так глупа, как все привыкли думать! Если вы очень медлительны и не любите болтать, все думают, что вы ничего не понимаете… А вы исподтишка смеетесь над ними! Я была уверена, что никто ничего не узнает, — я прочитала в этом детективе, что полиция может определить, из какого револьвера был произведен выстрел. Как раз в тот день сэр Генри показал мне, как заряжать револьвер и как стрелять. И я решила, что возьму два револьвера. Из одного убью Джона и спрячу его, а все увидят меня с другим револьвером в руках. Вначале решат, будто его убила я, а потом обнаружится, что стреляли из другого оружия, и я окажусь вне подозрений!
  Она торжествующе кивнула головой.
  — Но я забыла про эту кожаную штуку. Она лежала в ящике в моей спальне. Как, вы сказали, она называется? Кобура? Но ведь полиция не станет заниматься этим теперь?
  — Кто знает, — сказала Генриетта, — вы лучше дайте ее мне, и я унесу. Как только кобуры не будет в ваших руках, вы будете в безопасности.
  Генриетта села, почувствовав себя невероятно уставшей.
  — Вы плохо выглядите, — заметила Герда. — Я как раз приготовила чай.
  Она вышла из комнаты и вскоре вернулась с подносом. На нем был чайник, молочник и две чашки. Молочник был переполнен, и молоко пролилось. Герда поставила поднос, налила чашку чаю и подала Генриетте.
  — О господи… — сказала она расстроенно, — кажется, чайник так и не закипел.
  — Это неважно, — сказала Генриетта. — Герда, пойдите и принесите кобуру.
  Поколебавшись, Герда вышла из комнаты. Генриетта наклонилась вперед, положила руки на стол и опустила на них голову. Она так устала, так невероятно устала! Но теперь почти все сделано. Герда будет в безопасности, как того хотел Джон.
  Генриетта выпрямилась, откинула со лба волосы и придвинула к себе чашку. Услышав какой-то звук у двери, она повернула голову, удивившись, что Герда оказалась быстрой на этот раз. Но это была не Герда. У двери стоял Эркюль Пуаро.
  — Входная дверь была открыта, — сказал он, подходя к столу. — И я взял на себя смелость войти.
  — Вы? — удивилась Генриетта. — Как вы сюда попали?
  — Когда вы так внезапно покинули «Лощину», я, конечно, знал, куда вы направитесь. Я нанял машину и быстро приехал прямо сюда.
  — Понимаю, — Генриетта вздохнула. — Только вы можете…
  — Вы не должны пить этот чай, — сказал Пуаро, забирая у нее чашку и ставя ее обратно на поднос. — Нехорошо пить чай, если вода не закипела.
  — Разве такая мелочь имеет значение?
  — Все имеет значение, — мягко сказал Пуаро.
  Послышался шум, и Герда вошла в комнату. В руках у нее была рабочая сумка. Взгляд Герды переходил с Пуаро на Генриетту.
  — Боюсь, я весьма подозрительная личность, — поспешно сказала Генриетта. — Герда, оказывается, мосье Пуаро следил за мной. Он считает, что я убила Джона… Но он не может этого доказать.
  Она говорила нарочито медленно и осмотрительно. Только бы Герда не выдала себя…
  — Мне очень жаль, — рассеянно сказала Герда. — Хотите чаю, мосье Пуаро?
  — Нет, благодарю вас, мадам.
  Герда села рядом с подносом. Она начала говорить в своей обычной извиняющейся манере:
  — Мне так жаль, что никого нет дома. Моя сестра и дети отправились на пикник. Я не очень хорошо себя чувствовала, и они оставили меня дома.
  — Я вам сочувствую, мадам.
  Герда взяла чашку и выпила.
  — Все так беспокойно. Все беспокойно! Видите ли, всегда все устраивал Джон, а теперь Джона нет… — Голос замер. — Теперь Джона нет…
  Ее взгляд, жалкий, недоумевающий, поочередно устремлялся на Пуаро и Генриетту.
  — Я не знаю, что делать без Джона. Джон заботился обо мне. Теперь его нет, и ничего больше нет. А дети… Они задают вопросы, и я не могу на них ответить. Я не знаю, что сказать Тэрри. Он все время повторяет: «Почему убили отца?» Когда-нибудь он, конечно, узнает почему. Тэрри всегда важно знать. Меня удивляет, что он постоянно спрашивает «почему», а не «кто»!
  Герда откинулась на спинку стула. Губы ее посинели.
  — Я чувствую себя… не очень хорошо, — с трудом проговорила она. — Если бы Джон… Джон…
  Пуаро обошел вокруг стола и, подойдя к Герде, осторожно сбоку подвинул ее на стуле. Голова ее упала на грудь. Пуаро, склонившись, поднял ей веко. Затем выпрямился.
  — Легкая и сравнительно безболезненная смерть.
  Генриетта пристально посмотрела на него.
  — Сердце? Нет! — Внезапно она поняла: — Что-то в чае. Она сама положила. Она избрала такой путь?
  Пуаро слегка покачал головой.
  — О нет! Это предназначалось для вас. Это ваша чашка.
  — Для меня? — недоверчиво спросила Генриетта. — Но я пыталась помочь ей!
  — Это не имеет значения. Вы видели когда-нибудь собаку, попавшую в западню? Она вонзает зубы в любого, кто ее коснется. Миссис Кристоу поняла, что вы узнали ее секрет. Значит, вы тоже должны были умереть.
  — И вы, — медленно сказала Генриетта, — когда заставили меня поставить чашку обратно на поднос… Вы имели в виду… вы имели в виду Герду…
  Пуаро спокойно прервал ее:
  — Нет-нет, мадемуазель. Я не знал, что в вашей чашке был яд. Но я предполагал, что он мог там быть. А когда чашка была на подносе — тут все решала судьба, из какой чашки она станет пить… если вас устраивает такое объяснение. Я бы сказал, что это милосердный конец. Для нее… и для двух невинных детей. Вы очень устали, не правда ли? — мягко спросил он.
  Генриетта кивнула.
  — Когда вы догадались? — спросила она.
  — Трудно сказать. Сцена была разыграна, я чувствовал это с самого начала. Но очень долго не понимал, что она была подготовлена Гердой Кристоу… что ее поза была игрой — ведь она на самом деле играла роль. Я был озадачен простотой и в то же время сложностью… Вскоре я понял, что сражаюсь против вашей изобретательности и что вам подыгрывают ваши родственники, как только они поняли, чего вы добиваетесь. — На некоторое время воцарилось молчание, затем он спросил: — Зачем вам это было нужно?
  — Затем, что меня попросил Джон! Он это имел в виду, когда сказал: «Генриетта!» В этом слове заключалось все. Он просил меня защитить Герду. Понимаете, он любил ее. Больше, чем Веронику Крэй… больше, чем меня. Герда принадлежала ему, а Джон любил вещи, которые были его собственностью. Он знал, что только я могу защитить Герду от последствий того, что она натворила. И он знал, что я сделаю все, что он хочет, потому что я любила его.
  — И вы сразу начали действовать, — мрачно сказал Пуаро.
  — Да, первое, что я могла придумать, — это взять револьвер из рук Герды и уронить его в бассейн, чтобы усложнить опознание отпечатков пальцев. Когда позже я узнала, что Джон был убит из другого револьвера, я стала его искать и, конечно, сразу нашла, потому что знала, куда Герда могла бы его спрятать… Я только на чуть-чуть опередила людей инспектора Грэйнджа. Я положила револьвер в мою большую сумку, — продолжала она после небольшой паузы. — А затем отвезла в Лондон и спрятала в студии. Спрятала так, чтобы полицейские не нашли.
  — Глиняный конь… — тихо сказал Пуаро.
  — Откуда вы знаете? Да, я положила револьвер в мешочек для губки, обмотала проволокой и облепила глиной. Ведь не станет же полиция уничтожать шедевр художника! А что натолкнуло вас на эту мысль?
  — То, что вы выбрали для тайника именно лошадь. Троянский конь1134 — подсознательная ассоциация в вашем мозгу. Но отпечатки пальцев… Как вы это устроили?
  — Слепой старик, который продает спички на улице. Он не знал, какую вещь я попросила его подержать, пока достану деньги.
  Пуаро мгновение смотрел на нее.
  — C’est formidable1135! — пробормотал он. — Вы, мадемуазель, один из самых достойных противников, с которыми мне приходилось встречаться.
  — Это было ужасно утомительно… Все время стараться быть на один ход впереди вас!
  — Я знаю. Я начал понимать, как только увидел, что кто-то специально наводит след на всех, на всех, кроме Герды Кристоу. Все уводило от нее. Вы умышленно нарисовали Игдрасиль, чтобы привлечь мое внимание и направить подозрение на себя. Леди Энкейтлл, которая прекрасно знала, что вы делаете, забавлялась, сбивая с толку бедного инспектора Грэйнджа, гоняя его от одного к другому: Дэвид, Эдвард, она сама… Да, есть такой прием, чтобы отвести подозрение от виновного, — намекать на чью-то еще вину, ничего точно не указывая. При этом каждая улика выглядит вначале очень убедительно, но затем ни к чему не ведет.
  Генриетта посмотрела на ссутулившуюся фигуру на стуле.
  — Бедная Герда!
  — Вы ей сочувствовали с самого начала?
  — Думаю, что да. Герда ужасно любила Джона… но не хотела любить его таким, каким он был. Она подняла его на пьедестал и наделила прекрасными, благородными качествами. Но когда идола сбрасывают с пьедестала, ему не прощают ничего.
  Она помолчала.
  — Но Джон значительно лучше всяких идолов, — продолжала она после паузы. — Он был настоящим, полнокровным человеком. Душевный, добрый, энергичный, и он был замечательным доктором… да, замечательным доктором. И вот его нет, и мир потерял незаурядную личность. А я — единственного человека, которого любила…
  Пуаро тихонько положил руку ей на плечо.
  — Но вы из тех, кто может жить с пронзенным сердцем… кто может продолжать жить и улыбаться…
  Генриетта горько усмехнулась.
  — Несколько мелодраматично, вам не кажется?
  — Это потому, что я иностранец и люблю употреблять красивые слова.
  — Вы были очень добры ко мне, — вдруг сказала Генриетта.
  — Потому что всегда восхищался вами.
  — Мосье Пуаро, что вы собираетесь предпринять? Я имею в виду Герду.
  Пуаро придвинул к себе сумку и высыпал содержимое: куски коричневой замши и обрезки цветной кожи. Среди них — три толстых, блестящих коричневых куска. Пуаро сложил их вместе.
  — Кобура. Это я возьму с собой. Бедная мадам Кристоу! Непосильное напряжение, смерть мужа была для нее слишком большим ударом… Вскоре станет известно, что она покончила с собой в душевном расстройстве.
  — И никто никогда не узнает, что случилось на самом деле? — медленно спросила Генриетта.
  — Я думаю, один человек узнает. Сын доктора. Настанет день, когда он явится ко мне, чтобы узнать правду.
  — Но вы не скажете ему! — воскликнула Генриетта.
  — Скажу.
  — О нет!
  — Вам трудно понять. Вы не переносите, когда кому-то причиняют боль. Но для некоторых людей существует нечто еще более невыносимое — не знать правды! Вы слышали, как эта бедная женщина сказала: «Тэрри всегда важно знать…» Для его склада ума истина всегда на первом месте. Правду, какой бы она ни была горькой, можно осмыслить и пережить.
  Генриетта поднялась.
  — Вы хотите, чтобы я осталась, или мне лучше уйти?
  — Я думаю, будет лучше, если вы уйдете.
  Она кивнула. Потом сказала скорее себе, чем ему:
  — Куда я пойду? Что я буду делать… без Джона?
  — Вы ведь не Герда Кристоу. Вы сильный человек и найдете, куда идти и что делать.
  — Я так устала, мосье Пуаро, так устала.
  — Идите, дитя мое, — мягко сказал Пуаро, — ваше место среди живых. Я побуду здесь с умершей.
  Глава 30
  Пока она ехала в Лондон, эти два вопроса неотвязно мучили Генриетту: «Что я буду делать? Куда пойду?»
  Последние несколько недель она была в страшном нервном напряжении, не разрешала себе расслабиться ни на минуту. Она должна была исполнить последнюю волю Джона. Но теперь все было кончено… Удалось ей выполнить его предсмертную просьбу? Или нет? Можно оценить как угодно. Но в любом случае все кончено, и она чувствует теперь ужасную усталость.
  Мысль снова вернула Генриетту к словам, которые она сказала Эдварду той ночью на террасе. Той ночью, когда Джона уже не было на свете, той ночью, когда, прокравшись в павильон, она, чиркнув спичкой, нарисовала на железном столике Игдрасиль. Она должна была действовать, у нее не было пока сил на слезы. «Я хотела бы оплакать Джона», — сказала она Эдварду. Но она не смела расслабиться, боялась поддаться горю.
  Теперь она вправе это сделать. Теперь у нее сколько угодно на это времени.
  — Джон… Джон… — повторяла она шепотом. На нее навалилось беспросветное отчаяние и боль. — Лучше бы я выпила ту чашку чаю…
  Движение машины успокаивало, придавало сил. Скоро она будет в Лондоне. Поставит машину в гараж и войдет в пустую студию. Пустую, потому что Джон никогда больше не будет сидеть там, подтрунивая над ней, сердясь на нее за то, что любит ее больше, чем ему бы этого хотелось, с азартом рассказывая о болезни Риджуэя… о своих удачах и отчаянии, о миссис Крэбтри в больнице Святого Христофора.
  Черная пелена, окутавшая ее, вдруг развеялась, и Генриетта вслух произнесла:
  — Ну конечно! Вот туда я и пойду. В больницу Святого Христофора.
  …Лежа на узкой больничной койке, старая миссис Крэбтри всматривалась в посетительницу слезящимися, мигающими глазами. Она была точно такой, как ее описывал Джон, и Генриетта внезапно почувствовала прилив тепла и бодрости. Это настоящее… то, что останется! Здесь на мгновение она снова обрела Джона.
  — Бедный доктор. Ужасно, верно? — говорила миссис Крэбтри, в ее голосе звучало сожаление, но и явный интерес, потому что миссис Крэбтри любила жизнь, и внезапная смерть, а тем более убийство или смерть младенца — самые яркие краски на ковре, который ткет жизнь. — Как же он дал себя убить! Когда я услыхала, у меня все нутро перевернулось. Я прочитала в газетах… Здешняя сестра дала все, что смогла достать… она уж постаралась! Там были снимки и все подробности. Плавательный бассейн и прочие детали. Как его жена выходит из суда, бедняга, и леди Энкейтлл, ну, в чьей усадьбе этот самый бассейн! Много снимков. Загадочное убийство — верно?
  Нездоровое любопытство старухи не вызывало у Генриетты отвращения, даже нравилось, потому что, она была уверена, оно понравилось бы самому Джону. Если выпало ему умереть, он предпочел бы, чтобы старая миссис Крэбтри получила от этого какое-то удовольствие, а не шмыгала носом и лила слезы.
  — Чего я хочу, так это чтоб поймали того, кто его укокошил, и повесили, — продолжала мстительно миссис Крэбтри. — Теперь не вешают, как раньше, на народе… а жалко. Мне всегда хотелось посмотреть… и уж я бы поспешила, сами понимаете, посмотреть, как вешают того, кто убил доктора! Настоящий злодей, вот он кто! Господи, да такого доктора поискать! Один на тысячу. А какой умный! Какой обходительный! Рассмешит, даже если тебе совсем не до смеха. Такое иногда, бывало, отмочит! Я бы для него что хочешь сделала. Это уж точно!
  — Да, — сказала Генриетта. — Он был очень умный. И вообще замечательный!
  — А как про него говорили в больнице! Все медсестры! И все больные! Каждый верил, что поправится, если он был рядом.
  — Вот и вы должны поправиться, — сказала Генриетта.
  Маленькие проницательные глаза старухи на секунду потускнели.
  — Не очень-то я в это верю, милочка! Теперь у меня этот молодой парень в очках. Совсем не такой, как доктор Кристоу. Никогда не улыбнется. У доктора Кристоу всегда была наготове шутка. Иногда так плохо мне было от этого лечения. «Не могу больше терпеть, доктор», — бывало говорю ему, а он: «Можете, — говорит, — миссис Крэбтри! Вы крепкая. Выдержите. Мы с вами еще сделаем открытие в медицине — вы и я!» И всегда он так развеселит. Я бы для него все… ну все бы сделала! Надеялся на меня, ну и, значит, нельзя было его подвести, понимаете?
  — Понимаю, — сказала Генриетта.
  Маленькие быстрые глазки пристально всматривались в нее.
  — Извините меня, милочка, вы случайно не жена ему?
  — Нет, — ответила Генриетта. — Я просто друг.
  — Понятно, — сказала миссис Крэбтри.
  Генриетта подумала, что ей действительно понятно.
  — Вы уж не обижайтесь, только что это вдруг вы пришли к незнакомой-то старухе?
  — Доктор много говорил мне о вас… и о своем новом лечении. Я хотела узнать, как вы себя чувствуете.
  — Мне хуже… вот так-то, мне хуже.
  — Но вам не должно быть хуже! — воскликнула Генриетта. — Вы должны поправиться!
  — Уж я-то не хочу выходить из игры, и не думайте!
  — Ну так боритесь! Доктор говорил, что вы настоящий боец!
  — Правда! — Миссис Крэбтри минуту лежала молча, потом медленно сказала: — Кто его убил… это же злодейство! Таких, как доктор, нечасто встретишь!
  «Таких, как он, мы не увидим боле…1136» — мелькнуло в голове Генриетты. Миссис Крэбтри проницательно смотрела на нее.
  — Не вешайте носа, голубушка, — сказала она и, помолчав, спросила: — Похороны хоть у него были хорошие?
  — Очень хорошие, — сказала, желая ей угодить, Генриетта.
  — Эх! Хотела бы я поглядеть! — вздохнула миссис Крэбтри. — Скоро отправлюсь на свои собственные похороны…
  — Нет! — закричала Генриетта. — Вы не должны сдаваться! Вы же сами только что сказали, что говорил вам доктор, — вместе, он и вы, сделаете открытие в медицине. Ну что ж, теперь вы должны продолжать одна за двоих. Лечение ведь то же самое. У вас должно хватить силы, и вы сделаете это открытие — ради него.
  Миссис Крэбтри минуту-другую смотрела на нее.
  — Уж очень важно сказано! Постараюсь, голубушка. Больше ничего не могу сказать.
  Генриетта встала и взяла ее руку в свою.
  — До свидания. Если можно, я зайду навестить вас.
  — Заходите. Поговорить немного про доктора — это мне только на пользу. — Озорной огонек сверкнул опять в глазах миссис Крэбтри. — Молодец доктор Кристоу, во всем молодец!
  — Да, — сказала Генриетта. — Был.
  — Не отчаивайся, голубушка, — сказала старуха. — Что ушло, то ушло. Его не вернешь.
  «Миссис Крэбтри и Эркюль Пуаро высказали одну и ту же истину, — подумала Генриетта, — только разными словами».
  Она вернулась в Челси, поставила машину в гараж и медленно вошла в студию.
  «Вот теперь, — подумала она, — настал момент, которого я так боялась… Я одна. И мое горе со мной».
  Как она тогда сказала Эдварду? «Я хотела бы оплакать Джона».
  Она опустилась на стул, откинула назад волосы.
  Одна… опустошенная… лишившаяся всего… Эта ужасная пустота! Слезы набежали на глаза, медленно потекли по щекам.
  «Вот я его и оплакиваю, — подумала она. — Вот я и скорблю…»
  О Джон… Джон… И в хаосе воспоминаний… Вдруг его голос, полный боли: «Умри я, первое, что ты сделаешь, — со слезами, льющимися по щекам, начнешь лепить какую-нибудь чертовщину, вроде скорбящей женщины или символ горя…»
  Она тревожно шевельнулась. Почему вспомнилось именно это?
  Скорбь, скорбь… скрытая покрывалом фигура, очертания едва просматриваются, алебастр…
  Она видела очертания. Высокая, удлиненная фигура, печаль скрыта, она видна лишь в длинных скорбных складках покрывала… Скорбь, проступающая сквозь чистый светлый алебастр.
  «Умри я…»
  Внезапно горечь нахлынула на нее.
  — Джон был прав. Я не могу любить. Я не могу отдаться горю всем своим существом. Мидж! Люди, подобные Мидж, они — соль земли. Мидж и Эдвард в Эйнсвике. Это реальность, сила, теплота.
  «А я, — думала она, — неполноценный человек. Я принадлежу не себе, а чему-то вне меня. Я не могу даже оплакать мертвого. Вместо этого я должна превратить мою скорбь в скульптуру из алебастра»: «Экспонат № 58. «Скорбь». Алебастр. Мисс Генриетта Сэвернейк».
  — Джон, прости меня, — прошептала она. — Прости меня… я не могу иначе.
  1946 г.
  Перевод: А. Ващенко
  
  Подвиги Геракла
  
  
  Пролог
  В квартире Эркюля Пуаро все было очень современно. Дверные и оконные ручки и шпингалеты сверкали хромом, а кресла, хотя и отменно мягкие, отличались строгостью форм.
  В одном из этих кресел чинно восседал — аккуратно расположившись точно в центре — Эркюль Пуаро. Напротив него, в другом кресле, сидел профессор Бертон из колледжа Всех скорбящих Оксфордского университета1137, с наслаждением потягивая «Шато Мутон-Ротшильд» из запасов Пуаро. Кому-кому, а профессору Бертону аккуратность была совершенно несвойственна. Пухлый, с румяной добродушной физиономией под копной седых волос, он то и дело басовито похохатывал и имел обыкновение посыпать все вокруг пеплом: никакие пепельницы, которые ему старательно подсовывал Пуаро, не помогали.
  — Скажите на милость, — приставал он к Пуаро, — почему Геракл?
  — Вы имеете в виду имя, данное мне при крещении?
  — Ну, для крестного имени оно, пожалуй, чересчур языческое, — последовал ответ, — но я не о том. С чего вдруг такая экзотика? Отцовская фантазия? Материнский каприз? Семейная традиция? Ведь если я не ошибаюсь — память у меня не та, что прежде, — у вас был еще брат по имени Ахилл?
  Пуаро, напрягшись, вспомнил историю появления на свет Ахилла Пуаро1138. Даже не верится, что все это было на самом деле…
  — Был, но недолго, — любезно пояснил он.
  Профессор Бертон тактично сменил тему.
  — Людям следовало бы более тщательно выбирать детям имена, — заявил он, размышляя вслух. — Вот одну из моих крестниц назвали Бланш1139 — а она черна, как цыганка! Другую окрестили Дердре, в честь Скорбной Дердре1140 — веселее человека я в жизни не видел! А уж Пейшенс1141 — ее бы Нетерпением назвать, и дело с концом! А Диана1142 — ну, Диана… — Старый античник содрогнулся. — В ней уже двенадцать стоунов1143, а девочке всего пятнадцать! Родители говорят, что это детская пухлость, но мне так что-то не кажется. Ничего себе Диана! Они хотели назвать ее Еленой, но тут уж я стал стеной. Елена Прекрасная при таких-то папе с мамой! Да и бабушка у нее, если на то пошло, далеко не красавица. Я едва голос не сорвал, пытаясь их уговорить на Марту или Кэтрин, но куда там! Чудаки эти родители… — Пухлое лицо профессора сморщилось от смеха.
  Пуаро испытующе смотрел на него.
  — Представляю себе одну фантастическую беседу… Сидят ваша матушка и покойная миссис Холмс, шьют или вяжут всякие распашонки и советуются: — Ахилл, Геракл, Шерлок, Майкрофт…
  Восторг собеседника нимало не тронул Пуаро.
  — Насколько я понимаю, вы намекаете, что я своим внешним видом не слишком напоминаю Геракла?
  Профессор Бертон окинул взглядом маленькую аккуратную фигурку Пуаро, затянутую в полосатые брюки, и черный пиджак, и щегольской галстук-бабочку, не упустив ни лакированных ботинок, ни яйцевидной головы, ни огромных усов.
  — По правде сказать, Пуаро, нисколько не напоминаете. Думаю, — добавил Бертон, — вам не довелось изучать классические языки?
  — Не довелось.
  — А жаль. Вы много потеряли. Будь моя воля, их бы изучал каждый.
  — Eh bien1144, я прекрасно обошелся без них, — пожал плечами Пуаро.
  — Обошелся! Подумать только! Дело же совсем не в этом. Классическое образование — не лестница к немедленному успеху, это же не заочные бухгалтерские курсы! Тут речь идет не о работе, а о досуге. Сами посудите. С годами все больше хочется отойти от дел, пожить в свое удовольствие — и что вы будете делать в свободное время?
  У Пуаро уже был готов ответ.
  — Я собираюсь всерьез заняться разведением кабачков.
  — Кабачков? — ошеломленно пробормотал Бертон. — Этой пресной водянистой гадости?
  — В том-то и дело, — воодушевился Пуаро. — Им вовсе не обязательно быть пресными.
  — Ну да — если их посыпать сыром или луком или полить белым соусом…
  — Нет-нет, я говорю о другом. Я попробую исправить вкус самих кабачков. Им можно придать такой букет… — полуприкрыв глаза, облизнулся Пуаро.
  — О чем вы, дружище, это же не кларет1145.— При слове «букет» профессор Бертон вспомнил о своем бокале и, смакуя, прихлебнул из него. — Прекрасное вино, давно такого не пробовал. — Он одобрительно покачал головой. — Но насчет кабачков — это ведь была шутка? Вы же не собираетесь, — на лице профессора отразился ужас, — согнувшись в три погибели, вилами разбрасывать на грядках навоз или подкармливать эти ваши кабачки с помощью шерстяных жгутов, смоченных в какой-то дряни?
  — Похоже, вы настоящий специалист по кабачкам, — удивился Пуаро.
  — Видел, как над ними колдуют садовники, когда ездил за город. Нет, Пуаро, я серьезно, ну что это за хобби! То ли дело, — голос профессора стал мягким и вкрадчивым, — кресло у камина в длинной комнате с низкими потолками, уставленной книгами, — непременно в длинной, никоим образом не квадратной. На столе перед вами бокал портвейна, а в руках — открытая книга. Время отступает, когда вы читаете. — Он звучно что-то продекламировала тут же перевел:
  
  Кормщик таким же искусством по бурному черному понту
  Легкий правит корабль, игралище буйного ветра…1146
  
  — Правда, истинный дух греческого оригинала вы все равно не ощутите.
  В своем воодушевлении он, казалось, забыл о Пуаро. А тот, глядя на него, вдруг почувствовал что-то вроде угрызений совести. Быть может, он и впрямь лишил себя чего-то важного, неведомого духовного богатства? Горечь и досада овладели им. Да, давным-давно надо было заняться классическими языками… Теперь, увы, уже не наверстать…
  Его грустные размышления прервал профессор Бертон:
  — Вы что, в самом деле собрались на покой?
  — Да.
  — Не выйдет, — хмыкнул Бертон.
  — Уверяю вас…
  — Ничего у вас, старина, не выйдет. Вы чересчур любите свою работу.
  — Я уже все подготовил. Еще несколько дел — не первых попавшихся, а особо интересных — и с работой будет покончено.
  — Все так говорят, — усмехнулся профессор. — Ну, еще парочка дел, ну, еще одно — и так далее. Это как прощальный вечер примадонны, Пуаро.
  Хмыкнув, он медленно поднялся — добрый седовласый гном.
  — Вы — не Геракл, — пояснил он. — Тот совершал подвиги по необходимости, а вы — из любви к искусству. Вот увидите, через год все будет по-прежнему, а кабачки, — его слегка передернуло, — так и останутся пресными.
  Откланявшись, профессор Бертон удалился из строгой квадратной комнаты и из нашего рассказа. Единственное, что осталось от него — это брошенная им идея, ибо после его ухода Эркюль Пуаро медленно, как зачарованный, опустился в кресло и пробормотал:
  — Подвиги Геракла… Mais oui, c’est une idée, ça…1147
  
  Весь следующий день Пуаро внимательнейшим образом изучал толстенный том в роскошном переплете из телячьей кожи и кучу книг потоньше, справляясь время от времени с машинописными листками, подаваемыми его секретаршей, мисс Лемон. Та, не проявив ни малейшего любопытства (не такова была мисс Лемон, чтобы задавать лишние вопросы!), с обычной своей исполнительностью предоставила Пуаро всю требуемую информацию о Геракле.
  Эркюль Пуаро с головой окунулся в бурное море античных штудий о «Геракле, знаменитом герое, причисленном после смерти к сонму богов»1148. Плаванье вышло очень утомительным. Несколько часов не вставал Пуаро из-за стола, делая пометки, морща лоб, заглядывая в разные издания и листочки мисс Лемон. Наконец он откинулся на спинку кресла и покачал головой. Вчерашнего радужного настроения как не бывало. Ну и народ!
  Взять хоть этого Геракла — ничего себе герой! Здоровенный детина недалекого ума с преступными наклонностями! Пуаро он напоминал некоего Альфреда Дюрана, мясника, осужденного в 1895 году в Лионе за убийство нескольких детей — тот тоже отличался бычьей силой. Тогда защита была построена на том, что подсудимый страдал эпилепсией1149. В этом-то сомневаться не приходилось, многодневный спор шел о ее форме, haut mal1150 или petit mal1151. Геракл, тот, похоже, страдал тяжелой формой. Нет, покачал головой Пуаро, может быть, у древних греков подобные типы и считались героями, но в современном обществе это не пройдет. Говоря откровенно, античная культура его шокировала. У всех этих богов и богинь кличек было, как у нынешних преступников, да и сами они весьма смахивали на уголовников. Пьянки, разврат, кровосмешение, насилие, грабеж, убийства, интриги — juge d’instruction1152 с ними бы не соскучился. Ни тебе подобающей семейной жизни, ни порядка, ни системы. Даже в преступлениях ни порядка, ни системы!
  — Вот вам и Геракл! — бросил разочарованный Пуаро, вставая из-за стола, и с удовольствием осмотрелся.
  Квадратная комната с прекрасной современной квадратной мебелью — даже с прекрасным образчиком современной скульптуры в виде куба, стоящего на другом кубе и увенчанного геометрической фигурой из медной проволоки. А посреди этой сияющей чистотой комнаты — он сам. Пуаро посмотрел на себя в зеркало. Вот каков современный Геракл — это вам не омерзительный голый дикарь, размахивающий палицей. Нет, это безукоризненно одетый человек с великолепными усами, которых этому Гераклу и в голову бы не пришло отрастить. Отнюдь не великан, а совсем напротив…
  И все же между Эркюлем Пуаро и античным Гераклом было нечто общее. Оба они избавляли мир от всякого рода зла… Благодетели, спасатели — в глазах общества, как в древности, так и сейчас…
  Как это выразился профессор Бертон? «Вы — не Геракл»? Ну, это мы еще посмотрим, ходячее вы ископаемое… Подвиги Геракла повторятся в наше время. Блистательная задумка! Перед тем как уйти на покой, Эркюль Пуаро раскроет ровно двенадцать дел, ни больше и ни меньше, и каждое из них будет сопоставимо с тем или иным подвигом Геракла1153. Да, это будет не просто забавно, но и артистично.
  Пуаро взял со стола «Словарь античности» и вновь погрузился в повествования о Геракле. Рабски следовать своему прототипу он конечно же не собирался. Никаких женщин, никакого пропитанного ядом одеяния… Подвиги и только подвиги. И первым из них, разумеется, должна стать победа над Немейским львом1154.
  — Немейский лев, — повторил Пуаро, как бы прислушиваясь.
  Конечно, он не рассчитывал на то, что ему подвернется дело, где будет фигурировать самый настоящий лев. Вряд ли можно было надеяться, что к нему вдруг обратится дирекция зоопарка по поводу какого-нибудь недоразумения, приключившегося со львом.
  Нет, тут лев должен быть символическим. Дело должно быть сенсационным, какое-нибудь громкое дело, в котором замешана известная личность. Скажем, знаменитый преступник или светский лев. Писатель, политик, художник — а может быть, особа королевской крови?
  Последний вариант Пуаро очень бы устроил… Что ж, торопиться некуда. Он подождет — подождет того дела, которое станет первым в череде его грядущих подвигов.
  Глава 1
  Немейский лев
  1
  — Есть что-нибудь интересное, мисс Лемон? — спросил Пуаро, входя утром в свой кабинет.
  Он доверял мисс Лемон. Отсутствие воображения она с лихвой восполняла редким чутьем. То, что она считала достойным внимания, как правило, таковым и оказывалось. Мисс Лемон была прирожденной секретаршей.
  — Ничего особенного, мосье Пуаро. Но, по-моему, одно письмо вас может заинтересовать. Я его положила поверх других.
  — И что же это за письмо? — полюбопытствовал Пуаро, делая шаг вперед.
  — У жены этого человека пропал китайский мопс1155. Вас просят разобраться, в чем там дело.
  Пуаро застыл на месте, бросив на мисс Лемон взгляд, полный укоризны, но та его не заметила. Она уже печатала на машинке с пулеметной скоростью и снайперской меткостью.
  Пуаро был потрясен; потрясен и расстроен. Мисс Лемон, незаменимая мисс Лемон — и такое сказать! Мопс! Китайский мопс! И это после чудесного сна, что приснился ему этой ночью! Когда слуга принес ему в постель утренний кофе, он как раз проснулся — в тот момент он возвращался из Букингемского дворца1156, где его лично поблагодарил…
  На языке у него вертелась колкость, и он сдержался только потому, что мисс Лемон за грохотом каретки его попросту не услышала бы.
  Крякнув от досады, он взял из стопки злосчастное письмо.
  Да, все было именно так, как сказала мисс Лемон. Короткое деловое письмо без всяких отступлений, и о чем? О похищении китайского мопса, пекинеса1157, одной из этих раскормленных пучеглазых собачонок, которых так обожают богатые дамочки! Пуаро кривился, читая этот вздор.
  И чем же эта ерунда могла заинтересовать его? Ровным счетом ничем… Хотя… Нет, все же мисс Лемон права. Одна деталь действительно очень необычна…
  Пуаро сел за стол и еще раз внимательно перечел письмо. Не таким он представлял себе свой первый подвиг. Ловить какую-то собачонку! Ничего стоящего в этом деле не было, напротив, оно было совершенно никчемным. И главное, оно никак не тянуло на подвиг Геракла.
  Тем не менее он был заинтригован…
  Наконец любопытство пересилило его разочарование.
  — Позвоните в контору этому сэру Джозефу Хоггину, — распорядился он, стараясь перекричать стрекочущую машинку, — и спросите, когда он сможет принять меня.
  Все-таки мисс Лемон, как всегда, оказалась права.
  2
  — Я, мосье Пуаро, человек простой, — заявил сэр Джозеф Хоггин.
  Пуаро неопределенно повел правой рукой. Жест этот при желании можно было истолковать и как восхищение блестящей карьерой сэра Джозефа, и как одобрение его скромности, и как вежливое неприятие столь заниженной самооценки. Но ни в коем случае не как согласие с этим утверждением, хотя на самом деле Пуаро подумал, что сэр Джозеф и впрямь производит впечатление человека простого, чтобы не сказать вульгарного. Этот двойной подбородок и маленькие поросячьи глазки, этот нос картошкой и поджатые губы. Все это определенно кого-то или что-то напоминало, но кого или что именно — Пуаро никак не мог припомнить. Что-то очень давнее… еще в Бельгии… что-то, связанное с мылом…
  Сэр Джозеф между тем продолжал:
  — Выкрутасов я не люблю и вокруг да около ходить не стану. Многие бы плюнули на эту неприятность, мосье Пуаро, да и забыли, но Джозеф Хоггин не из таковских. Я человек состоятельный, и для меня пара сотен фунтов ничего не значит…
  — С чем вас и поздравляю, — не утерпел Пуаро.
  — А?
  Сэр Джозеф помолчал, собираясь с мыслями. Глазки его сузились еще больше.
  — Не подумайте, что я привык швыряться деньгами, — изрек он наконец. — Да, я покупаю все, что мне нужно, но плачу сколько следует — и ни пенни больше.
  — Вам известно, что мои услуги стоят дорого? — поинтересовался Пуаро.
  — Да, конечно. Но дело-то пустяковое, — хитро прищурился сэр Джозеф.
  — Я не привык торговаться, — пожал плечами Пуаро. — Я — специалист, а за услуги специалиста надо платить.
  — Знаю, что вы в своем деле лучший. Навел справки, мне сказали, что лучше вас не найти. Я хочу докопаться, в чем тут фокус, и за ценой не постою, потому и решил вас сюда залучить.
  — Вам просто повезло, — небрежно заметил Пуаро.
  — Да? — недоуменно отозвался сэр Джозеф.
  — Несказанно повезло, — уточнил Пуаро. — Скажу вам без ложной скромности, я сумел многого добиться, сделал блестящую карьеру. В ближайшем будущем я собираюсь отойти от дел, поселиться в деревне и время от времени путешествовать по свету. Мечтаю вывести новые сорта кабачков — чудесные овощи, но им недостает пикантности. Впрочем, это неважно. Суть в том, что я дал себе зарок. Перед тем как уйти на покой, расследовать двенадцать дел — ни больше, ни меньше. Так сказать, добровольные подвиги Геракла. Ваше дело, сэр Джозеф, станет первым из них. Меня в нем привлекла, — вздохнул Пуаро, — его вопиющая незначительность.
  — Значительность? — переспросил сэр Джозеф.
  — Я сказал незначительность. Мне приходилось распутывать разные дела: раскрывать убийства, подозрительные смерти, грабежи, кражи драгоценностей. Но чтобы Эркюль Пуаро взялся выяснять, куда делся китайский мопс!.. Об этом меня просят впервые.
  — Скажите на милость! — хмыкнул сэр Джозеф. — Я-то думал, у вас отбою нет от дамочек, которые хотят, чтобы вы нашли их мосек.
  — Угадали. Но впервые ко мне обратилась не сама хозяйка, а ее муж.
  Сэр Джозеф одобрительно прищурился.
  — Я начинаю понимать, почему мне порекомендовали именно вас, — протянул он. — Вы, мистер Пуаро, малый не промах.
  — Не могли бы вы рассказать обо всем поподробнее? — подстегнул собеседника Пуаро. — Когда пропала собака?
  — Ровно неделю назад.
  — И с тех пор, надо полагать, ваша жена места себе не находит?
  — Да нет, вы не поняли. Собаку уже вернули.
  — Вернули? В таком случае позвольте полюбопытствовать, при чем здесь я?
  — Да при том, что я не потерплю издевательства! — побагровел сэр Джозеф. — Сейчас я вам все объясню. Собаку украли неделю назад из Кенсингтонского сада1158 — ее компаньонка жены выгуливала. На следующий день с моей жены потребовали двести фунтов. Подумайте только — двести фунтов за паршивую собачонку, которая только и умеет, что путаться под ногами!
  — Вы, естественно, отказались?
  — Безусловно отказался бы — да только я об этом слыхом не слыхивал! Милли — моя жена — прекрасно знала, что я на это бы ответил, ну и решила ничего мне не говорить. Просто послала по указанному адресу деньги в фунтовых бумажках, как они требовали.
  — И собаку вернули?
  — Да. Вечером позвонили в дверь и оставили эту тварь на пороге. Когда открыли, никого рядом не было.
  — Прекрасно. Продолжайте.
  — Тут, конечно, Милли во всем призналась и я слегка погорячился, но скоро успокоился — дело-то было сделано, да и чего можно требовать от женщины? Короче говоря, я бы, наверное, не стал ничего предпринимать, если бы не встретил в клубе старика Самуэльсона.
  — Простите?
  — Черт побери, да это же самый настоящий бандитизм! С ним случилось то же самое. Только у его жены они выманили три сотни! Ну, это уж было слишком. Я решил положить этому конец и написал вам.
  — Но вам, пожалуй, следовало бы обратиться в полицию. Кстати, это обошлось бы гораздо дешевле.
  Сэр Джозеф задумчиво почесал нос:
  — Вы женаты, мистер Пуаро?
  — Увы, не имел счастья.
  — Гм, — хмыкнул сэр Джозеф. — Насчет счастья — это как посмотреть… но, будь вы женаты, знали бы, что женщины — странные создания. Моя благоверная устроила истерику при одном упоминании о полиции — вбила себе в голову, что, если я обращусь туда, с ее драгоценным Шан Дуном что-нибудь стрясется. О полиции она и слышать не хотела, да, если честно, и о вас тоже. Правда, тут уж я настоял, и Милли пришлось уступить, но, как вы понимаете, она отнюдь не в восторге.
  — Я вижу, положение создалось щекотливое, — промурлыкал Пуаро. — Пожалуй, мне следует побеседовать с вашей супругой и выяснить у нее кое-какие детали, а заодно и успокоить. Уверяю вас, что ее песик будет в целости и сохранности.
  Кивнув, сэр Джозеф поднялся на ноги:
  — Я вас отвезу.
  3
  Не успели сэр Джозеф и Эркюль Пуаро войти в большую, жарко натопленную и претенциозно обставленную гостиную, где сидели две женщины, как навстречу им, свирепо лая, рванулся маленький мопс. Он закружил вокруг Пуаро, явно подбираясь к его икрам.
  — Шан, Шан, ко мне. Иди, иди к мамочке, дусик…
  Поймайте его, мисс Карнаби.
  Компаньонка кинулась выполнять приказ, а Пуаро пробормотал:
  — Скажите на милость, настоящий лев.
  — Да, — согласилась запыхавшаяся компаньонка, — он превосходный сторожевой пес, никого и ничего не боится. Хороший мальчик, хороший…
  Представив дамам своего гостя, сэр Джозеф произнес:
  — Ну, мистер Пуаро, не буду вам мешать, — и, небрежно кивнув, вышел из комнаты.
  Леди Хоггин была коренастой, похоже, вздорной женщиной с крашенными хной волосами. Ее суетливая компаньонка, мисс Карнаби, была пухленькой особой, лет сорока с небольшим. К леди Хоггин она относилась с большим почтением и явно ее побаивалась.
  — Ну, леди Хоггин, — тут же начал Пуаро, — расскажите мне, пожалуйста, поподробнее об этой отвратительной истории.
  — Как я рада, что вы поняли, насколько это серьезно, мосье Пуаро. — Леди Хоггин вспыхнула. — Это самое настоящее преступление. Пекинесы такие чувствительные — прямо как дети. Даже если с ним там хорошо обращались, бедный Шан Дун мог умереть от испуга.
  — Злодеи, самые настоящие злодеи! — дрожащим голосом вставила компаньонка.
  — Если можно, я хотел бы знать факты.
  — Ну, дело было так. Шан Дун пошел с мисс Карнаби на прогулку в парк…
  — Да, да, это я во всем виновата, — вновь запричитала компаньонка. — Как я могла быть такой неосторожной… такой беспечной…
  — Не хочу упрекать вас, мисс Карнаби, — язвительно отозвалась ее хозяйка, — но, думаю, вам действительно не помешало бы быть повнимательнее.
  — Так что же произошло? — Пуаро перевел взгляд на компаньонку.
  Мисс Карнаби разразилась пространным монологом:
  — Не понимаю, как это случилось! Мы шли по дорожке среди цветов — конечно же я не спускала Шан Дуна с поводка — ну, он сходил на травку, и я уже собиралась повернуть к дому, как вдруг увидела младенца в коляске — просто ангелочек — розовощекий, с кудряшками! Я не могла удержаться и спросила у няньки, сколько ему лет. Она сказала, полтора года — право же, все это продолжалось не больше минуты, но, когда я оглянулась, оказалось, что Шана нигде нет, а поводок был перерезан.
  — Если бы вы как следует выполняли свои обязанности, — бросила леди Хоггин, — никто бы не сумел подкрасться и перерезать поводок.
  Увидя, что глаза у мисс Карнаби на мокром месте, Пуаро поспешил вмешаться:
  — И что же было потом?
  — Ну, я, конечно, все вокруг обыскала. Звала его, звала… Спросила дворника, не видел ли он кого с пекинесом на руках, но он ничего не видел… я просто не знала, что делать, снова везде начала смотреть… Потом вернулась домой…
  Мисс Карнаби судорожно вздохнула. Пуаро живо представил себе разыгравшуюся дома сцену.
  — А потом вы получили письмо?
  Леди Хоггин взяла бразды в свои руки.
  — На следующий день, утренней почтой. Там было сказано, что, если я хочу увидеть Шан Дуна живым, я должна послать двести фунтов однофунтовыми банкнотами обычной посылкой на имя капитана Кертиса, Блумсбери-роуд-сквер, дом тридцать восемь. И еще там говорилось, что если деньги будут помечены или если я сообщу в полицию, то… то… они отрежут Шан Дуну хвост и уши!
  — Какой ужас, — всхлипнула мисс Карнаби. — Бывают же такие изуверы…
  — Там еще говорилось, — продолжала леди Хоггин, — что если я сразу же вышлю деньги, то вечером Шан Дун вернется домой живой и невредимый, но если… если потом я все-таки обращусь в полицию, добром для Шан Дуна это не кончится.
  — Господи, — плаксивым голоском пролепетала мисс Карнаби, — боюсь, как бы теперь… Мосье Пуаро, конечно, не полицейский…
  — Сами видите, мистер Пуаро, — озабоченно сказала леди Хоггин, — вы должны быть очень осторожны.
  — Но я ведь не из полиции, — успокоил ее Пуаро. — Я буду предельно осторожен. Гарантирую вам, что Шан Дун отныне в полной безопасности.
  Волшебное слово «гарантирую», казалось, успокоило обеих дам, и Пуаро продолжал:
  — Письмо при вас?
  — Нет, — покачала головой леди Хоггин, — было велено отправить его вместе с деньгами.
  — И вы его отправили?
  — Да.
  — Гм… Очень жаль.
  — Зато у меня сохранился обрывок поводка, — обрадовалась случаю оказаться полезной мисс Карнаби. — Принести? — И она выбежала из комнаты.
  Воспользовавшись моментом, Пуаро расспросил о ней.
  — Эйми Карнаби? Я совершенно в ней уверена. Добрая душа, хоть и глуповата, конечно. Но у меня было несколько компаньонок и все — глупы как пробки. Эйми, по крайней мере, любит Шан Дуна, и вся эта история ужасно ее расстроила — впрочем, поделом ей — будет знать, как заглядываться на чужие коляски и забывать о моем пупсике! Все эти старые девы помешаны на младенцах! Нет, она к похищению не имеет никакого отношения.
  — Похоже на то, — согласился Пуаро, — но, поскольку песик пропал, когда с ним была мисс Карнаби, следует хорошенько ее проверить. Она давно у вас служит?
  — Почти год. У нее блестящие рекомендации. До нас она работала у леди Хартингфилд — до самой ее смерти, почти десять лет, а потом ухаживала за больной сестрой. Сердце у нее золотое, хотя дура она, конечно, редкостная.
  Вернулась запыхавшаяся Эйми Карнаби и, с надеждой глядя на Пуаро, вручила ему обрывок поводка.
  — Mais oui 1159.,— обронил Пуаро, тщательно осмотрев поводок, — его, несомненно, перерезали.
  Обе женщины смотрели на него, как на спасителя.
  — Я возьму его с собой, — заявил Пуаро, с самым серьезным видом опуская поводок в карман.
  Женщины облегченно вздохнули — он явно оправдал их ожидания.
  4
  Пуаро никогда не изменял своему правилу: все необходимо проверять.
  Конечно, было весьма сомнительно, что глуповатая и бестолковая мисс Карнаби вдруг окажется не той, за кого себя выдает. Но Пуаро все-таки не пожалел усилий и добился встречи с племянницей покойной леди Хартингфилд.
  — Эйми Карнаби? — переспросила мисс Малтраверс, особа на редкость неприветливая. — Разумеется, помню. Как раз то, что нужно было тете Джулии: любила собак и прекрасно читала вслух. И деликатная, никогда не спорила с больным человеком. А что с ней? Надеюсь, никаких неприятностей? Я ей давала рекомендацию с год назад, она собиралась поступать на службу к какой-то женщине… фамилия, кажется, на X…
  Пуаро поторопился объяснить, что с работой у мисс Карнаби все в порядке. Просто произошла маленькая неприятность с собакой, пояснил он.
  — Эйми Карнаби обожает собак. У тети был пекинес, которого она завещала мисс Карнаби. Та была от него без ума и страшно горевала, когда он умер. Она очень добрая женщина, хотя и не слишком умная.
  Пуаро согласился, что мисс Карнаби вряд ли можно назвать умной, и отправился на поиски дворника, с которым мисс Карнаби разговаривала в тот роковой день. Служитель отыскался быстро и даже вспомнил о происшествии.
  — Не первой молодости дамочка, полная такая… Она чуть не каждый день здесь собаку выгуливает, вот и в тот день пришла. А потом подбегает ко мне, на самой лица нет, говорит, собака пропала, не видел ли я кого с пекинесом. Да разве я помню! В парке этих шавок до черта, всех пород — и терьеры, и пекинесы, и таксы… эти коротконогие, даже борзые попадаются… Да мне уже и смотреть на них тошно!
  Эркюль Пуаро задумчиво кивнул и направился в дом 38 по Блумсбери-роуд-сквер.
  Дома 38, 39 и 40 вместе составляли гостиницу «Балаклава». Когда Пуаро, поднявшись по ступенькам, открыл дверь, на него из полумрака вестибюля пахнуло варящейся капустой и копченой селедкой. Слева стоял стол красного дерева с поникшей хризантемой, а над ним — большая, прикрытая зеленым сукном полка для писем. Задумчиво осмотревшись, Пуаро открыл дверь справа. Она вела в помещение, отдаленно напоминавшее гостиную, с маленькими столиками и креслами, обтянутыми блеклым кретоном1160. Три пожилых дамы и свирепого вида старый джентльмен разом подняли головы и злобно уставились на непрошеного гостя. Пуаро смущенно ретировался.
  Пройдя по коридору, он вышел на лестничную площадку. Направо отходил другой коридор, в начале которого была дверь с надписью «Администрация». Пуаро постучал и, не получив ответа, заглянул внутрь. В комнате стоял заваленный бумагами письменный стол, но никого не было. Прикрыв за собой дверь, Пуаро по этому же коридору направился в столовую.
  Мрачная девица в грязном фартуке носилась с корзинкой ножей и вилок, раскладывая их по столам.
  — Простите, где я могу видеть управляющего? — извиняющим тоном спросил Пуаро.
  — Понятия не имею, — буркнула девица.
  — В конторе никого нет, — пояснил Пуаро.
  — Ну не знаю я, где она может быть.
  — А как бы это можно выяснить? — Пуаро был вежлив, но настойчив.
  Девица тяжело вздохнула. Мало ей забот, так вот еще одна…
  — Ладно, — процедила она сквозь зубы, — сейчас посмотрю.
  Поблагодарив ее, Пуаро, отнюдь не жаждавший снова угодить под злобные взгляды обитателей гостиной, вернулся обратно в вестибюль. Он смотрел на прикрытую сукном полку для писем, когда шуршание платья и сильный запах девонширских фиалок1161 возвестили о приходе управляющей.
  Миссис Харт излучала доброжелательность.
  — Простите, что заставила вас ждать, — воскликнула она. — Вам нужна комната?
  — Пока нет, — отозвался Пуаро. — Я хотел узнать, не останавливался ли у вас в последнее время мой друг, капитан Кертис.
  — Кертис! — воскликнула миссис Харт. — Капитан Кертис? Где же я слышала это имя?
  Не дождавшись подсказки от Пуаро, она досадливо покачала головой.
  — Так, значит, капитан Кертис у вас не останавливался? — спросил Пуаро.
  — Нет, во всяком случае, в последнее время. Но это имя мне несомненно знакомо. Не могли бы вы описать вашего друга?
  — Это довольно-таки затруднительно, — покачал головой Пуаро. — Скажите, а случается, что в вашу гостиницу приходят письма на имя людей, здесь не проживающих?
  — Конечно.
  — И что же вы с ними делаете?
  — Какое-то время храним. Видите ли, обычно это означает, что человек, которому пишут, вскоре поселится у нас. Ну, а если письма и посылки длительное время остаются невостребованными, мы возвращаем их на почту.
  — Понятно, — задумчиво кивнул Пуаро и добавил: — Я, знаете ли, послал на ваш адрес письмо своему другу.
  Лицо миссис Харт просветлело.
  — Теперь все ясно. Я, должно быть, видела его имя на конверте. Но у нас бывает столько отставных военных… Давайте посмотрим. — И она воззрилась на полку.
  — Письма там нет, — сказал Пуаро.
  — Наверное, мы отдали его почтальону. Мне очень жаль. Надеюсь, ничего серьезного?
  — Нет-нет, не беспокойтесь.
  Пуаро направился к двери, но благоухающая фиалками миссис Харт, перехватила его на полдороги.
  — Если ваш друг появится…
  — Вряд ли. Должно быть, я ошибся…
  — У нас самые низкие цены. Послеобеденный кофе включен в стоимость проживания. Давайте я покажу вам несколько номеров…
  С большим трудом Пуаро удалось ускользнуть.
  5
  По сравнению с гостиной леди Хоггин гостиная миссис Самуэльсон была больше, еще затейливей обставлена и еще сильнее натоплена. Пуаро с трудом протиснулся между позолоченных пристенных столиков и скульптур в человеческий рост.
  Миссис Самуэльсон, надменно взиравшая на Пуаро, была повыше леди Хоггин, с глазами навыкате, волосы ее были вытравлены пергидролем1162. Пекинеса же звали Нанки Пу. Ее компаньонка, мисс Кебл, в отличие от пухленькой мисс Карнаби, была тощей и высохшей, но столь же словоохотливой и с таким же благоговением слушала хозяйку. Ее тоже обвиняли в пропаже драгоценного песика.
  — Представить себе не могу, мистер Пуаро, как это могло случиться. Я отвлеклась буквально на секунду. У входа в «Хэрродз»1163 какая-то нянька спросила меня, который час…
  — Нянька? — прервал ее излияния Пуаро. — Какая нянька?
  — Ну, нянька с младенцем. Просто чудный младенец, такая милая крошка! Щечки такие розовые! А еще говорят, будто в Лондоне нет ни одного здорового ребенка! По-моему…
  — Эллен, — ледяным голосом произнесла миссис Самуэльсон.
  Мисс Кебл зарделась, поперхнулась и умолкла.
  — А пока мисс Кебл пялилась на чужого младенца, — язвительно прокомментировала миссис Самуэльсон, — этот негодяй перерезал поводок Нанки Пу и был таков.
  — Все произошло так быстро, — сквозь слезы пробормотала мисс Кебл. — Я оглянулась, а нашего мальчика уже нет — только обрывок поводка. Хотите, я вам его покажу, мистер Пуаро?
  — Ни в коем случае, — поспешно выпалил Пуаро, который вовсе не жаждал стать обладателем еще одного поводка. — Насколько я понимаю, вскоре после этого вы получили письмо?
  Из рассказа потерпевших выяснилось, что обе истории были похожи друг на друга как две капли воды: письмо, угрозы оставить похищенных собачек без ушей и хвоста. Отличалась только сумма выкупа — 300 фунтов — и адрес. На этот раз деньги предлагалось выслать капитану Блекли в гостиницу Харрингтон, улица Клонмел Гарденз в Кенсингтоне, дом 76.
  — Когда Нанки Пу вернулся домой, — продолжала между тем миссис Самуэльсон, — я лично отправилась туда, мистер Пуаро. В конце концов, триста фунтов — это триста фунтов.
  — Разумеется, мадам.
  — Я сразу же увидела на полке в вестибюле свое письмо. Пока я ждала хозяйку гостиницы, то успела незаметно сунуть его себе в сумочку. К несчастью…
  — К несчастью, когда вы его вскрыли, там оказался обычный лист бумаги.
  — Как вы догадались? — восхищенно воззрилась на Пуаро миссис Самуэльсон.
  Пуаро пожал плечами.
  — Очевидно, chère Madame1164, похититель сообразил бы забрать деньги прежде, чем возвратить собаку. Для этого ему нужно было взять деньги и сунуть в конверт бумагу, а затем положить письмо на место, чтобы никто ничего не заподозрил.
  — И никакой капитан Блекли там никогда не останавливался.
  При этих словах Пуаро усмехнулся.
  — Мой муж, конечно, был всем этим очень раздосадован. По правде говоря, он просто кипел от злости!
  — Вы… э-э, — осторожно поинтересовался Пуаро, — не посоветовались с ним, перед тем как отправить письмо?
  — Разумеется, нет, — отрезала мисс Самуэльсон, и в ответ на вопросительный взгляд Пуаро пояснила. — Я не могла рисковать. Мужчины так странно ведут себя, когда дело касается денег. Джекоб стал бы настаивать, чтобы мы обратились в полицию. Ни за что! Бедняжка Нанки Пу! С ним ведь могло невесть что случиться! Конечно, потом мне пришлось все рассказать мужу, ведь я как-то должна была ему объяснить исчезновение трехсот фунтов.
  — Да-да, конечно, — пробормотал Пуаро.
  — Никогда не видела его таким злым. Мужчин, — сказала миссис Самуэльсон, поправляя бриллиантовый браслет, — не интересует ничего, кроме денег.
  6
  Поднявшись на лифте, Пуаро вошел в приемную сэра Джозефа Хоггина. Секретарь, которому он передал визитную карточку, объяснил, что сэр Джозеф только что освободился и немедленно его примет. Из кабинета меж тем выплыла надменная блондинка с какими-то бумагами и удалилась, на ходу облив презрением несуразного усатого человечка.
  Сэр Джозеф восседал за огромным столом красного дерева. На щеке его рдел след от губной помады.
  — Ну, мистер Пуаро, присаживайтесь. Есть какие-нибудь новости?
  — Схема проста до гениальности, — начал Пуаро. — Во всех случаях деньги предлагалось послать на адрес меблированных комнат или дешевых гостиниц, где нет ни швейцара, ни носильщиков и всегда толпится множество постояльцев, в основном, отставных военных. Войти туда можно запросто. И либо просто взять письмо с полки, либо изъять из него деньги и подложить обычную бумагу. Ну а какова дальнейшая судьба этих денег — тут полная неясность, никаких концов.
  — Вы хотите сказать, что не имеете представления о том, кто все это проделывает?
  — Ну почему же. Кое-какие соображения у меня есть. Мне понадобится несколько дней, чтобы их проверить.
  — Неплохо, — с любопытством посмотрел на Пуаро сэр Джозеф. — Что ж, когда у вас будет что мне сообщить…
  — Я заеду к вам домой.
  — Если вы раскроете это дело, я буду считать, что вы лучший сыщик современности, — подбодрил собеседника сэр Джозеф.
  — Никаких если. У Эркюля Пуаро нераскрытых дел не бывает.
  Сэр Джозеф недоверчиво усмехнулся.
  — Вы так уверены в себе?
  — У меня есть для этого все основания.
  — Ну-ну. — Сэр Джозеф откинулся на спинку кресла. — Знаете, говорят, гордыня до добра не доводит.
  7
  Эркюль Пуаро, сидя перед электрическим обогревателем и любуясь его безупречно правильной геометрической формой, отдавал распоряжения своему верному слуге и помощнику:
  — Вы все поняли, Джордж?
  — Прекрасно понял, сэр.
  — Скорее всего, это квартира или часть дома, и притом в определенном районе. К югу от Парк-Лейн, к востоку от Кенсингтон-Черч, к западу от Найтсбриджских казарм и к северу от Фулем-роуд.
  — Я все прекрасно понял, сэр.
  — Любопытное дельце, — пробормотал себе под нос Пуаро. — Чувствуется недюжинный организаторский талант, не говоря уже о том, что основное действующее лицо — Немейский лев, так сказать — удивительнейшим образом остается невидимым для окружающих. Да, любопытное дельце. Только вот жаль, что клиент попался не слишком симпатичный, уж больно напоминает мне того владельца мыловаренной фабрики из Льежа1165, который отравил супругу, чтобы жениться на смазливой блондинке-секретарше. Одно из первых моих дел.
  Покачав головой, Джордж веско произнес:
  — От этих блондинок, сэр, всегда одни неприятности.
  8
  Тремя днями позже верный Джордж доложил:
  — Вот адрес, сэр.
  Пуаро взял протянутый ему листок бумаги.
  — Прекрасно, дружище. И по каким дням?
  — По четвергам, сэр.
  — А сегодня у нас как раз четверг. Не будем откладывать.
  Через двадцать минут Эркюль Пуаро уже входил в Росхолм Меншенз, неприметный многоквартирный дом, приютившийся на неприметной боковой улочке. Квартира номер десять находилась на последнем, четвертом этаже, а так как лифта в доме не было, ему пришлось покрутиться по узенькой винтовой лестнице.
  Когда наверху он остановился перевести дыхание, из-за двери квартиры номер десять тотчас раздался громкий собачий лай.
  Пуаро удовлетворенно покачал головой и нажал кнопку звонка.
  Лай зазвучал еще сильнее, послышались шаги, дверь отворилась…
  Мисс Эйми Карнаби в испуге отшатнулась, прижав руки к пухлой груди.
  — Вы позволите мне войти? — спросил Пуаро и, не дожидаясь ответа, проследовал внутрь.
  Он сразу же двинулся в открытую дверь гостиной, и мисс Карнаби как зачарованная последовала за ним.
  Маленькая комнатка была вся заставлена мебелью, среди которой с трудом можно было разглядеть хрупкую, пожилую леди, лежащую на диване у газового камина. При виде Пуаро с дивана соскочил пекинес и с подозрительным ворчаньем принялся его обнюхивать.
  — A-а, — приветствовал его Пуаро, — наш главный герой! Приветствую вас, мой маленький друг.
  Наклонившись, он протянул руку. Песик обнюхал и ее, не сводя умных глаз с лица Пуаро.
  — Так вы все знаете? — слабым голосом пролепетала Эйми Карнаби.
  — Да, я все знаю, — кивнул Пуаро. — Это, надо полагать, ваша сестра?
  — Да, — машинально ответила Эйми Карнаби. — Эмили, это мистер Эркюль Пуаро.
  Эмили Карнаби, у которой от изумления перехватило дыхание, тихо ойкнула.
  — Огастес, — позвала Эйми Карнаби.
  Пекинес взглянул на нее, вильнул хвостиком и продолжил изучение ладони Пуаро. Удовлетворенный, он снова вильнул хвостом.
  Пуаро бережно взял песика на руки и сел, посадив Огастеса себе на колени.
  — Ну что ж, — сказал он, — дело сделано. Немейский лев пойман.
  — Вы в самом деле все знаете? — сухо спросила Эйми Карнаби.
  — Думаю, что да, — кивнул Пуаро. — Вы — с помощью Огастеса — организовали все дело. Вы брали собачку вашей работодательницы на прогулку, приводили ее сюда и отправлялись в парк с Огастесом. Служитель, как всегда, видел вас с пекинесом. Нянька, если бы мы ее нашли, тоже подтвердила бы, что, когда вы заговорили с ней, при вас был пекинес. Вы же, не прерывая беседы, незаметно перерезали поводок, и выдрессированный вами Огастес кратчайшей дорогой мчался домой. Ну, а спустя некоторое время вы вдруг спохватывались, шумели, рыдали, ставя таким образом всех в известность, что собаку украли.
  После недолгой паузы мисс Карнаби гордо выпрямилась.
  — Да. Все было именно так, — сказала она. Я… мне нечего сказать.
  Женщина тихо заплакала.
  — Так уж и нечего, мадемуазель? — поинтересовался Пуаро.
  — Абсолютно нечего. Я самая обыкновенная воровка, и вы меня поймали за руку.
  — И вам нечего сказать в свою защиту? — настаивал Пуаро.
  Бледные щеки Эйми Карнаби слегка порозовели.
  — Я ни о чем не жалею, мистер Пуаро. Вы хороший человек, и, может быть, вы меня поймете. Я… я просто очень боялась…
  — Боялись?
  — Да. Джентльмену, конечно, трудно это понять, но, видите ли, я — самый обыкновенный человек, без особых талантов, без особого образования, а годы-то идут… У меня нет никакой уверенности в будущем. Мне не удалось ничего отложить на черный день, да и как я могла отложить, когда нужно было заботиться об Эмили? А ведь годы берут свое, и шансов найти приличную работу у меня будет все меньше и меньше… Сейчас предпочитают молодых и проворных. Я… я знаю столько таких же, как я… живешь в маленькой комнатке, нет денег даже на отопление, ешь от случая к случаю… а иногда и на жилье денег не остается… Существуют, конечно, дома престарелых, но разве туда сунешься без влиятельных знакомых, а где они… эти знакомые… Нас очень много — несчастных компаньонок, никому не нужных женщин… без профессии… а впереди только страх…
  Голос мисс Карнаби задрожал, но она продолжала:
  — И вот… мы собрались вместе, несколько человек… и я придумала… Собственно, на эту идею меня навел Огастес. Видите ли, для большинства людей все пекинесы на одно лицо, ну… как для нас китайцы. Это смешно, конечно. Никто из знающих Огастеса никогда не спутает его ни с Нанки Пу, ни с Шан Дуном, ни с каким другим пекинесом. Во-первых, он гораздо умнее, а во-вторых, не в пример красивее, но… большинство людей даже не заметит никакой разницы. Меня надоумил Огастес — а также то, что многие богатые дамы держат именно пекинесов.
  — Должно быть, это было прибыльное предприятие! — неприметно усмехнулся Пуаро. — И сколько же человек в вашей… вашей шайке? Или, может быть, мне следовало бы спросить, сколько успешных операций вам удалось провернуть?
  — Шан Дун был шестнадцатым, — честно ответила мисс Карнаби.
  — Поздравляю, — приподнял брови Пуаро. — Вы, видимо, действительно все замечательно организовали.
  — Эйми всегда это удавалось, — подала голос Эмили Карнаби. — Наш покойный отец — он был викарием1166 в Келлингтоне, в Эссексе1167,— всегда говорил, что она прекрасно все планирует. Это она организовывала благотворительные ярмарки, приходские собрания и все прочее…
  — Не могу не согласиться, — произнес с поклоном Пуаро. — Как преступнице, мадемуазель, вам просто нет равных.
  — Преступница… — прошептала Эйми Карнаби. — Да, пожалуй… Но знаете… я никогда не чувствовала себя преступницей.
  — А кем же вы себя чувствовали?
  — Вы, конечно, правы. Я нарушала закон. Но поймите… как бы это объяснить? Почти все, кто нас нанимает, далеко не самые симпатичные люди. Взять ту же леди Хоггин — ей ничего не стоит наговорить мне бог знает каких грубостей. Как-то ей показалось, что тоник горчит, так она намекнула, что я туда что-то подсыпала… ну, были и другие случаи… — Мисс Карнаби покраснела. — Знали бы вы, как это неприятно. А так как ответить не можешь, раздражение все накапливается и накапливается… надеюсь, вы меня понимаете.
  — Я прекрасно вас понимаю.
  — Да, а еще видишь, как они деньги швыряют на ветер… А еще сэр Джозеф любит прихвастнуть, какую комбинацию он провернул на бирже. Я, конечно, в финансах ничего не смыслю, но, по-моему, это самый настоящий обман. От всего этого я была сама не своя, ну и подумала, что не грех выманить немного денег у тех, кто этого даже не заметит и кому эти деньги достались не очень-то честным путем.
  — Современный Робин Гуд!1168 — пробормотал Пуаро. — Скажите, мисс Карнаби, вы когда-нибудь приводили в исполнение содержавшиеся в ваших письмах угрозы?
  — Угрозы?
  — Доходило ли до того, что вы калечили собак?
  — Ну что вы, — с ужасом воскликнула мисс Карнаби. — Боже упаси! Это был просто… ну, как бы это сказать… художественный прием.
  — И в самом деле художественный, и весьма убедительный.
  — Я и не сомневалась, что он сработает. Я же знала, что было бы со мной, случись такое с Огастесом… Только нужно было действовать так, чтобы мужья раньше времени не узнали. И все проходило без сучка и задоринки. В девяти случаях из десяти письмо с деньгами поручали опустить компаньонке. Мы обычно аккуратно вскрывали письмо, забирали деньги, а в конверт клали бумагу. Пару раз хозяйки сами отправляли письма. Тогда нам приходилось наведываться в гостиницу и изымать письма, только и всего.
  — А все эти няньки с младенцем? Тоже художественный прием?
  — Ну, видите ли, мосье Пуаро, всем известно, что старые девы обожают маленьких детей, поэтому казалось вполне естественным, что компаньонка, засмотревшись на младенца, тут же забыла о всем прочем.
  — Вы тонкий психолог, прекрасно все рассчитали, — сказал со вздохом Пуаро, — и организовано все прекрасно. К тому же вы превосходная актриса. В тот день, когда я беседовал с леди Хоггин, вы ни единым жестом себя не выдали. Не скромничайте, мисс Карнаби. Может быть, вы и не так образованны, но в уме и предприимчивости вам не откажешь.
  — И все-таки я попалась, мосье Пуаро, — слабо улыбнулась мисс Карнаби.
  — Только благодаря моим серым клеточкам, но тут уж иного быть не могло. Побеседовав с миссис Хоггин, я понял, что похищение Шан Дуна — одно из целой серии подобных событий. К тому времени я уже знал, что вам когда-то передали пекинеса и что у вас есть больная сестра. Мне оставалось только попросить моего слугу поискать где-то неподалеку от всех этих потерпевших маленькую квартирку, где живет больная леди с пекинесом, которую раз в неделю, в свой выходной, навещает сестра. Видите, как все просто.
  — Вы были настолько любезны, — Эйми Карнаби расправила поникшие плечи, — что я осмелюсь обратиться к вам с просьбой. Я понимаю, что должна понести наказание. Меня, очевидно, отправят в тюрьму. Но, мосье Пуаро, нельзя ли избежать огласки? Я обязана подумать о покое Эмили, к тому же… не хотелось бы огорчать тех немногих, кто помнит нас по прежней жизни. И еще… Нельзя ли устроить так, чтобы в тюрьме я значилась под каким-нибудь другим именем? Или это невозможно?
  — Погодите, мы попробуем придумать что-нибудь получше, — отозвался Пуаро. — Но я хотел бы оговорить одно условие. С вымогательством нужно покончить. Собаки больше не должны пропадать. Договорились?
  — Да! Да, конечно!
  — И придется вернуть деньги леди Хоггин.
  Эйми Карнаби прошла в другой конец комнаты, открыла ящик письменного стола, достала пачку ассигнаций и вручила ее Пуаро.
  — Я собиралась сегодня сдать их в общий котел.
  Пересчитав деньги, Пуаро поднялся.
  — Полагаю, мне удастся убедить сэра Джозефа не возбуждать против вас дела, мисс Карнаби.
  — О, мосье Пуаро!
  Эйми Карнаби стиснула руки. Эмили радостно вскрикнула. Огастес залаял и завилял хвостом.
  — Что же касается вас, mon ami1169,— обратился к нему Пуаро, — я был бы рад кое-что у вас позаимствовать. Мне не помешал бы ваш плащ-невидимка. Ведь никто ни разу не заподозрил, что в операции замешана другая собака. Львиная шкура делает Огастеса невидимым.
  — А знаете, мосье Пуаро, существует легенда, что пекинесы когда-то были львами. И сердца у них до сих пор львиные!
  — Огастес, надо полагать, тот самый якобы умерший песик, которого завещала вам леди Хартингфилд. А вы не боитесь отпускать его одного домой, ведь на улицах такое движение?
  — Что вы, мосье Пуаро, Огастес умеет вести себя на улице. Он даже знает, что такое улица с односторонним движением!
  — В таком случае, — улыбнулся Пуаро, — он даст фору большинству людей!
  9
  Сэр Джозеф встретил Пуаро на пороге своего кабинета:
  — Ну, мистер Пуаро? Как наши дела?
  — Позвольте для начала задать вам один вопрос, — сказал Пуаро, присаживаясь. — Я выяснил, кто преступник, и думаю, смогу представить достаточно улик, но в этом случае вы вряд ли вернете свои деньги.
  — Это почему же? — Сэр Джозеф побагровел от возмущения.
  — Но поскольку я не полицейский, — продолжал Пуаро, — то действую исключительно в интересах клиента. Думаю, я смог бы вернуть ваши деньги — при условии, что вы откажетесь от уголовного преследования.
  — Хм. Надо подумать.
  — Решать вам. Вообще-то во имя общественного блага вы должны были бы предпочесть наказание преступника. Полагаю, большинство людей одобрили бы именно такой подход.
  — Еще бы им не одобрить, — пробурчал сэр Джозеф, — не их же деньгам пропадать. Терпеть не могу, когда меня пытаются надуть. Никому еще это с рук не сходило.
  — Так как же вы поступите?
  — Естественно, заберу деньги! — стукнул кулаком по столу сэр Джозеф. — Еще не хватает, чтобы кто-то хвастал, как ловко он выманил у меня две сотни.
  Пуаро встал, подошел к столу, выписал чек на двести фунтов и подал его сэру Джозефу.
  — Черт меня побери! — процедил сквозь зубы сэр Джозеф. — Да кто же это сделал, в конце концов?
  — Если вы берете деньги, — покачал головой Пуаро, — то никаких вопросов быть не должно.
  Сэр Джозеф аккуратно сложил чек и сунул его в карман.
  — Жаль. Но уж лучше деньги. А сколько я должен вам, мистер Пуаро?
  — Я с вас много не запрошу. Дело-то, в сущности, пустяковое, — сказал Пуаро и добавил после некоторой паузы: — В последнее время я занимаюсь в основном убийствами…
  Сэр Джозеф заметно насторожился.
  — Интересно, должно быть? — поинтересовался он.
  — Когда как. А знаете, встреча с вами напомнила мне об одном из моих первых дел, еще в Бельгии, — преступник был очень похож на вас. Владелец мыловаренной фабрики, тоже очень богатый. И представьте — отравил жену, чтобы жениться на секретарше… Да-а… Поразительное сходство…
  Губы сэра Джозефа внезапно посинели, и он слабо охнул. Он слегка обмяк, с тугих щек исчез бурый румянец, и он уставился на знаменитого детектива выпученными глазами.
  Порывшись дрожащей рукой в кармане, он выудил оттуда чек и порвал его на мелкие кусочки.
  — Я его аннулирую. Считайте, что это ваш гонорар.
  — Но позвольте, сэр Джозеф, для гонорара это слишком много.
  — В самый раз. Не откажите.
  — Ну что ж, перешлю эти деньги в какой-нибудь благотворительный фонд.
  — Отправляйте куда хотите.
  — Думаю, не стоит вам напоминать, сэр Джозеф, — наклонился вперед Пуаро, — что в вашем положении следует быть крайне осмотрительным.
  — Не беспокойтесь, — почти беззвучно отозвался сэр Джозеф. — Я буду очень осмотрительным.
  Пуаро откланялся.
  — Итак, я был прав, — пробормотал он, спускаясь по лестнице.
  10
  — А в этот раз у тоника совсем другой вкус, — сказала мужу леди Хоггин. — Никакой горечи. И в чем тут дело?
  — Ну чего ты хочешь от этих аптекарей, — пробурчал сэр Джозеф. — Делают все спустя рукава, вот и получается всякий раз по-разному.
  — Наверное, все дело в этом, — с сомнением сказала леди Хоггин.
  — Ну разумеется, в этом. В чем же еще?
  — Выяснил тот субъект что-нибудь насчет Шан Дуна?
  — Да. Да, и вернул мне деньги.
  — И кто же это все устроил?
  — Он не сказал. Очень скрытный малый, этот Эркюль Пуаро. Во всяком случае, тебе волноваться не о чем.
  — Он очень забавный, правда?
  Сэр Джозеф, поежившись, непроизвольно оглянулся, как будто там мог находиться Эркюль Пуаро! Он с содроганием подумал, что до конца дней своих будет ощущать его незримое присутствие.
  Вслух же он произнес:
  — Дьявольски умный малый!
  А про себя подумал:
  «Черт с ней, с Гретой! Стоит ли так рисковать из-за какой-то смазливой блондинки!»
  11
  — Ой! — Эйми Карнаби, не веря собственным глазам, разглядывала чек на двести фунтов. — Эмили! Эмили! — воскликнула она. — Ты только послушай:
  «Дорогая мисс Карнаби!
  Позвольте мне сделать свой взнос в Баш достойный всяческого уважения фонд.
  Искренне Ваш,
  Эркюль Пуаро».
  — Эйми, — сказала Эмили Карнаби, — тебе несказанно повезло. Подумай, где бы ты могла сейчас оказаться.
  — В «Вормвуд Скраббз»1170 — хотя нет, пожалуй, в «Холлоуэй»1171,— пробормотала Эйми Карнаби. — Но это все в прошлом — правда, Огастес? Не ходить тебе больше в парк с мамочкой или мамочкиными подружками и не резать поводки маленькими ножницами.
  В глазах у нее промелькнуло легкое сожаление.
  — Милый Огастес! — вздохнула она. — Какая жалость! Он ведь такой умный песик. Его можно научить чему угодно…
  Глава 2
  Лернейская гидра1172
  1
  Эркюль Пуаро ободряюще взглянул на сидевшего перед ним мужчину лет сорока, с седеющими уже висками.
  В глазах доктора Чарлза Олдфилда застыло выражение тревоги. Он слегка сутулился, и в жестах его сквозила нерешительность. Кроме того, он никак не мог добраться до сути.
  — Я п-пришел к вам, м-мосье Пуаро, — начал он, чуточку заикаясь, — с д-довольно с-странной просьбой. Прийти-то я п-пришел, но теперь склоняюсь к тому, чтобы оставить все как есть. В-видите ли, мне окончательно стало ясно, что никто тут ничего поделать не может.
  — Ну, об этом предоставьте судить мне, — мягко сказал Пуаро.
  — Не знаю, с чего это я вдруг взял, что вы сумели… — осекся на полуслове Олдфилд.
  — …что я сумею вам помочь? — докончил за него Пуаро. — Eh bien1173, а вдруг сумею? Расскажите мне, в чем дело.
  Олдфилд выпрямился, и Пуаро вновь поразил его загнанный вид.
  — Понимаете, — в голосе доктора зазвучало отчаяние, — полиция тут не поможет… Что они могут сделать… И чем дальше, тем хуже… Я просто не знаю, как быть…
  — Что именно «чем дальше, тем хуже»?
  — Да эти сплетни… В сущности, все очень просто, мосье Пуаро. Год с небольшим назад умерла моя жена. Ее смерть отнюдь не была внезапной, проблемы со здоровьем у нее начались задолго до этого, но все кругом упорно твердят, будто я ее убил — отравил!
  — A-а, — протянул Пуаро. — И что же, вы ее в самом деле отравили?
  — Мосье Пуаро! — Доктор Олдфилд даже вскочил.
  — Успокойтесь, — сказал Пуаро, — и сядьте. Итак, будем исходить из того, что вы никого не убивали. Но практикуете вы, как я понимаю, в сельской местности…
  — Да. В Маркет Лоборо, есть такое местечко в Баркшире1174. Я всегда знал, что в деревне людей хлебом не корми, дай только позлословить, но чтобы дошло до такого… — Он придвинул свой стул поближе. — Вы представить себе не можете, мосье Пуаро, что мне приходится терпеть. Сначала я не понимал, почему ко мне стали относиться с прохладцей. Решил даже, что всех отпугивает вид безутешного вдовца, но неприязнь становилась все более явной. Увидев меня, встречные переходят на другую сторону улицы. Пациентов почти не осталось. Куда бы я ни пошел, слышу за спиной ядовитый шепоток и чувствую враждебные взгляды. Пару раз мне приходили анонимки — ничего омерзительнее в жизни не видел…
  — Ума не приложу, что делать, — продолжал доктор после некотором паузы. — Не знаю, как с этим бороться — со всей этой ложью и подозрениями. Это как паутина… Как можно опровергнуть то, о чем прямо не говорят? Я бессилен… я в ловушке… меня методично и безжалостно уничтожают.
  — Да, — задумчиво покачал головой Пуаро. — Слухи — это многоголовая Лернейская гидра, которую нельзя уничтожить, потому что на месте отрубленной головы тут же вырастают две других.
  — Вот именно, — подхватил доктор. — Я ничего не могу поделать — абсолютно ничего! Вы — моя последняя надежда, но боюсь, что здесь и вы окажетесь бессильны.
  — Я так не думаю, — возразил Пуаро. — Я попробую справиться с этим многоголовым чудовищем. Но сначала расскажите мне поподробнее о том, при каких обстоятельствах возникли эти гнусные сплетни. Вы сказали, что ваша жена скончалась год с лишним назад. От чего она умерла?
  — От язвы желудка.
  — Вскрытие проводилось?
  — Нет. Она давно этим страдала.
  — Ну да, а симптомы весьма сходны с симптомами отравления мышьяком, — кивнул Пуаро. — Это теперь практически все знают. За последние десять лет было по меньшей мере четыре громких убийства, когда жертву отправляли в последний путь с «прободением язвы». Ваша жена была моложе вас или старше?
  — Старше на пять лет.
  — Как долго вы были женаты?
  — Пятнадцать лет.
  — После нее осталось какое-нибудь имущество?
  — Да. Она была весьма состоятельной женщиной. На счету у нее было около тридцати тысяч фунтов.
  — Солидная сумма. Она завещала их вам?
  — Да.
  — Вы с ней были в хороших отношениях?
  — Разумеется.
  — Никаких ссор? Сцен ревности?
  — Ну-у… — замялся доктор. — Характер у моей жены был довольно тяжелый. Она была женщиной болезненной, озабоченной собственным здоровьем и потому подчас раздражительной. Иногда ей просто невозможно было угодить.
  — О да, я знавал таких женщин, — кивнул Пуаро. — Она, наверное, жаловалась, что стала никому не нужной, что мужу она надоела и он бы с радостью от нее избавился.
  По лицу Олдфилда было видно, что Пуаро попал в точку.
  — Именно так все и было, — подтвердил он, криво усмехаясь.
  — При ней была сиделка? Или, может быть, компаньонка? Или преданная служанка?
  — Была сиделка-компаньонка, очень знающая и здравомыслящая женщина. Вряд ли она распускала слухи.
  — Даже здравомыслящим и знающим людям par le bon Dieu1175 дан язык — и иногда они этим злоупотребляют. Ни секунды не сомневаюсь, что эта ваша сиделка-компаньонка с кем-то сплетничала, и слуги сплетничали, да и вообще все, кому не лень, сплетничали! Еще бы, налицо все необходимое для упоительного деревенского скандала. Еще один вопрос: кто эта леди?
  — О чем вы? — сердито вспыхнул доктор.
  — Думаю, вы прекрасно меня понимаете, — мягко попенял ему Пуаро. — Я спрашиваю, кто та леди, с которой вас связала молва.
  Доктор Олдфилд вскочил со стула. Его лицо сделалось непроницаемым.
  — Ни о какой «другой женщине» речи нет, — отрезал он. — Простите, мосье Пуаро, что отнял у вас столько времени.
  И доктор зашагал к двери.
  — Жаль, — протянул Пуаро. — Ваша проблема меня заинтересовала, и я хотел бы вам помочь. Но я ничем не смогу помочь, если не узнаю всей правды.
  — Я вам все сказал.
  — Нет, не все.
  — С чего вы взяли, что в этом замешана женщина?
  — Mon cher docteur!1176 Думаете, я не знаю, на чем основываются деревенские сплетни? Если мужчина избавляется от жены, чтобы отправиться в экспедицию на Северный полюс или насладиться холостяцким существованием, никто и бровью не поведет. Но если кому-то из кумушек покажется, что убийство было совершено для того, чтобы жениться на другой, слухов не оберешься, они будут расползаться все дальше. Это азы психологии.
  — Я не отвечаю за то, что болтают деревенские кумушки! — раздраженно отрезал доктор.
  — Разумеется, не отвечаете. Тогда почему бы вам не ответить на заданный мной вопрос?
  Медленно, явно с неохотой, доктор вернулся на место.
  — Ну, возможно, — он вдруг покраснел до корней волос, — они приплели к этому мисс Монкрифф, Джин Монкрифф. Это мой фармацевт, очень милая девушка.
  — Давно она у вас работает?
  — Три года.
  — А вашей жене она нравилась?
  — Н-нет, не сказал бы.
  — Она вас к ней ревновала?
  — Да, но это была полная чушь!
  — Ревность жен — притча во языцех, — улыбнулся Пуаро, — но знаю по опыту, что какими бы нелепыми ни казались обвинения, для них почти всегда есть основания. Говорят, клиент всегда прав. Так вот, то же можно сказать и о ревнивых супругах. Даже если им не дают никакого формального повода для ревности, сердце их никогда не обманывает.
  — Ерунда, — отмел его психологические ухищрения доктор. — Я никогда не говорил Джин Монкрифф ничего такого, чего не мог бы сказать в присутствии жены.
  — Охотно верю, но дела это не меняет. — Пуаро подался вперед и заговорил все настойчивее, стараясь убедить собеседника. — Послушайте, доктор, я готов сделать все от меня зависящее, чтобы помочь вам. Но вы должны быть со мною совершенно откровенны, невзирая на светские условности и ваши собственные чувства. Признайтесь, ведь вы не любили жену?
  — Все это меня убивает, — помолчав, ответил доктор. — Мне почему-то кажется, что вы сумеете мне помочь. Больше-то мне не на что надеяться. А правда, мосье Пуаро, заключается в том, что я старался быть хорошим мужем, но жену свою я никогда по-настоящему не любил.
  — А эту девушку, Джин?
  На лбу доктора выступили капельки пота.
  — Я… я бы уже сделал ей предложение, если бы не все эти слухи, — признался он.
  — Ну вот, наконец-то мы докопались до сути! — откинулся на спинку стула Пуаро. — Eh bien, доктор, я займусь вашим делом. Но учтите: моя цель — правда и только правда.
  — Что-что, а правда мне не повредит, — с горечью отозвался Олдфилд. — Знаете, — продолжал он, поколебавшись, — я ведь подумывал даже о том, чтобы подать в суд за клевету. Если бы кого-нибудь осудили, я был бы отомщен… Так мне, по крайней мере, иногда кажется… Вообще-то я думаю, что будет только хуже… Дело получит огласку, начнут говорить: «Конечно, ничего не доказано, но дыма-то без огня не бывает…»
  Он посмотрел в глаза Пуаро.
  — Скажите, есть какой-нибудь выход из этого кошмара?
  — Выход есть всегда, — ответил тот.
  2
  — Мы едем в деревню, Джордж, — сказал Пуаро своему верному слуге.
  — Да, сэр? — невозмутимо отозвался Джордж.
  — И цель нашей поездки — уничтожить девятиголовое чудовище.
  — В самом деле, сэр? Чудовище вроде лохнесского1177?
  — Нет, еще менее реальное. Я не имел в виду зверя из плоти и крови, Джордж.
  — Простите, сэр, я вас неверно понял.
  — Со зверем было бы проще. Но нет ничего более неуловимого, чем источник слухов.
  — Вы правы, сэр. Иногда невозможно понять, с чего вдруг все началось.
  — Вот именно.
  Пуаро предпочел не останавливаться в доме доктора Олдфилда и направился прямиком в деревенскую гостиницу.
  Наутро он встретился с Джин Монкрифф. Это была высокая девушка с медно-рыжими волосами и твердым взглядом синих глаз. У нее было настороженное выражение лица, как у человека, который всегда начеку.
  — Так, значит, доктор Олдфилд все-таки к вам обратился…
  В голосе ее явно не чувствовалось воодушевления.
  — А вы были против? — поинтересовался Пуаро.
  — И что вы можете сделать? — спросила она холодно, глядя ему прямо в глаза.
  — Думаю, из этого положения можно найти выход, — примирительно сказал Пуаро.
  — И какой же? — презрительно бросила девушка. — Ходить по этим старым кумушкам и просить: «Ну пожалуйста, не надо так говорить. Доктор Олдфилд очень расстраивается»? А они вам заявят, что никогда и не верили всем этим россказням! Самое ужасное в том, что никто ведь не говорит: «Милочка, а вы не задумывались над тем, что в смерти миссис Олдфилд есть что-то подозрительное?» Нет, они говорят: «Милочка, я, понятно, не верю ужасным слухам насчет доктора Олдфилда и его жены. Я уверена, что он на такое не способен, хотя, конечно, он мог бы уделять ей больше внимания, да и вообще, по-моему, вряд ли ему стоило держать при себе такую юную помощницу. Нет-нет, я не утверждаю, что между ними было что-то предосудительное… Я уверена, что в этом смысле все безупречно…» — Джин Монкрифф запнулась на полуслове. Лицо ее залилось краской.
  — Похоже, вы прекрасно знаете, что говорят в деревне, — подытожил Пуаро.
  — Еще бы не знать! — с горечью ответила девушка.
  — А что же вы предлагаете?
  — Лучше всего все начать на новом месте.
  — А вам не кажется, что слухи могут дойти и туда?
  Джин Монкрифф пожала плечами.
  — Во всяком случае, стоит попробовать.
  После долгого молчания Пуаро спросил:
  — Вы собираетесь замуж за доктора Олдфилда, мисс Монкрифф?
  Нисколько не удивившись, девушка коротко ответила:
  — Он не делал мне предложения.
  — Почему же?
  — Потому что я его отговорила, — отведя на секунду синие глаза, ответила Монкрифф.
  — Очень хорошо, что вы так откровенны!
  — Мне нечего от вас скрывать. Когда стало ясно, что все кругом шепчутся, будто Чарльз избавился от супруги, чтобы жениться на мне, я подумала, что если мы решимся, то нам уже никогда не избавиться от подозрений. Я надеялась, что, если не будет свадьбы, все затихнет само собой.
  — Но этого не произошло?
  — Не произошло.
  — Вам это не кажется странным?
  — У них тут не так уж много развлечений, — горько усмехнулась Джин.
  — Вы хотите выйти замуж за Чарлза Олдфилда?
  — Хочу, — не без вызова бросила девушка. — Я мечтала об этом чуть ли не с первого дня знакомства.
  — В таком случае смерть его жены пришлась вам как нельзя кстати?
  — Миссис Олдфилд была на редкость неприятной особой. Говоря откровенно, я совершенно не была огорчена.
  — Да, в чем в чем, а в откровенности вам не откажешь, — вынужден был признать Пуаро.
  Ответом ему была та же горькая усмешка.
  — У меня есть одно предложение, — сменил тон Пуаро.
  — Какое?
  — Здесь нужны крайние меры. Кому-то — лучше всего вам самой — следовало бы написать в Министерство внутренних дел.
  — Это еще зачем?
  — Затем, что лучший способ покончить с этой историей раз и навсегда — добиться эксгумации1178 тела и проведения экспертизы.
  Девушка резко отпрянула, губы ее дрогнули. Пуаро внимательно наблюдал за нею.
  — Так как же, мадемуазель? — чуть выждав, спросил он.
  — Я не могу с вами согласиться, — тихо произнесла Джин.
  — Но почему? Разве официальное заключение о естественной смерти не заставит злые языки замолчать?
  — Надо еще получить такое заключение.
  — Вы отдаете себе отчет в том, что только что сказали?
  — Я знаю, о чем говорю, — нетерпеливо прервала его Джин Монкрифф. — Вы имеете в виду отравление мышьяком. Да, можно доказать, что отравления мышьяком не было. Но ведь есть и другие яды, скажем, растительные алкалоиды. Сомневаюсь, чтобы через год можно было обнаружить их следы. А я знаю, что такое официальные эксперты. Эти перестраховщики дадут уклончивое заключение о том, что установить причины смерти не представляется возможным. Вот уж тогда всем этим сплетникам будет раздолье!
  — А кто, по-вашему, здесь самая заядлая сплетница? — помолчав, спросил Пуаро.
  Девушка задумалась.
  — Пожалуй, хуже старой мисс Летеран не найти.
  — Ясно. Не могли бы вы меня ей представить — как бы невзначай?
  — Нет ничего легче. Обычно все старые перечницы в это время дня ходят по магазинам. Нам нужно просто пройтись по главной улице.
  Как и предсказывала Джин, все оказалось очень просто. У почты она остановилась и заговорила с высокой сухопарой старухой с длинным носом и сверлящими любопытными глазками.
  — Доброе утро, мисс Летеран.
  — Доброе утро, Джин. Чудесная погода, вы не находите? — отозвалась мисс Летеран, не отрывая взгляда от спутника Джин Монкрифф.
  — Позвольте представить вам мосье Пуаро. Он собирается провести несколько дней у нас в деревне, — удовлетворила ее любопытство Джин.
  3
  Эркюль Пуаро, изящно пощипывая ячменную лепешку и потягивая из чашечки чай, позволил хозяйке втянуть себя в доверительную беседу. Мисс Летеран, любезно пригласившая его в гости, была полна решимости выяснить, что же привело в их глушь этого экзотического иностранца.
  Поначалу Пуаро, как опытный фехтовальщик, искусно парировал атаки собеседницы, все сильнее разжигая ее интерес. Наконец, сочтя, что время настало, он наклонился вперед.
  — Нет, мисс Летеран, — вздохнул он, — вас не проведешь! Вы загнали меня в угол. Да, я здесь по поручению Министерства внутренних дел. Но прошу вас, — тут он многозначительно понизил голос, — никому об этом ни слова!
  — Конечно… конечно… — встрепенулась мисс Летеран. Действительность превзошла все ее ожидания. — Министерство внутренних дел… неужели… Так вы здесь из-за бедной миссис Олдфилд?
  Пуаро значительно кивнул.
  — Ну и ну! — выдохнула мисс Летеран, вложив в коротенькое междометие целую гамму чувств.
  — Дело, сами понимаете, деликатное, — доверительно продолжил Пуаро. — Мне предписано выяснить, имеются ли достаточные основания для эксгумации.
  — Вы хотите вытащить бедняжку из могилы… Какой ужас! — воскликнула она таким тоном, будто хотела сказать «Какое счастье!».
  — А что вы об этом думаете, мисс Летеран?
  — Ну, видите ли, мосье Пуаро, разговоры ходят самые разные, но как можно доверять сплетням? Да, доктор Олдфилд с тех самых пор ведет себя очень странно, но я всегда говорила, что это совсем не обязательно из-за угрызений совести — может, человек просто переживает. Правда, не скажешь, чтобы они с женой жили душа в душу — уж это я знаю от мисс Гаррисон, сиделки, которая ухаживала за миссис Олдфилд три или четыре года, до самой ее смерти. И знаете, мне всегда казалось, что мисс Гаррисон что-то учуяла, — нет, вообще-то она ничего такого не говорила, но подобные вещи не скроешь, правда?
  — Да, но этого мало, — грустно покачал головой Пуаро.
  — Я понимаю, мосье Пуаро, но ведь, если проведут эксгумацию, все станет ясно.
  — Да, тогда все станет ясно, — согласился Пуаро.
  — Конечно, такие случаи бывали, — развивала тему мисс Летеран, поводя носом в радостном возбуждении. — Армстронг1179, например, и этот, как его — не припомню фамилии — ну, и Криппен1180, конечно. Интересно, была Этель Ле Нев1181 его сообщницей или все-таки нет. Конечно, Джин Монкрифф — чудесная девушка… Я, конечно, не рискну утверждать, что она его к этому подтолкнула, но ведь мужчины иногда идут на такие глупости ради женщин… И потом, их, конечно, многое связывало!
  Пуаро молча внимал мисс Летеран. Его явная заинтересованность весьма способствовала ее красноречию. Забавы ради Пуаро подсчитывал, сколько раз она произнесет слово «конечно».
  — Конечно, если проведут вскрытие, многое обязательно прояснится. Взять тех же слуг. Слуги ведь всегда все знают, правда? И им, конечно, языками чесать не запретишь. Вот, например, Беатрис уволили чуть ли не сразу после похорон — и я, конечно, сразу подумала, что это очень странно — по нынешним-то временам, когда горничных днем с огнем не сыщешь. Похоже, доктор Олдфилд боялся, что она могла что-то прознать.
  — Да, пожалуй, это вполне весомая причина для расследования, — с серьезным видом заявил Пуаро.
  Мисс Летеран даже вздрогнула от отвращения.
  — Даже подумать страшно, — посетовала она. — Наша тихая деревушка — и вся эта газетная шумиха! Мы станем притчей во языцех!
  — Вас это пугает? — поинтересовался Пуаро.
  — Немного пугает. Я, знаете ли, человек старомодный.
  — Но ведь это всего-навсего сплетни.
  — Н-ну, в общем, да… Но не зря же говорят, что дыма без огня не бывает.
  — Вот именно, — заключил Пуаро, вставая. — Могу я надеяться на ваше молчание, мадемуазель?
  — О, конечно! Я буду нема как рыба.
  Пуаро с улыбкой откланялся.
  На пороге он сказал горничной, подававшей ему пальто и шляпу:
  — Я нахожусь здесь для расследования обстоятельств кончины мисс Олдфилд, но буду вам весьма обязан, если вы никому об этом не скажете.
  Бедная Гледис едва не рухнула на подставку для зонтиков.
  — Ой, сэр, так, значит, ее все-таки доктор прикончил? — выдохнула она в радостном возбуждении.
  — Вы ведь и сами так думали?
  — Нет, сэр, не я, а Беатрис. Она была там, когда миссис Олдфилд умерла.
  — И она подумала, что дело тут нечисто?
  Гледис восторженно закивала.
  — Ну да. Она говорит, сиделка, мисс Гаррисон, тоже так думает. Она к миссис Олдфилд сильно была привязана, горевала очень, когда она умерла, вот Беатрис и говорит, наверняка сиделка что-то прознала, а то с чего бы она так на доктора взъелась, верно?
  — А где сейчас мисс Гаррисон?
  — Она теперь при старой мисс Бристоу — на том конце деревни. Вы этот дом сразу увидите — с крыльцом и с колоннами.
  4
  Вскоре Эркюль Пуаро уже сидел напротив женщины, которая больше, чем кто бы то ни был, знала об обстоятельствах, давших пищу слухам.
  Сестра Гаррисон была миловидной женщиной лет под сорок. Спокойно-безмятежное лицо мадонны1182 и приветливый взгляд больших темных глаз. Терпеливо и внимательно выслушав Пуаро, она неторопливо произнесла:
  — Да, до меня доходили эти россказни. Я пыталась как могла положить им конец, но ничего не вышло. Видите ли, людям нравится, когда что-то нарушает обычное течение жизни.
  — Но что-то ведь положило начало этим слухам? — настаивал Пуаро.
  Мисс Гаррисон еще приметнее опечалилась, но только недоуменно покачала головой.
  — Быть может, доктор и его супруга не ладили, отсюда и сплетни?
  Сестра Гаррисон снова покачала головой — на этот раз более решительно.
  — Нет-нет, доктор Олдфилд всегда был чрезвычайно мил и терпелив со своей женой.
  — Он ее любил? — не отставал Пуаро.
  — Нет… Этого я бы не сказала, — замялась его собеседница. — Миссис Олдфилд была тяжелым человеком. Угодить ей было трудно, и она то и дело, по поводу и без повода, требовала внимания и сочувствия.
  — Вы хотите сказать, — уточнил Пуаро, — что она преувеличивала тяжесть своего недуга?
  — Да, — кивнула мисс Гаррисон. — Ее недомогание было в основном плодом ее собственного воображения.
  — И все же она умерла…
  — Да, вы правы…
  Чем дольше Пуаро смотрел на нее, тем явственнее становились ее тревога и смятение.
  — Полагаю — более того, уверен, — что вы знаете, откуда пошли эти слухи, — произнес он наконец.
  Сестра Гаррисон покраснела.
  — Н-ну, я могу только высказать свои соображения. По-моему, слухи пошли от горничной, Беатрис, и я, пожалуй, догадываюсь, что ее навело на такие мысли.
  — Что же?
  — Видите ли, — немного смутившись, начала объяснять сестра Гаррисон, — я случайно подслушала обрывок разговора между доктором Олдфилдом и мисс Монкрифф и, полагаю, что и Беатрис его слышала, хотя не думаю, что она когда-нибудь в этом сознается.
  — И что это был за разговор?
  Сестра Гаррисон немного помолчала, как бы восстанавливая в памяти услышанное, и наконец сказала:
  — Это было недели за три до последнего приступа, который оказался для миссис Олдфилд смертельным. Они сидели в столовой, а я как раз спускалась по лестнице… ну и услышала голос Джин Монкрифф:
  «Сколько это еще будет продолжаться? Я не в состоянии больше ждать».
  «Теперь уже недолго, милая, клянусь», — ответил доктор.
  «Это ожидание невыносимо», — опять заговорила Джин. — «Ты думаешь, все обойдется?» — А он ответил: «Ну конечно. Все будет в порядке. Через год мы поженимся».
  — Тогда я впервые поняла, — продолжала сестра Гаррисон после паузы, — что между доктором и Джин Монкрифф что-то есть. До этого я знала, конечно, что она ему нравится и что они в самых дружеских отношениях, но не более того. Признаться, я была потрясена, даже не пошла в столовую, а поднялась обратно наверх, но по дороге заметила, что кухонная дверь открыта, и подумала, что Беатрис тоже все слышала. Весь ужас в том, что их разговор можно было истолковать двояко. Это могло просто-напросто означать, что жена доктора тяжело больна и долго не протянет — не сомневаюсь, что доктор именно это и имел в виду, — но для такой особы, как Беатрис, его слова могли означать совсем другое: что доктор и Джин Монкрифф собирались… собирались избавиться от миссис Олдфилд.
  — Но сами вы так не думаете?
  — Нет, конечно нет…
  — Сестра Гаррисон, — пытливо посмотрел ей в глаза Пуаро, — может быть, вам известно еще что-нибудь? О чем вы мне не сказали?
  Покраснев, та яростно запротестовала:
  — Нет, нет и нет. О чем таком я могла умолчать?
  — Не знаю, не знаю. Вам видней.
  Сестра Гаррисон, в глазах которой вновь появилось волнение, лишь покачала головой.
  — Не исключено, что Министерство внутренних дел потребует эксгумации тела миссис Олдфилд, — многозначительно произнес Пуаро.
  — О нет! — ужаснулась сестра Гаррисон. — Это чудовищно!
  — Вы считаете, что об этом придется пожалеть?
  — Я считаю, что это недопустимо! Подумайте только, какие начнутся разговоры! Бедного доктора Олдфилда и так совсем измучили.
  — А вам не кажется, что ему это как раз может пойти на пользу?
  — Что вы имеете в виду?
  — Если он невиновен, его невиновность будет доказана.
  Пуаро наблюдал, как сестра Гаррисон, озабоченно хмуря лоб, постепенно осваивалась с этой мыслью. Наконец лицо ее прояснилось.
  Глубоко вздохнув, она взглянула ему в лицо.
  — Об этом я не подумала. Разумеется, это единственный выход.
  Со второго этажа донеслись глухие удары в пол. Сестра Гаррисон вскочила как ошпаренная.
  — Это моя подопечная, мисс Бристоу. Она проснулась после отдыха. Мне надо пойти и устроить ее поудобнее перед тем, как ей принесут чай и я смогу пойти прогуляться. Да, мосье Пуаро, наверное, вы правы. Вскрытие все расставит по местам, и эти ужасные слухи насчет доктора Олдфилда прекратятся.
  Пожав Пуаро на прощанье руку, она заторопилась наверх.
  5
  Пуаро же направился на почту и заказал разговор с Лондоном.
  Голос на другом конце провода звучал явно раздраженно:
  — Что вам все неймется, Пуаро? Вы уверены, что нам стоит вмешиваться? Вы же знаете эти деревенские сплетни — они, как правило, выеденного яйца не стоят.
  — Тут особый случай, — не отступал Пуаро.
  — Ну, вам виднее. Что у вас за утомительная привычка — всегда оказываться правым? Но если все это окажется блефом, мы вряд ли останемся вами довольны, имейте в виду.
  Улыбнувшись про себя, Пуаро пробормотал:
  — Ну, еще бы. Довольным останусь я.
  — Что вы говорите? Плохо слышно.
  — Ничего. Ровным счетом ничего.
  И Пуаро повесил трубку.
  Выйдя из кабины, он перегнулся через прилавок и самым обходительным тоном спросил:
  — Мадам, вы случайно не знаете, где я мог бы найти бывшую горничную доктора Олдфилда — Беатрис, если не ошибаюсь?
  — Беатрис Кинг? Она с тех пор уже два места сменила. Сейчас она служит у миссис Марли, это за банком.
  Поблагодарив, Пуаро приобрел две открытки, книжечку марок и местную керамику, а заодно сумел навести разговор на кончину миссис Олдфилд. Ему не составило труда заметил скользнувшую по лицу почтмейстерши хитроватую улыбку.
  — Это случилось так неожиданно, — сказала она. — И столько об этом судачили — да вы, наверное, и сами знаете. — В глазах почтенной дамы зажегся огонек. — Уж не потому ли вы хотите увидеться с Беатрис? Нам всем тогда показалось странным, почему она вдруг вылетела оттуда. Многие думали, будто она что-то знает — и, возможно, так оно и есть. Она всячески на это намекала…
  
  Беатрис Кинг оказалась приземистой флегматичной девицей, явно себе на уме. Хотя она упорно изображала простушку, хитроватый взгляд выдавал, что все это наигрыш. Вытянуть из нее что-нибудь было чрезвычайно тяжело. Она нудным гнусавым голосом твердила:
  — Ни об чем этом я ничего не знаю… Не мое это дело рассуждать, что там да как… Не пойму, про какой такой разговор доктора с мисс Монкрифф вы толкуете… Я под дверьми не подслушиваю. Не знаю я ничего, и весь сказ.
  — Вы когда-нибудь слышали об отравлении мышьяком? — прямо спросил ее Пуаро.
  На угрюмой физиономии Беатрис мелькнуло что-то похожее на торжествующую улыбку.
  — Так вот, значит, чего было в том пузырьке, — протянула она.
  — В каком пузырьке?
  — В пузырьке с лекарством, которое мисс Монкрифф как-то раз приготовила для хозяйки. Сестра из-за этого стала сама не своя — сразу было видно. Она лекарство это и на вкус попробовала, и понюхала, а потом в раковину вылила и налила простой воды из-под крана. Лекарство все равно бесцветное было, как вода. А один раз, когда мисс Монкрифф для хозяйки чай заварила, сестра его тоже вылила и сделала свежий — сказала, что заварено не так, не кипятком, только это все было так, для отвода глаз! Я еще тогда подумала, что сестрам этим ничем не угодишь, и все им что-то мерещится — а теперь не знаю, что и думать.
  Пуаро кивнул.
  — Скажите, Беатрис, вам нравится мисс Монкрифф?
  — Мне-то какое дело… Спесивая она больно, это да… Конечно, я сразу смекнула, что она по доктору сохнет. Видели бы вы, как она на него смотрит.
  Пуаро снова кивнул и, попрощавшись, отправился в гостиницу.
  Там он дал Джорджу кое-какие инструкции.
  6
  Доктор Алан Гарсия, судмедэксперт Министерства внутренних дел, потер руки и подмигнул Пуаро.
  — Ну что, — спросил он, — полагаю, вы довольны, мосье Пуаро? Опять ваша взяла. Человек, который всегда прав, это про вас.
  — Вы мне льстите, — отозвался Пуаро.
  — Что вас на это навело? Сплетни?
  — Вот именно — «Входит Олицетворение Молвы в платье, расписанном языками»1183.
  На следующий день Пуаро вновь отправился поездом в Маркет Лоборо.
  Деревня гудела как улей. Собственно, гудение началось одновременно с подготовкой к эксгумации, теперь же, когда просочились сведения о результатах вскрытия, возбуждение достигло апогея.
  Пуаро провел в гостинице около часу и только-только успел покончить с сытным обедом — жареное мясо, пудинг из почек, кружка пива, — как ему сообщили, что его желает видеть некая дама.
  Посетительницей оказалась сестра Гаррисон, бледная как полотно, с ввалившимися глазами. Она кинулась к Пуаро.
  — Это правда? Это в самом деле правда, мосье Пуаро?
  Пуаро заботливо усадил ее в кресло.
  — Правда. Обнаруженного мышьяка было более чем достаточно, чтобы лишить жизни…
  — Никогда бы не подумала… Мне такое и в голову не могло прийти… — пролепетала сестра Гаррисон и разразилась рыданиями.
  — Правда должна была выйти наружу, сами понимаете, — мягко сказал Пуаро.
  — Его повесят? — всхлипнула сестра Гаррисон.
  — Нужно еще многое доказать, — пояснил Пуаро. — Где он мог достать яд, была ли у него возможность дать его больной.
  — Ну а если доктор не имел к этому никакого отношения, мосье Пуаро, — абсолютно никакого?
  — В таком случае, — пожал плечами Пуаро, — он будет оправдан.
  — Есть кое-что… — медленно начала сестра Гаррисон, — кое-что, о чем мне, наверное, следовало бы сказать вам раньше, но я, честно говоря, не думала, что это имеет значение. Мне это просто показалось странным.
  — Я так и думал, что что-то было, — заметил Пуаро. — Ну расскажите мне хотя бы теперь.
  — Собственно, ничего особенного не произошло. Просто однажды, когда я спустилась в аптечный кабинет, то увидела там Джин Монкрифф. Она занималась чем-то странным.
  — Чем же?
  — Это звучит так глупо… Она наполняла свою пудреницу, такую розовую, финифтевую…1184
  — И что же?
  — Понимаете, она ее наполняла не пудрой. Она пересыпала туда содержимое какого-то пузырька из шкафа. Увидев меня, она вздрогнула и сразу захлопнула пудреницу, потом бросила ее в сумочку, а пузырек быстро убрала на место, так что я не успела рассмотреть, что там было. Разумеется, это еще ничего не значит, но теперь, когда известно, что миссис Олдфилд в самом деле отравили… — Она запнулась.
  — Прошу меня извинить, — сказал Пуаро.
  Выйдя из комнаты, он позвонил сержанту Грею из баркширской полиции, после чего возвратился, и они с сестрой Гаррисон некоторое время сидели в молчании.
  Перед глазами Пуаро стояло лицо рыжеволосой девушки и слышался ее звонкий твердый голос: «Я не могу с вами согласиться». Джин Монкрифф была против эксгумации. У нее было вполне резонное объяснение этому, тем не менее факт остается фактом. Решительная, находчивая, деятельная девушка, влюбленная в мужчину, связанного по рукам и ногам больной супругой, которая могла прожить еще много лет — ведь сестра Гаррисон говорила, что болезнь миссис Олдфилд была далеко не такой тяжелой, как та хотела это представить.
  Пуаро вздохнул.
  — О чем вы думаете? — спросила сестра Гаррисон.
  — Как жаль, что все так сложилось… — промолвил в ответ Пуаро.
  — Никогда не поверю, что он знал об этом, — сказала сестра Гаррисон.
  — Уверен, что он об этом не знал, — согласился Пуаро.
  Открылась дверь, и вошел сержант Грей. В руке он держал нечто, завернутое в шелковый платок. Развернув, он бережно положил этот предмет на стол. Это оказалась светло-розовая финифтевая пудреница.
  — Та самая пудреница, — сказала сестра Гаррисон.
  — Я ее нашел в ящике комода мисс Монкрифф, в саше1185для носовых платков, — пояснил сержант Грей. — Отпечатков вроде бы нет, но осторожность не помешает.
  Обернув руку платком, он нажал пружину, и пудреница открылась.
  — На пудру не похоже, — сказал Грей.
  Он обмакнул палец в порошок и осторожно лизнул.
  — Вкуса не чувствуется.
  — Мышьяк не имеет вкуса, — заметил Пуаро.
  — Я немедленно отдам его на экспертизу, — заявил Грей и взглянул на сестру Гаррисон: — Вы можете показать под присягой, что это та самая пудреница?
  — Да. Я в этом уверена. За неделю до кончины миссис Олдфилд я видела мисс Монкрифф в кабинете именно с этой пудреницей.
  Сержант Грей со вздохом взглянул на Пуаро и кивнул. Сыщик позвонил в звонок.
  — Будьте любезны, пригласите сюда моего слугу.
  Джордж, скромный и неприметный, каким и положено быть идеальному слуге, вошел и выжидательно посмотрел на хозяина.
  — Мисс Гаррисон, — начал Пуаро, — вы опознали эту пудреницу как ту, что была у мисс Монкрифф более года назад. Не удивляет ли вас то обстоятельство, что эта пудреница была продана фирмой «Вулворт» всего несколько недель назад. Скажу больше: пудреницы такой формы и цвета в продаже всего три месяца…
  Сестра Гаррисон с трудом сглотнула, глаза ее округлились. Она смотрела на Пуаро как завороженная.
  — Видели вы прежде эту пудреницу, Джордж? — спросил между тем сей достойный джентльмен.
  — Да, сэр, — выступил вперед Джордж. — Я наблюдал, как сестра Гаррисон приобрела ее в магазине фирмы «Вулворт» в пятницу, восемнадцатого числа прошлого месяца. По вашему распоряжению я всюду следовал за этой леди. В день, о котором я упомянул, она отправилась на автобусе в Дарнингтон и приобрела означенную пудреницу. Вечером того же дня она отправилась в дом, где квартирует мисс Монкрифф. В соответствии с полученными указаниями я, опередив ее, спрятался в холле. Я проследил, как она проследовала в спальню мисс Монкрифф и положила пудреницу в комод. Мне это было хорошо видно через щель — дверь была чуть прикрыта. Потом эта леди удалилась, думая, что ее никто не заметил. Должен уточнить, что в этой деревне никто не запирает дверей, а на дворе было темно.
  — Вы можете дать объяснения всем этим фактам, сестра Гаррисон? — довольно язвительно осведомился Пуаро. — Боюсь, что нет. Мышьяк в пудренице появился после того, как она была куплена, но до того, как вы вынесли ее из дома мисс Бристоу. С вашей стороны было весьма неразумно держать при себе мышьяк, — добавил он мягко.
  Сестра Гаррисон закрыла лицо руками и тихим безжизненным голосом произнесла:
  — Да, это правда… Все правда… Я убила ее — и напрасно… Все напрасно… На меня нашло какое-то затмение…
  7
  — Я должна попросить у вас прощения, мосье Пуаро, — сказала Джин Монкрифф. — Я была так зла на вас — ужасно зла. Мне казалось, что вы делаете только хуже.
  — Поначалу так оно и было, — с улыбкой признал Пуаро. — Как в греческом мифе о Лернейской гидре — отрубаешь одну голову, а на ее месте вырастают две новых. Поэтому сначала слухи только множились. Но мне, как и моему тезке Гераклу, нужно было обнаружить самую первую, еще не срубленную голову. Кто пустил этот слух? Довольно быстро обнаружилось, что вдохновителем всего этого была сестра Гаррисон. Она казалась очень милой женщиной, умной и доброжелательной. Но во время нашей беседы почти сразу же допустила грубую ошибку: пересказала мне якобы подслушанный ею разговор между вами и доктором. Вот этот-то разговор и был совершенно неправдоподобным, прежде всего психологически. Если бы вы с доктором и собирались убить миссис Олдфилд, то при вашем уме и уравновешенности вы не стали бы обсуждать это в комнате с открытой дверью, где вас кто угодно мог услышать. Кроме того, приписанные вам слова никак не вязались с вашим характером. Это была манера речи куда более зрелой женщины совершенно иного темперамента. Именно такие слова употребила бы в подобной ситуации сама сестра Гаррисон.
  До этого момента я считал это дело очень простым. Сестра Гаррисон была еще молодой и миловидной женщиной. Почти три года она тесно общалась с доктором Олдфилдом, и доктор был к ней очень привязан и очень ценил ее тактичность и доброжелательность. И постепенно у нее возникла уверенность, что, если миссис Олдфилд умрет, доктор, скорее всего, сделает ей предложение. Но после кончины миссис Олдфилд она узнает, что доктор влюблен в вас. Движимая гневом и ревностью, она тут же начинает распространять слухи о том, что доктор отравил свою жену.
  Именно так я представлял себе ситуацию вначале — ревнивая женщина распространяет ложные слухи. Но избитая фраза о том, что «дыма без огня не бывает» не давала мне покоя. Я подумал: а вдруг сестра Гаррисон не просто распространяла слухи? Кое-что из сказанного ею настораживало. Она сказала, что миссис Олдфилд не испытывала больших страданий — болезни ее были в основном воображаемыми. Но сам доктор нисколько не сомневался в том, что его супруга серьезно больна. Его не удивила ее смерть. Незадолго до того он пригласил другого врача и тот подтвердил, что ее состояние очень серьезно. Я специально заговорил об эксгумации. Вначале сестра Гаррисон очень испугалась, но почти сразу же страх вытеснили ревность и ненависть. Пусть обнаружат мышьяк — на нее-то никто не подумает. Пострадают доктор и Джин Монкрифф.
  У меня был единственный выход: заставить преступницу что-то предпринять — она должна была что-то сделать, чтобы свалить всю вину либо на доктора, либо на Джин Монкрифф. Я дал указания моему верному Джорджу — человеку, которого она не знала в лицо, — неотступно следовать за ней. И вот все кончилось успешно.
  — Вы были просто великолепны, — сказала Джин Монкрифф.
  — Да, — вставил доктор Олдфилд. — Не знаю, как вас и благодарить. Каким же слепцом я был!
  — А вы, мадемуазель, были так же слепы? — полюбопытствовал Пуаро.
  — Я была очень встревожена, — медленно заговорила Джин Монкрифф. — Видите ли, то количество мышьяка, что было в шкафу, не соответствовало записи…
  — Джин, ты же не думала?.. — воскликнул доктор Олдфилд.
  — Нет-нет — не на тебя. Если честно, я подумала… что миссис Олдфилд каким-то образом добралась до него и принимала понемногу, чтобы добиваться сочувствия, но однажды ошиблась и приняла слишком большую дозу. И я боялась, что, если будет вскрытие и мышьяк обнаружат, им такое и в голову не придет. Решат, что убийца — ты. Вот почему я ничего не сказала о мышьяке. Я даже подделала записи в книге расхода ядов! Мне и в голову не приходило, что это сестра Гаррисон…
  — Мне тоже, — сказал Олдфилд. — Она казалась такой безобидной и добродетельной… Настоящей мадонной…
  — Да, — с горечью обронил Пуаро. — Наверное, она могла бы быть хорошей женой и матерью… Ее чувства оказались чересчур сильны.
  Он вздохнул и тихонько пробормотал:
  — Жаль, что все так сложилось.
  Потом он улыбнулся им — нашедшему наконец свое счастье мужчине и девушке с открытым искренним взглядом. И еле слышно произнес:
  — Эти двое вышли из мрака на свет, а я — я совершил второй подвиг Геракла.
  Глава 3
  Керинейская лань1186
  1
  Эркюль Пуаро переминался с ноги на ногу и дышал на пальцы, стараясь согреться. Хлопья снега таяли на его усах, и капли скатывались на одежду.
  За дверью послышался шум, и появилась горничная — тяжеловесная деревенская деваха, воззрившаяся на Пуаро с нескрываемым любопытством. Похоже было, что ничего подобного она прежде не видала.
  — Вы звонили? — спросила она.
  — Звонил. Не будете ли вы так добры разжечь огонь?
  Деваха вышла и тут же вернулась с бумагой и щепками.
  Встав на колени перед большим викторианским камином, она принялась за растопку.
  А Пуаро продолжал притопывать, размахивать руками и дуть на пальцы.
  Он был не в духе. Его автомобиль — роскошный «мессарро грац» — который казался ему просто чудом техники, сильно его разочаровал. Шофер, молодой человек, кстати, получающий весьма неплохое жалованье, ничего не мог поделать. На захолустном шоссе, милях в полутора от какого бы то ни было жилья, в метель мотор заглох окончательно, и Пуаро в его излюбленных лакированных ботинках пришлось тащиться эти полторы мили до приречной деревушки Хартли Дин, весьма оживленной летом, но зимой не подающей ни малейших признаков жизни. В гостинице «Черный лебедь» появление постояльца вызвало настоящее смятение. Ее владелец проявил чудеса красноречия, утешая Пуаро. Ничего страшного: в местном гараже джентльмен может нанять машину и продолжить путь.
  Пуаро отверг это предложение. В нем взыграла чисто галльская прижимистость — только еще не хватало потратиться на автомобиль. У него есть свой — и притом далеко не самый дешевый, на нем — и только на нем — он и отправится дальше. Но в любом случае, даже если ремонт не займет много времени, он не двинется с места раньше следующего утра — в такую-то метель! Пуаро потребовал номер с растопленным камином и ужин. Владелец, вздыхая, проводил его в номер, послал горничную развести огонь и удалился, дабы обсудить с женой, что подавать на ужин.
  Час спустя, удобно вытянув ноги к уютному пламени, Пуаро снисходительно размышлял о только что съеденном ужине. Конечно, мясо оказалось жестким и хрящеватым, брюссельская капуста чересчур крупной и водянистой, картофель недоваренным, сыр чересчур твердым, а печенье чересчур мягким, да и поданные на десерт печеное яблоко и заварной крем тоже оставляли желать лучшего. Все так. Тем не менее, размышлял Пуаро, вглядываясь в языки пламени и отхлебывая понемногу мутную жидкость, почему-то гордо именуемую кофе, лучше быть сытым, чем голодным, а уж отдых у камина — просто райское наслаждение по сравнению с прогулкой в лакированных ботинках по занесенным снегом дорогам.
  Раздался стук в дверь, и появилась давешняя горничная.
  — Сэр, тут механик из гаража пришел, хочет вас видеть.
  — Пригласите его сюда, — любезно отозвался Пуаро.
  Деваха прыснула и ретировалась. Пуаро благодушно подумал, что рассказы о его персоне скрасят ее приятелям не один зимний вечер.
  Вновь послышался стук, но уже более робкий, и Пуаро отозвался:
  — Войдите.
  Он благосклонно взглянул на молодого человека, смущенно стоявшего у двери и мявшего в руках кепку. Этот простой парень был хорош как античный бог. Пуаро редко встречал подобных красавцев.
  — Мы отбуксировали сюда вашу машину, сэр, — сказал молодой человек тихим хрипловатым голосом, — и нашли повреждение. Тут дела на час, не больше.
  — И что с нею случилось? — осведомился Пуаро.
  Юноша с готовностью пустился в технические детали.
  Пуаро вежливо кивал, но не вслушивался. Физическое совершенство всегда восхищало его — уж слишком много было вокруг очкастых заморышей. «Да, красив как бог, — размышлял он про себя. — Аркадский1187 пастушок, да и только».
  Молодой человек внезапно замолчал, и в ту же секунду Пуаро слегка сдвинул брови и глаза его сузились. Отвлекшись наконец от созерцания, он стал слушать.
  — Понимаю, понимаю. Вообще-то мой шофер уже сообщил мне об этом, — добавил он после паузы и тут же заметил, что собеседнику кровь бросилась в лицо, а пальцы его нервно стиснули кепку.
  — Д-да, сэр, — с запинкой пробормотал юноша, — я знаю.
  — И все же вы решили прийти и лично рассказать мне об этом? — продолжал Пуаро.
  — Да… Да, сэр, я решил, так будет лучше.
  — Весьма любезно с вашей стороны. Благодарю вас.
  Аудиенция была окончена, но Пуаро предчувствовал, что посетитель не уйдет. И действительно, юноша не тронулся с места.
  Пальцы его крепче сжали многострадальную кепку, и он еле слышно произнес:
  — Э-э… простите, сэр… это правда, что вы — тот самый сыщик… мистер Геркулес Пуаррот? — Он старательно выговорил иностранное имя.
  — Да, это так, — отозвался Пуаро.
  — Я про вас в газете читал, — сказал молодой человек, покраснев еще гуще.
  — И что же?
  Бедный малый стал совсем пунцовым. В глазах его застыла горечь — горечь и мольба. Пуаро мягко сказал:
  — Ну, так о чем же вы хотели меня спросить?
  Его собеседника прорвало:
  — Боюсь, что вам это покажется нахальством, сэр…
  Но раз уж вас сюда занесло — не могу я упустить такого случая! Я же про вас читал и про то, какие дела вы распутывали. В общем, я решил: почему не спросить? За спрос, что называется, денег не берут.
  — Вы хотите, чтобы я вам каким-то образом помог?
  Собеседник кивнул и смущенно пробубнил хрипловатым голосом:
  — Ага. Это… это насчет одной девушки. Если бы вы смогли ее найти…
  — Найти? Она что, пропала?
  — Пропала, сэр.
  Пуаро выпрямился на стуле и строго произнес:
  — Не исключено, что я мог бы помочь вам. Но прежде всего вам следовало бы обратиться в полицию. Это их прямая обязанность. К тому же у них гораздо больше возможностей.
  Переминаясь с ноги на ногу, посетитель еле слышно пояснил:
  — В полицию я пойти не могу, сэр. Тут все не так, как вы думаете… Немного необычно, что ли…
  Внимательно на него поглядев, Пуаро указал на стул.
  — Eh bien, в таком случае садитесь… Да, как вас зовут?
  — Уильямсон, сэр. Тед Уильямсон.
  — Садитесь, Тед, и расскажите мне все поподробнее.
  — Спасибо, сэр. — Молодой человек придвинул к себе стул и осторожно присел на краешек. Взгляд у него по-прежнему был умоляющим.
  — Ну, я вас слушаю, — мягко сказал ему Пуаро.
  Тед Уильямсон глубоко вздохнул.
  — В общем, сэр, дело было так. Я ее и видел-то всего один раз и даже имени ее настоящего не знаю. Но все это как-то странно, и что письмо мое назад пришло, да и остальное тоже.
  — Начните с самого начала, — посоветовал Пуаро. — Не торопитесь — расскажите обо всем, что произошло.
  — Да, сэр. Вы, может, знаете «Грасслон», большой такой дом, за мостом?
  — Впервые слышу.
  — Его хозяин — сэр Джордж Сэндерфилд. Он летом туда на выходные приезжает и вечеринки устраивает — там обычно собираются веселые компании, актрисы и всякое такое. Ну вот, прошлым летом в июне у них радио сломалось, ну, меня и послали посмотреть, в чем дело. Прихожу я, а хозяин с гостями на реке, повара нету, слуга тоже уехал на лодке гостям напитки и еду всякую подавать, а в доме одна девушка — чья-то горничная. Впустила это она меня, показала, где приемник… и посидела со мной, пока я работал. Ну, мы, понятно, и разговорились… Она сказала, что зовут ее Нита и что она горничная у русской балерины, которая там в гостях.
  — А сама она кто была, англичанка?
  — Нет, сэр, француженка, наверное. Она в общем-то по-английски бойко болтала, но слова так смешно выговаривала. Она… она по-свойски держалась, так что немного погодя я ее пригласил в кино, но она сказала, что вечером будет нужна хозяйке. Но днем, сказала она, может отлучиться, потому что все эти гости на реке допоздна проторчат. Одним словом, я пораньше ушел с работы, меня потом за это хотели уволить, и пошли мы пройтись вдоль реки.
  Он замолк, на губах появилась улыбка, а глаза мечтательно затуманились.
  — Она была красива? — мягко спросил Пуаро.
  — В жизни таких красавиц не видел. Волосы золотые, по бокам собраны, как крылья, а походка до того легкая, веселая. Я… я, сэр, в нее с первого взгляда влюбился, чего уж там скрывать.
  Пуаро кивнул.
  — Она сказала, что через пару недель ее хозяйка опять сюда приедет, — продолжал молодой человек, — и мы договорились встретиться. Да вот только она больше не приехала. Я ждал ее там, где она сказала, но ее не было. Ну, я набрался храбрости и отправился узнать о ней прямо в дом. Мне сказали, что русская леди у них, и горничная ее тоже, и послали за ней, но пришла вовсе не Нита, а какая-то нахальная смуглая девчонка, Мари, кажется, ее звали. «Вы, — говорит, — хотели меня видеть?» А сама ухмыляется, рот до ушей, заметила небось, как я растерялся. Ну, я спросил ее насчет горничной русской леди и брякнул что-то насчет того, что она не та, которую я прежде видел, а она расхохоталась и говорит, что прежнюю горничную срочно отослали. «Куда, — говорю, — отослали? И за что?» Она плечами пожала, руками развела: «Я, — говорит, — откуда знаю? Меня тут не было».
  Тут, сэр, я еще больше растерялся, не знал, чего и сказать. Но потом с мыслями собрался, расхрабрился и опять к этой Мари пошел, попросить, чтоб она мне адрес Ниты раздобыла. Я не сказал, что даже фамилии ее не знаю, а Мари пообещал подарок — такие, как она, задаром палец о палец не ударят. Ну, она адрес-то достала — в Северном Лондоне где-то, — я Ните туда и написал, да только письмо скоро назад пришло, а на нем кое-как нацарапано: «Адресат выбыл».
  Тед Уильямсон замолчал. Его глаза, грустные синие глаза, неотрывно смотрели на Пуаро.
  — Вот видите, сэр, — сказал он наконец, — полиции тут делать нечего, но я хочу ее найти, только вот не знаю, как за это взяться… Вот если бы вы помогли… — Щеки его опять запылали. — Я… Я тут немного откладывал на черный день… Я бы мог вам положить фунтов пять… Или даже десять…
  — Не будем пока обсуждать финансовую сторону, — мягко остановил его Пуаро. — Сначала подумайте: а эта девушка, Нита, знала ваше имя и место работы?
  — Да, сэр.
  — Значит, она могла бы с вами связаться, если бы захотела?
  — Да, сэр, — помедлив, ответил Тед.
  — В таком случае не думаете ли вы…
  — По-вашему, сэр, — прервал его Тед Уильямсон, — что я в нее влюбился, а она в меня нет? Может, и так… Но она ко мне со всей душой, это точно — не ради забавы… И потом, сэр, я думаю, а что, если все это не просто так? Ей там с разными людьми приходилось дело иметь… Ну как она в интересном положении оказалась, понимаете, сэр?
  — Вы хотите сказать, что у нее может быть ребенок? Ваш ребенок?
  — Нет, сэр, не мой, — зарумянился Тед. — Между нами ничего такого не было, сэр.
  Пуаро задумчиво поглядел на него и спросил:
  — А если ваше предположение справедливо, вы все равно хотите ее отыскать?
  Тут уж вся кровь бросилась Теду в лицо.
  — Да, — рубанул он, — хочу, и все тут! Я на ней женюсь, если она согласится. И плевать мне, во что она там вляпалась! Вы только найдите ее, сэр!
  Улыбнувшись, Эркюль Пуаро пробормотал себе под нос:
  — «Волосы как золотые крылья». Да, по-моему, это третий подвиг Геракла… Если мне не изменяет память, дело было в Аркадии, у горы Керинеи…
  2
  Пуаро задумчиво разглядывал клочок бумаги, на котором Тед Уильямсон старательно записал имя и адрес:
  «Мисс Валетта, Северный Лондон, 15, Аппер Ренфрю-Лейн, дом 17».
  У него были серьезные сомнения относительно того, удастся ли ему что-нибудь выяснить по этому адресу, но больше Тед ничем ему помочь не мог.
  Аппер Ренфрю-Лейн оказалась грязноватой, но вполне приличной улицей. На стук Пуаро дверь открыла плотная особа со слезящимися глазами.
  — Могу я видеть мисс Валетту?
  — Она давно съехала.
  Пуаро успел втиснуться в закрывающуюся дверь.
  — Вы не могли бы дать мне ее адрес?
  — Не знаю я. Не оставила она мне никакого адреса.
  — А когда она уехала?
  — Да прошлым летом.
  — Не будете ли вы так добры припомнить, когда именно?
  В ладони Пуаро тихо звякнули две полукроны. Неразговорчивая особа тут же стала воплощением любезности.
  — Рада буду помочь вам, сэр. Так, когда же это было… В августе? Нет, пожалуй, пораньше… В июле — да, точно, в июле, в самом начале. Спешно уехала, небось обратно в Италию.
  — Так она итальянка?
  — Итальянка, сэр.
  — И она одно время служила горничной у русской балерины?
  — Да, сэр. Мадам Семулина ее звали или что-то вроде того. Она танцевала в Драматическом — в том балете, от которого все с ума сходили. Звездой там была.
  — Вы не знаете, почему мисс Валетта оставила свою работу?
  — Ну, я думаю, что-то у них там не заладилось, только она об этом ничего не говорила. Она вообще о себе почти ничего не рассказывала. Но злилась на кого-то здорово. Характерец-то у нее ого-го, одно слово — итальянка! Как зыркнет своими черными глазищами — того и гляди, ножом пырнет. Не хотела бы я попасться ей под руку, когда она не в настроении.
  — Вы уверены, что не знаете нынешнего адреса мисс Валетты?
  Монеты зазвучали еще призывнее, но ответ, похоже, был искренним:
  — Если бы знала, сэр, с радостью сказала бы. Но она сорвалась и уехала — и все дела.
  — И все дела… — задумчиво пробормотал про себя Пуаро.
  3
  Амброз Вандел, когда его удалось отвлечь от вдохновенного рассказа о декорациях, которые он готовил к новому балету, охотно поделился с Пуаро имевшейся у него информацией.
  — Сэндерфилд? Джордж Сэндерфилд? Отвратный тип. Денег куры не клюют, но все говорят, что жулик. Темная лошадка! Роман с балериной? Само собой, дружище, у него был роман с Катриной, Катриной Самушенко. Неужто вы ее не видели? Боже мой, до чего хороша! А какая техника! Неужто вы не видели «Туолельского лебедя»?1188 Декорации там мои! А эта штучка Дебюсси1189, а может, Маннина — La biche au bois?1190 Она там танцевала с Михаилом Новгиным. Он просто чудо, согласны?
  — И она была в близких отношениях с сэром Джорджем Сэндерфилдом?
  — Да, ездила к нему в загородный дом на выходные. Он там, похоже, шикарные приемы закатывает.
  — Не могли бы вы, mon cher1191, представить меня мадемуазель Самушенко?
  — Но, дорогой мой, ее здесь больше нет. Вдруг подалась в Париж или еще куда-то. Вы же знаете, про нее говорят, будто она большевистская шпионка, — я-то сам в это не верю, но публику хлебом не корми, дай кости перемыть своим знакомым. А сама Катрина всегда давала понять, что она из белых эмигрантов, отец, мол, у нее был не то граф, не то великий князь — ну, как обычно. Публика такое проглатывает на ура. — Помолчав немного, Вандел вернулся к собственной персоне, что было ему гораздо интереснее, и радостно зачастил: — Так вот, я считаю, что если вы хотите проникнуть в образ Вирсавии1192, вы должны окунуться в семитскую традицию. У меня это сделано так…
  4
  Встреча с сэром Джорджем Сэндерфилдом, которой удалось добиться Пуаро, началась не слишком многообещающе.
  «Темная лошадка», по выражению Амброза Вандела, небольшого роста коренастый мужчина с жесткими темными волосами и складкой жира на загривке, явно чувствовал себя не в своей тарелке.
  — Ну что же, мосье Пуаро, — начал он, — чем могу быть вам полезен? Мы ведь, кажется, прежде не встречались?
  — Нет, не встречались.
  — И в чем же дело? Признаюсь, я сгораю от любопытства.
  — Ничего особенного. Просто мне хотелось бы получить кое-какую информацию.
  — Хотите выведать мои секреты? — несколько неестественно рассмеялся сэр Джордж. — Не знал, что вы интересуетесь финансами.
  — Нет, дело не в les affaires1193,— успокоил его Пуаро. — Речь идет об одной даме.
  — А, о даме, — совсем другим голосом отозвался сэр Джордж и, явно повеселев, откинулся на спинку кресла.
  — Вы, насколько мне известно, были знакомы с мадемуазель Катриной Самушенко? — спросил Пуаро.
  — О да, — рассмеялся Сэндерфилд. — Очаровательное создание. Жаль, что она упорхнула из Лондона.
  — И почему же она упорхнула?
  — Дорогой мой, представления не имею. Думаю, поссорилась с импресарио. Она очень темпераментна, как всякая русская. Жаль, что не могу ничего для вас сделать, но я понятия не имею, где она сейчас находится. Я не поддерживаю с нею никакой связи.
  Всем своим видом давая понять, что беседа окончена, сэр Джордж поднялся с кресла.
  — Да, но я хочу отыскать вовсе не мадемуазель Самушенко, — уточнил Пуаро.
  — А кого же?
  — Речь идет о ее горничной.
  — О горничной? — воззрился на него Сэндерфилд.
  — А что, — с невинным видом спросил Пуаро, — вы помните ее горничную?
  Сэндерфилд вновь приметно поскучнел.
  — Господи, с какой стати? — удивился он фальшиво. — Помню просто, что у нее была горничная… Мерзкая особа, должен вам сказать. Всюду совала свой нос, высматривала, подслушивала… На вашем месте я бы ей не доверял. Отъявленная лгунья.
  — Так вы, выходит, прекрасно ее помните? — констатировал Пуаро.
  — Просто общее впечатление, только и всего, — поспешил оправдаться Сэндерфилд. — Я даже фамилии ее не помню. Мари, а дальше… Нет, боюсь, ни в чем не могу вам помочь. Извините.
  — Фамилию, а заодно и адрес Мари Эллен мне уже сообщили в Драматическом театре, сэр Джордж. Но дело в том, что я имею в виду горничную, служившую у мадемуазель Самушенко до Мари Эллен, Ниту Валетта.
  — Такой я и вовсе не помню, — удивился Сэндерфилд. — Помню только Мари. Маленькая смуглянка со злыми глазками.
  — Девушка, которую я имею в виду, была в июне в вашем загородном доме, — пояснил Пуаро.
  — Не помню, и это все, что я могу сказать, — угрюмо пробурчал Сэндерфилд. — По-моему, тогда при Катрине вообще не было горничной. Думаю, вы ошибаетесь.
  Пуаро покачал головой. Он не думал, что ошибается.
  5
  Мари Эллен зыркнула на Пуаро умными маленькими глазками и тут же отвела взгляд.
  — Ну, разумеется, мосье, я все прекрасно помню, — заговорила она как по-писаному. — Мадам Самушенко наняла меня в двадцатых числах июня, после того как ее прежняя горничная срочно уехала.
  — Вы не слышали, почему она уехала?
  — Нет — внезапно уехала, вот и все! Может быть, заболела или еще что. Мадам ничего мне об этом не говорила.
  — С вашей хозяйкой легко было ладить?
  Девица пожала плечами.
  — Все зависело от ее настроения, а оно у нее то и дело менялось. Она либо рыдала, либо смеялась, середины не было. Иногда впадала в такое уныние, что ни есть, ни говорить не могла, а иногда веселилась напропалую. Балерины — они такие.
  — А сэр Джордж?
  Девица встрепенулась, и в глазах ее зажегся хищный огонек.
  — Сэр Джордж Сэндерфилд? А, так вот кто вас интересует на самом деле! Так сразу бы и сказали! Ну, насчет сэра Джорджа я вам могу порассказать много любопытного. Например…
  — В этом нет необходимости, — прервал ее Пуаро.
  Девица открыла рот от изумления. Во взгляде ее сквозили досада и разочарование.
  6
  — Вы же всегда все знаете, Алексей Павлович, — льстиво промурлыкал Пуаро и с досадой подумал, что третий подвиг Геракла потребовал куда больше странствий и труда, чем он предполагал. Пустячное дело разыскать горничную — оказалось одним из самых сложных в его практике. Все ниточки вели прямым ходом в никуда.
  Это и заставило его в тот вечер отправиться в парижский ресторан «Самовар», владелец которого, граф Алексей Павлович, гордился тем, что знал обо всем, что происходит в артистических кругах.
  В ответ на слова Пуаро Алексей Павлович самодовольно качал головой:
  — Конечно, друг мой, знаю — как всегда. Вы спрашиваете, куда она делась — малютка Самушенко, несравненная танцовщица. Да, эта малютка — настоящее сокровище. — Он поцеловал кончики пальцев. — Какой огонь, какая экспрессия! Она бы далеко пошла, могла стать примой лучший из лучших — и вдруг конец всему. Она бежит куда-то на край света, и скоро, очень скоро, все о ней забывают.
  — Так где же она теперь?
  — В Швейцарии, в Вагре-лез-Альп. Там, куда отправляются те, кого поражает этот ужасный кашель, те, что тают день ото дня. Она умирает. А поскольку она по натуре фаталистка, шансов у нее нет.
  Пуаро не мог позволить себе расчувствоваться. Ему нужна была информация.
  — Вы случайно не помните одну ее горничную? Ту, которую звали Нита Валетта?
  — Валетта? Валетта? Одну ее горничную я как-то видел на вокзале, когда провожал ее в Лондон. Кажется, она была итальянкой из Пизы1194. Да, точно: итальянка из Пизы.
  У Пуаро вырвался стон.
  — В таком случае, — произнес он стоически, — мне придется отправиться в Пизу.
  7
  Пуаро стоял на пизанском кладбище Кампо-Санто и смотрел на могилу.
  Так вот где закончились его поиски — у скромного холмика, под которым покоилась та, что поразила сердце и воображение бедняги механика.
  Хотя, как знать, не лучший ли это исход столь неожиданной и странной страсти? Теперь девушка навечно останется в памяти молодого человека такой, какой он видел ее в те несколько волшебных часов июньского дня. Никаких издержек разного воспитания и традиций, никаких разочарований…
  Пуаро с горечью покачал головой. Перед глазами у него снова встала семья Валетты. Мать с широким крестьянским лицом, прямой как палка убитый горем отец, смуглая сестра с плотно сжатыми губами…
  — Это случилось внезапно, синьор, совершенно неожиданно. Конечно, у нее время от времени что-то да побаливало… Доктор даже не дал нам подумать — сказал, что операцию нужно делать немедленно, и сразу забрал ее в больницу… Si, si1195, она умерла под наркозом, не приходя в сознание.
  — Бьянка всегда была такой умницей, — всхлипнула мать. — Ужасно, что она умерла совсем молодой…
  «Она умерла молодой», — повторил про себя Пуаро.
  Вот что он должен сказать молодому человеку, который открыл ему сердце:
  «Вашей ей не быть, друг мой. Она умерла молодой».
  Поиски окончились — здесь, где вырисовывался силуэт Падающей башни1196 и первые весенние цветы, бледные и нежные, возвещали грядущее буйство жизни.
  Это ли пробуждение природы не дало ему смириться с неизбежностью? Или было что-то еще? Что-то, тревожащее его подсознание — то ли слово, то ли фраза, то ли имя… Не слишком ли все лежало на поверхности, не слишком ли все сходилось?
  Пуаро вздохнул… Чтобы исключить всякие сомнения, ему придется предпринять еще одно путешествие, на этот раз в Вагре-лез-Альп.
  8
  Да, подумалось ему, воистину конец света. Этот снежный уступ, эти редкие хижины и домики, в каждом из которых обреченное существо борется с незаметно подкрадывающейся смертью.
  Наконец-то он добрался до Катрины Самушенко. При виде ее запавших щек с нездоровым румянцем и исхудавших рук, беспомощно покоившихся на одеяле, в нем шевельнулось воспоминание. Он не помнил ее имени, но видел ее танец. Его тогда увлекла и околдовала магия ее мастерства, заставлявшая забыть обо всем на свете.
  Он вспомнил Михаила Новгина, Охотника, его прыжки и вращения в невообразимом фантастическом лесу, созданном Амброзом Ванделом, и чудесную летящую Лань, вечно преследуемую и вечно желанную, с золотыми рогами и мелькающими бронзовыми копытцами. Он вспомнил, как она падала, пораженная стрелой, и как ошеломленный Новгин стоял, держа на руках беспомощное тело…
  Катрина Самушенко смотрела на Пуаро с некоторым интересом.
  — Мы ведь с вами не знакомы? — спросила она. — Чего же вы от меня хотите?
  — Прежде всего, сударыня, я хочу поблагодарить вас, — поклонился Пуаро, — поблагодарить за ваш необыкновенный талант, подаривший мне однажды волшебный вечер.
  Больная слабо улыбнулась.
  — Но я здесь не только за этим. Видите ли, мадам, я уже довольно давно ищу одну из ваших горничных — ту, которую звали Нитой.
  Она вскинула на него большие испуганные глаза.
  — И что же вам о ней известно?
  — Сейчас расскажу.
  Он поведал ей о том вечере, когда сломался его автомобиль, о том, как Тед Уильямсон, стоя перед ним, мял в руках кепку и, запинаясь, рассказывал про свою любовь и несчастную долю. Она внимательно слушала и под конец тихо сказала:
  — Как трогательно, что… Очень трогательно…
  — Да, — кивнул Пуаро. — Поистине аркадская идиллия. Что вы, сударыня, можете мне рассказать об этой девушке?
  — У меня была горничная, Хуанита, — вздохнула Катрина Самушенко, — прелестная, веселая, беспечная девушка. С ней случилось то, что часто случается с теми, кому благоволят боги: она умерла совсем молодой.
  Те же безысходные слова говорил себе и сам Пуаро. Теперь он услышал их вновь — и все-таки он решил не сдаваться.
  — Так она умерла? — переспросил он.
  — Умерла.
  — Кое-чего я все же не понимаю, — помолчав, сказал Пуаро. — Я спросил сэра Джорджа Сэндерфилда об этой вашей горничной, и он не нашелся что сказать. С чего бы это?
  На лице балерины отразилась легкая гадливость.
  — Он наверняка решил, что вы имели в виду Мари — девушку, которую я взяла на место Хуаниты. Она, кажется, что-то о нем узнала и пыталась его шантажировать.
  Надо сказать, она вообще мерзкая девица — вечно совала нос в чужие письма и запертые ящики стола.
  — Что ж, с этим все понятно, — пробормотал Пуаро.
  Помолчав, он продолжал с прежним упорством:
  — Фамилия Хуаниты была Валетта, и она умерла в Пизе, на операционном столе. Я ничего не путаю?
  Он заметил, что собеседница чуть-чуть помешкала, прежде чем кивнуть головой.
  — Да, все верно…
  — Но есть еще один нюанс, — задумчиво протянул Пуаро, — родные называли ее не Хуанитой, а Бьянкой.
  — Хуанита, Бьянка — не все ли равно? — пожала худыми плечами Катрина. — Думаю, настоящее ее имя было Бьянка, но она считала, что Хуанита гораздо романтичнее.
  — Надо же? — отозвался Пуаро и, помолчав, интригующим тоном продолжил: — А вот у меня есть всему этому иное объяснение.
  — Какое же?
  — У девушки, которую полюбил Тед Уильямсон, — наклонился вперед Пуаро, — волосы были похожи на золотые крылья.
  Подавшись еще больше вперед, он дотронулся до волос собеседницы, вздымавшихся упругими волнами по обе стороны лица.
  — Золотые крылья или золотые рога? Все зависит от восприятия. Кто-то видит в вас дьявола, кто-то — ангела. Вы могли бы быть и тем, и другим. А может, это просто золотые рожки раненой лани?
  — Смертельно раненной лани… — прошептала Катрина, в ее голосе была абсолютная безнадежность.
  — С самого начала мне что-то не давало покоя в рассказе Теда Уильямсона. Что-то он мне напоминал, и это что-то были вы… помните танец в лесу, в образе прелестной лани с бронзовыми копытцами?.. Сказать вам, мадемуазель, как все было? Я думаю, что однажды вы отправились в Грасслон без горничной. У вас ее просто не было: Бьянка Валетта вернулась домой, в Италию, а взять кого-нибудь на ее место вы просто не успели. Болезнь уже давала о себе знать, и когда все отправились на прогулку на реку, вы остались дома. В дверь позвонили, вы открыли и увидели… Сказать вам, кого вы увидели? Юношу, простодушного как ребенок и прекрасного как Аполлон! И вы придумали для него девушку Ниту — не Хуаниту, а… хм… Инкогниту — и несколько часов бродили с ним по Аркадии…
  Последовала долгая пауза. Потом Катрина сказала тихим, надтреснутым голосом:
  — По крайней мере, в одном я не покривила душой. У моей истории был правдивый конец. Нита умрет молодой…
  — Ah non!1197— хлопнул ладонью по столу Пуаро, внезапно став практичным и жестким. — В этом нет никакой надобности, — безапелляционно заявил он. — Зачем вам умирать? Вы должны, как все, драться за жизнь.
  Она горько и безнадежно покачала головой.
  — Разве для меня это жизнь?
  — Это не жизнь на сцене, bien entendu1198, но есть ведь и другая жизнь! Скажите честно, мадемуазель, ваш отец действительно был великим князем, или графом, или хотя бы генералом?
  Катрина неожиданно расхохоталась.
  — Он был водителем грузовика в Ленинграде, — сказала она.
  — Чудесно! Почему бы вам в таком случае не стать женой механика в английской деревушке? Не завести детей, прекрасных как боги и, чем черт не шутит, талантливых как вы?
  У Катрины перехватило дыхание:
  — Что за нелепая идея!
  — Пусть так, — с глубочайшим самодовольством произнес Пуаро, — но я думаю, что она осуществится!
  Глава 4
  Эриманфский вепрь1199
  1
  Раз уж так получилось, что третий подвиг привел Эркюля Пуаро в Швейцарию, он решил воспользоваться случаем и немного попутешествовать по стране.
  Он прекрасно провел пару дней в Шамони1200, пару дней в Монтрё1201, а оттуда направился в Альдерматт, куда друзья ему настоятельно рекомендовали съездить.
  Альдерматт, однако, произвел на него удручающее впечатление. При виде этого местечка на краю долины, окруженной со всех сторон снежными вершинами, Пуаро вдруг почувствовал, что ему трудно дышать.
  — Нет, здесь я не останусь, — сказал он себе и в ту же секунду заметил фуникулер. — Надо же, как вовремя!
  Фуникулер, как он выяснил, останавливался сначала в Лез Авин, потом в Коруше и, наконец, в Роше Неж, на высоте трех тысяч метров над уровнем моря.
  Так высоко Пуаро подниматься не собирался. Он решил, что с него вполне хватит Лез Авин.
  Но, как известно, человек предполагает… Фуникулер уже двинулся в путь, когда к Пуаро подошел кондуктор. Проверив и пробив устрашающего вида компостером билет, он с поклоном вернул его — и незаметно сунул в руку Пуаро смятый листок бумаги.
  Пуаро слегка приподнял брови. Чуть погодя он расправил листок. Это оказалась торопливо нацарапанная карандашом записка.
  «Ваши усы, — гласила она, — не спутаешь ни с чем! Приветствую вас, дорогой коллега. Вы могли бы оказать мне огромную услугу. Вы, конечно, читали о деле Салле? Его убийца, Марраско, по агентурным данным, встречается с некоторыми из членов своей банды, и не где-нибудь, а в Роше Неж! Конечно, это смахивает на бред, но источники у меня вполне надежные — сами знаете, осведомители всегда найдутся. Так что держите ухо востро, друг мой. Свяжитесь на месте с инспектором Друэ. Он, конечно, полицейский что надо, но до вас ему далеко. Марраско обязательно нужно взять, и взять живым. Это не человек, а просто дикий кабан, один из самых безжалостных убийц на свете. Я не рискнул поговорить с вами в Альдерматте, — за мной могли следить, а вам будет проще действовать, если вас будут считать обычным туристом. Доброй охоты!
  Пуаро задумчиво погладил усы. Да, не признать их было невозможно. Ну и ну! Он читал в газетах подробные отчеты о l’affaire Salley1202— хладнокровном убийстве крупного парижского букмекера1203. А совершил его Марраско, член одной из самых «видных» банд, мошенничавших на скачках. Его подозревали и в ряде других убийств, но только на этот раз вина была полностью доказана. Ему удалось бежать, скорее всего, за границу, и теперь по всей Европе его искала полиция.
  Так, значит, Марраско назначил встречу в Роше Неж…
  Пуаро недоуменно покачал головой. Роше Неж находился выше границы вечных снегов, на нависшем над долиной длинном и узком уступе. Там, конечно, имелась гостиница, но с внешним миром она была связана только фуникулером. Гостиница открывалась в июне, но обычно мало кто там появлялся раньше июля или даже августа. Весьма неподходящее место для сходки преступников, самая настоящая ловушка.
  И тем не менее, раз Лемантей считал, что его сведения надежны… Пуаро с уважением относился к комиссару швейцарской полиции, человеку на редкость умному и не бросающему слов на ветер.
  Значит, у Марраско были причины забраться сюда, подальше от всякой цивилизации.
  Пуаро вздохнул. Погоня за бывалым убийцей не слишком вязалась с его представлениями о приятном отдыхе. И вообще, он привык работать головой, сидя в уютном кресле, а не выслеживать в горах всяких свирепых тварей…
  Дикий кабан — вспомнились ему слова Лемантея. Странное совпадение…
  — Четвертый подвиг Геракла, — пробормотал он себе под нос. — Эримантский вепрь…
  Стараясь не привлечь к себе внимания, он стал приглядываться к пассажирам.
  Сидевший напротив него турист явно прибыл из Америки. Открытая доброжелательность, поистине детский восторг в глазах и объемистый путеводитель — все выдавало в нем американца из маленького провинциального городка, впервые попавшего в Европу. Судя по выражению лица, прикинул Пуаро, скоро он не выдержит гнетущего молчания и постарается завязать разговор.
  Через проход сидел высокий седовласый господин с орлиным носом и читал книгу на немецком языке. У него были сильные гибкие пальцы музыканта или хирурга.
  Подальше от Пуаро расположилась троица кривоногих молодчиков одного пошиба, явных лошадников. Они резались в карты. Видимо, скоро они соблазнят кого-нибудь из попутчиков составить им компанию. Сначала бедняге будет везти, но очень скоро везение прекратится.
  Мошенники как мошенники. Их «коллег» можно встретить в поезде, едущем к месту скачек, или на второразрядном пассажирском пароходе, но… никак не в полупустом вагончике горного фуникулера.
  Еще в вагончике находилась смуглая и высокая женщина. Она была очень красива, но ее выразительное лицо было странно застывшим. Устремив взгляд на проплывавшую внизу долину, она ни на кого не обращала внимания.
  Как и ожидал Пуаро, американец почти сразу начал беседу, сообщив, что фамилия его Шварц и в Европе он впервые. Впечатлений море, заявил он. Шильонский замок1204 — это нечто. Париж ему не понравился, непонятно, за что его так расхваливают. Был он и в «Фоли Бержер»1205, и в Лувре1206, и в соборе Парижской Богоматери1207. Только ни в одном из этих ресторанчиков и кафешек не умеют играть настоящий джаз. А вот Елисейские поля1208 — очень даже ничего. Особенно ему приглянулись фонтаны с подсветкой.
  Ни в Лез Авин, ни в Коруше никто не вышел. Все направлялись в Роше Неж.
  Мистер Шварц не замедлил объяснить, что его туда влекло. Он, мол, всегда мечтал побывать среди заснеженных вершин. Три тысячи метров — это здорово. На такой высоте, говорят, даже яйцо сварить невозможно.
  Не в меру общительный мистер Шварц попытался втянуть в разговор седовласого аристократа, но тот холодно глянул на него поверх пенсне и вновь погрузился в чтение.
  Тогда мистер Шварц предложил смуглой даме поменяться местами: отсюда вид лучше, пояснил он.
  Трудно сказать, поняла ли дама его специфический английский. Так или иначе, она покачала головой и еще плотнее запахнула меховой воротник.
  — Больно видеть, когда женщина путешествует одна, — прошептал на ухо Пуаро мистер Шварц. — Путешествующая женщина очень нуждается в опеке.
  Припомнив некоторых американок, встреченных им в Европе, Пуаро согласился.
  Мистер Шварц вздохнул. Все вокруг были такими надменными. Немного дружелюбия никому бы не помешало…
  2
  В том, что в такой глуши, точнее сказать, на такой высоте постояльцев встречал управляющий, облаченный в безупречный фрак и лакированные ботинки, было что-то донельзя забавное.
  Правда, этот статный красавец был чрезвычайно сконфужен.
  Сезон только начался… Горячей воды нет… Да и с холодной перебои… Разумеется, он сделает все, что в его силах… Людей не хватает… Он никак не рассчитывал на такой наплыв…
  Все это подавалось с профессиональной любезностью, и все же у Пуаро возникло впечатление, что за формальной вежливостью таилась тревога. Управляющий явно чувствовал себя не в своей тарелке. И причиной тому было вовсе не отсутствие горячей воды…
  Обед подали в длинной зале, откуда открывался вид на долину глубоко внизу. Единственный официант по имени Гюстав был в своем деле просто виртуозом. Он сновал вдоль столов, давая советы насчет выбора блюд и размахивая картой вин. Трое лошадников сидели за одним столом и, похохатывая, громко болтали по-французски:
  — Старина Жозеф! А как насчет малышки Дениз, старина? А помнишь ту чертову клячу, что всех нас оставила на бобах в Отее?1209
  Их вполне искреннее веселье казалось здесь чудовищно неуместным.
  Красивая дама сидела одна за угловым столиком, по-прежнему ни на кого не глядя.
  Позже, когда Пуаро уже обосновался в гостиной, к нему подошел управляющий и завел доверительную беседу.
  Он надеется, что мосье не будет слишком строг. Сейчас не сезон. Прежде сюда почти никто не приезжал раньше конца июля. Может быть, мосье заметил эту даму? Вот она приезжает сюда каждый год, именно в это время. Ее муж погиб три года назад при восхождении. Для нее это была такая драма, они были так преданы друг другу. Она предпочитает приезжать до начала сезона, видимо, чтобы было как можно меньше людей. У нее это что-то вроде паломничества. Пожилой джентльмен — знаменитый врач, доктор Карл Лютц из Вены. Он, по его словам, намерен здесь хорошенько отдохнуть.
  — Да, здесь спокойно, — согласился Пуаро. — A ces Messieurs?1210 — указал он на троицу лошадников. — Как вы полагаете, они тоже ищут отдохновения?
  Управляющий пожал плечами, но глаза у него забегали.
  — Ох уж эти туристы, — уклончиво заметил он, — им все время подавай что-нибудь новенькое… Высота — это само по себе уже новое ощущение.
  И притом не очень-то приятное ощущение, подумал про себя Пуаро. Он чувствовал, как сильно бьется его сердце. Ему тут же вспомнилась детская песенка: «Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет».
  В гостиную вошел Шварц. Увидев Пуаро, он засиял и двинулся прямо к нему.
  — Я тут перекинулся парой слов с доктором Лютцем. Он немного кумекает по-английски. Его нацисты выслали из Австрии — потому что он еврей. Они там совсем с ума посходили! Он же знаменитость — заболевания, психоанализ и все прочее.
  Взгляд его упал на высокую женщину, не сводившую глаз с отстраненно-прекрасных гор. Шварц понизил голос:
  — Я узнал у официанта, как ее зовут. Это мадам Грандье. У нее муж погиб во время восхождения, поэтому она сюда и приезжает. Я вот думаю, может, нам попробовать расшевелить ее?
  — На вашем месте я бы не стал этого делать, — предупредил Пуаро.
  Увы, назойливое дружелюбие мистера Шварца явно искало выхода.
  Пуаро видел, как он пытался с ней познакомиться и как резко эти попытки были отвергнуты. Их фигуры четко вырисовывались на фоне окна. Женщина была выше Шварца. Она откинула назад голову, глядя на непрошеного собеседника с холодной неприязнью.
  То, что она сказала, Пуаро не слышал, но Шварц вернулся назад словно побитый пес.
  — Ничего не вышло, — сообщил он с сожалением. — По-моему, раз уж все мы оказались здесь вместе, стоило бы и держаться соответственно. Все мы люди, так ведь, мистер… Подумать только, я даже имени вашего не знаю!
  — Моя фамилия Пуарье, — представился Пуаро и добавил: — Я торгую шелком в Лионе.
  — Вот моя карточка, мосье Пуарье. Будете в Фаунтин Спрингз — заходите, мы гостям всегда рады.
  Пуаро принял визитную карточку, похлопал себя по карману и пробормотал:
  — Увы, я не взял с собой карточек…
  Перед сном Пуаро еще раз внимательно перечитал записку Лемантея, затем аккуратно убрал ее в бумажник, задумчиво пробормотав:
  — Любопытно…
  3
  Официант Гюстав принес Пуаро на завтрак кофе и пару булочек.
  — Мосье, надеюсь, понимает, — сказал он извиняющимся тоном, — что на такой высоте невозможно подать по-настоящему горячий кофе? Он, увы, слишком рано начинает кипеть.
  — Подобные катаклизмы следует переносить стоически, — отозвался Пуаро.
  — Мосье — философ, — оценил его реплику Гюстав и направился к двери, но, вместо того чтобы уйти, выглянул наружу, закрыл дверь и вернулся к изголовью кровати.
  — Мосье Эркюль Пуаро? Я инспектор Друэ, — представился он.
  — А, — кивнул Пуаро. — Я, собственно, так и думал.
  — Мосье Пуаро, — Друэ понизил голос, — тут такая история… Авария на фуникулере.
  — Авария? — Пуаро сел на кровати. — Что за авария?
  — Пострадавших, к счастью, нет. Это произошло ночью. Возможно, чистая случайность — сошла небольшая лавина. Но не исключено, что кто-то специально это устроил. Ремонт займет несколько дней, а пока мы отрезаны от внешнего мира. Сейчас, когда снег еще очень глубок, на своих двоих в долину не спустишься.
  — Очень интересно, — промурлыкал Пуаро.
  — Похоже, у комиссара были верные сведения. У Марраско здесь назначена встреча, и он позаботился о том, чтобы им ничто не помешало.
  — Просто фантастика! — воскликнул Пуаро.
  — Согласен, — развел руками Друэ. — Здравого смысла тут ни на грош, и тем не менее! Марраско вообще большой оригинал. По-моему, он сумасшедший.
  — Безумец и убийца?
  — Личность малоприятная, что и говорить, — сухо обронил Друэ.
  — Но если он назначил здесь, у черта на куличках, встречу, значит, он наверняка уже прибыл — сообщение-то прервано.
  — Знаю, — спокойно отозвался инспектор.
  Оба помолчали.
  — Как насчет доктора Лютца? Может он оказаться Марраско? — спросил наконец Пуаро.
  — Не думаю, — покачал головой Друэ. — Доктор Лютц — известный и уважаемый специалист. Я видел в газетах его фотографии и должен сказать, наш доктор очень на них похож.
  — Если Марраско умеет изменять внешность, он вполне мог добиться нужного сходства.
  — Вот именно — если. Умение перевоплощаться — это особый дар. Тут требуются коварство и хитрость змеи. А Марраско скорее свирепый зверь, бросающийся в бой очертя голову.
  — И все же…
  — Вы правы, — поспешил согласиться Друэ. — Он в бегах и, хочешь не хочешь, должен маскироваться, так что наверняка постарается хоть как-то изменить свою внешность.
  — Вам известны его приметы?
  — В общих чертах, — пожал плечами Друэ. — Фотографию и описание по системе Бертильона1211 мне должны были прислать сегодня. Знаю только, что ему за тридцать, рост — выше среднего, смуглый, особых примет не имеется.
  — Это описание подходит практически к любому, — в свою очередь пожал плечами Пуаро. — А как вам этот американец, Шварц?
  — Я как раз собирался спросить вас о нем. Вы с ним разговаривали, а вам, насколько я понимаю, приходилось много общаться с англичанами и американцами. По виду — типичный турист. Паспорт у него в порядке. Странно, конечно, что он забрался сюда, но американцы вообще непредсказуемы. Сами-то вы что думаете?
  Пуаро озабоченно покачал головой.
  — По крайней мере, внешне он кажется человеком безобидным, хотя и чересчур навязчив. Он, конечно, зануда, но вряд ли представляет опасность. А вот трое дружков…
  Инспектор, оживившись, кивнул.
  — Да, эти трое как раз подходят… Готов поклясться, мосье Пуаро, что они из банды Марраско. Сразу видно — жучки с ипподрома. Может быть, один из них и есть Марраско.
  Пуаро мысленно представил себе троих лошадников.
  У одного было широкое лицо с кустистыми бровями и двойным подбородком — ну вылитый хряк. Второй был жилист и худ, лицо узкое, с резкими чертами, глаза холодные, третий — бледен и даже фатоват.
  Да, одним из них вполне мог быть сам Марраско, но сразу же вставал вопрос: зачем?
  Зачем Марраско отправляться в путешествие с двумя своими сообщниками и забираться в эту мышеловку? Встречу явно можно было организовать и в менее опасном месте — в кафе, на вокзале, в переполненном кинотеатре, в парке — там, где нельзя было бы перекрыть все ходы и выходы, а не на заснеженной вершине.
  Он изложил свои соображения Друэ.
  — Все так, — охотно согласился тот. — Выглядит и вправду бессмысленно.
  — Если встреча назначена здесь, — продолжал Пуаро, — то почему они приехали вместе? Бред какой-то.
  — Тогда давайте обсудим другой вариант: эти трое — члены банды и прибыли для встречи со своим главарем. Но вот кто он?
  — Каков персонал гостиницы? — поинтересовался Пуаро.
  — Персонала как такового нет, — пожал плечами Друэ. — Есть старуха, которая готовит, и ее муж Жак. Они здесь уже лет пятьдесят. Еще был официант, чье место занял я, вот и все.
  — Управляющий, разумеется, знает, кто вы такой?
  — Конечно. Мне необходимо его содействие.
  — Вам не кажется, что он выглядит встревоженным?
  Это замечание заставило Друэ задуматься.
  — Да, пожалуй, — сказал он.
  — Возможно, конечно, это обычная тревога человека, втянутого в полицейскую операцию.
  — Но вы думаете, что дело не только в этом? Вы полагаете, что он что-то знает?
  — Просто размышляю вслух.
  — Да, загадка, — мрачно бросил Друэ. — Как вы думаете, можно у него это выведать? — спросил он помолчав.
  Пуаро покачал головой.
  — По-моему, лучше ему не знать о наших подозрениях, — предостерег он. — Просто не спускайте с него глаз.
  Друэ кивнул и двинулся к выходу.
  — Может быть, у вас есть какие-нибудь идеи, мосье Пуаро? Ваши таланты всем известны. Мы здесь, в Швейцарии, и то о вас наслышаны.
  — Пока мне сказать нечего, — нахмурившись, признал Пуаро. — Никак не могу понять, зачем им понадобилось встречаться именно здесь. По правде говоря, мне вообще непонятно, зачем они вздумали встречаться.
  — Скорее всего из-за денег, — коротко пояснил Друэ.
  — Так беднягу Салле не только убили, но еще и ограбили?
  — Да, у него была крупная сумма денег.
  — И встречаются они для того, чтобы их поделить?
  — По крайней мере, это первое, что приходит в голову.
  Пуаро скептически покачал головой.
  — Но почему здесь? Худшего места для бандитской сходки не сыщешь. Но именно в такое место можно приехать для встречи с женщиной…
  Друэ резко подался вперед:
  — Вы думаете?..
  — Я думаю, — пояснил Пуаро, — что мадам Грандье — очень красивая женщина. Ради нее можно подняться и на три тысячи метров, если она об этом попросит.
  — Любопытная мысль, — признал Друэ. — Мне ничего подобного просто не приходило в голову. Ведь она сюда ездит уже несколько лет.
  — Да, — мягко сказал Пуаро, — и потому ее присутствие не вызовет кривотолков. Может быть, Роше Неж выбрали именно поэтому?
  — Это идея, мосье Пуаро, — загорелся Друэ. — Я этим займусь.
  4
  День прошел без происшествий. К счастью, в гостинице были солидные запасы всего необходимого, и управляющий заверил, что поводов для беспокойства нет.
  Пуаро попытался завязать разговор с доктором Лютцем, но получил от ворот поворот. Доктор ясно дал понять, что психология — его ремесло, и он не намерен судачить на эти темы с дилетантами. Усевшись в углу, он штудировал толстенный немецкий трактат о подсознании, делая пространные выписки.
  Пуаро вышел прогуляться и потом забрел на кухню. Там он завязал разговор со старым Жаком, но тот держался угрюмо и настороженно. К счастью, его жена — повариха, оказалась более разговорчивой. Она поведала, что консервов у них в достатке, хотя сама она их не жалует. Дорогие, а есть почти нечего. И вообще, не по-божески это — питаться из жестянок.
  Постепенно разговор перешел на гостиничный персонал. Пуаро выяснил, что в начале июля приезжают горничные и другие официанты, но в ближайшие три недели постояльцев, можно сказать, не предвидится. Пока люди, пообедав, отправляются обратно, так что они с Жаком и единственным официантом вполне справляются.
  — До Гюстава здесь был другой официант? — спросил Пуаро.
  — Был один недотепа. Ничего толком не умел делать. Официант называется!
  — Долго он у вас пробыл?
  — Какое там! Недели не прошло, как его отсюда попросили.
  — Он не протестовал? — поинтересовался Пуаро.
  — Нет, собрал вещички, и был таков. А на что ему было рассчитывать? У нас уважаемое заведение, обслуга должна быть на уровне.
  Пуаро кивнул.
  — И куда он отправился? — спросил он.
  Повариха пожала плечами.
  — Этот Робер? Надо думать, обратно в свое жалкое кафе.
  — Он спустился на фуникулере?
  — Ну да. А как же еще?
  — А кто-нибудь видел, как он уезжал?
  И повариха, и ее муж воззрились на Пуаро с нескрываемым удивлением.
  — Вы что же думаете, мы всяких неумех должны с духовым оркестром провожать? У нас своих дел хватает.
  — Вы правы, — согласился Пуаро и медленно удалился, поглядывая на нависшее над ним здание. Большая гостиница, а жилое крыло всего одно. В других отсеках полно запертых комнат с закрытыми ставнями, куда вряд ли кто сунется…
  Обогнув угол здания, Пуаро едва не столкнулся с одним из трех картежников. Блеклые глаза глянули на Пуаро равнодушно. Только рот, как у норовистой лошади, слегка скривился, обнажая желтые зубы.
  Пуаро проследовал мимо и увидел вдалеке высокую изящную фигуру мадам Грандье.
  Слегка ускорив шаг, он нагнал ее и произнес:
  — Очень не ко времени эта поломка фуникулера. Надеюсь, мадам, это не доставило вам неудобств?
  — Мне это абсолютно безразлично, — ответила женщина глубоким контральто, не глядя на Пуаро. Резко повернувшись, она направилась через маленькую боковую дверь в гостиницу.
  5
  В тот вечер Пуаро рано лег спать, но вскоре после полуночи его разбудили странные звуки.
  Кто-то возился с дверным замком.
  Пуаро сел на кровати и зажег свет. В ту же секунду замок поддался, и дверь распахнулась. На пороге стояли трое картежников, явно навеселе. Выражение затуманенных алкоголем глаз не сулило ничего хорошего. Блеснуло лезвие опасной бритвы.
  Самый рослый двинулся вперед, изрыгая ругательства:
  — Ищейка, значит! Ну, ну! Щас мы тебя распишем, места живого не останется. Не ты первый сегодня.
  Все трое спокойно и деловито приблизились к кровати. Засверкали бритвы…
  И тут из-за спины бандитов донесся приятный баритон с характерным заокеанским выговором:
  — А ну, ребята, руки!
  Обернувшись, они увидели на пороге Шварца в яркой полосатой пижаме, с пистолетом в руках.
  — Сказано — руки, — повторил он. — Стрелять-то я умею.
  Пуля просвистела над самым ухом здоровенного бандита и впилась в оконную раму.
  Три пары рук мгновенно взметнулись вверх.
  — Позвольте вас побеспокоить, мосье Пуарье? — обратился американец к Пуаро.
  Вскочив с кровати, Пуаро подобрал бритвы и, обыскав бандитов, убедился, что другого оружия у них нет.
  — Ну, пошли! — скомандовал Шварц. — В коридоре есть отличный чулан. Без окон, то, что надо.
  Доведя пленников до чулана и заперев за ними дверь, Шварц повернулся к Пуаро и радостно зачастил:
  — Ну, каково? Знаете, мосье Пуарье, у нас в Фаунтин Спрингз некоторые подсмеивались надо мной, когда я сказал, что беру с собой пистолет. «Куда, — говорили, — ты собрался? В джунгли?» И что же? Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Ну и гнусная же публика, доложу я вам!
  — Дорогой мой мистер Шварц, вы появились как раз вовремя, — поблагодарил Пуаро. — Такая сцена сделала бы честь любому спектаклю. Я ваш вечный должник.
  — А, ерунда. Ну, и что нам теперь делать? Надо бы передать этих ребят полиции, а полиции-то и нет. Может, с управляющим посоветуемся?
  — С управляющим… — протянул Пуаро. — Думаю, лучше с официантом Гюставом — он же инспектор Друэ. Не удивляйтесь, Гюстав на самом деле полицейский.
  — Так вот, значит, почему они… — ошеломленно произнес Шварц.
  — Кто «они» и что они сделали?
  — Эти бандиты! Вы у них шли вторым в списке. Перед тем они порезали Гюстава.
  — Что?
  — Пойдемте. Над ним сейчас колдует доктор.
  Друэ жил в маленькой комнатушке под крышей. Доктор Лютц в халате перевязывал раненому лицо.
  Он обернулся к вошедшим Шварцу и Пуаро:
  — А, это вы, мистер Шварц. Это же просто зверство! Что за бессердечные чудовища!
  Друэ лежал неподвижно и слабо стонал.
  — Опасности нет? — спросил Шварц.
  — Нет, он не умрет, если вы это имеете в виду, но ему желательно поменьше говорить и не волноваться. Все раны я обработал, так что заражения, думаю, не будет.
  Все вместе они вышли из комнаты.
  — Вы сказали, что Гюстав — сотрудник полиции? — уточнил Шварц.
  Пуаро кивнул.
  — А что же он делал в Роше Неж?
  — Пытался выследить опасного преступника.
  В нескольких словах Пуаро объяснил положение дел.
  — Марраско? — удивился доктор Лютц. — Читал о нем в газетах. Был бы не прочь встретиться с этим типом. У него очень глубокие аномалии в психике. Узнать бы побольше о его детстве…
  — Что касается меня, — отозвался Пуаро, — то я хотел бы знать, где он находится в данный момент.
  — А разве он не один из тех, кого мы заперли в чулане? — спросил Шварц.
  — Возможно, — без особой уверенности сказал Пуаро, — но… Есть у меня одна идейка…
  Он осекся и глянул на ковер. На светло-желтой поверхности были ржавые коричневые пятна.
  — Следы, — сказал Пуаро. — Думаю, на подошвах была кровь, и идут они из нежилого крыла гостиницы. Быстрее, за мной!
  Через вращающуюся дверь они ринулись в темный пыльный коридор, повернули за угол, и наконец следы привели их к полуоткрытой двери.
  Пуаро распахнул ее, вошел в помещение — и не смог сдержать крик ужаса.
  Постель у стены была разобрана, на столе стоял поднос с едой. А на полу возле стола лежал мужчина, убитый с изощренной жестокостью. На руках и груди у него было множество ран, а голова и лицо превращено в кровавое месиво.
  Шварц придушенно ойкнул и отвернулся. Похоже было, что его вот-вот вырвет.
  Доктор Лютц что-то с ужасом воскликнул по-немецки.
  — Кто это? — слабым голосом спросил Шварц.
  — Думаю, — сказал Пуаро, — что здесь он был известен как Робер, довольно бездарный официант…
  Лютц подошел поближе, наклонился над телом и показал на приколотый к груди мертвеца листок бумаги. На нем было нацарапано:
  «МАРРАСКО БОЛЬШЕ НИКОГО НЕ УБЬЕТ И НЕ ОБМАНЕТ ДРУЗЕЙ».
  — Марраско?! — воскликнул Шварц. — Значит, это был Марраско! Но чего ради его занесло в эту дыру? И почему вы назвали его Робером?
  — Он здесь изображал официанта, — пояснил Пуаро, — но официантом был плохим, так что никто не удивился, когда ему дали расчет и он исчез. Все решили, что он вернулся в Альдерматт, но никто не видел, как он уезжал.
  — И что же, по-вашему, произошло? — спросил своим рокочущим голосом доктор Лютц.
  — Думаю, что перед нами — тот, из-за кого был так встревожен управляющий. Марраско подкупил его, чтобы он разрешил ему скрываться в этой части гостиницы… Правда, управляющий был от этого не в восторге, ох не в восторге, — добавил Пуаро.
  — И никто, кроме управляющего, не знал, что Марраско жил в этом крыле?
  — Похоже, что нет. Это, знаете ли, вполне возможно.
  — А почему его убили? — спросил доктор Лютц. — И кто его убил?
  — Ну, тут все ясно! — воскликнул Шварц. — Он должен был поделиться деньгами со своими подельниками, но не сделал этого. Он их обманул, а здесь решил отсидеться, думая, что никто его не найдет, но он ошибался. Они узнали, где он, и рассчитались — вот так. — Шварц тронул мертвое тело носком ботинка.
  — Да, — пробормотал Пуаро, — это была не совсем та встреча, какую мы себе представляли.
  — Все эти «как» и «почему» весьма интересны, — раздраженно бросил доктор Лютц, — но меня больше заботит наше собственное положение. В гостинице мертвец, у меня на руках раненый, лекарств почти нет, и к тому же мы отрезаны от мира. Когда все это кончится?
  — Да, и еще у нас трое преступников, запертых в чулане, — добавил Шварц. — Хорошенькое положеньице!
  — Так что нам делать? — продолжал гнуть свое доктор Лютц.
  — Во-первых, нужно найти управляющего, — сказал Пуаро. — Вряд ли он уголовник, хотя и жаден до денег. К тому же он трус, а потому сделает все, что мы ему велим. Троих злоумышленников мы определим туда, где их можно будет держать, пока не подоспеет помощь. Думаю, нам снова пригодится пистолет мистера Шварца.
  — А я? Мне-то что делать? — спросил доктор Лютц.
  — Вы, доктор, — строго сказал Пуаро, — будете делать все, что в ваших силах для вашего пациента. Остальные будут начеку. Будем ждать. Больше нам ничего не остается.
  6
  Ранним утром трое суток спустя перед гостиницей появилась небольшая группа людей.
  Дверь им широким жестом открыл Эркюль Пуаро.
  — Добро пожаловать, mon vieux.
  Комиссар полиции Лемантей крепко обнял Пуаро.
  — Ах, друг мой, как я рад вас видеть! Что вам пришлось пережить! А как мы за вас переживали, не зная, что тут творится. Телеграфа нет, связаться с вами невозможно. Это была блестящая идея — просигналить нам солнечными зайчиками.
  — Ну что вы, — со скромным видом произнес Пуаро. — В конце концов, когда техника выходит из строя, приходится уповать на природу. Солнце бывает на небе почти всегда.
  Вся группа гуськом проследовала в гостиницу.
  — Нас здесь не ждут? — мрачновато улыбнулся Лемантей.
  — Конечно нет! — улыбнулся в ответ Пуаро. — Все думают, что фуникулер еще сломан.
  — Это великий день, — с чувством сказал Лемантей. — Так вы считаете, сомнений быть не может? Это и в самом деле Марраско?
  — Марраско, никаких сомнений. Идемте со мной.
  Они двинулись по лестнице. Открылась дверь, выглянул Шварц в халате и изумленно уставился на новоприбывших.
  — Я услышал голоса, — пояснил он. — А в чем дело?
  — Помощь пришла! — высокопарно заявил Пуаро. — Пойдемте с нами. Наступил великий час, — и устремился наверх.
  — Вы что, идете к Друэ? — спросил Шварц. — Как он, кстати?
  — Доктор Лютц сказал, что вчера вечером он чувствовал себя хорошо.
  Они подошли к двери комнаты Друэ. Пуаро распахнул ее и возвестил:
  — Вот ваш дикий кабан, джентльмены. Живехонький. А теперь забирайте его и позаботьтесь, чтобы он не ушел от гильотины.
  Лежавший в постели человек с перевязанным лицом рванулся, но полицейские уже схватили его.
  — Но ведь это же Гюстав, официант, — воскликнул ошарашенный Шварц, — то бишь инспектор Друэ.
  — Да, Гюстав — но не Друэ. Друэ был предыдущим официантом, Робером. Его держали в нежилом крыле гостиницы, и Марраско убил его в ту самую ночь, когда напали на меня.
  7
  — Понимаете, — снисходительно объяснял за завтраком Пуаро вконец запутавшемуся американцу, — есть вещи, которые профессионал видит сразу: например, разницу между сыщиком и преступником. Гюстав не был официантом — это я понял сразу, — но и полицейским он не был. Я всю жизнь имею дело с полицией и знаю, что к чему. Он мог бы сойти за полицейского перед кем угодно, только не перед тем, кто сам служил в полиции.
  Это сразу навело меня на подозрения. В тот вечер, вместо того чтобы выпить кофе, я его вылил — и оказался прав. Ночью меня навестили, причем человек этот явно был уверен, что я не проснусь, одурманенный снотворным. Он порылся в моих вещах и нашел в бумажнике письмо, которое я там специально оставил. На следующее утро Гюстав принес мне утренний кофе. Он обратился ко мне по имени и держался как ни в чем не бывало. Но он был озабочен, очень озабочен, потому что узнал, что полиция напала на его след. То, что они прознали, где он находится, было для него страшным ударом. Это нарушало все его планы — он оказался в мышеловке.
  — Глупо было приезжать сюда, — сказал Шварц. — Зачем ему это понадобилось?
  — Не так глупо, как может показаться. Ему было необходимо оказаться в уединенном месте, отрезанном от всего мира, чтобы встретить некую особу и кое-что провернуть.
  — Какую особу?
  — Доктора Лютца.
  — Доктора Лютца? Он что же, тоже жулик?
  — Нет, доктор Лютц действительно врач, но не психиатр, а хирург, друг мой, специалист по пластической хирургии, но сейчас он оказался на чужбине без средств к существованию. Ему предложили большие деньги за то, чтобы он приехал сюда и сделал одному человеку пластическую операцию. Возможно, он догадывался, что этот человек — преступник, но предпочел закрыть на это глаза. Поймите, они не могли позволить себе остановиться в каком-нибудь санатории. Нет, безопаснее всего им было здесь, где до начала сезона никого не бывает, а управляющего легко подкупить.
  Но, как я уже сказал, планы их были нарушены. Марраско кто-то выдал. Трое его телохранителей, которые должны были находиться рядом с ним, еще не прибыли, но он начал действовать немедленно. Он связал сотрудника полиции, выдававшего себя за официанта, запер его в нежилом крыле гостиницы, а сам занял его место. Сообщники же его тем временем испортили фуникулер. Это было сделано, чтобы выиграть время. На следующий вечер они убили Друэ, изуродовали ему до неузнаваемости лицо и прикололи на грудь записку. Они надеялись, что к тому времени как сообщение будет восстановлено, Друэ будет похоронен как Марраско. Доктор Лютц без промедления сделал ему операцию. Все. Им оставалось заставить замолчать еще одного человека — Эркюля Пуаро, — и дело в шляпе. Телохранители Марраско ворвались ко мне в комнату, и если бы не вы, друг мой…
  С этими словами Пуаро отвесил Шварцу церемонный поклон.
  — Так вы и в самом деле Пуаро? — спросил тот.
  — В самом деле.
  — И вас ни на секунду не ввела в заблуждение записка на трупе? Вы все время знали, что это не Марраско?
  — Разумеется, знал.
  — Но почему же вы ничего не сказали?
  Тон Пуаро вдруг стал очень торжественным.
  — Потому что хотел быть уверенным в том, что передам Марраско живым в руки полиции.
  «Что схвачу живьем Эримантского вепря», — добавил он про себя.
  Глава 5
  Авгиевы конюшни1212
  1
  — Положение создалось чрезвычайно щекотливое, мосье Пуаро.
  По губам Пуаро скользнула улыбка. Он едва не ответил:
  «А иначе не бывает!»
  Сдержавшись, он изобразил на лице скорбь, которая сделала бы честь священнику у постели умирающего.
  Сэр Джордж Конвэй между тем продолжал вещать весомо и гладко. С губ его слетали одна фраза за другой: крайне щекотливое положение правительства — интересы общества — единство партии — необходимость выступить единым фронтом — возможности прессы — благосостояние нации…
  Все это звучало замечательно, но ровным счетом ничего не означало. Пуаро почувствовал знакомую ломоту в челюсти, когда невыносимо хочется зевнуть, да воспитание не позволяет. То же самое он время от времени ощущал при чтении отчетов о парламентских дебатах, но тогда не было нужды сдерживать зевоту.
  Он напряг все силы, чтобы дотерпеть до конца. При этом он даже немного сочувствовал сэру Джорджу. Тот явно хотел ему что-то рассказать, но его заносило все дальше и дальше от сути дела. За всеми этими словесами никак не следовали факты, точно он хотел скрыть их от аудитории. Он был мастером пустых фраз, очень приятных на слух, но лишенных какого бы то ни было содержания.
  Слова лились и лились, а бедный сэр Джордж наливался кровью. Он бросил отчаянный взгляд на человека, сидевшего во главе стола, и тот пришел ему на помощь.
  — Ладно, Джордж, — сказал Эдвард Ферриер. — Я сам все объясню.
  Пуаро перевел взгляд с министра внутренних дел на премьер-министра. Он чувствовал острый интерес к Эдварду Ферриеру — интерес, пробужденный случайной фразой восьмидесятидвухлетнего старика. Профессор Фергюс Маклаод, разобравшись с химической проблемой, что помогло осудить убийцу, на момент снизошел до политики. Тогда как раз — после ухода в отставку всеми любимого Джона Хэмметта, ныне лорда Корнуорти, — сформировать кабинет было поручено его зятю, Эдварду Ферриеру. Для политика он был молод — ему еще не исполнилось и пятидесяти. Так вот, профессор Маклаод сказал тогда: «Ферриер когда-то у меня учился. Он человек надежный».
  Вот и все, но для Эркюля Пуаро этого было достаточно. Если уж Маклаод считал кого-то надежным, то перед этой рекомендацией меркли все восторги избирателей и прессы.
  Впрочем, в данном случае и Маклаод, и общественное мнение были единодушны. Эдвард Ферриер был надежным — не блестящим оратором или интеллектуалом, а именно надежным, разумным человеком, впитавшим лучшие британские традиции. Он женился на дочери Хэмметта и долгие годы был его правой рукой. Кому же, как не ему, вести страну по пути, намеченному Джоном Хэмметтом.
  А Джон Хэмметт был любим народом и прессой. Он олицетворял все столь ценимые англичанами добродетели. О нем говорили: «Хэмметт малый честный, сразу видать», О его простоте и любви к садоводству ходили анекдоты. Поношенный плащ Хэмметта, с которым он не расставался, был сравним с трубкой Болдуина1213 и зонтиком Чемберлена1214. Он был символом английской погоды, английской предусмотрительности, английской привязанности к старым пожиткам. Кроме того, Хэмметт был неплохим оратором, немного грубоватым — как раз в британском вкусе. Его речи были построены на простых и сентиментальных истинах, глубоко укорененных в сердце каждого англичанина. Иностранцы иногда критикуют эти истины за то, что они чересчур благородны, до лицемерия… Но Джон Хэмметт действительно был благороден — ему было свойственно то ненавязчивое скромное благородство, которому учатся на спортивных площадках частных школ.
  Кроме того, он был видным мужчиной: высоким, крепким, светловолосым, с ясными синими глазами. Поскольку мать Хэмметта была датчанкой, а сам он много лет был Первым лордом1215 Адмиралтейства, ему дали прозвище «Викинг»1216. Когда ему по состоянию здоровья пришлось оставить свой пост, все с трепетом ждали, кто придет ему на смену. Блестящий лорд Чарлз Делафилд? Чересчур блестящ — Англии это ни к чему. Эвен Уитлер? Умен — но, пожалуй, несколько неразборчив в средствах. Джон Поттер? Грешит диктаторскими замашками, а тиранов нам тут совсем не надо, благодарим покорно. Одним словом, все вздохнули с облегчением, когда в должность вступил скромняга Эдвард Ферриер. Отличная кандидатура. Натаскан Стариком, женат на его дочери — в общем, достойный продолжатель его дела.
  Пуаро с интересом приглядывался к нему: стройный, темноволосый. Премьер выглядел смертельно усталым.
  — Возможно, мосье Пуаро, — произнес Ферриер своим приятным низким голосом, — вам знаком еженедельник «Рентгеновский луч»?
  — Мне приходилось его видеть, — чуть смущенно признался Пуаро.
  — В таком случае вы в общих чертах представляете, что там можно обнаружить. Полуклеветнические утверждения, смутные намеки на некие таинственные события. Что-то соответствует действительности, что-то не совсем, но все подается под острым соусом. Однако иногда… Иногда дело обстоит хуже, — помедлив, добавил он изменившимся голосом.
  Пуаро промолчал.
  — Вот уже две недели, — продолжал Ферриер, — они публикуют намеки на грядущее разоблачение «в высших политических кругах», связанное с коррупцией и злоупотреблением служебным положением.
  — Обычный дешевый трюк, — пожал плечами Пуаро. — Когда дело доходит до самих разоблачений, любители сенсаций бывают сильно разочарованы.
  — Эти разоблачения их не разочаруют, — сухо заметил Ферриер.
  — Так вы представляете, что это будут за разоблачения? — уточнил Пуаро.
  — Достаточно хорошо представляем.
  Помолчав, Эдвард Ферриер тщательно и подробно ввел Пуаро в курс дела.
  Рассказанная им история весьма впечатляла. Беззастенчивые интриги, бесцеремонные подтасовки, разбазаривание партийных денег — вот в чем обвиняли бывшего премьера, Джона Хэмметта. Читателю собирались преподнести образ бесчестного негодяя, обманувшего доверие народа и использовавшего служебное положение для того, чтобы сколотить себе огромное состояние.
  Премьер умолк. Министр внутренних дел испустил тоскливый стон и неожиданно выпалил:
  — Это чудовищно! Просто чудовищно! Мерзавца Перри, издающего этот гнусный листок, расстрелять мало!
  — Эти, так сказать, откровения должны появиться в «Рентгеновском луче»? — поинтересовался Пуаро.
  — Да.
  — И что вы собираетесь предпринять?
  — Это нападки лично на Джона Хэмметта, — протянул Ферриер. — Ему решать, подавать ли на газету в суд за клевету.
  — Так будет он подавать в суд?
  — Нет.
  — Почему?
  — Возможно, именно этого «Рентгеновский луч» и добивается. Это же отличная реклама, причем бесплатная. Они будут твердить, что все публикации — просто беспристрастное обсуждение проблемы и что все, о чем написано в газете, — чистая правда. Главное — привлечь внимание.
  — Но если решение будет не в их пользу, им придется заплатить огромный штраф.
  — В том-то и штука, что до штрафа дело, возможно, не дойдет.
  — Почему?
  — Полагаю, что… — чопорно начал сэр Джордж, но Эдвард Ферриер тут же его перебил:
  — Потому что то, что они собираются опубликовать, — правда.
  В ответ на столь непарламентскую откровенность сэр Джон Конвэй снова застонал.
  — Эдвард, дружище, — воскликнул он, — не собираетесь же вы признать…
  По усталому лицу Эдварда Ферриера скользнуло подобие улыбки.
  — К сожалению, Джордж, — сказал он, — бывают случаи, когда приходится говорить правду. Сейчас именно такой случай.
  — Все это, как вы понимаете, строго конфиденциально, мосье Пуаро, — поспешил напомнить сэр Джордж. — Ни слова…
  — Мосье Пуаро прекрасно все понимает, — прервал его Ферриер и медленно продолжал. — Но один момент я хотел бы подчеркнуть: на карту поставлено будущее Народной партии. Джон Хэмметт, мосье Пуаро, и был визитной карточкой Народной партии. Он воплощал те качества, за которые нас любили в народе, — честность и порядочность. Не скажу, что мы все делали правильно — дров мы на своем веку наломали немало. Однако мы старались, как могли, защищать интересы людей и всегда были приверженцами честной политики. И вот, пожалуйста, символ нашей партии, Честный малый par excellence1217, оказался отъявленным негодяем.
  У сэра Джорджа вырвался очередной стон.
  — Вы сами ничего не знали о его махинациях? — прямо спросил его Пуаро.
  По усталому лицу опять скользнула улыбка.
  — Можете мне не верить, мосье Пуаро, но я, как и все прочие, был введен в заблуждение. Все удивлялся, почему моя жена с такой прохладцей относится к своему отцу. Теперь-то я понял… Она просто знала, что он собой представляет. Когда правда начала выходить наружу, — добавил он, помолчав, — я был в ужасе и никак не мог поверить… Мы настояли на отставке моего тестя по состоянию здоровья и принялись разгребать всю эту грязь.
  — Чистить Авгиевы конюшни! — простонал сэр Джордж.
  Пуаро встрепенулся.
  — Боюсь, что нам теперь не выпутаться, — признал Эдвард Ферриер. — Как только факты станут достоянием общественности, разразится скандал. Правительство — в отставку, потом выборы, а к власти, по всей видимости, вернется Эверхард со своей партией. Ну, а его стиль вы знаете.
  — Провокатор! Настоящий провокатор! — выпалил сэр Джордж.
  — Эверхард — человек способный, — раздумчиво произнес Эдвард Ферриер, — но при этом безрассудный, воинственный и совершенно бестактный. Сторонники его безынициативны и крайне нерешительны, так что все сведется к диктатуре.
  Пуаро кивнул.
  — Если бы все это можно было замять… — заныл сэр Джордж.
  Премьер медленно покачал головой, признавая свое бессилие.
  — Вы считаете, что замять это невозможно? — спросил Пуаро.
  — На мой взгляд, дело это слишком скандальное и слишком многие о нем знают, чтобы его можно было замять. Короче говоря, у нас только два пути: либо применить силу, либо прибегнуть к подкупу, но я не думаю, что это реально. Министр внутренних дел помянул только что Авгиевы конюшни. Чтобы их почистить, понадобилась мощь нескольких рек. Боюсь, что для решения наших проблем тоже потребуется нечто сверхординарное…
  — Собственно говоря, вам нужен Геракл, — уточнил Пуаро, с удовлетворенным видом кивая головой. — Меня, если вы помните, зовут Эркюлем, — добавил он после выразительной паузы.
  — Вы в состоянии совершать подобные чудеса, мосье Пуаро? — спросил Эдвард Ферриер.
  — Но ведь за этим вы меня и пригласили?
  — В общем, да… я отдавал себе отчет в том, что спасти нас может только самое что ни на есть фантастическое и нетривиальное решение. Но, быть может, мосье Пуаро, — помолчав, продолжал Ферриер, — вы полагаете, что Джон Хэмметт заслуживает разоблачения? Раз он был проходимцем, легенду о честном малом Джоне Хэмметте следует развеять во что бы то ни стало. В самом деле, можно ли построить хороший дом на кривом фундаменте? Но — хочу попытаться. Любой политик жаждет власти, — добавил он с горькой усмешкой, — и, как всегда, из самых высоких побуждений.
  Пуаро поднялся с места.
  — Мосье, — сказал он, — я долго работал в полиции и знаю, что собой представляют политики… Будь Джон Хэмметт у власти, я ради него и пальцем бы не шевельнул. Но что касается вас… Я слышал от одного блистательного ученого, и при этом мудрейшего человека, что вы — человек надежный. Я постараюсь вам помочь.
  Поклонившись, он вышел из кабинета.
  — Надо же, какая наглость… — взорвался сэр Джордж.
  — Это был комплимент, — улыбнулся Ферриер.
  На лестнице Пуаро остановила высокая светловолосая женщина.
  — Зайдите, пожалуйста, ко мне в гостиную, мосье Пуаро, — сказала она.
  Поклонившись, Пуаро последовал за ней.
  Хозяйка дома прикрыла дверь, пригласила Пуаро сесть и предложила ему сигарету. Усевшись напротив, она ровным голосом произнесла:
  — Вы только что виделись с моим мужем, и он рассказал вам… о моем отце.
  Пуаро внимательно смотрел на собеседницу. Перед ним сидела стройная, все еще красивая женщина, в которой чувствовались ум и сильный характер. Миссис Ферриер была известной личностью. Как жена премьер-министра она всегда была на виду, а то, что она была дочерью Хэмметта, только добавляло ей популярности. Дагмар Ферриер была воплощением идеальной англичанки.
  Она была преданной женой, любящей матерью и разделяла мужнин вкус к сельской жизни. Ее интересы были сосредоточены именно на тех сферах, которые общественное мнение склонно было отдавать на откуп женщинам. Одевалась она хорошо, но без малейшего намека на экстравагантность. Много времени и сил она уделяла благотворительности и всячески старалась облегчить жизнь женам безработных, предложив целый ряд специальных проектов. Страна обожала Дагмар Ферриер, и она справедливо считалась главным козырем Народной партии.
  — Вы, мадам, должно быть, очень встревожены, — сказал наконец Пуаро.
  — Еще бы… Не могу описать как… Уже много лет я со страхом ждала чего-то подобного…
  — Вы не знали, что творилось на самом деле? — спросил Пуаро.
  — Нет, не имела ни малейшего представления. Я знала только, что мой отец — не тот человек, каким его считают. Я с детства поняла, что он… совсем другой… А теперь из-за женитьбы на мне, — сказала она горько, — Эдвард всего лишится.
  — Есть ли у вас враги, мадам? — мягко спросил Пуаро.
  Она удивленно подняла на него глаза.
  — Враги? Не думаю.
  — А по-моему, есть… — задумчиво произнес Пуаро. — Хватит ли у вас храбрости, мадам? Против вашего мужа, да и против вас, ведется настоящая война. Вы должны быть готовы к обороне.
  — Речь не обо мне, — воскликнула миссис Ферриер. — Главное — это Эдвард!
  — Все взаимосвязано, — сказал Пуаро. — Не забывайте, мадам, вы — как жена Цезаря1218.
  Краска отхлынула от ее щек. Наклонившись вперед, Дагмар Ферриер сказала:
  — Что, собственно, вы имеете в виду?
  3
  Перси Перри, издатель «Рентгеновского луча», маленький человечек с острыми чертами лица, сидел за столом и курил.
  — Ох и подложим же мы им свинью, — промурлыкал он масленым голосом, — я не я буду. Ох, что тут начнется!
  — Вы не боитесь? — с тревогой спросил его заместитель, тощий молодой человек в очках.
  — Чего, демонстрации силы? Куда им. Кишка тонка. Впрочем, это им не поможет. Все документы раскиданы по разным местам — и здесь, и в Америке, и на материке.
  — Да, здорово они влипли, — не отступал заместитель. — Но ведь что-то они должны попытаться предпринять?
  — Пришлют кого-нибудь поговорить по-хорошему…
  Раздался звонок. Перри снял трубку.
  — Кто, говорите? Ладно, давайте его сюда.
  Положив трубку, он ухмыльнулся.
  — Они наняли этого бельгийского фата. Сейчас он будет здесь. Попробует выяснить, нельзя ли все уладить полюбовно.
  Вошел парадно одетый Эркюль Пуаро с белой камелией в петлице.
  — Рад вас видеть, мосье Пуаро. На скачки в Аскот, в королевскую ложу? — съязвил Перри. — Нет? Значит, я ошибся.
  — Польщен произведенным на вас впечатлением, — парировал Пуаро. — Всегда следует хорошо выглядеть, особенно, — тут он окинул взглядом острую мордочку и непрезентабельный костюм Перри, — если не слишком щедро одарен природой.
  — Насчет чего вы хотели со мной поговорить? — спросил разом поскучневший Перри.
  Пуаро одарил его сияющей улыбкой:
  — Насчет шантажа.
  — Какого еще шантажа?
  — До меня тут дошло — слухом земля полнится, — что бывали случаи, когда вы собирались опубликовать в вашей газетенке дискредитирующие некоторых лиц сведения. Но вскоре ваш банковский счет пополнялся кругленькой суммой, и сведения оставались неопубликованными.
  Чрезвычайно довольный собой, Пуаро откинулся на спинку стула.
  — Вы отдаете себе отчет в том, что ваше заявление попахивает клеветой?
  — Уверен, что это не так, — усмехнулся Пуаро.
  — А зря! Нет никаких доказательств того, что я кого-то когда-нибудь шантажировал.
  — В этом я нисколько не сомневаюсь. Вы меня не поняли. Я вам вовсе не угрожаю, я просто хочу спросить: сколько?
  — Не понимаю, о чем вы, — насторожился Перри.
  — О деле государственной важности, мистер Перри.
  Собеседники обменялись многозначительными взглядами.
  — Я реформатор, мосье Пуаро, — заявил Перри. — Пора произвести чистку в политике. Я противник коррупции. Вы знаете, в каком состоянии пребывает наша политика? Ни дать ни взять Авгиевы конюшни.
  — Tiens!1219 — удивился Пуаро. — И вы о том же!
  — И мы должны, — продолжал редактор, — промыть эти конюшни очистительным потоком общественного мнения.
  — Что ж, — поднялся со стула Пуаро, — рукоплещу вашим гражданским чувствам. Жаль, что вы не нуждаетесь в деньгах, — добавил он с порога.
  — Эй, погодите, — заторопился Перси Перри, — я же не сказал…
  Но Пуаро в кабинете уже не было.
  Он терпеть не мог шантажистов, поэтому с чистым сердцем предпринял кое-какие шаги.
  4
  Эверитт Дэшвуд, жизнерадостный молодой человек из редакции «Бранч», радостно хлопнул Пуаро по плечу.
  — Грязь бывает разная, дружище. Моя грязь — чистая правда, никаких натяжек.
  — Я и не утверждал, что вы с Перри — два сапога пара.
  — Чертов кровопийца. Только позорит нас, честных борзописцев. Мы бы с радостью с ним разделались, если бы могли.
  — Понимаете, я сейчас занимаюсь улаживанием одного политического скандала.
  — Чистите Авгиевы конюшни? — рассмеялся Дэшвуд. — Боюсь, это вам не по силам, дружище. Единственный выход — запрудить Темзу и снести здание парламента.
  — Экий вы циник, — покачал головой Пуаро.
  — Я знаю, что почем, только и всего.
  — Думаю, вы именно тот, кто мне нужен, — решился Пуаро. — Вы человек рисковый и надежный, любите приключения.
  — И что же дальше?
  — Есть у меня одна идейка… Если я прав, мы раскроем небывалый заговор, а ваша газета заполучит сенсацию.
  — Идет, — воодушевился Дэшвуд.
  — Речь идет об оскорбительных выпадах в адрес одной женщины.
  — Отлично. Интимные отношения — самый ходовой товар.
  — Тогда слушайте.
  5
  Разговоры не смолкали.
  В «Гусе и перьях» в Литл Уимплингтоне яростно спорили:
  — Вранье! Джон Хэмметт всегда был честным малым, не то что прочие политиканы.
  — Так обо всех жуликах говорят, пока за руку не поймают.
  — Говорят, он на этой палестинской нефти тысячи огреб. Хорошенькое дельце провернул!
  — Все они одним миром мазаны. Все до единого проходимцы.
  — Эверхард такого бы не сделал. Старая закалка, что ни говорите.
  — А я все равно не верю. Газетам верить нельзя.
  — Его дочка — жена Ферриера. Хочешь знать, что о ней пишут?
  Все уставились в захватанный экземпляр «Рентгеновского луча»:
  «Жена Цезаря? До нас дошел слух о том, что одну высокопоставленную даму на днях видели при весьма странных обстоятельствах, да еще и с альфонсом1220. Ах, Дагмар, Дагмар, как вам не стыдно!»
  — Не, миссис Ферриер не из таких, — послышался крестьянский говорок. — Альфонс — это же итальяшка какой-нибудь.
  — Кто их знает, — возразил другой. — По мне, так бабы на все способны.
  6
  Разговоры не смолкали.
  — Милочка, я уверена, что это чистая правда. Наоми слышала об этом от Пола, а тот от Энди. Она глубоко порочна!
  — Но ведь она всегда так старомодно одевается и вообще… такая чопорная. И все благотворительные базары только она и открывает!
  — Для отвода глаз, дорогуша. Говорят, она просто нимфоманка1221. Представляете?! Все это есть в «Рентгеновском луче». Ну, не прямо, но читается между строк. Интересно, откуда они все всегда узнают?
  — А как вам фокусы ее отца? Говорят, он в партийную кассу руку запустил.
  7
  Разговоры не смолкали.
  — Неловко как-то мне об этом думать, вот что я вам скажу, миссис Роджерс. Я же всю жизнь считала, что миссис Ферриер — настоящая леди.
  — Так вы думаете, все эти гадости — правда?
  — Я же говорю, неловко такое и думать. Еще в июне она в Пелчестере базар открывала. Я с ней рядом была, вот как отсюда до дивана. Она так мило улыбалась…
  — Да, но дыма-то без огня не бывает?
  — Что верно, то верно. Ну что тут поделаешь, никому в наше время верить нельзя.
  8
  Эдвард Ферриер с исказившимся белым лицом выпалил:
  — Их нападки на мою жену возмутительны! Я подаю в суд на эту мерзкую газетенку!
  — Я бы вам этого не советовал, — невозмутимо отвечал Пуаро.
  — Не могу же я молча проглатывать эту наглую ложь!
  — Вы уверены, что это ложь?
  — Черт вас возьми, конечно, уверен!
  — А что говорит ваша жена? — спросил Пуаро, склонив голову набок.
  Ферриер на мгновение опешил.
  — Она советует не обращать внимания… Но как я могу не обращать внимания, если все вокруг только об этом и судачат!
  — Да, об этом всюду судачат, — согласился Пуаро.
  9
  А потом во всех газетах появилась коротенькая заметка жирным шрифтом:
  У миссис Ферриер был нервный срыв.
  Она отправилась на отдых в Шотландию для поправки здоровья.
  Пошли слухи и догадки; обнаружились достоверные сведения о том, что миссис Ферриер ездила не в Шотландию, она туда даже не собиралась.
  Скандальные слухи о том, где же была миссис Ферриер на самом деле…
  И по-прежнему не смолкали разговоры.
  — Говорю вам, Энди ее видел! В этом вертепе1222! Она была не то навеселе, не то под кокаином, а при ней был этот омерзительный аргентинец, Рамон. Представляете? Этот альфонс!
  Слухи множились.
  Миссис Ферриер удрала с аргентинским танцором, ее видели в Париже нанюхавшейся кокаину. Она пристрастилась к наркотикам много лет назад; она пьет запоем.
  Мало-помалу праведное общественное мнение, до поры до времени сочувствовавшее миссис Ферриер, ожесточилось против нее. Не могли же подобные слухи возникнуть на пустом месте! Нет, такая женщина не годилась в жены премьер-министру. «Да она самая настоящая Иезавель1223!Иезавель, да и только!»
  А потом появились фотографии.
  Снимки, сделанные в Париже: миссис Ферриер в ночном клубе по-свойски обнимает за плечо смуглого темноволосого молодого человека подозрительной наружности.
  Снимки на пляже: миссис Ферриер в очень открытом купальном костюме склоняет голову на плечо своего альфонса.
  И подпись: миссис Ферриер развлекается…
  Спустя два дня против «Рентгеновского луча» было возбуждено дело по обвинению в клевете.
  10
  Со стороны истца выступал сэр Мортимер Инглвуд, королевский адвокат. Он держался с достоинством и был исполнен праведного гнева. Миссис Ферриер стала жертвой постыдного заговора, сравнимого разве что с делом об ожерелье королевы, описанным Александром Дюма. Тогда целью заговора было опорочить королеву Марию-Антуанетту1224 в глазах народа. Теперь цель была сходной: скомпрометировать благородную и добродетельную женщину, которая поистине, как жена Цезаря, у всех на виду. Сэр Мортимер буквально обрушился на фашистов и коммунистов, пытающихся всеми любыми средствами подорвать демократию, после чего перешел к допросу свидетелей.
  Первым был вызван епископ Нортумбрийский.
  Доктор Гендерсон, епископ Нортумбрийский, виднейший деятель Англиканской церкви, человек справедливый и неподкупный, был прекрасным проповедником и внушал любовь и благоговение всем, кто его знал. При этом он умел понять каждого и отличался широтой взглядов, что среди церковников встречается не так часто.
  Епископ поднялся на свидетельское место и под присягой поклялся, что в упомянутое время миссис Ферриер гостила во дворце у него и его супруги. Она слишком переутомилась, у нее много сил отнимает благотворительная деятельность, ей был прописан полный покой. Визит держали в секрете, дабы избежать назойливости прессы.
  Следом за епископом был вызван известный врач. Он показал, что рекомендовал миссис Ферриер хорошенько отдохнуть и избегать стрессов.
  Затем дал показания доктор, пользовавший миссис Ферриер в епископском дворце.
  Следующей вызвали Тельму Андерсен.
  Когда она поднялась на свидетельское место, зал загудел. Все сразу отметили поразительное сходство между этой женщиной и миссис Ферриер.
  — Ваше имя Тельма Андерсен?
  — Да.
  — Вы датская подданная?
  — Да, я живу в Копенгагене.
  — И вы до недавнего времени работали там в кафе?
  — Да, сэр.
  — Расскажите нам, пожалуйста, что произошло восемнадцатого марта сего года.
  — К моему столику подходил один джентльмен, английский джентльмен. Он говорил, что работает в газете — в газете «Рентгеновский луч».
  — Вы уверены, что он упомянул именно это название — «Рентгеновский луч»?
  — Да, уверена, потому что, понимаете, я сначала подумала, что это — медицинская газета. Оказалось, нет. И он говорил мне: одна английская актриса хочет найти дублершу, и я очень подходила. А я в кино редко была и не узнавала имя, но он говорил, она очень знаменитая, только плохо себя чувствует и хотела, чтобы кто-то вместо нее бывал в общественных местах, а за это она платит очень много денег.
  — И какую же сумму предложил вам этот джентльмен?
  — Пятьсот английских фунтов. Я не верила сначала, думала, там есть обман, но он платил половину вперед, и я сразу попросила расчет на работе.
  Постепенно выяснялись все новые подробности. Тельму Андерсен отвезли в Париж, снабдили шикарной одеждой и приставили к ней «эскорт» — «очень приятного аргентинского джентльмена, очень уважительного, очень вежливого».
  Ясно было, что она получала большое удовольствие от всего происходившего. Ее отправили самолетом в Лондон, а оттуда в Париж, где оливковый кавалер водил ее в ночные клубы и фотографировался с нею. Да, призналась она, кое-какие заведения, где ей приходилось бывать, никак нельзя было назвать респектабельными! Да и некоторые фотографии были не очень-то скромными. Но ее убедили, что так надо для рекламы — а сеньор Рамон всегда вел себя в высшей степени уважительно.
  В ответ на вопросы она заявила, что имя миссис Ферриер ни разу не было упомянуто и она совсем-совсем не знала, что должна дублировать именно эту леди и конечно же не хотела ей повредить. Она опознала предъявленные ей фотографии как ее собственные, снятые в Париже и на Ривьере.
  Весь облик Тельмы Андерсен дышал чистосердечностью и простодушием милой, хотя и недалекой женщины. Ее огорчение тем, что она оказалась замешана в такую историю, было неподдельным.
  Защита вела себя крайне неубедительно, яростно отрицая какие бы то ни было связи с этой особой. Опубликованные фотографии были якобы проверены, и на них точно не мисс Андерсен! Заключительная речь сэра Мортимера имела большой успех. Он представил дело как подлый политический заговор, затеянный ради дискредитации премьер-министра и его супруги, заслуживающих всяческого сочувствия.
  Неизбежный вердикт никого не оставил равнодушным. Моральный ущерб был оценен в астрономическую сумму. Выходивших из здания суда миссис Ферриер, ее мужа и отца встречали приветственные крики толпы.
  11
  Эдвард Ферриер горячо стиснул руку Пуаро.
  — Не знаю, как благодарить вас, мосье Пуаро. Наконец-то с «Рентгеновским лучом» покончено. До чего же гнусная газетенка! Теперь им уже не подняться, и поделом. Надо же было дойти до такой мерзости! Как они посмели затронуть Дагмар. Она же сама добродетель! Слава Богу, вы вывели этих негодяев на чистую воду… Как вы догадались, что они использовали двойника?
  — Мысль сама по себе не нова, — напомнил Пуаро. — Такой прием был успешно применен в деле Жанны де ла Мотт1225, когда она изображала Марию-Антуанетту.
  — Да, помню. Надо мне как-нибудь перечитать «Ожерелье королевы». Но как вам удалось найти женщину, которую они наняли?
  — Я искал ее в Дании, там и нашел.
  — Но почему именно в Дании?
  — Потому что бабушка миссис Ферриер была датчанкой и во внешности самой леди есть нечто скандинавское. Кроме того, были и другие соображения.
  — Сходство и в самом деле потрясающее. Что за дьявольский замысел! Как этот крысеныш до такого додумался?
  — А он и не додумался, — улыбнулся Пуаро и постучал себя пальцем в грудь. — До этого додумался я!
  — Не понимаю, — уставился на него Ферриер. — Что вы имеете в виду?
  — Обратимся к событиям более давним, чем те, что описаны в «Ожерелье королевы», — к чистке Авгиевых конюшен. Геракл использовал реку: сила и мощь воды — одна из величайших в природе. А теперь немного модернизируем его подвиг! Что является величайшей силой в человеческой природе? Половой инстинкт, не правда ли? Именно секс идет нарасхват, на нем проще всего сделать сенсацию. Скандал на сексуальной почве интересует публику куда больше, чем скучные политические интриги или злоупотребления.
  На этом и был построен мой замысел! Сначала я, подобно Гераклу, вынужден был испачкать руки в грязи — пока строил плотину, чтобы отвести реку в нужное русло. Мне помог мой друг-журналист. Он прочесал всю Данию, пока не нашел подходящую кандидатуру. В разговоре он мимоходом упомянул «Рентгеновский луч» — в надежде, что будущая «лже-Дагмар» запомнит название. Так оно и вышло.
  Что же мы в результате получили? Была собрана грязь — много грязи. Жена Цезаря, которая должна быть выше подозрений, оказалась запятнана… Это куда интереснее любого политического скандала, А потом — dévoilement1226 и — ответная реакция. Добродетель торжествует, оболганная страдалица оправдана! Сентиментально-романтический поток захлестнул Авгиевы конюшни.
  Теперь пусть хоть все газеты трубят о растратах Хэмметта — им никто не поверит. Это будет воспринято как очередная политическая игра, цель которой — свалить правительство.
  Эдвард Ферриер судорожно втянул в себя воздух. Еще немного — и Пуаро подвергли бы оскорблению действием.
  — Моя жена! И вы осмелились…
  К счастью, в этот момент в комнату вошла сама миссис Ферриер.
  — Что ж, — сказала она, — все получилось как нельзя лучше.
  Дагмар, неужели… неужели ты обо всем знала?
  — Конечно, дорогой. — Дагмар Ферриер улыбнулась нежнейшей улыбкой, улыбкой верной и преданной жены.
  — И ты мне ничего не сказала!
  — Эдвард, но ты ведь никогда бы не позволил мосье Пуаро пойти на это!
  — Конечно, не позволил бы!
  — Так мы и думали.
  — Мы?
  — Я и мосье Пуаро, — вновь чарующе улыбнулась миссис Ферриер. — Я прекрасно отдохнула у нашего епископа, — добавила она, — и чувствую прилив сил. Меня просят поучаствовать в церемонии спуска на воду нового линкора. В Ливерпуле1227. Думаю, народ это оценит.
  Глава 6
  Стимфалийские птицы 1228
  1
  Впервые Гарольд Уоринг увидел их гуляющими по тропинке вокруг озера. Погода была прекрасная, озеро голубое, светило солнце. Сам Гарольд сидел на террасе гостиницы, курил трубку и наслаждался жизнью.
  Его политическая карьера складывалась как нельзя лучше. Заместитель министра в тридцать лет — да, ему было чем гордиться. По слухам, сам премьер-министр сказал кому-то, что «молодой Уоринг далеко пойдет». Гарольд, что неудивительно, был окрылен. Жизнь рисовалась ему в розовом свете. Он был молод, здоров, недурен собой и совершенно не обременен романтическими связями.
  Чтобы выйти из наезженной колеи и отдохнуть от всего и вся, Гарольд решил провести отпуск в Герцословакии. Гостиница на озере Стемпка была совсем маленькой, зато уютной и не слишком многолюдной. Жили там в основном иностранцы, но англичан было только двое: миссис Райс и ее дочь, миссис Клейтон. Обе они понравились Гарольду. Элси Клейтон была прелестной женщиной, правда, красота ее казалась несколько старомодной. Миссис Клейтон почти не пользовалась косметикой, была кротка и довольно застенчива. Миссис Райс, напротив, была, что называется, женщиной с характером. Высокая, с низким голосом, она, несмотря на властную манеру держаться, отличалась чувством юмора и была прекрасной собеседницей. Чувствовалось, что жизнь ее была неотделима от жизни дочери.
  Гарольд провел в их компании немало приятных часов, но при всем том мать и дочь не злоупотребляли его расположением, и отношения между ними и Гарольдом оставались необременительно-дружескими.
  Прочие постояльцы — в основном это были туристы — не вызывали у Гарольда интереса. Они проводили в гостинице день-другой и отправлялись дальше — кто пешком, кто на автобусе. До сегодняшнего дня Гарольд просто не замечал никого другого…
  Две женщины медленно поднимались по тропинке от озера, и в тот самый миг, когда взгляд Гарольда упал на них, солнце скрылось за тучей. Гарольд слегка поежился.
  Он не мог отвести взгляд от незнакомок. В их облике было что-то зловещее. Длинные крючковатые носы напоминали птичьи клювы, а донельзя похожие лица были абсолютно неподвижны. Свободного покроя накидки развевались на ветру подобно крыльям огромных птиц.
  «Прямо птицы, — подумал про себя Гарольд и почти машинально добавил: — Вестники несчастья».
  Женщины поднялись на террасу и прошли совсем рядом с ним. Обеим уже под пятьдесят, а сходство было настолько сильным, что это могли быть только сестры. На мир они смотрели отчужденно. Проходя мимо Гарольда, обе на миг задержали на нем взгляд — оценивающий, жесткий.
  Гарольд еще явственнее почувствовал дыхание зла. В глаза ему бросились руки одной из сестер, с длинными, похожими на когти пальцами… Хотя солнце уже вышло из-за туч, он снова поежился и подумал:
  «Отвратительные создания… Просто хищницы…»
  Его раздумья прервала вышедшая из гостиницы миссис Райс. Вскочив, Гарольд придвинул ей стул. Поблагодарив, она села и, по обыкновению, начала энергично вязать.
  — Вы заметили двух женщин, которые только что вошли в гостиницу? — спросил Гарольд.
  — В накидках? Да, мы разминулись.
  — Очень своеобразные, правда?
  — Да, пожалуй, есть в них что-то странное. Если не ошибаюсь, они только вчера приехали. И очень похожи друг на друга — должно быть, близнецы.
  — Может быть, это просто мои фантазии, — не отступал Гарольд, — но, по-моему, в них есть что-то зловещее.
  — В самом деле? — улыбнулась миссис Райс. — Надо будет получше их рассмотреть. Кто знает, может, вы и правы. Выясним у портье, кто они такие, — добавила она. — Скорее всего, не англичанки?
  — О нет!
  Миссис Райс взглянула на часы.
  — Пора выпить чаю. Сделайте милость, позвоните, пожалуйста, в колокольчик, мистер Уоринг.
  — С удовольствием, миссис Райс.
  Выполнив просьбу и вернувшись на место, он спросил:
  — А что это вашей дочери сегодня не видно?
  — Элси? Мы с ней сегодня прошлись немного вдоль озера и вернулись через сосновый бор. Чудесная получилась прогулка.
  Появился официант и принял заказ. Миссис Райс, ни на секунду не отвлекаясь от вязания, продолжала:
  — Элси получила письмо от мужа. Возможно, она не спустится к чаю.
  — От мужа? — изумился Гарольд. — А я почему-то считал ее вдовой.
  Бросив на него пронизывающий взгляд, миссис Райс сухо отозвалась:
  — Нет, Элси не вдова. — И с нажимом добавила: — К сожалению!
  Ошеломленный Гарольд не знал, что сказать.
  — Пьянство — причина многих бед, мистер Уоринг, — мрачно покачала головой миссис Райс.
  — Он пьет?
  — Да. И это не единственный его недостаток. Он безумно ревнив и необычайно вспыльчив, — вздохнула миссис Райс. — Трудно жить в нашем мире, мистер Уоринг. Я полностью посвятила себя Элси, она — моя единственная дочь, и видеть, как она мается с ним, просто невыносимо.
  — Она такое кроткое создание, — с искренним чувством сказал Гарольд.
  — Может быть, слишком кроткое.
  — Вы хотите сказать…
  — Счастливые люди ценят себя выше. Боюсь, кротость Элси — от безнадежности. Слишком уж она натерпелась от жизни…
  Поколебавшись, Гарольд спросил:
  — И как же ее угораздило выйти замуж за такого типа?
  — Филип Клейтон был весьма привлекателен, — ответила миссис Райс. — Просто неотразим. Он и до сих пор умеет, если надо, быть очень обаятельным. Человек он был состоятельный, ну а подсказать нам, что он собой представляет как личность, было некому. Я уже много лет вдовела, а двум одиноким женщинам сложно заглянуть в душу мужчине.
  — Это верно, — задумчиво согласился Гарольд.
  Его захлестнула волна гнева и жалости. Элси Клейтон было самое большее двадцать пять. Ему вспомнился открытый взгляд голубых глаз, мягкий изгиб рта… Внезапно Гарольд понял, что испытывает к ней нечто большее, чем дружескую симпатию.
  И такая женщина была замужем за негодяем…
  2
  В тот же вечер после обеда Гарольд увидел и Элси. На ней было прелестное тускло-розовое платье. И веки тоже розовые — и припухшие — она явно плакала.
  — Я выяснила, кто такие эти ваши гарпии1229, мистер Уоринг, — без обиняков начала миссис Райс. — По словам портье, они польки и вроде бы из очень хорошей семьи.
  Гарольд бросил взгляд в другой конец зала, где сидели упомянутые дамы.
  — Те две дамы, с крашенными хной волосами? — с интересом спросила Элси. — Они и вправду выглядят зловеще — даже не знаю почему.
  — Вот и мне так кажется, — торжествующе заявил Гарольд.
  — По-моему, оба вы несете чушь, — засмеялась миссис Райс. — Разве можно с первого взгляда определить, что представляет собой тот или иной человек?
  Элси тоже рассмеялась и сказала:
  — Наверное, нельзя. И все равно они очень похожи на стервятников!
  — Выклевывающих глаза мертвецам! — добавил Гарольд.
  — Бога ради, прекратите, — побледнела Элси.
  — Простите, — поспешил извиниться Гарольд.
  — Так или иначе, нам они вряд ли перейдут дорогу, — с улыбкой сказала миссис Райс.
  — Нам же нечего скрывать! — добавила Элси.
  — А как насчет мистера Уоринга? — подмигнула миссис Райс.
  Гарольд расхохотался, запрокинув голову.
  — Никаких секретов у меня нет, — заверил он. — Моя жизнь — открытая книга.
  До чего глупо поступают те, кто сворачивает с прямого пути, мелькнула у него мысль. Главное — чтобы твоя совесть была чиста. И тогда можно смело смотреть жизни в глаза и посылать к черту любого, кто пытается тебе помешать!
  Он вдруг почувствовал себя сильным и готовым ко всему, хозяином собственной судьбы.
  3
  Как и многие англичане, Гарольд Уоринг не отличался лингвистическими способностями. По-французски он объяснялся с грехом пополам и с явно британскими интонациями, а о немецком или каком-нибудь итальянском и вовсе не имел ни малейшего представления.
  До этой поездки у него не возникало никаких языковых проблем. В большинстве европейских гостиниц обслуга понимала по-английски, и незачем было утруждать себя запоминанием всякой ерунды.
  Но в этой глухомани, где все говорили на каком-то герцословацком диалекте и даже портье мог изъясняться только по-немецки, Гарольду сплошь и рядом приходилось прибегать к помощи своих приятельниц. Миссис Райс, настоящий полиглот, даже знала кое-что по-герцословацки.
  Гарольд чувствовал себя очень неловко и твердо решил заняться немецким. Оставалось только купить учебники и каждый день выкраивать час-другой на занятия.
  Утро было чудесным и, написав пару писем, Гарольд решил пройтись перед ленчем, до которого оставался еще целый час. Он спустился к озеру, а оттуда свернул в сосновый бор. Минут через пять он услышал звук, который ни с чем нельзя было спутать. Где-то невдалеке отчаянно рыдала женщина.
  Гарольд замер, потом пошел на звук. И увидел… Элси Клейтон. Она сидела на поваленном дереве, закрыв лицо руками, и плечи ее сотрясались от плача.
  Поколебавшись, Гарольд подошел ближе и мягко окликнул:
  — Миссис Клейтон… Элси?
  Вздрогнув, она обернулась.
  — Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросил он, присаживаясь рядом. — Хоть чем-нибудь?
  — Нет… Нет… — покачала она головой. — Спасибо, вы очень добры, но помочь мне никто не может.
  — Это имеет какое-то отношение к… к вашему мужу? — рискнул спросить Гарольд.
  Элси кивнула, вытерла слезы и достала пудреницу. Дрожащим голосом она сказала:
  — Мама так переживает, когда видит, что я расстроена. Я не хотела ее волновать, вот и пошла сюда, чтобы выплакаться. Я знаю, это смешно, слезами горю не поможешь. Но иногда жизнь кажется просто невыносимой.
  — Мне очень жаль, — беспомощно промямлил Гарольд.
  Она с благодарностью взглянула на него и поспешно сказала:
  — Я сама во всем виновата. За Филипа я вышла по собственной воле, поэтому в том, что все так обернулось, я могу винить только себя.
  — Вам не в чем себя винить. Вы очень добрая и милая…
  — Доброта тут ни при чем, — покачала головой Элси. — К тому же я жуткая трусиха. Вероятно, поэтому мне так тяжело с Филипом. Я ужасно боюсь его, просто трясусь от страха, когда у него случаются припадки бешенства.
  — Вам нужно его бросить! — не сдержался Гарольд.
  — Не могу. Он… он меня никогда не отпустит.
  — Что за ерунда! В конце концов, существует развод.
  — У меня нет для этого формального повода, — медленно покачала головой Элси и расправила плечи. — Придется мне и дальше нести свой крест. Я ведь много времени провожу с мамой. Филип не возражает, особенно если мы забираемся куда-нибудь в глушь, вот как сюда. Понимаете, — добавила она, краснея, — он до безумия ревнив. Стоит мне заговорить с другим мужчиной, он тут же устраивает жуткие сцены.
  Гарольд часто слышал, как женщины жалуются на ревнивых мужей, но, сочувственно им поддакивая, он всегда думал про себя, что их мужья абсолютно правы. Но Элси… Она не то что не пыталась его соблазнить, но даже глазки ему не строила.
  Слегка поежившись, Элси отодвинулась от него и взглянула на небо.
  — Солнце зашло, становится прохладно. Пора нам возвращаться в гостиницу. Скоро ленч.
  Поднявшись, они двинулись к гостинице и вскоре нашали женщину, шедшую в том же направлении. Он сразу узнал ее по развевающейся накидке: это была одна из «гарпий».
  Поравнявшись с ней, Гарольд отвесил легкий поклон. На приветствие она ответить не соизволила, но кинула на них с Элси оценивающий взгляд, от которого у Гарольда запылали щеки. Уж не видела ли эта польская гордячка, как они с Элси сидели на поваленном дереве? Если видела, то, скорее всего, подумала…
  Да, взгляд у нее был такой, будто она подумала… Его захлестнул гнев. До чего же у некоторых дамочек развито воображение!
  Очевидно, как раз когда солнце зашло и Элси, поежившись, отпрянула, эта ведьма и увидела их…
  Так или иначе Гарольд почувствовал себя неловко.
  4
  В тот вечер Гарольд поднялся к себе в номер в начале одиннадцатого. Из Англии пришла почта, и ему принесли целую кипу писем, требовавших срочного ответа.
  Переодевшись в пижаму и халат, Гарольд уселся за письменный стол. Он настрочил три письма и только взялся за четвертое, как дверь распахнулась и в комнату вбежала Элси Клейтон.
  Ошеломленный Гарольд вскочил на ноги. Элси захлопнула за собой дверь и стояла, цепляясь за комод и прерывисто дыша. Лицо ее было белым как мел, она казалась насмерть перепуганной.
  — Это мой муж! — выдохнула она. — Он так неожиданно приехал… Я… я боюсь, он меня убьет. Он не в себе… просто не в себе. Я прибежала к вам. Спрячьте меня. — Она, пошатываясь, шагнула вперед и едва не упала. Гарольд успел ее подхватить.
  В тот же миг дверь распахнулась, и на пороге возник незнакомый густобровый мужчина с прилизанными черными волосами. В руках у него был тяжеленный разводной ключ. Его неожиданно высокий голос дрожал от ярости, он почти визжал:
  — Так чертова полька была права! У тебя шашни с этим малым!
  — Нет, Филип, нет! — воскликнула Элси. — Это не так! Ты ошибаешься!
  Филип Клейтон угрожающе двинулся к ней, и Гарольд сделал шаг вперед, прикрывая собой женщину.
  — Ах, ошибаюсь? — крикнул Клейтон. — После того, как я нашел тебя у него в номере? Ведьма, я убью тебя!
  Ловким движением он нырнул под руку Гарольда. Элси с плачем отскочила и снова спряталась за Гарольда, который успел развернуться, готовый отразить нападение.
  Но Филип Клейтон хотел только одного: добраться до своей жены. Он опять предпринял обходный маневр. Перепуганная Элси выбежала из комнаты; за ней ринулся Филип Клейтон. Гарольд, не раздумывая, кинулся за ним.
  Элси метнулась к собственной спальне в конце коридора. Гарольд услышал звук поворачивающегося в замочной скважине ключа, но было поздно. Замок не успел защелкнуться, — Филип Клейтон навалился на дверь и ворвался в комнату. Раздался испуганный крик Элси. Гарольд бросился на помощь.
  Когда он влетел в комнату, загнанная в угол Элси вжалась в оконную штору, а Филип Клейтон подступал к ней, размахивая разводным ключом. Вскрикнув от ужаса, женщина схватила с письменного стола тяжелое пресс-папье и швырнула в мужа.
  Клейтон упал как подкошенный. Элси пронзительно вскрикнула. Гарольд застыл в дверном проеме. Молодая женщина упала на колени рядом с мужем. Он лежал неподвижно там, где упал.
  Где-то в коридоре послышался звук отодвигаемого засова. Элси вскочила и кинулась к Гарольду.
  — Прошу вас… пожалуйста… — едва слышно пролепетала она, — идите к себе. Придут люди… увидят вас здесь…
  Гарольд кивнул. Он мгновенно оценил ситуацию. По крайней мере, на время Филип Клейтон был hors de combat1230, но крики Элси могли услышать. Если бы его обнаружили в ее номере, это могло обернуться всяческими недоразумениями. И ради нее, и ради себя скандала следовало избежать.
  Стараясь не шуметь, он шмыгнул в свою комнату. Не успел он заскочить туда, как снаружи донесся звук чьей-то открывающейся двери.
  Почти полчаса он провел в ожидании у себя в номере, не решаясь выйти. Он был уверен, что, рано или поздно, Элси не может не появиться.
  В дверь тихонько постучали. Гарольд вскочил и впустил припозднившуюся гостью.
  Но это была не Элси, а ее мать, и Гарольд поразился тому, как она выглядит. Она постарела на несколько лет, седые волосы были растрепаны, а под глазами появились черные круги.
  Гарольд поспешил усадить ее в кресло. Она тяжело, мучительно дышала.
  — Вы совсем без сил, миссис Райс, — сказал он. — Принести вам что-нибудь выпить?
  Она покачала головой.
  — Нет. Дело не во мне. Со мной все в порядке, просто я в шоке. Мистер Уоринг, случилось непоправимое.
  — Что, Клейтон ранен? — спросил Гарольд.
  — Хуже. — Она с трудом сглотнула. — Он мертв…
  5
  Комната поплыла у Гарольда перед глазами. Обливаясь холодным потом, он молчал, не в силах вымолвить ни слова.
  — Мертв? — тупо повторил он наконец.
  Миссис Райс кивнула.
  — Пресс-папье, а оно тяжелое, из мрамора… оно попало ему в висок, — сказала она ровным безжизненным голосом, выдававшим полное изнеможение, — а затылком он ударился о каминную решетку. Не знаю, что именно явилось причиной, но он мертв. Я знаю, у меня есть опыт… он действительно мертв.
  «Катастрофа, — пронеслось в мозгу у Гарольда. — Катастрофа, катастрофа, катастрофа…»
  — Это был несчастный случай, — воскликнул он. — Я видел, как все произошло.
  — Разумеется, это был несчастный случай, — горько ответила миссис Райс. — Я-то это знаю. Только вот… поверят ли в это остальные? Я… по правде говоря, Гарольд, мне страшно! Мы ведь не в Англии.
  — Я могу подтвердить слова Элси, — медленно произнес Гарольд.
  — Да, а она может подтвердить ваши, — согласилась миссис Райс. — В том-то все и дело!
  Гарольд сразу понял, что она имеет в виду… Действительно, они оказались в щекотливом положении.
  Они с Элси проводили вместе довольно много времени. Одна из «гарпий» видела их тогда в сосновом бору и могла решить, что это любовное свидание. Эти польки по-английски, видимо, не говорят, но, возможно, кое-что понимают. Эта женщина, если она слышала их разговор, могла уловить слова вроде «ревность» и «муж». Так или иначе, она явно сказала Клейтону нечто такое, что возбудило его ревность. Теперь Клейтон мертв, а в момент его гибели он, Гарольд, находился в комнате Элси Клейтон. Чем можно доказать, что это не он ударил Филипа Клейтона пресс-папье? И что ревнивый муж не застал их на месте преступления. Ничем — кроме их с Элси слов. Поверят ли им?
  Его охватил холодный ужас.
  Нет, он вовсе не думал — в самом деле не думал, — что его или Элси могут приговорить к смерти за преступление, которого они не совершали. В любом случае им могли вменить разве что убийство по неосторожности (есть ли за границей такое понятие?). Но даже если их оправдают, расследования не избежать, а уж что только не напишут досужие репортеры. «Обвиняются англичанин и англичанка — убит ревнивый муж — под подозрением подающий надежды политик». Это будет конец его политической карьеры. Такого скандала она не выдержит.
  — А нельзя ли избавиться от тела? — брякнул он сгоряча. — Перенести его куда-нибудь, — и тут же почувствовал, что краснеет под удивленно-пренебрежительным взглядом миссис Райс.
  — Гарольд, голубчик, это же не детективный роман! — язвительно заметила она. — Мы бы еще больше все испортили.
  — Вы, конечно, правы, — пробормотал Гарольд. — Но что делать? — простонал он. — Господи, что же нам делать?
  Миссис Райс обреченно покачала головой. Нахмурившись, она о чем-то напряженно думала.
  — Неужто мы ничего не можем предпринять? — спросил Гарольд. — Неужели все пропало?
  Да, вот она, катастрофа. Нежданная, жуткая, неотвратимая…
  Они уставились друг на друга.
  — Элси, девочка моя, — сиплым голосом пробормотала миссис Райс. — Я бы все сделала, только бы… Она этого не переживет. Да и вы, ваша карьера, ваша жизнь… — добавила она.
  — Обо мне не стоит… — через силу выдавил из себя Гарольд, хотя в глубине души так конечно же не думал.
  — И ведь какая несправедливость, — горько продолжала миссис Райс. — Ведь между вами не было даже намека на близость, уж я-то знаю.
  — Вы, по крайней мере, сможете засвидетельствовать, — ухватился за соломинку Гарольд, — что наши отношения были чисто дружескими.
  — Смочь-то смогу, — с прежней горечью отозвалась миссис Райс, — вот только поверят ли мне? Вы же знаете, что тут за народ!
  Гарольд уныло согласился. Местные жители непременно сочтут, что между ним и Элси что-то было, а все отрицания миссис Райс воспримут как натужные попытки спасти дочь.
  — Да, — сказал он, — мы не в Англии, в том-то и беда.
  — Вот тут вы правы, — подняла голову миссис Райс. — Здесь не Англия… И, возможно, именно поэтому найдется выход…
  — Что? — вскинулся Гарольд.
  — Сколько у вас с собой денег? — огорошила его миссис Райс.
  — С собой немного. Конечно, можно попросить, чтобы перевели телеграфом.
  — Это может дорого вам обойтись, — предупредила миссис Райс, — но попробовать, думаю, стоит.
  У Гарольда чуть отлегло от сердца.
  — И каков ваш план? — спросил он.
  — Сами мы скрыть случившееся не можем, — решительно заговорила миссис Райс, — но думаю, что все это можно уладить официальным путем.
  — Вы так думаете? — с надеждой, хотя и с некоторым недоверием спросил Гарольд.
  — Да. Во-первых, на нашей стороне будет управляющий. Он кровно заинтересован в том, чтобы дело замяли. И потом, сдается мне, что в этих захолустных балканских странах подкупить можно кого угодно, а уж тем более полицию.
  — Знаете, — протянул Гарольд, — а ведь вы, пожалуй, правы.
  — К счастью, — продолжала миссис Райс, — навряд ли кто-нибудь в гостинице что-то слышал.
  — А кто живет в соседнем номере?
  — Эти две польки. Вряд ли они что-нибудь слышали, а то бы выглянули в коридор. Филип приехал поздно и никто, кроме ночного швейцара, его не видел. Знаете, Гарольд, я и вправду думаю, что дело можно будет замять и официально признать, что смерть Филипа была естественной. Надо просто кое-кого подмазать. Вопрос в том, кого именно — скорее всего, начальника полиции.
  — Все это смахивает на оперетку, — слабо усмехнулся Гарольд, — но, в конце концов, попытка не пытка.
  6
  Миссис Райс тут же начала действовать — энергии ей было не занимать. Был вызван управляющий. Гарольд не выходил из номера, предпочитая держаться подальше. Они с миссис Райс решили, что лучше всего представить все как ссору между мужем и женой. Молодость и красота Элси должны были обеспечить ей сочувствие.
  На следующее утро появились несколько полицейских, которых провели в номер миссис Райс. Ушли они около полудня. Гарольд телеграфировал, чтобы ему перевели крупную сумму денег, но больше он ни в чем не принимал участия — да это было бы весьма затруднительно, поскольку никто из стражей порядка не говорил по-английски.
  В полдень к нему в номер зашла миссис Райс, очень бледная и усталая, но на ее лице явственно читалось облегчение.
  — Сработало! — сказала она просто.
  — Слава Богу! Как вам удалось с ними справиться, ума не приложу!
  — Судя по тому, с какой легкостью все прошло, можно подумать, что это здесь в порядке вещей, — задумчиво сказала миссис Райс. — Руки у них загребущие. Как же это омерзительно!
  — Сейчас не время бороться с коррупцией, — сухо напомнил Гарольд. — Сколько?
  — Расценки довольно высокие, — вздохнула миссис Райс и зачитала список:
  Начальник полиции 100 000 динаров
  Комиссар 60 000 динаров
  Инспектор 40 000 динаров
  Врач 25 000 динаров
  Управляющий гостиницей 20 000 динаров
  Ночной швейцар 5000 динаров
  — Негусто выпадает ночному швейцару, — только и сказал Гарольд. — Хватит разве что на новые позументы.
  — Управляющий оговорил, что смерть должна быть зафиксирована вне стен гостиницы. По официальной версии, у Филипа в поезде случился сердечный приступ. Ему не хватало воздуху, он вышел из купе в коридор и… выпал на рельсы. Умеет полиция работать, если захочет!
  — Что ж, — заключил Гарольд, — слава Богу, что наша полиция так не работает.
  И с чувством превосходства за все британское он отправился на ленч.
  7
  После ленча Гарольд обычно пил кофе с миссис Райс и ее дочерью. Он решил и сегодня не менять привычного распорядка.
  Впервые с прошлой ночи он увидел Элси. Она была очень бледна, в глазах застыли страх и боль. Но она старалась вести светскую беседу, вставляя в разговор дежурные фразы о погоде и о местных достопримечательностях.
  Среди прочего они обсудили только что прибывшего нового постояльца, пытаясь определить его национальность. Гарольд считал, что такие усы могут быть только у француза, Элси сочла их обладателя немцем, а миссис Райс не сомневалась, что их обладатель — испанец.
  На террасе не было никого, кроме них и двух сестриц-полек, сидевших в дальнем углу за вышиванием.
  Как всегда, при виде их неподвижных физиономий по спине Гарольда пополз холодок дурного предчувствия. Эти крючковатые носы, длинные, похожие на когти пальцы…
  Подошел посыльный и вызвал миссис Райс. Она последовала за ним в вестибюль гостиницы, где ее ждал какой-то полицейский чин при всех регалиях.
  — Как вы думаете, — еле слышно спросила Элси, — ничего не случилось?
  — Нет-нет, что вы, — поспешно успокоил ее Гарольд, хотя и сам ощутил внезапный приступ страха.
  — Ваша матушка была великолепна, — сказал он вслух.
  — Да, мама — боец. Она не сдается ни при каких обстоятельствах. Но ведь все это так ужасно, — поежилась Элси.
  — Не надо. Все осталось в прошлом.
  — Я не могу забыть, что… что я его убила, собственного мужа.
  — Не надо так думать, — убедительно проговорил Гарольд. — Произошел несчастный случай, вы и сами это понимаете.
  Лицо ее чуть посветлело.
  — И в любом случае все уже в прошлом, — повторил Гарольд. — Прошлое есть прошлое. Постарайтесь выкинуть это из головы.
  Вернулась миссис Райс. По выражению ее лица было ясно, что дело улажено.
  — Я жутко перепугалась, — объявила она почти весело, — но оказалось, что речь идет о каких-то мелких формальностях. Все в порядке, дети мои. Тучи рассеялись.
  Думаю, по этому случаю мы можем позволить себе немного ликеру.
  Когда принесли ликер, они подняли бокалы.
  — За будущее! — сказала миссис Райс.
  — За ваше счастье! — сказал Гарольд, улыбнувшись Элси.
  Улыбнувшись в ответ, она сказала:
  — И за вас — за ваш успех! Уверена, вы станете великим человеком.
  После пережитого страха наступила обратная реакция. Они были веселы, почти легкомысленны. Тучи рассеялись, все складывалось как нельзя лучше…
  На другом краю террасы две очень похожие на хищных птиц женщины поднялись, аккуратно сложили свое вязание и двинулись по каменным плитам в их сторону.
  Поклонившись, они присели рядом с миссис Райс. Одна из них заговорила, вторая бросила взгляд на Элси и Гарольда. На ее губах заиграла улыбка. Гарольду эта улыбка сразу не понравилась…
  Он взглянул на миссис Райс и ее собеседницу. Хотя Гарольд не мог понять ни единого слова, выражение лица миссис Райс было весьма красноречиво. В нем отразились прежние горечь и отчаяние. Миссис Райс напряженно слушала, изредка вставляя краткие реплики.
  Наконец сестры поднялись и, церемонно поклонившись, направились в гостиницу.
  — В чем дело? — спросил Гарольд вдруг охрипшим голосом.
  — Эти женщины собираются нас шантажировать, — безнадежным тоном ответила миссис Райс. — Ночью они все слышали. А теперь, когда мы попытались замять дело, все выглядит еще ужасней…
  8
  Гарольд Уоринг бродил и бродил вдоль озера. Больше часа, словно пытаясь физической усталостью заглушить охватившее его отчаяние.
  Незаметно для себя он оказался там, где впервые заметил двух зловещих особ, в чьих когтях оказались их с Элси судьбы.
  — Будь они прокляты! — произнес он вслух. — Черт бы побрал этих гарпий! Кровожадные твари!
  За спиной у него раздалось покашливание. Гарольд резко обернулся и увидел перед собой давешнего обладателя роскошных усов, вышедшего из тени деревьев.
  Гарольд почувствовал себя в высшей степени неловко: этот человечек наверняка слышал его слова.
  В некоторой растерянности он промямлил:
  — Э-э… добрый день.
  — Боюсь, для вас не очень-то добрый? — участливо осведомился незнакомец на безукоризненном английском.
  — Ну-у… я… — еще больше растерялся Гарольд.
  — Вы, мосье, по-видимому, в затруднении? — продолжал странный человечек. — Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?
  — Нет-нет, что вы! Я, так сказать, выпускал пар, только и всего.
  — Знаете, по-моему, я сумею вам помочь, — мягко сказал незнакомец. — Если я не ошибаюсь, ваши проблемы связаны с двумя дамами, которые только что сидели на террасе?
  — Вы о них что-то знаете? — воззрился на него Гарольд. — И кто вы, собственно, такой? — добавил он.
  — Я — Эркюль Пуаро, — заявил человечек с наигранной скромностью, с какой пристало бы сообщать о королевском происхождении. — Давайте погуляем по лесу, и вы мне все расскажете.
  Гарольд так толком и не понял, что заставило его ни с того ни с сего рассказать все практически незнакомому человеку. Возможно, сказалось нервное напряжение. Так или иначе, он выложил Эркюлю Пуаро все, от начала до конца.
  Пуаро слушал молча, лишь изредка кивая головой. Когда Гарольд замолчал, он вдруг мечтательно произнес:
  — Стимфалийские птицы с железными клювами, живущие у Стимфалийского озера и питающиеся человечиной… Все сходится.
  — Простите? — воззрился на него огорошенный Гарольд.
  В глубине души у него шевельнулось подозрение… Уж не сумасшедший ли он, этот странный человечек?
  — Я просто размышляю вслух, — улыбнулся Пуаро. — У меня, изволите видеть, своя манера смотреть на вещи. Теперь о вашем деле. Вы попали в очень неприятное положение.
  — Об этом я догадывался и без вас, — разозлился Гарольд.
  — Шантаж — это очень серьезно, — продолжал Пуаро. — Эти гарпии заставят вас платить, платить и платить. А что, если вы откажетесь?
  — Все выйдет наружу, — с горечью сказал Гарольд. — На моей карьере можно тогда поставить крест, жизнь несчастной женщины, никому не причинившей зла, превратится в ад, и кто знает, чем вообще все это кончится!
  — Вот поэтому, — заявил Пуаро, — необходимо что-то предпринять.
  — Что? — спросил Гарольд.
  Пуаро, полузакрыв глаза, вдруг запрокинул назад голову — Гарольд снова усомнился в его здравом рассудке.
  — Пришло время медных тимпанов1231,— важно возвестил он.
  — Вам, вероятно, нездоровится? — поинтересовался Гарольд.
  — Mais non1232,— покачал головой Пуаро. — Я просто стараюсь следовать примеру моего великого предшественника, Геракла. Наберитесь терпения, друг мой. Возможно, уже завтра я сумею избавить вас от ваших неприятностей.
  9
  Спустившись на следующее утро к завтраку, Гарольд Уоринг обнаружил на террасе только сидевшего в одиночестве Пуаро. Помимо своей воли Гарольд не остался равнодушен к его вчерашним обещаниям и тут же подступил с расспросами:
  — И что же?
  — Все в порядке, — лучезарно улыбнулся Пуаро.
  — Что вы имеете в виду?
  — Все устроилось ко всеобщему удовлетворению.
  — Но что, в конце концов, произошло?
  — Я применил медные тимпаны, — мечтательно поведал Пуаро. — Использовал звон металлических проводов — иными словами, прибег к услугам телеграфа! Ваших стимфалийских птиц, мосье, отправили туда, где они будут на некоторое время лишены возможности проявлять свою предприимчивость.
  — Так их разыскивала полиция? Их арестовали?
  — Вот именно.
  — Замечательно! — Гарольд перевел дух. — Мне это не пришло в голову. Надо найти миссис Райс и Элси и обо всем им рассказать.
  Он поднялся со стула.
  — Они уже все знают.
  — Прекрасно, — снова сел на место Гарольд. — Скажите же мне…
  Он запнулся.
  По тропинке от озера поднимались две фигуры с птичьим профилем, в развевающихся накидках.
  — Вы же сказали, что их забрали! — воскликнул Гарольд.
  Пуаро проследил его взгляд.
  — Ах, эти особы? Они совершенно безобидны. Они из Польши, из хорошей семьи, как вам и сказал швейцар. Внешность у них, возможно, не слишком привлекательная, но не более того.
  — Не понимаю…
  — Вот именно, не понимаете. Полиция разыскивала других дам: изобретательную миссис Райс и слезливую миссис Клейтон. Они-то и есть хищные птицы. Они зарабатывают на жизнь шантажом, mon cher1233.
  Голова у Гарольда пошла кругом.
  — Но тот мужчина… ну, который был убит… — произнес он слабым голосом.
  — Никто не был убит. Никакого мужчины вообще не существовало.
  — Но я же видел!
  — О нет. Высокая миссис Райс с ее низким голосом прекрасно изображает мужчин. Именно она, сняв седой парик и соответствующим образом загримировавшись, выступила в роли мужа.
  Наклонившись вперед, он похлопал Гарольда по колену.
  — Нельзя быть таким доверчивым, друг мой. В любой стране полицию подкупить не так-то просто, особенно когда речь идет об убийстве. Эти женщины играли на обычном для англичан незнании иностранных языков. Именно миссис Райс, благодаря знанию французского или немецкого, договаривается с управляющим и берет дело в свои руки. Да, к ней приходит полиция, но разве вы знаете, зачем? Вы ведь не знаете, что происходит на самом деле. Может быть, она заявила, что у нее пропала брошь или еще что-нибудь в этом роде. Главное, чтобы полиция пришла и вы это увидели. А что происходит дальше? Вы телеграфируете, чтобы вам перевели деньги, много денег, и отдаете их миссис Райс, которая ведет все переговоры. Что, собственно, им и требовалось. Но эти хищницы слишком алчны. Они заметили, что вы почему-то испытываете отвращение к несчастным полькам. И когда эти дамы завязали с миссис Райс какую-то вполне невинную беседу, искушение оказалось слишком велико. Она ведь знала, что вы абсолютно ничего не понимаете.
  Итак, вам пришлось бы просить перевести вам очередную сумму денег, а миссис Райс сделала бы вид, что распределяет ее между новыми вымогателями.
  Гарольд глубоко вздохнул.
  — А Элси… Элси? — спросил он.
  — Она, как и всегда, прекрасно сыграла свою роль, — отвел глаза Пуаро. — В актерских способностях ей не откажешь. Сама чистота и невинность. Она вызывает даже не страсть, а желание защитить, быть истинным рыцарем. С англичанами это действует безотказно, — мечтательно добавил Пуаро.
  Гарольд Уоринг перевел дух и решительно заявил:
  — Я не я буду, если не выучу все европейские языки, какие только есть! Больше меня никто не обведет вокруг пальца!
  Глава 7
  Критский бык1234
  1
  Эркюль Пуаро задумчиво смотрел на посетительницу. Бледное личико с упрямым подбородком, глаза, скорее серые, чем голубые, и столь редко встречающиеся иссиня-черные волосы — древнегреческие локоны.
  Он отметил прекрасно сшитый, но уже поношенный твидовый1235 костюм, потрепанную сумочку и врожденную горделивость манер, которую не могла скрыть даже явная нервозность девушки.
  «Да, — подумал он про себя, — род старинный, но обедневший. И ко мне ее могло привести только нечто из ряда вон выходящее».
  — Я… Я не знаю, сумеете ли вы мне помочь, мосье Пуаро, — дрожащим голосом сказала Дайана Мэберли. — Уж слишком необычное создалось положение.
  — Вот как? И в чем же дело?
  — Я пришла к вам, потому что не знаю, что делать! Да что там, я не знаю даже, можно ли тут вообще что-нибудь предпринять!
  — Предоставьте мне самому судить об этом.
  Кровь бросилась девушке в лицо.
  — Я пришла к вам, потому что человек, с которым я больше года была обручена, разорвал нашу помолвку, — выпалила она, задыхаясь.
  Она с вызовом взглянула на Пуаро.
  — Вы, должно быть, думаете, что я не в своем уме.
  — Напротив, мадемуазель, — медленно покачал головой Пуаро, — я ни секунды не сомневаюсь в том, что вы очень умны. Конечно, это не мое métier1236 — мирить влюбленных, и вы, уверен, об этом прекрасно осведомлены. Следовательно, в разрыве помолвки было что-то необычное. Ведь так?
  Девушка кивнула:
  — Хью разорвал помолвку, потому что считает, будто он сходит с ума, а душевнобольные не должны жениться.
  — Вы с этим не согласны? — приподнял брови Пуаро.
  — Не знаю… Что вообще значит «быть душевнобольным»? Все мы немного не в себе.
  — Да, есть и такое мнение, — осторожно согласился Пуаро.
  — Человека сажают в сумасшедший дом, только если он начинает воображать, что он чайник или что-нибудь в этом роде.
  — А ваш жених не достиг этой стадии?
  — Я вообще не вижу в нем никаких признаков сумасшествия. Хью — самый нормальный человек из всех, кого я знаю. Рассудительный, надежный…
  — Так почему же он считает, что сходит с ума? Может быть, у него в роду были душевнобольные?
  Дайана нехотя кивнула.
  — Его дед был ненормальным и, по-моему, еще двоюродная бабка. Но ведь в каждом семействе есть люди со странностями! Со странностями, понимаете, или, наоборот, необычайно умные, что-нибудь в этом роде!
  Она смотрела на Пуаро умоляющим взглядом. Он грустно покачал головой.
  — Я вам очень сочувствую, мадемуазель.
  — Я не нуждаюсь в сочувствии! — Девушка упрямо вскинула подбородок. — Я хочу, чтобы вы что-нибудь предприняли!
  — И что же я должен предпринять?
  — Не знаю, но что-то тут не так.
  — Будьте добры, мадемуазель, расскажите мне обо всем поподробнее.
  — Моего жениха зовут Хью Чандлер, — начала Дайана. — Ему двадцать четыре года, он сын адмирала Чандлера. Они живут в поместье Лайд, оно принадлежит их семье со времен королевы Елизаветы. Хью — единственный сын. Он служил во флоте — все Чандлеры были моряками, это у них что-то вроде традиции, с тех самых пор, как сэр Гилберт Чандлер плавал с сэром Уолтером Роли1237 в тысяча пятьсот каком-то году. У Хью не было иного пути, кроме как стать военным моряком. Его отец и слышать бы не захотел ни о какой другой профессии. И тем не менее… тем не менее именно отец настоял на том, чтобы Хью вышел в отставку!
  — Когда это произошло?
  — Почти год назад, ни с того ни с сего.
  — Хью нравилась служба?
  — Да, очень.
  — У него не было там неприятностей?
  — Нет, что вы. Он был на отличном счету и никак не мог понять, что нашло на его отца.
  — А как сам адмирал Чандлер объяснил свое решение?
  — Да, собственно, никак. — Дайана пожала плечами. — Нет, он сказал, конечно, что Хью надо учиться управлять поместьем, но это был просто предлог. Даже Джордж Фробишер это понял.
  — Кто такой Джордж Фробишер?
  — Полковник Фробишер. Он ближайший друг адмирала Чандлера и крестный отец Хью. Большую часть времени он проводит в поместье у Чандлеров.
  — И как же полковник Фробишер воспринял намерение адмирала Чандлера заставить сына выйти в отставку?
  — Он был ошеломлен и никак не мог этого понять. Да, собственно, никто не мог.
  — Даже сам Хью Чандлер?
  Дайана медлила с ответом. Выдержав паузу, Пуаро спросил:
  — Значит, в тот момент и он был удивлен. Но теперь? Неужели он ничего не сказал? Совсем ничего?
  — Сказал… — неохотно пробурчала Дайана. — С неделю назад… Будто бы его отец был прав… и другого выхода не было.
  — Вы не спросили, почему?
  — Спросила, конечно, но он не объяснил.
  Пуаро погрузился в раздумье.
  — Не случалось ли у вас в округе в последнее время чего-нибудь необычного? — спросил он наконец. — Чего-нибудь, что началось примерно с год назад и вызвало самые разные слухи и предположения?
  — Не понимаю, о чем вы! — вспыхнула девушка.
  — Будет лучше, мадемуазель, если вы мне все расскажете, — тихо, но твердо сказал Пуаро.
  — Ничего не было — ничего такого…
  — Но что-то все-таки было?
  — Ну что вы хотите услышать?! На фермах часто случаются странные вещи. Иногда это месть, иногда проделки деревенского дурачка или еще что-нибудь в этом роде.
  — Так что же произошло?
  — Была история с овцами, — неохотно ответила девушка. — Кто-то перерезал им глотки. Кошмар! Все они принадлежали одному фермеру, а нрав у него очень крутой. Полиция решила, что на овцах выместили злобу на хозяина.
  — Но того, кто это сделал, не поймали?
  — Нет. Но если вы думаете…
  Пуаро предостерегающе поднял руку.
  — Вам не нужно знать, что я думаю, — отрезал он. — Скажите лучше, обращался ли ваш жених к врачу?
  — Нет, уверена, что не обращался.
  — Разве это не было бы самым простым решением?
  — Он не пойдет к врачу. Он докторов терпеть не может.
  — А его отец?
  — Не думаю, чтобы адмирал был высокого мнения о врачах. Он считает их просто сборищем мошенников.
  — А как выглядит адмирал? Здоров? Как настроение?
  — Он страшно постарел за… за…
  — За последний год?
  — Да. От него осталась одна тень… И здоровье совсем никуда…
  Пуаро задумчиво кивнул.
  — Он одобрял вашу помолвку?
  — Да. Понимаете, наши земли граничат. Несколько поколений наших семей жило там. Он был ужасно рад, когда мы с Хью решили пожениться.
  — А теперь? Что он говорит после вашего разрыва?
  Голос девушки дрогнул.
  — Я встретила его вчера утром, — сказала она. — Выглядел он ужасно. Он взял мою руку в свои и сказал: «Это очень тяжело, девочка, но мой сын поступает правильно. Другого выхода нет».
  — И тогда вы пришли ко мне?
  Кивнув, она спросила:
  — Вы можете чем-нибудь помочь?
  — Не знаю, — ответил Пуаро. — Во всяком случае, я могу съездить в ваши края и постараться во всем разобраться.
  2
  Хью Чандлер произвел на Пуаро неизгладимое впечатление. Высокий, превосходно сложенный, с мощными плечами и грудью и шапкой темно-рыжих волос, он просто излучал силу и мужественность.
  Сразу по приезде домой Дайана позвонила адмиралу Чандлеру, и они с Пуаро отправились в поместье, где на вытянутой вдоль дома веранде уже был сервирован чай. За столом сидели трое джентльменов. Седой, сгорбленный — словно под непосильным грузом — адмирал выглядел старше своих лет, и его темные глаза смотрели грустно и задумчиво. Его друг, полковник Фробишер, сухой, крепкий мужчина невысокого роста с рыжими, седеющими на висках волосами, имел куда более бравый вид. Неугомонный, вспыльчивый, энергичный, он чем-то напоминал терьера, но терьера с весьма проницательными глазами. У него была привычка, подавшись вперед и насупив брови, сверлить острыми глазками собеседника. Третьим был Хью.
  — Хорош, а? — тихонько сказал полковник, заметив, как внимательно рассматривает Пуаро молодого человека.
  Пуаро кивнул. Они с Фробишером сидели рядом. Мисс Мэберли, адмирал и Хью сидели по другую сторону стола и оживленно болтали, но оживленность эта была несколько наигранной.
  — Да, — пробормотал Пуаро, — он великолепен, просто великолепен. Можно сказать, молодой бык, посвященный Посейдону1238. Воплощение пышущей здоровьем юности.
  — Да, на вид в неплохой форме, — вздохнул Фробишер и бросил на Пуаро многозначительный взгляд. — Знаете, мне известно, кто вы такой, — сказал он наконец.
  «Ну, это не секрет! — сделал царственный жест Пуаро. Я здесь не инкогнито, — говорил этот жест, — я путешествую под собственным именем».
  — Девочка притащила вас сюда… из-за этой истории? — поинтересовался Фробишер немного погодя.
  — Какой истории?
  — Я имею в виду Хью… Да, вижу, вам все известно. Правда, странно, почему она обратилась к вам… Как-то не думал, что это по вашей части — в смысле, проблема тут скорее медицинская.
  — О, вы не представляете, какими неожиданными проблемами мне подчас приходится заниматься.
  — Я просто не могу понять, чего она от вас ждет.
  — У мисс Мэберли бойцовский характер.
  — Что верно, то верно, она настоящий боец, — горячо закивал головой полковник. — Молодец девушка — никогда не сдается. Но существуют на свете вещи, с которыми бороться бесполезно…
  Лицо его вдруг стало старым и усталым.
  Пуаро еще больше понизил голос и осторожно спросил:
  — Насколько я понимаю, душевные болезни у них в роду?
  — Проявляются время от времени, — кивнул Фробишер. — Потом поколение-другое бывает абсолютно нормальным. Последним это проявилось у деда Хью.
  Пуаро бросил быстрый взгляд на остальных сотрапезников. Дайана держалась прекрасно — смеялась и весело подтрунивала над Хью. Человек непосвященный никогда не догадался бы, что у кого-то из этих людей имеются серьезные проблемы.
  — И какую форму приняло его сумасшествие? — поинтересовался Пуаро.
  — Под конец старик стал совсем буйным. Между прочим, лет до тридцати он был абсолютно здоров. После начались странности, правда, заметили их не сразу. Естественно, пошли всякие разговоры. Кое-какие его выходки удалось замять, но, — полковник пожал плечами, — потом он окончательно сошел с катушек и стал бросаться на людей. Пришлось поместить бедолагу в лечебницу. Он там, насколько мне известно, дожил до глубокой старости… Этого-то Хью и боится, потому и не хочет обращаться к врачу. Могу его понять. Я бы тоже не хотел провести остаток жизни в сумасшедшем доме.
  — А как все эти неприятности сказались на адмирале?
  — Он сломлен, — коротко ответил Фробишер.
  — Он очень любит сына?
  — Души в нем не чает. Видите ли, его жена утонула, когда они катались на лодке. Мальчику тогда было всего десять, и с тех пор — он единственное его утешение.
  — Адмирал так любил жену?
  — Боготворил. Ее все боготворили. Она была… одной из самых очаровательных женщин, которых я знал. Хотите посмотреть ее портрет? — помолчав, неожиданно спросил он.
  — Очень бы хотел.
  Полковник отодвинул стул и встал.
  — Я хочу кое-что показать мосье Пуаро, — сказал он вслух.
  Адмирал небрежно махнул рукой. Фробишер тяжелым шагом прошествовал по террасе, Пуаро шел следом. На мгновение с лица Дайаны слетела маска беззаботности и в глазах возник мучительный вопрос. Хью тоже поднял голову и пристально посмотрел на маленького человечка с большими черными усами.
  Пуаро и полковник вошли в дом. После солнечного света в помещении было так темно, что он едва различал предметы. Тем не менее было ясно, что вещи там старинные и дорогие.
  Полковник направился прямиком в картинную галерею. На обшитых панелями стенах висели портреты давно оставивших этот мир Чандлеров, то угрюмых, то веселых. Мужчины были в придворных костюмах или в морских мундирах, женщины — в атласе и жемчугах.
  Наконец Фробишер остановился перед одним из портретов в конце галереи.
  — Кисти Орпена1239,— бросил он.
  С портрета на них смотрела статная рыжеволосая женщина с глазами полными огня и затаенного смеха. Она держала за ошейник борзую.
  — Парень — вылитая мать, — сказал полковник. — Правда ведь?
  — Действительно, кое-какие черты он унаследовал от матери.
  — Конечно, в нем нет ее утонченности, нет женственности, но в главном… — Голос полковника пресекся. — Жаль, что он унаследовал от Чандлеров то единственное, без чего вполне мог бы обойтись…
  Оба замолчали. В воздухе разлилось уныние — словно молчаливые пращуры скорбели о роковом недуге, который они время от времени передавали потомкам, обреченные на это неведомым проклятьем.
  Пуаро взглянул на своего спутника. Джордж Фробишер продолжал не отрываясь смотреть на прекрасное женское лицо.
  — Вы хорошо ее знали… — мягко произнес Пуаро.
  — Мы выросли вместе, — отрывисто заговорил Фробишер. — Я был командирован в чине младшего офицера в Индию, ей тогда было шестнадцать… А когда я вернулся, она уже была замужем за Чарлзом Чандлером.
  — Его вы тоже хорошо знали?
  — Да. Он мой старый друг. Лучший друг.
  — А после свадьбы вы часто с ними встречались?
  — Я почти все отпуска проводил здесь. Это мой второй дом. Чарлз и Кэролайн всегда держали для меня комнату… — Он расправил плечи и с воинственным видом вскинул голову. — Вот почему я здесь — чтобы быть под рукой… Если вдруг понадоблюсь Чарлзу…
  И вновь над ними нависла тень случившейся трагедии.
  — И что вы обо всем этом думаете? — спросил Пуаро.
  Фробишер напрягся и нахмурил брови.
  — По-моему, чем меньше разговоров об этом, тем лучше. И, откровенно говоря, мосье Пуаро, не понимаю, зачем Дайана притащила вас сюда.
  — Вы знаете, что Хью разорвал их помолвку?
  — Да, знаю.
  — И знаете почему?
  — Нет, об этом я ничего не знаю, — неохотно пробормотал Фробишер. — Их дело молодое. Мне туда соваться нечего.
  — Хью Чандлер сказал Дайане, что они не могут пожениться, потому что он сходит с ума.
  У полковника на лбу выступил пот.
  — Стоит ли ворошить эту чертовщину? — сказал он. — Что, по-вашему, тут можно поделать? Хью, бедняга, поступил правильно. Это не его вина, это наследственность… формирование плода… клетки мозга… Но когда он понял, в чем дело, что ему оставалось, кроме как разорвать помолвку? Тот случай, когда другого выхода нет.
  — Хотелось бы в этом удостовериться.
  — Можете мне поверить.
  — Вы же мне ничего не сказали.
  — Я сказал, что не желаю об этом говорить.
  — Почему адмирал Чандлер заставил сына выйти в отставку?
  — Потому что у него не было другого выхода.
  — Почему?
  Полковник упрямо помотал головой.
  — Это имело отношение к зарезанным овцам? — с невинным видом спросил Пуаро.
  — Так вы слышали об этом? — сердито отозвался полковник.
  — Мне рассказала Дайана.
  — Лучше бы этой девчонке держать язык за зубами.
  — Она в этом не уверена.
  — Она не все знает.
  — И чего же она не знает?
  Полковник заговорил — неохотно и сердито:
  — Ну, вы, уж видно, не отступитесь… Чандлер в ту ночь услышал какой-то шум. Подумал, кто-то залез в дом. Пошел проверить. У парня в комнате горел свет. Чандлер туда зашел. Хью, одетый, лежал на кровати. Спал мертвым сном. На одежде — кровь, вода в тазике для умывания красная от крови. Отец не мог его разбудить. На следующее утро он узнал насчет овец. Стал допытываться у Хью. Парень ничего не помнил. Не помнил, чтобы он выходил, а у двери стояли его ботинки, все в грязи. Не мог объяснить, откуда в тазике кровь. Да и вообще ничего не мог объяснить. Он просто ничего не помнил, ясно?
  Чарлз пришел ко мне посоветоваться. А что можно было сказать? Через три дня это повторилось. После такого — сами понимаете… Пришлось ему уйти с флота. Здесь он хоть у Чарлза на глазах, за ним можно приглядеть. Нельзя было допустить скандала на корабле. Да, это был единственный выход.
  — И что же дальше? — спросил Пуаро.
  — Больше я вам ничего не скажу, — отрезал полковник. — Вам не кажется, что Хью лучше знать, что ему делать дальше?
  Пуаро не удостоил собеседника ответом. Ему претила сама мысль о том, что кому-то что-то лучше знать, чем ему, Эркюлю Пуаро.
  3
  Вернувшись в прихожую, они увидели в дверях адмирала Чандлера. На миг его темный силуэт четко обозначился на фоне яркого солнечного света.
  — А, вот вы где, — сказал он низким ворчливым голосом. — Мосье Пуаро, я хотел бы с вами поговорить. Пойдемте в мой кабинет.
  Фробишер оставил их наедине, и Пуаро последовал за адмиралом, чувствуя себя гардемарином1240, вызванным на шканцы1241 для разноса.
  Адмирал жестом указал Пуаро на одно из кресел, сам опустился в другое. Если в компании полковника Фробишера Пуаро постоянно ощущал беспокойство, нервозность и раздражительность собеседника, то есть все признаки нервного напряжения, то от адмирала Чандлера исходил дух безнадежности, затаенного глубокого отчаяния…
  — Мне жаль, что Дайана впутала вас в эту историю… — сказал адмирал, тяжело вздохнув. — Бедная девочка… Знаю, как ей несладко. Но это сугубо семейная трагедия, мосье Пуаро, и вы, надеюсь, понимаете, что посторонние нам тут не нужны.
  — Да, я могу понять ваши чувства.
  — Дайана, бедняжка, никак не может в это поверить… Я и сам поначалу не верил… И сейчас бы, наверное, не поверил, если бы не знал…
  Он умолк.
  — Не знали о чем?
  — Что это у нас в роду.
  — И тем не менее вы дали согласие на помолвку?
  Адмирал покраснел.
  — Вы хотите сказать, что я должен был вмешаться еще тогда? Но в то время у меня не было ни малейших подозрений… Хью пошел в мать, он нисколько не похож на Чандлеров. Я надеялся, что он пошел в нее и… в смысле… что с нервами у него все будет в порядке… С детства и до последнего времени в его поведении не было ничего настораживающего. Не мог же я знать… Черт возьми, да почти у каждого в роду случаются психические отклонения!
  — Вы не обращались к доктору? — поинтересовался Пуаро.
  — Нет, и не собираюсь! — прорычал адмирал. — Здесь, под моим присмотром, ему ничего не угрожает. Я не позволю запереть его в четырех стенах, как дикого зверя…
  — Вы говорите, что ему здесь ничего не угрожает. А как насчет остальных?
  — Что вы имеете в виду?
  Пуаро, не отвечая, взглянул прямо в грустные темные глаза адмирала.
  — Каждому свое, — произнес тот с горечью. — Вы ищете преступника, а мой сын не преступник, мосье Пуаро!
  — Пока нет.
  — Как это понимать «пока нет»?
  — У него бывают припадки… Эти овцы…
  — Кто вам сказал об овцах?
  — Дайана Мэберли. И ваш друг полковник Фробишер.
  — Лучше бы Джордж держал язык за зубами.
  — Он ваш старинный друг, не так ли?
  — Лучший друг, — проворчал адмирал.
  — И он был другом вашей жены?
  — Да, — улыбнулся адмирал. — Джордж был влюблен в Кэролайн, когда она была еще девочкой. Думаю, он из-за этого так и не женился. Счастье выпало мне — по крайней мере, так мне тогда казалось. Я ее похитил — только для того, чтобы потерять.
  Он вздохнул, и плечи его поникли.
  — Полковник Фробишер был с вами, когда… когда ваша жена утонула? — спросил Пуаро.
  — Да, — кивнул адмирал. — Он был тогда с нами, в Корнуолле1242. Мы с женой отправились кататься вдвоем, Джордж в тот день остался дома. Я так и не понял, почему лодка перевернулась. Наверное, вдруг образовалась пробоина. Мы оказались в открытом море при сильном отливе. Я поддерживал ее на поверхности, сколько мог… — Голос его дрогнул. — Ее тело вынесло на берег два дня спустя. Слава Богу, что с нами не было маленького Хью! По крайней мере, тогда я так подумал. А теперь… может быть, для Хью было бы лучше, если бы тогда он оказался с нами. Все уже было бы кончено…
  Он вновь испустил глубокий, безнадежный вздох.
  — Мы последние из Чандлеров, мосье Пуаро. После нас в Лайде Чандлеров не будет. Когда Хью обручился с Дайаной, я надеялся… э-э, да что уж теперь… К счастью, они не успели пожениться. Больше мне нечего сказать.
  4
  Пуаро сидел с Хью Чандлером на скамейке рядом с розарием. Дайана Мэберли только что оставила их одних.
  Молодой человек повернул к собеседнику свое красивое измученное лицо.
  — Вы должны убедить ее, мосье Пуаро, — сказал он. — Видите ли, — продолжал он, после некоторой паузы, — Дай — она такая… она никогда не смирится с тем, с чем должна смириться. Она… она так и будет верить, что я вполне нормален.
  — А почему вы сами так уверены в том, что вы, извините, душевнобольной?
  Хью передернуло.
  — Я еще не окончательно свихнулся, — сказал он, — но мне становится все хуже. Дайана, дай ей Бог здоровья, об этом не подозревает. Она-то меня видит, только когда я в порядке.
  — А что же происходит, когда вы не в порядке?
  Хью Чандлер глубоко вздохнул.
  — Во-первых, у меня бывают кошмары, и в этих кошмарах я схожу с ума. Не далее как прошлой ночью мне представилось, что я больше не человек. Сначала я был быком, бешеным быком, носящимся под палящим солнцем по арене… ощущал во рту вкус пыли и крови… пыли и крови. А потом я был псом — огромным слюнявым псом. У меня была водобоязнь — дети разбегались при моем приближении, мужчины пытались меня пристрелить, кто-то поставил мне большую миску воды, но я не мог пить… не мог пить…
  Я проснулся, — продолжал он после паузы, — и понял, что все это было правдой. Я пошел к умывальнику. В горле у меня жутко пересохло. Я хотел пить, но не мог, мосье Пуаро. Я не мог сделать ни глотка… Господи, я не мог пить…
  Пуаро пробормотал что-то успокаивающее. Руки Хью были стиснуты на коленях, шея вытянута, глаза полузакрыты, как будто он следил за чем-то, подступающим к нему.
  — А кое-что происходит наяву, — продолжал он. — Средь бела дня я вижу страшных призраков. Они злобно поглядывают на меня. А иногда я взлетаю, парю, оседлав ветры, и черти парят вместе со мной…
  Пуаро пренебрежительно прищелкнул языком.
  — Да нет же, — повернулся к нему Хью, — сомнений быть не может. Это у меня в крови. Наследие предков… Никуда от этого не деться. Слава Богу, что я вовремя это понял, до того как женился на Дайане. Представьте, если бы у нас родился ребенок и унаследовал эту болезнь…
  Он положил руку Пуаро на локоть.
  — Вы должны ее убедить. Ей надо обо всем забыть. Иначе нельзя. Рано или поздно у нее появится кто-нибудь другой. Вот Стив Грэм — он от нее без ума, а он замечательный парень. Она будет с ним счастлива, и ей ничто не будет угрожать. Я хочу, чтобы она была счастлива. Конечно, у Грэма, как и у ее родителей, плохо с деньгами, но после моей смерти все образуется.
  — Интересно, каким образом?
  Хью Чандлер улыбнулся нежной, теплой улыбкой.
  — Моей матери в свое время, — пояснил он, — досталось солидное наследство. Деньги эти перешли мне. А я оставлю их Дайане.
  — A-а, — произнес Пуаро и откинулся на спинку скамейки.
  — Но ведь вы можете дожить до глубокой старости, мистер Чандлер, — произнес он, помолчав.
  — Нет, мосье Пуаро, — мотнул головой Хью. — До старости я не доживу. — Он вдруг судорожно отпрянул назад. — Господи! Смотрите! — уставился он куда-то за плечо Пуаро. — Вот — рядом с вами — скелет — его кости стучат… Он зовет меня… манит к себе…
  Его глаза с расширенными зрачками бессмысленно уставились на солнце. Еще мгновение — и он, обессилев, весь обмяк.
  Потом, повернувшись к Пуаро, он почти с детской непосредственностью спросил:
  — Вы ведь ничего такого не видели?
  Пуаро медленно покачал головой.
  — Видения меня не очень пугают, — хрипло произнес Хью. — Чего я боюсь, так это крови. Кровь у меня в комнате, кровь на моей одежде… У нас был попугай. Однажды утром отец нашел его в моей комнате с перерезанным горлом, а я лежал на кровати, держа в руке окровавленную бритву!
  Он наклонился к Пуаро.
  — В последнее время у нас тут в округе кто-то убивает животных, — прошептал он. — И в деревне, и на холмах. Овец, ягнят, недавно колли прикончили, очень славный был пес. Отец на ночь запирает меня, но иногда утром дверь оказывается открытой. Должно быть, у меня где-то припрятан ключ, но я не знаю где. Я ничего не знаю. Все это совершаю не я, а кто-то, кто в меня вселяется, кто подчиняет себе, превращает в бешеное чудовище, которое жаждет крови и не может пить воду…
  В отчаянии он закрыл лицо руками.
  Выждав минуту-другую, Пуаро спросил:
  — И все-таки я не понимаю, почему бы вам не обратиться к врачу?
  — Неужто вы в самом деле не понимаете? — покачал головой Хью Чандлер. — Физически я здоров. Здоров как бык. Я могу прожить годы — годы, запертый в четырех стенах. Вот с этим я не могу смириться. Уж лучше разом с этим покончить… Для этого есть много способов. Несчастный случай при чистке оружия, например… Дайана поймет. Я предпочел бы уйти по собственной воле!
  Он с вызовом глянул на Пуаро, но Пуаро не поднял перчатку. Вместо этого он кротко спросил:
  — Что вы едите и пьете?
  Хью расхохотался, запрокинув голову.
  — Вы что, считаете, у меня кошмары из-за несварения желудка?
  — Что вы едите и пьете? — терпеливо повторил Пуаро.
  — Да то же, что и остальные.
  — Никаких особых препаратов, облаток, пилюль?
  — Нет, конечно. Уж не думаете ли вы, что моя болезнь лечится таблетками? «Придумай, как исцелить недужное сознанье»1243,— презрительно процитировал Хью.
  — Стараюсь, — сухо отпарировал Пуаро. — Кто-нибудь в доме страдает глазными болезнями?
  — Отцу очень досаждают его глаза, — удивленно посмотрел на Пуаро Хью. — Ему часто приходится обращаться к окулисту.
  — A-а… — погрузился в раздумье Пуаро. — Полковник Фробишер, вероятно, — спросил он по прошествии некоторого времени, — большую часть жизни провел в Индии?
  — Да, он там служил. Индия — его слабость. Все разговоры о тамошней жизни, традициях, о поверьях всяких.
  — A-а, — опять протянул Пуаро и заметил: — Я вижу, вы порезали подбородок.
  Хью поднял руку к лицу.
  — Да, и притом глубоко. Отец как-то неожиданно вошел, когда я брился, вот я и дернулся. Я вообще в последнее время стал каким-то нервным. Да еще началось раздражение на шее и на подбородке, так что бриться стало сущим наказанием.
  — Вам нужно пользоваться смягчающим кремом, — посоветовал Пуаро.
  — Да я пользуюсь. Дядя Джордж принес мне баночку. Вам не кажется, что мы разговариваем, словно в косметическом салоне? — рассмеялся вдруг Хью. — Лосьоны, смягчающие кремы, таблетки, глазные болезни. К чему все это? Чего вы добиваетесь, мосье Пуаро?
  — Стараюсь сделать все, что в моих силах, для Дайаны Мэберли, — спокойно ответил Пуаро.
  Настроение Хью сразу изменилось. Разом посерьезнев, Хью взял Пуаро за локоть.
  — Да, прошу вас, сделайте для нее то, что в ваших силах. Скажите ей, что она должна меня забыть. Что надежды нет… Расскажите ей кое-что из того, что я вам говорил… Скажите ей… Господи, да скажите вы ей, чтобы держалась от меня подальше! Это единственное, что она теперь может для меня сделать: держаться подальше и постараться забыть обо мне!
  5
  — Я могу рассчитывать на ваше мужество, мадемуазель? На настоящее мужество?
  — Так это правда! — воскликнула Дайана. — Он в самом деле сходит с ума?
  — Я не психиатр, мадемуазель. Не мне решать, кто нормален, а кто — нет.
  Дайана придвинулась ближе.
  — Адмирал Чандлер считает, что Хью безумен. Полковник Фробишер тоже считает его безумцем. И сам Хью думает, что сходит с ума…
  Пуаро пристально смотрел ей в глаза.
  — А вы, мадемуазель?
  — Я? Говорю вам, он не сумасшедший! Поэтому я…
  Девушка осеклась.
  — Поэтому вы и пришли ко мне? — докончил за нее Пуаро.
  — Да. Будь все иначе, зачем бы я к вам пошла?
  — Именно этот вопрос я себе и задаю, мадемуазель.
  — Не понимаю.
  — Кто такой Стивен Грэм?
  Девушка удивленно уставилась на него.
  — Стивен Грэм? Ну кто-кто… Один человек. Что у вас на уме? — Она схватила Пуаро за руку. — О чем вы думаете? Прячетесь тут за своими усами, щуритесь и ничего мне не говорите. Мне так страшно… Зачем вам понадобилось меня пугать?
  — Может быть, потому что мне и самому страшно.
  Широко открытые серые глаза в ужасе воззрились на него.
  — Чего же вы-то боитесь? — прошептала Дайана.
  Пуаро глубоко вздохнул. Это был тяжкий вздох.
  — Убийцу поймать куда проще, — пояснил он, — чем… чем предотвратить убийство.
  — Убийство? — воскликнула Дайана. — Не говорите так!
  — Ничего не поделаешь, — отозвался Пуаро, — приходится называть вещи своими именами.
  От его мягкости не осталось и следа. Теперь Пуаро говорил кратко и властно:
  — Мадемуазель, необходимо, чтобы вы и я остались на ночь в «Лайде». Постарайтесь это устроить. Это возможно?
  — Да… Думаю, что да… Но зачем?
  — Потому что нельзя терять время. Вы дали мне понять, что умеете быть мужественной. Докажите это. Исполните мою просьбу и не задавайте вопросов.
  Она молча кивнула и удалилась.
  Чуть погодя, Пуаро отправился за ней в дом. Из библиотеки доносились голоса Дайаны и всех троих мужчин. Маленький бельгиец поднялся по широкой лестнице. На втором этаже никого не было.
  Комнату Хью Чандлера он нашел сразу. В углу, на стеклянной полочке над раковиной, стояли всякого рода тюбики, баночки и бутылочки.
  Быстро и сноровисто Пуаро принялся за дело…
  Очень скоро он уже спустился вниз. В этот момент из библиотеки с независимым видом вышла разрумянившаяся Дайана.
  — Все в порядке, — коротко бросила она.
  Вышедший следом адмирал Чандлер завел Пуаро в библиотеку и прикрыл за собой дверь.
  — Послушайте, мосье Пуаро, мне это не нравится.
  — Что вам не нравится, адмирал?
  — Дайна настаивает, чтобы я позволил ей и вам провести ночь здесь. Не хочу показаться негостеприимным…
  — Дело не в гостеприимстве.
  — Повторяю, я рад был бы проявить гостеприимство, но мне это не нравится. Я не вижу поводов для вашего здесь пребывания. Что это может дать?
  — Скажем так: я провожу некий эксперимент.
  — Что еще за эксперимент?
  — А вот это уж, простите, я не хочу ни с кем обсуждать.
  — Но послушайте, мосье Пуаро, начнем с того, что я вас сюда не приглашал…
  — Поверьте, адмирал, — прервал его Пуаро, — я прекрасно понимаю вашу позицию и отдаю ей должное. Я нахожусь здесь исключительно из-за упрямства влюбленной девушки. Вы мне кое-что рассказали, полковник Фробишер кое-что рассказал, сам Хью мне тоже кое-что рассказал. Теперь я хочу увидеть все это своими глазами.
  — Да, но на что тут смотреть? Уверяю вас, тут не на что смотреть! Я каждую ночь запираю Хью в его комнате, только и всего.
  — И тем не менее, он говорит, что иногда по утрам дверь оказывается открытой.
  — Как это?
  — Разве вы никогда не обнаруживали, что дверь отперта?
  — Я всегда считал, что отпирал Джордж, — нахмурился адмирал. — Что такое у вас на уме?
  — Где вы оставляете ключ — в замке?
  — Нет, на комоде в коридоре. Утром я, или Джордж, или Уизерс, мой слуга, берем его оттуда. Уизерсу мы сказали, что запираем Хью потому, что он ходит во сне… Думаю, он понимает, что тут что-то не так, но он преданный малый и служит у меня уже много лет…
  — Есть ли другие ключи от этой комнаты?
  — Насколько мне известно — нет.
  — Ключ легко можно подобрать.
  — Но кто…
  — Ваш сын полагает, что он сам где-то прячет запасной ключ, хотя, проснувшись, об этом не помнит.
  — Мне это не нравится, Чарлз, — раздался из дальнего угла комнаты голос полковника. — Девочка…
  — И я о том же, — подхватил Чандлер. — Девочке нельзя находиться здесь ночью. Приходите сами, если хотите.
  — Почему вы не хотите, чтобы мисс Мэберли осталась в вашем доме на ночь? — спросил Пуаро.
  — Слишком рискованно, — тихо сказал полковник. — В таких случаях…
  Он осекся.
  — Хью любит ее… — напомнил Пуаро.
  — Вот именно! — воскликнул адмирал. — Черт возьми, когда речь идет о безумии, все становится с ног на голову! Хью и сам это понимает. Дайане нельзя здесь оставаться.
  — Ну, — возразил Пуаро, — это решать самой Дайане.
  Он вышел из библиотеки. Дайана ждала его в машине.
  — Мы возьмем все, что нужно для ночлега, — крикнула она, — и вернемся сюда к обеду.
  Пока они ехали к воротам, Пуаро пересказал ей свой разговор с адмиралом и полковником Фробишером. Девушка презрительно рассмеялась.
  — Неужто они думают, что Хью способен причинить вред мне?
  Вместо ответа Пуаро попросил остановиться у аптеки, пояснив, что забыл взять с собой зубную щетку.
  Дайана от скуки рассматривала тихую деревенскую улочку. Пуаро все не было. Сколько же времени можно выбирать какую-то несчастную зубную щетку!
  6
  Пуаро в напряженном ожидании сидел в большой спальне с елизаветинской дубовой мебелью. Все приготовления были закончены; ему оставалось только ждать.
  Ждать пришлось долго. Уже под утро, услышав шаги, Пуаро отодвинул засов и открыл дверь. На пороге стояли резко постаревшие адмирал и полковник. Адмирал был угрюм и мрачен, полковника Фробишера била дрожь.
  — Мы хотим кое-что вам показать, мосье Пуаро, — без обиняков сказал адмирал.
  У дверей спальни Дайаны Мэберли лежал, скорчившись, человек. Свет падал на всклокоченную темно-рыжую голову — это был Хью Чандлер. Дыхание с шумом вырывалось из его груди. Он был в халате и шлепанцах. В правой руке зловеще поблескивал кривой нож с маслянистыми красными потеками.
  — Mon Dieu1244! — воскликнул Пуаро.
  — Все в порядке, — отрывисто бросил полковник Фробишер. — Он ее не тронул. Дайана! — позвал он, повысив голос. — Это мы! Откройте!
  Адмирал застонал и еле слышно пробормотал:
  — Мальчик мой… Бедный мой мальчик…
  Послышался скрежет отодвигаемых засовов. Открылась дверь, и на пороге появилась мертвенно-бледная Дайана.
  — Что случилось? — пролепетала она заплетающимся языком. — Кто-то пытался вломиться ко мне… Я слышала, как он нащупывал ручку, царапал дверь словно животное… Это было ужасно!
  — Слава Богу, что дверь была заперта! — только и сказал полковник.
  — Мосье Пуаро велел мне запереться.
  — Поднимите его и отнесите в комнату, — распорядился Пуаро.
  Адмирал с полковником подняли бесчувственное тело. Дайана, ахнув, судорожно вздохнула.
  — Хью? Это Хью? Что у него на руках?
  Руки Хью были в мокрых, липких коричнево-красных пятнах.
  — Это кровь? — прошептала Дайана.
  Пуаро вопрошающе посмотрел на адмирала.
  Тот кивнул.
  — Не человечья, слава Богу! — пояснил он. — Кошка! Я нашел ее, в прихожей, с перерезанным горлом. Потом он, должно быть, поднялся сюда…
  — Сюда? — едва слышным от ужаса голосом прошептала Дайана. — Ко мне?
  Хью опустили в кресло. Вскоре он зашевелился и что-то пробормотал. Все как зачарованные наблюдали за ним. Хью сел и беспомощно заморгал.
  — Привет, — еще не совсем очнувшись, произнес он хриплым голосом. — Что случилось? Почему я…
  Тут его взгляд упал на нож, который он по-прежнему сжимал в руке.
  — Что я натворил? — выдавил он из себя сиплым голосом.
  Он беспомощным взглядом окинул отца, потом полковника и, наконец, впился глазами во вжавшуюся в стену Дайану.
  — Я напал на Дайану? — спросил он неестественно-ровным голосом.
  Его отец покачал головой.
  — Скажите, что случилось? — настаивал Хью. — Я должен это знать!
  Адмирал и полковник Фробишер принялись с неохотой ему рассказывать. Они то и дело запинались, однако Хью спокойно, но настойчиво в конце концов вытянул из них все.
  За окном всходило солнце. Пуаро отодвинул занавеску, и в комнату хлынул свет зари.
  — Все ясно, — сказал Хью безжизненным голосом, лицо его в этот момент было абсолютно спокойным.
  Потом он встал, потянулся с улыбкой и бодрым тоном сказал:
  — Чудесное утро, а? Возьму-ка я ружьишко и схожу в лес, может, кролика подстрелю. — И он вышел из комнаты.
  Все тупо смотрели ему вслед.
  Наконец адмирал, опомнившись, рванулся к двери, но полковник схватил его за руку.
  — Нет, Чарлз, нет. Так будет лучше… по крайней мере для него самого.
  Дайана, рыдая, бросилась на кровать.
  — Ты прав, Джордж, — нетвердым голосом выдавил из себя адмирал Чандлер, — так будет лучше. Он у меня храбрый мальчик…
  — Он мужчина, — таким же дрожащим голосом отозвался полковник.
  После секундного молчания адмирал вдруг оглянулся:
  — А где же, черт возьми, этот треклятый иностранец?
  7
  В оружейной комнате Хью Чандлер взял из стойки свое ружье и стал его заряжать, но вдруг на плечо ему легла чья-то рука, и раздалось властное «Нет!».
  Хью узнал голос Пуаро, оглянувшись, сердито просипел:
  — Уберите руки. Не вмешивайтесь. Сейчас произойдет несчастный случай. Говорю вам, это единственный выход.
  Пуаро вновь властно повторил:
  — Нет.
  — Вы что же, не понимаете, что, если бы дверь не оказалась заперта, я бы этим ножом перерезал горло Дайане — Дайане!
  — Ничего подобного.
  — Но кошку-то я убил?
  — И кошку вы не трогали. И к смерти попугая и бедных овечек вы тоже не имеете никакого отношения.
  — Кто из нас сошел с ума? — воззрился на Пуаро Хью. — Вы или я?
  — Мы оба абсолютно нормальны, — отозвался Пуаро.
  В эту минуту в комнату почти вбежали адмирал Чандлер и полковник Фробишер. Почти тут же примчалась и Дайана.
  — Он говорит, что я не сумасшедший… — слабым голосом, как в бреду, произнес Хью.
  — Рад сообщить вам, что вы и в самом деле в здравом уме и твердой памяти, — заявил Пуаро.
  Хью расхохотался. И это был поистине смех безумца… Столько в нем было издевки.
  — Ну и ну! Что ж, по-вашему, резать овец и прочую живность — это нормально? Я, выходит, был, как вы говорите, «в здравом уме», когда укокошил попугая? И кошку сегодня ночью?
  — Говорю вам, вы их не убивали — ни овец, ни попугая, ни кошку.
  — А кто же их убил?
  — Некто, кто давно мечтал объявить вас сумасшедшим. Этот человек регулярно подмешивал в ваш чай сильное снотворное, а потом подсовывал окровавленный нож или бритву. И руки мазал кровью.
  — Но зачем все это?
  — Затем, чтобы вынудить вас сделать то, от чего я вас только что удержал.
  Хью в полном недоумении не сводил глаз с Пуаро. Тот повернулся к полковнику Фробишеру.
  — Полковник, вы много лет прожили в Индии. Вам никогда не приходилось сталкиваться с тем, как людей с помощью наркотических препаратов намеренно доводили до сумасшествия?
  Лицо полковника оживилось.
  — Сам я с этим не сталкивался, но часто слышал. При отравлении дурманом в конце концов человек действительно сходит с ума.
  — Именно так. Так вот, в состав… э… э… дурмана входит алкалоид атропин или весьма близкое к нему вещество. Атропин добывают из белладонны или паслена. Белладонну нередко используют в медицине, а собственно сульфат атропина прописывают для лечения глазных болезней. Получив несколько рецептов и заказывая по ним лекарство в разных аптеках, можно, не возбуждая подозрений, накопить значительное количество этого яда. И добавлять его, скажем, к бритвенному крему. При наружном употреблении он вызовет раздражение, что, в свою очередь, приведет к порезам при бритье, через ранку наркотик будет постоянно попадать в организм, вызывая определенные симптомы: сухость во рту и горле, затрудненность глотания, галлюцинации — одним словом, все то, на что жаловался мистер Чандлер.
  Пуаро повернулся к молодому человеку.
  — Чтобы окончательно рассеять ваши сомнения, скажу, что это не просто предположение. Ваш крем для бритья был сильно сдобрен сульфатом атропина. Я взял образец и отдал его на анализ.
  — Но кто это делал? — задыхаясь от волнения, проговорил Хью. — И зачем?
  — Это я и пытался выяснить с первого же дня приезда. Я искал мотив преступления. Дайана Мэберли получала крупную сумму в случае вашей смерти, но ее я всерьез не рассматривал…
  — Еще бы! — вспыхнул Хью.
  — Я представил себе другой возможный мотив. Старый как мир любовный треугольник: двое мужчин и женщина. Полковник Фробишер любил вашу мать, а женился на ней адмирал Чандлер.
  — Джордж? Джордж! — вскричал адмирал. — Я в это не верю!
  — Вы хотите сказать, — недоверчиво произнес Хью, — что ненависть может перейти на сына?
  — При определенных обстоятельствах — да, — подтвердил Пуаро.
  — Это гнусная ложь! — воскликнул полковник Фробишер. — Не верь ему, Чарлз!
  Адмирал отшатнулся от него и пробормотал себе под нос:
  — Дурман… Индия… Все ясно… Мы бы никогда ничего не заподозрили… ведь душевные болезни у нас в роду…
  — Mais oui!1245 — почти взвизгнул Пуаро. — Безумие в роду! Одержимый местью безумец, хитрый, как многие безумцы, годами скрывавший свой недуг. Mon Dieu, — обернулся он к Фробишеру, — вы-то должны были догадаться, что Хью — ваш сын? Почему вы не сказали ему об этом?
  Полковник, поперхнувшись, судорожно сглотнул.
  — Я не знал. Я не был уверен… Кэролайн как-то прибежала ко мне… она была не то испугана, не то еще что-то… Словом, у нее были какие-то неприятности. Не знаю, в чем там было дело… Она… я… словом, мы потеряли голову… Потом я сразу же уехал. Нам ничего больше не оставалось, мы оба знали, что должны соблюдать правила игры. Я, конечно, думал об этом, но… но разве я мог быть уверен? Кэролайн никогда не говорила мне ничего такого, из чего я мог бы заключить, что Хью — мой сын. А потом, когда проявились эти… эти признаки безумия, я подумал, что теперь все ясно.
  — Все ясно! — возмутился Пуаро. — Вы что, не заметили, как он набычивается и хмурит брови — это ведь ваша ужимка! А вот Чарлз Чандлер заметил. Заметил — и добился правды от своей жены. Думаю, она его панически боялась, еще в то время разглядев в нем безумца. Это и толкнуло ее в ваши объятия. И вот Чарлз Чандлер решил мстить. Его жена погибла в результате несчастного случая. Они были вдвоем в лодке, и только он знает, почему лодка перевернулась. После этого всю свою ненависть он сосредоточил на мальчике, который носил его имя, не будучи его сыном. Ваши рассказы об Индии навели его на мысль об отравлении дурманом. Вот он и решил медленно довести Хью до безумия, до такого состояния, когда он от безысходности сам сведет счеты с жизнью. Крови жаждал не Хью, а адмирал Чандлер. Именно он дошел до того, что по ночам резал в полях овец. Но отвечать за это должен был Хью!
  Знаете, когда я его заподозрил? Когда он с ходу отверг предложение показать сына врачу. Понятно, что этого не хотел сам Хью, но ведь он его отец! Он был просто обязан отправить его к врачу! Ведь лечение могло помочь его сыну исцелиться от страшного недуга! Но нет, Хью Чандлера нельзя было показывать врачу — вдруг тот определил бы, что молодой человек абсолютно нормален!
  — Значит, я здоров? — необычно ровным голосом произнес Хью. — Я — не сумасшедший?
  Он шагнул к Дайане.
  — Еще бы ты не был нормален, — проворчал полковник Фробишер. — В нашей-то семье сумасшедших отродясь не водилось.
  — Хью… — прошептала Дайана.
  — Что за бред! — бросил адмирал Чандлер, закидывая за спину ружье Хью. — Пойду, может, подстрелю кролика…
  Полковник Фробишер шагнул было к нему, но его удержал Пуаро.
  — Вы же сами только что говорили, что так будет лучше…
  Хью и Дайаны уже не было в комнате.
  Полковник и Пуаро молча наблюдали за тем, как последний из рода Чандлеров, пройдя через парк, углубился в лес.
  Вскоре до них донесся выстрел…
  Глава 8
  Кобылицы Диомеда1246
  1
  В час ночи в квартире Эркюля Пуаро зазвонил телефон.
  — Алло, мосье Пуаро, это вы?
  Пуаро узнал голос доктора Стоддарда. Ему нравился этот несколько застенчивый молодой человек с открытой дружелюбной улыбкой, забавлял его очень наивный интерес к преступлениям. В то же время Пуаро очень ценил его трудолюбие и талант, тот был врачом, что называется, от Бога.
  — Мне бы не хотелось вас беспокоить…
  — Но что-то беспокоит вас? — предположил Пуаро.
  — Вот именно. — Стоддард с облегчением вздохнул. — Вас не проведешь!
  — Eh bien1247, так чем же я могу быть вам полезен, друг мой?
  Стоддарду трудно было решиться изложить свою просьбу. Наконец он, запинаясь, выдавил:
  — Наверное, это будет б-большой смелостью с моей стороны… п-п-просить вас приехать сейчас… Но я влип в д-д-дурацкую историю…
  — Разумеется, я приеду. К вам домой?
  — Нет, я сейчас нахожусь в проулке за нашей улицей. Конингбай Мьюз, дом семнадцать. Вы правда смогли бы приехать? Я был бы вам бесконечно признателен.
  — Выезжаю немедленно, — отозвался Пуаро.
  2
  Пуаро шел по темному проулку, вглядываясь в номера домов. Был второй час ночи, и почти все окна были уже темными.
  Когда он добрался до дома 17, дверь сразу открылась — на пороге стоял доктор Стоддард.
  — Вот что значит настоящий друг! — сказал он. — Проходите, пожалуйста.
  Узенькая лестница, похожая на приставную, вела на второй этаж. Там, справа от нее, располагалась довольно просторная комната, обставленная диванами, устланная коврами и вышитыми серебром треугольными подушками. В самых неожиданных местах стояли бутылки и бокалы.
  В комнате царил страшный беспорядок, повсюду валялись окурки и битое стекло.
  — Ага! — констатировал Пуаро. — Mon cher Watson1248, чутье мне подсказывает, что здесь была вечеринка.
  — Да, была, — мрачно подтвердил Стоддард. — И еще какая!
  — Так вы в ней не участвовали?
  — Нет. Я здесь исключительно в профессиональном качестве.
  — И что же случилось?
  — Этот дом принадлежит некой Пейшенс Грейс, миссис Пейшенс Грейс, — пояснил Стоддард.
  — Что ж, — сказал Пуаро, — очаровательное имя, хотя и немного старомодное.
  — Ни то, ни другое определение миссис Грейс не подходит. Она недурна собой, но без сантиментов. Дважды была замужем, а сейчас у нее есть любовник, малоприятный тип по фамилии Хокер, которого она подозревает в том, что он хочет ее бросить. Так вот, сегодня они решили провести вечеринку. Начали с выпивки, а закончили наркотиками, точнее, кокаином. Кокаин — такая штука, от которой поначалу у человека появляются за спиной крылья и все вокруг кажется просто восхитительным. Ощущение такое, что можешь горы свернуть. Но если немного перебрать, возникает нервное перевозбуждение, галлюцинации и состояние невменяемости. У них возникла отчаянная перебранка. В результате он улизнул, хлопнув дверью, а она начала палить по нему из окна, из новенького револьвера, который ей кто-то — от большого ума — подарил.
  — И что же, попала она в него? — поднял брови Пуаро.
  — В Хокера? Нет, зато зацепила несчастного бродягу, рывшегося в мусорных ящиках. Попала ему в руку. Он, конечно, поднял дикий крик, и гости тут же приволокли его сюда, но перепугались при виде хлещущей из раны крови и кинулись за мной.
  — И что же?
  — Ну, я его заштопал. Ничего серьезного. Потом его стали всячески обрабатывать, и в конце концов за пару пятифунтовых бумажек он согласился забыть об этом происшествии. Бедняга явно считал, что ему здорово повезло.
  — А что было дальше?
  — Для меня работы хватало. Миссис Грейс впала в истерику. Я сделал ей укол и отправил спать. Еще одна молоденькая девчушка была на грани обморока, так что пришлось заняться и ею. К этому моменту остальные постарались смыться.
  Доктор замолчал.
  — И тогда, — продолжил за него Пуаро, — у вас появилось время оценить ситуацию.
  — Именно так, — подтвердил Стоддард. — Будь это обычная попойка, тут можно было бы поставить точку. Но наркотики — дело другое.
  — Вы уверены, что не ошиблись?
  — Уверен. Я даже нашел немного кокаина в лакированной шкатулке — его, как вы знаете, нюхают. Вопрос в том, откуда они его берут. Помню, вы как-то говорили о надвигающейся волне наркомании.
  Пуаро кивнул.
  — Полицию заинтересует эта вечеринка, — заметил он.
  — Вот именно… — уныло протянул Майкл Стоддард.
  Пуаро пытливо на него посмотрел.
  — А вы бы хотели, чтобы все обошлось без полиции?
  — Когда хорошие люди попадают в такие ситуации, — промямлил Стоддард, — это на них плохо сказывается…
  — Это вы о миссис Грейс так заботитесь?
  — Да нет. Ее голыми руками не возьмешь!
  — Так, значит, о той, другой девушке? — ласково спросил Пуаро.
  — Ее, конечно, тоже так просто не возьмешь, — кивнул Стоддард. — По крайней мере, такой она старается выглядеть, храбрится… На самом же деле она просто еще очень глупенькая… Ну, в какой-то степени девица она бесшабашная, что и говорить, и все же это просто детские шалости. Она попала в эту историю, потому что… Ну, это вроде бы модно, или шикарно, или… что-то в этом роде.
  На губах Пуаро появилась легкая улыбка.
  — Вы встречались с ней прежде? — поинтересовался он.
  Майкл Стоддард еще более смущенно, чем всегда, кивнул головой.
  — Мы познакомились в Мертоншире, на балу. Она дочь отставного генерала — гром и молния, или, пакка сахиб1249, и прочее в том же духе. У него четверо дочерей, и все далеко не паиньки — что неудивительно при таком-то папаше… Да и место, где они живут, прямо скажем, не для девичьих добродетелей. Там сплошные оружейные заводы, никаких патриархальных провинциальных нравов — в основном, испорченные легкими деньгами богачи. Ну, девчонки и затесались в дурную компанию.
  Пуаро внимательно посмотрел на Стоддарда.
  — Теперь понятно, зачем я вам понадобился. Хотите, чтобы я взял это дело в свои руки?
  — А вы возьмете? Я понимаю, что так это оставлять нельзя, но… но мне бы хотелось уберечь Шилу Грант от излишнего внимания прессы и полиции.
  — Думаю, это возможно. Я хотел бы взглянуть на эту юную леди.
  — Пойдемте.
  Стоддард двинулся к выходу. Из комнаты напротив раздался капризный голос:
  — Доктор, ради Бога, доктор, я с ума схожу.
  Стоддард и Пуаро направились в эту комнату, как оказалось, в спальню, где творилось нечто невообразимое: рассыпанная по полу пудра, разбросанная одежда вперемежку с какими-то горшками и кувшинами. На кровати лежала женщина с неестественно белыми волосами и отрешенным порочным лицом.
  — По мне ползают какие-то букашки, — пожаловалась она… — Клянусь, в самом деле ползают. Я сойду с ума… Бога ради, сделайте мне хоть какой-нибудь укол.
  Доктор Стоддард склонился над кроватью и принялся ей что-то говорить профессионально-умиротворяющим голосом.
  Пуаро тихонько вышел из комнаты. Напротив была еще одна дверь. Он открыл ее и увидел скромно обставленную крошечную комнатку, больше похожую на конуру. На кровати недвижно лежала стройная, миниатюрная девушка.
  Пуаро на цыпочках подошел к кровати и принялся ее рассматривать.
  Темные волосы, продолговатое бледное лицо — совсем юная, почти подросток…
  Веки ее дрогнули. Открылись удивленные, испуганные глаза, девушка осторожно приподнялась на кровати и, резко дернув головой, попыталась откинуть со лба густую прядь иссиня-черных волос. Она напоминала испуганную кобылку — даже назад подалась пугливо, словно дикое животное, отпрянувшее от предложенного незнакомцем угощения.
  По-детски тоненьким срывающимся голосом она спросила:
  — Кто вы, черт возьми, такой?
  — Не пугайтесь, мадемуазель.
  — Где доктор Стоддард?
  В тот самый миг доктор вошел в комнату.
  — А, вот вы где! — вздохнула с облегчением девушка. — Кто это такой?
  — Это мой друг. Как вы себя чувствуете, Шила?
  — Ужасно. Паршиво… И зачем я попробовала эту гадость?
  — На вашем месте я бы этого больше никогда не делал, — сухо сказал Стоддард.
  — Я… я и не собираюсь…
  — Кто вам дал кокаин? — спросил Пуаро.
  Глаза ее расширились, верхняя губа дернулась.
  — Его здесь было сколько угодно. Мы все попробовали. Сначала все было просто замечательно.
  — Да, но кто его сюда принес? — допытывался Пуаро.
  — Не знаю… — покачала головой девушка. — Может быть, Тони — Тони Хокер. Но в точности я ничего не могу сказать.
  — Вы в первый раз попробовали кокаин, мадемуазель? — ласково спросил Пуаро.
  Девушка кивнула.
  — Было бы очень неплохо, чтобы он оказался и последним, — без церемоний вставил Стоддард.
  — Да, пожалуй… Хотя это было так необычно…
  — Вот что, Шила Грант, — заявил Стоддард. — Наркотики — страшная штука, это я вам как врач говорю. Я сталкивался с наркоманами и знаю, что это такое. Это зелье разрушает и тело и душу. Алкоголь по сравнению с ним — невинная забава. Не вздумайте попробовать их еще раз! Как вы думаете, что бы сказал о сегодняшней «вечеринке» ваш отец?
  — Отец? — воскликнула Шила Грант. — Отец? — И разразилась нервным смехом. — Могу себе представить его физиономию! Его бы удар хватил.
  — Ничего удивительного, — отозвался Стоддард.
  — Доктор… Доктор… — донесся из другой комнаты стонущий голос миссис Грейс.
  Пробормотав нечто нелестное себе под нос, Стоддард отправился на зов.
  Заинтригованная Шила Грант снова уставилась на Пуаро.
  — Кто вы такой? — спросила она. — Ведь вас не было на вечеринке.
  — Нет, на вечеринке меня не было. Я друг доктора Стоддарда.
  — Вы что, тоже доктор? Что-то вы на доктора не похожи.
  — Меня зовут, — сказал Пуаро, умудрившись, как всегда, сделать из простого сообщения эффектную сцену, как бы завершающую первый акт, — Эркюль Пуаро.
  Иногда Пуаро приходилось убеждаться в том, что бесчувственное молодое поколение абсолютно ничего о нем не слышало, но на этот раз сообщение достигло своей цели.
  Шила Грант о нем явно слышала. Она была поражена и не могла отвести от него изумленных глаз.
  3
  Говорят — уж не знаю, насколько это справедливо, — что у каждого человека есть тетушка в Торки1250 или хотя бы троюродный брат в Мертоншире.
  Мертоншир расположен на достаточном расстоянии от Лондона, там найдется где порыбачить и где поохотиться с собаками и без, там есть весьма живописные, хотя и несколько чванные деревушки, а развитая сеть железных дорог и новое шоссе облегчают сообщение со столицей. Слуги относятся к Мертонширу снисходительнее, чем к прочим, менее доступным уголкам Британских островов. В результате в Мертоншире невозможно жить, если ваш годовой доход не исчисляется цифрой с тремя нулями, а учитывая подоходный налог и все такое прочее — и со всеми четырьмя.
  Эркюль Пуаро, будучи иностранцем, не мог похвастаться наличием в этом графстве троюродных братьев, но у него было много друзей, так что ему не составило труда заполучить приглашение. Причем в качестве хозяйки он выбрал очень непосредственную, милую леди, высшим наслаждением для которой было перемывать косточки своим соседям. Так что Пуаро пришлось выслушивать множество сведений о людях, не представлявших для него ни малейшего интереса, прежде чем дело дошло до тех, кто ему был нужен.
  — Семья Грант? Да, их там четыре девицы. Неудивительно, что бедный генерал не может с ними справиться. Что может один-единственный мужчина поделать с четырьмя девушками? — красноречиво всплеснула руками леди Кармайкл.
  — И в самом деле — что? — подал реплику Пуаро, и леди продолжала:
  — Он мне рассказывал, что у него в полку дисциплина была железная, но с девочками это не проходит. В мое время все было по-другому. Полковник Сэндис, помнится, был таким солдафоном, что его бедным дочерям…
  (Последовал долгий экскурс в испытания, выпавшие на долю девиц Сэндис, а также подруг юности леди Кармайкл.)
  Поймите меня правильно, — сказала леди Кармайкл, возвращаясь к семейству генерала, — я не имею ничего против его дочерей, они очень славные. Просто чересчур озорны и подчас заводят нежелательные знакомства. Раньше у нас такого не бывало, а теперь то и дело появляются просто сомнительные личности! От прежнего дворянского духа ничего не осталось, теперь все решают деньги, деньги и еще раз деньги. А уж что только об этих личностях не рассказывают! Как вы сказали? Энтони Хокер? Да, я его знаю. Мягко говоря, малоприятный молодой человек, но денег у него, по всей видимости, куры не клюют. Приезжает сюда охотиться и устраивает вечеринки — с размахом, но уж очень и очень странные… если, конечно, верить всему, что о них говорят. Но я предпочитаю пропускать это все мимо ушей, потому что люди слишком злы. Они всегда готовы предполагать самое худшее. Мне вот недавно кто-то сказал, что все молодые девушки от природы склонны к алкоголю, и мне это огульное обвинение совсем не понравилось. Да и кричать о наркотиках при виде любого человека со странностями не менее глупо. Взять ту же миссис Ларкин. Хотя я ее и недолюбливаю, но убеждена, что она просто очень рассеянная, поэтому у нее такой отрешенный вид. Она близкая подруга вашего Энтони Хокера и, наверное, поэтому терпеть не может девиц Грант — говорит, что они готовы мужчину живьем проглотить. Что ж, они, конечно, не прочь пофлиртовать, почему бы и нет? Это же так естественно. Все они, кстати, весьма хорошенькие.
  Пуаро успел вставить вопрос.
  — Миссис Ларкин? Послушайте, о ней не меня надо спрашивать. Как вообще сегодня можно сказать, кто есть кто? Говорят, она хорошо ездит верхом и сорит деньгами. У ее мужа было какое-то дело в Лондоне. Он умер, так что она вдова. Она здесь не так давно, появилась сразу после Грантов. Я всегда считала ее…
  Тут леди Кармайкл осеклась и замерла с открытым ртом, а глаза у нее чуть не вылезли из орбит. Наклонившись вперед, она игриво стукнула Пуаро по костяшкам пальцев ножом для разрезания книг, который держала в руке. Тот едва не взвыл от боли.
  — Ну конечно! — восторженно воскликнула достойная леди. — Так вот почему вы здесь! Ах вы, гадкий обманщик, я требую рассказать мне все без утайки!
  — Но что я должен вам рассказать?
  Шаловливая леди вновь взмахнула ножичком, но на этот раз Пуаро успел убрать руку.
  — Хватит морочить мне голову, Пуаро! Я же вижу, как у вас подергиваются усы. Вас явно привело сюда расследование какого-то преступления, и вы бесстыдно выуживаете у меня нужные вам сведения! Неужто это убийство? Кто у нас в последнее время умер? Только старая Луиза Гилмор, а ей было восемьдесят пять, и вдобавок она страдала от водянки. Вряд ли дело в ней. Бедный Лео Стэвертон сломал шею на охоте и теперь лежит в гипсе — тоже не то. Наверное, это все-таки не убийство, а жаль. Крупных краж драгоценностей я в последнее время тоже что-то не припомню… Может быть, вы просто кого-то выслеживаете? Неужто Берил Ларкин отравила мужа, а ее рассеянность — следствие постоянных угрызений совести?
  — Сударыня, — воскликнул Пуаро, — помилосердствуйте!
  — И не подумаю. Вы здесь оказались неспроста, Пуаро.
  — Сударыня, знакома вам античная культура?
  — При чем тут античная культура?
  — А вот при чем. Я следую примеру своего великого предшественника Геракла. Один из его подвигов — укрощение кобылиц Диомеда.
  — Только не говорите мне, что вы приехали к нам сюда объезжать лошадей — в вашем-то возрасте и в ваших всегдашних лакированных ботинках! Думаю, вы и в седле-то никогда не сидели!
  — Кобылицы — это символ, сударыня. Они были дикими и питались человечиной.
  — Какая мерзость! Древние греки и римляне никогда не вызывали у меня особых симпатий. Не понимаю, почему священнослужители так любят цитировать древних: во-первых, невозможно понять, что они имеют в виду, во-вторых, сам предмет никак не вяжется с церковью. Сплошное кровосмешение и все эти совсем раздетые статуи — я-то против них ничего не имею, но вы же знаете этих священников: их возмущает даже то, что девушки приходят в церковь без чулок… Минуточку, о чем это я говорила?
  — Трудно сказать.
  — Так вы, негодник, не желаете признаваться? Ну убила миссис Ларкин своего мужа или нет? А может быть, Энтони Хокер и есть бристольский убийца собственной персоной1251?
  Леди Кармайкл с надеждой взглянула на Пуаро, но его лицо оставалось непроницаемым.
  — Может быть, вы ищете фальшивомонетчиков? — рассуждала леди Кармайкл. — Я на днях встретила миссис Ларкин в банке, так она на моих глазах получала пятьдесят фунтов. Мне сразу показалось, что это чересчур. Хотя нет, если бы она была фальшивомонетчицей, все должно бы было быть наоборот — она бы вкладывала деньги, так ведь? Послушайте, Пуаро, если вы будете вот так сидеть, нахохлившись, и молчать, я запущу в вас чем-нибудь тяжелым.
  — Имейте терпение, — взмолился Пуаро.
  4
  «Эшли Лодж», обиталище генерала Гранта, не отличалось большими размерами. Дом стоял на склоне холма, при нем были отличные конюшни и беспорядочно раскинувшийся заброшенный сад.
  Внутреннее убранство дома агент по продаже недвижимости описал бы словами «полностью обставленный». Будды1252 в позе лотоса1253 взирали на посетителя из всех щелей, на полу громоздились медные бенаресские1254 подносы и столики. Процессии слоников украшали каминные доски, а на стенах висели замысловатые бронзовые безделушки.
  Посреди этого индийского великолепия восседал в большом ветхом кресле генерал Грант. Его забинтованная нога покоилась на стуле.
  — Подагра, — объяснил он. — Никогда не страдали от подагры, мистер… э-э… Пуаро? Ощущение не из приятных. А все мой отец. Он, а до него мой дед, только и делали, что пили портвейн, а я расплачиваюсь. Выпить хотите? Сделайте одолжение, позвоните в колокольчик. Где там мой оболтус?
  Вскоре пожаловал слуга в тюрбане. Генерал Грант назвал его Абдулом и велел принести виски с содовой. Когда приказ был выполнен, он налил гостю столь щедрую порцию, что тот запротестовал.
  — К сожалению, не могу составить вам компанию, мистер Пуаро. — Генерал с грустью поглядел на графин. — Мой лекарь говорит, что виски для меня яд. Хотя, что он понимает… Все доктора невежды. Только и умеют, что удовольствие от жизни портить. Так и норовят отнять у человека нормальную еду и посадить его на что-нибудь, вроде кашки да паровой рыбы. Это же додуматься надо: рыба на пару!
  В гневе генерал нечаянно пошевелил ногой и тут же взревел от боли, после чего последовал залп ругательств.
  Он тут же извинился за несдержанность.
  — Я теперь как медведь с болячкой в ухе. Во время приступа мои девчонки обходят меня за милю. Не думайте, что я их осуждаю. Я слышал, вы с одной из них встречались.
  — Да, имел удовольствие. А сколько у вас дочерей?
  — Четыре, — мрачно ответил генерал, — и ни одного парня. Четыре девицы — тут поневоле задумаешься, особенно в наше время.
  — Они наверняка все очаровательны?
  — Что есть, то есть. Только вот никак не могу понять, чего им, собственно, надо. В наше время за девицами не уследишь. Дисциплины нет, кругом одна расхлябанность. Что тут поделаешь? Не сажать же их под замок…
  — Слышал, что у них здесь много друзей.
  — Есть тут старые выдры, которые их недолюбливают, — сказал генерал. — А сами-то? Волчицы в овечьей шкуре. Чуть зазеваешься — пиши пропало. Одна из этих вдовушек чуть меня не стреножила. Завела манеру являться сюда и мурлыкать: «Ах, генерал, вы, должно быть, прожили такую интересную жизнь!» — Генерал подмигнул. — Слишком уж очевидно было, чего ей надо. А в общем-то, мистер Пуаро, жизнь здесь не хуже, чем в других местах, только вот, на мой вкус, чересчур бурная и шумная. Я любил деревню, когда она была деревней, без всяких там автомобилей, джазов и этого проклятого радио. У меня в доме его никогда не будет, и мои девицы это знают. Может человек хоть где-нибудь побыть в покое?
  Пуаро незаметно навел разговор на Энтони Хокера.
  — Хокер? Не знаю такого. Хотя нет, вспомнил. Мерзкий такой малый, у него еще глаза близко посажены. Никогда не верил людям, которые прячут взгляд.
  — Он, кажется, друг вашей дочери Шилы?
  — Шилы? Не знал. Они мне ничего не рассказывали. — Густые брови генерала сошлись к переносице, и глаза, ярко-голубые на красном лице, проницательно глянули на Пуаро. — Слушайте, мистер Пуаро, в чем дело? Может, объясните, что вам от меня нужно?
  — Это было бы затруднительно, — протянул Пуаро, — поскольку я и сам толком не знаю. Скажу вам только, что ваша дочь Шила, а возможно и ее сестры, завели неподходящие знакомства.
  — Угодили в дурную компанию? Этого я и боялся. До меня доходили кое-какие слухи. Но что я могу сделать, мистер Пуаро? — жалобно возопил он. — Что я могу сделать!
  Пуаро озабоченно покачал головой.
  — А что плохого в этой их компании? — поинтересовался генерал.
  — Вы не замечали, генерал, — словно не слыша его вопроса, снова спросил Пуаро, — у кого-нибудь из ваших дочерей резких перепадов настроения, от приподнятого к подавленному, нервозности, капризов?
  — Черт возьми, сэр, вам бы лекарства рекламировать. Нет, ничего подобного я не замечал.
  — Вам повезло, — без тени улыбки заявил Пуаро.
  — Как прикажете это понимать, сэр?
  — Речь идет о наркотиках.
  — Что?! — прорычал генерал.
  — Вашу дочь Шилу пытаются пристрастить к наркотикам, — пояснил Пуаро. — Привыкнуть к кокаину можно очень быстро, достаточно пары недель. А когда зависимость возникает, наркоман пойдет на что угодно, лишь бы заполучить очередную дозу. Сами понимаете, сколько можно заработать на этом.
  Пуаро молча выслушал изрыгаемые стариком бессвязные проклятия. На последнем красочном описании того, что он, генерал, сделает с таким-сяким разэтаким сукиным сыном, когда до него доберется, поток иссяк, и Пуаро заметил:
  — Для начала надо, как говорит несравненная миссис Битон1255, поймать зайца, чтобы было из чего готовить рагу. Как только наш наркоторговец будет пойман, я с величайшим удовольствием предам его в ваши руки, генерал.
  Встав, Пуаро споткнулся о столик с причудливой резьбой и, чтобы удержать равновесие, ухватился за хозяина.
  — Тысяча извинений, генерал. Могу я попросить вас об одолжении: о нашем разговоре дочерям ни слова.
  — Как так? Я им покажу! Уж я докопаюсь до сути, будьте уверены!
  — Вот этого как раз и не произойдет. Ничего, кроме неправды, вы не услышите.
  — Но, черт возьми, сэр…
  — Уверяю вас, генерал, вам пока не следует подымать этот вопрос. Это необходимо, понимаете? Просто необходимо!
  — Ладно, делайте что хотите, — проворчал старый солдат.
  Он смирился, но остался при своем мнении.
  Эркюль Пуаро направился к выходу, осторожно лавируя между дарами Бенареса.
  5
  В комнате миссис Ларкин было полно народу.
  Сама хозяйка, высокая женщина со светло-рыжими волосами, собранными в пучок на затылке, смешивала коктейли за боковым столиком. Глаза у нее были зеленовато-серые, с большими черными зрачками. Двигалась она легко, с какой-то зловещей грацией. На вид ей было чуть за тридцать. Только внимательно присмотревшись, можно было заметить морщинки в уголках глаз и догадаться, что на самом деле миссис Ларкин лет на десять старше.
  Пуаро привела сюда бодрая пожилая дама, подруга леди Кармайкл. Он взял коктейль для себя самого и еще один для девушки, сидевшей на подоконнике. Девушка была миниатюрной блондинкой с подозрительно ангельским румяным личиком. Пуаро не преминул заметить, что взгляд у нее был настороженный и пытливый.
  — Ваше здоровье, мадемуазель, — галантно произнес он и передал ей бокал.
  Кивнув, девушка отхлебнула коктейль и внезапно спросила:
  — Вы знаете мою сестру?
  — Вашу сестру? А, так вы одна из сестер Грант?
  — Да. Я Пэм Грант.
  — А кстати, где ваша сестра?
  — Ее пригласили на охоту. Она скоро вернется.
  — Я встретил вашу сестру в Лондоне.
  — Знаю.
  — Она вам рассказывала?
  Пэм Грант кивнула и без обиняков спросила:
  — Что, Шила влипла в историю?
  — Так она вам не все рассказала?
  Девушка покачала головой.
  — А Тони Хокер там был? — спросила она.
  Не успел Пуаро ответить, как открылась дверь и вошли Хокер и Шила Грант в костюмах для верховой езды. На щеке у Шилы были следы грязи.
  — Привет, ребята, мы пришли выпить. У Тони во фляжке ничего не осталось.
  — Легок на помине… — пробормотал Пуаро.
  — Черти принесли! — вдруг выпалила Пэм.
  — Вот как? — сощурился Пуаро.
  Берил Ларкин поспешила навстречу гостям.
  — Вот и вы, Тони. Ну, как охота? До Гелертовой рощи не доскакали?
  Хокер, беспомощно оглянувшийся на Шилу, был мгновенно препровожден к дивану у камина.
  Шила заметила Пуаро. Поколебавшись, она подошла к нему и резко бросила:
  — Так это вы вчера приходили к отцу?
  — Он вам сказал?
  Шила покачала головой.
  — Абдул вас описал, ну… я и догадалась.
  — Вы заходили к отцу? — удивилась Пэм.
  — Да, — не стал отпираться Пуаро. — У нас есть кое-какие общие знакомые.
  — Я вам не верю, — отрезала Пэм.
  — Чему не верите? Тому, что у нас могут быть общие знакомые?
  — Не валяйте дурака, — вспыхнула девушка. — Вы приходили совсем не поэтому…
  Она повернулась к сестре:
  — Ну что ты молчишь, Шила?
  Ее сестра вздрогнула.
  — Это… это не имеет отношения к Тони Хокеру?
  — При чем тут Тони Хокер? — удивился Пуаро.
  Шила, покраснев, удалилась в противоположный угол.
  — Не нравится мне этот Хокер, — с неожиданной злостью сказала Пэм, понизив голос. — В нем есть что-то зловещее… и в ней тоже — в миссис Ларкин. Вы только посмотрите на них.
  Пуаро проследил за ее взглядом.
  Хокер склонился к хозяйке дома. Казалось, он ее успокаивал. До них донесся обрывок их разговора:
  — …не могу я ждать. Сейчас или никогда!
  — Les femmes1256, — усмехнулся Пуаро, — всегда хотят все получить сию же минуту, разве не так?
  Пэм Грант никак не отозвалась на его слова. Опустив глаза, она нервно закладывала и разглаживала складки на юбке.
  — Вы, мадемуазель, совсем не похожи на вашу сестру, — светски промурлыкал Пуаро.
  Пэм закинула голову назад, словно не желая выслушивать такие банальности.
  — Мосье Пуаро, — сказала она, — чем Тони пичкает Шилу? Отчего она так изменилась?
  Пуаро взглянул ей прямо в глаза.
  — Вы когда-нибудь употребляли кокаин, мисс Грант?
  Она замотала головой.
  — О нет! Так вот, значит, что это… Кокаин… Но ведь это же очень опасно?
  — Что опасно? — спросила вернувшаяся к ним со свежим коктейлем в руке Шила.
  — Мы говорим о последствиях приема наркотиков, — пояснил Пуаро. — О постепенном умирании души и тела, об уничтожении в человеке всего человеческого… И тогда — полная деградация личности.
  У Шилы Грант перехватило дыхание. Рука ее дрогнула, и коктейль выплеснулся на пол.
  — Доктор Стоддард, — продолжал между тем Пуаро, — по-моему, уже описал вам, что представляет собой такое угасание. К наркотику легко привыкнуть, но от этой привычки ох как трудно избавиться. Тот, кто извлекает из подобного выгоду, — настоящий вампир, питающийся человеческой плотью и кровью.
  Он повернулся, собираясь уйти. За спиной он услышал возглас Пэм Грант: «Шила!» и вслед за тем едва слышный шепот Шилы Грант:
  — Фляжка…
  Попрощавшись с мисс Ларкин, Пуаро вышел в прихожую. Там, на столике, рядом с хлыстом и шляпой лежала фляжка. Взяв ее в руки, Пуаро увидел инициалы: Э.Х.
  «Интересно, что там внутри», — пробормотал он и легонько встряхнул фляжку. Жидкости внутри не было. Тогда он отвинтил колпачок.
  Нет, фляжка была не пуста. Она была до краев наполнена белым порошком…
  6
  На террасе дома леди Кармайкл Пуаро взывал к совести Шилы:
  — Вы очень молоды, мадемуазель. Я убежден, что вы не представляли себе до конца, чем занимались вместе с вашими сестрами. Вам, как когда-то кобылицам Диомеда, бросали на съедение людей.
  Шила содрогнулась и всхлипнула.
  — Звучит жутко, — сказала она, — а ведь это правда. Только вот пока доктор Стоддард не поговорил со мной тогда, в Лондоне, я этого не понимала. Он говорил так страстно, что до меня сразу дошло, как ужасно то, чем я занимаюсь… Раньше-то я считала, что это что-то вроде выпивки в неположенное время1257: многие охотно приплатят, чтобы ее получить, но особого вреда от этого нет.
  — А теперь? — спросил Пуаро.
  — Я все сделаю, как вы сказали. Я… я поговорю с остальными… Доктор Стоддард, конечно, не захочет больше меня знать…
  — Напротив, — уверил ее Пуаро, — и доктор Стоддард, и я готовы помочь вам… Чтобы вы могли начать новую жизнь. Можете нам довериться. Но с одним условием: человек, затеявший все это, должен быть изолирован, а это возможно только с вашей помощью и с помощью ваших сестер. Только наши показания могут отправить его за решетку.
  — Вы имеете в виду моего отца?
  — Нет, мадемуазель, не вашего отца. Разве я вам не говорил, что Эркюль Пуаро знает все? В полиции легко опознали вашу фотографию. Вы — Шила Келли. Несколько лет назад за неоднократные магазинные кражи вас отправили в исправительное заведение для несовершеннолетних. По выходе оттуда вас разыскал человек, именующий себя генералом Грантом, и предложил работу: быть его «дочерью». Он обещал вам много денег, красивую и беззаботную жизнь, а взамен вы должны были приобщать своих друзей к «травке», всякий раз делая вид, что вам дал ее кто-то другой. С вашими «сестрами» произошло то же самое. Решайтесь, мадемуазель, — добавил он после некоторой паузы. — Этого человека надо разоблачить и предать суду. После этого…
  — Да, а что после?
  Пуаро хмыкнул и с улыбкой сказал:
  — После этого вас посвятят богам…
  7
  Майкл Стоддард в полном изумлении уставился на Пуаро.
  — Генерал Грант? Генерал Грант? — повторял он.
  — Вот именно, mon cher1258. Вся mise en scène1259 была, что называется, шита белыми нитками. Будды, бенаресские подносы, слуга-индиец! Я уж не говорю о подагре. Подагра — это вчерашний день. Ею страдают весьма и весьма пожилые джентльмены, а не отцы девятнадцатилетних девиц.
  Кроме того, я решил провести небольшую проверку. Уходя, я споткнулся и задел его подагрическую ногу. Но «страдалец» был до того озабочен моими словами, что даже не заметил этого! Да, генерал оказался насквозь фальшивым. Tout de même1260, сама идея была хороша. Отставной генерал, всем известный комический персонаж, страдающий разлитием желчи, после отставки оседает не среди своих собратьев, таких же отставных военных, — он выбирает milieu1261, которое обычному служаке не по карману. Здесь живут богатые люди, много приезжих из Лондона, прекрасный рынок сбыта. И кто заподозрит четырех живых, очаровательных юных девушек? Если что-то и выйдет наружу, их сочтут всего лишь невинными жертвами, можете не сомневаться!
  — А зачем вы отправились к этому старому хрычу? Хотели его припугнуть?
  — Нет, я хотел посмотреть, что произойдет, и долго мне ждать не пришлось. Девушкам были даны четкие указания. На роль козла отпущения был определен Энтони Хокер, на самом деле одна из их жертв. Шила должна была сказать мне о фляжке, но она никак не могла заставить себя пойти на это. И все же, когда другая девушка надавила на нее, выдавила из себя требуемое слово.
  Майкл Стоддард поднялся и зашагал взад-вперед по комнате.
  — Знаете, — промолвил он, — я постараюсь не терять эту девушку из виду. Я вывел одну теорию относительно преступных наклонностей в переходном возрасте… Семьи таких подростков почти всегда оказываются не слишком благополучными…
  — Mon cher, — прервал его Пуаро, — я с глубочайшим почтением отношусь к вашей научной деятельности. Не сомневаюсь, что и в случае с Шилой Келли ваши теории полностью подтвердятся.
  — А в других подобных случаях?
  — Почему бы и нет? Но насчет маленькой Шилы я уверен совершенно. Ее вы приручите вне всяких сомнений! Она и так уже ест у вас с ладони…
  — Что за чушь вы несете, Пуаро, — зарделся как маков цвет Майкл Стоддард.
  Глава 9
  Пояс Ипполиты1262
  1
  Отнюдь не претендуя на оригинальность, Эркюль Пуаро любит повторять, что все в мире взаимосвязано. И обычно добавляет, что лучше всего это видно на примере кражи картины Рубенса1263.
  Вообще-то к живописи Рубенса он всегда был довольно равнодушен, да и обстоятельства кражи были самыми что ни на есть тривиальными. За дело он взялся ради своего друга Александра Симсона, а также по каким-то своим особым соображениям, которые касались одного доблестного древнегреческого героя.
  После кражи Симсон послал за Пуаро и излил ему свое горе. Картину обнаружили совсем недавно, но сомнений в том, что автором доселе неизвестного шедевра был именно Рубенс, у специалистов не было. Из галереи Симсона ее украли средь бела дня. Случилось это как раз в то время, когда безработные перегораживали своими телами улицы и штурмовали отель «Ритц». Одна из групп заявилась в галерею и устроила лежачую демонстрацию под лозунгом «Искусство — роскошь. Накормите голодных!». Послали за полицией, вокруг, естественно, собралась толпа зевак. И только после того, как стражи порядка выдворили демонстрантов на улицу, обнаружилось, что кто-то вырезал новообретенного Рубенса из рамы и был таков!
  — Видите ли, картина небольших размеров, — объяснил Симсон. — Ее можно было положить за пазуху и спокойно вынести, пока все глазели на этих кретинов безработных.
  Позже выяснилось, что ничего не подозревавшим безработным заплатили за «прикрытие» кражи. Им было поручено провести демонстрацию в галерее, но с какой целью — об этом они узнали уже после того, как дело было сделано.
  Пуаро трюк грабителей даже позабавил, он с огорчением подумал, что вряд ли сумеет помочь своему другу. И поэтому не преминул напомнить, что, когда речь идет об откровенном ограблении, вполне можно положиться и на полицию.
  — Послушайте, Пуаро, — сказал Симсон, — я знаю, кто и для кого украл картину.
  Симсон был уверен, что кража была организована по поручению некоего миллионера, не гнушавшегося приобретением произведений искусства по подозрительно низким ценам и не задававшего при этом никаких вопросов. Рубенса, по мнению Симсона, скорее всего контрабандой переправят во Францию, где и передадут означенному миллионеру. И английской, и французской полиции этот тип конечно же известен, но Симсон полагал, что он им явно не по зубам.
  — Так что, как только картина попадет в когти к этому стервятнику, вряд ли можно будет что-либо сделать. Вот я и подумал о вас: вы именно тот человек, который сможет все это распутать.
  Пуаро без особого энтузиазма вынужден был согласиться и даже пообещал немедленно отправиться во Францию. Откровенно говоря, поиски картины его не слишком вдохновляли, но благодаря им он подключился к делу о пропавшей школьнице, подробности которого ему показались весьма и весьма занимательными.
  Об этой девочке Пуаро сообщил старший инспектор Джепп, заявившийся в ту самую минуту, когда Пуаро удовлетворенно взирал на упакованные вещи.
  — Ага, — сказал Джепп, — значит, во Францию едете?
  — Mon cher1264,— отозвался Пуаро, — такая информированность делает честь Скотленд-Ярду.
  — У нас везде глаза и уши! — хохотнул Джепп. — Это вас Симсон настропалил. На нас, выходит, не надеется. Ну, Бог ему судья. Я к вам по другому поводу. Раз уж вы все равно едете в Париж, можете убить сразу двух зайцев. Там инспектор Херн как раз с французишками расследует одно дельце. Херна помните? Хороший малый, но звезд с неба не хватает. Вот я и хотел, чтобы вы ему немножко подсобили.
  — И что же это за дело?
  — Девочка пропала. Будет в вечерних газетах. Похоже, ее похитили. Дочка каноника Кинга из Крэнчестера, Винни Кинг.
  Джепп изложил подробности.
  Винни отправилась в Париж, в престижнейшую англо-американскую школу мисс Поуп — заведение для избранных. Она приехала из Крэнчестера утренним поездом. В Лондоне ее встретила сотрудница общества под названием «Старшие сестры», которая провожала девочек с одного вокзала на другой, и благополучно передала ее на вокзале Виктория1265 мисс Бершоу, правой руке мисс Поуп. Там Винни в компании еще восемнадцати будущих школьниц села на поезд до Дувра1266. Итак, девятнадцать девочек пересекли на пароме Ла-Манш, прошли таможню в Кале1267, сели в парижский поезд, пообедали в вагоне-ресторане. Но когда на подъезде к Парижу мисс Бершоу пересчитала всех по головам, обнаружилось, что девочек осталось восемнадцать!
  — Та-ак, — протянул Пуаро. — Поезд где-нибудь останавливался?
  — Да, в Амьене1268, но в тот момент девочки были в вагоне-ресторане, и все в один голос утверждают, что Винни была вместе с ними. А хватились они ее уже после вагона-ресторана. Она не вернулась в свое купе. Ее соседки, пятеро девочек, решили, что она зашла с кем-нибудь поболтать в другое купе, всего их было забронировано три.
  Пуаро кивнул.
  — Так когда же ее в последний раз видели?
  — Минут через десять после отправления из Амьена. Она… гм-м… — Джепп стыдливо потупился, — заходила в туалет.
  — Да… — пробормотал Пуаро. — И больше никаких следов?
  — Кое-что есть, — мрачно поведал Джепп. — Возле путей, милях в четырнадцати от Амьена, нашли ее шляпку.
  — Но тела не обнаружили?
  — Нет, тела не обнаружили.
  — А что вы сами думаете? — поинтересовался Пуаро.
  — Не знаю, что и подумать. Ни тела, ни каких-то следов не нашли, значит, упасть с поезда она не могла.
  — После Амьена поезд где-нибудь останавливался?
  — Нет. В одном месте только притормозил по сигналу семафора, но все равно с него вряд ли можно было спрыгнуть. Или вы считаете, что девчушка запаниковала и надумала бежать? Конечно, первый триместр1269, и по дому она, надо думать, скучала, но ведь не приготовишка, шестнадцатый год все-таки. Да и в дороге она была в прекрасном настроении: болтала, смеялась, никаких ахов и слез…
  — Поезд обыскали? — спросил Пуаро.
  — О да, они его весь обегали еще до того, как он подошел к Северному вокзалу. Девочки в поезде не было, это уж точно. Словно в воздухе растворилась! — раздраженно добавил Джепп. — Никаких концов не найдешь. Бред какой-то!
  — Что она собой представляла?
  — Девочка как девочка, не знаю, что еще сказать…
  — Я спрашиваю, как она выглядела?
  — У меня тут есть снимок. Красавицей ее, прямо скажем, не назовешь.
  Джепп протянул Пуаро моментальное фото, которое тот в молчании изучил.
  Это была долговязая девочка в очках, с двумя жиденькими косичками. Ее явно застали врасплох. Она как раз ела яблоко, рот был приоткрыт и виднелись зубы, схваченные корректирующей пластинкой.
  — Невзрачная девчушка, — сказал Джепп, — да ведь в этом возрасте все они невзрачные. Вчера вот в приемной у дантиста листал «Скетч» и наткнулся на портрет Марши Гонт. Что называется первая красавица! Но я-то ее помню пятнадцатилетней — я тогда работал у них в замке. Помните то дело о краже со взломом? Прыщавая, неуклюжая, зубы торчком, волосенки жидкие, а вот поди ж ты! Не успеешь оглянуться — уже красавица! Чудеса, да и только.
  — Женщины, — улыбнулся Пуаро, — чудесные создания! А что родители девочки? У них ничего дельного выяснить не удалось?
  — Ничего существенного, — покачал головой Джепп. — Мать прикована к постели. Старик каноник в полнейшем трансе. Твердит, что девочка очень хотела в Париж — только об этом и мечтала. Собиралась изучать живопись и музыку. У мисс Поуп девочки постигают Искусство с большой буквы. Сами понимаете, заведение солидное, многие воспитанницы из высшего общества. Дама она строгая, у нее не забалуешь, плата за обучение астрономическая, а принимают далеко не всех.
  — Я этот типаж представляю, — вздохнул Пуаро. — А мисс Бершоу, которая везла девочек из Англии?
  — Умом, прямо скажем, не блещет. Вся извелась. Боится, как бы мисс Поуп не подумала, что это она во всем виновата.
  — Не замешан ли тут какой-нибудь молодой человек? — задумчиво протянул Пуаро.
  — Вы Же ее видели, — махнул рукой Джепп. — Какой там молодой человек!
  — Это верно, но внешность внешностью, а чем черт не шутит… Вдруг у нее был какой-нибудь романтичный поклонник? Шестнадцатый год все-таки…
  — Если ее умыкнул романтичный поклонник, начну читать женские романы, — хмыкнул Джепп. — Ну и как, — с надеждой взглянул он на Пуаро, — надумали что-нибудь?
  Пуаро медленно покачал головой.
  — Они случайно не нашли у полотна, кроме шляпки, еще и туфли? — поинтересовался он.
  — Туфли? Нет. А при чем тут туфли?
  — Так, пришла в голову одна идейка…
  2
  Такси уже подъехало, и Пуаро собрался спускаться, но тут затрезвонил телефон. Он взял трубку.
  — Слушаю?
  — Хорошо, что я вас застал, — послышался голос Джеппа. — Отбой, старина. Вернулся в Ярд и нашел у себя на столе телефонограмму. Девочку нашли на обочине шоссе в пятнадцати милях от Амьена. Она не в себе и ничего связного сказать пока не может — доктор говорит, ее чем-то опоили. Но, в общем, она вне опасности, скоро все будет в порядке.
  — Значит, в моих услугах вы не нуждаетесь? — уточнил Пуаро.
  — Боюсь, что нет! Пгостите, что потгевожили, — изобразил французский акцент Джепп.
  Посмеявшись собственной шутке, он повесил трубку.
  Эркюлю Пуаро, напротив, было не до смеха. Он медленно положил трубку, и на лице его явственно отразилось волнение.
  3
  Инспектор Херн с любопытством взглянул на Пуаро.
  — Не думал, что вас это так заинтересует, сэр, — признался он.
  — Но ведь старший инспектор Джепп сообщил вам, что я, возможно, проконсультируюсь с вами насчет этого дела?
  Херн кивнул.
  — Он сказал, что вы прибудете сюда по другому делу и поможете нам с этой чертовщиной. Но я не ожидал вас сейчас, ведь все прояснилось. Я думал, вам хватит забот и с Рубенсом.
  — Рубенс может немного подождать, — заявил Пуаро. — Меня больше интересует эта ваша чертовщина… Вы говорите, что теперь все прояснилось? А вот мне кажется, что загадка так и осталась загадкой…
  — Во всяком случае, сэр, девочку мы нашли, и она жива и здорова, а это главное.
  — Да, но как она оказалась на шоссе? Что она сама об этом говорит? Кстати, ее ведь осматривал врач? Что он об этом думает?
  — Говорит, ее чем-то одурманили. Она и теперь еще не совсем пришла в себя. После отъезда из Крэнчестера она почти ничего не помнит. Все последующие события стерлись в ее памяти. На затылке у нее шишка, так что возможно небольшое сотрясение. Доктор сказал, что оно могло стать причиной провала в памяти.
  — Что оказалось кому-то как нельзя кстати! — прокомментировал Пуаро.
  — Но вы же не думаете, сэр, что она притворяется? — с сомнением спросил инспектор.
  — А вы?
  — Уверен, что нет. Хорошая девчушка, пожалуй, только недостаточно взрослая для своего возраста.
  — Нет, она, конечно, не притворяется, — покачал головой Пуаро, — но мне хотелось бы знать, как она сошла с поезда. Я должен знать, кто и зачем это устроил.
  — Насчет «зачем» я думаю, ее хотели похитить, сэр, чтобы потребовать выкуп.
  — Но этого же не произошло!
  — Запаниковали, когда поднялся переполох, и поскорее подбросили ее на шоссе.
  — И какой же выкуп они рассчитывали получить от каноника Крэнчестерского собора? Думаю, что служитель церкви не самый лучший объект для подобной операции.
  — По-моему, сэр, они дали маху во всем, от начала до конца, — жизнерадостно предположил инспектор.
  — Так, по-вашему…
  — Вы не согласны, сэр? — слегка покраснел инспектор Херн.
  — Я хочу знать, как ее удалось снять с поезда.
  Лицо инспектора снова затуманилось.
  — Вот это, сэр, самая настоящая тайна. Только что она была на месте, сидела в вагоне-ресторане и болтала с другими девочками, а через пять минут ее и след простыл. Просто фокус какой-то!
  — Вот именно, фокус! Кто еще ехал в вагоне, где мисс Поуп забронировала купе?
  — Вы правы, сэр, это важно, — кивнул Херн. — Вагон-то, между прочим, был последним, а как только пассажиры вернулись из вагона-ресторана, проводник перекрыл тамбур, чтобы никто не бегал в вагон-ресторан и не требовал чай, пока там все не уберут после обеда. И все видели, что Винни Кинг вместе со всеми вернулась в свой вагон.
  — А кто еще ехал в вагоне?
  Херн полез за записной книжкой.
  — Мисс Джордан и мисс Баттерс — две старые девы, направлявшиеся в Швейцарию. Ну, их и обсуждать нечего, это весьма известные и уважаемые в своем родном Гэмпшире особы. Двое французов-коммивояжеров, один из Лиона1270, другой из Парижа. Вполне респектабельные, и оба уже в годах. Мистер Джеймс Эллиот и его жена — шикарная, доложу я вам, штучка. Репутация у этого молодого человека подмоченная, он подозревается в нескольких сомнительных сделках, но в похищениях никогда не был замешан. В любом случае, их купе обыскали, и в его багаже не нашли ничего подозрительного, да и вообще непонятно, каким образом он мог бы в нем участвовать. А еще среди пассажиров была некая американка, миссис Ван Сейдер, ехавшая в Париж. Больше о ней ничего не известно, но вроде бы подозрений не вызывает… Вот и все.
  — И поезд точно нигде после Амьена не останавливался?
  — Абсолютно точно. Только на одном отрезке пути он замедлил ход, но явно не настолько, чтобы кто-то мог спрыгнуть, не рискуя получить серьезные увечья, а то и погибнуть.
  — Вот именно, — пробормотал Пуаро. — Школьница исчезает средь бела дня на выезде из Амьена и обнаруживается средь бела дня опять же на выезде из Амьена. Спрашивается, где она была между этими событиями?
  — Если так поставить вопрос, действительно получается полный бред, — покрутил головой инспектор. — Да, кстати, мне сказали, что вы спрашивали о туфлях. Когда девочку нашли, туфли были на ней, а что касается туфель у полотна дороги, которые нашел путевой обходчик… Туфли были хорошие, ну, он и забрал их домой. Черные, на низком каблуке.
  — A-а, — протянул Пуаро, явно воспрянув духом.
  — Я что-то не пойму, сэр, — с любопытством спросил инспектор, — что такого важного в этих туфлях?
  — Они подтверждают одну версию, — ответил Пуаро. — Относительно того, как удалось проделать весь этот фокус.
  4
  Заведение мисс Поуп, как и многие подобные заведения, располагалось в Нейи1271. Эркюль Пуаро, взиравший на респектабельный фасад, внезапно оказался в гуще выскочивших из дверей девиц.
  Он насчитал их двадцать пять, в возрасте от четырнадцати до восемнадцати, толстых и худеньких, блондинок и брюнеток, неуклюжих и грациозных. Одеты они были в одинаковые синие пальто и юбки. На головах — очень неудобные британские шляпки из синего велюра с яркой пурпурно-золотой тесьмой, не делавшей чести вкусу мисс Поуп. В конце процессии, рядом с одной из младших девочек, шла суетливая седовласая женщина, в которой Пуаро признал мисс Бершоу.
  Пуаро некоторое время стоял, наблюдая за ними, потом позвонил в звонок и спросил мисс Поуп.
  Мисс Лавиния Поуп была совсем не такой, как ее преданная помощница, мисс Бершоу. Мисс Поуп была сильной личностью. Мисс Поуп внушала благоговейный ужас. Даже когда она позволяла себе немного смягчиться при родителях, все равно от нее веяло столь необходимым учителю превосходством над окружающими.
  Седые волосы мисс Поуп были безупречно уложены, костюм строг, но изыскан. Она была всезнающей и вездесущей.
  Кабинет, где она приняла Пуаро, был кабинетом женщины утонченной и образованной. Изящная мебель, цветы, множество фотографий бывших учениц мисс Поуп, которые преуспели в этой жизни: в мантиях на вручении дипломов и в нарядных платьях на презентациях, с собственноручными трогательными надписями. На стенах висели репродукции шедевров мировой живописи и неплохие акварели. В кабинете была поистине стерильная чистота: казалось, ни одна пылинка не смеет осесть в этом храме.
  Мисс Поуп держалась с уверенностью человека, чьи суждения редко бывают ошибочными.
  — Мосье Эркюль Пуаро? Разумеется, я слышала о вас. Вы, надо полагать, пришли по поводу прискорбного происшествия с Винни Кинг. Весьма огорчительный случай.
  Впрочем, огорченной мисс Поуп не выглядела. Она умела улаживать всякие казусы, пусть и самые неприятные.
  — Раньше ничего подобного не случалось, — заверила Пуаро мисс Поуп.
  «И никогда больше не случится», — давала она понять всем своим видом.
  — Ведь эта девочка — новенькая? — спросил Пуаро.
  — Да, это ее первый триместр.
  — Вы проводили предварительное собеседование с Винни и с ее родителями?
  — Да, но это было давно. Два года назад. Я гостила в Крэнчестере, собственно, у епископа…
  «Заметьте, — говорил ее тон, — я из тех людей, что вхожи в дом к самому епископу!»
  — Там я и познакомилась с каноником и миссис Кинг — она, увы, тяжело больна. С ними была и Винни. Очень воспитанная девочка, с несомненным художественным вкусом. Я сказала миссис Кинг, что буду рада принять Винни в нашу школу через год-другой, когда она получит общее образование. Понимаете, мосье Пуаро, мы специализируемся в области искусства. Девочек водят в Оперу1272, в «Комеди Франсез»1273, они посещают лекции в Лувре. У нас лучшие педагоги ведут уроки музыки, пения и изобразительного искусства. Расширение культурного кругозора, вот наша цель.
  Вспомнив вдруг, что Пуаро не родитель, мисс Поуп резко сменила тему:
  — Так чем я могу быть вам полезна, мосье Пуаро?
  — Я бы хотел знать, как теперь обстоит дело с Винни?
  — Каноник Кинг приехал в Амьен и собирается забрать дочь домой. Это самое лучшее, что можно сделать после испытанного ею потрясения. Мы не в состоянии держать в школе болезненных детей, — продолжала мисс Поуп. — У нас нет возможности обеспечить им надлежащий уход. Я сказала канонику, что, на мой взгляд, лучше забрать Винни домой.
  — А что, по-вашему, все-таки произошло, мисс Поуп? — напрямую спросил Пуаро.
  — Представления не имею, мосье Пуаро. То, о чем мне было доложено, просто необъяснимо. Не думаю, что сотрудницу, на попечении которой находились девочки, можно в чем-либо упрекнуть — разве что она могла бы раньше заметить отсутствие Винни.
  — К вам, наверное, приходили из полиции?
  По аристократической фигуре мисс Поуп пробежала легкая дрожь.
  — Некий мосье Лефарж из префектуры, — сказала она ледяным голосом, — пытался выяснить, не могу ли я пролить свет на случившееся. Разумеется, мне нечего было ему сказать. Тогда он вознамерился осмотреть чемодан Винни, который, разумеется, был доставлен сюда вместе с чемоданами прочих девочек. Я, естественно, сказала, что в их ведомстве творится полная неразбериха, поскольку чемодан уже забрал один из его коллег. Который, кстати, потом звонил и утверждал, что я передала ему не все вещи. Пришлось поставить его на место. Нельзя покорно сносить хамство со стороны официальных лиц.
  Пуаро испустил глубокий вздох.
  — Вы умеете за себя постоять, мадемуазель, примите мое искреннее восхищение, — сказал он. — Полагаю, по прибытии чемодан Винни был распакован?
  Мисс Поуп, казалось, пришла в некоторое замешательство.
  — Это обычный порядок, — пояснила она. — Мы неукоснительно его придерживаемся. По приезде чемоданы распаковываются, а вещи наши сотрудницы раскладывают и развешивают так, как им впредь надлежит храниться. Чемодан Винни тоже был распакован. Разумеется, потом вещи снова собрали, так что чемодан был возвращен в точно таком же виде, в каком его привезли.
  — В точно таком же? — переспросил Пуаро и подошел к стене. — По-моему, на этой картине изображен знаменитый Крэнчестерский мост, а на заднем плане собор.
  — Вы совершенно правы, мосье Пуаро. Очевидно, Винни написала эту картину, желая сделать мне приятный сюрприз. Она лежала у нее в чемодане упакованная в оберточную бумагу, на которой было написано «Мисс Поуп от Винни». Очень мило с ее стороны.
  — Вот оно что! — протянул Пуаро. — Ну и как вам эта картина с художественной точки зрения?
  Самому Пуаро приходилось видеть немало изображений Крэнчестерского моста. Без этого сюжета не обходилась ни одна выставка. Иногда картины были выполнены маслом, иногда акварелью. В иных полотнах чувствовалась рука мастера, другие были так себе, но такой откровенной халтуры Пуаро еще не встречал.
  Мисс Поуп снисходительно улыбнулась.
  — Девочек нельзя обескураживать, мосье Пуаро, — сказала она. — Разумеется, мы будем поощрять стремление Винни совершенствоваться.
  — Вам не кажется, что естественнее для нее было бы сделать акварельный рисунок? — задумчиво спросил Пуаро.
  — В общем-то вы правы. Я не знала, что она пытается писать маслом.
  — Понятно, — сказал Пуаро. — Вы позволите, мадемуазель?
  Он снял картину и поднес ее к окну. После тщательного осмотра он посмотрел на мисс Поуп и произнес:
  — Я хочу попросить вас, мадемуазель, отдать мне эту картину.
  — Но послушайте, мосье Пуаро…
  — Не станете же вы говорить, что она вам дорога. Ничего ужаснее я в жизни своей не видел.
  — Художественной ценности она, конечно, не представляет, но как работа одной из учениц…
  — Уверяю вас, мадемуазель, этой картине не место в вашем кабинете.
  — Не понимаю, какие у вас есть основания утверждать подобное, мосье Пуаро.
  — Сейчас увидите. Прежде всего расскажу вам маленькую историю, мадемуазель, — начал Пуаро, доставая из карманов бутылочку, губку и тряпочку. — Она в чем-то схожа со сказкой о гадком утенке, превратившемся в лебедя.
  Не прерывая повествования, Пуаро принялся за дело. В кабинете сильно запахло скипидаром.
  — Вы, должно быть, редко бываете на эстрадных представлениях?
  — По правде сказать, да. По-моему, они так бездумны…
  — Бездумны, но иногда поучительны. Я видел, как одна артистка чудесным образом меняла облик. В одном скетче1274 она была изысканной и яркой звездой кабаре, десятью минутами позже превращалась в худосочную девочку с распухшими железками, облаченную в школьную форму, а еще через десять минут становилась оборванной цыганкой, гадающей у кибитки.
  — Охотно верю, но какое отношение…
  — Да ведь я пытаюсь объяснить вам, как был проделан тот фокус в поезде. Школьница Винни с белесыми косичками, очками и уродливой зубной пластинкой идет в туалет, а Через пятнадцать минут оттуда появляется, по выражению инспектора Херна, «шикарная штучка». Шелковые чулки, туфли на высоком каблуке, норковая шубка поверх школьной формы, бархатная безделушка, которую теперь называют шляпкой, на завитых волосах — ну и, конечно, лицо… Румяна, пудра, губная помада, тушь для ресниц! Как на самом деле выглядит эта особа — один Бог знает. Но ведь вы, мадемуазель, сами не раз наблюдали превращение неуклюжей школьницы в привлекательную и ухоженную светскую львицу.
  Мисс Поуп ахнула:
  — Вы хотите сказать, что Винни Кинг переоделась…
  — Не Винни. Винни похитили в Лондоне, а ее место заняла актриса. Мисс Бершоу никогда не видела Винни Кинг. Откуда ей было знать, что девочка с жидкими косичками и пластинкой на зубах вовсе не Винни?
  Все шло по плану, но вот приезжать ей сюда было нельзя ни в коем случае, поскольку вы были знакомы с настоящей Винни. Тут-то и происходит фокус. Алле-гоп! — Винни исчезает в туалете и появляется оттуда уже в облике жены человека по имени Джеймс Эллиот, в паспорте которого значится супруга. Светлые косички, очки, фильдекосовые чулочки, пластинка — все это много места не занимает, но вот прочные дорожные туфли и шляпку — несгибаемую британскую шляпку — приходится выбросить в окно. Потом настоящую Винни перевозят на пароме через Ла-Манш — ну кто обратит внимание на спящую больную девочку, которую везут из Англии во Францию — и неприметно высаживают из машины на обочине шоссе. Если ее все время пичкали скополамином1275, она вряд ли вспомнит, что с нею произошло на самом деле.
  Мисс Поуп не сводила глаз с Пуаро.
  — Но зачем? — спросила она недоуменно. — Зачем кому-то понадобился этот бессмысленный маскарад?
  — Ради багажа Винни, — последовал ответ. — Этим людям нужно было переправить из Англии во Францию контрабанду, о которой были предупреждены все таможенники, а именно, недавно украденную картину. Что могло быть надежнее чемодана школьницы? Вы, мисс Поуп, на виду, ваше заведение пользуется заслуженной славой. На Северном вокзале багаж ваших воспитанниц пропустили en bloc1276. Это же всем известная английская школа мисс Поуп! А после похищения в школу присылают за вещами девочки человека — якобы из префектуры? Вполне логично, верно?
  Но, по счастью, — довольно улыбнулся Пуаро, — в ваших правилах по приезде распаковывать чемоданы. Так был обнаружен подарок от Винни — только совсем не тот подарок, что Винни упаковала в Крэнчестере.
  Пуаро подошел к мисс Поуп, держа на вытянутых руках злополучное полотно.
  — Вот картина, которую я обнаружил, мадемуазель. Согласитесь, что в вашей респектабельной школе ей совсем не место!
  Крэнчестерский мост исчез словно по мановению волшебной палочки. Взамен появилась сцена в затененных тонах.
  — «Пояс Ипполиты», — любовно произнес Пуаро. — Великое произведение — mais tout de même1277, извините, не для вашей гостиной.
  Мисс Поуп невольно зарделась.
  На Ипполите не было ничего, кроме пояса, на котором лежала ее рука… На Геракле — лишь львиная шкура, небрежно наброшенная на плечо… Картину заполняла плоть, чувственная рубенсовская плоть…
  — Да, великое произведение, — собралась с духом мисс Поуп. — Но, с другой стороны, как вы заметили, нужно уважать чувства родителей. Они иногда мыслят так узко… Надеюсь, вы меня понимаете…
  5
  Нападение произошло в тот самый момент, когда Пуаро выходил из здания школы. Он был окружен и буквально взят в плен группой девиц, толстых и худеньких, блондинок и брюнеток.
  — Mon Dieu!1278 — пробормотал он. — Вот уж воистину темперамент амазонок!
  — До нас дошел слух… — кричала высокая белобрысая девочка.
  Девочки сомкнулись теснее, и двадцать пять голосов на разные лады повторяли одну и ту же фразу:
  — Мосье Пуаро, распишитесь, пожалуйста, в моем альбоме…
  Глава 10
  Стадо Гериона1279
  1
  — Вы уж простите, мосье Пуаро, что я к вам так, без приглашения…
  Мисс Карнаби судорожно стиснула сумочку и подалась вперед, стараясь заглянуть Пуаро в глаза. Говорила она, как обычно, запыхавшись.
  Пуаро слегка поднял брови.
  — Вы ведь помните меня, правда? — всполошилась мисс Карнаби.
  В глазах Пуаро зажегся огонек.
  — Еще бы вас не помнить. Наверное, вы самая удачливая преступница из тех, с которыми мне приходилось сталкиваться!
  — Боже мой, мосье Пуаро, ну зачем же так! Вы были так добры ко мне. Мы с Эмили часто вас вспоминаем, а все, что о вас попадается в газетах, вырезаем и вклеиваем в альбом. А Огастеса научили новому трюку. Мы ему говорим: «Умри за Шерлока Холмса1280, умри за мистера Форчуна1281, умри за сэра Генри Мерривейла»1282 — он и не думает слушаться, а когда мы говорим: «Умри за мосье Эркюля Пуаро», он тут же ложится и лежит неподвижно, пока мы не разрешим ему встать.
  — Весьма польщен, — сказал Пуаро. — Как он, ce cher Auguste1283?
  Мисс Карнаби всплеснула руками и рассыпалась в похвалах своему пекинесу:
  — О, мосье Пуаро, он стал еще умнее! Он все понимает! Знаете, я тут как-то засмотрелась на младенца в коляске и вдруг чувствую — кто-то дергает поводок. Оборачиваюсь — а это Огастес старается вылезти из ошейника! Ну разве не умница?
  Огонек в глазах Пуаро стал еще ярче.
  — Похоже, ваш песик все-таки был не чужд преступных наклонностей!
  Мисс Карнаби это не показалось смешным. Напротив, на ее милое пухлое личико легла тень тревоги.
  — О, мосье Пуаро! — выдохнула она. — Я так волнуюсь!
  — В чем же дело? — участливо поинтересовался Пуаро.
  — Знаете, мосье Пуаро, я так боюсь — мне кажется, что я закоренелая преступница. Мне приходят в голову разные мысли!
  — Какие, например?
  — Совершенно неожиданные! Скажем, не далее как вчера у меня возник план ограбления почты. И ведь я ни о чем таком не думала — просто он вдруг возник сам собой! И еще очень остроумный способ избежать уплаты таможенных сборов… Я уверена — совершенно уверена, что это сработало бы.
  — Не сомневаюсь, — сухо обронил Пуаро. — Как бы ваши идеи не довели вас до беды.
  — Я очень расстроена, мосье Пуаро. Человеку, воспитанному, как я, в строгих правилах, тяжело сознавать, что он способен на такие грешные мысли. Наверное, причина в том, что у меня сейчас много свободного времени. Я ушла от леди Хоггин и нанялась к одной старой даме чтицей и секретаршей. Она мне каждый день диктует письма, но это занимает от силы два часа, а едва я начинаю читать, она тут же засыпает. Мне абсолютно нечего делать, а мы-то с вами знаем, что безделье — мать всех пороков…
  Пуаро сочувственно поцокал языком.
  — Я недавно прочла одну книгу, перевод с немецкого. Там очень точно трактуют проблему преступных наклонностей. Как я поняла, главное — это правильно направить свои порывы! Там еще такое словечко… суб-ли-ми-ровать1284. Вот поэтому я, собственно, и пришла.
  — Слушаю вас.
  — Видите ли, мосье Пуаро, я думаю, что дело не столько в моей порочности, сколько в жажде острых ощущений! К сожалению, жизнь моя всегда была очень скучной. Собственно, я по-настоящему жила только во время той… э-э-э… кампании с похищением пекинесов. Это, разумеется, достойно осуждения, но, как сказано в моей любимой книге, нужно смотреть правде в глаза. И что я подумала, мосье Пуаро… Наверное, можно было бы как-то использовать эту мою жажду острых ощущений, найти ей более достойное применение…
  — A-а, — протянул Пуаро. — Так вы видите себя в роли моей коллеги?
  — Я понимаю, что чересчур самоуверенна, — зарделась мисс Карнаби. — Но вы были так добры ко мне…
  Она не договорила. Ее глаза, поблекшие голубые глаза, смотрели на него умоляюще. Так смотрит на хозяина пес, вопреки всему надеющийся, что его возьмут на прогулку.
  — А что, неплохая идея, — пробормотал Пуаро.
  — Я, конечно, звезд с неба не хватаю, — пояснила мисс Карнаби, — но могу сыграть очень даже достоверно. А как же иначе — без этого в компаньонках и дня не продержишься. Сколько раз убеждалась, что казаться глупее, чем ты есть, иногда очень даже выгодно.
  — Вы меня покорили, мадемуазель, — засмеялся Пуаро.
  — О, мосье Пуаро, до чего же вы добры. Так, значит, я могу надеяться? Кстати, я недавно получила небольшое наследство — очень небольшое, но теперь нам с сестрой есть на что жить, пусть и скромно… Так что я больше не завишу от своих заработков.
  — Давайте подумаем, где можно найти применение вашим талантам. Нет ли у вас самой какой-нибудь идеи?
  — Мосье Пуаро, вы просто читаете мои мысли. Я в последнее время очень беспокоюсь об одной моей подруге. Конечно, вы можете сказать, что все это просто глупости, вздорные фантазии старой девы. Люди вообще склонны преувеличивать и во всяком случайном совпадении искать злой умысел.
  — Не думаю, что вы грешите мнительностью, мисс Карнаби. Рассказывайте, что вас тревожит.
  — Понимаете, это моя очень близкая подруга, хотя в последнее время мы редко видимся. Ее зовут Эммелин Клегг. Они с мужем жили на севере Англии. Несколько лет назад муж умер, оставив ей весьма солидное состояние. После его смерти ей было очень одиноко, а она в некоторых отношениях чересчур доверчива. Религия, мосье Пуаро, конечно, великое благо, она может поддержать человека, но только если это истинная религия.
  — Это какая же? Католическая? — осведомился Пуаро.
  — Нет-нет, что вы, — ужаснулась мисс Карнаби. — Англиканская, конечно. Католиков я не очень-то жалую, но они, по крайней мере, официально признаны. Методисты1285 или там конгрегационалисты1286 — тоже достаточно известные и респектабельные организации. Я имею в виду все эти странные секты, растущие буквально как грибы после дождя. Определенная притягательность в них, конечно, есть, а вот их цели… Совсем не уверена, что тут замешаны исключительно религиозные чувства.
  — Так вы считаете, что ваша подруга стала жертвой подобной секты?
  — Считаю, мосье Пуаро. Конечно считаю! Они себя называют «Стадом Пастыря». Их штаб-квартира в Девоншире, в «Святилище Зеленых Холмов», чудесном поместье на берегу моря. Новообращенные отправляются туда, как они говорят, ради Отрешения. Оно продолжается две недели, со службами и ритуалами. И еще в году они отмечают три больших праздника: Начало Пастьбы, Разгар Пастьбы и Жатву Пастьбы.
  — Жатва? Но как можно жать пастьбу?
  — Да все это несусветная чушь! — с жаром воскликнула мисс Карнаби. — Во главе секты Великий Пастырь, как они его называют. Некий доктор Андерсен, насколько мне известно, весьма красивый и импозантный мужчина.
  — Что привлекает женщин, не так ли?
  — Боюсь, что так, — вздохнула мисс Карнаби. — Мой отец был очень красивым мужчиной, и иногда это создавало большие неудобства. Такие страсти разгорались насчет того, кому вышивать облачение или делать какую-то работу в церкви…
  Мисс Карнаби покачала головой при воспоминании о давних приходских страстях.
  — А что, в этой секте состоят в основном женщины?
  — Ну да. А те немногие мужчины, что там есть — их примерно четверть, — просто чокнутые! Успех этой фантазии зависит от женщин и… от средств, которые они жертвуют.
  — A-а, — оживился Пуаро. — Так вот в чем дело. Короче говоря, вы считаете, этот пастырь — обыкновенный мошенник.
  — Если честно — да, мосье Пуаро. Кроме того, меня беспокоит еще одно обстоятельство. Мне стало известно, что моя бедная подруга настолько увлеклась этой религией, что недавно составила завещание, по которому все ее имущество отходит Стаду Пастыря.
  — Ей намекнули, что это следует сделать?
  — По правде говоря, нет. Она сама до этого додумалась. Мол, Великий Пастырь указал ей новый путь в жизни — так пусть все, чем она владеет, после ее смерти послужит великому Делу. Меня, собственно, волнует не это…
  — Да-да, продолжайте, пожалуйста…
  — Среди таких же истово верующих было несколько весьма состоятельных женщин. За последний год три из них умерли.
  — Предварительно завещав все деньги секте?
  — Да.
  — А их родные? По-моему, в таких случаях они обычно подают в суд.
  — Видите ли, мосье Пуаро, к ним обычно приходят одинокие женщины, те, у кого нет ни близких родственников, ни друзей.
  Пуаро задумчиво кивнул.
  — Конечно, я не вправе ничего утверждать, — заторопилась мисс Карнаби. — Судя по тому, что мне удалось выяснить, ничего подозрительного ни в одной из этих смертей не было. Одна женщина умерла от воспаления легких, другая — от язвы желудка, да и умирали они не в «Святилище Зеленых Холмов», а в собственных домах. Уверена, что все это — чистая случайность, но… но мне бы не хотелось, чтобы с Эммелин произошло нечто подобное.
  Стиснув руки, она умоляюще взглянула на Пуаро.
  Пуаро молчал, размышляя. Когда он заговорил вновь, тон его стал строже и серьезнее:
  — Вы не могли бы раздобыть имена и адреса умерших в последнее время членов секты?
  — Да, конечно, мосье Пуаро.
  — Мадемуазель, я считаю вас чрезвычайно храброй и решительной женщиной. К тому же у вас прекрасные актерские способности. Согласитесь ли вы на одну весьма рискованную авантюру?
  — Я только об этом и мечтаю, — заявила жаждущая приключений мисс Карнаби.
  — Игра действительно очень опасная, — предостерег ее Пуаро. — Или все наши подозрения и яйца выеденного не стоят, или… или эти люди пойдут на все. Чтобы выяснить, как все обстоит на самом деле, вам придется самой стать овечкой и присоединиться к стаду этого пастыря… М-да…. Кстати, думаю вам стоит преувеличить размеры недавно полученного наследства. Вы теперь — состоятельная женщина, не знающая, чем себя занять. Заведите разговор с вашей подругой Эммелин по поводу принятой ею религии, постарайтесь разъяснить ей, что все это чушь. В ответ она постарается переубедить вас. Вы позволите ей себя уговорить и отправитесь в «Святилище Зеленых Холмов», а уж там не устоите перед красноречием и обаянием доктора Андерсена. Полагаю, мне не надо учить вас, как все это разыграть?
  Мисс Карнаби скромно улыбнулась.
  — Думаю, я справлюсь, — пробормотала она.
  2
  — Ну, друг мой, что вы для меня припасли?
  Старший инспектор Джепп задумчиво посмотрел на маленького бельгийца.
  — Совсем не то, что мне хотелось бы, Пуаро, — сказал он с сожалением. — Терпеть не могу длинноволосых фанатиков, которые всякой чушью забивают головы женщинам. Но этот малый держит ухо востро. Подловить его просто не на чем. Выглядит странновато, но совершенно безобидный.
  — А что вам вообще удалось узнать об этом докторе Андерсене?
  — Когда-то он был подающим надежды химиком, но вроде бы за то, что мать у него еврейка1287, его выгнали из какого-то немецкого университета. Интересуется разными восточными штучками, посвящал этому все свободное время и даже публиковал кое-какие статьи — по мне, так бредовые.
  — То есть не исключено, что он и в самом деле религиозный фанатик?
  — Похоже на то.
  — А как насчет тех имен и адресов, что я вам передал?
  — Никаких зацепок. Мисс Эверитт умерла от язвенного колита. Доктор уверен, что никаких фокусов там не было. Миссис Ллойд скончалась от воспаления легких. Леди Вестерн от туберкулеза — страдала им много лет, задолго до того, как связалась с этими блаженными. Мисс Ли умерла от тифа, который, как считают, подцепила где-то на севере Англии. Три из них заболели и умерли дома, а мисс Ллойд — в гостинице на юге Франции. Со Стадом Пастыря или резиденцией Андерсена в Девоншире их кончина никак не связана. Скорее всего, невероятное совпадение. Все стерильно, как в аптеке.
  — И тем не менее, mon cher, — вздохнул Пуаро, — меня не оставляет ощущение того, что мне предстоит совершить десятый подвиг Геракла, а доктор Андерсен не кто иной, как великан Герион, которого я должен уничтожить.
  — Послушайте, Пуаро, — во взгляде Джеппа мелькнула тревога, — вы что, тоже начитались каких-то странных книжонок?
  — Мои замечания, если вы способны что-либо замечать, всегда разумны и как нельзя более уместны, — с достоинством ответствовал Пуаро.
  — Вам впору самому основать какую-нибудь секту, — съязвил Джепп. — А главным постулатом пусть будет: «Нет никого умнее Эркюля Пуаро — мудрейшего среди смертных, во веки веков, аминь». И так повторять день за днем.
  3
  — Что мне здесь нравится, так это покой, — восторженно сказала мисс Карнаби, жадно вдыхая воздух.
  — А что я тебе говорила, Эйми, — отозвалась Эммелин Клегг.
  Подруги сидели на склоне холма, любуясь чудесной синевой моря. Ярко зеленела трава, а земля и утесы казались огненно-красными. Имение, известное с некоторых пор под названием «Святилища Зеленых Холмов», располагалось на мысу площадью примерно в шесть акров1288. С большой землей мыс соединяла совсем тонкая полоска суши, так что это был почти остров.
  — Вот та красная земля, — с надрывом произнесла миссис Клегг, — светозарная и обетованная, там должно свершиться троичное предначертание.
  — Учитель так чудесно говорил об этом вчера, на вечерней службе, — вздохнула мисс Карнаби.
  — Погоди, — отозвалась ее подруга, — ты еще не видела сегодняшнего празднества. Вечером — Разгар Пастьбы.
  — Я жду его с таким нетерпением, — призналась мисс Карнаби.
  — Это такое чудо… ни с чем не сравнишь, — заверила ее миссис Клегг.
  В «Святилище Зеленых Холмов» мисс Карнаби приехала за неделю до описываемых событий в весьма решительном настроении. «Ну что это за чушь? Эмми, ты же умная женщина…» и т. д. и т. п.
  Беседуя с доктором Андерсеном, она не скрывала своих чувств.
  — Мне бы не хотелось создать у вас ложное впечатление о себе, доктор Андерсен. Мой отец был священником Англиканской церкви, и я всегда была тверда в вере. Языческие учения не для меня.
  Высокий златовласый доктор снисходительно взглянул на сидящую напротив в воинственной позе пухлую даму и улыбнулся понимающей улыбкой.
  — Дорогая мисс Карнаби, — сказал он, — вы — подруга миссис Клегг, и уже поэтому мы вам рады. И поверьте, наше учение — не язычество. Мы чтим все религии и ко всем верующим относимся с равным уважением.
  — Этого быть не должно, — отрезала непреклонная дочь преподобного Томаса Карнаби.
  — «В доме Отца Моего обителей много…»1289 — откинувшись на спинку стула, произнес своим звучным голосом Учитель. — Помните это, мисс Карнаби.
  — Он и в самом деле очень красивый мужчина, — признала после аудиенции мисс Карнаби.
  — Да, — согласилась миссис Клегг. — А какая у него душа! Просто ангел!
  Мисс Карнаби не возражала. Она тоже ощутила это, какую-то ауру духовности, чего-то неземного.
  Усилием воли она взяла себя в руки. Не затем она явилась сюда, чтобы подпасть под обаяние, духовное или не очень, Великого Пастыря. Мисс Карнаби представила себе Эркюля Пуаро. Он казался сейчас бесконечно далеким и чересчур уж мирским…
  — Эйми, — сказала себе мисс Карнаби, — возьми себя в руки. Вспомни, ради чего ты здесь.
  Но чем дальше, тем больше она чувствовала, как зачаровывают ее «Зеленые Холмы». Покой, простота, вкуснейшая, хоть и простая еда, красота служб с песнопениями о Любви и Поклонении, безыскусные трогательные слова Учителя, взывающие к самым лучшим и чистым помыслам… Здесь не было места раздорам и мерзостям мира. Здесь были только Покой и Любовь…
  И вот сегодня должно было состояться великое летнее празднество, празднество Разгара Пастьбы. Именно на нем ей, Эйми Карнаби, предстояло приобщиться к новой вере и вступить в Стадо.
  Празднество проводилось в ярко-белом бетонном здании, которое посвященные называли Священным Загоном. Адепты учения собрались там перед заходом солнца. На них были плащи из овечьих шкур, из-под которых виднелись только руки, на ногах — сандалии. В центре Загона на возвышении стоял доктор Андерсен. Никогда еще этот златовласый и голубоглазый великан со светлой бородой и точеным профилем не выглядел столь неотразимым. На нем была зеленая мантия, а в руках — золотой пастушеский посох.
  Он воздел посох вверх, и в собрании наступила мертвая тишина.
  — Где мои овцы?
  — Мы здесь, о Пастырь, — последовал дружный ответ.
  — Да возрадуются сердца ваши весельем и благодарением. Это Праздник Веселия.
  — Праздник Веселия, и мы веселы.
  — Более не будет у вас ни горя, ни боли. Только веселие!
  — Только веселие…
  — Сколько глав у Пастыря?
  — Три главы: глава золотая, глава серебряная, глава из звонкой меди.
  — Сколько тел у овцы?
  — Три тела: тело плоти, тело скверны и тело света.
  — Как будете вы утверждены в Стаде?
  — Таинством на крови.
  — Готовы ли вы принять Таинство?
  — Готовы.
  — Завяжите глаза и протяните вперед правую руку.
  Все послушно завязали глаза предназначенными для этой цели зелеными шарфами. Мисс Карнаби тоже протянула вперед руку.
  Великий Пастырь обходил ряды своего Стада, сопровождаемый вскриками и стонами то ли боли, то ли экстаза.
  — Какое святотатство! — яростно прошептала про себя мисс Карнаби. — Самая настоящая религиозная истерия, достойная сожаления. Ну нет! Я на эти фокусы не поддамся! Мое дело — наблюдать за реакцией этих заблудших. Я никогда…
  Великий Пастырь приблизился к ней. Она почувствовала, как он взял ее за руку, и вдруг ощутила жгучую боль, как от укола иглой.
  — Таинство на крови, несущее веселие, — пробубнил Пастырь перед тем, как отправиться дальше.
  Наконец раздался голос:
  — Снимите повязки и возрадуйтесь усладам духа!
  Мисс Карнаби оглянулась вокруг. Солнце заходило.
  Вместе со всеми она потянулась к выходу из Загона. Внезапно на нее нахлынуло странное ликование, ощущение необъяснимого счастья. Она опустилась на поросший мягкой травой холмик. И с чего это она считала себя никому не нужной, одинокой старухой? Жизнь прекрасна — и сама она прекрасна! Ей дано мыслить и мечтать. Ей под силу самые дерзкие задачи!
  Ее охватил необычайный подъем. Братья и сестры по вере, казалось, вдруг превратились в великанов.
  — «…вижу проходящих людей как деревья…» 1290— благоговейно прошептала мисс Карнаби.
  Она подняла руку. Это был не просто взмах — это был жест повелительницы! Цезарь, Наполеон, Гитлер — что за жалкие, никчемные людишки! Им ли тягаться с Эйми Карнаби! Она завтра же установит Всеобщий Мир, все люди на земле станут братьями. Не будет больше ни войн, ни бедности и болезней. Она, Эйми Карнаби, построит Новый Мир.
  Но спешить некуда… Время бесконечно… Минута течет за минутой, час за часом. В руках и ногах тяжесть, но сознание упоительно свободно и бороздит вселенную. Она спит, но во сне… Огромные пространства… просторные здания… новый чудесный мир…
  Постепенно мир съежился. Мисс Карнаби, зевнув, размяла затекшие члены. Что произошло со вчерашнего дня? Она, кажется, грезила…
  При свете луны мисс Карнаби с трудом различила стрелки на часах. К ее удивлению, они показывали без четверти десять. Солнце зашло в десять минут девятого. Всего час тридцать пять минут назад? Немыслимо. И тем не менее…
  — Весьма любопытно, — сказала себе мисс Карнаби.
  4
  — Вы должны строго придерживаться моих указаний, — сказал Пуаро. — Ни малейших отступлений.
  — Ну конечно, мосье Пуаро. Обещаю.
  — Вы говорили о своем намерении сделать пожертвование?
  — Да, мосье Пуаро. С самим Учителем — то бишь, простите, доктором Андерсеном. Я очень эмоционально поведала ему о том, каким чудесным откровением стали для меня «Зеленые Холмы», как я пришла, чтобы осмеять, но вместо этого — уверовала. Знаете, мне эти признания очень легко дались. Доктор Андерсен меня просто заворожил.
  — Похоже на то, — сухо обронил Пуаро.
  — Он держался очень убедительно. Полное впечатление, что до денег ему нет никакого дела. «Пожертвуйте что можете, — сказал он, улыбаясь своей чудесной улыбкой, — а если вам нечего пожертвовать, не беда. Вы все равно теперь с нами». «О доктор Андерсен, — сказала я, — не так уж я бедна. Я недавно унаследовала от дальней родственницы кругленькую сумму. И хотя я не могу распоряжаться этими деньгами, пока не будут улажены юридические формальности, одну вещь я хочу сделать прямо сейчас». — И тут я объяснила, что хочу составить завещание и оставить все свое состояние своим новым сестрам и братьям, поскольку у меня нет близких родственников.
  — И как он принял ваш дар?
  — Он отнесся к этому с полным безразличием. Стал уверять, что мне рано думать о смерти, что впереди у меня долгая жизнь, полная радости и духовных откровений. Он был очень трогателен.
  — Не сомневаюсь. — Тон Пуаро был убийственно сух.
  — Вы говорили о своем здоровье? — продолжал он.
  — Да, мосье Пуаро. Я сказала, что у меня были проблемы с легкими, было несколько рецидивов, но несколько лет назад я лечилась в одном санатории и, надеюсь, вылечилась окончательно.
  — Прекрасно!
  — Хотя, по правде сказать, я не понимаю, зачем нужно было говорить, будто я предрасположена к туберкулезу, когда легкие у меня — здоровее не бывает.
  — Можете быть уверены, что это было совершенно необходимо. А о вашей подруге вы упомянули?
  — Да. Я сказала под большим секретом, что, кроме состояния, унаследованного от мужа, Эммелин в скором времени унаследует еще более крупную сумму от любимой тетушки.
  — Eh bien, это должно на время обезопасить миссис Клегг!
  — Мосье Пуаро, вы в самом деле думаете, что тут что-то не так?
  — Именно это я и собираюсь выяснить. Вы встречали в Святилище некоего мистера Коула?
  — Да, в последний раз там был какой-то мистер Коул. Странный тип. Носит ярко-зеленые шорты и ест одну капусту. Очень ревностный последователь Учения.
  — Eh bien, все идет как должно. Благодарю вас за проделанную работу. Теперь к Осеннему Празднеству все готово.
  5
  — Мисс Карнаби, одну минуточку.
  Мистер Коул вцепился в рукав своей невольной собеседницы. Глаза его лихорадочно блестели.
  — Мне было видение — чудесное видение. Я должен вам о нем рассказать.
  Мисс Карнаби тяжело вздохнула. Мистер Коул и его видения внушали ей некоторый страх. Иногда ей всерьез казалось, что мистер Коул не в своем уме.
  А уж эти его видения ее не на шутку смущали. Они напоминали некоторые откровенные пассажи из новомодной немецкой книги о подсознании, которую она читала до поездки в Девон.
  Мистер Коул возбужденно заговорил:
  — Я как раз медитировал — размышлял о полноте жизни, о высшей радости единства… и вдруг глаза мои открылись, и я увидел…
  Мисс Карнаби собралась с духом, надеясь, что на этот раз мистеру Коулу представилось не то, что в прошлый, когда он живописал священный брак бога и богини в древнем Шумере1291.
  — Я увидел, — тяжело дыша, склонился к ней мистер Коул, и глаза его в этот момент были действительно безумными, — я увидел Илию1292, нисходящего с небес на своей огненной колеснице.
  У мисс Карнаби отлегло от сердца. Против Илии она ничего не имела.
  — Внизу, — продолжал мистер Коул, — были алтари Ваала1293, сотни и сотни алтарей. И мне был голос: «Виждь1294, пиши и свидетельствуй то, что увидишь…»
  Он замолчал, и мисс Карнаби вежливо откликнулась:
  — Да?
  — На алтарях возлежали предназначенные в жертву, связанные веревками девственницы. Сотни прекрасных, нагих дев…
  Мистер Коул облизал подергивающиеся губы. Мисс Карнаби зарделась.
  — Потом налетели вороны, вороны Одина1295, летевшие с севера. Они соединились с воронами Илии и закружили в небе. Они камнем падали вниз, выклевывая глаза жертвам, — и был плач и скрежет зубовный, и глас воззвал: «Зри жертвоприношение — ибо в сей день заключат Иегова1296и Один кровное братство!» Потом жрецы накинулись на свои жертвы с воздетыми кинжалами и стали кромсать их тела…
  Отчаянным усилием мисс Карнаби вырвала руку у своего мучителя, у которого от садистского наслаждения выступила пена на губах.
  — Прошу меня извинить.
  Она торопливо заговорила с Липскомом, который жил в сторожке у ворот «Зеленых Холмов», он, по счастью, проходил мимо.
  — Я хотела спросить, — выпалила мисс Карнаби, — не находили ли вы мою брошь? Я ее, наверное, где-то здесь обронила.
  Липском, которого чудесным образом не коснулись разлитые в воздухе «Зеленых Холмов» доброта и мягкость, проворчал, что никакой броши в глаза не видел, и вообще, не его это дело искать потерянные вещи. Но, как он ни старался отделаться от мисс Карнаби, она шла за ним, лепеча что-то про свою брошь, пока не оказалась на безопасном расстоянии от пылкого мистера Коула.
  В это время из Великого Загона показался сам Учитель, и мисс Карнаби, ободренная его ласковой улыбкой, решилась поделиться с ним своими опасениями.
  — Как вам кажется, мистер Коул вполне… вполне?..
  Учитель положил руку ей на плечо.
  — Вы должны отринуть страх, — сказал он. — Идеальная Любовь отрешается от страха.
  — Но мне кажется, мистер Коул не в своем уме. Эти его видения…
  — Пока что, — объяснил Учитель, — восприятие его несовершенно… Он смотрит сквозь очки собственной плотской природы. Но придет день, когда дух восторжествует над плотью — и он будет видеть то, что должно.
  Миссис Карнаби смутилась. Конечно, раз так… Преодолев неловкость, она решилась посетовать по менее существенному поводу:
  — А неужто Липском не может быть повежливее?
  Учитель вновь одарил ее своей божественной улыбкой.
  — Липском — верный цепной пес. Он неотесан, прост душой, но зато предан нам всецело.
  И он широким шагом отправился дальше. Мисс Карнаби видела, как он положил руку на плечо мистеру Коулу, и понадеялась, что влияние Учителя изменит ракурс его будущих видений.
  Так или иначе, до Осеннего Празднества оставалась всего неделя.
  6
  Накануне празднества мисс Карнаби встретилась с Эркюлем Пуаро в маленькой кофейне городка Ньютон Вудбери. Разрумянившаяся мисс Карнаби была чем-то непривычно взбудоражена. Она нервно крошила пальцами кекс и односложно отвечала на вопросы.
  — Сколько человек будет присутствовать на празднестве? — спросил он среди прочего.
  — Думаю, сто двадцать. Эммелин, конечно, и мистер Коул тоже… Он в последнее время ведет себя очень странно. У него видения… Он мне их иногда пересказывает, это так дико… Надеюсь, искренне надеюсь, что он в здравом уме. И еще там будет много новообращенных — почти двадцать человек.
  — Прекрасно. Вы помните, что вам надлежит сделать?
  После секундной паузы мисс Карнаби сказала изменившимся голосом:
  — Я помню, конечно, что вы мне сказали, мосье Пуаро, но делать этого не стану.
  Пуаро удивленно воззрился на нее. Мисс Карнаби поднялась на ноги и вдруг истерично воскликнула:
  — Вы послали меня сюда шпионить за доктором Андерсеном! Вы подозреваете его во всех смертных грехах, а он замечательный человек и великий Учитель! Я верю ему всей душой! И больше не желаю следить за ним! Я одна из овец Пастыря! Учитель готовится возвестить миру новое откровение, и я отныне принадлежу ему душой и телом. И позвольте мне самой заплатить за свой чай.
  Мисс Карнаби выложила на стол шиллинг и три пенса, слегка смазав этим пафос своей речи, и ринулась к выходу.
  — Nom de nom de1297,— только и смог вымолвить Пуаро.
  Официантке пришлось дважды обратиться к нему, прежде чем он сообразил, что она принесла счет. Встретившись с любопытным взглядом мрачного типа, сидевшего за соседним столиком, Пуаро покраснел и, спешно расплатившись, вышел.
  Он лихорадочно обдумывал ситуацию.
  7
  Овцы вновь собрались в Великом Загоне и скандировали ритуальные ответы на ритуальные вопросы.
  — Готовы ли вы к Причастию?
  — Готовы.
  — Завяжите глаза и протяните вперед правую руку.
  Великий Пастырь, необыкновенно величественный в зеленом одеянии, двинулся вдоль ожидающих рядов. Пожиратель капусты и духовидец мистер Коул, стоявший рядом с мисс Карнаби, шумно сглотнул от боли и экстаза, когда игла впилась ему в кожу.
  Великий Пастырь остановился рядом с мисс Карнаби. Он дотронулся до ее руки…
  — Э, нет. Не выйдет…
  Невероятные, неслыханные слова. Короткая схватка, гневный рык… снять с глаз зеленые повязки, овцы узрели поразительную картину: Великий Пастырь зажат, словно в тисках, одетым в овечью шкуру мистером Коулом и еще одним адептом.
  Странно преобразившийся мистер Коул профессиональной скороговоркой произнес:
  — У меня ордер на ваш арест. Предупреждаю, что все сказанное вами может быть использовано против вас в суде.
  У дверей Загона появились новые действующие лица в голубой полицейской форме.
  — Это полиция, — крикнул кто-то. — Они уводят от нас Учителя. Они уводят Учителя…
  Все были в шоке. Великий Пастырь представлялся им мучеником, страждущим, как все великие учителя, от преследований невежественного мира…
  Тем временем инспектор Коул тщательно упаковывал шприц, выпавший из рук Великого Пастыря.
  8
  — Отважная моя соратница!
  Пуаро горячо пожал руку мисс Карнаби и представил ее старшему инспектору Джеппу.
  — Первоклассная работа, мисс Карнаби, — признал старший инспектор. — Без вас у нас ничего бы не вышло, честное слово.
  — Боже мой! — взволновалась мисс Карнаби. — Как это мило с вашей стороны, что вы так говорите. Должна признаться, я получила истинное удовольствие. Такое возбуждение, я чувствовала себя актрисой, которая должна хорошо сыграть свою роль… Иногда меня заносило, и я в самом деле ощущала себя одной из этих глупышек…
  — В этом секрет вашего успеха, — пояснил Джепп. — Вы были сами собой. Любую фальшь этот джентльмен мигом бы учуял! Очень хитрый мерзавец.
  — Тогда, в кофейне, это было ужасно, — обернулась к Пуаро мисс Карнаби. — Я не знала, что делать, пришлось действовать экспромтом.
  — Вы были великолепны, — заверил Пуаро. — На секунду я решил, что кто-то из нас сошел с ума. Мне вдруг почудилось, что вы говорите серьезно.
  — Это было для меня таким ударом, — вздохнула мисс Карнаби. — Только мы с вами начали тогда беседовать, я увидела в зеркале Липскома, которого доктор называл верным псом, он там у них сторож. Не знаю, случайность ли это, или он следил за мной, но, как я уже сказала, мне пришлось действовать экспромтом и надеяться, что вы меня поймете.
  — Я вас понял, — улыбнулся Пуаро. — В пределах слышимости сидел только один человек, и я, выйдя из кофейни, тут же попросил организовать за ним слежку. Когда он направился прямиком в Святилище, я понял, что могу на вас положиться и что вы меня не подведете. Но я очень за вас волновался, ведь после встречи с ним игра стала более опасной.
  — А это правда было опасно? Что было в том шприце?
  — Кто расскажет? — спросил Джепп. — Вы или я?
  — Мадемуазель, — начал Пуаро, — этот доктор Андерсен изобрел идеальную схему убийств — все по науке. Большую часть жизни он посвятил бактериологическим исследованиям. Под другим именем он завел в Шеффилде1298 химическую лабораторию, где выводил культуры разных бацилл. На празднествах он имел обыкновение вводить своим последователям небольшую, но вполне достаточную дозу Cannabis Indica, известного также под названием бханг и гашиш. Это порождало необычайный подъем сил, радостное возбуждение и привязывало к нему его так называемых почитателей. Это и были обещанные им духовные радости. На самом — деле реакция одурманенного мозга.
  — Ощущения непередаваемые, — сказала мисс Карнаби. — Очень сильные ощущения.
  — Это был главный козырь в его игре, — кивнул Пуаро. — Обаяние сильной личности, умение возбуждать массовую истерию плюс воздействие наркотиков. Но на самом деле у него была и другая цель.
  Одинокие женщины, одна за другой, одержимые благодарностью и религиозным рвением, составляли завещания в пользу секты и… вскоре умирали. Умирали у себя дома и, по всем признакам, от естественных причин. А на самом деле… Постараюсь объяснить, не вдаваясь в технические детали. Можно создать усиленные штампы некоторых бактерий, вырастить их, а затем ввести в организм. Например, бацилла Coli communis вызывает язвенный колит, тифозные бактерии — тиф, а пневмококк — воспаление легких. Кроме того, существует так называемый туберкулин, безвредный для здоровых, но активизирующий старые туберкулезные очаги. Понимаете, как все продумано? Больные умрут через какое-то время, в разных концах страны, их будут наблюдать разные врачи, и конечно же никто ничего не заподозрит. Никакого риска! Думаю, он вывел и некое вещество, замедляющее, но вместе с тем усиливающее воздействие соответствующей бациллы.
  — В жизни не видел таких мерзавцев! — не выдержал старший инспектор.
  — Следуя моим инструкциям, — продолжал Пуаро, — вы сказали ему, что перенесли туберкулез. Когда Коул арестовал Андерсена, в его шприце был туберкулин. Поскольку вы абсолютно здоровы, он не причинил бы вам никакого вреда — потому я и упирал на вашу якобы предрасположенность к туберкулезу. Я боялся, что он вколет вам чего-нибудь более опасное. Риск был очень велик.
  — О, ерунда, — бодро заявила мисс Карнаби. — Я совершенно не боюсь риска. Я боюсь только быков без привязи или что-нибудь в этом роде. А достаточно у вас улик, чтобы отправить этого негодяя за решетку?
  — Улик хоть отбавляй, — усмехнулся Джепп. — Лаборатория, бактерии, — в общем, весь расклад.
  — Не исключено, что за ним тянется целый шлейф преступлений, — добавил Пуаро. — Думаю, и из того германского университета его попросили вовсе не за то, что мать у него была еврейкой. Это просто удобное оправдание его переезда в Англию, ну и способ заручиться сочувствием. И вообще, я думаю, что он чистокровный ариец.
  Мисс Карнаби вздохнула.
  — Qu’est-ce qu’il у а1299? — всполошился Пуаро.
  — Мне вспомнился, — пояснила мисс Карнаби, — замечательный сон, который мне пригрезился на первом празднестве — когда мне ввели дозу гашиша. Все было так замечательно! Ни войн, ни бедности, ни болезней, ни уродства…
  — Это надо же такому присниться, — усмехнулся Джепп.
  Мисс Карнаби вскочила на ноги.
  — Ну, мне пора, — заявила она. — Эмили там волнуется, да и Огастес меня, наверное, заждался.
  — Не иначе, он боялся, как бы вы в самом деле не умерли «за Эркюля Пуаро», — улыбнулся маленький бельгиец.
  Глава 11
  Яблоки Гесперид1300
  1
  Пуаро задумчиво вглядывался в лицо человека, сидевшего напротив за большим столом красного дерева. Он отметил кустистые брови, узкие губы, бульдожью челюсть и пронзительные зоркие глаза. При взгляде на Эмери Пауэра становилось ясно, почему он стал одним из крупнейших в мире финансистов.
  Когда же взгляд Пуаро упал на длинные изящные руки, лежащие на столе, он понял, почему Эмери Пауэр стал еще и знаменитым коллекционером. По обе стороны Атлантики он был известен как знаток и собиратель ювелирных изделий. Его страсть к искусству дополнялась любовью к старине. Одной красоты ему было недостаточно — за вещью должна была стоять история.
  Эмери Пауэр между тем заговорил, отчетливо произнося каждое слово своим тихим голосом, повышать который ему абсолютно не было никакой нужды — он и так был бы слышен в любой аудитории.
  — Мне известно, что сейчас вы редко беретесь за расследования, но от этого дела, полагаю, не откажетесь.
  — Так это дело чрезвычайной важности?
  — Для меня — да, — кивнул Пауэр.
  Пуаро продолжал сидеть в выжидательной позе, склонив голову набок, очень напоминая в этот момент задумавшегося дрозда.
  — Речь идет о розыске одного драгоценного изделия, — продолжал хозяин кабинета, — а именно, об украшенном драгоценными камнями золотом кубке эпохи Возрождения. Говорят, он принадлежал Папе Александру Борджиа1301. Иногда его подносили кому-либо из гостей. После чего гость обычно умирал.
  — Хорошенькое дело, — пробормотал Пуаро.
  — Вообще этот кубок имеет довольно зловещее прошлое. Его много раз похищали, при этом не гнушаясь и убийством. В веках за ним тянется кровавый след.
  — Его так домогались из-за его ценности?
  — Стоит он действительно немало. Работа чудесная — говорят, Бенвенуто Челлини1302. Там отлито древо познания с обвившимся вокруг него змеем, а вместо яблок — прекрасные изумруды.
  — Яблоки? — вмиг встрепенулся Пуаро.
  — Изумруды, как и рубины, изображающие глаза змея, великолепны, но кубок ценен прежде всего из-за громких исторических имен, связанных с ним. В тысяча девятьсот двадцать девятом году его выставил на аукцион маркиз ди Сан-Вератрино. После некоторой драчки мне удалось его приобрести за сумму, составлявшую около тридцати тысяч фунтов по тогдашнему курсу.
  — Жест воистину королевский! — поднял брови Пуаро. — Маркизу повезло.
  — Если я хочу приобрести какую-то вещь, я готов за нее заплатить, мосье Пуаро.
  — Вы, конечно, знаете испанскую пословицу: «Бог сказал: бери что хочешь, но только плати за это»? — вкрадчиво спросил Пуаро.
  На мгновение финансист нахмурился, и в глазах его мелькнул гневный огонек.
  — А вы, оказывается, философ, мосье Пуаро, — холодно парировал он.
  — Я достиг возраста раздумий, мосье.
  — Не сомневаюсь, но раздумьями кубок не вернешь.
  — Вы так полагаете?
  — Я полагаю, что для этого придется предпринять кое-какие действия.
  Пуаро безмятежно кивнул.
  — Это распространенное заблуждение, мистер Пауэр. Но простите, мы отклонились от темы. Вы сказали, что купили кубок у маркиза ди Сан-Вератрино?
  — Именно так. Но должен вам сообщить, что он был украден еще до того, как перешел ко мне.
  — И как же это произошло?
  — В ночь после торгов во дворец маркиза забрались грабители и украли несколько денных вещиц, в том числе и кубок.
  — Какие были приняты меры к их розыску?
  — Разумеется, сообщили в полицию, — пожал плечами Пауэр. — Обнаружилось, что ограбление — дело рук известной банды. Двое из грабителей, француз Дюбле и итальянец Рикковетти, были арестованы и осуждены. У них изъяли часть похищенного.
  — Но кубка Борджиа у них не было?
  — Именно. Как удалось установить полиции, в краже принимали участие трое. Двоих я уже упомянул, а третьим был ирландец, некий Патрик Кейси, опытный домушник. Видимо, он и совершил ограбление. Дюбле был мозговым центром и планировал операции. Рикковетти шофер, ждал, когда ему спустят добычу, и увозил ее с места преступления.
  — Кстати, о добыче. Они ее поделили на три части?
  — Возможно. Хотя обнаружить удалось только наименее ценные предметы. Видимо, самые ценные сразу вывезли из страны.
  — Ну а третий член шайки, Кейси? Он так и не понес наказания?
  — Того, которое вы имеете в виду, то есть официального, — нет. Но он был уже немолод и не так ловок, как когда-то. Через полмесяца после той кражи он упал с пятого этажа и разбился насмерть.
  — Где это случилось?
  — В Париже. Пытался ограбить дом Дюволье, известного банкира.
  — И с тех пор кубка никто не видел?
  — Никто.
  — Он никогда не выставлялся на продажу?
  — Уверен, что нет. Его отслеживали не только полицейские, но и частные сыщики.
  — А как насчет денег, которые вы за него уплатили?
  — Маркиз, человек весьма щепетильный, хотел их вернуть, поскольку кубок был украден из его дома.
  — Но вы не согласились?
  — Нет.
  — Почему же?
  — Скажем так: я предпочел остаться хозяином положения.
  — То есть, если кубок вдруг обнаружат, его отдадут вам?
  — Именно так.
  — А что же вас так обнадеживает?
  — Вижу, от вас не ускользнула эта деталь, — усмехнулся Пауэр. — Все очень просто, мосье Пуаро. Я считал, что знаю, у кого находится кубок.
  — Любопытно. И у кого же?
  — У сэра Рубена Розенталя. Он в ту пору был не только собратом-коллекционером, но и моим личным врагом. Мы соперничали в нескольких деловых начинаниях, и, в общем, мне удалось одержать верх. Наша вражда достигла крайней точки в споре за кубок Борджиа. Мы оба были полны решимости им завладеть, это стало до некоторой степени делом чести. На аукционе наши представители соперничали друг с другом.
  — И окончательная цена, предложенная вашим представителем, решила спор в вашу пользу?
  — Не совсем так. Я подстраховался и направил туда второго человека, якобы представителя одного парижского маклера. Понимаете, ни один из нас не хотел уступать другому, но уступить кубок третьему лицу, сохраняя возможность потом обратиться к нему напрямую, — совсем другое дело.
  — Одним словом, une petite tromperie1303.
  — Вот именно.
  — И он вам удался. Но сразу после торгов сэр Рубен обнаружил, что его надули?
  Пауэр улыбнулся.
  То была красноречивая улыбка.
  — Теперь понятно, — сказал Пуаро. — Вы считали, что сэр Рубен, не желая остаться в дураках, обратился к гангстерам?
  — Нет-нет! — протестующе поднял руку Пауэр. — Это было бы чересчур. Скорее всего через определенный отрезок времени сэр Рубен приобрел бы некий кубок эпохи Ренессанса неизвестного происхождения.
  — Описание которого знал бы каждый полицейский?
  — А никто и не собирался выставлять кубок на всеобщее обозрение.
  — Вы полагаете, сэру Рубену было довольно знать, что он — обладатель кубка?
  — Без сомнения. Кроме того, если бы я принял предложение маркиза вернуть деньги, сэр Рубен мог бы потом с ним договориться, и кубок законным образом перешел бы в его руки. Но если юридически владельцем остаюсь я, у меня сохраняются шансы вернуть свою собственность, — добавил он, помолчав.
  — Вы хотите сказать, — без обиняков заявил Пуаро, — что могли бы устроить кражу кубка у сэра Рубена?
  — Какую кражу, мосье Пуаро? Это было бы просто возвращением собственности ее законному владельцу.
  — Но, насколько я могу судить, вам это не удалось.
  — Ничего удивительного. У Розенталя кубка никогда не было.
  — Откуда вы знаете?
  — Недавно совпали наши интересы в нефтяном бизнесе. Мы с Розенталем теперь не враги, а союзники. Я поговорил с ним начистоту, и он заверил меня, что никакого кубка у него нет и не было.
  — И вы ему верите?
  — Верю.
  — Выходит, — задумчиво протянул Пуаро, — вы целых десять лет шли, как выражаются англичане, по ложному следу?
  — Именно этим я и занимался… — с горечью признал великий финансист.
  — А теперь нужно начинать все сначала?
  Его собеседник кивнул.
  — И тут на сцену выхожу я? Гончая, которую пускают по слабому следу — очень слабому следу.
  — Если бы дело было несложным, — сухо бросил Пауэр, — мне бы не было нужды обращаться к вам. Конечно, если вам оно кажется невыполнимым…
  Удар был нанесен точно. Эркюль Пуаро гордо выпрямился.
  — Для меня не существует слова «невыполнимо», мосье, — отрезал он. — Я только пытаюсь решить, действительно ли это дело настолько интересно, чтобы стоило за него взяться.
  — Более чем интересно, — вновь усмехнулся Пауэр, — ведь плату вы можете назначить себе сами.
  Пуаро взглянул на него снизу вверх.
  — Неужели вам так дорога эта вещь? Быть того не может!
  — Скажем так: я, как и вы, никогда не признаю себя побежденным.
  — Вот это мне понятно… — склонил голову Пуаро.
  2
  Инспектор Уэгстаф не скрывал своего интереса.
  — Кубок Вератрино? Как же, помню. Я это дело курировал в Англии. Я немного балакаю по-итальянски, вот меня и послали на подмогу макаронникам1304. А кубок, как тогда исчез, так до сих пор нигде и не объявлялся, как ни странно.
  — И как вы это объясняете? Частная коллекция?
  — Сомневаюсь, — покачал головой Уэгстаф. — Конечно, все возможно… Но, по-моему, дело обстоит проще… Вещички надежно спрятаны, а единственный, кто знал о тайнике, — в могиле.
  — Вы имеете в виду Кейси?
  — Ну да. Он мог их спрятать где-нибудь в Италии, а мог исхитриться вывезти из страны. Но так или иначе, он где-то их припрятал, там они и лежат по сей день.
  — Романтичная версия, — вздохнул Пуаро. — Жемчужины в гипсовых формах — как называется этот рассказ, «Бюст Наполеона»1305, кажется? Но у нас-то речь идет не о драгоценных камнях, а о большом, увесистом золотом кубке. Его, пожалуй, так легко не спрячешь.
  — Ну, не знаю, — рассеянно протянул Уэгстаф. — Наверное, все-таки можно, если постараться. Под половицами, скажем, или еще где-нибудь в этом роде.
  — У Кейси был собственный дом?
  — Да, в Ливерпуле. Но там под половицами кубка нет, — усмехнулся Уэгстаф, — уж это мы проверили.
  — Как насчет членов его семьи?
  — Жена у него была вполне достойная женщина. Страшно переживала за своего непутевого мужа, но как истинная католичка бросить не могла. Умерла пару лет назад — от туберкулеза. Дочь пошла в нее — даже постриглась в монахини. Сын, напротив, пошел в папашу. Когда я о нем последний раз слышал, он в Америке срок отбывал.
  — Америка, — записал в книжечке Пуаро и спросил: — А сын Кейси мог знать о тайнике?
  — Не думаю. Если бы знал, кубок уже давно был бы у скупщиков.
  — Его могли переплавить.
  — Могли, даже очень вероятно. Хотя не знаю… Он ценен прежде всего для коллекционеров, а в их мирке такое творится — вам и не снилось. Мне иногда кажется, что у этих коллекционеров даже намека на то, что такое совесть, нет, — заключил Уэгстаф с добродетельной миной.
  — Вот как! Скажите, вас бы не удивило, если бы сэр Рубен Розенталь оказался замешан в то, что, как вы выражаетесь, «творится в их мирке»?
  — Он на такое вполне способен, — усмехнулся Уэгстаф. — Говорят, он не очень-то щепетилен, когда дело касается драгоценных изделий.
  — А как насчет остальных членов банды?
  — И Рикковетти и Дюбле получили солидные сроки. Думаю, что они вот-вот выйдут на свободу.
  — Дюбле ведь француз?
  — Да. Он у них был за главного.
  — А кто-нибудь еще, кроме этих троих, у них был?
  — Была одна деваха — Рыжая Кейт ее звали. Нанималась горничной, высматривала, где что лежит, и наводила своих дружков. Она вроде бы подалась в Австралию, когда их шайка распалась.
  — А еще?
  — Подозревали еще одного по фамилии Егоян. Скупщик, штаб-квартира в Стамбуле, магазин в Париже. Но доказать ничего не удалось.
  Вздохнув, Пуаро взглянул на пометки в записной книжке: Америка, Австралия, Италия, Франция, Турция…
  — «Весь шар земной готов я облететь за полчаса»1306,— пробормотал он.
  — Простите? — переспросил инспектор.
  — Я имел в виду, — пояснил Пуаро, — что мне, возможно, предстоит кругосветное путешествие.
  3
  Пуаро имел обыкновение обсуждать ход расследования со своим мудрым слугой Джорджем. Обсуждение состояло в том, что Пуаро делился с ним кое-какими наблюдениями, а Джордж в ответ — житейским опытом, накопленным за долгие годы профессиональной карьеры.
  — Джордж, — начал Пуаро, — если бы вам потребовалось вести расследования в пяти различных частях света, с чего бы вы начали?
  — Что ж, сэр, быстрее всего добираться самолетом, хотя некоторые говорят, что там изрядно укачивает. Но я лично этого не замечал.
  — Возникает вопрос, — продолжал размышлять вслух Пуаро, — что сделал бы в таком случае Геркулес?
  — Это Геркулес, который овсяные хлопья выпускает, сэр?
  — Или же, — не ответив, продолжал рассуждать Пуаро, — не что сделал бы, а что сделал? Ответ, Джордж, состоит в том, что он отправился в странствия. Тем не менее он вынужден был добывать информацию — одни говорят, у Прометея1307, другие — у Нерея1308.
  — Вот как, сэр? — отозвался Джордж. — Никогда не слышал об этих джентльменах. У них что, бюро путешествий?
  Пуаро, упиваясь собственным красноречием, опять ничего не ответил, рассуждая дальше:
  — Мой клиент, Эмери Пауэр, признает только одно — действие! Но расходовать энергию на бессмысленные действия бесполезно. В жизни есть золотое правило, Джордж: никогда не делай сам то, что могут за вас сделать другие. Особенно, — добавил Пуаро, направляясь к книжной полке, — если расходы не ограничены.
  Взяв с полки папку, помеченную литерой «Д», он открыл ее на разделе «Детективные агентства — надежные».
  — Современный Прометей, — пробормотал он. — Будьте так добры, Джордж, выпишите для меня кое-какие имена и адреса: господа Хэнкертоны, Нью-Йорк; господа Лэден и Бошер, Сидней; синьор Джованни Мецци, Рим; господин Нахум, Стамбул; господа Роже и Франконар, Париж.
  Подождав, пока Джордж все запишет, Пуаро сказал:
  — А теперь не будете ли вы так добры посмотреть расписание поездов до Ливерпуля?
  — Слушаю, сэр. Вы, значит, едете в Ливерпуль, сэр?
  — Боюсь, что да. Может случиться, Джордж, что мне придется отправиться и дальше. Но не сейчас.
  4
  Три месяца спустя Эркюль Пуаро стоял на скалистом мысу и обозревал Атлантический океан. Чайки с протяжно-унылыми криками взметались над волной и снова камнем падали вниз. Воздух был теплым и влажным.
  У Пуаро возникло знакомое всем впервые попадающим в Инишгаулен чувство, что он оказался на краю света. Прежде он и представить себе не мог ничего столь отдаленного, столь безлюдного, столь заброшенного. Инишгаулен был красив грустной, призрачной красотой, красотой немыслимо далекого прошлого. Здесь, на западе Ирландии, никогда не слышался тяжелый мерный шаг римских легионов, никогда не строились укрепленные лагеря, никогда не прокладывались добротные, удобные дороги. То был край, где никто не имел понятия о здравом смысле и упорядоченной жизни.
  Пуаро опустил взгляд на носки своих лакированных туфель и вздохнул. Им овладело ощущение заброшенности и глубокого одиночества. Привычные ему правила и нормы здесь не годились.
  Взгляд его скользнул по пустынному берегу и задержался на линии горизонта. Где-то там, судя по легендам, были острова Блаженных, Земля Юности…
  — Цвет яблони и золото весны…1309— тихонько продекламировал он.
  И вдруг он снова стал самим собой — чары рассеялись, он опять ощутил полную гармонию с лакированными туфлями и щегольским темно-серым костюмом.
  Невдалеке послышался звон колокола. Этот звон был ему понятен и знаком с ранней юности.
  Он быстро зашагал вдоль утеса. Минут через десять он добрался до здания, обнесенного высокой стеной с большой деревянной дверью, украшенной гвоздями словно мазанкой. Пуаро подошел к двери и постучал огромным железным кольцом. Потом с опаской потянул ржавую цепь — внутри звякнул колокольчик.
  В двери открылось окошечко, и в нем появилось лицо, обрамленное накрахмаленным белым платком. Глаза смотрели подозрительно, на верхней губе явственно виднелись усики, но голос был женским. Таких женщин Пуаро называл «внушительными».
  Последовал вопрос о цели его прихода.
  — Это монастырь Богородицы и Всех Ангелов? — уточнил Пуаро.
  — А что бы это, по-вашему, могло быть еще? — язвительно бросила внушительная женщина.
  Оставив ее выпад без ответа, Пуаро заявил, что хотел бы повидать мать настоятельницу.
  Просьба была встречена без энтузиазма, но в конце концов привратница уступила. Заскрипели засовы, дверь отворилась, и Пуаро провели в маленькую, скудно обставленную комнатку, предназначенную для приема посетителей.
  Вскоре в комнату вошла монахиня с четками на поясе.
  Пуаро был как-никак католик, и сразу сумел найти нужный тон.
  — Простите за беспокойство, ma mère1310, — сказал он, — но, насколько я понимаю, у вас в монастыре есть religieuse1311, которую в миру звали Кейт Кейси.
  — Это так, — кивнула мать настоятельница. — В монашестве — сестра Мария-Урсула.
  — Есть некое зло, которое должно быть исправлено, — сказал Пуаро. — Думаю, сестра Мария-Урсула не откажет в помощи. Ее сведения могут оказаться поистине бесценными.
  Мать настоятельница покачала головой. Лицо ее было отчужденно-безмятежным, а голос спокоен и тих.
  — Сестра Мария-Урсула не может вам помочь, — сказала она.
  — Но поверьте…
  — Сестра Мария-Урсула умерла два месяца назад.
  5
  Пуаро с неприкаянным видом сидел в баре гостиницы «У Джимми Донована». Гостиница никоим образом не соответствовала его представлениям о том, каким должно быть подобного рода заведение. Он спал на сломанной кровати, а сквозь два разбитых стекла в номер беспрепятственно проникал столь нелюбимый им ночной воздух. Вместо горячей воды принесли чуть теплую, а еда отзывалась болезненными ощущениями в желудке.
  Пятеро мужчин, сидевших в баре, бурно обсуждали политические новости. Пуаро мало что понимал из их разговора, да и не слишком к нему прислушивался.
  Неожиданно один из спорщиков подсел к нему. По сравнению с прочими это был человек несколько иного пошиба, явно из городских низов.
  — Вот я вам что скажу, сэр, — с достоинством произнес он слегка заплетающимся языком. — У Голубки — ник-каких шансов. Придет в хвосте, как пить дать. П-послу-шайте меня, сэр, не п-пожалеете… Знаете, кто я? Атлас1312, из «Дублинского Солнца». Я там весь сезон победителей угадываю. Как я на Девочку Ларри указал? За нее потом двадцать пять к одному давали — д-двадцать пять к одному, сэр. Держитесь Атласа — не п-прогадаете.
  Пуаро посмотрел на него странным, почти благоговейным взглядом.
  — Mon Dieu1313,— произнес он дрожащим голосом, — это знак судьбы!
  6
  Прошло несколько часов. Наступила ночь. Луна появлялась лишь изредка, кокетливо выглядывая из-за туч. Пуаро и его новый знакомый отшагали уже несколько миль. Пуаро прихрамывал. В голову ему пришла крамольная мысль: лакированные туфли — не самая подходящая обувь для ходьбы по сельской местности. Собственно, ту же мысль до него, конечно же очень почтительно, пытался донести Джордж. «Вам бы еще пару ботинок поудобнее, сэр».
  Он пренебрег советом своего слуги, но теперь, топая по каменистой дороге, не мог не признать, что лакированные туфли — не единственно подобающий джентльмену вид обуви…
  — А что на это скажет священник? — неожиданно всполошился его спутник. — Я смертный грех на душу не возьму.
  — Вы просто воздаете кесарю кесарево, — успокоил его Пуаро.
  Тем временем они подошли к стене монастыря, и Атлас изготовился выполнить свою миссию.
  Застонав от натуги, он жалобным голосом запричитал, что ему приходит конец.
  — Помолчите, — строго произнес Пуаро. — У вас на плечах не небосвод, а всего-навсего Эркюль Пуаро.
  7
  Атлас вертел в руках две новенькие пятифунтовые бумажки.
  — Может, я до утра забуду, как я их заработал? — сказал он с надеждой. — А то мало ли что отец О’Рейли на это скажет…
  — Забудьте обо всем, друг мой. Завтра весь мир будет принадлежать вам.
  — Ну, и на кого я их поставлю? — пробормотал Атлас. — Вот есть Работяга, отличный конь, просто лучше не бывает! А вот Шила Бойн… За нее можно семь к одному выручить…
  — Мне показалось, или вы вправду про какого-то языческого героя толковали? — спросил он, поразмыслив. — Ну да, вы говорили «Геракл», а завтра в половине четвертого, как Бог свят, Геракл скачет!
  — Друг мой, — сказал Пуаро, — ставьте на эту лошадь. Помяните мое слово — Геракл не подведет.
  И надо же такому случиться, что на следующий день Геракл мистера Росслина против всяких ожиданий выиграл скачку на приз Бойнана, а в тотализаторе1314 за него давали шестьдесят к одному.
  8
  Эркюль Пуаро сноровисто развернул аккуратный сверток. Оберточная бумага, вата, папиросная бумага — и он выложил на стол перед Эмери Пауэром ослепительный золотой кубок, унизанный зелеными изумрудными яблоками.
  Финансист судорожно вздохнул.
  — Поздравляю вас, мосье Пуаро.
  Пуаро молча поклонился.
  Пауэр протянул руку и осторожно провел пальцем по ободку кубка.
  — Мой! — с чувством воскликнул он.
  — Ваш! — в тон ему отозвался Пуаро.
  Эмери Пауэр перевел дух, откинулся на спинку стула и уже деловым голосом спросил:
  — Где вы его нашли?
  — На алтаре, — коротко ответил Пуаро. — Дочь Кейси была монахиней, — продолжал он, уловив вопросительный взгляд собеседника. — Когда ее отец погиб, она как раз готовилась к пострижению в доме ее отца в Ливерпуле, вот и взяла его для нужд монастыря. Думаю, как человек глубоко верующий, она надеялась этим искупить отцовские грехи. Она принесла кубок в дар, во славу Господа. Вряд ли монахини представляли себе его истинную стоимость, видимо, они решили, что это просто семейная реликвия. Он же очень напоминает потир1315, и его соответственно использовали.
  — Потрясающая история! Но как вы додумались туда отправиться?
  — Назовем это методом исключения, — пожал плечами Пуаро. — И еще меня насторожило то, что никто не пытался продать кубок. Напрашивался вывод, что он находится в таком месте, где обычные материальные ценности мало что значат. Тут-то я и вспомнил, что дочь Патрика Кейси была монахиней.
  — Что ж, еще раз вас поздравляю, — сердечно сказал Пауэр. — Назовите сумму вашего гонорара, и я выпишу чек.
  — Гонорар мне не нужен.
  — Как это понимать?
  — Вы разве не читали в детстве волшебных сказок? Там король говорит: «Проси, чего хочешь».
  — Так вы все-таки о чем-то просите?
  — Да, но не о деньгах. Об одолжении.
  — И каком же? Подсказать, какие акции покупать?
  — Ну, это те же деньги, только под другим соусом. Моя просьба куда проще.
  — Слушаю вас.
  Пуаро обхватил ладонями кубок.
  — Отошлите его обратно в монастырь.
  — Вы что, свихнулись? — спросил после долгого молчания Пауэр.
  — Нет, — покачал головой Пуаро. — Я в здравом уме. Сейчас я вам кое-что покажу.
  Взяв со стола кубок, он ногтем нажал на разверстую пасть змея, обвившегося вокруг дерева. Внутри кубка сдвинулся крохотный кусочек золотого литья, открыв отверстие, ведущее в полую ручку.
  — Видите? — сказал Пуаро. — Через эту дырочку в кубок попадал яд. Вы сами говорили, что у него зловещая история. Обладание им всегда было чревато насилием, кровавыми драмами и порочными страстями. Как бы и на вас не перешло это проклятие.
  — Нелепые суеверия!
  — Возможно. Но вспомните, почему вы так хотели завладеть кубком. Не ради его красоты, не ради ценности. У вас в коллекции сотни, если не тысячи, по-настоящему прекрасных и редких вещей. Вам не давала покоя гордыня. Вы не хотели признать себя побежденным. Eh bien, вы победили. Кубок ваш. Почему же теперь не сделать благородный жест? Почему не отослать его туда, где он мирно пребывал почти десять лет? Пусть очистится от скверны. Когда-то он принадлежал церкви — так пусть же вернется в церковь. Пусть стоит на алтаре, и да будут ему отпущены его грехи, как душам людей отпускают их грехи.
  Он подался вперед.
  — Давайте я расскажу вам о том месте, где я его нашел — о Саде мира над Западным морем, там, где за горизонтом — забытый рай юности и вечной красоты.
  В немногих словах описал он первозданную прелесть Инишгаулена.
  Эмери Пауэр откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза рукой.
  — Я ведь родился в Ирландии, на западном побережье, — сказал он наконец. — Мальчишкой я уехал оттуда в Америку.
  — Я слышал об этом.
  Великий финансист выпрямился. Смягчившийся было взгляд его вновь стал острым и цепким.
  — Странный вы человек, мосье Пуаро. — Он слегка усмехнулся. — Но будь по-вашему. Передайте кубок от моего имени в дар монастырю. Согласитесь, дар весьма щедрый, тридцать тысяч фунтов… А что я получу взамен?
  — Монахини будут молиться за вашу душу.
  Миллионер хищно улыбнулся.
  — Что ж, это все-таки капиталовложение и, быть может, самое выгодное за всю мою жизнь…
  9
  В маленькой монастырской гостиной Пуаро рассказал обо всем матери настоятельнице и вернул ей потир.
  — Передайте ему, что мы очень благодарны и будем за него молиться, — сказала та.
  — Ему понадобятся ваши молитвы, — тихо отозвался Пуаро.
  — Так он несчастлив?
  — Так несчастлив, что забыл, что значит счастье. Так несчастлив, что не подозревает об этом.
  — А, богач… — догадалась монахиня.
  Пуаро промолчал. Он знал, что сказать тут нечего…
  Глава 12
  Укрощение Цербера1316
  1
  Покачиваясь из стороны в сторону в вагоне метро и валясь то на одного, то на другого пассажира, Эркюль Пуаро с горечью думал о том, как перенаселен мир, во всяком случае, в этот час (половина седьмого вечера) и в этом месте. Жара, шум, давка, постоянное прикосновение потных рук, плеч, тел! Пуаро был буквально стиснут попутчиками, общения с которыми он отнюдь не жаждал. Человечество, взятое вот так, en masse1317, представлялось ему малоприятным. Как редко встречалось здесь искрящееся умом лицо или une femme bien mise1318!Ну откуда у женщин эта страсть к вязанию в самых неподходящих обстоятельствах? Вяжущая женщина выглядит далеко не лучшим образом — полная сосредоточенность, остекленевшие глаза, ни на секунду не замирающие пальцы… Чтобы вязать в переполненном вагоне метро, нужна ловкость дикой кошки и сила воли Наполеона, и тем не менее им это удается! Стоит им присесть, как тут же откуда-то извлекается нечто бесформенное отвратительного бледно-розового оттенка и раздается щелканье спиц!
  Ни изящной непринужденности, горько думал Пуаро, ни женской грации. Сплошная суета и спешка — таков современный мир. До чего же похожи друг на друга были теперешние девицы, до чего не хватало им шарма, по-настоящему обольстительной женственности! Он искал в женщине индивидуальность. Всякому мужчине приятно видеть une femme du monde1319, шикарную, привлекательную, spirituelle1320, с пышными формами, вычурно и экстравагантно одетую! Да, в его время такие женщины встречались, но теперь…
  Станция. Поезд остановился. Пассажиры ринулись к дверям, едва не насадив Пуаро на кончики спиц; встречная волна еще сильнее вдавила его, как сардину в банке, в толпу пассажиров. Поезд рывком двинулся с места. Пуаро, отброшенный на коренастую женщину с кучей свертков, пробормотал «Простите» и отлетел к высокому угловатому мужчине, чей атташе-кейс больно ударил его по пояснице. Чувствуя, как мокнут и обвисают его усы, Пуаро вновь пролепетал извинения. Quel enfer1321! По счастью, на следующей остановке ему надо было выходить.
  Увы, того же хотели еще примерно сто пятьдесят пассажиров, поскольку этой станцией была «Пикадилли-Серкус»1322. Все они выплеснулись на перрон как приливная волна, и вскоре Пуаро вновь оказался зажат, но уже на эскалаторе, несущем его на поверхность земли.
  Наверх из преисподней, подумал Пуаро. Его в этот момент мучила поистине адская боль — стоявший сзади человек притиснул к его ногам свой огромный, с острыми углами, чемодан!
  И тут он услышал свое имя и, вздрогнув, поднял глаза. На противоположном, опускающемся эскалаторе он увидел роскошную женщину с пышными, обольстительными формами и густыми, крашенными хной, рыжими волосами, к которым была пришпилена маленькая соломенная шляпка, украшенная ворохом перьев самой разнообразной раскраски. С плеч ее струились экзотического вида меха. Не может быть! Это была она!
  Алый рот широко улыбался, глубокий грудной голос был слышен всей подземке. На объем легких дама явно не жаловалась.
  — Это он! — кричала дама. — Ну конечно, он! Mon cher Hercule Poirot!1323 Мы непременно должны встретиться! Вы слышите!
  Но даже сама судьба менее неотвратима, чем два эскалатора, движущиеся в противоположном направлении. Они беспощадно несли Пуаро вверх, а графиню Веру Росакову вниз.
  Перегнувшись через поручень, Пуаро в отчаянии воскликнул:
  — Chère Madame1324, где я могу вас найти?
  Откуда-то из глубины до него слабо долетел ответ. Несмотря на всю его неожиданность, в тот момент он показался до странности уместным:
  — В преисподней…
  Пуаро растерянно заморгал и, пошатнувшись, едва удержался на ногах. Увлекшись, он не заметил, как доехал до конца и забыл вовремя шагнуть с движущейся ленты. Толпа вокруг него рассеялась. Сбоку не менее густая толпа атаковала идущий вниз эскалатор. Поехать с ними? Может быть, графиня имела в виду именно это? Да уж, недра земли в час пик иначе как адом не назовешь. Если графиня и в самом деле подразумевала эту преисподнюю, он не мог с нею не согласиться…
  Пуаро втиснулся в толпу и отправился обратно вниз. У подножия эскалатора графини не было. Оставалось только искать на платформах.
  Какую же линию осчастливила своим присутствием графиня, Бейкерлоо или Пикадилли? Пуаро заглянул на обе платформы, где его поочередно захлестывали толпы сходящих с поезда и садящихся на него, но нигде не заметил роскошной фигуры русской графини Веры Росаковой.
  Усталый, помятый и донельзя огорченный, Пуаро вновь поднялся наверх и влился в водоворот Пикадилли-Серкус. Впрочем, оказавшись дома, он испытывал лишь приятное волнение.
  К несчастью, маленьким мужчинам нравятся яркие крупные женщины. Пуаро так и не смог избавиться от роковых чар графини, хотя в последний раз они виделись лет двадцать назад. Пусть ее макияж теперь очень напоминал закат на картине пейзажиста и надежно скрывал ее собственные черты, для Пуаро, при всем его строгом педантизме, она по-прежнему оставалась ослепительной красавицей. Мелкий буржуа был по-прежнему без ума от аристократки. Воспоминания о том, как ловко она похитила драгоценности, всколыхнули былой восторг. Пуаро вспомнилась великолепная самоуверенность, с которой она в ответ на прямое обвинение созналась в краже. Что за женщина! Одна на тысячу, нет, на миллион! А он встретил ее — и потерял!
  «В преисподней…» Нет, слух его не подвел. Именно это она и сказала.
  Но что же она имела в виду? Лондонскую подземку? Или в самом деле преисподнюю? Но даже если место в аду для не слишком добродетельной графини было скорее всего обеспечено, ее деликатность не позволила бы ей намекнуть, что и Эркюлю Пуаро уготована та же участь.
  Нет, она явно подразумевала что-то другое… Пуаро был на грани полного замешательства. Неподражаемая женщина! Другая бы вспомнила «Ритц» или «Клариджез», а блистательная, остроумная Вера Росакова выкрикнула «В преисподней»!
  Пуаро вздохнул. Сдаваться он, однако же, не собирался. На следующее утро он решил выйти из затруднения простейшим способом: призвать на помощь свою секретаршу.
  Мисс Лемон была очень некрасива, но необыкновенно хорошо делала свое дело. Для нее Пуаро был прежде всего работодателем, и свои обязанности она выполняла безупречно. Все ее сокровенные мысли и мечты были посвящены новой системе хранения документов, которую она неустанно совершенствовала.
  — Мисс Лемон, могу я вас кое о чем спросить?
  — Конечно, мосье Пуаро. — Мисс Лемон убрала пальцы с клавиатуры пишущей машинки и вся превратилась в слух.
  — Если бы кто-то из ваших знакомых предложил вам встретиться с нею — то есть с ним — в преисподней, что бы вы сделали?
  Ответ мисс Лемон, как всегда, не заставил себя ждать.
  — Заранее заказала бы по телефону столик.
  Пуаро ошеломленно уставился на нее.
  — Позвонили бы и заказали столик? — с трудом выдавил он из себя.
  Кивнув, мисс Лемон придвинула к себе телефон.
  — На сегодня? — уточнила она и, расценив его молчание как знак согласия, набрала номер.
  — Темпл Бар четырнадцать пятьсот семьдесят восемь? «Преисподняя»? Я бы хотела заказать столик на двоих. Мосье Эркюль Пуаро. Сегодня в одиннадцать.
  Положив трубку, она вновь приготовилась печатать. Лицо ее выражало едва заметное нетерпение. Поручение она выполнила, так нельзя ли дать ей наконец возможность вернуться к прерванной работе, казалось, говорил ее взгляд.
  Но Пуаро требовались разъяснения.
  — Что же это, в конце концов, за «Преисподняя»? — спросил он.
  Мисс Лемон слегка удивилась.
  — Вы разве не знаете, мосье Пуаро? Это ночной клуб, совсем новый и очень модный. Там заправляет, кажется, какая-то русская. Я могу оформить вам членство хоть сегодня.
  Заявив это, она с демонстративным видом начала с пулеметной скоростью строчить на своей машинке.
  Ровно в одиннадцать часов вечера Эркюль Пуаро вошел в дверь, над которой горели поочередно неоновые буквы названия — видимо, чтобы никого не шокировать. У дверей джентльмен в красном фраке принял у него пальто и указал на ведущие вниз широкие пологие ступени.
  На каждой из ступеней была написана приличествующая случаю фраза.
  На первой:
  «Я хотел как лучше…»
  На второй:
  «Покончи с прошлым и начни новую жизнь…»
  На третьей:
  «Я могу это бросить в любой момент…»
  — Благие намерения, мостящие дорогу в ад, — одобрительно пробурчал Пуаро. — C’est bien imaginé, ça1325!
  Он спустился вниз. Там был водоем с красными лилиями. Через него был перекинут мост в виде судна, по которому он перешел на другую сторону.
  Слева от него в чем-то вроде мраморного грота сидел самый огромный, самый безобразный и самый черный пес из всех, каких Пуаро когда-либо видел. Пуаро понадеялся, что это всего лишь чучело. Но пес тут же повернул свирепую уродливую голову и из утробы его черного поджарого тела раздался рокочущий рык, от которого кровь стыла в жилах.
  Только тут Пуаро заметил декоративную корзинку с круглыми собачьими галетами и надписью «Подачка Церберу»1326. На нее-то и был устремлен взгляд пса.
  Снова послышался рокочущий рык. Пуаро достал из корзинки галету и бросил псу.
  Разверзлась огромная красная пасть, щелкнули челюсти — Цербер принял подачку! Пуаро проследовал к распахнутой двери.
  Зал оказался не таким уж большим. В глубине стояли столики, в центре оставалось пространство для танцев. Горели красные лампы, стены украшали фрески, а в дальнем конце размещалась большая жаровня, у которой священнодействовали рогатые и хвостатые черти — так были наряжены повара.
  Едва Пуаро успел все это рассмотреть, как графиня Вера Росакова, ослепительная в алом вечернем платье, с чисто русской непосредственностью кинулась ему навстречу с распростертыми объятиями.
  — Вы пришли! Дорогой мой, милый мой друг! Как я рада снова видеть вас! После стольких лет… кстати, скольких именно? Хотя нет, об этом лучше говорить не будем… Мне кажется, все это было только вчера. Вы не изменились — нисколечко не изменились!
  — Вы тоже, chère amie1327,— воскликнул Пуаро, склоняясь над ее рукой.
  Тем не менее он сознавал, двадцать лет есть двадцать лет… Сейчас когда-то роскошную графиню Росакову можно было без большой натяжки назвать развалиной, но развалиной весьма эффектной. Кипучая энергия и умение наслаждаться жизнью все так же бурлили в ней, а уж в том, как польстить мужчине, ей поистине не было равных.
  Графиня увлекла Пуаро к столику, за которым сидели двое.
  — Мой друг, мой знаменитый друг Эркюль Пуаро, — отрекомендовала она гостя. — Тот самый, гроза злоумышленников! Было время, я и сама его побаивалась, но теперь… теперь я веду самую что ни на есть добродетельную, скучнейшую жизнь. Ведь так?
  — Не отчаивайтесь, графиня, — отозвался высокий и худой пожилой мужчина.
  — Это сам профессор Лискерд, — представила его графиня. — Он все знает о прошлом и подсказал мне многое из того, что здесь изображено.
  Великий археолог едва приметно содрогнулся.
  — Знал бы я, что вы собираетесь сотворить, — пробормотал он. — Это же что-то несусветное!
  Пуаро повнимательнее вгляделся в настенные росписи. Прямо перед ним Орфей дирижировал джаз-бандом, а Эвридика1328 с надеждой смотрела в сторону жаровни. На противоположной стене Исида1329 и Осирис1330, видимо, вывозили египетский подземный бомонд на увеселительную прогулку по реке. На третьей стене жизнерадостные девицы и юноши наслаждались совместным купанием — в чем мать родила.
  — Страна юности, — объяснила графиня и добавила, завершая представление: — А это моя маленькая Элис.
  Пуаро поклонился сидевшей за тем же столиком сурового вида девушке, в клетчатом жакете с юбкой и очках в роговой оправе.
  — Умна необычайно, — сказала графиня. — Дипломированный психолог и знает, отчего душевнобольные становятся душевнобольными. Думаете, оттого, что психи? Ничего подобного. Там куча разных других причин. Мне это, по правде говоря, странно.
  Девушка по имени Элис любезно, но несколько высокомерно улыбнулась, и тоном, не допускающим возражений, спросила профессора, не хочет ли он потанцевать. Тот был польщен, но растерян.
  — Милая леди, боюсь, что, кроме вальса, я ни на что не способен.
  — Это и есть вальс, — терпеливо сказала Элис.
  Они пошли танцевать, однако получалось у них не слишком изящно.
  Графиня вздохнула и пробормотала как бы в ответ на собственные мысли:
  — И ведь нельзя сказать, что она так уж некрасива…
  — Она не умеет использовать собственные возможности, — рассудил Пуаро.
  — Откровенно говоря, — воскликнула графиня, — я нынешнюю молодежь не понимаю. Они даже не стараются понравиться, а нужно-то всего-навсего, как я делала в молодости, подобрать цвета, которые тебе идут, подложить плечики, потуже затянуть корсет, чуть подкрасить волосы, придав более выигрышный оттенок…
  С этими словами она отбросила со лба пышные тициановские1331 пряди. Уж она-то, бесспорно, старалась нравиться, до сих пор старалась, и еще как старалась!
  — Довольствоваться тем, что дала тебе природа, это… это просто глупо! Да и в обществе этого не поймут! Вот Элис исписывает целые страницы умными словами о сексе, но скажите мне, часто ли мужчины предлагают ей отправиться на выходные в Брайтон1332? Одни умные слова, работа, социальное обеспечение трудящихся, забота о будущем. Все это замечательно и достойно похвал, но, скажите мне, разве это весело? И взгляните, каким унылым эти молодые люди сделали мир! Сплошные правила и запреты! В мое время было по-другому.
  — Кстати, мадам, как поживает ваш сын? — Пуаро едва не сказал «Малыш», но во время вспомнил, что прошло двадцать лет.
  Лицо графини осветила нежная материнская улыбка.
  — Мой ангелочек! Огромный, плечистый, красивый! Он сейчас в Америке. Строит там мосты, банки, гостиницы, магазины, железные дороги — все, что их американской душе угодно!
  — Так он что, инженер? — с некоторым недоумением спросил Пуаро. — Или архитектор?
  — Какая разница? — отмахнулась графиня. — Главное, он душка! Думает только о стальных балках, механизмах и каком-то напряжении, словом, о вещах, в которых я никогда ничего не понимала. Но мы, как и прежде, обожаем друг друга. И ради него я обожаю малютку Элис. Я не сказала? Они обручены. Встретились не то на самолете, не то на пароходе, а может в поезде и, пока говорили о социальной защите трудящихся, по уши влюбились друг в друга. Так что, когда она приезжает в Лондон, тут же идет ко мне, а я прижимаю ее к сердцу, — графиня сложила руки на внушительной груди, — и говорю: «Вы с Ники любите друг друга, значит, и я тебя люблю, но зачем же ты все время сюда приезжаешь?» Она начинает лепетать что-то про книгу, которую пишет, и про свою карьеру. Признаться, я этого не понимаю, но я всегда говорила, что нужно быть терпимой. А как вам нравится, друг мой, — добавила она на одном дыхании, — то, что я тут накрутила?
  — Просто замечательно, — одобрительно огляделся Пуаро. — Все очень chic1333.
  Клуб был полон, и чувствовалось, что людям здесь приятно находиться. Среди посетителей были и томные пары в вечерних туалетах, и богемные юноши в вельветовых брюках, и солидные джентльмены при галстуках; одетые в костюмы чертей оркестранты наяривали что-то сладострастное. Сомнений не было: в «Преисподней» понимали толк в удовольствиях.
  — Мы тут каждому рады, — сказала графиня. — Так ведь оно и должно быть, правда? Двери ада открыты для всех…
  — Кроме бедняков, пожалуй? — предположил Пуаро.
  — Нас же учат, что богатому трудно попасть в Царствие Небесное, — засмеялась графиня, — так пусть у них хоть в аду будет преимущество.
  К столику возвратились профессор и Элис. Графиня поднялась.
  — Мне надо поговорить с Аристидом.
  Она обменялась парой фраз с метрдотелем, этаким сухопарым Мефистофелем, и пошла от стола к столу, беседуя с посетителями.
  — Она личность, не правда ли? Это сразу чувствуется, — заметил профессор, утирая лоб и потягивая вино из бокала.
  Вскоре он извинился и отправился поговорить с кем-то за соседним столиком. Оставшись наедине с суровой Элис, Пуаро почувствовал некоторую неловкость. При ближайшем рассмотрении девушка оказалась весьма миловидной, но Пуаро в ее присутствии все равно было решительно не по себе; уж очень холоден был взгляд ее голубых глаз.
  — Я даже не знаю вашей фамилии, — промямлил он.
  — Каннингэм. Доктор Элис Каннингэм. Насколько я понимаю, вы с Верой были когда-то знакомы?
  — Да, лет двадцать назад.
  — Я нахожу ее весьма любопытным объектом для изучения, — сказала доктор Элис Каннингэм. — Естественно, она меня занимает прежде всего как мать человека, за которого я собираюсь замуж, но у меня к ней есть и чисто профессиональный интерес.
  — Вот как?
  — Да. Я пишу книгу о психологии преступников и нахожу ночную жизнь этого заведения весьма поучительной. Сюда регулярно заходят всякие криминальные личности, и с некоторыми из них мне удалось побеседовать об их детстве. Вы, конечно, знаете, что у Веры тоже имеются преступные наклонности — я имею в виду ее склонность к воровству?
  — Ну да… мне об этом известно, — согласился слегка ошарашенный Пуаро.
  — Я лично называю это сорочьим комплексом. Понимаете, она всегда крадет блестящие предметы. Только драгоценности, никаких денег. Я думаю, что в детстве с ней слишком нянчились и во всем потакали, но — чересчур оберегали. Жизнь у нее была невыразимо скучной — скучной и слишком благополучной. А ее натура требовала драматических ситуаций, ей хотелось познать страдание, справедливую расплату. В этом корень ее пороков. Ей хочется быть значительной, заставить говорить о себе, пусть через наказание.
  — Вряд ли жизнь представительницы ancien régime1334 в России во время революции была такой уж благополучной и скучной, — возразил Пуаро.
  В голубых глазах мисс Каннингэм мелькнула легкая усмешка.
  — Ах, представительницы дворянства… — протянула она. — Это она вам сказала?
  — Она аристократка до мозга костей, — непререкаемым тоном заявил Пуаро, гоня от себя беспокойные воспоминания о том, как в рассказах графини о ее детстве и юности концы никогда не сходились с концами.
  — Человек верит тому, чему хочет верить, — заметила мисс Каннингэм, смерив его профессиональным взглядом.
  Пуаро запаниковал, почувствовав, что еще немного — и ему тоже поставят диагноз и определят его комплекс. Он решил предпринять ответную атаку. Общение с графиней нравилось ему, в том числе и из-за ее аристократического происхождения, и не мог он позволить этой очкастой девчонке с глазами цвета крыжовенного киселя и ученой степенью испортить ему все удовольствие!
  — Знаете, что мне кажется удивительным? — спросил он.
  Признать вслух, что чего-то не знает, Элис Каннингэм не могла. Вместо этого она приняла вид скучающий, но снисходительный.
  — Меня изумляет, — продолжал Пуаро, — что вы — молодая девушка, которая могла бы быть объектом поклоненья — если бы постаралась, — ничуть не стараетесь хорошо выглядеть! Посмотрите на ваш жакет и юбку с огромными карманами, в таком наряде только в гольф играть. Но здесь-то не поле для гольфа, здесь — погребок, в котором довольно жарко, у вас даже нос вспотел и блестит, но вам не приходит в голову его припудрить! И губы вы красите без всякого интереса, не пытаясь подчеркнуть их изгиб! Вы женщина, но предпочитаете не привлекать к этому обстоятельству внимания. А почему, я вас спрашиваю? Это же так обидно!
  Он с удовлетворением отметил, что ничто человеческое Элис Каннингэм не чуждо. В ее глазах даже сверкнул гнев, но в следующее мгновение она вновь стала улыбчиво-снисходительной.
  — Дорогой мой мосье Пуаро, — сказала она, — боюсь, вы отстали от современных взглядов. Важны ведь не внешние атрибуты, а сущность.
  Закончив эту отповедь, Элис подняла глаза на подходившего к ним смуглого красавца.
  — Интереснейший тип, — пробормотала она с жаром. — Пол Вареско! Сутенер с очень нетривиальными порочными склонностями. Я хочу вытянуть из него побольше о гувернантке, которая его воспитывала в трехлетнем возрасте.
  И она тут же пошла танцевать с упомянутым молодым человеком, который двигался просто божественно. Когда они проплывали мимо Пуаро, до него донесся ее голос:
  — Так после того лета в Богноре она вам подарила игрушечный подъемный кран? Это наводит на размышления.
  У Пуаро мелькнула мысль, что за этот обостренный интерес к преступникам мисс Каннингэм когда-нибудь поплатится: ее изуродованное тело однажды найдут в глухом лесу. Она ему категорически не нравилась, но в глубине души он понимал: ему просто досадно, что он, Эркюль Пуаро, не произвел на нее никакого впечатления. Страдало его тщеславие!
  Тут он, впрочем, заметил нечто такое, что сразу отвлекло его от Элис Каннингэм. За столиком в противоположном углу расположился светловолосый молодой человек во фраке. По манере поведения чувствовалось, что он привык к безбедному и беззаботному существованию. Он фатовато пялился на сидевшую напротив девицу того же пошиба, являя собой классический образец богатого бездельника. Пуаро, однако же, твердо знал, что молодой человек не был ни богачом, ни бездельником. Это был инспектор Скотленд-Ярда Чарлз Стивенс, и Пуаро ни на секунду не усомнился, что инспектор Стивенс был при исполнении…
  2
  На следующее утро Пуаро нанес визит своему старому другу, старшему инспектору Джеппу.
  Реакция Джеппа на наводящие вопросы Пуаро была неожиданной.
  — Ах вы, старый лис! — восхищенно воскликнул он. — Как это вы до всего доискиваетесь, понять не могу!
  — Уверяю вас, мне ничего не известно — ровным счетом ничего! Просто праздное любопытство.
  Джепп посоветовал Пуаро рассказать это своей бабушке.
  — Так вы, значит, хотите поподробнее разузнать о «Преисподней». Что ж, с виду это просто заведение, которое попало в струю. Они, должно быть, загребают кучу денег, хотя и расходы у них немаленькие. Официально там заправляет русская, которая называет себя графиней… мм… как ее там…
  — Я знаком с графиней Росаковой, — ледяным голосом прервал его Пуаро. — Мы старые друзья.
  — На самом деле она просто пешка, — нимало не смущаясь, продолжал Джепп. — Она туда ни пенни не вложила. За всем этим мог бы стоять метрдотель, Аристид Папопулос — у него есть доля в заведении, — но не похоже, чтобы он там заказывал музыку. А вот кто ее заказывает, мы пока не выяснили.
  — И отправили выяснять инспектора Стивенса?
  — А, так вы его видели? Повезло щенку — непыльная работенка за казенный счет! И хоть бы что раскопал!
  — А что он, по-вашему, должен был раскопать?
  — Травку. Сбыт наркотиков в крупных масштабах. А платят за них не деньгами, а камешками.
  — Да?
  — Все отработано. Положим, у какой-нибудь леди Инкогнито или герцогини Имярек плохо с наличными или ей просто не хочется светиться в банке с крупными суммами. Зато у нее есть бриллианты, иногда даже фамильные. Их отдают «почистить» или «оправить», камни вынимают из оправы и вместо них вставляют стразы1335, а неоправленные камни продают либо здесь, либо на континенте. Все идет как по маслу — камни никто не крал, хозяйка шума не поднимала. Когда рано или поздно обнаруживается, что какая-нибудь тиара1336 или ожерелье — подделка, леди Инкогнито прикидывается оскорбленной невинностью и представить себе не может, как и когда была совершена подмена — ожерелье все время было на месте! Ну, а несчастная полиция в поте лица отрабатывает ложные версии вроде уволенных горничных, сомнительных дворецких или подозрительных мойщиков окон.
  Но мы-то тоже не вчера родились, хоть эти светские пташки и считают нас недоумками. В нескольких подобных случаях мы обнаружили нечто общее: все замешанные в них женщины явно балуются наркотиками. Признаки известные — нервозность, раздражительность, нервный тик, расширенные зрачки и тому подобное. Возникает вопрос: где они берут зелье и кто за этим стоит?
  — И вы полагаете, что ответ следует искать в «Преисподней»?
  — Мы считаем, что там у них штаб-квартира. Уже установлено, где они химичат с драгоценностями. Фирма под названием «Голконда1337 лимитед», якобы респектабельная, делает первоклассные искусственные бриллианты. Там крутится один гнусный тип, Пол Вареско, — слышали о таком?
  — Я его видел в «Преисподней».
  — Вот куда бы я его с удовольствием отправил, только без кавычек. Гнуснее мерзавца не придумаешь, но женщины — даже приличные — ему в рот смотрят! Он как-то связан с «Голкондой лимитед», и я уверен, что именно он и стоит за «Преисподней». Там бывают и светские дамы, и профессиональные преступники. Лучшего места для встреч не придумаешь!
  — Думаете, именно там происходит обмен бриллиантов на наркотики?
  — Да. Насчет «Голконды» мы уже в курсе, теперь хотим вычислить, кто поставляет зелье и откуда оно идет.
  — Но пока вам это не удалось?
  — Я думаю, что это русская, однако улик у нас нет. Несколько недель назад дело вроде бы сдвинулось с мертвой точки. Вареско зашел в «Голконду», взял кое-какие камни и прямо оттуда направился в «Преисподнюю». Стивенс с него глаз не спускал, но момента передачи не видел. Мы взяли Вареско на выходе — камней при нем не было. Устроили облаву в клубе, всех обыскали — ни камней, ни травки!
  — Одним словом, фиаско?
  — И не говорите. Могли бы здорово влипнуть, но, по счастью, во время облавы взяли Певерела — ну, помните, убийство в Баттерси1338. Чистая случайность, мы-то считали, что он в Шотландии скрывается. Один сметливый сержант его по фотографии опознал. Короче говоря, все хорошо, что хорошо кончается. И нам почет и уважение, и клубу — там с тех пор яблоку упасть негде!
  — Но дело о наркотиках от этого не продвинулось, — понимающе кивнул Пуаро. — Может быть, в клубе есть тайник?
  — Вероятно, только мы его не нашли, хотя все там вверх дном перевернули. Строго между нами, — подмигнул инспектор, — мы пробовали действовать неофициально, под видом взломщиков. Ничего не вышло, нашего парня чуть не съел этот чертов пес. Его там на ночь оставляют.
  — Цербер?
  — Ну да. Странное имечко для собаки.
  — Цербер, — задумчиво пробормотал Пуаро.
  — Может, вы попробуете этим заняться, Пуаро, — предложил Джепп. — Любопытная задачка, да и есть из-за чего стараться. Ненавижу наркотики, и тело и душу губят. Они-то и есть преисподняя, вот что я вам скажу.
  — Да, этим можно подвести итог, — все так же раздумчиво пробормотал Пуаро. — Знаете, каким был двенадцатый подвиг Геракла?
  — Понятия не имею.
  — Укрощение Цербера. Это очень кстати, не правда ли?
  — О чем это вы, старина? Но если соберетесь его укрощать, не станьте героем заметки «Последнее дело Эркюля Пуаро». — И Джепп, откинувшись на спинку стула, разразился хохотом.
  3
  — Я хочу с вами очень серьезно поговорить, — заявил Пуаро.
  Час был ранний, и в клубе почти никого не было. Графиня и Пуаро сидели за маленьким столиком у двери.
  — Но я не настроена на серьезный лад, — запротестовала графиня. — Вот la petite Alice1339 — она всегда серьезна, и, entre nous1340, это чрезвычайно скучно. Бедняжка Ники, какая же его ждет серая жизнь!
  — Я питаю к вам искреннюю привязанность, — упрямо гнул свое Пуаро, — и не хочу, чтобы вы попали в беду.
  — Что за чушь вы несете! Какая беда? Я на коне, деньги текут рекой!
  — Это заведение принадлежит вам?
  В глазах графини появилось уклончивое выражение.
  — Разумеется, — ответила она.
  — Но у вас есть партнер?
  — Кто вам это сказал? — вскинулась графиня.
  — Это Пол Вареско?
  — Пол Вареско? С чего вы взяли?
  — Он пользуется дурной славой. Проще говоря, он преступник. Вы отдаете себе отчет в том, что ваше заведение посещают уголовные элементы?
  Графиня от души расхохоталась.
  — Вот он, голос bon bourgeois1341! Естественно, отдаю. Вы что, не понимаете, что в этом и состоит половина успеха? Молодежи из Мейфэра надоедает видеть людей своего круга у себя в Уэст-Энде1342. Они приходят сюда, видят преступников — вора, шантажиста, мошенника, даже убийцу, о котором в следующее воскресенье напишут все газеты! Это захватывает — кажется, что видишь настоящую жизнь. И преуспевающему дельцу, который всю неделю продает гольфы, чулки и корсеты, тоже так кажется! Какой контраст с его респектабельной жизнью и респектабельными друзьями! И это еще не все! За столом, подкручивая усы, сидит инспектор из Скотленд-Ярда — инспектор во фраке!
  — Так вы об этом знаете? — мягко спросил Пуаро.
  Глаза их встретились, и она рассмеялась.
  — Mon cher ami1343, я не так глупа, как вам кажется.
  — Наркотиками вы здесь тоже приторговываете?
  — Ah, çа1344 — нет! — отрезала графиня. — Это гнусность!
  Пуаро внимательно вгляделся в ее лицо, потом вздохнул.
  — Я верю вам, — сказал он. — В таком случае тем более необходимо, чтобы вы сказали мне, кому на самом деле принадлежит это заведение.
  — Мне, — отрезала графиня.
  — На бумаге — да. Но за вами кто-то стоит.
  — Знаете, mon ami, что-то вы чересчур любопытны. Правда, душка, он чересчур любопытен?
  Последние слова графиня просто проворковала и швырнула утиную косточку со своей тарелки огромному черному псу, который поймал добычу, устрашающе лязгнув челюстями.
  — Как вы зовете этого пса? — переспросил сбитый с мысли Пуаро.
  — C’est mon petit doudou1345!
  — Но это же просто смешно!
  — Но он и в самом деле очаровашка! Настоящий сторожевой пес! Он умеет все, просто все… Постойте-ка!
  Поднявшись, графиня огляделась по сторонам и внезапно схватила тарелку с большим сочным бифштексом, только что поданную кому-то из посетителей за соседним столиком. Подойдя к мраморной нише, она поставила тарелку перед псом и что-то сказала по-русски.
  Цербер смотрел прямо перед собой, как будто никакого бифштекса не было и в помине.
  — Видите? И не подумайте, что его хватит всего на несколько минут. Нет, он может так часами сидеть, если понадобится!
  Она снова что-то произнесла, Цербер молниеносно выгнул длинную шею, и бифштекс исчез, словно по волшебству.
  Графиня обхватила пса за шею и страстно расцеловала, для чего ей пришлось подняться на цыпочки.
  — Он может быть таким ласковым! — воскликнула она. — Я, Элис — его друзья, — мы можем делать с ним все что угодно! Но дашь команду — и он выполнит все, что ему прикажешь! Уверяю вас, он разорвет — ну, к примеру, инспектора полиции — в клочья! Да-да, в мелкие клочья! — И графиня расхохоталась. — Стоит мне сказать слово…
  Пуаро торопливо прервал гостеприимную хозяйку. Он не доверял ее чувству юмора и опасался, как бы инспектор Стивенс и в самом деле не попал в беду.
  — Профессор Лискерд хочет вам что-то сказать, — заметил он.
  Профессор с укоризненной миной встал рядом с графиней.
  — Вы забрали мой бифштекс, — пожаловался он. — Зачем вы это сделали? Такой был хороший бифштекс…
  4
  — Время «Ч», старина, в четверг вечером, — сообщил Джепп. — Вообще-то это не моя забота, со всеми вопросами прошу к Эндрюсу, отдел наркотиков, он будет только рад вашему участию. Нет, оставьте ваши сиропы себе, мне мой желудок еще пригодится. Это что там у вас, виски? Другое дело! Кажется, мы кое до чего докопались, — продолжал он, ставя бокал на стол. — В клубе есть другой выход. Мы его обнаружили.
  — И где же?
  — Позади жаровни.
  — Но вы бы заметили…
  — Нет, старина. Когда началась облава, свет погас. Кто-то вырубил электричество, и потребовалось две-три минуты, чтобы добраться до щита и ликвидировать затемнение. Через парадный вход никто не выходил, он был под наблюдением, но теперь ясно, что все могли вынести через потайную дверь. Мы проверяли дом за клубом и наткнулись на нее.
  — И что же вы собираетесь делать?
  — Во-первых, не нарушать их планов, — подмигнул Джепп. — Появляется полиция, свет гаснет — а за потайной дверью все готово к встрече. Теперь им от нас не уйти!
  — А почему в четверг?
  Джепп снова подмигнул.
  — Голконда теперь у нас под колпаком. В четверг оттуда доставят камешки — изумруды леди Кэррингтон.
  — Вы позволите мне, — спросил Пуаро, — тоже сделать кое-какие приготовления?
  5
  Сидя в четверг вечером за своим привычным столиком у входа, Пуаро изучал обстановку. В «Преисподней», как всегда, стоял дым коромыслом.
  Графиня была еще ослепительнее, чем всегда, если такое вообще было возможно. Держалась она с истинно русским темпераментом — хлопала в ладоши и заливалась хохотом. Пол Вареско тоже был на месте. Сегодня он отказался от безупречного фрака в пользу костюма апаша1346 — наглухо застегнутой куртки и шарфа на шее. Вид у него был порочный и неотразимый. Не без труда ускользнув от увешанной бриллиантами плотной пожилой дамы, он наклонился к Элис Каннингэм, что-то деловито записывавшей в книжечку, и пригласил ее на танец. Плотная дама злобно покосилась на Элис и с обожанием проводила глазами Вареско.
  Во взгляде мисс Каннингэм никакого обожания не было — он излучал чисто научный интерес. Судя по тому, что донеслось до Пуаро, пока Элис с Вареско проплывали мимо него в танце, с гувернанткой они уже разобрались и теперь обсуждали медсестру в начальной школе.
  Когда смолкла музыка, счастливая и оживленная Элис присела рядом с Пуаро.
  — Необычайно интересно, — заявила она. — Вареско будет главным героем моей книги. Символика абсолютно прозрачна. Скажем, проблемы с нижними рубашками. Стоит вместо рубашки подставить власяницу1347 — и все становится на свои места. Вы, конечно, можете сказать, что у него явно преступные наклонности, но это излечимо…
  — Одно из самых дорогих сердцу женщины заблуждений — то, что она может исправить повесу, — прервал ее Пуаро.
  Элис Каннингэм холодно взглянула на него:
  — В этом нет ничего личного, мосье Пуаро.
  — В этом никогда нет ничего личного, только совершенно бескорыстный альтруизм — но объектом его почему-то всегда становится смазливый представитель противоположного пола. Вас бы заинтересовало, к примеру, в какую школу ходил я и как ко мне относилась медсестра?
  — Вы не преступный типаж, — отпарировала мисс Каннингэм.
  — А что, преступные типажи вы распознаете с первого взгляда?
  — Разумеется.
  Тут за их столик присел профессор Лискерд.
  — Обсуждаете преступников? Вам бы следовало проштудировать Законы Хаммурапи1348, мосье Пуаро. Восемнадцатый век до Рождества Христова. Очень познавательно. «Если в доме человека полыхает огонь, а человек, который пришел для тушения, поднял свой взор на добро хозяина и взял добро домохозяина, этот человек должен быть брошен в этот огонь»1349.
  И профессор благосклонно уставился на жаровню.
  — А есть шумерские законы, они еще древнее. «Если женщина возненавидела своего мужа и сказала: „Не прикасайся ко мне“, эту женщину должны бросить в воду». Дешевле и проще, чем бракоразводный процесс1350. Но если муж говорит то же самое жене, он должен всего-навсего уплатить ей определенную меру серебра. Его в реку никто не бросает.
  — Старо как мир, — сказала Элис Каннингэм. — Для мужчин один закон, для женщин — другой.
  — Женщины, конечно, больше внимания придают денежной стороне, — задумчиво произнес профессор. — Знаете, — добавил он, — мне здесь нравится. Я тут часто бываю, и притом бесплатно. Благодаря графине — очень мило с ее стороны… Как она говорит, за мои советы относительно интерьера. На самом деле я здесь ни при чем — я понятия не имел, зачем она задает мне вопросы — и, разумеется, и она и художник все перепутали. Надеюсь, никто не узнает, что я имею хоть какое-то отношение к этому убожеству. Я такого не переживу. Но женщина она замечательная и чем-то похожа на вавилонянку. Видите ли, вавилонянки прекрасно вели торговые и хозяйственные дела…
  Слова профессора потонули в общем гуле. Откуда-то донеслось слово «Полиция», женщины повскакали с мест, началось столпотворение. Выключился свет, стала тускнеть и электрическая жаровня.
  На фоне всеобщего переполоха профессор продолжал невозмутимо цитировать Законы Хаммурапи.
  Когда электричество зажглось вновь, Пуаро уже поднимался по широким пологим ступеням. Полицейские у входа отдали ему честь, он вышел наружу и свернул за угол. Там, прислонившись к стене, стоял дурно пахнущий красноносый человечек.
  — Вот он я, командир, — заявил он озабоченным сиплым шепотом. — Ну что, я пошел?
  — Да, действуйте.
  — Чего-то фараонов вокруг до черта…
  — Все в порядке. Они о вас предупреждены.
  — Так чего, они встревать не будут?
  — Не будут. Вы уверены, что сумеете сделать то, что от вас требуется? Пес огромный и свирепый.
  — Мне он не страшен, — заверил человечек. — У меня тут кое-что припасено. Любой пес за мной хоть в преисподнюю отправится!
  — В данном случае ваша задача — вывести его из преисподней, — уточнил Пуаро.
  6
  Ранним утром зазвонил телефон. Пуаро снял трубку.
  — Вы просили позвонить, — услышал он голос Джеппа.
  — Да, конечно. Eh bien1351?
  — Зелья нет. Нашли только изумруды.
  — И где же?
  — У профессора Лискерда в кармане.
  — У профессора Лискерда?
  — Что, не верится? Честно говоря, я и сам в растерянности. Он обомлел, глаза на лоб вылезли, твердит, что понятия не имеет, как они попали к нему в карман, — и я, черт возьми, думаю, что это чистая правда! Вареско легко мог в темноте подсунуть ему камешки. Никогда не поверю, чтобы Лискерд впутался в такие дела. Он состоит во всех этих высоколобых обществах и даже Британский музей консультирует, а деньги тратит только на книги, и то на такую рухлядь, что в руки взять противно. Нет, он сюда не вписывается. Я начинаю думать, что мы промахнулись — в клубе наркотиков никогда и не было.
  — Были, друг мой, были, и как раз этой ночью. Скажите, а через потайную дверь никто не пытался выйти?
  — Пытались, а как же. Принц Генрих Сканденбергский со своим конюшим — он только вчера прибыл в Англию. Ивенс, член кабинета, — трудно быть лейбористским министром, шаг в сторону — и пропал! До прожигающих жизнь министров-консерваторов публике дела нет — считается, что они гуляют на свои, но стоит лейбористу засветиться, как налогоплательщики встают на дыбы и начинают вопить про народные денежки — и где-то они правы. Последней была леди Беатрис Вайнер — она послезавтра выходит замуж за этого зануду, молодого герцога Леоминстерского. Не думаю, чтобы кто-то из них имел отношение к наркотикам.
  — Чутье вас не обманывает. Тем не менее наркотики в клубе были и кто-то их оттуда вынес.
  — И кто же?
  — Я, mon ami, — мягко произнес Пуаро.
  Он едва успел повесить трубку, из которой доносилось невнятное рычанье Джеппа, как в прихожей раздался звонок. Пуаро отворил парадную дверь, и в нее вплыла графиня Росакова.
  — Не были бы мы, увы, такими развалинами, — воскликнула она, — этот ранний визит считался бы крайне неприличным! Что ж, я пришла, как было сказано в вашей записке. За мной, кажется, шел полицейский, но он может подождать на улице. Так в чем же дело, друг мой?
  Пуаро галантно помог ей снять меха.
  — Зачем вы сунули изумруды в карман профессору Лискерду? — осведомился он. — Ce n’est pas gentil ce que vous avez fait1352.
  Графиня сделала большие глаза.
  — Но я же хотела сунуть их в ваш карман!
  — Ах, мне?
  — Ну да. Я кинулась к столику, где вы обычно сидели, но свет не горел и я случайно сунула их в карман профессору.
  — И с чего же вам пришла в голову мысль сунуть мне в карман краденые изумруды?
  — Мне показалось — у меня ведь не было времени на раздумье, — что это наилучший выход.
  — Вера, вы просто impayable1353!
  — Друг мой, посудите сами! Появляется полиция, свет по договоренности с нашими покровителями, которые не могут себе позволить попасть в неловкое положение, гаснет — и чья-то рука тащит со стола мою сумочку. Я успеваю ее схватить, но сквозь бархат чувствую внутри что-то твердое. Сую руку внутрь, определяю на ощупь, что это драгоценности, и сразу понимаю, кто их туда подложил!
  — Вот как?
  — Разумеется! Этот salaud1354, этот альфонс, это чудовище, эта двуличная, коварная змея, эта скотина Пол Вареско!
  — Ваш компаньон?
  — Да. «Преисподняя» принадлежит ему, и деньги в дело вкладывает он. До сих пор я его не выдавала — уж я-то умею быть верной! Но теперь, когда он меня хотел так подставить, поссорить с полицией, я молчать не буду! Я его выдам с потрохами!
  — Успокойтесь, — сказал Пуаро, — и пройдите в соседнюю комнату.
  Когда он открыл дверь, создалось полное впечатление, что маленькая комнатка до отказа заполнена псом. Цербер казался огромным даже в просторных интерьерах «Преисподней», а уж в маленькой столовой служебной квартиры Пуаро и подавно. Тем не менее рядом с ним уместился и давешний дурнопахнущий человечек.
  — Пришли, как договаривались, командир, — сиплым голосом доложил человечек.
  — Doudou!1355 — завопила графиня. — Ангел мой!
  Цербер забил хвостом по полу, но не тронулся с места.
  — Позвольте вам представить мистера Уильяма Хиггза, — прокричал Пуаро под громовые удары Церберова хвоста. — Мастер своего дела. Во время сегодняшней tohu-bohu1356,— продолжал он, — мистер Хиггз выманил Цербера из клуба.
  — Вы его выманили? — недоверчиво воззрилась графиня на жалкую фигурку собачника. — Но как? Каким образом?
  Мистер Хиггз скромно потупил глаза.
  — При дамочке объяснять неловко, но есть такие вещи, перед которыми ни один кобель не устоит. Пойдет за мной, куда захочу. С суками, понятно, это не пройдет, с ними надо по-другому.
  — Но зачем? Зачем? — обернулась к Пуаро графиня.
  — Специально натренированный пес, — протянул Пуаро, — может при необходимости часами носить в пасти разные предметы, пока не получит команду их бросить. Прикажите, пожалуйста, вашему псу выплюнуть поноску.
  Глаза у графини полезли на лоб. Обернувшись, она что-то резко скомандовала.
  Огромная пасть распахнулась. На секунду показалось, что оттуда вывалился язык…
  Шагнув вперед, Пуаро поднял с пола пакетик, завернутый в непромокаемую прорезиненную ткань, и развернул его. Внутри был белый порошок.
  — Что это? — резко спросила графиня.
  — Кокаин. Вроде бы совсем немного — но жаждущие заплатили бы за него тысячи фунтов… Его тут достаточно, чтобы загубить не одну сотню людей…
  Графиня затаила дыхание.
  — И вы решили, что это я. Но это же не так! Клянусь, не так! Я, конечно, любила поиграть с драгоценностями, с bibelots1357, со всякими забавными вещицами — без этого не проживешь, сами понимаете. Собственно, почему бы и нет? Почему у одного должно быть больше, чем у другого?
  — Вот-вот, и я так насчет собак думаю, — вставил мистер Хиггз.
  — Вы не понимаете, что хорошо, а что плохо, — с горечью сказал графине Пуаро.
  — Но наркотики — ни за что! — продолжала та. — От них страдания, боль, вырождение! Я ни малейшего понятия не имела о том, что мою чудесную, невинную, очаровательную маленькую «Преисподнюю» использовали в этих целях!
  — Тут я с вами согласен, — снова подал голос мистер Хиггз. — Когда собакам на бегах колют допинг — это свинство, скажу я вам! Я бы на это ни за какие коврижки не пошел, уж будьте уверены!
  — Но вы же сказали, что верите мне, друг мой, — умоляюще воззвала к Пуаро графиня.
  — Ну конечно, я вам верю! Не зря же я потратил столько сил и времени, чтобы поймать настоящего наркодельца. Разве не я совершил двенадцатый подвиг Геракла и не вывел Цербера из преисподней, чтобы раздобыть улики? А все потому, что я не люблю, когда моих друзей подставляют, а это было именно так — в случае чего отвечать за все пришлось бы вам! Изумруды нашли бы в вашей сумочке, а если бы у кого-то, как у меня, хватило ума заподозрить, что пасть свирепого пса используется как тайник — eh bien, пес-то ваш, не так ли? Что с того, что он до такой степени признал la petite Alice1358 за свою, что стал выполнять и ее команды! Да откройте же вы глаза наконец! Мне с самого начала не понравилась эта юная леди с ее научным жаргоном и огромными карманами. Вот именно, карманами. До такой степени пренебрегать собственной внешностью для женщины неестественно! И она еще объясняла мне, что самое главное — сущность! Что ж, в данном случае сущность — это карманы. Карманы, в которых можно приносить наркотики и уносить изумруды. Поменять одно на другое легко во время танца с сообщником, которого она пыталась представить объектом своего исследования. Вот это прикрытие так прикрытие! Никто не заподозрит такую серьезную девушку, практикующего психолога с ученой степенью! Она может ввозить наркотики, приучать к ним своих богатых пациенток, может выложить деньги на ночной клуб и устроить так, чтобы им управляла некая дама, чье прошлое, скажем так, не совсем безупречно. Но она настолько презирает Эркюля Пуаро, что думает, будто его можно провести разговорами о гувернантках и нижних рубашках! Не на того напала. Свет гаснет, я быстро встаю и направляюсь поближе к Церберу. В темноте я вижу, как она подходит, открывает ему пасть и сует туда пакетик, — а сам незаметно для нее отрезаю лоскуток ее рукава.
  И Пуаро театрально продемонстрировал искомый лоскут.
  — Видите — ее твид в клетку. Я передам его Джеппу, пусть проверит, откуда он отрезан, а затем послушаем о том, как Скотленд-Ярд отличился.
  Графиня Росакова в полном оцепенении уставилась на маленького бельгийца и вдруг испустила вопль, который бы сделал честь охотничьему рожку.
  — А как же Ники, мой мальчик? Он этого не переживет… Или вы думаете, все обойдется? — добавила она после паузы.
  — В Америке девушек много, — утешил ее Пуаро.
  — И если бы не вы, его мать отправили бы в тюрьму, остригли, опрыскали всякой дрянью, посадили в камеру… Вы просто чудо!
  Ринувшись вперед, она схватила Пуаро в объятия и расцеловала со всем славянским пылом. Мистер Хиггз одобрительно поглядывал на них, Цербер бил хвостом по полу.
  Всеобщее ликование было прервано трелью звонка.
  — Джепп! — воскликнул Пуаро, высвобождаясь из объятий графини.
  — Пожалуй, мне лучше подождать в другой комнате, — сказала та и шмыгнула в дверь.
  Пуаро направился в прихожую.
  — Командир, — озабоченно просипел мистер Хиггз, — вы в зеркало-то гляньте, а?
  Пуаро взглянул и отпрянул. Все его лицо было в слезах, губной помаде и румянах.
  — Ежели это мистер Джепп из Скотленд-Ярда, так он все что угодно может подумать, — предупредил мистер Хиггз и, пока Пуаро под повторный трезвон лихорадочно пытался стереть с кончиков усов алые пятна, добавил: — А мне что делать? Тоже смываться? А пса куда?
  — Если мне не изменяет память, — отозвался Пуаро, — Цербер вернулся в преисподнюю.
  — Как скажете, — согласился мистер Хиггз. — Вообще-то он мне понравился… Но я таких не краду — в смысле для себя, — уж больно приметные — ну, вы меня понимаете. А уж на говяжью голяшку или там на конину никаких денег не хватит! Жрет небось как лев.
  — От Немейского льва до укрощения Цербера, — пробормотал Пуаро. — Вот теперь все.
  7
  Неделей позже мисс Лемон подошла к своему работодателю с чеком.
  — Простите, мосье Пуаро. Я могу это оплатить? «Леонора. Цветочный магазин. Красные розы. Одиннадцать фунтов восемь шиллингов шесть пенсов. Посланы графине Вере Росаковой, Центральный Лондон, Западная часть, Энд-стрит, дом тринадцать, „Преисподняя“».
  Щеки Пуаро зарделись под стать красным розам. Он покраснел, покраснел до корней волос.
  — Да, мисс Лемон, все в порядке. Небольшая… э-э-э… дань уважения… по случаю… Видите ли, сын графини только что обручился в Америке с дочерью тамошнего стального короля, на которого он работает. Насколько я помню, красные розы — ее любимые цветы.
  — Совершенно верно, — подтвердила мисс Лемон. — Они в это время года очень дороги.
  Эркюль Пуаро гордо выпрямился.
  — Бывают случаи, — сказал он, — когда экономия неуместна.
  Насвистывая какой-то мотивчик, он чуть ли ни пританцовывая направился к двери. Мисс Лемон уставилась ему вслед, позабыв о всех своих секретарских проблемах. В ней пробудились чисто женское любопытство.
  — Боже мой, — прошептала она. — Неужто… В его-то годы! Быть того не может…
  
  1947 г.
  Перевод: С. Кулланда
  
  Прилив
  
  
  В делах людей прилив есть и отлив.
  С приливом достигаем мы успеха.
  Когда ж отлив наступит, лодка жизни
  По отмелям несчастий волочится.
  Сейчас еще с приливом мы плывем.
  Воспользоваться мы должны теченьем,
  Иль потеряем груз.
  У. Шекспир. Юлий Цезарь1359
  Пролог
  1
  В каждом клубе обязательно есть свой зануда. Клуб «Коронейшн» в этом отношении не был исключением. И то, что в данный момент происходил воздушный налет, не внесло никаких изменений в его рутинный порядок.
  Майор Портер, ранее служивший в Индийской армии, зашелестел газетой и откашлялся. Все старательно избегали его взгляда, но толку от этого не было никакого — он все равно заговорил:
  — В «Таймс» объявлено о смерти Гордона Клоуда. Правда, весьма скромно: «5 октября, в результате вражеских военных действий». Даже адрес не указан. Вообще-то он жил совсем рядом со мной — в одном из этих больших домов в Кэмден-Хилл. Должен признаться, меня это потрясло. Вы ведь знаете — я там ответственный за противовоздушную оборону. Клоуд только что вернулся из Штатов — ездил туда по поводу государственных закупок и женился там на молодой вдове, которая ему в дочери годится. Миссис Андерхей. Я был знаком с ее первым мужем в Нигерии.
  Майор Портер сделал паузу. Никто не проявлял никакого интереса и не просил его продолжать. Все старательно прикрывались газетами, но этого было недостаточно, чтобы обескуражить майора. У него всегда имелись наготове длинные истории, в основном о людях, которых никто не знал.
  — Интересно, — проговорил он, рассеянно глядя на пару остроносых лакированных туфель — тип обуви, который ему решительно не нравился. — Как отвечающий за ПВО, я должен сказать: никогда не знаешь, чего можно ожидать от этих бомб. Вот на этот раз был разрушен цокольный этаж и снесена крыша, а второй этаж практически не пострадал. В доме находились шестеро: трое слуг — супружеская пара и горничная, сам Гордон Клоуд, его жена и ее брат. Все собрались на нижнем этаже, кроме брата жены — бывшего десантника. Он предпочел комфортабельную спальню на втором этаже и в результате отделался несколькими ушибами. Трое слуг погибли сразу. Гордона Клоуда завалило — его откопали, но он умер по пути в больницу. Его жена тоже пострадала — на ней не осталось ни клочка одежды, но вроде бы она выкарабкается. Будет богатой вдовой — состояние Гордона, должно быть, превышает миллион.
  Сделав очередную паузу, майор Портер поднял взгляд от лакированных туфель к полосатым брюкам, черному пиджаку, яйцевидной голове и огромным усам. Конечно, иностранец! Отсюда и туфли. «Право, — подумал он, — куда катится клуб? Даже здесь не избавишься от иностранцев!» Эта мысль не покидала его во время продолжения повествования. А тот факт, что данный иностранец, казалось, внимательно его слушает, ни в коей мере не уменьшил предубеждения майора.
  — Ей вряд ли больше двадцати пяти, а она уже вторично овдовела, — сообщил он и умолк, надеясь на заинтересованные отклики слушателей. И хотя их не последовало, не угомонился. — У меня на этот счет есть кое-какие идеи. Вообще-то странная история. Как вам уже известно, я знал ее первого мужа, Андерхея. Славный парень — одно время служил комиссаром округа в Нигерии и работал добросовестно. Он женился на этой девушке в Кейптауне, куда она приехала с туристической группой. Хорошенькая, беспомощная и так далее. Послушала, как бедняга Андерхей распространялся о широких просторах в его округе, и залепетала, как это чудесно и как ей хотелось бы убежать в такое место от всех забот и хлопот. Ну и выскочила за него замуж — избавилась от забот. Бедняга был по уши влюблен, только у них с самого начала все не заладилось. Девица ненавидела буш,1360 боялась туземцев и смертельно скучала. Ее представление о жизни заключалось в беготне по кафе и театрам, а также в болтовне и сплетнях. Solitude à deux1361 в джунглях оказалось не для нее. Сам я с ней никогда не встречался — знаю об этом со слов бедняги Андерхея. Он тяжело это воспринял, однако повел себя достойно — отослал жену домой и согласился дать ей развод. Как раз после этого я с ним и познакомился. Андерхей пребывал в таком состоянии, когда необходимо выговориться. В некоторых отношениях он был старомодным парнем, к тому же католиком — не одобрял разводов. Помню, сказал мне: «Есть другие способы дать женщине свободу». — «Только не делайте глупостей, старина, — предупредил я его. — Ни одна женщина в мире не стоит того, чтобы пускать себе пулю в лоб».
  Андерхей заверил меня, что у него и в мыслях такого нет. «Но я одинокий человек, — пожаловался он. — У меня нет родственников, которые стали бы меня оплакивать. Если появится сообщение о моей смерти, Розалин станет вдовой, а ей только того и надо». — «А как же вы?» — спросил я. «Ну, — ответил он, — возможно, где-нибудь за тысячу миль появится мистер Енох Арден1362 и начнет новую жизнь». — «В один прекрасный день у вашей жены могут возникнуть неприятности», — предостерег я его. «Нет, — возразил он. — Я буду играть честно. Роберт Андерхей никогда не воскреснет».
  Ну, я больше об этом не думал, но через полгода услышал, что Андерхей умер от лихорадки где-то в буше. Сопровождавшие его туземцы вернулись с обстоятельным рассказом о последних часах своего хозяина и даже с запиской от Андерхея, которой он удостоверял, что они — особенно старший проводник — сделали для него все, что могли. Эти люди были ему преданы и поклялись бы в чем угодно, если бы он их об этом попросил. Может, Андерхей действительно похоронен где-то в Экваториальной Африке, а может, и нет. Если так, то миссис Гордон Клоуд в один прекрасный день испытает серьезное потрясение. Ну и поделом! Я никогда ее не видел, но знаю эту алчную породу! Она испортила жизнь бедняге Андерхею. Да, любопытная история…
  Майор Портер огляделся вокруг в надежде на подтверждение. Но увидел только скучающие лица. Молодой мистер Меллон вовсе отвел взгляд. Лишь мсье Эркюль Пуаро проявлял вежливое внимание.
  Потом зашуршала газета, и седовласый мужчина с бесстрастным лицом, молча поднявшись с кресла у камина, вышел из комнаты.
  Челюсть майора отвисла, а молодой мистер Меллон негромко свистнул.
  — Ну вы и влипли! — заметил он. — Знаете, кто это был?
  — Боже мой, конечно, знаю! — отозвался майор Портер. — Мы с ним знакомы, хотя и неблизко. Это Джереми Клоуд — брат Гордона Клоуда. Черт возьми, как неловко! Я и понятия не имел…
  — Он адвокат, — сообщил Меллон. — Держу пари, притянет вас к суду за клевету или что-нибудь в таком роде.
  Самым большим удовольствием для этого молодого человека было сеять тревогу и уныние в таких местах, где такое не возбранялось законом о защите королевства.
  — Как неловко! — возбужденно повторил майор Портер.
  — К вечеру об этом станет известно в Уормсли-Хит, — продолжил Меллон. — Там живут все Клоуды. Они будут допоздна обсуждать, какие следует принять меры.
  В этот момент прозвучал сигнал отбоя. Меллон прекратил издеваться над майором и проводил на улицу своего друга Эркюля Пуаро.
  — Ужасная атмосфера в этих клубах, — заметил он. — Жуткое сборище старых зануд, а Портер — худший из них. Его описание индийского фокуса с веревкой занимает добрых три четверти часа, к тому же он знает каждого, чья мать когда-либо проездом бывала в Пуне!1363
  Это происходило осенью 1944 года. А поздней весной 1946 года Эркюлю Пуаро нанесли визит.
  2
  Приятным майским утром Эркюль Пуаро сидел за своим аккуратным письменным столом, когда его слуга Джордж подошел к нему и почтительно доложил:
  — Вас хочет видеть леди, сэр.
  — Как она выглядит? — осведомился Пуаро, поскольку всегда наслаждался скрупулезной аккуратностью описаний Джорджа.
  — На вид ей можно дать от сорока до пятидесяти лет, сэр. Выглядит по-артистически неопрятно. На ней крепкие дорожные ботинки, твидовые жакет и юбка и при этом кружевная блузка. Плюс ко всему сомнительные египетские бусы и голубой шифоновый шарф.
  Пуаро слегка поежился.
  — Не думаю, что мне хочется ее видеть, — промолвил он.
  — Сказать ей, сэр, что вам нездоровится?
  Пуаро задумчиво посмотрел на него:
  — Полагаю, вы уже сказали, что я занят важным делом и меня нельзя беспокоить?
  Джордж кашлянул.
  — Она говорит, сэр, что специально приехала из деревни и готова ждать сколько угодно.
  Пуаро вздохнул:
  — Никогда не следует бороться с неизбежным. Если леди средних лет, носящая поддельные египетские бусы, специально приехала из деревни, чтобы повидать знаменитого Эркюля Пуаро, ее ничто не остановит. Она будет сидеть в холле, пока не добьется своего. Проводите ее ко мне, Джордж.
  Слуга вышел и вскоре вернулся, доложив официальным тоном:
  — Миссис Клоуд.
  Позвякивая бусами, фигура в поношенном твидовом костюме и развевающемся шарфе двинулась к Пуаро с протянутой рукой.
  — Мсье Пуаро, — заговорила женщина, — я пришла к вам по велению духов…
  Пуаро быстро заморгал:
  — В самом деле, мадам? Может, вы присядете и расскажете мне, как…
  Больше он ничего не успел сказать.
  — Обоими способами, мсье Пуаро. С помощью автоматического письма1364 и доски Уиджа.1365 Это случилось позавчера вечером. Мы с мадам Элвари (она чудесная женщина) пользовались доской и постоянно получали одни и те же инициалы — Э.П. Конечно, я не сразу поняла их значение — на это потребовалось время. Ведь в земной жизни нам не дано все ясно различать с первого взгляда. Я долго ломала голову, вспоминая человека с такими инициалами и понимая, что это как-то связано с нашим предыдущим сеансом, который был очень необычным. А потом купила «Пикчер пост» (очевидно, снова по указанию духов, так как обычно я покупаю «Нью стейтсмен»), и там оказалась статья о вашей деятельности и ваша фотография! Просто чудо, не так ли, мсье Пуаро? Все имеет свою высшую цель. Очевидно, вы избраны духами, чтобы прояснить это дело.
  Пуаро задумчиво разглядывал женщину. Как ни странно, его внимание более всего привлекали проницательные светло-голубые глаза, словно придававшие смысл ее бессвязной болтовне.
  — Какое дело, миссис Клоуд? — Он нахмурился. — Кажется, я когда-то уже слышал эту фамилию.
  Она энергично кивнула:
  — Мой бедный деверь Гордон был очень богат, его имя часто упоминалось в прессе. Он погиб во время воздушного налета года полтора тому назад — для всех нас это было страшным ударом. Мой муж — его младший брат. Он врач, доктор Лайонел Клоуд… — Женщина понизила голос. — Конечно, он понятия не имеет, что я пришла посоветоваться с вами. Лайонел бы этого не одобрил. Врачи — ужасные материалисты. Все духовное спрятано от них за семью печатями. Они верят только в науку — а что может сделать наука?
  По мнению Эркюля Пуаро, ответом на этот вопрос могло служить только подробное описание деятельности Пастера, Листера,1366 упоминание о безопасной лампе Хамфри Дейви,1367 удобствах электричества и еще нескольких сотен научных достижений. Но миссис Лайонел Клоуд, естественно, не нуждалась в подобном ответе. Фактически, ее вопрос был чисто риторическим. Поэтому Эркюль Пуаро ограничился тем, что осведомился сугубо практичным тоном:
  — Чем я могу помочь вам, миссис Клоуд?
  — Вы верите в реальность духовного мира, мсье Пуаро?
  — Я добрый католик, — осторожно откликнулся он.
  Миссис Клоуд со снисходительной улыбкой отмахнулась от католической религии.
  — Церковь слепа, глупа и предубеждена — она не приемлет реальности и красоты потустороннего мира.
  — В двенадцать часов у меня важная встреча, — сказал Пуаро.
  Замечание оказалось своевременным. Миссис Клоуд наклонилась вперед:
  — Мне следовало сразу же перейти к делу. Могли бы вы, мсье Пуаро, найти исчезнувшего человека?
  Брови Пуаро поползли вверх.
  — В принципе это возможно, — уклончиво ответил он. — Но полиция, моя дорогая миссис Клоуд, может сделать это куда быстрее меня. К их услугам все необходимые средства.
  Миссис Клоуд отмахнулась от полиции точно так же, как ранее от католической церкви.
  — Нет, мсье Пуаро, духи указали мне на вас. А теперь послушайте. Мой деверь Гордон за несколько недель до смерти женился на молодой вдове — миссис Андерхей. Ее первый муж (бедное дитя, какое горе!) якобы погиб в Африке. Таинственная страна — Африка.
  — Таинственный континент, — поправил Пуаро. — Возможно, вы правы. В какой именно части…
  — В Центральной Африке, — прервала его она. — Обитель вуду, зомби…
  — Ну, зомби скорее относятся к Вест-Индии.
  — …черной магии, странных и загадочных культов, — продолжала миссис Клоуд. — Страна, где человек может исчезнуть раз и навсегда.
  — Возможно, — снова согласился Пуаро. — Но то же самое относится и к Пиккадилли-Серкус.1368
  Миссис Клоуд отмахнулась от Пиккадилли-Серкус.
  — За последнее время, мсье Пуаро, мы дважды получали сообщение от духа, назвавшегося Робертом. Сообщение было одинаковым: «Я не умер». Мы были озадачены, так как не знали никакого Роберта. Попросив дополнительных указаний, получили следующий ответ: «Р.А., Р.А., Р.А. Передайте Р. Передайте Р.». — «Передать Роберту?» — спросили мы. «Нет, от Роберта — Р.А.». На вопрос, что означает «А.», последовал самый многозначительный ответ: «Мальчик Блу. Мальчик Блу. Ха-ха-ха!» Понимаете?
  — Нет, — покачал головой Пуаро. — Не понимаю.
  Она с жалостью посмотрела на него:
  — Неужели вы не помните детский стишок «Мальчик Блу под сеном спит»? «Под сеном»1369 — теперь понятно?
  Пуаро кивнул. Он воздержался от вопроса, почему дух, назвав по буквам имя Роберт, не мог сделать то же самое с фамилией Андерхей, вместо того чтобы прибегать к жаргону дешевых шпионских романов.
  — А мою невестку зовут Розалин, — торжествующе закончила миссис Клоуд. — Сначала мы путались в этих бесконечных Р, но потом смысл стал абсолютно ясен: «Передайте Розалин, что Роберт Андерхей не умер».
  — И вы передали ей это?
  Миссис Клоуд выглядела слегка смущенной.
  — Э-э… нет. Понимаете, люди склонны к скептицизму. Уверена, это относится и к Розалин. Бедная девочка может расстроиться — начать спрашивать, где он и что делает?
  — Кроме того, интересоваться, кто подает голос через эфир? Странный метод сообщать, что вы живы-невредимы.
  — Ах, мсье Пуаро, вы не принадлежите к посвященным. Откуда нам знать все обстоятельства? Бедный капитан Андерхей (или он майор?), возможно, сейчас в плену в мрачных дебрях Африки. Но если бы можно было найти его и вернуть дорогой Розалин! Подумайте о ее счастье! О, мсье Пуаро, я пришла к вам по велению мира духов — вы не можете мне отказать!
  Пуаро задумчиво посмотрел на нее.
  — Мои гонорары высоки, — заметил он. — Даже очень высоки. А задача, которую вы хотите мне поручить, не из легких.
  — О боже, какая жалость! Мы с мужем сейчас пребываем в крайне стесненных обстоятельствах. Причем мои долги куда больше, чем думает мой дорогой супруг. Я купила несколько акций — по указанию свыше, — но до сих пор они приносят только разочарование: за последнее время настолько обесценились, что, боюсь, продать их уже практически невозможно. — Она устремила на него испуганный взгляд голубых глаз. — Я не осмеливаюсь сообщить об этом мужу, а вам рассказываю только для того, чтобы объяснить мое положение. Но, дорогой мсье Пуаро, воссоединение мужа и жены — такая благородная миссия…
  — Благородство, chère madame,1370 не компенсирует расходы на путешествия по морю, воздуху и железной дороге, а также на телеграммы, международные телефонные разговоры и допросы свидетелей.
  — Но если его найдут… если капитан Андерхей окажется живым и здоровым, тогда, я уверена, не возникнет никаких трудностей в смысле… э-э… вашего вознаграждения.
  — Значит, он богат, этот капитан Андерхей?
  — Нет, но… Одним словом, могу вас заверить, что с деньгами никаких затруднений не будет.
  Пуаро медленно покачал головой:
  — Сожалею, мадам, но вынужден ответить «нет».
  Ему понадобилось время, чтобы заставить ее примириться с его отказом.
  Когда женщина наконец ушла, Пуаро несколько минут стоял, задумчиво нахмурившись. Теперь он вспомнил разговор в клубе во время воздушного налета и понял, почему фамилия Андерхей показалась ему знакомой. Вспомнил гулкий, монотонный голос майора Портера, повествующий историю, которую никто не хотел слушать, шорох газеты, внезапно отвисшую челюсть майора и испуг на его лице…
  Но сейчас его мысли занимала леди средних лет, которая только что вышла. Рассеянный вид, болтовня о спиритизме, развевающийся шарфик, позвякивающие на шее цепочки и амулеты — и противоречащий всему этому проницательный взгляд пары светло-голубых глаз…
  «Зачем она ко мне приходила? — подумал Пуаро. — И что происходит в… — он посмотрел на лежащую на столе карточку, — Уормсли-Вейл?»
  
  Спустя пять дней он прочитал в вечерней газете краткое сообщение о смерти человека по имени Енох Арден в Уормсли-Вейл — маленькой деревушке, находящейся примерно в трех милях от популярной площадки для игры в гольф в Уормсли-Хит.
  «Интересно, — снова подумал Эркюль Пуаро, — что же все-таки происходит в Уормсли-Вейл?..»
  Книга первая
  Глава 1
  Уормсли-Хит состоит из поля для гольфа, нескольких дорогих современных вилл с окнами, выходящими на него, двух отелей, ряда магазинов, которые до войны можно было назвать роскошными, и железнодорожной станции.
  Налево от станции тянется шоссе в Лондон, а направо — маленькая дорожка через поле с указателем: «Пешеходная дорога в Уормсли-Вейл».
  Приютившаяся среди лесистых холмов Уормсли-Вейл — полная противоположность Уормсли-Хит. Ранее крошечный рыночный городок, она теперь превратилась в деревню. Ее главная улица состоит из зданий в георгианском стиле, нескольких пивных и крайне непрезентабельных магазинчиков, как будто деревня находится не в двадцати восьми, а в целых полутораста милях от Лондона.
  Жители Уормсли-Вейл единодушно презирают растущий, словно гриб после дождя, Уормсли-Хит.
  На окраинах находятся несколько более симпатичных на вид домов с приятными старомодными садами. В один из них, именуемый «Белым домом», ранней весной 1946 года вернулась Линн Марчмонт, демобилизовавшись из Женской вспомогательной службы военно-морского флота.
  На третье утро после возвращения Линн, глядя из окна своей спальни на заросший газон и вязы на лугу, радостно вдохнула воздух родных мест. Влажное пасмурное утро пахло сырой землей. Этого запаха ей так не хватало последние два с половиной года!
  Чудесно снова оказаться дома, в своей маленькой спаленке, о которой она часто думала, находясь за морем. Чудесно сбросить форму, надеть твидовую юбку и джемпер, даже несмотря на то, что за годы войны над ними изрядно потрудилась моль.
  Как хорошо уйти из армии и снова стать свободной женщиной! Нельзя сказать, что служба за морем не нравилась Линн. Работа была интересной, к тому же там часто устраивали забавные вечеринки, но утомительная рутина и ощущение вынужденного пребывания в стаде себе подобных иногда пробуждали желание бежать куда глаза глядят.
  Душным и жарким восточным летом Линн с тоской вспоминала об Уормсли-Вейл, о ветхом, но приятном и прохладном доме и о маме.
  Она любила свою мать, хотя та часто ее раздражала. Но вдали от дома оставалась только любовь, а раздражение, если о нем и вспоминалось, только усиливало тоску. Конечно, мамочка способна довести до белого каления, но что бы Линн не отдала, лишь бы снова услышать ее жалобный голос, изрекающий очередную банальность! Скорее бы вернуться домой и больше никогда и никуда не уезжать!
  И вот наконец Линн демобилизовалась и свободной вернулась в «Белый дом». Она пробыла здесь всего три дня, но уже испытывала странное ощущение беспокойства и неудовлетворенности. Все было таким же, как прежде, — даже чересчур таким же, — дом, мама, Роули, ферма, родственники… Однако она сама стала другой…
  — Дорогая! — послышался снизу тонкий голос миссис Марчмонт. — Принести моей девочке завтрак в постель?
  — Конечно, нет, — резко отозвалась Линн. — Я сейчас спущусь.
  «И почему только мама называет меня «моя девочка»? — подумала она. — Это так глупо!»
  Линн сбежала по ступенькам и вошла в столовую. Завтрак оказался не слишком вкусным. Она уже знала, как много времени отнимают теперь поиски еды. Если не считать весьма ненадежной женщины, которая являлась помогать по хозяйству по утрам четыре раза в неделю, миссис Марчмонт приходилось одной и готовить, и убирать. Между тем ей было уже под сорок, когда родилась Линн, и теперь она не отличалась крепким здоровьем. Линн не без страха думала о том, как изменилось их финансовое положение. Небольшой доход, обеспечивавший им до войны вполне комфортабельное существование, теперь наполовину съедали налоги. Цены значительно возросли, и расходы вместе с ними.
  «Ничего себе, прекрасный новый мир!» — мрачно подумала Линн. Ее взгляд скользил по колонкам газеты. «Бывшая служащая Женской ассоциации содействия армии и флоту ищет работу, где требуются инициатива и предприимчивость». «Бывшая сотрудница Женской вспомогательной службы ВМФ ищет место, где нужны организаторские способности».
  Инициатива, предприимчивость, способность командовать — вот какие качества повсюду предлагались. Но вместо них требовались умение убирать и стряпать, печатать на машинке и стенографировать. Нужны были трудолюбивые люди, привычные к рутинной работе.
  Но Линн это не привлекало. Ее будущее абсолютно ясно — брак с кузеном Роули Клоудом. Они обручились семь лет назад, незадолго до начала войны. Сколько Линн помнила себя, она собиралась замуж за Роули. Его увлечение фермерством вполне ее устраивало. Конечно, эта жизнь не так уж интересна и полна тяжелой работы, но они оба любили бывать на воздухе и возиться с животными.
  Конечно, теперь их перспективы существенно изменились. Дядя Гордон всегда обещал…
  Размышления Линн прервал жалобный голос миссис Марчмонт:
  — Я писала тебе об этом, дорогая, — его смерть нанесла страшный удар нам всем. Гордон пробыл в Англии всего два дня. Мы даже не видели его. Если бы только он не остался в Лондоне, а приехал прямо сюда…
  Да, если бы только…
  Линн была потрясена, получив известие о гибели дяди, но истинный смысл происшедшего только теперь начал до нее доходить.
  Насколько она помнила, в ее жизни, как и в жизни всей семьи, всегда доминировал Гордон Клоуд. Богатый и бездетный, он опекал всех своих родственников, даже Роули, который вместе со своим другом Джонни Вэвасуром приобрел ферму. Капитал друзей был весьма невелик, но они были полны надежд и энергии. А Гордон Клоуд одобрил их начинание.
  «Без капитала на ферме ничего не добьешься, — говорил он Линн. — Но прежде нужно узнать, хватит ли этим ребятам воли и решимости. Если я сразу их обеспечу, то, возможно, не узнаю этого никогда. Пускай поработают, а когда станет ясно, что у них подходящая закваска, то можешь не беспокоиться, Линн, — я полностью их финансирую. Так что не бойся за свое будущее, девочка моя. Ты как раз та жена, которая нужна Роули. Только помалкивай о том, что я тебе сказал».
  Она так и делала, но Роули и сам ощущал благожелательный интерес дяди. Оставалось лишь доказать старику, что в их с Джонни предприятие можно без боязни вкладывать деньги.
  Да, они все зависели от Гордона Клоуда. Не то чтобы в семье имелись паразиты или бездельники. Джереми Клоуд был старшим партнером в адвокатской фирме, а Лайонел Клоуд — практикующим врачом.
  Но в повседневной жизни всегда царило успокаивающее ощущение маячивших на заднем плане денег. Им никогда не приходилось экономить и отказывать себе в чем-нибудь. Будущее было обеспечено. О них позаботится бездетный вдовец Гордон Клоуд. Он неоднократно обещал им это.
  Его вдовствующая сестра Адела Марчмонт продолжала жить в «Белом доме», хотя могла бы переехать в меньшее по размеру и не требующее таких трат жилье. Линн посещала первоклассную школу. Если бы не война, она смогла бы получить любое, самое дорогостоящее образование. Благодаря поступающим с утешительной регулярностью чекам от дяди Гордона можно было позволять себе даже некоторую роскошь.
  Все было устроено и обеспечено. А потом Гордон Клоуд неожиданно женился.
  — Конечно, дорогая, мы все были поражены, — продолжала мать. — Никому из нас и в голову не приходило, что Гордон когда-нибудь женится снова. Как будто ему не хватало родственных связей!
  «Да, — подумала Линн. — Но, может быть, этих связей было слишком много?»
  — Он всегда был так добр, — не унималась миссис Марчмонт. — Хотя иногда бывал немного деспотичен. Терпеть не мог обедать на полированном столе — всегда требовал, чтобы я стелила старомодную скатерть. Когда Гордон был в Италии, он прислал мне прекрасные скатерти из венецианских кружев.
  — Этого было достаточно, чтобы с его желаниями считались, — сухо отозвалась Линн. — А как он познакомился… со второй женой? Ты никогда мне об этом не писала.
  — На каком-то корабле или в самолете, кажется, возвращаясь в Нью-Йорк из Южной Америки. После стольких-то лет! И после всех секретарш, машинисток, экономок и прочих…
  Линн улыбнулась. Сколько она помнила, секретарши, экономки и прочие служащие Гордона Клоуда, относящиеся к женскому полу, всегда становились объектами пристального внимания и подозрения.
  — Полагаю, она красивая? — с любопытством спросила Линн.
  — По-моему, у нее довольно глупое лицо, — ответила Адела.
  — Ты ведь не мужчина, мама.
  — Конечно, — продолжила миссис Марчмонт, — бедная девушка пострадала от бомбы, перенесла страшный шок и, по-моему, так до конца и не оправилась. Она сплошной комок нервов, а иногда выглядит просто полоумной. Не думаю, что ей удалось бы стать достойной спутницей бедного Гордона.
  Линн улыбнулась. Она сомневалась, что Гордон Клоуд женился на женщине гораздо моложе его для интеллектуального общения.
  — К тому же, дорогая, — миссис Марчмонт понизила голос, — мне неприятно об этом говорить, но она, разумеется, не леди!
  — Что за выражение, мама! Какое это имеет значение в наши дни?
  — В деревне все еще имеет, дорогая, — невозмутимо отозвалась Адела. — Я просто хочу сказать, что она не нашего круга.
  — Ах, бедняжка!
  — Право, Линн, я не понимаю, что ты имеешь в виду. Мы все старались быть к ней добрыми и внимательными ради Гордона.
  — Значит, она в «Фарроубэнке»? — удивилась Линн.
  — Естественно. Куда же еще ей было отправиться из больницы? Врачи сказали, что ей нужно уехать из Лондона. Она в «Фарроубэнке» со своим братом.
  — А что он собой представляет? — поинтересовалась Линн.
  — Ужасный молодой человек! — Адела сделала паузу и с чувством добавила: — Такой грубый!
  Линн внезапно ощутила вспышку симпатии к новому родственнику. «Наверняка я тоже была бы грубой на его месте!» — подумала она.
  — Как его зовут?
  — Хантер, Дэвид Хантер. Кажется, он ирландец. Конечно, о таких людях не часто слышишь. Она уже была вдова — миссис Андерхей. Не хочется быть немилосердной, но поневоле задашься вопросом: какая вдова в военное время отправилась бы в путешествие из Южной Америки? Само собой приходит в голову, что она просто подыскивала богатого мужа.
  — И в таком случае своего добилась, — заметила Линн.
  Миссис Марчмонт вздохнула:
  — Это выглядит так необычно! Гордон всегда был проницательным человеком. А ведь его добивались многие женщины. Последняя секретарша, например, вела себя достаточно откровенно. Ему пришлось от нее избавиться, хотя она, кажется, хорошо справлялась с работой.
  — Очевидно, у каждого есть свое Ватерлоо, — рассеянно промолвила Линн.
  — Шестьдесят два года — опасный возраст, — заключила мать. — А война все ставит с ног на голову. Но я не могу тебе передать, какой шок мы испытали, получив его письмо из Нью-Йорка.
  — Что в нем говорилось?
  — Гордон написал Франсис — не понимаю почему. Возможно, ему казалось, что благодаря своему воспитанию она лучше его поймет. Он предполагал, что мы удивимся, узнав о его браке. Все произошло внезапно, но Гордон не сомневался, что мы все очень скоро полюбим Розалин (что за театральное имя — какое-то фальшивое!). У нее якобы была очень тяжелая жизнь; ей, несмотря на молодость, пришлось через многое пройти, и просто чудесно, что она не упала духом.
  — Знакомая уловка, — усмехнулась Линн.
  — Конечно, о таких слышишь повсюду. Кто бы мог подумать, что Гордон, с его опытом… Но ничего не поделаешь. У нее огромные глаза — синие, словно нарисованные.
  — Она привлекательная?
  — Ну, безусловно, хорошенькая. Но это не та красота, которая меня восхищает.
  — Как всегда, — криво усмехнулась Линн.
  — Право же, мужчин невозможно понять! Даже самые уравновешенные из них совершают невероятные глупости! В письме Гордона говорилось, что мы не должны думать, будто это означает ослабление родственных уз, он по-прежнему считал своим долгом о нас заботиться.
  — И тем не менее после женитьбы не составил нового завещания? — спросила Линн.
  Миссис Марчмонт покачала головой:
  — Последнее завещание Гордон составил в 1940 году. Не знаю никаких подробностей, но он дал нам понять, что позаботился о нас на случай, если с ним что-нибудь произойдет. Разумеется, брак аннулировал это завещание. Полагаю, Гордон собирался составить новое, вернувшись домой, но не успел. Он погиб практически сразу же по прибытии в Англию.
  — Значит, Розалин получает все?
  — Да. Как я сказала, после брака прежнее завещание стало недействительным.
  Линн молчала. Она была не более корыстной, чем большинство людей, но ее не могла не возмущать новая ситуация. Линн чувствовала, что все сложилось совсем не так, как планировал Гордон. Разумеется, основной капитал он оставил бы молодой жене, но, несомненно, позаботился бы и о родственниках, чью зависимость от него сам же и поощрял. Гордон всегда убеждал их ни на чем не экономить и не откладывать деньги на будущее. Она слышала, как он как-то сказал Джереми: «Когда я умру, ты будешь богатым человеком». А ее матери часто повторял: «Не беспокойся, Адела. Ты ведь знаешь, что я всегда буду заботиться о Линн и не хочу, чтобы ты переезжала из этого дома — твоего дома. Посылай мне все счета за ремонт». Гордон поощрял фермерские занятия Роули, настоял, чтобы Энтони, сын Джереми, поступил в гвардию, и выплачивал ему солидное содержание, а также содействовал научно-медицинским изысканиям Лайонела Клоуда, которые не сулили быстрой прибыли и отвлекали его от практики.
  Размышления Линн вновь прервала миссис Марчмонт, которая с дрожащими губами, драматическим жестом предъявила ей пачку счетов.
  — Посмотри на это! — захныкала она. — Что мне теперь делать, Линн? Сегодня утром управляющий банка написал мне, что я превысила кредит. Не понимаю, как это могло случиться? Я была так осмотрительна! Оказалось, что мои вклады уже не дают таких процентов, как раньше, из-за роста налогов. А эти желтые бумажки — страховку от военных разрушений — волей-неволей нужно оплачивать.
  Линн взяла счета и просмотрела их. Никаких лишних трат — замена шифера на крыше и прохудившегося кипятильника на кухне, ремонт изгородей. Но все вместе они составили солидную сумму.
  — Очевидно, мне придется выехать отсюда, — запричитала миссис Марчмонт. — Но куда? Нигде нет маленьких домов — их просто не существует. Мне не хочется огорчать тебя, Линн, сразу после твоего возвращения, но я просто не знаю, что делать.
  Дочь задумчиво посмотрела на мать. Аделе уже пошел седьмой десяток. Она никогда не была сильной женщиной. Но во время войны ей пришлось принимать у себя беженцев из Лондона, готовить и убирать для них, работать в Женской добровольческой службе, варить джемы, помогать со школьными завтраками. В отличие от легкой довоенной жизни она трудилась по четырнадцать часов в день. Линн видела, что мать вот-вот сломается окончательно. Она устала и страшилась будущего.
  Линн почувствовала, как в ней медленно закипает гнев.
  — А эта Розалин не могла бы… помочь? — спросила она.
  Миссис Марчмонт покраснела:
  — Мы не имеем никаких прав ни на что.
  — Думаю, у тебя есть моральное право, — возразила Линн. — Дядя Гордон всегда нам помогал.
  Адела покачала головой:
  — Не слишком приятно просить помощи у того, кто тебе не слишком нравится, дорогая. К тому же ее брат не позволит ей расстаться ни с одним пенни. — Однако героизм тут же уступил место чисто женскому коварству, и она добавила: — Если только он на самом деле ее брат!
  Глава 2
  Франсис Клоуд задумчиво посмотрела на мужа через обеденный стол. Ей было сорок восемь лет. Она принадлежала к тем поджарым, похожим на борзых женщинам, которым очень идут твидовые костюмы. Ее лицо без косметики, если не считать небрежно подведенных губ, еще хранило следы высокомерной красоты.
  Джереми Клоуд был худощавым седовласым мужчиной шестидесяти трех лет, с сухим и бесстрастным лицом, которое этим вечером казалось вообще лишенным какого-либо выражения. Быстрый взгляд жены сразу же подметил этот факт.
  Девочка лет пятнадцати сновала вокруг стола, подавая блюда и не сводя с Франсис испуганных глаз. Если та хмурилась, она едва не роняла тарелку, а при одобрительном взгляде хозяйки ее лицо сияло.
  В Уормсли-Вейл с завистью говорили, что если у кого-нибудь и может появиться прислуга, так это у Франсис Клоуд. Она не подкупала ее большим жалованьем и была достаточно требовательна, но всегда одобряла усердие и так заражала энергией и напористостью, что это вносило в работу по дому личный творческий элемент. Франсис привыкла к тому, что ее обслуживают, и воспринимала этот факт как нечто само собой разумеющееся, оценивая хорошую кухарку или горничную так же, как оценила бы хорошего пианиста.
  Франсис Клоуд была единственной дочерью лорда Эдуарда Трентона, который тренировал своих лошадей неподалеку от Уормсли-Хит. Люди осведомленные восприняли банкротство лорда Эдуарда как счастливое спасение от кое-чего похуже. Ходили слухи о лошадях, которые вдруг отказывались подчиняться, о дознании, проводимом распорядителями жокей-клуба. Но лорд Эдуард сохранил свою репутацию почти незапятнанной и достиг соглашения с кредиторами, обеспечившего ему комфортабельное существование на юге Франции. Этими неожиданными благами он был обязан проницательности и стараниям своего поверенного, Джереми Клоуда. Клоуд сделал для него куда больше, чем обычно адвокат делает для клиента, вплоть до того, что предложил свое поручительство. При этом он не скрывал, что восхищается Франсис Трентон, которая, когда проблемы ее отца удачно разрешились, должным образом стала миссис Джереми Клоуд.
  Как она сама к этому относилась, никто не знал. Можно было сказать лишь то, что Франсис честно выполняет условия сделки. Она была верной женой Джереми, заботливой матерью их сына, всегда отстаивала интересы мужа и никогда ни словом, ни делом не дала повода подумать, будто этот брак не являлся ее свободным выбором.
  Со своей стороны семейство Клоуд испытывало огромное уважение к Франсис. Они гордились ею, считались с ее мнением, но никогда не ощущали с ней подлинно родственной близости.
  Что думает о своем браке Джереми Клоуд, не было известно никому, так как никто вообще никогда не знал, что он думает или чувствует. Джереми называли сухарем, хотя его профессиональная и человеческая репутация была очень высокой. Адвокатская контора «Клоуд, Бранскилл и Клоуд» никогда не бралась за сомнительные дела. Их считали хотя и не блестящими, но вполне надежными юристами. Контора процветала, и Джереми Клоуд с женой жили в красивом георгианском доме возле рыночной площади, с большим старомодным садом позади, где грушевые деревья покрывались весной целым морем белых цветов.
  Поднявшись из-за стола, супруги перешли в комнату в задней части дома, окна которой выходили в сад. Эдна, пятнадцатилетняя служанка, принесла кофе, возбужденно дыша открытым ртом (она страдала аденоидами).
  Франсис налила себе немного кофе. Он оказался крепким и горячим.
  — Отлично, Эдна, — похвалила она.
  Эдна покраснела от удовольствия и вышла, удивляясь вкусам хозяйки. По ее мнению, кофе должен был иметь светло-кремовый оттенок, содержать как можно больше молока и сахара.
  Однако Клоуды, сидя в комнате с окнами в сад, пили черный кофе без сахара. За обедом они обменивались отрывочными замечаниями о знакомых, о возвращении Линн, о перспективах фермерства на ближайшее будущее, но теперь, оставшись наедине, оба молчали.
  Франсис откинулась на спинку стула, наблюдая за мужем. Джереми чувствовал на себе ее взгляд, поглаживая правой рукой верхнюю губу. И хотя он сам этого не знал, но такой жест был характерен для него и свидетельствовал о внутреннем беспокойстве. Франсис редко видела этот жест: когда их сын Энтони в детстве серьезно болел, перед тем, как присяжные выносили вердикт, в ожидании решающего сообщения по радио перед началом войны и, наконец, накануне возвращения Энтони в армию после отпуска.
  Прежде чем заговорить, Франсис немного подумала. Их брак был счастливым, но они редко беседовали по душам, уважая сдержанность друг друга. Даже когда пришла телеграмма о гибели Энтони на фронте, никто из них не потерял самообладания.
  Он вскрыл телеграмму, потом посмотрел на жену. «Это…» — начала Франсис. Он опустил голову, затем подошел и вложил телеграмму ей в руку. Некоторое время они стояли молча. Потом Джереми сказал: «Как бы я хотел помочь тебе, дорогая». — «Тебе сейчас не легче, чем мне», — ответила Франсис. Она не плакала, хотя чувствовала ужасную пустоту и боль. «Да… — кивнул Джереми, погладил ее по плечу и двинулся к двери спотыкающейся походкой. — Что тут говорить…»
  Франсис была благодарна мужу за чуткость и понимание и разрывалась от жалости к нему, видя, как он внезапно превратился в старика. С потерей сына в ней что-то застыло — природная женская доброта куда-то испарилась. Она стала еще более энергичной и деловитой, и люди начали побаиваться ее беспощадного здравомыслия…
  Палец Джереми Клоуда вновь нерешительно скользнул по верхней губе.
  — Что-нибудь случилось, Джереми? — внезапно спросила Франсис.
  Он вздрогнул, едва не уронив чашку с кофе. Потом поставил ее на поднос и посмотрел на жену:
  — Что ты имеешь в виду, Франсис?
  — Я спрашиваю, не случилось ли что-нибудь?
  — А что могло случиться?
  — Было бы глупо тратить время на догадки. Предпочитаю, чтобы ты сам мне рассказал. — Ее голос звучал сухо и деловито.
  — Ничего особенного… — неуверенно произнес Джереми.
  Франсис молчала, вопросительно глядя на него. Отрицание явно ее не убедило.
  На какой-то момент маска непроницаемости соскользнула с лица Джереми, и Франсис едва удержалась от возгласа.
  — Думаю, тебе лучше все рассказать, — спокойно заметила она.
  Джереми тяжело вздохнул:
  — Да, рано или поздно ты все равно узнаешь. — И, помолчав, произнес абсолютно неожиданную фразу: — Боюсь, Франсис, ты заключила неудачную сделку.
  Она оставила без внимания непонятный намек — ее интересовали факты.
  — Значит, дело в деньгах?
  Франсис сама не знала, почему предположила это в первую очередь. Не было никаких признаков финансовых затруднений, помимо вполне естественных для нынешних времен. В конторе Джереми не хватало сотрудников, и они с трудом справлялись с делами, но такое происходило повсюду, а в прошлом месяце многие их служащие демобилизовались из армии. Конечно, Джереми мог скрывать какую-то болезнь — в последнее время он неважно выглядел и сильно уставал. Но инстинкт подсказывал Франсис, что причина в деньгах, и он ее не подвел.
  Джереми молча кивнул.
  — Ясно. — Франсис задумалась.
  Для нее деньги не имели особого значения, но она знала, что Джереми был не способен это понять. Для него они означали стабильность, возможность выполнять обязательства, определенное место в жизни и положение в обществе.
  Франсис же относилась к деньгам как к игрушке. Она родилась и росла в атмосфере финансовой неустойчивости. Бывали чудесные времена, когда лошади оправдывали ожидания, но бывали и периоды потруднее, когда торговцы отказывали в кредите и лорду Эдуарду приходилось унизительно экономить, дабы избежать визита судебных приставов. Однажды они целую неделю жили на хлебе и воде, рассчитали всех слуг. Как-то, когда Франсис была маленькой, пристав проторчал у них целых три недели. Ей он понравился — с ним было интересно играть и слушать рассказы о его маленькой дочурке…
  Если нет денег, их можно попросить или взять в долг либо уехать за границу и пожить за счет друзей и родственников…
  Но, глядя на мужа, Франсис понимала, что в мире Клоудов это не пройдет. У них не принято клянчить, одалживать или жить за чужой счет. (Соответственно, не ожидается, что деньги будут просить и у вас.)
  Франсис чувствовала жалость к Джереми и стыд за свою невозмутимость. Как всегда, она подошла к делу практически:
  — Нам придется все продать? Конторе грозит крах?
  Джереми болезненно поморщился, и Франсис поняла, что переборщила.
  — Расскажи мне все, дорогой, — попросила она. — Больше я не могу отгадывать.
  — Два года назад мы перенесли тяжелый кризис, — с трудом вымолвил Джереми. — Ты ведь помнишь, что молодой Уильямс сбежал, прихватив деньги. Потом возникли затруднения в связи с положением на Дальнем Востоке после Сингапура…
  — Причины не имеют значения, — прервала его Франсис. — Короче говоря, ты попал в передрягу. И не смог выбраться?
  — Я рассчитывал на Гордона, — признался Джереми. — Он сумел бы все уладить.
  — Конечно, — вздохнула Франсис. — Я не хочу порицать беднягу — в конце концов, мужчинам свойственно терять голову из-за хорошенькой женщины. Да и почему он не мог жениться снова, если захотел? Но беда в том, что он погиб от бомбы, не успев составить новое завещание и устроить свои дела. Никто никогда не верит, что убьют именно его, — каждый считает, что бомба угодит в кого-нибудь другого!
  — Смерть Гордона была для меня тяжелой утратой — я очень любил его и гордился им, — говорил Джереми. — Но, помимо этого, она обернулась для меня катастрофой. Это случилось как раз в тот момент… — Он не окончил фразу.
  — Значит, мы банкроты? — тихо спросила Франсис.
  Во взгляде Джереми Клоуда мелькнуло отчаяние. Хотя его жена этого не понимала, ему было бы куда легче вынести ее страх и слезы. Холодный, практичный интерес обескуражил его полностью.
  — Все обстоит куда хуже, — хрипло произнес он.
  Джереми наблюдал, как Франсис размышляет над его словами. «Мне придется все ей рассказать, — думал он, — и она узнает, что я… Возможно, она этому не поверит».
  Франсис вздохнула и выпрямилась в кресле.
  — Понятно, — сказала она. — Растрата. Или что-нибудь вроде этого. Как в случае с молодым Уильямсом.
  — Да, но на сей раз виноват я, потому что пользовался трастовыми фондами, оставленными под мою опеку. До сих пор мне удавалось заметать следы…
  — Но теперь все выйдет наружу?
  — Если только я не смогу быстро раздобыть деньги.
  Никогда в жизни он не испытывал такого стыда. Как это воспримет Франсис? В данный момент она отнеслась ко всему абсолютно спокойно. Но ведь Франсис никогда не ругается и не устраивает сцен.
  Она нахмурилась, подперев щеку ладонью.
  — Как глупо, что у меня совсем нет своих денег.
  — Тебе полагаются деньги по брачному контракту, но…
  — Полагаю, и эти деньги также ушли, — рассеянно промолвила Франсис.
  Несколько секунд Джереми молчал.
  — Мне очень жаль, Франсис, — сказал он наконец. — Не могу выразить, как мне жаль. Ты заключила неудачную сделку.
  Она бросила на него резкий взгляд:
  — Я это уже слышала. Что ты имеешь в виду?
  — Согласившись стать моей женой, ты имела право ожидать… ну, порядочного отношения и жизни, свободной от мелочных забот, — пояснил Джереми.
  Франсис посмотрела на него с искренним удивлением:
  — Как по-твоему, Джереми, почему я вышла за тебя замуж?
  Он криво улыбнулся:
  — Ты всегда была верной и преданной женой, моя дорогая. Но я не могу льстить самому себе, полагая, что ты вышла бы за меня при… э-э… других обстоятельствах.
  Она уставилась на него и неожиданно рассмеялась:
  — Какой ты забавный! Оказывается, под внешностью сухого законника скрывается сентиментальная душа! Ты в самом деле думаешь, будто я стала твоей женой в качестве платы за спасение моего отца от стаи волков в лице распорядителей жокей-клуба?
  — Ты ведь очень любила отца, Франсис.
  — Конечно, я любила папу! Он был очень симпатичным человеком, и с ним было интересно. Но я всегда знала, что он жуликоват. И если ты думаешь, будто я продала себя семейному адвокату, чтобы спасти его от того, что постоянно над ним висело, то ты никогда меня не понимал!
  «Как странно, — думала Франсис, — можно быть замужем за человеком больше двадцати лет и не знать, какие мысли роятся у него в голове. А впрочем, как можно такое знать, если у мужа совершенно другой склад ума? Насквозь романтический, хотя этот романтизм хорошо замаскирован. Мне следовало бы о нем догадаться по книгам Стэнли Уаймена1371 в его спальне. Бедный дурачок!»
  — Я вышла за тебя замуж, потому что была влюблена в тебя, — сказала она.
  — Влюблена? Но что ты во мне нашла?
  — Не знаю, что тебе ответить, Джереми. Ты совсем не походил на папину компанию. Никогда не говорил о лошадях. Ты и понятия не имеешь, как мне надоело слушать про лошадей и про то, кто будет фаворитом в скачках на кубок Ньюмаркета! Помнишь, ты однажды вечером пришел обедать, я сидела рядом с тобой и спросила у тебя, что такое биметаллизм,1372 а ты мне объяснил? Это заняло весь обед — шесть блюд, — тогда мы были при деньгах и держали повара-француза.
  — Очевидно, это было невероятно скучно, — предположил Джереми.
  — Напротив, очень увлекательно! До того еще никто не воспринимал меня всерьез. А ты был так вежлив, но при этом, казалось, не считал меня ни красивой, ни даже хорошенькой. Это задело меня за живое. Я поклялась, что заставлю тебя обратить на меня внимание.
  — Ты своего добилась, — мрачно произнес Джереми Клоуд. — В тот вечер я вернулся домой и не мог сомкнуть глаз. На тебе было голубое платье с васильками… — Последовала длительная пауза, затем Джереми откашлялся и смущенно добавил: — Все это было так давно…
  Франсис быстро пришла ему на помощь:
  — А теперь мы немолодая супружеская пара, которая попала в затруднительное положение и ищет выход.
  — После того, что ты мне сказала, Франсис, все выглядит в тысячу раз хуже. Этот позор…
  Она перебила его:
  — Давай поставим точки над «i». Ты чувствуешь себя виноватым, потому что нарушил закон. Тебя могут отдать под суд и отправить в тюрьму.
  Джереми поморщился.
  — Я не хочу, чтобы это произошло, и пойду на все, чтобы этого избежать, но не делай из меня высокоморальную особу, оскорбленную в своих лучших чувствах. Не забывай, что мою семью не назовешь высокоморальной. Мой отец, несмотря на все свое обаяние, был мошенником. Мой кузен Чарльз ничуть не лучше. Правда, дело замяли, и вместо суда его спровадили в колонию. А мой кузен Джералд подделал чек в Оксфорде. Но он пошел на войну и был посмертно награжден крестом Виктории за отвагу. Я пытаюсь доказать тебе, что не бывает ни абсолютно плохих, ни абсолютно хороших людей. Я и себя не считаю стопроцентно честной — просто никогда не подвергалась искушению. Но чем я могу похвастаться, так это храбростью и преданностью!
  — Дорогая!.. — Джереми встал и подошел к ней. Наклонившись, он коснулся губами ее волос.
  — А теперь, — улыбаясь, сказала дочь лорда Эдуарда Трентона, — что же нам делать? Попытаться раздобыть где-нибудь деньги?
  Лицо Джереми омрачилось.
  — Не вижу, каким образом.
  — Заложить дом… А, понимаю, — быстро проговорила Франсис, — он уже заложен. Конечно, ты сделал все возможное. Значит, нужно вытянуть из кого-то деньги. Вопрос в том, из кого именно? Полагаю, есть только одна возможность — черноволосая Розалин.
  Джереми с сомнением покачал головой:
  — Требуется очень большая сумма… А Розалин не может трогать основной капитал — он находится под опекой до конца ее дней.
  — Я этого не знала. Мне казалось, она распоряжается им полностью. А что произойдет после ее смерти?
  — Капитал перейдет к ближайшим родственникам Гордона — иными словами, будет поделен между мной, Лайонелом, Аделой и сыном Мориса Роули.
  — То есть перейдет к нам… — медленно произнесла Франсис и умолкла.
  В комнате, казалось, внезапно повеяло холодом. Затем она продолжила:
  — Ты мне этого не говорил. Я думала, деньги перешли к ней целиком и полностью и она может оставить их кому пожелает.
  — Нет. Согласно статуту от 1925 года, касающемуся наследства при отсутствии завещания…
  Сомнительно, чтобы Франсис внимательно слушала его объяснение.
  — Едва ли это затрагивает нас лично, — заметила она, когда он умолк. — Мы умрем значительно раньше, чем Розалин достигнет пожилого возраста. Сколько ей лет? Двадцать пять — двадцать шесть? Она запросто может дожить до семидесяти.
  — Мы могли бы попросить у нее в долг, как у родственницы, — неуверенно предположил Джереми. — Возможно, она великодушная девушка — мы ведь мало о ней знаем…
  — Тем более что мы были с ней достаточно любезны, в отличие от Аделы, — добавила Франсис.
  — Только не должно быть и намека на… э-э… подлинную причину, — предупредил ее муж.
  — Разумеется, — с раздражением откликнулась Франсис. — Беда в том, что нам придется иметь дело не с ней самой. Она полностью под каблуком своего братца.
  — Весьма несимпатичный молодой человек, — заметил Джереми Клоуд.
  Франсис неожиданно улыбнулась:
  — Вовсе нет. Он очень привлекательный. Хотя, по-моему, не всегда разборчив в средствах. Но то же самое относится и ко мне. — Ее улыбка стала жесткой. Она посмотрела на мужа. — Мы не должны сдаваться, Джереми. Нужно обязательно найти какой-то выход — даже если мне придется ограбить банк!
  Глава 3
  — Опять деньги! — воскликнула Линн.
  Роули Клоуд кивнул. Это был высокий широкоплечий молодой человек с загорелым лицом, задумчивыми голубыми глазами и очень светлыми волосами. Его медлительность выглядела скорее намеренной, нежели природной. В тех случаях, когда многие не лезли бы за словом в карман, он всегда предпочитал сначала подумать.
  — Да, — отозвался Роули. — В наши дни, кажется, все сводится к деньгам.
  — Но я думала, фермеры преуспевали во время войны.
  — Да, но ведь это не может продолжаться вечно. Через год все вернется на прежнее место. Оплата труда растет, работников не найдешь днем с огнем, все недовольны, и никто не знает, что делать, — если, конечно, не можешь фермерствовать на широкую ногу. Старый Гордон это предвидел и собирался вмешаться.
  — А теперь? — спросила Линн.
  Роули усмехнулся:
  — А теперь миссис Гордон едет в Лондон и тратит пару тысяч на норковое манто.
  — Это… это несправедливо!
  — Да нет… — Помедлив, он добавил: — Я бы хотел купить тебе норковое манто, Линн.
  — Как она выглядит, Роули? — Линн хотелось услышать мнение человека своего возраста.
  — Вечером сама увидишь — на приеме у дяди Лайонела и тети Кэти.
  — Да, знаю. Но я хочу, чтобы ты мне рассказал. Мама говорит, что она полоумная.
  Роули задумался.
  — Ну, я бы не сказал, что интеллект — ее сильная сторона. Но думаю, она только выглядит полоумной, потому что стесняется.
  — Стесняется? Чего?
  — Многого. В основном, очевидно, своего ирландского акцента. Боится, что возьмет вилку не в ту руку или не поймет какой-нибудь литературной ассоциации.
  — Значит, она… ну, необразованная?
  Роули снова усмехнулся:
  — Ну, она не леди, если ты это имеешь в виду. У нее красивые глаза, приятный цвет лица и на редкость простодушный вид — полагаю, старый Гордон на это и клюнул. Не думаю, что это напускное, — хотя, конечно, кто знает? Она выглядит абсолютно безвольной и во всем подчиняется Дэвиду.
  — Дэвиду?
  — Это ее брат. По-моему, на нем пробу негде ставить. — Сделав паузу, Роули сказал: — Мы ему не слишком нравимся.
  — А почему мы должны ему нравиться? — резко осведомилась Линн и добавила, когда он удивленно посмотрел на нее: — Я имею в виду, что тебе ведь он не нравится.
  — Безусловно. И тебе тоже не понравится. Он не из нашего теста.
  — Откуда ты знаешь, кто мне понравится, а кто нет? За эти три года я многое повидала. Думаю, мой кругозор расширился.
  — Что верно, то верно — ты повидала больше меня.
  Роули произнес это абсолютно спокойно, но Линн внимательно на него посмотрела, чувствуя, что за этим спокойствием что-то кроется.
  Он не отвел взгляда, на его лице не отразилось никаких эмоций. Линн вспомнила, что никогда не могла прочитать мысли Роули.
  В мире все шиворот-навыворот, подумала она. Обычно мужчины уходили на войну, а женщины оставались дома. Но у них получилось совсем наоборот.
  Один из двоих молодых людей — Роули Клоуд или Джонни Вэвасур — должен был остаться на ферме. Они бросили жребий, и Джонни выпало отправляться на фронт. Он почти сразу же погиб в Норвегии. Роули же за все годы войны ни разу не был дальше двух миль от дома.
  А Линн побывала в Египте, в Северной Африке, на Сицилии. Она не раз попадала под огонь. И в итоге вернулась с войны к Роули, который оставался дома…
  Внезапно Линн подумала: а вдруг ему это неприятно? И нервно усмехнулась:
  — Иногда кажется, будто все перевернулось вверх дном, верно?
  — Не знаю. — Роули рассеянно посмотрел в сторону поля. — Зависит от точки зрения.
  — Роули… — Она колебалась. — Ты не расстраиваешься… я имею в виду, из-за Джонни…
  Его холодный взгляд заставил ее умолкнуть.
  — Оставь Джонни в покое! Война кончилась — мне повезло!
  — Ты хочешь сказать… — Линн запнулась, — повезло, потому что тебе не пришлось…
  — Разве это не удача?
  Она не знала, как реагировать на его слова. В спокойном голосе Роули слышались нотки раздражения.
  — Конечно, — проговорил он с улыбкой, — девушке из армии будет нелегко сидеть дома.
  — Не говори глупости, Роули, — сердито одернула его Линн.
  Почему она сердится? Не потому ли, что в его шутке есть некоторая доля правды?
  — Ну, — промолвил Роули, — полагаю, мы можем поговорить о свадьбе. Если, конечно, ты не передумала.
  — Разумеется, нет. Почему я должна была передумать?
  — Кто знает? — рассеянно протянул он.
  — Ты имеешь в виду, что я… — Линн помедлила, — изменилась?
  — Не слишком.
  — А может быть, ты передумал?
  — Ну нет. Я-то не изменился. На ферме вообще мало что меняется.
  — Хорошо, — сказала Линн, чувствуя, что напряжение несколько разрядилось. — Тогда давай поженимся. Когда бы ты хотел?
  — Июнь тебя устроит?
  — Да.
  Они замолчали. Все было решено. Тем не менее Линн ощущала странное уныние. Хотя Роули был таким же, как всегда, — сдержанным и не склонным к эмоциям, но любящим и преданным. Они всегда любили друг друга, хотя почти не говорили об этом. Так зачем же говорить о любви сейчас?
  В июне они поженятся, станут жить в «Плакучих ивах» (ей всегда нравилось это название), и больше она никуда не уедет. Не уедет в том смысле, какой имели для нее эти слова теперь. Возбуждение, когда убирают трап и команда снует по палубе… Волнение, когда самолет взмывает к небу, а земля остается внизу… Незнакомый берег, постепенно приобретающий очертания… Запах горячей пыли, керосина и чеснока, бойкая болтовня на иностранных языках… Красные пуансеттии — причудливые цветы, гордо возвышающиеся в покрытых пылью садах… Быстрая упаковка вещей, не зная, где придется распаковывать их в следующий раз…
  Теперь все это позади. Война кончилась, Линн Марчмонт вернулась домой. «Моряк из морей вернулся домой…»1373«Но я уже не та Линн, которая уезжала отсюда», — подумала она.
  Подняв взгляд, Линн увидела, что Роули наблюдает за ней.
  Глава 4
  Приемы у тети Кэти почти всегда проходили одинаково. В них ощущалось нечто торопливое и неумелое, что было характерно и для самой хозяйки дома. Доктор Клоуд выглядел так, будто с трудом сдерживал раздражение. Он был неизменно вежлив с гостями, но они чувствовали, что эта вежливость дается ему нелегко.
  Внешне Лайонел Клоуд походил на своего брата Джереми. Он был таким же седым и худощавым, но не обладал невозмутимостью, свойственной адвокату. Нервозность и раздражительность доктора Клоуда отталкивали многих пациентов, делая их нечувствительными к его знаниям и опыту. По-настоящему Лайонела интересовали только научные исследования, а его хобби являлось использование лекарственных растений. Обладая педантичным умом, он с трудом терпел причуды жены.
  Линн и Роули называли миссис Джереми Клоуд Франсис, но миссис Лайонел Клоуд именовали «тетя Кэти». Они любили ее, хотя считали смешной и нелепой.
  Прием, устроенный по случаю возвращения Линн, был всего лишь семейным сборищем.
  Тетя Кэти с любовью приветствовала племянницу:
  — Ты так загорела, дорогая. Наверно, в Египте. Ты прочитала книгу о пророчествах пирамид, которую я послала тебе? Так интересно! Это все объясняет, не правда ли?
  Линн избавило от ответа появление миссис Гордон Клоуд и ее брата Дэвида.
  — Розалин, это моя племянница, Линн Марчмонт.
  Линн, скрывая любопытство, посмотрела на вдову Гордона Клоуда.
  Да, девушка, которая вышла замуж за старого Гордона Клоуда из-за его денег, была хорошенькой и выглядела простодушной, как говорил Роули. Черные волнистые волосы, темно-голубые ирландские глаза, полураскрытые губы…
  Все остальное было в высшей степени дорогим — платье, драгоценности, наманикюренные руки, меховая накидка. Обладая изящной фигуркой, она тем не менее не умела носить дорогую одежду так, как носила бы ее Линн Марчмонт, если бы ей представилась такая возможность. «Но она никогда тебе не представится!» — шепнул ей внутренний голос.
  — Здравствуйте, — произнесла Розалин Клоуд и добавила, неуверенно повернувшись к стоящему рядом мужчине: — Это… это мой брат.
  Дэвид Хантер тоже поздоровался. Это был худощавый молодой брюнет с темными глазами, дерзким и вызывающим лицом.
  Линн сразу поняла, почему он так не нравится всем Клоудам. За рубежом она не раз встречала мужчин такого типа — бесшабашных и довольно опасных. На них невозможно полагаться — они сами устанавливали для себя законы и плевать хотели на всю Вселенную. Такие люди многого стоили в бою, но, не находясь на линии огня, доводили своих командиров до белого каления.
  — Вам нравится жить в «Фарроубэнке»? — обратилась Линн к Розалин Клоуд.
  — По-моему, дом просто чудесен, — ответила та.
  — Бедняга Гордон неплохо устроился, — с усмешкой произнес Дэвид Хантер. — Он не жалел расходов.
  Это соответствовало действительности. Когда Гордон решил обосноваться в Уормсли-Вейл — точнее, проводить здесь малую часть своей деловой жизни, — он построил себе новый дом, будучи слишком большим индивидуалистом, чтобы жить в здании, насыщенном духом предыдущих обитателей.
  Гордон нанял молодого модного архитектора и дал ему карт-бланш. Половина жителей Уормсли-Вейл считала «Фарроубэнк» чудовищным сооружением: прямоугольные очертания, встроенная мебель, скользящие двери, стеклянные столы и стулья приводили их в ужас. Только ванные вызывали искреннее восхищение.
  На лице Розалин был написан благоговейный восторг. Усмешка Дэвида заставила ее покраснеть.
  — Вы демобилизовались из Женской вспомогательной службы, верно? — спросил Дэвид у Линн.
  — Да.
  Он скользнул по ней оценивающим взглядом, и она почувствовала, что краснеет.
  Неизвестно откуда появилась тетя Кэти. У нее был дар материализоваться из пустоты — возможно, она научилась этому трюку на многочисленных спиритических сеансах.
  — Ужин подан, — слегка запыхавшись, возвестила тетя Кэти и добавила как бы между прочим: — Думаю, лучше называть это ужином, чем обедом, чтобы не обманывать ничьих ожиданий. С продуктами стало так трудно. Мэри Луис говорит, что каждую неделю дает торговцу рыбой лишние десять шиллингов. По-моему, это аморально.
  Лайонел тем временем разговаривал с Франсис Клоуд.
  — Ну-ну, Франсис, — сказал он с нервным смешком. — Никогда не поверю, что ты в самом деле так думаешь… Пошли за стол.
  Они направились в довольно убогую столовую — Джереми и Франсис, Лайонел и Кэтрин, Адела, Линн и Роули. Семейство Клоуд — и двое посторонних. Ибо Розалин, хотя и носила ту же фамилию, не стала, в отличие от Франсис и Кэтрин, настоящей Клоуд.
  Она была здесь чужой и поэтому нервничала. А Дэвид… Дэвид выглядел изгоем — причем не только в силу необходимости, но и по собственному выбору. Линн размышляла об этом, садясь за стол.
  Воздух был насыщен какими-то сильными эмоциями, подобными электрическому току. Неужели это ненависть? Во всяком случае, нечто разрушительное.
  «Злоба и неприязнь ощущаются повсюду, — внезапно подумала Линн. — Я чувствую их с тех пор, как вернулась домой. Очевидно, это последствия войны. В поездах, в автобусах, в магазинах, среди клерков и даже фермеров. Полагаю, на заводах и шахтах еще хуже. Но здесь не просто злоба — она имеет конкретную причину. Неужели мы так ненавидим этих чужаков, забравших то, что мы считали своим? Нет — во всяком случае, пока что. Скорее всего, они ненавидят нас!»
  Открытие так ее потрясло, что она принялась молча о нем размышлять, не замечая сидящего рядом Дэвида Хантера.
  — Вы о чем-то задумались? — спросил он вскоре.
  Его голос был добродушно-насмешливым, но Линн почувствовала угрызения совести. Чего доброго, он подумает, что у нее дурные манеры.
  — Простите, — извинилась она. — Я думала о том, во что превратился мир.
  — Как удручающе неоригинально! — холодно заметил Дэвид.
  — Да, верно. Мы все стали слишком серьезными. И кажется, пользы от этого никакой.
  — По-моему, куда практичнее стремиться к вреду, чем к пользе. За последние несколько лет мы придумали несколько удобных приспособлений для этой цели, включая pièce de résistance1374 — атомную бомбу.
  — Об этом я и думала… О, я имею в виду не атомную бомбу, а злобу — холодную и практичную.
  — Злобы в мире хоть отбавляй, — согласился Дэвид, — а вот что касается практичности… По-моему, ее было куда больше в Средние века.
  — О чем вы?
  — О черной магии, восковых фигурках, колдовстве в полнолуние, чтобы навести порчу на соседское стадо или на самого соседа.
  — Неужели вы верите в черную магию? — удивилась Линн.
  — Возможно, нет, но в старину люди хотя бы старались причинить зло. А теперь… — Он пожал плечами. — Вам и вашей семье не хватит всей злобы мира, чтобы повредить Розалин и мне, верно?
  Линн вздрогнула. Внезапно ей захотелось смеяться.
  — Сейчас для этого немного поздновато, — вежливо заметила она.
  Дэвид Хантер расхохотался. Казалось, разговор забавляет и его.
  — Вы имеете в виду, что мы уже улизнули с добычей? Да, теперь к нам не подкопаешься.
  — И это доставляет вам удовольствие?
  — Куча денег? Разумеется.
  — Я имею в виду не только деньги, но и нас.
  — То, что мы одержали над вами верх? Ну, возможно. Ведь вы все не сомневались, что денежки старика практически у вас в кармане.
  — Не забывайте, что нас годами приучали к этой мысли, — напомнила Линн. — Уговаривали не экономить, не думать о будущем, поощряли всевозможные планы и проекты.
  «Вроде Роули с его фермой», — подумала она.
  — Вас не приучили только к одному, — усмехнулся Дэвид.
  — К чему?
  — К тому, что на свете все непостоянно.
  — Линн, — окликнула ее тетя Кэтрин, сидящая во главе стола. — Один из духов миссис Лестер — жрец периода четвертой династии. Он рассказал нам удивительные вещи! Мне нужно с тобой поговорить о Египте. Я уверена, он повлиял на твою психику.
  — У Линн есть занятия поинтереснее, чем играть в эту суеверную чушь, — резко заметил доктор Клоуд.
  — Ты просто предубежден, Лайонел, — вздохнула его жена.
  Линн улыбнулась тете и некоторое время сидела молча. В ее ушах все еще звучали слова Дэвида: «На свете все непостоянно…»
  Некоторые люди живут в таком мире — для них все чревато риском. К ним принадлежал и Дэвид Хантер. Это был не тот мир, в котором росла Линн, но тем не менее он чем-то привлекал ее.
  Вскоре Дэвид с усмешкой осведомился:
  — Мы с вами еще не в ссоре? Можем продолжать разговор?
  — Конечно.
  — Отлично. Вы по-прежнему злитесь на нас с Розалин за то, что мы завладели состоянием неправедным путем?
  — Да, — решительно ответила Линн.
  — Превосходно. И что же вы намерены делать?
  — Купить немного воска и заняться черной магией.
  Дэвид рассмеялся:
  — Ну нет, это не для вас. Вы не из тех, кто полагается на устаревшие методы. Ваши методы будут вполне современными и, возможно, весьма эффективными. Но вам не удастся победить.
  — Почему вы думаете, что будет война? Разве мы не смирились с неизбежным?
  — Вы все ведете себя безупречно. Это очень забавно.
  — За что вы нас так ненавидите? — тихо спросила Линн.
  В темных бездонных глазах что-то блеснуло.
  — Вряд ли я сумею вам объяснить.
  — Думаю, что сумеете.
  Несколько секунд Дэвид молчал, затем осведомился беспечным тоном:
  — Почему вы собираетесь замуж за Роули Клоуда? Он ведь форменная дубина.
  — Как вы можете так говорить? — резко отозвалась Линн. — Вы ведь ничего о нем не знаете.
  — Что вы думаете о Розалин? — тем же тоном задал вопрос Дэвид.
  — Она очень красива.
  — И это все?
  — Она не выглядит довольной жизнью.
  — Верно, — согласился Дэвид. — Розалин не блещет умом. Она вечно всего боялась. Плывет по течению, а потом не знает, что ей делать. Рассказать вам о ней?
  — Если хотите, — вежливо промолвила Линн.
  — Хочу. Сначала течение занесло ее на сцену, где она, разумеется, не достигла особых успехов. Розалин присоединилась к третьеразрядной труппе, отправлявшейся тогда на гастроли в Южную Африку. В Кейптауне труппа осталась без средств к существованию. Потом Розалин выскочила замуж за правительственного чиновника из Нигерии. Нигерия ей не нравилась — и муж, по-моему, тоже. Если бы он был крепким парнем, выпивал и ее поколачивал, думаю, все было бы в порядке. Но он оказался интеллектуалом, державшим в африканской глуши большую библиотеку и любившим рассуждать на философские темы. Поэтому Розалин поплыла назад в Кейптаун. Муж обошелся с ней достойно и выделил ей недурное содержание. Не знаю, дал ли бы он ей развод, так как был католиком, но, к счастью, умер от лихорадки. Розалин получила маленькую пенсию. Затем началась война, и течение занесло ее на корабль в Южную Америку. Там ей тоже не понравилось, но она попала на другой корабль, где познакомилась с Гордоном Клоудом и которому поведала о своей печальной жизни. Они поженились в Нью-Йорке и жили счастливо две недели, после чего его убило бомбой, а Розалин достались большой дом, куча драгоценностей и солидный доход.
  — Приятно, что у этой истории такой счастливый конец, — заметила Линн.
  — Да, — кивнул Дэвид Хантер. — У Розалин нет ни капли ума, но ей всегда везло. Гордон Клоуд был крепким стариком. Ему было шестьдесят два, и он запросто мог протянуть лет двадцать или еще больше. Для Розалин это было бы не слишком весело, не так ли? Когда она вышла за него замуж, ей было двадцать четыре года, а сейчас только двадцать шесть.
  — Она выглядит еще моложе, — сказала Линн.
  Дэвид посмотрел на сидящую с другой стороны Розалин Клоуд. Она крошила хлеб, словно нервный ребенок.
  — Пожалуй, — задумчиво произнес он. — Очевидно, причина в полном отсутствии ума.
  — Бедняжка! — вырвалось у Линн.
  Дэвид нахмурился.
  — Нечего ее жалеть, — отрезал он. — Я позабочусь о Розалин.
  — Надеюсь.
  — А если кто-нибудь попробует ее обидеть, ему придется иметь дело со мной! Я знаю много способов вести войну — некоторые из них не вполне традиционные.
  — Теперь мне предстоит выслушать вашу биографию? — холодно спросила Линн.
  — В очень сокращенной редакции. — Он улыбнулся. — Когда началась война, я не считал себя обязанным сражаться за Англию — ведь я ирландец. Но мне, как всем ирландцам, нравится драка. Меня привлекала служба в десантных войсках — я неплохо позабавился, но был отчислен после тяжелого ранения в ногу. Потом поехал в Канаду, где какое-то время тренировал ребят. Я болтался без дела, когда получил из Нью-Йорка телеграмму от Розалин, в которой она сообщала, что выходит замуж. В телеграмме не говорилось, что там есть чем поживиться, но я умею читать между строк. Я прилетел в Нью-Йорк, приклеился к счастливой паре и вернулся с ними в Лондон. И теперь… — Он дерзко улыбнулся. — «Моряк из морей вернулся домой». Это про вас. А «Охотник с гор вернулся домой» — это про меня…1375 В чем дело?
  — Ни в чем, — ответила Линн.
  Она поднялась вместе с остальными. Когда они перешли в столовую, Роули сказал ей:
  — Ты, кажется, нашла общий язык с Дэвидом Хантером. О чем вы говорили?
  — Ни о чем особенном, — отозвалась Линн.
  Глава 5
  — Дэвид, когда мы вернемся в Лондон? Когда мы уедем в Америку?
  Завтракавший вместе с Розалин Дэвид Хантер с удивлением посмотрел на нее.
  — Куда нам спешить? Чем тебе здесь плохо?
  Он окинул быстрым взглядом комнату, где они сидели. «Фарроубэнк» построили на склоне холма, и из окон открывался вид на безмятежную панораму сонной английской деревни. На лужайке были посажены тысячи бледно-желтых нарциссов, которые уже почти отцвели, но золотистое покрывало еще оставалось.
  Кроша в тарелку кусочек тоста, Розалин пробормотала:
  — Ты обещал, что мы скоро поедем в Америку.
  — Да, но это не так легко устроить. Существует очередность. У нас нет никаких особых деловых оснований. После войны все движется с трудом.
  Дэвида раздражали собственные слова. Названные им причины были вполне реальными, но выглядели предлогом. Его интересовало, казались ли они таковым сидящей напротив девушке? И почему ей внезапно так приспичило ехать в Америку?
  — Ты сказал, что мы пробудем тут недолго, — настаивала Розалин. — Ты не говорил, что мы собираемся здесь поселиться.
  — Чем тебе не по душе Уормсли-Вейл и «Фарроубэнк»?
  — Ничем. Это все они…
  — Клоуды?
  — Да.
  — В этом-то как раз самый смак, — сказал Дэвид. — Приятно смотреть на их самодовольные физиономии и видеть, как их гложут зависть и злоба. Не порть мне удовольствие, Розалин.
  — Я не хочу, чтобы ты так говорил, — с тревогой произнесла она. — Мне это не нравится.
  — Не вешай нос, дорогая! Нами достаточно помыкали. А Клоуды существовали беззаботно за счет братца Гордона — маленькие мухи присосались к большой. Всегда ненавидел эту породу.
  — Нельзя ненавидеть людей, — возразила шокированная Розалин. — Это грешно.
  — По-твоему, Клоуды тебя не ненавидят? Они были добры к тебе?
  — Они не причинили мне никакого вреда, — с сомнением отозвалась Розалин.
  — Но с радостью бы это сделали, малышка. — Он рассмеялся. — Если бы они не так дрожали за собственную шкуру, тебя однажды утром нашли бы с ножом в спине.
  Она поежилась:
  — Не говори такие ужасные вещи.
  — Ну, может быть, это был бы не нож, а стрихнин в супе.
  Розалин уставилась на него, ее губы дрожали.
  — Ты шутишь…
  Дэвид вновь стал серьезным:
  — Не бойся, Розалин. Я о тебе позабочусь. Им придется иметь дело со мной.
  — Если это правда, — запинаясь, спросила она, — что они ненавидят нас… ненавидят меня… то почему бы нам не уехать в Лондон? Там мы были бы в безопасности — вдали от них.
  — Деревня тебе на пользу, девочка. Ты ведь знаешь, что в Лондоне тебе становится хуже.
  — Это было, когда его бомбили… — Розалин задрожала и закрыла глаза. — Я никогда этого не забуду…
  — Еще как забудешь! — Дэвид осторожно взял ее за плечи и слегка встряхнул. — Выбрось это из головы, Розалин. Ты была контужена, но теперь все кончено. Бомб больше нет. Не думай о них. Доктор сказал, что сельская жизнь и деревенский воздух пойдут тебе на пользу. Вот почему я держу тебя подальше от Лондона.
  — В самом деле? А я подумала…
  — Что ты подумала?
  — Что ты хочешь быть здесь из-за нее, — медленно сказала Розалин.
  — Из-за нее?
  — Ты знаешь, о ком я. О той девушке, которая служила в армии.
  Лицо Дэвида внезапно стало суровым.
  — Линн Марчмонт?
  — Она что-то значит для тебя, Дэвид?
  — Линн — невеста этого тупоголового бычка, Роули.
  — Я видела, как ты разговаривал с ней тем вечером.
  — Ради бога, Розалин…
  — И ты ведь встречался с ней после этого, не так ли?
  — Я столкнулся с ней возле фермы однажды утром, когда ездил верхом.
  — И будешь сталкиваться снова.
  — Конечно, буду! Это крошечная деревушка. Тут шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на кого-нибудь из Клоудов. Но если ты думаешь, что я влюбился в Линн Марчмонт, то ты ошибаешься. Она заносчивая и неприятная девица со злым языком. Пускай Роули с ней справляется. Нет, Розалин, она не в моем вкусе.
  — Ты уверен, Дэвид? — с сомнением спросила девушка.
  — Конечно, уверен.
  — Я знаю, ты не любишь, когда я гадаю на картах, — робко проговорила Розалин. — Но они говорят правду. Карты сказали, что девушка, приехавшая из-за моря, принесет нам несчастье. Потом в нашу жизнь войдет незнакомый брюнет — он тоже грозит бедой. Еще выпала карта, означающая смерть, и…
  — Ох уж эти мне незнакомые брюнеты! — Дэвид рассмеялся. — Советую тебе держаться от них подальше. Сколько же в тебе суеверий! — Продолжая смеяться, он направился к двери, но, выйдя из дома, нахмурился и пробормотал: — Черт бы тебя побрал, Линн! Вернулась из-за моря и расстроила все планы. — Дэвид понимал, что намеренно идет туда, где надеялся встретить девушку, которую только что проклинал.
  Розалин наблюдала, как он шагал по саду к калитке, выходящей на дорожку через поле. Потом она поднялась к себе в спальню и стала перебирать одежду в гардеробе. Ей нравилось трогать новое норковое манто — она и представить себе не могла, что у нее когда-нибудь будет такое. Розалин все еще была в спальне, когда горничная сообщила, что пришла миссис Марчмонт.
  Адела сидела в гостиной, поджав губы. Ее сердце колотилось вдвое быстрее обычного. Она уже несколько дней пыталась заставить себя обратиться за помощью к Розалин, но со свойственной ей нерешительностью откладывала этот момент. А еще ее удерживало то, что отношение Линн внезапно изменилось. Теперь она категорически возражала против того, чтобы ее мать просила взаймы у вдовы Гордона.
  Однако очередное письмо от управляющего банком, пришедшее этим утром, побудило миссис Марчмонт к решительным действиям. Больше мешкать было нельзя. Линн рано ушла из дому, и миссис Марчмонт видела идущего по полю Дэвида Хантера. Путь был свободен. Она хотела застать Розалин одну, справедливо рассудив, что в отсутствие брата с девушкой будет куда легче иметь дело.
  Тем не менее миссис Марчмонт ужасно нервничала, ожидая в солнечной гостиной. Впрочем, ей стало немного легче, когда вошла Розалин, выглядевшая, как показалось миссис Марчмонт, еще более «полоумной», чем обычно. «Интересно, — подумала она, — это у нее после бомбежки или она всегда была такой?»
  — Д-доброе утро, — запинаясь, поздоровалась Розалин. — Пожалуйста, садитесь.
  — Какой прекрасный день, — отозвалась Адела. — Взошли все мои ранние тюльпаны. А ваши?
  Девушка рассеянно посмотрела на нее:
  — Не знаю.
  «Как вести себя с человеком, — думала миссис Марчмонт, — с которым нельзя говорить ни о садоводстве, ни о собаках — опорных пунктах всех сельских бесед?»
  — Конечно, — заметила она, не сумев удержаться от язвительных ноток, — у вас так много садовников. Они за всем следят.
  — Старый Маллард говорит, что ему нужны еще два помощника. Но рабочих рук по-прежнему не хватает.
  Казалось, это ребенок повторяет слова, которые слышал от взрослых.
  Она и впрямь походила на ребенка. «Не в этом ли, — думала Адела, — заключается ее очарование? Не это ли привлекало проницательного бизнесмена Гордона Клоуда, сделав его слепым к ее глупости и отсутствию воспитания? Едва ли все дело было только во внешности. В конце концов, много красивых женщин безуспешно добивались его внимания».
  Но детская наивность могла привлечь шестидесятидвухлетнего мужчину. Была ли эта наивность подлинной или это всего лишь поза, оказавшаяся прибыльной и ставшая ее второй натурой?
  — Боюсь, Дэвида сейчас нет… — сообщила Розалин. Это привело в чувство миссис Марчмонт. Не следует упускать шанс — ведь Дэвид может вернуться. Слова застревали у нее в горле, но она заставила себя их произнести:
  — Не могли бы вы мне помочь?
  — Помочь? — Розалин выглядела удивленной и озадаченной.
  — Понимаете… все очень осложнилось… Смерть Гордона многое изменила для всех нас…
  «Что ты пялишься на меня, как идиотка? — с тоской подумала миссис Марчмонт. — Ты отлично знаешь, что я имею в виду! В конце концов, ты сама была бедной…»
  В этот момент она искренне ненавидела Розалин. Ненавидела за то, что ей, Аделе Марчмонт, приходится сидеть здесь и выклянчивать деньги. Как же это нелегко!
  Буквально за минуту ей вспомнились долгие часы беспокойных размышлений и неопределенных планов. Продать «Белый дом»? Но куда ей переехать? Ведь приобрести маленький, а тем более дешевый дом невозможно. Принимать у себя постояльцев? Но прислугу не сыщешь днем с огнем, а она в одиночку не справится с хозяйством и стряпней. Если бы ей помогала Линн — но Линн собирается замуж за Роули. Жить с Линн и Роули? Нет, она никогда на это не пойдет! Найти работу? Но какую? Кому нужна утомленная пожилая женщина, не имеющая специального образования?
  Миссис Марчмонт услышала собственный голос. Он звучал воинственно, потому что она презирала себя:
  — Я имею в виду деньги.
  — Деньги? — переспросила Розалин. В ее голосе слышалось искреннее удивление, как будто о деньгах она ожидала услышать в последнюю очередь.
  Адела продолжила, с трудом выжимая из себя каждое слово:
  — Я превысила кредит в банке и должна оплатить счета за ремонт в доме, а проценты мне еще не выплатили… Понимаете, мой доход уменьшился вдвое… Очевидно, это из-за налогов… Раньше нам помогал Гордон — оплачивал ремонт крыши, окраску стен и все прочее… К тому же он выделял нам содержание — раз в квартал клал деньги в банк… Пока он был жив, все было в порядке, а теперь… — Адела умолкла. Она ощущала стыд, смешанный с облегчением. В конце концов, худшее позади. Если девушка откажет, то ничего не поделаешь.
  Розалин выглядела смущенной.
  — О боже, — растерянно пробормотала она. — Право, не знаю… Я никогда не думала… Конечно, я попрошу Дэвида…
  Вцепившись в подлокотники стула, Адела решительно произнесла:
  — А не могли бы вы сразу дать мне чек?
  — Да… наверно, могла бы…
  Розалин поднялась и с неуверенным видом подошла к письменному столу. Порывшись в ящиках, она наконец извлекла чековую книжку.
  — Сколько мне выписать?
  — Если можно, пятьсот фунтов…
  «Пятьсот фунтов», — послушно написала Розалин.
  Адела почувствовала, что у нее гора свалилась с плеч. Победа оказалась совсем легкой! Она с испугом осознала, что ощущает не столько благодарность, сколько презрение. Розалин была невероятно простодушной.
  Девушка встала из-за стола, подошла к ней и протянула чек. Казалось, теперь смущение испытывала только она.
  — Надеюсь, здесь все правильно. Я так сожалею…
  Адела взяла чек. На розовой бумаге было написанно бесформенным детским почерком:
  «Для миссис Марчмонт. Пятьсот фунтов. Розалин Клоуд».
  — Это очень любезно с вашей стороны, Розалин. Благодарю вас.
  — Что вы! Мне самой следовало догадаться…
  — Большое спасибо, дорогая.
  С чеком в сумочке Адела Марчмонт чувствовала себя другим человеком. Девушка в самом деле держалась очень мило, но продолжать разговор было как-то неловко. Адела попрощалась и удалилась. Повстречав на подъездной аллее Дэвида, она вежливо сказала: «Доброе утро» — и поспешила дальше.
  Глава 6
  — Что здесь делала эта Марчмонт? — поинтересовался Дэвид, войдя в дом.
  — О, Дэвид, ей были очень нужны деньги. Я никогда не думала…
  — И, полагаю, ты дала их ей? — Гнев в его взгляде смешивался с иронией. — Тебя нельзя оставлять одну, Розалин.
  — Дэвид, я просто не могла ей отказать. В конце концов…
  — Что — в конце концов? Сколько ты ей дала?
  — Пятьсот фунтов, — прошептала Розалин.
  К ее облегчению, Дэвид рассмеялся:
  — Всего лишь блошиный укус!
  — Что ты, Дэвид! Такая куча денег…
  — Только не для нас, Розалин. Кажется, ты никогда не поймешь, что стала очень богатой женщиной. Тем не менее если она просила у тебя пятьсот фунтов, то ушла бы довольная, получив двести пятьдесят. Тебе следует научиться языку тех, кто просит взаймы.
  — Прости, Дэвид, — пробормотала Розалин.
  — За что, девочка моя? В конце концов, это твои деньги.
  — Нет. Не совсем…
  — Опять ты за свое! Гордон Клоуд умер, не успев составить завещание. Это называется удачей в игре. Мы с тобой выиграли, а остальные проиграли.
  — Но это… несправедливо.
  — Послушай, моя прекрасная сестричка Розалин, разве ты не наслаждаешься всем этим — большим домом, слугами, драгоценностями? Разве это не мечта, ставшая явью? Иногда мне кажется, что это сон и я вот-вот проснусь.
  Девушка рассмеялась, и Дэвид успокоился. Он умел обращаться с Розалин. Досадно, что у нее такая чувствительная совесть, но тут уж ничего не поделаешь.
  — Действительно, Дэвид, это похоже на сон или на кино. Конечно, я этим наслаждаюсь.
  — Но мы должны хранить то, что имеем, — предупредил он ее. — Больше никаких подачек Клоудам, Розалин. У каждого из них куда больше денег, чем когда-либо было у нас с тобой.
  — Наверно, ты прав.
  — Где была Линн этим утром? — спросил Дэвид.
  — Думаю, она ходила в «Плакучие ивы».
  Значит, повидать этого олуха Роули. Его хорошее настроение моментально испарилось. Неужели Линн все-таки выскочит за него?
  Выйдя из дома, Дэвид с мрачным видом зашагал среди цветущих азалий к калитке на вершине холма, откуда тянулась тропинка к ферме Роули.
  Стоя у калитки, он увидел Линн Марчмонт, поднимающуюся по тропинке. После недолгих колебаний Дэвид воинственно выпятил подбородок и двинулся ей навстречу. Они поравнялись на середине склона.
  — Доброе утро, — поздоровался Дэвид. — Когда свадьба?
  — Вы уже спрашивали, — отозвалась Линн, — и отлично это знаете. В июне.
  — И вы собираетесь через это пройти?
  — Не знаю, что вы имеете в виду, Дэвид.
  — Отлично знаете, — повторил он ее слова с презрительной усмешкой. — И что собой представляет этот ваш Роули?
  — Он куда лучше вас. Попробуйте только его тронуть, если осмелитесь, — сердито произнесла Линн.
  — Не сомневаюсь, что он лучше меня, но все-таки осмелюсь. Ради вас я осмелюсь на что угодно, Линн.
  Несколько секунд девушка молчала.
  — Вы не понимаете, что я люблю Роули? — наконец спросила она.
  — Неужели любите?
  — Да, люблю! — горячо заявила Линн.
  Дэвид внимательно посмотрел на нее:
  — Мы все видим себя такими, какими хотели бы быть. Вы видите себя влюбленной в Роули, живущей с ним здесь, всем довольной и не желающей трогаться с места. Но ведь это не настоящая Линн, верно?
  — А какая тогда настоящая? Если уж на то пошло, то как выглядит настоящий Дэвид? Чего вы хотите от жизни?
  — Мне бы следовало ответить, что я хочу безопасности и покоя после бурного моря. Но я в этом не уверен. Иногда я подозреваю, Линн, что и вы, и я жаждем бури. — Он угрюмо добавил: — Лучше бы вы никогда здесь не появлялись. Я был так счастлив до вашего появления.
  — Разве теперь вы несчастливы?
  Дэвид посмотрел ей прямо в глаза. Линн почувствовала непонятное возбуждение. Ее дыхание участилось. Еще никогда она так сильно не ощущала своеобразную мрачную привлекательность Дэвида. Внезапно он протянул руку, схватил ее за плечо и резко повернул…
  Но его пальцы тотчас же разжались. Он смотрел поверх плеча Линн в сторону вершины холма. Повернув голову, она увидела, что привлекло его внимание, — через калитку над «Фарроубэнком» проходила женщина.
  — Кто это? — резко спросил Дэвид.
  — Кажется, Франсис, — ответила Линн.
  — Франсис? — Он нахмурился. — Что ей нужно?
  — Возможно, она просто зашла повидать Розалин.
  — Моя дорогая Линн, мою сестру хотят повидать только те, кому что-нибудь нужно. Ваша мать уже приходила сегодня утром.
  — Мама? — Девушка отпрянула. — Что ей тут понадобилось?
  — А вы не знаете? Деньги!
  — Деньги? — Линн вся напряглась.
  — И она их получила, — добавил Дэвид. Теперь он улыбался холодной, жестокой улыбкой.
  Только что они были так близки, а сейчас их разделяли целые мили непримиримых противоречий.
  — Нет, нет, нет! — вскричала Линн.
  — Да, да, да! — передразнил ее Дэвид.
  — Я вам не верю! Сколько она взяла?
  — Пятьсот фунтов.
  Линн затаила дыхание.
  — Интересно, сколько попросит Франсис? — задумчиво проговорил Дэвид. — Розалин даже на пять минут нельзя оставлять одну. Бедняжка не умеет сказать «нет».
  — Кто еще к вам приходил?
  Дэвид усмехнулся:
  — Тетя Кэти влезла в долги — ничего особенного, всего-то двести пятьдесят фунтов, — но она боялась, что это дойдет до ушей доктора. Так как деньги ушли на уплату медиумам, это могло не вызвать у него сочувствия. Конечно, она не знала, что доктор тоже приходил просить взаймы.
  — Что же вы должны о нас думать? — Неожиданно Линн повернулась и побежала вниз по направлению к ферме.
  Дэвид нахмурился, глядя ей вслед. Она мчалась к Роули, словно почтовый голубь, летящий домой, и это разозлило его сильнее, чем он хотел себе признаться.
  Дэвид снова посмотрел вверх и нахмурился.
  — Нет, Франсис, — процедил он сквозь зубы. — Ты выбрала неудачный день.
  Решительной походкой поднявшись на вершину холма, Дэвид прошел через калитку, мимо цветущих азалий, пересек лужайку и бесшумно шагнул в гостиную через французское окно как раз в тот момент, когда Франсис Клоуд говорила:
  — Мне хочется, чтобы вы все поняли. Но видите ли, Розалин, это так трудно объяснить…
  — Разве? — послышался голос за ее спиной.
  Франсис Клоуд резко обернулась. В отличие от Аделы Марчмонт она не старалась застать Розалин одну. Необходимая ей сумма была слишком велика, чтобы рассчитывать, будто Розалин одолжит ее, не посоветовавшись с братом. Франсис предпочла бы обсудить дело с Розалин и Дэвидом, чем давать последнему повод думать, будто она пыталась вытянуть из Розалин деньги во время его отсутствия.
  Франсис не слышала, как вошел Дэвид Хантер, поглощенная стараниями убедительно изложить свою просьбу. При виде его она сразу поняла, что он по какой-то причине пребывает в весьма скверном расположении духа.
  — Хорошо, что вы пришли, Дэвид, — быстро отреагировала Франсис. — Я как раз объясняла Розалин. Смерть Гордона поставила Джереми в крайне тяжелое положение, и я хотела попросить ее о помощи. Дело вот в чем…
  Она продолжала бойко говорить. Речь идет о крупной сумме… Гордон на словах обещал поддержку… правительственные ограничения… закладные…
  Дэвид невольно испытывал восхищение. Как же хорошо лжет эта женщина! История в высшей степени правдоподобная, но он был готов поклясться, что это неправда. Интересно, в чем же тогда состоит правда? Джереми влез в долги? Должно быть, ситуация в самом деле отчаянная, если он позволил Франсис так унижаться. Она слишком гордая женщина…
  — Десять тысяч? — переспросил Дэвид.
  — Это же целая куча денег! — испуганно прошептала Розалин.
  — Да, конечно, — сразу же согласилась Франсис. — Иначе я бы не обратилась к вам. Но Джереми никогда бы не стал участвовать в этой сделке, если бы не рассчитывал на поддержку Гордона. К несчастью, Гордон умер так внезапно…
  — Оставив вас в дураках? — неприятно усмехнулся Дэвид. — После беззаботной жизни у него под крылышком.
  Глаза Франсис блеснули.
  — Вы так образно выражаетесь…
  — Вам известно, что Розалин не может прикасаться к основному капиталу — только к процентам. И она платит колоссальный подоходный налог.
  — Знаю. Налоги сейчас ужасно высоки. Но ведь это можно как-нибудь устроить, не так ли? Мы все вернем…
  Дэвид перебил ее:
  — Это можно устроить, но мы не станем этого делать.
  Франсис повернулась к девушке:
  — Розалин, вы ведь такая великодушная…
  Но Дэвид снова не дал ей договорить:
  — Кем вы, Клоуды, считаете Розалин — дойной коровой? Все вы постоянно клянчите у нее деньги, а за ее спиной? Смеетесь над ней, презираете и ненавидите ее, желаете ей смерти…
  — Неправда! — воскликнула Франсис.
  — Вот как? Меня тошнит от вас всех, и ее тоже! Никаких денег вы не получите, так что перестаньте ходить сюда и хныкать! Понятно? — Его глаза потемнели от гнева.
  Франсис поднялась. Черты ее лица стали деревянными и безжизненными. Она натягивала замшевую перчатку с напряженным вниманием, как будто это было необычайно важным делом.
  — Вы изложили вашу позицию абсолютно ясно, Дэвид, — сказала она.
  — Я очень сожалею… — пробормотала Розалин.
  Франсис не обращала внимания на девушку, словно ее не было в комнате. Она шагнула к окну и остановилась, глядя на Дэвида.
  — Вы сказали, что я презираю Розалин. Это неправда. Я презираю не ее, а вас.
  — Что вы имеете в виду? — сердито осведомился он.
  — Женщины должны как-то существовать. Розалин вышла замуж за очень богатого человека намного старше ее. Почему бы и нет? Но вы-то живете в роскоши за счет вашей сестры…
  — Я стою между ней и стаей хищников.
  Они смотрели друг другу в глаза. Дэвид видел, что в душе Франсис Клоуд бушует гнев, и понимал, что эта женщина — опасный враг, который умеет быть безжалостным и неразборчивым в средствах.
  Когда Франсис открыла рот, чтобы заговорить, он даже ощутил страх. Но она всего лишь произнесла:
  — Я запомню то, что вы сказали, Дэвид, — и, пройдя мимо него, вышла через окно.
  Дэвида не покидало чувство, что ее слова таят в себе угрозу.
  Розалин заплакала.
  — О, Дэвид, ты не должен был так с ней говорить. Из всех Клоудов только она была добра ко мне.
  — Замолчи, дуреха! — свирепо рявкнул Дэвид. — Хочешь, чтобы они выдоили тебя до последнего пенни?
  — Но эти деньги… если они действительно не мои… — Она попятилась под его взглядом. — Я… я не это имела в виду…
  — Надеюсь.
  «Все-таки совесть — скверная штука», — подумал Дэвид. Он не учел совестливости Розалин, и это было чревато проблемами в будущем. В будущем? Дэвид нахмурился, глядя на девушку. Какое будущее у него и Розалин? Он-то всегда знал, чего хочет, а вот она…
  При виде его помрачневшего лица Розалин неожиданно вздрогнула:
  — Я чувствую, словно кто-то ходит по моей могиле!
  Дэвид с любопытством посмотрел на нее:
  — Значит, ты понимаешь, что дело может дойти до этого?
  — О чем ты, Дэвид?
  — О том, что пять… шесть… даже семь человек намерены сделать все, чтобы ты сошла в могилу преждевременно!
  — Ты ведь не имеешь в виду… убийство! — В ее голосе звучал ужас. — По-твоему, такие приятные люди, как Клоуды, на это способны?
  — Очень может быть, что убийства совершают именно такие приятные люди, как Клоуды. Но они не смогут убить тебя, пока я за тобой присматриваю. Сначала им придется убрать с дороги меня. А вот если у них это получится, тогда берегись!
  — Дэвид, не говори таких ужасных вещей!
  — Слушай! — Он стиснул ее руку. — Если когда-нибудь меня здесь не окажется, будь осторожна, Розалин. Помни, жизнь — опасная штука. И по-моему, она особенно опасна для тебя.
  Глава 7
  — Роули, ты не мог бы одолжить мне пятьсот фунтов?
  Роули уставился на Линн. Она стояла перед ним, слегка запыхавшись от бега, с бледным лицом и плотно сжатыми губами.
  — Полегче, старушка, — произнес он успокаивающим тоном, словно обращаясь к лошади. — Что произошло?
  — Мне нужно пятьсот фунтов.
  — Если на то пошло, мне бы они тоже не помешали.
  — Это серьезно, Роули. Не мог бы ты одолжить мне их?
  — Вообще-то я сейчас поистратился. Этот новый трактор…
  — Да-да. — Линн отмахнулась от сельскохозяйственных подробностей. — Но ты ведь мог бы раздобыть деньги в случае необходимости?
  — Для чего они тебе, Линн? Ты что, залезла в долги?
  — Деньги нужны мне для него. — Она кивнула в сторону большого квадратного здания на холме.
  — Для Хантера? Какого черта…
  — Мама заняла у него пятьсот фунтов. Она… у нее сейчас туго с деньгами.
  — Понятно, — с сочувствием промолвил Роули. — Ей приходится нелегко. Я бы хотел помочь, но сейчас сам в таком же положении.
  — Я не могу вынести, что она занимает деньги у Дэвида!
  — Не волнуйся, старушка. Деньги дал не он, а Розалин. В конце концов, почему бы и нет?
  — Почему? Ты еще спрашиваешь, Роули?
  — Не вижу, почему Розалин не могла вам помочь. Старый Гордон посадил всех нас в лужу, окочурившись без завещания. Если объяснить Розалин ситуацию, она сама поймет, что должна прийти на помощь.
  — Ты хоть не брал у нее взаймы?
  — Нет, я — другое дело. Я не могу просить денег у женщины.
  — Неужели ты не понимаешь, что мне не нравится быть… быть обязанной Дэвиду Хантеру?
  — Но ты ему ничем не обязана. Это не его деньги.
  — Фактически его. Розалин полностью у него под каблуком.
  — Да, но по закону они ему не принадлежат.
  — Значит, ты не можешь одолжить мне пятьсот фунтов?
  — Послушай, Линн, если бы у тебя были серьезные неприятности — шантаж или долги, — я постарался бы продать землю или скот, но это была бы отчаянная мера. Я сам с трудом удерживаюсь на плаву. А тут еще не знаешь, что придет в голову этому чертову правительству, — оно только и делает, что чинит препятствия и забрасывает анкетами, которые иногда приходится заполнять до полуночи. Для одного человека это чересчур.
  — Знаю, — кивнула Линн. — Если бы только Джонни не погиб…
  — Оставь Джонни в покое! — внезапно рявкнул Роули. — Не говори о нем!
  Линн изумленно уставилась на него. Его лицо побагровело. Казалось, он вне себя от ярости.
  Линн повернулась и медленно побрела назад, к «Белому дому».
  
  — Ты не могла бы вернуть эти деньги, мама?
  — Что ты, дорогая! Я пошла с чеком прямо в банк, а потом заплатила Артурам, Боджему и Небуорту. Небуорт в последнее время вел себя просто оскорбительно. Боже, какое облегчение! Я уже несколько ночей не могла сомкнуть глаз. Право же, Розалин оказалась очень чуткой и понимающей.
  — Полагаю, теперь ты будешь обращаться к ней снова и снова? — с горечью осведомилась Линн.
  — Надеюсь, этого не понадобится, дорогая. Я буду стараться экономить. Но в наши дни все так дорого. Жизнь становится все хуже и хуже.
  — Да, и мы вместе с ней. Уже начали попрошайничать.
  Адела покраснела:
  — Не слишком приятное выражение, Линн. Я объяснила Розалин, что мы всегда полагались на Гордона.
  — И были не правы. Мы не должны были так поступать. — Помолчав, Линн добавила: — Он имеет право нас презирать.
  — Кто?
  — Этот мерзкий Дэвид Хантер.
  — Право, — с достоинством промолвила миссис Марчмонт, — я не понимаю, какое имеет значение, что думает Дэвид Хантер. К счастью, сегодня утром его не было в «Фарроубэнке» — иначе он повлиял бы на эту девушку. Она совсем у него под каблуком.
  Линн переминалась с ноги на ногу.
  — Что ты имела в виду, мама, когда сказала в то утро после моего возвращения: «Если только он в самом деле ее брат»?
  — Ах это! — Миссис Марчмонт выглядела слегка смущенной. — Ну, ходили разные сплетни…
  Линн молчала, ожидая продолжения. Миссис Марчмонт кашлянула.
  — У молодых охотниц за состоянием обычно имеется в запасе… ну, свой молодой человек. Предположим, Розалин сказала Гордону, что у нее есть брат, и телеграфировала этому человеку в Канаду, или где он там был. Он и объявился. Как мог знать Гордон, брат он ей или нет? Бедняга совсем потерял голову и верил каждому ее слову. «Братец» поехал с ними в Англию, а бедный Гордон так ничего и не заподозрил.
  — Я этому не верю! — свирепо заявила Линн.
  Миссис Марчмонт подняла брови:
  — Право же, дорогая…
  — Дэвид не такой! И Розалин тоже не такая! Возможно, она дурочка, но очень добрая. Просто у людей грязные мысли. Говорю тебе, я этому не верю!
  — Вовсе незачем так кричать, — с достоинством заметила миссис Марчмонт.
  Глава 8
  Спустя неделю с поезда, прибывшего на станцию Уормсли-Хит в семнадцать двадцать, сошел высокий загорелый мужчина с рюкзаком.
  На противоположной платформе группа игроков в гольф ожидала поезда в обратном направлении. Высокий бородатый человек с рюкзаком отдал свой билет и покинул станцию. Пару минут он стоял в нерешительности, потом увидел указатель с надписью «Пешеходная дорога в Уормсли-Хит» и направил стопы в эту сторону.
  
  В «Плакучих ивах» Роули Клоуд как раз допил чашку чаю, когда тень, упавшая на кухонный стол, заставила его поднять взгляд.
  На момент ему показалось, будто в дверях стоит Линн. Роули быстро понял свою ошибку, и его разочарование сменилось удивлением, когда он увидел, что это Розалин Клоуд.
  На ней было сельское платье с яркими оранжевыми и зелеными полосами, мнимая простота которого стоила куда больше денег, чем Роули мог себе представить.
  До сих пор Роули видел Розалин только в дорогой городской одежде, выглядевшей на ней несколько искусственно. Ему казалось, что она носит ее как манекенщица, демонстрирующая платья, которые принадлежат не ей, а фирме, где она служит.
  Но, глядя на девушку в ярком крестьянском платье, он словно видел новую Розалин Клоуд. Стало более заметным ее ирландское происхождение — темные вьющиеся волосы и прекрасные синие глаза. В голосе также слышалось мягкое ирландское произношение, сменившее обычные, несколько жеманные интонации.
  — Сегодня такой чудесный день, — сказала Розалин. — Вот я и вышла прогуляться. — И добавила: — Дэвид уехал в Лондон.
  Последнюю фразу Розалин произнесла почти виновато. Слегка покраснев, она вынула из сумочки портсигар и предложила сигарету Роули. Тот покачал головой и стал искать спички, чтобы зажечь сигарету Розалин. Но девушка уже щелкала дорогой золотой зажигалкой — впрочем, без малейшего успеха. Роули взял у нее зажигалку и привел ее в действие одним щелчком. Когда она наклонилась к нему, чтобы зажечь сигарету, он обратил внимание на ее длинные черные ресницы и подумал: «Старый Гордон знал, что делал…»
  Розалин шагнула назад.
  — Какая славная телочка пасется у вас на верхнем поле, — заметила она.
  Роули начал говорить о ферме. Интерес Розалин удивил его, но он выглядел искренним, и Роули вскоре обнаружил, что девушка разбирается в сельском хозяйстве. О производстве масла и сыра она рассуждала со знанием дела.
  — Из вас могла бы получиться хорошая жена фермера, Розалин, — улыбаясь, заметил он.
  Лицо девушки омрачилось.
  — У нас была ферма в Ирландии, прежде чем я приехала сюда… прежде…
  — Прежде чем вы стали актрисой?
  Розалин промолвила с тоской и, как показалось Роули, чуть виновато:
  — Это было не так уж давно… Я все хорошо помню. — Она добавила с внезапным воодушевлением: — Я даже могла бы подоить ваших коров, Роули.
  Действительно, это была совсем другая Розалин. Одобрил бы Дэвид Хантер случайные упоминания о фермерском прошлом? Роули в этом сомневался. Дэвид старался создать впечатление, будто они происходят из старинного ирландского дворянского рода. Но Роули казалось, что версия Розалин ближе к истине. Примитивная сельская жизнь, потом соблазн сцены, труппа, гастролирующая в Южной Африке, брак, центральноафриканская глушь, бегство из нее, далее большой пробел и наконец второй брак с миллионером в Нью-Йорке…
  Да, Розалин Хантер проделала немалый путь с тех пор, как доила ирландских коров. Но, глядя на нее, Роули едва мог в это поверить. Ее лицо имело простодушное, глуповатое выражение, какое бывает у людей, у которых вообще нет прошлого. И выглядела она куда моложе своих двадцати шести лет.
  В ней ощущалось нечто трогательное и вызывающее жалость, как в тех телятах, которых Роули сегодня утром отвел к мяснику. Он смотрел на нее так же, как смотрел на них, думая: «Бедняги, как жаль, что их убьют…»
  В глазах Розалин мелькнула тревога.
  — О чем вы задумались, Роули? — с беспокойством спросила она.
  — Хотите взглянуть на ферму и сыроварню?
  — Конечно!
  
  Роули, которого забавлял интерес девушки, показал ей ферму. Но когда он предложил ей чашку чаю, ее взгляд снова стал тревожным.
  — Нет, благодарю вас, Роули… Я лучше пойду домой. — Она посмотрела на часы. — Господи, как поздно! Дэвид должен вернуться поездом в пять двадцать. Он удивится, что меня нет дома. Я… Мне надо спешить. — Розалин робко добавила: — Мне у вас очень понравилось, Роули.
  Он подумал, что это правда. Она наслаждалась возможностью вести себя естественно, снова стать самой собой. Розалин явно побаивалась брата. Дэвид был мозгом семьи. Сегодня у нее оказалась свободной вторая половина дня — как у горничной. Ничего себе, богатая миссис Гордон Клоуд!
  Роули мрачно улыбнулся, стоя у ворот и наблюдая, как девушка быстро поднимается на холм к «Фарроубэнку». Когда она приближалась к перелазу, через него перебрался какой-то мужчина. Сначала Роули подумал, что это Дэвид, но он был гораздо выше и массивнее. Розалин шагнула в сторону, пропуская его, затем легко перескочила через перелаз и пустилась дальше почти бегом.
  Да, у девушки было свободное время, и она больше часа потратила на него, Роули Клоуда! Хотя, возможно, потратила не зря. Ему казалось, что он понравился Розалин. Это может оказаться полезным. Она хорошенькая — впрочем, бедные телята сегодня утром тоже выглядели такими симпатичными.
  Погруженный в размышления, Роули вздрогнул, услышав голос, и резко обернулся.
  На дорожке, по другую сторону ворот, стоял высокий мужчина в широкополой шляпе и с рюкзаком за плечами.
  — Эта дорога в Уормсли-Вейл? — повторил он свой вопрос.
  Роули с усилием отвлекся от своих мыслей.
  — Да, идите по ней через поле, а когда дойдете до большой дороги, сверните налево и минуты через три доберетесь до деревни.
  Теми же словами он сотни раз отвечал на этот вопрос. Люди шли по дорожке от станции, поднимались на холм, но, спустившись по другому склону, думали, что заблудились, не видя никаких признаков деревни, так как Блэкуэллская роща скрывала из виду Уормсли-Вейл. Деревня находилась в лощине, откуда виднелся только шпиль церкви.
  Следующий вопрос был не столь обычным, но Роули и на него ответил не раздумывая:
  — «Олень» или «Бубенчики и колпак». Обе гостиницы одинаково хороши или плохи. Думаю, и там, и там найдется свободная комната.
  Вопрос заставил его повнимательнее приглядеться к незнакомцу. В эти дни люди обычно заранее заказывали гостиничный номер в любом месте, куда они собирались…
  Перед ним стоял высокий бородатый мужчина с загорелым лицом и ярко-голубыми глазами. Выглядел он лет на сорок и был довольно красив — правда, в несколько своеобразном «бесшабашном» стиле. Тем не менее лицо его едва ли можно было назвать приятным.
  Прибыл откуда-то из-за моря, подумал Роули. Действительно ли в его речи слышался колониальный акцент? Странно, но это лицо не выглядело абсолютно незнакомым…
  Где же он видел его или похожего на него?
  Пока Роули ломал себе голову над этой проблемой, незнакомец задал очередной вопрос:
  — Не скажете, есть здесь дом под названием «Фарроубэнк»?
  — Да, — ответил Роули. — На том холме. Вы проходили мимо него, если шли по дорожке от станции.
  — Да, верно. — Мужчина повернулся и посмотрел вверх. — Значит, это «Фарроубэнк» — вон то белое новое здание?
  — Да, это он.
  — Здоровый домина, — заметил незнакомец. — Должно быть, его содержание стоит кучу денег.
  «Еще какую, — подумал Роули. — И притом наших денег…» Вспышка гнева заставила его на момент забыть о собеседнике.
  Взяв себя в руки, Роули увидел, что незнакомец по-прежнему задумчиво разглядывает холм.
  — Кто там живет? — поинтересовался он. — Не миссис Клоуд?
  — Она самая, — подтвердил Роули. — Миссис Гордон Клоуд.
  Незнакомец поднял брови. Казалось, ответ его позабавил:
  — Вот оно что? Миссис Гордон Клоуд? Очень рад за нее! Ну, спасибо, приятель.
  Кивнув, мужчина поднял рюкзак и зашагал в сторону Уормсли-Вейл.
  Все еще озадаченный, Роули медленно двинулся во двор своей фермы. Где же, черт возьми, он видел этого парня?
  
  Вечером, около половины десятого, Роули отодвинул в сторону кипу анкет, лежащую на кухонном столе, и поднялся. Бросив рассеянный взгляд на фотографию Линн, стоящую на каминной полке, он нахмурился и вышел из дому.
  Через десять минут Роули открыл дверь бара гостиницы «Олень». Беатрис Липпинкотт приветливо улыбнулась ему из-за стойки. Мистер Роули Клоуд казался ей видным мужчиной. За кружкой пива Роули обменивался с присутствующими обычными критическими замечаниями в адрес правительства, погоды и перспектив урожая.
  Вскоре, чуть отойдя, Роули негромко спросил у Беатрис:
  — Здесь сегодня не остановился крупный мужчина в широкополой шляпе?
  — Да, мистер Роули. Пришел около шести. Вы про него спрашиваете?
  Роули кивнул:
  — Он проходил мимо моей фермы и спросил дорогу в деревню.
  — Да, он вроде бы здесь впервые.
  — Интересно, — промолвил Роули, — кто это такой? — Он с улыбкой посмотрел на Беатрис.
  Та улыбнулась в ответ:
  — Это нетрудно узнать, мистер Роули.
  Она нырнула под стойку, достала толстый том в кожаном переплете, где регистрировались постояльцы, и открыла страницу со свежими записями. Последняя из них гласила: «Енох Арден. Кейптаун. Англичанин».
  Глава 9
  Было прекрасное утро. Пели птицы, и Розалин, спустившаяся к завтраку в своем дорогом сельском платье, чувствовала себя счастливой.
  Сомнения и страхи, еще недавно одолевавшие ее, казалось, улетучились. Дэвид пребывал в хорошем настроении, смеясь и поддразнивая ее. Его вчерашний визит в Лондон прошел удовлетворительно. Завтрак был отлично приготовлен и сервирован. Они как раз закончили его, когда принесли почту. Семь-восемь писем для Розалин, счета, просьбы о пожертвованиях, несколько приглашений к соседям — в общем, ничего особенно интересного.
  Отложив в сторону пару мелких счетов, Дэвид вскрыл третий конверт. Текст письма, как и адрес на конверте, был написан печатными буквами:
  «Дорогой мистер Хантер!
  Я подумал, что лучше обратиться к Вам, чем к Вашей сестре, «миссис Клоуд», так как содержание этого письма может вызвать у нее потрясение. Коротко говоря, у меня есть новости о капитане Роберте Андерхее, которые она, возможно, будет рада услышать. Я остановился в «Олене» и, если Вы заглянете туда этим вечером, буду рад обсудить с Вами это дело.
  Искренне Ваш
  Из горла Дэвида вырвался сдавленный звук. Розалин посмотрела на него с улыбкой, которую сразу же сменило выражение тревоги.
  — Что там, Дэвид?
  Он молча протянул ей письмо. Девушка взяла его и прочитала.
  — Но, Дэвид, я не понимаю… Что это значит?
  — Ты ведь умеешь читать, верно?
  Розалин бросила на него робкий взгляд:
  — Но если это означает… Что нам делать?
  Нахмурив брови, Дэвид быстро строил планы в уме.
  — Все в порядке, Розалин, беспокоиться не о чем. Я этим займусь.
  — Но ведь тут написано…
  — Не волнуйся, девочка. Предоставь все мне. Послушай, вот что ты должна сделать. Упакуй чемодан, поезжай в Лондон и оставайся в квартире, пока не получишь от меня известий. Поняла?
  — Да, конечно, но…
  — Просто делай то, что я тебе говорю, Розалин. — Он ободряюще улыбнулся ей. — Иди упаковывать вещи. Я отвезу тебя на станцию. Ты можешь поспеть на поезд в десять тридцать две. Швейцару скажешь, что не хочешь никого видеть. Если кто-нибудь придет и будет тебя спрашивать, пусть он ответит, что тебя нет в городе. Дай ему фунт. Он никого не должен пускать к тебе, кроме меня.
  — О! — Девушка прижала ладони к щекам, глядя на него красивыми испуганными глазами.
  — Положение запутанное, Розалин, а ты в таких делах не сильна. Поэтому я хочу, чтобы ты не путалась у меня под ногами и предоставила мне свободу действий, — вот и все.
  — А я не могу остаться здесь, Дэвид?
  — Конечно, нет, Розалин. Будь благоразумной. Я должен разобраться с этим парнем, кто бы он ни был…
  — Ты не думаешь, что он…
  — В данный момент я ничего не думаю, — перебил ее Дэвид. — Прежде всего нужно убрать тебя отсюда, чтобы я мог уяснить наше положение. Так что будь хорошей девочкой и не спорь.
  Розалин повернулась и вышла из комнаты.
  Дэвид нахмурился, глядя на письмо, которое держал в руке.
  Вежливое, грамотное послание, составленное в уклончивых выражениях, могло означать все, что угодно, — от искреннего желания помочь в неловкой ситуации до завуалированной угрозы. Он снова и снова вчитывался во фразы. Больше всего ему не нравились кавычки, в которые были заключены слова «миссис Клоуд».
  Дэвид посмотрел на подпись. «Енох Арден». В голове у него шевельнулось смутное воспоминание — какие-то стихотворные строчки…
  
  Когда Дэвид вечером вошел в холл «Оленя», там, как обычно, никого не было. На двери слева виднелась надпись «Кофейная», а на двери справа — «Комната отдыха». Табличка на двери подальше предупреждала: «Только для постояльцев». Коридор направо вел к бару, откуда доносился приглушенный гул голосов. На маленькой застекленной будке имелась надпись «Офис» и кнопка звонка возле скользящего окошка.
  Дэвид знал по опыту, что иногда приходится звонить три или четыре раза, прежде чем кто-нибудь соблаговолит уделить вам внимание. За исключением кратких периодов приема пищи, холл «Оленя» был необитаем, как остров Робинзона Крузо.
  На сей раз мисс Беатрис Липпинкотт вышла из бара после третьего звонка Дэвида и двинулась по коридору, поправляя золотистые волосы, пышно причесанные в стиле «помпадур». Скользнув в стеклянную будку, она приветствовала его вежливой улыбкой:
  — Добрый вечер, мистер Хантер. Холодновато для этого времени года, не так ли?
  — Да, очевидно. У вас остановился мистер Арден?
  — Посмотрим. — В таких обстоятельствах мисс Липпинкотт всегда делала вид, будто сразу не может вспомнить, с целью придать «Оленю» большую значительность. — Да, мистер Енох Арден. 5-й номер на втором этаже. Вы его легко найдете, мистер Хантер. Поднимитесь по лестнице и идите не по галерее, а налево и вниз на три ступеньки.
  Последовав этим сложным инструкциям, Дэвид постучал в дверь номера 5 и услышал ответ:
  — Войдите.
  Он повиновался, закрыв за собою дверь.
  
  Выйдя из будки, Беатрис Липпинкотт позвала:
  — Лили!
  На зов откликнулась девица со светлыми глазами навыкате и, судя по открытому рту, страдающая аденоидами.
  — Можешь подежурить немного, Лили? Я должна посмотреть, как дела с бельем.
  — Да, мисс Липпинкотт. — Лили хихикнула и со вздохом добавила: — Мистер Хантер такой красивый, правда?
  — Я насмотрелась на таких во время войны, — отозвалась мисс Липпинкотт тоном человека, уставшего от жизни. — Молодые летчики с авиабазы. Вели себя так, что волей-неволей приходилось принимать у них чеки без всякой уверенности, что они не поддельные. Но я умею различить настоящего джентльмена, Лили, даже если он водит трактор. — И с этим загадочным заявлением Беатрис начала подниматься по лестнице.
  
  Войдя в комнату, Дэвид Хантер остановился и посмотрел на человека, именующего себя Енохом Арденом.
  Лет сорока, порядком опустившийся — на вид крепкий орешек. Помимо этого, в нем не так легко разобраться. Темная лошадка.
  — Привет, — заговорил Арден. — Вы Хантер? Отлично. Присаживайтесь. Что будете пить? Виски?
  Удобно устроился, подумал Дэвид. На столике несколько бутылок, в камине ярко горит огонь, отнюдь не лишний холодным весенним вечером. Одежда не английского покроя, но носит он ее так, как носят англичане. Возраст тоже подходящий…
  — Спасибо, — поблагодарил Дэвид. — Я бы выпил виски.
  — Скажете когда.
  — Сейчас. И поменьше содовой.
  Они напоминали двух псов, ходящих кругами и готовых в любой момент дружелюбно завилять хвостами или с рычанием ринуться в драку.
  — Ваше здоровье, — произнес Арден.
  — Взаимно.
  Они поставили стаканы, слегка расслабившись. Первый раунд подошел к концу.
  — Вас удивило мое письмо? — спросил Арден.
  — Откровенно говоря, — отозвался Дэвид, — я ничего в нем не понял.
  — Да неужели? Хотя вполне возможно.
  — Кажется, — продолжал Дэвид, — вы знали первого мужа моей сестры — Роберта Андерхея?
  — Да, я хорошо знал Роберта. — Арден улыбался, лениво пуская в потолок клубы дыма. — Пожалуй, даже очень хорошо. Вы никогда с ним не встречались, верно, Хантер?
  — Никогда.
  — Ну, может быть, это и к лучшему.
  — Что вы имеете в виду? — резко осведомился Дэвид.
  — Это все упрощает, дружище, — беспечно откликнулся Арден. — Простите, что пригласил вас сюда, но я подумал, что лучше… — он сделал паузу, — лучше не посвящать в это Розалин. Незачем причинять ей ненужную боль.
  — Вы не возражаете перейти к делу?
  — Разумеется. Вы когда-нибудь подозревали, что в смерти Андерхея было нечто… ну, скажем, сомнительное?
  — О чем вы?
  — У Андерхея были довольно странные идеи. Возможно, из-за рыцарской натуры, а возможно, по совсем другой причине, но допустим, что в определенный момент несколько лет назад ему стало выгодно, чтобы его посчитали мертвым. Он всегда умел расположить к себе туземцев и без труда мог уговорить их поведать о его кончине со всеми подробностями. Ему оставалось бы только объявиться где-нибудь за тысячи миль под другим именем.
  — Мне это предположение кажется абсолютно фантастическим, — сказал Дэвид.
  — В самом деле? — Улыбнувшись, Арден наклонился вперед и похлопал Дэвида по колену. — А что, если это правда?
  — В таком случае я бы потребовал четких доказательств.
  — Вот как? Ну, неопровержимых доказательств, возможно, нет. Как бы вы отнеслись к тому, если бы сам Андерхей появился здесь — в Уормсли-Вейл? Для вас этого было бы достаточно?
  — По крайней мере, это было бы убедительно, — сухо отозвался Дэвид.
  — Да, убедительно, но несколько неловко — для миссис Гордон Клоуд. Потому что тогда она перестанет быть таковой. Вы должны признать, что возникнет неловкая ситуация.
  — Моя сестра вышла замуж без всяких дурных намерений.
  — Конечно, приятель. Я ни минуты в этом не сомневаюсь. Любой судья скажет, что ее не в чем упрекнуть.
  — Судья? — резко переспросил Дэвид.
  — Я имел в виду двоемужие, — виноватым тоном объяснил Арден.
  — Куда вы клоните? — свирепо осведомился Дэвид.
  — Не стоит так возбуждаться, старина. Нам с вами нужно только поразмыслить и найти лучший выход — лучший для вашей сестры. Никому не нравится ворошить грязное белье на людях. Как я говорил, у Андерхея всегда была рыцарская натура. — Он сделал паузу. — Была и есть.
  — Есть?
  — Вы не ослышались.
  — Вы заявляете, что Роберт Андерхей жив. Где же он теперь?
  Арден доверительно понизил голос:
  — Вы в самом деле хотите это знать, Хантер? Может быть, лучше пребывать в неведении? Насколько известно вам и Розалин, Андерхей умер в Африке. Если он жив, то понятия не имеет, что его жена снова вышла замуж. В противном случае он сразу бы объявился… Видите ли, Розалин унаследовала от второго мужа солидную сумму, а если ее первый муж жив, она не имеет никакого права на эти деньги… У Андерхея было хорошо развито чувство чести — ему бы не понравилось, что она получила наследство на ложных основаниях. — Арден немного помолчал. — Но вполне возможно, что Андерхей ничего не знает о ее втором браке. Бедняга в очень скверном состоянии.
  — В каком смысле?
  Арден печально покачал головой:
  — У него плохо со здоровьем. Он нуждается в медицинском уходе и специальном курсе лечения — к несчастью, очень дорогом.
  Последнее слово было произнесено без всякого подчеркивания, но именно его Дэвид Хантер подсознательно ожидал.
  — Дорогом? — переспросил он.
  — Увы, все стоит денег. Бедный Андерхей практически без гроша. У него ничего нет, кроме того, что на нем надето…
  Глаза Дэвида быстро скользнули по комнате. Он заметил висящий на стуле рюкзак, но не увидел никаких чемоданов.
  — Интересно, — мрачно промолвил Дэвид, — действительно ли Роберт Андерхей такой рыцарь, каким вы его воображаете?
  — Он был таким, — заверил его Арден. — Но жизнь часто превращает людей в циников. — И, помолчав, вкрадчиво добавил: — Гордон Клоуд был очень состоятельным человеком. Зрелище чрезмерного богатства пробуждает низменные инстинкты.
  Дэвид поднялся:
  — Вот вам мой ответ. Убирайтесь к дьяволу!
  Арден благожелательно улыбнулся:
  — Так и думал, что вы это скажете.
  — Вы грязный шантажист! Можете ваше вранье хоть в газетах публиковать!
  — Похвальное чувство. Но от публикации не будет толку ни вам, ни мне. Если вы не купите мой товар, я найду других покупателей.
  — Каких?
  — Клоудов. Предположим, я скажу им: «Не будет ли вам интересно узнать, что покойный Роберт Андерхей и не думал умирать?» Они сразу же на это клюнут.
  — Вам ничего из них не вытянуть, — с презрением проговорил Дэвид. — Они все разорены.
  — Да, но существует такая вещь, как предварительное соглашение. Они платят такую-то сумму наличными в тот день, когда будет доказано, что Андерхей жив, что миссис Гордон Клоуд все еще миссис Роберт Андерхей и что, следовательно, завещание Гордона Клоуда, составленное до брака, по-прежнему действительно.
  Пару минут Дэвид молчал, потом спросил напрямик:
  — Сколько?
  Ответ был таким же откровенным:
  — Двадцать тысяч.
  — И речи быть не может! Моя сестра не имеет права прикасаться к капиталу — она распоряжается только процентами.
  — Тогда десять тысяч. Такую сумму она легко сможет раздобыть. Ведь у нее имеются драгоценности, не так ли?
  Дэвид снова погрузился в молчание.
  — Хорошо, — неожиданно согласился он.
  Какой-то момент Арден казался растерянным, словно его удивила легкая победа, затем предупредил:
  — Никаких чеков. Только наличными.
  — Вы должны дать нам время достать деньги.
  — Я дам вам двое суток.
  — Лучше до следующего вторника.
  — Ладно. Деньги принесете сюда. — И прежде чем Дэвид успел ответить, сказал: — Я не стану встречаться с вами в уединенной роще или на пустынном речном берегу. Вы принесете деньги в «Олень» в следующий вторник в девять вечера.
  — Боитесь за свою шкуру?
  — Просто я осторожен. И знаю таких, как вы.
  Дэвид вышел из комнаты и спустился по ступенькам. Его лицо почернело от гнева.
  Вскоре после этого из комнаты под номером 4 вышла Беатрис Липпинкотт. Между двумя соседними номерами существовала дверь, которую трудно было заметить находящимся в 5-м номере, так как ее прикрывал гардероб.
  Щеки мисс Липпинкотт порозовели, глаза возбужденно блестели. Она пригладила волосы дрожащей от приятного волнения рукой.
  Глава 10
  «Шепердс-Корт» в Мэйфере был большим зданием с роскошными квартирами. Не пострадавшие от вражеской авиации, они тем не менее не могли содержаться на довоенном уровне. Обслуживание значительно ухудшилось. Там, где раньше стояли два швейцара в ливреях, теперь остался лишь один. Ресторан все еще функционировал, но в апартаменты посылали только завтраки.
  Квартира, арендуемая миссис Гордон Клоуд, находилась на четвертом этаже. Она состояла из гостиной с встроенным коктейль-баром, двух спален со стенными шкафами и великолепно оборудованной ванной, сверкающей кафелем и хромом.
  Дэвид Хантер мерил шагами гостиную, а Розалин наблюдала за ним, сидя на большом диване. Она выглядела бледной и испуганной.
  — Шантаж! — бормотал Дэвид. — Господи, неужели такой человек, как я, позволит себя шантажировать?
  Розалин недоуменно покачала головой.
  — Если бы я знал, — твердил Дэвид. — Если бы я только знал!
  С дивана послышалось жалобное всхлипывание.
  — Вот что значит работать в темноте — с завязанными глазами… — Дэвид круто повернулся: — Ты отнесла эти изумруды на Бонд-стрит к старому Грейторексу?
  — Да.
  — Сколько он за них дал?
  — Целых четыре тысячи фунтов, — ответила потрясенная Розалин. — Он сказал, что, если бы я не продала камни, их пришлось бы снова застраховать.
  — Да, цена на драгоценные камни удвоилась. Конечно, мы сможем достать деньги. Но если мы заплатим, из нас будут пить кровь до самой смерти!
  — Давай уедем из Англии, — предложила Розалин. — Разве мы не можем отправиться в Ирландию, в Америку — куда угодно?
  Дэвид посмотрел на нее:
  — Ты не боец, Розалин. Твой девиз — «Беги, пока цела», верно?
  — Мы были не правы, — всхлипывала Розалин. — Все это было несправедливо и грешно.
  — Только не становись благочестивой — я этого не вынесу! Мы так хорошо устроились, Розалин. Впервые в жизни я жил как следует — и не собираюсь пускать все псу под хвост, понятно? Если бы только не эта чертова борьба вслепую! Ты ведь понимаешь, что все это может оказаться блефом? Возможно, Андерхей давно похоронен в Африке, как мы всегда думали.
  Она поежилась:
  — Не надо, Дэвид. Ты меня пугаешь.
  При виде панического ужаса на ее лице Дэвид сразу же изменил поведение. Он подошел к Розалин, сел рядом и взял ее ледяные руки в свои.
  — Не бойся. Только предоставь все мне и делай то, что я говорю, ладно?
  — Я всегда так делала, Дэвид.
  — Верно. — Он засмеялся. — Мы справимся — можешь не сомневаться. Я найду способ вырвать жало у мистера Еноха Ардена.
  — По-моему, Дэвид, есть какое-то стихотворение про человека, который вернулся домой…
  — Да-да, — прервал он. — Это и не дает мне покоя… Но я разберусь, в чем тут дело.
  — Ты отнесешь ему деньги во вторник? — спросила Розалин.
  Дэвид кивнул:
  — Пять тысяч. Скажу, что не смог достать все сразу. Но я должен помешать ему обратиться к Клоудам. Скорее всего, это была просто угроза, но кто знает… — Он умолк, его взгляд стал отсутствующим, но мозг напряженно работал, обдумывая и отвергая разные возможности. Внезапно Дэвид снова рассмеялся. Это был веселый, бесшабашный смех, который могли бы узнать некоторые люди, не будь они мертвы… Это был смех человека, пускающегося в рискованное и опасное предприятие, — в нем слышались радость и вызов. И он сказал: — Слава богу, Розалин, что я могу полностью на тебя положиться.
  — Положиться? — Она устремила на него вопросительный взгляд своих больших темно-голубых глаз. — В чем?
  — В том, что ты будешь делать все, как я тебе говорю. В этом, Розалин, секрет успешной операции. — Он опять засмеялся. — Операции «Енох Арден»!
  Глава 11
  Роули с удивлением вскрыл большой лиловый конверт. Кто мог писать ему, используя подобные канцелярские принадлежности, и где он умудрился их достать? Эти товары напрочь исчезли во время войны.
  Роули начал читать письмо.
  «Дорогой мистер Роули!
  Надеюсь, Вы не сочтете это письмо дерзостью, но мне кажется, что здесь происходят вещи, о которых Вам следует знать. Речь идет о нашем разговоре в тот вечер, когда Вы пришли спросить о некоей особе. (Роули озадаченно посмотрел на подчеркнутые слова.) Если бы Вы заглянули в «Олень», я с радостью рассказала бы Вам о ней кое-что. Мы все здесь считаем просто постыдным то, что произошло с деньгами Вашего дяди после его смерти.
  Надеюсь, Вы не будете на меня сердиться, но считаю, Вы должны знать, что тут творится.
  Всегда Ваша
  Роули задумчиво уставился на послание. Что, черт возьми, все это значит? Он знал Беатрис всю свою жизнь — покупал табак в лавке ее отца и болтал с нею за стойкой бара. Она была миловидной девушкой. Роули вспомнил, что еще в детстве слышал разговоры о ее годичном отсутствии в Уормсли-Вейл. Ходили слухи, будто Беатрис уехала рожать незаконного ребенка. Может, так оно и было, а может, и нет. Во всяком случае, сейчас она стала в высшей степени респектабельной, хотя любила поболтать и посмеяться.
  Роули посмотрел на часы. Пожалуй, лучше сразу отправиться в «Олень». К дьяволу все эти анкеты! Он хочет узнать поскорее, что Беатрис так не терпится ему сообщить.
  Было начало девятого, когда он открыл дверь бара. Послышались обычные приветствия. Роули подошел к стойке и заказал пиво. Беатрис улыбнулась ему:
  — Добрый вечер, мистер Роули.
  — Добрый вечер, Беатрис. Спасибо за вашу записку.
  Она бросила на него быстрый взгляд:
  — Я сейчас к вам подойду, мистер Роули.
  Он кивнул и задумчиво потягивал пиво, пока Беатрис заканчивала обслуживать других клиентов. Вскоре она позвала Лили, и та сменила ее.
  — Пожалуйста, пойдемте со мной, мистер Роули.
  Беатрис повела его по коридору к двери с надписью: «Частная квартира». За ней находилась комнатушка, заполненная китайскими орнаментами и плюшевыми креслами, на спинке одного из которых валялась довольно потрепанная кукла Пьеро.
  Беатрис Липпинкотт выключила громыхавшее радио и указала на кресло.
  — Я так рада, что вы пришли, мистер Роули. Надеюсь, вы не сердитесь, что я вам написала, но я весь уик-энд об этом думала и решила, что вы должны все знать. — Она выглядела возбужденной и явно довольной собой.
  — О чем? — с любопытством спросил Роули.
  — Помните того джентльмена, мистер Роули, который здесь остановился и о котором вы спрашивали, — мистера Ардена?
  — Ну?
  — Это случилось следующим вечером. Мистер Хантер пришел и спросил о нем.
  — Мистер Хантер? — Заинтересованный, Роули выпрямился в кресле.
  — Да, мистер Роули. Я ответила, что мистер Арден в номере пять, а мистер Хантер кивнул и сразу поднялся. Должна сказать, меня это удивило, так как мистер Арден не упоминал, что у него есть знакомые в Уормсли-Вейл, поэтому я считала само собой разумеющимся, что он здесь посторонний и никого не знает. Мистер Хантер выглядел очень мрачным, как будто что-то его расстроило, но тогда я, конечно, ничего такого не подумала…
  Она сделала паузу, чтобы перевести дух. Роули молча слушал. Он никогда никого не торопил. Если людям нравилось тянуть время, то это их дело.
  — Вскоре я поднялась в четвертый номер проверить полотенца и постельное белье, — с достоинством продолжила Беатрис. — Он находится рядом с пятым, и между ними есть дверь — правда, в пятом номере она не видна, так как задвинута с той стороны гардеробом. Конечно, эта дверь всегда закрыта, но в тот раз она оказалась чуть приоткрытой, хотя я понятия не имею, кто это сделал!
  Роули снова промолчал и только кивнул.
  Несомненно, дверь открыла сама Беатрис. Она была очень любопытной и специально поднялась в 4-й номер послушать, что происходит в соседней комнате.
  — Таким образом, мистер Роули, я волей-неволей услышала, о чем там говорят. Право, я была так ошеломлена, что свалилась бы в обморок, если бы на меня подули!
  «Дуть пришлось бы долго», — подумал Роули.
  С бесстрастным, почти тупым выражением лица он выслушал краткое повествование Беатрис о подслушанном разговоре. Закончив рассказ, она выжидающе посмотрела на него.
  Прошло две минуты, прежде чем Роули вышел из транса и встал.
  — Благодарю вас, Беатрис, — произнес он. — Большое спасибо.
  С этими словами он вышел из комнаты.
  Беатрис была разочарована. Ей казалось, что мистер Роули мог бы сказать еще что-нибудь.
  Глава 12
  Выйдя из «Оленя», Роули машинально направил стопы к дому, но, пройдя несколько сот ярдов, внезапно остановился и повернул назад.
  Он был тугодумом, и до него только теперь начал доходить истинный смысл рассказа Беатрис. Если ее версия услышанного правильная — а Роули не сомневался, что в основном это так, — значит, возникла ситуация, непосредственно касающаяся всех членов семьи Клоуд. Лучше всего в ней мог разобраться дядя Джереми. Как адвокат, Джереми Клоуд должен знать, как лучше воспользоваться этой удивительной информацией и какие шаги следует предпринять. И хотя Роули предпочел бы действовать самостоятельно, он вынужден был признать, что надежнее посоветоваться с проницательным и опытным юристом. Причем чем скорее Джереми узнает об этом, тем лучше. Поэтому Роули тут же направился к дому своего дяди на Хай-стрит.
  Маленькая горничная, открывшая ему дверь, сообщила, что мистер и миссис Клоуд еще обедают. Она предложила проводить его в столовую, но Роули сказал, что подождет в кабинете Джереми, пока они закончат. Ему не хотелось вовлекать в это дело Франсис. Пока они не решат, как им действовать, чем меньше людей будет в курсе, тем лучше.
  Роули бродил взад-вперед по кабинету дяди. На письменном столе лежала жестяная коробка с надписью: «Бумаги по делу покойного сэра Уильяма Джессами». На полках стояли книги по юриспруденции, а на столе — старые фотографии Франсис в вечернем платье и ее отца, лорда Эдуарда Трентона, в костюме для верховой езды. Еще одна фотография изображала молодого человека в военной форме — сына Джереми, Энтони, погибшего на войне.
  Роули быстро заморгал и отвернулся. Сев в кресло, он уставился на фотографию лорда Эдуарда.
  
  В столовой Франсис сказала мужу:
  — Интересно, что понадобилось Роули?
  — Возможно, он нарушил какие-то правительственные ограничения, — устало ответил Джереми. — Ни один фермер не в состоянии понять больше четверти формуляров, которые приходится заполнять. Роули — совестливый парень, вот он и беспокоится.
  — Он славный, но уж очень медлительный, — заметила Франсис. — Знаешь, я чувствую, что у них с Линн не все пойдет как надо.
  — С Линн? — рассеянно пробормотал Джереми. — Ну да, конечно. Прости, я не могу сосредоточиться. Это постоянное напряжение…
  — Не думай об этом, — быстро отреагировала Франсис. — Уверяю тебя, все будет в порядке.
  — Иногда ты меня пугаешь, Франсис. Ты такая отчаянная. Не можешь понять…
  — Я все понимаю и ни капельки не боюсь. Знаешь, Джереми, я даже получаю удовольствие.
  — Именно это меня и беспокоит, дорогая, — вздохнул Джереми.
  Франсис улыбнулась.
  — Пошли, — сказала она. — Не заставляй нашего молодого фермера так долго ждать. Помоги ему заполнить форму тысяча сто девяносто девять или какой там у нее номер.
  Но когда они вышли из столовой, парадная дверь громко хлопнула. Эдна сообщила, что, по словам мистера Роули, он не мог больше ждать и что его дело было не особенно важным.
  Глава 13
  Во вторник во второй половине дня Линн Марчмонт отправилась на длительную прогулку. Ощущая растущее беспокойство и неудовлетворенность, она чувствовала необходимость как следует подумать.
  Линн уже несколько дней не видела Роули. После довольно бурного расставания в то утро, когда она просила его одолжить ей пятьсот фунтов, они встретились как ни в чем не бывало. Линн понимала, что ее просьба была неразумной и что Роули имел все основания ответить отказом. Но благоразумие никогда не являлось привлекательным качеством для влюбленных. Внешне между ней и Роули все оставалось по-прежнему, но в глубине души Линн не была в этом уверена. Последние несколько дней казались ей удручающе монотонными, однако Линн даже самой себе не хотела признаваться, что это как-то связано с внезапным отъездом в Лондон Дэвида Хантера и его сестры. Присутствие Дэвида создавало приятное возбуждение…
  Что до родственников, то Линн находила их невыносимо докучливыми. За ленчем ее мать, пребывая в наилучшем расположении духа, расстроила Линн заявлением, что собирается поискать второго садовника.
  — Старый Том уже еле справляется.
  — Но, мама, мы не можем себе этого позволить! — воскликнула Линн.
  — Чепуха. Не сомневаюсь, Линн, что Гордон очень огорчился бы, если бы мог видеть, как запущен сад. Он всегда требовал, чтобы газоны косили вовремя и дорожки поддерживали в хорошем состоянии. А посмотри, как все выглядит сейчас! Я чувствую, что Гордон сразу захотел бы привести сад в порядок.
  — Даже если для этого нам пришлось бы занимать деньги у его вдовы?
  — Но Розалин нисколько не возражала. Думаю, она хорошо меня поняла. После оплаты счетов у меня превосходный баланс в банке. А второй садовник мог бы обернуться для нас экономией. Подумай, сколько еще овощей мы могли бы вырастить.
  — Мы можем покупать овощи куда дешевле, чем за лишних три фунта в неделю.
  — Думаю, мы сумеем нанять кого-нибудь за меньшее жалованье. Сейчас много демобилизованных ищут работу. Так пишут в газетах.
  — Сомневаюсь, что ты найдешь их в Уормсли-Вейл или в Уормсли-Хит, — сухо заметила Линн.
  Хотя дальше разговоров дело не пошло, явная тенденция матери рассчитывать на Розалин как на постоянный источник поддержки тревожила Линн, напоминая о насмешливых словах Дэвида.
  Поэтому она отправилась на прогулку, чтобы отогнать невеселые мысли.
  Ее настроение не улучшила встреча с тетей Кэти возле почты. С другой стороны, тетя Кэти излучала бодрость.
  — Думаю, дорогая Линн, скоро нас ожидают хорошие новости.
  — О чем вы, тетя Кэти?
  Миссис Клоуд многозначительно улыбнулась:
  — Я получила удивительное сообщение. Нашим бедам скоро придет конец. Один раз меня постигла неудача, но я получила указание пробовать снова и снова… Не собираюсь выдавать никаких секретов, дорогая Линн, а тем более внушать ложные надежды, но я уверена, что очень скоро все будет в порядке. Давно пора. Я очень беспокоюсь о твоем дяде. Во время войны он слишком много работал. Ему нужно бросить практику и посвятить себя научным исследованиям, но он не может этого сделать, не имея подобающего дохода. Иногда у него случаются такие странные нервные срывы, что я очень тревожусь.
  Линн задумчиво кивнула. Необычные перемены настроения Лайонела Клоуда не ускользнули от ее внимания. Она подозревала, что он иногда прибегает к наркотикам в качестве стимуляции, и опасалась, не стал ли ее дядя наркоманом. Это объяснило бы его непонятную раздражительность. Интересно, догадывается ли об этом тетя Кэти? Она ведь далеко не так глупа, как порой кажется, думала Линн.
  Проходя по Хай-стрит, она заметила дядю Джереми, входящего к себе в дом. Ей показалось, что он как-то сильно постарел за последние три недели.
  Линн ускорила шаг. Она хотела выбраться из Уормсли-Вейл на холмы и просторы. Быстрая ходьба обычно успокаивала ее. Хорошо бы пройти миль шесть-семь и все обдумать. Всю свою жизнь Линн была решительной и здравомыслящей. Она твердо знала, чего хочет и чего не хочет. До сих пор она еще никогда не удовлетворялась тем, чтобы просто плыть по течению…
  Однако после демобилизации с ней происходило именно это. Существование без всякой цели и смысла. Ее внезапно охватила ностальгия по военному времени, когда обязанности были четко определены, а жизнь — строго распланирована, когда ей не приходилось самой принимать решения. Мысль об этом привела Линн в ужас. Неужели остальные чувствуют то же самое? Так вот что война делает с людьми! После физической опасности — мин в море, бомб с воздуха, свиста пули, когда едешь по пустынной дороге, — наступает опасность духовная: чувство, что жить было гораздо легче, когда не приходилось думать… Она, Линн Марчмонт, больше не была решительной девушкой с ясной головой. На военной службе ее мысли направлялись по четко определенному руслу. Теперь, снова став хозяйкой самой себе, она ужасалась полной неспособности разобраться в личных проблемах.
  Линн криво усмехнулась. Странно, что газетный персонаж «домохозяйка» благодаря войне неожиданно выдвинулся на передний план. Женщины, вынужденные использовать всю свою изобретательность, о которой они раньше и не подозревали, чтобы преодолевать бесчисленные препятствия и как-то выкручиваться, теперь могут отвечать за себя и за других. А она, Линн Марчмонт, умная, образованная, выполнявшая работу, которая требовала смекалки и усердия, сейчас не ощущает никакой опоры и — да, без этих ненавистных слов не обойтись — плывет по течению!
  Иное дело люди, которые оставались дома, — например, Роули.
  Мысли Линн сразу же переключились с общих проблем на личные. Она и Роули — вот настоящая, единственная проблема. Действительно ли она хочет выйти за него замуж?
  Приближались сумерки — тени становились все длиннее. Линн сидела неподвижно у края рощицы на склоне холма, подперев руками подбородок и глядя на долину. Она потеряла счет времени, но испытывала странное нежелание возвращаться в «Белый дом». Внизу слева находились «Плакучие ивы», которые станут ее домом, если она выйдет за Роули. Если!.. Все снова и снова возвращается к этому!
  Из леса с испуганным криком, похожим на детский плач, вылетела птица. В небо тянулся дым от проходящего поезда, принимая форму гигантского вопросительного знака.
  «Выходить ли мне за Роули? Хочу ли я этого и хотела ли когда-нибудь? Могу ли я этого не делать?»
  Поезд, пыхтя, исчезал в долине; дым постепенно рассеивался. Но вопросительный знак все еще маячил в голове Линн.
  Она любила Роули, перед тем как пошла в армию. «Но теперь я изменилась, — думала Линн. — Я уже не та, что была раньше».
  Ей на ум пришла строчка из стихотворения: «И жизнь, и мир, и я теперь другие…» А Роули? Роули все тот же.
  Да, Роули не изменился. Он был таким же, каким она оставила его четыре года назад.
  Так хочет ли она выйти за него замуж? Если нет, то чего вообще она хочет?
  Позади затрещали ветки — кто-то пробирался сквозь рощу. Мужской голос выругался.
  — Дэвид! — вскрикнула она.
  — Линн! — Выбравшийся из подлеска Дэвид казался удивленным. — Что вы здесь делаете?
  Он слегка запыхался от бега.
  — Не знаю — просто сижу и думаю. — Она усмехнулась. — Наверно, уже поздно.
  — Вы что, не знаете, сколько времени?
  Линн рассеянно взглянула на часы:
  — Они снова остановились. Очевидно, во мне есть какая-то сила, которая дезорганизует часовой механизм.
  — И не только его! В вас слишком много электричества, энергии, самой жизни!
  Дэвид шагнул к ней, и она быстро поднялась:
  — Уже темно. Я должна возвращаться домой. Который теперь час, Дэвид?
  — Четверть десятого. Мне нужно бежать со всех ног, чтобы поспеть на поезд в девять двадцать в Лондон.
  — Я не знала, что вы вернулись сюда.
  — Понадобилось взять кое-какие вещи из «Фарроубэнка». Но я должен спешить. Розалин одна в квартире, а она нервничает, если ей приходится ночью оставаться одной в Лондоне.
  — В квартире с гостиничным обслуживанием? — В голосе Линн прозвучало презрение.
  — Страх не знает логики, — резко отозвался Дэвид. — Когда попадаешь под бомбежку…
  Линн почувствовала раскаяние:
  — Простите. Я забыла.
  — Да, это скоро забывается, — с внезапной горечью признал Дэвид. — Люди возвращаются туда, где были раньше, прежде чем начался этот кровавый спектакль! Забиваются в свои норки и снова чувствуют себя в безопасности! И вы, Линн, такая же, как остальные!
  — Нет, Дэвид! — воскликнула она. — Я не такая! Я как раз думала о…
  — Обо мне?
  Его внезапный порыв испугал Линн. Он обнял ее, привлек к себе и поцеловал жадными, горячими губами.
  — Роули Клоуд? Этот олух? Нет, Линн, клянусь богом, ты принадлежишь мне! — Так же неожиданно Дэвид отпустил ее, почти оттолкнув. — Я опоздаю на поезд. — И он побежал вниз по склону холма.
  — Дэвид…
  Повернувшись, Хантер крикнул:
  — Я позвоню тебе, когда доберусь до Лондона!
  Линн наблюдала, как исчезает в сгущающемся сумраке его легкая атлетическая фигура. Затем с колотящимся сердцем и хаосом в голове она медленно побрела домой.
  Линн поколебалась, прежде чем войти, опасаясь вопросов матери — ее матери, одолжившей пятьсот фунтов у людей, которых презирала.
  «Мы не имеем права презирать Дэвида и Розалин, — думала Линн, поднимаясь по лестнице и стараясь ступать бесшумно. — Мы такие же, как они, — готовы на все ради денег».
  Она стояла в спальне, с любопытством разглядывая в зеркале свое лицо, казавшееся ей незнакомым.
  Внезапно ее охватил гнев.
  «Если бы Роули по-настоящему любил меня, — подумала Линн, — он бы как-нибудь достал для меня эти пятьсот фунтов, не позволил бы, чтобы я чувствовала унижение, будучи вынужденной принять их от Дэвида…»
  Дэвид обещал позвонить ей из Лондона…
  Линн спустилась вниз, шагая как во сне. «Сны, — думала она, — могут быть очень опасными…»
  Глава 14
  — Вот и ты, Линн. — Адела облегченно вздохнула. — Я не слышала, как ты вошла, дорогая. Ты давно вернулась?
  — Да. Я была наверху.
  — Ты лучше говори мне, когда возвращаешься. Я всегда нервничаю, если тебя нет после наступления темноты.
  — Неужели ты думаешь, мама, что я не в состоянии о себе позаботиться?
  — Знаешь, в газетах пишут такие ужасы! Демобилизованные солдаты нападают на девушек…
  — Очевидно, девушки сами на это напрашиваются.
  Линн криво усмехнулась. Да, девушки напрашиваются на риск… Неужели кому-то нравится чувствовать себя в безопасности?..
  — Линн, дорогая, ты меня слушаешь?
  Вздрогнув, Линн оторвалась от своих мыслей:
  — О чем ты говорила, мама?
  — О подружках на твоей свадьбе. Надеюсь, у них найдутся талоны. Тебе повезло, что у тебя остались твои демобилизационные. Мне так жаль девушек, которым приходится выходить замуж с обычными талонами. На них не купишь ничего нового. Я имею в виду не верхнюю одежду, а белье. Сейчас его достать просто невозможно. Да, Линн, тебе повезло.
  — Ужасно повезло.
  Линн ходила по комнате, машинально подбирая разные предметы и ставя их на место.
  — Почему ты все теребишь, дорогая? Мне это на нервы действует.
  — Прости, мама.
  — Надеюсь, ничего не случилось?
  — А что должно было случиться? — огрызнулась Линн.
  — Не надо сердиться, дорогая. Так вот, насчет подружек невесты. Думаю, ты должна пригласить Джоан Макрей. Ее мать была моей лучшей подругой, и она может обидеться, если…
  — Я всегда терпеть не могла Джоан Макрей.
  — Знаю, дорогая, но какое это имеет значение? Я уверена, что Марджори обидится…
  — Ведь это моя свадьба, мама, не так ли?
  — Конечно, Линн, но…
  — Если только она вообще состоится!
  Линн не собиралась этого говорить. Слова вырвались сами собой. Она бы охотно взяла их обратно, но было уже поздно. Миссис Марчмонт испуганно уставилась на дочь:
  — Линн, дорогая, что ты имеешь в виду?
  — О, ничего, мама.
  — Ты не поссорилась с Роули?
  — Конечно, нет. Не волнуйся, мама, все в порядке.
  Но Адела с беспокойством смотрела на нахмуренное лицо дочери.
  — Я всегда считала, что ты будешь в полной безопасности замужем за Роули, — жалобно промолвила она.
  — А кому нужна безопасность? — с презрением огрызнулась Линн и резко повернулась. — Телефон?
  — Нет. Ты ждешь звонка?
  Линн покачала головой. Как унизительно ожидать, что тебе позвонят! Но Дэвид обещал… «Ты с ума сошла!» — сказала она себе.
  Почему этот человек так ее привлекает? Его мрачное лицо стояло у нее перед глазами. Она пыталась отогнать видение, представляя себе круглую добродушную физиономию Роули, его спокойную улыбку, преданный взгляд. Но действительно ли Роули любит ее? Если да, то он должен был понять ее, когда она попросила у него пятьсот фунтов, а не быть таким ужасающе благоразумным и практичным. Выйти замуж за Роули, жить на ферме, никуда не уезжать, не видеть чужого неба, не ощущать экзотических запахов — никогда больше не быть свободной…
  Зазвонил телефон. Затаив дыхание, Линн пересекла холл и подняла трубку.
  На другом конце провода послышался тонкий голос тети Кэти:
  — Это ты, Линн? О, я так рада. Боюсь, я напутала с собранием в институте…
  Голос продолжал взволнованно щебетать. Линн слушала, вставляла замечания, успокаивала, принимала благодарности.
  — Ты всегда так добра и так практична, дорогая Линн. Понять не могу, почему я вечно все путаю?
  Линн тоже этого не понимала. Способность тети Кэти путать простейшие вещи граничила с гениальностью.
  — Но я всегда говорила, — не унималась тетя Кэти, — что беда не приходит одна. Наш телефон испортился, и я вышла к автомату, а у меня не оказалось двухпенсовых монет — только по полпенни, — поэтому мне пришлось просить…
  Голос наконец смолк. Линн положила трубку и вернулась в гостиную.
  — Кто звонил? — бдительно осведомилась Адела Марчмонт.
  — Тетя Кэти, — быстро ответила Линн.
  — Что ей было нужно?
  — Опять что-то перепутала.
  Линн села с книгой, посматривая на часы. Еще слишком рано для звонка Дэвида. В пять минут двенадцатого телефон зазвонил вновь. Она медленно подошла к нему. Лучше не надеяться — возможно, это опять тетя Кэти…
  — Уормсли-Вейл, 34? Мисс Линн Марчмонт звонят из Лондона.
  Сердце Линн бешено забилось.
  — У телефона мисс Марчмонт.
  — Пожалуйста, не кладите трубку.
  Послышались невнятные звуки, потом все стихло. Телефонная связь работает все хуже и хуже… Линн сердито постучала по микрофону и снова услышала женский голос — холодный и равнодушный:
  — Положите трубку, пожалуйста. Вам позвонят позже.
  Линн направилась в гостиную, но, когда открыла дверь, опять раздался звонок. Она поспешила назад, к телефону.
  — Алло?
  На сей раз послышался мужской голос:
  — Уормсли-Вейл, 34? Мисс Линн Марчмонт звонят из Лондона.
  — Я у телефона.
  — Одну минуту. — Потом еле слышно: — Говорите, вас слушают.
  Внезапно раздался голос Дэвида:
  — Это ты, Линн?
  — Дэвид!
  — Я должен с тобой поговорить.
  — Да?..
  — Слушай, Линн, я думаю, мне лучше исчезнуть…
  — Что ты имеешь в виду?
  — Уехать из Англии. Это достаточно легко. Я говорил Розалин, что это трудно, только потому, что не хотел покидать Уормсли-Вейл. Но какой в этом толк? У нас с тобой ничего не получится. Ты прекрасная девушка, Линн, а что касается меня, то во мне всегда было что-то от мошенника. И не льсти себе, что я исправлюсь ради тебя. Я мог бы постараться, но из этого ничего бы не вышло. Нет, лучше выходи за этого работягу Роули. С ним ты будешь жить спокойно до конца дней, а я бы превратил твою жизнь в ад.
  Она молчала, прижимая к уху трубку.
  — Ты слушаешь, Линн?
  — Да.
  — Но ты ничего не говоришь.
  — А что тут говорить?
  Несмотря на разделяющие их мили, Линн физически ощущала его напряженность и возбуждение…
  — Пускай все идет к черту! — И Дэвид положил трубку.
  — А кто теперь звонил? — выйдя из гостиной, полюбопытствовала миссис Марчмонт.
  — Ошиблись номером, — ответила Линн и стала быстро подниматься по ступенькам.
  Глава 15
  В традициях «Оленя» было будить постояльцев громким стуком в дверь и столь же громким сообщением, что сейчас восемь, половина девятого или другое назначенное ими время. Утренний чай приносили только по особому требованию и, звеня посудой, оставляли на циновке у двери.
  В среду утром юная Глэдис постучала в дверь номера 5, крикнула: «Четверть девятого, сэр!» — и со стуком опустила поднос, в результате чего молоко пролилось из кувшина. После этого она пошла будить других и исполнять прочие обязанности.
  Только в десять Глэдис обнаружила, что поднос все еще стоит на циновке у двери 5-го номера.
  Она несколько раз постучала и, не получив ответа, вошла.
  Постоялец из номера 5 не походил на джентльмена, способного проспать, и Глэдис вспомнила, что за окном находилась плоская крыша. «Возможно, — подумала она, — он сбежал, не оплатив счет».
  Но человек, зарегистрировавшийся под именем Енох Арден, не сбежал. Он лежал на полу лицом вниз, и Глэдис, хотя и не разбиралась в медицине, сразу поняла, что он мертв.
  Она с воплями выбежала из комнаты и понеслась вниз по лестнице, продолжая кричать:
  — Мисс Липпинкотт! О, мисс Липпинкотт!..
  Беатрис Липпинкотт сидела в своей комнате с доктором Лайонелом Клоудом, который перевязывал ей порезанную руку. Доктор уронил бинт и с раздражением обернулся, когда девушка ворвалась с криком:
  — О, мисс!
  — В чем дело? — сердито осведомился доктор.
  — Что случилось, Глэдис? — спросила Беатрис.
  — Джентльмен из номера пять, мисс… Он лежит на полу мертвый.
  Доктор уставился на девушку, потом на мисс Липпинкотт. Последняя, в свою очередь, растерянно посмотрела на Глэдис, затем на доктора.
  — Чепуха, — неуверенно произнес доктор Клоуд.
  — Мертвее не бывает! — заверила Глэдис и со смаком добавила: — У него вся голова разбита!
  Доктор снова глянул на мисс Липпинкотт:
  — Может быть, я лучше…
  — Да, пожалуйста, доктор Клоуд. Но, по-моему, это просто невозможно…
  Они поднялись наверх. Глэдис возглавляла процессию. Доктор Клоуд опустился на колени и склонился над неподвижной фигурой. Потом он поднял взгляд на Беатрис. Его поведение изменилось, став властным и решительным.
  — Вам следует позвонить в полицейский участок, — сказал доктор.
  Беатрис Липпинкотт вышла. Глэдис последовала за ней.
  — О, мисс, вы думаете, что это убийство? — испуганно прошептала она.
  Беатрис взволнованно пригладила золотистую шевелюру.
  — Лучше придержи язык, Глэдис, — резко приказала она. — Если будешь называть это убийством, не зная, так ли оно на самом деле, тебя могут притянуть к суду за клевету. Да и «Оленю» сплетни не пойдут на пользу. — Смягчившись, Беатрис добавила: — Можешь приготовить себе чашку чаю — она тебе не помешает.
  — Спасибо, мисс. У меня внутри все переворачивается! Вам я тоже принесу чай.
  Беатрис не стала возражать.
  Глава 16
  Суперинтендент Спенс задумчиво смотрел на Беатрис Липпинкотт, сидевшую напротив него с плотно сжатыми губами.
  — Благодарю вас, мисс Липпинкотт, — сказал он. — Это все, что вы можете вспомнить? Я распоряжусь отпечатать ваши показания, чтобы вы их прочитали и, если у вас не будет возражений, подписали.
  — О боже! Надеюсь, мне не придется давать показания в полицейском суде?
  Суперинтендент Спенс успокаивающе улыбнулся.
  — Мы тоже надеемся, что до этого дело не дойдет, — солгал он.
  — Возможно, это самоубийство, — предположила Беатрис.
  Суперинтендент воздержался от замечания, что самоубийцы обычно не бьют себя по затылку стальными каминными щипцами.
  — Никогда не следует делать поспешных выводов, — ответил он тем же ободряющим тоном. — Еще раз спасибо, мисс Липпинкотт. С вашей стороны было очень любезно, что вы так быстро пришли дать показания.
  После ухода хозяйки гостиницы суперинтендент мысленно вернулся к ее показаниям. Он все знал о Беатрис Липпинкотт и прекрасно понимал, в какой степени можно полагаться на точность рассказанного ею. То, что она подслушала и правильно запомнила разговор, не вызывало сомнений. Конечно, не обошлось без приукрашивания, так как убийство произошло именно в 5-м номере, но, даже если убрать все лишнее, картина получается достаточно неприглядная и наводящая на столь же малоприятные мысли.
  Суперинтендент Спенс посмотрел на стол, где лежали наручные часы с разбитым стеклом, золотая зажигалка с инициалами, губная помада в позолоченном корпусе и тяжелые каминные щипцы, на которых виднелись ржавые пятна.
  Вошел сержант Грейвс и доложил, что за дверью ожидает мистер Роули Клоуд. Спенс кивнул, и сержант впустил Роули в кабинет.
  О Роули Клоуде суперинтендент знал не меньше, чем о Беатрис Липпинкотт. Если Роули пришел в полицейский участок, значит, он может кое-что сообщить, и это «кое-что» будет вполне надежным, точным и неприукрашенным. Его, безусловно, стоит выслушать. В то же время Роули тугодум — следовательно, его рассказ займет немало времени. Но людей типа Роули Клоуда не следует торопить, иначе они начинают путаться, повторять одно и то же, и в результате повествование окажется вдвое длиннее…
  — Доброе утро, мистер Клоуд. Рад вас видеть. Вы в состоянии пролить какой-нибудь свет на нашу проблему? Я имею в виду человека, которого убили в «Олене».
  К удивлению Спенса, Роули начал с вопроса:
  — Вы уже выяснили, кто этот парень?
  — Нет, — медленно отозвался Спенс. — Я бы так не сказал. Он зарегистрировался как Енох Арден, но в его вещах нет ничего подтверждающего, что он действительно был им.
  Роули нахмурился:
  — Вам это не кажется… немного странным?
  Суперинтенденту это казалось даже очень странным, но он не намеревался обсуждать это с Роули Клоудом.
  — Вопросы задаю я, мистер Клоуд, — вежливо напомнил Спенс. — Итак, вчера вечером вы приходили повидать покойного. Почему?
  — Вы знаете Беатрис Липпинкотт, суперинтендент? Из «Оленя»?
  — Разумеется. И я уже слышал ее рассказ, — добавил Спенс, надеясь таким образом сэкономить время. — Она сама пришла сюда.
  На лице Роули отразилось облегчение.
  — Это хорошо. А я боялся, что она, возможно, не захочет впутываться в полицейскую историю. Знаете, у всех свои причуды.
  Суперинтендент молча кивнул.
  — Так вот, — продолжил Роули, — Беатрис сообщила мне то, что ей удалось подслушать, и мне это показалось весьма подозрительным. Мы ведь… ну, заинтересованные лица.
  Спенс кивнул снова. Он был в курсе обстоятельств смерти Гордона Клоуда и, как все местные жители, считал, что его семья пострадала несправедливо. Он разделял всеобщее мнение, что миссис Гордон Клоуд «не леди» и что ее брат — один из тех отчаянных молодых десантников, к которым, хотя они и принесли немало пользы во время войны, в мирное время следует относиться с подозрением.
  — Едва ли мне нужно объяснять вам, суперинтендент, что если первый муж миссис Гордон еще жив, то для нашей семьи это все меняет. Рассказ Беатрис был первым намеком, что такое возможно. Мне это никогда и в голову не приходило — я не сомневался, что миссис Гордон вдова. Должен признаться, я был потрясен. Мне понадобилось время, чтобы все это осознать.
  Спенс кивнул в третий раз. Он хорошо себе представлял, как Роули медленно обдумывает услышанное, снова и снова проворачивая его у себя в голове.
  — Сначала я решил посоветоваться с дядей-адвокатом…
  — Мистером Джереми Клоудом?
  — Да. Я пошел к нему. Наверно, было начало девятого. Они все еще обедали, а я поджидал Джереми в его кабинете, еще раз все обдумывая.
  — Ну?
  — В конце концов я пришел к выводу, что лучше попробовать самому что-нибудь предпринять, прежде чем втягивать в это дядю. Адвокаты все одинаковы — они осторожны, медлительны и должны твердо во всем убедиться, прежде чем начинать действовать. Сведения поступили ко мне абсолютно неофициально, и я опасался, что старый Джереми начнет сомневаться. Поэтому решил пойти в «Олень» и повидать этого парня.
  — Вы так и сделали?
  — Да. Я отправился прямиком в «Олень»…
  — Сколько тогда было времени?
  Роули задумался.
  — Должно быть, я пришел к Джереми минут в двадцать девятого, а в гостиницу — после половины девятого, возможно, без двадцати девять.
  — И что было потом, мистер Клоуд?
  — Я знал, где остановился этот тип, — Би сообщила мне его номер, — поэтому поднялся и постучал. Он сказал: «Войдите», и я вошел. — Роули сделал паузу. — Не думаю, что я был на высоте. Парень оказался слишком ловок. Мне не удалось вытянуть из него ничего определенного. Я рассчитывал, что он испугается, если я намекну, что его могут притянуть за шантаж, но это как будто его только позабавило. Этот нахал спросил меня, не хочу ли я купить у него кое-что. «Со мной ваши грязные штучки не пройдут, — ответил я. — Мне нечего скрывать». Тогда он заявил, что дело совсем не в том, — просто ему есть что продать, и его интересует, не стану ли я покупателем. «О чем вы?» — спросил я. «Сколько вы — или ваша семья — заплатили бы мне за неопровержимое доказательство того, что Роберт Андерхей, который якобы умер в Африке, на самом деле жив-здоров?» — осведомился он. Я спросил, почему мы вообще должны за это платить. А он засмеялся и ответил: «Потому что я жду этим вечером клиента, который готов заплатить солидную сумму за доказательство, что Роберт Андерхей мертв». Тогда… ну, боюсь, я вышел из себя и сказал ему, что моя семья не привыкла участвовать в таких грязных делишках. Если Андерхей действительно жив, то это нетрудно установить. После этого я встал и направился к двери, а он усмехнулся и заметил довольно странным тоном: «Не думаю, что вам удастся доказать это без моей помощи».
  — А потом?
  — Ну, откровенно говоря, я вернулся домой недовольным собой. Я чувствовал, что все еще сильнее запутал, и жалел, что не обратился к старому Джереми. Адвокаты привыкли иметь дело с такими скользкими типами.
  — В котором часу вы ушли из «Оленя»?
  — Понятия не имею. Хотя погодите. Должно быть, без нескольких минут девять, так как, пока шел по деревне, слышал в одном из окон начало передачи новостей.
  — Арден говорил, что за «клиента» он ожидал?
  — Нет. Я решил, что это Дэвид Хантер. Кто еще это мог быть?
  — Он не казался встревоженным предстоящим визитом?
  — Напротив, парень выглядел чертовски довольным.
  Спенс указал на тяжелые стальные щипцы:
  — Вы заметили их на каминной решетке, мистер Клоуд?
  — Щипцы? Нет, едва ли. Огонь в камине не горел. — Роули нахмурился, пытаясь представить себе сцену. — Я уверен, что щипцы там были, но не знаю, эти или нет. — И, помолчав, спросил: — Именно этой штукой?..
  Спенс кивнул:
  — Да. Ему проломили череп.
  Роули нахмурился:
  — Странно. Хантер отнюдь не тяжеловес, а Арден был настоящий громила.
  — Согласно медицинскому заключению, — объяснил суперинтендент, — удар был нанесен сзади и сверху массивной головкой щипцов.
  — Конечно, он был крепким и уверенным в себе парнем, — задумчиво проговорил Роули, — но на его месте я бы не стал поворачиваться спиной к человеку, у которого собирался вытянуть кругленькую сумму и который прошел на войне через огонь, воду и медные трубы. Очевидно, Арден не отличался осторожностью.
  — В противном случае он был бы жив, — сухо заметил Спенс.
  — Мне бы чертовски этого хотелось! — с жаром воскликнул Роули. — Я чувствую, что все испортил окончательно. Если бы я не закусил удила и не ушел, то, возможно, вытянул из него что-нибудь полезное. Мне следовало притвориться, что мы согласны заплатить, но, с другой стороны, кто мы такие, чтобы тягаться с Розалин и Дэвидом? У них куча денег, а мы все вместе не наскребли бы и пятисот фунтов.
  Суперинтендент поднял золотую зажигалку.
  — Вы когда-нибудь видели ее раньше?
  Роули сдвинул брови:
  — Видел, и не так давно, но не могу вспомнить где.
  Однако Спенс не вложил зажигалку в протянутую руку Роули. Вместо этого он взял губную помаду и отвинтил крышку.
  — А это?
  Роули усмехнулся:
  — Уж это совсем не по моей части, суперинтендент.
  Спенс задумчиво мазнул помадой по кисти руки и склонил голову набок, глядя на пятно.
  — По-моему, цвет подходит для брюнетки, — заметил он.
  — И чего только вы, полисмены, не знаете! — Роули поднялся. — Хотя вы наверняка не знаете, кем был убитый.
  — А у вас есть какие-нибудь идеи на этот счет, мистер Клоуд?
  — Я вот что подумал, — медленно произнес Роули. — Этот парень был нашим единственным ключом к Андерхею. После его смерти искать Андерхея — все равно что иголку в стоге сена.
  — Не забывайте, мистер Клоуд, что сообщения об убийстве появятся в прессе, — сказал Спенс. — Если Андерхей жив и прочитает об этом, он может объявиться.
  — Может, — с сомнением повторил Роули.
  — Но вы так не думаете?
  — Я думаю, — отозвался Роули, — что в первом раунде выиграл Дэвид Хантер.
  — Любопытно. — Когда Роули вышел, Спенс снова поднял золотую зажигалку и посмотрел на инициалы Д.Х. — Дорогая штучка, — сказал он сержанту Грейвсу. — Явно не массового производства. Отследить ее не составит труда. Грейторекс или один из шикарных магазинов на Бонд-стрит. Займитесь этим.
  — Да, сэр.
  Суперинтендент осмотрел наручные часы. Стекло было разбито, а стрелки показывали десять минут десятого.
  Он бросил взгляд на сержанта:
  — Уже есть данные экспертизы, Грейвс?
  — Да, сэр. Ходовая пружина сломана.
  — А механизм стрелок?
  — В полном порядке, сэр.
  — Как вы думаете, Грейвс, о чем нам говорят эти часы?
  — Как будто они указывают время убийства, — осторожно ответил Грейвс.
  — Если бы вы прослужили в полиции столько, сколько я, то относились бы с подозрением к такой «удобной» улике, как разбитые часы, — сказал Спенс. — Она может быть как подлинной, так и сфабрикованной — это старый трюк. Вы ставите стрелки на нужное время, разбиваете часы и обеспечиваете себе алиби. Но стреляного воробья на этом не проведешь. Я считаю вопрос о времени преступления по-прежнему открытым. Согласно медицинскому заключению, оно произошло между восемью и одиннадцатью вечера.
  Сержант Грейвс откашлялся.
  — Эдуардс, второй садовник в «Фарроубэнке», говорит, что видел, как Дэвид Хантер вышел из дома через боковую дверь около половины восьмого. Горничные вообще не знали, что он там был, — они думали, что он в Лондоне с миссис Гордон.
  — Интересно, что сам Хантер расскажет о своих действиях, — протянул Спенс.
  — Дело вроде бы ясное, сэр. — Грейвс вновь принялся разглядывать инициалы на зажигалке.
  — Хм! — произнес суперинтендент и указал на губную помаду. — Это все еще требует объяснений.
  — Помада закатилась под комод, сэр. Возможно, она была там уже некоторое время.
  — Я это проверил, — отозвался Спенс. — Последний раз женщина занимала эту комнату три недели назад. Я знаю, что в наши дни на прислугу нельзя особенно полагаться, но думаю, раз в три недели пол под мебелью все-таки протирают тряпкой. В целом «Олень» содержится в чистоте и порядке.
  — Нет никаких сведений, что к Ардену приходила женщина.
  — Знаю, — кивнул суперинтендент. — Вот почему я считаю, что помада нуждается в объяснении.
  Сержант Грейвс удержался от фразы: «Cherchez la femme».1376 У него было хорошее французское произношение, и он не хотел раздражать суперинтендента Спенса, привлекая к этому внимание. Сержант был весьма тактичным молодым человеком.
  Глава 17
  Суперинтендент Спенс окинул взглядом «Шепердс-Корт» в Мэйфере, прежде чем шагнуть к парадному входу. Скромно расположенное неподалеку от «Шепердс-Маркет» здание выглядело неброским, но весьма дорогим.
  В вестибюле ноги Спенса сразу утонули в мягком ворсистом ковре. Рядом с дверью находились обитый бархатом диван и жардиньерка, полная цветов, напротив помещался автоматический лифт, а сбоку от него — лестница. С правой стороны холла виднелась дверь с табличкой «Офис». Спенс открыл ее и вошел в маленькую комнату с перегородкой, за которой находились стол с пишущей машинкой и два стула. Один стоял у стола, а другой — у окна. В комнате никого не было.
  Заметив кнопку звонка на перегородке красного дерева, Спенс нажал ее. Так как ничего не произошло, он повторил эту процедуру. Спустя минуту дверь в дальней стене открылась, впустив мужчину в сверкающей великолепием униформе. Его можно было принять за иностранного генерала или даже фельдмаршала, но речь сразу же выдала лондонца, и притом необразованного.
  — Да, сэр?
  — Здесь проживает миссис Гордон Клоуд?
  — На четвертом этаже, сэр. Позвонить ей?
  — Миссис Клоуд сейчас дома? — осведомился Спенс. — Я думал, что она, возможно, в деревне.
  — Нет, сэр, она здесь с прошлой субботы.
  — А мистер Дэвид Хантер?
  — Мистер Хантер тоже здесь.
  — Он не уезжал?
  — Нет, сэр.
  — А был он здесь вчера вечером и прошлой ночью?
  — Послушайте, что все это значит? — «Фельдмаршал» внезапно стал агрессивным. — Хотите знать биографию каждого жильца?
  Спенс молча предъявил удостоверение. «Фельдмаршал» тотчас же съежился и сделался угодливым.
  — Простите, сэр, я не знал…
  — Так был здесь мистер Хантер вечером и ночью?
  — Да, сэр. По крайней мере, я так думаю. Он не говорил, что уезжает.
  — Вы бы знали, если бы он уехал?
  — Ну, вообще-то да. Обычно леди и джентльмены перед отъездом оставляют распоряжения насчет писем и того, что говорить, если им позвонят.
  — А звонят в ваш офис?
  — Нет, в большинстве квартир есть телефоны. Правда, один-два жильца отказались от телефона — им мы звоним по внутренней связи, они спускаются и разговаривают из будки в холле.
  — Но в квартире миссис Клоуд есть телефон?
  — Да, сэр.
  — И, насколько вам известно, вчера вечером и ночью оба были здесь?
  — Да.
  — А как питаются жильцы?
  — У нас есть ресторан, но миссис Клоуд и мистер Хантер редко им пользуются. Обычно они ходят куда-нибудь обедать.
  — А завтракать?
  — Завтрак подают в квартиры.
  — Вы можете выяснить, подавали ли им завтрак сегодня утром?
  — Да, сэр. Сейчас узнаю в комнате прислуги.
  Спенс кивнул:
  — Я поднимусь наверх. Сообщите мне об этом, когда я спущусь.
  — Хорошо, сэр.
  Спенс вошел в лифт и нажал кнопку четвертого этажа. На каждой площадке было всего по две квартиры. Спенс позвонил в квартиру номер 9.
  Дверь открыл Дэвид Хантер. Он не знал суперинтендента в лицо и резко спросил:
  — Что вам нужно?
  — Мистер Хантер?
  — Да.
  — Суперинтендент Спенс из полиции графства Оустшир. Могу я поговорить с вами?
  Дэвид усмехнулся:
  — Прошу прощения, суперинтендент. Я подумал, что вы коммивояжер. Входите.
  Он проводил посетителя в по-современному обставленную комнату. Стоящая у окна Розалин повернулась, когда они вошли.
  — Это суперинтендент Спенс, Розалин, — сказал Хантер. — Присаживайтесь, суперинтендент. Хотите выпить?
  — Нет, благодарю вас, мистер Хантер.
  Розалин кивнула гостю и села спиной к окну, положив руки на колени.
  — Закурите? — Дэвид протянул портсигар.
  — Спасибо. — Спенс взял сигарету и подождал, наблюдая, как Дэвид сунул руку в карман, вытащил ее, нахмурился, огляделся и взял спичечный коробок. Чиркнув спичкой, он дал суперинтенденту прикурить сигарету.
  — Благодарю вас, сэр.
  — Ну, — беспечным тоном осведомился Дэвид, тоже закуривая, — что не так в Уормсли-Вейл? Наша кухарка торгует на черном рынке? Она готовит превосходную пищу, и я всегда подозревал, что за этим кроется какая-то зловещая история.
  — К сожалению, дело более серьезное, — ответил суперинтендент. — Вчера вечером в гостинице «Олень» умер человек. Возможно, вы видели сообщение в газетах?
  Дэвид покачал головой:
  — Нет, я не обратил внимания. Что с ним произошло?
  — Он не просто умер — его убили. Точнее, ему размозжили голову.
  У Розалин вырвался сдавленный возглас.
  — Пожалуйста, суперинтендент, не вдавайтесь в подробности, — быстро попросил Дэвид. — Моя сестра очень чувствительна. Если вы начнете рассказывать про кровь и всякие ужасы, она упадет в обморок.
  — Прошу прощения, — извинился Спенс. — Крови было не так уж много, но это, несомненно, убийство.
  Дэвид приподнял брови:
  — Вы меня заинтриговали. При чем тут мы?
  — Мы надеемся, что вы сможете рассказать нам что-нибудь об этом человеке, мистер Хантер.
  — Я?
  — Вы приходили к нему вечером в прошлую субботу. Его имя — вернее, имя, под которым он зарегистрировался, — Енох Арден.
  — Да-да. Теперь припоминаю. — Дэвид говорил спокойно, без всякого смущения.
  — Ну, мистер Хантер?
  — Ну, суперинтендент, боюсь, что не смогу вам ничем помочь. Я почти ничего не знаю об этом человеке.
  — Его действительно звали Енох Арден?
  — Очень в этом сомневаюсь.
  — Что он вам рассказал?
  — Обычную историю неудачника. Упоминал разные места, военные происшествия, знакомых… — Дэвид пожал плечами. — Боюсь, все это сплошная выдумка.
  — Вы дали ему какие-нибудь деньги, сэр?
  — Только пять фунтов — из жалости, — после едва заметной паузы ответил Дэвид. — Все-таки он побывал на войне.
  — Он упоминал знакомые вам имена?
  — Да.
  — Среди них не было капитана Роберта Андерхея?
  Суперинтендент наконец добился ожидаемого эффекта. Дэвид весь напрягся. Розалин испуганно вскрикнула.
  — Почему вы так думаете, суперинтендент? — спросил наконец Дэвид. Его взгляд был настороженным.
  — Мы получили определенную информацию, — уклончиво ответил Спенс.
  Некоторое время царило молчание. Суперинтендент ощущал на себе пытливый, оценивающий взгляд Дэвида.
  — Вы знаете, кто такой был Роберт Андерхей? — спросил Дэвид.
  — Надеюсь, вы мне расскажете, сэр.
  — Роберт Андерхей был первым мужем моей сестры. Он умер в Африке несколько лет тому назад.
  — Вы уверены в этом, мистер Хантер? — быстро спросил Спенс.
  — Абсолютно уверен. Не так ли, Розалин? — Он повернулся к девушке.
  — Да, — сразу отозвалась она. — Роберт умер от лихорадки.
  — Ходят слухи, что это не совсем так, миссис Клоуд.
  Розалин не ответила. Она смотрела не на него, а на брата.
  — Роберт умер, — повторила она через несколько секунд.
  — Согласно имеющейся у меня информации, — продолжал суперинтендент, — этот человек, Енох Арден, назвался другом покойного Роберта Андерхея и сообщил вам, мистер Хантер, что Роберт Андерхей жив.
  Дэвид покачал головой:
  — Чепуха.
  — Значит, вы утверждаете, что имя Роберта Андерхея не упоминалось.
  — Напротив. — Дэвид обаятельно улыбнулся. — Оно упоминалось. Этот бедняга знал Андерхея.
  — Не возникало вопроса о… шантаже, мистер Хантер?
  — О шантаже? Не понимаю вас, суперинтендент.
  — В самом деле, мистер Хантер? Между прочим, исключительно для проформы, где вы были вчера вечером — скажем, между семью и одиннадцатью?
  — Исключительно для проформы, суперинтендент, — что, если я откажусь отвечать?
  — Вам не кажется, что вы ведете себя по-детски, мистер Хантер?
  — Вовсе нет. Терпеть не могу, когда меня запугивают.
  Спенс подумал, что это недалеко от истины. Он и раньше сталкивался со свидетелями типа Дэвида Хантера. Свидетелями, отказывавшимися сотрудничать из чистого упрямства, а не потому, что им было что скрывать. Сама просьба отчитаться в своем местопребывании выводила их из себя. Они начинали стараться любыми способами препятствовать следствию.
  И хотя суперинтендент Спенс гордился своей беспристрастностью, он пришел в «Шепердс-Корт» с достаточно твердой уверенностью, что Дэвид Хантер — убийца. Но теперь впервые заколебался. Ребяческое упрямство Дэвида пробудило в нем сомнения.
  Спенс посмотрел на Розалин Клоуд.
  — Дэвид, почему бы тебе все не рассказать? — заговорила она.
  — Вот именно, миссис Клоуд. Мы только хотим все выяснить…
  — Перестаньте запугивать мою сестру! — рявкнул Дэвид. — Какое вам дело, где я был — здесь, в Уормсли-Вейл или в Тимбукту?
  — Вас вызовут на дознание, мистер Хантер, — предупредил Спенс, — и там вам придется отвечать.
  — Тогда я подожду дознания. А сейчас, суперинтендент, не убраться ли вам отсюда?
  — Хорошо, сэр. — Спенс невозмутимо поднялся. — Но сначала я должен кое о чем попросить миссис Клоуд.
  — Я не хочу, чтобы беспокоили мою сестру!
  — А я хочу, чтобы она посмотрела на труп и попробовала его опознать. На это у меня есть право. Все равно этого не избежать, рано или поздно. Почему бы ей не пойти со мной прямо сейчас и не покончить с этим? Свидетель слышал, как покойный мистер Арден говорил, что был знаком с Робертом Андерхеем, — следовательно, он мог быть знаком и с миссис Андерхей. Если его звали не Енох Арден, она могла бы сообщить нам его настоящее имя.
  Неожиданно Розалин встала.
  — Конечно, я пойду, — заявила она.
  Спенс ожидал от Дэвида новой вспышки, но, к его удивлению, тот улыбнулся:
  — Отлично, Розалин. Признаюсь, мне самому любопытно. А вдруг ты сможешь опознать этого парня?
  — Вы не видели его в Уормсли-Вейл? — спросил девушку Спенс.
  Она покачала головой:
  — Я была в Лондоне с прошлой субботы.
  — А Арден прибыл в пятницу вечером.
  — Вы действительно хотите, чтобы я пошла с вами сейчас? — Розалин задала этот вопрос с покорностью маленькой девочки.
  Суперинтендент невольно был тронут. Он не ожидал такого послушания.
  — Это было бы очень любезно с вашей стороны, миссис Клоуд, — ответил он. — Чем раньше мы установим определенные факты, тем лучше. К сожалению, у меня нет полицейской машины.
  Дэвид подошел к телефону.
  — Позвоню в такси «Даймлер». Это превысит установленные расходы, но думаю, суперинтендент, вы сумеете это уладить.
  — Я тоже так думаю, мистер Хантер. — Он снова встал. — Буду ждать вас внизу.
  Спенс спустился в лифте и вновь открыл дверь офиса.
  «Фельдмаршал» поджидал его.
  — Ну?
  — В обеих кроватях спали прошлой ночью, сэр. Ванные и полотенца также использовали. Завтрак подали им в квартиру в половине десятого.
  — А вы не знаете, когда мистер Хантер пришел вчера вечером?
  — Боюсь, что больше ничего не могу вам сообщить, сэр.
  «Ничего не поделаешь», — подумал Спенс. Его интересовало, скрывалось ли что-нибудь за отказом Дэвида отвечать, кроме чисто мальчишеского упрямства. Ведь он должен понимать, что над ним висит обвинение в убийстве и что чем раньше он все расскажет, тем лучше для него. Полиции не стоит противодействовать.
  По дороге в морг они почти не разговаривали. Розалин была бледной, руки ее дрожали. Дэвид казался обеспокоенным. Он говорил с ней как с маленькой девочкой:
  — Это всего лишь пара минут, малышка. Не волнуйся. Ты войдешь с суперинтендентом, а я тебя подожду. Ничего страшного — он будет выглядеть так, как будто спит.
  Розалин кивнула, и Дэвид стиснул ее руку.
  — Будь храброй девочкой.
  — Должно быть, вы думаете, что я жуткая трусиха, суперинтендент? — тихо спросила Розалин, следуя за Спенсом. — Но после той ужасной ночи в Лондоне, когда все в доме погибли, кроме меня и Дэвида…
  — Я все понимаю, миссис Клоуд, — мягко произнес Спенс. — Я знаю, что вы пережили во время бомбежки, когда погиб ваш муж. Но это в самом деле только две минуты.
  По знаку суперинтендента убрали простыню. Розалин Клоуд посмотрела на человека, называвшего себя Енохом Арденом. Спенс стоял в стороне, исподтишка наблюдая за ней.
  Девушка смотрела на мертвеца с любопытством и интересом, не проявляя никаких признаков того, что узнала его. Потом перекрестилась.
  — Упокой господь его душу. Я никогда не видела этого человека и не знаю, кто он.
  «Либо ты самая превосходная актриса, какую я когда-либо видел, — подумал Спенс, — либо говоришь правду».
  Позднее суперинтендент позвонил Роули Клоуду.
  — Я был в морге с вдовой, — сообщил он. — Миссис Клоуд уверена, что этот человек не Роберт Андерхей и что она никогда его раньше не видела. Это решает все.
  Последовала пауза.
  — В самом деле? — медленно отозвался Роули.
  — Думаю, присяжные ей поверят — разумеется, при отсутствии доказательств обратного.
  — Да-а, — протянул Роули и положил трубку.
  Нахмурившись, он взял телефонный справочник — не местный, а лондонский — и методично пробежал указательным пальцем по фамилиям на букву П. Вскоре Роули нашел то, что искал.
  Книга вторая
  Глава 1
  Эркюль Пуаро аккуратно сложил последнюю из газет, за которыми он посылал Джорджа. Информация, содержавшаяся в них, оказалась весьма скудной. Согласно медицинскому заключению, убитому проломили череп несколькими сильными ударами. Дознание перенесли на две недели. Каждого, кто мог что-то сообщить о человеке по имени Енох Арден, по-видимому недавно прибывшем из Кейптауна, просили связаться с главным констеблем Оустшира.
  Пуаро собрал газеты в аккуратную стопку и задумался. Он был заинтригован. Возможно, Пуаро не обратил бы особого внимания на маленькую заметку, если бы не недавний визит миссис Лайонел Клоуд, который, в свою очередь, напомнил ему о пребывании в клубе во время воздушного налета. Он четко помнил голос майора Портера, говорившего: «Возможно, где-нибудь за тысячу миль появится мистер Енох Арден и начнет жизнь заново». Теперь ему очень хотелось побольше узнать о человеке по имени Енох Арден, который погиб насильственной смертью в Уормсли-Вейл.
  Пуаро вспомнил, что был немного знаком с суперинтендентом Спенсом из оустширской полиции, а также что молодой Меллон жил неподалеку от Уормсли-Хит и знал Джереми Клоуда.
  Покуда он размышлял, стоит ли звонить молодому Меллону, вошел Джордж и доложил, что его хотел бы видеть мистер Роули Клоуд.
  — Ага! — с удовлетворением произнес Эркюль Пуаро. — Проводите его сюда.
  В комнату вошел красивый, но явно встревоженный молодой человек, который, казалось, не знал, с чего начать.
  — Ну, мистер Клоуд, — ободряюще заговорил Пуаро, — чем могу служить?
  Роули с сомнением разглядывал Пуаро. Пышные усы, элегантный костюм, белые гетры и остроносые лакированные туфли внушали замкнутому и сдержанному молодому человеку инстинктивное недоверие.
  Пуаро отлично это понимал, и его это забавляло.
  — Боюсь, мне придется объяснить, кто я и вообще, что к чему, — неуклюже начал Роули. — Мое имя вам незнакомо…
  — Напротив, — прервал Пуаро. — Оно мне хорошо знакомо. Понимаете, на прошлой неделе ко мне приходила ваша тетя.
  — Моя тетя? — У Роули отвисла челюсть. Он изумленно уставился на детектива. Это настолько явно было для него новостью, что Пуаро отказался от первоначального предположения, будто оба визита связаны между собой. На момент ему показалось удивительным совпадением, что два члена семьи Клоуд решили посоветоваться с ним в течение столь краткого промежутка времени, но он сразу же понял, что это не совпадение, а следствие одной определенной причины.
  — Насколько я понимаю, миссис Лайонел Клоуд — ваша тетушка? — уточнил Пуаро.
  Казалось, этот вопрос еще сильнее удивил Роули.
  — Тетя Кэти? — недоверчиво переспросил он. — Может быть, вы имеете в виду миссис Джереми Клоуд?
  Пуаро молча покачал головой.
  — Но зачем тете Кэти…
  — Она объяснила, что пришла ко мне по велению духов, — сдержанно произнес детектив.
  — О господи! — Ответ как будто успокоил и даже позабавил Роули. — Она абсолютно безвредна, — добавил он, словно успокаивая собеседника.
  — Интересно… — пробормотал Пуаро.
  — Что вы имеете в виду?
  — Может ли кто-нибудь быть абсолютно безвредным?
  Роули уставился на него. Пуаро вздохнул.
  — Вы пришли спросить меня о чем-то, не так ли? — подсказал он.
  Лицо Роули вновь стало озабоченным.
  — Боюсь, это длинная история…
  Пуаро также этого опасался, догадываясь, что Роули Клоуд не из тех, кто быстро переходит к делу. Он откинулся на спинку стула и полузакрыл глаза.
  — Понимаете, Гордон Клоуд был моим дядей… — неуверенно проговорил Роули.
  — Я все знаю о Гордоне Клоуде, — помог ему Пуаро.
  — Отлично. Тогда мне незачем объяснять. За несколько недель до смерти дядя Гордон женился на молодой вдове по фамилии Андерхей. После его гибели она вместе с братом поселилась в Уормсли-Вейл. Мы все считали, что ее первый муж умер от лихорадки в Африке. Но теперь выходит, что это, возможно, не так.
  — Ага! — Детектив выпрямился. — И что же привело вас к такому предположению?
  Роули рассказал о прибытии в Уормсли-Вейл Еноха Ардена.
  — Может быть, вы читали в газетах…
  — Да, читал, — вновь пришел ему на помощь Пуаро.
  Роули описал свое первое впечатление от Ардена, свой визит в «Олень», записку, полученную от Беатрис Липпинкотт, и, наконец, подслушанный ею разговор.
  — Конечно, — добавил он, — нельзя быть уверенным, что она слышала именно это. Беатрис могла все преувеличить или даже неверно понять.
  — Она рассказала об этом полиции?
  Роули кивнул:
  — Я посоветовал ей это сделать.
  — Простите, но я не вполне понимаю, почему вы пришли ко мне, мистер Клоуд. Вы хотите, чтобы я расследовал это убийство?
  — Господи, конечно, нет, — ответил Роули. — Я ничего такого не хочу. Это полицейская работа. Я прошу вас выяснить, кто был этот парень.
  Пуаро прищурил глаза:
  — А кто он был, по-вашему, мистер Клоуд?
  — Ну, ведь Енох Арден не настоящее имя, а цитата из Теннисона. Я нашел это стихотворение. Там говорится о парне, который вернулся и узнал, что его жена замужем за другим.
  — Значит, вы думаете, — спокойно произнес Пуаро, — что Енох Арден в действительности был самим Робертом Андерхеем?
  — Ну, он мог им быть, — медленно протянул Роули. — Я имею в виду, судя по возрасту, внешности и так далее. Конечно, я несколько раз спрашивал Беатрис о подслушанном разговоре. Она, естественно, не помнит его слово в слово. Тот парень сказал, что Роберт Андерхей порядком опустился, что у него плохо со здоровьем и что он нуждается в деньгах. Возможно, он говорил о себе, не так ли? Потом Арден сказал, что Дэвиду Хантеру вряд ли придется по вкусу, если Андерхей появится в Уормсли-Вейл. Звучит так, словно он уже был там под вымышленным именем.
  — Какие данные насчет идентификации представили на дознании?
  Роули покачал головой:
  — Ничего определенного. Только служащие из «Оленя» заявили, что этот человек зарегистрировался там под именем Еноха Ардена.
  — При нем были какие-нибудь документы или бумаги?
  — Никаких.
  — Что? — Пуаро с удивлением выпрямился. — Никаких бумаг?
  — Абсолютно. Несколько пар носков, рубашка, зубная щетка и тому подобное — но бумаг никаких.
  — Ни паспорта, ни писем, ни даже продуктовой карточки?
  — Ничего.
  — Очень любопытно, — заметил Пуаро.
  — Дэвид Хантер — брат Розалин Клоуд — приходил к нему на следующий день после его приезда, — продолжал Роули Клоуд. — Он сообщил полиции, что получил письмо от Еноха Ардена, в котором тот утверждал, что был другом Роберта Андерхея и сейчас оказался в тяжелом положении. По просьбе сестры Хантер пошел в «Олень», повидался с этим парнем и дал ему пять фунтов. Можете не сомневаться, что он и дальше будет придерживаться этой истории. Конечно, полиция помалкивает о том, что слышала Беатрис.
  — Дэвид Хантер говорит, что раньше не был знаком с этим человеком?
  — Да. Думаю, Хантер никогда не встречал Андерхея.
  — А как насчет Розалин Клоуд?
  — Полиция попросила ее попробовать опознать труп. Но она сказала, что не знает, кто это.
  — Eh bien, — отреагировал Пуаро. — Вот и ответ на ваш вопрос.
  — Не думаю, — возразил Роули. — Если убитый — Андерхей, значит, Розалин не являлась законной женой моего дяди и не имеет права ни на один пенни из его денег. По-вашему, она опознала бы его при таких обстоятельствах?
  — Вы ей не доверяете?
  — Я не доверяю им обоим.
  — Уверен, что найдется немало людей, которые смогут точно установить, Андерхей это или нет.
  — Их не так-то легко найти. Поэтому я прошу вас отыскать кого-нибудь, кто знал Андерхея. Очевидно, в Англии у него не осталось родственников, да и вообще он был не слишком общительным парнем. Полагаю, должны существовать какие-нибудь друзья или старые слуги, но война разрушила все связи и разбросала людей в разные стороны. Не знаю, как взяться за это дело, да и времени у меня нет. Я фермер, и мне не хватает рабочих рук.
  — Почему вы обратились именно ко мне? — спросил Эркюль Пуаро.
  Роули выглядел смущенным.
  В глазах детектива блеснули искорки.
  — По указанию духов?
  — Господи, конечно, нет! — в ужасе воскликнул Роули. — Дело в том… — Он заколебался. — Ну, один мой знакомый говорил, что вы настоящий чародей. Не знаю, каковы ваши гонорары, — наверняка высокие, а мы все практически разорены, — но думаю, мы сумеем наскрести нужную сумму, если вы согласитесь за это взяться.
  — Пожалуй, — медленно произнес Пуаро, — я сумею вам помочь.
  Никогда не подводившая детектива память вновь вернула его назад. Клубный зануда, шелест газет, монотонный голос…
  Он ведь слышал имя этого человека и должен его вспомнить. Если нет, придется спросить у Меллона… Ага! Портер, майор Портер!
  Пуаро поднялся:
  — Вы не смогли бы зайти еще раз во второй половине дня, мистер Клоуд?
  — Ну, не знаю… Пожалуй, смогу. Но неужели вы сможете так быстро чего-нибудь добиться?
  Роули смотрел на детектива с недоверием и благоговейным страхом. Пуаро не был бы самим собой, если бы удержался от искушения порисоваться. Памятуя о своем великом предшественнике,1377 он торжественно произнес:
  — У меня свои методы, мистер Клоуд.
  Пуаро явно нашел нужные слова. На лице Роули отразилось почтение.
  — Да, конечно… Не знаю, как вам удается…
  Пуаро не стал его просвещать. Когда Роули ушел, он сел, написал краткую записку и поручил Джорджу доставить ее в клуб «Коронейшн», подождать ответа.
  Ответ был в высшей степени удовлетворительным. Майор Портер передавал свои комплименты мсье Эркюлю Пуаро и охотно соглашался принять его и его друга в Кэмден-Хилл, на Эджуэй-стрит, 79, сегодня в пять часов вечера.
  
  В половине пятого вернулся Роули Клоуд:
  — Есть успехи, мсье Пуаро?
  — Да, мистер Клоуд. Сейчас мы отправимся к старому другу капитана Роберта Андерхея.
  — Что?! — Роули разинул рот и уставился на детектива с изумлением маленького ребенка, увидевшего, как фокусник вытаскивает из шляпы кролика. — Но ведь это невероятно! Не понимаю, как вам удалось, — ведь прошло всего несколько часов!
  Пуаро снисходительно отмахнулся и постарался выглядеть скромным. Он не собирался демонстрировать простоту, с которой был проделан фокус. Изумление простака Роули льстило его тщеславию.
  Двое мужчин вместе вышли и поехали на такси в Кэмден-Хилл.
  
  Майор Портер занимал второй этаж довольно ветхого дома. Пуаро и Роули впустила и проводила наверх жизнерадостная краснощекая женщина. Стены квадратной комнаты были уставлены книжными полками и увешаны скверными гравюрами на охотничью тематику. На полу лежали два неплохих, но изрядно потертых ковра. Пуаро заметил, что центр пола был покрыт свежим лаком, в то время как по краям краска поблекла. Он понял, что до недавнего времени здесь были другие ковры, получше, которые, очевидно, продали. У камина стоял мужчина в хорошо сшитом, но поношенном костюме. Детектив догадался, что майор Портер оказался на мели. Налоги и повышение стоимости жилья тяжело ударили по отставным армейским офицерам. Но за некоторые вещи, подумал он, майор будет цепляться до последнего — например, за свой клубный абонемент.
  — Боюсь, я не припоминаю, чтобы мы встречались, мсье Пуаро, — отрывисто сказал майор Портер. — Говорите, пару лет назад в клубе? Конечно, ваше имя мне знакомо.
  — Это мистер Роули Клоуд, — представил Пуаро.
  Майор Портер кратко кивнул:
  — Здравствуйте. К сожалению, не могу предложить вам по стаканчику шерри. Мой виноторговец лишился своего запаса при бомбардировке. Есть немного джина. Мерзкое пойло! Может быть, предпочитаете пиво?
  Гости согласились на пиво. Майор Портер извлек портсигар.
  — Закуривайте.
  Пуаро взял сигарету, майор чиркнул спичкой и зажег ее.
  — Вы ведь не курите, верно? — спросил Портер Роули. — Не возражаете, если я закурю трубку? — Он так и сделал, пуская клубы дыма. — А теперь объясните, в чем дело. — Майор переводил взгляд с одного на другого.
  — Возможно, вы читали в газетах о смерти одного человека в Уормсли-Вейл? — начал Пуаро.
  Портер покачал головой:
  — Вряд ли.
  — Его звали Арден — Енох Арден.
  Майор снова покачал головой.
  — Его нашли в гостинице «Олень» с проломленным черепом, — продолжал Пуаро.
  Портер нахмурился:
  — Дайте вспомнить… Кажется, что-то попадалось на глаза несколько дней назад.
  — Да. У меня при себе фотография — она из газеты и, боюсь, не очень четкая. Мы бы хотели знать, майор Портер, видели ли вы когда-нибудь этого человека раньше?
  Пуаро протянул самый лучший снимок покойного, какой ему удалось найти.
  Майор Портер взял фотографию и посмотрел на нее.
  — Погодите-ка. — Он достал очки, надел их и стал внимательно разглядывать снимок, потом внезапно вздрогнул. — Ну, будь я проклят!
  — Вы его знаете, майор?
  — Конечно, знаю. Это Андерхей — Роберт Андерхей.
  — Вы в этом уверены? — В голосе Роули послышалось торжество.
  — Еще бы! Это Роберт Андерхей! Готов поклясться в этом где угодно!
  Глава 2
  Зазвонил телефон, и Линн подняла трубку.
  — Линн?
  — Роули? — Ее голос звучал уныло.
  — Куда ты подевалась? — спросил жених. — За эти дни я тебя ни разу не видел.
  — У меня полно дел по дому. Бегаю с корзиной в надежде раздобыть рыбы, стою в очереди за жутким печеньем и тому подобное.
  — Мне нужно с тобой встретиться. Я должен кое-что тебе сообщить.
  — Что именно?
  Роули усмехнулся:
  — Хорошие новости. Встретимся у рощи Ролланда. Мы там пашем.
  Линн положила трубку. «Какие новости могут быть хорошими для Роули? Деньги? Может, он продал молодого бычка дороже, чем ожидал? Нет, — подумала она, — тут кое-что посерьезнее».
  Когда она шла по полю к роще Ролланда, Роули спрыгнул с трактора и двинулся ей навстречу:
  — Привет, дорогая!
  — В чем дело, Роули? Ты выглядишь как-то… по-другому.
  Он засмеялся:
  — Еще бы! Нам повезло, Линн!
  — Что ты имеешь в виду?
  — Помнишь, старый Джереми упоминал парня по имени Эркюль Пуаро?
  — Эркюль Пуаро? — Линн нахмурилась. — Да, что-то припоминаю…
  — Это было еще во время войны. Они сидели в этом мавзолее — его клубе, когда был воздушный налет.
  — Ну? — с нетерпением подтолкнула собеседника Линн.
  — Он француз или бельгиец, одевается причудливо и вообще странный тип, но котелок у него здорово варит.
  Линн сдвинула брови:
  — Кажется, он детектив?
  — Верно. Я тебе не говорил, но возникло предположение, что парень, которого прикончили в «Олене», мог быть первым мужем Розалин Клоуд.
  Линн рассмеялась:
  — Только потому, что он назвался Енохом Арденом? Что за нелепая идея!
  — Не такая уж нелепая, девочка моя. Старина Спенс возил Розалин взглянуть на него. Она твердо заявила, что это не ее муж.
  — И на этом все закончилось?
  — Могло закончиться, — возразил Роули. — Если бы не я!
  — Ну и что же ты сделал?
  — Отправился к этому Эркюлю Пуаро, сказал, что мы хотим все проверить, и попросил отыскать кого-нибудь, кто знал Роберта Андерхея. Честное слово, этот человек — форменный волшебник! Через несколько часов он предъявил мне лучшего друга Андерхея, словно кролика из шляпы, — пожилого военного по фамилии Портер! — Роули усмехнулся. Его возбуждение удивляло и пугало Линн. — Только держи язык за зубами, Линн. Супер взял с меня клятву молчать, но я хочу, чтобы ты знала. Убитый — Роберт Андерхей!
  — Что?! — Линн недоуменно посмотрела на Роули.
  — Собственной персоной — Портер сразу его узнал. Мы победили, Линн! Обыграли этих проклятых мошенников!
  — Каких мошенников?
  — Хантера и его сестрицу. Они остались с носом. Розалин не получит денег Гордона! Их получим мы — они наши! Довоенное завещание Гордона действительно, и деньги будут поделены между нами. Я получаю четверть, понимаешь? Если ее первый муж был жив, когда она выходила за Гордона, значит, она вовсе не была за ним замужем!
  — Ты… ты уверен, что это правда?
  Роули уставился на нее — впервые он казался озадаченным.
  — Конечно, уверен! Это же элементарно. Теперь все в порядке. Все будет так, как раньше планировал Гордон, — словно эта драгоценная парочка вообще никогда не появлялась!
  «Все будет как раньше… Но происшедшее невозможно стереть напрочь, — думала Линн. — Нельзя притворяться, будто ничего не случилось».
  — Что с ними будет? — медленно спросила она.
  — А? — Было ясно, что до сего момента Роули об этом не задумывался. — Понятия не имею. Полагаю, вернутся туда, откуда прибыли… — Он немного помедлил. — Знаешь, я думаю, мы должны что-нибудь сделать для Розалин. Она ведь ничего не знала, когда выходила за Гордона. Я уверен, Розалин считала, что ее первый муж умер. Да, мы должны выделить ей приличное содержание. Надо это обсудить.
  — Тебе она нравится, не так ли? — поинтересовалась Линн.
  — Вообще-то да. — Роули задумался. — Славная малышка и знает, с какой стороны подойти к корове.
  — В отличие от меня.
  — Ничего, научишься! — великодушно пообещал Роули.
  — А как же… Дэвид?
  Роули сразу помрачнел:
  — К черту Дэвида! Эти деньги никогда ему не принадлежали. Он просто приехал и жил за счет сестры.
  — Нет, Роули, это не так. Дэвид не нахлебник. Возможно, он авантюрист…
  — И вдобавок убийца!
  — Что ты имеешь в виду?
  — Кто, по-твоему, прикончил Андерхея?
  — Этому я не верю! — крикнула Линн.
  — Конечно, это Дэвид — больше некому! В тот день он был здесь. Приехал поездом в пять тридцать. Я встречал груз на станции и видел его издали.
  — Он вернулся в Лондон тем же вечером, — резко сказала Линн.
  — После того, как убил Андерхея, — с триумфом добавил Роули.
  — Ты не должен бросаться такими обвинениями, Роули. В котором часу убили Андерхея?
  — Ну, точно не знаю… — Роули сделал паузу. — Вряд ли мы это узнаем до завтрашнего дознания. Думаю, между девятью и десятью.
  — Дэвид вернулся в Лондон поездом в девять двадцать.
  — Откуда ты знаешь?
  — Я… я встретила его, когда он спешил на поезд.
  — Откуда тебе известно, что он на него успел?
  — Потому что позже он звонил мне из Лондона.
  Роули сердито нахмурился:
  — Какого черта он тебе звонил? Будь я проклят, Линн, если…
  — Господи, Роули, какое это имеет значение? Во всяком случае, это доказывает, что он успел к поезду.
  — У него было достаточно времени, чтобы убить Андерхея и побежать на станцию.
  — Нет, если Андерхея убили после девяти.
  — Ну, его могли убить и немного раньше.
  Но в его голосе звучало сомнение.
  Линн полузакрыла глаза. Неужели это правда? Неужели ее обнимал и целовал убийца? Она вспомнила странное возбуждение Дэвида, когда он, запыхавшись, выбежал из рощи. Быть может, на него так подействовало убийство? Линн пришлось признать, что это весьма вероятно. Способен ли Дэвид на такое преступление? Мог ли он убить человека, не причинившего ему никакого вреда, — призрака из прошлого? Человека, чьей единственной виной было то, что он стоял между Розалин и огромным наследством — между Дэвидом и возможностью пользоваться деньгами Розалин?
  — Зачем ему убивать Андерхея? — неуверенно пробормотала Линн.
  — Господи, Линн, ты еще спрашиваешь! Я ведь только что тебе объяснил — живой Андерхей означал, что мы получим деньги Гордона! К тому же Андерхей Дэвида шантажировал.
  Это больше походило на правду. Дэвид, безусловно, мог убить шантажиста — по всей вероятности, именно так он бы с ним и поступил. Да, теперь все сходится — спешка Дэвида, его возбуждение, яростные, почти сердитые поцелуи. А потом — отказ от нее: «Мне лучше исчезнуть…»
  Словно издалека она услышала голос Роули:
  — В чем дело, Линн? Ты хорошо себя чувствуешь?
  — Да, конечно.
  — Тогда, бога ради, не смотри так мрачно. — Он обернулся, глядя вниз, на «Плакучие ивы». — Теперь мы сможем привести здесь все в порядок, купить кое-какие приспособления, облегчающие работу. Я хочу, чтобы тебе было уютно, Линн.
  Это будет ее дом — ее и Роули…
  А однажды, в восемь утра, Дэвида вздернут на виселицу…
  Глава 3
  Дэвид положил руки на плечи Розалин. Лицо его было бледным, взгляд — настороженным.
  — Говорю тебе, все будет в порядке. Но ты должна сохранять спокойствие и делать то, что я тебе скажу.
  — А если тебя арестуют? Ты сам говорил, что это возможно.
  — Да, возможно. Но это долго не продлится, если только ты не потеряешь голову.
  — Я буду делать все, что ты скажешь, Дэвид.
  — Умница! Тебе нужно только придерживаться своих слов — повторять, что убитый — не твой муж, Роберт Андерхей.
  — Они поймают меня в ловушку — заставят говорить то, что я не хотела.
  — Не заставят. Все будет хорошо.
  — Нет. Все это было неправильно. Мы взяли деньги, которые нам не принадлежат. Я ночами не сплю, думая об этом, Дэвид. Бог наказывает нас за наши грехи.
  Дэвид, нахмурившись, смотрел на нее. Она вот-вот сломается. В ней всегда была эта религиозная жилка. Совесть никогда не оставит ее в покое. Если не произойдет чуда, она их подведет. Ну, остается только одно…
  — Слушай, Розалин, — мягко заговорил он. — Ты ведь не хочешь, чтобы меня повесили?
  Ее глаза расширились от ужаса.
  — О, Дэвид, они не смогут…
  — Только один человек может отправить меня на виселицу — ты. Если ты хоть раз признаешь, словом или взглядом, что убитый может быть Андерхеем, ты затянешь петлю на моей шее! Поняла?
  Да, это сработало. Она испуганно смотрела на него.
  — Я такая глупая, Дэвид…
  — Вовсе нет. Да и от тебя не требуется быть умной. Ты должна только торжественно поклясться, что покойный — не твой муж. Можешь это сделать?
  Розалин кивнула.
  — Если хочешь, можешь иногда выглядеть дурочкой — притворяться, будто не понимаешь, о чем тебя спрашивают. Вреда от этого не будет. Но на те вопросы, о которых мы с тобой говорили, отвечай твердо и стой на своем. Гейторн присмотрит за тобой. Он толковый адвокат — потому я его и нанял. Он будет на дознании и не даст тебя запугивать. Но даже ему отвечай то же самое. Ради бога, не пытайся умничать и не думай, что сумеешь помочь мне, ведя свою игру.
  — Я сделаю все, как ты велел, Дэвид.
  — Хорошая девочка. Когда все будет кончено, мы уедем на юг Франции или в Америку. А пока береги свое здоровье. Не лежи по ночам без сна, растравляя себя без толку. Принимай снотворное, которое прописал тебе доктор Клоуд, — бромид или что там еще. Принимай по одной порции на ночь и помни, что все будет хорошо. — Он посмотрел на часы. — Пора на дознание — оно начнется в одиннадцать.
  Дэвид окинул взглядом гостиную. Красота, богатство, комфорт… Он наслаждался всем этим. «Фарроубэнк» — прекрасный дом. Возможно, это прощание с ним…
  Он угодил в передрягу — сомневаться не приходится. Но Дэвид не жалел об этом. Что касается будущего — ну, он привык рисковать. «Воспользоваться мы должны течением иль потеряем груз».
  Дэвид снова посмотрел на Розалин. Глядя в ее большие умоляющие глаза, он инстинктивно почувствовал, чего она ожидает.
  — Я не убивал его, Розалин, — мягко произнес он. — Клянусь всеми святыми в твоем календаре!
  Глава 4
  Дознание проходило в помещении зернового рынка.
  Коронер, мистер Пебмарш, был маленьким суетливым человечком в очках и с чрезмерно развитым ощущением собственной важности.
  Рядом с ним восседала массивная фигура суперинтендента Спенса. Похожий на иностранца человечек с большими черными усами скромно примостился поодаль. Семейство Клоуд присутствовало в полном составе — Джереми и Лайонел с женами, Роули, миссис Марчмонт и Линн. Майор Портер сидел в отдалении, беспокойно ерзая на стуле. Дэвид и Розалин прибыли последними и тоже сели отдельно от остальных.
  Коронер прочистил горло и, окинув взглядом жюри, состоящее из девяти наиболее уважаемых местных жителей, начал вызывать свидетелей.
  Констебль Пикок…
  Сержант Вейн…
  Доктор Лайонел Клоуд…
  — Вы были у пациента в «Олене», когда к вам пришла Глэдис Эйткин. Что она сказала?
  — Она сообщила мне, что постоялец из 5-го номера лежит на полу мертвым.
  — И вы сразу поднялись в 5-й номер?
  — Да.
  — Пожалуйста, опишите, что вы там обнаружили.
  Доктор Клоуд повиновался. Труп мужчины… лицом вниз… повреждения головы… череп проломлен на затылке… каминные щипцы…
  — Вы считаете, что повреждения нанесены этими щипцами?
  — Некоторые из них — безусловно.
  — А что, было нанесено несколько ударов?
  — Да. Я не делал подробного обследования, так как считал, что следует вызвать полицию, прежде чем менять положение тела.
  — Вы правы. Этот человек был мертв?
  — Да, уже несколько часов.
  — Когда, по-вашему, наступила смерть?
  — Не могу сказать точно. По меньшей мере одиннадцать часов тому назад — возможно, даже тринадцать или четырнадцать… Скажем, накануне вечером, между половиной восьмого и половиной одиннадцатого.
  — Благодарю вас, доктор Клоуд.
  Следующим вызвали полицейского хирурга, который дал подробное описание ран. На нижней челюсти имелись ссадина и опухоль, а в основание черепа нанесли пять или шесть ударов, причем некоторые из них уже после наступления смерти.
  — Значит, нападавший был в ярости?
  — Вот именно.
  — Чтобы нанести эти удары, требовалась огромная сила?
  — Ну, не совсем сила. Взмахнуть щипцами, взяв их за концы, можно без особого напряжения. Тяжелый стальной шар, образующий головку щипцов, превращает их в грозное оружие. Удары мог нанести даже человек хрупкого сложения, если он действовал в приступе гнева.
  — Благодарю вас, доктор.
  Последовала подробная характеристика физических данных убитого — упитанный, крепкий, возраст около сорока пяти лет. Никаких признаков болезней — сердце, легкие и остальное в полном порядке.
  Беатрис Липпинкотт дала показания о прибытии в гостиницу человека, который зарегистрировался как Енох Арден из Кейптауна.
  — Он предъявил книжечку с продуктовыми талонами?
  — Нет, сэр.
  — И вы не попросили его это сделать?
  — Сначала — нет. Я не знала, как долго он пробудет в гостинице.
  — Но потом попросили?
  — Да, сэр. Он прибыл в пятницу, а в субботу я предупредила, что если он собирается пробыть здесь более пяти дней, то должен передать мне свою продуктовую книжку.
  — И что он на это ответил?
  — Что передаст ее мне.
  — Но он не сделал этого?
  — Нет.
  — Он не говорил, что потерял книжку или что вообще ее не имеет?
  — Нет. Просто сказал: «Я найду ее и принесу вам».
  — Мисс Липпинкотт, слышали ли вы в субботу вечером определенный разговор?
  После пространных объяснений необходимости своего присутствия в 4-м номере Беатрис Липпинкотт поведала свою историю. Коронер умело направлял ее показания в нужное русло.
  — Благодарю вас. Вы сообщали кому-нибудь о подслушанном разговоре?
  — Да. Я рассказала о нем мистеру Роули Клоуду.
  — Почему именно мистеру Клоуду?
  — Я подумала, что ему следует знать… — Беатрис покраснела.
  Высокий худощавый мужчина — мистер Гейторн — поднялся и попросил разрешения задать вопрос.
  — Во время разговора покойного с мистером Дэвидом Хантером тот не говорил, что он сам является Робертом Андерхеем?
  — Нет, не говорил.
  — Фактически он упоминал Роберта Андерхея как другого человека?
  — Ну… в общем, да.
  — Благодарю вас, мистер коронер, это все, что я хотел выяснить.
  Беатрис Липпинкотт сменил Роули Клоуд.
  Он подтвердил, что Беатрис рассказала ему о разговоре, и дал отчет о своей беседе с покойным.
  — Последнее, что он вам сказал, было: «Не думаю, что вам удастся доказать это без моей помощи». Под «этим» подразумевался факт, что Роберт Андерхей еще жив?
  — Да, он так сказал и засмеялся.
  — Вот как, засмеялся? И как же вы поняли его слова?
  — Ну… я решил, что он пытается заставить меня предложить ему сделку, но потом я подумал…
  — Что вы подумали потом, мистер Клоуд, едва ли имеет отношение к делу. Можно сказать, что в результате этого разговора вы попытались найти человека, который был знаком с покойным Робертом Андерхеем? И, заручившись помощью определенного лица, достигли успеха?
  Роули кивнул:
  — Да.
  — Сколько было времени, когда вы расстались с убитым?
  — Думаю, около без пяти девять.
  — Почему вы так думаете?
  — Идя по улице, я слышал через открытое окно позывные девятичасовой радиопередачи.
  — Покойный упомянул, в какое время он ожидает своего «клиента»?
  — Он просто сказал: «В любую минуту».
  — И не назвал никакого имени?
  — Нет.
  — Дэвид Хантер!
  Послышался слабый гул голосов, жители Уормсли-Вейл вытянули шеи, глядя на высокого молодого человека, который встал с вызывающим выражением лица.
  С предварительными вопросами покончили быстро.
  — Вы приходили повидать покойного в субботу вечером? — спросил коронер.
  — Да. Я получил от него письмо с просьбой о помощи и утверждением, что он знал первого мужа моей сестры в Африке.
  — У вас имеется это письмо?
  — Нет, я не сохраняю письма.
  — Вы слышали описание Беатрис Липпинкотт вашей беседы с убитым. Оно верно?
  — Абсолютно неверно. Убитый говорил, что знал моего покойного зятя, жаловался на судьбу и просил денег, которые, как обычно бывает, обещал вернуть.
  — Он говорил вам, что Роберт Андерхей все еще жив?
  Дэвид улыбнулся:
  — Конечно, нет. Он сказал: «Если бы Роберт был жив, я уверен, он бы мне помог».
  — Это резко отличается от того, что сообщила нам Беатрис Липпинкотт.
  — Любители подслушивать, — отозвался Дэвид, — как правило, слышат только часть разговора, и у них нередко создается о нем неправильное впечатление, так как они дополняют недостающие детали с помощью своего живого воображения.
  Беатрис вскочила с места и сердито начала:
  — Я еще никогда…
  — Прошу тишины! — грозно прервал ее коронер. — Мистер Хантер, вы посетили покойного снова во вторник вечером?
  — Нет.
  — Вы слышали, как мистер Клоуд утверждал, что покойный ожидал визитера?
  — Может, он кого-то и ожидал, но не меня. Я уже дал ему пять фунтов и думал, что с него хватит. Не было никаких доказательств, что он знал Роберта Андерхея. С тех пор как моя сестра унаследовала от мужа крупное состояние, она стала мишенью для всех местных попрошаек. — И Дэвид бросил взгляд на семейство Клоуд.
  — Не сообщите ли вы нам, мистер Хантер, где вы были во вторник вечером?
  — Узнайте сами! — усмехнулся Дэвид.
  — Мистер Хантер! — Коронер постучал по столу. — Ваш ответ в высшей степени неразумен.
  — Почему я должен рассказывать вам, где был и что делал? Мне хватит для этого времени, когда вы обвините меня в убийстве этого человека.
  — Если вы будете придерживаться такой позиции, это может произойти скорее, чем вы думаете. Вы узнаете этот предмет, мистер Хантер?
  Наклонившись вперед, Дэвид взял в руку золотую зажигалку. Его лицо было озадаченным.
  — Да, это моя зажигалка, — сказал он, возвращая ее.
  — Когда вы видели ее в последний раз?
  — Я потерял ее… — Дэвид умолк.
  — Да, мистер Хантер? — вежливо поторопил его коронер.
  Адвокат Гейторн заерзал, явно собираясь заговорить. Но Дэвид его опередил:
  — Я пользовался зажигалкой в прошлую пятницу утром. Не припоминаю, что видел ее с тех пор.
  Гейторн поднялся:
  — С вашего позволения, мистер коронер! Мистер Хантер, вы посетили покойного в субботу вечером. Не могли вы оставить зажигалку у него?
  — Очевидно, мог, — медленно ответил Дэвид. — Во всяком случае, я не видел ее после пятницы… А где ее нашли?
  — Мы вернемся к этому позже, — пообещал коронер. — Можете сесть, мистер Хантер.
  Дэвид вернулся на свое место и что-то прошептал Розалин Клоуд.
  — Майор Портер!
  Помявшись, майор занял свидетельское место, стоя прямо, как на параде. Только то, как он облизывал губы, выдавало его нервозность.
  — Вы Джордж Даглас Портер, майор королевских африканских стрелков в отставке?
  — Да.
  — Насколько хорошо вы знали Роберта Андерхея?
  Лающим голосом, словно на учебном плацу, майор Портер назвал несколько мест и дат.
  — Вам показывали тело покойного?
  — Да.
  — Вы смогли его опознать?
  — Да. Это тело Роберта Андерхея.
  В зале послышался возбужденный гул.
  — Вы утверждаете это без малейшего сомнения?
  — Да.
  — Вы не могли ошибиться?
  — Не мог.
  — Благодарю вас, майор Портер. Миссис Гордон Клоуд!
  Розалин встала. Майор с любопытством на нее смотрел, но она, проходя мимо, даже не взглянула на него.
  — Миссис Клоуд, полиция показывала вам тело покойного?
  Розалин вздрогнула:
  — Да.
  — И вы твердо заявили, что это тело незнакомого вам человека?
  — Да.
  — Учитывая заявление, только что сделанное майором Портером, вы не желаете отказаться от вашего заявления или изменить его?
  — Нет.
  — Вы по-прежнему утверждаете, что это не было тело вашего мужа, Роберта Андерхея?
  — Да. Я никогда в жизни не видела этого человека.
  — Однако майор Портер уверенно опознал в нем своего друга, Роберта Андерхея.
  — Майор Портер ошибся. — В голосе Розалин не слышалось никаких эмоций.
  — В этом суде вы не под присягой, миссис Клоуд. Но вполне вероятно, что вскоре вам придется давать показания под присягой в другом суде. Вы готовы поклясться, что это тело не Роберта Андерхея, а незнакомого вам человека?
  — Я готова поклясться, что это тело не моего мужа, а незнакомого человека. — Розалин произнесла это без запинки, глядя прямо в глаза коронеру.
  — Можете сесть, — буркнул он.
  Сняв пенсне, коронер обратился к присяжным.
  Они присутствуют здесь, чтобы выяснить причину смерти этого человека. Тут не может быть сомнений. Нет и речи о несчастном случае, самоубийстве или непреднамеренном убийстве. Остается один вердикт — преднамеренное убийство. Что касается личности покойного, то она не была четко установлена.
  Они слышали показания свидетеля, в чьей честности не приходится сомневаться, что это тело его друга, Роберта Андерхея. С другой стороны, смерть Роберта Андерхея от лихорадки в Африке не вызвала сомнений у местных властей. В противоположность показаниям майора Портера вдова Роберта Андерхея, ныне миссис Гордон Клоуд, уверенно заявила, что это тело не Роберта Андерхея. Итак, перед ними два диаметрально противоположных заявления. Помимо вопроса об идентификации, им следует решить, имеются ли какие-либо указания на личность убийцы. Возможно, они считают, что такие указания имеются, но для обвинения необходимо наличие мотива преступления и возможности его совершить. Требуется, чтобы подозреваемого видели поблизости от места преступления в соответствующее время. Если таких доказательств не окажется, то наилучшим вердиктом будет преднамеренное убийство, совершенное неизвестным лицом или лицами. Такой вердикт предоставит полиции возможность продолжать расследование.
  После этого коронер отпустил присяжных обдумывать вердикт.
  Это заняло сорок пять минут.
  Присяжные вернулись с вердиктом о преднамеренном убийстве, совершенном Дэвидом Хантером.
  Глава 5
  — Я боялся, что они вынесут такой вердикт, — виновато сказал коронер. — Местные предубеждения! Тут больше эмоций, чем логики.
  Коронер, главный констебль, суперинтендент Спенс и Эркюль Пуаро совещались после дознания.
  — Вы сделали все, что от вас зависит, — отозвался главный констебль.
  — Этот вердикт преждевремен, чтобы не сказать больше, — нахмурился Спенс. — И здорово нам мешает. Вы знакомы с мсье Эркюлем Пуаро? Это он отыскал майора Портера.
  — Я слышал о вас, мсье Пуаро, — вежливо сказал коронер, а Пуаро безуспешно попытался выглядеть скромным.
  — Мсье Пуаро интересует это дело, — с усмешкой добавил Спенс.
  — Совершенно верно, — кивнул Пуаро. — Можно сказать, я участвовал в этом деле еще до того, как оно стало таковым.
  В ответ на их недоуменные взгляды Пуаро рассказал о странной маленькой сцене в клубе, когда он впервые услышал имя Роберта Андерхея.
  — Когда дело попадет в суд, это будет дополнительным очком в пользу показаний Портера, — задумчиво промолвил главный констебль. — Значит, Андерхей действительно планировал притвориться умершим и воспользоваться именем Еноха Ардена.
  — Да, но будет ли это принято как доказательство? — возразил Спенс. — Слова человека, которого нет в живых…
  — Возможно, это не примут в качестве доказательства, — отозвался Пуаро, — но это наводит на очень интересные предположения.
  — Нам нужны не предположения, а конкретные факты, — напомнил Спенс. — Например, кто-нибудь видевший Дэвида Хантера в «Олене» или рядом во вторник вечером.
  — Это не составит труда, — заметил главный констебль.
  — У меня на родине это было бы достаточно легко, — сказал Пуаро. — Там повсюду маленькие кафе, где люди по вечерам пьют кофе. Но в провинциальной Англии… — Он развел руками.
  Суперинтендент кивнул:
  — Некоторые торчат в пивных до самого закрытия, а другие сидят дома и слушают девятичасовую передачу новостей. Если вы пройдетесь по главной улице между половиной девятого и десятью, то не встретите ни души.
  — Может быть, он на это и рассчитывал? — предположил главный констебль.
  — Возможно, — ответил Спенс. Выражение его лица трудно было назвать радостным.
  Главный констебль и коронер вскоре удалились. Пуаро и Спенс остались вдвоем.
  — Вам не нравится это дело? — с сочувствием осведомился Пуаро.
  — Меня беспокоит этот молодой человек, — сказал Спенс. — С такими, как он, ничего не знаешь наперед. Они могут вести себя крайне подозрительно, будучи абсолютно невиновными, и, наоборот, выглядеть сущими ангелами, в действительности являясь виновными.
  — По-вашему, он виновен?
  — А по-вашему?
  Пуаро снова развел руками:
  — Я бы хотел знать, сколько у вас фактов, говорящих против него.
  — Вы имеете в виду не доказательства в юридическом смысле слова, а подозрительные обстоятельства?
  Пуаро кивнул.
  — Ну, во-первых, зажигалка, — сказал Спенс.
  — Где вы ее нашли?
  — Под трупом.
  — На ней были отпечатки пальцев?
  — Никаких.
  — А-а! — протянул Пуаро.
  — Мне самому это не слишком нравится, — вздохнул Спенс. — Далее часы убитого, остановившиеся на десяти минутах десятого. Это соответствует медицинскому заключению и заявлению Роули Клоуда, что Андерхей ожидал «клиента» в любую минуту.
  — Да, все сходится, — согласился Пуаро.
  — К тому же, мсье Пуаро, никуда не денешься от того, что только у Хантера (точнее, у него и у его сестры) имеется хотя бы подобие мотива. Либо Дэвид Хантер убил Андерхея, либо это дело рук какого-то постороннего, который последовал сюда за Андерхеем по неизвестной нам причине. Последнее выглядит крайне маловероятным.
  — Согласен с вами.
  — Понимаете, в Уормсли-Вейл нет ни одного человека, у которого мог бы быть мотив, — разве только кто-то из местных жителей (помимо Хантеров) был связан с Андерхеем в прошлом. Я никогда не исключаю совпадений, но в данном случае нет и намека на что-нибудь подобное. Этот человек был посторонним для всех, кроме брата и сестры.
  Пуаро кивнул.
  — Семья Клоуд должна была бы беречь Андерхея как зеницу ока, — продолжал суперинтендент. — Ведь живой и невредимый Роберт Андерхей гарантировал бы им огромное состояние.
  — И снова, mon ami,1378 я полностью с вами согласен. Живой и невредимый Роберт Андерхей — именно то, что нужно семье Клоуд.
  — Таким образом, мы возвращаемся к тому, что мотив есть только у Розалин и Дэвида Хантера. Розалин Клоуд была в Лондоне. Но мы знаем, что Дэвид в тот день был в Уормсли-Вейл. Он прибыл на станцию Уормсли-Хит поездом в семнадцать тридцать.
  — Итак, мы имеем Мотив с большой буквы и тот факт, что с половины шестого до неопределенного времени Дэвид Хантер находился здесь.
  — Вот именно. Теперь возьмем рассказ Беатрис Липпинкотт. Лично я ей верю. Она сообщила то, что слышала, хотя, возможно, немного свой рассказ приукрасила, что свойственно человеческой натуре.
  — Безусловно.
  — Помимо того, что я знаю Беатрис, я верю, что она не могла такое выдумать. Например, Беатрис никогда не слышала о Роберте Андерхее. Поэтому мне кажется, что разговор между двоими мужчинами проходил именно таким образом, а не так, как утверждает Дэвид Хантер.
  — Мне тоже, — сказал Пуаро. — Она производит впечатление вполне надежного свидетеля.
  — У нас есть подтверждение ее показаниям. Как вы думаете, почему брат и сестра уехали в Лондон?
  — Это один из наиболее интересующих меня вопросов.
  — Их финансовое положение выглядит следующим образом. Розалин пожизненно распоряжается только процентами с капитала Гордона Клоуда — сам капитал она не может трогать, за исключением, кажется, тысячи фунтов. Но драгоценности и тому подобное принадлежат ей полностью. Первое, что сделала Розалин, прибыв в город, — отнесла самые ценные вещи на Бонд-стрит и продала их. Ей быстро требовалась крупная сумма наличными — иными словами, она должна была заплатить шантажисту.
  — Вы называете это доказательством против Дэвида Хантера?
  — А вы — нет?
  Пуаро покачал головой:
  — Доказательством, что имел место шантаж, — да. Но доказательством намерения совершить убийство — нет. Это не может доказывать и то и другое, mon cher. Молодой человек собирался либо заплатить, либо убить. Вы предъявили доказательство первого.
  — Возможно, вы правы. Но он мог изменить намерения.
  Пуаро пожал плечами.
  — Я знаю людей такого типа, — задумчиво продолжал суперинтендент. — Они хороши на войне — у них более чем достаточно чисто физической смелости, дерзости и пренебрежения личной безопасностью. Такие нередко получают крест Виктории — хотя, уверяю вас, большей частью посмертно. Да, в военное время они герои. Но в мирное такие люди обычно заканчивают тюрьмой. Они не могут обходиться без возбуждения, не любят идти прямой дорогой, им наплевать на общество и в конечном счете на человеческую жизнь.
  Детектив молча кивнул.
  Последовала длительная пауза.
  — Eh bien, — заговорил наконец Пуаро. — Мы согласились, что перед нами тип убийцы. Но это все — это никуда нас не приведет.
  Спенс с любопытством посмотрел на него:
  — Вас очень интересует это дело, мсье Пуаро?
  — Да.
  — Могу я спросить, почему?
  — Откровенно говоря, я и сам не знаю, — развел руками детектив. — Возможно, потому, что когда я два года назад сидел в курительной клуба моего друга, ощущая неприятное чувство вот здесь, — он выразительно указал на живот, — ибо я не люблю воздушные налеты и не блистаю смелостью, хотя стараюсь это скрыть… Так вот, когда я сидел там, клубный зануда, славный майор Портер, рассказывал длинную историю, которую не слушал никто, кроме меня, так как я старался отвлечься от бомб и так как факты, о которых он повествовал, казались мне любопытными и поучительными. Я подумал, что в один прекрасный день из этих фактов может что-то выйти. И теперь это случилось.
  — Выходит, произошло неожиданное?
  — Напротив, — поправил его Пуаро. — Произошло как раз вполне ожидаемое, что само по себе замечательно.
  — Вы ожидали убийства? — скептически уточнил Спенс.
  — Нет-нет! Но вдова выходит замуж вторично. Возможно, первый муж еще жив? Оказывается, жив! Он может объявиться? И объявляется! Вероятен шантаж? Так и происходит! Следовательно, шантажиста могут заставить замолчать? Ma foi, и это случилось!
  — Ну, — Спенс с сомнением посмотрел на Пуаро, — по-моему, все достаточно типично. Шантаж приводит к убийству — в таком преступлении нет ничего необычного.
  — Да, как правило, подобные преступления не представляют особого интереса. Но этот случай любопытен потому, что здесь все не так.
  — Все не так? Что вы имеете в виду?
  — Все имеет, так сказать, неправильную форму.
  Спенс уставился на него.
  — Старший инспектор Джепп всегда говорил, что у вас извилистый ум, — заметил он. — Приведите мне пример того, что здесь, по-вашему, «не так».
  — Ну, хотя бы сам убитый.
  Спенс молча покачал головой.
  — Вы так не считаете? — спросил Пуаро. — Ну, возможно, я фантазирую. Тогда другой пример. Андерхей прибывает в «Олень». Он пишет Дэвиду Хантеру. Хантер получает письмо на следующее утро за завтраком?
  — Да, по его словам, он получил письмо от Ардена именно тогда.
  — Это была первая информация о прибытии Андерхея в Уормсли-Вейл, не так ли? Что же делает Хантер прежде всего? Отправляет сестру в Лондон!
  — Это вполне понятно, — сказал Спенс. — Хантер хочет иметь свободу действий. Возможно, он опасается, что Розалин проявит слабость. Не забывайте, в семье лидер — он. Миссис Клоуд полностью у него под каблуком.
  — Да, это видно с первого взгляда. Итак, Хантер отсылает сестру в Лондон и наносит визит Еноху Ардену. Мы располагаем отчетом Беатрис Липпинкотт об их беседе, из которого, как у вас говорят, видно за милю, что Дэвид Хантер не был уверен, является ли его собеседник Робертом Андерхеем. Он подозревал это, но не знал наверняка.
  — Но тут нет ничего странного, мсье Пуаро. Розалин Хантер вышла замуж за Андерхея в Кейптауне и сразу уехала с ним в Нигерию. Хантер и Андерхей никогда не встречались. Таким образом, как вы говорите, Хантер хотя и подозревал, что Арден — Андерхей, но не мог этого знать, потому что ни разу не видел Андерхея.
  Пуаро задумчиво посмотрел на суперинтендента.
  — Значит, здесь ничего не кажется вам странным? — спросил он.
  — Я знаю, куда вы клоните. Почему Арден не сказал прямо, что он Андерхей? Ну, думаю, это тоже понятно. Респектабельные люди, совершающие нечестный поступок, стараются сохранять внешние приличия. Они предпочитают обставлять все так, чтобы самим выглядеть незапятнанными, если вы понимаете, о чем я. По-моему, тут нет ничего необычного. Вы должны делать скидку на человеческую натуру.
  — Да, — промолвил Пуаро. — Человеческая натура. Полагаю, это возможный ответ на вопрос, почему меня так интересует это дело. На дознании я внимательно разглядывал присутствующих — особенно членов семейства Клоуд, связанных общими интересами, но абсолютно различных по характеру, мыслям и чувствам. В течение многих лет все они зависели от сильного человека в их семействе — Гордона Клоуда. Я не имею в виду полную зависимость. У каждого из них были самостоятельные средства к существованию. Но сознательно или бессознательно они привыкли во всем полагаться на него. А что происходит с плющом, суперинтендент, когда дуб, вокруг которого он обвивается, рубят?
  — Этот вопрос едва ли по моей части, — заметил Спенс.
  — Вот как? По-моему, как раз по вашей. Человеческая личность, mon cher, не остается неизменной. Она может обретать силу, но может и разрушаться. Что человек собой представляет, становится ясным только в дни испытаний, когда он либо выстоит, либо упадет.
  — Право, не знаю, на что вы намекаете, мсье Пуаро. — Спенс выглядел сбитым с толку. — Как бы то ни было, с семьей Клоуд теперь все в порядке — во всяком случае, будет в порядке после всех юридических формальностей.
  Пуаро напомнил ему, что это может потребовать времени.
  — Все еще необходимо опровергнуть показания миссис Гордон Клоуд. В конце концов, женщина не может не узнать собственного мужа.
  Он склонил голову набок и вопрошающе посмотрел на суперинтендента.
  — По-вашему, женщине трудно не узнать собственного мужа, если от этого зависит состояние в пару миллионов фунтов? — цинично проговорил Спенс. — Кроме того, если это не Роберт Андерхей, то почему его убили?
  — Действительно, — пробормотал детектив. — Вот в чем вопрос.
  Глава 6
  Пуаро вышел из полицейского участка, задумчиво нахмурив брови. Его шаги становились все медленнее. На рыночной площади он остановился и огляделся вокруг. Невдалеке стоял дом доктора Клоуда с потускневшей медной табличкой, а рядом с ним — почта. Напротив виднелся дом Джереми Клоуда. Прямо перед Пуаро, чуть в глубине, находилась католическая церковь Успения — скромное сооружение, казавшееся увядшей фиалкой в сравнении с собором Святой Марии, агрессивно возвышавшимся в центре площади, фасадом к зерновому рынку, символизируя торжество протестантской религии.
  Повинуясь импульсу, Пуаро прошел через ворота и направился по дорожке к двери католической церкви. Он снял шляпу, преклонил колени перед алтарем и снова опустился на колени позади одного из стульев. Его молитва была прервана звуками душераздирающих рыданий.
  Он обернулся. Женщина в черном стояла на коленях в проходе, закрыв лицо руками. Вскоре она поднялась и, продолжая всхлипывать, двинулась к двери. Пуаро узнал Розалин Клоуд, и в его глазах зажегся интерес. Он тоже встал и последовал за ней.
  Розалин стояла на крыльце, пытаясь успокоиться.
  — Мадам, не могу ли я вам помочь? — мягко обратился к ней Пуаро.
  Она не обнаружила признаков удивления и ответила с простотой обиженного ребенка:
  — Нет. Никто не в состоянии мне помочь.
  — У вас серьезные неприятности, не так ли?
  — Дэвида арестовали… Я осталась совсем одна. Они говорят, что он убил этого человека… Но он не делал этого! — Посмотрев на Пуаро, Розалин добавила: — Вы были сегодня на дознании. Я вас видела!
  — Да, мадам. Я был бы очень рад оказать вам помощь.
  — Я боюсь! Дэвид говорил, что я буду в безопасности, пока он присматривает за мной. Но теперь его забрали… Он говорил, что они все желают мне смерти. Ужасно! Но, возможно, это правда.
  — Позвольте мне помочь вам, мадам.
  Розалин покачала головой:
  — Никто не в силах мне помочь. Я даже не могу пойти на исповедь. Мне приходится одной нести бремя моих грехов. Я лишена милости божьей.
  — Никто не лишен милости божьей, — возразил Эркюль Пуаро. — Вы отлично это знаете, дитя мое.
  Она снова печально посмотрела на него:
  — Я должна исповедаться в моих грехах. Если бы я только могла…
  — Вы не можете исповедаться? Разве вы не за тем пришли в церковь?
  — Я пришла за утешением. Но какое может быть утешение для такой грешницы, как я?
  — Мы все грешники.
  — Но вы можете покаяться… я имею в виду, рассказать… — Она снова закрыла лицо руками. — Сколько же лжи я наговорила!
  — Вы солгали насчет вашего мужа — Роберта Андерхея? Убитый был Роберт Андерхей, не так ли?
  Розалин резко повернулась к нему. Ее взгляд был настороженным и подозрительным.
  — Говорю вам, это был не мой муж! — крикнула она. — Ничего похожего!
  — Убитый не походил на вашего мужа?
  — Нисколько! — с вызовом заявила девушка.
  — Тогда расскажите, как выглядел ваш муж, — предложил Пуаро.
  Ее лицо застыло, глаза потемнели от страха.
  — Я не буду ничего вам рассказывать!
  Быстро пройдя мимо него, Розалин побежала по дорожке и вышла за ворота на рыночную площадь.
  Пуаро не пытался ее преследовать.
  — Так вот оно что, — произнес он, удовлетворенно кивнув.
  Выйдя на площадь, Пуаро после недолгого колебания зашагал по Хай-стрит и вскоре подошел к гостинице «Олень» — последнему зданию перед полем.
  В дверях он столкнулся с Роули Клоудом и Линн Марчмонт.
  Пуаро с интересом посмотрел на Линн. Красивая и явно неглупая девушка, хотя и не в его вкусе. Он предпочитал более мягких и женственных. Линн, подумал он, принадлежит к современному типу женщин, который, впрочем, столь же справедливо можно назвать елизаветинским.1379 Такие женщины сами все для себя решают, не стесняются в выражениях, восхищаются дерзостью и предприимчивостью в мужчинах.
  — Мы очень признательны вам, мсье Пуаро, — сказал Роули. — Черт возьми, это выглядело как трюк фокусника.
  «Каковым оно и являлось!» — подумал Пуаро. Задавая вопрос, на который уже знаешь ответ, нетрудно представить это в виде фокуса. Он понимал, что простодушному Роули появление майора Портера буквально из ничего казалось столь же захватывающим, как появление целого ряда кроликов из шляпы фокусника.
  — Ума не приложу, как вы проделываете такие штуки, — продолжал Роули.
  Пуаро не стал его просвещать. В конце концов, он был всего лишь человеком. Фокусник не объясняет публике, каким образом был проделан трюк.
  — Как бы то ни было, Линн и я бесконечно вам благодарны, — добавил Роули.
  Пуаро подумал, что Линн Марчмонт не выглядит особенно благодарной. Под ее глазами темнели круги; пальцы рук нервно сплелись друг с другом.
  — Это внесет большие изменения в нашу будущую семейную жизнь, — сообщил Роули.
  — Откуда ты знаешь? — резко осведомилась Линн. — Уверена, что предстоит еще множество формальностей.
  — Когда вы женитесь? — вежливо спросил Пуаро.
  — В июне.
  — А сколько времени вы уже помолвлены?
  — Почти шесть лет, — ответил Роули. — Линн только что вернулась из Женской вспомогательной службы флота.
  — А на этой службе запрещено вступать в брак?
  — Я была за границей, — кратко объяснила Линн.
  Пуаро заметил, как Роули нахмурился.
  — Пошли, Линн, — предложил он. — Наверно, мсье Пуаро хочет вернуться в город.
  — Но я не собираюсь возвращаться в город, — улыбнулся тот.
  — Что? — Роули застыл как вкопанный.
  — Я хочу немного пожить здесь, в «Олене».
  — Но… но почему?
  — C’est un beau paysage,1380 — безмятежно произнес Пуаро.
  — Да, конечно… — неуверенно пробормотал Роули. — Но разве вы… ну, я имею в виду, вас не ждут другие дела?
  — Я скопил достаточно сбережений, — снова улыбнулся детектив, — так что мне незачем перетруждаться. Я могу наслаждаться досугом и проводить время в тех местах, которые меня привлекают. Сейчас меня привлекает Уормсли-Вейл.
  Он заметил, как Линн внимательно посмотрела на него. Роули выглядел раздосадованным.
  — Полагаю, вы играете в гольф? — спросил он. — В Уормсли-Хит есть гораздо лучший отель, чем это убогое заведение.
  — Меня интересует исключительно Уормсли-Вейл, — ответил Пуаро.
  — Пойдем, Роули, — сказала Линн.
  Роули неохотно последовал за ней. У двери Линн повернулась и быстро подошла к Пуаро.
  — Дэвида Хантера арестовали после дознания, — тихо проговорила она. — Вы думаете… они правы?
  — После вердикта у них не было иного выбора, мадемуазель.
  — Я имею в виду… вы думаете, он это сделал?
  — А вы? — отозвался Пуаро.
  Но тут к ним подошел Роули, и лицо девушки стало непроницаемым.
  — До свидания, мсье Пуаро, — попрощалась она. — Надеюсь, мы еще увидимся.
  «Любопытно!» — подумал детектив.
  Договорившись с Беатрис Липпинкотт о комнате, он снова вышел и на сей раз направился к дому доктора Лайонела Клоуда.
  — О! — воскликнула тетя Кэти, открыв дверь и шагнув назад. — Мсье Пуаро!
  — К вашим услугам, мадам, — поклонился он. — Я пришел засвидетельствовать вам мое почтение.
  — Очень любезно с вашей стороны. Ну… полагаю, вам лучше войти. Садитесь… сейчас я уберу книгу мадам Блаватской.1381 Может быть, выпьете чашечку чаю? Только печенье ужасно черствое. Я собиралась зайти к Пикокам — у них по средам иногда бывает рулет с вареньем, — но дознание нарушило весь распорядок дня.
  Пуаро выразил сочувствие по этому поводу.
  Ему показалось, что Роули Клоуду не понравилось его намерение побыть в Уормсли-Вейл. Манеры тети Кэти тоже не блистали радушием. Она смотрела на него с чем-то весьма похожим на испуг.
  — Вы ведь не скажете моему мужу, — прошептала она заговорщически, — что я приходила к вам посоветоваться о… ну, вы знаете о чем?
  — Считайте, что мой рот на замке.
  — Конечно, тогда я и понятия не имела, что бедный Роберт Андерхей — такая трагедия! — находится в Уормсли-Вейл. Это кажется мне очень странным совпадением.
  — Было бы гораздо проще, — согласился Пуаро, — если бы доска Уиджа сразу направила вас в «Олень».
  При упоминании о доске Уиджа тетя Кэти несколько приободрилась.
  — В мире духов могут происходить самые неожиданные вещи, — заявила она. — Но я чувствую, мсье Пуаро, что во всем этом есть какая-то цель. Вы никогда не ощущали, что все имеет свою цель?
  — Разумеется, мадам. Даже то, что я сижу в вашей гостиной.
  — В самом деле? — Миссис Клоуд выглядела несколько озадаченной. — Очевидно, так оно и есть… Конечно, вы возвращаетесь в Лондон?
  — Не сейчас. Я остановился на несколько дней в «Олене».
  — В «Олене»? Но ведь именно там… Вы считаете это разумным, мсье Пуаро?
  — Я был направлен туда, — торжественно произнес Пуаро.
  — Направлены? Что вы имеете в виду?
  — Направлен вами.
  — Но я и понятия не имела… Все это так ужасно…
  Детектив печально кивнул.
  — Я только что говорил с мистером Роули Клоудом и мисс Марчмонт, — сказал он. — Кажется, они скоро собираются пожениться?
  Тетя Кэти сразу же переключилась на новую тему:
  — Линн такая славная девочка и так хорошо запоминает цифры. Я вечно их путаю. Иметь рядом Линн — благословение божье. Если я в чем-нибудь запутываюсь, она всегда все мне объясняет. Надеюсь, Линн будет счастлива. Роули, конечно, отличный парень, хотя, возможно… ну, немного скучноват. Я имею в виду, скучноват для девушки, которая повидала мир. Роули всю войну проторчал на ферме. Разумеется, по закону — этого хотело правительство. Ему не присылали белых перьев, как в бурскую войну,1382 но это сделало его кругозор довольно ограниченным.
  — Шесть лет помолвки — хорошее испытание чувств.
  — Да, конечно. Но когда девушки возвращаются домой из армии, они становятся довольно беспокойными, а если рядом появляется мужчина, который вел жизнь, полную приключений…
  — Такой, как Дэвид Хантер?
  — Между ними ничего нет, — поспешно заверила тетя Кэти. — Я в этом абсолютно уверена. В противном случае это было бы просто ужасно — ведь оказалось, что он убил своего зятя! Пожалуйста, мсье Пуаро, не думайте, что между Линн и Дэвидом существовала какая-то привязанность. Они ссорились практически при каждой встрече. Я просто чувствую, что… О боже, кажется, идет мой муж! Помните, мсье Пуаро, ни слова о нашей первой встрече! Мой бедный муж ужасно расстроится, если узнает, что… О, Лайонел, пришел мсье Пуаро, который так быстро разыскал этого майора Портера и привел его опознать тело.
  Доктор Клоуд выглядел усталым и изможденным. Его светло-голубые глаза с крошечными зрачками рассеянно шарили по комнате.
  — Здравствуйте, мсье Пуаро. Собираетесь в Лондон?
  «Mon Dieu,1383 еще один хочет спровадить меня в Лондон!» — подумал тот.
  — Нет, — терпеливо отозвался он. — Я на несколько дней останусь в «Олене».
  — В «Олене»? — Лайонел Клоуд нахмурился. — Полиция попросила вас задержаться?
  — Нет. Это мой собственный выбор.
  — В самом деле? — Доктор бросил на него проницательный взгляд. — Значит, вы не удовлетворены?
  — Почему вы так думаете, доктор Клоуд?
  Миссис Клоуд, что-то прощебетав насчет чая, вышла из комнаты.
  — Но ведь это правда, не так ли? — продолжал доктор. — Вы чувствуете, что тут что-то не так?
  — Странно, что вы это говорите, — удивленно заметил детектив. — По-видимому, вы сами это ощущаете?
  Клоуд заколебался:
  — Н-нет, едва ли… Возможно, это просто чувство какой-то нереальности. В книгах шантажистов обычно убивают. В жизни, очевидно, тоже. Но это кажется неестественным.
  — Вас что-то не удовлетворяет в медицинском аспекте дела? Разумеется, я спрашиваю неофициально.
  — Пожалуй, нет, — задумчиво промолвил доктор Клоуд.
  — Но я вижу, что вас что-то беспокоит.
  Когда Пуаро хотел, его голос мог обретать почти гипнотическое воздействие. Доктор Клоуд слегка нахмурился.
  — Конечно, у меня нет опыта в полицейских делах, — неуверенно произнес он. — Но медицинское заключение вовсе не последняя инстанция, которую нельзя опровергнуть. Медицина может ошибаться. Что такое диагноз? Догадка, основанная на минимуме знаний и нескольких неопределенных симптомах, указывающих отнюдь не в одном направлении. Возможно, я хорошо диагностирую корь, потому что в свое время видел сотни случаев этой болезни и знаю великое множество признаков и симптомов. Едва ли можно столкнуться с тем, что учебники именуют «типичным случаем» кори. Но я сталкивался с достаточным количеством необычных случаев. Я видел женщину, уже практически лежащую на операционном столе для удаления аппендикса, когда в последний момент у нее диагностировали паратиф! Видел ребенка с поражениями кожи, которые серьезный и добросовестный молодой врач определил как тяжелый случай авитаминоза, а местный ветеринар объяснил матери, что мальчик заразился стригущим лишаем от кошки, с которой играл! Врачи, как и все остальные, становятся жертвами предвзятых идей. Допустим, перед нами человек, очевидно убитый, а рядом лежат испачканные кровью каминные щипцы. Предположение, что его ударили чем-то еще, кажется чепухой, и все же, несмотря на то что у меня нет большого опыта с черепными травмами, я бы заподозрил что-то не столь гладкое и круглое — что-то с более острыми краями, вроде кирпича.
  — Вы не упомянули об этом на дознании?
  — Нет, так как не был уверен. Дженкинс, полицейский врач, был удовлетворен, а в первую очередь учитывают его мнение. Но здесь явно предвзятая идея — оружие лежит рядом с телом. Раны могли быть нанесены этим оружием? Да, могли. Но если бы вам показали раны и спросили, чем они нанесены… ну, не знаю, сказали бы вы это, так как это звучит бессмысленно… Я имею в виду, что один человек наносил удары кирпичом, а другой — щипцами… — Доктор неудовлетворенно покачал головой. — Бессмысленно, не так ли?
  — А он не мог упасть на какой-нибудь острый предмет?
  Доктор Клоуд покачал головой:
  — Он лежал лицом вниз посередине комнаты, на старомодном плотном эксминстерском ковре… — Доктор умолк, так как в этот момент вошла его жена. — А вот и Кэти со своим пойлом.
  Тетя Кэти несла поднос с чашками, половиной буханки хлеба и удручающим на вид вареньем на дне двухлитровой банки.
  — По-моему, чайник вскипел, — с сомнением заметила она, подняв крышку и заглянув внутрь.
  Доктор Клоуд фыркнул:
  — Бурда! — и с этим кратким эпитетом вышел из комнаты.
  — Бедный Лайонел, — вздохнула тетя Кэти. — С начала войны его нервы в ужасном состоянии. Он слишком много работал. Многие врачи уехали, а Лайонел не давал себе отдыха ни днем, ни ночью. Удивительно, что он полностью не сломался. Конечно, Лайонел рассчитывал уйти на покой, как только кончится война. Они обо всем договорились с Гордоном. Его хобби — ботаника, особенно использование лекарственных растений в Средние века. Он пишет об этом книгу и дожидался возможности заняться исследованиями. Но после смерти Гордона… Ну, вы знаете, мсье Пуаро, как обстоят дела в наши дни, — налоги и все прочее. Лайонел не может себе позволить бросить практику, и это его ожесточило. Конечно, это несправедливо. То, что Гордон умер вот так, не оставив завещания, поколебало мою веру. Я не вижу в этом никакой цели и не могу избавиться от мысли, что произошла ошибка. — Она вздохнула и продолжала более бодро: — Но я получила уверение из потустороннего мира: «Терпение, мужество — и выход будет найден». И в самом деле, когда этот славный майор Портер твердо заявил, что убитый — Роберт Андерхей, я поняла, что выход найден! Удивительно, как все оборачивается к лучшему, не так ли, мсье Пуаро?
  — Даже убийство, — добавил он.
  Глава 7
  Пуаро вернулся в «Олень» в задумчивом настроении, слегка ежась от пронизывающего восточного ветра. Холл был пуст. Он открыл дверь в комнату отдыха. Там пахло дымом: огонь в камине почти погас. Детектив на цыпочках подошел к двери в дальнем конце холла с надписью: «Только для постояльцев». Здесь огонь полыхал вовсю, но в большом кресле у камина уютно грела ноги монументальная старая леди, которая с такой свирепостью взглянула на заглянувшего, что тот с извинением отступил.
  Стоя в холле, Пуаро перевел взгляд с пустого застекленного офиса на старомодную надпись: «Кофейная». По своему опыту пребывания в сельских гостиницах он хорошо знал, что кофе там подают только на завтрак, и то с величайшей неохотой, да и тогда его основным компонентом является водянистое горячее молоко. Маленькие чашечки приторной мутной жидкости, именуемой черным кофе, подавали не в кофейной, а в комнате отдыха. Виндзорский суп, бифштекс по-венски с помидорами и горячий пудинг, составляющие обед, можно было получить в кофейной ровно в семь. До тех пор в обитаемых помещениях «Оленя» царила мертвая тишина.
  Пуаро задумчиво поднялся по лестнице. Вместо того чтобы свернуть налево, где находился отведенный ему 11-й номер, он повернул направо, остановился у двери 5-го номера и огляделся вокруг. Тишина и пустота. Пуаро открыл дверь и вошел.
  Полиция уже закончила работу в комнате. Ее убрали и помыли. На полу не было ковра — очевидно, старомодный эксминстерский ковер отдали в чистку. Одеяла были сложены на кровати в аккуратную стопку.
  Закрыв за собой дверь, Пуаро прошелся по комнате. В ней не ощущалось никаких признаков человеческого присутствия. Он начал осматривать мебель: письменный стол, комод красного дерева, гардероб из того же материала (по-видимому, закрывавший дверь в 4-й номер), широкую медную кровать, умывальник с холодной и горячей водой — дань современности и нехватке персонала; большое, но весьма неудобное кресло, два маленьких стула, старомодную викторианскую каминную решетку с кочергой и совком из того же комплекта, что и щипцы, тяжелую мраморную каминную полку и мраморный прямоугольный бордюр вокруг очага.
  Детектив наклонился и стал разглядывать камин. Послюнив палец, он потер им правый угол бордюра и посмотрел на результат. Палец слегка почернел. Он повторил ту же операцию другим пальцем у левого угла бордюра. На сей раз палец остался абсолютно чистым.
  — Та-ак, — задумчиво пробормотал Пуаро.
  Он взглянул на умывальник, затем подошел к окну. Оно выходило на освинцованную крышу — вероятно, гаража, — за которой виднелся переулок позади гостиницы. Самый легкий способ незаметно проникнуть в 5-й номер и уйти оттуда. Впрочем, столь же незаметно можно было подняться сюда по лестнице. Он сам только что это проделал.
  Пуаро вышел в коридор, бесшумно закрыв за собой дверь, и направился к себе в комнату, но там было слишком холодно. Он спустился вниз, поколебался немного, однако, подстрекаемый холодным вечерним воздухом, решительно шагнул в комнату, предназначенную «только для постояльцев», придвинул к камину второе кресло и сел.
  Монументальная старая леди вблизи выглядела еще более грозно. У нее были серо-стального оттенка волосы, пышные усы и (что выяснилось, когда она заговорила) низкий, внушающий трепет голос.
  — Эта комната, — заявила леди, — предназначена только для постояльцев отеля.
  — Я постоялец отеля, — отозвался Эркюль Пуаро.
  Леди подумала несколько секунд, прежде чем возобновить атаку, затем произнесла обвиняющим тоном:
  — Вы иностранец.
  — Совершенно верно, — кивнул детектив.
  — По-моему, — продолжала старая леди, — вы все должны убраться.
  — Куда? — осведомился он.
  — Туда, откуда пришли, — твердо сказала леди, после чего добавила вполголоса: — Иностранцы! — и фыркнула.
  — Это было бы нелегко, — мягко заметил Пуаро.
  — Чепуха, — возразила старая леди. — Разве не за это мы сражались на войне? Чтобы все могли вернуться на свои места и оставаться там!
  Пуаро не стал возражать. Он давно усвоил, что каждый имел свою точку зрения на проблему: «За что мы сражались на войне?»
  Воцарилось враждебное молчание.
  — Не знаю, куда все катится, — снова заговорила старая леди. — Каждый год я приезжаю сюда и останавливаюсь в этой гостинице. Мой муж умер здесь шестнадцать лет назад. Здесь он и похоронен. Я провожу тут месяц.
  — Благочестивое паломничество, — вежливо сказал Пуаро.
  — И с каждым годом здесь становится все хуже. Никакого обслуживания! Пища несъедобна! Тоже мне бифштекс по-венски! Бифштекс делают из крестца или филе, а не из рубленой конины!
  Пуаро печально кивнул.
  — Одно хорошо — они закрыли аэродром, — не унималась старая леди. — Стыдно было видеть этих молодых летчиков, приходивших сюда с ужасными девицами! Не знаю, куда смотрят их матери, позволяя им слоняться без дела! А во всем виновато правительство! Это оно посылает матерей работать на фабрики, освобождая только тех, у кого маленькие дети. Чушь! Кто угодно может присматривать за малышами — они ведь не бегают за солдатами! Девушки от четырнадцати до восемнадцати — вот они нуждаются в присмотре! Нуждаются в своих матерях! Что у них в голове? Солдаты, летчики, американцы, ниггеры, всякие польские подонки!.. — Леди закашлялась от негодования. Но, придя в себя, продолжала, с удовольствием доводя себя до исступления и используя Пуаро в качестве объекта своего дурного настроения: — Почему вокруг их лагерей колючая проволока? Чтобы солдаты не приставали к девушкам? Нет, чтобы девушки не приставали к солдатам! Они просто помешались на мужчинах! Посмотрите, что они носят! Брюки, а некоторые дурочки даже шорты! Они бы не стали этого делать, если бы знали, как выглядят сзади!
  — Полностью согласен с вами, мадам.
  — А что у них на головах? Нормальные шляпы? Нет, какие-то перекрученные куски материи! Лица покрыты краской и пудрой, помада на губах размазана, а ногти ярко-красные не только на руках, но и на ногах! — Старая леди умолкла и выжидающе посмотрела на Пуаро.
  Он вздохнул и покачал головой. Тогда она заговорила вновь:
  — Даже в церковь они приходят без шляп, а иногда и без этих дурацких шарфов. А перманент? Не волосы, а неизвестно что! В наши дни вообще не знают, что такое волосы. Когда я была молодая, то могла сидеть на своих волосах.
  Пуаро украдкой взглянул на ее серо-стальные пряди. Казалось невозможным, чтобы эта свирепая старуха когда-то была молодой!
  — Одна из этих девиц как-то вечером появилась здесь, — заявила она. — На голове оранжевый шарф, лицо намазано и напудрено. Я только на нее посмотрела — и вскоре ее как ветром сдуло! Конечно, эта девица не из постояльцев — такие, слава богу, тут не останавливаются! Тогда почему она выходила из мужской спальни? Мерзость! Я так и сказала этой Липпинкотт, но она ничем не лучше — готова бежать целую милю за каждым, кто носит брюки.
  У Пуаро внезапно пробудился интерес.
  — Выходила из мужской спальни? — переспросил он.
  Старая леди с радостью ухватилась за эту тему:
  — Вот именно! Своими глазами видела — из номера пять.
  — Когда это было, мадам?
  — Накануне того дня, когда началась эта суматоха с убийством. Просто позор, что такое здесь случилось! Эта гостиница всегда была старомодной и респектабельной. А теперь…
  — И в котором часу это произошло?
  — Поздно вечером — после десяти. Я ложусь спать в четверть одиннадцатого. Она выскочила из 5-го номера, увидела меня и сразу юркнула назад, смеясь и болтая с мужчиной.
  — Вы слышали его голос?
  — А я о чем говорю? Она вернулась в номер, и он крикнул: «Ну-ка, девочка, убирайся отсюда! С меня довольно!» Ничего себе, разговор мужчины с девушкой! Но эти потаскушки сами на такое напрашиваются!
  — Вы не сообщали об этом полиции? — спросил Пуаро.
  Старая леди с трудом поднялась и устремила на него взгляд василиска:
  — Никогда не имела никаких дел с полицией! Вот еще! Я и полиция!
  Дрожа от гнева и злобно посмотрев на Пуаро, она вышла из комнаты.
  Несколько минут Пуаро сидел, задумчиво поглаживая усы, потом отправился на поиски Беатрис Липпинкотт.
  — Вы имеете в виду старую миссис Ледбеттер — вдову каноника Ледбеттера? Да, она приезжает сюда каждый год, но, говоря между нами, вытерпеть ее нелегко. Миссис Ледбеттер часто бывает грубой с людьми и никак не может понять, что времена изменились. Конечно, ей почти восемьдесят…
  — Но у нее ясный ум? Она понимает, что говорит?
  — Вполне. Она весьма смышленая старая леди — иногда даже слишком.
  — Вы знаете, кто была молодая женщина, которая посещала убитого во вторник вечером?
  Беатрис выглядела удивленной.
  — Не помню, чтобы его вообще посещала молодая женщина. Как она выглядела?
  — С оранжевым шарфом на голове и, насколько я понял, с большим количеством косметики на лице. Она была в 5-м номере и говорила с Арденом во вторник вечером в четверть одиннадцатого.
  — Право, мсье Пуаро, я понятия об этом не имею.
  Пуаро отправился в полицейский участок.
  Суперинтендент Спенс молча выслушал его рассказ, потом откинулся на спинку стула и медленно кивнул.
  — Забавно, — заметил он, — как часто приходится возвращаться к все той же древней формулировке: «Cherchez la femme».
  Хотя французское произношение суперинтендента было не таким хорошим, как у сержанта Грейвса, он очень им гордился. Поднявшись, Спенс отошел в дальний конец комнаты и вскоре вернулся, что-то держа в руке. Это была губная помада в позолоченном корпусе.
  — Эта штука все время указывала, что тут может быть замешана женщина, — сказал он.
  Пуаро взял помаду и аккуратно мазнул ею по тыльной стороне кисти руки.
  — Хорошее качество, — заметил он. — Темно-вишневый оттенок подходит для брюнетки.
  — Да. Ее нашли на полу в 5-м номере. Она закатилась под комод и, возможно, пролежала там не один день. Никаких отпечатков пальцев. Разумеется, в наши дни нет такого множества помад, как раньше, — всего несколько сортов.
  — И вы, несомненно, уже навели справки?
  Спенс улыбнулся:
  — Да, как вы говорите, мы навели справки. Таким типом помады пользуются Розалин Клоуд и Линн Марчмонт. Франсис Клоуд использует менее яркий оттенок, миссис Марчмонт — розовато-лиловый, а миссис Лайонел Клоуд и вовсе обходится без помады. Беатрис Липпинкотт едва ли употребляет такой дорогой сорт, а горничная Глэдис — тем более.
  — Вы все тщательно проверили, — заметил Пуаро.
  — Недостаточно тщательно. Похоже, тут замешана посторонняя женщина — возможно, какая-то знакомая Андерхея в Уормсли-Вейл.
  — Которая была с ним во вторник вечером в четверть одиннадцатого?
  — Да. — Спенс со вздохом добавил: — Это освобождает от подозрений Дэвида Хантера.
  — Разве?
  — Увы! Его высочество после беседы со своим адвокатом наконец согласился дать показания. Вот отчет о его передвижениях.
  Пуаро прочитал аккуратно отпечатанный текст:
  
  — «В 16.16 выехал из Лондона поездом в Уормсли-Хит. Прибыл туда в 17.30. Пошел в «Фарроубэнк» по пешеходной дорожке».
  
  — Он объясняет свой приезд, — вставил суперинтендент, — необходимостью забрать кое-какие письма, документы и чековую книжку, а также проверить, не прислали ли рубашки из прачечной, — чего, разумеется, не произошло. Прачечные превратились в настоящую проблему! У нас забрали белье месяц назад, в доме не осталось ни одного чистого полотенца — теперь жена все стирает сама.
  После этого вполне понятного отступления Спенс вернулся к путеводителю по маршрутам Дэвида:
  
  — «Ушел из «Фарроубэнка» в 19.25 и отправился на прогулку, так как пропустил поезд в 19.20, а следующий отходил только через два часа».
  
  — В каком направлении он прогуливался? — спросил Пуаро.
  Суперинтендент заглянул в свои записи.
  — Говорит, что в сторону Даун-Копс, Бэтс-Хиллз и Лонг-Ридж.
  — Фактически обошел вокруг «Белого дома».
  — Быстро же вы усвоили местную географию, мсье Пуаро!
  — Нет. — Детектив улыбнулся и покачал головой. — Я не знаю упомянутых вами мест. Я просто догадался.
  — Вот как? — Суперинтендент склонил голову набок. — По его словам, поднявшись на Лонг-Ридж, он понял, что опаздывает, помчался на станцию и успел на поезд в последний момент. Без четверти одиннадцать он прибыл на вокзал Виктория, пошел пешком в «Шепердс-Корт» и добрался туда к одиннадцати — последнее заявление подтверждает миссис Гордон Клоуд.
  — А кто-нибудь еще подтверждает?
  — Да, хотя и немногие. Роули Клоуд и еще несколько человек видели, как Хантер прибыл на станцию Уормсли-Хит. У горничных в «Фарроубэнке» был выходной (разумеется, у Хантера имелся свой ключ), поэтому они его не видели, но обнаружили в библиотеке сигаретный окурок, который, как я понял, изрядно их озадачил, а также беспорядок в бельевом шкафу. Один из садовников работал поздно — кажется, закрывал оранжереи — и заметил Хантера. Мисс Марчмонт встретила его в Мардонском лесу, когда он спешил на поезд.
  — А кто-нибудь видел его садящимся в поезд?
  — Нет, но он звонил мисс Марчмонт, как только вернулся в Лондон, — в пять минут двенадцатого.
  — Это проверено?
  — Да, мы уже запросили насчет звонков с этого номера. В четыре минуты двенадцатого был междугородный звонок в Уормсли-Вейл, 36 — это номер Марчмонтов.
  — Весьма любопытно, — пробормотал Пуаро.
  — Роули Клоуд ушел от Ардена без пяти девять, — методично продолжал Спенс. — Он уверен, что не раньше. Около десяти минут десятого Линн Марчмонт видела Хантера в Мардонском лесу. Даже если бы он бежал всю дорогу от «Оленя», хватило бы ему времени встретиться с Арденом, поссориться с ним, убить его и добраться до Мардонского леса? Не думаю. Как бы то ни было, теперь нам приходится все начинать заново. Ардена убили гораздо позже девяти — он был жив в десять минут одиннадцатого, если только вашей старой леди это не померещилось. Причем был убит либо женщиной в оранжевом шарфе, которая уронила помаду, либо кем-то, явившимся после ее ухода. И кто бы это ни сделал, он намеренно перевел стрелки часов назад — на десять минут десятого.
  — Что поставило бы Дэвида Хантера в весьма затруднительное положение, если бы он чисто случайно не наткнулся на Линн Марчмонт в крайне маловероятном для подобной встречи месте, — заметил Пуаро.
  — Да, в самом деле. Поезд в девять двадцать — последний, отправляющийся из Уормсли-Хит. Этим поездом всегда возвращаются игроки в гольф. Уже темнело, и вряд ли кто-нибудь заметил бы Хантера — тем более что станционные служащие не знают его в лицо. В Лондоне он не брал такси. Поэтому мы можем полагаться только на слова его сестры, что он прибыл в «Шепердс-Корт» в указанное им время. — Так как детектив хранил молчание, Спенс спросил: — О чем вы думаете, мсье Пуаро?
  — Длинный путь вокруг «Белого дома»… — промолвил тот. — Встреча в Мардонском лесу… Телефонный разговор позднее… И Линн Марчмонт помолвлена с Роули Клоудом… Мне бы очень хотелось знать, о чем она и Дэвид Хантер говорили по телефону.
  — Вам не дает покоя простое любопытство?
  — Как всегда, — ответил Эркюль Пуаро.
  Глава 8
  Было уже поздно, но Эркюль Пуаро хотел нанести еще один визит. Он направился к дому Джереми Клоуда.
  Маленькая, смышленая на вид горничная проводила его в кабинет хозяина.
  Оставшись один, Пуаро с интересом огляделся. Даже дома у адвоката все сухо, как пыль, подумал он. На письменном столе стояла большая фотография Гордона Клоуда. Другой, пожелтевший от времени, фотоснимок изображал лорда Эдуарда Трентона верхом на лошади. Пуаро разглядывал его, когда вошел Джереми Клоуд.
  — Прошу прощения. — Смущенный Пуаро поставил на место фотографию.
  — Мой тесть, — не без гордости пояснил Джереми. — И одна из его лучших лошадей — Гнедая. Пришла второй на дерби в 1924 году. Вы интересуетесь скачками?
  — Увы, нет.
  — На них уходит куча денег, — сухо заметил Джереми. — Лорд Эдуард из-за них разорился — ему пришлось уехать и жить за границей. Да, дорогое удовольствие. — Но в его голосе по-прежнему слышались горделивые нотки.
  Сам адвокат, подумал Пуаро, скорее бы выбросил деньги на улицу, чем истратил их на лошадей, но он испытывал тайное восхищение теми, кто поступал иначе.
  — Чем могу служить, мсье Пуаро? — поинтересовался Клоуд. — Я чувствую, что наша семья у вас в долгу — за то, что вы нашли майора Портера, который опознал тело.
  — Семья, кажется, очень этому рада?
  — Радость довольно преждевременная, — сухо отозвался Джереми. — Еще много воды утечет, прежде чем все окончательно выяснится. В конце концов, смерть Андерхея была официально признана в Африке. Понадобятся годы, чтобы это опровергнуть, — к тому же заявление Розалин звучало весьма уверенно. Она произвела хорошее впечатление. — Казалось, Джереми не очень полагался на улучшение семейных перспектив. — Но вы хотели меня видеть? — спросил он, устало отодвинув какие-то бумаги.
  — Я собирался спросить у вас, мистер Клоуд, действительно ли вы вполне уверены, что ваш брат не оставил завещания? Я имею в виду завещания, составленного после вступления в брак?
  Джереми выглядел удивленным.
  — Не думаю, чтобы когда-либо возникало подобное предположение. Он, безусловно, не составлял завещания до отъезда из Нью-Йорка.
  — Но он мог это сделать во время своего двухдневного пребывания в Лондоне.
  — То есть обратиться там к юристу?
  — Или сам написать завещание.
  — А кто бы его засвидетельствовал?
  — В доме было трое слуг, — напомнил Пуаро, — которые погибли в ту же ночь, что и он.
  — Хм! Но если Гордон составил завещание, то оно также было уничтожено взрывом.
  — В том-то и дело. За последнее время многие документы, считавшиеся полностью уничтоженными, были расшифрованы с помощью новых методов. Например, некоторые сгорели в домашних сейфах, но не настолько, чтобы их нельзя было прочитать.
  — Любопытная идея, мсье Пуаро. Но я не думаю… нет, не верю, что из этого может что-нибудь выйти. Насколько мне известно, в доме на Шеффилд-Террас не было сейфа. Гордон хранил все важные бумаги в своем офисе — а там, безусловно, не было завещания.
  — Но можно навести справки, — настаивал Пуаро. — Например, у сотрудников ПВО. Вы бы поручили мне это сделать?
  — О, разумеется. С вашей стороны очень любезно это предложить. Но, боюсь, у меня нет веры в успех. Все же маленький шанс, возможно, имеется. Значит, вы сразу же возвращаетесь в Лондон?
  Пуаро прищурил глаза. В голосе Джереми слышалось явное нетерпение. «Возвращаетесь в Лондон…» Неужели они все хотят поскорее его спровадить?
  Прежде чем он успел ответить, дверь открылась, и вошла Франсис Клоуд.
  Пуаро поразили два факта. Во-первых, то, что она выглядела совсем больной, и, во-вторых, очень сильное сходство с фотографией ее отца.
  — Мсье Эркюль Пуаро пришел повидать нас, дорогая, — без особой надобности объяснил Джереми.
  Франсис пожала гостю руку, а Джереми Клоуд рассказал ей о предложении Пуаро насчет завещания.
  На лице Франсис отразилось сомнение.
  — По-моему, шансов очень мало.
  — Мсье Пуаро собирается в Лондон и любезно согласился навести справки.
  — Насколько я понимаю, майор Портер руководил противовоздушной обороной в том районе, — сказал Пуаро.
  Лицо Франсис приобрело странное выражение.
  — Кто такой этот майор Портер? — спросила она.
  Пуаро пожал плечами:
  — Отставной армейский офицер, живущий на пенсию.
  — Он действительно был в Африке?
  Пуаро с любопытством поглядел на нее:
  — Разумеется, мадам. А почему бы и нет?
  — Не знаю, — почти рассеянно проговорила она. — Он меня озадачил.
  — Да, миссис Клоуд, — кивнул Пуаро. — Я могу это понять.
  Франсис бросила на него резкий взгляд, и при этом в ее глазах мелькнул страх. Потом она повернулась к мужу:
  — Джереми, я очень огорчена из-за Розалин. Она совсем одна в «Фарроубэнке» и, должно быть, ужасно расстраивается из-за ареста Дэвида. Ты не будешь возражать, если я предложу ей пожить у нас?
  — По-твоему, это разумно? — В голосе Джереми звучало сомнение.
  — Не знаю, насколько разумно, но человечно. Она такое беспомощное создание.
  — Не думаю, что она согласится.
  — Во всяком случае, я могу ей это предложить.
  — Хорошо, если это сделает тебя счастливее, — спокойно произнес адвокат.
  — Счастливее! — В этом возгласе слышалась горечь. Франсис с тревогой взглянула на Пуаро.
  — С вашего позволения, я удаляюсь, — с формальной вежливостью произнес он.
  Франсис проводила его в холл.
  — Вы собираетесь в Лондон?
  — Я уезжаю завтра, но самое большее на сутки. А потом вернусь в «Олень», где вы сможете повидать меня, мадам, если захотите.
  — Почему я должна этого хотеть? — резко отреагировала она.
  Пуаро не ответил на вопрос.
  — Я вернусь в «Олень», — повторил он.
  
  Ночью в темноте Франсис Клоуд сказала мужу:
  — Я не верю, что этот человек едет в Лондон из-за завещания Гордона. А ты, Джереми?
  Ей ответил усталый, безнадежный голос:
  — Я тоже не верю, Франсис. Он едет туда по другой причине.
  — По какой?
  — Понятия не имею.
  — Что же нам делать, Джереми? — помолчав, спросила Франсис.
  — По-моему, — ответил он, — можно сделать только одно…
  Глава 9
  Получив от Джереми Клоуда необходимые полномочия, Пуаро добился ответов на свои вопросы. Они были вполне определенными. Дом был разрушен полностью. Место расчистили совсем недавно, готовясь к новостройке. Никто не выжил, кроме Дэвида Хантера и миссис Клоуд. В доме находилось трое слуг: Фредерик Гейм, Элизабет Гейм и Айлин Корриган. Всех убило на месте. Гордона Клоуда извлекли живым, но он умер по дороге в больницу, не приходя в сознание. Пуаро записал имена и адреса ближайших родственников троих слуг.
  — Возможно, — сказал он, — слуги сообщили им какие-нибудь сплетни или замечания, которые дали бы мне ключ к необходимой информации.
  Чиновник, с которым он разговаривал, был настроен скептически. Геймы были родом из Дорсета, а Айлин Корриган из графства Корк.
  После этого Пуаро направил стопы к дому Портера. Он помнил слова майора, что тот руководил районной ПВО, и хотел узнать, дежурил ли Портер в ту ночь и видел ли происшедшее на Шеффилд-Террас. Кроме того, у него имелись и другие причины для беседы с этим человеком.
  Свернув на Эджуэй-стрит, детектив с удивлением увидел полисмена в униформе, стоящего у дома майора. Поодаль собралось несколько мальчишек и других зевак, глазевших на дом. У Пуаро упало сердце — он понял, что это означает.
  Констебль преградил ему дорогу.
  — Сюда нельзя, сэр, — сказал он.
  — Что случилось?
  — Вы ведь не живете в этом доме, не так ли, сэр? — Когда Пуаро покачал головой, полисмен спросил: — Кого вы хотели повидать?
  — Я хотел повидать майора Портера.
  — Вы его друг, сэр?
  — Нет, едва ли я могу охарактеризовать себя как друга. А что произошло?
  — Насколько я понимаю, джентльмен застрелился. А, вот и инспектор.
  Дверь открылась, и из дома вышли два человека. Одним был местный инспектор, в другом Пуаро узнал сержанта Грейвса из Уормсли-Вейл. Сержант также узнал Пуаро и сразу же представил его инспектору.
  — Лучше войдем внутрь, — сказал последний.
  Трое мужчин вошли в дом.
  — Они позвонили в Уормсли-Вейл, — объяснил сержант, — и суперинтендент послал меня сюда.
  — Это самоубийство?
  — Да, — ответил инспектор. — Случай вроде бы ясный. Может, на него так подействовала необходимость давать показания на дознании. Иногда люди на это странно реагируют, но я понял, что последнее время он вообще казался подавленным. Финансовые трудности и тому подобное. Застрелился из собственного револьвера.
  — Я могу подняться? — спросил Пуаро.
  — Если хотите. Проводите мсье Пуаро наверх, сержант.
  Грейвс повел Пуаро в комнату на втором этаже. Там все было как в прошлый раз — выцветшие ковры, книги… Майор Портер сидел в большом кресле. Его поза была почти естественной — только голова склонилась на грудь. Правая рука безвольно свисала — под ней на ковре лежал револьвер. В воздухе еще ощущался едкий запах пороха.
  — Они думают, что это случилось часа два назад, — пояснил Грейвс. — Никто не слышал выстрела. Хозяйка ходила за покупками.
  Пуаро нахмурился, глядя на неподвижную фигуру с маленькой опаленной ранкой в правом виске.
  — У вас есть какое-нибудь предположение, почему он это сделал, мсье Пуаро? — поинтересовался Грейвс. Он держался с Пуаро почтительно, так как видел уважительное отношение к нему суперинтендента, но в глубине души считал его старой развалиной.
  — Да-да, — рассеянно отозвался детектив, — это несложно. У него была очень веская причина.
  Он посмотрел на маленький столик слева от майора. На нем стояла большая стеклянная пепельница с трубкой и коробком спичек. Снова окинув взглядом комнату, Пуаро подошел к письменному столу с откидной крышкой.
  Бумаги были аккуратно разложены по отделениям. В центре лежали кожаная папка с промокательной бумагой, поднос с ручкой и двумя карандашами, коробка со скрепками и альбом с марками. Все в полном порядке. Упорядоченная жизнь и упорядоченная смерть… Ну конечно! Вот чего не хватает!
  — Он не оставил какой-нибудь записки или письма коронеру? — спросил Пуаро.
  Грейвс покачал головой:
  — Нет, хотя от отставных военных всегда этого ожидаешь.
  — Да, это странно.
  Педантичный в жизни, майор Портер не был таковым в смерти. «Поистине очень странно, — думал детектив, — что он не оставил записки».
  — Тяжелый удар для семейства Клоуд, — заметил Грейвс. — Это отбросит их назад. Теперь им придется разыскивать еще кого-нибудь, близко знавшего Андерхея. — Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу. — Хотите еще на что-нибудь взглянуть, мсье Пуаро?
  Тот покачал головой и вышел из комнаты вслед за сержантом.
  На лестнице они встретили хозяйку. Она явно наслаждалась собственным возбужденным состоянием и тут же пустилась в пространный монолог. Грейвс ловко ретировался, предоставив Пуаро принимать огонь на себя.
  — До сих пор не могу дыхание перевести. Грудная жаба — моя мать умерла от нее прямо на Каледонском рынке. Я сама чуть не свалилась, когда увидела его. Никогда такого не ожидала, хотя он давно уже выглядел мрачным. Наверно, беспокоился из-за денег, да и недоедал постоянно, хотя от нас никогда не принимал угощения. А вчера он ездил в Оустшир — в Уормсли-Вейл — давать показания на дознании, и это его доконало. Вернулся он совсем плохим. Всю ночь ходил взад-вперед. Я собралась за покупками и знала, что простою в очереди за рыбой, поэтому поднялась спросить, не хочет ли майор чашечку чаю. Смотрю, а бедный джентльмен откинулся в кресле и револьвер на пол уронил. Я жутко перепугалась. Пришлось вызывать полицию. Куда катится мир — вот что я хотела бы знать.
  — Мир становится трудным местом для проживания, — медленно проговорил Пуаро. — Это относится ко всем, кроме сильных.
  Глава 10
  Было начало девятого, когда бельгиец вернулся в «Олень». Он нашел записку от Франсис Клоуд с просьбой прийти к ней и сразу же последовал приглашению.
  Франсис ожидала его в гостиной. Эту комнату Пуаро видел впервые. Открытые окна выходили в сад с цветущими грушевыми деревьями. На столиках стояли вазы с тюльпанами. Старая мебель была натерта воском, а каминная решетка и ведерко для угля отполированы до блеска.
  Комната показалась детективу очень красивой.
  — Вы говорили, что я захочу вас повидать, мсье Пуаро, и оказались правы. Мне нужно кое-что рассказать — и я думаю, лучше всего это рассказать вам.
  — Всегда легче, мадам, рассказывать тому, кто уже в значительной степени в курсе дела.
  — Вы думаете, что знаете, о чем я собираюсь вам сообщить?
  Он кивнул.
  — С тех пор как…
  Она оставила фразу неоконченной, но Пуаро быстро ответил:
  — С того момента, как я увидел фотографию вашего отца. Фамильные черты выражены очень сильно. Невозможно усомниться, что вы из одной семьи. Столь же сильно эти черты были выражены у человека, который явился сюда под именем Еноха Ардена.
  Франсис тяжело вздохнула:
  — Да, вы правы, хотя бедный Чарльз носил бороду. Он был моим троюродным братом, мсье Пуаро, и паршивой овцой в семье. Я никогда хорошо его не знала, но в детстве мы вместе играли, а теперь по моей вине он умер ужасной смертью…
  Несколько секунд она молчала.
  — Расскажите мне все, — мягко попросил детектив.
  Франсис очнулась:
  — Да, этого не избежать. Мы отчаянно нуждались в деньгах. У моего мужа были серьезные неприятности — более чем серьезные. Ему угрожало и все еще угрожает бесчестье, а может, и тюремное заключение. Поверьте, мсье Пуаро, план, который я осуществила, принадлежал мне — мой муж не имел к этому отношения. Такой план вообще не в его духе — слишком много риска. Но я никогда не возражала против риска и, очевидно, не отличалась особой щепетильностью. Но прежде всего я обратилась к Розалин Клоуд с просьбой о займе. Не знаю, согласилась бы она или нет, но тут появился ее брат. Он был в дурном настроении и держался в высшей степени оскорбительно. Поэтому, приводя в действие мой план, я не испытывала никаких угрызений совести.
  Чтобы вы все поняли, я должна сообщить вам, что муж неоднократно пересказывал мне довольно интересную историю, которую слышал в клубе. Кажется, вы там тоже были, так что мне незачем повторять ее во всех подробностях. Эта история допускала предположение, что первый муж Розалин жив, — в таком случае она не имела никакого права на деньги Гордона. Конечно, это была всего лишь глупая надежда, но у нас не выходило из головы, что она может оказаться правдой. И я подумала, что эту возможность нужно каким-то образом использовать. Мой кузен Чарльз сидел на мели. Боюсь, ему пришлось побывать в тюрьме, но на войне он хорошо себя проявил. Я предложила ему помочь мне осуществить мой план. Конечно, это был шантаж — не более и не менее. Но мы полагали, что у нас есть шанс на удачу. В самом худшем случае, думала я, Дэвид Хантер отказался бы платить. Я не боялась, что он обратится в полицию, — люди вроде него полицию не слишком жалуют.
  Сначала все шло хорошо. Дэвид попался на удочку быстрее, чем мы ожидали. Конечно, Чарльз не мог открыто выдать себя за Роберта Андерхея. Розалин сразу же его разоблачила бы. Но, к счастью, она уехала в Лондон, и это предоставило Чарльзу возможность хотя бы намекнуть, что он может оказаться Робертом Андерхеем. Ну, как я сказала, Дэвид попался в ловушку. Он должен был принести деньги во вторник в девять вечера. Но вместо этого… — Ее голос дрогнул. — Нам следовало знать, что Дэвид… опасный человек. Чарльз убит, а, если бы не я, он мог бы быть жив. Я послала его на смерть. Можете себе представить, что я чувствую с тех пор?
  — Тем не менее, — заметил Пуаро, — вы достаточно быстро сообразили, как действовать дальше. Ведь это вы уговорили майора Портера опознать вашего кузена как Роберта Андерхея?
  — Клянусь вам, это не я! — горячо возразила Франсис. — Мы были просто ошарашены, когда этот майор Портер заявил, что Чарльз — Роберт Андерхей! Я все еще не могу этого понять!
  — Но ведь кто-то пошел к майору Портеру и убедил его или подкупил, чтобы он опознал в убитом Роберта Андерхея?
  — Это не я, — решительно повторила Франсис. — И не Джереми. Никто из нас так не поступил бы. О, я понимаю, что для вас это звучит абсурдно! Вы думаете, что если я была готова на шантаж, то не остановилась бы и перед обманом. Но, по-моему, это совсем разные вещи. Не забывайте, я считала — и считаю до сих пор, — что мы имеем право на часть денег Гордона, и просто собиралась получить нечестным способом то, что должна была получить честным. Но сознательно лишить Розалин всего, сфабриковав доказательство, что она не являлась женой Гордона… Нет, мсье Пуаро, на такое я никогда бы не пошла. Пожалуйста, поверьте мне!
  — По крайней мере, я признаю, — медленно сказал Пуаро, — что у каждого имеются те грехи, которые ему присущи. Да, я вам верю. — Он внимательно посмотрел на нее. — Вам известно, миссис Клоуд, что майор Портер сегодня застрелился?
  Она отшатнулась с расширенными от ужаса глазами:
  — О нет, мсье Пуаро!..
  — Да, мадам. Понимаете, майор Портер au fond1384 был честным человеком. Но у него было очень плохо с деньгами, и, когда возникло искушение, он, подобно многим другим, не сумел ему противостоять. Ему могло казаться, что его ложь морально почти оправдана. В душе майор был глубоко предубежден против женщины, на которой женился его друг Андерхей. Он считал, что она обошлась с ним постыдно. А теперь эта бессердечная маленькая хищница вышла замуж за миллионера и завладела состоянием второго мужа в ущерб его родственникам. Должно быть, майор считал, что она заслужила, чтобы ей вставляли палки в колеса. Всего лишь опознав в мертвеце Андерхея, он обеспечил бы свое будущее. Когда Клоуды вступили бы в права наследства, он получил бы свою долю… Да, я могу его понять… Но, как и у многих людей его типа, у него отсутствовало воображение. На дознании ему было не по себе — это видели все. Вскоре ему пришлось бы повторить свою ложь под присягой. И не только это — человека арестовали по обвинению в убийстве, и личность покойного давала сильные основания для этого обвинения. Майор вернулся домой, посмотрел в лицо фактам и избрал выход, который счел наилучшим.
  — Он застрелился?
  — Да.
  — И не сказал, кто… — пробормотала Франсис.
  Пуаро медленно покачал головой:
  — У него был свой кодекс чести. Портер не стал разоблачать того, кто толкнул его на лжесвидетельство.
  Он внимательно наблюдал за ней. Ему показалось, что в ее взгляде мелькнуло облегчение. Впрочем, это было бы достаточно естественно в любом случае…
  Франсис встала и подошла к окну.
  — Итак, — промолвила она, — мы снова там же, где были раньше.
  Пуаро интересовало, что творится у нее в уме.
  Глава 11
  На следующее утро суперинтендент Спенс почти в точности повторил слова Франсис.
  — Итак, мы вернулись туда, откуда начали, — со вздохом проговорил он. — Мы должны выяснить, кем в действительности был этот Енох Арден.
  — Могу вам это сообщить, суперинтендент, — сказал Пуаро. — Его звали Чарльз Трентон.
  — Чарльз Трентон? — Спенс присвистнул. — Хм! Один из Трентонов… Полагаю, его подговорила миссис Джереми, но доказать ее участие нам не удастся. Чарльз Трентон… Кажется, я припоминаю…
  — Да, — кивнул Пуаро. — У него были неприятности с законом.
  — Так я и думал! Мошенничество в отелях, если я правильно помню. Прибывал в «Рид», выходил оттуда и покупал «Роллс-Ройс», условившись, что будет испытывать его утром, потом объезжал в нем все самые дорогие магазины и делал покупки. Могу вас заверить, что чеки человека, которого снаружи ожидает «роллс», чтобы отвезти его в «Риц», ни у кого не вызовут сомнения! Кроме того, у него были прекрасные манеры и породистая внешность. Он проводил в отеле около недели, а когда начинали возникать подозрения, потихоньку исчезал, по дешевке распродавая вещи, которыми успевал обзавестись, приятелям. Чарльз Трентон… Хм! — Спенс посмотрел на Пуаро. — Вам все удается выяснить!
  — Как продвигается дело против Дэвида Хантера?
  — Нам придется его освободить. В тот вечер у Ардена действительно была женщина. И дело не только в словах этой старой ведьмы. Джимми Прайс как раз возвращался домой, когда его выставили из «Стога сена», — он становится буйным после одного-двух стаканов, — и видел, как в начале одиннадцатого женщина вышла из «Оленя» и направилась к телефонной будке возле почты. По словам Джимми, он не узнал ее и подумал, что это кто-то из постояльцев. Он назвал ее «лондонской шлюшкой».
  — Прайс находился не очень близко от нее?
  — Нет, по другую сторону улицы. Что же это за женщина, мсье Пуаро?
  — Он говорил, как она была одета?
  — В твидовый жакет и брюки, с оранжевым шарфом на голове и обилием макияжа. Соответствует описанию старой леди.
  — В самом деле. — Пуаро нахмурился.
  — Кто она была, откуда появилась и куда подевалась? — продолжил Спенс. — Вы знаете наше железнодорожное расписание. Последний поезд в Лондон отходит в двадцать один двадцать, а в обратную сторону — в двадцать два ноль три. Возможно, эта женщина болталась где-то всю ночь и уехала в шесть восемнадцать утра? А может быть, у нее была машина или она воспользовалась автостопом? Мы повсюду разослали ее описание — но безрезультатно.
  — А как насчет поезда в шесть восемнадцать?
  — Он всегда переполнен, но в основном мужчинами. Думаю, они обратили бы внимание на женщину — вернее, женщину такого типа. Конечно, она могла уехать на машине, но в наши дни автомобили в Уормсли-Вейл редкость. Мы ведь в стороне от основной дороги.
  — И в ту ночь не заметили никаких автомобилей?
  — Только машину доктора Клоуда. Он ездил по вызову в сторону Миддлингема. Полагаю, кто-нибудь обратил бы внимание на постороннюю женщину в автомобиле.
  — Она не обязательно была посторонней, — медленно произнес Пуаро. — Подвыпивший человек на расстоянии сотни ярдов мог не узнать местную женщину, с которой не был близко знаком. Тем более если она была одета не так, как обычно.
  Спенс с сомнением посмотрел на него.
  — Узнал бы этот молодой Прайс, к примеру, Линн Марчмонт? — продолжал Пуаро. — Она ведь отсутствовала несколько лет.
  — В то время Линн Марчмонт была с матерью в «Белом доме», — возразил Спенс.
  — Вы уверены?
  — Миссис Лайонел Клоуд — эта чокнутая жена доктора — говорит, что звонила ей в десять минут одиннадцатого. Розалин Клоуд была в Лондоне. Миссис Джереми… ну, я ни разу не видел ее в брюках, и она почти не пользуется косметикой. Да и вообще, она уже далеко не молода.
  — О, mon cher! — Пуаро наклонился вперед. — Разве можно определить возраст женщины вечером, при тусклом освещении да еще под слоем макияжа на лице?
  — К чему вы клоните, Пуаро? — осведомился Спенс.
  Пуаро откинулся на спинку стула и полузакрыл глаза.
  — Брюки, твидовый жакет, оранжевый шарф на голове, обилие косметики и потерянная губная помада. Это наводит на мысли.
  — Можно подумать, что вы дельфийский оракул, — проворчал суперинтендент. — Хотя я не знаю, что за оракул был в Дельфах, — это молодой Грейвс постоянно щеголяет своей эрудицией, что не идет на пользу его работе. У вас имеются про запас еще какие-нибудь загадочные пророчества, мсье Пуаро?
  — Я ведь говорил вам, — ответил тот, — что в этом деле все имеет неправильную форму. В качестве примера я привел вам убитого. Как Андерхей он выглядел абсолютно неправильно. Андерхей был рыцарем, эксцентричным субъектом, старомодным и консервативным. Человек в «Олене» был шантажистом — его никак не назовешь рыцарем, старомодным, консервативным и даже особенно эксцентричным, — следовательно, он не был Андерхеем. Он не мог быть им, ибо люди не меняются до такой степени. Интересным было то, что Портер опознал в нем Андерхея.
  — И это привело вас к миссис Джереми?
  — К миссис Джереми меня привело сходство — характерные черты, типично трентоновский профиль. Позволив себе маленькую шутку, могу сказать, что в качестве Чарльза Трентона мертвец выглядел вполне подходяще. Но остаются вопросы, которые еще требуют ответа. Почему Дэвид Хантер так легко дал себя шантажировать? Характерно ли это для него? Ответ — категорически нет. Следовательно, он тоже ведет себя нетипично. Затем Розалин Клоуд. Все ее поведение совершенно непонятно, но я бы хотел знать одно. Чего она боится? Почему она думает, что с ней что-то случится, когда рядом нет брата, который защитил бы ее? Кто-то или что-то внушает ей этот страх. И дело не в том, что она опасается лишиться своего состояния, — нет, тут кроется нечто более серьезное. Она боится за свою жизнь.
  — Господи, мсье Пуаро, вы ведь не думаете…
  — Вы ведь сами только что сказали, Спенс, что мы вернулись туда, откуда начали. Это относится и к семейству Клоуд. Роберт Андерхей умер в Африке, а жизнь Розалин стоит между ними и возможностью наслаждаться деньгами Гордона Клоуда…
  — Вы в самом деле думаете, что кто-то из них способен на такое?
  — Я думаю вот что. Розалин Клоуд двадцать шесть лет, и хотя она умственно неуравновешенна, но физически вполне крепка и здорова. Она может прожить до семидесяти лет или даже еще больше. Скажем, еще сорок четыре года. Вы не считаете, суперинтендент, что такой срок может показаться кое-кому слишком долгим?
  Глава 12
  Когда Пуаро вышел из полицейского участка, он почти сразу же был энергично атакован тетей Кэти, тащившей несколько хозяйственных сумок.
  — Какая ужасная история с бедным майором Портером! — сразу же заговорила она. — Не могу избавиться от мысли, что его взгляд на жизнь был чересчур материалистическим. Ничего не поделаешь, сказывались годы военной службы. Хотя он много времени провел в Индии, но, боюсь, не воспользовался возможностями духовного общения, которые предоставляет эта страна. Наверняка он не выходил за рамки узкого армейского круга, а ведь мог бы сидеть у ног какого-нибудь гуру! Как печально, мсье Пуаро, думать об упущенных возможностях!
  Тетя Кэти покачала головой и упустила одну из сумок. Откуда выскользнул довольно удручающий на вид кусок трески и свалился в канаву. Пуаро поднял его, но тем временем из другой сумки выпала банка светлой патоки и весело покатилась по Хай-стрит.
  — Спасибо, мсье Пуаро! — Запыхавшаяся тетя Кэти схватила треску, покуда Пуаро мчался за патокой. — Благодарю вас… я такая неловкая, но меня так огорчила смерть этого бедняги… Да, она липкая, но я не хочу пачкать ваш носовой платок. Очень любезно с вашей стороны… Я всегда говорила, что мы мертвы при жизни и живы после смерти… Меня бы ничуть не удивило, если бы я увидела астральное тело одного из моих покойных друзей. Знаете, мимо них иногда проходишь на улице. Как-то вечером, совсем недавно, я…
  — Вы позволите? — Пуаро вернул треску в сумку. — Так о чем вы говорили?
  — Об астральных телах, — отозвалась тетя Кэти. — Я попросила двухпенсовую монету — у меня были только полупенни. Лицо показалось мне знакомым, но я никак не могла вспомнить… И теперь не могу, но, по-моему, это был кто-то, отошедший в потусторонний мир — возможно, уже давно, — поэтому воспоминание было очень смутным… Просто удивительно, как людей направляют к тому, кто им нужен, — даже если дело только в монетках для телефона. О боже, у Пикоков такая очередь — должно быть, получили рулет с вареньем! Надеюсь, я не опоздала!
  Перебежав через дорогу, миссис Лайонел Клоуд пристроилась в хвост очереди у кондитерской, состоящей из женщин с угрюмыми лицами.
  Пуаро зашагал по Хай-стрит. Он не стал заходить в «Олень», а направился к «Белому дому». Ему очень хотелось побеседовать с Линн Марчмонт, и он подозревал, что это желание взаимно.
  Было прекрасное утро — почти летнее, но с подлинно весенней свежестью.
  Пуаро свернул с основной дороги. Он видел тропинку, тянущуюся мимо «Плакучих ив» вверх по склону холма к «Фарроубэнку». Чарльз Трентон шел по ней со станции в пятницу, незадолго до смерти. Спускаясь с холма, он встретил идущую наверх Розалин Клоуд. Трентон не узнал ее, что неудивительно, так как он не был Робертом Андерхеем, и она, естественно, не узнала его по той же причине. Но когда ей показали тело, она поклялась, что ни разу не видела этого человека. Розалин сказала так ради собственной безопасности или же она в тот день была настолько погружена в свои мысли, что даже не взглянула на лицо мужчины, который шел ей навстречу? Если так, то о чем она думала? Случайно, не о Роули Клоуде?
  Пуаро двинулся по боковой дорожке, ведущей к «Белому дому». Сад выглядел очень приятно. Цвели сирень и золотой дождь, а в центре лужайки возвышалась старая сучковатая яблоня. Под ней растянулась в шезлонге Линн Марчмонт.
  Она нервно вскочила, когда Пуаро церемонно пожелал ей доброго утра.
  — Вы напугали меня, мсье Пуаро. Я не слышала ваших шагов по траве. Значит, вы все еще в Уормсли-Вейл?
  — Как видите.
  — Почему?
  Пуаро пожал плечами:
  — Это приятное уединенное место, где можно расслабиться. Вот я и расслабляюсь.
  — Я рада, что вы здесь, — сказала Линн.
  — Вы не спрашиваете меня, как ваши родственники: «Когда вы возвращаетесь в Лондон, мсье Пуаро?» — с тревогой дожидаясь ответа?
  — Они хотят, чтобы вы вернулись в Лондон?
  — По-видимому, да.
  — Ну а я не хочу.
  — Да, вижу. Почему, мадемуазель?
  — Потому что это означает, что вы не удовлетворены. Я имею в виду, не удовлетворены версией, будто это сделал Дэвид Хантер.
  — А вам так хочется, чтобы он оказался невиновным?
  Пуаро увидел, как она слегка покраснела под загаром.
  — Естественно, я не хочу, чтобы человека повесили за то, чего он не совершал.
  — Да, вполне естественно.
  — А полиция просто предубеждена против него, потому что он их разозлил. Самое худшее в Дэвиде — это то, что ему нравится восстанавливать людей против себя.
  — Полиция не так предубеждена, как вы думаете, мисс Марчмонт. Предубеждены были присяжные. Они не подчинились указаниям коронера и вынесли вердикт, вынуждающий полицию арестовать Дэвида Хантера. Но могу вас заверить, они далеко не удовлетворены обвинением против него.
  — Значит, его могут освободить? — обрадовалась Линн.
  Пуаро снова пожал плечами.
  — А кого же они подозревают, мсье Пуаро?
  — Тем вечером в «Олене» была женщина, — медленно произнес он.
  — Ничего не понимаю! — воскликнула Линн. — Когда мы думали, что этот человек — Роберт Андерхей, все выглядело так просто. Почему майор Портер сказал, что это Андерхей, если это не так? Почему он застрелился? Мы вернулись туда, откуда начали.
  — Вы третья, кто использует эту фразу!
  — Вот как? — Она казалась удивленной. — А чем вы занимаетесь теперь, мсье Пуаро?
  — Разговариваю с людьми — вот и все.
  — Но вы не спрашиваете их об убийстве?
  Пуаро покачал головой:
  — Нет, я просто… как бы это сказать получше… собираю сплетни.
  — Это помогает?
  — Иногда. Вас бы удивило, как много я знаю о повседневной жизни в Уормсли-Вейл за последние несколько недель. Я знаю, кто куда ходил, кто с кем встречался, а иногда и кто что говорил. Например, я знаю, что Арден шел по тропинке в деревню мимо «Фарроубэнка» и спросил дорогу у мистера Роули Клоуда, что у него был рюкзак на спине и не было багажа. Я знаю, что Розалин Клоуд провела больше часа на ферме с Роули Клоудом и была там счастлива, что для нее весьма необычно.
  — Да, — кивнула Линн, — Роули мне рассказывал. Он говорил, что она вела себя как горничная, которой предоставили несколько свободных часов.
  — Так он сказал это? — Пуаро сделал паузу. — Да, я знаю многое о происходящем здесь. И многое слышал о людских затруднениях — например, ваших и вашей матери.
  — Это не секрет, — усмехнулась Линн. — Мы все пытались выклянчить деньги у Розалин. Вы это имеете в виду, не так ли?
  — Я этого не говорил.
  — Но это правда! И, полагаю, вы слышали разговоры обо мне, Роули и Дэвиде.
  — Но ведь вы собираетесь замуж за Роули Клоуда?
  — Разве? Хотела бы я это знать… Как раз это я и пыталась решить в тот день, когда Дэвид выбежал из леса. У меня в голове словно застрял огромный вопросительный знак. Выходить мне за Роули или нет? Даже поезд в долине, казалось, спрашивал о том же. Дым превосходно изобразил в небе знак вопроса.
  На лице Пуаро появилось странное выражение. Линн неправильно его поняла.
  — Неужели вы не видите, мсье Пуаро, как все сложно? — воскликнула она. — Дело вовсе не в Дэвиде, а во мне! Я изменилась! Меня не было здесь три… четыре года. И я вернулась совсем не такой, какой была, когда уезжала отсюда. Такие трагедии происходят повсюду. Люди возвращаются домой изменившимися, им приходится приспосабливаться. Невозможно несколько лет вести другую жизнь и не меняться!
  — Вы не правы, — возразил Пуаро. — Трагедия всей жизни как раз в том, что люди не меняются.
  Линн уставилась на него, качая головой.
  — Так оно и есть, — настаивал он. — Почему вы вообще уехали?
  — Почему? Я поступила в армию — в Женскую вспомогательную службу флота.
  — Да, но почему вы туда поступили? Вы любили Роули Клоуда и были с ним помолвлены. Вы ведь могли работать на ферме здесь, в Уормсли-Вейл.
  — Могла, но мне хотелось…
  — Вам хотелось уехать за границу, повидать мир. Возможно, уехать от Роули Клоуда… И теперь вам все еще не сидится на месте! Нет, мадемуазель, люди не меняются!
  — Когда я была на Востоке, то тосковала по дому! — запротестовала Линн.
  — Да, там хорошо, где нас нет. У вас, возможно, всегда будет такое чувство. Вы воображали себе картину возвращения Линн Марчмонт домой. Но картина оказалась ложной, так как воображаемая вами Линн Марчмонт была не настоящей, а такой, какой бы вам хотелось быть.
  — По-вашему, я нигде не буду знать покоя? — с горечью спросила она.
  — Я этого не утверждаю. Но, уезжая, вы были не удовлетворены вашей помолвкой и теперь, когда вернулись, все еще ею не удовлетворены.
  Линн сорвала длинную травинку и стала задумчиво ее жевать.
  — Вы все знаете, не так ли, мсье Пуаро?
  — Это мое métier, — скромно отозвался он. — Но думаю, есть и другая истина, которую вы еще не осознали.
  — Вы имеете в виду Дэвида? — резко спросила Линн. — По-вашему, я влюблена в него?
  — Это решать вам, — сдержанно ответил Пуаро.
  — Но я сама этого не знаю! Что-то в Дэвиде меня пугает, а что-то притягивает… — Помолчав, она добавила: — Вчера я разговаривала с его бригадиром. Он приехал сюда, услышав об аресте Дэвида, чтобы узнать, нельзя ли ему чем-нибудь помочь. Бригадир сказал мне, что Дэвид был одним из самых храбрых людей, когда-либо служивших под его командованием. Но, несмотря на все похвалы, я чувствовала, что он не вполне уверен в его невиновности.
  — И вы также в этом не уверены?
  Линн криво улыбнулась:
  — Я никогда не доверяла Дэвиду. Можно любить человека, которому не доверяешь?
  — К сожалению, да.
  — Конечно, я была к нему несправедлива. Я верила грязным сплетням, будто он никакой не Дэвид Хантер, а просто дружок Розалин. Мне стало стыдно, когда бригадир сказал, что знал Дэвида еще мальчиком в Ирландии.
  — C’est épatant,1385 — пробормотал Пуаро, — как часто люди хватают палку не с того конца!
  — Что вы имеете в виду?
  — Только то, что сказал. Не могли бы вы вспомнить, звонила ли вам миссис Клоуд — жена доктора — в тот вечер, когда произошло убийство?
  — Тетя Кэти? Да, звонила.
  — По какому поводу?
  — Запуталась в каких-то цифрах.
  — Она говорила из дома?
  — Нет, ее телефон испортился, и ей пришлось выйти к автомату.
  — В десять минут одиннадцатого?
  — Около того. Наши часы никогда не показывают точное время.
  — Около того, — задумчиво повторил Пуаро. — Это был не единственный звонок вам в тот вечер? — деликатно осведомился он.
  — Нет, — кратко ответила Линн.
  — Дэвид Хантер звонил вам из Лондона?
  — Да. — Она внезапно вспылила: — Полагаю, вы хотите знать, что он сказал?
  — О, я бы не осмелился…
  — Можете знать! Дэвид сказал, что уходит из моей жизни, что он для меня слишком плох и никогда не сможет исправиться — даже ради меня.
  — И так как это, по-видимому, правда, она не пришлась вам по вкусу, — заметил Пуаро.
  — Я надеюсь, что он уедет, — конечно, если его полностью оправдают… Надеюсь, что они оба уедут в Америку или куда-нибудь еще. Тогда, возможно, мы перестанем о них думать и научимся рассчитывать только на себя. Мы перестанем исходить злобой…
  — Злобой?
  — Да. Впервые я это почувствовала однажды вечером у тети Кэти — она устроила нечто вроде приема. Возможно, это было потому, что я только вернулась из-за границы и все воспринимала обостренно, но я просто в воздухе чувствовала злобу нашего семейства к Розалин. Мы все желали ей смерти! Это ужасно — желать смерти человеку, который не причинил тебе никакого вреда!
  — Разумеется, ее смерть — единственное, что может принести вам практическую пользу, — деловым тоном заметил Пуаро.
  — Вы имеете в виду — финансовую? Само пребывание здесь Розалин действовало на нас разлагающе! Завидовать человеку, ненавидеть его и у него же попрошайничать — такое никому не на пользу. А теперь Розалин совсем одна в «Фарроубэнке» — ходит как привидение, смертельно напугана и выглядит так, словно вот-вот сойдет с ума. И она не позволяет никому из нас помочь ей! Мы все пытались… Мама предлагала ей погостить у нас, тетя Франсис приглашала ее к себе. Даже тетя Кэти предложила пожить с ней в «Фарроубэнке». Но Розалин не хочет иметь с нами никакого дела, и я ее не порицаю. Она даже не захотела повидаться с бригадиром Конроем. По-моему, она больна — больна от беспокойства, страха и горя. А мы ничего не можем сделать, потому что она нам не позволяет.
  — А вы сами предпринимали какие-нибудь попытки?
  — Да. Я ходила к ней вчера и спросила, не могу ли я как-нибудь ей помочь. Розалин посмотрела на меня… — Линн неожиданно вздрогнула. — По-моему, она меня ненавидит. Она сказала: «Вы — в последнюю очередь!» Думаю, Дэвид велел ей оставаться в «Фарроубэнке», а Розалин всегда его слушается. Роули приносил ей яйца и масло из «Плакучих ив». Кажется, он единственный из нас, кто ей нравится. Она поблагодарила его и сказала, что он всегда был к ней добр. Конечно, Роули очень добрый…
  — Некоторые люди, которые несут на своих плечах слишком тяжелое бремя, — промолвил Пуаро, — вызывают огромную жалость и сочувствие. Я испытываю колоссальную жалость к Розалин Клоуд и с радостью оказал бы ей помощь, если бы мог. Даже теперь, если бы только она меня выслушала… — Он поднялся с внезапной решимостью. — Давайте пойдем в «Фарроубэнк», мадемуазель.
  — Вы хотите, чтобы я пошла с вами?
  — Если вы готовы проявить великодушие и понимание.
  — Конечно! — воскликнула Линн.
  Глава 13
  Им понадобилось всего около пяти минут, чтобы добраться до «Фарроубэнка». Подъездная аллея вилась между аккуратно посаженными кустами рододендронов. Гордон Клоуд не жалел ни трудов, ни расходов, чтобы сделать «Фарроубэнк» как можно более презентабельным.
  Горничная, открывшая парадную дверь, казалось, удивилась при виде посетителей и засомневалась, смогут ли они повидать миссис Клоуд. Она объяснила, что мадам еще не встала, но провела их в гостиную, а сама поднялась наверх.
  Пуаро огляделся вокруг. Он сравнивал эту комнату с гостиной Франсис Клоуд, которая отражала характер ее хозяйки. Гостиная в «Фарроубэнке» была абсолютно безликой — она свидетельствовала только о богатстве, уравновешенном хорошим вкусом. О последнем позаботился Гордон Клоуд — все здесь отличалось высоким качеством и даже художественными достоинствами, но нигде не ощущалось никакой печати индивидуальности владельцев дома.
  Розалин жила в «Фарроубэнке», как иностранец мог бы жить в «Рице» или «Савое».
  «Интересно, — думал Пуаро, — что, если бы…»
  Линн прервала его размышления, спросив, о чем он думает и почему выглядит таким мрачным.
  — Говорят, мадемуазель, что грех карается смертью. Но иногда карой может быть и роскошь. Неужели легче быть оторванным от привычной жизни, лишь изредка ловя ее проблески, когда путь назад уже закрыт…
  Он не договорил. Горничная, отбросив всякую чопорность и став всего лишь испуганной женщиной средних лет, ворвалась в комнату, задыхаясь от волнения.
  — О, сэр, мисс Марчмонт… — с трудом вымолвила она. — Хозяйка наверху… Ей очень плохо… Она не отвечает, я не могу ее разбудить, и руки у нее такие холодные…
  Пуаро резко повернулся и выбежал из гостиной. Линн и горничная последовали за ним. Они поднялись на второй этаж, и горничная указала на открытую дверь перед лестницей.
  За дверью находилась большая красивая спальня — солнечные лучи, проникая через открытые окна, падали на светлые дорогие ковры.
  В массивной резной кровати лежала Розалин. Она казалась спящей. На щеках темнели длинные ресницы, голова покоилась на подушке. Рука сжимала носовой платок — как у ребенка, который плакал перед сном.
  Пуаро взял ее за руку, пытаясь нащупать пульс. Холодная как лед рука поведала ему то, о чем он уже догадался.
  — Она мертва уже некоторое время, — тихо объяснил он Линн. — Умерла во сне.
  — О, сэр, что же нам делать? — Горничная разразилась рыданиями.
  — Кто был ее врачом?
  — Дядя Лайонел, — ответила Линн.
  — Позвоните доктору Клоуду, — велел Пуаро горничной.
  Та вышла из спальни, продолжая всхлипывать. Детектив начал бродить взад-вперед по комнате. Возле кровати лежала картонная коробочка с надписью: «Принимать по одному порошку перед сном». Пользуясь носовым платком, он открыл ее. Там оставалось три порошка. Пуаро подошел к камину, затем к письменному столу. Стул перед ним был отодвинут, папка с промокательной бумагой открыта. На столе лежал лист бумаги, на котором было нацарапано нетвердым детским почерком:
  
  «Я не знаю, что делать… Больше я так не могу… Я была грешницей. Я должна все рассказать кому-нибудь и обрести покой… Я не хотела так грешить. Просто не знала, что из этого выйдет. Я должна написать…»
  
  Текст обрывался посреди фразы. Рядом лежала ручка. Пуаро стоял, глядя на бумагу. Линн застыла у кровати, не сводя глаз с мертвой девушки.
  Внезапно дверь резко отворилась, и в комнату шагнул Дэвид Хантер.
  — Дэвид! — Линн рванулась к нему. — Тебя отпустили? Я так рада…
  Он почти грубо отодвинул ее в сторону и склонился над неподвижной белой фигурой.
  — Роза! Розалин!.. — Дэвид коснулся ее руки, потом повернулся к Линн с потемневшим от гнева лицом. — Это вы ее убили? Избавились наконец? Сначала отделались от меня, отправив в тюрьму по сфабрикованному обвинению, а затем убрали с пути и ее! Вы все или только кто-то один из вас? А впрочем, мне все равно! Вам нужны были эти проклятые деньги — теперь вы их получили! Благодаря смерти Розалин вы, шайка грязных воров и убийц, станете богатыми. Вы не осмелились бы ее тронуть, если бы я был рядом. Я знал, как защитить мою сестру. Но она сама никогда не умела себя защищать. Вы воспользовались тем, что она осталась одна… — Он пошатнулся и добавил тихим дрожащим голосом: — Убийцы!
  — Нет, Дэвид! — вскрикнула Линн. — Ты не прав! Никто из нас не убивал ее! Мы не могли сделать такое!
  — Один из вас убил ее, Линн Марчмонт. И ты знаешь это не хуже меня!
  — Клянусь тебе, Дэвид, мы этого не делали!
  Его свирепый взгляд немного смягчился.
  — Может быть, ты, Линн, в этом не участвовала…
  — Ни я, ни остальные! Клянусь тебе!..
  Эркюль Пуаро шагнул вперед и кашлянул. Дэвид повернулся к нему.
  — Думаю, — сказал Пуаро, — ваше предположение слишком драматично. Зачем сразу приходить к выводу, что вашу сестру убили?
  — А по-вашему, ее не убили? Вы называете это… — он указал на фигуру в постели, — естественной смертью? Розалин страдала нервным расстройством, но у нее не было никаких органических заболеваний. И сердце у нее было абсолютно здоровое.
  — Прошлой ночью, — заметил Пуаро, — прежде чем лечь спать, она написала вот это…
  Дэвид шагнул к столу и склонился над листом бумаги.
  — Не трогайте, — предупредил его Пуаро.
  Дэвид отдернул руку и молча прочитал текст, потом обернулся, вопросительно глядя на Пуаро.
  — Вы предполагаете самоубийство? Но почему Розалин должна была покончить с собой?
  Ему ответил не Пуаро. Спокойный оустширский голос принадлежал появившемуся в дверях суперинтенденту Спенсу.
  — Предположим, что вечером в прошлый вторник миссис Клоуд была не в Лондоне, а в Уормсли-Вейл. Предположим, что она пришла к человеку, который ее шантажировал. Предположим, что в приступе отчаяния она убила его…
  Дэвид повернулся к нему. Его взгляд был гневным и суровым.
  — Во вторник вечером моя сестра находилась в Лондоне. Она была в своей квартире, когда я пришел туда в одиннадцать часов.
  — Да, — кивнул Спенс, — вы так утверждаете, мистер Хантер, и будете на этом настаивать. Но я не обязан вам верить. Да и в любом случае уже несколько поздно. — Он указал на кровать. — Это дело никогда не дойдет до суда.
  Глава 14
  — Он ни за что не признается, — сказал Спенс, — но, думаю, ему известно, что она это сделала. — Сидя в своем кабинете в полицейском участке, он смотрел через стол на Пуаро. — Забавно, что мы тщательно проверяли его алиби, почти не думая о Розалин Клоуд. А ведь нет никаких подтверждений тому, что в тот вечер она была в своей лондонской квартире. Полагаемся лишь на слова Хантера. Мы все время знали, что только у двух человек был мотив для убийства Ардена — у Дэвида Хантера и Розалин Клоуд. Я гонялся за ним, а ее совсем упустил из виду. Она выглядела такой кроткой, даже немного придурковатой… Но, думаю, это многое объясняет. Очевидно, по этой причине Дэвид Хантер и отправил ее в Лондон. Он видел, что Розалин в панике, и знал, что в таком состоянии она может быть опасна. Интересно, что я часто видел ее в оранжевом платье, — это был ее любимый цвет. Оранжевое полосатое платье, оранжевый шарф, оранжевый берет… Но даже когда старая миссис Ледбеттер описала молодую женщину с оранжевым шарфом на голове, я не подумал, что это может быть миссис Гордон. Мне кажется, что девушка была немного не в себе — не вполне отвечала за свои действия. Судя по вашему рассказу о встрече с ней в католической церкви, она совсем потеряла голову от раскаяния и чувства вины.
  — Розалин Клоуд действительно сознавала свою вину, — подтвердил Пуаро.
  — Должно быть, она напала на Ардена в приступе ярости, — задумчиво продолжал Спенс. — Наверно, застигла его врасплох — едва ли Арден опасался такой хрупкой женщины. — И, помолчав, заметил: — Одно мне непонятно. Кто вовлек в это дело Портера? Вы говорите, что не миссис Джереми? Но я готов держать пари, что это она!
  — Нет, — возразил Пуаро. — Это была не миссис Джереми. Она поклялась мне, и я ей верю. Конечно, я был глуп. Мне давно следовало догадаться, кто это был. Майор Портер сам мне сообщил.
  — Сам сообщил?
  — Конечно, косвенно…
  — Ну и кто же это был?
  Пуаро наклонил голову набок:
  — Вы позволите сначала задать вам два вопроса?
  — Спрашивайте что хотите.
  — Что собой представляли снотворные порошки, найденные у кровати Розалин?
  Суперинтендент выглядел удивленным.
  — Они абсолютно безвредны. Бромид успокаивает нервы. Она принимала их ежедневно — по одному перед сном. Разумеется, мы отдали порошки на анализ. С ними все в порядке.
  — Кто их прописал?
  — Доктор Клоуд.
  — Когда?
  — Некоторое время тому назад.
  — Какой яд убил ее?
  — Ну, мы еще не получили заключение экспертизы, но вряд ли тут могут быть сомнения. Морфий, и в солидной дозе.
  — А в доме нашли морфий?
  Спенс с любопытством посмотрел на него:
  — Нет. Куда вы клоните, мсье Пуаро?
  — Перейдем ко второму вопросу, — уклончиво отозвался тот. — Дэвид Хантер звонил Линн Марчмонт из Лондона во вторник вечером в пять минут двенадцатого. Вы говорили, что проверили все телефонные разговоры в квартире в «Шепердс-Корт». Звонили только оттуда или и туда?
  — В четверть одиннадцатого был звонок из Уормсли-Вейл. По телефону-автомату.
  — Понятно. — Несколько секунд Пуаро молчал.
  — Новая идея, мсье Пуаро?
  — На звонок ответили? Я имею в виду, телефонист получил ответ из лондонской квартиры?
  — Теперь я понимаю, о чем вы, — медленно произнес Спенс. — В квартире должен был кто-то находиться. Это не мог быть Дэвид Хантер — в то время он возвращался в Лондон поездом. Значит, это была Розалин Клоуд. А если так, Розалин не могла находиться в «Олене» несколькими минутами раньше. Вы ведете к тому, мсье Пуаро, что женщина в оранжевом шарфе не была Розалин Клоуд. В таком случае она не убивала Ардена. Но тогда почему она покончила с собой?
  — Ответ на это очень прост, — сказал Пуаро. — Она не покончила с собой. Розалин Клоуд была убита!
  — Что?!
  — Убита преднамеренно и хладнокровно.
  — Тогда кто убил Ардена? Мы ведь исключили Дэвида…
  — Это был не Дэвид.
  — А теперь вы исключаете Розалин. Но, черт возьми, эти двое — единственные, у кого имелось хотя бы подобие мотива!
  — Да, — кивнул детектив. — Мотив. Это и сбило нас со следа. Если у А есть мотив для убийства В, а у Б — мотив для убийства Г, кажется бессмысленным предполагать, что А убил Г, а Б убил В.
  — Полегче, мсье Пуаро, — простонал Спенс. — С вашими А, Б и В я вообще перестаю что-либо понимать.
  — Дело выглядит запутанным, потому что перед нами два различных типа преступления, — пояснил бельгиец, — и, следовательно, должны наличествовать два различных убийцы. Входит Первый убийца, и входит Второй убийца.
  — Не цитируйте Шекспира!1386 — взмолился Спенс. — Это вам не драма елизаветинских времен.
  — Но ситуация в самом деле шекспировская — в ней присутствуют все человеческие эмоции, которыми так упивался Шекспир: зависть, ненависть, быстрые, отчаянные действия. Есть и надежда на удачу. «В делах людей прилив есть и отлив. С приливом достигаем мы успеха…» Кто-то на это рассчитывал, суперинтендент. Поймать шанс и использовать его в своих интересах. Именно это блестяще осуществили под самым вашим носом!
  Суперинтендент раздраженно почесал нос.
  — Если можете, Пуаро, объясните внятно, что вы имеете в виду.
  — Постараюсь быть прозрачным, как кристалл. Перед нами три смерти. Вы с этим согласны, не так ли? Умерли три человека.
  — Не стану спорить, — усмехнулся Спенс. — Вы ведь не собираетесь заставить меня поверить, что один из них еще жив?
  — Нет-нет, — успокоил его Пуаро. — Все они мертвы. Но как они умерли? Как бы вы, так сказать, классифицировали их смерть?
  — Что до этого, мсье Пуаро, то вам известна моя точка зрения. Одно убийство и два самоубийства. Но вы считаете, что последнее самоубийство в действительности является еще одним убийством.
  — Я считаю, — отозвался детектив, — что мы имеем дело с одним самоубийством, одним несчастным случаем и одним убийством.
  — С несчастным случаем? Вы полагаете, что миссис Клоуд приняла яд случайно? Или что майор Портер случайно застрелился?
  — Нет, — ответил Пуаро. — Случайной была смерть Чарльза Трентона — он же Енох Арден.
  — Что за вздор! — взорвался суперинтендент. — Если человеку размозжили череп несколькими ударами — это несчастный случай?
  Ничуть не тронутый горячностью Спенса, Пуаро спокойно ответил:
  — Когда я говорю «несчастный случай», я имею в виду отсутствие намерения совершить убийство.
  — Отсутствие намерения, когда голову человека превратили в месиво? Вы имеете в виду, что на него напал сумасшедший?
  — Думаю, это недалеко от истины, хотя не в том смысле, в каком вы полагаете.
  — Во всей этой истории единственная чокнутая — миссис Гордон. Иногда она выглядела более чем странно — я сам тому свидетель. Конечно, у миссис Лайонел Клоуд тоже мозги набекрень, но на насильственные действия она не способна. У миссис Джереми с головой все в порядке. Кстати, вы утверждаете, что это не миссис Джереми подкупила Портера?
  — Да. Я знаю, кто это был. Как я уже сказал, Портер сам случайно проговорился. Одно маленькое замечание — я готов волосы на себе рвать из-за того, что сразу не обратил на него внимания!
  — А потом ваш безымянный псих А, Б, В убил Розалин Клоуд? — Голос Спенса звучал все более скептически.
  Пуаро энергично покачал головой:
  — Ни в коем случае. В этом месте Первый убийца уходит со сцены, уступая место Второму. Это совсем иной тип преступления — в нем нет ни горячности, ни страсти. Холодное, расчетливое убийство — и я намерен позаботиться о том, чтобы преступника за это повесили.
  Он встал и направился к двери.
  — Эй! — окликнул его Спенс. — Так не пойдет! Вы должны назвать мне имена.
  — Скоро я вам их назову. Но прежде я должен дождаться кое-чего, а именно — письма из-за моря.
  — Не говорите как гадалка…
  Но детектив уже успел ускользнуть.
  Перейдя площадь, он позвонил в дверь дома доктора Клоуда. Миссис Клоуд открыла ему и, как всегда при виде Пуаро, ахнула. Он не стал терять времени даром:
  — Мадам, я должен с вами поговорить.
  — Ну конечно… Входите… Боюсь, я не успела убрать, но…
  — Я хочу спросить вас кое о чем. Как давно ваш муж пристрастился к морфию?
  Тетя Кэти сразу же разразилась слезами:
  — О боже… Я так надеялась, что никто не узнает… Это началось во время войны. Лайонел так переутомлялся, а потом эта ужасная невралгия… Он старается уменьшить дозу, но из-за этого бывает страшно раздражительным…
  — Это одна из причин, по которым он так нуждается в деньгах?
  — Да, очевидно… Мсье Пуаро, он обещал пройти курс лечения…
  — Успокойтесь, мадам, и ответьте еще на один вопрос. В тот вечер, когда вы звонили Линн Марчмонт, вы ходили к телефонной будке возле почты, не так ли? Вы никого не встретили на площади?
  — Нет, мсье Пуаро, ни души.
  — Но, насколько я понял, вам пришлось попросить двухпенсовую монету, так как у вас были только полупенни?
  — Да, я попросила у женщины, которая вышла из будки. Она дала мне два пенса за мои полупенни.
  — Как эта женщина выглядела?
  — Ну, как актриса, если вы понимаете, о чем я. Оранжевый шарф на голове. Забавно, но я почти уверена, что где-то видела ее раньше. Ее лицо показалось мне очень знакомым. Наверно, это была одна из отошедших в потусторонний мир. Но где и когда мы встречались, я не могу вспомнить.
  — Благодарю вас, миссис Клоуд, — сказал Эркюль Пуаро.
  Глава 15
  Линн вышла из дому и посмотрела на небо.
  Солнце клонилось к закату, но небо не было красным, а сияло как-то неестественно. Вечер был тихим и душным. «Очевидно, скоро будет гроза, — подумала Линн».
  Время пришло. Больше нельзя откладывать. Она должна пойти в «Плакучие ивы» и сама рассказать Роули. Письмом тут не обойтись, хотя это было бы куда легче.
  Линн убеждала себя, что приняла решение, но при этом что-то ее удерживало. Она огляделась вокруг и подумала: «Ведь это прощание с привычным миром — со всем, что было прежде…»
  Линн не питала иллюзий. Жизнь с Дэвидом подобна игре — авантюре, которая может завершиться удачей или крахом. Он сам предупредил ее по телефону в тот вечер, когда произошло убийство…
  А несколько часов назад он сказал ей: «Я собирался уйти из твоей жизни. Конечно, я был дураком — только подумать, что я мог тебя покинуть… Мы поедем в Лондон и поженимся по специальной лицензии — я не намерен дать тебе шанс передумать. Ты пустила здесь корни — они тебя удерживают, но мне придется вырвать тебя с корнями… — Помолчав, Дэвид добавил: — Роули мы сообщим об этом, когда ты уже станешь миссис Дэвид Хантер. Так будет лучше для бедняги».
  С этим Линн не была согласна, хотя она не сказала этого Дэвиду. Нет, она должна сама обо всем рассказать Роули.
  Гроза только начиналась, когда Линн постучала в дверь «Плакучих ив». Роули открыл ей и удивленно спросил:
  — Почему ты не позвонила и не сказала, что придешь? Я мог бы тебя встретить.
  — Я хочу поговорить с тобой, Роули.
  Он шагнул в сторону, пропуская ее, и последовал за ней на большую кухню. На столе стояли остатки ужина.
  — Собираюсь поставить новую плиту, чтобы тебе было легче готовить, — сообщил Роули. — И новую раковину — стальную…
  — Не строй планы, — перебила его Линн.
  — Ты имеешь в виду, потому, что бедняжку еще не похоронили? Конечно, это выглядит бессердечно. Но Розалин никогда не казалась мне особенно счастливой. Очевидно, она так и не оправилась после воздушного налета. Как бы то ни было, Розалин умерла, да и какое мне до нее дело — вернее, нам с тобой?
  Линн собралась с силами:
  — Нет, Роули. Больше нет никакого «нам с тобой». Это я и пришла тебе сказать.
  Он уставился на нее. Ненавидя себя, Линн решительно проговорила:
  — Я выхожу замуж за Дэвида Хантера.
  Она сама не знала, чего ожидала — протестов или вспышки гнева, — но, безусловно, не такой реакции.
  С минуту Роули молча смотрел на нее, потом подошел к печке, поковырял в ней кочергой и наконец повернулся с рассеянным видом:
  — Давай все проясним. Ты выходишь замуж за Дэвида Хантера. Почему?
  — Потому что я его люблю.
  — Ты любишь меня.
  — Нет. Я любила тебя, когда уезжала отсюда. Но это было четыре года назад, и я… я изменилась. Мы оба изменились.
  — Ты не права, — спокойно возразил он. — Я не изменился.
  — Ну, возможно, изменился не так сильно…
  — Я не изменился вовсе. У меня было для этого не так уж много возможностей. Я ведь просто вкалывал здесь целыми днями, а не прыгал с парашютом, не взбирался в темноте на утесы, не хватал людей за горло и не закалывал их под покровом ночи…
  — Роули…
  — Я не был на войне и никогда не сражался. Я не знаю, что такое война! Вместо этого я жил на ферме припеваючи, в полной безопасности. Счастливчик Роули! Но ты бы стыдилась такого мужа!
  — Нет, Роули! Дело совсем не в этом…
  — Именно в этом!
  Он подошел ближе. Кровь прилила к его шее, на лбу обозначились вены. А этот взгляд — Линн однажды видела такой у быка, мимо которого проходила в поле. Бык топал ногой и тряс головой, постепенно наливаясь слепой яростью…
  — Помолчи, Линн. Послушай разок меня для разнообразия. Я упустил то, что должен был иметь. Упустил возможность сражаться за мою страну. Вместо меня на фронт пошел мой лучший друг и погиб. Я видел мою девушку, одетую в военную форму и отправляющуюся далеко за море. Я был просто мужчиной, которого она оставила дома. Моя жизнь превратилась в ад — неужели ты этого не понимаешь, Линн? А потом ты вернулась — и все стало еще хуже. С того вечера у тети Кэти, когда я увидел, как ты смотришь на Дэвида Хантера. Но он тебя не получит, слышишь? Если ты не будешь моей, то не достанешься никому! Кто я, по-твоему?
  — Роули…
  Линн поднялась и стала медленно отступать к двери. Она была испугана. Перед ней стоял не человек, а дикий зверь.
  — Я убил двоих, — продолжал Роули Клоуд. — Думаешь, я не смогу убить третьего?
  — Роули…
  Его руки сомкнулись на ее горле.
  — Я больше не выдержу, Линн…
  Комната завертелась вокруг нее, дышать становилось труднее, все погружалось во мрак…
  Внезапно послышался кашель — чопорный и слегка искусственный.
  Руки Роули безвольно опустились. Линн рухнула на пол бесформенной грудой.
  В дверях, виновато покашливая, стоял Эркюль Пуаро.
  — Надеюсь, я не помешал? — осведомился он. — Я стучал, но никто не ответил. Полагаю, вы были заняты?
  Атмосфера была наэлектризованной до предела. Роули уставился на Пуаро. Казалось, он сейчас бросится на него, но вместо этого отвернулся и произнес бесцветным, невыразительным голосом:
  — Вы появились как раз вовремя.
  Глава 16
  Эркюль Пуаро разрядил предгрозовую атмосферу, деловито спросив:
  — Чайник кипит?
  — Да, — тупо отозвался Роули.
  — Тогда вы, может быть, приготовите кофе? Или чай, если это легче?
  Роули повиновался, словно автомат.
  Вынув из кармана чистый носовой платок, Пуаро обмакнул его в холодной воде, выжал и подошел к Линн.
  — Обмотайте его вокруг шеи, мадемуазель, — вот так. У меня есть английская булавка. Холод сразу же облегчит боль.
  Линн хриплым голосом поблагодарила его. Кухня «Плакучих ив», суетящийся Пуаро — все это походило на ночной кошмар. У нее кружилась голова и нестерпимо болело горло. Она пошатнулась. Пуаро осторожно подвел ее к стулу и усадил на него.
  — Как там кофе? — спросил он через плечо.
  — Готов, — ответил Роули.
  Он принес кофе, Пуаро налил его в чашку и подал Линн.
  — Послушайте, — заговорил Роули. — По-моему, вы не понимаете. Я пытался задушить Линн.
  — Ай-ай-ай! — огорченно произнес Пуаро. Казалось, он упрекает Роули за проявление дурного вкуса.
  — На моей совести две смерти, — продолжил Роули, — и была бы третья, если бы не появились вы.
  — Давайте выпьем кофе, — предложил детектив, — и не будем говорить о смерти. Это не нравится мадемуазель Линн.
  — Господи! — Роули недоуменно уставился на Пуаро.
  Линн с трудом потягивала кофе. Он был крепким и горячим. Но вскоре она почувствовала, что горло болит меньше.
  — Стало лучше, не так ли? — спросил бельгиец.
  Линн молча кивнула.
  — Тогда мы можем поговорить. Вернее, говорить буду я.
  — Как много вам известно? — мрачно поинтересовался Роули. — Вы знаете, что я убил Чарльза Трентона?
  — Да, — отреагировал Пуаро. — Я знаю это уже некоторое время.
  Дверь распахнулась, и на пороге появился Дэвид Хантер.
  — Линн! — воскликнул он. — Ты мне не сказала… — Он не договорил и озадаченно посмотрел на присутствующих. — Что с твоим горлом?
  — Еще одну чашку, — велел Пуаро.
  Роули взял чашку из кухонного шкафа, детектив наполнил ее кофе и передал Дэвиду.
  — Садитесь, мистер Хантер. Выпьем кофе, и вы трое послушаете Эркюля Пуаро, который прочитает вам лекцию о преступлении. — Окинув их взглядом, он кивнул.
  «Какой-то фантастический кошмар! — подумала Линн. — Это нереально!»
  Казалось, все находились под властью нелепого маленького человечка с огромными усами. Все трое: Роули — убийца, Линн — его жертва, Дэвид — человек, который любил ее. Они послушно сидели, держали чашки с кофе и молча слушали.
  — Что служит причиной преступлений? — задал риторический вопрос Пуаро. — Что их стимулирует? Нужна ли для этого врожденная предрасположенность? Способен ли каждый на преступление — на определенное преступление? И что происходит — я спрашивал себя об этом с самого начала, — что происходит, когда люди, которые были защищены от бед и тревог реальной жизни, внезапно лишаются этой защиты?
  Я имею в виду Клоудов. Здесь присутствует только один Клоуд, поэтому я могу говорить свободно. Передо мной оказалась целая семья, членов которой обстоятельства избавили от необходимости самим держаться на ногах. Хотя у каждого была своя жизнь и профессия, они постоянно пребывали под покровительством, не зная страха, живя в полной безопасности — причем безопасности неестественной. За ними всегда стоял Гордон Клоуд.
  Невозможно определить характер человека, пока он не сталкивается с испытаниями. Для большинства из нас испытания начинаются рано. Человеку быстро приходится вставать на ноги, смотреть в лицо трудностям и опасностям и находить способ с ними справляться. Это может быть прямой путь или извилистый, но в любом случае человек, как правило, рано узнает, из какого теста он сделан.
  Однако Клоуды не имели возможности узнать собственные слабости, пока внезапно не лишились покровительства и не столкнулись с трудностями. Между ними и возвращением привычной безопасности стояло только одно — жизнь Розалин Клоуд. Я абсолютно уверен, что каждый из Клоудов в тот или иной момент думал: «Если бы Розалин умерла…»
  Линн поежилась. Пуаро сделал паузу, давая им время усвоить услышанное, потом заговорил вновь:
  — Мысль о ее смерти приходила в голову каждому из них — я в этом не сомневался. Но приходила ли им в голову мысль о ее убийстве? И не воплотилась ли эта мысль — в одном конкретном случае — в действие? — Он повернулся к Роули: — Вы думали о том, чтобы убить ее?
  — Да, — ответил тот. — Это было в тот день, когда она приходила ко мне на ферму. Кроме нас, здесь никого не было. Тогда я подумал, что легко мог бы ее убить. Она выглядела такой славной и трогательной, как телята, которых я отправлял на бойню. Они вам нравятся, но вы все равно посылаете их на смерть. Меня удивляло, что Розалин совсем не боится… Она ужаснулась бы, зная, что творится у меня в голове… Да, я думал об этом, когда взял у нее зажигалку, чтобы зажечь ей сигарету.
  — Полагаю, Розалин забыла ее здесь. Так вот как она у вас оказалась?
  Роули кивнул.
  — Не знаю, почему я не убил ее, — задумчиво сказал он. — Это можно было выдать за несчастный случай.
  — Ответ в том, что это не ваш тип преступления, — пояснил Пуаро. — Того человека вы убили в приступе ярости — к тому же вы не собирались его убивать, не так ли?
  — Господи, конечно, нет! Я двинул ему в челюсть. Он упал и ударился затылком о мраморный бордюр вокруг каминной решетки. Я не мог поверить своим глазам, когда увидел, что он мертв. — Внезапно Роули с изумлением посмотрел на детектива: — Как вы об этом узнали?
  — Думаю, — ответил тот, — я реконструировал ваши действия достаточно верно. Вы скажете мне, если я ошибусь. Вы пришли в «Олень», и Беатрис Липпинкотт рассказала вам о подслушанном ею разговоре. После этого вы отправились, как и говорили, к вашему дяде Джереми Клоуду узнать мнение его как юриста о сложившейся ситуации. Но там произошло нечто заставившее вас отказаться от консультации с ним. По-моему, я знаю, в чем дело. Вы увидели фотографию…
  — Да, — кивнул Роули. — На письменном столе. Я увидел сходство и понял, почему лицо этого парня показалось мне таким знакомым. Я сообразил, что Джереми и Франсис наняли ее родственника, чтобы вытянуть деньги у Розалин. Это привело меня в бешенство. Я вернулся в «Олень», поднялся в пятый номер и обвинил этого типа в обмане. Он засмеялся и сразу во всем признался — сказал, что Дэвид Хантер попался на удочку и этим вечером должен принести деньги. У меня потемнело в глазах, когда я понял, как меня провела моя же родня. Я назвал его свиньей и набросился на него. Он упал и ударился затылком о выступ…
  Последовала пауза.
  — А потом? — спросил Пуаро.
  — У меня в кармане была зажигалка, — медленно продолжил Роули. — Я захватил ее, собираясь при встрече вернуть Розалин. Когда я наклонился, она выпала из кармана прямо на труп, и я увидел инициалы Д.Х. Зажигалка принадлежала не Розалин, а Дэвиду. После той вечеринки у тети Кэти я чувствовал… ну, неважно. Иногда мне казалось, что я схожу с ума, — возможно, я в самом деле немного спятил. Сначала Джонни ушел на войну и погиб, а теперь Линн и этот парень… Я не могу толком объяснить, но иногда я теряю голову от гнева. Я оттащил мертвеца на середину комнаты и перевернул лицом вниз. Потом взял тяжелые стальные щипцы… Ну, обойдемся без подробностей. Я стер отпечатки пальцев, вытер мраморный бордюр, потом перевел наручные часы на десять минут десятого и разбил их. После этого забрал его бумаги и продуктовые талоны — боялся, что по ним установят его личность, — и ушел. Мне казалось, что рассказ Беатрис о том, что она подслушала, навлечет подозрения на Дэвида…
  — Спасибо, — вставил Дэвид.
  — И тогда, — снова заговорил Пуаро, — вы пришли ко мне. Вы разыграли маленькую комедию, попросив отыскать свидетеля, который знал Андерхея. Для меня уже было ясно, что Джереми Клоуд сообщил своим родственникам историю, рассказанную майором Портером. Ибо почти два года вся семья лелеяла тайную надежду, что Андерхей может объявиться. Это желание повлияло на миссис Лайонел Клоуд во время ее манипуляций с доской Уиджа — разумеется, подсознательно, но этот инцидент был весьма многозначительным.
  Eh bien, я показал мой «фокус». Я льстил себе, думая, что произвел на вас впечатление, хотя в действительности сам остался в дураках. Но потом майор Портер в своей комнате, предложив мне сигарету, сказал вам: «Вы ведь не курите, верно?»
  Откуда он знал, что вы не курите? Ведь он вроде бы видел вас впервые в жизни. И тогда я догадался — вы и майор Портер сговорились заранее! Неудивительно, что он так нервничал в то утро. Да, мне отвели роль простофили — я должен был привести майора Портера опознать труп. Но я не мог вечно оставаться простофилей — теперь я перестал им быть, не так ли? — Пуаро сердито посмотрел на Роули и добавил: — Но затем майор Портер отказался выполнять соглашение. Ему не хотелось давать показания под присягой на процессе по делу об убийстве, а обвинение против Дэвида Хантера главным образом основывалось на личности жертвы. Поэтому майор дал задний ход.
  — Он написал мне, что больше не станет в этом участвовать, — угрюмо подтвердил Роули. — Чертов дурак! Неужели не понимал, что мы зашли слишком далеко, чтобы остановиться? Я поехал к нему, чтобы попытаться его переубедить, но опоздал. Портер предупреждал, что скорее застрелится, чем станет лжесвидетелем по делу об убийстве. Входная дверь оказалась не заперта — я поднялся и обнаружил его мертвым. Не могу передать, что я тогда почувствовал. Словно стал дважды убийцей. Если бы он только подождал меня, позволил мне с ним поговорить…
  — Там была записка? — поинтересовался Пуаро. — Вы забрали ее?
  — Да, тогда я уже был готов на все. Записка была адресована коронеру. Майор писал, что дал ложные показания на дознании и что убитый — не Роберт Андерхей. Я забрал записку и уничтожил. — Роули ударил кулаком по столу. — Это походило на дурной сон! Я уже не мог остановиться. Мне нужны были деньги, чтобы получить Линн, и я хотел, чтобы Хантера повесили. Но потом — не понимаю, каким образом, — обвинение против него развалилось. Какая-то история о женщине, которая позже была с Арденом. Я все еще этого не понимаю. Что за женщина? Каким образом она могла находиться в комнате Ардена и говорить с ним, когда он уже был мертв?
  — Не было никакой женщины, — сообщил Пуаро.
  — Но, мсье Пуаро, — хриплым голосом возразила Линн, — ведь ее видела и слышала старая леди.
  — Да, — кивнул тот. — Но что именно она видела и слышала? Старая леди видела кого-то в твидовом жакете и брюках, с оранжевым шарфом, повязанным на голове на манер тюрбана, с лицом, покрытым густым слоем косметики, и ярко накрашенными губами. Причем видела все это при тусклом освещении. А что она слышала? Мужской голос, произнесший: «Ну-ка, девочка, убирайся отсюда», когда «потаскушка» юркнула назад в комнату. Eh bien, миссис Ледбеттер видела и слышала мужчину! Это была изобретательная идея, мистер Хантер! — повернулся Пуаро к Дэвиду.
  — Что вы имеете в виду? — резко спросил тот.
  — Теперь я расскажу кое-что вам. Вы пришли в «Олень» около девяти — пришли не убивать, а платить. И что же вы там обнаружили? Человек, который вас шантажировал, лежал на полу, убитый самым зверским образом. Вы быстро соображаете, мистер Хантер, поэтому сразу поняли, что вам грозит опасность. Насколько вам было известно, никто не видел, как вы входили в «Олень», так что вашей первой мыслью было убраться оттуда как можно скорее, успеть на поезд в девять двадцать и поклясться, что вы даже не приближались к Уормсли-Вейл. Но чтобы успеть на поезд, вам пришлось мчаться через деревню. Вы неожиданно наткнулись на мисс Марчмонт и поняли, что опоздали на поезд, увидев дым паровоза в долине. Она также — хотя вы этого не знаете — видела дым, но не поняла, что для вас это означает невозможность успеть к поезду, а когда вы сказали ей, что сейчас четверть десятого, она не усомнилась в ваших словах.
  Дабы убедить ее, что вам удалось уехать, вы быстро изобрели новый план. Фактически вам пришлось заново все придумывать, чтобы отвести от себя подозрения.
  Вы вернулись к «Фарроубэнку», потихоньку открыли дверь своим ключом, повязали на голову шарф вашей сестры, накрасили губы ее помадой и с помощью ее косметики загримировались, как в театре.
  Потом снова отправились в «Олень», намеренно попались на глаза старой леди, которая сидела в комнате для постояльцев и чьи странности служили в гостинице пищей для сплетен, поднялись в номер 5. Услышав, что леди идет спать, вышли в коридор, затем быстро юркнули назад и громко произнесли: «Ну-ка, девочка, убирайся отсюда!» — Пуаро сделал паузу и заметил: — Недурной спектакль.
  — Это правда, Дэвид? — воскликнула Линн.
  Дэвид широко ухмыльнулся:
  — Думаю, я добился бы успеха в женских ролях. Видели бы вы физиономию этой старой ведьмы!
  — Но как ты мог быть здесь в десять часов и звонить мне из Лондона в одиннадцать? — удивилась Линн.
  Дэвид Хантер отвесил поклон Эркюлю Пуаро.
  — Объяснить это предоставляю ему, — сказал он. — Человеку, который знает все. Ну, как я это проделал?
  — Очень просто, — ответил тот. — Вы позвонили вашей сестре в лондонскую квартиру по телефону-автомату и дали ей точные указания. Ровно в четыре минуты двенадцатого она вызвала по телефону Уормсли-Вейл, 34. Когда мисс Марчмонт подошла к телефону, телефонистка проверила номер и сказала нечто вроде: «Вам звонят из Лондона».
  Линн кивнула.
  — Тогда Розалин Клоуд положила трубку, а вы, — Пуаро обернулся к Дэвиду, — тщательно отсчитав время, набрали номер Линн, произнесли, изменив голос: «Вам звонят из Лондона» — и начали разговор. При нынешней работе телефона перерыв в связи на одну-две минуты никого не удивляет.
  — Так вот почему ты звонил мне, Дэвид, — проговорила девушка.
  В ее спокойном голосе слышалось нечто, заставившее Хантера бросить на нее резкий взгляд. Потом он повернулся к Пуаро и развел руками:
  — Вы действительно знаете все! По правде говоря, я жутко перепугался и должен был что-то придумать. Позвонив Линн, я прошагал пешком пять миль до Дэзлби, вернулся в Лондон самым ранним поездом и проскользнул в квартиру как раз вовремя, чтобы успеть смять постель и позавтракать с Розалин. Мне и в голову не приходило, что полиция ее заподозрит. И конечно, я понятия не имел, кто убил Ардена. Я просто представить себе не мог, кому это было нужно. Мне казалось, что ни у кого нет мотива, кроме меня и Розалин.
  — Это была главная трудность, — признался Пуаро. — Мотив. У вас и вашей сестры был мотив для убийства Ардена. А у всех членов семьи Клоуд — мотив для убийства Розалин.
  — Значит, ее убили? — воскликнул Дэвид. — Это не было самоубийство?
  — Нет. Это было тщательно подготовленное убийство. Один из ее снотворных порошков на дне коробочки с бромидом заменили морфием.
  — Порошок? — Дэвид нахмурился. — Вы хотите сказать, что Лайонел Клоуд…
  — Нет, — покачал головой Пуаро. — Понимаете, практически любой из Клоудов мог заменить порошок. Тетя Кэти могла это сделать прямо в приемной. Роули приносил в «Фарроубэнк» масло и яйца для Розалин. Миссис Марчмонт, Джереми Клоуд и Линн Марчмонт тоже приходили туда. И у каждого из них был мотив.
  — Кроме Линн, — возразил Дэвид.
  — Он был у всех нас, — подтвердила она.
  — Да, — кивнул детектив. — Это и усложняло все дело. Дэвид Хантер и Розалин Клоуд имели мотив для убийства Ардена — но они не убивали его. Все Клоуды имели мотив для убийства Розалин, и тем не менее никто из них не убивал ее. Это дело всегда было неправильным от начала до конца. Розалин Клоуд убил человек, который больше всех терял с ее смертью. — Он слегка повернул голову. — Вы убили ее, мистер Хантер.
  — Я? — воскликнул Дэвид. — За каким чертом мне убивать собственную сестру?
  — Вы убили ее, потому что она не была вашей сестрой. Розалин Клоуд погибла во время воздушного налета на Лондон почти два года назад. Женщина, которую вы убили, была молодой горничной-ирландкой, Айлин Корриган, чью фотографию я получил сегодня из Ирландии.
  Он вынул из кармана фотографию. С быстротой молнии Дэвид выхватил ее у него, метнулся к двери, захлопнул ее за собой и был таков. Роули с гневным воплем бросился следом за ним.
  Пуаро и Линн остались одни.
  — Это неправда! — воскликнула девушка. — Это не может быть правдой!
  — Нет, это правда. Вы видели ее половину, думая, что Дэвид Хантер не ее брат. Поменяйте все местами — представьте, что не он, а она не та, за кого себя выдает, — и вам все станет ясно. Эта Розалин была католичкой (жена Андерхея ею не была), ее мучила совесть, она была беззаветно предана Дэвиду. Представьте себе его чувства в ночь воздушного налета: сестра погибла, Гордон Клоуд умирает, новая, беззаботная и обеспеченная жизнь ускользает от него — и вдруг он видит девушку одного возраста с Розалин, контуженую и потерявшую сознание, но пережившую бомбардировку вместе с ним. К тому времени она уже, несомненно, была его любовницей, и Дэвид мог заставить ее делать все, что захочет. У него был подход к женщинам, — сухо добавил Пуаро, не глядя на покрасневшую Линн. — Дэвид воспользовался шансом наудачу. Он опознал горничную как свою сестру. Придя в сознание, она обнаружила его сидящим у ее постели. Он убедил ее сыграть отведенную ей роль.
  Но представьте себе их испуг, когда пришло письмо от Еноха Ардена. Я все время спрашивал себя: неужели такой человек, как Хантер, мог так легко позволить себя шантажировать? К тому же казалось, что он не уверен, является ли шантажист Андерхеем или нет. Но как он мог не быть в этом уверен? Ведь Розалин Клоуд могла сразу сказать ему, был ли этот человек ее первым мужем. Зачем было отсылать ее в Лондон, прежде чем она успела на него взглянуть? Только по одной причине — Дэвид не мог рисковать, позволив этому человеку встретиться с ней. Если незнакомец — Андерхей, он не должен узнать, что Розалин Клоуд на самом деле вовсе не Розалин. Остается одно — потихоньку уплатить шантажисту, а потом побыстрее уехать в Америку.
  Но неожиданно шантажиста убили, а майор Портер опознал в нем Андерхея. Еще никогда в жизни Дэвид Хантер не оказывался в столь трудном положении! Дело ухудшало и то, что девушка начала сдавать. Ее мучила совесть, она была на грани срыва. Рано или поздно могла во всем сознаться и подставить его. К тому же ее любовь ему наскучила — он влюбился в вас. И тогда Дэвид решил убить Айлин. Заменив морфием один из порошков, прописанных ей доктором Клоудом, он уговорил ее принимать их ежедневно перед сном, внушил ей страх перед семейством Клоуд. Никто не должен был заподозрить Дэвида Хантера, так как смерть его сестры означала, что ее деньги вернутся к Клоудам. Это была его козырная карта — отсутствие мотива. Как я говорил вам, дело было неправильным с начала до конца.
  Дверь открылась, и вошел суперинтендент Спенс.
  — Eh bien? — быстро отреагировал Пуаро.
  — Все в порядке, — ответил Спенс. — Мы его схватили.
  — Он… сказал что-нибудь? — спросила Линн.
  — Сказал, что он хорошо бы попользовался деньгами. Забавно, — улыбнулся суперинтендент, — как они всегда становятся разговорчивыми в неподходящий момент… Конечно, мы его предупредили, что все сказанное может быть использовано против него. Но он ответил: «Бросьте, приятель! Я игрок — и знаю, когда проиграл».
  — «В делах людей прилив есть и отлив, — пробормотал Пуаро. — С приливом достигаем мы успеха…» Да, прилив несет нас к удаче, но отлив может унести в открытое море.
  Глава 17
  Было воскресное утро, когда Роули Клоуд, услышав стук в дверь и открыв ее, увидел стоящую на крыльце Линн.
  Он шагнул назад.
  — Линн!
  — Могу я войти, Роули?
  Он не знал, что ответить. Девушка прошла мимо него на кухню. Она пришла из церкви, и на ней была шляпа. Медленно, почти ритуальным жестом, Линн подняла руки, сняла шляпу и положила ее на подоконник.
  — Я пришла домой, Роули.
  — Что ты имеешь в виду?
  — Только это. Я пришла домой. Мой дом здесь, с тобой. Я была глупой, не зная этого раньше — не зная, что путешествие подошло к концу.
  — Ты сама не понимаешь, что говоришь, Линн. Я… я пытался убить тебя!
  — Знаю. — Она поморщилась и провела пальцем по горлу. — Как раз в тот момент я и подумала, какой дурой была!
  — Не понимаю, — заявил Роули.
  — Не будь таким глупым. Я всегда хотела выйти за тебя замуж, верно? Но потом потеряла с тобой контакт — ты казался таким ручным и кротким, и я чувствовала, что жизнь с тобой будет безопасной… и скучной. Я влюбилась в Дэвида потому, что он казался опасным и привлекательным, и, честно говоря, потому, что он хорошо знал женщин. Но все это было ненастоящим. Когда ты схватил меня за горло и сказал, что если я не буду твоей, то не достанусь никому… ну, я поняла, что мне нужен ты! К сожалению, мне казалось, что я умираю и уже слишком поздно… Хорошо, что Эркюль Пуаро пришел и спас положение. Теперь я твоя, Роули!
  Он покачал головой:
  — Это невозможно, Линн. Я убил двух человек…
  — Чепуха! — возразила Линн. — Не будь таким упрямым и мелодраматичным. Если ты поссорился со здоровым крепким мужчиной и ударил его, а он упал и разбил голову о каминную решетку, это не убийство — даже с юридической точки зрения.
  — Это непреднамеренное убийство. За него сажают в тюрьму.
  — Возможно. Если так, я буду стоять у дверей тюрьмы, когда тебя выпустят.
  — А Портер? Я морально ответствен за его смерть.
  — Вовсе нет. Он был взрослым человеком и мог отвергнуть твое предложение. Нельзя винить другого за то, что он совершает добровольно, находясь в здравом уме. Ты предложил ему бесчестный поступок, майор согласился, но потом раскаялся и прибегнул к самому быстрому выходу из положения. Портер был просто слабохарактерным.
  Роули упрямо покачал головой:
  — Это не пойдет, старушка. Ты не можешь выйти замуж за заключенного.
  — Не думаю, что ты попадешь в тюрьму. Иначе тебя уже арестовали бы.
  Он уставился на нее:
  — Но, черт возьми, непредумышленное убийство, подкуп Портера…
  — Почему ты думаешь, что полиция обо всем этом знает или когда-нибудь узнает?
  — Знает этот парень — Пуаро.
  — Он не полиция. Я скажу тебе, что думают в полиции. Они считают, что Дэвид Хантер убил не только Розалин, но и Ардена, зная, что он был в тот вечер в Уормсли-Вейл. Ему не предъявили обвинение в убийстве Ардена потому, что в этом нет необходимости, — а кроме того, по-моему, нельзя арестовать дважды по одному обвинению. Но пока они думают, что это сделал он, они не станут искать кого-то другого.
  — Но этот Пуаро…
  — Он говорил суперинтенденту, что это был несчастный случай, а суперинтендент только посмеялся над ним. Если хочешь знать мое мнение, то Пуаро никому ничего не расскажет. Он такой симпатичный…
  — Нет, Линн, я не могу позволить тебе рисковать. Помимо всего прочего, я… ну, не могу быть уверенным в самом себе. Я имею в виду, что жизнь со мной будет небезопасной для тебя.
  — Может быть. Но я люблю тебя, Роули. Ты пережил сущий ад, а я никогда особенно не стремилась к безопасности…
  
  1948 г.
  Перевод: В. Тирдатов
  
  Миссис Макгинти с жизнью рассталась
  
  
  Глава 1
  Эркюль Пуаро вышел из ресторана «Старая бабушка» и оказался в Сохо. Он поднял воротник пальто скорее из благоразумия, чем по необходимости — вечер не был холодным. «Но в моем возрасте, — имел обыкновение говорить Пуаро, — лучше не рисковать».
  Взор его был слегка затуманен от удовольствия. Улитки в «Старой бабушке» оказались настоящим объедением. Этот невзрачный на первый взгляд ресторанчик — просто находка! С видом задумчиво-блаженным, какой бывает у сытого пса, Пуаро высунул язык и облизнул губы. Вытащил из кармана платок и потыкал им в свои роскошные усы.
  Что ж, пообедал он славно… Чем заняться теперь? Шофер проезжавшего мимо такси услужливо притормозил. Пуаро на миг заколебался, но никакого знака не подал. Зачем брать такси? Даже пешком он придет домой слишком рано — не ложиться же спать!
  — Какая жалость, — пробурчал Пуаро себе в усы, — что человек ест только три раза в день…
  Дело в том, что полдничать-чаевничать он так и не привык. Если садишься перекусить в пять часов, объяснял он, желудочный сок к обеду будет не тот, пропадет чувство предвкушения. А обед, смею вам напомнить, — важнейшее кулинарное событие дня!
  Кофе где-то ближе к полудню — тоже не для него. Горячий шоколад и рогалики на завтрак, ленч по возможности в половине первого и никак не позже часа и, наконец, вожделенный обед — только так!
  Именно в эти часы и минуты Эркюль Пуаро жил полнокровной жизнью. К своему желудку он всегда относился серьезно, а теперь в солидном возрасте самое время пожинать плоды праведных трудов. Еда стала для него не только физическим удовольствием, она давала работу и интеллекту. Ибо между приемами пищи он рыскал в поисках источников новых и вкусных яств. Поиски эти, в частности, и привели его в «Старую бабушку», и кулинарная деятельность ресторанчика только что была одобрена Эркюлем Пуаро, этим великим гурманом.
  Но теперь, к сожалению, что-то предстояло делать с остатком вечера.
  Эркюль Пуаро вздохнул: «Будь здесь сейчас дорогой Гастингс…»
  Он с удовольствием предался воспоминаниям о старом друге.
  «Да, друг, самый первый в этой стране — и самый дорогой! Правду сказать, он частенько доводил меня до белого каления. Что было, то было. Но разве теперь я вспоминаю это? Нет. Я вспоминаю лишь, как он с озадаченным восхищением следил за мной, как, разинув рот, дивился моим талантам — я вводил его в заблуждение с необыкновенной легкостью, не произнося ни слова лжи, и как же он бывал ошарашен, как немыслимо потрясен, когда наконец доходил до истины, ясной мне с самого начала. Милый, дорогой друг! Мне всегда хотелось блеснуть, сразить наповал, водится за мной такая слабость. Гастингс никогда не мог этого понять. Между тем человеку моих способностей помнить свою истинную цену просто необходимо — а для этого нужны стимулы извне. Не могу же я в самом деле сидеть целый день в кресле и размышлять о том, до чего я талантлив. Медоточивые речи я должен слышать из чьих-то уст. Впору заводить — как это называется в театре? — наемных обожателей».
  Эркюль Пуаро вздохнул. Он повернул на Шафтсбери-авеню.
  Перейти улицу, добраться до Лестер-сквер и провести вечер в кино? Чуть нахмурившись, он покачал головой. Кино все чаще вызывало у него глухое раздражение. Сюжет почти всегда сметан на живую нитку, логикой развития и не пахнет, даже съемки, от которых кое-кто приходит в умиление, Эркюлю Пуаро обычно казались надуманными — операторы будто специально выбирают такой ракурс, чтобы виды, пейзажи и отдельные предметы выглядели решительно не так, как в действительности. Вообще вся нынешняя жизнь — это сплошной театр, богема. Куда девались любовь к порядку, торжество разума, ценимые им столь высоко? А уж чтобы кто-то восхищался изысканностью, тонкостью — куда там! Нынче в моде насилие, первобытная жестокость. Впрочем, этого и раньше хватало — Пуаро, как бывший офицер полиции, был сыт жестокостью по горло. В свое время он этой первобытной жестокости нагляделся… Она была скорее правилом, чем исключением. И просто утомляла его своей убогостью, бессмысленностью.
  В конце концов Пуаро направился в сторону дома. Надо посмотреть правде в глаза — в современную жизнь он просто не вписывается. С другой стороны, он такой же раб, как все, на более высоком уровне, но все равно раб. Его, как и всех остальных, закабалила работа. И когда настает час досуга, люди просто не знают, как им распорядиться. Отставной финансист берет в руки клюшку для гольфа, бывший лавочник сажает в огороде лук, Пуаро находит удовольствие в еде. Вот и пришли к тому, от чего ушли. Человек ест только три раза в день. А чем заполнить промежутки?
  Проходя мимо продавца газет, он обратил внимание на заголовок:
  «СУД ВЫНОСИТ ПРИГОВОР УБИЙЦЕ МИССИС МАКГИНТИ».
  Статья его не заинтересовала. Он смутно припомнил, что читал заметочку об этом убийстве. Убийство, каким несть числа. Какую-то бедную старушку шмякнули по голове и украли несколько фунтов. Бессмысленная первобытная жестокость — что и требовалось доказать.
  Пуаро свернул во двор своего дома. Как всегда, сердце его одобрительно затукало. Своим домом он гордился. Замечательное симметричное здание. На лифте он поднялся на третий этаж и оказался перед своей просторной роскошной квартирой: выключатели, абажуры, торшеры отделаны металлом, квадратные кресла, строгие прямоугольные шкафчики и тумбочки. Линии сплошь прямые и четкие, порядок воистину образцовый.
  Открыв ключом дверь, он вошел в квадратную белую прихожую; тотчас бесшумно возник слуга Джордж.
  — Добрый вечер, сэр. Вас ожидает… джентльмен. — Он ловко снял пальто с плеч Пуаро.
  — В самом деле? — Легкая пауза перед словом «джентльмен» не прошла для Пуаро незамеченной. По части снобизма с Джорджем мало кто мог сравниться. — Как его зовут?
  — Некий мистер Спенс, сэр.
  — Спенс. — В первую минуту это имя ничего не сказало Пуаро. Но он знал — должно было сказать.
  Задержавшись на миг перед зеркалом — поправить усы, довести их до полного совершенства, — Пуаро открыл дверь и вошел в гостиную. Мужчина, сидевший в одном из больших квадратных кресел, поднялся ему навстречу.
  — Здравствуйте, месье Пуаро, надеюсь, вы меня помните. Давненько дело было… Старший полицейский инспектор Спенс.
  — Ну, разумеется. — Пуаро сердечно пожал гостю руку.
  Старший инспектор Спенс из полиции Килчестера. Им тогда здорово пришлось поломать голову… Когда же это было? Давненько, как сказал Спенс…
  Пуаро радушно предложил гостю выпить:
  — Гренадин? Ментоловый ликер? Бенедиктин? Ликер-какао?..
  В эту минуту вошел Джордж, он принес на подносе бутылку виски и сифон.
  — Может быть, сэр, вы предпочитаете пиво? — пробурчал он, обращаясь к гостю.
  Старший инспектор Спенс, человек с крупным красноватым лицом, заметно оживился.
  — От пива не откажусь, — сказал он.
  Пуаро в очередной раз мысленно снял шляпу перед Джорджем. Сам он понятия не имел, что в доме есть пиво, и вообще в его сознании плохо укладывалось, как можно предпочесть этот напиток сладкому ликеру.
  Когда Джордж поставил перед Спенсом высокую кружку с шапкой пены, Пуаро налил себе крошечную порцию изумрудного ментолового ликера.
  — Очень мило, что надумали выбраться ко мне, — начал он разговор. — Очень мило. Вы сейчас из?..
  — Килчестера. Через полгода ухожу на пенсию. Вообще-то я мог уйти еще полтора года назад. Но меня упросили остаться.
  — Вы мудро сделали, что согласились, — с чувством произнес Пуаро. — Очень мудро…
  — Правда? Не знаю, не знаю. Не уверен.
  — Да, да, очень мудро, — подтвердил Пуаро. — Вы не представляете, что такое ennui1387 — долгие, томительные часы скуки и бездействия.
  — О-о, на пенсии у меня будет полно работы. В прошлом году мы в новый дом перебрались. Садовый участок ничего себе, но такой запущенный! Все нет времени заняться им вплотную.
  — Ну, раз вы в душе садовод, дело другое. Я тоже как-то решил поселиться в пригороде, думал, буду выращивать кабачки. Ничего из этой затеи не вышло. Не по нраву мне это.
  — Вы бы видели, какой кабачок я вырастил в прошлом году! — с энтузиазмом воскликнул Спенс. — Настоящий гигант! А розы! Розы — это моя страсть. Я собираюсь…
  Он прервал себя на полуслове:
  — Я приехал не для того, чтобы хвастаться своим огородом.
  — Конечно, нет, вы приехали повидать старого знакомого, это очень любезно. Я вам весьма признателен.
  — Боюсь, месье Пуаро, есть и другая причина. Буду с вами откровенен. Я хочу просить вас об одолжении.
  Пуаро осторожно проурчал:
  — Ваш дом заложен, и вам нужна ссуда, чтобы…
  Спенс, ужаснувшись, перебил его:
  — Боже правый, деньги тут ни при чем! У меня и в мыслях такого не было!
  Пуаро взмахнул руками, грациозно извиняясь:
  — Простите великодушно.
  — Скажу вам напрямую: сам не знаю, как у меня хватило нахальства приехать к вам с такой просьбой. Если вы возьмете меня за шиворот и выставите за дверь, я не удивлюсь.
  — Никакого шиворота не будет, — отмахнулся Пуаро. — Продолжайте.
  — Речь идет о деле миссис Макгинти. Вы, наверное, о нем читали.
  Пуаро покачал головой:
  — Мимоходом. Миссис Макгинти, пожилая женщина, то ли продавщица, то ли домработница. Рассталась с жизнью, да? А как?
  Спенс уставился на него.
  — Господи! — воскликнул он. — Надо же, что припомнилось… Поразительно… Как это мне сразу в голову не пришло…
  — Простите?
  — Нет, ничего. Была такая игра. Детская. Мы играли в нее детишками. Соберемся, сядем в рядок — и поехали; кто водит, к каждому по очереди с одной считалочкой: «Миссис Макгинти с жизнью рассталась, на небо улетела, на небе осталась, с жизнью рассталась, рассталась. А как?» — «Стоя на колене, как я, вот так!» Дальше — вопрос следующему: «Миссис Макгинти с жизнью рассталась, на небо улетела, на небе осталась, с жизнью рассталась, рассталась. А как?» — «Вытянув руку, как я, вот так!» И вот уже каждый, замерев, стоит на колене и тянет вперед правую руку. И наконец — развязка! «Миссис Макгинти с жизнью рассталась, на небо улетела, на небе осталась, с жизнью рассталась, рассталась. А как?» — «Вот так!» Водящий валится на землю, а за ним — все остальные, будто кегли! — И Спенс разразился громким хохотом. — Надо же, что припомнилось!
  Пуаро вежливо ждал, что последует дальше. Это был один из тех случаев, когда, прожив в Англии полжизни, он находил английский недоступным для понимания. Он и сам играл в детстве в прятки и в пекаря, но у него вовсе не возникало желания рассказывать об этих играх, даже думать о них.
  Когда Спенс наконец отсмеялся, Пуаро повторил чуть утомленно:
  — Так как же она рассталась с жизнью?
  Улыбка сбежала с лица Спенса. Он снова посерьезнел.
  — Ее ударили по затылку чем-то острым и тяжелым. Убийца обшарил комнату и похитил ее сбережения, около тридцати фунтов наличными. Она жила в небольшом коттедже, но держала постояльца. Некоего Бентли. Джеймса Бентли.
  — Ах да, Бентли.
  — Следов взлома обнаружено не было. Замки, окна — все в полном порядке. Бентли был стеснен в деньгах, сидел без работы, два месяца не платил за жилье. Деньги нашли под камнем позади коттеджа. На рукаве пиджака Бентли оказались следы крови и волосы — кровь той самой группы, что у покойницы, те же волосы. На первом допросе он заявил, что рядом с телом убитой не находился — выходит, кровь и волосы не могли попасть на его одежду случайно.
  — Кто ее нашел?
  — Булочник принес хлеб. В тот день хозяйка обещала с ним расплатиться. Дверь открыл Джеймс Бентли и сказал, что уже стучался к миссис Макгинти, но не достучался. Тогда булочник засомневался — не случилось ли чего? Они позвали соседку и вместе пошли наверх. В спальне миссис Макгинти не оказалось, постель осталась застеленной с вечера, но вся комната была перерыта, а половицы приподняты. Тогда они решили заглянуть в гостиную. Там она и лежала на полу, соседка как увидела, давай голосить на всю округу. Потом, конечно, вызвали полицию.
  — И Бентли в итоге арестовали и судили?
  — Да. Было судебное разбирательство. Вчера. Дело оказалось яснее ясного. Сегодня утром присяжные вынесли приговор, им понадобилось всего двенадцать минут. Суд постановил: виновен, приговорить к смертной казни.
  Пуаро кивнул.
  — А потом, после приговора, вы сели в поезд и приехали в Лондон, чтобы повидаться со мной. Почему?
  Старший инспектор Спенс опустил взор в свою пивную кружку. Несколько раз провел пальцами по ободку.
  — Потому что, — выговорил он, — боюсь, он ее не убивал…
  Глава 2
  На минуту-другую воцарилась тишина.
  — И вы приехали ко мне, чтобы… — Пуаро не закончил предложения.
  Старший инспектор Спенс поднял голову. Кровь еще сильнее прилила к его лицу. Это было лицо типичного провинциала, маловыразительное, замкнутое, с проницательными, но честными глазами. Лицо человека с незыблемыми нравственными устоями, который всегда точно знает, как именно ему поступить, никогда не спутает добро со злом.
  — Я в полиции давно, — сказал он. — Навидался того, и другого, и третьего. В людях худо-бедно разбираюсь. Приходилось вести дела и об убийстве — одни простые, как дважды два, другие посложнее. Одно известно и вам, месье Пуаро…
  Пуаро кивнул.
  — Крепкий был орешек. Пожалуй, без вас мы бы его нипочем не разгрызли. Но докопались-таки до правды, да так, что и тени сомнений не осталось. И в других случаях, про какие вы не знаете, ясность была полная. Взять Уистлера, он получил свое — и вполне по заслугам. Равно как и бандюги, что застрелили старого Гатермана. Как Верол со своим мышьяком. Трантер, тот выкрутился — но убить-то он убил, точно знаю. Повезло и миссис Кортленд — муж ее был извращенцем, каких поискать, и присяжные ее оправдали. Руководствовались не справедливостью, а чувствами. Такое бывает, никуда не денешься, сердце ведь не камень. А иногда улик не хватает… Случается, убийце удается разжалобить присяжных, а то и просто провести за нос — редко, конечно, но не без этого. Иногда адвокат ловко защиту построит либо обвинитель переборщит. В общем, всего этого я нагляделся вдоволь. Но чтобы… — Спенс помахал увесистым пальцем, — чтобы невинного человека повесили за то, чего он не совершал, — на моей памяти такого не было. И не хочу я, месье Пуаро, видеть такое правосудие. Тем более, — добавил он, — в Англии!
  Пуаро пристально посмотрел на него:
  — И вы считаете, сейчас правосудие может оказаться именно таким. Но почему…
  Спенс перебил его:
  — Я знаю почти все, что вы хотите сказать. И отвечу на ваши вопросы заранее. Это дело вел я. Мне поручили провести дознание, собрать улики. Свою работу я проделал очень тщательно. Собрал все факты, какие мог. И все они указывали в одну сторону — на одного человека. Все, что у меня набралось, я передал своему начальнику. Дальше я к этой истории касательства не имел. Материалы пошли к государственному обвинителю, а уж он решал, заводить дело или нет. Дело он завел, да иначе и не могло быть при таких уликах. Джеймса Бентли арестовали, предали суду, по всем правилам судили и признали виновным. Улики со счетов не сбросишь, присяжные прекрасно это знают. Да и не сказать чтобы они сильно терзались сомнениями. Скорее его виновность была для них очевидной.
  — А для вас — нет?
  — Нет.
  — Почему?
  Старший инспектор Спенс вздохнул. Задумчиво потер ручищей подбородок.
  — Не знаю. Понимаете, никакой причины для сомнений — конкретной причины — у меня нет. Просто в глазах присяжных он тянет на убийцу, а в моих — ну никак. А в убийцах я разбираюсь лучше, чем они.
  — О да, тут вы специалист.
  — Во-первых… как бы сказать… не было в нем никакой дерзости, наглости. Ни капли. А ведь этого добра у них обычно хоть отбавляй. Такое самодовольство, куда там! Каждый убийца считает, что уж как-нибудь вотрет тебе очки. И вообще он такой ловкач, все провернул чисто, комар носу не подточит. И даже когда они сидят на скамье подсудимых и чувствуют, что головы не сносить, все равно геройство это из них так и лезет, им это прямо удовольствие! Как же, ведь все глаза — на них. Прямо звездный час. Может, им впервые в жизни выпало играть главную роль. Вот и дерзят да изгаляются.
  Последним предложением Спенс как бы подытожил все сказанное.
  — Вы ведь мою мысль поняли, месье Пуаро.
  — Понял, и очень хорошо. А у Джеймса Бентли ничего этого не было?
  — Нет. Перепуган был до смерти — это да. С самого начала. Кое-кто считает: раз боится, значит, виновен. А по мне, тут никакой связи нет.
  — Согласен. А каков он, этот Джеймс Бентли?
  — Тридцать три года, среднего роста, кожа желтоватая, носит очки…
  Пуаро остановил этот поток:
  — Я не про физические данные. Что он за человек?
  — Ах, это. — Старший инспектор Спенс задумался. — Такие к себе не очень располагают. Какой-то весь дерганый. В глаза не смотрит. Глядит как бы исподлобья, украдкой. В общем, для присяжных хуже не придумаешь. То пресмыкается да жмется от страха, то вдруг давай храбриться да буянить. Но все как-то не так.
  Он сделал паузу и доверительно добавил:
  — На самом деле тихоня тихоней. У меня двоюродный брат был такой. Приключится какая-нибудь неурядица — он такую небылицу наплетет, что никто в жизни не поверит.
  — Похоже, этот Джеймс Бентли не очень привлекательный тип.
  — Так и есть. Такие мало кому по нраву. Но чтобы его за это повесили — тут я против.
  — Думаете, повесят?
  — А почему нет? Ну, подаст его адвокат апелляцию, так ведь основания для нее совсем хлипкие, уцепится разве за какую-то формальность, но, боюсь, толку от этого не будет.
  — А адвокат у него был хороший?
  — По закону о защите неимущих ему в адвокаты назначили молодого Грейбрука. Малый он дотошный, старательный, что мог, то и сделал, корить его не за что.
  — Выходит, суд был вполне законный, и присяжные — обычные люди, как и сам Бентли, — приговорили его к смертной казни.
  — Именно так. Жюри присяжных — самое нормальное, обыкновенное. Семь мужчин, пять женщин, люди все достойные, порядочные. Судьей был Стейнисдейл, человек немолодой. В несправедливости, предвзятости его не упрекнешь.
  — Получается, что все английские законы соблюдены, Джеймсу Бентли не на что и жаловаться!
  — Так уж и не на что? А если его повесят за то, чего он не совершал?
  — Да, верно.
  — И начал это дело я, собрал факты, сопоставил их — а в результате его приговорили к смерти. Не нравится мне это, месье Пуаро, совсем не нравится.
  Эркюль Пуаро задумчиво посмотрел на старшего инспектора Спенса — лицо покрасневшее, взволнованное.
  — Ну хорошо, — наконец сказал он. — Что вы предлагаете?
  Спенс совсем смутился.
  — Вы, конечно, понимаете, что будет дальше. Дело Бентли закрыто. Я уже веду другое дело — о растрате. Сегодня вечером мне надо ехать в Шотландию. Я ведь человек подневольный.
  — А я — свободный?
  Спенс, преодолевая неловкость, кивнул:
  — Вы — человек догадливый. Может, это и нахальство с моей стороны. Но ничего другого придумать не могу, не вижу другого выхода. Сам я сделал, что мог, проверил все возможные версии. И ни к чему не пришел. Да и вряд ли мог прийти. Но вы… может, вы до чего-то и докопаетесь. У вас — извините, не в обиду будь сказано — какой-то диковинный взгляд на вещи. Может, в этом деле такой подход и нужен. Ведь если Бентли ее не убивал, это сделал кто-то другой. Сама себя она по затылку не рубанула. Может, наткнетесь на что-то, что я проглядел. У вас-то, конечно, никакого резона в это вмешиваться. С моей стороны чистая наглость даже предложить вам такое. Но уж как есть. Я приехал к вам, потому что ничего умнее придумать не смог. Но если вам неохота сниматься с якоря — да и к чему оно вам?..
  Пуаро перебил его:
  — Ну, резон есть, и даже не один. Свободного времени у меня сверх меры — это во-первых. Во-вторых, вы меня заинтриговали — да, и даже очень. В-третьих, это вызов, вызов серым клеточкам моего мозга. В-четвертых, нельзя сбрасывать со счетов мое уважение к вам. Я представляю, как через полгода вы в своем саду сажаете, скажем, кусты роз. Ничто не должно омрачать вашего счастья, но, увы, есть некая червоточинка, некое воспоминание, которое вы все время пытаетесь отогнать, — нет, друг мой, я хотел бы, чтобы ваше счастье было полным. И наконец, — Пуаро выпрямился и энергично тряхнул головой, — существует такая вещь, как принципы. Если человек убийства не совершал, нельзя допустить, чтобы его повесили. — Он смолк и тут же добавил: — А если он все-таки ее убил?
  — Если так, у меня камень упадет с души.
  — Значит, одна голова хорошо, а две — лучше? Что ж, предложение принято. Я берусь за это дело. Причем немедля — время не ждет. След и так уже остыл. Миссис Макгинти убили… когда?
  — Двадцать второго ноября.
  — Раз так, будем брать быка за рога.
  — У меня есть записи по делу, я их вам передам.
  — Прекрасно. Но сейчас нас интересует общая картина. Если миссис Макгинти убил не Джеймс Бентли, то кто же?
  Спенс пожал плечами и натужно произнес:
  — У меня никаких подозреваемых нет.
  — Такой ответ нас не устраивает. В любом убийстве есть мотив, и надо подумать, какой мотив мог подойти для миссис Макгинти. Зависть, месть, ревность, страх, деньги? Начнем с последнего — он самый простой. Кому ее смерть принесла материальную выгоду?
  — Крупную — никому. На банковском счету у нее лежало двести фунтов. Эти деньги получит ее племянница.
  — Двести фунтов — не бог весть какая сумма, но в определенных обстоятельствах этого может быть вполне достаточно. Итак, племянница. Извините, мой друг, что я иду за вами след в след. Я знаю, что вы не обошли племянницу вниманием, но мне придется повторить весь пройденный вами путь.
  Спенс согласно наклонил свою большую голову.
  — Конечно, племянницу мы вниманием не обошли. Тридцать восемь лет, замужем. Муж маляр, строит и отделывает жилые дома. Отзываются о нем хорошо, работа у него постоянная, малый он толковый, неглупый. Она — приятная молодая особа, немного болтливая, тетушку свою не сказать чтобы обожала, но, в общем, относилась к ней прилично. Ни ему, ни ей эти деньги не были нужны позарез, хотя такому подарку они явно рады.
  — А ее коттедж? Он тоже достается им?
  — Дом сдавался в аренду. По закону об аренде хозяин, разумеется, не мог выселить старушку. Но теперь, когда она умерла, едва ли это жилище может занять племянница — да они с мужем на это и не претендуют. Они живут в современном домике на одну семью, принадлежащем муниципальному совету, и очень им гордятся. — Спенс вздохнул. — Племянницу и ее мужа я прощупал как следует — они ведь казались самыми подходящими кандидатурами. Но уцепиться ни за что не удалось.
  — Хорошо. Теперь поговорим о самой миссис Макгинти. Опишите ее, если нетрудно, — и не только в смысле внешнего облика.
  Спенс ухмыльнулся:
  — Стандартное полицейское описание не хотите? Что же, ей было шестьдесят четыре года. Вдова. Муж работал в магазине тканей в Килчестере. Лет семь назад умер. От воспаления легких. С тех пор миссис Макгинти ходила по близлежащим домам на поденную работу. Готовка, уборка. Бродхинни — небольшое местечко из новых. Кто тут живет? Несколько пенсионеров, один из владельцев какой-то инженерной фирмы, врач — такая публика. До Килчестера регулярно ходят автобус и поезд, в восьми милях находится Калленки — довольно крупный летний курорт, вам, наверное, это известно, — но Бродхинни так и не разрослись, оставшись симпатичным провинциальным местечком примерно в четверти мили от шоссе между Драймаутом и Килчестером.
  Пуаро кивнул.
  — Коттедж миссис Макгинти — один из четырех, которые и составляют саму деревню. Еще есть почта и магазинчик, а сельскохозяйственные рабочие живут в другом месте.
  — И она взяла жильца?
  — Да. Пока был жив муж, они брали постояльцев только на лето, а когда умер, она стала пускать жильцов круглый год. Джеймс Бентли прожил у нее несколько месяцев.
  — Вот мы и добрались до Джеймса Бентли?
  — Его последнее место работы — контора по продаже жилья в Килчестере. До этого он жил с матерью в Калленках. Она была инвалидом, он ухаживал за ней и мало где появлялся. Потом она умерла, а вместе с ней он лишился и ежегодной выплаты, которую она получала. Он продал их небольшой дом, нашел работу. Человек вполне образованный, но специальных навыков нет, особых склонностей тоже, к тому же, я говорил, не очень к себе располагающий. Найти работу оказалось не так просто. В общем, взяла его одна фирма, «Бритер и Скаттл». Так, второразрядная. Не думаю, что он себя там как-то проявил, скорее наоборот. Они стали сокращать штаты, и ему пришлось уволиться. Найти другое место не удавалось, деньги таяли. Обычно он платил миссис Макгинти за комнату раз в месяц. Она кормила его завтраком и ужином и за все брала три фунта в неделю — вполне разумная плата. Он задолжал ей за два месяца, а деньги были совсем на исходе. Работа все не подворачивалась, а хозяйка требовала плату за жилье.
  — Он знал, что дома она держит тридцать фунтов? Кстати, почему она держала эти деньги дома, ведь у нее был счет в банке?
  — Не доверяла властям. Говорила, что двести своих кровных фунтов она им отдала, больше не дождутся. Она прятала деньги в таком месте, откуда могла взять их в любую минуту. Кое-кому она сама об этом сказала. Они лежали под незакрепленной половицей в ее спальне — проще тайника и не придумаешь. Джеймс Бентли не стал отрицать, что знал о тайнике.
  — Очень любезно с его стороны. А племянница с мужем — они тоже знали?
  — Да, конечно.
  — Теперь возвращаемся к моему первому вопросу. Как миссис Макгинти рассталась с жизнью?
  — Это случилось вечером двадцать второго ноября. Полицейский врач определил, что смерть наступила между семью и десятью вечера. Она поужинала — копченая селедка, хлеб и маргарин. Обычно, как я выяснил, ужинать она садилась в половине седьмого. Если в тот вечер она не нарушила своего распорядка, состояние органов пищеварения позволяет считать, что смерть наступила между половиной девятого и девятью. Джеймс Бентли, по собственному признанию, в тот вечер гулял от семи пятнадцати до девяти. Почти каждый вечер он с наступлением темноты выходил на прогулку. Из его рассказа следует, что он вернулся с прогулки в девять часов (у него был свой ключ) и сразу поднялся в свою комнату. Для летних жильцов миссис Макгинти поставила во всех комнатах умывальные раковины, так что умылся он у себя. Почитал минут тридцать, потом лег спать. Ничего необычного не видел и не слышал. Утром спустился в кухню, но никого там не застал, не было и признаков того, что готовился завтрак. Дальше он, немного поколебавшись (так он говорит), постучал в дверь миссис Макгинти, но ответа не получил.
  Он решил, что она проспала, но будить ее стуком в дверь ему не хотелось. Вскоре пришел булочник, тогда Джеймс Бентли поднялся наверх и постучал в дверь хозяйкиной спальни снова, а потом булочник пошел к соседке, некой миссис Эллиот, и привел ее с собой, она в конце концов наткнулась на тело и подняла крик на всю округу. Миссис Макгинти лежала на полу в гостиной. Ее ударили по голове чем-то вроде секача с очень острой кромкой. Она скончалась мгновенно. Ящики были выдвинуты, вещи раскиданы по полу, а в тайнике под незакрепленной половицей в спальне — кто-то ее поднял — было пусто. Все окна закрыты, ставни заперты изнутри. Никаких следов вторжения извне.
  — Выходит, — подытожил Пуаро, — либо ее убил Джеймс Бентли, либо она впустила убийцу сама, пока Бентли гулял?
  — Именно так. Это не был какой-то налетчик или грабитель. Кого же она могла впустить? Кого-то из соседей, племянницу либо ее мужа. Вот весь ее круг. Соседи явно ни при чем. Племянница с мужем в тот вечер были в кино. Есть вероятность — крошечная, — что один из них вышел из кино незамеченным, проехал на велосипеде три мили, порешил старушку, спрятал за домом деньги и опять-таки незаметно вернулся в кино. Мы проверили и эту версию, но она никак не подтвердилась. И потом — зачем прятать деньги за домом миссис Макгинти? Забрать их оттуда не так просто. Уж лучше где-нибудь на обратной дороге — целых три мили. Нет, спрятать их за домом можно было только в одном случае…
  Пуаро докончил за него:
  — …если вы живете в этом доме, но не хотите прятать деньги у себя в комнате или где-то внутри. Другими словами, положить деньги туда, где они лежали, было с руки Джеймсу Бентли.
  — Все так. Куда ни кинь, откуда ни погляди, натыкаешься на Бентли. А кровь на рукаве — это что?
  — Как он это объяснил?
  — Сказал, что, кажется, за день до этого он зацепился за тушу в лавке мясника. Вранье! На рукаве была кровь человека.
  — И что, он так и твердил свое?
  — Если бы. На суде он запел совсем другую песню. Ведь на рукаве оказался еще и волос, на котором была кровь, волос с головы миссис Макгинти. Это уже надо было как-то объяснять. Он признался, что вечером, вернувшись с прогулки, зашел в гостиную. Вошел, по его словам, сначала постучавшись, и увидел ее на полу, мертвую. Он наклонился и тронул ее, чтобы удостовериться, так он сказал. И тогда совсем потерял голову. При виде крови его будто бы всегда начинает мутить. Он ушел к себе в комнату в состоянии шока и там рухнул без чувств. А наутро у него не хватило смелости признаться, что ему уже все известно.
  — Звучит сомнительно, — заметил Пуаро.
  — Да, согласен. И все же, — задумчиво произнес Спенс, — возможно, так оно и было. Простому человеку, даже присяжным в это поверить довольно трудно. Но такие люди мне попадались. Я не о том, что он рухнул без чувств. Я о другом: некоторые просто не способны принять ответственное решение. Это люди застенчивые, робкого десятка. Вот, скажем, он входит и видит — она мертвая лежит на полу. Он знает: надо что-то сделать, вызвать полицию, кликнуть соседей — в общем, поступить как положено. А он празднует труса. Ход мысли примерно такой: я мог про это ничего не знать. Мог сюда и не заходить. Вот и пойду спать, будто и не был здесь вовсе… Ну а за всем этим, понятное дело, стоит страх — вдруг заподозрят, что это его рук дело? Э-э, нет, уж лучше помалкивать, держаться от этой истории подальше — и наш простофиля увязает по самую шейку.
  Спенс выдержал паузу.
  — Могло быть и так.
  — Могло, — задумчиво согласился Пуаро.
  — А там кто знает, может, эту байку придумал для него адвокат. Всякое возможно. Официантка из кафе в Килчестере, где он обычно обедал, сказала: он всегда выбирал столик, чтобы смотреть либо в стену, либо в угол, лишь бы не видеть людей. Знаете, бывают такие чокнутые. Чокнутый — но не настолько, чтобы убить человека. Мании преследования или чего-то в этом роде у него не было.
  Спенс искательно, с надеждой посмотрел на Пуаро, но отклика во взгляде великого сыщика не нашел — тот только хмурился.
  Минуту-другую они сидели молча.
  Глава 3
  Наконец Пуаро со вздохом поднялся.
  — Итак, — сказал он, — мотив денег мы исчерпали. Перейдем к другим теориям. Был ли у миссис Макгинти враг? Она кого-нибудь боялась?
  — Таких сведений нет.
  — Соседям нашлось что сказать?
  — Не особенно. Может, они, конечно, не захотели откровенничать с полицией, но вроде ничего не утаили. Жила в своей скорлупе, так они сказали. Это считается нормальным. В наших деревеньках, месье Пуаро, люди, знаете ли, не очень тянутся друг к другу, каждый сам по себе. Во время войны с этим столкнулись эвакуированные. К соседям миссис Макгинти ходила на работу, но близких отношений не было.
  — Долго она там прожила?
  — Лет восемнадцать, а то и все двадцать.
  — А сорок лет до этого?
  — Ее жизнь вся как на ладони. Отец — фермер из Северного Девона. С мужем они какое-то время жили возле Илфракума, потом перебрались в Килчестер. Поселились в коттедже на другой стороне городка, но решили, что там сыровато, и переехали в Бродхинни. Муж, как я понимаю, был человеком спокойным, порядочным, воспитанным — по барам да пивным не пропадал. В общем, жили благопристойно и открыто. Никаких тайн, скрывать от общества нечего.
  — И все-таки ее убили?
  — И все-таки ее убили.
  — А племянница не знает, кто мог иметь на тетку зуб?
  — Говорит, что нет.
  Пуаро с недовольным видом потер переносицу.
  — Как вы понимаете, мой дорогой друг, будь миссис Макгинти другим человеком, нам было бы много проще. Будь она, как говорится, загадочной женщиной, женщиной с прошлым.
  — Чего не было, того не было, — веско констатировал Спенс. — Она была просто миссис Макгинти, женщина малообразованная, которая пускала постояльцев и ходила на поденную работу в чужие дома. Таких в Англии тысячи.
  — Но далеко не всех убивают.
  — Да, тут возразить нечего.
  — Так почему же убили миссис Макгинти? Ответ, который напрашивается, мы принимать не хотим. Что остается? Племянница — сомнительно, маловероятно. Забрел какой-то незнакомец? Еще сомнительней. Какие у нас факты? Займемся фактами. Что мы имеем? Убита пожилая поденщица. По обвинению в убийстве арестован робкий и диковатый молодой человек. Кстати, а на каком основании арестовали Джеймса Бентли?
  Спенс уставился на него.
  — На основании улик. Я же вам говорил…
  — Да. Улики. Но скажите, мой дорогой Спенс, это были настоящие улики или сфабрикованные?
  — Сфабрикованные?
  — Да. Если исходить из того, что Джеймс Бентли невиновен, варианта два. Улики были подстроены, чтобы подозрение пало на него. Либо он просто жертва обстоятельств.
  Спенс задумался.
  — Пожалуй. Я понимаю, куда вы клоните.
  — Мое первое предположение как будто ничем не подтверждается. Но исключить его тоже нельзя. Кто-то забрал деньги и спрятал за домом, в таком месте, где их легко найти. Спрятать их прямо в его комнате — полиции это могло бы показаться неправдоподобным. Миссис Макгинти убили в то время, когда Бентли совершал свою обычную вечернюю прогулку. Откуда взялась кровь на рукаве — он сказал в суде правду или эта улика тоже сфабрикована? А если кто-то слегка коснулся его в темноте и оставил на рукаве безоговорочную улику?
  — Ну, месье Пуаро, по-моему, ваша фантазия завела вас слишком далеко.
  — Возможно, возможно. Но, боюсь, в нашем случае без фантазии не обойтись. И завести нас она может очень далеко… И вот почему, mon cher1388 Спенс. Если миссис Макгинти — самая обычная приходящая домработница, значит, необычным должен быть убийца. Да, этот вывод очевиден. Изюминка этого дела — не в убитой, а в убийце. В большинстве преступлений все как раз наоборот. Обычно разгадку ситуации надо искать в личности убитого. Навсегда умолкший покойник — вот кто меня, как правило, интересует. Кого он ненавидел, кого любил, какие поступки совершал. Стоит тебе поближе узнать жертву, она начинает говорить, и с губ, которые сомкнулись навсегда, вдруг слетает имя — имя человека, которого ты ищешь.
  Спенс поежился. Казалось, он говорил себе: «Ох уж эти иностранцы!»
  — Но здесь, — развивал мысль Пуаро, — все обстоит наоборот. Здесь наше внимание сосредоточено на личности, пока от нас сокрытой, на фигуре, пока окутанной туманом. Как умерла миссис Макгинти? Почему умерла? Даже разглядывая жизнь миссис Макгинти сквозь увеличительное стекло, мы не найдем ответа на эти вопросы. Ответ в личности убийцы. Вы согласны со мной?
  — Пожалуй, — неуверенно произнес старший инспектор Спенс.
  — Чего хотел этот человек? Убрать миссис Макгинти? А может, убрать Джеймса Бентли?
  Старший инспектор с сомнением хмыкнул.
  — Да-да, именно это мы в первую очередь должны определить. Кто подлинная жертва? Каково было истинное намерение убийцы?
  — Вы и вправду думаете, — недоверчиво спросил Спенс, — что кто-то шмякнул по голове совершенно безвредную старушку, чтобы другого человека повесили за убийство?
  — Как говорится, не разбив яиц, омлет не сделаешь. Вдруг миссис Макгинти и есть наше яичко, а Джеймс Бентли — омлет? Поэтому я хочу послушать, что вам известно о Джеймсе Бентли.
  — Ничего особенного. Отец его был доктором; когда Бентли было девять лет, он умер. Мальчика отдали в небольшую частную школу, для армии он оказался непригодным — страдал заболеванием легких, во время войны работал в каком-то министерстве и жил с матерью, такой собственницей, что не приведи господь.
  — Что ж, — пробурчал Пуаро, — тут есть свои возможности… По крайней мере, их больше, чем в жизнеописании миссис Макгинти.
  — Вы серьезно в это верите?
  — Пока я не верю ни во что. Но мне ясно, что поиск можно вести по двум направлениям, и очень скоро нам придется выбирать, по какому пути следовать.
  — Как вы собираетесь приступить к делу, месье Пуаро? Я могу чем-то помочь?
  — Первым делом хотел бы побеседовать с Джеймсом Бентли.
  — Это можно устроить. Я поговорю с его адвокатами.
  — Потом, в зависимости от результата, разумеется, — я не уверен, что этот разговор что-то даст, — я поеду в Бродхинни. Там, вооруженный вашими записями, я как можно быстрее проделаю весь путь, который до меня проделали вы.
  — Проверить, не упустил ли я чего, — криво усмехнулся Спенс.
  — Проверить, не откроются ли мне какие-то обстоятельства в ином свете, нежели вам, так бы я сказал. Людям свойствены перепады в настроении, в мнениях. Однажды в Льеже я познакомился с одним мыловаром, как две капли воды похожим на крупного финансового воротилу, и на этом сходстве мне удалось прекрасно сыграть. Впрочем, это из другой оперы. Сейчас я хотел бы отсечь один из следов, о которых я говорил. Начну с миссис Макгинти — пройти по ее следу, разумеется, быстрее и проще, — со вторым следом повозиться придется как следует. Где я могу остановиться в Бродхинни? Есть там более или менее сносная гостиница?
  — Есть «Три утки», но гостей там не селят. Есть «Барашек» в Каллавоне, это в трех милях от деревни… Ну и в самом Бродхинни есть что-то вроде дома для приезжих. Собственно, это скорее ветхий загородный домишко, но хозяева — молодая пара — пускают на постой приезжих. Не думаю, — с сомнением проговорил Спенс, — что вам будет там очень удобно.
  Эркюль Пуаро, изображая из себя мученика, прикрыл глаза.
  — Страдать так страдать, — смиренно произнес он. — Так тому и быть.
  — Не знаю, в каком качестве вам лучше туда ехать, — неуверенно продолжал Спенс, вглядываясь в Пуаро. — Допустим, оперного певца. У вас сел голос. Приехали в деревню отвлечься от городской суеты. По-моему, неплохо.
  — Я поеду, — провозгласил Эркюль Пуаро, и в голосе его зазвучали нотки, свойственные членам королевской фамилии, — в качестве самого себя.
  Спенс выслушал это заявление поджав губы.
  — Вы считаете, это разумно?
  — Считаю, просто необходимо. Да, необходимо. Учтите, время работает против нас. Что нам известно? Ничего. Поэтому надо сделать вид, что мне известно многое. Я Эркюль Пуаро, великий и непревзойденный Эркюль Пуаро. И вот я, Эркюль Пуаро, не удовлетворен приговором по делу об убийстве миссис Макгинти. Я, Эркюль Пуаро, благодаря моему тонкому уму начал догадываться, как все было в действительности. Есть некое обстоятельство, оценить истинную важность которого способен только я. Понимаете?
  — А дальше?
  — Дальше, добившись желаемого эффекта, я наблюдаю за реакцией окружающих. А она будет, обязательно будет. Ее просто не может не быть.
  Старший инспектор смотрел на маленького сыщика взглядом, полным тревоги.
  — Только, месье Пуаро, — сказал он, — вы там не слишком усердствуйте. Не дай бог с вами что случится, я себе этого не прощу.
  — Зато тогда станет ясно, что сомневались вы не зря, верно?
  — Мне не хотелось бы получать доказательства за ваш счет, — проворчал старший инспектор Спенс.
  Глава 4
  С величайшим отвращением Эркюль Пуаро оглядывал комнату, в которой стоял. Покои эти были королевскими разве что по размерам, на этом их привлекательность кончалась. Пуаро сделал красноречивую гримасу, когда подозрительно провел пальцем по верхушке книжного шкафа. Как он и ожидал — пыль! Он осторожно опустился на диван, и сломанные пружины с грустным скрипом просели под тяжестью его тела. Два облезлых кресла явно были ничуть не лучше. Зловещего вида пес, по наблюдениям Пуаро страдавший чесоткой, засел в относительно удобном третьем кресле и неприязненно оттуда рычал.
  Огромная комната была оклеена дешевыми выцветшими обоями. На стенах, скособочившись, висели гравюры, посвященные каким-то мрачным событиям, и две-три неплохие картины. Обивка кресел выцвела и засалилась, ковер зиял дырами, да и в лучшие времена он не отличался изысканностью. Повсюду были расставлены нелепые безделушки. Столы без колесиков опасно покачивались. Одно окно было открыто, и, видимо, не было на земле силы, способной его закрыть. Дверь была заперта, но Пуаро знал — это ненадолго. Задвижка не держала, с каждым порывом ветра дверь распахивалась, и в комнату вихрем врывались холодные клубы воздуха.
  — Что ж, приходится страдать, — пробормотал Пуаро, испытывая к себе крайнюю жалость. — Да, я страдаю.
  Дверь распахнулась и вместе с порывами ветра впустила в комнату миссис Саммерхейз. Она оглядела комнату, крикнула «что?» куда-то за ее пределы и тут же исчезла.
  Миссис Саммерхейз, симпатичная рыжеволосая и веснушчатая особа, все время что-то куда-то ставила, что-то разыскивала и пребывала в состоянии тревожной озабоченности.
  Эркюль Пуаро вскочил на ноги и захлопнул дверь.
  Не прошло и минуты, как дверь снова открылась и снова впустила миссис Саммерхейз. На сей раз она несла большую эмалированную кастрюлю и нож.
  Откуда-то донесся мужской голос:
  — Морин, кошку снова рвет. Что делать?
  — Бегу, дорогой! — откликнулась миссис Саммерхейз. — Ничего не трогай!
  Она выпустила из рук кастрюлю с ножом и снова исчезла. Пуаро поднялся и захлопнул дверь. Потом сказал себе:
  — Нет сомнений, я страдаю.
  Подъехала машина, пес выпрыгнул из кресла, сменив рычание на лай. Он скакнул на маленький стол возле окна, и тот с грохотом рухнул.
  — Ну, знаете ли! — воскликнул Пуаро. — Это уже чересчур!
  Дверь в очередной раз распахнулась, по комнате пронесся маленький ураган, а пес, громко лая, выскочил на улицу. Послышался ясный и громкий, перекрывающий прочий шум голос Морин:
  — Джонни, какого черта ты не закрыл заднюю дверь? Эти курицы забрались в кладовку, чтоб им пусто было!
  — И за это, — с чувством произнес Пуаро, — я плачу семь гиней в неделю!
  Дверь с треском захлопнулась. За окном громко закудахтали разгневанные куры.
  Тут же дверь снова открылась, вбежала Морин Саммерхейз, споткнулась о кастрюлю и испустила радостный вопль.
  — А я уж ее обыскалась. Вы не будете против, мистер… м-м-м… в общем, ничего, если я тут порежу фасоль? А то в кухне запах стоит просто жуткий.
  — Мадам, я буду в восторге.
  Может, фраза и не вполне соответствовала истине, но была к ней достаточно близка. Ибо впервые за двадцать четыре часа Пуаро предоставлялась возможность поговорить с хозяйкой дольше шести секунд кряду.
  Миссис Саммерхейз плюхнулась в кресло и принялась неистово, но без особого проворства кромсать стручковую фасоль.
  — Надеюсь, — заговорила она, — вам тут не жуть как неудобно? Если что нужно поменять, скажите без стеснения.
  Пуаро уже сделал для себя вывод: хозяйка — это самое меньшее из местных зол.
  — Вы очень любезны, мадам, — вежливо ответил он. — Мне весьма жаль, что не в моей власти обеспечить вас достойной прислугой.
  — Прислугой! — Миссис Саммерхейз даже взвизгнула. — На это надеяться нечего! Даже поденщицу не могу удержать. Одна была хорошая, и ту убили. Такая я невезучая.
  — Вы имеете в виду миссис Макгинти? — быстро вставил Пуаро.
  — Да, ее, бедняжку. Господи, как мне ее не хватает! Сначала-то была прямо сенсация! Ведь, можно сказать, убили члена нашей семьи, жуть как интересно, но потом я так и сказала Джонни: за что нам такая невезуха? Без миссис Макгинти я не управляюсь, хоть плачь!
  — Вы были к ней привязаны?
  — Понимаете, милейший, на нее можно было положиться. Она приходила в понедельник после обеда, в четверг с утра — как часы. Теперь ко мне ходит эта Берп со станции. У нее муж и пятеро детей. Ясно, что ею здесь и не пахнет. То муж сорвался с катушек, то старушка-мать наклюкалась, то дети какую-нибудь заразу подхватили. А у старушки Макгинти если кто и мог сорваться с катушек, так только она сама, но до такого почти никогда не доходило.
  — В общем, вы считали ее человеком надежным и честным, да? Вы ей доверяли?
  — Что-нибудь стибрить, даже пищу, — этого она себе не позволяла. Сунуть нос в чужие дела — что бывало, то бывало. Но так, по мелочи, в письмецо заглянуть, не больше. Ну, оно и естественно. Ведь жизнь-то у нее — тоска смертная, верно?
  — Миссис Макгинти жилось тоскливо?
  — Я думаю, до ужаса, — рассеянно ответила миссис Саммерхейз. — Тоже мне веселье — целый день скрести пол на коленях. С утра приходишь к людям, а в раковине тебя ждет гора грязной посуды. Да жди меня по утрам такое, я бы вздохнула с облегчением, если бы меня убили. Точно говорю.
  В окне появилось лицо главы семейства, майора Саммерхейза. Миссис Саммерхейз подскочила, опрокинула фасоль и кинулась к окну, широко его распахнула.
  — Морин, этот чертов пес снова сожрал куриный корм.
  — Вот черт, теперь и его будет рвать!
  — Посмотри, — Джон Саммерхейз выставил дуршлаг, полный зелени, — шпината хватит?
  — Конечно, нет.
  — По-моему, это огромная куча.
  — Когда эту кучу сваришь, от нее останется чайная ложка. До сих пор не знаешь, что такое шпинат?
  — Господи!
  — А рыбу принесли?
  — Боюсь, что нет.
  — Вот проклятье, придется какие-нибудь консервы открывать. Давай, Джонни, в угловом шкафу поройся, возьми банку. Мы на одну грешили, что она вспучилась, ее и возьми. Ничего такого в ней нет.
  — А со шпинатом что делать?
  — Сейчас заберу.
  Она выскочила прямо в окно, и муж с женой удалились.
  — Ничего себе! — воскликнул Эркюль Пуаро. Он пересек комнату и возможно плотнее закрыл окно. Ветер донес до него голос Джонни Саммерхейза:
  — Что это за новый жилец, Морин? Чудной какой-то. Как его зовут?
  — Только что не могла вспомнить, когда с ним говорила. Пришлось сказать «мистер Гм». Пуаро — вот как его зовут! Француз.
  — Знаешь, Морин, где-то я эту фамилию слышал.
  — Может, в салоне красоты? Он похож на парикмахера.
  Пуаро поморщился.
  — А может, попадалось на банке с соленьями. Не знаю. Но точно помню, где-то мне эта фамилия встречалась. На всякий случай возьми с него семь гиней вперед.
  Голоса затихли.
  Эркюль Пуаро стал подбирать с пола фасолевые стручки, разлетевшиеся в разные стороны. Едва он закончил, через дверь снова вошла миссис Саммерхейз.
  Он вежливо передал ей фасоль:
  — Вот, мадам.
  — Ой, спасибо огромное. Слушайте, что-то эти стручки уж больно черные. Мы их обычно кладем в глиняные горшки и засаливаем. А с этими, похоже, что-то приключилось. Боюсь, как бы они не испортились.
  — Разделяю ваши опасения… Позвольте, я закрою дверь? Тут явно сквозит.
  — Да-да, конечно. Я, растяпа, никогда не закрываю за собой двери.
  — Я уже заметил.
  — Эта дверь все равно закрываться не желает, хоть ты тресни. Весь дом, можно сказать, разваливается на части. Здесь жили родители Джонни, со средствами у них, бедненьких, было туго, и они в него не вкладывали ни гроша. А когда сюда после Индии переехали мы, тоже было не до него — других расходов хватало. Зато детям, когда приезжают на каникулы, здесь раздолье, бесись сколько влезет, дом большой, огород с садом и все такое. Мы гостей для того и пускаем, чтобы на ремонт деньги были, хотя, говоря по правде, кое с кем из них мы хлебнули лиха.
  — Сейчас, кроме меня, у вас никто не живет?
  — Еще старушка наверху. Как въехала, так и забралась в постель и с тех пор из нее не вылезает. Нет-нет, она вполне здорова. Но лежит себе, и точка, а я знай четыре раза в день поднимайся к ней с подносом. Аппетит у нее чудовищный. Но завтра она уезжает — кажется, к племяннице.
  Миссис Саммерхейз помедлила, потом продолжила слегка искусственным голосом:
  — Сейчас придет торговец рыбой. Вот я и подумала, если вы не против, заплатите мне за неделю вперед. Вы ведь неделю у нас проживете?
  — Может, и больше.
  — Мне неудобно вас беспокоить. Но у меня сейчас совсем нет денег, а вы сами знаете, что это за публика — им вынь да положь, а остальное их не волнует.
  — Пожалуйста, мадам, не надо извиняться.
  Пуаро извлек из бумажника семь фунтовых банкнот и добавил к ним семь шиллингов. Миссис Саммерхейз не без алчности приняла деньги.
  — Большое спасибо.
  — Мадам, пожалуй, я расскажу вам о себе чуть подробнее. Я — Эркюль Пуаро.
  Эти слова не произвели на миссис Саммерхейз никакого впечатления.
  — Какое милое имя, — вежливо сказала она. — Случайно не греческое?
  — Я, как вам, наверное, известно, — продолжал Пуаро, — детектив. Знаменитый, может быть, даже самый знаменитый.
  Миссис Саммерхейз обрадованно вскрикнула:
  — Я вижу, месье Пуаро, вы настоящий шутник. И что же вы расследуете? Пепел от сигарет и следы ног?
  — Я расследую обстоятельства убийства миссис Макгинти, — ответил Пуаро. — И вовсе не шучу.
  — Ой! — воскликнула миссис Саммерхейз. — Палец порезала.
  Подняв палец, она внимательно его оглядела. Потом уставилась на Пуаро.
  — Подождите, — сказала она. — Вы это серьезно? Ведь дело-то закрыто, все кончено. Арестовали этого несчастного полоумного, что у нее квартировал, предали суду, вынесли приговор и все такое. Его небось уже повесили.
  — Нет, мадам, — возразил Пуаро. — Его еще не повесили. И дело миссис Макгинти еще не кончено. Хочу напомнить строку, сочиненную одним из ваших поэтов: «Вопрос считаем мы решенным, лишь если верно он решен».
  — О-о, — протянула миссис Саммерхейз, уже переключив внимание с Пуаро на кастрюлю, стоявшую у нее на коленях. — Вот черт, я кровью фасоль закапала. А ведь хотела ее на обед приготовить. Вообще-то ничего страшного, ее все равно в кипяченой воде варить. А в кипятке все микробы подыхают, верно? Даже если они завелись в консервах.
  — К сожалению, — спокойно сообщил Пуаро, — во время обеда меня здесь не будет.
  Глава 5
  — Говорю вам, ничего про это не знаю, — сказала миссис Берч.
  Она повторила эти слова уже в третий раз. Не так-то просто преодолеть врожденное недоверие к иностранцам с черными усами, в длинных пальто с меховой оторочкой.
  — Об этом и вспоминать неприятно, — продолжала она. — Про то, что тетушку убили, про полицию и все такое. Пришли и давай тут расхаживать, вынюхивать да вопросы задавать. А у соседей, ясное дело, ушки на макушке. Я сперва думала, мы вообще этого не переживем. А матушка моего мужа — та вообще распоясалась. В ее семье, мол, ничего подобного никогда не случалось, она мне этим дырку в голове просверлила. Ах, ах, мой бедненький Джо, и все такое. А я, я не бедненькая? Она ведь, между прочим, была мне тетушкой! Но сейчас, слава богу, все вроде бы улеглось.
  — А вдруг Джеймс Бентли все-таки невиновен?
  — Чушь, — отрезала миссис Берч. — Еще как виновен. Пристукнул старушку за милую душу, и не сомневаюсь. Он мне никогда не нравился. Все ходит, бродит да чего-то про себя бормочет. Я тетушке так и сказала: «Нечего такого человека в доме держать. В любую минуту может отколоть невесть что». А она: ничего, мол, он человек тихий, смирный, никаких от него хлопот. Не пьет, даже не курит. Теперь она, бедняжка, такого бы не сказала, да что толку.
  Пуаро задумчиво посмотрел на нее. Эдакая пышка со здоровым цветом лица, рот то и дело расплывается в улыбке. В небольшом домике прибрано и чисто, пахнет лаком для мебели. Какие-то будоражащие аппетит запахи доносятся из кухни.
  Что ж, примерная жена, содержит дом в чистоте, кухарит для мужа. Молодец, да и только. Да, не без предрассудков и упряма, но что с того? Во всяком случае, она не из тех, кто может рубануть секачом родную тетку или подговорить на такое дело мужа. Так считал Спенс, и Эркюль Пуаро, пусть с неохотой, был вынужден с ним согласиться. Спенс проверял, как у Берчей обстоит с деньгами, и мотивов для убийства не нашел, а человек он дотошный.
  Великий сыщик вздохнул — как все-таки рассеять у миссис Берч недоверие к иностранцам? С убийства он перевел разговор на жертву. Стал спрашивать о «бедной тетушке», ее здоровье, привычках, любимых кушаньях и напитках, политических взглядах, покойном муже, отношении к жизни, сексу, грехам, религии, детям, животным. Он понятия не имел, пригодятся ему эти побочные сведения или нет. Просто искал иголку в стоге сена. Но между делом узнавал кое-что и о самой Бесси Берч.
  Оказалось, Бесси знала родную тетку не так уж хорошо. Их связывали семейные узы как таковые, но особой близости не было. Изредка, примерно раз в месяц, она и Джо по воскресеньям приезжали к тетушке отобедать, еще реже тетушка навещала их. Под Рождество обменивались подарками. Они знали, что у тетушки кое-что отложено и, когда она умрет, наследство достанется им.
  — Но в ее деньгах мы вовсе не нуждались, — объяснила миссис Берч, слегка покраснев. — У нас и самих кое-что отложено. А похоронили мы ее как полагается. Красивые вышли похороны. С цветами и все прочее.
  Тетушка любила вязать. Собаки ей были не по душе, от них в доме столько грязи, а вот кота она одно время держала, рыжей масти. Он заблудился и пропал, другого она не взяла, хотя женщина с почты предлагала ей взять котеночка. В доме у нее всегда было чисто — ни соринки, ни пылинки. Медные вазочки да дверные рукоятки всегда надраены, пол в кухне мыла каждый день. Зарабатывала она более чем сносно. За час брала шиллинг и десять пенсов, а мистер Карпентер из Холмли платил ей даже два шиллинга. У этих Карпентеров денег куры не клюют. Они хотели, чтобы тетушка убиралась у них почаще, но она не могла отказать другим своим дамам, к ним она ходила еще до мистера Карпентера, за что же их обижать?
  Пуаро напомнил о миссис Саммерхейз в Лонг-Медоуз.
  — Да, верно, тетушка к ней ходила — два раза в неделю. Эти Саммерхейзы вернулись из Индии, у них там было полно местной прислуги, и миссис Саммерхейз в домашнем хозяйстве ни уха ни рыла. Взялись было выращивать овощи и фрукты на продажу, но и в этом ничего не смыслят. Когда на каникулы приезжают дети, в доме стоит тарарам, хоть святых выноси. Но миссис Саммерхейз — женщина милая, тетушка ее любила.
  Портрет миссис Макгинти выплывал из тумана, становился все отчетливее. Она вязала, скребла полы, драила до блеска вазочки и дверные ручки, любила котов и не любила собак. Детей любила, но в меру.
  По воскресеньям ходила в церковь, но во всяких церковных начинаниях не участвовала. Иногда, довольно редко, ходила в кино. Нравов была пуританских — как-то отказалась работать у одного художника и его жены, когда узнала, что брак их не зарегистрирован. Книг не читала, но с удовольствием просматривала воскресную газету, любила полистать старые журналы, которыми ее снабжали ее дамы. Хотя в кино она почти не ходила, разговоры про кинозвед и их жизнь слушала с интересом. Политики сторонилась, но голосовала за консерваторов, как это всегда делал ее муж. На одежду почти не тратилась, носила в основном то, что ей отдавали ее дамы, была слегка прижимиста.
  По сути дела, именно такой Пуаро и представлял себе миссис Макгинти. А ее племянница, Бесси Берч, вполне соответствовала описанию старшего инспектора Спенса.
  Когда Пуаро уже собрался уходить, с работы на обед пришел Джо Берч. Невысокий, глаза умные, отнюдь не так прост, как его жена. Во всем облике сквозила легкая нервозность. Но в отличие от жены он почти не высказывал подозрительности или враждебности. Скорее наоборот, всячески старался помочь. Но именно это Эркюля Пуаро насторожило. С чего вдруг Джо Берч так и жаждет задобрить докучливого иностранца, которого видит впервые в жизни? Причина одна — этот незнакомый иностранец привез с собой письмо от старшего инспектора Спенса, из полиции графства.
  Выходит, Джо Берч хочет хорошо выглядеть в глазах полиции? А почему? Потому что у него рыльце в пушку и лучше с полицией не ссориться? Жена его — та ничего такого не боится.
  Итак, у него нечистая совесть? Возможно. По какой причине? Причин может быть сколько угодно — и все не имеют никакого отношения к смерти миссис Макгинти. Или все-таки алиби с кино ловко подстроено и именно Джо Берч постучал в дверь коттеджа, был впущен тетушкой и хватил ничего не подозревавшую старушку по голове? Потом вытащил из столов и шкафов ящики, перевернул все в комнатах — создать видимость ограбления, — спрятал деньги за домом, чтобы подозрение пало на Джеймса Бентли — тонкий ход, — а потом преспокойно получил деньги, лежавшие на банковском счету тетушки, ибо в действительности его интересовали именно они. Вдруг по какой-то неизвестной причине ему позарез требовались эти двести фунтов? Вот они и достались его жене. Пуаро вспомнил, что орудие убийства так и не нашли. Почему на месте преступления не оставили и его? Сейчас любой лопух знает — либо идешь на дело в перчатках, либо потом стираешь отпечатки пальцев. Зачем тогда уносить с места преступления орудие убийства — тяжелое, с острой кромкой? Потому что его легко бы опознали как один из предметов утвари Берчей? Может, это самое орудие, вымытое и выдраенное, находится сейчас здесь, в этом доме? Полицейский врач сказал, что убийство совершено чем-то вроде секача, каким рубят мясо, но не секачом, а именно чем-то вроде него. Что же это за диковинка такая? Полиция вела поиски, но ничего не нашла. Они прочесали близлежащий лес, обшарили дно в прудах. Из кухни миссис Макгинти ничего не пропало, а у Джеймса Бентли ничего похожего тоже никто не видел. Никто не мог засвидетельствовать, что Бентли покупал секач или что-то подобное. Это маленькое обстоятельство явно в его пользу. Но его не приняли во внимание — слишком велик груз прочих улик. Велик-то велик, но такое обстоятельство нельзя сбрасывать со счетов…
  Быстрым взглядом Пуаро окинул заставленную и оттого тесноватую гостиную.
  А вдруг орудие убийства где-то здесь, в этом доме? И поэтому Джо Берч так неспокоен, так хочет угодить?
  Этого Пуаро не знал. Скорее всего, никакого орудия здесь нет. Но наверняка разве скажешь?..
  Глава 6
  1
  В компании «Бритер и Скаттл» Пуаро после небольшого замешательства провели прямо в кабинет мистера Скаттла.
  Мистер Скаттл оказался энергичным суетливым человеком, натурой широкой и добродушной.
  — Доброе утро. Доброе утро. — Он потер руки. — Чем могу быть полезен?
  Он смерил Пуаро оценивающим взглядом профессионала, будто делал заметки на полях — что это, мол, за птица?
  Иностранец. Одет от хорошего портного. Наверное, богат. Владелец ресторана? Управляющий отелем? Кинопродюсер?
  — Надеюсь, не отниму у вас много времени. Я хочу поговорить с вами о вашем бывшем сотруднике, Джеймсе Бентли.
  Выразительные брови мистера Скаттла прыгнули на дюйм вверх и вернулись в исходное положение.
  — Джеймс Бентли, Джеймс Бентли? — стрельнул он вопросом. — Вы из газеты?
  — Нет.
  — Но и не из полиции?
  — Нет. По крайней мере… не из английской.
  — Не из английской. — Мистер Скаттл сделал воображаемую пометку — вдруг пригодится. — И в чем же дело?
  Свою педантичную любовь к истине Пуаро никогда не доводил до абсурда и потому заявил следующее:
  — Я открываю новое расследование по делу Джеймса Бентли — по просьбе некоторых его родственников.
  — Не слышал, что они у него есть. Впрочем, какая разница, его признали виновным и приговорили к смерти — вы об этом знаете?
  — Да. Приговор еще не приведен в исполнение.
  — Пока живу, надеюсь, да? — Мистер Скаттл покачал головой. — Боюсь, вам ничего не светит. Уж слишком явные против него улики. А кто они, эти его родственники?
  — Могу лишь сказать, что они богаты и могущественны. Невероятно богаты.
  — Это любопытно. — Мистер Скаттл против своей воли немного оттаял. В словах «невероятно богаты» было что-то притягательное и гипнотическое. — Вы меня прямо-таки удивили.
  — Мать Бентли, покойная миссис Бентли, — пояснил Пуаро, — полностью порвала со своей семьей.
  — Понятно, семейные распри. Так, так. В результате молодой Бентли оказался без единого фартинга за душой. Жаль, что эти родственники не бросили ему спасательный круг раньше.
  — Факты стали им известны только теперь, — объяснил Пуаро. — Они наняли меня, поручив приехать в Англию как можно быстрее и сделать все, чтобы вызволить его.
  Мистер Скаттл откинулся в кресле, расслабился, сбросил с себя личину делового человека.
  — Не представляю, что можно сделать. Доказать, что он безумен? Но с этим вы несколько запоздали… хотя, если подрядить толковых врачей крупного калибра… Впрочем, я в этом ни черта не смыслю.
  Пуаро подался вперед.
  — Месье, Джеймс Бентли у вас работал. Расскажите мне о нем.
  — Да говорить-то нечего. Так, одни слезы. Он был младшим служащим. Я против него ничего не имел. Вроде бы вполне порядочный парень, совестливый и все такое. Но в торговле — как свинья в апельсинах. Если надо протолкнуть товар — тут он просто пасовал. А в нашей работе без этого никак. К нам приходит клиент и просит продать его дом — и мы обязаны его продать! А если клиент хочет купить дом, мы обязаны и в этом помочь. И если дом в уединенном месте, без удобств — мы налегаем на то, что он старинный, и на этом ставим точку, и никаких разговоров про водопровод! А если дом смотрит прямо на химический завод, мы рекламируем удобства, а о пейзаже — ни слова! Наша задача — сбыть клиенту товар. Любыми путями и средствами. «Мадам, мы вам рекомендуем заключить сделку немедленно. Этим домом заинтересовался один член парламента — очень заинтересовался. Сегодня после обеда он приедет смотреть его еще раз». На члена парламента покупаются почти все — это очень изящный штрих. Срабатывает, сам не знаю почему! Ведь члены парламента всегда живут в своих избирательных округах. Видимо, эти слова просто ласкают слух. — Он внезапно засмеялся, показав сверкающую вставную челюсть. — Психология — вот что это такое. Чистая психология.
  Пуаро ухватился за это слово:
  — Психология. Как вы правы. Вижу, вы хорошо разбираетесь в людях.
  — Пожалуй, неплохо. Пожалуй, неплохо, — скромно подтвердил мистер Скаттл.
  — Поэтому хочу спросить вас еще раз: что вы думаете о Джеймсе Бентли? Между нами — строго между нами, — вы считаете, что он убил эту старушку?
  Скаттл пристально посмотрел на Пуаро:
  — Конечно.
  — И вы считаете, что для него это было делом естественным — с точки зрения психологии?
  — Ну… если ставить вопрос так… не совсем. Я бы сказал, что он не из тех, кто на такое способен. Мое мнение — он просто свихнулся. Если с этой стороны поглядеть, все и сходится. С головой у него всегда было слабовато, а тут еще остался без работы, переживания и все такое — вот и переступил черту.
  — А вы его уволили… Никакой особой причины не было?
  Скаттл покачал головой:
  — Неудачное время года. Сотрудники были недогружены. Мы решили уволить самого некомпетентного. Им оказался Бентли. Полагаю, в нашем деле он был бы таким всегда. Я дал ему нормальные рекомендации. Но другую работу он так и не нашел. Тухлый он какой-то, неживой. Людям это не нравится.
  Все поют одну песню, думал Пуаро, выходя из кабинета. Джеймс Бентли производил на людей плохое впечатление. Но ведь не все же убийцы — буки. Пуаро порылся в памяти — а часто ли ему попадались убийцы-симпатяги? Да, более чем часто.
  2
  — Ничего, если я подсяду к вам на минутку?
  Пуаро, уютно устроившись за маленьким столиком в «Синей кошке», вздрогнув, поднял голову от меню. В «Синей кошке», где стены из дуба по старой европейской традиции чередовались с освинцованными оконными стеклами, было довольно темно, но севшая напротив молодая женщина ярко выделялась на темном фоне.
  У нее были вызывающе золотистые волосы, костюм-комбинезон цвета электрик. И кажется, совсем недавно он эту женщину где-то видел.
  Она продолжала:
  — Видите ли, я случайно услышала, о чем вы говорили с мистером Скаттлом.
  Пуаро кивнул. В компании «Бритер и Скаттл» он сразу сообразил, что перегородки скрывают тебя от посторонних глаз, но никак не от ушей. Его это ничуть не беспокоило — он ведь жаждал рекламы.
  — Вы стучали на машинке, — вспомнил он, — справа от заднего окна.
  Теперь кивнула она. Лицо ее осветилось согласной белозубой улыбкой. Пышущая здоровьем и полногрудая молодая женщина, с удовольствием отметил Пуаро про себя. Года тридцать три или тридцать четыре, от природы брюнетка, но не из тех, кто идет у природы на поводу.
  — Насчет мистера Бентли, — уточнила она.
  — Что именно?
  — Он собирается подать апелляцию? Значит, в деле появились новые факты? Я так рада. Я просто не могла… не могла поверить, что он совершил такое.
  Пуаро повел бровями.
  — То есть вы с самого начала считали, что он невиновен, — медленно сказал он.
  — Именно что с начала. Думала, это какая-то ошибка. Но улики… — Она остановилась.
  — Что же улики? — спросил Пуаро.
  — Получалось, кроме него, это никто не мог сделать. Я решила, может, у него просто ум за разум зашел.
  — А он не казался вам… я бы сказал, немножечко чудным?
  — Как будто нет. Чудной — это что-то другое. Застенчивый, неловкий — вот он какой. Таких много. Не нашел себя человек в этой жизни, мается. Отсюда и неуверенность, скованность.
  Пуаро взглянул на нее. Уж у нее уверенности в себе хоть отбавляй. На двоих хватит наверняка.
  — Он вам нравился? — спросил он.
  Она вспыхнула.
  — Да, нравился. У нас в комнате сидит еще одна девушка, Эми, она всегда над ним посмеивалась, называла растяпой, но мне он очень нравился. Такой добрый, тихий, учтивый. И много чего знал. В смысле начитанный.
  — Понятно, начитанный.
  — По матери сильно тосковал. Она ведь много лет болела, вы, наверное, знаете. Даже не болела, а так, постоянный упадок сил, и он был ей как нянька.
  Пуаро кивнул. Таких матерей он знал.
  — Она, конечно, тоже о нем заботилась. Беспокоилась о его здоровье, чтобы он зимой не простудился, чтобы хорошо ел и все такое.
  Сыщик снова кивнул. Потом спросил:
  — Вы с ним были друзьями?
  — Трудно сказать… едва ли. Иногда разговаривали. Но когда он отсюда ушел, я… мы… почти не встречались. Однажды написала ему по-дружески, но он не ответил.
  Пуаро негромко спросил:
  — Но он вам нравится?
  Она с вызовом ответила:
  — Да, нравится…
  — Это замечательно, — искренне обрадовался Пуаро.
  Мысленно он вернулся к тому дню, когда разговаривал в тюрьме с осужденным… Перед глазами его, как живой, возник Джеймс Бентли. Мышиного цвета волосы, худой и нескладный, выступающие костяшки на пальцах рук, большие кисти, на цыплячьей шее торчит кадык. Взгляд смущенный, исподлобья, даже какой-то коварный. Не из тех прямых и открытых людей, кому готов верить на слово, — коварный и лживый тип себе на уме, как-то неприятно бормочет под нос… Именно такое впечатление Джеймс Бентли производил на поверхностных наблюдателей. Так восприняли его и присяжные. Этот и наврет с три короба, и ограбит, и старушку огреет по голове…
  Но на старшего инспектора Спенса, который хорошо разбирался в людях, Джеймс Бентли произвел совсем другое впечатление. И на Эркюля Пуаро тоже… А теперь, как выясняется, и на эту девушку.
  — Как вас зовут, мадемуазель? — спросил он.
  — Мод Уильямс. Могу я как-то… ему помочь?
  — Думаю, что да. Есть люди, мисс Уильямс, которые считают, что Джеймс Бентли невиновен. Они собирают факты, чтобы доказать это. Расследование возглавляю я и могу сказать, что кое-чего уже добился… да, определенно добился.
  Он произнес эту ложь не моргнув глазом. Ибо считал ее крайне необходимой. Кто-то где-то должен забеспокоиться. Мод Уильямс не из тех, кто будет молчать, об их встрече она кому-то расскажет, и это будет брошенным в пруд камнем — по воде пойдут круги…
  Он сказал:
  — Вы с Джеймсом Бентли много разговаривали. Он рассказывал вам о своей матери, о своей семье. Может быть, он упоминал кого-то, с кем он или его мать были в плохих отношениях?
  Мод Уильямс задумалась.
  — Нет… о плохих отношениях, пожалуй, речи не было. По-моему, его мать недолюбливала молодых женщин.
  — Матери преданных сыновей никогда не любят молодых женщин. Я имею в виду нечто другое. Какая-нибудь семейная распря, вражда. Может, у кого-то был на них зуб?
  Она покачала головой:
  — Ни о чем таком я никогда от него не слышала.
  — А о своей домовладелице миссис Макгинти он когда-нибудь говорил?
  Она чуть поежилась.
  — Не называя по имени. Однажды сказал, что она слишком часто потчует его копченой селедкой… а в другой раз — что домовладелица переживает из-за пропавшего кота.
  — А он не говорил вам — прошу вас, будьте со мной откровенны, — что знает, где она держит деньги?
  Девушка чуть побледнела, но тут же с вызовом вскинула подбородок.
  — Представьте, да. У нас зашел разговор о том, что люди перестали доверять банкам, и он сказал, что его домовладелица хранит свободные деньги под половицей. И добавил: «Я спокойно могу их взять, когда ее нет дома». Не то что в шутку, он был не мастер шутить, а так, будто тревожился за нее — что же она такая легкомысленная?
  — Ага, — сказал Пуаро. — Это хорошо. С моей точки зрения, разумеется. То есть кража для Джеймса Бентли — это действие за чьей-то спиной. Ведь он мог бы сказать и по-другому: «Однажды кто-нибудь из-за этих денег даст ей по голове».
  — В любом случае он не мог говорить об этом всерьез.
  — Конечно. Но в разговоре, пусть легком и бездумном, наружу обязательно выходит ваша суть — что вы за человек. Умный преступник держит рот на замке, но умный среди преступников — большая редкость, обычно они тщеславны и болтливы, в итоге большинство из них удается поймать.
  Мод Уильямс резко бросила:
  — Поделом.
  — Но ведь кто-то эту старушку убил.
  — Кто же? Вам это известно? Вы до чего-то додумались?
  — Да, — снова солгал Эркюль Пуаро. — Кое до чего я уже додумался. Но нам предстоит пройти длинный путь.
  Девушка посмотрела на часы:
  — Мне пора. У нас перерыв — всего полчаса. Этот Килчестер такая дыра, ужасное захолустье… раньше я работала только в Лондоне. Позвоните, если понадобится какая-то помощь… настоящая помощь, понимаете?
  Пуаро достал одну из своих визитных карточек. Написал на ней: «Лонг-Медоуз» и номер телефона.
  — Сейчас меня можно найти здесь.
  Он не без огорчения заметил, что его имя не произвело на нее никакого впечатления. Что поделаешь, молодежь теперь пошла темная, бок о бок с ними ходят выдающиеся современники, а им и дела нет.
  3
  Возвращаясь автобусом в Бродхинни, Пуаро пребывал в более радужном настроении. По крайней мере хоть кто-то верит в невиновность Джеймса Бентли. И не так уж он одинок на этом свете, как сам себе это представляет.
  Пуаро мысленно вернулся к своей встрече с Бентли в тюрьме. Она оставила тяжелый осадок. У заключенного даже не заискрилась надежда в глазах, приход Пуаро почти не вызвал у него интереса.
  — Спасибо, — вяло сказал Бентли, — только вряд ли мне что-нибудь поможет.
  Нет, врагов у него нет, это точно.
  — Откуда взяться врагам, если тебя вообще едва замечают?
  — А ваша мама? Может быть, враги были у нее?
  — Не было. Все ее любили и уважали. — Тут в его голосе даже послышалось легкое негодование.
  — Как насчет ваших друзей?
  И Джеймс Бентли ответил, вернее, буркнул:
  — Друзей у меня нет.
  Но тут он был не совсем прав. Мод Уильямс была ему другом.
  Чудесно все-таки заведено в природе, подумал Эркюль Пуаро, любой мужчина, с виду совсем непривлекательный, обязательно становится избранником какой-то женщины.
  Ибо проницательный Эркюль Пуаро заподозрил, что при всей ее сексуальной внешности у мисс Уильямс было сильно развито материнское начало.
  Она обладала качествами, которых Джеймс Бентли был напрочь лишен, — энергичная, волевая, не желающая пасовать перед обстоятельствами, полная решимости добиться своего.
  Он вздохнул.
  Он в тот день наврал с три короба. Просто какой-то кошмар. Что поделаешь — это было необходимо.
  «Ибо где-то в стоге сена, — сказал Пуаро себе, погружаясь в водоворот смешанных метафор, — наверняка есть иголка, среди спящих псов наверняка есть один, которому я должен наступить на лапу, и если вытащить шило из мешка и выстрелить им в белый свет, оно обязательно воткнется в паршивую овцу!»
  Глава 7
  1
  Коттедж, где жила миссис Макгинти, находился в нескольких шагах от автобусной остановки. На крылечке играли двое детей. Один грыз червивое с виду яблоко, другой кричал и колотил в дверь оловянным подносом. Оба были предельно счастливы.
  Пуаро внес в шум и свою лепту, решительно постучав в дверь.
  Из-за угла дома выглянула женщина. На ней был цветастый халат, волосы нечесаны.
  — Прекрати, Эрни, — сказала она.
  — Не хочу, — ответил Эрни и продолжал стучать дальше.
  Пуаро сошел со ступенек и направился к углу дома.
  — Никакой управы нет на этих детей, верно? — сказала женщина.
  Пуаро считал, что управу найти можно, но высказывать свое мнение остерегся.
  Они прошли к задней двери.
  — Переднюю дверь я держу запертой, сэр. Проходите, пожалуйста.
  Через очень грязную судомойню Пуаро проследовал в еще более грязную кухню.
  — Ее убили не здесь, — сообщила женщина. — В гостиной.
  Пуаро от неожиданности моргнул.
  — Вы ведь насчет этого, верно? Вы иностранец, что остановился у Саммерхейзов?
  — Так вам обо мне все известно? — спросил Пуаро с сияющей улыбкой. — Да, вы правы, миссис…
  — Киддл. Муж у меня штукатур. Четыре месяца назад мы сюда въехали. Раньше-то жили с матерью Берта… Некоторые так говорили: «Неужто ты поселишься в доме, где человека убили?» А я им на это: «Какой-никакой, а дом, все лучше, чем ютиться в задней комнатенке и спать на двух креслах». Жилья не хватает, прямо беда, верно? А живем мы тут безо всяких хлопот. Есть такое поверье: если в доме кого убили, привидения так и шастают по дому. А у нас все тихо! Показать, где это случилось?
  Пуаро согласно кивнул, чувствуя себя как турист на экскурсии.
  Миссис Киддл ввела его в небольшую комнату, заставленную тяжелой дубовой мебелью. Вид у комнаты, в отличие от остальной части дома, был нежилой.
  — Тут она лежала, на полу, с разбитым затылком. Миссис Эллиот сама едва не окочурилась. Это ведь она нашла ее — она и Ларкин, из кооператива, хлеб привозит. А деньги забрали сверху. Идемте, покажу.
  Вслед за миссис Киддл Пуаро поднялся по лестнице и вошел в спальню, где находились громоздкий комод, никелированная кровать, несколько стульев и великое множество детской одежды, влажной и сухой.
  — Она держала их здесь, — с гордостью сообщила миссис Киддл.
  Пуаро огляделся. Трудно представить, что здесь, где бездумно била ключом жизнь, когда-то коротала дни аккуратная старушка, содержавшая свое жилище в чистоте и порядке. Здесь жила и почивала миссис Макгинти.
  — Это не ее мебель, надо полагать?
  — Нет, что вы. Весь ее скарб увезла ее племянница из Каллавона.
  От миссис Макгинти здесь не осталось и следа. На ее территории победно обосновалось семейство Киддл. Жизнь вытеснила смерть.
  Снизу донесся пронзительный детский вопль.
  — Малышка проснулась, — пояснила миссис Киддл, хотя это и так было ясно.
  Она кинулась вниз по лестнице, и Пуаро последовал за ней.
  Здесь ему делать было нечего.
  Он решил зайти к соседям.
  2
  — Да, сэр, ее нашла я.
  Миссис Эллиот словно вещала с подмостков. Дом ее поражал чистотой, строгостью и порядком. Мысль о подмостках навевала лишь сама миссис Эллиот, сухопарая темноволосая особа, ибо рассказывала она о событии, прославившем ее на всю округу.
  — Ларкин, булочник, пришел и постучал в мою дверь. «Миссис Макгинти, — говорит он, — не подает никаких признаков жизни. Уж не заболела ли?» Я и сама подумала — а что, вполне возможно. Возраст есть возраст, молодой ее не назовешь. У нее бывает сильное сердцебиение, сама мне говорила. Вдруг, думаю, удар человека хватил? Ну, я сразу к ней — их там двое мужчин, ясно, что в спальню к женщине им заходить неудобно.
  Пуаро понимающе хмыкнул — приличия есть приличия.
  — Ну, я сразу поспешила наверх. Тут же, на площадке, и он стоит — бледный, что твоя смерть. В тот момент я и думать ничего не думала — я же не знала, что там приключилось. Громко стучу в дверь, ответа нет, тогда я поворачиваю ручку и вхожу. Все в комнате вверх дном — и половица торчит. «Э-э, — говорю я, — тут не иначе как ограбление. Только где же сама старушка?» И мы решили — заглянем в гостиную. Там ее и нашли… Лежит, несчастная, на полу с пробитой головой. Убийство! Я с первого взгляда поняла — убийство! Что же еще? Ограбление и убийство! Здесь, у нас, в Бродхинни! Ну, я как заголосила! Задала им всем работы. Бухнулась в обморок. Они бегом в «Три утки», притащили мне бренди. Меня потом еще полдня трясло. «Не надо так переживать, матушка, — сказал мне сержант, когда приехал. — Не надо так переживать. Идите домой, приготовьте себе хорошую чашку чая и успокойтесь». Я так и сделала. А Эллиот, едва порог переступил, сразу спрашивает: «Что такое, что случилось?» — и смотрит на меня. А я все дрожь унять не могу. С детства была чувствительной.
  Пуаро искусно прервал этот волнующий поток красноречия:
  — Да-да, это сразу заметно. А когда вы в последний раз видели несчастную миссис Макгинти?
  — Кажется, за день до этого, она вышла в огород с заднего крылечка нарвать мяты. А я как раз цыплят кормила.
  — Она вам что-нибудь сказала?
  — Так, добрый день да как несутся наседки.
  — И больше не видели? А в тот день, когда она умерла?
  — Нет. Зато я видела его. — Миссис Эллиот понизила голос. — Часов в одиннадцать утра. Шел по дороге. Как всегда, шаркал ногами, будто старик какой.
  Пуаро подождал, но, видимо, добавить ей было нечего. Тогда он спросил:
  — Вы удивились, когда его арестовала полиция?
  — И да и нет. Я всегда подозревала, что у него с мозгами непорядок. А от таких только и жди, что выкинут какой-нибудь номер. У моего дяди был слабоумный сын, тот такие фортели выкидывал — чем старше, тем больше. Свою силу не мог соразмерить. У этого Бентли с мозгами точно был непорядок, и я бы не удивилась, реши суд не повесить его, а отправить в лечебницу для психов. Ведь вы посмотрите, куда он спрятал деньги. Разве нормальный человек их так бы спрятал? Только если бы хотел, чтобы их нашли. Безмозглый простофиля, больше и сказать про него нечего.
  — Только если бы хотел, чтобы их нашли, — пробормотал Пуаро. — У вас случайно никакой тесак не пропал… или топор?
  — Нет, сэр, такого не было. Полиция меня про это спрашивала. И не меня одну, всех из наших коттеджей. Чем он ее убил — это по сей день загадка.
  3
  Эркюль Пуаро шагал в сторону почты.
  Убийца хотел, чтобы деньги нашли, а орудие убийства — нет. Потому что деньги укажут на Джеймса Бентли, а орудие убийства указало бы… на кого?
  Он покачал головой. Он успел нанести еще два визита. Хозяева оказались менее жизнерадостными, чем миссис Киддл, менее театральными, чем миссис Эллиот. Сказали они, по сути, следующее: миссис Макгинти была человеком очень достойным, жила в своей скорлупе, имела племянницу в Каллавоне, кроме названной племянницы, никто к ней не приезжал, никто, сколько им известно, не относился к ней плохо, не держал на нее зла, и правда ли, что в защиту Джеймса Бентли написана петиция и их попросят ее подписать?
  «Чего я добился? — спрашивал себя Пуаро. — Ничего ровным счетом. Полный мрак, никакого просвета. Теперь ясно, в каком отчаянии пребывал старший инспектор Спенс. Но одно дело — он, а другое — я. Старший инспектор Спенс — очень хороший и добросовестный работник полиции. А я? Я — Эркюль Пуаро! Уж мне должно что-то открыться!»
  Лакированной туфлей он ступил в лужу и поморщился.
  Да, он великий и несравненный Эркюль Пуаро, но при этом он далеко не молод и ему жмут туфли.
  Он вошел в здание почты.
  По правую руку находилась почтовая служба его величества. По левую — в богатом ассортименте были представлены всякие товары: сладости, бакалея, игрушки, скобяные изделия, канцтовары, поздравительные открытки, шерсть для вязания и детское белье.
  Пуаро принялся неспешно разглядывать марки, собираясь купить несколько штук.
  Энергичная женщина средних лет с живыми и проницательными глазами поспешила обслужить его.
  Это явно мозговой центр деревни Бродхинни — так с одного взгляда определил Эркюль Пуаро.
  И фамилия у нее была не сказать чтобы не к месту — миссис Толк.
  — Еще двенадцать пенсов, — прибавила миссис Толк, ловко извлекая марки из большой амбарной книги. — Всего четыре шиллинга и десять пенсов. Еще что-нибудь, сэр?
  Она вперилась в него ясным, полным готовности помочь взглядом. В проеме задней двери показалась голова девушки, которая жадно вслушивалась в их разговор. Она была не причесана и насморочно шмыгала носом.
  — Я в ваших краях человек новый, — торжественно провозгласил Пуаро.
  — Да, сэр, я вижу, — подтвердила миссис Толк. — Вы ведь из Лондона?
  — Я полагаю, цель моего приезда вам известна не хуже меня самого, — сказал Пуаро, чуть улыбаясь.
  — Вовсе нет, сэр, я и понятия об этом не имею, — ответила миссис Толк совершенно равнодушно.
  — Миссис Макгинти, — подсказал Пуаро.
  Миссис Толк покачала головой:
  — Прискорбная история. Мы все были потрясены.
  — Полагаю, вы неплохо ее знали?
  — Знала, конечно. Как, впрочем, и всех в Бродхинни. Бывало, зайдет ко мне за чем-нибудь и обязательно задержится — немножко поболтать. Да, кошмарная трагедия. И, как я слышала от людей, вопрос об убийце еще не закрыт?
  — Кое-кто сомневается в виновности Джеймса Бентли.
  — Что ж, — сказала миссис Толк, — с полицией такое бывает — схватят не того и упекут за решетку. Но, боюсь, в этом случае они не ошиблись. Вообще-то на него и не подумаешь. Застенчивый такой, неловкий, и в голову не придет, что опасный. А там кто их разберет, верно ведь?
  Пуаро, собравшись с духом, попросил писчей бумаги.
  — Разумеется, сэр. Подойдите, пожалуйста, на ту сторону.
  Миссис Толк живо переместилась за левый прилавок.
  — Вся штука в том, что, кроме мистера Бентли, ее вроде и убивать некому, — заметила она, протягивая руку к верхней полке за бумагой и конвертами. — Случается, забредают к нам всякие бродяги, кто-то из них мог наткнуться на незапертое окно и залезть в дом. Но тогда он бы унес с собой деньги, правильно? Уж если ради них убил человека? Бояться нечего — обычные фунтовые банкноты, не какие-нибудь меченые или со специальными знаками. Вот, сэр, прекрасная голубая бумага и конверты в тон.
  Пуаро заплатил за покупку.
  — Миссис Макгинти никогда не говорила, что нервничает из-за кого-то, чего-то опасается? — спросил он.
  — Мне не говорила. Вообще она была не из нервных. Случалось, оставалась допоздна у мистера Карпентера — это в Холмли, на пригорке. Они часто устраивают приемы, кто-то у них останавливается, и миссис Макгинти иногда ходила к ним по вечерам — помочь с посудой, — а спускаться приходилось в темноте, лично мне такие прогулки не по душе. Уж очень темно. Одной спускаться с горы — страшно.
  — А ее племянницу — миссис Берч — вы знаете?
  — Так, «здравствуйте — до свидания». Она с мужем иногда к нам заезжает.
  — После смерти миссис Макгинти они унаследовали небольшую сумму.
  Проницательные темные глаза строго посмотрели на него.
  — Но это вполне естественно, сэр. С собой в могилу всего не заберешь, оно и правильно, что нажитое тобой достается твоей плоти и крови.
  — О да, о да, я с вами полностью согласен. А миссис Макгинти любила племянницу?
  — Я бы сказала, даже очень. На свой манер, без особых эмоций.
  — А мужа племянницы?
  На ее лице появилась некая неопределенность.
  — Насколько мне известно, тоже.
  — Когда вы видели миссис Макгинти в последний раз?
  Миссис Толк задумалась, уходя мыслями в прошлое.
  — Сейчас соображу, когда это было, Эдна? — Эдна в дверном проеме беспомощно шмыгнула носом. — В тот день, когда она умерла? Нет, за день до этого или за два? Да, это был понедельник. Точно. Убили ее в среду. Значит, в понедельник. Она пришла сюда, чтобы купить бутылочку чернил.
  — Ей понадобилась бутылочка чернил?
  — Наверное, решила написать письмо, — бойко предположила миссис Толк.
  — Вполне вероятно. И она была такая, как всегда? Ничего необычного вы не заметили?
  — Н-нет, вроде не заметила.
  Шмыгающая Эдна прошаркала в комнату и неожиданно включилась в разговор.
  — А я заметила, — сообщила она. — Она была чем-то довольная… не то что довольная… а как бы возбужденная.
  — Пожалуй, ты права, — согласилась миссис Толк. — Тогда я на это внимания не обратила. А сейчас, когда ты сказала… Будто кто в нее заряд бодрости влил.
  — Не помните, о чем она в тот день говорила?
  — Обычно у меня такие разговоры в голове не держатся. Но тут все-таки человека убили, явилась полиция и все такое, поневоле запомнишь. Джеймса Бентли она не вспоминала — это помню точно. Поначалу речь шла о Карпентерах, потом о миссис Апуорд — у этих людей она работала.
  — Да, я как раз хотел спросить — в какие дома она ходила работать?
  Миссис Толк не замешкалась с ответом:
  — По понедельникам и четвергам она убирала у миссис Саммерхейз в Лонг-Медоуз. Вы ведь как раз там остановились?
  — Да. — Пуаро вздохнул. — Больше как будто негде?
  — Прямо в Бродхинни негде. Вам, наверное, в Лонг-Медоуз не очень удобно? Миссис Саммерхейз женщина очень милая, но в домашнем хозяйстве мало чего смыслит. Как почти все дамы, которые подолгу живут за границей. В доме жуткий беспорядок, знай разгребай, со слов миссис Макгинти. Так вот, в понедельник после обеда и в четверт с утра — у миссис Саммерхейз, по вторникам с утра — у доктора Рендела, а после обеда — у миссис Апуорд в Лэбернемс. Среда — у миссис Уэтерби в Хантерс-Клоуз, пятница — у миссис Селкирк, теперь она миссис Карпентер. Миссис Апуорд — дама преклонных лет, живет с сыном. Они держат служанку, но та сама не первой молодости, и миссис Макгинти ходила туда раз в неделю подсобить, навести порядок. У мистера и миссис Уэтерби никто из обслуги подолгу не задерживается — уж очень больна хозяйка. Мистер и миссис Карпентер живут в достатке, у них всегда полный дом гостей. Все жители Бродхинни — очень милые люди.
  Выслушав это резюме, Пуаро попрощался и вышел на улицу.
  Он медленно зашагал в гору, к Лонг-Медоуз. Будем надеяться, что консервы из вздувшейся банки и заляпанная кровью фасоль, как и намечалось, съедены на обед, а не оставлены ему на ужин. Впрочем, возможно, сомнительных консервов у миссис Саммерхейз хватает. Да, жизнь в Лонг-Медоуз чревата опасностью.
  В целом день ничего, кроме разочарования, не принес.
  Что все-таки удалось выяснить?
  Что у Джеймса Бентли есть друг. Что врагов ни у него, ни у миссис Макгинти не было. Что миссис Макгинти за два дня до убийства была чем-то возбуждена и купила бутылку чернил…
  Пуаро остановился как вкопанный… А ведь это факт; пусть крошечный, но все-таки факт!
  Он без всякой задней мысли спросил, зачем миссис Макгинти могли понадобиться чернила, а миссис Толк на полном серьезе ответила: видимо, чтобы написать письмо…
  Тут крылось что-то важное, и эту важность он чуть не проморгал по простой причине: для него, как и для большинства людей, писать письма — занятие вполне обыкновенное.
  Другое дело — миссис Макгинти. За письма она садилась так редко, что пришлось специально идти в магазин покупать чернила.
  Значит, любительницей писать письма миссис Макгинти не была. Миссис Толк, работница почты, прекрасно это знала, и вот за два дня до смерти миссис Макгинти написала письмо. Кому? Зачем?
  Возможно, ничего за этим и не стоит. Могла написать племяннице, какой-то уехавшей подруге. Придавать такое значение простой бутылке чернил — нелепость.
  Но другой ниточки у него не было, придется вытягивать эту.
  Бутылочка чернил…
  Глава 8
  1
  — Письмо? — Бесси Берч покачала головой. — Нет, никакого письма от тетушки я не получала. О чем она стала бы мне писать?
  Пуаро предположил:
  — Может, она хотела вас о чем-то известить?
  — Тетушка была не из тех, кто любит писать. Ей ведь было уже под семьдесят, а в молодости она особого образования не получила.
  — Но читать и писать умела?
  — Да, конечно. Но и до чтения не была большая охотница, хотя все-таки уважала и «Ньюс ов зи уорлд», и «Санди компэниэн». А писать — это ей всегда давалось с трудом. Если надо было что-то мне передать: чтобы мы к ней не приезжали или что она не приедет к нам, — она обычно звонила мистеру Бенсону — аптекарю по соседству — и передавала через него. Он в таких делах человек любезный, услужливый. Район один и тот же, так что звонок стоит всего два пенса. В Бродхинни на почте стоит телефонная будка.
  Пуаро кивнул. Разумеется, два пенса — это меньше, чем два с половиной. В портрете миссис Макгинти, который он для себя уже нарисовал, бережливость и прижимистость выделялись довольно заметно. Да, деньги старушка любила.
  Мягко, но настойчиво он продолжал:
  — Но иногда тетя вам все-таки писала?
  — Ну, открытки на Рождество.
  — Может быть, в других частях Англии у нее были подруги, которым она писала?
  — Про это не знаю. Была у нее золовка, но два года назад она умерла, была еще такая миссис Бердлин — но и эту прибрал господь.
  — Значит, если она кому-то писала, то, скорее всего, в ответ на полученное письмо?
  Бесси Берч снова засомневалась.
  — Не представляю, кто мог бы ей написать… Впрочем, — лицо ее озарила догадка, — мы ведь забыли о властях.
  Пуаро согласился — нынче послания от лиц, которых Бесси огульно окрестила «властями», были скорее правилом, нежели исключением.
  — И пристают обычно со всякой ерундой, — развивала свою мысль миссис Берч. — То им какие-то бланки заполняй, то отвечай на нелепые вопросы, какие порядочным людям и задавать неприлично.
  — Значит, миссис Макгинти могла получить какое-то послание от властей, на которое ей пришлось отвечать?
  — Если бы она что-то такое и получила, она бы привезла это Джо, чтобы он ей помог. Когда приходили такие бумажки, она, бедняжка, всегда страшно волновалась, суетилась и без Джо ничего не решала.
  — А не помните, среди ее личных вещей какие-нибудь письма были?
  — Точно не скажу. Кажется, не было. Но вообще-то сначала все там обшарила полиция. Только потом мне позволили запаковать ее вещи и забрать их.
  — И что с ними стало?
  — Вон стоит ее комод — добротное красное дерево, — наверху шкаф, кое-какая кухонная утварь, неплохая. Остальное мы продали — негде держать.
  — Я имел в виду ее личные вещи, — уточнил Пуаро. — Ну, скажем, щетки, гребни, фотографии, всякие безделушки, одежда…
  — Ах, это. По правде говоря, я все это запаковала в чемодан, он так и стоит наверху. Не знаю, что со всем этим делать. Думала, одежду отнесу под Рождество на распродажу, да забыла. А идти на поклон к старьевщикам душа не лежит — уж больно мерзкая публика.
  — Простите, а вы не позволите мне ознакомиться с содержимым этого чемодана?
  — Отчего же, пожалуйста. Хотя едва ли вы там найдете что-то для вас полезное. Ведь полиция его уже переворошила.
  — Да, знаю. И все же…
  Миссис Берч, не тратя лишних слов, отвела его в крохотную спальню, в которой, как понял Пуаро, хозяева понемногу портняжничали. Она вытащила из-под кровати чемодан и сказала:
  — Вот, пожалуйста, а я, извините, побегу, а то, чего доброго, жаркое подгорит.
  Пуаро с благодарностью ее извинил, услышав, как она протопала вниз по лестнице. Потом пододвинул чемодан поближе и открыл его.
  Поприветствовать его выкатились нафталиновые шарики.
  С чувством жалости он вытащил содержимое, красноречиво открывавшее правду об умершей. Длинное черное пальто, изрядно поношенное. Два шерстяных свитера. Жакет и юбка. Чулки. Нижнего белья нет (не исключено, его припрятала для себя Бесси Берч). Две пары туфель, завернутых в газету. Гребень и расческа, далеко не новые, но чистые. Выщербленное зеркало, посеребренное сзади. Фотография новобрачных в кожаной рамочке, если судить по туалетам, примерно тридцатилетней давности, — видимо, миссис Макгинти и ее муж. Две открытки с видами города Маргита. Фарфоровая собачка. Вырезка из газеты — рецепт приготовления джема из овощной мякоти. Еще вырезка — сенсационная статейка о летающих тарелках. И еще одна — о пророчествах матери Шиптон. Библия и томик с молитвами.
  Никаких дамских сумочек, никаких перчаток. Наверное, все это забрала миссис Берч либо кому-нибудь отдала. Одежда, прикинул Пуаро, наверняка тесновата для крепко сбитой Бесси. Миссис Макгинти была женщиной худосочной, от избытка веса не страдала.
  Он развернул одну пару обуви. Туфли были вполне приличного качества, почти не изношены. На лапищу Бесси Берч нипочем не налезут.
  Он уже собрался аккуратно их завернуть, но тут в глаза ему бросились выходные данные газеты.
  Это была «Санди компэниэн» от девятнадцатого ноября.
  А двадцать второго ноября миссис Макгинти была убита.
  Итак, эту газету она купила в последнее в своей жизни воскресенье. Она лежала у нее в комнате, а уже потом Бесси Берч завернула в нее тетушкины манатки.
  Воскресенье, девятнадцатое ноября. А в понедельник миссис Макгинти отправилась на почту и купила бутылочку чернил…
  Вдруг она что-то вычитала в воскресной газете?
  Он развернул другую пару обуви. Эти туфли были завернуты в «Ньюс ов зи уорлд» от того же числа.
  Он разгладил обе газеты, отнес их к креслу и засел за чтение. И тут же сделал открытие. Какая-то заметка со страницы «Санди компэниэн» была вырезана. Прямоугольник на средней странице. Вырезки, которые он нашел, были по площади явно меньше.
  Он внимательно проглядел обе газеты, но ничего достойного внимания больше не нашел. Снова завернул в них туфли и тщательно упаковал в чемодан.
  Потом спустился вниз.
  Миссис Берч суетилась на кухне.
  — Ничего, конечно, не нашли?
  — Увы, ничего. — Будто между прочим, он добавил: — Не попадалась ли вам в тетушкином кошельке или сумочке вырезка из газеты?
  — Что-то не помню. Может, она там и лежала, да ее забрала полиция.
  Но полиция ничего не забирала. Это было ясно из записей Спенса. В списке предметов, найденных в сумочке убитой, газетная вырезка не значилась.
  «Итак, — сказал себе Эркюль Пуаро, — следующий шаг до смешного очевиден. Либо терплю очередное фиаско, либо дело наконец-то сдвигается с мертвой точки».
  2
  Пуаро сидел в задумчивой позе перед подшивкой пропылившихся газет. Что ж, чутье его не подвело — бутылочка чернил была куплена не случайно.
  Позабавить читателей романтической клюквой о событиях прошлых лет — это в «Санди компэниэн» любили.
  Перед Пуаро лежала «Санди компэниэн» от девятнадцатого ноября.
  Вверху средней страницы стоял следующий заголовок:
  ЖЕНЩИНЫ — ЖЕРТВЫ ДАВНИХ ТРАГЕДИЙ.
  ГДЕ ЭТИ ЖЕНЩИНЫ СЕЙЧАС?
  Под шапкой были напечатаны четыре замутненные фотографии, явно переснятые и сделанные много лет назад.
  Объекты снимков вовсе не выглядели трагически. Скорее они выглядели смехотворно, ибо почти все были одеты по моде давних лет, а нет ничего более смехотворного, чем вчерашняя мода, хотя лет через тридцать она может снова захватить воображение общества или по крайней мере дать о себе знать.
  Под каждым снимком стояла подпись.
  «Ева Кейн, «другая женщина» в знаменитом деле Крейга».
  «Джейнис Кортленд, «несчастная жена», чей муж оказался дьяволом в человечьем обличье».
  «Маленькая Лили Гэмбол, трагическое порождение нашего перенаселенного мира».
  «Вера Блейк, ни о чем не подозревавшая жена убийцы».
  И ниже крупным шрифтом тот же вопрос:
  ГДЕ ЭТИ ЖЕНЩИНЫ СЕЙЧАС?
  Пуаро моргнул и, сосредоточившись, углубился в эту своего рода романтическую прозу — жизнеописание вышеупомянутых героинь, замутненных и расплывчатых.
  Имя Евы Кейн было у него на памяти — нашумевшее дело Крейга он помнил хорошо. Альфред Крейг был секретарем городской корпорации Парминстера, довольно добросовестный и незаметный труженик, приятный в обращении и строго блюдущий условности света. Ему выпало несчастье взять в жены женщину настырную и импульсивную. Миссис Крейг заставила его влезть в долги, постоянно третировала его и дергала, страдала нервными заболеваниями, которые друзья из числа недоброжелателей считали чистой выдумкой. Ева Кейн служила у них в доме гувернанткой. Это была хорошенькая девятнадцатилетняя простушка, довольно беспомощная. Она по уши влюбилась в Крейга, он ответил ей взаимностью. В один прекрасный день соседям стало известно, что врачи порекомендовали миссис Крейг «поехать на лечение за границу». Так сказал им Крейг. Вечером он отвез жену в Лондон на автомобиле — первый этап путешествия — и «отправил» ее на юг Франции. Потом вернулся в Парминстер и время от времени сообщал соседям: здоровье жены, судя по ее письмам, пока не улучшается. Ева Кейн осталась в доме вести хозяйство, и злые языки не заставили себя долго ждать. В конце концов Крейг получил известие о том, что его жена скончалась за границей. Он уехал, вернулся через неделю, рассказал, как прошли похороны.
  В каком-то смысле Крейг оказался простаком. Он совершил ошибку — назвал место, где умерла жена, более или менее известный курортный городок на Французской Ривьере. Дальше события развивались так: у кого-то в этом городке оказался то ли родственник, то ли друг, и вскоре выяснилось, что женщина с такой фамилией там не умирала и не была похоронена, поползли слухи, и наконец об этом сообщили полиции.
  Вкратце дело свелось к следующему.
  Миссис Крейг на Ривьеру не уезжала. Ее тело, разрезанное на аккуратные куски, нашли зарытым в погребе Крейга. Экспертиза останков показала, что жертва была отравлена растительным алкалоидом.
  Крейга арестовали и предали суду. Еву Кейн поначалу обвинили в соучастии, но потом обвинение сняли, потому что со всей очевидностью открылось: о случившемся она не имела ни малейшего представления. Крейг в конце концов признал свою вину целиком и полностью, был приговорен к смерти и казнен.
  Ева Кейн, ждавшая тогда ребенка, уехала из Парминстера, а в дальнейшем, если верить «Санди компэниэн», «добрые родственники в Новом Свете согласились приютить ее. Несчастная девушка, по молодости лет уступившая домогательствам хладнокровного убийцы, поменяла фамилию и навсегда покинула эти берега, чтобы начать новую жизнь и заточить в своем сердце, навеки сокрыть от дочери имя отца.
  «Моя дочь вырастет в счастливом неведении. Я не позволю, чтобы жестокое прошлое бросило тень на ее жизнь. В этом я себе поклялась. Мои трагические воспоминания навсегда останутся при мне».
  Бедная, хрупкая, доверчивая Ева Кейн. Познать на заре молодости, сколь низменны, сколь коварны бывают мужчины. Где-то она теперь? Может, обитает где-то на Среднем Западе женщина на склоне лет, милая и спокойная, уважаемая соседями, женщина с грустными глазами… А к ней вместе с детишками, веселая и жизнерадостная, приезжает «повидать мамочку» женщина много моложе и рассказывает ей о своих каждодневных заботах и хлопотах — и не подозревает она, какие страдания выпали на долю ее матери?»
  — О-ля-ля! — только и вымолвил Эркюль Пуаро. И перешел к жертве следующей трагедии.
  Джейнис Кортленд, «несчастная жена», с выбором мужа явно опростоволосилась. Восемь лет она терпела его странные выходки… Что это за «странные выходки»? Любопытно. Восемь лет мучений, так категорически утверждает «Санди компэниэн». В конце концов Джейнис завела себе друга. Этот молодой человек, со слегка идеалистическими представлениями о бренном мире, эдакий небожитель, стал случайным свидетелем сцены между мужем и женой и пришел в неописуемый ужас. Он накинулся на мужа с такой яростью, что последний проломил себе череп, ударившись об острый край мраморной каминной облицовки. Суд присяжных решил, что обстоятельства, побудившие молодого человека к действию, были чрезвычайными, что у этого идеалиста не было намерения убивать, и приговорил его к пяти годам за неумышленное убийство.
  Страдающая Джейнис, приведенная в ужас «популярностью», которую она приобрела в ходе этого дела, уехала за границу, чтобы «обо всем забыть».
  «Но удалось ли ей забыть? — вопрошала «Санди компэниэн». — Надеемся, что да. Наверное, живет где-то в подлунном мире счастливая жена и мать, и те страшные годы безмолвных страданий кажутся ей всего лишь кошмарным сном…»
  — Ясно, ясно, — пробурчал себе под нос Эркюль Пуаро и перешел к Лили Гэмбол, «трагическому порождению нашего перенаселенного мира».
  Семья Лили Гэмбол, как выяснилось, жила в такой чудовищной тесноте, что девочку решили отдать. Заботы о ней взяла на себя ее тетка. Однажды Лили захотела пойти в кино, а тетка ей не разрешила. Тогда Лили Гэмбол схватила со стола подвернувшийся под руку секач и кинулась с ним на свою обидчицу. Та хоть и была женщина властная, но при этом маленькая и хрупкая. От удара она скончалась. Для своих двенадцати лет Лили была вполне развитой и крепкой девочкой. Исправительная школа для малолетних преступников распахнула свои двери, и Лили скрылась с горизонта.
  «Сейчас она — женщина во цвете лет, имеющая право занять свое место в цивилизованном мире. Все годы, проведенные в заключении и под надзором, она вела себя образцово. Не значит ли это, что винить в происшедшей трагедии надо не ребенка, а систему? Невежество, нужда, трущобы — вот что окружало маленькую Лили, и она стала жертвой среды, в которой выросла. Трагедия произошла.
  Лили искупила свою вину перед обществом, и мы надеемся, что она живет где-нибудь спокойно и счастливо, добропорядочной гражданкой, хорошей женой и матерью. Бедная маленькая Лили Гэмбол».
  Пуаро покачал головой. Двенадцатилетняя девочка набрасывается на тетку с секачом и наносит ей смертельный удар — нет, милой такую девочку не назовешь. В данном случае его симпатии на стороне тетки.
  Он занялся Верой Блейк.
  Вера Блейк со всей очевидностью была из числа женщин, о которых говорят: все у нее не слава богу. Сначала она завела себе кавалера, а тот оказался гангстером, которого разыскивала полиция за убийство охранника в банке. Потом она вышла замуж за респектабельного коммерсанта, а он возьми и окажись скупщиком краденого. И двое ее детей, когда подросли, не остались без внимания полиции. Они ходили с мамочкой по магазинам и воровали вещички. Но вот и на ее улице наступил праздник — появился «хороший человек». Он предложил страдалице Вере перебраться в один из доминионов, вместе с детьми уехать из этой свихнувшейся страны.
  «Впереди ее ждала новая жизнь. Судьба столько раз была немилостива к Вере, но наконец ее беды закончились».
  Это еще неизвестно, скептически подумал Пуаро. Вполне возможно, она вышла замуж за мошенника, который орудует на океанских лайнерах!
  Он откинулся назад и пристально вгляделся в четыре фотографии. Ева Кейн, взъерошенные кудри спадают на уши, огромная шляпа, букет роз доходит до самого уха, будто она держит телефонную трубку. На Джейнис Кортленд шляпа-колпак, нахлобученная на уши, талия подхвачена поясом. Лили Гэмбол — внешностью бог не наградил, похоже, больные аденоиды; рот приоткрыт, дышит тяжело, очки с сильными стеклами. Вера Блейк одета в черно-белые тона, эта трагедийность затмевает все остальное.
  Миссис Макгинти зачем-то понадобилось вырезать эту статью со всеми фотографиями. Зачем? Просто сохранить, потому что ее заинтересовали описанные в ней истории? Едва ли. За свои шестьдесят с лишним лет она не обзавелась привычкой хранить что ни попадя. Пуаро знал это наверняка — видел перечень ее вещей, составленный в полиции.
  Она вырезала эту статью в воскресенье, а в понедельник купила бутылочку чернил, из чего подразумевалось, что она, никогда не писавшая писем, вдруг собралась написать письмо. Будь письмо деловым, она, скорее всего, обратилась бы за помощью к Джо Берчу. Значит, речь шла не о делах. Тогда о чем же?
  Пуаро еще раз вгляделся в фотографии.
  Где, задавалась вопросом «Санди компэниэн», эти женщины сейчас?
  Вполне возможно, подумал Пуаро, в ноябре одна из них была в Бродхинни.
  3
  Поговорить с мисс Памелой Хорсфолл с глазу на глаз Пуаро удалось только на следующий день.
  Мисс Хорсфолл заранее извинилась — не могу уделить вам много времени, очень тороплюсь в Шеффилд.
  Мисс Хорсфолл была высокой, мужеподобной, пьющей и курящей женщиной, и казалось совершенно невероятным, что именно из-под ее пера вышли слащаво-сентиментальные строки, опубликованные в «Санди компэниэн». Тем не менее это было так.
  — Только покороче, покороче, — нетерпеливо бросила она Эркюлю Пуаро. — Времени совсем в обрез.
  — Я насчет вашей статьи в «Санди компэниэн». В ноябре. Из серии о женщинах с трагической судьбой.
  — Ах, вон вы про что. Серия-то, между прочим, барахло, а?
  Пуаро не стал высказываться на эту тему. Он продолжал:
  — Конкретно меня интересует статья от девятнадцатого ноября, о женщинах, в жизни каждой из которых произошло преступление. Там речь идет о Еве Кейн, Вере Блейк, Джейнис Кортленд и Лили Гэмбол.
  Мисс Хорсфолл ухмыльнулась.
  — «Где эти женщины сейчас?» Как же, как же.
  — После таких статей к вам, наверное, приходят письма?
  — Еще как приходят. Иногда думаешь: у людей других дел нет, вот они и строчат. Кто-то «своими глазами видел, как убийца Крейг шел по улице». Кто-то хочет поведать мне «историю своей жизни, такую трагическую, что и представить невозможно».
  — После этой статьи вам не приходило письмо от некой миссис Макгинти из Бродхинни?
  — Дорогой вы мой, разве все в голове удержишь? Я получаю горы писем. Поди-ка запомни всех по фамилиям.
  — Эту могли бы и запомнить, — заметил Пуаро, — потому что через несколько дней миссис Макгинти убили.
  — Ну, это уже интереснее. — Мисс Хорсфолл сразу забыла, что она торопится в Шеффилд, и уселась верхом на стул. — Макгинти… Макгинти… Да, эту фамилию я помню. Жилец чем-то шмякнул ее по голове. Как материал для статьи преступление не особо захватывающее. Сексуальной подоплеки никакой. Значит, она мне писала?
  — Я предполагаю, что она писала в «Санди компэниэн».
  — Это одно и то же. Передать должны были мне. Значит, убийство… и ее имя в газетах… конечно, я должна помнить… — Она задумалась. — Было письмо, только не из Бродхинни. Из Бродвея.
  — Вы вспомнили?
  — Ну, не на все сто… Но фамилия… Смешная, из детской игры, да? Макгинти! Да — жуткий почерк и полная безграмотность. Если бы я знала… но оно было из Бродвея.
  Пуаро сказал:
  — Вы же говорите, почерк был неразборчивый. Бродвей и Бродхинни — очень похоже.
  — Возможно. У этих деревушек названия — одно чуднее другого, откуда мне их знать? Макгинти — да. Вспомнила, и совершенно четко. Наверное, фамилия застряла в памяти из-за убийства.
  — А что было в письме, не вспомните?
  — Что-то насчет фотографии. Она знала, у кого хранится напечатанная в газете фотография, и если она назовет владельца, заплатим ли мы за это и сколько?
  — Вы ответили ей?
  — Дорогой вы мой, у нас и без этих сведений головы пухнут. Мы посылаем стандартный ответ. Вежливо благодарим и ставим на этом точку. Но ответ мы послали в Бродвей, так что она вряд ли его получила.
  «Она знала, у кого хранится фотография…»
  Пуаро вспомнились услышанные на днях слова. Морин Саммерхейз походя бросила: «Конечно, она любила совать нос в чужие дела».
  Миссис Макгинти совала нос в чужие дела. Честный человек, но полюбопытничать любила. А люди чего только не хранят — целые ящики завалены дурацкими, бессмысленными бумажками из прошлого. У одних на то сентиментальные причины, другие в свое время их не выкинули, а потом вообще о них забыли.
  Миссис Макгинти попалась на глаза старая фотография, а потом она наткнулась на нее в «Санди компэниэн». И призадумалась — а вдруг на этом можно заработать?
  Пуаро проворно поднялся на ноги.
  — Спасибо, мисс Хорсфолл. Ради бога, извините, но сведения по делам, которые вы привели в статье, — они точны? Я, например, заметил, что год, когда судили Крейга, указан неверно — в действительности все случилось годом позже. Мужа Джейнис Кортленд, если не ошибаюсь, звали Херберт, а не Хуберт. А тетка Лили Гэмбол жила не в Беркшире, а в Бакингемшире.
  Мисс Хорсфолл взмахнула сигаретой.
  — Дорогой вы мой, кому нужна такая точность? Все это — романтическая дребедень от начала до конца. Я просто подсобрала факты и сделала из них сентиментальный отвар.
  — У меня даже сложилось впечатление, что и характеры ваших героинь показаны не совсем правильно.
  Памела издала звук сродни лошадиному ржанию.
  — Ясно, что нет. А вы как думали? Не сомневаюсь, что Ева Кейн была отъявленной стервой, а не какой-то невинной овечкой. Что до этой дамочки Кортленд, с чего бы она стала тихо страдать целых восемь лет в обществе садиста и извращенца? Да с того, что он купался в деньгах, а у ее романтического любовника был кукиш с маслом.
  — А девочка с трагическим детством, Лили Гэмбол?
  — Не хотела бы я попасться под руку этой «лилии» с секачом.
  Пуаро принялся загибать пальцы.
  — «Они уехали из страны… отправились в Новый Свет… за границу… в один из доминионов… решили начать новую жизнь». А нет ли сведений, что кто-то из них впоследствии все-таки вернулся в Англию?
  — Увы. — Мисс Хорсфолл пожала плечами. — А теперь извините, но мне пора бежать.
  Вечером того же дня Пуаро позвонил Спенсу.
  — А я как раз о вас думал, Пуаро. До чего-нибудь докопались? Есть хоть какая-то зацепка?
  — Я навел справки, — сухо ответил Пуаро.
  — И?
  — Вот к какому выводу я пришел: все жители Бродхинни — исключительно милые люди.
  — Как это понимать, месье Пуаро?
  — Подумайте, друг мой, подумайте. «Исключительно милые люди». Никому и в голову не пришло заподозрить в убийстве кого-то из них.
  Глава 9
  1
  — Все исключительно милые люди, — пробормотал Пуаро себе под нос, сворачивая в ворота дома под названием Кроссуэйз, неподалеку от станции.
  Медная табличка на дверях гласила, что здесь живет доктор Рендел.
  Доктор Рендел оказался крупным мужчиной лет сорока, веселого нрава. Своего гостя он приветствовал с подчеркнутой любезностью.
  — Нашей скромной деревушке оказана большая честь, — сказал он. — Нас почтил вниманием великий Эркюль Пуаро.
  — Будет вам, — отмахнулся Пуаро. Он был доволен. — Значит, вы обо мне слышали?
  — Разумеется. Кто же о вас не слышал?
  Пуаро не стал отвечать на этот вопрос — самоуважение надо беречь. И лишь вежливо заметил:
  — Мне повезло, что я застал вас дома.
  Пуаро лукавил. Он знал, что явился не вовремя. Но доктор Рендел был великодушен:
  — Да. Можно сказать, поймали меня за хвост. У меня через четверть часа прием. Чем могу быть полезен? Сгораю от желания узнать, что привело вас в нашу деревеньку? Решили отдохнуть от праведных трудов? Или в нашей тихой заводи свершилось преступление?
  — Свершилось, но не сейчас, а в недавнем прошлом.
  — В недавнем прошлом? Что-то не припомню…
  — Миссис Макгинти.
  — Ах да. Разумеется. Как это я забыл? Но неужели вы приехали из-за этого? Ведь столько времени прошло.
  — Строго между нами, за помощью ко мне обратилась защита. Им нужны свежие факты, чтобы на их основании обжаловать решение суда.
  — Но откуда возьмутся свежие факты? — удивился доктор Рендел.
  — Этого, увы, я вам сказать не волен…
  — Да-да, понимаю… простите, ради бога.
  — Но я наткнулся на нечто, я бы сказал, весьма любопытное, нечто… не знаю, как лучше выразиться… наводящее на размышления. А к вам, доктор Рендел, я пришел, потому что миссис Макгинти какое-то время у вас работала — ведь так?
  — О да, да, она была… Не хотите ли выпить? Шерри? Виски? Лучше шерри? На мой вкус тоже. — Он принес два стакана, сел рядом с Пуаро и продолжал: — Она приходила к нам раз в неделю, сделать дополнительную уборку. У меня очень хорошая домработница, просто отличная, но драить медные ручки… скрести пол на кухне… миссис Скотт и на колени встать не может. Миссис Макгинти — работница отличная.
  — Как вы считаете, она — человек правдивый?
  — Правдивый? Ну, это вопрос не из простых. Я даже не знаю, что вам сказать, не было возможности проверить… Насколько я ее знаю, вполне правдивый.
  — Значит, если она что-то заявила, это, скорее всего, правда?
  Лицо доктора Рендела выразило легкую озабоченность.
  — Ну, этого я утверждать не могу. Я о ней почти ничего не знаю. Хотите, спрошу миссис Скотт. Ей в данном случае виднее.
  — Нет, нет. Обойдемся без этого.
  — Вы меня прямо интригуете, — добродушно признался доктор Рендел. — Что же она такого заявила? Оболгала кого-нибудь? В смысле оклеветала?
  Пуаро лишь покачал головой. Он сказал:
  — Видите ли, пока все это никак не подлежит разглашению. В моем расследовании я делаю только первые шаги.
  Доктор Рендел не без сухости заметил:
  — Наверное, вам надо поспешать.
  — Вы правы. Времени у меня в обрез.
  — Не скрою, вы меня удивляете… Мы здесь все были уверены, что это убийство — дело рук Бентли. Ни у кого и сомнений не было.
  — Самое заурядное убийство в корыстных целях, ничем не примечательное. Так бы вы сказали?
  — Да… да, вполне справедливое резюме.
  — А Джеймса Бентли вы знали?
  — Пару раз он приходил ко мне за врачебной консультацией. Очень тревожился о своем здоровье. Наверное, всю жизнь мамочка с ложечки кормила. Такое бывает часто. И у нас здесь, кстати, есть такое семейство.
  — Неужели?
  — Да. Миссис Апуорд. Лора Апуорд. На своем сыночке прямо помешана. От своей юбки не отпускает. Он-то парень умный — между нами говоря, не такой умный, каким себя считает, но явно не без способностей. Ведь Робин — подающий надежды драматург.
  — Они здесь давно живут?
  — Три или четыре года. Вообще Бродхинни разрослось более или менее недавно. Поначалу была лишь группка коттеджей вокруг Лонг-Медоуз. Вы, насколько я знаю, остановились именно там?
  — Там, — подтвердил Пуаро без излишнего восторга.
  Доктор Рендел озадаченно хмыкнул.
  — Тоже мне, дом для приезжих, — буркнул он. — Что она смыслит в гостиничном деле, эта молодая женщина? Ровным счетом ничего. Всю свою замужнюю жизнь провела в Индии, где не знала, куда деваться от слуг. Готов спорить, вам там неудобно. Никто у нее долго не задерживается. Что до старины Саммерхейза, бедняга носится с идеей выращивать фрукты и овощи на продажу, но это пустой номер. Он человек свойский, но у него нет коммерческой жилки, а в наши дни без коммерческой жилки на плаву не продержаться. Думаете, я лечу больных? Ошибаетесь. Я большой мастер выписывать рецепты и выдавать справки. Но Саммерхейзы мне нравятся. Она — существо очаровательное, а Саммерхейз, хоть и может вспылить и частенько бывает мрачен, все равно свой в доску, старая гвардия. Малый что надо. Жаль, что вы не знали старого полковника Саммерхейза, вот уж у кого был необузданный нрав, сущий дьявол был.
  — Он был отцом майора Саммерхейза?
  — Да. Наследство им старик оставил более чем скромное, и, разумеется, после его смерти пришлось платить всевозможным кредиторам, так что деньги у них совсем вывелись, но поди ж ты, прикипели к старым стенам, продавать дом не хотят. И не знаешь, то ли восхищаться ими, то ли говорить «дураки».
  Он посмотрел на часы.
  — Не смею вас задерживать, — понял намек Пуаро.
  — Еще несколько минут есть. К тому же я хотел бы представить вас жене. Не понимаю, куда она подевалась. Ваш приезд ее страшно заинтересовал. Мы оба помешаны на преступлениях. Много об этом читаем.
  — Что именно: криминология, детективы или воскресные газеты?
  — Все подряд.
  — Снисходите ли вы до «Санди компэниэн»?
  Рендел засмеялся.
  — Какое же воскресенье без такого чтива?
  — Месяцев пять назад эта газета печатала довольно занятные статьи. К примеру, насчет женщин, в чью жизнь вошла трагедия — они оказались втянуты в убийство.
  — Да, я эту статью помню. Наполовину — чистая брехня.
  — Вы так считаете?
  — Ну, о деле Крейга мне известно только из газет, а вот о Джейнис Кортленд могу сказать, что невинной овечкой она не была. Распутная бабенка. Я это знаю, потому что ее мужа лечил мой дядя. Кортленд, разумеется, был не подарок, но и женушка его ненамного лучше. Она окрутила этого сопляка и науськала — убей. Дальше он отправляется в тюрьму за неумышленное убийство, а она остается богатой вдовушкой и вскоре выскакивает за другого.
  — В «Санди компэниэн» об этом ничего нет. А за кого она вышла, не помните?
  Рендел покачал головой:
  — Фамилию его я не знаю, но от кого-то слышал, что пристроилась она неплохо.
  — После этой статьи у читателя возникает вопрос: а где эти четыре женщины сейчас? — задумчиво произнес Пуаро.
  — Вы правы. Может, на прошлой неделе кто-то из них был вместе с тобой на коктейле. Спорить готов, о своем прошлом они не очень распространяются. А уж по этим фотографиям их нипочем не узнать. Клянусь богом, они там все на одно лицо.
  Пробили часы, и Пуаро поднялся.
  — Не буду злоупотреблять вашим вниманием. Вы были очень любезны.
  — Жаль, ничем вам не помог. Да и что занятой человек может знать о приходящей прислуге? Но подождите минутку, я обязательно должен представить вас жене. Если вы вот так уйдете, она мне этого не простит.
  Опередив Пуаро, он вышел в холл и громко позвал:
  — Шила! Шила! — Сверху донесся негромкий голос. — Иди сюда. У меня для тебя сюрприз.
  По ступеням легко сбежала худенькая белокожая блондинка.
  — Шила, это месье Эркюль Пуаро. Каков сюрприз, а?
  — Ах! — Казалось, миссис Рендел лишилась дара речи. Ее очень тусклые голубые глаза в испуге вытаращились на Пуаро.
  — Мадам, — засвидетельствовал свое почтение Пуаро и склонился к ее руке как можно более по-иностранному.
  — Мы слышали, что вы здесь, — оправилась от шока Шила Рендел. — Но и подумать не могли… — Она оборвала фразу на полуслове и искательно глянула на мужа.
  Понятно, подумал Пуаро, он для нее царь и бог.
  Произнеся несколько напыщенных фраз, Пуаро распрощался с хозяевами.
  Впечатление осталось такое: доктор Рендел весел и радушен, а миссис Рендел — бессловесна и испуганна.
  И к этой чете по вторникам с утра приходила миссис Макгинти. Ладно, на первый раз с них достаточно.
  2
  Хантерс-Клоуз оказался массивным сооружением в викторианском стиле, к нему вела длинная неухоженная подъездная дорожка, заросшая сорной травой. В свое время этот дом не считался большим, но для нынешних обитателей он был явно велик — поддерживать порядок тут было некому.
  Дверь Пуаро открыла женщина, показавшаяся ему иностранкой. Он спросил, можно ли видеть миссис Уэтерби.
  Она внимательно посмотрела на него, потом сказала:
  — Не знаю. Заходите, вас прошу. Может, вам надо мисс Хендерсон?
  Она оставила его в холле. Если пользоваться терминологией агентов по продаже недвижимости, холл был «полностью обставлен» антиквариатом со всего света. Особой чистотой он не блистал, там и сям виднелись следы пыли.
  Наконец девушка-иностранка вернулась. Она сказала:
  — Заходите, вас прошу, — и провела его в стылую комнатку с большим столом. На каминной доске стоял большой и довольно зловещий медный кофейник с огромным искривленным носиком, прямо тебе ястребиный клюв.
  За спиной Пуаро открылась дверь, и в комнату вошла девушка.
  — Моя мама лежит, — сказала она. — Чем могу быть полезна?
  — Вы мисс Уэтерби?
  — Хендерсон. Мистер Уэтерби — мой отчим.
  Ей было лет тридцать, неприметная с виду, крупная и неуклюжая. Глаза внимательные, чуть встревоженные.
  — Я желал бы услышать от вас о миссис Макгинти, которая здесь работала.
  Она уставилась на него.
  — Миссис Макгинти? Но она умерла.
  — Знаю, — мягко заверил ее Пуаро. — И тем не менее хотел бы, чтобы вы о ней рассказали.
  — Ах, так. По поводу страховки?
  — Нет, дело не в страховке. Я ищу свежие факты.
  — Свежие факты. Насчет… ее смерти?
  — Меня наняли адвокаты Джеймса Бентли, — объяснил Пуаро, — чтобы я провел дополнительное расследование.
  Не сводя с него глаз, она спросила:
  — А разве ее убил не он?
  — Суд присяжных решил, что он. Но присяжные тоже люди, иногда ошибаются и они.
  — Тогда, выходит, ее убил кто-то другой?
  — Вполне возможно.
  — Кто же? — резко спросила она.
  — Вот в чем вопрос, — негромко заметил Пуаро.
  — Ничего не понимаю.
  — Нет? Но кое-что рассказать о миссис Макгинти вы можете?
  С неохотой она согласилась:
  — Могу, наверное… Что вы хотите знать?
  — Для начала… что вы о ней думаете?
  — Как «что»? Да ничего особенного. Женщина как женщина.
  — Разговорчивая или молчаливая? Любопытная или сдержанная? Общительная или угрюмая? Симпатичная женщина… или не очень?
  Мисс Хендерсон задумалась.
  — Работала она хорошо… Только поговорить очень любила. Иногда такое загибала… Вообще-то она мне… не очень нравилась.
  Открылась дверь, и иностранная служанка сказала:
  — Мисс Дейдри, ваша мама говорит: приведите, вас прошу.
  — Мама хочет, чтобы я привела к ней этого джентльмена?
  — Да, пожалуйста, спасибо.
  Дейдри Хендерсон с сомнением взглянула на Пуаро:
  — Вы подниметесь к маме?
  — Разумеется.
  Дейдри провела его через холл, потом вверх по лестнице. Вдруг она сказала невпопад:
  — От этих иностранцев иногда так устаешь.
  Поскольку она явно имела в виду их домработницу, а не нежданного гостя, Пуаро не принял ее слова близко к сердцу. Что от нее ждать, от этой Дейдри Хендерсон? Неотесанная простолюдинка.
  Комната наверху была уставлена всевозможными безделушками. Так выглядит комната женщины, много поколесившей по белу свету и полной решимости из каждой точки земного шара привезти сувенир. Почти все сувениры были сделаны специально в расчете на туристов. Комната была явно перегружена диванами и стульями, воздуха не хватало, зато штор было в избытке — и посреди всего этого возлежала миссис Уэтерби.
  Бедная маленькая миссис Уэтерби! На фоне этой большой комнаты вид ее даже вызывал жалость. Таково было первое впечатление. Видимо, ей нравился этот образ, хотя она совсем не была такой маленькой. Типаж под названием «ах я бедняжка» может легко достичь задуманной цели, даже если в действительности он — вполне средних размеров.
  Хозяйка удобно полулежала на диване, а вокруг нее расположились книги, вязанье, стакан апельсинового сока и коробка шоколада. Она бодро заговорила:
  — Простите великодушно, что принимаю вас лежа, но доктор велит мне отдыхать каждый день, а если ослушаюсь, мне все потом за это выговаривают.
  Пуаро взял ее протянутую руку и склонился над ней, бормоча надлежащие слова в знак почтения.
  Из-за его спины раздался неумолимый голос Дейдри:
  — Он хочет узнать насчет миссис Макгинти.
  Хрупкая ручка, безвольно лежавшая в его руке, внезапно напряглась… прямо коготь птицы. Да, это уже не хрупкий дрезденский фарфор — это когтистая лапа стервятника…
  Негромко засмеявшись, миссис Уэтерби сказала:
  — Что за чепуховину ты говоришь, милая Дейдри? Кто такая миссис Макгинти?
  — Мамочка, ты все прекрасно помнишь. Она приходила к нам убирать. Та, которую убили.
  Миссис Уэтерби закрыла глаза и поежилась:
  — Не напоминай мне об этом, милая. Как все это ужасно. Я потом неделю в себя прийти не могла. Несчастная старушка, но надо же додуматься — держать деньги под половицей. Положила бы в банк. Разумеется, я все это помню — просто забыла ее фамилию.
  Дейдри бесстрастно напомнила:
  — Он хочет расспросить тебя о ней.
  — Ради бога, садитесь, месье Пуаро. Я прямо умираю от любопытства. Мне недавно позвонила миссис Рендел и сказала, что в наши края приехал выдающийся сыщик, и описала вас. А потом, когда эта идиотка Фрида описала пришедшего к нам мужчину, я сразу поняла, что это вы, и велела ей пригласить вас наверх. А теперь рассказывайте, что вас к нам привело?
  — Ваша дочь права — я хочу расспросить вас о миссис Макгинти. Она у вас работала. Насколько я знаю, приходила к вам по средам. Как раз в среду она и умерла. Значит, в день смерти она была у вас?
  — Наверное. Да, думаю, что была. Но точно не припомню. Уж сколько воды утекло.
  — Да. Прошло несколько месяцев. Она в тот день ничего не говорила — я имею в виду, ничего необычного?
  — Люди этой категории горазды на болтовню, — сказала миссис Уэтерби с презрением. — Я обычно слушаю их вполуха. Да и не могла же она мне сказать, что вечером ее собираются ограбить и убить, правда?
  — Существуют причинно-следственные связи, — заявил Пуаро.
  Миссис Уэтерби наморщила лоб:
  — Я не вполне вас понимаю.
  — Мне и самому не все ясно… пока. Ведь пробиваться к свету приходится через тьму… Миссис Уэтерби, а воскресные газеты вы читаете?
  Ее голубые глаза широко распахнулись.
  — О да, конечно. Мы получаем «Обсервер» и «Санди таймc». А почему вы спросили?
  — Да так, из любопытства. Миссис Макгинти. выписывала «Санди компэниэн» и «Ньюс ов зи уорлд».
  Он смолк, но комментариев не последовало. Миссис Уэтерби вздохнула и прикрыла глаза. Потом сказала:
  — Да, печальная история. Этот ее кошмарный жилец. Мне кажется, он был слегка не в своем уме. И ведь вроде бы человек образованный. Но это еще хуже, правда?
  — Вы так считаете?
  — Ну да… считаю. Такое зверское убийство. Секачом по голове. Бр-р!
  — Орудие убийства полиция не нашла, — счел нужным напомнить Пуаро.
  — Надо полагать, выкинул в пруд или еще куда.
  — Они все пруды обшарили, — сообщила Дейдри. — Я сама видела.
  — Дорогая, — взмолилась ее мать. — Не нагоняй на меня тоску. Ты же знаешь, я терпеть не могу подобных разговоров. У меня от них голова раскалывается.
  Тут Дейдри накинулась на Пуаро.
  — Хватит вам про это, — зашипела она. — Ей такие разговоры во вред. Она жутко чувствительная. Даже детективы читать не может.
  — Приношу извинения, — сказал Пуаро. Он поднялся. — У меня есть лишь одно оправдание. Через три недели человека должны повесить. И если он невиновен…
  Миссис Уэтерби приподнялась на локте. В голосе возникли визгливые нотки.
  — Как это невиновен? — вскричала она. — Еще как виновен!
  Пуаро покачал головой:
  — Я в этом не уверен.
  Он быстро вышел из комнаты и уже спускался, когда на лестнице появилась Дейдри. В холле она его догнала.
  — Что вы хотели этим сказать? — спросила она.
  — То, что сказал, мадемуазель.
  — Да, но… — Она смолкла.
  Пуаро промолчал.
  Дейдри Хендерсон медленно проговорила:
  — Вы расстроили мою маму. Она терпеть не может всякое такое… грабежи, убийства… насилие.
  — Наверное, она была сильно потрясена, когда узнала, что убили женщину, которая приходила в ее дом.
  — Ну да… да, так и было.
  — Она была совсем разбита… да?
  — Она ничего не желала про это слышать… Мы… я… мы стараемся уберечь ее от всякого такого. От всяких зверств.
  — А как же война?
  — По счастью, на нас здесь не упало ни одной бомбы.
  — А вы, мадемуазель, во время войны чем занимались?
  — О-о, работала в добровольческом медицинском отряде в Килчестере. И немного крутила баранку — в женской добровольной службе. Далеко уезжать от дома не могла. Кто же с мамой останется? Она и так сердится, что меня долго не бывает дома. В общем, куча проблем. Потом нужна была прислуга — мама, естественно, никогда домашним хозяйством не занималась, здоровье не позволяет. А прислугу днем с огнем не найти. И тут появилась миссис Макгинти, мы о таком благе и мечтать не могли. Вот она и стала к нам ходить. Работала на совесть, тут ничего не скажешь. Хотя теперь все не так, как в прежние времена. Причем везде.
  — И вас это очень не устраивает, мадемуазель?
  — Меня? Мне что. — Она даже удивилась. — Вот маме трудно. Она часто живет в прошлом.
  — Да, это свойственно многим, — согласился Пуаро.
  Перед его мысленным взором возникла комната, из которой он недавно вышел. Вспомнился наполовину выдвинутый ящик комода. Чего в этом ящике только не было — подушечка для иголок, сломанный веер, серебряный кофейник, какие-то старые журналы. Ящик был так забит, что не закрывался.
  Пуаро сказал негромко:
  — И эти люди хранят все, что напоминает им о прошлом: программу танцев, веер, фотографии друзей молодости, даже ресторанные меню и театральные программки, потому что, глядя на всю эту мелочь, им удается оживить воспоминания.
  — Наверное, вы правы, — согласилась Дейдри. — Только я этого не понимаю. Сама ничего не храню.
  — Вы смотрите не назад, а вперед?
  Дейдри медленно ответила:
  — По-моему, я никуда не смотрю… Живу сегодняшним днем, разве этого мало?
  Открылась входная дверь, и в холл вошел высокий и худощавый пожилой мужчина. Увидев Пуаро, он замер на месте. Потом, вопросительно подняв брови, взглянул на Дейдри.
  — Это мой отчим, — представила Дейдри. — А это… извините, не знаю вашей фамилии…
  — Я — Эркюль Пуаро, — объявил Пуаро, как всегда, чуть смущенно, будто признавался в принадлежности к королевскому роду.
  Но на мистера Уэтерби это признание никак не подействовало.
  — Угу, — сказал он и отвернулся, чтобы повесить пальто.
  Дейдри продолжила:
  — Он пришел, чтобы расспросить про миссис Макгинти.
  Мистер Уэтерби застыл на мгновение, потом снова занялся своим пальто, аккуратно прилаживая его на вешалке.
  — Это просто поразительно, — изрек он. — Женщина ушла из жизни несколько месяцев назад. Да, она тут работала, но у нас нет никаких сведений о ней или ее семье. А были бы, мы бы давно все рассказали полиции.
  Тон его означал: вопрос исчерпан. Он взглянул на часы.
  — Обедать, я полагаю, будем через четверть часа.
  — Боюсь, обед сегодня немного задержится.
  Мистер Уэтерби снова вопросительно поднял брови.
  — Вот как? Можно узнать — почему?
  — Фрида сегодня замешкалась.
  — Моя дорогая Дейдри, неудобно об этом напоминать, но ведение хозяйства в доме лежит на тебе. Буду признателен, если в следующий раз ты проявишь большую пунктуальность.
  Открыв входную дверь, Пуаро вышел на улицу. Потом оглянулся через плечо.
  Мистер Уэтерби смотрел на падчерицу с холодной неприязнью. В ее же взгляде, направленном на отчима, читалось нечто очень похожее на ненависть.
  Глава 10
  Перед третьим визитом Пуаро решил слегка перекусить. Ему был подан недотушенный воловий хвост, водянистая картошка и еще блюдо, которое Морин с присущим ей оптимизмом пыталась выдать за блины. Но на блины это было похоже весьма отдаленно.
  Пуаро неторопливо поднимался в гору. Сейчас справа появится Лэбернемс — два коттеджа, сбитые в один и перекроенные на современный манер. Здесь жила миссис Апуорд и подающий надежды молодой драматург Робин Апуорд.
  Пуаро чуть помедлил у ворот, провел рукой по усам. В эту минуту из-за поворота сверху небыстро выкатилась машина, оттуда вылетел огрызок яблока и угодил Пуаро прямо в щеку.
  Вздрогнув от неожиданности, Пуаро издал протестующий вопль. Машина остановилась, и в окошко высунулась голова.
  — Извините. Я в вас попала?
  Пуаро вознамерился ответить должным образом, но… минуточку… В окне машины он увидел весьма благородное лицо, густые брови, неухоженные седые локоны — и в памяти вспыхнуло воспоминание. Свою роль сыграл и огрызок яблока.
  — Боже мой! — воскликнул он. — Это же миссис Оливер!
  Действительно, это была она — знаменитая писательница, автор детективных романов.
  Воскликнув: «Господи, да это же месье Пуаро!» — романистка предприняла попытку выбраться из машины. Машина была маленькая, а миссис Оливер — женщина большая. Пуаро поспешил ей на помощь.
  Бормоча какие-то объяснения — «ноги затекли после долгой дороги», — миссис Оливер все-таки выбралась из машины, и этот процесс чем-то напоминал извержение вулкана.
  На дорогу также вывалилось множество яблок, веселой стайкой они побежали вниз под горку.
  — Пакет лопнул, — объяснила миссис Оливер.
  Со своего выступающего бюста она смахнула остатки наполовину съеденного яблока, потом встряхнулась, как это делают большие ньюфаундленды. Последнее яблоко, укрывшееся в одной из многочисленных полостей и выемок ее могучей фигуры, присоединилось к своим братьям и сестрам.
  — Жаль, что пакет лопнул, — сказала миссис Оливер. — Яблоки я купила у Кокса. Впрочем, надеюсь, яблок на мою долю хватит и здесь, в провинции. Или не хватит? Может, весь свой урожай они продают на сторону? В наши дни столько всего странного, просто диву даешься. Ну, месье Пуаро, как вы? Вы ведь живете не здесь, правда? Конечно, правда. Значит, вас привело сюда убийство. Надеюсь, жертвой стала не моя хозяйка.
  — А кто ваша хозяйка?
  — Она оттуда. — Миссис Оливер показала головой. — Если тот дом и есть Лэбернемс, на полдороге с холма, налево сразу после церкви, так мне сказали. Да, это он. Что она за особа?
  — А вы не знакомы?
  — Нет, я сюда, можно сказать, по делу. По моей книге делают пьесу, автор — Робин Апуорд. Предстоит обсудить детали, пройтись по тексту и все такое.
  — Мадам, примите мои поздравления.
  — Поздравлять особенно не с чем, — возразила миссис Оливер. — Пока все сплошь одни мучения. Не знаю, зачем дала себя в это втянуть. Я на своих романах зарабатываю достаточно — большую часть, само собой, забирают кровопийцы, стоит мне заработать еще больше, они снова тут как тут, так что перенапрягаться особого смысла нет. Но вы не представляете, какая это мука — кто-то берет твоих героев и заставляет их говорить то, чего они никогда бы не сказали, делать то, чего они никогда бы не сделали. А начинаешь возражать, в ответ одно: «У театра свои законы». Ничего другого этот Робин Апуорд и слышать не желает. Все говорят, что он очень башковитый. Если он такой башковитый, пусть напишет собственную пьесу и оставит моего бедного финна в покое. Ведь он теперь даже не финн. Этот Робин сделал из него участника норвежского Сопротивления. — Она провела рукой по волосам. — Куда девалась моя шляпа?
  Пуаро заглянул в машину.
  — Боюсь, мадам, вы на ней сидели.
  — Похоже, — согласилась миссис Оливер, изучая следы крушения. — Ну и ладно, — жизнерадостно продолжала она. — Все равно она мне не нравилась. Но взяла, подумала: вдруг в воскресенье придется идти в церковь? Архиепископ, правда, сказал мне, что можно обойтись и без шляпы, но я все равно считаю — если приход старомодный, консервативный, лучше прийти в шляпе. Ладно, расскажите мне о вашем убийстве или что вас сюда привело. А наше убийство помните?
  — Очень хорошо помню.
  — Забавно было, правда? Я не имею в виду само убийство — в нем как раз ничего забавного не было. А вот потом! Ну, кого лишили жизни на сей раз?
  — Особа куда менее живописная, чем мистер Шайтана. Пожилая поденщица, пять месяцев назад ее ограбили и убили. Возможно, вы об этом читали. Некая миссис Макгинти. Одного молодого человека судили и приговорили к смерти…
  — А он не убивал, зато вы знаете, кто убийца, и хотите это доказать, — быстро докончила миссис Оливер. — Очаровательно.
  — Вы опережаете события, — признался Пуаро со вздохом. — Я пока не знаю, кто убийца. Так что его сначала надо найти, а доказать его виновность — дело и вовсе непростое.
  — Вы, мужчины, такие медлительные, — пренебрежительно заметила миссис Оливер. — Я скоро назову вам убийцу. Надо полагать, кто-нибудь из местных? Дайте мне день-другой, чтобы оглядеться, и я принесу вам вашего убийцу на тарелочке. Женская интуиция — вот чего вам не хватает. Ведь в деле Шайтаны я оказалась права, разве не так?
  Пуаро галантно промолчал — в том деле миссис Оливер сначала подозревала одного, потом другого, потом третьего…
  — Что с вас, мужчин, возьмешь, — снисходительно продолжала миссис Оливер. — Если бы во главе Скотленд-Ярда стояла женщина…
  Но эта затасканная тема повисла в воздухе — от дверей коттеджа их кто-то окликнул.
  — Здравствуйте, — сказал голос, приятный негромкий тенор. — Вы миссис Оливер?
  — Она самая, — откликнулась миссис Оливер. Пуаро она прошептала: — Не беспокойтесь. Буду молчать как рыба.
  — Нет-нет, мадам. Хранить молчание как раз не надо. Наоборот — играем в открытую.
  По тропинке к воротам вышел Робин Апуорд. Непокрытая голова, потертые серые фланелевые брюки, поношенная спортивная куртка. Немного расположен к полноте, а так довольно интересный мужчина.
  — Ариадна, драгоценная моя! — воскликнул он и тепло обнял писательницу.
  Потом чуть шагнул в сторону, не опуская руки с ее плеча.
  — Дорогая моя, у меня для второго акта есть потрясающая идея.
  — В самом деле? — спросила миссис Оливер без особого энтузиазма. — Это месье Эркюль Пуаро.
  — Великолепно, — сказал Робин. — Вещи у вас есть?
  — Да, в багажнике.
  Робин выволок два чемодана.
  — Тоска, и только, — скривился он. — Настоящих слуг у нас нет. Только старушка Дженит. Да и ту все время щадить приходится. Жуткое неудобство, правда? Тяжеленные у вас чемоданы. Бомбы там, что ли?
  Спотыкаясь, он потащился по дорожке, потом крикнул через плечо:
  — Заходите, выпьем чего-нибудь!
  — Это он вам, — пояснила миссис Оливер, забирая с переднего сиденья сумочку, книгу и пару разношенной обуви. — Я вас правильно поняла, вы не хотите, чтобы я молчала как рыба?
  — Я же говорю, карты на стол.
  — Я бы так действовать не стала, — заявила миссис Оливер. — Но убийство ваше, так что смотрите сами. Чем смогу — помогу.
  В дверях появился Робин.
  — Заходите, заходите! — крикнул он. — С машиной разберемся потом. Мать умирает от любопытства.
  Миссис Оливер устремилась по тропинке, Эркюль Пуаро прошествовал за ней.
  Внутри дом был как картинка. Пуаро сразу понял, что сюда вбуханы немалые деньги, но конечный результат вышел отменным — дорогая и чарующая простота. Все здесь было из натурального дуба, без дураков.
  В гостиной в кресле-коляске возле камина сидела Лора Апуорд, она приветственно улыбнулась гостям. Это была энергичная с виду шестидесятилетняя женщина с седеющими волосами и резко очерченным подбородком.
  — Счастлива видеть вас, миссис Оливер, — сказала она. — Вы, наверное, не любите разговоров о ваших книгах, но они уже многие годы скрашивают мне жизнь, особенно с тех пор, как я стала такой калекой.
  — Спасибо за теплые слова, — поблагодарила миссис Оливер, явно смущенная. Она по-девчоночьи сплела руки. — А это месье Пуаро, мой старый друг. Мы встретились возле вашего дома, совершенно случайно. Собственно говоря, я попала в него огрызком яблока. Как Вильгельм Телль — только наоборот.
  — Здравствуйте, месье Пуаро. Робин!
  — Да, мадре?
  — Приготовь чего-нибудь выпить. Где сигареты?
  — На столе.
  Миссис Апуорд спросила:
  — Вы тоже писатель, месье Пуаро?
  — О нет, — ответила миссис Оливер. — Он детектив. Как бы вам объяснить? Все равно что Шерлок Холмс — охота на оленей, игра на скрипке и все такое. А сюда он приехал, чтобы раскрыть убийство.
  Где-то легонько звякнуло разбитое стекло. Миссис Апуорд резко бросила:
  — Робин, поаккуратнее. — Потом обернулась к Пуаро: — Это очень интересно, месье Пуаро!
  — Значит, Морин Саммерхейз была права! — воскликнул Робин. — Она плела мне что-то бессвязное насчет того, что у нее поселился детектив. Ей все это показалось жутко забавным. А дело, выходит, вполне серьезное, да?
  — Да уж куда серьезнее, — подтвердила миссис Оливер. — Среди вас завелся преступник.
  — Но, минуточку, кого же убили? Или кого-то откопали, но все это под жутким секретом?
  — Никакого секрета нет, — сказал Пуаро. — Было совершено убийство, и вам о нем известно.
  — Миссис Мак… что-то в этом роде… поденщица… ее убили осенью, — подсказала миссис Оливер.
  — Вон что! — В голосе Робина послышалось разочарование. — Но ведь это — дело прошлое.
  — Как сказать, — возразила миссис Оливер. — Полиция арестовала не того человека, и беднягу повесят, если месье Пуаро вовремя не отыщет настоящего убийцу. Так что все это жутко увлекательно.
  Робин разлил напитки.
  — Тебе, мадре, «Белую леди».
  — Спасибо, мой милый мальчик.
  Пуаро слегка нахмурился. Робин передал стакан миссис Оливер, потом ему.
  — Ну что ж, — провозгласил Робин, — за преступление.
  Он выпил.
  — Она у нас работала, — сказал он.
  — Миссис Макгинти? — не поняла миссис Оливер.
  — Да. Правда, мадре?
  — Что значит «работала»? Приходила убираться раз в неделю.
  — Бывало, и под вечер заглядывала.
  — Что она была за особа? — спросила миссис Оливер.
  — О-о, исключительно достойная особа, — ответил Робин. — И чистюля до умопомрачения. У нее была кошмарная манера вычищать все подряд и все распихивать по ящикам, так что потом ничего нельзя было найти.
  С мрачноватым юмором миссис Апуорд заметила:
  — Если в этом доме не разгребать залежи хотя бы раз в неделю, мы тут же живо зарастем по уши.
  — Знаю, мадре, знаю. Но все должно лежать там, где я оставил, иначе я просто не могу работать. От этого разгребания одна путаница.
  — Да, быть такой беспомощной, как я, — это действует на нервы, — призналась миссис Апуорд. — У нас есть преданная старая служанка, но с нее спрос невелик — только что-нибудь несложное приготовить.
  — А что вас тревожит? — поинтересовалась миссис Оливер. — Артрит?
  — Какая-то его разновидность. Боюсь, скоро мне придется нанимать постоянную сиделку. Ужасная тоска. Так хочется ни от кого не зависеть.
  — Ну ладно, дорогая, — остановил ее Робин. — Не заводись.
  Он погладил ее по руке.
  Она улыбнулась в ответ с неожиданной нежностью.
  — Робин у меня как дочка, — сказала она. — Все делает, обо всем помнит. Такой он у меня заботливый.
  И они улыбнулись друг другу.
  Эркюль Пуаро поднялся.
  — К сожалению, — сказал он, — мне пора. Нужно нанести еще один визит и поспеть на поезд. Мадам, позвольте поблагодарить вас за гостеприимство. Мистер Апуорд, желаю вам успеха с вашей пьесой.
  — А вам — успеха с вашим убийством, — ответила любезностью на любезность миссис Оливер.
  — Так это все-таки серьезно, месье Пуаро? — спросил Робин Апуорд. — Или какая-то немыслимая утка?
  — Какая еще утка? — возмутилась миссис Оливер. — Все серьезно, более чем. Он не говорит мне, кто настоящий убийца, но сам уже знает, правда?
  — Нет-нет, мадам, — запротестовал Пуаро, но как-то неубедительно. — Я ведь вам говорил, что пока этого не знаю.
  — Именно что говорили, а на самом деле уже все знаете… Просто вы человек до жути скрытный, разве не так?
  Миссис Апуорд вмешалась:
  — Так это все-таки правда? Без шуток?
  — Да, мадам, без шуток, — подтвердил Пуаро.
  Он откланялся и вышел.
  Спускаясь по тропинке, он услышал чистый тенорок Робина.
  — Но, Ариадна, дорогая, — говорил он, — все прекрасно, но эти усы. И вообще… разве можно принимать его всерьез? Вы вправду считаете, что он мастер своего дела?
  Пуаро улыбнулся. Мастер, мастер, еще какой!
  Он уже начал переходить узкий переулок, но успел вовремя отпрыгнуть.
  Мимо него, подпрыгивая и вихляя кузовом, пронесся фургон Саммерхейзов. За рулем сидел сам хозяин.
  — Извините! — выкрикнул он. — На поезд опаздываю. — И уже издалека: — Еду в Ковент-Гарден…
  Пуаро тоже собирался на станцию — съездить в Килчестер и встретиться со старшим полицейским инспектором Спенсом.
  Впрочем, у него оставалось время еще на один визит.
  Он поднялся на вершину холма, вошел в ворота и по ухоженной подъездной дорожке направился еще выше, к современному дому из глазурованного бетона с квадратной крышей и уймой окон. Здесь жили мистер и миссис Карпентер. Гай Карпентер был одним из совладельцев компании «Карпентер инджиниринг» — очень богатый человек, недавно окунувшийся в политику. Поженились они совсем недавно.
  Входную дверь Карпентеров открыла не иностранная служанка, не преданная старушка. Перед Пуаро стоял невозмутимый слуга, отнюдь не сгоравший от желания впустить великого сыщика в дом. В его глазах Эркюль Пуаро был визитером, с которым лучше общаться через порог. Он явно решил, что Пуаро — торговый агент и жаждет всучить свой товар.
  — Мистера и миссис Карпентер нет дома.
  — Не могу ли я их подождать?
  — Я не знаю, когда они вернутся.
  Он закрыл дверь.
  Пуаро не стал спускаться к воротам. Вместо этого он завернул за угол дома и нос к носу столкнулся с высокой молодой женщиной в норковом манто.
  — Эй! — воскликнула она. — Какого черта вам здесь надо?
  Пуаро галантно приподнял шляпу.
  — Я надеялся, — начал он, — повидать мистера или миссис Карпентер. Не имею ли я удовольствие видеть миссис Карпентер?
  — Да, это я.
  Она говорила невежливо, однако уже менее агрессивно.
  — Меня зовут Эркюль Пуаро.
  Никакой реакции. Мало того, что имя великого, уникального человека было ей неизвестно, она даже не опознала в нем нынешнего постояльца Морин Саммерхейз. Выходит, сюда местные слухи не просачиваются. Мелкий факт, но, пожалуй, существенный.
  — Слушаю вас.
  — Я хотел видеть либо вас, либо вашего мужа, но мне, мадам, будет удобнее говорить с вами. То, о чем я хочу вас расспросить, имеет отношение к домашним делам.
  — Пылесос у нас уже есть, — с подозрением предупредила миссис Карпентер.
  Пуаро засмеялся.
  — Нет-нет, вы меня неправильно поняли. Я просто хотел задать вам несколько вопросов по вашим хозяйским делам.
  — А-а, вы имеете в виду эти вопросники по домашнему хозяйству. Вообще-то я считаю, это полный идиотизм… — Она умолкла. — Пройдемте в дом.
  Пуаро еле заметно улыбнулся. В последнюю секунду она спохватилась, удержалась от пренебрежительного замечания. Все-таки муж занимается политикой, и критиковать деятельность правительства ей как-то не резон.
  Через холл она провела его в просторную комнату, окна выходили в сад, содержавшийся в идеальном состоянии. Казалось, вся комната была обставлена наново: большой гарнитур из дивана и двух кресел с подголовниками, обитыми парчой, три или четыре стула под чиппендейл XVIII века, комод, письменный стол. Ясно, что здесь не считались с затратами, были наняты лучшие фирмы, но вкусом, индивидуальностью хозяев тут и не пахло. Интересно, что же себе думала молодая хозяйка? Была ко всему безразлична? Или, наоборот, действовала с дальним прицелом?
  Она повернулась, и он оценивающе посмотрел на нее. Холеная интересная дама. Платиновая блондинка, косметика нанесена тщательно, а глаза… большие васильковые глаза, излучающие холод… красивые глаза с поволокой.
  Она сказала, на сей раз вполне вежливо, но явно борясь со скукой:
  — Садитесь, прошу вас.
  Он сел. Потом заговорил:
  — Вы в высшей степени любезны, мадам. Итак, вопросы, которые я хотел вам задать. Они касаются миссис Макгинти, которая умерла — вернее, была убита — в ноябре прошлого года.
  — Миссис Макгинти? Не понимаю, о чем идет речь.
  Она сердито уставилась на него, в глазах появилась жестокость, подозрительность.
  — Вы помните миссис Макгинти?
  — Нет. Я о ней ничего не знаю.
  — Но про то, что ее убили, вы слышали? Или в ваших краях убийство — такая обыденная вещь, что вы могли о нем и не услышать?
  — Ах, убийство? Да, конечно. Я просто забыла, как была фамилия этой старушки.
  — Хотя она работала у вас в этом доме?
  — Не у меня. Я здесь тогда не жила. Мы с мистером Карпентером поженились только три месяца назад.
  — Но у вас она все-таки работала. Кажется, в пятницу по утрам. Вы тогда были миссис Селкирк и жили в Роуз-коттедж.
  Нахмурившись, она бросила:
  — Если вы сами все знаете, зачем спрашивать? А в чем, собственно, дело?
  — Я расследую обстоятельства, при которых было совершено убийство.
  — Но зачем? Чего ради? И почему вы пришли ко мне?
  — Вам, может быть, что-то известно — что-то, очень для меня важное.
  — Ничего мне не известно. Да и что я могу знать? Жила-была старая поденщица. Она была настолько глупа, что хранила деньги под половицей, и кто-то у нее их украл, да еще и пристукнул в придачу. Все это омерзительно — чистое зверство. Как раз про такие страсти пишут в воскресных газетах.
  Пуаро не преминул этим воспользоваться:
  — Да, как в «Санди компэниэн», например. Вы, наверное, читаете «Санди компэниэн»?
  Она подскочила и сделала несколько неверных шагов в сторону открытой балконной двери. Глаза ей словно застлал туман, она даже наткнулась на дверную раму. Словно большой прекрасный мотылек, подумал Пуаро, который слепо тычется в полотно абажура.
  Она позвала:
  — Гай… Гай…
  Хозяин был где-то неподалеку. Он откликнулся:
  — Что, Ив?
  — Иди скорее сюда.
  В поле зрения появился высокий мужчина лет тридцати пяти. Он ускорил шаги, поднялся на террасу и подошел к двери.
  Ив Карпентер, с трудом сдерживая негодование, проговорила:
  — Тут пришел мужчина — иностранец. Он задает мне всякие вопросы про это кошмарное убийство — помнишь, в прошлом году? Убили какую-то старую поденщицу. Мне эти разговоры — как острый нож. Ты же знаешь — я их терпеть не могу.
  Гай Карпентер нахмурился и через балконную дверь шагнул в гостиную. Лицо у него было вытянутое, как у лошади, бледное, во взгляде сквозили надменность и высокомерие. И вообще держался он напыщенно. В общем, решил Пуаро, малопривлекательный тип.
  — Позвольте узнать, в чем дело? — спросил мистер Карпентер. — Почему вы досаждаете моей жене?
  Пуаро развел руками.
  — Менее всего я собирался досаждать такой очаровательной даме. Я лишь надеялся, что, коль скоро покойная работала у нее, миссис Карпентер сможет помочь в проводимом мной расследовании.
  — Но… о каком расследовании идет речь?
  — Да, вот спроси его об этом, — науськивала мужа жена.
  — Проводится новое расследование обстоятельств, связанных со смертью миссис Макгинти.
  — Что за вздор — дело давно закрыто.
  — Нет-нет, тут вы ошибаетесь. Оно еще не закрыто.
  — Новое расследование, говорите? — Гай Карпентер нахмурился. Потом с подозрением спросил: — А кто его проводит? Полиция? Вздор — к полиции вы не имеете никакого отношения.
  — Тут вы правы. Я работаю независимо от полиции.
  — Он газетчик, — вмешалась Ив Карпентер. — Из какой-то кошмарной воскресной газеты. Он сам так сказал.
  А в глазах Гая Карпентера мелькнуло: э-э, тут надо быть осмотрительней! В его положении настраивать против себя прессу — это может дорого обойтись. И он сказал более дружелюбно:
  — Моя жена — человек чувствительный. Убийства и прочие подобные дела очень ее расстраивают. Я уверен, вам нет никакой нужды беспокоить ее. Она эту женщину почти не знала.
  Дрожа от ярости, Ив повторила свои слова:
  — Она была всего лишь старая глупая поденщица. Так я ему и сказала, — потом добавила: — И жуткая врунья в придачу.
  — Это уже интересно. — С сияющим лицом Пуаро смотрел на супругов. — Значит, она любила приврать. Это может быть хорошей зацепкой.
  — Не представляю как, — буркнула Ив.
  — Моя задача сейчас, — объяснил Пуаро, — определить мотив убийства.
  — Ее просто ограбили, — резко произнес Карпентер. — Вот и весь мотив.
  — Н-да, — негромко сказал Пуаро. — Но так ли это?
  Он поднялся, словно актер, только что произнесший ключевую реплику.
  — Весьма сожалею, мадам, если я вас огорчил, — вежливо извинился он. — В таких делах приятного обычно мало.
  — Да, все это было очень печально, — быстро согласился Карпентер. — И конечно, моей жене больно вспоминать об этом. Извините, что ничем не можем помочь.
  — Вы мне помогли.
  — Не понял?
  Пуаро сказал негромко:
  — Миссис Макгинти любила приврать. Это очень ценный факт. А что же это было за вранье, мадам?
  Он вежливо ждал, когда Ив Карпентер заговорит. Та наконец сказала:
  — Да ничего особенного. То есть… я не помню. — Видимо почувствовав, что мужчины смотрят на нее с ожиданием, она выдавила из себя: — Так, глупости… о разных людях. Не может такое быть правдой.
  Но ответом ей снова была тишина. Затем Пуаро сказал:
  — Понимаю… у нее был злой язык.
  Ив Карпентер чуть вздрогнула.
  — Да нет… не до такой степени. Просто была сплетница, вот и все.
  — Просто сплетница, — негромко повторил Пуаро.
  Он поднял руку в знак прощания.
  — А ваша газета… воскресная газета… как она называется?
  — Газета, которую я упомянул в разговоре с мадам, — ответил Пуаро, тщательно подбирая слова, — называется «Санди компэниэн».
  Он умолк. Гай Карпентер задумчиво повторил за ним:
  — «Санди компэниэн». Боюсь, я эту газету почти не читаю.
  — Там попадаются интересные статейки. И интересные фотографии.
  Пауза начала затягиваться, поэтому он поклонился и быстро сказал:
  — До свидания, мистер Карпентер. Извините, если я вас… потревожил.
  Выйдя за ворота, он оглянулся на дом.
  Интересно, сказал он себе, очень интересно…
  Глава 11
  Старший инспектор Спенс — он сидел напротив Эркюля Пуаро — вздохнул.
  — Я не говорю, что вы ничего не нашли, месье Пуаро, — медленно произнес он. — Лично я считаю, что нашли. Но для обжалования этого мало. Страшно мало!
  Пуаро кивнул:
  — Да, этого недостаточно. Нужно копать дальше.
  — Но как же ни я, ни сержант не нашли эту газету?
  — Ну, вам не в чем себя винить. Преступление выглядело совершенно очевидным. Ограбление с применением силы. В комнате все вверх дном, деньги исчезли. Почему разорванная газета среди прочего беспорядка должна была привлечь ваше внимание?
  Спенс упрямо повторил:
  — Я должен был ее найти. К тому же бутылочка чернил…
  — Я услышал о ней по чистой случайности.
  — Но ведь вы сразу взяли это на заметку… а почему?
  — Только потому, что случайно услышал фразу о письме, которое она писала. Мы с вами, Спенс, пишем письма часто, для нас это не событие, а для нее…
  Старший инспектор полиции Спенс вздохнул. Потом выложил на стол четыре фотографии.
  — Вы просили меня достать эти снимки — оригиналы тех, что были напечатаны в «Санди компэниэн». Они, по крайней мере, немного четче. Но, честное слово, боюсь, большой пользы от них не будет. Старые, выцветшие, а прически! У женщин из-за прически меняется весь облик. Хоть бы от чего-то оттолкнуться — скажем, четкий профиль или ухо. А тут — ничего! Эта шляпа-колпак, эта прическа с претензией, эти розы! Нет, проку от них никакого.
  — Вы согласны, что Веру Блейк можно сбросить со счетов?
  — Пожалуй. Будь Вера Блейк в Бродхинни, об этом знали бы все — ведь рассказ о своей печальной судьбе она сделала профессией?
  — А что скажете об остальных?
  — Времени было мало, но что мог, я узнал. Как только Крейга осудили, Ева Кейн уехала из Англии. Я выяснил, какую она взяла фамилию. Она стала Хоуп — надежда. Символично, не правда ли?
  Пуаро пробормотал:
  — Да-да, в этом есть что-то романтическое. «Прекрасная Ивлин Хоуп с бренною жизнью рассталась». Это кто-то из ваших поэтов. Осмелюсь предположить, что именно эта строчка ее вдохновила. Ее, кстати, звали не Ивлин?
  — Кажется, именно так. Но все знали ее как Еву. Кстати, месье Пуаро, раз мы заговорили на эту тему, в полиции о Еве Кейн думают не совсем то, что написано в газете. Точнее, совсем не то.
  Пуаро улыбнулся:
  — То, что думают в полиции, — еще не доказательство. Но, как правило, хорошая основа для поисков доказательств. Так что же думают в полиции о Еве Кейн?
  — Что она ни в коем разе не была невинной жертвой, каковой ее представили публике. Я был тогда еще не оперившимся птенцом и помню, как мой бывший шеф говорил о ней с инспектором, который вел это дело. Инспектор Трейл считал (хотя улик у него не было), что симпатичная идейка убрать с дороги миссис Крейг принадлежала именно Еве Кейн, что она все это не только замыслила, но и исполнила. Крейг однажды пришел домой и обнаружил, что его маленькая подруга совершила непоправимое. Она, надо полагать, считала, что все удастся выдать за естественную смерть. Но Крейг сообразил, что этот номер не пройдет. Он сильно сдрейфил, уничтожил тело в собственном подвале, а потом выдумал историю о том, что миссис Крейг умерла за границей. Когда тайное стало явным, он клялся и божился, что все сделал сам, а Ева Кейн вообще была не в курсе. Ну вот, — старший инспектор Спенс пожал плечами, — а доказать что-то другое не удалось. Яд находился в доме. Воспользоваться им мог и он, и она. Маленькая Ева Кейн была сама невинность, охваченное ужасом дитя. Эту роль она сыграла отменно: способная маленькая актриса. У инспектора Трейла были свои сомнения — но где доказательства? Я вам это, как говорится, продаю, за что купил, месье Пуаро. К делу это не подошьешь.
  — Зато мы можем предположить, что, по крайней мере, одна из этих «женщин с трагической судьбой», по сути, еще и убийца и при сильном стимуле способна пойти на убийство еще раз… Ладно, идем дальше. Что скажете о Джейнис Кортленд?
  — Я поднял все старые бумаги. Премерзкая бабенка. Если мы повесили Эдит Томпсон, повесить Джейнис Кортленд нам велел сам бог. Она со своим мужем друг друга стоили, два сапога пара, а парня она охмурила, и ради нее он был готов на все. Но имейте в виду, что при этом у нее на прицеле все время был некий богач. И именно чтобы выйти за него, ей потребовалось убрать мужа.
  — И она вышла замуж за этого богача?
  Спенс покачал головой:
  — Понятия не имею.
  — Она уехала за границу, а потом?
  Спенс еще раз покачал головой:
  — Она была свободной женщиной. Ничем не обремененной. Вышла она замуж или нет, что с ней потом сталось — нам неизвестно.
  — В любой день ты можешь с ней встретиться на коктейле, — сказал Пуаро, вспомнив фразу доктора Рендела.
  — Именно.
  Пуаро перевел взгляд на последнюю фотографию.
  — А девочка? Лили Гэмбол?
  — По возрасту ее не стали судить за убийство. Отправили в исправительную школу. Отзывы оттуда хорошие. Она там освоила стенографию и машинопись, ее освободили условно-досрочно и дали работу. Отзывы опять-таки хорошие. Последние сведения о ней — из Ирландии. Мне кажется, месье Пуаро, ее можно вычеркнуть из списка, как и Веру Блейк. В конце концов, она встала на праведный путь, и потом — кто будет держать зло на двенадцатилетнего ребенка, совершившего что-то в припадке ярости? Вычеркиваем?
  — Я бы с этим согласился, — сказал Пуаро, — если бы не тесак. Совершенно точно известно, что Лили Гэмбол набросилась на свою тетку с тесаком, а неизвестный убийца миссис Макгинти нанес удар чем-то вроде тесака.
  — Возможно, вы правы, месье Пуаро. Теперь послушаем вас. К счастью, никто на вас пока не покушался, верно?
  — Верно, — подтвердил Пуаро после секундного колебания.
  — Скажу откровенно, после того вечера в Лондоне у меня душа была не на месте, боялся за вас. Ну, хорошо, что вы скажете о жителях Бродхинни, кто-то может нас интересовать?
  Пуаро открыл записную книжку.
  — Еве Кейн, если она еще жива, сейчас под шестьдесят. Ее дочери, чью взрослую жизнь так трогательно живописала «Санди компэниэн», сейчас тридцать пять. Примерно столько и Лили Гэмбол. Джейнис Кортленд — около пятидесяти.
  Спенс согласно кивнул.
  — Особое внимание тем жителям Бродхинни, у кого работала миссис Макгинти.
  — Что ж, подход логичный.
  — Правда, дело усложняется тем, что миссис Макгинти наносила и разовые визиты, но для начала будем исходить из того, что увиденное ею — скорее всего, фотография — находилось в одном из домов, куда она ходила регулярно.
  — Согласен.
  — Итак, с учетом возраста мы имеем следующее: во-первых, семья Уэтерби, где миссис Макгинти работала в день своей смерти. По возрасту миссис Уэтерби вполне может быть Евой Кейн, а ее дочь вполне может быть дочерью Евы Кейн — якобы от предыдущего брака.
  — А фотография?
  — Дорогой мой, опознать по ней человека — это исключено. Прошло слишком много времени, слишком много, как говорится, воды утекло. Точно сказать можно одно: миссис Уэтерби, безусловно, была хорошенькая. Это видно невооруженным глазом. Кажется слишком хрупкой и беспомощной, чтобы совершить убийство, но именно так, если не ошибаюсь, все воспринимали и Еву Кейн. Трудно сказать, какая физическая сила требовалась для того, чтобы убить миссис Макгинти: надо знать, каково было орудие убийства, какая была рукоятка, насколько легко им было взмахнуть, насколько острой была режущая кромка и так далее.
  — Да-да. Ничего этого нам выяснить не удалось… Но продолжайте, прошу вас.
  — Насчет семейства Уэтерби могу высказать еще одно наблюдение: мистер Уэтерби, если пожелает, может вести себя весьма вызывающе, и, полагаю, иногда он это себе позволяет. Дочь фанатично предана матери. Отчима она ненавидит. Я никак не оцениваю эти факты. Просто принимаю их во внимание. Например, дочь могла пойти на убийство, чтобы уберечь мать, чтобы ее прошлое не стало известно отчиму. По той же причине совершить убийство могла и мать. И даже сам отчим — чтобы «скандал» не стал достоянием гласности. Вы не представляете, сколько убийств совершается во имя того, чтобы не упасть в глазах общества! Ведь Уэтерби — «милые люди».
  Спенс кивнул.
  — Если — подчеркиваю, если — публикация в «Санди компэниэн» — верный след, тогда преступник, вероятнее всего, в семье Уэтерби, — сделал он вывод.
  — Именно. Единственный другой человек в Бродхинни, который мог бы оказаться Евой Кейн, — это миссис Апуорд. Но есть два обстоятельства, которые заставляют усомниться, что убийца миссис Макгинти — это миссис Апуорд, она же Ева Кейн. Во-первых, у нее артрит, и почти все время она проводит в кресле-каталке…
  — В романе, — не без горечи заметил Спенс, — кресло-каталка вполне могло оказаться липой, а в подлинной жизни, думаю, все точно, как в аптеке.
  — Во-вторых, — продолжал Пуаро, — миссис Апуорд показалась мне человеком категоричным и волевым, склонным действовать скорее силой, нежели увещеваниями, а с обликом нашей молоденькой Евы это не стыкуется. С другой стороны, характеры, конечно же, меняются, и самоуверенность часто приходит с возрастом.
  — Тут вы правы, — признал Спенс. — Итак, миссис Апуорд? Не исключено, но маловероятно. Теперь другие линии. Джейнис Кортленд?
  — Думаю, от этой кандидатуры можно отказаться. В Бродхинни нет никого подходящего возраста.
  — А вдруг кто-то из женщин помоложе — это Джейнис Кортленд, которая хорошо сохранилась? Простите, это легкая шутка.
  — Трем женщинам тридцать с небольшим: Дейдри Хендерсон, жене доктора Рендела и миссис Ив Карпентер. По возрасту любая из них вполне может быть Лили Гэмбол или дочерью Евы Кейн.
  — А реально?
  Пуаро вздохнул.
  — Дочь Евы Кейн может быть высокой или невысокой, блондинкой или брюнеткой — как она выглядит, мы не знаем. О Дейдри Хендерсон в этой связи мы уже говорили. Теперь две другие дамы. Прежде всего вот что: миссис Рендел чего-то боится.
  — Боится вас?
  — Полагаю, что да.
  — Что ж, это важно, — задумчиво произнес Спенс. — Отсюда следует, что миссис Рендел может быть Лили Гэмбол либо дочерью Евы Кейн. Она блондинка или брюнетка?
  — Блондинка.
  — Лили Гэмбол была светловолосой девочкой.
  — Но миссис Карпентер тоже светловолосая. Эта дама пользуется исключительно дорогой косметикой. Красивая она или нет, но глаза у нее необыкновенные. Очаровательные, широко распахнутые синие глаза.
  — Послушайте, Пуаро… — Спенс осуждающе покачал головой.
  — Знаете, как она выглядела, когда выбежала из комнаты, чтобы кликнуть мужа? Мне вспомнился прелестный трепыхающийся мотылек. Она вытянула руки вперед, будто слепая, задела что-то из мебели.
  Спенс снисходительно посмотрел на него.
  — Вы просто романтик, месье Пуаро, — сказал он. — С вашими трепыхающимися мотыльками и широко распахнутыми синими глазами.
  — Вовсе нет, — возразил Пуаро. — Мой друг Гастингс, тот был сентиментальным романтиком, я же — никогда. Я до крайности практичен. И скажу вот что: если девушку делают красивой ее прелестные глаза, будь она десять раз близорукая, она нипочем не будет носить очки и научится двигаться на ощупь, даже если очертания затуманены, а расстояние определить трудно.
  И указательным пальцем он легонько постучал по фотографии двенадцатилетней Лили Гэмбол — на ней были очки с сильными, уродующими лицо линзами.
  — Так вот что вы решили? Лили Гэмбол?
  — Ничего я не решил, говорю лишь о вероятности. Когда миссис Макгинти умерла, миссис Карпентер еще не была миссис Карпентер. Она была молодой вдовой, муж погиб на войне, средств к существованию почти никаких, жила в коттедже для сельскохозяйственных рабочих. И вот она обручилась с богатым человеком из местных — человек этот стремится сделать политическую карьеру и преисполнен чувства собственной значимости. Представьте себе, что Гай Карпентер узнает: он собирается взять в жены, скажем, девушку из низших социальных слоев, печально знаменитую тем, что в детстве она стукнула родную тетку тесаком по голове, либо дочь Крейга, одного из самых отвратительных преступников века, справедливо занявшего место в комнате ужасов в музее восковых фигур, — тут впору задать вопрос: а пойдет ли он на это? Вы скажете: если он ее любит, пойдет! Но что он за человек? Как я понимаю — эгоистичный, честолюбивый, очень дорожит своей репутацией. Думаю, если молодая миссис Селкирк, каковой она тогда была, жаждала заполучить его в мужья, она страстно жаждала и другого — чтобы до ушей ее жениха не дошел никакой порочащий ее слух.
  — Так вы считаете, что это она?
  — Еще раз повторяю, дорогой, — не знаю. Я лишь рассуждаю вслух. Миссис Карпентер отнеслась ко мне настороженно, явно чего-то испугалась, встревожилась.
  — Да, это подозрительно.
  — Так-то оно так, но все это очень запутанно. Однажды я остановился у друзей в сельской местности, и они отправились поохотиться. Знаете, как это происходит? Один идет с собаками и с ружьями, собаки поднимают дичь, она вылетает из кустов, а те уже на стреме — ба-бах! Вот и у нас с вами то же самое. Только мы, может статься, поднимем не одну птицу, в кустах прячутся и другие. Другие, до которых нам, скорее всего, нет никакого дела. Но ведь сами птицы этого не знают. А нам, мой друг, нужна только одна птичка, и тут нам ошибиться никак нельзя. Вполне вероятно, что миссис Карпентер, когда вдовствовала, совершила какой-то неблагоразумный поступок. Неблагоразумный, и только. Но все равно ей не хочется, чтобы о нем знали. Ведь не без причины же она мне первым делом заявила, что миссис Макгинти — врунья!
  Старший инспектор Спенс потер переносицу.
  — Давайте внесем ясность, Пуаро. Что вы в действительности думаете?
  — Что я думаю — это не имеет никакого значения. Я должен знать. А пока что наши собаки только забежали в кусты.
  Спенс пробормотал:
  — Нам бы напасть на что-то определенное. Что-то по-настоящему подозрительное. А пока все это теория, да еще притянутая за уши. И версия ваша больно хлипкая, я уже говорил. Неужели из-за этого кто-то и вправду мог решиться на убийство?
  — Всякое бывает, — сказал Пуаро. — Могут существовать какие-то семейные обстоятельства, нам с вами неизвестные. Но жажда не утратить положение в обществе очень сильна. В Бродхинни живут не художники, не богема. Тут живут очень милые люди. Так сказала работница местной почты. А милые люди жаждут таковыми оставаться. Скажем, годы счастливой семейной жизни, никто не подозревает, что ты была одной из главных фигур в сенсационном деле об убийстве, никто не подозревает, что твоя дочь — дочь мерзкого преступника, прославившегося на всю страну. Что может сказать себе такая женщина? «Я скорее умру, чем допущу, чтобы моему мужу это стало известно!» Или: «Я скорее умру, чем допущу, чтобы моя дочь узнала правду о своем происхождении!» А потом, пораскинув умом, она решит: а не лучше ли будет, если умрет миссис Макгинти…
  Спенс негромко вставил:
  — Значит, вы считаете, что это Уэтерби.
  — Нет. Они лучше других вписываются в созданную нами картину, но это ничего не значит. Если вглядеться в личности, миссис Апуорд больше подходит на роль убийцы, чем миссис Уэтерби. Она женщина решительная, обладает недюжинной силой воли, безумно любит сына. Скрыть от сына, что с ней произошло до того, как она вступила в счастливый брак с его отцом, создала добропорядочное семейство, — ради этого она может пойти на многое.
  — Неужели подобное открытие его сильно расстроит?
  — Лично я так не думаю. Молодой Робин — это современный скептик, совершеннейший эгоист и, во всяком случае, предан своей матушке куда меньше, чем она ему. В этом смысле он и в подметки не годится Джеймсу Бентли.
  — Значит, если считать, что миссис Апуорд и Ева Кейн — одно и то же лицо, ее сын Робин не стал бы убивать миссис Макгинти, чтобы это скрыть?
  — Ни в коем случае. Он бы еще нажил на этом деле капитал. Создал бы на нем рекламу для своих пьес! Не представляю, чтобы Робин Апуорд пошел на убийство, дабы сохранить личину добропорядочности либо из преданности; он мог бы решиться на такое лишь по одной причине — если это принесет выгоду, и немалую, лично ему.
  Спенс вздохнул. Потом сказал:
  — Поле деятельности уж больно широкое. Может, удастся найти что-нибудь в прошлом этих людей. Но на это уйдет время. А тут еще война все поперепутала. Многие документы и записи уничтожены — если кому-то надо скрыть следы своих прошлых деяний, возможностей масса! Ничего не стоило похитить документы другого человека, особенно после бомбежек, трупы лежали вповалку. Сосредоточь мы поиски на ком-то одном… Но у вас, месье Пуаро, выбор богатый.
  — Думаю, скоро мы сведем его к минимуму.
  Пуаро вышел из кабинета старшего инспектора Спенса с улыбкой на лице, но душа его была не на месте. Спенс прав, черт возьми, у них мало времени. Будь его побольше…
  Поддразнивало и еще одно сомнение: вдруг весь их со Спенсом посыл неверен? И Джеймс Бентли все-таки виновен?
  Поддаваться этой мысли он не стал, но и совсем ее отринуть тоже не мог.
  Еще и еще раз он прокручивал в памяти свой разговор с Джеймсом Бентли. Он думал о нем, стоя на платформе в Килчестере в ожидании поезда. Был рыночный день, и на платформе томился народ. Да и возле станции было многолюдно.
  Пуаро подался вперед и глянул вдоль путей. Вот наконец и поезд. Не успел он выпрямиться, как ощутил резкий, намеренный толчок в спину. Толчок был столь сильным и неожиданным, что Пуаро оказался к нему совершенно не готов. Еще секунда — и он упал бы на пути прямо под наезжающий поезд, но в последний миг стоявший рядом мужчина поймал его и оттащил назад.
  — Что это с вами? — прогудел он. Это был армейский сержант, крепыш и здоровяк. — Перебрали, что ли? Вы же чуть под поезд не брякнулись.
  — Спасибо. Преогромное вам спасибо.
  Толпа уже обтекала их, люди садились на поезд, другие выходили из вагонов.
  — Ну что, очухались? Давайте подсажу.
  Пуаро, все еще потрясенный, уселся на сиденье.
  Не будешь ведь кричать: «Меня толкнули!» Но его действительно толкнули, он в этом не сомневался. Вплоть до сегодняшнего вечера он старался быть осторожным, не забывал об опасности. Но после разговора со Спенсом, после его добродушно-насмешливого вопроса о том, не покушался ли кто на жизнь Пуаро, великий сыщик бездумно решил, что опасность миновала и ему ничто не угрожает.
  Как же он ошибался! Выходит, один из визитов, нанесенных им в Бродхинни, дал результат! Кто-то испугался. Кто-то решил, что воскрешение этого давно закрытого дела чревато для него опасностью и надо это воскрешение остановить.
  Из телефона-автомата на станции в Бродхинни Пуаро позвонил старшему инспектору Спенсу:
  — Это вы, mon ami?1389 Взываю к вашему вниманию. У меня есть для вас новости. Просто чудесные новости. Кто-то пытался меня убить…
  Он с удовлетворением выслушал бессвязно-бурный поток восклицаний с другого конца провода.
  — Нет, я не ранен. Но я едва уцелел… Да, под поезд. Нет, к сожалению, не видел. Но можете не сомневаться, друг мой, я этого человека найду. Теперь мы знаем, что мы на верном пути.
  Глава 12
  1
  Человек, проверявший электросчетчик, находился под неусыпным надзором дворецкого Гая Карпентера.
  — Теперь платить за электричество будут по-новому, — объяснял электрик. — Исходя из числа проживающих.
  Дворецкий скептически заметил:
  — Вы хотите сказать, что за него будут брать дороже, как за все остальное.
  — Необязательно. С каждого — равная доля, вот как будет. Вы вчера вечером не были на собрании в Килчестере?
  — Нет.
  — Говорят, ваш хозяин, мистер Карпентер, здорово там выступал. Думаете, его изберут?
  — В прошлый раз ему как будто самой малости не хватило.
  — Да. Сто двадцать пять голосов, что ли, недобрал. Вы его возите на эти собрания или он ездит сам?
  — Обычно сам. Он любит водить. У него «Роллс-Бентли».
  — Недурная машинка. А миссис Карпентер тоже водит?
  — Водит. Только, по моему разумению, уж больно быстро.
  — С женщинами такое бывает. А вчера она на собрание ездила? Или политика ее не интересует?
  Дворецкий ухмыльнулся.
  — Делает вид, что интересует. Но вчера у нее силенок не хватило. Какая-то мигрень с ней приключилась, и она ушла из зала, когда там вовсю речи толкали.
  — Здорово! — Электрик заглянул в предохранительную коробку. — Ну вот и порядок, — заключил он. Задав еще пару ничего не значащих вопросов, он собрал инструменты и, попрощавшись, ушел.
  Быстрым шагом он спустился по дорожке, но, выйдя за ворота и свернув за угол, остановился и вот что записал в книжечку:
  «К. вчера вечером вернулся домой на машине. Дома был в 10.30 (прибл.). В заданное время мог быть на станции в Килчестере. Миссис К. ушла с собрания раньше. Домой вернулась только за десять минут до К. Сказала, что приехала поездом».
  В книжечке электрика это была вторая запись. Первая гласила:
  «Доктор Р. вчера вечером выезжал по вызову. В направлении Килчестера. В заданное время мог быть на станции в Килчестере. Миссис Р. весь вечер провела дома одна (?). Экономка миссис Скотт отнесла ей кофе и больше ее в тот вечер не видела. У миссис Р. небольшая собственная машина».
  2
  В Лэбернемсе полным ходом шла работа над пьесой. Робин Апуорд с горячностью убеждал:
  — Вы же видите, как прекрасно ложится эта строчка, неужели нет? И если мы создадим атмосферу сексуального антагонизма между ними, знаете, как это оживит пьесу? Даже представить себе не можете!
  Миссис Оливер с грустью вонзила руки в свои растрепанные седые волосы, и тотчас возникло впечатление, что над ее прической покуражился торнадо.
  — Вы же понимаете мою идею, дорогая Ариадна, правда?
  — Понимать-то я понимаю, — мрачно согласилась миссис Оливер.
  — Главное, чтобы вы были довольны сценой на все сто.
  Довольной миссис Оливер мог назвать только человек, который сам себе вознамерился втереть очки. Робин с упоением продолжал:
  — Я это вижу так: замечательный молодой человек прыгает с парашютом…
  Миссис Оливер перебила:
  — Ему шестьдесят лет.
  — Ну, нет!
  — Шестьдесят.
  — Таким я его не вижу. Тридцать пять — и ни на день старше.
  — Но он герой моих романов вот уже тридцать лет, и ему было как минимум тридцать пять в первом из них!
  — Но, дорогая, если ему шестьдесят, между ним и девушкой… как ее зовут? Ах да, Ингрид… Так вот, между ними не может возникнуть сексуального напряжения. Он будет просто старый хрыч!
  — Вне всякого сомнения.
  — Вот видите, значит, ему должно быть тридцать пять, — торжествующе заключил Робин.
  — Но тогда он не будет Свеном Хьерсоном. Пусть это будет молодой норвежец, участник Сопротивления.
  — Но, дорогая Ариадна, весь смысл пьесы в Свене Хьерсоне. Народ обожает Свена Хьерсона, и посмотреть на него в театр примчатся огромные толпы! Нам гарантирован полный сбор, дорогая!
  — Но мои читатели прекрасно знают, каков он! Нельзя же в самом деле придумать совершенно нового молодого героя, воткнуть его в норвежское Сопротивление и сказать, что это — Свен Хьерсон!
  — Ариадна, дорогая, ведь я уже все вам объяснил. Это не книга, дорогая вы моя, а пьеса! Значит, зрителя нужно развлечь, дать ему что-то романтическое. И если мы создадим напряжение, антагонизм между Свеном Хьерсоном и этой — как ее зовут? — Ингрид… понимаете, получится, что они вроде и противны друг другу, но в то же время их друг к другу безумно тянет…
  — Свен Хьерсон никогда не был бабником, — холодно заметила миссис Оливер.
  — Но не делать же из него божьего одуванчика, дорогая! Уж никак не в такой пьесе! У нас с вами не какая-нибудь сказка про старичка-боровичка. У нас боевик с убийствами, приключения на свежем воздухе…
  Упоминание о свежем воздухе не осталось незамеченным.
  — Я, пожалуй, выйду, — решительно прервала его миссис Оливер. — Мне не хватает воздуха. Я тут прямо задыхаюсь.
  — Мне вас сопроводить? — елейным голосом предложил Робин.
  — Нет, лучше я одна.
  — Как хотите, дорогая. Может, вы и правы. А я пока пойду и приготовлю для мадре вино со взбитыми желтками. Моя разлюбезная матушка считает себя немножко обойденной. Ей надо время от времени уделять внимание. А вы подумайте об этой сцене в погребе, будьте душечкой. А вообще пьеса у нас получается первый класс! Успех будет колоссальный. На такие дела у меня нюх!
  Миссис Оливер вздохнула.
  — Но главное, — заключил Робин, — чтобы вы были по-настоящему довольны!
  Бросив на него холодный взгляд, миссис Оливер прикрыла обширные плечи роскошной накидкой, купленной когда-то в Италии, и отправилась погулять по Бродхинни.
  Свои проблемы забудутся, решила она, если попытаться пролить свет на преступление подлинное. Эркюль Пуаро нуждается в помощи. Она приглядится к обитателям Бродхинни, а дальше интуиция, никогда ее не подводившая, сама подскажет ей, кто настоящий убийца. После этого Пуаро останется только собрать необходимые улики.
  Свое дознание миссис Оливер начала с того, что спустилась с холма и, зайдя на почту, купила два фунта яблок. По ходу дела она разговорилась с миссис Толк.
  Согласившись, что погода для этого времени года чересчур теплая, миссис Оливер сообщила, что остановилась у миссис Апуорд, в Лэбернемсе.
  — Да, я знаю. Вы дама из Лондона, которая пишет романы об убийствах. Три из них есть у меня в продаже прямо сейчас, издательство «Пингвин».
  Миссис Оливер бросила взгляд на книжную полку. Слегка перегружена детскими баечками! А вот и ее книги.
  — «Приключения второй золотой рыбки», — стала она рассуждать вслух, — это была книжечка вполне. «Кто же умер — умер кот» — там трубку для отравленных стрел я сделала на фут длиннее, чем полагается, семь футов вместо шести. Бог знает, почему трубка должна быть именно такого размера, но мне об этом написали из какого-то музея. Иногда мне кажется, что некоторые только для того книги и читают, чтобы отыскать в них ошибки. А третья какая? О-о, «Смерть дебютантки» — жуткая дребедень! Я там сульфонал растворила в воде, а он в ней не растворяется, и вообще вся эта история — чистый бред от начала до конца. Там человек восемь отправились к праотцам, прежде чем Свен Хьерсон скумекал, что к чему.
  — Народ их читает вовсю, — сообщила миссис Толк, никак не отреагировавшая на эту любопытную самокритику. — Вы себе не представляете! Я-то сама ваших книг не читала, у меня на чтение времени не остается.
  — У вас здесь было свое убийство, да? — спросила миссис Оливер.
  — Да, в ноябре прошлого года. Можно сказать, прямо по соседству.
  — Я слышала, сейчас здесь детектив проводит расследование.
  — А-а, вы имеете в виду этого маленького джентльмена-иностранца, что остановился в Лонг-Медоуз? Он заходил ко мне только вчера…
  Миссис Толк смолкла — вошла еще одна покупательница, ей требовались марки.
  Миссис Толк живо оказалась за стойкой почты.
  — Доброе утро, мисс Хендерсон. Сегодня для этого времени года день теплый.
  — Да, вы правы.
  Миссис Оливер вперила взгляд в спину высокой девушки. На поводке она вела силихемтерьера.
  — Значит, цвет побьет морозом попозже! — заявила миссис Толк с мрачным наслаждением. — Как дела у миссис Уэтерби?
  — Более или менее, спасибо. Она сейчас почти не выходит из дому. Последнее время такой восточный ветер дует — только держись!
  — В Килчестере на этой неделе идет очень хороший фильм. Надо бы вам съездить, мисс Хендерсон.
  — Я вчера вечером собиралась, но особого желания как-то не было.
  — На следующей неделе пойдет фильм с Бетти Грейбл… Пятишиллинговые марки у меня кончились. За два с половиной подойдут?
  Когда девушка вышла, миссис Оливер сказала:
  — Миссис Уэтерби тяжело больна, да?
  — Может, тяжело, а может, и нет, — с кислой миной ответила миссис Толк. — Просто у одних есть время бока пролеживать, а у других нет.
  — Полностью с вами согласна, — сказала миссис Оливер. — Я и миссис Апуорд говорю — упражняйте ноги, вам же будет лучше.
  Лицо миссис Толк отразило удивление.
  — Когда ей надо, она прекрасно поднимается — так я слышала.
  — И сейчас?
  Интересно, задалась вопросом миссис Оливер, откуда у нее такие сведения?
  — Вам сказала об этом Дженит? — пустила она пробный шар.
  — Дженит Грум немножко ворчит, — не стала возражать миссис Толк. — А что удивительного? Мисс Грум и сама не первой молодости, а как ветер с востока подует, ревматизм ей совсем житья не дает. Но у белой кости это называется «артрит», тут тебе и инвалидная коляска, и бог знает что еще. Нет, мне мои ноги нужны, я бы не рискнула убивать их бездействием. А сейчас что: даже если у человека насморк, он бегом к доктору — пусть министерство здравоохранения за твои денежки для тебя хоть что-то сделает. Слишком многие занялись нынче нашим здоровьем. А по мне — чем меньше думаешь о своих болячках, тем лучше.
  — Пожалуй, вы правы, — сказала миссис Оливер. Забрав свои яблоки, она отправилась следом за Дейдри Хендерсон. Догнать ее оказалось нетрудно, потому что ее силихемтерьер, старый, откормленный, лениво исследовал мелкие кустики и обнюхивал всякую всячину.
  Собаки, мелькнуло в голове у миссис Оливер, — это всегда прекрасный способ познакомиться.
  — Какой красавец! — воскликнула она.
  Крупная молодая женщина с простым лицом явно была довольна.
  — Да, он у нас симпатяга, — сказала она. — Правда, Бен?
  Бен поднял голову, слегка вильнул всем своим похожим на сосиску телом, потом обнюхал кустики чертополоха, одобрил их и отметил свое одобрение всем известным способом.
  — Он не дерется? — спросила миссис Оливер. — С силихемами такое бывает.
  — Вообще-то он страшный драчун. Потому и держу его на поводке.
  — Так я и подумала.
  Обе женщины оценивающе оглядели силихемтерьера. Затем Дейдри Хендерсон с какой-то поспешностью спросила:
  — Вы… вы ведь Ариадна Оливер?
  — Да. Я остановилась у Апуордов.
  — Знаю. Робин говорил, что вы должны приехать. Вы не представляете, какое удовольствие я получаю от ваших книг.
  Миссис Оливер, как обычно в таких случаях, залилась краской смущения.
  — О-о, — пробормотала она, испытывая неловкость. — Очень рада это слышать, — добавила она с унылым видом.
  — Я бы с удовольствием прочитала все ваши книги, да не получается, потому что книги нам высылает книжный клуб «Таймс бук», а матушка детективные романы не очень жалует. Она человек жутко чувствительный и потом не спит по ночам. А я детективы просто обожаю.
  — Я слышала, у вас здесь произошло настоящее преступление, — направила разговор в нужное русло миссис Оливер. — В каком доме? В одном из этих коттеджей?
  — Вон в том.
  Голос Дейдри Хендерсон звучал как-то придавленно, приглушенно.
  Миссис Оливер взглянула на бывшее обиталище миссис Макгинти: на ступеньках перед ним резвились два малоприятных сорванца, с радостным блеском в глазах они мучили кошку. Миссис Оливер шагнула вперед, чтобы унять маленьких разбойников, но кошка вырвалась, пустив в ход коготки.
  Старший сорванец взвыл — кошка его здорово поцарапала.
  — Так тебе и надо, — сказала миссис Оливер и повернулась к Дейдри Хендерсон: — И не подумаешь, что в этом доме было совершено убийство, правда?
  — Да, ни за что не подумаешь.
  На этот счет женщины были единодушны.
  Миссис Оливер продолжала:
  — Это была старая поденщица и кто-то ее ограбил, да?
  — Ее жилец. У нее были припрятаны деньги — под половицей.
  — Понятно.
  Неожиданно Дейдри Хендерсон сказала:
  — А может, это вовсе и не он. Тут сейчас появился странный человечек — иностранец. Его зовут Эркюль Пуаро…
  — Эркюль Пуаро? Как же, я его хорошо знаю.
  — Он и вправду детектив?
  — Дорогая моя, он жутко знаменит. И потрясающе умен.
  — Тогда, может, дознается, что он ее не убивал.
  — Кто?
  — Как «кто»?.. Жилец. Джеймс Бентли. Надеюсь, его выпустят.
  — Надеетесь? Но почему?
  — Не верится мне, что это он. С самого начала не верилось.
  Миссис Оливер с любопытством глянула на нее — надо же, до чего разволновалась!
  — Вы его знали?
  — Не-ет, — медленно произнесла Дейдри. — Не знала. Но однажды Бен угодил в капкан, и он помог мне его вызволить. Ну, мы немножко поговорили…
  — И какое он произвел на вас впечатление?
  — Очень одинокий. Незадолго до этого похоронил мать. А он был к ней жутко привязан.
  — А вы к вашей матери тоже привязаны? — неожиданно спросила миссис Оливер.
  — Да. И его чувства были мне понятны. Я понимала, что он тогда чувствовал. Мы с матушкой… ведь у нас, кроме друг друга, никого нет.
  — А я со слов Робина поняла, что у вас есть отчим.
  Дейдри с горечью согласилась:
  — Да, отчим у меня есть.
  Миссис Оливер неопределенно заметила:
  — Конечно, отчим и отец — это не одно и то же. А отца вы помните?
  — Нет, он умер до того, как я родилась. Мама вышла замуж за мистера Уэтерби, когда мне было четыре года. Я… я всегда его ненавидела. А мама… — Она помолчала, потом сказала: — Мама прожила очень грустную жизнь. Не было рядом душевного тепла, отзывчивого и понимающего сердца. Мой отчим — человек страшно бесчувственный, холодный и бессердечный.
  Миссис Оливер кивнула, затем пробормотала:
  — Не похож этот Джеймс Бентли на преступника…
  — Я и подумать не могла, что полиция его арестует. Наверняка это был какой-нибудь бродяга. По этой дороге иногда такие бродяги шляются — не приведи господь! Вот один из таких ее небось и пристукнул.
  Миссис Оливер постаралась ее утешить:
  — Будем надеяться, что Эркюль Пуаро отыщет истину.
  — Да, будем.
  И она резко свернула в ворота Хантерс-Клоуз.
  Секунду-другую миссис Оливер смотрела ей вслед, потом вытащила из сумочки записную книжку. В ней она записала: «Дейдри Хендерсон — нет», при этом подчеркнула слово «нет» так решительно, что у нее сломался карандаш.
  3
  На полпути в гору ей встретился Робин Апуорд, он шел вниз вместе с молодой и очень красивой платиновой блондинкой.
  Робин познакомил их.
  — Ив, — сказал он, — это расчудесная Ариадна Оливер. Дорогая, не представляю, как ей это удается. При этом человек благожелательный, великодушный. И не подумаешь, что она купается в волнах преступлений. А это Ив Карпентер. Ее муж будет нашим новым членом парламента. А нынешний, сэр Джордж Картрайт, совсем впал в маразм, бедняга. Он из-за дверей на девочек бросается.
  — Робин, ну как можно так врать? Ты дискредитируешь партию.
  — А что мне эта партия? Я в ней не состою. Я либерал. Сегодня можно быть только либералом, эта партия маленькая, кто ни попадя в нее не пролезет, к тому же у нее никаких шансов захватить власть. Безнадежно проигранные дела — это моя слабость.
  Он добавил, обращаясь к миссис Оливер:
  — Ив приглашает нас сегодня на коктейль. Вечеринка в вашу честь, Ариадна. Соберется местная публика на встречу со знаменитостью. Ведь ваш приезд для нас — грандиозное событие! Сделайте местом вашего следующего убийства Бродхинни, а? Что вам стоит?
  — Пожалуйста, миссис Оливер, — поддакнула Ив Карпентер.
  — Что вам стоит заслать сюда Свена Хьерсона, — развивал мысль Робин. — Он, как Эркюль Пуаро, остановится у Саммерхейзов, в доме для приезжих. Мы как раз туда идем, потому что я сказал Ив, что Эркюль Пуаро в своей области не меньшая знаменитость, чем вы в своей, а она, оказывается, была с ним вчера несколько неучтива, поэтому хочет исправиться и тоже пригласить его на вечеринку. Но, дорогая, без шуток, пусть ваше следующее убийство произойдет в Бродхинни. Мы все будем в таком восторге.
  — Пожалуйста, миссис Оливер. Вот будет здорово! — еще раз присоединилась к просьбе Ив Карпентер.
  — Кто у нас будет убийцей, а кто жертвой? — спросил Робин.
  — А кто у вас теперь работает поденщицей? — ответила миссис Оливер вопросом на вопрос.
  — О-о, дорогая моя, такое убийство нам не нужно. Уж больно скучно. Нет, я думаю, на роль жертвы прекрасно подойдет Ив. К примеру, кто-то задушил ее собственными нейлоновыми чулками. Нет, это уже было.
  — По-моему, Робин, ты — более подходящая кандидатура для убийства, — предложила Ив. — Подающий надежды драматург убит ножом в загородном коттедже.
  — Мы еще не выбрали убийцу, — вспомнил Робин. — Чем плоха моя матушка? Следов ног нет, потому что она передвигалась в кресле-каталке. По-моему, замечательно.
  — Ну, вонзать нож в тебя, Робин, она едва ли захочет, — усомнилась Ив.
  Робин задумался.
  — Да, ты права. Возможен и другой вариант — она душит тебя. Тут, я думаю, у нее больших угрызений совести не будет.
  — Но я хочу, чтобы жертвой был ты. А убийцей пусть будет Дейдри Хендерсон. Зачуханная простушка, на которую никто не обращает внимания.
  — Вот вам, Ариадна, пожалуйста, — сказал Робин. — Канва вашего следующего романа. Вам осталось только продумать ложные следы, по которым вы поначалу направите следствие, ну и, разумеется, все записать. О господи, какие у Морин кошмарные псы.
  Они уже свернули в ворота Лонг-Медоуз, и навстречу им с лаем кинулись два ирландских волкодава.
  Из сарая с ведром в руках появилась Морин Саммерхейз.
  — Лежать, Флин. Кормик, ко мне. Привет. Я как раз убиралась у Пигги.
  — Догадались, дорогая, — усмехнулся Робин. — По запаху все ясно. Как поживает Пигги?
  — Вчера жутко нас напугал. Лежит, не поднимается, завтрак есть не желает. Мы с Джонни давай читать в специальной книге про поросячьи болезни, всю ночь не спали, все думали, как он и что, а сегодня с утра он жутко веселый и жизнерадостный. Джонни ему принес поесть, так тот на него как кинется! Едва с ног не сбил. Джонни потом пришлось ванну принимать.
  — Да, вы с Джонни живете — не соскучишься, — подытожил Робин.
  Ив пригласила Морин:
  — Приходите к нам с Джонни сегодня, немного выпьем, хорошо?
  — С удовольствием.
  — Там будет миссис Оливер, — вступил Робин. — Но познакомиться с ней можно прямо сейчас. Вот она.
  — Правда? — воскликнула Морин. — Вот это да! Вы, я слышала, вместе с Робином сочиняете пьесу?
  — Нам вдвоем работается лучше некуда, — заверил ее Робин. — Кстати, Ариадна, когда вы утром вышли, на меня снизошло озарение. Насчет актерского состава.
  — А-а, насчет актерского состава, — с облегчением повторила миссис Оливер.
  — Я знаю, кто блестяще сыграет Эрика. Сесил Лич — он из театра в Калленках, играет в «Отщепенце». Как-нибудь вечером поедем туда и посмотрим.
  — А ваш постоялец дома? — обратилась Ив к Морин. — Я хочу и его пригласить в гости.
  — Мы приведем его с собой, — предложила Морин.
  — Я бы хотела пригласить сама. Дело в том, что вчера я ему немножко нагрубила.
  — А-а! Ну, он где-то поблизости, — неопределенно сказала Морин. — Может, в саду… Кормик… Флин… вот чертовы псины…
  Она с грохотом бросила ведро и помчалась к пруду, откуда доносилось отчаянное кряканье.
  Глава 13
  Когда вечеринка у Карпентеров близилась к концу, миссис Оливер с бокалом в руках подошла к Эркюлю Пуаро. До этой минуты каждый из них находился в центре восторженного внимания. Но сейчас, когда было выпито изрядное количество джина и атмосфера стала совсем непринужденной, старые знакомые начали собираться в группки, обсуждать местные сплетни, и двум пришельцам удалось пообщаться друг с другом.
  — Выйдем на террасу, — заговорщицки прошептала миссис Оливер.
  В ту же секунду она сунула ему в руку маленький клочок бумаги.
  Вместе они вышли через балконную дверь и оказались на террасе. Пуаро развернул листок.
  — Доктор Рендел, — прочитал он.
  Он вопросительно взглянул на миссис Оливер. Миссис Оливер энергично закивала, на лицо даже упал длинный завиток седых волос.
  — Убийца он, — заявила миссис Оливер.
  — Вы считаете? Но почему?
  — Я просто знаю, — ответила миссис Оливер. — Это же типичный убийца. Само добродушие, сердечность, дружелюбие и все прочее.
  — Возможно.
  Убеждения в голосе Пуаро не было.
  — Но каков, по-вашему, его мотив?
  — Нарушение профессиональной этики, — отчеканила миссис Оливер. — И миссис Макгинти об этом узнала. Но причина — дело второе, главное — это он. Я пригляделась ко всем и говорю вам — можете не сомневаться.
  Вместо ответа Пуаро как бы мимоходом заметил:
  — Вчера вечером на станции в Килчестере кто-то пытался столкнуть меня на рельсы.
  — Боже правый! Вы хотите сказать, что вас пытались убить?
  — Ни секунды не сомневаюсь.
  — А доктор Рендел выезжал по вызову, мне это точно известно.
  — Я понимаю… да… доктор Рендел выезжал по вызову.
  — Вот все и сходится, — с удовлетворением подытожила миссис Оливер.
  — Все, да не все, — возразил Пуаро. — Вчера вечером в Килчестере также были мистер и миссис Карпентер, и домой они возвращались порознь. Теперь миссис Рендел — может, она и просидела весь вечер дома, слушая радио, а может, и нет — этого не знает никто. А мисс Хендерсон частенько ездит в Килчестер в кино.
  — Вчера вечером не ездила. Она была дома. Сама мне сказала.
  — Не следует верить всему, что вам говорят, — нравоучительно заметил Пуаро. — Родственники часто покрывают друг друга. С другой стороны, служанка-иностранка Фрида вчера была в кино и не знает, все ли жильцы Хантерс-Клоуз провели вечер дома! Так что сузить круг непросто.
  — Ну, за мою компанию я, кажется, могу поручиться, — сказала миссис Оливер. — Когда это с вами случилось?
  — Ровно в девять тридцать пять.
  — Стало быть, на обитателей Лэбернемса можно не грешить. С восьми до половины одиннадцатого Робин, его мама и я играли в покер.
  — Я думал: вдруг вы с Робином заперлись в комнате и трудились на пару?
  — А матушка тем временем вскочила на мотоцикл, спрятанный в кустах? — Миссис Оливер засмеялась. — Нет, матушка была у нас перед глазами. — Она вздохнула, ибо на ум ей пришли более грустные мысли. — Работать на пару, — горько вымолвила она. — Это не работа, а сущий кошмар! Представьте себе: старшему инспектору Бэттлу нацепят большие черные усы и объявят, что это вы.
  Пуаро даже вздрогнул от неожиданности:
  — Предположить такое — уже кошмар!
  — Теперь вам понятны мои страдания.
  — Страдать приходится и мне, — признался Пуаро. — Кулинарные способности мадам Саммерхейз не поддаются описанию. То есть способностями тут и не пахнет. Сквозняки, ледяной ветер, расстройство желудка, кошачий запах, длинная собачья шерсть, сломанные ножки кресел, немыслимая кровать, в которой я сплю… — Он закрыл глаза, вспоминая свои мучения. — Тепловатая вода из-под крана, дырки в ковре на лестнице. А кофе?.. Жидкость, которую мне подают под видом кофе, невозможно описать словами. Мой желудок чувствует себя оскорбленным.
  — Господи, — огорчилась миссис Оливер. — Но при этом она удивительно мила.
  — Миссис Саммерхейз? Очаровательная женщина. Совершенно очаровательная. Но от этого только хуже.
  — А вот и она, — сказала миссис Оливер.
  К ним подходила Морин Саммерхейз. На ее веснушчатом лице застыло счастливо-отрешенное выражение. Она нежно улыбнулась им обоим.
  — Кажется, я слегка перебрала, — объявила она. — Джин — просто прелесть. И так много! Обожаю вечеринки. В Бродхинни мы ими не очень избалованы. Это все в вашу честь — такие знаменитости! Как бы мне хотелось писать книги! Да вот беда — я ничего не умею делать как следует!
  — Вы хорошая жена и мать, мадам, — напыщенно произнес Эркюль Пуаро.
  Глаза Морин широко распахнулись. Привлекательные карие глаза на веснушчатом личике. Интересно, подумала миссис Оливер, сколько ей лет? Пожалуй, не больше тридцати.
  — Правда? — удивилась Морин. — Ну, не знаю. Я, конечно, всех их страшно люблю, но разве этого достаточно?
  Пуаро кашлянул.
  — Не сочтите меня бесцеремонным, мадам, но если жена по-настоящему любит своего мужа, она должна заботиться о том, как он питается. Питание — вещь серьезная.
  Морин, похоже, эти слова немного задели.
  — А что? — вспыхнула она. — Голодный мой муж не ходит. Только и делаю, что его кормлю.
  — Я имел в виду качество пищи.
  — Вы хотите сказать, что я плохо готовлю, — догадалась Морин. — Но я всегда считала: что именно человек ест — это неважно.
  Пуаро издал стон.
  — Или что на нем надето, — рассеянно продолжала Морин. — Или чем он занимается. Я думаю, все это наносное и в жизни мало что значит.
  Минуту-другую она молчала, глаза от выпитого подернулись какой-то дымкой, будто она смотрела в дальние дали.
  — На днях одна женщина написала в газету письмо, — вдруг сообщила она. — Дурацкое письмо. Спрашивает, как лучше поступить: отдать ребенка на усыновление чужим людям, которые смогут предоставить ему все возможности — все возможности, так и написано, она имела в виду хорошее образование, приличную одежду, достойное окружение, — либо оставить его при себе, хотя никаких возможностей у нее нет. По-моему, дурацкое письмо — глупее не придумаешь. Главное, чтобы ты мог ребенка прокормить, — все остальное неважно.
  Она уставилась в пустой бокал, будто пыталась разглядеть на его дне будущее.
  — Я-то знаю, — сказала она. — Ведь меня саму удочерили. Мать меня отдала, и там мне, как пишет эта женщина, предоставили все возможности. Но всегда больно сознавать — даже сейчас, — что от тебя отказалась собственная мать, взяла и отдала тебя своими руками.
  — Но, может, она пошла на эту жертву ради вашего же блага, — предположил Пуаро.
  Проясненным взором она посмотрела на него.
  — Нет, не согласна я с этим. Перед собой эти родители так и оправдываются. На деле все проще — оказывается, они просто могут без тебя обойтись… А сознавать это больно. Я бы от моих детей не отказалась — ни за какие возможности на свете!
  — Я считаю, вы совершенно правы, — поддержала ее миссис Оливер.
  — С этим я тоже согласен, — сказал Пуаро.
  — Вот и договорились, — обрадовалась Морин. — О чем мы тогда спорим?
  Как раз в этот момент на террасу вышел Робин и подхватил:
  — Да, о чем мы тогда спорим?
  — О приемных детях, — доложила Морин. — Мне не нравится быть приемным ребенком, а вам?
  — Все же это лучше, чем быть сиротой, разве нет, дорогая? Пожалуй, нам пора идти, правда, Ариадна?
  Гости собрались расходиться разом. Доктор Рендел куда-то умчался немного раньше других. Все вместе спустились с холма, весело и громогласно болтая, слегка взвинченные, как оно и бывает, когда вольешь в себя несколько коктейлей.
  У ворот Лэбернемс Робин стал настойчиво приглашать всех зайти.
  — Расскажем мадре, как прошла вечеринка. Ей, бедняжке, так обидно, что не смогла пойти с нами — опять нога замучила. Но все равно ей жутко хочется знать, что творится вокруг.
  Веселая гурьба хлынула в дом, и миссис Апуорд и вправду очень обрадовалась.
  — А кто еще там был? — спросила она. — Уэтерби?
  — Нет, миссис Уэтерби нездоровится, а эта унылая девица Хендерсон без нее идти отказалась.
  — Какая трогательная привязанность, — заметила Шила Рендел.
  — Я бы скорее назвал это патологией, — вставил Робин.
  — Это все ее мать, — подала голос Морин. — Некоторые матери своих чад прямо съесть готовы.
  Она вдруг вспыхнула, наткнувшись на вопросительный взгляд миссис Апуорд.
  — Я тебя не пожираю, Робин? — спросила она.
  — Мадре! Конечно же, нет!
  Чтобы скрыть смущение, Морин быстренько переменила тему — стала рассказывать, как они воспитывают своих ирландских волкодавов. Какое-то время говорили о собаках.
  Потом миссис Апуорд решительно сказала:
  — От наследственности никуда не денешься — человек ты или собака.
  Шила Рендел пробормотала:
  — А как же среда?
  Миссис Апуорд была категорична:
  — Среда, моя дорогая, здесь ни при чем. Она позволяет тебе сменить облицовку — но не более. То, что в человеке заложено, все равно остается при нем, и никуда от этого не деться.
  Эркюль Пуаро с любопытством остановил взгляд на Шиле Рендел — лицо ее вдруг пошло красными пятнами. С излишней, как ему показалось, пылкостью она возразила:
  — Но ведь это жестоко… и несправедливо.
  Миссис Апуорд заметила:
  — В жизни много несправедливого.
  В разговор вступил Джонни Саммерхейз, неспешным, ленивым голосом он сказал:
  — Я согласен с миссис Апуорд. Наследственность сказывается. Я всегда на этом стоял.
  В голосе миссис Оливер прозвучал вопрос:
  — Вы хотите сказать, что все передается? «И проявляется в грядущих поколениях…»
  Морин Саммерхейз неожиданно отозвалась своим приятным высоким голосом:
  — Но у этой цитаты есть продолжение: «И потому будь к людям милосерден».
  Все снова немножко смутились — слишком серьезная нота зазвучала в разговоре.
  Чтобы переменить тему, накинулись с вопросами на Пуаро.
  — Расскажите нам про миссис Макгинти, месье Пуаро. Почему вы считаете, что этот омерзительный жилец ее не убил?
  — Между прочим, он часто бормотал что-то невнятное, — припомнил Робин. — Бродит по переулкам и что-то себе бормочет. Я его часто встречал. И могу вам точно сказать — вид у него был жутко странный.
  — Наверное, месье Пуаро, у вас есть какая-то причина полагать, что он ее не убивал. Скажите нам, что это за причина.
  Пуаро улыбнулся окружающим. Покрутил усы.
  — Если ее убил не он, кто же тогда?
  — Да, кто же?
  Миссис Апуорд сухо произнесла:
  — Не ставьте человека в неловкое положение. Возможно, он подозревает кого-то из нас.
  — Кого-то из нас? Ого!
  Поднялся гомон, а глаза Пуаро встретились с глазами миссис Апуорд. В них было хитрое довольство и что-то еще… Вызов?
  — Он подозревает кого-то из нас! — воскликнул Робин в полном восторге. — Так, начнем с Морин. — Он изобразил из себя напористого следователя. — Где вы были вечером… какое это было число?
  — Двадцать второе ноября, — подсказал Пуаро.
  — Где вы были вечером двадцать второго ноября?
  — Убей бог, не помню, — откликнулась Морин.
  — Кто это может помнить, столько времени прошло, — заметила миссис Рендел.
  — А я помню, — похвастался Робин, — потому что в тот вечер я вещал на радио. В Коулпорте читал лекцию «О некоторых аспектах театрального искусства». Я хорошо это помню, потому что долго распространялся о поденщице из «Серебряной коробки» Голсуорси, а на следующий день стало известно, что убили миссис Макгинти, и я еще подумал: интересно, поденщица в пьесе была похожа на миссис Макгинти или нет?
  — Точно, — внезапно заявила Шила Рендел. — Я тоже вспомнила: вы тогда сказали мне, что у Дженит выходной и ваша мама останется одна. И я пришла сюда посидеть с ней после ужина. Но, увы, так и не достучалась.
  — Сейчас, дайте подумать, — сказала миссис Апуорд. — Ах да, конечно. У меня разболелась голова, и я легла спать, а окна спальни выходят в сад.
  — А на следующий день, — продолжала вспоминать Шила, — когда я услышала, что миссис Макгинти убили, еще подумала: «Какой ужас! Ведь я в темноте могла наткнуться на убийцу», — поначалу-то мы все решили, что в ее дом вломился какой-нибудь бродяга.
  — А я все равно не помню, чем я занималась, — заявила Морин. — Зато следующее утро помню отчетливо. Нам про нее рассказал булочник. «Угробили, — говорит, — нашу миссис Макгинти». А я уже голову ломала: куда это миссис Макгинти запропастилась?
  Она поежилась.
  — Даже вспомнить — и то жуть берет, — сказала она.
  Миссис Апуорд не сводила глаз с Пуаро.
  Очень умная женщина, подумал он, и безжалостная. И еще эгоистка, каких поискать. Такая, если что сделает, не будет терзаться сомнениями, совесть ее мучить не будет…
  Раздался чей-то слабый голос — встревоженный, даже какой-то жалобный:
  — А какие-нибудь факты у вас есть, месье Пуаро?
  Это был голос Шилы Рендел.
  Вытянутое мрачное лицо Джонни Саммерхейза вдруг ожило.
  — Вот именно, факты! — воскликнул он. — Этим меня и привлекают детективные истории. Факты для детектива — они будто карта местности, а ты плутаешь среди них, как в лесу, и вдруг бац — дошло! Дайте нам хотя бы один факт, месье Пуаро!
  Смеющиеся просительные лица повернулись к нему. Для них это не более чем игра (или не для всех?). Но убийство — это не игра, убийство — вещь опасная. И кто знает…
  Резким движением Пуаро вытащил из кармана фотографии.
  — Вам требуются факты? — спросил он. — Вот! — И театральным жестом он бросил их на стол.
  Все сгрудились вокруг стола, наклонили головы, стараясь получше разглядеть снимки; послышались возгласы:
  — Смотрите-ка!
  — Какая жуткая безвкусица!
  — Только посмотрите на эти розы! «Ах, эти розы, ах, эти розы!»
  — Господи, ну и шляпа!
  — Какая жуткая девчонка!
  — Но кто они такие?
  — Ну и мода была в те времена!
  — Эта женщина явно была хороша собой.
  — Но почему это факты?
  — Кто они такие?
  Медленным взглядом Пуаро обвел лица всех, кто стоял вокруг стола.
  Он увидел на них лишь то, что ожидал увидеть.
  — Вы никого здесь не узнаете?
  — Узнаем?
  — Может, кто-то из вас уже видел эти фотографии? Может… да, миссис Апуорд? Вам что-то показалось знакомым, не так ли?
  Миссис Апуорд колебалась.
  — Да… мне кажется…
  — Которая из них?
  Ее указательный палец поднялся и застыл на фотографии девочки в очках — Лили Гэмбол.
  — Вы видели эту фотографию… когда же?
  — Совсем недавно… Вот только где… Не могу вспомнить. Но я ее видела, за это могу поручиться.
  Она сидела, нахмурившись, сведя брови к переносице.
  Из состояния сосредоточенной отрешенности ее вывела Шила Рендел. Она подошла и сказала:
  — До свидания, миссис Апуорд. Надеюсь, вы как-нибудь заглянете ко мне на чашечку чаю, если будете хорошо себя чувствовать.
  — Спасибо, милая. Робину придется закатить меня на горку.
  — Разумеется, мадре. Благодаря твоей коляске я такие мышцы накачал — о-го-го! Помнишь, когда мы отправились к Уэтерби и стояла страшная грязища…
  — Ага! — вдруг воскликнула миссис Апуорд.
  — Что такое, мадре?
  — Ничего. Продолжай.
  — Ну и намаялись мы с этим штурмом холма! Сначала буксовала коляска, потом забуксовал я. Думал, нипочем домой не доберемся.
  Посмеиваясь, гости распрощались и дружными рядами разошлись.
  Да, думал Пуаро, алкоголь развязывает языки, что верно, то верно…
  Свалял он дурака, показав фотографии, или, наоборот, поступил мудро?
  Может, и он пал жертвой алкогольных паров?
  Трудно сказать.
  Буркнув что-то в знак извинения, он повернул назад.
  Толкнул ворота и подошел к дому, из которого только что вышел. Из открытого окна слева доносилось журчание двух голосов — Робина и миссис Оливер. Ее вклад был минимален, львиная доля звуков в этом бессвязном потоке принадлежала Робину.
  Толкнув входную дверь, Пуаро прошел в комнату направо, которую покинул минуту назад. У камина сидела миссис Апуорд. Судя по лицу, ее одолевали мрачные мысли. Она настолько ушла в себя, что появление Пуаро заставило ее вздрогнуть.
  Он тактично кашлянул, и она резко вскинула голову.
  — О-о, — сказала она. — Это вы. Вы меня напугали.
  — Простите, мадам. Вы думали, это кто-то другой? Кто же?
  Не ответив на его вопрос, она просто спросила:
  — Вы что-нибудь оставили?
  — Боюсь, я оставил здесь опасность.
  — Опасность?
  — Опасность. Возможно, она угрожает вам. Потому что вы узнали одну из фотографий.
  — Я не сказала, что я ее узнала. Все старые фотографии похожи одна на другую.
  — Послушайте, мадам. Мне кажется, миссис Макгинти тоже узнала одну из этих фотографий. И миссис Макгинти рассталась с жизнью.
  В глазах миссис Апуорд неожиданно блеснул озорной огонек, и она продекламировала:
  
  Миссис Макгинти с жизнью рассталась,
  На небо улетела, на небе осталась.
  С жизнью рассталась, рассталась.
  А как? Высунулась сильно, как я, вот так!
  
  Вы это имеете в виду?
  — Да. И если вам что-то известно, хоть что-нибудь, скажите мне об этом сейчас. Так будет безопаснее.
  — Дорогой вы мой, не все так просто. Я совсем не уверена, что я что-то знаю, — уж, во всяком случае, ничего такого, что можно назвать уликой. Смутные воспоминания — дело довольно хитрое. Пока не представишь себе, как, где и когда, делать выводы рано, надеюсь, вы со мной согласны.
  — Мне кажется, все это вы уже представили.
  — Все, да не все. Надо принять во внимание разные обстоятельства. Прошу вас, месье Пуаро, не торопите меня. Я не из тех, кто принимает решения сгоряча. У меня своя голова на плечах, я привыкла ею пользоваться. А когда решение принято, я начинаю действовать. Но не раньше, чем я к этому готова.
  — Во многих отношениях вы, мадам, человек скрытный.
  — Возможно — до некоторой степени. Знание — сила. А силу надо использовать только во благо. Извините, но вы, видимо, не очень себе представляете устои жизни в английской провинции.
  — Иначе говоря, «вы всего лишь чертов иностранец».
  Миссис Апуорд чуть улыбнулась:
  — Ну, это для меня слишком грубо.
  — Если не хотите говорить со мной, есть старший инспектор полиции Спенс.
  — Мой дорогой месье Пуаро. Только не полиция. Не на этом этапе.
  Он пожал плечами.
  — Я вас предупредил, — сказал он.
  Ибо у него не было ни малейших сомнений — миссис Апуорд уже вспомнила совершенно отчетливо, где и когда она видела эту фотографию.
  Глава 14
  1
  Нет сомнения, сказал себе Эркюль Пуаро на следующее утро, что в этих краях наступила весна.
  Его вчерашние опасения сегодня представлялись ему совершенно беспочвенными.
  Миссис Апуорд — вполне здравая женщина и прекрасно сумеет о себе позаботиться.
  Все же ей удалось заинтриговать Пуаро. Да, любопытно. Ее поведение осталось для него тайной за семью печатями. Собственно, к этому она и стремилась. Она узнала фотографию Лили Гэмбол и решила разыграть свою игру.
  Пуаро обдумывал все это, прогуливаясь по дорожке в саду, как вдруг за его спиной раздался голос. Пуаро вздрогнул от неожиданности.
  — Месье Пуаро.
  Миссис Рендел подошла так тихо, что он не слышал ее приближения. Со вчерашнего вечера на душе у него было неспокойно.
  — Простите, мадам. Вы застали меня врасплох.
  Миссис Рендел машинально улыбнулась. «Если у меня на душе неспокойно, — подумал он, — что же сказать про миссис Рендел?» Одно веко у нее подергивалось, руки не находили себе места.
  — Я… надеюсь, я вам не мешаю? Может быть, вы заняты?
  — Нет, вовсе не занят. День — просто чудо. Ощущение весны — это прекрасно. Приятно находиться на улице. В доме миссис Саммерхейз всегда, ну совершенно всегда ощущаешь поток воздуха.
  — Поток…
  — В Англии вы это называете сквозняком.
  — Да. Да, наверное, вы правы.
  — Окна у них в доме не закрываются, а двери так и летают взад-вперед.
  — Этот дом уже дышит на ладан. К тому же у Саммерхейзов денег негусто, и серьезный ремонт им просто не осилить. На их месте я бы его продала, и дело с концом. Да, в нем не одну сотню лет жили их предки, но в наши дни нельзя цепляться за вещи только из сентиментальности.
  — Да, сентиментальность осталась в прошлом.
  Наступила тишина. Уголком глаза он следил за ее белыми руками — она явно нервничала. Пусть берет инициативу на себя, если ей есть что сказать. Наконец она заговорила — неровно, отрывисто.
  — Наверное, — сказала она, — когда вы ну как бы проводите расследование, всегда нужно иметь подходящий предлог, да?
  Пуаро обдумал вопрос. Он не смотрел на нее, но мог побожиться — она, чуть повернув голову, смотрит на него во все глаза.
  — Что ж, мадам, — уклончиво ответил он, — это довольно удобно.
  — Как-то объяснить, почему вы здесь, почему задаете вопросы?
  — Да, это может сослужить хорошую службу.
  — Зачем… зачем вы на самом деле приехали в Бродхинни, месье Пуаро?
  С легким удивлением он повернулся к ней.
  — Но, моя дорогая леди, это ведь всем известно — чтобы расследовать обстоятельства смерти миссис Макгинти.
  Миссис Рендел резко сказала:
  — Вы только так говорите. Но это — курам на смех.
  Пуаро поднял брови:
  — В самом деле?
  — Конечно. Никто в это не верит.
  — И все же уверяю вас — я приехал сюда именно с этой целью.
  Ее тусклые голубые глаза моргнули, и она отвела взгляд.
  — Вы мне не скажете, я знаю.
  — Чего не скажу, мадам?
  Она снова внезапно, как показалось Пуаро, сменила тему:
  — Я хотела спросить вас… про анонимные письма.
  — Пожалуйста, — подбодрил ее Пуаро, потому что она тут же замолчала.
  — Ведь в них всегда написана ложь, да?
  — Иногда, — осторожно заметил Пуаро.
  — Как правило, — настаивала она.
  — Я бы не стал утверждать это с уверенностью.
  Шила Рендел взорвалась:
  — Писать такие письма — это трусливо, вероломно и низко!
  — Тут я с вами согласен.
  — И вы никогда не поверите тому, что написано в таком письме?
  — Это очень трудный вопрос, — строго ответил Пуаро.
  — А я бы не поверила. Такому письму — ни за что! — И добавила, с трудом сдерживаясь: — Я знаю, почему вы здесь. Так вот, это неправда, говорю вам — неправда. — И, круто повернувшись, она пошла прочь.
  Брови Эркюля Пуаро снова поднялись — на сей раз выше обычного.
  «Что бы это значило, — спросил он себя. — Меня хотят увести со следа? Или это птичка из другого гнездышка?»
  Что-то здесь много всего навалено в одну кучу.
  Значит, миссис Рендел убеждена, что он здесь вовсе не из-за смерти миссис Макгинти. По ее мнению, это всего лишь предлог.
  Она действительно так считает? Или же, как он только что себе сказал, хочет вывести его на ложный след?
  И при чем тут анонимные письма?
  Может, на фотографии, которую «недавно видела» миссис Апуорд, изображена миссис Рендел?
  Другими словами, миссис Рендел и Лили Гэмбол — одно лицо? Сведения о Лили Гэмбол, исправившейся и вернувшейся в лоно цивилизованного общества, обрываются где-то в Ирландии. Что, если доктор Рендел встретил свою будущую жену именно там, не подозревая о ее прошлом? Лили Гэмбол окончила курсы стенографии. Ее с доктором пути вполне могли пересечься.
  Пуаро покачал головой и вздохнул. Разумеется, все это вполне возможно. Но хотелось бы знать наверняка.
  Откуда ни возьмись налетел холодный ветер, а солнце скрылось за облаками.
  Пуаро поежился и направил свои стопы к дому.
  Да, хотелось бы знать наверняка. Найти бы орудие убийства…
  И в эту секунду он его увидел и даже вздрогнул, потому что инстинкт подсказал ему — он не ошибается.
  2
  Потом он задавал себе вопрос: видел ли он этот предмет раньше, может, засек его подсознательно? Ведь, надо полагать, он преспокойно стоял себе на этом месте со дня приезда Эркюля Пуаро в Лонг-Медоуз…
  Прямо здесь, на захламленном книжном шкафу около окна.
  Но почему он все-таки не заметил его раньше?
  Пуаро взял предмет, прикинул его вес, внимательно осмотрел его, переложил из руки в руку, занес для удара…
  В комнату, сопровождаемая двумя псами, обычным вихрем ворвалась Морин. И спросила своим певучим и дружелюбным голосом:
  — Привет, развлекаетесь с сахароколкой?
  — Эта штука так называется? Сахароколка?
  — Да. Сахароколка… или сахарный молоток… не знаю точного названия. Забавная штуковина, да? Еще и птичка наверху — прямо детская игрушка.
  Пуаро неторопливо повертел в руках эту кухонную утварь. Эдакая медная безделушка в форме тесла, тяжелая, с острой режущей кромкой. Там и сям утыкана цветными камешками, небесно-голубыми и красными. Наверху — легкомысленная пташка с бирюзовыми глазками.
  — Небось такой штучкой кого-нибудь убить — одно удовольствие, — заявила она беззаботно.
  И, забрав молоток у Пуаро, нанесла смертоносный удар по какой-то точке в пространстве.
  — До жути просто, — сделала она вывод. — Как там у Теннисона в «Королевских идиллиях»: «Настал мой час!» — так Марк воскликнул и череп раскроил ему». А что, этой штуковиной ничего не стоит раскроить череп, верно?
  Пуаро взглянул на нее. Улыбчивая безмятежность — ничего другого он не прочел на ее веснушчатом лице. Она добавила:
  — Я уж сказала Джонни, что его ждет, если он мне надоест хуже черта. В супружеской жизни — штука незаменимая!
  Она засмеялась, положила молоток для колки сахара на место и повернулась к двери.
  — Я ведь зачем-то сюда шла. — Она застыла в раздумье. — Не могу вспомнить… Вот голова садовая! Ладно, пойду посмотрю на пудинг, может, надо долить воды в кастрюлю.
  Но Пуаро остановил ее вопросом:
  — Вы эту штуку привезли с собой из Индии?
  — Нет-нет, — возразила Морин. — Я ее купила под Рождество, на «П и П».
  — «П и П»? — озадаченно переспросил Пуаро.
  — «Приноси и покупай», — охотно разъяснила Морин. — В доме приходского священника. Приносишь вещи, которые тебе не нужны, ну и что-то покупаешь. Если найдешь что-то не совсем жуткое. На самом деле ничего для тебя нужного там нет. Я купила это да еще кофейник. У кофейника мне носик понравился, а у молотка — птичка, просто загляденье.
  Она показала на небольшой кофейник из чеканной меди. Искривленный носик-хоботок… где-то он такой уже видел?
  — По-моему, они из Багдада, — припомнила Морин. — Если не путаю, Уэтерби сказали именно так. А может, из Персии.
  — Так они вам достались от Уэтерби?
  — Да. У них жуть сколько всякого барахла. Все, побежала. Пудинг надо проверить.
  Она вышла. Хлопнула дверь. Пуаро еще раз взял сахароколку и подошел с ней к окну.
  На режущей кромке виднелись — едва заметные, выцветшие, но все-таки виднелись — пятнышки.
  Пуаро удовлетворенно кивнул.
  Секунду поколебавшись, он забрал молоток и унес к себе в комнату. Там аккуратно упаковал его в коробку, завернул в бумагу, перевязал и со свертком под мышкой спустился вниз и вышел из дому.
  Можно не волноваться — исчезновения сахароколки никто не заметит. Про этот дом не скажешь, что все в нем разложено по полочкам.
  3
  В Лэбернемсе своим чередом — со скрипом — шла совместная работа.
  — Дорогая, но что это за прихоть — делать из него вегетарианца? Получится какой-то тип со странностями. И уж никак не романтический герой, — излагал свою точку зрения Робин.
  — А что я могу поделать, — упрямилась миссис Оливер. — Он всю жизнь был вегетарианцем. Он возит с собой специальную машинку, чтобы протирать сырую морковь и репу.
  — Но, Ариадна, драгоценная вы моя, почему?
  — Откуда я знаю? — раздраженно огрызнулась миссис Оливер. — Откуда я знаю, почему я произвела на свет божий такого мерзкого типа? Наверное, у меня ум зашел за разум. Почему вообще он финн? Я ни черта не знаю о Финляндии. Почему вегетарианец? Почему у него такие идиотские манеры? Уж так вышло — вот и все объяснение. Испробуешь что-то — а людям понравится, ты, окрыленная, дуешь дальше. И не успеешь оглянуться, как ты уже повязана по рукам и ногам — и, будь любезна, всю жизнь терпи возле себя какого-нибудь кошмарного Свена Хьерсона. А люди пишут письма — ах-ах, вы, наверное, от него без ума. Я от него без ума? Да попадись мне этот сухопарый и долговязый финн-вегетарианец под руку в жизни — быть убийству, да такому, какого в моих книгах еще не было.
  Робин Апуорд посмотрел на нее взглядом, полным уважения.
  — Знаете, Ариадна, а мысль, право, недурна. Подлинный Свен Хьерсон — и счеты с ним сводите вы. Такая книга запросто может стать вашей лебединой песнью — но опубликовать ее надо после вашей смерти.
  — Э, нет! — взбунтовалась миссис Оливер. — А деньги? Все деньги, что мне причитаются за мои убийства, я хочу получить сейчас.
  — Да. Разумеется. Тут я с вами согласен, как никогда.
  С обеспокоенным видом драматург принялся ходить взад-вперед.
  — И еще с этой Ингрид незадача, — сказал он. — Сцену в подвале мы сделали — пальчики оближешь, но как после нее сохранить напряжение в следующей сцене — ума не приложу.
  Миссис Оливер промолчала. Что касается сцен, пусть голова болит у Робина Апуорда.
  Робин метнул на нее взгляд, в котором читалось недовольство.
  В то утро, охваченная новым настроением (такое с ней случалось часто), миссис Оливер внезапно разочаровалась в своей прическе — распущенные волосы надоели. Обмакнув щетку в воду, она прилепила седые завитки ближе к черепу. Высокий лоб, массивные очки, суровый взор — она все больше напоминала Робину его школьную учительницу, перед которой он трепетал все отроческие годы. Он чувствовал, что ему все труднее обращаться к ней «дорогая», его передергивало даже от «Ариадны».
  Тоном капризного ребенка он произнес:
  — Знаете, что-то я сегодня не в форме. Может, вчерашний ужин сказывается. Так что давайте оставим наши описания и подумаем об актерах. Если бы удалось заполучить Дэниса Кэллори, о лучшем нечего и мечтать, но он сейчас занят на съемках. А Джин Беллиус подошла бы нам на Ингрид — и она хочет сыграть эту роль, это уже хорошо. И совершенно гениальная идея — пригласить Сесила на роль Эрика. Поедем вечером на «Отщепенца»? Поглядите на Сесила и скажете мне, что вы о нем думаете.
  Миссис Оливер ухватилась за это предложение, и Робин пошел звонить.
  — Порядок, — доложил он, вернувшись. — Билеты будут.
  4
  Утро выдалось многообещающим, но посулы так и остались посулами. Неизвестно откуда набежали тучи, день притих — вот-вот грянет дождь. Пробираясь через густой кустарник к входной двери Хантерс-Клоуз, Пуаро подумал: не хотел бы он жить в этой долине-впадине у подножия холма. Сам дом был сокрыт за деревьями, ветвистый плющ пленил все садовые дорожки. Тут бы пройтись с топором.
  С топором? Или с сахароколкой?
  Он нажал на звонок, не дождался ответа — позвонил еще раз.
  Дверь открыла Дейдри Хендерсон. Она явно удивилась.
  — О-о, — сказала она, — это вы.
  — Можно зайти? Я хочу поговорить с вами.
  — Я… да, что же, заходите.
  Она провела его в небольшую полутемную гостиную, где он однажды сидел в ожидании. На каминной полке он тотчас опознал старшего брата небольшого кофейника, какой стоял у Морин. Его огромный искривленный хобот-клюв в этой маленькой на западный манер комнатке словно был главным, намекал на некую восточную свирепость.
  — К сожалению, — извиняющимся тоном сказала Дейдри, — у нас сегодня неприятности на домашнем фронте. Наша служанка, немецкая девушка, от нас уходит. Прожила тут всего месяц. Похоже, она согласилась у нас работать, потому что хотела сюда переехать — у нее в Англии жених. А теперь у них все решилось, и сегодня она от нас съезжает.
  Пуаро прищелкнул языком.
  — Довольно бесцеремонно с ее стороны.
  — Вы тоже так считаете, да? Отчим говорит, она просто не имеет права. Может, и не имеет, но что тут поделаешь — она выходит замуж, а дальше ей хоть трава не расти. Мы бы вообще ничего не знали — это я случайно увидела, что она собирает свои вещи. А то просто ушла бы из дому, никому не сказав и слова.
  — Увы, в наше время бесцеремонность — вещь нередкая.
  — Да, — уныло согласилась Дейдри. — Наверное.
  Тыльной стороной ладони она потерла лоб.
  — Я устала, — призналась она. — Очень устала.
  — Понимаю, — учтиво произнес Пуаро. — Немудрено.
  — Вы что-то хотели, месье Пуаро?
  — Я хотел спросить у вас про сахарный молоток.
  — Сахарный молоток? — Она непонимающе посмотрела на него.
  — Такая медная штуковина, с птичкой, инкрустированная голубыми, красными и зелеными камешками, — со всей тщательностью описал Пуаро.
  — А-а, да, знаю.
  Но никакого интереса или оживления в ее голосе не послышалось.
  — Верно ли, что раньше он был здесь?
  — Да. Мама купила его на базаре в Багдаде. Мы его вместе с другой утварью отнесли в дом священника на распродажу.
  — «Приноси и покупай»?
  — Да. Такие распродажи у нас бывают часто. Доход идет церкви. Отдавать деньги просто так желающих все меньше, а избавиться от ненужного старья вроде и не жалко. А кто-то его покупает.
  — Значит, до Рождества этот молоток был здесь, в этом доме, а потом вы отдали его для торгов «Приноси и покупай». Верно я говорю?
  Дейдри нахмурилась.
  — Отдали, только не под Рождество. До этого были другие торги. В честь праздника урожая.
  — Праздник урожая? Это когда же? В октябре? В сентябре?
  — В конце сентября.
  В комнатке воцарилась тишина. Пуаро смотрел на девушку, она смотрела на него. Не лицо, а море в штиль — никаких всплесков, никакой ряби, никакого волнения. Кроется там что-то или нет, за этой стеной вялости и апатии? Может, и нет. Может, она и вправду просто устала…
  Он спросил спокойно, но настойчиво:
  — Вы уверены, что это были торги в честь праздника урожая? А не под Рождество?
  — Уверена.
  Глаза ее не мигая смотрели на него. Эркюль Пуаро ждал. Ну, дальше, дальше… Но того, чего он ждал, не последовало. Тогда, взяв официальную ноту, он произнес:
  — Не смею вас больше задерживать, мадемуазель.
  Она проводила его до двери.
  И вот он уже снова шел вниз по дороге.
  Итак, два взаимоисключающих заявления. Одно с другим — ну просто никак.
  Кто же говорит правду? Морин Саммерхейз или Дейдри Хендерсон?
  Если сахароколка — орудие убийства, то вопрос этот принципиальный. Праздник урожая отмечают в конце сентября. Рождество — известно когда. А в промежутке, двадцать второго ноября, убили миссис Макгинти. И кому же в это время принадлежала сахароколка?
  Он отправился на почту. Миссис Толк, всегда готовая помочь, и на этот раз оказалась на высоте. Да, она была на обоих торгах. И на всех предыдущих. Там можно наткнуться на какую-нибудь симпатичную вещицу. Она, кстати, помогала все раскладывать для продажи. Правда, почти ничего не присылали заранее — люди приносили с собой, что хотели отдать, а заодно приценивались к тому, что принесли другие.
  Медный молоток, похожий на топорик, с цветными камешками и птичкой? Нет, такого она не припомнит. Вещей, надо сказать, натащили множество, была настоящая неразбериха, и многое выхватывали в ту же секунду. Впрочем, погодите, что-то такое и вправду было… да, и поставили за пять шиллингов с кофейником в придачу, кофейник-то был с дыркой, так что не попользуешься, только как украшение. А вот когда было дело — этого она не помнит. Может, под Рождество, а может, и раньше. Как-то не отложилось в памяти…
  Она приняла к отправке сверток, принесенный Пуаро. Отправить заказной почтой? Да. Она записала адрес, и Пуаро заметил, беря квитанцию, что в ее черных живых глазах мелькнула искорка интереса.
  Пуаро, размышляя на ходу, неторопливо зашагал в гору.
  Скорее всего, ошибается Морин Саммерхейз — мозги у нее слегка набекрень, никогда ничего не помнит, суматошная и смешливая. Ей что урожай, что Рождество — один черт.
  Дейдри Хендерсон — медлительная, неловкая — должна ориентироваться в пространстве и времени куда точнее.
  Все так. Но занозой торчал в мозгу один вопрос. Незаданный.
  Он из нее что-то пытался вытянуть, она даже не поинтересовалась: зачем вам это надо знать? Ведь естественный вопрос, он же просто напрашивался?
  Но Дейдри Хендерсон его не задала.
  Глава 15
  1
  — Вам кто-то звонил! — крикнула Морин из кухни, едва Пуаро вошел в дом.
  — Звонил? Кто же?
  Действительно, кто?
  — Не знаю. Я черкнула номер на продовольственной книжке.
  — Спасибо, мадам.
  Он открыл дверь в гостиную и подошел к столу, среди бумаг отыскал продовольственную книжку — прямо возле телефона. На ней было написано: «Килчестер 350».
  Подняв трубку, он набрал номер.
  Женский голос мгновенно ответил:
  — «Бритер и Скаттл».
  Тугодумом Пуаро не был никогда.
  — Можно попросить мисс Мод Уильямс?
  После небольшой паузы женский контральто произнес:
  — Мисс Уильямс слушает.
  — Говорит Эркюль Пуаро. Вы мне звонили?
  — Да… да, звонила. Насчет собственности, о которой мы с вами вели речь в прошлый раз.
  — Собственности? — Секунду Пуаро соображал. Потом понял: Мод просто неудобно говорить. Кто-то стоит или сидит рядом, а раньше, когда звонила ему, она была в кабинете одна.
  — Если я правильно понимаю, вы звонили насчет Джеймса Бентли и убийства миссис Макгинти.
  — Правильно. Мы можем что-то для вас сделать?
  — Вы хотите помочь. Вам сейчас неудобно говорить?
  — Совершенно верно.
  — Ясно. Слушайте внимательно. Вы действительно хотите помочь Джеймсу Бентли?
  — Да.
  — Не пойдете ли вы в услужение к людям? Возможно, семейный климат в этом доме не самый благоприятный…
  — Пойду.
  — Вы можете освободиться от работы? Чтобы приехать, скажем, завтра?
  — О да, месье Пуаро. Думаю, мы сможем это уладить.
  — Вы поняли, что я вам предлагаю? Вы будете жить в семье, домработницей. Готовить умеете?
  В голосе послышалось легкое удивление:
  — Еще как.
  — О боже, да вы просто находка! Значит, так, я сейчас же выезжаю в Килчестер. Встретимся в том же кафе, где мы беседовали в ваш обеденный перерыв.
  — Да, конечно.
  Пуаро повесил трубку.
  Что же, достойная восхищения молодая особа. Сообразительная, толковая, самостоятельная… и даже неплохая повариха…
  Не без труда он откопал местную телефонную книжечку — на ней покоился трактат о разведении свиней — и посмотрел номер телефона Уэтерби.
  Трубку сняла миссис Уэтерби.
  — Алло. Алло. Это месье Пуаро… Вы, наверное, помните меня, мадам?..
  — Боюсь, что…
  — Месье Эркюль Пуаро.
  — Ах да, разумеется… Простите. У нас тут неприятности на домашнем фронте…
  — Именно поэтому я вам звоню. Узнав о ваших трудностях, я изрядно огорчился.
  — Надо же быть такой неблагодарной. Эти иностранцы. Мы же ей проезд оплатили, и вообще. Терпеть не могу неблагодарности.
  — Да-да. Искренне вам сочувствую. Это просто чудовищно, поэтому спешу сказать вам, что, возможно, смогу вам помочь. По чистой случайности у меня на примете есть молодая женщина, которая желает пойти в услужение. Боюсь, правда, она не все умеет…
  — Кто теперь все умеет? Но, по крайней мере, она готовит? А то ведь многие и не готовят.
  — Да… да, кулинар она хороший. Тогда я вам ее пришлю, пусть поначалу на время? Ее зовут Мод Уильямс.
  — О, месье Пуаро, пожалуйста, присылайте. Вы так любезны. Лучше что-нибудь, чем ничего. Муж у меня такой привереда, страшно сердится на мою дорогую Дейдри, когда что-то в хозяйстве не так. Где мужчинам понять, как в наши дни все достается… я…
  Она умолкла на полуслове — кто-то вошел в комнату, и, хотя она прикрыла трубку рукой, ее приглушенный голос все же достиг ушей Пуаро:
  — Это тот маленький детектив… он знает кого-то, кто сможет заменить Фриду… Нет, не иностранка… англичанка, слава богу. Очень мило с его стороны, надо же, какой заботливый… Дорогая, только не возражай. Какая тебе разница? Сама знаешь, как Роджер кипятится… Он так любезен… думаю, она нас вполне устроит.
  Убрав руку, миссис Уэтерби заговорила елейным голоском:
  — Огромное вам спасибо, месье Пуаро. Мы вам безмерно благодарны.
  Пуаро положил трубку и взглянул на часы. Потом отправился на кухню.
  — Мадам, к обеду меня не ждите. Мне надо съездить в Килчестер.
  — Слава тебе господи, — обрадовалась Морин. — А то я пудинг проморгала. Вода выкипела, и он, подлый, подгорел. Вообще-то он вышел ничего, только с горчинкой. Я уж решила — если покажется невкусно, открою банку малинового варенья, она у меня с прошлого лета сохранилась. Сверху оно немножко заплесневело, но сейчас говорят, что это не страшно. Даже полезно — ведь это живой пенициллин.
  Пуаро вышел из дому довольный — бог уберег его от подгоревшего пудинга с пенициллиновым вареньем. Импровизации Морин Саммерхейз — штука опасная, лучше он перекусит в «Синей кошке» — макароны, заварной крем, оливки.
  2
  В Лэбернемсе затеялась легкая свара.
  — Разумеется, Робин, когда ты работаешь над пьесой, ты вообще ни о чем не помнишь.
  Робин был полон раскаяния:
  — Мадре, прости меня, Христа ради. Начисто вылетело из головы, что у Дженит сегодня свободный вечер.
  — Ладно, неважно, — холодно буркнула миссис Апуорд.
  — Очень даже важно. Я позвоню в театр и скажу, что мы приедем завтра.
  — Ни в коем случае. Договорились на сегодня, вот и поезжайте.
  — Но как же…
  — Никаких разговоров.
  — Давай я попрошу Дженит, пусть сегодня посидит, а в другой вечер мы ее отпустим.
  — Отпадает. Она терпеть не может, когда приходится менять свои планы.
  — Уверен, она не будет возражать. Если я ее как следует…
  — Ни о чем ее не надо просить, Робин. Ты ей только испортишь настроение. И хватит об этом. Чувствовать себя занудной старухой, которая отравляет удовольствие другим, — это мне совсем не по нраву.
  — Мадре, ты просто прелесть…
  — Ну хватит — идите и развлекайтесь. Я знаю, кто разделит мое одиночество.
  — Кто же?
  — Это моя тайна. — Миссис Апуорд снова повеселела. — Не суетись, Робин.
  — Я позвоню Шиле Рендел.
  — Я сама позвоню кому надо, спасибо. Все уже договорено. Перед уходом свари кофе, перелей в кофейник и поставь на мой столик, чтобы осталось только подогреть. И еще чашечку принеси — вдруг придется попотчевать гостя.
  Глава 16
  Пуаро и Мод Уильямс обедали в кафе «Синяя кошка». Великий сыщик давал последние указания:
  — Вы поняли, что именно следует искать?
  Мод Уильямс кивнула.
  — На работе договорились?
  Она засмеялась:
  — У меня серьезно захворала тетушка! Я сама себе послала телеграмму.
  — Прекрасно. И вот еще что примите к сведению. По этой деревне разгуливает убийца. Ощущение не из самых приятных.
  — Вы меня предупреждаете?
  — Да.
  — Я в состоянии о себе позаботиться, — заверила его Мод Уильямс.
  — Эти слова следует отнести в разряд «крылатых», — пошутил Эркюль Пуаро.
  Она снова засмеялась, смех был искренний, веселый. Кое-кто за соседними столами повернул в их сторону голову.
  Пуаро поймал себя на том, что оценивающе наблюдает за ней. Полная сил и уверенная в себе молодая женщина, живая и энергичная, она рвалась в бой, жаждала взять на себя опасную миссию. Что ею движет? Перед его мысленным взором возник Джеймс Бентли — вялый, безжизненный голос, потухший взгляд. Да, природа — штука прелюбопытная.
  Мод сказала:
  — Вы ведь сами мне это предложили? Зачем же теперь отговариваете?
  — Я обязан четко объяснить вам, на что вы идете.
  — Не думаю, что мне угрожает опасность. — Голос Мод звучал уверенно.
  — Я тоже пока так не думаю. В Бродхинни вас кто-нибудь знает?
  Мод задумалась.
  — Пожалуй… Да, кое-кто знает.
  — Вы там бывали?
  — Пару-тройку раз… по делам фирмы, конечно… последний раз относительно недавно — месяцев пять назад.
  — Кого вы там видели? Где были?
  — Я приезжала к одной старушке… мисс Карстерс… или Карлайл… точно не помню. Она покупала небольшой участок земли, здесь, неподалеку, и я привезла ей разные бумаги, документ, составленный землемером, надо было задать какие-то вопросы. Она останавливалась там же, где и вы, — дом для приезжих или что-то в этом роде.
  — Лонг-Медоуз?
  — Он самый. Довольно убогое пристанище… от собак некуда деваться.
  Пуаро кивнул.
  — А миссис Саммерхейз или майора Саммерхейза вы видели?
  — Миссис Саммерхейз видела, наверное, это была она. Она провела меня наверх. Эта старая развалюшечка принимала меня в постели.
  — Миссис Саммерхейз вас запомнила?
  — Едва ли. А хоть и запомнила, невелика беда. Ну и что, я решила сменить работу, сейчас этим никого не удивишь. Вообще-то она на меня и не посмотрела. Такие ни на кого не смотрят. — Мод Уильямс сказала это с легким порицанием.
  — Кого-нибудь еще вы в Бродхинни видели?
  Мод неохотно призналась:
  — Да, мистера Бентли.
  — Ага, мистера Бентли. Случайно.
  Мод чуть поерзала в кресле.
  — Честно говоря, нет, я послала ему открытку. Написала, что в тот день приеду. Если честно, даже попросила его о встрече. Идти там, конечно, некуда. Дыра дырой. Ни тебе кафе, ни кино. Честно говоря, мы просто поболтали на автобусной остановке. Пока я ждала обратного автобуса.
  — Это было до того, как убили миссис Макгинти?
  — О да. Буквально за несколько дней. Помню, вскоре об этом затрубили все газеты.
  — Мистер Бентли когда-нибудь говорил с вами о своей домовладелице?
  — Как будто нет.
  — А еще с кем-нибудь вы в Бродхинни разговаривали?
  — Я… только с мистером Робином Апуордом. Я слышала, как он выступал по радио. А тут вижу, выходит из дому собственной персоной — я узнала его по фотографии, — я подошла и попросила его дать мне автограф.
  — И он дал?
  — О да, с большой охотой. Записной книжки у меня с собой не было, но я выудила из сумки какой-то листок, и он тут же его подмахнул.
  — Еще кого-то из Бродхинни вы знаете — хотя бы в лицо?
  — Ну конечно, Карпентеров. Они в Килчестер наезжают часто. У них шикарная машина, миссис Карпентер всегда в шикарных туалетах. Месяц назад она открывала ярмарку. Говорят, он будет нашим следующим членом парламента.
  Пуаро кивнул. Потом вытащил из кармана конверт, который всегда носил с собой. Разложил на столе четыре фотографии.
  — Вы узнаете кого-нибудь? Что случилось?
  — Вон мистер Скаттл. Видите, выходит отсюда. Надеюсь, он нас не заметил. Было бы нежелательно. Ведь о вас здесь говорят… что вас прислали сюда прямо из Парижа, из полиции — Сюрте или что-то в этом роде.
  — Вообще-то я не француз, а бельгиец, но это неважно.
  — Так что у вас за фотографии? — Она наклонилась над столом, чуть прищурилась. — Какие-то старинные, правда?
  — Самой старой из них тридцать лет.
  — Забавно смотреть на моду прошлых лет. Женщины в этих старинных одеждах выглядят такими глупыми.
  — Вы их раньше видели?
  — В смысле узнаю я кого-то из этих женщин или уже видела эти фотографии?
  — То и другое.
  — Вот эта кажется мне знакомой. — Палец ее остановился на фотографии Джейнис Кортленд в шляпе-колпаке. — То ли попадалась в какой-то газете, то ли еще где… только не помню когда. И эту девчонку, кажется, видела. Но когда? Вроде и не очень давно.
  — Все эти фотографии были напечатаны в «Санди компэниэн» в последнее воскресенье перед убийством миссис Макгинти.
  Мод резко вскинула голову.
  — Они имеют к этому какое-то отношение? И поэтому вы хотите, чтобы я… — Она смолкла.
  — Да, — сказал Эркюль Пуаро. — Именно поэтому.
  Он вытащил из кармана еще что-то и показал ей. Это была статья из «Санди компэниэн».
  — Вот, прочитайте, — предложил он.
  Она стала внимательно читать. Ее голова в золотистых локонах склонилась над малюсенькой вырезкой. Она подняла на него глаза.
  — Вот, значит, они кто? Вы это прочитали — и у вас возникли какие-то мысли?
  — Точнее не скажешь.
  — Но я все равно не понимаю… — Она задумалась.
  Пуаро молчал. Даже если собственные мысли его вполне устраивали, он всегда с готовностью внимал мыслям кого-то другого.
  — Вы полагаете, кто-то из них сейчас живет в Бродхинни?
  — Это вполне возможно.
  — Да, разумеется. Мало ли кого и куда забрасывает судьба… — Она ткнула пальцем в хорошенькое жеманное личико Евы Кейн. — Ей сейчас должно быть уже порядочно — примерно столько, сколько миссис Апуорд.
  — Примерно.
  — Я подумала… если она была такой женщиной… у многих мог на нее быть зуб.
  — Это лишь точка зрения, — медленно произнес Пуаро. — Да, точка зрения. — Потом добавил: — А дело Крейга вы помните?
  — Кто же его не помнит?! — воскликнула Мод Уильямс. — Ведь он стоит в музее мадам Тюссо! Я тогда была совсем девчонкой, но газеты и по сей день поминают это дело — для сравнения. Прямо незабвенная история!
  Пуаро метнул на нее быстрый взгляд. Откуда вдруг такое раздражение в голосе?
  Глава 17
  Миссис Оливер, совершенно ошарашенная, пыталась как-то затеряться в углу крошечной театральной гардеробной. Но с ее габаритами разве затеряешься? Наоборот, она еще больше бросалась в глаза. Вокруг нее, стирая полотенцами грим с лица, так и роились бравые молодцы и то и дело навязывали ей теплое пиво.
  Доброе расположение духа вернулось к миссис Апуорд довольно быстро, и она благословила их перед уходом. Робин позаботился о том, чтобы все необходимое было у матушки под рукой, и, уже сев в машину, пару раз возвращался в дом, нанести последние штрихи.
  Когда он уселся за руль окончательно, на лице его поигрывала ухмылка.
  — Мадре уже звонит по телефону, а кому — так мне и не сказала. Вот старая шалунья! Но я и сам знаю.
  — Я тоже, — откликнулась миссис Оливер.
  — И кому, по-вашему?
  — Эркюлю Пуаро.
  — И я на него подумал. Решила из него что-нибудь выудить. Мадре обожает всякие тайны. Ладно, дорогая, насчет сегодняшнего спектакля. Вы должны мне сказать, как вам понравится Сесил — только, чур, честно, — и таким ли вы видите Эрика…
  Разумеется, Сесил Лич не имел ничего общего с Эриком, каким его видела миссис Оливер. Это было типичное не то. Сам спектакль доставил ей удовольствие, но после него пришлось «пообщаться с актерами», и это было для нее сущей мукой.
  Зато Робин чувствовал себя превосходно. Взяв Сесила за грудки (по крайней мере, миссис Оливер показалось, что это был Сесил), он трещал без умолку. Будучи от Сесила в ужасе, миссис Оливер отдала предпочтение некоему Майклу, который как раз занимал ее какой-то безобидной болтовней. Майкл, во всяком случае, не ждал от нее ответных излияний, собственно говоря, он предпочитал монолог. Некто Питер изредка встревал в их беседу, но хлипкий ручеек, в котором перемывались чьи-нибудь косточки, все-таки тек по воле Майкла.
  — …Это так мило со стороны Робина, — говорил он. — Мы так его упрашивали, так приглашали. Нет, мы понимаем, он же под каблуком у этой кошмарной женщины, да под каким! Ходит перед ней на задних лапках. Но человек на диво талантливый, правда? Робин очень талантливый. Возлагать такого на материнский алтарь — это просто грех! Ох эти женщины! Многие из них — настоящие чудовища. Знаете, как миссис Апуорд обошлась с несчастным Алексом Роскоффом? Сначала вцепилась в него мертвой хваткой и не выпускала целый год, а потом узнала, что никакой он не русский эмигрант. Понятное дело, он ей плел всякую всячину, расписывал свою прошлую жизнь, мы знали, что все это брехня, но, в конце концов, что тут такого, ей же с ним было весело. И тут она выясняет, что он всего-навсего сын портного из Ист-Энда, и в ту же секунду его бросает… Нельзя же быть таким снобом, верно, дорогая? Вообще-то Алекс был даже рад, что отделался от нее. Говорил: иногда она на него прямо ужас наводила, думал, у нее не все дома. А эти вспышки гнева! Робин, дорогой, мы как раз вашу замечательную мать вспоминаем. Жаль, что она не смогла приехать. Зато вы привезли миссис Оливер — это королевский подарок. Ее убийства — просто прелесть.
  Пожилой мужчина с низким гулким голосом схватил миссис Оливер за руку; ладонь его оказалась горячей и липкой.
  — Как мне вас благодарить? — воскликнул он проникновенным, полным меланхолии голосом. — Вы спасли мне жизнь — и не однажды.
  Потом все вышли на свежий воздух и перебрались в «Конскую голову», где легкие возлияния и театральные пересуды успешно были продолжены.
  Наконец пришло время ехать домой. Миссис Оливер изрядно устала. В машине она откинулась на спинку сиденья и прикрыла глаза. У Робина же, наоборот, появилось второе дыхание — он трещал как сорока.
  — …Вам тоже кажется, что это отличная мысль, верно? — закончил он.
  — Что?
  Миссис Оливер вскинулась, распахнула глаза.
  Оказывается, она забылась в ностальгическом сне о доме. На стенах — чучела экзотических птиц, украшения из листьев. Рабочий стол, пишущая машинка, черный кофе, повсюду яблоки… Какое блаженство — ты предоставлена сама себе, никому ничего не должна… Какое блаженство! Писателю незачем вылезать на свет божий из своей тайной цитадели. Писатели — народ робкий, не очень общительный, не умея приноровиться к жизни в обществе, они изобретают себе спутников и говорят их устами.
  — Вы, кажется, устали, — заметил Робин.
  — Не сказала бы. Просто я не очень схожусь с людьми, вот и все.
  — Я людей обожаю, а вы? — счастливо проворковал Робин.
  — Нет, — твердо ответила миссис Оливер.
  — Не может быть. В ваших книгах столько людей.
  — Это другое. Я предпочитаю деревья, от них веет таким покоем.
  — А я без людей не могу, — констатировал Робин очевидный факт. — Они меня вдохновляют.
  Они подъехали к воротам Лэбернемса.
  — Идите в дом, — распорядился он. — А я поставлю машину.
  Миссис Оливер, как обычно, с трудом выбралась наружу и зашагала по дорожке.
  — Дверь не заперта, — напомнил Робин.
  Так оно и оказалось. Миссис Оливер толкнула дверь и вошла в дом. Свет не горел — не очень-то любезно со стороны хозяйки. Или это она из соображений экономии? Богатые — они нередко такие экономные. В холле улавливался запах духов, каких-то экзотических и дорогих. На секунду миссис Оливер даже засомневалась — не в чужой ли дом она зашла? Потом нащупала выключатель и повернула рычажок.
  Квадратный холл из дубовых досок озарился светом. Дверь в гостиную была приоткрыта, и в проеме она увидела ногу. Значит, миссис Апуорд спать так и не ушла. Она заснула в кресле, и, судя по тому, что свет был выключен, заснула давно.
  Миссис Оливер подошла к двери и включила свет в гостиной.
  — Мы вернулись, — начала она и тотчас осеклась. Рука ее метнулась к горлу. Там словно застрял тугой ком, и в нем увяз крик, бессильно рвущийся наружу. Она лишь сдавленно выдавила из себя: — Робин… Робин…
  Вскоре она услышала его шаги — насвистывая, он шел по дорожке, — быстро обернулась и побежала к входной двери встретить его.
  — Не входите туда… не входите. Ваша мама… она… она умерла… по-моему… ее убили…
  Глава 18
  1
  — Чисто сработано, ничего не скажешь, — пробормотал старший инспектор Спенс.
  И без того красное, его лицо фермера побагровело от гнева. Он перевел взгляд на Эркюля Пуаро, тот сидел напротив и строго внимал ему.
  — Чисто, но до чего мерзко, — продолжал он. — Ее задушили шелковым шарфом. Ее собственным, он был на ней, — кто-то оплел его вокруг шеи, перекрестил концы и потянул. Чисто, быстро, по-деловому. Таким способом убивали своих жертв разбойники в Индии. Никакой борьбы, никакого крика, зажимается сонная артерия — и все.
  — Такой способ убийства известен далеко не каждому.
  — Как сказать… но из этого ничего не следует. Вполне можно о нем где-нибудь прочитать. А практической трудности никакой. Тем более если жертва ни о чем не подозревает — как оно и было в нашем случае.
  Пуаро кивнул:
  — Да, с убийцей она была знакома.
  — Безусловно. Они вместе пили кофе — одна чашка перед ней, другая перед ее… гостем. С чашки гостя отпечатки пальцев стерли самым тщательным образом, а вот с помадой оказалось сложнее — едва заметные следы все-таки остались.
  — Выходит, это женщина?
  — Разве вы ждали другого?
  — Не ждал. Конечно, я полагал, что это женщина.
  Спенс продолжал:
  — Миссис Апуорд узнала одну из этих фотографий — фотографию Лили Гэмбол. Получается, тут есть связь с убийством миссис Макгинти.
  — Да, — согласился Пуаро. — Связь с убийством миссис Макгинти тут есть.
  Он вспомнил озорной огонек, блеснувший в глазах миссис Апуорд, когда она декламировала:
  
  Миссис Макгинти с жизнью рассталась,
  На небо улетела, на небе осталась.
  С жизнью рассталась, рассталась.
  А как? Высунулась сильно, как я, вот так!
  
  Спенс продолжал:
  — Она воспользовалась благоприятной, как ей показалось, возможностью — ее сын и миссис Оливер отправлялись в театр. Она позвонила этой особе и пригласила ее зайти. Вы так себе это представляете? Решила поиграть в детектива.
  — Похоже. Ею двигало любопытство. Что-то она знала, держала это при себе и решила выведать побольше. Ей и в голову не приходило, что все может кончиться печально. — Пуаро вздохнул. — Для многих убийство — просто игра. Увы, это далеко не игра. И я сказал ей об этом. Но она не захотела меня слушать.
  — Не захотела, теперь нам это известно. Что ж, все сходится. Когда молодой Робин перед самым отъездом забежал в дом, его мать как раз заканчивала телефонный разговор. И не захотела сказать Робину с кем. Напустила таинственности. Робин и миссис Оливер решили, что она звонила вам.
  — Если бы это был я, — сокрушенно произнес Эркюль Пуаро. — Но кому она все-таки звонила? Узнать это никак нельзя?
  — Как узнаешь? Вся связь у нас автоматическая.
  — А служанка не может помочь?
  — Нет. Она вернулась примерно в половине одиннадцатого — у нее свой ключ от задней двери. Прошла прямо в свою комнату — возле кухни — и легла спать. Света в доме не было, она решила, что миссис Апуорд уже спит, а остальные еще не приехали.
  Спенс добавил:
  — Она глухая и со своими причудами. Что творится вокруг, ее не сильно волнует, да и работой она, как я понимаю, особенно себя не утруждает, зато поворчать — тут она первая.
  — Верной и преданной дому ее не назовешь?
  — Совсем нет. У Апуордов она всего пару лет.
  В дверь просунулась голова полицейского.
  — Сэр, вас хочет видеть молодая дама, — объявил он. — Говорит, ей нужно вам что-то рассказать. Насчет вчерашнего вечера.
  — Насчет вчерашнего вечера? Пусть войдет.
  Вошла Дейдри Хендерсон. Бледное лицо напряжено, сама, как обычно, неуклюжая и неловкая.
  — Я решила, лучше прийти к вам, — сказала она. — Если только не отрываю вас от важных дел, — добавила она извиняющимся тоном.
  — Нисколько не отрываете, мисс Хендерсон.
  Спенс поднялся и пододвинул ей стул. Она уселась на него и распрямила спину — эдакая школьница, гадкий утенок.
  — Вы хотели что-то рассказать насчет вчерашнего вечера, — подбодрил ее Спенс. — Насчет миссис Апуорд?
  — Да. Неужели правда, что ее убили? Мне и на почте сказали, и булочник. А мама говорит, быть такого не может… — Она смолкла.
  — Боюсь, ваша мама, к сожалению, ошибается. Миссис Апуорд действительно убили. Итак, вы хотели сделать… хотели нам что-то рассказать.
  Дейдри кивнула.
  — Да, — сказала она. — Видите ли, я там была.
  Весь облик Спенса как-то неуловимо изменился. С одной стороны, манеры его стали совсем мягкими и вкрадчивыми, с другой — он весь как-то подобрался, принял официальный вид.
  — Вы были там, — повторил он. — В Лэбернемсе. В котором часу?
  — Точно не скажу, — смутилась Дейдри. — Примерно между половиной девятого и девятью. Может, около девяти. Во всяком случае, после ужина. Понимаете, она мне позвонила.
  — Миссис Апуорд вам позвонила?
  — Да. Она сказала, что Робин и миссис Оливер уехали в театр в Калленки, что весь вечер она будет дома одна и приглашает меня составить ей компанию и посидеть за чашечкой кофе.
  — И вы согласились?
  — Да.
  — И вы… пили с ней кофе?
  Дейдри покачала головой.
  — Нет, я пришла к дому… постучала в дверь. Но никто не ответил. Тогда я сама открыла и вошла в холл. Там было совсем темно, и в гостиной света не было, это я еще с улицы увидела. Ну, я удивилась. Позвала ее два или три раза, но она не откликнулась. Ну, я решила, тут какая-то ошибка.
  — Какая же именно?
  — Я подумала, может, она вместе с остальными уехала в театр.
  — И не предупредила вас?
  — Мне тоже это показалось странным.
  — А ничего другого вам в голову не пришло?
  — Ну, я еще подумала, может, это Фрида что-нибудь не так передала. С ней такое бывает. Как-никак иностранка. А тут она как раз вещи паковала — собиралась уезжать, — вот, может, в спешке что-нибудь и напутала.
  — И как вы поступили, мисс Хендерсон?
  — Ушла, и все.
  — Вернулись домой?
  — Да… не сразу. Сначала я немножко прогулялась. Была чудесная погода.
  Минуту-другую Спенс просто молчал, глядя на нее. Даже не на нее, заметил Пуаро, а на ее рот.
  Затем, словно освободившись от чар, деловито сказал:
  — Что ж, спасибо, мисс Хендерсон. Вы правильно сделали, что рассказали нам об этом. Мы чрезвычайно вам признательны.
  Он поднялся и пожал ей руку.
  — Я и сама думала, что надо рассказать, — призналась Дейдри. — А мама была против.
  — Даже сейчас?
  — А я решила — надо рассказать.
  — Вы поступили совершенно правильно.
  Он проводил ее к выходу и вернулся.
  Сел, побарабанил пальцами по столу и взглянул на Пуаро.
  — Помады на губах не было, — объявил он. — Или это только сегодня?
  — Нет, не только. Она вообще ею не пользуется.
  — В наши дни? Как-то странно.
  — Она вообще девушка странная. Неразвитая.
  — И никаких духов, насколько я могу судить. А миссис Оливер говорит, что сразу учуяла запах духов — к тому же дорогих, — едва вошла в дом. И Робин Апуорд это подтверждает. Во всяком случае, мать его такими духами не пользовалась.
  — Я думаю, эта девушка вообще не душится, — предположил Пуаро.
  — Пожалуй, вы правы, — согласился Спенс. — Она похожа на капитана хоккейной команды из старорежимного женского колледжа… Только ей, насколько я могу судить, уже под тридцать.
  — Примерно так.
  — Значит, запоздалое развитие?
  Пуаро задумался. Потом сказал: «Дело не только в этом».
  — Тут что-то не стыкуется, — хмуро вымолвил Спенс. — Ни помады, ни запаха духов. К тому же мать у нее самая настоящая, а из матери Лили Гэмбол вышибли дух в пьяной драке в Кардиффе, когда девочке было всего девять лет… так что вряд ли Дейдри Хендерсон может быть Лили Гэмбол. Но вчера вечером миссис Апуорд звонила именно ей — от этого никуда не денешься. — Он потер переносицу. — Да, есть над чем поломать голову.
  — А что говорит медицина?
  — Большой ясности они не внесли. Полицейский врач наверняка утверждает только одно: к половине десятого она уже была мертва.
  — То есть к тому времени, когда к Лэбернемсу подошла Дейдри Хендерсон?
  — Возможно, если девушка говорит нам правду. Либо она говорит нам правду… либо это очень крепкий орешек. Она сказала, что мать не пускала ее к нам. Это не наводит вас на какие-нибудь мысли?
  Пуаро задумался.
  — Как будто нет. Со стороны матери это естественная реакция. Ее мать из тех, кто сторонится всяких неудобств и неловких ситуаций.
  Спенс вздохнул.
  — Итак, Дейдри Хендерсон была на месте преступления. Возможно, кто-то побывал там до нее. Женщина. Женщина, которая пользуется помадой и дорогими духами.
  Пуаро пробурчал:
  — Вам придется провести расследование…
  Спенс его перебил:
  — Я его уже провожу. Пока без лишнего шума. Иначе можно кого-то вспугнуть. Чем занималась вчера вечером Ив Карпентер? Чем занималась вчера вечером Шила Рендел? Десять против одного, что они просто сидели у себя дома. Карпентер, насколько мне известно, был на каком-то собрании.
  — Ив, — задумчиво произнес Пуаро. — Мода на имена меняется, не правда ли? Вряд ли сегодня встретишь имя Ева. А Ив — имя вполне популярное.
  — Дорогие духи ей по карману, — как бы рассуждая вслух, сказал Спенс.
  Он вздохнул.
  — Нужно как следует покопаться в ее прошлом. Муж погиб на войне — очень удобная версия. Объявляешься где угодно, эдакая печальная вдовушка, скорбящая по какому-нибудь храбрецу-летчику. Ни у кого духа не хватит о чем-нибудь тебя расспрашивать.
  Он перевел разговор на другую тему:
  — Этот сахарный молоток, или как там его — то, что вы мне прислали, — думаю, тут вы попали в десятку. Это орудие убийства в деле миссис Макгинти. Доктор говорит, что такой удар вполне мог быть нанесен этим молотком. К тому же на нем — следы крови. Вымыть-то его вымыли, да не все знают, что даже крошечное количество крови можно выявить — если применить новейшие реагенты. И мы точно выяснили — на молотке была человеческая кровь. Но эта нить опять ведет нас к семейству Уэтерби и этой девице Хендерсон. Или нет?
  — Дейдри Хендерсон сказала без капли сомнения — сахарный молоток был ими отдан на распродажу «Приноси и покупай» в честь праздника урожая.
  — А миссис Саммерхейз абсолютно уверена, что дело было под Рождество?
  — Миссис Саммерхейз ни в чем и никогда не уверена абсолютно, — мрачно сказал Пуаро. — Она очаровательная особа, но в делах ее, в том, как она ведет хозяйство, отсутствует какой-либо порядок. Кроме этого, могу засвидетельствовать — а я живу в Лонг-Медоуз и знаю, — что двери и окна в этом доме всегда нараспашку. Кто угодно, свой или чужой, может войти и что-то забрать, а потом преспокойно положить на место, и ни майор Саммерхейз, ни миссис Саммерхейз даже не заметят этого. Если она вдруг хватится этого молотка, то решит: его взял муж, чтобы разделать кролика или нарубить дров, а он подумает, что она собралась рубить мясо для собак. Никто в этом доме не пользуется той утварью, какой положено, — здесь хватают первое, что попадается под руку, а потом кладут бог знает куда. И никто ничего не помнит. Будь такая жизнь у меня, я бы, наверное, совсем извелся, а им хоть бы хны.
  Спенс вздохнул.
  — Что ж, во всей этой истории есть один плюс — пока не будет полной ясности, Джеймса Бентли не казнят. Мы уже направили письмо в министерство внутренних дел. Значит, у нас будет время, которого нам так не хватало.
  — Пожалуй, — заключил Пуаро, — а я еще раз встречусь с Бентли — нам ведь стало кое-что известно.
  2
  Джеймс Бентли почти не изменился. Разве что немножко похудел, да руки стали какими-то беспокойными — в остальном это был тот же человек, тихий и безрадостный.
  Эркюль Пуаро говорил, тщательно подбирая слова. Появились новые факты. Полиция решила пересмотреть дело. Значит, есть надежда…
  Но Джеймс Бентли отнюдь не запрыгал от радости.
  Он сказал:
  — Все равно это ничего не даст. Что нового они могут найти?
  — Ваши друзья, — сказал Эркюль Пуаро, — очень хотят вам помочь.
  — Мои друзья? — Он пожал плечами. — Нет у меня друзей.
  — Зачем же так? Есть как минимум двое.
  — Двое друзей? Интересно знать, кто же это?
  В голосе его звучало лишь усталое неверие, ответ его словно и не интересовал.
  — Во-первых, старший инспектор полиции Спенс…
  — Спенс? Спенс? Полицейский, который скроил против меня дело? Это почти смешно.
  — Смеяться тут нечему. Можно только радоваться. Спенс очень проницательный и добросовестный полицейский. И он хочет быть абсолютно уверенным, что за решеткой сидит виновный.
  — Он в этом вполне уверен.
  — Представьте себе, что нет. И именно поэтому он, как я уже сказал, ваш друг.
  — Тоже мне друг!
  Эркюль Пуаро выжидательно молчал. И у Джеймса Бентли должны быть черты, присущие любому человеку. И Джеймсу Бентли должно быть свойственно обычное человеческое любопытство.
  И правда, Джеймс Бентли наконец спросил:
  — А кто же второй?
  — Второй ваш друг — Мод Уильямс.
  Похоже, Джеймс Бентли слышал это имя впервые.
  — Мод Уильямс? А кто это?
  — Она работала в компании «Бритер и Скаттл».
  — А-а… мисс Уильямс.
  — Именно, мисс Уильямс.
  — Но ей-то что до этого?
  Бывали моменты, когда личность Джеймса Бентли казалась Эркюлю Пуаро крайне непривлекательной, и тогда ему искренне хотелось верить в виновность Бентли. Но чем больше Бентли его раздражал, тем ближе ему становилась точка зрения Спенса. Ему все труднее было представить, что Бентли способен на убийство. Скорее всего, Джеймс Бентли считает, что убивать бессмысленно — этим все равно ничего не изменишь. Если дерзость и наглость, как настаивал Спенс, присущи любому убийце, Бентли, безусловно, убийцей не был.
  Сдерживаясь, Пуаро сказал:
  — Мисс Уильямс проявляет интерес к этому делу. Она убеждена, что вы невиновны.
  — Но что она может о нем знать?
  — Она знает вас.
  Джеймс Бентли моргнул. Потом недовольно проворчал:
  — Ну, знает чуть-чуть, совсем немного.
  — Вы вместе работали, да? Случалось вместе обедать?
  — Ну… да… раз или два. В кафе «Синяя кошка», очень удобно, оно прямо через дорогу.
  — А никогда вместе не прогуливались?
  — Вообще-то однажды было. Поднялись на вершину холма, побродили.
  Эркюль Пуаро вышел из себя:
  — Право же, ну почему я должен это вытягивать из вас клещами? Прогуляться в обществе хорошенькой девушки — разве это преступление? Разве это не естественно? Не приятно? Вас это должно возвышать в собственных глазах!
  — Не вижу причины, — сказал Джеймс Бентли.
  — В вашем возрасте наслаждаться женским обществом — это вполне естественно и правильно.
  — У меня и девушек знакомых почти нет.
  — Оно и видно! Но вы должны стыдиться этого, нашли чем бахвалиться! По крайней мере, мисс Уильямс вы знали. Вы с ней работали, разговаривали, иногда вместе обедали, а однажды даже отправились на прогулку по холму. И я говорю вам о ней, а вы даже не помните, как ее зовут!
  Джеймс Бентли вспыхнул:
  — Видите ли… у меня насчет девушек своего опыта мало. Но ведь она не из тех, кого называют «леди», верно? Нет, очень милая и все такое… но, боюсь, моей маме она бы показалась простоватой.
  — Важно то, что думаете о ней вы.
  Джеймс Бентли снова вспыхнул.
  — Взять ее прическу, — сказал он, — или как она одевается. Мама, конечно, была человеком старых понятий…
  Он не договорил.
  — Но вам-то мисс Уильямс казалась… как бы лучше сказать… симпатичной?
  — Она всегда была очень добрая, — медленно произнес Джеймс Бентли. — Но не совсем… если честно… не совсем меня понимала. Ее мама умерла, когда она была совсем ребенком.
  — А потом вы лишились работы, — вступил Пуаро. — Найти другую было не так просто. Однажды вы, если не ошибаюсь, встретились с мисс Уильямс в Бродхинни?
  Джеймс Бентли явно смутился.
  — Да… да. Она приезжала туда по делу и заранее послала мне открытку. Чтобы я ее встретил. Ума не приложу, зачем ей это понадобилось. Не так уж близко мы были знакомы.
  — Но вы с ней встретились?
  — Да. Зачем обижать человека?
  — И пошли с ней в кино? Или пообедать?
  Джеймс Бентли был шокирован.
  — Нет, что вы. Ничего такого не было. Мы… просто поговорили на остановке, пока она ждала свой автобус.
  — Несчастная девушка, наверное, получила массу удовольствия.
  Джеймс Бентли резко бросил:
  — У меня совсем не было денег. Вы об этом забываете. Совсем.
  — Да, конечно. Ведь это было за несколько дней до убийства миссис Макгинти?
  Джеймс Бентли кивнул. Потом неожиданно добавил:
  — Да, был понедельник. А ее убили в среду.
  — Хочу спросить вас еще кое о чем, мистер Бентли. Миссис Макгинти читала «Санди компэниэн»?
  — Да, читала.
  — А вы когда-нибудь эту газету открывали?
  — Она мне иногда ее предлагала, но я почти всегда отказывался. Моя мама такие газеты не признавала.
  — Значит, последний перед ее убийством номер «Санди компэниэн» вы не видели?
  — Нет.
  — И миссис Макгинти ничего вам о том номере не говорила, о том, что в нем напечатано?
  — Говорила, — неожиданно заявил Джеймс Бентли. — Можно сказать, взахлеб.
  — О-ля-ля! Говорила, да еще и взахлеб. Что же она говорила? Только потолковее. Это важно.
  — Ну, я теперь точно не помню. Там была статья про какое-то старое дело об убийстве. Кажется, дело Крейга… а может, и не Крейга. Во всяком случае, она сказала: кто-то, замешанный в том деле, сейчас живет в Бродхинни. Она прямо захлебывалась. Я даже не понял, почему она так разволновалась.
  — А она сказала, кто именно… живет в Бродхинни?
  Джеймс Бентли неуверенно ответил:
  — По-моему, это женщина, у которой сын пишет пьесы.
  — Она назвала ее по фамилии?
  — Нет… я… это ведь так давно было…
  — Умоляю вас — сосредоточьтесь. Вы ведь хотите вернуться на свободу?
  — На свободу? — Бентли даже удивился.
  — Да, на свободу.
  — Я… ну да, конечно…
  — Тогда вспоминайте! Что сказала миссис Макгинти?
  — Ну… что-то вроде «вся из себя довольная да гордая. А гордиться особенно и нечем, если все выйдет наружу». И что, мол, по фотографии никогда не скажешь, что это она и есть. Ну, понятное дело, снимок-то совсем старый.
  — Но почему вы решили, что речь шла именно о миссис Апуорд?
  — Даже не знаю… Откуда-то взялось такое впечатление. Перед этим она говорила о миссис Апуорд… мне было неинтересно, я отвлекся… а потом… вот сейчас пытаюсь вспомнить и не могу точно сказать, о ком шла речь. Миссис Макгинти вообще была болтушкой.
  Пуаро вздохнул. Потом сказал:
  — Лично я считаю, что речь не шла о миссис Апуорд. Миссис Макгинти имела в виду кого-то другого. Какая нелепость — попасть на виселицу из-за того, что, разговаривая с людьми, ты был невнимателен… А миссис Макгинти рассказывала вам о домах, где она работала, о своих домохозяйках?
  — Вообще-то бывало… но спрашивать меня об этом — пустое дело. Вы не хотите понять, месье Пуаро, что я в то время был занят собственной жизнью, собственными проблемами. Я тогда был весь на нервах.
  — На нервах! Сейчас у вас для этого гораздо больше причин! Вспомните, говорила ли миссис Макгинти о миссис Карпентер — тогда она была миссис Селкирк или о миссис Рендел.
  — Карпентер? Это у которого новый дом на вершине холма и шикарная машина? Он был обручен с миссис Селкирк… да, миссис Макгинти всегда эту миссис Карпентер чихвостила. Не знаю почему. «Выскочка» — вот как она ее называла. Что она этим хотела сказать, не знаю.
  — А Ренделы?
  — Он доктор, да? Про них она, кажется, ничего особенного не говорила.
  — А Уэтерби?
  — Об этих помню. — Джеймс Бентли был явно доволен собой. — «Все ей вынь да положь, вечно с какими-то дурацкими прихотями» — вот что она говорила. А про него: «Никогда слова не дождешься, ни доброго, ни злого. — Он помолчал. — Счастье в этом доме и не ночевало» — так она говорила.
  Эркюль Пуаро поднял голову. На секунду в голове Джеймса Бентли зазвучали нотки, каких Пуаро раньше не слышал. Бентли не просто послушно повторял то, что диктовала ему память. На какой-то короткий миг его мозг вышел из состояния апатии. Джеймс Бентли думал о Хантер-Клоуз, о жизни в этом доме, о счастье, которое там и не ночевало. Джеймс Бентли думал, словно пробудившись от тяжелого сна.
  Пуаро мягко спросил:
  — Вы их знаете? Мать? Отца? Дочь?
  — Не очень. И то благодаря силихемтерьеру. Собака попала в капкан. Хозяйка не могла ей помочь. Я ее вызволил.
  В голосе Бентли опять прозвучали новые интонации. «Я ее вызволил» — в этих словах пусть слабым отзвуком, но все-таки слышалась гордость.
  Пуаро вспомнил, что поведала ему миссис Оливер о своем разговоре с Дейдри Хендерсон.
  И негромко произнес:
  — А с хозяйкой собаки вы говорили?
  — Да. Она… рассказала мне, что ее мать очень страдает. Она свою мать очень любит.
  — А вы рассказали ей про вашу маму?
  — Да, — просто ответил Джеймс Бентли.
  Пуаро молчал. Он ждал.
  — Жизнь — очень жестокая штука, — сказал Джеймс Бентли. — И очень несправедливая. На долю некоторых совсем не достается счастья.
  — Возможно, — уклончиво заметил Эркюль Пуаро.
  — Не думаю, что она очень счастлива. Мисс Уэтерби.
  — Хендерсон.
  — Ах да. Она сказала, что у нее отчим.
  — Дейдри Хендерсон, — сказал Пуаро. — Печальная Дейдри. Красивое имя — только девушка некрасивая, если не ошибаюсь.
  Джеймс Бентли вспыхнул.
  — А мне, — произнес он, — она показалась довольно симпатичной…
  Глава 19
  — Ты слушай, что я тебе говорю, — наставляла миссис Толк.
  Эдна шмыгнула носом. Она уже давно внимала миссис Толк. И этот бесполезный разговор шел не по первому кругу. Миссис Толк перепевала одно и то же на разные лады, а иногда повторяла себя дословно. Эдна же шмыгала носом, изредка бормотала что-то невнятное, и ее реальный вклад в этот разговор был вот какой: во-первых, не может она, и все тут! Во-вторых, отец с нее шкуру спустит, если узнает.
  — Может, и спустит, — согласилась миссис Толк. — Но убийство — это убийство, и ты не имеешь права скрывать то, что видела.
  Эдна шмыгнула носом.
  — Тебе давно полагалось бы…
  Миссис Толк оборвала себя на полуслове, чтобы обслужить миссис Уэтерби, пришедшую купить вязальные спицы и очередную унцию шерсти.
  — Что-то вас давно не видно, мадам, — бодрым голосом приветствовала гостью миссис Толк.
  — Мне в последнее время все как-то нездоровится, — пожаловалась миссис Уэтерби. — Сердце шалит. — Она тяжело вздохнула. — Приходится много лежать.
  — Я слышала, вы взяли новую работницу, — сказала миссис Толк. — Шерсть светлая, поэтому спицы лучше взять темные.
  — Да, верно. Она довольно толковая и готовит неплохо, но манеры! А внешность! Волосы покрашены, неуместные джемпера в обтяжку.
  — Увы, — поддержала ее миссис Толк. — Искусству прислуживать девушек в наши дни никто не обучает. Моя мама ходила в люди с тринадцати лет, каждое утро поднималась без четверти пять. Она дослужилась до старшей горничной, у нее в подчинении были три девушки. И она выучила их на славу. А сейчас времена не те. Девушек нынче не готовят — им просто дают образование, вон как Эдне.
  Обе женщины взглянули на Эдну — та стояла, облокотившись на почтовый прилавок, шмыгала носом и безмятежно посасывала леденец. Если она являла собой пример образованности, то системе образования это никак не делало чести.
  — Какая ужасная история с миссис Апуорд, правда? — подбросила тему миссис Толк, пока миссис Уэтерби выбирала среди разноцветных спиц нужную ей пару.
  — Кошмарная, — подтвердила миссис Уэтерби. — Мне даже боялись сказать. А когда сказали, у меня началось жуткое сердцебиение. Я такая чувствительная.
  — Для всех нас это было жуткое потрясение, — согласилась миссис Толк. — На молодого мистера Апуорда было страшно смотреть. Эта дама-писательница не отходила от него ни на шаг, пока не приехал доктор и не дал ему утоляющее или как там его. Ночевать он уехал в Лонг-Медоуз, там решил и пожить какое-то время, возвращаться в коттедж не захотел, и я его вполне понимаю. Дженит Грум, та уехала домой к племяннице, а ключи взяла себе полиция. А дама, что пишет книги про убийства, вернулась в Лондон, но приедет сюда, когда начнется следствие.
  Всю эту информацию миссис Толк выдала с большим наслаждением. Она гордилась тем, что всегда хорошо осведомлена. Не исключено, что миссис Уэтерби потому и решила обзавестись новыми спицами, что сгорала от желания узнать подробности. Она расплатилась.
  — Я так удручена, — сказала она. — Жить в нашей деревне становится просто опасным. Завелся какой-то маньяк. Подумать только, ведь моя доченька в тот вечер выходила из дому, на нее могли напасть, даже убить.
  Миссис Уэтерби закрыла глаза и чуть качнулась из стороны в сторону. Миссис Толк наблюдала за ней с интересом, но без тревоги. Открыв глаза, миссис Уэтерби разразилась следующей напыщенной тирадой:
  — Надо выставить охрану. Запретить молодежи выходить на улицу с наступлением темноты. Все двери держать запертыми и закрытыми на задвижки. Представляете, миссис Саммерхейз в Лонг-Медоуз двери вообще не запирает. Даже на ночь. Задняя дверь и окно в гостиную у нее распахнуты настежь, чтобы собакам и кошкам было вольготнее. Лично я считаю, что это — полное безумие, а она говорит: у них так всегда, и если грабители захотят забраться в дом, их все равно не остановишь.
  — Наверное, грабителям в Лонг-Медоуз особенно нечем поживиться, — заметила миссис Толк.
  Миссис Уэтерби грустно покачала головой и удалилась со своей покупкой.
  А миссис Толк и Эдна возобновили свой спор.
  — Скрывать истину — это не дело, — наставляла миссис Толк. — Добро есть добро, а убийство есть убийство. Скажи правду и посрами дьявола. Вот тебе мой сказ.
  — Отец с меня шкуру спустит как пить дать, — стояла на своем Эдна.
  — Я поговорю с твоим отцом, — предлагала миссис Толк.
  — Нет уж, не надо, — отказывалась Эдна.
  — Миссис Апуорд убили, — настаивала миссис Толк. — А ты видела что-то такое, о чем полиция не знает. Ты работаешь в почтовом ведомстве, правильно? Значит, ты — государственная служащая. И должна выполнить свой долг. Ты должна пойти к Берту Хейлингу…
  Эдна снова зашмыгала и засопела.
  — Нет, к Берту не могу. Как это я пойду к Берту? Мигом вся деревня узнает.
  С сомнением в голосе миссис Толк сказала:
  — Еще есть этот джентльмен-иностранец…
  — Нет, к иностранцу не могу. Только не к иностранцу.
  — Может, здесь ты и права.
  У здания почты, взвизгнув тормозами, остановилась легковая машина.
  Лицо миссис Толк просияло.
  — Майор Саммерхейз приехал. Ему все и расскажи, он тебе подскажет, как поступить.
  — Да не могу я, — тянула свое Эдна, но уже не так убежденно.
  Джонни Саммерхейз вошел в помещение почты, покачиваясь под тяжестью трех картонных коробок.
  — Доброе утро, миссис Толк, — весело приветствовал ее он. — Надеюсь, тут перевеса не будет?
  Миссис Толк приняла официальный вид и занялась оформлением посылки. Потом обратилась к Саммерхейзу, который с чинным видом наклеивал марки:
  — Извините, сэр. Я бы хотела с вами посоветоваться.
  — Да, миссис Толк?
  — Вы здесь старожил, сэр, вам виднее, как поступить.
  Саммерхейз кивнул. Феодальный дух и по сей день не выветривался из английских деревень — любопытно и трогательно. Лично его жители деревни знали мало, но, поскольку в Лонг-Медоуз жили его отец, дед и неизвестно сколько прадедов, считалось вполне естественным в случае надобности советоваться с ним — уж он-то разберется, как да что.
  — Насчет Эдны, — сказала миссис Толк. Та шмыгнула носом.
  Джонни Саммерхейз с сомнением глянул на Эдну. Не скажешь, что эта девушка располагает к себе, никак не скажешь. Прямо какой-то освежеванный кролик. Да и мозгами, похоже, бог обделил. Неужели ей, что называется, «приделали ребеночка»? Нет, кто же на такую позарится? Да и миссис Толк не стала бы с ним советоваться по такому делу.
  — Ну, — любезно откликнулся он. — Что там приключилось?
  — Это насчет убийства, сэр. В вечер убийства Эдна кое-что видела.
  Джонни Саммерхейз перевел взгляд своих быстрых темных глаз с Эдны на миссис Толк, потом обратно на Эдну.
  — И что же вы видели, Эдна? — спросил он.
  Эдна засопела. Слово взяла миссис Толк:
  — Конечно, до наших ушей долетает всякое. Что-то слухи, а что-то и правда. Но ведь доподлинно известно — какая-то дама в тот вечер пила с миссис Апуорд кофе. Верно я говорю, сэр?
  — Да, думаю, что так.
  — Уж это-то правда — нам ведь сам Берт Хейлинг сказал.
  Элберт Хейлинг — это был местный констебль, Джонни Саммерхейз хорошо его знал. Говорит медленно, со значением, считает себя важной птицей.
  — Понятно, — сказал Саммерхейз.
  — Но кто была эта дама — неизвестно, да? Ну вот, а Эдна ее видела.
  Джонни Саммерхейз взглянул на Эдну. Поджал губы, словно собираясь свистнуть.
  — Вы ее видели, Эдна? Она входила туда или выходила?
  — Входила, — сказала Эдна. В ней зашевелилось ощущение собственной важности, и язык развязался. — Я-то была на другой стороне дороги, под деревьями. Прямо где поворот в переулок, там темно. И видела ее. Она вошла в ворота, подошла к двери, постояла там немножко… а потом скрылась за дверью.
  Лоб Джонни Саммерхейза разгладился.
  — Все правильно, — сказал он. — Это была мисс Хендерсон. Полиции об этом известно. Она сама им все рассказала.
  Эдна покачала головой.
  — Это была не мисс Хендерсон, — сказала она.
  — Нет? Тогда кто же?
  — Не знаю. Лица я не видела. Ко мне-то она спиной была, сперва шла по дорожке, потом стояла. Но только это не мисс Хендерсон.
  — Как вы можете это утверждать, если не видели ее лица?
  — Так у нее волосы были светлые. А у мисс Хендерсон — темные.
  Джонни Саммерхейз смотрел на нее с явным недоверием.
  — Вчера стояла страшная темень. Разве можно было различить цвет волос?
  — А я вот различила. Над крыльцом горел свет. Некому было выключить — мистер Робин и дама, что детективы пишет, в театр уехали. А она прямо под светом и стояла. В темном пальто, без шляпы, а волосы так и блестели. Все я видела.
  Джонни медленно присвистнул. Глаза его посерьезнели.
  — В котором часу это было? — спросил он.
  Эдна шмыгнула носом.
  — Чего не знаю, того не знаю.
  — Примерно-то знаешь, вот и скажи, — подбодрила ее миссис Толк.
  — Ну, девяти еще не было. Я бы колокол с церкви услышала. А половину девятого уже пробило.
  — Значит, между половиной девятого и девятью. А внутри она долго оставалась?
  — Не знаю, сэр. Ждать-то я больше не стала. И не слыхала ничего. Криков там или стонов, ничего такого. — Эдна даже слегка опечалилась.
  Но Джонни Саммерхейз знал — никаких криков и стонов и не должно было быть. Суровым тоном он произнес:
  — Что ж, тут сомнений нет. Надо все рассказать полиции.
  Ответом были долгие шмыгающие всхлипывания.
  — Отец с меня шкуру спустит, — ныла Эдна. — Уж как пить дать.
  Она бросила умоляющий взгляд на миссис Толк и мигом скрылась в задней комнате. Миссис Толк уверенно взяла бразды в свои руки.
  — Дело вот в чем, сэр, — заговорила она, отвечая на вопросительный взгляд Саммерхейза. — Эдна ведет себя как последняя дурочка. Отец у нее — человек строгий, может, даже чересчур, но в наши дни и не поймешь, как оно лучше. В Каллавоне живет один вполне приличный парень, он за Эдной давно ухаживал, и у ее отца сердце радовалось, но этот Рег, он не особенно расторопный, а девушкам, им, сами знаете, побыстрее охота. Вот Эдна и переметнулась к Чарли Мастерсу.
  — Мастерс? Один из тех, кто работает на ферме Коула?
  — Он самый, сэр. Помощник фермера. Так ведь у него жена и двое детей. И ни одну девку не пропустит, развратник этакий. Ну, у Эдны мозги набекрень, чего от нее ждать, а ее отец решил это дело прекратить. И правильно. Так вот, Эдна в тот вечер якобы в Каллавон собралась, в кино сходить с Регом — так она отцу сказала. А на самом деле отправилась на свидание к этому Мастерсу. Вот и ждала его на углу переулка, видно, у них там обычное место. А он возьми и не приди. Может, с женой поцапался, и уйти было неудобно, может, наоборот, другую девку подцепил, но факт, что не пришел. Эдна ждала, ждала, да не дождалась. Ну вот, а теперь поди объясни, чего это она там стояла, вместо того чтобы на автобусе ехать в Каллавон, — неловко ей, ясное дело.
  Джонни Саммерхейз понимающе кивнул. Надо же, вот и не располагающая, а поди ж ты, расположила к себе сразу двух мужиков, значит, что-то сексуальное в ней есть? Но, подавив ненужное любопытство, он перешел к практической стороне дела.
  — Значит, она не хочет идти с этим к Берту Хейлингу, — быстро сориентировался он.
  — Именно так, сэр.
  Саммерхейз ненадолго задумался.
  — Боюсь, скрывать это от полиции нельзя, — негромко сказал он.
  — И я ей то же самое говорю, сэр, — поддакнула миссис Толк.
  — Я думаю, они проявят такт насчет… обстоятельств. Может, ей и не придется давать официальные показания. Она им просто расскажет, что видела, а они это оставят при себе. Я могу позвонить Спенсу и попросить его приехать сюда… нет, лучше я заберу вашу Эдну в Килчестер, отвезу на машине. Если она прямо там зайдет в полицейский участок, здесь об этом никто и знать не будет. Я им просто позвоню и предупрежу, что мы приедем.
  И вот после непродолжительного телефонного разговора шмыгающая носом Эдна, застегнув доверху пуговицы пальто и получив последнее благословение миссис Толк, села в фургон Джонни Саммерхейза, и машина быстро поехала в сторону Килчестера.
  Глава 20
  Эркюль Пуаро находился в кабинете старшего инспектора Спенса в Килчестере. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, чуть прикрыв глаза, поигрывая перед собой кончиками пальцев.
  Старший инспектор принял какие-то сообщения, проинструктировал сержанта и наконец перевел взгляд на знаменитого сыщика.
  — Вас никак осенило, месье Пуаро? — спросил он.
  — Я просто анализирую, — сказал Пуаро, — оцениваю факты.
  — Я забыл у вас спросить. Ваша встреча с Джеймсом Бентли — она что-нибудь дала?
  Пуаро покачал головой. Потом нахмурился. Ибо в эту минуту его занимал именно Джеймс Бентли. Надо же, раздраженно думал Пуаро, в кои веки он предложил свои услуги бесплатно, исключительно из дружбы и уважения к честному и порядочному полицейскому, и именно в таком деле жертва обстоятельств оказалась начисто лишена романтической привлекательности. Ну почему на месте Бентли не миловидная девушка, загнанная в тупик, но совершенно безвинная, не достойный и прямодушный молодой человек, тоже загнанный в тупик, чья голова «хоть и в крови, но не склонилась», — Пуаро пришла на ум строчка, недавно вычитанная им в сборнике английской поэзии. А он что? Взвалил на себя ношу по имени Джеймс Бентли, случай, можно сказать, патологический, махровый эгоист, полностью замкнутый на себя. И ни капли благодарности к людям, которые пытаются его спасти, — ему их усилия, можно сказать, до лампочки.
  Так, может, пусть его и повесят, если ему до собственной жизни и дела нет?
  Ну нет, это уж чересчур…
  Старший инспектор Спенс кашлянул и нарушил эти мысли.
  — Наш разговор, — очнулся Пуаро, — оказался, я бы сказал, крайне непродуктивным. Если Бентли и мог вспомнить что-то полезное, он этого не сделал, а что вспомнил, ничего нам не дает — зацепиться не за что, все сплошь туман и неопределенность. Но одно я себе уяснил: статья в «Санди компэниэн» и вправду взбудоражила миссис Макгинти, она рассказала о ней Бентли и даже обмолвилась, что «кто-то, имеющий отношение к этому делу», живет в Бродхинни.
  — К какому делу? — быстро переспросил Спенс.
  — Тут у нашего друга уверенности нет, — сказал Пуаро. — Он упомянул, правда, дело Крейга, но, поскольку о других он раньше не слышал, не исключено, что в памяти засело именно это. Но этот «кто-то» — женщина. Тут он даже процитировал слова миссис Макгинти. Ей, мол, «гордиться особенно нечем, если все выйдет наружу».
  — Гордиться?
  — Ну да. — Пуаро кивнул, как бы оценивая проницательность Спенса. — Это слово о многом говорит, верно?
  — Но он не назвал ее, эту горделивую даму?
  — Представьте себе, назвал: миссис Апуорд. Но, насколько я понимаю, безо всяких на то оснований.
  Спенс покачал головой.
  — Может, просто потому, что эти черты — горделивая да властная — были ей еще как присущи. Но это не могла быть миссис Апуорд, потому что ее убили, причем убили по той же причине, что и миссис Макгинти, — она узнала женщину на фотографии.
  Пуаро с горечью произнес:
  — Я ведь ее предупредил.
  Спенс раздраженно забубнил:
  — Лили Гэмбол! По возрасту у нас кандидатки только две: миссис Рендел и миссис Карпентер. Девицу Хендерсон в расчет не беру — ее прошлое известно.
  — А двух других — нет?
  Спенс вздохнул.
  — Вы ведь знаете, какие нынче дела. Война все и вся перемешала, никаких концов не найдешь. В исправительную школу, где жила Лили Гэмбол, попала бомба, и все документы сгорели дотла. Или взять людей. Проверить прошлое живых людей — труднее задачи не придумаешь. Вот Бродхинни — о ком из местных жителей нам хоть что-то известно? Только о Саммерхейзах, которые живут здесь добрых триста лет, да о Гае Карпентере, он потомственный инженер. А все остальные — как бы это сказать? — слегка бесформенные. Доктор Рендел зарегистрирован в медицинском справочнике, и мы знаем, где он учился, где практиковал, но о корнях его нам не известно ничего. Жена у него откуда-то из-под Дублина. Ив Селкирк — так ее звали, пока она не вышла за Карпентера, — была молоденькой вдовушкой со времен войны. Военная вдовушка — что может быть проще, если надо замести следы? Любая может объявить себя таковой. А возьмите Уэтерби — похоже, они помотались по белу свету, и там были, и сям. А почему? По какой причине? Может, он совершил растрату в банке? Или они как-то оскандалились? Не хочу сказать, что мы не можем как следует покопаться в прошлом. Можем, но на это нужно время. Ведь сам никто ничего тебе не расскажет.
  — Им есть что скрывать, но это вовсе не значит, что они кого-то убили, — заметил Пуаро.
  — Разумеется. Мало ли: кто-то преступил закон, кто-то стесняется незнатного происхождения, кто-то скрывает старый скандал, а то и просто сплетни. Как бы то ни было, люди предприняли немалые усилия, чтобы поглубже закопать свое прошлое, — и выкопать его ох как непросто.
  — Но все-таки возможно.
  — Конечно, возможно. Но на это нужно время. Я считаю, что, если Лили Гэмбол сейчас в Бродхинни, это либо Ив Карпентер, либо Шила Рендел. Я их допрашивал, сказал им, что это простая формальность. Обе они в вечер убийства были дома, причем одни. Миссис Карпентер была сама невинность, миссис Рендел нервничала, но она, если на то пошло, вообще особа нервная.
  — Да, — задумчиво согласился Пуаро. — Она — особа нервная.
  Ему вспомнилась сцена в саду в Лонг-Медоуз. Миссис Рендел получила анонимное письмо — по крайней мере так она сказала. Интересно, что означали те ее слова? Он уже не раз спрашивал себя об этом…
  Спенс продолжал:
  — И мы должны быть осторожны — даже если одна из них и совершила преступление, другая совершенно невиновна.
  — А Гай Карпентер метит в парламент и на местном фоне фигура видная.
  — Да, и если он виновен в убийстве или является соучастником, это может выйти ему боком, — мрачно заявил Спенс.
  — Это понятно. Только нам надо знать наверняка, ведь так?
  — Так. Но вы не станете возражать, что убийца — либо одна, либо другая?
  Пуаро вздохнул:
  — Стану. Это будет слишком категорично. Возможны и другие варианты.
  — Какие?
  Пуаро отозвался не сразу, и голос его прозвучал почти беззаботно:
  — Зачем люди хранят фотографии?
  — Зачем? Господь их разберет! Зачем они вообще хранят вещи? Всякое старье, безделушки, хлам? Хранят — и все тут!
  — Отчасти я с вами согласен. Кто-то любит хранить вещи. А кто-то, наоборот, тут же все выбрасывает. У кого какой темперамент. Но я сейчас говорю только о фотографиях. Так вот, зачем все-таки хранят фотографии?
  — Ну я же говорю, кто-то вообще ничего не выбрасывает. Или потому что фотографии напоминают…
  Пуаро ухватился за эти слова:
  — Именно. Напоминают. А теперь зададим тот же вопрос — зачем? Зачем женщине хранить фотографию времен своей молодости? Первой и главной причиной я бы назвал тщеславие. Она была хорошенькой, вот и хранит свою фотографию, чтобы помнить, какой хорошенькой она была. И когда зеркало говорит ей жестокую правду, у нее как-то легче на душе становится, стоит взглянуть на старое фото. Достает она, допустим, такую фотографию, показывает ее подруге и говорит: «Вот какая я была в восемнадцать лет!» — и вздыхает… Согласны?
  — Да… да, думаю, вы правы.
  — Итак, это причина номер один. Тщеславие. Перейдем к причине номер два. Сентиментальность.
  — Разве это не одно и то же?
  — Нет-нет, не совсем. Это чувство заставляет тебя хранить не только собственные фотографии, но и чьи-то еще… Фотографию замужней дочери — вот она, малышка, в тюлевой накидке сидит на каминном коврике.
  — Встречались мне такие. — Спенс ухмыльнулся.
  — Да. Выросших детей такие снимки иногда смущают, а матерям — радость. С другой стороны, сыновья и дочери часто хранят фотографии матерей, особенно, скажем, если мать умерла молодой. «Это моя мама в молодости».
  — Я начинаю понимать, куда вы клоните, месье Пуаро.
  — А возможна, я полагаю, и третья категория. Не тщеславие, не сентиментальность, не любовь… Что скажете про ненависть?
  — Ненависть?
  — Да. Чтобы не угасала жажда мести. Кто-то вас здорово обидел — и вот вы как напоминание храните у себя фотографии обидчика. Возможно такое?
  — Но к нашему делу это явно не относится?
  — Так ли явно?
  — Что у вас на уме?
  Пуаро пробурчал:
  — Ошибки в газетных сообщениях — не редкость. В «Санди компэниэн» было написано, что Ева Кейн служила в доме Крейгов гувернанткой. Так оно и было на самом деле?
  — Да, так и было. Но разве мы с вами ищем не Лили Гэмбол?
  Пуаро внезапно выпрямился в кресле. По-наставнически поднял палец и погрозил им Спенсу.
  — А вы вглядитесь. Вглядитесь в фотографию Лили Гэмбол. Хорошенькой ее не назовешь — ну никак! Если честно, с этими зубами, в этих очках она просто уродина. Выходит, по первой причине хранить такую фотографию не стал бы никто. Нет женщины, которая станет хранить такое фото из тщеславия. Ив Карпентер и Шила Рендел — женщины интересные, особенно Ив Карпентер, и, будь это фотография кого-то из них в отрочестве, они бы первым делом разорвали ее на мелкие кусочки — не дай бог кто-нибудь увидит!
  — Да, в этом что-то есть.
  — Значит, первая причина отпадает. Теперь сентиментальность. Любил ли кто-нибудь Лили Гэмбол в том возрасте? В том-то и дело, что никто, и в этом трагедия всей ее жизни. Это был ребенок заброшенный и никому не нужный. Если кто и был к ней добр, так это ее тетка, но она умерла от удара тесаком. Стало быть, сентиментальные соображения тоже отпадают. Как насчет мести? Но и ненавидеть ее было некому. Ее убиенная тетка была женщиной одинокой, без мужа, без близких друзей. Кому было ненавидеть несчастную девчонку из трущоб? Кто-то мог ее разве что пожалеть.
  — Слушайте, месье Пуаро, у вас получается, что держать у себя это фото не мог никто.
  — Именно. Рассуждения привели меня как раз к этому выводу.
  — Но ведь кто-то держал ее у себя. Потому что миссис Апуорд ее видела.
  — Так уж и видела?
  — Черт подери. Вы же сами мне это сказали. А услышали от нее.
  — Да, услышал от нее, — согласился Пуаро. — Но покойная миссис Апуорд была во многих отношениях женщиной скрытной. Ей нравилось самой направлять ход событий. Я показал фотографии, и одну из них она узнала. Но по какой-то причине решила не раскрывать карты до конца. Более того, перетасовать их, запутать положение. Ей так было интереснее. И поэтому, будучи женщиной сообразительной, цепкой, она нарочно указывает не на ту фотографию. И правда не становится достоянием окружающих.
  — Но зачем ей это?
  — Я же говорю: чтобы разыграть всю партию самой.
  — Вряд ли она хотела кого-то шантажировать. Ведь она — богатейшая женщина, вдова промышленника с севера.
  — Нет-нет, шантаж тут ни при чем. Скорее это было благодеяние. Скажем, к этой особе она относилась по-доброму и не хотела разглашать ее тайну. Но любопытство есть любопытство. Она решила поговорить с этой особой наедине. И по ходу разговора выяснить, имеет ли эта особа отношение к убийству миссис Макгинти. Что-то в этом роде.
  — Но тогда три остальные фотографии нельзя сбрасывать со счетов?
  — Именно. Миссис Апуорд решила связаться с интересующей нас особой при первой возможности. Случай представился, когда ее сын и миссис Оливер отправились в театр в Калленки.
  — И она позвонила Дейдри Хендерсон. Стало быть, Дейдри Хендерсон снова в списке подозреваемых. А заодно и ее мать!
  Старший инспектор Спенс грустно поглядел на Пуаро и покачал головой.
  — Вы нарочно все усложняете, месье Пуаро? — спросил он.
  Глава 21
  Миссис Уэтерби возвращалась домой с почты, и походка ее была удивительно бойкой для хронического больного.
  Но, войдя в дом, она, уже едва волоча ноги, с трудом доплелась до гостиной и рухнула на диван.
  Под рукой был звонок, и она нажала на кнопку.
  Ничего не произошло, и она позвонила снова, на сей раз не торопясь убирать палец с кнопки.
  Вскоре появилась Мод Уильямс. На ней был цветастый комбинезон, в руке она держала щетку для пыли.
  — Вы звонили, мадам?
  — Звонила, и дважды. Когда я звоню, я жду, что на мой зов откликнутся немедленно. А вдруг со мной опасный приступ?
  — Извините, мадам. Я была наверху.
  — Знаю. Вы были в моей комнате. Я слышала ваши шаги над головой. Вы выдвигали и задвигали ящики. Интересно знать — зачем? Совать нос в мои вещи — это в ваши обязанности не входит.
  — Я и не думала совать нос. Просто убрала в ящики то, что лежало не на месте, навела порядок.
  — Вздор. Вы все только и делаете, что шпионите. Я этого не потерплю. Я едва на ногах держусь. Мисс Дейдри дома?
  — Она пошла прогулять собаку.
  — Что за недомыслие. Могла бы сообразить, что может мне понадобиться. Принесите мне взбитое яйцо с молоком, добавьте немного бренди. Бренди стоит в столовой, на буфете.
  — В доме осталось только три яйца на завтрак.
  — Значит, кто-то обойдется без яйца. Извольте поторопиться. Что вы стоите и пялитесь на меня? На вас слишком много косметики. Здесь она неуместна.
  В холле раздался собачий лай, и в гостиную, пропустив выходившую Мод, вместе с силихемтерьером вошла Дейдри.
  — Я услышала твой голос, — запыхавшись, проговорила Дейдри. — Ты ее за что-то отчитала?
  — Ничего особенного.
  — Она была прямо как фурия.
  — Я просто поставила ее на место. Будет знать, как дерзить.
  — Мамуля, дорогая, ну зачем? Ведь так трудно кого-нибудь найти. А готовит она хорошо.
  — А то, что она так нагло себя ведет, это неважно? Ладно, мне уже недолго осталось вас мучить. — Миссис Уэтерби закатила глаза и несколько раз прерывисто вздохнула. — Ну и находилась же я, — пробормотала она.
  — Зачем, дорогая мамочка? Почему не сказала мне, что тебе куда-то надо?
  — Решила, что прогулка по свежему воздуху мне не помешает. Тут прямо дышать нечем. Впрочем, какая разница? Если ты для людей обуза, то и жить не хочется.
  — Никакая ты не обуза, мамочка. Я без тебя просто умру.
  — Ты у меня хорошая, но я же вижу, как я изматываю тебя, как действую тебе на нервы.
  — Не говори так… это неправда, — пылко возразила Дейдри.
  Миссис Уэтерби вздохнула, и веки ее опустились.
  — Мне трудно много разговаривать, — пробормотала она. — Надо полежать спокойно.
  — Пойду потороплю Мод, что она там запропастилась с напитком?
  Дейдри выбежала из комнаты. В спешке она задела локтем за стол, и бронзовый божок бухнулся на пол.
  — До чего неловкая, — буркнула миссис Уэтерби, чуть нахмурившись.
  Открылась дверь, и вошел мистер Уэтерби. Минутку постоял молча. Миссис Уэтерби открыла глаза.
  — О, это ты, Роджер.
  — Что у вас за шум стоит? В доме невозможно спокойно почитать.
  — Это всего лишь Дейдри, дорогой. Вернулась с собакой.
  Мистер Уэтерби наклонился и поднял с пола бронзовое чудовище.
  — До каких пор Дейдри, как малое дитя, будет все сметать на своем пути?
  — Просто она немножко неловкая.
  — В ее возрасте быть неловкой — это ни в какие ворота не лезет. И неужели она не может унять эту собаку? Псина все время лает.
  — Я поговорю с ней, Роджер.
  — Раз уж она живет здесь, пусть считается с нашими желаниями, а то ведет себя, будто она здесь одна.
  — Ты, наверное, предпочел бы, чтобы она с нами не жила? — пробормотала миссис Уэтерби. Сквозь полуприкрытые веки она наблюдала за мужем.
  — Нет, вовсе нет. Конечно, нет. Пусть живет с нами, я не против. Пусть только проявляет чуть больше здравого смысла, чуть больше заботится об окружающих. — Потом добавил: — Ты куда-то выходила, Эдит?
  — Да. Прошлась до почты.
  — Насчет этой бедняги, миссис Апуорд, ничего нового?
  — Убийцу полиция пока не нашла.
  — Похоже, что и не найдет. А мотив какой? Кому достанутся ее деньги?
  — Сыну, наверное.
  — Да… тогда, скорее всего, это и вправду какой-нибудь бродяга. Скажи этой девице, пусть следит, чтобы входная дверь была всегда заперта. А ближе к сумеркам если будет ее для кого-то открывать, то только через цепочку. С этими бродягами надо ухо держать востро, такое наглое отребье!
  — У миссис Апуорд как будто ничего не пропало.
  — Странно.
  — Не то что у миссис Макгинти, — добавила миссис Уэтерби.
  — Миссис Макгинти? А-а! Поденщица. Но что общего между миссис Макгинти и миссис Апуорд?
  — Она у нее работала, Роджер.
  — Не говори ерунды, Эдит.
  Миссис Уэтерби снова закрыла глаза. Когда мистер Уэтерби вышел из комнаты, миссис Уэтерби улыбнулась каким-то своим мыслям.
  Потом в испуге открыла глаза — перед ней стояла Мод со стаканом в руках.
  — Ваш напиток, мадам, — сказала Мод.
  Голос ее звучал громко и четко. Для могильной тишины дома эхо было очень гулким.
  Миссис Уэтерби с неосознанным чувством тревоги подняла голову.
  Какая она высокая, эта девушка, какая прямая у нее спина. Она стояла над миссис Уэтерби, как… как страшный судия… Миссис Уэтерби стало не по себе, что вдруг ей в голову пришло такое страшное сравнение!
  Она приподнялась на локте и взяла стакан.
  — Спасибо, Мод, — поблагодарила она.
  Мод повернулась и вышла из комнаты. Ощущение смутной тревоги все не покидало миссис Уэтерби.
  Глава 22
  1
  Наняв машину, Эркюль Пуаро вернулся в Бродхинни.
  От непрерывных размышлений у него даже заболела голова. Думать — это всегда утомительное занятие. А тут еще раздумья эти не приносили результатов. Так бывает: в материал вплетен совершенно четкий узор, вот ты держишь ткань в руках, а узор разглядеть не можешь.
  Но узор есть. В этом все дело. Есть, конечно же. Но до того однотонный, до того неуловимый, что никак его не распознать.
  Когда они выехали из Килчестера, навстречу попался фургон Саммерхейзов. За рулем сидел Джонни, рядом еще кто-то. Пуаро едва их заметил, так был поглощен своими мыслями.
  Вернувшись в Лонг-Медоуз, он прошел в гостиную. Сел в самое удобное кресло, предварительно убрав стоявший на нем дуршлаг со шпинатом. Сверху доносился негромкий перестук пишущей машинки. Это Робин Апуорд сражался с собственной пьесой. Он признался Пуаро, что три варианта уже разорвал. Никак не удается сосредоточиться.
  Что ж, может, он безмерно любил свою мать и был глубоко опечален ее смертью, но все равно остался Робином Апуордом — человеком, для которого собственные интересы превыше всего.
  — Мадре, — провозгласил он торжественно, — хотела бы, чтобы я продолжал работать.
  Подобные слова Эркюль Пуаро слышал не раз. Это была довольно удобная посылка — мы, мол, знаем, каким было бы желание покойника. Безутешные родственники никогда не сомневались насчет сокровенных желаний усопшего, и эти желания обычно не противоречили их собственным намерениям.
  Но в данном случае большого греха против истины в этих словах, скорее всего, не было. Миссис Апуорд искренне верила в талант Робина и, несомненно, гордилась им.
  Пуаро откинулся в кресле и прикрыл глаза. Он стал думать о миссис Апуорд. Что же она была за человек, эта миссис Апуорд? Ему вдруг вспомнились слова, услышанные им как-то от одного полицейского чина: «Мы разберем его на части и посмотрим, что у него внутри».
  Так что же было внутри у миссис Апуорд?
  Раздался какой-то грохот, и в комнату влетела Морин Саммерхейз. Волосы ее развевались, будто на сильном ветру.
  — Не представляю, что могло случиться с Джонни, — сказала она. — Он поехал на почту получить заказанный товар. Уже час, как должен был вернуться. Надо, чтобы он приделал дверь в курятнике.
  Истинный джентльмен, с испугом подумал Пуаро, галантно предложил бы свои услуги — где он, этот ваш курятник? Но Пуаро предлагать свои услуги не стал. Он хотел размышлять — о двух убийствах и о личности миссис Апуорд.
  — И не могу найти бланк из министерства сельского хозяйства, — сокрушалась Морин. — Прямо обыскалась.
  — На диване лежит шпинат, — чем мог, помог Пуаро.
  Но шпинат Морин в данную минуту не интересовал.
  — Этот бланк прислали еще на той неделе, — рассуждала она. — Значит, я его куда-то сунула. Кажется, я как раз штопала Джонни пуловер.
  Она кинулась к комоду и начала вытягивать ящики. Почти все содержимое она безжалостно выбрасывала на пол. Наблюдать за ней было для Эркюля Пуаро настоящей пыткой.
  Вдруг она издала победный клич:
  — Нашла! — И в восторге бросилась вон из комнаты.
  Эркюль Пуаро вздохнул и вновь предался размышлениям.
  Нужно все упорядочить, разложить по полочкам…
  Он нахмурился. Внимание его отвлекла масса предметов, в беспорядке разбросанных по полу. Хороший способ поиска, ничего не скажешь!
  Упорядоченно и методично — только так. Тогда будет результат. Упорядоченно и методично…
  Он развернул кресло чуть в сторону, но хаос на полу все равно оставался в поле его зрения. Какая-то штопка, носки, письма, шерсть для вязания, журналы, сургуч, фотографии, пуловер…
  Нет, это просто невыносимо!
  Пуаро поднялся, подошел к комоду и быстрыми ловкими движениями принялся распихивать вещи по открытым ящикам.
  Пуловер, носки, шерсть для вязания. Следующий ящик — сургуч, фотографии, письма…
  Зазвонил телефон. Так пронзительно, что Пуаро даже подскочил. Он подошел к телефону и поднял трубку.
  — Алло! Алло! Алло! — произнес он.
  Ему ответил голос старшего инспектора Спенса:
  — Ага, месье Пуаро. Вы-то мне и нужны.
  Голос Спенса был почти неузнаваем. Тревога и озабоченность куда-то подевались, их сменила деловитость, уверенность в себе.
  — Ваша история насчет не той фотографии — чистой воды выдумки, — заявил он с легким упреком, но снисходительно. — У нас есть новые показания. Майор Саммерхейз только что привез сюда работницу почты в Бродхинни. Как я понимаю, в тот вечер она стояла прямо напротив коттеджа Апуордов и видела, как туда вошла женщина. Где-то от восьми тридцати до девяти. Не Дейдри Хендерсон. У женщины были светлые волосы. И стало быть, мы возвращаемся к тому, от чего едва не ушли, — это либо Ив Карпентер, либо Шила Рендел. Вопрос только в том: кто именно?
  Пуаро открыл рот, но не произнес ни слова. Осторожно, аккуратно он положил трубку на место.
  Какое-то время он стоял, незряче уставившись в пространство.
  Телефон зазвонил снова.
  — Алло! Алло! Алло!
  — Можно попросить месье Пуаро?
  — Эркюль Пуаро у телефона.
  — Так и поняла. Это Мод Уильямс. На почте через четверть часа.
  — Буду.
  Он повесил трубку.
  Потом взглянул на ноги. Переобуться? Ноги слегка побаливали. Впрочем, ладно — какая разница?
  Решительно нахлобучив шляпу, Пуаро вышел из дому.
  Он спускался с холма, когда его окликнул один из людей Спенса, только что вышедший из Лэбернемса.
  — Доброе утро, месье Пуаро.
  Пуаро вежливо ответил. От его внимания не укрылось, что сержант Флетчер выглядит возбужденным.
  — Инспектор послал меня все еще раз проверить, — объяснил он. — Мало ли, вдруг не заметили какую-то важную мелочь? Всяко бывает, правда же? Письменный стол мы, ясное дело, и тогда обшарили, но инспектору взбрело в голову поискать — вдруг там есть потайной ящичек? Начитался небось шпионских историй. В общем, никакого потайного ящичка не оказалось. Но потом я занялся книгами. Иногда люди суют письмо прямо в книгу, которую читают. Вы, наверное, с таким сталкивались?
  Пуаро сказал, что сталкивался.
  — Вы что-то нашли? — вежливо спросил он.
  — Письма или чего-то в этом роде — нет. Но находка есть. И, как мне кажется, весьма интересная. Посмотрите.
  Он развернул газету и извлек на свет божий потертую и обветшавшую книгу.
  — Стояла на одной из полок. Старая, издана много лет назад. Но вот посмотрите. — Он открыл чистый лист в начале книги. Карандашом поперек было написано: «Ивлин Хоуп».
  — Интересно, не правда ли? Ведь это, если вы забыли, имя…
  — Имя, которое взяла Ева Кейн, уехав из Англии. Я помню, — сказал Пуаро.
  — Получается, миссис Макгинти узнала на фотографии как раз нашу миссис Апуорд? И дело, выходит, усложняется?
  — Усложняется, — с нажимом произнес Пуаро. — Смею вас уверить, когда вы принесете старшему инспектору Спенсу это маленькое вещественное доказательство, он начнет рвать на себе волосы — да, именно рвать.
  — Надеюсь, до этого дело не дойдет, — усомнился сержант Флетчер.
  Пуаро не ответил. Он пошел дальше вниз по холму. Ему вдруг расхотелось думать. Карточный домик в очередной раз рухнул.
  Он зашел на почту. Мод Уильямс уже была там, она разглядывала выкройки для вязанья. Пуаро не стал с ней заговаривать, а прошел к почтовой стойке. Когда Мод расплатилась за покупку, миссис Толк подошла к Пуаро, и он купил у нее марки. Мод вышла на улицу.
  Миссис Толк была словно чем-то озабочена. Во всяком случае, заводить разговор не стала. В итоге Пуаро отправился следом за Мод Уильямс довольно быстро. Вскоре он догнал ее и зашагал рядом.
  Миссис Толк, наблюдавшая за ним из окна почты, истолковала увиденное по-своему. Она неодобрительно воскликнула:
  — Ох уж эти иностранцы! Все кобели, все до одного. Он ей в дедушки годится, а туда же!
  2
  — Итак, — заговорил Пуаро. — Вы хотите мне что-то сказать?
  — Не знаю, насколько это важно. Кто-то пытался проникнуть в комнату миссис Уэтерби через окно.
  — Когда?
  — Сегодня утром. Сама она ушла, девушка прогуливала собаку. А заплесневелый сухарь, как всегда, торчал у себя в кабинете. Я в это время обычно на кухне — она выходит на другую сторону дома, как и кабинет, — но тут подумала: вот подходящая возможность… понимаете?
  Пуаро кивнул.
  — Ну, я прошмыгнула наверх в комнату ее величества Ехидны. И увидела — к окну приставлена лестница, и какой-то мужчина пытается открыть задвижку. У нее после убийства все на засовах и на задвижках. Свежего воздуха впустить — ни-ни! Ну, этот человек меня заметил и дал деру, только его и видели. А лестница — садовника, он подстригал плющ и отошел перекусить.
  — Кто был этот мужчина? Описать его можете?
  — Я видела его только мельком. Пока подлетела к окну, он уже соскочил с лестницы и убежал, а в первую секунду лица я не разглядела — за его спиной было солнце.
  — Вы уверены, что это был мужчина?
  Мод задумалась.
  — Одет он был как мужчина… на голове старая фетровая шляпа. Вообще-то, могла быть и женщина…
  — Интересно, — пробурчал Пуаро. — Очень интересно… Еще что-нибудь?
  — Пока ничего. А сколько в доме хлама! Эта старуха, должно быть, совсем выжила из ума. Сегодня утром устроила мне выволочку: я, мол, только и знаю, что шпионю. В другой раз я ее пристукну. Если кого и стоит убить, так это ее. Такая мерзкая, что не приведи господь!
  Пуаро пробурчал, будто про себя:
  — Ивлин Хоуп…
  — Почему вы назвали это имя? — Она встрепенулась, уставилась на него.
  — Так оно вам знакомо?
  — Ну да… Его взяла эта Ева… как там ее… когда отчалила в Австралию. Об этом… об этом было в газете… «Санди компэниэн».
  — В «Санди компэниэн» было много чего, но как раз этого не было. В доме миссис Апуорд полиция нашла книгу, на которой стояло это имя.
  Мод воскликнула:
  — Так это была она!.. И она там совсем не умерла… Майкл был прав…
  — Майкл?
  Мод решительно прервала разговор:
  — Больше задерживаться не могу. Надо кормить хозяев обедом. Вообще-то у меня все в духовке, но вдруг подсохнет?
  И она убежала. Пуаро стоял и смотрел ей вслед.
  Миссис Толк, приклеившись к окну почты, недоумевала: неужели этот иностранец сделал ей предложение известного свойства?..
  3
  Вернувшись в Лонг-Медоуз, Пуаро разулся и надел шлепанцы. Они не были шикарными, не были, как он считал, элегантными — зато какое облегчение!
  Он снова сел в кресло и принялся напряженно думать. Работы для мозга хватало. Поначалу он кое-что упустил… некоторые мелочи…
  Итак, узор стал вырисовываться. Ну-ка, попробуем его оживить…
  Морин, со стаканом в руке, мечтательным голосом несет какую-то ахинею… задает вопрос… Миссис Оливер рассказывает о вечере в театре. Сесил? Майкл? Конечно, она называла какого-то Майкла… Ева Кейн, гувернантка у Крейгов…
  Ивлин Хоуп…
  Конечно же! Ивлин Хоуп!
  Глава 23
  1
  Ив Карпентер вошла в дом Саммерхейзов, как это делали почти все, через первую попавшуюся дверь или окно.
  Ей был нужен Эркюль Пуаро, и, найдя его, она не стала ходить вокруг да около.
  — Послушайте, — начала она. — Вы детектив, и якобы неплохой. Раз так, я вас нанимаю.
  — Кто вам сказал, что меня можно нанять? Боже, я же не таксист!
  — Вы частный детектив, а частные детективы работают за деньги, разве нет?
  — Да, так принято.
  — Я про это и говорю. Я вам заплачу. Хорошо заплачу.
  — За что? Что вы хотите мне поручить?
  Ив Карпентер резко бросила:
  — Чтобы вы защитили меня от полиции. Они совсем спятили. Им взбрело в голову, что эту Апуорд убила я. И вот они лезут ко мне со всякими расспросами, что-то такое вынюхивают. Мне это не нравится. Так человека и до психбольницы довести недолго.
  Пуаро взглянул на нее. Доля правды в ее словах явно была. Со дня их первой встречи прошло несколько недель, а постарела она на несколько лет. Круги под глазами — верный признак бессонных ночей. От уголков рта к подбородку пробежали морщинки, а когда она закуривала, руки ее сильно дрожали.
  — Вы должны это прекратить, — потребовала она. — Должны, и все.
  — Мадам, но как это сделать?
  — Отгоните их, вам виднее как. До чего обнаглели! Будь Гай мужчиной, он бы сразу это прекратил. Не позволил бы им трепать мое имя.
  — А он… ничего не предпринимает?
  Она хмуро ответила:
  — Я его об этом не просила. Вот он и разглагольствует с надутым видом, что полиции, мол, нужно всячески помочь. Ему хорошо. Он в тот вечер был на каком-то своем дурацком собрании.
  — А вы?
  — Я просто сидела дома. Слушала радио.
  — Но если вы можете доказать…
  — Как я могу это доказать? Я предложила Крофтам немалые деньги, чтобы они сказали: вечером мы почти не отлучались, и хозяйка была дома. Так он, неблагодарная свинья, отказался!
  — С вашей стороны это был очень неразумный поступок.
  — Что тут неразумного? Согласись они, все бы уладилось.
  — Наверное, теперь ваши слуги убеждены, что вы и вправду совершили убийство.
  — Ну… я ведь все равно заплатила Крофту за…
  — За что?
  — Нет, ничего.
  — Не забывайте, что вы просите меня о помощи.
  — Да так, ничего серьезного. Просто ее приглашение передал мне Крофт.
  — Ее? Миссис Апуорд?
  — Да. Она пригласила меня прийти к ней вечером.
  — А вы отказались?
  — А что мне у нее делать? Старая зануда. Идти туда, поглаживать ее по руке — только этого мне не хватало! У меня и в мыслях не было туда идти.
  — А когда она позвонила?
  — Меня не было. Точно не знаю когда — наверное, где-то от пяти до шести. С ней разговаривал Крофт.
  — И вы дали ему деньги, чтобы он забыл про этот телефонный звонок. Но зачем?
  — Не задавайте идиотских вопросов. Я не хотела, чтобы меня в это впутывали.
  — А потом вы предложили ему деньги, чтобы он сделал вам алиби? Что, по-вашему, думают теперь он и его жена?
  — Кому есть дело до того, что они думают?
  — Например, это может заинтересовать суд присяжных, — строго предположил Пуаро.
  Она уставилась на него:
  — Вы серьезно?
  — Абсолютно.
  — Что же, они поверят прислуге, а не мне?
  Пуаро взглянул на нее.
  Какая немыслимая бестактность, какая непроходимая глупость! Эти люди могли бы ей помочь, а она настроила их против себя. Близорукая примитивная политика. Близорукая…
  Какие очаровательные большие голубые глаза.
  Он сказал спокойно:
  — Почему вы не носите очки, мадам? Вам они нужны.
  — Что? А-а, иногда ношу. В детстве носила.
  — И скобы для укрепления зубов тоже.
  Она пристально посмотрела на него:
  — Было и такое. А к чему вы это?
  — Гадкий утенок превращается в лебедя?
  — Да, особой красотой я тогда не блистала.
  — Ваша мама тоже так считала?
  Она буркнула:
  — Маму я не помню. Но что это, черт возьми, за разговор? Беретесь вы за эту работу или нет?
  — К сожалению, взяться за нее я не могу.
  — Почему?
  — Потому что в этом деле я представляю интересы Джеймса Бентли.
  — Джеймс Бентли? А-а, это тот полоумный, который пристукнул поденщицу. Но какое отношение он имеет к Апуордам?
  — Вполне возможно, что никакого.
  — Так в чем же дело? В деньгах? Сколько?
  — В этом самая большая ваша ошибка, мадам. Вы все меряете деньгами. Они у вас есть, и вы искренне убеждены, что других ценностей не существует.
  — Деньги у меня были не всегда, — сказала Ив Карпентер.
  — Не всегда, — согласился Пуаро. — Я и сам так думал. — Он едва заметно кивнул. — Это многое объясняет. И кое-что оправдывает…
  2
  Ив Карпентер вышла тем же путем, что и вошла, не вполне уверенно двигаясь на свету; Пуаро вспомнил, что и раньше обращал на это внимание.
  Пуаро негромко произнес:
  — Ивлин Хоуп…
  Итак, миссис Апуорд позвонила и Дейдри Хендерсон, и Ив Карпентер. И может, не только им? Может… С грохотом в комнату влетела Морин:
  — Теперь пропали ножницы. Извините, с обедом задержка. В доме трое ножниц, и ни одних не могу найти.
  Она бросилась к комоду, и процедура, с которой Пуаро был хорошо знаком, повторилась. На сей раз поиски увенчались успехом довольно быстро. Взвизгнув от радости, Морин убралась восвояси.
  Почти машинально Пуаро подошел к комоду и начал складывать вещи в выдвинутый ящик. Сургуч, писчая бумага, корзинка для рукоделия, фотографии…
  Фотографии…
  Он вгляделся в снимок, который держал в руке.
  Из коридора снова донесся топот бегущих ног.
  Пуаро был человеком подвижным, несмотря на возраст. Прежде чем в комнате снова появилась Морин, он успел бросить фотографию на диван, прикрыть ее подушкой и усесться сверху.
  — Черт возьми, куда же я сунула дуршлаг со шпинатом?..
  — Вон он, мадам.
  Он показал на дуршлаг, покоившийся рядом с ним на диване.
  — Ага, вот где он, милый. — Она схватила его. — Отстала сегодня на всех фронтах… — Взгляд ее упал на Пуаро, который сидел, вытянувшись в струнку. — Что вы себе такое место выбрали? Хоть и с подушкой, все равно сидеть на этом диване неудобно. Все пружины поломаны.
  — Знаю, мадам. Просто я… наслаждаюсь этим полотном.
  Морин перевела взгляд на написанную маслом картину — на ней был изображен морской офицер возле телескопа.
  — Да, картина хорошая. Пожалуй, единственная достойная вещь в этом доме. Возможно, это даже Гейнсборо. — Она вздохнула. — Но Джонни ее нипочем не продаст. Это его прапра, а то и еще какой-то более древний дед, он приплыл на своем корабле и совершил какой-то жутко отважный поступок. Джонни этим страшно гордится.
  — Да, — мягко подтвердил Пуаро, — вашему мужу есть чем гордиться!
  3
  В три часа Пуаро стучался в дверь дома доктора Рендела.
  Незадолго до этого он съел жаркое из кролика со шпинатом и недоваренной картошкой, а десерт состоял из какого-то странного пудинга, на сей раз неподгоревшего. Зато, как объяснила Морин, «в нем откуда-то взялась вода». Все это он запил мутным кофе. И чувствовал себя не лучшим образом.
  Дверь открыла миссис Скотт, пожилая экономка, и он спросил, можно ли видеть миссис Рендел.
  Миссис Рендел сидела в гостиной и слушала радио, приход Пуаро явно застал ее врасплох — встрепенувшись, она поднялась со своего места.
  Пуаро помнил, какое впечатление миссис Рендел произвела на него при первой встрече. Настороже, смотрит с опаской, словно боится его или того, что он олицетворяет. Сейчас это впечатление подтвердилось.
  Впрочем, с прошлого раза она еще больше побледнела, на лице залегли какие-то тени. Резче обозначились черты.
  — Я хочу задать вам один вопрос, мадам.
  — Вопрос? Какой же?
  — Звонила ли вам миссис Апуорд в день ее смерти?
  Она уставилась на него. Потом кивнула.
  — В котором часу?
  — Трубку брала миссис Скотт. Часов в шесть, кажется.
  — Что миссис Апуорд просила передать? Чтобы вечером вы пришли к ней?
  — Да. Она сказала, что миссис Оливер и Робин уезжают в Килчестер, у Дженит выходной и она будет дома одна. И не хочу ли я составить ей компанию.
  — На какое время она вас пригласила?
  — На девять часов или позже.
  — И вы пошли?
  — Собиралась. Хотела пойти. Но как-то вышло, что после ужина я взяла и заснула. А проснулась уже после десяти. Ну и решила, что уже поздно.
  — А полиции о звонке миссис Апуорд вы не сказали?
  Она сделала большие глаза. Это был взгляд невинного ребенка.
  — А что, надо было? Раз я туда не пошла, о чем рассказывать? Я даже чувствовала себя немножко виноватой. Пойди я к ней, может, сейчас она была бы жива. — Она вдруг судорожно вздохнула. — Ужасно, если это именно так.
  — Это не совсем так, — уточнил Пуаро.
  Он помолчал, потом спросил:
  — Скажите, мадам, чего вы боитесь?
  Она снова судорожно вздохнула:
  — Чего боюсь? Ничего.
  — Нет, боитесь.
  — Какая ерунда. Чего… чего я должна бояться?
  После минутной паузы Пуаро произнес:
  — Мне показалось, что вы боитесь меня…
  Она не ответила. Но глаза ее расширились. Медленно, с каким-то вызовом она покачала головой.
  Глава 24
  1
  — Кажется, я вот-вот созрею для Бедлама,1390 — произнес Спенс.
  — Ну, не так все плохо, — утешил его Пуаро.
  — Что вы меня успокаиваете? Я уже не знаю, куда деваться от этих новых сведений. Все только усложняется. Теперь вы мне говорите, что миссис Апуорд звонила трем женщинам. И всех их пригласила прийти вечером. Но почему трех? Она что, не знала, кто из них Лили Гэмбол? Или Лили Гэмбол тут вообще ни при чем? Ведь на книжке написано: «Ивлин Хоуп». Разве из этого не следует, что миссис Апуорд и Ева Кейн — одно лицо?
  — И у Джеймса Бентли сложилось такое впечатление после разговора с миссис Макгинти.
  — Кажется, он говорил об этом без уверенности.
  — Да, полной уверенности не было. Но Джеймс Бентли из тех, кто ни в чем не уверен полностью. Миссис Макгинти он слушал вполуха. И тем не менее, если у Джеймса Бентли сложилось впечатление, что миссис Макгинти вела речь о миссис Апуорд, вполне возможно, что так оно и есть. От впечатлений отмахиваться не стоит.
  — По последним сведениям из Австралии (кстати, она уехала именно туда, а не в Америку), интересующая нас «миссис Хоуп» почила там двадцать лет назад.
  — Мне об этом уже говорили, — заметил Пуаро.
  — Вам, месье Пуаро, всегда все известно, да?
  Пуаро пропустил колкость мимо ушей. Он сказал:
  — Итак, с одной стороны, у нас есть «миссис Хоуп», которая отдала богу душу в Австралии, а с другой?..
  — С другой — миссис Апуорд, вдова богатого промышленника с севера. Они жили около Лидса, у них родился сын. Вскоре после рождения мальчика муж умер. Мальчик был подвержен вспышкам туберкулеза, и после смерти мужа она в основном жила за границей.
  — И когда же началась эта сага?
  — Эта сага началась через четыре года после того, как Ева Кейн уехала из Англии. Апуорд познакомился с будущей женой где-то за границей и после свадьбы привез ее домой.
  — То есть миссис Апуорд вполне могла быть Евой Кейн. А ее девичья фамилия известна?
  — Харгрейвз, насколько я знаю. Но в этом ли дело?
  — Вот именно! Ева Кейн, или Ивлин Хоуп, могла умереть в Австралии, а могла инсценировать собственную кончину и возродиться в другом месте под фамилией Харгрейвз и удачно выйти замуж.
  — Все это дела давно ушедших лет, — сказал Спенс. — Но предположим, что так все и было. Предположим, она сохранила у себя старую фотографию, а миссис Макгинти ее увидела. Тогда напрашивается вывод, что миссис Макгинти была убита именно миссис Апуорд.
  — Вам это кажется невозможным? Робин Апуорд в тот вечер выступал на радио. А что говорила миссис Рендел, помните? Она в тот вечер приходила в коттедж Апуордов, но не смогла достучаться. А миссис Толк, со слов Дженит Грум, утверждала, что миссис Апуорд не была такой уж калекой, а больше делала вид.
  — Все это очень хорошо, Пуаро, но ведь убили именно ее, причем после того, как она кого-то узнала на фотографии. Или теперь вы станете уверять меня, что эти две смерти одна с другой не связаны?
  — Ну зачем же? Очень даже связаны.
  — Тогда я сдаюсь.
  — Ивлин Хоуп. Вот ключ к решению загадки.
  — Ив Карпентер? Вот куда вы клоните? Не Лили Гэмбол — а дочка Евы Кейн? Что же, выходит, она порешила собственную мать?
  — Нет-нет. Матереубийство здесь ни при чем.
  — Знаете, Пуаро, с вами не соскучишься. Сейчас вы мне скажете, что и Ева Кейн, и Лили Гэмбол, и Джейнис Кортленд, и Вера Блейк — все они окопались в Бродхинни. Все четверо подозреваемых.
  — У нас их больше, чем четверо. Помните, Ева Кейн была в доме Крейгов гувернанткой?
  — Ну и что?
  — Если есть гувернантка, должны быть и дети — хотя бы один ребенок… Куда девались дети Крейгов?
  — Если не ошибаюсь, у Крейгов были девочка и мальчик. Их забрали какие-то родственники.
  — Ага, вот вам еще двое. Еще двое могли хранить фотографию по третьей из упомянутых мной причин — месть.
  — Я в это не верю, — сказал Спенс.
  Пуаро вздохнул:
  — Отмахиваться от этой версии все равно нельзя. Мне кажется, я уже знаю правду, хотя один факт меня крайне озадачивает.
  — Рад слышать, что вас хоть что-то озадачивает, — подпустил шпильку Спенс.
  — Мне нужно кое-что прояснить, дорогой Спенс. Ева Кейн уехала из Англии до того, как был казнен Крейг?
  — Совершенно верно.
  — И тогда она ждала ребенка?
  — Совершенно верно.
  — О боже! До чего же я глуп, — пробормотал Эркюль Пуаро. — Ведь дело-то — проще не придумаешь, верно?
  После этих слов едва не произошло третье убийство — старший инспектор полиции Килчестера Спенс едва не убил великого сыщика Эркюля Пуаро.
  2
  — Мне нужно, — потребовал Эркюль Пуаро, — позвонить по личному делу. Миссис Ариадне Оливер.
  Но позвонить миссис Оливер оказалось делом непростым. Миссис Оливер работала и просила ее не отвлекать. Пуаро, однако же, ничего не желал слышать. Наконец на другом конце провода раздался голос писательницы.
  Он был сердитым, дыхание — прерывистым.
  — Ну, что у вас там?! — воскликнула писательница. — Неужели это не могло подождать? Мне пришла в голову блестящая идея для романа — убийство совершается в магазинчике трикотажных изделий. Знаете, такой старомодный магазинчик, где продают трико и всякие забавные вязаные жакеты с длинными рукавами…
  — Нет, не знаю, — прервал этот восторженный поток Пуаро. — Во всяком случае, я хочу сообщить вам нечто более важное.
  — Едва ли вам это удастся, — усомнилась миссис Оливер. — Может, для кого-то важное, но не для меня. Мне надо немедля набросать план романа, иначе идея улетучится!
  Но эти муки творчества не тронули Пуаро. Категоричным тоном он принялся задавать четкие вопросы, на которые миссис Оливер стала давать туманные ответы.
  — Да… да… небольшой театр с постоянной труппой… как называется, не помню… Да, одного из них действительно звали Сесил, фамилию не помню, а того, с кем я разговаривала, звали Майкл.
  — Великолепно. Это все, что я хотел узнать.
  — Но почему вас интересуют Сесил и Майкл?
  — Мадам, можете спокойно возвращаться к трико и жакетам с длинными рукавами.
  — Не понимаю, почему вы еще не арестовали доктора Рендела, — удивилась миссис Оливер. — Будь я начальником Скотленд-Ярда, я бы давно это сделала.
  — Если бы да кабы… Желаю успешного убийства в трикотажном магазинчике.
  — Вся идея уже улетучилась, — пожаловалась миссис Оливер. — А по чьей вине? По вашей.
  Пуаро принес ей свои глубочайшие извинения. Положив трубку, он с улыбкой взглянул на Спенса.
  — Теперь мы поедем — если вы не можете, я поеду сам — поговорить с молодым актером по имени Майкл, который занят на второстепенных ролях в театре в Калленках. Уповаю на бога в надежде, что это тот Майкл, который нам нужен.
  — Но за каким, черт подери…
  Пуаро не мешкая отвел от себя праведный гнев, который готов был выплеснуть на него инспектор Спенс.
  — Знаете ли вы, мой друг, что такое секрет Полишинеля?
  — У нас с вами что, урок французского? — спросил преисполненный ярости инспектор.
  — Секрет Полишинеля — это секрет, который доступен всем. Но если кто-то про этот секрет ничего не знает, он так и живет в неведении — никто ему об этом секрете не говорит, ибо зачем же говорить об общеизвестном?
  — Уму непостижимо, как я вас до сих пор не задушил, — заявил в ответ на эту тираду инспектор Спенс.
  Глава 25
  Дознание было закончено. Оно признало: миссис Апуорд была убита одним лицом или несколькими лицами.
  После дознания по приглашению Эркюля Пуаро все присутствовавшие перебрались в Лонг-Медоуз.
  Пуаро с присущим ему тщанием навел в гостиной какое-то подобие порядка. Стулья были расставлены аккуратным полукругом, псов Морин хоть и не без труда, но удалось выдворить, и Эркюль Пуаро, взявший бразды правления в свои руки, отошел в конец комнаты и, смущенно прокашлявшись, открыл заседание.
  — Дамы и господа… — Он выдержал паузу. А потом, ко всеобщему удивлению — что за нелепость? — продекламировал:
  
  Миссис Макгинти с жизнью рассталась,
  На небо улетела, на небе осталась.
  С жизнью рассталась, рассталась. А как?
  Стоя на колене, как я, вот так!
  Миссис Макгинти с жизнью рассталась,
  На небо улетела, на небе осталась.
  С жизнью рассталась, рассталась. А как?
  Вытянув руку, как я, вот так!
  Миссис Макгинти с жизнью рассталась,
  На небо улетела, на небе осталась.
  С жизнью рассталась, рассталась. А как?
  Вот так…
  
  Видя озадаченные лица собравшихся, он продолжал:
  — Только не считайте меня сумасшедшим. Да, это считалочка из детской игры, но это вовсе не значит, что я впал в детство. Возможно, в детские годы кто-нибудь из вас тоже играл в эту игру. Миссис Апуорд в нее играла. Она даже повторила мне эти строчки — только с небольшим изменением. Она сказала: «Миссис Макгинти с жизнью рассталась, на небо улетела, на небе осталась. С жизнью рассталась, рассталась. А как? Высунулась сильно, как я. Вот так!» Да-да, она сказала именно это, именно это она и сделала. Сильно высунулась — и рассталась с жизнью, как и миссис Макгинти…
  Чтобы провести наше расследование, давайте вернемся к самому началу — к миссис Макгинти, которая, стоя на коленях, скребла полы в чужих домах. Миссис Макгинти убили. По подозрению в убийстве был арестован Джеймс Бентли, его судили и приговорили к смертной казни. По некоторым причинам старший инспектор полиции Спенс, ведший это дело, усомнился в справедливости приговора и виновности Бентли, хотя улик было вполне достаточно. Я с ним согласился. И приехал сюда, чтобы выяснить: как и почему рассталась с жизнью миссис Макгинти?
  Не буду занимать ваше внимание долгими и запутанными историями. Скажу лишь, что на след меня навела очень простая вещь: бутылочка чернил. В газете «Санди компэниэн», которую миссис Макгинти прочитала в последнее в своей жизни воскресенье, были напечатаны четыре фотографии. Вам про эти фотографии уже все известно, поэтому скажу лишь, что одну из них миссис Макгинти узнала — такую же она видела в одном из домов, куда ходила убираться.
  Она сказала об этом Джеймсу Бентли, но он тогда — да и потом — не отнесся к ее словам серьезно. Он вообще слушал ее вполуха. Однако у него создалось впечатление, что миссис Макгинти видела эту фотографию в доме миссис Апуорд и, когда она говорила о женщине, которой будет нечем гордиться, если все выйдет наружу, она имела в виду миссис Апуорд. Полагаться на Бентли в этом деле мы не можем, но слова насчет гордости, безусловно, были сказаны, а миссис Апуорд, несомненно, была женщиной горделивой и надменной.
  Как всем вам известно — кто-то из вас присутствовал при этом лично, остальные узнали от очевидцев, — я показал эти четыре фотографии в доме миссис Апуорд. Я заметил, что в глазах миссис Апуорд мелькнула искорка удивления — она явно кого-то узнала, — и не преминул сказать ей об этом. Ей пришлось признаться, что так оно и есть. Она видела одну из этих фотографий, только не помнит где, — так она сказала. Когда я спросил, о какой фотографии идет речь, она указала на маленькую Лили Гэмбол. Но это, позвольте вам сообщить, было неправдой. По каким-то своим соображениям миссис Апуорд решила пока не обнародовать свое открытие. И показала не на ту фотографию, чтобы отделаться от меня. Но одного человека она не могла обмануть — убийцу. Один человек точно знал, какую именно фотографию узнала миссис Апуорд. Я не буду ходить вокруг да около — речь идет о фотографии Евы Кейн, женщины, которая была соучастницей, жертвой, а может быть, и вдохновительницей в нашумевшем деле Крейга.
  Назавтра вечером миссис Апуорд была убита. Причина убийства та же, что и в случае с миссис Макгинти. Обе они высунулись — и их постигла одна участь.
  Незадолго до смерти миссис Апуорд в квартирах трех женщин зазвонил телефон. Миссис Карпентер, миссис Рендел и мисс Хендерсон получили приглашение навестить вечером миссис Апуорд. У ее служанки был выходной, а Робин Апуорд вместе с миссис Оливер отправились в Калленки. Логично предположить, что с каждой из этих трех дам она хотела поговорить наедине.
  Но зачем говорить с тремя? Знала ли миссис Апуорд, где она видела фотографию Евы Кейн? Или только знала, что видела где-то, а где именно — не помнила? Было ли у этих женщин что-то общее? Пожалуй, ничего, кроме возраста. Каждой из них приблизительно около тридцати.
  Наверное, все вы читали статью в «Санди компэниэн». Там есть сентиментальные строчки о дочери Евы Кейн, выросшей в счастливом неведении. По своему возрасту каждая из женщин, приглашенных миссис Апуорд, вполне могла быть дочерью Евы Кейн.
  Сказанное позволяет предположить, что в Бродхинни живет молодая женщина, дочь знаменитого убийцы Крейга и его любовницы Евы Кейн, можно предположить и другое — женщина эта пойдет на все, чтобы сохранить свою родословную в тайне. Даже на убийство — на два убийства. Ведь когда миссис Апуорд нашли мертвой, на столе стояли две чашки из-под кофе, из обеих явно пили, и на чашке гостя оказались слабые следы помады.
  Вернемся к трем женщинам, получившим в тот вечер приглашение навестить миссис Апуорд. Миссис Карпентер говорит, что решила в Лэбернемс не ходить. Миссис Рендел собиралась пойти, но заснула в кресле. Мисс Хендерсон пошла в Лэбернемс, но в доме не было света, достучаться она не смогла и потому вернулась домой.
  Так утверждают сами эти женщины, но есть факты, которые противоречат сказанному. Во-первых, имеется вторая чашка со следами помады на ней, во-вторых, у нас есть свидетельница, работница почты Эдна, и она твердо заявляет, что видела, как в дом входила светловолосая женщина. В-третьих, в доме пахло духами — дорогими и экзотическими, какими из названных дам пользуется только миссис Карпентер.
  Тут повествование было прервано. Ив Карпентер выкрикнула:
  — Это ложь! Злонамеренная и жестокая ложь! Это была не я! Меня там и близко не было. Гай, что ты сидишь и молчишь, когда на меня так гнусно клевещут?
  Гай Карпентер побелел от гнева.
  — Позвольте напомнить вам, месье Пуаро, что за клевету можно пойти под суд, и все сидящие здесь — свидетели.
  — Я сказал лишь, что ваша жена пользуется определенным сортом духов и определенным сортом помады, если на то пошло — где же здесь клевета?
  — Это чушь! — воскликнула Ив. — Полная чушь! Мои духи там мог разбрызгать кто угодно.
  Пуаро неожиданно одарил ее сияющей улыбкой.
  — Вот именно! Кто угодно. Не очень изящный ход, но вполне очевидный. Неуклюжий и прямолинейный. Столь неуклюжий, что был достигнут результат, обратный желаемому, — таково мое личное мнение. Скажу больше. Этот ход дал мне, как говорится, пищу для размышлений. Да, пищу для размышлений.
  Итак, запах духов и следы помады на чашке. Но удалить помаду с чашки — дело простое, уверяю вас, следы помады уничтожаются очень легко. Кстати, чашки можно было вообще унести и вымыть. Почему бы нет? В доме — ни души. Но сделано это не было. Возникает вопрос: почему? И вот до чего я додумался: меня пытаются убедить, что это дело рук женщины, что убийство совершила женщина. Я стал размышлять о телефонных звонках трем женщинам — всем трем приглашение было передано! Ни одна из них не говорила с миссис Апуорд лично. Так, может быть, спросил я себя, им звонила вовсе не миссис Апуорд? А кто-то другой, кто очень хотел вовлечь в это преступление женщину — причем любую? Я опять спросил себя: почему? И нашел только один ответ — миссис Апуорд была убита не женщиной, ее убил мужчина.
  Он оглядел аудиторию. Все сидели не шелохнувшись. Лишь двое как-то выразили свое отношение к его словам.
  Ив Карпентер с облегчением перевела дух:
  — Теперь вы говорите дело!
  А миссис Оливер, энергично закивав головой, сказала:
  — Разумеется.
  — К какому же выводу я пришел? Обе женщины — и миссис Апуорд, и миссис Макгинти — были убиты мужчиной! Но кем именно? Причина убийства одна и та же — узнанная фотография. Кому она принадлежала? Это первый вопрос. И почему хранилась? На второй вопрос ответить, пожалуй, несложно. Допустим, поначалу она хранилась из сентиментальности. После того как миссис Макгинти была… устранена, убийца решил, что уничтожать фотографию вроде бы и незачем. А вот после второго убийства… Тут уже было ясно, что убийство и фотография связаны напрямую. Хранить ее теперь опасно. Поэтому, вы со мной согласитесь, фотографию надо немедленно уничтожить.
  Он оглядел собравшихся, и все закивали головами.
  — Однако фотография не была уничтожена! Нет, не была! Мне это точно известно, потому что я ее нашел. Нашел несколько дней назад. В этом самом доме. В ящике комода, что стоит у стены. Вот она.
  Он извлек из кармана выцветшую фотографию девушки с жеманной улыбкой. В руках — розы.
  — Да, — сказал Пуаро. — Это Ева Кейн. На обороте — карандашная надпись. Два слова. Сказать, что там написано? «Моя мама…»
  Глаза его, строгие и обвиняющие, остановились на Морин Саммерхейз. Она откинула волосы со лба и, пораженная, уставилась на него вытаращенными глазами.
  — Не понимаю… У меня никогда…
  — Конечно, миссис Саммерхейз, не понимаете. Сохранить фотографию после второго убийства — тут могли быть только две причины. Первая — сентиментальность самого невинного свойства. У вас — подчеркиваю, у вас — чувства вины не было, вот вы и сохранили фотографию. Вы как-то сами сказали в доме миссис Карпентер, что были приемным ребенком. Думаю, вы никогда не знали, каково было имя вашей настоящей матери. Но это знал кто-то другой. Кто-то, для кого семья — нечто незыблемое, предмет гордости, и гордость эта заставляет его жить в доме своих предков, он гордится ими, гордится своей родословной. Человек этот скорее умрет, чем позволит миру — и собственным детям — узнать, что Морин Саммерхейз — дочь убийцы Крейга и Евы Кейн. Человек этот, повторяю, скорее умрет. Только что даст его смерть? И вот вам серьезнейший мотив для убийства.
  Джонни Саммерхейз поднялся со своего места. Голос его, когда он заговорил, был спокойным, почти дружелюбным.
  — Вам очень нравится пороть чушь, да? Разглагольствуете тут, теоретизируете. Но теория — она теория и есть! Оскорбляете мою жену…
  Гнев его вдруг выплеснулся наружу:
  — Грязная свинья, черт вас дери…
  Он кинулся к Пуаро так стремительно, что никто и слова не успел вымолвить. Пуаро, однако же, проворно отскочил в сторону, и между ним и Саммерхейзом возник невесть откуда взявшийся инспектор Спенс.
  — Успокойтесь, майор Саммерхейз, полегче… полегче…
  Саммерхейз тотчас взял себя в руки. Пожав плечами, сказал:
  — Извините. Но это и правда бред! В конце концов… сунуть фотографию в ящик мог кто угодно.
  — Совершенно верно, — подхватил Пуаро. — Фотография эта интересна еще и тем, что на ней нет отпечатков пальцев.
  Он сделал паузу, потом легонько кивнул.
  — А ведь они были бы, — продолжал он, — принадлежи фотография миссис Саммерхейз, она ведь хранила бы ее без всякой задней мысли и, естественно, оставила бы на ней отпечатки своих пальцев.
  Морин воскликнула:
  — Вы просто сумасшедший. Я в жизни не видела этой фотографии — только в тот раз у миссис Апуорд.
  — На ваше счастье, — сказал Пуаро, — я знаю, что вы говорите правду. Фотографию подбросили в ящик комода всего за несколько минут до того, как я ее там нашел. В то утро содержимое этого ящика выбрасывалось на пол дважды, дважды я клал вещи на место; в первый раз фотографии среди них не было, а во второй — была. Стало быть, в этот отрезок времени ее и положили — и я знаю, кто это сделал.
  В голосе его незаметно возникла новая нотка. Это уже не был смехотворный человечек с нелепыми усами и крашеными волосами, это был охотник, который чувствовал — преследуемый зверь где-то рядом.
  — Оба эти преступления совершил мужчина, и причина, толкнувшая его на убийство, была до смешного простой — деньги. В доме миссис Апуорд найдена книга, на чистом листе ее вначале стоит надпись: «Ивлин Хоуп». Хоуп — эту фамилию взяла Ева Кейн, когда уехала из Англии. Если ее подлинное имя было Ивлин, она вполне могла наречь этим именем и своего ребенка. Но Ивлин — имя не только женское, но и мужское. Почему мы решили, что у Евы Кейн родилась девочка? Скорее всего, потому, что так сказано в «Санди компэниэн»! Но в действительности в «Санди компэниэн» ничего такого не сказано, там упоминается дочь, но лишь как следствие романтического интервью с Евой Кейн. Между тем Ева Кейн уехала из Англии еще до рождения ребенка — поэтому никто не мог сказать, мальчик у нее родился или девочка.
  Меня и самого это ввело в заблуждение. Романтическая неточность прессы.
  Ивлин Хоуп, сын Евы Кейн, приезжает в Англию. Он — человек одаренный и привлекает внимание богатой женщины, которая ничего не знает о его происхождении — лишь придуманную им романтическую историю (история была замечательная, о трагической судьбе молодой балерины, умершей в Париже от туберкулеза!).
  Женщина она одинокая, недавно потеряла собственного сына. И вот молодой одаренный драматург берет ее фамилию.
  Но на самом деле вы Ивлин Хоуп, не так ли, мистер Апуорд?
  Робин Апуорд завизжал:
  — Конечно, не так! Я вообще не понимаю, о чем речь!
  — Запираться бесполезно. Есть люди, которые знают вас под этим именем. Имя Ивлин Хоуп в книге написано вашим почерком — тем же почерком на обороте этой фотографии написаны слова «моя мама». Миссис Макгинти увидела эту фотографию и надпись на ней, когда разбирала ваши вещи. Прочитав статью в «Санди компэниэн», она сказала вам об этом. Миссис Макгинти решила, что на фотографии изображена миссис Апуорд в молодости, потому что и понятия не имела, что миссис Апуорд — не настоящая ваша мать.
  Но вам было ясно — если миссис Макгинти начнет болтать и разговор этот дойдет до миссис Апуорд, всему конец. У нее были совершенно фанатичные взгляды на наследственность. Она ни минуты не стала бы терпеть приемного сына, чей отец — прогремевший на всю страну убийца. Не простила бы она и того, что вы ей солгали с самого начала.
  Итак, миссис Макгинти надо заставить замолчать — любой ценой. Возможно, вы обещали ей маленький подарок — чтобы держала язык за зубами. На следующий вечер по дороге в радиостудию вы заглянули к ней — и убили ее! Вот так…
  Резким движением Пуаро схватил с полки молоток для колки сахара, завращал им и с силой опустил вниз, словно нанося сокрушительный удар по голове Робина.
  Жест вышел таким зловещим, что несколько человек, сидевших полукругом, вскрикнули.
  Закричал и Робин Апуорд. Это был вопль ужаса.
  Он завопил:
  — Не надо… Не надо… Это вышло случайно. Клянусь, все вышло случайно. Я не собирался ее убивать. Просто потерял голову. Клянусь вам!
  — Вы смыли кровь и положили молоток туда, откуда взяли, — в эту самую комнату. Но наука теперь определяет наличие крови новыми методами — и выявляет невидимые отпечатки пальцев.
  — Говорю вам, я не собирался ее убивать… Все это — сплошная ошибка… И вообще я не виноват… Я за свои действия не отвечаю. Это у меня наследственное. Помимо моей воли. Вы не можете меня повесить за то, в чем я не виноват…
  Спенс едва слышно пробурчал:
  — Не можем? Еще как можем!
  А вслух произнес строго и официально:
  — Должен предупредить вас, мистер Апуорд: все, что вы скажете, может быть использовано против вас…
  Глава 26
  — Не представляю, месье Пуаро, как вы могли заподозрить Робина Апуорда.
  Пуаро не без самодовольства оглядел повернувшиеся к нему лица.
  Давать объяснения — это он любил.
  — Странно, что я не заподозрил его раньше. Ключом, простейшим ключом были слова, которые произнесла миссис Саммерхейз на вечере с коктейлями. Она сказала Робину Апуорду: «Мне не нравится быть приемным ребенком, а вам?» Вот он, ключ, — в двух последних словах «а вам?». Эти слова могли значить только одно — миссис Апуорд не была родной матерью Робина.
  Миссис Апуорд сама жаждала скрыть правду — не дай бог, кто-нибудь узнает, что Робин не ее сын. Возможно, ей не раз доводилось слышать соленые шутки насчет блестящих молодых людей, которые живут со стареющими женщинами и за их счет. Правду знали очень немногие — узкий театральный круг, где она впервые встретилась с Робином. Близких друзей в Англии у нее почти не было — она слишком долго жила за границей, во всяком случае, она решила обосноваться здесь, подальше от родного Йоркшира. Иногда она встречалась с друзьями былых лет, и они, само собой разумеется, полагали, что этот Робин и есть тот самый мальчик, которого они знали ребенком, а она не считала нужным их разубеждать.
  Но атмосфера в Лэбернемсе с самого начала показалась мне какой-то неестественной. Робин относился к миссис Апуорд не как испорченный ребенок, не как преданный сын. Он относился к ней, как протеже относится к своему патрону. В его неизменном обращении к ней «мадре» было что-то театральное. А миссис Апуорд, хоть и явно любила Робина, все же подсознательно обращалась с ним, как с ценной собственностью, за которую заплачены большие деньги.
  Итак, Робин Апуорд прекрасно устроен, кошелек «матери» оплачивает все его смелые начинания, и вдруг в этот безоблачный мир вторгается миссис Макгинти — она узнала фотографию, хранимую им в ящике, фотографию с надписью «моя мама» на обороте. А ведь он сказал миссис Апуорд, что его мама — молодая одаренная балерина, умершая от туберкулеза! Миссис Макгинти, разумеется, считает, что на фотографии изображена миссис Апуорд в молодости, потому что у нее и в мыслях нет, что Робин — не сын миссис Апуорд. Не думаю, что миссис Макгинти решилась на шантаж в чистом виде, скорее всего, она рассчитывала на «скромный подарок» в награду за молчание, потому что, если давно забытая сплетня вдруг всплывет, такой «горделивой» женщине, как миссис Апуорд, это явно придется не по вкусу.
  Но Робин Апуорд решил не рисковать. Он похищает молоток для колки сахара, о котором миссис Саммерхейз со смехом говорит, что это — идеальное орудие для убийства, и на следующий вечер по пути в радиостудию заходит к миссис Макгинти. Она, ничего не подозревая, проводит его в гостиную, и там он ее убивает. Он знает, где она хранит свои сбережения — об этом, кажется, знает вся деревушка, — и инсценирует ограбление, пряча деньги за домом. Подозрение падает на Бентли, и того арестовывают. Умный Робин Апуорд празднует победу, его горизонт снова безоблачен и чист.
  Но тут я показываю четыре фотографии, и миссис Апуорд узнает фотографию Евы Кейн — ведь это же фотография балерины, матери Робина! Ей нужно немного подумать. Шутка ли — совершено убийство! Возможно ли, что Робин?.. Нет, она отказывается в это верить.
  Какие шаги она бы предприняла, мы не знаем. Но Робин опять-таки решил не рисковать. Он разрабатывает всю мизансцену. Поездка в театр, когда в доме нет Дженит, телефонные звонки, кофейная чашка, тщательно вымазанная губной помадой, взятой из сумочки Ив Карпентер, он даже покупает флакон ее духов с характерным запахом. Сцена была срежиссирована блестяще, с применением реквизита. Пока миссис Оливер ждала в машине, Робин дважды забегал в дом. На убийство ушло всего несколько секунд. Потом быстренько пошел в ход реквизит. Миссис Апуорд умерла и оставила ему по завещанию большие деньги, а сам он вне подозрений — все решат, что убийство совершила женщина. Ведь в тот вечер в коттедж должны были прийти три женщины. Ясно, что подозрение падет на одну из них. Так, собственно, и случилось.
  Но Робин, как все преступники, проявил легкомыслие, слишком уверовал в собственную безнаказанность. Мало того, что в коттедже хранилась книга, на которой стояло его подлинное имя, он по ему одному известным причинам решил сохранить роковую фотографию. Было бы безопасней ее уничтожить, но он, видимо, посчитал, что она ему пригодится — поможет кого-то в нужный момент скомпрометировать.
  Наверное, он остановил свой выбор на миссис Саммерхейз. Скорее всего, по этой причине он и переселился из коттеджа в Лонг-Медоуз. В конце концов, молоток для колки сахара принадлежал ей, а сама миссис Саммерхейз — он это знал — была приемным ребенком, пусть попробует доказать, что она — не дочка Евы Кейн!
  Но тут Дейдри Хендерсон призналась, что была на месте убийства, и у него возникла мысль подбросить фотографию ей. Он попытался это сделать, воспользовавшись лестницей, которую садовник оставил под окном. Но миссис Уэтерби нервничала и настояла на том, чтобы все окна были заперты, и Робину не удалось проникнуть в дом. Он вернулся сюда и положил фотографию в ящик, с содержимым которого, к несчастью для него, я незадолго до этого ознакомился.
  Итак, мне стало известно, что фотографию подбросили, понял я и чьих рук это дело — в доме, кроме меня, находился еще один человек, и человек этот прилежно стучал на машинке у меня над головой.
  Поскольку имя Ивлин Хоуп стояло на книге из коттеджа, мне стало ясно: Ивлин Хоуп — это либо миссис Апуорд… либо Робин Апуорд…
  Имя Ивлин ввело меня в заблуждение — я связал его с миссис Карпентер, потому что ее зовут Ив. Но Ивлин — это не только женское имя, но и мужское.
  Я вспомнил о разговоре в маленьком театре в Калленках, который мне пересказала миссис Оливер. Она разговаривала с молодым актером, который мог подтвердить мою теорию — теорию о том, что Робин не был родным сыном миссис Апуорд. Я понял, что этому актеру известны подлинные факты. Он рассказал миссис Оливер о том, как миссис Апуорд без особых раздумий покарала молодого человека, сказавшего ей неправду о своем происхождении. Это не могло не навести меня на размышления.
  Откровенно говоря, я должен был докопаться до истины гораздо раньше. Но я допустил одну серьезную ошибку, и она замедлила ход расследования. Я был уверен, что на вокзале кто-то специально пихнул меня, намереваясь столкнуть на рельсы, — и это был убийца миссис Макгинти. Однако Робин Апуорд оказался чуть ли не единственным человеком в Бродхинни, который не мог быть на вокзале в Килчестере в то время.
  Джонни Саммерхейз неожиданно хмыкнул.
  — Может, это была какая-нибудь старая торговка с корзиной. Пихаться — их любимое занятие.
  Пуаро сказал:
  — Между прочим, Робин Апуорд вообще не принимал меня всерьез — настолько был уверен в себе. Это, впрочем, характерно для убийц. Может, оно и к лучшему. Потому что в этом деле улик нам явно не хватало.
  Миссис Оливер пошевелилась.
  — Вы хотите сказать, — молвила она, потрясенная, — что Робин убил свою мать, пока я сидела в машине и ни о чем таком не подозревала? Да у него просто не было на это времени!
  — Оказывается, было. Представления людей о времени подчас до смешного ошибочны. Никогда не замечали, как быстро меняется декорация на сцене? В нашем случае на организацию реквизита ушло больше времени, чем на само убийство.
  — Хорошенький театр, — машинально пробормотала миссис Оливер.
  — Да, это было в высшей степени театральное убийство. Убийце не откажешь в выдумке и изобретательности.
  — А я сидела себе в машине — и ни о чем не подозревала!
  — Боюсь, — с улыбкой провозгласил Пуаро, — что ваша женская интуиция в тот день взяла выходной…
  Глава 27
  — В «Бритер и Скаттл» я не вернусь, — заявила Мод Уильямс. — Все равно это не фирма, а болото.
  — К тому же свое предназначение она уже выполнила.
  — Что вы хотите этим сказать, месье Пуаро?
  — Зачем вы приехали в эти края?
  — Раз вы такой мистер Всезнайка, вам, наверное, известно и это?
  — Есть у меня одна идея…
  — И что же это за идея?
  Пуаро окинул задумчивым взглядом волосы Мод.
  — Я, признаться, умолчал кое о чем, — сказал он. — Все поняли так, что женщина, вошедшая в дом миссис Апуорд, светловолосая женщина, которую видела Эдна, была миссис Карпентер и что она отрицала это просто из страха. Поскольку миссис Апуорд была убита Робином, уже не имело значения, кто туда заходил: миссис Карпентер или мисс Хендерсон. И все-таки я не думаю, что там была миссис Карпентер. Я думаю, мисс Уильямс, что Эдна видела вас.
  — Почему меня?
  В голосе ее зазвучали жесткие нотки.
  Пуаро ответил вопросом на вопрос:
  — Почему эта деревушка, Бродхинни, вас так интересовала? Почему, приехав туда, вы попросили у Робина Апуорда автограф — вы ведь не из тех, кто охотится за автографами. Вам что-то было известно про Апуордов? Зачем вы вообще приехали в эти края? Как узнали, что Ева Кейн умерла в Австралии, как узнали, под каким именем она уехала из Англии?
  — Все загадки разгадали, да? Что ж, мне скрывать нечего, греха на мне нет.
  Она открыла сумочку. Из потертого бумажника вытащила небольшую газетную вырезку, пожелтевшую от времени. С фотографии на него смотрело так хорошо ему теперь известное, жеманное личико Евы Кейн.
  Поперек снимка было написано: «Она убила мою маму…»
  Пуаро вернул фотографию.
  — Да, так я и думал. Ваша настоящая фамилия — Крейг?
  Мод кивнула.
  — Меня воспитала какая-то родня — хорошие, порядочные люди. Когда это случилось, я была уже не такая маленькая, чтобы все забыть. И много об этом думала. Думала о ней. Она ведь была жуткая дрянь — дети это чувствуют! А мой отец… он был просто слабак. И она опьянила его, вскружила голову. А ответ пришлось держать ему. За то, что сделала она, — да-да, я никогда в этом не сомневалась. Знаю, конечно, он соучастник, потому что скрыл правду от властей, но что же сталось с ней? Когда я подросла, наняла детективов, чтобы выяснить это. Они обнаружили ее след в Австралии и в конце концов сообщили, что она умерла. У нее остался сын — и звали его Ивлин Хоуп. Казалось бы, можно поставить точку. Но тут я подружилась с одним молодым актером. И услышала от него, что из Австралии приехал некий Ивлин Хоуп, он пишет пьесы, но живет здесь под другим именем — Робин Апуорд. Я, естественно, навострила ушки. Как-то вечером мне его показали — и он был со своей матерью. Выходит, подумала я, Ева Кейн вовсе не умерла. Наоборот, живет по-королевски, купается в деньгах. Я устроилась сюда на работу. Меня разбирало любопытство — нет, просто любопытством это не назовешь. Что ж, могу признаться, как-то поквитаться с ней мне хотелось… И когда вы раскопали всю подоплеку дела Джеймса Бентли, я, недолго думая, решила: убийца миссис Макгинти — это миссис Апуорд. Ева Кейн взялась за старое. Случайно я узнала от Майкла Уэста, что к ним на спектакль в Калленки приедут Робин Апуорд и миссис Оливер. И я решила поехать в Бродхинни и войти в логово к этой тигрице. Я хотела… сама толком не знаю, чего я хотела. Я сейчас говорю вам всю правду… в сумочке у меня лежал маленький пистолет, оставшийся с войны. Чего я хотела? Напугать ее? Или… Сама не знаю, говорю как на духу… В общем, пришла я к этому дому. Изнутри — ни звука. А дверь не заперта. Я вошла. В каком виде я ее застала, вы знаете. Она сидела там мертвая, лицо распухло, посинело. И тут все, чем я жила последнее время, показалось такой глупостью, такой мелодрамой… Я поняла, глядя на нее, что у меня никогда не поднялась бы рука на человека… Но поняла и другое — попробуй объясни, каким ветром меня занесло в этот дом? Вечер был прохладный, я была в перчатках, значит, отпечатков пальцев оставить не могла, а что меня кто-то заметил, мне и в голову не пришло. Вот и все. — Она помедлила, потом резко спросила: — Как вы теперь поступите?
  — Никак, — ответил Эркюль Пуаро. — Просто пожелаю вам счастья в жизни.
  Эпилог
  Эркюль Пуаро и старший инспектор Спенс праздновали победу в «Старой бабушке».
  Когда подали кофе, Спенс откинулся на спинку кресла и, донельзя удовлетворенный, перевел дух.
  — Харчи здесь явно недурны, — одобрительно заметил он. — Слегка на французский манер, скажем прямо, но где сегодня умеют готовить приличный бифштекс с жареной картошкой?
  — Я здесь обедал в тот самый вечер, когда вы впервые приехали ко мне, — предался воспоминаниям Пуаро.
  — Да, много воды утекло с тех пор. Но надо отдать вам должное, месье Пуаро. Вы этот номер провернули ловко. — Он чуть улыбнулся, и закаменелые черты его лица сразу ожили. — Ведь какое везенье, что этот молодой наглец не сообразил — улик-то у нас кот наплакал. Толковый адвокат стер бы нас в порошок вместе с нашей версией! Но он совсем очумел от неожиданности и бросил карты на стол. Сам себя закопал, так можно выразиться. Тут нам здорово повезло!
  — Дело не только в везенье, — с укором произнес Пуаро. — Я ведь его вел, как ведут крупную рыбу! Вот он думает, что улику против миссис Саммерхейз я воспринимаю всерьез, — и тут выясняется, что ничего подобного, он страшно переживает, нервничает. К тому же он трус. Когда я замахал молотком, он и вправду подумал, что сейчас я его ударю. А внезапный страх всегда заставляет говорить правду.
  — Хорошо еще, что вам не досталось от мистера Саммерхейза. — Спенс ухмыльнулся. — Человек он вспыльчивый, а быстрый — прямо ртуть! Я едва успел между вами вклиниться. Он вас простил?
  — Да, мы теперь первейшие друзья. А миссис Саммерхейз я подарил поваренную книгу и лично научил ее готовить омлет. Бог мой, какие страдания я претерпел в этом доме!
  Он прикрыл глаза.
  — Да, тут было над чем поломать голову, — в раздумье произнес Спенс, не обращая внимания на тягостные воспоминания Пуаро. — Вся эта история показывает, насколько верна старая поговорка: у каждого рыльце в пушку. Взять миссис Карпентер: еще чуть-чуть — и ее обвинили бы в убийстве! Уж больно подозрительно она себя вела, а какая за ней вина? Так, тьфу.
  — Итак, какая же? — полюбопытствовал Пуаро.
  — Обычная история — сомнительное прошлое. Она была профессиональной партнершей в дансинге — девица видная, от мужчин не было отбоя. Приехала в Бродхинни и заявила, что она — военная вдова! Куда там! Состояла с кем-то, как теперь говорят, в гражданском браке. Но напыщенному чистоплюю вроде Гая Карпентера такая партия ни к чему, вот она и наплела ему про мужа, что погиб на войне. Понятное дело, когда мы стали копать, кто да откуда взялся, она прямо взбеленилась — не дай бог правда о ее прошлом выйдет наружу!
  Он отхлебнул кофе, потом негромко хмыкнул:
  — Или Уэтерби. Прямо не дом, а какое-то осиное гнездо. Ненависть и злоба. Неуклюжая и обездоленная девушка. А что за всем этим? Да ничего особенного. Деньги, и не более того. Самые обыкновенные фунты, шиллинги и пенсы.
  — Только и всего?
  — У девушки есть деньги — и немалые. Достались по наследству от тетки. Мать вцепилась в нее, будто клещ, — упаси господи запросится замуж! А отчим, тот ее ненавидит лютой ненавистью, потому что звонкая монета — у нее, по счетам платит она. Сам-то он, наверное, неудачник — за что в жизни ни брался, все впустую. Сволочной тип… А миссис Уэтерби — это чистый яд в сахарной оболочке.
  — Согласен с вами. — Пуаро удовлетворенно кивнул. — Очень удачно, что у мисс Хендерсон есть деньги. Ей будет гораздо легче заключить брак с Джеймсом Бентли.
  Лицо старшего инспектора Спенса отразило удивление.
  — Брак с Джеймсом Бентли? Дейдри Хендерсон и Джеймс Бентли? Кто это сказал?
  — Я, — ответил Пуаро. — Потому что самолично занимаюсь этим делом. Нашу маленькую проблему мы разрешили, и у меня образовался избыток свободного времени. Вот я и взял на себя хлопоты, связанные с их женитьбой. Правда, заинтересованные стороны на этот счет пока в полном неведении. Но их тянет друг к другу. Оставь их на произвол судьбы — и ничего не произойдет… но Эркюль Пуаро обязательно скажет свое веское слово. Увидите! Дело сдвинется с мертвой точки.
  Спенс ухмыльнулся.
  — Вы не прочь, как говорится, запустить палец в чужой пирог?
  — Ну, мой дорогой, это удар ниже пояса, — укоризненно сказал Пуаро.
  — Да, вы правы. Все равно, какой-то он жалкий, этот Джеймс Бентли.
  — Пожалеть его стоит, это верно! Ведь он сейчас наверняка удручен — узнал, что виселица от него отвернулась.
  — Он должен на коленях перед вами ползать от благодарности, — заметил Спенс.
  — Скорее перед вами. Правда, он, наверное, так не считает.
  — Вот тюфяк.
  — Может, и так, но не забывайте — две женщины проявили к нему неподдельный интерес. Природа — штука непредсказуемая.
  — Я думал, что ему в пару вы прочите Мод Уильямс.
  — Выбирать он будет сам. — Пуаро пожал плечами. — Он сам — как бы это сказать? — вручит яблоко своей избраннице. Но полагаю, выбор его падет на Дейдри Хендерсон. Мод Уильямс уж слишком бойкая, так и пышет энергией. С ней он совсем забьется в свою раковину.
  — Не понимаю одного — что они в нем находят?
  — Пути господни воистину неисповедимы.
  — В общем, теперь у вас работы непочатый край. Сначала Джеймса Бентли надо подготовить к плаванию по морю любви, а потом даровать девушке свободу, вырвать ее из когтей пропитанной ядом матери. О-о, эта кошка еще даст вам бой, покажет свои коготки!
  — Орудия крупного калибра — залог успеха.
  — Вы, наверное, хотите сказать — усы крупного калибра.
  Спенс расхохотался. Пуаро самодовольно погладил усы и предложил:
  — Не выпить ли бренди?
  — Не откажусь, месье Пуаро.
  Пуаро сделал заказ.
  — Да, — спохватился Спенс. — Едва не забыл. Вы помните Рендела?
  — Естественно.
  — Так вот, мы проверяли его, и выяснилась довольно странная вещь. Оказалось, когда его первая жена умерла в Лидсе — он там в то время практиковал, — в полицию на него пришло несколько анонимных писем. Довольно мерзких. Собственно, в них говорилось, что жену он отравил. Разумеется, такие сплетни — не новость. Доктор, что проводил экспертизу, был человеком посторонним, с надежной репутацией, и он твердо заявил: жена доктора Рендела умерла своей смертью. Зацепиться было не за что, сомнение вызывало одно: каждый из них застраховал свою жизнь в пользу другого… но ведь такое не редкость… Тоже не бог весть какая зацепка, и все-таки… Что скажете?
  Пуаро вспомнил: миссис Рендел словно была чем-то испугана. Намекала на какие-то анонимные письма, уверяла, что в них нет и слова правды. И не сомневалась: расследование дела миссис Макгинти — всего лишь предлог. Пуаро приехал с другой целью.
  — Надо полагать, — задумчиво произнес он, — что анонимные письма получала не только полиция.
  — Его новая жена тоже?
  — Думаю, что да. Когда я появился в Бродхинни, жена мистера Рендела решила, что я приехал по его душу, а миссис Макгинти — всего лишь предлог. Это же подумал и он… Вот все и сошлось! В тот вечер столкнуть меня под поезд пытался доктор Рендел!
  — Думаете, он и эту жену попытается спровадить на тот свет?
  — Думаю, ей не следует страховать свою жизнь в его пользу, — сухо заявил Пуаро. — Но если он поймет, что он у нас на заметке, — возможно, проявит благоразумие.
  — Что ж, это нам по силам. Будем держать нашего приветливого доктора под наблюдением, да так, чтобы от него это не укрылось.
  Пуаро поднял стакан с бренди.
  — За миссис Оливер, — провозгласил он.
  — Почему вдруг за нее? Вам что-то припомнилось?
  — Женская интуиция, — ответил Пуаро.
  На минуту установилась тишина, потом Спенс медленно проговорил:
  — Робин Апуорд предстанет перед судом на следующей неделе. Знаете, Пуаро, ничего не могу с собой поделать, но…
  Пуаро в ужасе перебил его:
  — Бог мой! Вы что же, теперь сомневаетесь в виновности Робина Апуорда? Только не говорите, что хотите начать все сначала!
  Старший инспектор Спенс успокоил его, широко улыбнувшись:
  — Бог мой, с чего вы взяли? Уж он-то точно убийца! — Потом добавил: — Такой дерзкий да наглый — ни перед чем не остановится!
  
  1952 г.
  Перевод: М. Загот
  
  После похорон
  
  
  Посвящается Джеймсу в память о счастливых днях в Эбни
  Глава 1
  Старый Лэнском ковылял из комнаты в комнату, поднимая шторы и то и дело вглядываясь в окна подслеповатыми глазами.
  Скоро они вернутся с похорон. Лэнском зашаркал ногами чуть быстрее. Окон было так много…
  «Эндерби-Холл» был большим викторианским домом, построенным в готическом стиле. В каждой комнате имелись занавеси из выцветшей парчи или бархата. Некоторые стены все еще были обтянуты полинявшим шелком. В Зеленой гостиной старый дворецкий поднял взгляд на висевший над камином портрет Корнелиуса Эбернети, для которого и был построен «Эндерби-Холл». Каштановая борода Корнелиуса агрессивно торчала вперед, а рука покоилась на глобусе, не то по его желанию, не то воплощая символическую концепцию художника.
  Старому Лэнскому Корнелиус всегда казался весьма решительным джентльменом, и он радовался, что не знал его лично. Его хозяином был мистер Ричард, который внезапно скончался, хотя, конечно, перед этим его какое-то время посещал доктор. Впрочем, мистер Ричард так и не оправился после смерти молодого мистера Мортимера. Старик покачал головой, переходя из Зеленой гостиной в Белый будуар. Это была настоящая катастрофа. Такой здоровый и сильный молодой джентльмен! Трудно поверить, что с ним могло случиться подобное несчастье. А тут еще мистер Гордон погиб на войне. Одна беда за другой. Для хозяина все это было чересчур. Тем не менее неделю назад он выглядел почти как всегда…
  Третья штора в Белом будуаре отказывалась подниматься, постоянно застревая. Пружины ослабели — шторы были очень старыми, как и все в этом доме. А в наши дни такие вещи невозможно починить. Глядя на них, все снисходительно качают головой и говорят, что они устарели, — как будто старые вещи чем-то хуже современного барахла! Уж кому-кому, а ему это отлично известно. Все новые изделия ломаются прямо в руках. Либо материал скверный, либо работа никудышная…
  С этой шторой не справиться без стремянки. Лэнском не любил на нее взбираться — в последние дни у него стала кружиться голова. Ладно, бог с ней, со шторой. Все равно окна Белого будуара находятся не в передней стене дома и не будут видны из машин, возвращающихся с похорон. Комнатой сейчас никто не пользовался — она предназначалась для леди, а леди уже давно не было в «Эндерби-Холле». Жаль, что мистер Мортимер так и не женился. Ездил рыбачить в Норвегию, охотиться в Шотландию, кататься на лыжах в Швейцарию, вместо того чтобы жениться на приятной молодой леди и жить дома с ней и с детишками. Детей в «Эндерби-Холле» тоже не было давным-давно…
  Мысли Лэнскома перенеслись к далеким временам, которые он помнил четко и ясно — куда более ясно, чем последние двадцать лет, путавшиеся и расплывавшиеся у него в памяти…
  Мистер Ричард был для своих младших братьев и сестер скорее отцом, чем старшим братом. Ему было двадцать четыре года, когда умер его отец, и он с головой погрузился в дела, точно, как часы, уходя каждый день в офис и при этом содержа дом в безупречном порядке. У молодых леди и джентльменов было счастливое детство. Конечно, они ссорились и дрались друг с другом, так что гувернанткам приходилось с ними нелегко. Впрочем, Лэнском презирал гувернанток, считая их жалкими личностями. А молодые леди были очень бойкими! Особенно мисс Джералдина, да и мисс Кора, хотя она была намного младше ее. А теперь мистер Лео и мисс Лора умерли, мистер Тимоти — несчастный инвалид, мисс Джералдина умерла где-то за границей, а мистер Гордон погиб на войне. Мистер Ричард оказался крепче всех, хотя и был самым старшим. Пережил почти всех братьев и сестер, — почти, так как еще живы мистер Тимоти и маленькая мисс Кора, которая вышла замуж за этого противного художника. Лэнском не видел ее двадцать пять лет — она была хорошенькой молодой девушкой, когда уехала с этим парнем, — а теперь он едва узнал ее, располневшую, да еще в этом чудном платье! Ее муж был французом или наполовину французом — из браков с этими людьми никогда не выходило ничего хорошего. Но мисс Кора всегда была немного… как бы это сказать… в деревнях их называют дурочками. В каждой семье такие попадаются.
  Мисс Кора сразу его вспомнила. «Да ведь это Лэнском!» — воскликнула она, словно была очень рада его видеть. В детстве они все его любили — прибегали к нему в буфетную за желе и шарлоткой. Тогда все знали старого Лэнскома, а теперь его почти никто не помнит. Младшее поколение смотрит на него как на обычного дворецкого, который торчит в доме с незапамятных времен. Впрочем, и он не слишком их различает — для него они всего лишь компания незнакомцев, прибывших на похороны, притом весьма потрепанная.
  За исключением миссис Лео — она совсем другое дело. Мистер и миссис Лео часто бывали здесь после того, как поженились. Она настоящая леди, всегда одевалась и причесывалась как следует. Хозяину она очень нравилась. Жаль, что у нее и мистера Лео не было детей…
  Лэнском встряхнулся — чего ради он стоит и вспоминает былые дни, когда у него столько работы? Теперь нужно заняться шторами на первом этаже и сказать Дженет, чтобы она поднялась наверх и приготовила спальни. Он, Дженет и кухарка ходили в церковь на заупокойную службу, но не поехали в крематорий, а вернулись домой поднимать шторы и готовить ленч. Разумеется, холодный ленч. Окорок, цыпленок, язык и салат, а потом лимонное суфле и яблочный торт. Но сначала горячий суп — лучше убедиться, что Марджори его уже приготовила, так как они могут вернуться с минуты на минуту.
  Лэнском двинулся по комнате шаркающей походкой. Его рассеянный взгляд скользнул по картине над камином — парному портрету к тому, что висел в Зеленой гостиной. На нем были превосходно изображены белый атлас и жемчуга. Женщина, облаченная в них, выглядела не столь впечатляюще. Мягкие черты лица, рот, похожий на розовый бутон, расчесанные на прямой пробор волосы… Миссис Корнелиус Эбернети была женщиной скромной и непритязательной. Примечательным в ней было только ее имя — Корали.
  Спустя шестьдесят лет после их появления мозольный пластырь и крем для ног «Коралл» все еще пользовались спросом. Никто не мог определить, что в них было такого выдающегося, но они всегда привлекали внимание. Благодаря им был воздвигнут этот неоготический особняк с обширным садом, а годовой доход, выплачиваемый семи сыновьям и дочерям Корнелиуса Эбернети, позволил Ричарду Эбернети отойти три дня назад в мир иной очень богатым человеком.
  
  Заглянув в кухню, Лэнском напомнил Марджори о супе, но та в ответ только огрызнулась. Марджори было всего двадцать семь лет, и она служила для Лэнскома постоянным источником раздражения, так как была весьма далека от его представления о том, какой должна быть настоящая кухарка. У нее отсутствовало как чувство собственного достоинства, так и должное почтение к его, Лэнскома, положению в доме. Марджори именовала «Эндерби-Холл» «старым мавзолеем» и жаловалась на огромные размеры кухни, буфетной и кладовой, утверждая, что «нужен целый день, только чтобы их обойти». Она пробыла в «Эндерби» два года и оставалась здесь, во-первых, из-за солидного жалованья, а во-вторых, потому, что мистеру Эбернети нравилась ее стряпня. Марджори в самом деле недурно готовила. Дженет — пожилая горничная, в данный момент пьющая чай за кухонным столом и обычно наслаждавшаяся ядовитыми диспутами с Лэнскомом, тем не менее вступила с ним в союз против младшего поколения, представляемого Марджори. Четвертой в кухне была миссис Джекс, выполняющая обязанности приходящей прислуги там, где это требовалось, и получившая немалое удовольствие от похоронного церемониала.
  — Все было очень красиво, — говорила она, шмыгая носом и наполняя свою чашку. — Девятнадцать машин, церковь полна народу, и каноник отлично провел службу. Да и день для этого подходящий. Бедный мистер Эбернети — таких, как он, в мире осталось мало. Все его уважали. — Услышав звук клаксона и шум автомобиля на подъездной дорожке, миссис Джекс поставила чашку и воскликнула: — А вот и они!
  Марджори включила газ под большой кастрюлей с куриным супом. Большой очаг времен викторианского величия стоял холодный и бесполезный, словно памятник минувшей эпохе.
  Машины подъезжали одна за другой — выходящие из них люди в черном неуверенно шли через холл в Зеленую гостиную. За стальной каминной решеткой горел огонь — дань первым осенним холодам, призванный также согреть тела и души побывавших на похоронах.
  Лэнском вошел в комнату, неся на серебряном подносе бокалы с хересом.
  Мистер Энтуисл, старший партнер старой и уважаемой фирмы «Боллард, Энтуисл, Энтуисл и Боллард», грелся, стоя спиной к камину. Взяв бокал, он окинул компанию проницательным взглядом юриста. Не все присутствующие были ему лично знакомы, и он ощущал необходимость «рассортировать» их. Представления перед отбытием на похороны были спешными и поверхностными.
  Обратив внимание прежде всего на старого Лэнскома, мистер Энтуисл подумал: «Бедняга очень постарел — не удивлюсь, если ему под девяносто. Ну, он получит хорошую ежегодную ренту — за него нечего беспокоиться. Преданная душа — такие старомодные слуги в наши дни редкость. Теперь в моде приходящие уборщицы и няни. Помоги нам, боже! Все это печально. Пожалуй, хорошо, что бедняга Ричард умер преждевременно. Ему было бы практически незачем жить».
  Для мистера Энтуисла, которому было семьдесят два, смерть Ричарда Эбернети в шестьдесят восемь лет, безусловно, выглядела преждевременной. Мистер Энтуисл удалился от активной деятельности два года назад, но в качестве душеприказчика Ричарда Эбернети и в знак уважения к одному из старейших клиентов, являвшемуся также личным другом, совершил поездку на север страны.
  Вспоминая условия завещания, адвокат разглядывал членов семьи.
  Миссис Лео — Элен — он, разумеется, хорошо знал, относясь к ней с симпатией и уважением. Его одобрительный взгляд задержался на Элен Эбернети, стоящей у окна. Черное было ей к лицу. Ему нравились ее правильные черты лица, хорошо сохранившаяся фигура, волнистые пряди зачесанных назад седеющих волос и глаза — они когда-то были василькового цвета и все еще оставались ярко-голубыми.
  Сколько лет сейчас Элен? Очевидно, сорок один или сорок два. Странно, что она не вышла замуж снова после смерти Лео. Привлекательная женщина. Правда, они с мужем так любили друг друга…
  Его взгляд устремился на миссис Тимоти. Он плохо ее знал. Черное ей не шло — в ее стиле были сельские твидовые костюмы. Крупная женщина, на вид неглупая и дельная. Она всегда была хорошей женой Тимоти. Следила за его здоровьем, хлопотала над ним — возможно, даже чересчур. Действительно ли Тимоти так уж болен? Мистер Энтуисл подозревал, что он просто ипохондрик. Ричард Эбернети придерживался того же мнения. «Конечно, в детстве у Тимоти были слабые легкие, — говорил он, — но будь я проклят, если сейчас у него что-то серьезное». В конце концов, какое-то хобби должно быть у каждого. Хобби Тимоти было помешательство на собственном здоровье. Верила ли миссис Тим в его хвори? Возможно, нет — но женщины никогда не признаются в таких вещах. Должно быть, Тимоти человек состоятельный — он никогда не был мотом. Но при теперешних налогах лишние деньги не помешают. Возможно, после войны ему пришлось сильно урезать расходы.
  Мистер Энтуисл перенес внимание на Джорджа Кроссфилда, сына Лоры. Лора вышла замуж за весьма сомнительного типа. Никто о нем почти ничего не знал. Он называл себя биржевым маклером. Молодой Джордж работал в адвокатской фирме, не пользовавшейся солидной репутацией. Смазливый парень, но в нем тоже есть что-то сомнительное. Наверняка денег у него не густо. Лора в отношении вкладов проявила себя круглой дурой и умерла пять лет назад, не оставив ни гроша. Она была красивой и романтичной женщиной, но совсем непрактичной.
  С Джорджа Кроссфилда мистер Энтуисл переключился на двух девушек. Интересно, кто из них кто? Ах да, это Розамунд, дочь Джералдины, рассматривает восковые цветы на малахитовом столике. Хорошенькая девушка, даже красивая — только лицо у нее глуповатое. Играет на сцене. Муж у нее тоже актер — красивый парень. «И знает об этом, — подумал мистер Энтуисл, с предубеждением относившийся к актерскому ремеслу. — Интересно, кто его родители и какое у него прошлое?» Он с неодобрением посмотрел на Майкла Шейна — худощавого блондина, казавшегося утомленным.
  Сьюзен, дочь Гордона, выглядела бы на сцене куда лучше Розамунд. В ней больше индивидуальности — возможно, даже слишком много для повседневной жизни. Сьюзен стояла рядом с ним, и мистер Энтуисл украдкой изучал ее. Темные волосы, карие, почти золотистые глаза, мрачноватая, хотя по-своему привлекательная складка рта… Возле нее стоял мужчина, за которого она совсем недавно вышла замуж, — кажется, он помощник аптекаря. По мнению мистера Энтуисла, девушкам не следовало выбирать себе в мужья мужчин, работавших за прилавком. Но сейчас они готовы выйти за кого угодно. Молодой человек с бледным невыразительным лицом и волосами песочного оттенка выглядел так, словно ему не по себе. Мистер Энтуисл заинтересовался, в чем причина, но в конце концов великодушно приписал это напряжению, вызванному встречей с многочисленными родственниками жены.
  Последним объектом внимания адвоката оказалась Кора Ланскене. В этом была определенная справедливость, так как Кора в семействе являлась «последышем». Самая младшая сестра Ричарда родилась, когда ее матери было уже под пятьдесят, и кроткая женщина не пережила десятой беременности (трое ее детей умерли во младенчестве). Бедная маленькая Кора! Всю свою жизнь она причиняла неудобства — была нескладной, неуклюжей и делала замечания, которые лучше держать при себе. Старшие братья и сестры были очень добры к ней, прощая ее недостатки и сглаживая последствия ее бестактности. Никому и в голову не приходило, что Кора может выйти замуж. Она была не слишком привлекательной девушкой, и ее чересчур явные авансы посещавшим дом молодым людям обычно заставляли последних в панике отступать. Но потом на горизонте возник Пьер Ланскене — наполовину француз, с которым Кора познакомилась в художественной школе, где она училась рисовать цветы акварелью. Однако ее каким-то образом занесло в класс живой натуры — там Кора повстречала Пьера Ланскене и, придя домой, заявила о намерении стать его женой. Ричарду Эбернети не понравился жених — он заподозрил, что Пьер Ланскене охотится за богатой невестой. Но покуда Ричард выяснял прошлое Ланскене, Кора сбежала с ним и без лишних промедлений вышла за него замуж. Большую часть совместной жизни они провели в Бретани, Корнуолле и других местах, облюбованных живописцами. Ланскене был скверным художником и, по отзывам, не слишком приятным человеком, но Кора очень его любила и так и не простила своим родственникам их отношение к нему. Ричард обеспечил младшей сестре щедрое содержание, на которое, по мнению мистера Энтуисла, жили и она, и ее супруг. Он сомневался, что Ланскене когда-либо зарабатывал деньги. Должно быть, Пьер умер по меньшей мере лет двенадцать тому назад, и теперь его вдова, сильно располневшая и облаченная в причудливое черное одеяние с гагатовыми фестонами, вернулась в родной дом, ходила по комнате, трогала вещи и радостно восклицала, предаваясь воспоминаниям детства. Она не давала себе труда притворяться убитой горем по случаю смерти брата. Но мистер Энтуисл помнил, что Кора вообще никогда не притворялась.
  Вернувшись в комнату, Лэнском объявил приличествующим обстоятельствам приглушенным голосом:
  — Ленч подан.
  Глава 2
  После великолепного куриного супа и многочисленных холодных кушаний, сопровождаемых превосходным шабли, похоронная атмосфера несколько прояснилась. Никто из присутствующих не испытывал особого горя по поводу кончины Ричарда Эбернети, так как никто не был с ним близок. Их поведение было подобающе сдержанным (за исключением Коры, явно наслаждавшейся пребыванием в отчем доме), но все чувствовали, что приличия соблюдены и можно приступить к обычной беседе. Мистер Энтуисл поощрял это намерение. Он обладал большим опытом в похоронных мероприятиях и твердо знал, что и когда следует делать.
  По окончании трапезы Лэнском сообщил, что кофе будет подан в библиотеке. Он чувствовал, что наступило время обсудить дела — иными словами, завещание, — и атмосфера библиотеки с ее книжными полками и красными бархатными занавесями идеально этому соответствовала. Дворецкий подал кофе и удалился, закрыв за собой дверь.
  После нескольких отрывочных замечаний все начали выжидающе поглядывать на мистера Энтуисла. Он быстро отозвался, взглянув на часы.
  — Я должен поспеть на поезд в пятнадцать тридцать, — начал адвокат.
  Другие, казалось, собираются поспеть на тот же поезд.
  — Как вам известно, — продолжал мистер Энтуисл, — я являюсь душеприказчиком мистера Ричарда Эбернети…
  — Я этого не знала, — прервала его Кора Ланскене. — Ричард оставил мне что-нибудь?
  Бестактность Коры не впервые покоробила мистера Энтуисла. Он бросил на нее укоризненный взгляд и снова заговорил:
  — Еще год назад завещание Ричарда Эбернети было очень простым. За исключением небольших сумм, он все оставлял своему сыну Мортимеру.
  — Бедный Мортимер, — вздохнула Кора. — Этот детский паралич просто ужасен.
  — Внезапная и трагическая смерть Мортимера явилась для Ричарда страшным ударом. Ему понадобилось несколько месяцев, чтобы прийти в себя. Я указал ему, что было бы разумно составить новое завещание.
  — А что бы произошло, если бы он не составил новое завещание? — глубоким голосом осведомилась Мод Эбернети. — Я имею в виду, все бы отошло к Тимоти как к ближайшему родственнику?
  Мистер Энтуисл открыл рот, чтобы дать разъяснения относительно проблемы ближайшего родственника, но передумал и быстро продолжил:
  — По моему совету, Ричард решил составить новое завещание. Но прежде всего он хотел поближе познакомиться с младшим поколением.
  — Он «опробовал» всех нас, — со смехом сказала Сьюзен. — Сначала Джорджа, потом Грега и меня, а затем Розамунд и Майкла.
  Худое лицо Грегори Бэнкса покраснело.
  — Не думаю, что тебе следует использовать подобные выражения, Сьюзен, — резко заметил он. — «Опробовал» — вот еще!
  — Но ведь так оно и было, верно, мистер Энтуисл?
  — Он оставил мне что-нибудь? — повторила Кора.
  Мистер Энтуисл кашлянул и холодно произнес:
  — Я намерен выслать всем вам копии завещания. Если хотите, я могу прочитать его целиком теперь же, но боюсь, что юридическая терминология покажется вам не вполне ясной. Вкратце все сводится к следующему. Помимо ряда маленьких сумм и одной весьма значительной, на выплату ежегодного дохода Лэнскому, все состояние — весьма и весьма солидное — должно быть разделено на шесть равных частей. Четыре из них после уплаты всех налогов переходят к брату Ричарда, Тимоти, его племяннику Джорджу Кроссфилду, племяннице Сьюзен Бэнкс и другой племяннице, Розамунд Шейн. Оставшиеся две части должны быть доверены банковской опеке, и пожизненный доход с них будет выплачиваться миссис Элен Эбернети, вдове его брата Лео, и его сестре миссис Коре Ланскене. После их смерти капитал должен быть поделен между четырьмя другими наследниками или их потомками.
  — Прекрасно! — одобрила Кора Ланскене. — А каков размер дохода?
  — Я… э-э… в настоящее время не могу сообщить точные цифры. Налоги на наследство, разумеется, будут очень большими, и…
  — Но хоть намекнуть вы можете?
  Мистер Энтуисл понял, что любопытство Коры придется удовлетворить.
  — Возможно, от трех до четырех тысяч в год.
  — Отлично! — воскликнула Кора. — Поеду на Капри!
  — Как щедро со стороны Ричарда, — мягко заметила Элен Эбернети. — Я очень ценила его привязанность ко мне.
  — Он очень любил вас, — сказал мистер Энтуисл. — Лео был его любимым братом, и после его смерти Ричард всегда радовался вашим визитам.
  — К сожалению, я не понимала, насколько тяжело он болен, — промолвила Элен. — Я виделась с ним незадолго до смерти, но думала, что у него нет ничего серьезного.
  — Ричард не любил говорить о своей болезни, — объяснил мистер Энтуисл. — Едва ли кто-нибудь ожидал, что конец наступит так скоро. Я знаю, что врач был удивлен.
  — «Скоропостижно, у себя дома» — так было сказано в газете, — кивнула Кора. — Я тоже удивилась.
  — Для всех нас это было потрясением, — добавила Мод Эбернети. — Бедный Тимоти страшно расстроился. Все это так неожиданно.
  — Но ведь все удалось замять, не так ли? — осведомилась Кора.
  Все уставились на нее — она казалась слегка возбужденной.
  — Думаю, вы все понимаете, — быстро продолжала Кора. — Огласка была бы неприятной для всех. Это не должно выходить за пределы семьи.
  На лицах остальных отразилось недоумение. Мистер Энтуисл склонился вперед:
  — Боюсь, Кора, я не вполне понимаю, что вы имеете в виду.
  Кора Ланскене окинула родственников удивленным взглядом и, словно птица, склонила голову набок.
  — Но ведь его убили, не так ли? — сказала она.
  Глава 3
  Возвращаясь в Лондон в вагоне первого класса, мистер Энтуисл с беспокойством размышлял о странном замечании Коры Ланскене. Конечно, Кора была глупой и весьма неуравновешенной особой и даже в детстве отличалась склонностью не к месту резать правду-матку. Впрочем, в данном случае «правда» было неподходящим словом. Лучше сказать «неуместные замечания».
  Энтуисл припомнил то, что последовало за вышеупомянутым замечанием. Изумленные и неодобрительные взгляды заставили Кору осознать чудовищный смысл своих слов.
  — Право, Кора! — воскликнула Мод.
  — Моя дорогая тетя Кора… — начал Джордж.
  — Что вы имеете в виду? — осведомился кто-то еще.
  Кора Ланскене разразилась потоком отрывочных фраз:
  — О, я очень сожалею… Я не имела в виду… Конечно, с моей стороны это глупо, но я поняла по его словам… Я знаю, что все в порядке, но его смерть была такой внезапной… Пожалуйста, забудьте все, что я сказала… Я знаю, что всегда говорю глупости…
  Недолгое смущение сменилось практичной дискуссией о том, что делать с личным имуществом покойного Ричарда Эбернети. Мистер Энтуисл указал, что дом вместе со всем содержимым должен быть выставлен на продажу.
  Злополучная выходка Коры была забыта. В конце концов, Кора всегда отличалась сверхнаивностью. Она понятия не имела, что следует говорить, а что нет. В девятнадцать лет это не представлялось таким уж важным. В этом возрасте еще могут сохраняться манеры enfant terrible,1391 но к пятидесяти годам они становятся абсолютно неуместными. Вот так резать правду-матку…
  Течение мыслей мистера Энтуисла резко остановилось. Уже второй раз ему в голову пришло тревожное слово «правда». А почему, собственно говоря, тревожное? Да потому, что наивные замечания Коры если и не оказывались правдивыми, то всегда содержали крупицу правды, что и делало их такими неудобоваримыми!
  Хотя в полной сорокадевятилетней женщине мистер Энтуисл не мог различить особого сходства с неуклюжей девочкой давно прошедших лет, в поведении Коры многое оставалось прежним — например, привычка по-птичьи склонять голову набок, произнося самые неуместные замечания с видом радостного предвкушения бурного протеста. Именно таким образом Кора однажды охарактеризовала фигуру судомойки: «Молли едва удается пролезть за кухонный стол, настолько у нее вырос живот. И это всего за последние два месяца! Интересно, с чего она так толстеет?»
  Кору быстро заставили умолкнуть. В доме Эбернети царили викторианские традиции. Судомойка исчезла на следующий день, а после тщательного расследования второму садовнику приказали сделать из нее порядочную женщину и преподнесли ему для этой цели коттедж.
  Далекие воспоминания — но в них есть свой смысл…
  Мистер Энтуисл задумался о причине своего беспокойства. Что именно в нелепых замечаниях Коры вызвало у него подсознательную тревогу? Возможно, он выделил две фразы: «Я поняла по его словам…» и «Его смерть была такой внезапной…».
  Сначала мистер Энтуисл задумался над второй фразой. Да, в некотором смысле смерть Ричарда можно считать внезапной. Мистер Энтуисл обсуждал здоровье Ричарда и с ним самим, и с его врачом. Доктор ясно дал понять, что его пациенту нечего рассчитывать на долгую жизнь. Если мистер Эбернети будет следить за собой, то сможет прожить два или, может быть, три года. Возможно, еще больше, но это маловероятно. Однако доктор не предвидел никаких катастроф в ближайшем будущем.
  Ну, доктор ошибся, но ведь врачи сами признают, что не могут полностью предвидеть индивидуальную реакцию пациента на болезнь. Иногда безнадежные больные неожиданно поправляются, а пациенты, находящиеся на пути к выздоровлению, напротив, внезапно умирают. Многое зависит от воли к жизни самого больного.
  А Ричард Эбернети, хотя и был сильным и энергичным человеком, не имел особых стимулов к жизни.
  Полгода назад его единственный сын Мортимер заболел детским параличом и умер в течение недели. Шок, вызванный его смертью, усиливало то, что он был крепким и здоровым молодым человеком. Отличный спортсмен, Мортимер принадлежал к людям, о которых говорят, что они ни разу в жизни не болели. Он собирался обручиться с очаровательной девушкой, и все надежды Ричарда были сосредоточены на горячо любимом и никогда не разочаровывавшем его сыне.
  Но вместо этого произошла трагедия. Остро переживая личную утрату, Ричард Эбернети перестал интересоваться будущим. Один его сын умер во младенчестве, другой скончался, не оставив потомства. У него не было внуков. Фактически после него уже некому было носить фамилию Эбернети, а ведь он располагал крупным состоянием и имел обширные деловые интересы, в определенной степени контролируя крупный бизнес. Кто же мог унаследовать это состояние, бизнес и деловые интересы?
  Энтуисл знал, что это постоянно беспокоило Ричарда. Его единственный оставшийся в живых брат был практически инвалидом. Оставалось младшее поколение. Его друг никогда не говорил об этом, но адвокат полагал, что Ричард намерен выбрать главного наследника, хотя оставил бы определенные суммы и другим родственникам. Энтуисл знал, что в последние полгода Ричард по очереди приглашал погостить своего племянника Джорджа, племянницу Розамунд с мужем, а также свояченицу, миссис Лео Эбернети. Адвокат полагал, что Эбернети подыскивал наследника среди первых троих. Элен он пригласил просто из чувства привязанности и, может быть, намереваясь с ней посоветоваться, так как Ричард всегда был высокого мнения о ее уме и суждениях. Мистер Энтуисл также припомнил, что в течение этих шести месяцев Ричард нанес краткий визит своему брату Тимоти.
  Результатом явилось завещание, находящееся сейчас в портфеле Энтуисла и предписывавшее равное распределение состояния. Напрашивался единственный вывод — Ричард был разочарован и в племяннике, и в племянницах, а может, и в их мужьях.
  Насколько было известно мистеру Энтуислу, Ричард Эбернети не приглашал к себе свою сестру, Кору Ланскене, и это вновь привело адвоката к первой из тревожащих его бессвязных фраз Коры: «Но я поняла по его словам…»
  Что же сказал Ричард Эбернети? И когда он это сказал? Если Кора не приезжала в «Эндерби», значит, Ричард посетил ее в поселке художников в Беркшире, где у Коры был коттедж. Или Ричард что-то сообщил ей в письме?
  Мистер Энтуисл нахмурился. Конечно, Кора очень глупа. Она могла неправильно понять какую-то фразу и исказить ее смысл. Но его интересовало, что это была за фраза…
  Адвокат был настолько обеспокоен, что обдумывал возможность разговора с Корой на эту тему. Разумеется, не в ближайшее время. Не нужно, чтобы это казалось таким важным делом. Но ему хотелось знать, что именно сказал Ричард Эбернети своей сестре, заставившее ее выпалить столь экстраординарный вопрос: «Но ведь его убили, не так ли?»
  
  В том же поезде, в вагоне третьего класса, Грегори Бэнкс сказал жене:
  — По-видимому, твоя тетя совершенно чокнутая.
  — Тетя Кора? — рассеянно переспросила Сьюзен. — Да, пожалуй. Кажется, она всегда была глуповата.
  Сидевший напротив Джордж Кроссфилд резко заметил:
  — Ей не следовало бы говорить подобные вещи. У людей могут возникнуть нежелательные идеи.
  Розамунд Шейн, обводя помадой сложенные бантиком губы, промолвила:
  — Не думаю, чтобы кто-то обратил внимание на слова такого чучела. Посмотрите, как она одета. Эти гагатовые фестоны…
  — Я считаю, это нужно прекратить, — заявил Джордж.
  — Отлично, дорогой, — рассмеялась Розамунд, откладывая помаду и удовлетворенно глядя в зеркальце. — Вот ты и прекращай.
  — По-моему, Джордж прав, — неожиданно вмешался ее муж. — Люди запросто могут начать распространять слухи…
  — Ну и что? — осведомилась Розамунд, приподняв в улыбке уголки рта. — Это может оказаться даже забавным.
  — Забавным?! — воскликнули четыре голоса.
  — Когда в твоей семье происходит убийство, — пояснила Розамунд, — это здорово возбуждает!
  Нервозному и угрюмому Грегори Бэнксу пришло в голову, что у кузины Сьюзен, если не обращать внимания на ее привлекательную внешность, может оказаться немало общего с ее тетушкой Корой. Следующие слова Розамунд подтвердили его впечатление.
  — Если его убили, — спросила она, — то кто, по-вашему, это сделал? — Розамунд окинула соседей задумчивым взглядом. — Смерть Ричарда была выгодна всем нам. Мы с мужем сидели на мели. Майклу предложили хорошую роль в постановке Сэндборна, но ведь ее нужно было дожидаться. А теперь мы будем жить припеваючи. Если захотим, можем осуществить собственную постановку. В одной пьесе есть чудесная роль…
  Никто не слушал восторженных откровений Розамунд. Внимание каждого было сосредоточено на своем ближайшем будущем.
  «Вот повезло! — думал Джордж. — Теперь я смогу положить деньги назад, и никто ни о чем не узнает… Но я был на волосок от беды».
  Грегори закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Деньги означали для него избавление от рабства.
  — Конечно, очень жаль дядю Ричарда, — четким и ясным голосом заговорила Сьюзен. — Но он был уже стар, а после смерти Мортимера ему незачем было жить, и для него было бы тяжело год за годом влачить существование инвалида. Гораздо лучше умереть сразу и без мучений.
  Ее твердый, уверенный взгляд смягчился, устремившись на задумчивое лицо мужа. Сьюзен обожала Грега. Она догадывалась, что он любит ее куда меньше, чем она его, но это только усиливало ее страсть. Грег принадлежал ей, и она сделала бы для него все, что угодно, — без всяких исключений…
  
  Мод Эбернети, переодеваясь к обеду в «Эндерби» (она осталась здесь на ночь), размышляла, следует ли ей предложить задержаться еще на некоторое время, чтобы помочь Элен привести в порядок дом и во всем разобраться. В «Эндерби» находятся личные вещи Ричарда, его письма… Впрочем, все важные документы, очевидно, уже забрал мистер Энтуисл. А ей нужно как можно скорее вернуться к Тимоти. Он так сердится, когда ее нет рядом и некому позаботиться о нем. Мод надеялась, что Тима обрадует завещание и он не будет дуться. Конечно, Тимоти ожидал, что большая часть состояния Ричарда отойдет ему. В конце концов, он остался единственным Эбернети. Ричард мог бы доверить ему заботу о младшем поколении. Мод опасалась, что Тимоти расстроится и это скверно отразится на его пищеварении. Когда Тимоти сердился, то начинал вести себя совершенно неразумно — временами он терял чувство меры… Мод раздумывала, должна ли она поговорить об этом с доктором Бартоном… В последнее время Тимоти принимал слишком много снотворных таблеток и сердился, когда она пыталась отобрать у него пузырек. Но ведь это опасно, как предупреждал доктор Бартон. Человек способен забыть, что уже принимал таблетки, и принять их снова, а тогда может произойти все, что угодно! В пузырьке осталось куда меньше таблеток, чем должно было оставаться… Все-таки Тимоти очень неосторожен с лекарствами. Конечно, он опять не станет ее слушать — временами с ним бывает очень трудно.
  Мод вздохнула, потом ее лицо прояснилось. Теперь все станет гораздо легче. Например, уход за садом…
  Элен Эбернети сидела у камина в Зеленой гостиной, ожидая, когда Мод спустится обедать.
  Она оглядывалась по сторонам, вспоминая былые дни в «Эндерби» с Лео и остальными. Это был счастливый дом. Но такой дом нуждается в людях. В детях и слугах, в шумных застольях и треске огня в камине зимой. Дом стал печальным, когда в нем остался лишь старик, потерявший сына…
  Интересно, кто купит «Эндерби»? Превратят ли его в отель, институт или молодежную базу отдыха? В наши дни такое случается с большими домами. Никто не покупает их, чтобы жить здесь. Возможно, дом снесут, а весь участок заново перепланируют. Эти мысли навевали грусть, и Элен решительно их отогнала. Нет смысла тосковать о прошлом. Этот дом, счастливые дни, проведенные здесь, Ричард, Лео — все это было прекрасно, но кануло в вечность. У нее есть собственные дела, друзья и интересы. А теперь, благодаря доходу, который завещал ей Ричард, она сможет оставить себе виллу на Кипре и осуществить все свои планы…
  В последнее время ей постоянно приходилось беспокоиться из-за денег — налоги, неудачные вклады… Теперь, благодаря Ричарду, с этим покончено.
  Бедный Ричард. Хотя смерть во сне можно воспринимать и как благо. «Скоропостижно скончался…» — очевидно, эти слова и вбили в голову Коре нелепую идею. Право же, Кора вела себя просто возмутительно! Впрочем, она всегда была такой. Элен припомнила свою встречу с ней за границей вскоре после того, как та вышла замуж за Пьера Ланскене. В тот день Кора казалась особенно глупой — все время вертела головой и делала безапелляционные замечания о живописи — в частности, о картинах своего мужа, который наверняка чувствовал себя неловко. Ни одному мужчине не нравится, когда его жена выглядит дурой. А Кора, несомненно, была дурой! Конечно, она в этом не виновата, да и муж обращался с ней не слишком хорошо.
  Рассеянный взгляд Элен задержался на букете восковых цветов, стоящем на круглом малахитовом столике. Кора сидела за ним, когда они ожидали отъезда в церковь. Она предавалась воспоминаниям, радостно узнавала разные вещи и так восторгалась пребыванием в родном доме, что полностью забыла о причине, по которой они здесь собрались.
  «Возможно, — подумала Элен, — она просто менее лицемерна, чем все мы…»
  Кора никогда не заботилась об условностях. Достаточно вспомнить ее вопрос: «Но ведь его убили, не так ли?»
  Все удивленно уставились на нее. Впрочем, каждый, вероятно, был хотя и шокирован, но по-своему…
  Внезапно представив себе эту картину, Элен нахмурилась… Что-то тут было не так…
  Что-то или кто-то?
  Может, дело в выражении чьего-то лица? Или там было… как бы это лучше выразить… нечто, чего не должно быть?..
  Элен не могла определить, в чем дело, но что-то явно было не так…
  
  Тем временем в буфете на станции Суиндон леди в траурном платье с фестонами пила чай, закусывая сдобными булочками, и размышляла о будущем. Ее не тревожило предчувствие беды. Она была счастлива.
  Эти поездки с пересадками довольно утомительны. Было бы удобнее и ненамного дороже вернуться в Литчетт-Сент-Мэри через Лондон. Правда, теперь расходы не имеют значения. Хотя тогда ей пришлось бы ехать вместе с родственниками и всю дорогу разговаривать. Это не менее утомительно.
  Пожалуй, лучше возвратиться домой с пересадками. Эти булочки просто превосходны. Удивительно, какой голод чувствуешь после похорон! Суп в «Эндерби» был великолепным, да и холодное суфле тоже.
  Какими все-таки чопорными и лицемерными бывают люди! Достаточно вспомнить эти лица, когда она сказала про убийство! Как они все на нее уставились!
  Леди в черном удовлетворенно кивнула. Она правильно сделала, что сказала это. Именно так и следовало поступить.
  Женщина посмотрела на часы. До отхода поезда оставалось пять минут. Она допила чай и скорчила гримасу. Чай был так себе.
  Несколько секунд женщина сидела, мечтая об открывающейся перед ней перспективе и счастливо улыбаясь.
  Теперь она наконец сможет наслаждаться жизнью… Женщина направилась к маленькому пригородному поезду, продолжая строить планы…
  Глава 4
  Мистер Энтуисл провел беспокойную ночь. Утром он чувствовал себя таким усталым и больным, что даже не мог подняться с постели.
  Сестра мистера Энтуисла, которая вела хозяйство, принесла ему на подносе завтрак и заявила, что он был неблагоразумен, отправившись на север Англии в таком возрасте и при таком состоянии здоровья.
  Мистер Энтуисл ограничился объяснением, что Ричард Эбернети был его старым другом.
  — Похороны! — неодобрительно фыркнула его сестра. — Похороны могут стать роковыми для человека твоих лет! Ты умрешь так же скоропостижно, как твой драгоценный мистер Эбернети, если не будешь соблюдать осторожность.
  Слово «скоропостижно» заставило мистера Энтуисла вздрогнуть. Он не стал возражать, прекрасно понимая, что именно заставило его содрогнуться.
  Кора Ланскене! Ее предположение было совершенно невероятным, но ему хотелось выяснить, что она имела в виду. Пожалуй, придется съездить в Литчетт-Сент-Мэри и повидать ее. Можно притвориться, будто ему нужна подпись Коры для утверждения завещания. Незачем давать ей понять, что он придает значение ее нелепой фразе. Тем не менее он должен повидать ее, и как можно скорее.
  Окончив завтрак, адвокат откинулся на подушки и стал читать «Таймс». Этот ритуал действовал на него успокаивающе.
  Вечером, без четверти шесть, зазвонил телефон.
  Мистер Энтуисл снял трубку. Голос на другом конце провода принадлежал мистеру Джеймсу Пэрротту, теперешнему второму партнеру фирмы «Боллард, Энтуисл, Энтуисл и Боллард».
  — Слушайте, Энтуисл, — сказал мистер Пэрротт. — Мне только что звонили из полиции местечка под названием Литчетт-Сент-Мэри.
  — Литчетт-Сент-Мэри?
  — Да. Кажется… — Мистер Пэрротт сделал паузу. Он казался смущенным. — Это касается миссис Коры Ланскене. Она не была одной из наследниц состояния Эбернети?
  — Да, разумеется. Вчера я видел ее на похоронах.
  — Вот как? Она была на похоронах?
  — Да. А что с ней такое?
  — Ну… — Голос мистера Пэрротта звучал виновато. — Дело в том, что ее… убили.
  Последнее слово мистер Пэрротт произнес с величайшим неодобрением. По его мнению, это слово не должно было иметь никакого касательства к фирме «Боллард, Энтуисл, Энтуисл и Боллард».
  — Убили?
  — Боюсь, что да. Я хотел сказать, в этом нет сомнения.
  — А каким образом полиция вышла на нас?
  — Через ее компаньонку или экономку — мисс Гилкрист. Полиция спросила у нее имена ближайших родственников или адвокатов убитой. Насчет родственников и их адресов мисс Гилкрист не была уверена, но сообщила о нас. Полиция сразу же с нами связалась.
  — А почему они считают, что ее убили? — осведомился мистер Энтуисл.
  Мистер Пэрротт вновь заговорил виноватым голосом:
  — Ну, в этом как будто нет никаких сомнений — ее ударили топором или чем-то вроде того…
  — Убийство с целью ограбления?
  — Похоже на то. Окно было разбито, несколько побрякушек исчезло, все ящики выдвинуты и так далее, но полиция вроде думает, что это сделано… ну, с целью сбить со следа.
  — Когда это произошло?
  — Сегодня во второй половине дня — между двумя и половиной пятого.
  — А где была экономка?
  — Обменивала библиотечные книги в Ридинге. Она вернулась около пяти и обнаружила миссис Ланскене мертвой. Полиция хочет знать, нет ли у нас предположений насчет того, кто мог на нее напасть. Я ответил… — в голосе мистера Пэрротта послышалось возмущение, — что такое кажется мне маловероятным.
  — Да, конечно.
  — Должно быть, это какой-то местный полоумный громила — думал, что в доме есть чем поживиться, а потом потерял голову и напал на хозяйку. Как по-вашему, Энтуисл?
  — Да-да… — рассеянно произнес Энтуисл.
  Пэрротт прав, подумал он. Наверняка так оно и было.
  Но тут у него в ушах четко прозвучал голос Коры: «Но ведь его убили, не так ли?»
  Кора всегда была дурой! Ни с кем не считалась, резала правду-матку…
  Правду!
  Опять это проклятое слово…
  
  Мистер Энтуисл и инспектор Мортон внимательно смотрели друг на друга.
  С присущей ему аккуратностью мистер Энтуисл предоставил в распоряжение инспектора все существенные факты, касающиеся Коры Ланскене — ее воспитания, брака, вдовства, финансового положения, родственников.
  — Мистер Тимоти Эбернети — ее единственный оставшийся в живых брат и ближайший родственник, но он инвалид, живет затворником и не выходит из дому. Он уполномочил меня представлять его интересы и принимать меры, которые окажутся необходимыми.
  Инспектор кивнул. Для него было облегчением иметь дело с этим пожилым проницательным адвокатом. Более того, он надеялся, что юрист сможет оказать ему помощь в решении проблемы, начинавшей выглядеть все более сложной.
  — Насколько я понял со слов мисс Гилкрист, — сказал он, — миссис Ланскене за день до смерти ездила на север, на похороны брата?
  — Да, инспектор. Я тоже был там.
  — В ее поведении не было ничего странного или тревожного?
  Мистер Энтуисл поднял брови в притворном удивлении.
  — А что, незадолго до убийства жертва, как правило, ведет себя странно? — осведомился он.
  Инспектор улыбнулся, словно извиняясь.
  — Я не имею в виду, что она казалась обреченной или предчувствующей свою гибель. Просто я пытаюсь обнаружить что-то… ну, не вполне обычное.
  — Не уверен, что понимаю вас, инспектор, — промолвил мистер Энтуисл.
  — В этом деле не так легко разобраться, мистер Энтуисл. Предположим, кто-то видел, как эта мисс Гилкрист около двух часов вышла из дома и направилась к автобусной остановке. Тогда этот человек подбирает топорик, лежащий у дровяного сарая, разбивает им кухонное окно, влезает в дом, поднимается наверх и набрасывается с топором на миссис Ланскене. Ей нанесли шесть-восемь ударов… — При этих словах мистер Энтуисл вздрогнул. — Да, жестокое преступление. Потом убийца выдвигает несколько ящиков, прихватывает безделушки стоимостью не более десяти фунтов и исчезает.
  — Она была в постели?
  — Да. Кажется, миссис Ланскене вчера поздно вечером вернулась после поездки на север усталая и возбужденная. Насколько я понял, она получила какое-то наследство?
  — Да.
  — Миссис Ланскене спала очень плохо и проснулась с сильной головной болью. Она выпила несколько чашек чаю, приняла таблетку от мигрени и велела мисс Гилкрист не беспокоить ее до ленча. Но ей не стало лучше, поэтому она решила принять две таблетки снотворного. После этого миссис Ланскене послала мисс Гилкрист на автобусе в Ридинг поменять библиотечные книги. Должно быть, она дремала или уже крепко спала, когда в дом проник убийца. Но он легко мог забрать, что хотел, пригрозив женщине или заткнув ей рот кляпом. Топор, специально взятый с собой, кажется излишеством.
  — Он мог намереваться только пригрозить ей топором, — предположил мистер Энтуисл. — И если она стала сопротивляться…
  — Медицинское освидетельствование этого не подтверждает. Судя по всему, она лежала на боку и мирно спала, когда на нее напали.
  Мистер Энтуисл с беспокойством заерзал на стуле.
  — То и дело сообщают о жестоких и бессмысленных убийствах, — напомнил он.
  — Возможно, это окажется одним из подобных случаев. Разумеется, полиция внимательно следит, нет ли поблизости подозрительных личностей. Но мы уверены, что никто из местных в этом не замешан. Все удовлетворительно отчитались о своем местопребывании — большинство людей в это время были на работе. Конечно, коттедж миссис Ланскене расположен на некотором расстоянии от деревни. Любой мог незаметно к нему подобраться. Вокруг деревни — целый лабиринт аллей. Утро было солнечное, дожди не шли уже несколько дней, так что никаких следов машины не осталось — если кто-то приезжал туда на машине.
  — Думаете, преступник мог приехать на автомобиле? — резко осведомился мистер Энтуисл.
  Инспектор пожал плечами:
  — Не знаю. Я только хочу сказать, что в этом деле имеются странные моменты. Например… — Он придвинул к собеседнику несколько предметов — брошь в форме трилистника с маленькими жемчужинами, брошь с аметистами, нитку мелкого жемчуга и гранатовый браслет. — Эти вещи были взяты из ее шкатулки с драгоценностями. Их нашли возле дома спрятанными под кустом.
  — Действительно странно. Возможно, убийца испугался содеянного…
  — Разумеется. Но тогда он, очевидно, оставил бы безделушки наверху, в спальне. Конечно, его могла охватить паника по пути к воротам…
  — Или же, — спокойно произнес мистер Энтуисл, — драгоценности, как вы предполагаете, могли взять для отвода глаз.
  — Да, это не исключено… Конечно, преступление могла совершить мисс Гилкрист. Женщины живут только вдвоем — кто знает, какие ссоры, страсти и ненависть могут возникнуть между ними? И все же это выглядит маловероятным. Согласно отзывам, они жили дружно. — Помедлив, инспектор осведомился: — Судя по вашим словам, никто не выигрывает от смерти миссис Ланскене?
  — Я говорил не совсем так, — возразил адвокат. Инспектор Мортон внимательно на него посмотрел:
  — Мне казалось, вы говорили, что источником дохода миссис Ланскене было содержание, выделенное ей братом, и что она не имела личного состояния и средств к существованию.
  — Это верно. Ее муж умер банкротом, и, зная Кору еще девушкой, я был бы очень удивлен, если бы у нее сохранились какие-то сбережения.
  — Коттедж ей не принадлежал — он был взят в аренду, а мебель ничего не стоит даже в наши дни. Какие-то сомнительные изделия под дуб и несколько картин. Кому бы они ни достались, он ничего от этого не выгадает. Кстати, она оставила завещание?
  Мистер Энтуисл покачал головой:
  — Я ничего не знаю о ее завещании. Понимаете, я не видел ее много лет.
  — Тогда что вы имели в виду?
  — Я просто хотел быть скрупулезно точным.
  — Вы говорили о наследстве, оставленном ей братом? Она имела право распоряжаться им по своему усмотрению?
  — Нет, не в том смысле, который вы подразумеваете. Она не могла распоряжаться капиталом. Теперь, после ее смерти, он будет разделен между пятью другими наследниками Ричарда Эбернети. Вот что я имел в виду. Все пятеро автоматически получают прибыль благодаря ее гибели.
  Инспектор выглядел разочарованным.
  — А я подумал, мы на что-то набрели. Получается, что ни у кого не было никаких мотивов, чтобы зарубить бедную женщину. Похоже, это дело рук какого-то психа — возможно, несовершеннолетнего преступника, которых теперь развелось видимо-невидимо… Да, возможно, так оно и есть. Если только это не в высшей степени респектабельная мисс Гилкрист, что мне кажется невероятным.
  — Когда она обнаружила труп?
  — Около пяти часов. Мисс Гилкрист вернулась из Ридинга автобусом в 16.50. Она вошла в коттедж через парадный вход, потом направилась в кухню и поставила чайник на плиту. Из комнаты миссис Ланскене не доносилось ни звука, но мисс Гилкрист думала, что она еще спит. Потом мисс Гилкрист заметила разбитое кухонное окно и осколки на полу. Но даже тогда она решила, что стекло разбил какой-то мальчишка мячом или камнем из рогатки. Мисс Гилкрист поднялась наверх и потихоньку заглянула в комнату миссис Ланскене проверить, спит она или собирается пить чай. Увидев труп, мисс Гилкрист закричала и побежала к ближайшим соседям. Ее показания выглядят вполне убедительно, а у нее в комнате, в ванной и на одежде не было никаких следов крови. Думаю, мисс Гилкрист тут ни при чем. Врач прибыл в половине шестого. Он определяет время смерти не позднее половины пятого, скорее всего где-то в районе двух, поэтому похоже, что убийца торчал поблизости, ожидая, пока мисс Гилкрист уйдет из коттеджа.
  Лицо адвоката слегка дрогнуло.
  — Полагаю, вы собираетесь повидать мисс Гилкрист? — спросил инспектор Мортон.
  — Подумываю об этом.
  — Я был бы рад, если бы вы так поступили. Думаю, она сообщила нам все, что могла, но кто знает… Иногда в разговоре неожиданно выясняется что-то важное. Конечно, она типичная старая дева, но вполне разумная и практичная, а ее показания были очень полезны. — Сделав паузу, он добавил: — Тело сейчас в морге. Если вы хотите на него взглянуть…
  Мистер Энтуисл согласился, хотя и без особого энтузиазма.
  Спустя несколько минут он стоял, глядя на бренные останки Коры Ланскене. Она была жестоко изувечена — крашенная хной челка затвердела от запекшейся крови. Мистер Энтуисл плотно сжал губы и отвернулся, почувствовав тошноту.
  Бедная маленькая Кора. Как она стремилась узнать позавчера, оставил ли ей что-нибудь брат! В каком розовом свете она, должно быть, видела будущее! Какие глупости она бы наделала — и притом с удовольствием, — располагая деньгами! Но эти мечты длились недолго…
  Никто ничего не выиграл от ее смерти — даже жестокий убийца, выбросивший украденные безделушки во время бегства. Пять человек получат еще несколько тысяч — но им, по-видимому, было более чем достаточно уже унаследованного капитала. Нет, там незачем искать мотив…
  Странно, что Кора думала об убийстве за день до того, как была убита сама.
  «Но ведь его убили, не так ли?»
  Сказать подобную чушь! Эта фраза слишком нелепа, чтобы повторять ее инспектору Мортону.
  Конечно, следует повидать мисс Гилкрист. Вдруг ей удастся — хотя это крайне маловероятно — пролить свет на то, что Ричард сказал Коре?
  «Но я поняла по его словам…» Что же это были за слова?
  «Я должен сразу же повидать мисс Гилкрист», — сказал себе мистер Энтуисл.
  
  Мисс Гилкрист была сухощавой поблекшей женщиной с короткими волосами серо-стального цвета.
  Она тепло приветствовала адвоката:
  — Очень рада вашему приходу, мистер Энтуисл. Я ведь так мало знаю о семье миссис Ланскене и, конечно, никогда до сих пор не сталкивалась с убийством. Это слишком ужасно!
  Мистер Энтуисл чувствовал уверенность, что мисс Гилкрист в самом деле не сталкивалась с убийством. Она реагировала на него примерно так же, как его партнер.
  — Конечно, все читают об убийствах, — продолжала мисс Гилкрист, отправляя упомянутые преступления в ту сферу, которой им бы следовало ограничиваться, — но я и книги такого рода не слишком-то люблю. Уж очень это страшно.
  Пройдя следом за ней в гостиную, мистер Энтуисл внимательно огляделся. В комнате ощущался сильный запах масляной краски. Коттедж был набит не столько мебелью, которая в общем соответствовала описанию инспектора Мортона, сколько картинами. Стены были увешаны в основном потемневшими и грязными полотнами, написанными маслом. Впрочем, попадались и акварельные наброски, а также пара натюрмортов. Картины меньшего размера были сложены на подоконнике.
  — Миссис Ланскене покупала их на распродажах, — объяснила мисс Гилкрист. — Бедняжка так интересовалась живописью. Посещала все распродажи поблизости. В наши дни картины так дешевы. Она платила за каждую не больше фунта, иногда всего несколько шиллингов и всегда говорила, что есть шанс заполучить что-нибудь хорошее. По ее словам, вот эта картина итальянского примитивиста могла стоить кучу денег.
  Мистер Энтуисл с сомнением посмотрел на упомянутое творение итальянского примитивиста. Он подумал, что Кора никогда ничего не смыслила в живописи, и был готов съесть свою шляпу, если хоть что-нибудь из этой мазни стоило больше пяти фунтов.
  — Конечно, — промолвила мисс Гилкрист, обратив внимание на выражение лица адвоката и догадавшись о его реакции, — я в этом мало разбираюсь, хотя мой отец был художником — правда, боюсь, не слишком удачливым. Но в молодости я рисовала акварели и слышала много разговоров о живописи. Миссис Ланскене было приятно иметь рядом с собой человека, с которым она могла об этом поговорить и который понимал ее интересы.
  — Вы любили ее?
  «Глупый вопрос, — подумал он. — Разве она может ответить „нет“? Хотя жить с Корой наверняка было крайне утомительно».
  — Конечно, — отозвалась мисс Гилкрист. — Мы отлично ладили. В некоторых отношениях миссис Ланскене была совсем как ребенок. Говорила все, что придет в голову. Не скажу, что ее суждения всегда были верными…
  Так как о мертвых не говорят: «Она была очень глупа», мистер Энтуисл промолвил:
  — Ее никак нельзя было назвать интеллектуальной женщиной.
  — Возможно, вы правы. Но она была очень проницательной. Меня иногда удивляло, как ей удается попадать в самую точку.
  Мистер Энтуисл посмотрел на мисс Гилкрист с большим интересом. Он подумал, что она, в отличие от Коры, отнюдь не глупа.
  — Вы прожили с миссис Ланскене несколько лет?
  — Три с половиной года.
  — Вы были ее… э-э… компаньонкой и также… э-э… присматривали за домом?
  Было очевидно, что он затронул деликатную тему. Мисс Гилкрист слегка покраснела.
  — В общем, да. Я готовила пищу — мне всегда это нравилось, — подметала и делала кое-какую домашнюю работу. Разумеется, ничего тяжелого.
  Тон мисс Гилкрист свидетельствовал о незыблемости ее принципов. Мистер Энтуисл, не вполне понимавший, что имеется в виду под словом «тяжелое», издал успокаивающее бормотание.
  — Для тяжелой работы из деревни дважды в неделю приходила миссис Пэнтер. Понимаете, мистер Энтуисл, я не собиралась позволять относиться к себе как к служанке. Когда моя маленькая чайная потерпела крах… такое несчастье — это случилось во время войны. Очаровательное было местечко — я назвала его «Ива», и на фарфоровой посуде тоже были нарисованы голубые ивы… Пирожные там были такие вкусные — я хорошо готовила пирожные и лепешки. Но началась война, поставки урезали, и заведение обанкротилось — я всегда считала это одной из военных потерь. Те немногие деньги, которые оставил мне отец, я вложила в чайную, и мне пришлось искать какую-нибудь работу. Но ведь меня никогда ничему специально не учили. Сначала я нанялась к одной старой леди, но она оказалась грубой и придирчивой. Я поступила на службу в контору, но там мне тоже не понравилось. Наконец я познакомилась с миссис Ланскене, и мы сразу пришлись друг другу по душе — ведь ее муж был художником… — Мисс Гилкрист сделала паузу, чтобы перевести дух, и печально добавила: — Но как же мне не хватало моей милой маленькой чайной! Туда приходили такие приятные люди!..
  Глядя на мисс Гилкрист, мистер Энтуисл внезапно почувствовал, что видит перед собой нечто хорошо знакомое. Его мысленному взору представились многочисленные женские фигурки в разных «Лавровых деревьях», «Рыжих котах», «Голубых попугаях» и «Уютных уголках», облаченные в голубые, оранжевые или розовые платья и принимающие заказы на чай с пирожными. У мисс Гилкрист было свое духовное убежище — старомодная чайная с респектабельной клиентурой. Должно быть, в стране множество таких «мисс Гилкрист» с мягкими, терпеливыми лицами, упрямой складкой рта и жидкими седеющими волосами.
  — Но я не должна говорить о себе, — продолжала мисс Гилкрист. — Полиция была очень любезна и предупредительна. Инспектор Мортон оказался таким чутким человеком. Он даже договорился с мисс Лейк, чтобы я переночевала у нее, но я отказалась. Я считала своим долгом остаться здесь, с вещами, которые так любила миссис Ланскене. Они забрали… — мисс Гилкрист судорожно глотнула, — забрали тело и заперли комнату, а инспектор сказал мне, что в кухне всю ночь будет дежурить констебль — из-за разбитого окна, стекло вставили утром… Так на чем я остановилась? Ах да, я сказала, что могу спокойно переночевать в своей комнате, хотя должна признаться, что придвинула к двери комод и поставила на подоконник большой кувшин с водой. Кто знает — а вдруг это был какой-то маньяк? О них сейчас только и слышишь…
  Воспользовавшись паузой, мистер Энтуисл быстро сказал:
  — Я располагаю всеми основными фактами. Инспектор Мортон сообщил их мне. Но если вам не составит труда дать собственный отчет о происшедшем…
  — Ну конечно, мистер Энтуисл. Я понимаю, что вы чувствуете. Полиция относится ко всему так официально. Хотя это правильно…
  — Миссис Ланскене вернулась с похорон позавчера вечером, — поторопил ее адвокат.
  — Да, ее поезд задержали допоздна. Я заказала для нее такси, как она мне велела. Бедняжка так устала — это вполне естественно, — но в общем была в приподнятом настроении.
  — Да-да. Она говорила что-нибудь о похоронах?
  — Совсем немного. Я дала ей чашку горячего молока — больше ей ничего не хотелось, — и она рассказала, что в церкви было много людей и полно цветов… Да, она жалела, что не повидалась со своим другим братом. Кажется, его зовут Тимоти?
  — Да, Тимоти.
  — Миссис Ланскене сказала, что не видела его больше двадцати лет и надеялась, что он приедет на похороны, но поняла, что при сложившихся обстоятельствах он предпочел этого не делать. Там была его жена Мод, которую она терпеть не могла… О, мистер Энтуисл, прошу прощения! Просто сорвалось с языка — я не имела в виду…
  — Ничего страшного, — успокоил ее адвокат. — Вы ведь знаете — я не родственник. И мне известно, что Кора и ее невестка всегда не слишком ладили.
  — Ну, она примерно так и сказала. «Я всегда знала, что Мод превратится в одну из этих властных женщин, всюду сующих свой нос». Миссис Ланскене очень устала и решила сразу лечь. Я дала ей грелку, и она поднялась к себе.
  — Кора больше ничего не говорила? Что вам особенно запомнилось?
  — У нее не было предчувствий, мистер Энтуисл, если вы это имеете в виду. Она была в прекрасном настроении, если не считать усталости и… ну, печального события. Миссис Ланскене спросила у меня, не хотелось бы мне поехать на Капри. Конечно, я ответила, что это было бы чудесно — я и мечтать о таком не могла. А она и говорит: «Ну так мы туда поедем». Я подумала — хотя она об этом не упоминала, — что брат оставил ей годовой доход или что-то в этом роде.
  Мистер Энтуисл кивнул.
  — Бедняжка. Ну, я рада, что она хотя бы получила удовольствие, строя планы… — Мисс Гилкрист вздохнула и с тоской пробормотала: — Теперь я вряд ли когда-нибудь попаду на Капри…
  — А на следующее утро? — осведомился мистер Энтуисл, игнорируя разочарование мисс Гилкрист.
  — На следующее утро миссис Ланскене было не по себе. Выглядела она просто ужасно. Она сказала мне, что плохо спала, так как ее мучили кошмары. «Это потому, что вчера вы слишком устали», — заметила я, и она со мной согласилась. Миссис Ланскене позавтракала в постели и не вставала все утро, но к ленчу сказала мне, что так и не смогла заснуть: «Я все время думаю о разных вещах и беспокоюсь». Потом она добавила, что примет снотворные таблетки и попытается поспать после полудня. Миссис Ланскене попросила меня съездить на автобусе в Ридинг и поменять в библиотеке две книги, так как она прочитала их в поезде и больше ей было нечего читать. Обычно двух книг ей хватало на неделю. Я ушла в начале третьего, и это был последний раз, когда… — Мисс Гилкрист начала всхлипывать. — Должно быть, миссис Ланскене спала и ничего не слышала. Инспектор уверял меня, что она не страдала. Он считает, что ее убил первый же удар… О боже, меня бросает в дрожь при одной мысли об этом!
  — Ну-ну, не стоит вспоминать о случившемся. Я только хотел услышать от вас о поведении миссис Ланскене перед трагедией.
  — Можете передать ее родственникам, что, за исключением дурно проведенной ночи, она была очень счастлива и с радостью думала о будущем.
  Мистер Энтуисл помедлил перед очередным вопросом. Ему не хотелось подсказывать свидетельнице ответы.
  — Она не упоминала конкретно кого-либо из родственников?
  — Нет-нет, вряд ли. — Мисс Гилкрист задумалась. — Миссис Ланскене только сожалела, что не повидалась со своим братом Тимоти.
  — А она не говорила о болезни покойного брата Ричарда? О ее… э-э… причине?
  — Нет.
  На лице мисс Гилкрист не было заметно никаких признаков тревоги. Мистер Энтуисл не сомневался, что они бы присутствовали, если бы Кора упомянула об убийстве.
  — Кажется, он некоторое время болел, — рассеянно произнесла мисс Гилкрист, — хотя должна признаться, я удивилась, услышав о его смерти. Он выглядел таким энергичным.
  — Значит, вы его видели? — быстро осведомился адвокат. — Когда?
  — Когда он приезжал сюда повидать миссис Ланскене. Дайте подумать… Это было недели три тому назад.
  — Он оставался здесь на ночь?
  — Нет, только на ленч. Миссис Ланскене не ожидала его приезда. По-моему, у них были какие-то семейные неурядицы. Она говорила мне, что не виделась с ним много лет.
  — Да, это верно.
  — Встреча с братом ее расстроила. Возможно, она поняла, как серьезно он болен…
  — Выходит, миссис Ланскене знала о его болезни?
  — Да, я хорошо это помню. Однажды я даже поинтересовалась — разумеется, только мысленно, — не страдает ли он размягчением мозга. Моя тетя…
  Мистер Энтуисл ловко уклонился от разговора о тете:
  — Какие-то слова миссис Ланскене заставили вас подумать о размягчении мозга?
  — Да. Миссис Ланскене как-то сказала что-то вроде: «Бедный Ричард! Смерть Мортимера, должно быть, сразу состарила его на несколько лет. Он производит впечатление слабоумного. Все эти фантазии насчет того, что его преследуют и хотят отравить… Типичный старческий маразм». Она была права. Тетя, которую я только что упомянула, не сомневалась, что слуги пытаются подсыпать ей яд в пищу, и в конце концов стала есть только яйца вкрутую, так как, по ее мнению, туда невозможно добавить отраву. Мы смеялись над ней, но не знаю, было бы нам так смешно сейчас, когда яйца если достанешь, так только заграничные, которые рискованно варить.
  Мистер Энтуисл пропустил мимо ушей сагу о тете мисс Гилкрист. Он был очень встревожен.
  — Полагаю, — воспользовавшись паузой, осведомился адвокат, — миссис Ланскене не воспринимала это всерьез?
  — Что вы, мистер Энтуисл, она все прекрасно понимала.
  Это замечание тоже показалось адвокату тревожным, так как в слово «понимала» он вкладывал несколько иной смысл, нежели мисс Гилкрист.
  Быть может, Кора Ланскене в самом деле поняла что-то слишком хорошо — если не тогда, то позже?
  Мистер Энтуисл твердо знал, что Ричард Эбернети отнюдь не отличался старческим слабоумием. Он пребывал в абсолютно здравом уме и не страдал никакой формой мании преследования. Ричард всегда был трезвомыслящим бизнесменом, и его болезнь ничего не изменила в этом отношении.
  Казалось странным, что он мог говорить с сестрой на подобные темы. Хотя не исключено, что Кора с ее удивительной детской проницательностью сама расставила точки над «i», пообщавшись с Ричардом Эбернети.
  Во многих отношениях, думал мистер Энтуисл, Кора была законченной дурой. У нее полностью отсутствовали здравый смысл и элементарная уравновешенность; она обладала примитивным детским взглядом на вещи, но в то же время — чисто детской способностью попадать в самую точку; многим это казалось поистине сверхъестественным.
  Адвокат пришел к выводу, что мисс Гилкрист сообщила ему все известные ей факты. Он спросил, не знает ли она, оставила ли Кора Ланскене завещание. Мисс Гилкрист быстро ответила, что завещание миссис Ланскене находится в банке.
  Мистер Энтуисл настоял, чтобы мисс Гилкрист приняла небольшую сумму наличными в качестве оплаты теперешних расходов, сказал, что свяжется с ней снова, и попросил оставаться в коттедже, покуда она не подыщет себе новое место. Мисс Гилкрист ответила, что здесь ей очень удобно и что она нисколько не нервничает из-за пребывания в доме, где произошло убийство.
  Адвокату не удалось избежать экскурсии по коттеджу в сопровождении мисс Гилкрист и знакомства с картинами покойного Пьера Ланскене, которыми была набита столовая и которые весьма шокировали мистера Энтуисла. В основном они представляли собой ню, не блещущие мастерством, но отличающиеся скрупулезным вниманием к анатомическим подробностям. Ему также пришлось выразить восхищение написанными маслом этюдами Коры, изображающими довольно колоритные рыболовецкие порты.
  — Это Полперроу, — с гордостью сообщила мисс Гилкрист. — Мы были там в прошлом году, и живописное место привело в восторг миссис Ланскене.
  Мистер Энтуисл, разглядывая виды Полперроу с юго-запада, северо-запада и других направлений, согласился, что у миссис Ланскене были основания для энтузиазма.
  — Миссис Ланскене обещала оставить мне свои наброски, — печально промолвила мисс Гилкрист. — Мне они так нравятся. Вот здесь прибой совсем как настоящий, не так ли? Даже если она забыла упомянуть об этом в завещании, может быть, я могла бы взять этот этюд в качестве сувенира — как вы думаете?
  — Уверен, что это можно устроить, — любезно ответил мистер Энтуисл.
  Задав еще несколько вопросов, адвокат простился с мисс Гилкрист и отправился побеседовать с управляющим банком и еще раз проконсультироваться с инспектором Мортоном.
  Глава 5
  — Ты истощен до предела, — заявила мисс Энтуисл не терпящим возражений тоном, которым любящие сестры разговаривают с братьями, чье хозяйство они ведут. — В твоем возрасте так не поступают. Да и вообще, какое тебе до всего этого дело? Ты ведь на пенсии, не так ли?
  Мистер Энтуисл робко заметил, что Ричард Эбернети был одним из его самых старых друзей.
  — Допустим. Но Ричард Эбернети умер, верно? Поэтому я не вижу причин вмешиваться в дела, которые тебя не касаются, и простужаться в этих поездах, где сплошные сквозняки. А тут еще убийство! Не понимаю, почему они вообще послали за тобой.
  — Со мной связались, потому что в коттедже было мое письмо, в котором я извещал Кору о похоронах Ричарда.
  — Одни похороны за другими! Кстати, тебе звонил еще один из этих драгоценных Эбернети — кажется, Тимоти. Откуда-то из Йоркшира — и тоже насчет похорон. Сказал, что позвонит позже.
  Мистера Энтуисла позвали к телефону тем же вечером. Взяв трубку, он услышал голос Мод Эбернети:
  — Слава богу, я вас наконец застала! Тимоти в ужасном состоянии. Известия о Коре так его расстроили!
  — Это вполне понятно, — промолвил мистер Энтуисл.
  — Что вы сказали?
  — Я сказал, что это вполне понятно.
  — Очевидно. — В голосе Мод звучало сомнение. — Вы имеете в виду, что ее в самом деле убили?
  («Но ведь его убили, не так ли?» — спросила Кора. На сей раз ответ можно было дать без колебаний.)
  — Да, ее убили, — отозвался мистер Энтуисл.
  — Топором, как написано в газетах?
  — Да.
  — Мне кажется невероятным, — сказала Мод, — что родную сестру Тимоти могли убить топором!
  Мистеру Энтуислу это казалось столь же невероятным. Жизнь Тимоти была так далека от насилия, что даже его родственники выглядели полностью огражденными от него.
  — Боюсь, что придется смотреть в лицо фактам, — мягко заметил адвокат.
  — Я очень беспокоюсь за Тимоти. Для него все это так тяжело! Сейчас я уложила его в постель, но он настаивает, чтобы я уговорила вас приехать и повидать его. Тимоти хочет знать множество вещей — будет ли дознание, кто должен на нем присутствовать, когда и где состоятся похороны, выражала ли Кора пожелание быть кремированной, оставила ли она завещание…
  Мистер Энтуисл прервал затянувшийся перечень:
  — Да, она оставила завещание и назначила Тимоти своим душеприказчиком.
  — О боже, боюсь, что Тимоти не сможет ничего предпринять…
  — Фирма займется всем необходимым. Завещание очень простое. Кора оставила свои этюды и аметистовую брошь своей компаньонке, мисс Гилкрист, а все остальное — Сьюзен.
  — Сьюзен? Почему Сьюзен? Не думаю, что Кора даже видела ее с тех пор, как та была ребенком.
  — Полагаю, потому что брак Сьюзен не вполне удовлетворял ее родственников.
  Мод презрительно фыркнула:
  — Даже Грегори куда лучше, чем Пьер Ланскене! Конечно, в мое время было неслыханно выходить замуж за человека, работающего за прилавком, но аптека все-таки лучше, чем галантерейная лавка, а Грегори хотя бы выглядит респектабельно. — Помолчав, она добавила: — Это означает, что Сьюзен получит доход, который Ричард оставил Коре?
  — Нет-нет. Капитал будет поделен согласно условиям завещания Ричарда. Бедняжка Кора оставила только несколько сотен фунтов и мебель из коттеджа. После выплаты долгов и продажи мебели я сомневаюсь, что общая сумма превысит пятьсот фунтов. — Адвокат сделал небольшую паузу. — Дознание, разумеется, будет. Оно назначено на ближайший четверг. Если Тимоти согласен, мы отправим молодого Ллойда наблюдать за процедурой от имени семьи. — Он виновато добавил: — Боюсь, все это может привлечь внимание, учитывая… э-э… обстоятельства.
  — Как неприятно! Уже поймали негодяя, который это сделал?
  — Пока что нет.
  — Наверняка это один из ужасных полоумных юнцов, которые шляются по стране, убивая кого попало. Полиция так некомпетентна!
  — Вовсе нет, — возразил мистер Энтуисл. — Полицию никак не назовешь некомпетентной — можете в этом не сомневаться.
  — Ну, все это выглядит так странно. И очень скверно отражается на Тимоти. Я была бы вам очень признательна, мистер Энтуисл, если бы вы смогли приехать к нам. По-моему, вы в состоянии успокоить Тимоти.
  Адвокат задумался. В общем, приглашение явилось кстати.
  — В ваших словах кое-что есть, — признал он. — К тому же мне нужна подпись Тимоти как душеприказчика на некоторых документах. Да, думаю, это недурная идея.
  — Превосходно! У меня прямо камень с души свалился! Завтра? И останетесь на ночь? Самый удобный поезд отправляется в 11.20 с вокзала Сент-Пэнкрас.
  — Боюсь, мне придется выехать во второй половине дня, — сказал мистер Энтуисл. — Утром у меня другие дела…
  
  Джордж Кроссфилд тепло приветствовал мистера Энтуисла, хотя и чувствовалось некоторое удивление.
  — Я только что из Литчетт-Сент-Мэри, — тоном объяснения произнес адвокат, хотя его слова в общем-то ничего не объясняли.
  — Значит, это в самом деле была тетя Кора? Я прочел газеты и просто не мог поверить. Подумал, что речь идет об однофамилице.
  — Фамилия Ланскене встречается не так уж часто.
  — Да, конечно. Полагаю, это естественное нежелание верить, что кого-то из твоей семьи могли убить. Похоже на ту историю, которая произошла в прошлом месяце в Дартмуре.
  — Вот как?
  — Те же обстоятельства. Одинокий коттедж, в котором жили две пожилые женщины. Похищена ничтожная сумма денег.
  — Ценность денег всегда относительна, — заметил мистер Энтуисл. — Имеет значение нужда в них.
  — Да, очевидно, вы правы.
  — Если вы отчаянно нуждаетесь в десяти фунтах, то пятнадцати будет для вас более чем достаточно. И наоборот, если вы нуждаетесь в сотне, сорок пять для вас бесполезны. А если вам нужны тысячи, то и нескольких сотен окажется мало.
  — По-моему, — промолвил Джордж, блеснув глазами, — в наши дни любые деньги не помешают. Сейчас все в них нуждаются.
  — Но не отчаянно, — указал адвокат. — Важно именно отчаяние.
  — Вы имеете в виду нечто конкретное?
  — Нет-нет. — Он продолжил после паузы: — Пройдет какое-то время, прежде чем завещание будет утверждено. Может быть, вы хотите получить какую-то сумму авансом?
  — Вообще-то я собирался затронуть эту тему. Я побывал этим утром в банке и сослался на вас, когда они упомянули о превышении кредита. Они сразу же стали более любезными.
  Снова заметив блеск в глазах Джорджа, многоопытный мистер Энтуисл понял его значение. Он не сомневался, что Джордж испытывает если не отчаянную, то достаточно болезненную нужду в деньгах. Адвокат понял — хотя он и раньше об этом догадывался, — что в финансовых делах Джорджу не следует доверять. Его интересовало, чувствовал ли это Ричард Эбернети, также хорошо разбиравшийся в людях. Мистер Энтуисл был уверен, что после смерти Мортимера Ричард подумывал сделать Джорджа своим наследником. Джордж не был Эбернети, но являлся единственным мужчиной среди младшего поколения семейства. Он казался естественным преемником Мортимера. Ричард Эбернети пригласил к себе Джорджа, и тот гостил в «Эндерби» несколько дней. Возможно, к концу визита Джорджа старик счел его неподходящей кандидатурой. Почувствовал ли он инстинктивно, подобно мистеру Энтуислу, что Джордж ненадежен? Семья ведь считала его отца неподходящей партией для Лоры. Биржевой маклер, занимавшийся какими-то темными делишками… Джордж скорее пошел в отца, нежели в Эбернети.
  Очевидно, неправильно поняв молчание старого адвоката, Джордж промолвил, невесело усмехнувшись:
  — Откровенно говоря, в последнее время мне не слишком везло с вкладами. Я пошел на риск и потерпел неудачу. Но теперь я смогу возместить убытки. Мне нужен только небольшой капитал. Как вы думаете, акции «Арденс консолидейтид» достаточно надежны?
  Мистер Энтуисл не ответил ни да, ни нет. Он думал о том, не спекулировал ли Джордж деньгами своих клиентов? Если Джорджу грозило судебное преследование…
  — Я пытался связаться с вами на следующий день после похорон, — снова заговорил адвокат, — но, очевидно, вас не было в офисе.
  — В самом деле? Мне ничего не передавали. Вообще-то я решил, что имею право на выходной после хороших новостей.
  — Хороших новостей?
  Джордж покраснел:
  — Я не имел в виду смерть дяди Ричарда. Но когда узнаешь, что унаследовал немалые деньги, то чувствуешь, что должен это отпраздновать. Вот я и направился прямиком в Херст-парк и поставил на двух фаворитов. Если уж повезет один раз, так везет и дальше. Я выиграл всего полсотни фунтов, но они тоже не помешают.
  — Безусловно, — согласился мистер Энтуисл. — А теперь вам полагается очередная сумма в результате гибели вашей тети Коры.
  Джордж, казалось, насторожился:
  — Бедная старушка — вот уж кому не повезло, верно? И как раз в тот момент, когда она получила возможность наслаждаться жизнью.
  — Будем надеяться, что полиция разыщет убийцу, — сказал адвокат.
  — Не сомневаюсь в этом. Наша полиция знает свое дело. Соберут всех подозрительных личностей, которые торчали поблизости, и прочешут их частым гребешком — заставят отчитаться в своих действиях во время убийства.
  — Это не так легко по прошествии некоторого времени, — заметил мистер Энтуисл и улыбнулся, давая понять, что собирается пошутить. — Например, я в тот день в половине четвертого был в книжном магазине Хэтчарда. Вспомнил бы я об этом, если бы полиция стала меня расспрашивать через десять дней? Очень сомневаюсь. А вы, Джордж, находились в Херст-парке. Вспомните вы, в какой именно день это было, скажем, через месяц?
  — Да, так как это произошло на следующий день после похорон.
  — Верно. К тому же вы два раза выиграли — это тоже освежает память. Редко забываешь имя лошади, на которой заработал деньги. Кстати, как звали ваших фаворитов?
  — Дайте подумать… Геймарк и Фрогг Второй. Да, я не скоро их позабуду.
  Мистер Энтуисл откланялся с сухим, похожим на кашель, смехом.
  
  — Очень рада вас видеть, — сказала Розамунд без особого энтузиазма. — Но сейчас еще так рано…
  Она сладко зевнула.
  — Уже одиннадцать, — заметил мистер Энтуисл.
  Розамунд снова зевнула и виновато отозвалась:
  — У нас была вечеринка, она затянулась до поздней ночи. Мы слишком много выпили. У Майкла до сих пор жуткое похмелье.
  В этот момент появился также зевающий Майкл в ярком халате и с чашкой черного кофе в руке. Майкл выглядел утомленным, но, как всегда, привлекательным и очаровательно улыбался. На Розамунд были довольно грязный желтый пуловер, черная юбка и, насколько мог судить мистер Энтуисл, ничего более.
  Педантичный и аккуратный адвокат не одобрял образ жизни Шейнов. Захламленная квартира на первом этаже дома в Челси, валяющиеся повсюду бутылки, стаканы и окурки, спертый воздух, общее впечатление пыли и беспорядка…
  Посреди этой не располагающей обстановки Розамунд и Майкл цвели пышным цветом. Они были на редкость красивой парой и, как казалось мистеру Энтуислу, очень любили друг друга. Во всяком случае, Розамунд обожала Майкла.
  — Как насчет глоточка шампанского, дорогой? — осведомилась она. — Просто чтобы встряхнуться и выпить за наше будущее. О, мистер Энтуисл, какая удача, что дядя Ричард оставил нам деньги именно теперь…
  Адвокат заметил, что Майкл недовольно нахмурился, но Розамунд продолжала как ни в чем не бывало:
  — Потому что нам представился чудесный шанс поставить эту пьесу. В ней есть великолепная роль для Майкла и даже маленькая роль для меня. Там рассказывается о молодом преступнике, который в душе настоящий святой. Пьеса полна самых современных идей.
  — Похоже на то, — чопорно произнес мистер Энтуисл.
  — Он грабит, убивает, его преследуют полиция и общество, и под конец он совершает чудо!
  Шокированный адвокат хранил молчание. Нынешняя молодежь говорит и пишет вредную чушь!
  Впрочем, нельзя было сказать, что Майкл Шейн много говорил. На его лице все еще было написано недовольство.
  — Мистеру Энтуислу неинтересно слушать твои восторженные излияния, Розамунд, — сказал он. — Помолчи хотя бы минуту и дай ему сообщить, зачем он к нам пожаловал.
  — Нужно выяснить один-два вопроса, — объяснил адвокат. — Я только что вернулся из Литчетт-Сент-Мэри.
  — Значит, убили все-таки тетю Кору? Мы читали об этом в газете. Я сразу решила, что это она, так как фамилия уж больно необычная. Бедная тетя Кора! Я смотрела на нее во время похорон и думала: лучше умереть, чем выглядеть так нелепо. А теперь она в самом деле умерла! Наши гости не поверили, когда я рассказала им, что женщина, убитая топором, про которую написано в газете, моя тетя! Они только смеялись — верно, Майкл?
  Майкл Шейн не ответил, и Розамунд продолжала с явным удовольствием:
  — Два убийства одно за другим! Немного чересчур, не так ли?
  — Не говори глупости, Розамунд, — твоего дядю Ричарда никто не убивал.
  — Ну а Кора думала, что его убили.
  Мистер Энтуисл прервал их спор:
  — После похорон вы вернулись в Лондон?
  — Тем же поездом, что и вы.
  — Да, конечно. Я задал этот вопрос, так как пытался с вами связаться… — он бросил быстрый взгляд на телефон, — на следующий день, но никто не отвечал.
  — О боже, мне так жаль… Что мы делали позавчера, Майкл? До двенадцати мы были дома, а потом ты отправился встретиться с Розенхаймом и на ленч с Оскаром, а я пошла по магазинам искать нейлоновые чулки. Я должна была встретиться с Дженет, но мы разминулись. Потом мы с тобой обедали в «Кастиль» и вернулись, кажется, около десяти вечера.
  — Что-то вроде этого. — Майкл задумчиво посмотрел на мистера Энтуисла. — Что вы хотели у нас выяснить, сэр?
  — Всего лишь два вопроса, возникшие в связи с состоянием Ричарда Эбернети; и еще я собирался попросить вас подписать кое-какие документы.
  — Мы получим деньги сразу или неизвестно когда? — спросила Розамунд.
  — Боюсь, что закон склонен к проволочкам, — ответил мистер Энтуисл.
  — Но мы ведь можем получить аванс, верно? — Розамунд выглядела встревоженной. — Майкл говорил, что можем. Для нас это очень важно из-за пьесы.
  — Нет никакой спешки, — любезно промолвил Майкл. — Нам только нужно решить, браться за постановку или нет.
  — Думаю, не составит труда выдать авансом необходимую вам сумму, — сказал адвокат.
  — Тогда все в порядке. — Розамунд облегченно вздохнула и, подумав, добавила: — А тетя Кора оставила какие-нибудь деньги?
  — Очень мало. Она завещала их вашей кузине Сьюзен.
  — Почему именно Сьюзен? И сколько там денег?
  — Несколько сотен фунтов и кое-какая мебель.
  — Хорошая?
  — Нет, — ответил адвокат. Интерес Розамунд сразу же пропал.
  — Все это очень странно, — промолвила она. — Сначала Кора после похорон неожиданно заявляет, что дядю Ричарда убили, а на следующий день убивают ее саму. Странно, не так ли?
  Последовало неловкое молчание, прежде чем мистер Энтуисл спокойно отозвался:
  — Да, это в самом деле очень странно…
  
  Мистер Энтуисл внимательно рассматривал Сьюзен Бэнкс, склонившуюся над столом и что-то оживленно говорившую.
  В ней отсутствовала красота Розамунд. Но ее лицо было по-своему привлекательным, и эта привлекательность, по мнению адвоката, заключалась в его живости. Складка полных алых губ и очертания фигуры были в высшей степени женственными. Тем не менее Сьюзен напоминала адвокату своего дядю, Ричарда Эбернети, формой головы, линиями подбородка, глубоко сидящими задумчивыми глазами. В ней ощущались свойственные Ричарду энергия, практичность и проницательность. Из трех представителей младшего поколения семьи только она казалась сделанной из того же металла, на котором были воздвигнуты все достижения Эбернети. Чувствовал ли Ричард в своей племяннице родственную душу? Мистер Энтуисл в этом не сомневался. Ричард всегда умел разбираться в людях. Сьюзен обладала именно теми качествами, которые ему требовались. И все же Ричард Эбернети никак не выделил ее в своем завещании. Не доверяя, как полагал адвокат, Джорджу, обойдя вниманием красивую, но недалекую Розамунд, мог ли он не найти в Сьюзен то, что искал, — свое подобие?
  Если нет, значит, причина заключалась в ее муже…
  Взгляд мистера Энтуисла скользнул над плечом Сьюзен туда, где стоял Грегори Бэнкс, рассеянно затачивая карандаш.
  Худой, бледный и невзрачный молодой человек с волосами рыжевато-песочного оттенка находился в такой густой тени яркой личности Сьюзен, что охарактеризовать его было крайне сложно. Ничто в нем не привлекало особого внимания — очевидно, симпатичный, услужливый парень; мистер «да», как теперь говорят. Но это описание не казалось удовлетворительным. В подчеркнутой ненавязчивости Грегори Бэнкса ощущалось нечто смутно тревожное. Он казался совсем неподходящей парой для Сьюзен — и тем не менее она настояла на браке с ним, преодолев все возражения. Почему? Что она в нем нашла?
  «Даже сейчас, после шести месяцев брака, она по-прежнему без ума от этого парня», — подумал мистер Энтуисл. Он отлично знал все признаки. Через фирму «Боллард, Энтуисл, Энтуисл и Боллард» проходило великое множество жен с матримониальными проблемами. Жен, безумно влюбленных в равнодушных к ним и ничем не привлекательных мужей. Жен, которым наскучили их обаятельные и безупречные супруги. Что именно каждая женщина находит в том или ином мужчине? Ответ на этот вопрос лежал за пределами среднего человеческого интеллекта. Но очень часто умные во всех прочих отношениях женщины оказывались законченными идиотками в том, что касалось мужчин. Сьюзен, думал адвокат, была одной из них. Для нее весь мир вращался вокруг Грега. А это было чревато многими опасностями.
  — Это просто позор! — с возмущением говорила Сьюзен. — Помните женщину, которую убили в Йоркшире в прошлом году? Полиция так никого и не арестовала. А старуха, которую прикончили ломом в кондитерской лавке? Они задержали одного человека, а потом отпустили его!
  — Нужны доказательства, дорогая моя, — заметил мистер Энтуисл.
  Сьюзен не обратила на него внимания.
  — А та медсестра, которую убили топором, как тетю Кору!
  — Вы прямо ходячая энциклопедия подобных преступлений, Сьюзен, — мягко произнес адвокат.
  — Естественно, такие вещи запоминаешь, а когда кого-то из твоей семьи убивают таким же способом, то кажется, будто по сельской местности бродит полно людей, вламывающихся в дома и нападающих на одиноких женщин, — а полиция и ухом не ведет!
  Мистер Энтуисл покачал головой:
  — Вы недооцениваете полицию, Сьюзен. Там работают очень терпеливые, толковые и упорные люди. Если о деле не упоминают в газетах, это еще не означает, что оно закрыто.
  — И все же каждый год сотни преступлений остаются нераскрытыми.
  — Сотни? — с сомнением переспросил мистер Энтуисл. — Определенное количество — да. Но во многих случаях полиция знает, кто совершил преступление, хотя и не располагает достаточными доказательствами для обвинения.
  — Я этому не верю, — заявила Сьюзен. — Если известно, кто преступник, всегда можно раздобыть доказательства.
  — Любопытно… — задумчиво промолвил мистер Энтуисл.
  — А у них есть хоть какие-нибудь предположения, кто мог убить тетю Кору?
  — Трудно сказать. Насколько я знаю, нет. Но они едва ли стали бы сообщать мне об этом. К тому же прошло слишком мало времени — не забывайте, что убийство произошло только позавчера.
  — Это должен быть преступник определенного типа, — размышляла вслух Сьюзен. — Жестокий, возможно, немного сумасшедший — отставной солдат или бывший заключенный. Чтобы вот так убить топором…
  Мистер Энтуисл насмешливо поднял брови и продекламировал:
  
  Лиззи Борден топором
  Папу зарубила.
  Тот же трюк она потом
  С мамой повторила.
  
  Сьюзен рассердилась:
  — Кора не жила со своими родственниками — если только вы не имеете в виду компаньонку. К тому же Лиззи Борден оправдали. Никому точно не известно, убила ли она отца и мачеху.
  — Стишок, безусловно, клеветнический, — согласился мистер Энтуисл.
  — Вы хотите сказать, что это сделала компаньонка? Кора оставила ей что-нибудь?
  — Недорогую аметистовую брошь и несколько набросков рыбацких деревень, представляющих сугубо сентиментальную ценность.
  — Но убийца должен иметь мотив — если он не полоумный.
  Адвокат усмехнулся:
  — Пока что, насколько можно судить, мотив был только у вас, моя дорогая Сьюзен.
  — Что? — Грег шагнул вперед, словно внезапно проснулся. Его глаза недобро блеснули. Он уже не был незаметной деталью фона. — Какое Сью имеет к этому отношение? Что вы хотите сказать?
  — Замолчи, Грег, — резко прервала Сьюзен. — Мистер Энтуисл не подразумевал ничего плохого…
  — Всего лишь шутка, — виновато произнес адвокат. — Боюсь, не самого лучшего вкуса. Все свое так называемое состояние Кора завещала вам, Сьюзен. Но для молодой леди, только что унаследовавшей несколько сотен тысяч фунтов, «состояние», составляющее самое большее пятьсот фунтов, вряд ли может служить мотивом для убийства.
  — Кора оставила мне свои деньги? — удивленно переспросила Сьюзен. — Как странно! Она ведь даже не знала меня. Как вы думаете, почему она это сделала?
  — Я думаю, Кора слышала о том, что были небольшие затруднения… э-э… в связи с вашим браком.
  Грег, снова занявшийся карандашом, нахмурился.
  — Ее замужество тоже не обошлось без неприятностей, поэтому она, очевидно, вам сочувствовала.
  — Кажется, Кора вышла замуж за художника, который семье пришелся не по вкусу? — с любопытством осведомилась Сьюзен. — Он был хорошим художником?
  Мистер Энтуисл решительно покачал головой.
  — Какие-нибудь его картины остались в коттедже?
  — Да.
  — Тогда я сама смогу об этом судить, — заявила Сьюзен.
  Мистер Энтуисл улыбнулся, глядя на ее упрямо вздернутый подбородок:
  — Желаю успеха. Конечно, в искусстве я безнадежно старомоден, но сомневаюсь, что вы станете оспаривать мой вердикт.
  — Полагаю, мне так или иначе придется поехать туда? Там сейчас есть кто-нибудь?
  — Я договорился с мисс Гилкрист, что она останется в коттедже, пока не подыщет новое место.
  — Должно быть, у нее железные нервы, — заметил Грег. — Оставаться в доме, где только что произошло убийство…
  — Мисс Гилкрист вполне разумная женщина. Кроме того, — сухо добавил адвокат, — не думаю, что ей есть где жить, пока она не устроилась куда-нибудь еще.
  — Выходит, после смерти тети Коры она осталась ни с чем? Они с тетей Корой были достаточно близки?
  Мистер Энтуисл с любопытством посмотрел на Сьюзен, интересуясь, что у нее на уме.
  — Полагаю, в какой-то мере да, — ответил он. — Кора никогда не относилась к мисс Гилкрист как к служанке.
  — Значит, она относилась к ней гораздо хуже, — сказала Сьюзен. — В наши дни этим так называемым леди приходится туго. Постараюсь найти для бедняжки приличное место. Это не составит труда. Сейчас каждая женщина, которая умеет убирать и готовить, на вес золота. Эта мисс Гилкрист умеет готовить, не так ли?
  — Да, конечно. По-моему, мисс Гилкрист возражает только против «тяжелого» труда. Боюсь, я не вполне понял, что она подразумевает под словом «тяжелый».
  Казалось, его слова позабавили Сьюзен.
  — Ваша тетя назначила Тимоти своим душеприказчиком, — сообщил мистер Энтуисл.
  — Тимоти, — с презрением повторила Сьюзен. — Дядя Тимоти — практически миф. Никто никогда его не видит.
  Адвокат посмотрел на часы:
  — Сегодня я собираюсь съездить к нему. Сообщу о вашем решении побывать в коттедже.
  — Я потрачу на это не более двух дней. Не хочу надолго покидать Лондон. У меня столько планов — собираюсь заняться бизнесом.
  Мистер Энтуисл окинул взглядом тесную гостиную. Грег и Сьюзен, по-видимому, сильно нуждались. Он знал, что отец Сьюзен спустил все свои деньги, оставив дочь без гроша.
  — Могу я узнать, каковы ваши планы на будущее?
  — Я присмотрела дом на Кардиган-стрит. Полагаю, вы можете выдать мне определенную сумму авансом в случае необходимости? Возможно, мне придется внести залог.
  — Это можно устроить, — ответил адвокат. — Я несколько раз звонил вам на следующий день после похорон, но к телефону никто не подходил. Я подумал, что вам может понадобиться аванс, но решил, что вас нет в городе.
  — Нет-нет, — быстро сказала Сьюзен. — Мы оба весь день были дома.
  — Знаешь, Сьюзен, — вмешался Грег, — думаю, что в тот день наш телефон не работал. Помнишь, как я не мог после полудня дозвониться в «Хард и K®»? Я хотел сообщить о неполадках, но на следующее утро все уже было в порядке.
  — Телефоны иногда бывают весьма ненадежны, — заметил мистер Энтуисл.
  — А откуда тетя Кора узнала про наш брак? — внезапно спросила Сьюзен. — Мы расписались в регистрационной конторе и долго никому ничего не сообщали.
  — Думаю, Ричард мог рассказать ей об этом. Она переделала завещание недели три назад (сначала оно было составлено в пользу теософского общества) — как раз когда он приезжал повидать ее.
  Сьюзен выглядела удивленной.
  — Дядя Ричард ездил повидать тетю Кору? Я понятия об этом не имела.
  — Я тоже, — сказал мистер Энтуисл.
  — Значит, именно тогда…
  — Что тогда?
  — Ничего, — ответила Сьюзен.
  Глава 6
  — Очень хорошо, что вы приехали, — хрипловатым голосом сказала Мод, встретив мистера Энтуисла на платформе станции Бейхем-Комптон. — Мы с Тимоти очень вам благодарны. По правде говоря, трудно представить себе что-то худшее для Тимоти, чем смерть Ричарда.
  Мистер Энтуисл еще не рассматривал смерть своего друга с подобной точки зрения, но понимал, что миссис Тимоти Эбернети могла рассматривать упомянутое событие исключительно в таком аспекте.
  — Прежде всего, — продолжала Мод, когда они направились к выходу, — для Тимоти это явилось страшным потрясением — он был очень привязан к Ричарду. И потом, к сожалению, это внушило Тимоти мысли о смерти. Инвалидность заставляет его беспокоиться о себе. Он все время повторяет, что остался последним из братьев и тоже скоро умрет, — одним словом, несет какой-то мрачный бред.
  Они вышли со станции, и Мод направилась к невероятно древнему и ветхому автомобилю.
  — Простите, что придется везти вас на этой старой колымаге, — извинилась она. — Мы уже много лет собираемся купить новую машину, но никак не могли себе этого позволить. В этом автомобиле уже дважды меняли двигатель, к тому же старые модели очень выносливы. Надеюсь, — добавила она, — он быстро заведется. Иногда приходится заводить его вручную.
  Мод несколько раз нажимала на стартер, но результатом было лишь слабое урчание. У мистера Энтуисла, которому ни разу в жизни не приходилось заводить машину вручную, появились дурные предчувствия, но Мод сама вылезла из кабины, вставила ручку, и после пары поворотов мотор ожил. Большая удача, подумал мистер Энтуисл, что Мод такая сильная женщина.
  — В последнее время эта старая развалина играет со мной скверные шутки, — сказала Мод. — В том числе когда я возвращалась после похорон. Пришлось идти пешком пару миль до ближайшей деревенской мастерской и ждать в местной гостинице, пока они возились с машиной. Конечно, это тоже расстроило Тимоти. Я позвонила ему и сообщила, что вернусь только завтра, и он страшно разволновался. Обычно я стараюсь скрывать от него неприятные вещи, но ведь не все можно скрыть — например, убийство Коры. Пришлось послать за доктором Бартоном, чтобы он дал Тимоти успокоительное. Убийство — это уже чересчур для человека в таком состоянии. Впрочем, Кора всегда была безнадежно глупа.
  Мистер Энтуисл молча проглотил это замечание. Логика Мод была ему не вполне ясна.
  — После нашей свадьбы я вообще не видела Кору, — продолжала Мод. — Конечно, я не хотела говорить Тимоти, что его младшая сестра — чокнутая, но думала я именно так. Каких только нелепостей она не говорила — я просто не знала, возмущаться мне или смеяться! Думаю, дело в том, что Кора жила в своем воображаемом мире, полном фантастических и мелодраматических идей о других людях. Ну вот бедняжка за это и поплатилась. У нее не было никаких протеже?
  — Протеже? Что вы имеете в виду?
  — Какого-нибудь нахлебника — художника или музыканта. Кого-то, кого Кора могла впустить в тот день и кто убил ее из-за жалких побрякушек. Возможно, это совсем молодой парень — в наши дни они такие странные, особенно эта нервозная артистическая молодежь. Мне кажется диким, что к ней в дом вломились средь бела дня — если уж замышляешь такое, то можно проделать это ночью.
  — Ночью в доме были бы две женщины.
  — Ах да, компаньонка. Но я поверить не могу, будто кто-то специально поджидал, пока она уйдет, чтобы залезть в дом и напасть на Кору. Зачем? Он не мог надеяться, что в доме окажется что-нибудь ценное; к тому же иногда обе женщины уходили, и коттедж оставался пустым. В такой момент грабить дом было бы куда безопаснее. Мне кажется таким глупым совершать убийство без всякой необходимости.
  — Вы считаете, что в убийстве Коры не было необходимости?
  — Оно выглядит не имеющим никакого смысла.
  «Должно ли убийство иметь смысл?» — подумал мистер Энтуисл. С теоретической точки зрения следовало ответить утвердительно. Но ведь известно столько абсолютно бессмысленных преступлений. Очевидно, это зависит от умственных способностей преступника.
  Что он в действительности знал об убийцах и их мыслительном процессе? Очень мало. Его фирма никогда не занималась уголовными делами. Сам он тоже не изучал криминологию. Насколько он мог судить, существуют убийцы самых разных типов. Одни отличались болезненным тщеславием, другие — жаждой власти, третьи, как Седдон, — не знающей границ алчностью, четвертые, как Смит и Роуз, — фантастической привлекательностью для женщин, пятые, как Армстронг, вообще были славными парнями, с которыми приятно общаться. Эдит Томпсон жила в полном насилия нереальном мире, а медсестра Уоддингтон отправляла на тот свет пожилых пациентов с жизнерадостной деловитостью.
  Голос Мод ворвался в его размышления:
  — Если бы я могла спрятать газеты от Тимоти! Но он всегда хочет их читать, а потом сам расстраивается. Надеюсь, вы понимаете, мистер Энтуисл, что не может быть и речи о присутствии Тимоти на дознании? Если необходимо, доктор Бартон выпишет нужную справку.
  — На этот счет можете не беспокоиться.
  — Слава богу!
  Они свернули в ворота «Стэнсфилд-Грейндж» и двинулись по подъездной аллее. Когда-то это была симпатичная маленькая усадьба, но теперь она имела запущенный и непривлекательный вид.
  — Во время войны нам пришлось все забросить, — со вздохом сказала Мод. — Обоих садовников призвали в армию. А теперь у нас работает только один старик, да и тот никуда не годится. Жалованье прислуге невероятно выросло. Должна признаться, я очень рада, что теперь мы сможем тратить немного денег на усадьбу. Мы с мужем так ее любим. Я очень боялась, что нам придется ее продать… Конечно, я не говорила об этом с Тимоти. Это бы его ужасно расстроило.
  Они затормозили у портика красивого старого дома в георгианском стиле, который отчаянно нуждался в покраске.
  — У нас нет слуг, — с горечью продолжала Мод, входя внутрь. — Только пара приходящих женщин. Еще недавно у нас была постоянная служанка — слегка горбатая, с аденоидами и не блещущая умом, зато она так хорошо готовила, правда, совсем простую пищу. Но месяц назад она уволилась и поступила в большой дом (там и работы больше) к старухе, у которой шесть пекинесов, — а все потому, что ей, видите ли, «нравятся маленькие собачки». Наверняка эти знаменитые собачки все портят и везде гадят! Должно быть, у девушки не все дома. В результате, когда мне приходится выходить во второй половине дня, Тимоти остается один, а если что случится, кто ему поможет? Хотя я ставлю телефон рядом с его креслом, и если он почувствует себя плохо, то сможет сразу позвонить доктору Бартону.
  Мод направилась в гостиную, где столик возле камина был накрыт к чаю. Усадив мистера Энтуисла, она вышла и вскоре вернулась с чайниками, домашним пирогом и свежими булочками.
  — А Тимоти? — спросил адвокат.
  Мод быстро объяснила, что она подала Тимоти чай перед отъездом на станцию.
  — А сейчас, — добавила Мод, — он немного по-дремлет и потом повидается с вами. Только не позволяйте ему слишком возбуждаться.
  Мистер Энтуисл заверил ее, что будет соблюдать осторожность.
  Глядя на Мод при дрожащем свете огня в камине, он испытывал чувство сострадания. Эта высокая, крепкая и вполне практичная женщина была уязвима и беспомощна лишь в одном отношении. Адвокату казалось, что ее любовь к мужу была материнской любовью. Мод Эбернети не имела детей, а между тем она была рождена для материнства. В итоге ребенка заменил ей муж-инвалид, нуждавшийся в заботе и уходе. Возможно, обладая более сильным характером, чем ее супруг, она делала из него более беспомощного, чем тот был на самом деле.
  «Бедная миссис Тим», — подумал мистер Энтуисл.
  
  — Хорошо, что вы приехали, Энтуисл.
  Тимоти приподнялся в кресле, протянув руку. Это был крупный мужчина, весьма похожий на своего брата. Но те черты, которые у Ричарда свидетельствовали о силе, у Тимоти, напротив, говорили о слабости. Рот был нерешительным, подбородок — покатым, глаза — не так глубоко посаженными. Морщины на лбу появились вследствие привычки раздраженно хмуриться.
  Статус инвалида подчеркивали плед, прикрывавший колени, и батарея коробочек и пузырьков с лекарствами на столике справа.
  — Я не должен напрягаться, — предупредил Тимоти. — Мне запретил доктор. Он все время твердит, чтобы я не волновался. Посмотрел бы я на него, если бы в его семье произошло убийство! Для одного человека это слишком много — сначала смерть Ричарда, потом рассказы о его похоронах и завещании — и каком завещании! — наконец, несчастную Кору убивают топором! Можете себе представить — топором! После войны вся страна кишит гангстерами и громилами, которые убивают беззащитных женщин, и никто не в состоянии с этим справиться. Куда катится эта страна, хотел бы я знать?
  Мистер Энтуисл не впервые слышал этот вопрос. В течение последних двадцати лет клиенты рано или поздно задавали его, и у него имелся наготове ответ, состоящий из уклончивых, успокаивающих фраз.
  — Все началось с этого чертова лейбористского правительства, — продолжал ворчать Тимоти. — Оно развалило всю страну. Да и теперешнее правительство не лучше. Шайка сладкоречивых социалистов! Посмотрите, до чего мы дошли! Не можем найти ни приличного садовника, ни слуг — бедной Мод приходится самой возиться в кухне до изнеможения (кстати, дорогая, к ужину было бы неплохо приготовить камбалу и пудинг с кремом, а может быть, и суп). Доктор Бартон говорит, что мне нужно беречь силы… Совсем забыл, на чем я остановился… Ах да, Кора. Вы ведь понимаете, какое потрясение услышать, что твою родную сестру убили! У меня двадцать минут было сильное сердцебиение! Вам придется все сделать за меня, Энтуисл. Я не могу ни присутствовать на дознании, ни заниматься делами, связанными с наследством Коры. Я хочу просто обо всем забыть. Кстати, что будет с долей Коры в капитале Ричарда? Полагаю, она отойдет ко мне?
  Что-то пробормотав о мытье посуды, Мод вышла из комнаты.
  Тимоти откинулся в кресле и снова заговорил:
  — Когда обсуждаешь дела, от женщин лучше избавиться. Теперь нас не будут прерывать всякими глупостями.
  — Сумма, оставленная Коре в качестве годового дохода, — объяснил адвокат, — будет разделена поровну между вами, племянницами и племянником.
  — Но послушайте! — Щеки Тимоти возмущенно порозовели. — Ведь я ближайший родственник — единственный брат!
  Мистер Энтуисл подробно изложил условия завещания Ричарда Эбернети, осторожно напомнив Тимоти, что он располагает его копией.
  — Вы ведь не думаете, что я разбираюсь в юридическом жаргоне? — сердито сказал Тимоти. — Когда Мод вернулась с похорон и рассказала мне о завещании, я не мог в это поверить — думал, что она ошиблась. Женщины вечно все путают. Даже лучшая из них, Мод, ничего не смыслит в финансах. По-моему, Мод не понимает, что, если бы Ричард не умер, нам бы пришлось отсюда убираться!
  — Я уверен, что если бы вы обратились к Ричарду…
  Тимоти разразился похожим на лай, неприятным смехом.
  — Это не в моем стиле. Отец оставил каждому из нас вполне приличную долю своих денег — на случай, если мы не захотим участвовать в семейном бизнесе. Я не захотел. По мне, душа выше мозольного пластыря, Энтуисл! Ричард был недоволен моей позицией. Ну, со всеми налогами, снижением дохода и прочими вещами сводить концы с концами было нелегко. Мне пришлось реализовать значительную часть капитала. Однажды я намекнул Ричарду, что содержать это место трудновато. Он посоветовал нам найти жилье поскромнее, добавив, что для Мод это явится экономией труда, ничего себе термин — «экономия труда»! Нет, я не мог обратиться к Ричарду за помощью. Но должен вам сказать, Энтуисл, что все эти хлопоты скверно отразились на моем здоровье. Человека в таком состоянии следует ограждать от беспокойства. Потом Ричард умер, и я, естественно, очень расстроился — как-никак он мой брат, — но при этом я не мог не испытывать облегчения относительно перспектив на будущее. Теперь горизонт чист. Можно покрасить дом, нанять пару хороших садовников — за приличное жалованье их нетрудно подыскать, — заново посадить розовый сад и… О чем это я?
  — О ваших планах на будущее.
  — Да-да, но мне не следует докучать вам этими разговорами. Что меня по-настоящему обидело, так это условия завещания Ричарда.
  — В самом деле? — Мистер Энтуисл выглядел удивленным. — Они оказались не такими, как вы ожидали?
  — Разумеется! После смерти Мортимера я, естественно, рассчитывал, что Ричард все оставит мне.
  — А он когда-нибудь… э-э… намекал вам на это?
  — Прямо он никогда этого не говорил. Ричард был скрытным человеком. Но он приезжал сюда, вскоре после смерти Мортимера, поговорить о семейных делах. Мы обсуждали молодого Джорджа, девушек и их мужей. Ричард хотел знать мое мнение, но я не так уж много мог ему сказать. Я ведь инвалид, прикован к дому, так что мы с Мод как бы отрезаны от мира. Хотя, по-моему, обе девушки вышли замуж на редкость неудачно. Ричард советовался со мной, как с будущим главой семьи, и у меня были все основания предполагать, что контроль над деньгами перейдет ко мне. Ричард, безусловно, мог доверить мне заботу о младшем поколении и бедняжке Коре. Черт возьми, Энтуисл, я ведь последний Эбернети, и контроль над состоянием должен был перейти в мои руки!
  Разбушевавшись, Тимоти отшвырнул плед и выпрямился в кресле. В нем не ощущалось никаких признаков болезни и слабости. Мистеру Энтуислу Тимоти казался абсолютно здоровым, хотя, возможно, чрезмерно возбудимым человеком. Более того, старый адвокат отлично понимал, что Тимоти всегда тайно завидовал Ричарду, его силе характера и твердой деловой хватке. Когда Ричард умер, Тимоти возрадовался, что наконец-то получит возможность контролировать судьбы других.
  Но Ричард Эбернети не дал ему этой возможности, очевидно придя к такому решению после долгих размышлений.
  Внезапно в саду послышалось мяуканье. Тимоти вскочил с кресла, подбежал к окну, поднял раму, схватил большую книгу и с воплем «Заткнитесь, вы, там!» запустил ею в кошек.
  — Мерзкие твари, — проворчал он, вернувшись к своему гостю. — Портят клумбы, и к тому же я не выношу их мяуканья. — Тимоти снова сел и осведомился: — Хотите выпить, Энтуисл?
  — Не сейчас. Мод только что угостила меня великолепным чаем.
  — Мод свое дело знает, — проворчал Тимоти. — Только дел у нее чересчур много. Ей приходится даже копаться в нашей допотопной машине — она уже разбирается в ней не хуже механика.
  — Я слышал, у нее произошла поломка по дороге с похорон?
  — Да. У Мод хватило ума позвонить домой, чтобы я не беспокоился, но наша приходящая уборщица так записала сообщение, что в нем ничего нельзя было понять. Я как раз выходил подышать воздухом — доктор посоветовал мне это, когда я в силах, — а вернувшись, обнаружил вот такие каракули: «Мадам сожалеет машина сломалась должна остаться на ночь». Естественно, я решил, что она осталась в «Эндерби», позвонил туда и узнал, что Мод утром выехала. Значит, поломка произошла где-то в дороге! Ничего себе положение! Дура служанка оставила мне на ужин только макароны с сыром. Мне пришлось спускаться в кухню, самому их разогревать и готовить себе чай. У меня мог быть сердечный приступ, а этой идиотке наплевать! Ей следовало бы вернуться вечером и обеспечить меня всем необходимым, но у низших классов не осталось чувства долга. — Он тяжко вздохнул.
  — Не знаю, что именно рассказывала вам Мод о похоронах и родственниках, — сказал мистер Энтуисл. — Кора создала весьма неловкую ситуацию. Она внезапно заявила, что Ричард был убит. Возможно, Мод говорила вам…
  — Да, я слышал об этом, — усмехнулся Тимоти. — Все повесили нос и притворились шокированными. Именно такого и можно было ожидать от Коры! Она всегда умудрялась проделывать нечто подобное. Помню, на нашей свадьбе Кора что-то ляпнула и расстроила Мод. С тех пор Мод всегда ее недолюбливала. Вечером после похорон Мод позвонила мне узнать, все ли со мной в порядке и приготовила ли миссис Джоунс мне ужин, потом сказала, что все прошло как надо. Я спросил о завещании, она пыталась увиливать, но в конце концов я вытянул из нее правду. Сначала я не мог этому поверить и сказал, что она, должно быть, ошиблась, но Мод настаивала, что все так и есть. Я был очень обижен, Энтуисл, это глубоко меня ранило. По-моему, Ричард поступил так из чистой злобы. Я знаю, что не следует дурно говорить о мертвых, но помяните мое слово…
  Тимоти еще некоторое время распространялся на эту тему.
  Потом вернулась Мод и твердо заявила:
  — Думаю, дорогой, мистер Энтуисл пробыл с тобой достаточно долго. Тебе пора отдохнуть. Если вы все уладили…
  — Да-да, уладили. Предоставляю все вам, Энтуисл. Дайте мне знать, когда убийцу поймают — если это вообще произойдет. В теперешнюю полицию я не верю: наши главные констебли никуда не годятся. Надеюсь, вы позаботитесь о… э-э… погребении? Боюсь, мы не сможем приехать. Но закажите венок подороже, и пускай поставят хорошее надгробие. Полагаю, Кору похоронят на местном кладбище? Нет смысла везти ее на север, а где похоронен Ланскене, я понятия не имею. Не знаю, что пишут на памятниках жертвам убийства… Нужно выбрать подходящий текст. R.I.P.?1392 Нет, это только для католиков.
  — «Ты видишь, Господи, обиду мою; рассуди дело мое!»1393 — пробормотал мистер Энтуисл.
  Удивленный взгляд Тимоти заставил его улыбнуться.
  — Это из «Плача Иеремии», — объяснил он. — Кажется, подойдет, хотя звучит немного мелодраматично. Как бы то ни было, о надгробном памятнике говорить рановато. Ведь нужно… э-э… подготовить почву. Мы обо всем позаботимся и будем держать вас в курсе.
  Следующим утром мистер Энтуисл вернулся в Лондон. Дома, после недолгого колебания, он позвонил своему другу.
  Глава 7
  — Не могу выразить, как я благодарен вам за приглашение.
  Мистер Энтуисл горячо пожал руку хозяину дома. Эркюль Пуаро гостеприимным жестом указал на кресло у камина.
  Адвокат со вздохом сел.
  У стены стоял стол, накрытый на двоих.
  — Этим утром я вернулся из деревни, — начал мистер Энтуисл.
  — И у вас есть дело, по которому вы хотите со мной посоветоваться?
  — Да. Боюсь, это длинная и бессвязная история.
  — Тогда нам лучше приступить к ней после обеда. Жорж!
  Верный Джордж возник с paté de foie gras1394 и горячим тостом на салфетке.
  — Мы насладимся паштетом у камина, — сказал Пуаро, — а потом перейдем за стол.
  Через полтора часа мистер Энтуисл откинулся на спинку стула и удовлетворенно вздохнул.
  — Вы явно умеете получать от жизни удовольствие, Пуаро. В этом отношении всегда можно положиться на француза.
  — Я бельгиец, но с остальной частью вашего замечания полностью согласен. В моем возрасте главное и почти единственное удовольствие получаешь за столом. К счастью, у меня превосходный желудок.
  — Это заметно, — согласился адвокат.
  Они пообедали sole véroniaue1395 и escalope de veau milanaise,1396 за которым последовало мороженое. Из напитков были поданы «Пуйи Фюис», «Кортон» и очень хороший портвейн, стоящий перед мистером Энтуислом. Пуаро, не жаловавший портвейн, потягивал créme de cacao.1397
  — Не знаю, — пробормотал адвокат, — как вам удается доставать такой эскалоп. Он просто тает во рту!
  — У меня есть друг — мясник с континента. Я решил для него маленькую семейную проблему. Он очень мне признателен и помогает улаживать проблемы гастрономического порядка.
  — Семейные проблемы, — вздохнул мистер Энтуисл. — Лучше бы вы мне не напоминали о них в такой прекрасный момент…
  — Так продлим его, друг мой. Скоро мы с вами выпьем demi tasse1398 с прекрасным бренди, а потом, покуда процесс пищеварения будет мирно идти своим ходом, вы расскажете, почему вам понадобился мой совет.
  Часы пробили половину десятого, когда мистер Энтуисл зашевелился на стуле. Наступил подходящий психологический момент. Теперь ему самому не терпелось поделиться своими сомнениями.
  — Не уверен, что я не выгляжу круглым дураком, — начал адвокат. — В любом случае я не вижу, что тут можно предпринять. Но мне бы хотелось изложить вам факты и услышать, что вы об этом думаете.
  Помолчав несколько секунд, мистер Энтуисл с присущей ему суховатой педантичностью поведал свою историю. Тренированный юридический ум помог ему точно обрисовать все факты, ничего не опуская и не добавляя лишних деталей. Это был ясный, исчерпывающий отчет, который по заслугам оценил слушавший его маленький пожилой человечек с яйцевидной головой.
  Когда адвокат умолк, наступила пауза. Мистер Энтуисл приготовился отвечать на вопросы, но некоторое время никаких вопросов не было. Эркюль Пуаро обдумывал услышанное.
  — Все выглядит предельно ясным, — заговорил он наконец. — В глубине души вы подозреваете, что вашего друга Ричарда Эбернети убили. Это подозрение или предположение имеет под собой единственное основание — слова, сказанные Корой Ланскене после похорон Ричарда Эбернети. Уберите их — и ничего не останется. Тот факт, что она сама была убита на следующий день, может оказаться простым совпадением. Хотя Ричард Эбернети умер внезапно, его наблюдал надежный и хорошо знакомый с ним врач, у которого не возникло никаких подозрений и который выдал свидетельство о смерти. Ричард был похоронен или кремирован?
  — Кремирован — согласно его же пожеланию.
  — Закон требует, чтобы в таком случае свидетельство подписывал второй врач, но и с этим, очевидно, не возникло затруднений. Итак, мы возвращаемся к исходному пункту — словам Коры Ланскене. Вы были там и слышали ее. Она сказала: «Но ведь его убили, не так ли?»
  — Да.
  — И все дело в том, что вам кажется, будто она сказала правду?
  Немного помедлив, адвокат ответил:
  — Да.
  — Почему?
  — Почему? — озадаченно повторил Энтуисл.
  — Да, почему? Потому что где-то глубоко в вашем подсознании кроются сомнения в причине смерти Ричарда?
  Адвокат покачал головой:
  — Нет-нет, ни в малейшей степени.
  — Значит, из-за самой Коры. Вы хорошо ее знали?
  — Я не видел ее… да, более двадцати лет.
  — Вы бы узнали ее, встретив на улице?
  Мистер Энтуисл задумался.
  — Я бы мог пройти мимо, не узнав ее. Кора была худенькой девушкой, которая превратилась в толстую, не слишком опрятную пожилую женщину. Но думаю, что, заговорив с ней, я бы сразу же ее узнал. Кора носила такую же челку, из-под которой смотрела на собеседника, точно испуганное животное; у нее осталась привычка склонять голову набок перед тем, как выпалить что-нибудь шокирующее. Понимаете, она сохранила индивидуальность.
  — Фактически она была той же Корой, которую вы знали много лет назад. И по-прежнему «выпаливала нечто шокирующее». А те шокирующие вещи, которые она говорила в прошлом, обычно… соответствовали действительности?
  — В том-то и была вся беда с Корой. Она говорила правду, о которой лучше было бы умолчать.
  — И эта черта осталась неизменной. Ричарда Эбернети убили — и Кора тут же об этом упомянула.
  Мистер Энтуисл вздрогнул:
  — Вы думаете, что его убили?
  — Нет-нет, друг мой, мы не можем так быстро делать выводы. Пока нам известно, что так думала Кора. Для нее это было скорее фактом, нежели предположением. Следовательно, у нее должна была иметься причина для подобного мнения. Судя по тому, что вы о ней знаете, это не было всего лишь озорной выходкой. Теперь скажите, когда Кора произнесла эту фразу, тотчас же последовал хор протестов?
  — Совершенно верно.
  — После чего она смутилась и сдала позиции, сказав, насколько вы помните, нечто вроде: «Но я поняла по его словам…»
  Адвокат кивнул:
  — Не могу ручаться за точность, но она сказала нечто подобное.
  — Тогда все успокоились и заговорили о чем-то еще. А вы не припоминаете какое-нибудь необычное выражение на чьем-либо лице?
  — Нет.
  — На следующий день Кору убили, и вы задаете себе вопрос, не является ли это причиной и следствием?
  — Полагаю, все это кажется вам фантастичным?
  — Вовсе нет, — ответил Пуаро. — Если первоначальное предположение верно, все выглядит вполне логичным. Убийство Ричарда Эбернети прошло абсолютно гладко — и вдруг выясняется, что кто-то знает правду! Ясно, что эту персону следует как можно скорее заставить замолчать.
  — Значит, вы все-таки думаете, что это было убийство?
  — Я думаю точно так же, как и вы, mon cher,1399 — серьезно отозвался Пуаро, — что тут есть повод для расследования. Вы предприняли какие-нибудь шаги? Говорили об этом с полицией?
  — Нет, — покачал головой мистер Энтуисл. — Мне это не казалось целесообразным. Я ведь представляю семейство. Если Ричарда Эбернети убили, то это могли проделать, очевидно, только одним способом.
  — При помощи яда?
  — Вот именно. А тело было кремировано, так что никаких доказательств не осталось. Но я решил, что мне самому следует во всем убедиться. Вот почему, Пуаро, я обратился к вам.
  — Кто находился в доме во время смерти Ричарда?
  — Старый дворецкий, который прослужил у него много лет, кухарка и горничная. Выглядит так, будто это должен быть один из них…
  — Не вводите меня в заблуждение. Кора знает, что Ричарда Эбернети убили, но соглашается замять дело. Значит, убийцей должен быть один из членов семьи, кого сама жертва предпочла бы не обвинять в открытую. В противном случае Кора, любившая своего брата, не позволила бы убийце выйти сухим из воды. Вы согласны со мной?
  — Я рассуждал точно так же, — признался мистер Энтуисл. — Хотя как мог кто-то из членов семьи…
  Пуаро прервал его:
  — Там, где замешан яд, все может быть. Очевидно, это был какой-то наркотик, если Ричард умер во сне и его смерть не вызвала подозрений. Возможно, он уже принимал какие-то наркотические средства, прописанные врачом.
  — В любом случае способ едва ли имеет значение, — сказал мистер Энтуисл. — Мы никогда не сможем ничего доказать.
  — В случае с Ричардом Эбернети — да. А вот Кора Ланскене — другое дело. Когда мы узнаем, кто убийца, доказательства будет не так сложно добыть. — Пуаро бросил на адвоката резкий взгляд. — Возможно, вы уже что-то предприняли в этом отношении?
  — Очень мало. Думаю, моей целью было в основном исключение. Для меня невыносимо думать, что в семье Эбернети есть убийца. Я по-прежнему не могу в это поверить. Мне казалось, что с помощью внешне безобидных вопросов я смогу очистить от подозрений некоторых членов семьи, а может, даже их всех. В последнем случае стало бы ясно, что Кора ошиблась в своем предположении, а ее смерть — дело рук обычного грабителя. В конце концов, задача была не такая уж сложная. Я должен был выяснить, что делали члены семьи Эбернети во время убийства Коры Ланскене.
  — Eh bien,1400 — кивнул Пуаро. — И что же они делали?
  — Джордж Кроссфилд был на бегах в Херст-парке. Розамунд Шейн ходила по магазинам в Лондоне. Ее муж — приходится включать и мужей…
  — Разумеется.
  — Ее муж вел переговоры насчет постановки пьесы. Сьюзен и Грегори Бэнкс весь день были дома. Тимоти Эбернети — инвалид — находился в своем доме в Йоркшире, а его жена сидела за рулем своей машины, возвращаясь из «Эндерби».
  Эркюль Пуаро понимающе кивнул:
  — Так говорят они сами. И все это правда?
  — Не знаю, Пуаро. Некоторые заявления можно подтвердить или опровергнуть, но это трудно сделать незаметно. Практически подобные действия были бы равносильны обвинению. Я просто сообщу вам собственные выводы. Джордж мог быть на бегах в Херст-парке, но я не думаю, что он там находился. Он опрометчиво похвастался, что поставил на пару фаворитов. Я знаю по опыту, что многие нарушители закона губят себя болтовней. Я спросил у Джорджа клички лошадей, и он без колебаний назвал их. Но я узнал, что, хотя в тот день действительно многие ставили на обеих лошадей, выиграла только одна, а другая оказалась в числе безнадежных аутсайдеров.
  — Интересно. А этот Джордж испытывал настоятельную нужду в деньгах во время смерти его дяди?
  — У меня создалось впечатление, что да. Хотя я не имею доказательств, но сильно подозреваю, что он спекулировал деньгами своих клиентов и мог опасаться судебного преследования. Конечно, это всего лишь предположение, но у меня есть опыт в таких делах. Должен с сожалением признать, что нечистоплотные юристы — явление не такое уж редкое. Могу только сказать, что лично я не доверил бы свои деньги Джорджу, и подозреваю, что Ричард Эбернети, отлично разбиравшийся в людях, был разочарован своим племянником и не полагался на него. Мать Джорджа была хорошенькой, но довольно глуповатой девушкой и вышла замуж за весьма сомнительного типа. — Он вздохнул. — Девушки в семье Эбернети не отличались умением выбирать мужей.
  Сделав паузу, адвокат заговорил вновь:
  — Что касается Розамунд, то она очаровательная дурочка. Не могу представить ее орудующей топором! Правда, муж Розамунд — Майкл Шейн — довольно темная лошадка, амбициозный и тщеславный. Но я очень мало о нем знаю. У меня нет причин подозревать его в жестоком убийстве или тщательно спланированном отравлении, но, покуда я не буду знать наверняка, что он сказал правду относительно своего местопребывания во время гибели Коры, я не могу его исключить.
  — Однако насчет его жены у вас нет сомнений?
  — Иногда она проявляет удивительную бессердечность, но повторяю: я не могу представить это хрупкое создание с топором.
  — Хрупкое и красивое, — заметил Пуаро с циничной усмешкой. — А другая племянница?
  — Сьюзен? Она совсем не похожа на Розамунд — по-моему, Сьюзен высокоодаренная девушка. Они с мужем в тот день оставались дома. Я солгал, будто звонил им и никто не брал трубку, а Грег тут же заявил, что телефон весь день не работал. Он якобы пытался куда-то дозвониться и не смог.
  — Снова неубедительно… Очевидно, ваши надежды на исключение не оправдались… Что собой представляет муж?
  — Трудно сказать. Он производит не слишком приятное впечатление, хотя не могу объяснить почему. Что касается Сьюзен…
  — Да?
  — Сьюзен напоминает мне своего дядю. У нее те же энергия, деловитость, ум, что и у Ричарда Эбернети. Правда, — хотя это, возможно, мое воображение, — ей недостает доброты и обаяния моего старого друга.
  — Женщины никогда не бывают добрыми, — заметил Пуаро. — Хотя иногда способны на нежность. Она любит своего мужа?
  — По-моему, безумно. Но я не могу поверить, Пуаро, что Сьюзен…
  — Вы предпочли бы Джорджа? — осведомился Пуаро. — Это естественно! Что до меня, я не столь сентиментален в отношении прекрасных молодых леди. А теперь расскажите о ваших визитах к старшему поколению.
  Мистер Энтуисл подробно описал посещение Тимоти и Мод. Пуаро подвел итог:
  — Итак, миссис Эбернети хороший механик. Она знает все об устройстве автомобиля. А мистер Эбернети не так беспомощен, как хочет казаться. Он ходит на прогулки и, по вашим словам, способен на активные действия. К тому же он порядочный эгоист и завидовал успехам и твердому характеру брата.
  — О Коре Тимоти говорил с большой привязанностью.
  — И высмеивал ее нелепое замечание после похорон. Как насчет шестого наследника?
  — Элен — миссис Лео? Ее я абсолютно не подозреваю. Во всяком случае, невиновность Элен будет легко доказать. Она оставалась в «Эндерби» с тремя слугами.
  — Eh bien, друг мой, — сказал Пуаро. — Перейдем к делу. Что именно вы хотите от меня?
  — Я хочу узнать правду, Пуаро.
  — Да-да, на вашем месте я бы чувствовал то же самое.
  — И вы тот человек, который может узнать ее для меня. Мне известно, что вы больше не беретесь за расследования, но я прошу вас заняться этим делом. Беру на себя ответственность за ваш гонорар. Деньги никогда не помешают.
  Пуаро усмехнулся:
  — Какой от них толк, если все уходит на налоги? Но признаю, что ваша проблема меня интересует. Она не так проста — все выглядит весьма туманно… Хорошо, я этим займусь. Но одну вещь лучше сделать вам — разыскать доктора, который лечил мистера Ричарда Эбернети. Вы его знаете?
  — Немного.
  — Что он собой представляет?
  — Терапевт средних лет. Вполне компетентный. Был очень дружен с Ричардом. Вполне симпатичный парень.
  — Тогда разыщите его. С вами он будет говорить более свободно, чем со мной. Расспросите его о болезни мистера Эбернети. Узнайте, какие он принимал лекарства незадолго до смерти, сообщал ли он врачу о своих подозрениях, будто его пытаются отравить. Кстати, эта мисс Гилкрист уверена, что он использовал термин «отравление» в разговоре со своей сестрой?
  Мистер Энтуисл задумался.
  — Она употребила это слово, но мисс Гилкрист принадлежит к свидетелям, которые часто заменяют слова, думая, что сохраняют их смысл. Если Ричард говорил о своих опасениях, что его хотят убить, мисс Гилкрист могла решить, что речь идет о яде, так как подумала о своей тете, которая боялась, что ей в пищу подмешивают отраву. Я мог бы побеседовать с ней об этом снова.
  — Пожалуй, это не помешает. А может, это сделаю я. — Пуаро помолчал и заговорил другим тоном: — Вам приходило в голову, друг мой, что самой мисс Гилкрист может грозить опасность?
  Мистер Энтуисл выглядел удивленным.
  — Должен признаться, что нет.
  — Тем не менее это не исключено. Кора высказала свои подозрения в день похорон. Убийцу, несомненно, заинтересовало бы, говорила ли она о них кому-нибудь еще, узнав о смерти Ричарда. А самое вероятное лицо, которому она могла об этом сказать, — ее компаньонка. Думаю, mon cher, мисс Гилкрист лучше не оставаться одной в коттедже.
  — Кажется, Сьюзен собирается туда съездить.
  — Вот как? Миссис Бэнкс собирается побывать в доме Коры?
  — Да, она хочет взглянуть на ее вещи.
  — Понятно… Итак, мой друг, пожалуйста, сделайте то, о чем я вас просил. Вы можете также подготовить миссис Лео Эбернети к моему вероятному приезду. Посмотрим, как это осуществить. С этого момента я берусь за дело.
  И Пуаро энергично подкрутил усы.
  Глава 8
  Мистер Энтуисл задумчиво смотрел на доктора Лэрреби.
  За свою жизнь он научился разбираться в людях. Ему часто приходилось иметь дело с трудными и деликатными ситуациями, и теперь он умел безошибочно выбирать правильный подход. Какой же подход требовался к доктору Лэрреби, учитывая то, что врач мог воспринять тему разговора как сомнение в его профессионализме?
  Здесь требуется полная откровенность, подумал мистер Энтуисл, или по крайней мере частичная. Сказать, что подозрения возникли на основании случайной фразы глупой женщины, было бы неосторожно. Доктор Лэрреби не знал Кору.
  Мистер Энтуисл прочистил горло и решительно начал:
  — Я хочу посоветоваться с вами по весьма деликатному вопросу. Надеюсь, это вас не обидит. Вы разумный человек и, конечно, понимаете, что на абсурдное предположение лучше дать толковый ответ, чем просто отмахиваться от него. Это касается моего клиента, покойного мистера Эбернети. Спрашиваю напрямик: вы абсолютно уверены, что он умер, как говорится, естественной смертью?
  На румяном добродушном лице доктора Лэрреби отразилось изумление.
  — Какого черта… Конечно, уверен! Я ведь выдал свидетельство, не так ли? Если бы я не был удовлетворен…
  — Ну разумеется, — ловко вставил мистер Энтуисл. — Уверяю вас, что у меня и в мыслях не было ничего другого. Но я хотел бы получить ваши твердые заверения, учитывая… э-э… циркулирующие слухи.
  — Слухи? Какие еще слухи?
  — Никто не знает, как возникают подобные явления, — не вполне искренне промолвил адвокат. — Но я чувствую, что их необходимо прекратить — даже применив власть.
  — Эбернети был больным человеком. Он страдал заболеванием, которое должно было привести к летальному исходу, я бы сказал, года через два — возможно, еще раньше. Смерть сына ослабила его волю к жизни и способность сопротивляться болезни. Признаюсь, я не ожидал такого скорого и внезапного конца, но прецедентов было более чем достаточно. Любой медик, который точно предсказывает, сколько проживет его пациент, рискует остаться в дураках. Человеческий фактор не поддается математическим расчетам. Иногда слабые люди неожиданно обнаруживают способность к сопротивлению, а сильные, напротив, сразу пасуют перед недугом.
  — Все это мне понятно. Я не сомневаюсь в вашем диагнозе. Мистер Эбернети жил, выражаясь мелодраматически, под смертным приговором. Все, что я спрашиваю, это мог ли человек, знающий или подозревающий, что он обречен, по собственному желанию укоротить оставшийся ему срок? Или кто-то другой мог сделать это за него?
  Доктор Лэрреби нахмурился:
  — Вы имеете в виду самоубийство? Эбернети не принадлежал к суицидальному типу.
  — Понимаю. Но вы можете заверить меня как медик, что подобное предположение невозможно?
  Доктор пошевелился на стуле:
  — Я бы не употреблял слово «невозможно». После смерти сына жизнь перестала интересовать Эбернети. Я не считаю вероятным самоубийство, но не могу утверждать, что это невозможно.
  — Вы говорите с психологической точки зрения. А меня интересует медицинская: делают ли обстоятельства смерти Эбернети такое предположение невозможным?
  — Опять-таки не могу утверждать. Он умер во сне — такое случается часто. Его душевное состояние не давало поводов подозревать самоубийство. Если бы мы производили вскрытие каждого тяжело больного человека, умершего во сне…
  Лицо доктора становилось все краснее. Мистер Энтуисл поспешил вмешаться:
  — Конечно, конечно. Но если бы существовало неизвестное вам доказательство? Например, если он что-то кому-то говорил…
  — Указывающее на намерение покончить с собой? Он в самом деле говорил такое? Должен признаться, меня бы это очень удивило.
  — Но если бы это было так, — мой вопрос чисто гипотетический, — могли бы вы исключить такую возможность?
  — Нет, не мог бы, — медленно отозвался доктор Лэрреби. — Но повторяю: я был бы очень удивлен.
  Мистер Энтуисл тут же воспользовался преимуществом:
  — Тогда, если мы предположим — опять же сугубо гипотетически, — что его смерть не была естественной, то что, по-вашему, могло бы явиться ее причиной? Я имею в виду, какой именно яд?
  — Несколько. Можно было бы заподозрить какой-то наркотик. Признаки цианоза отсутствовали, поза была мирной.
  — Он принимал какие-нибудь снотворные?
  — Да. Я прописал ему слумберил — надежное и безопасное средство. Эбернети принимал его не ежедневно, и у него был всего лишь один маленький пузырек с таблетками. Доза втрое и даже вчетверо больше прописанной не могла бы оказаться смертельной. К тому же вскоре после кончины Эбернети я видел у него на умывальнике почти полный пузырек.
  — Что еще вы ему прописывали?
  — Разные средства. Лекарство, содержащее небольшое количество морфия, которое следовало принимать во время приступов боли, витамины в капсулах, микстуру для пищеварения…
  — Витамины в капсулах? — прервал мистер Энтуисл. — По-моему, мне тоже как-то их прописывали. Маленькие круглые желатиновые капсулы.
  — Да, содержащие адексолин.
  — А можно в эти капсулы добавить… что-либо еще?
  — Вы имеете в виду что-то смертоносное? — Доктор выглядел все более и более удивленным. — Но никто не стал бы… Слушайте, Энтуисл, к чему вы клоните? Неужели вы предполагаете убийство?
  — Я и сам точно не знаю, что именно предполагаю… Просто я спрашиваю, возможно ли это?
  — Но какие у вас основания для подобного предположения?
  — Никаких, — усталым голосом ответил адвокат. — Мистер Эбернети умер. Особа, с которой он говорил, тоже мертва. Все это всего лишь неопределенный слух, который мне хотелось бы прекратить. Если вы скажете мне, что никто никак не мог отравить Эбернети, я буду удовлетворен. Могу вас заверить, что это сняло бы с моей души тяжкое бремя.
  Доктор Лэрреби встал и прошелся по комнате.
  — Я не могу этого сказать, — произнес он наконец. — Как бы мне этого ни хотелось. Любой мог извлечь витамин из капсулы и заменить его, скажем, чистым никотином или другим ядом. Или что-то подмешать в еду или питье. Разве это не более вероятно?
  — Возможно. Но понимаете, когда Эбернети умер, в доме были только слуги, а я не думаю, что это кто-то из них, — фактически я уверен, что они ни при чем. Поэтому я ищу яд замедленного действия. Полагаю, не существует средства, вызывающего смерть через несколько недель?
  — Удобная идея, но, боюсь, неосуществимая, — сухо отозвался доктор. — Я знаю, что вы благоразумный человек, Энтуисл, но кто именно сделал такое предположение? Оно кажется мне буквально притянутым за уши.
  — А Эбернети ничего вам не говорил? Никогда не намекал, что один из родственников, возможно, хочет убрать его с дороги?
  Доктор с любопытством посмотрел на него:
  — Нет, ничего такого он мне не говорил. Вы уверены, Энтуисл, что эти слухи не распускает человек, которому хочется вызвать сенсацию? Некоторые истеричные субъекты выглядят разумными и нормальными.
  — Может, и так. Я на это надеюсь.
  — Выходит, кто-то утверждает, будто Эбернети говорил ей… Полагаю, это была женщина?
  — Вы правы — это была женщина.
  — Он говорил ей, что его пытаются убить?
  Загнанный в угол адвокат рассказал о словах Коры после похорон. Лицо доктора Лэрреби прояснилось.
  — На вашем месте я бы не обращал на это внимания. Существует вполне простое объяснение. Женщина в определенном возрасте — тем более неуравновешенная и жаждущая сенсаций — могла сказать нечто подобное.
  Мистеру Энтуислу не понравилась беспечная уверенность доктора. Но ему самому не раз приходилось иметь дело с истеричными женщинами, охочими до сенсаций.
  — Возможно, вы правы, — промолвил он, вставая. — К несчастью, мы не можем поговорить с ней об этом, так как ее, несомненно, убили.
  — Что значит «убили»? — Доктор Лэрреби выглядел так, словно серьезно сомневался в психической уравновешенности самого мистера Энтуисла.
  — Вероятно, вы читали об этом в газетах. Миссис Ланскене из Литчетт-Сент-Мэри в Беркшире.
  — Конечно, читал, но я понятия не имел, что она родственница Ричарда Эбернети! — Доктор казался потрясенным.
  Чувствуя себя отомщенным за профессиональное высокомерие доктора Лэрреби и с тоской сознавая, что визит к нему не рассеял его подозрений, мистер Энтуисл удалился.
  
  Вторично прибыв в «Эндерби», мистер Энтуисл решил побеседовать с Лэнскомом. Для начала он спросил старого дворецкого о его планах.
  — Миссис Лео просила меня остаться, пока дом не продадут, сэр, и я с радостью окажу ей эту услугу. Мы все очень любим миссис Лео. — Он вздохнул. — Простите, что упоминаю об этом, сэр, но я очень переживаю из-за того, что дом должен быть продан. Я провел в нем очень много лет и видел, как здесь росли молодые леди и джентльмены. Я всегда думал, что мистер Мортимер унаследует дом и, возможно, создаст в нем счастливую семью. Было решено, что я переберусь в Северную сторожку, когда закончу свою службу здесь. Это славное местечко, и мне бы очень хотелось привести его в порядок. Но теперь, очевидно, с этим покончено.
  — Боюсь, что да, Лэнском. Все поместье должно быть продано целиком. Но с вашим наследством…
  — О, я не жалуюсь, сэр, и очень благодарен мистеру Эбернети за его щедрость. Я хорошо обеспечен, но в наши дни не так легко купить маленький домик, и, хотя моя замужняя племянница пригласила меня поселиться у них, это не совсем то, что жить в поместье.
  — Знаю, — промолвил мистер Энтуисл. — Новый мир труден для нас, стариков. Теперь я жалею, что так редко виделся со своим старым другом. Как он выглядел последние месяцы?
  — Ну, сэр, он был сам не свой после смерти мистера Мортимера.
  — Да, это его сломило. К тому же он был болен — а у больных иногда бывают странные фантазии. Боюсь, что мистер Эбернети в последние дни страдал чем-то подобным. Возможно, он говорил о своих врагах, о том, что кто-то хочет причинить ему вред? А может, он даже думал, что ему подмешивают яд в пищу?
  Старый Лэнском выглядел удивленным и обиженным.
  — Не могу припомнить ничего в этом роде, сэр.
  Энтуисл внимательно посмотрел на него:
  — Я знаю, что вы преданный слуга, Лэнском. Но подобные фантазии у мистера Эбернети были бы… э-э… вполне естественными симптомами определенных недугов.
  — В самом деле, сэр? Могу только сказать, что мистер Эбернети никогда не говорил мне или при мне ничего такого.
  Мистер Энтуисл быстро сменил тему:
  — Перед смертью у него гостили некоторые родственники, не так ли? Племянник, обе племянницы и их мужья?
  — Совершенно верно, сэр.
  — Он был удовлетворен или разочарован этими визитами?
  Взгляд Лэнскома стал отсутствующим, а его спина напряглась.
  — Право, не могу сказать, сэр.
  — Думаю, что можете, — мягко возразил адвокат. — Вы имеете в виду, что вам не подобает говорить о подобных вещах. Но бывают ситуации, когда приходится нарушать традиции. Я был одним из самых старых друзей вашего хозяина. Я очень любил его, и вы тоже. Поэтому меня интересует ваше мнение как человека, а не как дворецкого.
  Помолчав, Лэнском осведомился бесстрастным тоном:
  — Что-нибудь… не так, сэр?
  — Не знаю, — честно ответил мистер Энтуисл. — Надеюсь, что нет. Но я бы хотел в этом убедиться. А вы сами чувствовали, будто что-то не так?
  — Только после похорон, сэр. И я не могу понять, в чем тут дело. Но в тот вечер миссис Лео и миссис Тимоти тоже вроде были не в своей тарелке после ухода остальных.
  — Вам известно содержание завещания?
  — Да, сэр. Миссис Лео решила, что мне следует его знать. Если я могу выразить свое мнение, то, по-моему, завещание очень справедливое.
  — Да, вы правы. Всем наследникам оставлено поровну. Но я не думаю, что после смерти сына мистер Эбернети сразу хотел составить именно такое завещание. Может, вы теперь ответите на вопрос, который я вам только что задал?
  — Ну, если хотите знать мое личное мнение…
  — Да-да, разумеется.
  — Хозяин, сэр, казался очень разочарованным после пребывания здесь мистера Джорджа… Думаю, он надеялся, что мистер Джордж напомнит ему мистера Мортимера. Но мистер Джордж, если можно так выразиться, не соответствовал предполагаемому стандарту. Мужа мисс Лоры всегда считали неподходящей партией, и боюсь, что мистер Джордж пошел в него. — Лэнском сделал небольшую паузу. — Потом приезжали молодые леди с их мужьями. Мисс Сьюзен сразу пришлась хозяину по душе — красивая и энергичная молодая леди, — но вот мужа ее он, по-моему, не выносил. В наши дни молодые леди выбирают себе странных мужей.
  — А другая пара?
  — О них я мало что могу сказать. Красивые и симпатичные молодые люди. Думаю, хозяин был рад их видеть, но… — Старик заколебался.
  — Да, Лэнском?
  — Ну, хозяин никогда не имел дел с театром. Как-то он сказал мне: «Не могу понять, почему все помешаны на театре. Мне это кажется глупым. Лишает людей последних остатков здравого смысла. Не уверен, что сцена хорошо отражается на морали, — из-за нее теряешь чувство меры». Конечно, он не говорил прямо о…
  — Да-да, понимаю. А после этих визитов мистер Эбернети сам отправился повидать родственников — сначала брата, потом сестру, миссис Ланскене…
  — Насчет миссис Ланскене не знаю, сэр. Хозяин сказал, что собирается к мистеру Тимоти, а затем в Сент-Мэри… только не помню.
  — Совершенно верно. А вы не припоминаете, что он говорил по возвращении?
  Лэнском задумался.
  — Право, не знаю — вроде ничего особенного. Хозяин был рад, что вернулся домой. Он говорил, что поездки и пребывание в чужих домах его очень утомили.
  — И это все? Он не упоминал ни о брате, ни о сестре?
  Дворецкий нахмурился:
  — У хозяина была привычка… ну, бормотать себе под нос, словно обращаясь к самому себе и не замечая моего присутствия. Это потому, что он меня хорошо знал…
  — И доверял вам.
  — Я смутно помню, как он говорил тогда, что не понимает, куда кто-то подевал свои деньги. Насколько я понял, речь шла о мистере Тимоти. А затем хозяин сказал что-то вроде: «Женщины могут быть дурами в девяноста девяти различных случаях и необычайно проницательными в сотом». Потом он добавил: «Говорить откровенно можно только с людьми своего поколения. В отличие от молодежи они не подумают, что у тебя разыгралось воображение». Позже хозяин заметил — не знаю, по какому поводу: «Не слишком приятно расставлять для людей ловушки, но не вижу, что мне остается». Быть может, сэр, он думал, что второй садовник крадет у нас персики.
  Но мистер Энтуисл сомневался, что Ричард Эбернети имел в виду второго садовника. Задав еще несколько вопросов, он отпустил Лэнскома и задумался над полученными сведениями. Вроде бы он не узнал ничего нового. Но кое-что наводило на размышления. Говоря о глупых и в то же время проницательных женщинах, Ричард Эбернети подразумевал свою сестру Кору, а не свою невестку Мод. Именно Коре он поведал то, что молодежь могла счесть игрой воображения. И Ричард упомянул ловушку. Для кого?
  
  Мистер Энтуисл долго думал о том, что ему сказать Элен. В конце концов он решил довериться ей целиком и полностью.
  Сначала адвокат поблагодарил ее за то, что она разобрала вещи Ричарда и вообще многое сделала в доме. Уже было дано объявление о продаже, и два перспективных покупателя собирались вскоре прийти для осмотра.
  — Частные лица?
  — Боюсь, что нет. К дому присматриваются Христианский союз женской молодежи, какой-то молодежный клуб и фонд Джефферсона — они подыскивают место для своих коллекций. Печально, если в доме не будут жить, но в наши дни проживание в таких поместьях считается непрактичным.
  — Я хотел спросить, не могли бы вы остаться здесь до продажи дома. Или для вас это слишком неудобно?
  — Нет, мне это вполне подходит. До мая я не собираюсь ехать на Кипр и предпочитаю оставаться здесь, а не в Лондоне, как планировала раньше. Мне нравится этот дом — Лео любил его, и здесь мы с ним были счастливы.
  — Есть еще одна причина, по которой я был бы вам признателен, если бы вы задержались в «Эндерби». Мой друг Эркюль Пуаро…
  — Эркюль Пуаро? — резко переспросила Элен. — Значит, вы думаете?..
  — Вы знаете его?
  — Да. Вернее, мои друзья, но я думала, что он давно умер.
  — Он жив и здоров, хотя уже не молод.
  — Да, он едва ли может быть молод… — Элен произнесла это машинально. Ее лицо было бледным и напряженным. — Вы полагаете, — с усилием вымолвила она, — что Кора была права? Что Ричарда… убили?
  Мистер Энтуисл выложил все. Излить душу перед спокойной и здравомыслящей Элен было для него облегчением.
  Когда он умолк, она заметила:
  — Конечно, это должно казаться фантастичным, но тем не менее не кажется. Той ночью, после похорон, мы с Мод думали об этом. Разумеется, мы говорили себе, что Кора — просто глупая женщина, и все же нам было не по себе. А потом убили Кору — я убеждала себя, что это всего лишь совпадение, но не была в этом уверена. Все это так сложно…
  — Да, очень. Но Пуаро необыкновенный человек — можно сказать, почти гений. Он отлично понимает: нам нужно убедиться, что все это чистой воды фантазии.
  — Однако он думает, что это не так?
  — Почему вы так говорите? — быстро спросил адвокат.
  — Сама не знаю. Я была не в своей тарелке… Не только из-за слов Коры — я сама чувствовала, что что-то не так.
  — Не так? В каком смысле?
  — Не так — и все. Не знаю.
  — Вы имеете в виду кого-то из присутствовавших в тот вечер?
  — Да, возможно… Но не знаю, кого именно… О, это звучит нелепо!
  — Вовсе нет. Это весьма любопытно. Ведь вас никак не назовешь глупой, Элен. Если вы что-то заметили, значит, в этом что-то есть.
  — Да, но я не могу припомнить, что это было. Чем больше я думаю…
  — Не думайте. Так вы ничего не вспомните. Рано или поздно это мелькнет у вас в голове, как вспышка. Тогда сразу же дайте мне знать.
  — Хорошо.
  Глава 9
  Мисс Гилкрист надела черную шляпу и спрятала под нее седеющую прядь. Дознание назначено на полдень, а сейчас — двадцать минут двенадцатого. Серые кофта и юбка казались ей подходящими для такого случая — к тому же она специально купила черную блузку. Мисс Гилкрист хотелось бы целиком одеться в черное, но это было ей не по карману. Она окинула взглядом маленькую аккуратную спальню с висящими на стенах изображениями гаваней Бриксема и Полфлексана, бухт Энсти и Кианса, Бэббекомского залива, Кокингтон-Форджа и прочих прибрежных мест, размашисто подписанными Корой Ланскене. Ее взгляд с особой любовью задержался на Полфлексанской гавани. На комоде стояла выцветшая фотография в рамке, изображавшая чайную «Ива». Мисс Гилкрист посмотрела на нее и вздохнула.
  Звонок в дверь пробудил ее от грез.
  — Господи! — пробормотала мисс Гилкрист. — Интересно, кто…
  Она вышла из комнаты и спустилась по шаткой лестнице. Звонок прозвучал вновь, сменившись резким стуком.
  Мисс Гилкрист почему-то почувствовала беспокойство. Она замедлила шаг, потом направилась к двери, уговаривая себя не глупить.
  На пороге стояла молодая женщина в черном, держащая в руке небольшой чемодан. Заметив встревоженное выражение лица мисс Гилкрист, она быстро сказала:
  — Мисс Гилкрист? Я Сьюзен Бэнкс — племянница миссис Ланскене.
  — О господи, ну конечно! Входите, миссис Бэнкс. Только не наткнитесь на вешалку — она немного отошла от стены. Сюда, пожалуйста. Я не знала, что вы приедете на дознание, а то бы приготовила кофе или еще что-нибудь.
  — Я ничего не хочу, — быстро отозвалась Сьюзен Бэнкс. — Простите, если я вас напугала.
  — Ну, вы в самом деле меня напугали. Вообще-то я не нервная — я говорила адвокату, что не буду бояться, оставшись здесь одна. Я и не боюсь, но сегодня — может, из-за дознания — я все утро нервничаю. Полчаса назад в дверь позвонили, и я еле заставила себя открыть. Очень глупо с моей стороны — едва ли убийца стал бы сюда возвращаться, да и зачем ему это делать? Оказалось, это монахиня пришла собирать пожертвование для сиротского приюта. Я почувствовала такое облегчение, что дала ей два шиллинга. Хотя я не католичка и не сочувствую римской церкви с ее монахами и монашками, но сестры, собирающие деньги для бедных, делают доброе дело. Пожалуйста, садитесь, миссис…
  — Бэнкс.
  — Да, конечно, миссис Бэнкс. Вы приехали поездом?
  — Нет, я сама вела машину. Но аллея такая узкая, что мне пришлось оставить автомобиль в заброшенном карьере.
  — Аллея действительно узкая, и транспорт здесь практически не ездит. Дорога совсем пустынная.
  Произнеся эти слова, мисс Гилкрист слегка поежилась.
  Сьюзен Бэнкс окинула взглядом комнату.
  — Бедная тетя Кора, — промолвила она. — Вы знаете, что она оставила мне все, что имела?
  — Да, знаю. Мне говорил об этом мистер Энтуисл. Кажется, вы недавно вышли замуж, а мебель сейчас стоит так дорого. У миссис Ланскене было несколько неплохих вещей.
  Сьюзен так не казалось. Кора слабо разбиралась в антиквариате. Содержимое комнаты варьировалось от образцов «модернизма» до вычурных и претенциозных изделий.
  — Мне не нужна мебель, — сказала она. — У меня есть своя. Все это я выставлю на аукцион, если только вам не хотелось бы что-нибудь взять. Я была бы очень рада…
  Смутившись, Сьюзен умолкла. Но мисс Гилкрист отнюдь не была смущена. Она просияла:
  — Как это любезно с вашей стороны, миссис Бэнкс! Вы очень добры. Я вам так благодарна. Но у меня также есть свои вещи. Я отдала их на хранение — на случай, если они мне когда-нибудь понадобятся. Отец тоже оставил мне несколько картин. В свое время у меня была маленькая чайная, но началась война, и дела пошли скверно… Тем не менее я продала не все, так как надеялась, что у меня снова будет свой домик. Лучшие вещи я сохранила вместе с отцовскими картинами и семейными реликвиями. Но если вы не возражаете, мне бы очень хотелось взять этот расписной чайный столик дорогой миссис Ланскене. Он такой хорошенький, и мы всегда пили за ним чай.
  Сьюзен, с внутренней дрожью посмотрев на зеленый столик, расписанный большими пурпурными цветами, быстро сказала, что с радостью уступит его мисс Гилкрист.
  — Огромное вам спасибо, миссис Бэнкс. Я чувствую себя немного алчной. Ведь миссис Ланскене оставила мне свои прекрасные картины и чудесную аметистовую брошь… правда, мне казалось, что ее следует отдать вам.
  — Нет-нет, ни в коем случае.
  — Вы не хотели бы взглянуть на ее вещи? Может, после дознания?
  — Я собиралась провести здесь пару дней, просмотреть вещи и во всем разобраться.
  — Вы имеете в виду, переночевать здесь?
  — Да. Это для вас затруднительно?
  — Конечно нет, миссис Бэнкс. Я постелю на мою кровать свежее белье, а сама отлично устроюсь здесь, на кушетке.
  — Но ведь это комната тети Коры, не так ли? Я могу спать в ней.
  — А вы… не возражаете?
  — Вы хотите сказать, потому что ее здесь убили? Нет, не возражаю. У меня крепкие нервы, мисс Гилкрист. Здесь уже… я имею в виду, комнату привели в порядок?
  Мисс Гилкрист правильно поняла вопрос:
  — Да-да, миссис Бэнкс. Все одеяла отправили в чистку, а мы с миссис Пэнтер тщательно выскребли всю комнату. Здесь много запасных одеял. Поднимитесь и посмотрите сами.
  Она направилась наверх, и Сьюзен последовала за ней.
  Комната, где умерла Кора Ланскене, была безукоризненно чистой и лишенной каких-либо признаков зловещей атмосферы. Как и в гостиной, современная мебель перемежалась здесь с ярко разрисованной, словно отражая свойственные Коре бодрость и отсутствие вкуса. Над камином висело изображение молодой пышногрудой женщины, собирающейся принимать ванну. При виде его Сьюзен вновь ощутила дрожь, а мисс Гилкрист промолвила:
  — Это картина мужа миссис Ланскене. Еще несколько — внизу, в столовой.
  — Какой ужас!
  — Ну, этот стиль живописи мне самой не слишком нравится, но миссис Ланскене гордилась своим мужем как художником и считала, что его произведения прискорбно недооценены.
  — А где картины самой тети Коры?
  — В моей комнате. Хотите на них взглянуть?
  Мисс Гилкрист с гордостью представила свои сокровища.
  Сьюзен заметила, что тетя Кора, очевидно, питала пристрастие к морскому побережью.
  — Да, вы правы. Понимаете, она много лет прожила с мистером Ланскене в маленькой рыбачьей деревушке в Бретани. Рыбачьи лодки всегда выглядят так живописно, верно?
  — Пожалуй, — пробормотала Сьюзен. Ей казалось, что с картин Коры Ланскене, поражавших тщательной прорисовкой мельчайших деталей и яркой до аляповатости цветовой палитрой, можно сделать целую серию почтовых открыток. В свою очередь, картины возбуждали подозрение, что их скопировали с открыток.
  Но когда Сьюзен высказала это предположение, мисс Гилкрист была возмущена. Миссис Ланскене всегда рисовала с натуры! Один раз с ней даже случился солнечный удар, так как она не хотела уйти с места, где было подходящее освещение.
  — Миссис Ланскене была настоящей художницей, — укоризненно произнесла в заключение мисс Гилкрист.
  Она посмотрела на часы, и Сьюзен быстро сказала:
  — Да, пора отправляться на дознание. Это далеко? Может, мне привести машину?
  Мисс Гилкрист заверила ее, что туда всего пять минут ходу. Поэтому они пошли пешком. Мистер Энтуисл, прибывший поездом, встретил их и проводил в мэрию.
  Среди присутствующих было много незнакомых. На дознании не произошло ничего сенсационного. Были представлены удостоверения личности покойной. Их сменили медицинские свидетельства о природе ранений, причинивших смерть. Признаков борьбы не обнаружено. В момент нападения покойная, очевидно, находилась под действием снотворного и была застигнута врасплох. Смерть наступила не позднее шестнадцати тридцати — наиболее вероятно, между четырнадцатью и шестнадцатью тридцатью. Мисс Гилкрист сообщила об обнаружении тела. Следом за ней дали показания констебль и инспектор Мортон. Коронер кратко суммировал факты, и жюри без колебаний вынесло вердикт: «Убийство, совершенное одним или несколькими неизвестными лицами».
  По окончании процедуры все вышли под щелканье полудюжины фотоаппаратов. Мистер Энтуисл проводил Сьюзен и мисс Гилкрист в «Королевский герб», где предусмотрительно заказал ленч в отдельную комнату позади бара.
  — Боюсь, ленч будет не слишком хорош, — заранее извинился он.
  Но ленч оказался не так уж плох. Мисс Гилкрист шмыгала носом и бормотала, что «все это так ужасно», однако повеселела и с аппетитом съела тушеную баранину по-ирландски, после чего мистер Энтуисл настоял, чтобы она выпила бокал хереса.
  — Я понятия не имел, что вы собираетесь сюда сегодня, Сьюзен, — сказал адвокат. — Мы могли бы поехать вместе.
  — Да, я говорила, что не поеду. Но мне показалось скверным, если на дознании не будет никого из родственников. Я позвонила Джорджу, но он сказал, что занят и не сможет приехать, у Розамунд проба, а на дядю Тимоти нечего и рассчитывать. Так что пришлось ехать мне.
  — Ваш муж не приехал с вами?
  — Грег должен был торчать за прилавком.
  Заметив удивленный взгляд мисс Гилкрист, Сьюзен объяснила:
  — Мой муж работает в аптеке.
  Муж, работающий в розничной торговле, не вполне вязался с впечатлением, сложившимся у мисс Гилкрист о Сьюзен, но она отважно заявила:
  — Да, совсем как Китс.1401
  — Грег не поэт, — заметила Сьюзен. — У нас грандиозные планы на будущее — салон красоты и лаборатория для косметических препаратов.
  — Это куда лучше, — одобрила мисс Гилкрист. — Что-то вроде заведения Элизабет Арден, которая, как мне говорили, на самом деле графиня. Или я имею в виду Елену Рубинштейн? В любом случае, — великодушно добавила она, — фармацевт — не обычный продавец, вроде тех, что торгуют бакалеей или тканями.
  — Кажется, вы держали чайную, не так ли?
  — Да. — Лицо мисс Гилкрист просветлело. То, что «Ива» была таким же торговым заведением, как лавка, никогда не приходило ей в голову. Держать чайную было, по ее мнению, воплощением респектабельности. Она начала рассказывать Сьюзен об «Иве».
  Мистер Энтуисл, уже слышавший об этом, задумался о других делах. Когда Сьюзен дважды обратилась к нему, не получив ответа, он поспешно извинился:
  — Простите, дорогая. Я задумался о вашем дяде Тимоти. Меня кое-что беспокоит.
  — Насчет дяди Тимоти? Я бы на вашем месте не волновалась. Не верю, что с ним что-то серьезное. Он просто ипохондрик.
  — Да-да, возможно, вы правы. Но признаюсь, что меня беспокоит не его здоровье, а миссис Тимоти. Вроде бы она упала и сломала лодыжку. Теперь она лежит, и ваш дядя в ужасном состоянии.
  — Потому что ему приходится ухаживать за ней, а не наоборот? Ничего, это ему на пользу, — сказала Сьюзен.
  — Да, вероятно. Но дело в том, получает ли ваша бедная тетя вообще какой-нибудь уход. Ведь в доме нет прислуги.
  — Для пожилых людей жизнь становится сущим адом, — заметила Сьюзен. — Они ведь живут в чем-то вроде георгианского помещичьего дома, не так ли?
  Мистер Энтуисл кивнул.
  Они не без осторожности вышли из «Королевского герба», но прессы нигде не было видно.
  Пара репортеров поджидала Сьюзен в засаде у двери коттеджа. С помощью мистера Энтуисла она дала им несколько уклончивых ответов, после чего вошла в дом вместе с мисс Гилкрист, а мистер Энтуисл вернулся в «Королевский герб», где снял номер. Похороны были назначены на завтра.
  — Моя машина все еще в карьере, — спохватилась Сьюзен. — Совсем забыла о ней. Попозже приведу ее в деревню.
  — Только не откладывайте надолго, — с беспокойством предупредила мисс Гилкрист. — Надеюсь, вы не пойдете за машиной в темноте?
  Сьюзен посмотрела на нее и рассмеялась:
  — Не думаете же вы, что убийца все еще прячется поблизости?
  — Ну, вообще-то нет… — Мисс Гилкрист выглядела смущенной.
  «Тем не менее именно этого она и опасается, — подумала Сьюзен. — Забавно!»
  Мисс Гилкрист скрылась в кухне.
  — Уверена, вам бы хотелось пораньше выпить чаю, — донесся оттуда ее голос. — Вас устроит через полчаса, миссис Бэнкс?
  Сьюзен казалось, что половина четвертого — несколько рановато, но она была достаточно милосердна, чтобы понимать намерение мисс Гилкрист успокоить нервы при помощи «приятной чашечки чаю», а так как у нее были свои причины потакать компаньонке, она ответила:
  — Когда хотите, мисс Гилкрист.
  Послышалось радостное звяканье посуды, и Сьюзен направилась в гостиную. Она провела там всего несколько минут, когда послышался звонок в дверь, сменившийся аккуратным негромким стуком.
  Сьюзен вышла в холл, а мисс Гилкрист появилась в дверях кухни, вытирая о фартук перепачканные мукой руки.
  — Кто бы это мог быть?
  — Наверное, опять репортеры, — предположила Сьюзен.
  — О господи, какое беспокойство для вас, миссис Бэнкс!
  — Ничего страшного. Я постараюсь от них отделаться.
  — А я как раз собиралась печь лепешки к чаю.
  Сьюзен двинулась к входной двери, а мисс Гилкрист напряженно застыла. «Уж не думает ли она, что снаружи поджидает убийца с топором?» — подумала Сьюзен.
  Однако посетителем оказался пожилой джентльмен, который приподнял шляпу и осведомился, глядя на Сьюзен с улыбкой доброго дядюшки:
  — Полагаю, вы миссис Бэнкс?
  — Да.
  — Меня зовут Гатри — Александер Гатри. Я был очень старым другом миссис Ланскене. Вы ее племянница, бывшая мисс Сьюзен Эбернети?
  — Совершенно верно.
  — Раз мы познакомились, я могу войти?
  — Конечно.
  Мистер Гатри тщательно вытер ноги о циновку, снял пальто, положил его вместе со шляпой на маленький дубовый сундук и проследовал за Сьюзен в гостиную.
  — Повод для моего визита весьма печален, — начал мистер Гатри, чьи слова не слишком вязались с сияющим лицом. — Оказавшись в этих краях, я чувствовал, что должен хотя бы посетить дознание и, конечно, похороны. Бедная глупенькая Кора! Я знал ее, дорогая миссис Бэнкс, с первых дней брака. Бодрая была девушка — серьезно относилась к искусству и Пьеру Ланскене — я имею в виду, как к художнику. Впрочем, он оказался не таким уж плохим мужем. Конечно, гулял на стороне, но, к счастью, Кора рассматривала это как элемент артистического темперамента. Он художник и, следовательно, должен быть аморальным! Я даже не уверен, что она в своих оценках не пошла дальше: он аморален и, следовательно, настоящий художник! Бедняжка ничего не смыслила в живописи, хотя в других отношениях обнаруживала удивительную проницательность.
  — Кажется, все так полагают, — промолвила Сьюзен. — Я ведь ее практически не знала.
  — Да, Кора порвала с родственниками, потому что они не оценили ее драгоценного Пьера. Она никогда не блистала красотой, но что-то в ней было. С Корой было интересно проводить время. Никогда, бывало, не знаешь, что она скажет в следующую секунду. Была ли ее naivet1402 подлинной или притворной? Кора доставила нам много веселых минут. Мы называли ее «вечное дитя». И в самом деле, когда я видел Кору в последний раз (я иногда навещал ее после смерти Пьера), она по-прежнему казалась мне похожей на ребенка.
  Сьюзен предложила мистеру Гатри сигарету, но старый джентльмен покачал головой:
  — Благодарю вас, дорогая моя, но я не курю. Должно быть, вас удивляет мой приход. По правде говоря, я испытывал угрызения совести. Я обещал Коре навестить ее несколько недель тому назад. Обычно я виделся с ней раз в год, а в последнее время у нее появилось хобби скупать картины на местных распродажах, и она хотела, чтобы я помогал ей их подбирать. Дело в том, что моя профессия — художественный критик. Конечно, большинство приобретений Коры были жуткой мазней, но в целом это не такой уж плохой бизнес. На этих деревенских распродажах картины сбывают за бесценок — рамы стоят больше, чем вы платите за картину. Естественно, крупные распродажи посещают опытные дельцы, которые вряд ли упустят шедевр. Но совсем недавно маленькая вещица Кейпа1403 была продана за несколько фунтов на распродаже в фермерском доме. Это довольно любопытная история. Одна семья подарила картину старой няне за верную службу, понятия не имея о ее ценности. Няня отдала ее племяннику фермера, которому нравилось изображение лошади, но и он считал картину никчемным старьем. Да-да, такое иногда случается, а Кора была убеждена, что у нее наметанный глаз на картины. Конечно, это не соответствовало действительности. Как-то она пригласила меня взглянуть на Рембрандта, которого приобрела в прошлом году. Это не было ни Рембрандтом, ни даже приличной копией. Зато ей удалось заполучить симпатичную гравюру Бартолоцци1404 — к сожалению, попорченную сыростью. Я продал ее по просьбе Коры за тридцать фунтов, и это, разумеется, только усилило ее азарт. Она восторженно писала мне о недавно купленном на одной из распродаж итальянском примитивисте, и я обещал приехать взглянуть на него.
  — Очевидно, он здесь, — сказала Сьюзен, указывая на стену позади гостя.
  Мистер Гатри встал, надел очки и стал изучать картину.
  — Бедная Кора, — промолвил он наконец.
  — Тут есть и другие, — сообщила Сьюзен.
  Мистер Гатри продолжил обследование сокровищ изобразительного искусства, приобретенных полной надежд миссис Ланскене. Иногда он цокал языком и вздыхал.
  Наконец критик снял очки.
  — Грязь — удивительная вещь, миссис Бэнкс! — заметил он. — Она придает романтический колорит самым чудовищным образцам живописи. Боюсь, что Бартолоцци был случайной удачей. Все же это давало Коре интерес к жизни. Я доволен, что не разочаровал ее.
  — Еще несколько картин есть в столовой, — сказала Сьюзен, — но, думаю, это работы ее мужа.
  Мистер Гатри вздрогнул и протестующе поднял руку:
  — Не заставляйте меня смотреть на них снова! Классам по изображению живой натуры предстоит ответить за многое. Я всегда старался щадить чувства Коры — она была преданной женой. Ну, дорогая миссис Бэнкс, не стану больше злоупотреблять вашим временем.
  — Останьтесь выпить с нами чаю. Думаю, он почти готов.
  — Очень любезно с вашей стороны. — Мистер Гатри снова сел.
  — Сейчас пойду посмотрю.
  В кухне мисс Гилкрист как раз вытаскивала из духовки последние лепешки. Поднос уже был приготовлен, а крышка чайника начала дребезжать.
  — Пришел мистер Гатри — я пригласила его остаться к чаю.
  — Мистер Гатри? Ах да, он был большим другом бедной миссис Ланскене. Он известный художественный критик. Какая удача — я испекла отличные лепешки и приготовила пирожные с домашним клубничным вареньем. Чайник уже закипает… О, пожалуйста, миссис Бэнкс, не поднимайте тяжелый поднос! Я все сделаю сама.
  Тем не менее Сьюзен взяла поднос, мисс Гилкрист последовала за ней с чайником и заваркой, поздоровалась с мистером Гатри, и все сели за столик.
  — Превосходные лепешки, — одобрил мистер Гатри, — и чудесное варенье! Не сравнить с покупной выпечкой.
  Мисс Гилкрист покраснела от удовольствия. В комнате замаячил призрак «Ивы». Было ясно, что мисс Гилкрист пребывает в своей стихии.
  — Благодарю вас, — промолвил мистер Гатри, принимая последнее пирожное, предложенное ему домоправительницей. — Я чувствую себя виноватым — наслаждаюсь чаем в доме Коры, которую так зверски убили.
  Мисс Гилкрист неожиданно продемонстрировала чисто викторианскую реакцию на услышанное:
  — Уверена, что миссис Ланскене радовалась бы, что вы получили удовольствие от чая. Вам следует подкрепиться.
  — Да-да, возможно, вы правы. Просто трудно заставить себя поверить, что кто-то, кого ты хорошо знал, убит.
  — Я согласна, — кивнула Сьюзен. — Это кажется… фантастичным.
  — Причем явно не случайным бродягой, забравшимся в дом. Я могу представить причины, по которым убили Кору…
  — Можете? — быстро спросила Сьюзен. — Какие причины?
  — Понимаете, Кора всегда была нескромной, — сказал мистер Гатри. — И наслаждалась… как бы это лучше выразить… показывая, какой она может быть проницательной. Как ребенок, который знает чей-нибудь секрет. Если Кора узнавала какую-то тайну, то тут же разглашала ее, даже если обещала этого не делать. Она просто не могла удержаться.
  Сьюзен молчала. Мисс Гилкрист тоже — она выглядела обеспокоенной.
  — Маленькая доза мышьяка в чашке чаю или коробка отравленных конфет по почте меня бы не удивили, — продолжал мистер Гатри. — Но жестокое убийство с целью ограбления кажется нелепым. Может быть, я не прав, но, по-моему, у Коры не было ничего, что могло бы привлечь грабителя. Она ведь не хранила в доме много денег?
  — Очень мало, — отозвалась мисс Гилкрист.
  Мистер Гатри вздохнул и поднялся.
  — После войны число преступлений резко возросло. Времена изменились.
  Поблагодарив за угощение, он вежливо простился с двумя женщинами. Мисс Гилкрист проводила его и помогла надеть пальто. Из окна гостиной Сьюзен видела, как он быстро шагает по дорожке к воротам.
  Мисс Гилкрист вернулась в комнату с маленьким пакетом в руке.
  — Должно быть, когда мы были на дознании, приходил почтальон, протолкнул пакет в щель для почты, и он упал в угол возле двери. Интересно, что там, — возможно, свадебный пирог.
  Мисс Гилкрист развернула бумагу. Внутри находилась белая коробочка, перевязанная серебряной лентой, а в ней — аппетитный кусок пирога с миндальной начинкой и белой глазурью.
  — Какая прелесть! — воскликнула мисс Гилкрист. — Любопытно, кто… — Она взглянула на лежащую в коробке карточку. — «Джон и Мэри». Кто это такие? Как глупо не писать фамилию!
  — Бывает нелегко с людьми, пользующимися только именами, — оторвалась от размышлений Сьюзен. — На днях я получила открытку с подписью «Джоан» — я насчитала восемь знакомых Джоан. Когда общаешься в основном по телефону, не запоминаешь почерк.
  Мисс Гилкрист оживленно перебирала возможных Джонов и Мэри среди своих знакомых.
  — Это может быть дочь Дороти — ее звали Мэри, но я не слышала о ее помолвке, а тем более о браке. Потом, маленький Джон Бэнфилд — полагаю, он уже достаточно повзрослел, чтобы жениться… и девочка Энфилдов — нет, ее звали Маргарет. Ни адреса, ничего. Ладно, вспомню потом…
  Она взяла поднос и направилась в кухню.
  — Ну, — поднявшись, сказала Сьюзен, — пожалуй, мне лучше привести машину.
  Глава 10
  Сьюзен вывела машину из карьера, где оставила ее утром, и поехала в деревню. При бензоколонке не было гаража, и ей посоветовали отвести автомобиль в «Королевский герб». Сьюзен поставила его в гостиничном гараже рядом с большим «Даймлером», готовым к отъезду. За рулем сидел шофер, а на заднем сиденье поместился закутанный в шарфы пожилой иностранный джентльмен с огромными усами.
  Мальчик, с которым Сьюзен разговаривала о машине, смотрел на нее с таким напряженным вниманием, что, казалось, воспринимал едва ли половину ее слов.
  Наконец он осведомился голосом, полным благоговения:
  — Вы ее племянница, верно?
  — Что-что?
  — Вы племянница жертвы?
  — А-а… Ну, в общем, да…
  — А я ломал голову, где я видел вас раньше!
  «Юный вампир!» — подумала Сьюзен, направляясь назад в коттедж.
  — Слава богу, вы вернулись целой и невредимой! — тоном облегчения приветствовала ее мисс Гилкрист и с беспокойством добавила: — Надеюсь, вы будете есть спагетти на ужин?
  — Все, что угодно. Я не голодна.
  — Могу похвалиться, что умею готовить очень вкусные спагетти au gratin.1405
  Похвальба была вполне оправданной. Мисс Гилкрист была отличной кухаркой. Сьюзен предложила помочь мыть посуду, но мисс Гилкрист, поблагодарив ее, заверила, что там мало работы даже для одного.
  Вскоре мисс Гилкрист вернулась с кофе, который оказался слабоватым. Она предложила Сьюзен кусок свадебного пирога, но Сьюзен от него отказалась.
  — Пирог очень хороший, — настаивала мисс Гилкрист, попробовав его. Она пришла к удовлетворившему ее выводу, что пирог прислала «дочь дорогой Эллен, о которой я знаю, что она собиралась замуж, хотя напрочь забыла ее имя».
  Сьюзен молчала, позволяя мисс Гилкрист щебетать и дожидаясь подходящего момента, чтобы заговорить на интересующую ее тему. Этот момент наступил, когда они, поужинав, сидели у камина.
  — Кажется, мой дядя Ричард приезжал сюда незадолго до смерти? — спросила Сьюзен.
  — Да, приезжал.
  — Когда именно?
  — Дайте подумать… Должно быть, за две… почти за три недели до сообщения о его кончине.
  — Он выглядел больным?
  — Нет, не сказала бы. Он держался сердечно и оживленно. Миссис Ланскене очень удивилась, увидев его. «Право, Ричард, после стольких лет!» — воскликнула она, а мистер Эбернети объяснил: «При-ехал посмотреть, как ты поживаешь». — «Со мной-то все в порядке», — ответила миссис Ланскене. Думаю, она была немного обижена, что брат после долгого отсутствия объявился как ни в чем не бывало. «Нет смысла вспоминать старое, — сказал мистер Эбернети. — Из нас остались только ты, я и Тимоти — а с Тимоти невозможно говорить ни о чем, кроме его здоровья. Пьер, кажется, сделал тебя счастливой, так что признаю свою неправоту. Тебя это удовлетворяет?» Он говорил очень любезно. Красивый был мужчина, хотя, конечно, пожилой.
  — Как долго он здесь пробыл?
  — Остался на ленч. Я приготовила говядину с зеленью. К счастью, в тот день как раз приезжал мясник.
  Казалось, большую часть воспоминаний мисс Гилкрист занимала кулинария.
  — Значит, они поладили между собой?
  — Да, безусловно.
  Помолчав, Сьюзен спросила:
  — А тетя Кора была удивлена, когда… он умер?
  — Да, ведь это случилось внезапно, не так ли?
  — Абсолютно внезапно. Конечно, она удивилась — дядя же не говорил ей, насколько серьезно он болен.
  — Да, я понимаю, что вы имеете в виду. — Мисс Гилкрист немного помедлила. — Может, вы и правы. Хотя миссис Ланскене потом сказала, что ее брат сильно постарел, — по-моему, даже намекнула насчет слабоумия…
  — Но вам он не показался слабоумным?
  — Внешне — нет. Но я ведь с ним почти не разговаривала — естественно, я оставила их вдвоем.
  Сьюзен задумчиво посмотрела на мисс Гилкрист. Была ли она похожа на женщину, которая подслушивает у дверей? Сьюзен не сомневалась в честности мисс Гилкрист, в том, что она ни за что не стала бы красть, обманывать или вскрывать чужие письма. Но любопытство может таиться под самым безупречным обликом. Мисс Гилкрист могла счесть необходимым работать в саду у открытого окна или подметать в холле. Это не выглядело бы нескромностью, но в таком случае она наверняка что-нибудь бы услышала…
  — Вы ничего не слышали из их разговора? — спросила Сьюзен.
  Вопрос был слишком резок. Мисс Гилкрист сердито покраснела.
  — Нет, миссис Бэнкс. В мои привычки никогда не входило подслушивание у дверей!
  «Это означает обратное, — подумала Сьюзен, — иначе она бы просто ответила „нет“.
  — Простите, мисс Гилкрист, я не имела в виду ничего подобного, — извинилась Сьюзен. — Но иногда в этих коттеджах, построенных кое-как, просто невозможно не слышать происходящего за стеной, а теперь, когда их обоих нет в живых, семье важно знать, о чем они говорили во время встречи.
  Коттедж отнюдь не был «построен кое-как» — он относился к периоду, когда дома сооружали на совесть, — но мисс Гилкрист попалась на приманку и согласилась с предположением.
  — Разумеется, вы правы, миссис Бэнкс, — коттедж очень маленький, и я понимаю, почему вы хотите знать, что произошло между ними, но боюсь, что почти не в состоянии вам помочь. По-моему, они говорили о здоровье мистера Эбернети и, конечно… ну, о его фантазиях. По его виду я бы такого о нем не подумала, но ведь он был болен и, как часто бывает, приписывал свое недомогание стороннему влиянию. Думаю, это обычный симптом. Моя тетя…
  Мисс Гилкрист пустилась в воспоминания, но Сьюзен, подобно мистеру Энтуислу, быстро перевела разговор с тети на исходную тему.
  — Именно так мы и думали, — сказала она. — Дядины слуги были очень привязаны к нему и, естественно, огорчались из-за того, что он считал… — Сьюзен сделала паузу.
  — Ну конечно! Слуги очень чувствительны в таких делах. Помню, как моя тетя…
  — Полагаю, он подозревал, что слуги хотят его отравить? — снова прервала Сьюзен.
  — Право, не знаю… Я…
  Сьюзен заметила ее смущение.
  — Значит, это были не слуги, а кто-то еще?
  — Не знаю, миссис Бэнкс. Правда не знаю!
  Но ее глаза избегали взгляда Сьюзен, и та подумала, что мисс Гилкрист знает больше, чем хочет сказать. Возможно, ей известно немало…
  Решив пока не давить на собеседницу, Сьюзен осведомилась:
  — Каковы ваши планы на будущее, мисс Гилкрист?
  — Я как раз собиралась поговорить с вами об этом, миссис Бэнкс. Я уже сказала мистеру Энтуислу, что хотела бы остаться в коттедже, пока все отсюда не уберутся.
  — Знаю. Я вам очень благодарна.
  — И я хотела вас спросить, сколько времени на это понадобится, потому что я должна начать подыскивать другое место.
  Сьюзен задумалась.
  — Здесь не так уж много работы. За пару дней я смогу разобрать вещи и уведомить аукциониста.
  — Значит, вы решили все продать?
  — Да. Вряд ли будет сложно сдать коттедж.
  — Да за ним выстроится очередь! Сейчас сдается так мало коттеджей. Приходится их покупать.
  — Тогда много времени не понадобится. — Поколебавшись, Сьюзен добавила: — Надеюсь, вы не откажетесь принять жалованье за три месяца?
  — Это очень великодушно с вашей стороны, миссис Бэнкс. Я вам так благодарна! А не могли бы вы в случае необходимости рекомендовать меня? Подтвердить, что я была компаньонкой вашей родственницы и… удовлетворительно справлялась со своими обязанностями?
  — Разумеется, могла бы.
  — Не знаю, имею ли я право об этом просить… — Руки мисс Гилкрист начали вздрагивать — она изо всех сил старалась говорить спокойно. — Но нельзя ли не упоминать обстоятельства… и даже имя?
  Сьюзен уставилась на нее:
  — Не понимаю.
  — Просто вы об этом не задумывались, миссис Бэнкс. Ведь это убийство, и все читали о нем в газетах. Неужели вы не понимаете? Люди могут подумать: «Две женщины жили вместе, и одну из них убили, — возможно, это сделала компаньонка». Если бы я подыскивала себе компаньонку, миссис Бэнкс, то дважды подумала бы, прежде чем нанять… ну, вам ведь ясно, что я имею в виду. Никто ведь точно не знает… Меня это ужасно беспокоит, миссис Бэнкс, — по ночам я не могу сомкнуть глаз и все думаю, что больше не смогу устроиться компаньонкой. А на какое еще место я могу рассчитывать?
  Вопрос прозвучал с невольным пафосом. Сьюзен осознала всю глубину отчаяния этой симпатичной, хотя и невзрачной женщины, чье существование зависело от страхов и причуд нанимателей. К тому же в словах мисс Гилкрист было много правды. Едва ли кому-нибудь захочется поселить у себя в доме женщину, замешанную в истории с убийством — пусть даже абсолютно невиновную.
  — Но если полиция найдет убийцу… — начала Сьюзен.
  — Тогда, конечно, все будет в порядке. Но смогут ли его найти? Не думаю, чтобы у полиции имелись хоть какие-нибудь подозрения. А если его не поймают, я останусь… ну, пускай не самым вероятным подозреваемым, но человеком, который мог это сделать.
  Сьюзен задумчиво кивнула. Мисс Гилкрист ничего не выиграла от смерти Коры Ланскене — но кому об этом известно? Кроме того, ходит столько безобразных историй о вражде, возникающей между живущими вместе женщинами, о странных, патологических мотивах внезапных вспышек агрессии. Посторонние могут подумать, что между Корой Ланскене и мисс Гилкрист существовали подобные отношения…
  — Не беспокойтесь, мисс Гилкрист, — бодро и решительно заговорила Сьюзен. — Я уверена, что смогу найти вам место у кого-нибудь из моих друзей. Это не составит труда.
  — Боюсь, — промолвила мисс Гилкрист, несколько успокоившись, — что я не смогу выполнять тяжелую работу. Разве только готовить и убирать…
  Зазвонил телефон, и мисс Гилкрист подскочила на стуле:
  — Господи, кто бы это мог быть?
  — Наверное, мой муж, — отозвалась Сьюзен, вставая. — Он сказал, что позвонит вечером.
  Она направилась к телефону.
  — Алло. Да, это миссис Бэнкс… — После паузы ее голос изменился, став мягким и теплым. — Да, дорогой, это я… Все хорошо… Обычный вердикт — убийство, совершенное неизвестным… Только мистер Энтуисл… Что?.. Трудно сказать, но я думаю, что да… Да, как мы полагали… Все по плану… Я продам все вещи — для нас тут ничего нет… Не более двух дней… Просто ужасно… Не беспокойся, я знаю, что делаю… Грег, ты не… Тебе нужно быть внимательным… Нет, ничего… Спокойной ночи, милый.
  Сьюзен положила трубку. Ее немного стесняла близость мисс Гилкрист, которая могла слышать ее из кухни, куда тактично удалилась. Ей хотелось кое о чем спросить Грега, но она предпочла этого не делать.
  Сьюзен стояла у телефона, задумчиво нахмурясь. Внезапно ей пришла в голову мысль.
  — Конечно, — пробормотала она. — Это именно то, что нужно.
  Подняв трубку, она заказала междугородный разговор.
  Спустя четверть часа послышался усталый голос телефониста:
  — Боюсь, что абонент не отвечает.
  — Пожалуйста, продолжайте звонить.
  Сьюзен прислушивалась к отдаленным гудкам. Внезапно они прекратились, и в трубке послышался сварливый мужской голос:
  — Кто это?
  — Дядя Тимоти?
  — Что-что? Не слышу!
  — Дядя Тимоти? Это Сьюзен Бэнкс.
  — Сьюзен кто?
  — Бэнкс. Бывшая Эбернети. Ваша племянница.
  — А, Сьюзен! В чем дело? Чего ты звонишь среди ночи?
  — Еще совсем рано.
  — Для меня — нет. Я уже лег.
  — Должно быть, вы очень рано ложитесь. Как тетя Мод?
  — Ты только из-за этого и звонишь? У твоей тети болит нога, и она не может ничего делать. Совсем ничего — она абсолютно беспомощна. В хорошеньком положении мы оказались! Этот болван доктор говорит, что не может найти сиделку. Он хотел забрать Мод в больницу, но я не позволил. Я не в состоянии ничего делать — боюсь даже пробовать. У нас торчит эта деревенская дура, но она все время бормочет, что должна вернуться к мужу. Не знаю, как нам быть.
  — Поэтому я вам и позвонила. Вам не подойдет мисс Гилкрист?
  — Кто она такая? Никогда не слышал о ней.
  — Компаньонка тети Коры. Очень приятная и толковая женщина.
  — А она умеет готовить?
  — Она прекрасно готовит и может ухаживать за тетей Мод.
  — Отлично, но когда она сможет приехать? Эти деревенские идиотки появляются и убегают — я вынужден все делать сам, а это мне не на пользу. У меня пошаливает сердце.
  — Постараюсь прислать ее как можно скорее. Возможно, послезавтра.
  — Ну, спасибо, — ворчливо отозвался Тимоти. — Ты славная девочка, Сьюзен.
  Положив трубку, Сьюзен направилась в кухню.
  — Вы бы согласились поехать в Йоркшир ухаживать за моей тетей? Она упала и сломала лодыжку, а мой дядя совсем беспомощен. Он порядочный зануда, но тетя Мод очень хорошая женщина. К ним приходит прислуга из деревни, а вы бы готовили пищу и присматривали за тетей.
  Мисс Гилкрист от волнения уронила кофейник.
  — О, благодарю вас, вы так добры! Думаю, я неплохая сиделка и смогу обслуживать вашего дядю и стряпать для него. Большое спасибо, миссис Бэнкс, я вам очень признательна за вашу любезность!
  Глава 11
  Сьюзен лежала в постели, пытаясь заснуть. День был долгим, и она устала. Обычно Сьюзен засыпала очень легко. Но сейчас шел час за часом, а сон все не приходил…
  Она говорила, что не возражает ночевать в этой комнате, на этой кровати, где тетя Кора…
  Нет-нет, эти мысли нужно выбросить из головы! Сьюзен всегда гордилась крепкими нервами. Зачем вспоминать о том, что произошло несколько дней назад? Надо думать о будущем — о будущем ее и Грега. Дом на Кардиган-стрит — как раз то, что им нужно. Офис на первом этаже и очаровательная квартира наверху. Комнату сзади можно использовать как лабораторию для Грега. Это позволит уменьшить подоходный налог. Грег успокоится и станет самим собой. Больше не будет этих тревожных выходок. Временами он смотрел на нее, словно не зная, кто она такая. Один-два раза он ее по-настоящему испугал… А старый мистер Коул пригрозил: «Если такое повторится…» Еще как бы повторилось, если бы дядя Ричард не умер как раз вовремя…
  В конце концов, почему обязательно рассматривать смерть дяди как трагедию? Ему не для чего было жить. Он был старым, больным и усталым, потерял сына… Умереть так спокойно, во сне, явилось для него благом. Спокойно… во сне… Если бы только она могла уснуть. Глупо лежать час за часом, прислушиваясь к скрипу мебели, шелесту деревьев и кустов за окном и причудливому меланхолическому уханью совы. Какой зловещей может быть деревня! Совсем непохожей на большой, шумный и равнодушный город. Там тебя окружают люди, ты чувствуешь себя в безопасности, а здесь…
  Говорят, что в домах, где произошло убийство, иногда появляются привидения. Возможно, этот дом тоже станет известен как «коттедж с привидением» — призраком Коры Ланскене… Как странно — с тех пор, как она прибыла сюда, ей все время кажется, что тетя Кора где-то рядом… Конечно, у нее просто разыгралось воображение. Кора Ланскене мертва и завтра будет похоронена. В коттедже никого нет, кроме нее самой и мисс Гилкрист. Тогда почему ей кажется, будто в комнате находится кто-то еще?..
  Кора мирно спала на этой кровати, когда на нее обрушился топор. А теперь она не дает ей уснуть…
  Мебель снова скрипнула… А может, это кто-то крадется? Сьюзен включила свет. Никого. Просто разгулялись нервы. Нужно расслабиться, закрыть глаза…
  Внезапно ей почудился стон… Кто-то страдает… быть может, умирает…
  — Я не должна воображать всякие глупости, — прошептала себе Сьюзен.
  Смерть — это конец; человек перестает существовать. Никто никогда не может возвращаться после смерти… Или перед ней оживает сцена из недавнего прошлого — стоны умирающей женщины?..
  Стон послышался снова. Теперь он звучал громче — кто-то стонал от острой боли…
  Сьюзен снова зажгла свет и прислушалась. Стоны были реальными — они доносились из соседней комнаты.
  Спрыгнув с кровати, Сьюзен накинула халат и направилась к двери. Она вышла на площадку, постучала в дверь комнаты мисс Гилкрист и вошла внутрь. В комнате горел свет. Мисс Гилкрист сидела на кровати — ее лицо было искажено гримасой боли.
  — Что случилось, мисс Гилкрист? Вам плохо?
  — Да. Не знаю, что… — Она попыталась встать с кровати, но у нее началась рвота. Мисс Гилкрист откинулась на подушки и пробормотала: — Пожалуйста, позвоните доктору. Должно быть, я съела что-то не то…
  — Сейчас дам вам соды. Если вам не станет лучше, утром вызовем врача.
  Мисс Гилкрист покачала головой:
  — Нет, вызовите сразу. Я… ужасно себя чувствую.
  — Вы помните его номер? Или посмотреть в книжке?
  Мисс Гилкрист назвала номер, после чего скорчилась в очередном приступе рвоты.
  Сьюзен ответил сонный мужской голос:
  — Кто? Гилкрист? На Мидс-лейн? Да, знаю. Сейчас приеду.
  Доктор сдержал слово. Через десять минут Сьюзен услышала, как подъехала его машина, и пошла открывать дверь.
  Провожая доктора наверх, она рассказала ему о происшедшем:
  — Очевидно, мисс Гилкрист съела что-то неподходящее. Выглядит она ужасно.
  Доктор имел вид человека, привычного к вызовам без всякой на то надобности. Но как только он осмотрел стонущую женщину, его поведение изменилось. Он дал краткие указания Сьюзен и спустился к телефону. Вскоре он присоединился к Сьюзен в гостиной.
  — Я вызвал «Скорую помощь». Нужно доставить ее в больницу.
  — Значит, ей в самом деле так плохо?
  — Да. Я сделал ей инъекцию морфия, чтобы облегчить боль. Но похоже… — Он не окончил фразу. — Что она ела?
  — На ужин мы ели макароны au gratin и пудинг с кремом. Потом пили кофе.
  — Вы ели то же самое?
  — Да.
  — И с вами все в порядке? Не чувствуете боли или тошноты?
  — Нет.
  — А больше она ничего не ела? Например, рыбные консервы или колбасу?
  — Нет. На ленч мы ходили в «Королевский герб» — после дознания.
  — Да, конечно… Вы племянница миссис Ланскене?
  — Да.
  — Скверная была история. Надеюсь, убийцу поймают.
  — Я тоже.
  Прибыла «Скорая помощь». Мисс Гилкрист увезли, и доктор поехал с ней, сказав Сьюзен, что позвонит утром. После его ухода она поднялась к себе и заснула, едва коснувшись головой подушки.
  На похороны пришло много народу. Присутствовала почти вся деревня. Семью представляли Сьюзен и мистер Энтуисл, другие родственники прислали венки. Адвокат спросил, где мисс Гилкрист, и Сьюзен шепотом рассказала о случившемся. Мистер Энтуисл поднял брови:
  — Весьма странно.
  — Утром ей стало лучше. Звонили из больницы. У людей часто бывают неполадки с желчным пузырем. Просто некоторые слишком из-за этого суетятся.
  Мистер Энтуисл промолчал. Сразу же после похорон он уехал назад в Лондон.
  Вернувшись в коттедж, Сьюзен нашла несколько яиц и приготовила омлет. Потом она поднялась в комнату Коры и начала разбирать ее вещи.
  Это занятие прервал приход доктора.
  Он выглядел обеспокоенным, но на вопрос Сьюзен ответил, что мисс Гилкрист гораздо лучше.
  — Через пару дней она поправится. Но ей повезло, что меня сразу же вызвали. Иначе все могло окончиться трагически.
  Сьюзен уставилась на него:
  — Значит, ей в самом деле было так плохо?
  — Миссис Бэнкс, перечислите мне все, что мисс Гилкрист вчера ела и пила. Все без исключений.
  Подумав, Сьюзен дала подробный отчет.
  Доктор неудовлетворенно покачал головой:
  — Было что-нибудь, что она ела, а вы — нет?
  — Не думаю. Пирожные, лепешки, варенье, чай, потом ужин… Нет, не припоминаю ничего такого.
  Доктор почесал нос и прошелся взад-вперед по комнате.
  — А это точно пищевое отравление? — спросила Сьюзен.
  Доктор внимательно посмотрел на нее, потом, казалось, принял решение.
  — Это был мышьяк, — ответил он.
  — Мышьяк?! — изумленно воскликнула Сьюзен. — Вы имеете в виду, что кто-то дал ей мышьяк?
  — Похоже на то.
  — А она не могла принять его сама? Я имею в виду, намеренно?
  — Самоубийство? Мисс Гилкрист не знает, почему это произошло, а должна была бы знать, если бы пыталась покончить с собой. Кроме того, она вряд ли выбрала бы мышьяк. В доме полно снотворных таблеток — достаточно было принять большую дозу.
  — А мог мышьяк попасть в пищу случайно?
  — Это меня и интересует. Маловероятно, хотя такое бывало. Но если вы и она ели одно и то же…
  Сьюзен кивнула:
  — В самом деле, кажется невероятным… — Внезапно она вскрикнула: — Ну конечно! Свадебный пирог!
  — Что-что? Свадебный пирог?
  Сьюзен объяснила, что она имела в виду. Доктор внимательно слушал.
  — Странно. Говорите, она не была уверена, кто его прислал? У вас остался кусочек? Или хотя бы коробка, в которой он лежал?
  — Не знаю. Схожу посмотрю.
  Они вместе начали поиски и наконец обнаружили белую картонную коробку с несколькими крошками пирога, лежащую в кухонном шкафу. Доктор тщательно упаковал ее.
  — Я этим займусь. А вы не знаете, где обертка?
  С оберткой им не повезло, и Сьюзен предположила, что ее бросили в печь.
  — Вы пока не уезжаете, миссис Бэнкс?
  — Нет, я должна разобрать вещи тети. Я пробуду здесь пару дней.
  — Отлично. Как вы, конечно, понимаете, полиция может захотеть расспросить вас. Вы не знаете никого, кто мог… ну, затаить злобу на мисс Гилкрист?
  Сьюзен покачала головой:
  — Я вообще мало о ней знаю. Только то, что она прожила с моей тетей несколько лет.
  — Она всегда казалась приятной, но ничем не примечательной женщиной. Не из тех, у кого бывают враги. Значит, свадебный пирог прислали по почте? Похоже на ревнивую женщину, но кто мог ревновать к мисс Гилкрист? Выглядит невероятно.
  — В самом деле.
  — Ну, я должен идти. Не понимаю, что происходит в нашей тихой и маленькой Литчетт-Сент-Мэри. Сначала зверское убийство, потом попытка отравления по почте. Странно, что одно последовало за другим.
  Доктор зашагал по дорожке к своей машине. В коттедже было душно, и Сьюзен, оставив дверь открытой, медленно поднялась наверх и возобновила работу.
  Кора Ланскене не была аккуратной и методичной женщиной. Ящики ее комода были набиты чем попало. В одном лежали туалетные принадлежности, старые носовые платки и кисти. В другом поверх нижнего белья были втиснуты письма и счета. В третьем под шерстяными джемперами находилась картонная коробка с двумя накладными челками. Четвертый был полон старых фотографий и тетрадей с эскизами. Сьюзен задержалась на групповом фотоснимке, очевидно сделанном много лет назад где-то во Франции и изображавшем молодую и худощавую Кору, державшую под руку высокого долговязого мужчину с всклокоченной бородой и в вельветовой куртке. Сьюзен решила, что это покойный Пьер Ланскене.
  Фотографии интересовали Сьюзен, но она отложила их в сторону и начала сортировать сложенные в стопку бумаги. Наткнувшись на письмо, она дважды прочла его и все еще не могла оторвать от него взгляда, когда голос за спиной заставил ее испуганно вскрикнуть:
  — Что тебя может здесь удерживать, Сьюзен? Хэлло, в чем дело?
  Сьюзен покраснела от досады:
  — Джордж! Как же ты меня напугал!
  Ее кузен лениво усмехнулся:
  — Похоже на то.
  — Как ты здесь очутился?
  — Ну, дверь внизу была открыта, поэтому я вошел. На первом этаже никого не оказалось, и я поднялся сюда. Если ты имеешь в виду, как я очутился в этих местах, то я утром отправился на похороны.
  — Я тебя там не видела.
  — Мой драндулет сыграл со мной скверную шутку. Мотор заглох, я провозился с ним не знаю сколько времени, а он возьми и заработай сам по себе. На похороны опоздал, но решил, что все равно стоит сюда заехать. Я знал, что ты здесь. — Сделав паузу, он добавил: — Я звонил тебе, и Грег сказал, что ты поехала вступать в права наследства. Я подумал, что могу тебе помочь.
  — А ты не должен быть в своем офисе? — осведомилась Сьюзен. — Или ты можешь брать выходной, когда пожелаешь?
  — Похороны — лучший предлог для отсутствия на работе. А эти похороны, несомненно, подлинные. Кроме того, убийство всегда привлекает людей. В любом случае я не собираюсь ходить в офис теперь, когда у меня появились средства. Найду занятие поинтереснее. — Джордж снова усмехнулся. — Как и Грег.
  Сьюзен задумчиво смотрела на Джорджа. Она редко виделась с кузеном, а при встрече всегда чувствовала, что ей нелегко его понять.
  — Почему ты на самом деле приехал сюда, Джордж? — спросила Сьюзен.
  — Вполне возможно, чтобы поработать детективом. Я много думал о прошлых похоронах, на которых мы присутствовали. Тетя Кора в тот день заварила кашу. Меня интересовало, вызваны ли ее слова обычной безответственностью и joie de vivre1406 или же она имела в виду нечто конкретное. Что говорится в письме, которое ты так внимательно читала, когда я вошел?
  — Это письмо, которое дядя Ричард написал Коре после того, как побывал у нее, — медленно ответила Сьюзен.
  Какие черные у Джорджа глаза!.. Она считала их карими, но они были черными, а в черных глазах всегда есть нечто непроницаемое. Они скрывают мысли.
  — В письме есть что-то любопытное? — спросил Джордж.
  — Ну, не совсем…
  — Могу я взглянуть?
  Поколебавшись, Сьюзен вложила письмо в его протянутую руку.
  Он прочитал письмо, бормоча текст себе под нос:
  — «Рад был увидеть тебя после стольких лет… Ты выглядишь прекрасно… Домой добрался благополучно и не очень устал от поездки…» — Внезапно его голос изменился и стал четким: — «Пожалуйста, не говори никому о том, что я тебе рассказал. Твой любящий брат, Ричард».
  Джордж посмотрел на Сьюзен:
  — Что это может означать?
  — Что угодно. Возможно, речь шла о его здоровье. Или какая-то сплетня об общем знакомом…
  — Да, эта фраза ничего не объясняет, но наводит на размышления… Что же он рассказал Коре? Кто-нибудь может об этом знать?
  — Возможно, мисс Гилкрист, — задумчиво отозвалась Сьюзен. — Думаю, она подслушивала.
  — Ах да, компаньонка. Кстати, где она?
  — В больнице — отравление мышьяком.
  Джордж уставился на нее:
  — Быть не может!
  — Может. Кто-то прислал ей отравленный свадебный пирог.
  Джордж опустился на стул и присвистнул.
  — Похоже, дядя Ричард не ошибся, — сказал он.
  
  На следующее утро в коттедж явился инспектор Мортон.
  Это был мужчина средних лет; он слегка картавил — типичное сельское произношение. Держался он спокойно, но его проницательный взгляд казался настороженным.
  — Вы понимаете, что это значит, миссис Бэнкс? — осведомился инспектор. — Доктор Проктор уже рассказал вам о мисс Гилкрист. Несколько крошек свадебного пирога, которые он захватил с собой, были подвергнуты анализу, и в них обнаружили следы мышьяка.
  — Выходит, кто-то намеренно пытался ее отравить?
  — Похоже на то. Сама мисс Гилкрист не в состоянии нам помочь. Она повторяет, что этого не может быть, что никто никогда не сделал бы ничего подобного. Тем не менее кто-то сделал. Вы никак не можете прояснить ситуацию?
  Сьюзен покачала головой.
  — Я полностью сбита с толку, — сказала она. — А вам не удалось что-нибудь определить по почтовой марке или по почерку?
  — Вы забыли, что обертка, очевидно, сгорела. К тому же есть сомнения, что пакет вообще прислали по почте. Молодой Эндрюс — шофер почтового фургона — не припоминает, чтобы доставлял его. Конечно, ему пришлось объехать много домов и он не может быть уверен, но сомнения остаются.
  — А какая существует альтернатива?
  — Вот такая, миссис Бэнкс: кто-то мог воспользоваться старой оберточной бумагой с именем и адресом мисс Гилкрист и со штампованной маркой и просунуть пакет в дверное отверстие, создав впечатление, что он прибыл по почте. — Инспектор добавил бесстрастным тоном: — Идея насчет свадебного пирога была ловкой. Одинокие пожилые леди сентиментальны — получая свадебный пирог, они радуются, что о них помнят. Коробка конфет могла бы вызвать подозрения.
  — Мисс Гилкрист долго размышляла над тем, кто мог прислать ей пирог, — медленно сказала Сьюзен, — но ничего дурного не подозревала — как вы сказали, она была обрадована и польщена. — Сделав паузу, она спросила: — Там было достаточно яда, чтобы… убить?
  — Это трудно определить без количественного анализа. Зависит от того, съела ли мисс Гилкрист весь кусок. Ей кажется, что нет. А вы не припоминаете?
  — Пожалуй, нет. Мисс Гилкрист хотела меня угостить, но я отказалась. Тогда она начала есть и сказала, что пирог очень вкусный, но я не помню, доела ли она его до конца.
  — Если не возражаете, миссис Бэнкс, я бы хотел подняться наверх.
  — Конечно.
  Сьюзен последовала за ним в комнату мисс Гилкрист.
  — Боюсь, там жуткий беспорядок, — извинилась она. — Но из-за похорон тети я не успела убрать комнату, а потом пришел доктор Проктор, и я подумала, что лучше оставить все как есть.
  — Очень разумно с вашей стороны, миссис Бэнкс. Не у каждого хватило бы на это здравого смысла.
  Инспектор подошел к кровати, сунул руку под подушку и осторожно поднял ее. Его лицо медленно расплылось в улыбке.
  — Смотрите, — сказал он.
  На простыне лежал кусочек свадебного пирога, выглядевший весьма неаппетитно.
  — Как странно, — промолвила Сьюзен.
  — Вовсе нет. Ваше поколение, возможно, так не поступает. В наши дни молодые леди не особенно стремятся выйти замуж. Но это старый обычай. Положите под подушку кусок свадебного пирога, и вы увидите во сне будущего мужа.
  — Но неужели мисс Гилкрист…
  — Она не хотела рассказывать нам об этом, так как стеснялась, что в таком возрасте занимается подобными глупостями. Но я сразу подумал, что это вполне возможно. — Его лицо помрачнело. — Если бы не причуда старой девы, сегодня мисс Гилкрист могло не быть в живых.
  — Но кто мог захотеть убить ее?
  Их взгляды встретились. Сьюзен стало не по себе от странного задумчивого выражения глаз инспектора.
  — А вы не знаете? — осведомился он.
  — Конечно нет.
  — Значит, нам предстоит это выяснить, — заключил инспектор Мортон.
  Глава 12
  Два пожилых человека сидели в комнате, меблированной в высшей степени современно. Нигде ни одного изгиба — все предметы были строго прямоугольными. Пожалуй, единственным исключением являлся Эркюль Пуаро, чья фигура изобиловала изгибами. Живот радовал глаз своей округлостью, голова походила на яйцо, а пышные усы были лихо закручены вверх.
  Пуаро потягивал сироп, задумчиво глядя на мистера Гоби.
  Последний был маленьким, худощавым и словно съежившимся. С каждым разом его внешность казалась все более неприметной, а сейчас он выглядел настолько неприметно, что мог считаться как бы отсутствующим. Мистер Гоби не смотрел на Пуаро, потому что вообще никогда ни на кого не смотрел.
  Его слова как будто были обращены к левому углу сверкающего хромом камина.
  Мистер Гоби славился своим умением добывать информацию. Очень немногие знали о нем и пользовались его услугами, но те, кто это делал, обычно не испытывали нужды в деньгах. Услуги мистера Гоби стоили немало. Ему было достаточно щелкнуть пальцами, и сотни мужчин и женщин, старых и молодых, занимающих самое различное положение на общественной лестнице, отправлялись на поиски сведений и благодаря усердию и терпению достигали нужных результатов.
  Сейчас мистер Гоби практически удалился от дел, но иногда оказывал услуги старым клиентам, одним из которых был Эркюль Пуаро.
  — Я сделал для вас все, что мог, — доверительным шепотом сообщил камину мистер Гоби. — Послал на розыски всех своих ребят. Хорошие парни, но все же не те, что были у меня раньше. Им не хватает желания учиться. Проработав всего пару лет, они думают, что уже все знают. К тому же они согласны работать только в строго отведенное для этого время.
  Мистер Гоби печально покачал головой и переместил взгляд на электрическую розетку.
  — Во всем виновато правительство, — продолжал он. — И эта система образования. Она внушает им идеи. Они приходят из колледжа и говорят нам то, что думают, хотя большинство из них вовсе не умеет думать. Все их знания вычитаны в книгах. В нашем бизнесе от этого никакого толку. У нас требуют добывать сведения, а не думать.
  Мистер Гоби откинулся на спинку стула и подмигнул абажуру.
  — Впрочем, мне не следует критиковать правительство. Не знаю, что бы мы без него делали. В наши дни вы можете входить куда угодно с блокнотом и карандашом, если только вы прилично одеты и грамотно говорите, и выспрашивать у людей самые интимные подробности их повседневной жизни, выяснять всю их подноготную, вплоть до того, что они ели на обед 23 ноября, потому что это был проверочный день доходов среднего класса (или выше среднего, если хотите их умаслить). На девять вопросов из десяти вам охотно ответят, а если даже десятый окажется для них чересчур и они вас обрежут, то все равно ни на минуту не усомнятся, что вы тот, за кого себя выдаете, и что правительство в самом деле хочет все о них знать — по какой-то абсолютно немыслимой причине! Уверяю вас, мсье Пуаро, — мистер Гоби по-прежнему обращался к абажуру, — что это наилучший метод, который мы когда-либо использовали, — куда лучший, чем проверять электросчетчик, искать повреждение в телефонном кабеле и выдавать себя за монахинь и скаутов, собирая пожертвования, — хотя все это мы также проделываем. Да, назойливое любопытство правительства — дар божий для охотников за информацией!
  Пуаро хранил молчание. С годами мистер Гоби стал излишне словоохотливым, но рано или поздно он должен был перейти к делу.
  — Так! — произнес мистер Гоби и вытащил потрепанную записную книжечку. Облизнув палец, он начал перелистывать страницы. — Мистер Джордж Кроссфилд. Займемся им в первую очередь. Только голые факты. Вам незачем знать, как я их раздобыл. Он уже порядочное время по уши в долгах. Главным образом из-за лошадей и игры — женщинами он не особенно увлекается. Бывает во Франции и в Монте-Карло, где много времени проводит в казино. Слишком хитер, чтобы обналичивать там чеки, но тратит куда больше, чем позволяют его счета. Я не вдавался в эти вопросы, так как вас они не занимают. Но он не отличается щепетильностью, если нужно обойти закон, — и, будучи юристом, знает, как это делать. Есть основания полагать, что он использовал фонды, доверенные ему для вкладов. В последнее время много просаживал на бирже и на скачках. Ему не везло. Три месяца едва сводил концы с концами. На работе нервозен и раздражителен. Но после смерти его дяди все изменилось. Весь сияет, как яйцо к завтраку (которых мы, к сожалению, уже давно не видим).
  Теперь что касается требуемой вами информации. Заявление Джорджа Кроссфилда, что в тот день он был на скачках в Херст-парке, почти наверняка не соответствует действительности. Кроссфилд, как правило, делает ставки по очереди у двух букмекеров. В тот день ни один его не видел. Возможно, он ездил куда-то поездом с вокзала Пэддингтон. Шофер такси вроде как опознал по фотографии пассажира, которого подвозил к вокзалу. Но я бы на это не полагался — внешность у него заурядная, никаких особых примет. Носильщики и другие служащие вокзала его не припоминают. Безусловно, не был в Челси — ближайшей станции к Литчетт-Сент-Мэри. На такой маленькой станции его бы запомнили. Мог доехать до Ридинга, а оттуда добраться автобусом. Несколько маршрутов проходят примерно в миле от Литчетт-Сент-Мэри — автобусы отправляются часто и всегда переполнены, — а один идет в саму деревню. Но им бы он не воспользовался, если бы замыслил что-нибудь, — парень слишком хитер. В Литчетт-Сент-Мэри его не видели, но это ни о чем не говорит. К коттеджу можно добраться и минуя деревню. Между прочим, во время учебы в Оксфорде Кроссфилд участвовал в драмкружке, так что в тот день мог загримироваться и изменить свою внешность до неузнаваемости. Я оставлю его в моем списке, ладно? Хочу проверить связи с черным рынком.
  — Оставляйте, — кивнул Эркюль Пуаро.
  Мистер Гоби снова облизнул палец и перевернул страницу.
  — Мистер Майкл Шейн. В театральных кругах хорошо известен. Впрочем, о себе он более высокого мнения, чем другие. Хочет стать звездой, и поскорее. Любит деньги. Имеет успех у женщин — они от него без ума. Он к ним тоже неравнодушен — но, как говорится, бизнес прежде всего. Путается с Соррел Дейнтон, которая играла главную роль в последнем спектакле с его участием. У него была маленькая роль, но он имел успех. Муж мисс Дейнтон его не переваривает. Жена Майкла не знает об этой связи. Она вроде бы вообще мало о чем знает. Актриса не ахти какая, но выглядит недурно. Обожает своего мужа. Правда, не так давно ходили слухи, что их брак вот-вот лопнет, но, кажется, все наладилось — после смерти мистера Ричарда Эбернети.
  Последние слова мистер Гоби подчеркнул многозначительным кивком в сторону диванной подушки.
  — Мистер Шейн утверждает, что в тот день встречался с мистером Розенхаймом и мистером Оскаром Луисом по каким-то театральным делам. Но это не соответствует действительности. Он послал им телеграмму с извинениями за то, что вынужден отменить встречу. Шейн отправился в фирму проката автомобилей «Эмеральдо», около полудня взял машину и уехал в ней. Вернулся около шести вечера. Согласно спидометру, он проехал количество миль, близкое тому, что нас интересует. Из Литчетт-Сент-Мэри нет никаких подтверждений. В тот день там не заметили незнакомых автомобилей. Впрочем, он мог спрятать машину где-нибудь в миле от деревни. Тем более, что в сотне ярдов от коттеджа находится заброшенный карьер, а рядом с деревней — три городка, где можно оставить машину в переулке незаметно для полиции. Ну как, оставляем мистера Шейна в списке подозреваемых?
  — Безусловно.
  — Перейдем к миссис Шейн. — Мистер Гоби почесал нос и обратился к своей левой манжете. — Говорит, что в тот день ходила по магазинам. — Мистер Гоби возвел очи к потолку. — Женщины, ходящие за покупками, обычно рассеянны. А она за день до того узнала о наследстве. У нее было несколько чеков на покупки, но она превысила расходы, и от нее требовали уплаты, а на счете уже ничего не осталось. Вполне вероятно, что миссис Шейн просто примеряла одежду, рассматривала драгоценности, приценивалась к разным вещам, но так ничего и не купила. Подобраться к ней не составляет труда. Я подослал к ней одну из моих молодых леди, сведущую в театральных делах. Она остановилась у столика миссис Шейн в ресторане и воскликнула: «Дорогая, в последний раз я вас видела в „Пути вниз“ — в этой пьесе вы были чудесны! А вы недавно виделись с Хьюбертом?» Хьюберт был режиссером пьесы, в которой миссис Шейн, между прочим, потерпела неудачу, но все прошло как надо. Они стали болтать о театре, моя девушка вставляла нужные имена, а потом сказала: «По-моему, я вас видела в такой-то день там-то и там-то». Большинство дамочек в таких случаях попадаются на удочку и отвечают: «Нет, в тот день я была там-то». Но с миссис Шейн этот номер не прошел. Она ограничилась тем, что рассеянно промолвила: «В самом деле?» Что можно сделать с такой женщиной? — Мистер Гоби покачал головой и устремил суровый взгляд на радиатор.
  — Ничего, — с чувством произнес Эркюль Пуаро. — У меня есть повод это утверждать. Никогда не забуду убийство лорда Эджвера.1407 Я, Эркюль Пуаро, едва не потерпел поражение от особы с коварным, но весьма примитивным умом. Подобные люди часто совершают весьма несложные преступления и предоставляют событиям идти своим чередом. Просто, но по-своему гениально. Будем надеяться, что наш убийца — если в этом деле и впрямь фигурирует убийца — умен, тщеславен, самодоволен и не сможет противостоять искушению добавить кое-какие штрихи. Eh bien…1408 продолжайте.
  Мистер Гоби снова заглянул в книжечку:
  — Мистер и миссис Бэнкс — заявляют, что весь день были дома. Но в отношении леди это снова не соответствует действительности. Около часу дня она пошла в гараж, села в машину и уехала в неизвестном направлении. Вернулась около пяти. Насчет расстояния ничего сообщить не могу, так как после этого она выезжала каждый день и никто не проверял спидометр.
  Что касается мистера Бэнкса, то нам удалось раскопать кое-что любопытное. Прежде всего, мы не знаем, что он делал в интересующий нас день. На работе его не было — вроде бы он просил пару выходных из-за похорон. С тех пор он вообще не появлялся на службе. Бэнкс работает в симпатичной маленькой аптеке, но там им не слишком довольны. Кажется, он часто впадал в какое-то странное возбужденное состояние.
  Ну, как я говорил, мы не знаем, что делал мистер Бэнкс в день гибели миссис Л. С женой он не ездил. Возможно, весь день торчал в квартире. Швейцара в доме нет, и никто не знает, дома ли жильцы. А вот в прошлом у него есть кое-что интересное. Месяца четыре назад — как раз перед знакомством со своей женой — Бэнкс побывал в психиатрической лечебнице. Его не поставили на учет — просто диагностировали нервный срыв. Кажется, Бэнкс допустил какую-то ошибку в приготовлении лекарства (тогда он работал в аптеке в Мэйфере). Больная выздоровела, фирма принесла извинения, и дело не было возбуждено. В конце концов, такие ошибки случаются, и к парням, которые их допускают, относятся снисходительно, если только не причинен непоправимый вред. Фирма не стала увольнять Бэнкса, но он ушел сам — сказал, что это его слишком потрясло. Впоследствии Бэнкс впал в угнетенное состояние и заявил доктору, что его мучает чувство вины, — якобы покупательница была груба с ним, жаловалась, что лекарство по предыдущему рецепту скверно приготовили, а он возмутился и намеренно добавил почти смертельную дозу какого-то наркотика. Бэнкс стал плакать и говорить, что после такого он не достоин жить. У медиков для подобных историй есть длинное название — кажется, комплекс вины. Они не поверили, что Бэнкс сделал это нарочно, и решили, что это была простая неосторожность, но он хотел, чтобы она выглядела серьезной и значительной.
  — За se peut,1409 — заметил Пуаро.
  — Простите? Как бы то ни было, его поместили в санаторий и вскоре выписали, как излечившегося. После этого Бэнкс познакомился с мисс Эбернети, как ее тогда звали, и устроился на работу в маленькую, но вполне респектабельную аптеку, сказав там, что отсутствовал в Англии полтора года, и представив старую рекомендацию из аптечной лавки в Истборне. В той аптеке к нему не было никаких претензий, но его сослуживец сказал, что иногда он вел себя странно. Один раз покупатель пошутил с ним: «Хорошо бы вы продали мне что-нибудь, чтобы отравить мою жену, ха-ха!» А Бэнкс тихо отозвался: «Это можно устроить за двести фунтов». Покупатель обратил все в шутку, но ему стало не по себе. Может, это в самом деле была шутка, но Бэнкс не кажется мне похожим на шутника.
  — Меня просто поражает, mon ami,1410 — вставил Пуаро, — как вам удается добывать строго конфиденциальную, тем более медицинскую, информацию.
  Мистер Гоби скользнул глазами по комнате и, выжидающе глядя на дверь, пробормотал, что существуют различные способы.
  — Теперь мы переходим к сельским жителям. Мистер и миссис Тимоти Эбернети. У них симпатичное поместье, но на его содержание нужны деньги, которых им вроде бы здорово не хватало. Налоги и неудачные вклады. Мистер Эбернети постоянно жалуется на слабое здоровье и требует, чтобы все вокруг него суетились. Ест вовсю и производит впечатление достаточно крепкого мужчины, хотя предпочитает это не демонстрировать. После ухода приходящей служанки в доме остаются только хозяева, а в комнату мистера Эбернети никого не впускают, если он не позвонит. На следующее утро после похорон мистер Эбернети был в плохом настроении — ворчал на миссис Джоунс, почти не притронулся к завтраку и заявил, что обойдется без ленча, так как ночью плохо себя чувствовал. Дескать, ужин, который оставила для него миссис Джоунс, было невозможно есть. С девяти тридцати утра и до следующего утра он был дома один, и никто его не видел.
  — А миссис Эбернети?
  — Она выехала из «Эндерби» на машине в названное вами время. Пришла пешком в гараж деревушки Кэтстоун и сказала, что ее автомобиль сломался в паре миль оттуда. Механик подвез миссис Эбернети к ее машине, произвел осмотр и заявил, что автомобиль нужно доставить в гараж на буксире и ремонт будет долгим — вряд ли он успеет закончить его в тот же день. Расстроенная леди отправилась в местную гостиницу, договорилась о ночевке и попросила упаковать несколько сандвичей, так как ей хочется прогуляться по окрестностям — деревня находится на краю вересковой пустоши. Она вернулась поздно вечером. Мой информатор сказал, что это его не удивляет, так как гостиница — хуже некуда.
  — А как насчет времени?
  — Миссис Эбернети купила сандвичи в одиннадцать. Если она дошла пешком до шоссе, то могла добраться на попутке в Уоллкастер, а там сесть на экспресс к южному побережью, который останавливается в Ридинг-Уэст. Не стану вдаваться в детали автобусного сообщения. Короче говоря, она могла совершить… э-э… нападение, если только проделала это вскоре после полудня.
  — Насколько я понимаю, врач считает, что убийство произошло самое раннее в половине третьего.
  — Мне вообще это кажется маловероятным, — отозвался мистер Гоби. — Миссис Эбернети — славная леди, все ее любят. Она обожает мужа, возится с ним, как с ребенком.
  — Да-да, материнский комплекс…
  — Женщина она здоровая и сильная — колет дрова, носит их в корзине, к тому же хорошо разбирается в автомобиле.
  — Кстати, что именно сломалось в ее машине?
  — Хотите знать все подробности, мсье Пуаро?
  — Боже упаси! Я ничего не смыслю в механике.
  — Поломку было трудно обнаружить и устранить. Она могла быть сделана намеренно человеком, знающим устройство автомобиля.
  — C’est magnifique!1411 — с насмешливым энтузиазмом воскликнул Пуаро. — Bon Dieu,1412 можем мы хоть кого-нибудь исключить? Как насчет миссис Лео Эбернети?
  — Она тоже приятная леди. Покойный мистер Эбернети очень любил ее. Миссис Лео приезжала погостить в «Эндерби» за две недели до его смерти.
  — После того, как он ездил в Литчетт-Сент-Мэри повидать сестру?
  — Нет, до того. После войны ее доход сильно уменьшился. Она продала дом и сняла маленькую квартиру в Лондоне. У нее есть вилла на Кипре, где она каждый год проводит несколько месяцев. Миссис Лео помогает получить образование юному племяннику и время от времени оказывает финансовую поддержку одному или двум молодым художникам.
  — Короче говоря, живет безупречно, как святая Елена,1413 — резюмировал Пуаро, закрыв глаза. — И она никак не могла в тот день уехать из «Эндерби» незаметно для слуг? Скажите «да», умоляю вас!
  Мистер Гоби посмотрел на лакированные туфли Пуаро и виновато произнес:
  — Боюсь, что не могу этого сказать, мсье Пуаро. Договорившись с мистером Энтуислом о том, что она останется в «Эндерби» и обо всем позаботится, миссис Эбернети съездила в Лондон за одеждой и кое-какими нужными ей вещами.
  — II ne manquait que ça!1414 — с чувством воскликнул Пуаро.
  Глава 13
  При виде визитной карточки инспектора Мортона из полиции графства Беркшир брови Эркюля Пуаро поднялись вверх.
  — Впустите его, Жорж. И подайте… что обычно предпочитают полицейские?
  — Думаю, пиво, сэр.
  — Ужасно, но чисто по-британски. Значит, подайте пиво.
  Инспектор Мортон с ходу приступил к делу.
  — Мне пришлось приехать в Лондон, — сказал он, — и я раздобыл ваш адрес, мсье Пуаро. Меня заинтересовало ваше присутствие на дознании в четверг.
  — Так вы видели меня там?
  — Да, и был удивлен. Вы не помните меня, зато я вас отлично помню по делу Пэнгборна.
  — А, так вы в нем участвовали?
  — В самом младшем звании. Это было очень давно, но я вас не забыл.
  — И в тот день вы сразу же меня узнали?
  — Это было не так трудно, сэр. — Инспектор Мортон подавил улыбку. — Ваша внешность… весьма необычна. — Взгляд инспектора скользнул по безупречному костюму Пуаро и задержался на лихо закрученных усах. — В сельской местности вы заметно выделяетесь, — объяснил он.
  — Вполне возможно, — самодовольно заметил Пуаро.
  — Меня заинтересовало, почему вы там оказались. Подобные преступления — жестокие убийства с целью ограбления — обычно вас не привлекают.
  — По-вашему, это было заурядное жестокое убийство?
  — Я как раз над этим размышляю.
  — И начали размышлять сразу же, не так ли?
  — Да, мсье Пуаро. Там имелись кое-какие необычные черты. Мы проделали рутинную работу, задержали двух подозрительных личностей, но у каждого оказалось железное алиби. Мы уверены, мсье Пуаро, что это преступление не из тех, которые вы называете «заурядными». Главный констебль тоже так считает. Преступник хотел, чтобы оно выглядело таким. Конечно, это может быть делом рук компаньонки — мисс Гилкрист, но у нее вроде бы нет никаких мотивов, в том числе эмоционального свойства. Возможно, миссис Ланскене была немного чокнутой — или, если хотите, глуповатой, — но между этими женщинами были отношения хозяйки и прислуги, без всякой пылкой женской дружбы. Таких, как мисс Гилкрист, полным-полно, и убийцы среди них, как правило, не встречаются. — Он сделал паузу. — Похоже, нам следует искать где-то подальше. Я пришел спросить, не могли бы вы нам помочь. Ведь что-то привело вас туда, мсье Пуаро.
  — Что-то, безусловно, привело. Великолепный «Даймлер». Но не только он.
  — У вас была… информация?
  — Едва ли в том смысле, какой вы подразумеваете. Ничего такого, что можно было бы считать уликой.
  — Но что-то, наводящее на… след?
  — Да.
  — Понимаете, мсье Пуаро, история имела продолжение.
  Инспектор подробно описал происшествие с отравленным свадебным пирогом.
  Пуаро со свистом втянул в себя воздух:
  — Изобретательно, весьма изобретательно… Я предупреждал мистера Энтуисла, что за мисс Гилкрист нужно присматривать. Покушение на нее представлялось вполне возможным. Но должен признаться, я не ожидал яда. Скорее опасался повторения топора и потому считал неразумным, чтобы она бродила в одиночестве по пустым улочкам после наступления темноты.
  — Но почему вы опасались покушения на нее? Мне кажется, мсье Пуаро, вам следует рассказать мне об этом.
  Пуаро медленно кивнул:
  — Хорошо, расскажу. Мистер Энтуисл не станет ничего вам говорить, потому что он юрист, а юристы не любят рассказывать о предположениях и выводах, сделанных на основании характера жертвы или нескольких опрометчивых слов. Но он не будет возражать, если я расскажу вам об этом, — напротив, почувствует облегчение. Мистер Энтуисл не желает выглядеть глупым или склонным к фантазиям, но он хочет, чтобы вы знали то, что может — только может — оказаться фактами.
  Пуаро умолк, так как вошел Джордж с наполненным пивом бокалом.
  — Угощайтесь, инспектор. Нет-нет, я настаиваю!
  — А вы не присоединитесь ко мне?
  — Я не пью пива. Но выпью бокал черносмородинного сиропа, который, как я заметил, не жалуют англичане.
  Инспектор Мортон с признательностью посмотрел на свое пиво.
  — Все началось на похоронах, — сказал Пуаро, потягивая темно-пурпурную жидкость. — Точнее, после похорон.
  Он пересказал историю, поведанную ему мистером Энтуислом, сопровождая ее колоритными подробностями и выразительными жестами, которых требовала его пылкая натура. Можно было подумать, что Эркюль Пуаро лично присутствовал при описываемой сцене.
  Инспектор Мортон обладал цепким умом и быстро фиксировал важные для него моменты.
  — Этого мистера Эбернети в самом деле могли отравить?
  — Не исключено.
  — Но тело кремировали, и доказать ничего невозможно?
  — Вот именно.
  Инспектор задумался.
  — Интересно. Хотя расследование обстоятельств смерти Ричарда Эбернети было бы пустой тратой времени.
  — Пожалуй.
  — Но люди слышали слова Коры Ланскене, и один из них мог подумать, что она в состоянии повторить их, снабдив подробностями.
  — Она, несомненно, так бы и поступила. Как вы верно заметили, люди ее слышали. Теперь вы понимаете, почему я присутствовал на дознании и почему меня заинтересовало это дело, — меня всегда интересуют люди.
  — Значит, покушение на мисс Гилкрист…
  — …было вполне возможно предвидеть. Ричард Эбернети побывал в коттедже, говорил с Корой и мог назвать имя. Единственным человеком, который мог слышать или подслушать что-то, являлась мисс Гилкрист. После того как Кора умолкла навеки, убийца мог продолжать беспокоиться. Знает ли что-то ее компаньонка? Конечно, если бы он был благоразумен, то оставил бы все как есть, но убийцы, инспектор, редко бывают благоразумны. К счастью для нас. Они нервничают, подозревают, стремятся обрести полную уверенность… Наконец, они гордятся своим умом — и в результате, так сказать, высовывают голову из норы.
  Инспектор усмехнулся.
  — Попытка заставить замолчать мисс Гилкрист сама по себе была ошибкой, — продолжал Пуаро. — Ибо теперь вы должны расследовать два дела. Вы располагаете почерком на карточке из коробки с пирогом. Жаль, что обертку сожгли.
  — Да, в противном случае я бы точно знал, прислали пирог по почте или нет.
  — У вас есть причины предполагать последнее?
  — Так думает почтальон — хотя он не уверен. Если бы пакет прошел через деревенское почтовое отделение, десять против одного, что начальница обратила бы на него внимание, но сейчас почту доставляет фургон из Маркет-Кейнс, и парень объезжает множество домов. Он думает, что доставлял только письма, и не припоминает посылки в коттедж, но не может быть полностью уверен. К тому же у него неприятности с девушкой, и он не в состоянии думать ни о чем другом. Я проверил его память — на нее нельзя полагаться. Если он доставил посылку, мне кажется странным, что ее не заметили до ухода этого мистера… как его… Гатри.
  — Ах да, мистер Гатри.
  Инспектор улыбнулся:
  — Мы проверяем его, мсье Пуаро. В конце концов, Гатри ничего не стоило явиться под благовидным предлогом дружбы с миссис Ланскене. Миссис Бэнкс не могла знать, правда это или нет. Ему не составило бы труда подбросить маленький пакет и создать впечатление, будто его прислали по почте. Размазанная на марке сажа вполне походила бы на штамп. — Помолчав, он добавил: — Есть и другие возможности.
  Пуаро кивнул:
  — Вы полагаете?..
  — Мистер Джордж Кроссфилд побывал в коттедже — правда, на следующий день. Собирался присутствовать на похоронах, но по дороге у него забарахлила машина. Вы что-нибудь знаете о нем, мсье Пуаро?
  — Да. Но не так много, как хотелось бы знать.
  — Насколько я понимаю, завещание покойного мистера Эбернети обогатило небольшую компанию. Надеюсь, это не означает, что мы должны заниматься всеми, кто в нее входит.
  — Я собрал кое-какую информацию. Она в вашем распоряжении. Естественно, у меня нет полномочий задавать вопросы этим людям. Фактически с моей стороны было бы неразумно так поступать.
  — Я буду действовать осторожно. Не следует вспугивать птичку раньше времени. А когда настанет момент ее вспугнуть, лучше это сделать как следует.
  — Впечатляющий метод. Значит, вам остается рутинная работа со всеми возможностями, которыми вы располагаете. Процедура медленная — но верная. Что касается меня…
  — Да, мсье Пуаро?
  — Что касается меня, то я отправлюсь на север. Как я уже говорил, меня интересуют люди. Да, немного подготовительного камуфляжа — и можно ехать. Я намерен приобрести деревенский дом для иностранных беженцев в качестве представителя ОПБ ООН.
  — А что такое ОПБ ООН?
  — Организация помощи беженцам при ООН. Звучит неплохо — как по-вашему?
  Инспектор Мортон молча усмехнулся.
  Глава 14
  — Благодарю вас, — сказал Эркюль Пуаро мрачной Дженет. — Вы были очень любезны.
  Угрюмо поджав губы, Дженет вышла из комнаты. Ох уж эти иностранцы с их вопросами! Какая наглость! Похоже, этот тип — специалист по труднораспознаваемым сердечным болезням вроде той, которой, очевидно, страдал мистер Эбернети. Хозяин в самом деле умер уж слишком внезапно, и доктор был удивлен. Но почему какой-то иностранный врач должен сюда заявляться и все вынюхивать?
  Миссис Лео хорошо говорить: «Пожалуйста, ответьте на все вопросы мсье Понтарлье. У него есть причины их задавать».
  Вопросы… Вечно какие-нибудь вопросы! Иногда приходится заполнять ответами целые листы бумаги — хотя какое дело правительству или кому бы то ни было до вашей личной жизни? В этих анкетах даже спрашивают возраст — ну, она и сбросила пять лет. А почему бы и нет? Если она чувствует себя на пятьдесят четыре года, то может так и отвечать!
  Хорошо, что мсье Понтарлье не интересовался ее возрастом. У него есть хоть какое-то понятие о приличиях. Он спрашивал только о лекарствах, которые принимал хозяин, о том, где они хранились, и не мог ли мистер Эбернети принять их слишком много, если плохо себя почувствовал или просто по ошибке. Как будто она могла помнить такую чепуху — да и вообще, хозяин знал, что делал! Потом мсье Понтарлье спросил, остались ли в доме какие-нибудь из его лекарств. Естественно, их выбросили. Он сказал, что у хозяина была сердечная недостаточность, и добавил еще какое-то длинное слово. Эти доктора вечно что-нибудь выдумывают. Старому Роджерсу говорили, что в спине у него какой-то диск или что-то в этом роде, а у него обычный прострел, и ничего больше. Ее отец был садовником и постоянно мучился от прострела.
  Самозваный медик вздохнул и отправился на поиски Лэнскома. Из Дженет ему удалось вытянуть очень мало, но он иного и не ожидал. Его целью было сверить полученные от нее скудные сведения с информацией, сообщенной Элен Эбернети и почерпнутой ею из того же источника, хотя и с меньшими трудностями, так как Дженет считала, что миссис Лео имеет полное право задавать вопросы, и с удовольствием рассказывала ей о последних неделях жизни хозяина. Болезни и смерть были ее излюбленными темами.
  Да, думал Пуаро, на информацию, добытую Элен, можно положиться. Но, следуя долгой привычке, он не доверял ничьим словам, покуда сам не убеждался в их правдивости.
  В любом случае сведения были скудными и неудовлетворительными. В основном они сводились к факту, что Ричард Эбернети принимал капсулы с витаминным маслом. Они лежали в большой бутылке, которая ко времени его смерти была почти пуста. Каждый из присутствовавших в «Эндерби» мог ввести шприцем яд в одну из капсул и поместить ее на дно бутылки, чтобы роковая доза была принята спустя несколько недель после того, как этот человек покинул дом. А может быть, кто-то пробрался в дом за день до смерти Ричарда Эбернети и подмешал яд в капсулу или — что более вероятно — подменил одну из снотворных таблеток в маленьком пузырьке, стоявшем у кровати. Наконец, он мог просто добавить что-нибудь в еду или питье.
  Эркюль Пуаро лично произвел кое-какие эксперименты. Парадная дверь оставалась запертой, но выходящую в сад боковую дверь не запирали до вечера. Около четверти второго, когда садовники ушли на ленч, а прислуга находилась в столовой, Пуаро вошел в ворота, подошел к боковой двери и поднялся в спальню Ричарда Эбернети, никем не замеченный. В качестве варианта он проскользнул через обитую сукном дверь в продуктовую кладовую и услышал голоса, доносившиеся из кухни в конце коридора, однако его снова никто не увидел.
  Да, такое можно было проделать. Но произошло ли нечто подобное в действительности? На это не было никаких указаний. Не то чтобы Пуаро искал настоящие улики — он хотел лишь убедиться, что это возможно. Убийство Ричарда Эбернети оставалось всего лишь гипотезой. Улики требовались в связи с убийством Коры Ланскене. Пуаро намеревался как следует изучить людей, собравшихся в тот день на похороны, и сформировать мнение о каждом из них. У него уже был план, но он хотел сначала перекинуться еще несколькими словами со старым Лэнскомом.
  Дворецкий держался вежливо, но несколько отчужденно. Не проявляя такого возмущения, как Дженет, он тем не менее рассматривал появление назойливого иностранца как материализацию дурных предчувствий.
  Отложив лоскут кожи, которым он тщательно полировал чайник, Лэнском выпрямился и вежливо осведомился:
  — Да, сэр?
  Пуаро уселся на табурет.
  — Миссис Эбернети говорила мне, что вы надеялись, удалившись со службы, поселиться в сторожке у северных ворот?
  — Да, сэр. Но теперь все изменилось. Когда поместье продадут…
  — Все равно остаются возможности, — прервал Пуаро. — Для садовников имеются коттеджи. Сторожка не нужна ни для гостей, ни для их прислуги. Так что все еще можно устроить.
  — Благодарю вас за предложение, сэр. Но я не думаю, что… Ведь большинство… гостей, полагаю, будут иностранцами?
  — Да, иностранцами. Среди тех, кто бежал в эту страну с континента, немало старых и беспомощных. Если их родные погибли, на родине для них нет будущего. Живя здесь, они не в состоянии заработать себе на хлеб, как те, кто молод и здоров. Организация, которую я представляю, будет приобретать на собранные средства сельские дома для таких людей. Это поместье кажется мне подходящим. Дело практически решено.
  Лэнском вздохнул:
  — Поймите, сэр, мне тяжело думать, что здесь больше не будет настоящих хозяев. Но ведь я знаю, как сейчас обстоят дела. Никто из членов семьи не мог бы себе позволить жить здесь — и сомневаюсь, чтобы молодые леди и джентльмены этого хотели. В наши дни нелегко найти прислугу, и, даже если это удается, она плохо работает и требует большое жалованье. Я понимаю, что эти прекрасные усадьбы свое отслужили. — Дворецкий снова вздохнул. — Если здесь должно обосноваться какое-нибудь учреждение, то я рад, что оно будет таким, как вы упомянули. Мы избежали многих ужасов войны, сэр, благодаря нашим храбрым солдатам, авиации и флоту, а также тому, что живем на острове. Но если бы Гитлер вторгся сюда, мы все бы поднялись и дали ему отпор. Мое зрение слишком слабо, чтобы стрелять, но я умею работать вилами и воспользовался бы ими в случае надобности. Мы в нашей стране всегда принимали обездоленных, сэр, и гордились этим.
  — Благодарю вас, Лэнском, — мягко произнес Пуаро. — Должно быть, смерть вашего хозяина явилась для вас тяжелым ударом.
  — Конечно, сэр. Я ведь служил мистеру Эбернети, когда он еще был молодым человеком. Мне очень повезло в жизни, сэр. Ни у кого не было лучшего хозяина.
  — Я тут беседовал с моим другом и… э-э… коллегой, доктором Лэрреби. Мы интересовались, не было ли у вашего хозяина за день до смерти какого-нибудь тревожного происшествия или неприятного разговора. Вы не помните, приходили в тот день к нему какие-нибудь гости?
  — Едва ли, сэр. Никого не припоминаю.
  — А вообще кто-нибудь приходил?
  — За день до смерти хозяина к чаю у нас был викарий. Приходили монахини насчет каких-то пожертвований, а к черному ходу явился один молодой человек и хотел всучить Марджори щетки и чистящие средства для сковородок. Он был очень настойчив. Больше никто не приходил.
  На лице Лэнскома появилось беспокойное выражение. Пуаро не стал на него давить. Старик ведь уже все выложил мистеру Энтуислу, и с Эркюлем Пуаро он был бы куда менее откровенен.
  Однако с Марджори Пуаро быстро добился успеха. Это была женщина без предрассудков, в отличие от старых слуг. Марджори была первоклассной кухаркой, путь к сердцу которой лежал через стряпню. Пуаро посетил ее в кухне, похвалил со знанием дела некоторые блюда, и Марджори сразу же почувствовала в нем родственную душу. Он без труда выяснил, что именно подавали вечером накануне смерти Ричарда Эбернети.
  — В тот вечер я приготовила шоколадное суфле, — сообщила Марджори. — Специально сберегла шесть яиц. Молочник — мой приятель. Мне удалось раздобыть даже сливки — лучше не спрашивайте как.
  Прочие блюда были описаны столь же детально. То, что не съели в столовой, докончили в кухне. Тем не менее, несмотря на словоохотливость Марджори, Пуаро не узнал от нее ничего важного.
  Надев пальто и пару шарфов в качестве защиты от холодного северного воздуха, Пуаро вышел на террасу, где Элен Эбернети срезала запоздалые розы.
  — Выяснили что-нибудь новое? — осведомилась она.
  — Ничего. Но я на это и не рассчитывал.
  — С тех пор как мистер Энтуисл предупредил меня о вашем приезде, я пыталась что-нибудь разведать, но напрасно. — Помолчав, она с надеждой добавила: — Может, все это выдумки?
  — Убийство при помощи топора?
  — Я не думала о Коре.
  — А я думаю как раз о ней. Зачем кому-то понадобилось убивать ее? Мистер Энтуисл говорил мне, что в тот момент, когда она произнесла свою gaffe,1415 вы сами почувствовали, будто что-то не так. Это верно?
  — Ну… да, хотя я не знаю…
  — Что именно было «не так»? — продолжал Пуаро. — Что-то неожиданное? Удивительное? Или, скажем, зловещее?
  — Нет-нет, только не зловещее. Просто что-то было не вполне… Право, не помню, да это и неважно.
  — А почему вы не помните? Потому что нечто другое вытеснило это у вас из головы — нечто более важное?
  — Пожалуй, вы правы. Очевидно, упоминание об убийстве все отодвинуло на задний план.
  — Возможно, все дело в чьей-то реакции на слово «убит»?
  — Не исключено… Но я не помню, чтобы на кого-то смотрела. Мы все уставились на Кору.
  — Тогда, быть может, вы что-то услышали — что-то упало или разбилось?
  Элен нахмурилась, напрягая память:
  — Нет… Не думаю…
  — Ну, ладно — со временем вы вспомните. Может, это и в самом деле не имеет значения. А теперь скажите, мадам, кто из присутствовавших тогда лучше всех знал Кору?
  Элен задумалась.
  — Полагаю, Лэнском. Он помнил ее еще ребенком. Горничная Дженет поступила сюда уже после того, как Кора вышла замуж и уехала.
  — А кроме Лэнскома?
  — Пожалуй, я, — ответила Элен. — Мод вообще едва ее знала.
  — Тогда, как по-вашему, почему Кора задала этот вопрос?
  Элен улыбнулась:
  — Это было абсолютно в ее духе.
  — Я имею в виду, это была всего лишь betise?1416 Кора выбалтывала, не подумав, все, что ей придет на ум? Или же она испытывала злобную радость, внося смятение?
  Элен снова погрузилась в размышления.
  — Трудно быть уверенным в том, что касается кого-то другого, — наконец промолвила она. — Я никогда не понимала, была ли Кора всего лишь простодушна или по-детски рассчитывала произвести впечатление. Вы это имели в виду, не так ли?
  — Да. Предположим, миссис Кора сказала себе: «Вот будет забавно спросить, был ли Ричард убит, и посмотреть на их лица!» Это было бы похоже на нее?
  На лице Элен отразилось сомнение.
  — Возможно. В детстве у нее, безусловно, было довольно злое чувство юмора. Но какое это имеет значение?
  — Это подтвердило бы, что шутить по поводу убийства весьма неразумно, — сухо отозвался Пуаро.
  Элен поежилась:
  — Бедная Кора.
  Пуаро переменил тему:
  — Миссис Тимоти Эбернети осталась здесь ночевать после похорон?
  — Да.
  — Она говорила с вами о словах Коры?
  — Да, она сказала, что это возмутительно и очень на нее похоже.
  — Значит, она не восприняла это всерьез?
  — Нет. Уверена, что нет.
  Пуаро показалось, что второе «нет» прозвучало менее твердо. Но так ведь бывает всегда, когда пытаешься что-то припомнить…
  — А вы, мадам, отнеслись к этому серьезно?
  Глаза Элен Эбернети казались ярко-голубыми и удивительно молодыми под зачесанными набок седеющими волосами.
  — Пожалуй, да, мсье Пуаро, — задумчиво ответила она.
  — Из-за вашего чувства, будто что-то не так?
  — Возможно.
  Пуаро ждал продолжения, но, не дождавшись, заговорил вновь:
  — Между миссис Ланскене и ее семьей было многолетнее отчуждение?
  — Да. Никому из нас не нравился ее муж, и это ее обижало — отсюда и возникло отчуждение.
  — Но потом ваш деверь внезапно приехал повидать ее. Почему?
  — Не знаю. Возможно, он догадывался, что ему недолго осталось жить, и хотел помириться.
  — Он вам об этом не говорил?
  — Мне?
  — Да. Вы ведь гостили у него перед тем, как он отправился к сестре. Мистер Эбернети даже не упомянул вам о своем намерении?
  Ему показалось, что поведение Элен стало более сдержанным.
  — Он говорил мне, что собирается повидать своего брата Тимоти, — что и сделал, — а о Коре не упоминал. Может, войдем в дом? Должно быть, уже скоро подадут ленч.
  Элен прошла мимо него, неся цветы. Когда они вошли через боковую дверь, Пуаро осведомился:
  — Вы абсолютно уверены, что во время вашего визита мистер Эбернети не говорил вам ничего важного о других членах семьи?
  — Вы спрашиваете как полицейский, — недовольно заметила Элен.
  — Когда-то я и был полицейским. У меня нет официального статуса — а значит, и права задавать вам вопросы. Но ведь вы хотите знать правду — во всяком случае, так мне казалось?
  Они вошли в Зеленую гостиную. Элен вздохнула:
  — Ричард был разочарован в младшем поколении. Впрочем, все старики таковы. Он говорил о родственниках, не скрывая пренебрежения, но не сказал ни одного — понимаете, ни одного — слова, которое могло бы навести на мысль о мотиве убийства.
  Элен взяла китайскую вазу и принялась размещать в ней розы. Покончив с этим, она стала осматриваться в поисках места для вазы.
  — Вы великолепно размещаете цветы, мадам, — заметил Эркюль Пуаро. — Думаю, вы достигаете совершенства во всем, за что ни беретесь.
  — Благодарю вас. Я люблю цветы. Думаю, они будут хорошо смотреться на зеленом малахитовом столике.
  На упомянутом столике находился букет восковых цветов под стеклянным плафоном. Когда Элен приподняла его, Пуаро небрежно осведомился:
  — Кто-нибудь говорил мистеру Эбернети, что муж его племянницы Сьюзен едва не отравил покупателя, готовя лекарство? О, pardon!1417
  Викторианская безделушка выскользнула из пальцев Элен. Пуаро прыгнул вперед, но недостаточно быстро. Плафон упал на пол и разбился. Элен с досадой воскликнула:
  — Какая я неуклюжая! Хорошо, что цветы не пострадали. Придется доставать новый плафон. А цветы я уберу в шкаф под лестницей.
  Пуаро помог Элен положить восковой букет на полку в темном шкафу и вернулся вместе с ней в гостиную.
  — Это моя вина, — сказал он. — Мне не следовало пугать вас.
  — Я забыла, о чем вы меня спросили.
  — О, не стоит вспоминать: я уже и сам забыл.
  Элен подошла к нему и положила ладонь на его руку:
  — Мсье Пуаро, неужели хоть чья-нибудь жизнь при тщательном расследовании может оказаться безупречной? Нужно ли ворошить прошлое человека, если оно не имеет ничего общего с…
  — Со смертью Коры Ланскене? Да, нужно. Потому что необходимо расследовать все. Недаром старая истина гласит: каждому есть что скрывать. Это относится ко всем нам — возможно, и к вам, мадам. Повторяю: ничего нельзя игнорировать. Поэтому ваш друг мистер Энтуисл и обратился ко мне. Я не полицейский и могу хранить молчание о том, что узнаю. Но я должен знать! А так как в этом деле, мадам, улик не так много, как людей, то я занимаюсь людьми. Мне необходимо познакомиться с каждым, кто был здесь в день похорон. Притом было бы очень удобно — и выгодно стратегически, — если бы я познакомился с ними в этом доме.
  — Боюсь, — медленно произнесла Элен, — что это будет слишком сложно…
  — Не так сложно, как вам кажется. Я уже придумал способ. Мистер Энтуисл заявит, что дом продан (entendu,1418 иногда подобные сделки срываются). Он пригласит всех членов семьи собраться здесь и выбрать то, что они хотят, из обстановки, прежде чем все выставят на аукцион. Собрание можно назначить на подходящий уик-энд. — Помолчав, он добавил: — Как видите, все достаточно просто.
  Элен посмотрела на него. Ее голубые глаза были холодными — почти ледяными.
  — Вы расставляете для кого-то ловушку, мсье Пуаро?
  — Увы! Мне хотелось бы знать, для кого ее расставлять, но пока что я в полном тумане. Конечно, можно осуществить кое-какие проверки…
  — Проверки? Какие именно?
  — Я еще сам толком не определил. И в любом случае, мадам, лучше, если вы не будете о них знать.
  — Значит, меня тоже будут проверять?
  — Вы, мадам, уже, так сказать, за кулисами. Но есть одна проблема. Думаю, молодые люди охотно приедут, а вот обеспечить присутствие мистера Тимоти Эбернети может оказаться трудновато. Я слышал, он не покидает дом.
  Элен неожиданно улыбнулась:
  — Возможно, вам повезет, мсье Пуаро. Вчера я разговаривала по телефону с Мод. Маляры красят дом, и Тимоти ужасно страдает от запаха краски. Он говорит, что это скверно отражается на его здоровье. Полагаю, они с Мод будут рады приехать сюда на неделю или на две. Мод все еще плохо ходит — вы знаете, что она сломала лодыжку?
  — Нет. Какая жалость!
  — К счастью, они заполучили компаньонку Коры, мисс Гилкрист. Кажется, она оказалась настоящим сокровищем.
  — Что-что? — Пуаро резко обернулся к Элен. — Они пригласили мисс Гилкрист переехать к ним? Кто это предложил?
  — Думаю, это устроила Сьюзен — Сьюзен Бэнкс.
  — А-а, — странным тоном протянул Пуаро. — Значит, это предложила малютка Сьюзен. Она любит все устраивать.
  — Мне она кажется весьма практичной девушкой.
  — Да, она практична. Вы слышали, что мисс Гилкрист чудом избежала смерти, съев кусок отравленного свадебного пирога?
  — Нет! — Элен выглядела испуганной. — Теперь я вспоминаю, как Мод говорила, что мисс Гилкрист только что вышла из больницы, но я понятия не имела, из-за чего она туда попала. Отравлена? Но почему, мсье Пуаро?
  — Вы в самом деле не догадываетесь почему?
  — Соберите всех здесь! — с внезапной горячностью воскликнула Элен. — Узнайте правду! Больше не должно быть убийств!
  — Следовательно, вы согласны со мной сотрудничать?
  — Да, согласна.
  Глава 15
  — Этот линолеум выглядит прекрасно, миссис Джоунс. Видно, что вы умеете с ним обращаться. Чайник на кухонном столе — можете наливать. Я приду, как только отнесу завтрак мистеру Эбернети.
  Мисс Гилкрист поднялась по лестнице, неся поднос с едой. Постучав в дверь комнаты Тимоти, она истолковала донесшееся изнутри ворчание как разрешение войти и быстро шагнула в спальню.
  — Утренний кофе и бисквиты, мистер Эбернети. Надеюсь, сегодня вы чувствуете себя лучше. Такой прекрасный день!
  — На молоке нет пенки? — с подозрением буркнул Тимоти.
  — Конечно нет, мистер Эбернети. Я тщательно ее сняла и принесла ситечко на случай, если она соберется снова. Некоторые любят пенку и говорят, что это сливки, — в общем, так оно и есть.
  — Идиоты! — проворчал Тимоти. — Что это за бисквиты?
  — Они очень хороши для пищеварения.
  — Чушь собачья. Можно есть только бисквиты с имбирем.
  — К сожалению, на этой неделе у бакалейщика не было таких бисквитов. Но эти тоже очень хороши. Попробуйте и убедитесь сами.
  — Благодарю вас, мне отлично известно, что они собой представляют. Оставьте занавески в покое!
  — Я думала, немного солнца вам не повредит. Сегодня такой приятный день.
  — Я хочу, чтобы в комнате было темно. У меня раскалывается голова. Все из-за этой проклятой краски. Я всегда был чувствителен к запаху краски: он меня просто отравляет.
  Мисс Гилкрист понюхала воздух и бодро заметила:
  — Здесь почти не чувствуется запаха. Маляры перешли на другую сторону.
  — У вас не такое чувствительное обоняние, как у меня. Неужели нельзя положить все книги, которые я читаю, так, чтобы я мог до них дотянуться?
  — Простите, мистер Эбернети, я не знала, что вы читаете все сразу.
  — Где моя жена? Я не видел ее уже больше часа.
  — Миссис Эбернети отдыхает на диване.
  — Скажите ей, чтобы пришла отдыхать сюда.
  — Хорошо, мистер Эбернети. Но она могла задремать. Может, подождать четверть часа?
  — Нет, скажите ей, что она нужна мне немедленно. И не теребите этот плед. Я положил его так, как мне нравится.
  — Извините. Мне показалось, он немного соскользнул…
  — А мне нравится, когда он соскальзывает. Идите и приведите Мод.
  Мисс Гилкрист спустилась в гостиную, где Мод Эбернети сидела, положив ногу на табурет, и читала роман.
  — Простите, миссис Эбернети, — виновато сказала мисс Гилкрист, — но мистер Эбернети вас требует.
  Мод быстро отложила книгу:
  — О боже! Сейчас иду!
  Она потянулась за палкой.
  — Вот и ты наконец! — буркнул Тимоти, когда его жена вошла в комнату.
  — Прости, дорогой. Я не знала, что нужна тебе.
  — Эта женщина, которую ты привела в дом, сведет меня с ума. Суетится и кудахчет, как клуша. Типичная старая дева.
  — Мне жаль, что мисс Гилкрист тебя беспокоит. Она просто хочет как лучше…
  — Не желаю, чтобы надо мной чирикала глупая старая дева. К тому же она чертовски сутулая…
  — Совсем немного.
  — Обращается со мной как с младенцем! Это просто сводит с ума!
  — Понимаю, дорогой. Но, пожалуйста, постарайся ей не грубить. Я еще совсем беспомощна, а ты говоришь, что она хорошо готовит…
  — Готовит она неплохо, — ворчливо признал мистер Эбернети. — Но пусть она торчит на кухне — это все, что я прошу. Не позволяй ей суетиться вокруг меня.
  — Конечно, дорогой. Как ты себя чувствуешь?
  — Так себе. Думаю, тебе лучше вызвать Бартона, чтобы он меня осмотрел. Эта краска действует мне на сердце. Пощупай пульс — увидишь, какой он неровный.
  Мод пощупала пульс, не делая комментариев.
  — Тимоти, может, нам перебраться в отель, пока не закончат красить дом?
  — На это уйдет куча денег.
  — Разве теперь это так уж важно?
  — Ты, как все женщины, только и умеешь транжирить деньги! Мы унаследовали ничтожно малую часть состояния моего брата, а ты думаешь, что мы можем жить припеваючи в отеле «Ритц»!
  — Я имела в виду не совсем это.
  — Должен тебя предупредить, что деньги Ричарда почти не изменят наше положение. Об этом позаботятся кровососы из правительства. Запомни мои слова: все сожрут налоги.
  Миссис Эбернети печально покачала головой.
  — Кофе холодный, — сказал Тимоти, с отвращением глядя на чашку, к которой еще не успел прикоснуться. — Почему я никогда не могу выпить чашку по-настоящему горячего кофе?
  — Я его подогрею.
  В кухне мисс Гилкрист пила чай, любезно, хотя и чуть снисходительно беседуя с миссис Джоунс.
  — Я так стараюсь избавить от хлопот миссис Эбернети, — говорила она. — Вся эта беготня вверх-вниз по лестнице мучительна для нее.
  — Сама виновата — ползает перед мужем на четвереньках, — отозвалась миссис Джоунс, размешивая сахар в чашке.
  — Как печально, что ее муж инвалид.
  — Не такой уж он инвалид, — мрачно заметила миссис Джоунс. — Ему просто удобно лежать, звонить в колокольчик и ждать, пока принесут поднос. Но он отлично может вставать и ходить. Когда ее не было дома, я даже видела его в деревне. Ходил как миленький! Все, что ему нужно, — например, табак или почтовую марку, — он отлично может принести сам. Поэтому, когда она уезжала на похороны и застряла по дороге домой, а он сказал, чтобы я пришла и осталась на ночь, я отказалась. «Простите, сэр, — говорю я ему, — но я должна позаботиться и о собственном муже. По утрам я буду приходить, как всегда, но мне нужно все приготовить к приходу мужа с работы». Я решила, что ему только пойдет на пользу, если он раз в жизни сам себя обслужит. Тогда поймет, сколько для него делают другие. Вот я и настояла на своем.
  Миссис Джоунс глубоко вздохнула и сделала большой глоток сладкого темного чая. Хотя она относилась к мисс Гилкрист настороженно и считала ее суетливой старой девой, ей нравилась щедрость, с которой та расходовала хозяйские запасы чая и сахара.
  Она поставила чашку и дружелюбно сказала:
  — Сейчас я выскребу пол в кухне, а потом пойду домой. Картошка уже почищена, милочка, она стоит рядом с мойкой.
  Хотя обращение «милочка» слегка покоробило мисс Гилкрист, она оценила добрую волю собеседницы, избавившей ее от чистки огромного количества картофеля.
  Прежде чем мисс Гилкрист успела ответить, зазвонил телефон, и она поспешила в холл. Телефон в стиле тех, которыми пользовались лет пятьдесят назад, был расположен на самом сквозняке, в темном коридоре у лестницы.
  Мод Эбернети появилась на верхней площадке, когда мисс Гилкрист еще разговаривала. Посмотрев вверх, она сообщила хозяйке дома:
  — Это миссис… кажется, Лео Эбернети.
  — Скажите ей, что я сейчас подойду.
  Мод начала с трудом спускаться с лестницы.
  — Жаль, что вам снова пришлось спускаться, миссис Эбернети, — посочувствовала мисс Гилкрист. — Мистер Эбернети уже окончил завтрак? Сейчас я поднимусь и заберу поднос.
  Она поспешила наверх, а миссис Эбернети взяла трубку.
  — Элен? Это Мод.
  Инвалид встретил мисс Гилкрист злобным взглядом. Когда она взяла поднос, он сердито осведомился:
  — Кто это звонит?
  — Миссис Лео Эбернети.
  — Ну, теперь они будут сплетничать целый час. Когда женщины болтают по телефону, они теряют чувство времени. Не говоря уже о деньгах, которые они расходуют на эту болтовню.
  Мисс Гилкрист рассудительно заметила, что оплачивать разговор придется миссис Лео, и Тимоти раздраженно проворчал:
  — Отодвиньте занавеску. Нет, не эту — другую. Не хочу, чтобы свет бил мне в глаза. Вот так лучше. Если я инвалид, это не значит, что я должен весь день сидеть в потемках. И поищите на полке книгу в зеленом переплете… В чем дело? Куда вы опять несетесь?
  — Звонят в дверь, мистер Эбернети.
  — Я ничего не слышал. Кроме того, внизу ведь есть эта женщина — вот пусть она и открывает.
  — Хорошо, мистер Эбернети. Какую книгу вы просили меня найти?
  Инвалид закрыл глаза:
  — Уже не помню. Вы меня отвлекли. Лучше уйдите.
  Мисс Гилкрист схватила поднос и поспешно удалилась. Поставив поднос на столик в буфетной, она побежала в передний холл мимо миссис Эбернети, все еще разговаривающей по телефону.
  Вскоре мисс Гилкрист вернулась и спросила вполголоса:
  — Простите, что прерываю вас, но пришла монахиня, которая собирает пожертвования в какой-то фонд — кажется, «Сердце Девы Марии». У нее есть тетрадь — большинство дают полкроны или пять шиллингов.
  — Минутку, Элен, — сказала в трубку Мод и обернулась к мисс Гилкрист. — Я не жертвую на католические церковные фонды. У нашей церкви есть свои благотворительные организации.
  Мисс Гилкрист снова поспешила к двери.
  Через несколько минут Мод завершила беседу фразой:
  — Поговорю об этом с Тимоти.
  Она положила трубку и направилась в холл. Мисс Гилкрист неподвижно стояла у двери в гостиную. Она озадаченно хмурилась и вздрогнула, когда Мод Эбернети обратилась к ней:
  — Что-нибудь случилось, мисс Гилкрист?
  — Нет-нет, миссис Эбернети. Боюсь, я просто задумалась. Глупо с моей стороны, когда в доме полно работы.
  Мисс Гилкрист захлопотала как муравей, а Мод с трудом поднялась в комнату мужа.
  — Звонила Элен. Кажется, усадьба продана — какому-то приюту для иностранных беженцев…
  Она сделала паузу, ожидая, пока Тимоти энергично выскажется по адресу иностранных беженцев, которые будут жить в доме, где он родился и вырос.
  — В этой стране не осталось ни капли достоинства! Мой старый дом! Я не в силах даже думать об этом!
  — Элен вполне понимает твои… наши чувства, — продолжала Мод. — Она предлагает, чтобы мы посетили дом, прежде чем он перейдет в другие руки. Элен очень беспокоится, что краска плохо действует на твое здоровье. Она подумала, что тебе лучше пожить какое-то время в «Эндерби», чем в отеле. Слуги все еще там, так что тебе был бы обеспечен уход.
  Тимоти, уже открывший рот, чтобы выразить протест, закрыл его снова. Взгляд его внезапно стал проницательным. Он одобрительно кивнул:
  — Весьма любезно со стороны Элен. Но я не знаю — я должен подумать… Несомненно, эта краска меня отравляет — я слышал, что в красках есть мышьяк. С другой стороны, переезд может оказаться для меня непосильным напряжением. Трудно решить, что лучше…
  — Возможно, дорогой, ты все-таки предпочел бы отель, — сказала Мод. — Конечно, хороший отель стоит дорого, но если речь идет о твоем здоровье…
  Тимоти прервал ее:
  — Я хочу заставить тебя понять, Мод, что мы не миллионеры! Зачем нам отель, когда Элен любезно пригласила нас в «Эндерби»? Правда, приглашать туда не ее дело — дом ей не принадлежит. Я не разбираюсь в юридических тонкостях, но полагаю, что он принадлежит всем нам, покуда его не продали и не разделили деньги. Иностранные беженцы! Старый Корнелиус наверняка перевернется в гробу! Да, — вздохнул он, — мне бы хотелось перед смертью увидеть родной дом.
  Мод ловко пошла с последнего козыря:
  — Насколько я поняла, мистер Энтуисл предлагает, чтобы члены семьи выбрали то, что им нравится, из мебели, фарфора и других вещей, прежде чем их выставят на аукцион.
  Тимоти тут же выпрямился:
  — Конечно, мы должны туда поехать! Нужно точно оценить то, что выберет каждый. Судя по тому, что я слышал о мужьях девочек, им нельзя доверять. Элен слишком добродушна. Мой долг как главы семьи — присутствовать при этом!
  Он встал и энергично прошелся взад-вперед по комнате.
  — Да, это превосходный план. Напиши Элен, что мы согласны. Вообще-то я думаю о тебе, дорогая. Для тебя это будет приятный отдых и перемена обстановки. В последнее время ты чересчур много работала. Маляры могут красить в наше отсутствие, а эта мисс Гиллеспи — оставаться здесь и присматривать за домом.
  — Гилкрист, — поправила Мод.
  Тимоти махнул рукой и сказал, что это одно и то же.
  
  — Я не могу этого сделать, — заявила мисс Гилкрист.
  Мод удивленно посмотрела на нее.
  Мисс Гилкрист дрожала всем телом, умоляюще глядя на Мод.
  — Я знаю, что это глупо… Но я просто не могу остаться в доме одна. Если бы кто-нибудь приходил ночевать…
  Она с надеждой посмотрела на собеседницу, но Мод покачала головой. Ей было хорошо известно, как трудно добыть прислугу, которая остается на ночь.
  — Конечно, вам кажется, что это глупо, — с отчаянием в голосе продолжала мисс Гилкрист, — да и я сама представить не могла, что когда-нибудь стану испытывать нечто подобное. Я никогда не была нервной или пугливой. Но теперь все изменилось. Я буквально прихожу в ужас при мысли, что мне придется находиться здесь одной.
  — Это я поступила глупо, — сказала Мод. — После того, что произошло в Литчетт-Сент-Мэри…
  — В том-то и дело… Я понимаю, что это нелепо. Причем это началось не сразу. Я ведь не боялась оставаться одна в коттедже после… того, как это случилось. Страх нарастал постепенно. Вы сочтете меня полной дурой, миссис Эбернети, но с тех пор, как я прибыла сюда, я все время боюсь. Не чего-то определенного — просто боюсь… Мне самой стыдно, но я все время жду, что произойдет нечто ужасное. Даже эта монахиня, которая только что приходила, смертельно меня напугала… Господи, до чего я дошла!
  — По-моему, это называют замедленным шоком, — неуверенно промолвила Мод.
  — Может, и так — не знаю. О боже, я, наверное, кажусь такой неблагодарной. В ответ на вашу доброту…
  Мод поспешила ее успокоить.
  — Придумаем что-нибудь еще, — сказала она.
  Глава 16
  Джордж Кроссфилд нерешительно задержался, наблюдая за женской спиной, исчезающей в дверном проеме. Потом он кивнул и двинулся следом.
  Упомянутая дверь вела в магазин, прекративший функционировать по причине банкротства. За стеклами витрин было удручающе пусто. Дверь была закрыта, и Джордж постучал. Ему открыл молодой человек в очках с туповатой физиономией.
  — Извините, — заговорил Джордж, — но мне показалось, что сюда только что вошла моя кузина.
  Молодой человек шагнул назад, и Джордж вошел внутрь.
  — Хэлло, Сьюзен, — поздоровался он.
  Сьюзен, стоящая на ящике и что-то измеряющая складным футом, удивленно обернулась.
  — Хэлло, Джордж. Откуда ты взялся?
  — Увидел твою спину и сразу понял, что она принадлежит тебе.
  — Какая догадливость! Не думала, что по спине можно так легко кого-то узнать.
  — Куда легче, чем по лицу. Достаточно приклеить бороду, засунуть вату за щеки, изменить прическу, и тебя никто не узнает, но лучше не поворачиваться к людям спиной.
  — Постараюсь запомнить. А вот ты можешь запомнить семь футов пять дюймов, пока я не запишу?..
  — Конечно. Это что — книжные полки?
  — Нет, кубатура. Восемь футов девять дюймов на три и семь…
  Молодой человек в очках, переминавшийся с ноги на ногу, виновато кашлянул.
  — Простите, миссис Бэнкс, но если вы хотите остаться здесь еще на некоторое время…
  — Да, хочу, — ответила Сьюзен. — Если вы дадите мне ключи, я запру дверь и верну их в офис, когда окажусь рядом. Хорошо?
  — Да, благодарю вас. Дело в том, что сегодня утром у нас много работы, а людей не хватает…
  Сьюзен приняла неоконченное извинение, и молодой человек вышел на улицу.
  — Хорошо, что мы от него избавились, — сказала Сьюзен. — Агенты по продаже недвижимости всегда болтают, когда я подсчитываю.
  — Ага! — подхватил Джордж. — Убийство в пустом магазине! Как бы пялились прохожие на мертвое тело молодой красивой женщины, выставленное в витрине!
  — У тебя нет причин убивать меня, Джордж.
  — Ну, я получил бы четверть твоей доли дядиного состояния. Для того, кто любит деньги, это недурная причина.
  Сьюзен прекратила измерения и, прищурившись, посмотрела на него:
  — Как странно! Ты выглядишь совсем другим человеком, Джордж.
  — В каком смысле?
  — Как в рекламном проспекте. «Вот так выглядит человек, которого вы видели на предыдущей странице, после приема лечебной соли Аппингтона».
  Она села на другой ящик и закурила сигарету.
  — Должно быть, Джордж, ты здорово нуждался в твоей доле денег дяди Ричарда.
  — В наши дни никто не может сказать, что не нуждается в деньгах, — беспечно отозвался Джордж.
  — Ты сидел на мели, верно? — допытывалась Сьюзен.
  — Не думаю, что это тебя касается.
  — Мне просто интересно.
  — Ты арендуешь этот магазин под офис?
  — Я покупаю весь дом.
  — Со всеми пожитками?
  — Да. Два верхних этажа занимали квартиры. Одна пуста и продается вместе с магазином, а другую я выкупаю у жильцов.
  — Приятно иметь денежки, не так ли, Сьюзен?
  В голосе Джорджа послышалась злая усмешка, но Сьюзен спокойно ответила:
  — Для меня это было чудом. Прямо ответ на мои молитвы.
  — Разве молитвы убивают пожилых родственников?
  Сьюзен не обратила внимания на эти слова.
  — Дом подходит мне во всех отношениях. Во-первых, это хороший образец архитектуры своего периода. Жилые помещения наверху я могу превратить в нечто уникальное. Там два прекрасных лепных потолка, да и комнаты превосходной формы. А нижний этаж, который уже переделывался, придется полностью модернизировать.
  — Ну и что здесь будет? Ателье?
  — Нет, салон красоты. Препараты из трав, кремы для лица и тому подобное. Это всегда было прибыльным делом. Нужна только индивидуальность, которую я могу обеспечить.
  Джордж окинул кузину оценивающим взглядом. Его восхищали ее энергичное лицо, чувственный рот, гладкая кожа. Он ощущал в Сьюзен то трудноопределимое качество, которому всегда сопутствует успех.
  — Да, — промолвил Джордж. — Думаю, Сьюзен, ты своего добьешься и вернешь с прибылью все, что истратишь на это предприятие.
  — Дом находится на торговой улице, а у дверей можно парковать машину.
  Джордж снова кивнул:
  — Ты давно обдумывала этот план?
  — Больше года.
  — Почему же ты не обратилась к старику Ричарду? Он мог бы финансировать твой проект.
  — Я обращалась.
  — И он не пошел тебе навстречу? Странно. По-моему, ему следовало распознать в тебе собственную деловую хватку.
  Сьюзен не ответила, и мысленному взору Джорджа представился худощавый, нервозный молодой человек с настороженным взглядом.
  — А какую роль ты отведешь твоему… как его… Грегу? — осведомился он. — Надеюсь, он перестанет торговать порошками и пилюлями?
  — Конечно. Позади дома будет лаборатория. Мы создадим собственные формулы для кремов и других косметических препаратов.
  Джордж с трудом сдержал усмешку. Ему хотелось сказать: «Выходит, малыш получит свою игрушку», но он промолчал. Джордж с удовольствием поддразнил бы кузину, но он ощущал, что с чувствами Сьюзен к ее мужу следует обходиться крайне осторожно. Они имели все признаки взрывчатого вещества. Как и в день похорон, Джордж снова подумал о Грегори. Этот парень какой-то странный. Внешне невзрачный, но что-то в нем приковывает внимание…
  Джордж вновь посмотрел на спокойную и торжествующую Сьюзен.
  — Из всей семьи ты одна — истинная Эбернети, — сказал он. — Жаль, что старый Ричард был предубежден против женского пола. Уверен, что, будь ты парнем, он оставил бы тебе все деньжата.
  — Пожалуй, — медленно произнесла Сьюзен и добавила после паузы: — Правда, ему не нравился Грег…
  — Вот как? — Джордж поднял брови. — Ну, всем свойственно ошибаться. Как бы то ни было, теперь все идет хорошо — согласно плану…
  Внезапно он осознал, что эти слова особенно применимы к Сьюзен, и ему стало не по себе. Джордж не питал особого пристрастия к хладнокровным и деловитым женщинам.
  — Между прочим, — осведомился он, дабы переменить тему, — ты получила письмо от Элен? Насчет «Эндерби»?
  — Да, сегодня утром. А ты?
  — Тоже. Ну и что ты намерена делать?
  — Мы с Грегом не возражали бы поехать туда через уик-энд — если это подойдет остальным. Кажется, Элен хочет собрать всех вместе.
  — Иначе кому-то достанется более ценная мебель, чем другим? — ухмыльнулся Джордж.
  Сьюзен рассмеялась:
  — Полагаю, все вещи уже оценены. Но оценка имущества для утверждения завещания всегда ниже его стоимости в открытой продаже. Кроме того, мне бы хотелось взять кое-что на память об основателе семейного благополучия. Думаю, было бы забавно поместить в этом доме парочку нелепых и очаровательных образчиков викторианской эпохи. Сейчас этот период входит в моду. Например, в гостиной стоял зеленый малахитовый столик. Вокруг него можно создать целую цветовую гамму. Может, стоит прибавить игрушечных колибри и венок из восковых цветов. Это будет создавать тон.
  — Доверяю твоему суждению.
  — Ты тоже приедешь туда?
  — Конечно, хотя бы понаблюдать, что игра ведется честно.
  Сьюзен снова засмеялась.
  — На что поспорим, что там разразится грандиозный скандал?
  — Розамунд, возможно, захочет твой малахитовый столик в качестве театрального реквизита.
  На сей раз Сьюзен нахмурилась.
  — Ты недавно видел Розамунд?
  — Я не видел Прекрасную Розамунд1419 с тех пор, как мы все вместе возвращались с похорон в вагоне третьего класса.
  — А я видела ее один-два раза. Она… кажется довольно странной.
  — В каком смысле? Пытается думать?
  — Нет. Она кажется… ну, расстроенной.
  — Из-за того, что унаследовала кучу денег и сможет поставить ужасающую пьесу, в которой Майкл в очередной раз будет выглядеть ослом?
  — Постановка уже готовится, конечно, пьеса наверняка жуткая, но она может иметь успех. Майкл ведь неплохой актер. На сцене он недурно смотрится — не то что красивая, но бездарная Розамунд.
  — Бедная Розамунд!
  — В то же время она не так глупа, как кажется. Иногда Розамунд обнаруживает немалую проницательность — подмечает такое, на что вроде бы и не в состоянии обратить внимание. Это даже смущает…
  — Совсем как наша тетя Кора.
  — Пожалуй…
  При упоминании о Коре Ланскене обоим стало не по себе.
  После паузы Джордж осведомился нарочито беспечным тоном:
  — Кстати, о Коре — как насчет ее компаньонки? Думаю, что-то нужно для нее сделать.
  — Сделать? О чем ты?
  — Ну, это в какой-то степени семейный долг — ведь Кора была нашей тетей, и мне пришло в голову, что этой женщине будет нелегко найти новое место.
  — Тебе пришло в голову? Любопытно.
  — Люди дрожат за собственную шкуру. Конечно, они вряд ли подумают, что эта мисс Гилкрист порешит их топором, но в глубине души будут опасаться, что она принесет им несчастье. Суеверие — страшная вещь.
  — И давно ты стал думать о подобных вещах, Джордж?
  — Ты забываешь, что я юрист, — сухо ответил Джордж. — Мне приходится часто сталкиваться со странным и нелогичным поведением. Я просто хочу сказать, что мы должны как-то помочь этой женщине — выделить ей небольшое содержание или найти для нее место в каком-нибудь офисе, если она способна выполнять такую работу. Мне кажется, нам следует поддерживать с ней контакт.
  — Тебе незачем беспокоиться, — сказала Сьюзен. В ее голосе слышалась ирония. — Я уже обо всем позаботилась. Она переехала к Тимоти и Мод.
  Джордж выглядел удивленным.
  — По-твоему, это разумно?
  — Это лучшее, что я могла придумать — в тот момент.
  Джордж с любопытством посмотрел на нее:
  — Ты очень уверена в себе, не так ли, Сьюзен? Ты знаешь, что делаешь, и… не испытываешь сожалений.
  — Испытывать сожаления — пустая трата времени, — беззаботно отозвалась Сьюзен.
  Глава 17
  Майкл бросил Розамунд письмо через стол:
  — Что ты об этом скажешь?
  — По-моему, нам нужно туда поехать. А ты как считаешь?
  — Возможно, дело того стоит, — медленно произнес Майкл.
  — Там могут оказаться какие-нибудь драгоценности… Конечно, все эти птички, восковые цветы и прочий хлам, которым набит дом, безобразны…
  — Действительно, не дом, а мавзолей. Вообще-то мне бы хотелось сделать пару набросков — особенно в той гостиной. Например, камин и причудливой формы кушетка великолепно подошли бы для «Карьеры баронета» — если нам удастся вновь ее поставить. — Он встал и посмотрел на часы. — Это напомнило мне, что я должен повидать Розенхайма. Не жди меня до позднего вечера. Я обедаю с Оскаром — нам нужно обсудить постановку и предложение американцев.
  — Милый Оскар! Он будет рад тебя видеть, ведь прошло столько времени! Передай ему привет.
  Майкл бросил на жену резкий взгляд. Он больше не улыбался, а его лицо приняло настороженное выражение.
  — Что значит «столько времени»? Можно подумать, что я не виделся с ним несколько месяцев.
  — Но ведь так оно и есть, — промолвила Розамунд.
  — Вовсе нет. Мы вместе ходили на ленч всего неделю назад.
  — Как странно! Должно быть, Оскар позабыл об этом. Он звонил вчера и сказал, что не видел тебя после премьеры «Тилли смотрит на запад».
  — Старый осел свихнулся! — рассмеялся Майкл.
  Розамунд смотрела на него своими большими голубыми глазами, лишенными всякого выражения.
  — Ты считаешь меня дурой, не так ли, Майкл?
  — Конечно нет, дорогая! — запротестовал он.
  — Да, считаешь. Но я не совсем полоумная. В тот день ты не встречался с Оскаром. Я знаю, куда ты ходил.
  — Розамунд, о чем ты?
  — О том, что мне известно, где ты был на самом деле.
  Майкл уставился на жену. Она ответила ему абсолютно безмятежным взглядом, который, однако, лишь усилил его беспокойство.
  — Не знаю, куда ты клонишь… — неуверенно начал он.
  — К тому, что с твоей стороны глупо мне лгать.
  — Послушай, Розамунд…
  — Мы ведь хотим взяться за эту постановку, верно? — прервала она.
  — Хотим? Да я всегда мечтал об этой роли!
  — Вот это я и имею в виду.
  — Что именно?
  — Ну, это предприятие стоит немало, так что лучше не слишком рисковать.
  — Я знаю, что это твои деньги, — медленно произнес Майкл. — Если ты не хочешь рисковать…
  — Это наши деньги, дорогой, — поправила Розамунд. — Мне этот момент представляется важным.
  — Слушай, Розамунд. Роль Айлин, если ее доработать…
  Розамунд улыбнулась:
  — Не думаю, что хочу сыграть эту роль.
  — Что с тобой случилось? — Майкл выглядел испуганным.
  — Ничего.
  — Еще недавно ты была совсем другой. А сейчас как будто нервничаешь из-за чего-то!
  — Я просто хочу, чтобы ты был осторожен, Мик.
  — В каком смысле? Я всегда осторожен.
  — Едва ли. Ты всегда думаешь, что сможешь выйти сухим из воды и что все поверят любой твоей выдумке. В тот день ты сглупил насчет Оскара.
  Майкл покраснел от гнева:
  — А как насчет тебя? Ты говорила, что идешь по магазинам с Джейн. Но Джейн уже несколько недель в Америке.
  — Да, — кивнула Розамунд. — Это тоже было глупо. В действительности я ходила в Риджентс-парк.
  Майкл с любопытством посмотрел на нее:
  — В Риджентс-парк? Ты в жизни туда не ходила. Что все это значит? У тебя появился дружок? Можешь говорить что угодно, Розамунд, но ты стала другой. Почему?
  — Я просто думала кое о чем. О том, что делать дальше…
  Майкл обошел стол и подбежал к ней, словно повинуясь внезапному порыву.
  — Дорогая! — с жаром воскликнул он. — Ты же знаешь, что я безумно тебя люблю!
  Она ответила на его объятие, но стоило им отодвинуться друг от друга, как Майкла вновь неприятно поразил странно расчетливый взгляд ее красивых глаз.
  — Что бы я ни сделал, ты ведь простишь меня? — осведомился он.
  — Вероятно, — рассеянно отозвалась Розамунд. — Но дело не в этом. Понимаешь, теперь все изменилось. Мы должны обдумать и спланировать.
  — Что спланировать?
  Розамунд слегка нахмурилась:
  — Когда ты что-то сделаешь, это не конец, а только начало. Приходится думать, что делать дальше, — что важно, а что нет.
  — Розамунд…
  Она сидела, сосредоточенно глядя перед собой и словно не замечая Майкла. Лишь когда он в третий раз произнес ее имя, Розамунд, слегка вздрогнув, пробудилась от грез.
  — Что ты сказал?
  — Я спросил, о чем ты думаешь…
  — Что? Ах да, я думала, нужно ли мне поехать в эту деревню… как ее… Литчетт-Сент-Мэри и повидать эту мисс… ну, тетину компаньонку.
  — Но зачем?
  — Ну, она ведь скоро уедет к родственникам или к кому-то еще. Не думаю, что мы должны отпускать ее, не спросив…
  — Не спросив о чем?
  — О том, кто убил тетю Кору.
  Майкл уставился на нее:
  — Ты хочешь сказать… ты думаешь, что она это знает?
  Розамунд ответила тем же рассеянным тоном:
  — Полагаю, что да… Она ведь жила там.
  — Но она сказала полиции…
  — Я не имею в виду, что ей это точно известно. Но она, возможно, догадывается из-за того, что говорил дядя Ричард, когда приезжал туда. Сьюзен сказала мне, что он побывал у тети Коры.
  — Но ведь компаньонка не могла слышать их разговор.
  — Могла, дорогой. — Розамунд, казалось, убеждает несмышленое дитя.
  — Чепуха! Не могу себе представить старого Ричарда Эбернети обсуждающим свои подозрения насчет одного из членов семьи в присутствии посторонней.
  — Разумеется. Она слышала разговор, стоя за дверью.
  — То есть подслушивала?
  — Думаю, да, даже уверена. Должно быть, ужасно скучно жить с другой женщиной в коттедже и не заниматься ничем, кроме уборки, мытья посуды и прогулок с кошкой. Конечно, она подслушивала и читала письма — как всякая бы делала на ее месте.
  Майкл смотрел на жену с чем-то весьма похожим на испуг.
  — И ты тоже? — напрямик спросил он.
  — Я бы не нанялась компаньонкой в деревню. — Розамунд содрогнулась. — Лучше умереть!
  — Я имею в виду, читала бы письма… и все прочее?
  — Да, если бы хотела что-то узнать, — спокойно ответила Розамунд. — Все так поступают, не правда ли? Каждый хочет знать, что происходит, — вовсе не с какой-нибудь определенной целью. Думаю, это относится и к мисс Гилкрист. Я уверена, что она знает.
  — Кто, по-твоему, убил Кору, Розамунд? — сдавленным голосом спросил Майкл. — И старика Ричарда?
  Снова тот же взгляд прозрачных голубых глаз…
  — Не говори глупости, дорогой. Тебе это известно так же хорошо, как и мне. Но лучше никогда не упоминать об этом. Так мы и поступим.
  Глава 18
  Со своего места у камина в библиотеке Эркюль Пуаро изучал собравшуюся компанию.
  Его взгляд задумчиво скользил по Сьюзен, сидящей прямо и выглядевшей оживленной и энергичной, по ее мужу, поместившемуся рядом с отсутствующим видом и вертящему в пальцах обрывок веревки; по явно довольному собой Джорджу Кроссфилду, бойко рассказывающему о карточных шулерах в атлантических круизах; Розамунд, которая машинально повторяла: «Как интересно!» — абсолютно незаинтересованным голосом; по Майклу с его характерной «усталой» красотой; по сдержанной и несколько отчужденной Элен; по Тимоти, удобно устроившемуся в лучшем кресле, положив под спину лишнюю подушку; по Мод, крепкой, пышущей здоровьем и заботливо наблюдающей за мужем; и, наконец, по фигурке мисс Гилкрист в причудливой «шикарной» блузке. Пуаро догадывался, что она вскоре встанет, пробормочет извинения и поднимется в свою комнату, покинув семейное собрание. Мисс Гилкрист знала свое место. Ее научила этому нелегкая жизнь.
  Потягивая послеобеденный кофе, Эркюль Пуаро оглядывал присутствующих из-под полуприкрытых век и давал оценку каждому из них.
  Он хотел, чтобы они собрались здесь, и его желание исполнилось. Ну и что же ему с ними делать? Внезапно Пуаро почувствовал усталость, ему не хотелось продолжать расследование. Интересно, в чем причина? Не было ли это влиянием Элен Эбернети? Ощущавшееся в ней пассивное сопротивление неожиданно стало усиливаться. Неужели спокойная и вежливая Элен умудрилась заразить его этим чувством? Он знал, что она избегала копаться в подробностях смерти Ричарда. Ей хотелось предать все забвению. Пуаро это не удивляло. Чему он удивлялся, так это собственному стремлению согласиться с ней.
  Пуаро понимал, что отчет мистера Энтуисла о членах семьи не оставлял желать лучшего. Он описал их подробно и проницательно. Пуаро хотел проверить, совпадет ли его оценка с оценкой старого адвоката. Ему казалось, что при встрече с этими людьми его осенит проницательная идея — не о том, как и когда (над этими вопросами он не намеревался ломать голову — убийство было возможным, и это все, что ему нужно знать), а насчет того, кто. Ибо Эркюль Пуаро обладал немалым жизненным опытом и верил, что, подобно человеку, который, имея дело с живописью, может распознать художника, ему удастся различить определенный тип преступника-любителя, который в случае необходимости может пойти на убийство.
  Но это оказалось не так легко.
  Беда в том, что он мог представить почти каждого из присутствующих в роли потенциального убийцы. Джордж мог бы убить, как это делает загнанная в угол крыса. Сьюзен — спокойно и деловито, согласно намеченному плану. Грегори — потому что он принадлежит к тем странным типам, которые буквально жаждут понести наказание. Майкл — так как он честолюбив и обладает свойственным убийцам тщеславием. Розамунд — потому что ее кругозор казался пугающе примитивным. Мод — так как мать может быть безжалостной, если речь идет о счастье ее ребенка, а к Тимоти она относилась как к ребенку. Даже мисс Гилкрист была способна замыслить и осуществить убийство, если бы это могло вернуть ей «Иву» во всем блеске былой респектабельности.
  А Элен? Пуаро не мог вообразить Элен совершающей убийство. Она была слишком цивилизованна — слишком далека от насилия. К тому же Элен и ее муж, несомненно, любили Ричарда Эбернети.
  Пуаро потихоньку вздохнул. До правды не удастся добраться одним прыжком. Ему придется прибегнуть к более медленным и в то же время более надежным методам. Понадобится много разговоров, так как люди, как правило, рано или поздно выдают себя, независимо от того, говорят они правду или лгут…
  Элен представила Пуаро, и ему пришлось преодолевать неизбежную досаду, вызванную присутствием незнакомого иностранца на семейном сборище. Он вовсю использовал глаза и уши, наблюдая и слушая — на виду у всех и у закрытых дверей, подмечая симпатии и антипатии, неосторожные слова, часто произносимые при разделе имущества, ловко устраивая беседы наедине, прогулки по террасе и делая про себя выводы. Пуаро говорил с мисс Гилкрист о былой славе ее чайной, о правильном приготовлении бриошей и шоколадных эклеров, посещал с ней огород, обсуждая использование трав в кулинарии. Он провел долгие полчаса, слушая разглагольствования Тимоти о его здоровье и о пагубном воздействии на него краски.
  Краска? Пуаро нахмурился. Кто-то еще говорил о краске… Мистер Энтуисл?
  Было немало разговоров о живописи — о Пьере Ланскене как художнике, о картинах Коры, восхищавших мисс Гилкрист и с презрением отвергаемых Сьюзен. «Они похожи на почтовые открытки, — говорила она. — Тетя Кора наверняка срисовывала их с открыток».
  Это замечание расстроило мисс Гилкрист, которая резко заявила, что «дорогая мисс Ланскене всегда писала с натуры».
  — Уверена, что тетя попросту врала, — сказала Сьюзен Пуаро, когда мисс Гилкрист вышла из комнаты. — Фактически я это знаю, хотя не стала сообщать об этом и еще сильнее огорчать бедную старушку.
  — А откуда вы знаете?
  Пуаро наблюдал за твердыми, волевыми очертаниями подбородка Сьюзен.
  «Она всегда уверена в себе, — подумал он. — Возможно, когда-нибудь она окажется чересчур уверенной…»
  — Я расскажу вам, — ответила Сьюзен, — только не передавайте это мисс Гилкрист. На одном из пейзажей Полфлексана изображены бухта, маяк и причал — все, что обычно рисуют с натуры любители. Но причал был взорван во время войны, а так как этюд тети Коры был сделан пару лет назад, его никак не могли рисовать с натуры, не так ли? А вот на открытках причал изображен по-прежнему. Одна из таких открыток была в тетиной спальне. Очевидно, тетя Кора сделала грубый набросок в Полфлексане и тайком закончила работу дома, пользуясь открыткой. Забавно, как иногда люди себя выдают!
  — В самом деле забавно. — Воспользовавшись удобным случаем, Пуаро продолжил: — Вы не помните меня, мадам, зато я вас помню. Я вижу вас не впервые.
  Сьюзен уставилась на него, и он энергично кивнул:
  — Да-да, это так. Я сидел в автомобиле, закутанный шарфами, и увидел вас из окошка. Вы говорили с механиком в гараже. На меня вы не обратили внимания — подумаешь, какой-то закутанный иностранец, сидящий в машине. Но я вас заметил, так как вы молоды, хороши собой и стояли на солнце. Поэтому, приехав сюда, я подумал: «Tiens!1420 Какое совпадение!»
  — В гараже? Где? Когда это было?
  — О, совсем недавно — не более недели тому назад. Вот только не могу припомнить где, — солгал Пуаро, который отлично помнил гараж в «Королевском гербе». — Я много разъезжаю по этой стране.
  — В поисках подходящего дома для ваших беженцев?
  — Да. Слишком многое приходится учитывать — цену, местонахождение, возможность переделок.
  — Очевидно, вам понадобится много здесь перестроить. Установить эти ужасные перегородки…
  — В спальнях — безусловно. Но большую часть комнат на первом этаже мы не станем трогать. — Пуаро сделал небольшую паузу. — Вас печалит, мадам, что старая семейная усадьба перейдет к иностранцам?
  — Конечно нет. — Казалось, вопрос позабавил Сьюзен. — По-моему, это отличная идея. В таком доме, как он выглядит сейчас, никто не смог бы жить. И у меня нет к нему сентиментального отношения. Я не могу назвать его своим домом. Мои родители жили в Лондоне, а сюда только иногда приезжали на Рождество. Честно говоря, дом всегда казался мне ужасным — каким-то непристойным храмом во славу богатства.
  — Алтари теперь иные — со встроенной мебелью, скрытым освещением и дорогой простотой. Но богатство все еще имеет свои храмы, мадам. Насколько я понимаю, — надеюсь, вы не сочтете меня нескромным, — вы сами планируете нечто подобное? Не жалея расходов — все de luxe.1421
  Сьюзен рассмеялась:
  — Ну, это едва ли храм — всего лишь предприятие.
  — Возможно — название не имеет значения… Ведь это будет стоить много денег, не так ли?
  — В наши дни все ужасно дорого. Но думаю, что расходы окупятся.
  — Расскажите мне о ваших планах. Меня удивляет, что красивая молодая женщина может быть такой практичной и деловой. В дни моей молодости — признаюсь, это было очень давно — красивые женщины думали только о туалетах, косметике и прочих удовольствиях.
  — Я как раз и рассчитываю, что женщины по-прежнему думают о своей внешности.
  — Ну так расскажите об этом.
  Сьюзен рассказала ему о своем проекте со всеми подробностями, невольно обнаруживая наиболее существенные черты своего характера. Пуаро по достоинству оценил ее деловую хватку, смелость планов, способность отметить все нужные детали, отбрасывая лишнее. В то же время он чувствовал, что она может быть безжалостной, как все, кто осуществляет рискованные планы…
  — Да, вы добьетесь успеха, — сказал Пуаро. — Вам повезло, что в отличие от многих вы не скованы бедностью. Без капитала далеко не уедешь. Иметь творческие идеи и не располагать средствами для их осуществления — должно быть, это невыносимо.
  — Я бы уж точно не могла такого вынести! Но я все равно бы достала деньги — нашла кого-нибудь, кто бы меня финансировал.
  — Ну разумеется! Ваш дядя, которому принадлежал этот дом, был богат. Даже если бы он не умер, то так или иначе, как вы выразились, финансировал бы вас.
  — Ошибаетесь. Дядя Ричард придерживался довольно отсталых взглядов в том, что касалось женщин. Если бы я была мужчиной… — В ее глазах мелькнул гнев. — Он меня очень сердил.
  — Понимаю…
  — Старики не должны становиться на пути у молодых. Я… О, прошу прощения.
  Эркюль Пуаро весело рассмеялся и подкрутил усы.
  — Я стар, но не препятствую молодежи. Никому незачем дожидаться моей смерти.
  — Что за дикая мысль!
  — Но ведь вы реалистка, мадам. Признаем без лишних споров: мир полон молодых и даже не слишком молодых людей, терпеливо или нетерпеливо ожидающих чьей-нибудь смерти, которая предоставит им если не богатство, то хотя бы возможности.
  — Возможности, — повторила Сьюзен, глубоко вздохнув. — Вот что необходимо каждому.
  — А вот и ваш муж! — воскликнул Пуаро. — Он может присоединиться к нашей маленькой дискуссии… Мы говорим о возможностях, мистер Бэнкс. О тех возможностях, за которые следует хвататься обеими руками. Как по-вашему, насколько далеко можно при этом зайти?
  Но ему было не суждено выслушать мнение Грегори Бэнкса о возможностях или о чем-то еще. Фактически Пуаро вообще не удалось поговорить с Грегом. Либо по собственному желанию, либо по желанию жены Бэнкс старательно избегал вступать с ним в беседу.
  Зато Пуаро смог поговорить с Мод Эбернети — о запахе краски, о том, как хорошо, что Тимоти смог приехать в «Эндерби», и как любезно было со стороны Элен пригласить даже мисс Гилкрист.
  — Она нам просто необходима. Тимоти часто хочется слегка перекусить, а от чужой прислуги нельзя требовать слишком многого, но в комнатке возле буфетной есть газовая горелка, на которой мисс Гилкрист может подогреть овалтин или еще что-нибудь, никого не беспокоя. И она всегда охотно сбегает за какой-нибудь вещью по лестнице хоть дюжину раз в день. Я чувствую, что само Провидение внушило ей испугаться оставаться одной дома, хотя признаю, что сначала это меня рассердило.
  — Испугаться?
  Пуаро с интересом выслушал рассказ Мод о внезапном паническом страхе мисс Гилкрист.
  — Выходит, она боялась и не могла точно объяснить, чего именно? Любопытно, весьма любопытно.
  — Я приписала это замедленному шоку.
  — Возможно, вы правы.
  — Помню, во время войны, когда бомба взорвалась примерно в миле от нас, Тимоти…
  Пуаро поспешил абстрагироваться от Тимоти.
  — В тот день произошло что-нибудь особенное? — спросил он.
  — В какой день?
  — Когда испугалась мисс Гилкрист.
  — Да нет, не думаю. У нее это чувство нарастало со времени отъезда из Литчетт-Сент-Мэри — по крайней мере, так она говорила. Там мисс Гилкрист вроде бы ничего не боялась.
  И результатом, подумал Пуаро, явился кусок отравленного свадебного пирога. Неудивительно, что с тех пор мисс Гилкрист начала бояться… А с переездом в мирную сельскую местность, где находился «Стэнсфилд-Грейндж», страх не только сохранился, но даже усилился. Почему? Казалось бы, уход за капризным ипохондриком вроде Тимоти должен отнимать столько сил, что любой страх поглотило бы чувство раздражения.
  Но что-то в доме Тимоти заставляло мисс Гилкрист бояться. Что? Знала ли она сама?
  Оказавшись на короткий промежуток времени перед обедом наедине с мисс Гилкрист, Пуаро заговорил на интересующую его тему, подчеркивая свое присущее иностранцам любопытство.
  — Понимаете, я не могу говорить об убийстве с членами семьи. Но я заинтригован. Да и кто бы не был на моем месте? Такое жестокое преступление — пожилую художницу убивают в уединенном коттедже. Как ужасно для близких! Впрочем, полагаю, и для вас тоже. Миссис Тимоти Эбернети дала мне понять, что вы проживали там в то время?
  — Да, проживала. Прошу прощения, мсье Понтарлье, но мне не хотелось бы говорить об этом.
  — Ну конечно! Прекрасно вас понимаю.
  Произнеся эту фразу, Пуаро выжидающе умолк. Как он и думал, мисс Гилкрист сразу же об этом заговорила.
  Пуаро не узнал от нее ничего нового, но он безупречно сыграл свою роль, издавая сочувственные возгласы и демонстрируя напряженное внимание, которое не могло не польстить мисс Гилкрист.
  Когда она во всех подробностях описала, что ей пришлось перенести, что сказал доктор и как добр был мистер Энтуисл, Пуаро рискнул перейти к следующему пункту:
  — Думаю, вы поступили разумно, не оставшись одна в этом коттедже.
  — Я просто не могла этого сделать, мсье Пуаро.
  — Вы как будто даже боялись остаться одна в доме мистера Тимоти Эбернети во время их пребывания здесь?
  Мисс Гилкрист выглядела виноватой.
  — Мне ужасно стыдно. Это так глупо! Но меня охватила паника — сама не знаю почему.
  — Но это вполне понятно. Вы едва оправились после попытки отравить вас…
  Мисс Гилкрист вздохнула и сказала, что не в состоянии понять, почему кто-то мог захотеть ее отравить.
  — Очевидно, дорогая леди, этот убийца думал, будто вам что-то известно и это может привести к его разоблачению.
  — Но что я могла знать? Какой-то бродяга или полоумный…
  — Если только это в самом деле был бродяга. Я в этом сомневаюсь.
  — Пожалуйста, мсье Понтарлье! — Мисс Гилкрист казалась расстроенной до глубины души. — Не говорите так! Я не хочу этому верить!
  — Чему именно?
  — Не хочу верить, что это не был… Я имею в виду, что это был…
  Она умолкла, окончательно запутавшись.
  — Тем не менее вы этому верите, — проницательно заметил Пуаро.
  — Нет!
  — А я думаю, да. Поэтому вы и были напуганы. Вы все еще боитесь, не так ли?
  — Нет, с тех пор как я приехала сюда. Здесь так много людей и такая приятная семейная атмосфера. Тут я чувствую себя спокойно.
  — Мне кажется… Простите мне мое любопытство, но я стар и немощен, поэтому большую часть времени посвящаю праздным размышлениям об интересующих меня делах. Так вот, мне кажется, что в «Стэнсфилд-Грейндж» произошло какое-то событие, заставившее вас вспомнить о ваших страхах. Теперь медицина признаёт огромную роль, которую играет наше подсознание.
  — Да, я об этом слышала…
  — Я думаю, что ваш подсознательный страх мог, так сказать, выйти наружу благодаря какому-то конкретному случаю — возможно, незначительному, но сыгравшему роль катализатора.
  Мисс Гилкрист с радостью ухватилась за эту идею.
  — Уверена, что вы правы! — воскликнула она.
  — И что же могло явиться этим… э-э… незначительным случаем?
  Мисс Гилкрист подумала и неожиданно ответила:
  — Знаете, мсье Понтарлье, думаю, что это была монахиня.
  Прежде чем Пуаро успел осмыслить услышанное, в комнату вошли Сьюзен с мужем, за которыми следовала Элен.
  «Монахиня, — подумал Пуаро. — Интересно, где я уже слышал о монахине в связи с этой историей?»
  Он решил этим же вечером незаметно завести разговор о монахинях.
  Глава 19
  Семья держалась вежливо с мсье Понтарлье — сотрудником ОПБ ООН. Пуаро оказался прав, воспользовавшись аббревиатурой. Все восприняли ОПБ ООН как нечто само собой разумеющееся и даже притворялись, что всё знают об этой организации. Люди крайне неохотно признаются в своем невежестве. Исключение составила Розамунд, которая с любопытством осведомилась:
  — А что такое ОПБ ООН? Никогда об этом не слышала.
  К счастью, рядом в этот момент никого не оказалось. Пуаро представил свою организацию таким образом, что все, кроме Розамунд, стыдились обнаружить свою неосведомленность о всемирно известном учреждении. Розамунд же ограничилась замечанием:
  — Опять беженцы! Я так от них устала. — Таким образом она озвучила невысказанную реакцию многих, стеснявшихся выражать свои чувства столь откровенно.
  В итоге Пуаро был принят как предмет иностранного декора, хотя и причиняющий некоторые неудобства. Конечно, всем казалось, что Элен следовало бы избавиться от него на этот уик-энд, но, так как он остался в доме, придется с этим смириться. К счастью, этот чудаковатый маленький иностранец вроде бы плоховато понимал по-английски, часто не мог разобрать, что ему говорят, и, казалось, полностью терялся, когда несколько человек говорили одновременно. Он как будто интересовался только беженцами и послевоенной обстановкой, поэтому его лексикон касался лишь этих тем. Обычная болтовня сбивала его с толку.
  Практически всеми забытый, Эркюль Пуаро откинулся на спинку стула, потягивал кофе и наблюдал — так кот наблюдает за чирикающими птичками. Пока еще кот не был готов к прыжку.
  В течение суток рыская по дому и обследуя его содержимое, наследники Ричарда Эбернети собрались заявить о своих предпочтениях и, если понадобится, отстаивать их.
  Вначале темой разговора стал десертный сервиз из споудовского фарфора,1422 которым собравшиеся только что воспользовались за обеденным столом.
  — Я вряд ли долго протяну, — меланхолическим тоном произнес Тимоти. — И у нас с Мод нет детей. Нам едва ли стоит обременять себя бесполезными вещами. Но из чистой сентиментальности мне бы хотелось взять старый десертный сервиз, который напоминает о прошлом. Конечно, он вышел из моды, да и вообще десертные сервизы сейчас не слишком ценятся, но я готов довольствоваться им — и, возможно, булевским шкафчиком1423 из Белого будуара.
  — Вы опоздали, дядя, — с самодовольной беспечностью отозвался Джордж. — Утром я попросил Элен оставить споудовский сервиз за мной.
  Тимоти побагровел:
  — Что значит — оставить за тобой? Еще ничего не решено. И зачем тебе десертный сервиз? Ты ведь не женат.
  — Дело в том, что я коллекционирую споудовский фарфор, а это превосходный его образец. Но булевский шкафчик можете взять себе, дядя. Мне он и даром не нужен.
  Тимоти отмахнулся от булевского шкафчика.
  — Слушай, Джордж, не слишком ли много ты на себя берешь? Я старше тебя, и, кроме того, я — единственный брат Ричарда. Так что сервиз мой!
  — Почему бы вам не взять сервиз из дрезденского фарфора, дядя? Прекрасная вещь — и наверняка навевает такие же сентиментальные воспоминания. Как бы то ни было, споудовский сервиз мой. Кто первым пришел, того первым и обслужили.
  — Чушь! — рявкнул Тимоти, брызгая слюной.
  — Пожалуйста, Джордж, не огорчай дядю, — резко вмешалась Мод. — Ему это вредно. Естественно, он получит сервиз, если захочет. Тимоти имеет право выбирать первым, а вам, молодежи, придется подождать. К тому же он брат Ричарда, а ты всего лишь племянник.
  — Я могу кое-что добавить, молодой человек! — Тимоти кипел от бешенства. — Если бы Ричард как следует составил завещание, распоряжаться содержимым этого дома было бы поручено мне! То, что этого не произошло, я могу приписать только дурному влиянию! Повторяю — дурному влиянию! — Он сердито уставился на племянника. — Это завещание просто нелепо! — Тимоти откинулся на спинку стула, схватился за сердце и простонал: — Все это очень скверно на мне отражается. Если бы я мог выпить немного бренди…
  Мисс Гилкрист выбежала из комнаты и вернулась, неся рюмку с упомянутым тонизирующим.
  — Вот бренди, мистер Эбернети. Прошу вас, не волнуйтесь! Вы уверены, что вам не нужно прилечь?
  — Не будьте дурой! — Тимоти залпом выпил бренди. — Прилечь! Я намерен отстаивать свои интересы!
  — Право, Джордж, ты меня удивляешь, — сказала Мод. — Твой дядя говорит абсолютно верно. Его желания должны учитываться в первую очередь. Если он хочет десертный сервиз, значит, он его получит!
  — Тем более что этот сервиз просто отвратителен, — добавила Сьюзен.
  — Придержи язык, Сьюзен! — огрызнулся Тимоти.
  Худощавый молодой человек, сидящий рядом со Сьюзен, поднял голову и произнес голосом, в котором слышались пронзительные нотки:
  — Не смейте так говорить с моей женой!
  Он приподнялся со стула.
  — Все в порядке, Грег, — быстро сказала Сьюзен. — Я не возражаю.
  — Зато я возражаю!
  — Думаю, Джордж, — вмешалась Элен, — ты бы мог оказать дяде любезность и уступить ему сервиз.
  — Что значит «уступить»? — взвился Тимоти.
  Но Джордж кивнул Элен и сказал:
  — Ваше желание — закон, тетя. Я отказываюсь от своего требования.
  — Тебе ведь он все равно не нужен, верно? — спросила Элен.
  Джордж бросил на нее быстрый взгляд и усмехнулся:
  — Беда в том, тетя Элен, что вы слишком проницательны. Вы замечаете больше, чем хотите заметить. Не волнуйтесь, дядя Тимоти, сервиз ваш. Я просто пошутил.
  — Ничего себе шутки! — с возмущением произнесла Мод Эбернети. — У твоего дяди мог начаться сердечный приступ!
  — Не бойтесь, — весело отозвался Джордж. — Дядя Тимоти наверняка переживет всех нас. Знаете, как говорят, — скрипучие ворота…
  — Неудивительно, — злобно фыркнул Тимоти, — что Ричард в тебе разочаровался.
  — Что-что? — Добродушие исчезло с лица Джорджа.
  — Ты приезжал сюда после смерти Мортимера, рассчитывая занять его место — надеясь, что Ричард сделает тебя своим наследником, не так ли? Но мой бедный брат быстро тебя раскусил. Он понял, что случится с деньгами, если ты будешь ими распоряжаться. Меня удивляет, что Ричард оставил тебе даже часть своего состояния. Он ведь прекрасно знал, на что ты ее истратишь, — на лошадей, игру, Монте-Карло и прочие иностранные казино. Возможно, это не самое худшее. Ричард подозревал тебя в нечестности, верно?
  На крыльях носа Джорджа обозначились белые вмятины, но он спокойно промолвил:
  — Вам не кажется, что следует быть поосторожнее в выражениях?
  — Я плохо себя чувствовал и не мог приехать на похороны, — не унимался Тимоти, — но Мод рассказала мне о словах Коры. Конечно, Кора всегда была дурой — но, может, в этом что-то есть. Если так, то я знаю, кого подозревать…
  — Тимоти! — Мод поднялась со стула, спокойная и несокрушимая, словно крепость. — У тебя был тяжелый вечер. Ты должен подумать о своем здоровье. Пойдем наверх. Ты примешь успокоительное и ляжешь. Мы с Тимоти, Элен, возьмем споудовский десертный сервиз и булевский шкафчик на память о Ричарде. Надеюсь, ни у кого нет возражений?
  Мод окинула взглядом присутствующих. Никто не откликнулся, и она вышла из комнаты, придерживая за локоть Тимоти и отодвинув мисс Гилкрист, нерешительно мявшуюся у двери.
  Джордж первым нарушил молчание.
  — Femme formidable!1424 — заметил он. — Сказано точно про тетю Мод. Не хотелось бы мне оказаться на пути ее триумфального шествия к цели.
  Мисс Гилкрист села и смущенно пробормотала:
  — Миссис Эбернети всегда так добра…
  Фраза не произвела впечатления.
  Майкл Шейн внезапно расхохотался.
  — Знаете, — сказал он, — я всем этим просто наслаждаюсь! Прямо сцена из «Наследства Войси». Между прочим, Розамунд и я хотели бы взять малахитовый столик, который стоит в гостиной.
  — Ну нет! — воскликнула Сьюзен. — Его хочу взять я.
  — Снова-здорово! — усмехнулся Джордж, возведя глаза к потолку.
  — Нам незачем из-за этого ссориться, — продолжала Сьюзен. — Столик нужен мне для моего салона красоты. Просто для создания колорита — я поставлю на него большой букет восковых цветов. Цветы найти достаточно легко, а вот зеленые малахитовые столики попадаются не часто.
  — Но, дорогая, — возразила Розамунд, — нам нужен этот столик по той же причине — для придания колорита новой постановке. Он как раз относится к нужному периоду — а на него можно поместить восковые цветы или игрушечных колибри. Это будет великолепно смотреться!
  — Я тебя понимаю, Розамунд, — сказала Сьюзен. — Но думаю, что мне столик нужнее, чем тебе. На сцене ты можешь использовать бутафорию, а мне для салона необходимы подлинные изделия.
  — Как насчет спортивного решения, леди? — осведомился Джордж. — Почему бы не бросить монетку или не разыграть столик в карты? Это вполне бы соответствовало духу времени его изготовления.
  Сьюзен улыбнулась.
  — Мы с Розамунд поговорим об этом завтра, — ответила она.
  Сьюзен, как всегда, казалась абсолютно уверенной в себе. Джордж с любопытством перевел взгляд с ее лица на лицо Розамунд, на котором застыло рассеянное, отсутствующее выражение.
  — А вы кого поддержите, тетя Элен? — спросил Джордж. — По-моему, шансы равны. Сьюзен обладает решительностью, а Розамунд — поразительной целеустремленностью.
  — Может, не стоит использовать колибри, — задумчиво произнесла Розамунд. — Одну из этих больших китайских ваз можно переделать в красивую лампу с золотым абажуром…
  Мисс Гилкрист разразилась умиротворяющей речью:
  — Дом полон таких прекрасных вещей! Я уверена, миссис Бэнкс, что зеленый столик будет прекрасно выглядеть в вашем новом салоне. Никогда не видела ничего подобного. Должно быть, он стоит кучу денег.
  — Разумеется, его стоимость вычтут из моей доли наследства, — сказала Сьюзен.
  — Простите… Я не имела в виду… — смущенно пролепетала мисс Гилкрист.
  — Ее можно вычесть из нашей доли, — заметил Майкл. — Вместе со стоимостью восковых цветов.
  — Они так великолепно смотрятся на этом столике, — пробормотала мисс Гилкрист. — Поистине эстетическое зрелище…
  Но никто не обращал внимания на ее банальности, произносимые, впрочем, с наилучшими намерениями.
  — Сьюзен нужен этот столик, — заявил Грег с теми же нервными, пронзительными интонациями.
  Последовала неловкая пауза, как будто слова Грега сразу же изменили тональность беседы.
  — А что нужно тебе, Джордж? — быстро спросила Элен. — Не считая десертного сервиза.
  Джордж усмехнулся, и напряжение ослабло.
  — Конечно, стыдно дразнить старика Тимоти, — сказал он. — Но его поведение просто невыносимо. Он так долго все делал по-своему, что это стремление стало патологическим.
  — Нужно быть снисходительным к инвалиду, мистер Кроссфилд, — укоризненно заметила мисс Гилкрист.
  — Он не инвалид, а обычный старый ипохондрик, — заявил Джордж.
  — В самом деле, — подтвердила Сьюзен. — Я не верю, что он болен, а ты, Розамунд?
  — Что?
  — Ты веришь, что дядя Тимоти болен?
  — Нет… не думаю, — рассеянно отозвалась Розамунд. — Прости, я думала, какое освещение лучше подойдет для этого столика.
  — Слышите?! — воскликнул Джордж. — Целеустремленность на грани одержимости! Твоя жена опасная женщина, Майкл. Надеюсь, ты это понимаешь.
  — Еще как, — мрачно согласился Майкл.
  — Битва за столик состоится завтра, — с явным удовольствием провозгласил Джордж. — Противники будут сражаться, соблюдая правила, но решительно. Мы должны выбрать, кого поддерживать. Я буду стоять за Розамунд, которая выглядит мягкой и покладистой, но в действительности отнюдь не такова. Мужья, очевидно, поддержат своих жен. Мисс Гилкрист наверняка примет сторону Сьюзен.
  — Право, мистер Кроссфилд, я бы никогда не осмелилась…
  — Тетя Элен? — продолжал Джордж, игнорируя бормотание мисс Гилкрист. — Вам принадлежит решающий голос. А, совсем забыл… Мсье Понтарлье?
  — Pardon? — Эркюль Пуаро выглядел рассеянным.
  Джордж хотел объяснить, в чем дело, но раздумал. Бедняга все равно не понял ни единого слова.
  — Просто семейная шутка, — сказал он.
  — Да-да, понимаю. — Пуаро вежливо улыбнулся.
  — Итак, тетя Элен, ваш голос решающий. На чьей вы стороне?
  Элен улыбнулась:
  — Возможно, Джордж, столик понадобится мне самой. — Она намеренно переменила тему, обратившись к иностранному гостю: — Боюсь, все это очень скучно для вас, мсье Понтарлье.
  — Вовсе нет, мадам. Я считаю привилегией быть допущенным к вашим семейным делам. — Пуаро отвесил поклон. — Я хотел бы сказать… простите, выразить свои сожаления, что этот дом переходит из ваших рук в руки посторонних. Несомненно, это большое горе.
  — Мы ни о чем не сожалеем, — заверила его Сьюзен.
  — Вы очень любезны, мадам. Для моих пожилых страдальцев это будет прекрасным убежищем. Здесь так мирно и спокойно! Умоляю вас помнить об этом, если когда-нибудь вами овладеют недобрые чувства. Я слышал, что дом хотела приобрести какая-то школа — не обычная, а нечто вроде монастыря, руководимая religieuses… кажется, у вас их называют «монахини». Возможно, вы предпочли бы это?
  — Ничуть не бывало, — возразил Джордж.
  — Ордена Святого Сердца Девы Марии, — продолжал Пуаро. — К счастью, щедрость неизвестного благотворителя позволила нам предложить более высокую цену. — Он обернулся к мисс Гилкрист: — Кажется, вам не нравятся монахини?
  Мисс Гилкрист покраснела и выглядела смущенной.
  — Право, мсье Понтарлье, вы не должны думать… Я имею в виду, тут нет ничего личного. Просто я не вижу смысла в том, чтобы отгораживаться от мира таким образом, — по-моему, это не нужно и даже в какой-то мере эгоистично. Я не говорю о тех монахинях, которые преподают или помогают бедным, — уверена, что это самые неэгоистичные женщины в мире и что они приносят много пользы…
  — Не могу себе представить, чтобы я захотела стать монахиней, — заметила Сьюзен.
  — Выглядят они очень колоритно, — промолвила Розамунд. — Помните, когда в прошлом году возобновили постановку «Чуда», Соня Уэллс смотрелась просто великолепно в костюме монахини.
  — Не возьму в толк, — сказал Джордж, — почему Господу должны нравиться средневековые одеяния? Ведь монашки наряжаются именно так. Их платье громоздко, негигиенично и непрактично.
  — К тому же оно делает их похожими друг на друга, не так ли? — подхватила мисс Гилкрист. — Конечно, это глупо, но я испугалась, когда жила у миссис Эбернети и туда явилась монахиня собирать пожертвования. Мне почудилось, будто это та же монахиня, которая приходила в коттедж в Литчетт-Сент-Мэри в день дознания по поводу смерти бедной миссис Ланскене. Мне показалось, что она повсюду меня преследует!
  — Я думал, монахини ходят за пожертвованиями по двое, — заметил Джордж. — Кажется, на этом построен какой-то детективный роман.
  — В тот раз приходила только одна, — отозвалась мисс Гилкрист. — Возможно, теперь им приходится на всем экономить. Как бы то ни было, это оказалась совсем другая монахиня, потому что та собирала деньги на орган для церкви Святого… кажется, Варнавы, а эта — на что-то связанное с детьми.
  — Но черты лица у них были похожи? — заинтересованно осведомился Эркюль Пуаро.
  Мисс Гилкрист обернулась к нему:
  — Пожалуй, да. Та же верхняя губа — как будто там были усы. Думаю, это меня и встревожило — я вообще тогда нервничала и сразу припомнила истории из времен войны о монахинях, которые в действительности были мужчинами — людьми пятой колонны, сброшенными с парашютами. Конечно, потом я поняла, что это глупости.
  — Монашеское одеяние — хорошая маскировка, — задумчиво промолвила Сьюзен. — Оно скрывает ноги.
  — Все дело в том, — снова заговорил Джордж, — что люди редко смотрят друг на друга внимательно. Поэтому свидетели в суде так часто совершенно по-разному описывают одного и того же человека: высоким и низеньким, худым и толстым, блондином и брюнетом, в темном костюме и в светлом и так далее. Конечно, попадаются и надежные свидетели, но их нелегко определить.
  — А иногда, — добавила Сьюзен, — смотришь на себя в зеркало и не знаешь, кто это. Выглядит вроде знакомо. Ты говоришь себе: «Это кто-то, кого я хорошо знаю», а потом внезапно понимаешь, что это ты и есть.
  — Было бы куда труднее, — сказал Джордж, — если бы ты мог видеть себя какой ты есть, а не в зеркале.
  — Почему? — озадаченным тоном спросила Розамунд.
  — Потому что никто не видит себя так, как его видят другие. Все видят себя только в зеркальном — перевернутом отражении.
  — Разве это что-то меняет?
  — Конечно, — быстро ответила Сьюзен. — Ведь человеческие лица не полностью симметричны. У людей бывают неодинаковые брови, кривые рты, носы неправильной формы. Могу тебе продемонстрировать… У кого есть карандаш?
  Кто-то извлек карандаш, и они начали экспериментировать, прикладывая карандаш к разным сторонам носа и со смехом подмечая различия в углах.
  Атмосфера почти полностью разрядилась. Все пришли в хорошее настроение. Это уже не были наследники Ричарда Эбернети, собравшиеся для раздела имущества, — просто веселая компания, прибывшая в деревню на уик-энд.
  Только Элен Эбернети сидела молча, погрузившись в раздумья.
  Эркюль Пуаро со вздохом поднялся и вежливо пожелал хозяйке доброй ночи.
  — Возможно, мадам, мне следует проститься. Мой поезд отбывает завтра в девять утра. Это очень рано. Поэтому позвольте поблагодарить вас сейчас за вашу доброту и гостеприимство. Дата передачи дома будет согласована с мистером Энтуислом — разумеется, с учетом ваших пожеланий.
  — Мне подойдет любое время, мсье Понтарлье. Я… я уже закончила все, для чего приехала сюда.
  — Вы вернетесь на свою виллу на Кипре?
  — Да. — На губах Элен Эбернети мелькнула едва заметная улыбка.
  — И вы не испытываете сожалений? — допытывался Пуаро.
  — Покидая Англию? Или вы имеете в виду «Эндерби»?
  — Я имею в виду этот дом.
  — Нет. Какой смысл цепляться за прошлое? С прошлым нужно уметь расставаться.
  — Да, если это возможно. — Пуаро виновато улыбнулся окружавшим его вежливым лицам. — Иногда прошлое не желает уходить в забвение. Оно стоит рядом и говорит: «Со мной еще не кончено».
  Сьюзен с сомнением усмехнулась.
  — Я говорю серьезно, — настаивал Пуаро.
  — Вы хотите сказать, — спросил Майкл, — что ваши беженцы, прибыв сюда, не смогут полностью забыть о своих страданиях?
  — Я не имею в виду моих беженцев.
  — Он имеет в виду нас, дорогой, — сказала Розамунд. — Дядю Ричарда, тетю Кору, топор и все прочее. — Она обернулась к Пуаро: — Не так ли?
  Пуаро внимательно посмотрел на нее:
  — Почему вы так думаете, мадам?
  — Потому что вы детектив и по этой причине оказались здесь. Ваша ООП… или как ее там — сплошная чушь, верно?
  Глава 20
  Последовала пауза. Пуаро ощущал повисшее в воздухе напряжение, хотя не сводил глаз с красивого и безмятежного лица Розамунд.
  — Вы необычайно проницательны, мадам, — с поклоном сказал он.
  — Вовсе нет, — отозвалась Розамунд. — Как-то раз вас показали мне в ресторане, и я запомнила вашу внешность.
  — Однако вы не упоминали об этом — до сих пор?
  — Я решила, что так будет забавнее.
  — Девочка моя… — неуверенно заговорил Майкл.
  Пуаро посмотрел на него. На лице актера был написан гнев и кое-что еще — возможно, страх.
  Пуаро окинул взглядом остальных. Лицо Сьюзен было сердитым и настороженным, Грега — замкнутым и словно застывшим, мисс Гилкрист — глуповатым, с широко открытым ртом, Джорджа — напряженным и подозрительным, Элен — испуганным и встревоженным…
  При сложившихся обстоятельствах выражения этих лиц казались вполне естественными. Пуаро жалел, что не видел их секундой раньше — когда слово «детектив» слетело с губ Розамунд. Теперь они, безусловно, выглядели не совсем так…
  Пуаро расправил плечи и поклонился присутствующим. Иностранные обороты и акцент почти полностью исчезли из его речи.
  — Да, — сказал он. — Я детектив.
  На носу Джорджа Кроссфилда вновь появились белые вмятины.
  — Кто прислал вас сюда? — осведомился он.
  — Мне было поручено провести расследование обстоятельств смерти Ричарда Эбернети.
  — Кем поручено?
  — В данный момент это вас не касается. Но было бы хорошо, не так ли, если бы вы смогли полностью убедиться, что Ричард Эбернети умер естественной смертью?
  — Конечно, он умер естественной смертью. Кто сказал, что это не так?
  — Кора Ланскене. И теперь она также мертва.
  Казалось, в комнате повеяло чем-то зловещим.
  — Она сказала так в этой самой комнате, — кивнула Сьюзен. — Но я не думала, что…
  — Не думала, Сьюзен? — Джордж Кроссфилд устремил на нее саркастический взгляд. — К чему продолжать притворяться? Надеешься обмануть мсье Понтарлье?
  — Мы все так думали, — сказала Розамунд. — И его зовут не Понтарлье, а Геркулес… не помню фамилию…
  — Эркюль Пуаро к вашим услугам. — Пуаро снова поклонился.
  Возгласов испуга или удивления не было слышно. Казалось, имя ничего не сказало никому из присутствующих. Во всяком случае, оно встревожило их куда меньше, чем слово «детектив».
  — Могу я спросить, к каким выводам вы пришли? — осведомился Джордж.
  — Он тебе не скажет, дорогой, — ответила за Пуаро Розамунд. — А если и скажет, то неправду.
  Из всей компании она одна явно наслаждалась происходящим.
  Эркюль Пуаро задумчиво посмотрел на нее.
  
  Пуаро плохо спал той ночью. Он был обеспокоен и не вполне понимал почему. Обрывки разговора, взгляды, странные жесты — все казалось ему многозначительным в ночном безмолвии. Сон был уже на пороге, но никак не приходил. Как только Пуаро собирался заснуть, что-то мелькало у него в голове, заставляя бодрствовать. Краска… Тимоти и краска. Масляная краска… запах масляной краски, каким-то образом связанный с мистером Энтуислом. Краска и Кора. Картины Коры, срисованные с почтовых открыток… Кора, которая лгала, будто писала их с натуры… Нет, дело в том, что сказал мистер Энтуисл, — или это говорил Лэнском? Монахиня, которая приходила в дом в день смерти Ричарда Эбернети. Монахиня с усами. Монахиня в «Стэнсфилд-Грейндж» и Литчетт-Сент-Мэри. Слишком много монахинь! Розамунд, великолепно выглядевшая на сцене в роли монахини. Розамунд, сказавшая, что он детектив, — и все тут же уставились на нее. Должно быть, именно так они смотрели на Кору в тот день, когда она осведомилась: «Но ведь его убили, не так ли?» Тогда Элен Эбернети почувствовала, будто что-то не так. Что именно?.. Элен Эбернети, расстающаяся с прошлым и отправляющаяся на Кипр… Элен, уронившая восковой букет, когда он сказал… Что же он сказал? Пуаро никак не мог вспомнить.
  Наконец ему удалось заснуть, но тут начались сновидения…
  Пуаро видел во сне зеленый малахитовый столик, на котором стояли под стеклянным плафоном восковые цветы, покрытые густым слоем алой масляной краски. Цвет крови… Он чувствовал ее запах и слышал стоны Тимоти: «Я умираю… Это конец…» Рядом стояла Мод, высокая и суровая, с большим ножом в руке, и отзывалась, словно эхо: «Да, это конец…» Конец — смертное ложе со свечами и молящейся монахиней. Если бы ему удалось увидеть лицо монахини, он бы узнал…
  Эркюль Пуаро проснулся — теперь он знал!
  Да, это в самом деле конец…
  Хотя предстояло пройти еще немалый путь.
  Он сортировал разрозненные кусочки мозаики.
  Мистер Энтуисл, запах краски, дом Тимоти и то, что должно или могло быть в нем… восковые цветы… Элен… разбитое стекло…
  Элен Эбернети в своей спальне не сразу легла в постель. Она думала, сидя за туалетным столиком и глядя невидящими глазами на свое отражение в зеркале.
  Ее вынудили пригласить в дом Эркюля Пуаро. Она этого не хотела. Но мистер Энтуисл сделал отказ в высшей степени затруднительным. А теперь все стало ясным. Сейчас уже нельзя позволить Ричарду Эбернети безмятежно покоиться в могиле. Все началось с нескольких слов Коры…
  Как все они выглядели в тот день, после похорон? Как они смотрели на Кору? Как выглядела она сама?
  Что говорил Джордж насчет того, какими видят себя люди? На этот счет есть какая-то цитата. «Себя узреть, как видят нас другие…» Как видят нас другие…
  Невидящие глаза, смотрящие в зеркало, внезапно стали зрячими. Элен видела себя, но не такой, как ее видели другие, — как видела ее Кора в тот день.
  Ее правая… нет, левая бровь изгибалась чуть выше правой. Рот? Нет, складка рта была симметричной. Если бы она повстречала себя, то не увидела бы особой разницы со своим отражением в зеркале. Не то что Кора.
  Кора… Картина стала четкой… Кора в день похорон — она задает свой вопрос, склонив голову набок и глядя на Элен…
  Внезапно Элен прижала руки к лицу. «Это не имеет смысла, — говорила она себе. — Не может иметь…»
  
  Мисс Энтуисл очнулась от чудесного сна, в котором она играла в пикет с королевой Марией; ее разбудил звук телефонного звонка.
  Она пыталась игнорировать этот звук, но он не умолкал. Мисс Энтуисл с трудом оторвала голову от подушки и посмотрела на часы возле кровати. Без пяти семь — кто может звонить в такое время? Должно быть, ошиблись номером.
  Раздражающий звон продолжался. Мисс Энтуисл вздохнула, накинула халат и вышла в гостиную.
  — Кенсингтон 67-5498, — недовольно произнесла она, сняв трубку.
  — Это миссис Эбернети — миссис Лео Эбернети. Могу я поговорить с мистером Энтуислом?
  — Доброе утро, миссис Эбернети. — Слова «доброе утро» прозвучали не особенно сердечно. — Это мисс Энтуисл. Боюсь, мой брат еще спит. Я тоже спала.
  — Простите, — извинилась Элен. — Но мне крайне необходимо срочно поговорить с вашим братом.
  — А это нельзя сделать попозже?
  — Боюсь, что нет.
  — Ну хорошо.
  Мисс Энтуисл постучала в дверь комнаты брата и вошла.
  — Опять эти Эбернети! — сердито сказала она.
  — Что? Эбернети?
  — Миссис Лео Эбернети. Звонит в семь утра и хочет с тобой поговорить! Ну и ну!
  — Миссис Лео? Боже мой, что там стряслось? Где мой халат? А, вот он, спасибо.
  Вскоре адвокат взял трубку:
  — Энтуисл у телефона. Это вы, Элен?
  — Да. Простите, что подняла вас с постели в такую рань. Но вы велели мне позвонить, как только я вспомню, что показалось мне странным в день похорон, когда Кора ошарашила нас предположением, что Ричард был убит.
  — Значит, вы вспомнили?
  — Да, — озадаченным голосом ответила Элен, — но это кажется бессмысленным.
  — Об этом позвольте судить мне. Это что-то, что вы заметили в одном из присутствующих?
  — Да.
  — Ну, рассказывайте.
  — Это выглядит абсурдным, — виновато сказала Элен. — Но я вполне уверена… Это пришло мне в голову, когда я ночью смотрела на себя в зеркало… Ой!..
  Вслед за испуганным возгласом на другом конце провода послышался глухой звук, словно от падения какого-то тяжелого предмета. Мистер Энтуисл не мог понять, в чем дело.
  — Алло! — повторял он в трубку. — Элен, вы здесь? Элен…
  Глава 21
  Прошел почти час, прежде чем мистер Энтуисл после долгих разговоров с телефонистами услышал в трубке голос Эркюля Пуаро.
  — Слава богу! — воскликнул адвокат с вполне простительным раздражением. — Коммутатор никак не мог вам дозвониться.
  — Ничего удивительного. Трубка была снята с рычага. — В голосе Пуаро явственно слышались мрачноватые нотки.
  — Что-нибудь случилось? — резко осведомился мистер Энтуисл.
  — Да. Минут двадцать назад горничная обнаружила миссис Лео Эбернети, лежащую без сознания у телефона в кабинете. Тяжелое сотрясение мозга.
  — Вы хотите сказать, что ее ударили по голове?
  — Думаю, что да. Конечно, она могла упасть и удариться головой о мраморный дверной стопор, но мне и доктору это кажется маловероятным.
  — В это время она как раз говорила со мной по телефону. Я удивился, что разговор внезапно прервали.
  — Значит, миссис Лео звонила вам? Что она сказала?
  — Не так давно Элен упоминала, что в тот момент, когда Кора Ланскене предположила, будто ее брата убили, ей почудилось что-то странное, — к сожалению, она не могла припомнить, почему у нее возникло такое ощущение.
  — А теперь она внезапно вспомнила?
  — Да.
  — И позвонила, чтобы сообщить вам?
  — Да.
  — Eh bien?1425
  — He было никакого «eh bien», — сердито ответил адвокат. — Она начала рассказывать, но разговор прервался.
  — И многое она успела рассказать?
  — Ничего существенного.
  — Простите, mon ami, но об этом судить не вам, а мне. Что именно она сказала?
  — Элен напомнила, что я просил ее сразу же сообщить мне, если она сообразит, что именно показалось ей странным. Она сказала, что вспомнила, но «это кажется бессмысленным». Я спросил ее, касается ли это одного из присутствовавших в «Эндерби» в тот день, и Элен ответила, что касается и что это пришло ей в голову, когда она смотрелась в зеркало…
  — Ну?
  — Это все.
  — И она не намекнула, кого именно это касается?
  — Если бы намекнула, то я едва ли позабыл бы сообщить вам об этом, — ядовито заметил мистер Энтуисл.
  — Извините, mon ami. Разумеется, вы бы мне сообщили.
  — Нам придется подождать, пока она придет в сознание.
  — Этого может не произойти еще очень долго, — серьезно произнес Пуаро. — Возможно, никогда.
  — Неужели дела настолько плохи? — Голос адвоката слегка дрогнул.
  — К сожалению, да.
  — Но… это ужасно, Пуаро!
  — Да, ужасно. Поэтому мы не можем позволить себе ждать. Случившееся показывает, что мы имеем дело либо с абсолютно безжалостным человеком, либо он настолько сильно напуган, что страх заставляет его быть жестоким.
  — Но послушайте, Пуаро, как же быть с Элен? Я беспокоюсь за нее. Вы уверены, что в «Эндерби» ей не грозит опасность?
  — Нет, не уверен. Поэтому она не в «Эндерби». Приезжала «Скорая помощь» и забрала ее в больницу, где к ней приставят специальных сиделок и где никому, включая родственников, не будет позволено ее навещать.
  Мистер Энтуисл облегченно вздохнул:
  — У меня словно камень с души упал! Я всегда очень уважал Элен Эбернети. Женщина исключительных качеств. Конечно, в ее жизни могли быть… ну, скажем, эпизоды, о которых обычно умалчивают.
  — Ах вот как?
  — Во всяком случае, мне всегда так казалось.
  — Отсюда вилла на Кипре. Да, это многое объясняет…
  — Я не хочу, чтобы вы начали думать…
  — Вы не можете запретить мне думать. Но у меня есть для вас маленькое поручение. Одну минуту.
  Последовала пауза, после чего в трубке снова прозвучал голос Пуаро:
  — Я должен был убедиться, что нас не подслушивают. Как будто все в порядке. А вам придется совершить небольшую поездку.
  — Поездку? — В голосе мистера Энтуисла послышались испуганные нотки. — А, понимаю! Вы хотите, чтобы я приехал в «Эндерби»?
  — Вовсе нет. Здесь за все отвечаю я. Нет, вам не понадобится уезжать далеко от Лондона. Вы поедете в Бери-Сент-Эдмундс (ma foi,1426 ну и названия у ваших английских городов!), а там наймете машину и отправитесь в «Форсдайк-Хаус». Это психиатрическая лечебница. Найдите там доктора Пенрита и расспросите его о пациенте, которого недавно выписали.
  — Какого пациента? Я уверен, что…
  — Пациента зовут Грегори Бэнкс, — прервал Пуаро. — Узнайте, от какого именно психического заболевания его лечили.
  — Вы имеете в виду, что Грегори Бэнкс сумасшедший?
  — Тс-с! Следите за тем, что говорите. А пока… я еще не завтракал, и вы, наверное, тоже.
  — Да. Я слишком беспокоился…
  — Вполне понятно. Тогда умоляю вас позавтракать и отдохнуть. В двенадцать отправляется удобный поезд до Бери-Сент-Эдмундса. Если у меня до тех пор появятся новости, я вам позвоню.
  — Берегите себя, Пуаро, — с тревогой сказал мистер Энтуисл.
  — Разумеется. Я не хочу, чтобы меня ударили по голове мраморным дверным стопором. Можете быть уверены, что я приму все меры предосторожности. А сейчас — до свидания.
  Пуаро услышал, как на другом конце провода трубку положили на рычаг, а вслед за этим еще один слабый щелчок. Он улыбнулся — кто-то положил трубку телефона в холле.
  Пуаро направился туда, но там никого не оказалось. Он подошел на цыпочках к шкафу под лестницей и заглянул внутрь. В этот момент появился Лэнском, неся поднос с тостами и серебряным кофейником. Он удивленно посмотрел на вышедшего из-за лестницы Пуаро.
  — Завтрак подан в столовой, сэр, — сообщил дворецкий.
  Пуаро окинул его задумчивым взглядом. Старик выглядел бледным и потрясенным.
  — Бодритесь, — сказал Пуаро, похлопав его по плечу. — Все будет хорошо. Не будете так любезны подать чашку кофе ко мне в спальню?
  — Конечно, сэр. Я пошлю Дженет.
  Лэнском с неодобрением смотрел на спину поднимавшегося по лестнице Эркюля Пуаро, облаченного в шелковый халат с экзотическим узором из треугольников и квадратов.
  «Иностранцы! — с горечью подумал дворецкий. — Иностранцы в этом доме! А тут еще у миссис Лео сотрясение мозга! Не знаю, куда мы катимся. Все изменилось после смерти мистера Ричарда».
  К тому времени как Дженет принесла кофе, Пуаро успел одеться. Горничная благосклонно приняла его сочувственное бормотание, так как он сделал упор на испытанное ею потрясение.
  — В самом деле, сэр, никогда не забуду, что я почувствовала, когда вошла в кабинет с пылесосом и увидела миссис Лео, лежащую на полу. Я была уверена, что она мертвая. Должно быть, она упала в обморок, когда стояла у телефона. И чего это миссис Лео вздумала так рано подниматься? Раньше я за ней такого не замечала.
  — Действительно, странно, — согласился Пуаро. — Кроме нее, наверное, больше никто не встал?
  — Миссис Тимоти уже поднялась. Она всегда рано встает и часто прогуливается перед завтраком.
  — Она принадлежит к поколению, которое поднимается на рассвете, — кивнул Пуаро. — Те, кто помоложе, вероятно, не просыпаются так рано?
  — Нет, сэр, когда я принесла им чай, все крепко спали — а я ведь запоздала из-за этой суматохи. Пришлось вызывать доктора и самой сначала выпить чашку чаю, чтобы успокоиться.
  Дженет вышла, и Пуаро задумался над ее словами.
  Мод Эбернети уже поднялась, а молодое поколение оставалось в постели, но это ровным счетом ничего не значило. Любой мог услышать, как открылась и закрылась дверь комнаты Элен, последовать за ней — а потом вернуться к себе и притвориться спящим.
  «Но если я прав, — думал Пуаро, — что, в конце концов, было бы вполне естественно, так как это вошло у меня в привычку, — то нет нужды выяснять, кто где находился. Сначала я должен поискать доказательство там, где оно, по-моему, может быть, а потом произнести маленькую речь. После этого я сяду и посмотрю, что произойдет…»
  Пуаро выпил кофе, надел пальто и шляпу, вышел из комнаты, быстро спустился по задней лестнице и покинул дом через боковую дверь. Бодро прошагав четверть мили до почты, он заказал междугородный разговор и вскоре снова беседовал с мистером Энтуислом.
  — Да, это опять я. Забудьте о моем поручении. C’était une blague!1427 Кто-то меня подслушивал. А теперь, mon vieux,1428 настоящее поручение. Как я говорил, вы должны сесть на поезд. Но поехать не в Бери-Сент-Эдмундс, а туда, где проживает мистер Тимоти Эбернети.
  — Но Мод и Тимоти в «Эндерби».
  — Вот именно. В доме нет никого, кроме женщины по фамилии Джоунс, которую уговорили, предложив largesse,1429 охранять дом во время отсутствия хозяев. Я хочу, чтобы вы кое-что оттуда взяли.
  — Пуаро, дорогой мой, я не могу опускаться до ограбления!
  — Это не будет выглядеть ограблением. Вы скажете великолепной миссис Джоунс, которая вас знает, что мистер или миссис Эбернети просили вас взять этот предмет и доставить его в Лондон. Она ничего не заподозрит.
  — Возможно. Но мне это не нравится. — В голосе адвоката слышалось крайнее недовольство. — Почему вы сами не можете поехать туда и взять то, что вам нужно?
  — Потому что, друг мой, при виде незнакомого человека с иностранной внешностью у миссис Джоунс сразу же возникнут подозрения.
  — Да, разумеется. Но что подумают Тимоти и Мод, когда услышат об этом? Я знаю их больше сорока лет.
  — Ричарда Эбернети вы знали такое же время, а Кору Ланскене — когда она еще была девочкой.
  — Вы уверены, что это действительно необходимо, Пуаро? — страдальческим тоном осведомился мистер Энтуисл.
  — Старый вопрос, который задавали на плакатах военного времени: «Ваша поездка действительно необходима?»1430 Говорю вам: это жизненно важно!
  — А что за предмет я должен взять?
  Пуаро объяснил ему.
  — Но право, Пуаро, я не понимаю…
  — Вам и незачем понимать. Достаточно того, что понимаю я.
  — И что мне делать с этой чертовой штукой?
  — Доставить ее в Лондон, по адресу в Элм-Парк-Гарденс. Если у вас есть карандаш, запишите адрес.
  Сделав это, мистер Энтуисл произнес тем же тоном мученика:
  — Надеюсь, Пуаро, вы знаете, что делаете?
  В его голосе звучало сильное сомнение, в отличие от ответа Пуаро:
  — Разумеется, знаю. Мы приближаемся к развязке.
  — Если бы только знать, что мне собиралась сообщить Элен, — вздохнул адвокат.
  — Незачем строить догадки. Я это знаю.
  — Знаете? Но, дорогой Пуаро…
  — С объяснениями придется подождать. Но позвольте вас заверить: я знаю, что увидела Элен Эбернети, когда смотрела в зеркало.
  
  За завтраком царила напряженная атмосфера. Розамунд и Тимоти так и не появились, а остальные разговаривали вполголоса и ели меньше обычного.
  Джордж первым обрел бодрость духа благодаря природному оптимизму.
  — Думаю, с тетей Элен все будет в порядке, — сказал он. — Врачи всегда строят кислые физиономии. В конце концов, что такое сотрясение мозга? После него часто выздоравливают через пару дней.
  — Одна моя знакомая получила сотрясение мозга во время войны, — заговорила словоохотливая мисс Гилкрист. — На нее упал кирпич, когда она шла по Тоттенхем-Корт-роуд, — тогда был воздушный налет, — и она ничего не почувствовала, а спустя двенадцать часов упала в обморок в ливерпульском поезде. И хотите — верьте, хотите — нет, но она не помнила ни как добралась до вокзала, ни как садилась в вагон, — очнулась в больнице и ничего не могла понять. Она пролежала почти три недели.
  — Чего я не могу понять, — промолвила Сьюзен, — так это почему и кому Элен так рано звонила по телефону.
  — Возможно, она проснулась, почувствовала себя плохо и решила вызвать врача, — предположила Мод. — А потом у нее закружилась голова, и она упала. По-моему, это единственное возможное объяснение.
  — Ей не повезло, что она ударилась головой об этот дверной стопор, — сказал Майкл. — Если бы Элен просто упала на толстый ковер, с ней все было бы в порядке.
  Дверь открылась, и вошла нахмуренная Розамунд.
  — Не могу найти эти восковые цветы, — сказала она. — Я имею в виду те, которые стояли на малахитовом столике в день похорон дяди Ричарда. — Розамунд устремила на Сьюзен обвиняющий взгляд: — Ты их не брала?
  — Конечно нет! Право, Розамунд, неужели ты все еще думаешь о малахитовом столике, когда бедную Элен увезли в больницу с сотрясением мозга?
  — Не вижу, почему я должна перестать о нем думать. Если у человека сотрясение мозга, он вообще не знает, что происходит, и для него это не имеет никакого значения. Мы ничем не можем помочь тете Элен, а нам с Майклом нужно вернуться в Лондон завтра к ленчу, чтобы обсудить с Джеки Лайгоу дату премьеры «Карьеры баронета». Поэтому я бы хотела принять решение насчет столика и снова посмотреть на эти восковые цветы. Теперь на столике стоит нечто вроде китайской вазы — приятная вещица, но совсем не того периода. Интересно, куда делись цветы, — возможно, Лэнском знает.
  Лэнском только что вошел узнать, закончили ли они завтрак.
  — Мы кончили, Лэнском, — сказал Джордж, вставая. — Что случилось с нашим иностранным другом?
  — Он попросил подать кофе и тост ему в спальню, сэр.
  — Petit dejeuner1431 для ОПБ ООН.
  — Лэнском, вы не знаете, где восковые цветы, которые стояли на малахитовом столике в гостиной? — спросила Розамунд.
  — Насколько я понимаю, у миссис Лео вышла с ними неприятность, мэм. Она собиралась достать новый плафон, но вряд ли успела.
  — Тогда где цветы?
  — Возможно, в шкафу под лестницей, мэм. Туда обычно кладут вещи, которые нуждаются в починке. Пойти посмотреть?
  — Я посмотрю сама. Пойдем со мной, Майкл. Там темно, а я не собираюсь обшаривать одна темные углы после того, что случилось с тетей Элен.
  Все прореагировали весьма резко.
  — Что ты имеешь в виду, Розамунд? — осведомилась Мод.
  — Ну, ее ведь кто-то ударил, не так ли?
  — У нее внезапно закружилась голова, и она упала, — возразил Грегори Бэнкс.
  — Это она сама тебе сказала? — рассмеялась Розамунд. — Не мели вздор, Грег, конечно, ее огрели по голове.
  — Не следует говорить такие вещи, Розамунд, — сердито сказал Джордж.
  — Чепуха, — отрезала Розамунд. — Именно так и должно было случиться. Я имею в виду, что все отлично сходится. Детектив ищет в доме улики, дядю Ричарда отравили, тетю Кору прикончили топором, мисс Гилкрист прислали отравленный свадебный пирог, а теперь Элен ударили тупым орудием. Нас будут убивать одного за другим, а тот, кто останется в живых, и есть убийца. Но я не собираюсь быть убитой.
  — А зачем кому-то убивать тебя, Прекрасная Розамунд? — легкомысленно спросил Джордж.
  Розамунд широко открыла глаза:
  — Разумеется, потому, что я знаю слишком много.
  — Что именно ты знаешь? — почти в унисон осведомились Мод Эбернети и Грегори Бэнкс.
  Розамунд улыбнулась своей ангельской рассеянной улыбкой.
  — Вам тоже хочется это знать, верно? — Она поднялась. — Пошли, Майкл.
  Глава 22
  В одиннадцать утра Пуаро пригласил всех в библиотеку на неофициальное собрание.
  — Вчера вечером, — заговорил он, окидывая задумчивым взглядом лица присутствующих, — миссис Шейн объявила вам, что я частный детектив. Лично я надеялся сохранить свой… ну, скажем, камуфляж несколько дольше. Но это неважно. Сегодня — или в крайнем случае завтра — я все равно сообщил бы вам правду. А теперь прошу внимательно меня выслушать. В своей области я являюсь знаменитостью — можно сказать, величайшей знаменитостью. Мои дарования уникальны!
  — Вполне возможно, мсье Понт… нет, мсье Пуаро, не так ли? — с усмешкой сказал Джордж Кроссфилд. — Однако забавно, что я никогда о вас не слышал.
  — Это не забавно, а весьма прискорбно! — сурово отозвался Пуаро. — Увы, образование в наши дни оставляет желать лучшего. Все изучают только экономику и методику тестов на интеллект. Но продолжим. В течение многих лет я был другом мистера Энтуисла…
  — Так вот кому мы обязаны вашим присутствием!
  — Если хотите, можно сказать и так, мистер Кроссфилд. Мистер Энтуисл был очень расстроен смертью своего старого друга, мистера Ричарда Эбернети. Особенно его встревожили слова, произнесенные в день похорон сестрой мистера Эбернети, миссис Ланскене, в этой самой комнате.
  — Очень глупо — и абсолютно в стиле Коры, — сказала Мод. — У мистера Энтуисла должно было хватить здравого смысла не обращать на это внимания.
  — Еще сильнее его обеспокоила гибель миссис Ланскене, — продолжал Пуаро. — Мистер Энтуисл хотел только одного: убедиться, что это всего лишь совпадение. Иными словами, он хотел быть уверенным, что Ричард Эбернети умер естественной смертью. С этой целью он поручил мне провести необходимое расследование.
  Все молчали.
  — Я произвел его…
  Последовала новая пауза. Пуаро вскинул голову:
  — Eh bien,1432 вы все будете рады услышать, что в результате моего расследования стало ясно: нет никаких причин сомневаться в естественной кончине мистера Эбернети. Нет никаких причин предполагать, что он был убит! — Пуаро улыбнулся, торжествующе взмахнув руками. — Хорошие новости, не так ли?
  Судя по их виду, это едва ли было так. Они уставились на него, и в глазах всех, за одним-единственным исключением, читались сомнение и подозрение.
  Исключение составлял Тимоти Эбернети, который энергично кивнул.
  — Конечно, Ричард не был убит! — сердито заявил он. — Никогда не понимал, почему такая мысль могла прийти в голову кому бы то ни было! Обычная выходка Коры — вот и все. Хотела вас испугать — такое уж у нее было чувство юмора. Хотя Кора — моя сестра, но она всегда была слегка чокнутой. Ну, мистер… как вас там, я рад, что у вас хватило здравого смысла прийти к правильному выводу, хотя лично я считаю чертовским нахальством со стороны Энтуисла посылать вас сюда шпионить и вынюхивать. И если он собирается выплатить вам гонорар из нашего наследства, то могу вам сказать, что это ему не удастся! Кто такой Энтуисл, чтобы брать это на себя? Если семья удовлетворена…
  — Но семья не удовлетворена, дядя Тимоти, — заметила Розамунд.
  — Что-что? — Тимоти уставился на нее, недовольно сдвинув брови.
  — Мы не были удовлетворены. К тому же как насчет того, что произошло сегодня утром с тетей Элен?
  — Элен как раз в том возрасте, когда запросто можно получить апоплексический удар, — резко сказала Мод.
  — Понятно, — протянула Розамунд. — Еще одно совпадение, верно? — Она посмотрела на Пуаро. — Не слишком ли много совпадений?
  — Чепуха! — заявила Мод. — Элен плохо себя почувствовала, пошла позвонить доктору, а потом….
  — Но она не звонила доктору, — прервала Розамунд. — Я спрашивала у него.
  — Кому же она звонила? — резко осведомилась Сьюзен.
  — Не знаю, — ответила Розамунд. По ее лицу скользнула тень раздражения. — Но надеюсь узнать, — добавила она.
  
  Эркюль Пуаро сидел в викторианской беседке. Он вынул из кармана большие часы и положил их на столик перед собой.
  Пуаро сообщил, что отбывает двенадцатичасовым поездом. До отъезда оставалось полчаса. Полчаса до того, чтобы кое-кто принял решение и пришел к нему. Возможно, даже не один человек…
  Беседка хорошо просматривалась из большей части окон дома. Вскоре кто-то должен сюда прийти.
  Если этого не произойдет, значит, его знание человеческой натуры несовершенно, а основные выводы неверны.
  Пуаро поджидал — как поджидал муху паук в паутине у него над головой.
  Первой пришла мисс Гилкрист, выглядевшая взволнованной и расстроенной.
  — О, мсье Понтарлье… не помню вашу другую фамилию… — запинаясь, начала она. — Я пришла поговорить с вами… Правда, мне не хотелось, но я чувствовала, что должна это сделать… Я имею в виду, после того, что случилось утром с миссис Лео… Думаю, мистер Шейн прав — это не совпадение и, конечно, не удар, как предположила миссис Тимоти, потому что у моего отца был удар и он выглядел совсем по-другому, да и доктор уверен, что это сотрясение мозга!
  Мисс Гилкрист перевела дух и умоляюще посмотрела на Пуаро.
  — Да-да, — мягко и ободряюще отозвался он. — Вы хотите что-то мне сообщить?
  — Я уже говорила, что мне не хотелось этого делать, потому что она была так добра — нашла мне место у миссис Тимоти и вообще… Я чувствую себя неблагодарной. Она даже отдала мне ондатровый жакет миссис Ланскене — такой красивый, сидит прекрасно, и совсем незаметно, что мех с одной стороны немного вытерся. А когда я хотела вернуть ей аметистовую брошь, она и слушать не пожелала…
  — Вы имеете в виду миссис Бэнкс? — осведомился Пуаро.
  — Да, но понимаете… — Мисс Гилкрист смотрела вниз, нервно сплетая пальцы рук. Внезапно она подняла взгляд и быстро произнесла: — Понимаете, я слышала!
  — Вы хотите сказать, что случайно подслушали разговор…
  — Нет. — Мисс Гилкрист покачала головой с подлинно героической решимостью. — Я буду откровенна, тем более что вы иностранец.
  Эркюль Пуаро понял ее и ничуть не обиделся.
  — Вы имеете в виду, что для иностранца естественно, когда люди подслушивают у дверей, вскрывают чужие письма и читают уже вскрытые?
  — О, я бы никогда не стала вскрывать чужие письма, — ответила мисс Гилкрист тоном оскорбленной невинности. — Но я подслушивала в тот день, когда мистер Ричард Эбернети приезжал повидать свою сестру. Мне было любопытно, почему он внезапно объявился после стольких лет… Понимаете, когда не имеешь ни личной жизни, ни друзей, поневоле начинаешь интересоваться делами тех, с кем живешь…
  — Да, вполне естественно, — согласился Пуаро.
  — Вот и я так думаю… Хотя это, конечно, не совсем правильно. Но я это сделала! И слышала, что он сказал!
  — Вы слышали, что мистер Эбернети говорил миссис Ланскене?
  — Да. Он сказал что-то вроде: «Не было смысла говорить Тимоти — он просто не стал бы слушать и отмахнулся. Но мне хотелось облегчить душу перед тобой, Кора. Нас осталось только трое. И хотя тебе всегда нравилось изображать простофилю, у тебя достаточно здравого смысла. Как бы ты поступила в таком случае, если бы была на моем месте?» Я плохо разобрала, что ответила миссис Ланскене, но слышала слово «полиция». А мистер Эбернети громко воскликнул: «Я не могу этого сделать — ведь речь идет о моей племяннице!» Потом мне пришлось бежать в кухню, так как там что-то закипело, а когда я вернулась, мистер Эбернети говорил: «Даже если бы я умер насильственной смертью, то хотел бы по возможности избежать вмешательства полиции. Но ты не беспокойся. Теперь, когда я знаю, я приму меры предосторожности». Потом он сказал, что составил новое завещание, обеспечив сестру всем необходимым, и добавил, что, вероятно, ошибался насчет ее мужа, так как она, по-видимому, была с ним счастлива.
  Мисс Гилкрист умолкла.
  — Понятно, — задумчиво промолвил Пуаро.
  — Я никому не собиралась об этом рассказывать. Не думаю, что миссис Ланскене хотелось бы… Но теперь, после того как на миссис Лео покушались сегодня утром, а вы спокойно заявили, что это совпадение… Мсье Понтарлье, это не было совпадением!
  Пуаро улыбнулся.
  — Действительно, не было, — кивнул он. — Спасибо, что пришли, мисс Гилкрист. Вы оказали мне большую помощь.
  
  Пуаро не без труда избавился от мисс Гилкрист. Это было необходимо, так как он рассчитывал на очередные признания.
  Инстинкт его не подвел. Мисс Гилкрист едва успела уйти, как в беседку быстро вошел Грегори Бэнкс. Его лицо было бледным, на лбу выступил пот, а глаза возбужденно блестели.
  — Наконец-то! — сказал он. — Я думал, эта глупая женщина никогда не уйдет. Вы были не правы абсолютно во всем, что говорили утром. Ричарда Эбернети убили. Я убил его!
  Эркюль Пуаро окинул взглядом молодого человека, не выражая удивления.
  — Значит, его убили вы. Как?
  Грегори улыбнулся:
  — Для меня это не составляло труда. Ведь я в любое время мог раздобыть пятнадцать или двадцать различных ядовитых препаратов. Конечно, следовало обдумать способ введения яда, но у меня возникла великолепная идея. Вся ее ловкость заключалась в том, что мне в тот момент было не обязательно находиться поблизости.
  — В самом деле изобретательно, — заметил Пуаро.
  Грегори Бэнкс скромно опустил глаза. Он казался довольным.
  — А почему вы его убили? — с интересом осведомился Пуаро. — Ради денег, которые должна была унаследовать ваша жена?
  — Нет. Конечно нет! — Грегори неожиданно возмутился. — Я вовсе не гоняюсь за деньгами! Не ради них я женился на Сьюзен!
  — Вот как, мистер Бэнкс?
  — Это он так думал! — с внезапной злобой сказал Грег. — Ричард Эбернети! Он любил Сьюзен, гордился ею, как истинной Эбернети! Но ему казалось, что она неудачно вышла замуж, — он презирал меня, считал, что я ей не пара, потому что и одеваюсь, и говорю не так, как следует. Мерзкий сноб — вот кто он был!
  — Не думаю, — мягко возразил Пуаро. — Судя по тому, что я о нем слышал, Ричард Эбернети не был снобом.
  — Был, и еще каким! — В голосе молодого человека звучали истерические нотки. — Он считал меня полным ничтожеством и хотя был всегда очень вежлив, но я прекрасно видел, что не нравлюсь ему!
  — Вполне возможно.
  — Никто не смеет безнаказанно обращаться со мной таким образом! Кое-кто уже пробовал и получил свое! Одна женщина заказывала мне лекарства и была груба со мной. Знаете, что я сделал?
  — Да, — ответил Пуаро.
  Грегори выглядел удивленным.
  — Неужели знаете?
  — Знаю.
  — Она чуть не умерла, — с удовлетворением сообщил Грег. — Это доказывает, что со мной шутки плохи! Ричард Эбернети меня презирал — и что с ним произошло? Он умер.
  — В высшей степени успешное убийство, — тоном поздравления произнес Пуаро. — Но почему вы пришли ко мне и признались?
  — Потому, что вы сказали, что он не был убит! Я хотел показать вам, что вы не так умны, как думаете, а кроме того…
  — Да? — подбодрил его Пуаро. — Кроме того?
  Грег внезапно опустился на скамью. Выражение его лица внезапно резко изменилось — теперь он словно был охвачен каким-то экстазом.
  — Это неправильно… жестоко… Я должен понести наказание… должен вернуться в место заключения и искупить свою вину…
  Пуаро с любопытством смотрел на него.
  — И давно вам хочется сбежать от вашей жены? — осведомился он.
  Лицо Грега снова изменилось.
  — От Сьюзен? Да ведь она просто чудесная…
  — Да, Сьюзен чудесная, и это тяжкое бремя. Она вас страстно любит. Это также нелегко, верно?
  Грегори сидел, глядя вперед и словно ничего не замечая. Потом он произнес тоном обиженного ребенка:
  — Почему она не может оставить меня в покое? — Он вскочил на ноги. — Сьюзен идет сюда… по лужайке… Я ухожу! Пожалуйста, скажите ей, что я пошел сознаваться в полицейский участок.
  
  — Где Грег? — спросила запыхавшаяся Сьюзен. — Он был здесь! Я его видела!
  — Да. — Помолчав, Пуаро добавил: — Ваш муж приходил сказать, что это он отравил Ричарда Эбернети.
  — Какая чушь! Надеюсь, вы ему не поверили?
  — А почему я не должен ему верить?
  — Его и близко не было, когда дядя Ричард умер!
  — Возможно. А где он был, когда умерла Кора Ланскене?
  — В Лондоне. Мы оба были там.
  Эркюль Пуаро покачал головой:
  — Нет-нет, так не пойдет. Например, вы во второй половине дня уезжали куда-то в своей машине. Думаю, я знаю куда — в Литчетт-Сент-Мэри.
  — Я ничего подобного не делала!
  Пуаро улыбнулся:
  — Я уже говорил, мадам, что в этом доме встретил вас не впервые. После дознания по поводу гибели миссис Ланскене вы были в гараже «Королевского герба». Вы разговаривали с механиком, а рядом с вами находился автомобиль с пожилым иностранным джентльменом. Вы не заметили его, зато он обратил на вас внимание.
  — Не понимаю, о чем вы. Это было в день дознания.
  — Да, но помните, что сказал вам механик? Он спросил, не родственница ли вы жертвы, а вы ответили, что вы ее племянница.
  — Его просто интересовало все, связанное с убийством.
  — Да, но его следующие слова были: «А я ломал голову, где видел вас раньше». Где же он вас видел, мадам? Должно быть, в Литчетт-Сент-Мэри, так как у него это ассоциировалось с тем, что вы — племянница миссис Ланскене. Быть может, он видел вас у ее коттеджа? Когда? Этот вопрос требовал расследования. В результате выяснилось, что вы были в Литчетт-Сент-Мэри во второй половине дня, когда убили Кору Ланскене. Вы оставили машину в том же карьере, что и в день дознания. Ее там видели и запомнили номер. Сейчас инспектору Мортону известно, чья это машина.
  Сьюзен уставилась на него. Ее дыхание участилось, но она не обнаруживала явных признаков страха.
  — Вы говорите чепуху, мсье Пуаро, и заставили меня забыть о причине моего прихода. Я хотела застать вас одного и…
  — Признаться, что это вы, а не ваш муж совершили убийство?
  — Конечно нет! За дуру вы, что ли, меня принимаете? И я уже говорила вам, что в тот день Грегори не покидал Лондона.
  — В этом вы не можете быть уверены, так как уезжали сами. Почему вы ездили в Литчетт-Сент-Мэри, миссис Бэнкс?
  Сьюзен глубоко вздохнула:
  — Ладно, слушайте! Слова Коры после похорон не давали мне покоя. В конце концов я решила съездить к ней и выяснить, что вбило эту мысль ей в голову. Грег считал мою идею нелепой, поэтому я не сказала ему, куда еду. Я прибыла туда около трех часов, стучала и звонила в дверь, но никто не отозвался, и я подумала, что Кора куда-то вышла. Если бы я подошла к задней стене коттеджа, то могла бы заметить разбитое окно, но я этого не сделала и вернулась в Лондон, ничего не подозревая.
  Лицо Пуаро оставалось бесстрастным.
  — Почему ваш муж обвиняет себя в преступлении? — спросил он.
  — Потому что он… — Слово едва не сорвалось с языка Сьюзен.
  Пуаро ухватился за него:
  — Вы собирались пошутить, сказав: «Потому что он чокнутый», но шутка походила бы на правду, не так ли?
  — С Грегом все в полном порядке!
  — Мне кое-что известно о его прошлом, — сказал Пуаро. — До вашего знакомства он провел несколько месяцев в психиатрической лечебнице «Форсдайк-Хаус».
  — Его не ставили на учет. Он был добровольным пациентом.
  — Это правда — его официально не признали душевнобольным, но он, безусловно, психически неуравновешен. У него комплекс вины — подозреваю, что с детства.
  — Вы не понимаете, мсье Пуаро, — горячо заговорила Сьюзен. — У Грега никогда не было шанса проявить себя. Поэтому я так отчаянно хотела получить деньги дяди Ричарда. Дядя был слишком прозаичен — он не мог этого понять… Я знала, что Грег должен самоутвердиться, почувствовать, что он может быть не только помощником аптекаря, которого гоняют туда-сюда. Теперь все будет по-другому. Грег получит свою лабораторию и будет создавать собственные формулы…
  — Да-да, вы готовы подарить ему весь мир, потому что любите его. Но любите слишком сильно, чтобы обеспечить ему покой и счастье. Нельзя давать людям то, что они не способны принять. В конце концов он останется тем, кем ему не хочется быть…
  — И кем же?
  — Мужем Сьюзен.
  — Как вы жестоки! И какую чепуху несете!
  — Вы готовы на все, если дело касается Грегори Бэнкса. Вы хотели получить деньги вашего дяди не для себя, а для мужа. Насколько же сильно вы их хотели?
  Сьюзен сердито повернулась и выбежала из беседки.
  
  — Я подумал, — беспечным тоном заговорил Майкл Шейн, — что было бы неплохо зайти попрощаться.
  Он улыбнулся, и Пуаро ощутил исходящее от него очарование.
  Несколько секунд Эркюль Пуаро молча изучал Майкла Шейна. Ему казалось, будто он знает этого человека меньше остальных присутствующих в доме, так как Майкл всегда показывал себя лишь с одной стороны, с какой хотел показать.
  — Ваша жена, — заметил Пуаро, — весьма необычная женщина.
  Майкл поднял брови:
  — Вы так думаете? Розамунд красива — согласен. Но не сказал бы, что она блещет умом.
  — Миссис Шейн не пытается выглядеть слишком умной, — кивнул Пуаро. — Но она знает, чего хочет. — Он вздохнул. — Увы, это знают немногие.
  — А-а! — Майкл снова улыбнулся. — Вы имеете в виду малахитовый столик?
  — Возможно. — Помолчав, Пуаро добавил: — И то, что было на нем.
  — Восковые цветы?
  — Совершенно верно.
  Майкл нахмурился:
  — Я не всегда понимаю вас, мсье Пуаро. Как бы то ни было, — улыбка засияла вновь, — я вам благодарен, что мы все очищены от подозрений. Мягко выражаясь, неприятно думать, будто один из нас прикончил бедного старого дядюшку Ричарда.
  — Таким он вам показался, когда вы с ним познакомились? — осведомился Пуаро. — Бедным старым дядюшкой Ричардом?
  — Ну, разумеется, он хорошо сохранился…
  — И пребывал в здравом уме и твердой памяти?
  — Конечно.
  — При этом был очень проницательным человеком?
  — Очевидно.
  — И хорошо разбирался в людях?
  Улыбка оставалась неизменной.
  — С этим я едва ли могу согласиться, мсье Пуаро. Меня он не одобрял.
  — Возможно, он считал, что вы не из тех, кто блюдет супружескую верность? — предположил Пуаро.
  Майкл рассмеялся:
  — Что за старомодная идея!
  — Но это правда, не так ли?
  — Интересно, что вы имеете в виду?
  Пуаро соединил кончики пальцев.
  — Понимаете, было проведено расследование, — пробормотал он.
  — Вами?
  — Не только мною.
  Майкл бросил на него быстрый изучающий взгляд. Его реакции, подумал Пуаро, вообще отличаются быстротой. Майкл Шейн был далеко не глуп.
  — Вы хотите сказать… что этим заинтересовалась полиция?
  — Мнение об убийстве Коры Ланскене как о непреднамеренном преступлении их никогда не удовлетворяло.
  — И они наводили справки обо мне?
  — Они интересовались местопребыванием родственников миссис Ланскене в день ее гибели, — чопорно отозвался Пуаро.
  — Это создает весьма неловкую ситуацию, — с чарующей откровенностью промолвил Майкл.
  — В самом деле, мистер Шейн?
  — Больше, чем вы в состоянии представить! Понимаете, я говорил Розамунд, что в тот день ходил на ленч с неким Оскаром Луисом.
  — И это не соответствует действительности?
  — В том-то и дело. Я ездил на машине повидать женщину по имени Соррел Дейнтон — довольно известную актрису. Я играл с ней в ее последнем спектакле. Полицию это, конечно, вполне удовлетворит, чего не скажешь о Розамунд.
  — А! — Пуаро принял подчеркнуто скромный вид. — Из-за вашей дружбы возникли определенные неприятности?
  — Да… Розамунд заставила меня пообещать, что я с ней больше не увижусь.
  — Действительно, положение неловкое… Entre nous,1433 у вас была связь с этой леди?
  — О, всего лишь одно из мимолетных приключений! Эта женщина для меня ничего не значила.
  — Но вы что-то значили для нее?
  — Ну, она бывала довольно утомительной… Женщины так привязчивы. Как бы там ни было, полицию это удовлетворит.
  — Вы полагаете?
  — Ну, я едва ли мог зарубить топором Кору, если в это время развлекался с Соррел за несколько миль от места преступления. У нее коттедж в Кенте.
  — Понимаю. А эта мисс Дейнтон будет свидетельствовать в вашу пользу?
  — Не то чтобы она была в восторге, но, так как это убийство, думаю, ей придется это сделать.
  — Возможно, она сделает это, даже если вы не развлекались с ней?
  — О чем вы? — Майкл внезапно стал мрачным как туча.
  — Леди любит вас. Когда женщина влюблена, она может поклясться в чем угодно.
  — Вы хотите сказать, что не верите мне?
  — Неважно, верю я вам или нет. Не я должен быть удовлетворен.
  — А кто?
  Пуаро улыбнулся:
  — Инспектор Мортон — он только что вышел на террасу через боковую дверь.
  Майкл Шейн резко повернулся.
  Глава 23
  — Я узнал, что вы здесь, мсье Пуаро, — сказал инспектор Мортон.
  Двое мужчин прогуливались по террасе.
  — Я приехал вместе с суперинтендантом Паруэллом из Мэтчфилда. Доктор Лэрреби звонил ему насчет миссис Лео Эбернети, и он намерен расспросить присутствующих. У доктора возникли сомнения.
  — А вы, друг мой? — спросил Пуаро. — Каким образом вы в этом участвуете? Ведь отсюда далеко до вашего родного Беркшира.
  — Я хотел задать несколько вопросов, а люди, которым я был должен их задать, весьма удобно собрались здесь. — Помолчав, он осведомился: — Ваша работа?
  — Моя.
  — И в результате миссис Лео Эбернети стукнули по голове?
  — Вы не должны порицать меня за это. Если бы миссис Лео пришла ко мне… Но она вместо этого позвонила своему адвокату в Лондон.
  — И когда она выкладывала ему сведения — трах!
  — Вот именно — трах!
  — И что она успела ему сказать?
  — Очень мало. Она закончила на том, что смотрелась в зеркало.
  — Женщины часто этим грешат, — философски заметил инспектор. Он внимательно посмотрел на Пуаро: — Это что-нибудь вам подсказало?
  — Да. Думаю, я знаю, что она собиралась ему сообщить.
  — Вы всегда были догадливы. Так что это было?
  — Простите, но разве вы расследуете смерть Ричарда Эбернети?
  — Официально — нет. Но практически — да, если она связана с убийством миссис Ланскене.
  — Бесспорно, связана. Но я прошу вас, мой друг, дать мне еще несколько часов. Тогда я буду точно знать, правда ли то, что я предполагаю, — понимаете, только предполагаю. Если так…
  — Ну?
  — Тогда я смогу передать в ваши руки конкретное доказательство.
  — Это нам подойдет, — с чувством произнес инспектор Мортон. Он бросил на Пуаро вопросительный взгляд: — Что вы держите про запас?
  — Ничего — абсолютно ничего. Ведь доказательства, о котором я упоминал, может в действительности не существовать. Я сделал вывод о его наличии из разных обрывков разговоров. Но ведь я могу ошибаться. — Последняя фраза прозвучала крайне неубедительно.
  Мортон улыбнулся:
  — Однако такое с вами бывает нечасто?
  — Весьма нечасто. Но вынужден признать, что иногда бывает.
  — Рад это слышать. Быть всегда правым, вероятно, утомительно.
  — Я этого не нахожу, — заверил его Пуаро.
  Инспектор рассмеялся:
  — И вы просите меня подождать с расспросами?
  — Вовсе нет. Поступайте, как планировали. Полагаю, вы не собираетесь произвести арест?
  Мортон покачал головой:
  — Нет, пока что у нас руки коротки. Сначала нужно получить санкцию прокурора — а до этого еще далеко. Нет, я просто хочу получить у присутствующих сведения об их местопребывании в день убийства. Возможно, в одном случае с официальным предупреждением.
  — Понятно. Вы имеете в виду миссис Бэнкс?
  — Я же говорил, что вы догадливы. Да. Она была там в тот день. Ее машина стояла в карьере.
  — Но никто не видел, как она вела машину?
  — Нет. Конечно, то, что она не сказала ни слова о своей поездке, выглядит скверно. Ей придется дать удовлетворительное объяснение.
  — Что касается объяснений, у нее достаточно опыта, — сухо заметил Пуаро.
  — Да, умная молодая леди. Возможно, даже слишком умная.
  — Быть слишком умным — всегда неблагоразумно. Вот так обычно и попадаются убийцы. А о Джордже Кроссфилде выяснилось что-нибудь новое?
  — Ничего определенного. Внешность у него вполне ординарная. Великое множество молодых людей, похожих на него, разъезжает по стране на поездах, автобусах и велосипедах. Людям трудно вспомнить неделю спустя, видели они определенного человека в определенном месте в среду или в четверг.
  Инспектор сделал небольшую паузу.
  — Зато у нас имеется довольно любопытная информация от матери настоятельницы одного монастыря. Две ее монахини ходили по домам, собирая пожертвования. Вроде бы они подходили к коттеджу миссис Ланскене за день до ее убийства, но на их стук и звонки в дверь никто не отозвался. Это естественно: хозяйка была на севере, на похоронах Эбернети, а компаньонка взяла выходной и отправилась на экскурсию в Борнмут. Но дело в том, что монахини утверждают, будто в коттедже кто-то был. Они говорят, что слышали вздохи и стоны. Я спросил, не было ли это днем позже, но настоятельница уверена, что нет. У нее все мероприятия записаны в книге. Возможно, кто-то в тот день искал что-то в коттедже, воспользовавшись отсутствием обеих женщин и, не обнаружив того, что ему было нужно, вернулся на следующий день? Я не придаю особого значения вздохам, а тем более стонам. Даже монахини бывают склонны к фантазиям, а коттедж, где произошло убийство, тем более будит воображение. Важно другое: был ли в коттедже кто-то, кому не следовало там находиться? Если так, то кто это? Все Эбернети были на похоронах.
  Пуаро задал вопрос, казалось, не имеющий отношения к делу:
  — Монахини, которые собирали пожертвования, не возвращались туда в другой день, чтобы попробовать попасть в коттедж?
  — Возвращались — примерно через неделю. По-моему, в день дознания.
  — Да, — кивнул Пуаро. — Все сходится.
  Инспектор Мортон с любопытством посмотрел на него:
  — Откуда такой интерес к монахиням?
  — К ним привлекали мое внимание, хотел я того или нет. Не забывайте, инспектор, что монахини приходили в коттедж в тот день, когда там оказался отравленный свадебный пирог.
  — Но вы же не думаете… Что за нелепая идея!
  — Мои идеи никогда не бывают нелепыми, — сурово произнес Эркюль Пуаро. — А теперь, mon cher, я предоставлю вам возможность расспрашивать присутствующих и расследовать покушение на миссис Эбернети, а сам отправлюсь на поиски племянницы покойного Ричарда Эбернети.
  — Только будьте осторожны, разговаривая с миссис Бэнкс.
  — Я имею в виду не миссис Бэнкс, а другую племянницу.
  
  Пуаро обнаружил Розамунд на скамейке у ручейка, который стекал вниз миниатюрным водопадом и бежал дальше сквозь заросли рододендронов. Она сидела, глядя на воду.
  — Надеюсь, я не потревожу Офелию? — сказал Пуаро, садясь рядом с ней. — Возможно, вы учите роль?
  — Я никогда не играла Шекспира, — ответила Розамунд. — Правда, однажды сыграла Джессику в «Венецианском купце». Паршивая роль.
  — Тем не менее она не лишена пафоса. «Я никогда не радуюсь, слыша звуки музыки». Какое бремя пришлось нести бедной Джессике — дочери всеми ненавидимого и презираемого еврея. Какие сомнения, должно быть, терзали ее, когда она прибежала к своему возлюбленному с отцовскими дукатами. Джессика с золотом — это одно, а Джессика без золота — совсем другое.
  Розамунд обернулась и взглянула на него.
  — Я думала, вы уехали, — с упреком сказала она, посмотрев на часы. — Уже начало первого.
  — Я опоздал на поезд, — объяснил Пуаро.
  — Почему?
  — Вы думаете, я сделал это намеренно?
  — Полагаю, что да. Вы ведь очень пунктуальны, не так ли? Если бы вы хотели успеть на поезд, то, несомненно, успели бы.
  — Ваша логика восхитительна. Вы знаете, мадам, что я сидел в маленькой беседке, ожидая, что вы, возможно, нанесете мне визит?
  Розамунд уставилась на него:
  — Зачем мне это делать? Вы ведь попрощались со всеми нами в библиотеке.
  — Совершенно верно. А вы ничего не хотели мне сказать?
  — Нет. — Розамунд покачала головой. — Мне нужно было подумать о многих важных вещах.
  — Понимаю.
  — Я не часто думаю, — продолжала Розамунд. — Это кажется мне пустой тратой времени. Но важно спланировать свою жизнь так, как тебе этого хочется.
  — Именно этим вы и занимались?
  — В общем, да… Я пыталась принять решение насчет кое-чего.
  — Насчет вашего мужа?
  — В некотором смысле.
  Помолчав, Пуаро сообщил:
  — Только что прибыл инспектор Мортон — полицейский офицер, расследующий обстоятельства гибели миссис Ланскене. Он собирается выяснить у всех вас, что вы делали в тот день, когда ее убили.
  — Понятно. Алиби, — весело отозвалась Розамунд. Ее красивое лицо осветила озорная улыбка. — Майклу придется нелегко. Он думает, будто я не знаю, что тогда он был с той женщиной.
  — Откуда вы знаете?
  — Это было ясно по тому, как он сообщил, что идет на ленч с Оскаром. Майкл говорил нарочито небрежным тоном, слегка наморщив нос, — он всегда так делает, когда лжет.
  — Я искренне рад, что не женат на вас, мадам!
  — А потом я, конечно, сама проверила это, позвонив Оскару, — продолжала Розамунд. — Мужчины всегда так глупо врут.
  — Боюсь, ваш муж не всегда вам верен? — рискнул спросить Пуаро.
  Розамунд не стала возражать:
  — Далеко не всегда.
  — Но вас это не тревожит?
  — В некотором отношении это даже забавно, — ответила Розамунд. — Иметь мужа, которого все женщины хотят от тебя увести. Я бы не хотела быть замужем за человеком, который никому не нужен, — как бедняжка Сьюзен. Ее Грег абсолютно никчемен!
  Пуаро внимательно смотрел на Розамунд.
  — А если бы кому-то удалось увести от вас мужа?
  — Не выйдет, — усмехнулась Розамунд. — Тем более сейчас.
  — Вы имеете в виду…
  — Не сейчас, когда мы получили деньги дяди Ричарда. Майкл, конечно, порядочный бабник — а эта Соррел Дейнтон не прочь заграбастать его целиком и полностью, — но театр для него превыше всего. Теперь он может не только играть, но и сам ставить пьесы. Майкл честолюбив и по-настоящему талантлив. Не то что я. Мне нравится играть, но я бездарь, хотя и выгляжу приятно. Нет, теперь я уже не беспокоюсь из-за Майкла. Ведь это мои деньги.
  Ее глаза спокойно встретили взгляд Пуаро. Он думал о том, как странно, что обе племянницы Ричарда Эбернети влюбились в мужчин, которые не способны ответить им тем же. При этом Розамунд была очень красива, а Сьюзен — привлекательна и сексапильна. Сьюзен нуждалась в иллюзии, будто Грегори любит ее, и цеплялась за эту иллюзию. Розамунд, напротив, не питала никаких иллюзий, но твердо знала, чего хочет.
  — Все дело в том, — сказала Розамунд, — что я должна принять важное решение относительно будущего. Майкл еще не знает… — На ее губах мелькнула улыбка. — Он узнал, что в тот день я не ходила за покупками, а Риджентс-парк вызывает у него сильные подозрения.
  — При чем тут Риджентс-парк? — Пуаро выглядел озадаченным.
  — Я пошла туда, побывав на Харли-стрит,1434 просто прогуляться и подумать. Естественно, Майкл считает, что если я туда ходила, то только на свидание с каким-то мужчиной. — Розамунд снова улыбнулась. — Ему это очень не понравилось!
  — Но почему бы вам не пойти в Риджентс-парк? — допытывался Пуаро.
  — Вы имеете в виду, чтобы прогуляться?
  — Да. Вы никогда не делали так раньше?
  — Никогда. Зачем мне гулять по Риджентс-парку?
  Пуаро посмотрел на нее и промолвил:
  — Вам — незачем. — После паузы он добавил: — Думаю, вы должны уступить зеленый малахитовый столик вашей кузине Сьюзен.
  Глаза Розамунд широко открылись.
  — Это еще почему? Он мне нужен.
  — Знаю. Но вы сохраните вашего мужа, а бедная Сьюзен потеряет своего.
  — Потеряет? Вы хотите сказать, что Грег завел кого-то? Никогда бы не подумала. Он выглядит таким жалким.
  — Измена — не единственный способ потерять мужа, мадам.
  — Надеюсь, вы не… — Розамунд уставилась на него. — Вы не думаете, что Грег отравил дядю Ричарда, убил тетю Кору и огрел по голове тетю Элен? Даже мне понятно, что это нелепо!
  — Тогда кто это сделал?
  — Разумеется, Джордж. Он скользкий тип и замешан в каких-то валютных махинациях — я слышала это от друзей, которые побывали в Монте-Карло. Наверное, дядя Ричард узнал об этом и собирался исключить его из завещания. — Розамунд безмятежно добавила: — Я-то всегда знала, что это Джордж.
  Глава 24
  Телеграмма пришла в шесть вечера.
  Согласно требованию, она была доставлена с посыльным, а не зачитана по телефону, и Эркюль Пуаро, уже некоторое время державшийся вблизи от входной двери, взял телеграмму у Лэнскома, как только ему передал ее мальчик-посыльный.
  Пуаро вскрыл телеграмму, позабыв об обычной аккуратности. Она содержала три слова и подпись.
  Испустив громкий вздох облегчения, Пуаро вынул из кармана фунтовый банкнот и вручил его ошеломленному посыльному.
  — Бывают моменты, — сказал он Лэнскому, — когда следует отказаться от экономии.
  — Вполне возможно, сэр, — вежливо отозвался дворецкий.
  — А где инспектор Мортон? — спросил Пуаро.
  — Один из полицейских джентльменов, — с явным отвращением ответил Лэнском, ловко давая понять, что имена полицейских не стоит запоминать, — ушел. Другой, по-моему, в кабинете.
  — Великолепно, — сказал Пуаро. — Немедленно присоединюсь к нему. — Он похлопал Лэнскома по плечу: — Бодритесь, мы близки к цели.
  Лэнском выглядел несколько озадаченным, так как его мысли были сосредоточены на отъездах, а не на приближениях.
  — Значит, вы не собираетесь уезжать поездом в девять тридцать, сэр? — осведомился он.
  — Не теряйте надежды, — посоветовал ему Пуаро. Уже направившись к двери, он повернулся и спросил: — Интересно, не можете ли вы припомнить первые слова, которые произнесла миссис Ланскене, прибыв сюда в день похорон вашего хозяина?
  Лицо дворецкого прояснилось.
  — Я очень хорошо их помню, сэр, — ответил он. — Мисс Кора… прошу прощения, миссис Ланскене — я всегда думаю о ней как о мисс Коре…
  — Вполне естественно.
  — Она сказала мне: «Хэлло, Лэнском. Сколько времени прошло с тех пор, как вы приносили нам меренги в хижины». У детей были свои хижины возле ограды в парке. Летом, когда устраивали званые обеды, я обычно приносил юным леди и джентльменам меренги. Мисс Кора, сэр, всегда любила поесть.
  Пуаро кивнул.
  — Да, — промолвил он, — так я и думал. Это весьма типично.
  Он прошел в кабинет и молча протянул инспектору Мортону телеграмму.
  Мортон прочитал ее.
  — Не понимаю ни слова.
  — Пришло время все вам рассказать.
  Инспектор усмехнулся:
  — Вы говорите как молодая леди из викторианской мелодрамы. Но вам и в самом деле пора выложить все начистоту. Я уже не в силах затягивать процедуру. Этот парень, Бэнкс, настаивает, что отравил Ричарда Эбернети, и хвастается, что нам никогда не узнать, как он это проделал. Почему, когда происходит убийство, всегда кто-нибудь начинает орать, что это его рук дело? Никогда не понимал, что им это дает.
  — В данном случае, вероятно, убежище от необходимости отвечать за себя — иными словами, санаторий «Форсдайк».
  — Скорее Бродмур.1435
  — Этот вариант тоже может его устроить.
  — Неужели он это сделал, Пуаро? Гилкрист сообщила то, что рассказала вам. Если убийца — Грегори Бэнкс, то его жена тоже в этом замешана, и это соответствует тому, что Ричард Эбернети говорил о своей племяннице. Конечно, я не могу представить эту девушку совершающей несколько преступлений. Но чтобы спасти мужа от ответственности, она бы пошла на что угодно.
  — Я расскажу вам все…
  — Да-да, расскажите, и, ради бога, поскорее!
  
  На этот раз Эркюль Пуаро собрал своих слушателей в большой гостиной.
  На обращенных к нему лицах читалось скорее веселье, чем напряжение. Угрозу воплощали инспектор Мортон и суперинтендант Паруэлл. В сравнении с задающими вопросы полицейскими частный детектив Пуаро превращался в нечто забавное.
  Тимоти выразил чувства собравшихся, заметив вполголоса жене:
  — Проклятый маленький шут! Должно быть, Энтуисл впал в старческий маразм — это все, что я могу сказать.
  Казалось, Эркюлю Пуаро придется здорово потрудиться, чтобы произвести нужное впечатление.
  Он начал говорить в несколько напыщенной манере:
  — Уже второй раз я объявляю о своем отъезде! Утром я сообщил, что уезжаю двенадцатичасовым поездом. Сейчас я сообщаю, что отбываю поездом в двадцать один тридцать — сразу же после обеда. Я покидаю это место, так как мне больше нечего здесь делать.
  Я прибыл сюда, чтобы разрешить загадку. Теперь она разрешена. Позвольте вначале остановиться на некоторых моментах, к которым привлек мое внимание достойный мистер Энтуисл.
  Во-первых, мистер Ричард Эбернети скоропостижно умер. Во-вторых, его сестра Кора Ланскене заявила: «Но ведь его убили, не так ли?» В-третьих, убивают саму миссис Ланскене. Вопрос в том, являются ли эти три события звеньями одной цепи. Давайте посмотрим, что случилось дальше. Мисс Гилкрист, компаньонка покойной, заболевает, съев кусок свадебного пирога, содержащий мышьяк. Таким образом, это следующее звено в цепи.
  Как я говорил вам сегодня утром, в процессе расследования я не обнаружил ничего — абсолютно ничего, что подтверждало бы мнение, будто мистер Эбернети был отравлен. Должен добавить, что в равной степени я не нашел ничего, убедительно доказывающего, что он не был отравлен. Но с двумя следующими звеньями дело обстояло более определенно. Кора Ланскене, несомненно, задала свой сенсационный вопрос после похорон. Все это подтверждают. И так же несомненно, что на следующий день миссис Ланскене была убита топором. Перейдем к четвертому событию. Водитель местного почтового фургона убежден — хотя и не может в этом поклясться, — что он не доставлял в коттедж посылку со свадебным пирогом. Если так, то посылку доставили не по почте, и хотя мы не можем исключить «неизвестное лицо», но должны обратить особое внимание на тех людей, которые имели возможность положить посылку туда, где ее впоследствии обнаружили. Эти люди, разумеется, сама мисс Гилкрист, Сьюзен Бэнкс, приезжавшая в тот день на дознание, мистер Энтуисл (мы должны принимать в расчет и его — не забывайте, что он присутствовал, когда Кора сделала свое роковое замечание) и еще двое — старый джентльмен, представившийся как мистер Гатри, художественный критик, и монахиня или монахини, приходившие тем утром собирать пожертвования.
  Я решил исходить из предположения, что водитель почтового фургона не ошибся. Следовательно, небольшую группу подозреваемых нужно было тщательно изучить. Мисс Гилкрист не приобретала ничего со смертью Ричарда Эбернети и очень мало — со смертью Коры Ланскене: фактически кончина последней лишила ее работы и затруднила возможность подыскать новое место. К тому же мисс Гилкрист попала в больницу, безусловно, в результате отравления мышьяком.
  Сьюзен Бэнкс выиграла от смерти Ричарда Эбернети и в значительно меньшей степени — от смерти миссис Ланскене; хотя в последнем случае ее мотивом почти наверняка могло быть обеспечение безопасности. У нее были основания считать, что мисс Гилкрист подслушала относящийся к ней разговор между Корой Ланскене и ее братом, и, следовательно, она могла решить, что мисс Гилкрист необходимо убрать. Помните, что миссис Бэнкс отказалась пробовать свадебный пирог и предлагала не звать врача до утра, когда мисс Гилкрист ночью стало плохо.
  Мистер Энтуисл не выиграл ни от одной из смертей, однако обладал немалым контролем над делами и трастовыми фондами мистера Эбернети, поэтому здесь могла крыться какая-то причина, по которой Ричард Эбернети не должен был прожить слишком долго. Но, спросите вы, если преступник — мистер Энтуисл, то почему он обратился ко мне?
  На это я отвечу — не в первый раз убийца бывает слишком уверен в себе.
  Теперь мы переходим, так сказать, к двум посторонним — мистеру Гатри и монахине. Если мистер Гатри — действительно тот, за кого он себя выдавал, то он освобождается от подозрений. То же самое относится и к монахине. Вопрос в том, являлись ли эти люди теми, кем представились.
  Могу добавить, что через это дело проходит довольно странный «лейтмотив» в виде монахини. Монахиня приходит в дом мистера Тимоти Эбернети, и мисс Гилкрист кажется, что это та же монахиня, которую она видела в Литчетт-Сент-Мэри. К тому же монахиня или монахини приходили сюда за день до смерти мистера Эбернети…
  — Ставлю три против одного, что это монахиня, — пробормотал Джордж Кроссфилд.
  — Итак, — продолжал Пуаро, — перед нами фрагменты картины: смерть мистера Эбернети, убийство Коры Ланскене, отравленный свадебный пирог, «лейтмотив» в виде монахини.
  Упомяну и о других моментах, привлекших мое внимание: визит художественного критика, запах масляной краски, почтовая открытка с изображением гавани Полфлексана, букет восковых цветов, стоявший на том малахитовом столике, где теперь стоит китайская ваза.
  Размышление над этими моментами и привело меня к правде, которую я собираюсь вам сообщить.
  Первую ее часть я поведал утром. Ричард Эбернети умер внезапно — но не было никаких причин предполагать «нечестную игру», если бы не слова, сказанные его сестрой Корой после похорон. Все дело об убийстве Ричарда Эбернети основано на этих словах. В результате их вы все поверили, что имело место убийство, и поверили не только из-за самих слов, но и из-за характера Коры Ланскене. Ибо Кора всегда славилась умением говорить правду в неподходящие моменты. Таким образом, подозрение, что Ричард Эбернети был убит, основывалось не только на фразе Коры, но и на ней самой.
  Теперь я перехожу к вопросу, который неожиданно задал самому себе: «Насколько хорошо вы все знали Кору Ланскене?»
  Пуаро сделал паузу, и Сьюзен резко осведомилась:
  — Что вы имеете в виду?
  — То, что вы знали ее плохо, — ответил Пуаро. — Младшее поколение вовсе не видело ее, а если и видело, то в детстве. Среди присутствовавших только три человека по-настоящему знали Кору — дворецкий Лэнском, который очень стар и плохо видит, миссис Тимоти Эбернети, которая видела ее всего несколько раз, когда выходила замуж, и миссис Лео Эбернети, знавшая Кору достаточно хорошо, но не видевшаяся с ней более двадцати лет.
  Поэтому я сказал себе: «Предположим, что в тот день на похороны приезжала не Кора Ланскене».
  — Вы имеете в виду, что тетя Кора… не была тетей Корой? — недоверчиво спросила Сьюзен. — Что убили не тетю Кору, а кого-то другого?
  — Нет-нет, убили именно Кору Ланскене. Но за день до того на похороны ее брата приезжала не Кора Ланскене, а женщина, чьей целью было воспользоваться фактом внезапной кончины Ричарда и создать у его родственников впечатление, что он был убит. Это ей удалось проделать в высшей степени успешно!
  — Чушь! Зачем? Чего ради? — заговорила Мод.
  — Зачем? Чтобы отвлечь внимание от другого убийства — убийства самой Коры Ланскене. Ибо если Кора говорит, что Ричард был убит, а на следующий день убивают ее саму, две смерти будут, скорее всего, рассматривать как возможные причину и следствие. Ведь если Кора убита, ее коттедж взломан и версия об ограблении не убеждает полицию, на кого падет подозрение в первую очередь? На женщину, которая жила в одном доме с жертвой.
  — Право же, мсье Понтарлье, — почти весело запротестовала мисс Гилкрист, — неужели вы предполагаете, что я совершила убийство из-за аметистовой броши и нескольких ничего не стоящих этюдов?
  — Нет, — ответил Пуаро, — из-за кое-чего более ценного. Один из этих этюдов, мисс Гилкрист, изображающий гавань Полфлексана, был скопирован, как проницательно догадалась мисс Бэнкс, с открытки, где был изображен не существующий ныне причал. Но миссис Ланскене всегда рисовала с натуры. Тогда я вспомнил, что мистер Энтуисл упоминал о запахе масляной краски в коттедже, когда он впервые там побывал. Вы умеете рисовать, не так ли, мисс Гилкрист? Ваш отец был художником, и вы многое знаете о картинах. Предположим, одна из картин, приобретенных Корой на дешевых распродажах, в действительности была очень ценной. Предположим, что сама Кора не подозревала о ее ценности, но вам это было известно. Вы знали, что Кора в скором времени ожидала визита старого друга — известного художественного критика. Затем ее брат внезапно умер — и в вашей голове родился план. Ничего не стоило подсыпать в утренний чай Коры такую дозу снотворного, чтобы она пробыла без сознания весь день похорон, покуда вы играли ее роль в «Эндерби». Вы хорошо знали об «Эндерби», слушая разговоры Коры. Подобно многим пожилым людям, она часто рассказывала о своем детстве. Вы изобретательно упомянули старому Лэнскому, войдя в дом, о меренгах и хижинах — это должно было убедить его, что вы та, за кого себя выдаете, если бы он начал в этом сомневаться. Да, вы в полной мере воспользовались в тот день вашими знаниями об «Эндерби», ссылаясь на разные события прошлого и предаваясь воспоминаниям. Никто не заподозрил, что вы не Кора. На вас была ее одежда — конечно, вы что-то подложили внутрь, чтобы выглядеть полнее, — а так как она носила фальшивую челку, вам было легко ее использовать. Никто из присутствующих не видел Кору по меньшей мере двадцать лет, а за двадцать лет люди настолько меняются, что их бывает невозможно узнать. Однако привычки и детали поведения хорошо запоминаются, а Кора обладала весьма выразительными манерами, которые вы тщательно репетировали перед зеркалом.
  И вот тут-то, как ни странно, вы сделали первую ошибку. Вы забыли, что зеркало все показывает наоборот. Изображая перед зеркалом привычку Коры по-птичьи склонять голову набок, вы не сознавали, что воспроизводите ее неверно. Вы видели, как Кора наклоняет голову вправо, но забыли, что, воспроизводя подобный эффект в зеркале, вы наклоняете голову влево.
  Вот что озадачило и обеспокоило Элен Эбернети в тот момент, когда вы выступили с вашей знаменитой инсинуацией. Ей показалось, будто что-то «не так». Я понял, в чем дело, вчера вечером, когда Розамунд Шейн неожиданно сделала замечание о том, что происходит в подобных случаях. Все всегда смотрят на говорящего. Следовательно, что-то «не так» было с Корой Ланскене, так как в тот момент на нее смотрели все, включая миссис Лео. Вчера вечером, после разговора об отражениях и о том, как кто себя видит, миссис Лео, очевидно, стала экспериментировать перед зеркалом. Ее лицо не особенно асимметрично. Возможно, она подумала о Коре, вспомнила о ее привычке наклонять голову вправо и повторила этот жест, глядя в зеркало. Что-то в отражении показалось ей неправильным, и она тотчас же сообразила, что было «не так» в день похорон. Миссис Лео задумалась: либо Кора стала наклонять голову не вправо, а влево, что казалось маловероятным, либо Кора не была Корой, что тоже вроде бы не имело смысла. Но она решила сразу же сообщить о своем открытии мистеру Энтуислу. Однако некто, привыкший рано вставать, уже поднялся, последовал за ней и, опасаясь разоблачения, ударил ее мраморным дверным стопором. — После паузы Пуаро добавил: — Теперь могу сообщить вам, мисс Гилкрист, что сотрясение мозга у миссис Эбернети не слишком тяжелое. Скоро она сама сможет нам рассказать, что с ней произошло.
  — Я ничего подобного не делала, — заявила мисс Гилкрист. — Все это — бессовестная ложь.
  — В тот день на похороны приезжали вы, — внезапно заговорил Майкл Шейн, пристально изучая лицо мисс Гилкрист. — Мне следовало догадаться раньше — я смутно чувствовал, что где-то вас уже видел, но никто не обращает особого внимания на…
  — На простую компаньонку — почти служанку, — закончила мисс Гилкрист слегка дрожащим голосом. — Но продолжайте, мсье Пуаро! Договаривайте ваш вздор до конца!
  — Разумеется, предположение об убийстве, сделанное вами после похорон, было всего лишь первым шагом, — снова заговорил Пуаро. — Многое вы держали про запас. В любой момент вы были готовы признаться, что подслушали разговор Ричарда с его сестрой. В действительности он, несомненно, сообщил ей, что ему осталось недолго жить, что объясняет загадочную фразу в письме, которую Ричард Эбернети написал Коре по возвращении домой. «Монахиня» была другим вашим изобретением. Монахиня, вернее, монахини, приходившие в коттедж в день дознания, натолкнули вас на мысль упомянуть о монахине, которая «повсюду за вами следует», что вы и сделали, когда старались услышать, что говорит миссис Тимоти по телефону миссис Лео. Другая причина — стремление сопровождать миссис Тимоти в «Эндерби», дабы узнать, на кого падают подозрения. Что касается отравления себя мышьяком — тяжелого, но отнюдь не смертельного, — то это достаточно старый прием. Могу сообщить, что он пробудил в инспекторе Мортоне подозрения на ваш счет.
  — А картина? — спросила Розамунд. — Что это была за картина?
  Пуаро медленно развернул телеграмму.
  — Этим утром я позвонил мистеру Энтуислу, поручив ему поехать в «Стэнсфилд-Грейндж» и, якобы по просьбе самого мистера Эбернети, — тут Пуаро устремил твердый взгляд на Тимоти, — пошарить среди картин в комнате мисс Гилкрист и взять с собой ту, что изображает гавань Полфлексана, под предлогом изготовления новой рамки в качестве сюрприза для мисс Гилкрист. В действительности он должен был доставить картину в Лондон и явиться с ней к мистеру Гатри, которого я предупредил телеграммой. В результате сделанный наспех набросок гавани был удален, обнаружив оригинальную картину. — Он поднял телеграмму и прочитал: — «Безусловно Вермеер. Гатри».
  Внезапно, словно под действием электрошока, мисс Гилкрист разразилась бессвязной речью:
  — Я знала, что это был Вермеер! А она не знала! Рассуждала о Рембрандте и итальянских примитивистах и не могла распознать Вермеера, когда он был у нее под носом! Всегда разглагольствовала об искусстве — и ничего в нем не смыслила! Она была на редкость глупой женщиной. Вечно болтала об «Эндерби», о детстве, о Ричарде, Тимоти, Лоре и всех остальных. Эти дети купались в деньгах! У них всегда было все самое лучшее! Вы не представляете, как надоедает час за часом, день за днем слушать одно и то же и откликаться: «О да, миссис Ланскене!», «В самом деле, миссис Ланскене?». Притворяться, что тебе интересно, а в действительности скучать, зная, что впереди тебя не ждет ничего… И тут — Вермеер! Я читала в газете, что картина Вермеера недавно была продана за пять с лишним тысяч фунтов!
  — И вы так жестоко убили ее из-за пяти тысяч? — В голосе Сьюзен звучало недоверие.
  — На пять тысяч, — отозвался Пуаро, — можно взять в аренду чайную и снабдить ее всем необходимым…
  Мисс Гилкрист повернулась к нему:
  — Хоть вы меня понимаете. Это был мой единственный шанс. Я должна была раздобыть крупную сумму. — Навязчивая идея вибрировала в ее голосе. — Я собиралась назвать новую чайную «Пальма» и заказать меню с верблюдами на обложке. Иногда можно достать симпатичный фарфор — из того, что не приняли для экспорта, — а не эти ужасные белые чашки. Я хотела открыть чайную в каком-нибудь приятном месте, где живут симпатичные люди, — в Рае или, может, Чичестере… Я уверена, что смогла бы добиться успеха. — Помолчав, она задумчиво добавила: — Дубовые столики и маленькие плетеные стулья с мягкими сиденьями в красно-белую полоску…
  Несколько секунд несуществующая чайная казалась более реальной, чем викторианская солидность гостиной в «Эндерби»…
  Чары развеял инспектор Мортон.
  Мисс Гилкрист вежливо повернулась к нему.
  — Конечно, — сказала она. — Я готова следовать за вами. Не хочу никаких неприятностей. В конце концов, если я не смогу открыть «Пальму», все остальное не имеет значения…
  Мисс Гилкрист вышла из комнаты вместе с инспектором, а Сьюзен произнесла по-прежнему дрожащим голосом:
  — Никогда не представляла себе убийцу, выглядящую как леди. Это ужасно…
  Глава 25
  — Но я не понимаю, при чем тут восковые цветы, — сказала Розамунд, с укоризной глядя на Пуаро своими огромными голубыми глазами.
  Они находились в лондонской квартире Элен. Сама Элен отдыхала на диване, а Розамунд и Пуаро пили чай вместе с ней.
  — Не понимаю, какое отношение имеют к этому восковые цветы, — повторила Розамунд, — и малахитовый столик.
  — Малахитовый столик — никакого. А восковые цветы были второй ошибкой мисс Гилкрист. Она упомянула, что они великолепно выглядят на малахитовом столике. Но мисс Гилкрист не могла видеть их там, потому что их разбили и унесли до ее приезда вместе с Тимоти и Мод. Значит, она видела их, побывав в «Эндерби» как Кора Ланскене.
  — Глупо с ее стороны, — заметила Розамунд.
  Пуаро погрозил ей пальцем:
  — Это показывает, мадам, насколько опасны могут быть разговоры. Я глубоко убежден, что если вы сумеете заставить человека достаточно долго беседовать с вами на любую тему, то рано или поздно он себя выдаст. Это и произошло с мисс Гилкрист.
  — Впредь буду осторожнее, — задумчиво промолвила Розамунд. Внезапно ее лицо прояснилось. — Знаете, у меня будет ребенок.
  — Ага! Так вот что скрывалось за Харли-стрит и Риджентс-парком?
  — Да. Я была так удивлена и взволнована, что просто должна была куда-нибудь пойти и подумать.
  — Помню, вы говорили, что делаете это не слишком часто.
  — Ну, не думать гораздо легче. Но на этот раз мне надо было принять решение насчет будущего. Я решила оставить сцену и быть только матерью.
  — Эта роль отлично вам подойдет. Я уже предвижу очаровательные фотографии в «Скетче» и «Тэтлере».
  Розамунд счастливо улыбнулась:
  — Да, это чудесно. Знаете, мсье Пуаро, Майкл очень доволен. Никак от него этого не ожидала. — Помолчав, она добавила: — А малахитовый столик я уступила Сьюзен. Я подумала, что раз у меня будет малыш…
  Она оставила фразу неоконченной.
  — Косметическое предприятие Сьюзен выглядит многообещающе, — заметила Элен. — Уверена, что она добьется большого успеха.
  — Да, миссис Бэнкс рождена для успеха, — кивнул Пуаро. — В этом она похожа на своего дядю.
  — Полагаю, вы имеете в виду Ричарда, а не Тимоти? — осведомилась Розамунд.
  — Безусловно, не Тимоти, — ответил Пуаро.
  Они рассмеялись.
  — Грег куда-то уехал, — сказала Розамунд. — Сьюзен говорит, что он отдыхает в санатории.
  Она вопросительно посмотрела на Пуаро, но он промолчал.
  — Не могу понять, — продолжала Розамунд, — почему Грег настаивал, что убил дядю Ричарда. Думаете, это форма эксгибиционизма?
  Но Пуаро вернулся к предыдущей теме:
  — Я получил очень любезное письмо от мистера Тимоти Эбернети. Он выражает удовлетворение услугами, которые я оказал семье.
  — По-моему, дядя Тимоти — ужасный тип, — заявила Розамунд.
  — Я собираюсь погостить у них на будущей неделе, — сказала Элен. — Они хотят привести в порядок сад, но с прислугой по-прежнему трудно.
  — Очевидно, им недостает этой жуткой мисс Гилкрист, — усмехнулась Розамунд. — Но думаю, что в конце концов она прикончила бы и дядю Тимоти. Вот было бы забавно!
  — Убийства всегда кажутся вам забавными, мадам?
  — Вовсе нет, — рассеянно отозвалась Розамунд. — Но я ведь думала, что это Джордж. Ничего, — весело добавила она. — Возможно, когда-нибудь он тоже кого-то убьет.
  — И это будет необычайно забавно, — саркастически произнес Пуаро.
  — В самом деле, — согласилась Розамунд.
  Она съела очередной эклер с лежащего перед ней блюдца.
  Пуаро обернулся к Элен:
  — А вы, мадам, отбываете на Кипр?
  — Да, через две недели.
  — Тогда позвольте пожелать вам удачного путешествия.
  Он склонился над ее рукой. Элен пошла проводить его, оставив Розамунд наслаждаться пирожными.
  — Я хотела, чтобы вы знали, мсье Пуаро, — сказала Элен, — что наследство Ричарда означает для меня больше, чем для всех остальных.
  — Даже так, мадам?
  — Да. Понимаете… на Кипре есть один мальчик… Мы с мужем очень любили друг друга, но, к сожалению, у нас не было детей. Когда он умер, я чувствовала себя страшно одинокой. В конце войны, работая сиделкой в больнице, я встретила одного человека… Он был моложе меня и женат, хотя и не очень счастлив. Какое-то время мы прожили вместе. Потом он вернулся в Канаду — к жене и детям. Он никогда не узнал о… нашем ребенке. Возможно, его бы это не обрадовало, но для меня — женщины средних лет, у которой все позади, — это выглядело чудом. С деньгами Ричарда я смогу обеспечить моему так называемому племяннику образование и начало карьеры. — Помолчав, она добавила: — Я никогда не рассказывала об этом Ричарду. Он был очень привязан ко мне, как и я к нему, — но не понял бы меня. А вы так много знаете обо всех нас, что мне захотелось рассказать вам и об этом.
  Пуаро снова поцеловал ей руку.
  
  — Хэлло, Пуаро, — поздоровался мистер Энтуисл. — Я только что вернулся с заседания суда. Конечно, ее признали виновной. Но не удивлюсь, если мисс Гилкрист окончит свои дни в Бродмуре. В тюрьме она окончательно рехнулась. Счастлива, весела и проводит время, строя планы открытия целой сети чайных. Ее последнее заведение будет называться «Куст сирени». Она откроет его в Кроумере.
  — Неужели она всегда была слегка не в себе? По-моему, нет.
  — Господи, конечно нет! Она была в здравом уме, как мы с вами, когда спланировала и хладнокровно совершила убийство. У нее есть голова на плечах, хотя об этом не догадаешься, глядя, как она суетится и запинается.
  Пуаро слегка поежился:
  — Я думаю о словах Сьюзен Бэнкс — что она никогда не представляла себе убийцу, выглядящую как леди.
  — Почему бы и нет? — промолвил мистер Энтуисл. — Убийцы бывают самые разные.
  Они умолкли, и Пуаро задумался об убийцах, которых он знал…
  
  1953 г.
  Перевод: В. Тирдатов
  
  Хикори-дикори
  
  
  Глава 1
  Эркюль Пуаро не верил своим глазам: мисс Лемон, первоклассный секретарь, никогда не делала ошибок. Она никогда не болела, не уставала, всегда отличалась бодростью и собранностью. В ней не чувствовалось ни капли женственности. Это был прекрасно отлаженный механизм, идеальный секретарь. Мисс Лемон все на свете знала и все умела. Она и жизнь Эркюля Пуаро сумела наладить так, что все в ней шло гладко и без перебоев. Его девизом вот уже много лет служили слова «Порядок и метод». Благодаря идеальному слуге Джорджу и мисс Лемон, идеальному секретарю, в жизни Пуаро царил полный порядок. Все шло как по маслу, и жаловаться было не на что.
  И однако сегодня утром мисс Лемон сделала в самом обыкновенном письме три ошибки и, больше того, ничего не заметила! Это было как гром среди ясного неба.
  — Мисс Лемон! — сказал Пуаро.
  — Да, месье Пуаро?
  — В этом письме три ошибки.
  Эркюль Пуаро протянул секретарю злополучное письмо. Он был настолько изумлен, что даже не мог сердиться. Невероятно, совершенно невероятно — но факт!
  Мисс Лемон взяла бумажку и пробежала ее глазами. Впервые в жизни Пуаро увидел, как она покраснела: зарделась до кончиков седых жестких волос, и румянец оказался ей совсем не к лицу.
  — Боже мой! — воскликнула она. — Как же я умудрилась!.. Хотя… я знаю, в чем дело. Виновата моя сестра.
  — Ваша сестра?
  Новость за новостью. Пуаро даже в голову не приходило, что у мисс Лемон есть сестра. Равно как отец, мать и прочие родственники. Мисс Лемон была настолько похожа на автомат, что сама мысль о проявлении ею обычных человеческих эмоций казалась нелепой. Окружающие знали, что в свободное от работы время мисс Лемон предается разработке новой картотеки; она собиралась запатентовать это изобретение и таким образом увековечить свое имя.
  — Ваша сестра? — недоверчиво переспросил Эркюль Пуаро.
  — Да, — решительно подтвердила мисс Лемон. — По-моему, я никогда вам про нее не рассказывала. Она почти всю жизнь прожила в Сингапуре. Ее муж торговал каучуком…
  Эркюль Пуаро понимающе закивал. Ему показалось вполне естественным, что сестра мисс Лемон провела большую часть жизни в Сингапуре. Для нее это вполне подходящее место. Сестры таких женщин, как мисс Лемон, частенько выходят замуж за сингапурских бизнесменов, чтобы дать возможность своим родственникам превратиться в роботов, которые верой и правдой служат хозяевам (а в часы досуга занимаются изобретением всяких картотек).
  — Понятно, — сказал Пуаро. — Продолжайте.
  И мисс Лемон продолжила свой рассказ:
  — Четыре года назад она овдовела. Детей у нее нет. Вот я и присмотрела для нее уютную маленькую квартирку за вполне умеренную плату… — (Мисс Лемон, естественно, была по плечу даже эта, практически неразрешимая, задача.) — Сестра моя неплохо обеспечена… правда, деньги сейчас обесценились, но запросы у нее небольшие, и, ведя хозяйство с умом, она вполне может прожить безбедно. — Помолчав, мисс Лемон стала рассказывать дальше: — Но ее тяготило одиночество. Англия ей чужда: у нее тут ни друзей, ни приятелей, да и заняться особо нечем. В общем, примерно полгода назад она сказала мне, что подумывает о работе.
  — О работе?
  — Ну да, ей предложили место экономки в студенческом пансионате. Хозяйка его, кажется, наполовину гречанка, хотела нанять женщину, чтобы та вела хозяйство и управляла делами. Пансионат находится в старом доходном доме на Хикори-роуд. Вы, наверное, знаете.
  Однако Пуаро не слышал о такой улице.
  — Некогда это был весьма фешенебельный район, и дома там очень хорошие. Условия сестре создавали прекрасные: она получала спальню, гостиную и маленькую отдельную кухню.
  Мисс Лемон опять умолкла.
  — Так-так, — ободряюще сказал Пуаро, призывая ее продолжать. Впрочем, пока он не видел в ее рассказе ничего ужасного.
  — У меня были сомнения, но сестра меня в конце концов убедила. Она не привыкла сидеть сложа руки, женщина она очень практичная и хозяйственная. Да и потом, она же не собиралась вкладывать туда свои капиталы. Это была работа по найму; денег, правда, больших ей платить не собирались, но она в них и не нуждалась, а работа казалась нетрудной. Ее всегда тянуло к молодежи, она понимала ее проблемы, а прожив столько лет на Востоке, разбиралась в национальной психологии и умела найти подход к иностранцам. Ведь в пансионате живут студенты из самых разных стран; большинство, конечно, англичане, но есть даже негры!
  — Вот как! — сказал Эркюль Пуаро.
  — Говорят, сейчас добрая половина нянечек в больницах — негритянки, и, насколько я знаю, они гораздо приятнее и внимательнее англичанок, — неуверенно произнесла мисс Лемон. — Но я отвлеклась. Мы обсудили ее план, и сестра устроилась на работу. Нам обеим не было дела до хозяйки. Миссис Николетис — женщина неуравновешенная; порой она бывает обворожительной, а иногда — увы! — совсем наоборот. То из нее денег клещами не вытянешь, а то она их буквально швыряет на ветер. Впрочем, будь она в состоянии сама вести свои дела, ей не понадобилась бы экономка. Сестра же моя не выносит капризов и не терпит, когда на ней срывают зло. Она человек очень сдержанный.
  Пуаро кивнул. В этом отношении сестра, вероятно, напоминала саму мисс Лемон, только помягче, конечно, — замужество, сингапурский климат сыграли свою роль, — однако явно столь же здравомыслящая.
  — Стало быть, ваша сестра устроилась на работу? — спросил он.
  — Да, она переехала на Хикори-роуд где-то полгода назад. Работа ей, в общем-то, нравилась, ей было интересно.
  Эркюль Пуаро внимательно слушал, но история по-прежнему выглядела довольно скучно.
  — Однако теперь она страшно обеспокоена. Просто места себе не находит.
  — Почему?
  — Видите ли, месье Пуаро, ей не нравится, что там творится.
  — А пансионат мужской или смешанный? — деликатно осведомился Пуаро.
  — Ах, что вы, месье Пуаро! Я совсем не это имела в виду. К трудностям такого рода она была готова, это естественно. Но, понимаете, там начали пропадать вещи.
  — Пропадать?
  — Да. Причем вещи какие-то странные… И все так… ненормально…
  — Вы хотите сказать, что их крадут?
  — Ну да.
  — А полицию вызывали?
  — Нет. Пока еще нет. Сестра надеется, что до этого не дойдет. Она так любит своих ребят… по крайней мере, некоторых… и ей хотелось бы уладить все тихо, так сказать, по-семейному.
  — Что ж, — задумчиво произнес Пуаро, — я с ней согласен. Но мне непонятно, почему вы-то нервничаете? Из-за сестры, да?
  — Не нравится мне это, месье Пуаро. Совсем не нравится. Я не понимаю, что там происходит. Я не могу найти этому сколько-нибудь разумного объяснения, а ведь во всем должна быть своя логика.
  Пуаро задумчиво кивнул.
  Мисс Лемон всегда страдала отсутствием воображения, но логика у нее была.
  — Может, это самое обычное воровство? Вдруг кто-нибудь из студентов страдает клептоманией?
  — Сомневаюсь. Я прочитала статью о клептомании в «Британской энциклопедии» и в одной медицинской книге, — ответила мисс Лемон, бывшая на редкость добросовестным человеком, — по-моему, дело не в этом.
  Эркюль Пуаро немного помолчал. Конечно, ему не хотелось забивать себе голову проблемами сестры мисс Лемон и копаться в страстях, разгоревшихся в многоязыковом пансионате. Но с другой стороны, его не устраивало, что мисс Лемон будет с ошибками печатать его письма. Поэтому он решил, что если и возьмется за расследование, то лишь для сохранения собственного спокойствия. В действительности же ему не хотелось признаваться, что в последнее время он как-то заскучал и готов был ухватиться за самое тривиальное дело.
  — Вы не возражаете, мисс Лемон, — церемонно спросил Эркюль Пуаро, — если мы пригласим сюда завтра вашу сестру… скажем, на чашку чая? Вдруг я смогу ей чем-нибудь помочь?
  — Вы так добры, месье Пуаро! Мне, право, даже неловко! Сестра после обеда всегда свободна.
  — Значит, договариваемся на завтра.
  И Пуаро, не откладывая в долгий ящик, приказал верному Джорджу испечь к завтрашнему дню квадратные пышки, щедро политые маслом, приготовить аккуратные сандвичи и прочие лакомства, без которых не обходится ни одна английская чайная церемония.
  Глава 2
  Сходство между сестрами было поразительное. Правда, миссис Хаббард казалась более женственной, смуглой, пышной, носила не такую строгую прическу, но взгляд у этой круглолицей миловидной дамы был точь-в-точь таким же, каким буравила собеседника сквозь пенсне мисс Лемон.
  — Вы очень любезны, месье Пуаро, — сказала миссис Хаббард. — Просто очень. И чай у вас восхитительный. Я, правда, сыта, если не сказать больше, но еще от одного сандвича… но только одного… пожалуй, не откажусь. Чаю? Ну, разве что полчашечки.
  — Давайте допьем, — сказал Пуаро, — и приступим к делу.
  Он приветливо улыбнулся и покрутил усы, а миссис Хаббард сказала:
  — Знаете, а я именно таким вас и представляла по рассказам Фелисити.
  Пуаро удивленно раскрыл рот, но, вовремя сообразив, что так зовут суровую мисс Лемон, ответил, что он ничуть не удивлен, мисс Лемон всегда точна в описаниях.
  — Конечно, — рассеянно произнесла миссис Хаббард, потянувшись за очередным сандвичем. — Но Фелисити всегда была равнодушна к людям. А я — наоборот. Поэтому я сейчас так и волнуюсь.
  — А вы можете объяснить, что вас конкретно волнует?
  — Могу. Понимаете, если бы пропадали деньги… по мелочам… я бы не удивлялась. Или, скажем, украшения… это тоже вполне нормально… то есть для меня, конечно, ненормально, но для клептоманов или бесчестных людей вполне допустимо. Однако все не так просто. Я вам сейчас покажу список пропавших вещей, у меня все записано.
  Миссис Хаббард открыла сумочку и, достав маленький блокнотик, начала читать:
  — «1. Выходная туфля (из новой пары).
  2. Браслет (дешевенький).
  3. Кольцо с бриллиантом (впоследствии найдено в тарелке с супом).
  4. Компактная пудра.
  5. Губная помада.
  6. Стетоскоп.
  7. Серьги.
  8. Зажигалка.
  9. Старые фланелевые брюки.
  10. Электрические лампочки.
  11. Коробка шоколадных конфет.
  12. Шелковый шарф (найден разрезанным на куски).
  13. Рюкзак (то же самое).
  14. Борная кислота (порошок).
  15. Морская соль.
  16. Поваренная книга».
  Эркюль Пуаро слушал затаив дыхание.
  — Великолепно! — воскликнул он. — Да это просто сказка! — В восторге он перевел взгляд с сурового лица неодобрительно смотревшей на него мисс Лемон на добрую, расстроенную миссис Хаббард. — Я вас поздравляю, — сказал он от всей души.
  — Но с чем, месье Пуаро? — удивилась она.
  — С прекрасной, уникальной в своем роде головоломкой.
  — Не знаю, может быть, вы, месье Пуаро, уловили в этом какой-нибудь смысл, но…
  — Нет, это сплошная бессмыслица. Больше всего она напоминает игру, в которую меня втянули мои юные друзья на рождественские праздники. Кажется, она называлась «Три рогатые дамы». Каждый по очереди произносил: «Я ездил в Париж и купил…» — и прибавлял название какой-нибудь вещи. Следующий повторял его слова, добавляя что-то от себя. Выигрывал тот, кто без запинки повторял список, а вещи в нем встречались самые странные и нелепые, к примеру, там был кусок мыла, белый слон, стол с откидной крышкой, определенный вид уток. Вся трудность запоминания состоит в том, что предметы абсолютно не связаны между собой, это просто набор слов. Так же, как в вашем списке. Когда список достигал, скажем, двенадцати наименований, запомнить их в нужном порядке становилось почти невозможно. Проигравший получал бумажный рожок и в дальнейшем должен был говорить: «Я, рогатая дама, ездила в Париж» — и так далее.
  Получив три рожка, человек выбывал из игры. Победителем считался тот, кто оставался последним.
  — Ручаюсь, что вы-то и вышли победителем, месье Пуаро, — сказала мисс Лемон. Преданная секретарша безгранично верила в способности начальника.
  Пуаро просиял:
  — Вы угадали. Даже в самом странном наборе слов можно увидеть скрытый смысл, нужно только пофантазировать и попытаться связать воедино разрозненные предметы. Например, сказать себе так: «Этим мылом я мыл большого белого мраморного слона, который стоит на столе с откидной крышкой» — и так далее.
  — Наверное, вы могли бы проделать нечто подобное и с моим списком? — В голосе миссис Хаббард звучало уважение.
  — Безусловно. Дама в туфле на правую ногу надевает браслет на левую руку. Потом она пудрится, красит губы, идет обедать и роняет кольцо в тарелку с супом. Видите, я вполне могу запомнить ваш список. Однако нас интересует совсем другое. Почему украдены столь разные предметы? Есть ли между ними какая-то связь? Может, вор страдает какой-то манией? Первый этап нашей работы — аналитический. Мы должны тщательно проанализировать список.
  Пуаро углубился в чтение, в комнате воцарилась тишина.
  Миссис Хаббард впилась в него взглядом, как ребенок, который смотрит на фокусника, ожидая, что из его шляпы появится кролик или, по крайней мере, ворох разноцветных лент. Мисс Лемон же бесстрастно уставилась в одну точку — наверное, предаваясь размышлениям о своей картотеке.
  Когда Пуаро наконец нарушил молчание, миссис Хаббард даже вздрогнула.
  — Прежде всего мне бросилось в глаза, — сказал Пуаро, — что, как правило, пропадали недорогие вещи, порой сущие пустяки. Исключение составляют лишь стетоскоп и бриллиантовое кольцо. О стетоскопе пока говорить не будем, в данный момент меня интересует кольцо. Вы думаете, оно дорогое?
  — Точно не знаю, месье Пуаро. Там был один большой бриллиант и мелкая осыпь сверху и снизу. Насколько я понимаю, кольцо досталось мисс Лейн от матери. Она очень переживала из-за его пропажи, и все мы вздохнули с облегчением, когда оно нашлось в тарелке мисс Хобхауз. Мы решили, что это дурная шутка.
  — И вполне возможно, так оно и было. На мой взгляд, кража и возвращение кольца весьма симптоматичны. Ведь из-за пропажи губной помады, компактной пудры или книги никто не будет обращаться в полицию. А из-за дорогого бриллиантового колечка будут. Дело, без сомнения, должно было дойти до полиции, и поэтому кольцо вернули.
  — Но зачем же красть, если все равно придется отдавать? — наморщила лоб мисс Лемон.
  — Действительно, — сказал Пуаро, — зачем? Однако сейчас мы не будем заострять на этом внимание. Я хочу как-то упорядочить пропавшие вещи, и кольцо в моем списке занимает первое место. Что собой представляет его хозяйка, мисс Лейн?
  — Патрисия Лейн? Она очень милая девушка, пишет какой-то диплом… по истории или археологии… не помню.
  — Она из богатой семьи?
  — О нет. Денег у нее мало, но одевается она очень опрятно. Кольцо, как я говорила, принадлежало ее матери. У нее есть еще пара украшений, но вообще гардероб небогатый, и в последнее время она даже бросила курить. Из экономии.
  — Опишите мне ее, пожалуйста.
  — Это вполне заурядная девушка, так сказать, ни то ни се. Аккуратная. Спокойная, воспитанная, но в ней нет изюминки. Она просто хорошая, порядочная девушка.
  — Кольцо оказалось в тарелке мисс Хобхауз. Что собой представляет эта девушка?
  — Валери? Смуглая, темноволосая. Умная, остра на язык. Работает в салоне красоты «Сабрина Фер», вы, наверное, знаете.
  — А они дружат?
  Миссис Хаббард задумалась.
  — Пожалуй, да. Хотя у них мало общего. Впрочем, Патрисия со всеми ладит, однако не пользуется особой популярностью. А у Валери Хобхауз есть и враги, нельзя ведь безнаказанно смеяться над людьми, но есть и поклонники.
  — Понятно, — сказал Пуаро.
  Значит, Патрисия Лейн — девушка милая, но заурядная, а Валери Хобхауз — яркая личность…
  Он подвел итог размышлениям:
  — Особенно интересен, на мой взгляд, диапазон пропаж. Есть мелочи, скажем: губная помада, бижутерия, компактная пудра… Сюда же можно отнести и морскую соль, коробку конфет. На них вполне может польститься кокетливая, но бедная девушка. Но зачем ей стетоскоп? Его скорее украл бы мужчина, украл, чтобы продать или заложить в ломбард. Чей это стетоскоп?
  — Мистера Бейтсона… Это такой рослый добродушный юноша.
  — Он изучает медицину?
  — Да.
  — А он очень рассердился, узнав о пропаже?
  — Он был вне себя от бешенства, месье Пуаро. Он — человек вспыльчивый и в минуты гнева способен наговорить кучу дерзостей, но потом быстро остывает. Он не может относиться спокойно к тому, что крадут его вещи.
  — А неужели кто-нибудь может?
  — Ну, как сказать… У нас живет мистер Гопал Рама из Индии. Его ничем не проймешь. Он только улыбается, машет рукой и говорит, что материальное не представляет никакой ценности.
  — А у него что-нибудь украли?
  — Нет.
  — Понятно. А кому принадлежали фланелевые брюки?
  — Мистеру Макнабу. Они были очень ветхие, и все считали, что пора их выбросить, но мистер Макнаб очень привязан к своим старым вещам и никогда ничего не выбрасывает.
  — Ну, вот мы и добрались до второго пункта моей классификации — до вещей, которые, по идее, не представляют для вора никакой ценности: старых фланелевых брюк, электрических лампочек, борной кислоты, морской соли… Да, чуть не забыл поваренную книгу. Конечно, кто-нибудь и на них может польститься, но маловероятно. Кислоту, скорее всего, взяли по ошибке; лампочку, наверное, хотели вкрутить вместо перегоревшей, да позабыли… поваренную книгу могли взять почитать и, так сказать, «заиграли». Брюки могла взять уборщица.
  — У нас две уборщицы, и обе — женщины очень честные. Я уверена, что они ничего не возьмут без спросу.
  — Не буду спорить. Да, чуть не забыл про выходные туфли, вернее, про одну туфлю из новой пары. Чьи они были?
  — Салли Финч. Она из Америки, фулбрайтовская стипендиатка.
  — А может, она куда-нибудь ее засунула и забыла? Ума не приложу, зачем кому-то понадобилась одна туфля.
  — Нет, мы обыскали весь дом, месье Пуаро. Понимаете, мисс Финч тогда собиралась в гости. Она надела вечерний туалет, и пропажа оказалась для нее настоящей трагедией — ведь других выходных туфель у нее нет.
  — Значит, она была огорчена и раздосадована… М-да, возможно, все не так просто… — Помолчав немного, он заговорил вновь: — У нас остались два последних пункта: разрезанный на куски рюкзак и шарф в столь же плачевном состоянии. Это явно сделано из мести, иначе объяснить нельзя. Кому принадлежал рюкзак?
  — Рюкзаки есть почти у всех студентов; ребята часто путешествуют автостопом. И у многих рюкзаки одинаковые, из одного и того же магазина, и их трудно различить. Этот рюкзак принадлежал либо Леонарду Бейтсону, либо Колину Макнабу.
  — А кто хозяйка шелкового шарфа, который тоже был разрезан на куски?
  — Валери Хобхауз. Ей подарили его на Рождество; шарф был красивый, дорогой, изумрудно-зеленого цвета.
  — Ага… Валери Хобхауз…
  Пуаро закрыл глаза. Перед его мысленным взором проносился настоящий калейдоскоп вещей. Клочья шарфов и рюкзаков, поваренная книга, губная помада, соль для ванны, имена и беглые описания студентов. Нечто бессвязное, бесформенное. Странные происшествия и случайные люди. Но Пуаро прекрасно знал, что какая-то связь между ними существует. Может быть, каждый раз, встряхнув калейдоскоп, он будет получать разные картинки. Но одна из картинок непременно окажется верной… Вопрос в том, с чего начать…
  Он открыл глаза:
  — Мне надо подумать. Собраться с мыслями.
  — Конечно-конечно, месье Пуаро, — закивала миссис Хаббард. — Поверьте, мне так неловко причинять вам беспокойство!
  — Никакого беспокойства вы мне не причиняете. Мне самому интересно. Но пока я буду думать, мы должны начать действовать. С чего? Ну, скажем… с туфельки, с вечерней туфельки. Да-да! С нее-то мы и начнем. Мисс Лемон!
  — Я вас слушаю, месье Пуаро! — Мисс Лемон тут же оторвалась от размышлений о своей картотеке, еще больше выпрямилась и механически потянулась за блокнотом и ручкой.
  — Мисс Лемон постарается раздобыть оставшуюся туфлю. Вы пойдете на Бейкер-стрит, в бюро находок. Когда была потеряна туфля?
  Миссис Хаббард подумала и ответила:
  — Я точно не помню, месье Пуаро. Месяца два назад. Но я узнаю у самой Салли Финч.
  — Хорошо. — Он опять повернулся к мисс Лемон: — Отвечайте уклончиво. Скажите, что вы забыли туфлю в электричке — это больше всего похоже на правду — или в автобусе. Сколько автобусов ходит в районе Хикори-роуд?
  — Всего два.
  — Хорошо. Если на Бейкер-стрит вам ничего не скажут, обратитесь в Скотленд-Ярд и скажите, что вы оставили ее в такси.
  — Не в Скотленд-Ярд, а в бюро Лэмбет, — с деловым видом поправила его мисс Лемон.
  Пуаро развел руками: «Вам виднее».
  — Но почему вам кажется… — начала миссис Хаббард.
  Пуаро не дал ей договорить:
  — Давайте подождем, что ответят в бюро находок. Потом мы с вами, миссис Хаббард, решим, как быть дальше. Тогда вы подробно опишете мне ситуацию.
  — Но уверяю вас, я вам все рассказала!
  — О нет, позвольте с вами не согласиться. Люди в доме живут разные. А любит В, В любит С, а Д и Е, возможно, заклятые враги на почве ревности к А. Именно это меня будет интересовать. Чувства, переживания. Ссоры, конфликты, кто с кем дружит, кто кого ненавидит, всякие человеческие слабости.
  — Поверьте, — натянуто произнесла миссис Хаббард, — я ничего такого не знаю. Я в такие дела не вмешиваюсь. Я просто веду хозяйство, обеспечиваю провизией…
  — Но вам же небезразличны люди! Вы сами мне об этом говорили. Вы любите молодежь. И на работу пошли не ради денег, а для того, чтобы общаться с людьми. В пансионате есть студенты, которые вам симпатичны, а есть и такие, которые вам не очень нравятся, а может, и вовсе не нравятся. Вы должны рассказать мне об этом, и вы расскажете! Ведь у вас на душе тревожно… причем вовсе не из-за пропавших вещей: вы вполне могли заявить о них в полицию.
  — Что вы, миссис Николетис наверняка не захотела бы обращаться в полицию.
  Пуаро продолжал, как бы не слыша:
  — Но вас беспокоят не вещи, вы боитесь за человека! Да-да, именно за человека, которого считаете виновником или, по крайней мере, соучастником краж. Значит, этот человек вам дорог.
  — Вы шутите, месье Пуаро!
  — Нисколько, и вы это знаете. Больше того, я считаю вашу тревогу обоснованной. Изрезанный шарф выглядит довольно зловеще. И рюкзак тоже. Все остальное может быть чистым ребячеством, но я в этом не уверен. Совсем не уверен!
  Глава 3
  Слегка запыхавшись, миссис Хаббард поднялась по лестнице дома номер 26 на Хикори-роуд и только было собралась открыть ключом свою квартиру, как входная дверь распахнулась и по лестнице взлетел рослый огненно-рыжий юноша.
  — Привет, ма! — сказал Лен Бейтсон (уж такая у него была манера называть миссис Хаббард). Этот добродушный юноша говорил на кокни1436 и, к счастью, был начисто лишен комплекса неполноценности. — Вы из города? Ходили прошвырнуться?
  — Я была приглашена на чай, мистер Бейтсон. Пожалуйста, не задерживайте меня, я спешу.
  — Какой замечательный труп я сегодня анатомировал! — сказал Лен. — Просто прелесть.
  — До чего же вы гадкий, Лен! Разве можно так говорить? Прелестный труп… Боже мой! Меня даже замутило.
  Лен Бейтсон захохотал так, что в холле задрожали стены.
  — Селии ни слова, — сказал он. — Я проходил тут мимо аптеки и заглянул к ней. «Зашел, — говорю, — рассказать о покойнике». А она побледнела как полотно, и мне показалось, что она сейчас грохнется в обморок. Как вы думаете, почему, мама Хаббард?
  — Ничего удивительного, — произнесла миссис Хаббард. — Вы кого угодно доконаете. Селия, наверное, подумала, что вы говорите о настоящем покойнике.
  — То есть как о «настоящем»? А трупы в нашей анатомичке, по-вашему, что, синтетические?
  Справа распахнули дверь, и выглянувший из комнаты длинноволосый, лохматый юнец ворчливо произнес:
  — А, это ты! А я подумал, у нас тут вавилонское столпотворение, столько от тебя шума!
  — Надеюсь, тебе это не действует на нервы?
  — Не больше, чем обычно, — сказал Нигель Чэпмен и скрылся в комнате.
  — Наше нежное создание! — насмешливо воскликнул Лен.
  — Ради бога, не задирайтесь! — попыталась его утихомирить миссис Хаббард. — Я люблю, когда люди в хорошем настроении и не ссорятся по пустякам.
  Молодой великан с ласковой ухмылкой взглянул на нее с высоты своего роста:
  — Да плевать мне на Нигеля, ма.
  В этот момент на лестнице показалась девушка:
  — Миссис Хаббард, вас срочно разыскивает миссис Николетис. Она в своей комнате.
  Миссис Хаббард вздохнула и пошла наверх. Высокая смуглая девушка, передавшая распоряжение хозяйки, отступила к стене, давая ей проход.
  Лен Бейтсон спросил, снимая плащ:
  — В чем дело, Валери? Мама Хаббард пошла жаловаться на наше поведение?
  Девушка передернула худенькими точеными плечиками, спустилась вниз и пошла через холл.
  — Это все больше походит на сумасшедший дом, — бросила она через плечо. Она двигалась с ленивой, вызывающей грацией манекенщицы.
  Дом номер 26 на Хикори-роуд состоял на самом деле из двух корпусов. Они соединялись одноэтажной пристройкой, где помещались общая гостиная и большая столовая, а подальше находились две раздевалки и маленький кабинет. В каждую половину дома вела своя лестница. Девушки жили в правом крыле, а юноши — в левом, оно-то и было раньше отдельным домом.
  Поднимаясь по лестнице, миссис Хаббард расстегнула воротник пальто. Вздохнув еще раз, она направилась в комнату миссис Николетис.
  — Опять, наверное, не в духе, — пробормотала миссис Хаббард, постучалась и вошла.
  В гостиной миссис Николетис было очень жарко. Электрокамин работал на полную мощность. Миссис Николетис, дородная смуглая женщина, все еще привлекательная, с огромными карими глазами и капризным ртом, курила, сидя на диване и облокотившись на грязноватые шелковые и бархатные подушки.
  — А… Наконец-то! — Тон ее был прямо-таки прокурорским.
  Миссис Хаббард, как истинная сестра мисс Лемон, и бровью не повела.
  — Да, — отрывисто сказала она. — Вот и я. Мне доложили, что вы меня искали.
  — Конечно, искала. Ведь это чудовищно, просто чудовищно!
  — Что чудовищно?
  — Счета! Счета, которые мне из-за вас предъявляют! — Миссис Николетис, как заправский фокусник, достала из-под подушки кипу бумаг. — Мы что, гусиными печенками и перепелами кормим этих мерзавцев? У нас тут шикарный отель? Кем себя считают эти студентишки?
  — Молодыми людьми с хорошим аппетитом, — ответила миссис Хаббард. — Мы им подаем завтрак и скромный ужин, пища простая, но питательная. Мы ведем хозяйство очень экономно.
  — Экономно? Экономно?! И вы еще смеете так говорить? Я вот-вот разорюсь!
  — Неправда, вы внакладе не остаетесь, миссис Николетис. Цены у вас высокие, и далеко не всякий студент может позволить себе здесь поселиться.
  — Однако комнаты у меня не пустуют. У меня по три кандидата на место! И студентов направляют отовсюду, даже из посольств! Три кандидата на одну комнату — такое еще поискать надо!
  — А ведь студенты к вам стремятся еще и потому, что здесь вкусно и сытно кормят. Молодым людям надо хорошо питаться.
  — Ишь, чего захотели! А я, значит, оплачивай их жуткие счета?! А все кухарка с мужем, проклятые итальяшки! Они вас нагло обманывают.
  — Что вы, миссис Николетис! Еще не родился такой иностранец, которому удастся обвести меня вокруг пальца!
  — Тогда, значит, вы сами меня обворовываете.
  Миссис Хаббард опять и бровью не повела.
  — Вам следует поосторожнее выбирать выражения, — сказала она тоном старой нянюшки, журящей своих питомцев за особенно дерзкую проделку. — Так нельзя разговаривать с людьми, это может плохо кончиться.
  — Боже мой! — Миссис Николетис театральным жестом швырнула счета в воздух, и они разлетелись по всей комнате.
  Миссис Хаббард, поджав губы, наклонилась и собрала бумажки.
  — Вы меня бесите! — крикнула хозяйка.
  — Возможно, но тем хуже для вас, — ответила миссис Хаббард. — Не стоит волноваться, от этого повышается давление.
  — Но вы же не станете отрицать, что на этой неделе у нас перерасход?
  — Разумеется. На этой неделе Люмпсон продавал продукты по дешевке, и я решила, что нельзя упускать такую возможность. Зато на следующей неделе расходов будет гораздо меньше.
  Миссис Николетис надулась:
  — Вы всегда выкрутитесь.
  — Ну вот. — Миссис Хаббард положила аккуратную стопку счетов на стол. — О чем вы еще хотели со мной побеседовать?
  — Салли Финч, американка, собирается от нас съехать. А я не хочу. Она ведь фулбрайтовская стипендиатка и может создать нам рекламу среди своих товарищей. Надо убедить ее остаться.
  — А почему она собралась съезжать?
  Миссис Николетис передернула могучими плечами:
  — Охота мне забивать голову всякими глупостями! Во всяком случае, это были отговорки. Можете мне поверить. Я прекрасно чувствую, когда со мной неискренни.
  Миссис Хаббард задумчиво кивнула. Тут она вполне соглашалась с миссис Николетис.
  — Салли ничего мне не говорила, — ответила она.
  — Но вы постараетесь ее убедить?
  — Конечно.
  — Да, если весь сыр-бор из-за цветных, индусов этих, негритосов… то лучше пусть они убираются. Все до единого! Американцы цветных не любят, а для меня гораздо важнее хорошая репутация моего пансионата среди американцев, а не среди всякого сброда. — Она театрально взмахнула рукой.
  — Пока я здесь работаю, я не допущу расизма, — холодно возразила миссис Хаббард. — Тем более что вы ошибаетесь. Наши студенты совсем не такие, и Салли, разумеется, тоже. Она частенько обедает с мистером Акибомбо, а он просто иссиня-черный.
  — Тогда ей не нравятся коммунисты, вы знаете, как американцы относятся к коммунистам. А Нигель Чэпмен — стопроцентный коммунист!
  — Сомневаюсь.
  — Нечего сомневаться! Послушали бы вы, что он нес вчера вечером!
  — Нигель может сказать что угодно, лишь бы досадить людям. Это его большой недостаток.
  — Вы их так хорошо знаете! Миссис Хаббард, дорогая, вы просто прелесть! Я все время твержу себе: что бы я делала без миссис Хаббард? Я вам безгранично верю. Вы прекрасная, прекрасная женщина!
  — Политика кнута и пряника, — сказала миссис Хаббард.
  — Вы о чем?
  — Да нет, я так… Я сделаю все, что от меня зависит.
  Она вышла, не дослушав благодарных излияний хозяйки. Бормоча про себя: «Сколько времени я с ней потеряла!.. Она кого хочешь сведет с ума…» — миссис Хаббард торопливо шла по коридору к себе.
  Но в покое ее оставлять не собирались. В комнате ее ждала высокая девушка.
  — Мне хотелось бы с вами поговорить, — произнесла девушка, поднимаясь с дивана.
  Элизабет Джонстон, приехавшая из Вест-Индии, училась на юридическом факультете. Она была усидчива, честолюбива и очень замкнута. Держалась всегда спокойно, уверенно, и миссис Хаббард считала ее одной из самых благополучных студенток.
  Она и теперь сохраняла спокойствие, темное лицо ее оставалось совершенно бесстрастным, но миссис Хаббард уловила легкую дрожь в ее голосе.
  — Что-нибудь случилось?
  — Да. Пожалуйста, пройдемте ко мне в комнату.
  — Одну минуточку. — Миссис Хаббард сняла пальто и перчатки и пошла вслед за девушкой. Та жила на верхнем этаже. Элизабет Джонстон открыла дверь и подошла к столу у окна.
  — Вот мои конспекты, — сказала она. — Результат долгих месяцев упорного труда. Полюбуйтесь, во что они превратились.
  У миссис Хаббард перехватило дыхание.
  Стол был залит чернилами. Все записи были густо перепачканы. Миссис Хаббард прикоснулась к конспектам. Чернила еще не просохли.
  Она спросила, прекрасно понимая нелепость своих слов:
  — Вы не знаете, чьих рук это дело?
  — Нет. Это сделали, пока меня не было.
  — Может быть, миссис Биггс…
  Миссис Биггс работала уборщицей на этом этаже.
  — Нет, это не миссис Биггс. Ведь чернила не мои. Мои стоят на полке возле кровати. Их не тронули. Кто-то сделал это нарочно, специально запасшись чернилами.
  Миссис Хаббард была потрясена.
  — Это очень злая, жестокая шутка.
  — Да уж, приятного мало.
  Девушка говорила спокойно, однако миссис Хаббард понимала, что должно твориться в ее душе.
  — Поверьте, Элизабет, мне очень, очень неприятно, и я сделаю все, чтобы выяснить, кто так гадко обошелся с вами. Вы подозреваете кого-нибудь?
  Девушка ответила не раздумывая:
  — Вы обратили внимание на то, что чернила зеленого цвета?
  — Да, я сразу это заметила.
  — Мало кто пользуется зелеными чернилами. В нашем пансионате ими пишет только один человек — Нигель Чэпмен.
  — Нигель? Неужели вы думаете, что Нигель способен на такое?
  — Нет, вряд ли. Однако он пишет зелеными чернилами и дома, и в университете.
  — Придется учинить допрос. Мне очень неприятно, Элизабет, что такое могло произойти в нашем доме, но смею вас заверить: я доберусь до виновника. Может, это вас хоть чуточку утешит…
  — Спасибо, миссис Хаббард. Насколько я знаю… это не первая неприятность у нас?
  — Да, не первая…
  Миссис Хаббард вышла от Элизабет и направилась к лестнице. Но внезапно остановилась и, вернувшись, постучалась в последнюю комнату в глубине коридора. «Войдите!» — послышался голос Салли Финч.
  Комната была миленькой, да и сама Салли Финч, жизнерадостная рыженькая девушка, была очаровательной. Она что-то писала, облокотившись о подушку, щека ее была слегка оттопырена. Салли протянула миссис Хаббард открытую коробку конфет и невнятно пробормотала:
  — Мне из дома леденцы прислали. Угощайтесь.
  — Благодарю, Салли. В другой раз. У меня сейчас нет настроения. — Миссис Хаббард помолчала. — Вы слышали, что стряслось у Элизабет Джонстон?
  — У Черной Бесс?
  Прозвище было не обидным, а ласковым, и сама Элизабет на него откликалась.
  Миссис Хаббард рассказала о случившемся. Салли слушала, трепеща от негодования.
  — Какая низость! Неужели кто-то мог так гадко обойтись с нашей Бесс? Ведь она всеобщая любимица. Она такая спокойная, и, хотя держится особняком и мало с кем общается, по-моему, у нее нет врагов.
  — И мне так казалось.
  — Это все из одной серии. Вот поэтому я…
  — Что — вы? — переспросила миссис Хаббард, видя, что девушка резко осеклась.
  — Поэтому я хочу уехать. Миссис Ник, наверное, вам уже сказала?
  — Да, она очень переживает. Она считает, что вы скрыли от нее истинную причину вашего решения.
  — Конечно, скрыла. Она бы взбеленилась. Но вам я скажу: мне не нравится, что здесь происходит. Сначала странная история с моей туфлей; потом кто-то разрезал шарф Валери… потом рюкзак Лена… Воровство — дело понятное, не так уж и много вещей украли, да и вообще такие случаи не новость. Приятного тут, конечно, мало, но в принципе это нормально… А вот в этих происшествиях есть что-то ненормальное. — Она на мгновение умолкла, а потом неожиданно улыбнулась: — Знаете, Акибомбо в панике. Он кажется таким образованным и культурным, но чуть копни — и выяснится, что он недалеко ушел от своих предков, веривших в колдовство.
  — Полно вам! — строго сказала миссис Хаббард. — Терпеть не могу такие разговоры, все это бредни и предрассудки. Просто кто-то решил попортить другим кровь.
  Салли улыбнулась и стала похожа на кошку.
  — И все же меня не покидает чувство, что этот кто-то не совсем обычный человек.
  
  Миссис Хаббард спустилась вниз и направилась в гостиную на первом этаже. В комнате находились четверо. Валери Хобхауз примостилась на диване, перекинув через подлокотник тонкие, стройные ноги. Нигель Чэпмен устроился за столом, положив перед собой увесистый том. Патрисия Лейн облокотилась о камин, а только что вошедшая девушка в плаще снимала с головы вязаную шапочку. Девушка была миниатюрной, миловидной, с широко поставленными карими глазами и полуоткрытым ротиком, придававшим ее лицу вечно испуганное выражение.
  Валери вытащила сигарету изо рта и певуче произнесла:
  — Привет, ма! Ну как, удалось вам укротить разъяренную тигрицу, нашу достопочтенную хозяйку?
  — А что, она вышла на тропу войны? — спросила Патрисия Лейн.
  — Еще как вышла! — усмехнулась Валери.
  — У нас большие неприятности, — сказала миссис Хаббард. — Мне нужны вы, Нигель.
  — Я? — Нигель поднял на нее глаза и закрыл книгу. Его узкое недоброе лицо внезапно озарилось озорной, но удивительно приятной улыбкой. — А что я такого сделал?
  — Надеюсь, что ничего, — ответила миссис Хаббард. — Но чернила, которыми кто-то нарочно залил конспекты Элизабет Джонстон, зеленого цвета. А вы всегда пишете зелеными чернилами.
  Он уставился на нее, улыбка сползла с его лица.
  — И что из этого?
  — Какой кошмар! — воскликнула Патрисия Лейн. — Делать тебе нечего, Нигель. Я тебя предупреждала: нечего шокировать людей, неужели ты не можешь писать обычными синими чернилами?
  — А я люблю выпендриваться, — ответил Нигель. — Хотя, наверное, сиреневые еще лучше. Надо будет попытаться достать… Вы не шутите насчет конспектов?
  — Я говорю вполне серьезно. Это ваших рук дело?
  — Естественно, нет. Я люблю повредничать, но на такую пакость я не способен… тем более по отношению к Черной Бесс, которая никогда не лезет в чужие дела, не в пример некоторым, не буду указывать пальцем. Хотел бы я знать, где мои чернила? Я как раз вчера вечером заправлял ручку. Обычно я ставлю их сюда.
  Он встал и подошел к полке.
  — Ага, вот они. — Нигель взял в руки пузырек и присвистнул. — Вы правы. Тут осталось на донышке, а ведь вчера пузырек был почти полный.
  Девушка в плаще тихонько ахнула:
  — О господи! Как неприятно!
  Нигель повернулся к ней и обвиняюще произнес:
  — У тебя есть алиби, Селия?
  Девушка опять ахнула:
  — А почему я? И вообще, я целый день была в больнице и не могла…
  — Перестаньте, Нигель, — вмешалась миссис Хаббард. — Не дразните Селию.
  Патрисия Лейн сердито воскликнула:
  — Не понимаю, почему вы обвиняете Нигеля? Только потому, что конспекты залили его чернилами?
  — Ишь, как она защищает своего несмышленыша, — ехидно вставила Валери.
  — Но это вопиющая несправедливость…
  — Поверьте, я тут абсолютно ни при чем, — серьезно оправдывалась Селия.
  — Да никто тебя и не подозревает, детка, — раздраженно перебила ее Валери. — Но как бы там ни было, — она обменялась взглядом с миссис Хаббард, — все это зашло далеко. Надо что-то делать.
  — Надо что-то делать, — мрачно подтвердила миссис Хаббард.
  Глава 4
  — Взгляните, месье Пуаро.
  Мисс Лемон положила перед ним небольшой коричневый сверток. Он развернул бумагу и оценивающе оглядел изящную серебряную туфельку.
  — Она была в бюро находок на Бейкер-стрит, как вы и предполагали.
  — Это облегчает дело, — сказал Пуаро, — и подтверждает кое-какие мои догадки.
  — Совершенно верно, — поддакнула мисс Лемон, начисто лишенная любопытства. Но зато родственных чувств она не была лишена и поэтому попросила: — Месье Пуаро, пожалуйста, если вас не затруднит, то прочитайте письмо моей сестры. У нее есть кое-какие новости.
  — Где оно?
  Мисс Лемон протянула ему конверт, и, дочитав последнюю строчку, он тут же велел ей связаться с сестрой по телефону. Как только миссис Хаббард ответила, Пуаро взял трубку:
  — Миссис Хаббард?
  — Да, это я, месье Пуаро. Я вам очень благодарна за то, что вы быстро позвонили. Я была ужасно…
  — Откуда вы говорите? — прервал ее Пуаро.
  — Как — откуда? Из пансионата… Ах, ну конечно, понимаю… Я у себя в гостиной.
  — У вас спаренный телефон?
  — Да, но в основном все пользуются телефоном, стоящим в холле.
  — Нас могут подслушать?
  — Никого из студентов сейчас нет. Кухарка пошла в магазин. Жеронимо, ее муж, очень плохо понимает по-английски. Правда, есть еще уборщица, но она туговата на ухо и наверняка не станет подслушивать.
  — Прекрасно. Значит, я могу говорить свободно. У вас бывают по вечерам лекции или кино? Ну, словом, какие-нибудь развлечения?
  — Иногда мы устраиваем лекции. Недавно к нам приходила мисс Бэлтраут, показывала цветные слайды. Но сегодня нас приглашали в японское посольство, так что, боюсь, многих студентов не будет дома.
  — Ага. Значит, так: сегодня вечером вы устроите лекцию месье Эркюля Пуаро, начальника вашей сестры. Он расскажет о наиболее интересных преступлениях, которые ему довелось расследовать.
  — Это, конечно, весьма интересно, но вы думаете…
  — Я не думаю, я уверен!
  Вечером, придя в гостиную, студенты увидели на доске возле двери объявление: «Месье Эркюль Пуаро, знаменитый частный детектив, любезно согласился прочитать сегодня лекцию о теории и практике расследования преступлений. Месье Пуаро расскажет о наиболее интересных делах, которые ему пришлось вести».
  Реакция студентов была самой различной. Со всех сторон раздавались реплики:
  — Никогда о нем не слышал…
  — Ах, постойте, постойте, я что-то слышал… Да-да, мне рассказывали про мужчину, которого приговорили к смертной казни за убийство уборщицы, и вроде бы этот детектив в самый последний момент его спас, потому что нашел настоящего убийцу…
  — Зачем нам это?..
  — А по-моему, очень даже забавно…
  — Колин, наверное, будет в восторге. Он помешан на психологии преступников…
  — Ну, я бы этого не сказал, но все равно интересно побеседовать с человеком, который близко общается с преступниками.
  Ужин был назначен на половину восьмого, и, когда миссис Хаббард вышла из своей гостиной (где она угощала почетного гостя шерри-бренди) в сопровождении небольшого человечка средних лет с подозрительно черными волосами и густыми усами, которые он то и дело подкручивал с довольным видом, большинство студентов уже сидели за столом.
  — Вот наши питомцы, месье Пуаро. Хочу вам представить, ребята, месье Эркюля Пуаро, который любезно согласился побеседовать с нами после ужина.
  После обмена приветствиями Пуаро сел на место, указанное ему миссис Хаббард, и, казалось, был занят только тем, чтобы не замочить усы в превосходном итальянском супе минестрони, поданном маленьким шустрым слугой-итальянцем.
  Потом принесли обжигающе горячие спагетти с фрикадельками, и тут девушка, сидевшая справа от Пуаро, робко спросила:
  — А правда, что сестра миссис Хаббард работает с вами?
  Пуаро повернулся к ней:
  — Конечно, правда. Мисс Лемон уже много лет работает у меня секретарем. Лучших мастеров своего дела я не встречал. Я даже немного ее побаиваюсь.
  — Понятно. А я думала…
  — Что вы думали, мадемуазель? — Он отечески улыбнулся, мысленно давая ей краткую характеристику: хорошенькая, чем-то озабочена, не очень сообразительна, напугана…
  Он сказал:
  — Можно узнать, как вас зовут и где вы учитесь?
  — Меня зовут Селия Остин. Я не учусь, а работаю фармацевтом в больнице Святой Екатерины.
  — Интересная работа?
  — Не знаю… Вообще-то интересная… — Голос ее звучал не очень уверенно.
  — А остальные ребята чем занимаются? Мне бы хотелось побольше узнать о них. Я думал, что здесь живут иностранные студенты, но, оказывается, англичан гораздо больше.
  — Некоторых иностранцев сейчас нет, например, мистера Чандры Лала и Гопала Рамы, они из Индии… Да! Еще не видно мисс Рейнджир, она голландка, и мистера Ахмеда Али, он египтянин и помешан на политике.
  — А кто сидит за столом? Расскажите мне о них, пожалуйста.
  — Слева от миссис Хаббард сидит Нигель Чэпмен. Он изучает историю Средних веков и итальянский язык в университете. Рядом с ним Патрисия Лейн, в очках. Она пишет диплом по археологии. Высокий рыжий парень — Лен Бейтсон, врач, а смуглая девушка — Валери Хобхауз, она работает в салоне красоты. Ее сосед — Колин Макнаб, будущий психиатр.
  Когда она говорила о Колине, голос ее слегка дрогнул. Пуаро метнул на нее быстрый взгляд и увидел, что она покраснела. Он отметил про себя: «Ага, значит, она влюблена и не может скрыть своих чувств». Он заметил, что юный Макнаб не обращал на нее никакого внимания, а увлеченно беседовал с рыжеволосой хохотушкой, сидевшей с ним рядом за столом.
  — Это Салли Финч. Фулбрайтовская стипендиатка. А возле нее — Женевьев Марико. Она вместе с Рене Холлем изучает английский. Маленькая светленькая девочка — Джин Томлинсон, она тоже работает в больнице Святой Екатерины. Она физиотерапевт. Негра зовут Акибомбо. Он из Западной Африки, отличный парень. Последней с той стороны сидит Элизабет Джонстон, она учится на юридическом. А справа от меня два студента из Турции, они приехали неделю назад и совсем не говорят по-английски.
  — Спасибо. И как же вы между собой ладите? Ссоритесь, наверное?
  Серьезность вопроса снималась игривым тоном. Селия ответила:
  — О, мы так заняты, что нам некогда ссориться, хотя…
  — Хотя что, мисс Остин?
  — Нигель… тот, что сидит рядом с миссис Хаббард… обожает поддразнивать людей, злить их. А Лен Бейтсон злится. Он тогда бывает просто страшен. Но вообще-то он очень добрый.
  — А Колин Макнаб тоже сердится?
  — О нет, что вы! Колин только посмеивается над Нигелем.
  — Понятно. А девушки между собой ссорятся?
  — Нет-нет, мы очень дружим. Женевьев, правда, порой обижается. Я думаю, это национальная черта: французы, по-моему, очень обидчивые… Ой… я… я не то хотела сказать, простите меня…
  Селия не знала, куда деваться от смущения.
  — Ничего, я не француз, а бельгиец, — серьезно успокоил ее Пуаро. И тут же, не давая Селии опомниться, перешел в наступление: — Так о чем же вы думали, мисс Остин? Помните, вы сказали вначале…
  Она нервно скатала хлебный шарик.
  — Да просто… понимаете… у нас недавно были неприятности… вот я и подумала, что миссис Хаббард… но это ужасная чушь, не обращайте внимания…
  Пуаро не стал допытываться. Он повернулся к миссис Хаббард и включился в ее диалог с Нигелем Чэпменом, который высказал спорную мысль о том, что преступление — это одна из форм искусства и настоящие подонки общества — полицейские, поскольку они выбирают эту профессию из скрытого садизма. Пуаро потешался, глядя, как молодая женщина в очках, сидевшая рядом с Нигелем, отчаянно пытается сгладить неловкость, а Нигель не обращает на нее абсолютно никакого внимания.
  Миссис Хаббард мягко улыбалась.
  — У молодежи сейчас на уме только политика и психология, — сказала она. — Мы были куда беспечнее. Мы любили танцевать. Если скатать ковер в гостиной, там вполне можно устроить танцзал и плясать до упаду, но вам это и в голову не приходит.
  Селия рассмеялась и лукаво сказала:
  — А ведь ты любил танцевать, Нигель. Я даже танцевала с тобой однажды, хотя ты, наверное, не помнишь.
  — Ты — со мной? — недоверчиво спросил Нигель. — Где?
  — В Кембридже, на празднике Весны.
  — Ах, весна, весна! — Нигель махнул рукой, как бы открещиваясь от ошибок молодости. — В юности чего только не бывает. К счастью, это скоро проходит.
  Нигелю явно было не больше двадцати пяти. Пуаро улыбнулся в усы.
  Патрисия Лейн серьезно произнесла:
  — Понимаете, миссис Хаббард, мы так заняты… Надо ходить на лекции и вести конспекты, так что на всякие глупости просто не остается времени.
  — Но молодость ведь у человека одна, — возразила миссис Хаббард.
  Отведав на десерт шоколадного пудинга, все отправились в гостиную, и каждый налил себе кофе из кофейника, стоявшего на столе. Пуаро предложил начать лекцию. Турки вежливо откланялись, а остальные расселись по местам, выжидающе глядя на гостя.
  Пуаро встал и заговорил, как всегда, спокойно и уверенно. Звук его собственного голоса воодушевлял его, и он непринужденно проболтал минут сорок пять, пересыпая свою речь примерами из практики и стараясь слегка сгустить краски. Он, конечно, валял дурака, но весьма искусно.
  — Так вот, стало быть, — закончил он, — я сказал этому бизнесмену, что он напоминает мне одного льежского фабриканта, владельца мыловаренного завода, который отравил супругу, чтобы жениться на красивой блондинке, своей секретарше. Я сказал об этом вскользь, но эффект был потрясающим. Он тут же отдал мне деньги, да-да, те самые, которые у него украли, а я нашел! Сидит передо мной бледный, а в глазах — ужас. Я ему говорю: «Я отдам их благотворительному обществу». А он мне: «Поступайте как вам заблагорассудится». Ну что ж, тогда я советую ему: «Вам, месье, надо быть очень, очень осторожным». Он молча кивает и утирает пот со лба. Он перепугался насмерть, а я… я спас ему жизнь. Потому что теперь, как бы он ни сходил с ума по своей блондинке-секретарше, он никогда не попытается отравить свою глупую, вздорную жену. Лучшее лечение — это профилактика. Надо предупреждать преступления, а не сидеть сложа руки и ждать у моря погоды.
  Он поклонился и развел руками.
  — Ну вот и все, я, наверное, вконец утомил вас.
  Раздались бурные аплодисменты. Пуаро еще раз поклонился, но не успел сесть на место, как Колин Макнаб вынул трубку изо рта и спросил:
  — А теперь вы, может быть, скажете нам, зачем вы на самом деле сюда пожаловали?
  На мгновение воцарилась тишина, потом Патрисия укоризненно воскликнула:
  — Колин!
  — Но это же и дураку понятно! — Колин презрительно посмотрел вокруг. — Месье Пуаро прочитал нам забавную лекцию, но, естественно, он пришел сюда не ради этого. Он же пришел по делу! Неужели вы думали, месье Пуаро, что вам удастся нас провести?
  — Ты говори только за себя, Колин, — возразила Салли.
  — Но ведь я прав!
  Пуаро опять шутливо развел руками:
  — Увы, я должен признаться, что наша милая хозяйка действительно сообщила мне о некоторых причинах ее… беспокойства.
  Лен Бейтсон вскочил на ноги, лицо его исказилось от злости.
  — Послушайте! Что здесь происходит? Это все что, подстроено?
  — А ты только сейчас догадался, Бейтсон? — промурлыкал Нигель.
  Селия испуганно ахнула и воскликнула:
  — Значит, я не ошиблась!
  Но тут раздался властный, решительный голос миссис Хаббард:
  — Я попросила месье Пуаро прочитать лекцию, однако я хотела также рассказать ему о наших неприятностях и попросить совета. Я понимала, что нужно действовать, и передо мной стоял выбор: обратиться либо к месье Пуаро, либо в полицию.
  Мгновенно разразилась буря. Женевьев истошно завопила по-французски:
  — Какой позор, какая низость связываться с полицией!
  Кто-то с ней спорил, кто-то соглашался. В конце концов Лен Бейтсон, воспользовавшись минутным затишьем, решительно предложил:
  — Давайте послушаем, что скажет о наших делах месье Пуаро.
  — Я сообщила месье Пуаро все факты, — поспешно вставила миссис Хаббард. — И надеюсь, что, если он захочет вас кое о чем расспросить, вы не откажетесь.
  — Благодарю, — поклонился ей Пуаро. А потом, как фокусник, вытащил вечерние туфли и преподнес их Салли Финч. — Это ваши туфли, мадемуазель?
  — М-мои… а откуда… откуда вы взяли вторую? Она же пропала!
  — И попала в бюро забытых вещей на Бейкер-стрит.
  — Но почему вы решили обратиться туда, месье Пуаро?
  — О, до этого несложно было додуматься. Кто-то взял туфельку из вашей комнаты. Зачем? Естественно, не для того, чтобы носить или продать. В доме наверняка обыщут каждый закоулок, а значит, похитителю нужно спрятать ее где-нибудь в другом месте или уничтожить. Но уничтожить туфлю не так-то просто. Легче всего завернуть ее в бумагу и оставить в часы пик в автобусе или в электричке, скажем, положить под сиденье. Такая догадка сразу пришла мне в голову и впоследствии подтвердилась. А раз она подтвердилась, то, значит, мои подозрения оказались небеспочвенными: туфля была украдена, дабы… как выразился один английский поэт, «досадить, потому что это обидно».
  Послышался короткий смешок Валери:
  — Ну, теперь тебе, Нигель, не отпереться. Попался, моя радость?
  Нигель сказал, самодовольно ухмыляясь:
  — Если башмак тебе впору — носи его!
  — Чепуха! — возразила Салли. — Нигель не брал мою туфлю.
  — Конечно, не брал! — сердито выкрикнула Патрисия. — Как может даже в голову такое прийти?
  — Может или не может — не знаю, — сказал Нигель. — Но я тут ни при чем… впрочем, то же скажут про себя и все остальные.
  Казалось, Пуаро ждал этих слов, как актер ждет нужной реплики. Он задумчиво взглянул на зардевшегося Лена Бейтсона, потом перевел испытующий взгляд на других студентов:
  — Мое положение весьма щекотливо. Я в вашем доме гость. Миссис Хаббард пригласила меня провести приятный вечер, только и всего. И конечно, я пришел, дабы вернуть мадемуазель ее прелестные туфельки. Что же касается прочих дел… — Он помолчал. — Месье Бейтсон, если не ошибаюсь, хотел узнать мое мнение о… м-м… ваших проблемах. Но думаю, с моей стороны было бы бестактно вмешиваться в ваши дела… если, конечно, вы сами меня не попросите.
  Мистер Акибомбо решительно закивал курчавой черной головой.
  — Это очень, очень правильно, — сказал он. — Настоящая демократия — это когда вопрос ставится на голосование.
  Салли Финч раздраженно повысила голос:
  — Ерунда! Мы не на собрании. Давайте не будем канителиться и послушаем, что нам посоветует месье Пуаро.
  — Совершенно с тобой согласен, — поддакнул Нигель.
  Пуаро кивнул.
  — Прекрасно, — сказал он. — Раз вы все спрашиваете моего совета, я скажу: на мой взгляд, миссис Хаббард или миссис Николетис следует немедленно обратиться в полицию. Нельзя терять ни минуты!
  Глава 5
  Подобного заявления, безусловно, никто не ожидал. Оно даже не вызвало протеста и комментариев, просто в комнате вдруг воцарилась гробовая тишина.
  Воспользовавшись всеобщим замешательством, миссис Хаббард торопливо пожелала студентам спокойной ночи и увела Пуаро к себе.
  Она зажгла свет, закрыла дверь и усадила Пуаро в кресло возле камина. Ее доброе лицо было напряженным и озабоченным. Она предложила гостю сигарету, но Пуаро вежливо отказался, объяснив, что предпочитает курить свои. Он протянул ей пачку, но она рассеянно проронила, что не курит.
  Миссис Хаббард села напротив гостя и после легкой заминки произнесла:
  — Наверное, вы правы, месье Пуаро. Мы должны были вызвать полицию, особенно после истории с конспектами. Но вряд ли вам стоило так… прямо говорить об этом.
  — Вы думаете? — спросил Пуаро, закуривая маленькую сигаретку и провожая взглядом колечки дыма. — По-вашему, я должен был покривить душой?
  — Как вам сказать… Я, конечно, ценю честность и прямоту, но в данном случае не следовало действовать открыто, можно было потихоньку пригласить сюда полицейского и побеседовать с ним конфиденциально. Ведь теперь человек, натворивший столько глупостей, предупрежден об опасности.
  — Наверное, да.
  — Не наверное, а наверняка, — довольно резко возразила миссис Хаббард. — И сомневаться тут нечего. Даже если это кто-то из прислуги или из студентов, не присутствовавших сегодня на лекции, все равно до них дойдут слухи. Так всегда бывает.
  — Вы правы, именно так всегда и бывает.
  — И потом, вы не подумали о миссис Николетис. Бог знает, как она к этому отнесется. Ее реакцию невозможно предугадать.
  — Что ж, будет любопытно посмотреть на ее реакцию.
  — И конечно, без ее согласия мы не можем обращаться в полицию… Ой, кто это?
  Раздался резкий, властный стук в дверь. Не успела миссис Хаббард раздраженно крикнуть: «Войдите!» — как в дверь опять постучали, и на пороге вырос суровый Колин Макнаб с трубкой в зубах.
  Вытащив трубку изо рта и прикрыв за собой дверь, он сказал:
  — Извините, но мне очень нужно поговорить с вами, месье Пуаро.
  — Со мной? — невинно воззрился на него Пуаро.
  — Да-да, с вами, — мрачно подтвердил Колин.
  Он взял стул и уселся напротив Эркюля Пуаро.
  — Вы прочитали нам сегодня любопытную лекцию, — снисходительно начал он. — И я не отрицаю, что вы — человек опытный, так сказать, собаку съевший на этом деле. Однако простите меня, но ваши методы и идеи давно устарели.
  — Колин! Колин! — зардевшись, воскликнула миссис Хаббард. — Вы удивительно бестактны.
  — Я не собираюсь никого обижать, мне просто хочется поговорить откровенно. Ваш кругозор, месье Пуаро, ограничивается лишь «преступлением и наказанием».
  — По-моему, это вполне естественный ход событий, — возразил Пуаро.
  — Вы узко понимаете юриспруденцию… более того, сами ваши законы давно устарели. Сейчас даже юристы не могут не считаться с новыми, современными теориями о мотивах преступления. Нет ничего важнее мотивов, месье Пуаро.
  — Но позвольте, — воскликнул Пуаро, — в таком случае я — сторонник той же концепции, выражаясь вашим современным научным языком!
  — Тогда вы должны разобраться в причинах событий, происходящих у нас, чтобы понять, почему это случилось.
  — Но я по-прежнему разделяю вашу точку зрения. Конечно, мотивы важнее всего.
  — Ведь на все существуют свои причины, и, возможно, человек, совершающий тот или иной неблаговидный поступок, полностью себя оправдывает.
  Тут миссис Хаббард не выдержала и с негодованием воскликнула:
  — Что за чушь!
  — Вы глубоко заблуждаетесь, — слегка повернулся к ней Колин. — Нужно учитывать психологическую подоплеку поступков.
  — Психологическая дребедень! — отрезала миссис Хаббард. — Терпеть не могу эти глупости!
  — Потому что вы ничего не знаете о психологии, — сурово ответствовал Колин и вновь обратился к Пуаро: — Данные проблемы меня чрезвычайно интересуют. Я сейчас стажируюсь на кафедре психологии и психиатрии. Мы анализируем самые сложные, парадоксальные случаи, и уверяю вас, месье Пуаро, что невозможно подходить к преступнику только с мерками первородного греха или сознательного нарушения законов страны. Надо понять, в чем корень зла, если вы действительно хотите наставлять молодых преступников на путь истинный. Таких теорий в ваше время не было, и наверняка вам сложно их принять.
  — Воровство все равно остается воровством, как его ни объясняй, — упрямо сказала миссис Хаббард.
  Колин раздраженно нахмурился. Пуаро терпеливо произнес:
  — Мои взгляды, несомненно, устарели, но я охотно вас выслушаю, мистер Макнаб.
  Колин был приятно удивлен.
  — Это вы хорошо сказали, месье Пуаро. Значит, так: я постараюсь вам объяснить как можно проще.
  — Благодарю, — кротко сказал Пуаро.
  — Удобнее всего начать с туфель, которые вы вернули сегодня Салли Финч. Как вы помните, была украдена одна туфля. Всего одна.
  — Да, и помнится, меня это поразило, — сказал Пуаро.
  Колин Макнаб подался вперед, его красивое, но холодное лицо оживилось.
  — Но истинный смысл происходящего, конечно же, ускользнул от вас! А ведь история с туфелькой — превосходная, наглядная иллюстрация современных теорий. Мы имеем дело с ярко выраженным «комплексом Золушки». Вам, вероятно, знакома сказка о Золушке?
  — Лишь во французском варианте.
  — Золушка, бесплатная поденщица, сидит у очага; ее сестры, разодетые в пух и прах, собираются на бал в королевский дворец. Фея, крестная Золушки, тоже отправляет девушку на бал. Когда часы бьют полночь, ее наряд превращается в лохмотья, и она поспешно убегает из дворца, теряя по дороге башмачок. Стало быть, мы имеем дело с человеком, который мысленно отождествляет себя с Золушкой (разумеется, подсознательно). Тут налицо и фрустрация1437 и зависть, и комплекс неполноценности. Девушка крадет туфельку. Почему?
  — Девушка?
  — Ну конечно! — укоризненно произнес Колин. — Это и дураку понятно.
  — Ну, знаете, Колин! — воскликнула миссис Хаббард.
  — Пожалуйста, продолжайте, — вежливо сказал Пуаро.
  — Возможно, она и сама толком не знает, почему она это делает, но ее подсознательное желание вполне понятно. Она хочет быть принцессой, хочет, чтобы принц ее заметил и полюбил. Важно и то, что она крадет туфельку у симпатичной девушки, которая как раз собирается на вечеринку. — Трубка Колина давно погасла; он помахивал ею, все больше воодушевляясь. — А теперь рассмотрим некоторые другие события. Девушка, как сорока, крадет безделушки, так или иначе связанные с понятием женской привлекательности: компактную пудру, губную помаду, серьги, браслет, кольцо. Любая из краж имеет двойную подоплеку. Девушка хочет, чтобы ее заметили. И даже наказали — такое желание нередко наблюдается у малолетних преступников. Это не воровство в обычном смысле слова. Такими людьми движет вовсе не жажда обогащения, а нечто иное. Из тех же самых побуждений богатые женщины, бывает, крадут в магазине вещи, которые они вполне могут купить.
  — Глупости! — яростно возмутилась миссис Хаббард. — Просто есть люди без стыда и совести, вот и вся премудрость!
  — Однако среди украденных вещей было бриллиантовое кольцо, — сказал Пуаро, не обращая внимания на миссис Хаббард.
  — Его вернули.
  — Но неужели, мистер Макнаб, вы и стетоскоп причисляете к женским безделушкам?
  — О, история со стетоскопом затрагивает еще более глубокие уровни подсознания. Не очень привлекательные женщины могут сублимироваться, добиваясь успехов в профессиональной деятельности.
  — Понятно, вы не хотите ставить меня в неловкое положение! — Пуаро внезапно подался вперед и похлопал молодого человека по коленке. — А чернила, которыми залили конспекты, а шарф, изрезанный на мелкие кусочки, — вы и к этому относитесь спокойно?
  Куда только девался благодушный, менторский тон Колина!
  — Нет, — сказал он. — Поверьте, я встревожен. Дело серьезное. Девушку нужно лечить, причем срочно. Однако этим должны заниматься врачи, а не полиция. Ведь бедняжка сама не ведает, что творит. Она совершенно запуталась. Если бы я…
  — Значит, вам известно, кто она? — прервал его Пуаро.
  — Скажем, у меня есть основания подозревать кое-кого.
  Пуаро пробормотал, как бы подводя итог рассуждениям:
  — Девушка, не имеющая особого успеха у мужчин. Робкая. Привязчивая. Не очень быстро соображающая. Не удовлетворенная жизнью и одинокая. Девушка…
  В дверь постучали. Пуаро замолк. Стук повторился.
  — Войдите! — крикнула миссис Хаббард.
  Дверь открылась, и в комнату вошла Селия Остин.
  — Ага, — кивнул Пуаро. — Так я и думал: мисс Селия Остин.
  Селия с тоской посмотрела на Колина.
  — Я не знала, что ты здесь, — сказала она прерывающимся голосом. — Я пришла, чтобы…
  Она глубоко вздохнула и кинулась к миссис Хаббард:
  — Пожалуйста, прошу вас, не вызывайте полицию! Это я виновата. Вещи брала я. Не знаю почему. Сама не понимаю. Я не хотела. На меня вдруг что-то нашло. — Она обернулась к Колину: — Теперь ты знаешь, на что я способна… и, наверное, даже видеть меня не захочешь. Я знаю, я — ужасная.
  — Вовсе нет, с чего ты взяла? — сказал Колин. Его бархатный голос был теплым и ласковым. — Ты просто немножко запуталась, вот и все. Это такая болезнь… от искаженного восприятия действительности. Доверься мне, Селия, и я быстро тебя вылечу.
  — Да, Колин? Правда?
  Селия смотрела на него с нескрываемым обожанием. Он отеческим жестом взял ее за руку:
  — Но теперь все будет хорошо, и тебе не придется нервничать. — Он поднялся со стула и жестко посмотрел на миссис Хаббард. — Я надеюсь, — сказал он, — что больше не будет никаких разговоров про полицию. Ничего действительно ценного украдено не было, а все, что Селия взяла, она вернет.
  — Браслет и пудру я вернуть не могу, — встревоженно перебила его Селия. — Я их выбросила в туалет. Но я куплю новые.
  — А стетоскоп? — спросил Пуаро. — Куда вы дели стетоскоп?
  Селия покраснела:
  — Никакого стетоскопа я не брала. Зачем мне старый дурацкий стетоскоп? — Она зарделась еще больше. — И я не заливала чернилами конспекты Элизабет. Я не способна на такую пакость.
  — Но шарфик мисс Хобхауз вы все-таки разрезали на мелкие кусочки, мадемуазель.
  Селия смутилась и запинаясь ответила:
  — Это совсем другое. Я хочу сказать, что Валери на меня не обиделась.
  — А рюкзак?
  — Я его не трогала. Но тот, кто его разрезал, сделал это просто со зла.
  Пуаро взял реестр украденных вещей, который он переписал из блокнота миссис Хаббард.
  — Скажите мне, — произнес он, — и я надеюсь, что теперь-то вы скажете правду: что вы взяли из этого списка?
  Селия взглянула на листок и тут же ответила:
  — Я ничего не знаю про рюкзак, электрические лампочки, борную кислоту и морскую соль, а кольцо я взяла по ошибке. Как только я осознала, что оно дорогое, я его вернула.
  — Понятно.
  — Я не хотела поступать бесчестно. Я просто…
  — Просто — что?
  Взгляд Селии стал затравленным.
  — Не знаю… правда, не знаю… У меня в голове такая каша…
  Колин властно вмешался:
  — Я буду вам очень признателен, если вы оставите Селию в покое. Обещаю, что это больше не повторится. Отныне я полностью отвечаю за Селию.
  — О, Колин, какой ты хороший!
  — Я хочу, чтобы ты побольше рассказала мне о своей жизни, о детстве. Ведь твои отец и мать не очень ладили между собой?
  — Да, это был сплошной кошмар… моя семья…
  — Так я и думал. А…
  Миссис Хаббард резко прервала его, заявив:
  — Хватит, замолчите! Я рада, что вы, Селия, пришли и во всем сознались. Вы причинили нам много беспокойства и неприятностей, и вам должно быть стыдно. Но я верю, что вы не проливали чернила на конспекты Элизабет. Это на вас совершенно не похоже. А теперь уходите оба. Я от вас устала.
  Когда дверь за ними закрылась, миссис Хаббард глубоко вздохнула:
  — Ну, что вы обо всем этом думаете?
  В глазах Пуаро заплясали искорки:
  — По-моему, мы присутствовали при объяснении в любви… на современный лад.
  Миссис Хаббард возмущенно взмахнула рукой:
  — Господь с вами!
  — Другие времена, другие нравы, — пробормотал Пуаро. — В моей юности молодые люди давали почитать девушкам теософские труды и обсуждали «Синюю птицу» Метерлинка. Мы были сентиментальны и романтичны. Теперь же юноши с девушками сходятся на почве комплексов и неустроенной жизни.
  — Полный бред, — сказала миссис Хаббард.
  Пуаро покачал головой:
  — Почему бред? У них тоже есть нравственные устои, но беда в том, что молодые ученые-правдолюбцы типа Колина видят вокруг одни только комплексы и трудное детство своих подопечных и считают их жертвами.
  — Отец Селии умер, когда ей было четыре года, — сказала миссис Хаббард. — Она росла с матерью, женщиной глуповатой, но милой, и детство у нее было вполне нормальным.
  — Но у нее хватит ума не рассказывать этого юному Макнабу. Она будет говорить то, что ему хочется услышать. Она слишком сильно в него влюблена.
  — Неужели вы верите во всю эту чушь, месье Пуаро?
  — Я не верю в то, что у Селии «комплекс Золушки», равно как и в то, что она воровала, не ведая, что творит. На мой взгляд, она крала, желая привлечь внимание честного Колина Макнаба, и вполне в этом преуспела. Если бы она была всего только хорошенькой, но застенчивой, обычной девушкой, он, скорее всего, никогда не обратил бы на нее внимания. По-моему, — сказал Пуаро, — девушка готова горы сдвинуть с места, лишь бы окрутить молодого человека.
  — Никогда бы не подумала, что у нее хватит на это мозгов, — сказала миссис Хаббард.
  Пуаро не ответил. Он сидел нахмурившись, а миссис Хаббард продолжала:
  — Значит, мы с вами попали пальцем в небо. Умоляю, простите меня, месье Пуаро, за то, что я докучала вам такими пустяками! Но, слава богу, все позади.
  — Нет-нет, — покачал головой Пуаро. — Думаю, конец еще не близок. Мы выяснили кое-что, лежавшее на поверхности. Но многое осталось невыясненным, и у меня создается впечатление, что дело серьезное, очень серьезное.
  Миссис Хаббард покраснела:
  — Неужели, месье Пуаро? Вы действительно так думаете?
  — Мне так кажется… Простите, мадам, нельзя ли мне поговорить с мисс Патрисией Лейн? Я хочу посмотреть на кольцо, которое пытались у нее украсть.
  — Конечно, о чем речь! Я сейчас же ее позову. А мне надо поговорить с Леном Бейтсоном.
  Вскоре явилась Патрисия Лейн. Она вопросительно смотрела на Пуаро.
  — Извините, что отрываю вас от дел, мисс Лейн.
  — Ничего, ничего. Я ничем не занималась. Миссис Хаббард сказала, что вы хотели взглянуть на кольцо. — Она сняла с пальца кольцо и протянула его Пуаро. — Бриллиант действительно крупный, но оправа старомодная. Кольцо подарил моей маме отец в честь помолвки.
  Пуаро кивнул, рассматривая кольцо.
  — А она жива, ваша матушка?
  — Нет. Мои родители умерли.
  — Мне очень жаль.
  — Да, они были хорошими людьми, но, увы, я никогда не ощущала с ними особенной близости. Потом я раскаивалась. Маме хотелось иметь веселую, хорошенькую дочку, которая любила бы наряжаться и вести светскую жизнь. Она очень переживала, когда я стала археологом.
  — А вы с детства были очень серьезной?
  — Да, пожалуй. Ведь жизнь так коротка, и надо успеть в ней чего-то добиться.
  Пуаро задумчиво посмотрел на нее.
  Патрисии Лейн было, по его мнению, лет тридцать. Она почти не пользовалась косметикой, лишь слегка, очень аккуратно, подкрашивала губы. Пепельные волосы зачесаны назад, прическа самая что ни на есть простая. Спокойные, милые голубые глаза серьезно смотрят из-за очков.
  «Никакой изюминки, боже мой! — воскликнул про себя Пуаро. — А одежда-то, одежда! Как это говорится: из бабушкиных сундуков! Какое точное выражение!»
  Во взгляде его сквозило неодобрение. Ровный, вежливый голос Патрисии казался ему утомительным. «Эта девушка, конечно, умная и образованная, — подумал он, — но, увы, с каждым годом она будет становиться все большей занудой. А к старости… — На мгновение ему вспомнилась графиня Вера Русакова. Что за роскошная, экзотическая женщина, даже на закате своих лет! А современные девицы… — Впрочем, может, я просто старею, — сказал себе Пуаро. — Даже эта девушка может кому-нибудь казаться истинной Венерой».
  Но только не ему.
  А Патрисия продолжала:
  — Мне действительно неприятно, что Бесс, ну… мисс Джонстон так пострадала. По-моему, зеленые чернила взяли специально, чтобы скомпрометировать Нигеля. Но уверяю вас, месье Пуаро, Нигель никогда не сделал бы ничего подобного!
  — А! — Пуаро взглянул на нее с интересом.
  Она покраснела и оживилась.
  — Нигеля трудно понять, — откровенно сказала она. — Ведь у него было трудное детство.
  — Мой бог, опять та же песня!
  — Простите, что вы сказали?
  — Нет-нет, ничего. Так вы говорили…
  — О Нигеле. С ним нелегко ладить. Он совершенно не признает авторитетов. Он умен, это редкостного ума человек, но порой он ведет себя не очень правильно. Он любит насмешничать. И слишком высокомерен, чтобы оправдываться или выгораживать себя. Даже если его все будут подозревать в том, что он залил чернилами конспекты, он не станет оправдываться, а просто скажет: «Пусть думают, если им хочется». А это страшно глупо.
  — Вы давно его знаете?
  — Нет, примерно год. Мы познакомились во время поездки по замкам Луары. Он заболел гриппом, а потом подхватил воспаление легких, и я его выхаживала. У него очень хрупкое здоровье, и он себя совсем не бережет. Он такой независимый, но в каких-то вопросах — сущий младенец, которому нужна нянька.
  Пуаро вздохнул. Он вдруг страшно устал от любви… Сначала Селия, смотревшая на Колина преданными собачьими глазами. А теперь Патрисия, этакая безгрешная мадонна. Конечно, без любви жить нельзя; молодые люди должны выбирать своих суженых, но он, Пуаро, к счастью, уже далек от этого.
  Он встал.
  — Вы позволите мне, мадемуазель, взять ваше кольцо? Завтра я его обязательно верну.
  — Конечно, возьмите, — чуть удивленно ответила Патрисия.
  — Вы очень любезны. И прошу вас, мадемуазель, будьте осторожны.
  — Осторожна? Но почему?
  — Если бы я знал! — сказал Эркюль Пуаро. Он был по-прежнему встревожен.
  Глава 6
  Следующий день миссис Хаббард прожила как в кошмарном сне. Утром, когда она встала, ей показалось, что у нее гора с плеч свалилась. Снедавшие ее сомнения по поводу недавних событий наконец рассеялись. Во всем оказалась виновата глупая девчонка и ее глупые современные взгляды, которых миссис Хаббард просто не выносила. И отныне в доме вновь воцарится порядок.
  Но, спустившись в благодушном настроении к завтраку, миссис Хаббард поняла, что, как и раньше, живет на вулкане. Студенты словно сговорились и вели себя в то утро просто из рук вон плохо, правда, каждый на свой лад.
  Мистер Чандра Лал, узнав о диверсии, учиненной в комнате Элизабет, весь кипел и тараторил без умолку.
  — Притеснение, — шипел он, брызгая слюной, — это явное притеснение со стороны европейцев! Они презирают людей других рас, они полны предрассудков. Случай с Элизабет — типичнейшее проявление расизма.
  — Успокойтесь, мистер Лал, — сухо сказала миссис Хаббард. — Ваши обвинения необоснованны. Никому не известно, кто это сделал и по какой причине.
  — Разве, миссис Хаббард? А я думал, что Селия пришла к вам и покаялась, — удивилась Джин Томлинсон. — Я так обрадовалась, узнав об этом! Мы должны быть к ней милосердны.
  — Фу, как ты набожна, Джин! — сердито воскликнула Валерии Хобхауз.
  — По-моему, так говорить жестоко.
  — «Покаялась»! — передразнил Нигель, передернув плечами. — Мерзейшее слово.
  — Не понимаю, почему тебе не нравится. Оно в ходу среди членов Оксфордской общины1438 и…
  — Что ты городишь? Неужели ты решила попотчевать нас на завтрак Оксфордской общиной?
  — Что происходит, ма? Неужели Селия действительно воровка? Значит, она поэтому не вышла сегодня к завтраку?
  — Простите, я не понимаю, — сказал Акибомбо.
  Но ввести его в курс дела никто не удосужился. Всем не терпелось высказать свое мнение.
  — Бедняжка, — гнул свою линию Лен Бейтсон. — Она что, сидела без денег?
  — А знаете, я ничуть не удивилась, — с расстановкой сказала Салли. — Я все время подозревала…
  — Но неужели Селия залила мои конспекты? — недоверчиво спросила Элизабет Джонстон. — Удивительно, просто не верится.
  — Селия не прикасалась к вашим конспектам, — сказала миссис Хаббард. — Я прошу вас немедленно прекратить дискуссию. Я собиралась спокойно рассказать вам обо всем попозже, но…
  — Но Джин вчера вечером подслушала ваш разговор, — сказала Валери.
  — Я не подслушивала. Просто я случайно…
  — Да говори уж начистоту, Бесс, — перебил Нигель. — Ты прекрасно знаешь, кто пролил чернила. Ведь мерзавец Нигель сам сознался, что залил твои конспекты чернилами из своего пузырька. Стало быть, это моя работа!
  — Он не виноват, он притворяется! Нигель, ну зачем ты валяешь дурака?
  — А ведь на самом деле я попытался проявить благородство и выгородить тебя, Пат. Не ты ли вчера утром просила у меня чернила?
  — Простите, я не понимаю, — сказал Акибомбо.
  — А тебе и не нужно понимать, — ответила Салли. — На твоем месте я бы сидела и помалкивала.
  Мистер Чандра Лал подскочил как ужаленный:
  — А потом вы спрашиваете, почему в мире царит насилие? И почему Египет претендует на Суэцкий канал?
  — Черт побери! — заорал Нигель и грохнул чашку о блюдце. — Сперва Оксфордская община, теперь политика! Не дают спокойно позавтракать! Я ухожу.
  Он злобно отшвырнул стул и вылетел из комнаты.
  — На улице холодно, ветер! Надень пальто! — кинулась вслед за ним Патрисия.
  — Кудах-та-тах! — язвительно заквохтала Валери. — У нее скоро вырастут перышки.
  Француженка Женевьев, еще недостаточно хорошо знавшая английский, чтобы понимать такой бурный речевой поток, внимательно слушала Рене, который переводил ей на ухо, о чем говорят за столом. Внезапно она вскричала по-французски срывающимся голосом:
  — C'est cette petite qui m'a volée mon compact? Ah, par exemple! J'irai а police. Je ne supporterai pas une pareille…1439
  Колин Макнаб уже давно пытался вставить свое веское слово, но его глубокий снисходительный бас утонул во всеобщем шуме и гаме. Тогда он перестал церемониться и со всего размаху стукнул кулаком по столу, да так, что тут же воцарилось молчание. Вазочка с мармеладом слетела со стола и разбилась.
  — Замолчите вы наконец и дайте сказать мне! В жизни не встречал такого вопиющего невежества и злобы! Вы хотя бы чуточку разбираетесь в психологии? Поверьте, девушка не виновата. Она переживала тяжелый эмоциональный кризис; с ней надо обращаться крайне бережно и заботливо, иначе она останется калекой на всю жизнь. Я вас предупреждаю: с ней надо обращаться бережно, именно это ей сейчас необходимо.
  — Постой-постой, — звонким занудливым голосом сказала Джин. — Я с тобой, конечно, согласна насчет бережного обращения с Селией, но все равно мы же не можем ей потакать! Я хочу сказать, потакать воровству!
  — Воровству! — повторил Колин. — Но это не воровство. Черт побери, меня от вас тошнит… от всех.
  — Интересная пациентка, да, Колин? — усмехнулась Валери.
  — Для исследователя, интересующегося проблемами мышления, безусловно.
  — Конечно, у меня она ничего не украла, — начала Джин, — но я думаю…
  — У тебя-то она, естественно, ничего не взяла, — сурово оборвал ее Колин. — Но вряд ли бы ты обрадовалась, узнав почему.
  — Не понимаю, о чем ты…
  — Да брось, Джин, — сказал Лен Бейтсон. — Хватит пререкаться. Мы с тобой опаздываем.
  Они ушли.
  — Скажи Селии, пусть не вешает носа, — бросил Лен через плечо Колину.
  — Я хочу выразить официальный протест, — заявил мистер Чандра Лал. — У меня выкрали борную кислоту, которая крайне необходима для моих глаз, воспаляющихся от упорных занятий.
  — Вы тоже опоздаете, мистер Лал, — твердо сказала миссис Хаббард.
  — Мой преподаватель сам не отличается пунктуальностью, — мрачно ответил мистер Чандра Лал, но пошел к двери. — И потом, он ведет себя неразумно и некорректно, когда я задаю ему глубоко научные вопросы…
  — Mais il faut qu'elle me le rende, com-pac!1440 — сказала Женевьев.
  — Вы должны говорить по-английски, Женевьев. Вы никогда не выучите язык, если, волнуясь, будете переходить на французский. Кстати, вы обедали в это воскресенье в пансионате и не заплатили мне.
  — Ах, я оставила кошелек в комнате. Я заплачу вечером… Viens, René, nous serons en retard…1441
  — Простите, — сказал Акибомбо, умоляюще глядя вокруг, — я не понимаю.
  — Пойдем, Акибомбо, — сказала Салли. — Я тебе все объясню по дороге в институт.
  Она ободряюще кивнула миссис Хаббард и увела с собой сбитого с толку Акибомбо.
  — О боже! — глубоко вздохнула миссис Хаббард. — И что меня дернуло пойти на эту работу?
  Валери, единственная, кто оставался в комнате, дружески улыбнулась ей.
  — Не переживайте, мама Хаббард, — сказала она. — У ребят нервы на взводе, но, к счастью, все выяснилось.
  — Надо сказать, я была просто потрясена.
  — Чем? Тем, что виновата Селия?
  — Да. А вы разве не удивились?
  Валери как-то рассеянно ответила:
  — Да нет, это было довольно ясно.
  — Неужели вы ее подозревали?
  — Кое-что казалось мне подозрительным. Но как бы там ни было, она своего добилась — заполучила Колина.
  — Да, но, по-моему, в этом есть что-то недостойное.
  — Ну не пистолетом же ему угрожать! — рассмеялась Валери. — А коли так, то почему бы не прикинуться клептоманкой? Не переживайте, мамочка. И ради всего святого, заставьте Селию вернуть Женевьев пудру, а то она нас со света сживет.
  Миссис Хаббард вздохнула:
  — Нигель разбил свое блюдце, а вазочка с мармеладом разлетелась вдребезги.
  — Кошмар, а не утро, да? — сказала Валери и направилась к двери.
  Потом из холла донесся ее радостный голос:
  — Доброе утро, Селия. Тучи рассеялись. Твои прегрешения стали известны, и тебе даровано прощение, ибо так велела милосердная Джин. Что касается Колина, то он сражался как лев, защищая твою честь.
  В столовую вошла Селия. Глаза ее были заплаканы.
  — Ох, миссис Хаббард…
  — Вы очень опаздываете, Селия. Кофе остыл, да и еды почти не осталось.
  — Я не хотела ни с кем встречаться.
  — Я поняла. Но рано или поздно вам придется встретиться.
  — Да, конечно. Но я подумала, что… вечером будет легче. И разумеется, я здесь больше оставаться не могу. Я уеду в конце недели.
  Миссис Хаббард нахмурилась:
  — А по-моему, зря. Вам сначала будет неловко, это вполне естественно. Но ребята у нас благородные… большинство… И конечно, следует как можно скорее возместить убытки.
  Селия радостно подхватила:
  — Да-да, я принесла чековую книжку и как раз хотела с вами посоветоваться. — Она опустила глаза. В руках ее были чековая книжка и конверт. — Я написала вам письмо на случай, если не застану вас, хотела извиниться и положить в конверт чек, чтобы вы могли раздать ребятам деньги… Но у меня кончились чернила.
  — Мы с вами составим список вещей.
  — Я уже составила. По-моему, тут все правильно. Но я не знаю, как лучше сделать: купить новые вещи или отдать за них деньги?
  — Я подумаю, сразу мне трудно ответить.
  — Но давайте я оставлю вам чек, мне так будет спокойнее.
  Миссис Хаббард чуть было не сказала: «Неужели? А с какой стати ты должна успокоиться?»
  Однако, вспомнив, что студенты часто сидят на мели, решила, что так, пожалуй, будет лучше. И потом, это утихомирит Женевьев, ведь иначе она закатит скандал миссис Николетис, хотя без скандала все равно не обойтись.
  — Ладно. — Миссис Хаббард пробежала глазами список. — Мне трудно сразу определить, сколько это стоит…
  — Давайте примерно прикинем, и я выпишу чек. А потом вы спросите у ребят, и если я заплатила лишнее, то вернете мне остаток, а если будет мало, я еще доплачу.
  — Хорошо. — Миссис Хаббард нарочно назвала завышенную сумму, но Селия даже не пикнула. Она открыла чековую книжку.
  — Черт побери эту ручку! — Селия подошла к полкам, куда студенты клали всякие мелочи. — Никаких чернил, только зеленая нигелевская гадость. Ладно, заправлю ими. Надеюсь, Нигель не будет возражать. Не забыть бы сегодня купить по дороге чернила…
  Она заправила ручку, вернулась к столу и выписала чек.
  Протягивая его миссис Хаббард, она взглянула на часы:
  — Я опаздываю. Пожалуй, я не буду завтракать.
  — Нет-нет, съешьте хоть что-нибудь, Селия… хотя бы бутерброд, нельзя идти на работу голодной… Да-да, я вас слушаю?
  В комнату вошел Жеронимо, слуга-итальянец, он бурно жестикулировал, и его высохшее обезьянье лицо забавно морщилось.
  — Падрона, она только приходила. Она хотела вас видеть. Она совсем сумасшедшая, — добавил он, сопроводив последние слова выразительным жестом.
  — Иду, иду!
  Миссис Хаббард поспешно пошла к двери, а Селия, схватив булку, торопливо принялась отрезать кусок.
  Миссис Николетис металась по комнате, точь-в-точь как тигр в зоопарке перед кормлением.
  — Что я слышу? — накинулась она на миссис Хаббард. — Вы бегали в полицию? Тайком от меня? Да что вы о себе мните? Боже мой, что мнит о себе эта женщина?
  — Я не бегала в полицию.
  — Лжете.
  — Миссис Николетис, вы не смеете разговаривать со мной в таком тоне!
  — Ах-ах, простите! Конечно, во всем виновата я. Как всегда. Вы все делаете правильно. Только подумать: полиция в моем приличном доме!
  — Ну, это нам не впервой, — возразила миссис Хаббард, вспомнив несколько неприятных инцидентов. — У вас был студент из Вест-Индии, который оказался сутенером и…
  — Ага! Вы меня попрекаете? Значит, я виновата в том, что мои постояльцы водят меня за нос, живут по фальшивым документам и потом их разыскивает полиция, подозревая в убийстве? И вы еще смеете меня попрекать, меня, претерпевшую из-за них столько мук!
  — Неправда, я вовсе вас не попрекаю. Я просто сказала, что полиция здесь не новость, при таком скоплении студентов это, осмелюсь заметить, неизбежно. Но тем не менее на этот раз никто не «бегал в полицию». Просто вчера с нами ужинал один частный детектив, очень опытный человек. Он прочитал студентам интересную лекцию по криминалистике.
  — Очень нужна студентам ваша криминалистика! Они сами кого угодно просветят. В кражах, диверсиях и всяких гадостях они и сами крупные специалисты! А помочь, реально помочь никто не хочет.
  — Я как раз и пыталась помочь.
  — Ну да, вы рассказали вашему приятелю всю подноготную здешней жизни. Вы суетесь не в свое дело!
  — Вы не правы. Я отвечаю за спокойствие в доме. И я рада сообщить вам, что все утряслось. Одна из студенток призналась, что в пропаже большей части вещей повинна она.
  — Ах мерзавка! — воскликнула миссис Николетис. — Чтоб ее духу тут не было!
  — Она сама собирается от нас съехать и хочет возместить убытки.
  — Ну и что? Все равно мой прекрасный дом навеки опорочен. Никто не захочет у нас жить! — Миссис Николетис села на диван и разрыдалась. — Никто меня не жалеет, — всхлипывала она. — Как со мной гадко обращаются! Всем на меня наплевать! Никто со мной не считается. Умри я завтра, никто не прольет ни слезинки…
  Мудро не отреагировав на последнее заявление, миссис Хаббард вышла из комнаты.
  «Боже всемогущий, даруй мне хоть минуту покоя!» — взмолилась она про себя и пошла на кухню к Марии.
  Мария держалась замкнуто и отчужденно. В воздухе так и витало слово «полиция».
  — Во всем обвинят меня. Меня и Жеронимо — бедняков. Разве можно ждать правосудия на чужбине? Нет, я не могу приготовить ризотто, этот рис не подходит. Я лучше сделаю спагетти.
  — Мы вчера на ужин ели спагетти.
  — Неважно. У меня на родине едят спагетти каждый день, каждый божий день. Тесто еще никому не повредило.
  — Да, но теперь-то вы в Англии.
  — Хорошо, тогда я приготовлю жаркое. По-английски. Вы его не любите, но я все равно приготовлю; мясо будет совсем неподжаристым, светлым, на сломанных ребрах, а лук я не обжарю, а сварю…
  Мария говорила так зловеще, что миссис Хаббард показалось, будто речь идет о каком-то зверском убийстве.
  — Ладно, готовьте что хотите, — сердито произнесла она, уходя из кухни.
  Но к шести часам вечера миссис Хаббард вновь обрела прежнюю деловитость. Она оставила кое-кому из студентов записки с просьбой зайти к ней перед ужином и, когда они явились, рассказала им о предложении Селии. Ребята восприняли его благосклонно. Даже Женевьев смягчилась, узнав, как дорого оценила Селия ее пудру, и радостно сказала, что все «предано забвению». А потом глубокомысленно добавила:
  — У всякого бывают такие нервные кризисы. Селия богата, ей незачем красть. Нет, она, конечно, была не в себе. Месье Макнаб прав.
  Когда прозвучал гонг, созывавший студентов к столу, и миссис Хаббард спустилась вниз, Лен Бейтсон отвел ее в сторону.
  — Я подожду Селию в холле, — сказал он, — и приведу в столовую. Пусть она видит, что все в порядке.
  — Вы очень любезны, Лен.
  — Да что вы, мама Хаббард!
  И действительно, когда подавали суп, из коридора донесся громовой голос Лена:
  — Пошли, пошли, Селия! Все будут рады тебя увидеть!
  Нигель язвительно пробормотал, глядя в тарелку:
  — Какие мы сегодня добренькие!
  Но больше глумиться не стал и приветственно помахал Селии, которую Лен обнимал за плечи могучей ручищей.
  Студенты оживленно заговорили на разные темы, стараясь как можно чаще вовлекать в разговор Селию. Но в конце концов показное благодушие сменилось неловким молчанием. И тут Акибомбо просиял, повернулся к Селии и, наклонившись над столом, произнес:
  — Теперь мне объяснили, я раньше не понимал. Ты очень умно воровала. Никто долго не догадывался. Очень умно.
  Салли выдохнула:
  — Ну, Акибомбо, ты меня доконаешь! — И, не в силах сдержаться от хохота, выбежала в холл. Все рассмеялись от души.
  Колин Макнаб опоздал. Он вел себя сдержанно и еще более отчужденно, чем обычно. Когда ужин подходил к концу, но студенты еще не начали расходиться, он встал и смущенно промямлил:
  — Я сейчас ухожу, у меня дела. Но я хотел перед уходом сказать… В общем… мы с Селией решили пожениться через год, когда у меня кончится стажировка.
  Он стоял, красный от смущения, жалкий, а вокруг раздавались поздравления и насмешливое улюлюканье друзей; наконец страшно сконфуженный, он удалился. Селия же зарделась, но сохраняла спокойствие.
  — Ну вот, еще одного хорошего парня окрутили, — вздохнул Лен Бейтсон.
  — Я так рада, Селия! — сказала Патрисия. — Надеюсь, ты будешь счастлива.
  — Наконец-то на нас снизошла благодать, — сказал Нигель. — Завтра купим кьянти и выпьем за здоровье жениха и невесты. Но почему наша драгоценная Джин так мрачна? Ты что, противница брака?
  — Не говори глупостей, Нигель.
  — Я всегда считал, что брак гораздо лучше свободной любви. Ты разве со мной не согласна? Особенно для детей. Не очень-то приятно, когда в графе «отец» стоит прочерк.
  — Но мать не должна быть слишком молодой, — вмешалась Женевьев. — Так нам говорили на занятиях по физиологии.
  — Ну ты даешь! — воскликнул Нигель. — Уж не считаешь ли ты Селию несовершеннолетней? Она вполне зрелая свободная белая женщина.
  — Более обидного высказывания не придумаешь! — возмутился мистер Чандра Лал.
  — Да нет, мистер Лал, вы неправильно поняли, — сказала Патрисия. — Это просто идиома. Она ничего не значит.
  — Я не понимаю, — сказал Акибомбо. — Если выражение ничего не значит, зачем его употреблять?
  Внезапно в разговор вмешалась Элизабет Джонстон, в ее голосе звучало легкое раздражение:
  — Порой люди говорят вроде бы ничего не значащие фразы, но на самом деле их слова полны скрытого смысла. Нет-нет, я говорю не об этом американизме. Я о другом. — Она обвела взглядом сидящих за столом. — О том, что случилось вчера.
  — В чем дело, Бесс? — резко спросила Валери.
  — Не надо, — сказала Селия. — Я думаю… я уверена, что завтра все выяснится. Правда-правда. И история с конспектами и с рюкзаком. Все выяснится, если только… человек, который это сделал, признается, как призналась я.
  Она говорила искренне, лицо ее пылало, и кое-кто из студентов посмотрел на нее с интересом. Валери произнесла, коротко хохотнув:
  — И все мы будем жить долго и счастливо.
  После чего студенты встали и направились в гостиную. Каждый хотел услужить Селии и подать ей кофе. Потом включили радио, часть студентов разошлась по своим делам, кто-то пошел заниматься, и в конце концов обитатели дома (вернее, двух домов) на Хикори-роуд отправились спать.
  «День выдался страшно долгий и утомительный, — думала миссис Хаббард, блаженно растягиваясь на постели. — Но слава богу, — сказала она себе, — все позади».
  Глава 7
  Мисс Лемон опаздывала крайне редко, а вернее сказать, не опаздывала никогда. Ни туман, ни буря, ни эпидемии гриппа или дорожные происшествия не могли помешать этой удивительной женщине вовремя прийти на работу. Но в то утро мисс Лемон вместо десяти прибежала, запыхавшись, в пять минут одиннадцатого. Она рассыпалась в извинениях и была какая-то встрепанная.
  — Ради бога, простите меня, месье Пуаро, мне, правда, очень неловко. Я как раз собиралась выходить, но тут позвонила сестра.
  — Надеюсь, с ней все в порядке?
  — Как вам сказать…
  Пуаро выжидающе посмотрел на мисс Лемон.
  — Она безумно расстроена, просто безумно. Одна из студенток покончила с собой.
  Пуаро молча уставился на нее. Потом что-то пробормотал себе под нос.
  — Простите, месье Пуаро?
  — Как зовут девушку?
  — Селия Остин.
  — От чего она умерла?
  — Говорят, отравилась морфием.
  — Может, это несчастный случай?
  — Нет-нет, кажется, она оставила записку.
  Пуаро тихо сказал:
  — Этого я не ожидал. Не этого… Но все равно что-то должно было случиться. — Он поднял глаза на мисс Лемон, застывшую с карандашом в руках и блокнотом наготове. Пуаро вздохнул и покачал головой: — Нет, разберите-ка лучше утреннюю почту. Просмотрите письма и ответьте кому сможете. А я отправлюсь на Хикори-роуд.
  
  Жеронимо впустил Пуаро в дом и, узнав в нем гостя, приходившего два дня назад, заговорщически зашептал, торопливо глотая слова:
  — А, это вы, синьор… У нас беда… большая беда. Маленькая синьорина… ее нашли утром в постели мертвую. Сначала приходил доктор. Он качал головой. Теперь пришел инспектор полиции. Он наверху с синьора и падрона. Почему бедняжка решила убить себя? Вчера вечером было так весело, была помолвка.
  — Помолвка?
  — Да. С мистер Колин, вы знаете, такой большой, темный, всегда курит трубка.
  — Понятно.
  Жеронимо открыл дверь в гостиную и, впустив туда Пуаро, сказал еще более таинственно:
  — Вы будете здесь, хорошо? Когда полиция уходит, я скажу синьора, что вы здесь. Ладно?
  Пуаро кивнул, и Жеронимо ушел. Оставшись один, Пуаро, который не отличался особой щепетильностью, как можно тщательнее осмотрел комнату и начал рыться на полках, где хранились личные вещи студентов. Но ничего интересного не обнаружил.
  Наверху миссис Хаббард беседовала с инспектором Шарпом, который задавал ей вопросы тихим, извиняющимся голосом. Инспектор, вальяжный мужчина, на первый взгляд казался воплощением кротости.
  — Я понимаю, что вы огорчены и нервничаете, — утешающе сказал он. — Но как вам, наверное, уже сообщил доктор Коулз, мы производим дознание и поэтому хотим, так сказать, воссоздать верную картину событий. В последнее время девушка была расстроенной и подавленной, да?
  — Да.
  — Из-за несчастной любви?
  — Не совсем, — замялась миссис Хаббард.
  — Будет лучше, если вы мне все расскажете, — убеждающе произнес инспектор Шарп. — Повторяю: мы хотим воссоздать реальный ход событий. У нее были основания, хоть какие-нибудь, чтобы покончить с собой? Может, она была беременна?
  — Нет-нет, ничего подобного. А замялась я потому, что девочка тут натворила глупостей, и я думала, что, может, не стоит теперь ворошить старое.
  Инспектор Шарп кашлянул.
  — Обещаю, что мы будем очень тактичны. Коронер наш — человек опытный. Но мы должны знать, что случилось.
  — Да, конечно, вы правы. Дело в том, что месяца три назад… может, чуть больше, в доме стали пропадать вещи… мелочь… ничего особенного.
  — То есть безделушки, украшения, нейлоновые чулки? А деньги?
  — Нет, деньги, насколько мне известно, не пропадали.
  — И виноватой оказалась эта девушка?
  — Да.
  — Вы поймали ее с поличным?
  — Не совсем. За день до ее… смерти к нам приходил на ужин один мой друг, месье Эркюль Пуаро, не знаю, слышали вы о нем или нет…
  Инспектор Шарп оторвался от записной книжки. Глаза его расширились. Имя Пуаро ему о многом говорило.
  — Месье Пуаро? — переспросил он. — Неужели? Интересно, очень интересно.
  — Он прочитал после ужина краткую лекцию, а потом зашла речь о кражах. И тогда он во всеуслышание посоветовал мне обратиться в полицию.
  — Прямо так и сказал?
  — А вскоре Селия пришла и во всем созналась. Она была очень расстроена.
  — На нее хотели подать в суд?
  — Нет. Она собиралась возместить убытки, и ребята ее простили.
  — Она что, бедствовала?
  — Нет. Она работала фармацевтом в больнице Святой Екатерины, неплохо зарабатывала и, по-моему, даже имела кое-какие сбережения. Она жила лучше большинства студентов.
  — Значит, воровать ей было незачем, и все же она воровала? — переспросил инспектор, продолжая записывать.
  — Очевидно, она была клептоманкой, — ответила миссис Хаббард.
  — Ну да, так принято говорить. Но на деле выходит, что люди эти все равно воры, хотя воруют просто так, из любви к искусству.
  — Вы к ней, по-моему, несправедливы. Понимаете, тут замешан один молодой человек.
  — Ах вот как! И он от нее отвернулся?
  — О нет, как раз наоборот! Он горячо ее защищал и, между прочим, вчера вечером, после ужина, объявил о своей помолвке с Селией.
  Брови инспектора Шарпа удивленно поползли вверх.
  — И после этого она ушла к себе и приняла морфий? Вам не кажется это абсурдным?
  — Кажется. Я не могу этого понять.
  Миссис Хаббард горестно, в мучительных раздумьях наморщила лоб.
  — И тем не менее дело довольно ясное. — Шарп кивнул, указывая на маленький оборванный клочок бумаги, лежавший между ними на столе.
  «Дорогая миссис Хаббард, — говорилось в записке, — поверьте: я очень раскаиваюсь, и мне кажется, у меня только один выход».
  — Подписи нет, но ведь это ее почерк?
  — Да, ее.
  Миссис Хаббард произнесла последние слова нерешительно и, нахмурившись, посмотрела на клочок бумаги. Почему ее не покидает чувство, что тут дело нечисто?
  — Единственный отпечаток пальцев, оставшийся на записке, несомненно, принадлежит Селии, — сказал инспектор. — Морфий был в небольшом флаконе с наклейкой больницы Святой Екатерины, а вы мне говорили, что она там работала фармацевтом. Она имела доступ к шкафчику с ядами и, очевидно, взяла морфий оттуда. Скорее всего, она принесла морфий вчера, когда у нее созрела мысль о самоубийстве.
  — Нет-нет, не верю. Это нелепо. Она была так счастлива вчера вечером!
  — Стало быть, когда она пошла к себе, ее настроение изменилось. Может, в ее прошлом таилось что-то такое, о чем вы не знаете. И она боялась разоблачения. А она была сильно влюблена в этого юношу… как, кстати, его зовут?
  — Колин Макнаб. Он проходит стажировку в больнице Святой Екатерины.
  — А, значит, он врач? Гм… И работает в больнице Святой Екатерины?
  — Селия его очень любила. Думаю, больше, чем он ее. Он довольно эгоцентричный молодой человек.
  — Ну, тогда, наверное, в этом все и дело. Она считала себя недостойной его или, допустим, не рассказала ему всей правды о своей прошлой жизни. Она была совсем юной, да?
  — Ей было двадцать три года.
  — В этом возрасте они такие идеалисты, относятся к любви очень серьезно. Да, боюсь, дело в этом. Жаль. — Он встал со стула. — К сожалению, нам придется предать дело гласности, но мы постараемся умолчать о подробностях. Благодарю вас, миссис Хаббард, за исчерпывающую информацию. Насколько я понял, мать девушки умерла два года назад, и у Селии Остин осталась только пожилая тетушка, проживающая в Йоркшире. Мы с ней свяжемся.
  Он взял со стола клочок бумаги, испещренный неровными, как бы задыхающимися от волнения буквами.
  — Тут что-то нечисто, — внезапно произнесла миссис Хаббард.
  — Нечисто? В каком смысле?
  — Не знаю… Но мне все время кажется, что я вот-вот пойму… Боже мой, что же это?
  — А вы уверены, что письмо написано ею?
  — Да нет, не в этом дело. — Миссис Хаббард надавила пальцами на веки. — Я сегодня страшно туго соображаю, — извиняющимся тоном добавила она.
  — Конечно, вы так устали, — мягко проговорил инспектор. — Надеюсь, что сегодня мне не придется вас больше утруждать.
  Инспектор Шарп открыл дверь и чуть не упал на Жеронимо, прильнувшего к замочной скважине.
  — Привет! — любезно сказал инспектор Шарп. — Значит, подслушиваем, да?
  — Нет-нет, — ответил Жеронимо с видом оскорбленной добродетели. — Я никогда не слушаю, никогда! Я просто приносил известие.
  — Ах вот как! И о чем же ваше известие?
  — Только то, что внизу стоит джентльмен и он хочет видеть та синьора Хаббард, — угрюмо пробормотал Жеронимо.
  — Понятно. Ну что ж, сынок, иди скажи ей…
  Инспектор пошел было по коридору, но вдруг решил последовать примеру итальянца и, резко повернувшись, на цыпочках неслышно вернулся назад. Кто знает, правду ли сказал маленький человечек с обезьяньим лицом?
  Когда инспектор подошел к двери, Жеронимо как раз говорил:
  — Джентльмен, который приходил на ужин та ночь, джентльмен с усами хочет видеть синьора.
  — А? Что? — рассеянно откликнулась миссис Хаббард. — Ах да, спасибо, Жеронимо. Я сейчас бегу.
  «Ага, усатый джентльмен! — усмехнулся про себя Шарп. — Держу пари, я знаю, о ком речь». Он спустился вниз и вошел в гостиную.
  — Приветствую вас, месье Пуаро! Сколько лет, сколько зим!
  Пуаро без тени смущения поднялся с колен — он рылся на нижней полке возле камина.
  — Кого я вижу? Неужели инспектор Шарп? Но вы раньше работали в другом участке.
  — Меня перевели два года назад. Помните то дело в Крейз-Хилл?
  — Как не помнить! Столько воды с тех пор утекло… Вы, правда, по-прежнему молоды, инспектор…
  — Да будет вам, будет…
  — А я вот совсем стариком стал. Эх! — вздохнул Пуаро.
  — Но порох в пороховницах еще остался, не так ли, месье Пуаро?
  — В каком смысле?
  — Ну, неспроста же вы приходили сюда позавчера вечером читать лекцию по криминалистике!
  Пуаро улыбнулся:
  — О нет, все было очень просто. Миссис Хаббард — она здесь работает — приходится сестрой моей достопочтенной секретарше, мисс Лемон. Она-то и попросила меня…
  — Прийти сюда и разобраться что к чему, а вы согласились, да?
  — Совершенно верно.
  — Но почему? Вот что мне хочется узнать. Что тут было особенного?
  — Такого, что могло меня заинтересовать?
  — Вот именно. Сами посудите: глупых девчонок, ворующих по мелочам, можно встретить сплошь и рядом. Это для вас слишком мелко, месье Пуаро.
  Пуаро покачал головой:
  — Все далеко не так просто.
  — Но почему? В чем сложность?
  Пуаро сел на стул и, слегка поморщившись, стряхнул пыль со штанин.
  — Если бы я знал, — просто ответил он.
  Шарп нахмурился:
  — Не понимаю.
  — Я тоже… Видите ли… украденные вещи, — Пуаро покачал головой, — представляют собой бессмысленный набор предметов, между ними нет никакой связи. Это похоже на ряд следов, причем разных. Совершенно отчетливо видны следы «глупой девчонки», как вы изволили выразиться… Но ими картина не исчерпывается. Другие события, которые, по идее, следовало бы связать с Селией Остин, упорно выпадают из общей картины. Они вроде бы бессмысленны, бесцельны. И в них чувствуется злой умысел, а Селия была совсем не злой девушкой.
  — Она была клептоманкой?
  — Я бы не сказал.
  — Ну, тогда мелкой воровкой?
  — Нет. На мой взгляд, воруя мелочи, она пыталась привлечь к себе внимание одного молодого человека.
  — Колина Макнаба?
  — Да. Она была безумно в него влюблена. А он ее не замечал. И вот милая, симпатичная, хорошо воспитанная девочка прикинулась воровкой. Игра оказалась беспроигрышной. Колин Макнаб тут же на нее… как это говорят… клюнул.
  — Ну, стало быть, он законченный идиот.
  — Отнюдь. Он просто выдающийся психолог.
  — А-а, — протянул инспектор Шарп. — Так вот какого он поля ягода! Теперь я понимаю… — На его лице мелькнула слабая улыбка. — А девчонка ловка, ловка!
  — Да, и это невероятно, — сказал Пуаро и еще раз задумчиво повторил: — Невероятно.
  Инспектор Шарп насторожился:
  — Что вы хотите сказать, месье Пуаро?
  — Мне пришло в голову… и до сих пор кажется, что она не сама додумалась до такой хитрости.
  — Но зачем кому-то понадобилось вмешиваться в ее дела?
  — Откуда мне знать? Может, из альтруизма. Или по какой-то другой причине. Это покрыто мраком неизвестности.
  — А кто, как вы думаете, мог подать ей мысль о кражах?
  — Не знаю… хотя… впрочем, вряд ли…
  — Но я никак не пойму, — принялся размышлять вслух Шарп, — если ее хитроумные планы удались, то какого черта ей было кончать с собой?
  — Ответ прост: у нее не было на то ни малейших оснований.
  Мужчины переглянулись, и Пуаро тихо спросил:
  — А вы уверены, что произошло самоубийство?
  — Ну, это ясно как божий день. Никаких оснований предполагать что-либо иное нет…
  Дверь открылась, и вошла миссис Хаббард. Щеки ее пылали, вид у нее был торжествующий. Она шла, выставив вперед подбородок, готовая ринуться в бой.
  — Поняла! — победоносно воскликнула она. — Доброе утро, месье Пуаро. Инспектор, я поняла! Меня вдруг озарило. Знаете, почему записка мне казалась странной? Селия не могла ее написать, никак не могла!
  — Но почему, миссис Хаббард?
  — Потому что она написана обычными синими чернилами. А Селия заправила ручку зелеными, вон теми. — Миссис Хаббард кивком указала на полку. — Это было вчера утром, во время завтрака.
  Преобразившийся на глазах инспектор Шарп быстро вскочил и вышел из гостиной. Через мгновение он появился вновь.
  — Вы правы, — сказал он. — Я проверил, и действительно — единственная ручка, которую нашли в комнате девушки, та, что лежала возле кровати, заправлена зелеными чернилами. А они…
  Миссис Хаббард продемонстрировала ему почти пустой пузырек. А потом четко и ясно рассказала о том, что произошло тогда в столовой.
  — Я уверена, — закончила она, — что клочок бумаги, который считали запиской, был вырван из письма. Того, что Селия написала мне вчера, а я его так и не прочла.
  — А что она с ним сделала? Вы не помните?
  Миссис Хаббард покачала головой:
  — Я оставила ее одну и ушла, у меня было много дел. Должно быть, она положила письмо в столовой и забыла о нем.
  — А кто-то нашел и прочитал… кто-то… — Инспектор осекся. — Вы понимаете, что это значит? — спросил он. — У меня никак не шел из головы этот обрывок. Ведь в комнате было полно бумаги, и гораздо естественнее было бы написать предсмертную записку на целом листе. Значит, кто-то счел возможным использовать клочок письма, чтобы внушить всем мысль о самоубийстве девушки. — Он помолчал и медленно продолжил: — А это значит, что произошло…
  — Убийство, — сказал Эркюль Пуаро.
  Глава 8
  Хотя Пуаро и не одобрял английский обычай пить чай в пять часов дня, считая, что это нарушает правильный режим питания, но для гостей он все-таки чай устраивал.
  Запасливый Джордж извлек по торжественному случаю большие чашки, коробку лучшего индийского чая, а также водрузил на стол тарелку с горячими маслеными пышками, хлеб, джем и большой кусок воздушного ароматного кекса.
  Все это было подано для услады инспектора Шарпа, который с довольным видом откинулся на спинку стула, попивая третью чашку чаю.
  — Вы не сердитесь на меня за то, что я свалился вам как снег на голову, месье Пуаро? Студенты начнут возвращаться в общежитие через час, и я решил пока что заскочить к вам. Мне нужно будет всех допросить, а, честно говоря, меня это мало привлекает. Вы с ними общались тогда, вечером, вот я и подумал: может, вы кое-что мне расскажете, хотя бы про иностранцев?
  — Вы считаете, что я хорошо разбираюсь в иностранцах? Но, мой дорогой, среди них не было ни одного бельгийца!
  — Бельгийца? Ах да, конечно! Вы хотите сказать, что раз вы — бельгиец, то все прочие для вас такие же иностранцы, как и для меня. Но, думаю, вы не совсем правы. Наверное, вы все-таки лучше меня разбираетесь в европейцах, хотя индусы и африканцы для вас, возможно, тоже загадка.
  — Вы бы лучше обратились к миссис Хаббард. Она несколько месяцев тесно общалась с ребятами, а она-то прекрасно разбирается в людях.
  — Да, она очень умна и проницательна. На нее можно положиться. Еще мне предстоит побеседовать с хозяйкой пансионата. Утром ее не было. Ей принадлежит несколько таких пансионатов и студенческих клубов. Похоже, она не пользуется особой любовью студентов.
  Пуаро немного помолчал, а потом спросил:
  — Вы ходили в больницу Святой Екатерины?
  — Ходил. Главный фармацевт вел себя весьма любезно. Он был потрясен и расстроен, узнав про Селию.
  — Что он о ней говорил?
  — Она проработала там без малого год, и ее очень любили. Он сказал, что девушка была медлительной, но к работе относилась добросовестно. — Помолчав, инспектор добавил: — Как мы и подозревали, морфий попал в пансионат из больницы.
  — Правда? Это интересно… и довольно странно.
  — Это был тартрат морфия. Хранили его в фармакологическом отделении, в шкафчике с ядами, на верхней полке — среди редко употребляющихся лекарств. Сейчас больше в ходу инъекции, и поэтому гидрохлорид морфия более популярен, чем тартрат. Похоже, на лекарства существует такая же мода, как и на все остальное. Доктора в этом смысле как стадо баранов. Стоит одному объявить какое-нибудь лекарство панацеей, как остальные ни о чем другом и слышать не хотят. Конечно, заведующий мне этого не говорил, я сам так считаю. Там же, на верхней полке, хранятся лекарства, которые пользовались когда-то большим спросом, а теперь уже давно не прописывают.
  — Значит, исчезновение маленького пыльного флакончика заметили бы не сразу?
  — Совершенно верно. Переучет проводится нечасто, в последнее время тартрат морфия лежит без дела. Пузырька не хватились бы до очередной ревизии, если бы, конечно, он не понадобился раньше. У всех трех фармацевтов есть ключи от шкафа с ядами и от шкафа, где хранятся особо опасные лекарства. Когда им нужно лекарство, они отпирают шкаф, а в напряженные дни (то есть практически ежедневно) лекарства требуются постоянно, и поэтому шкафы не запираются до самого конца рабочего дня.
  — Кто, кроме Селии, имел к ним доступ?
  — Еще две женщины-фармацевта, однако они не имеют никакого отношения к Хикори-роуд. Одна из них работает в больнице уже четыре года; вторая пришла несколько недель назад, раньше работала в Девоне, тоже в больнице, послужной список у нее хороший. Кроме того, есть три старших провизора, проработавших в больнице Святой Екатерины много лет. Все они имеют, так сказать, законный доступ к лекарствам. Есть еще старуха поломойка. Она убирает в аптеке с девяти до десяти часов утра и могла бы стащить флакончик из шкафа, улучив момент, когда девушки отпускали лекарства покупателям или готовили препараты для стационарных больных. Но она в больнице уже давно, и вряд ли это ее рук дело. Санитар тоже заходит за лекарствами, и, конечно же, он мог потихоньку взять флакончик, но это тоже маловероятно.
  — А кто из посторонних бывает в отделении?
  — Тьма народу. В кабинет главного провизора надо идти через аптеку; торговые агенты крупных аптек, отпускающих лекарства оптом, тоже идут через фармакологию в подсобные помещения. И конечно, к служащим заходят друзья, нечасто, но все равно заходят.
  — Это уже обнадеживает. Кто в последнее время заходил к Селии Остин?
  Шарп заглянул в записную книжку:
  — В прошлый вторник заходила девушка, Патрисия Лейн. Она договорилась с Селией пойти в кино после работы.
  — Патрисия Лейн, — задумчиво повторил Пуаро.
  — Она пробыла там всего пять минут и не подходила к шкафу с ядами, стояла возле окошечка, разговаривая с Селией и ее сослуживицей. Да, еще приходила темнокожая девушка, недели две назад, очень грамотная, по мнению сослуживиц Селии. Она интересовалась их работой, задавала вопросы и записывала ответы. Прекрасно говорила по-английски.
  — Наверное, это Элизабет Джонстон. Она, вы говорите, интересовалась работой фармацевтов?
  — Это был день открытых дверей для Уэлферской клиники. Она интересовалась, как проходят подобные мероприятия, и спрашивала, что прописывают детям при диарее и кожных инфекциях.
  Пуаро кивнул:
  — Кто еще?
  — Больше они никого не вспомнили.
  — А врачи заходят в аптеку?
  Шарп ухмыльнулся:
  — Постоянно. По делу и просто так. Иногда приходят уточнить какую-нибудь формулу или посмотреть, что есть на полках.
  — Ага, посмотреть?
  — Я уже об этом думал. Бывает, они советуются, чем можно заменить препарат, вызывающий у пациентов аллергию или плохо действующий на пищеварение. Порой врач просто забегает поболтать, когда выдается свободная минутка. А бывает, придет с похмелья попросить аспирин или вегенин, а то и просто зайдет пофлиртовать с девушкой, если та не против. Ничто человеческое им не чуждо. Так что мы с вами, похоже, ищем иголку в стоге сена.
  Пуаро сказал:
  — Если мне не изменяет память, некоторые студенты с Хикори-роуд тоже имеют отношение к больнице Святой Екатерины. Прежде всего этот рыжий парень… как его… Бейтс… Бейтмен…
  — Леонард Бейтсон. Вы правы. Кроме того, Колин Макнаб проходит там стажировку. А в физиотерапевтическом отделении работает Джин Томлинсон.
  — И все они, очевидно, частенько заходили в аптеку?
  — Да, и хуже всего то, что никто не помнит, когда именно. Они там примелькались. Кстати, Джин Томлинсон дружна со старшим фармацевтом.
  — Плохи наши дела, — вздохнул Пуаро.
  — Еще как плохи! Ведь любой из служащих мог заглянуть в шкафчик и сказать: «И зачем вам столько мышьяковых препаратов? Это уже вчерашний день!» Или что-нибудь в том же духе. И никто бы не насторожился, и через минуту забыли бы о его словах. — Помолчав, Шарп добавил: — Мы подозреваем, что кто-то подсыпал Селии Остин морфий, после чего поставил флакончик возле ее кровати и положил рядом обрывок ее же письма, чтобы создать впечатление самоубийства. Но почему, мсье Пуаро, почему?
  Пуаро пожал плечами.
  Шарп продолжал:
  — Сегодня утром вы намекнули, что кто-то мог внушить Селии Остин мысль о краже безделушек.
  Пуаро смущенно заерзал на стуле:
  — Это была лишь смутная догадка. Просто мне казалось, что сама она вряд ли додумалась бы.
  — Кто же это мог быть?
  — Насколько я понимаю, ума на это хватило бы лишь у трех студентов. Леонард Бейтсон достаточно эрудирован. Он знает, как Колин любит носиться с «неустойчивыми личностями», и мог, якобы в шутку, предложить свой план Селии и руководить ее действиями. Но подобные игры ему скоро бы надоели — если, разумеется, он играл бы в них лишь «из любви к искусству». Впрочем, возможно, мы его совсем не знаем; это никогда не надо сбрасывать со счетов. Нигель Чэпмен любит поозорничать, у него язвительный склад ума, и он мог с удовольствием, без всякого зазрения совести, разыграть комедию. Это взрослый «трудный ребенок». Третий же «умник» — молодая особа по имени Валери Хобхауз. Она сообразительна, у нее современные взгляды на жизнь, и, наверное, она достаточно поднаторела в психологии, чтобы предугадать реакцию Колина. Симпатизируя Селии, она могла решить, что не грех обвести Колина вокруг пальца.
  — Леонард Бейтсон, Нигель Чэпмен, Валери Хобхауз, — повторил Шарп, делая пометки в блокноте. — Благодарю за информацию. Я запомню и постараюсь выяснить. А что вы думаете об индусах? Один из них учится на медицинском.
  — Он с головой погружен в политику и страдает манией преследования, — ответил Пуаро. — До Селии ему дела нет, да и она не послушалась бы его совета.
  — Больше вы ничем не можете мне помочь, месье Пуаро? — спросил Шарп, вставая и закрывая блокнот.
  — Боюсь, что ничем. Однако мне хотелось бы тоже участвовать в расследовании. Надеюсь, вы не будете возражать, друг мой?
  — Отнюдь. С какой стати?
  — Я постараюсь внести свою лепту, лепту дилетанта. Думаю, что я могу действовать лишь в одном направлении.
  — В каком же?
  — Я должен разговаривать с людьми. Это единственный путь. Все убийцы, с которыми мне приходилось сталкиваться, были очень болтливы. По моему убеждению, сильный молчаливый человек редко совершает убийство, а если все-таки убивает, то убивает внезапно, сгоряча, и улики всегда налицо. А изощренный, коварный преступник обычно так собой доволен, что рано или поздно проговаривается и выдает себя. Беседуйте с ними по душам, мой друг, не ограничивайтесь сухим допросом. Просите у них совета, помощи, не отмахивайтесь от их подозрений. Впрочем, упаси меня бог, я вовсе не собираюсь вас учить! Я прекрасно знаю, что вы — мастер своего дела.
  Шарп мягко улыбнулся.
  — Да, — сказал он, — я всегда считал, что, располагая людей к себе, добиваешься гораздо больших результатов.
  Пуаро согласно закивал, и оба улыбнулись. Шарп поднялся.
  — В принципе каждый из них — потенциальный убийца, — медленно сказал он.
  — Пожалуй, — бесстрастно ответил Пуаро. — Леонард Бейтсон — человек вспыльчивый. Он мог убить в припадке гнева. Валери Хобхауз умна и способна разработать хитроумный план. Нигель Чэпмен инфантилен и не знает чувства меры. Француженка, живущая в общежитии, вполне может убить из-за денег, но лишь из-за больших. У Патрисии Лейн гипертрофированы материнские инстинкты, а такие женщины весьма безжалостны. Американка Салли Финч весела и жизнерадостна, однако она лучше других умеет притворяться. Джин Томлинсон — воплощенная добродетель и милосердие, но мы не раз встречали убийц, которые с искренним рвением посещали воскресную школу. Девушка из Вест-Индии, Элизабет Джонстон, пожалуй, умнее всех в доме. Ее эмоции полностью подчинены разуму, это опасно. Еще там есть очаровательный молодой африканец; мотивов его действий нам с вами никогда не постичь. И последний, Колин Макнаб, — психолог. А сколько врачей сами нуждаются в лечении!
  — Помилуйте, Пуаро! У меня голова идет кругом. Неужели на свете нет человека, не способного на убийство?
  — Чем больше живу, тем больше в этом убеждаюсь, — ответил Эркюль Пуаро.
  Глава 9
  Инспектор Шарп вздохнул, откинулся на спинку стула и вытер платком лоб. Он уже побеседовал с возмущенной плаксивой француженкой, с высокомерным и замкнутым молодым французом, с флегматичным, подозрительным голландцем и болтливым, агрессивным египтянином. Потом перекинулся парой фраз с двумя нервными турками, которые ни слова не понимали по-английски, и с очаровательным студентом из Ирака. Инспектор был абсолютно уверен, что никто из них не имеет к смерти Селии Остин никакого отношения и помочь ему не может. На прощание он постарался их ободрить и сейчас намеревался быстренько распрощаться с мистером Акибомбо.
  Молодой студент из Западной Африки смотрел на него, сверкая белозубой улыбкой; взгляд у него был по-детски жалобным.
  — Я хотел бы помочь, поверьте, — сказал он. — Мисс Селия всегда вела со мной очень хорошо. Она давала мне один раз вкусный коробка конфет, которые я никогда не пробовал. Мне кажется, очень грустно, что ее убивали. Может, это кровная месть? Или, может, ее папа или дяди приходили и убивали ее, потому что слушали ложный истории о том, что у нее было плохое поведение?
  Инспектор Шарп постарался его уверить, что дело совсем не в этом. Молодой человек грустно покачал головой.
  — Тогда я не знаю, почему так происходило, — сказал он. — Я не вижу, почему кто-то в этом доме захотел причинить ей ущерб. Но если вы дадите мне кусочек ее волосы или ногти, — продолжал он, — я, возможно, что-нибудь обнаружу при помощи старый метод. Он ненаучный и несовременный, но его очень часто употребляют у меня на родине.
  — Большое спасибо, мистер Акибомбо, но я думаю, это не понадобится. Мы… м-м… предпочитаем другие способы.
  — Конечно, сэр, я понимаю. Это несовременно. Это ж не атомный век. Дома новые полицейские тоже так не делают, это только старики в джунгли. Я уверен, что новые методы гораздо более эффективнее и вы достигнете полный успех. — Мистер Акибомбо вежливо откланялся и удалился.
  Инспектор Шарп пробормотал себе под нос:
  — Я тоже искренне надеюсь, что мы добьемся успеха, хотя бы для того, чтобы поддержать наш престиж.
  
  Следующим на очереди был Нигель Чэпмен, и он сразу попытался взять инициативу в свои руки.
  — Уму непостижимая история, правда? — спросил он. — А представьте себе, мне с самого начала казалось, что вы бродите в потемках, поддерживая версию самоубийства. И надо признаться, мне даже польстило, что вся загвоздка оказалась в моих чернилах, которыми Селия заправила ручку. Этого убийца, конечно, не мог предугадать. У вас, наверное, уже есть гипотезы насчет мотивов преступления?
  — Не вы, а я буду задавать вопросы, мистер Чэпмен, — сухо возразил инспектор.
  — О конечно, конечно! — легкомысленно воскликнул Нигель и махнул рукой. — Я просто хотел сэкономить время и сразу перейти к делу. Но, видно, без анкетных данных не обойтись. Имя: Нигель Чэпмен. Возраст: двадцать пять лет. Место рождения: кажется, Нагасаки… забавно звучит, не правда ли? Чего моих родителей туда занесло — ума не приложу. Наверное, они были в кругосветном путешествии. Но надеюсь, я не должен обязательно считаться японцем? Я пишу диплом по бронзовому веку и истории Средних веков в Лондонском университете. Что вы еще хотите узнать?
  — Ваш домашний адрес, мистер Чэпмен.
  — Я — человек без адреса, уважаемый сэр. У меня есть папа, но мы с ним в ссоре, и поэтому его дом — уже не мой дом. Так что пишите мне на Хикори-роуд, а счета присылайте на Лиденхолл-стрит — так, по-моему, говорят случайным попутчикам, надеясь никогда их больше не увидеть.
  Нигель куражился вовсю, но инспектор Шарп словно не замечал его кривляний. Он встречал таких Нигелей раньше и не без оснований думал, что его наглость служит своего рода самозащитой, а в действительности Нигель нервничает, что вполне понятно, когда тебя допрашивают в связи с убийством.
  — Вы хорошо знали Селию Остин? — спросил инспектор.
  — Трудный вопрос вы мне задали, сэр. Я ее прекрасно знал, поскольку видел каждый день и отношения у нас были нормальные. Но на самом деле я ее не знал совершенно. Впрочем, это понятно. Я считал ее пустым местом, да и она меня, по-моему, недолюбливала.
  — За что?
  — Ну… ей не нравилось мое чувство юмора. И потом, я же не такой угрюмый грубиян, как Колин Макнаб. Кстати сказать, грубость — прекрасное оружие для завоевания женских сердец.
  — Когда вы в последний раз видели Селию Остин?
  — Вчера за ужином. Мы все протянули ей руку братской помощи. Колин встал, мекал-бекал, а потом, заикаясь и умирая от стыда, признался, что они помолвлены. Мы его немного подразнили и отпустили с богом.
  — Это было в столовой или в гостиной?
  — В столовой. Мы перешли в гостиную после, а Колин смотался по делам.
  — Значит, все остальные пили кофе в гостиной?
  — Да, если эту бурду можно назвать кофе, — сказал Нигель.
  — А Селия Остин пила?
  — По-моему, да. Я не обращал внимания, но, наверное, пила.
  — А кто ей наливал кофе? Случайно не вы?
  — С ума сойти, как гипнотически действует на человека допрос! Стоило вам спросить и посмотреть на меня испытующим взглядом, как мне сразу показалось, что именно я подал Селии чашку, всыпав туда предварительно порядочную порцию стрихнина, или чем там ее отравили. Вы, наверное, обладаете даром внушения, мистер Шарп, но, по правде говоря, я и близко не подходил к Селии и, если уж совсем начистоту, даже не обращал внимания, пьет она кофе или нет. И хотите — верьте, хотите — нет, но я никогда не питал нежных чувств к Селии, и весть о ее помолвке с Колином Макнабом не пробудила во мне никакой жажды мести.
  — Я отнюдь не пытаюсь на вас воздействовать, мистер Чэпмен, — мягко возразил Шарп. — И если я не ошибаюсь, дело тут не в любовных интригах; просто кто-то хотел убрать Селию со своего пути. Как вы думаете, почему?
  — Понятия не имею, инспектор. Я сам поражен, ведь Селия была из тех, кто мухи не обидит… ну, вы понимаете. Соображала она туго, была жуткой занудой, но, в общем, хорошей девчонкой. Таких, по-моему, не убивают.
  — А вы удивились, узнав, что она виновата в… пропаже вещей, кражах и так далее?
  — Еще бы! Я был просто потрясен.
  — А может, это вы подучили ее?
  Удивление Нигеля было, пожалуй, вполне искренним.
  — Я? Подучил ее? Но зачем?
  — Мало ли зачем. У некоторых людей довольно странное чувство юмора.
  — Ну, знаете, может быть, я глуп, но я не нахожу ничего смешного в дурацкой истории с кражами!
  — Значит, вы не хотели таким образом подшутить?
  — Я не воспринимаю это как шутку. По-моему, подоплека краж была чисто психологической.
  — Итак, вы утверждаете, что Селия Остин была клептоманкой?
  — А вы хотите предложить другое объяснение?
  — Боюсь, что вы не очень осведомлены, что такое клептомания, мистер Чэпмен.
  — Но я лично другого объяснения не вижу.
  — А как вы думаете, мог кто-нибудь натолкнуть мисс Остин на мысль о воровстве как средстве привлечения внимания Колина Макнаба?
  В глазах Нигеля промелькнул озорной огонек.
  — Очень забавная версия, инспектор, — одобрительно сказал он. — А знаете, вообще-то возможно. Колин, как пить дать, попался бы на удочку. — Некоторое время Нигель с удовольствием смаковал эту мысль. Но потом печально покачал головой. — Нет, Селия не стала бы играть, — сказал он. — Она была девушкой серьезной и не стала бы насмехаться над Колином. Она была влюблена в него по уши.
  — А вы не задумывались над тем, что происходит в пансионате, мистер Чэпмен? Ну, к примеру, кто залил чернилами конспекты мисс Джонстон?
  — Если вы подозреваете меня, инспектор, то это неправильно. Конечно, на меня падает подозрение, потому что конспекты залили моими чернилами, но я считаю это чистейшей провокацией.
  — В каком смысле?
  — В том, что взяли именно мои чернила. Кто-то хотел мне подложить свинью. Тут полно таких доброжелателей.
  Инспектор пронзительно взглянул на Нигеля:
  — Что вы конкретно имеете в виду?
  Но Нигель тут же залез в свою скорлупу и не пожелал ничего объяснять.
  — Да ничего особенного… просто когда стольким людям приходится существовать под одной крышей, все их недостатки вылезают наружу.
  
  Следующим в списке инспектора значился Леонард Бейтсон. С Леном ему пришлось еще труднее, чем с Нигелем.
  — Хорошо! — горячо воскликнул он, когда инспектор покончил с обычными формальностями. — Допустим, я наливал Селии кофе и протягивал чашку. И что из этого?
  — Стало быть, вы утверждаете, что вы налили ей кофе?
  — Да. По крайней мере, я налил его из кофейника и поставил чашку возле Селии. И можете мне не верить, но морфия там не было.
  — А вы не видели, выпила она кофе или нет?
  — Не видел. Мы разбрелись по гостиной, и я сразу увлекся спором с одним из студентов. Так что я не заметил, выпила она кофе или нет. Она тогда разговаривала с кем-то другим.
  — Ясно. То есть, по-вашему, любой из присутствующих мог подсыпать ей в чашку морфий?
  — Да вы попробуйте подсыпать что-нибудь в чашку у всех на виду! Вас сразу заметят.
  — Ну, необязательно, — возразил Шарп.
  Лен агрессивно выкрикнул:
  — Да какого черта мне было травить бедную девочку? Я ничего не имел против нее!
  — Я не говорю, что вы хотели ее отравить.
  — Она сама выпила морфий. Сама отравилась. Другого объяснения нет.
  — Мы считали бы точно так же, если бы не подложная записка.
  — Какой, к черту, подлог! Разве это не ее почерк?
  — Это лишь клочок письма, написанного рано утром.
  — Но ведь она могла оторвать его и оставить вместо записки!
  — Помилуйте, мистер Бейтсон! Если самоубийца хочет оставить записку, он берет ручку и пишет, а не отрывает клочок старого письма с подходящей фразой.
  — Не знаю, не знаю… Люди часто делают глупости.
  — Ну а где же само письмо?
  — Откуда мне знать. Это ваши заботы. Я за вас, что ли, работать должен?
  — Мы работаем, не беспокойтесь. А вам я бы посоветовал отвечать на мои вопросы повежливее.
  — Что вы от меня хотите? Я девушку не убивал, мне незачем было ее убивать.
  — Она вам нравилась?
  Лен ответил, немного успокоившись:
  — Очень. Она была славной девочкой. Глуповатой, но милой.
  — А когда она призналась в кражах, вы ей поверили?
  — Конечно, она же сама сказала. Но я был удивлен.
  — Вы не думали, что она способна на воровство?
  — Н-нет… Вообще-то нет. — Видя, что ему не надо больше защищаться, Леонард перестал вести себя агрессивно и охотно разговорился на тему, которая его явно интересовала. — Она была не похожа на клептоманку, — сказал он. — И на воровку тоже.
  — А может, ее поведение объясняется чем-то другим?
  — Другим? Но чем же?
  — Ну, допустим, она хотела вызвать интерес Колина Макнаба.
  — Вам не кажется, что это притянуто за уши?
  — Но он же обратил на нее внимание!
  — Да, конечно. Старина Колин просто помешан на всякой психопатии.
  — Вот видите. Если Селия Остин это знала…
  Лен покачал головой:
  — Ошибаетесь. Она никогда не додумалась бы до такого… Ну, до такого плана. Она не разбиралась в психологии.
  — Но вы-то разбираетесь?
  — К чему вы клоните?
  — Может, из чисто дружеских побуждений вы научили ее, как вести себя?
  Лен хохотнул:
  — Тоже мне нашли дурака! Да вы в своем уме, инспектор?
  Инспектор переменил тему разговора:
  — Как вы считаете, конспекты Элизабет Джонстон испортила Селия?
  — Нет. Селия сказала, что она не виновата, и я ей верю. Она в отличие от других никогда не конфликтовала с Бесс.
  — А кто конфликтовал и почему?
  — Понимаете, Элизабет любит ставить людей на место. — На мгновение Лен задумался, потом продолжил: — Стоит кому-нибудь за столом сморозить глупость, как тут же раздается педантичный голос Элизабет: «Боюсь, это не подтверждается фактами. По хорошо проверенным статистическим данным…» И пошло-поехало. Многих ее манера выводит из себя, особенно тех, у кого язык без костей, как у Нигеля Чэпмена.
  — А, помню, помню… Нигель Чэпмен.
  — Кстати, конспекты залиты его чернилами.
  — Значит, вы считаете, что это сделал Нигель?
  — По крайней мере, такая возможность не исключена. Он довольно злобный малый и, по-моему, расист. Единственный из всех нас.
  — А кого еще раздражала педантичность мисс Джонстон и ее привычка учить других?
  — Колин Макнаб частенько на нее злился, да и Джин Томлинсон она пару раз задевала.
  Шарп задал вразнобой еще несколько вопросов, но Лен больше не сообщил ничего путного. Потом инспектор вызвал Валери Хобхауз.
  Валери держалась холодно, церемонно и настороженно. Выдержки и самообладания у нее было куда больше, чем у мужчин. Она сказала, что прекрасно относилась к Селии. Та была не очень умна и чересчур романтична, недаром она так влюбилась в Колина Макнаба.
  — Вы думаете, она была клептоманкой?
  — Наверное. Я в этом не очень разбираюсь.
  — А может, кто-то подучил ее?
  Валери пожала плечами:
  — Чтобы окрутить Колина, этого напыщенного болвана?
  — Вы хватаете мою мысль на лету, мисс Хобхауз. Совершенно верно. Уж не ваша ли это была идея?
  Валери, казалось, была позабавлена.
  — Вряд ли, уважаемый сэр, особенно если учесть, что при этом пострадал мой шарф. Я не такая альтруистка.
  — Но вы думаете, ее могли подучить?
  — Маловероятно. По-моему, Селия вела себя вполне естественно.
  — Естественно? В каком смысле?
  — Знаете, я начала подозревать ее после скандала с туфлей Салли. Она ревновала Салли к Колину. Я говорю о Салли Финч. Она, безусловно, самая симпатичная девушка в пансионате, и Колин явно выделял ее из остальных. Когда перед вечеринкой туфля исчезла и Салли пришлось надеть старое черное платье и черные туфли, Селия просто облизывалась от удовольствия, как кошка, наевшаяся сметаны. Но подозревать ее в краже всей этой дребедени… браслетов, пудры… мне и в голову не приходило.
  — А кого же вы подозревали?
  Валери передернула плечом:
  — Не знаю. Уборщиц, наверное.
  — А кто изрезал рюкзак?
  — Рюкзак? Ах да, совсем забыла. Это уж совсем какая-то дурь.
  — Вы ведь давно здесь живете, мисс Хобхауз?
  — Да. Я, пожалуй, самый старый квартирант. Я прожила тут два с половиной года.
  — Значит, вы лучше других знаете ребят, живущих здесь?
  — Ну, наверное.
  — У вас есть какие-нибудь соображения по поводу смерти Селии Остин? Что могло послужить мотивом преступления?
  Валери отрицательно покачала головой. Лицо ее посерьезнело.
  — Понятия не имею, — сказала она. — Это просто кошмар. Я не представляю, кто мог хотеть смерти Селии. Она была милой, безобидной девочкой, мы как раз накануне узнали о ее помолвке и…
  — Ну-ну, продолжайте. Что «и»? — допытывался инспектор.
  — Я не знаю, но может, причина в этом, — с расстановкой сказала Валери. — В том, что она собиралась замуж. Ее ждала счастливая жизнь… Но тогда среди нас… сумасшедший?
  Она поежилась. Шарп пристально посмотрел на нее.
  — Да, — сказал он, — это не исключено. А кто, на ваш взгляд, — продолжал он, — мог испортить записи Элизабет Джонстон?
  — Не знаю. Это тоже страшная подлость. Но я ни секунды не сомневалась, что Селия тут ни при чем.
  — Вы никого не подозреваете?
  — Да нет… Особо никого…
  — И все же?
  — Неужели вам интересны мои досужие домыслы, инспектор?
  — Мне все интересно. И не беспокойтесь, это останется между нами.
  — Ну, если вы настаиваете… Я, конечно, могу ошибаться, но мне кажется, это дело рук Патрисии Лейн.
  — Неужели? Вот так новость! Никогда бы не подумал! Она мне показалась такой уравновешенной, милой девушкой…
  — Я ничего не утверждаю. Но мне кажется, она на это способна.
  — Почему?
  — Патрисия недолюбливает Черную Бесс. Та частенько ставит на место ее обожаемого Нигеля, когда тот зарывается. Он, знаете ли, часто с умным видом болтает глупости.
  — Но почему она, а не сам Нигель?
  — Нигель не стал бы связываться, и потом, он никогда бы не взял свои чернила. Он не так глуп. А вот Патрисия могла сглупить, совершенно не подумав, что она компрометирует своего драгоценного Нигеля.
  — Но с другой стороны, кто-то мог из чувства мести попытаться скомпрометировать Нигеля Чэпмена.
  — Возможно, и так.
  — У него есть недоброжелатели?
  — О да. И прежде всего Джин Томлинсон. С Леном Бейтсоном они тоже частенько цапаются.
  — Каким образом, по вашему мнению, Селии Остин могли подсыпать морфий?
  — Я долго ломала голову. Конечно, сначала я подумала, что его подсыпали в кофе, это как бы самоочевидно. Мы все толклись в гостиной, Селия поставила чашку на маленький столик, рядом с собой; она всегда ждала, пока кофе остынет, пила почти холодный. Наверное, человек с железными нервами мог улучить момент и бросить таблетку, но это страшно рискованно. Его могли уличить.
  — Морфий был не в таблетках, — сказал инспектор Шарп.
  — Да? А в чем? В порошке?
  — В порошке.
  Валери нахмурилась:
  — Тогда это вообще маловероятно.
  — А куда, кроме кофе, могли подсыпать яд?
  — Иногда она перед сном пила горячее молоко. Но в тот вечер… по-моему, нет.
  — Вы не расскажете поточнее, что произошло тогда в гостиной?
  — Ну, мы сидели, разговаривали. Кто-то включил радио. Мальчики почти все ушли. Селия пошла спать очень рано, и Джин Томлинсон тоже. А мы с Салли засиделись допоздна. Я писала письма, а Салли что-то зубрила. По-моему, я отправилась спать позже всех.
  — Вечер был самый обычный, да?
  — Ничего особенного, инспектор.
  — Благодарю вас, мисс Хобхауз. Вы не пригласите сюда мисс Лейн?
  Патрисия Лейн волновалась, но не слишком. Ничего принципиально нового она не сообщила. На вопрос Шарпа о конспектах Элизабет Джонстон Патрисия ответила, что вина, несомненно, лежит на Селии.
  — Однако она горячо это отрицала, мисс Лейн.
  — Ну конечно, отрицала, — сказала Патрисия. — Наверняка ей было стыдно. Но вкупе со всем остальным это представляет стройную картину, не так ли?
  — Знаете, у меня вообще пока не создается впечатления стройной картины, мисс Лейн.
  — Я надеюсь, — покраснев, произнесла Патрисия, — что вы не подозреваете Нигеля. Конечно, чернила были его, но это полнейший абсурд, Нигель никогда не стал бы брать свои чернила. Он не так глуп. И вообще он не виноват.
  — Но у него же бывали конфликты с мисс Джонстон?
  — О, Элизабет бывала порой просто несносной, но он не обижался. — Патрисия Лейн подалась вперед и горячо произнесла: — Я хочу вам кое-что объяснить про Нигеля Чэпмена. Понимаете, он сам — свой злейший враг. Он производит впечатление тяжелого человека и многих настраивает против себя. Он груб, язвителен, любит насмешничать, а людей это задевает, и они начинают к нему плохо относиться. Но на самом деле он другой. Он застенчивый, несчастный. Он очень хочет, чтобы его любили, но из чувства противоречия сам себе вредит и делает все наперекосяк.
  — Да, — сказал инспектор Шарп, — бедняга.
  — Но такие люди ничего не могут с собой поделать. Сказывается их тяжелое детство. Нигелю очень несладко жилось в доме. Отец у него — человек грубый, суровый, он никогда не понимал Нигеля. И ужасно обращался с его матерью. После ее смерти они крупно поссорились: Нигель ушел из дому, и отец заявил, что не даст ему больше ни пенса, пускай сам перебивается как может. Нигель сказал, что ему от отца ничего не нужно и он не примет его помощи, даже если отец сам будет предлагать. Мать завещала ему небольшую сумму денег, и после ее смерти он не писал отцу и не пытался с ним увидеться. Конечно, мне очень грустно, что у них так получилось, но вообще-то его отец — неприятный человек. Не сомневаюсь, что Нигель из-за него стал таким озлобленным и неуживчивым. После смерти матери о нем никто не заботился. А у него довольно хрупкое здоровье, хотя интеллекту его можно позавидовать. Он обделен судьбой и просто не может проявить свои лучшие качества.
  Патрисия Лейн закончила свой долгий страстный монолог. Щеки ее пылали, дыхание прерывалось. Инспектор Шарп задумчиво смотрел на нее. Ему не раз приходилось сталкиваться с такими девушками. «Она влюблена в парня, — подумал он. — А тот на нее плюет, но, видно, не против, когда с ним нянчатся. Папаша, конечно, не сахар, но мать тоже хороша, испортила сына безмерной любовью и еще больше усугубила конфликт с отцом. Все это старая песня… А вдруг Нигелю Чэпмену нравилась Селия Остин? Вряд ли, конечно… Но вдруг? Патрисия Лейн, вероятно, очень бы страдала, — сказал себе инспектор. — Но неужели настолько, чтобы так жестоко отомстить? Чтобы убить Селию? Наверняка нет… тем более что после помолвки Селии с Колином Макнабом этот мотив явно отпадал». Он отпустил Патрисию Лейн и вызвал Джин Томлинсон.
  Глава 10
  Мисс Томлинсон оказалась строгой молодой женщиной двадцати семи лет, блондинкой, с правильными чертами лица и поджатыми тонкими губами. Она села и натянуто сказала:
  — Я вас слушаю, инспектор. Что я могу для вас сделать?
  — Что вы можете сообщить о трагедии, разыгравшейся в пансионате?
  — Это ужасно. Просто ужасно, — сказала Джин. — Сама по себе мысль о самоубийстве Селии была страшной, а теперь, когда подозревают, что произошло убийство… — Она умолкла и грустно покачала головой.
  — Мы абсолютно уверены, что ее отравили, — сказал Шарп. — Как вы думаете, где мог убийца взять яд?
  — Наверное, в больнице Святой Екатерины, где она работала. Но тогда это больше похоже на самоубийство.
  — Убийца на это и рассчитывал, — сказал инспектор.
  — Но кто, кроме Селии, мог взять яд?
  — Очень многие, — сказал инспектор. — Надо было лишь задаться целью. Даже вы, мисс Томлинсон, могли заполучить его, если бы захотели.
  — Как вы смеете, инспектор! — Джин задохнулась от возмущения.
  — Но ведь вы частенько захаживали в аптеку, мисс Томлинсон?
  — Я ходила повидаться с Милред Кейри. Но у меня и в мыслях не было воровать яды!
  — Но если бы вы захотели, вы могли бы?
  — Я не могла бы сделать ничего подобного!
  — Не надо, не горячитесь, мисс Томлинсон. Допустим, что ваша подруга расфасовывает лекарства для больных, а другая девушка стоит у окошечка и занимается клиентами. Ведь в аптеке нередко бывает только два фармацевта. И значит, вы можете незаметно проскользнуть за шкаф, который перегораживает комнату, взять тихонько флакончик, положить его в карман, и аптекарям даже в голову не придет вас подозревать.
  — Мне очень обидно слышать ваши слова, инспектор Шарп. Это… это грязное обвинение!
  — Но я вас не обвиняю, мисс Томлинсон. Ничуть не обвиняю. Вы меня неправильно поняли. Просто вы сказали, что это невозможно сделать, а я вам доказал обратное. Я вовсе не утверждаю, что так было в действительности. Сами посудите, — добавил он, — какие у меня на то основания?
  — Вот именно. Вы, наверное, не знаете, но мы с Селией были подругами.
  — Масса отравителей была друзьями своих жертв. Помните пресловутый вопрос: «Когда твой друг тебе недруг?»
  — Но между нами не было размолвок. Я очень любила Селию.
  — Вы подозревали ее в происходивших кражах?
  — О нет, что вы! Я была потрясена. Я всегда считала Селию высоконравственной девушкой. Я и представить себе не могла, что она такая.
  — Но клептомания, — сказал Шарп, пристально глядя на Джин, — это болезнь.
  Джин еще больше поджала губы. Потом разомкнула их и процедила:
  — Не могу сказать, что разделяю ваше мнение, инспектор. Я придерживаюсь старомодных взглядов и считаю, что воровство — это воровство.
  — По-вашему, Селия крала просто потому, что ей хотелось заполучить чужие вещи?
  — Разумеется.
  — Значит, она была человеком без стыда и совести?
  — Боюсь, что так.
  — М-да! — сказал инспектор Шарп, качая головой. — Нехорошо.
  — Увы, разочаровываться в людях всегда грустно.
  — Насколько я понимаю, тогда зашла речь о полиции?
  — Да. И по-моему, надо было ее вызвать.
  — Даже когда Селия призналась?
  — Я думаю, да. Я не считаю, что такие поступки должны сходить людям с рук.
  — То есть нечего покрывать воров, приписывая им клептоманию, да?
  — Ну… примерно так.
  — А вместо этого все кончилось хорошо, и мисс Остин уже слышала свадебные колокола.
  — Ну, от Колина Макнаба всего можно ожидать, — злобно ответила Джин Томлинсон. — Я уверена, что он — атеист. И вообще он — скептик и циник, очень неприятный молодой человек. Не удивлюсь, если выяснится, что он — коммунист!
  — Неужели? — воскликнул инспектор Шарп и покачал головой: — Ай-ай-ай.
  — Я глубоко убеждена, что он поддерживал Селию потому, что для него частная собственность не священна. Он, видно, считает, что чужое брать не зазорно.
  — Но все-таки, — возразил инспектор, — мисс Остин сама призналась в кражах.
  — После того, как ее уличили, — резко парировала Джин.
  — Кто ее уличил?
  — Ну, этот, мистер… как его звали… Пуаро, который приходил к нам.
  — А почему вы решили, что он ее уличил? Он ничего подобного не говорил. Он просто посоветовал вызвать полицию.
  — Ну, значит, он дал ей понять, что знает. И, увидев, что игра проиграна, она поспешила покаяться.
  — А как насчет конспектов Элизабет Джонстон? Она и в этом созналась?
  — Честно говоря, не знаю. Наверное.
  — Ошибаетесь, — сказал Шарп. — Она упорно настаивала на своей непричастности к этому делу.
  — Ну, может быть. Пожалуй, здесь она действительно не виновата.
  — На ваш взгляд, тут замешан Нигель Чэпмен?
  — Да нет. Скорее Акибомбо.
  — Правда? Почему?
  — Из зависти. Цветные вообще страшно завистливы и истеричны.
  — Интересно… А когда вы в последний раз видели Селию Остин?
  — В пятницу вечером, после ужина.
  — Кто пошел спать раньше: она или вы?
  — Я.
  — Вы не заходили потом к ней в комнату?
  — Нет.
  — А кто, по-вашему, мог подсыпать ей в кофе морфий — если, конечно, его подсыпали в кофе?
  — Понятия не имею.
  — Скажите, а никто из студентов не держал морфий в общежитии?
  — Да нет… наверное, нет.
  — Вы как-то нерешительно отвечаете, мисс Томлинсон.
  — Я просто подумала… Понимаете, тут был один глупый спор.
  — Какой спор?
  — Однажды наши мальчики поспорили…
  — О чем же?
  — Они спорили об убийствах, о том, каким способом можно убить человека. И в частности, о ядах.
  — А кто участвовал в споре?
  — По-моему, начали его Колин с Нигелем, потом к ним присоединился Лен Бейтсон… да, еще там была Патрисия.
  — Вы не могли бы вспомнить поточнее, о чем они говорили? Как возник спор?
  Джин Томлинсон немного подумала.
  — По-моему, сначала они спорили об отравлениях… дескать, яд достать трудно, и убийца обычно попадается либо при попытке купить яд, либо потом полиция нападает на его след. А Нигель сказал, что вовсе не обязательно. Он утверждал, что может достать яд тремя различными способами и ни одна живая душа ничего не узнает. Лен Бейтсон сказал, что Нигель болтает чепуху, а Нигель возразил, что готов доказать свою правоту на деле. Пат, естественно, поддержала Нигеля — она сказала, что и Лен, и Колин… да и Селия тоже могут раздобыть яд в больнице. Но у Нигеля на уме было совсем другое. Он сказал, что Селия не может незаметно стащить препарат из аптеки. Рано или поздно его хватятся и поймут, как он исчез. Но Пат с ним не согласилась; ведь Селия может, сказала она, вылить содержимое пузырька и налить туда что-нибудь другое. Колин засмеялся и сказал, что пациенты забросают врачей жалобами. Но Нигель, оказывается, не собирался прибегать к особым ухищрениям. Он сказал, что хотя он и не имеет прямого доступа к лекарствам — ведь он не врач и не фармацевт, — однако все равно ему ничего не стоит достать яд тремя различными способами. Тут Лен Бейтсон сказал: «Ну, допустим, а какими?» А Нигель ему в ответ: «Сейчас я этого не скажу, но давай поспорим, что через три недели я продемонстрирую тебе три пузырька со смертельными ядами». А Лен сказал: «Я готов поспорить на пять фунтов, что у тебя ничего не выйдет».
  — И что дальше? — спросил инспектор, видя, что Джин умолкла.
  — Разговоры о ядах на какое-то время прекратились, но однажды вечером — мы сидели в гостиной — Нигель сказал: «Ну что ж, ребята, я свое слово сдержал». И положил на стол упаковку таблеток гиосцина, пузырек с настойкой наперстянки и маленький флакончик с тартратом морфия.
  Инспектор отрывисто произнес:
  — Флакончик с тартратом морфия? На нем была наклейка? А на других ядах?
  — Я не заметила, но, по-моему, там не было больничных этикеток.
  — И что произошло дальше?
  — Разумеется, начались разговоры. Лен Бейтсон сказал: «Учти, что, если теперь ты кого-нибудь убьешь, тебя найдут в два счета». А Нигель ответил: «Ошибаешься. Я не медик, к больницам отношения не имею, так что никому и в голову не придет меня подозревать. Тем более что я эти яды не покупал». А Колин Макнаб вынул трубку изо рта и произнес: «Да тебе бы никто и не продал без рецепта». В общем, они попререкались, но в конце концов Лен признал себя побежденным. «Правда, сейчас у меня нет денег, но я заплачу, не сомневайся, — сказал он и добавил: — А что мы будем делать с вещественными доказательствами твоей правоты?» Нигель усмехнулся и ответил, что лучше выбросить их от греха подальше, и тогда они вытряхнули таблетки и бросили их в огонь. Порошок морфия они тоже сожгли, а настойку наперстянки вылили в туалет.
  — А куда они дели пузырьки?
  — Не знаю. Наверное, выкинули в корзину для мусора.
  — А яды они точно уничтожили?
  — Да, конечно. Я своими глазами видела.
  — Когда это случилось?
  — Недели две назад… примерно…
  — Понятно. Спасибо, мисс Томлинсон.
  Однако Джин уходить не торопилась, ей явно хотелось узнать побольше.
  — Вы думаете, то, что я рассказала, важно?
  — Не знаю, вполне может быть.
  Какое-то время инспектор Шарп сидел задумавшись. Потом опять вызвал Нигеля Чэпмена.
  — Мисс Джин Томлинсон сделала весьма интересное заявление, — сказал он.
  — Да? И против кого же вас настраивала наша дорогая Джин? Против меня?
  — Она рассказала мне любопытную историю о ядах… связанную с вами, мистер Чэпмен.
  — Да вы что? Какое я имею отношение к ядам?
  — Значит, вы отрицаете, что несколько недель назад держали пари с мистером Бейтсоном, утверждая, что можете тайком ото всех раздобыть яд?
  — Ах, вы об этом! — Нигеля внезапно озарило. — Да-да, конечно! А я, признаться, совсем забыл, вот умора! Я даже не помнил, что Джин была тогда с нами. А вы придаете значение нашему спору?
  — Пока не знаю. Стало быть, мисс Томлинсон сказала правду?
  — Ну конечно, мы тогда спорили. Колин с Леном рассуждали с таким умным видом, ни дать ни взять великие специалисты. А я возьми и брякни, что стоит чуть-чуть пошевелить мозгами, и любой дурак может достать яду — хоть до отвала… Я сказал, что могу придумать три разных способа, как достать яды, и докажу на деле, что не зря болтаю языком.
  — И приступили к делу?
  — Так точно, инспектор.
  — И какие же методы вы разработали, мистер Чэпмен?
  Нигель слегка наклонил голову набок.
  — Вы хотите, чтобы я скомпрометировал себя перед лицом закона? — спросил он. — Но тогда вы обязаны предупредить меня, что идет официальный допрос.
  — До этого пока не дошло, мистер Чэпмен. Но, разумеется, вам незачем себя компрометировать, как вы изволили выразиться. Вы вправе не отвечать на мои вопросы.
  — Да нет, я, пожалуй, лучше отвечу. — Нигель явно обдумывал, как ему поступить; на его губах играла слабая улыбка. — Конечно, — сказал он, — мои действия были противозаконны. И если вы сочтете нужным, вы вполне можете привлечь меня к ответственности. Но с другой стороны, вы расследуете убийство, и если история с ядами имеет какое-то отношение к смерти бедняжки Селии, то, наверное, лучше рассказать вам правду.
  — Вы рассуждаете весьма здраво. Так какие же три метода вы разработали?
  — Видите ли, — Нигель откинулся на спинку стула, — в нашей прессе часто появляются сообщения о том, что сельские врачи ездят по своему округу, осматривая пациентов, и по дороге теряют ядовитые лекарства. Это может привести к трагическим последствиям, предупреждают газеты.
  — Так…
  — Ну вот мне и пришла в голову одна простая мысль: надо отправиться в деревню и, когда местный лекарь будет объезжать своих подопечных, следовать за ним как тень, а при удобном случае заглянуть к нему в чемоданчик и позаимствовать нужное лекарство. Ведь чемоданчик нередко оставляется в машине — не на всякого больного врач будет тратить лекарства.
  — И что дальше?
  — Да, собственно говоря, ничего. Это и был способ номер один. Сначала я охотился за одним врачом, потом за другим и наконец напал на растяпу. И достать яд оказалось проще пареной репы. Он оставил машину за фермой, в совершенно безлюдном месте. Я открыл дверцу, порылся в чемоданчике и выудил оттуда упаковку гиосцина.
  — Ясно. А второй яд?
  — Достать его мне помогла сама Селия. Невольно, конечно. Она была — я вам уже говорил — туповата и не заподозрила подвоха. Я заморочил ей голову всякими латинскими названиями, а потом спросил, умеет ли она выписывать рецепты как настоящие доктора. «Выпиши мне, например, — сказал я, — настойку наперстянки». И она выписала, святая простота.
  Так что мне осталось лишь разыскать в справочнике фамилию врача, живущего на окраине Лондона, и поставить его инициалы и неразборчивую подпись. После чего я отправился с рецептом в одну из центральных аптек, где фармацевты не знают этого врача, и мне спокойно продали нужное лекарство. Наперстянку прописывают в больших дозах при сердечно-сосудистых заболеваниях, а рецепт у меня был на бланке отеля.
  — Весьма остроумно, — сухо заметил инспектор Шарп.
  — Я чувствую по вашему тону, что мне не миновать тюрьмы! Вы так сурово со мной говорите!
  — Расскажите о третьем способе.
  Нигель долго молчал, а потом сказал:
  — Но я хочу сначала узнать, в чем меня можно обвинить?
  — Первый метод, когда вы «позаимствовали» таблетки из чемоданчика, квалифицируется как воровство, — сказал инспектор Шарп. — А подделка рецепта…
  — Но какая же это подделка? — перебил его Нигель. — Я ведь не наживался на фальшивых рецептах, да и подписи, строго говоря, не подделывал. Сами посудите, если я пишу на рецепте «Х.Р. Джеймс», я же не подделываю подпись какого-то определенного человека. — Он улыбнулся недоброй улыбкой. — Понимаете, к чему я клоню? Меня голыми руками не возьмешь. Если вы решите ко мне прицепиться, я буду защищаться. Но с другой стороны…
  — Что «с другой стороны», мистер Чэпмен?
  Нигель воскликнул неожиданно страстно:
  — Я — противник насилия! Противник жестокости, зверства, убийств! Какому подлецу пришло в голову убить бедняжку Селию! Я очень хочу вам помочь, но как? От рассказа о моих мелких прегрешениях, наверное, мало толку.
  — Полиция имеет довольно большую свободу выбора, мистер Чэпмен. Она может квалифицировать определенные поступки как… м-м… противозаконные, а может отнестись к ним как к безобидным шалостям, легкомысленным проделкам. Я верю, что вы хотите помочь найти убийцу девушки. Так что, пожалуйста, расскажите о вашем третьем методе.
  — Мы подошли к самому интересному, — сказал Нигель. — Это было, правда, более рискованно, зато в тысячу раз интереснее. Я бывал у Селии в аптеке и хорошо там ориентировался.
  — Так что «позаимствовать» флакончик из шкафа не составило для вас труда?
  — Нет-нет, вы меня низко цените! Такой способ слишком примитивен. И потом, если бы я действительно замыслил убийство, то есть украл бы яд, чтобы действительно кого-то прикончить, меня наверняка бы нашли. А так я не показывался в аптеке примерно полгода и был вне подозрений. Нет, план у меня был другой: я знал, что в пятнадцать минут двенадцатого Селия идет в заднюю комнату пить кофе с пирожными. Девушки ходят пить кофе по очереди, по двое. Я знал, что у них появилась новенькая, которая не знает меня в лицо. Поэтому я подгадал, когда никого, кроме нее, не было, нацепил белый халат, повесил на шею стетоскоп и заявился в аптеку. Новенькая стояла у окошечка, отпускала клиентам лекарства. Войдя, я прямиком направился к шкафу с ядами, взял флакончик, обогнул шкаф, спросил девушку: «В какой у нас концентрации адреналин?» Она ответила, я кивнул, потом попросил у нее пару таблеток вегенина, сказав, что я со страшного похмелья. Она была абсолютно уверена, что я студент-практикант или учусь в ординатуре. Это были детские шуточки. Селия так и не узнала о моем визите.
  — А где вы раздобыли стетоскоп? — с любопытством спросил инспектор Шарп.
  Нигель неожиданно ухмыльнулся:
  — Да у Лена Бейтсона позаимствовал.
  — В пансионате?
  — Да.
  — Так вот кто взял стетоскоп! Значит, Селия тут ни при чем?
  — Естественно, нет! Вы видели когда-нибудь клептоманок, ворующих стетоскопы?
  — А куда вы его потом дели?
  — Мне пришлось его заложить, — извиняющимся тоном произнес Нигель.
  — Бейтсон очень расстраивался?
  — Ужасно. Однако я не мог ему рассказать — ведь мне пришлось бы открыть производственные тайны, а этого я делать не собирался. Но зато, — радостно добавил Нигель, — я недавно сводил его в ресторан, и мы с ним отлично повеселились.
  — Вы очень легкомысленный юноша, — сказал инспектор Шарп.
  — Эх, жалко, вы их тогда не видели! — воскликнул Нигель, расплываясь в улыбке. — Представляете, какие у них были рожи, когда я положил на стол три смертельных яда и сказал, что стащил их совершенно безнаказанно!
  — Стало быть, — уточнил инспектор, — вы имели возможность отравить человека тремя различными ядами и напасть на ваш след было никак нельзя?
  Нигель кивнул.
  — Совершенно верно, — сказал он. — При сложившихся обстоятельствах делать такое признание не очень приятно. Но, с другой стороны, яды были уничтожены две недели назад или даже больше.
  — А вдруг вы ошибаетесь, мистер Чэпмен?
  Нигель удивленно воззрился на инспектора:
  — Что вы имеете в виду?
  — Как долго лекарства хранились у вас?
  Нигель подумал.
  — Упаковка гиосцина — дней десять. Морфий — примерно четыре дня. А настойку наперстянки я достал в тот же день, когда показал лекарства ребятам.
  — Где вы хранили препараты?
  — В ящике комода, под носками.
  — Кто-нибудь знал об этом?
  — Нет-нет, что вы!
  Какая-то тень сомнения, однако, промелькнула в его голосе, но инспектор Шарп не стал сразу же допытываться, в чем дело, а просто учел на будущее.
  — Вы никому не рассказывали о своих планах? О том, каким образом вы собирались добыть препараты?
  — Нет… вообще-то нет.
  — Что значит «вообще-то», мистер Чэпмен?
  — Понимаете, я хотел рассказать Пат, но потом подумал, что она будет меня осуждать. У нее очень строгие принципы, и я не стал с ней связываться.
  — Вы решили не рассказывать ей ни о чем: ни о краже препарата из машины, ни о подделке рецепта, ни о морфии?
  — Да нет, потом я рассказал ей про настойку, про то, как написал рецепт и купил лекарство в аптеке. И про маскарад в больнице тоже рассказал. Увы, ее это не позабавило. Ну а про машину я, конечно, не сказал ни слова. Она бы взбесилась.
  — А вы говорили ей, что намерены уничтожить препараты, после того как выиграете пари?
  — Да. Она вся извелась. Постоянно бубнила, что я должен вернуть лекарства.
  — Подобная мысль вам, естественно, в голову не приходила.
  — Естественно, нет! Мне тут же была бы крышка. Представляете, какая бы началась катавасия? Нет, мы с ребятами сожгли лекарства, вернее, два сожгли, а третье спустили в сортир. Все было шито-крыто.
  — Вы так считаете, мистер Чэпмен? Но может статься, что все получилось не так безобидно.
  — Но что могло случиться? Я же говорю, мы уничтожили лекарства!
  — А вам не приходило в голову, мистер Чэпмен, что кто-то мог подглядеть, куда вы прятали яды, или мог найти их и подменить морфий чем-то другим?
  — О черт! — Нигель потрясенно посмотрел на инспектора. — Я об этом не подумал. Нет-нет, не верю!
  — И все же такая возможность не исключена, мистер Чэпмен.
  — Но ведь никто не знал…
  — Уверяю вас, — сухо сказал инспектор, — что в пансионатах о человеке известно гораздо больше, чем ему кажется.
  — Вы хотите сказать, что здесь и стены имеют уши?
  — Вот именно.
  — Что ж, возможно, вы правы.
  — Кто из студентов может запросто, в любое время, зайти к вам в комнату?
  — Я живу не один, а с Леном Бейтсоном. Все остальные бывают у нас, заходят в гости. Правда, только парни — девчонкам не положено заглядывать в мужскую половину. Такова воля хозяйки. Она у нас блюстительница нравов.
  — Но девушки все же могут нарушить правила и зайти, не так ли?
  — Конечно, — ответил Нигель. — Днем. Ведь днем в пансионате никого нет.
  — А мисс Лейн заходит к вам в комнату?
  — Надеюсь, вы не имеете в виду ничего дурного, инспектор? Пат порой приносит мне заштопанные носки, но этим дело и ограничивается.
  Инспектор Шарп сказал, подавшись вперед:
  — Вы понимаете, что у меня есть все основания подозревать вас в подмене морфия, мистер Чэпмен?
  Нигель вдруг осунулся и посуровел.
  — Да, — сказал он. — Как раз сейчас я это понял. Все, правда, выглядит очень подозрительно. Но у меня не было абсолютно никакого повода убивать девушку, инспектор, и я ее не убивал. Хотя я прекрасно понимаю, что никаких доказательств у меня нет.
  Глава 11
  Лен Бейтсон и Колин Макнаб тоже признались, что участвовали в споре. Подтвердили они и то, что яд был уничтожен. Отпустив остальных ребят, инспектор Шарп попросил Колина на минутку задержаться.
  — Простите, если причиняю вам боль, мистер Макнаб, — сказал инспектор. — Я понимаю, какая страшная трагедия потерять невесту в день помолвки!
  — Не будем вдаваться в подробности, — бесстрастно ответил Колин Макнаб. — Вы не обязаны считаться с моими переживаниями. Я готов ответить на любые вопросы, которые вы сочтете нужными для ведения следствия.
  — Вы высказали мнение о том, что поступки Селии Остин диктовались чисто психологическими причинами.
  — Без сомнения, — сказал Колин Макнаб. — Если угодно, я объясню вам теоретически…
  — Нет-нет, — поспешно прервал его инспектор. — Я вполне доверяю мнению студента-психолога!
  — У нее было очень несчастное детство, явившееся причиной эмоционального блока…
  — Да-да, конечно. — Инспектор Шарп отчаянно пытался уйти от рассказа об очередном несчастном детстве. С него вполне хватило детства Нигеля. — Вам она давно нравилась?
  — Я бы не сказал. — Колин отнесся к вопросу вдумчиво и серьезно. — Такие эмоции, как любовь, влечение, могут нахлынуть внезапно. Подсознательно меня, конечно, тянуло к Селии, но я не отдавал себе в этом отчета. Я не собирался рано жениться, а поэтому мое сознание противилось влечению, проявлявшемуся на подсознательном уровне.
  — Ага. Понятно. А Селия Остин была рада помолвке? У нее не было колебаний? Раздумий? Может, она что-то утаила от вас и это ее угнетало?
  — Она призналась мне абсолютно во всем. Совесть ее была чиста.
  — Вы собирались пожениться… а когда?
  — Через некоторое время. Я сейчас не в состоянии обеспечивать семью.
  — У Селии были здесь враги? Может, ее кто-нибудь ненавидел?
  — Вряд ли. Я много думал над этим вопросом, инспектор. К Селии тут хорошо относились. На мой взгляд, дело совсем не личного порядка.
  — Что вы имеете в виду?
  — Мне не хотелось бы сейчас уточнять. Пока это лишь смутные догадки, мне самому многое неясно.
  И как инспектор ни настаивал, ему не удалось вытянуть из Колина ни слова.
  В списке инспектора оставались лишь Элизабет Джонстон и Салли Финч. Сначала он пригласил Салли.
  К нему явилась хорошенькая девушка с копной рыжих волос и лучистыми, умными глазами. Ответив на обычные формальные вопросы, Салли неожиданно сама перешла к делу:
  — Знаете, что мне хочется, инспектор? Мне хочется поделиться своими соображениями. Лично моими. Понимаете, в этом доме творится что-то неладное, что-то действительно неладное. Я просто уверена!..
  — Потому что Селию Остин отравили?
  — Нет, у меня и раньше возникало такое чувство. Причем давно. Мне не нравилось, что тут происходит. Не нравилось, что кто-то разрезал рюкзак, а потом искромсал шарф Валери. Не нравилось, что конспекты Черной Бесс залили чернилами. Я собиралась уехать отсюда, уехать немедленно. И я обязательно уеду, как только вы разрешите.
  — Значит, вы боитесь, мисс Финч?
  Салли кивнула:
  — Да, боюсь. Я чувствую во всем происходящем страшную жестокость. Да и сам пансионат — это как бы коробка с двойным дном. Нет-нет, инспектор, я говорю не о коммунистах. Я чувствую, что слово «коммунисты» так и готово сорваться у вас с языка. Но дело не в них. И может быть, в общежитии даже не творится ничего противозаконного. Я не знаю. Но готова поспорить на что угодно — эта жуткая баба в курсе дела.
  — Баба? О ком вы говорите? Уж не о миссис ли Хаббард?
  — Нет, мама Хаббард — прелесть. Я имела в виду старую волчицу Николетис.
  — Весьма интересно, мисс Финч. А вы не могли бы уточнить вашу мысль? Насчет миссис Николетис.
  Салли покачала головой:
  — Увы, я не могу сказать ничего определенного. Но стоит мне увидеть ее — и мороз по коже. Здесь происходят странные вещи, инспектор.
  — Мне бы хотелось услышать что-то более конкретное.
  — Мне тоже. Вы, наверное, решили, что у меня больное воображение. Возможно, однако я не исключение. Взять хотя бы Акибомбо. Он перепуган до смерти. И по-моему, Черная Бесс тоже, хотя и не подает виду. И мне кажется, инспектор, Селия что-то знала.
  — О чем?
  — В том-то и загвоздка. О чем? Но я помню, тогда, в последний день, она что-то говорила… мол, все должно выясниться… Она призналась в своих проступках, но намекнула, что знает кое-какие секреты и они скоро раскроются. Я думаю, что она знала чьи-то тайны и поэтому ее убили.
  — Но если дело было так серьезно…
  Салли его перебила:
  — Вряд ли она представляла себе, насколько это серьезно. Она не отличалась сообразительностью. А попросту говоря, была дурочкой. Она что-то знала, но ей и в голову не приходило, что ее подстерегает опасность. Хотя, конечно, это лишь мои домыслы.
  — Ясно. Спасибо… А когда вы в последний раз видели Селию Остин, в гостиной после ужина?
  — Да. Хотя… вообще-то я ее и потом видела.
  — Где? Вы заходили к ней в комнату?
  — Нет, но, когда я пошла к себе, она как раз уходила.
  — Уходила? Из дома?
  — Да, она стояла в дверях.
  — Довольно неожиданный поворот. Мне никто об этом не говорил.
  — Думаю, никто просто не знает. Наверное, она попрощалась и сказала, что идет спать, и я, как и все остальные, была бы в этом уверена, если бы не видела ее своими глазами.
  — Значит, на самом деле она поднялась к себе, переоделась и куда-то пошла. Так?
  Салли кивнула:
  — Я думаю, ей нужно было с кем-то встретиться.
  — Так-так… С кем-то чужим или из пансионата?
  — По-моему, из пансионата. Ведь если бы ей хотелось поговорить с человеком с глазу на глаз, она вполне могла бы пригласить его к себе. А раз она ушла, значит, ей предложили встретиться в другом месте, чтобы сохранить это свидание в тайне.
  — Вы не знаете, когда она вернулась?
  — Понятия не имею.
  — Может, Жеронимо, слуга, знает?
  — Если она вернулась после одиннадцати, то да, потому что в одиннадцать он запирает входную дверь на засов. А до этого она закрывается просто на ключ, который есть у каждого студента.
  — А вы не помните точно, во сколько она ушла из дома?
  — Где-то около десяти, может, чуть позже, но ненамного.
  — Понятно. Спасибо за информацию, мисс Финч.
  
  Последней, с кем беседовал инспектор, была Элизабет Джонстон. Инспектор поразился ее выдержке. Она отвечала на каждый вопрос четко и уверенно, а потом спокойно ждала следующего.
  — Селия Остин, — сказал инспектор, — с негодованием отвергла подозрение в том, что она причастна к порче ваших конспектов, мисс Джонстон. Вы ей поверили?
  — Да. Думаю, Селия не виновата.
  — Вы не предполагаете, кто виноват?
  — Сам собой напрашивается ответ, что Нигель Чэпмен. Но на мой взгляд, такой вывод слишком поспешен. Нигель умен, он не стал бы брать свои чернила.
  — А если не Нигель, то кто?
  — Я затрудняюсь ответить. Но думаю, Селия знала или, по крайней мере, догадывалась.
  — Она вам говорила?
  — Да, но не прямо. Она зашла ко мне перед ужином, в день своей смерти. Зашла сказать, что хотя она виновата в краже вещей, но до моей работы она не дотрагивалась. Я ответила, что верю, и спросила, не знает ли она, кто это сделал.
  — И что она ответила?
  — Она… — Элизабет на миг умолкла, стараясь как можно точнее вспомнить слова Селии. — Она ответила: «Я не уверена, потому что не вижу причины… Наверное, это сделали по ошибке или случайно. Но я убеждена, что тот, кто это сделал, глубоко раскаивается и готов сознаться». А еще она сказала: «Я вообще многого не понимаю. Зачем эта возня с лампочками, когда пришла полиция?»
  Шарп перебил ее:
  — Что-что? Простите, я не понял… Что за история с полицией и лампочками?
  — Не знаю. Селия сказала только: «Я их не трогала. — И добавила: — Может, это имеет какое-то отношение к паспорту?» — «К какому паспорту?» — переспросила я. А она сказала: «По-моему, у кого-то здесь фальшивый паспорт».
  Инспектор посидел молча. Наконец-то картина начала проясняться. Вот оно что… Паспорт…
  Он спросил:
  — А что она еще говорила?
  — Ничего. Она лишь сказала: «Во всяком случае, завтра я буду знать гораздо больше».
  — Она именно так и сказала: «Завтра я буду знать гораздо больше»? Вспомните поточнее, это очень важно, мисс Джонстон.
  — Да, именно так.
  Инспектор опять замолчал, погрузившись в раздумья.
  Паспорт… и приход полиции… Перед тем как отправиться на Хикори-роуд, он внимательно изучил досье. Все пансионаты, в которых жили студенты, находились под пристальным наблюдением полиции. У дома номер 26 по Хикори-роуд была хорошая репутация. Происшествий там было мало, и все незначительные. Шеффилдская полиция разыскивала студента из Западной Африки, обвинявшегося в сутенерстве; он пробыл несколько дней на Хикори-роуд, потом исчез в неизвестном направлении; впоследствии его поймали и выдворили из страны. На Хикори-роуд, так же как и в других пансионатах, проводилась проверка, когда разыскивали студента, обвинявшегося в убийстве жены хозяина кафе возле Кембриджа. Однако потом молодой человек сам явился в участок в Гулле и отдал себя в руки правосудия. На Хикори-роуд проводилось дознание по поводу распространения среди студентов подрывной литературы. Все это было довольно давно и явно не имело отношения к убийству Селии Остин.
  Он вздохнул и, подняв голову, встретился взглядом с Элизабет Джонстон. Ее темные проницательные глаза пристально смотрели на него.
  Внезапно его что-то толкнуло, и он спросил:
  — Скажите, пожалуйста, мисс Джонстон, у вас никогда не возникало чувства… впечатления, что здесь происходит что-то неладное?
  Она удивилась:
  — В каком смысле «неладное»?
  — Точно не знаю. Просто слова мисс Салли Финч навели меня на размышления…
  — А… Салли Финч!
  Что-то промелькнуло в ее голосе, но что именно — трудно сказать. Заинтригованный, он продолжал:
  — По-моему, мисс Финч весьма наблюдательна, проницательна и практична. И она очень настойчиво повторяла, что здесь творится что-то странное. Но что именно — затруднялась объяснить.
  Элизабет резко возразила:
  — Ей так кажется, потому что она американка. Американцы все такие: нервные, боязливые, страшно подозрительные. Посмотрите, какими дураками они выглядят перед лицом всего мира, устраивая свои дурацкие охоты на ведьм. А их истерическая шпиономания, навязчивая боязнь коммунизма! Салли Финч — типичный образчик подобного мышления.
  Интерес инспектора все возрастал. Значит, Элизабет недолюбливала Салли Финч. Но почему? Потому что Салли — американка? Или же, наоборот, Элизабет не любила американцев из-за Салли Финч? Но какие у нее были основания недолюбливать рыжеволосую красотку? Может, просто из-за женского соперничества?
  Он попытался прибегнуть к тактике, которая уже не раз сослужила ему хорошую службу, и вкрадчиво сказал:
  — Как вы сами понимаете, мисс Джонстон, в заведениях, подобных вашему, можно встретить людей, находящихся на весьма различном интеллектуальном уровне развития. Некоторые… их большинство… способны сообщать только голые факты. Но если нам попадается человек умный…
  Он умолк. Последняя фраза явно должна была ей польстить. Но попадется ли она на удочку?
  Она не заставила себя долго ждать:
  — Думаю, я уловила вашу мысль, инспектор. Интеллектуальный уровень здесь действительно невысок. Нигель Чэпмен довольно сообразителен, однако его кругозор ограничен. Леонард Бейтсон туповат, но берет трудолюбием. Валери Хобхауз весьма неглупа, однако ее интересуют лишь деньги, а подумать о чем-нибудь действительно стоящем ей лень. Вам нужна помощь человека, действительно умеющего мыслить.
  — Такого, как вы, мисс Джонстон.
  Она с удовольствием проглотила даже такую откровенную лесть.
  Он с интересом отметил, что под маской благовоспитанной скромницы скрывается самоуверенная молодая особа, весьма высоко оценивающая свои умственные способности.
  — Пожалуй, вы правы в оценке ваших друзей, мисс Джонстон. Чэпмен умен, но инфантилен. Валери Хобхауз неглупа, однако у нее потребительское отношение к жизни. И только вы — употребляю ваше выражение — действительно умеете мыслить. Поэтому я высоко ценю ваше мнение, мнение могучего, независимого ума.
  Он даже испугался, что перегнул палку, но страхи оказались напрасными.
  — У нас все в порядке, инспектор. Не обращайте внимания на Салли Финч. Это вполне приличный дом с хорошо налаженным бытом. Уверяю вас, что здесь не занимаются подрывной деятельностью.
  Инспектор Шарп слегка удивился:
  — Но я и не думал ни о какой подрывной деятельности!
  — Правда? — Она была ошарашена. — А мне показалось… ведь Селия говорила о фальшивом паспорте. Однако если судить беспристрастно и хорошо проанализировать все факты, то станет ясно, что убийство Селии вызвано личными мотивами… может быть, сексуальными комплексами. Уверена, что к жизни пансионата в целом убийство не имеет отношения. Тут ничего не происходит. Уверяю вас, ничего. Иначе я бы знала, я очень тонко чувствую подобные вещи.
  — Понятно. Ну что ж, спасибо, мисс Джонстон. Вы были весьма любезны и во многом помогли мне.
  Элизабет Джонстон ушла. Инспектор Шарп сидел, глядя на закрытую дверь. Он настолько глубоко задумался, что сержанту Коббу пришлось дважды окликнуть его, и только в третий раз Шарп отозвался:
  — Да? Что?
  — Я говорю, мы всех допросили, сэр.
  — Допросить-то допросили, но к каким результатам пришли? Почти ни к каким. Знаете что, Кобб? Я приду сюда завтра с обыском. Мы с вами сейчас спокойно удалимся, пусть считают, что все кончилось. Но здесь явно что-то происходит. И завтра я переверну дом вверх дном. Правда, искать то, не знаю что, довольно трудно… и все же: вдруг я натолкнусь на что-нибудь важное? Да… с любопытной девушкой я сейчас побеседовал. Она метит в Наполеоны, и я почти уверен, что она рассказала далеко не все из того, что ей известно.
  Глава 12
  Диктуя письмо, Эркюль Пуаро вдруг запнулся на полуслове. Мисс Лемон вопросительно взглянула на него:
  — Что дальше, месье Пуаро?
  — Не могу собраться с мыслями! — Пуаро махнул рукой. — В конце концов, письмо подождет. Будьте любезны, мисс Лемон, соедините меня с вашей сестрой.
  — Сейчас, месье Пуаро.
  Через несколько минут Пуаро поднялся с места, подошел к телефону и взял трубку из рук секретарши.
  — Надеюсь, я вас не отрываю от работы, миссис Хаббард?
  — Ах, месье Пуаро, мне сейчас не до работы!
  — Пришлось немного поволноваться, да? — деликатно осведомился Пуаро.
  — Это очень мягко сказано, месье Пуаро. Вчера инспектор Шарп допрашивал студентов, а сегодня вдруг нагрянул с обыском, и мне пришлось утихомиривать бившуюся в истерике миссис Николетис.
  Пуаро сочувственно поцокал языком. А потом сказал:
  — Я хочу задать вам один маленький вопрос. Вы составляли список пропавших вещей в хронологическом порядке?
  — То есть как?
  — Ну, вы перечислили все кражи по порядку?
  — Нет-нет. Мне очень жаль, но я просто записала по памяти, какие вещи исчезли. Наверное, я ввела вас в заблуждение, простите.
  — Ничего, — сказал Пуаро. — Я сам не додумался вас спросить. Но я счел тогда, что это не существенно. Позвольте, я прочитаю вам список. Значит, так: одна вечерняя туфля, браслет, бриллиантовое кольцо, компактная пудра, губная помада, стетоскоп и так далее. Но на самом деле вещи исчезали в другой последовательности?
  — Да.
  — А вы не смогли бы припомнить, что пропало сначала, а что потом? Или это сложно?
  — Боюсь, что не смогу сразу ответить, месье Пуаро. Прошло уже столько времени! Мне надо подумать. Ведь когда я набрасывала список, готовясь к нашей первой встрече, я просто старалась ничего не забыть, не упустить ни одной вещи. И конечно, прежде всего мне пришла на память туфля — немудрено, ведь ее кража была такой странной. Потом я поставила браслет, компактную пудру, зажигалку и бриллиантовое кольцо, поскольку это были более или менее ценные вещи, и у меня создалось впечатление, что в доме орудует настоящий вор… А после я припомнила пустяковые пропажи: кражу борной кислоты, лампочек и историю с рюкзаком. И на всякий случай решила записать. По-моему, это сущие пустяки, я вспомнила о них в последний момент.
  — Понятно, — сказал Пуаро. — Понятно… Я попрошу вас, мадам, когда у вас выдастся свободная минутка…
  — То есть когда я дам миссис Николетис снотворное, уложу ее в постель и успокою Жеронимо с Марией… А что именно я должна сделать?
  — Сядьте и попытайтесь вспомнить по порядку — чем точнее, тем лучше, — как развивались события.
  — Хорошо, месье Пуаро. По-моему, первым исчез рюкзак, а потом лампочки, хотя они вряд ли имеют отношение к нашему делу… Потом пропал браслет и пудра… хотя нет… кажется, туфля. Впрочем, не буду отнимать у вас время. Лучше я действительно сяду и постараюсь хорошенько припомнить.
  — Благодарю вас, мадам. Я буду вам очень признателен. — Пуаро повесил трубку. — Я собой недоволен, — сказал он мисс Лемон. — Я отступил от своих основных заповедей: нарушил принцип методичного, упорядоченного расследования. Я должен был с самого начала выяснить, в какой последовательности совершались кражи.
  — Да-да, действительно, — машинально ответила мисс Лемон. — Так мы закончим сейчас с письмами, месье Пуаро?
  Но Пуаро опять нетерпеливо замахал руками.
  
  В субботу утром, явившись с обыском на Хикори-роуд, инспектор Шарп пожелал встретиться с миссис Николетис, которая всегда по субботам приезжала в пансионат получить отчет миссис Хаббард. Он сообщил ей о своих намерениях.
  Миссис Николетис возмутилась:
  — Но это чудовищно! Мои студенты тут же съедут… все до единого. Вы меня разорите!
  — Не беспокойтесь, мадам. Ручаюсь, что они все поймут правильно. В конце концов, мы же расследуем убийство.
  — Не убийство, а самоубийство…
  — И я уверен, что, услышав мои доводы, никто не станет возражать…
  Миссис Хаббард попыталась успокоить хозяйку.
  — Поверьте, — сказала она, — все отнесутся нормально… Кроме разве что мистера Ахмеда Али и мистера Чандры Лала, — подумав, прибавила она.
  — Ах, бросьте! — воскликнула миссис Николетис. — Очень меня волнует их реакция!
  — Ну и прекрасно, мадам! — сказал инспектор. — Значит, начнем отсюда: с вашей гостиной.
  Миссис Николетис опять взорвалась.
  — Переворачивайте хоть весь дом, — сказала она, — но здесь ни к чему не прикасайтесь. Я протестую.
  — Весьма сожалею, миссис Николетис, но мне нужно осмотреть каждую комнату.
  — Да, но только не мою. На меня законы не распространяются.
  — Законы распространяются на всех. Будьте любезны, отойдите в сторону.
  — Это произвол! — яростно завопила миссис Николетис. — Вы суете свой нос в чужие дела! Я буду жаловаться! Я напишу моему депутату! Напишу в газеты!
  — Пишите куда хотите, — сказал инспектор Шарп. — Я все равно обыщу вашу комнату.
  Он начал с конторки. Но поиски его успехом не увенчались, поскольку он обнаружил там лишь большую коробку конфет, кипу бумаг и массу всякого хлама. Тогда он двинулся к буфету, стоявшему в углу комнаты.
  — Здесь заперто. Вы не дадите мне ключ?
  — Никогда! — взвизгнула миссис Николетис. — Никогда! Ни за что в жизни! Вам не видать ключа как своих ушей! Я плевала на вас, свинья, грязный полицейский! Правда! Плевала! Плевала!
  — И все-таки лучше дайте мне ключ, — сказал инспектор Шарп. — А то я просто взломаю дверцу.
  — Не дам! Можете меня обыскать, но учтите, я этого так не оставлю! Я устрою скандал!
  — Принесите стамеску, Кобб, — со вздохом сказал инспектор.
  Миссис Николетис возмущенно вскрикнула. Инспектор Шарп пропустил это мимо ушей. Кобб принес стамеску.
  Дверца затрещала и поддалась. И как она только раскрылась, из буфета посыпались пустые бутылки из-под бренди.
  — Свинья! Мразь! Негодяй! — кричала миссис Николетис.
  — Благодарю вас, мадам, — вежливо сказал инспектор. — Обыск закончен.
  Пока миссис Николетис билась в истерике, миссис Хаббард тактично убрала бутылки.
  Так раскрылась первая тайна — тайна припадков миссис Николетис.
  Пуаро позвонил, когда миссис Хаббард, зайдя к себе в гостиную, доставала из аптечки успокаивающее средство. Повесив трубку, она вернулась в комнату миссис Николетис, которая уже утихомирилась и перестала визжать и колотить ногами по дивану.
  — Выпейте, — сказала миссис Хаббард, — и вам сразу полегчает.
  — Гестаповцы! — успокаиваясь, но все еще мрачно пробурчала миссис Николетис.
  — На вашем месте я бы старалась больше не думать о них, — сказала миссис Хаббард.
  — Гестаповцы! — повторила миссис Николетис. — Самые настоящие гестаповцы!
  — Но ведь они выполняли свой долг, — возразила миссис Хаббард.
  — Значит, совать свой нос в мой буфет тоже их долг? Я же им говорила: «Для вас тут ничего нет». Я его заперла. Спрятала ключ на груди. Если бы не вы, они бы меня раздели, бесстыдные свиньи; они только вас постеснялись, не захотели при свидетелях.
  — О, что вы, они бы не стали так дурно обращаться с вами, — сказала миссис Хаббард.
  — Так я вам и поверила! Но зато они взяли стамеску и взломали дверь. Тем самым дому нанесен ущерб, расплачиваться за который буду я.
  — Но если бы вы дали им ключ…
  — С какой стати? Это мой ключ! Мой собственный. И комната моя собственная. Что же получается? Я в своей собственной комнате говорю полиции: «Убирайтесь», — а они и ухом не ведут!
  — Но, миссис Николетис, вы, наверное, забыли, что произошло убийство. А это всегда чревато неприятностями, с которыми нам не приходится обычно сталкиваться.
  — Плевать я хотела на россказни про убийство! — заявила миссис Николетис. — Малышка Селия покончила с собой. Влюбилась, влипла в дурацкую историю и приняла яд. Тоже мне событие! Глупые девчонки с ума сходят от любви, будто им делать нечего! А пройдет год-два — и где она, великая страсть? Все мужчины одинаковы. Но дурехи не понимают такой простой истины. Они травятся снотворным, газом или еще какой-нибудь дрянью.
  — И все-таки, — сказала миссис Хаббард, возвращаясь к началу разговора, — советую вам успокоиться.
  — Хорошо вам говорить! А я не могу. Мне грозит опасность.
  — Опасность? — удивленно взглянула на нее миссис Хаббард.
  — Это был мой личный буфет, — твердила миссис Николетис. — Никто не знал, что у меня там лежит. Я не хотела, чтобы они об этом знали. А теперь они узнают. Я боюсь. Они могут подумать… Боже, что они подумают?
  — О ком вы говорите?
  Миссис Николетис передернула полными, красивыми плечами и насупилась.
  — Вы не понимаете, — сказала она, — но я боюсь. Очень боюсь.
  — Расскажите мне, — попросила миссис Хаббард. — Вдруг я смогу вам помочь?
  — Слава богу, что я ночую в другом месте! — воскликнула миссис Николетис. — Здесь такие замки, что к ним подходит любой ключ. Но я, к счастью, тут не ночую.
  Миссис Хаббард сказала:
  — Миссис Николетис, если вы чего-то опасаетесь, то вам лучше довериться мне.
  Миссис Николетис метнула на нее быстрый взгляд и тут же отвела его в сторону.
  — Вы сами говорили, — уклончиво сказала она, — что здесь произошло убийство. Поэтому мои страхи вполне естественны. Кто окажется следующей жертвой? Мы ничего не знаем про убийцу. А все потому, что полицейские круглые дураки или, может, они подкуплены.
  — Вы говорите глупости и сами это понимаете, — сказала миссис Хаббард. — Но скажите, неужели у вас есть реальные причины для беспокойства?
  Миссис Николетис опять впала в ярость:
  — Вы думаете, я попусту болтаю языком? Вы всегда все знаете! Лучше всех! Просто клад, а не женщина: такая хозяйственная, экономная, деньги у нее текут как вода, она кормит-поит студентов, и они от нее без ума! А теперь вы еще вздумали лезть в мои дела! Это мои дела, и я никому не позволю в них соваться, слышите?! Не позволю, зарубите себе на вашем длинном носу!
  — Успокойтесь! — раздраженно сказала миссис Хаббард.
  — Вы — доносчица, я всегда это знала.
  — Но на кого же я доношу?
  — Конечно, ни на кого, — саркастически сказала миссис Николетис. — Вы ни в чем не замешаны. Но всякие пакости — это ваших рук дело. Я знаю, меня пытаются оболгать, и я выясню, кто этим занимается!
  — Если вы хотите меня уволить, — сказала миссис Хаббард, — только скажите, и я сразу уйду.
  — Нет, вы не уйдете! Я вам запрещаю! Еще чего вздумали! Дом кишит полицейскими и убийцами, а она вздумала взвалить все на мои плечи! Нет, вы не посмеете покинуть меня!
  — Ну хорошо, хорошо, — беспомощно сказала миссис Хаббард. — Но, ей-богу, так трудно понять, чего вы на самом деле хотите. Порой мне кажется, вы и сами не знаете. Идите-ка лучше ко мне и прилягте.
  Глава 13
  Доехав до пансионата, Эркюль Пуаро вышел из такси.
  Открывший ему дверь Жеронимо встретил его как старого друга. Поскольку в холле стоял констебль, Жеронимо провел Пуаро в столовую и закрыл дверь.
  — Ужасно, ужасно! — шептал он, помогая Пуаро снять пальто. — Полиция здесь все время! Все задают вопросы, ходят туда, ходят сюда, смотрят шкафы, ящики, ходят даже кухня Марии. Мария очень сердитая. Она говорила, она хочет бить полицейский скалка, но я говорил, лучше не надо. Я говорил: полицейский не любит, когда его бьют скалка, и они будут нам делать еще хуже, если Мария его бьет.
  — Вы очень разумный человек, — одобрительно сказал Пуаро. — А миссис Хаббард сейчас свободна?
  — Я вас веду к ней.
  — Погодите, — остановил его Пуаро. — Помните, однажды в доме исчезли лампочки?
  — О да, конечно. Но прошло много время. Один… два… три месяца.
  — А где именно исчезли лампочки?
  — В холл и, кажется, гостиная. Кто-то решил пошутить. Взял все лампочки.
  — А вы не помните, когда точно это произошло?
  Жеронимо приложил руку ко лбу и погрузился в задумчивость.
  — Не помню, — сказал он. — Но кажется, это было, когда приходил полицейский, в феврале…
  — Полицейский? А зачем он приходил?
  — Он хотел говорить с миссис Николетис о студенте. Очень плохой студент, пришел из Африки. Не работал. Ходил на бирж труда, получал пособие, потом находил женщина, и она ходила с мужчины для него. Очень, очень плохо. Полиция это не любит. Это было, кажется, в Манчестер или Шеффилд. Поэтому он убежал, но полиция приходила и говорила с миссис Хаббард, а она сказала, он тут долго не жил, потому что она его не любила и прогоняла.
  — Ясно. Они, значит, пытались его выследить?
  — Не понимаю.
  — Они его искали?
  — Да-да, правильно. Они находили его и садили в тюрьму, потому что он делал женщина проститутка, а делать женщина проститутка нельзя. Здесь хороший дом. Здесь такое не занимаются.
  — И полиция пришла как раз в тот день, когда пропали лампочки?
  — Да. Потому что я включал и свет не горел. И я пошел в столовая, и там тоже нет лампочки, и я смотрел в ящике, здесь, где запас, и видел, что они попадались. Поэтому я спускался в кухня и спрашивал Марию, если она знает, где запас, но она была сердитая, потому что она не любит полицию, и она говорила, что лампочки не ее работа, и поэтому я приносил свечи.
  Идя за Жеронимо по лестнице, Пуаро размышлял над его рассказом.
  Миссис Хаббард была усталой и встревоженной, но, увидев Пуаро, радостно оживилась. Она тут же протянула ему листок бумаги:
  — Я постаралась вспомнить как можно точнее, что за чем идет, но на сто процентов не ручаюсь. Очень трудно воссоздавать ход событий, когда прошло столько времени.
  — Я вам глубоко благодарен, мадам. А как себя чувствует миссис Николетис?
  — Я дала ей успокоительное и надеюсь, что она заснула. Она устроила жуткий скандал, услышав об обыске. Отказалась открыть буфет, и инспектор взломал дверцу. Представляете, оттуда выкатилась масса бутылок!
  — Ах-ах-ах! — вежливо посочувствовал Пуаро.
  — Теперь мне многое стало понятно, — сказала миссис Хаббард. — Просто удивительно, как я раньше не догадалась, ведь я видела столько пьяниц в Сингапуре! Но думаю, вас это мало интересует.
  — Меня все интересует, — ответил Пуаро. Он сел и взял в руки листок, который протянула ему миссис Хаббард. — Ага! — почти тут же воскликнул он. — Значит, сначала исчез рюкзак.
  — Да. Это была пустяковая пропажа, но я совершенно точно помню, что она произошла до кражи украшений и всего прочего. В доме царила тогда суматоха, у нас были неприятности из-за одного африканского студента. Он уехал за день или за два до того, и помнится, я решила, что он испортил рюкзак, желая отомстить. Он причинил нам довольно много хлопот…
  — Да, Жеронимо мне рассказывал. К вам, кажется, наведалась полиция?
  — Верно. К ним пришел запрос из Шеффилда или Бирмингема, точно не помню. История вообще-то скандальная. Африканец добывал деньги нечестным путем… Потом его привлекли к суду. Он прожил у нас всего три или четыре дня. Мне не понравилось его поведение, и я сказала ему, что комната забронирована и ему придется съехать. Я совсем не удивилась, когда потом к нам пришла полиция. Конечно, я понятия не имела, куда он делся, но в конце концов его нашли.
  — Это случилось после того, как вы обнаружили рюкзак?
  — Вроде бы да… сейчас трудно вспомнить. Дело было так: Лен Бейтсон собрался путешествовать автостопом, но не мог отыскать рюкзак и поэтому переполошил весь дом. Потом наконец Жеронимо нашел рюкзак: кто-то разрезал его на куски и засунул за котел в котельной. Это было так странно! Странно и бессмысленно, месье Пуаро.
  — Да, — согласился Пуаро, — странно и бессмысленно. — Он поразмыслил и спросил: — Скажите, а лампочки, электрические лампочки исчезли в тот же самый день, когда к вам нагрянула полиция? Так, по крайней мере, сказал мне Жеронимо.
  — Точно не помню, но кажется, да, потому что я спустилась вниз с инспектором полиции; мы пошли в гостиную, а там горели свечи. Мы хотели узнать у Акибомбо, не сообщил ли ему тот африканец, где он собирается поселиться.
  — А кто еще был в гостиной?
  — Да, по-моему, почти все. Дело было вечером, часов в шесть. Я спросила у Жеронимо, почему не горит свет, а он ответил, что лампочки исчезли. Я поинтересовалась, почему он не вкрутил новые, а он сказал, что у нас не осталось в запасе ни одной. Ох и разозлилась же я тогда! Я ведь решила, что кто-то глупо, бессмысленно пошутил. Я восприняла это именно как шутку, и меня удивило, что в доме нет запасных лампочек, — мы обычно покупаем сразу помногу.
  — Лампочки и рюкзак, — задумчиво повторил Пуаро.
  — Но мне до сих пор кажется, — сказала миссис Хаббард, — что Селия не имела отношения ни к рюкзаку, ни к лампочкам. Помните, она упорно твердила, что не прикасалась к рюкзаку?
  — Вы правы. А потом, в скором времени, начались кражи, да?
  — Господи, месье Пуаро, вы не представляете, как трудно сейчас вспомнить… Так, дайте сообразить… дело было в марте… нет, в феврале, в конце февраля. Да, кажется, Женевьев сказала, что у нее пропал браслет, числа двадцатого — двадцать пятого, через неделю после истории с лампочками.
  — И потом кражи стали совершаться регулярно?
  — Да.
  — А рюкзак принадлежал Лену Бейтсону?
  — Да.
  — И он очень рассердился?
  — Не судите его слишком строго, — с легкой улыбкой сказала миссис Хаббард. — У Лена Бейтсона такой характер. Он очень добрый, великодушный, терпимый, но при этом импульсивный и вспыльчивый мальчик.
  — А какой у него был рюкзак?
  — Самый обыкновенный.
  — Вы не могли бы показать мне похожий?
  — Конечно. Кажется, у Колина есть такой же. И у Нигеля. Да и у самого Лена тоже, ведь он купил себе новый. Студенты обычно покупают рюкзаки в лавке на нашей улице, в самом конце. Там продаются хорошие вещи для туристов, всякое снаряжение, шорты, спальные мешки… И все очень дешево, гораздо дешевле, чем в больших универмагах.
  — Пойдемте посмотрим на рюкзак.
  Миссис Хаббард любезно провела его в комнату Колина Макнаба. Колина не было, но миссис Хаббард сама открыла шкаф, нагнулась и вытащила рюкзак.
  — Вот, пожалуйста, месье Пуаро. Пропавший был точь-в-точь такой же.
  — А разрезать его нелегко, — пробормотал Пуаро, разглядывая рюкзак. — Тут маникюрными ножницами не обойдешься.
  — О, что вы, конечно, дело это не женское. Тут нужна сила, и недюжинная.
  — Вы правы.
  — Ну а потом, когда нашли шарф Валери, тоже изрезанный на куски, я подумала, что… что у кого-то не все в порядке с психикой.
  — Да нет, — сказал Пуаро, — по-моему, вы ошибаетесь, мадам. Сумасшествием тут и не пахнет. Я думаю, что некто действовал вполне осмысленно и целенаправленно. У него, так сказать, был свой метод.
  — Я полностью полагаюсь на ваше мнение, месье Пуаро, — сказала миссис Хаббард. — Могу лишь сказать, что мне это не по душе. Насколько я могу судить, большинство наших студентов — хорошие ребята, и мне очень грустно думать…
  Он выглянул в окно, посмотрел на садик, а потом, попрощавшись с миссис Хаббард, ушел.
  Он направился вперед по Хикори-роуд, дошел до угла и двинулся дальше. Он легко узнал магазинчик, о котором говорила миссис Хаббард. В витринах были выставлены корзинки, рюкзаки, термосы, шорты, ковбойки, тропические шлемы, палатки, купальники, велосипедные фары, фонари — короче говоря, все необходимое для молодежи, увлекающейся спортом и туризмом. На вывеске стояло имя Хикса, а вовсе не Мабберли и не Келсо, отметил про себя Пуаро. Хорошенько рассмотрев витрины, Пуаро вошел в магазин и сообщил, что ему нужен рюкзак для племянника.
  — Он занимается туризм, вы понимаете, — сказал Пуаро, стараясь как можно больше коверкать английский язык. — Он ходит ногами с другими студентами, и все, что ему надо, он носит на спине, а когда видит машины или грузовики, которые ездят мимо, он… как это… голосует.
  Хозяин магазинчика, услужливый рыжеватый человечек, быстро сообразил, о чем речь.
  — А, понятно, автостоп! — сказал он. — Сейчас вся молодежь ездит автостопом. Автобусы и железные дороги терпят большие убытки. А многие из ребят объездили автостопом всю Европу. Значит, вам нужен рюкзак? Какой? Обычный?
  — Я так понимаю. Да. А у вас много рюкзаков?
  — Как вам сказать… У нас есть пара суперлегких, для девушек. Но наибольшим спросом пользуются эти. Они хорошие, вместительные, прочные и, простите за нескромность, очень дешевые.
  Он положил на прилавок брезентовый рюкзак, точно такой же, какой Пуаро видел в комнате Колина.
  Пуаро повертел его в руках, задал пару пустых вопросов и в конце концов выложил на прилавок деньги.
  — У нас их хорошо берут, — сказал человечек, упаковывая покупку.
  — Здесь живет много студентов, да?
  — Совершенно верно. У нас прямо студенческий городок.
  — Кажется, и на Хикори-роуд есть пансионат?
  — О да, кое-кто из молодых людей уже приобрел мои рюкзаки. И девушки, кстати, тоже. Ребята обычно приходят ко мне перед поездкой. А у меня гораздо дешевле, чем в больших магазинах, я так им и говорю. Ну вот, сэр, уверен, что ваш племянник останется доволен.
  Пуаро поблагодарил его, взял сверток и ушел.
  Но не прошел он и двух шагов, как кто-то хлопнул его по плечу. Это оказался инспектор Шарп.
  — Вы-то как раз мне и нужны, — сказал Шарп.
  — Ну как, закончили обыск?
  — Закончить-то закончил, но ничего особенного не нашел. Знаете, тут есть вполне приличное кафе, где можно перехватить сандвич и выпить кофе. Если вы не очень заняты, то пойдемте со мной. Мне нужно с вами поговорить.
  В кафе почти никого не было. Только двое мужчин несли свои тарелки и чашки к маленькому столику в углу. Шарп рассказал о своих беседах со студентами.
  — Улики есть только против юного Нигеля. Но зато какие: целых три пузырька с ядами! Однако он вроде бы ничего не имел против Селии Остин, и, потом, будь он действительно виновен, вряд ли бы он стал так откровенничать.
  — Но кто-то другой мог…
  — Да. Надо же додуматься: держать яд в комоде! Идиот!
  Потом Шарп рассказал о разговоре с Элизабет Джонстон.
  — Если она не лжет и Селия действительно ей что-то говорила, то это очень важно.
  — Очень, — кивнул Пуаро.
  Инспектор повторил слова Селии:
  — «Завтра я буду знать гораздо больше».
  — Но до завтра бедняжка не дожила… А что вы нашли при обыске?
  — Да были кое-какие неожиданности.
  — Какие же?
  — Элизабет Джонстон — член компартии. Мы нашли ее билет.
  — Вот как? Интересно, — задумчиво произнес Пуаро.
  — Неожиданно, правда? — сказал инспектор. — Я сам никогда бы не поверил, если бы не побеседовал с ней вчера. Элизабет — девушка незаурядная.
  — Да, такие люди для партии неоценимы, — сказал Эркюль Пуаро. — У нее недюжинный ум.
  — Ее членство в партии меня заинтриговало потому, — сказал инспектор Шарп, — что она никак не выражала своих политических пристрастий. Она не афишировала своих взглядов на Хикори-роуд. Думаю, к делу Селии Остин это не относится, но все равно любопытно.
  — А что вы еще обнаружили?
  Инспектор пожал плечами:
  — У Патрисии Лейн в ящике комода лежал платок, сильно перепачканный зелеными чернилами.
  — Зелеными? Стало быть, Патрисия Лейн залила конспекты Элизабет Джонстон, а потом вытерла руки платком? Но наверняка…
  — Наверняка она не думала, что подозрения падут на ее драгоценного Нигеля, — подхватил инспектор.
  — Невероятно! Впрочем, платок могли ей подбросить.
  — Вполне.
  — А что еще?
  — Что еще? — Инспектор Шарп на мгновение задумался. — Отец Лена Бейтсона лежит в психиатрической больнице в Лонгвиз-Бейл. Конечно, при чем тут убийство Селии? И все же…
  — Все же отец Лена психически болен. Возможно, это ни при чем, как вы изволили выразиться, но взять сей факт на заметку явно стоит. Интересно, какое конкретно у него заболевание?
  — Бейтсон — милый юноша, — сказал Шарп, — но, конечно, он чересчур вспыльчив.
  Пуаро кивнул. И вдруг живо припомнил слова Селии Остин: «Рюкзак я не трогала. Но наверняка его изрезали в порыве злости». Откуда она знала? Может, она видела, как Лен Бейтсон кромсал рюкзак?.. Он вновь взглянул на инспектора, который продолжал, усмехаясь:
  — А у мистера Ахмеда Али ящики были забиты порнографическими журналами и открытками, так что понятно, почему он взбеленился, узнав об обыске.
  — Многие студенты выражали недовольство?
  — Кое-кто был против. С француженкой случилась истерика, а индус Чандра Лал угрожал международным скандалом. Среди его вещей мы обнаружили несколько политических брошюр антиправительственного содержания. А у одного африканца — весьма зловещие сувениры и фетиши. При обыске вскрываются совершенно неожиданные свойства человеческой души. Вы, наверное, слышали о буфете миссис Николетис?
  — Мне рассказывали…
  Инспектор Шарп ухмыльнулся:
  — В жизни не видел столько бутылок из-под бренди! Она чуть с ума не сошла от ярости. — Он рассмеялся, но вдруг посерьезнел. — Однако того, что нам нужно, мы не нашли, — сказал он. — Никаких фальшивых документов.
  — Ну, вряд ли фальшивый паспорт будет храниться на виду. Скажите, а вам не доводилось наведываться на Хикори-роуд по каким-нибудь паспортным делам? Примерно в последние полгода?
  — Нет, но я приходил по другим делам.
  Он подробно перечислил свои визиты на Хикори-роуд. Пуаро слушал его, наморщив лоб.
  — Однако к нашему делу это не имеет отношения, — закончил инспектор.
  Пуаро покачал головой:
  — События выстраиваются в стройный ряд только тогда, когда их рассматриваешь с самого начала.
  — А что, по-вашему, было тут началом?
  — История с рюкзаком, — негромко произнес Пуаро. — Все началось с рюкзака.
  Глава 14
  Миссис Николетис вернулась из подвала, где она бурно поскандалила с Жеронимо и темпераментной Марией.
  — Лжецы и воры! — победоносно заявила она во весь голос. — Все итальяшки — лжецы и воры!
  Спускавшаяся по лестнице миссис Хаббард раздраженно вздохнула.
  — Вы зря расстраиваете их, когда они готовят ужин, — сказала она.
  — А мне что за дело до вашего ужина? — передернула плечами миссис Николетис. — Я поем в другом месте.
  Миссис Хаббард чуть было не вспылила, но вовремя сдержалась.
  — Ждите меня, как всегда, в понедельник, — сообщила миссис Николетис.
  — Хорошо.
  — И пожалуйста, в понедельник прежде всего велите починить дверцу моего буфета. А счет пошлите полиции, ясно? Полиции!
  Миссис Хаббард с сомнением взглянула на хозяйку.
  — И пусть в коридорах ввернут лампочки посильнее. Там слишком темно.
  — Но вы сами велели ввернуть маломощные лампочки, в целях экономии.
  — Это было на прошлой неделе, — огрызнулась миссис Николетис. — А теперь обстоятельства изменились. Теперь я хожу и озираюсь: не крадется ли кто за мной?
  «Неужели она действительно боится?» — подумала миссис Хаббард. У миссис Николетис была привычка раздувать из мухи слона, и миссис Хаббард не знала, насколько можно доверять ее словам.
  Она спросила, поколебавшись:
  — Может, вам не стоит возвращаться одной? Хотите, я провожу вас?
  — Дома мне гораздо спокойнее, уверяю вас!
  — Но чего же вы боитесь? Если бы я знала, то я бы могла…
  — Это не ваша забота. Я вам ничего не скажу. Просто безобразие, вы все время у меня допытываетесь…
  — Простите, но уверяю вас…
  — Ну вот, вы обиделись. — Миссис Николетис ослепительно улыбнулась. — О да, я плохая, грубая женщина. Но я сейчас страшно нервничаю. Я так вам доверяю и полагаюсь на вас. Что бы я без вас делала, дорогая миссис Хаббард? Ей-богу, я бы пропала! Ну, моя милая, мне пора. Счастливо отдохнуть. И доброй ночи.
  Миссис Хаббард стояла, глядя ей вслед. Когда дверь за миссис Николетис захлопнулась, миссис Хаббард неожиданно для себя самой воскликнула: «Ну и дела!» — и отправилась на кухню.
  А миссис Николетис спустилась с крыльца, вышла за ворота и повернула налево. Улица была просторной. Дома стояли в глубине садов. В конце улицы, всего в нескольких минутах ходьбы от дома, пролегла одна из центральных магистралей Лондона, по которой мчался поток машин. На углу, возле светофора, находился бар «Ожерелье королевы».
  Миссис Николетис шла посреди улицы, нервно оглядываясь, но сзади никого не было. В тот вечер на Хикори-роуд было удивительно безлюдно. Подходя к «Ожерелью», миссис Николетис ускорила шаг. Еще раз торопливо оглянувшись по сторонам, она смущенно проскользнула в дверь бара.
  Потягивая двойной бренди, она постепенно воспрянула духом. Испуг и беспокойство исчезли, однако ненависть к полиции осталась.
  — Гестаповцы! Я их проучу! Ей-богу, проучу! — пробурчала она себе под нос и залпом осушила рюмку.
  Какая досада, какая страшная досада, что неотесанные болваны полицейские обнаружили ее тайник! Только бы это не дошло до студентов! Миссис Хаббард, правда, вряд ли будет болтать… Хотя кто ее знает? Доверять-то никому нельзя. Но рано или поздно это все равно стало бы известно… Ведь Жеронимо знал. И мог сказать жене, а та — уборщице, и пошел бы слушок, пошел, пока не… Она резко вздрогнула, услышав за спиной голос:
  — Кого я вижу! Миссис Ник! А мне и невдомек было, что вы сюда захаживаете.
  Она резко повернулась и облегченно вздохнула.
  — А, это вы, — сказала она. — А я думала…
  — Кто? Серый волк? Что вы пьете? Разрешите, я составлю вам компанию?
  — Я просто перенервничала, — с достоинством сказала миссис Николетис. — Полицейские целый день рыскали по дому, всем портили нервы. О мое бедное сердце! Мне надо его беречь. Я вообще-то не пью, но сегодня у меня нервы на пределе. Вот я и подумала, что немного бренди…
  — Да, бренди — это вещь. Давайте выпьем.
  Вскоре бодрая и счастливая миссис Николетис вышла из бара.
  Она хотела было сесть в автобус, но потом передумала. Ночь чудесная, лучше пройтись пешком. Свежий воздух ей не повредит. Она не то чтобы шаталась, однако ноги у нее слегка заплетались. Пожалуй, она немного перепила, но на свежем воздухе ей скоро полегчает. В конце концов, почему приличная дама не может изредка выпить у себя в комнате, выпить тихо, никому не мешая? Разве в этом есть что-то плохое? Она же не напивается! Не напивается? Ну конечно, нет. Никогда! А если они недовольны и вздумают предъявлять ей претензии, то она тоже в долгу не останется. Ведь она кое-что знает. Ой знает! И пусть радуются, что держит язык за зубами! А не то… Миссис Николетис воинственно вскинула голову и резко шагнула в сторону, чтобы не столкнуться с почтовым ящиком, который почему-то так и норовил на нее прыгнуть. Нет, конечно, голова у нее слегка кружилась. Может, прислониться к стене? Ненадолго! Закрыть глаза и…
  Когда констебль Ботт, величественно покачиваясь, обходил дозором свои владения, к нему приблизился робкий клерк.
  — Господин офицер, там женщина! Мне кажется… по-моему… она больна… с ней что-то случилось. Она совсем не шевелится.
  Констебль Ботт бодрой поступью направился за клерком и нагнулся над распростертым на земле телом. Так он и знал: от женщины разило бренди.
  — Напилась в стельку, — сказал он. — Не беспокойтесь, сэр, мы уж о ней позаботимся.
  
  Утром в субботу, позавтракав, Эркюль Пуаро тщательно вытер усы, перепачканные жидким шоколадом, и направился в гостиную.
  На столе аккуратно лежали четыре рюкзака, на каждом висел ярлык с ценой — так было велено Джорджу. Пуаро развернул обертку, достал купленный накануне рюкзак и положил его рядом с остальными. Напрашивался любопытный вывод: рюкзак, который ему продал мистер Хикс, был ничуть не хуже других, которые приобрел по просьбе хозяина Джордж. Но стоил он гораздо дешевле.
  — Интересно, — сказал Эркюль Пуаро.
  Он немного постоял, глядя на рюкзаки, а потом начал внимательно осматривать каждый. Он смотрел снаружи, смотрел изнутри, выворачивал наизнанку, прощупывал швы, карманы, дергал за лямки. Потом встал, пошел в ванную и принес маленький острый ножичек. Вывернул рюкзак, купленный накануне у мистера Хикса, и вспорол подкладку. Дно оказалось полым; внутри лежал увесистый кусок жатой накрахмаленной материи, напоминающей гофрированную бумагу. Пуаро посмотрел на расчлененный рюкзак с большим интересом.
  Потом набросился на остальные.
  Наконец он сел и огляделся вокруг, как полководец после битвы. Потом пододвинул к себе телефон и довольно быстро дозвонился до инспектора Шарпа.
  — Послушайте, друг мой, — сказал он. — Я хочу узнать две вещи. Вчера вы сказали, что полиция несколько раз наведывалась на Хикори-роуд. Несколько раз за последние три месяца. Вы не могли бы назвать мне точные даты и время суток?
  — Да, конечно. Сейчас взгляну в отчетах. Погодите.
  Вскоре инспектор опять взял трубку:
  — Так-так… Вот! 18 декабря, 15 часов 30 минут. Студент из Индии обвинялся в распространении подрывной литературы…
  — Слишком давно, не подходит.
  — 24 февраля, 18 часов 30 минут. Монтегю Джонс разыскивался в связи с убийством миссис Алисы Комб из Кембриджа. Дальше… 6 марта, 11 часов. Вильям Робинсон, уроженец Западной Африки, разыскивался шеффилдской полицией.
  — Ясно. Спасибо.
  — Но если вы думаете, что приход полиции имеет какое-нибудь отношение к…
  — Нет, — прервал его Пуаро. — Я не думаю. Меня просто интересовало, в какое время дня приходила полиция.
  — Не пойму, чем вы сейчас занимаетесь, Пуаро?
  — Расчленяю рюкзаки. Очень увлекательное занятие.
  И он тихо положил трубку. Вынул из кармана новый список, составленный накануне миссис Хаббард. Прочитал:
  «1. Рюкзак (Лена Бейтсона).
  2. Лампочки.
  3. Браслет (Женевьев).
  4. Бриллиантовое кольцо (Патрисии).
  5. Компактная пудра (Женевьев).
  6. Вечерняя туфля (Салли).
  7. Губная помада (Элизабет Джонстон).
  8. Серьги (Валери).
  9. Стетоскоп (Лена Бейтсона).
  10. Морская соль (?).
  11. Шарф, разрезанный на куски (Валери).
  12. Брюки (Колина).
  13. Поваренная книга (?).
  14. Борная кислота (Чандры Лала).
  15. Брошь (Салли).
  16. Залитые чернилами конспекты Элизабет.
  Я постаралась сделать все, что в моих силах, но за абсолютную точность не ручаюсь.
  Пуаро долго смотрел на бумажку. Потом вздохнул и пробормотал себе под нос:
  — Да… список надо почистить, вычеркнуть все несущественное.
  Он знал, кто ему поможет. Дело было в воскресенье, и большинство студентов наверняка сидели дома.
  Он позвонил на Хикори-роуд и попросил позвать мисс Валери Хобхауз. Густой гортанный голос неуверенно ответил, что она, скорее всего, еще спит, но он посмотрит.
  Потом в трубке раздался низкий глуховатый голос:
  — Я слушаю.
  — Это Эркюль Пуаро. Вы меня помните?
  — Да, конечно, месье Пуаро. Я к вашим услугам.
  — Мне хотелось бы с вами побеседовать.
  — Ради бога.
  — Я могу прийти на Хикори-роуд?
  — Пожалуйста. Я буду вас ждать у себя. Предупрежу Жеронимо, и он вас проведет в мою комнату. В воскресенье в доме полно народу.
  — Благодарю вас, мисс Хобхауз. Я вам очень признателен.
  Жеронимо рассыпался в любезностях, открыв Пуаро дверь, а потом, подавшись вперед, сказал, как всегда, заговорщически:
  — Я проведу вас к мисс Валери очень тихо, ш-ш-ш.
  Приложив палец к губам, он провел Пуаро наверх, в большую комнату, выходившую окнами на улицу. Она была со вкусом обставлена и представляла собой довольно роскошную гостиную, служившую одновременно спальней. Диван-кровать был застелен слегка вытертым, но красивым персидским ковром, а маленькое бюро орехового дерева эпохи королевы Анны, судя по всему, было приобретением Валери.
  Валери Хобхауз встала, приветствуя Пуаро. Вид у нее был усталый, под глазами темные круги.
  — А у вас тут хорошо, — сказал Пуаро, поздоровавшись. — Даже шикарно. Очень уютно.
  Валери улыбнулась.
  — Я давно здесь, — сказала она. — Целых два с половиной года. Успела немного обжиться, обзавестись вещами.
  — Но вы не студентка, мадемуазель?
  — О нет, я работаю. Занимаюсь коммерцией.
  — В косметической фирме?
  — Да. Я закупаю косметику для «Сабрины Фер», это салон красоты. Сейчас я даже вошла в пай. Наша фирма занимается не только косметикой. Мы торгуем различными предметами женского туалета. Всякими парижскими новинками. Я как раз ведаю этим.
  — Стало быть, вы частенько ездите в Париж и вообще на континент?
  — О да, примерно раз в месяц, иногда чаще.
  — Простите меня, — сказал Пуаро, — я, наверное, слишком любопытен…
  — Да что вы! — прервала она его. — Я вас вполне понимаю — такая создалась ситуация, ничего не поделаешь. Вчера вот мне пришлось очень долго отвечать на вопросы инспектора Шарпа. В кресле вам будет неудобно, оно слишком низкое, месье Пуаро. Садитесь лучше на стул.
  — Как вы угадали, мадемуазель? — Пуаро осторожно уселся на стул с высокой спинкой и подлокотниками.
  Валери села на диван. Предложила ему сигарету и закурила сама. Он внимательно изучал ее. Она была исполнена какого-то нервного, почти страдальческого изящества; такие женщины ему нравились больше, чем просто смазливые девчонки. Она умна и привлекательна, подумал он. Интересно, она нервничает из-за недавнего допроса или она всегда такая? Он вспомнил, что мысль о ее нервозности уже приходила ему в голову, когда он ужинал в общежитии.
  — Значит, инспектор Шарп с вами беседовал? — спросил он.
  — Да, конечно.
  — И вы рассказали ему все, что знали?
  — Разумеется.
  — А мне кажется, — сказал Пуаро, — что не совсем.
  Она иронически взглянула на него:
  — Боюсь, вам трудно судить, вы же не слышали моих ответов инспектору.
  — Да-да, конечно. Просто у меня была одна маленькая мысль. У меня порой мелькают такие маленькие мысли. Вот здесь. — Он постучал по лбу.
  Пуаро откровенно, как он порой делал, строил из себя шута горохового, но Валери даже не улыбнулась. Она смотрела на него в упор, а потом довольно резко сказала:
  — Может, мы сразу приступим к делу, месье Пуаро? Я не понимаю, к чему вы клоните?
  — Ну конечно, мисс Хобхауз. — Он вынул из кармана маленький сверточек. — Угадайте, что тут.
  — Я не ясновидящая, месье Пуаро. Я не могу угадать через обертку.
  — Здесь кольцо, которое было украдено у Патрисии Лейн.
  — Ее кольцо? То есть кольцо ее мамы, обручальное? Но почему оно у вас?
  — Я попросил дать его мне на несколько дней.
  Валери удивленно подняла брови:
  — Ах вот как!
  — Оно меня заинтересовало, — продолжал Пуаро. — Заинтересовала история его пропажи, возвращения и кое-что еще. Вот я и попросил его у мисс Лейн. Она мне его дала. Я отнес его к знакомому ювелиру.
  — Да? И что же?
  — Я попросил его оценить бриллиант. Если вы помните, он довольно крупный, а по краям обрамлен мелкими. Помните, мадемуазель?
  — Ну да, припоминаю. Но с трудом.
  — Но ведь именно вы отдавали Патрисии кольцо! Оно же оказалось в вашей тарелке!
  — Да, оригинальный способ возвращения. Я его чуть не проглотила. Как же не помнить! — Валери хохотнула.
  — Так вот, я отнес кольцо к знакомому ювелиру и попросил оценить бриллиант. И знаете, что он мне сказал?
  — Понятия не имею.
  — Он сказал, что это не бриллиант, а циркон. Белый циркон.
  — Что вы говорите?! — уставилась на него Валери. Потом продолжила, слегка запинаясь: — То есть Патрисия считала, что кольцо бриллиантовое, а на самом деле…
  Пуаро покачал головой:
  — О нет, вовсе нет. Насколько я понимаю, кольцо было подарено матери Патрисии Лейн при помолвке. Мисс Патрисия Лейн из хорошей семьи, и ее родные — конечно, до повышения налогов — жили безбедно. А такие люди, мадемуазель, не жалеют денег на обручальные кольца. Кольцо должно было быть очень красивым, с бриллиантом или каким-нибудь другим обязательно драгоценным камнем. Я совершенно уверен, что папа мисс Лейн никогда бы не подарил ее маме дешевой побрякушки.
  — Вполне с вами согласна, — сказала Валери. — Отец Патрисии был землевладельцем.
  — Поэтому, — сказал Пуаро, — скорее всего, бриллиант подменили.
  — Наверное, — медленно произнесла Валери, — Пат потеряла камень, а на новый бриллиант у нее не было денег, вот она и вставила в кольцо белый циркон.
  — Возможно, — ответил Пуаро, — но думаю, дело обстояло иначе.
  — Ну что же, месье Пуаро, если мы играем в ясновидящих, так расскажите мне, как все было на самом деле?
  — Я думаю, — ответил Пуаро, — когда украли кольцо, бриллиант подменили и только потом колечко вернули Патрисии.
  Валери выпрямилась на диване:
  — Вы думаете, Селия украла бриллиант?
  Пуаро покачал головой.
  — Нет, — сказал он, — я думаю, что его украли вы, мадемуазель.
  У Валери Хобхауз прервалось дыхание.
  — Да вы что? — воскликнула она. — При чем тут я? У вас нет никаких доказательств!
  — Ошибаетесь, — прервал ее Пуаро. — Доказательства есть. Кольцо оказалось в тарелке с супом. Я лично ужинал однажды в пансионате и видел, как подают суп. Его разливают из супницы, стоящей на боковом столике. Поэтому кольцо мог подбросить либо человек, который разливает суп (то есть Жеронимо), либо тот, в чьей тарелке оно оказалось. Стало быть, вы, мадемуазель. Жеронимо я исключаю. На мой взгляд, вы решили таким оригинальным способом возвратить колечко, потому что вам хотелось поломать комедию. Не обижайтесь, но вы слишком любите надо всем смеяться. Вам казалось забавным выудить колечко из супа, вскрикнуть! Но вы чересчур увлеклись, мадемуазель, и не подумали, что таким образом себя выдаете.
  — Вы все сказали? — презрительно спросила Валери.
  — О нет, далеко не все. Когда Селия признавалась в кражах, кое-что в ее рассказе меня заинтересовало. Например, говоря о кольце, она обмолвилась: «Я не знала, что оно такое дорогое. А как только узнала, сразу же вернула». Откуда она узнала, мисс Валери? Кто ее просветил? Опять же, говоря о шарфе, малышка Селия призналась: «Но это не страшно. Валери не обиделась». А почему вы спокойно отнеслись к тому, что ваш хороший шелковый шарф был разрезан на мелкие кусочки? У меня создалось впечатление, что комедия с клептоманией, разыгрывавшаяся для привлечения Колина Макнаба, была задумана не Селией, а кем-то другим. Кем-то гораздо умнее Селии, тонким психологом. Вы рассказали ей о ценности кольца, забрали его у Селии и вернули Патрисии. И вы же посоветовали Селии изрезать ваш шарф.
  — Это лишь гипотезы, — сказала Валери, — беспочвенные догадки. Инспектор уже пытался добиться от меня, не я ли подучила Селию воровать.
  — И что вы ему сказали?
  — Что он несет чепуху, — ответила Валери.
  — А что вы скажете мне?
  Несколько мгновений Валери испытующе смотрела на него. Потом усмехнулась, вытащила из пачки сигарету, откинулась на подушку и произнесла:
  — Вы правы. Это я ее подучила.
  — А можно спросить — почему?
  Валери досадливо поморщилась:
  — Из глупого человеколюбия. Решила осчастливить бедняжку Селию. Ведь малышка извелась, вздыхая по Колину, а он на нее не обращал внимания. Все было так страшно глупо. Колин, зациклившийся на психологии, комплексах, эмоциональных блоках и прочей дребедени, на самом деле просто самодовольный тип, всегда уверенный в своей правоте. Вот я и решила, что не грех позабавиться: поймать его на удочку и оставить в дураках. Ну а поскольку Селию мне было действительно жаль, то я поговорила с ней, объяснила, как надо себя вести, и убедила приступить к решительным действиям. Она, конечно, трусила, но, с другой стороны, идея ее захватила. Однако по-человечески она сделать ничего не могла. Это надо же додуматься зайти в ванную к Патрисии и стащить кольцо, драгоценное кольцо, из-за которого, естественно, разгорится сыр-бор и дело примет серьезный оборот, потому что вызовут полицию! Поэтому я отняла у нее кольцо, сказала, что постараюсь его вернуть, и строго-настрого наказала впредь воровать только бижутерию и косметику… ну и разрешила испортить какую-нибудь мою вещь, но только мою, чтобы не было лишнего шума.
  Пуаро глубоко вздохнул.
  — Так я и думал, — сказал он.
  — Сейчас я раскаиваюсь, — мрачно произнесла Валери. — Но я действительно хотела ее облагодетельствовать. Выражение, конечно, кошмарное, прямо в стиле Джин Томлинсон, однако это истинная правда.
  — Ну а теперь, — сказал Пуаро, — давайте поговорим о кольце. Селия отдала его вам. Однако прежде, чем оно опять попало к Патрисии… — Он выдержал паузу. — Что произошло?
  Она нервно теребила бахрому шарфика, повязанного вокруг шеи.
  Он продолжал еще более вкрадчиво:
  — Вы нуждались в деньгах, не так ли?
  Она кивнула, не глядя на него.
  — Буду с вами до конца откровенна, — сказала она, и в голосе ее почувствовалась горечь. — Моя беда, месье Пуаро, в том, что я люблю азартные игры. Такой уж я уродилась, ничего не поделаешь. Я — член одного маленького клуба в Мэйфере… Нет-нет, не спрашивайте у меня адрес… я не хочу, чтобы по моей вине туда нагрянула полиция. Ограничимся тем, что я частенько хожу туда. Там играют в рулетку, баккара и другие игры. Мне не везло, я проигрывала тогда вечер за вечером. А у меня было кольцо Патрисии. И вот однажды я шла мимо магазина и увидела кольцо с цирконом. Я подумала, что если заменить бриллиант этим камнем, то Патрисия в жизни не догадается. Ведь люди не приглядываются к кольцу, которое они прекрасно знают. Если ей покажется, что бриллиант потускнел, то она подумает, что надо его почистить. В общем, я не устояла перед соблазном. Я оценила бриллиант и продала его. А вставив в оправу циркон, тут же якобы нашла кольцо в супе. Здесь я, конечно, сглупила, вы правы. Ну, вот и все. Теперь вы знаете правду. Но, честно говоря, я вовсе не хотела подставлять Селию под удар.
  — Конечно-конечно, я понимаю, — закивал Пуаро. — Просто вам представился счастливый случай. Но вы поступили нехорошо, мадемуазель…
  — Я знаю, — сухо ответила Валери. Потом жалобно воскликнула: — Господи, да какое это сейчас имеет значение! Вы, конечно, можете меня выдать. Идите скажите Пат, инспектору! Да хоть всему свету! Но какой от этого прок? Разве это поможет нам найти убийцу Селии?
  Пуаро встал:
  — Никогда нельзя знать наверняка, что поможет, а что нет. При расследовании преступления приходится выяснять массу мелочей, не имеющих особого значения и затуманивающих общую картину. Мне было важно узнать, кто подговорил Селию, и я узнал. Ну а что касается кольца, то я советую вам пойти к мисс Патрисии Лейн и самой во всем признаться.
  Валери скорчила гримасу.
  — Благодарю за совет, — сказала она. — Хорошо, я пойду к Пат и выпью горькую чашу до дна. Пат — девица порядочная. Я скажу ей, что, как только у меня будут деньги, я куплю ей бриллиант. Вы довольны, месье Пуаро?
  — При чем тут я? Я просто вам советую.
  Внезапно открылась дверь, и вошла миссис Хаббард. Она тяжело дышала, и у нее было такое лицо, что Валери вскрикнула:
  — В чем дело, мама Хаббард? Что случилось?
  Миссис Хаббард рухнула на стул:
  — Миссис Николетис…
  — Миссис Ник? Что с ней?
  — О боже, это ужасно!.. Она умерла.
  — Умерла? — хрипло переспросила Валери. — Но почему? Когда?
  — Говорят, ее подобрали вчера вечером на улице… и отвезли в полицейский участок… Они думали, она… в общем…
  — Пьяная? Да?
  — Да, она пила вечером. Я не знаю подробностей, но она умерла…
  — Бедная миссис Ник, — сказала Валери. Ее глухой голос дрожал.
  Пуаро мягко спросил:
  — Вы любили ее, мадемуазель?
  — По-своему… Порой она бывала просто несносной, но все равно я ее любила… Когда я поселилась здесь… три года назад… она была совсем другой… не такой вспыльчивой. Она была веселой, доброй, с ней можно было поговорить. Она сильно изменилась за последний год… — Валери посмотрела на миссис Хаббард: — Наверное, она так переменилась от того, что стала пить в одиночестве… Говорят, у нее нашли кучу бутылок?
  — Да. — Миссис Хаббард замялась, а затем воскликнула: — Почему, почему я отпустила ее одну? Я же видела, что она боится!
  — Что-о??? — в один голос воскликнули Пуаро и Валери.
  Миссис Хаббард беспомощно кивнула. Ее доброе круглое лицо было встревожено.
  — Да. Она все время твердила, что ей грозит опасность. Я спросила, чего же она боится, но она не пожелала отвечать. Конечно, она любила драматизировать… Но вдруг…
  Валери сказала:
  — Неужели она… неужели ее… тоже…
  Она резко умолкла, и в глазах ее застыл ужас.
  Пуаро спросил:
  — А от чего она умерла?
  Миссис Хаббард горестно прошептала:
  — Не знаю… они не говорят… Дознание назначено на вторник.
  Глава 15
  За круглым столом в тихом кабинете Нью-Скотленд-Ярда сидели четверо мужчин.
  Совещание вел начальник отдела борьбы с наркотиками Уайлдинг. Рядом с ним сидел сержант Белл, энергичный и жизнерадостный юноша, похожий на резвую борзую. Инспектор Шарп, откинувшийся на спинку стула, внешне казался абсолютно спокойным, но это было спокойствие зверя, в любую минуту готового к прыжку. Четвертым за столом сидел Эркюль Пуаро. Перед ним лежал рюкзак.
  Уайлдинг задумчиво почесал подбородок.
  — Интересная идея, месье Пуаро, — осторожно произнес он. — Да, весьма любопытная.
  — Но, конечно, это лишь идея, — сказал Пуаро.
  Уайлдинг кивнул.
  — В общих чертах дело обстоит так, — начал он. — Контрабанда, естественно, поступает в страну постоянно, тем или другим способом. Мы ловим контрабандистов, но через некоторое время появляются другие, и все начинается вновь. Мои парни в последние полтора года завалены работой по горло. В основном ввозится героин; на втором месте стоит кокаин. Тут у нас его целые склады, да и на материке тоже. Французская полиция выявила пару каналов, по которым наркотики ввозятся во Францию, но как они вывозятся — остается пока загадкой.
  — Значит, если я не ошибаюсь, — сказал Пуаро, — перед вами стоит троякая задача: вы должны выяснить, как и кому сбываются наркотики, каким образом они поступают в страну и кто заправляет всем делом, получая основные барыши?
  — Ну да, приблизительно так. Нам многое известно о мелких торговцах и о каналах, по которым сбываются наркотики. Некоторых молодцов мы берем, а других не трогаем, надеясь, что они выведут нас на более крупную дичь. Есть масса каналов распределения контрабанды: ночные клубы, питейные заведения, аптеки, подпольные медицинские кабинеты, модные женские ателье и парикмахерские. Наркотики продают на скачках, иногда — в больших универмагах; бывает, этим балуются торговцы антиквариатом. Но такие подробности вам не нужны, они к делу не относятся. С этим мы вполне можем справиться. Мы примерно знаем, кто заправляет бизнесом, это несколько респектабельных, богатых джентльменов, которые, казалось бы, вне всяких подозрений. Они ведут себя крайне осторожно, к самим наркотикам не прикасаются, и проходимцы, работающие на них, даже не знают хозяев в лицо. Но иногда босс оступается… Тут-то мы его и берем.
  — Я примерно так и предполагал. Но меня интересует вторая сторона вопроса: каким образом товар поступает в страну?
  — Чаще всего наркотики попадают старым проверенным способом — по морю. На грузовых судах. Судно тихо пришвартовывается где-нибудь на восточном побережье или в маленькой бухточке на юге, и наркотики на моторке тайком провозятся через пролив. Некоторое время все идет гладко, но рано или поздно мы добираемся до владельца моторной лодки. Несколько раз наркотики провозились самолетом. За это хорошо платят, и нередко бывает, что какая-нибудь стюардесса или летчик польстится на барыши. Да, еще контрабандой занимаются коммерческие фирмы: скажем, весьма уважаемая фирма, импортирующая пианино. Поначалу это сходит им с рук, но, как правило, мы и до них добираемся.
  — Стало быть, одна из главных трудностей в торговле контрабандным товаром — это его ввоз из-за границы?
  — Безусловно. Но я хотел бы сказать о другом: в последнее время мы сильно обеспокоены. Количество ввозимых в страну наркотиков увеличилось настолько, что нам трудно с этим бороться.
  — А драгоценности тоже ввозятся?
  Ему ответил сержант Белл:
  — Да, и довольно много. Бриллианты и другие драгоценные камни нелегально привозятся из Южной Африки, Австралии, иногда из Азии. Недавно во Франции одну молодую женщину, обычную туристку, какая-то случайная знакомая попросила захватить с собой в Англию туфли. Они были поношенные, пошлина за них не взималась. Туристке сказали, что их забыли впопыхах. Она согласилась, ничего не подозревая. К счастью, мы были предупреждены. Когда таможенники осмотрели туфли, то выяснилось, что каблуки у них нафаршированы алмазами.
  Уайлдинг спросил:
  — Однако, простите, месье Пуаро, что именно вас интересует: наркотики или драгоценности?
  — И то и другое. Любая дорогостоящая малогабаритная вещь. Мне кажется, я напал на след так называемой службы перевозки подобных товаров через Ла-Манш. Она вывозит из Англии ворованные драгоценности и камни, вынутые из оправ, а ввозит наркотики и опять же драгоценные камни. Мафия, видимо, небольшая; розничной торговлей она не занимается, а сдает товар оптом закупщику. И загребает большие деньги.
  — Вы правы! Маленькая упаковка героина, стоящая десять, а то и двадцать тысяч фунтов, почти не занимает места. Так же, как и необработанные драгоценные камни.
  — Конечно, — сказал Пуаро, — наиболее уязвимое звено в контрабандной торговле — сами контрабандисты. Рано или поздно полиция начинает кого-то подозревать: стюардессу или любителя морских прогулок, имеющего свой катерок; даму, то и дело катающуюся из Франции в Англию и обратно; фирму, торгующую импортными товарами и получающую непомерно большие прибыли; людей, не имеющих источника доходов, однако живущих припеваючи. Но если контрабанду провозит человек, не связанный с шайкой, более того, если всякий раз это делают новые люди, то напасть на след практически невозможно.
  Уайлдинг показал пальцем на рюкзак:
  — Вы думаете, контрабанду провозят в них?
  — Да. Кто сейчас меньше всего попадает под подозрение? Студенты. Честные, трудолюбивые студенты. Денег у них нет, багажа тоже; все их добро умещается в рюкзаке за спиной. Они катаются автостопом по Европе. Но если контрабанду начнет провозить какой-нибудь определенный студент, то вы, безусловно, его (или ее) выследите; так что вся соль задумки в том, что люди, перевозящие контрабанду, ничего не подозревают, и, кроме того, их очень много.
  Уайлдинг почесал подбородок:
  — А как вы себе это представляете, месье Пуаро?
  Эркюль Пуаро пожал плечами:
  — Это лишь догадки. Наверняка я кое в чем ошибаюсь, но думаю, в принципе я прав. Сначала на рынок поступает партия рюкзаков. Простые, обыкновенные рюкзаки, точь-в-точь такие же, как и все прочие, добротные, крепкие и удобные. Однако они отличаются от остальных: у них немного иная подкладка. Как видите, она легко вынимается и позволяет спрятать в складках материи драгоценности или наркотики. Человек непосвященный никогда не догадается, ведь чистый героин или кокаин почти не занимает места.
  — Это действительно так, — сказал Уайлдинг. — Стало быть, — быстро прикинул он в уме, — за одну поездку можно привезти товара тысяч этак на пять-шесть, причем абсолютно безнаказанно.
  — Совершенно верно, — сказал Эркюль Пуаро. — Я продолжаю. Готовые рюкзаки поступают в продажу. Возможно, даже не в один, а в несколько магазинов. Хозяин магазина может быть членом мафии, а может и нет. Вполне вероятно, что он продает дешевый товар просто потому, что считает это выгодным, — его рюкзаки пользуются бо́льшим спросом, чем у конкурирующих фирм. Разумеется, всем заправляет определенная группа людей, имеющая полный список лондонских студентов. Главарь шайки — либо сам студент, либо выдает себя за студента. Ребята ездят за границу. Где-то на обратном пути рюкзак подменяется. Студент возвращается в Англию: на таможне его багаж почти не досматривается. Он приезжает домой, распаковывает вещи и запихивает рюкзак в шкаф или просто кидает его в угол. И вот тогда происходит вторая подмена; хотя, возможно, меняется лишь подкладка рюкзака.
  — Вы думаете, именно это происходило на Хикори-роуд?
  Пуаро кивнул.
  — Но какие у вас доказательства, месье Пуаро?
  — Рюкзак был разрезан, — сказал Пуаро. — Почему? Явных причин нет, поэтому я попытался домыслить причину. Рюкзаки, которые в ходу на Хикори-роуд, слишком дешевые. Это странно. В пансионате произошел ряд эксцессов, но девушка, оказавшаяся виноватой, клялась и божилась, что рюкзак она не трогала. Поскольку в остальных проступках она созналась, почему бы ей было не сознаться в порче рюкзака? Вывод один: она говорила правду. А значит, у человека, пытавшегося уничтожить рюкзак, были на то свои основания… Кстати сказать, разрезать рюкзак — далеко не пара пустяков. Человек пойдет на это лишь в самой критической ситуации. Я понял, в чем дело, когда выяснилось, что рюкзак был разрезан примерно тогда же, когда в пансионат пришел полицейский. На самом-то деле его визит не имел никакого отношения к контрабанде, однако представьте себе логику преступника: вы замешаны в контрабандной торговле, и вот однажды вечером вы приходите в пансионат, а вам сообщают, что в дом нагрянула полиция и сейчас полицейский беседует наверху с миссис Хаббард. Вам тут же приходит в голову, что полиция напала на ваш след, а в доме как раз лежит недавно привезенный из-за границы рюкзак, из которого еще не успели вынуть или вынули, но недавно контрабандный товар. Если полиция напала на след контрабандистов, она, естественно, захочет осмотреть рюкзаки студентов, проживающих на Хикори-роуд. Взять рюкзак и унести его из дома вы боитесь — ведь, вполне возможно, за домом следят, а спрятать или замаскировать рюкзак не очень легко. И тогда вам приходит в голову разрезать его на куски и спрятать их среди хлама, валяющегося в котельной; ничего лучше вы придумать не можете. Но даже если наркотиков в рюкзаке нет, все равно при тщательном анализе на подкладке можно обнаружить их следы. Следовательно, рюкзак надо уничтожить. Наркотики или драгоценности можно временно положить в пачку морской соли. Согласитесь, что мое предположение вполне правдоподобно.
  — Да, но, конечно, это лишь гипотеза, — возразил Уайлдинг.
  — Возможно также, что с рюкзаком связано еще одно маленькое происшествие, которому раньше не придавалось особого значения. По словам слуги-итальянца Жеронимо, однажды, когда в дом пришла полиция, в холле погас свет. Он захотел заменить лампочку, но не нашел ни одной. А ведь он точно помнил, что всего два дня назад в ящике лежало несколько запасных лампочек. Вполне возможно, — хотя доказательств у меня нет, и я не уверен, что прав, — возможно, человек, за которым водятся кое-какие грешки, человек, занимавшийся контрабандой и раньше, испугался, что при ярком свете полицейские могут его узнать. Поэтому он тихонько выкрутил лампочку в холле и спрятал запасные, чтобы нельзя было зажечь свет. В результате в холле горели только свечи. Но это, как я уже говорил, лишь предположение.
  — Умная мысль, — сказал Уайлдинг.
  — И вполне правдоподобная, сэр, — с воодушевлением подхватил сержант Белл. — Знаете, мне все больше кажется, что это возможно.
  — Но если вы правы, — продолжал Уайлдинг, — то контрабандисты орудуют не только на Хикори-роуд.
  Пуаро кивнул:
  — О да. Организация может охватывать целую сеть студенческих клубов, общежитий и так далее.
  — Но между ними должно быть связующее звено, — сказал Уайлдинг.
  Инспектор Шарп впервые вставил слово.
  — Такое звено есть, сэр, — сказал он, — или, вернее, было. Им была женщина, владевшая несколькими студенческими клубами и организациями. Хозяйка пансионата на Хикори-роуд, миссис Николетис.
  Уайлдинг метнул быстрый взгляд на Пуаро.
  — Да, — подтвердил Пуаро. — Миссис Николетис подходит по всем статьям. Она, правда, сама не управляла этими заведениями, но она была их владелицей. А на должность управляющего она старалась подыскать человека с безупречной репутацией и чистым прошлым. Миссис Николетис финансировала предприятие, но, на мой взгляд, была лишь номинальной начальницей.
  — Гм, — сказал Уайлдинг. — Надо бы побольше узнать о миссис Николетис.
  Шарп кивнул.
  — Мы наводим о ней справки, — сказал он. — Расспрашиваем знакомых, выясняем прошлое. Делать это надо осторожно, чтобы не вспугнуть наших пташек. Но бабенка эта была, скажу я вам, сущий дьявол.
  Он рассказал о поведении миссис Николетис во время обыска.
  — Бутылки из-под бренди? — переспросил Уайлдинг. — Значит, она пила? Что ж, это облегчает дело. А что с ней теперь? Вы ее арестовали?
  — Нет, сэр. Она умерла.
  — Умерла? — Уайлдинг поднял брови. — Думаете, не своей смертью?
  — Похоже на то. Вскрытие покажет. Я лично думаю, что события последних дней ее подкосили. Может, она не ожидала, что дело дойдет до убийства.
  — Вы об убийстве Селии Остин? Выходит, девушка что-то знала?
  — Знала, — сказал Пуаро, — но, если можно так выразиться, сама не знала, что же она знает.
  — То есть она не понимала, в чем дело?
  — Вот-вот. Она не отличалась большим умом. Вполне возможно, что она не понимала смысла происходящего. Но она могла что-то узнать или услышать и, ничего не подозревая, сказать об этом.
  — А как вы думаете, что именно она могла узнать или услышать?
  — Я могу лишь догадываться, — ответил Пуаро. — Она упоминала про какой-то паспорт. Может, у кого-нибудь в пансионате был фальшивый паспорт, с которым он ездил за границу, и человек очень боялся разоблачения. Она могла увидеть, как меняли рюкзак или подкладку рюкзака, но не поняла, в чем дело. А может, она увидела, как кто-то выкручивал лампочку в холле? И обмолвилась в разговоре, что знает? О! — с досадой воскликнул Пуаро. — Догадки! Догадки! Догадки! А улик нет. Как всегда, нет!
  — Ничего, — сказал Шарп. — Для начала выясним прошлое миссис Николетис. Вдруг что-нибудь всплывет?
  — Может, ее убрали, испугавшись, что она их выдаст? Она могла проболтаться?
  — В последнее время она начала тайком пить… значит, нервы ее были на пределе, — сказал Шарп. — Она могла не выдержать и во всем сознаться. Прийти с повинной.
  — Но она не настоящий главарь?
  Пуаро покачал головой:
  — Думаю, нет. Она была слишком заметной фигурой. Наверняка она много знала, но главарем не являлась.
  — А как вы думаете, кто главарь?
  — У меня есть кое-какие соображения, но я могу ошибаться. Да, скорее всего, я ошибаюсь.
  Глава 16
  
  Хикори-дикори,
  Часики тикали,
  Хикори-дикори-док.
  Кто же получит свой срок?1442 —
  
  продекламировал Нигель. И добавил: — Сказать иль не сказать? Вот в чем вопрос!
  Он налил себе еще одну чашку кофе и вернулся с ней к столу.
  — Что сказать? — спросил Лен Бейтсон.
  — Да так, кое-что. — Нигель беззаботно махнул рукой.
  Джин Томлинсон неодобрительно заметила:
  — Ну конечно, если ты можешь помочь следствию, то надо сейчас же сообщить в полицию. Тебя никто не осудит.
  — Джин опять взялась за проповеди, — съязвил Нигель.
  — Так что сказать? — снова спросил Лен Бейтсон.
  — То, что мы знаем, — ответил Нигель. — Друг о друге, — пояснил он свою мысль и обвел стол озорным взглядом. — Ведь согласитесь, — весело добавил он, — что мы знаем друг друга вдоль и поперек. Это вполне естественно, когда живешь под одной крышей.
  — Но как определить, что важно, а что нет? Ведь многие вещи полиции не касаются! — страстно, с негодованием воскликнул мистер Ахмед Али, вспомнив язвительные замечания инспектора по поводу коллекции открыток.
  — Я слышал, — Нигель повернулся к мистеру Акибомбо, — у вас нашли много интересного.
  Если Акибомбо и покраснел, то это было незаметно, но ресницы его смущенно задрожали.
  — В моей стране много предрассудок, — сказал он. — Мой дедушка давал мне такие вещи, чтобы я привозил их сюда. Я сохранял их из-за жалость и уважение. Я сам современный и научный, я не верю колдовство, но, поскольку я не в совершенстве владею английский язык, я затруднился объяснить это полицейскому.
  — Даже у нашей малышки Джин, наверное, есть секреты, — сказал Нигель, устремив взгляд на мисс Томлинсон.
  Джин в сердцах воскликнула, что не позволит себя оскорблять.
  — Я уеду отсюда, — сказала она.
  — Смилуйся, Джин, — умоляюще произнес Нигель. — Мы больше так не будем.
  — Отвяжись от нее, Нигель, — устало сказала Валери. — Поймите, полиции ничего не оставалось делать, как обыскать дом.
  Колин Макнаб откашлялся, собираясь высказаться.
  — По-моему, — произнес он судейским тоном, — полиции следовало ввести нас в курс дела. Что именно явилось причиной смерти миссис Николетис?
  — Наверное, нам скажут во время дознания, — раздраженно откликнулась Валери.
  — Не уверен, — сказал Колин. — Я лично считаю, что они отложат дознание.
  — У нее стало плохо с сердцем, да? — сказала Патрисия. — Она ведь упала на улице.
  — Она была пьяна, когда ее доставили в участок, — пояснил Лен Бейтсон.
  — Значит, она все-таки пила, — протянула Джин. — А представьте себе, я всегда подозревала. Говорят, когда полиция обыскивала дом, у нее в буфете нашли кучу пустых бутылок из-под бренди, — добавила она.
  — Ну и любишь ты перемывать всем косточки, Джин, — поддел ее Нигель.
  — Теперь понятно, почему она бывала такой странной, — сказала Патрисия.
  Колин опять прокашлялся.
  — Знаете, я случайно видел, как она заходила в субботу вечером в «Ожерелье королевы», я как раз возвращался домой.
  — Там-то она и наклюкалась, — сказал Нигель.
  — Значит, она умерла от пьянства? — спросила Джин.
  Лен Бейтсон помотал головой:
  — От кровоизлияния в мозг? Вряд ли.
  — Боже мой, неужели вы думаете, что ее тоже убили? — спросила Джин.
  — Наверняка, — сказала Салли Финч. — Чему не удивлюсь — тому не удивлюсь.
  — Простите, пожалуйста, — сказал Акибомбо. — Я правильно понял? Вы думаете, что ее кто-то убил? — Он вертел головой, заглядывая в лица соседей.
  — Пока что у нас нет оснований так думать, — сказал Колин.
  — Но кому нужно было ее убивать? — затараторила Женевьев. — У нее что, водились деньги? Если она была богатой, то, конечно, ее могли убить.
  — Она была просто несносной, моя радость, — сказал Нигель. — По-моему, у каждого руки чесались ее укокошить. Я лично много раз собирался, — добавил он, весело уплетая мармелад.
  
  — Салли, можно я тебя спрошу одну вещь? Из-за то, что говорили на завтрак. Я очень много думал.
  — На твоем месте я не стала бы много думать, Акибомбо, — сказала Салли. — Это вредно для здоровья.
  Салли с Акибомбо обедали в летнем ресторане в Риджент-парке. По календарю уже наступило лето, и ресторан открыли.
  — Все утро, — мрачно начал Акибомбо, — я был очень расстроен. Я не мог правильно отвечать на вопросы преподаватель. Он был мной сердит. Он сказал, я переписываю много книг и не думаю сам. Но я приехал в Англия, чтобы приобретать знания из книги, и мне кажется, книги говорят лучше, чем говорю я, потому что я не говорю хорошо по-английски. И кроме того, сегодня утром я мог думать только о том, что происходит на Хикори-роуд, и о трудности, которые там есть.
  — Тут ты совершенно прав, — сказала Салли. — Я тоже все утро не могла сосредоточиться.
  — Поэтому я прошу тебя, пожалуйста, сказать мне несколько вещи, потому что я очень много думал.
  — Ну валяй рассказывай, о чем ты думал.
  — Я думал об этом… бореном… бореном…
  — Бореном? О борной кислоте, что ли?
  — Я не хорошо понимаю. Это кислота, да? Кислота, как серная, да?
  — Ну, не как серная, — сказала Салли.
  — Это не для лабораторные эксперименты?
  — Никогда не слышала, чтобы с борной кислотой проводились эксперименты. По-моему, она совсем не едкая и безобидная.
  — Ты хочешь сказать, что ее можно класть в глаза?
  — Ну да. Для этого она и существует.
  — Ага, значит, объяснение такое. Мистер Чандра Лал, он имеет маленькую белую бутылку с белый пудра, и он кладет пудра в горячий вода и моет с ней глаза. Он держит это в ванной, и, когда один день ее там нет, он становится очень сердитый. Это значит бореный кислота, да?
  — Но что ты все про борную да про борную?
  — Я скажу тебе скоро. Не сейчас. Я должен еще думать.
  — Думать — думай, но особенно не выступай, — сказала Салли. — Я не хочу, чтобы и ты отправился на кладбище.
  — Валери, ты не могла бы дать мне совет?
  — Ну конечно, Джин, хотя, честно говоря, не понимаю, зачем люди приходят советоваться. Они все равно поступают по-своему.
  — Но для меня это вопрос совести.
  — Ну, тогда ты не по адресу обратилась, ведь у меня нет ни стыда ни совести!
  — Не говори так, Валери!
  — Но я говорю правду. — Валери погасила окурок. — Я провожу контрабандой парижские тряпки, беспардонно вру образинам, которые приходят к нам в салон, уверяю их, что они писаные красавицы. Я даже езжу зайцем в автобусе, когда у меня нет денег. Ну да ладно, шутки в сторону. Что у тебя стряслось?
  — Валери, ты помнишь, что Нигель сказал за завтраком? Как ты думаешь, можно рассказывать чужие секреты?
  — Что за дурацкий вопрос! Ты не могла бы выразиться поточнее? О чем ты говоришь?
  — О паспорте.
  — О паспорте? — удивленно приподнялась Валери. — О каком?
  — О паспорте Нигеля. Он у него фальшивый.
  — У Нигеля? — недоверчиво протянула Валери. — Не может быть. Ни за что не поверю.
  — Но это так. И знаешь, по-моему, тут что-то нечисто… Я слышала, как полицейский говорил, что Селия знала про какой-то паспорт. А вдруг она знала про его паспорт и он ее убил?
  — Звучит очень мелодраматично, — сказала Валери. — Но, по-моему, все это чушь собачья. Кто тебе рассказал про паспорт?
  — Я сама видела.
  — Ты? Когда?
  — Совершенно случайно, — сказала Джин. — Мне нужно было взять кое-что, и я по ошибке заглянула в портфель Нигеля. Он стоял рядом с моим на полке в гостиной.
  Валери недоверчиво хохотнула:
  — Не рассказывай сказки. Признавайся, что ты делала? Копалась в чужих вещах?
  — Ну что ты! Конечно, нет! — Джин искренне возмутилась. — Я никогда не роюсь в чужих вещах. За кого ты меня принимаешь? Просто я задумалась, по ошибке открыла его портфель и стала перебирать бумажки…
  — Послушай, Джин, не морочь мне голову. Портфель Нигеля гораздо больше, чем твой, и потом, он совершенно другого цвета. Раз уж сознаешься, что рылась в его вещах, надо признать и все остальное. Ну ладно, не будем уточнять. Тебе представился случай порыться в вещах Нигеля, и ты им воспользовалась.
  Джин вскочила:
  — Знаешь, Валери, если ты будешь говорить мне гадости и смеяться надо мной, я…
  — Успокойся, детка, — сказала Валери. — Садись и рассказывай. Ты меня заинтриговала. Я хочу узнать, в чем дело.
  — Ну вот, а там лежал паспорт, — сказала Джин. — На самом дне. Паспорт какого-то Стэнфорда или Стэнли, не помню. «Как странно, что Нигель таскает с собой чужой паспорт», — подумала я. А потом раскрыла и увидела его фотографию! Так что Нигель-то наш ведет двойную жизнь! Но я не знаю, должна ли я сообщить в полицию? Как ты считаешь?
  Валери рассмеялась.
  — Бедняжка! — сказала она. — Боюсь, что все объясняется очень просто. Пат рассказывала мне, что Нигель должен был сменить фамилию, чтобы получить наследство. Или не наследство?.. В общем, какие-то деньги. Уж такое ему поставили условие. Он сделал это вполне официально, «взял одностороннее обязательство», так, по-моему, говорят юристы. Ничего противозаконного тут нет. По-моему, его настоящая фамилия как раз и была то ли Стэнфилд, то ли Стэнли.
  — А-а… — Джин была страшно разочарована.
  — Если ты мне не веришь, спроси Пат, — сказала Валери.
  — Да нет… верю… наверное, я действительно не права.
  — Ничего, может, в другой раз повезет, — сказала Валери.
  — Не понимаю, о чем ты.
  — Но ведь ты спишь и видишь, как бы напакостить Нигелю. Как бы натравить на него полицию.
  Джин встала.
  — Можешь мне не верить, Валери, — сказала она, — но я лишь хотела исполнить мой долг.
  Она вышла из комнаты.
  — О черт! — воскликнула Валери.
  В комнату постучали, и вошла Салли.
  — Что с тобой, Валери? Ты расстроена?
  — Да все из-за Джин! Омерзительная девка! Слушай, а может, это она прихлопнула беднягу Селию? Я бы с ума сошла от радости, увидев ее на скамье подсудимых.
  — Вполне разделяю твои чувства, — сказала Салли. — Но думаю, это маловероятно. Вряд ли Джин отважилась бы кого-нибудь убить.
  — А что ты думаешь о миссис Ник?
  — Прямо не знаю. Но, наверное, нам скоро скажут…
  — Я почти на сто процентов уверена, что ее тоже убили, — сказала Валери.
  — Но почему? Что вообще здесь творится? Объясни мне!
  — Если бы я знала! Салли, а ты никогда не приглядывалась к людям?
  — Как это, Вал, «приглядывалась»?
  — Ну, очень просто, смотрела и спрашивала про себя: «А может, это ты?» Салли, я чувствую, что среди нас сумасшедший. Не просто человек с придурью, а настоящий безумец.
  — Очень может быть, — ответила Салли и вздрогнула. — Ой, Вал, мне страшно, — сказала она.
  
  — Нигель, я должна тебе кое-что рассказать.
  — Да-да, Пат? — Нигель лихорадочно рылся в ящиках комода. — Черт побери, куда подевались мои конспекты? Мне кажется, я их засунул сюда.
  — Ах, Нигель, что ты устраиваешь?! Ты вечно раскидываешь вещи, а я ведь недавно прибрала в твоих ящиках!
  — Отстань, ради бога! Должен же я найти конспекты, как ты считаешь?
  — Нигель, я прошу, выслушай меня!
  — О'кей, Пат, не переживай. В чем дело?
  — Я должна тебе кое в чем признаться.
  — Надеюсь, не в убийстве? — спросил Нигель своим обычным легкомысленным тоном.
  — Ну конечно, нет!
  — И то хорошо. Так в каких же грешках ты решила покаяться?
  — Как-то раз я пришла к тебе… я заштопала твои носки и хотела положить их в ящик…
  — Ну и что?
  — Я увидела там пузырек с морфием. Помнишь, ты говорил мне, что взял его в больнице?
  — Да, а ты мне задала взбучку.
  — Погоди, Нигель… Понимаешь, ведь морфий лежал в ящике, прямо на виду, и его спокойно могли украсть.
  — Да ладно тебе! Кому, кроме тебя, нужны мои носки?
  — Но я побоялась оставлять его в ящике… Да-да, я помню, ты говорил, что тут же его выкинешь, как только выиграешь пари, но, пока суд да дело, морфий лежал там, в ящике.
  — Конечно. Я же еще не достал третий яд.
  — Ну а я подумала, что нечего оставлять его на виду. И поэтому я взяла пузырек, вытряхнула из него яд и насыпала туда пищевой соды. Она с виду похожа на морфий.
  Нигель прервал поиски потерянных конспектов.
  — Ничего себе! — сказал он. — Ты что, серьезно? Значит, когда я клялся и божился Лену с Колином, что в пузырьке сульфат или как его… тартрат морфия, там на самом деле была обычная сода?
  — Да. Понимаешь…
  Нигель не дослушал ее. Нахмурив лоб, он принялся рассуждать вслух:
  — Да, тогда, пожалуй, мой выигрыш не в счет… Конечно, я и понятия не имел…
  — Но, Нигель, держать его в комоде было действительно опасно!
  — Замолчи, Пат, что ты вечно кудахчешь как курица! Лучше скажи, что ты сделала с морфием?
  — Я насыпала его в пузырек из-под соды и засунула поглубже в ящик, где у меня хранятся носовые платки.
  Нигель оторопело уставился на нее:
  — Ей-богу, Пат, твоя логика просто уму непостижима. Чего ради ты это сделала?
  — Я думала, так будет надежнее.
  — Но, радость моя, в таком случае надо было держать его за семью замками, а иначе какая разница, где ему лежать: среди моих носков или твоих платков?
  — И все-таки разница есть. Ведь у меня отдельная комната, а ты живешь не один.
  — Да неужели ты думаешь, что старина Лен стибрил бы у меня морфий?
  — Я вообще не собиралась тебе ничего рассказывать, но теперь молчать нельзя. Потому что, понимаешь, он исчез!
  — Исчез? Его что, полицейские оприходовали?
  — Нет. Он исчез раньше.
  — Ты хочешь сказать, что… — Нигель просто оцепенел от ужаса. — Нет-нет, погоди, давай разберемся. Значит, по дому гуляет пузырек, на котором написано: «Пищевая сода», а на самом деле внутри — морфий, и, когда у кого-нибудь заболит живот, он выпьет целую чайную ложку этой дряни? Боже мой, Пат! Что ты наделала? Ну какого черта ты не выкинула эту мерзость от греха подальше, раз уж тебе так не нравилась моя затея?!
  — Потому что я считала, что нельзя выбрасывать ценный препарат, а надо его вернуть обратно в больницу. Я хотела тут же после того, как ты выиграешь пари, отдать морфий Селии и попросить положить на место.
  — А ты точно его не отдавала?
  — Ну нет, конечно. Неужели ты думаешь, что я отдала его Селии, а она наглоталась морфия и покончила с собой? Значит, по-твоему, я виновата в ее смерти?
  — Да нет, успокойся. Когда он исчез?
  — Точно не знаю. Я хватилась его за день до смерти Селии. В ящике его не было, но я тогда подумала, что, наверное, я положила его в другое место.
  — Он исчез до ее смерти?
  — Наверное, — сказала Патрисия, бледнея, — наверное, я поступила очень глупо.
  — Это еще мягко сказано! — воскликнул Нигель. — Вот что получается, когда мозгов не хватает, а энергии хоть отбавляй!
  — Нигель… Как ты думаешь, мне надо заявить в полицию?
  — О черт! В полицию! — схватился за голову Нигель. — Не знаю. Наверное, надо. И во всем обвинят меня!
  — Ах нет! Нигель, миленький! Это я виновата… я…
  — Я украл эту дрянь, будь она проклята, — сказал Нигель. — Тогда мне это казалось забавной проделкой. Но теперь… я уже слышу язвительный голос обвинителя.
  — Прости меня. Ведь я взяла морфий, потому что хотела сделать как…
  — Ну да, как лучше. Я знаю. Знаю! Послушай, Пат, и все-таки я не верю, что он исчез. Ты засунула его куда-то и забыла. С тобой это бывает…
  — Да, но…
  Она колебалась, на ее напряженном лице промелькнула тень сомнения.
  Нигель резко встал:
  — Пойдем к тебе и перероем все ящики.
  — Нигель, но там мое нижнее белье!
  — Ну, Пат, ты даешь! Нашла время изображать оскорбленную невинность! Лучше скажи, ты не могла засунуть пузырек в ящик с трусиками?
  — Могла, но я точно уверена…
  — Мы ни за что не можем ручаться, пока не обыщем весь дом. И я не отступлюсь, пока этого не сделаю.
  
  Раздался легкий стук в дверь, и вошла Салли Финч. Глаза ее округлились от удивления. Пат сидела на кровати, сжимая в руках носки Нигеля, ящики комода были выдвинуты, и Нигель, как почуявший дичь терьер, зарылся с головой в груду свитеров, а вокруг в беспорядке валялись трусики, лифчики, чулки и прочие предметы женского туалета.
  — Ради всего святого, что здесь происходит? — спросила Салли.
  — Соду ищем, — бросил через плечо Нигель.
  — Соду? Зачем?
  — У меня боли, — ухмыльнулся Нигель. — Страшные боли. — Он похлопал себя по животу. — И облегчить мои страдания может только сода.
  — У меня, по-моему, где-то есть.
  — Увы, Салли, твоя сода мне как мертвому припарки. Мои колики может утихомирить только сода нашей драгоценной Пат.
  — Ты сумасшедший, — сказала Салли. — Слушай, чего ему надо, Пат?
  Патрисия уныло покачала головой.
  — Салли, может, ты видела мою соду? — спросила она. — Там оставалось совсем на донышке.
  — Нет. — Салли с любопытством посмотрела на нее. Потом наморщила лоб. — Хотя постой… Кажется, кто-то… впрочем, нет… Пат, у тебя есть марка? Мне нужно отправить письмо, а у меня марки кончились.
  — Вон там, в ящике.
  Салли выдвинула неглубокий ящик письменного стола, взяла из альбома марку, приклеила ее к конверту, который держала в руках, сунула альбом обратно и положила на стол пару монет.
  — Спасибо. Слушай, там у тебя письмо, хочешь, я и его отправлю?
  — Отправь… хотя нет, не надо… я потом сама отправлю.
  Салли кивнула и вышла из комнаты.
  Пат выронила носки и нервно переплела пальцы.
  — Нигель!
  — Да? — Нигель уже закончил рыться в ящиках и теперь, стоя перед платяным шкафом, выворачивал карманы пальто.
  — Я тебе еще не все рассказала.
  — Пат, ты меня решила доконать? Что ты еще натворила?
  — Я боюсь, ты будешь сердиться.
  — Сердиться я уже не в состоянии. Я себе места не нахожу от страха. Если Селию отравили ядом, который я имел дурость украсть, мне придется просидеть за решеткой долгие годы, если вообще я останусь жив.
  — Нет, Нигель, я о другом. Я хотела поговорить с тобой об отце.
  — О ком? — Нигель повернулся к Пат и оторопело уставился на нее.
  — Ты знаешь, что он серьезно болен?
  — Меня это не волнует.
  — Вчера по радио передавали: «Сэр Артур Стэнли, выдающийся исследователь-химик, находится в очень тяжелом состоянии».
  — Вот что значит быть знаменитым! О твоих болячках трезвонят по всему миру!
  — Нигель, если он при смерти, ты должен с ним помириться.
  — Еще чего не хватало!
  — Но он умирает…
  — Подыхающая свинья не лучше здорового борова.
  — Ну зачем ты, Нигель… Нельзя так ожесточаться, надо уметь прощать.
  — Знаешь что, Пат! Я тебе, кажется, уже говорил: он убил мою мать!
  — Ну да, да. И я знаю, что ты ее очень любил. Но я думаю, Нигель, ты иногда преувеличиваешь. Мужья часто ведут себя плохо, нечутко по отношению к женам, а те переживают. Но говорить, что отец убил твою мать, нехорошо. Ведь это неправда!
  — Я смотрю, ты все знаешь?
  — Я знаю, что когда-нибудь ты пожалеешь о том, что не помирился с отцом перед его смертью. И поэтому… — Пат запнулась, но собралась с духом и продолжила: — Поэтому я написала твоему отцу письмо.
  — Ты ему написала? Вот, значит, какое письмо собиралась отправить Салли!
  Он ринулся к письменному столу.
  — Ясно!
  Он схватил конверт, на котором уже стоял адрес и была наклеена марка, и, лихорадочно, нервно разорвав письмо на мелкие клочки, бросил в корзину для бумаг.
  — Вот тебе! И чтоб ты не смела больше этого делать!
  — Но право же, Нигель, ты ведешь себя как ребенок. Ты, конечно, можешь разорвать письмо, но я напишу еще!
  — Ты неисправимо сентиментальна. А тебе никогда не приходило в голову, что я не преувеличиваю, говоря об убийстве матери? Что это истинная правда? Мама умерла от слишком большой дозы мединала. При дознании было установлено, что она приняла его по ошибке. Но это неправда. Отец нарочно отравил ее. Он хотел жениться на другой женщине, а мама не давала ему развода. История самая что ни на есть банальная. Скажи, как бы ты поступила на моем месте? Выдала бы его полиции? Но мама, наверное, была бы против… У меня был один выход: я сказал подлецу все, что о нем думаю, и ушел… Навсегда. Я даже изменил фамилию.
  — Нигель!.. Прости меня!.. Я понятия не имела…
  — Ну хорошо, теперь ты знаешь. Уважаемый и знаменитый Артур Стэнли, великий исследователь, открывший новые антибиотики… Он жил припеваючи… Но его красотка все равно не вышла за него замуж. Она дала ему отставку. Наверное, догадалась о том, что он сделал…
  — Нигель, дорогой, какой ужас! Прости меня!
  — Ладно. Не будем об этом. Лучше поговорим о соде, черт бы ее побрал! Давай подумай, куда ты могла деть пузырек. Сядь, соберись с мыслями и постарайся вспомнить, Пат!
  
  Женевьев вошла в гостиную в крайнем возбуждении. Вошла и дрожащим шепотом заявила, глядя на сидящих в комнате:
  — Ну, теперь-то я знаю, знаю наверняка, кто убил малышку Селию!
  — Кто? Говори, не тяни! — потребовал Рене. — Что ты такого узнала?
  Женевьев осторожно оглянулась, желая удостовериться, что дверь в гостиную закрыта. Потом сказала, понизив голос:
  — Ее убил Нигель Чэпмен.
  — Нигель? Но почему?
  — А вот почему. Я сейчас шла по коридору и вдруг услышала голоса в комнате Патрисии. Там был Нигель.
  — Нигель? В комнате Патрисии? — осуждающим тоном переспросила Джин.
  Но Женевьев торопливо продолжала:
  — И он говорил, что его отец убил его мать и поэтому он изменил фамилию. По-моему, все ясно. Отец его — закоренелый преступник, и, значит, на Нигеле от рождения лежит каинова печать.
  — Вполне возможно, — откликнулся мистер Чандра Лал, с удовольствием смакуя обвинение. — Вполне. Он такой необузданный, этот Нигель, такой неуравновешенный. Он совсем не владеет собой. Ведь правда же? — Он свысока обратился к Акибомбо, который с готовностью закивал курчавой черной головой и расплылся в белозубой улыбке.
  — Я всегда чувствовала, — сказала Джин, — что у Нигеля нет никаких моральных устоев. Он просто чудовище.
  — Я думаю, это убийство на почве секса, — сказал мистер Ахмед Али. — Он спал с девушкой, а потом убил ее. Ведь она была хорошая, порядочная и хотела, чтобы он на ней женился…
  — Вздор! — вдруг взорвался Леонард Бейтсон.
  — Что ты сказал?
  — Я сказал: вздор!
  Глава 17
  Сидя в кабинете Шарпа, Нигель нервно елозил на стуле под суровым взглядом инспектора. Слегка запинаясь, он закончил свой рассказ.
  — Вы отдаете себе отчет, мистер Чэпмен, насколько все серьезно? Я не преувеличиваю.
  — Конечно, отдаю. Неужели я пришел бы сюда, если бы не считал, что нужно срочно что-то делать?
  — И вы утверждаете, что мисс Лейн не может точно припомнить, когда она в последний раз видела пузырек, в который она пересыпала морфий?
  — Она совершенно не может собраться с мыслями. Чем больше она думает, тем больше запутывается. Она сказала, что я ее разволновал, и поэтому я пошел к вам, а она пока постарается сосредоточиться.
  — Нам лучше сразу же поехать на Хикори-роуд.
  Но не успел инспектор договорить, как на столе зазвонил телефон, и констебль, записывавший рассказ Нигеля, снял трубку.
  — Это мисс Лейн, — сказал он. — Просит позвать мистера Чэпмена.
  Нигель перегнулся через стол и схватил трубку:
  — Пат? Это я, Нигель.
  Послышался взволнованный, срывающийся голос девушки, она говорила, глотая слезы:
  — Нигель! Кажется, я поняла. Я хочу сказать, мне кажется, я знаю, кто его взял… ну, из ящика… понимаешь, только один человек мог…
  Она неожиданно умолкла.
  — Пат! Алло! Пат, ты слышишь меня? Кто это, Пат?
  — Я сейчас не могу говорить. Потом. Ты скоро придешь?
  Телефон стоял близко, и констеблю с инспектором было слышно каждое слово. Инспектор кивнул, поймав вопросительный взгляд Нигеля:
  — Скажите, что мы едем.
  — Мы выезжаем, — сказал Нигель. — Прямо сейчас.
  — Ага. Хорошо. Я буду ждать вас в комнате.
  — Пока, Пат.
  За недолгий путь до Хикори-роуд никто не произнес ни слова. «Неужели наконец дело сдвинулось с мертвой точки? — гадал Шарп. — Интересно, Патрисия Лейн действительно что-то знает или это лишь ее домыслы? Но наверняка она вспомнила что-то очень важное, с ее точки зрения». Он решил, что она звонила из холла и поэтому не могла говорить свободно — вечером там было полно народу.
  Нигель открыл дверь своим ключом, и они вошли. Проходя мимо гостиной, Шарп увидел лохматую рыжую голову Леонарда Бейтсона, склонившегося над книгами.
  Нигель провел их наверх в комнату Пат. Он постучался и вошел.
  — Привет, Пат! Ну вот и мы…
  Он вскрикнул протяжно и потрясенно и умолк. Шарп заглянул через его плечо в комнату, и перед его глазами предстала страшная картина… Патрисия Лейн лежала на полу.
  Инспектор мягко отстранил Нигеля, подошел к скорчившемуся телу, встал на колени, поднял голову девушки, несколько минут пристально вглядывался в ее лицо, а потом осторожно положил голову на пол. Когда он поднялся с колен, лицо его было мрачным и застывшим.
  — Нет! — воскликнул Нигель неестественным, высоким голосом. — Нет! Нет!! Нет!!!
  — Увы, мистер Чэпмен. Она мертва.
  — Нет! Нет! Только не Пат! Боже мой, Пат, глупышка… От чего она…
  — Вот, посмотрите…
  Оружие было простым, придуманным впопыхах: мраморное пресс-папье, засунутое в шерстяной носок.
  — Удар пришелся по затылку. Такая штука действует безотказно. Не знаю, утешит ли это вас, мистер Чэпмен, но она даже не успела понять, что произошло.
  Нигель сел, опираясь дрожащими пальцами о кровать.
  — Это мой носок… Она собиралась его заштопать… О господи, она собиралась его заштопать!
  Внезапно он разрыдался. Он плакал как ребенок, отчаянно и безутешно.
  Шарп продолжал размышлять вслух:
  — Она хорошо знала этого человека. Он взял носок и тихонько засунул в него пресс-папье. Вам знакома эта вещь, мистер Чэпмен? — Он отогнул носок и показал пресс-папье Нигелю.
  Тот, всхлипывая, ответил:
  — Оно всегда стояло на столе у Пат. Это люцернский лев. — Нигель закрыл лицо руками. — Пат… О Пат! Что я буду без тебя делать? — Потом вдруг выпрямился и откинул назад взлохмаченные светлые волосы. — Я убью того, кто это сделал! Я убью его! Изверг, мерзавец!
  — Успокойтесь, мистер Чэпмен, успокойтесь. Конечно, я понимаю ваши чувства. Какая страшная жестокость!
  — Пат никому не причиняла зла…
  Инспектор Шарп проводил Нигеля до дверей, выражая ему свои соболезнования. Потом вернулся в комнату и, наклонившись над мертвой девушкой, осторожно вытащил что-то из ее руки.
  
  Жеронимо, по лбу которого катились капли пота, испуганно смотрел черными глазами на полицейских.
  — Я ничего не вижу, ничего не слышу, верьте мне. Я ничего совсем не знаю. Я с Марией в кухня. Я начинаю готовить минестрони. Я теру сыр…
  Шарп прервал его словоизлияния:
  — Никто вас не обвиняет. Мы просто хотим кое-что уточнить. Кто был в пансионате после шести часов?
  — Я не знаю. Как я могу знать?
  — Но вам же прекрасно видно из кухонного окна, кто входит в дом, а кто выходит, не так ли?
  — Да-да…
  — В таком случае расскажите нам.
  — Они все время ходят туда и сюда в это время.
  — Кто был дома с шести часов вечера до нашего приезда? Мы приехали без двадцати пяти семь.
  — Все, кроме мистер Нигель, миссис Хаббард и мисс Хобхауз.
  — Когда они ушли?
  — Миссис Хаббард уходила перед чай, она еще на улица.
  — Так. Дальше.
  — Мистер Нигель уходил полчаса назад, приблизительно. Около шесть часов. Он был очень расстроенный. Он пришел с вами сейчас.
  — Ага, хорошо.
  — Мисс Валери, она выходила ровно в шесть. По радио как раз время: пип-пип-пип. Она одетая для коктейль, очень нарядный. Она еще не пришла.
  — А все остальные были здесь?
  — Да, сэр. Все.
  Шарп заглянул в записную книжку. Он заметил время, когда звонила Патрисия. Это произошло в шесть минут седьмого.
  — Значит, все уже были здесь? А может, кто-нибудь пришел в промежутке между шестью и половиной седьмого?
  — Только мисс Салли. Она ходила посылать письмо почтовый ящик и возвращалась.
  — Вы не знаете, когда точно она вернулась?
  Жеронимо наморщил лоб:
  — Она возвращалась, когда были новости.
  — Стало быть, после шести?
  — Да, сэр.
  — А что именно передавали?
  — Не помню, сэр. Но не спортивные новости. Потому что, когда по радио спорт, мы выключаемся.
  Шарп мрачно усмехнулся. Весьма широкий простор для деятельности. Исключить можно было только Нигеля Чэпмена, Валери Хобхауз и миссис Хаббард. Предстоял долгий, утомительный допрос. Кто был в гостиной, кто нет? Кто мог за кого поручиться? Вдобавок ко всему у многих студентов, особенно у азиатов и африканцев, отсутствовало ощущение точного времени. Так что работенка инспектору предстояла незавидная. Но выполнить ее было необходимо.
  
  Обстановка в комнате миссис Хаббард была гнетущей. Сама миссис Хаббард, еще не успевшая переодеться в домашнее платье, сидела на диване; ее милое круглое лицо вытянулось, в глазах застыла тревога. Шарп с сержантом Коббом сели за маленький столик.
  — Наверное, она звонила отсюда, — сказал Шарп. — После шести в гостиной было много народу, но все утверждают, что из холла никто не звонил. Конечно, целиком полагаться на них нельзя, они никогда не смотрят на часы. Но думаю, скорее всего, она звонила в участок отсюда. Вас не было, миссис Хаббард, но ведь вы, наверное, не запираете дверь?
  Миссис Хаббард покачала головой:
  — Нет… Миссис Николетис всегда запирала, а я — нет…
  — Хорошо. Значит, Патрисия Лейн пришла сюда, она была страшно взволнована тем, что вспомнила. Во время разговора дверь открылась, и кто-то заглянул или вошел. Патрисия замолчала и повесила трубку. Почему? Может, потому, что именно этого человека она и подозревала? Или же просто решила, что осторожность не помешает? Оба предположения вполне вероятны, но я лично склоняюсь к первому.
  Миссис Хаббард закивала, соглашаясь с инспектором.
  Тот продолжал:
  — За Патрисией, очевидно, следили. Может быть, подслушивали под дверью. Потом вошли, с явным намерением помешать ей договорить. А потом… — лицо Шарпа помрачнело, — она пошла с Патрисией, непринужденно болтая о пустяках. Может, Патрисия обвинила ее в пропаже соды, а она попыталась оправдаться.
  Миссис Хаббард резко спросила:
  — Почему вы говорите «она»?
  — М-да, забавная вещь — местоимение! Когда мы обнаружили труп, Нигель Чэпмен сказал: «Я убью того, кто это сделал. Я убью его!» «Его», отметьте! Нигель Чэпмен был абсолютно уверен, что убийца — мужчина. Может, потому, что представление о жестокости и насилии связано у него с образом мужчины. А может, он кого-нибудь подозревает. Мы еще успеем выяснить, что к чему. Но я лично склонен думать, что убийца — женщина. Почему? Очень просто. Кто-то пошел с Патрисией к ней в комнату, и она восприняла это вполне естественно. Следовательно, это была девушка. Юноши крайне редко заходят на женскую половину, не так ли, миссис Хаббард?
  — Да. Это нельзя назвать непреложным правилом, но оно соблюдается довольно четко.
  — Комнаты мальчиков находятся в другом крыле. Если предположить, что разговор Патрисии с Нигелем до его прихода в полицию был подслушан, то подслушать его могла, очевидно, женщина.
  — Я вас понимаю. И некоторые девушки действительно проводят полдня, подслушивая под дверьми. — Она покраснела и добавила извиняющимся тоном: — Впрочем, я слишком резко выразилась. Ведь на самом деле, хотя дом наш построен на совесть, часть стен была разрушена и перебрана, а новые перегородки тоненькие, как картонки. Через них все слышно. Правда, Джин действительно любит подслушивать, что есть — то есть. Это у нее в крови. И конечно, когда Женевьев услышала, как Нигель говорит Пат об убийстве матери, она не преминула остановиться, ловя каждое слово.
  Инспектор кивнул. Он уже успел побеседовать с Салли Финч, Джин Томлинсон и Женевьев. Он спросил:
  — А кто живет рядом с Патрисией?
  — С одной стороны — Женевьев, но там надежная старая стена. С другой стороны, ближе к лестнице, — комната Элизабет Джонстон, у нее временная перегородка.
  — Круг слегка сужается, — сказал инспектор. — Француженка слышала конец разговора, а собиравшаяся на почту Салли Финч — начало. Следовательно, подслушать было практически невозможно, разве что немножко в середине. Конечно, я исключаю Элизабет Джонстон, живущую за тонкой перегородкой, но, с другой стороны, совершенно точно установлено, что в момент ухода Салли Финч она сидела в гостиной.
  — Она постоянно была в гостиной?
  — Нет, она заходила к себе за книгой. Как всегда, никто не помнит, когда именно.
  — Это мог сделать любой из студентов, — беспомощно сказала миссис Хаббард.
  — Если полагаться только на их слова, то да, однако у нас есть кое-какие дополнительные улики.
  Он достал из кармана маленький пакетик.
  — Что это? — взволнованно спросила миссис Хаббард.
  Шарп улыбнулся:
  — Волосы… Патрисия Лейн сжимала их в кулаке.
  — Вы хотите сказать, что…
  В дверь постучали.
  — Войдите! — откликнулся инспектор.
  Дверь распахнулась, и на пороге вырос Акибомбо. Его черное лицо расплылось в широкой улыбке.
  — Простите, — сказал он.
  Инспектор Шарп раздраженно перебил его:
  — Да, мистер… м-м… что у вас там?
  — Простите, но мне необходимо делать заявление. Чрезвычайно важный заявление, проливающий свет на этот печальный трагедия.
  — Хорошо, мистер Акибомбо, — покорно сказал инспектор Шарп, — рассказывайте, я вас слушаю.
  Акибомбо предложили стул. Он сел, глядя на обратившихся в слух инспектора и миссис Хаббард.
  — Благодарю вас. Я начинаю?
  — Да-да, пожалуйста.
  — Видите ли, иногда у меня бывает неприятный ощущение в области желудок.
  — Ай-ай-ай!
  — Меня мутит, как выражается мисс Салли, но в действительности меня не совсем мутит. Я хочу сказать, у меня нет рвота.
  Инспектор Шарп с трудом сдерживался, выслушивая эти медицинские подробности.
  — Да-да, — сказал он. — Очень вам сочувствую. Но вы собирались рассказать…
  — Может, это от непривычная пища. У меня здесь, — Акибомбо точно указал где, — очень наполнено. И еще я думаю, меня мутит потому, что нам дают мало мясо и много… как это говорится… углеродов.
  — Углеводов, — машинально поправил инспектор. — Но я не понимаю…
  — Иногда я пью маленький таблетка, мятный сода, а иногда порошок для желудок. Что именно — неважно, главное — что из меня сразу выходит много воздуха. — Мистер Акибомбо весьма реалистично изобразил отрыжку. — После этого, — он ангельски улыбнулся, — я чувствую себя гораздо лучше, гораздо лучше.
  Лицо инспектора густо побагровело.
  Миссис Хаббард повелительно сказала:
  — Мы все прекрасно понимаем. Ближе к делу!
  — Да. Конечно. Как я говорил, это случалось в начале прошлой недели… я точно не помню. Макароны были очень хорошие, и я очень много кушал и потом чувствовал очень плохо. Я пытался работать для моего преподавателя, но думать, когда здесь, — Акибомбо опять продемонстрировал где, — наполнено, очень трудно. Это было после ужин, и в гостиной была только Элизабет. Я говорю: «У тебя есть сода или порошок для желудок? Мой кончился». А она говорит: «Нет. Но, — говорит она, — я видела у Пат в комод, когда возвращала ей носовой платок. Я тебе принесу, — говорит она. — Пат не будет сердиться». И она ходила наверх и приносила мне пузырек. Почти пустой, сода почти нет. Я говорил «спасибо» и шел в ванную, насыпал в воду почти полный чайный ложка, размешивал и пил.
  — Чайную ложку? Чайную ложку! Боже мой!
  Инспектор ошалело уставился на Акибомбо. Сержант Кобб изумленно подался вперед. Миссис Хаббард невнятно пробормотала:
  — Распутин!
  — Вы проглотили чайную ложку морфия?
  — Да, потому, что я думал: там сода.
  — Ах, конечно… Но почему с вами ничего не случилось?
  — Я потом был болен, серьезно болен. У меня не просто была изжога. Мой живот очень, очень болел.
  — Не понимаю, как вы вообще остались живы!
  — Распутин, да и только, — сказала миссис Хаббард. — Того тоже травили ядом и никак не могли отравить!
  Мистер Акибомбо продолжал:
  — Потом, когда следующий день мне становилось лучше, я брал пузырек, в котором сохранялась маленькая слой порошка, и ходил к аптекарю. Я хотел знать, что такое я принял, от чего мне становилось так плохо?
  — И что он сказал?
  — Он сказал, чтобы я приходил позже, а когда я приходил, он говорил: «Ничего удивительного! Это не сода. Это бора… бореный кислота. Вы можете класть его в глаза, но если пить чайный ложка этот бореный кислота, вы заболеваете».
  — Борная кислота? — остолбенел инспектор. — Но как она попала в этот пузырек? Черт побери, куда делся морфий? — застонал он.
  — У меня голова кругом идет.
  — Простите, я продолжаю, — сказал Акибомбо. — Я стал думать…
  — Ага, — сказал Шарп. — И что же вы надумали?
  — Я думал о мисс Селия и о том, как она умерла; о том, как кто-то после ее смерти входил в ее комната и оставлял пустой пузырек с морфий и маленькая записка, говорившая, что она убила себя.
  Акибомбо на мгновение умолк, инспектор ободряюще кивнул.
  — И я… я говорил: кто мог это сделать? И я думал, что если это девушка, то это легко, а если парень, то нет, потому что он должен спускаться по наша лестница и подниматься другая, и кто-то может просыпаться и видеть или слышать его. И я думал опять и говорил: предположим, это кто-то в наша половина, но в комнате рядом с мисс Селия… ведь только ее комната соседняя с наша половина, да? У него балкон, и у нее балкон, и она спит с открытый окно, потому что это гигиенично. И следовательно, если он большой, сильный и атлетичный, он может прыгнуть в ее балкон.
  — Кто из мальчиков жил рядом с Селией? Кто же, дай бог памяти? — сказала миссис Хаббард. — Ах да, Нигель и…
  — И Лен Бейтсон, — закончил инспектор, притрагиваясь к бумажному пакетику. — Лен Бейтсон.
  — Он очень хороший, очень, — грустно сказал мистер Акибомбо. — И он мне очень нравится, но мы не можем проникать в глубины человеческой психологии. Разве нет? Так утверждает современная теория. Мистер Чандра Лал очень сердился, когда его бореный кислота для глаз исчезался, а когда я спросил, он сказал, что ему говорили, что бореный кислота брал Лен Бейтсон…
  — Значит, морфий, который лежал в ящике Нигеля, заменили борной кислотой, а потом Патрисия Лейн заменила содой то, что она считала морфием, но на самом деле в пузырьке была борная кислота… Так-так… Понимаю…
  — Но я вам помог, правда? — вежливо спросил мистер Акибомбо.
  — Да, конечно, мы вам крайне признательны. Но, пожалуйста, мистер… м-м… не распространяйтесь больше на эту тему.
  — Не беспокойтесь, сэр. Я буду очень осторожным.
  Мистер Акибомбо церемонно поклонился и вышел из комнаты.
  — Лен Бейтсон! — расстроенно сказала миссис Хаббард. — Ах нет! Нет!
  Шарп взглянул на нее:
  — Вам грустно думать, что Лен — убийца?
  — Да, мне нравится этот паренек. Характер у него, конечно, не сахар, но мне казалось, что он очень хороший мальчик.
  — Многие преступники с виду хорошие, — возразил Шарп.
  Он осторожно развернул пакетик. Миссис Хаббард наклонилась вперед… На белой бумаге лежали два коротких курчавых рыжих волоска.
  — Боже мой! — сказала миссис Хаббард.
  — Да, — задумчиво откликнулся Шарп. — Я давно убедился, что убийца, как правило, допускает хотя бы одну ошибку.
  Глава 18
  — Но это же чудесно, друг мой! — восхищенно воскликнул Эркюль Пуаро. — Все так прозрачно… Просто совершенно прозрачно!
  — Можно подумать, что вы говорите о супе, — ворчливо произнес инспектор. — Не знаю, может, это для вас действительно прозрачный бульон, но, на мой взгляд, супчик еще мутноват.
  — Какое там мутноват! Все уже предельно ясно!
  — Даже это?
  Так же невозмутимо, как в комнате миссис Хаббард, инспектор продемонстрировал два рыжих волоска.
  — А, это! — сказал Пуаро и почти слово в слово повторил выражение Шарпа: — Как у вас принято говорить: убийца допускает роковую ошибку.
  Их взгляды встретились.
  — Люди всегда переоценивают свои умственные способности, — сказал Эркюль Пуаро.
  Инспектора Шарпа так и подмывало спросить: «Даже вы?» Но он сдержался.
  — Ну а в остальном, друг мой, все идет по плану?
  — Да, бомба взорвется завтра, — произнес Шарп.
  — Вы сами поедете?
  — Нет. Я должен появиться на Хикори-роуд. А там за старшего будет Кобб.
  — Пожелаем ему удачи!
  Эркюль Пуаро поднял рюмку с мятным ликером. Инспектор Шарп налил себе виски.
  — Будем надеяться, что все пройдет гладко, — сказал он.
  
  — Умеют же жить люди! — сказал сержант Кобб.
  Он с завистью и восхищением смотрел на витрину «Сабрины Фер». Там были расставлены самые разнообразные косметические товары в изящных упаковках, а посередине стояла застекленная фотография Сабрины, снятой в одних трусиках. Казалось, девушка купается в волнах зеленоватого стекла. Кроме маленьких дорогих трусиков, на ней было еще несколько диковинных украшений.
  Констебль Маккре неодобрительно хмыкнул:
  — Богохульство, вот что это такое! Мильтон бы в гробу перевернулся.
  — Тоже мне нашел Священное Писание!
  — Но ведь «Потерянный рай» как раз об Адаме и Еве, и райских кущах, и всяких дьяволах из преисподней. А это, по-твоему, не религия?
  Сержант Кобб не стал спорить на такие скользкие темы. Он храбро двинулся в салон, а за ним по пятам следовал строгий констебль. Сержант и его подчиненный явно не вписывались в изысканный розовый интерьер.
  К ним подплыло прелестное создание в оранжево-розовом туалете, оно будто парило в воздухе. Сержант Кобб сказал: «Доброе утро, мадам», — и достал свое удостоверение. Сказочное создание испуганно упорхнуло. Вместо него появилось другое, такое же, но чуть постарше. Оно, в свою очередь, уступило место роскошной, блистательной герцогине с голубыми волосами и гладкими щеками, неподвластными времени. Стальные серые глаза стойко выдержали пристальный взгляд сержанта Кобба.
  — Я очень удивлена, — сурово сказала герцогиня. — Пожалуйста, следуйте за мной.
  Она провела их через квадратный салон, посреди которого стоял круглый стол, заваленный журналами и газетами. Вдоль стен располагались занавешенные кабинки, в которых жрицы в розовых одеяниях колдовали над возлежащими в креслах дамами.
  Герцогиня провела полицейских в маленький кабинет.
  — Я — миссис Лукас, хозяйка салона, — сказала она. — Моей компаньонки, мисс Хобхауз, сегодня нет.
  — Нет, мадам, — подтвердил сержант Кобб, ничуть не удивившись.
  — Меня крайне удивляет ваше намерение произвести обыск, — сказала миссис Лукас. — Это личный кабинет мисс Хобхауз. Я очень надеюсь, что вы… м-м… не потревожите наших клиенток.
  — Не беспокойтесь, мадам, — сказал Кобб. — Нас вряд ли заинтересует что-нибудь, кроме этого кабинета.
  Он вежливо подождал, пока она неохотно удалилась. Потом оглядел кабинет Валери Хобхауз. Стены были оклеены бледно-серыми обоями, на полу лежали два персидских ковра. Он перевел взгляд с маленького настенного сейфа на большой письменный стол.
  — В сейфе вряд ли, — сказал Кобб. — Слишком на виду.
  Через пятнадцать минут содержимое сейфа и ящиков стола было извлечено на свет божий.
  — Похоже, мы попали пальцем в небо, — проговорил Маккре, бывший по натуре пессимистом и брюзгой.
  — Это лишь начало, — сказал Кобб.
  Сложив содержимое ящиков в аккуратные кучки, он начал вынимать сами ящики и переворачивать их.
  — Вот, полюбуйтесь, дружок! — довольно воскликнул он.
  Ко дну нижнего ящика с обратной стороны было приклеено скотчем полдюжины синеньких книжечек с блестящими надписями.
  — Паспорта, — сказал сержант Кобб, — выданные секретарем государственного департамента иностранных дел. Боже, спаси его доверчивую душу!
  Маккре с интересом наклонился над плечом Кобба, который открыл паспорта и сличал фотографии.
  — Никогда не подумаешь, что это одна и та же женщина, да? — сказал Маккре.
  Паспорта были выданы на имя миссис да Сильвы, мисс Ирен Френч, миссис Ольги Кох, мисс Нины Де Мезюрье, миссис Глэдис Томас и мисс Мойры О'Нил. На фотографиях была изображена моложавая темноволосая женщина, которой можно было дать и двадцать пять, и все сорок.
  — Весь трюк в том, что она каждый раз делала новую прическу, — сказал Кобб, — то локоны, то перманент; здесь, посмотри, прямая стрижка, а здесь — под пажа. Когда она выдавала себя за Ольгу Кох, то она чуть-чуть изменила форму носа, а фотографируясь на паспорт миссис Томас, положила что-то за щеки. А вот еще иностранные паспорта: мадам Махмуди, алжирки, и Шейлы Донован, из Ирландии. Полагаю, у нее открыты счета в банках на все эти фамилии.
  — Запутаться можно, да?
  — Но, голубчик, у нее не было другого выхода. Ей следовало сбить со следа налоговую инспекцию. Наживаться на контрабанде нетрудно, а вот поди объясни налоговому инспектору, откуда у тебя денежки. Ручаюсь, что именно поэтому она основала маленький игорный дом в Мэйфере.
  Только так она могла обдурить налоговую инспекцию. Думаю, львиная доля ее капиталов помещена в алжирские и французские банки. Все было хорошо продумано, поставлено на деловую ногу. И надо же было так случиться, что однажды она забыла один из паспортов на Хикори-роуд, а глупышка Селия его увидела!
  Глава 19
  — Да, ловко придумала девушка! — сказал инспектор Шарп. Сказал снисходительным, почти отеческим тоном.
  Он сидел, перекладывая паспорта из одной руки в другую, словно тасуя карты.
  — Ох и сложно же копаться в финансовых делах! — продолжал он. — Мы запарились, бегая по банкам. Она здорово умела заметать следы. Нам пришлось попотеть. Пожалуй, через пару лет она могла бы выйти из игры, уехать за границу и жить припеваючи на средства, добытые, как говорится, нечестным путем. Особо крупными махинациями она не занималась: ввозились контрабандные бриллианты, сапфиры и так далее, а вывозились ворованные вещи. Ну и разумеется, не обошлось без наркотиков. Все было четко организовано. Она ездила за границу под своим и вымышленными именами довольно редко, а контрабанду всегда провозил, сам того не подозревая, кто-то другой. У нее были за границей агенты, которые в нужный момент подменяли рюкзаки. Да, ловко придумано. И только благодаря месье Пуаро мы смогли напасть на след. Она, конечно, поступила очень умно, подбив бедняжку Селию на воровство. Вы ведь сразу догадались, что это ее идея, месье Пуаро?
  Пуаро смущенно улыбнулся, а миссис Хаббард посмотрела на него с восхищением. Разговор был приватный, они сидели в комнате миссис Хаббард.
  — Ее сгубила жадность, — сказал Пуаро. — Она польстилась на красивый бриллиант Патрисии Лейн. Тут она допустила промашку, ведь сразу становилось ясно, что она хорошо разбирается в драгоценностях. Не каждый может правильно оценить бриллиант и догадаться заменить его цирконом. Да, конечно, у меня сразу возникли подозрения. Валери Хобхауз, однако, не растерялась, и, когда я сказал, что считаю ее зачинщицей в истории с Селией, она не стала отпираться и очень трогательно объяснила причины своего поведения.
  — Но неужели она способна на убийство? — воскликнула миссис Хаббард. — На хладнокровное убийство? Нет, у меня до сих пор не укладывается в голове!
  Инспектор Шарп помрачнел.
  — Пока мы не можем предъявить ей обвинение в убийстве Селии Остин, — сказал он. — Она попалась на контрабанде. Тут сложностей не будет. Но обвинение в убийстве гораздо серьезнее, и прокурор пока не видит оснований возбуждать дело. У нее, конечно, были причины пытаться убрать Селию, была и возможность. Она, вероятно, знала о пари и о том, что у Нигеля есть морфий, но никаких реальных улик нет, и потом, не надо сбрасывать со счетов другие убийства. Она, разумеется, могла отравить миссис Николетис, но уж Патрисию Лейн она наверняка не убивала. Она — одна из немногих, у кого есть твердое алиби. Жеронимо вполне определенно утверждает, что она ушла из дома в шесть часов. И он упорно стоит на своем. Не знаю, может, она его подкупила…
  — Нет, — покачал головой Пуаро. — Она его не подкупала.
  — И потом, у нас есть показания аптекаря. Он ее прекрасно знает и говорит, что она зашла в аптеку в пять минут седьмого, купила пудру и аспирин и позвонила по телефону. Она ушла из аптеки в пятнадцать минут седьмого и села в такси — там, напротив стоянки.
  Пуаро подскочил на стуле.
  — Но ведь это, — сказал он, — великолепно! Это как раз то, что нам было нужно!
  — О чем вы, скажите на милость?
  — О том, что она позвонила из аптеки на углу.
  Инспектор Шарп раздраженно поморщился:
  — Погодите, месье Пуаро. Давайте проанализируем известные нам факты. В восемь минут седьмого Патрисия Лейн еще жива, она звонит из этой комнаты в полицейский участок. Вы согласны?
  — Я не думаю, что она звонила отсюда.
  — Ну, тогда из холла.
  — Нет, из холла она тоже не звонила.
  Инспектор Шарп вздохнул:
  — Но надеюсь, вы не ставите под сомнение сам звонок? Или, может, я, мой сержант, констебль Най и Нигель Чэпмен оказались жертвами массовой галлюцинации?
  — Разумеется, нет. Вам позвонили. И у меня есть маленькое подозрение, что звонили из автомата, который находится в аптеке на углу.
  У инспектора Шарпа отвисла челюсть.
  — Вы хотите сказать, что на самом деле звонила Валери Хобхауз? Что она выдала себя за Патрисию Лейн, которая в то время была уже мертва?
  — Совершенно верно.
  Инспектор помолчал, потом со всего размаху стукнул кулаком по столу:
  — Не верю! Я же слышал… сам слышал голос…
  — Слышали, да. Девичий голос… прерывистый, взволнованный. Но вы же не настолько хорошо знали Патрисию Лейн, чтобы узнать ее по голосу?
  — Я-то нет, но с ней разговаривал Нигель Чэпмен. А его нельзя провести. Не так-то легко изменить голос по телефону или выдать себя за другого. Нигель Чэпмен понял бы, что с ним говорит не Пат.
  — Да, — сказал Пуаро, — разумеется. Более того, он прекрасно знал, что это не Пат. И немудрено, ведь незадолго до звонка он сам убил ее ударом в затылок.
  Инспектор на мгновение потерял дар речи.
  — Нигель Чэпмен? Нигель Чэпмен? Но когда мы увидели мертвую Патрисию, он плакал… плакал как ребенок!
  — Вполне возможно, — сказал Пуаро. — Думаю, он был к ней привязан… насколько он вообще способен привязаться. На протяжении всего расследования Нигель Чэпмен оказывался самой подозрительной личностью. Кто имел в своем распоряжении морфий? Нигель Чэпмен. Кто достаточно ловок и сообразителен, чтобы разработать хитрый план убийства? У кого хватит смелости довести его до конца и сбить с толку преследователей? У Нигеля Чэпмена. Кто жесток и тщеславен? Нигель Чэпмен. У него все качества, которыми должен обладать убийца: он безумно заносчив, злобен, любит ходить по острию ножа и поэтому часто совершает безрассудства, лишь бы привлечь к себе внимание. Взять хотя бы историю с конспектами! Вдумайтесь, какой это прекрасный блеф: он заливает их своими чернилами, а потом подсовывает платок в комод Патрисии! Но он хватил через край, когда вложил в руку Пат волосы Лена Бейтсона. Это была его роковая ошибка — ведь он упустил из виду, что раз Патрисию ударили сзади, то она просто физически не могла схватить убийцу за волосы. Все преступники одинаковы: они слишком себя любят и слишком высоко ценят свой ум и обаяние, потому что в чем, в чем, а в обаянии Нигелю отказать нельзя. Это обаяние капризного дитяти, которое никогда не повзрослеет и живет только собой и своими интересами.
  — Но почему, месье Пуаро? Почему он убил их? Остин — еще понятно. Но зачем ему было убивать Патрисию Лейн?
  — А вот это, — сказал Пуаро, — нам и предстоит выяснить.
  Глава 20
  — Давненько я вас не видел, — сказал старый мистер Эндикотт Эркюлю Пуаро и проницательно взглянул на прочих посетителей. — Очень мило, что вы решили навестить старика.
  — Да вообще-то, — сказал Эркюль Пуаро, — я пришел по делу.
  — Рад служить, вы же знаете, что я ваш вечный должник. Вы тогда меня очень выручили, распутав дело Абернети.
  — А я, честно говоря, не ожидал вас тут застать. Я считал, вы уже вышли на пенсию.
  Старый юрист невесело усмехнулся. Его фирма была одной из самых уважаемых и процветающих в городе.
  — У меня назначена встреча со старым клиентом. По старой дружбе я еще веду кое-какие дела.
  — Сэр Артур Стэнли, если не ошибаюсь, тоже был вашим старым другом и клиентом?
  — Да. Он пользовался услугами нашей фирмы с молодости. Он был удивительным человеком, Пуаро… редкого ума человеком.
  — По-моему, вчера в шестичасовом выпуске новостей говорили о его смерти?
  — Да. Похороны состоятся в пятницу. Он довольно долго болел. Насколько мне известно, у него была злокачественная опухоль.
  — А леди Стэнли умерла несколько лет назад?
  — Примерно два с половиной года назад.
  Из-под кустистых бровей на Пуаро смотрели проницательные глаза.
  — От чего она умерла?
  Юрист поспешно ответил:
  — Приняла слишком большую дозу снотворного. Кажется, мединала.
  — Дознание проводилось?
  — Да. Полиция пришла к заключению, что она приняла его по ошибке.
  — Это правда?
  Мистер Эндикотт помолчал.
  — Пожалуйста, не сердитесь, — сказал он. — Я не сомневаюсь, что вы интересуетесь не из праздного любопытства. Мединал довольно опасен, потому что не существует четкой грани между лечебной и смертельной дозами. В полусонном состоянии человек может забыть, что он уже принял снотворное, и принять еще раз, и тогда последствия бывают самые печальные.
  Пуаро кивнул:
  — Это с ней и произошло?
  — Вероятно. На самоубийство или на попытку самоубийства не похоже.
  — А… на что-нибудь еще?
  Мистер Эндикотт снова метнул на него проницательный взгляд:
  — Есть показания ее мужа.
  — И что в них говорится?
  — Он заверил следствие, что, приняв мединал, она порой впадала в забытье и просила еще.
  — Он сказал неправду?
  — Ей-богу, Пуаро, вы просто несносны! Откуда же мне знать, скажите на милость?
  Пуаро улыбнулся. Его не обманул нарочитый гнев Эндикотта.
  — Я полагаю, друг мой, что вы все прекрасно знаете. Однако сейчас я не буду докучать вам расспросами. Мне только хочется узнать ваше мнение. Чисто по-человечески. Как вам кажется, Артур Стэнли мог бы убить свою жену, если бы ему захотелось жениться во второй раз?
  Мистер Эндикотт подскочил как ужаленный.
  — Чушь! — воскликнул он. — Какая дикая чушь! Да и не было у него другой женщины! Стэнли преданно любил свою жену.
  — Я так и думал, — сказал Пуаро. — А теперь я расскажу вам о цели моего визита. Вы были поверенным в делах Артура Стэнли. И очевидно, являетесь его душеприказчиком?
  — Вы угадали.
  — У Артура Стэнли был сын, который поссорился с отцом после смерти матери. Поссорился и ушел из дому. Он даже изменил фамилию.
  — Да? Я этого не знал. И как же теперь его звать?
  — Мы к этому еще вернемся. Но сначала мне хотелось бы высказать одно предположение. Я думаю, что Артур Стэнли оставил вам письмо, которое вы должны были вскрыть либо в чрезвычайных обстоятельствах, либо после его смерти. Я угадал?
  — Фантастика, Пуаро! В Средние века вас, как пить дать, сожгли бы на костре! Вы просто ясновидящий!
  — Стало быть, я прав? Я думаю, что в письме вам был предложен выбор: либо уничтожить его… либо принять определенные меры.
  Он умолк. Его собеседник тоже не произносил ни слова.
  — Мой бог! — обеспокоенно воскликнул Пуаро. — Надеюсь, вы его не уничтожили?
  Мистер Эндикотт медленно покачал головой, и у Пуаро вырвался вздох облегчения.
  — Мы ничего не делаем впопыхах, — неодобрительно откликнулся мистер Эндикотт. — Я должен навести справки… полностью удостовериться… — Он помолчал и сурово добавил: — Это дело сугубо личное. Я даже вас не могу в него посвятить.
  — А если я докажу, что у меня есть веские основания интересоваться?
  — Попробуйте, но не представляю, откуда вам могли стать известны подробности этой истории.
  — О нет, я выскажу лишь кое-какие догадки. Но если я угадаю правильно…
  — Навряд ли, — отмахнулся мистер Эндикотт.
  Пуаро глубоко вздохнул:
  — Значит, договорились. Итак, я подозреваю, что вам были даны следующие указания. В случае смерти сэра Артура Стэнли вы должны разыскать его сына Нигеля, выяснить, где и как он живет, и удостовериться, что он не замешан ни в каких преступных махинациях.
  Невозмутимый мистер Эндикотт был потрясен.
  — Ну, раз вы полностью в курсе дела, — сказал он, — я больше не буду от вас таиться. Вы, видно, неспроста интересуетесь юным Нигелем. Что натворил этот мерзавец?
  — Полагаю, что события развивались так: уйдя из дому, он переменил фамилию, а знакомым сказал, что, дескать, такое условие было поставлено в завещании матери. Потом он связался с контрабандистами, торговавшими наркотиками и драгоценностями. Очевидно, это с его легкой руки они стали использовать в качестве невольных перевозчиков контрабанды ничего не подозревающих, невинных студентов — идея просто гениальная. Заправляли всем делом двое: Нигель Чэпмен — теперь его так величают — и молодая женщина по имени Валери Хобхауз, которая, видимо, и вовлекла его в эту затею.
  Предприятие было малочисленным, основанным на комиссионных началах, но доходы оно приносило баснословные. Товар почти не занимал места, но стоил тысячи фунтов стерлингов. И все шло гладко, пока не возник ряд непредвиденных обстоятельств. Однажды в студенческом пансионате появился полицейский, расследовавший убийство под Кембриджем. Вы, наверное, понимаете, почему известие о его приходе повергло Нигеля в панику. Он решил, что полиция охотится за ним. Боясь яркого освещения, он вывернул в холле лампочки и в панике кинулся с рюкзаком на задний двор, разрезал его на куски и спрятал в котельной, опасаясь, что полиция обнаружит на двойном дне рюкзака следы наркотиков.
  Страхи его оказались напрасными: полиция лишь хотела навести справки об одном студенте. Но некая девушка из пансионата случайно увидела в окно, как он кромсал рюкзак. Однако смертный приговор был ей подписан не сразу. Чтобы спасти положение, был разработан хитрый план: по наущению заговорщиков девушка натворила глупостей и сама оказалась в незавидном положении. Но дело зашло слишком далеко, и в пансионат пригласили меня. Я посоветовал обратиться в полицию. Девушка пришла в отчаяние и во всем созналась. Вернее, не во всем, а лишь в своих прегрешениях. Но, видимо, она пошла к Нигелю и потребовала, чтобы он тоже признался в порче рюкзака и конспектов одной студентки. Ни самому Нигелю, ни его сообщнице не хотелось привлекать внимание к рюкзаку — иначе вся их затея пошла бы прахом. Дело осложнялось и тем, что та девушка, Селия, знала еще один важный секрет. Она проговорилась о нем за ужином, когда меня пригласили в пансионат. Она знала истинное прошлое Нигеля.
  — Но наверняка… — нахмурился мистер Эндикотт.
  — Нигель полностью порвал со своим прошлым. Его старые приятели могли, конечно, знать, что он носит теперь фамилию Чэпмен, но они понятия не имели, чем он занимается. В пансионате его настоящая фамилия не была известна, но вдруг выяснилось, что Селия знавала его в ранней молодости. Знала она и то, что Валери Хобхауз минимум один раз ездила за границу по фальшивому паспорту. Селия знала слишком много. На следующий вечер Нигель назначил ей свидание и подсыпал в бокал с вином или в чашку кофе морфия. Она умерла во сне, и он постарался, чтобы все смахивало на самоубийство.
  Мистер Эндикотт передернулся. Лицо его омрачилось. Он что-то пробормотал вполголоса.
  — Но это еще не конец, — сказал Пуаро. — Вскоре при загадочных обстоятельствах умерла владелица ряда студенческих пансионатов и клубов, а потом было совершено третье, самое жестокое и зверское убийство. Патрисия Лейн, которая преданно любила Нигеля и к которой он сам был сильно привязан, невольно вмешалась в его дела и, хуже того, настаивала на его примирении с отцом. Он наплел ей кучу небылиц, но понимал, что она может заупрямиться и написать отцу еще одно письмо — первое он благополучно уничтожил. И вот теперь, друг мой, слово за вами: я думаю, вы раскроете нам секрет, почему он так этого боялся?
  Мистер Эндикотт встал, подошел к сейфу, отпер его и вернулся к столу с продолговатым конвертом в руках, сургучная печать на нем была сломана. Он вынул из конверта два листка и протянул их Пуаро.
  «Дорогой Эндикотт! — говорилось в письме. — Вы прочтете это после моей смерти. Я убедительно прошу Вас разыскать моего сына Нигеля и выяснить, не замешан ли он в каких-нибудь преступных действиях.
  То, что я собираюсь Вам рассказать, не знает больше никто. Поведение Нигеля всегда оставляло желать лучшего. Он дважды подделывал мою подпись на чеках. Оба раза я заплатил его долги, однако предупредил, что больше этого не потерплю. В третий раз он подделал подпись своей матери. Она узнала о его махинациях. Он умолял ее ничего мне не говорить. Она не согласилась. Мы с ней не раз говорили о воспитании Нигеля, и она дала ему понять, что не намерена скрывать от меня его проступок. И тогда он дал ей большую дозу снотворного. Однако она успела прийти ко мне и рассказать о чеке. Когда на следующее утро ее нашли мертвой, я знал, кто это сделал.
  Я обвинил Нигеля в убийстве и сказал, что собираюсь заявить в полицию. Он слезно умолял меня этого не делать. Как бы Вы поступили на моем месте, Эндикотт? Я не питаю иллюзий насчет сына, я прекрасно знаю ему цену, знаю, что он — опасный человек, безжалостный, бессовестный мерзавец. Ради него я бы и пальцем не пошевелил. Но меня остановила мысль о моей горячо любимой жене. Согласилась бы она отдать его в руки правосудия? Думаю, я не ошибусь, если скажу, что она постаралась бы уберечь его от виселицы. Для нее, как и для меня, было бы страшной трагедией опорочить имя нашей семьи. Но одна мысль не дает мне покоя. Я не верю в перерождение убийцы. Он может совершить новые злодеяния. Не знаю, правильно ли я поступил, но я заключил с сыном договор. Он письменно признался в содеянном, и эта бумага хранится у меня. Я выгнал его из дому и приказал никогда больше не возвращаться. Он должен был начать новую жизнь. Я решил дать ему еще один шанс. Он получил хорошее образование, у него есть все возможности стать хорошим человеком.
  Но он должен был вести честную жизнь, в противном случае его показания стали бы известны полиции. Я обезопасил себя, объяснив ему, что моя смерть его не спасет.
  Вы — мой самый старинный друг. Я знаю, что моя просьба для Вас тяжкое бремя, но я прошу Вас выполнить ее ради моей покойной жены, которая тоже была Вашим другом! Найдите Нигеля. Если он живет честно, то уничтожьте письмо и его признание. Если же нет — то пусть свершится правосудие!
  Искренне любящий Вас
  Артур Стэнли».
  — Ага! — глубоко вздохнул Пуаро. Он развернул второй листок.
  «Я, нижеподписавшийся, признаюсь в том, что 18 ноября 195… года я убил свою мать, дав ей большую дозу мединала.
  Нигель Стэнли
  «.
  Глава 21
  — Надеюсь, вы понимаете свое положение, мисс Хобхауз. Я вас уже предупреждал, что…
  Валери Хобхауз не дала ему договорить:
  — Да-да, я знаю, что мои показания могут быть использованы против меня. Я к этому готова. Вы предъявили мне обвинение в контрабандной торговле. Я не надеюсь, что суд меня оправдает. Мне грозит долгое тюремное заключение. Я знаю и то, что вы обвиняете меня в соучастии в убийстве.
  — Однако чистосердечное признание может облегчить вашу участь. Хотя никаких гарантий я вам дать не могу.
  — И не надо. Может, лучше уж сразу покончить все счеты с жизнью, чем томиться столько лет в тюрьме. Я хочу сделать заявление. Можете считать меня сообщницей убийцы, но я не убийца. Я никого не пыталась убить, у меня даже в мыслях такого не было. Я не идиотка. Я хочу, чтобы вы знали: Нигель убивал в одиночку. Я не собираюсь расплачиваться за его преступления.
  Селия знала слишком много, но я могла бы все утрясти. Нигель не дал мне времени. Он договорился с ней встретиться, обещал признаться в порче рюкзака и конспектов, а потом подсыпал ей в кофе морфий. Еще раньше он стащил ее письмо и вырезал из него фразу, намекающую на самоубийство. Эту бумажку и пустой флакон из-под морфия, который он на самом деле не выкинул, а припрятал, Нигель положил у ее кровати. Теперь мне понятно, что он давно замышлял убить Селию. Потом он признался мне во всем. И я поняла, что должна быть с ним заодно, иначе я тоже пропала.
  Примерно то же случилось и с миссис Ник. Он выяснил, что она пьет, испугался, что она проболтается, а поэтому подкараулил ее где-то и подсыпал ей в рюмку яду. Он всячески отпирался, но я знаю, что убийца — он. Потом была Пат. Он пришел ко мне и рассказал о случившемся. Сказал, что я должна сделать, чтобы у нас обоих было прочное алиби. Я тогда уже совершенно запуталась… выхода не было…
  Наверное, если бы вы меня не поймали, я уехала бы за границу и начала новую жизнь. Но мне не удалось ускользнуть. И теперь я хочу лишь одного: убедиться, что жестокий, вечно смеющийся мерзавец отправится на виселицу.
  Инспектор Шарп глубоко вздохнул. Все складывалось удачно, на редкость удачно, но он был удивлен.
  Констебль лизнул карандаш.
  — Я не совсем понимаю… — начал Шарп.
  Она оборвала его:
  — Вам не нужно ничего понимать. У меня есть свои причины так поступить.
  Раздался мягкий голос Эркюля Пуаро:
  — Из-за миссис Николетис?
  Валери прерывисто задышала.
  — Ведь она была вашей матерью, да?
  — Да, — сказала Валери Хобхауз, — она была моей матерью…
  Глава 22
  — Я не понимаю, — умоляюще произнес мистер Акибомбо и тревожно посмотрел на своих рыжеволосых собеседников.
  Салли Финн увлеклась разговором с Леном Бейтсоном, и Акибомбо с трудом улавливал нить разговора.
  — Так кого же, по-твоему, — спросила Салли, — Нигель хотел скомпрометировать: тебя или меня?
  — Скорее всего, обоих, — ответил Лен. — Но волосы он, наверное, снял с моей расчески.
  — Простите, я не понимаю, — сказал мистер Акибомбо. — Значит, это Нигель прыгал по балконам?
  — Нигель прыгуч как кошка. А я бы в жизни не перепрыгнул — вес не тот.
  — Тогда примите мой искренний извинения за то, что я незаслуженно подозревал вас.
  — Ладно, не переживай, — сказал Лен.
  — Но ты, правда, здорово помог, — сказала Салли. — Как ты здорово сообразил про борную кислоту!
  Мистер Акибомбо расцвел.
  — Да вообще давно стоило понять, что Нигель страдал разными комплексами и…
  — Ой, ради бога, не уподобляйся Колину! Нигель мне всегда был глубоко омерзителен, и теперь я наконец понимаю почему. Но ведь правда же, Лен, если бы сэр Артур Стэнли поменьше сентиментальничал и отдал бы Нигеля под суд, жизнь трех людей была бы сейчас спасена? Я не могу избавиться от этой мысли.
  — Но, с другой стороны, его чувства тоже можно понять…
  — Простите, мисс Салли…
  — Да, Акибомбо?
  — Может быть, если вы видите завтра на вечер в университете мой преподаватель, вы скажете ему, что я пришел к очень верный умозаключение? Потому что мой преподаватель часто говорит, что у меня в голове не-раз-бериха.
  — Конечно! Обязательно скажу.
  Лен Бейтсон был мрачнее тучи.
  — Через неделю ты уже будешь в Америке, — сказал он.
  На мгновение воцарилось молчание.
  — Я приеду, — сказала Салли. — Или ты можешь приехать к нам учиться.
  — Зачем?
  — Акибомбо! — сказала Салли. — Тебе хотелось бы в один прекрасный день стать шафером на свадьбе?
  — А что такое «шафер»?
  — Ну, это когда жених… скажем, Лен, дает тебе на сохранение обручальное кольцо, и вы едете в церковь, очень нарядные, а потом он берет у тебя кольцо и надевает его мне на палец, и орган играет свадебный марш, и все плачут.
  — Значит, вы с мистером Леном хотите пожениться?
  — Ну да.
  — Салли!
  — Если, конечно, Лен не возражает.
  — Салли, но ты не знаешь про моего отца…
  — Ну и что? Тем более что я знаю. Твой отец полоумный. Ничего страшного, у многих отцы полоумные.
  — Но это не передается по наследству. Честное слово! Как же я переживал все это время!
  — Я немножко догадывалась.
  — В Африке, — сказал мистер Акибомбо, — давно, когда еще не приходил атомный век и научная мысль, свадебные обряды были очень интересный и забавный. Хотите, я расскажу?
  — Лучше не надо, — замахала руками Салли. — Я подозреваю, что нам с Леном придется краснеть, а рыжие краснеют очень густо.
  
  Эркюль Пуаро поставил свою подпись на последнем письме, протянутом ему мисс Лемон.
  — Все хорошо, — серьезно произнес он. — Напечатано без ошибок.
  — По-моему, я не так часто ошибаюсь, — возразила секретарь.
  — Нечасто, но все же бывает. Да, кстати, как дела у вашей сестры?
  — Она подумывает отправиться в круиз. По скандинавским столицам.
  — А-а, — сказал Эркюль Пуаро.
  Он подумал, что вдруг… на корабле… Но сам он ни за какие блага мира не согласился бы на морское путешествие.
  Сзади громко тикал маятник.
  
  Хикори-дикори,
  Часики тикали,
  Хикори-дикори-док,
  Мышонок в часы — скок-поскок, —
  
  продекламировал Эркюль Пуаро.
  — Что вы сказали, месье Пуаро?
  — Да так, ничего, — ответил Пуаро.
  
  1955 г.
  Перевод: Т. Шишова
  
  Причуда
  
  
  Глава 1
  Раздался телефонный звонок.
  Мисс Лемон, расторопная секретарша Пуаро, отложила в сторону блокнот для стенограмм, сняла трубку и безразличным тоном произнесла:
  — Трафальгар восемьдесят один тридцать семь. Эркюль Пуаро откинулся назад в своем кресле и закрыл глаза. В задумчивости он слегка барабанил пальцами по краю стола: он продолжал обдумывать и шлифовать фразы письма, которое диктовал.
  Прикрыв рукой трубку, мисс Лемон негромко спросила:
  — Может, вы сами ответите, просят из Нассикоума, Девон?1443
  Пуаро нахмурился. Название места ему ни о чем не говорило.
  — Кто спрашивает? — предусмотрительно поинтересовался он.
  Мисс Лемон спросила в трубку.
  — Нарядная Оливер? — с сомнением произнесла она. — Понятно… Назовите еще раз фамилию. Она снова повернулась к своему шефу.
  — Миссис Ариадна Оливер.
  Брови Пуаро взмыли вверх. Сразу вспомнилось: седые всклокоченные волосы… орлиный профиль…
  Он поднялся и взял у мисс Лемон трубку.
  — Эркюль Пуаро слушает, — с достоинством произнес он.
  — Мистер Порро лично? — очень строго спросила телефонистка.
  Пуаро заверил, что это действительно он.
  — Соединяю вас с мистером Порро, — произнесла телефонистка, и ее негромкий скрипучий голос сменился таким великолепным, мощным контральто, что Пуаро пришлось тотчас отнести трубку дюйма на два от уха.
  — Мосье Пуаро, так это вы?
  — Собственной персоной, мадам.
  — Это миссис Оливер. Не знаю, помните ли вы меня…
  — Конечно, помню, мадам. Разве вас можно забыть?
  — Случается, забывают… — сказала миссис Оливер. — И довольно часто. Не думаю, что я такая уж заметная личность. Впрочем, возможно, меня просто не узнают — я вечно что-нибудь вытворяю со своими волосами. Но это я так, к слову. Надеюсь, я вам не помешала, ведь вы всегда ужасно заняты?
  — Нет-нет, ничуть.
  — Господи, очень не хотела бы нарушать ваших планов, но вы мне чрезвычайно нужны. Вы можете прилететь самолетом?
  — Я не пользуюсь самолетами. Меня укачивает.
  — Меня — тоже. Впрочем, это будет, наверное, не быстрее, чем на поезде: ведь, кажется, ближайший от нас аэропорт в Эксетере,1444 а до него тоже ехать и ехать. Так что поезжайте поездом. Он отходит в двенадцать с Падцингтона1445 — до Нассикоума, и вы вполне на него успеваете. Если мои часы не врут, что для них вовсе не редкость, у вас еще сорок пять минут.
  — Но, мадам, где вы? И что там у вас происходит?
  — В Насс-хаусе, Нассикоум. На станции вас будет ждать машина или такси.
  — Но зачем я вам? И что же все-таки у вас там происходит? — снова спросил Пуаро уже менее сдержанно.
  — Телефоны всегда ставят в таких неудобных местах, — сказала миссис Оливер. — Этот находится в холле… Мимо все время ходят люди, разговаривают… Я еле вас слышу. Так я вас жду. Представляю, как все удивятся. До свидания.
  В трубке раздался резкий щелчок и тихое гудение. Пуаро в некотором замешательстве положил трубку и пробормотал что-то себе под нос. Мисс Лемон, державшая карандаш наготове, старательно повторила прерванную звонком фразу:
  — «…позвольте заверить вас, дорогой сэр, что высказанное вами предположение…»
  Пуаро отмахнулся от «высказанного предположения».
  — Это была миссис Оливер, — сказал он. — Писательница Ариадна Оливер. Вы, наверное, читали ее детективные романы… — Он осекся, вспомнив, что мисс Лемон читает только серьезные книги и к подобному чтиву относится с презрением, считая его посягательством на истинную литературу. — Она хочет, чтобы я немедленно отправился в Девоншир, через… — он бросил взгляд на часы, — через тридцать пять минут.
  Мисс Лемон возмущенно подняла брови.
  — Времени у вас в обрез, — сказала она. — К чему такая спешка?
  — Спросите что полегче! Мне она ничего не сказала.
  — Вот странно. Интересно, почему?
  — Почему… — задумчиво произнес Пуаро, — потому что боялась, что ее могут подслушать. Она довольно ясно дала мне это понять.
  — Ну и ну… — возмутилась мисс Лемон, всегда готовая встать на защиту своего патрона. — Дела, люди ждут! Подумать только, чтобы вы, солидный, занятой человек, неслись сломя голову из-за чьего-то сумасбродства! Я всегда замечала, что эти художники и писатели такие неуравновешенные — никакого чувства меры. Я сейчас же пошлю телеграмму: «Сожалею, не могу покинуть Лондон», а?
  Ее рука потянулась к трубке, но Пуаро поспешил сказать:
  — Du tout!1446 И будьте добры, срочно вызовите такси. — Он повысил голос:
  — Джордж! Туалетные принадлежности в мой саквояж! И побыстрее, как можно быстрее! Мне надо успеть на поезд.
  * * *
  Сто восемьдесят две мили из двухсот двенадцати поезд несся на предельной скорости, но последние тридцать тащился еле-еле, пыхтя и как бы извиняясь, пока не достиг наконец станции Нассикоум. Только один-единственный пассажир сошел здесь — Эркюль Пуаро. Он с опаской преодолел зияющую пропасть между ступенькой поезда и платформой и посмотрел по сторонам. Вдалеке, у багажного отсека, возился с вещами носильщик. Пуаро взял свой саквояж и двинулся по платформе к выходу. Он сдал билет и вышел через кассовый зал.
  В глаза ему бросился огромный вытянутый кузов «хамбера»,1447 откуда тут же вышел шофер в униформе.
  — Мистер Эркюль Пуаро? — почтительно спросил он, приблизившись; потом взял саквояж и распахнул дверцу машины.
  Проехав через мост над железнодорожными путями, они свернули на извилистую дорогу, плотно обсаженную высокими кустарниками. Вскоре эта живая изгородь расступилась, и справа открылся красивый вид на реку и далекие, тронутые туманной голубизной, холмы. Шофер съехал на обочину и остановился.
  — Река Хэлм, сэр, — сказал он. — А вдали — Дартмур. Несомненно, требовалось выразить восхищение. Пуаро несколько раз с чувством пробормотал: «Magnifique!»1448 На самом же деле Природа мало волновала его, и слова восхищения могли сорваться с его губ скорее при виде хорошо возделанного огорода. Мимо прошли две девушки, с трудом взбиравшиеся вверх по шоссе. Они были в шортах, с тяжелыми рюкзаками, головы их были повязаны широкими пестрыми шарфами.
  — Здесь рядом турбаза, сэр, — пояснил шофер, как видно, взявший на себя обязанности гида Пуаро по Девону. — В Худаун-парке. Раньше он принадлежал мистеру Флетчеру. Потом его купила Ассоциация молодежных туристских центров, и в летнее время там жуть сколько народу. Иногда человек сто набирается. Но принимают не больше, чем на пару ночей, а потом — иди себе дальше. Тут и парни и девушки, и все почти иностранцы.
  Пуаро задумчиво кивал головой, глядя вслед девушкам. Он уже в который раз убедился в том, что шорты идут далеко не всем представительницам прекрасного пола. От огорчения он даже закрыл глаза. И почему, ну почему молодые женщины позволяют себе так одеваться? Их обгоревшие под солнцем ляжки так неэстетичны!
  — Ноша у них, видимо, нелегкая, — пробормотал он.
  — Да, сэр. К тому же и от станции, и от автобусной остановки путь немалый. А до Худаун-парка еще добрых две мили, — он помедлил. — Если вы не против, сэр, мы можем их подвезти.
  — Конечно, конечно, — великодушно согласился Пуаро.
  Ему стало как-то неуютно в этом роскошном, полупустом автомобиле при виде двух запыхавшихся, обливающихся потом женщин, согнувшихся под тяжестью рюкзаков, женщин, которые не имеют ни малейшего представления о том, как надо одеваться, чтобы быть привлекательными для мужчин.
  Шофер тронул машину, и она с тихим рокотом остановилась рядом с девушками. Они с надеждой повернули к ним свои испуганные и лоснящиеся от пота лица.
  Пуаро открыл дверцу, и девушки забрались в машину.
  — Очень мило, спасибо, — сказала одна из них с иностранным акцентом, белокурая девушка. — Да, дорога оказалась длиннее, чем я думала.
  Другая с загорелым и раскрасневшимся лицом и выбившимися из-под шарфика выгоревшими каштановыми волосами только кивнула несколько раз головой и пробормотала:
  — Grazie.1449
  Белокурая продолжала живо болтать:
  — Я приехать в Англию на каникулы, на две недели. Я из Голландия. Англия мне очень нравится. Я уже побывать в Стратфорд-он-Эйвон,1450 Шекспировский театр, замок Уорик. Потом я была в Клоувли. Уже осмотреть собор в Эксетер, быть в Торки…1451 очень красиво… Я приехать смотреть здесь известные красивые места, а завтра пройду через реку и буду в Плимут, откуда было сделано открытие Новый Свет.
  — А вы; синьора? — обратился Пуаро к другой девушке. Но та только улыбалась и трясла своими кудряшками.
  — Она плохо говорит по-английски, — пояснила голландка, — Мы обе чуть-чуть знаем по-французски и говорить в поезде на французском. Она из-под Милан, в Англии у нее есть родственница, замужем за джентльменом, который имеет большой бакалейный магазин. Она вчера приехать со своей подругой в Эксетер, но отравиться запеченный телячий окорок из какой-то лавки в Эксетер, и ей пришлось остаться там, чтобы выздоравливать. Это нехорошо — в жаркую погоду есть запеченный окорок.
  Тут шофер остановился, потому что дорога разветвлялась. Девушки вышли, поблагодарили и отправились по дороге, которая вела налево. Нарушив свое олимпийское спокойствие, шофер с возмущением воскликнул:
  — Опасаться надо не только запеченного окорока! Будьте поосторожней и с корнуольскими пирогами. Чего только не пихают в эти пироги, а что вы хотите каникулы!
  Он включил двигатель и свернул на правую дорогу, которая вскоре пошла через густой лес. Шофер продолжал излагать свои впечатления о юных обитателях туристского центра в Худаун-парке:
  — Тут есть довольно приятные молодые особы, но никаких элементарных представлений о том, что надо уважать частную собственность, — сокрушался он. — Никак им не втолкуешь, что имение джентльмена — это частная собственность. Все время ходят через наш лес и прикидываются, будто не понимают, что им говорят. — Он скорбно покачал головой.
  Дорога резко пошла вниз, и после крутого спуска они въехали в огромные железные ворота, и далее по подъездной аллее покатили к большому белому дому в георгианском стиле,1452 фасад которого выходил на реку.
  Шофер открыл дверцу машины, а по ступенькам уже спешил им навстречу высокий черноволосый дворецкий.
  — Мистер Эркюль Пуаро? — спросил он.
  — Да.
  — Миссис Оливер вас ждет, сэр. Вы найдете ее на Батарейной площадке. Позвольте, я покажу дорогу. — Он направил Пуаро на извилистую лесную тропинку. В просветах между деревьями внизу поблескивала иногда река. Дорожка плавно шла вниз и упиралась в круглую открытую площадку, окруженную низенькой зубчатой стенкой. На стенке сидела миссис Оливер.
  Она поднялась ему навстречу, и с ее колен упало несколько яблок, раскатившихся в разные стороны. Яблоки были непременным атрибутом их встреч с миссис Оливер.
  — Не понимаю, почему у меня вечно все падает, — произнесла миссис Оливер, довольно невнятно, поскольку жевала очередное яблоко. — Как вы поживаете, мистер Пуаро?
  — Tres bien, chere madame,1453 — учтиво ответил Пуаро. — А вы?
  Миссис Оливер выглядела несколько иначе, чем в последнюю их встречу, и причиной тому был, как она уже намекнула по телефону, ее новый эксперимент с прической. В последний раз, когда ее видел Пуаро, волосы ее были просто распущены по плечам. Сейчас же они, сильно подсиненные и завитые, громоздились мелкими кудряшками вверх — а lа маркиза. Но на этом сходство с «маркизой» заканчивалось, все остальное в ее облике могло быть обозначено понятием «деревенская практичность»: пиджак и юбка из грубого твида, ярко-желтые, цвета яичного желтка, и невзрачный горчичный джемпер.
  — Я знала, что вы приедете, — радостно заявила миссис Оливер.
  — Вы не могли этого знать, — решительно сказал Пуаро.
  — И все-таки я знала.
  — Я и сам никак не пойму, почему я здесь.
  — А я знаю почему: из любопытства. В глазах Пуаро вспыхнула искорка.
  — Возможно, на этот раз ваша знаменитая женская интуиция не сбила вас с истинного пути.
  — И нечего подшучивать над моей интуицией. Разве не я всегда сразу определяла убийцу?
  Пуаро галантно воздержался от ответа. Иначе бы он сказал: «С пятой попытки, может быть, и то не всегда!»
  Вместо этого он, глядя по сторонам, заметил:
  — У вас тут в самом деле восхитительно.
  — У меня? Но эти красоты принадлежат не мне, мосье Пуаро. Вы думали, это моя земля? Нет-нет, это владения неких Стаббсов.
  — Кто они такие?
  — О, собственно, обыкновенные люди. Просто богатые, — неопределенно ответила миссис Оливер. — Ну а я здесь работаю, занимаюсь одним дельцем.
  — А, понимаю — местный колорит для одного из ваших chef-d'oeuvre?1454
  — Нет, именно то, что я сказала. Я работаю. Меня пригласили организовать убийство.
  Пуаро в недоумении посмотрел на нее.
  — О нет, не настоящее, — поспешила заверить его миссис Оливер. — Завтра здесь устраивают большой праздник, и в качестве совершенно нового развлечения будет «Найди жертву». По моему сценарию. Понимаете, ну вроде игры «Найди сокровище», только «Найди сокровище» тут уже несколько раз устраивали, и они захотели чего-нибудь новенького. И вот мне предложили хороший гонорар, чтобы я приехала и что-нибудь эдакое придумала. Мне и самой интересно — все-таки свежая струя в унылых писательских буднях.
  — И как же это будет происходить?
  — Ну, конечно, будет «жертва». И улики. И, естественно, подозреваемые. Все довольно обычно: роковая женщина и шантажист, юные влюбленные и злодей дворецкий. Платите полкроны — и вам показывают первую улику, а вы соответственно должны найти жертву, орудие убийства, сказать, кто убийца, и объяснить мотив.
  — Замечательно! — восхитился Эркюль Пуаро. Но миссис Оливер удрученно сказала:
  — Однако устроить все это гораздо труднее, чем мне поначалу казалось. Я как-то не учла, что живые люди неплохо соображают, не то что мои персонажи.
  — Так вы меня вызвали, чтобы я помог вам что-то еще придумать?
  — Ну что вы! — воскликнула миссис Оливер. — Конечно нет! С этим я справилась сама. К завтрашнему празднику все готово. Я вызвала вас совсем по другой причине.
  — И что же это за причина?
  Руки миссис Оливер растерянно взметнулись к голове, чтобы привычным жестом взъерошить волосы. Но тут она вспомнила про свою замысловатую прическу и принялась изо всех сил терзать мочки ушей, чтобы хоть как-то разрядиться.
  — Я знаю, что это полный идиотизм с моей стороны, — сказала она, — но мне кажется, что тут что-то не так.
  Глава 2
  Пуаро пристально посмотрел на нее и, немного помолчав, резко переспросил:
  — Что-то не так? И что же именно?
  — Сама не знаю… Потому и хочу, чтобы вы во всем этом разобрались. Я все сильнее чувствую, что меня втягивают… во что-то такое… Можете называть меня дурой, но только я не удивлюсь, если завтра вместо инсценированного убийства произойдет настоящее!
  Пуаро продолжал недоуменно на нее смотреть, однако она смело выдержала его скептический взгляд.
  — Интересная мысль, — пробормотал Пуаро.
  — Вы, наверное, действительно считаете меня дурой, — с вызовом сказала миссис Оливер.
  — Никогда так не думал, — заверил Пуаро.
  — Но я же знаю, что вы всегда говорите по поводу интуиции.
  — Не знаю, интуиция ли это, иногда люди по-разному называют одни и те же вещи, — сказал Пуаро. — Я вполне допускаю, что вы заметили или услышали нечто такое, что вызвало у вас тревогу. И возможно, вы и сами не знаете, что конкретно заставило вас встревожиться. Ваше сознание фиксирует только результат воздействия какого-то фактора — то есть тревогу. Если можно так выразиться, вы не знаете, что именно вы знаете. Если угодно, можете называть это интуицией.
  — От этой неопределенности чувствуешь себя просто идиоткой, — уныло пожаловалась миссис Оливер, — даже объяснить ничего толком не можешь.
  — Ну ничего, как-нибудь разберемся, — обнадежил ее Пуаро. — Вы сказали, что у вас такое ощущение, что вас во что-то втягивают… Вы не могли бы поточнее определить, что вы имели в виду?
  — Это довольно трудно… Видите ли, это мое, так сказать, убийство… Я тщательно его спланировала, и все у меня сходилось как надо. Ну и… возможно, вам известно, что писатели не терпят ничьих советов. Кто-то вам вдруг говорит: «Великолепно, но не лучше ли будет, если то-то и то-то сделать так-то и так-то?» Или: «У меня прекрасная идея: пусть жертвой будет А вместо Б». Или: «Пусть убийцей окажется Д вместо Г». Сразу так и хочется рявкнуть: «Хотите так — тогда сами все и пишите».
  Пуаро кивнул.
  — И вы примерно так им и сказали?
  — Ну, не совсем так… После одного дурацкого предложения я вспылила, и они от меня отстали, но все же на несколько тривиальных исправлений я согласилась, поскольку мне удалось отстоять вещи принципиальные. Решила не портить себе нервы из-за мелочей.
  — Понятно, — сказал Пуаро. — Да… Это известный прием… Специально предлагают что-нибудь донельзя нелепое, противоречащее здравому смыслу, но на самом деле добиться хотят совсем другого, какого-нибудь незначительного, вроде бы второстепенного изменения. Которое и было истинной целью. Вы это хотите сказать?
  — Вы поняли меня абсолютно верно, — сказала миссис Оливер. — Конечно, может быть, я просто слишком мнительная… но нет, так оно и есть. И вот ведь что странно: все эти изменения, в сущности, совершенно безобидны. И все-таки мне очень не по себе… видимо, сама атмосфера так на меня действует…
  — Кто вам предложил внести эти изменения?
  — В том-то и дело, что несколько человек почти одновременно. Если бы это был кто-то один, я бы чувствовала себя увереннее. Но тут все хитро было обставлено. Я думаю, это вполне определенный человек… и действует он через нескольких ничего не подозревающих людей.
  — И кто бы, по-вашему, это мог быть? Миссис Оливер покачала головой.
  — Знаю только, что он очень умен и очень осторожен, — сказала она. — Это может быть кто угодно.
  — Но кто именно? — спросил Пуаро. — Ведь круг действующих лиц, вероятно, довольно ограничен?
  — Да, конечно, — признала миссис Оливер и начала перечислять:
  — Сэр Джордж Стаббс, владелец имения. Разбогатевший плебей, страшно ограниченный, но в своем бизнесе, я думаю, дока. Затем леди Стаббс Хэтти, лет на двадцать моложе его, довольно красива, но в разговоре не может связать и двух слов, по-моему, у нее что-то не то с головой. Вышла замуж, конечно, ради денег, интересуют ее только наряды и драгоценности. Потом Майкл Уэйман архитектор, он довольно молод и по-своему очень привлекателен — этакий богемный красавец. Проектирует для сэра Джорджа теннисный павильон и ремонтирует «Причуду».
  — Причуду? Это еще что такое? Какое-то маскарадное название!
  — Это такая небольшая постройка с колоннами, похожая на маленький храм. Вы, наверное, видели нечто подобное в Кью.1455 Еще я не называла Бруис — она у них тут и за секретаря, и за экономку, следит за домом и ведет переписку — строгая и деловая женщина. Теперь те, кто не живет в имении, а просто приходит помогать в устройстве праздника. Молодая пара, снимающая коттедж внизу у реки, Алек Легг и его жена Салли. Капитан Уорбуртон, знакомый Мастертонов. Ну и, конечно, сами Мастертоны. И еще старая миссис Фоллиат. Она живет в бывшем домике садовника. Насс был когда-то родовым имением семьи ее мужа. Но одни умерли, другие были убиты в войнах — остались долги… К тому же надо было платить налог на наследство. В общем, последнему владельцу пришлось продать имение.
  Пуаро принял к сведению этот список персонажей, но их имена пока ему ни о чем не говорили. Он вернулся к основному вопросу:
  — И кто же придумал эту игру?
  — Я думаю, миссис Мастертон. Ее муж — член парламента. Надо сказать, она не лишена организаторских способностей. Это она уговорила сэра Джорджа устроить праздник. Видите ли, долгие годы имение пустовало, здесь никто не бывал, и она считает, что люди готовы даже за-пла-тить деньги, чтобы посмотреть, как оно выглядит.
  — Довольно невинная затея, — заметил Пуаро.
  — Это только так кажется, — настойчиво твердила миссис Оливер, — на самом деле что-то здесь не то. Пуаро пытливо на нее посмотрел.
  — А как вы объяснили мое появление здесь? — спросил он. — И зачем вы меня вызвали?
  — О, это было нетрудно. Вам предстоит вручить приз за лучшее расследование. Сказала, что знакома с вами лично и, наверное, сумею уговорить вас приехать, заверила, что имя ваше привлечет еще больше народу… Думаю, так оно и будет, — дипломатично добавила она.
  — И ваше предложение было принято без возражений?
  — Все были ужасно заинтригованы. Миссис Оливер предпочла не упоминать, что кое-кто из молодежи спрашивал: «Эркюль Пуаро? А кто это такой?»
  — Все согласились? Никто не возражал? Миссис Оливер покачала головой.
  — Жаль, — вздохнул Пуаро.
  — Вы полагаете, это могло бы нам что-то дать?
  — Будущий преступник едва ли мог приветствовать мое прибытие.
  — Вы все-таки думаете, что у меня просто разыгралось воображение, удрученно сказала миссис Оливер. — Должна признаться, до встречи с вами я не предполагала, насколько мало у меня убедительных доводов.
  — Успокойтесь. — Пуаро улыбнулся. — Я чрезвычайно заинтригован. С чего начнем?
  Миссис Оливер взглянула на часы.
  — Сейчас как раз время пить чай. Вернемся в дом, и вы сможете со всеми познакомиться.
  Она двинулась к тропинке, но не к той, по которой пришел Пуаро. Миссис Оливер почему-то повела его в противоположном направлении.
  — Так мы пройдем мимо лодочного домика, — объяснила она.
  Вскоре они действительно увидели домик с живописной тростниковой крышей, он стоял у самой воды.
  — Здесь будет находиться «труп». Конечно, ненастоящий.
  — И кто же будет «жертвой»?
  — Одна туристка из Югославии, которая была первой женой молодого ученого-атомщика, — исчерпывающе объяснила миссис Оливер.
  Пуаро прищурился.
  — И конечно, ваши игроки решат, что ее убил ученый-атомщик, но на самом деле все гораздо сложнее, вы умеете сбить со следа.
  Миссис Оливер кокетливо отмахнулась от комплимента.
  — Разумеется, атомщик тут ни при чем, это было бы слишком просто. Вас-то ни за что не проведешь, — посетовала она. — На самом деле ее убил местный сквайр, и мотив — довольно трудно уловить. Не думаю, что многим удастся это сделать, хотя в пятом ключе содержится довольно прозрачный намек.
  Не вдаваясь более в тонкости замысла миссис Оливер, Пуаро задал практический вопрос:
  — Ну, а как быть с трупом? Есть какая-нибудь подходящая кандидатура?
  — Да. Это — девушка-гид, — сказала миссис Оливер. — Вообще-то труп собиралась изображать Салли Легг, но теперь они хотят надеть на нее тюрбан и сделать гадалкой. Так что вместо нее задействовали Марлин Таккер, она по характеру тихоня — все больше молчит да шмыгает носом. Роль у нее очень простая. Нужно повязать голову косынкой или просто шарфом, надеть рюкзак и, как только она услышит, что кто-то подходит, плюхнуться на пол и накинуть на шею веревку. Вот и все. Конечно, бедняжке будет скучновато торчать в лодочном домике, пока ее не найдут, но я припасла для нее целую охапку комиксов, и на одном из них даже написала ключ для поиска убийцы. Так что и это — не просто развлечение, а в некотором роде подсказка.
  — Я очарован вашей изобретательностью! И как только вы все это придумываете!
  — Придумать-то нетрудно, — сказала миссис Оливер. — Беда в том, что придумываешь слишком много, и все становится чересчур запутанным, так что приходится кое от чего отказываться. Вот это действительно мука. Теперь нам сюда.
  Они свернули и принялись подниматься по ведущей вспять крутой зигзагообразной дорожке, которая тоже шла вдоль реки, но уже на более высоком уровне. Еще раз свернув, они оказались на небольшой поляне, посреди которой высилось нечто похожее на миниатюрный храм с пилястрами.1456 Несколько поодаль от него стоял молодой человек в потертых фланелевых брюках и ядовито-зеленой рубашке и свирепым взглядом смотрел на это сооружение. Услышав, что кто-то подошел, он обернулся.
  — Мистер Майкл Уэйман, мосье Эркюль Пуаро, — представила их друг другу миссис Оливер. Молодой человек небрежно кивнул.
  — Странные места выбирают люди для построек, — с горечью произнес он. Вот, например, эта штуковина. Построена всего год назад. В своем роде замечательный образчик и вполне гармонирует с архитектурой дома. Но почему именно здесь? Такие вещи предпочтительнее располагать, как говорится, «на виду», на зеленом холме, где цветут бледно-желтые нарциссы, et cetera.1457 Но нет — здешнему эстету взбрело соорудить этот несчастный павильон среди деревьев, которые его целиком загораживают… а чтобы его было видно хотя бы со стороны реки, надо срубить десятка два деревьев, не меньше.
  — Возможно, просто не нашлось другого места, — предположила миссис Оливер. Майкл Уэйман фыркнул.
  — А берег на что! Тот, что рядом с домом! Как раз на верхней его точке! Места лучше не придумаешь, сама природа позаботилась, а какая там трава! Но нет, эти толстосумы все на один манер, никакого художественного чутья. Как только придет им в голову какая-нибудь блажь, вроде этой вот штуковины, им не терпится скорее ее осуществить. А где строить, как это сооружение впишется в ландшафт, им не важно. Видите ли, у него повалило бурей огромный дуб. И этого осла сразу осенило: «Надо построить на этом месте павильон, он очень украсит ландшафт». Придумать что-нибудь менее пошлое эти городские невежды не в состоянии! Украсит, как же!.. Странно, что он еще не устроил вокруг дома клумбы с красной геранью и кальцеолярией!1458 Таким людям нельзя отдавать в руки подобные имения! Кстати, эту постройку тут называют не иначе, как «Причуда».
  Речь Майкла Уэймана прозвучала очень горячо. «М-да, молодой человек явно недолюбливает сэра Джорджа Стаббса», — не преминул заметить про себя Пуаро.
  — И стоит эта его замечательная «Причуда» на бетонном основании, продолжал Уэйман, — но грунт-то под ней рыхлый, и постройка дала осадку. Трещина во всю стену, скоро сюда опасно будет заходить… Лучше снести ее и заново построить на том высоком берегу, у дома. Лично я поступил бы так, но упрямый старый осел не хочет и слышать об этом.
  — Кстати, что насчет теннисного павильона? — спросила миссис Оливер.
  Молодой человек помрачнел еще больше.
  — Ему подавай нечто вроде китайской пагоды, — простонал он. — И чтобы непременно с драконами! А все потому, что леди Стаббс любит щеголять в шляпах, как у китайских кули.1459 Представьте, каково архитектору! Вечная история: кто хочет построить что-нибудь приличное, у того нет средств, а у кого они есть, тот, черт побери, заказывает какой-нибудь кошмар.
  — Искренне вам сочувствую, — сказал Пуаро.
  — Джордж Стаббс, — с презрением произнес архитектор. — Что он о себе возомнил? Во время войны пристроился на тепленькое местечко в Адмиралтействе, укрылся в безопасной уэльской глуши и отрастил себе бороду — чтобы все думали, что он эдакий морской волк, который самолично плавал на конвойных кораблях. Да от него просто воняет деньгами, по-другому и не скажешь!
  — Вам, архитекторам, нужны люди с деньгами, иначе у вас никогда не будет работы, — резонно заметила миссис Оливер.
  Она направилась к дому, а Пуаро и пылающий гневом архитектор последовали за ней.
  — Эти денежные мешки не в состоянии понять простейших принципов, — с горечью произнес архитектор и напоследок пнул ногой накренившуюся «Причуду». На плохом фундаменте хорошего дома не построишь.
  — Совершенно с вами согласен, — сказал Пуаро. — Очень правильная мысль.
  Вскоре деревья расступились, и перед их глазами возник прекрасный белый дом, выгодно оттененный склоном, поросшим темными деревьями.
  — Отличный дом. Да, вот где настоящая красота, — пробормотал Пуаро.
  — А этот невежда собирается пристроить к нему бильярдную, — зло бросил Майкл Уэйман.
  На покатом склоне, расстилавшемся чуть ниже, невысокая пожилая леди подстригала секатором кусты. Увидев их, она поднялась, чтобы поздороваться.
  — Очень все запущенно, — слегка запыхавшись, сказала она. — А сейчас так трудно найти человека, понимающего что-нибудь в кустарниках. Этот склон в марте и апреле раньше бывал весь усыпан цветами, но в этом году он ужасно меня разочаровал… все эти сухие ветки следовало обрезать еще осенью…
  — Мосье Эркюль Пуаро, миссис Фоллиат, — представила миссис Оливер.
  Пожилая дама просияла.
  — Так вы и есть великий мосье Пуаро! Как любезно с вашей стороны, что вы согласились нам помочь. Наша замечательная миссис Оливер придумала такую головоломку… это будет так оригинально!
  Пуаро был слегка озадачен светски-любезным тоном пожилой леди. Так обычно держится хозяйка поместья.
  — Миссис Оливер моя старая знакомая, — галантно пояснил он. — Я рад, что у меня была возможность выполнить ее просьбу. Тут у вас так красиво, а дом просто великолепный, так и должно выглядеть дворянское поместье.
  Миссис Фоллиат небрежно кивнула.
  — Да. Он был построен еще прадедушкой моего мужа в семьсот девяностом году. А до этого здесь был дом елизаветинских времен.1460 Он обветшал, а в семисотом году сгорел. Наши предки поселились в этих краях в пятьсот девяностом.
  Она сообщила все это вполне невозмутимым голосом. Пуаро пристально посмотрел на стоявшую перед ним низенькую коренастую женщину в старом твидовом костюме. Самым примечательным в ее облике были ясные фарфорово-голубые глаза. Они сразу приковывали к себе внимание. Седые волосы были аккуратно собраны под почти незаметной сеткой. Несмотря на очевидное равнодушие к своей внешности и полное отсутствие какой бы то ни было амбициозности, что-то неуловимое, что так трудно бывает объяснить, придавало ей значительный вид.
  Когда они вместе направились к дому, Пуаро решился спросить:
  — Вам, наверное, трудно смириться с тем, что здесь чужие люди?
  Наступила небольшая пауза, но когда наконец прозвучал ответ, голос миссис Фоллиат был тверд и спокоен и до странности лишен эмоций:
  — В этой жизни нам со многим приходится мириться, мосье Пуаро.
  Глава 3
  Она же ввела их в дом. Он и внутри был очень хорош, с прекрасно выдержанными пропорциями. Миссис Фоллиат препроводила их в небольшую, со вкусом обставленную малую гостиную, но там они не задержались, а проследовали дальше, в парадную гостиную, где было полно народу и стоял такой гвалт, будто говорили все сразу.
  — Джордж, — позвала миссис Фоллиат, — это мосье Пуаро, который любезно согласился нам помочь.
  Сэр Джордж, громко что-то вещавший, обернулся. Это был крупный мужчина с не слишком ему шедшей бородой и багрово-красным лицом. Из-за этой своей бороды он чем-то напоминал актера, который так и не решил, кого ему играть: сельского сквайра или же неотесанного бродягу из доминиона. Во всяком случае, на морского волка он точно не походил, решил Пуаро, вспомнив реплику Майкла Уэймана. Держался он как человек чрезвычайно веселый и общительный, но в маленьких светло-голубых глазах затаилась злоба.
  — Мы очень рады, — сердечно приветствовал он Пуаро — Как хорошо, что миссис Оливер уговорила вас приехать. Блестящая идея. Ваше имя наверняка привлечет много людей. — Он чуть растерянно посмотрел вокруг. — Хэтти…
  Но на его призыв никто не отозвался.
  — Хэтти! — повторил он уже несколько более резким тоном.
  Леди Стаббс сидела в большом кресле, стоявшем чуть в стороне. Она откинула назад голову и, по-видимому, не замечала, что происходит вокруг. Время от времени она с улыбкой поглядывала на свою покоящуюся на подлокотнике руку и шевелила кистью, чтобы посмотреть, как играет на свету крупный изумруд, красовавшийся на ее среднем пальце.
  Она подняла голову и, как застигнутый врасплох ребенок, сказала:
  — Здравствуйте.
  Пуаро склонился над ее рукой.
  — Миссис Мастертон, — продолжал представлять своих гостей сэр Джордж.
  Миссис Мастертон была довольно монументальной дамой и чем-то напоминала ищейку. У нее был крупный, выступающий вперед подбородок и большие печальные, немного воспаленные глаза.
  Она поклонилась и продолжила беседу. Голос ее был настолько низким, что Пуаро опять подумал про собаку, теперь уже про лающую.
  — Пора прекратить этот бессмысленный спор насчет чайной палатки, Джим, настаивала она. — Должны же они наконец понять: мы не можем допустить, чтобы все провалилось из-за дурацких женских распрей.
  — Конечно, — согласился ее собеседник.
  — Капитан Уорбуртон, — произнес сэр Джордж. Капитан Уорбуртон в клетчатом спортивном пиджаке, с несколько лошадиным лицом, улыбнулся, оскалив белые зубы, и снова обернулся к миссис Мастертон.
  — Не волнуйтесь, я все улажу, — пообещал он. — Пойду и по-отечески с ними потолкую. А вот где поставим палатку гадалки? Около магнолии? Или в дальнем конце лужайки у рододендронов?1461
  — Мистер и миссис Легг, — представил сэр Джордж. Высокий молодой мужчина с облупившимся от загара лицом широко улыбнулся. Его рыжеволосая веснушчатая жена — весьма симпатичная — дружески кивнула и снова углубилась в полемику с миссис Мастертон. Ее высокое сопрано и низкий лай миссис Мастертон составляли своеобразный дуэт.
  –..У магнолии — мало места.
  –..надо рассредоточить… но если соберется очередь…
  –..намного прохладнее. Ведь у дома никакой тени…
  –..и кокосовые орехи тоже нельзя метать слишком близко к дому… молодежь так легко входит в раж…
  — А это, — продолжал сэр Джордж, — мисс Бруис, она всем у нас тут заправляет.
  Мисс Бруис, худощавая, по виду очень энергичная женщина лет сорока и с приятными живыми манерами, сидела рядом с большим серебряным чайным подносом.
  — Здравствуйте, мосье Пуаро, — поприветствовала она его. — Надеюсь, вам не слишком досталось в дороге? В это время года в поездах так ужасно. Позвольте, я вам налью чаю. Молоко? Сахар?
  — Молока очень немного, мадемуазель, и четыре кусочка сахару. — И пока мисс Бруис хлопотала, добавил:
  — Я вижу, вы тут развили бурную деятельность.
  — Да, приходится. В последний момент всегда обнаруживаются какие-нибудь недочеты. В наше время могут и подвести — причем самым неожиданным образом. А нам столько всего нужно — шатры, палатки, стулья, продукты. Я почти все утро не отходила от телефона.
  — А колышки не забыли, Аманда? — спросил сэр Джордж. — И клюшки для часового гольфа?1462
  — Все в порядке, сэр Джордж. Мистер Бенсон из гольф-клуба был очень любезен. Она подала Пуаро чашку.
  — Сандвич, мосье Пуаро? Вот помидоры, вот паштет. — Но, вспомнив о четырех кусочках сахара, добавила:
  — Или хотите пирожное?
  Пуаро предпочел пирожное, выбрав то, где было больше всего крема.
  Потом, держа в руках блюдце, он подошел к хозяйке дома и уселся рядом. Она все еще развлекалась своим изумрудом, любуясь игрой света на его гранях.
  — Посмотрите, — сказала она с улыбкой довольного ребенка. — Правда, красиво?
  Пуаро внимательно за ней наблюдал. На голове у нее была большая шляпа из ярко-красной соломки — шляпы такого же фасона носили китайские кули. От низких полей на мертвенно-белое лицо падали розовые блики. Миссис Стаббс была сильно накрашена — не в английском, а в каком-то экзотическом стиле. Очень белая матовая кожа, цикламеновые1463 губы, густо накрашенные ресницы. Из-под шляпы виднелись черные гладкие волосы, облегающие ее головку, словно бархатный капор. Ничего от английской томной красоты. Казалось, это существо перенеслось сюда прямо из-под тропического солнца. Но вот глаза… они заставили Пуаро насторожиться. Этот ее младенческий, почти пустой и какой-то застывший взгляд.
  И доверительность ее была очень детская, Пуаро даже ответил ей, как ответил бы ребенку:
  — Очень красивое колечко. Она засияла от удовольствия.
  — Я вчера получила его от Джорджа, — пояснила она, понизив голос, как будто доверяя ему тайну. — Он столько мне всего дарит. Он такой добрый.
  Пуаро снова взглянул на кольцо и на ладонь, лежавшую на подлокотнике. Ногти были очень длинные и покрыты красно-коричневым лаком.
  «Не трудятся они и не прядут…»1464 — вспомнилось ему.
  Он, конечно, не мог себе представить, чтобы леди Стаббс трудилась или пряла. Но и на полевую лилию она была мало похожа. Она была явно оранжерейным творением.
  — У вас прекрасная гостиная, мадам, — сказал он, оценивающим взглядом окидывая комнату.
  — Наверное, — отсутствующе ответила леди Стаббс. Склонив голову набок, она опять стала поворачивать кисть то так, то эдак, любуясь вспыхивавшими в глубине камня зелеными искрами.
  — Видите? — доверительно сказала она. — Камень мне подмигивает.
  Она вдруг расхохоталась, и Пуаро поразил этот до неприличия громкий смех.
  — Хэтти, — послышалось с другого конца гостиной: голос сэра Джорджа был мягок и добр, но в нем прозвучала и укоризна.
  Леди Стаббс перестала смеяться.
  — Не правда ли, Девоншир великолепен? — спешно спросил Пуаро, соблюдая светский ритуал.
  — Он прекрасен днем, — сказала леди Стаббс, — когда, конечно, нет дождя. И мрачно добавила:
  — Но здесь нет ночных клубов.
  — Понимаю, вы любите бывать в ночных клубах?
  — О да! — пылко сказала леди Стаббс.
  — А почему вы их так любите?
  — Там музыка, и можно потанцевать. И я надеваю туда свои лучшие наряды, браслеты, кольца. И на других женщинах тоже красивые наряды и драгоценности, но не такие красивые, как у меня.
  Она самодовольно улыбнулась, а Пуаро вдруг стало ее жаль.
  — И все это вам очень нравится?
  — Да. А еще я люблю казино. Почему в Англии нет казино?
  — Меня тоже это удивляет, — со вздохом сказал Пуаро. — Думаю, казино просто не соответствует английской натуре.
  Она взглянула на него непонимающе. Потом, слегка склонившись к нему, сказала:
  — Однажды в Монте-Карло я выиграла шестьдесят тысяч франков. Я поставила на номер двадцать семь, и он выиграл.
  — Это, должно быть, очень волнующе, мадам.
  — О да. Джордж дает мне деньги на игру, но обычно я проигрываю, — с грустью произнесла она.
  — Это печально.
  — О, это совершенно не важно. Джордж очень богат. Хорошо ведь быть богатым, верно?
  — Очень хорошо, — учтиво подтвердил Пуаро.
  — Если бы я не была богатой, возможно, я выглядела бы как Аманда.
  Она принялась бесцеремонно разглядывать сидевшую за чайным столом мисс Бруис.
  — Вам не кажется, что она очень уродлива? Мисс Бруис в этот момент подняла голову и посмотрела в их сторону. Леди Стаббс говорила негромко, но не услышала ли ее Аманда Бруис…
  Пуаро обернулся и встретился взглядом с капитаном Уорбуртоном. В глазах капитана были насмешка и ирония.
  Пуаро попытался переменить тему.
  — Вы были, наверное, очень заняты подготовкой праздника? — спросил он.
  Хэтти Стаббс покачала головой.
  — Нет. По-моему, все это очень скучно — и вообще, зачем? Есть слуги и садовники. Почему бы им не заниматься этим?
  — О, дорогая, — вдруг вмешалась миссис Фоллиат, она подошла и села на стоявший рядом диван. — Такие взгляды вы усвоили в ваших островных поместьях. Но в наши дни жизнь в Англии, увы, совсем иная. — Она вздохнула. — Теперь почти все приходится делать самим.
  Леди Стаббс пожала плечами.
  — Я считаю, это глупо. Какой же тогда смысл быть богатым, если все надо делать самим?
  — Некоторым это нравится, — улыбнулась ей миссис Фоллиат. — Мне, например. Ну не все, конечно, но кое-что я очень люблю. Например, возиться с садом или готовиться к праздникам, вроде завтрашнего.
  — Это будет что-то вроде вечеринки? — с надеждой спросила леди Стаббс.
  — Да, похоже, только будет много, много народу.
  — Как в Аскете?1465 И огромные шляпы, и все такие шикарные?
  — Ну, не совсем, как в Аскоте, — ответила миссис Фоллиат и мягко добавила:
  — Вам надо привыкать к деревенской жизни, Хэтти. В ней есть своя прелесть. Помогли бы нам утром — вместо того чтобы оставаться в постели и подняться только к чаю.
  — У меня болела голова, — надув губки, отозвалась Хэтти, но тут же настроение у нее изменилось, и она нежно улыбнулась миссис Фоллиат. — Но завтра я исправлюсь и буду делать все, что вы скажете.
  — Очень мило с вашей стороны, дорогая.
  — А у меня есть новое платье. Его принесли сегодня утром. Пойдемте со мной наверх, посмотрим.
  Миссис Фоллиат колебалась, но леди Стаббс уже встала и настойчиво повторила:
  — Ну, пожалуйста! Платье очаровательное! Идемте же!
  — Ну, хорошо, хорошо. — Миссис Фоллиат слегка усмехнулась и поднялась.
  Когда она, казавшаяся еще меньше рядом с рослой Хэтти, выходила из комнаты, Пуаро увидел ее лицо и был поражен: вместо недавней улыбки на нем было выражение крайней усталости. Она словно бы дала себе волю и сняла на миг светскую маску. А возможно, за этим скрывалось что-то большее. Возможно, она страдала какой-то болезнью, о которой, как свойственно многим женщинам, никогда не говорила. «Она не из тех, кто ищет жалости или сочувствия», подумал Пуаро.
  В кресло, где только что сидела Хэтти Стаббс, опустился капитан Уорбуртон. Он тоже взглянул на дверь, через которую вышли обе женщины, и с пренебрежительной усмешкой (естественно, не в адрес старшей), произнес:
  — Пре-е-краснейшее создание, не так ли? — Краем глаза он проследил, как сэр Джордж с миссис Мастертон и миссис Оливер выходят через стеклянную дверь в сад. — Окрутила старика Стаббса по всем правилам. Чем только он ее не ублажает! Драгоценности, норковые манто и все прочее. Не пойму, замечает ли он, что у нее пустовато в голове? Возможно, для него это не имеет значения. В конце концов эти новоявленные богачи не нуждаются в интеллектуальном общении.
  — Кто она по национальности? — поинтересовался Пуаро.
  — По ее виду я всегда считал, что она из Южной Америки, но на самом деле она вроде бы родом из Вест-Индии. С одного из тех островов, где сахар, ром и все в таком роде. Она из родовитых переселенцев — креолка, я имею в виду не то, что она полукровка. Я полагаю, они там все между собой переженились, на этих островах, отсюда-то и умственная неполноценность.
  К ним подошла юная миссис Легг.
  — Послушайте, Джим, — обратилась она к капитану, — вы должны поддержать меня. Эту палатку надо поставить там где мы решили — в дальнем конце лужайки у рододендронов. Это единственное подходящее место.
  — Мамаша Мастертон так не считает.
  — Что ж, вам надо ее уговорить. Он хитро улыбнулся.
  — Миссис Мастертон — мой босс.
  — Ваш босс Уилфред Мастертон, поскольку он — член парламента.
  — Позволю себе заметить, что его жене эта должность подошла бы больше. Именно она верховодит в доме, мне ли этого не знать.
  Сэр Джордж вернулся в гостиную тем же манером — через стеклянную дверь.
  — А, Салли, вот вы где, — сказал он. — Вы нам нужны. Вы не подумали о тех, кто будет намазывать маслом булочки, кто будет разыгрывать пирожные, и вообще, почему продукты оказались там, где обещали разместить столик со всякими вышивками и вязаньем? Где Эми Фоллиат? Только она одна может справиться с этими сложностями.
  — Она пошла наверх с Хэтти.
  — Ах, вот оно что…
  Сэр Джордж беспомощно осмотрелся. Мисс Бруис тут же выскочила из-за стола, где заполняла пригласительные билеты:
  — Сейчас я вам ее приведу, сэр Джордж.
  — Благодарю вас, Аманда. Мисс Бруис вышла из комнаты.
  — Д-да, надо побольше проволочной сетки, — пробормотал сэр Джордж.
  — Для праздника?
  — Нет-нет. Поставить ограду в лесу — там, где мы граничим с Худаун-парком. Старая давно развалилась, и теперь они ходят и ходят.
  — Кто?
  — Да нарушители, туристы! — воскликнул сэр Джордж.
  — Вы напоминаете Бетси Тротвуд,1466 воюющую с ослами, — с улыбкой сказала Салли Легг.
  — Бетси Тротвуд? Кто это? — простодушно спросил сэр Джордж.
  — Диккенс.
  — А-а, Диккенс. Я читал когда-то «Записки Пиквика». Неплохо, даже не ожидал. Но если серьезно, туристы — сущее бедствие с тех пор, как тут устроили этот проклятый туристский центр. Эти юнцы лезут сюда отовсюду. А в чем они ходят! Сегодня утром идет парень, и на рубашке у него — сплошь черепахи и еще какое-то зверье — ну, думаю, не иначе как я вчера выпил лишку. Половина не говорят по-английски, несут какую-то чушь. — Он передразнил:
  — «О, пожалуйста… сказать мне… дорога на переправа?» Я им кричу, что нет тут дороги, уходите, а они только хлопают глазами и ничего не могут понять. Это парни. А девицы хихикают. Кого сюда только не носит — итальянцы, югославы, голландцы, финны. Не удивлюсь, если к нам пожаловали уже и эскимосы! И подозреваю, что половина этой публики — коммунисты, — мрачно закончил он.
  — Только не заводитесь, Джордж, по поводу коммунистов, — сказала миссис Легг. — Идемте, я помогу вам справиться со строптивыми женщинами.
  Ведя его к двери на террасу, она обернулась и позвала:
  — Пойдемте с нами, Джим. За свою идею надо биться до конца, тем более что мы правы.
  — Я готов, но хочу ввести мосье Пуаро в курс дела. Ему ведь предстоит присуждать призы за игру «Найди жертву».
  — Вы можете сделать это позже.
  — Я подожду вас здесь, — согласился Пуаро. Наступила тишина, Алек Легг нехотя поднялся и вздохнул.
  — О женщины! — сказал он. — Просто какой-то пчелиный рой. — Он выглянул в окно. — И все из-за чего? Из-за какого-то дурацкого праздника, который никому не нужен.
  — Но кому-то, очевидно, все-таки нужен, — заметил Пуаро.
  — И почему у людей нет ни капельки здравого смысла? Почему бы им наконец не задуматься? Не подумать о том, что творится в мире? Неужели не понятно, что жители земли совершают самоубийство?
  Пуаро справедливо рассудил, что на этот вопрос отвечать не обязательно. Он только с сомнением покачал головой.
  — Если мы ничего не предпримем, пока еще не поздно… — Алек Легг внезапно умолк, на его лице на миг отразился гнев. — Знаю, знаю, о чем вы думаете. По-вашему, я просто неврастеник. Эти проклятые врачи тоже думают, что мне надо поправить нервы. Надо, говорят, отдохнуть, переменить обстановку, подышать морским воздухом. Ну раз надо, так надо: мы с Салли приехали сюда, сняли на три месяца домик на мельнице, и я следую их предписаниям. Ловлю рыбу, купаюсь, совершаю длительные прогулки, принимаю солнечные ванны…
  — Да-да, я сразу это понял, — вежливо заметил Пуаро.
  — А-а, это? — Алек прикоснулся к своему облупившемуся лицу. — Это результат в кои-то веки распрекрасного английского лета. Ну и какой от всего этого толк? Нет уж, что есть, то есть, никуда от этого не убежишь.
  — Да, бегство никогда не приводит к добру.
  — Здесь, в деревенской обстановке все воспринимается еще острей… эта невообразимая всеобщая апатия… Даже Салли, которая достаточно умна, рассуждает так же, как и все. Стоит ли волноваться? Вот что она говорит. Это меня бесит! Стоит ли волноваться!
  — А действительно, отчего вы так волнуетесь?
  — Боже мой, и вы — туда же?
  — Нет-нет, я ничего не собираюсь вам советовать. Я просто хотел бы знать отчего?
  — Неужели вы не видите, что кто-то должен хоть что-то предпринять?
  — И этот кто-то — вы?
  — Нет, не я лично. В наше время отдельно взятая личность уже не имеет значения.
  — Ну не скажите. Даже в такое время, как сейчас, каждый из нас все же во многом остается индивидуалистом.
  — И напрасно! В такое напряженное время, когда перед человечеством встал вопрос «жизнь или смерть», нельзя думать о собственных болячках и заботах.
  — Вот тут вы совершенно заблуждаетесь. Во время войны, в одну из жестоких бомбежек мысль о возможной смерти беспокоила меня куда меньше, чем натертая мозоль. Тогда меня это удивило. «Думай о том, — твердил я себе, — что тебя в любую минуту может убить». Мне даже было несколько стыдно — какая-то пустячная мозоль мучила меня сильнее, чем страх перед смертью. Понимаете, — в экстремальных условиях всякие мелочи вдруг обретают особое значение. Я видел женщину, пострадавшую в уличной аварии; у нее была сломана нога, а она рыдала из-за порванного чулка.
  — Это доказывает лишь то, что женщины — феноменальные дуры!
  — Это доказывает, какова суть человеческой натуры. Возможно, именно сосредоточенность каждой отдельной личности на своей жизни и помогла выжить роду человеческому.
  — Порою мне кажется, что лучше бы этого не произошло, — сказал Алек Легг, пренебрежительно усмехнувшись.
  — И притом, — продолжал Пуаро, — это в некотором роде проявление скромности. А скромность —, ценное качество. Вот во время войны в вашем метро часто встречался лозунг: «Все зависит от тебя». Я думаю, его придумал какой-нибудь видный духовный деятель, но, по-моему, это чрезвычайно опасное утверждение. Поскольку оно ложно. Ну что может зависеть от какой-нибудь, скажем, миссис Бланк из глухой деревушки? Если она и впрямь уверует в это, ее жизнь превратится в ад. Пока она будет думать о том, чем бы ей помочь спасению мира, ее собственный ребенок опрокинет на себя чайник.
  — Вы, вероятно, придерживаетесь старомодных взглядов. Ну а какой лозунг выбрали бы вы?
  — Ну а зачем мне собственный лозунг? У вас, у англичан, существует одна старая поговорка, по-моему, очень мудрая.
  — Какая же?
  — «Бог-то Бог, да сам не будь плох».
  — Ну и ну… Вот уж не ожидал, — изумился Алек Легг.
  — А знаете, что не мешало бы сделать у нас в стране?
  — Наверное, что-нибудь очень эффективное, но неприятное, — с улыбкой сказал Пуаро.
  — Надо бы убрать слабоумных — всех начисто. — Алек Легг оставался серьезным. — Не давать им плодиться. Если хотя бы только в одном поколении разрешить иметь детей только умным людям, вы представляете, каков бы был результат?
  — Вероятно, резкий прирост пациентов в психиатрических клиниках, — сухо отозвался Пуаро. — Корни растению нужны так же, как и цветы, мистер Легг. Какими бы прекрасными ни были цветы, они погибнут, если уничтожить корни. — И как бы между прочим спросил:
  — Леди Стаббс была бы у вас, вероятно, среди кандидатов, подлежащих усыплению?
  — Естественно. Какая польза от такой женщины? Что она сделала для общества? Думала ли она когда-нибудь о чем-то, кроме своих нарядов, мехов и драгоценностей? Вот я и спрашиваю: какая от нее польза?
  — Мы с вами действительно намного умнее, чем леди Стаббс, — спокойно произнес Пуаро. — Но, — он печально покачал головой, — боюсь, у нас нет ни малейших шансов стать украшением общества.
  — Украшением… — фыркнув, начал было Алек, но тут в комнату вошли миссис Оливер и капитан Уорбуртон.
  Глава 4
  — Вам нужно пойти взглянуть на «ключи», вообще на весь реквизит, используемый в нашей игре, — сказала, отдышавшись, миссис Оливер.
  Пуаро поднялся и послушно последовал за ними. Миновав холл, они прошли в небольшую, обставленную как служебный кабинет комнату.
  — Слева — орудия убийства, — объявил капитан Уорбуртон, махнув рукой в сторону карточного столика. Там были разложены маленький пистолет, кусок свинцовой трубы со зловещим коричневым пятном, синий флакон с этикеткой «Яд», кусок бельевой веревки и шприц.
  — Это — орудия, — пояснила миссис Оливер, — а это — подозреваемые. — И она протянула Пуаро отпечатанную карточку.
  Он с интересом прочитал:
  Подозреваемые:
  Полковник Блант — местный сквайр.
  Эстелл Глинн — красивая и загадочная молодая женщина, гостья полковника Бланта.
  Питер Грей — молодой ученый-атомщик.
  Джоан — дочь Бланта, жена Питера Грея.
  Мисс Уиллинг — экономка.
  Квайет — дворецкий.
  Майя Cтавска — молодая туристка.
  Эстебан Лойола — незваный гость.
  Пуаро прищурился и посмотрел на миссис Оливер с легким недоумением.
  — Великолепный список действующих лиц, — деликатно заметил он. — Но позвольте спросить, мадам, что требуется от участников игры?
  — Переверните карточку, — сказал капитан Уорбуртон.
  Пуаро перевернул.
  На обратной стороне было напечатано:
  Фамилия: ________________
  Адрес: ________________
  Резюме: ________________
  Имя убийцы: ________________
  Орудие, которым было совершено убийство: ________________
  Мотив: ________________
  Время и место: ________________
  Основания для ваших выводов: ________________
  — Каждый участник получает такую карточку, а также блокнот и карандаш для того, чтобы можно было записать «ключи» к разгадке, — начал быстро объяснять капитан Уорбуртон. — Ключей будет шесть. И вы переходите от одного к другому, как в игре «Найди клад», а орудия убийства будут спрятаны в нескольких подозрительных местах. Вот первый ключ — фотография. Каждый начнет с нее.
  Пуаро взял маленькое фото и, нахмурившись, стал рассматривать. Потом повернул его вверх ногами и еще больше нахмурился. Уорбуртон улыбался.
  — Искусно сфотографировано, верно? — самодовольно спросил он. — И довольно просто, если знаешь, что это такое.
  Пуаро не знал, и ему стало досадно.
  — Что-то вроде зарешеченного окна? — предположил он.
  — Некоторое сходство есть, согласен. Но вообще это часть теннисной сетки.
  — Ах вот как! — Пуаро снова посмотрел на снимок. — Да, теперь, когда вы сказали, это совершенно ясно.
  — Многое зависит от того, как посмотреть на вещь, — усмехнулся Уорбуртон.
  — Истинная правда.
  — Второй ключ будет в ящике под серединой теннисной сетки. Это пустой флакон из-под яда и рядом с ним обыкновенная пробка.
  — Понимаете, — быстро заговорила миссис Оливер, — флакон с винтовым горлышком, так что, по существу, ключом является пробка.
  — Знаю, мадам, что вы очень изобретательны, но мне не совсем понятно…
  — Ну конечно, — перебила его миссис Оливер. — Есть пересказ происходящего. Краткое содержание, как в журнальных сериалах. — Она повернулась к капитану Уорбуртону. — Листки у вас?
  — Их еще не прислали из типографии.
  — Но они же обещали!
  — Знаю, знаю. Все всегда обещают. Листки с содержанием будут отпечатаны вечером к шести. Я сам съезжу за ними.
  — Ну хорошо. — Миссис Оливер глубоко вздохнула и повернулась к Пуаро. Тогда мне самой придется все вам рассказать. Только рассказчик я никудышный. Видите ли, когда я пишу, у меня все четко и ясно, но, как только пытаюсь это пересказать, получается страшная неразбериха. Поэтому я никогда ни с кем не обсуждаю своих замыслов. Я уже научена горьким опытом: как только я начинаю это делать, мне вскоре со скучающим видом говорят:
  «Э-э… ну да… но непонятно, что же тут происходит и… наверное, из этого ничего не получится». Так бывает обидно! Ведь когда я пишу, у меня все получается.
  Миссис Оливер перевела дух и продолжала:
  — Ну, слушайте. Питер Грей, молодой ученый-атомщик, подозревают, что он работает на коммунистов, и он женат на этой девушке Джоан Блант, а его первая жена умерла, но на самом деле она не умерла, потом она вдруг появляется, потому что она — тайный агент или, вернее, она туристка, а у жены роман, а этот человек, Лойола, появляется то ли, чтобы встретиться с Майей, то ли, чтобы шпионить за ней, и существует шантажирующее письмо, которое могла написать экономка или дворецкий, и пропадает револьвер, а поскольку вы не знаете, кому адресовано письмо… и тут за обедом вдруг откуда-то падает шприц, а потом он исчезает…
  Миссис Оливер вдруг остановилась, правильно оценив реакцию Пуаро.
  — Знаю, — сочувственно сказала она. — Все кажется очень запутанным, но это не так — по крайней мере у меня в голове. Вот когда вы получите листок с кратким изложением задуманной мной истории, вы поймете, что все тут совершенно ясно. — Однако, — добавила она, — вам совершенно не обязательно вникать во все эти подробности, верно? Ваша задача — только вручить призы (кстати, очень хорошие, первый приз — серебряный портсигар в форме револьвера) и похвалить победителя, сказать, как он замечательно умен и прочее.
  Пуаро подумал про себя, что победителю действительно нужно быть очень умным. Впрочем, он сильно сомневался в том, что будет победитель. И задуманная миссис Оливер игра, в которой нужно было найти жертву, была пока окутана для него непроницаемым туманом.
  — Что ж, — бодро произнес капитан Уорбуртон, взглянув на свои часы, пожалуй, пора забирать в типографии листки.
  — А вдруг еще не готовы?.. — дрогнувшим голосом спросила миссис Оливер.
  — Готовы, готовы. Я звонил. Пока. Он вышел из комнаты.
  Миссис Оливер тут же схватила Пуаро за руку и хриплым шепотом произнесла:
  — Ну?
  — Что «ну»?
  — Что-нибудь заметили? Кого-нибудь заподозрили? С мягким укором в голосе Пуаро ответил:
  — По-моему, все вполне нормально.
  — Нормально?
  — Возможно, это не совсем подходящее слово. Ибо у леди Стаббс, как вы и говорили, определенно имеется некоторая умственная отсталость, а мистер Легг, наоборот, чересчур заумный.
  — Да нет, с ним все в порядке, — нетерпеливо заметила миссис Оливер. — У него просто нервный срыв.
  Пуаро не стал заострять внимания на некоторой нелогичности ее слов, а просто принял их к сведению.
  — Все крайне возбуждены и очень раздражительны, что, впрочем, характерно при подготовке развлечений такого рода. И если вы могли заметить…
  — Ш-ш! — Миссис Оливер снова схватила его за руку. — Сюда кто-то идет.
  Это все больше походило на плохую мелодраму… Пуаро почувствовал, что и сам начинает раздражаться.
  В дверях появилось доброжелательное лицо мисс Бруис.
  — О, вот вы где, мосье Пуаро. А я вас разыскиваю — хочу показать вам вашу комнату.
  Она повела его наверх, где ему была отведена просторная комната с видом на реку.
  — Ванная прямо напротив. Сэр Джордж подумывает прибавить ванных, но тогда, к сожалению, придется нарушить пропорции комнат. Надеюсь, вам тут будет удобно?
  — Да, конечно. — Пуаро окинул оценивающим взглядом этажерку, настольную лампу и коробку с наклейкой «Печенье» у кровати. — Кажется, все в этом доме доведено до совершенства. Кого мне благодарить: вас или очаровательную хозяйку?
  — Леди Стаббс целиком поглощена тем, чтобы быть очаровательной, — не без ехидства заметила мисс Бруис.
  — Очень живописная молодая особа, — задумчиво произнес Пуаро.
  — Вот именно…
  — Правда, возможно, в других отношениях она не столь… — он осекся, pardon,1467 я чересчур увлекся. Есть вещи, о которых, возможно, тут не принято даже упоминать.
  Мисс Бруис внимательно на него посмотрела и сухо сказала:
  — Леди Стаббс прекрасно знает, что делает. Она действительно очень эффектная женщина, но, кроме того, она еще и очень даже себе на уме.
  Она повернулась и, прежде чем Пуаро успел скроить удивленную мину, выскользнула из комнаты. Так вот, значит, что думает о хозяйке дома деловитая мисс Бруис! Или она сказала так по каким-то особым соображениям? Зачем так откровенничать с посторонним, только что приехавшим человеком? А может, именно потому, что он посторонний? Да к тому же иностранец. Эркюль Пуаро по личному опыту знал, что многие англичане полагают, что иностранцам можно говорить все что угодно и что их вообще нельзя воспринимать всерьез!
  Он нахмурился, растерянно уставившись на захлопнувшуюся дверь. Потом взглянул в окно — как раз в тот момент, когда из дома вышли леди Стаббс и миссис Фоллиат. На некоторое время дамы задержались у большой магнолии, что-то оживленно обсуждая. Но вот миссис Фоллиат кивнула на прощание, подняла свою садовую корзину, в которой лежали перчатки, и пошла по подъездной аллее. Леди Стаббс довольно долго смотрела ей вслед, затем машинально сорвала цветок магнолии, понюхала его и медленно двинулась по дорожке, которая вела сквозь заросли деревьев к реке. Прежде чем исчезнуть из виду, она оглянулась. Из-за магнолии нарочито спокойным шагом вышел Майкл Уэйман и после недолгих колебаний проследовал в гущу деревьев, где только что скрылась стройная фигурка.
  «Решительный молодой человек, — подумал Пуаро. — И к тому же красив. В общем, личность куда более привлекательная, чем сэр Джордж Стаббс…
  Но, собственно, что тут такого? Ситуация вполне ординарная. Богатый невзрачный муж, весьма уже зрелого возраста, молодая, красивая, умная (или не очень) жена и влюбчивый молодой человек. Неужто это достаточная причина для того, чтобы миссис Оливер кинулась мне звонить? Конечно, у миссис Оливер живое воображение, но…»
  — Но я ведь не занимаюсь такими вещами, — пробормотал уже вслух Эркюль Пуаро. — Выслеживать любовников на предмет установления факта адюльтера1468 — не по моей части. И вообще, почему миссис Оливер вбила себе в голову, что тут что-то не так? Впрочем, в ее голове царит такая путаница…
  Пуаро решительно не понимал, как ей удается создавать вполне связные детективные романы. Однако при всем при том она часто удивляла его своей прозорливостью.
  — Мало времени… мало, — бормотал он. — Действительно ли здесь что-то не так? Думаю, она все-таки права. Но что? Кто может пролить на это свет? Надо срочно как можно больше узнать обо всех этих людях. Но кто мне расскажет о них?
  После недолгого размышления он схватил шляпу (великий сыщик никогда не рисковал выходить вечером с непокрытой головой) и поспешил вниз. Из дальней комнаты доносился властный лай миссис Мастертон. А чуть ближе слышался голос сэра Джорджа, полный страстного нетерпения:
  — К черту чадру. Я хочу, чтобы вы были в моем гареме, Салли. Я приду завтра узнать свою судьбу. Что вы мне скажете, а?
  Послышались звуки легкой борьбы и прерывистый от напряжения голос Салли:
  — Перестаньте, Джордж.
  Пуаро, немало изумившись, ловко проскользнул в оказавшуюся рядом боковую дверь наружу и быстро потрусил по задней дорожке, которая, как подсказывало ему чутье, должна была в какой-то точке соединиться с подъездной аллеей.
  Маневр оказался удачным: хотя Пуаро немного запыхался, зато был вознагражден встречей с миссис Фоллиат.
  — Разрешите, мадам?.. — галантно предложил он, беря у нее из рук корзину.
  — О, благодарю вас, мосье Пуаро, вы очень любезны. Но, право, корзинка совсем не тяжела.
  — И все же позвольте мне донести ее до вашего дома. Вы ведь живете недалеко отсюда?
  — Я живу теперь в домике у главных ворот. Сэр Джордж любезно сдает его мне в аренду.
  Домик у ворот ее прежнего дома… Какие чувства она должна испытывать, думая об этом? Однако ее самообладание было поразительным, и Пуаро не смог заметить ни единого предательского знака — ни в голосе, ни в выражении лица.
  Он переменил тему разговора:
  — Леди Стаббс ведь намного моложе мужа?
  — На двадцать три года.
  — Она очень привлекательна.
  — Хэтти прелестное милое дитя, — спокойно сказала миссис Фоллиат.
  Пуаро ожидал совсем иного ответа.
  — Я ее очень хорошо знаю. Видите ли, она некоторое время была на моем попечении, — продолжала она.
  — Я этого не знал.
  — Откуда вам было знать. Это довольно грустная история. Ее семья владела сахарными плантациями в Вест-Индии. Во время землетрясения поместье сгорело, а родители, братья и сестры погибли. Хэтти в то время жила при одном из парижских монастырей. В общем, она осталась вдруг совсем одна на свете. Ее душеприказчики сочли, что ей лучше некоторое время побыть за границей, а затем настала пора вывозить ее в свет, для чего требовалась пожилая дама. Вот мне и предложили опекать ее. Когда нужно, я умею выглядеть вполне прилично, — чуть усмехнулась она. — К тому же у меня были кое-какие связи — покойный губернатор был близким другом моего семейства.
  — О, теперь я все понял, мадам.
  — Предложение пришлось весьма кстати. Я переживала тяжелое время. Перед самой войной скончался муж. Старший сын был моряком — утонул, — его корабль пошел ко дну, младший, вернувшись из Кении, поступил в командос и был убит в Италии. На меня свалились тройные налоги по наследованию, и дом пришлось продать. Я и сама была едва жива от горя… и рада была отвлечься путешествием и заботами о своей юной подопечной. Я очень полюбила Хэтти. Возможно потому, что вскоре поняла, что она… я бы сказала, не в состоянии должным образом позаботиться о себе. Поймите меня правильно, мосье Пуаро, Хэтти не то чтобы умственно отсталая, а, как принято говорить в деревне, «простушка»: она чересчур послушна, легко поддается внушению, ее ничего не стоит обмануть. Я думаю, то, что она практически осталась без денег, даже к лучшему. Окажись она богатой наследницей, ее положение было бы гораздо более затруднительным. Она нравилась мужчинам и, будучи натурой страстной, легко увлекалась и поддавалась влиянию — за ней нужен был глаз да глаз. Когда при оприходовании родительского имущества обнаружилось, что плантации разорены и долгов больше, чем самого имущества, я могла только благодарить судьбу за то, что в Хэтти влюбился такой человек, как сэр Джордж Стаббс, и решил жениться на ней.
  — Да… вероятно, это был какой-то выход, — заметил Пуаро.
  — Сэр Джордж обязан своими успехами исключительно самому себе и, откровенно говоря, довольно вульгарен, но он добр, порядочен и к тому же очень богат. Я не думаю, что он рассчитывал на духовное общение с женой, в этом смысле Хэтти как раз то, что ему надо. Она превосходно демонстрирует свои наряды и драгоценности, она нежна, и послушна, и вполне счастлива с ним. Признаюсь, я очень рада, что все так получилось, потому что мне кажется, именно я убедила ее принять его предложение. Если бы они не ладили, — голос ее слегка напрягся, — меня бы замучила совесть — за то, что заставила бедную девочку выйти замуж за человека на столько ее старше. Я ведь вам говорила, что Хэтти очень слабовольна, и каждый, кто общается с нею, может внушить ей все, что заблагорассудится.
  — Мне кажется, вы приняли наиболее разумное в данном случае решение, одобрительно сказал Пуаро. — Я в отличие от англичан отнюдь не романтик. Для удачного брака недостаточно такой эфемерной субстанции, как влюбленность. А что касается Насс-хауса, — добавил Пуаро, — то это дивное место, как говорится, неземной красоты.
  — Но так как Насс пришлось продавать, — продолжала миссис Фоллиат слегка дрогнувшим голосом, — я рада, что его купил сэр Джордж. Во время войны он был реквизирован для нужд армии, его бы могло выкупить государство или частное лицо. Устроили бы тут гостиницу или школу, перегородив эти прекрасные комнаты. Нашим соседям Флетчерам из Худауна тоже пришлось продать свое имение, и теперь там туристский центр. Хорошо, конечно, что молодежи есть где отдохнуть. К тому же Худаун построен в позднем викторианском стиле1469 и не представляет особой исторической ценности, так что перестройка не слишком ему повредила. Досадно только, что молодые люди постоянно вторгаются в наши владения. Это очень сердит сэра Джорджа, и его можно понять: они то и дело ломают редкие породы кустарников. А ходят они тут, чтобы срезать часть дороги к переправе через реку.
  Наконец они дошли до ворот. Ее небольшой одноэтажный белый домик находился несколько в стороне от аллеи.
  Поблагодарив Пуаро, миссис Фоллиат забрала у него свою корзинку.
  — Мне всегда нравился этот домик, — сказала она, с любовью посмотрев на окруженный огороженным садиком дом. — Мерделл, наш главный садовник, прожил тут тридцать лет. Мне этот домик больше по душе, чем коттедж, хотя сэр Джордж расширил его и модернизировал — ведь новый садовник очень молод, и у него молодая жена. А этим молодым подавай и электрический утюг, и современную плиту, и телевизор… Нужно держаться в ногу со временем… — Она вздохнула. От прежних дней в имении почти никого не осталось… все новые лица…
  — Я рад, мадам, что вы наконец вернулись в свой порт.
  — О, вы знаете эти строки из Спенсера?1470 «Сон после тяжкого труда, порт после штормовых морей, отдохновенье после боя, смерть после жизни — вот величайшие блага…» — Она немного помолчала и сказала, не меняя тона:
  — Мир очень грешен, мосье Пуаро, в нем очень много злых людей. Вы это, вероятно, знаете не хуже меня. Я не говорю так молодым людям, не хочу их разочаровывать, но это правда… Да, очень грешен мир…
  Она слегка поклонилась ему и пошла в дом. Пуаро еще постоял какое-то время, глядя на закрывшуюся дверь.
  Глава 5
  Настроившись на поиск, Пуаро вышел из ворот и двинулся вниз по крутому спуску. Извивающаяся дорога вскоре привела его к небольшому причалу. На увесистом колоколе с цепью было написано: «Для вызова парома». Вдоль причала было пришвартовано много лодок. У кнехта,1471 прислонившись к нему спиной, стоял очень древний старик со слезящимися глазами. Шаркая ногами, он подошел к Пуаро.
  — Желаете переправиться, сэр?
  — Благодарю вас, нет. Я просто вышел из Насс-хауса немного прогуляться, посмотреть, что здесь вокруг.
  — А, так вы из Насса. Работал я там мальчишкой, и мой сын — тоже. Он старшим садовником, а я при лодках. Старый сквайр Фоллиат был прямо помешан на лодках. Выходил, бывало, под парусом в любую погоду. А вот майору, сыну его, ни к чему были эти самые паруса. Лошади — вот была его страсть. Кучу денег тратил на них. Лошади да выпивка; жена его здорово с ним намаялась. Вы, верно, ее видели, живет теперь в домике у ворот.
  — Да, я только что с ней говорил.
  — Эта Фоллиат — троюродная сестра Тивертона. Знает толк в садоводстве, это она насажала все эти кусты, вон как цветут, любо-дорого. Даже когда оба молодых джентльмена ушли на войну, она ухаживала за ними, не давала воли сорнякам.
  — Досталось ей, ведь оба сына погибли.
  — Да, как ни кинь, тяжелая у нее жизнь. С мужем горя хватила, с молодым джентльменом — тоже. Нет, не с мистером Генри. Этот-то был лучше не придумаешь, на деда был похож, тоже море любил, вот и пошел во флот, куда ж ему еще. Но вот мистер Джеймс, с тем много было бед. Долги, дамочки всякие, да еще и с норовом. Как говорится, в семье не без урода. А тут раз — и война. Это было для него самое оно, можно сказать, подфартило джентльмену. Вот так-то! А знаете, как бывает: дома дурак дураком, а на войне — герой. Много их, таких отчаянных, погибло.
  — Так, значит, теперь в Нассе нет больше Фоллиатов? — спросил Пуаро.
  Старик сразу примолк, потом с чувством произнес:
  — Истинное слово, сэр.
  Пуаро с любопытством посмотрел на старика.
  — Теперь у вас сэр Джордж Стаббс. Что о нем думает здешний люд?
  — А что думать-то? Ясное дело — денег у него прорва. — В голосе старика прозвучала чуть ли не насмешка.
  — Ну а жена его?
  — Настоящая лондонская барыня. В саду от нее никакого толку. Говорят, у нее не хватает тут. — И он многозначительно постучал пальцем по виску. — О ней тоже не больно-то хорошо говорят. Уже больше года они у нас. Все в имении переделали на новый лад. Я помню, как они приехали, словно это было вчера. Прибыли они вечером, а накануне была страшная буря, больше такой и не припомню. Деревья так и валились, одно упало поперек аллеи, пришлось срочно его пилить, чтобы расчистить проезд для машины. А больше всего хлопот натворил дуб: когда он рухнул и сломал много других деревьев, получился целый завал.
  — А, это там, где теперь стоит «Причуда»? Старик отвернулся и с отвращением плюнул.
  — Да, «Причудой» назвали… Причуда и есть. Все это теперешние модные выкрутасы. В старые-то времена у Фоллиатов никаких причуд не было. Это все ее милость выдумала. И трех недель тут не побыли, а успели уж построить. Небось она и уговорила сэра Джорджа. Надо было эдакую штуку придумать — торчит среди деревьев, словно храм каких язычников. Нет бы хорошенькую беседку поставить, да с цветными стеклами, а то…
  Пуаро слегка улыбнулся.
  — Да, у лондонских леди свои фантазии. Печально, что миновали времена Фоллиатов.
  — Да не верьте вы этому, сэр, — старик хрипло хохотнул, — Фоллиаты всегда будут в Нассе.
  — Но дом принадлежит сэру Джорджу Стаббсу.
  — Оно конечно, но Фоллиаты все-таки здесь. О, они хитрые, Фоллиаты!
  — Это почему же?
  Старик лукаво на него покосился.
  — Миссис Фоллиат ведь живет в садовом домике? — спросил он.
  — Да-а, — медленно протянул Пуаро. — Миссис Фоллиат живет в садовом домике, и мир очень грешен, и все люди очень злы.
  Старик удивленно взглянул на него.
  — Ах вот что, — сказал он. — Так вам, наверное, кое-что известно.
  И с этими словами старик прошаркал прочь.
  — Что же мне может быть известно? — с досадой спрашивал себя Пуаро, поднимаясь назад к дому.
  * * *
  Эркюль Пуаро тщательно закрутил кончики напомаженных душистой помадой усов. Немного отступив от зеркала, он придирчиво на себя посмотрел и был вполне удовлетворен тем, что увидел.
  По дому разнесся звук гонга, и он стал спускаться по лестнице.
  Дворецкий, завершив свое артистическое исполнение крещендо,1472 форте,1473 диминуэндо,1474 раллентандо,1475 как раз вешал на место колотушку для гонга.
  Пуаро тут же вспомнил: «Шантажирующее письмо от экономки… или, может быть, от дворецкого…» Судя по его виду, этот дворецкий вполне мог быть автором такого письма. «Уж не берет ли миссис Оливер персонажей для сценария из жизни…» — подумал Пуаро.
  Через холл проходила мисс Бруис в цветастом шифоновом1476 платье, которое ей совершенно не шло. Пуаро догнал ее и спросил:
  — У вас здесь есть экономка?
  — О нет, мосье Пуаро. Мне кажется, такого рода профессия теперь не в чести, разве что в больших семьях… У нас же в доме экономка я, и, боюсь, даже в большей мере, чем секретарь. — Она криво усмехнулась.
  — Так, значит, экономка вы? — Пуаро задумчиво посмотрел на нее.
  Нет, он не мог представить себе, как мисс Бруис пишет шантажирующее письмо. Просто анонимное — это другое дело. Он знал, что анонимные письма пишут именно такие, как она, женщины солидные, вполне добропорядочные.
  — Какая фамилия у вашего дворецкого? — спросил Пуаро.
  — Хендон, — с некоторым удивлением ответила мисс Бруис.
  Пуаро поспешил объяснить:
  — Мне кажется, я с ним где-то уже встречался.
  — Вполне возможно, — ответила мисс Бруис. — Эти люди, похоже, не задерживаются на одном месте больше четырех месяцев. Скоро в Англии уже не останется домов, где они могли бы предложить свои услуги — ведь теперь очень немногие могут себе позволить держать дворецкого и повара.
  Они вошли в гостиную, где сэр Джордж, облаченный в смокинг (чувствовалось, что этот вид одежды пока ему непривычен), потчевал гостей хересом. Миссис Оливер в атласе стального цвета была похожа на устаревший военный корабль. Леди Стаббс склонила свою гладкую черную головку над журналом мод.
  Алек и Салли Легг что-то увлеченно обсуждали с Уорбуртоном.
  — Нам предстоит тяжелый вечер, — говорил Джим Уорбуртон. — Никакого бриджа. Все за работу. Нужно написать еще много объявлений и большую афишу для Предсказательницы судеб. Как мы ее назовем? Мадам Зулейкой, Эсмеральдой? Или цыганкой Ли — цыганской королевой?
  — Лучше что-нибудь восточное, — сказала Салли. — В сельской местности цыган на дух не переносят. — Зулейка… Звучит отлично. У меня есть с собой краски, и я думаю, Майкл может украсить афишу извивающейся змеей.
  — А может, лучше Клеопатра, чем Зулейка? В дверях появился Хендон:
  — Обед подан, миледи.
  Все потянулись в столовую, где на длинном столе мерцали свечи — на стенах заплясали причудливые тени.
  Уорбуртон и Алек Легг сели по обе стороны от хозяйки. Пуаро — между миссис Оливер и мисс Бруис, Мисс Бруис принимала самое живое участие в общем разговоре, касавшемся, естественно, последних приготовлений к предстоящей игре.
  Миссис Оливер думала о чем-то своем и в основном молчала.
  Наконец она решила, что и ей пора что-то сказать, и, повернувшись к Пуаро, томным голосом произнесла:
  — Не обращайте на меня внимания, я просто вспоминаю, не забыла ли чего.
  Сэр Джордж весело расхохотался.
  — Ошибки неизбежны, не так ли? — спросил он.
  — Вы правы, — вздохнула миссис Оливер. — Всегда что-нибудь потом выплывает, причем когда книжку уже напечатали. Это бывает так ужасно! — На ее лице появилось страдальческое выражение. Она еще раз вздохнула. — И что самое удивительное: почти никто этой ошибки не замечает. Я начинаю себя уговаривать: «Конечно, повар всегда заметит, что две котлеты не съедены. Но больше никто об этом и не подумает».
  — Вы меня заинтриговали, — откликнулся Майкл Уэйман с другого конца стола. — Загадка Второй котлеты! И, пожалуйста, не надо ничего объяснять. Я поразмыслю над этим вечером в ванне.
  Миссис Оливер рассеянно улыбнулась ему и снова погрузилась в свои заботы.
  Леди Стаббс тоже молчала. И все чаще зевала. Уорбуртон, Алек Легг и мисс Бруис разговаривали, не обращая на нее внимания. Когда вышли из столовой, леди Стаббс остановилась у лестницы.
  — Я иду спать, — заявила она. — Я очень хочу спать.
  — Ой, леди Стаббс, — воскликнула мисс Бруис. — Нам еще столько нужно сделать. Мы думали, что вы нам поможете.
  — Да, я знаю. Но я иду спать. Она была похожа на добившегося своего маленького ребенка. Тут из столовой как раз вышел сэр Джордж.
  — Я устала, Джордж. Я иду спать. Ты не возражаешь? — кротко спросила она.
  Он подошел к ней и ласково погладил по плечу.
  — Да, тебе лучше лечь пораньше, Хэтти. Завтра тебе надо быть полной сил.
  Он поцеловал ее, и она стала подниматься по лестнице, помахав всем на прощанье рукой и крикнув:
  — Спокойной ночи!
  Сэр Джордж улыбнулся ей. Мисс Бруис громко вздохнула и резко отвернулась.
  — Идемте! — сказала она с наигранной бодростью. — Нам надо работать.
  Каждый принялся за свое дело. Однако, поскольку мисс Бруис не могла быть повсюду одновременно, скоро появились дезертиры. Майк Уэйман, украсив афишу великолепным свирепым змеем и написав: «Мадам Зулейка предскажет вам судьбу», потихоньку удалился. Алек Легг, выполнив для виду какое-то пустячное задание, заявил, что идет делать замеры для игры в кольца, и больше уже не появлялся. Женщины, как водится, работали энергично и добросовестно. Эркюль Пуаро последовал примеру хозяйки и рано улегся спать.
  * * *
  К завтраку Пуаро спустился в половине десятого. Завтрак был сервирован по-довоенному. Несколько горячих блюд на электромармите. Сэр Джордж подкреплялся по-английски плотно: яичница, бекон и почки. Миссис Оливер и мисс Бруис выбрали то же самое, только в несколько иных пропорциях. Майкл Уэйман съел целую тарелку холодной ветчины. Только леди Стаббс пренебрегла мясными блюдами, она похрустывала тоненьким тостом, запивая его черным кофе. На ней была широкая бледно-розовая шляпа, которая за утренним столом казалась совершенно нелепой.
  Только что прибыла почта, и перед мисс Бруис высилась огромная пачка писем, которую она быстро раскладывала по отдельным стопкам. Письма для сэра Джорджа с пометкой «лично», она передавала ему. Остальные вскрывала сама и сортировала.
  Для леди Стаббс было три письма. Два оказались со счетами, и она отбросила их в сторону. Вскрыв третье, она вдруг вскрикнула:
  — Ой!
  В этом ее «ой» прозвучал такой испуг, что все обернулись в ее сторону.
  — Это от Этьена, — объяснила она, — От моего кузена. Он прибывает сюда на яхте.
  — Позволь посмотреть, Хэтти. — Сэр Джордж протянул руку.
  Она положила письмо на стол. Он развернул его и прочитал.
  — Так этот Этьен де Суза, ты говоришь, кузен?
  — Я думаю, да. Троюродный брат. Я его плохо помню… почти совсем не помню. Он был…
  — Он был что, дорогая? Она пожала плечами.
  — Не важно. Все это было так давно. Я была маленькой девочкой.
  — Естественно, ты не можешь его хорошо помнить. Но мы должны, конечно, как следует его принять, — с жаром сказал сэр Джордж. — Жаль, что именно сегодня праздник, но мы пригласим его на обед. Может, пусть денек-другой погостит у нас? Покажем ему наши места?
  Сэр Джордж совершенно вошел в роль радушного сельского сквайра.
  Леди Стаббс ничего не ответила, сосредоточенно разглядывая свою чашку.
  Продолжился общий разговор, само собой, он касался исключительно праздника. Пуаро, однако, в обсуждении не участвовал, с интересом наблюдая за стройной экстравагантной хозяйкой. Ему очень хотелось знать, о чем она сейчас думает. Вдруг она взмахнула ресницами и метнула взгляд в его сторону. И взгляд этот был таким цепким и откровенно оценивающим, что он вздрогнул. Но как только ее глаза встретились с его глазами, в них появилась прежняя пустота. Однако холодная расчетливость и настороженность исчезли не до конца…
  Может, ему показалось? Но разве не верно, что люди, в умственном отношении несколько неполноценные, часто по-своему очень хитры, о чем порой не подозревают даже те, кто хорошо их знает?
  И он подумал, что леди Стаббс весьма загадочная особа. Мнения, услышанные им на ее счет, были настолько противоречивы… Мисс Бруис обронила фразу о том, что леди Стаббс хорошо знает, что делает. Тогда как миссис Оливер определенно считала ее немножко придурковатой. А миссис Фоллиат, которая знала ее давно и очень хорошо, говорила о ней как о человеке, просто не умеющем трезво оценивать жизнь и потому требующем ухода и присмотра.
  Мисс Бруис недолюбливала леди Стаббс за ее лень и равнодушие, так что ее мнение едва ли объективно, решил Пуаро. Интересно, была ли мисс Бруис секретарем сэра Джорджа до его женитьбы? Если да, то ничего удивительного, что ее не устраивают какие-то нововведения…
  До этой минуты Пуаро скорее бы согласился с мисс Фоллиат и миссис Оливер. Но, в конце концов, стоит ли делать выводы только на основании мимолетного взгляда?
  Леди Стаббс резко поднялась из-за стола.
  — У меня болит голова, — заявила она. — Пойду к себе и лягу.
  Сэр Джордж с озабоченным видом вскочил.
  — Дорогая, ты не заболела?
  — Просто голова болит.
  — Надеюсь, ты оправишься к середине дня?
  — Думаю, да.
  — Примите аспирин, — вмешалась мисс Бруис. — У вас есть или мне принести?
  — У меня есть.
  Когда леди Стаббс направлялась к двери, платочек, который она машинально теребила пальцами, упал на пол. Пуаро тут же подошел и поднял его.
  Сэр Джордж явно намеревался последовать за женой, но тут мисс Бруис спросила:
  — Сэр Джордж, а где люди будут ставить машины? Я как раз собиралась дать Митчеллу указание. Вы считаете, что самое лучшее — там, где вы сказали?..
  Больше Пуаро ничего не слышал, так как поспешил за миссис Стаббс.
  Он нагнал ее на лестнице.
  — Мадам, вы уронили вот это. — Он с поклоном протянул носовой платок.
  — Да? Спасибо. — Она рассеянно его приняла.
  — Я очень огорчен, что вам приходится так страдать. Тем более что приезжает ваш кузен.
  — Я видеть не хочу Этьена! — вдруг вспылила она. — Я не люблю его. Он плохой человек. Всегда был плохим. Я его боюсь. Он всегда делает какие-нибудь гадости.
  Дверь столовой открылась, и оттуда вышел сэр Джордж.
  — Хэтти, бедняжка, — сказал он, приблизившись, — позволь, я пойду укрою тебя.
  Они вместе стали подниматься по лестнице, он нежно обнял ее, и на лице его была озабоченность и тревога.
  Пуаро посмотрел им вслед, повернулся и — едва не столкнулся с мисс Бруис, мчавшейся куда-то с бумагами.
  — У леди Стаббс болит голова и… — начал было он.
  — Не больше, чем у меня нога, — сердито буркнула мисс Бруис и, влетев в свой кабинет, захлопнула за собой дверь.
  Пуаро вздохнул и прошел через парадную дверь к террасе. Тут подъехал маленький автомобильчик, из него вылезла миссис Мастертон и с ходу начала давать указания: где и как ставить чайную палатку. Ее жизнерадостные выкрики, как всегда, очень напоминали собачий лай.
  Она повернулась поприветствовать Пуаро.
  — Просто беда, сколько еще хлопот, — пожаловалась она. — Вечно все делают не так, как надо… Нет-нет, Роджерс! Левее, да не вправо, а влево, говорю! Как вам погода, мосье Пуаро? Что-то пасмурно. Дождь, конечно, все испортит. А вообще у нас в этом году, наконец, такое хорошее лето. Где сэр Джордж? Мне надо выяснить у него, где будет место для парковки автомобилей.
  — У его жены разболелась голова, и она пошла прилечь.
  — Ну ничего, к середине дня с ней будет уже все в порядке, — заверила миссис Мастертон. — Она, знаете ли, любит всякие развлечения. Наденет потрясающий наряд и будет радоваться, как ребенок. Не принесете ли вы мне оттуда связку колышков? Я хочу сделать разметку для часового гольфа.
  Пуаро и опомниться не успел, как миссис Мастертон принялась бесцеремонно гонять его туда-сюда с поручениями — как мальчишку на побегушках. Во время коротких передышек она снисходила и до беседы с ним.
  — Все приходится делать самой. Это самое надежное… Кстати, вы, кажется, знакомы с Элиотами?
  Пуаро достаточно долго прожил в Англии, и он сразу понял подтекст этого вопроса: «Хотя вы и иностранец, но вы один из нас». Вот что имела в виду миссис Мастертон и уже вполне доверительным тоном продолжала:
  — Хорошо, что в Нассе снова бьет жизнь. Мы все очень боялись, что его превратят в пансионат. В наше время это сплошь и рядом. Куда ни поедешь, везде натыкаешься на вывески: «Пансионат», «Частная гостиница» или «Гостиница А. А.». А ведь в этих домах я в молодости когда-то гостила, или мы там, бывало, собирались потанцевать. Грустно все это видеть. Так что я рада за Насс, и бедняжка Эми Фоллиат — тоже. Ей выпала тяжкая судьба, и, заметьте, она никогда не жалуется. Сэр Джордж сотворил с Нассом чудо, и, представьте, даже не опошлил его. Не знаю, Эми Фоллиат сумела на него повлиять или у него самого хороший вкус. А вкус у него, безусловно, есть. Что очень редко для таких людей.
  — Он не из местных ли джентри?1477 — осторожно спросил Пуаро.
  — Он, насколько мне известно, даже не сэр Джордж. Я подозреваю, что он позаимствовал это имя у владельца цирка Джорджа Сангера. Очень забавно. Конечно, мы не показываем виду. Богатым людям ведь позволительны маленькие слабости, верно? Смешно, что, несмотря на его происхождение, Джорджа Стаббса прекрасно примут в любом доме. Он — символ прошедшего. Настоящий образец сквайра восемнадцатого века. Несомненно, в нем есть благородная кровь. Отец, я думаю, джентльмен, а мать — какая-нибудь буфетчица из бара.
  Миссис Мастертон прервала разговор, чтобы крикнуть садовнику:
  — Не у того рододендрона! Справа надо оставить место для кеглей. Справа, а не слева! Удивительно, — обратилась она уже к Пуаро, — неужто так сложно запомнить, где право, а где — лево. Вот Бруис — та толковая. Только не благоволит к бедной Хэтти. Так иногда на нее смотрит, словно готова убить. Эти усердные секретарши часто влюбляются в своих начальников. Как вы думаете, где сейчас может быть Уорбуртон? Глупая манера, не перестает называть себя «капитаном». Никогда не служил и ни одного немца даже издалека не видел. Но приходится мириться с тем, что имеешь, а он — примерный работник. Но, чувствую я, есть в нем какая-то фальшь.
  — А! Вот и супруги Легг!
  На Салли Легг были удобные широкие брюки и желтый пуловер.
  — Мы пришли помогать, — весело сказала она.
  — Дел полным-полно, — прогудела миссис Мастер-тон. — Так, дайте подумать…
  Пуаро, пользуясь тем, что она отвлеклась, незаметно ретировался, скрывшись за углом дома. И тут он стал свидетелем одной примечательной сцены.
  Из леса вышли две молодые женщины в шортах и ярких блузках и остановились, в нерешительности глядя на ограду. Пуаро показалось, что одна из них итальянка, которую он накануне подвозил. Из окна тут же высунулся сэр Джордж и гневно крикнул им:
  — Вы нарушаете закон!
  — Будьте добры! — крикнула в ответ та, что была в зеленой косынке.
  — Здесь нет прохода, это частная собственность! — орал он.
  — Будьте добры, скажите, — заговорила вторая, в пурпурно-синей косынке, стараясь отчетливо произносить слова, — скажите, пристань Нассикоум… Это есть дорога?
  — Вы нарушаете закон! — продолжал бушевать сэр Джордж.
  — Будьте добры!
  — Вы нарушаете!.. Нет здесь дороги! Вам надо идти назад. Назад! Туда, откуда пришли.
  Они с изумлением наблюдали за тем, как он размахивает руками. Потом быстро посовещались, и девушка в синей косынке недоуменно спросила:
  — Назад? В туристский центр?
  — Да. А потом идите по дороге, по дороге в обход. Они нехотя поплелись назад в лес. Сэр Джордж вытер платком лоб и посмотрел вниз на Пуаро.
  — Вот еще забота, отгонять туристов, — сказал он. — Привыкли ходить через главные ворота. Я повесил на них замок. Теперь перелезают через забор и идут через лес. Видите ли, им так ближе до реки и до пристани. Конечно, ближе и быстрее. Но у них нет никакого права ходить здесь, и никогда не было. К тому же это все больше иностранцы — даже не понимают, что им говорят. В ответ лопочут что-то на своем голландском или еще на каком-нибудь…
  — Одна из этих девушек — немка, а другая, думаю, итальянка. Я ее вчера встретил по пути со станции.
  — Да тут они со всего света понаехали… Да, Хэтти, что ты сказала? — Он отошел в глубь комнаты.
  Пуаро повернулся и увидел миссис Оливер и вполне оформившуюся уже девушку лет четырнадцати, одетую в униформу гида. Они подошли к нему.
  — Это Марлин, — представила ее миссис Оливер. Марлин, хихикнув, сказала:
  — Я — ужасный труп. Но крови на мне не будет. — В ее голосе звучало явное разочарование.
  — Не будет?
  — Да. Просто накину на шею веревку — вроде бы меня задушили. А по-моему, интересней быть заколотой, и чтобы на мне было побольше красной краски.
  — Капитан Уорбуртон считает, что это было бы чересчур натуралистично, пояснила миссис Оливер.
  — По-моему, убийства без крови не бывает, — сердито буркнула Марлин. Она смотрела на Пуаро с жадным интересом. — Вы ведь видели очень много убийств? Миссис Оливер говорит, что видели.
  — Всего несколько… — сдержанно сказал Пуаро.
  Он с тревогой заметил, что миссис Оливер покидает их.
  — Наверное, это были жертвы сексуальных маньяков?.. — с любопытством спросила Марлин.
  — Нет-нет, нечто совсем другое.
  — А мне нравятся сексуальные маньяки, — с мечтательным видом заметила Марлин. — Естественно, только в книжках.
  — Полагаю, личное знакомство с кем-нибудь из них вам вряд ли понравилось бы.
  — О, конечно, нет. А знаете, у нас тут, наверное, есть сексуальный маньяк. Мой дедушка как-то видел в лесу труп женщины. Он испугался и убежал. Но потом вернулся, и там ничего уже не было. Но вообще-то он уже из ума выжил, дедушка мой, так что его никто не слушает.
  Пуаро наконец удалось сбежать, и, кружным путем добравшись до дома, он укрылся у себя в спальне. Нет, ему просто необходимо было отдохнуть.
  Глава 6
  Ленч постарались закончить пораньше, ограничившись только холодными закусками. В половине третьего начался праздник. Его открыла второстепенная кинозвезда. Хмурое небо, грозившее разразиться дождем, посветлело. К трем часам праздник был в полном разгаре. Плата за вход была полкроны, а публика так и сыпала: автомобили длинной чередой выстроились по одной стороне подъездной аллеи. Слышалась громкая многоязычная речь студентов, компаниями подходивших из туристского центра. Точно в соответствии с предсказанием миссис Мастертон, леди Стаббс за пять минут до половины третьего вышла из своей спальни. Она была в платье цвета розового цикламена и в огромной шляпе из черной соломки, естественно, излюбленного ее фасона — как у кули. В ушах ее и на шее сверкало множество бриллиантов.
  — Уж не думает ли она, что это королевская ложа в Аскоте! — язвительно пробормотала мисс Бруис.
  Но Пуаро с абсолютно искренним восхищением сделал Хэтти комплимент:
  — У вас изумительный наряд, мадам.
  — Ведь правда? — просияла Хэтти. — Я и в Аскоте была в нем.
  К ним приближалась кинозвезда, и Хэтти направилась к ней — поздороваться.
  Пуаро же со скучающим видом принялся бродить то тут, то там. А праздник шел своим чередом. Под руководством неизменно добродушного сэра Джорджа бросали кокосовые орехи, рядом — кегли, дальше — кольца. Были расставлены палатки с фруктами и овощами, палатки с джемами и пирожными, палатки с забавными и нарядными безделушками и с рукодельем. В лотереях разыгрывались пирожные, корзины с фруктами и даже, кажется, целый поросенок; дети за двухпенсовик могли попытать удачи в игре «Вытяни на счастье».
  Народу постепенно собралось очень много, и решили, что можно провести конкурс детских танцев Пуаро нигде не мог найти миссис Оливер, зато розовое платье леди Стаббс все время мелькало в толпе, его обладательница, казалось, умеет порхать как фея. Однако главным лицом на празднике была, безусловно, миссис Фоллиат. Ее было просто не узнать: фуляровое1478 цвета голубой гортензии платье, изящная серая шляпка… Миссис Фоллиат, по-видимому, была главной распорядительницей. Именно она встречала вновь прибывших и советовала, какое из развлечений им лучше выбрать.
  Пуаро, неспешно прохаживаясь рядом, вслушивался время от времени в разговор.
  — Эми, дорогая, как вы поживаете?
  — О, Памела, как приятно, что вы с Эдвардом приехали! Из Тивертона так долго добираться.
  — И погода сегодня чудная — просто специально для вашего праздника. А помнишь тогда, за год до войны? Около четырех такой хлынул ливень, что все веселье насмарку.
  — Дороти! Сколько лет, сколько зим! Какое в этом году чудесное лето!
  — Мы просто не могли не приехать. Так хотелось взглянуть на Насс во всем его великолепии! Я смотрю, вы даже подрезали барбарисовые кусты на берегу.
  — Да, теперь лучше видно гортензии, верно?
  — Они просто прелесть! Какая яркая голубизна! Дорогая, вы настоящая волшебница! И все только за один год! Насс снова становится таким, как был прежде.
  Муж Дороти басом прогудел:
  — Во время войны я как-то приезжал на встречу со здешним комендантом. Тут такое творилось — у меня прямо чуть сердце не разорвалось.
  Миссис Фоллиат обернулась поприветствовать, вероятно, стеснявшуюся подойти поближе женщину.
  — Миссис Наппер, я рада вас видеть. Неужели это Люси? Как она выросла!
  — В будущем году уже кончает школу. Вы чудесно выглядите, мэм. Я так за вас рада.
  — Благодарю, у меня действительно все хорошо. Люси, тебе нужно пойти поиграть в кольца. Миссис Наппер, мы с вами еще увидимся в чайной палатке. Я буду помогать там.
  Пожилой мужчина, вероятно, мистер Наппер, преодолев робость, сказал:
  — Рад снова видеть вас в Нассе, мэм. Как в старые времена.
  Ответ миссис Фоллиат был заглушен ликующим воплем.
  — Эми, дорогая, в кои-то веки! Это же грандиозный успех! — хором твердили две дамы, буквально набросившиеся на миссис Фоллиат. — Скажите, что вы сделали с розарием? Мюриель говорила, что вы посадили новые кусты.
  — А где у вас тут Мэрилин Гейл? — вмешался сопровождавший дам рослый крепкий мужчина.
  — Реджи до смерти хочется с нею познакомиться. Он видел ее последний фильм.
  — Вон там в большой шляпе — это она? Вот это, я понимаю, настоящий шик!
  — Да что ты, милый. Это же Хэтти Стаббс. Знаешь, Эми, ты должна запретить ей разгуливать в таком виде. Просто какая-то манекенщица.
  — Эми?! — Подоспела еще одна приятельница, претендовавшая на внимание миссис Фоллиат. — Это сын Эдварда, Роджер. Дорогая, как хорошо, что ты снова в Нассе.
  Пуаро медленно двинулся прочь и по пути почти машинально купил за шиллинг какой-то лотерейный билет — оказалось, что он теперь рискует выиграть поросенка.
  До ушей великого сыщика все еще доносилось: «Ах, как хорошо, что вы приехали…» Ему было интересно, понимает ли миссис Фоллиат, что ведет себя как хозяйка дома, или же это получается у нее совершенно бессознательно. А сегодня истинной хозяйкой была конечно она, миссис Фоллиат из Насс-хауса.
  Пуаро остановился у палатки, на которой красовалась вывеска:
  МАДАМ ЗУЛЕЙКА
  Предскажет вам судьбу
  За 2 шиллинга и 6 пенни
  Поскольку рядом как раз начали подавать чай, очереди к гадалке не было. Пуаро, чуть пригнувшись, вошел внутрь и с готовностью заплатил полкроны за возможность опуститься в кресло и дать отдых больным ногам.
  Мадам Зулейка была в широком черном одеянии, на голове — шарф с блестящими золотыми нитями, нижнюю часть лица закрывала вуаль, которая слегка заглушила голос предсказательницы. Золотой браслет, увешанный амулетами «на счастье», мелодично звякнул, когда она взяла руку Пуаро. Она затверженными фразами торопливо посулила ему большие деньги, благосклонность смуглолицей красавицы и чудесное спасение от несчастного случая.
  — Это просто замечательно, мадам Легг. Хорошо бы, все это действительно сбылось.
  — О! — вырвалось у Салли. — Так вы меня узнали?
  — Просто у меня имелись кое-какие сведения. Миссис Оливер говорила, что вообще-то вы должны были быть «жертвой», но вас перехватили для оккультных наук.
  — Да, уж лучше бы я была «телом», — сказала Салли. — Было бы намного спокойнее. Это все Джим Уорбуртон. Есть уже четыре часа? Хочу чаю. С четырех до половины пятого у меня перерыв.
  — Сейчас без десяти, — сказал Пуаро, посмотрев на свои большие старомодные часы. — Хотите, я вам принесу чаю сюда?
  — Нет-нет. Мне надо сделать передышку. Тут слишком душно. Ко мне еще много желающих?
  — Никого. Я думаю, все выстроились в очередь за чаем.
  — Вот и хорошо.
  Пуаро вышел из палатки, и тут же дорогу ему преградила какая-то энергичная женщина. Пришлось заплатить шесть пенсов и попытаться угадать вес торта.
  Не удалось проскользнуть и мимо аттракциона с кольцами. Полная пожилая дама уговорила Пуаро попытать удачи, и он тут же, к своему ужасу, выиграл Кьюпи.1479 Чувствуя себя полным идиотом, Пуаро схватил приз и зашагал дальше. На опушке леса он встретил Майкла Уэймана, который с кислым видом смотрел на тропку, ведущую к причалу.
  — Я смотрю, вы вовсю развлекаетесь, мосье Пуаро, — сказал он с довольно ехидной усмешкой.
  Пуаро принялся со страдальческим видом рассматривать куклу.
  — Действительно, нелепость, — вздохнул он. Вдруг рядом послышался детский плач. Пуаро поспешно обернулся и подскочил к горько рыдавшей девчушке.
  — Voila,1480 это тебе, — сказал он, пихнув куклу ей в руки. Плач сразу прекратился.
  — Вот, Вайолет, видишь, какой добрый джентльмен. Скажи скорей спасибо.
  — Конкурс маскарадных костюмов! — объявил капитан Уорбуртон в мегафон. Первая группа — юные леди и джентльмены от трех до пяти. Постройтесь, пожалуйста.
  Пуаро пошел к дому, и вдруг на него налетел молодой человек, отступивший назад, чтобы лучше размахнуться кокосовым орехом. Молодой человек сердито обернулся. Пуаро непроизвольно пробормотал «извините», однако взгляд его при этом был прикован к рубашке метателя. Он узнал ее по описанию сэра Джорджа: на ней были очень натурально изображены черепахи и какое-то морское чудовище, было полное ощущение, что все эти твари шевелятся и ползут по ткани.
  Пуаро прищурился, приглядываясь. Тут к нему подошла молодая голландка, которую он подвозил.
  — О, вы тоже решили прийти, — сказал он. — А ваша подруга?
  — О да, она тоже приходить здесь сегодня днем. Я ее еще не видела, но мы уезжать вместе, автобус в пять пятнадцать. Мы едем в Торки, там я сажусь автобус на Плимут. Это удобно.
  Ответ был исчерпывающим. Теперь Пуаро понял, почему даже на праздник она пришла с тяжеленным рюкзаком.
  — Я видел вашу подругу сегодня утром, — сказал он.
  — Да-да. С ней была Эльза, девушка из Германии, Эльза рассказать мне, что они хочет пройти через лес на реку к причалу, а джентльмен, который хозяин дома, очень сердиться и велел им ходить назад. Но сейчас, — добавила она, посмотрев в сторону сэра Джорджа, подбадривающего метателей кокосовых орехов, — сегодня он очень вежливый.
  Пуаро принялся объяснять, что одно дело — нарушительницы, вторгшиеся в его владения, совсем другое — те же самые нарушительницы, уплатившие по два шиллинга и шесть пенсов за вход. Они, естественно, могут теперь беспрепятственно наслаждаться красотами усадьбы. В разгар сей приятной беседы на Пуаро обрушился капитан Уорбуртон со своим мегафоном. Капитан выглядел возбужденным и раздосадованным.
  Пуаро, вы не видели леди Стаббс? И вообще, кто-нибудь ее видел? Она должна была проводить конкурс маскарадных костюмов, а я нигде не могу ее найти.
  — Я видел ее… дайте вспомнить… около получаса назад. Но потом я пошел к гадалке.
  — Черт бы подрал этих женщин, — в сердцах воскликнул Уорбуртон. — Куда она могла запропаститься? Дети уже ждут, и вообще, мы выходим из графика. — Он посмотрел вокруг. — А где Аманда Бруис?
  Мисс Бруис тоже не было видно.
  — Это уж чересчур, — возмущался Уорбуртон. — Не могу же я разорваться. Где Хэтти? Может быть, она в доме?
  Он рысью помчался к крыльцу.
  Пуаро двинулся к огороженному веревкой пространству, где в большой палатке подавали чай, но туда выстроилась огромная очередь, и он с досадой ретировался.
  В лавке со всякой галантереей энергичная пожилая дама чуть было не заставила его купить коробку целлулоидных воротничков… Пуаро отбежал подальше к краю поместья и уже оттуда пробрался к месту, откуда с безопасного расстояния мог следить за происходящим.
  «Но где же все-таки миссис Оливер?» — недоумевал он.
  Шаги у него за спиной заставили его обернуться. По тропке, ведущей с причала, поднимался какой-то молодой человек, очень загорелый, одетый в костюм яхтсмена. Он в нерешительности остановился, явно смущенный тем, что творилось в чинном поместье.
  — Простите… — с виноватым видом обратился он к Пуаро. — Это дом сэра Джорджа Стаббса?
  — Да, это его дом. — Пуаро немного помолчал и в свою очередь спросил:
  — А вы, наверное, кузен леди Стаббс?
  — Я Этьен де Суза…
  — Эркюль Пуаро.
  Они обменялись поклонами, и Пуаро объяснил, что тут происходит. Едва он умолк, в конце лужайки возникла фигура сэра Джорджа: покинув метателей кокосов, он спешил поприветствовать гостя.
  — Де Суза? Милости просим. Хэтти получила ваше письмо сегодня утром. Где ваша яхта?
  — Стоит на причале в Хэлмуте. Я прошел вверх по реке на моторной лодке.
  — Надо найти Хэтти. Она где-то здесь… Вы, я надеюсь, отобедаете с нами сегодня вечером?
  — Вы очень любезны.
  — Тогда я распоряжусь насчет комнаты?
  — Благодарю вас, но я буду спать у себя на яхте. Так будет проще.
  — Вы надолго к нам?
  — Денька на два, на три. А там посмотрим. — Де Суза пожал плечами, плечами атлета.
  — Хэтти конечно же будет очень рада, — учтиво заметил сэр Джордж. — Но где же она? Вроде только что ее видел. — Он озадаченно огляделся по сторонам. — Ей ведь пора к детям — выбирать победителей конкурса карнавальных костюмов. Ничего не понимаю. Извините. Пойду спрошу у мисс Бруис.
  Он поспешил прочь. Де Суза смотрел ему вслед. Пуаро же смотрел на де Суза.
  — Вы давно видели свою кузину?
  Де Суза снова пожал своими литыми плечами.
  — В последний раз я видел ее, когда ей было пятнадцать. Вскоре после того ее отправили во Францию, в школу при каком-то монастыре. Кстати, тогда в ней угадывалась будущая красавица. — Он вопрошающе взглянул на Пуаро.
  — Она действительно очень хороша, — подтвердил тот.
  — А это ее муж? Про таких говорят: «неплохой малый». Только, кажется, немного неотесан. Конечно, для Хэтти подходящего мужа найти довольно сложно.
  Пуаро из вежливости сделал вид, что не понимает, о чем речь.
  — О, это не секрет, — усмехнулся де Суза. — В свои пятнадцать Хэтти ухитрилась сохранить младенческий разум. Ее тут не называют слабоумной? Она все такая же?
  — В общем-то — да, — осторожно ответил Пуаро.
  — Не беда! Кто станет требовать от женщин особого ума? Это совсем не обязательно.
  Сэр Джордж вернулся рассерженный. С ним была мисс Бруис.
  — Не имею представления, сэр Джордж, где она, — запыхавшись проговорила мисс Бруис. — В последний раз я видела ее у палатки гадалки. Но это было минут двадцать, а то и полчаса назад. В доме ее нет.
  — А не пошла ли она с миссис Оливер посмотреть, как идет поиск «жертвы»? предположил Пуаро. Лицо сэра Джорджа просветлело.
  — Скорее всего. Послушайте, я не могу оставить без присмотра аттракционы. Меня назначили ответственным за них. А Аманда и так с ног сбилась. Мосье Пуаро, не могли бы вы ее поискать? Вы знаете маршрут.
  Но Пуаро маршрута игры не знал. Однако, расспросив мисс Бруис, он получил о нем некоторое представление. Мисс Бруис взяла на себя заботу о де Суза, а Пуаро пустился в путь, бормоча себе под нос словно заклинание:
  «Теннисный корт, цветник с камелиями,1481 „Причуда“, верхний питомник, лодочный домик…»
  Проходя мимо «кокосового аттракциона», он с изумлением увидел, как сэр Джордж с гостеприимной улыбкой вручает деревянные шары молоденькой итальянке той самой, которую выпроводил утром. Девушка никак не могла понять, почему он вдруг так подобрел.
  На теннисном корте не было никого, кроме пожилого джентльмена, по виду военного; он расположился на скамейке и, надвинув на глаза шляпу, крепко спал. Пуаро повернул назад и направился к цветнику с камелиями.
  В цветнике Пуаро наткнулся на миссис Оливер. Закутанная в роскошную пурпурную хламиду, она с сосредоточенным видом восседала на скамейке, чем-то смутно напоминая миссис Сиддонс.1482 Она жестом пригласила его сесть рядом с ней.
  — Это ведь только второй ключ, — яростно прошептала она. — Боюсь, с подсказками я, пожалуй, перемудрила. Ни один человек еще не пришел.
  В этот момент в цветнике появился молодой человек в шортах и с сильно выступающим кадыком. С ликующим воплем он ринулся к дереву, росшему в углу цветника, и поскольку раздался еще один вопль, было ясно, что он обнаружил искомый ключ. Проходя мимо Пуаро и миссис Оливер, он не мог не поделиться своей радостью.
  — Многие не знают, что пробки делают из пробковых деревьев, — доверительно сказал он. — Остроумно придумано с фотографией — с этим первым ключом, но я понял, что там часть теннисной сетки. А на корте была пустая бутылка из-под яда и пробка. Многие подумают, что очередная наводка — это бутылка, но я догадался, что это отвлекающий маневр. А пробковые деревья, они такие нежные, только немногие выдерживают здешние холода…
  Меня очень интересуют редкие деревья и кустарники… Ну а теперь куда идти? — Он наморщил лоб и углубился в свою записную книжку. — У меня записан следующий ключ, но он какой-то странный — вроде бы цитата, но я не понял, причем тут она… — Он вдруг всполошился. — Вы тоже участвуете?
  — Нет-нет, — успокоила его миссис Оливер. — Мы просто наблюдаем.
  — Ну точно: «Если прелестница склонна к причудам…» По-моему, я слышал это где-то.
  — Это очень известные стихи, — сказал Пуаро.
  — Правда, тут, по-моему, что-то чуточку изменено, — сказала миссис Оливер.
  — Да, вот… причуда, — задумчиво произнес молодой человек, — Причуда это…
  — Причудой можно назвать что угодно… даже какую-нибудь постройку, — не удержавшись, подсказала миссис Оливер, — Белую с колоннами, — еще добавила она.
  — Это мысль! Спасибо большое. Говорят, сама миссис Ариадна Оливер тоже сегодня здесь. Мне так хочется взять у нее автограф. Вы нигде ее поблизости не видели?
  — Нет, — решительно сказала миссис Оливер.
  — Вот бы с ней познакомиться. Хорошие у нее детективы. Так умеет запутать… — Он понизил голос. — Но, говорят, она очень любит выпить.
  Он помчался искать очередную «наводку», и миссис Оливер тут же дала волю гневу:
  — Нет, вы только подумайте! Какая несправедливость! Ведь я пью только лимонад.
  — А вы разве не совершили величайшей несправедливости, подсказав молодому человеку, где искать следующий ключ?
  — Учитывая, что только он один добрался до второго, я решила, что он заслуживает небольшого поощрения.
  — Тогда что же вы не дали ему своего автографа?
  — Это совсем другое дело, — сказала миссис Оливер. — Ш-ш! Сюда идут.
  Но появившиеся в поле их зрения две женщины совершенно не собирались искать «убийцу». За два шиллинга и шесть пенсов они желали досконально изучить всю усадьбу, не пропустив ничего. Вид у экскурсанток был весьма недовольный.
  — Ты ведь говорила, что у них замечательные клумбы, — сказала одна другой. — А тут только сплошные деревья. Разве это сад!
  Миссис Оливер слегка подтолкнула Пуаро локтем, и они потихоньку ушли.
  — А что, если никто так и не найдет мой «труп»? — заволновалась миссис Оливер.
  — Терпение, мадам, терпение и мужество, — сказал Пуаро. — У нас еще много времени.
  — Вы правы. — Лицо миссис Оливер прояснилось. — А после четырех тридцати входная плата в два раза меньше, так что, вероятно, соберется довольно много народу. Давайте пойдем посмотрим, на месте ли «труп», который должна изображать наша малышка Марлин. Не очень-то я ей доверяю. Никакой ответственности. Боюсь, как бы она тайком не сбежала пить чай. Сами знаете, пожертвовать чаепитием может далеко не каждый, тем более легкомысленная девица.
  Увлеченно беседуя, они побрели по лесной тропинке. Пуаро, не сдержавшись, проворчал:
  — Очень у них тут все запутано. Тропинки, тропинки… и даже не знаешь, куда они ведут. И слишком много деревьев.
  — Вы рассуждаете, как та недовольная дама, — сказала миссис Оливер.
  Они прошли мимо «Причуды» и по извилистой тропинке спустились к реке. Внизу показался лодочный домик.
  Пуаро выразил опасение, что кто-то из участников может случайно набрести на лодочный домик и сразу обнаружить «тело».
  — То есть доберется сюда кратчайшим путем? Я предусмотрела такую возможность. Вот почему последний ключ, последняя подсказка — это, так сказать, натуральный ключ. Вы без него не откроете двери. Но поскольку замок французский, его можно открыть изнутри.
  К двери домика вел короткий крутой спуск. Домик стоял на пристани, здесь же имелась лодочная стоянка. Миссис Оливер извлекла откуда-то из складок ключ и отперла дверь.
  — Мы пришли тебя немножко подбодрить, Марлин, — весело сказала она, входя внутрь.
  Увидев, с каким артистизмом девушка играет свою роль, она устыдилась своих несправедливых подозрений: Марлин, добросовестно растянувшись во весь рост, лежала на полу. Причем лежала совершенно неподвижно. И даже не решилась отозваться на слова миссис Оливер. Легкий ветерок задувал в раскрытое окно и шелестел страницами лежащих на столе комиксов.
  — Ну довольно, Марлин, — нетерпеливо сказала миссис Оливер. — Это только я и мосье Пуаро. Игрокам еще искать и искать ключ от домика.
  Пуаро нахмурил брови. Потом, деликатно отодвинув миссис Оливер в сторону, склонился над девушкой. Сдавленное восклицание сорвалось с его губ.
  — Так… — сказал он и посмотрел на миссис Оливер. — Ваши предчувствия были не напрасны.
  — Не хотите ли вы сказать… — Глаза миссис Оливер расширились от ужаса. Она схватилась за спинку плетеного стула и, развернув его, села. — Не хотите же вы сказать… что она мертва?
  — Увы, — отозвался он. — Мертва. И смерть наступила совсем недавно.
  — Но отчего?..
  Он поднял уголок яркой косынки, прикрывавший шею девушки, и миссис Оливер увидела бельевой шнур.
  — Точно так, как я придумала, — слабым голосом произнесла она. — Но кто? И зачем?
  — Вот именно, — сказал Пуаро.
  Он мог бы добавить, что эти два вопроса тоже как бы из сценария ее игры.
  А вот ответить на них автор рокового сценария уже не могла, ибо жертвой оказалась не первая жена югославского ученого-атомщика, а вполне реальная Марлин Таккер, деревенская девочка, которая, в ее четырнадцать лет, едва ли могла иметь врагов.
  Глава 7
  Инспектор Бланд расположился за столом. Сэр Джордж самолично его встретил и проводил в лодочный домик, а потом пригласил сюда, в свой кабинет. А в домике теперь орудовали фотограф, дактилоскопист и только что приехавший врач.
  — Вам здесь удобно? — спросил сэр Джордж.
  — Вполне. Спасибо, сэр.
  — А как быть с праздником? Сообщить публике о случившемся и все прекратить?
  Инспектор задумался.
  — Вы пока ничего не предпринимали, сэр Джордж? — спросил он.
  — Я никому ничего не говорил. Похоже, все думают, что это несчастный случай. И вряд ли кто-нибудь подозревает… м-м… убийство.
  — Тогда пусть пока все остается как есть, — решил Бланд. — Полагаю, новость и так быстро распространится, — скептически добавил он и, немного подумав, спросил:
  — Как вы думаете, сколько тут сейчас народу?
  — Пожалуй, сотни две, — ответил сэр Джордж, — и все еще прибывают. Кажется, даже из отдаленных мест. Такой неожиданный успех. Как не повезло!
  Инспектор, естественно, сообразил, что последняя фраза сэра Джорджа относится не к успеху, а к убийству.
  — Двести человек, — задумчиво произнес он. — И это мог сделать любой из них. Он вздохнул.
  — Да, задачка, — посочувствовал сэр Джордж. — Но с какой стати, собственно, им было делать это? Непостижимо. И кому только понадобилось убивать эту девчонку!
  — Что вы можете о ней рассказать? Она, как я понимаю, была из местных?
  — Да. Ее родители живут в одном из коттеджей у причала. Отец работает на ферме, кажется, у Патерсона. Ее мать, между прочим, здесь. Мисс Бруис, моя секретарша, расскажет вам о них больше, чем я. Сейчас она куда-то увела эту женщину — хочет напоить ее чаем.
  — Вот это правильно, — одобрил инспектор. — Признаться, мне еще не очень ясно, сэр Джордж, как все это произошло. Почему девочка оказалась в лодочном домике? Насколько я понял, здесь происходила игра: поиск убийцы или клада…
  — Да. — Сэр Джордж кивнул. — Мы все считали, что это блестящая идея. И вот что из этого получилось… Я полагаю, что мисс Бруис сможет объяснить вам все гораздо лучше меня. Я пришлю ее к вам. От меня больше ничего не требуется?
  — Пока нет, сэр Джордж. Но потом я задам вам еще несколько вопросов. Вам, леди Стаббс и тем, кто обнаружил тело. Среди них, я слышал, была и автор этой вашей игры. «Найди жертву», так, кажется, вы ее назвали?
  — Да-да, миссис Оливер тоже там присутствовала. Миссис Ариадна Оливер.
  Брови инспектора слегка поднялись.
  — Сама Ариадна Оливер! Она ведь очень популярна, я сам прочитал несколько ее книг.
  — Она, конечно, страшно расстроена случившимся, — сказал сэр Джордж. Позвать ее? А вот где моя жена, не знаю. Она куда-то пропала. В этой толпе ее теперь и не найдешь. Полагаю, она вряд ли скажет вам что-то дельное. Я имею в виду по поводу девушки и вообще всей этой истории. Так с кем вы хотите поговорить в первую очередь?
  — Пожалуй, начнем с вашей секретарши, мисс Бруис, а потом я хотел бы видеть мать девушки. Сэр Джордж, кивнув, двинулся к двери. Местный полицейский, констебль Роберт Хоскинз услужливо ее распахнул, и как только тот вышел, закрыл поплотнее, поскольку счел необходимым объяснить, почему сэр Джордж так пренебрежительно отозвался о собственной жене.
  — Леди Стаббс немного того. — Он выразительно покрутил пальцем у виска. Потому-то он и говорит, что от нее вам будет мало толку. Дурочка она, вот кто.
  — Она местная?
  — Нет, она вообще иностранка. Поговаривают, что вроде бы даже цветная, но, по-моему, это чушь.
  Бланд кивнул и принялся с задумчивым видом постукивать карандашом по лежащему перед ним листку бумаги. После довольно долгой паузы он неожиданно спросил:
  — Кто же это сделал?
  «Если кто-то и понимает, что здесь творится, так это Хоскинз», — подумал Бланд, и у него были на это основания. Хоскинз действительно обладал пытливым умом и живо интересовался местной жизнью. К тому же у него была сплетница жена, вследствие чего он получал исчерпывающую информацию буквально о каждом жителе.
  — Какой-нибудь иностранец, я думаю. Не может быть, чтобы кто-нибудь из местных. Таккеров здесь очень уважают. Хорошая, дружная семья. Их девять человек, и ни о ком ничего плохого сказать не могу. Две старшие дочери замужем, один сын служит во флоте, другой — в армии, еще одна дочь работает в парикмахерской в Торки. Трое младших дома, два мальчика и девочка. — Он остановился, слегка задумался. — Не скажу, что они отличаются какими-то особыми талантами, но миссис Таккер содержит дом в чистоте — пылинки не увидишь. А сама она была младшей из одиннадцати детей. У Таккеров живет и ее старый отец.
  Бланд слушал не перебивая. Хоскинз, по сути дела, обрисовал социальное положение и жизненный уклад Таккеров.
  — Вот поэтому-то я и говорю, что это был иностранец, — продолжал Хоскинз. — Их сюда столько приезжает — в туристский центр. Точно, кто-то оттуда. Среди них попадаются весьма подозрительные субъекты… и чего только не выделывают. Чего я только не насмотрелся в кустах и в лесу! И такое безобразие постоянно происходит. А на автостоянке что творится! Даром, что крутом полно народу!
  О сексуальных пристрастиях туристов Хоскинз тоже был осведомлен предостаточно. Он частенько рассказывал о них за пинтой пива в «Быке и медведе», после службы, конечно.
  — Я не думаю, что в нашем случае произошло что-нибудь… такое. Как только врач закончит обследование, он даст свое заключение, — сказал Бланд.
  — Да, сэр, он определит. Но все же, доложу я вам, никогда не знаешь, чего ждать от этих иностранцев. В один момент могут распоясаться.
  Инспектор вздохнул, подумав, что не так-то все просто. Хоскинзу, конечно, удобней все валить на иностранцев.
  Отворилась дверь. Вошел врач.
  — У меня все, — доложил он. — Остальные тоже уже управились. Ее можно увезти?
  — Об этом позаботится сержант Коттрелл, — сказал Бланд. — Ну что ж, доктор, ваше заключение?
  — Тут все совершенно очевидно, — ответил врач. — Задушена куском бельевой веревки. Причем никаких следов борьбы. Я полагаю, девочка даже не поняла, в чем дело.
  — Может быть, все-таки попытка изнасилования?
  — Да нет. Ничего, что могло бы это подтвердить.
  — Значит, это был не сексуальный маньяк?
  — Скорее всего, нет. Да она, пожалуй, была и не слишком привлекательна.
  — А как она относилась к молодым людям? — спросил Бланд у Хоскинза.
  — Да никак, — ответил Хоскинз, — хотя, наверное, если бы она пользовалась успехом, ей бы тоже кто-то нравился.
  — Наверное, — согласился Бланд, ему вдруг вспомнилась стопка комиксов, лежавшая на столике в лодочном домике, и небрежные надписи на полях: «Джонни ходит с Кэт», «Джорджи Порджи целуется с туристками в лесу».
  Конечно, тут есть уже намек на тайные желания, подумал он. Но в общем-то он не мог себе представить, что смерть Марлин Таккер имеет какую-то сексуальную подоплеку. А впрочем, кто знает…
  Всегда надо помнить про этих типов со сдвигом, которые охотятся за молоденькими девушками, чтобы прикончить их и насладиться смертными муками своих жертв. Такой извращенец вполне мог появиться тут и в этот праздничный день. Бланд почти поверил, что так оно и есть. Другой реальной причины совершенного преступления он не видел.
  «Однако выводы делать рано, — рассудил он. — Посмотрим, что мне скажут все эти люди».
  — А в какое время наступила смерть? — спросил он. Врач взглянул на стенные часы, потом посмотрел на свои.
  — Сейчас половина шестого. Осматривал я ее примерно двадцать минут шестого, и она была мертва уже около часа. Грубо говоря, между четырьмя и четырьмя сорока. Если вскрытие позволит указать более точное время, я сообщу. Подробное заключение я передам вам позже, а сейчас я должен идти. У меня еще несколько вызовов на сегодня.
  Врач ушел, а инспектор Бланд попросил Хоскинза пригласить мисс Бруис.
  Увидев мисс Бруис, он немного воспрял духом. Он сразу понял, что перед ним деловая женщина. А значит, ответы ее будут четкими и ясными. Она сможет точно назвать время и ничего не перепутает.
  — Миссис Таккер у меня в гостиной, — сказала мисс Бруис, усаживаясь на стул. — Я сообщила ей эту ужасную новость, ну и… напоила чаем. Она, естественно, очень подавлена, она хотела посмотреть на дочку, но я уговорила ее пока этого не делать. Мистер Таккер в шесть часов закончит работу и должен прийти. Я попросила, как только он появится, привести его ко мне. Младшие дети еще на празднике, и за ними присмотрят.
  — Превосходно, — одобрил инспектор Бланд. — Я полагаю, что прежде чем беседовать с миссис Таккер, мне следует переговорить с вами и с миссис Стаббс.
  — Я не знаю, где миссис Стаббс, — холодно ответила мисс Бруис. — Мне кажется, ей надоел этот праздник и она отправилась куда-нибудь побродить. Но не думаю, что она сможет сообщить вам больше, чем я. Что, собственно, вы хотели бы узнать?
  — Во-первых, я бы хотел поподробнее узнать об этой вашей игре, и каким образом Марлин Таккер получила свою роль.
  — Ну это несложно.
  И мисс Бруис вкратце изложила суть игры: этот оригинальный аттракцион придуман для праздника известной писательницей миссис Оливер, ее попросил сэр Джордж.
  — А роль жертвы, — пояснила мисс Бруис после того, как пересказала сюжет, — вообще-то должна была играть миссис Салли Легг.
  — Миссис Салли Легг? — переспросил инспектор.
  — Они с мистером Леггом снимают коттедж у Лодеров, — пояснил констебль Хоскинз, — розовый такой, возле Мельничного ручья. Они приехали месяц назад, собираются прожить тут еще два-три месяца.
  — Понял. Так вы говорите, что сначала жертву должна была изображать миссис Легг? Почему же произошла замена?
  — Просто однажды вечером миссис Легг всем нам гадала, и у нее так хорошо получалось, что мы решили устроить еще один аттракцион, поставить шатер гадалки. А миссис Легг в восточном наряде должна была за полкроны предсказывать судьбу. Я не думаю, что мы совершили что-нибудь противозаконное, ведь так, инспектор? Мне кажется, на праздниках обычно устраивают подобные вещи?
  Инспектор слегка улыбнулся.
  — Гадания и лотереи никто не принимает всерьез, мисс Бруис, — сказал он. Время от времени мы пресекаем это… э-э… так сказать, для порядка.
  — Но обычно вы смотрите на такие вещи сквозь пальцы? В общем, мисс Легг согласилась, и мы стали искать кого-нибудь другого на роль трупа. Местные девушки-гиды помогали нам готовиться к празднику, и, видимо, кто-то предложил одну из этих девушек.
  — И от кого именно исходило это предложение?
  — Ну… точно сказать не берусь… Наверное, это была миссис Мастертон, жена члена парламента. Нет, скорее капитан Уорбуртон… А может, и не он… во всяком случае, кто-то предложил.
  — А этот человек как-нибудь обосновал свой выбор — почему он назвал именно ее?
  — Н-нет, не думаю. Ее родители арендуют тут дом, а мать иногда приходит помогать на кухне. Сама не знаю, почему мы выбрали ее. Вероятно, ее имя первым пришло в голову. Похоже, она была рада нашему предложению.
  — То есть определенно хотела сыграть эту роль?
  — О да. Я думаю, она была даже польщена. Умом эта девочка не блистала, продолжала мисс Бруис. — И что-нибудь посложнее, ну, скажем, какие-то реплики, вряд ли бы осилила. Она понимала, что это как-то выделит ее среди подруг, и с удовольствием согласилась.
  — Что именно она должна была делать?
  — Просто находиться в лодочном домике. А услышав, как кто-то подходит к двери, должна была лечь на пол, накинуть на шею веревку и притвориться мертвой.
  Мисс Бруис говорила довольно спокойно, по-деловому. То, что девушка, которая должна была притвориться мертвой, была мертва на самом деле, похоже, не очень ее трогало. По крайней мере, в данный момент.
  — Пожалуй, довольно скучное времяпровождение для молоденькой девушки, заметил инспектор. — Тем более что она могла бы повеселиться на празднике.
  — Я с вами согласна, — сказала мисс Бруис. — Но что-нибудь одно, не так ли? Говорю вам: Марлин была довольна своей ролью. Ей было приятно чувствовать себя важной персоной. А для развлечения ей дали целую стопку комиксов.
  — И что-нибудь съестное — тоже? — спросил инспектор. — Я заметил там поднос, а на нем тарелку и стакан.
  — Да-да, в тарелке были пирожные, а в стакане — малиновая вода. Я сама все это отнесла ей. Бланд пытливо на нее посмотрел.
  — Вы сами? И когда?
  — Примерно в середине дня.
  — В котором часу точно? Не можете припомнить? Мисс Бруис задумалась.
  — Позвольте… позвольте… Конкурс детских карнавальных костюмов пришлось немного задержать: не могли найти леди Стаббс, и ее заменила миссис Фоллиат… Значит, это было… Да, это было… я почти уверена… примерно пять минут пятого… Я взяла пирожные и воду.
  — И сами отнесли все это в лодочный домик? Сколько времени вам понадобилось, чтобы туда дойти?
  — О, минут пять. В домик я зашла, наверное, в четверть пятого.
  — Ив четверть пятого Марлин Таккер была жива и здорова?
  — Вполне, — заверила мисс Бруис, — и очень интересовалась, успешно ли идет поиск «жертвы». К сожалению, я не могла сказать ей ничего определенного, поскольку слишком была занята организацией аттракционов на лужайке. Но я знала, что в этой игре участвовало человек двадцать-тридцать, если не больше.
  — И в каком состоянии вы нашли Марлин, когда вошли в лодочный домик?
  — Я же только что вам сказала.
  — Нет-нет, я не это имел в виду. Меня интересует, лежала ли она на полу, притворяясь убитой?
  — О нет. Когда я подошла, то крикнула ей. Она открыла мне дверь, я внесла поднос и поставила его на стол.
  — В четверть пятого, — произнес Бланд, записывая, — Марлин Таккер была жива и здорова. Надеюсь, мисс Бруис, вы понимаете, что это очень важный момент. Вы совершенно уверены во времени?
  — Не могу ручаться за абсолютную точность, поскольку не смотрела в тот момент на часы, но я смотрела на них незадолго до этого, то есть если я и ошибаюсь, то ненамного. — И, внезапно догадавшись, почему инспектору требуется такая точность, добавила:
  — Так вы думаете, что это случилось вскоре после… после моего прихода?
  — Судя по всему, да, мисс Бруис.
  — Надо же… — вырвалось у нее, и хотя эта реплика была не слишком подходящей в данной ситуации, она достаточно хорошо передавала испуг и тревогу мисс Бруис.
  — Скажите, вы никого не встретили по дороге к домику? Или на обратном пути?
  — Нет, — подумав, сказала она. — Никого. Но, конечно, могла и встретить, потому что сегодня вход в поместье открыт для всех. Однако посетители в основном толкутся у лужайки, там, где аттракционы и все прочее. Им приятней прогуливаться вокруг огородов и оранжерей, а не бродить по лесу. Этого я и ожидала. На таких праздниках люди предпочитают держаться вместе, не так ли?
  Инспектор кивнул, соглашаясь.
  — Впрочем, — вдруг заметила мисс Бруис, — кажется, кто-то был в «Причуде».
  — В «Причуде»?
  — Да, это небольшое такое белое сооружение, напоминающее храм. Оно появилось недавно — год или два назад. Это справа от дорожки, по которой идти к лодочному домику. Там кто-то был. Я подозреваю, влюбленная парочка. Кто-то засмеялся, потом кто-то сказал: «Тише!»
  — И вы не знаете, что это была за парочка?
  — Понятия не имею. Входа с дорожки не видно, а с торцов «Причуда» окружена деревьями.
  Инспектор, подумав, рассудил, что эта парочка особого интереса для следствия не представляет. Однако узнать, кто они такие, все же не мешало, потому что они тоже могли увидеть кого-нибудь на пути к лодочному домику.
  — И на дорожке кроме вас никого не было? Точно? — настаивал инспектор.
  — Вижу, куда вы клоните, — сказала мисс Бруис. — Могу лишь повторить, что я никого не встретила. Да, собственно, и не могла встретить. Ведь если и был там кто-то, кто не хотел, чтобы я его увидела, то этот человек мог просто прошмыгнуть за кустами рододендронов, которые посажены по обе стороны дорожки. Рододендроны и еще какие-то кустарники. Если кому-то нужно было остаться незамеченным, ему ничего не стоило просто на некоторое время там спрятаться.
  Инспектор переменил тему.
  — Вам что-нибудь известно об этой девушке? Что могло бы нам помочь? — спросил он.
  — Я вообще ничего не знаю о ней. Я даже не уверена, что когда-нибудь говорила с ней до этого. Она здесь довольно часто появлялась, потому-то я ее и запомнила, только поэтому…
  — Значит, никакими полезными для нас сведениями вы не располагаете?
  — Решительно не могу понять, зачем кому-то понадобилось убивать ее, сказала мисс Бруис. — Это что-то совершенно невероятное. Ну вы меня понимаете. Могу лишь предположить, что отведенная ей роль вызвала у какого-то сумасшедшего чудовищное желание превратить ее в настоящую жертву. Впрочем, и это все-таки полный абсурд.
  Бланд вздохнул.
  — Ну ладно, — сказал он, — полагаю, теперь надо поговорить с матерью.
  Миссис Таккер была худенькой, с продолговатым лицом и острым носиком. Ее светлые волосы были сейчас немного растрепаны. Глаза покраснели от слез, но она уже владела собой и могла отвечать на вопросы инспектора.
  — И за что нас так наказала судьба… Про такие ужасы, конечно, приходилось читать в газетах, но что это случится с нашей Марлин…
  — Я очень вам сочувствую, — мягко сказал инспектор Бланд. — И прошу вас: подумайте, не было ли у кого-то причины ненавидеть вашу дочь?
  — Я уже думала об этом, — всхлипнув, сказала миссис Таккер. — Думала, думала, но не могла ничего такого вспомнить. Ну бывало — нагрубит школьному учителю, или поссорится с какой-нибудь девчонкой или парнем, но с кем этого не бывает. Ни единый человек слова плохого о ней не сказал, никто не держал на нее зла.
  — А она никогда не говорила вам о каких-нибудь своих ну… недоброжелателях, что ли?
  — Марлин часто болтала всякие глупости, но про то, о чем вы толкуете, никогда. Косметика да разные фокусы с волосами — вот что было у нее на уме. Вы ведь знаете, какие они, девчонки. И я и отец твердили ей, что слишком мала еще, чтобы красить губы, да все впустую. Бывало, как только у нее скопится немного денег, сразу бежит покупать себе духи и помаду, купит и спрячет.
  Бланд сочувственно кивнул. Опять ничего, никаких зацепок. Глупая девчонка, в голове одни только парни и, естественно, всякие кинозвезды. Сколько их, таких вот маленьких дурочек…
  — Не знаю, что теперь скажет отец, он с минуты на минуту будет здесь, сказала миссис Таккер и не удержалась — заплакала. — Так хотел отдохнуть и повеселиться. Видали бы вы, как он ловко швыряет кокосовые орехи. Он так любит эту забаву… И если уж вы спрашиваете меня, — она снова всхлипнула, — то я скажу: это кто-то из иностранцев, из тех, которые толкутся в туристском лагере. Никогда не знаешь, чего ждать от этих пакостников. До чего же своевольны! Вы не представляете, какие на них рубашки! Рубашки, на которых нарисованы девушки в этих, как они там называются — бикини. И все они тут разгуливают по пояс голые — загорают, видите ли. Все это к добру не ведет, вот что я вам скажу.
  Продолжая всхлипывать, миссис Таккер в сопровождении констебля Хоскинза вышла из комнаты.
  А Бланд задумался о том, как удобен этот, вероятно, уже давно вынесенный местными жителями приговор: в любом трагическом происшествии виноваты эти непонятные иностранцы.
  Глава 8
  — Ну и язычок у нее, — вернувшись, сказал Хоскинз. — Пилит мужа, мелет всякий вздор старому отцу. Небось часто бранила девчонку и теперь переживает. А девчонки обычно внимания не обращают на то, что им матери твердят. С них все как с гуся вода.
  Инспектор Бланд прервал разглагольствования Хоскинза, попросив его позвать миссис Оливер.
  Миссис Оливер несколько ошарашила инспектора своим видом. Он не ожидал такого феерического пурпурного великолепия и таких бурных переживаний.
  — Я чувствую себя ужасно, — сказала миссис Оливер, опускаясь в кресло и заполнив его, как дрожащее пурпурное желе. — Ужасно, — повторила она, делая ударение на каждом слоге.
  Инспектор промычал что-то неопределенное, а миссис Оливер в упоении продолжала:
  — Потому что, понимаете, это мое убийство!.. Я его сотворила!..
  Совершенно оторопев, инспектор Бланд решил, что миссис Оливер явилась к нему с повинной.
  — И почему мне взбрело в голову сделать жертвой жену югославского атомщика? Правда, почему? — горестно вздыхала она и при этом нещадно теребила пальцами свою изысканную прическу — создавалось впечатление, что она была в легком подпитии. — Непростительная глупость! Можно же было сделать жертвой, скажем, младшего садовника, его не обязательно было убивать — ведь мужчина может за себя постоять. А если и не может, то все равно он должен уметь постоять за себя. Если бы погиб мужчина, у меня было бы меньше неприятностей. Когда убивают мужчину, все воспринимают это довольно спокойно. Естественно, все, кроме его жены или невесты. Ну и кроме детей, конечно.
  Это оригинальное суждение навело инспектора на некое подозрение относительно психического состояния миссис Оливер, тем более что до ноздрей инспектора донесся-таки легкий запах коньяка… Пуаро и в самом деле заставил ее выпить немного коньяку, ибо это было испытанное средство выведения из шока.
  — Я не сошла с ума и не пьяна, — сказала миссис Оливер, вмиг догадавшись о мыслях инспектора, — хотя тот субъект и сказал, что я напиваюсь в стельку, вообще, это многие говорят, да и вы, наверное, тоже так думаете.
  — Какой субъект? — спросил инспектор, тут же переключаясь с гипотетического младшего садовника на дополнительно введенный в драму, но вполне реальный персонаж.
  — Веснушчатый, с йоркширским акцентом, — пояснила миссис Оливер. — Так вот, повторяю: я не пьяна и не сошла с ума. Я просто расстроена. Очень расстроена, — повторила она, выделяя каждый слог в слове «расстроена».
  — Несомненно, мадам, это очень огорчительно, — сказал инспектор.
  — И ужаснее всего то, что она хотела изобразить жертву сексуального маньяка, и вот… по-видимому, стала таковой на самом деле, — сказала миссис Оливер.
  — Нет, вариант с сексуальным маньяком отпадает.
  — Отпадает? Ну хоть за это слава Богу. Или… не знаю… не знаю, что в таких случаях лучше… но если не маньяк… тогда кто же ее убил, инспектор?
  — Я надеялся, что вы поможете мне выяснить это. Инспектор считал, что миссис Оливер безусловно так или иначе спровоцировала трагедию. Не было бы игры — никому не пришло бы в голову убивать эту девушку.
  — Я ничем не могу вам помочь, — сказала миссис Оливер. — Представить себе не могу, кто бы мог это сделать. То есть представить-то как раз могу… все что хотите! Вот это-то и плохо. Могу дать кучу версий, хоть сию минуту. Причем версий вполне убедительных, но, конечно, это будут исключительно домыслы. Ну, во-первых, ее мог убить какой-нибудь сумасшедший, которому просто нравится убивать девушек, ничего не домогаясь. Это, конечно, первое, что приходит в голову, и очень многие считают, что на праздник действительно попал какой-то ненормальный. Но как он мог узнать, что Марлин в лодочном домике?.. Или: она могла случайно узнать об отношениях какой-нибудь парочки или нечаянно увидела, как кто-то ночью закапывал труп… А еще могла опознать какую-то скрывающуюся личность… или ей было известно местонахождение какого-нибудь клада, спрятанного во время войны. Или, может быть, тот мужчина с моторной лодки утопил кого-нибудь в реке, а она это увидела — из окна лодочного домика… или, возможно, ей в руки случайно попала какая-нибудь важная шифровка, а она даже об этом не догадывалась…
  — Прошу вас! — Инспектор с умоляющим видом поднял руку, чувствуя, как голова у него пошла кругом.
  Миссис Оливер покорно замолчала, но было очевидно, что у нее в запасе еще много разных версий, хотя самому инспектору казалось, что все возможные варианты уже исчерпаны. Из всего предложенного ему изобилия он ухватился за одну фразу.
  — Миссис Оливер кого вы имели в виду, когда говорили о мужчине с моторной лодки? Вы его тоже выдумали?
  — Кто-то сказал мне, что он прибыл на моторной лодке, — ответила миссис Оливер. — Не могу припомнить кто. Кажется, о нем упомянули за завтраком, добавила она.
  — И что же? — с надеждой спросил инспектор, однако явно побаиваясь бурного продолжения. Он впервые столкнулся с автором детективных историй и понял, что это люди особого склада. Он знал, что миссис Оливер написала более сорока книг, и удивлялся, как это ей удалось, но теперь его изумляло, что она не написала все сто сорок… Он вдруг строго переспросил:
  — Что же с этим мужчиной, приплывшим на моторной лодке во время завтрака?
  — Строго говоря, он приплыл не на моторной лодке. И не во время завтрака, — сказала миссис Оливер. — Это была яхта. И вообще, я имела в виду не яхту, а письмо.
  — Ну так что же все-таки было? — спросил Бланд. — Яхта или письмо?
  — Письмо. Для леди Стаббс. От кузена с яхты. И она испугалась.
  — Испугалась? Чего?
  — Его, я полагаю, — сказала миссис Оливер. — Это всем бросилось в глаза. Она была в ужасе и не хотела, чтобы он приезжал. Я думаю, потому она сейчас и прячется.
  — Прячется? — изумился инспектор.
  — Ну, ее нигде нет, — объяснила миссис Оливер. — Никто не может ее найти. Мне лично кажется, она просто боится встретиться с этим кузеном.
  — И кто этот человек?
  — Лучше спросите мосье Пуаро, — сказала миссис Оливер, — он с ним разговаривал, а я — нет. Его зовут Эстебан… нет, Эстебан был у меня в романе. Де Суза, вот как его зовут, Этьен де Суза.
  Но инспектора явно больше заинтересовал совсем другой человек.
  — Вы сказали… мосье Пуаро? — спросил он.
  — Да, Эркюль Пуаро. С ним вдвоем мы и обнаружили труп.
  — Эркюль Пуаро… Удивительно. Неужели тот самый? Бельгиец, маленький человек с очень большими усами?
  — Да, усы у него огромные, — подтвердила миссис Оливер. — Так вы знакомы?
  — Много лет тому назад я встречался с ним. Я был тогда молодым сержантом.
  — Встречались, видимо, по поводу какого-нибудь убийства?
  — Само собой. А что он здесь делает?
  — Он должен был вручать призы, — сказала миссис Оливер.
  Она несколько помедлила, прежде чем дать ответ, но инспектор не обратил на это внимания.
  — Значит, он был с вами, когда вы обнаружили труп… — сказал Бланд. Хм-м… Я хотел бы поговорить с ним.
  — Я позову его? — Миссис Оливер с живостью вскочила, подхватив многочисленные складки своей хламиды.
  — Что вы еще можете добавить, мадам? Что-то такое, что, по-вашему, пригодилось бы нам?
  — Да вроде бы ничего, — сказала миссис Оливер. — Я ничего не знаю. Я только могу попытаться представить причины…
  Инспектор поспешно ее остановил, у него не было никакого желания снова выслушивать фантастические предположения миссис Оливер. Он опасался, что окончательно запутается.
  — Огромное вам спасибо, мадам, — скороговоркой выпалил он. — И буду весьма признателен, если вы попросите прийти мосье Пуаро.
  Миссис Оливер вышла.
  — Кто этот мосье Пуаро, сэр? — тут же поинтересовался констебль Хоскинз.
  — Возможно, он покажется вам смешным, — сказал инспектор Бланд. — Что-то вроде опереточной пародии на француза. Но на самом деле он бельгиец. Однако, несмотря на комический вид, очень умен. Ему, должно быть, уже немало лет.
  — А как насчет этого де Суза? — спросил констебль. — Не думаете ли вы, что он тут неспроста появился?
  Однако инспектор не расслышал вопроса, ибо его вдруг поразил один факт, о котором упоминали уже несколько раз. Но только сейчас он осмыслил всю его важность…
  Первым об этом с тревогой упомянул сэр Джордж: «Моя жена исчезла. Я не знаю, куда она делась». Потом мисс Бруис презрительно сказала примерно так: «Леди Стаббс не могут найти. Видно, ей надоели эти аттракционы». А теперь еще миссис Оливер только что уверяла его, что леди Стаббс прячется. Так ей, видите ли, кажется.
  — А? Что? — рассеянно отозвался он. Констебль Хоскинз откашлялся.
  — Я спросил, не думаете ли вы, сэр, что в этом деле замешан де Суза, кем бы он себя ни называл?
  Констебля Хоскинза явно обрадовало появление вполне конкретного иностранца, который был явно гораздо перспективнее, чем «вообще» иностранцы, то и дело поминаемые при опросах. Однако мысли инспектора были заняты совершенно иным.
  — Мне нужна леди Стаббс, — решительно сказал он. — Приведите ее ко мне. И если ее не окажется поблизости, непременно отыщите.
  Хоскинз, казалось, был озадачен этим приказом, но послушно пошел к двери. На пороге ему пришлось остановиться и даже несколько отступить назад, пропуская Эркюля Пуаро. Прежде чем закрыть за собой дверь, он с любопытством оглянулся.
  — Не уверен, что вы меня помните, мосье Пуаро, — проговорил Бланд, поднимаясь и протягивая руку.
  — Да, конечно, — сказал Пуаро. — Но… погодите, погодите… минутку. А-а… молодой сержант… да, сержант Бланд, с которым я встречался четырнадцать… нет, пятнадцать лет назад.
  — Совершенно верно. Вот это память!
  — Ничего особенного. Вы же меня помните, почему я не должен помнить вас?
  Бланд невольно подумал, что забыть Эркюля Пуаро было просто невозможно, и, в сущности, он ничуть не преувеличивал.
  — Итак, вы снова здесь, мосье. И снова как раз в тот момент, когда совершено убийство.
  — Вы правы, — сказал Пуаро. — Меня позвали, чтобы помочь.
  — Позвали, чтобы помочь? — удивился Бланд.
  — Ну да, помочь вручить призы, — тут же нашелся Пуаро. — Тем, кто выиграет в этой игре — «Найди жертву».
  — Да, миссис Оливер говорила мне об этом.
  — А не говорила ли она вам о чем-нибудь еще? — спросил Пуаро с напускной небрежностью: ему надо было выяснить, не проговорилась ли миссис Оливер о действительной причине его приезда в Девоншир.
  — О чем-нибудь еще? Лучше спросите, о чем она мне не говорила. Она тараторит без перерыва. Выложила мне все возможные и совершенно невероятные мотивы убийства. У меня от нее голова пошла кругом. Ну и ну! Какое богатое воображение!
  — Своим воображением, mon ami,1483 она зарабатывает себе на жизнь, — сухо заметил Пуаро.
  — Она упомянула некоего де Суза — это тоже ее выдумка?
  — Нет, это не выдумка.
  — Во время завтрака вроде бы говорили о каком-то письме, о яхте, о чьем-то прибытии на моторной лодке. Я что-то не очень понял.
  Пуаро пустился в объяснения, подробно рассказав о сцене за завтраком, о письме, о головной боли леди Стаббс.
  — Миссис Оливер сказала, что леди Стаббс была напугана. Вы тоже думаете, что она испугалась?
  — Да, у меня создалось такое впечатление.
  — Испугалась своего кузена? Но почему? Пуаро пожал плечами.
  — Не имею понятия. Будто бы он плохой, очень плохой человек. Это все, что она мне сказала. Она, понимаете ли, со странностями. Немного глуповата.
  — Да, об этом здесь достаточно хорошо известно. Она не говорила, почему боится этого де Суза?
  — Нет.
  — А вы уверены, что ее страх был неподдельным?
  — Если это не так, значит, она хорошая актриса, — сухо заметил Пуаро.
  — Меня начинают одолевать самые нелепые подозрения. — Бланд встал и принялся нервно бродить по комнате. — И все из-за этой чертовой выдумщицы!
  — Из-за миссис Оливер?
  — Да. Забила мне голову своими мелодраматическими идеями.
  — Опасаетесь, что они могут подтвердиться?
  — Не все, конечно… но одна или две… вполне вероятны. Все зависит… Он не договорил, так как дверь отворилась, и снова вошел Хоскинз.
  — Я не смог найти леди, сэр, — доложил он. — Ее нигде нет.
  — Это мне уже известно, — раздраженно сказал инспектор. — Потому и велел вам разыскать ее.
  — Сержант Фаррелл и констебль Лоримел обыскивают поместье, — сказал Хоскинз. — В доме ее точно нет.
  — У того, кто проверяет входные билеты, узнайте, не выходила ли она за ворота. Или, может, уехала на машине.
  — Есть, сэр.
  Хоскинз повернулся, чтобы уйти.
  — И узнайте, когда ее видели в последний раз и где, — крикнул ему вдогонку Бланд.
  — Так вот, значит, в каком направлении работает ваша мысль, — заметил Пуаро.
  — Пока никакого направления, но меня очень настораживает, что женщина, которая должна была находиться здесь, в поместье, куда-то исчезла! Я хочу узнать, в чем тут дело. И расскажите мне поподробней об этом, как там его… де Суза.
  Пуаро описал свою встречу с молодым человеком, пришедшим с причала.
  — Он, вероятно, еще здесь, на празднике, — сказал Пуаро. — Передать сэру Джорджу, что вы хотите его видеть?
  — Погодите, сначала мне хотелось бы кое-что уточнить. Когда вы сами видели в последний раз леди Стаббс?
  Пуаро принялся вспоминать. Оказалось, что точное время назвать не так-то просто. Ее высокая, облаченная в «розовый цикламен» фигурка и почти прикрывающая лицо черная шляпка мелькали то тут, то там, ее странный громкий смех, отчетливо выделявшийся из общего гомона голосов и прочих звуков, то и дело доносился с разных концов лужайки, где она болтала с посетителями.
  — Полагаю. — неуверенно произнес он, — примерно около четырех.
  — Где она тогда находилась и с кем?
  — Рядом с домом, в толпе гостей.
  — А когда появился де Суза, она была там же?
  — Не помню. Не думаю. По крайней мере я ее не видел. Сэр Джордж сказал де Суза, что его жена где-то неподалеку. И, кажется, был очень удивлен, что она куда-то пропала, хотя должна была проводить конкурс карнавальных детских костюмов.
  — В какое время пришел де Суза?
  — Думаю, около половины пятого. Я не смотрел на часы и не могу сказать точно.
  — А леди Стаббс исчезла до его прихода?
  — Кажется, да.
  — Вероятно, специально спряталась, чтобы избежать встречи с ним, предположил инспектор.
  — Вероятно, — согласился Пуаро.
  — Что ж, она не могла уйти далеко, — сказал Бланд. — Мы без труда найдем ее, а когда найдем… — Он не договорил.
  — А если не найдете? — не преминул спросить дотошный Пуаро.
  — Ерунда! — с жаром возразил инспектор. — С какой стати? Что, по-вашему, с ней могло случиться? Пуаро пожал плечами.
  — В самом деле, что? Никто не знает. Известно лишь, что она исчезла!
  — Полно, мосье Пуаро, вы таким тоном это говорите, что мерещится нечто ужасное.
  — А вдруг так оно и есть?
  — Мы расследуем убийство Марлин Таккер, — строгим голосом напомнил инспектор.
  — Конечно, конечно. Но тогда почему вас так интересует де Суза? Вы думаете, что это он убил Марлин Таккер?
  — Это все ее фокусы! — ни с того ни с сего брякнул инспектор.
  — Вы имеете в виду миссис Оливер? — Пуаро слегка улыбнулся.
  — Да, ее. Видите ли, мосье Пуаро, убийство Марлин Таккер бессмысленно. То есть абсолютно бессмысленно. Кто-то задушил неприметную, глуповатую девчонку и никаких намеков на мотив.
  — А миссис Оливер снабдила вас мотивом?
  — По меньшей мере дюжиной! Чего только она не наговорила. То Марлин якобы могла знать чью-то любовную тайну, то Марлин могла быть свидетельницей убийства, то ей было известно, где спрятан какой-то клад, то будто бы могла видеть из окна лодочного домика, что делал посреди реки приехавший на моторной лодке де Суза.
  — И что же? Какой из этих мотивов понравился вам больше всего, mon cher?1484
  — Не знаю. Но я не могу теперь отделаться от всех этих ее, так сказать, версий. Послушайте, мосье Пуаро, вспомните хорошенько, как именно вы поняли слова леди Стаббс? Чего она боялась? Того, что кузен что-то о ней знает и может рассказать об этом ее мужу, или она боялась самого кузена?
  — Лично мне показалось, что это был страх перед самим кузеном, — без колебаний ответил Пуаро.
  — Хм-м. Что ж, пожалуй мне не мешало бы с ним побеседовать, если он, конечно, еще здесь. — заключил инспектор Бланд
  Глава 9
  Хотя у инспектора Бланда не было такого предубеждения против иностранцев, как у констебля Хоскинза, де Суза он невзлюбил сразу. Необыкновенная элегантность молодого человека, его безупречный костюм, густой цветочный запах набрильянтиненных волос безмерно его раздражали.
  Де Суза был уверен в себе и держался непринужденно. А за всей его подчеркнутой благопристойностью угадывалась несомненная насмешка.
  — Надо признаться, — сказал он, — жизнь полна неожиданностей. Я отправляюсь в круиз, любуясь прекрасными видами, заезжаю сюда, чтобы провести несколько часов с маленькой кузиной, которую не видел столько лет — и что же меня ждет? Сперва я угодил на какой-то карнавальный шабаш, где над моей головой со свистом пролетали кокосы, а теперь прямо из этого водевиля я попадаю в трагедию, и меня ни больше ни меньше впутывают в какое-то убийство.
  Он закурил сигарету, затянулся и продолжал:
  — Хотя оно никоим образом меня не касается Естественно, меня удивляет ваше пристальное внимание к моей персоне.
  — Вы иностранец, мистер де Суза…
  — И что же, иностранца надо обязательно подозревать? — перебил его де Суза.
  — Нет-нет, я вовсе не это имел в виду. Ваша яхта, как я понимаю, находится в Хэлмуте?
  — Да, это так.
  — И сегодня днем вы проплыли вверх по реке на моторке?
  — И это верно.
  — Подплывая сюда, вы не заметили справа небольшой крытый камышом лодочный домик с причалом?
  Де Суза откинул назад свою красивую темную голову и, нахмурившись, задумался.
  — Подождите, был ручей и небольшой такой серый дом, крытый черепицей.
  — Нет-нет, мистер Суза, выше по реке, среди деревьев.
  — Ах да… теперь вспомнил. Очень живописное место. Я не знал, что этот домик относится к имению, а то бы я там причалил и сошел на берег. Когда я спрашивал, как можно доехать, мне посоветовали дойти до парома и сойти там.
  — Совершенно верно. И вы так и поступили?
  — Так и поступил.
  — И вы не выходили на берег у лодочного домика? Де Суза помотал головой.
  — А когда проплывали мимо домика, вы никого не видели?
  — Видел ли кого-нибудь? А кого я должен был видеть?
  — Просто, вдруг случайно кого-то видели. Видите ли, мистер де Суза, в этом домике находилась девушка, которую убили. Именно там она была убита. Причем произошло это примерно в то время, когда вы проплывали мимо.
  Де Суза поднял брови.
  — Вы полагаете, я мог быть свидетелем убийства?
  — Нет, убийство произошло внутри домика, но до этого девушка могла выглянуть из окна или выйти на крыльцо. Если бы вы ее в этот момент видели, ваше свидетельство помогло бы нам уточнить время смерти. Если бы, когда вы проплывали мимо, она была еще жива…
  — А-а, понимаю. Но почему вы спрашиваете об этом именно меня? Из Хэлмута и обратно ходит много лодок, прогулочных катеров. Целыми днями они плавают по реке. Почему вы не спрашиваете об этом их владельцев?
  — Еще спросим, — сказал инспектор. — Обязательно спросим, будьте уверены. Значит, как я понял, вы не увидели ничего особенного в этом домике?
  — Ничего. Решительно ничего. И никого. Конечно, я не присматривался, да и расстояние было не маленькое. Может, кто-то и смотрел в окно, но я никого не видел. — И, как человек благовоспитанный, добавил:
  — Очень сожалею, что ничем не могу вам помочь.
  — Ну что вы, — не менее вежливым тоном сказал инспектор Бланд, — мы на это и не рассчитывали. Но есть еще кое-какие моменты, которые я хотел бы выяснить.
  — Я к вашим услугам.
  — Вы путешествуете один или с друзьями?
  — Со мной были несколько друзей, но последние три дня я один. С командой, конечно.
  — А как называется ваша яхта, мистер де Суза?
  — «Эсперанс».1485
  — Леди Стаббс, стало быть, ваша кузина? Де Суза пожал плечами.
  — Очень дальняя. На островах, знаете ли, нередки браки между родственниками. Если разобраться, мы там все кузены друг другу. Хэтти моя троюродная или даже четвероюродная сестра. Последний раз я видел ее, когда ей было четырнадцать или пятнадцать.
  — И вы решили нагрянуть неожиданно. Устроить ей, так сказать, сюрприз.
  — Ну не совсем сюрприз. Я же ей написал.
  — Да, мне известно, что сегодня утром она получила от вас письмо. Однако она не знала, что вы приехали в Англию.
  — О, тут вы ошибаетесь, инспектор. Я написал ей, дайте припомнить, еще три недели назад. Прямо перед отъездом из Франции, как раз когда собрался отправиться сюда.
  — Значит, вы написали, что предполагаете навестить ее? — озадаченно переспросил инспектор и на всякий случай уточнил:
  — Из Франции.
  — Да, я сообщил, что совершаю круиз на яхте и что примерно в эти дни прибуду в Торки или Хэлмут. И пообещал позже сообщить точную дату приезда.
  Инспектор снова пристально посмотрел на де Суза. Значит, этот субъект всего лишь назвал день своего визита… Это заявление совершенно не вязалось с тем, как отреагировала леди Стаббс на сегодняшнее его письмо. Несколько человек засвидетельствовали, что она была сильно расстроена и даже испугана этим посланием.
  Молодой человек, однако, выдержал его взгляд спокойно и даже слегка улыбнулся, смахнув с колена невидимую пылинку.
  — Леди Стаббс ответила на ваше первое письмо? — спросил инспектор.
  Де Суза, казалось, не знал, что ответить. Но, подумав, сказал:
  — Не могу вспомнить… Скорее всего — нет. Но в этом и не было надобности. Кроме того, поскольку я путешествовал, у меня не было постоянного адреса. И вообще, сдается мне, что кузина Хэтти не слишком любит писать письма. И знаете ли, — добавил он, — она с детства не отличается особым умом, хотя, думаю, стала красивой женщиной.
  — Итак, вы ее еще не видели? — то ли констатировал, то ли спросил Бланд.
  Де Суза широко улыбнулся.
  — Исчезла самым необъяснимым образом, — сказал он. — Не иначе как этот espece de gala1486 ей наскучил.
  Осторожно подбирая слова, инспектор Бланд спросил:
  — Не думаете ли вы, мистер де Суза, что у вашей кузины есть причины избегать вас?
  — У Хэтти… избегать меня? Но зачем? Какие у нее могут быть на это причины?
  — Вот об этом я вас и спрашиваю, мистер де Суза.
  — Вы полагаете, что Хэтти дезертировала с этого праздника, чтобы избежать встречи со мной? Но это же абсурд!
  — А не было ли у нее причины, скажем… немного вас бояться? — Бояться меня? — В голосе де Суза послышались изумление и даже смех. — А это что еще за выдумки, позвольте вас спросить?
  — Ваши отношения с ней всегда были достаточно дружескими?
  Да я же вам сказал: у меня не было с ней никаких отношений. Я не виделся с ней с четырнадцати лет.
  — И все же, приехав в Англию, вы пожелали встретиться с ней?
  — Ну да. Увидел заметку о ней в светской хронике. Там упоминалась ее девичья фамилия и сообщалось, что она вышла замуж за этого богатого англичанина. Тогда я и решил: «Надо посмотреть, какой теперь стала маленькая Хэтти. Может, она даже поумнела». — Он снова пожал плечами. — Элементарная вежливость. Все-таки родственники. Ну и, конечно, любопытство. Однако не более того Инспектор снова принялся сверлить взглядом де Суза, пытаясь понять, что прячется за этой безупречно изящной иронией. Он решил поменять тактику и перейти на более доверительный тон.
  — А не могли бы вы что-нибудь рассказать о своей кузине: о ее характере, привычках, вкусах?
  На лице де Суза отразилось вежливое удивление.
  — Разве это имеет какое-то отношение к убийству той девушки, которым вы, как я понял, занимаетесь?
  — Всякое возможно, — отозвался инспектор. Теперь уже де Суза молча его изучал. Потом, слегка пожав плечами, сказал:
  — В сущности, я ее почти не знал. Ну да, какая-то дальняя родня, одна из многочисленных моих кузин. Она никогда особо меня не интересовала. Но я все-таки попробую ответить на ваш вопрос: хотя с головкой у нее было не все благополучно, насколько мне известно, никаких болезненных проявлений вроде тяги к убийству за ней не замечали.
  — О чем вы, мистер Суза, я совсем не это имел в виду!
  — В самом деле? И все же позвольте вам не поверить. И вот что я вам скажу: если характер Хэтти мало изменился за эти годы, ни о каких убийствах не может быть и речи! — Он встал. — Полагаю, вам больше не о чем меня спросить, инспектор. Мне остается лишь пожелать вам успеха в поиске убийцы.
  — Надеюсь, мистер Суза, вы еще побудете денек-другой в Хэлмуте?
  — Я восхищен вашей учтивостью, инспектор. Это приказ?
  — Скорее, просьба, сэр.
  — Очень тронут. Я рассчитывал пробыть в Хэлмуте два дня. Сэр Джордж любезно пригласил меня остановиться у него, но я предпочитаю оставаться на «Эсперанс». Если понадоблюсь, найдете меня там. Он откланялся.
  — Скользкий парень, — буркнул себе под нос инспектор, когда тот вышел в распахнутую констеблем дверь.
  — Угу, — буркнул Хоскинз, целиком поддерживая шефа.
  — Предположим, она и вправду одержима манией убийства, — продолжал вслух рассуждать инспектор. — Зачем ей понадобилось душить эту невзрачную девчонку? Совершенно незачем.
  — Никогда не знаешь, чего ждать от этих чокнутых, — заметил Хоскинз.
  — Еще неизвестно, действительно ли она чокнутая.
  — Но коэффициент умственного развития у нее наверняка низкий, — сказал Хоскинз с видом знатока и озабоченно покачал головой.
  Инспектор с раздражением взглянул на него.
  — Нечего, как попугаю, повторять эти новомодные словечки. Плевать мне на ее коэффициент! Низкий… высокий, какая разница! Мне важно выяснить, не из тех ли она шутниц, которым ничего не стоит накинуть петлю на шею девчонки. А уж чего ради — ради забавы, ради каприза или по необходимости — это второй вопрос. И где она, черт побери, где эта красотка? Сходи посмотри, как там дела у Фрэнка.
  Хоскинз послушно ретировался и вскоре вернулся с сержантом Коттреллом, весьма бойким молодым человеком, чье непомерное самомнение действовало инспектору на нервы. Бланду чисто деревенская мудрость Хоскинза всегда была приятней, чем рассуждения всезнайки Фрэнка Коттрелла.
  — Осмотр имения продолжается, сэр, — отрапортовал Коттрелл. — Через ворота леди не выходила, это совершенно точно. Младший садовник, который продает там входные билеты, клянется, что не выходила.
  — Я полагаю, кроме главных ворот есть и другие пути.
  — Да, сэр. Есть дорожка вниз к парому, но старикан-паромщик, Мерделл его зовут, уверяет, что там она тоже не появлялась. Правда, на вид ему лет сто, но я считаю, ему можно верить. Он вполне толково рассказал, как прибыл на моторке «джентльмен-иностранец» и спрашивал дорогу в Насс-хаус. Старик объяснил ему, что нужно идти к воротам и заплатить за вход. Но джентльмен, сказал он мне, по-видимому, ничего не знал о празднике и сказал, что он родственник хозяев. Тогда старик показал ему дорогу через лес. Мерделл все время околачивается у причала и обязательно увидел бы «ее светлость», если бы она там проходила. Есть еще ворота, которые ведут на поля и к Худаун-парку, но они обмотаны проволокой, чтобы сюда не врывались туристы, так что она и там не могла пройти. Скорее всего, она где-то тут, в поместье, верно?
  — Возможно, — согласился инспектор. — Но ей ничего не стоило пролезть и под оградой. Сэр Джордж не перестает жаловаться, что молодые люди из туристского центра все время шастают через его участок. Стало быть, и обитатели имения могут тем же манером выбраться наружу.
  — О, сэр, вы безусловно правы. Но я разговаривал с ее служанкой, сэр. Леди Стаббс была одета в… — Коттрелл заглянул в листок, который держал в руке, креп-жоржетовое1487 платье цвета розового цикламена (и не выговоришь), на голове — огромная черная шляпа, обута в черные модельные туфли на высоких каблуках. Для того чтобы перелезать через ограду, так не одеваются!
  — Она не заходила переодеться?
  — Нет. Я спрашивал у служанки. Все ее вещи на месте, абсолютно все. И не упаковывала чемодана. Она даже не переобулась. Все ее туфли на месте.
  Инспектор Бланд нахмурился, предчувствуя новые неприятности.
  — Позовите мне снова эту секретаршу, как там ее — Брюс, Брус…
  * * *
  Явившаяся почти сразу мисс Бруис была раздражена более обычного и немного запыхалась.
  — Инспектор… — она перевела дух, — вы хотели меня видеть? Это срочно?.. А то сэр Джордж в ужасном состоянии и…
  — И что же вывело его из равновесия?
  — Он только теперь осознал, что леди Стаббс действительно исчезла. Я говорю, что она, наверное, просто пошла погулять в лес или еще куда-нибудь, а он вбил себе в голову, что с ней что-то случилось. Полный абсурд!
  — Ну это как сказать, мисс Бруис. В конце концов, одно убийство здесь сегодня уже произошло.
  — Не думаете же вы, что леди Стаббс. Но это нелепо! Леди Стаббс может за себя постоять — Вы уверены?
  — Конечно, может! Она ведь взрослая женщина.
  — Но, говорят, довольно беспомощная.
  — Глупости! — отрезала мисс Бруис. — Леди Стаббс отлично разыгрывает из себя беспомощную дурочку, когда ей не хочется что-нибудь делать. Мужа она провести, конечно, может, но меня — это уж увольте!
  — Так вы ее не очень жалуете, мисс Бруис? — осторожно поинтересовался инспектор.
  — Я не обязана ее любить. — Мисс Бруис поджала губки. Дверь распахнулась, и вошел сэр Джордж.
  — Послушайте! — бушевал он. — Сделайте что-нибудь! Где Хэтти? Вы должны найти Хэтти! Черт возьми, что тут происходит?! Этот проклятый праздник… любой маньяк за полкроны может здесь беспрепятственно разгуливать и убивать людей! Разве не так?
  — Ну не стоит так преувеличивать, сэр Джордж.
  — Вам хорошо сидеть тут за столом и писать всякие бумажки. А мне нужна моя жена.
  — Мы ее ищем, сэр Джордж.
  — Почему никто не сказал мне, что она пропала? Ее нет уже два часа! Мне показалось странным, что она не явилась на конкурс карнавальных костюмов, но никто не удосужился сообщить мне, что ее нигде нет.
  — Никто не знал, — сказал инспектор.
  — Но кто-то должен же был знать! Кто-то должен был заметить. — Он повернулся к мисс Бруис. — Вам, Аманда, следовало бы знать, вы ведь за всем присматривали.
  — Мне всюду не поспеть, — сказала мисс Бруис, ее голос вдруг задрожал от слез. — У меня сегодня столько дел. И если леди Стаббс вздумалось уединиться…
  — Уединиться? С чего бы это ей уединяться? У нее не было причин уединяться! Разве что ей не хотелось встречаться с этим даго.1488
  Бланд решил воспользоваться благоприятным поворотом.
  — Кстати, мне надо кое о чем вас спросить. Ваша жена получала письмо от мистера де Суза, посланное им примерно три недели назад? Он сообщал в нем, что едет в Англию.
  На лице сэра Джорджа отразилось недоумение.
  — Нет, не получала.
  — Вы в этом уверены?
  — О, абсолютно. Хэтти бы мне сказала. Ведь сегодня она была так перепугана и расстроена, когда получила от него письмо. Оно прямо выбило ее из колеи. Бедная девочка почти все утро пролежала с головной болью.
  — А что она сказала вам лично? Почему она так боялась встречи со своим кузеном?
  Сэр Джордж заметно смутился.
  — Будь я проклят, если что-нибудь понимаю, — проворчал он. — Она только все время твердила, что он нехороший человек.
  — Нехороший? В каком смысле?
  — Она не очень-то вдавалась в подробности. Просто, как ребенок, повторяла, что он нехороший, злой человек. Очень плохой; и она не хочет, чтобы он приезжал Сказала, что он делал ужасные вещи.
  — Делал ужасные вещи? Когда?
  — О, давно. Как я понимаю, этот Этьен де Суза был паршивой овцой в семействе, и в детстве Хэтти наслушалась всяких о нем разговоров, толком не понимая. И в результате у нее возникло чувство страха перед ним. Думаю, это следствие детских впечатлений. Моя жена и сейчас порой ведет себя как ребенок. Что-то ей нравится, что-то не нравится, она и сама не знает почему.
  — Она действительно не останавливалась на подробностях, сэр Джордж?
  — Э-э, мне бы не хотелось повторять то, что она говорила, — смущенно пробормотал сэр Джордж.
  — Значит, она все-таки что-то говорила?
  — Хорошо. Я скажу. Она говорила, и причем не один раз «Он убивает людей».
  Глава 10
  — «Он убивает людей», — повторил инспектор Бланд.
  — Не думаю, что вам следует относиться к этим словам серьезно, — сказал сэр Джордж. — Она часто их повторяла, но ничего конкретного сказать не могла: кого, когда и почему он убил. Я для себя решил, что это просто смутные детские воспоминания о каких-нибудь конфликтах с туземцами или… да мало ли с кем.
  — Вы говорите, что она не могла сказать ничего определенного… не могла или просто не хотела?
  — Не думаю, что… — Он осекся. — Я не знаю. Вы меня запутали. Я еще раз вам говорю, что не принимал этого всерьез. Возможно, этот малый просто ее разыгрывал, когда она была маленькой… или пугал, в шутку, конечно. Мне трудно вам объяснить… потому что вы не знаете моей жены. Я ее люблю, но половину того, что она говорит, пропускаю мимо ушей, потому что она частенько болтает всякие глупости. Во всяком случае, этот де Суза совершенно тут ни при чем. Не хотите же вы в самом деле сказать, что он, высадившись на берег, тут же помчался через лес к нашему лодочному домику и накинул петлю на шею этой несчастной девочки! Зачем бы ему это делать?
  — Я ни в чем его не обвиняю, — сказал инспектор Бланд, — но, сэр Джордж, вы должны понять: у нас, если вдуматься, круг подозреваемых весьма ограничен.
  — Ограничен! — Сэр Джордж взглянул на инспектора с изумлением. — Да на этом проклятом празднике толклось человек двести — триста! И любой из них мог это сделать!
  — Поначалу я тоже так думал, но потом мне сказали, что на двери лодочного домика французский замок. То есть проникнуть туда без ключа не мог никто.
  — А ключей было три.
  — Совершенно верно. Один был спрятан для участников игры. Он до сих пор лежит на дорожке у клумбы с гортензиями в верхней части сада. Второй был у миссис Оливер. А где же третий ключ, сэр Джордж?
  — Вероятно, в ящике стола, за которым вы сидите. Нет, в правом, вместе с дубликатами других ключей. Он подошел к столу и пошарил в ящике.
  — Да. Вот он.
  — Вы понимаете, что это значит? — спросил инспектор Бланд. — В лодочный домик могли проникнуть: во-первых, тот, кто сумел отгадать все подсказки и нашел ключ (таковых, как нам известно, не было), во-вторых, миссис Оливер или кто-то из домашних, кому она могла одолжить ключ, и, в-третьих, тот, кого могла впустить сама Марлин.
  — А впустить она могла практически любого, не так ли?
  — Далеко не так, — возразил инспектор. — Если я правильно понял условия вашей игры, услышав, как кто-то подходит к двери, девочка должна была лечь и притвориться мертвой. И ждать, пока ее не обнаружит человек, нашедший ключ. Поэтому, как вы понимаете, она могла впустить лишь тех, кто имел отношение к организации этой игры. Иначе говоря, обитателей вашего дома, то есть вас, леди Стаббс, мисс Бруис, миссис Оливер и, возможно, мосье Пуаро, с которым, я полагаю, она познакомилась сегодня утром. А кого еще, сэр Джордж? Сэр Джордж задумался.
  — Супругов Легг, конечно, — сказал он. — Алека и Салли Легг. Они очень активно помогали с самого начала. Майкла Уэймана, архитектора, он тоже живет у нас, проектирует теннисный павильон. Уорбуртона. Мастертонов… о, и, конечно, миссис Фоллиат.
  — Это все? Больше никого?
  — Это все.
  — Так что, понимаете, сэр Джордж, выбор не так уж и велик.
  Лицо сэра Джорджа сделалось багровым.
  — Что за вздор! Вы предполагаете… Ну и что же вы предполагаете?
  — Вот именно: только предполагаю, — уточнил инспектор Бланд. — Мы еще многого не знаем. Возможно, Марлин по какой-то причине выходила из домика. Ее могли задушить где-то в другом месте, а тело принести обратно и положить на пол. Но даже если и так, то тот, кто это сделал, был досконально знаком с деталями игры, то есть мы опять возвращаемся к тому, что это был человек, посвященный во все эти детали. И еще, — тут голос его слегка напрягся, — хочу вас заверить, сэр Джордж, что мы сделаем все возможное, чтобы найти леди Стаббс. А пока мне хотелось бы поговорить с мистером и миссис Легг и с мистером Майклом Уэйманом.
  — Аманда!
  — Я попробую их найти, инспектор, — отозвалась мисс Бруис. — По-моему, к миссис Легг все еще много желающих узнать свою судьбу. После пяти, когда мы стали продавать билеты вдвое дешевле, пришло много народу, так что все аттракционы действуют. Пожалуй, проще будет добраться до мистера Легга или до мистера Уэймана. Кого из них вы хотели бы видеть первым?
  — Да кого угодно, — сказал инспектор Бланд. Мисс Бруис, кивнув, вышла из комнаты. Сэр Джордж поплелся за ней.
  — Послушайте, Аманда, надо… — послышался его жалобный голос.
  Инспектор Бланд понял, что сэр Джордж во всем полагается на энергичную мисс Бруис. А в данный момент хозяин дома очень напоминал ему маленького мальчика. Чтобы не терять времени даром, инспектор снял трубку, попросил, чтобы его соединили с полицейским участком в Хэлмуте, и навел справки о яхте «Эсперанс».
  — Надеюсь, вам ясно, — сказал он Хоскинзу, хотя по лицу констебля сразу было видно, что ему ничегошеньки не ясно, — что единственное место, где может находиться эта чертовка — это на яхте у де Суза?
  — Как это вы догадались, сэр?
  — Из ворот она не выходила, ни из одних, ни из других, а в таком платье, да на каблуках по лесу или по полю особенно не побегаешь. Скорее всего она сговорилась с де Суза встретиться у лодочного домика, и он отвез ее на моторной лодке на яхту, а сам снова возвратился на праздник.
  — А зачем ему это было нужно, сэр? — спросил озадаченный Хоскинз.
  — Ну мало ли, — сказал инспектор. — И потом, это ведь только предположение. Но если она и впрямь находится на «Эсперансе», я уж позабочусь о том, чтобы она не ушла оттуда незамеченной.
  — Но ведь эта красавица даже видеть его не желала…
  — Да, так она говорила, и это все, что нам известно. Но все женщины такие лицемерки… — назидательно произнес инспектор. — Не забывайте об этом, Хоскинз.
  — А-а-а, — понимающе протянул Хоскинз.
  * * *
  На этом разговор их прервался, ибо дверь отворилась, и в комнату с несколько рассеянным видом вошел высокий молодой человек. Серый фланелевый костюм сидел на нем как влитой, но воротник рубашки смялся, галстук сбился на сторону, волосы торчали во все стороны.
  — Мистер Алек Легг? — спросил инспектор, поднимая голову.
  — Нет. Я Майкл Уэйман. Как я понимаю, вы мною интересовались.
  — Совершенно верно, сэр. Прошу. — Инспектор указал на кресло напротив стола.
  — Не люблю сидеть, — сказал Майкл Уэйман. — Предпочитаю ходить. Кстати, почему полон дом полиции? Что-нибудь случилось?
  Инспектор Бланд удивленно взглянул на него.
  — Разве сэр Джордж вас не информировал, сэр? — спросил он.
  — Нет, никто меня ни о чем, как вы сказали, не «информировал». А следить за тем, что тут происходит, не в моих привычках. Так что же случилось?
  — Насколько мне известно, вы проживаете в его доме?
  — Верно, проживаю. И что из этого?
  — Просто я полагал, что все, кто живет в этом доме, уже проинформированы о сегодняшней трагедии — Трагедии? Какой трагедии?
  — Убита девушка, которая исполняла роль жертвы.
  — Да что вы! — Майкл Уэйман, казалось, был очень удивлен. — Вы хотите сказать, убита на самом деле? Не какой-нибудь трюк?
  — Не знаю, что вы подразумеваете под трюком. Девушка мертва.
  — И как же ее убили?
  — Удушили веревкой. Майкл Уэйман присвистнул.
  — Точно как по сценарию? Ну и ну, это наводит на размышления. — Он прошел к окну и резко повернулся. — Так мы все теперь под подозрением? Или тут замешан кто-то из местных парней?
  — Да не похоже. Местные тут скорее всего ни при чем.
  — Так же, как и я, инспектор, — сказал Майкл Уэйман. — Многие мои друзья называют меня сумасшедшим. В известном смысле они правы. Но уверяю вас: я не брожу по округе в поисках веснушчатых девчонок, чтобы потом их придушить.
  — Вы здесь, мистер Уэйман, как я слышал, проектируете теннисный павильон для сэра Джорджа?
  — Вполне невинное занятие, с юридической точки зрения, — сказал Майкл. — А вот с профессиональной… как архитектор… я совсем не уверен в этом. Окончательный результат, боюсь, будет являть собой нечто криминальное… для любого человека, обладающего вкусом! Впрочем, вам, инспектор, едва ли интересны подобные мелочи. А что же вас интересует?
  — Мне бы хотелось знать, мистер Уэйман, где вы находились сегодня днем между четвертью пятого и, скажем, пятью?
  — Как это вам удалось установить время? Медицинское освидетельствование?
  — Не только, сэр. В шестнадцать пятнадцать девушку видели живой.
  — Кто же ее видел? Или спрашивать не положено?
  — Мисс Бруис. Миссис Стаббс попросила ее снести девушке поднос с пирожными и фруктовой водой.
  — Наша Хэтти попросила? Никогда не поверю!
  — Почему не поверите, мистер Уэйман?
  — Это на нее не похоже. Чтобы она могла о ком-то вдруг побеспокоиться? Никогда. Все мысли нашей дорогой леди Стаббс сосредоточены исключительно на ее собственной персоне.
  — Я жду ответа на свой вопрос, мистер Уэйман.
  — Итак, где я был между четвертью пятого и пятью? Трудно так сразу сказать, инспектор. Я был здесь, поблизости, понимаете?
  — Где это здесь?
  — Ну, то тут, то там. Немного послонялся по лужайке, поглазел, как развлекаются местные жители, перекинулся парой слов с нашей трепетной кинозвездой. Потом, когда мне все до смерти надоело, прошел на теннисный корт и поразмышлял над некоторыми деталями будущего павильона. Мне также было интересно, сколько людям потребуется времени, чтобы узнать на фотографии часть теннисной сетки, которая была первым ключом в «Найди жертву».
  — Кто-нибудь узнал ее?
  — Ну, наверное. Но я, честно говоря, не обратил внимания, пришел ли кто на корт или нет. Понимаете, мне вдруг пришла в голову одна идея, благодаря которой мне наконец удастся соединить несоединимое — то есть то, что требует от меня сэр Джордж, и то, что хотел бы сделать я сам.
  — А потом?
  — Потом? Потом немного прогулялся и вернулся в дом. А прогулялся я к причалу, там поболтал со стариком Мерделлом. Ну а потом вернулся. Определить точно, где в какой момент я находился, не могу. Потому и сказал вам, что был здесь, поблизости. И это все, что могу вам сообщить.
  — Хорошо, мистер Уэйман, — отрывисто произнес инспектор. — Надеюсь, мы сможем получить подтверждение ваших слов.
  — Мерделл подтвердит, что я разговаривал с ним на причале. Но это было значительно позднее того времени, которое вас интересует. Я пришел туда где-то после пяти. Очень досадно. Верно?
  — Я думаю, мы потом еще уточним, мистер Уэйман.
  Возможно, было совсем не «значительно позднее», — Тон инспектора был по-прежнему любезным, но появившиеся в нем металлические нотки не остались незамеченными архитектором. Он сел на подлокотник кресла.
  — Нет, все же непонятно, — сказал он. — И кому это понадобилось убивать девчонку?
  — У вас, мистер Уэйман, нет никаких предположений?
  — Так, с ходу, я бы назвал нашу плодовитую писательницу, нашу Королеву Риска! Вы видели эту ее римскую багряную тогу? Наверное, она спятила и решила, что настоящий труп будет куда эффектней поддельного. Ну как, а?
  — Вы это серьезно, мистер Уэйман?
  — Это единственное объяснение, которое приходит мне в голову.
  — И еще один вопрос… Мистер Уэйман, вы видели сегодня днем леди Стаббс?
  — Разумеется. Разве можно было ее не заметить? Вырядилась как манекенщица от Жака Фатта или Кристиана Диора!1489
  — Когда вы видели ее в последний раз?
  — В последний раз? Не знаю. Помню… как на нее все оборачивались на лужайке… около половины четвертого или без четверти четыре…
  — А после, после вы ее видели?
  — Нет. А что?
  — Спрашиваю, потому что после четырех часов ее никто, кажется, не видел. Леди Стаббс исчезла.
  — Исчезла? Наша Хэтти?
  — Вас это удивляет, мистер Уэйман?
  — И даже очень… Интересно, что она задумала?
  — Вы хорошо знаете леди Стаббс, мистер Уэйман?
  — Я вообще не знал ее до приезда сюда, а приехал я сюда четыре или пять дней назад.
  — И уже успели составить о ней какое-то мнение?
  — По-моему, она совсем не такая уж наивная простушка, — сухо сказал Майкл Уэйман. — Весьма эффектная молодая женщина и умеет извлекать из этого пользу.
  — Но живостью ума явно не отличается? Вы согласны?
  — Это зависит от того, что вы подразумеваете под словом «ум», — сказал Майкл Уэйман. — Она, безусловно, далеко не интеллектуалка, но если вы думаете, что у нее плохо с мозгами, то ошибаетесь. Я бы сказал, — с горечью добавил он, — она даже очень себе на уме. Я других таких не знаю.
  Инспектор поднял брови.
  — Я слышал о ней совсем обратное.
  — Ей почему-то нравится притворяться дурочкой, не знаю зачем. Но, поверьте, она особа весьма сообразительная.
  Инспектор довольно долго молча на него смотрел, потом спросил:
  — Вы и в самом деле не можете точнее указать, где в какой момент находились? Я имею в виду, до пяти часов.
  — Извините, боюсь, что нет. Отвратительная память, в особенности на время. У вас ко мне все?
  Инспектор кивнул, и Уэйман стремительным шагом вышел из комнаты.
  — Хотел бы я знать, — сказал инспектор не то самому себе, не то Хоскинзу, — что было между ним и ее милостью. То ли он подъезжал к ней и получил от ворот поворот, то ли у них произошел какой-то скандал. И вообще, как вы считаете, что тут думают о сэре Джордже и его жене?
  — Она ведь… чокнутая, — сказал Хоскинз.
  — Это вы так считаете, а меня интересует общее мнение.
  — И общее мнение такое же.
  — А сэр Джордж? Его любят?
  — К нему, конечно, относятся не так, как к ней. Он неплохой спортсмен и разбирается в сельском хозяйстве. Конечно, старая леди здорово помогла ему.
  — Какая старая леди?
  — Миссис Фоллиат, которая живет в домике сторожа.
  — А-а, да, ведь Фоллиаты раньше владели этим поместьем?
  — Да. И именно благодаря старой леди сэра Джорджа и леди Стаббс здесь так хорошо приняли. Она перезнакомила их со всей местной знатью.
  — Наверное, ей за это хорошо заплатили?
  — О нет, что вы! — Хоскинз, похоже, был шокирован подобным предположением. — Я слышал, она знала леди Стаббс еще до замужества и сама настояла, чтобы сэр Джордж приобрел это имение.
  — Вот с кем мне обязательно надо поговорить, — сказал инспектор.
  — О, эта старая леди все примечает. От ее глаз ничего не укроется.
  — Нужно непременно с нею побеседовать, — загорелся инспектор. — Интересно, где она сейчас?
  Глава 11
  Миссис Фоллиат в это время находилась в большой гостиной. И не одна, а в обществе Эркюля Пуаро. Когда он сошел, она нервно вздрогнула. Потом, снова откидываясь на спинку кресла, пробормотала:
  — А, это вы, мосье Пуаро.
  — Прошу прощения, мадам. Я вас потревожил?
  — Нет-нет, нисколько. Я просто присела немного отдохнуть. Я уже не так молода. Эта история… совсем выбила меня из колеи.
  — Понимаю, — выразил сочувствие Пуаро. — Прекрасно вас понимаю.
  Миссис Фоллиат, зажав в маленьком кулаке носовой платок, безучастно смотрела в потолок, а голос ее был глух от волнения.
  — Страшно даже думать об этом. Бедная девочка. Бедная, бедная девочка…
  — Да-да, — скорбно пробормотал Пуаро.
  — Совсем еще ребенок, — продолжала миссис Фоллиат. — Жизнь ее только начиналась. Страшно об этом думать, — повторила она.
  Пуаро пытливо на нее взглянул. Ему показалось, что она постарела лет на десять с того момента, как он видел ее в роли любезной хозяйки, принимающей гостей. Лицо было осунувшимся, на нем четко обозначились морщины.
  — Вы только вчера говорили мне, мадам, что мир так жесток.
  — Я так говорила? — Миссис Фоллиат едва заметно вздрогнула. — Да, это правда… О, я только сейчас начинаю понимать, насколько это верно. — И совсем тихо она добавила:
  — Но я не думала, что может случиться… такое. Пуаро снова пристально на нее посмотрел. — Но вы все же предполагали, что что-то непременно случится? Что же именно?
  — Нет-нет… я говорю… вообще.
  — И все же вы ожидали, что что-то произойдет — что-то из ряда вон выходящее, — настаивал Пуаро.
  — Вы меня не правильно поняли, мосье Пуаро. Я только хотела сказать, что никак нельзя было ожидать подобного несчастья во время такого праздника.
  — Леди Стаббс сегодня утром тоже говорила о жестокости.
  — Хэтти? О, не говорите мне о ней, пожалуйста, не говорите. Думать о ней не хочу. — Она умолкла, но потом спросила:
  — А что она говорила насчет… жестокости?
  — Это касалось ее кузена Этьена де Суза. Она сказала, что он жестокий, что он плохой человек. И еще сказала, что боится его.
  Пуаро внимательно смотрел на нее, но она лишь непонимающе покачала головой.
  — Этьен де Суза? Кто это?
  — Ах да, вас ведь не было за завтраком. Я совсем запамятовал, миссис Фоллиат. Леди Стаббс получила письмо от своего кузена, которого она не видела лет с пятнадцати. Он сообщал, что навестит ее сегодня — ближе к вечеру.
  — И он приходил?
  — Да. Он был тут примерно в половине пятого.
  — Несомненно, вы имеете в виду довольно привлекательного загорелого молодого мужчину, который пришел со стороны причала?
  — Да, мадам, это и был мистер де Суза.
  — Я бы на вашем месте, — вдруг с жаром заговорила миссис Фоллиат, — не обращала внимания на то, что говорит Хэтти. — Она вспыхнула, увидев, что Пуаро изумленно вскинул брови, но продолжала:
  — Понимаете, она точно ребенок, и суждения у нее совсем как у ребенка плохой, хороший. Никаких полутонов. Я бы не стала принимать всерьез то, что она наговорила об этом Этьене де Суза.
  Удивление Пуаро росло.
  — Вы ведь знаете леди Стаббс очень хорошо, — медленно проговорил он, — не так ли, миссис Фоллиат?
  — Вероятно так же, как и все. Возможно, впрочем, лучше, чем ее муж. И что из этого?
  — Какая она на самом деле, мадам?
  — Что за странный вопрос, мосье Пуаро.
  — Вам ведь, верно, известно, мадам, что леди Стаббс нигде не могут найти?
  — Так она сбежала, да? Понятно.
  — Вам это кажется нормальным?
  — Нормальным? Ну, не знаю. Хэтти довольно непредсказуемое создание.
  — Вы не думаете, что она сбежала потому, что у нее нечиста совесть?
  — Что вы имеете в виду, мосье Пуаро?
  — Ее кузен сегодня вскользь упомянул, что она с самого детства несколько отставала в развитии. Вам, вероятно, известно, мадам, что умственно отсталые люди не всегда способны собою управлять.
  — Что вы хотите этим сказать, мосье Пуаро?
  — Такие люди, как вы сами говорите, очень непосредственны, совсем как дети. В приступе ярости они способны даже убить.
  Миссис Фоллиат вдруг страшно разгневалась:
  — Я не позволю вам говорить о ней такие мерзости! Хэтти никогда не была злой! Она была чуткой, добросердечной девушкой — пусть и не особенно умной. Хэтти не способна никого убить. — Она посмотрела ему в лицо. Грудь ее вздымалась, она никак не могла успокоиться.
  Пуаро был вконец озадачен.
  * * *
  Тут в гостиную весьма кстати пожаловал констебль Хоскинз.
  — Я ищу вас, мэм, — произнес он извиняющимся тоном.
  — Добрый вечер, Хоскинз. — Миссис Фоллиат снова была сама любезность, как и подобало хозяйке имения. От недавней запальчивости не осталось и следа. — Да что случилось?
  — Инспектор просил засвидетельствовать вам свое почтение, он хотел бы переговорить с вами. Если, конечно, это вас не затруднит, — поспешил добавить Хоскинз, тоже заметивший ее расстроенный вид.
  — Конечно, меня это не затруднит, — сказала миссис Фоллиат, вставая. Пуаро тоже почтительно поднялся, а когда миссис Фоллиат и Хоскинз вышли, снова сел и, сосредоточенно нахмурившись, уставился в потолок.
  — Мне очень неприятно беспокоить вас, — сказал инспектор Бланд, когда миссис Фоллиат опустилась на пододвинутый констеблем стул. — Но я подумал, что вы, вероятно, знаете всех тут в округе и сможете помочь нам.
  — Полагаю, что действительно знаю местных жителей довольно хорошо. Миссис Фоллиат слегка улыбнулась. — Что вас интересует, инспектор?
  — Вы знакомы с Таккерами? С их семьей и с самой покойной?
  — Конечно, они же Бог знает с каких пор наши постоянные арендаторы. Миссис Таккер была самой младшей в их большой семье. Ее старший брат служил у нас главным садовником. Она вышла замуж за Джима Таккера, работника с фермы. Человек он неплохой, хотя и глуповат. Миссис Таккер немного сварлива. Но зато хорошая хозяйка. В доме у нее всегда чистота, Таккера с его грязными сапогами дальше кухни не пускает. Впрочем, она и остальным спуску не дает. Детей ругает постоянно. Они почти все уже женились. В доме оставались только бедняжка Марлин и трое младших. Два ее брата и сестра, которые еще ходят в школу.
  — Вы так хорошо знаете эту семью, миссис Фоллиат. Почему все-таки убили Марлин? У вас нет никаких предположений?
  — Нет, никаких. Это совершенно необъяснимо. Ну, вы понимаете, что я имею в виду, инспектор. У нее ведь не было ни дружка, ни каких-нибудь подозрительных знакомых, на кого бы я могла подумать. По крайней мере, я за ней ничего такого не знала.
  — Ну, а что вы можете сказать о тех, кто придумал и организовал эту игру?
  — С миссис Оливер я никогда раньше не встречалась. Она, признаться, совершенно не соответствует моим представлениям об авторах детективных романов. Она очень расстроена, бедняжка, случившимся.
  — Ну а те, кто ей помогал… скажем, капитан Уорбуртон?
  — Я не вижу причины, по которой он мог бы убить Марлин Таккер, если вы это имеете в виду, — спокойно сказала миссис Фоллиат. — Мне он очень не нравится. Он, по-моему, довольно хитрый человек, но среди политиков, я полагаю, других и не бывает, им надо уметь изворачиваться. Он безусловно необыкновенно энергичен и очень помог в организации праздника. Едва ли это он убил Марлин. Ну хотя бы потому, что весь день провел на лужайке.
  Инспектор кивнул.
  — А что вам известно о Леггах?
  — Очень милая молодая пара. Он, как я успела заметить, человек настроения, которое меняется иногда довольно резко. Я почти его не знаю. Ее девичья фамилия Карстэрз, и я хорошо знакома с некоторыми ее родственниками. Они сняли на два месяца Мельничный домик, и, надеюсь, им тут у нас нравится. Мы все очень с ними подружились.
  — Как я понял, она довольно привлекательна.
  — О да, очень привлекательна.
  — А вы не замечали, чтобы сэр Джордж проявлял к ней особое внимание?
  Миссис Фоллиат удивленно посмотрела на инспектора.
  — О нет, ничего подобного. Сэр Джордж занят исключительно своим бизнесом и очень любит жену. Ни разу не замечала, чтобы он волочился за другими женщинами.
  — И между леди Стаббс и мистером Леггом — тоже ничего подобного?
  Миссис Фоллиат покачала головой.
  — Нет, решительно ничего. Инспектор продолжил расспросы:
  — А у сэра Джорджа не было никаких конфликтов с женой? Вам ничего на этот счет не известно?
  — Я уверена, что не было никаких конфликтов, — сказала миссис Фоллиат и даже добавила:
  — Если бы были, я бы знала.
  — Стало быть, леди Стаббс не могла уйти в результате размолвки с мужем?
  — О нет, — сказала миссис Фоллиат и посетовала:
  — Глупая девчонка, наверное, не захотела встречаться с кузеном. Какое ребячество. Из-за этого своего чисто детского предубеждения она и убежала, что тоже довольно нелепо, взрослый человек такого делать не стал бы.
  — Вы думаете? И больше никаких причин для бегства у нее не было?
  — Нет, конечно. Да она вот-вот вернется. И ей самой будет стыдно за свое поведение, — беззаботно добавила она. — А кстати, как обстоят дела с этим кузеном? Он еще здесь, в доме?
  — Скорее всего вернулся к себе на яхту. — Она ведь у него в Хэлмуте?
  — В Хэлмуте — Понятно. Что и говорить, Хэтти этой своей выходкой поставила всех в неловкое положение. — Миссис Фоллиат вздохнула. — Однако, если он собирается здесь еще задержаться, мы сможем повлиять на нее, чтобы она вела себя должным образом.
  Инспектор ничего на это не ответил, а про себя подумал: «Это еще вопрос».
  — Вы, вероятно, считаете, — вслух сказал он, — что все, о чем я у вас спрашиваю, к делу не относится. Но, миссис Фоллиат… вы же понимаете, нам приходится действовать в довольно широких пределах. Теперь поговорим, например, о мисс Бруис. Что вы знаете о мисс Бруис?
  — Она отличная секретарша. И не только. Ведь, по правде говоря, она тут и за секретаршу, и за экономку. Не представляю, что бы они без нее делали.
  — Она работала у сэра Джорджа и до того, как он женился?
  — Думаю, да. Впрочем, точно сказать не могу. Я познакомилась с нею уже здесь, когда она приехала с ними…
  — Она ведь недолюбливает леди Стаббс?
  — Боюсь, что вы правы. Многие секретарши не слишком благоволят к женам своих начальников. Ну, вы понимаете, о чем я говорю… Но это, наверное, естественно.
  — Кто попросил мисс Бруис отнести девочке пирожные и фруктовую воду, вы или леди Стаббс?
  Этот вопрос несколько удивил его собеседницу.
  — Я помню, как мисс Бруис положила на блюдо несколько пирожных и сказала, что понесет их Марлин. Но я не знаю, просил ли ее кто-нибудь об этом. Лично я точно не просила.
  — Ясно. Вы говорите, что с четырех часов были в чайной палатке. Миссис Легг, вероятно, тоже в это время находилась там?
  — Миссис Легг? Нет, не думаю. По крайней мере, я ее не видела. У нас как раз был приток посетителей — с автобуса из Торки, и, помню, я посмотрела — ни одного знакомого лица. Значит, подумала я тогда, одни туристы. Миссис Легг, наверное, пришла пить чай позже.
  — Ну, хорошо, — сказал инспектор. — Собственно говоря, это не важно. Пожалуй, на этом и поставим точку. Благодарю вас, миссис Фоллиат, вы были очень любезны. Мы надеемся, что леди Стаббс скоро вернется.
  — Я тоже очень надеюсь, — сказала миссис Фоллиат. — Очень легкомысленно с ее стороны заставлять нас так волноваться. Я уверена, что с моей девочкой ничего не случилось, ничего плохого. — Но эти последние слова она произнесла с какой-то неестественной бодростью.
  Тут дверь отворилась, и вошла прелестная молодая женщина, у нее были рыжие волосы и немного веснушчатое лицо.
  — Говорят, вы меня спрашивали? — сказала она.
  — Это миссис Легг, инспектор, — пояснила миссис Фоллиат. — Салли, дорогая, вы уже слышали об этом ужасном несчастье?
  — О да! Чудовищно! — Она устало вздохнула, а когда миссис Фоллиат вышла, опустилась на стул. — Я просто потрясена. Понимаете, это настолько нелепо, что никак не верится… Боюсь, что ничем не смогу вам помочь. Видите ли, я весь день гадала и, сидя в этой душной палатке, не знала, что происходит вокруг.
  — Это нам известно, миссис Легг. Но мы обязаны каждого опросить, задать все положенные в таких случаях вопросы. Например, где вы были между четвертью пятого и пятью часами?
  — В четыре я пошла пить чай.
  — В чайную палатку?
  — Да.
  — Там было много народу?
  — Очень.
  — Не видели ли вы там кого-нибудь из знакомых?
  — Да, в толпе мелькнуло несколько знакомых лиц. Но я ни с кем не разговаривала. Боже, как мне хотелось пить! Ну вот, это было в четыре часа, а в половине пятого я уже опять сидела в своей палатке. Господи, чего я только не наобещала посетительницам! И мужей-миллионеров, и успехов в Голливуде, и Бог знает еще чего. Нагадать просто путешествие по морю или твердить всем «бойтесь прекрасной смуглянки» — это, по-моему, уж слишком банально.
  — А что же происходило в течение этого получаса, когда вы отсутствовали? Ведь, наверное, были еще желающие узнать свою судьбу?
  — Я повесила у входа табличку: «Буду в половине пятого».
  Инспектор сделал пометку в блокноте.
  — Когда вы в последний раз видели леди Стаббс?
  — Хэтти? Ну… даже не знаю. Когда я вышла из палатки, чтобы пойти попить чаю, она была где-то рядом, но мы с ней не разговаривали. Ну а потом я ее не видела. Мне только что сказали, что она куда-то исчезла? Это правда?
  — Да.
  — Ничего страшного, — беззаботным голосом успокоила его Салли Легг. Понимаете, у нее на чердаке не все в порядке. Я думаю, ее просто испугало это убийство.
  — Благодарю вас, миссис Легг. Миссис Легг бодро направилась к выходу и в дверях столкнулась с Эркюлем Пуаро.
  * * *
  Уставившись в потолок, инспектор рассуждал вслух:
  — Миссис Легг говорит, что находилась в чайной палатке с четырех до половины пятого. Миссис Фоллиат говорит, что с четырех часов тоже там была помогала разливать чай, но миссис Легг там не видела. — Потом, немного подумав, продолжил:
  — Мисс Бруис говорит, что леди Стаббс попросила ее отнести Марлин Таккер пирожные и фруктовую воду. Майкл Уэйман уверяет, что такая заботливость леди Стаббс совершенно не свойственна.
  — А-а, — протянул Пуаро, — взаимоисключающие утверждения! Да, такое сплошь и рядом.
  — И до чего же муторно со всем этим разбираться, — вздохнул инспектор. Ведь в девяти случаев из десяти это ровным счетом ничего не значит. Что ж, придется повозиться, никуда не денешься.
  — И какие у вас на данный момент версии, mon cher?
  — По моему разумению, — мрачно произнес инспектор, — Марлин Таккер видела что-то такое, чего ей видеть не следовало, потому ее и убили.
  — Резонное соображение, — сказал Пуаро. — Но весь вопрос в том, что она видела.
  — Возможно, она видела убийство, — предположил инспектор. — А может быть, того, кто его совершил.
  — Убийство? — переспросил Пуаро. — А кого именно?
  — Как вы думаете, Пуаро, леди Стаббс жива или мертва?
  Чуть помешкав, Пуаро сказал:
  — Я думаю, mon ami, что леди Стаббс мертва. И я вам скажу, почему я так думаю. Потому что миссис Фоллиат считает, что она мертва. И что бы миссис Фоллиат сейчас ни говорила, как бы ни изображала неведенье, она знает: леди Стаббс уже нет в живых. Миссис Фоллиат, — добавил он, — знает еще много того, чего не знаем мы.
  Глава 12
  Спустившись к завтраку на следующее утро, Пуаро обнаружил весьма немногочисленное общество. Миссис Оливер, все еще не оправившаяся от вчерашних переживаний, завтракала в постели. Майкл Уэйман наскоро выпил чашечку кофе и ушел. За столом сидели только сэр Джордж и преданная мисс Бруис. Поведение сэра Джорджа свидетельствовало о его душевном состоянии: есть он не мог. Еда на его тарелке была почти не тронута. Небольшую кипу писем, которые положила перед ним мисс Бруис, он сдвинул в сторону. Он пил кофе, но, видимо, делал это совершенно машинально.
  — Доброе утро, мосье Пуаро, — рассеянно произнес он и снова погрузился в свои мысли. Временами с губ его срывалось горестное бормотание:
  — Что за чертовщина! Где же она может быть?
  — Дознание будет проводиться в четверг в Институте, — сказала мисс Бруис. — Только что оттуда позвонили.
  Ее работодатель посмотрел на нее так; будто не понял, о чем, собственно, идет речь.
  — Дознание? — переспросил он. — Ах да; конечно, — равнодушно произнес он и, несколько раз отхлебнув кофе, сказал:
  — Женщины непредсказуемы. Интересно, она думает, когда что-то делает?
  Мисс Бруис поджала губы. Пуаро тут же понял: нервы у нее страшно взвинчены.
  — Ходжсон приедет сегодня утром, — сообщила она. — Он хочет договориться с вами об электрификации молочной фермы. А в двенадцать часов будет…
  Сэр Джордж перебил ее:
  — Я не желаю никого видеть! Отмените все встречи! Черт подери, неужели вы думаете, что человек может в таком состоянии заниматься делами? Когда с ума сходишь от отчаяния?!
  — Ну, если так, сэр Джордж… — Мисс Бруис что-то пробормотала вроде «как вашей милости будет угодно», так обычно разговаривают с клиентами услужливые адвокаты, однако ее недовольство было очевидно.
  — Никогда не знаешь, — сказал сэр Джордж, — что у женщины на уме, какую глупость она может затеять! Вы согласны, а? — обратился он к Пуаро.
  — Les femmes?1490 Они непредсказуемы, — с жаром ответил Пуаро, с чисто галльской живостью вскидывая руки и брови.
  — Казалось бы, все у нас хорошо, — продолжал сэр Джордж. — Чертовски обрадовалась новому кольцу, нарядилась — собиралась повеселиться на празднике. В общем, все было нормально. Ни слова дурного, ни ссоры. И вот исчезла, ничего не сказав.
  — А как быть с письмами, сэр Джордж? — решилась спросить мисс Бруис.
  — К черту эти проклятые письма! — взорвался сэр Джордж и оттолкнул от себя чашку с кофе.
  Он схватил лежащие у его тарелки письма и швырнул их.
  — Отвечайте что хотите! Мне нет до них никакого дела! — И обиженно продолжил, скорее уже для себя:
  — Кажется, я вообще ни на что не способен… Не интересно даже, добился ли чего этот малый из полиции. Слишком уж нежно он разговаривает.
  — Я думаю, — сказала мисс Бруис, — в полиции знают, как действовать. У них достаточно возможностей отыскать пропавшего человека.
  — Они иной раз несколько дней не могут найти ребенка, спрятавшегося в стоге сена, — отозвался сэр Джордж.
  — Не думаю, сэр Джордж, что леди Стаббс прячется в стоге сена.
  — Если бы я мог что-нибудь предпринять, — повторял безутешный муж. — Вы знаете, пожалуй, я дам объявление в газеты. Запишите, Аманда, хорошо? — Он на минуту задумался. — Вот: «Хэтти, пожалуйста, возвращайся домой. Я в отчаянии. Джордж». И во все газеты, Аманда.
  — Леди Стаббс не часто читает газеты, сэр Джордж. Ее не интересует ни то, что происходит у нас, ни мировые проблемы, — не удержавшись, съехидничала мисс Бруис, но сэру Джорджу было не до ее колкостей. — Конечно, можно поместить объявление в «Вог»,1491 предложила она. — Возможно, тогда оно попадется ей на глаза.
  — Куда хотите, но только не мешкайте. — Сэр Джордж был согласен на все.
  Он поднялся и пошел к двери, но, уже взявшись за ручку, вдруг развернулся и подошел к Пуаро.
  — Послушайте, мосье Пуаро, вы ведь не думаете, что она мертва?
  — Я бы не стал торопиться с подобными выводами, сэр Джордж, — сказал Пуаро, не отрывая взгляда от своей кофейной чашки. — Пока для них нет оснований.
  — Значит, вы все-таки об этом думаете, — мрачно произнес сэр Джордж. — А я не думаю, — вызывающе добавил он. — Я говорю, что с ней все в порядке.
  Тряхнув головой, он направился к двери и с еще большим вызовом громко ее захлопнул.
  Пуаро в задумчивости намазывал маслом ломтик подрумяненного хлеба. Когда возникали подозрения, что убита чья-то жена, он всегда, почти автоматически, прежде всего подозревал мужа. (Соответственно в случае гибели мужа, он подозревал жену.) Но заподозрить сэра Джорджа в том, что он расправился с леди Стаббс, даже в голову ему не приходило. Из своих кратких наблюдений он заключил, что сэр Джордж очень предан своей жене. Кроме того, насколько он помнил (а его блестящая память изменяла ему чрезвычайно редко), сэр Джордж весь день находился на лужайке. И когда они с миссис Оливер обнаружили труп и вернулись с ужасной новостью, сэр Джордж все еще был там. Нет, сэр Джордж не имеет отношения к смерти Хэтти. То есть, конечно, если Хэтти мертва. В конце концов, говорил себе Пуаро, действительно пока еще нет оснований так думать. То, что он только что сказал сэру Джорджу, было вполне логично… И все же в глубине души Пуаро уже не сомневался в худшем… Судя по всему, это было убийство, двойное убийство.
  Его размышления прервала мисс Бруис. — Мужчины такие глупцы, — зло сказала она чуть ли не со слезами на глазах, — невероятные глупцы! Во многих отношениях они, конечно, вполне разумны, но, как только дело доходит до женитьбы, выбирают совершенно не то, что им требуется.
  Пуаро всегда давал людям выговориться. Чем больше он услышит всяких откровений и чем больше людей с ним поговорит, тем лучше. В мякине почти всегда удается найти и полновесные зерна.
  — Вы считаете, что это несчастливый брак, — поддержал он начавшийся разговор.
  — Гибельный, да-да, гибельный.
  — Вы хотите сказать, что они не счастливы друг с другом?
  — Она очень плохо на него влияет. Во всем.
  — Вот как? Это любопытно. В чем же именно проявляется это пагубное влияние?
  — Она полностью его поработила, он постоянно у нее на побегушках. Вытягивает из него дорогие подарки, драгоценностей выпросила столько, что невозможно уже все это на себя нацепить. А меха! Два норковых манто, да еще одно из русских горностаев. Хотела бы я знать, что еще женщине надо, если у нее уже есть два норковых манто и шуба из горностаев?
  Пуаро покачал головой.
  — Чего не знаю, того не знаю, — честно сказал он.
  — А до чего хитра, — продолжала мисс Бруис. — Лжет на каждом шагу. Разыгрывает из себя простушку, особенно в присутствии посторонних. Наверное, ей кажется, что ему это нравится.
  — И ему действительно это нравилось?
  — Ах, мужчины! — продолжала мисс Бруис, и голос ее дрожал от обиды. — Они не ценят ни деловитости, ни бескорыстия, ни преданности, ни прочих прекрасных качеств! С умной энергичной женой сэр Джордж уже многого бы добился.
  — Чего же именно? — спросил Пуаро.
  — Завоевал бы авторитет в местном обществе. Или прошел бы в парламент. Он намного способнее этого несчастного мистера Мастертона. Вы слышали когда-нибудь, как выступает мистер Мастертон? Говорит всякие банальности, да еще и запинается на каждом слове. Своим положением он целиком обязан жене. Он во всем следует ее рекомендациям. Миссис Мастертон обладает энергией, политическим чутьем и необыкновенно инициативна.
  Пуаро внутренне содрогнулся, представив себе, что он женат на миссис Мастертон, но и бровью не повел, совершенно искренне разделяя изумление мисс Бруис достоинствами этой дамы — Да, она такая, — сказал он и тихо добавил:
  — la femme formidable.1492
  — Но сэр Джордж не честолюбив, — продолжала мисс Бруис. — Его, по-видимому, вполне устраивает здешняя тихая жизнь и роль сельского сквайра. Ему достаточно лишь изредка наезжать в Лондон по делам… А с его талантами он мог бы достичь гораздо большего. Он действительно замечательный человек, мосье Пуаро. Эта женщина никогда его не понимала. Он для нее всего лишь некая машина для производства мехов, драгоценностей и дорогих нарядов. Если бы он был женат на ком-то, кто действительно сумел бы ценить его… — Голос у нее опять задрожал, и она замолчала.
  Пуаро посмотрел на нее с сочувствием. Мисс Бруис была влюблена в сэра Джорджа. И безгранично, страстно ему преданна. А он, возможно, даже и не догадывался об этой ее преданности, которая совершенно ему была не нужна. Аманда Бруис была для него лишь удобным подспорьем, позволяющим снять с плеч груз повседневных забот: она отвечала на телефонные звонки, писала письма, нанимала прислугу, распоряжалась кухней — в общем, делала его жизнь спокойной и беззаботной. Едва ли он когда-нибудь воспринимал ее как женщину… И в этом, подозревал Пуаро, таились свои опасности. Женщина может невероятно взвинтить себя, дойти до опасной для нервов грани, когда предмет ее страсти просто ее не замечает.
  — Хитрая, расчетливая, умная кошка, вот кто она такая, — со слезами в голосе сказала мисс Бруис.
  — Вы сказали «вот кто она такая», а не «вот, кто она была такая», — заметил Пуаро.
  — Да, именно так я и сказала. Она наверняка жива и здорова, — презрительно заметила мисс Бруис. — Вероятно, сбежала с каким-нибудь поклонником. Это как раз в ее стиле.
  — Возможно, — согласился Пуаро. — Такое вполне допустимо.
  Он взял еще ломтик хлеба, грустно посмотрел на вазочку из-под мармелада и поискал глазами какое-нибудь варенье. Варенья на столе не оказалось, и ему пришлось довольствоваться маслом.
  — Это единственное объяснение, — сказала мисс Бруис. — Ему такое, конечно, и в голову не придет.
  — А что, бывали… э-ээ… какие-то неприятности из-за мужчин?.. — деликатно осведомился Пуаро.
  — Ну что вы, разве она себя выдала бы…
  — Вы хотите сказать, что ничего такого не замечали?
  — Она была очень осторожна, как тут заметишь, — снова посетовала мисс Бруис.
  — Но вы полагаете, что имели место… как бы это сказать… некие имеющие соответствующую подоплеку действия?
  — Она явно старалась вскружить голову Майклу Уэйману, — сказала мисс Бруис. — Водила показывать цветники с камелиями, это в такое-то время года! Делала вид, будто страшно интересуется теннисным павильоном.
  — Ну, это понятно: как-никак автор проекта, а павильон, насколько мне известно, сэр Джордж решил построить по настоянию жены.
  — Но она ничего не смыслит в теннисе, — сказала мисс Бруис. — Она вообще к спорту равнодушна. Просто ей хочется сидеть в красивом интерьере и смотреть, как другие носятся и обливаются потом. Да, она много чего предпринимала, чтобы вскружить голову Майклу Уэйману. И вероятно, добилась бы своего, если бы ему уже не попалась другая рыбка.
  — М-м, — промычал Пуаро и положил на ломтик хлеба крошечный кусочек мармелада, который ему все-таки удалось обнаружить. — Так мосье Уэйман поймал другую рыбку? — спросил он и как-то неуверенно принялся жевать свой ломтик.
  — О, это миссис Легг. Она и рекомендовала сэру Джорджу Майкла Уэймана. Она была с ним знакома еще до замужества. В Челси, как я поняла, ну и… сами понимаете. Она ведь занималась живописью.
  — Мне лично она показалась очень привлекательной и образованной женщиной, — осторожно заметил Пуаро.
  — О да, она очень образованна, — подтвердила мисс Бруис. — У нее университетское образование. На мой взгляд, она могла бы сделать неплохую карьеру, если бы не вышла замуж.
  — Она давно замужем?
  — Кажется, около трех лет. Не думаю, что это удачный брак.
  — Не сошлись характерами?
  — Он довольно странный — как говорится, человек настроения. Никак не может разобраться в самом себе, и, я слышала, случается, срывает зло на ней.
  — Это пустяки, — сказал Пуаро. — Ссоры, примирения — вещь неизбежная, особенно поначалу. Без них, наверное, семейная жизнь была бы скучной.
  — Она массу времени проводит с Майклом Уэйманом. Я думаю, он был в нее влюблен еще до того, как она вышла замуж за Алека Легга. Но с ее стороны это, возможно, всего лишь флирт.
  — И видимо, мистер Легг от этого не в восторге?
  — Его не поймешь, у него всегда такой отсутствующий вид… но, кажется, в последнее время он стал мрачнее.
  — Может быть, он вздыхает по леди Стаббс?
  — Сама она уж точно в этом не сомневалась. Она думает, стоит ей только пальчиком поманить, и любой мужчина сразу же за ней побежит!
  — Во всяком случае, если она, как вы говорите, с кем-то убежала, то этот кто-то явно не мистер Уэйман. Мистер Уэйман пока еще здесь, — Значит, этот кто-то и есть тот, с кем она тайно встречалась, — сказала мисс Бруис. — Она частенько украдкой выскальзывала из дома и одна отправлялась в лес. Она и вчера вечером куда-то уходила. Поначалу все зевала и говорила, что безумно хочет спать, затем поднялась к себе, а буквально через полчаса, смотрю: выходит через боковую дверь в накинутой на голову шали.
  Пуаро задумчиво смотрел на сидящую напротив него женщину, пытаясь понять, правда ли то, что она говорит о леди Стаббс, или все это лишь вызванные ревностью домыслы. Он был уверен, что у миссис Фоллиат подобных мыслей вообще не возникало, а миссис Фоллиат знала Хэтти куда лучше, чем мисс Бруис. Ясно, что, если бы леди Стаббс и в самом деле сбежала с любовником, это как нельзя лучше соответствовало бы чаяниям мисс Бруис. Она бы осталась утешать покинутого мужа и помогла бы ему побыстрее оформить развод. Но скорее всего все обстояло совсем не так. Однако если леди Стаббс действительно решилась на подобный шаг, то она выбрала для этого самое неподходящее время… Нет-нет, подумал Пуаро, все-таки вряд ли…
  Шмыгая носом, мисс Бруис принялась собирать разбросанные по столу письма.
  — Если сэр Джордж так хочет поместить объявления, придется этим заняться. Хотя, по-моему, это глупо — напрасная трата времени… О, с добрым утром, миссис Мастертон, — добавила она, когда широко раскрылась дверь и вошла миссис Мастертон.
  — Я слышала, что дознание назначено на четверг, — прогудела она зычным голосом. — С добрым утром, мосье Пуаро.
  Мисс Бруис, отвлекшись от писем, спросила:
  — Чем могу быть полезна, миссис Мастертон?
  — Нет-нет. Я полагаю, у вас и так слишком много дел. Я просто хотела поблагодарить вас за ваши вчерашние хлопоты. Вы так все замечательно организовали и вообще вы такая труженица… Мы все вам очень признательны.
  — Спасибо, миссис Мастертон.
  — Ну, не буду вас больше задерживать. А теперь мне нужно поговорить кое о чем с мосье Пуаро.
  — Буду счастлив вас выслушать, мадам. — Пуаро встал и поклонился.
  Миссис Мастертон опустилась на стул, а мисс Бруис, успевшая принять свой обычный деловой вид, вышла.
  — Замечательная женщина, — сказала миссис Мастертон. — Не представляю, что бы Стаббсы без нее делали. В наше время управляться с таким домом совсем не просто. Бедняжка Хэтти ни за что бы не справилась. Ну а теперь о деле… Совершенно невероятная история, мосье Пуаро. Я решила спросить, что вы обо всем этом думаете.
  — А что думаете вы сами, мадам?
  — Как это ни грустно, но, вероятно, в наших краях появился какой-то маньяк… Не из местных, надеюсь. Возможно, кто-то из пациентов психиатрической клиники, их теперь часто выпускают недолеченными. А кому бы еще могло прийти в голову задушить эту девчонку? Кому она мешала? Ясно, что это мог сделать только ненормальный. Но ведь если это маньяк, он вполне мог задушить и Хэтти Стаббс. Она, знаете ли, особым умом не отличалась, бедняжка. Если бы какой-то вполне нормальный с виду мужчина предложил бы ей пойти взглянуть на что-то там в лесу, она, как послушная овечка, пошла бы, ни на миг не заподозрив ничего дурною.
  — Вы полагаете, что ее тело где-то на территории имения?
  — Думаю, да, мосье Пуаро. И оно найдется, как только начнут поиски. Правда, тут шестьдесят пять акров леса, и придется хорошенько его прочесать. Ведь несчастную могли затащить в кусты или сбросить вниз со склона. Пусть прихватят ищеек, — посоветовала миссис Мастертон, и сама в этот момент поразительно похожая на ищейку. — Да-да! Я сама позвоню начальнику полиции и так ему и скажу.
  — Очень возможно, что ваши опасения верны, мадам, — сказал Пуаро, прекрасно понимавший, что иного ответа от него и не ждали.
  — Конечно, верны, — сказала миссис Мастертон. — И, говоря откровенно, мне немного не по себе. Тип-то этот где-то поблизости. Непременно заеду в деревню и накажу матерям, чтобы не выпускали дочерей из дому одних. Да, пренеприятное ощущение, мосье Пуаро, — знать, что убийца среди нас.
  — Одно маленькое соображение, мадам. Как, по-вашему, незнакомый человек мог попасть в лодочный домик? Для этого нужен ключ.
  — Ну, это-то объяснить очень просто. Она наверняка вышла.
  — Вышла из домика?
  — Да. Видимо, ей стало скучно. Вот и вышла поглазеть по сторонам. Скорее всего, она увидела убитую Хэтти. И вышла-то, наверное, потому что услышала шум или крик… и убийце леди Стаббс, естественно, пришлось убить и ее. Ему ничего не стоило отнести девочку обратно в лодочный домик, бросить ее там и уйти, захлопнув за собой дверь. Замок ведь там французский.
  Пуаро слегка кивнул. Он не собирался спорить с миссис Мастертон, хотя было очевидно, что если бы Марлин убили не в лодочном домике, то убийца должен был знать об игре. Иначе он не стал бы перетаскивать труп в домик и не старался бы положить именно так, как должна была лежать «жертва». Вместо этого Пуаро осторожно сказал:
  — Сэр Джордж уверен, что его жена жива.
  — Он так говорит, потому что ему хочется верить в это. Он очень ее любил. — И она вдруг неожиданно добавила:
  — Мне нравится Джордж Стаббс. Несмотря на его происхождение и городские привычки, он неплохо освоился в графстве. Единственный его серьезный недостаток — снобизм. Но, в конце концов, это довольно безобидная слабость.
  — В наши дни, мадам, деньги ценятся ничуть не менее, чем благородное происхождение, — откровенно заметил Пуаро.
  — Дорогой мой, я с вами совершенно согласна. Ему и нужды нет строить из себя сноба. Достаточно купить поместье и щедро сорить деньгами, и мы все примчимся сюда как миленькие! Но он действительно всем нравится. И дело не только в его деньгах. Конечно, тут во многом заслуга Эми Фоллиат. Она покровительствовала Стаббсам, а здесь с ее мнением считаются. И не удивительно, ведь Фоллиаты обосновались в этих краях еще во времена Тюдоров.
  — Фоллиаты всегда жили в Насс-хаусе, — пробормотал себе под нос Пуаро.
  — Да, — вздохнула миссис Мастертон. — Печально. Война никого не щадит. Молодые цветущие мужчины погибают в сражениях… налог на наследство… и прочее, и прочее. Ну и вообще… практически никому не под силу содержать огромное имение, и его продают…
  — Но миссис Фоллиат, хотя и потеряла дом, продолжает жить в своих бывших владениях.
  — Это верно. И вы знаете, ей и дом садовника удалось превратить в настоящее чудо. Вы были внутри?
  — Нет, мы расстались у дверей.
  — Не каждому такое придется по вкусу, — сказала миссис Мастертон. Ютиться в доме садовника и смотреть, как в твоем жилище хозяйничают чужие. Но, по правде говоря, я не думаю, что Эми Фоллиат сильно переживает по этому поводу. Собственно, она сама это все и устроила. Безусловно, это она убедила Хэтти жить здесь и постаралась, чтобы та уговорила Джорджа Стаббса купить Насс. Ей было бы куда больнее видеть свой дом превращенным в гостиницу или учреждение. Или если бы в нем понаделали квартир. Ну, мне, пожалуй, пора. У меня полно всяких дел.
  — Не сомневаюсь. И непременно поговорите с начальником полиции относительно ищеек.
  Миссис Мастертон вдруг разразилась хохотом, страшно напоминающим собачий лай.
  — Одно время я их разводила, — сказала она. — Кстати, мне многие говорят, что я и сама похожа на ищейку. Пуаро даже слегка опешил, и она тотчас заметила это.
  — Держу пари, что вы тоже так подумали, мосье Пуаро, — сказала она, продолжая смеяться.
  Глава 13
  Миссис Мастертон ушла, а Пуаро решил побродить по лесу. Нервы его были на взводе. Он испытывал непреодолимое желание заглянуть под каждый куст, а густые заросли рододендронов зловеще напоминали о том, что там тоже вполне можно было спрятать труп. Наконец Пуаро добрел до «Причуды» и, войдя внутрь, опустился на каменную скамью, чтобы дать отдых ногам, которые, как всегда, были обуты в тесные лакированные туфли.
  Сквозь деревья поблескивала река и смутно виднелся поросший лесом противоположный берег. Нет, молодой архитектор был абсолютно прав: тут действительно на редкость неудачное место для подобного сооружения. Конечно, деревья можно вырубить, но взгляд все равно будет упираться в глухую лесную чащу на том берегу. «Причуду» действительно следовало бы построить около дома, там берег высокий, поросший только травой, оттуда открывался бы замечательный вид: река просматривалась бы до самого Хэлмута. Мысли Пуаро беспорядочно сменяли друг друга: Хэлмут, яхта «Эсперанс», Этьен де Суза. Все эти обрывочные впечатления должны были сложиться в определенную картину, но что это будет за картина, он представить пока не мог. Проступали лишь отдельные ее детали, и их было очень мало.
  Что-то блестящее привлекло его внимание, и он нагнулся. В маленькой трещине бетонного пола лежал некий предмет. Он положил его на ладонь. Это был брелок — маленький золотой самолетик. Разглядывая его, он нахмурился, почувствовав легкое волнение: в памяти его возник золотой браслет, увешанный брелками. Он снова увидел себя в палатке внимающим рассказу мадам Зулейки (то есть Салли Легг) о смуглых красавицах, морском путешествии и о письме с вестью о богатом наследстве. Да, у нее был золотой браслет со множеством таких вот золотых побрякушек. Подобные безделушки были в моде в дни молодости Пуаро. Может быть, поэтому браслет так ярко запечатлелся в его памяти. Итак, миссис Легг, по-видимому, сидела тут в «Причуде», и один из брелков отскочил от ее браслета, чего она, возможно, и не заметила. И вполне вероятно, это произошло вчера днем.
  М-да, тут было о чем поразмыслить… До Пуаро вдруг донесся звук чьих-то шагов. Человек обошел «Причуду» и остановился перед входом. Увидев Пуаро, он вздрогнул.
  Пуаро пытливо посмотрел на худощавого белокурого молодого человека в рубашке с черепахами. Ошибки быть не могло: на эту рубашку он обратил вчера внимание, когда ее обладатель метал кокосовые орехи.
  Пуаро заметил, что молодой человек очень смутился.
  — Прошу прощения… Я не знал, — торопливо сказал он с иностранным акцентом. Пуаро слегка улыбнулся.
  — Боюсь, что вы нарушили границы частного владения, — с легким укором сказал он.
  — Да. Извините.
  — Вы, вероятно, из туристского центра?
  — Да-да. Я думал, что можно через лес пройти к парому.
  — Боюсь, что вам придется вернуться туда, откуда вы пришли. Здесь нет сквозной дороги.
  — Извините. Виноват, — снова повторил молодой человек, показывая все свои зубы в словно бы приветливой улыбке, и с поклоном удалился.
  Пуаро вышел из «Причуды» на дорожку и стал смотреть ему вслед. Немного не дойдя до поворота, тот обернулся, но, увидев, что Пуаро за ним наблюдает, ускорил шаги и исчез за поворотом.
  — Eh bien!1493 — пробормотал Пуаро. — Не убийца ли сюда пожаловал?
  Молодой человек, несомненно, был вчера на празднике. А этот его оскал, когда он попытался изобразить улыбку… судя по злобному взгляду юнца, ему точно было известно, что дороги через лес к переправе нет. И потом, если бы он действительно искал дорогу к переправе, он не пошел бы мимо «Причуды», а держался бы ниже, поближе к реке. И еще: у него явно был вид человека, спешившего на свидание, и который страшно испугался, обнаружив на условленном месте совсем не того, кого ожидал встретить.
  — Итак, — вполголоса пробормотал Пуаро, — он намеревался с кем-то встретиться. С кем же? И зачем?
  Он дошел до поворота дорожки и всмотрелся в даль, где она, извиваясь, исчезала среди деревьев. Молодого человека с черепахами уже не было видно, он определенно постарался как можно быстрее отсюда убраться. Пуаро, покачав головой, отправился назад.
  Погруженный в раздумья, он медленно обошел «Причуду» и… теперь уже он сам, вздрогнув от неожиданности, замер на пороге… Салли Легг, стоя на коленях, внимательно рассматривала трещины в полу. Увидев Пуаро, она вскочила как ужаленная.
  — О, мосье Пуаро, вы меня так напугали. Я не слышала, как вы подошли Мадам, вы что-то искали?
  — Я… нет… не совсем.
  — Вы что-то потеряли, — не унимался Пуаро. — Что-то нечаянно уронили? Или, — он лукаво улыбнулся, — может быть, вы пришли на свидание, а я, — горе мне, горе! — совсем не тот, кого вы рассчитывали увидеть?
  К Салли Легг уже вернулось самообладание, и она с улыбкой спросила:
  — Разве по утрам назначают свидания?
  — Случается и такое, — заметил Пуаро. — Поскольку в более подходящее время нельзя, ведь мужья часто так ревнивы…
  — Ну к моему это не относится, — беспечно произнесла она, но Пуаро услышал в ее голосе нотку горечи. — Он очень занят своими проблемами.
  — Все жены за это обижаются на своих мужей, — сказал Пуаро. — Особенно жены англичан.
  — Вы, иностранцы, намного галантнее.
  — Мы знаем, что хотя бы раз в неделю необходимо говорить женщине, как вы ее любите. А еще лучше делать это через день. Что очень полезно дарить ей иногда цветы, уверяя при этом, что она восхитительно выглядит в новом платье или в новой шляпке.
  — И вы действительно все это делаете?
  — Увы, мадам, я не имею чести быть мужем, — вздохнул Пуаро.
  — Уверена, вы об этом ничуть не жалеете. И вполне довольны своей судьбой, тем, что вы ничем не обремененный холостяк.
  — Нет-нет, мадам, это ужасно — я так много потерял в жизни.
  — А я думаю, женятся одни дураки, — сказала Салли Легг.
  — Вы грустите о тех днях, когда занимались живописью в своей студии в Челси?
  — Вы, похоже, все обо мне знаете, мосье Пуаро?
  — Я сплетник, мадам. Люблю послушать, что о ком говорят. Так вы в самом деле жалеете о том времени?
  — О, я сама не знаю. — Она с нетерпеливым видом села на скамью.
  Пуаро уселся рядом. Он чувствовал, что сейчас произойдет то, к чему он даже начал привыкать. Эта привлекательная рыжеволосая молодая женщина явно собиралась рассказать ему что-то такое, о чем вряд ли решилась бы рассказать англичанину. Поразительный феномен…
  — Я надеялась, что, когда мы приедем сюда, подальше от всего, что нас окружало, все снова будет как раньше… — начала она. — Но из этого ничего не вышло.
  — Ничего не вышло?
  — Да. Алек по-прежнему мрачен и… о, не знаю… погружен, что ли, в себя… Не могу понять, что с ним. Нервы у него на пределе. Ему звонят какие-то странные личности, оставляют странные сообщения, а он не хочет мне ничего рассказать. Это сводит меня с ума. Ничего не рассказывает! Сначала я решила, что у него появилась другая женщина, но, кажется, это не так. Нет, в самом деле…
  Ее голос звучал несколько неуверенно, и Пуаро это тотчас заметил.
  — Кстати, хорош ли был вчера чай, мадам? — спросил он.
  — Чай, вчера? — Она недоуменно сдвинула брови, явно не понимая, о чем речь, видимо, думая о чем-то своем. — А, да-да, очень, — поспешно сказала она. — Вы не представляете себе, как тяжело было сидеть там в палатке, закутанной во все эти шали. Было так душно.
  — В чайной палатке, должно быть, тоже было душно?
  — Да, конечно. Но разве может быть что-нибудь лучше чашечки чая?
  — Вы ведь что-то искали, мадам? Может быть, вот это? Он протянул ей маленький золотой брелок.
  — Я… О да. Спасибо, мосье Пуаро. Где вы его нашли?
  — На полу, вон в той щели.
  — Видно, я его обронила.
  — Вчера?
  — О нет, не вчера. Это было раньше.
  — Но уверяю вас, мадам, я видел этот брелок на вашем запястье, когда вы предсказывали мне судьбу.
  Никто не смог бы преподнести заведомую ложь лучше Эркюля Пуаро. Он с такой уверенностью это заявил, что Салли Легг смущенно потупилась.
  — В самом деле… я… точно не помню, — пробормотала она. — Я только сегодня утром заметила, что его нет на браслете.
  — Я счастлив, — галантно произнес Пуаро, — что могу его вам вернуть.
  Она нервно теребила брелок кончиками пальцев.
  — Спасибо вам, мосье Пуаро, большое вам спасибо, — сказала она, вставая. В голосе ее чувствовалось напряжение, а взгляд был каким-то настороженным.
  Она спешно вышла, а Пуаро, откинувшись на спинку скамьи, медленно покачал головой.
  — Нет, — тихо произнес он. — Нет, мадам, вы не ходили вчера в чайную палатку. И не из-за чая вы спрашивали, нет ли уже четырех часов. Вы приходили сюда, именно сюда, в «Причуду». А она ведь на полпути от лодочного домика… Вы должны были с кем-то встретиться…
  И снова он услышал звук приближающихся шагов. Быстрых, нетерпеливых. «Возможно, — улыбнувшись, подумал Пуаро, — это тот, с кем хотела встретиться миссис Легг».
  Однако когда из-за угла «Причуды» появился Алек Легг, Пуаро воскликнул:
  — Опять ошибся!
  — Что? Что такое? — Алек Легг выглядел испуганным.
  — Я сказал, — объяснил Пуаро, — что опять ошибся. А я совсем не привык ошибаться, — добавил он, — и поэтому это выводит меня из себя. Я ожидал увидеть совсем не вас.
  — А кого же? — спросил Алек Легг.
  — Одного молодого человека, — не задумываясь ответил Пуаро, — почти мальчика, который носит очень веселенькую рубашку — с черепахами.
  Пуаро с удовольствием отметил, что его слова произвели эффект. Алек судорожно шагнул вперед и задал довольно странный вопрос:
  — Как вы узнали? Что вы… хотите этим сказать?
  — Я телепат, — сказал Пуаро и закрыл глаза. Алек Легг сделал еще два шага вперед. Пуаро понял, что он страшно рассержен.
  — Черт побери, на что вы намекаете? — требовательным тоном спросил Алек.
  — Ваш друг, я полагаю, ушел в туристский центр. И если вам необходимо его увидеть, вам придется поискать его там.
  — Ах вот что, — пробормотал Алек Легг.
  Он тяжело опустился на другой конец скамьи.
  — Так вот почему вы здесь? Выдача призов тут совсем ни при чем? Мне бы следовало догадаться. — Он повернулся к Пуаро. Лицо у него было усталое и несчастное. — Я понимаю, как все это выглядит. Но это совсем не то, что вы думаете. Меня приносят в жертву. Когда попадешь в лапы к этим людям, не так-то легко вырваться. А я хочу вырваться. Вот в чем дело. Я хочу от них избавиться. Вы не представляете, в каком я отчаянье… Я готов на самые крайние меры. Но, знаете, чувствуешь себя, как мышь в мышеловке, и ничего не можешь сделать. Да что толку говорить вам об этом! Я полагаю, вы получили то, чего добивались. Теперь у вас есть доказательства.
  Он встал и, словно ничего перед собой не видя, ринулся к выходу, ни разу не оглянувшись.
  Эркюль Пуаро в полном недоумении смотрел ему вслед.
  — Все это очень любопытно, — пробормотал он. — Крайне любопытно. Оказывается, у меня есть доказательство, которое мне было необходимо. Неужели? Неплохо было бы знать, доказательство чего? Убийства?
  Глава 14
  Инспектор Бланд сидел за своим столом в полицейском участке в Хэлмуте. Старший инспектор Болдуин, крупный представительный мужчина, сидел напротив. На столе же находился некий черный размокший предмет. Инспектор Бланд осторожно потрогал скользкую массу указательным пальцем.
  — Да, это точно ее шляпа, — сказал он. — Я в этом уверен, хотя и не на все сто процентов. Ну да. Вроде бы и фасон тот самый, который она всегда носила. Служанка говорила, у нее таких несколько. Бледно-розовая, красновато-коричневая, но вчера на ней была черная. Да, это она. Так, значит, вы выловили ее из реки? Похоже, это подтверждает наше предположение.
  — Полной уверенности пока нет, — сказал Болдуин. — В конце концов, шляпу могли просто бросить в реку.
  — Да, — подтвердил Бланд, — могли выбросить из лодочного домика… или с яхты.
  — Яхта под неусыпным наблюдением, — сообщил Болдуин. — Если она там живая или мертвая — то никуда оттуда не денется.
  — Он не сходил сегодня на берег?
  — Пока нет. Он на борту. Сидит на палубе в кресле и курит сигару.
  Инспектор Бланд взглянул на часы.
  — Пожалуй, самое время нанести визит, — сказал он.
  — Надеетесь ее найти? — спросил Болдуин.
  — Не очень, — ответил Бланд. — Мне кажется, что он дьявольски хитер.
  Немного помедлив, он снова потрогал указательным пальцем размокшую шляпу.
  — Что с телом… если она действительно мертва? — спросил он. — Есть на этот счет какие-нибудь соображения?
  — Кое-какие есть, — сказал Болдуин. — Я говорил с Оттервайтом сегодня утром. Это бывший береговой охранник. Большой дока по части приливов, отливов и всяких там течений. Я всегда с ним советуюсь. Примерно в то время, когда леди попала в Хэлм — если она туда действительно попала, — был как раз отлив. Сейчас полнолуние, и начинается быстрый подъем воды. По-видимому, ее вынесет в море и течением отнесет к побережью Корнуолла. Неясно, где именно ее тело всплывет, да и всплывет ли… Его может разбить о скалы. Здесь, неподалеку. Но надо быть готовым и к тому, что оно в любой момент может всплыть.
  — Если не всплывет, это создаст дополнительные трудности, — сказал Бланд. — Вы совершенно уверены, что ее сбросили в реку?
  — А что тут еще можно подумать? — мрачно спросил инспектор. — Мы проверяли и автобусы и поезда. И ничего… Одежда на ней была заметная, другой у нее с собой не было. Так что, я полагаю, она и не покидала Насс-хауса. Либо ее тело вынесло в море, либо спрятано где-то на территории. Что мне сейчас надо, так это мотив, — задумчиво проговорил он и, словно спохватившись, добавил:
  — ну и тело, конечно. Пока не обнаружим тела, нам не сдвинуться с места.
  — А как насчет той девчонки?
  — Она видела труп… а если не труп, то что-то представляющее опасность для преступника. В конце концов доберемся до сути, но придется повозиться.
  Болдуин тоже посмотрел на часы.
  — Пора, — сказал он.
  * * *
  Де Суза принял офицеров полиции с подкупающей любезностью. Предложил им выпить, но они отказались; тогда он начал с живейшим интересом расспрашивать о том, как обстоят дела с расследованием.
  — Удалось ли что-нибудь разузнать о той девочке?
  — Кое-что мало-помалу проясняется, — неопределенно ответил инспектор Бланд.
  А старший инспектор очень деликатно, но решительно объяснил цель визита.
  — Вы хотите обыскать «Эсперанс»? — Де Суза это, кажется, ничуть не задело, скорее, наоборот, позабавило. — Но для чего? Вы думаете, что я прячу убийцу? Или что я и есть убийца?
  — Это необходимо, мистер де Суза. Я уверен, вы нас поймете. Вот ордер на обыск… Де Суза поднял руки.
  — Ну что вы! Я сам готов вам помочь! Оказать дружескую услугу. Пожалуйста, ищите, где пожелаете. А-а, вы, наверное, думаете, что у меня скрывается моя кузина, леди Стаббс? Ну да, понятно. Сбежала от мужа и прячется здесь… Что ж, ищите, джентльмены, ищите как следует.
  Обыск был произведен, причем очень тщательный. Закончив его, оба офицера полиции, пытаясь скрыть свою досаду, попрощались с де Суза.
  — Ничего не нашли? Жаль. Но я ведь предупреждал. Может быть, немного перекусите?
  Они вежливо отказались, и хозяин яхты проводил их до борта, где стоял их катер.
  — А мне как быть? — спросил он. — Я могу отчаливать? Признаться, мне здесь начинает надоедать. Погода держится хорошая, и я хотел бы продолжить свой путь в Плимут.
  — Не будете ли любезны, сэр, остаться здесь еще на день? Завтра состоится дознание, и коронер, возможно, захочет вас о чем-нибудь спросить.
  — Ну, конечно. Я в вашем распоряжении. Ну а потом?
  — Потом, — с каменным лицом ответил старший инспектор, — потом, сэр, вы вольны двигаться куда пожелаете Последнее, что они увидели, когда их катер отошел от яхты, было улыбающееся лицо де Суза, смотревшего на них сверху.
  * * *
  Дознание проходило на редкость скучно. Ни медицинское свидетельство, ни прочие данные не оправдали любопытства присутствующих. Было заявлено ходатайство о перерыве в заседании, и оно было удовлетворено. Вся процедура была чистой формальностью.
  То, что происходило после дознания, было куда интереснее. Инспектор Бланд провел день на хорошо всем известном прогулочном пароходике «Красавица Девона», который отчалил около трех часов дня от Бриксвелла, обогнул мыс, вошел в устье Хэлма и двинулся вверх по реке. Кроме инспектора на пароходике имелось еще около двухсот тридцати пассажиров. Инспектор расположился у правого борта и не сводил глаз с лесистого берега. Они прошли поворот и миновали серый, крытый черепицей лодочный сарай Худаун-парка, одиноко маячивший над водной гладью. Инспектор Бланд украдкой взглянул на часы. Было ровно четверть пятого. Теперь они плыли как раз мимо лодочного домика. Он был хорошо виден среди деревьев с его маленькой верандой и небольшим причалом внизу. Ничто не выдавало, что в домике кто-то есть, хотя в соответствии с распоряжением инспектора Бланда там находился констебль Хоскинз.
  Неподалеку от лодочного домика инспектор увидел небольшой катер. Находившиеся в нем нарядно одетая девушка и ее кавалер затеяли возню, девушка громко завизжала, а мужчина сделал вид, будто собирается столкнуть ее за борт. И в этот самый момент гид взял в руки мегафон:
  — Леди и джентльмены, мы приближаемся к знаменитой деревне Гитчам, разнесся над рекой его громкий, хорошо поставленный голос — Мы сделаем там остановку на сорок пять минут, вы сможете отведать крабов и омаров и попить чаю с девонширскими сливками. Справа от нас — имение Насс-хаус, само здание вы увидите через одну-две минуты. Первым владельцем имения был сэр Джерваз Фоллиат, современник сэра Фрэнсиса Дрейка,1494 с которым он совершил плавание в Новый Свет. Сейчас имение является собственностью сэра Джорджа Стаббса. Слева знаменитая скала Гусиное кладбище. У местных мужчин существовал любопытный обычай: дождавшись отлива, они отвозили на эту скалу своих скандальных жен, а во время прилива вода доходила провинившимся до шеи.
  На «Красавице Девона» возникло веселое оживление, все с интересом рассматривали знаменитую скалу, слышались шутки и смех.
  Между тем шутливая возня в маленьком катере завершилась тем, что девушка оказалась-таки в воде. Мужчина, перегнувшись через борт, держал ее, не давая выбраться, и, смеясь, приговаривал:
  — Обещай, что будешь хорошо себя вести, а то не вытащу.
  Никто из пассажиров, однако, не видел этой сценки, за исключением инспектора Бланда. Все внимательно слушали гида, рассматривая белевшее среди деревьев здание Насс-хауса и скалу, где усмиряли строптивых жен.
  Мужчина отпустил свою подружку, она нырнула и через несколько секунд появилась с другой стороны катера. Потом подплыла к нему и очень ловко взобралась на борт. Сотрудница полиции Элис Джоунз плавала отлично.
  Инспектор Бланд вместе с остальными двумястами тридцатью пассажирами сошел на берег в Гитчаме, закусил омаром, выпил чаю с девонширскими сливками и ячменными лепешками. Не преминув заметить про себя: «Значит, такое могло случиться, и никто бы не увидел!»
  * * *
  Покуда инспектор Бланд проводил эксперимент на Хэлме, Эркюль Пуаро тоже экспериментировал — в палатке на лужайке у Насс-хауса. В той самой, где мадам Зулейка предсказывала судьбу. Когда стали убирать все палатки, Пуаро попросил эту пока не трогать.
  Сейчас он вошел в нее, закрыл полог, потом, приблизившись к противоположной стороне, ловко отвязал растяжки, приподнял полотнище, выскользнул наружу, снова закрепил полотнище и скрылся в зарослях рододендронов, которые вплотную примыкали к палатке. Пробираясь между кустов, он скоро добрался до беседки, напоминавшей маленький домик. Пуаро открыл дверь и вошел внутрь.
  Света внутри было мало, его заслоняли разросшиеся за много лет рододендроны. Пуаро увидел ящик с шарами для крокета и с несколькими ржавыми крокетными воротами. Чуть подальше валялось несколько сломанных хоккейных клюшек, по которым шныряло множество пауков и уховерток. На полу, покрытом толстым слоем пыли, темнел какой-то след — с округлыми краями. Пуаро некоторое время смотрел на него, затем, опустившись на колени, извлек из кармана маленькую рулетку и тщательно измерил его и удовлетворенно покивал головой.
  Стараясь двигаться бесшумно, он вышел и прикрыл за собой дверь, после чего снова стал пробираться сквозь кусты рододендронов, только теперь уже вверх по склону. Через минуту он был на дорожке, которая вела к «Причуде» и к лодочному домику.
  На этот раз он не стал заходить в «Причуду», а спустился по извилистой дорожке прямо к лодочному домику. Ключ у него был. Он открыл дверь и вошел внутрь.
  Все было в точности таким, как тогда, не было только трупа и подноса со стаканом. Полиция описала и сфотографировала все, что тут находилось. Пуаро подошел к столу, где лежала стопка комиксов. Он принялся их листать, и выражение его лица было совсем не таким, как у инспектора Бланда, когда тот увидел надписи, сделанные Марлин перед смертью: «Джеки Блейк гуляет с Сьюзен Браун», «Питер щиплет девочек в кино», «Джорджи Порджи целуется с туристками в лесу», «Бидди фоке любит мальчиков», «Альберт гуляет с Дорин».
  Эти заметки тронули его детской непосредственностью. Он вспомнил некрасивое, чуть прыщеватое личико Марлин. Он был почти уверен, что ее в кино никто не пытался ущипнуть. Надежды Марлин кому-то понравиться так и оставались напрасными, и, за неимением собственных волнующих переживаний, она стала следить за своими сверстниками, что, видимо, очень ей нравилось. Она шпионила, совала нос в чужие дела и, вероятно, много чего видела. То, что не предназначалось для ее глаз. Скорее всего, уж ничего такого особенного она видеть не могла. Но вдруг? Вдруг ей на глаза попалось нечто важное? Она ведь могла и не знать, что это настолько для кого-то важно…
  Но это были только предположения, и Пуаро с сомнением покачивал головой. Он снова тщательно сложил комиксы — привычка к аккуратности никогда ему не изменяла. Когда он сделал это, его вдруг охватило странное чувство, что чего-то тут не хватает. Но чего же?.. Что-то непременно должно было тут лежать… Должно… Но потом это внезапное смутное ощущение постепенно пропало. Он снова покачал головой, а затем, очень недовольный собой, с несчастным видом медленно вышел из лодочного домика. Его, Эркюля Пуаро, пригласили для того, чтобы предотвратить убийство, а он ничего не смог сделать! И мало того — у него до сих пор не было ясного представления о том, что же именно тут произошло. И это было еще более унизительным. Это был настоящий позор. И завтра ему придется возвратиться в Лондон, потерпев поражение. Его амбициям был нанесен непоправимый удар… Даже усы великого сыщика немного обвисли.
  Глава 15
  А две недели спустя инспектор Бланд имел неприятную беседу с начальником полиции графства.
  Майор Мерралл из-за своих лохматых кустистых бровей очень походил на рассерженного терьера. Но подчиненные любили его и уважали его мнение.
  — Так-так-так, — произнес майор Мерралл. — Чем же мы располагаем? Ничем, от чего можно было бы оттолкнуться. Возьмем этого де Суза. Мы ведь не можем как-то связать его с убитой девочкой? Вот если бы мы обнаружили тело леди Стаббс, все было бы иначе. — Он сдвинул свои кустистые брови и пристально посмотрел на Бланда. — Вы ведь считаете, что говорить теперь можно только о теле?
  — А что думаете вы сами, сэр?
  — О, я с вами согласен. Будь она жива, мы бы ее давно обнаружили. Конечно, если она не продумала своих действий до мелочей. Но я не вижу ни малейших тому доказательств. Как известно, денег у нее не было. Мы выясняли. Все деньги были у сэра Джорджа. Он ни в чем ей не отказывал, но своих средств у нее не было ни гроша. И непохоже, чтобы у нее имелся любовник. Ни слухов, ни сплетен на этот счет. А в наших-то краях, если что, сразу бы проведали… — Он долго всматривался в потолок, потом стал сосредоточенно изучать пол. — Ничего не знаем. Ни единой зацепочки. Мы только предполагаем, что де Суза по какой-то причине расправился со своей кузиной. Естественно, напрашивается такая версия: он встретился с ней у лодочного домика, посадил к себе в моторную лодку, а затем, когда они отплыли, столкнул ее за борт. Ну и как? Это действительно возможно? Вы ведь проводили эксперимент.
  — Боже мой, сэр! Да в отпускное время можно запросто утопить целую лодку людей, хоть в реке, хоть на взморье. И никто ничего не заметит. На всех лодках и катерах визг да возня, все хохочут, дурачатся… Но де Суза не мог знать, что в лодочном домике изнывает от скуки какая-то девчонка. И ставлю десять против одного, она наверняка глазела из окна на реку.
  — Ну и что, если даже так? Хоскинз тоже смотрел из окна, когда вы устроили свое представление на реке. Вы его видели?
  — Нет, сэр. Никому бы и в голову не пришло, что внутри кто-то есть. Чтобы вас заметили, нужно выйти на веранду.
  — Возможно, она и вышла. Де Суза сразу смекнул, что она все видела, он сходит на берег и спрашивает ее, что она там делает. Она впускает его и конечно же выкладывает ему, какую ей важную доверили роль в игре, как же можно этим не похвастаться… Он, вроде бы шутливо, накидывает ей на шею веревку, и фьюить… — Майор Мерралл сделал выразительный жест руками. — Вот так вот! Ну ладно, Бланд, допустим, что все именно так и было. Но ведь опять-таки допустим. Опять-таки никаких доказательств И тела тоже нет. А если мы попытаемся задержать де Суза в Англии, наживем кучу неприятностей. Нам все равно придется его отпустить.
  — Он уже точно уходит, сэр?
  — Сейчас он на неделю поставил яхту в док. А потом собирается в обратный путь на свой проклятый остров.
  — Значит, у нас не так много времени, — мрачно заключил инспектор Бланд.
  — Но, я полагаю, есть и другие версии?
  — Да, сэр, есть несколько версий. Я все еще думаю, что девушку мог убить кто-то из тех, кому были хорошо известны условия игры. Мы можем исключить из их числа двоих — сэра Джорджа Стаббса и капитана Уорбуртона. Они находились у аттракционов на лужайке и весь день были заняты. За них может поручиться дюжина людей. То же самое можно сказать и о миссис Мастертон. Не знаю, стоит ли ее вообще включать в этот список.
  — Включать надо всех, — сказал майор Мерралл. — Она все время названивает мне, требует, чтобы я прислал людей с ищейками. В детективном романе, задумчиво добавил он, — ее непременно сделали бы убийцей… Но бог с ними, с романами… Я очень хорошо знаю Конни Мастер-тон. Я просто не в состоянии представить, как она душит девочек и гоняется за красотками в экзотических нарядах. Ладно, кто там еще?
  — Миссис Оливер, — сказал Бланд. — Это она придумала эту игру, «Найди жертву». Довольно эксцентричная личность. Большую часть дня отсутствовала, и, где ее носило, не знаю. Затем Алек Легг.
  — Молодой человек из розового коттеджа?
  — Да. Он совсем недолго пробыл на празднике, или на него там просто никто не обратил внимания. Сам-то он сказал, что все ему надоело, и ушел к себе в коттедж. Но старик Мерделл — он присматривает на причале за лодками и помогает при швартовке — так вот он божится, что Алек Легг проходил мимо него в свой коттедж около пяти часов. Не раньше. Таким образом, час с лишним он занимался неизвестно чем. Он, конечно, говорит, что Мерделл просто не знал, сколько времени, и ляпнул первое, что пришло в голову. Старику девяносто два уже…
  — М-да, все это не слишком убедительно, — сказал майор Мерралл. — И никакого мотива или подходящей зацепки?
  — Возможно, у него были шашни с леди Стаббс, — неуверенно проговорил Бланд, — а та погрозила, что скажет его жене. Вот он ее и прикончил, а девчонка могла видеть…
  — Ну а труп леди Стаббс? Он что, по-вашему, где-то его спрятал?
  — Да, но будь я проклят, если знаю где и как. Мои люди обыскали все шестьдесят пять акров — и нигде ни кусочка взрыхленной земли. Мы обшарили все кустарники. Ну а если ему действительно удалось спрятать труп, он мог для отвода глаз бросить в реку шляпу покойной. А Марлин Таккер все видела, и он от нее избавился… тем же самым способом. — Немного помолчав, инспектор Бланд сказал:
  — Есть еще миссис Легг.
  — Что у нас о ней?
  — Она говорит, что с четырех до половины пятого находилась в чайной палатке, но ее в это время там не было. Я выяснил это после разговора с миссис Фоллиат. Свидетели подтверждают слова миссис Фоллиат. Между тем эти полчаса особенно для нас важны. — Он опять немного помолчал. — Далее я бы назвал Майкла Уэймана, молодого архитектора. Вроде бы он ни с какого боку не связан с этими событиями, но характер у него такой, что я бы именно его назвал наиболее вероятным кандидатом в убийцы — дерзок и очень уверен в себе. Такой прикончит и глазом не моргнет. Не удивлюсь, если у него шаткое алиби.
  — Вы чертовски обстоятельны, Бланд, — с легкой досадой заметил майор Мерралл. — Что он сам-то говорит? Где он был в это время?
  — Он очень сумбурно говорил, сэр, ничего толком не поймешь.
  — Стало быть, с Божьей искрой архитектор, — с чувством произнес майор Мерралл, совсем недавно выстроивший себе дом недалеко от берега моря. — Такие уж они сумбурные, все эти гении. Интересно, понимают ли они себя сами?
  — Совершенно не помнит, где он когда был… А главное — никто его не видел. Кстати, есть основания полагать, что леди Стаббс была к нему неравнодушна.
  — Вы хотите сказать, что убийство произошло на сексуальной почве?
  — Я просто ищу, за что можно зацепиться, сэр, — с достоинством ответил инспектор Бланд. — Теперь мисс Бруис… Он замолчал. И это было долгое молчание.
  — Мисс Бруис — это секретарша?
  — Да, сэр. Очень расторопная женщина. И он опять многозначительно умолк. Майор Мерралл внимательно смотрел на своего подчиненного.
  — У вас есть на ее счет какие-нибудь соображения? — спросил он — Да, сэр. Видите ли, она открыто признает, что была в лодочном домике примерно в то время, когда было совершено убийство.
  — Разве она поступила бы так, если бы была виновна?
  — А почему бы нет, — с расстановкой проговорил Бланд. — Признать, что она была там, — это для нее, пожалуй, самое лучшее. Судите сами: она берет поднос с пирожными и фруктовой водой и говорит, что хочет отнести это девочке, очень подходящее объяснение для своего там присутствия. Она идет в домик и через какое-то время возвращается. А позже говорит, что застала девушку живой. И мы, естественно, верим ее словам. Но если вы помните, сэр, в медицинском заключении доктора Кука указано, что смерть наступила где-то от четырех часов до без пятнадцати пять. А о том, что Марлин была жива в четверть пятого, заявила только сама мисс Бруис. Кроме того, она говорит, что это леди Стаббс попросила ее отнести пирожные и воду Марлин. Но другой свидетель утверждал, что на леди Стаббс это непохоже. И я думаю, вы тоже согласитесь с этим. Леди Стаббс — недалекая красотка, которая думала только о себе и своей внешности. Она, по-видимому, никогда не интересовалась ни хозяйством, ни кухней. Ее заботила исключительно ее собственная персона. Чем больше я об этом размышляю, тем меньше мне верится, что леди Стаббс попросила мисс Бруис отнести несчастной девочке какое-нибудь угощенье.
  — Вы знаете, Бланд, в этом что-то есть. Но каков же тогда мотив?
  — Мотива для убийства девочки я не нахожу, — сказал Бланд. — Ну а вот что касается леди Стаббс… По утверждению мосье Пуаро, — я вам о нем говорил мисс Бруис по уши влюблена в своего хозяина. Предположим, что она пошла за леди Стаббс в лес и там ее убила, а Марлин Таккер, которой надоело сидеть взаперти, вышла из своего домика и случайно это увидела. И секретарше пришлось расправиться и с Марлин. Что же она делает дальше? Она затаскивает тело девушки в лодочный домик, возвращается, берет поднос и снова отправляется в домик. Таким образом у нее появляется оправдание — почему она какое-то время отсутствовала на празднике, и еще — возможность утверждать, что в четверть пятого Марлин Таккер была жива. Причем мисс Бруис единственная, кто утверждал это с абсолютной уверенностью.
  — Ну-ну, — вздохнул майор Мерралл. — Продолжайте, Бланд, продолжайте. Ну а что же она, по-вашему, сделала с телом леди Стаббс?
  — Спрятала в кустах, зарыла или бросила в реку.
  — Последнее было весьма затруднительно, верно?
  — Все зависит от того, где было совершено убийство, — сказал инспектор. Если неподалеку от лодочного домика, она могла дотащить тело до причала и сбросить. Она ведь довольно крепкая женщина.
  — На глазах у пассажиров прогулочных катеров?
  — Пассажиры подумали бы, что это две подружки ре шили подурачиться. Конечно, все это весьма рискованно, но вполне возможно. И все же мне кажется, что она скорее бы где-нибудь спрятала тело, а шляпу бросила в Хэлм. Понимаете, она хорошо знает дом и окрестности, ей легко было найти надежное место. Спрятала, чтобы после, улучив момент, сбросить труп в реку. А почему нет? Ну, разумеется, если она и есть убийца, — спохватившись, добавил он. — Собственно говоря, я больше склонен подозревать де Суза.
  Майор Мерралл что-то чиркал в своем блокноте. Но вот он поднял голову и откашлялся:
  — Итак, что же у нас получается? Имеются пять или шесть человек, которые могли убить Марлин Таккер. Одних мы можем подозревать в большей степени, других — в меньшей. Но это, собственно, и все, чего мы на данный момент имеем. В общих чертах мы представляем себе мотив убийства: ее убили потому, что она что-то видела. Но до тех пор, пока мы не узнаем, ч т о же она видела, мы не сможем установить, кто ее убил.
  — По-моему, сэр, вы несколько усложняете ситуацию.
  — Не думаю… Ну ничего, в конце концов мы доберемся до истины.
  — А тем временем этот малый, посмеиваясь в кулак, удерет из Англии.
  — Вы уверены в том, что это он? Нет-нет, я не говорю, что вы не правы. Может, и он…
  Начальник полиции умолк и, немного подумав, сказал.
  — Во всяком случае, лучше он, чем какой-нибудь психопат. Если бы это был Псих, он бы уже давно спроворил нам третье убийство.
  — Говорят, Бог троицу любит, — мрачно произнес инспектор.
  Он повторил эту поговорку и на следующее утро, когда пришло сообщение, что старик Мерделл утонул в реке Он, должно быть, превысил свою обычную норму в любимом пабе в Гитчаме, вот и свалился в реку, когда, приплыв домой, выходил на причал. Лодку обнаружили почти сразу, а к вечеру нашли и тело старика.
  Дознание было совсем недолгим, ибо все было очевидно. Ночь накануне выдалась темная и ненастная. Старик Мерделл выпил три пинты пива, и это при том, что ему было девяносто два года.
  Отсюда и вердикт: смерть в результате несчастного случая.
  Глава 16
  Эркюль Пуаро сидел в квадратном кресле перед квадратным камином в квадратной комнате своей лондонской квартиры, держа на коленях квадратную коробку. Но среди множества мелких кусочков, которые лежали в этой коробке, не было ни одного квадратного, они были самых причудливых и разнообразных форм. Каждый из них, если рассматривать его в отдельности, не имел ни малейшего смысла и был совершенно бесполезен. И действительно, сваленные в кучу, эти кусочки казались какими-то случайными, ни к чему не пригодными предметами. Но на самом деле это было не так.
  Каждый кусочек имел определенное место в определенном, так сказать, пространстве. Помещенные в соответствующие места этого пространства, они не только обретали смысл, но и образовывали единую картину. Короче говоря, Эркюль Пуаро собирал головоломку. Сие занятие он находил успокаивающим и приятным.
  Он посмотрел в верхнюю часть прямоугольника, где еще оставались пустоты самых немыслимых очертаний. Его пальцы проворно выбрали непонятный серый кусочек и вставили его в голубое небо. Оказалось, что это часть аэроплана Вот так хаос превращался в порядок. Это занятие, считал Пуаро, напоминало его собственную работу. Он ведь тоже имел дело с различными, подчас невероятными и совершенно случайными фрагментами, вернее, с фактами, которые, казалось бы, не имели никакого отношения друг к другу. Но потом выяснялось, что каждый занимает в картине преступления вполне определенное место.
  — Да, — бормотал себе под нос Пуаро, — этот попробуем поместить сюда, хотя по виду он вряд ли подойдет, а этот — туда. О, этот-то вроде бы отсюда, но нет, тут, оказывается, совсем другой оттенок. Ну вот, теперь все вроде бы на своих местах. Eh bien, дело сделано! Теперь, как говорится, остались последние штрихи.
  Он быстро сунул на место маленький кусочек минарета,1495 потом взял другой, который раньше считал частью полосатого тента, теперь же было ясно, что это кошачья спина, и в заключение положил на место недостающий кусочек заката, который, совсем как в пейзаже Тернера,1496 оказался неожиданно розовым, хотя все рядом лежащие фрагменты были оранжевыми.
  «Если бы знать, что искать, все было бы куда проще, — подумал Пуаро. — Но что искать — неизвестно. Вот и ищешь не там, где надо, и не то, что надо». Он с досадой вздохнул и перевел взгляд с законченной картинки на кресло, стоявшее у другого края камина, в коем уже с полчаса восседал инспектор Бланд. Гость Пуаро пил чай с печеньем (квадратной формы) и с грустным видом рассказывал о злосчастном расследовании. Он приехал в Лондон по служебным делам и заодно решил навестить Пуаро: хотел узнать, не появилось ли у того каких-нибудь новых идей. Он изложил и свои собственные предположения, которые в общих чертах показались Пуаро вполне резонными. Он считал, что инспектор Бланд верно и беспристрастно оценивает ситуацию.
  Шла уже пятая неделя с момента происшествия в Насс-хаусе. Однако расследование, по сути, так и не сдвинулось с мертвой точки. Тело леди Стаббс не обнаружили. Поиски самой леди Стаббс, на случай, если бы она была все-таки жива, тоже не дали результата. Имеющиеся же факты, по мнению инспектора Бланда, никак не оставляли надежды на то, что она жива. Пуаро тоже так считал.
  — Ведь тело могло и не вынести течением, — рассуждал Бланд. — А поскольку оно столько времени находится в воде, то сами понимаете… Теперь даже если оно и появится, то опознать его будет очень трудно.
  — Есть и третий вариант, — заметил Пуаро. Бланд кивнул.
  — Я об этом думал, — сказал он. — И, собственно, не перестаю думать. Вы имеете в виду, что тело там, в имении, но спрятано в таком месте, где нам и в голову не приходит искать. Что ж, такое очень даже возможно. Дом старинный, территория огромная, наверняка там есть места, о существовании которых никто из посторонних и не подозревает. Кстати, — немного помолчав, сказал он. — На днях был я в одном доме. Там, знаете, во время войны построили бомбоубежище: весьма непрезентабельное сооружение у стены дома, а из него проделали ход в подвал. Ну вот, война закончилась, убежище за ненадобностью обветшало. Что с ним делать? Ну и насыпали на него земли, навалили камней и сделали нечто вроде альпийских горок. Прогуливаясь теперь мимо этих горок, вы и не подумаете, что когда-то тут было бомбоубежище и что под землей есть помещение. Кажется, что тут всегда были горки. В подвале у них хранятся ящики с винами, а позади ящиков так и остался проход в убежище. Такая вот штука. Проход в такое местечко, о котором не известно никому из посторонних. Я и подумал: не может ли под домом в поместье существовать такая вот «нора священника»1497 или что-то в этом роде?
  — Вряд ли. Не те времена.
  — То же самое говорит и мистер Уэйман, он говорит, что Насс построен около семисот девяностого года, то есть когда католическим священникам уже не нужно было прятаться. Но все равно, дом могли перестраивать, могли появиться какие-то тайники, о которых может знать кто-нибудь из членов семьи. Как вы думаете, мосье Пуаро?
  — Да, это мысль, — сказал Пуаро. — Mais oui,1498 несомненно, такое возможно. Но тогда возникает вопрос: кто может об этом знать? Я полагаю, любой из живущих в доме людей.
  — Верно. Но в таком случае отпадает де Суза, — разочарованно произнес инспектор, все еще продолжавший подозревать графа. — Вы сказали, любой, кто живет в доме, то есть прислуга или кто-то из семьи. Те же, кто живут временно, вряд ли знают. Ну а те, которые просто заходят в гости, супруги Легг например, тем более.
  — Есть в поместье один человек, который наверняка знает о таких вещах, это миссис Фоллиат, — сказал Пуаро. — Попросите ее рассказать.
  «Миссис Фоллиат, — продолжал про себя размышлять Пуаро, — о Насс-хаусе знает все. И не только о доме… Миссис Фоллиат с самого начала знала, что Хэтти Стаббс мертва. А еще до того, как Марлин и Хэтти ушли из жизни, она говорила, что мир очень грешен, что в нем очень много злых людей. Миссис Фоллиат — вот ключ ко всей этой истории, — вдруг подумал Пуаро, — Но как раз этот ключ не так-то легко приладить к замку».
  — Я беседовал с этой дамой несколько раз, — сказал инспектор. — Очень любезная, очень приятная во всех отношениях. Она, похоже, весьма сожалела, что ничем не может помочь.
  «Не может или не хочет?» — мелькнуло в голове у Пуаро.
  Бланд, по-видимому, подумал о том же, поскольку, чуть помедлив, произнес:
  — Есть женщины, которых нельзя заставить делать то, чего они не хотят. Их невозможно ни запугать, ни убедить, ни обмануть.
  «Да, — мысленно согласился Пуаро, — миссис Фоллиат не из тех, на кого можно надавить, тут не помогут ни хитрость, ни уговоры».
  Инспектор покончил с чаем, вздохнул и ушел, а Пуаро взялся за новую картинку, надеясь снять растущее раздражение. Да, он был раздражен. И не только раздражен, но и унижен. Миссис Оливер пригласила его, Эркюля Пуаро, чтобы он помог ей найти ответ на мучившие ее вопросы. Она чувствовала, что что-то было не так, и оказалась права. Она надеялась на Эркюля Пуаро. Сначала она верила, что он предотвратит убийство, потом была уверена, что он обнаружит убийцу. И что же? Никого он не обнаружил. Он был как в тумане, в густом тумане, в котором время от времени слабо вспыхивают проблески света. И они вспыхивали иногда совсем близко (по крайней мере так ему казалось) Но всякий раз он не успевал ничего толком разглядеть… понять, где находится и куда нужно двигаться дальше…
  Пуаро поднялся и, подойдя к другому креслу — естественно, тоже квадратному, — развернул его под тем же углом, что и первое, затем в него уселся. Оставив в покое головоломку с картинкой, он переключился на головоломку, так сказать, криминальную. Он достал из кармана записную книжку и мелким аккуратным почерком написал.
  «Этьен де Суза, Аманда Бруис, Алек Легг, Салли Легг, Майкл Уэйман».
  Сэр Джордж и Джим Уорбуртон никак не могли убить Марлин Таккер, поскольку точно находились в другом месте. Опять же, поскольку миссис Оливер гипотетически могла это сделать, он после некоторого раздумья добавил и ее имя. Потом добавил имя миссис Мастертон, поскольку не помнил точно, безотлучно ли она была на лужайке от четырех до без четверти пять. Затем в свой список он внес еще и Хендона, дворецкого, — вполне возможно, лишь потому, что злодей-дворецкий фигурировал в сценарии миссис Оливер, а вовсе не из-за того, что темноволосый вестник трапез внушал ему какие-то подозрения. Напоследок он вписал: «парень в рубашке с черепахами», поставив рядом знак вопроса. Потом улыбнулся, снял с лацкана пиджака значок и, закрыв глаза, наугад ткнул им в свой список. «А почему бы нет, — подумал он. — Чем этот способ хуже других?»
  Он был, понятное дело, раздосадован, обнаружив, что булавка значка ткнулась в последнюю строчку.
  — Я сущий идиот, — сказал Эркюль Пуаро. — Какое отношение к этому имеет парень в рубашке с черепахами?
  В то же время он понимал, что не включить в список этого любителя эпатажа1499 было нельзя. Он снова вспомнил удивленное лицо этого парня, когда тот увидел его в «Причуде». Не очень приятное лицо, хотя молодое и красивое. Лицо, на котором отражались самонадеянность и жестокость. Он приходил туда, чтобы с кем-то встретиться… встретиться с человеком, с которым не мог встретиться открыто. Это была тайная встреча. Преступная встреча. Не была ли она связана с убийством?
  Пуаро продолжал размышлять. Молодой человек был из туристского центра. Это значило, что он находился здесь не более двух дней. Но вот случайно ли он сюда приехал? Может, он просто один из множества студентов, посещающих Британию? А что, если он приехал сюда встретиться; определенным человеком? Но он мог встретиться с кем-то и во время праздника. Да-да, возможно, так оно и было.
  — Мне известно достаточно много, — вслух произнес Пуаро. — У меня уже порядком накопилось кусочков этой головоломки. У меня есть представление о том, какого рода это убийство, но, должно быть, я не совсем верно все расставляю.
  Он перевернул страницу записной книжки и написал:
  «Просила ли леди Стаббс мисс Бруис отнести Марлин что-то сладкое? Если нет, то почему мисс Бруис утверждает, что просила?»
  Он задумался над этим. Мисс Бруис могла и сама догадаться снести девочке пирожные и фруктовый напиток. Но, если это так, почему бы ей не сказать об этом? Зачем лгать, что леди Стаббс просила ее об этом? Может, она солгала потому, что, придя в лодочный домик, увидела, что Марлин мертва? Но если мисс Бруис невиновна, такое поведение очень для нее неестественно. Она не производит впечатления нервной женщины или чересчур мнительной. Если бы она действительно обнаружила, что девочка мертва, она бы немедленно подняла всех на ноги.
  Пуаро некоторое время внимательно смотрел на два записанные им вопроса. Он не мог избавиться от ощущения, что в них скрыта подсказка. После долгого раздумья эн сделал еще одну запись:
  «Этьен де Суза утверждает, что написал своей кузине за три недели до прибытия в Насс-хаус. Это его заявление правда или ложь?»
  Пуаро был почти уверен, что ложь, это подтверждала сцена за завтраком. Если бы то первое письмо существовало, с какой стати сэр Джордж стал бы изображать удивление, а леди Стаббс испуг? Но если де Суза сказал не правду, то зачем? Чтобы создать впечатление, что о его будущем визите знали заранее и отнеслись к этому благосклонно? Может быть, и так, но… очень сомнительно. Никаких доказательств того, что первое письмо было написано или получено, нет. Или де Суза просто хотел доказать свое bona fide,1500 чтобы его визит выглядел не просто естественным, но даже желанным? Как бы то ни было, сэр Джордж действительно принял его достаточно радушно, хотя в первый раз его видел…
  Мысли Пуаро задержались на этом обстоятельстве. Сэр Джордж не знал де Суза. Графа знала его жена, но — не встретилась с ним. Нет ли в этом какой-нибудь зацепки? Может быть, де Суза, который прибыл в тот день на праздник, на самом деле не де Суза? Пуаро покрутил эту мысль и так и сяк, но нашел ее абсурдной. Ну чего мог добиться этот молодой человек, назвавшись именем де Суза? В любом случае, ни фальшивый, ни настоящий де Суза никакой выгоды от смерти Хэтти не получал. Хэтти, как выяснила полиция, собственных средств не имела, была целиком на содержании у мужа.
  Пуаро попытался вспомнить, что она говорила ему в то утро. «Это плохой человек. И он всегда делает что-нибудь плохое». А по словам Бланда, она как-то сказала мужу: «Он убивает людей».
  Вот это заявление действительно настораживает, и Пуаро счел необходимым еще раз проанализировать все факты.
  Итак, в день приезда де Суза произошло убийство, а возможно, и два. Миссис Фоллиат уверяла, что не стоит обращать внимания на мелодраматические высказывания Хэтти в адрес графа. Она так настойчиво это говорила. Миссис Фоллиат…
  Пуаро нахмурился, потом ударил кулаком по подлокотнику кресла.
  — Опять я возвращаюсь к миссис Фоллиат, в который уже раз! У нее ключ ко всей этой истории. Если бы я знал то, что знает она… Довольно сидеть в кресле и предаваться бесполезным размышлениям. Давно пора снова отправиться в Девон и нанести визит миссис Фоллиат.
  * * *
  Эркюль Пуаро остановился у больших кованых ворот Насс-хауса, разглядывая извилистую подъездную дорожку. Лето уже кончилось. Золотисто-коричневые листья медленно падали с деревьев. Прибрежная лужайка расцветилась розовато-лиловыми цикламенами. Пуаро вздохнул, невольно залюбовавшись красотой Насс-хауса. Он не очень-то любил природу в ее первозданном виде, предпочитая все ухоженное и подстриженное, но однако же не мог не оценить неброской красоты растущих на приволье деревьев и кустов.
  Он посмотрел на знакомый белый домик, окруженный маленьким садом. Погода была великолепная, и миссис Фоллиат вполне могло не оказаться дома. Она могла работать в саду или отправиться к друзьям. А друзей у нее было много. Она ведь прожила тут не один десяток лет. Как это сказал старик на пристани? «Фоллиаты всегда будут в Насс-хаусе».
  Пуаро подошел к домику и осторожно постучался. Через некоторое время внутри послышались шаги. Они показались ему слишком медленными и какими-то нерешительными… Наконец дверь открылась, и на пороге появилась миссис Фоллиат. Пуаро был поражен ее видом: перед ним стояла постаревшая, немощная женщина. Она с недоверием посмотрела на него:
  — Мосье Пуаро? Вы?
  В глазах у нее мелькнул страх, но, возможно, ему только показалось. Он слегка улыбнулся:
  — Я могу войти, мадам?
  — Да-да, конечно, — тут же взяв себя в руки, любезным тоном сказала она и повела его в небольшую гостиную. Перед камином стояли два кресла, покрытые изысканным кружевом, на каминной полке — несколько фигурок из «челси»1501 на маленьком столике — чайный сервиз «дерби».1502
  — Я принесу вам чашку.
  Пуаро протестующе поднял руку, но она не приняла его протеста:
  — Вы непременно должны выпить чашечку чаю. Она вышла из комнаты, а Пуаро еще раз осмотрелся. На столе лежало рукоделье — недовязанная кружевная накидка для кресла, в вязанье был воткнут крючок. У стены — шкаф с книгами. На стене несколько миниатюр и выцветшая фотография в серебряной рамке, на ней был изображен мужчина в военной форме с густыми усами и слабым подбородком.
  Миссис Фоллиат вернулась с чашкой и блюдцем.
  — Ваш муж, мадам? — спросил Пуаро.
  — Да. — Заметив, что взгляд Пуаро скользнул по сцене в поисках еще каких-нибудь фотографий, она резко сказала. — Я не люблю фотографий. Они слишком привязывают нас к прошлому. Нужно учиться забывать. Нужно отсекать засохшие ветки.
  Пуаро тут же вспомнил, как в первую их встречу — на берегу — она обрезала секатором кустарники. Тогда она тоже что-то говорила о засохших ветках. Он задумчиво смотрел на нее, стараясь вникнуть в ее характер. «Загадочная женщина. На первый взгляд такая добрая и слабая, но в то же время, по-видимому, может быть и жестокой. Эта женщина умеет недрогнувшей рукой срезать сухие ветки не только у растений, но и у своей жизни…»
  Она села и налила ему чай.
  — Молоко? Сахар?
  — Будьте добры, три кусочка, мадам.
  — Я была очень удивлена, увидев вас, — сказала она, подавая ему чашку. Вот уж не думала, что вам придется снова проезжать через наши края.
  — Но я тут не проездом, мадам.
  — Вот как? — Она слегка подняла брови.
  — В ваши края я приехал намеренно.
  Она продолжала вопрошающе смотреть на него.
  — В том числе и для того, чтобы увидеться с вами.
  — В самом деле?
  — А прежде всего узнать, нет ли каких-нибудь новостей о леди Стаббс?
  Миссис Фоллиат покачала головой.
  — Позавчера у Корнуолла всплыл труп, — сказала она. — Джордж ездил туда на опознание, но это оказалась не она. Мне очень жаль Джорджа, — добавила она. Пережить такое страшное испытание…
  — Он все еще верит, что его жена жива? Миссис Фоллиат медленно покачала головой.
  — Я думаю, уже не надеется. Ведь если бы Хэтти была жива, она бы не смогла так долго оставаться вне поля зрения полиции и прессы. Даже если бы с ней случилось что-то такое, из-за чего она могла потерять память, полиция непременно уже нашла бы ее.
  — Пожалуй, вы правы. Полиция все еще продолжает поиски?
  — Наверное. По правде сказать, я не знаю.
  — Но ведь сэр Джордж уже потерял надежду.
  — Впрямую он этого не говорит. К тому же в последнее время мы с ним почти не видимся, — добавила миссис Фоллиат. — Он большей частью находится в Лондоне.
  — А что насчет убитой девочки? Там тоже ничего нового?
  — Насколько мне известно, нет. Вот уж совершенно бессмысленное преступление, — добавила она, — кому это было нужно? Бедное дитя…
  — Я вижу, мадам, вас все еще волнует это убийство. Миссис Фоллиат некоторое время молчала, потом сказала:
  — Я думаю, когда человек стар, его всегда волнует смерть молодых. Нам, пожилым людям, наша смерть представляется закономерной, а у этой девочки еще вся жизнь была впереди.
  — И возможно, жизнь не очень интересная.
  — Возможно. Но это с нашей точки зрения. А ей самой она казалась бы очень интересной.
  — И хотя, как вы сказали, для нас, пожилых, смерть закономерна, умирать все-таки никому не хочется, — сказал Пуаро. — Во всяком случае, мне. Для меня жизнь по-прежнему чрезвычайно занимательная штука.
  — Я так не считаю… — тихо произнесла она, больше для самой себя, чем для него, плечи ее еще больше поникли. — Я страшно устала, мосье Пуаро. И когда придет мой час, я буду не только готова, но и благодарна.
  Он бросил на нее быстрый взгляд, и опять у него возникло ощущение, что эта женщина больна и, возможно, предчувствует скорую смерть или даже уверена в этом. Иначе откуда этот ее крайне утомленный вид, эти усталые, почти машинальные движения? Такая апатия вовсе не в ее характере. Эми Фоллиат, без сомнения, была очень волевым, энергичным и требовательным к себе человеком. Ей выпало много горя: потеря дома, состояния, смерть сыновей. Но она сумела все это пережить, у нее хватило сил «отсечь сухие ветви». Видимо, теперь в ее жизнь вторглось нечто такое, что ни она сама, ни другие уже отсечь не могли. Если это не физический недуг, то что же тогда?
  Вдруг, словно угадав его мысли, она слегка улыбнулась.
  — Вы ведь знаете, мосье Пуаро, мне особенно не для кого жить. У меня много друзей, но нет близких родственников, нет семьи.
  — У вас есть ваш дом, — горячо возразил Пуаро.
  — Вы имеете в виду Насс? Да…
  — Это ваш дом, не так ли? Сэру Джорджу он принадлежит лишь формально, сэр Джордж сейчас в Лондоне, и вы здесь полная хозяйка.
  И опять в ее взгляде мелькнул страх. А когда она заговорила, ее голос звучал очень холодно:
  — Я не понимаю, что вы хотите этим сказать, мосье Пуаро. Я, конечно, благодарна сэру Джорджу за то, что он предоставил мне этот домик, но я арендую его. Я ежегодно плачу ему определенную сумму за право тут жить и ходить по территории имения.
  Пуаро всплеснул руками.
  — Простите, мадам. Я не хотел вас обидеть.
  — Видимо, я вас просто не совсем поняла, — по-прежнему холодно сказала миссис Фоллиат.
  — Великолепное место, — решился продолжить Пуаро. — Прекрасный дом, прекрасный ландшафт. Такой вокруг мир, такое спокойствие.
  — Да. — Ее лицо просветлело. — Тут очень это ощущается. Я почувствовала это, когда еще ребенком приехала сюда.
  — Здесь по-прежнему все мирно и спокойно, мадам?
  — А почему бы нет?
  — Безнаказанное убийство, — сказал Пуаро. — Пролита невинная кровь. И пока тут пребывает тень жертвы, мира не будет. Вы ведь хорошо это понимаете.
  Миссис Фоллиат ничего не ответила и даже не шевельнулась. Пуаро представить себе не мог, о чем она думала, а она все молчала и молчала. Он слегка наклонился к ней:
  — Мадам, вы многое знаете об этом убийстве, быть может, все. Вы знаете, кто убил Хэтти Стаббс… А возможно, даже знаете, где лежит ее тело.
  Тут миссис Фоллиат наконец заговорила:
  — Я ничего не знаю. Ничего.
  — Возможно, я употребил не то слово. Вы не знаете, но, я полагаю, догадываетесь, мадам. Я даже совершенно уверен, что догадываетесь.
  — Извините, но ваши предположения абсурдны! Это вздор!
  — Это не вздор, мадам, это — нечто совсем иное. Это — опасность.
  — Опасность? Для кого?
  — Для вас, мадам. Пока вы не расскажете о том, что вам известно, вам угрожает опасность. Я, в отличие от вас, знаю, какова натура убийцы, мадам.
  — Я вам уже сказала, что я ничего не знаю.
  — Значит, подозреваете…
  — У меня нет никаких подозрений.
  — Извините, это не правда, мадам.
  — Говорить что-то лишь на основании подозрения недопустимо. Это просто безнравственно. Пуаро наклонился к ней.
  — Так же безнравственно, как то, что произошло здесь месяц назад?
  Она откинулась на спинку кресла и как-то вся сжалась.
  — Не надо об этом, — очень тихо произнесла она. — Ведь все уже позади, добавила она, судорожно вздохнув. — Все кончено.
  — Откуда у вас такая уверенность, мадам? Я по своему опыту знаю, что убийца не остановится, последует очередное убийство.
  Она покачала головой.
  — Нет. Нет, с этим покончено. К тому же я ничего не могу изменить. Ничего.
  Он встал и теперь смотрел на нее сверху.
  — Да ведь и полиция прекратила следствие, — чуть ли не с раздражением сказала она.
  — О нет, мадам, вы ошибаетесь. Полиция продолжать расследование. И я тоже, — добавил он. — Помните, мадам. Я, Эркюль Пуаро, продолжаю поиск истины.
  Этой весьма типичной для Пуаро сентенцией сцена была завершена.
  Глава 17
  Из Насса Пуаро отправился в деревню. По подсказке жителей он нашел дом Таккеров. На его стук в дверь Пуаро некоторое время не отвечали, его заглушал сварливый голос миссис Таккер, доносившийся изнутри:
  — И о чем ты только думаешь, Джим Таккер? Куда ты в своих сапожищах на чистый пол! Тысячу раз говорила! Я все утро старалась намывала, а теперь посмотри-ка на мой чудный линолеум!
  В ответ раздалось негромкое гудение, в коем слышалось раскаяние.
  — Нечего забывать! И все этот твой проклятый футбол, когда передают эти спортивные новости, несешься к радио, ничего вокруг не видя! Нет чтобы сначала скинуть эти проклятые сапожищи! А ты, Гари, куда ты положил свой леденей? И не смей трогать липкими пальцами серебряный чайник, это мой лучший чайник! Мэрилин, кто-то стучится. Поди посмотри, кто там!
  Дверь осторожно открылась, и девочка лет одиннадцати с подозрением посмотрела на Пуаро, она была довольно пухленькой, с голубыми глазками и очень напоминала хорошенького поросеночка. Одна щека у нее чуть оттопыривалась: девочка сосала конфету.
  — Тут джентльмен, ма! — крикнула она. Миссис Таккер, с разгоряченным лицом и выбившимися из прически прядями, подошла к двери.
  — В чем дело? Нам ничего не нужно. — злобным голосом начала было она, но тут же осеклась.
  По изменившемуся выражению ее липа Пуаро понял, что она его узнала.
  — Погодите-ка, не вас ли я видела с полицией в тот день?
  — Увы, мадам, простите, что напомнил вам о вашем горе, — сказал Пуаро и решительно шагнул через порог.
  Миссис Таккер бросила быстрый, полный муки взгляд на ею ноги, но остроносые лакированные туфли Пуаро не были осквернены ни землей, ни глиной. Ни единого пятнышка не оставили они на чистом блестящем линолеуме.
  — Входите, пожалуйста, сэр, — пригласила она и, чуть отступив назад, распахнула дверь в комнату направо.
  Пуаро вошел в ослепительно чистую маленькую гостиную. Здесь пахло политурой1503 и «Брассо».1504 А интерьер составляли большой якобитский1505 гарнитур, круглый стол, два горшка с геранями, замысловатая медная каминная решетка и множество фарфоровых безделушек.
  — Присаживайтесь, сэр, сделайте милость. Никак не припомню ваше имя. Впрочем, не думаю, чтобы я его когда-нибудь слышала.
  — Эркюль Пуаро, — поспешил представиться Пуаро. — Видите, снова оказался в ваших краях. А зашел я к вам, чтобы выразить свое соболезнование и спросить, нет ли каких новостей. Убийцу вашей дочери наверняка уже нашли?
  — Да что вы! Ни слуху ни духу, — с горечью ответила миссис Таккер. — Это же просто срам, вот что я вам скажу. Полиция палец о палец не желает ударить для простых людей, таких как мы. Да и какой толк от этой самой полиции? Если там все такие, как Боб Хоскинз, то нечего и удивляться тому, что тут у нас творится. У Боба одна забота: глазеть в оставленные на стоянке машины.
  В этот момент мистер Таккер, успевший выполнить приказ супруги, в одних носках вошел в комнату. Он был плотным и рослым, с обветренным красным лицом, выражение которого было очень благодушным.
  — Полиция у нас какая надо, — сказал он хриплым голосом. — У всех бывает, когда что-то не ладится. Этих маньяков узнать не так просто. С виду-то они люди как люди, верно? — добавил он, уже обращаясь прямо к Пуаро.
  За спиной мистера Таккера появилась девочка, которая открывала Пуаро дверь, а из-за ее плеча выглядывал мальчик лет восьми. Оба с любопытством разглядывали незнакомца.
  — Это, я полагаю, ваша младшая дочь? — поинтересовался Пуаро.
  — Да, Мэрилин. А это — Гари. Подойди, Гари, скажи здрасте, только веди себя прилично. Гари спрятался за спину сестры.
  — Стеснительный он у нас, — проворковала мать.
  — Вы так добры, сэр, — продолжил мистер Таккер, — нашли время зайти, узнать, не отыскали ли того изверга…. Как подумаю, что он с нашей девочкой сотворил…
  — Я только что был у миссис Фоллиат, — сообщил Пуаро. — Она тоже очень переживает.
  — Она с тех пор очень сдала, — сказала миссис Таккер. — Ну еще бы, как-никак она уже в возрасте, и вдруг — такой удар. Убийство в ее собственном имении!
  Пуаро еще раз отметил для себя, что здешние жители, видимо, по привычке продолжают считать миссис Фоллиат хозяйкой Насса.
  — Она вроде как чувствует себя виноватой, — сказал мистер Таккер. — Хотя с нее-то какой спрос?
  — А кто предложил Марлин изображать жертву? — спросил Пуаро.
  — Леди из Лондона, которая пишет книжки, — туг же выпалила миссис Таккер.
  — Но она же никогда тут раньше не бывала, — мягко возразил Пуаро. — Она даже не знала Марлин.
  — Девушек собирала миссис Мастертон, — немного подумав, сказала миссис Таккер, — наверное, эта леди и выбрала Марлин. А Марлин, я честно скажу, очень была рада.
  Пуаро снова почувствовал, что уткнулся в глухую стену. Только теперь он понял, какие чувства испытывала миссис Оливер, когда решила вызвать его. Да, кто-то действовал незаметно, исподтишка осуществляя свои намерения через других. И сама миссис Оливер, и миссис Мастертон — статисты в руках умелого режиссера.
  — Миссис Таккер, — продолжил он, — а не была ли знакома Марлин с этим… э-э… маньяком.
  — Она не водилась с подобными личностями, — с достоинством ответила миссис Таккер.
  — Да, но ваш муж, мадам, только что верно заметил, что маньяков распознать довольно сложно. С виду они действительно совершенно обыкновенные люди, такие же как… вы или я. Может, кто-то говорил с Марлин на празднике? Или накануне его? Может быть, кто-нибудь с ней познакомился, вроде бы случайно, без всякого дурного умысла? И даже что-нибудь ей подарил?
  — Нет, сэр, ничего такого не было. Да Марлин и не стала бы брать подарки от посторонних. Я не так ее воспитывала.
  — Но, возможно, она не распознала в этом ничего дурного? — продолжал свое Пуаро. — Предположим, что подарок ей предлагала какая-нибудь милая леди?
  — Кто-нибудь вроде молодой миссис Легг из Мельничного домика?
  — Ну да. Может, даже и она.
  — Она разок подарила ей губную помаду, такое было, — сказала миссис Таккер. — Ну я, конечно, налетела на Марлин. Не смей, мол, этой дрянью мазаться, подумай только, что скажет отец. А она давай мне дерзить! Дескать, это ей дала леди из коттеджа Лодера, и еще леди сказала, что ей этот цвет очень пойдет. Ну а я ей: дескать, нечего слушать, что говорят леди из Лондона. Пусть, мол, они размалевывают себе лица да красят ресницы, а ты, мол, знай себе умывайся водой с мылом, пока не станешь взрослой.
  Думаю, она с вами не согласилась, — улыбнулся Пуаро.
  Попробовала бы она не согласиться. Толстушка Мэрилин вдруг с хитрым видом хихикнула. Пуаро бросил на нее пытливый взгляд.
  — Миссис Легг давала Марлин что-нибудь еще? — спросил он.
  — Кажется, шарфик или платок, из тех, что ей самой уже не был нужен. С виду ничего себе, а материал — хуже некуда. В тканях я уж как-нибудь разбираюсь, — заверила миссис Таккер, кивая головой. — В девушках работала в Насс-хаусе. Тогда леди носили вещи им подобающие. Ни этих кричащих цветов, ни всяких нейлонов-капронов — только натуральный шелк. А чем их платья из тафты1506 были хуже нынешних нейлоновых?
  — Девушки любят наряжаться, — снисходительно заметил мистер Таккер. — Я не против ярких цветов, но этой дрянной помады не люблю.
  — Слишком строгой я была с ней. — Глаза миссис Таккер повлажнели. — А ей вон что припасла судьба! Страсть-то какая! Уж как я потом жалела, что отругала ее. А после все и посыпалось: сплошные несчастья да похороны. Верно говорят; пришла беда — отворяй ворота.
  — Вы еще кого-нибудь потеряли? — сочувствующе спросил Пуаро.
  — Тестя моего, — пояснил мистер Таккер. — Поздно вечером возвращался на своей лодке из «Трех собак», должно быть, оступился, как выходил на причал, и упал в реку. В таком возрасте оно лучше сидеть себе дома. Да разве эти старики кого слушают? Вот и наш вечно околачивался у переправы.
  — Вообще-то мой отец получше многих молодых умел управляться с лодкой, сказала миссис Таккер. — В прежние времена приглядывал за лодками мистера Фоллиата, но когда это было… Не скажу, чтобы мы сильно горевали, — спокойно произнесла она. — Ему было уже за девяносто, и порой с ним просто не было сладу. Болтал все время всякие глупости. Видно, пора его пришла, вот и умер. Но, конечно, похоронили его как положено, а двое похорон, сами понимаете, расходы немалые.
  Пуаро продолжал вежливо выслушивать сетования миссис Таккер на дороговизну, и вдруг в памяти его шевельнулось какое-то смутное воспоминание.
  — Старик с причала?.. Помню, я с ним говорил. Как его звали?..
  — Мерделл, сэр. Это моя девичья фамилия.
  — Ваш отец, если я не ошибаюсь, был старшим садовником в Насс-хаусе?
  — Нет, садовником был мой старший брат. Я была в семье самой младшей, одиннадцать нас было. Многие годы Мерделлы работали в Насс-хаусе, — с гордостью добавила она. — Это сейчас судьба всех разбросала, кого куда, после моего отца там никто из нас уже не служил.
  — Фоллиаты всегда будут в Насс-хаусе…
  — Простите, сэр, что вы сказали?
  — Я повторил то, что ваш старый отец сказал мне как-то на причале.
  — А, папочка часто болтал всякую чепуху. Мне то и дело приходилось его приструнивать.
  — Стало быть, Марлин была внучкой Мерделла, — сказал Пуаро. — Кажется, я начинаю понимать… — Он умолк, и вдруг смутная тревога овладела им. — Вы сказали, ваш отец утонул в реке? — переспросил он.
  — Да, сэр. Слишком много выпил. И где он только брал деньги? Конечно, ему на причале кое-что перепадало, то за лодки, то за парковку машин. От меня он их прятал, очень даже ловко… Да, перебрал он тогда, видать, здорово. Вот и шагнул мимо причала, свалился в воду и утонул. Его у Хэлмута выловили, на следующий день. Удивительно, как с ним раньше такого не случилось, ведь все-таки девяносто два стукнуло и глаза у него были уже слабые.
  — В том-то и дело, что раньше не случилось…
  — Что поделаешь, несчастный случай, от этого никто не застрахован…
  — Так, говорите, несчастный случай. — Пуаро задумался. — Ну-ну.
  Пуаро поднялся и вполголоса пробормотал:
  — Мне следовало догадаться… Давно догадаться. Девочка, по существу, мне сказала…
  — Простите, сэр, вы что-то сказали?
  — Да нет, ничего. Позвольте еще раз выразить вам искренние соболезнования.
  Он пожал им обоим руки и вышел.
  — Какой же я глупец… ужасный глупец, — сказал он сам себе уже на крыльце. — Следовало искать совсем в другом месье.
  — Хи-хи… мистер… — услышал он смешок и осторожный шепот Пуаро огляделся. В тени, падавшей от стены, стояла толстушка Мэрилин. Она поманила его к себе — А мама ничего не знает, — с заговорщицким видом прошептала она. Леди из коттеджа не давала Мэрилин шарфика.
  — Откуда же она его взяла?
  — Купила в Торки. И помаду тоже там купила, и духи. «Тритон в Париже» называются — смешно, правда? А еще крем-пудру, прочитала о нем в объявлении. Мэрилин хихикнула. — Мама не знает. Марлин прятала все в своем ящике, под теплым бельем. Когда ездила в кино, заходила в уборную рядом с автобусной остановкой и красилась. — Мэрилин снова хихикнула. — А мама так ничего и не узнала.
  — Разве мама не нашла все это, когда твоя сестра умерла?
  — Нет — Мэрилин покачала своей белокурой пушистой головкой. — Теперь все у меня, в моем ящике. Я потихоньку перепрятала.
  Пуаро задумчиво на нее посмотрел.
  — Ты очень умная девочка, Мэрилин. Мэрилин застенчиво улыбнулась.
  — А мисс Берд говорит, что мне нечего и думать о гимназии.
  — Гимназия — это еще не все, — тут же заверил ее Пуаро. — А скажи-ка мне, откуда Марлин брала деньги на свои покупки?
  Мэрилин с подозрительной старательностью принялась рассматривать дренажную трубу.
  — Не знаю.
  — А мне кажется, все-таки знаешь. Пуаро бесстыдно достал из кармана полкроны и, немного подумав, добавил еще полкроны.
  — Я слышал, — сказал он, — в продаже появилась новая помада очень красивого цвета, под названием «Пунцовый поцелуй».
  — Здорово! — выпалила Мэрилин, и рука ее потянулась за пятью шиллингами. Марлин любила всюду совать свой нос, — торопливо зашептала она, подглядывала… Ну, вы знаете, всякое такое… Она обещала никому не рассказывать, и за это ей дарили денежки, понятно?
  — Понятно, — сказал он, опуская в ладошку Мэрилин две монеты.
  Кивнув ей на прощание, он ушел.
  — Понятно… понятно, — бормотал он вполголоса, но теперь уже более уверенно.
  Теперь многое встало на свои места. Нет, полной ясности еще не было, но теперь он напал на след. Да-да, совершенно очевидные улики были повсюду, будь он немного сообразительней, он бы их раньше разглядел. Тот первый разговор с миссис Оливер, несколько слов, брошенных Майклом Уэйманом, разговор со стариком Мерделлом на причале… очень важный разговор… многое объясняющая фраза мисс Бруис, приезд Этьена де Суза.
  Телефон-автомат был около деревенской почты. Пуаро зашел и набрал номер. Через минуту он разговаривал с инспектором Бландом.
  — Мосье Пуаро, где вы находитесь?
  — Я здесь, в Нассикоуме.
  — Но ведь еще вчера днем вы были в Лондоне?
  — Есть поезд, на котором сюда можно добраться всего за три с половиной часа, — заметил Пуаро. — У меня к вам вопрос.
  — Да, слушаю.
  — Что за яхта у Этьена де Суза?
  — Я, кажется, догадываюсь, что у вас на уме, мосье Пуаро, но, уверяю вас, ничего такого там не было. Она совершенно не приспособлена для того, чтобы там можно было что-то спрятать. Ни фальшивых перегородок, ни укромных местечек, пригодных для тайников. Мы бы их наверняка обнаружили… Так что спрятать труп там негде.
  — Нет-нет, mon cher, я совсем не это имел в виду. Я просто хотел узнать, большая она или маленькая?
  — О, яхта великолепная! Должно быть, он на нее ухлопал целое состояние. Все только-только покрашено, все из самых дорогих материалов, роскошные осветительные приборы!
  — Вот-вот, — сказал Пуаро таким довольным тоном, что инспектор очень удивился.
  — И что, собственно, из этого, по-вашему, следует? — спросил он.
  — То, что Этьен де Суза весьма состоятельный человек. А это, мой друг, очень важное обстоятельство.
  — Почему? — поинтересовался инспектор Бланд.
  — Это совпадает с моим последним предположением.
  — Значит, у вас появилась новая идея?
  — Да. Наконец-то появилась. Просто поразительно, как я на сей раз оплошал.
  — Вы хотите сказать, что все мы здорово оплошали?
  — Нет-нет, — возразил Пуаро, — я имею в виду исключительно себя. Мне в кои-то веки предоставили столько наводящих на верный путь сведений, а я ничего не заметил.
  — А теперь у вас есть что-то определенное?
  — Я думаю, да.
  — Послушайте, мосье Пуаро…
  Но Пуаро повесил трубку. Нашарив в кармане мелочь, он набрал лондонский номер миссис Оливер.
  К телефону подошла секретарша. Представившись, он поспешил добавить:
  — Если леди работает, не беспокойте ее. Он помнил, как однажды расстроилась миссис Оливер, как упрекала его за то, что он нарушил ход ее мысли. И в результате мир был лишен увлекательнейшего романа, повествующего о тайне старомодной фуфайки. Но его деликатность не получила должной оценки.
  — Так вы хотите говорить с миссис Оливер или нет? — нетерпеливо переспросили его.
  — Хочу, — сказал Пуаро, принося творческий гений миссис Оливер в жертву на алтарь своего нетерпения.
  Услышав голос миссис Оливер, он вздохнул с облегчением. Она прервала его извинения:
  — Это замечательно, что вы мне позвонили. Я как раз должна идти делать доклад на тему: «Как я пишу книги». Теперь я могу попросить секретаршу позвонить им и сказать, что у меня возникли непредвиденные дела.
  — Но, мадам, я никоим образом не хотел помешать…
  — И слава Богу, что помешали, — радостно заявила миссис Оливер. Представляете, какой я выглядела бы идиоткой? Ну что можно рассказать о том, как пишешь книгу? Что сначала надо что-то придумать? А если придумал, надо еще заставить себя сесть и написать. Вот, собственно, и все. Чтобы объяснить это, мне понадобилось бы не больше трех минут, и мой доклад на этом бы закончился. А о чем бы еще я стала говорить? Никак не пойму, почему всем так хочется, чтобы авторы рассказывали о своем, как это принято называть, творческом процессе. Писаюль должен писать, а не делать доклады.
  — А ведь я тоже собирался задать вам именно этот вопрос: как вы пишете?
  — Задать-то вы можете, но я вряд ли сумею ответить… Я же говорю: нужно просто сесть и начать писать. Минутку… Я уже успела надеть эту кошмарную шляпку — для солидности, — и мне надо ее снять. Она царапает мне лоб… Последовала короткая пауза, и голос миссис Оливер зазвучал снова, но уже более живо:
  — В наше время шляпы превратились в некий символ, верно? Их уже не носят по разумным соображениям, чтобы, скажем, защитить голову от холода, или от солнца, или спрятать лицо от людей, с которыми не хочется встречаться. Пардон, мосье Пуаро, вы что-то сказали?
  — Нет-нет, это я просто нечаянно чертыхнулся, не сдержался! Понимаете, это же невероятно! — Его голос был полон ликования. — Вы всегда подаете мне отличные идеи. Совсем как мой друг Гастингс, с которым я не виделся много-много лет. Вы подсказали мне ответ на один очень важный вопрос. Но хватит об этом. Я, собственно, хотел узнать, нет ли у вас знакомого ученого-атомщика, мадам?
  — Ученого-атомщика? — удивилась миссис Оливер. — Может быть, и есть… Я хочу сказать, что знакома с несколькими профессорами, но не знаю, чем они, собственно, занимаются.
  — Тем не менее одним из подозреваемых в вашей игре вы сделали ученого-атомщика.
  — Ах вот вы о чем! Просто мне хотелось быть современной. Видите ли, когда я в прошлое Рождество покупала подарки своим племянникам, в продаже не было ничего, кроме научно-фантастических книг и соответствующих игрушек, всяких звездолетов и прочего… Вот и я решила не отставать от прогресса, ввела в свой сценарий физика-атомщика. В конце концов, если бы понадобились какие-нибудь технические термины, я бы всегда могла проконсультироваться у Алека Легга.
  — У мужа Салли Легг? Так он атомщик?
  — Да. Но не из Харуэлла. Откуда-то из Уэльса. Из Кардиффа или из Бристоля. Коттедж на Хэлме они снимают только на время отпуска. Выходит, я действительно знакома с атомщиком, и довольно близко.
  — Благодаря ему вам, наверное, и пришла в голову мысль об атомщике? Но ведь жена у него определенно не югославка…
  — Ну конечно нет. Салли — чистокровная англичанка. Надеюсь, вы это поняли?
  — Тогда откуда у вас в сценарии жена-югославка?
  — В самом деле, не знаю… Возможно, вспомнилась какая-то эмигрантка?.. Или студентка?.. Ведь в имение все время вторгались какие-то девицы из туристского центра, изъяснявшиеся на ломаном английском.
  — Понимаю… Теперь я многое понимаю.
  — Пора, — сказала миссис Оливер.
  — Pardon?
  — Я сказала, что пора, — повторила миссис Оливер. — Вам уже давно бы пора все понять. Ведь вы до сих пор ничего толком не выяснили. — В ее голосе был упрек.
  — Очень уж там много путаницы, — стал оправдываться Пуаро. — Полиция совсем сбита с толку.
  — Ох уж эта полиция, — с досадой произнесла миссис Оливер. — Вот если бы во главе Скотленд-Ярда была женщина…
  Услышав излюбленную и регулярно повторяемую его приятельницей фразу, Пуаро поспешил ее перебить:
  — Дело сложное. Чрезвычайно сложное. Но теперь — это сугубо конфиденциально, — теперь я почти у цели.
  На миссис Оливер эта «сенсация» впечатления не произвела.
  — Позволю себе заметить, — сказала она, — что, пока вы шли к цели, произошло два убийства.
  — Три, — поправил ее Пуаро.
  — Три? Кто же третий?
  — Старик по фамилии Мерделл.
  — Я что-то про такого не слышала, — отозвалась миссис Оливер. — Это будет в газетах?
  — Нет, — сказал Пуаро. — Пока все считают, что это был несчастный случай.
  — А на самом деле это не так?
  — Нет. На самом деле его убили.
  — Но кто же это сделал? Или вы не можете сказать по телефону?
  — Такие вещи по телефону не говорят, — назидательно заметил Пуаро.
  — Тогда я вешаю трубку, — сказала миссис Оливер. — Не выношу всяких загадок.
  — Погодите! — воскликнул Пуаро. — Я хотел вас еще о чем-то спросить… Но вот о чем именно…
  — Возраст, — посочувствовала миссис Оливер. — Вот и я тоже стала многое забывать…
  — Что-то такое… какая-то мелочь… Она меня как-то насторожила… Когда я был в лодочном домике…
  Пуаро принялся вспоминать: эта кипа комиксов, записи Марлин на полях… «Альберт гуляет с Дорин». У него было ощущение, что он что-то упустил и что ему нужно спросить у миссис Оливер, что именно…
  — Вы меня слышите, мосье Пуаро? — нетерпеливо спросила миссис Оливер. И тут же с телефонной станции потребовали дополнительную плату.
  Опустив пару монет, Пуаро заговорил снова:
  — Вы меня слышите, мадам?
  — Слышу прекрасно, — отозвалась миссис Оливер. — И давайте не будем переводить деньги на выяснение того, кто как слышит. Так что же?
  — Что-то очень важное. Вы помните свою игру?
  — Ну еще бы. Но мы ведь только что о ней говорили.
  — Понимаете, я допустил один досадный промах. Я так и не прочитал тогда ее краткое описание. А когда выяснилось, что девочка убита по-настоящему, мне уже было как-то не до него. И напрасно. Это описание очень ценный документ. Вы человек впечатлительный, мадам. На вас сильное влияние оказывает окружающая обстановка, люди, с которыми вы встречаетесь. И все это находит отражение в вашем творчестве. Они как бы — если говорить упрощенно — становятся сырьем, из которого ваш плодовитый мозг создает свои творения.
  — Вы весьма красноречивы, — заметила миссис Оливер. — Но я никак не пойму, что конкретно вы хотите сказать?
  — То, что вы все время знали об убийстве больше, чем сами это осознавали. А теперь вопрос, который я вам хотел задать, вернее, даже два вопроса, но первый особенно важен. Когда вы начали составлять план игры, вы сразу решили, что «тело» надо поместить в лодочный домик?
  — Нет.
  — А где, по-вашему, оно должно было находиться?
  — В той смешной маленькой беседке, которую почти не видно за кустами рододендронов, помните? Она совсем недалеко от дома. Я считала, что это самое подходящее место. Но потом кто-то, не помню точно, кто именно, стал настаивать на «Причуде». Ну это, конечно, была дурацкая идея! Любой из играющих мог зайти туда совершенно случайно и сразу бы наткнулся на жертву, а зачем тогда я старалась, придумывала все эти ключи! Нет, у некоторых людей мозги не работают совершенно. Разумеется, я была категорически против «Причуды».
  — И взамен согласились на лодочный домик?
  — Да, именно так. Против домика у меня никаких возражений не было, хотя, на мой взгляд, беседка была бы лучше.
  — Да, наверное. А еще вы мне довольно подробно рассказали тогда о всех ключах. Так вот, я не очень понял одну вещь. Помните, вы мне говорили, что последний ключ был написан на одном из комиксов, которые оставили Марлин, чтобы она не скучала?
  — Ну конечно помню.
  — Скажите, это было что-то вроде (Пуаро напряг память, пытаясь вспомнить коряво нацарапанные фразы):
  «Альберт ходит с Дорин», «Джорджи Порджи целуется с туристками в лесу», «Питер щиплет девочек в кино»?
  — Боже упаси! — испуганно воскликнула миссис Оливер. — Что это еще за глупости. Мой ключ был вполне конкретен. — Она понизила голос и заговорщически произнесла: «Посмотри в рюкзак туристки».
  — Epatant!1507 — закричал Пуаро. — Epatant! Конечно же комикс с такой надписью надо было убрать. Это ведь могло навести на мысли!..
  — Рюкзак, разумеется, был на полу рядом с телом и…
  — Да, но имелся еще один рюкзак, меня интересует тог, другой…
  — Вы меня совсем запутали этими своими рюкзаками, — жалобно произнесла миссис Оливер. — В моем сценарии был только один рюкзак. Хотите узнать, что в нем было?
  — Ни в коем случае, — сказал Пуаро, и тут же вежливо добавил:
  — я, конечно, был бы счастлив, но…
  Миссис Оливер пропустила это робкое «но» мимо ушей.
  — Видите ли, получилось весьма остроумно, — В ее голосе зазвучала гордость. — В рюкзаке Марлин, то есть в рюкзаке жены-югославки… Вы следите за моей мыслью?
  — Да-да, — с пылом отозвался Пуаро, чувствуя, как его снова обволакивает туман.
  — Так вот в нем находился флакон с ядом, которым сельский сквайр отравил свою жену. А девушка-югославка училась там на медсестру, и она как раз оказалась в доме, когда полковник отравил свою первую жену — из-за денег, конечно. А она, медсестра, завладела флаконом и спрятала его. А после вернулась и стала его шантажировать. Конечно, он из-за этого ее и убил. Ну что, совпадает, мосье Пуаро?
  — Совпадает с чем?
  — С вашими предположениями?
  — Нисколько, — сказал Пуаро, но тут же поспешно заметил:
  — Все равно, мадам, я поздравляю вас. Я уверен, что план игры был настолько гениальным, что никто так и не сумел выиграть приз.
  — Нет, почему же, — возразила миссис Оливер. — Правда, это произошло уже около семи часов. Он достался одной очень упорной и очень пожилой леди. На вид — совсем выжившая из ума. Однако она нашла все ключи и с триумфом прибыла к лодочному домику. Но там, конечно, уже была полиция, и ей сообщили об убийстве. Представьте себе, она была последней, кто об этом узнал. Но приз ей все-таки дали, — удовлетворенно произнесла миссис Оливер и ехидно добавила:
  — А тот противный веснушчатый мальчишка, который сказал, что я напиваюсь в стельку, так и не продвинулся дальше цветника с камелиями.
  — Когда-нибудь, мадам, вы расскажете мне всю эту историю подробней.
  — Собственно, я подумываю о том, чтобы сделать из этого книгу, призналась миссис Оливер, — было бы жаль не использовать такой материал.
  И здесь мы не можем не упомянуть о том, что когда три года спустя Эркюль Пуаро читал роман Ариадны Оливер «Женщина в лесу», он все никак не мог понять, почему некоторые персонажи и события казались ему смутно знакомыми.
  Глава 18
  Солнце уже садилось, когда Пуаро подошел к Мельничному домику, который местные жители предпочитали называть «Розовым коттеджем на Лодер-Крик». Он постучал в дверь, и она раскрылась так неожиданно, что он даже отпрянул. Сердитого вида молодой человек долго пристально смотрел на него, не узнавая. Потом коротко усмехнулся.
  — Приветствую вас, господин сыщик. Входите, мосье Пуаро. А я, с вашего позволения, продолжу укладываться.
  Пуаро вошел. Мебель в комнате была простой и дешевой, и ее было очень мало, зато всюду были разбросаны вещи Алека: бумаги, книги, рубашки, галстуки, прочая одежда… На полу стоял раскрытый чемодан.
  — Финал развала menage,1508 — пояснил Алек Легг. — Салли уехала. Полагаю, вы об этом знаете.
  — Нет, я не знал. Алек Легг усмехнулся.
  — Приятно, что есть что-то, чего вы не знаете. Да, ей, видите ли, надоела супружеская жизнь. Собирается соединить свою судьбу с этим вульгарным архитектором.
  — Печально это слышать, — сказал Пуаро.
  — Не понимаю, вам-то что за дело.
  — Мне жаль, — сказал Пуаро, аккуратно отодвигая книги и рубашку и садясь на край дивана, — потому что я не думаю, что она будет с ним более счастлива, чем с вами.
  — Последние полгода наша жизнь отнюдь не походила на идиллию.
  — Полгода — это такой пустяк, — сказал Пуаро, — это очень недолгий срок в сравнении с тем, что могло бы стать длинной и счастливой супружеской жизнью.
  — Вы вещаете прямо как священник.
  — Возможно. С вашего позволения, мистер Легг, замечу: в том, что ваша жена не была счастлива с вами, больше вашей вины, чем ее.
  — Она-то точно так считает. Что я один во всем виноват.
  — Ну не во всем, конечно, но в некоторых вещах — определенно.
  — Ну давайте! Валите все на меня. Лучше бы мне утопиться в этой проклятой реке и разом со всем этим покончить.
  Пуаро задумчиво посмотрел на него.
  — Я рад отметить, — сказал он, — что вас сейчас больше волнуют собственные неприятности, чем несовершенство мира.
  — Да пусть он катится к черту, ваш мир! — выпалил Алек Легг и с горечью добавил:
  — Похоже, я во всем оказался полным идиотом.
  — От этого никто не застрахован, — заметил Пуаро. — На мой взгляд, вы заслуживаете скорее сочувствия, чем порицания.
  Алек Легг, похоже, был ошарашен тем, что сказал ему Пуаро.
  — Кто вас нанял шпионить за мной? Салли?
  — Почему вы так думаете?
  — Поскольку никаких официальных выяснений никто со мною не проводил, я заключаю, что вы выполняете частное поручение.
  — Вы ошибаетесь, — заверил его Пуаро. — Я никогда не следил за вами. Когда я приехал сюда, я даже не знал о вашем существовании.
  — Тогда откуда вы знаете, что мне не повезло, что я свалял дурака?
  — В результате наблюдения и размышлений, — сказал Пуаро. — Вы позволите мне высказать некоторые предположения? А потом скажете, прав я или нет…
  — Говорите что хотите, только не рассчитывайте, что я приму участие в этой игре.
  — Я думаю, — начал Пуаро, — что несколько лет назад вас заинтересовали идеи и программа определенной политической партии. Ей симпатизировали многие из молодых, подающих надежды ученых. Среди представителей вашей профессии подобный интерес не мог не вызвать подозрений. Не думаю, что вы серьезно себя скомпрометировали, но, как я понимаю, на вас стали давить, и вам это не понравилось. Вы попытались отступить от неких правил, и вам стали угрожать. Вам пришлось встретиться кое с кем даже здесь. Я не знаю имени этого человека для меня он навсегда останется молодым человеком в рубашке с черепахами.
  Алек Легг вдруг расхохотался.
  — Я полагаю, его специально нарядили в такую рубашку — чтобы поиздеваться над обуявшей меня в ту пору меланхолией.
  — Вот-вот, — подхватил Пуаро, — эта ваша меланхолия плюс забота исключительно о судьбах мира и о собственной творческой судьбе превратила вас в человека, с которым, извините, ни одна женщина не могла быть счастливой. К тому же вы не доверяли своей жене. И совершенно напрасно, потому что она, как я понял, по натуре женщина очень преданная. Если бы она узнала о вашем отчаянном положении и о ваших переживаниях, она бы всем сердцем была с вами. Но вы хранили гордое молчание, и она невольно начала вас сравнивать со своим бывшим другом Майклом Уэйманом. Сравнение было не в вашу пользу.
  Пуаро поднялся.
  — Советую вам, мистер Легг, поскорее собраться и немедленно отправиться в Лондон, к вашей супруге. Расскажите ей обо всем, что вам пришлось пережить, и попросите прощения.
  — Так, значит, вот что вы мне советуете, — криво усмехнулся Алек Легг. — А какое вам, черт возьми, дело до моих проблем?
  — Никакого, — сказал Пуаро и направился к двери. — Но имейте в виду: я никогда не ошибаюсь.
  Наступило минутное молчание. Потом Алек Легг разразился диким хохотом.
  — А знаете, — сказал он, успокоившись, — я, пожалуй, воспользуюсь вашим советом. Развод чертовски дорогое удовольствие. Кроме того, если вы не способны удержать женщину, которая просто создана для вас… в этом есть что-то унизительное, не так ли? Да-да, заявлюсь к ней в Челси и, если Майкл там, схвачу этого эстета за его веселенькой расцветки вязаный галстук и вытряхну из него душу. И сделаю это с удовольствием. С великим удовольствием.
  Его лицо вдруг озарилось очень обаятельной улыбкой.
  — Простите меня за мои мерзкие выходки, — сказал он. — И еще, большое вам спасибо. — Он хлопнул Пуаро по плечу, да так, что тот покачнулся и чуть было не упал.
  «Дружеские выходки» Алека Легга оказались куда ощутимей «мерзких».
  Покинув Мельничный домик, Пуаро посмотрел на темнеющее небо.
  — Куда же теперь? — тихо произнес он и, прихрамывая, пошел прочь.
  Глава 19
  Когда Эркюль Пуаро вошел, начальник полиции и инспектор Бланд как по команде обернулись…
  Надо сказать, начальник полиции был не в лучшем настроении. Только мягкая настойчивость Бланда заставила его отказаться от приглашения на обед этим вечером. Их беседа выглядела примерно так.
  — Знаю, Бланд, знаю, — раздраженно сказал начальник полиции. — Возможно, когда-то этот ваш маленький бельгиец и был чародеем. Но его время прошло, дружище. Сколько ему лет?
  Бланд деликатно промолчал, тем более что ответа на этот вопрос все равно не знал: Пуаро всегда тщательно скрывал свой возраст.
  — Дело в том, что он там присутствовал, — упрямо втолковывал инспектор своему шефу. — А мы пока все равно не сдвинулись с места. Мы в тупике.
  Начальник полиции раздраженно высморкался.
  — Знаю. Знаю. Я уже готов поверить миссис Мастер-тон: может, это действительно был маньяк? Я уже согласен привести ищеек. Было бы только куда…
  — На воде следов не бывает. Так что ищейкам след взять негде.
  — Понятно. Знаю, знаю, что у вас на уме, Бланд. И даже в чем-то согласен с вами. Но мотив… Ведь ни малейшего намека на мотив.
  — Мотив может быть далеко отсюда, на родине графа.
  — Так, по-вашему, Хэтти Стаббс что-то знала о де Суза? Ну да, такое возможно, а учитывая ее умственные способности… Она ведь была простушкой, это все говорят. Могла в любой момент сболтнуть о его делишках — кому угодно… Вы ведь это имели в виду?
  — Ну, в общем, да.
  — Если принять вашу версию, то возникает вопрос: почему он так долго ждал? Почему не явился сюда раньше?
  — Но, сэр, возможно, он не знал, где она и что с ней стало. Он же сам говорил, что случайно прочитал в светской хронике заметку о Насс-хаусе и его прелестной chatelaine.1509 — Здесь Бланд позволил себе отвлечься, заметив:
  — Этими серебряными цепочками наши бабушки прицепляли к корсажу различные штучки. Кстати, неплохая идея. Стоило бы перенять некоторым рассеянным женщинам, а то повсюду оставляют свои сумочки… Так вот, кажется, на дамском жаргоне chatelaine означает хозяйку дома. Возможно, он не соврал и действительно только недавно узнал, где его кузина и за кого она вышла замуж.
  — А узнав, тут же сел на яхту и отправился ее убивать! Это уж чересчур, Бланд, явно притянуто за уши.
  — Но ведь так могло быть, сэр.
  — И что же такого его кузина могла знать?
  — А помните, она говорила своему мужу: «Он убивает людей».
  — Думаете, она вспомнила какое-то убийство? Но ей в ту пору было всего пятнадцать! Думаете, кто-то всерьез воспринял бы ее слова? Да граф сам бы поднял ее на смех, перевел бы все в шутку.
  — Мы просто не располагаем фактами, — упорствовал Бланд. — Но вы же сами знаете, сэр, когда точно известно, что человек совершил преступление, можно и доказательства поискать и в конечном счете их обнаружить…
  — Хм, мы ведь навели справки о де Суза — по обычным нашим каналам — ничего такого за ним не числится.
  — А вот этот чудаковатый бельгиец, возможно, на что-то наткнулся. Он ведь гостил тогда в имении, а это очень важно. И беседовал с леди Стаббс и из ее высказываний, пусть даже и отрывочных, мог сделать какие-то выводы. Возможно, поэтому он и провел в Нассикоуме весь сегодняшний день.
  — И он позвонил вам, чтобы узнать, что за яхта у де Суза?
  — Да, это когда звонил в первый раз. А во второй просил организовать эту встречу.
  — Та-ак. — Начальник полиции взглянул на часы. — Если он через пять минут не появится… Но именно в этот момент «он» появился. Однако что у него был за вид! От обычной щеголеватости не осталось и следа. Усы обвисли, видимо, от влажного девонского воздуха, лакированные туфли были измазаны грязью, волосы взъерошены, в довершение всего он хромал.
  — Ну наконец-то, мосье Пуаро. — Начальник полиции пожал ему руку. — Мы тут уже все истомились. Так какие необыкновенные новости вы хотели нам сообщить?
  Полковник явно иронизировал, но Пуаро, хоть и был страшно измучен, преодолел желание ответить колкостью на колкость и спокойно произнес:
  — Сам не понимаю, как это я раньше не догадался.
  — Вы хотите сказать, что сейчас вам все ясно? — холодно поинтересовался начальник полиции.
  — Ну не то чтобы все, но суть ясна безусловно.
  — Нам сути недостаточно, — сухо сказал полковник. — Нам нужны доказательства. У вас имеются доказательства, мосье Пуаро?..
  — Я могу сказать, где их следует искать.
  — Но что именно искать? — не сдержался инспектор Бланд.
  Пуаро обернулся к нему.
  — Я полагаю, де Суза покинул страну? — спросил он.
  — Две недели назад, — ответил Бланд и с горечью добавил:
  — Его нелегко будет заполучить назад.
  — Его можно будет убедить.
  — Убедить? Так, значит, достаточных оснований для выдачи ордера на экстрадицию нет?
  — Нет-нет, никакой экстрадиции. Если имеющиеся факты приложить к личности де Суза…
  — Что за факты, мосье Пуаро? — несколько раздраженно спросил начальник полиции. — О каких это фактах вы нам здесь толкуете?
  — Факт, что Этьен де Суза прибыл сюда на роскошной яхте (что свидетельствует о том, что его семья богата); факт, что старик Мерделл был дедушкой Марлин Таккер (об этом я узнал только сегодня); факт, что леди Стаббс любила носить шляпы, похожие на шляпы китайских кули; факт, что миссис Оливер, несмотря на необузданность своего воображения, умеет очень точно определить, что собой представляет тот или иной человек, хотя делает это чисто интуитивно; факт, что Марлин Таккер прятала в своем ящичке губную помаду и духи; факт, что миссис Бруис утверждает, что это леди Стаббс попросила ее отнести в лодочный домик поднос с пирожными и водой для Марлин.
  — И это ваши факты? — Начальник полиции недоумевающе уставился на Пуаро. Это все, что вы хотели нам сказать? Но что же тут нового?
  — Вы предпочитаете доказательства… и вполне конкретные… например, такие, как… тело леди Стаббс? Теперь и Бланд не сводил глаз с Пуаро.
  — Вы нашли тело леди Стаббс?
  — Не то чтобы нашел… но я знаю, где оно спрятано. Когда вы найдете его, у вас будет доказательство… и этого доказательства вам будет более чем достаточно. Потому что спрятать его в этом месте мог только один-единственный человек.
  — И кто же он?
  Эркюль Пуаро улыбнулся: такой довольный вид бывает у кота, вылакавшего целое блюдце сливок.
  — Тот, кто чаще всего оказывается убийцей… — тихо сказал он. — Муж. Сэр Джордж Стаббс убил свою жену.
  — Но этого не может быть, мосье Пуаро. Мы знаем, что это невозможно.
  — О нет, — сказал Пуаро. — Очень даже возможно. А теперь послушайте, что я вам расскажу.
  Глава 20
  Эркюль Пуаро некоторое время постоял у больших кованых железных ворот, глядя, как на извилистую подъездную аллею падают последние золотисто-коричневые листья. Цикламены уже отцвели.
  Пуаро вздохнул, потом свернул к белому маленькому домику с пилястрами и тихо постучал в дверь.
  Через некоторое время он услышал шаги, очень медленные и неуверенные. Когда миссис Фоллиат открыла ему, Пуаро уже не удивило ее еще больше постаревшее и осунувшееся лицо.
  — Мосье Пуаро? Снова вы?
  — Вы позволите мне войти?
  — Милости прошу.
  Она предложила ему чаю, но он отказался.
  — Зачем вы пришли? — тихо спросила она.
  — Я думаю, вы догадываетесь, мадам.
  — Я так устала… — уклончиво сказала она.
  — Я знаю. — И продолжил:
  — Теперь уже три смерти: Хэтти Стаббс, Марлин Таккер, старик Мерделл.
  — Мерделл? — резко переспросила она. — Это был несчастный случай. Он упал с причала. Он был очень стар и почти слеп и выпил чересчур много пива.
  — Это не был несчастный случай. Мерделл слишком много знал.
  — Что он знал?
  — Он кое-кого узнал. То ли по походке, то ли по голосу или вспомнил чье-то лицо — в общем, узнал… Я разговаривал с ним в тот же день, как сюда приехал. Он рассказал мне многое о вашей семье — о вашем свекре и о вашем муже… о наших сыновьях, которых убили на войне. Только их ведь не обоих убили, верно? Ваш сын Генри утонул на корабле, но младший, Джеймс, убит не был. Он дезертировал. Сначала о нем сообщили, что он пропал без вести или убит, а потом вы всем стали говорить, что ею убили. И никто не подвергал это сомнению. С какой с гати?
  Пуаро помолчал некоторое время, потом продолжил:
  — Не думайте, мадам, что я вам не сочувствую. Жизнь сурово обошлась с вами. У вас не было никаких иллюзий в отношении вашего младшего сына, но он был ваш сын, и вы его любили. У вас на попечении была молодая девушка, скажем так, не совсем… в себе, но очень богатая. О да, она была богата. Вы стали говорить, что ее родители потеряли все свое состояние и что вы посоветовали ей выйти замуж за богатого человека, который был много ее старше. С какой стати кто-то стал бы в этом сомневаться? Тем более что до этого никому не было дела, ведь ее родители и все близкие родственники погибли. Парижские адвокаты действовали согласно распоряжениям адвокатов из Сан-Мигеля: после замужества состояние, полученное по наследству, должно было перейти в ее распоряжение. А она, как вы сами говорили, была очень послушна, нежна, и ей можно было внушить все что угодно. Все, что муж просил ее подписать, она подписывала. Ценные бумаги, вероятно, были поменяны и перепроданы много раз, и в конце концов желаемый результат был достигнут. Сэр Джордж Стаббс — новое обличье, которое принял ваш якобы мертвый сын, — стал богатым человеком, а его жена — нишей. Называть себя «сэром» — не преступление, это не преследуется по закону, если под этим прикрытием не делается что-то противозаконное, вроде присваивания чужих денег. Титул придает уверенности, он предполагает если не благородное происхождение, то, во всяком случае, богатство. И вот разбогатевший и постаревший сэр Джордж Стаббс, совершенно уже непохожий на пропавшего без вести юношу и к тому же отрастивший для полного изменения внешности бороду, покупает Насс-хаус и поселяется там, где родился и где, по-видимому, не был с самого детства. После губительной войны туг не оставалось никого, кто бы мог его узнать. Но старый Мерделл все же узнал. Старик держал язык за зубами, но когда он сказал мне, что Фоллиаты всегда будут в Насс-хаусе, я по его хитрому виду понял, что в его реплике есть тайный, понятный лишь ему смысл. Ну а в общем все устроилось вполне благополучно — так вам казалось. Я уверен, что большего вы и не желали. У вашего сына было богатство, его собственное родовое поместье, и, хотя жена его была немного не в себе, она была хороша собой, послушна и молода. Вы надеялись, что он будет к ней добр и что она будет счастлива.
  — Да, я была уверена, что так все и будет. А я буду ухаживать за Хэтта, заботиться о ней, — тихо проговорила миссис Фоллиат. — Я бы никогда не подумала…
  — Вы бы никогда не подумали (поскольку сын тщательно скрывал это от вас), что, когда он женился на Хэтти, он уже был женат. О да, мы отыскали соответствующие доказательства, потому что знали, что они должны существовать. Ваш сын женился на девушке из Триеста, которая была связана с уголовным миром и у которой он скрывался, когда дезертировал из армии. Она и в мыслях не имела расставаться с ним, да и он, по понятным причинам, не хотел расходиться с ней. На Хэтти он женился исключительно для того, чтобы заполучить ее деньги. Он уже с самого начала представлял себе, что он сделает.
  — Нет, нет, я не верю! Я не могу в это поверить!.. Это все она, эта женщина, подлая тварь. Пуаро неумолимо продолжал:
  — Он задумал убийство. Родственников у Хэтти не было, друзей — мало. Приехав в Англию, он сразу привез ее сюда. В день приезда слуги почти не видели свою будущую хозяйку, а женщина, которую они увидели на следующее утро, была уже не Хэтти, а ею жена-итальянка, загримированная под Хэтти и довольно неуклюже подражающая ее поведению. И опять же все могло этим и закончиться. Фальшивая Хэтти жила бы себе, изображая настоящую, а потом бы ее умственная неполноценность постепенно бы улетучилась — якобы под воздействием «новейших методик»… Кстати, мисс Бруис раньше всех поняла, что с головой леди Стаббс не так уж и плохо…
  Но тут случилось непредвиденное. Кузен Хэтти написал, что он путешествует на яхте и посетит Англию. И хотя этот кузен не видел ее много лет, вряд ли он мог не заметить, что перед ним совсем другой человек.
  Странно, — сказал Пуаро, отвлекшись от своего повествования, — у меня ведь мелькала мысль, что де Суза, может быть, вовсе и не де Суза, но почему-то я ни разу не усомнился в том, что Хэтти вовсе не Хэтти.
  Но вернемся к визиту кузена, — продолжал он. — Было несколько выходов из этой ситуации. Леди Стаббс, например, могла избежать встречи, сказавшись больной. Но если бы де Суза остался в стране надолго, ей вряд ли удалось бы от него скрыться. Было и еще одно обстоятельство. Мерделл стал по-старчески болтлив и любил поговорить со своей внучкой. Она была, вероятно, единственным человеком, кто удосуживался его слушать, хотя и она, вероятно, многое пропускала мимо ушей, считая, что дед «немного того». Тем не менее его уверения в том, что он видел «труп женщины в лесу» и что «сэр Джордж Стаббс на самом деле мистер Джеймс», произвели на нее впечатление, и она намекнула об этом сэру Джорджу. Тем самым она, конечно, подписала себе смертный приговор. Сэр Джордж и его жена не могли допустить, чтобы откровения старика стали известны в округе. Я полагаю, он выдавал девочке небольшие суммы денег, чтобы она молчала, а сам тем временем строил планы очередной «операции».
  Все было продумано очень тщательно. Они уже знали день прибытия де Суза в Хэлмут. Он совпадал с днем праздника. Они подгадали все так, чтобы смерть Марлин и «исчезновение» леди бросали бы подозрение на де Суза. Отсюда и уверения в том, что «он плохой человек», и даже это столь смелое заявление: «он убивает людей». Леди Стаббс должна была исчезнуть навсегда (возможно, спустя какое-то время сэр Джордж должен был «опознать» в какой-нибудь погибшей женщине — естественно, труп которой сильно изуродован, — свою жену, ну а потом новая жена должна была занять ее место. Собственно, «Хэтти» просто приняла бы свой собственный, типично итальянский облик. А пока все, что от нее требовалось — это сыграть в течение полутора дней сразу две роли. С помощью сэра Джорджа это было нетрудно. В тот день, когда я прибыл, «леди Стаббс» до чая якобы находилась в своей комнате. Кроме сэра Джорджа, ее там никто не видел. На самом же деле она, незаметно выскользнув из дома, села на автобус или на поезд и доехала до Эксетера. А оттуда вернулась вместе с одной студенткой (их тут много курсирует в летнюю пору), которой рассказала про вымышленную подружку, которая якобы отравилась несвежим телячьим окороком. Потом она идет на турбазу, снимает номер и отправляется «ознакомиться с окрестностями». К чаю она возвращается, чтобы в облике леди Стаббс появиться в гостиной. После обеда леди Стаббс рано отправляется спать (но мисс Бруис заметила, как некоторое время спустя она тайком уходит из дома). Ночь она проводит в туристском центре, но утром уходит оттуда, чтобы поспеть к завтраку, где снова изображает леди Стаббс. После завтрака она опять удаляется в свою комнату — на сей раз из-за «головной боли». И очень скоро рядом с имением появляется «нарушительница границ» владений сэра Джорджа, и он, увидев ее из окна своей комнаты, гонит ее прочь и, повернувшись, делает вид, что разговаривает с женой, находящейся с ним в комнате. Менять одежду ей было совсем не сложно — шорты и открытая кофточка были надеты под просторное платье, которое очень любила носить настоящая леди Стаббс. Пестрая косынка, загорелое лицо и выгоревшие каштановые кудряшки — это для девушки-итальянки; обильный макияж и шляпа с низкими полями — как у китайских кули, чтобы затенять лицо, — для леди Стаббс. Кто бы мог догадаться, что это одна и та же женщина…
  И вот инсценируется финал драмы. Около четырех часов миссис Стаббс попросила мисс Бруис отнести поднос с угощением в лодочный домик. Она сделала это из опасения, что мисс Бруис сама надумает снести Марлин чего-нибудь поесть и заявится в домике в самый неподходящий момент. Потом, выждав время, она зашла в пустую палатку гадалки и, приподняв заднюю стенку, пробралась в беседку среди кустарников, где хранила свой рюкзак. Она прошла к лодочному домику через лес, попросила Марлин впустить ее и задушила ничего не подозревающую девочку. Бросив свою шляпу в реку, она уложила в рюкзак свое цикламенового цвета платье и туфли на высоких каблуках, стерла макияж и вскоре появилась на лужайке с аттракционами в образе студентки из Италии. Там она нашла свою знакомую из Голландии и уехала с нею, как и было запланировано, на автобусе. Где сейчас супруга вашего сына — не знаю. Подозреваю, что в Сохо, скрывается у каких-нибудь отщепенцев ее же национальности, которые снабдят ее необходимыми бумагами… Но где бы она ни находилась, полиция все равно разыскивает не студентку-итальянку, а не совсем нормальную, в экзотическом наряде и ярко накрашенную простушку Хэтти Стаббс…
  Но бедная Хэтти Стаббс мертва, как вам, мадам, хорошо известно. Я понял, что вы об этом знаете, когда разговаривал с вами в гостиной в день праздника. Смерть Марлин для вас тоже была тяжким испытанием, внезапным ударом — вам, конечно, и в голову не приходило, что все это было спланировано заранее. Однако из ваших слов было ясно — хотя я тогда этого не понимал, — что, когда вы говорили о «Хэтти», вы имели в виду двух разных женщин — одну вы недолюбливали и считали, что «лучше бы она умерла», другую же, ту, о которой вы говорили в прошедшем времени, пылко защищали. Я думаю, мадам, вы очень любили бедную Хэтти Стаббс…
  Наступила продолжительная пауза.
  Миссис Фоллиат сидела, будто окаменев, в своем кресле. Наконец она встрепенулась и заговорила. И в голосе ее был ледяной холод:
  — Вся ваша история, мосье Пуаро, — чистая фантазия. Я даже подумала, не случилось ли что с вашим разумом… Все это только ваши домыслы, у вас нет никаких доказательств.
  Пуаро подошел к одному из окон и открыл его.
  — Послушайте, мадам. Вы ничего не слышите?
  — У меня неважный слух… А что я должна услышать?
  — Удары кирки… Ломают бетонный фундамент «Причуды»… Весьма подходящее место, чтобы спрятать труп…
  Там, где бурей вырвало с корнями дуб, не нужно было даже копать. А потом залили это место бетоном — для полной надежности. Но этого показалось мало. На бетонном цоколе была воздвигнута «Причуда»… «Причуда» сэра Джорджа, — тихо добавил он, — «Причуда» владельца Насс-хауса… Странная причуда мертвеца… который на самом деле жив.
  Миссис Фоллиат, содрогнувшись, глубоко вздохнула.
  — Такое прекрасное место, — сказал Пуаро. — И только одно здесь ужасно… Человек, который им владеет…
  — Я знаю, — хриплым голосом проговорила она. — Я всегда знала… Еще будучи ребенком, он часто меня пугал… Жестокий… Безжалостный… Бессовестный… Но он… он же мой сын, и я его любила. Мне не следовало молчать после смерти Хэтти… Ну как я могла выдать своего собственного сына? И вот из-за того, что я смолчала, была убита эта бедная глупая девочка… А потом милый старик Мерделл… Когда же это кончится?
  — Убийца так и останется убийцей, — сказал Пуаро. Она опустила голову и долго-долго сидела, закрыв лицо руками.
  Затем миссис Фоллиат из Насс-хауса, в роду которой было немало мужественных мужчин, выпрямилась. Она решительно посмотрела на Пуаро, и голос ее зазвучал официально и отстранение:
  — Благодарю вас, мосье Пуаро… за то, что пришли ко мне и все это рассказали. Не можете ли вы теперь меня оставить? Есть вещи, которые надо переживать без свидетелей…
  
  1956 г.
  Перевод: Л. Девель
  
  Кошка среди голубей
  
  
  Пролог
  Летний семестр
  1
  Первый день летнего семестра в Мидоубанкской школе. Солнце ярко освещало площадку перед зданием. Парадная дверь была распахнута широко и гостеприимно. В дверях стояла мисс Ванситтарт; ее великолепные волосы, безупречно причесанные, падали на плечи. Некоторые родители обращались к ней, не зная, что прерогатива отвечать на вопросы принадлежит здесь мисс Вулстроу.
  Рядом с мисс Ванситтарт, представляя собой полную ее противоположность, находилась мисс Чедвик, настолько хорошо известная большей части обитателей «Мидоубанка», что просто невозможно было представить школу без нее. И мисс Ванситтарт, и мисс Чедвик занимали должности педагогов. Мисс Чедвик, в пенсне, безвкусно одетая, с нечеткой дикцией, считалась, однако, блестящим математиком.
  Приветственные слова и фразы, доброжелательно и немного снисходительно произносимые мисс Ванситтарт, отчетливо звучали в теплом воздухе.
  — О, как поживаете, миссис Арнольд? Лилия, а как вам понравилась поездка в Грецию? Не правда ли, великолепно! Вы, конечно, много фотографировали?
  — Да, да, леди Гарнет, мисс Вулстроу получила ваше письмо и все уладит. Все будет в порядке…
  — Как поживаете, миссис Вирд?.. Неужели? Я не слишком уверена, что мисс Вулстроу будет обсуждать с вами эту точку зрения, даже если вы того пожелаете…
  — Отправляйтесь в вашу спальню, Памела…
  — О да, леди Виолет, этой весной погода была просто ужасной! Это ваш малыш? Как тебя зовут? Гектор? Какой у тебя чудесный аэроплан!
  — Очень рада видеть вас, мадам! Я сожалею, что не смогла раньше… Но мадемуазель Вулстроу была так занята…
  — Добрый день, профессор! У вас, несомненно, много замечательных находок?..
  2
  В небольшой комнате на первом этаже Анна Шапленд, секретарь мисс Вулстроу, печатала на машинке. Для своих тридцати пяти она выглядела прекрасно: очень черные волосы, спортивная фигура. Когда хотела, она умела быть привлекательной, но жизнь научила ее, что простота и достоинство часто дают лучшие результаты и позволяют избежать многих осложнений. Сейчас Анна успешно вела делопроизводство известной женской школы.
  Время от времени, вставляя чистые листы бумаги в каретку, она бросала взгляд в окно, внимательно рассматривая прибывающих.
  — Боже! — проговорила мисс Шапленд вполголоса. — А я и не знала, что в Англии так много шоферов!
  Она улыбнулась, видя, как к дому подъехал великолепный «роллс», а следом за ним — маленький «Остин». Затем ее внимание привлекли отец с дочерью. Отец, явно военный, старался казаться спокойнее, чем был на самом деле. Видя, что он медлит, мисс Ванситтарт покинула свой пост у двери и взяла новую питомицу за руку.
  — Майор Харгривс? А это Алиса? Пройдемте в дом, я покажу вам ее комнату.
  Анна, продолжая печатать, усмехнулась: добрая старая Ванситтарт — прославленная учительница. Как ловко она подражает манерам Вулстроу! Само совершенство!..
  Громадный и, вероятно, ужасно дорогой «Кадиллак», окрашенный в два цвета — малины и небесной лазури, остановился позади старенького «Остина» майора Алистера Харгривса.
  Шофер выскочил из машины и открыл дверцу перед громадным темнолицым бородачом, закутанным в одеяние из верблюжьей шерсти. За ним вышла стройная смуглая девушка.
  «Похоже, прибыла принцесса из какой-нибудь восточной страны», — подумала Анна. Шумное появление экзотического чужеземца позабавило ее, но шутить по адресу мисс Вулстроу не следует. Мисс Вулстроу — важная персона.
  — Наверняка эта девочка из семьи принца или даже короля, — повторила она вслух, заканчивая очередное письмо.
  Анна — секретарь со стажем. Ей довелось служить у пунктуального и обязательного главы нефтяной компании, затем — секретарем у сэра Мартина Тодхантера, известного своей эрудицией, раздражительностью и неразборчивым почерком. Работала у двух министров и видного общественного деятеля. Всегда — среди мужчин. А теперь вот впервые очутилась она в женской компании. И все из-за Денниса! Преданный Деннис! Постоянный и всегда одинаковый: возвращаясь из Малайи, Бирмы, из разных частей света, он каждый раз просил ее стать его женой. Дорогой Деннис! Только… быть женой Денниса — скучно.
  Да, здесь чувствуется отсутствие мужского общества. Педагоги — только женщины, обслуживающий персонал — тоже. Мужчин здесь нет, кроме садовника, которому чуть ли не восемьдесят лет.
  Но тут Анну ждала неожиданность. Поглядев в окно, она увидела человека, подстригавшего газон. Ясно, что это садовник, но далеко не восьмидесятилетний. Молодой, стройный, отлично выглядит. Да и работает он как-то необычно, и на сельского жителя не совсем похож. Впрочем… Существует ведь поденная работа. Просто молодому человеку нужны деньги для поддержания тела и духа. А если присмотреться, то движения его уверенны, похоже, что знаком с этой работой. А может, действительно новый садовник?
  «Он оглядывается, — заметила Анна, — как будто боится показаться смешным…»
  Ей осталось напечатать еще одно письмо, после чего можно будет прогуляться по саду.
  3
  Мисс Джонсон, экономка, занималась распределением учениц по комнатам, знакомилась с новичками, радушно приветствовала старых учениц. Она была рада, что снова начался учебный год. Мисс Джонсон никогда не знала, что ей делать на каникулах. Ее две замужние сестры, которых она не раз приглашала приехать, все никак не могли выбраться в «Мидоубанк». А сама мисс Джонсон, хотя вполне искренне любила своих сестер, по-настоящему жила только интересами школы.
  Да, прекрасно, что начинаются занятия!
  — Мисс Джонсон!
  — Да, Памела?
  — Мисс Джонсон, я вот что хочу сообщить… Боюсь, у меня что-то сломалось, то есть в моем чемодане. Что-то льется, и, по-моему, это масло для волос.
  — Так посмотри же скорее, — сказала мисс Джонсон, торопясь помочь Памеле.
  4
  Мисс Рич, преподаватель английского языка и географии, прогуливаясь перед домом, оступилась и упала. Увы, она часто забывает смотреть под ноги и не следит за тем, где находится.
  Прическа растрепалась, но булочку, крепко зажатую в руке, мисс Рич не выпустила.
  «Скорее обратно! — приказала она себе. — Кажется, здесь розы…»
  Вдруг она почувствовала, что ее поднимают и ставят на ноги. Молодой садовник сказал:
  — Держитесь крепче, мисс.
  — Благодарю вас, — пробормотала мисс Эйлин Рич и отошла, не глядя на юношу.
  По лужайке, поросшей травой, быстро шагала мадемуазель Бланш — новая учительница французского. С интересом посмотрела она на сильного молодого человека, чинившего изгородь.
  «Очень хорошо», — подумала мадемуазель Бланш. Худенькая, чуть-чуть похожая на мышку, не очень приметная, сама она замечала все.
  Глаза ее скользили по машинам. Она мысленно оценивала их. Эта «Мидоубанк», конечно, ужасна! Хотя, если прикинуть выгоду, которую можно извлечь из мисс Вулстроу… И все равно здесь ужасно!
  Мисс Роуэн и мисс Блейк, две молодые преподавательницы, направились в спортивный павильон. Мисс Роуэн — сухощавая, смуглая и пылкая; мисс Блейк — пухленькая и очень хорошенькая. Они оживленно обсуждали свои недавние приключения во Флоренции, картины, которые видели, скульптуры, фрукты и внимание (подчас не совсем скромное) двух молодых итальянских джентльменов.
  — …Вполне понятно, — говорила мисс Блейк.
  — Ну и не сдержалась, — заключила мисс Роуэн, которая преподавала психологию и экономику.
  — Джузеппе, когда узнал, что я преподаю в «Мидоубанке», стал куда более сдержанным, — сказала мисс Блейк. — У него есть кузина, которую он хотел бы привезти сюда, но мисс Вулстроу не уверена, что найдется свободное место… Смотри, а новый спортивный павильон выглядит совсем неплохо. Никогда не думала, что он будет готов к этому времени.
  — Мисс Вулстроу обещала, что будет.
  Двери спортивного павильона резко распахнулись, и на пороге появилась костлявая молодая женщина. Она взглянула на подруг настолько недружелюбно, что те поспешили ретироваться.
  — Это, наверное, новая преподавательница спортивных игр, — предположила мисс Блейк. — Какая странная!
  — Не очень приятно будет работать вместе с ней, — вздохнула мисс Роуэн. — Мисс Джонс была такой приветливой, общительной…
  — И чего это она на нас окрысилась? — В голосе мисс Блейк звучала обида.
  Окна гостиной мисс Вулстроу выходили на две стороны: одно — на площадку перед домом, другое — в сад, где росли рододендроны. Комната навевала ощущение спокойствия, да и сама мисс Вулстроу — тоже. Высокая, элегантная, с гладко причесанными седыми волосами. Ее серые глаза лучились юмором. Своим успехом — а «Мидоубанк» являлась одним из лучших учебных заведений этого типа в Англии — школа была обязана лично ей. Это было очень дорогое учебное заведение, что само по себе еще ни о чем не свидетельствовало. Конечно, цена может свидетельствовать о многом, но лишь чутье подскажет вам, что вы не зря платите деньги. А в этой школе ваша дочь воспитывается и учится согласно вашему желанию, а также согласно желанию мисс Вулстроу, причем результат неизбежно получается вполне удовлетворительным.
  Благодаря высоким гонорарам мисс Вулстроу могла держать большой штат воспитательниц и преподавателей. Подход к ученицам здесь был строго индивидуальным, что не мешало, однако, поддерживать дисциплину. Девиз мисс Вулстроу — «дисциплина без принуждения». Такой подход хорошо воспринимался ученицами, способствуя формированию чувства самоуважения и осознанного долга, тогда как принуждение, несомненно, вызывало бы у них раздражение.
  Ее ученицы были различны по происхождению. Тут находилось несколько иностранок из известных семей, даже королевских. Обучались англичанки знатных и уважаемых фамилий, родители которых хотели, чтобы их дети серьезно приобщились к культуре и искусству. Встречались и девушки, которые хотели учиться не только для того, чтобы сдать экзамены; они нуждались в хороших учителях и особом внимании. Некоторые ученицы не слишком благосклонно воспринимали школьную жизнь и существующие здесь порядки. Однако мисс Вулстроу умела руководить. Она не приветствовала своенравия и проказ, у нее учились лишь те девушки, чьи родители ей нравились, да и то лишь если она видела в них хорошие задатки. Были совсем еще девчушки, чьи родители жили за границей; для них мисс Вулстроу самолично составляла планы проведения праздников. Последней и окончательной инстанцией для всех всегда и во всем была мисс Вулстроу.
  Сейчас она стояла возле каминной полки, слушая мягкий, жалобный голос миссис Джеральд Хоуп. С обычной предусмотрительностью она не предложила миссис Хоуп сесть.
  — Поймите, у Генриетты ужасно взвинчены нервы. В самом деле очень взвинчены… Наш доктор говорит, что…
  Мисс Вулстроу кивнула, стараясь сдержать язвительные слова, которые она с удовольствием высказала бы этой недалекой особе: «Неужели вы не знаете, идиотка, что так говорит каждая глупая женщина о своем ребенке?»
  Но предпочла сказать другое:
  — Вам не нужно беспокоиться, миссис Хоуп. Мисс Роуэн, член нашего коллектива, — отличный психолог. Я уверена, вы приятно удивитесь, увидев, как изменится Генриетта после семестра или двух, проведенных здесь.
  — О, я знаю. Вы сделали чудо с ребенком Ламбетта, настоящее чудо! И я счастлива… Ох, я совсем забыла! Мы уезжаем на юг Франции на шесть недель. Я думаю взять Генриетту с собой. Это немного развлечет ее.
  — Боюсь, что это невозможно, — ответила мисс Вулстроу.
  — Но… — На лице миссис Хоуп появилась гримаса раздражения. — Я вынуждена настаивать… Кроме того, это мой ребенок.
  — Конечно. Но это моя школа, — спокойно парировала мисс Вулстроу.
  — Но ведь я могу забрать ребенка из вашей школы в любое время.
  — О да, — согласилась мисс Вулстроу, — конечно можете. Но тогда я не приму ее обратно.
  После этих слов незадачливая мамаша явно увяла.
  — Принимаете ли вы во внимание, сколько мы платим за обучение?
  — Разумеется, — промолвила мисс Вулстроу. — Вы хотите, чтобы ваша дочь училась в моей школе? В таком случае поступайте так, как я говорю. Или заберите ее.
  Мисс Вулстроу повернула миссис Хоуп к дверям и легонько подтолкнула ее.
  — Не беспокойтесь. Кроме того, Генриетта заждалась вас. — Она представила себе Генриетту, очаровательную девушку с умным лицом, которая, несомненно, заслужила более разумную мать. — Маргарет, пригласите Генриетту Хоуп и мисс Джонсон.
  Миссис Хоуп покинула гостиную, а спустя минуту руководительница школы уже разговаривала с французом.
  — Конечно, ваше превосходительство, ваша племянница сможет учиться современным бальным танцам. И разумеется, языки, это ведь так необходимо… Да, здесь отличное общество…
  Следующая посетительница вызвала ее раздражение дорогими духами, запах которых заставил мисс Вулстроу отвернуться.
  «Должно быть, она каждый день выливает на себя по флакону этой гадости», — подумала она, приветствуя изысканно одетую женщину с тонкими чертами лица.
  — Вы очаровательны, мадам.
  Мадам хихикнула.
  Большой бородатый мужчина в восточной одежде пожал мисс Вулстроу руку, поклонился и сказал на отличном английском языке:
  — Честь имею доставить вам принцессу Шейсту.
  Мисс Вулстроу знала, что ее новая ученица прибыла из швейцарской школы, но весьма смутно представляла себе, кто ее сопровождает.
  «Это, конечно, не эмир, — решила она. — Может быть, министр или поверенный в делах?»
  Как всегда в подобных сомнительных случаях, она использовала обращение «экселенс»1510 и уверила своего собеседника, что принцесса Шейста получит самое лучшее, что может предоставить школа.
  Шейста вежливо улыбнулась. Она была модно одета и надушена. Ей было — мисс Вулстроу это знала — пятнадцать лет, но, как это свойственно многим женщинам Востока, она выглядела старше — совсем созревшей девушкой. Мисс Вулстроу рассказала ей о плане обучения и была приятно удивлена, когда девушка ответила ей на великолепном английском языке и без всякого жеманства. Однако движения ее были угловаты, а манеры неловки, как, впрочем, и у любой пятнадцатилетней девушки из английской школы. После взаимного обмена комплиментами девочка со своими провожатыми удалилась, а мисс Вулстроу открыла окно, чтобы проветрить комнату: запах духов был совершенно невыносим.
  Следующей вошла миссис Эпжон со своей дочерью Джули.
  Миссис Эпжон оказалась весьма приятной особой: около сорока лет, светлые волосы, веснушки, шляпа, которая была ей совершенно не к лицу и позволяла заключить, что ее владелица обычно ходит без головного убора.
  Джули — тоже веснушчатая, с высоким лбом, умным личиком и лукавыми искорками в глазах, свидетельствующими, что она наделена чувством юмора.
  Все было закончено довольно быстро, и Джули в сопровождении Маргарет была отправлена к мисс Джонсон. На пороге она обернулась:
  — До свидания, мама. И пожалуйста, будь поосторожней, когда зажигаешь газ.
  Мисс Вулстроу с улыбкой повернулась к миссис Эпжон, однако сесть и ей не предложила. Возможно, что в отсутствие Джули ее мать тоже поведет речь о взвинченных нервах своей дочери.
  — Вы хотели бы поговорить со мной без Джули?
  Миссис Эпжон ответила очень просто:
  — О нет. Джули обыкновенный ребенок. Она совершенно здорова. Я думаю, она неглупая девочка. А что еще мать может сказать о своем ребенке?
  — Матери бывают разные, — заметила мисс Вулстроу.
  — Чудесно, что она попала сюда, — сказала миссис Эпжон, подходя к окну. — Какой у вас прекрасный сад, и такой ухоженный. У вас, должно быть, хорошие садовники.
  — У нас их трое, — сказала мисс Вулстроу. — И все равно постоянно нужны люди для разных работ.
  — Конечно, в наши дни с этим трудно, — кивнула миссис Эпжон. — Нередко приходится назначать садовником не садовника: это может быть какой-нибудь разносчик молока или восьмидесятилетний старец. Я иногда думаю… Неужели?.. — вдруг воскликнула она, пристально глядя в окно. — Не может быть!
  Мисс Вулстроу оставила без внимания это неожиданное восклицание. Она случайно глянула в другое окно, выходившее к зарослям рододендронов, и то, что она увидела, повергло ее в трепет. Бросая по сторонам странные взгляды, по тропинке двигалась женщина в высокой черной вельветовой шляпе. Конечно же это была леди Вероника Карлтон-Сандвей, а по ее поведению нетрудно было понять, что леди совершенно пьяна.
  Леди Вероника была прелестной женщиной, глубоко привязанной к своим близнецам-дочкам, очень восторженной, экзальтированной, но… лишь пока оставалась трезвой. Стоило ей выпить, и она становилась жалкой и несчастной. Ее муж, майор Карлтон-Сандвей, пытался бороться с ее пагубной страстью. С ними жил ее кузен, они вдвоем ухаживали за ней, и, пока им удавалось не допускать ее к спиртному, она оставалась трезвой, следила за собой и была образцовой матерью.
  Но случалось, что леди Вероника ускользала от своих доброжелателей и, основательно нагрузившись, отправлялась навестить дочерей. Обе девочки прибыли в Мидоубанк поездом рано утром, и никто не ждал визита леди Вероники.
  Миссис Эпжон продолжала говорить, но мисс Вулстроу ее совсем не слушала. Она обдумывала способы воздействия на леди Веронику, которая казалась настроенной весьма агрессивно. Неожиданно, словно в ответ на ее мольбы, появилась пышущая здоровьем мисс Чедвик и направилась к леди Веронике.
  «Милая Чедвик, — подумала мисс Вулстроу. — Вот кто умеет отправлять пьяных родителей подальше!»
  — Возмутительно! — послышался громкий голос леди Вероники. — Пытаться прогнать меня прочь! Не хочу уходить отсюда! Где Эдит?.. Хочу отдохнуть… Где машина?.. Положите их спать… Эта старуха — это не человек… Полицию надо позвать… Я говорю, позовите машину… А, ерунда! Позовите мисс Вулстроу! Я возьму девочек домой… Хочу домой… Материнская любовь!.. Прекрасная вещь — материнская любовь!..
  — Великолепно, леди Вероника, — сказала мисс Чедвик. — Мы так рады видеть вас. Да, я хотела показать вам наш новый спортивный павильон. Он вам понравится.
  Она ловко развернула леди Веронику и осторожно повела ее от дома.
  — Я думаю, мы найдем девочек там, — мягко говорила она. — У нас прекрасный павильон, там хорошая раздевалка, бассейн для плавания…
  Их голоса постепенно стихали.
  Мисс Вулстроу ждала. Леди Вероника могла попытаться вернуться, но, впрочем, мисс Чедвик вряд ли отпустит ее. Сквозь заросли рододендронов они уходили все дальше, к спортивному павильону.
  Мисс Вулстроу еще раз оглядела окрестности. Кажется, все в порядке! Великолепная Чедвик! Кто может быть надежнее ее? Не очень умна, — конечно, в том, что не касается математики, — но в трудную минуту всегда поможет.
  Она повернулась и прислушалась к тому, что продолжала говорить миссис Эпжон.
  — …Хотя, конечно, плащ и кинжал — это чепуха. Быть агентом — это не только прыгать с парашютом и совершать диверсии. Приходится работать и официально. Конечно, все агенты в Женеве крутятся друг возле друга, они все знакомы, могут встречаться в баре. Иначе я бы тогда не вышла замуж. Забавная была штука!.. — Она улыбнулась немного сконфуженно. — Я так разговорилась, отняла у вас столько времени. Извините, пожалуйста.
  Она попрощалась и вышла.
  Мисс Вулстроу некоторое время стояла неподвижно. Инстинкт подсказывал ей, что она что-то упустила, нечто такое, что могло оказаться важным.
  Она постаралась отогнать дурные предчувствия. Сегодня был открытый день, день начала летнего семестра. Она встретилась с родителями. Никогда еще ее школа не была так популярна, не пользовалась таким успехом. «Мидоубанк» — в зените славы.
  И ничто не говорило о том, что через несколько недель «Мидоубанк» погрузится в море ужасов, что смерть войдет в возглавляемую ею школу, что здесь будут царить хаос и смятение, что тайные силы уже пришли в движение.
  Глава 1
  Революция в Рамате
  За два месяца до вышеописанного в мире произошли определенные события, последствия которых потрясли английскую школу для избранных девочек.
  В одной из комнат дворца правителя Рамата сидели два молодых человека и обсуждали свое ближайшее будущее. Один из них — черноволосый мужчина с оливкового цвета лицом и большими грустными глазами — принц Али Юсуф, наследный шейх Рамата, небольшого государства, которое, однако, благодаря нефтяным месторождениям считалось одним из богатейших на Среднем Востоке. Его собеседник — светловолосый, веснушчатый молодой человек; нормальным состоянием для него было безденежье, и по этой причине он служил личным пилотом его высочества принца Али Юсуфа.
  Несмотря на разницу в общественном положении, в личных отношениях они были друзьями. В Англии они учились в одном колледже и после окончания его продолжали дружить.
  — Они застрелят нас, Боб, — без особого энтузиазма произнес принц Али Юсуф.
  — Пристрелят, — подтвердил Боб Роулинсон.
  — Они готовятся нас прикончить.
  — От этих ублюдков можно ждать всего, — мрачно изрек Боб.
  Али на несколько секунд задумался.
  — А не стоит ли попытаться снова?
  — Сейчас уже не удастся. Слишком поздно, Али. Ты мог сделать это две недели назад, я же говорил.
  — Но это бы значило стать беглецом, — бросил правитель Рамата.
  — Я знаю твою точку зрения. Но вспомни, что говорил Шекспир или кто-то еще из этих парней-поэтов: «Тот, кто бежит, остается жить для борьбы».
  — Подумать только, — с чувством сказал принц, — сколько денег вложено… Госпитали, школы, санитарная служба… Все для процветания государства!..
  Боб Роулинсон прервал его:
  — Не может ли посольство что-нибудь сделать?
  Али Юсуф рассердился:
  — Получить убежище в твоем посольстве? Никогда! Экстремисты не станут уважать дипломатический иммунитет, они штурмом возьмут здание. Кроме того, если я так поступлю, это действительно будет моим концом. Вожди и так обвиняют меня в прозападной ориентации. — Он вздохнул. — Трудно понять все это… Мой дед был жестоким правителем. Настоящий тиран. У него были сотни рабов, и он обожал жестокие развлечения. В родовых войнах он беспощадно убивал врагов. Одно его имя приводило в трепет. И что же? Его помнят! Им восхищаются! Его уважают! Великий Ахмет Абдулла! А я? Что я сделал? Выстроил школы, больницы, жилые дома, старался поднять их благосостояние. Все — для народа! А хочет ли он этого? Может быть, ему нужно что-то другое? Поступать так, как поступал дед?
  — Возможно, ты прав. Я тоже думал об этом, — сказал Боб.
  — Но почему, Боб, почему?
  Боб вздохнул, пытаясь увильнуть от необходимости отвечать. Не так уж приятно говорить друзьям неприятные вещи.
  — Что ж, — произнес он наконец. — Я скажу тебе, что думаю. Я уверен, причина в этом. Твой дед обеспечил им жизнь, к которой они привыкли. — Боб посмотрел на своего друга, который, конечно, не мог организовать подобных побоищ. Он вполне приличный парень, этот Али, искренний, немного сбитый с толку.
  — Но демократия… — начал Али.
  — О, демократия! — Боб помахал трубкой. — Это слово означает что угодно, только не то, что имели в виду древние греки. Держу пари, они придумали это слово ради собственной выгоды или чтобы оправдать всемогущего бога. И заметь, когда говорят о демократическом правительстве, всегда делают вид, что это правительство народное, то есть выражающее волю большинства. Я думаю, людям это нравится. Это возбуждает их. Вдохновляет на кровопролитие.
  — Но мы же не дикари!.. Мы теперь цивилизованные…
  — Существуют разные представления о цивилизации, — заметил Боб. — Кроме того, я полагаю, что мы не так уж далеко ушли от дикарей, если умеем придумывать хорошие оправдания для раздоров.
  — Возможно, ты прав, — помрачнел Али.
  — Каждый судит об этом по-своему, — продолжал Боб, — и каждый хочет урвать свой куш. Я не слишком умен, Али, ты меня хорошо знаешь, но я часто думаю: «А может быть, миру действительно необходимо, чтобы его рвали на куски?» — Он отложил трубку в сторону. — Но не стоит думать об этом. Скажи, в армии есть кто-нибудь, на кого ты действительно можешь положиться?
  Принц Али Юсуф медленно покачал головой:
  — Дня четыре назад я сказал бы: «Да». Но теперь я не знаю… не могу быть уверенным.
  Боб кивнул:
  — К черту это все! Даже твой дворец приводит меня в ужас.
  Али охотно согласился:
  — Да, эти шпионы во дворце… Они все слышат, все видят, они все знают.
  — Даже внизу, в ангаре… — сказал Боб. — Прав был старый Ахмет. У него шестое чувство. Пытались подкупить одного механика, но из этого вроде бы ничего не вышло. Слушай, Али, если нас должны убить, это будет скоро.
  — Знаю, знаю. Я думаю, что если останусь здесь, то наверняка буду убит.
  Он произнес эти слова без всяких эмоций.
  — Мы останемся, и нас убьют, — поправил его Боб. — Не лучше ли нам полететь на север? Они не смогут нас перехватить. Там, правда, горы, и в это время года… — Он пожал плечами. — Ты понял? Это дьявольски рискованно.
  Али с горечью взглянул на него:
  — Если что-нибудь случится с тобой, Боб…
  — Не беспокойся за меня, Али. Это ничего не значит. Не важно. Кроме того, таких парней, как я, все равно убивают рано или поздно. Я всегда рисковал. Но ты… я не хочу убеждать тебя ни в чем. Если часть армии настроена лояльно…
  Они помолчали минуту или две.
  — Ладно, — заговорил наконец Али. — Давай попытаемся. Когда?
  Боб пожал плечами:
  — Чем скорее, тем лучше. Мы можем взлететь с обычной дороги… аэродром необязателен. Кстати, почему бы нам не проверить, как реконструировали дорогу Аль-Джессар? Внезапный каприз. Начнем после полудня. Дорога будет нашей взлетной полосой. Я все приготовлю. Идея такая: ты захочешь посмотреть на реконструированную дорогу с воздуха, понял? Мы так и сделаем. Конечно, мы не можем взять багаж, зато это будет экспромт.
  — Я ничего не хочу брать из вещей… кроме одной, — сказал Али.
  Он улыбнулся, и улыбка сразу же изменила его лицо, подчеркнув различие между ними. Это уже не был современный человек — в улыбке отразились хитрость и коварство предков Али, которые давали им возможность выжить.
  — Ты мой друг, Боб, и ты увидишь…
  Он стал ощупывать рубашку и пиджак. Наконец вынул небольшой футляр из замши.
  — Что это? — Боб в замешательстве нахмурился.
  Али развязал футляр и высыпал содержимое на стол. Боб с шумом выдохнул воздух и тихо свистнул.
  — Бог мой! Настоящие?
  — Да. Большинство принадлежало моему деду и отцу. Они собирались из года в год. Я тоже добавил сюда кое-что. Они поступали из разных мест, их доставляли люди, преданные нашей семье, — из Лондона и Калькутты, из Южной Африки… Наша семейная традиция. Их можно использовать в случае необходимости. — Он помолчал, а потом добавил тихо: — Это стоит три четверти миллиона фунтов.
  — Семьсот пятьдесят тысяч фунтов! — прошептал Боб и потрогал пальцами камни. — Фантастично! Как в прекрасной сказке! И это все твое?
  — Да, — кивнул принц. Его утомленный взгляд блуждал по лицу Боба. — Не многие владеют такими драгоценностями. За такими вещами всегда тянутся слезы, смерти, кровопролития, убийства… А хуже всего — женщины. Драгоценности особым образом на них влияют. Эти камни сводят их с ума. Они хотят владеть ими, чтобы носить на шее или на груди. Я не отдам их таким женщинам, я дам их тебе.
  — Мне? — изумился Боб.
  — Да. Я не хочу, чтобы эти камни попали в руки моих врагов. Я не знаю, когда они выступят против меня. Этого можно ожидать со дня на день. Я могу не дожить до дня победы. Возьми их и сделай лучшее, что ты можешь.
  — Но послушай, я не понимаю, что я должен делать с ними.
  — Постарайся как-нибудь вывезти их отсюда.
  Пристальный взгляд Али привел Боба в замешательство.
  — Значит, ты хочешь, чтобы я сделал это вместо тебя?
  — Что ж, можешь не брать их. Но я думаю, что ты сумеешь придумать, как доставить их в Европу.
  — Послушай, Али, я не знаю, как все это понимать.
  Али откинулся на спинку кресла и улыбнулся чуть удивленно:
  — Ты знаешь жизнь. Ты честный. Я помню дни, когда ты был моим фагом1511, ты всегда был находчивым… Я дам тебе имена и адреса людей, которые хорошо относились ко мне, на случай, если я не выживу. Не удивляйся, Боб. Сделай все, что можешь. Только этого я хочу от тебя. И я не буду обвинять тебя, если ты откажешься. На то воля аллаха. Я не хочу, чтобы эти камни нашли на моем теле, когда меня убьют. Что касается остального… — Он пожал плечами. — Я все сказал. Все в руках аллаха.
  — Ты чудак!
  — Нет, я фаталист.
  — Но послушай, Али. Ты говоришь, что я честный. Но три четверти миллиона… Не кажется ли тебе, что это слишком много для моей честности?
  Али с любопытством взглянул на него:
  — Может быть, это и странно, но у меня на сей счет нет сомнений.
  Глава 2
  Женщина на балконе
  1
  Боб Роулинсон шел по мраморным коридорам дворца. Никогда еще в жизни не чувствовал он себя таким несчастным. Мысль о трех четвертях миллиона, которые лежали в кармане его брюк, не давала ему покоя. Ему казалось, что на каждом шагу его подстерегают неожиданности. Кроме того, ему мерещилось, что мысли о драгоценностях написаны у него на лице, и он успокаивал себя только тем, что на таком веснушчатом лице, как у него, трудно прочесть что-либо определенное.
  Часовые со стуком опустили оружие, приветствуя его. Все еще ошеломленный, Боб вышел на центральную улицу Рамата. Куда идти? У него не было никаких идей, а времени оставалось мало.
  Центральная улица была похожа на все подобные улицы городов Среднего Востока. Смесь нищеты и блеска.
  В огромных современных домах размещались банки. Рядом с маленькими лавчонками располагались отличные магазины. В них соседствовали детская обувь и дешевые зажигалки, швейные машины и запасные части для автомобилей, ткани и засиженные мухами медикаменты, в том числе новейшие антибиотики, — всего здесь было в изобилии. Во многих магазинах вообще ничего не стоило покупать, кроме швейцарских часов, сотни и тысячи которых лежали на витринах. Ассортимент был настолько велик, что у покупателей разбегались глаза.
  Боб сталкивался с людьми в национальных и европейских одеждах, шагал дальше, но никак не мог придумать, как ему поступить.
  Он зашел в кафе и заказал чай с лимоном. Отхлебывая мелкими глотками горячий напиток, он постепенно приходил в себя. Обстановка кафе действовала успокаивающе. Перед его столом старый араб напевал какую-то мелодию, сзади двое мужчин играли в триктрак. Здесь было приятно посидеть и подумать.
  И он принялся размышлять. Камни стоимостью в три четверти миллиона — у него в кармане, его задача — вывезти их из страны. Времени для этого крайне мало.
  Али немного помешан, конечно. Отдал такую сумму столь беззаботно, пусть даже другу, а сам ждет чего-то от аллаха. Боб не верил в провидение.
  Что же, черт возьми, делать с этими проклятыми камнями?
  Посольство? Нет, нельзя впутывать в это дело дипломатов. К тому же посольство наверняка откажется от участия в подобной операции. Нужен человек, живущий в этой стране и располагающий полной свободой передвижения. Какой-нибудь бизнесмен или, еще лучше, турист. И чтобы он не занимался политикой или только интересовался ею, но ни во что не вмешивался бы. Конечно, на худой конец… Кричащие заголовки в газетах: «Сенсация в лондонском аэропорту!», «Попытка провезти контрабандой камни стоимостью в три четверти миллиона!» — это худший вариант развязки. Риск, конечно…
  Турист, обычный турист… Неожиданно Боб хлопнул себя по ноге. Джоан! Конечно же Джоан! Его сестра, Джоан Сатклиф. Уже около двух месяцев Джоан жила здесь со своей дочерью Дженнифер, которая после перенесенного воспаления легких нуждалась в солнечном и сухом климате. Они собираются возвращаться домой через пару недель.
  Возможно, это вариант? Что там говорил Али о женщинах и драгоценностях? Боб улыбнулся про себя. Добрая Джоан! Она не потеряет голову из-за каких-то камушков. Она сможет сохранить их. Ей стоит довериться…
  Минуточку!.. А можно ли положиться на Джоан? Она честна — это да! Но достаточно ли осторожна?.. Боб скорбно покачал головой. Она способна даже намекнуть кому-нибудь: «Я знаю что-то очень важное. О, я не могу сказать вам всего. Это действительно тайна!»
  Джоан никогда не была способна сохранить тайну, хотя всегда злилась, когда ей об этом говорили… Да, но Джоан может ничего не знать. Так будет даже лучше для нее. Он перешлет с ней камни как обычную посылку. Уж он-то придумает что-нибудь…
  Боб взглянул на часы и поднялся. Время шло. На улице царил полуденный зной, и ничто не предвещало опасности. Только во дворце пахло огнем, шпионами, подслушиванием. Армия! Все зависело от армии. Кто останется верным? Кто предаст? Попытка государственного переворота обязательно состоится. Будет ли он успешен?
  Боб направился к лучшему раматскому отелю «Риц-Савой» — огромному зданию в современном стиле. Он был открыт три года назад и сейчас находился в расцвете. Управляющий в нем — швейцарец, владелец — австриец, метрдотель — итальянец. Типичный европейский отель в азиатской стране. Еда изысканная, но плохо приготовленная, слуги подобострастные, но отвратительной выучки, водопровод подведен неправильно.
  Клерк, хорошо знавший Боба, заулыбался, увидев его:
  — Доброе утро, командир эскадрильи. Вам нужна ваша сестра? Она уехала на пикник с дочерью.
  — Пикник? — Боб опешил. Слишком легкомысленными показались ему такого рода развлечения сейчас.
  — С мистером и миссис Херст из нефтяной компании, — сказал клерк. — Они поехали к плотине Калат-Дива.
  Боб шепотом выругался. Джоан не будет еще несколько часов.
  — Я пройду в ее номер, — сказал он, беря из рук клерка ключ.
  Он отпер дверь и вошел. Большая комната с двумя кроватями походила на все такие комнаты во всех отелях мира. Джоан Сатклиф не отличалась аккуратностью. Клюшки для игры в гольф валялись в кресле, теннисная ракетка лежала на кровати. Одежда разбросана повсюду. Стол завален пленками, шкатулками, книгами, различными сувенирами, которые явно могли быть сделаны не только на юге, но и в Бирмингеме или Японии.
  Боб огляделся: всюду чемоданы и свертки. Итак, он не увидит Джоан до отлета с Али. Времени для поездки к плотине у него нет: он просто не успеет вернуться назад. А если запаковать камни и оставить записку? Он тут же отверг эту мысль. Нет, это невозможно. Боб слишком хорошо понимал, чем это грозит. Возможно, за ним следили от дворца до кафе и от кафе до отеля. И хотя он никого не заметил, подобное вполне допустимо. Местные соглядатаи научились отлично работать. Конечно, нет ничего удивительного в том, что он захотел увидеться с сестрой, однако ясно, что если они найдут пакет и записку, то записку прочтут, а пакет вскроют.
  Время… время… Времени у него нет… А три четверти миллиона фунтов в драгоценных камнях лежат в его кармане.
  Оглядев комнату еще раз, он усмехнулся и достал из кармана небольшой футляр. Боб помнил, что у его племянницы Дженнифер есть пластилин, — теперь он пригодится.
  Боб работал быстро и умело. Внезапно он насторожился и бросил взгляд на открытое окно. В этой комнате не было балкона. Наверное, это нервы… Ему показалось, что кто-то смотрит на него.
  Закончив, он одобрительно кивнул. Никто не заметит того, что он сделал. Ни Джоан, ни кто-либо другой. И уж конечно не Дженнифер, живая девочка, которая никогда ничего не видит вокруг себя. Боб уничтожил следы своей работы, а мусор спрятал в карман. Потом, поколебавшись, еще раз осмотрелся вокруг. Уселся за стол, пододвинул бювар миссис Сатклиф и нахмурился.
  Надо оставить Джоан записку.
  Но что написать? Это должно быть что-то такое, чтобы поняла Джоан, но не смог понять кто-либо другой, прочитавший эту записку.
  В детективных романах, которые он иногда почитывал, нередко упоминались криптограммы, приводившие в замешательство непосвященных. Что бы такое придумать? Ни одной подходящей мысли: ведь для Джоан надо обязательно ставить точки над «i», иначе она ничего не поймет…
  И вдруг его озарило. Нет ничего проще! Чтобы отвлечь внимание от Джоан, нужно оставить ей обычную записку. А затем передать инструкцию для Джоан еще через кого-нибудь, едущего в Англию.
  Он быстро написал:
  «Дорогая Джоан!
  Заходил пригласить тебя поиграть вечером в гольф, но оказалось, что ты уехала на плотину. Вечером ты, наверное, будешь отдыхать. Как насчет завтра? В пять вечера в клубе!
  Банальная записка для сестры, которую он, может быть, никогда больше не увидит, — все же лучше, чем ничего. Джоан же никогда не сможет разобраться в столь путаном деле. Так пусть защитой ей будет то, что она совершенно ничего не знает.
  А записка сыграет двойную роль. Читающему покажется, что он, Боб, не собирается никуда уезжать.
  Подумав пару минут, Боб подошел к телефону и набрал номер британского посольства. Его соединили с Эдмундсоном, третьим секретарем посольства, его другом.
  — Джон? Это я, Боб Роулинсон. Ты можешь где-нибудь встретиться со мной?.. Да, да, ты прав, старина, но на свете есть не только дела… Да нет, пустяки. Речь идет об одной девушке… Чудесная девушка, она из этой страны, из местных. Ну-ну!.. Только без обмана.
  — Договорились, Боб. — Голос Эдмундсона звучал безмятежно. — В два часа, ты и девушка. — И он повесил трубку.
  Боб услышал легкий шум, а потом щелчок. Он понял, что разговор подслушивали. Что ж, с недавнего времени в Рамате подслушивают все телефонные разговоры. Это не страшно. У него с Эдмундсоном есть свой код для таких случаев. Упоминание о «прекрасной девушке из этой страны» означало, что встреча крайне необходима.
  Эдмундсон будет ждать его в два часа в «Мерчентс-банке». Боб сообщит ему о тайнике и скажет, что Джоан ничего об этом не знает. Джоан и Дженнифер прибудут в Англию не раньше чем через шесть недель. К тому времени революция непременно совершится. Али Юсуф уже будет в Европе, или оба они будут убиты.
  Боб в последний раз оглядел комнату. Все выглядело обычно, мирно. Прибавилась только одна вещь — вполне безобидная записка к Джоан. Он положил записку на стол и вышел из комнаты. В длинном гостиничном коридоре было пусто.
  2
  Женщина, занимавшая комнату по соседству с Джоан Сатклиф, вышла на балкон. В руке она держала зеркало. Женщина исследовала свой подбородок, на котором обнаружилось несколько волосков. При ярком солнечном свете она выдернула их пинцетом, после чего подвергла тщательному осмотру все лицо. В зеркале отражался угол комнаты, которая находилась рядом с ее номером. Она видела гардероб и мужчину, который что-то делал с сердитым видом. Видимо, это показалось ей весьма любопытным, так как она замерла, ожидая, что будет дальше.
  Если бы он был внимательнее, то увидел бы в зеркале гардероба солнечный луч, отраженный ее зеркалом, но он был слишком поглощен работой и не поднимал головы. Один раз он, правда, оглянулся, но ничего не заметил и снова принялся за дело. Женщина ждала, пока он закончит работу. Окончив, мужчина немного помедлил, словно в нерешительности, потом написал записку и положил ее на стол. Затем он исчез из поля зрения, и она поняла, что он звонит по телефону. Слов она не разобрала, но голос звучал беззаботно. Потом она услышала звук закрывающейся двери.
  Женщина подождала немного, а затем вышла из своего номера. В дальнем конце коридора араб протирал тряпкой пол. Он отвел глаза в сторону.
  Женщина приблизилась к двери соседней комнаты. Как она и ожидала, дверь оказалась запертой. Она достала шпильку и острый тонкий кинжал и склонилась над замком, движения ее были быстры и точны. Дверь открылась.
  Женщина вошла в комнату, притворив за собой дверь. Взяла записку, прочитала ее. Ничего необычного. Сложила записку и положила на место. Прошла по комнате.
  Неожиданно из открытого окна донеслись голоса, и она замерла с протянутой рукой, узнав знакомый. Быстро и осторожно приблизилась она к окну.
  Внизу стояла Джоан Сатклиф со своей дочерью Дженнифер, бледной девочкой лет пятнадцати, и разговаривала с высоким англичанином из британского посольства.
  — Но это же ерунда! Совершеннейшая ерунда! Здесь абсолютно спокойно. Мне кажется, что это напрасная паника.
  — И мы надеемся, что это так, миссис Сатклиф. Но его превосходительство чувствует ответственность за…
  Миссис Сатклиф прервала его. Она явно не разделяла мнения собеседника об ответственности посла.
  — У меня много вещей, вы знаете. Мы отправляемся домой в следующую пятницу. Морское путешествие будет полезно для Дженнифер, так сказал доктор. Неужели я должна буду изменить все мои планы и отправиться с дочерью в Англию самолетом?
  Англичанин заметил, что ей вовсе не обязательно лететь в Англию. Можно долететь до Адена и там подождать судно.
  — С багажом?
  — Мы все организуем, только приведите все, что можно, в порядок. Я пришлю за вами машину. Мы можем погрузить все заранее.
  — Ну хорошо, — согласилась миссис Сатклиф. — Только надо все как следует упаковать.
  — Разумеется.
  Женщина отошла от окна и быстро списала с ярлыков на чемоданах адреса багажных контор. Она едва успела спрятать бумажку и выйти из комнаты, как показалась миссис Сатклиф.
  Клерк, который встречал Боба, подбежал к ней.
  — Здесь был ваш брат, командир эскадрильи, — сказал он миссис Сатклиф. — Он заходил в вашу комнату. Я думаю, он вернется сюда. Он только недавно ушел.
  — Благодарю, — сказала она служащему и повернулась к Дженнифер: — Я полагаю, Боб тоже беспокоится. Он не мог не заметить признаков волнения на улицах… Смотри, дверь открыта! Как беспечны эти люди!
  — Может, это дядя Боб не закрыл, — сказала Дженнифер.
  — О, здесь записка. — Миссис Сатклиф взяла со стола листок бумаги. — Во всяком случае, Боб спокоен, — торжествующе провозгласила она. — Похоже, он ничего не опасается. Дипломаты всегда все запутают. Вот теперь я чувствую, что устала. И в комнате жарко, как в печке. Послушай, Дженнифер, доставай-ка из ящиков и гардероба все свои вещи. Мы должны знать, где что лежит, а упаковать можно и потом.
  — Я никогда не видела революции, — задумчиво сказала Дженнифер.
  — Не думаю, что она произойдет, — резко ответила мать. — Увидишь. Ничего не случится.
  Глава 3
  Появление мистера Робинсона
  1
  Шесть недель спустя некий молодой человек осторожно постучал в дверь дома в Блумсбери. Его впустили внутрь.
  В небольшой комнате за столом сидел толстый человек средних лет в поношенном костюме, обсыпанном пеплом. Окна были закрыты, что создавало в помещении совершенно невыносимую атмосферу.
  — Ну? — спросил толстяк, бросив на вошедшего испытующий взгляд из-под полуопущенных век. — Что нового?
  О полковнике Пиквее говорили, что его глаза полностью закрыты лишь во сне, а полностью открыты только в момент пробуждения. Говорили также, что его имя вовсе не Пиквей, а сам он вовсе не полковник. Впрочем, мало кто знал о нем что-либо наверняка.
  — Эдмундсон из Форин Офис1512 здесь, сэр.
  — О, — произнес полковник Пиквей. Он прикрыл глаза и пробормотал: — Третий секретарь нашего посольства в Рамате. Был там во время революции. Верно?
  — Да, сэр.
  — Что ж, я думаю, его следует принять, — сказал полковник Пиквей и стряхнул с себя пепел.
  Мистер Эдмундсон оказался высоким, красивым молодым человеком, отлично одетым и в данный момент чуточку раздраженным.
  — Полковник Пиквей? Я — Джон Эдмундсон. Они сказали, что вы желаете видеть меня.
  — Они? Ну, они знают, — кивнул полковник Пиквей. — Садитесь, — добавил он. Глаза снова начали закрываться, но, прежде чем они закрылись совсем, он спросил: — Вы были в Рамате во время революции?
  — Да, был. Скверное дело.
  — Кажется, вы дружили с Бобом Роулинсоном?
  — Да. Я знал его прекрасно.
  — Тяжелые времена, — сказал полковник Пиквей. — Он умер.
  — Да, сэр… Я знаю… Но… я не был уверен… — Он замолчал.
  — Видите ли, — продолжал полковник Пиквей, — здесь мы все знаем. Или если не знаем, то притворяемся, что знаем. Боб Роулинсон вылетел с Али Юсуфом из Рамата в день революции. С тех пор о них не слышно. Они могли приземлиться в труднодоступном месте или разбиться. Обломки самолета нашли в Арблезских горах. И два тела. Эти сведения были опубликованы. Правильно?
  — Да.
  — Здесь мы знаем обо всем, — повторил полковник. — Для того мы тут и сидим. Самолет летел над горами. Могло случиться всякое. Есть основания подозревать саботаж. Бомба замедленного действия. Самолет разбился в труднодоступном месте. Разумеется, была предложена награда за его обнаружение. Затем послали наших экспертов провести расследование. Это, конечно, формальность. Действительно, обращение к правительству той страны, разрешение министерства, подкуп — разве может все это остановить местное крестьянство?
  Он помолчал, глядя на Эдмундсона.
  — Все это очень печально, — сказал тот. — Али Юсуф был просвещенным правителем с демократическими взглядами.
  — Мы сделаем все, что возможно, — сказал полковник Пиквей. — Но мы не должны терять время на сказки об убитых добрых королях. Мы пригласили вас, чтобы кое-что выяснить. В интересах правительства Ее Величества. — Он мрачно посмотрел на собеседника. — Вы понимаете, что это значит?
  — Ну, кое-что я слышал… — нерешительно проговорил Эдмундсон.
  — Возможно, вы слышали о том, что ничего ценного не было найдено ни на телах, ни на месте катастрофы, ни поблизости. Расспросы крестьян ни к чему не привели. Впрочем, они вполне могли промолчать в присутствии людей из Форин Офис. Еще что-нибудь вы слышали?
  — Больше ничего.
  — Может быть, вы что-либо знаете о ценностях, которые должны были быть найдены? Что вас просили передать мне?
  — Они сказали, что вы, возможно, захотите задать мне несколько вопросов, — сказал Эдмундсон.
  — Я задал вам вопрос и жду ответа, — бросил Пиквей.
  — Естественно…
  — Не вижу, чтобы это было естественным. Говорил ли вам что-нибудь Роулинсон перед отлетом из Рамата? Он пользовался большим доверием у Али. Говорил он что-нибудь?
  — Ну и что с того, сэр?
  Полковник удивленно поднял голову и почесал ухо.
  — Та-ак… — проворчал он. — Сдается мне, вы хотели бы замять это дело. А не много ли на себя берете? Если вы ничего не знаете о том, о чем я вас спрашиваю, то так и скажите.
  — Мне кажется, что-то все же было, — осторожно начал Эдмундсон. — Боб собирался сказать мне что-то важное.
  — Так… — кивнул Пиквей, облегченно вздыхая. — А теперь расскажите мне все, что вы знаете.
  — Очень немного, сэр. Боб и я пользовались простым кодом. Мы придумали его для телефонных разговоров: в Рамате их подслушивали. Боб был во дворце и, вероятно, что-то узнал. Он позвонил мне и заговорил о девушке… о «девушке из этой страны». По нашему коду это означало, что есть что-то важное.
  — Важное сообщение или что-то другое в этом роде?
  — Да. Боб позвонил мне и использовал эти слова. Я должен был подойти к обычному месту наших встреч, это возле одного банка. Но начались волнения, и полиция перекрыла движение. Я не смог найти Боба, а тот не мог найти меня. Он улетел с Али сразу же после полудня.
  — Понятно, — сказал Пиквей. — Вы не знаете, откуда он звонил?
  — Нет.
  — Жаль… — Он помолчал и осторожно задал следующий вопрос: — Вы знакомы с миссис Сатклиф?
  — Вы имеете в виду сестру Боба Роулинсона? Я встречал ее с дочерью, но представлен не был.
  — Она была дружна с Бобом?
  — Ничего не знаю об этом. По рассказам Боба, она его старшая сестра, очень добрая. А вот своего зятя он не любил и всегда отзывался о нем как о самоуверенном осле.
  — Ну? Один из наших выдающихся промышленников — самоуверенный осел? Не думаете ли вы, что Боб мог открыть своей сестре какой-нибудь секрет?
  — Трудно сказать. — Он вздохнул. — Однако не думаю, чтобы это было так.
  — Миссис Сатклиф с дочерью завтра прибывает на «Истерн куин». В порт Тилбюри. — Пиквей замолчал. Глаза его задумчиво смотрели на Эдмундсона. Затем он протянул руку и мягко сказал: — Очень хорошо, что вы пришли.
  — Жаль только, что я мало чем мог помочь вам. Вы уверены, что я больше ничего не могу для вас сделать?
  — Боюсь, что да.
  Джон Эдмундсон вышел. Появился все тот же сдержанный человек.
  — Я думал, что смогу послать его в Тилбюри узнать новости от сестры, — сказал Пиквей. — Все-таки он друг ее брата. Но теперь я против. Негибкий человек. Влияние Форин Офис… Пошлю другого.
  — Дерека?
  — Точно. — Полковник одобрительно кивнул.
  — Я могу попытаться сделать это лучше, сэр.
  — Пытаться нельзя. Нужен гарантированный успех. И пришлите ко мне Ронни — первым. У меня есть для него назначение.
  2
  Полковник Пиквей, казалось, снова собирался уснуть, когда вошел молодой человек, которого звали Ронни. Он был высок, темноволос, отлично сложен. Держался немного дерзко.
  Полковник Пиквей минуту или две с усмешкой молча смотрел на него.
  — Как вам нравится мысль проникнуть в женскую школу? — наконец спросил он.
  Молодой человек удивленно поднял брови:
  — В женскую школу? Это новость! И что я там буду делать? Мастерить бомбу в химической лаборатории?
  — Ничего подобного. Кстати, школа эта — одна из лучших в Англии. «Мидоубанк».
  — «Мидоубанк»! — Юноша свистнул. — Скажите, какая честь. Не могу поверить…
  — Прикусите свой дерзкий язык и слушайте. Принцесса Шейста, кузина и ближайшая родственница последнего принца Али Юсуфа из Рамата, приезжает туда на следующий семестр. А пока она находится в школе в Швейцарии.
  — И что же я должен делать? Похитить ее?
  — Конечно нет. Я думаю, что в ближайшее время она может оказаться в центре внимания… некоторых лиц. Хочу, чтобы вы следили за развитием событий, пока я буду отсутствовать. Но я не знаю, кто из наших малоприятных друзей проявит интерес к этому делу и в какие формы он выльется. Что-нибудь заметите — сообщите… получите инструкции, что надо делать.
  Юноша кивнул:
  — И я опять должен чинить там часы? Или быть художником?
  — А не лучше ли вам стать полноправным членом женского коллектива? — Полковник окинул его оценивающим взглядом. — Впрочем, можно придумать и нечто лучшее. Вы что-нибудь смыслите в садоводстве?
  — Да, немножко. Когда-то я работал в отделе «Наш сад» газеты «Свид мейл».
  — Тьфу! — воскликнул полковник. — Но это же меньше, чем ничего! Я тоже могу писать статейки, списывая их из «Энциклопедии садоводства» и журнала «Садоводство». Ну ладно, не обижайтесь. Поплюйте на руки и беритесь за науку: вам надо хорошенько разобраться в компостах и соломе, научиться пользоваться мотыгой, рыть глубокие траншеи для душистого горошка ну и делать все остальные прекрасные дела. Вы способны на это?
  — Все это я делал еще в детстве.
  — Знаю. Я знаком с вашей матушкой. Так и решим.
  — Но нужны ли садовники в «Мидоубанке»?
  — Будьте уверены, — сказал полковник Пиквей. — Каждый сад в Англии нуждается в садовнике. Вот увидите, они будут рады вам. Сейчас трудно выбирать. Летний семестр начинается двадцать девятого.
  — Значит, я должен работать садовником и держать глаза открытыми?
  — Да. Надеюсь, что двенадцатилетние красавицы вас не соблазнят. — Полковник придвинул ему лист бумаги. — Какое имя вы себе возьмете?
  — Адам. Это больше всего подходит в данном случае.
  — А дальше?
  — Как относительно Идена?
  — Я не уверен, что это созвучно с первым. Лучше Адам Гудмен. Это красивее. Идите и поработайте над своей биографией вместе с Джонсоном. — Он посмотрел на часы. — Для вас у меня больше нет времени. Я не хочу заставлять ждать мистера Робинсона. Возможно, он уже здесь.
  Адам (будем называть его новым именем) остановился у дверей, услышав эту фамилию.
  — Мистер Робинсон? — с любопытством спросил он. — Он придет сюда?
  — Несомненно, — ответил Пиквей. В тот же момент послышалось жужжание зуммера. — Он уже здесь. Мистер Робинсон всегда пунктуален.
  — Скажите, — с любопытством спросил Адам, — кто он в действительности? Как его зовут?
  — Его имя, — сказал полковник Пиквей, — мистер Робинсон. Это все, что знаю я и что знает кто-либо другой.
  3
  Человек, вошедший в комнату, вряд ли соответствовал своей фамилии. Точнее, фамилия Робинсон совсем не подходила ему. Он мог бы быть Деметриусом, Айзекштейном или Перонной, хотя и к этим именам он подходил столь же мало. Он не был ни греком, ни евреем, ни португальцем, не походил на латиноамериканца. Но меньше всего он был похож на англичанина по фамилии Робинсон. Был он красив, великолепно одет. Смуглое, а скорее — желтоватое лицо, грустные темные глаза, широкий лоб. Когда он говорил, приоткрывались крупные белые зубы. Руки ухоженные, красивой формы. По-английски изъяснялся без малейшего акцента.
  Он и полковник Пиквей обменялись любезными приветствиями.
  После того как мистер Робинсон уселся и закурил сигарету, полковник Пиквей сказал:
  — С вашей стороны было очень любезно согласиться помочь нам.
  Мистер Робинсон с наслаждением затянулся, выпустил дым и наконец заговорил:
  — Мой дорогой друг, я думаю, вы знаете то же, что и я. У меня масса знакомых, и они мне многое рассказывают. Не знаю почему.
  На это «почему» полковник не смог ничего ответить.
  — Из ваших слов я делаю вывод: вы уже слыхали о самолете Али Юсуфа.
  — В пятницу, на прошлой неделе, — ответил мистер Робинсон. — Пилотом был молодой Роулинсон. Но катастрофа произошла не по его вине. Здесь замешан некий Ахмет — старший авиамеханик. Он получил очень выгодную работу при новом режиме.
  — Значит, это действительно была диверсия. Мы в этом не сомневались.
  — Да, этот бандюга — я имею в виду Али Юсуфа — пал жертвой подкупа и предательства. Правда, его система народного образования не может быть названа благоразумной, по крайней мере на мой взгляд. Но теперь это не имеет значения. Нет ничего мертвее, чем мертвый король. Нас интересует то, что оставляют после себя мертвые короли.
  — И что же?
  Мистер Робинсон пожал плечами:
  — Надежный банковский вклад в Женеве, скромный вклад в Лондоне, значительное имущество в его стране — на него наложил лапу новый режим… И наконец, небольшое личное имущество…
  — Небольшое?
  — Относительно. Во всяком случае, небольшое по объему. Удобное для ношения при себе.
  — Но на теле Али Юсуфа, как вам известно, ничего не нашли.
  — Нет. Потому что он вручил это молодому Роулинсону.
  — Вы уверены? — резко спросил Пиквей.
  — Не очень, — извиняющимся голосом ответил мистер Робинсон. — Во дворце так много шпионов. Все не могут быть правдивыми. Но слух об этом был.
  — Но на теле Роулинсона тоже ничего не было…
  — В этом случае, — промолвил мистер Робинсон, — можно предполагать, что они ушли из страны другим путем.
  — Что значит «другим путем»? Что вы имеете в виду?
  — Роулинсон, после того как покинул дворец, где получил от Али драгоценности, побывал в одном кафе. Находясь там, он ни к кому не подходил и ни с кем не разговаривал. Затем Роулинсон наведался в отель «Риц-Савой», где остановилась его сестра, и пробыл там около двадцати минут. Сестры в номере не было. Потом зашел в «Мерчентс-банк» на Виктория-стрит, где и разменял чек. Когда Роулинсон вышел из банка, начались волнения. Он отправился на аэродром, откуда вылетел на самолете, подготовленном сержантом Ахметом. Али Юсуф пожелал осмотреть с воздуха только что реконструированную автостраду. Он остановил свой автомобиль в начале дороги, где приземлился Роулинсон. Вылез из машины, вскочил в самолет. Самолет взлетел. Остальное вы знаете.
  — И какой же вывод сделали вы?
  — Тот же, что и вы, дорогой мой. Что делал Боб Роулинсон целых двадцать минут в комнате сестры, если ему сказали, что ее не будет до вечера? Он оставил ей записку, написанную очень небрежно, что вполне можно было сделать и за три минуты. Чем он там занимался все остальное время?
  — Вы намекаете на то, что Роулинсон прятал драгоценности среди вещей сестры?
  — Похоже на то. Но кто знает, так ли это? Миссис Сатклиф была эвакуирована вместе с другими британскими подданными спустя несколько суток. Кажется, она прибывает в Тилбюри завтра.
  Пиквей кивнул.
  — Проследите за ней, — сказал мистер Робинсон.
  — Мы собираемся это сделать, — ответил Пиквей. — Все уже организовано.
  — Если драгоценности у нее, она подвергнется большой опасности. — Мистер Робинсон закрыл глаза. — Мне так не нравится насилие.
  — Вы думаете, дело дойдет до насилия?
  — Это интересные люди. Причем нежелательно интересные, если вы понимаете, что я имею в виду.
  — Я вас понял, — хмуро сказал Пиквей.
  — Они, конечно, будут дублировать друг друга. — Мистер Робинсон покачал головой. — Возможна путаница…
  — А вы сами, какой у вас особый интерес к этому делу? — мягко спросил полковник.
  — Я представляю определенную группу заинтересованных лиц, — ответил мистер Робинсон с легким упреком в голосе. — Некоторые камни были приобретены покойным принцем у моего синдиката по очень высокой цене. Люди, которых я представляю, заинтересованы в получении этих камней обратно. Я отважился сказать вам об этом, что, в определенном смысле, не противоречит воле их последнего владельца… Увы, больше ничего сказать не могу. Дело весьма деликатное.
  — А вы придерживаетесь определенных принципов, — улыбнулся полковник.
  — Ах принципы! Принципы — да! — Робинсон помолчал. — Вы, случайно, не знаете, кто жил в номере, смежном с комнатой миссис Сатклиф?
  Полковник косо взглянул на собеседника:
  — Дайте подумать… Кажется, знаю. Слева жила сеньора Анжелика де Торадо — испанка, танцовщица из местного кабаре. Возможно, не настоящая испанка, равно как и не настоящая танцовщица. Но у посетителей пользовалась популярностью. С другой стороны жила школьная учительница. Я понимаю…
  Мистер Робинсон одобрительно улыбнулся:
  — Вы всегда такой. Я пришел, чтобы рассказать вам, а вам уже все известно.
  — Нет, нет, — вежливо возразил Пиквей.
  — Между нами, — сказал мистер Робинсон, — и мы кое-что знаем.
  Глаза их встретились.
  — Надеюсь, — продолжил мистер Робинсон, вставая, — знаем достаточно…
  Глава 4
  Возвращение из путешествия
  1
  — Действительно! — воскликнула миссис Сатклиф раздраженным голосом, выглянув из окна отеля. — Не понимаю, почему всегда, когда мы возвращаемся в Англию, идет дождь! Можно и с ума сойти!
  — А мне нравится возвращаться, — сказала Дженнифер. — Увидеть, как по улицам ходят англичане! И как хорошо выпить настоящего чая! Хлеб, масло, джем и домашние бисквиты…
  — Мне не по душе, что ты столь узко мыслишь, дорогая, — сказала миссис Сатклиф. — Ну что ты можешь рассказать о Персидском заливе, если так стремилась домой?
  — Через месяц или два я забуду о загранице, — ответила Дженнифер. — Скажу только, что я рада вернуться домой.
  — Ну ладно, не мешай мне, дорогая, и проверь, чтобы внесли все вещи. Теперь я понимаю тех, кто уверяет, что после войны люди становятся бесчестными. Я уверена, что, если бы не смотрела в Тилбюри во все глаза, этот тип, который все время крутился возле багажа, обязательно что-нибудь стащил. А теперь другой мужчина посматривает на наши вещи. Надеюсь, ты знаешь, что есть воры, орудующие на кораблях, и если человек расстроен или его укачает, его легко обокрасть?
  — О, мама, ты всегда так думаешь, — насупилась Дженнифер. — Неужели каждый встречный — бесчестный человек?
  — Большинство из них.
  — Но не англичане.
  — Эти не лучше. После арабов и иностранцев англичане на третьем месте. Ну а теперь давай посчитаем. Один большой зеленый чемодан, один черный, два маленьких коричневых, саквояж, клюшки для гольфа, теннисные ракетки и еще один большой чемодан… А где второй зеленый чемодан?.. Ах да, вот он. Теперь маленькие вещи. Раз… два… три… четыре… пять… Да, все верно, все четырнадцать здесь.
  — Нельзя ли попросить чаю? — спросила Дженнифер.
  — Чай? Но ведь только три часа.
  — Я ужасно голодна.
  — Хорошо. Ты сможешь сама спуститься вниз и заказать? Я чувствую, что должна отдохнуть, а потом мы достанем все необходимое на ночь. Плохо, что твой отец не смог встретить нас. Почему у него именно сегодня важная встреча с директорами в Нью-Кастелен-Тейн? Кроме того, мы не виделись три месяца… Ты уверена, что сможешь заказать все сама?
  — Боже мой! Неужели ты думаешь, что я маленькая? — засмеялась Дженнифер. — Можно я возьму немного денег? Так давно не держала в руках английские купюры!
  Она взяла у матери десять шиллингов и вышла.
  Раздался телефонный звонок. Миссис Сатклиф подняла трубку:
  — Алло!.. Да, да… Миссис Сатклиф…
  Вдруг послышался стук в дверь.
  Миссис Сатклиф сказала в трубку:
  — Один момент, подождите, пожалуйста… — и открыла дверь.
  В дверях стоял молодой человек, держащий в руках сумку с инструментами.
  — Я электромонтер, — лихо отрекомендовался он. — Здесь неисправно освещение. Вы разрешите взглянуть?
  — О, пожалуйста…
  Впустив электромонтера в комнату, она вернулась к телефону.
  — Можно пройти в соседнюю комнату? — спросил вошедший мужчина.
  — Да, да… — Она поднесла к уху телефонную трубку. — Извините… Что вы сказали?
  — Мое имя Дерек О'Коннор, — послышался в трубке мужской голос. — Можно мне зайти к вам? Это относительно вашего брата.
  — Боб? О нем есть новости?
  — Боюсь, что да.
  — О… Понимаю… Да, приходите. Третий этаж, триста десятый номер…
  Миссис Сатклиф села на кровать. Она уже поняла, что это за новости.
  Вскоре раздался стук в дверь. Она открыла и впустила молодого человека.
  — Вы из Форин Офис?
  — Мое имя Дерек О'Коннор. Мой шеф прислал меня, так как никого больше не оказалось, кто бы мог известить вас.
  — Скажите, он убит? Да?
  — Да, миссис Сатклиф. Он был пилотом принца Али Юсуфа в Рамате, и они разбились в горах.
  — Почему я ничего не слышала по радио на борту корабля?
  — Лишь два дня назад все стало ясным. До этого было лишь известно, что самолет пропал без вести. Но они могли сесть в труднодоступном месте, и можно было надеяться… Единственное, что может смягчить вашу боль, — это то, что он умер мгновенно.
  — Принц тоже погиб?
  — Да.
  — Неудивительно, — сказала миссис Сатклиф. Ее голос немного дрожал, но она владела собой. — Я знала, что Боб умрет молодым. Он всегда рисковал. Вы знаете, он летал на новых типах самолетов, всегда выкидывал разные трюки. Я так боялась за него последние четыре года… А не замешаны ли здесь люди?
  — Нет, — ответил визитер. — Полагаю, что нет.
  — Генри всегда говорил, что Боб рано или поздно разобьется… — тихо проговорила она. Миссис Сатклиф задумалась, вспомнив пророчество мужа, слезы потекли по ее щекам, и она закрыла лицо платком. — Это большой удар.
  — Знаю и от души соболезную.
  — Боб, конечно, не мог сбежать, — продолжала миссис Сатклиф. — Я знала, что он работает личным пилотом принца. Он хороший летчик. Я уверена, что, если бы он не полетел в горы, ничего бы не случилось.
  — Конечно, ничего бы не случилось, — подтвердил О'Коннор. — Но только надежда вывезти принца заставила его полететь в горы. Это было очень опасно, и он отлично знал это.
  Миссис Сатклиф кивнула:
  — Я все поняла. Благодарю вас.
  — Простите, что принес вам печальную весть… Но я хотел бы спросить вас кое о чем. Ваш брат не поручал вам что-нибудь отвезти в Англию?
  — Поручал мне? — удивилась она. — Но что?
  — Ну, какой-нибудь ящичек или пакет. Отвезти сюда и вручить кому-то здесь, в Англии.
  Она покачала головой:
  — Нет… А почему вы думаете, что он должен был это сделать?
  — Есть одна важная вещь, которую, как мы думаем, ваш брат мог доверить только вам для доставки сюда. Кажется, он был у вас в отеле в день революции?
  — Да, он заходил и оставил записку. Но в ней ни слова не было о делах. Только относительно игры в гольф или теннис на следующий день. Я уверена, что он, когда писал эту записку, еще не знал, что после полудня ему придется лететь с принцем.
  — И это все, что было в записке?
  — Да.
  — Вы сохранили ее, миссис Сатклиф?
  — Нет, конечно! Совершенно банальная записка. Я порвала ее и выбросила. Зачем мне ее хранить?
  — Понимаю, — согласился О'Коннор. — Причины нет. Я только удивлен.
  — Удивлены? Чему? — сердито спросила миссис Сатклиф.
  — Тому, что в такой день он писал об игре в гольф. Послушайте, может, там было еще другое сообщение? После того текста, который вы прочли, он мог дописать еще что-нибудь симпатическими чернилами.
  — Симпатическими чернилами? — недоверчиво воскликнула миссис Сатклиф. — Но ведь они существуют только в шпионских романах!
  — Ну, боюсь, что не только в романах, — извиняющимся тоном произнес О'Коннор.
  — Ерунда! Я уверена, что Боб никогда не стал бы пользоваться симпатическими чернилами. — Слезы снова потекли из ее глаз. — Извините, я должна взять другой платок… Он, наверное, в другой комнате.
  — Я принесу вам его, — сказал О'Коннор. Он вышел в другую комнату и столкнулся с человеком, стоящим у двери.
  — Я монтер, — торопливо сказал тот. — Здесь что-то случилось с освещением.
  О'Коннор щелкнул выключателем.
  — Но здесь все в порядке, — резко сказал он.
  — Наверное, мне назвали неправильно номер… — Электромонтер подхватил сумку с инструментами и торопливо выскочил в коридор.
  О'Коннор нахмурился, взял со стола сумочку миссис Сатклиф и вернулся к ней.
  — Простите меня, — сказал он, поднимая телефонную трубку. — Это номер 310. Вы присылали в номер электромонтера? Да… Да, я подожду… — Он ждал с трубкой у уха. — Нет? В номере все в порядке? И я так думаю… Нет, нет, ничего страшного. — Он положил трубку и повернулся к миссис Сатклиф: — С освещением все в порядке, и администрация не посылала к вам монтера.
  — Что же делал здесь этот человек? Он вор?
  — Не исключено.
  Миссис Сатклиф заглянула в сумочку:
  — Он ничего не взял у меня. Деньги целы.
  — А вы уверены, миссис Сатклиф, что ваш брат ничего не положил среди ваших вещей? Абсолютно уверены?
  — Абсолютно уверена, — ответила миссис Сатклиф.
  — А среди вещей вашей дочери? У вас, кажется, есть дочь?
  — Да, она пошла попить чаю.
  — Мог ваш брат положить что-нибудь в ее вещи?
  — Нет, нет, я в этом уверена.
  — Тогда другая возможность, — сказал О'Коннор. — Не спрятал ли он что-нибудь среди ваших вещей в тот день, когда ожидал вас?
  — Но зачем Бобу было это делать? Это же абсурд!
  — Это совсем не абсурд. Есть серьезные основания предполагать, что принц Али Юсуф дал вашему брату что-то на хранение, а ваш брат мог решить, что самое безопасное место для этого — ваш багаж.
  — Это мне не нравится, — сказала миссис Сатклиф.
  — Послушайте, миссис Сатклиф, а мы не смогли бы поискать?
  — Искать в моих вещах? Распаковать все вещи? — повысила голос миссис Сатклиф.
  — Я понимаю, это ужасно. Но это очень важно. Я могу помочь вам, — убеждающе сказал он. — Я часто помогаю матери паковать вещи. Она говорит, что я хороший упаковщик.
  — Ну что ж… — сдалась миссис Сатклиф. — Я полагаю… Раз вы настаиваете… Это действительно важно?
  — Это очень важно, — ответил Дерек, улыбаясь. — Итак, начнем!
  2
  Три четверти часа спустя Дженнифер возвратилась обратно. С удивлением застыла она в дверях комнаты:
  — Мама, что ты делаешь?
  — Мы распаковываемся, — сердито ответила миссис Сатклиф. — Это мистер О'Коннор. Моя дочь Дженнифер.
  — Но почему вы распаковываете, а потом снова упаковываете?
  — Не приставай, — огрызнулась ее мать. — Есть мысль, что дядя Боб мог положить в мои вещи что-то для переправки сюда. Тебе он ничего не давал?
  — Давал мне? Дядя Боб? Нет… Вы распаковываете и мои вещи?
  — Мы распаковываем все, — отозвался Дерек О'Коннор, — а когда видим, что там нет того, что нам нужно, пакуем снова. Я думаю, что вам следовало бы чего-нибудь выпить, миссис Сатклиф. Может быть, бренди с содовой? — Он подошел к телефону.
  — Пожалуй, я не откажусь от чашки чаю, — согласилась миссис Сатклиф.
  — А я уже напилась, — похвалилась Дженнифер. — Хлеб, масло, сандвичи, торт… Все так чудесно!
  О'Коннор заказал чай, а затем снова стал распаковывать вещи миссис Сатклиф, проявляя при этом необыкновенную ловкость.
  — Ваша мать хвалила вас не зря, — сказала миссис Сатклиф.
  — О, я многое умею делать, — улыбаясь, сказал О'Коннор.
  Его мать давно умерла, а соответствующие навыки он приобрел на службе у полковника Пиквея.
  — Но это только часть дела, миссис Сатклиф. И я попрошу вас быть очень осторожной.
  — Осторожной? В чем?
  — Революция — хитрая штука, — сказал О'Коннор. — Можно ожидать всяческих сюрпризов. Вы долго пробудете в Лондоне?
  — Возможно, до завтра. Муж должен приехать за нами.
  — Это хорошо. Но на всякий случай… Если случится что-нибудь неожиданное, позвоните по телефону 9991513.
  — О! — в восторге воскликнула Дженнифер. — Номер 999! Я позвоню!
  — Не глупи, Дженнифер! — прикрикнула на нее мать.
  3
  Выдержка из газеты:
  «Вчера была предпринята попытка кражи в доме мистера Генри Сатклифа. Спальня миссис Сатклиф была обыскана, все вещи разбросаны. Это происходило в воскресенье, когда вся семья находилась в церкви. Прислуга, готовившая обед, ничего не слышала. Человек был арестован полицией при попытке бежать из дома.
  Он назвался Эндрю Уоллом и сознался, что он безработный и искал в доме деньги. Заметим, что драгоценности миссис Сатклиф, за исключением нескольких камней, которые она носила на себе, хранятся в банке…»
  — Надо сделать решетки на окнах, — предложил мистер Сатклиф в семейном кругу.
  — Мой дорогой Генри, — сказала миссис Сатклиф, — кажется, все это по-прежнему связано с беднягой Робертом и нашей поездкой за границу. И я уверена, если взломщики захотят, то смогут сюда проникнуть снова, какие бы меры мы ни принимали. — Она помолчала и добавила грустно, протягивая мужу газету: — Как хорошо сказано — «прислуга». И это о старухе Эллис, которая глуха и с трудом стоит на ногах, и о ее слабоумной дочери, которая помогает матери по воскресеньям!
  — Единственное, что мне непонятно: как полиция узнала, что нас грабят? — спросила Дженнифер.
  — Самое необычное то, что он ничего не взял, — перебила ее мать.
  — А ты уверена в этом, Джоан? — спросил ее муж. — Ты всегда была немного рассеянна.
  — Трудно сразу сказать, пропало ли что-нибудь, — раздраженно ответила миссис Сатклиф. — В спальне был беспорядок — ящики открыты, вещи разбросаны, все перевернуто… Я не могла сразу сообразить, что исчезло, хотя никак не могу припомнить, где мой лучший шарф.
  — Это был мой шарф, мама. И ты ошибаешься. Его сдуло ветром в Средиземное море. Я брала его и забыла тебе сказать.
  — Сколько можно говорить, чтобы ты ничего не брала без моего разрешения?
  — Можно мне взять еще пудинга? — спросила Дженнифер, чтобы отвлечь мать.
  — Теперь о другом. Надеюсь, ты понимаешь, что «Мидоубанк» — это необычная школа?
  — Я не уверена, что мне туда хочется, — сказала Дженнифер. — Я знала девочку, кузина которой там училась. И она говорит, что там ужасно: все их разговоры сводятся к тому, как садиться и выходить из «Роллс-Ройса» и как вести себя, если хочешь попасть на завтрак к королеве.
  — И все же ты поедешь, Дженнифер, — сказала миссис Сатклиф. — Ты не представляешь себе, что такое «Мидоубанк». Могу тебе сказать, что мисс Вулстроу принимает к себе далеко не всякую девочку. Тебя взяли исключительно благодаря высокому положению твоего отца и влиянию тети Розамонд. Нам чрезвычайно повезло. А если тебе случится попасть на завтрак к королеве, — продолжала миссис Сатклиф, — то не помешает знать, как следует себя вести.
  — Ну хорошо, — сказала Дженнифер. — И все же я надеюсь, что королева часто завтракает с людьми, которые не умеют себя вести, — с африканскими вождями, жокеями, шейхами…
  — У африканских вождей отличные манеры, — вставил отец, недавно вернувшийся из деловой поездки в Гану.
  — И у арабских шейхов — тоже, — добавила миссис Сатклиф. — Конечно, у высших.
  — Ты помнишь праздник у принца, на котором мы были? — обратилась к матери Дженнифер. — Как тебе дали овечьи глаза, а дядя Боб толкнул тебя локтем, чтобы ты не беспокоилась и ела? Интересно, как будет вести себя шейх в Букингемском дворце, если ему подадут жареного ягненка.
  — Хватит об этом, — сказала ее мать, прерывая разговор.
  4
  Когда Эндрю Уолла после вынесения приговора увели, Дерек О'Коннор, находившийся в зале суда, снял телефонную трубку и набрал номер.
  — Для парня, которого мы накрыли, дело закончилось нехорошо, — сказал он. — Ему дали довольно много…
  — Кто он был? Мы их знаем?
  — Один из группы Гукко, я полагаю. Они спешили, вот и наняли его для подобной работы. Парень не очень умный, но говорит неплохо.
  — И приговор принял, как ягненок, — усмехнулся на другом конце линии полковник Пиквей.
  — Да, типичный вид глупого парня, который шел прямой дорогой и вот сбился с пути. Артист, и это, конечно, его достоинство.
  — И он ничего не нашел? — спросил полковник.
  — И мы ничего не нашли. Похоже на то, что там нечего искать. Наша версия, что Роулинсон мог передать драгоценности через свою сестру, не подтверждается.
  — А другие версии?
  — Их множество. Может быть, камни не покидали Рамата. Спрятаны в отеле «Риц-Савой». Или Роулинсон укрыл их где-нибудь по дороге на аэродром. А может, они находятся у мистера Робинсона. Вполне возможно также, что миссис Сатклиф действительно имела их у себя, но потом швырнула их за борт где-нибудь в Красном море, даже не подозревая о том, что делает.
  — А может, для нее это был лучший выход?
  — Но, сэр, ведь это деньги!
  — Человеческая жизнь дороже, — ответил полковник Пиквей.
  Глава 5
  Письма из Мидоубанкской школы
  Письмо Джули Эпжон своей матери:
  «Дорогая мама!
  Я обосновалась на новом месте, и мне здесь нравится. У меня уже появилась подруга. Она тоже новенькая. Мы обе ужасно любим теннис. Она добрая. Ее ракетка здорово искривлена и покороблена. Это от жары. Она с матерью была в Персидском заливе. Там было очень жарко, и еще там произошла революция. Но Дженнифер всего не видела, так как находилась в посольстве.
  Мисс Вулстроу похожа на ягненка. К новеньким она относится снисходительно (до поры до времени). Английский язык у нас преподает ужасная мисс Рич. Когда она читает из Шекспира, заводится. Каждый день она терзает нас рассказами о Яго и его чувствах и как ревность может довести человека до убийства того, кого любит. Этим она заставляет страдать нас всех, кроме Дженнифер, которую трудно вывести из равновесия. Эта мисс Рич учит нас также географии. Я всегда считала этот предмет скучным, но мисс Рич географию преподает хорошо.
  Искусству нас учит мисс Лорн. Она приходит к нам дважды в неделю и показывает репродукции картин Лондонской галереи. По французскому у нас мадемуазель Бланш. Она не очень строга с нами. Дженнифер пока не говорит по-французски. А вот мисс Спрингер — просто ужасная. Она ведет гимнастику. Ее волосы пахнут имбирем. А еще есть у нас мисс Чедвик. Она одна из основательниц школы. Суетливая, но хорошая. Учит нас математике. Нам нравится мисс Ванситтарт, которая преподает историю и немецкий.
  С нами учится несколько иностранок: две итальянки, несколько немок, очень веселая шведка (она принцесса или что-то в этом роде) и девочка, которая наполовину турчанка, наполовину персиянка. Она говорит, что должна была стать женой принца Али Юсуфа, погибшего при авиационной катастрофе, но Дженнифер говорит, что это неправда, что Шейста просто выдумывает, потому что она его кузина и он не собирался на ней жениться. Вроде бы он любил другую. Дженнифер знает ужасно много интересных вещей, но обычно не хочет рассказывать.
  Я полагаю, что ты скоро отправишься в свою поездку. Только не забудь документы, как это уже было с тобой! И возьми на всякий случай дорожную аптечку.
  Письмо Дженнифер своей матери:
  «Дорогая мама!
  Здесь действительно неплохо. Веселей, чем я ожидала. Погода стоит очень хорошая. Сегодня мы пишем сочинения на тему: „Могут ли хорошие качества быть чрезмерными“. Бр-р… Даже думать об этом не хочется! А на следующей неделе будет „Сравнительная характеристика Джульетты и Дездемоны“. Ужасная скука. Не можете ли вы прислать мне новую ракетку? Я знаю, что леску перетягивали прошлой осенью, но ракетка все равно неудобная. Вся покоробилась. Скоро я начну изучать греческий язык. Справлюсь ли я? А вообще, я люблю языки. Некоторые из нас поедут в Лондон смотреть балет „Лебединое озеро“. Кормят здесь хорошо. Вчера на завтрак нам дали цыпленка и торт к чаю.
  Не могу не спросить о новостях: у нас не было больше взломщиков?
  Письмо Маргарет Гор-Вес, ученицы старшего класса, своей матери:
  «Дорогая мама!
  Есть небольшая новость: в этом семестре я изучаю немецкий язык с мисс Ванситтарт. Здесь ходят слухи, что мисс Вулстроу — за глаза ее зовут Вулли — собирается уходить и что мисс Ванситтарт ее заменит. Я спрашивала об этом мисс Чедвик (мисс Вулстроу я, конечно, спросить не посмела), и она тоже отрицала это. Сказала, что не надо слушать сплетни. В четверг мы ездили на балет „Лебединое озеро“. Великолепно!!!
  Принцесса Ингрид — большая шутница. У нее голубые глаза, но испорченные зубы. Здесь есть две девушки-немки, они очень хорошо говорят по-английски.
  Мисс Рич вернулась и выглядит очень хорошо. Новую учительницу гимнастики зовут мисс Спрингер. Она ужасно грубая, и ее никто не любит. Она же инструктор по теннису. Одна из новеньких, Дженнифер, хорошо играет, но руки у нее слабоваты. Она дружит с девушкой по имени Джули Эпжон. Они все время вместе. Мы зовем их болтушками.
  Ты не забыла, что я приглашала тебя на двадцатое? Двадцатое — день спорта.
  Письмо мисс Джонсон своей сестре:
  «Дорогая Эдит!
  Здесь все по-старому. Летний семестр, как всегда, хорош. Сад у нас прекрасный, к тому же у нас сейчас новый молодой садовник, который помогает нашему старому Бриггсу. Жаль, что он слишком красив. Девушки всегда так глупы!
  Мисс Вулстроу больше ничего не говорит об уходе, надеюсь, что она оставила это намерение. Мисс Ванситтарт не сможет заменить ее на таком посту.
  Поцелуй за меня Дика и детей. Привет Оливеру Кейту, если увидишь его.
  Письмо Анны Шапленд Деннису Ротбону:
  «Дорогой Деннис!
  Я не хочу ждать еще три недели. Я хочу пообедать с тобой в субботу или в воскресенье. Хочу, чтобы ты это знал! Я нашла хорошую работу в школе. Но, слава богу, я не школьная воспитательница, иначе можно было бы сойти с ума.
  Письмо мадемуазель Анжель Бланш Рене Дюпон. Бордо, до востребования:
  «Дорогая Рене!
  Здесь неплохо, хотя я не могу сказать, что меня все это очень уж забавляет. Девочки ведут себя не очень вежливо, у них нет настоящей почтительности. Я думаю, что это нехорошо, однако мисс Вулстроу не жалуюсь. Ей не нравится, когда вмешиваются в ее функции. Больше ничего интересного.
  Письмо мисс Ванситтарт подруге:
  «Дорогая Глория!
  Летний семестр начался. Очень довольна моими новыми девочками. Нашей маленькой принцессе (восточной, а не скандинавской) не хватает рвения, но я надеюсь, что она понимает это. У нее очаровательные манеры. Наша новая преподавательница, мисс Спрингер, не имеет успеха. Девочки не любят ее: слишком высокомерна. Она не может понять, что „Мидоубанк“ — это не обычная школа! Кроме того, она слишком любопытна и задает много вопросов. Новая француженка, мадемуазель Бланш, любезна, обходительна, но совсем не похожа на мадемуазель Дюпон. В первый день семестра мы едва избежали неприятности: неожиданно появилась леди Вероника Карлтон-Сандвей, совершенно пьяная. Близнецы леди Вероники — чудесные девочки. Мисс Вулстроу не говорит ничего определенного о будущем, но по ее поведению можно предположить, что что-то произойдет. „Мидоубанк“ действительно достигла многого, и я буду поддерживать сложившиеся традиции. Поцелуй за меня Марджори, когда увидишь ее.
  Письмо полковнику Пиквею, отправленное по обычным каналам:
  «Рапорт мужчины, посланного в опасную зону.
  Я единственный стоящий самец среди ста девяноста женщин… Ее высочество прибыла при полном параде. „Кадиллак“ цвета расплавленной клубники и голубой пастели плюс бородач в национальном одеянии.
  Едва узнал ее на следующий день в школьной форме. Ей трудно будет установить дружеские отношения с окружающими, это видят и они и она. Уже подходила ко мне и спрашивала, как называются различные цветы, но тут же явилась Горгона с веснушками, рыжими волосами и голосом коростеля и увела ее от меня подальше. Девушка явно не хотела уходить, так что теперь я понимаю, почему этих восточных женщин держат в гареме и в чадре. Но каковы светские манеры! Она их, несомненно, почерпнула в швейцарской школе.
  Горгона, иначе мисс Спрингер, преподавательница гимнастики, вернулась и устроила мне головомойку. Садовник не должен разговаривать с ученицами и так далее… Я выразил свое наивное удивление: „Мне очень жаль, мисс. Молодая леди спрашивала меня о цветах. Полагаю, что этому их не учат…“
  Горгона была очень довольна моим смирением и в конце концов глупо заулыбалась.
  С секретаршей мисс Вулстроу успеха нет: она держится неприступно.
  Француженка более общительна. Скромный взгляд, похожа на мышку, но не мышка, конечно. Подружился также с тремя хохотушками, их имена — Памела, Луиза и Мэри. Фамилий не знаю, но происхождение явно аристократическое.
  Старая боевая лошадь по имени мисс Чедвик со мной осторожна — следует держать ухо востро, если я хочу сохранить репутацию. Мой командир, старик Бриггс, — тип довольно покладистый. Главной темой его разговоров являются воспоминания о добрых старых временах. Он ворчит на всех, кроме мисс Вулстроу. Она мало говорит, очень добра со мной, но, когда смотрит на меня, мне кажется, что она все обо мне знает».
  Глава 6
  Соломинка на ветру
  1
  — Нет, — охотно высказал свое мнение старый Бриггс, — это плохо, паренек. Слишком плохо…
  Одобрение он выражал крайне редко.
  «Не дело, — думал он, — позволять юнцу думать, что он выше меня, и задирать нос».
  — По-моему, — продолжал он, — нам не следует браться сразу за много дел. Слушай внимательно, что я говорю, и запоминай, как это нужно делать.
  Юноша понял, что предложенный им темп работы утомителен для старика.
  — Смотри, вот здесь, — Бриггс показал рукой, — мы посадим астры. Они не любят астры, но я не обращаю внимания. Женщины всегда капризничают, но если ты не обращаешь внимания на их капризы, то они в девяти случаях из десяти ничего не замечают. Забывают, видно… Хотя, скажу я тебе, она замечает все. Думаешь, она зря бегает сюда?
  Адам понял, что «она» — это мисс Вулстроу.
  — Кто это только что разговаривал с тобой? — с подозрением спросил Бриггс. — Я сам видел.
  — О, это одна из молодых леди, — ответил Адам.
  — А, одна из близняшек, не так ли? Будь осторожен, паренек. Не перепутай их. Я знаю, что это такое, знаю близнецов. Я участвовал не в одной войне, но близнецы… О, если бы я знал это тогда, то был бы осторожнее. Понял?
  — Ничего страшного, — беззаботно ответил Адам. — Спросила название двух растений и ушла.
  — Ну, если так… — протянул Бриггс. — И все же будь осторожней. Здесь не место для разговоров с молодыми леди.
  — Но я же ничего особенного не говорю и не делаю…
  — А я и не утверждаю, что ты делаешь, мой мальчик. Но я говорю, что и не надо ничего такого делать, чтобы умы этих девиц пришли в замешательство. Так что лучше поберегись. Это все. А теперь пойдем…
  В этот момент они увидели направляющуюся к ним мисс Вулстроу.
  — Доброе утро, Бриггс. Доброе утро… э…
  — Адам, мисс.
  — Ах да, Адам. Вы, кажется, все сделали? Теперь натяните сетки на дальнем корте. У вас это лучше получится.
  — Ладно, мисс. Сейчас этим займусь.
  — Что вы посадили здесь?
  — Ну… Я думал… — замялся Бриггс.
  — Но не астры, — отрезала мисс Вулстроу, не давая ему прийти в себя. — Георгины, — сказала она и ушла.
  — Пришла, приказала… — проворчал Бриггс. — Умеет она замечать раньше, чем ты успеешь что-нибудь сделать. И помни, что я тебе сказал, паренек: будь осторожен с близнецами, да и с остальными тоже.
  — Если она захочет, так и без того найдет к чему придраться, — хмуро сказал Адам. — А работы здесь и без того выше головы.
  — Вижу, ты такой же, как и все теперешние молодые люди.
  Адам молча продолжал работать.
  Мисс Вулстроу вернулась в школу. Она была явно чем-то недовольна. Навстречу ей попалась мисс Ванситтарт.
  — Жарко что-то, — сказала она.
  — Да, очень жарко и душно… — Мисс Вулстроу опять нахмурилась. — Вы заметили этого юношу — молодого садовника?
  — Я не обратила особого внимания на него.
  — Мне он кажется необычным, — задумчиво сказала мисс Вулстроу. — Очень уж не подходящий тип для садоводческой работы.
  — Возможно, он недавно окончил Оксфорд и хочет немного подработать?
  — Он красив. Девочки обращают на это внимание.
  — Обычная проблема.
  Мисс Вулстроу улыбнулась:
  — Сочетать свободу для девочек со строгим надзором. Так вы это понимаете, Элинор?
  — Да.
  — Мы справимся, — сказала мисс Вулстроу.
  — Да, конечно. У вас никогда не было скандалов?
  — Мы были близки к этому один или два раза, — ответила мисс Вулстроу. — Глупым моментам не место в школе. Вы не находите нашу жизнь здесь глупой?
  — О нет, мисс Вулстроу! Я считаю, что наша работа самая замечательная, самая благодарная. Вы должны испытывать радость и счастье за достигнутые успехи.
  — Я тоже думаю, что проделала здесь неплохую работу, — задумчиво проговорила мисс Вулстроу. — Конечно, трудно представить себе… Скажите, Элинор, — внезапно спросила она мисс Ванситтарт, — если бы вы были на моем месте, как бы вы поступили? Мне интересно узнать это.
  — Не думаю, что мне хотелось бы что-либо менять, — ответила мисс Ванситтарт. — Мне кажется, что у нас все в высшей степени совершенно.
  — Значит, вы продолжили бы ту же линию?
  — Да. Я не думаю, что она нуждается в изменениях.
  Мисс Вулстроу немного помолчала. Она думала: «Конечно, это сказано ею для того, чтобы доставить мне удовольствие. Неужели она не научилась разбираться в людях, хотя и прожила здесь несколько лет? А может, здесь нужен другой человек, с творческой жилкой, не боящийся перемен. Да, это правда, хотя вряд ли тактично говорить об этом. Самое главное — родители и девочки, самое главное — коллектив. А Элинор, пожалуй, не слишком тактична».
  Вслух же она сказала:
  — И все же кое-что здесь нуждается в согласовании. Я имею в виду и условия жизни, и педагогический процесс.
  — О да, но я говорила не о деталях, а об основополагающих принципах, об установившихся традициях, которые так важны для нас.
  Вдали прозвенел звонок.
  — У меня сейчас немецкий, — сказала мисс Ванситтарт. — Я должна идти. — И она быстрым шагом направилась к школе.
  Медленно следуя за ней, мисс Вулстроу столкнулась с мисс Рич.
  — О, простите, мисс Вулстроу. Я не заметила вас.
  Волосы мисс Рич, как обычно, были растрепаны. Мисс Вулстроу обратила внимание на ее некрасивое, но в то же время интересное лицо.
  — Вы — в класс?
  — Да, у меня английский.
  — Вам нравится быть учительницей?
  — Это самая чудесная вещь на свете.
  — Почему?
  Эйлин Рич остановилась. Молча пригладила волосы, нахмурилась, думая о чем-то.
  — Почему?.. На этот вопрос не легко ответить… Почему мне нравится учить? Потому что это важно. Нет, нет… пожалуй, не так. Это больше походит на рыбную ловлю. Не знаю, знакомы ли вы с этим ощущением… Поймать что-то… тащить из моря, еще не зная, что вы тащите. Главное — ожидание чего-то.
  Мисс Вулстроу кивнула.
  — Я надеюсь, что вы когда-нибудь будете руководить школой, — сказала она.
  — Я тоже надеюсь. Очень надеюсь. Это моя мечта.
  — У вас есть какие-нибудь мысли по поводу управления школой?
  — Как и у всякого человека. У меня много всяких идей, большинство из них фантастичны, некоторые, наверное, ошибочны.
  — Но ошибки бывают и в жизни.
  — В жизни — это другое дело. В жизни мы можем упасть и подняться… — Эйлин снова пригладила волосы, ее лицо помрачнело.
  — Если вы будете управлять школой, подобной «Мидоубанку», вы будете экспериментировать?
  Эйлин Рич смутилась:
  — На этот вопрос очень трудно ответить…
  — Значит, будете, — тихо сказала мисс Вулстроу. — И не говорите ничего, дитя мое.
  — У вас всегда были определенные цели, — взволнованно заговорила мисс Рич, — и вы боролись, претворяя их в жизнь. Разве вы могли пойти на то, чтобы они не были претворены?
  — Но риск!
  — Риск — всегда риск. Так ведь? Я понимаю, вы всегда были сильны…
  — Но стоит ли вести опасную жизнь? Я… — начала мисс Вулстроу и запнулась.
  — По-моему, вы никогда не боялись опасностей. — Тень пробежала по лицу девушки. — Простите, я должна идти!
  Мисс Вулстроу смотрела ей вслед. Она стояла так довольно долго, пока к ней не подошла мисс Чедвик.
  — А! Ты здесь. Никак не могла тебя найти. Звонил профессор Андерсон. Спрашивал, не сможет ли он взять Мэри на следующий уик-энд. Он понимает, что это против правил, но он совершенно неожиданно уезжает в какой-то… Азюр-Базен.
  — Азербайджан, — автоматически поправила мисс Вулстроу. — А я считала…
  Мисс Чедвик внимательно посмотрела на нее:
  — Что тебя беспокоит, Гоннория?
  — Это трудно выразить. Ощущение необычное для меня, оно очень меня расстраивает. Я знаю, что хочу сделать… но смогут ли другие руки удержать школу?
  — Я хочу, чтобы ты выкинула из головы мысли об уходе. Ты не принадлежишь себе. Ты нужна «Мидоубанку».
  — «Мидоубанк» для меня — все, Чедди!
  — Во всей Англии нет подобной школы! — с горячностью заявила мисс Чедвик. — Мы можем гордиться ею. Ты и я!
  Мисс Вулстроу положила руки на плечи подруги:
  — Действительно, мы можем гордиться, Чедди. Ты всегда поддерживала меня. И ничего, кроме «Мидоубанка», у нас нет. Не будем больше говорить об этом, дорогая.
  Мисс Чедвик была тронута. Ведь мисс Вулстроу крайне редко изменяла своей сдержанности.
  2
  — Я не могу, просто не могу этим играть, — сказала Дженнифер, гневно швыряя ракетку.
  — О, Дженни, что ты расстраиваешься?
  — Это не честно! — Дженнифер тряхнула головой. — У тебя ракетка лучше, чем моя.
  — Вовсе не лучше, — возразила Джули. — Послушай, какой звук. — Она провела пальцем по струнам ракетки. — Мы хотели ее перетянуть, но мама забыла.
  — И все-таки твоя лучше моей! — Дженнифер со свистом рассекла воздух ракеткой подруги.
  — Ну а мне нравится твоя. Если хочешь, давай обменяемся.
  — Хорошо, давай.
  Девочки заклеили на ракетках имена прежних владелиц и подписали новые.
  — Назад не меняться, — предупредила Джули. — Так что теперь не говори, что тебе не нравится моя ракетка.
  3
  Адам, весело насвистывая, натягивал сетку на теннисном корте, когда дверь спортивного павильона приоткрылась и оттуда выглянула мадемуазель Бланш. Казалось, присутствие Адама напугало ее. Она постояла в нерешительности, а потом снова скрылась внутри павильона.
  — Удивительно… — пробормотал себе под нос Адам.
  С этой обитательницей «Мидоубанка» ему еще не приходилось сталкиваться. Вид у нее был столь невинный, что не мог не пробудить подозрений. Скоро он увидел, как она вновь вышла из павильона, прикрыв за собой дверь. Потом подошла к нему:
  — Вы чините сетку, как я понимаю?
  — Да, мисс.
  — Здесь прекрасные корты, бассейн для плавания. О! Спорт! Как вы полагаете, в Англии понимают спорт?
  — О да.
  — А вы играете в теннис? — Ее глаза оценивающе изучали его.
  Адам все больше удивлялся. Мало, очень мало походила мадемуазель Бланш на педагога такого учебного заведения, как «Мидоубанк»…
  — Нет… — Он предпочел солгать. — В теннис я не играю. У меня нет времени.
  — А в крокет вы играете?
  — Как новичок.
  — У меня тоже мало времени, — продолжала Анжель Бланш. — Я должна еще осмотреть спортивный павильон. Кроме того, хочу написать письмо друзьям во Францию.
  И снова Адам был удивлен. К чему эти объяснения? И так понятно, что мадемуазель желает, чтобы он зашел с ней в спортивный зал. Но зачем?
  Адам задумчиво посмотрел на нее. Неплохо бы узнать о ней побольше. Его манеры претерпели неуловимое изменение. Теперь он стал предельно вежлив.
  — Вы, наверное, находите работу здесь не такой уж веселой? — спросил он.
  — Да, она не очень забавляет меня.
  Возникла пауза. Казалось, она что-то обдумывала. Потом Адам почувствовал, что пропасть между ними расширяется.
  — Впрочем, — живо сказала она, — здесь у меня много свободного времени, а условия работы тут просто превосходные. — Она слегка кивнула ему: — До свидания, — и пошла к дому.
  «Но ты что-то хотела сказать, — подумал Адам. — И это „что-то“ связано со спортивным павильоном…»
  Он подождал, пока она скрылась, подошел к павильону, заглянул внутрь. И ничего не увидел. И все-таки она что-то здесь делала.
  Отходя от павильона, он неожиданно столкнулся с Анной Шапленд.
  — Вы не видели мисс Вулстроу? — спросила она.
  — Она вернулась в школу, мисс. Только что она была здесь и говорила с Бриггсом.
  Анна нахмурилась:
  — Что вы делали в спортивном павильоне?
  Адам смутился.
  «Скверно, если у нее возникнет подозрение», — подумал он. И сказал развязно:
  — Я думал, что мне можно посмотреть павильон. Это, наверное, не принесет вреда?
  — А вы успеете закончить свою работу?
  — Уже закончил. — Он повернулся и посмотрел на здание за ее спиной. — Его недавно построили, не так ли? И молодые леди бывают здесь?
  — Занимайтесь лучше своим делом, — сухо сказала Анна и направилась к школе.
  На полдороге она оглянулась. Адам трудился над сеткой. Она перевела взгляд на здание спортивного павильона. Красивое, добротное сооружение, где все спокойно, в особенности сейчас, когда в нем нет учениц.
  Глава 7
  Убийство
  1
  В полицейском участке станции Херст-Сент-Комприен сержант Грин натужно зевнул: неприятно дежурить ночью.
  Тотчас же зазвонил телефон. Полицейский снял трубку. Через несколько секунд сон слетел с него, а движения стали торопливыми. Схватив листок бумаги, он начал записывать.
  — Да? Слушаю! «Мидоубанк»? Да, теперь имя… По буквам, пожалуйста… С-п-р-и-н-г… так? Е-р… Спрингер? Пожалуйста, ничего не трогайте: мы выезжаем.
  Сержант быстро набрал телефонный номер и сообщил о происшествии шефу.
  — «Мидоубанк»? — спросил инспектор полиции Келси. — Женская школа? И кто же там убит?
  — Преподавательница гимнастики, — ответил сержант.
  — Смерть преподавательницы гимнастики… — задумчиво повторил Келси. — Отличное название для романа.
  — Но кому понадобилось убивать ее?
  — Даже преподавательницы гимнастики переживают любовь, — ответил инспектор. — А равно и другие сильные чувства. Где нашли тело?
  — В спортивном павильоне, так они назвали это место.
  — Они не говорили, как она убита?
  — Выстрелом из пистолета.
  — И они нашли пистолет?
  — Нет.
  — Интересно… — протянул инспектор Келси. — Что ж, едем туда!
  2
  Парадная дверь школы была распахнута. Инспектора Келси проводили к мисс Вулстроу. Он знал ее в лицо, как знают друг друга соседи в сельской местности. Даже сейчас, в момент всеобщей растерянности и замешательства, мисс Вулстроу оставалась спокойной, оставалась руководительницей школы.
  — Инспектор полиции Келси, — представился инспектор.
  — С чего вы собираетесь начать? Хотите осмотреть павильон или сперва выслушаете рассказ о происшедшем?
  — Со мной доктор, — сказал Келси. — Если ему и еще двум моим людям покажут место, где находится тело, я предпочел бы поговорить с вами.
  — Понятно. Пойдемте в гостиную… Мисс Роуэн, покажите полицейским дорогу. — И добавила, обращаясь к Келси: — Мисс Роуэн — одна из немногих, сумевших сохранить спокойствие.
  — Благодарю вас, — сказал Келси, следуя за ней. — Кто обнаружил труп? — спросил он, когда они вошли в гостиную.
  — Наша экономка, мисс Джонсон. У одной из девочек заболело ухо, и мисс Джонсон занималась ею. Она обратила внимание, что занавески на окнах плохо прикрыты. Подойдя поправить их, она увидела в окнах павильона свет, который не должен там гореть в час ночи.
  — Ясно. Где теперь мисс Джонсон?
  — Она здесь. Вы хотите ее видеть?
  — Потом. Продолжайте, мадам.
  — Мисс Джонсон разбудила мисс Чедвик. Они решили пойти и проверить. Когда они открыли наружную дверь, то услышали звук выстрела. Вбежали туда и…
  Инспектор Келси перебил ее:
  — Благодарю вас, мисс Вулстроу. Если мисс Джонсон, как вы говорите, в состоянии встретиться со мной, то обо всем дальнейшем я услышу от нее. Но сперва вы, может быть, расскажете мне об убитой женщине?
  — Ее имя — Грейс Спрингер.
  — Она давно у вас?
  — Нет. Она поступила ко мне в этом семестре: наша старая преподавательница гимнастики уехала в Австралию.
  — Что вам известно об этой мисс Спрингер?
  — У нее были блестящие рекомендации, — сказала мисс Вулстроу.
  — Вы знали ее лично до того, как она поступила к вам?
  — Нет.
  — Как вы думаете, что могло явиться причиной трагедии? Она производила впечатление несчастной женщины? Проявляла озабоченность?
  Мисс Вулстроу покачала головой:
  — Я ничего не знаю об этом. И ничего не замечала. Могу сказать одно: все это кажется мне невероятным. И еще вот что… Покойница была не очень приятной женщиной.
  Они помолчали.
  — Пригласить мисс Джонсон? — спросила мисс Вулстроу.
  — Да, пожалуйста. Когда я выслушаю ее рассказ, я пройду в зал, или, как вы его называете, в спортивный павильон…
  — Это новое здание — его построили совсем недавно, — сказала мисс Вулстроу. — Там бассейн для плавания, зал, где можно играть в мяч и даже в хоккей.
  — Вы можете объяснить, почему мисс Спрингер оказалась ночью в павильоне?
  — Нет, — ответила мисс Вулстроу.
  — Ладно. Теперь я жду мисс Джонсон.
  Мисс Вулстроу вышла из комнаты и вскоре вернулась, ведя за собой экономку. Мисс Джонсон, по-видимому, хлебнула бренди, чтобы прийти в себя после ужасного зрелища. Результатом лечения явилась необычная для нее разговорчивость.
  — Это инспектор Келси, — обратилась мисс Вулстроу к ней. — Держите себя в руках, Элспет. Расскажите точно и ясно о том, что случилось.
  — Это ужасно… — простонала она. — Ужасно! За все время, что я здесь, никогда не случалось ничего подобного. Никогда! Я не могу поверить в это. Я и представить себе не могла, что такое возможно. Мисс Спрингер, наверное, тоже.
  Инспектор Келси был гибким человеком, готовым отказываться от обычных методов работы, если того требовали интересы дела.
  — Значит, вам кажется странным, очень странным, что мисс Спрингер убита? — мягко спросил он.
  — Ну да, инспектор. Она была тяжелой женщиной. Вы понимаете? Но искренней. Такое дело мог сделать только взломщик или даже два!
  — Взломщики? Хм… Там что-нибудь пропало?
  — Нет. Не могу сказать. Там были всякие спортивные принадлежности.
  — Но кое-что вор все же мог там найти, — предположил инспектор. — Кстати, там ничего не сломано, не разбито?
  — Я не могу сказать точно. Я знаю, что дверь была открыта, когда мы входили, и там…
  — Там ничего не сломано, — вмешалась мисс Вулстроу.
  — Понимаю, — кивнул Келси. — Воспользовались ключом. — Он взглянул на мисс Джонсон: — Вам нравилась мисс Спрингер?
  — Ну… Точно я не могу сказать. Знаете, после того, как она умерла…
  — Значит, она вам не нравилась, — подытожил Келси, пренебрегая правилами хорошего тона.
  — Я мало что знаю о ней, — пролепетала мисс Джонсон. — У нее были неплохие манеры, но она почему-то не вызывала к себе симпатии. Не так ли, мисс Вулстроу?
  — Разумеется, — ответила мисс Вулстроу.
  Келси взглянул на них:
  — Теперь, мисс Джонсон, я хочу услышать о случившемся.
  — У Джейн — это одна из наших учениц — заболело ухо. Она проснулась и пришла ко мне. Я дала ей лекарство. Провожая ее в комнату, я заметила, что занавеска на окне плохо задернута. Окно было закрыто. Так положено, хотя девочки по ночам и открывают их.
  — Это не важно, — перебила ее мисс Вулстроу. — Наши правила не представляют интереса для мистера Келси.
  — Нет, конечно нет. Ну так вот, я зашла, чтобы поправить занавеску, и увидела в спортивном павильоне свет. Казалось, он передвигается.
  — Вы хотите сказать, что это было не включенное электричество, а свет фонаря или свечи?
  — Да, да. Именно так я и подумала. Но кто мог бродить там ночью? Конечно, о грабителях я не подумала. Слишком фантастическая мысль.
  — И что же вы подумали? — спросил Келси.
  — Ну… я не знаю. У меня как-то не было никаких мыслей в тот момент.
  Мисс Вулстроу снова прервала ее:
  — Я догадываюсь. Она подумала, что одна из наших учениц могла назначить там свидание с кем-либо. Не так ли, Элспет?
  — Да… — шепотом произнесла мисс Джонсон. — В тот момент я так и подумала. Возможно, одна из наших итальянок, решила я. Иностранки созревают раньше, чем английские девушки.
  — Не говорите так, — сказала мисс Вулстроу. — Хватает и английских девушек, пытающихся уйти на свидание. Это вполне естественно.
  — Продолжайте, — попросил инспектор Келси.
  — Я так подумала и разбудила мисс Чедвик. Хотела попросить ее пойти со мной.
  — Почему именно мисс Чедвик? — спросил Келси. — Была какая-то особая причина, чтобы позвать именно эту учительницу?
  — Я не хотела беспокоить мисс Вулстроу, — ответила мисс Джонсон. — Мы привыкли обращаться к мисс Чедвик, чтобы не беспокоить мисс Вулстроу. Видите ли, Чедвик работает здесь очень давно и у нее большой опыт.
  — Во всяком случае, вы разбудили мисс Чедвик. Так?
  — Да. Она сразу же согласилась пойти со мной. Мы не стали одеваться, накинули пальто и вышли из дому. И вот тогда-то, едва мы ступили на тропинку, услышали выстрел в спортивном павильоне. Мы побежали туда. Сначала мы остановились возле павильона, прислушались, но все было тихо. Потом подошли к двери. Она была отперта. Мы включили свет и…
  Келси прервал ее:
  — Когда вы вошли туда, там не было света? Ни от фонаря, ни от чего-нибудь еще?
  — Нет. Там было темно. Мы включили свет — там была она. Она…
  — Достаточно, — мягко сказал инспектор Келси. — Вам нет нужды описывать то, что вы увидели. Я буду там и все увижу сам. А по дороге вы никого не встретили?
  — Нет.
  — И не слышали ничьих шагов?
  — Нет. Мы ничего не слышали.
  — И никто ничего не слышал? — спросил инспектор, обращаясь к мисс Вулстроу. — Педагоги, ученицы…
  Она отрицательно покачала головой:
  — Нет. Во всяком случае, никто не говорил, что слышал выстрел. Спортивный павильон расположен далеко от школы. Было бы удивительно, если бы кто-нибудь услышал.
  — Может быть, из крайних комнат дома можно было услышать шум, доносящийся из павильона?
  — Возможно, хотя мне кажется, что выстрел вряд ли мог разбудить кого-нибудь.
  — Хорошо, благодарю вас, — сказал Келси. — Теперь я иду в спортивный павильон.
  — Я иду с вами, — сказала мисс Вулстроу.
  — А я вам нужна? — спросила мисс Джонсон. — Я еще никогда не чувствовала себя так плохо. Подумать только, еще вчера вечером мы вместе были в учительской! Я говорила ей, что девочкам вредно слишком много заниматься гимнастикой. А мисс Спрингер возражала мне. Она говорила, что современная женщина должна быть гармонично развитой. Боюсь, я слишком резко возразила, и теперь, после ее смерти, чувствую себя виноватой.
  — Вам лучше посидеть здесь, дорогая, — сказала ей мисс Вулстроу, усаживая экономку на тахту. — Сидите и отдыхайте. И не нужно обсуждать происшедшее или расстраиваться из-за того, что ваши мнения вчера не совпали. Жизнь будет скучной, если все будут соглашаться друг с другом по любому поводу.
  Мисс Джонсон откинулась на спинку и зевнула. Мисс Вулстроу повела инспектора вниз.
  — Я дала ей бренди, — объяснила она. — Поэтому она сейчас немного болтлива. Надеюсь, это для вас не помеха?
  — Нет, — ответил Келси. — Ответы ясны.
  Мисс Вулстроу указала на дорожку, ведущую к павильону.
  — Этим путем мисс Джонсон и мисс Чедвик шли к павильону? — осведомился Келси.
  — Да. Эта тропинка проходит между рододендронами и выходит прямо к спортивному павильону.
  Инспектор включил сильный фонарик, и они зашагали к освещенному зданию.
  — Прекрасная постройка, — заметил инспектор, осматривая павильон.
  — Это влетело нам в копеечку, — сказала мисс Вулстроу. — Но мы можем это позволить.
  Открытая дверь вела в красивую комнату. В ней находились шкафы с именами девочек на каждом. В конце комнаты стенд для ракеток и клюшек. Сбоку еще одна дверь. Келси остановился. Фотограф только что закончил работу, другой сотрудник — дактилоскопист, увидев инспектора, подошел к нему:
  — Можете входить, сэр. Все в порядке. С полом мы закончили. Осталось совсем немного.
  Келси вошел в комнату. Полицейский врач стоял на коленях возле тела. Он поднял глаза на приблизившегося Келси.
  — Она убита выстрелом с четырех шагов, — сказал он. — Пуля попала прямо в сердце. Смерть наступила мгновенно.
  — Как давно?
  — В час или около этого.
  Келси кивнул. Он огляделся и увидел высокую женщину у стены. Ей было лет пятьдесят пять, у нее был чистый лоб, упрямый подбородок, седые волосы. И никаких признаков истерии.
  «Славная женщина», — подумал инспектор.
  — Мисс Чедвик?
  — Да.
  — Вы пришли сюда вместе с мисс Джонсон и обнаружили тело?
  — Да. Она лежала точно так же, как и теперь.
  — А время?
  — Я взглянула на часы, когда мисс Джонсон разбудила меня. Было десять минут второго.
  Келси кивнул. Совпадает с временем, указанным мисс Джонсон.
  Он задумчиво посмотрел на убитую. Ярко-рыжие волосы коротко подстрижены. Веснушчатое лицо, атлетическая фигура. Одета в юбку из твида и темный свитер. На ногах простые туфли.
  — Оружие не обнаружили? — спросил Келси.
  Один из мужчин покачал головой:
  — Никаких следов, сэр.
  — Фонарь?
  — Да, сэр, вот здесь, в углу.
  — Отпечатки?
  — Только убитой женщины, сэр.
  — Значит, фонарь был у нее, — задумчиво сказал Келси. — Она пришла сюда с фонарем… Но зачем?
  Этот вопрос в равной мере относился и к нему самому, и к его людям, и к мисс Вулстроу, и к мисс Чедвик. Все молчали. Он снова спросил:
  — Ну, у кого есть мысли по этому поводу?
  Мисс Чедвик покачала головой:
  — Никаких. Впрочем, мне кажется, что она могла оставить здесь какую-нибудь вещь, забыв ее, например, днем или вечером. А потом она вернулась, чтобы забрать ее…
  — Это должно быть чем-то важным, если она решила пойти сюда ночью, — заметил Келси.
  Он огляделся по сторонам. Ничего, кроме стенда. И ничего, что бы говорило о применении силы… разве что несколько ракеток, лежащих на полу.
  — И еще, — сказала мисс Чедвик, — она могла прийти сюда для проверки, так же как и мы. Пожалуй, это более похоже на нее.
  — Я думаю, вы правы, — сказал Келси. — Могла она пойти сюда одна?
  — Вполне, — ответила мисс Чедвик без колебаний.
  — Но мисс Джонсон предпочла прийти и разбудить вас, — напомнил Келси.
  — Знаю, — ответила мисс Чедвик. — И я поступила бы так же, увидев свет. Я разбудила бы еще кого-нибудь: мисс Вулстроу или мисс Ванситтарт. Но мисс Спрингер этого бы не сделала. Она была очень самоуверенна и считалась только с собственным мнением.
  — Еще один момент, — сказал Келси. — Вы с мисс Джонсон вошли через боковую дверь. Эта дверь была не заперта?
  — Да.
  — Можно предположить, что мисс Спрингер оставила ее открытой?
  — Это представляется вполне естественным, — согласилась мисс Чедвик.
  — Итак, мы предполагаем, — продолжал инспектор, — что мисс Спрингер увидела свет в спортивном павильоне, пошла узнать, в чем дело, и была убита. — Он повернулся к мисс Вулстроу, стоящей неподвижно в дверях: — Такая гипотеза кажется вам верной?
  — Нет, — ответила мисс Вулстроу. — Я могла бы согласиться с первой частью: мисс Спрингер увидела свет и решила узнать, в чем дело. Такое вполне возможно. Но чтобы человек, находившийся здесь, стал стрелять — вряд ли. Если бы здесь был кто-то, не имеющий отношения к школе, он скорее всего убежал бы или по крайней мере попытался бы убежать. Зачем приходить ему сюда в час ночи, да еще и с пистолетом? Это же смешно! Здесь нет ничего ценного, ничего такого, из-за чего стоило бы убивать человека.
  — Понятно. Значит, вы думаете, что у мисс Спрингер здесь было свидание?
  — Это вполне допустимое и естественное объяснение ее появления здесь. Но и оно не объясняет факта убийства, не так ли? У девушек в моей школе нет оружия, да и юноши, с которыми они могли бы встречаться, тоже вряд ли носят пистолеты.
  Келси кивнул в знак согласия.
  — Теперь альтернатива, — продолжал Келси. — Было ли это свидание с мужчиной…
  Мисс Чедвик неожиданно рассмеялась.
  — О нет, — заявила она, — только не мисс Спрингер!
  — Не вижу ничего необычного в любовных свиданиях, — сухо сказал инспектор. — И я считаю, что убийца обдумал все, все рассчитал, что он договорился о встрече с мисс Спрингер здесь, в павильоне, что он встретился с ней и убил.
  Глава 8
  Кошка среди голубей
  1
  Письмо Дженнифер к матери:
  «Дорогая мама!
  Прошлой ночью у нас произошло убийство. Убили мисс Спрингер, преподавательницу гимнастики. Прибыла полиция, и сегодня утром каждой из нас задавали вопросы.
  Мисс Чедвик просила нас никому ничего не говорить, но я думаю, что тебе можно.
  2
  «Мидоубанк» была достаточно известным учреждением, а потому удостоилась личного внимания начальника полиции. Пока продолжалось обычное следствие, мисс Вулстроу не бездействовала. Она позвонила влиятельным друзьям, своим знакомым в министерстве внутренних дел, людям, имеющим вес в мире прессы. Результатом этих маневров явилось то, что лишь самые скудные сведения о случившемся попали на страницы газет. Преподавательница гимнастики была найдена убитой. Она была застрелена, случайно или умышленно — это еще не установлено. Некоторые заметки содержали намеки на то, что эта женщина, вероятно, застрелилась.
  Анна Шапленд была загружена работой: она отправляла письма родителям. Мисс Вулстроу не тратила времени на уговоры учениц хранить все в тайне. Она знала, что это ни к чему не приведет. Беспристрастные отчеты в большей мере убедят беспокоящихся родителей и опекунов.
  После полудня она сидела с мистером Стоуном, начальником полиции, и инспектором Келси. Полиция взяла на себя ответственность за сокрытие от прессы подробностей преступления до тех пор, пока это будет возможным. Отсутствие газетной шумихи позволяло спокойно, без помех вести следствие.
  — Очень жаль, мисс Вулстроу, очень жаль, что так случилось, — говорил начальник полиции. — Я понимаю, что для вас это может иметь дурные последствия.
  — Конечно, убийство — плохая реклама для моего заведения. Но не стоит говорить об этом. Самое главное — как можно скорее найти преступника.
  — Кто знает, будет ли это лучшим исходом… — негромко сказал Келси.
  — Вы действительно так думаете? — сухо спросила мисс Вулстроу.
  — Видите ли, здесь может быть замешано лицо, связанное… Вы понимаете меня?
  Мисс Вулстроу не ответила.
  — Вы думаете, что это связано с персоналом школы? — спросил начальник полиции.
  — Конечно, инспектор Келси так думает, хотя он и старается щадить мои чувства… И очень возможно, что он прав.
  — Вы не возражали бы против обыска школы, мисс Вулстроу? — спросил начальник полиции.
  — Нет. Полагаю, что вы хотите найти оружие?
  — Да. Это небольшой пистолет иностранной марки.
  — Иностранной марки… — задумчиво повторила мисс Вулстроу.
  — Вы не знаете, есть ли у кого-нибудь из персонала или учениц что-либо подобное?
  — Конечно нет, — ответила мисс Вулстроу. — Я прекрасно знаю, что у девочек ничего такого не может быть. Их вещи распаковываются по прибытии, и пистолет конечно же был бы замечен. Но пожалуйста, инспектор Келси, делайте все, что считаете нужным.
  Инспектор кивнул:
  — Я также поговорю с вашими людьми. Может быть, кто-либо из них слышал что-то такое, что может дать нам ключ к разгадке. Или обратил внимание на странности в поведении убитой. — Он помолчал и добавил: — Такое ведь могут заметить и ученицы.
  — Хорошо. Я обращусь к девочкам. Попрошу тех из них, кто знает что-нибудь, касающееся смерти мисс Спрингер, прийти ко мне и рассказать, — предложила мисс Вулстроу.
  — Отличная мысль, — отозвался начальник полиции.
  — Но вы должны помнить, что это девочки: кто-нибудь из них может преувеличить важность им известного, а то и просто выдумать что-то. Девочки иногда поступают необычно, но я рассчитываю на ваш профессионализм.
  — Надеюсь, что смогу пройти через это испытание, — сказал инспектор Келси. — А теперь, пожалуйста, дайте мне список ваших сотрудников.
  3
  — Я осмотрел все шкафы в павильоне, сэр.
  — И ничего не нашли? — спросил Келси без особой надежды.
  — Нет, сэр, ничего важного. Прекрасные вещи, но ничего по нашей части.
  — Шкафы были заперты?
  — Нет, сэр. Замки и ключи есть, но, видимо, здесь не принято запирать свои вещи. Можно свободно взять что угодно.
  Келси задумчиво уставился в некрашеный пол.
  — Ну хорошо, — сказал он. — Я пойду в школу. Хочу побеседовать с людьми.
  — Вы думаете, что это кто-нибудь из них, сэр?
  — Вполне возможно, — ответил Келси. — Никто, кроме одной учительницы и экономки, — их зовут Чедвик и Джонсон, — да еще ученицы Джейн, у которой разболелось ухо, не имеет алиби. Теоретически все они были в постелях и спали, но ручаться за это нельзя. Девочки спят в отдельных комнатах, учительницы, естественно, тоже. Каждая из них, включая мисс Вулстроу, могла выйти и встретить здесь мисс Спрингер или следить за ней. После того как мисс Спрингер была убита, эта особа могла вполне незаметно вернуться к себе и выйти из комнаты уже после тревоги. Но мотив… Да, — повторил он медленно. — Самое главное — мотив. И если это сделано не здешними, то найти его будет еще труднее.
  Он вышел из спортивного павильона и медленно направился к школе. Хотя время уже было позднее, старый Бриггс возился на цветочных грядках. Увидев Келси, он выпрямился.
  — Уже поздно работать, — улыбаясь, сказал Келси.
  — О, — отозвался Бриггс, — молодежь не знает, что значит быть садовником. Приходить в девять и уходить в пять вечера. Вы думаете, так? Бывают дни, когда приходится работать от зари до зари, если, конечно, любишь свое дело.
  — Вы можете гордиться делом рук своих. Я не встречал более красивого места.
  — Это верно. Но я не один. Со мной работает старательный парень. Да что говорить, сейчас большинство молодежи идет на завод, возиться с землей они не любят. Но мне повезло: парень, которого взяли мне в помощь, работает отлично.
  — И давно?
  — С начала семестра. Его зовут Адам. Адам Гудмен.
  — Я не видел его здесь.
  — Погодите денек. Он сейчас в другом месте.
  — Ничего, кто-нибудь покажет мне его, — сказал инспектор.
  — Вы хотите поговорить с ним?
  — Его нет в моем списке, — ответил Келси. — В списке людей, которые здесь работают.
  — О, вы увидите его завтра, мистер. Только вряд ли он сможет рассказать вам что-нибудь интересное.
  — Кто знает?
  Странный молодой человек, который начал работать в школе с начала семестра. Пожалуй, это было первым, что показалось Келси необычным в «Мидоубанке».
  4
  Мисс Вулстроу остановила девочек, пришедших, как обычно, вечером в зал для игр.
  — Я должна вам кое-что сказать. Мисс Спрингер, как вы знаете, убита прошлой ночью в спортивном павильоне. Если кто-нибудь из вас на прошлой неделе видел или слышал что-либо, касающееся мисс Спрингер и показавшееся вам странным, я попрошу рассказать об этом мне. Вы можете прийти ко мне в гостиную.
  — О, — воскликнула Джули Эпжон, когда они входили в зал, — как бы я хотела хоть что-нибудь знать! Но мы ничего не знаем. Правда, Дженнифер?
  — Конечно не знаем, — подтвердила ее подруга.
  — Мисс Спрингер всегда казалась мне самой обыкновенной, — продолжала Джули. — Как странно, что ее убили так таинственно.
  — Не думаю, чтобы это было так уж таинственно, — возразила Дженнифер. — Обычный грабитель.
  — Который хотел украсть наши ракетки, — с ехидством добавила Джули.
  5
  Инспектор Келси беседовал с мисс Ванситтарт. «Красивая женщина», — думал он. Возраст — лет сорок или немного меньше. Высокая, хорошо сложена, пепельные волосы уложены со вкусом. Была она спокойна и величава, держалась с достоинством и напоминала манерами мисс Вулстроу. «Впрочем, — подумал он, — у мисс Вулстроу есть то, чего нет у мисс Ванситтарт».
  Вопросы и ответы следовали как обычно. В результате оказалось, что мисс Ванситтарт ничего не видела и не слышала. Мисс Спрингер отлично справлялась с работой. Да, ее манеры были, возможно, не слишком изящны, но это не беда. Она, пожалуй, не отличалась привлекательностью, но для преподавательницы гимнастики это не так важно: суровый вид педагога не позволяет девочкам распускаться в его присутствии.
  В общем, мисс Ванситтарт ничего ценного не сказала.
  — Она, как обезьяна, — плохого не видит, о плохом не слышит и не думает, — с сердцем сказал сержант Бонд, помогавший инспектору Келси проводить опрос.
  Келси улыбнулся.
  Следующей была Эйлин Рич.
  «Страшна как грех» — таково было впечатление инспектора. Однако, присмотревшись, он пришел к выводу, что в ней есть что-то привлекательное. Он задавал ей традиционные вопросы, но ответы, к его удивлению, были не столь стандартными, как он ожидал.
  — Вы не знаете, может, кто-нибудь имел на нее зуб?
  — О нет, — быстро ответила мисс Рич. — Она была не из тех, кого можно ненавидеть.
  — Что вы имеете в виду, мисс Рич?
  — Мне кажется, что вряд ли у нее нашелся бы настоящий враг. Все, что она делала, происходило на глазах у всех. Она надоедала людям, они часто плохо отзывались о ней. Но это ни о чем не говорит. Я уверена… как бы это сказать… что ее убили не как мисс Спрингер, если вы понимаете, что я имею в виду.
  — Не совсем уверен, что понял вас, мисс Рич.
  — Если кто-то грабит банк, он может по ходу дела убить кассира. Так и здесь. Убили кассира, а не Грейс Спрингер. И вы ошибаетесь, пытаясь найти людей, которые заведомо желали убить именно ее.
  — Она совала нос в чужие дела?
  — Нет. Она не ходила на цыпочках вокруг сплетниц, но, если ей встречалось что-либо непонятное, она выясняла все до конца. Вот и выяснила.
  — Понятно. — Келси немного помолчал. — Вы сами ее любили, мисс Рич?
  — Я даже не думала о ней. Для меня она была только преподавательницей гимнастики. И еще вот что. Она гордилась своей работой и не считала ее забавой.
  Келси серьезно взглянул на мисс Рич.
  «Необычная женщина», — подумал он, а вслух сказал:
  — У вас есть свой взгляд на вещи!
  — Да, надеюсь, что есть.
  — Вы давно работаете в «Мидоубанке»?
  — Только полтора года.
  — У вас не было неприятностей?
  — В «Мидоубанке»?
  — Да.
  — О нет! Здесь все было хорошо до этого семестра.
  Келси насторожился:
  — А почему стало скверно в этом семестре? Вы же не имели в виду убийство? Вы думаете о чем-то другом…
  — Я… — Она запнулась. — Да, может быть, и так, но все это очень туманно.
  — Продолжайте.
  — Во-первых, чувствуется, что мисс Вулстроу несчастна, — медленно начала Эйлин Рич. — А потом… Есть еще одна вещь. Вы этого не знаете. И я не думаю, чтобы кто-нибудь заметил это. Вы понимаете, все было хорошо до этого семестра, и вот…
  — Что «вот»? — серьезно спросил Келси, глядя ей в глаза.
  — Мне кажется, возле нас притаилось что-то страшное… — медленно проговорила она. — Кошка среди голубей — вот как это можно назвать. Мы все — голуби, а среди нас — кошка. Но мы не можем увидеть эту кошку…
  — Очень уж неопределенно, мисс Рич.
  — Правда? Звучит по-идиотски, я сама понимаю. Такое ощущение, будто я что-то заметила, но сама не знаю, что именно.
  — Кого-то не соответствующего своему месту?
  — Нет. Единственное, что я могу сказать: кто-то здесь есть, кто-то странный, и он действует на меня, я чувствую его присутствие… О, я говорю бессвязно! Это только чувство. Это не то, что вам нужно. Это не улики.
  — Да, это не улики, — подтвердил инспектор. — Пока… Но это интересно, и, если ваше чувство станет более определенным, я буду рад выслушать вас.
  Мисс Рич слегка поклонилась ему и вышла.
  — Лжет, — сказал сержант Бонд.
  — Нет, — возразил инспектор. — Не думаю, чтобы она лгала. Я думаю, что она слишком чувствительна, даже мнительна. Такие люди, как она, если думают, что в комнате кошка, могут даже увидеть ее. Ну ладно. Следующей мы пригласим француженку.
  Глава 9
  Фантастический рассказ
  По виду мадемуазель Бланш можно было дать лет тридцать пять. Строгий костюм. Не красится, темные волосы уложены аккуратно, но безвкусно.
  — Право же, не очень приятно работать в школе, где происходят убийства, — неодобрительно заключила она. — И так же опасно находиться в доме, куда может забраться грабитель.
  — Но, мадемуазель Бланш, здесь нет ничего такого, что могло бы привлечь грабителя.
  Она пожала плечами:
  — Кто знает? Девочки, которые здесь учатся, все из богатых семей. У них может быть с собой что-нибудь ценное. Вор может узнать об этом и попытаться совершить кражу.
  — Но если у девочки есть что-нибудь ценное, то оно наверняка хранится не здесь, не в школе.
  — Откуда вы знаете? У них ведь есть шкафы, не правда ли?
  — Там хранятся только спортивные принадлежности.
  — Да, но они могут спрятать что-нибудь в носке, в свитере или в старом шарфе.
  — Но что именно?
  Этого мадемуазель не знала, а потому ограничилась тем, что пожала плечами.
  — Даже самый снисходительный отец не позволит своей дочери взять в школу бриллиантовое колье, — продолжал Келси.
  Мадемуазель снова пожала плечами:
  — Ценности могут быть различными. Говорят, что жук-скарабей тоже представляет ценность для коллекционера.
  Келси засмеялся:
  — Вряд ли.
  — Но я только высказываю предположение.
  — Вы преподавали в какой-нибудь другой английской школе?
  — На севере Англии, некоторое время назад. Но в основном я работала во Франции и Швейцарии… Немного в Германии. Я мечтала о том, чтобы приехать в Англию, — хотелось попрактиковаться в языке. У меня здесь подруга. Она мне написала, что есть место и что мисс Вулстроу будет рада, что так быстро нашлась замена ушедшей преподавательнице. И я приехала сюда. Но долго я здесь не останусь.
  — Почему? Что вам тут не нравится? — настаивал Келси.
  — Мне не нравится место, где стреляют, — отрезала мадемуазель Бланш. — И дети, которые ведут себя непочтительно.
  — Но они уже совсем не дети.
  — Некоторые еще младенцы, а ведут себя как двадцатилетние. Им предоставляют слишком много свободы. Я предпочитаю обычные школы.
  — Вы хорошо знали мисс Спрингер?
  — Не особенно. Мне не понравились ее манеры, и я старалась держаться как можно дальше от этой женщины. Костлявая, веснушчатая, с громким неприятным голосом. Настоящая карикатура на англичанку… Часто была груба. И я не любила ее.
  — В чем выражалась ее грубость по отношению к вам?
  — Она не пускала меня в спортивный павильон. Как будто это была ее собственность. Я заглянула туда из чистого любопытства. И тут входит мисс Спрингер и заявляет: «Что вы здесь делаете?» Представляете, это мне, учительнице!
  — Да, да, очень неприятно, — успокаивающе произнес Келси.
  — Настоящее хамство! Затем она сказала: «Уходите и оставьте ключ!» Она чуть не вытолкала меня. Когда я подошла, дверь была открыта и ключ лежал на полу. Я подняла его. Я забыла положить его на место, вот она и налетела на меня с оскорблениями. Ее ключ от ее спортивного павильона!
  — Все это немного странно, не так ли? — Инспектор внимательно посмотрел на мадемуазель Бланш. — Я имею в виду, что это выглядело так, будто она там что-то прятала и боялась, что это найдут…
  Это была осторожная попытка намекнуть на возможный мотив поведения мисс Спрингер, но Бланш только рассмеялась:
  — Спрятать в павильоне? Что можно спрятать в подобном месте? Или вы думаете, что она прятала там свои любовные письма? Так я уверена, что ей никто никогда не писал таких писем!
  Анжель Бланш поспешили выпроводить после нескольких незначительных вопросов.
  — Обидчива, — сказал Бонд, когда дверь за ней закрылась. — Все французы такие.
  — Однако она сообщила нам кое-что интересное, — заметил Келси. — Оказывается, мисс Спрингер не нравились люди, разгуливающие по ее залу-павильону, или как там это называется. Почему?
  — Может быть, она думала, что француженка следит за ней? — предположил Бонд.
  — Да, но почему она так подумала? Значит, она имела основания опасаться, что Бланш что-то найдет? Ну, кто там у нас еще остался?
  — Две молодые учительницы, мисс Блейк и мисс Роуэн, потом еще секретарша мисс Вулстроу.
  Мисс Блейк оказалась молоденькой и симпатичной. Она преподавала ботанику и физику. Она не сообщила ничего, что представляло бы интерес для следствия. Она очень мало знала мисс Спрингер, и у нее нет никаких соображений о причинах, которые привели ее к смерти.
  Мисс Роуэн имела вид, приличествующий человеку, который знает и преподает психологию: многозначительное и немного рассеянное выражение лица, прищуренные глаза.
  — Вполне возможно, — заявила она, — что мисс Спрингер покончила с собой.
  Инспектор Келси удивленно поднял глаза:
  — Но почему? Она была несчастной?
  — Она была агрессивной, — ответила мисс Роуэн, наклонясь вперед и глядя на собеседника поверх очков. — Она была очень агрессивной, по крайней мере, я так считаю. Видите ли, это обычная защитная реакция, направленная на то, чтобы скрыть комплекс неполноценности.
  — Я что-то слышал об этом. Она отличалась самоуверенностью?
  — Она была ужасно самоуверенна, — мрачно заявила мисс Роуэн. — Некоторые ее высказывания подтверждали мои подозрения.
  — Какие?
  — Она намекала, что люди в большинстве своем не такие, какими кажутся. Говорила, что в школе, где она работала до этого, она кого-то разоблачила. Директриса отказалась ее слушать, другие учительницы — тоже. Вы понимаете, что это значит, инспектор? — возбужденно провозгласила мисс Роуэн. — Это мания преследования.
  Инспектор Келси вежливо заметил, что ее предположения приобретут большую убедительность, если она сумеет объяснить, каким образом мисс Спрингер удалось выстрелить в себя с четырех шагов, а после этого еще куда-то спрятать пистолет.
  Мисс Роуэн заметила, что полиция всегда предубеждена против психологии.
  Затем была Анна Шапленд.
  — Ну, мисс Шапленд, что вы можете сказать об этом деле?
  — Абсолютно ничего. Я была в своей комнате, ничего не видела и не слышала. Вообще, все это невероятно!
  — Что вы видите в этом невероятного?
  — Ну, во-первых, сам факт, что мисс Спрингер убита. Говорят, что кто-то был в павильоне и она пошла посмотреть. Может, это и так, но я не понимаю, кто и зачем мог вломиться в павильон?
  — А может быть, это местные мальчишки? Хотели стащить что-нибудь из спортивных принадлежностей или просто пошутить.
  — Если это так, то я не могу понять, почему мисс Спрингер не разогнала их.
  — Вам не кажется, что мисс Спрингер как-то по-особенному относилась к спортивному павильону?
  Анна Шапленд недоуменно посмотрела на него:
  — По-особенному?
  — Ну, как к своей собственности, например. Говорят, она не любила, когда туда ходят другие.
  — Я ничего не знаю об этом.
  — Вы сами ничего не замечали?
  Анна покачала головой:
  — Я была там всего раз или два, да и то по поручению мисс Вулстроу.
  — Мисс Спрингер возражала когда-нибудь против посещения павильона мадемуазель Бланш?
  — Нет, я ничего об этом не слышала. Возможно. Некоторое время мадемуазель была очень сердита, она ведь, как вам известно, обидчива.
  — Вы не думаете, что она ходила в павильон рыться в шкафах?
  — В шкафах девочек? Ну, не поручусь…
  — У мисс Спрингер там был свой собственный шкаф?
  — Да, конечно.
  — Если бы оказалось, что мадемуазель Бланш роется в шкафу мисс Спрингер, то это, наверное, вызвало бы раздражение преподавательницы гимнастики?
  — Разумеется!
  — Вы больше ничего не можете рассказать о том, что имеет отношение к спортивному павильону?
  — Ну… — Анна замялась.
  — Да, мисс Шапленд, я вас слушаю.
  — Ничего особенного, — медленно произнесла Анна. — Но один из садовников — не Бриггс, а тот, молодой, — подходил как-то к павильону, хотя ему там абсолютно нечего было делать. Возможно, его влекло любопытство, а может, это просто был предлог отвлечься от работы — он чинил сетку на теннисном корте. Я не уверена, что здесь что-нибудь серьезное.
  — Но почему вы вспомнили об этом?
  — Да потому, — нахмурилась Анна, — что он странно себя вел. Вызывающе… И он вроде бы смеялся, что на девочек тратят такие деньги…
  — Так, понятно.
  — Я не уверена, что это важно.
  — Возможно, но на всякий случай я запишу ваши показания.
  — Все вокруг да около, — сказал сержант Бонд, когда Анна ушла. — Может быть, от слуг что-нибудь узнаем?
  Но от слуг не удалось узнать ничего. Правда, одна горничная, которая спала в школе, вообще-то могла что-нибудь услышать, но она тоже уверяла инспектора, что ни о чем не знает. Да, мисс Спрингер была несколько резковата. Ни о спортивном павильоне, ни о том, что находится там, она понятия не имеет.
  В этот момент в комнату вошла мисс Вулстроу.
  — Одна из девочек что-то хочет сообщить вам, инспектор, — сказала она.
  Инспектор резко обернулся:
  — Она что-нибудь знает?
  — Сомневаюсь, но вам лучше самому переговорить с ней. Она иностранка. Принцесса Шейста, племянница эмира Ибрагима.
  Келси кивнул.
  Мисс Вулстроу вышла и вернулась с темноволосой смуглой девушкой среднего роста. Своими миндалевидными глазами она взволнованно смотрела на мужчин.
  — Вы из полиции?
  — Да, — улыбнулся ей Келси, — мы из полиции. Садитесь, пожалуйста, и расскажите мне, что вы знаете о мисс Спрингер.
  — Да, да, я все расскажу вам… — Она села, наклонилась вперед и сказала драматическим шепотом: — Тут есть люди, которые следят за всем, что здесь происходит. Они не показываются, но они здесь! — Принцесса многозначительно посмотрела на инспектора.
  — А почему они следят за школой?
  — Потому, что здесь я! Они хотят украсть меня!
  Келси открыл рот. Этого он не ожидал.
  — Почему же они хотят украсть вас?
  — Чтобы получить за меня выкуп, конечно. Они ведь могут получить много денег от моих родственников.
  — Э… ну, допустим… — с сомнением произнес Келси. — Но если все так, то какое отношение это имеет к смерти мисс Спрингер?
  — Она могла застать их там, — ответила Шейста. — Возможно, она заговорила с ними, пригрозила им… Возможно, они обещали дать ей денег, если она никому ничего не скажет. И она поверила им. Они могли ей сказать, что оставят деньги в спортивном павильоне, а когда она пришла за ними, застрелили ее.
  — Но мисс Спрингер не поддалась шантажу.
  — Вы думаете, лучше быть простой учительницей? — презрительно сказала Шейста. — Вы не считаете, что куда приятнее иметь деньги, путешествовать, делать что хочешь? Особенно таким людям, как мисс Спрингер, — некрасивым, кого не любят мужчины. Вы не думаете, что таких людей деньги прельщают больше, чем других?
  — Ну… — протянул Келси. — Я даже не знаю, что сказать. — Он действительно не составил еще мнения о происходящем. — Это ваше собственное соображение? — спросил он. — Надеюсь, мисс Спрингер ничего подобного не говорила вам?
  — Мисс Спрингер никогда ничего не говорила, кроме «согнуться» и «медленнее», — сказала с обидой Шейста.
  — Допустим, но почему вы решили, что вас хотят похитить?
  — Неужели вы этого не понимаете? Мой кузен — принц Али Юсуф из Рамата. Он был убит во время революции. Было объявлено, что, когда я вырасту, мы поженимся. Теперь вы понимаете, какая я важная персона?
  Инспектор Келси недоверчиво посмотрел на нее.
  — Вам это кажется слишком фантастичным?
  Видя, что он по-прежнему сомневается, она продолжала:
  — Возможно, они думают, что я знаю, где находятся драгоценности!
  — Какие драгоценности?
  — Моего кузена. Его отца. В нашей семье они всегда передавались по наследству. По крайней мере, теперь вам ясно?
  — Но какое это имеет отношение к вам или к мисс Спрингер?
  — Но я уже вам сказала!.. Они, возможно, думают, что я знаю, где эти драгоценности!.. Они сделают меня пленницей и силой заставят все рассказать.
  — Так вы знаете, где эти драгоценности!
  — Нет, конечно нет! Они исчезли во время революции.
  — Кому они принадлежат?
  — Теперь, когда кузен мертв, они принадлежат мне. Больше нет никого, кто бы имел на них право. Его тетя, моя мать, умерла… Он сам хотел, чтобы они принадлежали мне! Если бы он не умер, мы бы поженились.
  — Это было решено?
  — Да, разумеется.
  — И вы должны были бы получить эти драгоценности, если бы вышли за него замуж?
  — Нет, у меня были бы новые. Из Парижа, от Картье. А эти хранились бы на крайний случай.
  — Я думаю, вы сами понимаете, что ваше предположение неправдоподобно, — сказал инспектор Келси.
  Глаза Шейсты блеснули.
  — Я сказала вам то, что знаю.
  — Ну хорошо, — успокаивающе произнес инспектор, — я запомню все это.
  Он встал, открыл дверь и выпустил принцессу.
  — Арабские сказки, — сказал он, возвращаясь к столу. — Киднеппинг и сказочные алмазы!.. Кто там следующий?
  Глава 10
  Совещание
  Когда инспектор Келси вернулся в отделение, дежурный сержант сказал ему:
  — Мы задержали Адама Гудмена, сэр. Он ждет вас.
  — Адама Гудмена? Ах да, садовника.
  Одетый в вельветовые брюки и ярко-голубую куртку, высокий, загорелый, красивый юноша, представший перед ним, был совершенно спокоен.
  — Вы хотели меня видеть. Я вас слушаю.
  В его голосе проскальзывали грубые, пренебрежительные интонации.
  «Впрочем, это обычно для теперешних молодых людей», — подумал инспектор.
  Келси прямо перешел к сути дела.
  — Что вы знаете об убийстве мисс Спрингер? — спросил он.
  — Ничего я не знаю об этом убийстве, — угрюмо пробурчал Адам. — Все происходило без меня. Я спал.
  Келси покачал головой. Он сел за стол и усадил юношу в кресло напротив. Молодой полицейский в штатском, вошедший в комнату вместе с инспектором, присел в стороне.
  — Теперь начнем, — сказал Келси. — Итак, вы Гудмен… — Он посмотрел на лежавшую перед ним бумагу. — Адам Гудмен?
  — Это правда, сэр. Но сначала ознакомьтесь с этим…
  Манеры Адама изменились. Теперь он держался вежливо и учтиво. Он достал что-то из кармана и протянул через стол инспектору.
  Брови инспектора, читавшего документ, поползли вверх. Он сказал полицейскому:
  — Вы свободны, Бардер.
  Молчаливый полицейский с удивленным выражением лица поднялся и вышел.
  — Ну… — Инспектор с интересом посмотрел на Адама. — Так кто же вы? Что вам нужно? Я хотел бы знать, что вы там делали…
  — В женской школе, — закончил за него Адам. — На первое время мне было дано определенное задание. Неужели я не похож на садовника?
  — Нет. Обычно садовники — старики. А вы понимаете что-нибудь в садоводстве?
  — Совсем немного. Когда-то я помогал матери.
  — То, что произошло в «Мидоубанке», объяснило вам что-нибудь?
  — Видите ли, мы действительно не знали, что должно произойти в «Мидоубанке». Мне было предписано ожидать вора. Так что убийство — это совсем не по школьной программе.
  — Значит, что-то должно было случиться, — сказал Келси и вздохнул. — Что за всем этим скрывается?
  И Адам ответил. Келси выслушал его с интересом.
  — Да, я был несправедлив к девушке, — заметил он. — Но все же рассказ Шейсты слишком фантастичен, чтобы быть правдивым, или вы так не считаете? Алмазы стоимостью в полмиллиона, а то и в миллион фунтов! И кому, вы говорите, они теперь принадлежат?
  — Хорошенький вопрос! Чтобы ответить на него, нужно задать немалую работу юристам-международникам. Тут дело спорное. До революции они принадлежали его величеству принцу Али Юсуфу, а теперь? Если они вернутся в Рамат, то будут принадлежать новому правительству. Али Юсуф мог завещать их кому-нибудь. Тогда их судьба будет зависеть от того, сможет ли это лицо представить доказательства… Только кому будет он их представлять? На них может претендовать его семья… Но лучшим вариантом, в сущности, было бы, если бы вы или я нашли их на улице и положили в карман. Тогда бы они стали нашей собственностью…
  — Значит, вы считаете, что тот, кто заполучит их в свои руки, и станет владельцем? — Келси неодобрительно покачал головой. — Это не очень приятно.
  — Да, — твердо сказал Адам. — Это не очень приятно. Это даже опасно. Вообще, здесь много неясного.
  — Но почему «Мидоубанк»? Потому что здесь принцесса?
  — Принцесса Шейста — первая кузина Али Юсуфа, это так. Кто-нибудь может пытаться похитить ее или вступить с ней в переговоры. Вот эта сомнительная возможность и заставила меня поселиться по соседству. Например, мы знаем, что в «Альтон-Гранд-отеле» остановилась миссис Колински. Виднейший член «Риф-Раф лимитед». Ничего по вашей линии, все по закону, все совершенно прилично, но она великолепная сборщица информации. Скажу вам также, что где-то здесь находится бывшая танцовщица из одного кабаре Рамата. По нашим данным, она работает на некое иностранное правительство. Видите, что сконцентрировано вокруг «Мидоубанка»? И ко всему этому прошлой ночью убита мисс Спрингер.
  Келси задумчиво кивнул:
  — Здорово запутано! Необычный случай.
  — Секретные агенты, грабители, убийцы — они всегда рядом, — согласился Адам. — Все это чудовищно, но такова жизнь.
  Они помолчали. Потом Келси задал вопрос:
  — Что, по-вашему, случилось прошлой ночью?
  — Спрингер была в спортивном павильоне в полночь. Почему? Отсюда надо начинать. Мы не должны ставить вопрос, кто убил ее, пока не узнаем, почему она была в спортивном павильоне в это время. Мы можем предполагать, что, несмотря на правильный образ жизни и занятия спортом, она в этот час не спала; выглянув в окно, она увидела свет — ее окно выходит к павильону.
  Келси кивнул.
  — У нее хватило смелости пойти самой посмотреть, в чем дело. Кого-то она застала… Но кого? Неизвестно. И этот человек застрелил ее.
  Келси снова кивнул.
  — Это мы знаем, — сказал он. — Но меня смущают ваши последние слова. Вы же не станете убивать просто так, а постараетесь любым путем избежать этого, если…
  — Если не случится что-то такое, что заставит стрелять? Согласен! В этом случае можно застрелить и ни в чем не повинную мисс Спрингер — застрелить во исполнение долга. Но есть и другая возможность. Мисс Спрингер получила работу в «Мидоубанке» по частному приглашению. Ну а если ее послали хозяева, потому что у нее есть подходящая специальность?.. Она ждет момента, затем пробирается в павильон. Кто-то следит за нею или ждет ее там, держа пистолет наготове… Но снова вопрос: почему? Зачем? Ведь спортивный павильон — не то место, где можно что-то спрятать.
  — И там ничего не было спрятано, могу вас заверить! Мы все тщательно осмотрели — шкафы девочек, шкаф мисс Спрингер, различный инвентарь, все здание. Там нет ничего похожего на ювелирные изделия.
  — Ну, определенную поправку во все это мог внести убийца, — заметил Адам. — Другая возможность заключается в том, что спортивный павильон мог использоваться в качестве места рандеву. С мисс Спрингер или еще с кем-то. Место вполне подходящее для такой цели. Приличное расстояние от дома, и в то же время не слишком далеко. Если кто и заметит, то готов простой ответ: там был свет и так далее. Итак, мисс Спрингер пошла на встречу, затем произошла ссора, и ее застрелили. Или по-другому. Мисс Спрингер увидела, как кто-то выходит из дома, и последовала за ним в надежде увидеть и услышать что-либо.
  — Я никогда не видел ее живой, — сказал Келси, — но по рассказам о ней можно заключить, что по натуре она была любопытной особой.
  — Вполне возможное объяснение, — согласился Адам. — Любопытство погубило кошку. Да, я думаю, она пошла в павильон.
  — Но если это было свидание, тогда… — Келси замялся.
  Адам энергично кивнул:
  — Тогда в этой школе есть еще кто-то, заслуживающий нашего пристального и незаметного внимания. Так сказать, кошка среди голубей.
  — Кошка среди голубей… — задумчиво повторил Келси. — Мисс Рич, одна из учительниц, сегодня сказала что-то похожее… — Он размышлял минуты две. — В этом семестре в «Мидоубанке» появилось три новых лица: Шапленд, француженка и мисс Спрингер. Последняя убита и отпадает. Значит, кошка среди голубей — одна из этих двух. — Он посмотрел на Адама. — Но как узнать, кто именно?
  — Я видел мадемуазель Бланш, входившую в павильон с самым невинным видом. Хотя делать ей там было нечего. И все-таки я поставил бы на другую. Она спокойна и рассудительна. Пожалуй, я осмотрю ее вещи. Черт побери, почему вы смеетесь?
  — Она заподозрила вас, — смеясь, ответил Келси. — Она видела, как вы входили в спортивный павильон, хотя вам там нечего было делать.
  — Проклятие! — негодующе воскликнул Адам. — Какое совпадение!
  — Значит, все сходится в «Мидоубанке», — сказал Келси. — Это прекрасная школа, и мисс Вулстроу — достойнейшая женщина. Чем скорее мы доберемся до сути дела, тем лучше будет для них обеих. — Он помолчал, задумчиво поглядывая на Адама, а затем добавил: — Я думаю, мы можем открыть мисс Вулстроу, кто вы такой. Она сумеет держать язык за зубами, уверяю вас.
  Адам задумался на мгновение. Затем кивнул.
  — Да, — сказал он, — при сложившихся обстоятельствах это неизбежно.
  Глава 11
  Новая лампа вместо старой
  1
  У мисс Вулстроу была еще одна особенность, отличавшая ее от большинства женщин: она умела слушать.
  Вот и сейчас она молча выслушала все, что ей рассказали инспектор и Адам, причем даже не очень удивилась. Она только подняла брови и произнесла одно слово:
  — Замечательно!
  «Все зависит от того, что мы будем называть замечательным», — подумал Адам, но вслух этого не сказал.
  — Ну, — своим обычным тоном произнесла мисс Вулстроу, — что я должна делать?
  Инспектор Келси откашлялся:
  — Все должно идти по-прежнему. Мы просто сочли, что вам надо знать все. Ради школы.
  Она кивнула:
  — Естественно. Школа — мое главное дело. Я отвечаю за безопасность моих учениц и, в некоторой степени, за персонал. И если нам придется сообщить в печать кое-что о смерти мисс Спрингер, будет лучше, если эта информация пойдет от меня. Я хотела бы, чтобы сообщено было как можно меньше. Это, конечно, эгоистическая точка зрения, хотя я думаю, что моя школа важна не только для меня. Но если рассказать должны вы, тогда — пожалуйста.
  — Нет, — ответил Келси. — В этом нет необходимости. Чем меньше сведений просочится наружу, тем лучше. Следствие будет продолжено, а мы поведем себя так, будто думаем, что это обычное дело. Юные убийцы или юные правонарушители, как мы их называем. Их теперь множество. Правда, они обычно вооружены ножами, но иногда носят и огнестрельное оружие. Мисс Спрингер убита ими. Они ее застрелили. Вот все, что мы скажем. Больше сообщать представителям прессы и не следует: «Мидоубанк» известна, убийство здесь — сенсация… ну а мы спокойно продолжим работу.
  — Думаю, что смогу вам помочь в этом деле, — с удовлетворением сказала мисс Вулстроу. — У меня есть кое-какие влиятельные знакомые там, наверху.
  Улыбнувшись, мисс Вулстроу назвала несколько имен, среди которых фигурировали министр иностранных дел, два газетных магната, известный епископ и министр образования.
  — Все, что я смогу, я сделаю. — Она взглянула на Адама. — Вы согласны?
  — Да, — быстро ответил Адам. — Мы всегда предпочитаем делать свои дела тихо и спокойно.
  — И вы по-прежнему останетесь моим садовником?
  — Если вы ничего не имеете против. Это даст мне возможность находиться там, где я захочу, не вызывая подозрений. И я смогу наблюдать за всем.
  Брови мисс Вулстроу удивленно поползли вверх.
  — Надеюсь, вы больше не ожидаете убийств?
  — Нет, нет.
  — Я рада. Было бы величайшей сенсацией, если бы в какой-нибудь школе произошло два убийства за семестр… — Она повернулась к Келси: — Ваши люди кончили работу в спортивном павильоне? Если мы не сможем им пользоваться, возникнут определенные неудобства.
  — Мы все закончили. Я считаю, что вам ясна наша точка зрения. Какова бы ни была причина убийства, там мы не нашли ничего, что могло бы нам как-то помочь. Только обычный спортинвентарь.
  — И в шкафах девочек — ничего?
  Инспектор Келси улыбнулся:
  — Книга под названием «Кандид»… с иллюстрациями. Дорогая книга…
  — А, — покачала головой мисс Вулстроу, — она, конечно, была у Жизель д'Обре. Правильно?
  Уважение инспектора к мисс Вулстроу росло.
  — Вы не ошиблись.
  — Это не страшно. «Кандид» — классика. Теперь я вернусь к первому вопросу. С нашей стороны, может ли школа вам помочь?
  — В данный момент — вряд ли. Вот еще что! Есть ли у вас какая-нибудь причина для беспокойства в этом семестре? Происшествие? Или человек?
  Мисс Вулстроу молчала минуту или две. Затем сказала медленно:
  — Единственное, что могу вам ответить: я не знаю.
  Адам быстро спросил:
  — Вы ощущали что-нибудь странное?
  — Да, пожалуй, но не больше. Это так неопределенно… Я не могу точно указать пальцем на человека или событие, только… — Она снова замолчала. — Понимаете, я чувствую, все время чувствую, что я что-то пропустила, что-то такое, чего мне не следовало бы пропускать. Разрешите, я объясню…
  Она рассказала вкратце о небольшом инциденте с миссис Эпжон, связанном с неожиданным появлением леди Вероники.
  Адам заинтересовался ее рассказом:
  — Поясните, пожалуйста, мисс Вулстроу. Значит, миссис Эпжон смотрела в окно, в переднее окно, выходящее на дорогу, и узнала кого-то. В этом нет ничего особенного. У вас множество учениц, и нет ничего удивительного в том, что она раньше видела некоторых родителей или родственников. Но у вас сложилось мнение, что она была удивлена, узнав человека, которого не ожидала встретить в «Мидоубанке»?
  — Да, именно такое впечатление у меня сложилось.
  — А в это время через другое окно вы увидели мать одной из учениц в состоянии опьянения, что заставило вас совершенно забыть о миссис Эпжон?
  Мисс Вулстроу кивнула.
  — Она говорила в течение нескольких минут?
  — Да.
  — И когда ваше внимание вновь вернулось к ней, она говорила о шпионах и разведывательной работе, которой занималась во время войны, до замужества?
  — Да.
  — В этом что-то может быть, — задумчиво сказал Адам. — Некто, кого она знала в те дни… Отец, мать или родственник одной из ваших учениц или, может быть, кто-то из вашего персонала.
  — Едва ли это был кто-нибудь из учителей, — возразила мисс Вулстроу.
  — Почему же, это вполне возможно.
  — Мы лучше узнаем это от миссис Эпжон, — сказал Келси. — У вас есть ее адрес?
  — Конечно, но я думаю, что она сейчас за границей. Подождите, сейчас мы выясним…
  Она дважды нажала на звонок на столе, потом нетерпеливо подошла к двери и окликнула проходившую девочку:
  — Паула, найди и пошли ко мне Джули Эпжон.
  — Хорошо, мисс Вулстроу.
  — Лучше мне уйти до того, как войдет девочка, — сказал Адам. — Необычная получится картина, если покажется, что я помогаю инспектору в расследовании. Потом он придумает предлог, чтобы вызвать меня сюда. Кстати, — добавил Адам, обращаясь к мисс Вулстроу, — вы не будете возражать, если я немного злоупотреблю своим положением? Если я заведу дружеские отношения с некоторыми членами вашего коллектива?
  — С кем?
  — Ну, с мадемуазель Бланш, например.
  — Мадемуазель Бланш? Вы думаете, что она…
  — Я думаю, что она здорово скучает здесь.
  — А!.. — Мисс Вулстроу улыбнулась. — Возможно, вы правы. А кто еще?
  — Буду пытаться со всеми… — весело ответил Адам. — Если вы найдете, что некоторые ваши девочки… поглупели и бегают в сад на свидание, то верьте, что этого требует расследование.
  — Вы думаете, что девочки что-нибудь знают?
  — В принципе, любая из них может что-нибудь знать, — сказал Адам. — Даже если сама не знает, что знает.
  — Возможно, вы правы.
  Раздался стук в дверь.
  — Входите, — пригласила мисс Вулстроу.
  В комнату вошла запыхавшаяся Джули.
  — Проходи, Джули.
  Инспектор Келси строго взглянул на Адама:
  — Теперь вы можете идти, Гудмен. Займитесь своей работой.
  — Я же говорил, что ничего не знаю про это, — развязно бросил Адам и вышел, бормоча под нос: — Гестапо распоясалось…
  — Что случилось, мисс Вулстроу? Я бежала от самых кортов.
  — О, все в порядке. Я только хотела узнать у тебя адрес твоей мамы. Куда я могу написать ей?
  — Напишите тете Изабелле. Мама за границей.
  — Адрес твоей тети я знаю. Но я хочу написать маме лично.
  — Не знаю, как вы сможете это сделать, — нахмурившись, сказала Джули. — Мама поехала автобусом в Анатолию.
  — Автобусом? — изумилась мисс Вулстроу.
  Джули кивнула:
  — Ей нравятся такие вещи. И потом, это ужасно дешево. Правда, не слишком уютно, но маму это не смущает. Если захочет, остановится где-нибудь на неделю или две.
  — Понятно. Скажи, Джули, твоя мама никогда не упоминала при ком-нибудь о своей работе во время войны?
  — Нет, мисс Вулстроу, не думаю. Она никогда так не делает.
  — Твоя мама была на разведывательной работе, не так ли?
  — Да. И маме она даже нравилась. Она никогда и нигде ничего не взрывала, не пряталась от гестапо. Она работала, кажется, в Швейцарии и Португалии. — Джули немного помолчала и добавила смущенно: — Она часто рассказывала, но, боюсь, я не очень внимательно ее слушала.
  — Ну хорошо, Джули. Спасибо за все.
  Мисс Вулстроу повернулась к инспектору.
  — Вот это да! — воскликнула она, когда Джули вышла. — Поехать автобусом в Анатолию! И девочка говорит об этом так просто, как будто ее мать отправилась на семьдесят третьем автобусе в Мариалл или Смельгроу!
  2
  Дженнифер, рассеянно помахивая ракеткой, уныло возвращалась с корта. Ошибки, допущенные сегодня утром, угнетали ее. Нет, как можно обходиться такой ракеткой! Конечно, из-за нее она и проиграла.
  Тренировки под руководством мисс Спрингер были, разумеется, очень полезны. Она знала дело. Жаль, что она умерла… Дженнифер всегда относилась к теннису серьезно.
  — Послушай, девочка…
  Дженнифер остановилась. Перед ней стояла хорошо одетая женщина с золотистыми волосами, под мышкой у нее был длинный плоский пакет. Дженнифер удивилась, почему она до сих пор не заметила эту женщину. Ей и в голову не приходило, что женщина могла скрываться среди деревьев, чтобы при ее приближении выйти ей навстречу.
  Женщина спросила с мягким американским акцентом:
  — Где я могу найти девочку по имени… — она взглянула на бумажку, — Дженнифер Сатклиф?
  Дженнифер остановилась в удивлении:
  — Я — Дженнифер Сатклиф.
  — Неужели? Как забавно! Такое совпадение! Я не думала, что в такой большой школе сразу же найду ту, которая мне нужна. А говорят, что так не бывает.
  — Я думаю, что бывает, — ответила Дженнифер без особого интереса.
  — Я была недавно у друзей, — продолжала женщина, — и случайно упомянула, что буду в этих местах. Так вот твоя тетя или крестная… Ах, у меня ужасная память! Она назвала мне свое имя, но я забыла его… так вот, она сказала, что было бы очень хорошо, если бы я, приехав сюда, передала тебе новую теннисную ракетку. Она говорила, что ты просила об этом.
  Лицо Дженнифер просветлело. Происходящее казалось чудом.
  — О, это, должно быть, моя крестная, миссис Кемпбелл. Я зову ее тетей Джиной. Потому что тетя Розамонд никогда не догадывается ничего прислать, она может дать лишь десять шиллингов к Рождеству.
  — Да, теперь я вспомнила имя. Действительно, Кемпбелл.
  Пакет был мгновенно вскрыт. Дженнифер издала вопль радости, когда достала ракетку.
  — О! Отличная ракетка! — воскликнула она. — Наконец-то я буду играть новой ракеткой! Разве можно хорошо играть, если ракетка плохая?
  — Я тоже так считаю.
  — Большое спасибо!
  — Пожалуйста. А знаешь, я здесь немного робею. Школы всегда приводили меня в смущение. Так много девочек… Да, кстати, давай я отвезу твою ракетку назад. Тетя… то есть крестная, перетянет ее. — Она подняла ракетку, которую Дженнифер швырнула на дорожку.
  — Не думаю, что это стоит делать, — сказала Дженнифер, не обращая на происходящее особого внимания. Она целиком была поглощена созерцанием нового сокровища.
  — Но запасная ракетка никогда не помешает, — возразила ее новая знакомая. — Ах!.. — Она взглянула на часы. — Уже поздно, гораздо позже, чем я думала. Я должна бежать.
  — Вызвать такси? Я могу позвонить по телефону…
  — Нет, нет, спасибо, моя дорогая. Моя машина ждет у ворот. До свидания. Я рада, что встретила тебя. Надеюсь, что ты будешь довольна новой ракеткой. — И она побежала по тропинке, ведущей к воротам.
  — Благодарю вас! — крикнула Дженнифер ей вслед.
  Затем, втайне злорадствуя, она помчалась к Джули.
  — Смотри! — крикнула она, потрясая ракеткой.
  — Вижу. А где ты взяла ее?
  — Моя крестная мне ее прислала. Тетя Джина. Она мне не тетя, но я так ее зову. Я не только маме, но и ей писала о ракетке. А теперь я должна написать ей и поблагодарить…
  — Везет же людям, — сказала Джули.
  — Теперь-то я смогу играть! Шейста, смотри, — обратилась она к девушке, подошедшей к ним. — У меня новая ракетка! Не правда ли, хорошая?
  — Наверное, дорогая, — сказала Шейста, рассматривая ракетку. — Я так хочу научиться играть в теннис!
  — Но ты же все время играешь в мяч.
  — Дома я даже не знала, что такое мяч, — неопределенно сказала Шейста. — Прежде чем возвращаться домой, я хочу заказать теннисный костюм.
  — Шейста никогда не разговаривает ни о чем, кроме одежды, — презрительно бросила Джули, когда принцесса отошла от подружек. — Ты не думаешь, что и мы будем такими?
  — Может быть, — сказала Дженнифер. — Но это было бы ужасно.
  Они пошли в спортивный павильон, уже освобожденный от полиции. Дженнифер бережно положила ракетку на место.
  — А что ты будешь делать со старой? — спросила Джули.
  — О, она взяла ее с собой.
  — Кто?
  — Женщина, которая принесла эту. Она встретила тетю Джину, та попросила ее отвезти мне ракетку, а старую забрать. Тетя отдаст ее на перетяжку.
  — А, понятно… — нахмурилась Джули.
  — Зачем тебя вызывала Вулли?
  — Мисс Вулстроу? О, пустяки. Это насчет адреса матери. Но она сейчас где-то в Турции… Но послушай, Дженнифер, твоя старая ракетка не нуждалась в перетяжке.
  — О, Джули, но ведь она была как губка!
  — Я знаю. Но ведь та ракетка в действительности моя. Вспомни, мы же поменялись. Это моя ракетка нуждается в починке. А эту недавно перетягивали!
  — Правда… — Дженнифер испуганно остановилась. — А может, эта женщина — я даже не спросила, как ее зовут, так была рада — увидела, что ракетку надо перетянуть?
  — Но ты сказала, что, по ее словам, о перетяжке ракетки с ней говорила твоя тетя Джина. А ведь тетя просто не могла знать, надо или не надо перетягивать ракетку.
  — Ну… — Дженнифер растерянно смотрела на подругу. — Я полагаю… думаю…
  — Что ты думаешь?
  — Возможно, тетя Джина подумала, что если мне нужна новая ракетка, то старую пора перетянуть. Ведь так?
  — Думаю, что нет, — медленно сказала Джули. — И вообще, мне кажется, что все это выглядит странно, что это похоже… это похоже на новую лампу вместо старой. Аладдин, помнишь?
  Дженнифер задумалась.
  — Могу себе представить: потрешь мою старую ракетку — и появится джинн! Если бы появился джинн, о чем бы ты попросила его, Джули? Что потребовала бы?
  — О, много разных разностей! Магнитофон, сотню тысяч фунтов и… Много чего! А ты?
  — Я не знаю, — ответила Дженнифер. — Теперь, когда у меня есть новая ракетка, я действительно не знаю.
  Глава 12
  Катастрофа
  1
  Третий уик-энд после начала нового семестра прошел как обычно. Это был первый уик-энд, когда родителям разрешалось брать учениц домой. В результате «Мидоубанк» почти опустела.
  В воскресенье в школе оставалось не более двадцати человек. Часть персонала должна была вернуться либо поздно вечером в воскресенье, либо в понедельник. Уехала даже мисс Вулстроу. Для нее это было крайне необычно — покинуть школу. Но на то у мисс Вулстроу была веская причина: приглашение к герцогине Белсхем в Велсингтонское аббатство. Герцогиня прислала письмо, в котором сообщила, что на уик-энде будет сам Генри Бенкс. Генри Бенкс — крупный промышленник и своеобразный приверженец школы. Приглашение туда было равносильно приказу. Да и поговорить с Генри Бенксом сейчас было особенно кстати: обсудить вопрос о будущем школы, рассказать о недавнем трагическом событии.
  В субботу утром — мисс Вулстроу только что закончила диктовать корреспонденции — вдруг зазвонил телефон. Анна Шапленд сняла трубку.
  — Это эмир Ибрагим, мисс Вулстроу, — сказала она. — Он прибывает завтра в Кларидж и хочет взять на воскресенье Шейсту.
  Мисс Вулстроу взяла трубку, поговорила с одним из приближенных эмира. Шейста будет готова к одиннадцати утра в воскресенье и должна вернуться в девять вечера.
  — А я чуть не отправила Шейсту с Жизель д'Обре к родителям Жизель, но теперь придется это отменить. Мы закончили все письма?
  — Да, мисс Вулстроу.
  — Значит, я могу уехать с чистой совестью. После того как вы кончите печатать и отправите письма, вы тоже свободны до понедельника.
  — Благодарю вас, мисс Вулстроу.
  — Отдохните как следует, дорогая, погуляйте.
  — Это я и собираюсь сделать.
  — Молодой человек?
  — Да. — Анна немного покраснела. — Ничего серьезного.
  — И все же?
  — Это старый друг.
  — Волнение — не всегда повод для замужества. Ну ладно, позовите ко мне мисс Чедвик.
  Вошла мисс Чедвик.
  — Эмир Ибрагим, дядя Шейсты, возьмет ее на воскресенье, Чедди. Если он приедет лично, скажи ему, что у нее неплохие успехи.
  — Она не слишком сообразительна, — заметила мисс Чедвик.
  — Ум у нее незрелый, — сказала мисс Вулстроу. — Но в другом отношении она вполне созрела. Иногда, когда разговариваешь с ней, невольно думаешь, что ей лет двадцать пять. Я полагаю, это потому, что она жила излишне свободно. Париж, Тегеран, Каир и тому подобное… В нашей стране девочки долго остаются юными… подчас слишком долго. Мы иногда с гордостью говорим: «Она совсем еще дитя», хотя гордиться здесь, собственно говоря, нечем.
  — Не могу согласиться с тобой и в этом, дорогая, — покачала головой мисс Чедвик. — Я пойду и предупрежу Шейсту насчет дяди. А ты поезжай и ни о чем не беспокойся.
  — Да, это действительно удобный случай оставить за себя Элинор Ванситтарт и посмотреть, как она справится. Впрочем, поскольку ты здесь, я думаю, ничего не случится.
  — Надеюсь, что нет. Пойду и поищу Шейсту.
  Шейста удивленно посмотрела на нее, но не выразила радости по поводу прибытия дяди.
  — Он хочет взять меня на завтра? — переспросила она. — Но, мисс Чедвик, ведь решено, что я поеду с Жизель д'Обре и ее матерью.
  — Боюсь, что это придется отложить до другого раза.
  — Но мне больше хотелось бы поехать с Жизель, — сердито сказала надувшаяся Шейста. — С моим дядей не очень весело. И когда он ест, то хрюкает.
  — Ты не должна так говорить. Это невежливо!
  — Может, дядя нашел мне нового жениха! — воскликнула Шейста, и лицо ее прояснилось. — Это было бы замечательно.
  — Если это и так, он вряд ли скажет тебе об этом. Ты еще слишком молода, чтобы выходить замуж.
  — Учеба мне надоела.
  2
  Воскресное утро выдалось ясным и тихим. Мисс Ванситтарт осталась замещать мисс Вулстроу после ее отъезда в субботу. Мисс Джонсон и мисс Рич тоже уехали. В школе оставались мисс Чедвик, мисс Роуэн и мадемуазель Бланш.
  — Надеюсь, девочки не будут много болтать, — сказала мисс Чедвик. — Я имею в виду бедную мисс Спрингер.
  — Будем надеяться, что они забудут об этом, — отозвалась Элинор Ванситтарт.
  В десять часов девочки в сопровождении мисс Ванситтарт и мисс Чедвик пошли в церковь. Четыре девочки-католички, сопровождаемые мисс Бланш, отправились в костел. С половины двенадцатого начали прибывать автомобили. Мисс Ванситтарт величественно стояла в холле. Она с улыбкой приветствовала матерей, аттестовала их отпрысков и ловко уклонялась от разговоров о недавней трагедии.
  — Ужасно, — говорила она, — конечно, это ужасно. Но мы, как вы понимаете, не разговариваем здесь на эту тему. Юные умы слишком чувствительны и ранимы.
  Чедди тоже беседовала с родителями, многие из которых были ее друзьями, обсуждала планы проведения праздников, рассказывала им о дочерях.
  — Думаю, что тетя Изабелла могла бы приехать за мной, — говорила Джули, прижимаясь носом к стеклу в классе.
  — Меня мама возьмет на следующей неделе, — сказала Дженнифер. — У отца какие-то дела, очень важные, и она не может забрать меня сегодня.
  — Ого! — воскликнула Джули. — Посмотри, какие туфли у Шейсты. Держу пари, что она купила их у Джонсона в Лондоне.
  Шофер в ливрее открыл дверцу большого «Кадиллака», Шейста уселась, и машина быстро умчалась.
  — Если хочешь, поедем со мной на следующий уик-энд, — предложила Дженнифер. — Я напишу маме, что хочу пригласить подругу.
  — Хорошо, — согласилась Джули. — Ох, ты только взгляни на мисс Ванситтарт!
  — Какая грация, да?
  — Не знаю почему, но мне хочется засмеяться. Точная копия мисс Вулстроу, не так ли? Во всем подражает ей, а получается вроде карикатуры.
  — Смотри, вот мама Памелы, — сказала Дженнифер. — Она приехала с маленьким мальчиком. Не представляю, как они поместятся в этом крохотном автомобильчике.
  — Они, наверное, едут на пикник, — вздохнула Джули, помолчала и добавила: — Я все время думаю, зачем мисс Вулстроу хотела связаться с мамой. Просто удивительно! И она казалась такой расстроенной, когда узнала, где та…
  — Это не из-за тебя, — ответила Дженнифер. — Ты ведь не сделала ничего плохого.
  — Не знаю. Может быть, она хотела сообщить ей о мисс Спрингер.
  — Зачем? — удивилась Дженнифер. — Я думаю, она должна быть рада, что есть по крайней мере одна мать, которой неизвестно о смерти мисс Спрингер.
  — Я думаю, — неторопливо сказала Джули, — что нам не все рассказали относительно мисс Спрингер.
  — Почему ты так думаешь?
  — Потому что происходят странные вещи. Например, история с твоей ракеткой.
  — Ах да, я не говорила тебе! — воскликнула Дженнифер. — Я тогда написала письмо тете Джине, сообщила, что получила новую ракетку, благодарю ее и очень довольна. Так вот, сегодня утром я получила ответ. Тетя Джина пишет, что рада за меня, но новую ракетку она мне никогда не посылала.
  — Я же говорю тебе, что все это очень странно! — торжествующе проговорила Джули. — Вспомни, кстати, что в ваш дом забирались взломщики.
  — Да, но они ничего не нашли.
  — Все это становится ужасно интересным. Я думаю, что у нас скоро произойдет второе убийство.
  — О, Джули, но почему ты так думаешь?
  — В книгах при таких обстоятельствах всегда случается второе убийство, — ответила Джули. — И я полагаю, что если кто-нибудь еще будет убит, то это ты.
  — Я? — вытаращила глаза Дженнифер. — Но почему кто-то должен убить меня?
  — Потому что ты все так перепутала. Знаешь, мы должны постараться попасть к твоей матери на следующей неделе, Дженнифер. Возможно, что кто-то передал ей в Рамате секретные бумаги.
  — Какие секретные бумаги?
  — Откуда я знаю? — пожала плечами Джули. — Может, чертежи новой атомной бомбы. Или еще что-нибудь.
  Дженнифер молча смотрела на нее.
  3
  Мисс Ванситтарт и мисс Чедвик сидели в гостиной, когда вошла мисс Роуэн и сказала озабоченно:
  — Где Шейста? Я нигде не могу ее найти. Только что прибыл за ней автомобиль эмира.
  — Что? — удивленно спросила мисс Чедвик. — Но это явная ошибка! Автомобиль эмира был здесь три четверти часа назад. Я видела, как Шейста усаживалась в машину. Она уехала одной из первых.
  Элинор Ванситтарт пожала плечами:
  — Я полагаю, что произошло недоразумение и автомобиль за ней прислали дважды.
  Она встала и вышла, чтобы поговорить с шофером.
  — Это, должно быть, ошибка, — сказала она ему. — Молодая леди покинула нас час тому назад.
  Шофер казался удивленным.
  — Я тоже думаю, что здесь произошла какая-то ошибка, — сказал он. — Я получил точный приказ ехать в «Мидоубанк» за молодой леди.
  — Ну, всюду может возникнуть путаница, — заявила мисс Ванситтарт.
  Шофер оставался спокойным и невозмутимым.
  — Все может быть, — согласился он. — Приказы нам отдают по телефону, не письменно, так что можно и забыть о чем-то. С этими восточными джентльменами очень трудно иметь дело: они дважды и трижды меняют свои распоряжения. Ну а наша фирма ошибок не делает, мы гордимся этим. Надеюсь, что если здесь и произошла ошибка, то не по нашей вине.
  Он вернулся к автомобилю, сел в него и уехал. Мисс Ванситтарт недоверчиво посмотрела ему вслед, но в конце концов решила, что ничего страшного нет.
  После завтрака некоторые девочки играли, другие писали письма. В половине четвертого раздался телефонный звонок. К аппарату подошла мисс Чедвик.
  — Это Мидоубанкская школа? — послышался мужской голос. — Можно попросить к телефону мисс Вулстроу?
  — Ее сегодня нет. С вами говорит мисс Чедвик.
  — Я звоню из Клариджа по поручению эмира Ибрагима. Это по поводу одной из ваших учениц.
  — Да? Вам что-нибудь известно о Шейсте?
  — Эмир говорит, что его поручение не выполнено.
  — Поручение? Какое поручение?
  — Ну, относительно доставки Шейсты.
  — Как? Значит, она не приехала?
  — Нет. Но из «Мидоубанка» она выехала?
  — Да, в половине двенадцатого за ней пришла машина, и она отбыла.
  — Это странно, потому что… Я лучше позвоню в фирму, которая обслуживает эмира автомобилями.
  — О, — произнесла мисс Чедвик, — надеюсь, что все будет в порядке.
  — Не успокаивайте меня, — послышалось из трубки. — А может, вы еще что-нибудь знаете?
  Мисс Чедвик почувствовала серьезное беспокойство:
  — Нет… И это очень странно.
  — Скажите… — Голос звучал нерешительно. — Это, конечно, между нами, я не скажу эмиру; но не было ли у нее какого-нибудь парня?
  — Разумеется, нет, — с достоинством ответила мисс Чедвик.
  — Нет, нет, не в школе; но, может быть, кто-нибудь из девочек что-то знает?
  — Могу вас заверить, — твердо проговорила мисс Чедвик, — что ничего подобного здесь не могло быть.
  — Но так уж ли это невозможно? Ну хорошо, я позвоню в фирму.
  Мисс Чедвик медленно повесила трубку и отправилась искать мисс Ванситтарт. Разумеется, у нее не было оснований полагать, что мисс Ванситтарт лучше разбирается в этом деле, чем она сама, но мисс Чедвик чувствовала, что ей необходимо с кем-нибудь посоветоваться.
  После того как мисс Чедвик передала мисс Ванситтарт содержание телефонного разговора, они некоторое время смотрели друг на друга.
  — Вы не думаете, — медленно сказала мисс Чедвик, — что мы должны послать за полицией?
  — Не нужно полиции, — затрясла головой мисс Ванситтарт.
  — Но вы же знаете, Шейста говорила, что кто-то собирается похитить ее.
  — Похитить? Чепуха! — живо произнесла мисс Ванситтарт.
  — Вы не думаете… — настаивала мисс Чедвик.
  — Мисс Вулстроу оставила меня здесь за себя, — проговорила Элинор Ванситтарт, — и я категорически заявляю, что не разрешу предпринять ничего подобного. Нам не нужны неприятности с полицией…
  Мисс Чедвик уже не обращала внимания на ее слова. Она думала, что мисс Ванситтарт определенно близорука и глупа. Она вернулась к себе и позвонила герцогине Белсхем.
  Глава 13
  Мисс Чедвик бодрствует
  1
  Мисс Чедвик беспокоилась все больше и больше. Время шло, а она все ходила взад и вперед около постели. Все попытки уснуть были тщетны.
  Когда в десять часов Шейста не вернулась и от нее не было вестей, мисс Чедвик взяла дело в свои руки. Прежде всего она позвонила инспектору Келси и облегченно вздохнула, когда тот сказал, что дело это, возможно, не очень серьезное. Инспектор заверил ее, что она может на него положиться. Он свяжется с Лондоном, сделает все, что нужно. Может быть, девочка решила погулять. Затем он посоветовал ей как можно меньше говорить об этом в школе. Пусть думают, что Шейста осталась ночевать у дяди.
  «Так будет лучше, — сказал Келси. — Не надо, чтобы девочки говорили о похищении. Не беспокойтесь, мисс Чедвик. Положитесь на нас».
  Но мисс Чедвик беспокоилась…
  Лежа в постели без сна, она думала о похищении и убийстве.
  Убийство в «Мидоубанке»! Это ужасно! Это нелепо! «Мидоубанк» и убийство! Мисс Чедвик любила «Мидоубанк». Возможно, она любила школу больше, чем мисс Вулстроу, хотя и по-иному. Когда они начинали, у них было не такое уж большое состояние. Если бы они не добились успеха, им пришлось бы очень плохо. Мисс Вулстроу нравился риск, а мисс Чедвик — нет. Иногда, из страха за «Мидоубанк», она умоляла мисс Вулстроу придерживаться более умеренной линии. Но мисс Вулстроу не обращала внимания на уговоры. Ее мнение было решающим, и она продолжала свою тактику. И так было всегда. А потом «Мидоубанк» стала знаменитой. И вот теперь мисс Чедвик снова впала в панику, когда мисс Вулстроу заговорила об отставке. Уйти теперь, когда все сложилось так хорошо? И вдруг — убийство! Какое мрачное слово. И где? Не в какой-нибудь захолустной школе, а в «Мидоубанке»! Невероятно! И эта мисс Спрингер — бедная мисс Спрингер. Она не знала традиций «Мидоубанка». Бестактная женщина! Она могла каким-то образом привлечь внимание убийцы… Мисс Чедвик сказала вслух:
  — Не могу, не могу не думать об этом… Может быть, лучше принять аспирин? И посчитать до ста…
  Но, не досчитав, она снова оказалась во власти все тех же мыслей. Ужасно! Неужели это похищение? Не заберут ли родители своих дочерей?
  Нет, она не может быть спокойной. Мисс Чедвик взглянула на часы. Только четверть второго. В это время мисс Спрингер была… Нет, она не может не думать об этом!
  Она подошла к столику, взяла две таблетки аспирина, налила в стакан воды. Взяв таблетки и стакан, она, направляясь к кровати, случайно взглянула в окно и… онемела. Она попыталась внушить, что ей это только кажется. Она очень хотела, чтобы ей никогда не довелось видеть свет в спортивном павильоне после полуночи…
  Но свет был.
  Некоторое время она стояла неподвижно. Затем оделась, взяла фонарик и спустилась вниз по лестнице. Совсем недавно порицала она мисс Спрингер за то, что та никого не позвала, когда отправилась в павильон, но сейчас ей в голову не пришло, что она поступает точно так же. Она ничего не собирается делать, она только посмотрит, кто же проник в павильон. Она поискала подходящее оружие, открыла дверь и ступила на тропинку, ведущую к павильону. Мисс Чедвик решительно двинулась вперед. И, только дойдя до двери, она заколебалась, но потом решилась. Дверь была полуоткрыта. Мисс Чедвик толкнула дверь.
  2
  В то время когда мисс Чедвик встала, чтобы принять аспирин, Анна Шапленд в элегантном черном платье сидела за столиком в «Ленид-Соведж», ела цыпленка и улыбалась молодому человеку, сидевшему напротив нее.
  «Дорогой Деннис, — думала Анна, — он всегда одинаковый. Я не выдержу долго, если не выйду за него замуж. Он же любит меня все это время…» А вслух она сказала:
  — Как хорошо все это, Деннис. Такой славный случай.
  — Как твоя новая работа? — спросил Деннис.
  — Хорошо, я довольна.
  — Сомневаюсь, что она в твоем вкусе.
  Анна засмеялась:
  — И я не думаю, что это в моем вкусе. Но я люблю разнообразие, Деннис.
  — До сих пор не могу понять, почему ты бросила работу у сэра Тодхантера.
  — Ну, хотя бы потому, что его внимание ко мне не нравилось его жене.
  — Ревнивая кошка?
  — О нет. В этом деле я скорее на стороне жены. Кстати, леди Тодхантер нравится мне значительно больше, чем старый Мартин. Но почему ты удивился моему новому месту работы?
  — Да потому, что это школа. А ты не годишься для такого дела.
  — Я ненавижу преподавать в школе. А работать в школе, подобной «Мидоубанку», секретарем — это совсем другое дело. «Мидоубанк» — единственное в своем роде заведение. И мисс Вулстроу — тоже единственная. Кажется, что когда она смотрит на тебя, то видит самое сокровенное.
  — Хотел бы я попасть на такую работу, — сказал Деннис. — И я рад за тебя.
  — Ты что-то льстишь, Деннис, — уклончиво сказала Анна.
  — Между нами это ни к чему, — улыбнулся Деннис.
  — Надеюсь, но не уверена. Кстати, ты должен знать, что с моей мамой.
  — Да, я хотел поговорить с тобой о ней.
  — О маме? Что ты хочешь сказать?
  — Знаешь, Анна, мне кажется, что тебе следует вернуться домой, к ней.
  — Я знаю. И я вернусь, если снова повторится приступ.
  — А сейчас? Послушай, ведь есть пансионы с медицинским обслуживанием для таких людей, как твоя мать… Я, конечно, не имею в виду дом для умалишенных. Пока тебя нет, ей было бы лучше…
  — А сколько это стоит? — спросила Анна.
  — Но при ее теперешнем состоянии здоровья…
  Горькая нотка прозвучала в голосе Анны:
  — Да, я уверена, что когда-нибудь это произойдет. Но пока есть кому жить с матерью и заботиться о ней. Сейчас мама вполне благоразумна… А если она… Тогда я вернусь.
  — Она… Она никогда…
  — Что ты бормочешь, Деннис? У тебя исключительно мрачное воображение. Она только напивается, а когда напьется, то забывает, кто она и где находится, ее тянет бродить, совершать необычные поступки. И она счастлива, даже когда пьяна. Иногда она совсем спокойна. Помню, как она когда-то говорила мне: «Анна, дорогая, это действительно очень трудно. Вот я знаю, что была в Дувре и жила там. А сейчас я стараюсь вспомнить, зачем я там была. И знаешь, я думаю, что дома все же лучше. Сидишь дома, и не надо ни о чем вспоминать. Это ужасно, дорогая, когда не можешь вспомнить некоторые вещи…» Говорю тебе, она даже забавна.
  — Я никогда не был знаком с ней по-настоящему.
  — А я никогда не одобряла людей, желающих знакомиться с ней по-настоящему, — заметила Анна. — И это одна из причин…
  — Это не любопытство, Анна.
  — Я и не думаю так о тебе. Это было бы нехорошо.
  — Понимаю, что ты имеешь в виду.
  — Деннис, если возникнет необходимость, я, конечно, уеду на некоторое время домой. Поэтому я всегда стараюсь не погружаться слишком глубоко в работу. Но школы лучшей, чем «Мидоубанк», в Англии нет. И я хотела бы остаться здесь на полгода или на год.
  — Ты никогда не была деловым человеком, Анна.
  — Нет, — задумчиво сказала она. — Я похожа на обычных, рядовых людей, о которых говорят по радио.
  — Ты так отдалилась от меня, Анна, — мрачно сказал Деннис. — Ты ни о чем не заботишься. Надеюсь, что со временем это пройдет. Впрочем, теперь я более или менее понимаю, что ты думаешь и чувствуешь.
  — Возможно.
  — Во всяком случае, я не думаю, что ты бросишь эту работу. Если тебе, конечно, не надоест находиться среди женщин.
  — Там есть красивый садовник, — сказала Анна и засмеялась, увидев, как вытянулось лицо Денниса. — Не расстраивайся, я только хотела вызвать твою ревность.
  — Что слышно об убийстве?
  — О… — Лицо Анны стало серьезным и задумчивым. — Странное дело, Деннис. Очень странное. Это была преподавательница гимнастики. Ты знаешь подобную категорию людей. И вот я думаю, не пришла ли моя очередь стать… преподавательницей гимнастики? Взглянуть на происшедшее ее глазами…
  — Ну, ты не боишься неприятностей!
  — Легко сказать. У меня никогда не проявлялся талант сыщика, хотя я думаю, что могла бы попытаться…
  — Но, Анна…
  — Дорогой, никакая опасность мне не угрожает. И делать я ничего не буду. Только попытаюсь применить дедуктивный метод. Почему и зачем? Видишь ли, у меня есть обрывки информации, и довольно интересные.
  — Анна!..
  — Не мучайся. Это всего лишь разнообразные обрывки, которые плохо вяжутся друг с другом. То есть сперва вроде бы все вязалось, а теперь неожиданно все изменилось… — Она помолчала, а потом мягко добавила: — Возможно, будет второе убийство. Тогда многое станет ясным.
  Это был как раз тот момент, когда мисс Чедвик потянула к себе приоткрытую дверь спортивного павильона.
  Глава 14
  Убийца появляется вновь
  — Пойдем, — хмуро бросил инспектор Келси. — Там второе…
  — Что «второе»? — удивленно спросил Адам.
  — Второе убийство, — ответил Келси.
  Он вышел из комнаты, где они пили пиво, когда зазвонил телефон; Адам последовал за ним.
  — Кто? — обратился он к Келси.
  — Еще одна учительница. Мисс Ванситтарт.
  — Где?
  — В спортивном павильоне.
  — Снова в спортивном павильоне? — переспросил Адам.
  — Подробности на месте, — сказал инспектор. — Может быть, ваши методы розыска окажутся более успешными, чем наши. Там что-то должно быть, в этом проклятом павильоне, раз все убийства происходят именно там.
  Он и Адам сели в автомобиль.
  — Надеюсь, что доктор нас опередит.
  Келси казалось дурным сном, что он снова видит освещенные окна спортивного павильона. Снова тело, возле которого на коленях стоит доктор.
  — Убийство произошло около получаса назад, — поднял голову доктор. — Во всяком случае, с момента смерти прошло не более пятидесяти минут.
  — Кто нашел ее? — спросил Келси.
  Ответил один из сотрудников:
  — Мисс Чедвик.
  — Она была одна?
  — Да. Она увидела свет и, придя сюда, обнаружила тело. Она вернулась в дом, и у нее началась истерика. Нам позвонила мисс Джонсон.
  — Так… — протянул Келси. — Чем она была убита? Снова выстрел?
  Доктор покачал головой:
  — Нет. Удар по голове. Похоже на мешок с песком.
  — Вот как? А может быть, она упала и ударилась головой?
  Доктор снова покачал головой:
  — Исключено. Здесь нет ничего, обо что она могла так удариться. И никаких следов.
  — Работа профессиональная?
  — Возможно, да. Кто-то не хотел шуметь. Подкрался сзади и ударил по голове. Она упала лицом вперед и, наверное, даже не увидела того, кто нанес удар.
  — Что она делала в этот момент?
  — Ну… ее обнаружили лежащей перед шкафом.
  Инспектор подошел к шкафу, на который указал доктор.
  — Это имя девушки, чьи вещи лежали в шкафу? — спросил он. — Шейста?! Это же та самая египтянка, ее высочество принцесса Шейста! — Он повернулся к Адаму: — Кажется, все это связано… Девушка отсутствовала вечером?
  — Точно, сэр, — ответил сержант. — За ней прибыл автомобиль вроде бы от дяди, который остановился в Кларидже. Она села и уехала.
  — Больше сведений о ней нет?
  — Нет, сэр. Скотленд-Ярд тоже занимается этим.
  — Простейший способ похищения, — заметил Адам, — ни борьбы, ни крика. И нам известно только то, что она уехала на автомобиле, который прибыл за ней незадолго до появления настоящего, присланного за ней дядей. Но кто мог подозревать?
  — Нигде не найден брошенный автомобиль?
  — У нас нет сведений об этом, — ответил сержант. — Теперь этим делом занимается Скотленд-Ярд. Специальный отдел.
  — Может быть, это связано с политикой? — нахмурился инспектор Келси. — Не думаю, чтобы кто-нибудь в нашей стране стал бы прятать ее.
  — Во всяком случае, похищение им удалось, — заметил доктор.
  — Бог мой, — воскликнул Келси, — она же говорила мне, что опасается похищения, а я еще пристыдил ее, сказал, что это ей кажется!
  — Я тоже не думал, что это всерьез, когда вы рассказали мне о вашем разговоре, — признался Адам.
  — Печально, что мы ничего не можем делать в этом направлении, — сказал Келси. — Ну что ж, займемся обычными делами — отпечатки, фотографии и так далее.
  В школьном здании он пригласил к себе мисс Джонсон.
  Экономка была потрясена, но сохраняла самообладание.
  — Это ужасно, инспектор! — воскликнула она. — Две учительницы убиты! Бедная мисс Чедвик — в обмороке.
  — Надеюсь, что я скоро увижу ее.
  — Доктор дал ей что-то, и она немного успокоилась. Я могу пойти за ней?
  — Да, через пару минут. Сначала скажите мне, когда вы в последний раз видели мисс Ванситтарт.
  — Я не видела ее весь день, — ответила мисс Джонсон. — Меня же здесь не было весь день. Я вернулась вечером и сразу же легла спать.
  — Вы не смотрели на спортивный павильон?
  — Нет, я даже не думала об этом. Я провела день с сестрой, вот и вспоминала об этом все время. Взяла книгу и легла в постель. А следующее, что я помню, — это мисс Чедвик, которая ворвалась ко мне.
  — Мисс Ванситтарт тоже отсутствовала сегодня?
  — Нет, она все время была здесь. Она заменяла мисс Вулстроу.
  — Кто еще из учителей оставался в «Мидоубанке»?
  Мисс Джонсон немного подумала:
  — Мисс Ванситтарт, мисс Чедвик, мадемуазель Бланш, мисс Роуэн.
  — Благодарю вас, мисс Джонсон. А теперь мы пройдем к мисс Чедвик.
  Мисс Чедвик сидела в кресле в своей комнате. Горел электрический свет, ноги ее были укрыты пледом. Она повернула к инспектору бледное лицо:
  — Она умерла? Она не выживет?
  Инспектор Келси медленно покачал головой.
  — Это так ужасно, — снова заговорила мисс Чедвик. — И мисс Вулстроу нет. — Она вытерла слезы. — Это погубит школу! Я не вынесу этого…
  Келси сел возле нее.
  — Я знаю, — сказал он с сочувствием, — знаю, что это ужасный удар, но все же прошу вас, мисс Чедвик, набраться мужества и рассказать мне обо всем, что вы видели.
  — Да, да, я скажу. Я долго не могла уснуть. Я очень беспокоилась…
  — Беспокоились за школу?
  — Да. И за Шейсту тоже. Потом я начала думать о мисс Спрингер, об убийстве и о том, оставят ли родители девочек на следующий семестр. И я очень беспокоилась за мисс Вулстроу. Ведь это она создала нашу школу.
  — Я понимаю. Но продолжайте. Итак, вы беспокоились и не могли уснуть.
  — Да, никак не могла. Я даже считала до пятидесяти, но напрасно. Потом встала, чтобы принять аспирин, и случайно взглянула в окно. Наверное, потому, что я думала о мисс Спрингер… И увидела там свет…
  — Каков был этот свет?
  — Это был свет от фонаря. Такой же, какой мисс Джонсон и я видели раньше.
  — Свет был точно такой же?
  — Да, во всяком случае, мне так показалось. Возможно, чуть слабее, но сказать точно не могу.
  — Хорошо. А что потом?
  — А потом… — продолжала мисс Чедвик, голос которой внезапно дрогнул, — я решила посмотреть, кто там находится и что делает. Я оделась и вышла из дому.
  — И вы не подумали позвать кого-нибудь с собой?
  — Нет… Я так торопилась туда. Боялась, что этот человек или люди уйдут.
  — Продолжайте, мисс Чедвик.
  — Я быстро подошла к двери и только тогда подумала, что следует быть осторожной. Дверь была не заперта, даже чуточку приоткрыта. Я открыла ее и на цыпочках вошла туда. Элинор была там. Мертвая… — Она задрожала.
  — Да, да, мисс Чедвик. Все правильно. Кстати, там была клюшка для гольфа. Это не вы принесли ее? Или, может, мисс Ванситтарт?
  — Клюшка для гольфа? — переспросила мисс Чедвик. — Не могу припомнить… Впрочем, да… Кажется, я взяла ее в холле, чтобы в случае чего воспользоваться ею для защиты. Когда я увидела Элинор, то, наверное, бросила ее. А потом я побежала обратно и нашла мисс Джонсон. Ох, не могу вспоминать об этом! Это будет концом «Мидоубанка»! — В голосе мисс Чедвик зазвучали истерические нотки. Мисс Джонсон поспешила к ней.
  — Два убийства — это слишком много для нее, — сказала она. — Да и для любого в ее возрасте. Вы хотите расспрашивать ее еще о чем-либо?
  Инспектор Келси покачал головой.
  Спускаясь по лестнице, он заметил в нише груду старых продолговатых мешков с песком. Возможно, они остались со времен войны, решил он, но профессиональное чутье заставило его связать их с ударом по голове, нанесенным мисс Ванситтарт. Кто-то из этого здания, имеющий пистолет, но не желавший вторично рисковать, стреляя из него, воспользовался столь невинным, но смертельным оружием и, возможно, даже аккуратно вернул его на место. Келси остановился и внимательно осмотрел кучу мешков, но ничего подозрительного не обнаружил.
  Глава 15
  Загадка спортивного павильона
  1
  «Вот это выдержка! — сказал про себя Адам, незаметно наблюдавший за мисс Вулстроу. — Здорово, но непонятно».
  Никогда еще он так не восхищался женщиной. Она сидела собранная и неподвижная, как будто не чувствуя, как рушится дело всей ее жизни. Время от времени звонил телефон, извещая, что еще одна ученица вернулась в школу.
  Наконец мисс Вулстроу решилась. Извинившись перед инспектором и Адамом, она вызвала Анну Шапленд и отдала ей короткое распоряжение. Школа будет закрыта до конца семестра. Родители, которые не находят возможным держать своих детей дома, могут оставить их в «Мидоубанке» на ее попечение — их обучение будет продолжаться.
  — У вас есть список фамилий родителей и их адреса, а также телефоны?
  — Да, мисс Вулстроу.
  — Сообщите всем до единого.
  — Да, мисс Вулстроу.
  Анна Шапленд направилась к выходу, но у двери замешкалась:
  — Простите меня, мисс Вулстроу… Это, конечно, не мое дело, и это не жалость… Но не преждевременно ли все это? Может быть, после первой паники люди придут в себя и не стоит отправлять девочек домой? Мне кажется, так было бы лучше…
  Мисс Вулстроу резко повернулась к ней:
  — Вы думаете, я так легко сдамся?
  Анна смутилась:
  — Я знаю… вы можете подумать, что вмешиваться — это с моей стороны дерзость, но… Хорошо, я сделаю так, как вы приказали.
  — Вы храбры, дитя мое, и мне приятно видеть это. Но вы совершенно не правы. Я не сдаюсь. А поступок мой основан на знании психологии. Если убеждать родителей забрать своих детей, они не сделают этого. Они подумают и решат, что лучше их оставить здесь. Или, на худой конец, решат привести их на следующий семестр. Если, конечно, он начнется, этот следующий семестр, — хмуро прибавила она, глядя на Келси. — Если вам удастся обнаружить убийцу, все кончится хорошо.
  А инспектор Келси выглядел очень несчастным.
  — Мы постараемся сделать все, что в наших силах, — сказал он.
  Анна Шапленд вышла.
  — Хорошая девушка, — сказала мисс Вулстроу. — И преданная… — Это было предисловием, после которого она кинулась в атаку. — И у вас абсолютно нет подозрений относительно того, кто убил двух моих учительниц? Пора бы вам это знать. И похищение… Но тут я обвиняю себя. Девочка говорила, что ее собираются похитить, а я не отнеслась к этому серьезно. У вас нет о ней новостей?
  — Пока нет. Но я не думаю, что вам следует беспокоиться. Делом о похищении занимаются специальный отдел и контрразведка. Они найдут ее за двадцать четыре часа, от силы — за тридцать шесть, это приключение в их вкусе. Все порты, аэродром, вокзалы перекрыты. В каждом районе усилены полицейские патрули. Они найдут ее.
  — Надеюсь, найдут живой, — мрачно заметила мисс Вулстроу. — Мне кажется, что тут действует кто-то, кто не слишком ценит человеческую жизнь.
  — Они не стали бы с ней возиться, если бы намеревались так поступить, — сказал Адам. — Убить ее можно было без труда и здесь.
  Он почувствовал, что последнее слово сказано напрасно. Мисс Вулстроу бросила на него взгляд.
  — Это вам только так кажется, — сухо сказала она.
  Зазвонил телефон. Она взяла трубку.
  — Да?.. Это вас. — Она протянула трубку Келси.
  Адам и мисс Вулстроу ждали, пока инспектор кончит говорить. Тот пробормотал что-то в трубку, вынул записную книжку, сделал в ней какую-то запись и наконец сказал:
  — Понял, Олдертон-Прайорз. Это Уилтшир. Да, будем действовать вместе… Да. Я буду продолжать здесь. — Он положил трубку и немного помолчал. Затем посмотрел на них и сказал: — Его превосходительство эмир получил записку с требованием выкупа. Напечатана на новой «короне». Штемпель — Портсмут. Держу пари, что это липа.
  — Где и как? — осведомился Адам.
  — На перекрестках дорог в двух милях от Олдертон-Прайорз. Там пустошь. Конверт с деньгами должен быть положен под камень в два часа после полудня завтра.
  — Сколько?
  — Двадцать тысяч, — Келси покачал головой, — слишком непрофессионально.
  — Что же делать? — спросила мисс Вулстроу.
  Инспектор Келси взглянул на нее. Теперь это был другой человек — официальный, сдержанный.
  — У нас свои методы, мисс, — сказал он.
  — Надеюсь, они принесут успех, — покачала головой мисс Вулстроу.
  — Это не так уж трудно, — заметил Адам.
  — Вы говорите, «непрофессионально»? — спросила мисс Вулстроу, употребив слово, которым только что воспользовались. — Удивляюсь… — И добавила живо: — Ну а как насчет моих людей? Что им сказать? Могу я доверять им? — Видя, что инспектор Келси колеблется, она сказала: — Вы боитесь, что если скажете мне, кого вы подозреваете, то я своим поведением дам ему это понять? Вы не правы. Я не покажу этого.
  — Я знаю, что вы не покажете, — ответил Келси. — Однако, как вы понимаете, я не могу позволить себе упустить любой шанс. Скажу вам только, что проверить всех ваших людей не так просто. Основное внимание обращено на тех, кто поступил в этом семестре. Это мадемуазель Бланш, мисс Спрингер и ваша секретарша, мисс Шапленд. Прошлое мисс Шапленд полностью ясно. Она — дочь отставного генерала, все, что она говорила о себе, подтвердилось, ее прежние хозяева ручаются за нее. И кроме всего, у нее есть алиби. Прошлой ночью, когда было совершено убийство мисс Ванситтарт, она находилась в ночном клубе в обществе мистера Ротбона. У мистера Ротбона отличное положение, о нем хорошо отзываются. Мадемуазель Бланш тоже проверена. Она действительно преподавала в школе на севере Англии и в двух школах в Германии. У нее отличные рекомендации. Говорят, что она первоклассная учительница.
  — Но не по нашим меркам, — фыркнула мисс Вулстроу.
  — Ее французское происхождение тоже подтверждено. Сведения относительно мисс Спрингер не столь убедительны. Она работала тренером там, где и говорила, это факт, но в ее работе есть перерывы, относительно которых у нас нет полной ясности. Впрочем, то, что она была убита, — продолжал Келси, — так сказать, облегчает ее положение.
  — Согласна, — сухо сказала мисс Вулстроу. — Они обе — мисс Спрингер и мисс Ванситтарт — отпадают, как подозреваемые. Но пойдем дальше. Мадемуазель Бланш, несмотря на ее безупречное прошлое, все же должна быть оставлена в списке подозреваемых, потому что она жива?
  — Она могла совершить оба убийства. В прошлую ночь она находилась здесь. Говорит, что рано легла спать и не слышала ничего, пока не началась тревога, но это не доказательство. Мы не имеем, однако, против нее ничего конкретного. Но мисс Чедвик определенно заявляет, что она скрытная…
  Мисс Вулстроу нетерпеливо перебила его:
  — Мисс Чедвик считает всех француженок скрытными. Так было всегда. — Она посмотрела на Адама. — А что вы думаете?
  — Я думаю, что она страдает излишним любопытством, — медленно сказал Адам. — Может быть, это естественное женское любопытство, может быть, что-то другое. Точно сказать не могу. Мне она не кажется похожей на убийцу, но кто знает?
  — Это верно, — сказал Келси. — Во всяком случае, убийца здесь. Очень тяжело думать, что это кто-то из ваших коллег. Мисс Джонсон провела воскресенье с сестрой в Лаймстоуне, к тому же она работает с вами семь лет. Мисс Чедвик трудилась рядом с вами с самого начала. Мисс Рич находилась прошлой ночью в «Альтон-Гранд-отеле» в двадцати милях отсюда. Мисс Блейк была с друзьями в Ливерпуле. Мисс Роуэн работает с вами год, у нее отличное прошлое. В ваших слугах я, откровенно говоря, не усматриваю убийц. Все они преданы вам.
  Мисс Вулстроу кивнула с явным удовольствием:
  — Совершенно согласна с вами. Осталось не так уж много, правда? Тогда… — Она замолчала и посмотрела на Адама. — Выходит, что это могли сделать вы.
  Он изумленно открыл рот.
  — В самом деле, — продолжала она, как бы размышляя вслух, — вы приходите и уходите, когда хотите… Объяснение вашего появления здесь весьма убедительно, ваше прошлое безупречно, но вы можете вести двойную игру.
  Адам пришел в себя.
  — Ну, мисс Вулстроу, — восхищенно сказал он, — я, кажется, всерьез потеряю голову из-за вас. Вы все продумали!..
  2
  — Боже мой! — воскликнула за завтраком миссис Сатклиф. — Генри! Ты только взгляни!
  Она только что принялась просматривать газету. Супругов разделял широкий стол, еще не убранный после отъезда гостей, проводивших у них уик-энд. Мистер Сатклиф, читавший французскую страницу газеты, не шелохнулся и не ответил.
  — Генри!
  Он повернулся к жене и увидел ее бледное лицо:
  — В чем дело, Джоан?
  — В чем дело? Второе убийство! В «Мидоубанке»! В школе Дженнифер!
  — Что? Ну-ка, покажи! — Забыв о своей газете, он пересел к жене и принялся читать: — Мисс Элинс Ванситтарт… спортивный павильон… на том же месте, где была убита мисс Спрингер, преподавательница гимнастики. Гм…
  — Я не могу в это поверить! — заговорила миссис Сатклиф. — «Мидоубанк»! Такая изысканная школа!
  Мистер Сатклиф смял газету и бросил ее на стол.
  — Единственное, что остается сделать, — сказал он, — это поехать туда и забрать Дженнифер.
  — Ты имеешь в виду забрать совсем?
  — Да.
  — А тебе не кажется, что это будет не очень хорошо? После того, как Розамонд так старалась…
  — Может быть, ты хочешь остаться единственной, кто не возьмет свою дочь? В твоей «Мидоубанке» скоро будет пусто.
  — О, Генри, ты и в самом деле так думаешь?
  — Да. Что-то там неладно. Сегодня же забери Дженнифер.
  — Да… конечно… Я думаю, что ты прав. А что мы будем делать с нею?
  — Отправим в обыкновенную школу. Не во всех же школах убивают.
  — О, Генри, но и в таких школах всякое бывает. Ты забыл? На прошлой неделе писали в «Ньюс оф зе уорлд», как где-то кого-то застрелили.
  — Тогда я не знаю, где в Англии осталось спокойное место! — буркнул мистер Сатклиф.
  Негодуя, он бросил сигару на стол и вышел из комнаты.
  3
  Адам был снова один в спортивном павильоне. Его ловкие пальцы обшаривали шкафы. Конечно, вряд ли он найдет что-нибудь после полиции, но лишний раз посмотреть не мешает. Да и Келси говорил, что у каждого ведомства своя манера работать. Что же все-таки связывало это дорогое здание современной архитектуры с двумя убийствами? Гипотеза о свидании не проходит. Кто захочет во второй раз назначать свидание на месте, где совершено убийство! Что-то заставляет кого-то возвращаться сюда. Едва ли это тайник с камнями. Здесь нет потайных уголков, куда можно было бы что-то надежно спрятать. Здесь все открыто. У девочек, конечно, есть секреты, но это типичные секреты школьной жизни: фотографии киногероев, пачки сигарет, определенного сорта книги. Особенно интересовал его шкаф Шейсты. Что ожидала обнаружить здесь мисс Ванситтарт? Нашла ли она это? Взял ли убийца что-нибудь из рук убитой? И как ему удалось скрыться столь незаметно, что мисс Чедвик не увидела его?
  Непонятная история.
  Звук шагов снаружи прервал его размышления. Он вскочил на ноги, сунул в рот сигарету и с независимым видом уставился на дверь. В дверях появилась Джули Эпжон и нерешительно остановилась на пороге.
  — Вы что-нибудь хотите, мисс? — спросил Адам.
  — Можно мне взять мою ракетку?
  — Конечно, — ответил Адам. — Констебль оставил меня здесь, — соврал он. — Сам он зачем-то пошел в отделение, а мне велел находиться здесь до его возвращения.
  — Значит, он еще придет сюда… — задумчиво проговорила Джули.
  — Констебль?
  — Нет, убийца. Преступник всегда возвращается на место преступления. Это обязательно.
  — Возможно, вы правы, мисс, — сказал Адам. Он посмотрел на ракетки: — Какая ваша?
  — Под буквой «Э», — ответила Джули. — Правая в самом конце. Мы всегда подписываем имена.
  — Это хорошо, — одобрил Адам, — всегда легко найти свою.
  — А можно я и ракетку Дженнифер Сатклиф возьму?
  — Совсем новая, — сказал Адам, рассматривая ракетку.
  — Новенькая, — подтвердила Джули. — Ей недавно прислала тетя.
  — Везет девушке.
  — Она хорошо играет в теннис… — Джули оглянулась. — А вы не думаете, что он вернется обратно?
  — Кто? А, убийца! Нет, не думаю.
  — Как вы считаете, что убийца искал здесь?
  — Увы, не знаю.
  — И у вас нет ключа к этой тайне? А что говорит полиция?
  — Мне она ничего не говорит.
  — А вы интересуетесь преступлениями? — Она вопросительно смотрела на него.
  Адам улыбнулся. Нет, она еще не женщина, хотя возраст у нее одинаковый с Шейстой.
  — Ну, я думаю, что это интересно всем.
  Джули кивнула, соглашаясь с ним:
  — Да, я тоже так считаю. Знаете, я иногда думаю о таких вещах, но безуспешно.
  — А вы не замечали ничего странного в поведении мисс Ванситтарт?
  — Я никогда особенно не присматривалась к ней. Она была добрая, только очень уж подражала мисс Вулстроу, и мы не очень любили ее. И все же жаль ее.
  Она вышла, держа обе ракетки.
  «Что же все-таки могло здесь быть?» — продолжал размышлять Адам.
  4
  — Бог мой! — воскликнула Дженнифер. — Там мама.
  Обе девушки глядели на миссис Сатклиф, которая направлялась к ним в сопровождении мисс Рич.
  — Это из-за убийства, я уверена, — вздохнула Дженнифер. — Тебе везет, Джули, твоя мама уехала.
  — Но осталась тетя Изабелла.
  — Ну, тете, может быть, не до тебя. Хэлло, мама! — обратилась она к подошедшей миссис Сатклиф.
  — Ты должна собрать и упаковать свои вещи, Дженнифер, — сказала миссис Сатклиф. — Ты вернешься домой со мной.
  — Домой?
  — Да.
  — Но зачем?
  — Так надо.
  — Но я не могу. У меня теннис. Мы с Джули имеем шансы победить и занять первое место.
  — Ты сегодня вернешься со мной домой.
  — Но почему?
  — Не задавай вопросов.
  — Это, наверное, потому, что убиты мисс Спрингер и мисс Ванситтарт? Но, мама, ведь ни одну из девочек не убили. И я уверена, что такого не произойдет. И у нас спортивный праздник. Я почти уверена, что мы победим.
  — Не спорь со мной, Дженнифер. Ты вернешься домой. Твой отец настаивает на этом.
  — Но, мама…
  Видя, что спорить бесполезно, Дженнифер потащилась вслед за матерью в школу. Неожиданно она бегом вернулась обратно к корту:
  — Прощай, Джули. С мамой трудно спорить. Видно, отец слишком настаивает. Прощай, я напишу тебе.
  — Я тоже тебе напишу и сообщу, если что-нибудь случится.
  — Надеюсь, что следующей не убьют Чедди. Скорее это будет мадемуазель Бланш.
  — Пожалуй… Но мы будем ее оберегать. А ты заметила, какая мисс Рич мрачная?
  — Она не сказала ни слова. Ей не нравится, что мама забирает меня.
  — А может, она уговорит ее оставить тебя?
  — Знаешь, а она кого-то напоминает мне, — сказала Дженнифер.
  — Я не думаю, чтобы она кого-нибудь напоминала. Она… всегда разная.
  — Да, она разная. Но та, кого я имею в виду, была толстой.
  — Не представляю себе мисс Рич толстой!
  — Дженнифер! — позвала миссис Сатклиф.
  — Как ужасны родители, — вздохнула Дженнифер. — И как они всегда беспокоятся…
  — Знаю. Ты и раньше это говорила. Но теперь… Ты знаешь, сейчас я бы хотела, чтобы мама была рядом и не уезжала на автобусе в Анатолию.
  — Дженнифер!
  — Иду!
  Джули неторопливо направилась к спортивному павильону. Постепенно ее шаги становились все медленнее и медленнее. Наконец она остановилась. Она стояла, глубоко задумавшись.
  Прозвучавший звонок к ленчу вывел ее из этого состояния. Она задумчиво посмотрела на ракетку, сделала несколько шагов по тропинке, потом резко повернулась и побежала к школе. Она подошла к главному выходу и вошла через него, избежав таким образом встреч с другими девочками. Холл был пуст. Она поднялась по лестнице в свою комнату и огляделась по сторонам. Затем подняла матрац на постели и сунула под него ракетку. После этого она торопливо пригладила волосы и спокойно спустилась по лестнице в столовую.
  Глава 16
  Сокровища Аладдина
  1
  В этот вечер девочки расходились после ужина тише обычного. Теперь их было меньше. По крайней мере тридцать из них уехали домой. Остальные реагировали на события последних дней по-разному. Возбуждение, трепет, спокойствие, задумчивость — так можно было охарактеризовать их настроение.
  Джули Эпжон покинула столовую одной из первых. Она поднялась по лестнице, вошла в комнату и закрыла дверь. Она стояла у двери, прислушиваясь к шорохам, шепоту, шагам. Потом наступила тишина. Голоса смолкли, шаги удалились.
  Двери здесь без запоров. Джули подтащила к двери кресло и его спинкой подперла ручку. Это могло до некоторой степени предохранить ее от внезапного визита. Но кто мог прийти к ней? Девочкам запрещено ходить друг к другу по вечерам, и единственной, кто мог это сделать, была мисс Джонсон, да и то она приходила лишь тогда, когда девочка болела.
  Джули подошла к постели, подняла матрац, сунула под него руку. Нащупала ракетку и некоторое время сжимала ее в руке. Если она хочет исследовать ракетку, то должна сделать это сейчас, и никак не позже. Когда кругом будет темно, свет из-под двери ее комнаты привлечет чье-то внимание. До половины одиннадцатого свет может гореть — это время предоставлялось им для раздевания, чтения и тому подобного. Но не позже.
  Она стала рассматривать ракетку. Как в такую вещь, как ракетка, можно запрятать что-нибудь?
  — Но там должно что-то быть, — чуть слышно сказала Джули. — Должно…
  И правда, грабители в доме Дженнифер, женщина со странным рассказом о новой ракетке… Только Дженнифер может считать, что все в порядке.
  Да, что-то тут должно быть… Новая лампа вместо старой, как у Аладдина… В ракетке есть что-то особенное. Дженнифер и Джули никому не говорили, что они поменялись ракетками, по крайней мере, она не говорила. Значит, в спортивном павильоне искали эту ракетку и именно поэтому ее не нашли. Джули стала осторожно исследовать ракетку. На первый взгляд ничего необычного в ней нет. Обыкновенная ракетка, довольно поношенная, но заново перетянутая и вполне пригодная для игры. Дженнифер жаловалась на ее балансировку.
  Единственное место в ракетке, где можно что-то спрятать, — это ручка. В ручке вполне можно устроить тайник. Это возможно. А если в ручку что-то заделано, то и балансировка может нарушиться.
  Ручка обтянута кожей. Надписи на ней уже стерлись. Кожа, конечно, приклеена. А если содрать ее? Джули села за стол и принялась орудовать перочинным ножом. Под кожей должно быть дерево… Но это совсем не похоже на дерево! Джули продолжала ковырять ручку ножом. Лезвие срывалось. Наконец ее усердие было вознаграждено. Нож содрал красное и голубое. Джули присмотрелась. Пластилин! Но ведь в ракетках пластилин не используется! Она снова начала орудовать ножом.
  Вдруг что-то выпало из ручки. Потом еще… И еще… Еще… Еще… На столе лежала кучка камней.
  Джули удивленно откинулась назад. Свет переливался в камнях. Красные, зеленые, голубые, прозрачные, как вода… Джули пришла в себя. Уже не ребенок, а женщина смотрела на драгоценности.
  Фантазия ее разгоралась… Сокровища Аладдина… Маргарита и ее шкатулка с драгоценностями… (На прошлой неделе они слушали «Фауста» в «Ковент-Гардене».) Роковые камни… Камни надежды…
  Она сидела и пожирала глазами камни… Она прикасалась к ним, и они, как ручеек, пробегали между пальцами.
  И вдруг наваждение кончилось, как будто кто-то толкнул ее.
  Теперь она сидела и думала, напряженно думала, стараясь решить, что делать. Каждый звук вызывал тревогу. Наконец она собрала камни и положила их в мыльницу, а мыльницу вместе с губкой сунула в сумку. Затем вернулась к столу и стала приводить ракетку в порядок.
  Покончив с этим, она критически оглядела результаты своего труда. Ракетка выглядела так же, как раньше. Она сунула ее за кресло. Посмотрела на постель, однако раздеваться не стала. Сидела и прислушивалась. Что это? Звук шагов снаружи?
  Неожиданно она почувствовала страх. Двоих убили, и, если этот тип узнает, что она нашла, ее тоже ждет смерть.
  В комнате стоял красивый дубовый комод. Она с трудом подтащила его к двери, сожалея, что дверные замки не в обычае «Мидоубанка». Потом влезла на подоконник и тщательно закрыла окно. Под окном — никого. Она подумала, что вряд ли кто-либо может оказаться в такое время рядом, но не хотела пренебрегать ни одним шансом. Взглянула на часы — половина второго. Глубоко вздохнула и погасила свет. В окно светила луна, и она ясно видела дверь. Затем Джули присела на край кровати.
  «Если кто-нибудь попытается войти сюда, — думала она, — я буду стучать в стену. И орать во все горло. А потом, когда соберутся люди, я скажу, что мне приснился кошмар. Может быть у человека кошмар после всего, что здесь произошло?»
  Так сидела она в полной тишине. Время шло. А потом она услышала мягкие шаги по коридору. Кто-то остановился у ее двери. Прошло некоторое время, и она увидела, что дверная ручка медленно поворачивается. Кричать? Еще нет.
  Дверь толкнули, но комод помешал ей открыться. Для того, кто находился снаружи, это, должно быть, явилось неожиданностью.
  Снова пауза, затем стук в дверь, очень тихий стук. Джули затаила дыхание. Снова пауза, и снова удар в дверь, еще более тихий.
  «Я сплю, — сказала себе Джули. — И ничего не слышу».
  Кто мог прийти к ней и стучать в дверь ее комнаты в такое время? Если этот человек имел право стучать, он поднял бы шум, стучал бы сильнее. Такому человеку не нужно бояться шума.
  Долго еще сидела Джули неподвижно. Удары в дверь не повторялись, ручка не двигалась. Но чувство напряжения и тревоги не покидало Джули.
  Она сама не знала, сколько времени просидела так, пока сон не свалил ее. Утром, когда раздался школьный звонок, она в неудобной позе лежала на краю своей постели.
  После завтрака девочки разошлись по комнатам, чтобы убрать постели, а потом собрались в большом зале, откуда их разводили по классам.
  Перед последним уроком Джули вышла из класса, огляделась по сторонам и незаметно выскользнула из школьного здания. Убедившись, что поблизости никого нет, она углубилась в заросли рододендронов и дошла до стены, окружавшей школу. Возле стены росли липы. Джули легко взобралась на липу — ей и раньше приходилось лазить по деревьям. Спрятавшись среди густых ветвей, она сидела, время от времени поглядывая на часы. Она была уверена, что не пропустит нужный момент.
  Сейчас все перепуталось. Двух учительниц нет, классы перемешаны, потому что многие девочки уехали, так что никто не заметит отсутствия Джули Эпжон.
  Джули снова посмотрела на часы, потом спрыгнула с дерева, но уже по другую сторону стены. Неподалеку отсюда, в какой-нибудь сотне ярдов, останавливался автобус, который должен был прибыть с минуты на минуту.
  На станции она узнала, когда отправляется поезд, идущий в Лондон.
  В ее комнате на окне лежала записка, адресованная мисс Вулстроу.
  «Дорогая мисс Вулстроу. Меня не убили и не украли, не беспокойтесь. Скоро вернусь. С искренним уважением
  2
  В доме номер 226 на Уайтхаус-Меншин Джордж, безупречный слуга Эркюля Пуаро, открыл дверь и с удивлением увидел школьницу с запыленным лицом.
  — Могу я видеть мистера Пуаро?
  Джордж довольно долго смотрел на нее, не отвечая.
  — Мистер Пуаро никого не принимает без предварительной договоренности, — сказал он наконец.
  — Боюсь, у меня нет времени ждать. Я во что бы то ни стало должна увидеть его сейчас же. Это связано с убийствами и грабежами.
  — Я сейчас узнаю, примет ли вас мистер Пуаро.
  Он оставил ее в холле и удалился.
  — Молодая леди, сэр, — обратился он к хозяину. — Она настоятельно хочет вас видеть.
  — Но я занят, — сказал Эркюль Пуаро. — Дела не делаются сами по себе.
  — Что сказать ей, сэр?
  — Молодая леди красива?
  — Да, сэр, но она скорее девочка.
  — Девочка? Или молодая леди? Это же не одно и то же, Джордж.
  — Боюсь, сэр, вы не совсем правильно поняли меня. Она девочка школьного возраста, но одета как молодая леди. Вот что я хочу сказать, сэр.
  — Теперь понял.
  — И она хочет поговорить с вами относительно убийств и грабежей.
  Брови Пуаро поползли вверх.
  — Убийства и грабежи? Оригинально. Покажите-ка мне эту девочку — молодую леди.
  Джули вошла в комнату немного неуверенно, но держалась вполне естественно.
  — Здравствуйте, мсье Пуаро. Меня зовут Джули Эпжон. Мне кажется, вы знакомы с маминой подругой миссис Саммерхейз. Мы с мамой летом были у нее, и она много рассказывала о вас…
  Миссис Саммерхейз… Пуаро вспомнил деревню, дом на горе, прекрасное женское лицо, диван, собак, вещи приятные и неприятные.
  — Морин Саммерхейз, — произнес он. — Да.
  — Я зову ее тетя Морин, хотя она мне не тетя, конечно; она рассказывала, как вы спасли человека, которого посадили в тюрьму за убийство, которое он не совершал. И когда я не знала, что мне делать, я вспомнила о вас и приехала.
  — Я польщен, — серьезно сказал Пуаро. Он придвинул кресло поближе к ней. — Я слушаю вас, — начал он. — Джордж, мой слуга, сказал мне, что вы хотите посоветоваться со мной по поводу нескольких убийств и грабежей. Он верно понял, что речь идет больше чем об одном убийстве?
  — Да, — ответила Джули. — Убиты мисс Спрингер и мисс Ванситтарт. Возможно, там есть и еще что-то, но об этом я ничего не знаю.
  — Вы приводите меня в замешательство, — сказал Пуаро. — Где же произошли эти необычные вещи?
  — В моей школе. В «Мидоубанке».
  — «Мидоубанк»! — воскликнул Пуаро. Он схватил газеты, лежащие на столе, и быстро просмотрел их. — Теперь я начинаю понимать… Расскажите мне, Джули, как все это началось.
  Джули начала рассказывать. Ее рассказ был долгий, говорила она связно и обстоятельно. Наконец она дошла до того момента, когда прошлой ночью исследовала в своей спальне теннисную ракетку.
  — Видите ли, мне показалось, что все происходит как у Аладдина: новая лампа вместо старой… Вот я и подумала: значит, что-то есть в этой старой ракетке.
  — И… там было?
  — Да.
  Без лишней застенчивости она подняла юбку и обнажила ноги. На правом бедре выделялось серое пятно пластыря. Морщась, она отодрала пластырь, под которым оказался аккуратный пакетик. Джули развязала пакет и высыпала на стол камни.
  — Бог мой! Что это? — благоговейным шепотом воскликнул Пуаро. Он ощупал камни, подержал их в руке, снова положил на стол. — Ведь это целое богатство, если это не сон, — наконец сказал он. — Они же настоящие. Подлинные.
  Джули кивнула:
  — Я тоже думаю, что они должны быть настоящими. Не станут же люди убивать друг друга из-за фальшивых, правда? И знаете, теперь я могу понять людей, которые убивают за эти камни! — И снова, как это случилось прошлой ночью, уже не ребенок, а женщина заговорила в ней.
  Пуаро внимательно посмотрел на нее и кивнул:
  — Да, вы поняли, вы почувствовали их чары. Это не просто украшения… И вы, значит, нашли их, как говорили, в ручке теннисной ракетки?
  Джули закончила свой рассказ.
  — Теперь вы мне все рассказали?
  — Мне кажется, что все. Может, я где-нибудь преувеличила… Вот Дженнифер, моя подруга, у нее всегда наоборот. Ее могут волновать самые незначительные вещи, а в серьезных делах она всегда преуменьшает. — Она снова посмотрела на камни. — Мсье Пуаро, а как узнать, кому они принадлежали раньше?
  — На этот вопрос, возможно, будет трудно ответить. Одно можно сказать точно: они не принадлежат ни мне, ни вам. И мы должны решить, что с ними делать.
  Джули выжидающе смотрела на него.
  — Вы оставляете их у меня? Хорошо. — Эркюль Пуаро закрыл глаза. Потом он снова открыл их — Джули показалось, что в его глазах зажглись зеленые огоньки, — и оживленно заговорил: — Полагаю, при таких обстоятельствах я не смогу оставаться в кресле, как хотел. Здесь должны быть порядок и система, а в том, что вы рассказали, ни того ни другого нет. Это потому, что здесь слишком много разных нитей. Но все они сходятся в одной точке, и точка эта в «Мидоубанке». Разные люди, преследующие разные цели, разные интересы — все тянется в «Мидоубанк». А как же вы? Где ваша мама?
  — Мама уехала автобусом в Анатолию.
  — Ах, она уехала в Анатолию на автобусе! Теперь я окончательно убежден, что они действительно подруги с миссис Саммерхейз! Скажите, вам у нее понравилось?
  — О да! Это было забавно. У нее прелестные собаки.
  — Собаки. Да, я помню.
  — Они все время прыгали у окна.
  — Да, вы правы. А пища? Вам понравилась пища?
  — Ну… она немного странная, — призналась Джули.
  — Странная! Очень подходящее слово!
  — Но тетя Морин делает такой великолепный омлет!
  — Она готовит вкусный омлет? — В голосе Пуаро прозвучали счастливые нотки. — Тогда Эркюль Пуаро жил не напрасно, — сказал он. — Это я научил вашу тетю Морин готовить омлет. — Он поднял телефонную трубку. — А теперь мы успокоим вашу добрую учительницу. Сообщим ей, что вы в безопасности, а также уведомим ее, что с вами в «Мидоубанк» прибуду я.
  — Она знает, что все в порядке. Я оставила ей записку, в которой написала, что меня не похитили.
  — Тем не менее она будет рада.
  Его соединили с мисс Вулстроу.
  — Это мисс Вулстроу? Мое имя Эркюль Пуаро. Здесь у меня ваша ученица Джули Эпжон. Я прошу прислать за нами автомобиль. И сообщите, пожалуйста, сотрудникам полиции, что пакет с некими ценностями положен в банк и теперь находится в безопасности. — Он положил трубку. — Вы любите сироп? — неожиданно спросил он.
  — Золотой сироп? — недоверчиво осведомилась Джули.
  — О нет! Фруктовый сироп: черная смородина, малина, клубника или красная смородина?
  Джули выбрала красную смородину.
  — Но камни не в банке… — заметила она.
  — Они очень скоро будут там, — ответил Пуаро. — Но тому, кто слушал нас, — а вернее сказать, подслушивал, — лучше думать, что они в банке… чем в ваших руках. Чтобы извлечь камни из банка, требуется время и оборудование. А мне очень не хотелось бы, чтобы с вами что-нибудь случилось, дитя мое. И я готов признать, что у меня сложилось самое высокое мнение о вашей смелости, проницательности и находчивости.
  Джули посмотрела на него смущенно и благодарно.
  Глава 17
  Совещание
  1
  Эркюль Пуаро предполагал, что предубеждения, свойственные жителям Британских островов, победят в мисс Вулстроу, когда она увидит пожилого иностранца с усами. Однако она приняла его очень приветливо. Более того, к его удовольствию, она немало слышала о нем.
  — Очень хорошо, мсье Пуаро, что вы позвонили нам, — сказала она. — Это нас успокоило. Мы очень беспокоились, — повернулась она к девочке, — когда ты не пришла на ленч. Да, беспокоились, хотя и понимали, что не могут же похитить половину школы. — Она снова повернулась к Пуаро: — После вашего звонка я и нашла в ее комнате записку.
  — Мне хотелось, чтобы вы знали, что меня не украли, — сказала Джули.
  — Я ценю это, но думаю, что ты, Джули, могла бы сказать мне о своих намерениях.
  — Я думала, что так будет лучше, — ответила Джули и неожиданно добавила по-французски: — «Уши врагов окружают нас».
  — Мадемуазель Бланш пока не удалось исправить твое произношение, — отозвалась мисс Вулстроу. — Но я не браню тебя, Джули. А теперь, если ты не возражаешь, я хотела бы услышать о случившемся.
  — Разумеется, — сказал Пуаро.
  Он встал, пересек комнату, открыл дверь и выглянул. Все это было проделано несколько утрированно. Затем знаменитый детектив вернулся на место.
  — Мы одни, — сказал он. — Можно начинать.
  Мисс Вулстроу посмотрела на него, потом на дверь, потом снова на него. Удивленно приподняла брови. Он пристально поглядел на нее. Мисс Вулстроу медленно опустила голову. Джули начала свое повествование. Обмен ракетками, таинственная женщина. И наконец, находка в ракетке.
  Мисс Вулстроу повернулась к Пуаро.
  Он кивнул:
  — Мисс Джули абсолютно точна и правдива в своем рассказе. Я взял то, что она принесла. В целях безопасности ценности положены в банк. И мне кажется, что обо всем этом пока не следует распространяться.
  — Понимаю, — сказала мисс Вулстроу. — Да, мне все понятно… — Она немного помолчала, а потом спросила: — Вы думаете, будет разумно оставить Джули здесь? Или, может быть, лучше отправить ее в Лондон, к тете?
  — О, позвольте мне остаться здесь! — воскликнула девочка.
  — Тебе здесь нравится? — спросила мисс Вулстроу.
  — Да, я люблю эту школу… И кроме того, здесь происходит столько событий!
  — Совершенно ненормальная обстановка для школы, — сухо заметила мисс Вулстроу.
  — Я думаю, что опасность здесь ей больше не угрожает, — сказал Пуаро и снова посмотрел на дверь.
  — Кажется, я понимаю, — сказала мисс Вулстроу.
  — И тем не менее нужна осторожность. — Пуаро посмотрел на Джули. — Вы понимаете, осторожность!
  — Мсье Пуаро имеет в виду, — обратилась мисс Вулстроу к девочке, — что ты должна молчать. Никому не говорить об этом ни слова. Ты сможешь держать язык за зубами?
  — Да, — ответила Джули.
  — Вашим подругам было бы очень интересно услышать рассказ о находке сокровищ в теннисной ракетке. Но желательно, чтобы эта история не была рассказана.
  — Я понимаю, — сказала Джули.
  — Я могу положиться на тебя, Джули? — спросила мисс Вулстроу.
  — Вы можете на меня положиться. Клянусь вам.
  Мисс Вулстроу улыбнулась:
  — Надеюсь, что твоя мама скоро вернется.
  — Мама? Да, я тоже надеюсь.
  — К несчастью, эти автобусы не всегда прибывают вовремя и часто задерживаются.
  — А маме можно будет рассказать?
  — Конечно. Ну а теперь можешь идти, Джули.
  Джули вышла.
  Мисс Вулстроу повернулась к Пуаро:
  — Объясните, пожалуйста, зачем вам понадобилась эта выходка с дверью. Вы ведь это сделали намеренно.
  Пуаро кивнул.
  — Хотели показать, что наш разговор могут подслушать?
  — Да, ибо здесь есть кто-то, очень в этом заинтересованный. Девочка должна понимать серьезность положения… и то, что камни в безопасности в банке, а не у нас.
  Мисс Вулстроу помолчала, внимательно глядя на него, а затем сказала:
  — Всему этому должен быть положен конец.
  — Да, я тоже так считаю и приложу все силы, чтобы решить эту задачу как можно быстрее.
  — Все это может очень вредно отразиться на репутации школы…
  2
  — Неплохая мысль — всем сообща взяться за решение этого дела, — заявил начальник полиции мистер Стоун, — и мы рады видеть вас с нами, мсье Пуаро. Инспектор Келси хорошо помнит вас.
  — С тех пор воды утекло немало, — сказал инспектор. — Нашим начальником тогда был старший инспектор Варрендер. А я был начинающим сержантом.
  — Адам Гудмен тоже присоединится к нам. Вы незнакомы с ним, мсье Пуаро? Но я думаю, вы хорошо знаете его шефа. Специальный отдел.
  — Полковник Пиквей? — спросил Пуаро. — Давненько я и его не видел. — Он повернулся к Адаму: — Ну и как там полковник, все так же спит?
  Адам рассмеялся:
  — Вижу, вы хорошо знаете его, мсье Пуаро. Лично я никогда не видел его бодрствующим. Говоришь с ним и не знаешь, слушает он тебя или нет.
  — Перейдем к делу, — провозгласил начальник полиции. — Я пока помолчу и послушаю, что говорят другие люди. Свое мнение я никому навязывать не собираюсь. Скажу только одно. — Он посмотрел на Пуаро: — Мне говорили, что к вам явилась девочка-школьница с отличной сказкой о сокровищах, найденных ею в ручке теннисной ракетки. Эта находка взволновала ее. Но такую коллекцию цветных камней можно и подделать, причем подделать столь искусно, что по внешнему виду они будут неотличимы от настоящих. Итак, девочка возбуждена. Ее представление об их действительной ценности может быть преувеличено. Это возможно, как вы думаете? — Он пристально посмотрел на Пуаро.
  — Вполне возможно, — сказал Пуаро.
  — Отлично. Поскольку человек, который нашел эти драгоценности в нашей стране, сделал это, по сути дела, случайно, мы не будем обвинять его в контрабанде и не станем задавать ему вопросы об их происхождении. Это, — продолжал мистер Стоун, — ужасно щекотливое дело. Когда вопрос касается нефти или других вещей этого рода, в игру вступают правительственные силы. Мы не хотим, чтобы начались ненужные разговоры. Мы не можем скрыть от печати два убийства. Но при этом вовсе не обязательно упоминать о драгоценностях.
  — Согласен, — сказал Пуаро. — Всегда следует считаться с возможностью международных отношений.
  — Правильно, — кивнул начальник полиции. — И я, полагаю, не ошибусь, если скажу, что, поскольку последний правитель Рамата являлся другом нашей страны, власти могут и должны исполнить его желание и передать эти камни нам. Пока что никто, кроме присутствующих, не знает, где эти камни. Если, паче чаяния, новое правительство Рамата потребует возвращения каких-либо ценностей, принадлежащих, по их мнению, новому режиму, будет гораздо лучше, если мы не будем ничего знать о подобных находках в нашей стране. Очевидный отказ всегда бестактен.
  — А мы вообще не знаем об этом, — сказал Пуаро. — Это чистая дипломатия. Кто знает, куда делись драгоценности последнего правителя Рамата Али Юсуфа? Он мог отдать их своим друзьям на хранение, их могли отнять во время революции, и теперь они у дюжины различных людей. А может, они спрятаны где-нибудь в Рамате. — Пуаро пожал плечами. — Мало ли где они могут быть.
  Начальник полиции вздохнул с явным облегчением:
  — Благодарю вас, это все, что я хотел сказать и выяснить для себя, мсье Пуаро. У вас есть влиятельнейшие друзья в нашей стране, и они вам доверяют. Неофициально они готовы оставить это в ваших руках, если вы не возражаете.
  — Я не возражаю, — сказал Пуаро. — Но оставим эту тему. У нас есть более важное дело. Не так ли? — Он посмотрел на присутствующих. — Или вы считаете, что три четверти миллиона или пусть даже миллион дороже человеческой жизни?
  — Согласен с вами, мсье Пуаро, — кивнул начальник полиции.
  — Вы, как всегда, правы, — подтвердил Келси. — Мы должны найти убийцу и будем рады услышать ваше мнение, потому что здесь мы столкнулись с делом в высшей степени загадочным.
  — Тогда расскажите мне все, что вам известно об этом…
  Пуаро уселся поудобнее и приготовился слушать. Он выслушал инспектора Келси, выслушал Адама Гудмена, выслушал краткое резюме начальника полиции. Затем покачал головой, закрыл глаза и медленно повторил основные пункты:
  — Два убийства совершены в одном месте и при одинаковых обстоятельствах. Одно похищение. Украли девочку, которая могла быть центральной фигурой заговора… Прежде всего нам надо установить, почему она была похищена.
  — Я могу вам сказать, что она говорила по этому поводу, — предложил Келси.
  Пуаро выслушал и это.
  — Итак, мсье Пуаро, она ожидала, что ее похитят, — закончил Келси.
  — Это не имеет значения, — недовольно проворчал Пуаро.
  — Но она сама считала себя важной персоной…
  — Факт остается фактом: она была украдена. Почему?
  — Они могли рассчитывать на выкуп, — предположил Келси, — но…
  — Так что же, они, по-вашему, идиоты? Организовали покушение и не попытались получить деньги?
  — Верно. Они не явились за деньгами.
  — Шейсту украли по совершенно иной причине. Но что это за причина?
  — Ну, похитители надеялись, что она расскажет, где находятся драгоценности, — высказал предположение Адам.
  — Но она не знала и не знает, где они были спрятаны. Это, по крайней мере, ясно. Но должно быть еще что-то… — Пуаро умолк. Потом неожиданно спросил: — Ее колени… Вы когда-нибудь обращали внимание на ее колени?
  Адам с изумлением уставился на него:
  — Нет… Но зачем?
  — Есть много причин, по которым мужчины обращают внимание на женские колени, — сказал Пуаро. — К несчастью, вы к этой категории мужчин не относитесь.
  — Но что могут добавить ее колени к тому, что мы знаем? Там шрам или еще какой-нибудь след? Да я и не мог ничего заметить. Они все носят юбки ниже колен.
  — А когда плавают? — осведомился Пуаро.
  — Никогда не видел ее в бассейне, — ответил Адам. — Видимо, вода была слишком холодна для нее. Она привыкла к жаркому климату. Но что это могло бы дать? Шрам? Или что?
  — Нет, нет. Но жаль… — Он повернулся к начальнику полиции: — С вашего разрешения, я свяжусь со своим другом, начальником полиции Женевы. Он сможет нам помочь.
  — Вы думаете, что-нибудь случилось во время ее пребывания там?
  — Вполне возможно. Так вы не возражаете? Отлично. У меня есть небольшая идея… — Он помолчал. — Кстати, в газетах ничего нет о похищении?
  — На этом настоял эмир Ибрагим.
  — Однако я обратил внимание на некую заметку. Это сплетня о молодой девушке, которая неожиданно сбежала из школы. С намеком на любовную интригу. Это надо пресечь в корне, если можно.
  — Я тоже такого мнения, — сказал Адам.
  — Вот и прекрасно. Теперь перейдем к другому, более серьезному делу. К убийствам. Два убийства в «Мидоубанке».
  Глава 18
  Совещание продолжается
  1
  — Два убийства в «Мидоубанке», — задумчиво повторил Пуаро.
  — Мы сообщили вам все факты, — сказал инспектор Келси. — У вас есть какие-нибудь идеи?
  — Почему в спортивном павильоне? — спросил Пуаро. — Это, кажется, ваш вопрос? — обратился он к Адаму. — Ну, теперь мы знаем на него ответ. Потому что в спортивном павильоне находилась ракетка, в которой были спрятаны драгоценности. И кто-то знал об этой ракетке. Но кто? Это могла быть мисс Спрингер. Она вела себя странно, говорите вы, когда дело касалось павильона. Ей не нравилось, когда в павильон заходили люди. Как будто она в чем-то их подозревала. Особенно мадемуазель Бланш.
  — Мадемуазель Бланш… — задумчиво повторил Келси.
  Эркюль Пуаро снова обратился к Адаму:
  — Вам самому показалось странным, что мадемуазель Бланш проявляет такой интерес к спортивному павильону?
  — Она объясняла, — ответил Адам. — Она слишком много объясняла. А я бы никогда сам не стал спрашивать ее о посещении павильона, если бы она не заговорила об этом.
  Пуаро кивнул:
  — Верно. И это наводит на определенную мысль. Однако все, что мы знаем, сводится к тому, что мисс Спрингер была убита в павильоне в то время, когда у нее не было там никакого дела. — Он повернулся к Келси: — Где находилась мисс Спрингер до появления в «Мидоубанке»?
  — Мы не знаем, — ответил инспектор. — Она оставила свою работу в… — он назвал известную школу, — летом прошлого года. Где она находилась с тех пор, нам неизвестно. — Он помолчал и сухо добавил: — Не было оснований интересоваться этим вопросом, пока она была жива. У нее нет ни родителей, ни близких родственников, ни друзей.
  — Она могла быть в Рамате, — задумчиво произнес Пуаро.
  — Я тоже думаю, что кто-то из учителей был там во время революции, — сказал Адам.
  — Итак, — заговорил Пуаро, — мы можем предположить, что она там была, а потом приехала сюда. Познакомившись с порядками в «Мидоубанке» и выждав какое-то время, она ночью отправилась в спортивный павильон. Взяла ракетку и собиралась достать из тайника камни, когда кто-то помешал ей. Кто-то ожидал ее? Следил за ней с вечера? Некто с пистолетом. Однако у этого лица не было времени достать камни или забрать ракетку, потому что звук выстрела поднял людей.
  Он замолчал.
  — Вы думаете, что было именно так? — спросил начальник полиции.
  — Не знаю, — ответил Пуаро. — Это всего лишь один из возможных вариантов. Там мог быть другой человек, который имел пистолет и пришел раньше мисс Спрингер. Она могла заподозрить его.
  — А эта другая особа? — спросил Адам.
  Пуаро посмотрел на него. Потом медленно обвел взглядом двух других мужчин.
  — Вы не знаете, — сказал он, — и я не знаю. Это мог быть кто-нибудь со стороны.
  Келси покачал головой:
  — Не думаю. Мы тщательно проверяли всех живущих по соседству. Особенно, разумеется, посторонних. Здесь неподалеку остановилась мадемуазель Колински. Адам знает ее. Но она не могла быть причастной ко второму убийству.
  — Тогда вернемся в «Мидоубанк». Единственный метод открыть истину — метод исключений.
  Келси вздохнул.
  — Да, — сказал он, — остается прибегнуть к этому методу. С первым убийством проще. Почти каждый мог убить мисс Спрингер. Исключение составляют мисс Джонсон, мисс Чедвик и девочка, у которой болело ухо. А вот в случае второго убийства подозреваемых меньше. Мисс Рич, мисс Блейк и мисс Шапленд отсутствовали. Мисс Рич останавливалась в отеле в двадцати милях отсюда. Мисс Блейк была в Ливерпуле. Мисс Шапленд находилась в Лондоне, в ночном клубе, с мистером Деннисом Ротбоном.
  — И мисс Вулстроу тоже не было, насколько я понял?
  Адам усмехнулся. Начальник полиции и Келси с возмущением взглянули на него.
  — Мисс Вулстроу, — строго заметил Келси, — находилась у герцогини Белсхем.
  — Отбросим мисс Вулстроу, — согласился Пуаро. — Кто же там остается?
  — Два человека из обслуживающего персонала — мисс Гибсон и девушка по имени Дорис Хегс. Они спали. И у меня нет оснований их подозревать. Остаются мисс Роуэн и мадемуазель Бланш.
  — И конечно, ученицы.
  Келси удивился:
  — Но вы же не подозреваете учениц?
  — Откровенно говоря, нет, — ответил Пуаро. — Но… в этом мире все бывает.
  — Мисс Роуэн работает здесь год, — продолжал Келси. — У нее отличная репутация. Нет фактов, которые говорили бы против нее.
  — Тогда мы дошли до мадемуазель Бланш. Здесь конец наших поисков.
  Они замолчали.
  — Но ведь доказательств нет! — прервал затянувшуюся паузу Келси. — Ее рекомендательные письма явно подлинные.
  — А вы думаете, человека, которого мы ищем, снабдят фальшивками? — усмехнулся Пуаро. — Такие люди чаще всего имеют настоящие документы.
  — Она любопытна, — сказал Адам. — Но любопытство само по себе еще не улика…
  — Минутку!.. — перебил его Келси. — Во время первой беседы с ней она говорила что-то насчет ключа от павильона. Как будто он лежал на полу перед дверью, она его подняла и забыла вернуть на место, а мисс Спрингер набросилась на нее за это.
  — Тот, кто хочет пройти в павильон ночью, должен постараться обзавестись собственным ключом, — сказал Пуаро. — Но для этого не обязательно красть ключ, можно сделать с него слепок.
  — Конечно, — поддержал его Адам. — И уж в этом случае преступник не станет рассказывать вам об этом инциденте.
  — Не обязательно, — возразил Келси. — Ведь мисс Спрингер могла кому-нибудь рассказать об этом. Вот мисс Бланш и решила, что будет лучше, если она сама затронет этот вопрос.
  — Что ж, не будем отбрасывать версию о причастности мадемуазель Бланш к убийству, — сказал Пуаро. — Пойдем дальше. Насколько я понял, мать Джули Эпжон узнала кого-то здесь в первый день семестра. Кого-то, чье присутствие удивило ее. Судя по ее последним словам, это лицо причастно к иностранному шпионажу. Поскольку миссис Эпжон определенно указывала на данное лицо, мы легко можем узнать, кто это.
  — Это легче сказать, чем сделать, — заметил Келси. — Мы пытались связаться с миссис Эпжон, но безрезультатно. Когда девочка рассказала нам об автобусе, я подумал, что она имеет в виду обычное туристическое путешествие по определенному маршруту. Но это оказалось не так. Она не обращалась ни к Куку, ни в другое бюро путешествий. Ну что прикажете делать с такой женщиной? Она просто уехала куда глаза глядят! Где она может быть сейчас? Где-то в Анатолии!
  — Да, это нелегкая задача, — согласился Пуаро. — Все делается просто, когда известно, куда вы поехали, где остановились…
  — Однако ясно, что подобные путешествия не устраивают миссис Эпжон.
  — И это сейчас, когда дорога каждая секунда! — воскликнул Келси. — Француженка может исчезнуть в любой момент, когда захочет. И у нас нет оснований задержать ее!
  Пуаро покачал головой:
  — Она не исчезнет.
  — Вы не можете быть в этом уверены.
  — Однако я уверен. Если вы совершили убийство, то не станете предпринимать ничего такого, что привлекло бы к вам внимание. Мадемуазель Бланш спокойно останется здесь до конца семестра.
  — Надеюсь, что вы окажетесь правы.
  — Я уверен, что прав. И помните, что человек, которого увидела миссис Эпжон, не знает, что миссис Эпжон видела и узнала его. Когда мама Джули вернется, для кого-то будет большой сюрприз.
  Келси вздохнул:
  — Если это все, что мы…
  — Есть еще одна вещь. Разговоры!
  — Разговоры?
  — Да. И они могут оказаться очень ценными. Если что-то скрыто, об этом рано или поздно начинают разговаривать.
  — И все откроется? — скептически осведомился начальник полиции.
  — О, это совсем не так просто. Вещи, которые стараются так или иначе скрыть, в разговорах прикрывают чем-то другим. Непричастный человек слышит эти разговоры, а потом повторяет их, совершенно не осознавая их важности. Все это напоминает мне… — Он внезапно поднялся на ноги. — Прошу прощения. Я должен пойти к мисс Вулстроу и узнать, есть ли здесь кто-нибудь умеющий рисовать.
  — Рисовать?
  — Рисовать.
  — Ну, — сказал Адам, когда Пуаро вышел, — сначала колени у девушек, а теперь — рисование! Что же будет дальше?
  2
  Мисс Вулстроу выслушала вопрос Пуаро не без удивления.
  — Мисс Лорн, наша учительница рисования, — вежливо сказала она. — Мисс Лорн не состоит в нашем штате и приходит к нам два раза в неделю. Но сегодня ее нет. Вы хотите, чтобы она вам что-нибудь нарисовала?
  — Лица.
  — Мисс Рич очень неплохо делает наброски.
  — Это как раз то, что мне нужно.
  Пуаро обратил внимание на то, что мисс Вулстроу не осведомилась о причинах его желания, и это ему понравилось. Она вышла и вскоре вернулась с мисс Рич.
  После церемонии знакомства Пуаро спросил:
  — Вы можете рисовать людей?
  Эйлин Рич кивнула:
  — Да, я часто занимаюсь этим для собственного развлечения.
  — Отлично. Так нарисуйте, пожалуйста, покойную мисс Спрингер.
  — Это трудно: я слишком мало ее знала. Но попытаюсь.
  Она закрыла глаза, а потом начала быстро водить карандашом по бумаге.
  — Прекрасно, — сказал Пуаро, наблюдавший за ее работой. — А теперь, если вам не трудно, нарисуйте мисс Вулстроу, мисс Роуэн, мадемуазель Бланш и… да… этого садовника Адама.
  Эйлин Рич удивленно посмотрела на знаменитого детектива и снова склонилась над листом бумаги. Пуаро взглянул и одобрительно кивнул:
  — Вы молодец. Рисуете просто великолепно. Так быстро, всего несколько линий, а такое сходство! А теперь я попрошу вас выполнить более трудную работу. Изобразите хотя бы мисс Вулстроу с разными прическами. Хорошо бы также изменить очертания бровей.
  Эйлин посмотрела на него как на сумасшедшего.
  — О нет, — улыбнулся Пуаро, — я не сошел с ума. Я только провожу эксперимент. Сделайте так, как я прошу.
  Через некоторое время она сказала:
  — Вот, пожалуйста.
  — Теперь такие же рисунки с мисс Роуэн и мадемуазель Бланш.
  Когда она закончила, он собрал все рисунки.
  — Теперь я вам кое-что покажу, — сказал он. — Смотрите, мисс Вулстроу на всех рисунках, несмотря на изменения, у вас получилась более или менее похожей. А теперь взгляните на двух других. Вы рисовали их не с натуры, и на рисунках они кажутся совершенно разными людьми.
  — Я понимаю, что вы имеете в виду, — сказала Эйлин Рич. Она смотрела, как Пуаро осторожно прячет в карман ее рисунки. — Что вы хотите делать с ними? — спросила она.
  — Использовать.
  Глава 19
  Разговор
  — Ну, я не знаю, что вам сказать, — заявила миссис Сатклиф. — Действительно не знаю. — Она с явным неудовольствием смотрела на Эркюля Пуаро. — Генри, конечно, нет дома.
  Последнее заявление прозвучало несколько странно, но Эркюль Пуаро понимал направление ее мышления. Только Генри, хотела сказать она, в состоянии разобраться во всем этом. У него обширные международные связи, он часто летает на Средний Восток, в Гану, в Южную Америку, в Женеву, иногда в Париж.
  — Все это очень огорчило меня, — продолжала миссис Сатклиф. — И я так рада, что Дженнифер теперь со мной дома, в полной безопасности. Хотя, — призналась она с ноткой досады, — я должна признаться, что Дженнифер здесь скучает. Она недовольна, что я забрала ее домой.
  — Это превосходная школа, — сказал Пуаро. — Многие считают ее лучшей школой Англии.
  — Была, — промолвила миссис Сатклиф.
  — И будет опять, — твердо сказал Пуаро.
  — Вы так думаете? — удивленно спросила миссис Сатклиф.
  — Я уверен в этом. «Мидоубанк» благополучно минует несчастливую полосу.
  — Но это больше чем несчастливая полоса, — сказала она. — Два убийства и похищенная девушка! Вы же не пошлете свою дочь в школу, где убивают учителей!
  — Но если убийства совершались одним человеком и этот человек арестован, то больше бояться нечего. Не так ли?
  — Да… пожалуй, это правда… — Миссис Сатклиф еще колебалась. — Я полагаю, там объявился какой-то Джек Потрошитель. Или кто-то вроде этого типа из Девоншира. Как его звали? Крим? Нейл Крим? Кому понадобилось убивать этих несчастных женщин? Вы знаете, мне кажется, что этот убийца охотится только на учительниц! Если вы можете, поймайте его, посадите в тюрьму… Я надеюсь, его повесят?
  — Как бешеную собаку.
  — Однако если он спрятался, то найти его будет нелегко, я так думаю. Особенно если этот человек не из школы.
  — Это нам неизвестно, — сказал Пуаро.
  — Но ведь там было еще и похищение! — вспомнила миссис Сатклиф. — Вы же не отправите свою дочь в школу, где ее могут украсть?
  — Конечно нет, мадам. Теперь мне понятны ваши мысли. В этом отношении вы правы.
  Миссис Сатклиф с явным удовольствием восприняла эти слова. Никто до сих пор не мог так понять ее, и никто с ней так не разговаривал, даже Генри.
  — И все же мне кажется, что, когда эта история уйдет в прошлое, вы захотите послать дочь в «Мидоубанк».
  — Я подумаю об этом.
  — Тогда не беспокойтесь о похищении, мадам. Между нами, могу сказать, что принцессу Шейсту не похищали… Здесь любовная история…
  — Вы имеете в виду ее намерение выйти замуж?
  — Я молчу, молчу, мадам… — Пуаро понизил голос. — Вы понимаете, что о таком нельзя говорить во всеуслышание, чтобы избежать скандала. Все это сугубо между нами. Я знаю, что вы никому ничего не скажете.
  — О, конечно нет! — Теперь голос миссис Сатклиф звучал весьма доброжелательно. Она снова взглянула на письмо от начальника полиции, которое передал ей Пуаро. — Я никак не могу понять, кто вы, мистер Пуаро? Вы, наверное, тот, кого в книгах называют частным сыщиком?
  — Я консультант, — высокомерно ответил Пуаро.
  — О чем вы хотели спросить Дженнифер?
  — О, всего лишь о ее впечатлениях. Она ведь наблюдательна?
  — Не знаю, что вам ответить. Она такая же, как все дети.
  Она подошла к окну и позвала Дженнифер.
  — Я хочу, — сказала она, отходя от окна, — чтобы вы внушили ей, что отец и я желаем только хорошего.
  Печальная Дженнифер вошла в комнату, ее глаза удивленно расширились при виде Эркюля Пуаро.
  — Здравствуйте, — сказал Пуаро. — Я старый друг Джули Эпжон. Она приезжала ко мне в Лондон.
  — Джули приезжала в Лондон? — удивилась Дженнифер. — Зачем?
  — Чтобы попросить у меня совета, — сказал Пуаро.
  Дженнифер недоверчиво посмотрела на него.
  — Я оказался в состоянии дать ей совет, и теперь она опять вернулась в «Мидоубанк».
  — Значит, тетя Изабелла не забрала ее? — спросила Дженнифер, раздраженно поглядывая на мать.
  Пуаро тоже взглянул на миссис Сатклиф.
  — Так скучно сидеть здесь, — пожаловалась Дженнифер. — Я говорила маме, что ни одна ученица не убита.
  — А что вы сами думаете об убийствах?
  Дженнифер покачала головой.
  — Какой-нибудь сумасшедший, — высказала она свое мнение. — Я думаю, мисс Вулстроу придется теперь приглашать новых учительниц.
  — Вполне возможно… Скажите, мадемуазель Дженнифер, женщина, которая обменяла вам ракетку, была старая? Вы не помните?
  — Боюсь, что я не смогу припомнить, — ответила Дженнифер. — Я как-то не обратила внимания — очень уж обрадовалась новой ракетке. Но это не тетя Джина прислала ее.
  — На кого была похожа эта женщина?
  — Та, которая принесла ракетку? — спросила Дженнифер и закрыла глаза, чтобы лучше вспомнить. — Ну, как вам сказать… Короткое платье и маленькая шляпа… Платье голубое и просторное.
  — Да? — спросил Пуаро. — И это было ей к лицу?
  — Немного накрашена, — продолжала Дженнифер. — Волосы золотистые, но не очень. Я думаю, что она американка.
  — А раньше вы ее не встречали?
  — Нет, — ответила Дженнифер. — Не думаю, чтобы она жила где-то здесь. Она сказала, что встретилась с тетей Джиной на каком-то завтраке или коктейле.
  Пуаро задумчиво посмотрел на нее. Девочка с ним откровенна, она доверяет ему. Он мягко задал следующий вопрос:
  — Значит, вы уверены, что не видели ее раньше? А она не могла быть одной из учительниц? Переодетой.
  — Переодетой? — недоуменно посмотрела на него Дженнифер.
  Пуаро показал ей эскиз мадемуазель Бланш, нарисованный мисс Рич.
  — Она не похожа на эту женщину?
  — Немного похожа, но не думаю, что это она.
  Пуаро задумчиво кивнул. Было очевидным, что Дженнифер не узнала по рисунку мадемуазель Бланш.
  — Понимаете, — сказала Дженнифер, — я видела ее совсем недолго. Она была похожа на американку, и, потом, она сразу же сказала мне про ракетку…
  Было ясно, что Дженнифер по-настоящему смотрела только на свою новую ракетку.
  — Понятно, — вздохнул Пуаро. — Скажите, а вы не встречали в «Мидоубанке» человека, которого могли видеть в Рамате?
  — В Рамате? — Дженнифер задумалась. — Кажется, нет… Я уже думала об этом.
  — Но вы не уверены в этом, мадемуазель Дженнифер?
  — Ну, — нахмурилась Дженнифер, — все люди на кого-то похожи. И трудно вспомнить, на кого похож тот или иной человек. Вы встречаете людей, а потом не можете вспомнить, кто они. И кто-то говорит вам: «Вы не помните меня?» — и получается неудобно, потому что вы действительно никак не можете вспомнить. Я имею в виду, что вы помните лица, но не можете вспомнить имя и место, где видели его.
  — Это правда, — сказал Пуаро. — И очень верно подмечено. Действительно, так часто бывает. — Он помолчал, а потом мягко продолжил: — Вот принцессу Шейсту вы, наверное, узнали бы сразу, если бы видели ее в Рамате?
  — А она была в Рамате?
  — Очень может быть, — ответил Пуаро. — Вы не видели ее там?
  — Не думаю. Во всяком случае, ее бы я узнала. У нее такое характерное лицо.
  — Скажите, а у вас не было в «Мидоубанке» такого чувства, что вас кто-то видел раньше?
  — Пожалуй, нет. Конечно, многие люди кажутся похожими. Например, с таким лицом, как мисс Рич…
  — Вам кажется, что вы встречали мисс Рич раньше?
  — Нет, скорее кого-то похожего на нее. Только куда толще, чем она.
  — Куда толще, чем она… — задумчиво повторил Пуаро.
  — Вы не можете представить себе мисс Рич толстой? — засмеялась Дженнифер. — Она ведь ужасно худая. И мисс Рич не могла быть в Рамате — последнее время она болела.
  — Ну а девушки? — спросил Пуаро. — Вы видели кого-нибудь из них раньше?
  — Одну из них я знаю хорошо, немножко знакома еще с двумя. Но ведь я была в «Мидоубанке» всего три недели, так что не знаю еще и половины учениц. И если я кого-нибудь завтра встречу, может быть, не узнаю.
  — Ничего, в следующий раз вы заметите больше.
  — Ничего я не замечу! — горестно воскликнула Дженнифер. — Если бы вы могли уговорить родителей вернуть меня в «Мидоубанк»!
  — Уверяю вас, что постараюсь сделать все от меня зависящее, — серьезно сказал Пуаро.
  Глава 20
  Плоды разговора
  1
  — Я хотела бы поговорить с вами, Эйлин, — сказала мисс Вулстроу.
  Эйлин Рич последовала за директрисой в гостиную. В «Мидоубанке» царила необычная тишина. Сейчас здесь осталось всего двадцать пять учениц, родители которых по каким-то причинам решили не забирать их из школы. Но из персонала никто не покинул школу. Мисс Джонсон, как и прежде, усердно занималась хозяйственными делами. Мисс Чедвик как-то сразу постарела и выглядела несчастной. Обе молодые учительницы отнюдь не тяготились свободным временем. Они ходили плавать в бассейн, писали длинные письма друзьям и родственникам. Мисс Шапленд тоже не сетовала на то, что работы у нее поубавилось. Свободное время она проводила в саду, занимаясь садоводством с неожиданным умением. То, что своим инструктором она предпочла иметь Адама, а не старика Бриггса, никому не показалось необычным.
  — Да, мисс Вулстроу? — спросила Эйлин Рич, когда дверь за ними закрылась.
  — Мне необходимо поговорить с вами, — начала мисс Вулстроу. — Я не знаю, продолжит ли школа свое существование, или нет. Люди всегда опасаются тех мест, где что-нибудь случилось. Если «Мидоубанк» закроется…
  — Не закроется, — прервала ее мисс Рич. Она тряхнула головой, и ее волосы рассыпались. — Вы не должны допустить этого. Это будет преступлением, и, может быть, большим, чем то, что произошло!
  — Вы говорите очень резко! — заметила мисс Вулстроу.
  — Знаю, что резко. На свете есть много вещей, которые ничего не стоят, но «Мидоубанк» стоит очень многого!
  — А у вас боевой характер, — сказала мисс Вулстроу. — Мне нравятся боевые люди. И я уверяю вас, что вовсе не намерена падать на дно. Мне нравится и всегда нравилась борьба. Знаете, когда людям что-то достается слишком легко, они становятся чересчур благодушными. Теперь я хочу спросить вас вот о чем: если «Мидоубанк» продолжит свое существование, не хотите ли вы стать моей компаньонкой в деле?
  — Я? — удивилась Эйлин Рич. — Я?
  — Да, вы, моя дорогая, — ответила мисс Вулстроу. — Именно вы.
  — Но я, наверное, не справлюсь. — Голос Эйлин Рич дрожал от возбуждения. — Я слишком молода, у меня нет ни знаний, ни опыта…
  — Ну, опыт и знания вы можете предоставить мне, — сказала мисс Вулстроу. — А то, что вы молоды, тем лучше для вас. Здесь вам будет хорошо, лучше, чем в любом другом месте. Я давно хотела поговорить с вами об этом. Еще когда была жива несчастная мисс Ванситтарт, я думала, что вы больше подходите для этого, чем она.
  — Вы уверены?! — воскликнула мисс Рич. — Но я думала… то есть мы все думали, что мисс Ванситтарт… О, это удивительно, просто удивительно! Я даже не могла мечтать об этом! И все же… я, наверное, должна сказать, что это невозможно.
  Мисс Вулстроу была удивлена, хотя и постаралась не показать виду.
  — Но почему же?..
  — Мисс Вулстроу, — сказала мисс Рич, — я не могу, понимаете, не могу сейчас прямо ответить на ваш вопрос. Может быть, если вы спросите меня через день, через неделю… Можно мне подумать, мисс Вулстроу? Я просто не знаю, что мне сказать сейчас.
  — Конечно, — ответила мисс Вулстроу. Она была искренне удивлена.
  «Никогда по-настоящему не знаешь людей», — подумала она.
  2
  — Вон пошла эта Рич, со своими спутанными волосами, — сказала Анна Шапленд, устраиваясь среди цветов. — Не понимаю, почему бы ей не обрезать их, если она за ними не следит. С короткой стрижкой она выглядела бы лучше.
  — А вы ей скажите об этом, — предложил Адам.
  — Никогда, — ответила она. — Как вы думаете, «Мидоубанк» уцелеет после всего?
  — Да что я вам, судья? — пожал плечами Адам. — Дело сомнительное.
  — Я думаю, у вас может быть об этом свое мнение, как и у любого другого. Ну а я скажу, что эта старушка Вулли, как зовут ее девочки, надеется сохранить школу. Ее твердая позиция должна импонировать родителям. Смотрите, семестр начался совсем недавно, всего месяц назад, а кажется, что прошел год. Как я буду рада, когда все это кончится.
  — Вы не останетесь здесь, если школа продолжит свое существование?
  — Нет, — твердо заявила она. — Нет. Я и раньше достаточно имела дело со школами. Не выношу запертых клеток, особенно с женщинами. И уж совсем не выношу убийств. О таких вещах хорошо читать в газетах или книгах. Но в действительности это для меня слишком. Я полагаю, — продолжала она задумчиво, — если останусь в школе до конца семестра, то выйду замуж за Денниса, и тогда, может, обоснуюсь в этих местах.
  — Деннис? — спросил Адам. — Это о нем вы как-то упоминали? Говорили, что он работает где-то в Бирме, Малайе, Сингапуре или Японии, что-то в этом духе? Как же вы собираетесь здесь обосноваться, если выйдете за него замуж?
  Анна неожиданно засмеялась:
  — Вы меня не поняли. Слово «здесь» было использовано не в физическом и не в географическом смысле.
  — Думаю, что вы могли бы найти кого-нибудь получше Денниса.
  — О, вы, кажется, делаете мне предложение?
  — Конечно же нет, — ответил Адам. — Вы девушка честолюбивая, поэтому никогда не выйдете замуж за садовника.
  — Но я могла бы выйти замуж за сотрудника отдела уголовных расследований.
  — Но я не работаю в отделе уголовных расследований.
  — Нет, конечно нет! — подхватила Анна. — Но не будем уточнять детали. Вы не работаете в отделе уголовных расследований, Шейста не была украдена. Все очень мило. По крайней мере, — прибавила она, оглядываясь по сторонам, — я не понимаю, зачем Шейсте было переезжать из Женевы к нам. Во всяком случае, ей напрасно разрешили приехать в эту страну.
  — Я молчу, — ответил Адам.
  — Не думаю, чтобы вы что-то знали об этом, — сказала Анна.
  — Я думаю, что мы поблагодарим мсье Пуаро за его блестящие идеи, — буркнул Адам.
  — Это тот забавный человечек, который вернул Джули сюда, а потом пошел смотреть на мисс Вулстроу?
  — Да, — ответил Адам. — Он именует себя детективом-консультантом.
  — Никогда бы не подумала, что он детектив.
  — Я вообще не понимаю его действий, — сказал Адам. — Он ходил даже к моей маме и к кому-то из моих приятелей.
  — К вашей матери? — удивилась Анна. — Зачем?
  — Не знаю, — ответил Адам. — У него какой-то повышенный интерес к матери. Он даже ходил смотреть на мать Дженнифер.
  — А он не ходил смотреть на мать мисс Рич или мисс Чедвик?
  — Я думаю, что до матери мисс Рич он просто не может добраться, — заметил Адам. — Иначе он обязательно пошел бы посмотреть на нее.
  — А мать мисс Чедвик живет в Четтенхеме, она говорила мне об этом, — сказала Анна. — Ей, кажется, около девяноста лет. Бедная мисс Чедвик, она сама выглядит сейчас на все девяносто. Иногда она заходит ко мне поболтать.
  — Да, она постарела за последнюю неделю, — согласился Адам.
  — Потому что она по-настоящему любит эту школу. В ней вся ее жизнь. Она не может видеть, как «Мидоубанк» приходит в упадок.
  В эту минуту они заметили приближающуюся к ним мисс Чедвик, которая действительно выглядела на десяток лет старше, чем в начале семестра. Раньше она двигалась энергично и бодро, а теперь шла медленно и тяжело.
  — Вы должны зайти к мисс Вулстроу, — обратилась она к Адаму. — Она даст вам указания насчет сада.
  — Я только уберу здесь немного, — сказал Адам.
  Собрав инструмент, он понес его в сарай.
  Анна и мисс Чедвик вместе направились к школе.
  — Здесь все кажется спокойным, — сказала Анна, глядя вокруг. — Дом, простой, как театральная декорация. Люди, занимающиеся своими делами… — прибавила она задумчиво.
  — Это ужасно, — сказала мисс Чедвик. — Это просто ужасно — думать о том, что произошло в «Мидоубанке». А я не могу не думать об этом, не могу спать. Все рушится… Годы работы, годы напряженного труда… И все теперь идет к упадку.
  — Все еще может быть восстановлено, — попыталась приободрить ее Анна. — Вы же знаете, у людей короткая память.
  — Не такая уж короткая… — мрачно ответила мисс Чедвик.
  Анна ничего не сказала. Но в душе она была согласна с мисс Чедвик.
  3
  Мадемуазель Бланш вышла из класса, где у нее был урок французского языка, взглянула на часы. Да, для того, что она собирается сделать, времени вполне достаточно.
  Она поднялась в свою комнату и надела шляпку. О, она не из тех, кто ходит с непокрытой головой. Мадемуазель Бланш поглядела на себя в зеркало и осталась довольна. Совсем незаметная малышка! Теперь можно этим воспользоваться. Она улыбнулась своему отражению. И как она похожа на свою сестру! Легко пользоваться ее удостоверением: фотография на паспорте ни у кого не вызывает сомнений. Просто грешно было бы не использовать такие прекрасные рекомендации, когда Анжель умерла. Анжель действительно любила работу учительницы. Для нее же это невыносимая скука. Но игра стоит свеч. Особенно сейчас, когда все превосходно складывается. Никогда бы ей не заработать столько денег. И теперь ее ждет прекрасное, совсем другое будущее. Навсегда исчезнет проститутка Муше Бланш. Впереди Ривьера! Отличные наряды, драгоценности. И самое главное, что существует в этом мире, — деньги! Все складывается очень хорошо. Вот цена отвратительной английской школе.
  Мадемуазель Бланш взяла свою сумочку, вышла из комнаты и зашагала по коридору. Женщина, стоя на коленях, мыла пол. «Новая прислуга! Полицейская ищейка, конечно. Смешно! Они думают, что никто ничего не замечает!» С презрительной улыбкой вышла она из школы и направилась к воротам. Остановка автобуса на противоположной стороне. Она подождет. Автобус будет через пару минут.
  Людей на остановке было совсем немного. Впереди — спокойная деревенская дорога. Автомобиль с поднятым капотом. Велосипед, прислоненный к придорожной изгороди. Какой-то мужчина копается в двигателе. Еще один ждущий автобуса.
  Кто-то из них, несомненно, последует за нею. Возможно, все будет сделано очень искусно. Но это ее не беспокоило. Пусть «хвост» смотрит, куда она идет и что делает.
  Подошел автобус, и через четверть часа она сошла на главной площади города. Пересекла ее и остановилась перед витриной магазина, в которой были выставлены новые модели платьев.
  «Дешевка, провинциальная безвкусица», — думала она, презрительно поджимая губы. И все же стояла и смотрела, как будто эти вещи притягивали ее. Неожиданно она зашла в магазин, сделала пару незначительных покупок, потом вышла из зала и зашла в дамскую комнату, где был стол, несколько легких стульев и телефон. Войдя в будку, опустила монетку, набрала номер, подождала, пока ответят.
  — Это Мазон Бланш. Вы поняли меня? Мазон Бланш. Я говорю насчет долга. У вас есть время до завтра. Но не позже чем завтра вечером вы должны положить в «Нейшнл кредит» в Лондоне на имя Мазон Бланш, Сент-Ледбери-Бранч, сумму, которую я вам назову… — Она назвала сумму. — Если деньги не будут положены, это явится для меня знаком, что мне следует сообщить… кое-куда о том, что я видела в ночь на двенадцатое. Рекомендую обратить внимание на… мисс Спрингер.
  Она повесила трубку и вышла из будки. В комнате была какая-то женщина. Возможно, тоже покупательница, а может, и нет. Но теперь уже поздно думать о том, могла ли она подслушать ее телефонный разговор.
  Мадемуазель Бланш снова зашла в магазин, примерила пару кофточек, но не купила их. Вышла на улицу, завернула в книжный магазин, потом в молочную. Выйдя оттуда, отправилась на автобусную остановку, села в автобус, идущий в Мидоубанк.
  Всю дорогу мадемуазель Бланш мысленно улыбалась. О, она неплохо провернула это дело. Сумма, которую она требовала, не слишком велика… В будущем она конечно же потребует еще…
  Да, это будет неплохой источник дохода. И она не испытывает угрызений совести. Во всяком случае, не считает своим долгом сообщить полиции то, что видела и знает. Эта Спрингер была отвратительной женщиной, грубой, неотесанной. И вообще, нехорошо совать нос в чужие дела. Ну и получила по заслугам.
  Мадемуазель Бланш задержалась возле бассейна. Понаблюдала за ныряющей мисс Рич. Потом ныряла Анна Шапленд. Раздавался визг и смех девочек.
  Прозвенел звонок, и мадемуазель Бланш пошла в младший класс. Девочки были невнимательны и откровенно скучали, но она не придала этому должного внимания. Скоро она займется чем-то лучшим, чем преподавание.
  Потом зашла в свою комнату привести себя в порядок перед сном. В кресле на обычном месте лежала брошенная кофта. Она подошла к зеркалу, припудрилась, подкрасила губы…
  Это произошло так быстро, что мадемуазель Бланш не успела удивиться. Бесшумно! Профессионально! Казалось, кофта сама поднялась из кресла и неуловим, быстрым движением метнулась к ней. Прежде чем мадемуазель Бланш успела закричать, мешок с песком обрушился на ее шею…
  Глава 21
  Инцидент в Анатолии
  Миссис Эпжон сидела на краю обрыва, глядя вниз, в глубину ущелья. Рядом с ней сидела турчанка, с которой они объяснялись наполовину по-французски, наполовину жестами. Турчанка уже успела сообщить, что у нее девять детей, из них восемь — мальчики. И пять абортов.
  — А вы? — допытывалась она у миссис Эпжон. — Сколько? Мальчик? Девочка? Сколько? — И она сделала движение пальцами, словно считая.
  — Одна девочка, — сказала миссис Эпжон.
  — А мальчик? Сколько?
  Учитывая турецкий взгляд на мужчин и женщин, она предпочла солгать. Подняла правую руку с растопыренными пальцами и сказала:
  — Пять!
  — Пять мальчик? Хорошо!
  Турчанка одобрительно кивнула и дала понять, что, если бы здесь была ее кузина, которая отлично говорит по-французски, они бы еще лучше поняли друг друга. Затем на том же смешанном языке поведала историю о своем последнем аборте.
  Остальные пассажиры расположились неподалеку от них. Автобус выглядел потрясающе старым. Шофер и еще какой-то мужчина копались в моторе.
  Миссис Эпжон слушала болтовню турчанки, стараясь не спутать момент, когда надо восхищенно кивнуть, с моментом, когда надлежит выражать сочувствие.
  Ее мысли прервал голос, совершенно не совместимый с местом, где она находилась.
  Миссис Эпжон оглянулась. На дороге стоял большой автомобиль, а возле него мужчина, несомненно приехавший в этом автомобиле.
  — Боже мой! — воскликнула она. — Неужели доктор Ливигстон?
  — Должно быть, я очень похож на него, — не без удовольствия сказал незнакомец. — Меня зовут Аткинсон. Я из консульства в Анкаре. Вот уже три дня, как мы стараемся найти вас.
  — Вы искали меня? Зачем? — Миссис Эпжон резко поднялась на ноги. Веселое путешествие было забыто. Теперь это была просто мать. — Джули? — быстро спросила она. — Что-нибудь случилось с Джули?
  — Нет, нет, — поспешил успокоить ее мистер Аткинсон. — С Джули все в порядке. Но в «Мидоубанке» произошли кое-какие события, и мы хотим просить вас вернуться домой как можно скорее. Я отвезу вас в Анкару, и вы сможете вылететь самолетом в ближайшее время.
  Миссис Эпжон открыла было рот, чтобы задать вопрос, но тут же закрыла. Потом сказала:
  — Снимите мой чемодан с крыши автобуса. Вон тот, темно-голубой… — Она повернулась к турчанке, пожала ей руку и сказала: — Мне очень жаль, но я должна немедленно вернуться домой.
  И, попрощавшись с пассажирами, она последовала за мистером Аткинсоном. Она не задавала вопросов, и он, повидавший разных людей, почувствовал к ней уважение.
  Глава 22
  Раскрытие карт
  1
  Сидевшая в небольшом кресле мисс Вулстроу разглядывала собравшихся. Все члены ее коллектива были здесь: мисс Чедвик, мисс Джонсон, мисс Рич и две молодые учительницы, Анна Шапленд сидела с блокнотом на случай, если мисс Вулстроу понадобится что-то продиктовать. Позади мисс Вулстроу сидели инспектор Келси и Эркюль Пуаро. Адам Гудмен расположился между персоналом и должностными лицами, как он называл их про себя. Мисс Вулстроу встала и заговорила решительно:
  — Я должна рассказать вам, членам моего коллектива, естественно интересующимся дальнейшей судьбой школы, все, что в настоящее время известно о случившемся, — начала она. — Я информировала обо всем инспектора Келси. Присутствующий здесь мсье Эркюль Пуаро, располагающий обширными международными связями, получил ценные сведения из Швейцарии и сможет сообщить вам кое-что об этом щекотливом деле. К сожалению, следствие еще не закончено, но многое уже прояснилось, и я считаю, что вам будет полезно знать о настоящем положении дел.
  Мисс Вулстроу посмотрела на инспектора Келси. Тот кивнул и поднялся со своего места.
  — Я не могу официально открыть вам все, что знаю, — начал он. — Могу только немного успокоить вас: у нас есть определенные успехи и мы начинаем понимать, кто ответствен за эти преступления. Больше этого я вам ничего не скажу. Однако мой друг, мсье Пуаро, более свободен в своих поступках и, видимо, поделится с вами кое-какой добытой им информацией. Я уверен, что все вы преданы «Мидоубанку» и мисс Вулстроу, а потому сохраните в тайне то, что вам сообщит мсье Пуаро. В данном случае излишняя болтливость может иметь самые дурные последствия. Поэтому я еще раз прошу вас хранить в тайне то, что вы сейчас услышите. Вы поняли?
  — Конечно, — откликнулась первой мисс Чедвик, — конечно, мы все преданы «Мидоубанку».
  — Естественно, — сказала мисс Джонсон.
  — О да! — хором воскликнули молодые учительницы.
  — Я согласна, — сказала мисс Эйлин Рич.
  — Тогда я попрошу вас, мсье Пуаро.
  Эркюль Пуаро поднялся, окинул взглядом аудиторию и осторожно разгладил усы. Молодые учительницы неожиданно хихикнули, переглянулись и закрыли рты руками.
  — Это было трудное и напряженное время для всех нас, — начал Эркюль Пуаро. — И естественно, что тяжелее всех было мисс Вулстроу. Но вы все вытерпели. Вы перенесли потерю трех ваших коллег, одна из которых работала здесь долгое время. Я имею в виду мисс Ванситтарт. Мисс Спрингер и мадемуазель Бланш были, конечно, новичками, но несомненно, что их смерть была ударом. Каждый из вас должен был также опасаться за себя, ведь вполне логично было предположить, что против педагогов «Мидоубанка» ведется какая-то вендетта. Однако теперь я могу заверить вас — и инспектор Келси только что говорил вам об этом, — что дело здесь обстоит не совсем так. «Мидоубанк», волею случая, стала средоточием различных сил. Здесь была, как говорится, кошка среди голубей. Отсюда три убийства и один киднеппинг. Сначала я расскажу о киднеппинге. Это было трудное дело, но оно позволило нам ухватить нить, которая тянется к убийце. И убийца этот среди вас.
  Он достал из кармана фотографию.
  — Сначала я пущу по кругу этот снимок…
  Келси взял у него фото и передал его мисс Вулстроу, которая, познакомившись с фотографией, в свою очередь передала ее учительницам. Затем снимок вернулся к Пуаро. Он обвел взглядом их озабоченные лица:
  — Я спрашиваю вас всех: вы узнали девушку на этой фотографии?
  Они покачали головами.
  — Так знайте же, что на этой фотографии, присланной мне из Швейцарии, вы видите принцессу Шейсту!
  — Но это не Шейста! — воскликнула мисс Чедвик.
  — Вот именно! — кивнул Пуаро. — Я должен сказать вам, что нити от трагических событий, потрясших «Мидоубанк», тянутся в Рамат, где, как вы знаете, три месяца назад произошла революция. Правитель Рамата, принц Али Юсуф, ухитрился бежать, улетев на самолете со своим личным пилотом. Самолет их, однако, разбился в горах севернее Рамата, и его долгое время не могли отыскать. Когда же обломки самолета были найдены, среди них не удалось обнаружить определенные предметы большой ценности, принадлежащие принцу. Поползли слухи, что предметы эти находятся в Англии. Некоторые люди страстно пожелали завладеть этими ценностями. Одним из объектов их пристального внимания стала единственная родственница Али Юсуфа, его кузина, девочка, которая тогда находилась в школе в Швейцарии. Казалось весьма вероятным, что, если драгоценности спасены, их вернут или принцессе Шейсте, или ее родственникам, или опекунам. Часть агентов получила приказ следить за ее дядей, эмиром Ибрагимом, другая часть агентов должна была наблюдать за самой принцессой. Было известно, что ее должны вскоре отправить в эту школу, в «Мидоубанк». Можно было послать сюда кого-то, кто после появления Шейсты стал бы следить за ней, контролировать ее переписку, телефонные разговоры. Но более простой и эффективной показалась им идея выкрасть принцессу и под ее видом внедрить сюда своего человека. Тем более, что эмир Ибрагим находился в Египте и не собирался до будущего лета посещать Англию.
  План был предельно прост. Настоящая Шейста должна была покинуть Швейцарию в сопровождении представителя посольства; однако посольство в Лондоне получило уведомление, что принцессу будет сопровождать представитель швейцарской школы. Настоящая принцесса была отправлена в какую-то деревушку в Швейцарии, где находится до сих пор, а в Лондон прибыла совершенно другая девушка. Там ее встретил представитель посольства и доставил затем в вашу школу. Подложная Шейста была старше настоящей. Но никто не обратил на это внимания — всем известно, что восточные девушки созревают раньше, чем их европейские сверстницы. Для замены Шейсты была выбрана молодая французская актриса, которая играла роли школьниц.
  Я спрашивал, — продолжал Пуаро, — не обращал ли кто-нибудь внимания на колени Шейсты. Колени очень хорошо свидетельствуют о возрасте. Колени женщин двадцати трех — двадцати четырех лет никогда нельзя спутать с коленями девочки четырнадцати — пятнадцати лет.
  План был успешно претворен в жизнь. Но никто не обращался к Шейсте. Не было ни писем, ни телефонных звонков. А время шло. Эмир Ибрагим мог прибыть в Англию в любое время — он относится к людям, которые не сообщают заранее о своих намерениях. Насколько мне известно, он мог вечером сказать: «Завтра я еду в Англию» — и действительно утром отправиться в путь.
  Фальшивая Шейста была предупреждена, что в любой момент на горизонте могут появиться Шейста настоящая или ее дядя. После первого убийства она начала серьезно беспокоиться и стала подготавливать почву для «похищения», рассказав о такой возможности инспектору Келси. Конечно, о настоящем похищении и речи быть не могло. Когда она узнала, что в Лондон приехал эмир Ибрагим и что он желает взять ее на следующее воскресенье, то есть завтра, она тут же позвонила по телефону своим сообщникам, и в школу на полчаса раньше настоящего прибыл автомобиль с фальшивым номером, в результате чего Шейста была, так сказать, «похищена». В действительности же ее высадили в первом большом городе, и она снова стала той, кем была на самом деле. Записка о выкупе, разумеется, должна была лишь придать большую достоверность проводимой игре.
  Эркюль Пуаро помолчал, а потом заговорил снова:
  — Итак, вы видите, что это был только трюк. Настоящее похищение было совершено три недели назад в Швейцарии.
  А теперь перейдем к делам более серьезным, чем похищение. Поговорим об убийствах.
  Фальшивая Шейста, конечно, могла убить мисс Спрингер, но она не могла убить мисс Ванситтарт и уж тем более мадемуазель Бланш. Да у нее и не было повода убивать кого бы то ни было, такое условие вообще не ставилось. Ее роль сводилась к получению пакета с ценностями, если таковой ей доставят, и к сбору информации.
  Позвольте мне теперь вернуться к Рамату, где все это началось. Самый распространенный слух состоял в том, что принц Али Юсуф отдал пакет Бобу Роулинсону, своему личному пилоту, и что Роулинсону удалось переправить его в Англию. В тот смутный день Боб Роулинсон заходил в отель, где останавливалась его сестра миссис Сатклиф с дочерью Дженнифер. Ни миссис Сатклиф, ни Дженнифер в то время в отеле не было, но Боб зашел в их комнату и оставался там в течение двадцати минут. За это время он мог написать сестре длинное письмо, но написал только короткую записку. Напрашивается интересный вопрос: что он так долго делал в их комнате? Он мог за это время найти надежный тайник среди тех вещей, которые должны были обязательно вернуться в Англию вместе с миссис Сатклиф. Теперь мы подошли к моменту, когда наша версия расщепляется на несколько. С высокой долей вероятности можно было предполагать, что предмет этот, отправленный с вещами миссис Сатклиф в Англию, окажется в ее доме и будет находиться там до тех пор, пока некий человек, посвященный в тайну, не явится туда и не заберет его. Напомню, что в дом миссис Сатклиф проникли воры, но ничего не нашли. Это подтверждает тот факт, что они не знали, где находится этот предмет. Им было известно только, что он в вещах миссис Сатклиф.
  И все же существовало лицо, определенно знающее, где находятся ценности. Кстати, я думаю, что не будет ничего страшного, если я скажу вам, что Боб Роулинсон спрятал их в ручку теннисной ракетки.
  Ракетка эта принадлежала его племяннице Дженнифер. И вот лицо, точно знающее, где спрятан этот предмет, пришло ночью в спортивный павильон, предварительно сделав себе по оттиску ключ. Лицо это рассчитывало, что в такое время все в школе будут спать. Оказалось, это не так. Мисс Спрингер увидела свет от фонаря в спортивном павильоне и пошла узнать, в чем дело. Она была сильной женщиной и вполне могла постоять за себя. Человек, который там был, вероятно, уже просмотрел все ракетки и нашел нужную. Когда мисс Спрингер обнаружила и узнала этого человека, он не колебался… Раздался выстрел, и мисс Спрингер упала мертвой. Но выстрел услышали. Убийца был вынужден бежать, оставив ракетку.
  Через несколько дней попытка завладеть ракеткой повторилась, но уже в другой форме. Неизвестная женщина с американским акцентом остановила Дженнифер, возвращавшуюся с теннисного корта, и рассказала ей правдоподобную историю о встрече с ее тетей и о просьбе передать девочке новую ракетку. Дженнифер, ничего не подозревая, взяла новую ракетку, а старую отдала незнакомке. Но обстоятельства сложились не в пользу лжеамериканки. Дело в том, что за несколько дней до этого события Дженнифер и Джули обменялись ракетками. Таким образом, незнакомка получила ракетку Джули Эпжон, хотя на ней и стояло имя Дженнифер.
  Теперь перейдем к второй трагедии. Мисс Ванситтарт по неизвестной причине, однако, возможно, по договоренности с похитителями Шейсты — увы, такая возможность существует! — взяла фонарь и пошла среди ночи в спортивный павильон. Кто-то выследил ее и ударил, по всей вероятности, мешком с песком. Она упала на том месте, где стояла перед ударом, — возле шкафчика Шейсты. И снова преступление было обнаружено немедленно. Мисс Чедвик, увидевшая свет в спортивном павильоне, пошла туда.
  Полиция взяла спортивный павильон под наблюдение, так что убийца снова был лишен возможности найти и исследовать ракетку. К этому времени Джули Эпжон, эта умная девочка, догадалась, что ракетка, которая находится у нее, а раньше принадлежала Дженнифер, заключает в себе что-то важное. Она исследовала ракетку, убедилась, что ее предположения верны, и принесла содержимое ракетки мне.
  Теперь оно находится в безопасности, и дальше нет нужды говорить об этом. Перейдем к третьей трагедии.
  Что было известно или о чем подозревала мадемуазель Бланш, мы никогда не узнаем. Она могла оказаться свидетельницей убийства мисс Спрингер, а может быть, она знала что-то еще. Во всяком случае, она не доверила эту тайну полиции, рассчитывая получить за свое молчание все сполна сама. Но нет ничего опаснее, чем шантажировать человека, который дважды совершил убийство. Мадемуазель, конечно, могла принять собственные меры предосторожности, но они оказались недостаточными.
  Эркюль Пуаро замолчал и обвел глазами присутствующих.
  — Итак, вы знаете все о фактах, — сказал он после эффектной паузы.
  Собравшиеся в комнате смотрели на него не отрывая глаз. Их лица казались застывшими. Можно было подумать, что они боятся обнаружить свои чувства. Пуаро покачал головой.
  — Да, — сказал он, — я понимаю, что вы испытываете. И вы хотите знать, почему мы вместе проводим следствие: я, инспектор Келси и мистер Адам Гудмен. Что ж, я скажу вам. Мы хотим узнать, кто в этой голубятне кошка. Вы понимаете, что я имею в виду? Мы хотим знать, кто здесь не тот, за кого себя выдает.
  Поймите, — продолжал Пуаро, — в данный момент речь идет не об именах. Имена у вас настоящие. Мисс Чедвик, например, и есть мисс Чедвик, она слишком долго работает в «Мидоубанке», чтобы кому-то в этом усомниться. Мисс Джонсон тоже не вызывает сомнений. Мисс Рич — это мисс Рич. Мисс Шапленд — мисс Шапленд. Мисс Роуэн и мисс Блейк — действительно мисс Роуэн и мисс Блейк. Правда, — Пуаро повернулся в сторону Адама Гудмена, — мистер Адам Гудмен, работавший в саду, не Адам Гудмен, он человек, чье имя пишется по-другому. Но поверьте мне, в данном случае это не важно. Суть дела в том, что мы ищем замаскированного убийцу.
  В кабинете стало еще тише. В воздухе повисла угроза. Это понимали все. Пуаро продолжал:
  — Вначале мы должны найти того, кто был в Рамате три месяца тому назад. Знать, что предмет находится в ракетке, могло только лицо, которое видело, куда его спрятал Боб Роулинсон. Кто же из присутствующих здесь был в Рамате три месяца тому назад? Мисс Чедвик была здесь, мисс Джонсон — тоже. — Его глаза остановились на двух молодых учительницах. — Мисс Роуэн и мисс Блейк тоже находились здесь. — Его палец грозно остановился на мисс Рич. — А вот мисс Рич здесь не было. Где вы были, мисс Рич?
  — Там я не была, — торопливо проговорила мисс Рич. — Я болела.
  — Мисс Рич, — строго сказал Пуаро, — будьте осторожны. Когда полиция спрашивала вас, вы сказали, что были в «Мидоубанке». Но вас здесь не было. Вы могли быть в Рамате, и я уверен, что вы там были. Кстати, это легко проверить по вашему паспорту.
  Наступила зловещая тишина. Эйлин Рич подняла глаза на Эркюля Пуаро.
  — Да, — спокойно сказала она. — Я была в Рамате. А почему бы и нет?
  — Зачем вы поехали в Рамат, мисс Рич?
  — Это вы уже знаете. Я была больна. Мне посоветовали отдохнуть, поехать за границу. Я написала мисс Вулстроу и объяснила, что мне придется на некоторое время уехать. Она все знает.
  — Это правда, — сказала мисс Вулстроу. — Врачи действительно предписали ей отдых и советовали поехать за границу.
  — И тогда вы поехали в Рамат? — спросил Пуаро.
  — Но почему я не могла поехать в Рамат? — Голос мисс Рич слегка дрожал. — Там все очень дешево, а для учителя это немаловажно. Я хотела отдохнуть. Позагорать как следует. И я выбрала Рамат. Пробыла там два месяца. Почему бы и нет?
  — Вы никогда не упоминали, что были в Рамате во время революции.
  — Почему я должна упоминать об этом? Я никого не убивала.
  — Вы были опознаны, — продолжал Пуаро. — Не очень уверенно, но все же вас опознали. Девочка Дженнифер. Она сказала, что видела вас в Рамате, но не уверена, что это были вы. Она видела вас там полной, а здесь вы худая. — Его глаза впились в лицо Эйлин Рич.
  Она сильно побледнела.
  — Я знаю, чего вы хотите! — закричала она. — Вы пытаетесь сделать из меня шпионку и убийцу! Хотите обвинить во всех этих преступлениях! Но это не я! Кто-то другой случайно увидел, как сокровища прятали в ракетку. Но это была не я!
  — Я думаю, что так и было, — сказал Пуаро. — Кто-то видел все, бросил все свои дела и задался целью завладеть драгоценностями.
  — Это неправда! Я ничего не видела.
  — Инспектор Келси… — Пуаро сделал знак головой, и в комнату вошла миссис Эпжон.
  2
  — Здравствуйте, мисс Вулстроу, — сказала она, смущенно улыбаясь и оглядываясь по сторонам. — Простите мне мой вид, я только что прилетела из Анкары.
  — О, ничего, — сказал Пуаро. — Мы только хотим кое-что спросить у вас.
  — Миссис Эпжон, — обратился к женщине инспектор Келси. — Вспомните, когда вы привезли сюда дочь, то, находясь в кабинете мисс Вулстроу, вы выглянули в окно, выходящее к главному входу, и увидели что-то такое или узнали кого-то, чем были весьма удивлены.
  Миссис Эпжон повернулась к нему:
  — Когда я была в гостиной мисс Вулстроу и смотрела в окно?.. О да, конечно! Я увидела…
  — И вы были удивлены?
  — Ну, скорее я была… Видите ли, все это было очень давно.
  — Вы хотите сказать, что это было во время войны, когда вы работали в Интеллидженс сервис?
  — Да. Это было лет пятнадцать тому назад. Конечно, она постарела, но я узнала ее. И удивилась, как она могла сюда попасть.
  — Миссис Эпжон, посмотрите, пожалуйста, на людей, присутствующих в этой комнате, и скажите, видите ли вы этого человека здесь?
  — Да, конечно, — ответила миссис Эпжон. — Я увидела ее, как только вошла. Вот она.
  И она указала пальцем. Инспектор Келси умел двигаться быстро, у Адама тоже была великолепная реакция, и все же они опоздали. Анна Шапленд вскочила на ноги, в руке у нее оказался крошечный пистолет, и направлен он был на миссис Эпжон. Мисс Вулстроу, опережая мужчин, бросилась вперед, но еще быстрее оказалась мисс Чедвик. Казалось, она молниеносно выросла между миссис Эпжон и мисс Шапленд.
  — Не стреляйте! — крикнула мисс Чедвик, бросаясь к Анне, и в этот момент пистолет выстрелил.
  Мисс Чедвик тяжело рухнула на пол. Мисс Джонсон кинулась к ней. Инспектор Келси и Адам схватили Анну. Она боролась, как дикая кошка, но мужчины скрутили ее.
  Миссис Эпжон сказала растерянно:
  — Говорили, что ее расстреляли, хотя тогда она была совсем юной. Считалась одной из наиболее опасных агентов. Ее кодовое имя — Анжелика.
  — Ты врешь, сука! — задыхаясь от злости, крикнула Анна.
  — Она не лжет, — сказал Пуаро. — Вы действительно очень опасны. И вас было очень трудно заподозрить. Ведь вы прикрывались своим настоящим именем. Все эти годы вы занимались одним делом — собирали информацию. Вы работали в нефтяной компании, где могли узнать о многом, служили у видного археолога, что позволяло вам разъезжать по разным странам, были секретарем актрисы, которую посещали видные государственные деятели. Уже в семнадцать лет вы были агентом. Вы служили за деньги и все время вели двойную игру. А когда вам нужно было срочно уехать, вы прикрывались своей матерью. Но я глубоко убежден, что старая женщина, которая живет в небольшой деревушке и которую я навестил, не ваша мать. Три месяца, в течение которых вы «ухаживали за матерью», — как раз то время, которое вы провели в Рамате. Но не как Анна Шапленд, а как Анжелика де Торадо, испанская танцовщица. В отеле вы занимали комнату, смежную с номером миссис Сатклиф, и каким-то образом заметили, куда Боб Роулинсон спрятал драгоценности. Вы не успели взять ракетку тогда, потому что началась эвакуация британских граждан, но вы без труда узнали, куда отправилась теннисная ракетка. Я расследовал это дело. За основательную сумму вы подкупили секретаршу мисс Вулстроу, чтобы она освободила эту должность. А для мисс Вулстроу вы запаслись жалостливой историей. Казалось, все ясно, не так ли? Стоило ли похищать ракетку? Не проще ли пойти ночью в павильон и вытащить драгоценности? Но вы не приняли в расчет мисс Спрингер. Возможно, она уже заметила, что вы интересуетесь ракеткой, а может, просто случайно проснулась ночью. Она последовала за вами, и вы ее застрелили. А потом вы убили мадемуазель Бланш, когда она попыталась вас шантажировать.
  Он закончил. Инспектор Келси официальным тоном объявил Анне, что она арестована. Повернувшись к Пуаро, та разразилась отборной бранью.
  — Вот это да! — воскликнул Адам, когда Келси увел Анну. — А я-то считал ее очаровательной женщиной!
  Мисс Джонсон по-прежнему стояла на коленях возле мисс Чедвик.
  — Боюсь, что ей очень плохо, — сказала она. — Пожалуй, лучше ее не трогать до прихода доктора…
  Мисс Вулстроу уже стояла у телефона и звонила своему старому другу, опытнейшему врачу города. Молодые учительницы стояли обнявшись, и у обеих на глазах блестели слезы.
  Глава 23
  Пуаро объясняет
  1
  Миссис Эпжон рассеянно шла по коридорам Мидоубанкской школы. В одном из классов она нашла свою дочь. Джули стояла у доски и, высунув от усердия кончик языка, что-то писала.
  Она оглянулась и с радостным криком бросилась на шею матери:
  — Мама!
  Потом с застенчивостью, свойственной ее возрасту, отпустила мать и сказала с деланым спокойствием:
  — Ты так скоро вернулась?
  — Да, я только что прилетела, — ответила миссис Эпжон. — Из Анкары.
  — О, — сказала Джули, — и я рада тебя видеть.
  — И я тоже очень рада. Что ты делаешь?
  — Я пишу сочинение для мисс Рич, — ответила Джули. — Она действительно дает дикие темы.
  — Например? — спросила миссис Эпжон.
  — «Различное отношение Макбета и леди Макбет к убийству».
  — О, весьма злободневная тема… — пробормотала миссис Эпжон. Она взяла у Джули тетрадку и начала читать: — «Макбету нравилась мысль об убийстве, и он думал об этом, но ему был необходим толчок. Начав убивать, он ощутил удовольствие, а угрызений совести не испытывал и страха тоже. Леди Макбет была алчная и честолюбивая. Она считала, что может делать все, что захочется…»
  — Твой язык, Джули, не слишком выразителен, но я уверена, что со временем ты достигнешь отличных результатов, — сказала миссис Эпжон.
  2
  Инспектор Келси разговаривал с Эркюлем Пуаро:
  — Все это очень хорошо для вас, Пуаро. Вы можете говорить и делать то, что нам категорически запрещено. Но я готов признать, все это было сделано очень удачно. Заставить ее успокоиться, убедить в том, что мы подозреваем мисс Рич, а потом неожиданно выпустить на сцену миссис Эпжон. Слава богу, что она сохранила пистолет после убийства мисс Спрингер. Если пули окажутся…
  — Окажутся, мой друг, окажутся, — сказал Пуаро.
  — Тогда мы сможем обвинить ее в убийстве мисс Спрингер. И в покушении на мисс Чедвик. Но послушайте, Пуаро, я не могу понять, как она смогла убить мисс Ванситтарт? Это же физически невозможно. У нее железное алиби. Ведь молодой Ротбон и весь штат этого ночного клуба видели ее. Не могут же они все врать?
  Пуаро покачал головой.
  — О нет, — сказал он, — все правильно. Ее алиби настоящее. Она убила мисс Спрингер и мадемуазель Бланш. Но мисс Ванситтарт… — Он заколебался. Его глаза нерешительно остановились на мисс Вулстроу, которая внимательно слушала их. — Мисс Ванситтарт была убита… мисс Чедвик.
  — Мисс Чедвик? — одновременно воскликнули мисс Вулстроу и инспектор Келси.
  Пуаро кивнул:
  — Я уверен в этом.
  — Но зачем?
  — Я думаю, — медленно сказал Пуаро, — мисс Чедвик слишком сильно любила «Мидоубанк»… — Его глаза остановились на лице мисс Вулстроу.
  — Понимаю, — сказала она. — Да, да, я понимаю… И кое-что знаю. — Она помолчала. — Вы имеете в виду, что она?..
  — Я имею в виду, что она начинала здесь вместе с вами, а все те, которые приходили потом, по ее мнению, в какой-то мере вставали между вами и ней.
  — В известном смысле так оно и было, — кивнула мисс Вулстроу.
  — Совершенно верно, — сказал Пуаро. — Но это только одна сторона. Когда вы начали говорить об уходе, она сочла, что вместо вас главой школы станет она.
  — Но ведь она тоже стара, — заметила мисс Вулстроу.
  — Да, она тоже немолода и не может быть директрисой, — сказал Пуаро. — Но она об этом не думала, а верила, что после вашего ухода она будет главой школы. И вдруг оказалось, что это не так. А ведь она слышала, что говорят о вашей преемнице. И она любила «Мидоубанк». Да, она любила школу и не любила мисс Ванситтарт. Думаю, что она даже ненавидела ее.
  — Она могла ненавидеть ее, — подтвердила мисс Вулстроу. — Мисс Ванситтарт всегда была излишне самодовольной. Значит, по вашему мнению, мисс Чедвик ревновала?
  — Да, она ревновала. Ревновала «Мидоубанк» к Элинор Ванситтарт. Она даже в мыслях не могла представить «Мидоубанк» под властью мисс Ванситтарт. И возможно, что-то в вашем поведении навело ее на мысль, что вы слабеете.
  — Я действительно несколько ослабела. Помню, я как-то в присутствии мисс Чедвик сказала о возможности заменить меня.
  — И она подумала, что вы окончательно решили выбрать мисс Ванситтарт. К тому же именно ее вы оставили вместо себя в субботу. Я думаю, события развивались так. В субботу ночью мисс Чедвик увидела свет и решила узнать, в чем дело. Все происходило так, как она рассказывала. Только одна неточность: она не брала с собой клюшку для гольфа, а взяла мешок с песком из ниши. Она вошла в павильон и действительно нашла грабителя, роющегося в шкафчике похищенной девочки! И она ударила его мешком по голове. Грабителем оказалась мисс Ванситтарт! Так Элинор Ванситтарт была убита. Мисс Чедвик все рассказала полиции, умолчав лишь об одном существенном факте: она не сказала, что это она нанесла удар. Когда же ее спросили относительно клюшки для гольфа, мисс Чедвик сразу же сказала, что принесла ее с собой. Она не хотела, чтобы кто-нибудь хоть на миг подумал, что она прикасалась к мешку с песком.
  — А почему Анна Шапленд также использовала мешок с песком для убийства мадемуазель Бланш?
  — Во-первых, она не хотела рисковать, а выстрел в здании школы обязательно привлек бы внимание; во-вторых, она была умной женщиной и решила воспроизвести почерк второго убийства, так как во время второго убийства у нее было надежное алиби. Полиция же должна была связать второе убийство с третьим.
  — Теперь понятно, — сказала мисс Вулстроу. — Но что же делала мисс Ванситтарт в ту ночь в павильоне? Этот вопрос до сих пор мне не ясен.
  — Возможно, она имела более близкое отношение к похищению Шейсты, чем мы думаем. Отсюда и ее нежелание известить об этом полицию. А потом, она испугалась. Возможно, ночью она не спала и решила обследовать шкаф Шейсты, опасаясь, как бы та после своего исчезновения не оставила там какой-нибудь ключ, который позволил бы разгадать тайну «похищения».
  — У вас, кажется, есть объяснения всему, мсье Пуаро, — сказала мисс Вулстроу.
  — Это его специальность, — с легкой завистью буркнул инспектор Келси.
  — А зачем вы просили мисс Рич рисовать учителей?
  — Я хотел испытать Дженнифер и определить, может ли она узнать человека с измененной прической. Мадемуазель Бланш, например, она не узнала. Как же могла она узнать Анну Шапленд?
  — Вы думаете, что женщина, обменявшая ракетки, — это Анна Шапленд?
  — Да. Эта женщина способна на многое. Вспомните тот день. Вы два раза нажимали на звонок, чтобы попросить ее прислать к вам Джули, но ответа не было, и вам пришлось послать за Джули какую-то девочку. Мне рассказывал об этом инспектор Келси. Так вот, как раз в это время мисс Шапленд занималась другим делом. Хороший парик, подкрашенные брови, другая одежда и шляпка… Ей достаточно было оторваться от работы на двадцать минут. По рисункам Эйлин Рич хорошо видно, как легко женщине изменить наружность.
  — Мисс Рич… Вот кто меня удивил… — задумчиво сказала мисс Вулстроу.
  Пуаро сделал знак инспектору Келси, и тот сказал, что ему пора идти.
  — Мисс Рич? — произнесла мисс Вулстроу полувопросительным, полуутверждающим тоном.
  — Пошлите за ней, — сказал Пуаро. — Так будет лучше.
  Через несколько минут вошла Эйлин Рич. Она была бледна, но настроена вызывающе.
  — Вы хотите знать, что я делала в Рамате? — обратилась она к мисс Вулстроу.
  — Да, — ответила мисс Вулстроу.
  — Да, — подтвердил Пуаро. — Теперешние дети сведущи в жизни, но глаза их часто остаются невинными…
  — Так? — спросила мисс Вулстроу. Ее голос звучал вежливо и по-деловому. — Дженнифер описала полную женщину. Она не подумала, что женщина могла быть беременной.
  — Да, — сказала мисс Эйлин Рич. — Я была беременна. Я не хотела бросать работу здесь, а мое состояние уже становилось заметным. Доктор по моей просьбе подтвердил, что я больна и что мне необходим отдых. Я уехала за границу в надежде, что не встречу там никого, кто мог бы меня узнать. Ребенок родился мертвым, и я вернулась обратно… Думала, что никто ничего не узнает. Теперь вы понимаете, почему я не могла согласиться на ваше предложение? Но я не могла и отказаться, потому что школа была в беде. — Она помолчала и добавила: — Мне оставить школу теперь или подождать до конца семестра?
  — Вы останетесь до конца семестра, — сказала мисс Вулстроу. — И в следующем семестре, если только он начнется, вы будете работать в «Мидоубанке».
  — Как? — Голос мисс Рич задрожал. — Вы хотите, чтобы я осталась здесь?
  — Конечно, — ответила мисс Вулстроу. — Вы никого не убили, не крали драгоценностей. В вас заговорил женский инстинкт. Появился мужчина, вы почувствовали любовь к нему, потом ребенок… Вы вышли замуж?
  — Нет, об этом и разговору не было, — ответила мисс Рич. — Я это знала и не обвиняю его.
  — Ну и хорошо, — сказала мисс Вулстроу без видимого огорчения. — Вам нравится учить детей. Вы хотите заниматься этим?
  — Да. Очень хочу.
  — Теперь я скажу вам то, что думаю. По-моему, ваша профессия нравится вам куда больше, чем вам кажется, и вам гораздо больше хочется учить детей, чем пытаться создать себе обычную семейную жизнь с мужем.
  — Да, теперь я уверена в этом. Любовь к преподаванию у меня на всю жизнь.
  — Тогда не будьте глупой. Мы с вами займемся «Мидоубанком». У вас есть идеи? Вы будете претворять их под моим наблюдением года два или три. Потом вы останетесь вместо меня. Может быть, это случится раньше. У нас всегда будут ученицы. Одни будут уходить, другие — приходить. И вы будете учить их. «Мидоубанк» останется хорошей школой.
  — Это будет лучшая школа в Англии! — воскликнула Эйлин Рич.
  — А теперь я должна пойти к Чедди.
  Мисс Чедвик лежала на кровати. Она была бледна, силы покидали ее.
  — Хэлло, Чедди, — сказала мисс Вулстроу и осторожно взяла ее за руку.
  — Я хочу сказать тебе… — прошептала мисс Чедвик, открыв глаза. — Элинор… Это… Это… я.
  — Я знаю, дорогая, — сказала мисс Вулстроу.
  — Она… вела себя недостойно… И еще… ревность… — Голос мисс Чедвик звучал чуть слышно. — Я хотела…
  — Я знаю.
  В уголках глаз мисс Чедвик блеснули слезы.
  — Это так ужасно… Не знаю, как теперь быть…
  — Не думай об этом.
  — Не могу… Не могу не думать…
  Мисс Вулстроу сжала ее руку.
  — Послушай, дорогая, — сказала она. — Ты спасла меня, спасла миссис Эпжон…
  — Все правильно… Я готова отдать за тебя жизнь… и за нее… — Она чуть заметно улыбнулась. Глаза ее закрылись.
  — Ты отдала свою жизнь, дорогая, — чуть слышно сказала мисс Вулстроу.
  Глава 24
  Наследство
  1
  — Мистер Робинсон хочет видеть вас, сэр.
  — Ага! — сказал Пуаро. Он держал в руке письмо и задумчиво рассматривал его. — Пусть войдет.
  Письмо, которое читал Пуаро, было кратким:
  «Дорогой Пуаро!
  В ближайшее время Вас может навестить мистер Робинсон. Вы должны знать кое-что о нем. Это очень заметная фигура в определенных кругах. В современном мире нужны такие люди… и я полагаю, что в обычных делах он придерживается традиционных правил… Это только рекомендация на случай, если Вы засомневаетесь. Хочу подчеркнуть, что у нас нет единого мнения, как лучше всего сделать то, о чем он намерен советоваться с Вами…
  Я уверен, что Вы найдете правильный путь решения этой проблемы.
  Ха-ха! И также хо-хо!
  Пуаро убрал письмо и поднялся навстречу вошедшему мистеру Робинсону. Он пожал ему руку и пригласил сесть.
  Мистер Робинсон сел, достал носовой платок и вытер большое смуглое лицо. Потом заметил, что день сегодня очень жаркий.
  — Однако, надеюсь, вы не ходите по такой жаре пешком? — Пуаро поглаживал усы и выглядел совершенно спокойным.
  — Нет, нет, я приехал на «роллсе». Но эти уличные заторы…
  Пуаро кивнул. Они помолчали. Помолчали перед интересным разговором.
  — Мне было важно услышать… Я слышу многое, но большинство из того, конечно, неправда… О делах этой школы…
  — Ага, — сказал Пуаро и откинулся на спинку кресла.
  — «Мидоубанк», — задумчиво произнес мистер Робинсон, — одна из лучших школ Англии.
  — Это прекрасная школа.
  — Сейчас? Или была?
  — Я надеюсь, что и сейчас.
  — Я тоже надеюсь, — сказал мистер Робинсон. — Однако боюсь, что известный риск существует. Следует сделать все возможное. Небольшая финансовая поддержка поможет преодолеть возникший период депрессии… Несколько новых учениц… У меня есть некоторое влияние в европейских кругах.
  — Я тоже попытаюсь кое-кого убедить. Надеюсь, затруднения будут преодолены. Людская память коротка.
  — Смотря на что. Можно допустить, что случившееся сильно ударило по нервам некоторых мам… да и пап тоже. Учительница гимнастики, учительница французского языка… и еще одна учительница убиты.
  — Верно.
  — Я слышал, — сказал мистер Робинсон, — один из слухов… один из многих слухов, что некая молодая несчастная женщина ответственна за все, случившееся там. Печальное детство… Скверная школа, калечащая душу… Психиатры будут ее обследовать. По крайней мере, они попытаются смягчить приговор.
  — Это, конечно, лучшее, что они могут попытаться сделать для нее, — покачал головой Пуаро. — Но, простите меня, я надеюсь, что это бесполезно.
  — О, я с вами полностью согласен. Исключительное даже для убийцы хладнокровие. Но они учтут ее превосходные характеристики, ее работу с очень известными лицами, ее военные дела — кстати сказать, совершенно исключительные. Она занималась контрразведкой. — Последние слова были произнесены явно с определенным подтекстом. Намек так и звучал в его голосе. — Она очень славная, как я думаю, — сказал Робинсон еще вежливее. — Такая молодая, и уже работала на две стороны. Это было ее профессией. А потом, соблазн сыграть самой и сорвать большую сумму денег. — И он мягко повторил: — Очень большую сумму денег.
  Пуаро кивнул.
  Мистер Робинсон наклонился вперед:
  — Мсье Пуаро, где это?
  — Я думаю, вы знаете, где это.
  — Ну, если говорить откровенно, то да, знаю. Банки очень полезная организация, не так ли?
  Пуаро слегка улыбнулся:
  — Друг мой, стоит ли нам ходить вокруг да около? Что вы хотите предложить мне?
  — Я жду.
  — Чего же вы ждете?
  — Ну, допустим, совета.
  — Я вижу.
  — И что же?
  — Вы понимаете, они принадлежат не мне. Я хочу вернуть их тому, кому они должны принадлежать. Но точно ответить на этот вопрос не просто…
  — У правительства тоже много трудностей, — понимающе сказал мистер Робинсон. — Оно, так сказать, уязвимо. Нефть, железная руда, кобальт и тому подобное — все это связано с иностранцами. О многих вещах правительство ее величества просто не информировано.
  — Но я не могу держать в своем банке ценный вклад неопределенное время.
  — Верно. Поэтому я и разговариваю с вами.
  — Так, — сказал Пуаро. — Зачем?
  — О, я могу познакомить вас с очень вескими причинами. Эти драгоценности — мы с вами лица неофициальные и можем называть вещи своими именами — были неоспоримой собственностью последнего принца Али Юсуфа.
  — Я знаю.
  — Его высочество передал их своему личному пилоту Бобу Роулинсону… с определенными инструкциями. Они должны были быть вывезены из Рамата и переданы мне.
  — У вас есть доказательства?
  — Конечно. — Мистер Робинсон вытащил из кармана длинный конверт, достал из него несколько листов и положил их перед Пуаро на стол.
  Пуаро взял их и стал читать.
  — Кажется, все так, как вы сказали.
  — Ну и дальше?
  — Вы не будете возражать, если я кое-что спрошу?
  — Смотря что спросите.
  — Ну, например, что вы лично выиграете на этом?
  Мистер Робинсон удивленно посмотрел на него:
  — Деньги, конечно же деньги.
  Пуаро молчал, задумчиво глядя в лицо своему собеседнику.
  — Это очень старое ремесло, — сказал мистер Робинсон. — И выгодное. Множество таких сетей покрывает земной шар. Мы подготавливаем сцену. Для королей, президентов, политиков… И мы жестоко боремся из-за этого. Мы работаем и помним: хранить веру. Наши цели велики, но мы честны. Наша служба стоит дорого, но мы полны решимости.
  — Понятно, — сказал Пуаро. — Хорошо! Я удовлетворен тем, что вы мне сказали.
  — Могу заверить вас, что это решение доставит кое-кому удовольствие. — Глаза мистера Робинсона скользнули по письму полковника Пиквея, которое лежало под правой рукой Пуаро.
  — Но все же есть еще один момент. Я — человек. Я любопытен. Что вы будете делать с этими драгоценностями?
  Мистер Робинсон посмотрел на Эркюля Пуаро. Его крупное смуглое лицо изобразило улыбку. Он наклонился вперед:
  — Я расскажу вам.
  И он рассказал.
  2
  Дети, играя, носились по улице. Их крики наполняли воздух. Мистер Робинсон, вылезший из автомобиля, столкнулся с одним из них.
  Мистер Робинсон поднял ребенка с земли, поставил его на ноги и взглянул на номер дома. Номер 18. Все правильно. Он открыл калитку и прошел вперед по аллее. Около зашторенного окна увидел медную кнопку. Обычный маленький дом на обычной, отнюдь не фешенебельной части Лондона. Обычно, но зато надежно…
  Дверь отворила женщина лет двадцати — двадцати двух, довольно красивая, с большими печальными глазами:
  — Мистер Робинсон? Входите.
  Она провела его в небольшую гостиную. Телевизор, выкройки, у стены пианино. Одета она была в серый свитер и черную юбку.
  — Хотите чаю?
  — Благодарю вас. Нет. Я никогда не пью чай. И я пришел на очень короткое время. Я принес то, что обещал.
  — От Али?
  — Да.
  — Значит, все? Никакой надежды? Значит, правда, что он убит? Здесь не может быть какой-нибудь ошибки?
  — Боюсь, что ошибки здесь нет, — мягко сказал мистер Робинсон.
  — Что ж, я была готова к этому. Я никогда не ждала его. Когда он уезжал, я не думала, что снова увижу его. Наверное, он убит во время революции?
  Мистер Робинсон достал пакет и положил его на стол:
  — Откройте, пожалуйста.
  Ее пальцы быстро развязали пакет. Красный, голубой, зеленый, белый — все цвета радуги, как в пещере Аладдина.
  Мистер Робинсон смотрел на нее. Камни он видел слишком часто.
  — Они… они не могут быть фальшивыми? — Он ощутил в ее голосе легкое напряжение.
  — Они подлинные.
  — Но… Их стоимость… они должны стоить…
  Мистер Робинсон кивнул:
  — Если вы хотите знать их приблизительную стоимость, могу сказать, что это около полумиллиона фунтов.
  — Нет, нет, это невозможно! — Ее пальцы опустились на камни и начали перебирать их. — Я боюсь, — вдруг сказала она. — Они меня пугают. Что я буду с ними делать?
  Дверь широко открылась. Вошел маленький мальчик:
  — Ма, я взял у Вилли танк! Он… — Мальчик запнулся, увидев Робинсона.
  — Иди на кухню, Аллен. Твой чай готов. И молоко, и бисквиты тоже.
  — Хорошо. — Он вышел.
  — Вы зовете его Алленом?
  Она покраснела:
  — Это имя напоминает Али. Я не могу звать его Али, это было бы нехорошо для него, да и соседи… но что мне делать с этим?
  — Во-первых, покажите свидетельство о браке. Я хочу убедиться сам.
  Она достала из ящика конверт и протянула ему.
  — Хм… Да… Зарегистрировано в Эдмонстоу… Али Юсуф, студент… Алиса Калдер, незамужняя… Да, все в порядке.
  — О, здесь все правильно. И никто не подозревал. Там было много мусульман-студентов. Мы понимали, что это не имеет большого значения. Он был мусульманин и мог иметь не одну жену. Он знал, что должен будет вернуться в свою страну. Мы говорили об этом. Появился Аллен, и он женился на мне. Это лучшее, что он мог сделать для меня. Он действительно меня любил.
  — Да, я уверен в этом, — сказал мистер Робинсон. — Теперь предположим, что вы сами отдадите камни мне. Я продам их. Я дам вам адрес хорошего юриста — это действительно надежный адвокат. И я уверен, что он тоже посоветует вам обратить их в деньги. Вы дадите образование сыну и сами начнете новую, лучшую жизнь. И мальчик будет счастливее, чем его отец. — Он помолчал. — Согласны?
  — Да. Возьмите их. — Она пододвинула к нему камни. — Девочка, которая нашла их, тоже, наверное, любовалась ими. Как вы думаете, какой цвет ей больше нравится?
  Мистер Робинсон задумался.
  — Я думаю, зеленый. Изумруд. Хорошая мысль. Она найдет это… волнующим. — Он поднялся. — Из-за вас я изменяю моей службе, — сказал он. — Но пусть будет так. Я вас не обману.
  Она подняла на него глаза:
  — Я не думаю, что вы обманете меня. А мне необходим человек, сведущий в делах, потому что я в них не разбираюсь.
  — Вы очень рассудительная женщина. Итак, я забираю их? Вы не хотите их хранить?
  Он с любопытством ждал ответа. Непроизвольный алчный взгляд, блеск глаз, колебание — и все будет кончено.
  — Нет, — сказала Алиса. — Не хочу. Может быть, вам это покажется дикостью — не желать хранить камни… Видите ли, хотя он был мусульманин, но мы вместе читали Библию. И он не считал, что цена женщины определяется рубинами и алмазами. Я не хочу хранить эти камни. А так я скорее забуду…
  — Необычная женщина, — пробормотал мистер Робинсон, возвращаясь к своему «роллсу». — И снова повторил: — Необыкновенная женщина…
  
  1959 г.
  Перевод: А. Чернер
  
  Приключение
  рождественского пудинга
  (сборник)1514
  
  
  Приключение рождественского пудинга
  1
  — Крайне сожалею, но… — начал Эркюль Пуаро.
  Его перебили. Перебили не то чтобы грубо или нетерпеливо, а очень даже вежливо и изящно, будто и не перебивая вовсе, а только пытаясь уберечь от непоправимой ошибки.
  — Пожалуйста, не отказывайте нам так вот сразу, мосье Пуаро. Это вопрос государственной важности. Ваше сотрудничество будет по достоинству оценено в самых высоких кругах.
  — Вы слишком добры, — замахал руками Пуаро, — но я никак не могу согласиться на ваше предложение. В это время года…
  И вновь его перебили.
  — Рождество! — внушительно произнес мистер Джесмонд. — Самое настоящее Рождество в английской глубинке.
  Пуаро вздрогнул. Мысль об английской глубинке в такое время года была ему совсем не по душе.
  — Старая Англия, традиции, Рождество! — расписывал мистер Джесмонд.
  — Но я-то не англичанин! — возразил Эркюль Пуаро. — На моей родине Рождество — развлечение для детей. Вот Новый год — это да, это мы празднуем.
  — О! — воскликнул мистер Джесмонд. — Рождество в Англии — это нечто грандиозное, и уверяю вас, в Кинге Лэйси вы убедитесь в этом как нигде еще. Такой очаровательный старинный особняк… Поверите ли, один из его флигелей — постройка четырнадцатого века!
  Пуаро поежился. Одна мысль об английских средневековых замках внушала ему ужас. Он еще не забыл тех страданий, которые ему пришлось испытать, живя в подобных особняках. Пуаро обвел взглядом свою уютную современную комнатку с батареями центрального отопления и последними техническими ухищрениями, исключающими малейший сквозняк, и несколько успокоился.
  — Зимой, — твердо сказал он, — я не покидаю Лондона.
  — Мне кажется, мосье Пуаро, вы не совсем понимаете, насколько серьезно наше положение.
  Мистер Джесмонд взглянул на своего спутника и снова повернулся к Пуаро.
  Спутник его до сих пор не сказал ничего, кроме вежливого и ни к чему не обязывающего «как поживаете?». Теперь он сидел, разглядывая свои начищенные ботинки, и его кофейного цвета лицо выражало крайнюю степень уныния. Это был молодой человек никак не старше двадцати трех лет и, без всякого сомнения, абсолютно несчастный.
  — Да-да, — сказал Эркюль Пуаро. — Разумеется, положение серьезное. Я понимаю. Мои симпатии всецело на стороне его светлости…
  — Положение крайне деликатное, — снова вмешался мистер Джесмонд.
  Пуаро перевел свой взгляд с молодого человека на его старшего спутника. Если бы кто захотел означить мистера Джесмонда одним словом, он бы выбрал «благоразумие».
  С головы до ног мистер Джесмонд являл собой одно сплошное благоразумие: костюм неброский, но отлично скроенный, голос приятный, хорошо поставленный и редко когда выходящий за рамки успокаивающего речитатива1515, волосы светло-каштановые и чуть поредевшие на висках, а лицо бледное и серьезное. Эркюль Пуаро общался с подобными мистерами Джесмондами и раньше, и не с одним даже, а, как минимум, с дюжиной, и каждый из них рано или поздно произносил эту фразу «положение крайне деликатное».
  — Полиция, — сказал Эркюль Пуаро, — способна проявлять значительную деликатность.
  Мистер Джесмонд решительно покачал головой.
  — Только не полиция, — сказал он. — Чтобы вернуть… э… то, что нужно вернуть, ей почти неизбежно придется передать дело в суд, а мы так мало знаем… Да в общем-то и не знаем даже, мосье Пуаро, а только предполагаем.
  — Как я вас понимаю! — посочувствовал Эркюль Пуаро.
  Однако напрасно он рассчитывал, что посетители удовлетворятся его сочувствием. Они не нуждались в утешениях — они пришли за реальной помощью. Мистер Джесмонд снова вернулся к прелестям английского Рождества.
  — Вы знаете, этот обычай постепенно отмирает, — сказал он. — Старое доброе Рождество… Теперь люди проводят его в отелях. Но в Англии… В семейном кругу, с детьми, со всеми этими чулками для подарков, рождественской елкой, индейкой, пудингом с изюмом, с хлопушками! За окном снеговик…
  Последняя фраза заставила Пуаро вмешаться.
  — Чтобы вылепить снеговика, как-никак нужен снег, — строго напомнил он, — а он обычно не идет по заказу. Даже ради английского Рождества.
  — Как раз сегодня я говорил со своим другом, который работает в метеорологическом бюро, — сообщил мистер Джесмонд, — и он обнадежил меня, что, по всей вероятности, снег будет.
  Ему явно не стоило этого говорить. Эркюля Пуаро даже передернуло.
  — Снег в деревне! — фыркнул он. — Еще того отвратительнее. Огромный, холодный, каменный особняк.
  — Вовсе нет, — возразил мистер Джесмонд. — За последние десять лет все сильно переменилось. Сейчас там центральное отопление.
  — В Кинге Лэйси есть центральное отопление? — переспросил Эркюль Пуаро, начиная, кажется, колебаться.
  Мистер Джесмонд немедленно это почувствовал.
  — Да-да, отопительная система, — повторил он, — и горячая вода, и батареи в каждой комнате; уверяю вас, мосье Пуаро, Кинге Лэйси зимой — сплошной комфорт. Вам даже может показаться, что там слишком жарко.
  — Вот это уж вряд ли, — сказал Эркюль Пуаро.
  Мистер Джесмонд искусно переменил тему.
  — И только вы способны решить стоящую перед нами ужасную дилемму, — доверительно сообщил он.
  Эркюль Пуаро кивнул. Проблема и впрямь была не из приятных. Будущий властитель богатого и весьма могущественного, хоть и отдаленного, государства, единственный сын нынешнего ее правителя, прибыл в Лондон всего несколько недель назад. В его стране как раз был период смятения и беспокойства. Общественное мнение, единодушное в своей приверженности отцу, сохранившему исключительно восточный уклад жизни, довольно скептически оценивало его преемника, безрассудства которого слишком отдавали Европой и поэтому воспринимались с явным неодобрением.
  Совсем недавно, однако, было объявлено о его помолвке. Невестой стала его же кузина, юная особа, имевшая благоразумие не проявлять на родине усвоенных в Кембридже европейских замашек. После оглашения даты женитьбы молодой принц отправился в Англию, захватив с собой несколько великолепных фамильных драгоценностей, чтобы подыскать для них у Картье подходящую современную оправу. Среди них был и практически бесценный рубин, вынутый из старомодного громоздкого ожерелья и, стараниями лучших ювелиров Лондона, получивший новую жизнь. Все шло просто замечательно, и тут случилось несчастье.
  Никто, разумеется, не ожидал, что молодой человек отменного здоровья и живого темперамента станет вести жизнь затворника и не совершит нескольких милых чудачеств. Против этого никто не возражал. Подразумевалось, что юные принцы и должны вести себя именно таким образом. Прогуляться с мимолетной подружкой по Бонд-стрит и в знак признательности за приятно проведенный досуг одарить ее изумрудным браслетом или бриллиантовой брошкой считалось бы для принца поступком совершенно естественным и уместным; едва ли не проявлением сыновнего почтения, учитывая «кадиллаки», которыми его отец неизменно награждал полюбившихся ему танцовщиц Однако неблагоразумие принца простерлось значительно дальше. Польщенный интересом некой дамы, он ползал ей знаменитый рубин в новой оправе и, в довершение, оказался настолько недальновиден, что уступил ее просьбам позволить его надеть. Разумеется, только на ужин!
  Последствия оказались плачевными. Дама отлучилась от стола попудрить носик. Время шло — она не возвращалась. Покинув заведение через черный ход, она словно растворилась в воздухе. Существенным и удручающим обстоятельством было то, что рубин в новой оправе растворился вместе с нею.
  Факты были таковы, что никак не могли быть преданы огласке без самых гибельных последствий. Рубин был не просто рубин — это была бесценная историческая реликвия, и обстоятельства ее исчезновения казались столь неприглядными, что подобная огласка привела бы к серьезнейшим политическим катаклизмам.
  Но не тем человеком был мистер Джесмонд, чтобы изложить эти факты просто и ясно. Нет, они были тщательно запрятаны в потоках его красноречия. Кого именно представлял мистер Джесмонд, Эркюль Пуаро так и не понял, но за свою карьеру он повидал множество подобных господ. Мистер Джесмонд с равной вероятностью мог оказаться связанным и с Министерством внутренних дел, и Министерством дел внешних, и с какой-нибудь из общественных организаций поскромнее. Главное, он действовал в интересах Содружества1516. Рубин должен был быть найден, и найти его — мягко настаивал мистер Джесмонд — мог только Эркюль Пуаро.
  — Возможно, — согласился тот, — но вы почти ничего не рассказали. Подозрения, предположения… Здесь практически не от чего оттолкнуться.
  — Ну полно вам, мосье Пуаро, уж конечно это в ваших силах. Ах, ну полно вам, право.
  — Но я не всегда добиваюсь успеха.
  Скромность была явно ложной. По тону великого сыщика было совершенно понятно, что взяться за дело и раскрыть его для Эркюля Пуаро означало практически одно и то же.
  — Его высочество так молод! — воскликнул мистер Джесмонд. — Ужасно, если вся его жизнь будет разрушена из-за простой неосторожности, присущей молодости.
  Пуаро с симпатией взглянул на убитого горем юношу.
  — Молодость — пора ошибок, — ободряюще сказал он, — и для обычного человека они бесследно проходят вместе с нею. Любящий отец выплачивает долги, семейный адвокат вызволяет из затруднений, молодой человек учится на своих ошибках, и все кончается тихо и мирно. В вашем положении дела обстоят хуже. Ваша приближающаяся женитьба…
  — Вот! Вот именно! — впервые открыл рот несчастный принц. — Понимаете, моя невеста очень, очень серьезная.
  И к жизни относится очень серьезно, и в Кембридже приобрела очень серьезные идеи. Моей стране нужно образование. Моей стране нужны школы. Моей стране много чего нужно. Все во имя прогресса — ну, вы понимаете — и демократии. Она хочет, чтобы все было по-другому, нежели при отце. Разумеется, она понимает, что в Лондоне меня ждут развлечения… Но не скандал же; О нет! В этом-то все и дело. Понимаете, этот рубин, он очень, очень древний. За ним тянется длинный след, целая история.
  Столько крови, столько смертей!
  — Смертей, — задумчиво повторил Эркюль Пуаро и посмотрел на мистера Джесмонда. — Надо надеяться, до этого не дойдет?
  Мистер Джесмонд издал странный звук — совсем как курица, собравшаяся было снести яйцо и вдруг передумавшая.
  — Да нет. Нет, конечно, — довольно сухо ответил он. — Уверен, ни о чем таком не может идти и речи.
  — Как знать, — возразил Эркюль Пуаро. — У кого бы ни был рубин сейчас, всегда могут найтись другие желающие завладеть им, и подобный пустяк вряд ли их остановит, друг мой.
  — Сомневаюсь в целесообразности подобной дискуссии, — произнес мистер Джесмонд совсем уже сухо. Это совершенно никуда нас не приведет.
  — Я, — сообщил Пуаро, внезапно приобретая страшный акцент, — я, как и политики, рассматривать все возможности.
  Мистер Джесмонд подозрительно взглянул на Пуаро.
  Потом, взяв себя в руки, сказал:
  — Итак, мосье Пуаро, могу я считать, что мы пришли к соглашению? Вы едете в Кингс Лэйси?
  — А как я объясню там свое появление?
  Мистер Джесмонд доверительно улыбнулся.
  — Это, думаю очень легко устроить, — сказал он. — Уверяю вас, все будет выглядеть вполне естественно. Семейство Лэйси совершенно вас очарует. Изумительные люди.
  — А вы не обманываете меня с отоплением?
  — О Боже мой, конечно нет! — вскричал, по-видимому, немало уязвленный мистер Джесмонд. — Клянусь, к вашим услугам будут все мыслимые удобства.
  — Tout confort moderne1517, — пробормотал Пуаро, мучаясь воспоминаниями. — Eh bien1518, — решился он. — Я согласен.
  
  
  2
  Воздух в гостиной Кингс Лэйси обволакивал сидящего у окна и разговаривающего с хозяйкой Эркюля Пуаро со всей нежностью двадцати градусов тепла. Миссис Лэйси проворно орудовала иголкой. С вышиванием крестиком или petit point1519 ее занятие не имело ничего общего. Сказать правду, она буднично и деловито подрубала кухонные полотенца, одновременно беседуя с гостем тихим, задумчивым и — как решил для себя Пуаро — совершенно очаровательным голосом.
  — Надеюсь, вам понравится наше общество, мосье Пуаро. Такой, знаете ли, тесный семейный круг. Только внучка и внук со своим приятелем, потом еще моя внучатая племянница Бриджит, кузина Диана — и Дэвид Уэлвин. Он всегда отмечает Рождество с нами. Я же говорю: чисто семейный круг. Но Эдвина Мокомб сказала, это именно то, что вам нужно. Такое старомодное Рождество.
  А уж старомоднее нас вы вряд ли кого найдете. Мой муж, представьте, вообще живет исключительно прошлым. Хочет, чтобы все так и оставалось, как тогда, когда он был двенадцатилетним мальчишкой. Всегда приезжает сюда проводить отпуск.
  Она улыбнулась своим мыслям.
  — Так что все будет как полагается: рождественская елка, и чулки с подарками, и суп из устриц, и индейка — даже дне: одна жареная, другая вареная, — и изюмный пудинг с сюрпризами. Вот только придется обойтись без шестипенсовиков: они же не серебряные больше. Но все сладости — обязательно! Пудинг, пирожки, миндальные орешки, засахаренные фрукты, имбирь… Боже мой, я, наверное, похожа сейчас на каталог «Фортнум энд Мейсон»!
  — Мадам, мой желудок внимает вам, затаив дыхание.
  — Подозреваю, к завтрашнему вечеру мы все получим ужасное несварение, — сказала миссис Лэйси. — По-моему, современный человек просто не приспособлен к поглощению такого количества пищи, правда?
  Раздавшиеся на улице взрывы хохота и громкие крики заставили ее смолкнуть. Миссис Лэйси выглянула в окно.
  — Хотела бы я знать, чем они там занимаются! Играют во что-нибудь, наверное. Знаете, я так боялась, что молодежи наше Рождество покажется скучным! Оказалось, ничего подобного, совсем даже наоборот. Ну, мои собственные сын с дочерью, те, конечно, смотрят на все это свысока. Глупости, говорят, все это, и к чему вообще поднимать такой шум из-за ерунды? Гораздо лучше, мол, отправиться куда-нибудь на танцы. А вот кто поменьше, так те просто в восторге.
  И потом, — практично добавила миссис Лэйси, — вы знаете, эти школьники, они же вечно голодные! Подозреваю, в школе их совершенно не кормят. А ведь прекрасно известно, что ребенок в таком возрасте ест чуть не за троих взрослых мужчин.
  Пуаро рассмеялся.
  — Мадам, вы и ваш муж были так добры, позволив мне участвовать в вашем семейном празднике!
  — Да что вы, мы очень вам рады! — воскликнула миссис Лэйси. — А если Горацио покажется вам чуточку неприветливым, не обращайте внимания: он всегда такой.
  Что ее муж, полковник Лэйси, думал и говорил в действительности, звучало несколько по-другому:
  — Ума не приложу, зачем тебе понадобилось, чтобы какой-то дурацкий иностранец путался здесь на Рождество.
  Неужели нельзя было притащить его в другое время? Терпеть не могу эту публику! Ну хорошо, хорошо, нас попросила Эдвина Мокомб. И где она его откопала, хотел бы я знать? К себе, заметь, она его почему-то не пригласила!
  — Ты прекрасно знаешь, что Эдвина всегда встречает Рождество в отеле «Клариджес».
  Полковник посмотрел на жену.
  — Ты что это задумала, Эм?
  — Задумала? — переспросила та, широко распахивая спои ярко-голубые глаза. — Ровным счетом ничего. Скажешь тоже.
  Полковник Лэйси разразился сочным оглушительным хохотом.
  — Меня не обманешь, Эм, — выдавил он наконец. — Когда ты выглядишь как сама невинность, это означает, что ты точно что-то задумала.
  Глядя на Эркюля Пуаро и вспоминая все это, миссис Лэйси продолжала:
  — Эдвина говорит, что вы наверняка сможете нам помочь… Я-то совершенно не представляю как, но она говорит, каким-то вашим друзьям, оказавшимся в… в таком же положении, вы очень даже помогли. И вот я — да, вы ведь, наверное, и не догадываетесь, о чем я говорю?
  Пуаро подбодрил ее взглядом. У миссис Лэйси была гордая осанка, белоснежные волосы, розовые щеки, голубые глаза, смешной нос, решительный подбородок и почти семьдесят прожитых лет за плечами.
  — Мадам, если в моих силах вам помочь, я буду счастлив сделать это, — сказал Пуаро. — Насколько я понимаю, речь идет о крайне неудачном выборе молодой леди.
  Миссис Лэйси кивнула.
  — Да. Невероятно, что приходится… то есть, что я решилась говорить об этом с вами. Ведь вы, что ни говори, совершенно чужой человек…
  — К тому же иностранец, — понимающе подсказал Пуаро.
  — Да, — согласилась миссис Лэйси. — Но, может, именно это в какой-то мере и облегчает дело. Так вот, Эдвина, похоже, считает, что вы можете знать об этом Десмонде Ли-Вортли что-нибудь — как бы это выразиться? — что-нибудь полезное.
  Пуаро помолчал немного, отдавая дань уважения ловкости мистера Десмонда и непринужденности, с какой он использовал леди Мокомб в своих целях.
  — Я так понимаю, репутация у этого юноши не очень хорошая? — деликатно начал он.
  — Не очень… Да она просто отвратительная! Но что толку говорить об этом Саре? Мне кажется, будет только хуже, ведь правда? Когда девушкам говорят, что у молодого человека скверная репутация, это… это их только подстегивает!
  — Как вы правы, мадам, — вздохнул Пуаро.
  — В моей молодости (о Боже, как давно это было!), — продолжила миссис Лэйси, — нас тоже предупреждали о некоторых молодых людях, и это только повышало к ним интерес, так что если кому-то удавалось потанцевать с ними или остаться наедине в темной оранжерее…
  Она рассмеялась.
  — Вот потому-то я и не разрешаю Горацио заводить с ней эти опасные беседы, хотя он только об этом и думает.
  — Расскажите, — попросил Пуаро, — что именно вас беспокоит.
  — Наш сын погиб на войне1520, — начала миссис Лэйси. — Невестка умерла при рождении Сары, так что малышка осталась у нас и мы ее воспитали. Не знаю: может, мы были плохими воспитателями, но мы всегда считали, что должны предоставлять ей максимум свободы.
  — Думаю, это разумно, — заметил Пуаро. — Нельзя же идти против духа времени.
  — Да, — согласилась миссис Лэйси, — так мы и думали.
  Пуаро взглядом попросил ее продолжать.
  — В общем, Сара, как сейчас говорят, попала в дурную компанию. Ну из тех, что вечно отираются в кофейнях… Она не ходит на танцы, не появляется в обществе и вообще никак не развлекается. Сняла вместо этого отвратительную двухкомнатную квартиру в Челси, возле реки, носит, как это у них принято, какие-то нелепые костюмы и черные чулки — или вообще ярко-зеленые. Толстые такие… (Ужас, как, наверное, колются!) Совсем не умывается и, наверное, забыла уже, что такое расческа.
  — Са, c'est tout a fait naturelle1521, — заметил Пуаро. — Уж такая сейчас мода. С возрастом это пройдет.
  — Да, конечно, — согласилась миссис Лэйси. — Я бы и не стала волноваться из-за таких вещей. Но она связалась с этим Десмондом, а у него очень скверная репутация. И живет он, похоже, за счет девушек из богатых семей. Они просто голову теряют, когда его видят. Он едва не женился на дочке Хоупов, но ее родители сумели добиться в суде признания ее недееспособности или чего-то в этом роде. Ну Горацио тоже загорелся этой идеей.
  Говорит, что должен сделать это для ее же пользы. Лично я очень сомневаюсь, что это хорошая мысль, мосье Пуаро. Я имею в виду: тогда они попросту сбегут в какую-нибудь Шотландию, Ирландию или Аргентину и поженятся, а может, и этого делать не станут. Вероятно, я просто страшусь разговоров, но, в конце-то концов, ведь это все равно не выход, правда? Особенно если будет ребенок. Тогда ведь уже ничего не поделаешь, придется их благословить, а я совершенно уверена, что в большинстве таких случаев молодые люди вскоре разводятся. Девушка возвращается домой и годика через два выходит за какого-нибудь зануду, настолько положительного, что на него и смотреть-то тошно. Вот этим обычно все и заканчивается. В результате хуже всего приходится ребенку, которого воспитывает не родной отец, а отчим, уж каким бы там замечательным он ни был. Нет, думаю, раньше было куда лучше, в пору моей юности. Первый молодой человек, в которого вы влюблялись, обязательно оказывался не тем, кем надо… Помню, я ужасно увлеклась одним — как же его звали? Вот странно: не могу вспомнить имени. Фамилия-то была Тиббит, это точно. Ладно, пусть будет просто Тиббит. Конечно, отец тут же отказал ему от дома, но его приглашали на те же вечеринки, что и меня, и там мы могли и потанцевать, и поболтать…
  А иногда незаметно удирали и сидели в саду, или наши друзья устраивали пикники, куда могли поехать мы оба.
  Разумеется, все это было под запретом, безумно опасно и потому страшно увлекательно. Но тогда девушки не позволяли себе… э… того, что позволяют теперь. И, глядишь, по прошествии некоторого времени все эти Тиббиты куда-то исчезали. И знаете, когда я случайно встретила его через четыре года, я не то что вспомнить, а и представить себе не могла, что в нем можно было что-то найти.
  Ну уж до того скучен! Даже и поговорить оказалось не о чем.
  — О молодости всегда вспоминаешь как о лучшей поре жизни, — вздохнул сентиментальный Пуаро.
  — Ох, — спохватилась миссис Лэйси, — я, наверное, уже страшно надоела вам своей болтовней. Простите. Но, понимаете, я очень не хочу, чтобы Сара — а она такая милая! — выходила за Десмонда Ли-Вортли. Она так дружила с Дэвидом — с самого детства, что мы с Горацио надеялись, что они обязательно поженятся. А теперь он ей совершенно неинтересен — девочка просто околдована этим Ли-Вортли.
  — Я не совсем понимаю, мадам, — сказал Пуаро. — Мистер Ли-Вортли, он что, сейчас гостит у вас?
  — Это я постаралась, — сообщила миссис Лэйси. — Дай Горацио волю, он вообще запретил бы им видеться. Спасибо, времена не те, а то бы он заявился к бедняге домой и отделал его хлыстом. Он не хотел пускать Ли-Вортли на порог и хотел запретить Саре с ним встречаться. Я еле его отговорила. «Нет, — сказала я, — давай пригласим его сюда.
  Пусть отметит Рождество в кругу нашей семьи». Муж, конечно, объявил, что я с ума сошла. Но я сказала: «Во всяком случае, дорогой, надо попытаться. Пусть Сара посмотрит на него в своем доме, а мы будем с ним очень милы и вежливы, и — как знать? — может, она поймет, что он не так уж хорош, как ей показалось».
  — Думаю, мадам, в этом есть резон, — сказал Пуаро. — Вы мыслите весьма разумно. Разумнее, чем ваш муж.
  — Ох, надеюсь, что так, — неуверенно проговорила миссис Лэйси. — Но пока никаких сдвигов. Хотя, конечно, еще только два дня прошло.
  Внезапно на ее морщинистых щеках появились ямочки.
  — Я должна вам признаться, мосье Пуаро. Ничего не могу поделать — он мне и самой нравится! Нет, конечно, на самом-то деле он мне отвратителен — умом я это понимаю, — но обаяние у него есть, это точно. Я прекрасно понимаю Сару… Я-то уже стара, и у меня достаточно опыта, чтобы понять: добра от него не жди! И то мне нравится его общество.
  Хотя, думаю, — с некоторой мечтательностью продолжила миссис Лэйси, — какие-то положительные черты у него есть. Знаете, он спрашивал, можно ли взять с собой сестру. Бедняжка перенесла операцию, лежала в больнице. Он сказал, что ей будет очень грустно справлять Рождество в больничной палате, и попросил разрешения привезти ее. Сказал, что сам будет носить ей еду в комнату и все такое. По-моему, это очень мило с его стороны, мосье Пуаро, как вы думаете?
  — Кажется… подобная заботливость не в его характере, — задумчиво проговорил тот.
  — Ох, не знаю. Семейные привязанности еще никому не мешали охотиться за приданым. А ведь Сара — я не сказала — будет очень богата, и не столько благодаря тому, что ей оставим мы — да это и будет всего ничего, потому что и деньги, и имение перейдут к нашему внуку Колину. Ее мать, — вот та была богата по-настоящему, и Сара унаследует все ее деньги, когда достигнет двадцати одного года. Сейчас ей только двадцать. Нет, я правда думаю, что со стороны Десмонда очень мило было вспомнить о сестре. И он вовсе не пытался представить ее как нечто необыкновенное. Она, кажется, машинистка — стенографирует там что-то в Лондоне. И, кстати, Десмонд держит свое слово и носит еду ей наверх. Не все время, разумеется, но довольно часто. Так что, что-то хорошее в нем безусловно есть. Но это не повод, — решительно добавила она, — чтобы Сара выходила за него замуж.
  — После всего услышанного, — сказал Пуаро, — я думаю, это и впрямь будет катастрофой.
  — Так как же, мосье Пуаро? — спросила миссис Лэйси. — Вы сумеете нам помочь?
  — Да, мадам, полагаю, что сумею. Но мне не хотелось бы слишком вас обнадеживать. Такие типы, как Десмонд обычно весьма изворотливы. Но не будем отчаиваться. Кое-что сделать можно. Я, во всяком случае, приложу все усилия — хотя бы в знак признательности за ваше любезное приглашение на рождественские торжества. А устраивать их в наше время, — добавил он, оглядевшись, — наверное, не так-то и просто.
  — И не говорите, — вздохнула миссис Лэйси и доверительно наклонилась к Пуаро. — А знаете, о чем я мечтаю? Чего бы мне действительно хотелось?
  — Скажите, мадам.
  — Я бы все отдала, чтобы жить в крохотной современной квартирке. Ну если не в квартирке, то в таком маленьком современном домике, с которым легко управляться, и чтобы он стоял где-нибудь здесь в парке и чтобы там была современная кухня и никаких длинных коридоров.
  — Весьма разумное пожелание, мадам.
  — Только не для меня, — вздохнула миссис Лейси. — Муж просто обожает этот дом. Ему нравится жить здесь. Он совершенно безразличен к неудобствам, он просто их не замечает, и он бы возненавидел, ну просто возненавидел этот маленький домик в парке.
  — Значит, вы жертвуете своей мечтой ради него?
  Миссис Лэйси взяла себя в руки.
  — Я не стала бы называть это жертвой, мосье Пуаро.
  Я выходила замуж с намерением создать счастливую семью.
  Все эти годы Горацио был мне хорошим мужем и подарил много счастья. Я хочу отплатить ему тем же.
  — Стало быть, вы останетесь здесь.
  — Ну, не так уж здесь и плохо, если честно.
  — Нет-нет, — поспешно сказал Пуаро. — Напротив: крайне, крайне уютно. Ваша система отопления и горячая вода — само совершенство.
  — Мы потратили кучу денег, чтобы как следует все устроить, — сказала миссис Лэйси. — Смогли, знаете ли, продать немного земли. К счастью, отсюда не видно, это с другой стороны парка. Уж чем это она им так понравилась, не пойму — по мне, так совершенно безобразный участок, где и смотреть-то не на что, — но заплатили за нее столько, что мы смогли устроить здесь все по высшему классу.
  — Но какая работа по дому, мадам!
  — Ну, с этим не так сложно. Хотя, конечно, в наши дни не приходится рассчитывать, что вас станут упрашивать взять на работу. У нас почти вся прислуга приходящая, из деревни. Две женщины приходят утром приготовить обед и прибраться, другие две являются вечером.
  На самом деле, оказывается, полно людей, которые хотят работать не полный день. Ну, а вот с Рождеством нам просто повезло. Моя старая добрая Росс приезжает помочь каждый год. Изумительная повариха, просто первоклассная. Уже десять лет как на пенсии, но, при необходимости, всегда тут как тут. Потом еще, конечно, Певерелл.
  — Ваш дворецкий?
  — Да. Он давно уже на пенсии и живет в маленьком домике неподалеку, но он очень нам предан и считает за привилегию прислуживать за рождественским столом. Ума не приложу, что с ним делать, мосье Пуаро. Просто ужас какой-то! Он такой старый, и у него так трясутся руки, что каждый раз, как он берет что-то тяжелое, мне кажется, что вот сейчас-то он точно уронит. Просто мучение наблюдать за ним. И сердце у него уже шалит, нужно все время следить, чтобы он не слишком утомлялся. А запрети я ему приходить, жутко обидится. Он приходит, идет прямо к столовому серебру, и начинается… Тут вам и «хм», и «ага», и «ну и ну», и что-то ворчит себе под нос, но за три дня, что он здесь, все снова начинает сверкать и блестеть. Да. Старый верный друг.
  Она улыбнулась Пуаро.
  — Так что, как видите, все полны решимости встретить Рождество как можно лучше. В том числе, кажется, и погода, — добавила она, выглядывая в окно. — Смотрите: снег пошел. А вот и дети! Познакомьтесь, мосье Пуаро.
  С должными церемониями Пуаро был представлен. Сначала внуку Колину и его школьному приятелю Майклу — славным парнишкам лет пятнадцати, один был светлый, другой темный. Потом — кузине Бриджит, черноволосой девчушке примерно того же возраста, обладающей, по-видимому, неистощимым запасом энергии.
  — А это моя внучка, Сара, — сообщила миссис Лэйси.
  Пуаро с любопытством поднял глаза. Сара оказалась очень привлекательной девушкой с копной рыжих волос.
  Пуаро решил, что держится она нервозно и немного вызывающе, но, несомненно, искренне привязана к своей бабушке.
  — А это мистер Ли-Вортли.
  Упомянутый джентльмен был облачен в грубую шерстяную фуфайку и обтягивающие голубые джинсы; у него были длинные волосы, и, похоже, он не слишком часто утруждал себя по утрам бритьем. Второй молодой человек с приятной улыбкой, представленный как Дэвид Уэлвин, был серьезен, спокоен и, судя по его виду, вообще не мыслил себе жизни без воды и мыла. В компанию входила еще и симпатичная, на первый взгляд очень застенчивая девушка, представленная как Диана Миддлтон.
  Подали чай. К нему прилагалось устрашающее количество сдобных булочек, сладких лепешек, сандвичей и пирогов с тремя видами начинки, по достоинству оцененных молодежью. Полковник Лэйси явился последним, невнятно пробормотал что-то вроде: «Чай? Ну-ну!» — и, получив из рук жены чашку, взял две булочки, затем с отвращением глянул на юного Ли-Вортли и уселся от него как можно подальше. Полковник был крупным мужчиной с мохнатыми бровями и красным обветренным лицом, он гораздо больше походил на простого фермера, нежели на хозяина поместья.
  — Снег, значит, — молвил он. — Кажется, Рождество удастся на славу.
  После чая компания распалась.
  — Наверняка пошли играться со своими магнитофонами, — сказала миссис Лэйси, глядя вслед удаляющемуся внуку — таким тоном, точно речь шла о простых оловянных солдатиках. — Прекрасно разбираются в технике, — тут же гордо добавила она. — Но важничают, конечно, ужасно.
  На самом же деле мальчики и Бриджит отправились на озеро проведать, насколько крепок лед и можно ли уже кататься на коньках.
  — Я хотел еще утром пойти, — пожаловался Колин, — да старый Ходжкинс не пустил. Вечно он всего боится.
  — Пойдем с нами, Дэвид, — мягко позвала Диана Миддлтон.
  Дэвид на секунду замялся, глядя на рыжую головку Сары. Девушка держала за руку Десмонда Ли-Вортли и глаз с него не сводила.
  — Да, — равнодушно пробормотал Дэвид. — Да, пойдем, конечно.
  Диана проворно подхватила его под руку, и они направились к дверям.
  — Пойдем с ними, Десмонд? — спросила Сара. — В доме так душно.
  — Охота была тащиться пешком! Я сейчас выведу машину, съездим посидим в «Пятнистом кабане».
  — Давай лучше поедем в Маркет Лэдбери, — немного замявшись, предложила Сара, — В «Белом олене» куда веселее.
  Ничто на свете не заставило бы ее признаться в том, что ей очень не хотелось появляться в местном трактире с Десмондом. В Кинге Лэйси это было как-то не принято. Сказать правду, женщины Кинге Лэйси вообще не ходили в трактир. У нее было смутное ощущение, что, явившись туда, она сильно подведет старого полковника и его жену.
  «Ну и что?» — возразил бы на это Десмонд. На какую-то долю секунды Сара почувствовала раздражение от этого воображаемого «ну и что». А то, что незачем огорчать таких милых стариков, как Эм с дедом, просто так, от нечего делать! Нет, правда, они ведь такие милые: разрешили ей жить своей жизнью и снимать комнату в Челси, не имея ни малейшего представления, зачем ей это.
  Тут, конечно, постаралась Эм. Дед — тот бы просто замучил нравоучениями.
  Сара не строила никаких иллюзий относительно того, как относится полковник к Десмонду. Понятно, что в Кинге Лэйси Десмонда пригласил не он. Это все Эм. Эм — просто душка, она всегда все понимает.
  Когда Десмонд отправился за своей машиной, Сара еще раз просунула голову в дверь гостиной.
  — Мы поехали в Маркет Лэдбери, — сообщила она. — Посидим немного в «Белом олене».
  Казалось, миссис Лэйси и не заметила вызова в голосе внучки.
  — Замечательно, дорогая, — мягко произнесла она, — отличная идея. Дэвид с Дианой отправились на озеро. Ну и слава Богу. Думаю, это было наитие — пригласить ее на Рождество. Такой ужас остаться вдовой в ее возрасте. Ей ведь всего двадцать два, ты знаешь. И уже вдова. Это ужасно. Но, сдается мне, недолго она ею пробудет.
  Сара испытующе посмотрела на бабушку.
  — Что это ты затеяла, Эм?
  — Бог мой, да ничего особенного, — весело отозвалась миссис Лэйси. — Я просто подумала, что она отлично подходит Дэвиду. Я, конечно, помню, что он без ума от тебя, дорогая, но это же абсолютно безнадежно. Я присмотрелась, и действительно: он совершенно не в твоем вкусе. Так что, по-моему, ему незачем так убиваться, когда рядом такая девушка, как Диана.
  — Ну и сводня же ты, бабуля! — воскликнула Сара.
  — Что поделаешь, милая, все старушки одинаковые.
  И потом, мне кажется, что Диана уже положила на него глаз. По-моему, они просто созданы друг для друга. Как ты считаешь?
  — Не уверена, — протянула Сара, — Диана… какая-то она чопорная, что ли, — не знаю. Вообще уж она слишком серьезная, вот! Дэвид с ней со скуки помрет.
  — Ну ладно, посмотрим. В любом случае, тебе-то он больше не нужен, правда, дорогая?
  — Нет, конечно, — поспешно согласилась Сара и, внезапно решившись, спросила:
  — Эм, тебе ведь нравится Десмонд, правда?
  — Конечно, дорогая, он очень милый.
  — А дедушка его не любит.
  — А чего же ты от него ожидала! — резонно возразила миссис Лэйси. — Но думаю, он сменит гнев на милость, дай только время. Ему нужно привыкнуть. Не торопи его, дорогая. Старики страшно медлительны, а твой дед так еще и невероятно упрям.
  — Да мне все равно, что думает или говорит дед! — выпалила Сара. — Если захочу, все равно выйду за Десмонда.
  — Я знаю, милая, знаю. Но попробуй смотреть на вещи практичнее. Ты же понимаешь, что дед способен доставить тебе немало хлопот. Ты ведь пока несовершеннолетняя. Еще годик, и ты будешь полностью независима.
  Хотя, уверена, Горацио передумает гораздо раньше.
  — Ты ведь на моей стороне, правда? — воскликнула Сара, бросаясь бабушке на шею и горячо ее целуя.
  — Я хочу, чтобы ты была счастлива, — сказала миссис Лэйси. — А вот и твой молодой человек с машиной. Знаешь, а мне нравятся эти обтягивающие брюки, которые сейчас носит молодежь. Здорово смотрится — жаль только, сразу видно, если ноги кривые.
  — Странно, — подумала Сара, — действительно не совсем прямые. Как это я раньше не замечала?
  — Ну, езжайте, веселитесь, — сказала миссис Лэйси.
  Она проводила внучку взглядом до машины и, вспомнив про своего иностранного гостя, отправилась в библиотеку. Заглянув туда, она обнаружила, однако, что гость притомился и сладко спит. Миссис Лэйси улыбнулась и, тихонько затворив дверь, пошла на кухню совещаться с миссис Росс.
  — Что такое, моя красавица? — насмешливо поинтересовался Десмонд. — Семье не нравится, что их девочка собралась в бар? Тут у вас, похоже, вполне допотопные нравы.
  — А вот и нет! — фыркнула Сара, усаживаясь в автомобиль. — Никто и слова не сказал.
  — А что это за история с иностранцем? Он действительно детектив? Что он тут расследует?
  — Да нет, он просто приехал в гости, — сказала Сара. — Эдвина Мокомб, моя вторая бабка, попросила приютить беднягу. Его, кажется, давно уже отправили на пенсию.
  — В точности, как дряхлую, никуда не годную клячу, — усмехнулся Десмонд.
  — Кажется, он хотел посмотреть, как в Англии справляют Рождество, — рассеянно пояснила Сара.
  Десмонд презрительно рассмеялся.
  — Господи, какой идиотизм с этим Рождеством! Не представляю, как ты все это терпишь.
  Сара упрямо вскинула голову, отчего копна рыжих волос взметнулась.
  — А мне нравится! — с вызовом сказала она.
  — Да будет тебе, детка. Ну их всех, давай-ка завтра отправимся в Скарборо или еще куда.
  — Боюсь, у меня не получится.
  — А что такое?
  — Ну, это их расстроит.
  — Да брось ты. Ну, признайся, самой ведь тошно от этих забав.
  — Ну, может, и так, только… — начала было Сара и смолкла, со смутным чувством вины поняв, что в действительности очень даже ждет этого праздника. Но не признаваться же Десмонду, что ей все это нравится! Рождество, семья — это же ужас как несовременно! На какую-то долю секунды она вдруг пожалела, что Десмонд приехал именно на Рождество, а, если уж совсем честно, что вообще приехал. Встречаться с ним в Лондоне было почему-то куда интересней, чем здесь, у себя.
  Тем временем мальчики с Бриджит уже возвращались с озера, оживленно обсуждая катание на коньках. С неба медленно падали крупные снежинки, и, подняв голову, можно было убедиться, что скоро разразится самый настоящий снегопад.
  — Всю ночь будет идти, — заявил Колин. — Спорим, к утру на два фута навалит?
  Такая перспектива могла только радовать.
  — Давайте слепим снеговика, — предложил Майкл.
  — Бог мой, — удивился Колин, — последний раз я занимался этим, когда мне было… ну ладно, когда мне было четыре года.
  — Но ведь это сложно, наверное, — сказала Бриджит. — Я имею в виду, что это надо уметь.
  — Мы можем вылепить статую мосье Пуаро! — озарило вдруг Колина. — И приделать ей большие черные усы. У нас как раз подходящие от маскарада остались.
  — Не представляю, — задумчиво проговорил Майкл, — как это он мог быть сыщиком. Ни за что не поверю, что он смог бы загримироваться!
  — Да уж, — хихикнула Бриджит, — а попробуйте представить, как он ползает с лупой, выискивает отпечатки или измеряет след ботинка!
  — Есть идея! — объявил Колин. — Давайте устроим для него представление.
  — Какое еще представление? — удивилась Бриджит.
  — Ну, разыграем убийство.
  — Вот это здорово! — загорелась Бриджит. — Заснеженный труп и все такое?
  — Точно. И бедняга наконец почувствует себя в привычной обстановке.
  Бриджит хихикнула.
  — Не знаю… А не слишком ли это будет?..
  — Да ладно. Нужно действовать, пока снег не растаял. Только представьте: тело и следы на снегу! Но надо все хорошенько обдумать, стащить у деда один из кинжалов и найти где-нибудь красную краску.
  Они остановились и, не обращая внимания на все более густо падающий снег, принялись возбужденно обсуждать детали.
  — В старой детской остались краски. Кармазин1522, наверное, подойдет.
  — Да нет, он чересчур красный, — возразила Бриджит. — Нужно добавить немного коричневого…
  — А кто будет трупом? — поинтересовался Майкл.
  — Чур, я! — выпалила Бриджит.
  — Слушай, — возмутился Колин, — это же была моя идея.
  — Нет-нет-нет, — взвизгнула Бриджит, — это должна быть я. Женские трупы выглядят гораздо лучше! Прекрасная незнакомка, погибшая в снегах.
  — Прекрасная незнакомка! Ха-ха! — развеселился Майкл.
  — И еще у меня черные волосы, — добавила Бриджит.
  — А это тут при чем?
  — Ну, они будут очень красиво смотреться на снегу, а кроме того, я надену свою красную пижаму.
  — Если ты наденешь красную пижаму, на ней никакой крови не разглядишь, — деловито заметил Майкл.
  — Зато она будет очень эффектно смотреться на снегу!
  И потом, там есть белая оторочка. Кровь вполне может быть и на ней. Ну разве не замечательно? Думаете, он купится?
  — Само собой, если тщательно продумать, — заявил Майкл. — На снегу будут только твои следы и еще следы, ведущие к твоему телу и обратно. Эти, конечно, должны быть мужскими. Он побоится затоптать их и потому не сразу догадается, что ты живая.
  — Ox! — неожиданно запнулся он, пораженный внезапной мыслью.
  Все выжидательно уставились на него.
  — А вдруг он обидится?
  — Да с какой стати? — весело возразила Бриджит. — В конце концов, для него же стараемся — должен понимать.
  Это будет такая рождественская шутка.
  — Знаете, а может, не стоит делать это в Рождество? — задумчиво проговорил Колин. — Деду это вряд ли понравится.
  — Тогда на следующий день, — предложила Бриджит.
  — Вот это будет в самый раз, — согласился Майкл.
  — И у нас будет больше времени на подготовку, — добавила Бриджит. — Нам еще столько надо успеть… Пойдемте посмотрим, что у нас есть.
  И вся троица поспешила к дому.
  
  
  3
  Вечер выдался хлопотный. Нужно было укрепить за картинами пучки остролиста1523, развесить по стенам ветки омелы1524, поставить в столовой рождественскую елку и украсить ее… Так что без дела никто не остался.
  — Сказать кому, не поверит, что такое возможно в двадцатом веке! — насмешливо шепнул Десмонд Саре.
  — Мы всегда так делаем, — защищаясь, ответила она.
  — Хорошенькое оправдание!
  — Не будь занудой, Десмонд. Мне нравится.
  — Сара, девочка моя, опомнись!
  — Нет, ну не то чтобы очень, но… немного.
  — Кто не боится снега и отправится на полночную службу? — спросила миссис Лэйси без двадцати двенадцать.
  — Только не я, — заявил Десмонд. — Пойдем, Сара.
  Решительно взяв ее за руку, он повел ее в библиотеку и включил там проигрыватель.
  — Всему есть предел, дорогая. Полночная служба!
  — Да, — согласилась Сара. — О да!
  Остальные, однако, весело хохоча и натягивая на ходу пальто, с громким топотом выскочили наружу, где снег шел уже сплошной пеленой. Мальчики, Бриджит, Дэвид, и Диана исчезли за дверью, и вскоре их смех замер где-то вдали: до церкви было минут десять хода.
  — Полночная служба! — фыркнул полковник Лэйси. — Когда я был молод, мне бы такое и в голову не пришло.
  Служба, тоже мне! Развлечение для дураков, да и только. О, прошу прощения, мосье Пуаро.
  Пуаро успокаивающе вскинул руки.
  — Нет, нет, что вы! Не обращайте на меня внимания.
  — Нет, вот заутреня, это я еще понимаю, — проворчал полковник. — Особенно воскресная. «Внемли хору ангелов» и все эти старые рождественские гимны. А потом — праздничный обед. Вот это дело, правда, Эм?
  — Конечно, дорогой. Но это для нас, стариков. Молодежи нравится полночная служба. И по-моему, очень даже хорошо, что они хотят ее посетить.
  — Сара и этот тип не хотят.
  — Думаю, милый, ты ошибаешься. Сара хотела. Просто она не решилась это сказать.
  — Хоть убей, не пойму, какое ей дело до того, что подумает этот тип?
  — Ну, она ведь совсем еще молоденькая, — умиротворяюще заметила миссис Лэйси.
  — Отправляетесь спать, мосье Пуаро? Спокойной вам ночи. Желаю хорошо отдохнуть.
  — А вы, мадам? Вы сами разве еще не ложитесь?
  — Да нет пока. Нужно еще подложить подарки в чулки. Ох, я знаю, что дети уже совсем взрослые, но им так нравятся эти чулки! Там безделушки, всякие забавные вещицы. Ничего особенного, но сколько радости!
  — Вы так много делаете, мадам, чтобы сделать Рождество настоящим праздником! — воскликнул Пуаро. — Примите мое искреннее восхищение.
  Он почтительно взял ее руку и галантно поцеловал.
  — Хм, — произнес полковник Лэйси, когда Пуаро удалился. — Удивительно напыщенный тип. Однако в женщинах разбирается.
  Миссис Лэйси озорно улыбнулась.
  — А ты заметил, Горацио, что я стояла как раз под омелой?1525 — спросила она с видом застенчивой девятнадцатилетней девочки.
  Эркюль Пуаро вошел в отведенную ему спальню. Это была большая комната, щедро снабженная отопительными батареями. Подойдя к просторной кровати с четырьмя столбиками, он увидел на подушке конверт. Вскрыв его, он вытащил лист бумаги, на котором корявыми печатными буквами было написано:
  
  «НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ЕШЬТЕ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПУДИНГ.
  ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬ».
  
  Эркюль Пуаро уставился на записку. Его брови поднялись.
  — Загадка, — пробормотал он. — И неожиданная к тому же.
  
  
  4
  Рождественский обед состоялся в два часа пополудни и больше походил на самый настоящий пир. В камине весело потрескивали громадные поленья, но этот шум тонул в оглушительном и несмолкающем гвалте. Устричный суп исчез в мгновение ока; две огромные индейки, едва успев появиться, тут же отправились обратно на кухню, мгновенно превращенные в жалкие каркасы из костей. И вот наступил решающий момент: торжественное внесение рождественского пудинга! Разумеется, старый Певерелл, руки и колени которого заметно дрожали, что было естественно для его восьмидесяти лет, никого и близко к нему не подпустил. Миссис Лэйси сидела, нервно сцепив пальцы, и опасаясь, что Певерелл, того и гляди, упадет замертво на праздничный стол. Однако из двух зол: позволить ему умереть при исполнении почетной обязанности или же лишить его этого права, что было бы для него равносильно смерти, миссис Лэйси неизменно выбирала первое.
  Рождественский пудинг во всем своем великолепии вплыл в столовую на серебряном подносе, огромный, размером с футбольный мяч, с веточкой остролиста, венчающей его подобно триумфальному флагу, и с боков его лизали языки красновато-голубого пламени.
  Раздался дружный вздох восхищения. Только одну уступку удалось вырвать миссис Лэйси у верного Певерелла — не обходить с пудингом всех по очереди, а сразу водрузить его перед нею, чтобы она сама могла раздать его. Когда пудинг наконец благополучно достиг стола, миссис Лэйси облегченно вздохнула и быстро разложила куски, все еще исходящие красочными огненными языками, по тарелкам.
  — Загадывайте желание, мосье Пуаро, — закричала Бриджит. — Да скорее же, пока огонь не погас. Бабушка, милая, ну быстрее!
  Миссис Лэйси удовлетворенно откинулась на спинку стула. Операция «Пудинг» успешно завершилась. Каждый получил свою порцию, и даже огонь еще не потух. На мгновение наступила тишина: все молча загадывали свои желания.
  Никто не заметил того странного выражения, с которым Эркюль Пуаро уставился на свою тарелку. «Ни в коем случае не ешьте рождественский пудинг».
  Пуаро долго ломал голову, пытаясь постичь смысл этого зловещего предостережения. Оказавшаяся перед ним порция ничем не отличалась от тех, что получили остальные!
  Вздохнув и признав себя побежденным — а он просто ненавидел признаваться себе в этом, — Пуаро взялся за вилку.
  — Не желаете крема, мосье Пуаро?
  Пуаро желал.
  — Опять стянула мой лучший бренди, а, Эм? — добродушно заметил полковник с другого конца стола.
  Его жена подмигнула.
  — Миссис Росс потребовала самый лучший. Сказала, это весьма существенно.
  — Да ладно уж, — смирился полковник. — В конце концов, Рождество бывает раз в году, да и миссис Росс — великая женщина. Великая женщина и великий повар, — Это, м-м-м, точно! — подтвердил Колин с набитым ртом. — Потрясающий пудинг.
  Очень осторожно, почти с опаской, Эркюль Пуаро проглотил кусочек. Изумительно! Он поднес ко рту второй, и что-то негромко звякнуло о его тарелку. Пуаро осторожно потыкал это вилкой. Бриджит, сидевшая от него слева, поспешила на помощь.
  — Вам что-то досталось, мосье Пуаро, — сообщила она. — Интересно, что же?
  Пуаро осторожно очистил маленькую серебряную вещицу от налипшего на нее изюма.
  — О-о-о, — протянула Бриджит, — да это же холостяцкая пуговица! Мосье Пуаро досталась холостяцкая пуговица!
  Эркюль Пуаро сунул маленькую серебряную пуговицу в стоявший возле тарелки бокал с водой и поболтал там, смывая крошки.
  — Очень красивая, — заметил он.
  — Это значьт, что вы будете холостяком, мосье Пуаро, — поспешил объяснить ему Колин.
  — Очень на то похоже, — согласился Пуаро. — Я был холостяком долгие годы и вряд ли изменю этой привычке теперь.
  — Никогда не говорите «никогда», — заявил Майкл. — Я недавно прочел в газете, что один девяностопятилетний старик женился на двадцатидвухлетней девушке!
  — Это, конечно, обнадеживает, — согласился Эркюль Пуаро.
  Внезапно полковник Лэйси издал громкое восклицание. Его лицо побагровело, а рука метнулась ко рту.
  — Черт побери, Эмилин! — прорычал он. — И как ты только разрешаешь класть в пудинг стекло?
  — Стекло? — ошеломленно повторила миссис Лэйси.
  Полковник извлек изо рта довольно крупный предмет.
  — Мог ведь зуб сломать, — проворчал он, — или вообще проглотить. Тогда уж точно аппендицит бы пришлось удалять.
  Он бросил предмет в стакан с водой, поболтал там и снова вынул.
  — Боже правый! — воскликнул он. — Да это же красный камушек из хлопушки!
  И он высоко поднял свою находку.
  — Вы позволите?
  Эркюль Пуаро стремительно перегнулся через соседа и, взяв камень из рук мистера Лэйси, внимательно осмотрел.
  Это действительно был огромный красный камень цвета рубина. Кто-то за столом резко отодвинул свой стул, но тут же придвинул его обратно.
  — Фью! — присвистнул Майкл. — Вот было бы здорово, окажись он настоящим.
  — А может, он и есть настоящий, — с надеждой сказала Бриджит.
  — Не будь дурочкой, Бриджит. Да рубин таких размеров стоил бы жуть сколько тысяч фунтов. Ведь верно, мосье Пуаро?
  — Примерно столько, — согласился тот.
  — Но я не понимаю, — вмешалась миссис Лэйси, — как он мог попасть в пудинг?
  — Ox! — воскликнул вдруг Колин, которому разговоры нисколько не мешали поглощать пудинг. — Мне досталась долька апельсина. Это нечестно.
  — У Колина долька апельсина, а это означает свинью!
  Колин — жадная прожорливая свинья! — восхищенно вскричала Бриджит.
  — А у меня кольцо, — прорезался сквозь общий гам высокий чистый голос Дианы.
  — Хорошая примета, моя дорогая. Ты первая из нас выйдешь замуж.
  — А у меня… у меня наперсток! — простонала Бриджит.
  — Бриджит будет старой девой, — принялись распевать мальчики. — Ура! Ура! Ура! Бриджит — старая дева.
  — А кому досталась монетка? — поинтересовался Дэвид. — В пудинге же была настоящая десятишиллинговая монетка, золотая. Я точно знаю — мне миссис Росс сказала.
  — Кажется, это я такой счастливчик, — заявил Десмонд Ли-Вортли.
  — Нет еще, но скоро будешь, — явственно расслышали бормотание полковника Лэйси сидевшие поближе.
  — И у меня кольцо, — объявил Дэвид.
  — Вот совпадение, правда? — добавил он, глядя на Диану.
  Веселье продолжалось, и никто не заметил, как Эркюль Пуаро небрежно и, словно бы думая о чем-то совершенно другом, уронил красный камень себе в карман.
  За пудингом последовали пирожки и рождественские сладости, после чего взрослые удалились на заслуженный отдых — перед чаепитием и торжественным зажжением рождественской елки. Эркюль Пуаро, однако, отказался от отдыха и вместо этого направился в огромную современную кухню.
  — Позвольте мне, — объявил он там, озираясь с самым сияющим видом, — от всей души поблагодарить повара за ту изумительную трапезу, которой я сейчас насладился!
  На секунду воцарилось молчание. Потом миссис Росс важно выступила вперед. Это была женщина с гордой осанкой и истинно королевскими манерами. Две тощие седенькие особы крутились возле мойки, и какая-то девушка со светлыми волосами металась от них к плите, но это, несомненно, были жалкие букашки. На кухне правила миссис Росс.
  — Рада, что вам понравилось, сэр, — благосклонно молвила она.
  — Понравилось? — вскричал Эркюль Пуаро, с чужеземной экзальтированностью целуя сложенные щепоткой пальцы и отщелкивая поцелуй к потолку. — Да вы гений, миссис Росс, просто гений! Никогда еще не едал такого изумительного обеда! Этот суп! — Пуаро даже причмокнул. — Эта начинка! Индейка с каштанами — незабываемо!
  Неповторимо! Уникально, в конце концов.
  — У вас хороший вкус, сэр, — с некоторым удивлением отметила миссис Росс. — Это действительно довольно редкий рецепт. Мне он достался от одного австрийского повара, с которым я работала много лет назад. — Что же до остального, — добавила она, — это всего-навсего качественная английская кухня.
  — Блаженны же англичане! — вскричал Эркюль Пуаро.
  — Весьма мило, что вы так считаете, сэр. Конечно, вы иностранец и привыкли, видно, к континентальным блюдам. Что ж, при желании я могла бы и их приготовить.
  — Уверен, миссис Росс, вы можете все! Так знайте же, что английская кухня — хорошая английская кухня, а не то, чем пичкают во второразрядных гостиницах и ресторанах — по достоинству ценится истинными гурманами и на континенте. Если не ошибаюсь, в начале девятнадцатого века в Лондон была снаряжена специальная комиссия, по возвращении во Францию представившая восторженный отчет о феномене английского пудинга. «Ничего подобного не сыщется во всей Франции! — говорилось там. — Посетить Лондон стоит уже единственно ради того, чтобы насладиться изысканностью и разнообразием английских пудингов».
  И король среди всех английских пудингов, — продолжал Пуаро, несомый на крыльях вдохновения, — это рождественский пудинг с изюмом, тот, который мы сейчас ели. Он был домашнего приготовления, не так ли? Ни в коем случае не покупной?
  — Боже упаси, нет, сэр. Я приготовила его лично по собственному рецепту, которому следую уже многие годы.
  Когда я приехала, миссис Лэйси пыталась было сказать, что уже заказала пудинг в лондонском магазине, чтобы сэкономить мое время. «Нет уж, мадам, — ответила я. — Оно конечно, очень с вашей стороны мило, но ни один покупной пудинг не сравнится с домашним».
  И заметьте, — продолжила миссис Росс, несколько оттаяв, — что он был съеден еще не отстоявшись! Настоящий рождественский пудинг готовят за несколько недель до праздника и дают ему отстояться. И, чем дольше до Рождества, тем лучше! Я помню, в детстве, когда мы по воскресеньям ходили в церковь, то всегда ждали молитвы, которая начинается с «Подай знак, о Господи, просвети нас», потому как эта молитва была как бы сигналом, что пора делать рождественские пудинги. Так оно всегда и было.
  В воскресенье мы слушали проповедь и знали, что на неделе мама обязательно займется пудингом. Так оно должно было бы быть и в этом году. Фактически же этот пудинг был изготовлен всего три дня назад — за день до вашего приезда, сэр. Все, что я успела, это по традиции заставить каждого побывать на кухне, помешать тесто и загадать желание. Таков обычай, сэр, и я никогда ему не изменяю.
  — Крайне интересно! — сказал Эркюль Пуаро. — Крайне. И что же, действительно все заходили?
  — Да, сэр. Все заходили. И юные джентльмены, и Бриджит, и этот господин из Лондона, и его сестра, и мистер Дэвид, и мисс Диана, то есть, конечно, миссис Миддлтон. Все месили тесто, а как же.
  — А сколько пудингов вы изготовили? Или этот шедевр единственный в своем роде?
  — О нет, сэр, всего их было четыре. Я сделала два больших и два поменьше. Один большой на сегодня, другой — к Новому году, а маленькие — для полковника и миссис Лэйси, когда гости разъедутся и они останутся одни.
  — Понимаю, понимаю, — проговорил Пуаро.
  — На самом-то деле, сэр, сегодня вы ели не тот пудинг, — сообщила вдруг миссис Росс.
  — Не тот? — нахмурился Пуаро. — Как это?
  — Видите ли, сэр, у нас есть большая праздничная форма для рождественского пудинга. Она китайская, с узорами омелы и остролиста, и, конечно, ее-то мы обычно и подаем на стол. Но с ней произошла неприятность. Анни оступилась, когда снимала пудинг с верхней полки, и выронила его. Форма, разумеется, разбилась вдребезги. Ну не подавать же было такой пудинг на стол? В нем могли оказаться осколки. Пришлось подать тот, что предназначался для Нового года, в самой обычной миске. Она, конечно, тоже симпатичная, но совсем не такая изысканная, как рождественская. Даже и не знаю, где теперь такую найдешь. Нынче такие уже и не делают. Все измельчало, в том числе и посуда. Бог ты мой, сэр, да что далеко ходить? Попробуйте купить обычную сковородку приличных размеров, чтобы в ней умещалось хотя бы восемь или десять яиц с беконом. Ах, теперь все не так, как прежде.
  — Не так, — согласился Пуаро. — Но только не сегодня.
  Сегодняшнее Рождество словно воскресило старые добрые времена.
  Миссис Росс вздохнула.
  — Приятно слышать, сэр. Но, конечно, теперь больше, чем когда-либо, приходится рассчитывать только на себя. Прислуга совершенно ничего не умеет. Эти современные девушки…
  Она немного понизила голос.
  — Нет, они очень стараются и хотят сделать как можно лучше, но в них не чувствуется школы, сэр, если вы понимаете, о чем я.
  — Да, времена меняются, — согласился Эркюль Пуаро, — и это порой печально.
  — Этот дом, сэр, — сказала миссис Росс, — он слишком велик для полковника с хозяйкой. Хозяйка, та понимает.
  Ютиться в одном крыле тоже ведь, знаете, не выход. Теперь дом, как говорится, оживает только под Рождество, когда собирается вся семья.
  — И мистера Ли-Вортли с сестрой, как я понимаю, здесь раньше не было?
  — Да уж, сэр, — сухо откомментировала миссис Росс, — не было. Очень, конечно, приятный джентльмен, но… довольно странное знакомство для мисс Сары, по нашим-то понятиям. Хотя, конечно, в Лондоне все по-другому.
  Сестру его жаль. Очень уж плоха, бедняжка. Перенесла операцию, вот ведь какое дело. Когда приехала, вроде еще ничего была, да всего и успела, что спуститься в кухню загадать на пудинге желание. Тут же слегла и с тех пор уже не встает с постели. Надо ей было подольше отлежаться после операции, я так думаю. Эти нынешние доктора выписывают из больницы раньше, чем вы успеваете встать на ноги!
  Да что там? Вот жена моего собственного племянника…
  И миссис Росс начала длинный и страстный монолог о современных больничных нравах, которые чрезвычайно пагубно отразились на ее родне, привычной к куда более тонкому и бережному уходу. Пуаро проявил должное сочувствие и поспешил откланяться.
  — Мне остается только поблагодарить вас за столь изысканное и великолепное пиршество. Позвольте мне в знак признательности…
  Пятифунтовая банкнота прошуршала из рук Пуаро в могучую длань миссис Росс, сопровождаемая вялым «ну что вы, сэр» и энергичным «я настаиваю».
  — Настаиваю, — повторил Эркюль Пуаро.
  — Что ж, очень вам благодарна, — заявила миссис Росс, принимая сей знак признательности как нечто совершенно должное. — Желаю вам, сэр, самого счастливого Рождества и благополучия в новом году.
  
  
  5
  Первый день Рождества закончился именно так, как они обычно и заканчиваются. Елку зажгли, восхитительный пирог, поданный к чаю, был встречен с ликованием, но остался почти нетронут. На ужин подали холодные закуски. И Пуаро, и хозяева дома отправились на покой пораньше.
  — Спокойной ночи, мосье Пуаро, — пожелала напоследок миссис Лэйси. — Надеюсь, вам понравилось.
  — Это был чудесный день, просто чудесный.
  — Но вы как будто чем-то озабочены.
  — Я все думаю про этот пудинг…
  — Возможно, он показался вам чуточку тяжеловатым? — деликатно предположила миссис Лэйси.
  — Нет-нет, я говорил вовсе не в гастрономическом смысле. Я размышляю о его значении.
  — Ну, разумеется, это же часть традиции, — слегка удивилась миссис Лэйси. — Доброй вам ночи, мосье Пуаро, надеюсь, вам не будут всю ночь сниться пудинги и сладкие пирожки.
  — Да уж, — пробормотал себе под нос Пуаро, раздеваясь, — могут и присниться! Хорошенькая задачка — этот рождественский пудинг. Что же здесь творится, чего я совершенно не понимаю?
  Он с досадой потряс головой:
  — Ну ладно, там увидим.
  Проделав необходимые приготовления, Пуаро с наслаждением погрузился в мягкие перины, матрацы и подушки — но только не в сон.
  Часа через два его терпение оказалось вознаграждено.
  Дверь спальни медленно отворилась, и Пуаро улыбнулся.
  Все шло, как он и ожидал. Он снова вспомнил чашку кофе, поданную ему этим предупредительным молодым человеком, Десмондом Ли-Вортли. Потом юноша ненадолго отвернулся и не видел, как Пуаро поставил ее на стол. Когда же он повернулся снова, Пуаро как ни в чем не бывало пил из нее, и молодой человек мог с удовлетворением — если не с чем похуже — наблюдать, как он выпил все до последней капли. Однако при мысли, что он пожертвовал крепким здоровым сном в пользу кого-то другого, усы Пуаро приподнялись в довольной улыбке.
  «Этот Дэвид очень милый юноша, — размышлял он про себя, — но слишком несчастен и озабочен… Вот уж кому точно не повредит хороший крепкий сон. А теперь посмотрим, чем все это кончится».
  Он лежал совершенно неподвижно, дыша ровно и глубоко, изредка позволяя себе — исключительно деликатно — всхрапывать.
  Кто-то подошел к кровати и склонился над ней. Затем, видимо удовлетворенный, этот кто-то выпрямился и направился к туалетному столику. Включив маленький фонарик, гость принялся исследовать аккуратно сложенные на столике вещи Эркюля Пуаро. Он осмотрел бумажник, потом осторожно выдвинул ящики стола, после чего расширил поле поисков до карманов висевшего на спинке стула костюма. Под конец он даже приблизился к кровати и с величайшей осторожностью пошарил под подушкой.
  Вытащив оттуда руку, он на несколько секунд застыл, недоумевая, видимо, что же предпринять дальше. Немного побродив по комнате, бесцельно заглядывая в вазы, гость зашел в ванную и вскоре оттуда вышел. Наконец, тихонько выругавшись, он вышел из комнаты.
  — Ага, — пробормотал Пуаро. — Нас постигло разочарование. Какая жалость! Ба! А какая самонадеянность! Неужели он мог подумать, что Эркюль Пуаро спрячет что-то так, что это можно найти?!
  И, повернувшись на другой бок, преспокойно заснул.
  На следующее утро его разбудил настойчивый стук в дверь.
  — Qui est la?1526 Да входите же, входите.
  Дверь открылась, и на пороге появился задыхающийся и раскрасневшийся Колин. За его спиной топтался Майкл.
  — Мосье Пуаро, мосье Пуаро!
  — Что? — осведомился Пуаро, усаживаясь в постели. — Уже чай? А, это ты, Колин. Что случилось?
  Однако Колин словно лишился дара речи. Казалось, он совершенно потрясен и растерян. Так оно, впрочем, и было. Ночной колпак Эркюля Пуаро оказался слишком сильным зрелищем для неокрепшего организма. Колин с трудом заставил себя заговорить.
  — Я подумал… мосье Пуаро, вы поможете? Случилось нечто ужасное.
  — Что-то случилось? Но что же?
  — Это… это Бриджит. Она там, на снегу. Мне кажется… она такая бледная и неподвижная… ох, лучше вам пойти туда самому. Я ужасно боюсь, что… По-моему, она мертвая.
  — Что? — вскричал Пуаро, отбрасывая одеяла. — Мадемуазель Бриджит! Мертвая!
  — Я думаю… думаю, ее кто-то убил. Там кровь ц… ох, да пойдемте же.
  — Конечно! Конечно! Я иду немедленно.
  Из одежды Эркюль Пуаро благоразумно выбрал зимние ботинки и пальто на меховой подкладке, которое быстро накинул поверх пижамы.
  — Я иду, — повторил он, — иду сию секунду. Ты разбудил остальных?
  — Нет. Я пока никому, кроме вас, не сказал. Думал, так лучше. Дедушка и ба еще не вставали. Внизу накрывают завтрак, но я не стал говорить Певереллу. Она — Бриджит то есть — за домом, возле террасы. Почти под окнами библиотеки.
  — Понятно. Показывай дорогу. Я следом.
  Поспешно отвернувшись, чтобы скрыть восторженную ухмылку, Колин заспешил вниз по лестнице. Через боковую дверь они вышли в ясное и прохладное утро. Солнце висело еще совсем низко над горизонтом. Всю ночь валил густой снег, стихший только к утру, и всюду, сколько хватало глаз, теперь простирался белый толстый ковер. Мир выглядел чистым, белым и прекрасным.
  — Здесь! — выдохнул Колин, драматично поднимая руку. — Это… здесь!
  Картина действительно была ошеломляющей. В нескольких ярдах от дома на снегу лежала Бриджит. Она была в алой пижаме и белой шерстяной шали, накинутой на плечи. На шали расползались большие алые пятна. Голова Бриджит была повернута набок, и лицо скрыто свесившимися черными волосами. Одна ее рука была подвернута под грудь, другая — выброшена вперед и, казалось, все еще царапает снег сведенными судорогой пальцами. В самом центре большого темно-красного пятна торчала рукоять курдского кинжала с кривым лезвием, который полковник Лэйси только вчера демонстрировал гостям.
  — Mon Dieu!1527 — вырвалось у Пуаро. — Словно в каком-то чудовищном спектакле.
  Стоявший рядом Майкл издал странный сдавленный звук, тут же заглушенный Колином.
  — Да, — поспешно сказал он. — В этом есть что-то… нереальное, правда? Вы видите следы? Их ведь, наверное, нельзя трогать?
  — А следы… Да, конечно, их обязательно нужно сохранить.
  — Я так и думал, — сказал Колин. — Потому-то и не хотел, чтобы кто-то увидел все прежде вас. Я думал, вы знаете, что делать в таких случаях.
  — Да, конечно, — быстро согласился Пуаро, — Первым делом следует проверить, а не жива ли она еще?
  — Ну… да… разумеется, — несколько неуверенно пробормотал Майкл. — Понимаете, мы думали… то есть мы не думали.
  — О, я вижу, вы благоразумный молодой человек. Вероятно, читали всякие детективы… Да, крайне важно, чтобы никто не трогал тело. Вот только как, в таком случае, можно быть уверенным, что это именно тело, а не все еще мадемуазель Бриджит? Не так ли? Благоразумие, конечно, достойно всяческого восхищения, но на первом месте должна быть обычная человечность. Нам следует позаботиться о враче — не правда ли? — прежде чем думать о полиции.
  — О да! Конечно, — подтвердил Колин, несколько сбитый с толку.
  — Мы… мы подумали, что лучше позвать вас, прежде чем что-то предпринять, — поспешно вмешался Майкл.
  — Тогда вы оба останетесь здесь, — заявил Пуаро, — а я обойду с другой стороны, чтобы не затоптать следы. Просто замечательные отпечатки, не правда ли? Такие четкие…
  Следы мужчины и девушки, ведущие прямо к тому месту, где она лежит. Потом мужчина возвращается, а она — она уже нет.
  — Наверное, это следы убийцы! — затаив дыхание, предположил Колин.
  — Безусловно. Отпечатки ботинок убийцы. Длинная узкая ступня с довольно необычным рисунком. Думаю, их легко будет опознать. Очень интересно. Да, эти следы будут нам очень полезны.
  В этот момент из дома появились Десмонд Ли-Вортли с Сарой и присоединились к группе.
  — Чем это вы тут, черт возьми, занимаетесь? — осведомился Ли-Вортли в несколько театральной манере. — Я увидел вас из окна спальни. Что зде… Боже мои Это еще что? Это… это похоже на…
  — Именно, — сказал Эркюль Пуаро. — Похоже на убийство, не так ли?
  Сара на миг задохнулась, но тут же бросила подозрительный взгляд на мальчиков.
  — Вы хотите сказать, кто-то убил эту девочку, эту — как ее — Бриджит? — выдавил Десмонд. — Да кому это нужно? Невероятно!
  — На свете полно невероятных вещей, — заметил Эркюль Пуаро. — Особенно, до завтрака. Так утверждает один из ваших классиков. Шесть невероятных вещей до завтрака. Оставайтесь, пожалуйста, все здесь, — добавил он и, сделав большой круг, приблизился к Бриджит.
  Когда он склонился над ней, Колин и Майкл чуть не лопнули от едва сдерживаемого смеха. Сара придвинулась к ним и прошипела:
  — Что это вы тут устроили, скажите на милость?
  — Ты только полюбуйся на Бриджит! — выдавил Колин. — Вот это класс! Даже не шелохнется!
  — Никогда не видел никого мертвее старушки Бриджит, — шепотом согласился Майкл.
  Эркюль Пуаро выпрямился.
  — Ужасно, — сказал он дрогнувшим голосом. — Просто ужасно.
  Не в силах бороться с одолевавшим их весельем, Колин и Майкл поспешно отвернулись.
  — Что… что же нам теперь делать? — выдавил Майкл.
  — Здесь можно сделать только одно, — ответил Пуаро. — Вызвать полицию. Кто-нибудь из вас позвонит, или это сделать мне?
  — Думаю… — проговорил Колин, — думаю… Ты как, Майкл?
  — Ага. По-моему, самое время.
  Он шагнул вперед и тут, кажется, впервые почувствовал некоторый дискомфорт.
  — Я прошу прощения, — начал он. — Надеюсь, вы не обидитесь… Но… это… только шутка. Понимаете? Рождественский розыгрыш. Мы хотели… хотели… ну, в общем, представить все это как убийство.
  — Представить как убийство? Но тогда, значит, это… это…
  — Ну да, только спектакль, — подсказал Колин, — Ну, чтобы вы почувствовали себя как дома. Вот.
  — Ага, — протянул Эркюль Пуаро. — Понимаю. Розыгрыш, значит? Только сейчас ведь не первое апреля — нынче у нас двадцать шестое декабря.
  — Я понимаю, мы не должны были этого делать, — промямлил Колин, — но… но… вы же не обиделись, правда, мосье Пуаро?
  — Эй, Бриджит, — позвал он, — поднимайся давай. А то и впрямь насмерть замерзнешь.
  Распростертая на снегу фигура не пошевелилась.
  — Странно, — заметил Эркюль Пуаро. — Похоже, она тебя не слышит.
  Он задумчиво посмотрел на Колина.
  — Шутка, говоришь? А ты уверен, что это шутка?
  — Ну, еще бы, — ответил Колин, чувствуя себе совсем уже неуютно. — Мы правда не хотели ничего плохого, мосье Пуаро.
  — Почему же тогда мадемуазель Бриджит не поднимается?
  — Не знаю, — растерянно проговорил Колин.
  — Ну, ладно, Бриджит, хватит! — нетерпеливо прикрикнула Сара. — Прекрати лежать и строить из себя дурочку.
  — Мы п-правда очень сожалеем, — начиная заикаться, повторил Колин. — Очень. Извините нас.
  — Вам не за что извиняться, — странным тоном сказал Эркюль Пуаро.
  — Что вы хотите сказать? — изумился Колин и, повернувшись к Бриджит, принялся снова ее звать:
  — Бриджит!
  Бриджит! Да что же это такое? Почему она не встает? Почему продолжает лежать?
  Пуаро поманил Десмонда.
  — Вы, мистер Ли-Вортли, подойдите сюда.
  Десмонд повиновался.
  — Потрогайте ее пульс, — приказал Пуаро.
  Ли-Вортли нагнулся и дотронулся до запястья Бриджит.
  — У нее… нет пульса! — Он испуганно посмотрел на Пуаро. — И рука совсем холодная. Господи! Да она и в самом деле мертва!
  Пуаро кивнул.
  — Да. В самом деле мертва. Кто-то превратил фарс в трагедию.
  — Но… кто же?
  — Видите следы, которые ведут сюда и обратно? По-моему, просто удивительное сходство с теми, которые только что оставили вы, мистер Ли-Вортли.
  Молодой человек как ужаленный развернулся.
  — Да что за… Вы что, меня обвиняете? Меня? Вы с ума сошли! Зачем мне ее убивать?
  — Зачем? Я вот все думаю… давайте-ка посмотрим…
  Он нагнулся и очень бережно разжал стиснутый кулачок Бриджит.
  У Десмонда перехватило дыхание. Не веря своим глазам, он ошеломленно уставился вниз. В ладошке Бриджит лежал большой красный камень.
  — Это же та дурацкая штука из пудинга! — воскликнул он.
  — Разве? — спросил Пуаро. — Вы уверены?
  — Конечно!
  Десмонд стремительно наклонился и выхватил камень из пальцев Бриджит.
  — Не стоило этого делать, — укоризненно проговорил Пуаро. — Лучше ничего не трогать до приезда полиции.
  — Я и не трогал тело! Эта штука… она могла потеряться, а ведь это улика. Да, уверен: чем скорее здесь будет полиция, тем лучше. Я немедленно иду звонить.
  Он стремительно развернулся и побежал к дому. Сара подошла к Пуаро.
  — Я не понимаю, — прошептала она, — не понимаю.
  Ее лицо сильно побледнело, и она схватила Пуаро за рукав.
  — Что вы говорили… о следах?
  — Взгляните сами, мадемуазель.
  Сара взглянула. Когда Десмонд Ли-Вортли по просьбе Пуаро подходил пощупать у девочки пульс, он оставил в точности те же отпечатки ботинок, что и человек, сопровождавший ее в последний путь.
  — Вы хотите сказать, это Десмонд? Чушь какая!
  Внезапно тишину прорезал рев автомобильного двигателя. Обернувшись, они успели заметить машину, на бешеной скорости удаляющуюся по шоссе.
  Сара прекрасно знала, чья это машина.
  — Это Десмонд, — объяснила она Пуаро. — Он… он, наверное, отправился за полицией, вместо того чтобы звонить.
  Из дома выбежала Диана Миддлтон.
  — Что случилось? — спросила она, задыхаясь. — Десмонд ворвался в дом, прокричал что-то, будто Бриджит убита, и бросился к телефону. Оказалось, он сломан. Десмонд сказал, что видимо кто-то перерезал провода и ничего не остается, как ехать за полицией. Но зачем ему полиция?
  Пуаро показал рукой.
  — Бриджит? — Диана обвела присутствующих недоуменным взглядом. — Но разве это не шутка? Я же слышала что-то такое… вчера вечером. Я думала, они хотели разыграть вас, мосье Пуаро?
  — Да, — согласился Пуаро, — они и думали, что разыгрывают. А теперь пойдемте все в дом. А то простудимся, до возвращения мистера Ли-Вортли здесь больше делать нечего.
  — Но, послушайте, — запротестовала Сара. — Нельзя же оставить тут Бриджит… одну.
  — Боюсь, ей уже совершенно все равно, — сказал Пуаро. — Пойдемте. Это очень, очень печально, но мадемуазель Бриджит не поможет уже ничто. Поэтому давайте вернемся в тепло и, пожалуй, выпьем чаю или кофе.
  Все послушно двинулись за Пуаро в дом. Певерелл как раз собирался звонить к завтраку. Если его и удивило, что домочадцы появляются не из спален, а с улицы, а иностранец разгуливает в пальто поверх пижамы, он абсолютно ничем этого не показал. Даже в старости Певерелл оставался идеальным дворецким. Он ничего не замечал или замечал лишь то, что было велено. Поэтому, когда все вошли в столовую и расселись, он без лишних слов принялся разливать кофе.
  Когда каждый получил свою чашку и немного согрелся, Пуаро заговорил.
  — Я должен рассказать вам, — начал он, — одну небольшую историю. Я не могу открыть все ее обстоятельства, нет. Но я расскажу главное. Все это началось с приездом в Англию одного юного бесшабашного принца. Он привез с собой знаменитый драгоценный камень, с тем чтобы, вставив его в новую оправу, подарить девушке, на которой собирался жениться. К несчастью, предварительно он свел знакомство с очень привлекательной юной леди.
  Эту леди мало интересовал сам принц, зато очень интересовало то, что он привез, — интересовало настолько, что вскоре она исчезла, прихватив с собой украшение, веками принадлежавшее королевской семье. Молодой человек, естественно, в затруднении. Вдобавок он должен избегать скандала. Он решительно не может идти в полицию. И тогда он идет ко мне, Эркюлю Пуаро. «Найдите мне, — говорит он, — этот рубин». Eh bien, у этой юной леди есть друг, который замешан в нескольких весьма сомнительных делишках. Есть подозрение, что он участвовал в шантаже и вывозе драгоценностей за границу. Однако он очень осторожен, этот друг, и, кроме подозрений, предъявить ему совершенно нечего. И вот мне становится известно, что этот сообразительный джентльмен проводит Рождество здесь, в Кинге Лэйси. Естественно, юной леди, завладевшей рубином, решительно необходимо на какое-то время покинуть свет, чтобы избежать нежелательных претензий или вопросов. Проблема улаживается как нельзя лучше, стоит только ей изобразить из себя сестру нашего ловкого джентльмена и отправиться вместе с ним сюда.
  — О нет! — выдохнула Сара. — Только не сюда! Здесь же… я!
  — И тем не менее, — сказал Пуаро. — В результате небольшой комбинации я тоже оказываюсь в числе гостей.
  Юная леди, предположительно только что вышедшая из больницы, попав сюда, стремительно набирает силы. И тут узнает о прибытии детектива, точнее даже, величайшего из всех детективов, то есть меня, Эркюля Пуаро. У юной леди немедленно случается — как его? — ухудшение.
  Она прячет рубин в первое подвернувшееся место и, снова отдавшись во власть болезни, уже не встает с постели. Ей совсем не к чему встречаться со мной, поскольку я, безусловно, видел ее фотографии. Разумеется, это очень и очень скучно, но ей приходится отсиживаться в своей комнате, а «брату» — носить ей еду.
  — Но рубин? — перебил его Майкл.
  — Думаю, что в момент моего прибытия леди находилась с вами на кухне, от души веселясь и загадывая желания на рождественском пудинге. Узнав, что я здесь, она просто вдавила рубин в пудинг. Разумеется, не в тот, что должны были подать на Рождество. О нет, она прекрасно знает, что рождественский пудинг помещен в праздничную форму. Она прячет рубин в другой, тот, который предназначен для Нового года. К тому времени она успела бы уехать, и, вне всякого сомнения, новогодний пудинг уехал бы вместе с ней. Однако здесь вмешивается случай. В рождественское утро праздничный пудинг роняют на пол, и форма разлетается вдребезги. Что тут делать? И славная миссис Росс заменяет его другим пудингом, который и подает на стол, — Бог мой! — проговорил Колин. — Вы хотите сказать, что камень, которым чуть не подавился на Рождество дедушка, был настоящим?
  — Именно, — подтвердил Пуаро, — и можете представить себе чувства мистера Ли-Вортли, когда он это обнаружил. Eh bien, что же происходит дальше? Я беру у полковника камень и якобы по рассеянности кладу его в карман, причем с таким видом, что просто не хочу сорить на полу.
  Однако мистер Ли-Вортли очень внимательно за мной следит. Когда я ложусь спать, он является ко мне в комнату и обыскивает ее. Потом обыскивает меня. Но рубина он не находит. Почему?
  — Потому, — выдохнул Майкл, — что вы уже отдали его Бриджит! Так вот оно что! Так вот почему — но тогда как же — то есть… Послушайте, что же все-таки произошло?
  Пуаро улыбнулся.
  — Пойдемте в библиотеку, — сказал он. — Там из окна открывается отличный вид на разгадку этой тайны.
  Все двинулись вслед за ним.
  — Посмотрите-ка еще раз на место преступления, — предложил Пуаро, указывая в окно.
  Ответом ему стал дружный вздох изумления. На снегу не было тела. На снегу не было вообще ничего, что напоминало бы о трагедии, кроме бессмысленных теперь следов.
  — Но ведь не привиделось же нам все это! — потрясенно выдавил Колин. — Я… он… неужели кто-то украл тело?
  — О! — подмигнул Пуаро. — Вы понимаете? Тайна Исчезнувшего Тела!
  Он сокрушенно покачал головой.
  — Не может быть! — вскричал Майкл. — Мосье Пуаро, вы же… О нет! Послушайте, он же все это время нас разыгрывал!
  Пуаро подмигнул снова.
  — Правильно, дитя мое, я тоже чуточку пошутил.
  Видите ли, я знал про ваш план и решил немного его подправить. А вот и мадемуазель Бриджит! Надеюсь, лежание на снегу не отразилось на вашем самочувствии?
  Никогда себе не прощу, если вы подхватите line fluxion de poitrine1528.
  Бриджит, укутанная в огромный шерстяной свитер, только рассмеялась.
  — Я отправил вам tisane1529 в комнату, — строго сказал Пуаро. — Вы все выпили?
  — Хватило и одного глотка! — поморщилась Бриджит. — Да все со мной в порядке, мосье Пуаро. Я хорошо справилась? Только вот рука до сих пор болит от этого вашего жгута, не надо было так сильно.
  — Вы были неподражаемы, дитя мое. Просто неподражаемы. Однако же остальные, кажется, все еще пребывают в тумане.
  Так вот, вчера вечером я заглянул к мадемуазель Бриджит. Я сказал ей, что мне известно о вашем маленьком complot1530, и спросил, не согласится ли она подыграть немного и мне. Она согласилась и справилась с задачей превосходно. Следы от ботинок мистера Ли-Вортли на снегу сделала, как вы, наверное, уже догадались, именно она.
  — И какой же в этом смысл, мосье Пуаро? — бросила Сара. — Зачем вам понадобилось отсылать Десмонда за полицией? Сомневаюсь, что ваши шуточки покажутся им забавными.
  Пуаро мягко покачал головой.
  — Но, мадемуазель, я и мысли не допускал, будто мистер Ли-Вортли отправится за полицией. Убийство — это как раз то, в чем ему меньше всего хотелось бы быть замешанным. У него просто сдали нервы. Увидев возможность завладеть рубином, он схватил его, заявил, что телефон сломан, и под этим предлогом сбежал. Подозреваю, теперь мы не скоро его увидим. Насколько я понимаю, он заранее подготовился к побегу из Англии. У него ведь собственный самолет, не так ли, мадемуазель?
  Сара кивнула.
  — Да, — проговорила она, — мы даже думали о том…
  Она смолкла.
  — Чтобы сбежать на нем вместе? — закончил за нее Пуаро. — Eh bien, очень хороший способ вывезти что-то за границу. Когда вы бежите с девушкой и это попадает в газеты, мало кому приходит в голову, что одновременно вы прихватываете с собой еще и бесценный рубин. О да, это очень хорошее прикрытие.
  — Я не верю, — твердо сказала Сара. — Ни единому вашему слову.
  — Тогда спросите у его сестры, — предложил Пуаро, кивком указывая через ее плечо.
  Сара резко обернулась и обнаружила в дверях кутающуюся в шубку молоденькую платиновую блондинку. Она мрачно ухмылялась и была, похоже, просто в ярости.
  — Сестра! — фыркнула она с коротким злым смешком. — Вы мне подобных свиней в родню не навязывайте! Я так понимаю, он сбежал? И оставил меня тут отдуваться. Замечательно! Особенно если учесть, что идея-то была его.
  Он все и придумал. Говорил, никакого риска. Никто, мол, не пойдет на скандал. Я всегда могу пригрозить, что скажу, будто Али подарил мне эту свою реликвию. Дез говорил, разделим все в Париже! А теперь бросил меня тут, как последняя сволочь! Убила бы! Так! — неожиданно добавила она. — Чем скорее я отсюда выберусь, тем лучше.
  Кто-нибудь вызовет даме такси?
  — У парадного ждет машина, чтобы отвезти вас на станцию, мадемуазель, — сообщил Пуаро.
  — Вы, кажется, все предусмотрели?
  — В основном да, — самодовольно отозвался Пуаро.
  Однако так легко отделаться ему не удалось. Когда он, проводив фальшивую мисс Ли-Вортли до машины, вернулся в комнату, на него тут же насел Колин.
  — Послушайте, мосье Пуаро, — хмуро начал он, — а к а к же рубин? Вы хотите сказать, что вот так, за здорово живешь, отпустили его с рубином?
  У Пуаро вытянулось лицо. Скрывая смущение, он принялся подкручивать свои усы.
  — Как же я мог забыть? — растерянно пробормотал он. — Я… я обязательно его верну. Наверняка есть какие-нибудь способы. Я…
  — Ну ничего себе! — проговорил Майкл. — Позволить этому гаду сбежать с рубином!
  Бриджит оказалась проницательнее.
  — Он снова нас провел! — вскричала она. — Правда ведь, мосье Пуаро?
  — Что ж, мадемуазель, покажем им заключительный из наших фокусов? Посмотрите-ка в моем левом кармане…
  Бриджит сунула туда руку, вынула и с триумфальным кличем высоко подняла над головой огромный рубин, переливающийся всеми оттенками красного.
  — Ли-Вортли забрал у вас копию, — пояснил Пуаро. — Обычное стекло. Я привез ее из Лондона на случай, если понадобится подменить камень. Понимаете? Нам совсем не нужен скандал. Мосье Десмонд обнаружит, что рубин не совсем настоящий, только когда попытается сбыть его в Париже или Бельгии — ну, в общем, там, где у него есть нужные связи. Идеальный вариант. Все заканчивается наилучшим образом. Никаких скандалов! Мой принц получает свой камень, возвращается на родину и спокойно — надеюсь, что и счастливо — женится. И все довольны.
  — Кроме меня, — пробормотала Сара.
  Она сказала это так тихо, что никто, кроме Пуаро, ее не услышал. Он мягко покачал головой.
  — И это не так, мадемуазель Сара. Вы приобрели опыт. То, что он печальный, отнюдь не лишает его ценности. Поверьте, впереди вас ждет только счастье.
  — Это вы так считаете, — отозвалась Сара.
  — Но, послушайте, мосье Пуаро, — снова нахмурился Колин, — откуда же вы узнали о нашем розыгрыше?
  — Такая уж у меня работа — все знать! — сообщил Пуаро, подкручивая усы.
  — Да, но как вам это удалось? Не понимаю. Кто-то раскололся? Сказал вам?
  — Нет-нет, все было совсем не так.
  — Но тогда как же? Скажите!
  — Скажите, мосье Пуаро! — присоединились к нему остальные.
  — Нет, нет и нет, — запротестовал Пуаро, — ни за что.
  Если я объясню ход своих рассуждений, пропадет весь интерес. Это как с иллюзионистом, который объясняет секрет своих фокусов.
  — Ну, скажите, мосье Пуаро! Давайте. Скажите нам.
  — Вы очень этого хотите?
  — Да, да, ну пожалуйста.
  — Ох, но я правда не могу. Вы будете разочарованы.
  — Да нет же, мосье Пуаро. Ну, скажите! Как вы узнали?
  — Ну, хорошо. Понимаете, в тот день после чая я отдыхал в библиотеке, сидя у окна в кресле. Я задремал, а когда проснулся, вы как раз обсуждали свой план прямо под окном, а форточка была открыта…
  — Как? — возмущенно вскричал Колин, — и это все?
  Так просто!
  — Не правда ли? — улыбнулся Эркюль Пуаро. — Ну вот, теперь вы действительно разочарованы.
  — Ну, — протянул Майкл, — зато теперь мы и в самом деле все знаем.
  — Разве? — тихонько пробормотал Эркюль Пуаро. — А вот я, который как раз должен знать все, — я не знаю.
  Он вышел в холл, и, недовольно качая головой, чуть не в двадцатый раз вытащил из кармана уже основательно испачканный и помятый листок.
  
  «НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ЕШЬТЕ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПУДИНГ.
  ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬ».
  
  Эркюль Пуаро сокрушенно покачал головой. Он, который мог объяснить все, не мог объяснить этого! Унизительно. Кто это написал? И зачем? До тех пор, пока он не выяснит это, у него не будет ни секунды покоя! Неожиданно что-то пискнуло у него под ногами, и, выйдя из задумчивости, Пуаро испуганно глянул вниз. На полу, в цветастом платьице, держа в одной руке щетку, а в другой — совок, сидело юное светловолосое создание и огромными круглыми глазами смотрело на бумажку в руке Пуаро.
  — О, сэр! — горестно простонало создание. — О, сэр.
  Пожалуйста, сэр.
  — Бог мой! — добродушно изумился Пуаро. — Кто ты, mon enfant1531?
  — Анни Бэйтс, сэр. Пожалуйста. Я пришла помочь миссис Росс. Я не хотела, сэр, правда, ничего дурного не хотела. Я думала как лучше, сэр. Для вашего ж? добра то есть.
  На Пуаро нашло просветление. Он протянул ей бумажку.
  — Так это ты написала, Анни?
  — Я не хотела ничего дурного, сэр. Правда, не хотела.
  — Конечно нет, Анни, — улыбнулся ей Пуаро. — Но расскажи мне: зачем ты это сделала?
  — Ну, это все те двое, сэр. Мистер Ли-Вортли и его сестра. Только никакая она ему не сестра, это уж точно. У нас все так думали. И ничего она не болела. Сразу было видно. Мы думали — мы все думали, — что это очень странно, сэр. Я вам прямо скажу, сэр. Я была у нее в ванной — полотенца развешивала — и все слышала. У нее в комнате был он, и они разговаривали. Я их слышала слово в слово. «Этот сыщик, — сказал он, — этот Пуаро, который здесь появился… Надо с ним что-то делать. Необходимо избавиться от него как можно скорее». А потом, знаете, понизил голос и зловещим таким голосом спрашивает: «Ты куда его положила?» А она отвечает: «В пудинг». Ох, сэр, у меня сердце так подскочило, что я думала, прямо тут и выпрыгнет. Я решила, они хотят отравить вас пудингом. Я просто не знала, что и делать! Миссис Росс, она с такими, как я, и разговаривать не стала бы. Ну, мне и пришло в голову написать вам. Вот… Я и написала. И положила на подушку, чтобы вы сразу заметили, как будете ложиться.
  Анни остановилась, переводя дух.
  Пуаро некоторое время изучающе на нее смотрел.
  — Думаю, Анни, ты насмотрелась слишком много разных фильмов, — сказал он наконец. — Или, может, это телевидение так на тебя действует? Ну да ладно, главное, что у тебя очень доброе сердце и неплохая голова. Знаешь, что? Я пришлю тебе подарок, когда вернусь в Лондон.
  — О, сэр, спасибо! Огромное вам спасибо, сэр.
  — А что бы ты хотела получить, Анни?
  — А я могу загадать все что угодно, сэр? Совсем все?
  — В разумных пределах, — осмотрительно ответил Пуаро.
  — Ох, сэр, а можно мне косметичку? Такую же модную и шикарную, как была у сестры мистера Ли-Вортли, которая вовсе и не сестра?
  — Да, — ответил Пуаро. — Думаю, это можно. Интересно, — добавил он вполголоса. — В том музее, куда я недавно ходил, среди всех этих древностей из Вавилона или не помню уж откуда тоже была косметичка. Тысячи лет прошли, а женские сердца остаются все такими же.
  — Прошу прощения, сэр? — переспросила Анни.
  — Да нет, ничего. Я просто задумался. Ты получишь свою косметичку, дитя.
  — Ох! Вот спасибо-то, сэр! Нет, правда, огромное вам спасибо, сэр.
  И Анни в восторге удалилась. Пуаро смотрел ей вслед, удовлетворенно качая головой.
  — Что ж, — произнес он, — мне тоже пора. Здесь я уже не нужен.
  Неожиданно вокруг его плеч обвились чьи-то руки — Вот если бы вы вдруг на минуточку оказались под омелой… — сказала Бриджит.
  Эркюлю Пуаро понравилось. Ему очень понравилось. Он даже решил про себя, что это лучшее Рождество в его жизни.
  
  1960 г.
  
  Тайна испанского сундука
  1
  Как всегда, минута в минуту, Эркюль Пуаро вошел в свой рабочий кабинет, где мисс Лемон уже дожидалась распоряжений на день.
  Каждый, кто впервые видел его секретаршу, поражался тому, что вся она состоит исключительно из острых углов, что, впрочем, вполне устраивало Пуаро, во всем предпочитавшего симметрию и прямые углы.
  Правда, если говорить о женской красоте, то здесь маленький бельгиец свое пристрастие не доводил до абсурда.
  Наоборот, он был скорее старомоден и, как исконный житель континента, предпочитал округлость и даже, если можно так выразиться, пикантную пышность форм. Женщина, считал он, должна быть женщиной. Ему нравились роскошные, экзотические красавицы с безукоризненным цветом лица. Одно время ходили слухи о его увлечении русской графиней, но это было очень давно. Безрассудства молодости.
  Что же касается мисс Лемон, то Пуаро просто не воспринимал ее как женщину. Для него она была некой безупречно работающей машиной. И действительно, мисс Лемон отличалась поистине устрашающей работоспособностью. Ей было сорок восемь, и природа милостиво обошлась с ней, начисто лишив всякого воображения.
  — Доброе утро, мисс Лемон.
  — Доброе утро, мосье Пуаро.
  Пуаро сел за письменный стол, а мисс Лемон, разложив перед ним аккуратными стопками утреннюю почту, снова уселась на свое место, держа наготове карандаш и блокнот.
  Но в это утро обычный распорядок был неожиданно нарушен. Пуаро принес с собой свежую газету, и его внимание вдруг привлек один заголовок. Огромные буквы буквально вопили:
  «ТАЙНА ИСПАНСКОГО СУНДУКА! ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ!»
  — Вы, разумеется, просматривали утренние газеты, мисс Лемон?
  — Да, мосье Пуаро. Новости из Женевы не очень радуют.
  Пуаро досадливым жестом отмахнулся от новостей из Женевы.
  — Испанский сундук, — вслух размышлял он. — Вы можете мне сказать, мисс Лемон, что такое испанский сундук?
  — Полагаю, мосье Пуаро, что это модель сундука, впервые изготовленная в Испании.
  — Это-то понятно. А если более конкретно?
  — Мне кажется, они были очень популярны в елизаветинскую эпоху. Они очень вместительны, больших размеров, со множеством солидных медных замков и запоров. Если их регулярно чистить, то выглядят они очень неплохо. Моя сестра как-то купила такой сундук на распродаже. В прекрасном состоянии. Она душит в нем столовое белье.
  — Не сомневаюсь, что вся мебель в доме вашей сестры с прекрасном состоянии, — галантно склонив голову, произнес Пуаро.
  На это мисс Лемон не без грусти заметила, что нынешняя прислуга не знает, что такое «начищать рукавом».
  Пуаро посмотрел на нее с удивлением, но не стал выяснять, что означает столь странное выражение.
  Он снова пробежал глазами список невольных участников драмы: майор Рич, мистер и миссис Клейтон, командор Макларен, мистер и миссис Спенс. Для него это были всего лишь имена, не более. Но за ними стоят живые люди, с их переживаниями, люди, которых обуревают страсти, любовь, ненависть и страх. Драма, в которой ему, Пуаро, не доведется участвовать. А жаль. Шестеро гостей на званом ужине, в комнате, где у стены стоит вместительный испанский сундук. Шестеро гостей, пятеро из которых беседуют, наслаждаются холодными закусками, слушают музыку, танцуют, а шестой лежит заколотый на дне испанского сундука…
  «Эх, — подумал Пуаро. — Как бы сейчас воодушевился мой славный Гастингс! Дал бы волю своей фантазии!
  Сказал бы что-нибудь нелепое — ничего похожего на истинную причину! Дорогой Гастингс, как же мне его не хватает. А вместо него…» — Пуаро вздохнул и покосился на мисс Лемон, которая, вполне резонно заключив, что шеф не расположен сегодня ей диктовать, сняла крышку с пишущей машинки и ждала, пока он удалится, чтобы закончить кое-какие письма.
  Ее меньше всего волновал этот злосчастный испанский сундук, в котором был обнаружен труп.
  Пуаро вздохнул и стал изучать фотографию. Фотографии в газетах редко бывают удачными, а эта вообще никуда не годилась, сплошная чернота. И все-таки какое лицо!
  Миссис Клейтон, вдова убитого…
  И вдруг, повинуясь безотчетному порыву, Пуаро протянул газету мисс Лемон:
  — Взгляните на этот снимок. На лицо…
  Мисс Лемон послушно, но без всякого интереса посмотрела на фотографию.
  — Что вы скажете об этой женщине, мисс Лемон? Это миссис Клейтон.
  Мисс Лемон взяла газету, еще раз небрежно взглянула на фотографию и сказала:
  — Она немного похожа на жену управляющего банком в Кройдон-Хите.
  — Неужели! — воскликнул Пуаро. — Расскажите мне, пожалуйста, все, что вы знаете о жене управляющего банком в Кройдон-Хите.
  — О, это, пожалуй, не очень-то красивая история, мосье Пуаро.
  — Я так и думал. Ну прошу вас.
  — Ходило много разных слухов о миссис Адаме и молодом художнике. Потом мистер Адаме застрелился. Однако миссис Адаме выйти за художника не захотела, и он принял какой-то яд… Правда, его спасли. В конце концов миссис Адаме вышла замуж за молодого адвоката. Мне кажется, после этого был еще какой-то скандал, но мы уже уехали из Кройдон-Хита, поэтому, что там было дальше, я не знаю.
  Пуаро задумчиво кивнул головой.
  — Она была красива?
  — Строго говоря, красавицей ее не назовешь. Но в ней было что-то такое…
  — Вот именно. Что-то такое, что есть во всех искусительницах рода человеческого! В Елене Прекрасной, Клеопатре…
  Мисс Лемон с решительным видом заправила в машинку чистый лист бумаги.
  — Право, мосье Пуаро, я над этим не задумывалась.
  Глупости все это. Если бы люди серьезнее относились к своей работе, а не забивали голову всякой ерундой, было бы куда лучше.
  Расправившись таким образом со всеми человеческими пороками и слабостями, мисс Лемон опустила руки на клавиши машинки — ей не терпелось приступить наконец к работе.
  — Это ваша личная точка зрения, мисс Лемон, — заметил Пуаро. — Я понимаю, сейчас вы хотите лишь одного: чтобы вам не мешали заниматься делом. Но ведь ваша работа состоит не только в том, чтобы писать под диктовку письма, подшивать бумажки, отвечать на телефонные звонки… Это вы делаете безукоризненно. Но я-то имею дело не только с бумажками, но и с живыми людьми. И здесь мне тоже нужна ваша помощь.
  — Разумеется, мосье Пуаро, — почтительно ответила мисс Лемон. — Чем могу быть полезна?
  — Меня заинтересовало это преступление. Был бы весьма признателен, если бы вы просмотрели сообщения о нем во всех утренних газетах, а затем и в вечерних… Составьте мне точный перечень всех фактов.
  — Хорошо, мосье Пуаро.
  Пуаро с горестной усмешкой удалился в гостиную.
  «Поистине ирония судьбы, — сказал себе он. — После моего друга Гастингса эта мисс Лемон. Большего контраста не придумаешь. Дорогой Гастингс, с каким азартом он стал бы мне помогать! Представляю, как бы он сейчас бегал по комнате! Его неуемная фантазия порождала бы самые невероятные романтические ситуации. Он простодушно верил бы каждому слову, напечатанному в газетах. А этой бедняжке мисс Лемон мое поручение лишь в тягость, какой уж там азарт».
  Спустя несколько часов мисс Лемон явилась к нему с листком бумаги в руках.
  — Вот все интересующие вас сведения, мосье Пуаро.
  Только не уверена, что на них можно полагаться. Об одном и том же все пишут по-разному. Я бы не очень доверяла этим писакам.
  — Мне кажется, вы чересчур строги, мисс Лемон, — пробормотал Пуаро. — Простите великодушно за беспокойство, весьма вам признателен.
  Факты были поразительные и сразу наводили на определенный вывод. Майор Чарлз Рич, богатый холостяк, пригласил на вечеринку своих друзей. А именно, мистера и миссис Клейтон, мистера и миссис Спенс и капитана Макларена. Последний был близким другом майора и четы Клейтон. Что же касается супругов Спенс, то с ними все остальные познакомились сравнительно недавно. Арнольд Клейтон служил в Министерстве финансов, Джереми Спенс был рядовым чиновником из какого-то государственного учреждения. Майору Ричу было сорок восемь лет, Арнольду Клейтону — пятьдесят пять, Джереми Спенсу — тридцать семь. О миссис Клейтон сообщалось, что она была «моложе своего мужа». Ее муж в гостях не был — в последнюю минуту его срочно вызвали в Шотландию — он должен был выехать в тот же вечер поездом в 20.15 с вокзала Кингс-Кросс.
  Званый ужин в доме майора Рича прошел, как обычно проходят такие вечера. Гости веселились и наслаждались обществом друг друга. Это не было каким-то шумным сборищем ни тем более пьяной оргией. Разошлись все в 23.45.
  Гости, все четверо, уехали вместе на такси. Капитан Макпарен вышел у своего клуба, затем супруги Спенс подвезли Маргариту Клейтон до Кардиган-Гарденс — это у Слоун-стрит, — и поехали к себе в Челси.
  Ужасное открытие было сделано на следующее утро слугой майора Уильямом Берджесом. Берджес был приходящим слугой, а не жил в доме постоянно. В то утро он пришел чуть раньше, чтобы успеть прибраться в гостиной до того, как подать майору его утренний чай. Берджеса сразу насторожило странное пятно возле испанского сундука, резко выделявшееся на светлом ковре. Подняв крышку, Берджес заглянул внутрь и оказался в шоке от ужаса — там лежал мистер Клейтон с перерезанным горлом.
  Берджес, не помня себя, выбежал на улицу и окликнул полицейского.
  Таковы были факты. Сообщалось еще и о кое-каких деталях. Полиция немедленно известила о случившемся жену мистера Клейтона, которая была «сражена известием». В последний раз она видела мужа около шести часов вечера, когда он пришел домой. Естественно, раздраженный — его срочно вызывали телеграммой в Шотландию, по какому-то вопросу, связанному с землей, которой он там владел. Он настоял, чтобы жена отправилась в гости без него. Телеграмму принесли в клуб, где он находился вместе со своим другом, Маклареном. Друзья выпили по стаканчику, после чего мистер Клейтон сообщил Макларену о досадной новости. Взглянув на часы, он заторопился, сказав, что должен еще успеть заехать к майору Ричу и предупредить о том, что не сможет прийти. Он пытался дозвониться майору по телефону, но линия, должно быть, была повреждена.
  По словам слуги майора Рича, мистер Клейтон действительно заходил к майору примерно без пяти восемь. Хозяина дома не было, но он должен был с минуты на минуту вернуться. Мистер Клейтон согласился пройти в гостиную и написать записку, объяснив, что спешит на поезд, который отходит через двадцать минут с вокзала Кингс-Кросс.
  Проводив мистера Клейтона в гостиную, сам Берджес вернулся в кухню, где готовил canapes1532. Он не слышал, когда вернулся хозяин, но минут десять спустя тот зашел на кухню и велел Берджесу бросить все и сбегать за турецкими сигаретами, которые любила миссис Спенс. Сигареты слуга отнес потом в гостиную. Мистера Клейтона там уже не было, и Берджес решил, что он уже ушел, поскольку торопился на поезд.
  Рассказ майора Рича был кратким. Когда он вернулся домой, Клейтона уже не было. Майор даже не подозревал, что тот заходил к нему. Никакой записки он тоже не оставил, и о его внезапном отъезде в Шотландию майор узнал только от его жены, когда все уже были в сборе.
  В вечерних газетах было еще два коротеньких сообщения. В первом говорилось, что «убитая горем» миссис Клейтон покинула свою квартиру в Кардиган-Гарденс и временно поселилась у друзей.
  Во втором же, помещенном в колонке последних новостей, сообщалось, что майору Ричу предъявлено обвинение в убийстве Арнольда Клейтона и он взят под стражу.
  — Взят под стражу, — повторил Пуаро, взглянув на мисс Лемон. — Собственно, этого и следовало ожидать.
  Тем не менее случай очень интересный! А вы как считаете?
  — Что ж, я полагаю, подобные вещи иногда случаются, — равнодушно ответила мисс Лемон.
  — Разумеется, случаются, и, представьте, довольно часто, почти каждый день. Но обычно такие происшествия вполне объяснимы, хотя это отнюдь не делает их менее отвратительными.
  — Да, история действительно неприятная.
  — Еще бы! Что уж тут приятного — валяться с перерезанным горлом на дне сундука! Но меня, признаться, особенно поразило странное поведение майора Рича.
  Мисс Лемон с брезгливой гримаской заметила:
  — Говорят, что они с миссис Клейтон очень близкие друзья… Правда, это только слухи, поэтому я не включила это в перечень фактов.
  — И правильно сделали. Однако подобное предположение напрашивается само собой… Так это все, что вы хотели сказать?
  Лицо мисс Лемон было по-прежнему невозмутимым и холодным. И Пуаро, вздохнув, в который раз вспомнил своего пылкого и мечтательного друга Гастингса. Обсуждать это дело с мисс Лемон было поистине нелегким испытанием.
  — Представьте себе на минуту майора Рича. Допустим, он влюблен в миссис Клейтон… Муж мешает ему, и он хочет от него избавиться. Хотя, если миссис Клейтон отвечает ему взаимностью, к чему тогда вообще что-либо затевать? Или, может, он был уверен, что мистер Клейтон не согласится на развод? Но хотя майор Рич отставной военный, а военные, как говорится, особым умом не блещут, не может же он быть полным идиотом?
  Мисс Лемон хранила молчание, полагая, что вопрос был чисто риторическим.
  — Ну так что же? — нетерпеливо спросил Пуаро. — Что вы думаете об этом?
  — Что я думаю? — Мисс Лемон даже вздрогнула.
  — Mais oui1533, именно вы!
  Мисс Лемон попыталась сосредоточиться. Не в ее стиле было предаваться размышлениям, если ее не просили об этом. Когда выдавалась свободная минутка, она предпочитала обдумывать, как еще можно улучшить и без того доведенную ею до совершенства систему делопроизводства.
  — Видите ли… — начала она и умолкла.
  — Скажите, что, по-вашему, могло произойти в тот вечер? Мистер Клейтон пишет в гостиной записку, майор Рич возвращается домой и…
  — Он видит у себя мистера Клейтона. Они… Я полагаю, между ними происходит ссора, и майор Рич бросается на него с ножом… Затем, испугавшись содеянного, он… прячет труп в сундук. Ведь с минуты на минуту должны прийти гости…
  — Да-да, верно. Приходят гости. Труп лежит в сундуке. Вечер завершен, гости разъезжаются. А что потом?..
  — Потом майор Рич ложится спать… О!..
  — Ага! — воскликнул Пуаро. — Теперь вы понимаете?
  Вы убили человека, спрятали труп в сундуке, а потом преспокойно легли спать, ничуть не опасаясь, что слуга может обнаружить его утром?
  — Слуга мог и не заглянуть в сундук…
  — При том, что возле сундука огромное пятно крови?
  — Возможно, майор Рич в спешке его не заметил…
  — Не слишком ли это было бы беспечно с его стороны?
  — Он, очевидно, был очень расстроен, — сказала мисс Лемон.
  Пуаро в отчаянии развел руками.
  А мисс Лемон, воспользовавшись минутной паузой, выскользнула за дверь.
  
  
  2
  Тайна испанского сундука, строго говоря, не касалась Эркюля Пуаро. В данный момент он выполнял одно весьма деликатное поручение крупной нефтяной фирмы — возникли подозрения, что один из членов ее правления замешан в весьма сомнительных операциях. Поручение было сугубо конфиденциальным и сулило хорошее вознаграждение. Дело было довольно сложным и отнимало много времени, но при этом почти не требовало от Пуаро каких-либо физических усилий. Это было утонченное преступление, без трупов и крови. Преступление в экономической сфере.
  А за тайной испанского сундука скрывались события, полные драматизма, кипели страсти. Когда-то Пуаро предостерегал своего друга Гастингса избегать очень сильного влияния эмоций, но тот все равно был этому подвержен.
  Тогда Пуаро был особенно беспощаден к бедняге Гастингсу. А теперь он и сам ведет себя не лучше, думая о загадочных красавицах, роковых страстях, ревности, ненависти и прочей романтической ерунде. Пуаро не терпелось узнать об этом убийстве все. Что представляют собой майор Рич и его слуга Берджес, Маргарита Клейтон (хотя это, пожалуй, он уже знал) и покойный Арнольд Клейтон (Пуаро считал, что сведения о личности убитого наиболее важны для раскрытия преступления)… И что за человек, ближайший друг убитого — капитан Макларен, и конечно же неплохо бы побольше выяснить о чете Спенсов, с которыми все они познакомились совсем недавно.
  Но как это можно узнать?
  Весь остаток дня Пуаро только и думал об этом.
  Почему его так взволновало это убийство? Ну конечно — все слишком нелепо! Очень странная история. Необходимо все хорошенько осмыслить…
  Итак, скорее всего между мужчинами произошла ссора… Причина ясна — женщина. В состоянии аффекта один убивает другого. Да, такое вполне возможно, хотя было бы логичнее, если бы муж убил любовника. Однако здесь, все наоборот, любовник убивает мужа, причем убивает ударом кинжала! Оружие, прямо скажем, несколько необычное. Возможно, матушка майора Рича была итальянкой? Иначе как объяснить столь странный выбор орудия убийства? Как бы там ни было, убийство совершено кинжалом (или стилетом, как предпочитают называть его газеты), который в критический момент оказался под рукой. Затем труп прячут в сундук. Тут все ясно. Поскольку в гостиную мог войти слуга и до прихода гостей тоже оставались считанные минуты, разумнее всего было поступить именно так, как и поступил убийца, — спрятать труп в сундук.
  Вечер подходит к концу, гости разъезжаются, уходит слуга… Что же делает майор Рич? Как ни в чем не бывало ложится спать!
  Чтобы понять, почему он был так спокоен, необходимо узнать майора Рича поближе, узнать, что он за человек.
  Возможно, не выдержав напряжения этого вечера — ведь ему приходилось вести себя так, будто ничего не произошло, — он принял снотворное или успокоительное и сразу же заснул. И разумеется, проснулся позже обычного. Все может быть. А возможно, это случай для психиатра — подсознательное чувство вины заставляло убийцу желать, чтобы преступление было раскрыто? Все зависит от…
  В это время зазвонил телефон. Пуаро не хотел брать трубку, но телефон продолжал звонить, и он вспомнил, что мисс Лемон, передав ему письма на подпись, ушла домой, а Джордж, его камердинер, видимо, куда-то отлучился. Немного поколебавшись, Пуаро все-таки снял трубку.
  — Мосье Пуаро?
  — Да, я вас слушаю.
  — О, как я рада! — Пуаро удивленно моргал, вслушиваясь в мелодичный женский голос. — Говорит Эбби Четертон.
  — О, леди Четертон. Чем могу служить?
  — Тем, что немедленно, сейчас же приедете ко мне, на эту ужасную вечеринку, которую я затеяла. Не столько ради вечеринки, сколько ради одного очень важного дела.
  Вы мне нужны. Это очень-очень серьезно! Пожалуйста, не отказывайтесь! Я и слышать не хочу, что вы не можете…
  Но Пуаро вовсе не собирался отказываться. Правда, лорд Четертон, кроме того, что он был весьма родовитым аристократом и время от времени произносил в палате лордов скучнейшие речи, ничем знаменит не был, зато леди Четертон была, по мнению Эркюля Пуаро, украшением лондонского высшего света. Все, что она говорила или делала, мгновенно становилось сенсацией. Она была умна, красива, эффектна и излучала столько энергии, что ее хватило бы для запуска ракеты на Луну.
  — Вы мне нужны, — снова повторила леди Четертон. — Подкрутите щипцами ваши неподражаемые усы, мосье Пуаро, и немедленно приезжайте.
  Пуаро конечно же не мог собраться так быстро. Он тщательно оделся, потом долго расчесывал и подвивал усы и лишь после этого тронулся в путь.
  Дверь очаровательного особняка леди Четертон была открыта настежь, и оттуда доносился такой гул и рев, словно вы очутились у ворот зоологического сада, где с цепи сорвались все его обитатели. Леди Четертон, которая одновременно развлекала беседой двух послов, одного регбиста с мировым именем и евангелиста из США, увидев Пуаро, тут же направилась к нему.
  — Мосье Пуаро, как я рада вас видеть! Нет-нет, не пейте этот отвратительный мартини. У меня для вас найдется кое-что получше — шербет, достойный султанов Марокко. Он в моей гостиной наверху.
  И она быстро стала подниматься по лестнице, приглашая Пуаро следовать за нею. На секунду задержавшись, она бросила через плечо:
  — Я не могла отменить этот вечер, иначе кто-нибудь мог что-то заподозрить. Слугам я обещала хорошо заплатить, если будут держать язык за зубами. В конце концов никому не хочется, чтобы его дом превратился в осаждаемую репортерами крепость. А бедняжке и без того столько за эти дни досталось…
  Пройдя площадку второго этажа, леди Четертон принялась подниматься на третий. Запыхавшийся и несколько озадаченный Пуаро едва поспевал за нею.
  Наконец леди Четертон остановилась, кинула взгляд вниз через перила и распахнула одну из дверей.
  — Я привела его, Маргарет! — воскликнула она. — Вот он, собственной персоной! — И с торжествующим видом леди Четертон отступила в сторону, пропуская Пуаро. Затем коротко представила:
  — Маргарита Клейтон — мой самый-самый близкий друг. Вы должны непременно помочь ей, мосье Пуаро. Маргарита, это тот самый Эркюль Пуаро. Он сделает для тебя все, что ты попросишь. Не так ли, мой дорогой мосье Пуаро?
  И, не дождавшись ответа, который, по ее мнению, мог быть только один (ибо леди Четертон недаром слыла взбалмошной красавицей), она поспешила к двери, неосторожно громко бросив на ходу:
  — Я должна вернуться к этим ужасным гостям…
  Женщина, сидевшая на стуле у окна, поднялась и устремилась навстречу Пуаро. Он узнал бы ее, даже если бы леди Четертон и не назвала ее имени. Этот прекрасный высокий лоб, эти подобные темным крыльям полукружья волос на висках и широко расставленные глаза! Черное платье с высоким воротником, плотно облегающее фигуру, подчеркивало совершенство форм и матовую белизну кожи.
  Это было лицо, поражающее скорее своей оригинальностью, нежели красотой, — одно из тех не совсем пропорциональных лиц, какие можно увидеть на портретах итальянских примитивистов1534. Да и во всем облике ее было что-то средневековое, какая-то пугающая чистота и невинность, которая куда как притягательней современной утонченной распущенности. Когда она заговорила, в голосе ее слышались наивность и детская непосредственность.
  — Эбби говорит, что вы просто волшебник. — Она серьезно и вопрошающе посмотрела на него.
  Какое-то время Пуаро внимательно рассматривал ее.
  Однако в его взгляде не было ничего, что позволяло бы заподозрить его в неделикатном любопытстве. Так врач смотрит на нового пациента.
  — Вы уверены, мадам, — наконец промолвил он, — что я могу вам помочь?
  Щеки ее порозовели.
  — Я не совсем вас понимаю…
  — Что именно вы хотите?
  — О! — Казалось, она была обескуражена. — Я была уверена, что вы знаете, кто я…
  — Я знаю, кто вы. Знаю, что ваш муж был убит и что майор Рич арестован по обвинению в убийстве.
  Ее румянец стал гуще.
  — Майор Рич не убивал моего мужа.
  — Почему вы так думаете? — быстро спросил Пуаро.
  Она вздрогнула и растерянно произнесла:
  — Простите, я не понимаю…
  — Я, наверное, смутил вас, задав не совсем обычный вопрос, ведь полиция, как правило, спрашивает: «Почему майор Рич убил Арнольда Клейтона?» Меня же гораздо больше интересует другое: «Почему вы уверены, что он его не убивал?»
  — Потому… — она запнулась, — потому что я очень хорошо знаю майора Рича.
  — Так, значит, вы хорошо знаете майора Рича, — спокойно повторил Пуаро. И после секундной паузы резко спросил:
  — Насколько хорошо?
  Он не знал, поняла ли она его вопрос. Про себя же подумал: «Либо она чересчур наивна и непосредственна, либо очень хитра и искушенна… И, по-видимому, не я первый пытаюсь это понять».
  — Насколько хорошо? — Она растерянно смотрела на него. — Лет пять, нет, почти шесть.
  — Я не это имел в виду… Вы должны понять, мадам, что я вынужден задавать вам неделикатные вопросы. Конечно, вы можете мне сказать не правду… Женщины иногда вынуждены говорить не правду. Им приходится защищаться, а ложь очень надежное оружие. Но есть три человека, мадам, которым женщина должна говорить правду: духовник, парикмахер и частный сыщик, если, разумеется, она ему доверяет. Вы доверяете мне, мадам?
  Маргарита Клейтон сделала глубокий вдох.
  — Да, — ответила она. — Доверяю. — А затем добавила:
  — Раз уж я должна доверять.
  — Прекрасно. Итак, вы хотите, чтобы я нашел убийцу вашего мужа?
  — Да.
  — Но это не самое главное, не так ли? Вы хотите, чтобы я снял всякие подозрения с майора Рича?
  Она благодарно кивнула.
  — Только это?
  Впрочем, вопрос этот был явно лишний. Маргарита Клейтон была из тех женщин, которые не способны одновременно думать о нескольких вещах.
  — А теперь, — сказал Пуаро, — прошу прощения за нескромный вопрос. Майор Рич был вашим возлюбленным?
  — Вы хотите сказать, были ли мы близки с ним? Нет — Но он был влюблен в вас?
  — Да.
  — А вы? Были ли вы влюблены в него?
  — Мне кажется, да.
  — Но вы не совсем в этом уверены, не так ли?
  — Нет, теперь… теперь я уверена.
  — Так. Следовательно, вы не любили своего мужа?
  — Нет.
  — Вы откровенны, это хорошо. Большинство женщин попыталось бы сейчас объяснить мне свои чувства и тому подобное. Как давно вы замужем?
  — Одиннадцать лет.
  — Расскажите, что за человек был ваш муж?
  Она нахмурила лоб:
  — Это очень трудно. Он был очень сдержан… Я никогда не знала, о чем он думает. Все считали, что он очень талантлив. Я хочу сказать, у него на работе… Он… как бы это сказать… никогда не говорил о себе…
  — Он любил вас?
  — О да. Иначе он не принимал бы так близко к сердцу… — Она внезапно умолкла.
  — Внимание к вам других мужчин? Вы это хотели сказать? Он ревновал вас?
  — Затем, возможно, почувствовав, что эти слова нуждаются в пояснении, добавила:
  — Иногда он по несколько дней не разговаривал со мной…
  Пуаро задумчиво кивнул.
  — Вы впервые столкнулись с подобной трагедией?
  — Трагедией? — Она нахмурилась и покраснела. — Вы имеете в виду того бедного мальчика, который застрелился?
  — Да, — сказал Пуаро. — Именно его.
  — У меня и в мыслях не было, что он страдает… Мне было искренне жаль его, он был такой робкий, застенчивый и такой одинокий. У него, должно быть, нервы были не в порядке. А потом эти два итальянца и… дуэль. Это было так глупо. Слава Богу, никто не погиб. Право, оба мне были совершенно безразличны. Да я и не скрывала этого.
  — Разумеется. Судьбе было угодно, чтобы вы просто повстречались им на пути. А там, где появляетесь вы, там неизбежно что-нибудь случается. Мне не впервой слышать о подобных историях. Мужчины теряют рассудок именно потому, что вы остаетесь к ним безразличны. Однако майор Рич вам не безразличен. И следовательно… мы должны сделать все возможное…
  Он умолк. Наступила пауза.
  Она очень внимательно смотрела на него.
  — Хорошо. Теперь перейдем от действующих лиц к фактам. Мне известно лишь то, что пишут в газетах. Судя по их сообщениям, вашего мужа могли убить только два человека — майор Рич или его слуга.
  Она упрямо повторила:
  — Я знаю, что Чарлз его не убивал.
  — Следовательно, это сделал слуга. Так?
  Она растерянно посмотрела на Пуаро.
  — Получается, что так, но…
  — Но вы сомневаетесь в этом?
  — Это просто… невероятно!
  — И тем не менее вполне возможно. Ваш муж, без сомнения, заходил в тот вечер к майору, ибо тело его обнаружено именно в его доме. Если верить тому, что говорит слуга, его мог убить только майор Рич. А если слуга лжет? Тогда скорее всего он сам убил его и спрятал труп в сундук до возвращения хозяина. С точки зрения убийцы, прекрасная возможность освободиться от улик. Ему остается лишь утром «заметить» пятно на ковре, а затем «обнаружить» труп. Подозрение неминуемо падет на майора Рича.
  — Но зачем ему было убивать Арнольда?
  — Вот именно, зачем? Явных мотивов для убийства у него нет, иначе полиция уже занялась бы этим. Возможно, ваш муж узнал о каких-то его неблаговидных делишках и собирался сообщить об этом майору. Ваш муж никогда не говорил с вами об этом Берджесе?
  Она покачала головой.
  — Как вы думаете, ваш муж рассказал бы все майору, если бы узнал что-то о его слуге?
  Она нахмурилась, размышляя.
  — Мне трудно сказать. Возможно, что нет. Я вам уже сказала: он был очень скрытен. Он никогда не был… как бы это сказать… не был болтлив.
  — Он был человеком в себе… Так, а что вы можете сказать о Берджесе?
  — Он из тех, кого почти не замечаешь. Хороший слуга. Очень опытный, хотя и недостаточно вышколен.
  — Сколько ему лет?
  — Тридцать семь или тридцать восемь. Во время войны он служил денщиком, хотя и не призывался в армию.
  — И как давно он служит у майора?
  — Полагаю, года полтора.
  — Вы не замечали ничего необычного в его отношении к вашему мужу?
  — Мы там не так часто бывали. Но нет, я ничего не замечала.
  — Расскажите мне поподробнее о том вечере. В котором часу должны были приехать гости?
  — Между восемью пятнадцатью и восемью тридцатью.
  — Что это была за вечеринка?
  — Как всегда у майора: напитки и легкая закуска, но очень хорошая. Гусиная печенка, гренки, лососина…
  Иногда Чарлз любит угощать рисом, приготовленным по особому рецепту, он узнал его, когда был на Ближнем Востоке. Но это, как правило, зимой. Потом мы обычно слушаем музыку — у Чарлза большая коллекция пластинок. Мой муж и Джок — большие любители классической музыки. Еще мы всегда танцевали. Спенсы заядлые танцоры. В тог вечер было очень уютно. Дружеская вечеринка в кругу хороших друзей. Чарлз умеет принимать гостей.
  — Стало быть, в тот вечер все было как обычно? Вы не заметили чего-нибудь такого, что бросилось бы вам в глаза? Чего-нибудь необычного?
  — Необычного? — Она на минуту задумалась, нахмурив лоб. — Как только вы спросили, я подумала… Нет, не помню. Но что-то было. — Она снова тряхнула головой. — Нет.
  Лично я ничего необычного в тот вечер не заметила. Нам было хорошо, все веселились и радовались жизни. — Она зябко поежилась. — Подумать только, что все это время…
  Пуаро предостерегающе поднял руку.
  — Постарайтесь не думать об этом… А то дело, по которому ваш муж был вызван в Шотландию… что вы о нем знаете?
  — Знаю только, что возникли какие-то сложности по поводу продажи земельного участка, которым владел мой муж. Сделка состоялась, но потом, кажется, возникли какие-то обстоятельства.
  — Вспомните точно, что сказал вам муж в тот вечер.
  — Он вошел в комнату. В руках у него была телеграмма. Насколько мне помнится, он сказал: «Придется сегодня же выехать в Эдинбург. Ужасно обидно. Но завтра утром необходимо повидаться с Джонсоном… А я-то был уверен, что все пройдет без сучка без задоринки…» А затем спросил: «Хочешь, я позвоню Джоку, чтобы заехал за тобой?» — но я отказалась: «Глупости, я поеду на такси».
  Тогда он сказал, что Джок или Спенсы после ужина проводят меня. Я спросила, не собрать ли чемодан, но он сказал, что возьмет только самое необходимое и перекусит в клубе. Он ушел и… больше я его не видела.
  Когда она произнесла последние слова, голос ее слегка дрогнул.
  Пуаро пристально посмотрел на нее.
  — Он показывал телеграмму?
  — Нет.
  — Жаль.
  — Почему жаль?
  Он оставил ее вопрос без ответа, а затем бодрым голосом промолвил:
  — А теперь перейдем к делу. Вы можете назвать мне фамилии стряпчих мистера Рича?
  Она назвала ему фамилии, и он записал адрес.
  — Вы не могли бы написать им коротенькую записку?
  Так мне будет проще с ними разговаривать. Да, и еще мне нужно повидать майора Рича…
  — Но он… под стражей… вот уже целую неделю.
  — Разумеется. Таковы порядки. Напишите такие же… м-м… записки капитану Макларену и вашим друзьям Спенсам. Мне надо с ними тоже поговорить, и я бы не хотел, чтобы они сразу же выставили меня за дверь.
  Когда она передала ему записки, он сказал:
  — Еще одна просьба. Личное впечатление, конечно, очень важно, но мне бы очень хотелось знать и ваше мнение о мистере Макларене и Спенсах.
  — Джок наш давнишний друг. Я знаю его с детства.
  Поначалу он может показаться грубоватым, но он прекрасный человек и на него всегда можно положиться. Он не умеет вести всякие там светские беседы, но он никогда вас не подведет. Мы с Арнольдом всегда дорожили его советами.
  — И он, разумеется, тоже влюблен в вас? — В глазах Пуаро вспыхнули насмешливые искорки.
  — О да! — простодушно воскликнула Маргарита Клейтон. — Он всегда был в меня влюблен, и теперь это стало у него чем-то вроде привычки.
  — А Спенсы?
  — Они очень славные. Линда Спенс довольно умненькая. Арнольд любил с ней поболтать. И хорошенькая к тому же.
  — Вы с ней дружите?
  — С ней? Более или менее, не могу сказать, что она очень уж мне нравится. Понимаете… Она злая.
  — А ее муж?
  — О, Джереми! Он очень симпатичный, обожает музыку и неплохо разбирается в живописи. Мы с ним часто ходим на выставки…
  — Хорошо, в остальном я разберусь сам. — Пуаро взял ее руку в свои. — Надеюсь, мадам, вы не пожалеете о том, что обратились ко мне за помощью.
  — Почему я должна пожалеть об этом? — сказала она, чуть округлив глаза.
  — Кто знает? — загадочно промолвил Пуаро.
  «А сам-то я знаю?» — подумал он, спускаясь по лестнице. Вечеринка была в полном разгаре, но он благополучно избежал возможных встреч и выскользнул на улицу. «Нет, ничего я не знаю», — подумал он.
  Он размышлял о Маргарите Клейтон. Эта детская непосредственность, эта откровенная наивность… Не маска ли это? Ему снова вспомнились женщины средневековья.
  По поводу некоторых простодушных кротких красавиц среди историков до сих пор не прекращаются жаркие споры.
  Например, по поводу Марии Стюарт, королевы Шотландии. Знала ли она в ту ночь в Кирк О'Филдсе о том, что замышляется заговорщиками? Или она действительно была чиста и невинна, как дитя? Неужели ее приближенные не посвятили ее в свои планы? А возможно, она из тех по-детски наивных женщин, которые говорят себе: «Я ничего не знаю», — и искренне верят в это? Чары Маргариты Клейтон и его не оставили равнодушным. Тем не менее он не был уверен в ее полной непричастности…
  Такие женщины способны толкать других на преступные деяния. Они виновны не в том, что совершают преступление, а в том, что вдохновляют на него других.
  Нет, обычно не их нежная ручка заносит нож…
  Так что же Маргарита Клейтон?.. Нет, здесь пока ничего определенного…
  
  
  3
  Стряпчие майора Рича вряд ли могли чем-либо помочь Эркюлю Пуаро. Да он и не рассчитывал на это.
  Однако они деликатно намекнули, что вмешательство миссис Клейтон может лишь повредить их клиенту.
  Посещение конторы стряпчих было для Пуаро просто визитом вежливости. Он располагал достаточными связями в Министерстве внутренних дел и Отделе расследования, чтобы получить разрешение на свидание с заключенным.
  Инспектор Миллер, которому было поручено вести дело об убийстве Арнольда Клейтона, был, по мнению Пуаро, малоприятным субъектом. Однако на этот раз инспектор Миллер не был непреклонен, а был всего лишь снисходительно-ироничен.
  — У меня нет времени возиться с этой старой перечницей, — буркнул он своему помощнику, прежде чем принять сыщика. — Но хочешь не хочешь, а надо быть вежливым.
  — Неужели вы как фокусник, мосье Пуаро, сейчас извлечете из шляпы новые улики? — с наигранной веселостью сказал он, когда Пуаро вошел. — Хотя и без них как божий день ясно, что только майор Рич мог убить этого Клейтона.
  — Если, разумеется, не принимать во внимание слугу майора.
  — О, этого я готов вам уступить! В качестве возможного варианта. Хотя вам трудно будет что-либо доказать.
  Да и мотивов нет.
  — В этом никогда нельзя быть уверенным. Мотив — вещь весьма тонкая.
  — Он ничем не был связан с Клейтоном, у него никаких грешков в прошлом, с головой вроде бы тоже все в порядке… Вам этого недостаточно?
  — Я надеюсь предъявить вам доказательства, что Рич не совершал убийства.
  — Чтобы угодить даме, да? — Инспектор Миллер ехидно ухмыльнулся. — Она и за вас принялась, не так ли? Вот штучка, скажу я вам. Cherchez la iemme1535, экие существа мстительные. Она бы и сама это проделала, если бы ей представилась возможность.
  — Кинжалом? И в сундук? Побойтесь Бога, инспектор!
  — Не верите? Я знавал одну такую дамочку. Не моргнув глазом, она отправила на тот свет парочку муженьков, когда они в чем-то ей начали мешать. И всякий раз была «убита горем». Суд присяжных хотел было ее оправдать, но… уж слишком вескими были доказательства.
  — Давайте, друг мой, не будем спорить. Я хотел бы полюбопытствовать относительно некоторых деталей. Ведь то, что пишут в газетах, — далеко не всегда соответствует истине.
  — Им тоже кушать хочется. Так что же вас интересует?
  — Точное время, когда наступила смерть.
  — Это сложно, поскольку тело было передано на экспертизу лишь утром следующего дня. Предполагается, что его убили часов за десять — тринадцать до вскрытия. Следовательно, между семью и девятью часами вечера… Рассечена яремная вена. Смерть, видимо, наступила мгновенно.
  — А оружие?
  — Что-то вроде итальянского стилета, небольшого, но острого как бритва. Никто не видел его в доме раньше, и неизвестно, как он туда попал. Но мы это обязательно узнаем. Необходимо лишь время и терпение.
  — А не могло случиться так, что в момент ссоры стилет просто мог оказаться под рукой?
  — Нет. Слуга утверждает, что никогда не видел его в доме майора.
  — Меня очень интересует телеграмма, — сказал Пуаро. — Та, которой Клейтон был вызван в Шотландию. Вызов действительно был?
  — Нет, его никто никуда не вызывал. — Никаких осложнений по поводу продажи земли или чего-то в этом роде не возникало. Сделка состоялась, и все шло обычным чередом.
  — Кто же тогда послал телеграмму? Я полагаю, телеграмма все-таки была?
  — Возможно. Однако вряд ли стоит верить тому, что говорит миссис Клейтон. Хотя… Клейтон то же самое сказал слуге и еще капитану Макларену.
  — В котором часу он с ним виделся?
  — Они вместе обедали в клубе. Примерно в девятнадцать пятнадцать. Затем Клейтон вызвал такси и поехал к майору Ричу. У него он был около восьми. А потом… — Тут инспектор Миллер лишь красноречиво развел руками.
  — И никто не заметил ничего необычного в поведении Рича в тот вечер?
  — Вы же знаете, как это бывает. Когда происходит убийство, всем тут же кажется, что они видели что-то эдакое, чего на самом деле совсем и не было. Миссис Спенс, например, утверждает, что майор был рассеян, отвечал невпопад, словно его что-то беспокоило. Я думаю, странно было бы не беспокоиться, когда у тебя труп в сундуке.
  Наверное, он изрядно поломал голову, думая, как бы от него поскорее избавиться.
  — Почему же в таком случае он этого не сделал?
  — Вот это-то меня и удивляет, черт побери. Запаниковал, должно быть. Хотя только круглый идиот решился бы оставить труп там, где мы его нашли. Он ведь мог легко от него избавиться. Ночного швейцара в доме нет. Подъехал бы на машине прямо к подъезду, сунул труп в багажник — машина большая, он вполне бы там уместился, — и за город, а там уже проще простого. Правда, кто-нибудь из соседей мог увидеть, как он засовывает труп в багажник. Но и здесь риск был невелик — домов рядом почти нет. К тому же его дом стоит в глубине двора. Часа в три ночи он мог бы спокойненько все это проделать. А что делает он? Ложится спать и спит чуть ли не до прихода полиции.
  — Он спал, как может спать только человек с чистой совестью.
  — Конечно, вы можете думать что угодно, но неужели вы действительно верите в его невиновность, мосье Пуаро?
  — На этот вопрос я вам не могу ответить. Сначала мне надо узнать, что за человек этот майор Рич.
  — Считаете, что по одному только виду можете отличить виновного от невиновного? Увы, к сожалению, это не так просто.
  — По внешнему виду, говорите? Да нет, хочу понять, действительно ли этот человек так глуп, как можно заключить из приведенных вами фактов.
  
  
  4
  Пуаро собирался повидаться с майором Ричем лишь после знакомства со всеми остальными участниками вечеринки.
  Начал он с капитана Макларена.
  Это был высокий, смуглый, не слишком общительный человек с суровым, изрезанным морщинами, однако приятным лицом. Он был застенчив, и его не так-то легко можно было вовлечь в беседу. Однако Пуаро это удалось.
  Вертя в руках записку Маргариты Клейтон, Макларен пробормотал:
  — Что ж, если Маргарита просит, чтобы я вам все рассказал, я к вашим услугам. Однако не уверен, что знаю больше того, что вам уже известно. Но раз Маргарита хочет… С тех пор как ей исполнилось шестнадцать, я никогда ни в чем ей не отказывал. Она умеет заставить вас сделать все, как ей нужно…
  — Да, я знаю, — промолвил Пуаро, а затем добавил:
  — Прежде всего ответьте мне на самый главный вопрос, только откровенно. Вы считаете, что Клейтона убил майор Рич?
  — Да. Маргарите я бы этого не сказал. Ведь она считает, что майор невиновен, но с вами я могу говорить начистоту. Черт побери, это же совершенно очевидно.
  — Они были врагами?
  — Что вы, напротив. Арнольд и Чарлз были лучшими друзьями. В этом-то вся загвоздка.
  — Возможно, отношения между майором Ричем и миссис Клейтон…
  Но Макларен не дал Пуаро закончить:
  — Ерунда! Все это гнусные сплетни… Абсолютная ложь!.. Миссис Клейтон и майор Рич всего лишь друзья. У Маргариты много друзей. Я тоже ее друг. Не помню уж сколько лет. С какой стати я бы вдруг стал это скрывать?
  Чарлз тоже ее друг.
  — Следовательно, вы считаете, что между ними не было более близких отношений?
  — Разумеется, считаю! — Макларен был вне себя от гнева и возмущения. — Советую вам не слушать то, что болтает эта драная кошка Линда Спенс. Она может наговорить что угодно.
  — Но, возможно, у мистера Клейтона все же зародились подозрения, что между его женой и майором Ричем существуют отношения более пылкие, чем дружба?
  — Нет, этого не было, можете мне поверить. Кто-кто, а я бы знал об этом. Мы с Арнольдом были близкими друзьями.
  — Расскажите, что он был за человек. Вы лучше, чем кто-либо, должны его знать.
  — Арнольд по натуре был скрытным и сдержанным.
  Он был очень умен и очень талантлив, я бы сказал, финансовый гений. Занимал видный пост в Министерстве финансов.
  — Да, я это уже слышал.
  — Он много читал. Коллекционировал марки. Очень любил музыку. Правда, танцевать он не любил, да и вообще не очень любил общество.
  — Как по-вашему, это был счастливый брак?
  Командор Макларен ответил не сразу. Казалось, вопрос заставил его призадуматься.
  — На такие вопросы нелегко отвечать… Мне кажется, да. Думаю, они были счастливы. Он по-своему был ей предан. Я уверен, она тоже его любила. Во всяком случае, разводиться они не собирались, если вас это интересует. Правда, в чем-то их вкусы расходились, но это пустяки.
  Пуаро кивнул головой. Он понимал, что большего от своего собеседника он вряд ли добьется.
  — А теперь расскажите мне все, что вы помните об этом вечере. Мистер Клейтон обедал с вами в клубе? Что он вам говорил?
  — Сказал, что должен немедленно уехать в Шотландию. Был очень этим раздосадован. Кстати, мы с ним не обедали. Он торопился на поезд. Мы заказали вино и пару бутербродов. Собственно, бутерброды заказывал он. Я пил только вино. Ведь я должен был ужинать у майора Рича в тот вечер.
  — Мистер Клейтон говорил что-нибудь о телеграмме?
  — Да.
  — Он случайно не показывал ее вам?
  — Нет.
  — Он говорил, что хочет по дороге на вокзал заехать к майору Ричу?
  — Так прямо — нет. Но сказал, что не уверен, сможет ли сам предупредить Рича о своем внезапном отъезде, а потом добавил: «Впрочем, Маргарита или вы объясните ему это. Позаботьтесь, чтобы Маргарита благополучно добралась домой». Он попрощался со мной и ушел. Ничего необычного я в этом не усмотрел.
  — Он не высказывал каких-либо сомнений в подлинности телеграммы?
  — А разве телеграмма была не настоящая? — испуганно воскликнул Макларен.
  — Очевидно, нет…
  — Странно… — Командор Макларен на мгновение словно окаменел, а затем, придя в себя, снова повторил:
  — Очень странно… не понимаю, для чего кому-то понадобилось вызывать Арнольда в Шотландию.
  — Нам тоже очень хотелось бы это знать.
  И Пуаро ушел, предоставив капитану ломать голову над тем, что он услышал.
  
  
  5
  Супруги Спенсы жили в крохотном коттедже в Челси.
  Линда Спенс несказанно обрадовалась приходу Пуаро.
  — О, расскажите, расскажите мне, что с Маргаритой! Где она?
  — Этого, мадам, я не могу вам сказать.
  — Она прячется, да? О, Маргарита чертовски хитра.
  Но ей все равно придется давать показания на суде. От этого ей не отвертеться.
  Пуаро смотрел на Линду Спенс пытливым, изучающим взглядом. Он вынужден был признать, что она, пожалуй, весьма привлекательна — по современным меркам (в то время в моде были женщины, похожие на худосочных, неопрятных подростков). Но Пуаро не был поклонником подобного типа женщин — чуть растрепанные (вроде бы случайно) волосы, хитроватые назойливые глаза, на лице никаких следов косметики кроме кроваво-красной помады… На миссис Спенс был бледно-желтый свитер, доходивший ей почти до колен, и узкие черные брюки. В общем, не женщина, а какой-то сорванец.
  — А какое вы имеете к этому отношение? — спросила она, сгорая от любопытства. — Собираетесь спасать ее любовника? Вряд ли вам это удастся.
  — Следовательно, вы считаете, что убийца он?
  — Конечно. А кто же еще?
  «Ну, это еще надо доказать», — подумал Пуаро. И вместо того чтобы ответить, сам задал ей вопрос:
  — Каким он вам показался в тот вечер? Таким, как обычно, или вы заметили что-нибудь необычное?
  Линда с загадочным видом прищурила глаза:
  — Нет, он не был таким, как всегда. Он был… какой-то другой.
  — Какой же?
  — Разумеется, после того как ты хладнокровно зарезал человека…
  — Позвольте, ведь вы тогда еще этого не знали?
  — Разумеется, нет.
  — В таком случае, что же именно привлекло ваше внимание?
  — О, я не знаю. Но, вспоминая все уже потом, я пришла к выводу, что в нем было что-то странное.
  Пуаро вздохнул.
  — Кто из гостей приехал первым?
  — Мы с мужем. Потом Джок Макларен, а потом уже Маргарита.
  — От кого вы впервые услышали о том, что Клейтон уехал в Шотландию?
  — Об этом нам сказала Маргарита — сразу же как вошла. Она сказала Чарлзу: «Арнольд очень сожалеет, но он был вынужден сегодня вечером уехать в Эдинбург». А Чарлз ответил: «Какая жалость!» Джок начал извиняться: «Простите, я думал, вы уже знаете», — и мы стали пить коктейли.
  — Майор Рич не упоминал о том, что недавно виделся с мистером Клейтоном? Не говорил, что тот заходил к нему перед отъездом?
  — Насколько я помню, он ничего такого не говорил.
  — Вам не кажется странной вся эта история с телеграммой? — спросил Пуаро.
  — А что же здесь странного?
  — Ведь телеграммы из Эдинбурга не было. Там никто ничего о ней не знает.
  — Вот как! Мне и самой тогда показалось все это очень подозрительным.
  — У вас есть догадки?
  — По-моему, все яснее ясного.
  — А именно?
  — Ну будет вам! — протянула Линда Спенс. — Не прикидывайтесь простачком. Неизвестный злоумышленник убирает с дороги мужа. Путь свободен, во всяком случае на этот вечер.
  — Вы хотите сказать, что майор Рич и миссис Клейтон решили провести эту ночь вместе?
  — Разве это так уж невероятно? — Линда явно наслаждалась произведенным эффектом.
  — И кто-то из них сам послал телеграмму?
  — Меня бы это ничуть не удивило.
  — Вы считаете, что майор и миссис Клейтон были любовниками?
  — Я вам отвечу иначе: я ничуть не удивилась бы, если бы это оказалось так. Но утверждать не стану.
  — И мистер Клейтон подозревал их?
  — Арнольд был очень странным человеком. Очень замкнутым, лишнего слова из него не вытянешь. Но мне кажется, он знал. Он из тех, кто и виду не подаст. Все считали его сухарем, не способным на чувства. Но я уверена, что он был совсем не таким. Я не удивилась бы, если бы Арнольд зарезал майора. Мне кажется, Арнольд был дьявольски ревнив.
  — Вот как?!
  — Хотя скорее он убил бы Маргариту. Как Отелло…
  Вы знаете, Маргарита каким-то образом буквально привораживает мужчин.
  — Она красивая женщина, — осторожно заметил Пуаро.
  — Красивая — это еще не все. В ней есть что-то особое, от чего мужчины буквально сходят с ума. А она лишь смотрит на них эдакими невинно-удивленными глазами.
  От этого они и вовсе теряют голову.
  — Une femme fatale.1536
  — Да, кажется, у французов так принято говорить.
  — Вы ее хорошо знаете?
  — Мой дорогой мосье Пуаро, она моя лучшая подруга, хотя я ей не верю ни на грош.
  — Понимаю, — пробормотал Пуаро и перевел разговор на Макларена.
  — О, Джок — старый верный пес! Он прелесть. Просто создан, чтобы быть другом дома. Он и Арнольд были закадычными друзьями. Мне кажется, Арнольд доверял ему больше, чем кому-либо. И разумеется, Джок был вечно на побегушках у Маргариты.
  — Мистер Клейтон и к нему ревновал свою жену?
  — Ревновать к Джоку? Что за глупость! Маргарита была искренне к нему привязана, но не давала и тени надежды на что-либо большее, чем дружба. Да я уверена, что ни одной женщине и в голову не пришло бы воспринимать его иначе!.. Даже сама не понимаю почему… Это, право, ужасно несправедливо, ведь Джок такой милый…
  Пуаро переключился на слугу майора, но кроме того, что Берджес отлично готовил коктейли, Линда ничего о нем сказать не могла. Она как-то вообще его не замечала. Тем не менее она сразу же сообразила, куда клонит ее собеседник.
  — Вы считаете, что ему так же легко было убить Арнольда, как и Чарлзу? Но это совершенно невероятно!
  — Жаль, что вы так думаете, мадам. А мне представляется невероятным, хотя вы и не согласитесь со мной, что мистера Клейтона убил майор Рич. Вернее, что он мог убить его подобным образом.
  — Вы имеете в виду кинжал? Да, это действительно не похоже на Чарлза. Скорее он размозжил бы ему чем-нибудь голову или задушил. Как вы считаете?
  — Вот мы и вернулись к Отелло. Да-да, Отелло… Вы мне подали неплохую мысль!
  — Неужели? Как интересно! Что же это за… — Но в эту минуту в прихожей послышался звук ключа, поворачиваемого в замке, и скрип открываемой двери. — А вот и Джереми. Вы, разумеется, жаждете поговорить и с ним.
  Вошел Джереми Спенс, щегольски одетый мужчина лет тридцати, приятной наружности. Вид у него был какой-то настороженный. Миссис Спенс, сказав, что у нее в духовке мясо, убежала на кухню, оставив мужчин вдвоем.
  В отличие от своей жены мистер Спенс оказался куда менее словоохотливым. Ему явно не хотелось быть замешанным в историю с убийством. Его ответы были подчеркнуто лаконичны. Они знакомы с Клейтонами совсем недавно, а майора Рича вообще мало знают. Он показался им приятным человеком. Насколько он помнит, Рич был абсолютно спокоен и весел в тот вечер. Между Клейтоном и Ричем всегда были хорошие отношения. Эта история кажется просто невероятной.
  На протяжении всей беседы мистер Спенс всем своим видом подчеркивал, что визит мосье Пуаро чересчур затянулся. Он, разумеется, был вежлив, но тон его был очень холоден.
  — Боюсь, — сказал Пуаро, — я слишком утомил вас своими расспросами?
  — Нас уже достаточно намучили молодчики из полиции. Мы выложили им все, что нам известно. А теперь… мне хотелось бы поскорее все забыть.
  — Сочувствую и вполне вас понимаю. Чрезвычайно неприятно быть замешанным в такой истории. Особенно когда от вас требуют, чтобы вы рассказали не только то, что знаете или видели, но и то, что думаете об этом.
  — В таких случаях лучше не думать.
  — Как же не думать? Ну хотя бы о том, что здесь не обошлось без Маргариты Клейтон? Ведь, возможно, она участвовала вместе с майором в убийстве своего мужа?
  — Да что вы такое говорите — Спенс явно был шокирован и возмущен. — Неужели у кого-то могло возникнуть такое нелепое подозрение?
  — Разве ваша жена не высказывала его вам?
  — О, Линда! Вы ведь знаете женщин. Обожают говорить всякие гадости друг о друге. Маргарите всегда от нее доставалось. Она слишком привлекательна, чтобы ей могли это простить. Но все это, конечно же домыслы. Мысль о том, что Маргарита и майор Рич заранее готовили убийство, по-моему, попросту нелепа!
  — Тем не менее такие случаи известны. И потом, этот кинжал… Вероятнее всего, что он принадлежал женщине.
  — Вы хотите сказать, что полиция располагает какими-то уликами против нас? Но это абсурд…
  — Я просто не в курсе, — искренне ответил Пуаро и поспешил откланяться.
  Судя по смятению, отразившемуся на лице Спенса, Пуаро понял, что у того будет над чем поразмышлять.
  
  
  6
  — Извините за резкость, мосье Пуаро, но не вижу, каким образом вы могли бы мне помочь.
  Пуаро пропустил мимо ушей эти слова, вглядываясь в человека, обвиняемого в убийстве Арнольда Клейтона.
  Майор был худощавым смуглым мужчиной. Судя по телосложению, довольно сильный. Чем-то он напомнил Пуаро гончую. Лицо узкое, с упрямым твердым подбородком, не выдавало ни мыслей, ни чувств. «Нарочно старается казаться грубее, чем есть на самом деле», — приметил Пуаро.
  — Я понимаю, что, посылая вас ко мне, миссис Клейтон руководствовалась наилучшими побуждениями. Но все это напрасно. Это еще больше повредит — и ей и мне.
  — Вы так считаете?
  Майор Рич опасливо оглянулся, но дежурный надзиратель был, как положено, на довольно большом от них расстоянии. Рич, понизив голос, ответил:
  — Им нужен мотив, подтверждающий их абсурдное обвинение. Вот они и попытаются доказать, что у нас с миссис Клейтон… что-то было. Надеюсь, миссис Клейтон уже сказала вам о том, что это не так. Мы всего лишь друзья. Друзья, и не больше. С ее стороны было бы благоразумней не пытаться мне помочь. Как вы думаете?
  Эркюль Пуаро словно и не слышал этого вопроса.
  — Позвольте, вы сказали «абсурдное обвинение»? Оно не так уж и абсурдно.
  — Я не убивал Арнольда Клейтона.
  — Тогда при чем здесь «абсурдное»? Скажите — ложное. Но не «абсурдное». Наоборот, все это выглядит вполне правдоподобно. Да вы и сами это понимаете.
  — Ну не знаю, по-моему, предъявленное мне обвинение фантастически нелепо.
  — Можете повторять это сколько угодно, проку все равно будет мало. Нам следует найти более веский аргумент.
  — Я поручил своим поверенным пригласить опытного адвоката. Не понимаю, почему вы говорите «нам»?
  Пуаро неожиданно улыбнулся.
  — Ах, — воскликнул он с истинно галльской экспансивностью, — вы подсказали мне неплохую идейку! Отлично. Мне хотелось повидаться с вами, и очень хорошо, что я это сделал. Еще я основательно изучил вашу биографию.
  Вы блестяще окончили училище в Сэндхерсте и школу Генштаба и всегда были на хорошем счету. Как я понял, вы очень неглупый человек, майор Рич.
  — Какое это имеет отношение к моему делу?
  — Самое непосредственное. Человек с вашими способностями не мог совершить убийство столь примитивным способом. Отлично! Я абсолютно уверен, что вы невиновны. А что вы можете сказать о вашем слуге?
  — О Берджесе?
  — Ну да, о нем. Если Клейтона убили не вы, то это мог сделать Берджес. Такой вывод напрашивается сам собой. Но почему он убил его? Должна быть причина, мотив. Кому как не вам это знать. Вы же общались с ним каждый день. Так почему он убил Клейтона?
  — Ума не приложу. Признаться, мне тоже приходила в голову подобная мысль. В принципе, у него была возможность. У нас обоих была такая возможность. Но мне что-то не верится. Берджес просто не способен на подобное.
  — А что думают ваши поверенные?
  Губы майора Рича сжались в жесткую складку.
  — Мои поверенные заняты главным образом тем, что пытаются внушить мне, будто я всю жизнь страдал провалами памяти. Понимаете? То есть не могу отвечать за свои поступки, поскольку не помню, что делаю.
  — Раз так, то дела ваши совсем плохи, — мрачно произнес Пуаро. — А может быть, не вы, а Берджес страдает амнезией? А что, вполне возможно! Теперь о кинжале.
  Вам его показывали и, разумеется, спрашивали, не ваш ли он или не видели ли вы его прежде?
  — Нет, это не мой кинжал, и я никогда не видел его прежде.
  — Вы уверены, что никогда не видели?
  — Уверен! — Но в голосе майора прозвучало еле уловимое сомнение. — Это, в сущности, обыкновенная игрушка… сувенир. Такую вещь можно увидеть где угодно.
  — Например, в гостиной у знакомой женщины. Скажем, у миссис Клейтон?
  — Вот это исключено!
  В эти слова было вложено столько гнева и возмущения, что дежурный надзиратель посмотрел в их сторону.
  — Очень хорошо. Разумеется, исключено. Только зачем же так кричать? И все же вы где-то видели этот кинжал, а… Или похожий на него?
  — Не уверен… Разве что в антикварной лавке…
  — Возможно. — Пуаро встал. — Разрешите откланяться.
  
  
  7
  «Теперь, — сказал себе Пуаро, — остался Берджес. Да, именно так: теперь можно заняться Берджесом».
  Со всеми остальными он поговорил, что-то узнал от них самих, что-то со слов их друзей. Но о Берджесе ему никто ничего вразумительного сказать не смог. Ничего такого, что позволило бы ему составить о нем представление. Увидев Берджеса, Пуаро понял, в чем тут дело.
  Лакей майора уже ждал Пуаро — ему позвонил Макларен.
  — Я Эркюль Пуаро.
  — Да, сэр.
  Почтительно придерживая дверь, Берджес дал Пуаро пройти в небольшую прихожую, а, затем, приняв у него пальто и шляпу, провел его в гостиную.
  — Итак, — сказал Пуаро, оглядываясь, — это произошло здесь.
  — Да, сэр.
  На редкость неприметный человечек. Бледный, хилый.
  Спина сутулая, локти острые и торчат как-то нелепо. Голос бесцветный и говорит с незнакомым Пуаро провинциальным акцентом. Должно быть, Восточная Англия, решил Пуаро.
  Значит, вот он каков, этот Берджес. Несколько нервный, но это мелочь, на которую даже не стоит обращать внимания. Трудно поверить, что этот тихоня способен на какие-либо решительные действия. Тем более на убийство…
  У Берджеса были блекло-голубые бегающие глазки, принято считать, что бегающий взгляд бывает у людей с нечистой совестью. Однако подчас самые отъявленные негодяи могут преспокойно смотреть вам прямо в лицо.
  — Что будет с этой квартирой? — спросил Пуаро.
  — Пока, сэр, я здесь присматриваю. Майор Рич распорядился выплачивать мне жалованье до тех пор, пока… пока…
  Берджес испуганно заморгал и опустил глаза.
  — Понимаю, пока… — кивнул головой Пуаро, а потом невозмутимо добавил:
  — Майор Рич, разумеется, предстанет перед судом. Думаю, в течение ближайших трех месяцев.
  Берджес затряс головой, не столько отрицая подобную возможность, сколько выражая свое искреннее огорчение.
  — Просто невероятно, сэр… — пробормотал он.
  — Невероятно, что он мог убить?
  — Да все это, сэр. И этот сундук…
  Берджес посмотрел в противоположный конец комнаты.
  — Так это и есть тот знаменитый испанский сундук?
  Пуаро увидел огромный сундук очень темного полированного дерева, усеянный медными шляпками гвоздей, с большим медным запором.
  — Замечательная вещь. — Пуаро подошел поближе.
  Сундук стоял у стены возле окна, рядом со шкафчиком для граммофонных пластинок. По другую сторону его была дверь в спальню. Она была полуоткрыта и наполовину загорожена ширмой из расписной кожи.
  — Это дверь в спальню майора Рича, — пояснил Берджес.
  Пуаро кивнул, продолжая внимательно осматривать комнату. На низеньких столиках стояли две колонки от стереофонического проигрывателя, к которым, как змеи, тянулись провода, несколько кресел, большой стол; стены украшали копии с японских гравюр. Это была красивая уютная комната, без всяких излишеств.
  Пуаро посмотрел на Уильяма Берджеса.
  — Когда вы сделали это… э-э-э… открытие, — начал он как можно осторожнее, — ощущение у вас было, должно быть, не из приятных?
  — Еще бы, сэр. Вовек этого не забуду. — Лакей, казалось, только и ждал вопроса — слова посыпались как горох. Видимо, ему казалось, что, чем больше он будет говорить об этом, тем скорее ему удастся забыть ту кошмарную картину.
  — Я прибирался в комнате, сэр, собрал стаканы и тарелки со стола. Смотрю — на полу две маслины, кто-то обронил. Ну я нагнулся — а рядом, смотрю, темное пятно. Ковра нет, он сейчас в чистке. Отдали, когда разрешила полиция. «Откуда это пятно?» — подумал я про себя, ну и говорю себе в шутку: «А что, если это кровь, черт побери?» И себе же отвечаю: «Откуда ей здесь взяться? Должно быть, что-то пролили». А потом вижу, что-то натекло из сундука вот с этой стороны, где щель. Я еще тогда подумал: «Черт возьми, что там может быть?» Поднял крышку — вот так (Берджес продемонстрировал, как он это сделал), смотрю — человек, лежит на боку, ноги поджал, словно во сне. А в горле у него торчит нож. В жизни этого не забуду, сэр. Меня словно кто обухом по голове хватил…
  Берджес перевел дух.
  — Я захлопнул крышку и бросился вон из дома. Надо, думаю, позвать полицейского. Мне повезло, я нашел его за углом.
  Пуаро вдумчиво разглядывал Берджеса. Что ж, если все это не правда, то Берджес неплохой актер. Однако, похоже, что все именно так и было.
  — А вы не подумали о том, что прежде следовало разбудить майора Рича?
  — Нет, сэр, мне это как-то в голову не пришло. Я был так ошарашен… хотел поскорее убраться из дома… — Берджес сглотнул слюну, — и позвать кого-нибудь на помощь…
  Пуаро сочувственно кивнул.
  — Вы узнали в этом человеке мистера Клейтона? — спросил он.
  — По правде Говоря, сначала нет. Должно быть, от страха, сэр. Но потом, когда я привел полицейского, у меня сразу вырвалось: «Господи, да ведь это мистер Клейтон!» А полицейский спрашивает: «Какой такой мистер Клейтон?» Тогда я ему сказал, что он, мол, заходил к нам вчера вечером.
  — Ага, — промолвил Пуаро, — значит, он заходил… Вы помните точно время, когда это было?
  — Ну не так, чтобы до минутки, сэр. Примерно без четверти восемь…
  — Вы хорошо знали мистера Клейтона?
  — Он и миссис Клейтон довольно часто бывали у майора. А я у него полтора года служу.
  — Как вам показалось? Мистер Клейтон не был несколько странным в тот вечер?
  — Да нет, сэр. Разве что немного запыхался, и я подумал, что он, должно быть, торопится. Выяснилось, что он действительно опаздывает на поезд.
  — В руках у него был чемодан? Он ведь должен был уехать в Шотландию.
  — Нет, сэр, чемодана не было. Наверное, он оставил его в такси.
  — Он был очень огорчен, что не застал майора дома?
  — Да вроде бы нет. Просто сказал, что в таком случае оставит записку. Он прошел вот сюда, к столу, а я вернулся на кухню — мне надо было еще приготовить яйца с анчоусами1537. Кухня у нас в конце коридора, оттуда почти ничего не слышно. Я и не слышал, когда он ушел и когда вернулся хозяин, да мне это было и ни к чему.
  — Что было потом?
  — Потом меня позвал майор Рич. Он стоял вот здесь, в дверях, сказал, что совсем забыл про турецкие сигареты для миссис Спенс, и велел мне быстренько за ними сбегать. Я принес их сюда, в гостиную, и положил на стол.
  Мистера Клейтона уже, ясное дело, не было, я тогда подумал, что он давно ушел, чтобы успеть на свой поезд.
  — И никто больше не приходил сюда? Пока отсутствовал майор Рич, а вы были на кухне?
  — Нет, сэр, никто.
  — Вы уверены в этом?
  — Как тут будешь уверен, сэр. Но, думаю, я услышал бы как звонят.
  Пуаро покачал головой. Действительно, разве можно быть уверенным? В любом случае, никто из остальных приглашенных не мог быть этим таинственным визитером.
  Макларен в это время был с приятелем в клубе; к Спенсам пришли друзья, а после их ухода они сразу отправились в гости к майору Ричу; Маргарита Клейтон болтала с подругой по телефону. И потом, разве кто-нибудь из них рискнул бы идти за Клейтоном в квартиру, где находился слуга и куда с минуты на минуту мог вернуться хозяин? Нет, их Пуаро не подозревал… Он все еще надеялся, что в последнюю минуту обнаружится таинственный незнакомец, кто-то из безупречного прошлого мистера Клейтона. Скажем, случайно увидел его на улице, прокрался за ним сюда и зарезал его кинжалом. А потом спрятал труп в сундуке и попросту ушел, никем не замеченный. В общем, настоящая мелодрама, такое встречается разве что в приключенческих романах. Словом, история под стать самому испанскому сундуку.
  Пуаро подошел к злополучному сундуку и стал открывать крышку. Она поднималась легко и бесшумно.
  — Сундук вымыт внутри, сэр. Я распорядился, — робко промолвил Берджес.
  Пуаро, наклонившись, заглянул внутрь и вдруг издал легкое восклицание. Нагнувшись еще ниже, он провел рукой по стенкам сундука.
  — Вот эти отверстия в задней стенке! И с этой стороны. Похоже, что их проделали совсем недавно.
  — Какие отверстия, сэр? — Слуга тоже заглянул в сундук. — Не знаю, сэр. Я их никогда раньше не замечал.
  — Они действительно почти незаметны. Их кто-то специально просверлил. Как вы думаете, зачем?
  — Не знаю, сэр. Может, тут завелся какой-нибудь жучок — из тех, что портят мебель.
  — Жучок? — пробормотал Пуаро. — Что-то непохоже.
  Он снова отошел в другой конец комнаты.
  — Когда вы вернулись с сигаретами, то не заметили никаких перемен в комнате? Скажем, передвинутого стула, стола или еще чего-нибудь?
  — Странно, сэр, теперь, когда вы это сказали, я вспомнил… Ширма, которой прикрывают дверь в спальню — чтобы не было сквозняков. Она была сдвинута немного влево.
  — Вот так? — Пуаро тут же передвинул ширму.
  — Еще левее, сэр… Вот так. — Ширма, ранее лишь наполовину скрывавшая сундук, теперь закрыла его почти полностью.
  — Как вы думаете, зачем была передвинута ширма?
  — Я ничего не думаю, сэр, «Еще одна мисс Лемон!» — невольно подумал Пуаро.
  Но тут Берджес неуверенно добавил:
  — Очевидно, чтобы легче было пройти в спальню, если дамы, например, захотят оставить там свои накидки.
  — Допускаю. Но могла быть и другая причина.
  Берджес вопросительно смотрел на Пуаро.
  — Ширма сейчас скрывает от нас сундук и ковер около сундука. Если бы майор Рич ударил ножом мистера Клейтона, то кровь сразу стала бы просачиваться через щели в дне сундука. Это мог бы кто-нибудь заметить, как заметили наутро вы. Поэтому ширму и передвинули.
  — Мне это не пришло в голову, сэр.
  — А какое здесь освещение, яркое или приглушенное?
  — Взгляните сами, сэр.
  Лакей ловко задернул шторы и зажег пару настольных ламп. Они бросали мягкий рассеянный свет, при котором едва ли можно было читать. Пуаро поднял голову, посмотрел на люстру.
  — Нет, сэр, люстра в тот вечер не горела. Мы ее вообще редко включаем.
  Пуаро окинул взглядом полутемную комнату.
  — Мне кажется, сэр, при таком освещении пятно трудно было бы заметить, — сказал слуга.
  — Пожалуй, вы правы. Итак, зачем же была передвинута ширма?
  Берджес зябко поежился.
  — Подумать только, сэр, что такой приятный джентльмен, как майор Рич, мог сделать такое.
  — Значит, вы даже не сомневаетесь, что это сделал майор Рич? А почему он мог это сделать, Берджес?
  — Он ведь был на войне. Может, его там ранили в голову. Говорят, такое бывает: спустя много лет что-то в мозгах разлаживается… Люди тогда сами не знают, что творят.
  И говорят, что близким да родственникам достается от них больше всех. Может, так оно и было?
  Пуаро посмотрел на Берджеса и, вздохнув, отвернулся.
  — Нет, — сказал он, — это было не так. — С проворством фокусника он сунул хрустящую бумажку Берджесу в руку.
  — О, благодарю вас, сэр, но, право, не стоит…
  — Вы очень помогли мне, — сказал Пуаро, — я вам очень признателен за то, что вы позволили мне осмотреть эту комнату, мебель и этот замечательный сундук. И за ваш рассказ о том вечере. Невероятное никогда не бывает столь уж невероятным. Запомните это. Я считал, что только двое могли совершить это убийство, но я ошибался. Был еще и третий. — Он еще раз окинул взглядом комнату и слегка повел плечами, словно от холода. — Раздвиньте шторы. Пусть здесь будет больше света и воздуха. Это необходимо. А еще тут не мешало бы устроить основательную уборку. Немало понадобится времени, чтобы эта комната очистилась от скверны — от духа ненависти, который все еще здесь витает.
  Берджес, разинув рот от удивления, молча подал Пуаро пальто и шляпу. Похоже, он совершенно ничего не понимал, а Пуаро, любивший говорить загадками, явно в веселом настроении, бодрым шагом покинул дом.
  
  
  8
  Придя домой, Пуаро позвонил инспектору Миллеру:
  — Кстати, инспектор, где чемодан Клейтона? Его жена сказала, что он захватил с собой чемодан.
  — Он оставил его в клубе у швейцара, а потом, должно быть, забыл взять.
  — Что в нем было?
  — Что берут с собой в таких случаях? Пижама, чистая сорочка, туалетные принадлежности.
  — Все как полагается.
  — А что, по-вашему, там должно было оказаться?
  Пуаро, видимо, не счел нужным ответить инспектору.
  — Теперь о стилете. Советую немедленно допросить женщину, убирающую квартиру миссис Спенс. Узнайте, видела ли она когда-нибудь у них что-либо похожее?
  — Миссис Спенс? — Инспектор даже присвистнул. — Вот вы куда гнете? Мы показывали кинжал Спенсам. Они клянутся, что никогда его не видели.
  — Спросите их снова.
  — Так по-вашему…
  — А потом сообщите мне, что они скажут на этот раз.
  — Вечно вы мудрите.
  — Прочтите «Отелло», Миллер. И вспомните персонажей этой трагедии. Мы пропустили одного из них.
  Пуаро повесил трубку, потом набрал номер леди Четертон. Телефон был занят.
  Через несколько минут он снова попытался дозвониться, но безуспешно. Тогда он призвал на помощь своего слугу Джорджа и велел ему звонить до тех пор, пока леди Четертон не ответит. Он знал, как она любит болтать по телефону.
  Пуаро опустился в кресло, осторожно снял свои лакированные туфли, пошевелил затекшими пальцами и откинулся на спинку.
  «Старею, — пробормотал он. — Быстро устаю… — Но тут же не без гордости воскликнул:
  — Но серые клеточки еще работают! Правда, не так, как прежде, но все-таки! «Отелло», да-да… Кто упомянул об этой пьесе? Ага, миссис Спенс. Чемодан… Ширма… В позе спящего человека…
  Все продумано! Заранее и до мельчайших подробностей.
  Убийца наверняка был очень доволен собой…»
  Вошел Джордж и доложил, что леди Четертон у телефона.
  — Это Эркюль Пуаро, мадам. Могу я побеседовать с вашей гостьей?
  — О, разумеется, мосье Пуаро. Вам удалось что-нибудь для нее сделать?
  — Пока нет, мадам, но я не теряю надежды.
  В трубке раздался нежный голос Маргариты Клейтон.
  — Мадам, когда я спросил вас, не заметили ли вы чего-либо необычного в гостиной в тот вечер, вы попытались что-то вспомнить, но не смогли. Может быть, вы имели в виду ширму?
  — Ширму? Ну да, конечно. Она была сдвинута.
  — Вы танцевали в тот вечер?
  — Немного.
  — С кем больше всего?
  — С Джереми Спенсом. Он прекрасный танцор. Чарлз тоже неплохо танцует, но не так хорошо, как Джереми.
  Чарлз танцевал с Линдой Спенс, а потом мы менялись.
  Джок Макларен вообще не танцует. Он ставил пластинки, те, что мы просили.
  — А потом вы все слушали классическую музыку?
  — Да.
  Наступила пауза. Ее нарушила Маргарита Клейтон:
  — Мосье Пуаро, что… что все это значит? У вас есть новости для меня?
  — Мадам, вы когда-нибудь задумывались над чувствами людей, которые вас окружают?
  — Мне… мне кажется, да. — В ее голосе мелькнуло легкое удивление.
  — А мне кажется, нет, мадам. Я думаю, вы о них просто не имеете представления. В этом ваша трагедия.
  Однако к трагическому концу приходят другие, но не вы.
  Один человек сегодня упомянул в разговоре Отелло. Помните, я спросил, не ревновал ли вас муж, и вы мне ответили: «Возможно». Но ответили так беззаботно, как дитя. Так, наверное, ответила бы Дездемона, не подозревающая об опасности, которая ей грозит. Разумеется, она тоже знала, что существует такое чувство, как ревность, но она не понимала его, ибо сама никогда не испытывала ревности, да и вообще была не способна испытать ее. Я думаю, она не знала, что такое всепоглощающая страсть. Она любила мужа романтической любовью, восхищаясь им как героем, она питала чистое и невинное чувство привязанности к своему другу Кассио… Именно потому, что ей самой была неведома страсть, она и сводила мужчин с ума. Вы понимаете, о чем я говорю, мадам?
  На другом конце провода опять воцарилось молчание, а затем спокойный, нежный и чуть удивленный голос Маргариты Клейтон произнес:
  — Не совсем… не совсем понимаю…
  Пуаро вздохнул, а затем уже обычным деловым тоном добавил:
  — Я буду у вас сегодня вечером.
  
  
  9
  Убедить в чем-то инспектора Миллера было довольно сложно. Но Эркюль Пуаро был не из тех, кто легко сдается. В итоге инспектор поворчал и уступил.
  — Только не понимаю, при чем здесь леди Четертон?
  — Ни при чем. Просто она предоставила убежище своей подруге, вот и все.
  — А Спенсы? Как вы узнали?
  — Значит, стилет принадлежит все-таки им? Я просто догадался. Джереми Спенс натолкнул меня на эту мысль.
  Когда я высказал предположение, что стилет принадлежит Маргарите Клейтон, он решительно заявил, что это не так. — Пуаро сделал паузу. — Что же они вам сказали? — спросил он не без любопытства.
  — Признались, что он очень похож на кинжальчик, который у них когда-то был. Но несколько недель тому назад он куда-то затерялся, и они о нем забыли. Полагают, его взял Рич.
  — Мистер Джереми действительно очень осторожный человек, — заметил Пуаро. И пробормотал себе под нос:
  — Затерялся несколько недель назад. Действительно, все было продумано заранее.
  — Что, что?
  — Да так… А вот мы и приехали, — сказал Пуаро.
  Такси остановилось у дома леди Четертон на Черитон-стрит. Пуаро расплатился с шофером.
  Маргарита Клейтон ждала их наверху. Лицо ее застыло, когда она увидела инспектора Миллера.
  — Я не думала…
  — Не думали, что я захвачу инспектора? Я ведь попросил разрешения прийти с другом.
  — Инспектор Миллер не входит в круг моих друзей.
  — О, это легко исправить, если вы, миссис Клейтон, захотите, чтобы справедливость восторжествовала. Ваш муж был убит…
  — Сейчас и попробуем выяснить, кто его убил, — быстро вмешался Пуаро. — Вы разрешите нам сесть, мадам?
  Маргарита Клейтон медленно опустилась на стоявший рядом с ней стул с высокой прямой спинкой и посмотрела на мужчин.
  — Прошу вас, — сказал Пуаро, обращаясь к ней и инспектору, — внимательно выслушать меня. Мне кажется, я знаю, что произошло в тот роковой вечер в гостиной у майора Рича… Мы все исходили из предположения, что только у двух человек имелась возможность спрятать труп в сундуке, а именно — у майора Рича и его слуги Уильяма Берджеса. Но мы ошибались — в тот вечер в гостиной был еще третий человек, у которого было не меньше возможностей проделать это.
  — Кто же? — иронически спросил Миллер. — Мальчишка-лифтер?
  — Нет. Сам Арнольд Клейтон.
  — Что? Убитый сам спрятал свое тело? Вы спятили, Пуаро!
  — Разумеется, не мертвое, а живое тело. Иными словами, он сам спрятался в сундуке. Такие фокусы проделывались и раньше, история знает их немало. Мертвая невеста из баллады «Ветка омелы», Якимо, задумавший бросить тень на честь Имогены, и так далее. Мне эта мысль пришла в голову, как только я увидел дыры, просверленные в стенке сундука, и к тому же просверленные совсем недавно. Зачем? Чтобы не задохнуться без воздуха. Почему ширма была сдвинута со своего обычного места? Чтобы спрятать сундук, чтобы тому, кто в нем находился, можно было время от времени поднимать крышку, расправлять затекшие члены и, разумеется, лучше слышать, о чем говорят в комнате.
  — Но зачем? — воскликнула Маргарита, широко раскрыв глаза. — Зачем Арнольду понадобилось прятаться в сундуке?
  — И это спрашиваете вы, мадам? Ваш муж был ревнив. Ревнив. И очень скрытен. «Человек в себе», — как выразилась ваша приятельница миссис Спенс. Его обуревала ревность, она становилась все сильнее, она терзала его. Была или не была его жена любовницей майора? Он терялся в догадках и жаждал узнать правду. Так возникла «телеграмма из Шотландии», телеграмма, которую никто не посылал и поэтому никто не видел. Свой дорожный чемоданчик он почему-то оставляет в клубе. Визит к майору, когда Клейтон уверен, что того нет дома… Он говорит слуге, что оставит записку, но, как только тот уходит, просверливает дыры в сундуке, передвигает ширму и залезает в сундук. Сегодня все прояснится, думал он. Возможно, его жена задержится после ухода последнего из гостей или же уйдет со всеми, а потом вернется! В этот вечер доведенный до отчаяния, истерзанный ревностью муж рассчитывал узнать правду…
  — Надеюсь, вы не станете утверждать, что он сам пырнул себя ножом? — В голосе Миллера зазвучала явная насмешка.
  — Нет, это сделал другой. Тот, кто знал, что он там.
  Это, бесспорно, было убийство. Заранее подготовленное и тщательно продуманное. Вспомним персонажи из «Отелло». Сейчас нас интересует Яго. Кто-то исподволь очень искусно внушает Клейтону мысль об измене. Честный Яго, верный друг, человек, которому доверяют! И Арнольд Клейтон верил своему Яго. Он позволил разжечь в себе ревность, довести ее до предела. Самому ли ему пришла в голову мысль спрятаться в сундуке или же ему рассказали о нечто подобном? Так или иначе, решение принято. А стилет, похищенный несколько недель назад у Спенсов, терпеливо ждет свою жертву. Наступает роковой вечер. Лампы льют приглушенный свет, играет проигрыватель, гости танцуют, а тот, кто не танцует, подбирает пластинки у столика рядом с испанским сундуком, спрятанным за сдвинутой ширмой. Скользнуть незаметно за ширму, поднять крышку, ударить кинжалом — рискованно, смело, но… так просто!
  — Клейтон мог закричать!
  — Нет, ибо он спал, — ответил Пуаро. — По словам слуги, он лежал в позе спящего человека — точнее, одурманенного сильной дозой снотворного. И только один человек мог дать ему снотворное — тот, с кем он пил вино, перед тем как уйти из клуба.
  — Джок? — В голосе Маргариты Клейтон прозвучало искреннее, почти детское удивление. — Джок? Нет-нет!
  Добрый, славный Джок. Я знаю его целую вечность! Зачем ему было это делать?..
  Пуаро в упор посмотрел на нее.
  — Зачем, мадам, два итальянца дрались на дуэли? Зачем тот юноша лишил себя жизни? Джок Макларен не умеет выражать свои чувства словами. Он смирился с ролью преданного друга вашей семьи, но тут появляется майор Рич. Нет, это уж слишком! Еще одного соперника он вынести не может. В отуманенном ненавистью и страстью мозгу рождается план — безукоризненно продуманный план убийства — двойного убийства, ибо майора, без сомнения, признают виновным в смерти Клейтона. Убрав вашего мужа и майора Рича с дороги, он надеялся в дальнейшем получить вас. Он верит, что вы наконец оцените его, мадам. И вы бы это сделали, не так ли?
  Она смотрела на него округлившимися от ужаса глазами. Почти не отдавая себе отчета в том, что говорит, она едва слышно прошептала:
  — Да, возможно… Я не знаю…
  И тут в разговор вмешался инспектор:
  — Все это очень здорово, Пуаро. Но где доказательства?
  Все это может быть просто вашей фантазией.
  — Это правда.
  — Но все же, где доказательства? Где улики? Мы даже не можем предъявить ему обвинение.
  — Вы ошибаетесь. Я уверен, что Макларен сам сознается, как только вы ему все это расскажете. Сознается, если поймет, что миссис Клейтон все известно!..
  Помолчав, Пуаро добавил:
  — Ибо, узнав это, он поймет, что проиграл… Что столь безукоризненно исполненное убийство оказалось напрасным.
  
  1960 г.
  
  Неудачник
  1
  Лили Маргрейв нервным движением расправила лежавшие на колене перчатки и украдкой взглянула на человека, сидевшего в просторном кресле напротив нее.
  Она, разумеется, слышала о знаменитом сыщике Эркюле Пуаро, но воочию видела его впервые, и его нелепая внешность отнюдь не оправдывала ее ожиданий. Неужели наделавшие столько шуму дела распутал этот потешный яйцеголовый человечек с огромными усами? Да и ведет он себя как-то несолидно. Сейчас, например, аккуратнейшим образом складывает пирамиды из цветных кубиков и, похоже, увлечен этой забавой куда больше, чем ее рассказом.
  Однако стоило ей замолчать, как человечек поднял голову и метнул на нее неожиданно острый взгляд.
  — Продолжайте, мадемуазель, прошу вас. Не думайте, что я отвлекся. Я весь внимание, поверьте.
  И как ни в чем не бывало снова занялся своей дурацкой пирамидой, а обескураженной Лили ничего не оставалось, как рассказывать дальше.
  Речь шла о чудовищном преступлении, но голос девушки был так ровен и бесстрастен, а повествование так лаконично, что казалось, будто ее весь этот ужас совершенно не трогает.
  — Надеюсь, — озабоченно сказала девушка, изложив все, что считала нужным, — я ничего не упустила.
  Пуаро в ответ энергично закивал и резким движением смешал кубики, потом откинулся на спинку кресла, сложил кончики пальцев и, уставившись в потолок, принялся подытоживать услышанное.
  — Итак, десять дней назад был убит сэр Рубен Эстуэлл.
  Позавчера в связи с этим был арестован его племянник, Чарлз Леверсон, против которого имелись весомые улики — вы поправите меня, мадемуазель, если я что-то напутаю.
  В день убийства сэр Рубен допоздна работал в своем кабинете на втором этаже, в так называемой Башне. Мистер Леверсон вернулся домой поздно ночью и открыл входную дверь своим ключом. Дворецкий, чья комната находится как раз под кабинетом, слышал, как молодой человек ссорился с дядюшкой. Вдруг раздался звук падения чего-то тяжелого и приглушенный крик. Дворецкий забеспокоился и уже хотел было подняться наверх и посмотреть, что там происходит, но услышал, как мистер Леверсон выходит из кабинета, весело насвистывая. Дворецкий успокоился и лег спать, но утром горничная обнаружила сэра Рубена мертвым возле письменного стола: ему проломили голову чем-то тяжелым. Насколько я понимаю, дворецкий не сразу сообщил об услышанном полиции. Впрочем, это-то как раз естественно, не так ли, мадемуазель?
  — Простите? — встрепенулась Лили, которую этот неожиданный вывод застал врасплох.
  — Согласитесь, мадемуазель, в подобных случаях всегда нужно принимать во внимание человеческую природу.
  В вашем рассказе — замечательном, кстати говоря, рассказе без единого лишнего слова — фигурируют просто персонажи, а мне всегда важно определить, что тот или иной человек собой представляет. Вот я и подумал, что этот дворецкий… как, вы сказали, его зовут?
  — Его фамилия Парсонс.
  — Так вот, Парсонс, как всякий преданный слуга, всячески постарается не допустить вмешательства полиции в семейные дела его господ и наверняка сообщит не все, особенно если его откровения могут подвести кого-то из членов семьи. Он будет твердить, что убийство совершил случайный грабитель, и будет упрямо, вопреки всему, за это цепляться. Да, преданность старых слуг — любопытнейший феномен.
  Лучась улыбкой, Пуаро откинулся на спинку кресла.
  — Между тем, — продолжал он, — каждый из домочадцев был допрошен полицией. В том числе и мистер Леверсон, который заявил, что вернулся поздно и прошел к себе, не заходя к дядюшке.
  — Именно так он и сказал.
  — И никто не усомнился в его словах, — задумчиво пробормотал Пуаро, — кроме, разумеется, Парсонса. Тут на сцене появился инспектор из Скотленд-Ярда, Миллер, так вы его, кажется, называли? Мне с ним приходилось встречаться; ему, что называется, палец в рот не клади. Так вот, Миллер сразу приметил то, что упустил из виду местный инспектор: Парсонс явно нервничает и что-то недоговаривает. Eh bien1538, он поднажал на Парсонса. К тому времени уже было доказано, что никто из посторонних в ту ночь в дом не проникал, что убийцу надо искать среди своих, и бедняга Парсонс, перепуганный, был даже рад, что ему пришлось выложить все, что знал. Он до последнего старался не допустить скандала, но всему есть предел. Одним словом, инспектор Миллер выслушал дворецкого, задал пару вопросов, после чего лично провел кое-какие расследования. И собрал улики, очень и очень весомые.
  На шкафу в кабинете были обнаружены отпечатки окровавленных пальцев — и принадлежат эти отпечатки Чарлзу Леверсону. Горничная показала, что утром после убийства вынесла из комнаты мистера Леверсона тазик с водой, которая была розовой от крови. Он ей объяснил, что порезал палец, и порез у него действительно был, но уж очень маленький! Манжета на рубашке была замыта, но следы крови были обнаружены на рукаве пиджака. Он нуждался в деньгах, а по смерти сэра Рубена должен был унаследовать кругленькую сумму. Это очень серьезные улики, мадемуазель… И тем не менее вы пришли ко мне, — добавил он после некоторой паузы.
  — Я ведь уже объяснила вам, мосье Пуаро, что меня послала леди Эстуэлл, — пожала плечиками Лили. — У нее сложилось свое особое мнение…
  — А сами бы вы не пошли? — испытующе взглянул на нее Пуаро.
  Девушка промолчала.
  — Вы не ответили на мой вопрос.
  — Я в затруднительном положении, мосье Пуаро. — Лили снова принялась разглаживать перчатки. — Мне бы не хотелось обмануть доверие леди Эстуэлл. В сущности, я всего лишь ее компаньонка, но она всегда обращалась со мной скорее как с дочерью или с племянницей. Она очень добра ко мне, и мне очень бы не хотелось… ну, создать у вас превратное представление, из-за которого вы отказались бы от дела.
  — Создать превратное представление у Эркюля Пуаро? — Он искренне развеселился. — Cela ne se fait pas.1539 Итак, насколько я могу судить, вы считаете, что это у леди Эстуэлл, так сказать, каприз, блажь? Признайтесь, так ведь?
  — Если вы настаиваете…
  — Настаиваю, мадемуазель.
  — По-моему, это просто смешно.
  — Даже так?
  — Я очень уважаю леди Эстуэлл…
  — Не сомневаюсь в этом, — ободряюще отозвался Пуаро. — Ни секунды не сомневаюсь.
  — Она, право же, чудесная женщина, очень добрая, но… как бы это сказать… не слишком умная. Образования она не получила, она ведь была актрисой перед тем, как выйти замуж за сэра Рубена, у нее полно всяких предрассудков и предубеждений. Если ей что-то пришло в голову, она будет стоять на своем, и никакие доводы на нее не подействуют. Стоило инспектору не очень тактично высказаться, она сразу же заявила, что подозревать мистера Леверсона — бред, до которого никто, кроме тупоголовых полицейских, не додумался бы, Чарлз на такое просто не способен.
  — Но при этом никаких аргументов?
  — Ни единого.
  — Вот как! Скажите на милость…
  — Я говорила ей, что бессмысленно идти к вам без всяких фактов, с одной убежденностью в невиновности мистера Леверсона.
  — Вы ей так и сказали? Очень интересно.
  Наметанным глазом Пуаро окинул Лили Маргрейв, отметив строгий черный костюм, дорогую крепдешиновую блузку с изящными оборочками и модную черную фетровую шляпку. Он оценил ее элегантность, красивое лицо с чуть выступающим подбородком и синие глаза с длинными ресницами. В поведении Пуаро что-то неуловимо изменилось; похоже, сейчас его больше интересовала сама гостья, чем дело, которое привело ее к нему.
  — Как мне представляется, мадемуазель, леди Эстуэлл дама неуравновешенная и истеричная?
  — Вот именно, — с готовностью подхватила девушка. — Она, как я уже сказала, очень добрая женщина, но убедить ее в чем бы то ни было — просто немыслимо.
  — Может быть, она тоже кого-то подозревает, — предположил Пуаро. — У таких эмоциональных натур иногда возникают странные, ничем не обоснованные подозрения.
  — Как вы догадались? Она и вправду твердит, что убийца — секретарь мистера Рубена, она терпеть его не может. А между тем полиция выяснила, что бедный мистер Трефюзис никак не мог этого сделать.
  — А доказательств у леди Эстуэлл опять-таки нет?
  — Разумеется. Одна «интуиция», — в голосе Лили Маргрейв явственно прозвучало пренебрежение.
  — Я вижу, мадемуазель, — улыбнулся Пуаро, — вы не верите в интуицию?
  — По-моему, это чушь, — отчеканила Лили.
  — Les femmes1540, — пробормотал Пуаро. — Они считают, что интуиция — оружие, которое им дал Господь. Вот только на одну верную догадку у них обычно приходится десять, которые ведут их по неверному пути.
  — Я знаю, — отозвалась девушка, — но я же вам сказала, что такое леди Эстуэлл. С ней не поспоришь.
  — И вы, мадемуазель, как девушка умная и рассудительная, предпочли не спорить и сделали то, о чем вас попросили: пришли ко мне и ввели меня au courant1541.
  Что-то в его голосе заставило Лили пристальнее взглянуть ему в глаза.
  — Конечно же мне известно, как вы заняты, — начала она извиняющимся тоном, — как дорога вам каждая минута…
  — Вы льстите мне, мадемуазель, — прервал ее Пуаро, — но, говоря по правде, в настоящее время у меня и впрямь несколько не терпящих отлагательств дел.
  — Этого я и боялась, — отозвалась Лили, вставая со стула. — Я передам леди Эстуэлл…
  Но Пуаро, похоже, вставать не собирался — он картинно откинулся в кресле и устремил на девушку немигающий взгляд.
  — Вы так торопитесь уйти, мадемуазель? Присядьте ненадолго, прошу вас.
  Кровь бросилась в лицо Лили и тут же отхлынула. Она нехотя вновь опустилась на стул.
  — Мадемуазель, вы так энергичны и решительны, — произнес Пуаро, — вам следует быть немного снисходительней к старому человеку вроде меня, которому не так-то просто на что-то решиться. Вы меня не поняли, сударыня. Я вовсе не говорил, что намерен отказать леди Эстуэлл.
  — Так вы приедете? — без всякого выражения спросила девушка. Она опустила глаза под пытливым взглядом собеседника.
  — Передайте леди Эстуэлл, мадемуазель, что я целиком и полностью в ее распоряжении. Я приеду в Монрепо, если не ошибаюсь, сегодня вечером.
  Пуаро встал, и посетительница поспешила последовать его примеру.
  — Я… я скажу ей, мосье Пуаро. С вашей стороны очень любезно откликнуться на просьбу леди Эстуэлл, но только как бы ваши хлопоты не оказались напрасными.
  — Все может быть, хотя… как знать?
  Со своей обычной церемонной галантностью Пуаро проводил девушку до дверей и, вернувшись в гостиную, погрузился в глубокое раздумье. Потом решительно кивнув головой, открыл дверь и позвал слугу:
  — Джордж, друг мой, будьте любезны, приготовьте мне маленький саквояж. Я сегодня же отправляюсь за город.
  — Слушаюсь, сэр, — ответствовал Джордж. Слуга Эркюля Пуаро был типичнейшим англичанином — высоким, худым и бесстрастным.
  — Юные девушки, милейший мой Джордж, — весьма интересные создания, — разглагольствовал между тем Пуаро, удобно устроившись в кресле и закурив сигарету, — особенно, заметьте, если у нее есть голова на плечах. Попросить человека о какой-то услуге и исподволь настроить его так, чтобы ему не захотелось эту услугу оказывать — дело весьма и весьма деликатное. Она тонкая бестия, о да, но Эркюль Пуаро, милейший Джордж, не просто умен. Он мудр.
  — Да, вы мне говорили об этом, сэр.
  — Дело не в секретаре, — размышлял вслух Пуаро. — Его она всерьез не принимает. Она просто не хочет, чтобы, как говорится, «не будили лихо, пока оно тихо». А я, Эркюль Пуаро, его разбужу! В Монрепо происходит какая-то тайная драма, и это не могло меня не заинтриговать. Эта малышка очень старалась, но меня ей провести не удалось Любопытно, что у них там такое, очень любопытно.
  Возникшую после этих слов театральную паузу нарушил извиняющийся голос Джорджа:
  — А как насчет вечернего костюма, сэр?
  — Вы, как всегда, очень исполнительны, Джордж.
  Но… Работа и только работа, — в голосе Пуаро прозвучала легкая досада, — вы просто незаменимы, Джордж.
  
  
  2
  Когда поезд 16.55 из Лондона остановился на станции Эбботс Кросс, на перрон сошел расфранченный Эркюль Пуаро со свеженафабренными усами. Предъявив билет, он вышел за ограждение, где его встретил дюжий шофер.
  — Мистер Пуаро?
  — Да, это я, — улыбнулся в ответ маленький сыщик.
  — Прошу сюда, сэр. — И шофер распахнул дверцу роскошного «роллс-ройса».
  Дом был в каких-нибудь трех минутах езды от станции.
  Шофер, выскочив из машины, вновь распахнул дверцу, и Пуаро ступил на землю. У парадной двери его уже дожидался дворецкий.
  Прежде чем войти внутрь, Пуаро успел рассмотреть дом.
  Его оценивающему взгляду предстал массивный кирпичный особняк, не блещущий архитектурными изысками, от которого так и веяло надежностью и уютом.
  В прихожей дворецкий ловко освободил Пуаро от пальто и шляпы и, с вышколенной почтительностью понизив голос, произнес:
  — Ее сиятельство ожидают вас, сэр.
  По устланным мягким ковром ступеням Пуаро повели наверх. Его провожатый, без сомнения, и был тот самый Парсонс: преданный слуга, ни единым жестом не выдающий своих чувств. Поднявшись по лестнице, они свернули в коридор направо и, миновав какую-то дверь, оказались в небольшой прихожей, из которой вели еще две двери. Парсонс распахнул левую и звучно доложил:
  — Мосье Пуаро, миледи.
  Комната, в которую они попали, была не слишком просторна, да к тому же забита мебелью и множеством всяких безделушек. С дивана поднялась женщина в черном и двинулась навстречу Пуаро.
  — Мосье Пуаро, — поздоровалась она, протягивая руку и окидывая взглядом его франтовскую фигуру. Не обратив ни малейшего внимания на ответное «миледи» и явное намерение госта облобызать ей руку, она неожиданно стиснула его пальцы крепким пожатием и после долгой паузы заявила:
  — Люблю маленьких мужчин. У них, по крайней мере, голова на плечах.
  — Надо полагать, — осведомился Пуаро, — инспектор Миллер — мужчина рослый?
  — Миллер — самодовольный болван, — отрезала леди Эстуэлл. — Присаживайтесь, мосье Пуаро. Лили очень старалась отговорить меня, когда я решила послать за вами, но я не ребенок и сама знаю, что мне делать.
  — Что ж, это не каждому дано, — отозвался Пуаро, следуя за хозяйкой дома к дивану.
  Леди Эстуэлл удобно устроилась среди подушек лицом к сыщику.
  — Лили — очень славная девушка, но она уверена, что все знает лучше всех, а такие чаще всего ошибаются, поверьте моему опыту. Я, конечно, особым умом не блещу, что греха таить, но ошибаюсь куда реже других, потому что всегда полагаюсь на свою интуицию. Хотите, я вам скажу, кто убийца, мосье Пуаро? Женщины всегда чувствуют такие вещи!
  — А мисс Маргрейв тоже чувствует?
  — Что она вам наговорила? — вскинулась леди Эстуэлл.
  — Она ознакомила меня с обстоятельствами дела.
  — С обстоятельствами? Обстоятельства, конечно, против Чарлза, но поверьте, мосье Пуаро, он здесь ни при чем. Я знаю, что он ни при чем!
  Убежденность леди Эстуэлл могла хоть кого сбить с толку, но Пуаро не отступал.
  — Вы в этом твердо уверены, леди Эстуэлл?
  — Я уверена, что моего мужа убил Трефюзис, мосье Пуаро.
  — Почему же?
  — Что вы, собственно, хотите знать? Почему убил или почему я в этом уверена? Говорю вам, я это знаю! У меня так всегда. Мне все сразу становится ясно, и с этого меня уже не свернешь.
  — Мистер Трефюзис получил что-нибудь по завещанию сэра Рубена?
  — Ни пенни, — торжествующе отчеканила леди Эстуэлл. — И из этого следует, что Рубен его не любил и не доверял ему.
  — А долго он проработал у сэра Рубена?
  — Лет девять.
  — Это долгий срок, — вкрадчиво промурлыкал Пуаро. — Столько лет прослужить одному человеку… Да, мистер Трефюзис, должно быть, хорошо изучил своего хозяина.
  — К чему вы клоните? — нахмурилась леди Эстуэлл. — При чем здесь это?
  — Мне пришла в голову одна идейка, — пояснил Пуаро. — Не то чтобы блестящая, но нетривиальная — относительно того, как сказывается служба на личности человека.
  — Говорят, вы очень умный, — с некоторым сомнением обронила леди Эстуэлл, не сводя с Пуаро пристального взгляда.
  — Надеюсь, что смогу когда-нибудь убедить в этом и вас, мадам, — рассмеялся Пуаро, — но давайте вернемся к мотиву преступления. Расскажите, кто из ваших домашних был здесь в день трагедии.
  — Ну, Чарлз, само собой.
  — Он ведь, насколько я понимаю, племянник сэра Рубена, а не ваш?
  — Да. Единственный сын сестры Рубена. Она вышла замуж за довольно состоятельного человека, но он не пережил очередного краха на бирже, а вскоре умерла и она сама — вот тогда Чарлз и перебрался к нам. Ему тогда было двадцать три, и он собирался стать юристом, но после этого несчастья Рубен взял его к себе на службу.
  — Так он человек усердный, этот мосье Чарлз?
  — Приятно поговорить с таким догадливым человеком. — Леди Эстуэлл одобрительно кивнула. — В том-то и дело, что нет. Ни усердным, ни прилежным Чарлза никак не назовешь. Он вечно что-нибудь путал или забывал, и у них с дядюшкой бывали из-за этого жуткие свары. Конечно, ладить с Рубеном было нелегко. Сколько раз я ему говорила: «Ты что, забыл, каким сам был в молодости?»
  Он тогда был совсем другим, мосье Пуаро.
  — Все меняется, миледи, — отозвался Пуаро. — Таков закон природы.
  — И все же мне он никогда так не грубил, — вздохнула леди Эстуэлл. — Ну, а если и грубил, то всегда потом просил прощения. Бедный мой Рубен…
  — Так он, значит, был тяжелый человек? — осведомился Пуаро.
  — Ну, я-то умела с ним справляться, — похвалилась леди Эстуэлл с видом бесстрашной укротительницы тигров. — Но вот на слуг он рычал довольно часто — это, конечно, создавало кое-какие неудобства. Внушение тоже надо делать достойно, а Рубен этого не умел.
  — А как сэр Рубен распорядился своим наследством?
  — Половину мне, половину Чарлзу, — отозвалась, ни секунды не задумываясь, леди Эстуэлл. — Адвокаты, конечно, наводят тень на плетень, но на самом деле примерно так и будет.
  — Понятно. понятно, — пробормотал Пуаро. — Теперь, леди Эстуэлл, давайте поговорим о ваших домочадцах. Итак, в доме были вы сами, племянник сэра Рубена, мистер Чарлз Леверсон, секретарь, мистер Оуэн Трефюзис, и мисс Лили Маргрейв. Не могли бы вы поподробнее рассказать об этой юной особе?
  — А что бы вы хотели узнать о Лили?
  — Ну, например, как давно она у вас служит.
  — Около года. До нее у меня тоже были секретарши-компаньонки, но все они жутко действовали мне на нервы. Лили не такая. Она всегда была тактична и отличалась здравым смыслом, да и собой она очень хороша, а я люблю видеть вокруг красивые лица. У меня есть свои причуды, мосье Пуаро: я сразу решаю — либо человек мне нравится, либо нет.
  Едва я ее увидела, я сказала себе: «Это то, что надо».
  — Вам ее порекомендовали ваши знакомые, леди Эстуэлл?
  — Нет, она, кажется, пришла по объявлению. Да, точно, по объявлению.
  — Вам что-нибудь известно о ее родных, о семье?
  — Родители у нее, кажется, живут в Индии. Я о них толком ничего не знаю, но ведь с первого взгляда видно, что Лили — истинная леди. Разве не так, мосье Пуаро?
  — О, разумеется, разумеется.
  — Конечно, — продолжала леди Эстуэлл, — меня-то леди никак не назовешь. Я это знаю, и слуги знают, но я свои недостатки ни на ком не вымещаю. Я сразу вижу, что у кого за душой, а лучше Лили ко мне никто не относился.
  Она мне как дочь, мосье Пуаро, уж вы поверьте.
  Пуаро задумчиво протянул руку и симметрично разложил лежавшие на столике вещицы.
  — И что, сэр Рубен разделял ваши чувства? — поинтересовался он, не сводя глаз с изящных безделушек.
  — Мужчины все по-другому воспринимают, — отозвалась леди Эстуэлл после приметной паузы. — Но в общем они прекрасно ладили.
  — Спасибо, мадам, — поблагодарил Пуаро, улыбаясь в усы. — И больше в доме никого в ту ночь не было? Не считая слуг, конечно.
  — Был еще Виктор.
  — Виктор?
  — Ну да, брат мужа и его деловой партнер.
  — Он живет в вашем доме?
  — Нет, он просто приехал погостить. Последние несколько лет он живет в Западной Африке.
  — Ах, в Западной Африке, — пробормотал Пуаро. Из опыта общения с леди Эстуэлл он понял, что наводящие вопросы здесь ни к чему: почтенная дама сама с удовольствием все расскажет; остается только запастись терпением.
  — Говорят, это чудесное место, но, по-моему, мужчинам оно на пользу не идет. Они там слишком много пьют и теряют контроль над собой. У всех Эстуэллов характер кошмарный, но уж Виктор после возвращения из Африки стал просто невыносим. Он и меня-то иногда пугает.
  — Интересно, пугает ли он мисс Маргрейв? — пробормотал себе под нос Пуаро.
  — Лили? Ну, они не так часто видятся.
  Пуаро сделал кое-какие пометки в крошечной записной книжечке, затем вставил карандаш в петельку на развороте и убрал книжечку в карман.
  — Благодарю вас, леди Эстуэлл. Теперь, если вы не против, я хотел бы потолковать с Парсонсом.
  — Вызвать его сюда?
  Леди Эстуэлл потянулась к звонку, но Пуаро поспешил вмешаться:
  — Нет-нет, не беспокойтесь. Я сам к нему спущусь.
  Невозможность присутствовать при разговоре явно расстроила леди Эстуэлл, и Пуаро постарался принять таинственный вид.
  — Это важно, — произнес он с многозначительным видом и вышел, оставив хозяйку крайне заинтригованной.
  Парсонса он нашел в буфетной — тот чистил столовое серебро.
  — Я должен представиться, — заявил Пуаро, поклонившись. — Я — частный сыщик.
  — Да, сэр, — ответствовал Парсонс почтительным, но несколько прохладным тоном. — Мы, собственно, так и думали.
  — Меня пригласила леди Эстуэлл, — продолжал Пуаро. — Она не удовлетворена ходом расследования — далеко не удовлетворена.
  — Их сиятельство не раз говорили при мне об этом, — подтвердил Парсонс.
  — Короче говоря, — подытожил Пуаро, — вы все прекрасно знаете? Так ведь? Ну, тогда не будем терять времени на эти глупости. Будьте так добры, отведите меня к себе в спальню и подробно расскажите, что именно вы слышали в ночь убийства.
  Дворецкий занимал комнату на первом этаже, рядом с комнатой для слуг. Окна там были забраны решетками, в углу стоял сейф. Парсонс кивнул в сторону узкой кровати.
  — Я уже лег спать, сэр, в одиннадцать. Мисс Маргрейв тоже пошла к себе в спальню, а леди Эстуэлл с сэром Рубеном были в Башне.
  — Так леди Эстуэлл была с сэром Рубеном? Ну-ну, продолжайте.
  — Кабинет, сэр, прямо над моей комнатой. Оттуда слышен звук голосов, но слов, понятно, разобрать нельзя.
  Заснул я, пожалуй, где-то в половине двенадцатого, а около полуночи проснулся: входная дверь хлопнула — мистер Леверсон вернулся. Потом слышу наверху шаги и через минуту-другую — голос мистера Леверсона.
  Мне тогда показалось, сэр, что мистер Леверсон был… ну, не то чтобы пьян, но… буен. Он просто кричал на сэра Рубена. До меня только отдельные слова доносились, так что понять, в чем дело, было нельзя, и тут вдруг вскрик и тяжелый удар. Тяжелый удар, — повторил Парсонс после паузы.
  — Если мне не изменяет память, в романах обычно пишут о глухом ударе, — задумчиво уточнил Пуаро.
  — Возможно, сэр, но я слышал тяжелый удар, — заявил Парсонс тоном, не допускающим возражений.
  — Тысяча извинений, — поспешил загладить неловкость Пуаро.
  — Не стоит, сэр. И вот после удара — голос мистера Леверсона. «Боже мои!» — кричит. — «Боже мой!», и больше ни слова, сэр.
  Прежняя сдержанность изменила Парсонсу. Теперь он, найдя благодарного слушателя, рассказывал ему с явным удовольствием.
  — Mon Dieu!1542 — не замедлил подыграть Пуаро. — Представляю, какие чувства вы при этом испытывали!
  — Да, сэр, — согласился Парсонс, — истинная правда.
  Не то чтобы я в этом момент заподозрил что-то странное.
  Просто подумал, что надо проверить, все ли там наверху в порядке. Я тогда в темноте даже стул опрокинул.
  Так вот, открываю я дверь, прохожу через комнату для слуг и выхожу через другую дверь в коридор, откуда наверх черная лестница ведет. Стою, значит, я в нерешительности на площадке, и тут сверху голос мистера Леверсона, такой сердечный, веселый даже. «Ну, все хорошо, что хорошо кончается, — говорит. — Покойной ночи». И слышу, идет он по коридору к своей комнате и насвистывает.
  Тут я, понятно, сразу назад к себе пошел и спать лег.
  Ну, думаю, уронили что-нибудь на пол, только и всего.
  Сами посудите, сэр, как я мог подумать, что сэр Рубен убит, когда ему мистер Леверсон покойной ночи пожелал?
  — А вы уверены, что это был голос именно мистера Леверсона?
  По снисходительному взгляду Парсонса маленький бельгиец понял, что тут не может быть никаких сомнений.
  — У вас ко мне есть еще какие-либо вопросы, сэр?
  — Только один. Вам нравится мистер Леверсон?
  — Я… простите, сэр?
  — Это же так просто. Вам нравится мистер Леверсон?
  Изумление Парсонса быстро перешло в смущение.
  — Общее мнение слуг, сэр… — выдавил он из себя и запнулся.
  — Бога ради, — подбодрил его Пуаро, — пусть это будет общее мнение.
  — Общее мнение таково, сэр, что мистер Леверсон — джентльмен симпатичный и не жадный, но, как бы это сказать… не семи пядей во лбу.
  — Вот как! А знаете, Парсонс, я, еще не видя мистера Леверсона, составил о нем точно такое же представление.
  — Скажите на милость, сэр!
  — А что вы думаете — простите, каково общее мнение слуг — о секретаре?
  — Очень спокойный и выдержанный джентльмен, сэр.
  Старается никого ничем не стеснить.
  — Vraiment?1543 — отозвался Пуаро.
  — Их сиятельство, — произнес, откашлявшись, дворецкий, — иногда склонны к поспешным суждениям.
  — Так, значит, по общему мнению слуг преступление совершил мистер Леверсон?
  — Никто из нас не хочет в это верить, сэр, — признался Парсонс. — Мы… по правде сказать, мы не думали, что он на такое способен.
  — Однако он весьма вспыльчив?
  — Если вы хотите знать, кто в этом доме самый что ни на есть вспыльчивый… — придвинулся поближе Парсонс.
  — Нет-нет! — протестующе поднял руку Пуаро. — Я хотел бы знать совсем другое — у кого в этом доме самый спокойный характер.
  Парсонс уставился на него, забыв закрыть рот.
  
  
  3
  Не тратя больше времени на ошеломленного дворецкого, Пуаро с любезным поклоном — в чем-чем, а в любезности ему нельзя было отказать — вышел из комнаты и направился в большой квадратный вестибюль. Там он постоял некоторое время в задумчивости, по-птичьи склонив голову к плечу, потом бесшумно подошел к одной из дверей и распахнул ее.
  С порога он увидел небольшую комнатушку, уставленную полками с книгами. В дальнем углу за огромным столом сидел худой, бледный молодой человек со слабым подбородком и в пенсне. Он что-то деловито писал.
  Минуту-другую Пуаро наблюдал за ним, затем нарушил тишину энергичным покашливанием:
  — Кх-м-м, кх-м…
  Молодой человек обернулся. Не похоже было, чтобы он сильно удивился, скорее, лицо его приняло озабоченное выражение.
  Маленький сыщик отвесил церемонный поклон.
  — Я имею честь беседовать с мистером Трефюзисом, не так ли? Прекрасно! Меня зовут Пуаро, Эркюль Пуаро.
  Возможно, вы обо мне слышали.
  — Э-э… Да… Да, конечно, — пробормотал молодой человек, явно смущенный столь пристальным вниманием.
  Оуэну Трефюзису было на вид тридцать с небольшим.
  При первом же взгляде на него Пуаро сразу понял, почему никто не принимал всерьез обвинений леди Эстуэлл. Аккуратный, чистенький мистер Оуэн Трефюзис был человеком обезоруживающе мягким, из тех, кем окружающие могут безнаказанно помыкать (что они частенько и делают), не рискуя нарваться на сопротивление.
  — Вас, разумеется, пригласила леди Эстуэлл, — нарушил наконец молчание секретарь. — Она об этом говорила.
  Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?
  Он держался вежливо, но сдержанно. Усевшись в предложенное ему кресло, Пуаро мягко спросил:
  — Леди Эстуэлл не делилась с вами своими подозрениями?
  — Насколько я могу судить, — слабо улыбнулся Оуэн Трефюзис, — она подозревает меня. Ерунда, конечно, но тем не менее. С тех пор она со мной практически не разговаривает, а если мы встречаемся в коридоре — вжимается в стену.
  В его поведении не было ни тени страха или фальши, а в голосе слышалось не столько возмущение, сколько изумление. Кивнув, Пуаро с обескураживающей прямотой подтвердил:
  — Между нами говоря, мне она сказала то же самое. Я с ней, конечно, не спорил — я уже давно взял за правило не спорить с уверенными в собственной правоте леди. Сами понимаете, толку от этого никакого.
  — Ну разумеется.
  — Я говорю только «да, миледи», «вы совершенно правы, миледи», «precisement1544, миледи». Эти слова ничего не значат, но тешат самолюбие и прекрасно успокаивают.
  Мое дело — вести расследование. Конечно, маловероятно, что преступление совершил не мистер Леверсон, а кто-то еще, но иногда случается и невероятное.
  — Я прекрасно вас понимаю. Можете мною располагать, я к вашим услугам.
  — Воn1545, — заключил Пуаро. — Рад, что мы поняли друг друга. А теперь расскажите мне, пожалуйста, о событиях того дня. Начиная с обеда, если можно.
  — Как вы уже, несомненно, знаете, Леверсона на обеде не было, — начал секретарь. — Он серьезно повздорил с дядюшкой и отправился обедать в гольф-клуб. Сэр Рубен, конечно, пребывал в скверном расположении духа.
  — Он и так-то был не слишком любезен, се Monsieur1546? — позволил себе некоторую вольность Пуаро.
  — Сущий изверг! — рассмеялся Трефюзис. — За девять-то лет я его изучил досконально, мосье Пуаро. Исключительно трудный был человек. Если уж он впадал в ярость, то под руку ему лучше было не попадаться ни правому, ни виноватому. Но я в конце концов понял, как себя вести в подобных случаях, и просто пропускал его ругань мимо ушей. На самом-то деле он был человек незлой, но уж больно горячий и несдержанный. Главное, ему нельзя было перечить.
  — И что, остальные вели себя с ним так же благоразумно?
  — Леди Эстуэлл даже любила с ним сражаться, — пожал плечами Трефюзис. — Она нисколько сэра Рубена не боялась и за словом в карман не лезла. Потом они всегда мирились, ведь сэр Рубен был к ней очень привязан.
  — А в тот вечер они тоже ссорились?
  Секретарь покосился на Пуаро и, помешкав, ответил:
  — Думаю, что да. А почему вы спрашиваете?
  — Просто так.
  — Точно я ничего не знаю, — пояснил секретарь, — но, похоже, все шло к этому.
  — Кто еще был на обеде? — сменил тему Пуаро.
  — Мисс Маргрейв, мистер Виктор Эстуэлл и я.
  — И что было потом?
  — Мы перешли в гостиную, но сэр Рубен отправился к себе в кабинет. Он заявился минут через десять и задал мне выволочку за какую-то ерунду, не так составленное письмо, кажется. Я поднялся с ним в Башню и все исправил.
  Потом пришел мистер Виктор Эстуэлл и сказал, что ему надо кое-что обсудить с братом. Я оставил их вдвоем и спустился в гостиную к дамам.
  Примерно через четверть часа сэр Рубен бешено затрезвонил в колокольчик, и Парсонс сообщил, что меня немедленно требуют наверх. В дверях кабинета мистер Виктор Эстуэлл едва не сбил меня с ног. Видно было, что он вне себя, он вообще человек горячий. Думаю, он меня даже не заметил.
  — Сэр Рубен вам что-нибудь сказал по этому поводу?
  — Он сказал: «Виктор вконец свихнулся. Рано или поздно в запале он кого-нибудь прикончит».
  — Вот как! — протянул Пуаро. — А вы не знаете, в чем там было дело?
  — Понятия не имею.
  Это прозвучало чересчур поспешно и только укрепило уверенность Пуаро в том, что Трефюзис при желании мог бы поведать куда больше, чем говорил. Настаивать, однако, маленький бельгиец не стал.
  — И что же произошло потом? Продолжайте, прошу вас.
  — Часа полтора я работал с сэром Рубеном, а в одиннадцать пришла леди Эстуэлл, и сэр Рубен сказал, что я могу идти спать.
  — Что вы и сделали?
  — Да.
  — Вы не знаете, долго ли леди Эстуэлл оставалась в кабинете?
  — Понятия не имею. Ее комната на втором этаже, а моя на третьем, так что я не мог слышать, когда она прошла к себе.
  — Понятно. — Пуаро пару раз кивнул и поднялся. — А теперь, мосье, отведите меня в Башню.
  Вслед за секретарем он поднялся по широким ступеням на площадку второго этажа. Оттуда они прошли по коридору до обитой сукном двери, выходившей на черный ход и в короткий коридор, заканчивавшийся еще одной дверью. Открыв ее, они оказались на месте преступления.
  То была просторная, квадратная комната, около тридцати футов в длину и в ширину. Потолки в Башне были раза в два выше, чем в любом другом помещении Монрепо. На стенах висели мечи и ассегаи1547, а на столах было разложено множество заморских диковинок. В дальнем конце, в оконном проеме, стоял большой письменный стол, к которому Пуаро и направился.
  — Здесь нашли сэра Рубена?
  Трефюзис кивнул.
  — Насколько я помню, его ударили сзади?
  Секретарь снова кивнул.
  — Его убили одной из этих дикарских палиц, — пояснил он. — Дьявольски тяжелая штука. Смерть, должно быть, была мгновенной.
  — Это подтверждает, что убийство не было заранее обдуманным. Внезапная ссора, первое попавшееся под руку оружие…
  — Да, все против бедняги Леверсона.
  — Мертвец сидел, уронив голову на стол?
  — Нет, тело сползло на пол.
  — Вот как! — насторожился Пуаро. — Любопытно.
  — Почему любопытно? — удивился секретарь.
  — А вот почему. — И Пуаро указал на не правильной формы пятно на полированной поверхности стола. — Это кровь, mon ami1548.
  — Она могла просто брызнуть сюда, — предположил Трефюзис, — или стол могли испачкать, когда переносили тело.
  — Возможно, весьма возможно, — пробормотал Пуаро. — Других дверей здесь нет?
  — Есть еще выход на лестницу. — Трефюзис отодвинул синюю бархатную занавеску в ближайшем к двери углу комнаты. Оттуда уходила вверх маленькая витая лестница. — Прежний владелец был астрономом. Лестница ведет в башенку, где был установлен телескоп. Сэр Рубен приказал переоборудовать это помещение под спальню и иногда, если засиживался за работой допоздна, оставался там ночевать.
  Пуаро проворно взбежал по ступенькам. Круглая комнатка наверху была обставлена более чем скромно: раскладушка, стул и ночной столик. Убедившись, что другого выхода оттуда нет, Пуаро спустился к ожидавшему его Трефюзису.
  — Вы слышали, как мистер Леверсон вернулся домой?
  — Я к тому времени спал сном праведника, — покачал головой секретарь.
  Кивнув, Пуаро не спеша осмотрелся вокруг.
  — Eh bien!1549 — заключил он. — Думаю, здесь нам больше делать нечего… Разве что не будете ли вы так любезны задернуть шторы?
  Трефюзис послушно задернул тяжелые черные занавески на окне в дальнем конце комнаты. Пуаро включил верхний свет под тяжелым алебастровым колпаком.
  — А настольной лампы здесь не было? — спросил он.
  Вместо ответа секретарь щелкнул выключателем мощной зеленой лампы, стоявшей на письменном столе. Пуаро выключил верхний свет, потом вновь зажег его.
  — C'est bien!1550 Здесь я закончил.
  — Обед в половине восьмого, — негромко сказал секретарь.
  — Благодарю вас, мистер Трефюзис, за вашу исключительную любезность.
  — Всегда к вашим услугам.
  В задумчивости Пуаро отправился в отведенную ему комнату, где невозмутимый Джордж раскладывал хозяйские вещи.
  — Дорогой мой Джордж, — обратился к нему детектив, — надеюсь, за обедом мне посчастливится увидеть некоего джентльмена, который меня занимает все больше и больше. Этот человек недавно вернулся из тропиков — и, судя по всему, у него тропический темперамент. Человек, о котором Парсонс старается мне рассказать и которого Лили Маргрейв предпочитает не упоминать. Сэр Рубен и сам был с норовом, Джордж. Представьте, что бывает, когда два таких характера сталкиваются. Шерсть летит комьями, так это, кажется, у вас называется?
  — Правильнее было бы сказать «клочьями», сэр, и, кроме того, их не обязательно должно быть двое.
  — Вот как?
  — Совсем не обязательно, сэр. Вот моя тетушка Джемайма была уж на что остра на язык, как только не измывалась над своей сестрой. Ужас, что творилось, чуть со свету не сжила ее. Но если тетушке давали отпор — тут же успокаивалась. Ее приводила в ярость только безропотность.
  — Х-м. А вы знаете, в этом что-то есть.
  Последовало долгое молчание, прерванное деликатным покашливанием Джорджа:
  — Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен, сэр?
  — Разумеется, — очнулся от раздумий Пуаро. — Вы можете разузнать, какого цвета платье было на мисс Лили Маргрейв в тот вечер и какая горничная ей прислуживала.
  Эти странные пожелания были выслушаны все с тем же невозмутимым видом.
  — Слушаюсь, сэр. К утру я все выясню.
  Пуаро подошел к камину и стал всматриваться в огонь.
  — Что бы я делал без вас, Джордж, — пробормотал он. — Вашу тетушку Джемайму я никогда не забуду.
  
  
  В тот вечер Пуаро так и не встретился с Виктором Эстуэллом. Тот сообщил по телефону, что дела вынуждают его задержаться в Лондоне.
  — Он, наверное, теперь ведет дела вашего покойного мужа? — поинтересовался Пуаро у леди Эстуэлл.
  — Виктор — компаньон фирмы, — пояснила та. — Он ездил в Африку, чтобы получить концессии1551 на разработку каких-то рудников. Рудников, я не ошибаюсь, Лили?
  — Да, леди Эстуэлл, рудников.
  — Там найдено то ли олово, то ли медь, то ли золото… Лили, вы должны это помнить, вы же все время спрашивали об этом Рубена. Аккуратнее, милочка, этак вы опрокинете вазу.
  — Здесь так жарко, когда горит камин, — пожаловалась девушка. — Можно… можно я приоткрою окно?
  — Конечно, милая, — безмятежно отозвалась леди Эстуэлл.
  Под пристальным взглядом Пуаро Лили Маргрейв подошла к окну и распахнула его. Какое-то время она жадно вдыхала свежий вечерний воздух, потом вернулась за стол.
  — Значит, мадемуазель интересуется добычей полезных ископаемых? — мягко поинтересовался Пуаро.
  — Ну, это громко сказано, — принужденно улыбнулась девушка, — Я, конечно, прислушивалась к тому, что говорил сэр Рубен, но так толком ничего не поняла.
  — Ну, значит вы очень здорово притворялись, — отозвалась леди Эстуэлл. — Бедный Рубен даже решил, что у вас были какие-то свои причины вникать во все эти тонкости.
  Хотя Пуаро ни на мгновение не отвел взгляда от языков пламени, боковым зрением он увидел тень досады, мелькнувшую по лицу Лили Маргрейв, и ловко сменил тему. Когда же пришло время отправляться спать, Пуаро обратился к хозяйке дома:
  — Не могли бы вы уделить мне еще пару минут, мадам?
  Лили Маргрейв тотчас удалилась, а леди Эстуэлл выжидательно посмотрела на маленького сыщика.
  — В тот вечер вы последней видели сэра Рубена живым?
  Леди Эстуэлл кивнула и поспешно поднесла к глазам платок с черной каймой.
  — О, не волнуйтесь, прошу вас, не надо.
  — Стараюсь, мосье Пуаро, но это выше моих сил.
  — С моей стороны было чудовищной бестактностью затевать этот разговор.
  — Нет-нет, продолжайте. О чем вы хотели спросить?
  — Насколько я понимаю, когда вы поднялись в Башню и сэр Рубен отпустил мистера Трефюзиса, было около одиннадцати. Верно?
  — Верно. Около одиннадцати.
  — И как долго вы пробыли в кабинете?
  — Я ушла к себе без четверти двенадцать; помнится, я взглянула на часы.
  — Леди Эстуэлл, не могли бы вы рассказать мне, о чем вы беседовали с мужем?
  Вместо ответа леди Эстуэлл бессильно опустилась на диван и, потеряв всякое самообладание, заплакала навзрыд.
  — Мы по… по… повздорили, — всхлипывала она.
  — Из-за чего же? — почти нежным голосом поинтересовался Пуаро.
  — И… и… из-за всего сразу. В-все началось с Л-лили.
  Рубен ее невзлюбил — ни с того ни с сего — сказал, будто она рылась в его бумагах. Он требовал, чтобы я дала ей расчет, но я сказала, что она чудесная девушка и этого он от меня не дождется. А он… он начал на меня орать, а я этого не выношу, ну, я и сказала ему все, что я о нем думала… ну, не то чтобы я это думала на самом деле, мосье Пуаро… А он сказал, что вытащил меня из трущоб, женившись на мне… А я ему на это… Да какое это сейчас имеет значение? Никогда себе не прощу. Вы же знаете, как это бывает, мосье Пуаро. Я всегда считала, что после грозы воздух становится чище, и вот… Ну кто мог знать, что в тот же вечер его убьют? Бедный Рубен…
  Пуаро сочувственно внимал ее излияниям.
  — Я расстроил вас, — произнес он наконец, — и прошу меня простить. А теперь давайте поговорим без эмоций.
  Вы по-прежнему считаете, что вашего мужа убил мистер Трефюзис?
  — Женская интуиция, мосье Пуаро, — гордо выпрямилась леди Эстуэлл, — меня еще никогда не подводила.
  — Разумеется, разумеется. Но когда он это сделал?
  — Когда? После того, как я ушла, естественно.
  — Вы ушли от сэра Рубена без четверти двенадцать.
  Без пяти двенадцать появился мистер Леверсон. Вы хотите сказать, что за эти десять минут секретарь пробрался из своей спальни в Башню и убил сэра Рубена?
  — Во всяком случае, это не исключено.
  — Как многое другое. Да, убийство могло произойти в эти десять минут. Но — произошло ли?
  — Он-то сам уверяет, что спал без задних ног, — пожала плечами леди Эстуэлл, — да кто же ему поверит?
  — Но ведь никто не видел, чтобы он поднимался в кабинет, — напомнил Пуаро.
  — Ну и что! Все спали, потому никто и не видел! — торжествующе отозвалась леди Эстуэлл.
  — Как знать, — пробормотал себе под нос Пуаро. — Eh bien, — продолжил он после паузы, — желаю вам доброй ночи, леди Эстуэлл.
  
  
  4
  Джордж аккуратно поставил поднос с утренним кофе у постели хозяина.
  — В интересующий вас вечер, сэр, мисс Маргрейв была в платье из светло-зеленого шифона.
  — Благодарю вас, Джордж. На вас всегда можно положиться.
  — Мисс Маргрейв прислуживает младшая горничная, сэр. Ее зовут Гледис.
  — Спасибо, Джордж. Вам просто цены нет.
  — Вы преувеличиваете, сэр.
  — Чудесное утро, — произнес, глядя в окно, Пуаро, — но, похоже, никто не собирается вставать. Думаю, дорогой мой Джордж, Башня будет в нашем полном распоряжении для небольшого эксперимента.
  — Я вам понадоблюсь, сэр?
  — Не беспокойтесь, — заверил Пуаро, — эксперимент абсолютно безболезнен.
  Когда они вошли в Башню, шторы там были по-прежнему задернуты. Джордж уже взялся за шнур, но его остановил Пуаро.
  — Оставим все как есть. Зажгите только настольную лампу.
  Верный слуга повиновался.
  — Теперь, дорогой мой Джордж, сядьте на этот стул.
  Сделайте вид, что пишете. Tres bien.1552 Теперь я хватаю палицу, подкрадываюсь к вам сзади и бью вас по голове.
  — Да, сэр, — подтвердил Джордж.
  — Да, но после удара вы уже не должны писать, — уточнил Пуаро. — Сами понимаете, я не могу довести наш эксперимент до конца. Тем не менее мы должны соблюсти максимум правдоподобия. Я вроде бы бью вас по голове, и вы падаете замертво, вот так. Руки у вас расслаблены, тело обмякло. Позвольте я покажу вам нужную позу. Да нет же, не напрягайте мускулы! Джордж, — с тяжелым вздохом сказал, наконец, Пуаро, — вы замечательно гладите брюки, но воображение у вас отсутствует начисто. Вставайте. Давайте я.
  И Пуаро в свою очередь уселся за письменный стол.
  — Я пишу, — возвестил он. — Я весь поглощен этим. Вы хватаете палицу, подкрадываетесь ко мне сзади и бьете по голове. Трах! Перо выпадает, я падаю вперед, но не очень далеко — ведь стул низкий, а стол высокий, да, и падаю я на руки. Будьте так любезны, Джордж, вернуться к двери и, стоя там, сказать мне, что вы видите.
  — Гм-м…
  — Да, Джордж?
  — Я вижу вас, сэр, сидящим за столом.
  — Сидящим за столом?
  — Отсюда не так уж хорошо видно, сэр, — пояснил Джордж, — далековато, да и лампа сильно затенена. Позвольте, я зажгу верхний свет, сэр?
  Рука Джорджа потянулась к выключателю.
  — Никоим образом, — резко оборвал его Пуаро. — Обойдемся тем, что есть. Значит, я склонился над столом, вы стоите у двери. Теперь подходите, Джордж, подходите и положите мне руку на плечо.
  Джордж повиновался.
  — Обопритесь слегка на меня, Джордж, вы не вполне твердо держитесь на ногах. Ага! Voila!1553
  Обмякшее тело Эркюля Пуаро мастерски сползло вбок.
  — Я сваливаюсь на пол, вот так! — откомментировал он. — Мои предположения оправдались. А теперь нам предстоит заняться еще более важным делом.
  — Неужто, сэр?
  — Ну да. Мне необходимо как следует позавтракать. — Он от души рассмеялся собственной шутке. — Ни при каких обстоятельствах не следует забывать о желудке.
  Джордж неодобрительно промолчал, а Пуаро, весело посмеиваясь, направился вниз по лестнице. Он был доволен, все складывалось как нельзя лучше.
  После завтрака Пуаро познакомился с Гледис, младшей горничной. Его весьма интересовало, что она может сообщить о случившейся в их доме трагедии. Гледис сочувствовала Чарлзу, хотя и не сомневалась в его виновности.
  — Бедный молодой джентльмен, сэр, каково-то ему сейчас… Он ведь тогда не в себе был…
  — Они должны были ладить с мисс Маргрейв, — предположил Пуаро, — ведь они были почти сверстниками.
  — Куда там, мисс Лили на него свысока смотрела, — покачала головой Гледис. — Всякие там шуры-муры — ни-ни.
  — А ему она нравилась?
  — Так, между прочим пытался ухаживать, но — ничего серьезного, сэр. Вот мистер Виктор, он-то точно от нее без ума, — хихикнула Гледис.
  — Ah vraiment!1554
  — И еще как! — снова захихикала Гледис. — Он в нее с первого взгляда втюрился. Мисс Лили, она же и впрямь как лилия, верно, сэр? Высокая, с такими чудными золотистыми волосами!
  — Ей бы пошло зеленое вечернее платье, — промурлыкал Пуаро. — Есть такой оттенок зеленого…
  — Так есть у нее зеленое платье, сэр, — заверила Гледис. — Сейчас, конечно, она его не наденет, потому как траур, но в тот вечер, как сэр Рубен погиб, она как раз в нем была.
  — Причем ей подошел бы не темно-зеленый, а светлый, — предположил Пуаро.
  — Оно и есть светло-зеленое, сэр. Погодите минутку, я вам его принесу, посмотрите. Мисс Лили как раз собак выгуливать пошла.
  Пуаро кивнул. Он знал об этом не хуже Гледис. Он специально отправился на поиски горничной только после того, как убедился, что Лили в доме нет. Гледис убежала и вскоре вернулась с зеленым вечерним платьем на плечиках.
  — Exquis!1555 — прошептал Пуаро, восхищенно вскинув руки. — Позвольте мне посмотреть его на свету.
  Взяв у Гледис плечики, он поспешил к окну, наклонился над платьем, потом отодвинул его на расстояние вытянутой руки.
  — Чудесное платье, — вынес он свой вердикт. — Просто восхитительное. Безмерно благодарен, что вы мне его показали.
  — Не стоит, сэр, — не без лукавства отозвалась Гледис. — Всем известно, что французы знают толк в дамских туалетах.
  — Вы очень любезны, — пробормотал Пуаро вслед удаляющейся Гледис и, опустив взгляд, улыбнулся. В правой руке у него были зажаты крохотные маникюрные ножницы, в левой — аккуратно отрезанный клочок зеленого шифона.
  — Ну, — пробормотал он, — остается самое неприятное.
  Вернувшись к себе, он вызвал Джорджа.
  — Джордж, друг мой, на туалетном столике вы найдете золотую булавку для галстука.
  — Да, сэр.
  — На умывальнике стоит раствор карболки. Прошу вас окунуть в него острие булавки.
  Джордж, уже давно отучившийся удивляться причудам хозяина, в точности исполнил приказание.
  — Все готово, сэр.
  — Tres bien! Теперь подойдите сюда. Я протяну вам указательный палец, а вы введете в него кончик булавки.
  — Извините, сэр, вы хотите, чтобы я уколол вас?
  — Вот именно, вы угадали. Нужно, чтобы выступила кровь, но не слишком сильно.
  Джордж взялся за хозяйский палец. Пуаро зажмурился и откинулся назад. Едва верный слуга выполнил приказ, раздался пронзительный вопль Пуаро.
  — Je vous remercie1556, Джордж, — сказал он, взяв себя в руки. — Уж если вы что-то делаете, то делаете на совесть.
  Достав из кармана клочок зеленого шифона, он аккуратно промокнул им палец.
  — Операция увенчалась полным успехом, — заметил он, любуясь результатом своих действий. — Вам это не интересно, Джордж? Ну и ну!
  Слуга неприметно бросил взгляд за окно.
  — Простите, сэр, — пробормотал он, — к дому только что подъехал некий джентльмен в большом автомобиле.
  — А-а! — произнес, вставая, Пуаро. — Неуловимый Виктор Эстуэлл. Пойду познакомлюсь с ним.
  Голос Виктора Эстуэлла Пуаро довелось услышать еще до того, как он увидел его обладателя. Из прихожей доносились громовые раскаты:
  — Да полегче ты, идиот! Там же внутри стекло! Черт возьми, Парсонс, не путайтесь под ногами! Ставь ящик, дубина!
  Пуаро проворно спустился по лестнице и вежливо поклонился громогласному крупному мужчине.
  — Кто вы такой, черт возьми? — прорычал великан.
  — Меня зовут Эркюль Пуаро, — еще раз склонил голову знаменитый детектив.
  — Господи! — прорычал Виктор Эстуэлл. — Так Нэнси все-таки послала за вами?
  Положив увесистую ладонь на плечо Пуаро, он повел его в гостиную.
  — Так вы, значит, и есть тот детектив, с которым все так носятся? — Он пытливо осмотрел Пуаро с ног до головы. — Прошу прощения за грубость. Шофер у меня — редкий тупица, а Парсонс, старый хрыч, всегда на нервы действует. Не переношу дураков, знаете ли, — произнес он извиняющимся тоном. — Но вас-то, мосье Пуаро, к ним никак не отнесешь, так ведь?
  Он весело расхохотался.
  — Тех, кто меня недооценивал, всегда постигало жестокое разочарование, — подтвердил Пуаро.
  — Вот оно как? Значит, Нэнси вытащила вас сюда — из-за этой своей придури насчет секретаря. Все это чистая блажь — Трефюзис мухи не обидит, разве что муха с ним сама со скуки сдохнет. Он и пить-то ничего не пьет, кроме чая. Вы только зря тратите время.
  — Время, потраченное на постижение природы человеческой, вряд ли можно считать потраченным впустую, — важно возразил Пуаро.
  — Постижение природы человеческой? — озадаченно пробормотал Виктор Эстуэлл. Затем он плюхнулся в кресло. — Могу я вам чем-нибудь помочь?
  — Да, вы могли бы рассказать о вашей ссоре с братом в тот вечер.
  — Это к делу не относится, — отрезал Виктор Эстуэлл, энергично помотав головой.
  — Как сказать…
  — К Чарлзу Леверсону наша ссора отношения не имела.
  — А леди Эстуэлл полагает, что Чарлз не имеет отношения к убийству.
  — Узнаю Нэнси!
  — Парсонс говорит, что слышал, как вернулся мистер Леверсон, но своими глазами он этого не видел — как, впрочем, и все остальные.
  — Вот тут вы ошибаетесь, — возразил Эстуэлл. — Я его видел.
  — Видели?
  — Ну да. Рубен задал Чарлзу взбучку — и поделом, а потом набросился на меня. Ну, пришлось сказать ему пару ласковых — я нарочно, чтобы его позлить, вступился за парня. Я собирался потом сам с Чарлзом переговорить и объяснить, что к чему. Поэтому спать я сразу не пошел, а оставил дверь в своей комнате открытой и сидел курил.
  Моя комната на третьем этаже, мосье Пуаро, а комната Чарлза по соседству.
  — Извините, что перебиваю а мистер Трефюзис тоже обитает на вашем этаже?
  — Да, — кивнул Эстуэлл. — Его комната рядом с моей.
  — Ближе к лестнице?
  — Наоборот.
  В глазах Пуаро загорелся зеленоватый огонек, а Виктор тем временем продолжал:
  — Так вот, я дожидался Чарлза. Входная дверь хлопнула примерно без пяти двенадцать, но Чарлз не появлялся еще минут десять, ну, а когда появился, я понял, что лучше его не трогать…
  При этих словах Эстуэлл многозначительно развел руками.
  — Понятно, — пробормотал Пуаро.
  — Он, бедняга, на ногах не стоял, — продолжал Эстуэлл, — да и выглядел ужасно. Я решил, что он здорово перебрал. Теперь-то я понимаю, почему он был таким — как-никак только что порешил человека.
  — А из Башни до вас ничего не доносилось? — поспешил с вопросом Пуаро.
  — Нет, но я ведь был в другом конце дома. Стены здесь толстые, оттуда даже пистолетного выстрела не услышишь.
  Пуаро кивнул.
  — Я спросил, не помочь ли ему добраться до постели, — рассказывал между тем Эстуэлл, — но ом сказал, что и сам справится, ввалился к себе в комнату и захлопнул дверь. Ну а я тоже пошел укладываться.
  Пуаро задумчиво созерцал ковер.
  — Вы понимаете, мосье Эстуэлл, — произнес он наконец, — что ваше свидетельство очень важно?
  — Конечно, хотя… Что в нем, собственно, такого?
  — Вы говорите, что между тем, как хлопнула входная дверь и Леверсон появился наверху, прошло минут десять.
  Сам он, насколько я понимаю, говорит, что, войдя в дом, сразу отправился спать. Но дело не только в этом. Как ни парадоксально, выдвинутое леди Эстуэлл обвинение, опровергнуть достаточно сложно, а ваше свидетельство создает Трефюзису алиби.
  — Каким образом?
  — Леди Эстуэлл говорит, что ушла от своего супруга без четверти двенадцать, а Трефюзис лег спать в одиннадцать. Совершить преступление он мог только между одиннадцатью сорока пятью и возвращением Чарлза Леверсона. А раз вы сидели с открытой дверью, он не мог пройти мимо вас незамеченным.
  — Это верно, — согласился Эстуэлл.
  — Другой лестницы в доме нет?
  — Нет, чтобы попасть в Башню, он должен был пройти мимо моей двери, а он не проходил, могу поклясться.
  И вообще, мосье Пуаро, я ведь вам уже говорил, он жуткий рохля и тихоня.
  — Да-да, — поспешил заверить Пуаро, — это я уже понял. И еще один вопрос: из-за чего вы поссорились с сэром Рубеном? — продолжил он после некоторой паузы.
  — А это абсолютно вас не касается, — побагровев, рявкнул Эстуэлл.
  — Я всегда предельно тактичен, — вкрадчивым голосом протянул Пуаро, глядя в потолок, — когда речь идет о даме.
  Виктор Эстуэлл вскочил как ужаленный.
  — Черт бы вас побрал, как вы… О чем это вы?
  — Я сразу подумал о мисс Лили Маргрейв.
  Несколько мгновений Эстуэлл не знал, что на это ответить, потом кровь отлила от его лица, и он с обреченным видом опустился на стул.
  — Не стоит мне с вами тягаться, мосье Пуаро. Да, мы поссорились из-за Лили. Рубен понес такое… Он, видите ли, раскопал, что она представила подложные рекомендации, в общем, что-то в этом роде. Глупость какую-то.
  Ну, а потом договорился до того, что она по ночам бегает на свидания к какому-то проходимцу. Тут я ему и выдал: сказал, что люди и за меньшее жизни лишались. Он сразу утихомирился. Рубен, когда я в раж входил, меня побаивался.
  — Ничего удивительного, — вежливо заметил Пуаро.
  — А к Лили Маргрейв я давно присматриваюсь, — совсем другим тоном произнес Эстуэлл. — Такую девушку еще поискать.
  Пуаро не ответил, что-то сосредоточенно обдумывая.
  Потом вдруг встрепенулся:
  — Пожалуй, мне стоит позволить себе небольшой променад. Здесь, кажется, есть гостиница?
  — Целых две, — уточнил Эстуэлл. — «Гольф» на взгорке, рядом с полем для игры в гольф, и «Митра» внизу, у станции.
  
  
  5
  Гостиница «Гольф» действительно находилась едва ли не на игровом поле, рядом со зданием гольф-клуба. Именно туда и направился первым делом Пуаро под видом «променада». И уже через три минуты после своего там появления беседовал с управляющей гостиницей, мисс Лэнгдон.
  — Весьма сожалею, что вынужден побеспокоить вас, мадемуазель, но я, видите ли, сыщик.
  Он всегда предпочитал брать быка за рога, и в данном случае это оказалось как нельзя кстати.
  — Сыщик? — с сомнением поглядела на него мисс Лэнгдон.
  — Да, но не из Скотленд-Ярда, — заверил ее Пуаро. — Сказать по правде, я даже не англичанин — возможно, вы это заметили. Я просто веду частное расследование обстоятельств смерти сэра Рубена Эстуэлла.
  — Да что вы говорите! — задохнулась мисс Лэнгдон, предвкушая новые подробности скандального дела.
  — Именно так, мадемуазель, — лучезарно улыбнулся Пуаро. — Но, сами понимаете, рассказать об этом можно только очень ответственному человеку, такому, как вы.
  Уверен, мадемуазель, вы сможете мне помочь. Скажите, не выходил ли кто-нибудь из гостиницы в вечер убийства?
  Он должен был вернуться около полуночи.
  Глаза мисс Лэнгдон округлились от ужаса.
  — Неужто?.. — выдохнула она.
  — …в вашем отеле жил убийца? Нет, но вполне возможно, кто-нибудь из постояльцев в тот вечер прогуливался в окрестностях Монрепо, а значит, мог что-то увидеть, что-то ничем не примечательное, но весьма важное для меня.
  Мисс Лэнгдон понимающе кивнула, всем своим видом демонстрируя, что знает толк в расследовании преступлений.
  — Понятно. Что ж, попробую вспомнить, кто у нас тогда останавливался.
  Наморщив лоб, она с глубокомысленным видом уставилась на собственные пальцы.
  — Капитан Свонн, мистер Элкинс, майор Блант, старый мистер Бенсон… Нет, сэр, по-моему, никто из них в тот вечер не выходил.
  — А если бы вышел, вы бы это заметили?
  — Непременно, сэр. Видите ли, такое нечасто случается. Джентльмены, конечно, иногда отправляются обедать в город, но чтобы выйти после обеда… Идти-то у нас в общем некуда.
  То была чистая правда. В качестве развлечений в Эбботс Кросс имелся только гольф.
  — Вы правы, — согласился Пуаро. — Итак, насколько вы помните, никто в тот вечер из гостиницы не выходил?
  — Капитан Ингленд с супругой обедали в другом месте.
  — Это не совсем то, что я имею в виду, — покачал головой Пуаро. — Попробую заглянуть в другую гостиницу — «Митра», кажется?
  — А, «Митра», — процедила мисс Лэнгдон. — Ну, оттуда мог выйти кто угодно. — В ее голосе явственно слышалось пренебрежение, и Пуаро поспешил откланяться.
  Спустя десять минут он излагал то же самое мисс Коул, особе довольно бесцеремонной. Да и гостиница, которой она управляла, была куда менее претенциозной и более дешевой, а располагалась у самого вокзала.
  — Да, выходил тут один джентльмен, около половины первого вернулся, кажется. Он и раньше в это время прогуливался, ну раз или два — это уж точно. Как же его звали-то? Выскочило из головы.
  Придвинув массивный гроссбух, она начала сосредоточенно перелистывать страницы.
  — Девятнадцатое, двадцатое, двадцать первое, двадцать второе. Ага, вот он. Нейлор, капитан Хамфри Нейлор.
  — А прежде он у вас останавливался? Вы хорошо его знаете?
  — Один раз, недели за две до того. Тогда он тоже вечером выходил, я точно помню.
  — Он приезжал играть в гольф?
  — Надо думать, — пожала плечами мисс Коул. — Большинство джентльменов за этим сюда и едут.
  — Вы совершенно правы, — согласился Пуаро. — Ну что ж, мадемуазель, разрешите выразить вам свою признательность и откланяться.
  В глубокой задумчивости он побрел назад, в Монрепо, время от времени доставая что-то из кармана и внимательно разглядывая.
  — Именно так и следует действовать, — бормотал он про себя, — и как можно скорее. При первом удобном случае.
  Вернувшись, он первым делом выяснил у Парсонса, где сейчас мисс Маргрейв. Известие о том, что она в маленьком кабинете занимается корреспонденцией леди Эстуэлл, казалось, вполне его устраивало.
  Когда он вошел в кабинет, Лили Маргрейв сидела за столом у окна и писала. Больше в комнате никого не было.
  Пуаро аккуратно прикрыл за собой дверь и подошел поближе.
  — Не будете ли вы так любезны, мадемуазель, уделить мне немного времени?
  — Конечно, — отложив бумаги, повернулась к нему Лили. — Чем могу быть вам полезна?
  — Насколько я понимаю, мадемуазель, в тот трагический вечер, после того как леди Эстуэлл поднялась к мужу, вы пошли спать. Так?
  Лили Маргрейв кивнула.
  — После этого вы случайно никуда не выходили?
  Девушка покачала головой.
  — Помнится, мадемуазель, вы сказали, что в тот вечер ни разу не заходили в Башню?
  — Не помню, чтобы я это говорила, но тем не менее это так. В тот вечер я в Башне не была.
  — Любопытно, — приподнял брови Пуаро.
  — Что вы имеете в виду?
  — Весьма любопытно, — пробормотал Пуаро. — В таком случае, как вы объясните вот это?
  Он вытащил из кармана клочок зеленого шифона и продемонстрировал его девушке.
  Выражение ее лица не изменилось, но Пуаро скорее почувствовал, чем услышал, как у нее перехватило дыхание.
  — Не понимаю, о чем вы, мосье Пуаро.
  — Ведь в тот вечер на вас было платье из зеленого шифона. Это, — он постучал пальцем по ткани от того платья.
  — И вы нашли его в Башне? Где именно? — резко опросила она.
  Эркюль Пуаро глянул на потолок.
  — Ну, пока что скажем просто в «Башне».
  Впервые в глазах девушки мелькнул страх. Она открыла рот, собираясь что-то сказать, но спохватилась. Пуаро заметил, как она вся напряглась, вцепившись в край стола побелевшими пальцами.
  — Неужто я в тот день и впрямь заходила в Башню? — пробормотала она в раздумье. — По правде сказать, мне так не кажется. Но если он там был все время, странно, что его не обнаружила полиция.
  — Полиции, — без ложной скромности заявил маленький бельгиец, — не приходит в голову то, что приходит Эркюлю Пуаро.
  — Может быть, — продолжала размышлять вслух Лили Маргрейв, — я забежала туда перед обедом, а может, накануне вечером… Я тогда была в том же платье. Да, я почти уверена, что это было за день до того вечера.
  — Не думаю, — беспристрастным тоном возразил Пуаро.
  — Почему?
  Детектив молча покачал головой.
  — Что вы имеете в виду? — прошептала девушка.
  Она подалась вперед, заглядывая ему в лицо. Кровь отхлынула от ее щек.
  — Вы не заметили, мадемуазель, пятен на этом кусочке? Это пятна крови.
  — Вы хотите сказать…
  — Я хочу сказать, мадемуазель, что вы были в Башне после убийства, а не до. Думаю, чтобы избежать худшего, вам стоит рассказать мне всю правду.
  Он гордо расправил плечи, устремив на собеседницу карающий перст.
  — Как вы узнали? — с трудом выдавила Лили.
  — Не имеет значения, мадемуазель. Эркюль Пуаро всегда все знает. Я знаю и о капитане Хамфри Нейлоре, и о том, что в тот вечер вы с ним встречались.
  Лили уронила голову на руки и залилась слезами Пуаро тут же оставил осуждающий тон.
  — Ну-ну, милочка, — промолвил он, похлопав девушку по плечу. — Не расстраивайтесь. Обмануть Эркюля Пуаро невозможно: поймите это, и все ваши тревоги останутся позади. А теперь вы расскажете папаше Пуаро все как есть, договорились?
  — Это совсем не то, что вы думаете, честное слово.
  Хамфри… мой брат… он и пальцем его не тронул.
  — Так это ваш брат? Вот оно что. Что ж, если вы хотите снять с него подозрения, вы должны рассказать обо всем без утайки.
  Лили выпрямилась и откинула волосы со лба. Помолчав, она заговорила тихим, но твердым голосом:
  — Я расскажу всю правду, мосье Пуаро. Теперь я вижу, что скрывать что бы то ни было бессмысленно. Мое настоящее имя — Лили Нейлор, а Хамфри — мой единственный брат. Несколько лет назад он нашел в Африке золотую жилу, вернее, точные приметы того, что там имеется золото. Я не могу вам как следует это объяснить, потому что совсем не разбираюсь в технических деталях, но в общих чертах произошло следующее Поскольку дело требовало больших вложений, Хамфри заручился письмами к сэру Рубену Эстуэллу, надеясь заинтересовать его своим проектом. Я и сейчас толком не знаю, как там все было… кажется, сэр Рубен послал туда специалиста. Потом он заявил, что специалист дал отрицательное заключение, а брат просто ошибся. Хамфри вернулся в Африку, отправился в экспедицию куда-то в глубь континента, и надолго пропал. Все решили, что он погиб вместе со всей экспедицией.
  Вскоре после его отъезда для разработки некоего прииска «Мпала» была создана золотодобывающая компания.
  А брат, вернувшись в Англию, сразу заподозрил, что «Мпала» — это и есть открытое им месторождение. Сэр Рубен на первый взгляд не имел к компании никакого отношения, да и золото они вроде бы обнаружили сами. Но брата это не убеждало. Он был уверен, что сэр Рубен просто обвел его вокруг пальца.
  Брат все больше впадал в уныние… Родных у нас не осталось, и, поскольку мне все равно надо было как-то зарабатывать на жизнь, я решила наняться в этот дом и попробовать выяснить, есть ли какая-нибудь связь между сэром Рубеном и прииском «Мпала». По понятным причинам я скрыла свое имя и даже — откровенно признаюсь — представила фальшивые рекомендации.
  Видите ли, претенденток было очень много, в большинстве своем с большим опытом, чем у меня, поэтому я… одним словом, мосье Пуаро, я написала письмо от имени герцогини Пертширской, которая только что уехала в Америку. Я надеялась, что титул герцогини произведет впечатление на леди Эстуэлл, и была права. Она тут же наняла меня.
  С тех пор я превратилась в презренную шпионку. К сожалению, сия отвратительная роль до самого последнего времени не дала абсолютно никакого результата: сэр Рубен умел хранить свои секреты. Но вернувшийся из Африки его брат Виктор был человеком менее скрытным, и вскоре я поняла, что подозрения Хамфри отнюдь не беспочвенны. Когда мой брат приехал сюда недели за две до убийства, я тайком с ним встретилась и пересказала все, что мне удалось выяснить благодаря Виктору. Брат воспрянул духом и заверил меня, что мы на верном пути.
  Но тут-то все наши планы и рухнули. Наверное, кто-то видел, как я выходила из дому, и сообщил об этом сэру Рубену. Он что-то заподозрил, проверил мои рекомендации и обнаружил подлог — как раз в день убийства. Думаю, он решил, что я охочусь за бриллиантами его супруги. Так или иначе, он хотел выставить меня из дому, несмотря на то, что согласился не предпринимать ничего по поводу рекомендаций. Леди Эстуэлл изо всех сил защищала меня.
  Девушка перевела дух. Пуаро с мрачным видом ждал продолжения.
  — Итак, мадемуазель, — подбодрил он, — наступил вечер убийства.
  С трудом сглотнув слюну. Лили кивнула.
  — Прежде всего, мосье Пуаро, должна вам сказать, что мой брат приехал сюда снова, и мы с ним договорились о встрече. Я действительно поднялась к себе в комнату, но в постель не ложилась. Выждав, пока, по моим представлениям, все в доме уснули, я спустилась вниз и вышла через боковую дверь. Я встретилась с Хамфри и сообщила ему, что произошло. А еще сказала, что, по-моему, нужные нам бумаги лежат у сэра Рубена в сейфе, в Башне. Мы условились, что ночью попытаемся их достать.
  Я должна была войти первой и убедиться, что путь свободен. Открывая боковую дверь, я услышала, как церковные часы бьют полночь. Я поднялась до середины лестницы, ведущей в Башню, когда услышала звук падения и чей-то крик: «Боже мой!» Через пару минут дверь кабинета открылась, и оттуда вышел Чарлз Леверсон. В лунном свете я прекрасно видела его лицо, но сама я как-то так съежилась, что в темноте он меня не заметил.
  Он стоял, пошатываясь, в лице ни кровинки, и, казалось, к чему-то прислушивался. Потом он собрался с духом, открыл дверь в кабинет и сказал что-то вроде того, что все в порядке и спокойной ночи. Голос у него при этом был веселый и жизнерадостный, но вот выражение лица… Он постоял еще немного и начал медленно подниматься.
  Я выждала какое-то время и подкралась к двери кабинета. Ясно было, что произошло что-то ужасное. В комнате было темно, горела только настольная лампа, сэр Рубен лежал на полу. Не знаю, как я решилась, но я заставила себя подойти и опустилась рядом с ним на колени. Я сразу поняла, что он мертв, что его ударили по затылку, и что это произошло совсем недавно: я дотронулась до его руки, она была теплая. Это было ужасно, мосье Пуаро, ужасно! — Лили содрогнулась, вновь представив себе ту страшную картину.
  — И что же? — спросил Пуаро, не отводя от нее пристального взгляда.
  — Я понимаю, о чем вы думаете, мосье Пуаро, — кивнула девушка. — Почему я не подняла весь дом на ноги?
  Конечно, мне следовало поступить именно так, но когда я стояла там на коленях, в голове у меня столько всего пронеслось — наша с сэром Рубеном ссора, мои тайные встречи с Хамфри, то, что утром меня должны были уволить — все это ставило меня в безвыходное положение. Полиция сочла бы, что я впустила в дом Хамфри и он убил сэра Рубена. Да, я видела, как из комнаты выходил Чарлз Леверсон, но мне бы все равно не поверили.
  Мне было так страшно, мосье Пуаро. Я стояла у тела сэра Рубена, и, чем больше размышляла, тем сильнее меня одолевал страх. Но тут я заметила связку ключей, выпавшую у него из кармана. Там был и ключ от сейфа, а комбинацию я уже знала — как-то леди Эстуэлл назвала ее при мне. Я открыла сейф, мосье Пуаро, и стала рыться в бумагах.
  В конце концов я нашла то, что искала. Хамфри оказался прав. К появлению прииска «Мпала» сэр Рубен имел самое непосредственное отношение, а Хамфри он попросту надул. Это только усугубляло ситуацию: у Хамфри имелся явный мотив для совершения преступления. Я сунула бумаги обратно в сейф, оставила ключ в замке и поднялась к себе наверх. Утром, когда горничная нашла тело, я сделала вид, что ошеломлена и напугана не меньше других.
  Помолчав, девушка жалобно взглянула на Пуаро:
  — Вы ведь верите мне, мосье Пуаро? Скажите, что верите!
  — Я верю вам, мадемуазель, — успокоил ее Пуаро. — Вы объяснили многое из того, что было для меня загадкой.
  Например, вашу твердую уверенность в том, что преступление совершил Чарлз Леверсон, и в то же время попытки всеми силами удержать меня от приезда сюда.
  — Я вас боялась, — честно призналась Лили. — Понятно, что леди Эстуэлл никак не могла знать, что убийство совершил Чарлз, а я… я должна была молчать. Я так надеялась, что вы откажетесь.
  — Но именно ваша обеспокоенность и заставила меня согласиться, — сухо отозвался Пуаро.
  Лили бросила на него быстрый взгляд, и губы ее задрожали.
  — А теперь, мосье Пуаро… что вы теперь собираетесь предпринять?
  — Относительно вас — ничего, мадемуазель. Я вам верю и принимаю ваши объяснения. Теперь мне нужно съездить в Лондон, повидать инспектора Миллера.
  — А потом?
  — Потом будет видно.
  За дверью Пуаро еще раз взглянул на зажатый в руке кусочек шифона.
  — Изобретательность Эркюля Пуаро достойна восхищения, — промурлыкал он.
  
  
  6
  Инспектор Миллер отнюдь не принадлежал к числу тех немногочисленных сыщиков в Скотленд-Ярде, которые с удовольствием сотрудничали с маленьким бельгийцем.
  Миллер любил повторять, что Пуаро незаслуженно переоценивают. Но сейчас он был в хорошем расположении духа, поскольку дело шло к завершению.
  — Что, работаете на леди Эстуэлл? Да, повезло вам, нечего сказать!
  — Так что же, все ясно и никаких сомнений?
  — Проще дела и быть не может, — подмигнул Миллер. — Ну разве когда убийцу схватят прямо на месте преступления.
  — Насколько я понимаю, мистер Леверсон дал показания?
  — Для него лучше бы было, если бы он вообще язык проглотил, — пожал плечами инспектор. — Твердит, будто сразу поднялся к себе и дядюшку не видел. Ничего умнее не мог придумать.
  — Да, все улики против него, — пробормотал Пуаро. — А какое он на вас производит впечатление, этот молодой Леверсон?
  — Сопляк сопляком.
  — Слабоват характером?
  Инспектор кивнул.
  — А не кажется ли вам странным, чтобы у человека с таким характером хватило… как это у вас говорят… души совершить такое преступление?
  — Духу, — поправил инспектор. — На первый взгляд и впрямь странно. Но я с подобными вещами часто сталкивался. Загоните слабака и неженку в угол, дайте ему выпить лишнего — и он кинется в бой очертя голову, куда там иным храбрецам.
  — Очень верное наблюдение. Вы совершенно правы.
  — Для вас-то это ничего не меняет, мосье Пуаро, — еще более размяк Миллер. — Вы свои денежки так и так получите, вам только надо делать вид, что вы их отрабатываете, чтобы ее сиятельство осталась довольна. Я ведь понимаю…
  — Слишком уж вы понятливы, — пробормотал Пуаро и удалился.
  На очереди у него был визит к поверенному Чарлза Леверсона — мистеру Мэйхью — очень худому и очень осторожному джентльмену. Он принял Пуаро весьма сдержанно, однако последний умел внушать доверие и уже минут через десять они беседовали вполне дружески.
  — Поймите, — убеждал Пуаро, — в этом деле я выступаю исключительно на стороне мистера Леверсона. Таково желание леди Эстуэлл: она уверена, что он невиновен.
  — Да-да, разумеется, — промямлил без особого воодушевления мистер Мэйхью.
  В глазах Пуаро мелькнула лукавая искорка.
  — Вы, кажется не слишком полагаетесь на мнение леди Эстуэлл? — поинтересовался он.
  — Она вполне способна назавтра убедить себя в обратном, — сухо отозвался, похоже, многое повидавший юрист.
  — Интуиция, конечно, не доказательство, — согласился Пуаро, — и, судя по ситуации, молодому человеку надеяться пока не на что.
  — Жаль, что он такого наговорил в полиции. Если он и дальше будет стоять на своем, ему не поздоровится.
  — А вам он тоже ничего другого не говорит? — поинтересовался Пуаро.
  — Ни слова, — кивнул Мэйхью. — Твердит, как попугай, одно и то же.
  — И потому вы ему не верите, — промурлыкал Пуаро. — Нет-нет, не возражайте, — поднял он руку, заметив протестующий жест собеседника, — я ведь вижу… В глубине души вы считаете, что он виновен. Но позвольте теперь мне, Эркюлю Пуаро, изложить вам обстоятельства дела.
  Молодой человек возвращается домой. Перед этим он выпил два-три коктейля, не говоря уж о виски с содовой. Ему… как это у вас говорят… море до колена. И настроение соответствующее. Он отпирает своим ключом дверь, нетвердым шагом поднимается в Башню, смотрит с порога в кабинет и при тусклом свете настольной лампы видит своего дядю, вроде бы склонившегося над бумагами.
  Как мы уже отметили, мосье Леверсону море до колена. Он входит и говорит дяде все, что он о нем думает. Он ведет себя вызывающе, выкрикивает неприятные вещи, но дядя молчит и не дает ему отпора. Это еще больше распаляет мистера Леверсона, он снова и снова выкрикивает разные неприятные слова, с каждым разом все громче, В конце концов упорное молчание дяди начинает ему казаться странным. Он подходит ближе, кладет сэру Рубену руку на плечо, и тот падает на пол.
  Хмель разом слетает с мосье Леверсона. Он наклоняется над сэром Рубеном, понимает, что произошло, и в ужасе смотрит на собственную руку, залитую чем-то красным.
  Он в ужасе и отдал бы все на свете, чтобы никто не услышал крики, только что срывавшиеся с его губ. Машинально он поднимает упавший стул, выходит из кабинета и прислушивается. Ему чудится внизу какой-то шум, и он тут же делает вид, что разговаривает с дядей через открытую дверь.
  Вокруг тишина. Уверенный, что ему просто послышалось, он пробирается к себе в комнату, и тут ему приходит на ум, что гораздо лучше будет сделать вид, будто он в тот вечер и близко не подходил к дядиному кабинету. Так он и поступает. Парсонс, заметьте, в тот момент не говорит о том, что он кое-что слышал. Когда же ему пришлось сказать правду, Леверсону уже было поздно менять показания. Он глуп и упрям, он просто повторяет свой рассказ.
  Разве это не похоже на правду, мосье?
  — Да, — согласился поверенный. — В вашем изложении это и впрямь звучит весьма правдоподобно.
  Пуаро встал со стула.
  — Когда вы увидите своего клиента, — сказал он, — спросите его, так ли все было, как я вам рассказал.
  На улице Пуаро остановил такси.
  — Харли-стрит, дом триста сорок восемь, — бросил он водителю.
  
  
  7
  Отъезд Пуаро в Лондон застал леди Эстуэлл врасплох, поскольку маленький бельгиец держал всех в полном неведении относительно своих планов. Но через сутки он вернулся, и Парсонс известил сыщика, что его немедленно желает видеть леди Эстуэлл. Хозяйка дома ждала Пуаро в своем будуаре. Она лежала на диване, опершись на подушки, и выглядела больной и измученной, гораздо хуже, чем при их первой встрече.
  — Значит, вы вернулись, мосье Пуаро?
  — Вернулся, миледи.
  — Ездили в Лондон?
  Пуаро кивнул.
  — Вы не сообщили мне, что уезжаете, — попеняла ему леди Эстуэлл.
  — Тысяча извинений, миледи. Я не должен был так поступать. La prochaine fois…1557.
  — В следующий раз вы сделаете то же самое, — нисколько не обольщаясь, прервала его леди Эстуэлл. — Сначала надо действовать, а все объяснения после. Вы ведь так считаете?
  В глазах Пуаро зажегся огонек.
  — По-моему, это и ваш девиз, миледи.
  — Иногда, — признала его собеседница. — Зачем вы ездили в Лондон, мосье Пуаро? Теперь-то можете мне рассказать?
  — Я встречался с доблестным инспектором Миллером и безупречным мистером Мэйхью.
  Леди Эстуэлл пытливо вгляделась в его лицо.
  — И что же вы теперь думаете? — протянула она.
  — Не исключено, что Чарлз Леверсон невиновен.
  — Ага! — подскочила леди Эстуэлл; подушки полетели на пол. — Значит, я была права!
  — Я сказал «не исключено», мадам, только и всего.
  Что-то в его голосе насторожило леди Эстуэлл. Опершись на локоть, она впилась в него пронзительным взглядом.
  — Я могу вам чем-нибудь помочь?
  — Да, леди Эстуэлл, — кивнул Пуаро. — Вы можете мне объяснить, почему вы подозреваете Оуэна Трефюзиса.
  — Я же вам говорила — я знаю, что это он, только и всего.
  — К сожалению, этого недостаточно, — сухо отозвался Пуаро. — Постарайтесь вернуться к тому трагическому вечеру, мадам, и припомнить все до мельчайших подробностей. Что вы заметили в поведении Трефюзиса? Я, Эркюль Пуаро, говорю вам: что-то там наверняка было.
  Леди Эстуэлл покачала головой.
  — Да я вообще не обращала на него внимания в тот вечер и уж, во всяком случае, не задумывалась о том, что он там делал…
  — Вы были поглощены чем-то другим?
  — Да.
  — Тем, что ваш муж настроен против Лили Маргрейв?
  — Так вы об этом уже знаете, мосье Пуаро?
  — Миледи, я знаю все, — с апломбом заявил маленький бельгиец.
  — Мне нравится Лили, мосье Пуаро, поймите, а Рубен поднял шум из-за какой-то там рекомендации. Я же не отрицаю, что она схитрила — схитрила, конечно, но и я когда-то подобное выделывала. С театральными администраторами иначе нельзя — чего я им только не плела…
  Лили хотела получить это место, ну и… одним словом, решила сплутовать. Мужчины к таким вещам относятся слишком серьезно — даже смешно. Рубен устроил такой скандал, словно она по меньшей мере ограбила банк. Весь вечер у меня на душе кошки скребли. Понимаете, обычно мне удавалось в конце концов уломать Рубена, но иногда он, несмышленыш мой, упирался как осел, так что смотреть, что делает секретарь, мне было просто некогда. Да и вообще, кто на него смотрит, на Трефюзиса-то? Ну, болтается где-то поблизости, и пусть болтается…
  — Да, я тоже заметил, что мистер Трефюзис не из тех, кто привлекает всеобщее внимание и сражает наповал.
  — Вот именно, — леди Эстуэлл улыбнулась, — это вам не Виктор.
  — У мосье Виктора темперамент, прямо скажем, взрывоопасный.
  — Точнее не скажешь. Кажется, вот-вот взорвется, словно хлопушка.
  — То есть он человек вспыльчивый?
  — Да, если вожжа под хвост попадет, но бояться его не стоит. Громко лает, но не кусается.
  Пуаро уставился в потолок.
  — Так вы ничего не можете мне сообщить о том, почему вы подозреваете мистера Трефюзиса? — вкрадчиво пробормотал он, почти промурлыкал.
  — Я же вам говорю, мосье Пуаро, что я просто знаю — это он, и все тут. Женская интуиция…
  — Женская интуиция — не основание для смертного приговора… и от виселицы никого не спасет. Леди Эстуэлл, раз вы и в самом деле уверены, что мистер Леверсон невиновен, и по-прежнему подозреваете секретаря, не соблаговолите ли принять участие в одном эксперименте?
  — В каком таком эксперименте? — опасливо спросила леди Эстуэлл.
  — Не позволите ли вы себя загипнотизировать?
  — Это еще зачем?
  — Если бы я сказал вам, мадам, — наклонился вперед Пуаро, — что ваша интуиция возникает на основе определенных фактов, запечатленных в вашем подсознании, вы бы, наверное, отнеслись к этому скептически. Поэтому скажу только, что наш эксперимент, возможно, сослужит добрую службу этому бедолаге, Чарлзу Леверсону. Ну согласны?
  — И кто же будет вводить меня в транс? — поинтересовалась леди Эстуэлл. — Неужто вы?
  — Мой друг, который, по-моему, как раз подъехал.
  Слышите шум мотора за окном?
  — И кто же он такой?
  — Некий доктор Казале с Харли-стрит.
  — И ему можно доверять? — осведомилась леди Эстуэлл.
  — Нет, он не шарлатан, мадам, если вы это имеете в виду. Ему вполне можно довериться.
  — Ну что ж, — вздохнула леди Эстуэлл, — на мой взгляд, все это вздор, но, если вам так угодно, почему бы не попробовать. По крайней мере, никто не скажет, что я ставила вам палки в колеса.
  — Тысяча благодарностей, миледи.
  С этими словами Пуаро исчез и вернулся через несколько минут с веселым круглолицым человечком в очках, совсем не похожим на гипнотизера.
  — Ну-ну, — леди Эстуэлл вдруг стало очень весело, — значит, сейчас мы с вами будем валять дурака? А что нужно делать?
  — Все очень просто, леди Эстуэлл, очень просто, — обнадежил человечек. — Откиньтесь, пожалуйста, на подушки — вот так, замечательно. Главное — не волноваться.
  — Да я совсем не волнуюсь, — оскорбилась леди Эстуэлл. — Интересно было бы посмотреть на того, кто попытался бы меня загипнотизировать против моего желания.
  Доктор Казале широко улыбнулся.
  — Но вы ведь согласились? Значит, все получится, — заявил он. — Выключите, пожалуйста, верхний свет, мосье Пуаро. Просто постарайтесь заснуть, леди Эстуэлл.
  Доктор подсел поближе к дивану.
  — Скоро настанет ночь. Вам хочется спать… спать…
  Веки у вас тяжелеют, опускаются… опускаются… опускаются… Вы засыпаете…
  Он бубнил и бубнил монотонным, тихим, успокаивающим голосом, потом наклонился вперед и тихонько приподнял правое веко леди Эстуэлл. Удовлетворенно кивнув, он повернулся к Пуаро.
  — Все в порядке, — сказал он вполголоса. — Можно начинать?
  — Прошу вас.
  — Вы спите, леди Эстуэлл, — заговорил доктор резко и властно, — но слышите меня и можете отвечать на мои вопросы.
  Губы леди Эстуэлл чуть дрогнули, и она ответила тихим, ровным голосом:
  — Я вас слышу. Я могу отвечать на ваши вопросы.
  — Леди Эстуэлл, я хочу, чтобы вы вернулись в тот вечер, когда был убит ваш муж. Вы помните этот вечер?
  — Да.
  — Вы сидите за обеденным столом. Опишите мне, что вы видите и чувствуете.
  Спящая беспокойно зашевелилась.
  — Я очень расстроена. Я волнуюсь из-за Лили.
  — Мы знаем об этом. Расскажите, что вы видите.
  — Виктор скоро съест весь соленый миндаль. Ну и обжора! Завтра накажу Парсонсу, чтобы ставил блюдо на другой край стола.
  — Продолжайте, леди Эстуэлл.
  — Рубен сегодня не в настроении. Не думаю, что только из-за Лили. Должно быть, что-то не ладится с делами.
  Виктор как-то странно на него смотрит.
  — Расскажите нам о мистере Трефюзисе, леди Эстуэлл.
  — Левая манжета его рубашки обтрепалась. Он чересчур сильно смазывает голову бриолином. Дался же мужчинам этот бриолин, вечно от него пятна на чехлах для кресел в гостиной.
  Казале взглянул на Пуаро; тот подал знак продолжать.
  — Обед закончен, леди Эстуэлл, вы уже пьете кофе.
  Опишите мне, что происходит.
  — Кофе сегодня удался. Наш повар не так часто балует нас хорошим кофе. Лили все время смотрит в окно; что она там увидала? В комнату входит Рубен. Настроение у него отвратительное, и он напускается на бедного мистера Трефюзиса, ругает его на чем свет стоит. Мистер Трефюзис держит в руке нож для разрезания бумаг, большой, с острым лезвием. Он сжимает его так, что костяшки пальцев белеют. А теперь он так резко вонзает его в столешницу, что острие обламывается. Он держит этот обломанный нож — совсем как кинжал, которым хотят кого-то зарезать. Теперь они вместе уходят. На Лили ее зеленое вечернее платье; оно очень ей идет, она и впрямь как лилия. На следующей неделе надо будет отдать чехлы в чистку.
  — Одну минуту, леди Эстуэлл.
  Доктор перегнулся к Пуаро.
  — По-моему, мы нашли то, что искали, — прошептал он. — Этот нож для разрезания бумаги и убедил ее в том, что убийца — секретарь.
  — Давайте перейдем к Башне.
  Доктор кивнул и властным тоном продолжил:
  — Сейчас поздний вечер; вы с вашим супругом в Башне. Между вами произошла неприятная сцена, не так ли?
  Женщина вновь беспокойно зашевелилась.
  — Да, очень неприятная. Мы наговорили друг другу всяких гадостей.
  — Забудем об этом. Вы явственно видите комнату, занавески задернуты, горит свет.
  — Да, но не верхний. Только настольная лампа.
  — Вы собираетесь уходить и желаете вашему мужу покойной ночи.
  — Нет, я слишком зла.
  — Вы видите его в последний раз; скоро он будет убит.
  Знаете ли вы, кто его убил, леди Эстуэлл?
  — Знаю. Мистер Трефюзис.
  — Почему вы так думаете?
  — Из-за того, что занавеска в одном месте странно топорщилась.
  — Занавеска топорщилась?
  — Да.
  — Вы это явственно видели?
  — Да. Я даже хотела ее потрогать.
  — Там прятался человек? Мистер Трефюзис?
  — Да.
  — Откуда вы знаете?
  В ровном голосе впервые зазвучала неуверенность:
  — Я… я… из-за того ножа.
  Пуаро и доктор обменялись взглядами.
  — Я вас не понимаю, леди Эстуэлл. Вы говорите, что занавеска топорщилась, будто за ней кто-то прятался. Но вы ведь не видели, кто «это был?
  — Не видела.
  — Вы решили, что это мистер Трефюзис, из-за того, как он держал нож для разрезания бумаги?
  — Да.
  — Но ведь мистер Трефюзис поднялся к себе?
  — Да… да, верно, он поднялся к себе.
  — Значит, он не мог прятаться за занавеской в оконной нише?
  — Нет… Нет, конечно, его там не было.
  — Он ведь незадолго до того пожелал вашему мужу покойной ночи?
  — Да, пожелал.
  — И больше вы его не видели?
  — Нет.
  Женщина начала метаться во сне, тихонько постанывая.
  — Скоро она очнется, — сказал доктор. — Что ж, по-моему, мы выяснили все, что хотели, а?
  Пуаро кивнул. Доктор склонился к леди Эстуэлл.
  — Вы просыпаетесь, — прошептал он ласково. — Вы просыпаетесь. Через минуту вы откроете глаза.
  Проснувшись, леди Эстуэлл села на диване и изумленно уставилась на доктора и Пуаро.
  — Я что, задремала?
  — Ну да, вы немножко вздремнули, леди Эстуэлл.
  — Это и есть ваш фокус?
  — Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете? — спросил доктор вместо ответа.
  — Что-то я устала, — зевнула леди Эстуэлл.
  — Я попрошу принести вам сюда кофе, — сказал доктор, вставая, — а мы должны вас покинуть.
  — Ну, а как… Я что-нибудь сказала? — спросила леди Эстуэлл, когда доктор и Пуаро были уже у двери.
  — Ничего особенного, мадам, — улыбнулся Пуаро. — Вы сообщили, что чехлы для мебели в гостиной нуждаются в чистке.
  — Это верно, — добродушно рассмеялась леди Эстуэлл, — но ради этого не стоило меня вводить в гипноз. Что-нибудь еще? — Вы помните, что в тот вечер в гостиной мистер Трефюзис сломал нож для разрезания бумаги? — спросил Пуаро.
  — Ей-богу, не помню. Но очень может быть.
  — А как насчет занавески, которая странно топорщилась?
  Леди Эстуэлл наморщила лоб.
  — Кажется, я что-то припоминаю, — протянула она. — Нет… нет, не помню, хотя…
  — Не огорчайтесь, леди Эстуэлл, — поспешно сказал Пуаро. — Это не имеет значения — ровно никакого значения.
  Знаменитый детектив вместе с доктором тотчас поднялись в комнату Пуаро.
  — Ну что ж, — сказал доктор, — вот все и разъяснилось.
  Когда сэр Рубен поносил секретаря, тот стиснул нож для разрезания бумаги, всеми силами стараясь сдержаться и не ответить на брань. Леди Эстуэлл была полностью поглощена проблемой Лили Маргрейв, но ее подсознание все же отметило и… не правильно истолковало.
  У нее возникла твердая убежденность в том, что Трефюзис хотел убить сэра Рубена. Теперь насчет занавески. Это интересно. Судя по тому, что вы мне рассказали о Башне, стол стоял у самого окна. На окне, конечно, были шторы?
  — Да, mon ami, черные бархатные шторы.
  — И в оконном проеме есть место, где можно спрятаться?
  — Пожалуй, да.
  — Значит, не исключено, что там кто-то прятался, — размышлял вслух доктор. — Но в таком случае это не мог быть Трефюзис, поскольку оба они видели, как он выходил из кабинета. Это не мог быть и Виктор Эстуэлл, поскольку Трефюзис столкнулся с ним в дверях, и это не могла быть Лили Маргрейв. Кто бы это ни был, он должен был там спрятаться до того, как в кабинет вошел сэр Рубен. Из того, что вы мне рассказали, это мог быть только капитан Хамфри Нейлор? Как вы считаете?
  — Вполне возможно, — признал Пуаро. — Обедал-то он в гостинице, но когда именно он оттуда ушел, установить невозможно. А вернулся примерно в половине первого.
  — Тогда это мог быть и он, — заключил доктор, — а раз так, значит, на него и падает подозрение. У него был мотив, а оружие оказалось под рукой. Но вы, похоже, с этим не согласны?
  — У меня есть другие идеи, — признался Пуаро. — Скажите, мосье le docteur1558, если предположить, что преступление совершила сама леди Эстуэлл, выдала бы она себя под гипнозом?
  — Так вот вы к чему клоните. — Доктор даже присвистнул. — Леди Эстуэлл? А ведь такое тоже возможно, мне это просто не приходило в голову. Она ушла от сэра Рубена последней, и после этого его живым никто не видел. Могла ли она не выдать себя под гипнозом? Вполне. Она до транса могла дать себе установку не рассматривать себя в связи с этим преступлением. Она бы вполне правдиво отвечала на все наши вопросы, а о себе просто бы умалчивала. Хотя в этом случае она вряд ли бы так настаивала на виновности мистера Трефюзиса.
  — Понимаю, — отозвался Пуаро. — Но я вовсе не считаю, что леди Эстуэлл могла совершить преступление.
  — Интересное дело, — сказал, помолчав, доктор. — Если исходить из того, что Чарлз Леверсон невиновен, подозреваемых предостаточно. Хамфри Нейлор, леди Эстуэлл и даже Лили Маргрейв.
  — Вы забыли еще одного, — с невозмутимым видом добавил Пуаро. — Виктора Эстуэлла. По его словам, он сидел у себя с открытой дверью в ожидании Чарлза Леверсона, но никто, кроме него самого, этого подтвердить не может.
  — Это тот «взрывоопасный» субъект? — поинтересовался доктор. — Тот, о котором вы мне говорили?
  — Он самый.
  — Ну, мне пора, — поднялся доктор. — Держите меня в курсе, договорились?
  После его ухода Пуаро звонком вызвал Джорджа:
  — Чашечку tisane1559, Джордж. Нужно успокоить нервы.
  — Слушаюсь, сэр. Сию минуту.
  Спустя десять минут перед Пуаро стояла дымящаяся чашка. Он с наслаждением вдохнул резко пахнущий пар и, прихлебывая настой, принялся рассуждать вслух:
  — Лису загоняют верхом на лошадях, с собаками, тут все дело в скорости. При охоте на оленя, как мне рассказывал мой друг Гастингс, приходится не один десяток метров ползти на животе. Но ни то, ни другое, дорогой мой Джордж, в этом случае нам не подходит. В нашем случае лучше брать пример с кошки. Она часами следит за мышиной норкой, в отдалении, ничем не выдавая своего присутствия, будучи все время начеку. Вот и нам нужно все время быть начеку.
  Вздохнув, Пуаро поставил чашку на блюдце.
  — Я рассчитывал пробыть здесь всего несколько дней.
  Завтра, дорогой мой Джордж, вы поедете в Лондон и привезете мне все необходимое. На две недели.
  — Слушаюсь, сэр.
  
  
  8
  Постоянное присутствие Эркюля Пуаро многих в Монрепо раздражало. Виктор Эстуэлл даже высказался по этому поводу своей невестке.
  — Ты просто не понимаешь, Нэнси, а я-то эту породу как свои пять пальцев знаю. Этого типа теперь отсюда за уши не оттащишь, еще бы, поди найди таких дураков — чтобы пожить с комфортом месячишко, и при этом еще сдирать по две гинеи в день.
  Леди Эстуэлл заявила в ответ, что предпочитает решать свои проблемы сама, без чьих-либо подсказок.
  Лили Маргрейв изо всех сил старалась скрыть свою тревогу. Какое-то время она не сомневалась, что Пуаро ей поверил, но постепенно ею снова овладел страх.
  Нельзя сказать, что Пуаро совсем ничего не предпринимал. На пятый день своего пребывания в Монрепо он прихватил в столовую альбом для снятия отпечатков пальцев.
  На первый взгляд ход показался бестактным, но своей цели он достиг, против дактилоскопии никто не осмелился протестовать. Виктор Эстуэлл высказался только после того, как Пуаро удалился в свою комнату.
  — Ну, убедилась, Нэнси? Он охотится за кем-то из нас.
  — Не болтай ерунды, Виктор.
  — Ну хорошо, а как еще это можно объяснить?
  — Мосье Пуаро знает, что делает, — с довольным видом заявила леди Эстуэлл и многозначительно посмотрела на Оуэна Трефюзиса.
  Когда на следующее утро Пуаро своей кошачьей походкой вошел в библиотеку, Трефюзис даже подскочил от неожиданности.
  — Прошу меня извинить, мосье Пуаро, — чопорно произнес он, — но вы нас всех держите в напряжении.
  — Неужели? — Маленький сыщик изобразил искреннее удивление.
  — Я полагаю, — продолжал секретарь, — что улики против Чарлза Леверсона неоспоримы. Но вы, по всей видимости, так не считаете.
  Пуаро, глядевший в окно, неожиданно повернулся к собеседнику.
  — Я должен вам кое-что сказать, мистер Трефюзис.
  Но это строго конфиденциально.
  — Слушаю вас.
  Пуаро, однако же, не торопился, словно колеблясь.
  Заговорил он, когда внизу хлопнула входная дверь, притом странным в такой ситуации громким голосом, заглушавшим шум шагов в прихожей.
  — Видите ли, мистер Трефюзис, в деле появились новые улики. Они доказывают, что когда Чарлз Леверсон в тот вечер вошел в Башню, сэр Рубен был уже мертв.
  — Что за улики? — уставился на него секретарь. — Почему же мы о них ничего не слышали?
  — Еще услышите, — с таинственным видом пообещал Пуаро. — А пока что в тайну посвящены только вы и я.
  Стремительно выйдя из библиотеки, Пуаро едва не столкнулся в прихожей с Виктором Эстуэллом.
  — Только что с прогулки, мосье?
  Эстуэлл кивнул.
  — Погода нынче ужасная, — сказал он, тяжело дыша. — Холодно и ветер.
  — А-а, — протянул Пуаро. — В таком случае я сегодня, пожалуй, откажусь от променада. Я как кот — люблю сидеть у огня и греться.
  — Са marche1560, Джордж, — потирая руки, поведал он вечером того же дня верному слуге. — Всех их мучит неизвестность, все они в напряжении! Играть в кошки-мышки очень утомительно, Джордж, но это здорово помогает…
  Завтра мы сделаем очередной ход.
  На следующий день Трефюзису пришлось поехать в Лондон. Тем же поездом ехал и Виктор Эстуэлл. Не успела за ними закрыться дверь, как Пуаро овладела жажда деятельности.
  — Скорее, Джордж, за работу. Если вдруг в эти комнаты вздумает направиться горничная, вам придется ее отвлечь. Поговорите с ней по душам в коридоре.
  Для начала Пуаро произвел тщательный обыск в комнате секретаря, не пропустив ни единого ящичка, ни единой полки. Потом он торопливо положил все на место и объявил, что закончил. Джордж, стоявший на страже у дверей, почтительно кашлянул.
  — Вы позволите, сэр?
  — Да, дружище?
  — Ботинки, сэр. Две пары коричневых ботинок стояли на второй полке, а лакированные туфли — на нижней. Вы их поставили наоборот.
  — Великолепно, Джордж! — всплеснул руками Пуаро — Но не волнуйтесь, уверяю вас, все это не имеет никакого значения. Мистер Трефюзис даже не обратит внимания на такую ерунду.
  — Вам виднее, сэр, — почтительно отозвался Джордж.
  — Замечать такие вещи может не всякий, — поощрительно похлопал верного слугу по плечу Пуаро. — Я всегда полагался на ваш профессионализм.
  Джордж ничего не ответил, и позже, когда та же сцена повторилась в комнате Виктора Эстуэлла, оставил без комментариев то обстоятельство, что белье последнего было разложено по ящикам как попало. Но, как выяснилось, прав был все-таки Джордж, а не Пуаро. В тот же вечер Виктор Эстуэлл влетел в гостиную, меча громы и молнии.
  — Слушайте, вы, хлыщ бельгийский, что вы себе позволяете? Кто вам разрешил рыться в моих вещах? Что, черт возьми, вы там думали найти? Вам это даром не пройдет! Навязали ищейку на мою голову!
  Пуаро, энергично жестикулируя, разразился покаянной речью, принося сотни, тысячи, миллионы извинений. Он был бестактен. Увы, его ввели в заблуждение, только поэтому он позволил себе подобную дерзость. В конце концов разгневанный джентльмен успокоился, все еще ворча себе под нос.
  Вечером, прихлебывая излюбленный tisane, Пуаро в очередной раз обнадежил Джорджа:
  — Дело движется, милейший Джордж, дело движется. Пятница, — добавил он задумчиво, — мой счастливый день.
  — В самом деле, сэр?
  — Вы, кстати, не суеверны, Джордж, друг мой?
  — Я не люблю, когда за столом оказывается тринадцать персон, сэр, и стараюсь не проходить под приставной лестницей. Никаких суеверий относительно пятницы у меня нет.
  — Прекрасно, поскольку именно на сегодня мы намечаем наше Ватерлоо.
  — Конечно, сэр.
  — Вы так воодушевлены, дорогой мой Джордж, что даже не спрашиваете, что я собираюсь делать.
  — Что же, сэр?
  — Сегодня, Джордж, я произведу последний тщательный обыск в Башне.
  И действительно, после завтрака Пуаро с разрешения леди Эстуэлл отправился на место преступления. На протяжении первой половины дня обитатели дома могли наблюдать, как он ползает там на четвереньках, как тщательно осматривает черные бархатные шторы и вскарабкивается на стулья, чтобы обследовать рамы висящих на стене картин. Тут уж и сама леди Эстуэлл почувствовала легкую тревогу и раздражение.
  — Признаюсь, он начинает действовать мне на нервы, — заявила она. — Что у него на уме? А уж от того, как он ползает по полу и что-то вынюхивает, у меня просто мороз по коже. Что он там ищет, хотела бы я знать? Лили, милая, сходите и посмотрите, чем он там занят. Хотя нет, пожалуй, побудьте лучше со мной.
  — Может быть, я схожу, леди Эстуэлл? — предложил секретарь, вставая из-за стола.
  — Сделайте одолжение, мистер Трефюзис.
  Оуэн Трефюзис вышел из комнаты и поднялся в Башню. Сначала ему показалось, что кабинет пуст, поскольку Эркюля Пуаро нигде не было видно. Трефюзис уже повернулся, чтобы уйти, но вдруг до его ушей донесся какой-то шорох. Подняв голову, он увидел Пуаро на винтовой лестнице, ведшей в спаленьку наверху.
  Маленький бельгиец стоял на четвереньках. Держа в левой руке лупу, он внимательнейшим образом разглядывал деревянную ступеньку.
  Вдруг, пробормотав что-то про себя, он сунул лупу в карман и поднялся на ноги, держа нечто между указательным и большим пальцем правой руки. И тут он увидел секретаря.
  — А, мистер Трефюзис! Я и не заметил, как вы вошли.
  Лицо Пуаро сияло торжеством и восторгом. Его словно подменили. Трефюзис смотрел на него, не скрывая удивления.
  — Что случилось, мосье Пуаро? Вы, кажется, чем-то обрадованы.
  — Вы правы, — напыщенным тоном изрек сыщик. — Наконец-то я нашел то, что искал с самого начала. Теперь у меня есть улика, которая не даст преступнику уйти от ответственности.
  — Так это был не Чарлз Леверсон? — приподнял брови Трефюзис.
  — Это был не Чарлз Леверсон, — подтвердил Пуаро. — До этой минуты я не был уверен, но теперь все прояснилось окончательно.
  Он сошел с лестницы и похлопал секретаря по плечу.
  — Мне необходимо немедленно уехать в Лондон. У меня к вам одна просьба. Будьте любезны, попросите леди Эстуэлл собрать всех в Башне ровно в девять вечера. Я наконец-то смогу рассказать, как все было на самом деле. Чему я очень и очень рад.
  И Пуаро вприпрыжку выбежал из кабинета. Трефюзис молча смотрел ему вслед.
  Через несколько минут Пуаро зашел в библиотеку и, увидев там Трефюзиса, спросил, не найдется ли у него небольшой коробочки.
  — К сожалению, я не захватил с собой ничего подобного, — пояснил он, — а у меня имеется чрезвычайно ценная вещица, которую необходимо надежно спрятать.
  Трефюзис достал из ящика стола коробочку, которая совершенно устроила Пуаро, и он рассыпался в благодарностях.
  Прижав к груди свое сокровище, Пуаро поспешил наверх и, встретив на лестничной площадке Джорджа, вверил тому коробку.
  — Внутри содержится очень ценная вещь, — сообщил он. — Джордж, любезнейший, положите ее в средний ящик моего туалетного столика, рядом со шкатулкой, где лежат жемчужные запонки.
  — Слушаюсь, сэр, — отозвался Джордж.
  — И не повредите, — предостерег Пуаро, — будьте осторожны. Внутри очень важная улика.
  — Не извольте беспокоиться, сэр.
  Пуаро сбежал по лестнице вниз и, схватив на ходу шляпу, выскочил из дома.
  
  
  9
  Возвращение Пуаро получилось менее эффектным: верный Джордж, в соответствии с полученными инструкциями, впустил хозяина через боковую дверь.
  — Все в Башне? — поинтересовался Пуаро.
  — Да, сэр.
  Последовал короткий приглушенный диалог, и Пуаро с видом победителя проследовал в кабинет, где меньше месяца назад произошло убийство, и окинул взглядом комнату. Там были все: леди Эстуэлл, Виктор Эстуэлл, Лили Маргрейв, секретарь и дворецкий. Парсонс нерешительно жался у двери.
  — Сэр Джордж сказал, что я нужен здесь, — нервно обратился Парсонс к Пуаро. — Не знаю, имею ли я право…
  — Все в порядке, — успокоил его детектив. — Останьтесь, прошу вас.
  Пуаро вышел на середину комнаты.
  — Это было весьма непростое дело, — начал он задумчиво. — Непростое потому, что теоретически сэра Рубена Эстуэлла мог убить кто угодно. Кто наследует его состояние? Чарлз Леверсон и леди Эстуэлл. Кто в тот вечер последним видел его в живых? Леди Эстуэлл. Кто с ним ругался? Опять-таки леди Эстуэлл.
  — Да что это вы несете? — возмутилась леди Эстуэлл. — Да как вы…
  — Но с сэром Рубеном в этот вечер поссорился еще один человек, — тем же задумчивым голосом продолжал Пуаро. — Еще один человек ушел от него, весь кипя от ярости.
  Если сэр Рубен был жив без четверти двенадцать, когда от него ушла его жена, то до прихода Чарлза Леверсона оставалось еще десять минут, десять минут, за которые кто-нибудь мог совершить убийство и незамеченным вернуться к себе на третий этаж.
  Виктор Эстуэлл вскочил со своего места.
  — Какого черта… — Он задыхался от бешенства.
  — Вы, мистер Эстуэлл, однажды в порыве гнева уже убили человека — в Африке.
  — Я вам не верю, — вдруг выкрикнула Лили Маргрейв.
  Она шагнула вперед, сжав кулачки. На щеках у нее выступил яркий румянец.
  — Я вам не верю, — повторила она.
  — Это правда, Лили, — выдавил из себя Виктор, — только эта ищейка кое-чего не знает. Тот, кого я прикончил, был местным колдуном. И на моих глазах принес в жертву пятнадцать невинных младенцев. Думаю, меня можно понять.
  Девушка подошла к Пуаро.
  — Мосье Пуаро, — сказала она, глядя ему в глаза, — вы ошибаетесь. Если человек чересчур вспыльчив, выходит из себя по пустякам, это вовсе не означает, что он может убить беззащитного. Я знаю, говорю вам, я точно знаю, что мистер Эстуэлл на такое не способен.
  Пуаро взглянул на нее с хитрой ухмылкой и слегка потрепал по руке.
  — Вот видите, мадемуазель, — промурлыкал он, — и вам не чужда интуиция. Так вы уверены в мистере Эстуэлле?
  — Мистер Эстуэлл прекрасный человек, — сказала она тихо. — Он не имеет ничего общего с махинациями своего брата относительно прииска. Он порядочный человек, и я… я обещала выйти за него замуж.
  Виктор Эстуэлл, подойдя, взял ее за руку.
  — Богом клянусь, мосье Пуаро, — произнес он, — я не убивал брата.
  — Конечно нет, — отозвался Пуаро, окидывая взглядом помещение. — Видите ли, друзья мои, под гипнозом леди Эстуэлл упомянула, что занавеска в тот вечер в одном месте странно топорщилась.
  Все взгляды дружно устремились на окно.
  — Вы хотите сказать, что там прятался убийца? — воскликнул Эстуэлл. — Вот так номер!
  — Да! — мягко сказал Пуаро. — Только это была не оконная штора.
  Повернувшись, он указал на занавеску, прикрывавшую винтовую лестницу.
  — Накануне убийства сэр Рубен ночевал в спальне наверху. Он завтракал в постели и при этом давал какие-то указания вызванному туда мистеру Трефюзису. Уж не знаю, что мистер Трефюзис забыл тогда в спальне, но что-то явно забыл, поскольку вечером, уже пожелав сэру Рубену и леди Эстуэлл покойной ночи, он вспомнил об этом и поднялся в спальню. Думаю, супруги этого просто не заметили, поскольку между ними сразу же вспыхнула ссора, в разгар которой мистер Трефюзис и спустился из спальни обратно в кабинет.
  Слова, которые они бросали друг другу в лицо, никоим образом не были предназначены для чужих ушей, и мистер Трефюзис оказался в затруднительном положении.
  Опасаясь гнева сэра Рубена, мистер Трефюзис решил затаиться, а потом незаметно выскользнуть. Выходя из комнаты, леди Эстуэлл подсознательно отметила очертания его фигуры за занавеской.
  Когда леди Эстуэлл ушла, Трефюзис попытался улизнуть незамеченным, но не успел — сэр Рубен случайно повернул голову… И без того взвинченный, он напустился на секретаря, решив, что тот их просто подслушивал.
  Медам и месье, я кое-что знаю о человеческой психологии. С самого начала расследования я исключил из числа подозреваемых людей вспыльчивых, с тяжелым характером, ибо вспыльчивость сама по себе есть нечто вроде предохранительного клапана. Лающая собака не кусается.
  Нет, моим подозреваемым сразу оказался человек вежливый, воспитанный, человек терпеливый, умеющий держать себя в узде, человек, которым девять лет безбожно помыкали. Самое страшное напряжение — то, что длится годами, самая сильная обида — та, которая накапливается годами.
  Девять лет сэр Рубен измывался над своим секретарем, и девять лет тот молча сносил оскорбления. Но рано или поздно всякому терпению приходит конец. Пружина лопается. Так случилось и в тот вечер. Сэр Рубен, отведя душу, сел обратно за стол, но секретарь, вместо того чтобы покорно и смиренно удалиться, сорвал со стены тяжелую деревянную палицу и проломил голову человеку, который ни в чем не знал меры.
  Пуаро повернулся к остолбеневшему Трефюзису.
  — Вам было так просто организовать себе алиби. Мистер Эстуэлл считал, что вы были у себя в комнате, но ведь никто не видел, как вы туда поднимались. Убив сэра Рубена, вы хотели незаметно исчезнуть, но тут послышались чьи-то шаги, и вы спрятались обратно за занавеску. Вы были там, когда в кабинет вошел Чарлз Леверсон и когда появилась Лили Маргрейв. Очень не скоро вам удалось тихонько прокрасться по спящему дому к себе в спальню… Ну… сможете ли вы это отрицать?
  — Я… я никогда… — залепетал Трефюзис.
  — Прекратите! Что вы можете сказать? Две недели я ломал комедию, показывая вам, как кольцо постепенно сжимается вокруг вас. Отпечатки пальцев, следы, нарочитый обыск в вашей комнате — все это вселило в вас ужас.
  По ночам вы лежали без сна, гадая, не оставили ли где-нибудь отпечатков пальцев или следы ботинок.
  Вы снова и снова перебирали в уме события того вечера, прикидывая, все ли меры предосторожности были соблюдены, и в конце концов ваши нервы не выдержали: вы допустили промах. Я заметил страх в ваших глазах, когда поднял некий предмет на лестнице, где вы в тот вечер находились. И сразу устроил грандиозное представление с коробкой и передачей ее на хранение Джорджу.
  Пуаро обернулся к двери.
  — Джордж?
  — Слушаю, сэр, — вышел вперед верный слуга.
  — Будьте добры, расскажите дамам и господам, каковы были мои инструкции.
  — Положив коробку в указанное место, я должен был спрятаться в платяном шкафу, сэр. В половине четвертого дня в комнату вошел мистер Трефюзис, выдвинул ящик и достал коробку.
  — А в коробке, — продолжил Пуаро, — была самая обычная булавка. Я всегда говорю только правду: я действительно кое-что подобрал тогда на лестнице. У вас, у англичан, ведь есть поговорка: «Кто булавку найдет, к тому счастье придет». Вот ко мне счастье и пришло: я нашел убийцу.
  Он повернулся к секретарю.
  — Видите? — сказал он мягко. — Вы сами себя выдали.
  И тут Трефюзис сломался: он упал на стул и зарыдал, пряча лицо в ладонях.
  — У меня помутился рассудок, — простонал он. — Я был не в своем уме. Господи, но как же он измывался и унижал меня! Это было невыносимо. Сколько лет я терпел все это!.. — Я так и знала! — воскликнула леди Эстуэлл, вскакивая со своего стула. В глазах ее сияло торжество.
  — Я знала, что это его рук дело.
  — И были правы, — сказал Пуаро. — Факт остается фактом, как его ни называй. Ваша «интуиция», леди Эстуэлл, вас не обманула.
  
  1960 г.
  
  Черная смородина
  Эркюль Пуаро обедал со своим другом Генри Бонингтоном в ресторане «Гэлант Эндивор» на шоссе Кингз Роуд в Челси.
  Мистер Бонингтон любил этот ресторан. Ему нравилась царящая там атмосфера праздности, ему нравилось, что там подают «простую английскую» пищу, а не «кучу непонятно как приготовленных блюд».
  Молли, симпатичная официантка, поздоровалась с ним, как со старым другом. Она гордилась тем, что помнила, какую пищу любят и не любят ее постоянные клиенты.
  — Добрый вечер, сэр, — произнесла она, когда мужчины уселись за угловым столиком. — Вам повезло. У нас сегодня индюшка с орехами — это ведь ваше любимое блюдо? К тому же есть прекрасный сыр «Стильтон». Вы начнете с супа или рыбы?
  Когда заказ был сделан, мистер Бонингтон со вздохом откинулся на стуле и развернул салфетку, посмотрев вслед удаляющейся Молли.
  — Она милая девушка, — с одобрением проговорил он. — В молодости она была красавица. Ее любили рисовать художники. Она понимает толк в пище, а это еще более важно. Как правило, женщины равнодушны к еде. Существует множество женщин, которые, отправившись с приятелем, который нравится, в ресторан, даже не заметят, что же она едят. Такая женщина закажет первое, что попадется.
  Эркюль Пуаро покачал головой:
  — Это ужасно.
  — Благодарение господу, мужчины не таковы! — самодовольно произнес мистер Бонингтон.
  — Все без исключения? — с подвохом спросил Пуаро.
  — Ну, разве что, когда они молоды, — уступил мистер Бонингтон. — Щенки. В наше время все молодые люди одинаковы никакой выдержки, никакого мужества. Я презираю молодых, а они, — добавил он подчеркнуто беспристрастно, — наверное, презирают меня. Возможно они правы! Но если послушать разговоры некоторых молодых, так можно заключить, что после шестидесяти никто не имеет права на жизнь. Послушаешь их, так задумаешься, сколько же из них помогло своим престарелым родственникам покинуть этот мир.
  — Вполне возможно, — сказал Эркюль Пуаро, — что именно так они и поступают.
  — Хорошенькие же у вас мысли, Пуаро. Похоже, эта работа в полиции лишила вас всяких идеалов.
  Эркюль Пуаро улыбнулся.
  — Тем не менее, — сказал он, — было бы интересно составить список людей за шестьдесят лет, скончавшихся в результате несчастного случая. Уверяю вас, это навело бы на весьма любопытные мысли. Но лучше, друг мой, расскажите о ваших проблемах. Как ваши дела?
  — Сплошные неприятности — сказал мистер Бонингтон. — Именно так теперь все обстоит в мире. Слишком много неприятностей. И слишком много красивых слов. Красивые слова помогают скрывать грязь и неприятности. Как густой мучной соус скрывает тот факт, что рыба под ним не лучшего качества! Дайте мне просто филе и никакого дерьмового соуса. В этот момент Молли принесла ему филе и он одобрительно заворчал.
  — Ты знаешь, что я люблю, моя девочка, — произнес он.
  — Ну, так ведь вы наш постоянный посетитель, не правда ли, сэр? Так что я должна это знать.
  Эркюль Пуаро спросил:
  — Так что же, люди всегда заказывают одно и то же? — Неужели они никогда не хотят перемен?
  — Только не джентльмены, сэр. Леди любят разнообразие, джентльмены всегда хотят одно и то же.
  — Ну, что я вам говорил? — проворчал Бонингтон. — Там, где речь идет о еде, на женщин полагаться — нельзя!
  Он оглядел ресторан.
  — Наш мир — презабавное место. Видите бородатого чудака там в углу? Молли скажет вам, что он всегда ужинает здесь по вторникам и четвергам. Он ходит сюда уже лет десять — в некотором роде местная достопримечательность. Но до сих пор никто не знает ни его имени, ни где он живет, ни чем он занимается. Довольно странно, если задуматься.
  Когда официантка принесла им порции индейки, мистер Бонингтон сказал:
  — Я вижу, что ваш Пунктуальный Старичок все еще, ходит суда.
  — Совершенно верно, сэр. Его дни вторник и четверг. Но на прошлой неделе он вдруг неожиданно пришел в понедельник! Это выбило меня из колен! Я решила, что, сама того не подозревая, перепутала числа и что это был вторник… Но на следующий вечер он пришел как положено, так что, если так можно выразиться в понедельник у него было внеплановое посещение.
  — Интересное отклонение от привычки, — забормотал, Пуаро. — Что его побудило к этому, хотел бы я знать?
  — Сэр, если вас интересует мое мнение, то я думаю, что он был чем-то расстроен или обеспокоен.
  — Почему вы так решили? Он себя странно вел?
  — Нет, сэр, не то, чтобы странно. Он был такой же тихий, как всегда. Никогда слова не скажет, кроме «Добрый вечер». Нет, странным был его заказ.
  — Его заказ?
  — Боюсь, что вы, джентльмены, будете надо мной смеяться, — Молли покраснела. — Но когда джентльмен ходит сюда больше десяти лет, вы, естественно, хорошо знаете, что он любит, а что — нет. Он терпеть не мог пудинга с почками и черной смородины, и я не припомню, чтобы он заказывал густой суп. Но в тот понедельник он заказал густой томатный суп, бифштекс, пудинг с почками и пирог с черной смородиной! Похоже, что он просто не замечал, что заказывал!
  — Знаете ли, — произнес Эркюль Пуаро, — я все это нахожу весьма интересным.
  Молли удовлетворенно взглянула на них и удалилась.
  — Ну, Пуаро, — посмеиваясь, произнес Генри Бонингтон. — Хотелось бы услышать ваши выводы. В ваших лучших традициях.
  — Я бы предпочел сначала услышать ваши выводы.
  — Хотите сделать из меня Ватсона? Ладно, старик отправился к врачу, а врач поменял ему диету.
  — На густой томатный суп, бифштекс, пудинг с почками и пирог с черной смородиной? Не могу представить себе доктора, который мог бы дать такое предписание.
  — Напрасно не верите, старина. Доктора могут предписать все, что угодно.
  — Это единственное, что вам пришло в голову?
  Генри Бонингтон ответил:
  — Ну, если говорить серьезно, я думаю, что существует единственно возможное объяснение. Наш неизвестный друг был во власти каких-то сильных эмоций. Он был так поглощен своими проблемами, что, фигурально выражаясь, не замечал. что заказывал я что ел.
  Он помолчал минуту, а затем добавил:
  — Вы мне, конечно, сейчас скажете, что знаете, о чем думал этот человек. Вы, наверное, скажете, что он вынашивал план убийства.
  И он засмеялся над своим предположением.
  Эркюль Пуаро не смеялся. Он признавался впоследствии, что в тот момент был серьезно обеспокоен. И он клянет себя до сих пор, что не осознал тогда, чем все это может кончиться. Но друзья уверяют его, что предугадать развитие событий было невозможно.
  Недели через три Эркюль Пуаро и Бонингтон снова встретились на этот раз в метро.
  Они кивнули друг другу, держась за ремни в качающемся вагоне. На остановке «Пикадили Сэкес» многие вышли, и друзья смогли найти свободные места в углу вагона, где им никто не мешал.
  — Между прочим, — спросил Бонингтон, — помните того старика, на которого мы обратили внимание в «Гэлант Эндивор»? Не удивлюсь, если он уже ушел в мир иной. Он не был в ресторане целую неделю. Молли страшно расстроена по этому поводу.
  Эркюль Пуаро приподнялся со своего места, глаза его сверкали..
  — Неужели? — произнес он. — Неужели?
  Бонингтон сказал:
  — Помните, я выдвигал гипотезу, что старик ходил к врачу и тот предписал ему диету? Насчет диеты — это, конечно, чушь, но я не удивлюсь, если он действительно обращался к врачу и его заключение было для старика ударом. И поэтому он заказывал блюда из меню, не замечая, что заказывает. Потрясение было столь сильным, что он раньше времени покинул наш бренный мир. Врачи должны проявлять такт, когда сообщают диагноз пациентам.
  — Так они обычно и поступают, — заметил Пуаро.
  — Это моя остановка, — оказал мистер Бонингтон. — До свидания. Не думаю, что мы когда-нибудь узнаем хотя бы имя этого старика. Чудной мир!
  И он поспешил на выход.
  Эркюль Пуаро сидел нахмурившись. Похоже, он не находил этот мир чудным или забавным. Он пришел домой и дал указания своему преданному камердинеру Джорджу.
  Эркюль Пуаро водил пальцем по списку фамилий. Это был список людей, умерших в последнее время.
  Палец Пуаро остановился на одной фамилии.
  — Генри Гаскон. Шестьдесят девять лет. Что ж, начнем с него..
  Через несколько часов Эркюль Пуаро уже сидел в кабинете доктора Мак-Эндрю на Кингз Роуд. Доктор Мак-Эндрю был высоким рыжеволосым шотландцем с интеллигентным лицом.
  — Гаскон? — проговорят он. — Да, припоминаю. Старый эксцентричный чудак. Он жил один в одном из тех допотопных старых домов, которые сейчас сносят, чтобы очистить место для застройки новых кварталов. Он не был моим пациентом, но я его встречал и зная его. Первым почувствовал неладное молочник. Молоко в бутылках на крылечке скисло. В конце концов люди послали за полицией. Она взломали дверь и обнаружили старика. Он свалился с лестницы и сломал себе шею. На нем был старый халат с рваным поясом — возможно, он в нем запутался и упал.
  — Понятно, — сказал Эркюль Пуаро. — Это был просто несчастный случай. — Совершенно верно.
  — У него были родственники?
  — Племянник. Он приезжал проведать дядюшку раз в месяц. Его фамилия Рамзей, Джордж Рамзей. Он сам врач. Живет в Уимблдоне.
  — Сколько времени труп пролежал необнаруженным?
  — Ага! — сказал доктор Мак-Эндрю. — Вот мы и перешли к официальным вопросам. Не меньше сорока восьми часов и не больше семидесяти двух. Его нашли шестого утром. Но, как выяснилось, время смерти можно уточнить. В кармане халата покойного было найдено письмо, написанное третьего и отправленное из Уимблдона в тот же день после обеда. Судя по штемпелю, оно пришло в девять двадцать вечера. Это позволяет предположить, что смерть наступила третьего после девяти двадцати. Это соответствует состоянию его желудка и степени разложения трупа. Он ел за два часа до смерти. Я проводил вскрытие шестого утром. По моему заключению смерть произошла за шестьдесят часов до этого, что-нибудь около десяти часов вечера.
  — Похоже, все согласуется. Скажите, когда его последний раз видели в живых?
  — В тот же вечер третьего, то есть в четверг, его видели в семь часов на Кингз Роуд и он ужинал в ресторане «Гэлант Эндивор» в семь тридцать. Похоже, он всегда там ужиная по четвергам.
  — У него были другие родственники? Или только этот племянник?
  — У него был брат-близнец. Вся их история довольно странная. Они не встречались много лет. Видите ли, в юности Генри был артистом, правда, весьма бездарным. Второй брат, Энтони Гаскон, тоже был артистом, но, женившись на богачке, покончил с искусством. Братья по этому поводу поругались, и, насколько я понимаю, больше не встречались. Но самое странное, что они умерли в один день. Энтони Гаскон покинул этот бренный мир третьего числа в час пополудни. Я и раньше слышал историю о близнецах, умерших в один день в разных концах света. Возможно, это все просто совпадение, но таковы факты.
  — А жена второго брата жива?
  — Нет, она умерла несколько лет тому назад.
  — Где жил Энтони Гаскон?
  — У него был дом на Кингстон Хилл. По словам доктора Рамзея он жил затворником.
  Эркюль Пуаро задумчиво кивнул.
  Шотландец бросил на него проницательный взгляд.
  — Что у вас на уме, месье Пуаро? — грубовато спросил он. Я ответил на ваши вопросы. Это был мой долг, поскольку вы показали мне свое удостоверение. Но я нахожусь в неведении, что же случилось.
  Пуаро медленно проговорил:
  — Обычная смерть в результате несчастного случая, так вы сказали. Моя мысль не менее проста — его просто столкнули.
  Доктор Мак-Эндрю озадаченно взглянул на Пуаро.
  — Другими словами — убийство! У вас есть какие-нибудь основания это утверждать?
  — Нет, — ответил Пуаро, — только подозрения.
  — Но должно же быть что-нибудь… — настаивал его собеседник.
  Пуаро ничего не ответил.
  Мак-Эндрю сказал:
  — Если вы подозреваете племянника, мистера Рамзея, то должен предупредить вас, что вы идете по ложному следу. Рамзей играл в бридж в Уимблдоне с восьми тридцати до двенадцати ночи. Это выяснилось во время дознания.
  Пуаро пробормотал:
  — И, конечно, это было проверено. Полиция работает весьма тщательно. Доктор спросил:
  — Может быть, у вас есть что-нибудь против него?
  — До разговора с вами я вообще не знал о существовании такого человека.
  — Значит вы подозреваете кого-нибудь еще?
  — Нет-нет. Дело вовсе не в этом. В основе человеческого поведения лежат привычки. Это очень важно. А смерть мистера Гаскона нарушает цельную картину. Похоже, здесь что-то не так.
  — Я не совсем вас понимаю.
  Эркюль Пуаро улыбнулся. Он встала, и доктор тоже встал.
  — Видите ли, — произнес Мак-Эндрю, — оказать по правде, я не нахожу ничего подозрительного в смерти мистера Гаскона.
  Маленький бельгиец развел руками.
  — Я настойчивый человек. У меня есть идея в ничего в ее подтверждение. Кстати, доктор Мак-Эндрю, у Генри Гаскона были вставные зубы?
  — Нет, его зубы были в прекрасном состоянии. Весьма похвально в его возрасте.
  — Он за ними хорошо следил? Они были белые и вычищенные?
  — Да, я это отметил.
  — И никоим образом не окрашенные?
  — Нет. Не думаю, чтобы он курил, если вы это имеете в виду.
  — Я имел в виду не совсем это. Мой вопрос был задан с дальним прицелом, хотя, возможно, это и ложная версия! До свидания, доктор Мак-Эндрю, спасибо нам за вашу доброту и терпение.
  Он пожал доктору руку и удалился.
  — А теперь, — проговорил Пуаро, — проверим эту версию.
  Пуаро вошел в ресторан «Гэлант Эндивор» и уселся за тот же самый столик, за которым они когда-то обедали с Бонингтоном. Но обслуживала его не Молли. Молли, как сказала ему официантка, уехала в отпуск.
  Было еще только семь часов, народу в ресторане было немного, и Пуаро не составило труда втянуть официантку в разговор о старом мистере Гасконе.
  — Да, — говорила она. — Он приходил сюда в течение многих лет, но никто из официантов не знал, как его зовут. Мы прочли о расследовании в газете и там была фотография. «Посмотри-ка, — сказала я Молли, — похоже, это наш Пунктуальный Старичок», — мы здесь его так называли между собой.
  — Он ужинал здесь в день своей смерти, не так ли?
  — Совершенно верно. Это было в четверг, третьего числа. Он всегда ужинал здесь по четвергам. Его дни были вторник и четверг, и он был точен, как часы.
  — Я полагаю, что вы уже не помните, что он ел на ужин?
  — Дайте-ка припомнить. Это был суп с пряностями, да-да, точно, и пирог с говядиной. А, может, жареная баранина? Нет, конечно, это был пирог. И еще шарлотка с яблоками и черной смородиной. И, конечно, сыр. Подумать только, что в тот же вечер он упал с лестницы и погиб. Говорят, что он запутался в халате. Конечно, его одежда была жуткого вида: старомодная, местами разорванная, да и одевал ее он весьма небрежно. И все же, что-то было в его облике. В нем чувствовалась личность… О, у нас здесь бывает много интересных посетителей.
  Официантка удалилась.
  Эркюль Пуаро в одиночестве поглощал свою рыбу.
  Вооружившись рекомендациями от влиятельных лиц, Эркюль Пуаро без труда получил у районного следователя материалы дела о смерти мистера Гаскона.
  — Этот покойный Гаскон был забавной личностью, — заметил следователь, — одинокий эксцентричный старик. Но, похоже, его смерть привлекла к себе необычно большое внимание.
  Произнося все это, он с любопытством поглядывал на своего посетителя. Эркюль Пуаро тщательно подбирал слова.
  — Видите ли, месье, есть некоторые обстоятельства, возможно, связанные с этим делом, которые указывают на необходимость дополнительного расследования.
  — Хорошо, чем я могу вам помочь?
  — Насколько я понимаю, в вашей компетенции принимать решение: сохранять материалы по окончании следствия или нет. В кармане халата Генри Гаскона было найдено некое письмо, не так ли?
  — Совершенно верно.
  — Письмо от его племянника Джорджа Рамзея?
  — Именно так. Письмо было включено в материалы дела, что бы уточнить время смерти.
  — Это письмо сохранилось?
  Пуаро с волнением ожидал ответа следователя. Услышав, что письмо можно получить, он с облегчением вздохнул. Получив, на конец, этот документ, он внимательно изучил его. Письмо было написано перьевой ручкой весьма неразборчивым почерком. Оно гласило:
  
  «Дорогой дядя Генри!
  Я с сожалением должен сообщить вам, что я не добился успеха у дяди Энтони. Ваше предложение встретиться с ним не вызвало у него никакого энтузиазма. И он ничего мне не ответил на ваше пожелание забыть прошлые обиды. Конечно, он очень болен и постепенно теряет рассудок. Боюсь, что его конец близок. Похоже, он с трудом вспоминает, кто вы такой.
  Весьма сожалею, что я не справился с вашим поручением, но, уверяю вас, я сделал все, что мог.
  Ваш любящий племянник Джордж Рамзей».
  
  Само письмо было датировано третьим ноября. Пуаро взглянул на почтовый штемпель. Там было указано время шестнадцать тридцать.
  Он пробормотал:
  — Все идеально сходится.
  Теперь он отправился на Кингстон Хилл. После непродолжительной борьбы, в которой он использовал все свое добродушие и настойчивость, он добился беседы с Амелией Хил — кухаркой и домоправительницей покойного мистера Гаскона.
  Миссис Хил поначалу держала себя высокомерно и недоверчиво, но чарующая вежливость этого необычного иностранца дала плоды. Миссис Амелия Хил стала приветливой. Она обнаружила, как и многие женщины до нее, что рассказывают о своих несчастиях действительно заинтересованному и доброжелательному слушателю.
  Четырнадцать лет она вела хозяйство в доме мистера Гаскона, а это вовсе не легкая работа! Конечно, нет. Многие женщины спасовали бы перед той ношей, которую ей пришлось тащить на себе. Бедный старик был весьма эксцентричен и к тому же очень скуп — он был просто охвачен манией экономии, а ведь был очень богат. Но миссис Хил ему преданно служила и мирилась со всеми его чудачествами, и, вполне естественно, она рассчитывала на благодарность. Но нет, ничего подобного! Старик не изменил своего старого завещания, в котором оставлял все свои деньги жене, а в случае, если умрет раньше брата, то своему брату Генри. Это завещание было составлено много лет назад. Все это было не слишком-то красиво со стороны мистера Энтони.
  Постепенно Пуаро удалось увести разговор от неудовлетворенной алчности миссис Хил и задать интересующие его вопросы. Конечно, поступок мистера Энтони был бессердечен и несправедлив! Никто не может упрекнуть миссис Хил за ее негодование и обиду по этому поводу. Всем известно, что мистер Гаскон был скуп. Говорят даже, что покойный отверг помощь своего единственного брата. Возможно, миссис Хил что-нибудь об этом известно.
  — Вы спрашиваете о разговоре, ради которого сюда приезжал доктор Рамзей? — уточнила миссис Хил. — Насколько мне известно, разговор действительно шел о его брате, но я полагаю, что брат мистера Энтони просто хотел с ним помириться. Они поссорились много лет тому назад.
  — Я так понял, — спросил Пуаро, — что мистер Гаскон решительно отказался от примирения?
  — Совершенно верно, — кивнув, согласилась миссис Хил, — «Генри? — довольно неуверенно проговорил он. — Так что там с Генри? Не видел его целую вечность и не имею ни малейшего желания увидеть. Этот Генри — скандальный тип». Так оно все и было.
  И миссис Хил снова заговорила о своих печалях и горестях и бесчувственности адвоката покойного мистера Гаскона.
  Пуаро стоило немалого труда закончить этот разговор, не прервав его, и удалиться.
  И вот, сразу после ужина, он появился в резиденции доктора Джорджа Рамзея по адресу Уимблдон, шоссе Дорсет, Элмкрест.
  Доктор был дома. Пуаро провели в приемную, куда и спустился доктор Джордж Рамзей. Было очевидно, что Пуаро оторвал док тора от ужина.
  — Видите ли, доктор, я вовсе не пациент, — сказал Эркюль Пуаро. — И, возможно, мой визит к вам можно посчитать наглостью, но во всяком деле я предпочитаю решительность и прямоту. Не люблю юристов и их многоречивые окольные методы.
  Без сомнения, он заинтересовал доктора Рамзея. Доктор был чисто выбритым мужчиной среднего роста. У него была коричневая шевелюра и практически белесые ресницы, что придавало его взгляду что-то змеиное. Он производил впечатление человека живого и не без чувства юмора.
  — Юристы? — проговорил он, удивленно подняв брови. — Ненавижу их! Мой дорогой сэр, вы меня заинтриговали. Прошу вас, садитесь.
  Пуаро не замедлил воспользоваться приглашением. Он вручил доктору Рамзею свою визитную карточку с указанием профессии. Повтор заморгал своими белесыми ресницами.
  Пуаро наклонился вперед и конфиденциально сообщил доктору:
  — Большинство моих клиентов — женщины.
  — Вполне естественно, — подмигнув, ответил Джордж Рамзей.
  — Как вы сами признали, это вполне естественно, — согласился Пуаро. — Женщины не доверяют официальной полиции. Они предпочитают частное расследование. Они не хотят, чтобы их проблемы были обнародованы. Несколько дней тому назад у меня консультировалась пожилая дама. Она была очень опечалена судьбой своего мужа, с которым поссорилась много лет тому назад. Ее муж — ваш дядя, покойный мистер Гаскон.
  Джордж Рамзей побагровел:
  — Мой дядя? Что за чушь. Его жена умерла много лет тому назад.
  — Речь идет не об Энтони Гасконе, но о другом вашем дяде, Генри Гасконе.
  — Дядя Генри? Но он не был женат!
  — Вы ошибаетесь, он был женат. — Пуаро лгал, не краснея. — В этом нет никаких сомнений. Моя клиентка даже принесла с собой свидетельство о браке.
  — Это ложь! — закричал Джордж Рамзей. Его лицо стало цвета сливы. — Я не верю ни единому слову! Вы — наглый лжец!
  — Это ведь ужасно для вас, не правда ли? — сказал Пуаро. — Вы убили напрасно.
  — Убил? — голос Рамзея задрожал. Его прозрачные глаза смотрели на Пуаро с ужасом.
  — Кстати, — продолжал Пуаро. — Я вижу, вы снова ели пирог с черной смородиной. Это весьма неумная привычка. Говорят, что в ягодах черной смородины много витаминов, но иногда их употребление может быть смертельно опасно. Я полагаю, что в настоящем случае они помогут затянуть петлю на шее человека — вашей шее, доктор Рамзей.
  — Видите ли, друг мой, вы допустили ошибку, строя свои рассуждения на неверном предположении.
  Эркюль Пуаро лучезарно улыбнулся через стол своему другу мистеру Бонингтону, сопровождая свои объяснения жестикуляцией.
  — Находящийся в шоке человек никогда не будет делать того что он не делал раньше. В таком состоянии люди действуют рефлекторно, по привычке. Человек, который чем-то очень расстроен может прийти на ужин в пижаме, но это будет его пижама, а не чужая. Мужчина, который не любит густой суп, пудинг с почками и пирог с черной смородиной однажды вечером это все вдруг заказывает. Вы утверждаете, что он так поступает потому, что думает о чем-то своем. Но я утверждаю, что поглощенный своими мыслями человек автоматически закажет то, что заказывал всегда. Хорошо, какое же в этом случае возможно объяснение? Я не находил ответа и потому был обеспокоен. Здесь что-то было не так. А потом вы сообщили мне, что этот человек исчез. Впервые за долгие годы он пропустил свои традиционные вторник и четверг. Это мне еще больше не понравилось. У меня возникли подозрения. Если я был прав, то он должен был быть мертв. Я навел справки. Он действительно был мертв. Смерть его была весьма ловко и аккуратно обставлена. Другими словами, это была подпорченная рыба. прикрытая соусом!
  Его видели на Кингз Роуд в семь вечера. Он ужинал здесь, в ресторане в семь тридцать, за два часа до смерти. Все указывало на это — и содержание кишечника, и письмо в кармане халата. Слишком много соуса! Рыбу совсем не увидишь..
  Любящий племянник написал письмо, у любящего племянника алиби на время смерти. Смерть произошла очень просто — падение с лестницы. Несчастный случай? Или убийство? Все указывало на убийство.
  Любящий племянник — единственный родственник. Любящий племянник будет наследником… но есть ли, что наследовать? Ведь дядя был нищ, как церковная мышь.
  Но ведь есть еще второй брат. А он в свое время женился на очень богатой женщине. И этот брат живет в большом богатом доме на Кингстон Хилл, следовательно, можно предположить, что эта богатая жена завещала все свое состояние мужу. Явно наблюдается цепочка: жена-богачка оставляет деньги Энтони, от Энтони деньги переходят к Генри, а от него к Джорджу.
  — На словах все выглядит логично, — сказал мистер Бонингтон, — но каковы же были ваши действия?
  — Если суть дела ясна, все остальное — дело техники. Генри умер через два часа после приема пищи. По сути, это все, что смогло выяснить следствие. Но, вполне возможно, что этот «прием пищи» — обед, а вовсе не ужин. Поставьте себя на место Джорджа. Ему крайне нужны деньги. Энтони Гаскон умирает, но племянник. не извлекает из нее никакой выгоды. Деньги Энтони переходят к Генри, а он может жить еще долгие годы. Следовательно, Генри тоже должен умереть, и чем скорее, тем лучше. Но умереть он должен после Энтони и тогда, когда у Джорджа будет алиби. Привычка Генри ужинать в ресторане два раза в неделю и навела Джорджа на мысль о том, как организовать себе алиби. Джордж — человек осторожный, и, прежде чем действовать, он проверил выполнимость своего плана. Как-то в понедельник он посетил ресторан под видом своего дядюшки. Все прошло без сучка без задоринки. Все приняли его за дядю. Племянник удовлетворен проверкой. Осталось дождаться, когда дядя Энтони отойдет в мир иной. И вот — час настал. Второго ноября пополудни Джордж отправляет дяде Генри письмо, но датирует его третьим ноября. Он приезжает в город третьего утром, звонит Генри, договаривается о встрече и приводит свой план в действие. Резкий толчок и бедный дядя Генри летит вниз с лестницы.
  Джордж находит свое письмо и засовывает его в карман халата мистера Гаскона. В семь тридцать он уже в ресторане «Гэлант Эндивор». Борода, густые брови — полный маскарад. Ни у кого нет сомнений, что в семь тридцать мистер Генри Гаскон еще жив. Затем следует поспешное переодевание в туалете и племянник мчится в своей машине на полной скорости в Уимблдон на партию бриджа. Это идеальное алиби.
  Мистер Бонингтон взглянул на Пуаро.
  — А как же штемпель на письме?
  — Ну, это просто. Штемпель был запачкан. Почему? Потому что число на нем было переправлено со второго на третье черной краской. Вы бы никогда не обратили на это внимание, если бы не подозревали этого. И наконец — черные дрозды.
  — Черные дрозды?
  — Помните детскую загадку? Двадцать четыре черных дрозда занесли в пирог. Или, если вы хотите точности, ягоды черной смородины. Как вы понимаете, Джордж оказался не слишком хорошим актером. Он выглядел, как дядя, и ходил, как дядя, и разговаривал, как дядя, и у него были такие же борода и брови как у дяди, но он забыл, что надо еще есть, как дядя. Племянник заказывал еду по своему вкусу.
  Черная смородина окрашивает зубы. Но, хотя все считали, что Генри Гаскон ел в тот вечер пирог из черной смородины, его зубы не были окрашены. И среди содержимого его желудка не было черной смородины. Я это проверял сегодня утром. К тому же Джордж был столь глуп, что сохранил бороду и весь свой маскарадный костюм. О! Улик против него предостаточно. Я с ним сегодня встретился и напугал его. Это довершило дело. Кстати, он снова ел черную смородину. Весьма прожорливый тип — уделяет слишком большое внимание еде. И, если я не ошибаюсь, из-за этой прожорливости его и повесят.
  Официантка принесла им две порции пирога с яблоками и черной смородиной.
  — Унесите это, — сказал мистер Бонингтон. — Надо быть осторожным. Принесите мне маленькую порцию сагового пудинга.
  
  1960 г.
  
  Сон
  Эркюль Пуаро рассматривал особняк с явным одобрением. Его глаза небрежно скользнули по соседствующим с ним магазинам, по большому фабричному зданию справа, по обшарпанному многоквартирному дому напротив и снова остановились на особняке.
  Нортвэй был истинным детищем прошлого века, в котором не имели обыкновения экономить ни времени, ни пространства. Это был породистый и надменный дом, привыкший, чтобы его окружала только бескрайняя зелень полей. Теперь же он оказался анахронизмом, затерянным в бушующем море современного Лондона и давно всеми забытым. И, спроси вы хоть пятьдесят человек подряд, вряд ли кто указал бы к нему дорогу.
  И лишь совсем немногие ответили бы, кому он принадлежит, хотя, назови вы имя владельца, вам тотчас бы сообщили, что это один из богатейших людей в мире. Однако с помощью денег можно унять самое жгучее любопытство, равно как и раздразнить его. Бенедикт Фарли, этот эксцентричный миллионер, предпочитал не афишировать выбор своей резиденции. Его вообще редко видели на людях. Изредка он появлялся на совете директоров, где его высокая худая фигура, резкий голос и хищно загнутый нос тут же наводили на собравшихся страх. Если бы не эти редкие появления, он вполне мог бы считаться персонажем, пусть хорошо всем знакомым, но вымышленным.
  Согласно слухам, он был то чудовищно скуп, то невероятно щедр, неизменно ходил в старом заштопанном халате — которому, по некоторым оценкам, шел уже двадцать восьмой год, — питался исключительно икрой и постными щами и ненавидел кошек. Все это было общеизвестно.
  Ровно столько же об этом человеке, к которому он сейчас направлялся, знал и Эркюль Пуаро. Письмо, лежавшее в кармане его пиджака, ситуации не меняло.
  Посвятив несколько минут молчаливому созерцанию этого памятника веку ушедшему, Пуаро поднялся по ступеням парадного и позвонил в дверь, одновременно сверяясь с наручными часами, заменившими наконец безнадежно устаревшую, хоть и горячо любимую луковицу с цепочкой. «Да-да, ровно двадцать один тридцать», — подтвердили часы. Пуаро, как всегда, был точен до минуты.
  После выверенной годами паузы дверь отворилась, и на фоне освещенного холла возник великолепный образчик потомственного дворецкого.
  — Мистер Бенедикт Фарли? — осведомился Пуаро.
  В ответ его окатили ледяным — вполне вежливым, но достаточно красноречивым — взглядом.
  «En gros et en de tail1561, — с уважением подумал Пуаро.
  — Вам назначено, сэр? — учтиво спросил дворецкий.
  — Да.
  — Ваше имя, сэр?
  — Мосье Эркюль Пуаро.
  Дворецкий наклонил голову и посторонился. Эркюль Пуаро вступил в дом, и дверь за ним закрылась.
  Однако прежде чем умелые руки приняли у Пуаро шляпу и трость, была улажена еще одна маленькая формальность.
  — Прошу извинить меня, сэр. Я должен попросить у вас письмо.
  Пуаро неторопливо извлек письмо из кармана и протянул его дворецкому. Тот только бросил на него взгляд и тут же с поклоном вернул. Эркюль Пуаро сунул письмо обратно в карман. Оно гласило:
  
  «Нортвэй, среда, восьмое
  Мосье Эркюлю Пуаро
  Дорогой сэр,
  Бенедикт Фарли желал бы воспользоваться вашим советом. Он будет очень рад, если завтра (в четверг) в двадцать тридцать вас не затруднит зайти по вышеуказанному адресу.
  Искренне ваш,
  Хьюсо Конворси
  (секретарь)
  Р. S. Пожалуйста, захватите это письмо с собой».
  
  Дворецкий ловко избавил Пуаро от шляпы, пальто и трости.
  — Не будете ли вы так любезны пройти в комнату мистера Конворси? — не то спросил, не то предложил он и двинулся вверх по широкой лестнице.
  Пуаро последовал за ним, одобрительно кивая при виде самых вычурных и пышных objets d'art1562. Вкусы Пуаро всегда отдавали некоторой буржуазностью.
  На втором этаже дворецкий остановился и постучал в дверь.
  Брови Эркюля Пуаро едва заметно приподнялись. Это была первая фальшивая нота за вечер, ибо хороший дворецкий никогда не станет стучать в дверь, а перед Пуаро несомненно стоял не просто хороший, а самый что ни на есть лучший.
  Пуаро почувствовал, что эксцентричность миллионера уже начинает действовать ему на нервы.
  Изнутри что-то выкрикнули, и дворецкий, отворив дверь, объявил: «Тот самый джентльмен, сэр!»
  Пуаро молча отметил очередное попрание приличий и вошел внутрь. Он оказался в просторной комнате, обставленной просто, но на редкость деловито. Картотечные шкафы, бесконечные справочники, пара кресел и внушительных размеров рабочий стол, покрытый стопками аккуратно подшитых бумаг, — вот, пожалуй, и все, что там было. Углы комнаты терялись в полумраке — по той простой причине, что единственный источник освещения, а именно настольная лампа с зеленым абажуром, установленная на журнальном столике возле одного из кресел, была развернута таким образом, чтобы освещать любого, кто появлялся в дверях. Эркюль Пуаро зажмурился, поморгал и определил, что лампочка как минимум стопятидесятиватная. В кресле рядом с лампой покоилась худая фигура в заштопанном халате — сам Бенедикт Фарли. Его голова была по-птичьи выдвинута вперед; крючковатый нос только усиливал сходство. Ото лба поднимался белый пушистый хохолок, очень бы подошедший какаду. Глазки Бенедикта Фарли, лихорадочно блестевшие за толстыми стеклами очков, так и впились в посетителя.
  — Ну, — проговорил он наконец пронзительным резким голосом, периодически переходящим в какой-то скрип, — так это вы, что ли, Эркюль Пуаро?
  — К вашим услугам, — учтиво отозвался Пуаро и поклонился, держа одну руку на спинке кресла.
  — Садитесь. Да садитесь же! — раздраженно бросил старик.
  Эркюль Пуаро сел — и оказался прямо в центре ослепительного круга света, отбрасываемого лампой. Где-то там, в тени, старик, казалось, внимательно его рассматривал.
  — Ну, и откуда же это видно, что вы именно Эркюль Пуаро, а не кто-то еще? — раздраженно осведомился он. — Объясните, сделайте одолжение!
  Пуаро снова вытащил из кармана письмо и протянул его Фарли.
  — Да, — ворчливо согласился миллионер, — вижу. Оно самое. Так я все и велел Конворси написать.
  Он сложил листок и отдал его Пуаро.
  — Стало быть, вы и впрямь тот, за кого себя выдаете?
  — Уверяю вас, здесь нет никакого обмана, — ответил Пуаро, всплеснув руками.
  Бенедикт Фарли неожиданно захихикал.
  — Именно так и говорят фокусники перед тем, как вытащить кролика из шляпы. Это, понимаете ли, входит в программу.
  Пуаро промолчал.
  — Думаете небось: выживший из ума, подозревающий всех и вся старикашка? Правильно думаете. Не доверяй никому! Такое мое правило. Никому нельзя доверять, если вы богаты. Ни в коем случае!
  — Вы, кажется, хотели проконсультироваться со мной? — мягко напомнил Пуаро.
  Старик кивнул.
  — Да-да, все фокусники заранее предупреждают, прежде чем начать вынимать что-то из шляпы: «Хотите получить по максимуму — платите по максимуму». Заметьте, я еще не спросил, сколько вы берете. И не спрошу! Просто пришлете мне счет — как-нибудь переживу.
  Эти чертовы идиоты, поставщики то есть, думают, что могут впарить мне яйца по два и девять, когда на рынке им красная цена два и семь! Шайка мошенников! Со мной этот номер не проходит. Но лучший в своем деле — это совсем другое. Он своих денег стоит. Я, кстати, тоже лучший.
  Эркюль Пуаро не ответил. Он внимательно слушал, слегка склонив голову набок. Хотя лицо его оставалось бесстрастным, он чувствовал, что разочарован. Он не мог бы назвать причину. Бенедикт Фарли оправдывал все ожидания; он полностью соответствовал тому, что о нем говорили, и, однако, Пуаро был разочарован.
  «Фигляр! — с некоторой грустью подвел он итог своим наблюдениям. — Самый обыкновенный фигляр».
  Он общался со многими миллионерами, и с эксцентричными тоже, и почти всегда чувствовал скрытую в них силу, внутреннюю энергию, которую нельзя было не уважать. Если они носили старый халат, то делали это единственно потому, что им так нравилось. Халат же Бенедикта Фарли, как решил Пуаро, был только частью сценического образа. Да и сам Фарли был сплошным сценическим образом. Пуаро был совершенно уверен, что любое сказанное здесь слово говорилось исключительно для того, чтобы произвести эффект.
  — Вы хотели проконсультироваться со мной? — ровным голосом повторил он.
  Внезапно все поведение миллионера изменилось. Он подался вперед, его голос превратился в карканье.
  — Да! Да, я хочу знать, что вы можете сказать, хочу знать, что вы думаете! Всегда обращаться к лучшим! Это мое правило. Лучший врач — лучший детектив, это где-то посередине.
  — Пока, мосье, я еще не совсем улавливаю…
  — Естественно, — отрезал Фарли. — Я еще ничего и не рассказал.
  Он снова наклонился вперед и резко спросил:
  — Что вы знаете о снах, мосье Пуаро?
  Брови маленького человечка удивленно поднялись.
  Если он чего и ожидал, то уж точно не этого.
  — По этому вопросу, мистер Фарли, советую вам обратиться к «Книге снов» Наполеона — или к какому-нибудь модному психологу с Харли-стрит.
  — Я пробовал и то и другое, — тихо ответил Бенедикт Фарли.
  Последовала пауза. Потом миллионер снова заговорил.
  Сначала почти шепотом, потом все громче и громче:
  — Все тот же сон — ночь за ночью. Говорю вам, я боюсь… Он всегда тот же. Я у себя в комнате — это следующая дверь по коридору. Сижу за столом и что-то пишу.
  Там есть часы. Я смотрю на них и вижу, что они показывают двадцать восемь минут четвертого. Понимаете? Всегда то же самое время. И тогда, мосье Пуаро, я понимаю, что должен сделать это. Я не хочу — я боюсь Э10 делать — но я должен.
  Его голос поднялся уже почти до визга.
  — И что же именно вы должны сделать? — невозмутимо спросил Пуаро.
  — В двадцать восемь минут четвертого, — хрипло ответил Бенедикт Фарли, — я открываю второй справа ящик моего стола, вынимаю револьвер, который лежит там, заряжаю и подхожу к окну. А затем… затем…
  — Да?
  — Стреляю себе в висок, — прошептал Бенедикт Фарли.
  Повисла тишина.
  — Это и есть ваш сон? — спросил Пуаро.
  — Да.
  — И он повторяется каждую ночь?
  — Да.
  — А что происходит после выстрела?
  — Я просыпаюсь.
  Пуаро медленно и задумчиво кивнул.
  — Любопытства ради: вы и вправду держите револьвер в том самом ящике?
  — Да.
  — Зачем?
  — Я привык. Всегда следует быть готовым.
  — К чему?
  — Человек в моем положении должен быть начеку, — раздраженно сказал Фарли. — У богатых много врагов.
  Пуаро оставил эту тему. Помолчав немного, он сказал:
  — И все же, почему вы послали именно за мной?
  — Я скажу вам. Сначала я обратился к врачу — к трем, если уж быть точным.
  — И?
  — Первый сказал, что все дело в диете — этот был пожилой. Тот, что помоложе, представлял современную школу. Он уверял меня, что причина кроется в реальном событии, случившемся со мной в раннем детстве в двадцать восемь минут четвертого. И я настолько не хочу вспоминать это происшествие, что ассоциирую его с собственной смертью. Таково было его объяснение.
  — А третий? — поинтересовался Пуаро, Голос Бенедикта Фарли сорвался на злобный визг:
  — Молокосос! Он развил нелепейшую теорию. Утверждает, что я — да, да, я! — устал от жизни, и она так мне ненавистна, что я сплю и вижу, как бы с ней покончить.
  Однако, поскольку признать это означало бы признать полное свое фиаско как личности, в момент пробуждения я отказываюсь взглянуть правде в глаза. Во сне же мое истинное «я» прорывается наружу и делает то, чего мне действительно хочется, — убить себя.
  — Он считает, что в глубине души вы действительно хотите совершить самоубийство?
  — Но это чушь! Чушь! — яростно выкрикнул Бенедикт Фарли. — Я абсолютно счастлив! Я получил все, что хотел, все, что можно купить за деньги. Невозможно, невероятно даже представить себе такую дикость!
  Пуаро с интересом взглянул на Фарли, Что-то в его трясущихся руках и пронзительном срывающемся голосе говорило, что он протестует слишком уж яростно, словно пытаясь разубедить себя в том, в чем сам подозревает.
  Однако Пуаро ограничился только деловитым вопросом:
  — И зачем же вам я?
  Бенедикт Фарли успокоился так же внезапно, как только что вышел из себя. Он выразительно постучал пальцем по столу.
  — Есть и другая возможность. И если это так, вы должны знать. Вы знамениты, у вас были сотни случаев — самых невероятных, фантастических случаев, — и вы должны знать.
  — Знать что?
  Фарли снизил голос до шепота:
  — Предположим, кто-то хочет меня убить… Может ли он сделать это таким способом? Может он заставить меня видеть этот сон ночь за ночью?
  — Вы имеете в виду гипноз?
  — Да.
  Эркюль Пуаро задумался.
  — Думаю, это возможно, — сказал он наконец. — Но, опять же, подобный вопрос следует задавать скорее врачу.
  — В вашей практике не встречалось подобных случаев?
  — Боюсь, они слишком уж отличались от вашего.
  — Но вы понимаете, о чем я? Меня заставляют смотреть все тот же сон — ночь за ночью, ночь за ночью, — и однажды внушение оказывается сильнее меня — и я ему подчиняюсь. Делаю то, что мне так часто снилось: убиваю себя!
  Эркюль Пуаро медленно покачал головой.
  — Вы сомневаетесь, что такое возможно? — спросил Фарли.
  — Возможно? — переспросил Пуаро. — Я не стал бы употреблять этого слова.
  — Стало быть, вы считаете, что это невозможно? — настаивал Фарли.
  — Решительно невозможно.
  — Доктора говорят то же самое, — тихо пробормотал Фарли. — Но почему тогда я его вижу? Почему? Почему? — спросил он, снова переходя на крик.
  Эркюль Пуаро только покачал головой.
  — И вы совершенно уверены, что не сталкивались ни с чем подобным в своей практике? — снова спросил Бенедикт Фарли.
  — Никогда.
  — Это я и хотел узнать.
  Пуаро деликатно откашлялся.
  — Вы позволите мне один вопрос?
  — Что такое? Что еще? Спрашивайте что хотите.
  — Кого вы подозреваете в намерении убить вас?
  — Никого, — выкрикнул Фарли. — В том-то и дело, что никого.
  — Однако идея все же пришла вам в голову, — настаивал Пуаро.
  — Я только хотел узнать… возможно ли это.
  — Что ж, весь мой опыт говорит: «Нет». Кстати, вас когда-нибудь гипнотизировали?
  — Разумеется, нет. Вы же не думаете, что я позволю ставить над собой какие-то дурацкие опыты?
  — Тогда, думаю, можно сказать, что ваша версия совершенно беспочвенна.
  — Но сон, глупец вы эдакий, сон!
  — Сон, конечно, удивительный, — задумчиво проговорил Пуаро и, помолчав, продолжил:
  — Я бы хотел осмотреть декорации этой драмы: стол, часы, револьвер…
  — Разумеется. Я провожу вас.
  Запахнув полы своего халата, старик приподнялся в кресле, но неожиданно, словно что-то внезапно вспомнив, рухнул обратно.
  — Нет, — сказал он. — Нечего там смотреть. А все, что можно было рассказать, я уже рассказал.
  — Но я бы хотел увидеть лично…
  — В этом нет необходимости, — отрезал Фарли. — Я выслушал ваше мнение. Этого достаточно.
  — Как вам угодно, — согласился Пуаро, пожимая плечами и поднимаясь. — Сожалею, мистер Фарли, что не смог оказаться вам Полезен.
  Бенедикт Фарли сосредоточенно смотрел куда-то в сторону.
  — Хватит с меня мошенников, — угрюмо проговорил он. — Я дал вам факты, вы не сумели ими воспользоваться, и кончим на этом. Можете прислать чек за консультацию.
  — Не премину сделать это, — сухо ответил Пуаро и направился к двери.
  — Погодите, — окликнул его миллионер. — Мне нужно письмо.
  — Письмо от вашего секретаря?
  — Да.
  Пуаро поднял брови. Сунув руку в карман, он вынул сложенный лист бумаги и протянул его старику. Тот внимательно осмотрел его, кивнул и положил рядом с собой на стол.
  Эркюль Пуаро снова повернулся к двери. Он был озадачен. Его деятельный ум снова и снова прокручивал услышанную историю. Однако теперь какое-то смутное беспокойство мешало течению его мысли. Что-то было не так, причем не с Бенедиктом Фарли, а именно с ним, Эркюлем Пуаро.
  Когда его рука уже касалась дверной ручки, он вспомнил. Он — Эркюль Пуаро! — совершил ошибку. Он повернулся.
  — Тысяча извинений! Я задумался над вашей проблемой и допустил оплошность. Это письмо, которое я вам отдал, — я по ошибке сунул руку в правый карман вместо левого…
  — Что? Что такое?
  — Письмо, которое я вам сейчас дал, — оно из моей прачечной по поводу испорченных воротничков.
  Пуаро с извиняющейся улыбкой сунул руку в левый карман.
  — Вот ваше письмо.
  Бенедикт Фарли выхватил его из протянутой руки Пуаро.
  — Какого черта? Вы вообще когда-нибудь думаете, что делаете? — взорвался он.
  Пуаро взял свою записку из прачечной, еще раз вежливо извинился и вышел из комнаты.
  Выйдя, он ненадолго задержался на лестничной площадке. Место для нее было отмерено на редкость щедро.
  Прямо перед Пуаро стояли большая старая деревянная скамья и длинный узкий стол, на котором лежали журналы.
  Чуть дальше были два кресла и столик с цветами. Все это немного напоминало приемную дантиста.
  Внизу в холле его ожидал дворецкий.
  — Вызвать вам такси, сэр?
  — Нет, благодарю вас. Вечер такой теплый, что я, пожалуй, пройдусь.
  На тротуаре Эркюль Пуаро постоял, выжидая, когда схлынет поток машин, и двинулся через оживленную улицу.
  Его брови были сосредоточенно сдвинуты.
  — Нет, — сказал он себе, — решительно ничего не понимаю. Во всем этом нет ни малейшего смысла. Печально признаваться себе в этом, но я, Эркюль Пуаро, совершенно сбит с толку.
  Так закончилось то, что можно бы было назвать первым актом драмы. Второй последовал через неделю и начался с телефонного звонка от некоего Стиллингфита, районного врача.
  С поразительной — тем более для врача! — развязностью он заявил:
  — Пуаро, это вы, старый плут? Стиллингфит на проводе.
  — Да, друг мой. Что случилось?
  — Я звоню из Нортвэй — ну, особняка Бенедикта Фарли.
  — Да? — Пуаро сразу оживился. — И как он?
  — Так себе. Мертв. Застрелился сегодня днем.
  Последовало молчание.
  — Ага, — выдавил наконец Пуаро.
  — Не слышу удивления. Успел уже что-то пронюхать, старый плут?
  — С чего вы взяли?
  — Обошлось, слава Богу, без дедукции, телепатии и прочей ерунды. Мы нашли записку недельной давности, в которой Фарли просит вас зайти.
  — Понятно.
  — Да, и еще тут у нас имеется чудовищно нудный полицейский инспектор… Ну, это-то понятно: приходится проявлять бдительность, когда какой-нибудь из этих денежных мешков простреливает себе башку. Так вот он очень интересуется, не можете ли вы пролить свет на это несчастье. Так что, если можете, чего бы вам не приехать?
  — Выезжаю немедленно.
  — Везет же вам, старина. Откуда ни возьмись — грязная работенка, а?
  Пуаро сдержанно повторил, что скоро будет.
  — Не желаете откровенничать по телефону? Ну и правильно. До скорого.
  Через пятнадцать минут Пуаро уже сидел в библиотеке особняка Нортвэй, расположенной в глубинах первого этажа. В комнате находились еще пятеро: инспектор Барнетт, доктор Стиллингфит, миссис Фарли — вдова миллионера, Джоан Фарли — его единственная дочь, и Хьюго Конворси, его личный секретарь. Инспектор Барнетт выглядел как человек военный — и рассудительный. Доктор Стиллингфит, манеры которого разительным образом отличались от его стиля вести телефонные разговоры, был высок, длиннолиц, на вид ему было лет тридцать. Миссис Фарли оказалась много моложе своего мужа. Это была привлекательная темноволосая женщина. Держалась она превосходно. Губы ее были твердо сжаты. А по выражению черных глаз совершенно нельзя было догадаться о том, какие чувства она сейчас испытывает. У Джоан Фарли были светлые волосы, веснушчатое лицо и — явно доставшиеся от отца — крупноватые нос и подбородок. Глаза умные и пытливые. Наружность Хьюго Конворси была вполне заурядной, но одет он был безупречно. Этот молодой человек, похоже, был очень неглуп и энергичен.
  После полагающихся приветствий Пуаро рассказал собравшимся об обстоятельствах своего визита к покойному и услышанной от него истории. Едва ли его рассказ мог показаться кому-то из них неинтересным.
  — Вот так история, никогда не слышал ничего подобного, — заявил инспектор. — Сон, значит? Вы что-нибудь знаете об этом, миссис Фарли?
  Та чуть наклонила голову.
  — Муж как-то упоминал об этом. Он был сильно встревожен. Я… я сказала тогда, что это, видимо, несварение, и посоветовала сходить к доктору Стиллингфиту.
  Стиллингфит замотал головой.
  — Он не обращался ко мне. Насколько я понял из рассказа мосье Пуаро, он предпочел отправиться на Харли-стрит.
  — Кстати, я хотел проконсультироваться с вами, Стиллингфит, — сказал Эркюль Пуаро. — Мистер Фарли говорил, что обращался к трем специалистам. Что вы думаете об их выводах?
  Стиллингфит нахмурился.
  — Трудно сказать… Приходится учитывать, что в интерпретации Фарли выводы эти наверняка оказались существенно искажены. Он не был специалистом.
  — Вы хотите сказать, он неверно употребил термины?
  — Не совсем. Я имею в виду, что они объясняли ему свою точку зрения на профессиональном языке — он же, уловив общий смысл, излагал вам все уже своими словами.
  — Таким образом то, что он рассказал мне, некоторым образом отличалось от того, что говорили врачи?
  — Именно так все и обстоит. Он просто не совсем правильно их понял, если уж быть точным.
  Пуаро задумчиво кивнул.
  — Известно, к кому именно он обращался?
  Миссис Фарли отрицательно покачала головой.
  — Никто из нас и понятия не имел, что он вообще к кому-то обращался, — заметила Джоан Фарли.
  — А в а м он рассказывал о своем сне? — спросил Пуаро.
  Девушка тоже покачала головой.
  — А вам, мистер Конворси?
  — Нет, ни слова. Я, правда, написал под его диктовку письмо, но представления не имел, зачем ему понадобилась ваша консультация. Я думал, может, это связано с затруднениями в бизнесе.
  — Что ж, давайте перейдем к обстоятельствам смерти мистера Фарли.
  Инспектор вопрошающе посмотрел на миссис Фарли, потом на доктора Стиллингфита и, поскольку те безмолвствовали, взял эту задачу на себя:
  — Мистер Фарли имел обыкновение во второй половине дня работать у себя в комнате. Я так понимаю, предстояло серьезное слияние капиталов…
  Он вопросительно посмотрел на Хьюго Конворси.
  — «Объединенные перевозки», — туманно пояснил тот.
  — В связи с этим мистер Фарли согласился даже дать интервью двум представителям прессы. Он крайне редко делал нечто подобное — не чаще одного раза в пять лет, как я понял. Соответственно, в назначенное время, а именно в пятнадцать минут четвертого, прибыли два журналиста, один от «Ассошиэйтед Пресс», другой — от «Объединенных изданий». Им пришлось подняться на «второй этаж и подождать прямо у дверей комнаты мистера Фарли — обычное место ожидания для посетителей. В пятнадцать двадцать прибыл курьер из „Объединенных перевозок“ с какими-то неотложными бумагами. Его провели в комнату мистера Фарли, где он передал документы — из рук в руки. Затем мистер Фарли проводил его до дверей и с порога переговорил с репортерами.
  — Сожалею, джентльмены, что заставляю вас ждать, — сказал он, — но появились дела, не терпящие отлагательства. Я постараюсь управиться с ними как можно скорее.
  Джентльмены, мистер Адаме и мистер Стоддарт, заверили его, что прекрасно все понимают и подождут, сколько потребуется. Мистер Фарли вернулся в комнату, закрыл за собой дверь — и это был последний раз, когда его видели живым.
  — Продолжайте, — попросил Пуаро.
  — Немногим позже четырех присутствующий здесь мистер Конворси вышел из своей комнаты, соседствующей с покоями мистера Фарли, и был весьма удивлен, увидев, что репортеры все еще ждут. Поскольку ему все равно требовалась подпись мистера Фарли на некоторых письмах, мистер Конворси решился зайти к нему, чтобы заодно напомнить о назначенной встрече. Однако, зайдя в комнату, он, к своему удивлению, не сразу заметил мистера Фарли и даже подумал сначала, что его там нет. Потом он увидел ботинок, видневшийся из-за ножки стола (который расположен прямо перед окном). Он поспешно подошел ближе и обнаружил на полу мертвого мистера Фарли и лежащий поблизости револьвер.
  Мистер Конворси выбежал из комнаты и приказал дворецкому вызвать доктора Стиллингфита. По совету последнего, он также известил полицию.
  — Кто-нибудь слышал выстрел? — спросил Пуаро.
  — Нет. Движение на этой улице очень оживленное, а окно на лестнице было открыто. Совершенно невероятно, чтобы за всем этим шумом можно было различить выстрел.
  Пуаро задумчиво кивнул.
  — Когда, предположительно, он умер?
  — Я осмотрел тело, сразу как пришел, — сообщил Сталлингфит. — Это было примерно в шестнадцать тридцать две.
  К тому времени мистер Фарли был мертв по меньшей мере час.
  Пуаро помрачнел.
  — В таком случае, можно допустить, что его смерть наступила именно в то время, которое показывали часы из преследовавшего его сна, то есть в двадцать восемь минут четвертого?
  — Несомненно, — согласился Стиллингфит.
  — Отпечатки на револьвере? — спросил Пуаро.
  — Только его собственные.
  — А сам револьвер?
  — Тот самый, что он действительно держал во втором справа ящике стола, — вмешался инспектор. — Он все точно вам рассказал. Миссис Фарли опознала этот револьвер. И еще: в комнате только одна дверь — та, что выходит на лестницу. Репортеры, сидевшие прямо против нее, клянутся, что с того момента, как мистер Фарли разговаривал с ними, и до того, как немногим позже четырех в комнату вошел мистер Конворси, туда не заходил никто.
  — Таким образом, есть все основания полагать, что мистер Фарли совершил самоубийство?
  Инспектор Барнетт ответил слабой улыбкой:
  — Были бы, если бы не одно маленькое обстоятельство.
  — И какое же именно? — осведомился Пуаро.
  — Письмо, адресованное вам.
  Теперь уже улыбнулся Пуаро.
  — Понимаю… Раз в деле замешан Эркюль Пуаро, сама собой напрашивается мысль об убийстве.
  — Разумеется, — сухо отозвался инспектор. — Но после того, что вы нам рассказали…
  — Одну минуточку, — прервал его Пуаро. — Ваш муж когда-нибудь подвергался гипнозу? — неожиданно спросил он, повернувшись к миссис Фарли.
  — Никогда.
  — Но он изучал природу этого явления, не так ли?
  — Не думаю, — покачала головой миссис Фарли и, неожиданно теряя выдержку, разрыдалась. — Этот чудовищный сон! Какой ужас! Видеть его — ночь за ночью — а потом… Как будто его вынудили к этому.
  Пуаро вспомнил слова Бенедикта Фарли: «…делаю то, чего мне действительно хочется. Убиваю себя».
  — Вам никогда не казалось, что муж стремился уйти из жизни? — спросил он.
  — Нет… разве… иногда он вел себя так странно…
  Звонкий презрительный голос Джоан Фарли перебил ее:
  — Отец никогда бы не сделал этого. Он слишком себя любил.
  — Знаете, мисс Фарли, — заметил доктор Стиллингфит, — чаще всего с собой кончают совсем не те люди, которые угрожают это сделать. Потому-то самоубийства порой и кажутся настолько необъяснимыми.
  Пуаро встал.
  — Вы позволите мне осмотреть комнату, где случилась трагедия?
  — Конечно. Доктор Стиллингфит…
  Доктор проводил Пуаро наверх.
  Комната Бенедикта Фарли оказалась гораздо больше комнаты его секретаря и была обставлена с исключительной роскошью. Тут были и глубокие кожаные кресла, и мягкие ковры с густым ворсом, и великолепный письменный стол поистине необъятных размеров.
  Пуаро обошел его и остановился там, где возле самого окна на ковре виднелось темное пятно. Он снова вспомнил слова миллионера: «В двадцать восемь минут четвертого я открываю второй справа ящик моего стола, вынимаю револьвер, который лежит там, заряжаю и подхожу к окну. А затем… затем… стреляю себе в висок».
  Пуаро медленно кивнул.
  — Окно было открыто как сейчас? — спросил он.
  — Да. Но никто бы не смог уйти этим путем.
  Пуаро высунул голову наружу. На стене не было поблизости ни карниза, ни выступов, ни водосточных труб.
  Даже кошка не сумела бы выбраться этим путем. Напротив возвышалась глухая фабричная стена без каких-либо окон или отверстий.
  — Странный выбор обители для миллионера, — заметил Стиллингфит. — Ну и вид! Точно смотришь на тюремную стену.
  — Да, — согласился Пуаро, втягивая голову обратно. — Думаю, эта стена имеет большое значение, — добавил он, пристально изучая плотную кирпичную кладку.
  Стиллингфит с любопытством посмотрел на него.
  — Вы имеете в виду: в психологическом смысле?
  Пуаро, не отвечая, подошел к столу и рассеянно — по крайней мере, так казалось со стороны — взял со стола выдвижной захват, который обычно используется в черчении. Он нажал на ручку, и захват вышел на полную длину. Пуаро поднял инструментом обгоревшую спичку, лежавшую в нескольких футах от кресла, и бережно отправил ее в корзину для бумаг.
  — Когда вы кончите баловаться этой штукой… — раздраженно начал Стиллингфит.
  — Какое хитроумное приспособление, — пробормотал Пуаро, аккуратно положив захват на место. — А где находились миссис и мисс Фарли в момент… смерти? — неожиданно спросил он.
  — Миссис Фарли отдыхала в своей комнате этажом выше. Мисс рисовала у себя в студии. Это на последнем этаже.
  Эркюль Пуаро принялся рассеянно постукивать пальцами по крышке стола. Он проделывал это довольно долго, после чего заявил:
  — Мне нужно поговорить с мисс Фарли. Не могли бы вы пригласить ее сюда на пару минут?
  — Если так нужно… — пожал плечами Стиллингфит и, бросив на Пуаро пытливый взгляд, вышел из комнаты.
  Через несколько минут дверь открылась, и в комнату вошла Джоан Фарли.
  — Не возражаете, мадемуазель, если я задам вам несколько вопросов?
  Девушка посмотрела на Пуаро твердым взглядом:
  — Конечно. Спрашивайте что хотите.
  — Вы знали, что отец держит в столе револьвер?
  — Нет.
  — А где находились вы и ваша мать — кстати сказать, она ведь вам не родная, не так ли?
  — Да, Луиза — вторая жена отца. Она всего на восемь лет старше меня. Так вы хотели спросить…
  — Где находились вы обе в прошлый четверг. Точнее, вечером прошлого четверга.
  Джоан задумалась.
  — В четверг? Дайте вспомнить… Ах да, мы ходили в театр. Смотрели «Смеющегося щенка».
  — Ваш отец не захотел пойти с вами?
  — Он никогда не ходил в театры.
  — А чем он обычно занимался по вечерам?
  — Сидел здесь и читал.
  — Он был не очень общительным человеком?
  Девушка посмотрела Пуаро прямо в глаза.
  — Мой отец, — спокойно ответила она, — был исключительно отталкивающей личностью. Никто из знавших его близко не мог чувствовать к нему ни малейшей приязни.
  — Это очень откровенное заявление, мадемуазель.
  — Всего лишь пытаюсь облегчить вашу задачу, мосье Пуаро. Я отлично понимаю, к чему вы ведете. Моя мачеха вышла за отца только ради денег. Ну а я живу здесь только потому, что у меня нет возможности жить в другом месте. У меня есть молодой человек, за которого я хочу выйти замуж. Он беден: отец постарался, чтобы он потерял работу. Он, понимаете ли, хотел, чтобы у нас был равный брак. Ничего себе условие, учитывая, что я его наследница!
  — Его состояние переходит к вам?
  — Да. Точнее говоря, он оставил мачехе, то есть Луизе, не облагаемые налогом четверть миллиона, еще по мелочи разным людям, но остальное переходит ко мне.
  Неожиданно она улыбнулась.
  — Так что, как видите, мосье Пуаро, у меня были все основания желать его смерти.
  — Я вижу только, мадемуазель, что вы унаследовали его ум.
  — Да, — задумчиво протянула она, — в этом ему нельзя было отказать. В нем всегда чувствовалась сила — поистине неистовая энергия, — но она вся ушла в злость и горечь — в нем не осталось человечности…
  — Grand Dieu1563, — тихо проговорил Пуаро, — но какой же я глупец!
  Джоан Фарли посмотрела в сторону двери.
  — Что-нибудь еще?
  — Только два маленьких вопроса. Вот этот захват, — показал он на стол, — он всегда был здесь?
  — Да. Отец пользовался им, когда брал что-нибудь с пола. Он не любил нагибаться.
  — И последнее. У вашего отца было хорошее зрение?
  Девушка удивленно посмотрела на Пуаро.
  — Совсем нет, он вообще ничего не видел. Я имею в виду, без очков. Это у него с детства.
  — А в очках?
  — О, с ними он видел все превосходно.
  — То есть читал газеты, и так далее?
  — Да.
  — Тогда у меня все, мадемуазель.
  Джоан Фарли вышла из комнаты.
  — До чего же я был глуп, — пробормотал Пуаро. — Оно все время находилось здесь, прямо у меня под носом. И именно поэтому я его проглядел!
  Он снова, высунулся из окна. Далеко внизу, в узком проходе между особняком и фабричной стеной, темнел какой-то небольшой предмет.
  Пуаро удовлетворенно кивнул и вышел из комнаты.
  Остальные все еще были в библиотеке. Пуаро обратился к секретарю:
  — Попрошу вас, мистер Конворси, подробно описать обстоятельства, при которых мистер Фарли обратился ко мне. Когда, например, он продиктовал вам письмо?
  — В среду вечером — в половине шестого, насколько я помню.
  — Были ли какие-нибудь особые распоряжения относительно его отправки?
  — Мистер Фарли сказал только, чтобы я сделал это лично.
  — Вы так и поступили?
  — Да.
  — Возможно, он просил вас передать какие-то распоряжения и дворецкому относительно моей персоны?
  — Да. Он велел передать Холмсу (так зовут дворецкого), что в половине десятого явится джентльмен. У него следует спросить имя, а также убедиться, что у него с собой письмо.
  — Весьма необычные предосторожности, вы не находите?
  Конворси пожал плечами.
  — Мистер Фарли… — осторожно сказал он, — и был весьма необычным человеком.
  — Какие-нибудь еще инструкции?
  — Да. Он велел мне взять выходной на тот вечер.
  — И вы взяли?
  — Да, сэр, сразу после обеда я отправился в кино.
  — И когда вернулись?
  — Примерно в четверть двенадцатого.
  — После этого вы еще виделись с мистером Фарли?
  — Нет.
  — А утром он не упоминал о нашей беседе?
  — Нет.
  Пуаро немного помолчал.
  — Когда я пришел, — сказал он, — меня провели совсем не в комнату мистера Фарли.
  — Да. Холмсу было предписано проводить вас в мою комнату.
  — Но почему в вашу? Вы можете это объяснить?
  Конворси покачал головой.
  — Я никогда не обсуждал распоряжений мистера Фарли, — сухо объяснил он. — Ему бы это совсем не понравилось.
  — А обычно он принимал посетителей в своей комнате?
  — Да, но, опять же, не всегда. Иногда и в моей.
  — Видимо, в таких случаях это было чем-то вызвано?
  Хьюго Конворси задумался.
  — Нет, едва ли — я как-то никогда не задумывался об этом.
  — Вы позволите, я вызову дворецкого? — спросил Пуаро, поворачиваясь к миссис Фарли.
  — Разумеется, мосье Пуаро.
  На звонок явился Холмс, как всегда безупречно корректный — воплощение учтивости.
  — Вы звонили, мадам?
  Миссис Фарли кивком указала на Пуаро. Холмс вежливо повернулся:
  — Да, сэр?
  — Какие инструкции вы получили, Холмс, касательно моего визита в среду вечером?
  Холмс откашлялся и сообщил:
  — После обеда мистер Конворси предупредил меня, что в девять тридцать прибудет джентльмен по имени Эркюль Пуаро. Мне следовало удостовериться, точно ли это тот джентльмен, спросив его имя и убедившись в наличии при нем письма. После чего я должен проводить его в комнату мистера Конворси.
  — Вы получили также и распоряжение постучать в дверь?
  На лице дворецкого отразилось явное неудовольствие.
  — Так было заведено. Я всегда должен был стучать в дверь, впуская посетителя. Пришедшего по какому-то делу, — уточнил он.
  — Вот-вот, это меня и смущало. Вы получали еще какие-нибудь распоряжения на мой счет?
  — Нет, сэр. Мистер Конворси сообщил мне то, что я только что передал вам, а потом сразу ушел.
  — Когда это было?
  — Без десяти минут девять, сэр.
  — После этого вы видели мистера Фарли?
  — Да, сэр, в девять я, как обычно, принес ему стакан горячей воды.
  — Мистер Фарли находился у себя или все еще в комнате мистера Конворси?
  — Он был в своей комнате, сэр.
  — Вы не заметили там ничего необычного?
  — Необычного? Нет, сэр.
  — А где в это время находились миссис и мисс Фарли?
  — В театре, сэр.
  — Благодарю вас, Холмс, это все.
  Дворецкий поклонился и вышел из комнаты. Пуаро повернулся к вдове миллионера:
  — Еще один вопрос, миссис Фарли… У вашего мужа было хорошее зрение?
  — Нет. Без очков — нет.
  — Он страдал сильной близорукостью?
  — О да, без своих очков он был практически беспомощен.
  — У него, вероятно, их было несколько?
  — Да.
  — Ага, — проговорил Пуаро, откидываясь на спинку кресла. — Думаю, это решает дело…
  В комнате царило молчание. Все смотрели на этого маленького человечка, самодовольно поглаживающего свои усы. На лице инспектора застыло недоумение, доктор Стиллингфит нахмурился. Конворси, вероятно, решительно ничего не понимал, миссис Фарли выглядела совершенно ошеломленной, а Джоан Фарли — заинтересованной.
  Тишину нарушила миссис Фарли.
  — Я не понимаю вас, мосье Пуаро, — раздраженно воскликнула она. — Этот сон…
  — Да, — сказал Пуаро. — Этот сон имеет огромное значение.
  Миссис Фарли поежилась.
  — Я никогда не верила во все эти сверхъестественные вещи, но теперь… ночь за ночью видеть то, что потом…
  — Невероятно, — подтвердил Стиллингфит, — просто невероятно. Если бы я не знал вас, Пуаро, и если бы вы своими ушами не слышали про этот сон от старого осла…
  Он смущенно закашлялся и поспешил загладить свою грубость:
  — Прошу прощения, миссис Фарли. Если бы это рассказал не ваш муж…
  — Именно, — подтвердил Пуаро, внезапно открывая прищуренные до того и оказавшиеся вдруг очень зелеными глаза. — Если бы это рассказал не Бенедикт Фарли.
  Он остановился, оглядывая побледневшие лица своих слушателей.
  — Видите ли, в тот вечер некоторые вещи меня крайне озадачили. Во-первых, почему меня так настойчиво просили принести письмо с собой?
  — Чтобы удостовериться, что это вы, а не какой-то мошенник, — предположил Конворси.
  — Нет и еще раз нет, мой милый юноша. Это же просто нелепо. Должна была быть другая, более серьезная причина. Поскольку мистер Фарли не только попросил меня предъявить письмо, но и совершенно недвусмысленно потребовал, чтобы оно у него и осталось. Более того, он не уничтожил его, и сегодня оно обнаружилось среди его бумаг! Так зачем же он хранил его?
  — Он хотел, чтобы, если с ним что-то случится, мы узнали об этом странном сне! — прозвенел голос Джоан Фарли.
  Пуаро одобрительно кивнул.
  — Вы проницательны, мадемуазель. Это объясняет — точнее, только это и может объяснить, — зачем он хранил письмо. После его смерти сон должен был быть рассказан!
  Этот сон крайне важен. Жизненно важен, мадемуазель!
  Хорошо, — продолжил он, — пойдем дальше. Услышав рассказ мистера Фарли, я попросил его показать мне стол и револьвер. Он явно собирался сделать это, но неожиданно передумал. Почему же?
  На этот раз никто не спешил с ответом.
  — Я поставлю вопрос иначе. Что было в соседней комнате такого, чего я не должен был видеть?
  И опять никто не ответил на его вопрос.
  — Да, — сказал Пуаро, — это действительно трудно представить. И однако же, должна была быть причина, и причина серьезная, по которой мистер Фарли принял меня в комнате своего секретаря и наотрез отказался пустить в свою. Там было нечто, что он никак не мог позволить мне увидеть.
  Теперь я перейду к третьему необъяснимому факту, имевшему место тем вечером. Перед моим уходом мистер Фарли потребовал, чтобы я отдал ему то самое письмо. По невнимательности я отдал ему послание от своей прачки, лежавшее в другом кармане. Мистер Фарли внимательно осмотрел его и, видимо удовлетворенный, положил на стол. Уже выходя из комнаты, я обнаружил свою оплошность и вернулся, чтобы поменять письма. После чего покинул дом — признаюсь — в полном недоумении. Все вместе, и последнее происшествие в частности, казалось мне совершенно необъяснимым.
  Он по очереди оглядел присутствующих.
  — Вы не понимаете?
  — Чего я не понимаю, так это при чем тут ваша прачка, Пуаро, — буркнул Стиллингфит.
  — Моя прачка, — сказал Пуаро, — сыграла огромную роль. Эта презренная женщина, портящая мои воротнички, вероятно, впервые в своей жизни совершила нечто полезное. Ну конечно, вы понимаете. Это же очевидно.
  Мистер Фарли разглядывал это письмо. Чтобы обнаружить ошибку, достаточно было одного взгляда! И однако, он не заметил, что ему дали не то. Почему? Да потому, что он плохо его видел!
  — Так он был без очков? — догадался проницательный инспектор Барнетт.
  — Нет, — улыбнулся Пуаро. — В том-то и дело, что он был в очках. Вот это-то и интересно.
  Он наклонился вперед.
  — Сон мистера Фарли имеет огромное значение. Как вы знаете, ему снилось, что он совершает самоубийство.
  И через некоторое время он действительно совершил его.
  Точнее говоря, он был в своей комнате один и затем его обнаружили мертвым, с револьвером под рукой, хотя все это время никто не заходил в его комнату и не выходил оттуда. Что же это означает? Это означает — это просто обязано означать — самоубийство.
  — Ну да, — подтвердил Стиллингфит.
  Эркюль Пуаро покачал головой.
  — Ничего подобного, — сказал он. — Это было убийство. Весьма необычное и очень умно задуманное убийство.
  Он снова наклонился вперед, барабаня пальцами по столу. Его глаза сияли, и в них вспыхивали зеленые искорки.
  — Почему же мистер Фарли не позволил мне зайти в его комнату тем вечером? Что там было такого, чего мне нельзя было видеть? Так вот, друзья мои, я уверен, что там был сам Бенедикт Фарли!
  Он улыбнулся, глядя на вытянувшиеся лица слушателей.
  — Да-да, я не оговорился. Почему тот мистер Фарли, с которым я беседовал, не сумел различить два абсолютно разных письма? Да потому, mes amis1564, что это был человек с совершенно нормальным зрением, вынужденный надеть очки с сильными линзами. Человека с хорошим зрением такие очки превращают в почти что слепца. Я прав, доктор?
  — Ну, да. Разумеется, — пробормотал Стиллингфит.
  — Откуда еще в разговоре с мистером Фарли могло появиться у меня чувство, что я имею дело с фигляром, с актером, играющим свою роль? Представьте себе декорации. Полутемная комната, ослепляющая меня лампа с зеленым абажуром, мужская фигура… Что я вообще видел?
  Старый халат в заплатках, крючковатый нос (подделанный с помощью воска — удивительно все-таки полезная штука), хохолок седых волос и мощные линзы, скрывающие глаза. Откуда мы знаем, что мистер Фарли вообще видел этот сон? Только из разыгранного передо мной спектакля и со слов миссис Фарли. Какие есть основания полагать, что он держал в столе револьвер? Опять же рассказанная мне история и подтверждение миссис Фарли.
  Они сделали это вдвоем: миссис Фарли и Хьюго Конворси. Это он написал мне письмо, проинструктировал дворецкого, вышел — якобы в кино, — тут же вернулся, открыв дверь своим ключом, прошел в свою комнату, переоделся и сыграл роль Бенедикта Фарли.
  И вот мы подходим к сегодняшнему вечеру. Возможность, которой давно уже ждет мистер Конворси, наконец подворачивается. У дверей комнаты Бенедикта Фарли дожидаются двое свидетелей, готовых поклясться, что никто не заходил внутрь и не выходил оттуда. Конворси, выждав, когда на улице станет особенно шумно из-за проезжающих машин, высовывается из окна своей комнаты и захватом, который заранее взял со стола хозяина, дотягивается до окна его комнаты. В захвате зажат некий предмет. Бенедикт Фарли подходит к окну рассмотреть его. Тогда Конворси втягивает захват обратно и, когда Фарли высовывается из окна, стреляет в него из револьвера. Шум транспорта заглушает звук выстрела. Кроме того, вспомните: окно выходит на заводскую стену. Свидетелей просто не может быть. Потом Конворси выжидает примерно полчаса, берет какие-то бумаги и, спрятав между ними револьвер и сложенный захват, выходит из своей комнаты и заходит в соседнюю. Там он кладет захват на стол, оставляет на полу револьвер — предварительно прижав к нему пальцы покойника — и спешит наружу с известием о «самоубийстве» Бенедикта Фарли.
  Он же позаботился и о том, чтобы письмо было найдено и, как следствие, появился я со своей историей — историей, услышанной от самого мистера Фарли — о навязчивом сне, подталкивающем его к самоубийству. Он понимает, что кто-нибудь легковерный непременно вспомнит про гипноз. Но его расчет только лишний раз подтверждает, что рука, нажавшая на спусковой крючок, была рукой Бенедикта Фарли!
  Эркюль Пуаро перевел глаза на вдову и с удовлетворением обнаружил на ее смертельно побледневшем лице страх — и не просто страх, а самый настоящий ужас.
  — И в скором времени, — мягко закончил он, — неизбежно наступил бы счастливый финал… Четверть миллиона долларов и два сердца, бьющиеся в унисон.
  
  
  Доктор Джон Стиллингфит и Эркюль Пуаро обошли особняк Нортвэй и остановились. Справа от них возвышалась фабричная стена, слева и высоко над их головами находились окна комнат Бенедикта Фарли и Хьюго Конворси. Пуаро нагнулся и поднял с земли небольшой предмет — чучело черной кошки.
  — Voili1565, — сказал он. — Вот это и поднес Конворси к окну Бенедикта Фарли. Вы помните, тот ненавидел кошек? Естественно, он тут же ринулся к окну.
  — Но почему, ради всего святого, Конворси не вышел и не подобрал это?
  — А как он мог это сделать? Это значило бы навлечь на себя подозрения. И потом, наткнувшись на эту кошку, любой подумает, что какой-нибудь ребенок бродил здесь и просто ее бросил.
  — Да, — вздохнул Стиллингфит. — Вероятно, любой так и подумает. Но только не старый добрый Эркюль! Да знаете ли вы, старый плут, что я до самого последнего момента считал, будто вы собираетесь поразить нас какой-нибудь претенциозной «психологической» версией «подсказанного» убийства. Клянусь, эти двое думали так же! Однако и штучка же эта Фарли! Боже, как ее проняло! Конворси вполне мог бы отвертеться, не случись у нее истерики и не попытайся она попортить вашу красоту своими коготками. Хорошо еще, я успел вовремя.
  Он помолчал и добавил:
  — А вот девушка мне понравилась. И характер есть, и ум. Подозреваю, меня сочтут охотником за приданым, если…
  — Вы опоздали, друг мой. Место уже занято. Смерть ее отца открыла ей прямую дорогу к счастью.
  — И это напоминает мне о том, что как раз у нее-то были все мотивы избавиться от своего непривлекательного папаши.
  — Мотив и возможность, знаете ли, далеко не все, — возразил Пуаро. — Нужны еще преступные наклонности.
  — Эх, старина, и почему только вы сами не совершаете преступлений? — мечтательно проговорил Стиллингфит. — Готов поклясться, вам бы все отлично сошло с рук.
  Собственно говоря, это было бы даже слишком для вас просто. Я имею в виду, что дело оказалось бы немедленно закрыто ввиду явной и абсолютной безнадежности.
  — Такое, — сказал Эркюль Пуаро, — может прийти в голову только англичанину.
  
  1960 г.
  
  Потерянный ключ
  — Черт побери! — сказала Пат.
  Все больше хмурясь, она с ожесточением перетряхивала содержимое шелкового мешочка, который именовала «театральной сумочкой». За ней с беспокойством наблюдали двое молодых людей и девушка, тоже стоявшие на лестничной площадке перед запертой дверью квартиры Патриции Гарнет.
  — Бесполезно, — наконец сказала Пат. — Его нет. Что же нам теперь делать?
  — Где же ты, моя отмычечка?.. — пробормотал Джимми Фолкнер, широкоплечий невысокий крепыш, с добрыми голубыми глазами.
  Пат сердито обернулась к нему:
  — Оставь свои шуточки, Джимми, мне совсем не до смеха.
  — Взгляни-ка еще разок, Пат, — предложил Донован Бейли. — Ключ, возможно, где-то на дне.
  У него была приятная, с этакой небрежной ленцой, манера говорить, что, впрочем, очень шло этому изысканно-сухощавому смуглому юноше.
  — А ты точно брала его с собой? — спросила Милдред Хоуп.
  — Конечно брала, — ответила Пат. — И по-моему, отдала кому-то из вас. — И она испытующе посмотрела на молодых людей. — Да-да, я попросила Донована положить его к себе.
  Но свалить все на Донована ей не удалось: тот решительно отверг ее обвинение, а Джимми его поддержал.
  — Я сам видел, как ты положила ключ в сумку, — сказал он.
  — Ну, значит, кто-то из вас выронил его, когда поднимал мою сумку. Ведь я раза два роняла ее.
  — Раза два! — ласково передразнил ее Донован. — Да раз десять, и к тому же везде и всюду ее забывала.
  — Удивляюсь, как только ты не растеряла все свое барахло! — усмехнулся Джимми.
  — Но как же нам все-таки попасть в квартиру? — спросила Милдред.
  Будучи девушкой рассудительной, она всегда говорила по существу, но — увы! — была далеко не так привлекательна, как взбалмошная Пат, которая вечно попадала в какие-нибудь истории.
  Некоторое время все четверо молча взирали на запертую дверь.
  — А привратник не может помочь? — спросил Джимми. — Нет ли у него что-нибудь вроде универсального ключа или еще какой-нибудь подходящей штуковины?
  Пат покачала головой. Ключа было всего два. Один висел у нее на кухне, другой был — вернее должен был быть — в злосчастной сумке.
  — Вот если бы квартира была на первом этаже… — мечтательно протянула Пат. — Можно было бы выдавить стекло и влезть… Ты не согласился бы стать домушником, а, Донован?
  Донован вежливо, но твердо отказался.
  — Квартира на пятом этаже — дохлый номер, — заметил Джимми.
  — А как насчет пожарной лестницы? — спросил Донован.
  — Нет такой, — сказала Пат.
  — Должна быть, — сказал Джимми. — В шестиэтажных домах должна быть пожарная лестница.
  — Мало ли что должна, а вот нету, — ответила Пат. — О Боже! Как же мне попасть в собственную квартиру?
  — А нет ли здесь — ну как его? — на чем лавочники доставляют в квартиру отбивные и брюссельскую капусту? — спросил Донован.
  — Подъемник для продуктов? — подхватила Пат. — У нас это всего лишь проволочная корзина. Постойте, знаю!
  Можно воспользоваться угольным лифтом.
  — Вот. Это мысль, — сказал Донован.
  — А если дверца лифта в квартиру Пат закрыта изнутри на задвижку? — скептически заметила Милдред.
  Но ее опасения тут же были отвергнуты.
  — Только не у Пат, — сказал Джимми. — Пат никогда ничего не запирает.
  — Нет, думаю, что не закрыта, — согласилась Пат. — Сегодня утром я выставляла ящик с мусором и помню, что дверцу не запирала. А потом я к ней вообще больше не подходила.
  — Так, — произнес Донован, — будем считать, что нам повезло. Тем не менее, дорогая Пат, я позволю себе заметить, что подобная небрежность недопустима. Как-нибудь дождешься, что к тебе залезут воры.
  В ответ на его брюзжание Пат и бровью не повела.
  — За мной, — крикнула она и помчалась по лестнице вниз.
  Остальные поспешили за ней. Пат провела их через темный закуток под лестницей, забитый детскими колясками, и открыла дверь в подвал. Они подошли к лифту, где стоял ящик с мусором. Донован вытащил ящик и осторожно ступил на открытую платформу лифта, сморщив при этом нос.
  — Немного воняет, — заметил он. — Но придется потерпеть. Я пущусь в это рискованное путешествие один, или кто-нибудь составит мне компанию?
  — Я пойду, — вызвался Джимми. — Если этот лифт выдержит двоих.
  — Не весишь же ты больше, чем тонна угля, — сказала Пат, которая никогда не была особенно сильна в системе мер и весов.
  — Сейчас мы выясним, выдержит или нет, — весело сказал Донован и взялся за веревку.
  Со скрипом и скрежетом платформа с Джимми и Донованом исчезла из виду.
  — Эта штуковина производит жуткий шум, — заметил Джимми, когда они оказались в полной темноте. — Что подумают жильцы других квартир?
  — Что это привидение или грабители, — отвечал Донован. — Да, тянуть эту веревку — работенка не из легких. А я-то думал, что у привратника Фрайаз Меншенз работка — не бей лежачего. Послушай, старичок, а ты считаешь этажи?
  — О Господи, совсем забыл!
  — Ладно, я считал, так что не промахнемся. Это четвертый. Следующий — наш.
  — Где мы и обнаружим, что Пат все-таки заперла дверцу изнутри, — проворчал Джимми.
  Но беспокоились они напрасно. Деревянная дверца распахнулась при первом же прикосновении, и Донован, а за ним и Джимми шагнули в густую, словно чернила, темноту кухни.
  — Для такой рискованной работенки нам пригодился бы фонарик, — сказал Донован. — Насколько я знаю Пат, у нее все разбросано по полу, и мы, прежде чем доберемся до выключателя, побьем кучу посуды. Ты подожди здесь, пока я не включу свет.
  И он начал осторожно, ощупью, пробираться по кухне; один раз он сдавленно вскрикнул: «Черт» — когда ударился об угол кухонного стола. Наконец он добрался до выключателя, и Джимми еще раз услышал из темноты: «О черт!»
  — Что там?
  — Свет почему-то не включается. Лампочка, верно, перегорела. Погоди минутку, я включу свет в гостиной.
  Дверь, ведущая в гостиную, была напротив, по другую сторону коридора. Джимми слышал, как Донован открыл ее, и вскоре до его ушей донеслись очередные ругательства. Он осторожно, боком, пересек кухню.
  — Что еще случилось?
  — Не знаю. Такое впечатление, что кто-то здесь все заколдовал: столы, стулья — все оказывается в таком месте, где их меньше всего ожидаешь встретить. Дьявол! Опять обо что-то ударился!
  Но тут, к счастью, Джимми нащупал выключатель. Раздался щелчок, вспыхнул свет, и молодые люди уставились друг на друга в немом испуге.
  Комната, где они находились, вовсе не была гостиной Пат. Они ошиблись квартирой.
  Первое, что сразу бросалось в глаза, — в комнате было гораздо больше мебели, чем в комнате Пат. Потому Донован и натыкался все время на столы и стулья. В центре комнаты стоял большой круглый стол, на окне — горшок с геранью. В общем, молодые люди поняли, что объяснить свое появление хозяину квартиры им будет весьма затруднительно. Все еще не придя в себя, они посмотрели на стол, где лежала небольшая стопка писем.
  — Миссис Эрнестина Грант, — выдохнул Донован, прочитав имя на одном из конвертов. — Господи спаси! Как ты думаешь, она не слышала, как мы вошли?
  — Просто чудо, что не услышала, — прошептал Джимми, — а то с ней бы удар приключился, как ты ругался и ломал мебель. Давай побыстрее отсюда сматываться!
  Они торопливо выключили свет и на цыпочках направились обратно к лифту. Когда они добрались до лифта, и вновь почувствовали под ногами шаткую его платформу, Джимми облегченно вздохнул.
  — Все-таки у миссис Эрнестины Грант есть определенные достоинства, — сказал он одобрительно. — Это ж надо — ее и пушками не разбудишь.
  — Теперь понятно, почему мы ошиблись этажом, — сказал Донован. — Ведь мы поднимались не с первого этажа, а из подвала.
  Он вновь взялся за веревку, и лифт быстро поднялся на следующий этаж.
  — На этот раз мы не ошиблись.
  — Искренне на это надеюсь, — ответил Джимми, выходя из лифта навстречу неизвестности. — Еще один такой вояж — и меня хватит удар.
  Но все обошлось без новых потрясений. Как только зажегся свет, перед ними оказалась кухня Пат. Через минуту они уже открывали дверь, чтобы впустить ожидавших их снаружи девушек.
  — Вас так долго не было, — заворчала Пат. — Мы с Милдред ждали целую вечность.
  — Да с нами тут приключилась история, — ответил Донован. — Слава Богу, в полицейский участок не попали.
  Пат прошла в гостиную, включила свет и, сбросив шаль, швырнула ее на диван. Рассказ Донована о том, что с ними произошло, она слушала очень внимательно.
  — Хорошо, что она вас не застукала. Наверняка какая-нибудь старая брюзга. Сегодня утром она написала мне записку — хотела о чем-то поговорить, скорее всего о том, как я ей мешаю игрой на пианино. Тем, кому мешает игра на пианино, не стоит снимать жилье в многоквартирном доме. Послушай, Донован, ты ведь поранил руку — она вся в крови. Иди в ванную, промой рану.
  Донован с удивлением посмотрел на свою руку и послушно вышел из комнаты. Через некоторое время он позвал Джимми.
  — Сильно поранился? — спросил тот, входя в ванную комнату.
  — Да совсем не поранился, — ответил Донован.
  В его голосе было нечто такое, что заставило Джимми с удивлением на него воззриться. Донован показал ему ладонь, и Джимми не увидел на ней ни одного пореза.
  — Странно, — нахмурившись, сказал он. — Было столько крови. Откуда же она взялась?
  И тут до него вдруг дошло то, о чем уже догадался его более сообразительный друг.
  — О Господи! — воскликнул он. — Это должно быть… из той квартиры. А ты уверен, что это была… кровь? Может, краска?
  Донован покачал головой.
  — Это была кровь, — ответил он и поежился. Они посмотрели друг на друга и одновременно подумали об одном и том же. Джимми первым решил прервать молчание.
  — Послушай, — неуверенно начал он, — может нам следует снова… ну, в общем, спуститься в ту квартиру и… посмотреть, что же, там случилось… Убедиться, все ли в порядке…
  — А как быть с девушками?
  — Давай пока ничего не будем им говорить. Пат переодевается — она вроде бы собирается готовить нам ужин.
  Мы вернемся еще до того, как они нас хватятся.
  — Ладно, пошли, — согласился Донован. — Жутко не хочется, но… лучше сходить. Надеюсь, там не произошло ничего серьезного…
  Однако в его голосе не было никакой уверенности. Они снова взобрались на платформу и спустились этажом ниже.
  На этот раз они быстро достигли гостиной и включили свет.
  — Должно быть, именно здесь я… я запачкался, — сказал Донован. — Ведь на кухне я ни до чего не дотрагивался.
  Приятели осмотрелись и недоумевающе нахмурились.
  Все выглядело таким опрятным, таким будничным, что невозможно было допустить и мысли о том, что тут произошла какая-то трагедия…
  Вдруг Джимми схватил приятеля за руку:
  — Смотри!
  Донован посмотрел туда, куда был нацелен дрожащий палец Джимми, и тоже вскрикнул. Из-под тяжелых репсовых портьер высовывалась нога — женская нога, обутая в лакированную туфлю.
  Джимми подошел к портьерам и рывком их раздвинул; в оконной нише на полу лежало скрюченное тело женщины. Возле него темнела небольшая лужица. Женщина была мертва — в этом не могло быть сомнений. Джимми хотел поднять ее, но Донован жестом его остановил.
  — Не трогай ее. Пока не приедет полиция, лучше ни к чему не прикасаться.
  — Полиция? Ну да… конечно. Скверное дело, а, Донован? Кто она, как ты думаешь? Миссис Эрнестина Грант?
  — Похоже, что так. Во всяком случае, если в квартире есть кто-то еще, то он сохраняет поразительное спокойствие.
  — А нам-то что делать? — спросил Джимми. — Поднять шум, чтобы соседи вызвали полицию, или позвонить самим из квартиры Пат?
  — Думаю, лучше позвонить самим. Пошли, теперь можно выйти и через дверь. Не будем же мы всю ночь кататься на этом вонючем лифте.
  Джимми согласился. Когда они были уже у двери, он в нерешительности остановился.
  — Подожди. Тебе не кажется, что одному из нас нужно остаться здесь — подождать, пока не приедет полиция?
  — Да, пожалуй, ты прав. Давай, оставайся, а я побегу звонить.
  Он бегом поднялся по лестнице и нажал кнопку звонка. Дверь открыла раскрасневшаяся Пат. На ней был передник, который был ей очень к лицу. Ее глаза широко раскрылись от удивления.
  — Ты? Но как ты здесь ока… Донован, что это значит? Что-нибудь случилось?
  Он осторожно взял ее руки в свои.
  — Все в порядке, Пат… Только… понимаешь, там трагедия, этажом ниже. Там в квартире мертвая женщина.
  — Ой! — От испуга она на мгновение потеряла дар речи. — Какой кошмар! У нее был приступ или что-нибудь в этом роде?
  — Нет. Похоже… ну, словом, это больше похоже на убийство.
  — Ой, Донован!
  — Я понимаю, это так неприятно.
  Он все еще держал ее руки в своих. Она не отнимала их и даже слегка прильнула к нему. Милая Пат! Как он любил ее! Неужели он ей совсем безразличен? Иногда он думал, что нет, а иногда боялся, что Джимми Фолкнер… Вспомнив о Джимми, оставшимся наедине с убитой женщиной, он почувствовал угрызения совести.
  — Пат, дорогая, мы должны позвонить в полицию.
  — Мосье прав, — раздался голос из-за спины Донована. — А пока мы будем их ждать, может быть, я смогу вам быть полезен?
  Донован и Пат, услышав эти слова, выглянули на лестничную площадку. Несколькими ступенями выше стоял какой-то человек; он спустился и подошел к дверям. Оторопевшие от неожиданности. Пат и Донован молча его разглядывали. Незнакомец был невысок, с воинственно торчащими усами и яйцеобразной головой. На нем был великолепный халат и очень красивые вышитые домашние туфли.
  — Мадемуазель, — сказал он, обращаясь к Пат и галантно ей кланяясь, — я, как вам, возможно, известно, снимаю квартиру над вами. Мне нравится жить так высоко — простор, прекрасный вид из окна. Я снимаю квартиру под именем О'Коннора, но я не О'Коннор. И потому я осмелюсь предложить вам свои услуги. Прошу вас.
  И он с торжественным видом достал визитную карточку и вручил ее Пат.
  — Мосье Эркюль Пуаро! О! Тот самый мосье Пуаро? Знаменитый детектив? Вы и вправду поможете нам?
  — Да, я очень этого хочу, мадемуазель. Признаться, я хотел предложить вам свою помощь немного раньше.
  Пат посмотрела на него в недоумении.
  — Я слышал, как вы не могли попасть в свою квартиру. У меня есть целый набор отмычек, и мне бы ничего не стоило открыть вашу дверь. Но я боялся, что вы можете не правильно меня понять.
  Пат засмеялась.
  — А теперь, мосье, — обратился он к Доновану, — умоляю вас, скорее звоните в полицию. А я спущусь в ту квартиру.
  Пат отправилась с Пуаро. Джимми был на своем посту, и Пат представила ему знаменитого сыщика. Джимми вкратце поведал им, как они с Донованом попали в эту квартиру. Пуаро слушал очень внимательно.
  — Дверца на кухне была не заперта, вы сказали? Вы проникли туда, но свет не включался? — Продолжая говорить, он прошел в кухню и щелкнул выключателем. — Tiens! Voila ce qui est curieux! [Погодите! Вот это странно! (фр.)] — воскликнул он, как только вспыхнул свет. — Все в полном порядке. Любопытно.
  Тут он поднял палец, призывая к молчанию, и прислушался. Слабые звуки нарушали тишину; в них безошибочно можно было узнать храп спящего человека.
  — А! — сказал Пуаро. — Chambre de domestique [Комната для прислуги (фр.).]. — Он на цыпочках пересек кухню и вошел в маленькую темную буфетную, откуда еще одна дверь вела в комнату прислуги.
  Он открыл дверь и включил свет. Комната больше была похожа на собачью конуру, нежели на человеческое жилье. Почти все пространство занимала кровать, на которой спала розовощекая девушка. Ее рот был широко раскрыт, и она безмятежно храпела.
  Пуаро выключил свет и торопливо вышел.
  — Спит, — сказал он. — Не будем ее будить до приезда полиции.
  Он возвратился в гостиную, Донован уже был здесь.
  — В полиции сказали, что сейчас же выезжают, — сказал он. — И чтобы мы ничего не трогали.
  Пуаро кивнул:
  — А мы и не будем. Просто посмотрим, и все.
  Он двинулся в комнату. Милдред спустилась вместе с Донованом, и теперь все четверо стояли в дверях и, затаив дыхание, наблюдали за Пуаро.
  — Я вот что не могу понять, сэр, — обратился к нему Донован. — Я и близко к окну не подходил — как же кровь оказалась у меня на руке?
  — Мой юный друг, ответ прямо перед вами. Какого цвета скатерть? Красного, не так ли? А вы, несомненно, рукой дотрагивались до стола.
  — Да, так, значит… — Донован запнулся.
  Пуаро кивнул и наклонился над столом, указывая пальцем на темное пятно, расплывшееся на красной материи.
  — Именно здесь было совершено преступление, — торжественно объявил он. — Тело перенесли к окну потом.
  Он выпрямился и медленно обвел взглядом комнату.
  Он ничего не трогал руками, но молодым людям казалось, будто каждый предмет в этой комнате со спертым воздухом открывал его внимательному взгляду все свои тайны. Наконец Эркюль Пуаро удовлетворенно кивнул.
  — Ясно, — вполголоса сказал он.
  — Ясно что? — с любопытством спросил Донован.
  — Ясно то, что было, без сомнения, ясно и вам: в комнате чересчур много мебели.
  Донован печально усмехнулся.
  — Я действительно пообивал себе все бока, — признался он. — Конечно, здесь все совершенно не так, как в комнате Пат, и я никак не мог сориентироваться.
  — Не совсем все, — возразил Пуаро.
  Донован вопросительно посмотрел на него.
  — Я имею в виду, — мягко пояснил Пуаро, — что планировка квартир, расположенных одна над другой, такая же, и двери, и окна комнаты — расположены так же.
  — Кому нужны эти подробности? — спросила Милдред, и в ее голосе мелькнуло легкое разочарование.
  — Нужно всегда быть точным. Это моя, как любите говорить вы, англичане, маленькая слабость.
  На лестнице раздались шаги, и в квартиру вошли трое: полицейский инспектор, констебль и дежурный полицейский врач. Инспектор узнал Пуаро и почтительно поздоровался.
  Затем он обернулся к остальным.
  — Мне нужно допросить каждого из вас, — начал он. — Но в первую очередь…
  Пуаро перебил его:
  — У меня есть маленькое предложение: мы вернемся в квартиру мадемуазель Пат, и она займется тем, что намеревалась делать, — приготовлением омлета. У меня слабость к омлетам. Затем, мосье инспектор, когда вы закончите здесь свои дела, вы подниметесь к нам и спросите у молодых людей все, что вас интересует.
  Предложение было принято, и Пуаро в окружении своих новых знакомых поднялся в квартиру Пат.
  — Мосье Пуаро, вы просто душка, — сказала Пат. — И я постараюсь, чтобы омлет был очень вкусным. Я вроде бы очень неплохо готовлю омлеты.
  — Отлично. Когда-то, мадемуазель, я полюбил прелестную молодую англичанку, она была очень похожа на вас — но, увы! — не умела готовить. Так что, пожалуй, что ни делается, все к лучшему.
  В голосе Пуаро послышалась легкая грусть, и Джимми Фолкнер недоуменно на него посмотрел. Но они были в квартире Пат, и он, пересилив себя, настроился на мажорный лад. Трагедия, случившаяся этажом ниже, была уже почти забыта.
  Когда послышались шаги инспектора Раиса, они уже успели воздать должное омлету. Инспектора сопровождал врач. Констебля он оставил внизу.
  — Ну, мосье Пуаро, — сказал он, — дело, кажется, довольно простое и, честно говоря, едва ли вас заинтересует. Хотя могут возникнуть трудности с поимкой преступника. Я хотел бы услышать, как обнаружили труп.
  Джимми и Донован, дополняя друг друга, подробно изложили все, что произошло этим вечером. Инспектор с укоризненным видом повернулся к Пат.
  — Вы не должны оставлять дверцу лифта открытой, мисс. Ни в коем случае.
  — Никогда больше не оставлю, — заверила его Пат, вздрогнув. — А то кто-нибудь заберется и убьет меня, как ту бедную женщину.
  — Но там проникли в квартиру другим путем, — заметил инспектор.
  — Вы расскажете нам, что обнаружили, да? — спросил Пуаро.
  — Нам, собственно, запрещается… Но для вас, мосье Пуаро…
  — Precisement [Именно (фр.).], — сказал Пуаро. — А эти молодые люди — они не проболтаются.
  — К тому же это скоро попадет в газеты… — сдался инспектор. — Да в этом деле и нет ничего особо таинственного. Итак, убитая — действительно миссис Грант.
  Я вызвал для опознания привратника. Ей было лет тридцать пять. Когда ее застрелили, она сидела за столом.
  Возможно, кто-то, сидевший напротив нее. Она всем телом упала на стол — поэтому на скатерти следы крови.
  — И никто не слышал выстрела? — спросила Милдред.
  — Пистолет был с глушителем, так что услышать выстрел было невозможно. А вы слышали вопль, который издала прислуга, когда мы сообщили ей, что хозяйка мертва? Нет. Вот видите…
  — Кстати, она вам ничего не рассказала? — спросил Пуаро.
  — Вечером она была свободна. У нее был свой ключ.
  Домой она вернулась часов в десять. Все было тихо, и она подумала, что хозяйка уже легла спать.
  — Значит, она не заглядывала в гостиную?
  — Заглядывала. Она принесла письма, пришедшие с вечерней почтой, но не заметила ничего необычного — так же как мистер Фолкнер и мистер Бейли. Убийца очень тщательно укрыл тело за портьерами.
  — Странно, зачем ему это понадобилось?
  Голос Пуаро звучал очень спокойно, но было в его тоне нечто такое, что заставило инспектора перевести взгляд на знаменитого сыщика.
  — Не хотел, чтобы преступление было раскрыто до того, как он успеет ускользнуть.
  — Может быть, может быть, но, прошу вас, продолжайте, — Прислуга ушла в шесть вечера. Доктор определил, что смерть наступила четыре-пять часов назад. Ведь так?
  Доктор, видимо, человек немногословный, утвердительно кивнул.
  — Сейчас без четверти двенадцать. Время, когда произошло убийство, может быть определено, я думаю, с достаточной точностью.
  Он достал мятый листок бумаги.
  — Мы обнаружили это в кармане платья убитой. Можете взять его — отпечатков пальцев на нем нет.
  Пуаро разгладил листок. На нем было написано несколько слов аккуратными печатными буквами:
  
  БУДУ У ТЕБЯ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ, В ПОЛОВИНЕ ВОСЬМОГО.
  ДЖ. Ф.
  
  — Слишком компрометирующий документ, чтобы его оставлять, — заметил Пуаро, возвращая листок.
  — Ну, он не знал, что листок у нее в кармане, — возразил инспектор. — Скорее всего, он полагал, что она его уничтожила. Все свидетельствует о том, что преступник — человек аккуратный. Мы обнаружили под телом пистолет — и опять никаких отпечатков. Все было очень тщательно протерто шелковым носовым платком.
  — Откуда вы знаете, что платок был из шелка? — поинтересовался Пуаро.
  — Да потому что мы нашли его, — с гордостью заявил инспектор. — Преступник, должно быть, нечаянно его обронил, когда задергивал портьеры.
  Инспектор продемонстрировал всем большой, отличного качества шелковый носовой платок белого цвета. В середине платка была метка. Пуаро сразу ее увидел и вслух прочел:
  — Джон Фрейзер.
  — Вот так, — продолжал инспектор. — Джон Фрейзер — Дж. Ф. в записке. Теперь мы знаем имя человека, которого нужно искать. И, осмелюсь доложить, когда мы выясним, что представляла собой покойная, с кем общалась, мы непременно найдем убийцу.
  — Сомневаюсь, — заметил Пуаро. — Нет, mon cher [Мой дорогой (фр.).], я не думаю, что вам удастся найти этого Джона Фрейзера.
  Странный он человек: аккуратный, поскольку метит платки и стирает отпечатки пальцев с пистолета, которым совершает преступление, — и при этом оставляет платок и записку на месте преступления.
  — Просто он очень нервничал, — сказал инспектор.
  — Возможно, — согласился Пуаро. — Да, возможно…
  А никто не видел, как он входил в здание?
  — В это время дня полно людей входит и выходит.
  Здесь много квартир. Я полагаю, — инспектор обратился сразу ко всем молодым людям, — никто из вас не видел, чтобы кто-нибудь выходил из той квартиры?
  Пат покачала головой:
  — Мы ушли раньше — около семи.
  — Ясно. — Инспектор поднялся.
  Пуаро проводил его до дверей.
  — Не окажете мне небольшую любезность? Вы не будете против, если я осмотрю квартиру убитой?
  — Ну конечно, мосье Пуаро. Я знаю, как вас ценят в нашем департаменте. Вот вам ключ, у меня есть запасной.
  Там никого нет. Прислуга ушла к родственникам: она слишком напугана, чтобы оставаться в квартире.
  — Благодарю вас, — сказал Пуаро и с задумчивым видом вернулся на свое место.
  — Вам что-то не нравится, мосье Пуаро? — спросил Джимми.
  — Да, очень не нравится.
  Донован с любопытством взглянул на него:
  — А что вас беспокоит?
  Пуаро не ответил, сосредоточенно что-то обдумывая, он вдруг нетерпеливо поежился.
  — Позвольте пожелать вам спокойной ночи, мадемуазель. Вы, должно быть, устали — вам ведь пришлось постоять у плиты…
  Пат засмеялась.
  — Ерунда, это ведь не то, что настоящий обед. Мы обедали в кафе. В маленьком уютном кафе в Сохо.
  — А потом, конечно же, пошли в театр?
  — Да. На «Черные очи Каролины».
  — О, лучше бы у нее были голубые глаза — как у вас, мадемуазель.
  Он с чувством поклонился, еще раз пожелав Пат и Милдред доброй ночи, поскольку Милдред осталась у Пат, которая заявила, что сойдет с ума от страха — если останется одна.
  Джимми и Донован вышли вместе с Пуаро. Когда дверь за ними закрылась и молодые люди собрались с ним проститься, Пуаро спросил:
  — Друзья мои, вы ведь слышали, что я сказал, что недоволен. Eh bien, это правда. И сейчас я намереваюсь провести маленькое расследование. Хотите принять в нем участие?
  Друзья с удовольствием согласились. Пуаро спустился первым и открыл дверь ключом, который дал ему инспектор. Войдя в квартиру, он, к удивлению своих спутников, направился не в гостиную, а прямиком на кухню. В маленькой нише, где была оборудована мойка, под раковиной стояло большое помойное ведро. Пуаро открыл крышку и, наклонившись, стал рыться в нем с неистовством рассвирепевшего терьера.
  Наконец, издав торжествующий вопль, он извлек оттуда маленький флакончик.
  — Voili, — произнес он. — Я обнаружил то, что искал. — Он осторожно понюхал пробку. — Увы, я enrhume [Простужен (фр.).] — у меня насморк.
  Донован взял у него из рук флакон, понюхал, но, не почувствовав никакого запаха, вытащил пробку и поднес флакон к носу, прежде чем Пуаро успел остановить его.
  Вдохнув, Донован рухнул на пол, словно мертвый. Пуаро, рванувшись вперед, едва успел его подхватить.
  — Сумасшедший! — воскликнул он. — Разве так можно? Быть таким безрассудным. Разве он не видел, как я осторожно обращался с ним. Мосье, э… Фолкнер, не так ли? Будете любезны, принесите сюда коньяк. Я видел его в гостиной.
  Джимми поспешно вышел. Когда он вернулся, Донован уже сидел. Ему пришлось выслушать небольшую лекцию о правилах предосторожности, когда имеешь дело с незнакомым веществом.
  — Я, пожалуй, пойду домой, — с трудом поднявшись на ноги, сказал Донован. — Если, конечно, вам не требуется моя помощь. Я что-то не очень хорошо себя чувствую.
  — Конечно, конечно, — согласился Пуаро. — Это лучшее, что вы можете сейчас сделать. Мосье Фолкнер, подождите меня здесь, я сейчас вернусь.
  Он проводил Донована до дверей и вышел с ним на лестницу. Несколько минут они разговаривали, стоя на лестничной площадке. Когда Пуаро наконец вернулся в квартиру, Джимми был в гостиной и с беспокойством озирался вокруг.
  — Итак, мосье Пуаро, что дальше?
  — Дальше ничего. Дело закончено.
  — Как?!
  — Я знаю все.
  Джимми смотрел на него во все глаза.
  — Тот маленький флакон, что вы обнаружили?..
  — Точно, маленький флакон.
  Джимми покачал головой:
  — Ничего не понимаю. Я сразу понял, что вас почему-то не устраивает обвинение, выдвинутое против этого… как там его… Джона Фрейзера.
  — Вот именно, «этого», — тихо повторил Пуаро. — Я совсем не уверен в том, что он вообще существует…
  — Я вас не понимаю.
  — Это только имя — и все. Имя и фамилия, аккуратно выведенные на метке на носовом платке. На самом же деле такого человека нет.
  — А записка?
  — Вы заметили, что она была написана печатными буквами? А почему? Я скажу вам. Любой почерк можно идентифицировать, а текст, напечатанный на машинке, сверить с другими машинками — у каждой из них тоже свой «подчерк». Так вот, если бы эту записку писал настоящий Джон Фрейзер, он не писал бы печатными буквами! Нет, записка была написана с определенной целью — ее специально положили в карман убитой, чтобы пустить полицию по ложному следу.
  Джимми вопрошающе поднял брови.
  — Итак, — продолжал Пуаро, — вернемся к тому, что я сразу отметил для себя. Помните, я говорил, что у квартир, расположенных на разных этажах, одинаковая планировка. У них совпадает буквально все: расположение комнат, окон, дверей. И даже схема проводки — все выключатели у них на тех же самых местах.
  Джимми все еще не понимал… И мосье Пуаро продолжил:
  — Ваш друг Донован не подходил к окну — он запачкал руку в крови, опершись на стол! Но я сразу же задал себе вопрос: зачем ему понадобилось опираться на стол?
  Зачем ему нужно было бродить на ощупь в кромешной темноте? Ведь выключатель — вспомните, друг мой, — выключатель находится у двери. Почему, войдя в комнату, он сразу же не зажег свет? Это же первое, что сделал бы на его месте каждый. Он утверждал, что попытался включить свет в кухне, но что это ему не удалось. Но я включал свет на кухне — все было в полном порядке. Напрашивается вывод: а может, он просто не хотел включать свет? Если бы он его включил" сразу же стало бы очевидно, что вы находитесь в чужой квартире. И тогда не было бы повода войти в комнату.
  — К чему вы клоните, мосье Пуаро? Я не понимаю, что вы имеете в виду!
  — Я имею в виду это. — Пуаро показал ему ключ от замка.
  — Ключ от этой квартиры?
  — Нет, mon ami, ключ от квартиры мадемуазель Патриции, вытащенный мосье Донованом сегодня вечером из ее сумочки.
  — Но почему, зачем?
  — Parbleu! [Черт возьми! (фр.)] Да для того, чтобы иметь возможность сделать то, что он хотел, — попасть в квартиру миссис Грант и не вызвать при этом ни малейших подозрений. В том, что дверца угольного лифта на кухне не заперта, он убедился несколькими часами раньше.
  — Раньше?
  — Да-да, раньше.
  — Но где вы взяли ключ?
  Пуаро широко улыбнулся.
  — Я только что нашел его там, где и надеялся найти, — в кармане мосье Донована. Видите ли, тот эпизод с флаконом был моей маленькой хитростью, — мне просто нужно было на какое-то время отключить мосье Донована.
  Я рассчитывал на его любопытство, и он сделал то, что обязательно должен был сделать: вытащил пробку и понюхал содержимое. А хлорид этила — очень сильное анестезирующее; оно действует мгновенно. Это дало мне пару минут — пока он был в беспамятстве. И вот я извлекаю из его кармана две вещи, которые, я знал, будут там. Ключ и… — Он сделал глубокомысленную паузу, а затем продолжил:
  — Я к этому времени уже сильно сомневался в том, что тело было спрятано за портьерами только ради того, чтобы выиграть время. Нет, объяснение инспектора совершенно меня не устраивало, здесь крылось что-то другое. И тогда я подумал о почте, мой друг. О вечерней почте, которую доставляют примерно в половине десятого. Предположим, убийца не нашел того, что искал. Если это было письмо, то оно могло быть доставлено с вечерней почтой. Значит, ему обязательно нужно было вернуться обратно… Но тело не должна увидеть служанка, когда вечером войдет в комнату, потому что тогда квартира сразу же будет опечатана полицией. Вот он и прячет тело за портьерами, а ничего не подозревающая служанка как обычно кладет письма на стол.
  — Письма?
  — Да, письма. — Пуаро вытащил что-то из кармана. — Это вторая вещь, изъятая мною у мосье Донована.
  Он показал конверт с отпечатанным на машинке адресом и фамилией адресата: «Миссис Эрнестине Грант».
  — Но прежде чем мы ознакомимся с содержанием этого письма, я хотел бы задать вам один вопрос. Мосье Фолкнер, вы любите мадемуазель Патрицию? Или у вас к ней чисто дружеские Чувства?
  — Я чертовски люблю Пат. Но я никогда не надеялся на взаимность.
  — Вы думали, что она любит мосье Донована? Может быть, она и испытывала к нему какие-то чувства, но это было только в самом начале, мой друг. Вам нужно заставить ее забыть о случившемся и поддержать в беде.
  — В беде? — резко переспросил Джимми.
  — Да, в беде. Мы сделаем все возможное, чтобы ее имя не упоминалось в связи с этим делом, но вряд ли нам удастся вовсе избежать огласки. Дело в том, что она послужила мотивом.
  Он резко надорвал конверт, и содержимое выпало на стол. Краткое сопроводительное письмо было из нотариальной конторы:
  Мадам!
  Документ, присланный Вами, является подлинным, и факт заключения брака за пределами Англии ни в коей мере не лишает его законной силы.
  Старший нотариус Этен Сантаро.
  Пуаро развернул вложенный в письмо документ. Это было свидетельство о браке, заключенном между Донованом Бейли и Эрнестиной Грант восемь лет назад.
  — О Господи! — воскликнул Джимми. — Пат говорила, что получила записку от этой женщины с просьбой встретиться, но она и представить себе не могла, что речь пойдет о чем-нибудь подобном.
  Пуаро кивнул.
  — Мосье Донован знал об этом. Он зашел к жене прежде, чем подняться к Пат. По странной иронии судьбы несчастная женщина поселилась в том же доме, где жила ее соперница. И он, не дрогнув, убил жену, а затем отправился развлекаться. Она, видимо, сообщила ему, что послала свидетельство в нотариальную контору и вскоре ожидает получить ответ. Он скорее всего пытался ее уверить, что их брак недействителен…
  — Сегодня вечером он был в таком хорошем настроении… Вы ведь не позволите ему скрыться? — Джимми вздрогнул.
  — Ну куда он сможет скрыться, — серьезно ответил Пуаро. — Об этом даже не надо беспокоиться.
  — Я сейчас думаю только о Пат, — сказал Джимми. — Так вы считаете, она любила его?
  — Mon ami, это уже по вашей части, — тихо ответил Пуаро, — завоевать ее любовь и заставить забыть о прошлом… Я думаю, вы легко с этим справитесь.
  
  1960 г.
  
  Часы
  
  
  Пролог
  С утра этот день, девятое сентября, ничем не отличался от всех других дней. Вряд ли кто из участников наступавших событий мог похвастать тем, что почувствовал их приближение заранее, кроме, разве что, миссис Паркер, которая жила в доме номер сорок семь по Вильямову Полумесяцу. Она вообще специализировалась на предчувствиях и любила задним числом описать в мельчайших подробностях свои страхи и смутные ощущения. Но поскольку жила она от дома номер девятнадцать довольно далеко и к случившемуся не имела ни малейшего касательства, так и осталось загадкой, откуда ее предчувствия взялись.
  В Бюро машинописи и стенографии «Кавендиш» (владелица мисс К. Мартиндейл) день девятое сентября проходил как обычно, то есть довольно скучно. Звонил телефон, стучали машинки, поступали заказы — не больше, но и не меньше, чем всегда, и среди них-ни одного особенно интересного. До тридцати пяти минут третьего девятое сентября ничем не отличалось от всех прочих дней.
  В тридцать пять минут третьего мисс Мартиндейл позвонила по местному телефону в канцелярию. Ей ответила Эдна Брент, как обычно гнусавя и сопя в трубку, потому что во рту у нее был леденец:
  — Что вам, мисс Мартиндейл?
  — Эдна, как я учила вас говорить по телефону? Произносите слова отчетливо и не пыхтите.
  — Хорошо, мисс Мартиндейл.
  — Ну вот, уже лучше. Ведь можете, когда захотите! Пришлите ко мне Шейлу Вебб.
  — Она еще не вернулась с обеда.
  — Ах вот как?
  Мисс Мартиндейл сверилась с настольными часами. Два тридцать шесть. Шейла Вебб опаздывает ровно на шесть минут. В последнее время она совсем распустилась.
  — Пришлите ее ко мне, когда вернется.
  — Хорошо, мисс Мартиндейл.
  Эдна снова затолкала леденец за щеку и, с наслаждением посасывая, продолжила печатать «Обнаженную любовь» Арманда Левайна. Скрупулезные описания эротических сцен, стоившие автору немалых усилий, нисколько ее не трогали — как, впрочем, и большинство читателей. Своим примером Арманд Левайн убедительно доказывал, что нет ничего скучнее, чем скучная порнография. Не помогали ни броские обложки, ни дразнящие заглавия — с каждым годом книги его продавались все хуже, и, несмотря на троекратное напоминание, он до сих пор не заплатил за перепечатку своего последнего романа.
  Дверь распахнулась, и в комнату, запыхавшись, вбежала Шейла Вебб.
  — Кошка тебя уже спрашивала, — доложила Эдна. Шейла скривилась:
  — Ну конечно, стоило мне задержаться на минутку!..
  Она поправила волосы, взяла блокнот с карандашом и постучала в дверь начальницы.
  Мисс Мартиндейл подняла глаза от письменного стола. Типичная преуспевающая деловая женщина сорока с небольшим лет. Светло-рыжие волосы уложены пышным валиком — за них да за имя, Кэтрин, девушки и прозвали ее Рыжей Кошкой.
  — Вы опоздали, мисс Вебб.
  — Прошу прощения, мисс Мартиндейл. Я попала в пробку, автобус еле тащился.
  — В это время всегда пробки. Вы должны были это предвидеть. — Мисс Мартиндейл заглянула в свой блокнот. — Звонила некая мисс Пебмарш, вызвала стенографистку на три часа. Она просила, чтобы прислали именно вас. Вы уже работали с ней?
  — Не припомню, мисс Мартиндейл. По крайней мере в последнее время — нет.
  — Она живет на Вильямовом Полумесяце, дом номер девятнадцать.
  Мисс Мартиндейл вопросительно посмотрела на Шейлу, но та покачала головой:
  — Нет, не помню такого адреса.
  Мисс Мартиндейл глянула на часы:
  — Она просила вас быть к трем. Еще успеете. У вас есть другие вызовы на сегодня? Ах да, — она пробежала глазами записи в своей книге, — профессор Пурди, отель «Кроншнеп», пять часов. Думаю, вы к этому времени освободитесь. Если нет, я пошлю Дженет.
  Она кивком отпустила Шейлу, и та вернулась в канцелярию.
  — Ну, что там такое?
  — Ничего особенного: в три какая-то старушка на Вильямовом Полумесяце, а потом профессор Пурди с его жуткими археологическими словечками. И что у нас за жизнь — никогда ничего интересного!
  Дверь мисс Мартиндейл отворилась.
  — У меня здесь приписка для вас, Шейла: если вдруг, когда вы придете, мисс Пебмарш не окажется дома, вы должны войти — дверь будет открыта — и ждать в комнате по правую сторону от прихожей. Запомните или вам записать?
  — Запомню, мисс Мартиндейл.
  Мисс Мартиндейл удалилась обратно в свое святилище.
  Эдна Брент пошарила под стулом и вытащила довольно безвкусного вида туфлю с отломанным каблуком-шпилькой.
  — Ну как я теперь пойду домой? — простонала она.
  — Перестань ныть, придумаем что-нибудь, — ответила одна из девушек, снова принимаясь печатать.
  Эдна вздохнула и вставила в машинку чистую страницу. «Им овладело жгучее желание. Дрожащими пальцами он сорвал легкий шелк с ее грудей и повлек ее к мыльнице».
  — Вот кляча, — обругала себя Эдна и потянулась за резинкой.
  Шейла взяла сумочку и вышла.
  Вильямов Полумесяц являл собой плод фантазии викторианского строителя восьмидесятых годов прошлого века. Дома, каждый с отдельным участком, были выстроены двойным полукругом, напоминая молодую луну. Человеку непосвященному такое расположение доставляло немало трудностей: те, кто приходил с наружной стороны, не могли отыскать начало, а те, кто попадал на внутреннюю сторону, ломали голову, куда подевалась вторая половина. Дома на этой улице стояли аккуратные, чистенькие, с изящными балкончиками, и вопиюще респектабельные. Новые веяния их почти не коснулись — по крайней мере снаружи. Только в кухнях и ванных появились кое-какие нововведения.
  Дом номер девятнадцать не выделялся ничем особенным. Аккуратные занавески, начищенная до блеска дверная ручка. Дорожка, ведущая к крыльцу, была, как положено, с двух сторон обсажена шиповником.
  Шейла открыла калитку, подошла к дверям и позвонила. Никто не ответил, и, подождав пару минут, она, как и было велено повернула ручку и вошла. Дверь, ведущая из крохотной прихожей направо, оказалась распахнутой настежь. Постучав и не получив ответа, Шейла шагнула вперед. Она попала в самую обыкновенную комнату, довольно уютную, хотя, по современным понятиям, чересчур заставленную мебелью. Единственное, что сразу бросалось в глаза, — это обилие часов: в углу тикали старинные напольные часы, на каминной полке стояли часы дрезденского фарфора, на столе — серебряные, на этажерке возле камина — изящные золотые часики, а на тумбочке у стола — дорожные часы в потертом кожаном футляре, на котором полустертыми золотыми буквами было написано: «РОЗМАРИ».
  Шейла с удивлением уставилась на серебряные часы: на них было около десяти минут пятого. Бросив взгляд на каминную полку, она убедилась, что и там часы показывают то же самое.
  Шейла вздрогнула, потому что сверху раздалось шипение и хрип. На стене из резных деревянных часов выскочила кукушка и трижды отчетливо и громко проговорила: «Ку-ку. Ку-ку. Ку-ку». Звук был резкий, почти зловещий. Кукушка спряталась, и дверца за нею со стуком захлопнулась.
  Шейла усмехнулась и подошла к дивану. И тут, вздрогнув, отшатнулась и замерла.
  На полу лежал труп мужчины. Его полуприкрытые глаза ничего не выражали. На груди по серому костюму расплылось темное пятно. Шейла машинально нагнулась. Коснулась щеки — холодная, ладони — тоже. Дотронулась до мокрого пятна и в ужасе отдернула руку.
  В этот момент снаружи хлопнула калитка, и Шейла инстинктивно повернулась к окну. По дорожке быстрыми шагами шла женщина. Шейла сглотнула комок, в горле пересохло. Она стояла как вкопанная, не в силах ни двинуться, ни закричать и тупо смотрела перед собой.
  Дверь отворилась, и в комнату вошла высокая пожилая женщина с хозяйственной сумкой в руке. Ее седые волнистые волосы были зачесаны назад, большие красивые голубые глаза смотрели сквозь Шейлу, не замечая.
  Шейла попыталась заговорить, но у нее лишь вырвался судорожный писк. Голубые глаза обратились к ней, и женщина резко спросила:
  — Кто здесь?
  — Я… я… — Шейла запнулась, и женщина стремительно пошла в ее сторону. И тут Шейла закричала:
  — Стойте! Там оно… он… Не наступите! Он мертвый!..
  Глава 1
  Рассказывает Колин Овн
  Выражаясь языком полицейского протокола, девятого сентября в четырнадцать пятьдесят девять я шел по Вильямову Полумесяцу в западном направлении. Я впервые попал на Вильямов Полумесяц, и, честно говоря, он здорово меня озадачил.
  Я проверял одно свое предположение, и чем больше убеждался в его полной несостоятельности, тем настырнее за него цеплялся. Такой уж у меня характер.
  Я искал дом номер шестьдесят один, но он как сквозь землю провалился. Я добросовестно прошагал от первого дома до тридцать пятого, но здесь, похоже, Вильямов Полумесяц и заканчивался. Путь мне преградила широкая улица под названием Олбанская дорога. Я повернул обратно. С северной стороны домов вообще не было, только стена. За нею высились современные многоэтажки, вход в которые явно находился на другой улице. Это мне тоже не подходило.
  Я на ходу проверял номера домов: 24, 23, 22, 21, «Приют Дианы» (надо думать, номер 20; на воротах сидит и умывается рыжий кот), 19…
  Вдруг дверь дома номер девятнадцать распахнулась, оттуда выскочила какая-то девица и со скоростью снаряда понеслась по дорожке. Сходство со снарядом увеличивалось еще и тем, что она непрерывно визжала на высокой, пронзительной, почти нечеловеческой ноге. Выскочив из калитки, она врезалась в меня, да с такой силой, что я чуть было не слетел с тротуара. И не просто врезалась, но еще и вцепилась отчаянной мертвой хваткой.
  — Тише, — сказал я, поймав равновесие, и слегка встряхнул ее. — Ну тише же.
  Девица утихла. От меня, правда, не отцепилась, но орать прекратила. Вместо этого стала глотать воздух, давясь и всхлипывая.
  Не могу похвастать, что с блеском вышел из положения. Сперва я поинтересовался, не случилось ли чего.
  Поняв, что в такой форме вопрос, мягко говоря, неуместен, я поправился:
  — Что случилось?
  Девушка перевела дыхание.
  — Там! — Она указывала себе за спину.
  — Ну?
  — Человек… на полу… мертвый… А она на него чуть не наступила…
  — Кто? Почему?
  — Понимаете, она слепая… А он весь в крови. — Она посмотрела вниз и отпустила меня. — И я тоже… тоже вся в крови.
  — Действительно, — подтвердил я, глядя на свой испачканный рукав. — Да и я теперь весь в крови. — Я указал на пятно, пытаясь сообразить, что к чему. — Вы лучше показали бы мне, что там такое.
  Но ее затрясло от одной только этой мысли:
  — Нет! Нет!.. Не пойду, ни за что!
  — Ну хорошо, хорошо.
  Я поискал глазами, где бы устроить ошалевшую от страха девицу, но ничего подходящего не нашел. Тогда я осторожно усадил ее прямо на тротуар, прислонив к железной ограде.
  — Посидите здесь, пока я не вернусь. Я ненадолго. Ничего не бойтесь. Если почувствуете себя плохо, наклонитесь и положите голову на колени.
  — Мне… мне уже лучше.
  Голос ее прозвучал не слишком убедительно, но я не стал вдаваться в подробности. Ободряюще потрепав ее по плечу, я зашагал по дорожке.
  Войдя в прихожую, я заглянул налево, но там оказалась пустая столовая. Я шагнул в комнату напротив. Прежде всего я заметил пожилую даму, которая сидела в кресле. Она резко поднялась мне навстречу и спросила:
  — Кто здесь?
  Я сразу понял, что она слепая. Ее глаза глядели мимо меня, куда-то за левое ухо.
  Я сказал безо всяких вступлений:
  — Отсюда только что выбежала молодая женщина. Она уверяет, что видела здесь труп.
  Я произнес эти слова и вдруг понял, какую чушь несу. Какой может быть труп в этой аккуратно прибранной комнате, рядом с этой пожилой дамой, безмятежно сложившей руки на коленях?
  Однако тут же последовал ответ:
  — Там, за диваном.
  Я обошел диван и увидел: раскинутые руки, остекленевшие глаза, пятно запекшейся крови.
  — Как это случилось? — спросил я напрямик.
  — Не знаю.
  — А… конечно. Кто это?
  — Не имею понятия.
  — Надо вызвать полицию. — Я огляделся. — Где у вас телефон?
  — У меня нет телефона.
  Я посмотрел на нее в упор.
  — Но вы ведь здесь живете? Это ваш дом?
  — Да.
  — Можете мне рассказать, как все было?
  — Пожалуйста. Я вернулась из магазина, — я заметил на стуле хозяйственную сумку, — вошла сюда. Сразу же поняла, что в комнате кто-то есть, — слепые всегда это чувствуют. Спросила, кто здесь. Мне не ответили, ноя слышала чье-то дыхание. Я пошла на звук, и тут раздался крик — что-то там про мертвеца, чтобы я на него не наступила, а потом кто-то с визгом выскочил из комнаты.
  Я кивнул. Их рассказы совпадали.
  — Что же вы сделали?
  — Пошла вперед — очень осторожно, — пока не натолкнулась на незнакомый предмет.
  — А потом?
  — Потом встала на колени и ощупала его — это была рука мужчины. Она окоченела, пульс не бился… Я поднялась, села на стул и стала ждать. Я знала, что рано или поздно кто-нибудь придет. Эта девушка, кто бы она ни была, поднимет тревогу. Я решила, что мне лучше оставаться здесь.
  Хладнокровие этой женщины было просто поразительно. Она не выскочила на улицу и не подняла крик. Она просто села и стала ждать. Мудрый поступок, который, помимо прочего, говорил о большой выдержке.
  — А с кем имею честь?.. — осведомилась слепая.
  — Меня зовут Колин Овн. Я просто проходил мимо.
  — А где та девушка?
  — Я усадил ее возле калитки. Она очень испугалась. Где ближайший телефон?
  — На углу, метрах в шестидесяти, есть автомат.
  — Да, помню. Я проходил мимо. Нужно позвонить в полицию. А вы…
  Я замялся, не зная, что сказать: «Вы останетесь здесь?» или «Вы не боитесь?»
  Однако она сама разрешила мои сомнения.
  — Приведите девушку сюда, — предложила она. — Я не уверен, что она захочет, — ответил я с сомнением.
  — Разумеется, не в эту комнату. Усадите ее в столовой, по ту сторону от прихожей. Скажите, что я сейчас приготовлю чай.
  — А вы сумеете?..
  На ее лице мелькнула слабая улыбка.
  — Молодой человек, вот уже четырнадцать лет — сколько здесь живу — я готовлю себе в этой кухне. Слепая — не значит беспомощная.
  — Простите, я сказал не подумав. Могу я узнать ваше имя?
  — Миллисент Пебмарш. Мисс.
  Я вышел и вернулся к калитке. Увидав меня, девушка попыталась встать.
  — Кажется, я более или менее пришла в себя.
  Я помог ей, заметив ободряюще:
  — Вот и славно.
  — Там… там действительно труп, да?
  Я утвердительно кивнул:
  — Безусловно. Я должен дойти до автомата и позвонить в полицию. На вашем месте я подождал бы в доме. — Повысив голос, чтобы заглушить ее протест, я продолжал:
  — Ступайте в столовую, это слева от прихожей. Мисс Пебмарш готовит вам чай.
  — Так это и есть мисс Пебмарш? Слепая?
  — Да. Она, как и вы, сильно потрясена, но ведет себя очень благоразумно. Давайте я вас провожу. До прихода полиции вы успеете выпить чашку чая, это вас взбодрит.
  Я взял ее за плечи и повел по дорожке. Потом усадил в столовой и побежал к автомату. — Полицейский участок Краудина, — произнес бесстрастный голос.
  — Могу я поговорить с инспектором уголовной полиции Хардкаслом?
  Голос насторожился:
  — Я не уверен, что он здесь. Кто это говорит?
  — Передайте, что звонит Колин Овн.
  — Подождите, пожалуйста.
  Через минуту раздался голос Дика Хардкасла:
  — Колин? А я думал, ты еще не вернулся. Ты откуда?
  — Из Краудина. Точнее, с Вильямова Полумесяца. Тут в доме номер девятнадцать лежит труп мужчины; похоже, его зарезали. Минут тридцать назад.
  — Кто его обнаружил? Ты?
  — Нет, я просто шел мимо. Вдруг из дома выскакивает какая-то девица, точно угорелая кошка, чуть не сбивает меня с ног и верещит, что в доме труп, а слепая того и гляди на него наступит.
  — Слушай, ты меня не разыгрываешь? — В голосе Дика послышалось подозрение.
  — Согласен, звучит не правдоподобно. Но это чистая правда. Слепую зовут мисс Миллисент Пебмарш, она владелица дома.
  — Ну… так она наступила на мертвеца?
  — Да нет же. Но могла-поскольку слепая и не знала, что он там.
  — Ладно, начинаю действовать. Дождись меня. А куда ты дел девицу?
  — Они с мисс Пебмарш пьют чай.
  Дик заметил, что это здорово смахивает на семейные посиделки.
  Глава 2
  Власть в доме номер девятнадцать по Вильямову Полумесяцу перешла к представителям закона. Врач, фотограф, судебный эксперт прибыли на место происшествия и уверенно взялись за привычное дело.
  Последним явился инспектор Хардкасл — высокий мужчина с непроницаемым лицом и выразительными бровями. Он смахивал на божество, призванное следить, чтобы им же запущенная в ход машина работала без сбоев. Осмотрев тело и перекинувшись парой слов с врачом, он прошел в столовую, где над пустыми чайными чашками сидели Миллисент Пебмарш, Колин Овн и стройная темноволосая девушка с испуганными глазами. «Очень недурна собой», — мимоходом отметил про себя инспектор.
  Он представился мисс Пебмарш:
  — Инспектор уголовной полиции Хардкасл.
  Про мисс Миллисент Пебмарш он и раньше кое-что слышал, хотя встречаться с ней по службе ему ни разу не приходилось. Ему было, например, известно, что когда-то она работала учительницей, а теперь преподает чтение методом Брайля в школе Ааронберга для детей-инвалидов. То, что в ее тихом, аккуратном домике оказался труп, выглядело дикой несообразностью, — но несообразности происходят куда чаще, чем принято считать.
  — Боюсь, мисс Пебмарш, это ужасное событие вас сильно потрясло, — начал Хардкасл. — Но мне необходимо, чтобы каждый из вас рассказал о случившемся как можно подробнее. Насколько я понимаю, первой тело обнаружила мисс… — он бросил взгляд в записную книжку, — Шейла Вебб. Если вы не возражаете, мисс Пебмарш, я хотел бы побеседовать с мисс Вебб на кухне, где нам никто не будет мешать.
  Он открыл дверь в кухню и пропустил девушку вперед. За покрытым клеенкой столом уже устроился молодой констебль в штатском, который что-то старательно писал.
  — Здесь вам будет удобно, — сказал Хардкасл, пододвигая к девушке стул, сделанный на манер виндзорского кресла.
  Она присела, явно нервничая и не сводя с инспектора больших испуганных глаз.
  Хардкасл чуть не сказал: «Да не съем я тебя, крошка», — но вовремя остановился и начал так:
  — Вам не о чем беспокоиться. Мы просто пытаемся прояснить картину случившегося. Итак, вас зовут Шейла Вебб. Где вы живете?
  — Пальмерстонское шоссе, четырнадцать, за газовым заводом.
  — А, понятно. И работаете, я полагаю?
  — Да, в машинописном бюро мисс Мартиндейл.
  — Полностью оно называется Бюро машинописи и стенографии «Кавендиш», так?
  — Да.
  — И давно вы там работаете?
  — Почти год. Точнее говоря, десять месяцев.
  — Ясно. Ну а теперь расскажите, как вы оказались в доме номер девятнадцать по Вильямову Полумесяцу.
  — Дело было так. — Шейла заговорила увереннее. — Мисс Пебмарш позвонила к нам в бюро и вызвала на три часа стенографистку. И когда я вернулась с обеда, мисс Мартиндейл послала меня сюда.
  — У вас всегда так делается? То есть вы были очередная по списку или как?
  — Не совсем. Мисс Пебмарш вызвала именно меня.
  — Вызвала именно вас. — Хардкасл отметил этот факт движением бровей. — Ясно… Вы работали с ней раньше?
  — Нет, никогда, — решительно отрезала Шейла.
  — Никогда? Вы уверены?
  — Абсолютно уверена. Ее вряд ли забудешь, правда? Что и странно.
  — Действительно странно. Ну ладно, оставим пока. Когда вы сюда пришли?
  — Было почти три, потому что часы с кукушкой… — Шейла вдруг осеклась и широко раскрыла глаза. — Странно. Как странно! А я тогда и не заметила.
  — Что вы не заметили, мисс Вебб?
  — Да эти часы.
  — А что с часами?
  — Э-э, часы с кукушкой пробили три, как и положено, а вот все остальные спешили на час с лишним. Странно!
  — Очень странно, — согласился инспектор. — А когда вы заметили тело?
  — Потом, когда заглянула за диван. Смотрю, а там — оно… он… лежит. Ужасно, просто ужасно…
  — Я себе представляю. А вы не узнали этого человека? Вы никогда его раньше не видели?
  — Нет, что вы!
  — Это точно? Он ведь мог при жизни выглядеть и не совсем так, понимаете? Подумайте хорошенько. Вы уверены, что никогда его не встречали?
  — Совершенно уверена. — Ну, что ж. Нет так нет. А что вы сделали потом?
  — Что я сделала?
  — Да.
  — Да ничего… Я просто не могла…
  — Ну ясно. А вы его не трогали?
  — Ах да… трогала. Просто чтобы… то есть… ну, чтобы убедиться. Но он был совсем холодный. А я руку кровью испачкала. Густая, липкая, просто ужас…
  Ее затрясло.
  — Ни к чему так переживать, — проговорил Хардкасл тоном заботливого дядюшки, — шут с ней, с кровью. Все уже позади. Пойдем дальше. Что было потом?
  — Не знаю… Ах да, тут она вернулась.
  — Мисс Пебмарш?
  — Да. Только я тогда не знала, что это мисс Пебмарш. Она вошла с сумкой. — Сумку Шейла особенно выделила, как нечто совсем уж неуместное и не подобающее случаю.
  — Что же вы ей сказали?
  — Да вроде ничего не говорила… Точнее, пыталась, но у меня не вышло. Вот тут все свело. — Она указала на горло.
  Инспектор кивнул.
  — А потом… потом она спросила: «Кто здесь?» — и пошла к дивану, а я подумала, что она вот сейчас… на него наступит… я закричала… и уже не могла остановиться, выскочила из комнаты, не помню как, и в дверь…
  — Как угорелая кошка, — вспомнил инспектор слова Колина.
  Шейла Вебб взглянула на него несчастными, испуганными глазами и вдруг сказала:
  — Простите меня, это было страшно глупо. — Ну что вы, чего ж тут прощать. Вы очень хорошо все рассказали. Теперь постарайтесь как можно скорее про это забыть. Ах да, еще один вопрос: а почему вы вообще оказались в комнате?
  — Почему? — переспросила Шейла.
  — Да, почему? Вы пришли чуть раньше времени и, полагаю, позвонили. Но раз никто не ответил, почему же вы вошли?
  — Ах, вот вы о чем. Она сама так велела.
  — Кто она?
  — Мисс Пебмарш.
  — Насколько я понял, вы с нею вообще не говорили.
  — Не говорила. Но мисс Мартиндейл велела передать, чтобы я вошла и ждала в комнате справа от прихожей.
  Хардкасл задумчиво протянул:
  — Вот оно что…
  Шейла робко спросила:
  — Это все?
  — Пока да. Но я просил бы вас подождать еще минут десять, на случай если появятся какие-то вопросы. Потом мы отвезем вас домой на машине. Ваши родители… у вас ведь есть родители?
  — Мои родители умерли. Я живу с тетей.
  — Как ее зовут?
  — Миссис Лоутон.
  Инспектор встал и протянул Шейле руку:
  — Большое спасибо, мисс Вебб. Постарайтесь сегодня как следует выспаться. После такой передряги вам это просто необходимо.
  Она робко улыбнулась ему, открывая дверь в гостиную. — Побудь с мисс Вебб, Колин, — попросил инспектор. — Мисс Пебмарш, не могли бы вы пройти сюда?
  Он протянул было руку, чтобы помочь слепой, но она уверенно прошла мимо, легким касанием пальцев определила, где стоит стул, чуть пододвинула его и села.
  Хардкасл прикрыл дверь. Но прежде чем он успел сказать слово, мисс Миллисент Пебмарш отрывисто спросила:
  — Кто этот молодой человек?
  — Его зовут Колин Овн.
  — Это я уже знаю. Но кто он такой? И почему он здесь?
  Хардкасл посмотрел на нее с легким удивлением:
  — Он просто проходил мимо, когда мисс Вебб выбежала на улицу, крича об убийстве. Войдя в дом и увидев, что она не ошиблась, он позвонил в полицию, а мы попросили его пока подождать.
  — Вы называете его просто Колин.
  — Вы очень наблюдательны, мисс Пебмарш. — Наблюдательна? Совсем неподходящее слово. Но другого он не нашел. — Колин Овн действительно мой друг, хотя мы довольно давно не виделись. Он, понимаете ли, ихтиолог.
  — А-а, понятно.
  — А теперь, мисс Пебмарш, не могли бы вы рассказать об этом в высшей степени странном событии?
  — Я охотно расскажу то, что знаю, но знаю я немного.
  — Кажется, вы живете здесь уже довольно давно?
  — С пятьдесят девятого года. Я учительница — вернее, была учительницей. Когда выяснилось, что зрение мое спасти невозможно и я вскоре ослепну, я освоила шрифт Брайля и различные методики обучения слепых. Теперь я работаю в школе Ааронберга для детей-инвалидов.
  — Понятно. Давайте вернемся к сегодняшним событиям. Вы никого не ждали?
  — Нет.
  — Я прочитаю описание убитого, возможно, оно кого-нибудь вам напомнит. Рост пять футов девять или десять дюймов, около шестидесяти лет, темные волосы с проседью, карие глаза, гладко выбритый подбородок. Сложение плотное, но не полный. Руки чистые, ухоженные, одет в темно-серый костюм. По виду похож на клерка, бухгалтера, юриста — словом, человека умственного труда. Подходит это к кому-нибудь из ваших знакомых?
  Мисс Пебмарш задумалась.
  — Пожалуй, нет. Хотя ваше описание очень расплывчато и подошло бы ко многим. Этот человек наверняка не из моих близких знакомых, хотя я, возможно, встречала его раньше.
  — Вам никто в последнее время не писал, что собирается зайти?
  — Никто.
  — Хорошо. Итак, вы позвонили в бюро «Кавендиш», вызвали стенографистку и…
  Она прервала:
  — Прошу прощения. Я ничего такого не делала.
  — Вы не звонили в «Кавендиш» и не… — Хардкасл от изумления лишился дара речи.
  — У меня даже нет телефона.
  — На углу есть автомат.
  — Это верно. Но уверяю вас, инспектор, я не вызывала никаких стенографисток и никогда-повторяю, никогда — не звонила ни в какой «Кавендиш». — И вы не просили, чтобы к вам прислали мисс Шейлу Вебб?
  — Я сегодня впервые услышала это имя. Хардкасл смотрел на нее в недоумении.
  — Однако вы не заперли входную дверь, — заметил он.
  — Днем я ее почти никогда не запираю.
  — А если кто-нибудь заберется в дом?
  — Что, похоже, на сей раз и произошло, — сухо проговорила мисс Пебмарш.
  — Судя по данным экспертизы, мисс Пебмарш, этот человек умер между половиной второго и без четверти три. Где вы были в это время?
  Мисс Пебмарш подумала.
  — В половине второго я как раз вышла за покупками.
  — Не могли бы вы вспомнить, в каких именно магазинах были?
  — Конечно. Сначала я пошла на почту — ту, что на Олбанской дороге, отправила посылку и купила марки, потом в канцелярский магазин, к Филду и Рену, за кнопками и булавками. После этого я вернулась домой. Могу сказать точно во сколько, потому что часы с кукушкой пробили три, как раз когда я подходила к калитке. Я услышала их с улицы.
  — А другие часы?
  — Простите?
  — Дело в том, что все остальные ваши часы спешат больше чем на час.
  — Спешат? Вы имеете в виду напольные часы в углу?
  — Не только их, но и все остальные часы в той комнате.
  — Не понимаю, о каких остальных часах речь. В той комнате больше нет никаких часов.
  Глава 3
  Хардкасл от удивления вытаращил глаза:
  — Вы что-то путаете, мисс Пебмарш. А часы дрезденского фарфора на каминной полке? А французские часики из золоченой бронзы? А серебряные переносные часы, и еще… да, еще те, на которых написано «Розмари»?
  На сей раз удивилась мисс Пебмарш:
  — Кто-то из нас, инспектор, явно не в своем уме. У меня никогда не было ни часов дрезденского фарфора, ни этих — как вы сказали — часов с надписью «Розмари», ни французских бронзовых, ни… что там еще?
  — Серебряные переносные часы, — машинально подсказал инспектор.
  — И таких тоже не было. Если не верите, спросите женщину, которая у меня убирает. Ее зовут миссис Куртен.
  Инспектор Хардкасл был совершенно сбит с толку. Мисс Пебмарш говорила уверенным и твердым тоном человека, который не сомневается в своей правоте. Инспектор помолчал, пытаясь переварить новую информацию. Потом встал со стула:
  — Мисс Пебмарш, вы не могли бы пройти со мной в соседнюю комнату?
  — Разумеется. По правде говоря, мне и самой интересно взглянуть на эти часы.
  — Взглянуть? — Хардкасла царапнуло неподходящее слово.
  — Точнее говоря, потрогать, — поправилась мисс Пебмарш. — Слепые люди, инспектор, тоже употребляют общепринятые речевые обороты, пусть они и не совсем соответствуют их возможностям. Говоря «взглянуть», я имела в виду пощупать, подержать в руках. Следуя за мисс Пебмарш, Хардкасл прошел в соседнюю комнату. Работавший там дактилоскопист поднялся навстречу.
  — Я закончил здесь, сэр, — доложил он, — можно трогать.
  Хардкасл кивнул, взял дорожные часики с надписью «Розмари» и вложил в руки мисс Пебмарш. Она тщательно ощупала их.
  — Самые обыкновенные дорожные часы, — заметила она, — в обычном кожаном футляре. Но это не мои часы, инспектор, и я могу с уверенностью сказать, что, когда в половине второго уходила из дому, их тут не было.
  — Спасибо.
  Инспектор забрал их назад и осторожно снял с каминной полки часы дрезденского фарфора.
  — Аккуратнее, — предупредил он, передавая их мисс Пебмарш, — они очень хрупкие.
  Мисс Пебмарш осторожно, едва касаясь, ощупала часы кончиками пальцев. Потом покачала головой:
  — Должно быть, прелестные часики. Но не мои. Где, вы говорите, они стояли?
  — В правом углу на каминной полке.
  — Там должен стоять фарфоровый подсвечник. Один из пары.
  — Правильно, — подтвердил Хардкасл. — Он там и стоит, только сдвинут к самому краю.
  — Кажется, вы говорили еще о каких-то часах?
  — Еще о двух.
  Хардкасл поставил на место фарфоровые часы и взял французские, из позолоченной бронзы. Мисс Пебмарш быстро пробежала по ним пальцами и вернула:
  — Нет, эти тоже не мои. Так же быстро она возвратила и серебряные.
  — Значит, раньше в этой комнате были только старинные напольные часы в углу…
  — Совершенно верно.
  — …и часы с кукушкой на стене у двери? — Хардкасл замялся, не зная, что сказать дальше. Он пристально разглядывал свою собеседницу, благо был уверен, что она этого не заметит. Она морщила лоб, словно пытаясь что-то сообразить. И наконец сказала резко:
  — Не понимаю. Ничего не понимаю. Протянула руку — ей явно не составляло труда ориентироваться в комнате — и села. Хардкасл взглянул на дактилоскописта, который стоял в дверях:
  — Вы осматривали эти часы?
  — Конечно, сэр. На золотых часах вообще нет отпечатков, но это понятно. Слишком гладкая поверхность. То же самое касается и фарфора. Однако ни на кожаном футляре, ни на серебре отпечатков тоже нет, и вот это как раз странно — в принципе там они должны быть. Кстати, все часы стоят и показывают одно и го же время — тринадцать минут пятого.
  — А как остальные предметы?
  — В комнате обнаружены отпечатки пальцев трех или четырех человек — все предположительно женские. Содержимое карманов убитого на столе.
  Он кивнул на сложенные кучкой предметы. Хардкасл подошел поближе. Бумажник с банкнотами на сумму семь фунтов десять шиллингов, несколько монет, шелковый носовой платок без метки, коробочка желудочных пилюль и визитная карточка. Хардкасл прочел: «Мистер Р. X. Корри. Страховая компания „Метрополис“. Денверская улица, 7. Лондон, W 2».
  Хардкасл вернулся к дивану, на котором сидела мисс Пебмарш.
  — Вы случайно не вызывали агента из страховой компании?
  — Из страховой компании? Нет, не вызывала. — Из страховой компании «Метрополис», — уточнил Хардкасл.
  Мисс Пебмарш покачала головой:
  — Никогда про такую не слышала.
  — А вы не собирались заключить страховку?
  — Нет. Дом застрахован на случай кражи или пожара в страховой компании Джоба, у них тут есть филиал. Страховать свою жизнь я не вижу смысла. У меня нет ни семьи, ни близких родственников.
  — Понятно, — сказал Хардкасл. — Вам о чем-нибудь говорит имя Корри? Мистер Р. X. Корри? — Он пристально следил за выражением ее лица, но оно нисколько не изменилось.
  — Корри, — повторила она и покачала головой. — Не совсем обычное имя, верно? Нет, первый раз слышу и никого с таким именем не знаю. Это имя убитого, да?
  — По всей видимости, — отозвался Хардкасл. Мисс Пебмарш спросила, чуть поколебавшись:
  — Вы, наверное, хотите, чтобы я… э-э… ощупала?
  Он понял с полуслова:
  — А вы согласитесь, мисс Пебмарш? Вам не будет неприятно? Я в этом плохо разбираюсь, но, наверное, пальцы скажут вам больше, чем любые описания?
  — Безусловно, — согласилась мисс Пебмарш. — Мне действительно не очень приятно, но, если вы полагаете, что это вам поможет, я готова.
  — Огромное спасибо, — сказал Хардкасл, — если позволите, я проведу вас…
  Он отвел ее за диван, показал, где опуститься на колени, и осторожно положил ее руки на лицо убитого. Судя по виду, мисс Пебмарш сохраняла полное хладнокровие. Ее пальцы коснулись волос, ушей, чуть задержались за левым ухом, проследили линию носа, рта, подбородка. Наконец она покачала головой и поднялась.
  — Теперь я очень ясно его себе представляю и совершенно убеждена, что никогда раньше не встречала этого человека.
  Дактилоскопист уже сложил свои инструменты и вышел. Но тут он просунул голову в дверь.
  — За ним приехали, — сообщил он, указывая на тело. — Можно забирать?
  — Да, — ответил Хардкасл. — Сядьте, пожалуйста, вот здесь, мисс Пебмарш.
  Он усадил ее в сторонке. В комнату вошли двое. Вынос тела покойного мистера Корри был совершен быстро и профессионально. Хардкасл проводил носилки до калитки, а потом вернулся к мисс Пебмарш и сел с нею рядом.
  — История очень загадочная, мисс Пебмарш, — начал он. — Я хотел бы еще раз уточнить основные пункты, чтобы убедиться, что ничего не перепутал. Поправьте, если я ошибусь. Итак, вы не ждали сегодня никаких посетителей, вы не наводили справок насчет страховки и не получали из страховой компании никаких писем с уведомлением о том, что они намерены направить к вам агента. Верно?
  — Все верно.
  — Вы не звонили в бюро «Кавендиш» и не просили, чтобы к вам в три часа прислали стенографистку. — Тоже верно.
  — Когда в половине второго вы ушли из дому, в этой комнате были только двое часов: напольные и с кукушкой. Никаких других.
  Мисс Пебмарш помедлила с ответом.
  — Строго говоря, в этом я не вполне уверена. Поскольку я не вижу, я могла просто не заметить, что в комнате появились какие-то новые предметы. Но я могу ручаться, что их тут не было утром, когда я делала уборку. Тогда все было как обычно. Эту комнату я всегда убираю сама, потому что уборщицы небрежно обращаются с хрупкими безделушками.
  — А утром вы выходили из дому?
  — Да. В десять я, как всегда, ушла на занятия. Уроки у меня заканчиваются в пятнадцать минут первого. Я вернулась домой примерно без четверти час, приготовила себе омлет, выпила чашку чаю и, как уже говорила, в половине второго пошла в магазин. Кстати, ела я на кухне и в эту комнату не входила.
  — Ясно, — сказал Хардкасл. — То есть вы хотите сказать, что в десять утра никаких лишних часов здесь не было, и когда они появились, сказать трудно?
  — Об этом вам лучше спросить миссис Куртен, которая здесь убирает. Она приходит в десять и уходит, как правило, около двенадцати. Она живет на Дипперской улице, дом номер семнадцать.
  — Спасибо, мисс Пебмарш. Итак, я еще раз перечислю, что нам известно, и буду очень рад узнать ваше мнение по этому поводу: сегодня в течение дня кто-то принес сюда часы. Четыре штуки. Стрелки у них у всех стоят на тринадцати минутах пятого. Кстати, вам это время о чем-нибудь говорит? — Тринадцать минут пятого? — Мисс Пебмарш покачала головой. — Нет, ни о чем.
  — Ладно, оставим часы и перейдем к убитому. Вряд ли ваша уборщица впустила бы его и оставила в доме, если не имела на то вашего распоряжения, но об этом мы спросим ее саму. Видимо, этот человек пришел повидаться с вами, официально или по личному делу. Между половиной второго и без пятнадцати три его убили. Похоже, он пришел по вызову, но вы говорите, что ничего об этом не знаете. Предположительно, он страховой агент, но тут вы опять ничем не можете нам помочь. Дверь не была заперта, он вошел и решил вас дождаться — но зачем?
  — Представления не имею, — нетерпеливо ответила мисс Пебмарш. — Так вы думаете, что этот — как там его? — Корри принес все часы с собой?
  — Я не вижу никакой коробки, — заметил инспектор. — Вряд ли он принес бы все четыре штуки в карманах. А теперь, мисс Пебмарш, очень важный вопрос: не приходит ли вам в голову что-нибудь такое, что было бы связано с часами или, может быть, со временем вообще? Тринадцать минут пятого? Четыре часа тринадцать минут?
  Она качнула головой:
  — Я все пытаюсь убедить себя, что это проделка какого-нибудь ненормального или что кто-нибудь перепутал номер дома. Но даже этим ничего не объяснить. Нет, инспектор, ничем не могу вам помочь.
  В комнату заглянул молодой констебль. Хардкасл вышел с ним в прихожую, дошел до калитки. Там они о чем-то договорились.
  — Теперь можно отвезти девушку домой, — сказал он. — Она живет на Пальмерстонском шоссе, дом номер четырнадцать. Он вернулся в столовую. Сквозь открытую дверь кухни было слышно, как мисс Пебмарш моет посуду. Инспектор встал у косяка.
  — Мне придется забрать часы, мисс Пебмарш. Я оставлю вам расписку.
  — Пожалуйста, забирайте, инспектор, они ведь не мои…
  Хардкасл повернулся к Шейле Вебб:
  — Вы свободны, мисс Вебб. Вас отвезут домой. Шейла и Колин встали.
  — Посади ее в машину, Колин, — распорядился Хардкасл, пододвинул стул и сел писать расписку.
  Колин и Шейла пошли к калитке. Вдруг девушка остановилась:
  — Простите, я забыла перчатки.
  — Сейчас принесу.
  — Не надо, я помню, куда их положила. Теперь мне не страшно — его уже увезли…
  Она сбегала в дом и почти сразу вернулась.
  — Простите, что я вела себя так глупо.
  — Как и любой бы на вашем месте, — ответил Колин.
  Шейла уже села в машину, когда к ним подошел Хардкасл. Как только машина отъехала, он обратился к констеблю:
  — Проследите, чтобы часы из той комнаты аккуратно сложили в коробку — все, кроме настенных и напольных.
  Отдав еще несколько распоряжений, он повернулся к своему другу:
  — Мне нужно зайти в два-три места. Составишь компанию?
  — С удовольствием, — ответил Колин.
  Глава 4
  Рассказывает Колин Овн
  — Куда мы едем? — спросил я у Дика Хардкасла. Он ответил, обращаясь к шоферу:
  — Машинописное бюро «Кавендиш». Это на Дворцовой улице, от набережной направо.
  — Слушаю, сэр.
  Машина тронулась. Снаружи уже собралась кучка народу… Все зачарованно глазели на дом. Рыжий кот по-прежнему сидел на столбике у ворот «Приюта Дианы». Правда, умываться он перестал, выпрямил спину и слегка поводил хвостом; его взгляд, направленный поверх голов, выражал то полное равнодушие к человеческому роду, которое присуще только кошкам и верблюдам.
  — Сначала в бюро, потом к уборщице. Именно в таком порядке, — сказал Дик. — Времени уже довольно много, — он глянул на часы, — пятый час. — Помедлив, добавил:
  — А девушка очень хороша, правда?
  — Ничего, — согласился я.
  Дик посмотрел на меня с участливым интересом.
  — Однако истории рассказывает довольно странные. Так что чем скорее мы их проверим, тем лучше.
  — Уже не думаешь ли ты, что она…
  Он оборвал меня на полуслове:
  — Меня всегда интересовали люди, которым выпадает счастье найти труп.
  — Но девица едва не спятила со страха. Слышал бы ты, как она орала…
  Он бросил на меня еще один загадочный взгляд и повторил, что девушка очень хороша собой. — А как тебя-то занесло на Полумесяц, Колин? Ты что, приехал полюбоваться нашей изысканной викторианской архитектурой? Или еще с какой-нибудь целью?
  — С целью. Я искал дом номер шестьдесят один, но так и не нашел. Может, такого вообще нет?
  — Есть, как же нет. Последний дом там, кажется, восемьдесят восемь или вроде того.
  — Но я честно дошел до дома номер двадцать восемь — на нем, похоже, Полумесяц и кончается.
  — Да, поначалу это всех сбивает с толку. Но если бы ты повернул направо по Олбанской дороге, а потом еще раз направо, то попал бы на вторую половину Полумесяца. Там дома построены в два ряда, двойным полукругом, понимаешь? Садики примыкают друг к другу с задней стороны.
  — А, понятно, — сказал я наконец, когда он растолковал мне всю эту сложную географию. — Как с лондонскими площадями. Площадь Онслоу, помнишь? Или Кадоген. Половина домов на площади относится непосредственно к ней, а остальные — к какой-нибудь улице или переулку. Даже таксисты иногда путаются. Значит, дом номер шестьдесят один все-таки существует. Ты не помнишь, кто там живет?
  — В шестьдесят первом? Сейчас… Да, точно, Бланд, строительный подрядчик.
  — Подрядчик? — огорчился я. — Вот незадача!
  — Тебя подрядчик не устраивает?
  — Абсолютно. Разве что… он, может быть, недавно сюда переехал?
  — Да нет, живет чуть ли не с рождения. У него здесь свое дело, и уже довольно давно.
  — Какая неприятность! — Он очень плохой подрядчик, — попытался вдохновить меня Дик, — и материалы у него паршивые. Его дома поначалу выглядят вроде и ничего, но очень скоро все в них начинает ломаться и разваливаться. Не особенно чист на руку. Не брезгует всякими махинациями, но пока ни разу не попался.
  — Зря стараешься. Дик. Человек, которого я ищу, должен быть образцом всех добродетелей.
  — Около года тому назад у Бланда появились деньги — его жена получила наследство. Она канадка, приехала сюда во время войны, здесь с Бландом и познакомилась. Ее родные были против их брака и с тех пор порвали с ней всякие отношения. Но в прошлом году умер ее двоюродный дедушка, а сын его погиб в авиакатастрофе, да и вообще, война и все такое… словом, из всей семьи осталась одна только миссис Бланд. Ей старик и завещал деньги. Полагаю, как раз вовремя, чтобы спасти Бланда от банкротства.
  — Ты, похоже, неплохо изучил биографию мистера Бланда.
  — Ну… видишь ли… когда человек в одночасье вдруг становится богачом, финансовое управление обычно начинает интересоваться; а не было ли тут каких темных делишек? Но на сей раз проверка показала, что все в порядке.
  — Как бы там ни было, — рассудил я, — человек, который в одночасье разбогател, меня нисколько не интересует. Мне нужна фигура совсем иного сорта.
  — Иного сорта? Все по тому же поводу?
  Я кивнул.
  — Так ты с этим покончил? Или еще нет?
  — Трудный вопрос, — ответил я уклончиво.
  Поужинаем сегодня вместе, как собирались, или теперь уже не получится?
  — Почему же, получится. Сейчас главное — дать делу ход. Прежде всего надо установить, кто такой этот мистер Корри. Скорее всего, тогда и всплывет, у кого были основания от него избавиться. — Дик посмотрел в окно. — Приехали.
  Бюро машинописи и стенографии «Кавендиш» находилось на главной торговой улице с весьма величественным названием Дворцовая. Оно, как и большинство здешних контор, занимало перестроенный викторианский особняк. В соседнем здании, судя по вывеске, помещалась художественная фотография Эдвина Глена. Съемка детей, свадебных торжеств и пр. Для пущей убедительности в окне были выставлены увеличенные фотографии карапузов всех видов и калибров — от младенцев до шестилеток. Они, видимо, служили приманкой для любвеобильных мамаш. Тут же красовались несколько молодых пар — смущенные юнцы и сияющие девицы. Напротив «Кавендиша» находилась старая, солидная контора угольного магната. Дальше старомодные домики были снесены, и на их месте торчала трехэтажная стеклянная башня с вывеской: «Ориент. Кафе и ресторан».
  Мы с Хардкаслом поднялись на четыре ступеньки, вошли в открытую дверь и, повинуясь табличке «Добро пожаловать!», пожаловали внутрь. Нашему взору предстала довольно большая комната, в которой три девушки усердно стучали на машинках. Две из них не обратили на наше появление никакого внимания. Третья, которая сидела прямо напротив двери, за столом с телефоном, прервала свое занятие и посмотрела на нас вопросительно. Она что-то сосала — видимо, леденец. Затолкав его языком за щеку, она, чуть гнусавя, спросила:
  — Что вам угодно, джентльмены?
  — Вы мисс Мартиндейл? — осведомился Хардкасл.
  — Нет. Боюсь, сейчас она говорит по телефону… — Тут раздался щелчок, девушка сняла трубку, повернула переключатель и доложила:
  — К вам двое мужчин, мисс Мартиндейл. — Она подняла на нас глаза:
  — Могу я узнать ваши имена?
  — Хардкасл, — представился Дик.
  — Мистер Хардкасл, мисс Мартиндейл. — Она положила трубку и встала. — Сюда, пожалуйста.
  Мы подошли к двери, на которой висела медная табличка с надписью: «МИСС МАРТИНДЕЙЛ». Девушка прижалась к косяку, пропуская нас, проговорила: «Мистер Хардкасл» — и скрылась.
  Мисс Мартиндейл сидела за большим письменным столом. Это была делового вида женщина лет пятидесяти, со светло-рыжими, уложенными валиком волосами и острым взглядом. — Она оглядела нас по очереди.
  — Мистер Хардкасл?
  Дик протянул ей свою визитную карточку. Я, чтобы не мешать, устроился на стуле у дверей. Мисс Мартиндейл приподняла рыжие брови с недоумением и некоторым неудовольствием.
  — Инспектор уголовной полиции Хардкасл? Чем могу служить, инспектор?
  — Я хотел бы задать вам несколько вопросов, мисс Мартиндейл. Надеюсь, вы сумеете мне помочь.
  Судя по гону, Дик намеревался ее очаровать. Я, со своей стороны, сомневался, возможно ли очаровать мисс Мартиндейл. Она была из тех женщин, которых французы метко называют femme formidable1566.
  Я занялся изучением обстановки. На стене, над головой мисс Мартиндейл, были развешаны фотографии с автографами. Я узнал писательницу Ариадну Оливер, автора детективных романов, с которой был немного знаком. Поперек фотографии было четко, крупно написано: «Искренне ваша, Ариадна Оливер». «С благодарностью, Гарри Грегсон». — гласила надпись на портрете известного беллетриста, умершего лет шестнадцать назад. «Вечно ваша. Мириам», — красовалось на изображении Мириам Хогг, известной своими любовными повествованиями. Эротика была представлена портретом робкого на вид, лысеющего человечка, который мелко нацарапал: «С признательностью, Арманд Левайн». Во всех этих трофеях проглядывало что-то общее: мужчины, одетые в строгие костюмы, курили трубки, а дамы глядели серьезно и кутались в меха.
  Пока я осматривался, Хардкасл задавал вопросы:
  — У вас работает некая мисс Шейла Вебб?
  — Совершенно верно. Но боюсь, она сейчас занята, по крайней мере…
  Мисс Мартиндейл спросила в телефон:
  — Эдна, Шейла Вебб еще не вернулась?
  — Пока нет, мисс Мартиндейл.
  Мисс Мартиндейл положила трубку.
  — Шейла ушла на вызов, — объяснила она, — вообще-то ей бы уже пора освободиться… Впрочем, она могла поехать прямо в отель «Кроншнеп», что в конце набережной. Клиент просил ее быть там в пять.
  — Понятно, — сказал Хардкасл. — А не могли бы вы рассказать мне о мисс Вебб?
  — Я мало что про нее знаю. Она работает у меня… сейчас… минуточку… да, почти год. Работает довольно неплохо.
  — А вы не знаете, где она работала раньше?
  — Если вам действительно необходимо это знать, инспектор Хардкасл, я могу посмотреть в ее бумагах. Насколько я помню, она работала в Лондоне и, судя по рекомендации, работала весьма успешно. Кажется, в какой-то посреднической фирме — у агентов по продаже недвижимости или что-то в этом роде.
  — Вы говорите, она хорошо справляется со своими обязанностями?
  — Приемлемо, — ответила мисс Мартиндейл, которая явно была не слишком щедра на похвалы.
  — Но не блестяще?
  — Нет, этого бы я не сказала. У нее неплохая скорость, пристойный уровень образования. Она внимательно и чисто печатает.
  — А помимо работы вам что-нибудь о ней известно?
  — Нет. Кажется, она живет с теткой. — Мисс Мартиндейл встревожилась. — Могу я узнать, инспектор, почему вас так интересует Шейла? Она что-нибудь натворила?
  — Не совсем так. А вам знакомо имя мисс Миллисент Пебмарш?
  — Пебмарш, — повторила мисс Мартиндейл, наморщив рыжие брови, — пожалуй… ах да, конечно. Это ведь та клиентка, к которой ушла Шейла Вебб. Она вызвала стенографистку на три часа.
  — Как был сделан заказ? — По телефону. Мисс Пебмарш позвонила сюда, сказала, что ей нужна стенографистка, и попросила, чтобы это была Шейла Вебб.
  — Она просила именно Шейлу Вебб?
  — Да.
  — А когда она звонила?
  Мисс Мартиндейл задумалась.
  — Я сама сняла трубку. Значит, это было во время обеденного перерыва Приблизительно без десяти два — точнее не могу вам сказать. Но определенно не позже двух часов. А, вот у меня помечено в записной книжке. Тринадцать часов сорок девять минут.
  — Мисс Пебмарш сама с вами говорила?
  Мисс Мартиндейл слегка удивилась.
  — Видимо, да.
  — Но вы не узнали ее голос? Вы с ней не знакомы?
  — Конечно, не знакома. Она просто сказала, что ее зовут Миллисент Пебмарш, и дала свой адрес — где-то на Вильямовом Полумесяце. Потом она вызвала стенографистку на три часа и, как я уже говорила, попросила, чтобы по возможности это была Шейла Вебб.
  Все было изложено последовательно и четко. Я подумал, что из мисс Мартиндейл получился бы идеальный свидетель.
  — Может быть, вы все-таки скажете мне, в чем дело? — с некоторым раздражением спросила мисс Мартиндейл.
  — Видите ли, мисс Мартиндейл, мисс Пебмарш утверждает, что никогда вам не звонила.
  Мисс Мартиндейл удивилась:
  — Вот как? Очень странно.
  — Вы, однако, утверждаете, что звонок все-таки имел место, но не уверены, что звонила именно мисс Пебмарш.
  — Конечно, не уверена, я ведь ее не знаю. Но как тогда это понимать? Чья-нибудь шутка?
  — Боюсь, не просто шутка, — отозвался Хардкасл. — А эта мисс Пебмарш, или кто это там был, объяснила, почему она просит прислать именно Шейлу Вебб?
  Мисс Мартиндейл задумалась.
  — По-моему, она упомянула, что уже работала с Шейлой.
  — И это действительно так?
  — Шейла сказала, что не помнит такого имени. Впрочем, не исключено, что она просто запамятовала. Девушки выполняют столько заказов — разные адреса, разные люди, — что она могла и забыть, если это было несколько месяцев назад. Шейла и сама не была уверена. Однако, инспектор, если это просто шутка, вы-то тут при чем?
  — Сейчас объясню. Когда мисс Вебб приехала на Вильямов Полумесяц, она сразу же вошла в дом. По ее словам, такие ей были даны указания. Это верно?
  — Верно, — подтвердила мисс Мартиндейл, — мисс Пебмарш предупредила, что может немного задержаться, и просила Шейлу подождать в доме.
  — Когда мисс Вебб вошла в комнату, — проговорил Хардкасл, — она обнаружила на полу труп.
  Мисс Мартиндейл широко раскрыла глаза и на миг лишилась дара речи.
  — Как вы сказали, инспектор? Труп?
  — Труп убитого мужчины, — повторил Хардкасл. — Если быть точным, его зарезали.
  — Боже мой, — сказала мисс Мартиндейл, — бедная девушка, наверное, очень расстроилась. Сдержанность в оценках, по-видимому, была отличительной чертой мисс Мартиндейл.
  — Вам знакомо имя Корри, мисс Мартиндейл? Мистер Р. X. Корри?
  — По-моему, нет.
  — Из страховой компании «Метрополис»?
  Мисс Мартиндейл продолжала трясти головой.
  — Полагаю, вы понимаете, в чем загвоздка, — сказал инспектор, — вы уверяете, что мисс Пебмарш позвонила вам и попросила прислать к ней в три часа Шейлу Вебб. Мисс Пебмарш решительно это отрицает. И вот Шейла приходит в дом и обнаруживает там труп.
  Он выжидательно помолчал.
  Мисс Мартиндейл хмуро поглядела на него.
  — Все это представляется мне абсолютно невероятным, — произнесла она с неудовольствием.
  Дик Хардкасл вздохнул и поднялся.
  — У вас очень славная контора, — вежливо похвалил он. — Она, наверное, давно существует?
  — Пятнадцать лет. Дела идут прекрасно. Начинали мы скромно, но скоро пошли в гору, и сейчас работы хоть отбавляй. В данный момент у меня работают восемь машинисток-стенографисток, но и они едва справляются.
  — Вы, как я вижу, обслуживаете в основном писателей, — заметил Дик, разглядывая фотографии.
  — Да, поначалу я специализировалась именно на рукописях. Я много лет работала секретарем у Гарри Грегсона, известного беллетриста. В сущности, благодаря ему я и смогла открыть это бюро. У Грегсона я познакомилась со многими писателями, а они рекомендовали меня своим коллегам. Я досконально знаю издательские требования, и это оказалось очень полезно. Кроме того, мы оказываем справочно-библиографические услуги — поиск цитат, уточнение дат, подбор материала о ведении следствия и суда, о способах и симптомах отравления, и все в таком духе. Потом, иностранные имена, названия мест и ресторанов — это для тех романов, где действие происходит за границей. Раньше ведь читателей точность не слишком волновала, а теперь они только и знают, что указывать авторам на их ошибки.
  Мисс Мартиндейл замолчала. Дик вежливо заметил:
  — Полагаю, у вас есть все основания гордиться собой.
  Он шагнул к двери. Я распахнул ее перед ним.
  Все три девушки в канцелярии уже собрались уходить. Машинки были накрыты чехлами. Приемщица Эдна с горестным видом держала в одной руке каблук-шпильку, а в другой — изувеченную туфлю.
  — Я их и месяца не проносила, — жаловалась она, — а стоят они будь здоров. Все из-за этой чертовой решетки у кондитерской на углу. Каблук застрял в ней — раз! — и отвалился. Пришлось разуться и тащить обе туфли в руках вместе с булочками, а как я теперь дойду до дома или хотя бы до автобуса — понятия не имею.
  Тут Эдна заметила наше присутствие и торопливо спрятала досадившую ей туфлю, бросив боязливый взгляд на свою хозяйку, которая вряд ли одобрила бы каблук-шпильку. Сама мисс Мартиндейл носила добропорядочные кожаные туфли на плоской подошве.
  — Благодарю вас, мисс Мартиндейл, — сказал Хардкасл, — простите, что отнял у вас столько времени. Если вы что-нибудь еще вспомните..
  — Разумеется, — довольно резко оборвала его мисс Мартиндейл. Когда мы садились в машину, я заметил:
  — Вот видишь, вопреки твоим подозрениям рассказ Шейлы Вебб полностью подтвердился.
  — Ладно, ладно, — проворчал Дик, — твоя взяла.
  Глава 5
  — Ма! — протянул Эрни Куртен, оторвавшись от своего занятия (он катал по оконной раме игрушечную машинку, издавая попеременно то мычание, то вой, — имелся в виду полет на Венеру). — Ма, ты о чем думаешь?
  Миссис Куртен, сурового вида дама, была поглощена мытьем посуды и не ответила.
  — Ма, к нам полиция приехала.
  — Эрни, не выдумывай, схлопочешь, — пригрозила миссис Куртен, со стуком переставляя чашки в сушилку. — Ты что, забыл, что я тебе говорила про выдумки?
  — Не забыл еще, — заверил ее Эрни. — Но там, честное слово, полицейская машина, а из нее вылезают два человека!
  Миссис Куртен накинулась на своего отпрыска.
  — Говори немедленно, что ты натворил, — потребовала она. — Господи, только этого позора нам не хватало!
  — Ничего я не натворил, — отпирался Эрни, — честное слово!
  — Это все твой Альф, — не унималась миссис Куртен, — он и его компания. Бандиты, да и только! Говорила я тебе, и отец говорил, чтобы ты с ними не связывался. Добром не кончится. Вот теперь попадешь под суд, а там оглянуться не успеешь — и в колонию для несовершеннолетних. Достукался!
  — Они сюда идут, — сообщил Эрни.
  Миссис Куртен, позабыв о посуде, заняла позицию рядом с сыном.
  — Да уж, — пробормотала она.
  Тут раздался звонок. Торопливо вытирая руки, миссис Куртен пошла отворять. Она посмотрела на вошедших с хмурым недоверием.
  — Миссис Куртен? — осведомился тот, что был повыше.
  — Ну я, — отозвалась миссис Куртен.
  — Вы позволите нам войти? Я инспектор уголовной полиции Хардкасл.
  Миссис Куртен довольно неохотно попятилась, распахнула дверь и кивком пригласила инспектора в гостиную. Это была уютная, чисто прибранная комната, в которую, как можно было со всем основанием полагать, входили нечасто.
  Эрни, подстрекаемый любопытством, выбрался из кухни и пристроился в дверях.
  — Это ваш сын? — полюбопытствовал Хардкасл.
  — Мой, — ответила миссис Куртен и прибавила агрессивно:
  — Что бы вы там ни говорили, он хороший ребенок.
  — Я в этом не сомневаюсь, — вежливо согласился Хардкасл.
  Хмурое лицо миссис Куртен слегка посветлело.
  — Я хочу задать вам несколько вопросов касательно дома номер девятнадцать по Вильямову Полумесяцу. Вы ведь там работаете, верно?
  — А я что, отпираюсь? — Миссис Куртен еще не до конца переборола свой воинственный настрой. — Хозяйка его мисс Миллисент Пебмарш…
  — Она самая. Очень славная женщина.
  — Слепая, — подчеркнул Хардкасл.
  — Совсем слепая, бедняжка. Впрочем, по ней так сразу и не скажешь. Сама ходит по дому, всегда знает, что где лежит. Даже дорогу переходить умеет. Она не из тех, кто поднимает шум по пустякам, не то что некоторые.
  — Вы работаете у нее по утрам?
  — Да. Прихожу в полдесятого или в десять, ухожу около двенадцати, как управлюсь. — Вдруг ее точно дернуло:
  — Там что, украли что-нибудь?
  — Скорее наоборот, — пробормотал инспектор, вспомнив про часы.
  Миссис Куртен уставилась на него, не понимая.
  — А в чем дело-то?
  — Сегодня в доме номер девятнадцать по Вильямову Полумесяцу обнаружен труп мужчины.
  Миссис Куртен застыла в изумлении. Эрни Куртен изогнулся от восторга, открыл было рот, чтобы сказать: «Вот здорово!» — но решил, что лучше не привлекать к себе внимания, и рот закрыл.
  — Труп? — недоверчиво повторила миссис Куртен и спросила еще подозрительнее:
  — В комнате у мисс Пебмарш?
  — Да. Труп мужчины с ножевым ранением.
  — Его что, убили?
  — Да, убили.
  — А кто? — требовательно вопросила миссис Куртен.
  — К сожалению, пока трудно сказать, — ответил Хардкасл. — Мы надеялись, что вы сможете нам помочь.
  — Ничего я не знаю ни про какое убийство, — решительно сказала миссис Куртен. — Я и не сомневаюсь. И тем не менее мне хотелось бы задать вам несколько вопросов. Например, не заходил ли туда сегодня кто-нибудь?
  — Нет. Сегодня нет. А кого убили-то?
  — Пожилого мужчину лет шестидесяти, в приличном темном костюме. Он мог представиться страховым агентом.
  — Так я бы его и на порог не пустила, — объявила миссис Куртен, — нет уж, никаких страховых агентов, никаких уличных торговцев со всякими там пылесосами или «Британскими энциклопедиями». Вот еще. Мисс Пебмарш им не доверяет, да и я тоже.
  — Судя по визитной карточке, этого человека звали мистер Корри. Вам знакомо это имя?
  — Корри? — Миссис Куртен покачала головой. — Странное какое-то имя, на соус похоже. Индийское небось, — добавила она подозрительным тоном.
  — Нет-нет, — успокоил ее Хардкасл, — он не из Индии.
  — Кто ж его нашел? Мисс Пебмарш?
  — Нет, молодая дама, стенографистка, которую по ошибке прислали к мисс Пебмарш. Она вошла и увидела тело. Впрочем, и сама мисс Пебмарш почти сразу вернулась.
  Миссис Куртен громко вздохнула.
  — Ну и дела, — проговорила она, — ну и дела!
  — Не исключено, — предупредил Хардкасл, — что вам придется осмотреть тело, чтобы сказать, не встречали ли вы этого человека раньше на Вильямовом Полумесяце. Мисс Пебмарш совершенно убеждена, что никогда его не видела. И еще один вопрос. Вы помните часы, которые стоят в той комнате?
  Миссис Куртен даже не задумалась:
  — Ну, еще бы. Там в углу есть большие старые часы, напольные, а на стене еще одни, с кукушкой. Иной раз как кукукнут, так подскочишь от неожиданности. — Она поспешно прибавила:
  — Только я их не трогала. Я к ним вообще никогда не прикасаюсь. Мисс Пебмарш их сама заводит.
  — С ними ничего не случилось, — заверил инспектор. — И вы уверены, что сегодня утром там не было больше никаких часов?
  — Конечно, не было. Откуда бы им взяться?
  — Не видели вы, например, серебряных настольных часов, или маленьких золотых — на камине, или фарфоровых часиков с цветочками, или таких в кожаном футляре, с надписью «Розмари»?
  — Не было там ничего такого.
  — А если бы были, вы бы заметили?
  — Конечно.
  — Все эти часы спешили примерно на час, кроме напольных и с кукушкой.
  — Заграничные небось, — рассудила миссис Куртен. — Мы с моим стариком однажды ездили в автобусную поездку по Италии и Швейцарии, так у них там как раз на час больше. Что-то такое из-за Общего рынка. Мне этот Общий рынок совсем не нравится, да и мистеру Куртену тоже. По мне, Англия и так хороша.
  Инспектор Хардкасл решительно уклонился от политических тем:
  — Вы можете сказать, когда сегодня ушли от мисс Пебмарш?
  — В четверть первого, как сейчас помню.
  — Мисс Пебмарш к тому времени уже вернулась?
  — Еще нет. Она приходит то в двенадцать, то в половине первого, когда как. — А во сколько она ушла?
  — Я ее не застала. Я пришла к десяти.
  — Большое спасибо, миссис Куртен.
  — Все-таки непонятно с этими часами, — сказала миссис Куртен, — может быть, мисс Пебмарш их на распродаже купила? Вы ведь вроде сказали, они старинные?
  — Мисс Пебмарш часто бывает на распродажах?
  — Месяца четыре назад она там такой ковер отхватила — любо-дорого посмотреть. Говорит, совсем дешево. Потом еще бархатные занавески. Их только подкоротить пришлось, а так совсем как новые.
  — Но всякие антикварные вещи, фарфор, картины она на распродажах не покупает?
  Миссис Куртен покачала головой.
  — Я вообще-то не замечала, но ведь на распродажах чего не бывает. Иной раз так увлечешься… Потом приходишь домой и только удивляешься: зачем все это накупила? Вон однажды ухватила сразу шесть банок варенья. Потом посчитала — дешевле самой сварить. Или наберешь всякой посуды. А на ярмарке по средам можно и получше найти.
  Она хмуро покачала головой. Хардкасл понял, что вряд ли еще чего-нибудь добьется, и откланялся. Тогда Эрни высказал свое мнение по обсуждавшемуся вопросу:
  — Убийство! Вот здорово!
  Это восхитительное событие напрочь вытеснило из его головы межпланетные экспедиции.
  — Как ты думаешь, это мисс Пебмарш его укокошила? — спросил он с некоторой завистью.
  — Не болтай глупостей, — оборвала его мать. Ей пришла в голову новая мысль, — Я вот думаю, надо было все-таки сказать… — Чего, ма?
  — Не твое дело, — отмахнулась миссис Куртен, — ничего особенного.
  Глава 6
  Рассказывает Колин Овн
  Когда мы съели по здоровенному бифштексу с кровью и выпили по кружке пива, Дик Хардкасл удовлетворенно вздохнул и объявил, что вот теперь он доволен, после чего потребовал:
  — Знаешь что? К черту всяких страховых агентов, бесхозные часы и орущих девиц. Расскажи-ка о себе, Колин. Я уже не надеялся вообще тебя снова увидеть и вдруг встречаю на захолустных улочках Краудина. Между прочим, я твердо уверен, что ихтиологу в Краудине делать нечего.
  — Дик, не смей издеваться над ихтиологией. Это очень полезная наука. Одно упоминание о ней наводит на людей такую смертельную скуку, что дальше объяснять уже не приходится.
  — Соответственно, меньше шансов себя выдать?
  — Прошу не забывать, — отвечал я холодно, — что я действительно ихтиолог. Я окончил курс в Кембридже. Не очень хорошо окончил, но все-таки. Это страшно интересная наука, и я собираюсь когда-нибудь к ней вернуться.
  — Я, разумеется, знаю, над чем ты работал, — сказал Хардкасл. — Тебя можно поздравить. Суд над Ларкином состоится через месяц, да?
  — Да.
  — Просто удивительно, как ему так долго удавалось безнаказанно передавать информацию. Казалось бы, его давно должны были заподозрить.
  — Однако не заподозрили. Заподозрить человека, который с виду чист как стеклышко, всегда нелегко.
  — Он, наверное, очень умен, — заметил Дик.
  Я покачал головой.
  — На самом деле скорее всего нет. Он просто делал, что ему говорили. У него был доступ к чрезвычайно важным документам. Он их выносил, документы фотографировали, потом возвращали ему же, и к вечеру все снова оказывалось на месте. Дело было организовано на диво четко. Ларкин каждый раз обедал в новом ресторане. Мы полагаем, что, когда он оставлял плащ на вешалке, рядом всегда висел еще один точно такой же, однако он вряд ли принадлежал одному и тому же человеку. Ларкин и этот другой обменивались плащами, но при этом никогда друг с другом не заговаривали. Впрочем, мы хотели бы знать побольше о механике этого дела. Все было прекрасно продумано и идеально рассчитано. Чувствуется, что за ними стоит чей-то незаурядный ум.
  — Поэтому ты до сих пор и околачиваешься возле военно-морской базы в Портлбери?
  — Да. Один конец цепочки ведет на морскую базу, другой — в Лондон. Мы знаем, где, когда и как Ларкин получал деньги за свою работу. Но в середине пока обрыв. Где-то там мощный организационный центр. Вот о нем мы и хотели бы знать побольше, потому что мозг скрывается именно там. Это своего рода штаб, и благодаря его существованию вся их работа идеально спланирована, а след запутан даже не в одном, а в семи или восьми местах. — Что Ларкина на это толкнуло? — поинтересовался Дик. — Политический идеализм? Тщеславие? Или просто деньги?
  — Нет, идеалистом он не был, — ответил я, — полагаю, просто деньги.
  — Но раз так, почему же вы его раньше не вычислили? Он же тратил эти деньги, а не в кубышку складывал?
  — Тратил, еще как. Строго говоря, мы вычислили его гораздо раньше, чем может показаться.
  Хардкасл понимающе кивнул.
  — Ясно. Вы выследили его, а потом стали использовать в своих целях. Так?
  — В общем, да. Прежде чем мы до него добрались, он успел переправить туда кое-какие важные сведения, и мы решили: пускай продолжает. Подкинули ему новую информацию, с виду не менее важную. В нашем деле порой приходится разыгрывать из себя дурачков.
  — Не хотел бы я, Колин, работать в твоем ведомстве, — проговорил Хардкасл задумчиво.
  — Это вовсе не такая занимательная работа, как может показаться, — заметил я, — напротив, как правило, она просто скучна. Впрочем, не это главное. Беда в том, что, как мне кажется, на свете уже давно вообще не осталось никаких секретов. Мы знаем их секреты, а они — наши. Наши агенты зачастую работают и на них. Их агенты сотрудничают с нами. В результате поди разберись, кто кого перевербовал! У меня такое ощущение, что все давным-давно знают чужие тайны и просто дружно изображают неведение.
  — Вот оно как… — протянул Дик задумчиво. Потом поглядел на меня с любопытством. — Ну ладно, я понимаю, зачем тебе Портлбери. Но Краудин-то от него в добрых десяти милях.
  — На самом деле, — ответил я, — я охочусь за месяцами.
  — За месяцами? — озадаченно переспросил Дик.
  — Да. Или, если хочешь, за лунами. За молодыми, восходящими и так далее. Начал я из Портлбери. Там есть трактир под названием «Лунный серп». Я в нем довольно долго проторчал — очень уж он мне подходил, на первый взгляд. Потом пошло: «Луна и звезды», «Молодая луна», «Золотой серп», «Луна и крест» — этот в деревушке под названием Симед. Никакого результата. Тогда я плюнул на луны и переключился на полумесяцы. Начал опять-таки из Портлбери. Кафе «Желтый полумесяц», танцевальный клуб «Счастливый полумесяц» и все такое прочее.
  Я посмотрел на обалдевшего Дика и расхохотался.
  — Не такой уж это бред, как кажется, Дик. У меня была вполне дельная зацепка.
  Я достал бумажник, вынул из него сложенный листок и передал Дику. Это была обычная страничка из блокнота с грифом гостиницы и наскоро набросанным рисунком:
  
  
  — Это нашли в бумажнике у некоего Хенбери. Хенбери довольно долго работал с Ларкином. Причем успешно, очень успешно. Потом в Лондоне его задавила машина — видимо, не случайно. Номера никто не заметил. Понятия не имею, что это за картинка, но Хенбери, должно быть, считал ее важной, раз взял на себя труд нарисовать — или срисовать. Что это, какая-то его мысль? Заметка для памяти? Что-то связанное с луной или с месяцем, потом номер шестьдесят один и буква W. Ко мне рисунок попал уже после смерти владельца. Я еще не до конца понял, что именно ищу, но поискать стоит. Я не знаю, что значит шестьдесят один. Не знаю, что это за буква W. Я вот уже три недели хожу кругами возле Портлбери, постепенно увеличивая радиус, — неустанно и столь же безуспешно. Вот теперь добрался до Краудина. Такие дела. Честно говоря, Дик, я сомневаюсь, что найду что-нибудь. Здесь один только Полумесяц — этот Вильямов. Хотя к нему буква W как раз подходит. В общем, я хотел сначала просто прогуляться по Полумесяцу и посмотреть на дом номер шестьдесят один, а потом выяснить, не сможешь ли ты мне чем-нибудь помочь. Этим я сегодня и занимался — только так и не сумел найти шестьдесят первый дом.
  — Говорю тебе, там живет строительный подрядчик.
  — Это мне никак не подходит. А у него случайно нет иностранной прислуги?
  — Может, и есть. Сейчас многие нанимают иностранок. Но тогда она должна быть зарегистрирована в полиции. Я проверю и завтра тебе скажу.
  — Спасибо, Дик.
  — Я с утра собираюсь поговорить с людьми, которые живут по соседству с девятнадцатым домом, — не видели ли кого, и все такое. В том числе и тех, кто живет по другую сторону Полумесяца. Сколько я помню, шестьдесят первый дом почти соприкасается с девятнадцатым. Если хочешь, пойдем со мной. Я немедленно ухватился за это предложение.
  — Скажем, что я сержант Овн, твой стенографист. Мы договорились, что на следующий день я зайду в полицейский участок около половины десятого.
  На следующее утро я явился точно в срок и застал Дика буквально вне себя от ярости.
  Когда очень понурый младший чин удалился, я осторожно спросил, в чем дело.
  Дик не сразу обрел дар речи, но в конце концов рявкнул:
  — Часы, черт бы их драл!
  — Опять часы! Что с ними случилось?
  — Одни пропали.
  — Пропали? Которые?
  — Дорожные, в кожаном футляре. Те, на которых написано «Розмари».
  Я свистнул.
  — Ничего себе. Как это произошло?
  — Прозевали, дураки безмозглые, и один из них я, как ты понимаешь. — Дик всегда отличался честностью. — Даже самую мелочь нельзя упускать из виду, не то не миновать беды. Вчера все эти часы были на месте. Я попросил мисс Пебмарш их ощупать, вдруг окажутся знакомыми. Она их не признала. Потом пришли за телом.
  — И что?
  — Я проводил их до калитки, как полагается, вернулся в дом, поговорил с мисс Пебмарш — она была на кухне — и предупредил ее, что заберу часы с собой, а ей оставлю расписку.
  — Помню. Я слышал.
  — Потом я сказал девушке, что отправлю ее домой на машине, и попросил тебя ее проводить.
  — Так.
  — Я отдал мисс Пебмарш расписку, хотя она и сказала, что это не обязательно, поскольку часы не ее. Потом присоединился к вам. Эдвардсу я велел как следует упаковать часы и принести сюда. Все, кроме «кукушки» и, разумеется, напольных. Вот тут-то я и дал маху. Надо было проверить, что их четыре штуки. Эдварде говорит, что сразу же вернулся в дом и выполнил мое поручение. Но он уверяет, что, помимо двух больших, часов там было только трое.
  — Ты отсутствовал всего несколько минут, — заметил я. — Значит…
  — Конечно, это могла сделать Пебмарш. Взяла часы, как только я вышел, и унесла на кухню.
  — Могла. Только зачем?
  — Это мы еще узнаем. А кто еще? Может быть, девица?
  Я задумался.
  — Вряд ли. Я… — Тут я осекся, потому что вспомнил.
  — Значит, она, — заключил Хардкасл. — Давай выкладывай. Когда?
  — Когда мы шли к машине, — отозвался я убито. — Она забыла в доме перчатки. Я сказал, что схожу за ними, а она ответила: «Не надо, я помню, куда их положила. Мне теперь не страшно, тело уже убрали», и побежала назад. Но она почти сразу вернулась…
  — Вернулась с перчатками?
  Я заколебался:
  — Д-да… Кажется, да… — Очевидно, без, — отрезал Дик, — иначе бы ты не сомневался.
  — Она могла положить их в сумочку.
  — Вся беда в том, — сказал Дик укоризненным тоном, — что ты втюрился в эту девицу.
  — Что за чушь, — воспротивился я. — Да я ее вчера впервые увидел, и надо сказать, не при самых романтических обстоятельствах.
  — Ну почему же, — возразил Дик, — не каждый день тебе в объятия падают молодые девушки, взывая о помощи, — просто в лучших викторианских традициях. Какая возможность почувствовать себя героем, защитником и спасителем! Только бросил бы ты ее защищать, честное слово. Кто знает, может, это убийство — ее рук дело.
  — Ты что, хочешь сказать, что эта субтильная девица зарезала здоровенного мужика, спрятала нож — да так, что ни одной твоей ищейке не найти, — а потом нарочно выскочила из дому и разыграла для меня эту сцену с воплями?
  — Я на своем веку еще и не такое видал, — проворчал Дик.
  — Как ты не понимаешь, — воскликнул я с негодованием, — что я имел дело с сотнями очаровательнейших шпионок всех национальностей! Посмотрел бы ты на их антураж! Даже американские частные сыщики забывали на миг о заначенной в комоде бутылке! Нет, меня теперь никакими женскими чарами не проймешь.
  — На всякого Наполеона найдется свое Ватерлоо, — изрек Хардкасл. — Все зависит от типа. А Шейла Вебб как раз твой тип.
  — Все равно не понимаю, почему ты на нее взъелся. Хардкасл вздохнул. — Да я не взъелся, просто надо же с чего-то начать. Труп нашли в доме у Пебмарш. Значит, надо заняться ею. Нашла девица. Не мне тебе объяснять, как часто человек, первым обнаруживший труп, оказывается последним, кто видел покойника в живых. Пока не появятся новые факты, обе представляют особый интерес.
  — Когда я попал в комнату, сразу после трех, он был мертв уже минут тридцать, если не больше. Что ты на это скажешь?
  — С половины второго до половины третьего у Шейлы Вебб был обеденный перерыв.
  Я посмотрел на него с кислой миной.
  — А что ты выяснил про этого Корри?
  Хардкасл ответил с неожиданной злостью:
  — Ничего.
  — То есть как ничего?
  — Только то, что такого человека не существует. Нет, и все тут.
  — А что говорят в страховой компании «Метрополис»?
  — Ничего не говорят, потому что это такая же выдумка. Нет никакой страховой компании «Метрополис». Что же касается мистера Корри с Денверской улицы, то нет никакого мистера Корри, никакой Денверской улицы и, соответственно, нет на ней никакого дома номер семь.
  — Занятно, — сказал я. — Значит, у него была фальшивая карточка с фальшивым адресом, именем и названием компании?
  — Похоже на то.
  — И что же все это значит?
  Хардкасл пожал плечами.
  — Пока можно только гадать. Возможно, он собирал деньги за фальшивую страховку. Возможно, был мошенником «на доверии». Возможно, просто тащил, что плохо лежит, или, например, занимался частным сыском. Мы пока не знаем.
  — Ничего, скоро узнаете.
  — Узнаем в конце концов, можешь не сомневаться. Мы отдали его отпечатки пальцев на проверку — нет ли на него какого материала. Если да, это сильно облегчит дело. Если нет, все будет куда сложнее.
  — Частный сыщик, — сказал я задумчиво. — Мне это нравится. Какие открывает широкие возможности.
  — Боюсь, у нас пока только одни возможности и есть.
  — На какой день назначено предварительное слушание?
  — На послезавтра. Чисто формальная процедура, нам заведомо понадобится отсрочка.
  — Что сказал врач?
  — Рана нанесена острым режущим предметом. Вроде ножа для резки овощей.
  — Это исключает виновность мисс Пебмарш, не так ли? — спросил я задумчиво. — Вряд ли слепая могла зарезать мужчину. Она-то, надеюсь, действительно слепая?
  — Вне всякого сомнения. Я проверил. Все, как она говорит. Она работала учительницей математики в одном северном графстве, шестнадцать лет назад потеряла зрение, освоила шрифт Брайля и все такое и в конце концов устроилась в школу Ааронберга.
  — А она нормальная?
  — Думаешь, свихнулась на часах и страховых агентах?
  — Ну, все настолько невероятно, даже слов не подберешь… — я помимо воли заговорил возвышенным стилем, — как в самых провальных романах Ариадны Оливер или в лучших пассажах покойного Гарри Грегсона…
  — Ну да, тебе бы все смеяться. Не ты же инспектор уголовного управления, не тебе поручено расследование. Тебе-то не надо крутиться, чтобы угодить непосредственному начальнику, старшему констеблю и всем прочим.
  — Да, задачка! Ну ничего, может, мы чего-нибудь добьемся от соседей.
  — Не уверен, — горько отозвался Хардкасл. — Даже если бы его зарезали прямо в саду и два негодяя в масках средь бела дня потащили бы труп в дом, и то никто бы не потрудился выглянуть из окна. Это, к сожалению, не деревня. Вильямов Полумесяц — благопристойная городская улица. В час дня поденщицы, которые могли бы что-то заметить, уже заканчивают работу. Хоть бы какая мамаша с коляской…
  — Или престарелый инвалид, который с утра до ночи глазеет в окно.
  — Ни одного, как назло!
  — А кто живет в восемнадцатом и двадцатом домах?
  — В восемнадцатом — мистер Вотерхауз, управляет делами в юридической конторе у Гейнсфорда и Светтенхема, а с ним его сестра, которая на досуге управляет им. Про двадцатый дом я знаю только, что дама, которая там обитает, держит штук двадцать кошек. Я лично кошек не люблю…
  Я сказал ему, что жизнь полицейского вообще тяжела, и мы отправились в путь.
  Глава 7
  Мистер Вотерхауз нерешительно топтался на ступенях дома номер восемнадцать по Вильямову Полумесяцу, тревожно оглядываясь на сестру:
  — Ты уверена, что все будет в порядке?
  Мисс Вотерхауз возмущенно фыркнула:
  — Не понимаю, Джеймс, о чем ты.
  На лице мистера Вотерхауза появилось виноватое выражение. Впрочем, появлялось оно там столь часто, что могло уже рассматриваться как нормальное состояние.
  — Ну, видишь ли, дорогая, вчера в соседнем доме такое случилось…
  Мистер Вотерхауз собирался уходить на работу, в контору. Он был опрятно одет, седоват и слегка сутул. Лицо его тоже имело какой-то седоватый, хотя и вполне здоровый оттенок.
  Мисс Вотерхауз, высокая угловатая женщина, отличалась похвальным здравомыслием и жестоко порицала отсутствие здравомыслия в других.
  — Джеймс, то, что вчера по соседству кого-то убили, еще не значит, что сегодня убьют меня.
  — Но, Эдит, — возразил мистер Вотерхауз, — ведь это зависит от того, кто убийца, верно?
  — Короче говоря, ты полагаешь, что по Полумесяцу разгуливает убийца и в каждом доме намечает себе по жертве? Ну, знаешь, это настоящее богохульство!
  — Богохульство, Эдит? — искренне изумился мистер Вотерхауз.
  Ему самому ни за что бы не пришло в голову рассматривать свое замечание с этой точки зрения.
  — Сразу приходит на ум иудейская Пасха, — проговорила мисс Вотерхауз, — а это, позволь тебе заметить, из Священного Писания.
  — Ну, это, по-моему, слишком вольное сравнение, Эдит, — рискнул возразить мистер Вотерхауз.
  — Попробовал бы кто сюда сунуться и попытаться меня убить, — проговорила мисс Вотерхауз внушительно.
  Про себя ее брат подумал, что это действительно была бы рискованная затея. Если бы ему самому понадобилось наметить себе жертву, он вряд ли остановился бы на своей сестре. Результат покушения он брался предсказать заранее: непредусмотрительный убийца получил бы удар кочергой или чугунной задвижкой, после чего, окровавленный и униженный, был бы доставлен в полицию.
  — Я просто хотел сказать, — пояснил он с еще более виноватым видом, — что в окрестностях появились… э-э… крайне подозрительные личности.
  — Мы ведь даже не знаем толком, что там вчера случилось, — сказала мисс Вотерхауз. — Каких только сплетен не услышишь. Миссис Хед сегодня утром рассказывала совершенно несусветные вещи.
  — Может быть, может быть, — пробормотал мистер Вотерхауз и поглядел на часы. У него не было ни малейшего желания выслушивать небылицы, которые приносила в их дом не в меру разговорчивая поденщица. Его сестра каждый раз разоблачала ее буйные фантазии, однако выслушивала их с удовольствием.
  — А еще говорят, — продолжала мисс Вотерхауз, — что убитый был казначеем или попечителем в школе Ааронберга; что-то там не сошлось в счетах, и он пришел выяснить этот вопрос с мисс Пебмарш.
  — А она его убила? — Мистеру Вотерхаузу эта мысль явно показалась забавной. — Слепая? Да ведь…
  — Набросила ему провод на шею и задушила, — пояснила мисс Вотерхауз, — он ведь, как ты понимаешь, совсем ее не остерегался. Кто бы стал опасаться слепой? Впрочем, я этому, конечно, не верю, — добавила она. — Мисс Пебмарш очень славная женщина. Мы с ней расходимся в некоторых вещах, но это еще не значит, что я стану подозревать ее в убийстве. Просто она фанатичка, и взгляды у нее очень странные. Но, в конце концов, образование ведь еще не все. Возьми хоть эти нынешние школы, которые построены чуть ли не из одною стекла. Как парники для огурцов или помидоров. Я уверена, что летом детям просто вредно там находиться. Миссис Хед жаловалась, что ее Сюзанне очень трудно привыкнуть к новой школе. Девочка говорит, что совершенно невозможно слушать на уроках, все тянет смотреть в эти огромные окна.
  — Да-да-да, — проговорил мистер Вотерхауз, снова взглянув на часы. — Однако, боюсь, я уже совсем опаздываю. До свидания, дорогая. Будь умницей. Может быть, хотя бы закроешь дверь на цепочку?
  Мисс Вотерхауз фыркнула еще раз. Проводив брата, она собралась было подняться наверх, однако помедлила, взяла свою сумку для гольфа, достала из нее клюшку и положила на видное место у входной двери.
  — Так-то, — произнесла она удовлетворенно. — Джеймс, конечно, говорит глупости. Однако всегда лучше быть наготове. Ведь теперь, подумать только, психов выпускают из сумасшедшего дома, чтобы они вели нормальную жизнь, — а каково это обычным ни в чем не повинным людям?
  Мисс Вотерхауз удалилась в свою спальню, но вдруг по лестнице с топотом взбежала миссис Хед. Она была маленькая, кругленькая, как мячик, и почти все, что происходило вокруг, воспринимала с буйным восторгом.
  — К вам два джентльмена, — возбужденно доложила она и добавила:
  — Хотя, строго говоря, никакие это не джентльмены, а полицейские.
  Она протянула визитную карточку. Мисс Вотерхауз взяла ее и прочла:
  — Инспектор уголовной полиции Хардкасл. Вы проводили их в гостиную?
  — Не в гостиную, а в столовую. Со стола уже убрано, и я решила, что для них вполне сойдет. В конце концов, они всего-навсего полицейские.
  Мисс Вотерхауз не вполне уловила ход ее рассуждений, однако сказала:
  — Сейчас спущусь.
  — Они, наверное, будут спрашивать вас про мисс Пебмарш, — предположила миссис Хед. — Ну, там, не замечали ли вы за ней каких странностей. Говорят, иногда люди свихиваются совершенно неожиданно, до последнего момента ничего не поймешь. Ну, что-то в них, конечно, меняется — манера разговаривать, например. Или еще иногда по глазам видно. Хотя это-то к слепой не подходит… Да-а… — Она покачала головой.
  Мисс Вотерхауз проследовала вниз и вошла в столовую, скрывая разыгравшееся любопытство под маской своей обычной воинственности.
  — Инспектор уголовной полиции Хардкасл?
  — Доброе утро, мисс Вотерхауз.
  Хардкасл встал. Его сопровождал высокий темноволосый молодой человек, которого мисс Вотерхауз не удостоила приветствием. Тихое «сержант Овн» не вызвало у нее никакого отклика.
  — Я надеюсь, что пришел не слишком рано, — начал Хардкасл. — Полагаю, вы догадываетесь, в чем дело. Вы, наверное, слышали о том, что вчера случилось в соседнем доме.
  — Когда по соседству убивают человека, это трудно не заметить, — отозвалась мисс Вотерхауз, — мне даже пришлось выставить за дверь пару-тройку репортеров, которые пытались узнать, не видела ли я чего.
  — Вы их выставили?
  — Естественно.
  — И правильно сделали, — похвалил Хардкасл. — С этими пронырами надо держать ухо востро. Но вы, полагаю, без труда с ними управились.
  Этот комплимент был принят с явной благосклонностью.
  — Надеюсь, вы не станете возражать, если и я задам вам несколько вопросов, — продолжал Хардкасл. — Кроме того, если вы сами что-нибудь вспомните, мы будем крайне признательны. Вы были дома в то время?
  — Я не знаю, когда произошло убийство, — отрезала мисс Вотерхауз.
  — По нашим расчетам, между половиной второго и половиной третьего.
  — Да, я тогда была дома.
  — А ваш брат?
  — Он обедает на работе. А кого убили? В нашей местной газете сегодня была небольшая заметка, но об этом в ней ничего не говорится.
  — Пока неизвестно, — ответил Хардкасл.
  — Вы что, сами не знаете?
  — К сожалению, нет.
  — И даже мисс Пебмарш не знает?
  — Мисс Пебмарш уверяет, что гостя не ждала и понятия не имеет, кто это такой.
  — Она не может знать наверняка, — заявила мисс Вотерхауз, — она же не видит.
  — Мы ей его очень подробно описали.
  — Что это за человек?
  Хардкасл достал из бумажника фотоснимок и передал ей.
  — Вот он. Вы его случайно не знаете?
  Мисс Вотерхауз вгляделась в фотографию.
  — Нет… Нет, я уверена, что никогда его не видела. Боже мой, а с виду вполне приличный человек.
  — Он действительно очень приличный человек, — подтвердил Хардкасл, — похож на юриста или бизнесмена.
  — Похож. И фотография совсем не страшная. Можно подумать, он просто спит.
  Хардкасл не стал ей объяснять, что из множества фотографий, сделанных полицией, эту выбрали именно потому, что она производила наименее неприятное впечатление.
  — Смерть бывает тихой, — сказал он, — а к этому человеку она, видимо, пришла так неожиданно, что он даже не заметил.
  — А что об этом говорит мисс Пебмарш? — поинтересовалась мисс Вотерхауз.
  — Она в полной растерянности.
  — Бог знает что, — прокомментировала мисс Вотерхауз.
  — И все-таки, мисс Вотерхауз, вы могли бы нам чем-нибудь помочь? Подумайте хорошенько, вы вчера не выглядывали из окна, не выходили в сад от половины первого до грех?
  Мисс Вотерхауз задумалась.
  — Да, я выходила в сад. Сейчас, минутку. Это было до часу дня. Я вернулась домой примерно без десяти час, вымыла руки и села обедать.
  — Вы не видели: может быть, мисс Пебмарш приходила или уходила? — Кажется, около половины первого она вернулась домой, потому что калитка скрипнула.
  — Но вы с ней не разговаривали?
  — Конечно, нет. Я просто услышала скрип калитки и посмотрела в ту сторону. Она всегда возвращается в это время, у нее как раз заканчиваются уроки. Она учит детей у Ааронберга — впрочем, вы, наверное, знаете.
  — Мисс Пебмарш утверждает, что потом выходила из дому еще раз, около половины второго. Вы можете это подтвердить?
  — Ну, точного времени я не помню, но она действительно проходила мимо нашей калитки.
  — Простите, мисс Вотерхауз, как вы говорите — мимо вашей калитки?
  — Ну да. Я была в своей комнате. Она выходит окнами на улицу, в отличие от этой, которая, как вы видите, выходит в сад. После обеда я ушла к себе и села у окна пить кофе. Я читала «Тайме» и, когда переворачивала страницу, заметила мисс Пебмарш. Она проходила мимо калитки. Не понимаю, что в этом странного.
  — Конечно, конечно, — улыбнулся Хардкасл. — Просто, насколько я понял, мисс Пебмарш ходила на почту и в магазины, а мне казалось, что в другую сторону до них гораздо ближе.
  — Смотря в какие магазины идти, — рассудила мисс Вотерхауз. — Хотя, конечно, в ту сторону ближе, а почта есть и на Олбанской дороге.
  — А мисс Пебмарш часто проходит мимо вашего дома в это время?
  — Понятия не имею, когда и куда ходит мисс Пебмарш. У меня, инспектор, нет привычки следить за своими соседями. Я занятая женщина, и мне вполне хватает своих собственных дел. Некоторые только и знают, что торчать у окна и следить, кто куда пошел да к кому зашел. Нет уж, пусть этим занимаются убогие или те, кому больше нечем заняться, кроме болтовни и сплетен.
  Мисс Вотерхауз говорила так язвительно, что инспектор сразу понял — она имеет в виду кого-то конкретно. Он торопливо сказал:
  — Да-да, вы абсолютно правы. — И добавил:
  — Раз мисс Пебмарш прошла мимо вашей калитки, она могла идти к телефону? Автомат ведь в той стороне?
  — Да, возле пятнадцатого дома.
  — Еще один важный вопрос, мисс Вотерхауз. Вы случайно не заметили, когда этот человек — «таинственный незнакомец», как назвали его утренние газеты, — пришел к мисс Пебмарш?
  Мисс Вотерхауз покачала головой:
  — Я не видела, чтобы туда кто-нибудь входил.
  — Что вы делали с половины второго до трех?
  — Примерно полчаса я пыталась отгадать кроссворд в «Тайме», потом пошла на кухню мыть посуду. Потом написала пару писем, приготовила чеки, чтобы заплатить по счетам, потом поднялась наверх и собрала вещи, которые хочу отдать в чистку. Тут-то я и заметила, что в соседнем доме что-то не так. Я услышала крик и, естественно, подошла к окну. У калитки стояли молодой человек и девушка. По-моему, они обнимались.
  Сержант Овн заерзал на стуле, но мисс Вотерхауз не смотрела в его сторону и явно не подозревала, что он-то и был тем молодым человеком.
  — Молодого человека я видела со спины. Они, кажется, о чем-то спорили. Потом он усадил девушку на землю и прислонил к калитке. Несусветные вещи! А сам ушел в дом. — А немного раньше вы не заметили, как вернулась мисс Пебмарш?
  Мисс Вотерхауз покачала головой:
  — Нет. Но я ведь не выглядывала из окна, пока не услышала эти странные вопли. Впрочем, тогда я не обратила на них особого внимания. Молодые люди часто ведут себя самым странным образом: кричат, толкаются, хихикают, шумят, — мне и в голову не пришло, что могло случиться что-то серьезное. Только когда подъехали полицейские машины, я поняла, что происходит нечто из ряда вон выходящее.
  — И что вы сделали потом?
  — Я, естественно, вышла из дому, постояла на ступеньках, а потом пошла в сад. Я хотела узнать, в чем дело, но оттуда мне ничего не было видно. Когда я вернулась, уже собралась порядочная толпа. Говорили, будто в доме произошло убийство и всякие другие странные вещи. Невероятно странные! — закончила мисс Вотерхауз неодобрительно.
  — Может быть, вы еще что-нибудь вспомните? Что-нибудь для нас интересное.
  — Боюсь, что нет.
  — Вы в последнее время не получали писем с предложением застраховаться? К вам не заходил страховой агент?
  — Нет. Ничего такого не было. Мы с Джеймсом застрахованы в «Обществе взаимопомощи». Конечно, всяких рекламных писем и проспектов приходит очень много, но я ничего такого не помню.
  — Вы не получали писем от некоего Корри?
  — Корри? Разумеется, нет.
  — А имя Корри вам о чем-нибудь говорит? — Абсолютно ни о чем. С какой стати? Хардкасл улыбнулся.
  — Вроде бы ни с какой, — сказал он, — просто это имя, которым назывался убитый.
  — Но это не его настоящее имя?
  — У нас есть все основания полагать, что нет.
  — Наверняка мошенник, — сказала мисс Вотерхауз.
  — Пока нет доказательств, мы ничего не можем утверждать.
  — Конечно. Вы должны сначала все выяснить. Я это прекрасно понимаю, — проговорила мисс Вотерхауз. — Не то что некоторые. Им бы только языком трепать. Я таких привлекала бы за злословие.
  — За клевету, — поправил сержант Овн. Он подал голос впервые.
  Мисс Вотерхауз посмотрела на него с некоторым удивлением, как будто только сейчас обнаружила, что это тоже человеческое существо, а не просто необходимое дополнение к инспектору Хардкаслу.
  — Мне действительно очень жаль, что я больше ничем не могу вам помочь, — произнесла мисс Вотерхауз.
  — И мне жаль, — отозвался Хардкасл. — Человек с вашим умом, наблюдательностью и здравым смыслом очень пригодился бы в качестве свидетеля.
  — Ах, если бы я хоть что-то видела! — воскликнула мисс Вотерхауз. На миг ее голос зазвучал почти кокетливо.
  — А ваш брат, мистер Вотерхауз?
  — Джеймс ничего не знает, — сказала мисс Вотерхауз укоризненно, — как, впрочем, и всегда. И вообще, он был на работе, у Гейнсфорда и Светтенхема. Нет, от Джеймса вы ничего путного не добьетесь. И потом, как я уже говорила, он обедает не дома. — А где?
  — Обычно он перекусывает кофе с бутербродами в «Трех перьях». Очень солидное, приличное заведение. Специально для занятых людей, которым надо быстро поесть.
  — Спасибо, мисс Вотерхауз. Не смею вас дольше задерживать.
  Хардкасл встал и вышел в прихожую. Мисс Вотерхауз шла за ним следом. У дверей Колин Овн нагнулся и поднял клюшку.
  — Замечательная клюшка, — похвалил он, — рукоятка тяжелая. — Он взвесил клюшку в руке. — Я вижу, мисс Вотерхауз, вы готовы ко всяким неожиданностям.
  Мисс Вотерхауз слегка растерялась.
  — Ума не приложу, как эта штука сюда попала, — пробормотала она, выхватила у сержанта клюшку и засунула в сумку.
  — Очень благоразумная предосторожность, — похвалил Хардкасл.
  Мисс Вотерхауз открыла дверь и выпустила их наружу.
  — Да, — сказал Колин со вздохом, — не много мы узнали, хотя ты старался изо всех сил. Это что, твой обычный метод?
  — Иногда с подобными людьми он здорово помогает. Суровые дамы всегда поддаются на лесть.
  — Н-да, под конец она мурлыкала, как кошка, которой предлагают сметанки. И несмотря на это, ничего интересного мы не выяснили.
  — Ничего? — переспросил Хардкасл. Колин бросил на него быстрый взгляд:
  — Ты о чем?
  — Одна мелкая и, возможно, незначительная деталь. Мисс Пебмарш пошла на почту и в магазины. Но вместо того, чтобы повернуть направо, повернула налево, а в «Кавендиш», по словам мисс Мартиндейл, позвонили как раз без десяти два.
  Колин взглянул на него с любопытством:
  — Ты думаешь, звонила все-таки мисс Пебмарш, хотя она и отрицает это? Но она так уверенно говорила…
  — Да, — подтвердил Хардкасл, — она говорила очень уверенно.
  Тон его был уклончивым.
  — Но если она, то зачем?
  — У нас кругом сплошные «зачем», — проговорил Хардкасл нетерпеливо. — Зачем? Зачем? Зачем эти выдумки? Если звонила мисс Пебмарш, зачем ей понадобилось приглашать сюда девушку? Если кто-то другой, зачем ему было впутывать в это дело мисс Пебмарш? Мы пока ничего не знаем. Если бы эта мымра Мартиндейл была знакома с мисс Пебмарш, она по крайней мере могла бы сказать, ее ли это был голос или хотя бы похож ли. Ладно, в восемнадцатом доме мы почти ничего не узнали. Посмотрим, не повезет ли в двадцатом.
  Глава 8
  У дома номер двадцать по Вильямову Полумесяцу было свое собственное название. Он назывался «Приют Дианы». Чтобы не допустить вторжения извне, калитку накрепко замотали проволокой. Кроме того, проход загораживали лавровые деревья, чахлые и подстриженные весьма небрежно. — Этому дому куда больше подошло бы название «Лавры», — заметил Колин Овн. — Ну почему, скажите на милость, «Приют Дианы»?
  Он оценивающе посмотрел вокруг. Ни дом, ни садик не отличались особой ухоженностью. Прежде всего бросался в глаза разросшийся, дремучий кустарник; сильно пахло кошками. Дом тоже находился в весьма плачевном состоянии, сточные желоба не мешало бы починить. Единственным признаком хозяйской заботы была входная дверь, только что выкрашенная в ярко-голубой цвет, которая, однако, лишь подчеркивала общую запущенность. Вместо электрического звонка на дверях висела загогулина вроде ручки, которую, по всей видимости, следовало подергать. Инспектор подергал, и в глубине дома послышалось приглушенное бряканье.
  — Прямо заколдованный замок, — заметил Колин. Они подождали минуты две, и наконец из дома донеслись какие-то звуки. Довольно странные звуки. Они напоминали воркование — кто-то не то пел, не то приговаривал.
  — Что за чертовщина… — начал было Хардкасл. Пение или воркование раздавалось все ближе, уже можно было различить отдельные слова:
  — Нет, лапушка моя, нет. Сюда, сюда, котенька. Побереги хвостик, Шаша-Мими. Клео… Клеопатра. Ах ты, глупышка. Ах ты, золотце.
  Было слышно, как в доме закрывают дверь. Наконец им отворили. На пороге стояла дама в светло-зеленом, довольно поношенном халате. Белесые, с проседью пряди выбивались из замысловатой прически, которая вышла из моды лет тридцать тому назад. На шею была накинута ярко-рыжая горжетка. Инспектор Хардкасл спросил с сомнением:
  — Миссис Хемминг?
  — Я миссис Хемминг. Тише, Лучик, тише, глупышка. Только тут инспектор сообразил, что на шее у нее не горжетка, а кошка. И это была не единственная кошка. Незамедлительно явились еще три, и две из них громко мяукали. Они подбежали к хозяйке и принялись тереться о ее подол, пристально глядя на гостей. В ту же секунду в нос обоим посетителям ударил нестерпимый кошачий запах.
  — Я инспектор уголовной полиции Хардкасл. — Надеюсь, вы пришли по поводу того ужасного человека, который приходил ко мне из Общества защиты животных от жестокого обращения, — обрадовалась миссис Хемминг. — Какое безобразие! Я написала на него жалобу. Подумать только, он заявил, что мои кошки содержатся в условиях, не подходящих для нормального здорового существования! Форменное безобразие. Я живу только ради моих кисок, инспектор. Они — моя единственная радость. Для них делается все, что можно. Шаша-Мими, нельзя сюда, моя прелесть.
  Шаша-Мими, проигнорировав хозяйкин жест, вспрыгнула на столик. Там она уселась и принялась умываться, не сводя глаз с незнакомых людей.
  — Проходите, пожалуйста, — пригласила миссис Хемминг. — О нет, только не в эту комнату. Я совсем забыла.
  Она распахнула дверь налево. Запах стал еще нестерпимее.
  — Сюда, крошки мои, сюда.
  По всем столам и стульям были раскиданы щетки и гребешки с кошачьей шерстью, а также грязные, линялые подушки. В комнате сидели еще по меньшей мере шесть кошек. — Я живу ради моих кисок, — повторила миссис Хемминг, — они понимают каждое мое слово.
  Инспектор Хардкасл мужественно шагнул в комнату. На беду, у него была аллергия на кошачью шерсть. Как обычно происходит в таких случаях, все кошки тотчас же устремились к нему. Одна вскочила на колени, другая потерлась о брюки. Инспектор, человек немалого мужества, поджал губы и терпел.
  — Я хотел бы, миссис Хемминг, задать вам несколько вопросов по поводу…
  — Спрашивайте, что хотите, — прервала его миссис Хемминг, — мне скрывать нечего. Я могу показать, что кошки едят, где они спят — пятеро в моей спальне, а остальные семеро здесь, в этой комнате. Я кормлю их только отборной рыбой и всегда готовлю ее сама.
  — Кошки тут ни при чем, — оборвал ее, возвысив голос, инспектор Хардкасл, — я имею в виду ту крайне неприятную историю, которая случилась вчера у ваших соседей. Надеюсь, вы про нее слышали?
  — У соседей? Ах да, с песиком мистера Джошуа…
  — Нет, — сказал Хардкасл, — ничего подобного. Я говорю про девятнадцатый дом, где вчера обнаружили труп.
  — Да что вы говорите? — сказала миссис Хемминг, впрочем, без особого интереса. Она не сводила глаз со своих любимцев.
  — Скажите, пожалуйста, вчера днем вы были дома? Между половиной второго и половиной четвертого?
  — О да, конечно. Я хожу в магазины очень рано, чтобы успеть приготовить кискам обед, а потом расчесать им шерстку.
  — И вы не заметили ничего особенного возле соседнего дома? Ни полицейских машин, ни толпы народа? — Боюсь, я просто не смотрела в окно. Я была в саду за домом, потому что потерялась моя малышка Арабеллочка. Она еще очень молоденькая — влезла на дерево, а обратно никак. Я пыталась приманить ее рыбой, но она, бедняжка, совсем перепугалась. Тогда я оставила ее в покое и пошла в дом. И что бы вы думали, только я вошла, как она слезла и прибежала следом!
  Миссис Хемминг посмотрела на гостей, словно проверяя, верят ли они ей.
  — Что ж, это вполне естественно, — не выдержал своей молчаливой роли Колин.
  — Простите? — обратилась к нему миссис Хемминг, вздрогнув от неожиданности.
  — Я очень люблю кошек, — пояснил Колин, — поэтому специально изучал их психологию. То, что вы рассказали, прекрасно иллюстрирует их манеру поведения и правила, которые они сами себе создают. Так, к примеру, все ваши кошки собрались вокруг моего приятеля, которого кошколюбом никак не назовешь, а на меня не обращают никакого внимания, несмотря на все мои заигрывания.
  Если миссис Хемминг и пришло в голову, что эта речь плохо соответствует роли полицейского сержанта, она не подала виду, лишь туманно пробормотала:
  — Кисоньки такие умницы, правда?
  Серый красавец перс положил передние лапки на колени Хардкаслу, поглядел на него с неописуемым восторгом и сладострастно выпустил когти, точно инспектор был булавочной подушкой. Терпение Хардкасла лопнуло, и он вскочил со стула.
  — Если позволите, мадам, — сказал он, — я хотел бы осмотреть сад за вашим домом. Колин ухмыльнулся.
  — Пожалуйста, пожалуйста. Все, что угодно. — Миссис Хемминг тоже поднялась.
  Рыжий кот спрыгнул с ее плеч. Она рассеянно заменила его серым персом и вышла из комнаты. Хардкасл и Колин шли следом.
  — Мы уже встречались, — сказал Колин рыжему котофею. — Ну, ты просто красавец, — добавил он, обращаясь ко второму персидскому коту, который сидел на столе, под фарфоровой лампой, и помахивал хвостом. Колин погладил его, почесал за ухом и был вознагражден мурлыканьем.
  — Прикройте, пожалуйста, дверь, мистер, э-э… — донеслось из прихожей. — Сегодня сильный ветер; я не хочу, чтобы мои кошечки простудились. И потом, эти ужасные мальчишки! Я боюсь отпускать моих лапочек в сад одних.
  Она прошла через прихожую и открыла заднюю дверь.
  — Что за ужасные мальчишки? — поинтересовался Хардкасл.
  — Сыновья миссис Рамзи. Они живут в южном конце Полумесяца. Наши садики соприкасаются углами. Самые настоящие бандиты. Представляете, у них есть катапульта, вернее, раньше была. Я настояла на ее изъятии, но это не значит, что можно успокоиться. Они прячутся и устраивают засады. А летом кидаются яблоками.
  — Безобразие! — посочувствовал Колин.
  Садик за домом выглядел так же, как и перед ним, даже еще хуже. Нестриженая трава, неухоженный кустарник, еще более густые заросли лавровых деревьев той же разновидности и довольно безрадостные флоксы.
  Колин был твердо убежден, что они попусту тратят время. Сквозь переплетение лавровых ветвей и кустарника разглядеть садик мисс Пебмарш было абсолютно невозможно. «Приют Дианы» как нельзя лучше оправдывал название «отдельного дома». Для его обитателей соседей словно бы не существовало.
  — В девятнадцатом доме, вы говорите? — произнесла миссис Хемминг, нерешительно останавливаясь посреди своего садика. — Но ведь там, по-моему, живет одна только слепая женщина.
  — Убитый был не из того дома, — сказал Хардкасл.
  — А, понятно, — проговорила миссис Хемминг все так же отрешенно. — И он, значит, пришел, чтобы его там убили? Вот странно!
  «А ведь это, — подумал про себя Колин, — просто чертовски точное определение».
  Глава 9
  Они выехали на Олбанскую дорогу, повернули направо, потом еще раз направо и оказались на второй половине Вильямова Полумесяца.
  — Видишь, как просто, — сказал Хардкасл.
  — Конечно, если знать заранее, — ответил Колин.
  — Номер шестьдесят первый на самом деле находится позади дома миссис Хемминг, но уголок сада соприкасается с девятнадцатым, так что повод у нас есть. Сможешь посмотреть на своего Бланда. Кстати, нет у них иностранной прислуги.
  — Значит, лопнула моя блестящая версия. Машина остановилась, и оба вылезли. — Ого, — удивился Колин, — вот это сад!
  Их глазам предстал поистине восхитительный уголок. Здесь были клумбы с геранью, обсаженные лобелией. Здесь были огромные крепкие бегонии и целая галерея садовых украшений — лягушки, мухоморы, забавные гномики и лесовики.
  — Я уверен, что мистер Бланд — солидный, почтенный человек, — сказал Колин дрогнувшим голосом, — в противном случае он не мог бы исповедовать эти завиральные идеи. — Когда Хардкасл дернул звонок, Колин прибавил:
  — Думаешь, он дома в такое время?
  — Я позвонил заранее, — объяснил Хардкасл, — и спросил, сможет ли он нас принять.
  В этот момент они увидели новенький фургон, который свернул к гаражу, явно пристроенному совсем недавно. Мистер Джозия Бланд захлопнул дверцу машины и пошел навстречу гостям. Он был среднего роста, лысый, с маленькими голубыми глазками. Вид у него был очень приветливый.
  — Инспектор Хардкасл? Прошу вас, проходите.
  Он провел посетителей в гостиную. Ее обстановка говорила о хорошем достатке. Здесь была дорогая, довольно изящная люстра, ампирный письменный стол, блестящие медные украшения на камине, шкафчик маркетри, а у окна — жардиньерка, увитая цветами. Стулья стояли современные, но с богатой обивкой.
  — Присаживайтесь, — гостеприимно пригласил мистер Бланд. — Хотите сигару? Или на работе не курите?
  — Нет, спасибо, — отказался Хардкасл.
  — И не пьете, надо думать? — подмигнул мистер Бланд. — Что ж, тем лучше для нас всех. Так что вас привело сюда? Полагаю, эта история в девятнадцатом доме. Наши садики соприкасаются, но отсюда ничего не видно, разве что из окон второго этажа. Насколько я понял из нашей местной газетки, совершенно загадочное событие. Я очень обрадовался, когда вы позвонили. Наконец удастся хоть что-то узнать из первых рук. Вы просто не представляете, какие тут ходят слухи. Моя жена очень нервничает — она, понимаете ли, вообразила, что по Полумесяцу бродит убийца. Вся беда в том, что сейчас повадились выпускать идиотов из психбольниц. Отсылают их домой на поруки, или как там это называется. А когда они снова набезобразят, сажают обратно. И потом, как я уже сказал, столько слухов! Чего только не узнаешь от нашей поденщицы, от молочника или разносчика газет. Кто говорит, что его удавили веревкой от картины, кто твердит, что зарезали. Еще я слышал, будто его стукнули дубинкой по голове. Но это, по крайней мере, был мужчина? Не та славная старушка, которая там живет? Газеты пишут — неизвестный.
  Мистер Бланд наконец иссяк.
  Хардкасл улыбнулся и сказал укоризненным тоном:
  — Ну, что касается неизвестного, у него в кармане была визитная карточка с адресом.
  — Вот и верь после этого людям, — возмутился мистер Бланд. — Так всегда. Хотел бы я знать, кто все это выдумывает?
  — Кстати, раз уж мы заговорили об убитом, — сказал Хардкасл, — взгляните, пожалуйста, вот на это.
  Он снова достал фотографию.
  — Так это он и есть? — спросил Бланд. — С виду самый обыкновенный человек, верно? Как вы или я. Наверное, я не должен спрашивать, но были ли какие-то особые причины его убивать? — Пока еще рано об этом говорить, — ответил Хардкасл. — Мне очень важно знать, мистер Бланд, видели ли вы этого человека раньше.
  Бланд покачал головой.
  — Никогда, я уверен. У меня очень хорошая память на лица.
  — Он к вам случайно не заходил — предложить страховку или продать что-нибудь, там, пылесос или стиральную машину?
  — Нет-нет, ничего такого не было.
  — Нам, наверное, лучше спросить вашу жену, — заметил Хардкасл, — ведь если он сюда заходил, то разговаривал скорее всего с нею.
  — Да, совершенно верно. Хотя, не знаю… Видите ли, у Валери слабое здоровье. Я не хотел бы ее расстраивать. Ну, то есть… ведь он на фотографии уже мертвый, не так ли?
  — Да, — подтвердил Хардкасл, — совершенно верно. Но фотография, по-моему, не производит тяжелого впечатления.
  — О нет, конечно. Можно подумать, он просто спит.
  — Вы обо мне говорите, Джозия?
  Дверь соседней комнаты отворилась, и вошла средних лет женщина. Хардкасл сразу же смекнул, что она слышала весь разговор до последнего слова.
  — Это ты, дорогая, — сказал Бланд, — а я думал, ты прилегла отдохнуть. Это моя жена, инспектор Хардкасл.
  — Ах, какое ужасное убийство, — томно проговорила миссис Бланд, — я всякий раз, как о нем подумаю, начинаю дрожать!
  Она с тяжелым вздохом опустилась на диван.
  — Приляг, дорогая, — посоветовал Бланд. Миссис Бланд повиновалась. У нее были рыжеватые волосы и тихий тоненький голосок. Она казалась малокровной и вообще производила впечатление женщины болезненной, которая, однако, находит в своей болезни некоторую радость. В первый момент Хардкаслу показалось, что она на кого-то похожа. Он попытался вспомнить, но не смог. Тут опять раздался слабый, довольно жалобный голосок:
  — У меня не очень крепкое здоровье, инспектор Хардкасл, поэтому мой муж пытается оградить меня от забот и потрясений. Я очень чувствительна. Вы, кажется, говорили про фотографию… э-э… убитого. Боже, это, должно быть, так ужасно! Я, право, не уверена, что вынесу подобное зрелище.
  «На самом деле ей ужасно хочется взглянуть», — решил Хардкасл и сказал с легким ехидством:
  — Тогда я и не стану вас об этом просить, миссис Бланд. Я только хотел выяснить, не заходил ли к вам этот человек.
  — Я должна выполнить свой долг, не так ли? — возразила миссис Бланд с милой отважной улыбкой, протягивая руку за фотографией.
  — Может, тебе действительно лучше не смотреть, Вэл?
  — Ах, глупости, Джозия. Конечно, я должна посмотреть.
  Она разглядывала фотографию с большим интересом и, как показалось инспектору, с некоторым разочарованием.
  — Однако… он совсем не похож на покойника, — проговорила она, — и не скажешь, что его убили. Его ведь задушили, да?
  — Зарезали, — поправил инспектор. Миссис Бланд закрыла глаза и содрогнулась. — Боже мой, какой ужас!
  — Вы не помните, миссис Бланд, вы его никогда не видели?
  — Нет, — крайне неохотно созналась миссис Бланд, — нет, боюсь, что не видела. Он что, был… из тех, кто ходит по домам и продает разные вещи?
  — Похоже, он был страховым агентом, — осторожно сказал инспектор.
  — А, понятно. Нет, в таком случае он к нам точно не заходил. Я ведь ни о чем таком не упоминала, а, Джозия?
  — По крайней мере, не при мне, — ответил мистер Бланд.
  — Он был родственником мисс Пебмарш? — спросила миссис Бланд.
  — Нет, — ответил инспектор, — она его даже не знала.
  — Как странно, — заметила миссис Бланд.
  — Вы знакомы с мисс Пебмарш?
  — Да. Так, по-соседски, конечно. Она иногда советуется с мужем насчет своего сада.
  — Я заметил, вы опытный садовод.
  — Нет, что вы, — скромно ответил мистер Бланд, — где же мне взять время. Я действительно кое-что в этом смыслю, но делает все наш садовник, очень славный парень. Он приходит два раза в неделю, пропалывает, пересаживает. Могу похвастаться, что второго такого сада в нашей округе нет, но я не настоящий садовод, не то что наши соседи.
  — Миссис Рамзи? — спросил Хардкасл удивленно.
  — Нет, мистер Мак-Нотон из шестьдесят третьего дома. Он только ради своего сада и живет. Копается в нем с утра до ночи и прямо-таки помешался на компосте. Честно говоря, слушать его рассуждения на эту тему довольно тоскливо, так что о компосте с ним лучше не заговаривайте.
  — Не стану, — пообещал инспектор. — Еще я хотел бы узнать, не выходили ли вы или ваша жена вчера в сад. Вы ведь живете совсем рядом с девятнадцатым домом и могли что-то увидеть или услышать.
  — В полдень? Его ведь именно тогда убили?
  — Нас интересует время от часа до трех.
  Бланд покачал головой.
  — В это время я вряд ли что мог увидеть. Я был в доме, Валери тоже, мы обедали, а окна столовой выходят на дорогу. Сад оттуда не просматривается.
  — Когда вы обычно обедаете?
  — Около часу. Иногда в половине второго.
  — А после обеда вы не выходили в сад?
  Бланд опять покачал головой:
  — Моя жена обычно после обеда ложится отдохнуть, да и я люблю вздремнуть в кресле, если дела позволяют. Я ушел на работу… да, приблизительно без четверти три, но в сад, к сожалению, не выходил.
  — Ну что ж, — вздохнул Хардкасл, — надеюсь, вы понимаете, мы просто опрашиваем всех соседей.
  — Конечно, конечно. Сожалею, что ничем не могу помочь.
  — У вас здесь очень уютно, — похвалил Хардкасл, — но стоило это, простите за нескромность, наверное, недешево.
  Бланд рассмеялся.
  — Да, мы оба любим красивые вещи. У моей жены прекрасный вкус. Год назад нам совершенно неожиданно повезло — жена получила наследство. От дяди, которого не видела двадцать пять лет. Представляете, какая неожиданность! И надо сказать, с тех пор наша жизнь здорово изменилась. Мы прекрасно обустроились, а в конце года собираемся в круиз на теплоходе. Говорят, эти круизы очень полезны для общего развития. Греция и все такое. По дороге профессора читают лекции. Видите ли, мне всегда приходилось самому зарабатывать на жизнь, учиться времени не было, но меня многое интересует. Этот парень, который откопал Трою, он ведь, кажется, был бакалейщиком. Так романтично. Мне давно хотелось посмотреть другие страны, но пока не доводилось — так, денек-другой в Париже, и все. Иногда я думаю, что неплохо было бы все тут продать и переселиться в Испанию, или даже в Португалию, или на Гавайские острова. Сейчас многие так делают. Никакого тебе подоходного налога, да и вообще… Но вот жена моя не хочет.
  — Я люблю путешествовать, но жить предпочитаю в Англии, — отозвалась миссис Бланд. — Здесь все наши друзья, да и сестра моя тут живет, и все нас знают. А за границей мы будем совсем чужие. И потом, у нас тут очень хороший врач. Он прекрасно разбирается в моих болезнях. Я ни за что не стала бы лечиться у иностранца. Я просто не смогла бы ему доверять.
  — Ну, поглядим, — бодро проговорил мистер Бланд. — Вот поплывем на теплоходе, может, тебе и приглянется какой-нибудь греческий остров.
  По лицу миссис Бланд было видно, что это крайне маловероятно.
  — Надеюсь, на теплоходе будет хороший английский врач, — сказала она с сомнением в голосе.
  — Непременно, — успокоил ее супруг. Он проводил Хардкасла и Колина до дверей, еще раз выразив сожаление, что ничем не может им помочь.
  — Ну, — спросил Хардкасл, — что ты о нем думаешь?
  — Не хотел бы я, чтобы он строил мне дом, — ответил Колин, — но подрядчик-неумеха мне не годится. Человек, которого я ищу, должен быть фанатиком своего дела. Что же касается убийства, тут пахнет убийством, только не таким. Вот если бы Бланд отравил свою жену или сбросил в Эгейское море, чтобы получить деньги и жениться на смазливой блондинке…
  — Вот когда это случится, тогда и будем рассуждать, — отмахнулся Хардкасл. — Пока давай разбираться с этим убийством.
  Глава 10
  В доме номер шестьдесят два по Вильямову Полумесяцу миссис Рамзи повторяла про себя, пытаясь приободриться: «Осталось всего два дня. Всего два дня».
  Она откинула волосы со вспотевшего лба. В этот момент из кухни донесся оглушительный грохот. Миссис Рамзи даже не хотелось идти узнавать, что бы это могло значить. Вот бы сделать вид, что никакого грохота вообще не было! Впрочем, ведь осталось только два дня… Она вышла в прихожую, распахнула кухонную дверь и спросила голосом куда менее суровым, чем три недели назад:
  — Ну, что вы еще натворили?
  — Мамочка, мы не нарочно, — отозвался ее сынишка Билл. — Мы просто хотели поиграть в футбол этими кастрюльками, а они случайно взяли и попали в посудный шкаф. — Мы не виноваты, они сами, — заискивающе пояснил его младший брат Тед.
  — Ну ладно, поставьте посуду на место, а осколки соберите и отнесите в мусорное ведро.
  — Мы потом, мамочка, ладно?
  — Нет, сейчас.
  — Тогда пусть Тед, — сказал Билл.
  — Ничего себе, — возмутился Тед, — а почему всегда я? Нет уж, раз ты не будешь, то и я не буду.
  — Спорим, будешь!
  — Спорим, не буду!
  — Нет, будешь!
  — Йа-а-а!..
  Братья вцепились друг в друга. Билл притиснул Теда к кухонному столу, и миска с яйцами угрожающе закачалась.
  — А ну, марш отсюда! — прикрикнула миссис Рамзи. Она вытолкала сыновей из кухни, захлопнула дверь и принялась подбирать кастрюли и черепки.
  — Еще два дня, — утешала она себя, — и я отправлю их в школу. Господи, вот радость-то!
  Ей смутно припомнилось колкое замечание какой-то журналистки, у женщины бывает лишь шесть счастливых дней в году. В начале школьных каникул и в конце. «Истинная правда», — подумала миссис Рамзи, выметая осколки своего любимого сервиза. С какой радостью, с каким нетерпением ждала она возвращения своих ненаглядных сыновей всего пять недель назад. А теперь?
  «Послезавтра, — повторяла она про себя, — послезавтра Билл и Тед уезжают в школу. Господи, даже не верится! Скорее бы!»
  Как она радовалась, когда месяц назад встречала их на вокзале! С каким бурным восторгом они бросились ейна шею! Как весело носились по дому и саду! Как уписывали праздничный торт! А теперь… теперь она мечтает только об одном: провести хотя бы денек в покое. Без непрерывной готовки и мытья посуды. Нет, конечно же, она любит сыновей, они прекрасные дети. Они — ее гордость. Но порой с ними так тяжело! От их аппетита, непоседливости и воплей можно сойти с ума. Снаружи донеслись воинственные крики. Она встревоженно вскинула голову. Нет, все в порядке. Просто мальчики выбежали в сад. Что ж, тем лучше, там гораздо больше места. Правда, они досаждают соседям. Миссис Рамзи питала слабую надежду, что они по крайней мере оставят в покое кошек миссис Хемминг. Не столько ради кошек, но правде говоря, сколько ради шортов, которые так и горят на этом колючем заборе. Она проверила, на месте ли аптечка, которую всегда держала под рукой, на комоде. Впрочем, миссис Рамзи никогда не поднимала лишнего шума по поводу неизбежных в мальчишеском возрасте неприятностей и, как правило, ограничивалась следующей тирадой:
  — Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не капал кровью в гостиной! Сейчас же ступай на кухню и капай там на линолеум, его легче вытереть!
  Душераздирающий вопль оборвался на середине, и наступила такая глубокая тишина, что миссис Рамзи не на шутку перепугалась. Тишина показалась ей подозрительной. Она растерянно замерла, держа в руке совок с перебитой посудой. Вдруг дверь открылась и появился Билл. На его лице было странное блаженное выражение, совершенно необычное для одиннадцатилетнего мальчишки.
  — Мам, — сказал он, — там пришел инспектор из полиции и с ним еще один дядя. — А-а. — Миссис Рамзи облегченно вздохнула. — Чего же они хотят, сынок?
  — Он хочет с тобой поговорить, — ответил Билл, — наверное, про убийство. Ну, про это, вчера, у мисс Пебмарш.
  — Не понимаю, почему именно ко мне, — озабоченно пробормотала миссис Рамзи.
  «То одно, то другое, и так всю жизнь, — подумала она. — Когда, скажите на милость, чистить картошку для ирландского рагу, если так некстати являются всякие полицейские?»
  — Ну ладно, — сказала она, вздохнув, — придется идти.
  Она выкинула осколки в мусорное ведро под раковиной, ополоснула руки, пригладила волосы и повернулась к Биллу, который нетерпеливо твердил:
  — Ну, мам, давай скорей!
  Миссис Рамзи вошла в гостиную; Билл следовал за ней по пятам. В гостиной ждали двое посетителей. При них находился младший сынишка, Тед, который восторженно пялил глаза.
  — Миссис Рамзи?
  — Доброе утро.
  — Полагаю, молодой человек уже доложил вам, что я инспектор уголовной полиции Хардкасл?
  — Как некстати, — сказала миссис Рамзи. — Сегодня утром я страшно занята. Это займет много времени?
  — Что вы, всего несколько минут, — успокоил ее инспектор Хардкасл. — Вы позволите нам сесть?
  — Ах да, конечно.
  Миссис Рамзи присела на жесткий стул и нетерпеливо воззрилась на посетителей. Она подозревала, что это займет вовсе не несколько минут. — А вы оба можете идти, — дружески сказал Хардкасл мальчикам.
  — А мы не пойдем, — заявил Билл.
  — Не пойдем, — присоединился Тед.
  — Мы тоже хотим послушать, — добавил Билл.
  — Еще как, — подтвердил Тед.
  — А крови много было? — выпалил Билл.
  — Он грабить пришел? — осведомился Тед.
  — Мальчики, помолчите, — вмешалась миссис Рамзи. — Вы что, не слышали, что… э-э… мистер Хардкасл просил вас уйти?
  — А мы не пойдем, — уперся Билл, — мы тоже хотим послушать.
  Хардкасл подошел к двери, распахнул ее и посмотрел на мальчуганов.
  — Брысь, — приказал он.
  Сказано это было спокойно, ровным голосом, но в тоне чувствовался мужской авторитет. Мальчишки, не пикнув, поднялись и вышмыгнули за дверь.
  «Ну и ну, — восхитилась миссис Рамзи, — почему же я так не могу?»
  Беда, наверное, в том, что она мать. До нее не раз доходили слухи, что с посторонними ее сыновья ведут себя совсем не так, как с нею. Конечно, матерям всегда достается сильнее других. Но тут она подумала, что так все-таки лучше, чем наоборот. Если бы дома они были пай-мальчиками, а на улице — отпетыми хулиганами, которых все боятся, было бы хуже, да, гораздо хуже… Тут инспектор Хардкасл снова сел на свое место, и она очнулась от размышлений.
  — Если вы насчет того, что вчера случилось в девятнадцатом доме, — беспокойно начала миссис Рамзи, — я вряд ли смогу вам помочь, инспектор. Я ничего не видела и даже не знаю, кто там живет.
  — Там живет дама, которую зовут мисс Пебмарш. Она слепая, работает в школе Ааронберга.
  — Ах, вот как, — сказала миссис Рамзи, — я вообще мало кого знаю на той стороне Полумесяца.
  — Вы вчера были дома между половиной первого и тремя?
  — Да, конечно. Когда бы иначе я стала готовить ужин? Впрочем, около трех мы ушли. Я повела детей в кино.
  Инспектор достал из кармана фотографию и протянул миссис Рамзи:
  — Вы никогда не видели этого человека?
  Миссис Рамзи посмотрела на фотографию с первым проблеском интереса.
  — Нет, — сказала она, — не думаю. Впрочем, я могла и забыть.
  — Он случайно не заходил к вам — предложить страховку, например?
  Миссис Рамзи снова покачала головой, на сей раз более уверенно.
  — Нет. Точно нет.
  — У нас есть основания полагать, что его зовут Корри, мистер Р. X. Корри.
  Он вопросительно взглянул на миссис Рамзи. Она еще раз покачала головой.
  — Боюсь, — сказала она виновато, — во время каникул у меня просто нет времени смотреть по сторонам.
  — Каникулы и впрямь тяжелое время, — посочувствовал Хардкасл, — но у вас чудесные сыновья. Такие живые, энергичные. Пожалуй, даже несколько слишком энергичные, верно? Миссис Рамзи согласно улыбнулась.
  — Да, — сказала она, — иногда я немножко устаю, но они правда славные ребята.
  — Это сразу видно, — согласился инспектор, — прекрасные дети. И, похоже, неглупые. Если не возражаете, я потом задам им парочку вопросов. Мальчики иной раз замечают такое, чего взрослым никогда не углядеть.
  — Я, право же, не думаю, что они что-нибудь видели, — забеспокоилась миссис Рамзи, — мы ведь не так уж близко живем.
  — Но ваши садики соприкасаются.
  — Да, соприкасаются, — согласилась миссис Рамзи. — Но там же забор.
  — А вы знакомы с миссис Хемминг из двадцатого дома?
  — Отчасти. Из-за кошек, да и вообще, то одно, то другое…
  — Вы любите кошек?
  — Боже сохрани. Дело совсем не в этом. Наоборот, она частенько жалуется.
  — А, понятно. Жалуется. И на что же?
  Миссис Рамзи побагровела.
  — Дело в том, — взорвалась она, — что миссис Хемминг, по-моему, совсем свихнулась на этих своих кошках — у нее их целых четырнадцать штук! Разве так можно? Я и сама люблю кошек. У нас тоже раньше был кот, серый такой, полосатый. Отличный мышелов. Но она так над ними трясется — готовит им специальную еду и ни на шаг их от себя не отпускает. Конечно, кошки вечно пытаются удрать. Я их вполне понимаю. А мои мальчики никакие не живодеры, они ни за что не стали бы мучить кошку. Да и вообще, разве кошка так просто даст себя в обиду? Кошки очень умные животные, если, правда, по-умному с ними обращаться.
  — Вы, безусловно, совершенно правы, — согласился инспектор и продолжал:
  — Во время каникул вам, наверное, приходится нелегко. Ведь мальчиков нужно и кормить, и развлекать. А когда они возвращаются в школу?
  — Послезавтра.
  — Вот тогда-то вы и отдохнете.
  — Непременно, несколько дней вообще ничего делать не буду.
  Второй молодой человек, который молча записывал их беседу, вдруг вступил в разговор, так что миссис Рамзи даже вздрогнула от неожиданности.
  — Вам бы нанять девушку-иностранку. Вы слышали про метод погружения в языковую среду? Они устраиваются на работу в семьях, чтобы подучить английский.
  — Может быть, и стоило бы попробовать… — задумалась миссис Рамзи, — хотя я, честно говоря, не очень доверяю иностранцам. Мой муж надо мной смеется. Впрочем, он знает их куда лучше, чем я. Я почти не бывала за границей, а он вечно в разъездах.
  — Его и сейчас нет дома?
  — Нет. Ему еще в первых числах августа пришлось уехать в Швецию. Он инженер-строитель. Жалко, тогда как раз начались каникулы. А он так хорошо управляется с детьми. По-моему, играть в электрическую железную дорогу он любит даже больше, чем они. Иногда эти рельсы, туннели и станции занимают всю прихожую и еще часть вон той комнаты. Только и смотри, чтобы не споткнуться. — Она покачала головой и снисходительно прибавила:
  — Мужчины ведь совсем как дети. — Когда же он вернется, миссис Рамзи?
  — Этого никогда не скажешь. — Она вздохнула. — Иногда мне очень… трудно.
  Голос ее дрогнул. Колин пристально посмотрел на нее.
  — Мы не станем больше отнимать у вас время, миссис Рамзи.
  Хардкасл встал.
  — Ваши сыновья покажут нам сад?
  Билл и Тед, ждавшие в прихожей, с восторгом согласились.
  — Правда, — сказал Билл извиняющимся тоном, — он не очень большой.
  Чувствовалось, что миссис Рамзи делает робкие попытки содержать свой участок в приличном виде. С одной стороны дорожки шел бордюр из георгинов и маргариток. Небольшая лужайка была подстрижена — правда, не очень ровно. Дорожку не мешало бы прополоть. Повсюду валялись игрушечные самолеты, космические корабли и прочие достижения техники, явно уже побывавшие в употреблении. В дальнем конце сада росла яблоня с аппетитными румяными яблочками, а еще дальше — груша.
  — Вон он, — сказал Тед, указывая в просвет между яблоней и грушей, в котором отлично просматривалась задняя стена дома мисс Пебмарш, — вон он, девятнадцатый дом, где убийство.
  — Отсюда его очень хорошо видно, правда? — сказал инспектор. — А из окон второго этажа, наверное, еще лучше.
  — Лучше, — подтвердил Билл. — Вот если бы мы вчера были дома и смотрели в окно, мы бы точно что-нибудь увидели. Но нас не было. — Мы ходили в кино, — пояснил Тед.
  — А он отпечатки пальцев оставил? — поинтересовался Билл.
  — Оставил, но нам они не очень помогли… А вы вчера выходили в сад?
  — Да, мы все утро играли то дома, то в саду, — ответил Билл, — только мы ничего не видели и не слышали.
  — Если бы мы днем остались дома, то услышали бы, как кричат. — Тед явно жалел об упущенной возможности. — Ух и здорово же, наверное, кричали!
  — Вы знаете в лицо мисс Пебмарш, которая живет в том доме?
  Мальчишки переглянулись, потом кивнули.
  — Она слепая, — сказал Тед, — но ходит по саду как все, даже без палки. Однажды мячик нам подкинула. И совсем не ругалась, ничего такого.
  — А вчера вы ее видели?
  Мальчишки помотали головами.
  — Утром ее не увидишь, она на работе, — объяснил Билл, — она только после чая в сад выходит.
  Колин тем временем осматривал резиновый шланг, который был протянут от крана в доме; конец его лежал возле груши.
  — Что-то я никогда не слышал, что груши так уж необходимо обильно поливать, — заметил он.
  — Да это так, просто, — пробормотал Билл, слегка смутившись.
  — Но, с другой стороны, — продолжал Колин, — если влезть на это дерево… — Он глянул на мальчишек и неожиданно ухмыльнулся, — замечательная штука, как раз чтобы обливать кошек, верно? Мальчишки неловко переминались с ноги на ногу и смотрели куда угодно, только не на Колина.
  — Ваша работа? — допытывался Колин.
  — Им совсем не больно, — буркнул наконец Билл. — Ведь это же не катапульта, — прибавил он тоном оскорбленной добродетели.
  — Но раньше, кажется, у вас и катапульта была?
  — Ненастоящая, — успокоил его Тед, — мы никогда ни в кого не попадали.
  — Значит, вы тут развлекаетесь со шлангом, а потом миссис Хемминг приходит и жалуется?
  — Она всегда жалуется, — заметил Билл.
  — Вы иногда забираетесь в ее сад?
  — Только не через эту проволоку, — неосторожно брякнул Тед.
  — Но вы бываете в ее саду, да? Как вы туда пробираетесь?
  — Ну, тут можно перелезть через забор… К мисс Пебмарш. А уж оттуда ничего не стоит попасть к миссис Хемминг. Там в одном месте проволока порвалась.
  — Молчи, дурак, — остановил его брат.
  — Полагаю, вы стали после убийства собирать улики? — спросил Хардкасл.
  Мальчишки переглянулись.
  — Готов поспорить, что, когда вы пришли из кино и обо всем узнали, вы отправились прямиком в сад мисс Пебмарш и облазали там каждый кустик.
  — Ну… — Билл выжидательно замолчал.
  — Дело в том, — сказал Хардкасл серьезно, — что вы могли найти что-нибудь такое, чего мы не заметили. Я бы очень хотел посмотреть на ваши… э-э… вещественные доказательства. Билл наконец решился.
  — Тащи, Тед, — сказал он. Тед умчался исполнять приказ.
  — Только у нас нет ничего такого особенного, признался Билл. — Мы ведь просто играли.
  Он с тревогой посмотрел на Хардкасла.
  — Ничего страшного, — утешил его инспектор, — в нашей работе всегда так. Сплошные разочарования.
  Билл сразу успокоился.
  Примчался Тед. Он передал инспектору грязный носовой платок, завязанный узлом. В платке что-то позвякивало. Хардкасл развязал его и под внимательным взглядом обоих мальчуганов высыпал содержимое.
  В платке оказались ручка от чашки, осколок тарелки с рисунком — ивовой веткой, сломанная тяпка, ржавая вилка, монетка, прищепка, кусочек радужного стекла и половинка ножниц.
  — Очень интересная коллекция, — сказал Хардкасл поощрительно.
  Чтобы не обидеть выжидательно застывших мальчишек, он отложил в сторону кусочек стекла.
  — Это я заберу с собой. Возможно, он имеет отношение к делу.
  Колин заинтересовался монеткой.
  — Она не английская, — пояснил Тед.
  — Не английская, — подтвердил Колин, посмотрел на Хардкасла и добавил:
  — Пожалуй, ее мы тоже возьмем.
  — Только никому ни слова, — заговорщически предупредил Хардкасл.
  Мальчишки с восторгом закивали головами.
  Глава 11
  — Рамзи, — произнес Колин задумчиво.
  — Что такое?
  — Очень уж он мне подходит. Часто уезжает за границу, причем совершенно внезапно. Жена говорит, что он инженер-строитель, но больше, по-моему, ничего о нем не знает.
  — Такая приятная женщина, — заметил Хардкасл. — Приятная, но несчастная.
  — Просто измотанная. Устала от ребятишек.
  — Нет. дело не только в этом.
  — Вряд ли человек, которого ты ищешь, станет обременять себя женой и детьми, — скептически проговорил Хардкасл.
  — Не скажи, — возразил Колин, — ты просто не представляешь, чего только эти ребята не проделывают для маскировки. Всегда ведь можно найти стесненную в средствах вдову с детишками и договориться…
  — По-моему, она не из таких, — неодобрительно возразил Хардкасл.
  — Да я, дорогой мой, и не имею в виду ничего греховного. Она просто могла согласиться выдать себя за миссис Рамзи и обеспечить ему «крышу». Ну, а он ей, конечно, наплел с три короба. Например, что он разведчик, только наш, разумеется. Старается на благо родины.
  Хардкасл покачал головой:
  — В странном мире ты живешь, Колин.
  — Да, у нас странный мир. И ты, надеюсь, понимаешь — рано или поздно мне придется из него бежать… В нем постепенно забываешь, что есть что и кто есть кто. Каждый второй работает и на тех, и на других, — многие просто давно перестали понимать, на чьей они стороне. Понятия становятся настолько растяжимыми… ну ладно, хватит, поехали дальше.
  — Пожалуй, стоит заглянуть к Мак-Нотонам. — Хардкасл остановился возле шестьдесят третьего дома. — Их сад тоже соприкасается с участком мисс Пебмарш, как и у Бланда.
  — Ты что-нибудь знаешь про Мак-Нотонов?
  — Почти ничего. Они переехали сюда всего год назад. Пожилая пара, он, по-моему, профессор, пенсионер. А креме того, заядлый садовод.
  В садике перед домом благоухали розы, а под окнами пышно цвели осенние крокусы.
  Дверь открыла бойкая молодая женщина в ярком цветастом платье. Она спросила:
  — Да? Это кто нужно?
  — Вот и иностранная прислуга, — пробормотал Хардкасл и протянул ей карточку.
  — Полиция. — Молодая женщина сделала два шага назад и посмотрела на Хардкасла как на отъявленного злодея.
  — Миссис Мак-Нотон, — сказал Хардкасл.
  — Миссис Мак-Нотон здесь.
  Она провела их в комнату, из которой открывался вид на сад за домом. В комнате никого не было.
  — Она в комната наверху, — сказала молодая женщина уже далеко не так бойко. Выйдя в прихожую, она позвала:
  — Миссис Мак-Нотон! Миссис Мак-Нотон!
  — Я здесь. Что случилось, Гретель? — отозвался голос сверху.
  — Пришел полиция. Два человека. Я их посадила в комната.
  Сверху раздался топоток и вздохи. «Ах, Боже мой. Боже мой, что же это такое?» По лестнице прошуршали шаги, и вошла миссис Мак-Нотон. На ее лице было обеспокоенное выражение. Впрочем, как вскоре отметил Хардкасл, на ее лице почти всегда было обеспокоенное выражение.
  — Боже мой, — повторила она. — Боже мой. Инспектор — как вас — ах, ну конечно, Хардкасл. — Она посмотрела карточку. — Но почему именно к нам? Мы ничего об этом не знаем. То есть… вы же пришли из-за убийства? Не из-за разрешения на телевизор?
  Хардкасл успокоил ее на этот счет.
  — Какая невероятная история, — заговорила миссис Мак-Нотон, разом повеселев. — И представляете, прямо в полдень. Совсем неподходящее время для грабителей. Всегда кто-нибудь дома. Хотя теперь еще и не такое случается, иногда прямо среди бела дня. Представляете, наши знакомые как-то пошли пообедать в ресторан, а пока их не было, к дому подъехал мебельный фургон, какие-то злодеи взломали дверь и вынесли всю мебель до последнего стульчика. И конечно, все соседи это видели, но им и в голову не пришло, что это грабеж. Вы знаете, мне вчера послышалось, будто кто-то кричит, но Ангус сказал, что вопят эти дрянные мальчишки, сыновья миссис Рамзи. Они вечно носятся по саду, изображают всякие там космические корабли, или ракеты, или атомные бомбы. Иной раз так напугаешься!
  Хардкасл в очередной раз извлек фотокарточку:
  — Вы никогда не видели этого человека, миссис Мак-Нотон?
  Миссис Мак-Нотон впилась глазами в фотографию.
  — Я почти уверена, что видела. Да, наверняка видела. Только вот где? Может быть, он предлагал мне энциклопедию в четырнадцати томах? Или это тот, который хотел продать пылесос новой конструкции? Я с ним даже разговаривать не стала, тогда он пошел в сад и пристал к моему мужу. Ангус сажал луковицы и не хотел, чтобы его отвлекали, а этот как пошел рассказывать про свой пылесос — не остановишь. И до верха портьер-то он достает, и через пороги перекатывается, и ковры да подушки чистит, и вообще генеральную уборку сам делает. Все что угодно, говорит, абсолютно все. Ангус к нему повернулся и спрашивает: «А луковицы он сажает?» Тут этого типа как ветром сдуло — меня даже смех разобрал.
  — И вы уверены, что это был человек с фотографии?
  — Гм… Может, и нет, — засомневалась миссис Мак-Нотон. — Потому что тот, пожалуй, был гораздо моложе. И все равно я где-то видела это лицо. Точно. Чем больше я смотрю на фотографию, тем отчетливее вспоминаю, что он заходил сюда и предлагал мне что-то купить.
  — Может быть, страховку?
  — Нет, вряд ли. Этим занимается мой муж. Мы застрахованы на все случаи жизни. И все-таки, чем больше я смотрю на фотографию…
  Эти слова не вызвали у Хардкасла должного энтузиазма. В его практике уже не раз попадались свидетели типа миссис Мак-Нотон, которым только бы убедить себя и других, что они удостоились чести лицезреть человека, причастного к преступлению. Чем дольше она будет смотреть на фотографию убитого, тем сильнее ей будет казаться, будто она видела его раньше.
  Хардкасл вздохнул. — Кажется, он водитель фургона, — изрекла миссис Мак-Нотон. — Вот только не припомню, где я его встречала. По-моему, это был хлебный фургон.
  — Но вчера вы его не видели, миссис Мак-Нотон? Миссис Мак-Нотон сразу несколько сникла. Она откинула со лба развившуюся прядь довольно небрежно причесанных седых волос.
  — Нет. Вчера точно нет, — сказала она и добавила после паузы:
  — По крайней мере, мне так кажется. — Вдруг ее лицо просветлело. — Может быть, мой муж вспомнит?
  — А он дома?
  — Он работает в саду.
  Она указала в окно, на садовую дорожку, по которой мужчина преклонных лет катил тачку.
  — Если возможно, я хотел бы поговорить и с ним. Миссис Мак-Нотон повела их через заднюю дверь, которая выходила прямо в сад. Мистер Мак-Нотон обливался трудовым потом.
  — Эти джентльмены из полиции, Ангус, — проговорила его супруга, запыхавшись от ходьбы. — Они пришли по поводу убийства у мисс Пебмарш. У них есть фотография убитого. И ты представляешь, я абсолютно уверена, что где-то его видела. Посмотри-ка, это случайно не тот, который спрашивал на прошлой неделе, не продаем ли мы старинные вещи?
  — Сейчас посмотрим, — ответил мистер Мак-Нотон. — Подержите ее, чтобы я видел, — обратился он к Хардкаслу, — у меня руки в земле.
  Он быстро взглянул на фотографию и, не раздумывая, ответил:
  — Первый раз вижу.
  — Я слышал от ваших соседей, вы прекрасный садовод, — заметил Хардкасл.
  — Кто это вам сказал — миссис Рамзи?
  — Нет, мистер Бланд.
  Ангус Мак-Нотон фыркнул.
  — Бланд на самом-то деле ничего в этом не смыслит. Понатыкал в клумбы всяких там бегоний и гераней, обсадил лобелией и доволен. Разве это садоводство? Можно с таким же успехом жить в городском саду. Скажите, инспектор, вас не интересуют кустарники? Конечно, сейчас не сезон, но кое-что я вам могу показать. Вас, наверное, удивит, как мне удалось вырастить их в этом климате, — обычно эти разновидности приживаются только в Девоне и Корнуолле.
  — Боюсь, я мало смыслю в садоводстве, — отговорился Хардкасл.
  Мак-Нотон посмотрел на него так, как художник смотрит на человека, который говорит, что плохо разбирается в искусстве, но знает, что ему нравится.
  — К сожалению, я пришел по гораздо менее приятному делу, — продолжал Хардкасл.
  — Да, конечно. Вчерашняя история. А я ведь был здесь, в саду, когда все это случилось.
  — Правда?
  — Я хочу сказать, я был здесь, когда закричала девушка.
  — Что же вы сделали?
  — Ничего, — сконфужено ответил мистер Мак-Нотон. — Честно говоря, я подумал — опять эти треклятые мдльчишки. Они вечно визжат, вопят — ни минуты покоя.
  — Но ведь кричали совсем в другой стороне?
  — Если бы эти прохиндеи галдели только в своем саду! Куда там. Они перелезут через любой забор и продерутся сквозь любую изгородь. Гоняют несчастных кошек миссис Хемминг по всему Полумесяцу. Беда в том, что некому их приструнить. Мать ничего не может поделать. Когда в доме нет мужчины, мальчишки всегда отбиваются от рук.
  — Мистер Рамзи, насколько я понял, часто ездит за границу?
  — Он вроде бы инженер-строитель, — неуверенно заметил мистер Мак-Нотон. — Вечно куда-то уезжает. Вечно какие-то дамбы… Я сказал «дамбы», а не «дамы», дорогая, — пояснил он супруге. — Видите ли, он строит не то дамбы, не то газопроводы, не то еще что-то в этом же роде. Я толком не знаю. Месяц назад его внезапно послали в Швецию. А жена осталась тут, одна с мальчиками, и, конечно, все на ней — и убрать, и приготовить, то одно, то другое. Естественно, мальчишки совсем распустились. Они дети как дети, вы не подумайте, просто им нужна твердая рука.
  — А вы сами ничего не слышали, кроме криков? Кстати, когда это было?
  — Представления не имею. Я всегда снимаю часы, когда иду в сад. На днях облил их водой из шланга, пришлось отдавать в починку. Когда это было, дорогая? Ты ведь тоже слышала?
  — В половине третьего или около того, примерно через полчаса после обеда.
  — Ясно. А когда вы обедаете?
  — В половине второго, если повезет, — ответил мистер Мак-Нотон. — У нашей прислуги-датчанки очень странные понятия о времени.
  — А после обеда вы отдыхаете?
  — Иногда, но не сегодня. Я хотел закончить свою работу. Надо было кое-что выкопать и отвезти на компостную кучу.
  — Компостная куча — это просто замечательно, — проговорил Хардкасл вдохновенно.
  Профессор сразу же оживился.
  — Вы совершенно правы. Лучше ничего не придумаешь. И если бы вы знали, сколько народу я в этом убедил! Все эти химические удобрения — это же самоубийство! Позвольте, я вам покажу.
  Он ухватил Хардкасла за рукав и, погромыхивая тачкой, потащил к забору, который отделял его сад от участка мисс Пебмарш. Компостная куча, скрытая кустами сирени, предстала во всем своем великолепии. Потом мистер Мак-Нотон подкатил тачку к сарайчику, расположенному поблизости. В сарайчике был аккуратно разложен садовый инвентарь.
  — Какой у вас во всем порядок, — заметил Хардкасл.
  — Инструменты всегда должны быть под рукой, — отвечал мистер Мак-Нотон.
  Хардкасл задумчиво смотрел в сторону девятнадцатого дома. По другую сторону изгороди виднелась дорожка, скрытая навесом из вьющихся роз, которая вела к задней стене.
  — Вы никого не видели в саду у мисс Пебмарш? Может быть, кто-нибудь выглядывал из окна, пока вы работали на компостной куче?
  Мак-Нотон покачал головой.
  — Я ничего не заметил. Сожалею, инспектор, но ничем не могу вам помочь.
  — Ты знаешь, Ангус, — вмешалась его супруга, — я, кажется, видела в саду у мисс Пебмарш какую-то подозрительную фигуру.
  — Тебе показалось, дорогая, — уверенно ответил мистер Мак-Нотон. — И я тоже ничего не видел.
  — Ну и воображение у этой дамы, — проворчал Хардкасл, когда они снова сели в машину.
  — Думаешь, она его узнала?
  Хардкасл покачал головой:
  — Ох, сомневаюсь. Ей просто хочется думать, что она где-то его видела. Я прекрасно знаю этот тип свидетелей. Ведь когда я попытался узнать подробности, она двух слов связать не могла, сам слышал.
  — Слышал.
  — Я вполне допускаю, что она могла ехать с ним в автобусе, или что-нибудь вроде. Но если хочешь знать мое мнение, все это только фантазии. А ты как думаешь?
  — То же самое.
  — Да, не много мы узнали, — вздохнул Хардкасл. — Конечно, некоторые вещи выглядят довольно странно. Например, я не верю, что миссис Хемминг, пусть она и поглощена своими кошками, совсем ничего не знает про мисс Пебмарш, свою ближайшую соседку. И то, что она так безразлично относится к убийству, тоже настораживает.
  — Она вообще не от мира сего.
  — С приветом, — определил Хардкасл. — Дамочки с приветом всегда такие: все вокруг может гореть огнем, а они и ухом не поведут.
  — Да уж, вокруг дома загородка из проволоки, а сквозь эти викторианские заросли попробуй что разгляди.
  Они вернулись в полицейский участок. Хардкасл ухмыльнулся:
  — Ну что ж, сержант Овн, на сегодня вы свободны.
  — Больше ты никуда не собираешься?
  — Пока нет. Может быть, позднее, но тебя с собой не возьму.
  — Ладно, спасибо за приятное утро. Отдашь это машинистке? — Он протянул Хардкаслу свои записи. — Так говоришь, предварительное слушание послезавтра? Во сколько?
  — В одиннадцать.
  — Хорошо, к тому времени я вернусь.
  — Ты уезжаешь?
  — Завтра я должен быть в Лондоне, доложить о развитии событий.
  — Догадываюсь, кому.
  — Не смей, это не положено.
  Хардкасл усмехнулся:
  — Передай старику привет.
  — А кроме того, возможно, схожу к одному специалисту, — добавил Колин.
  — К специалисту? Зачем? Ты что, болен?
  — Не очень серьезно — просто легкое помутнение мозгов. Нет, я не врача имею в виду. Это специалист в твоей области.
  — Из Скотланд-Ярда?
  — Нет. Частный сыщик, друг моего отца, да и мой тоже. Эта фантастическая история ему наверняка придется по душе. Развлечет, да и взбодрит. А насколько я понимаю, взбодрить его не мешает.
  — Как его зовут? — Эркюль Пуаро.
  — Я слышал о нем, но думал, что он давно умер.
  — Вовсе он не умер. Правда, боюсь, скучает. А это еще хуже.
  Хардкасл посмотрел на друга с любопытством:
  — Странный ты человек, Колин. С кем только не водишься.
  — С тобой, к примеру, — напомнил Колин, усмехаясь.
  Глава 12
  Спровадив Колина, инспектор Хардкасл посмотрел в записную книжку, где был аккуратно записан нужный адрес, и кивнул головой. Потом сунул книжку обратно в карман и занялся текущими делами, которых за это время накопилось немало.
  День выдался тяжелый. Хардкасл послал за кофе с бутербродами и принялся просматривать донесение сержанта Крэя; пока картина не прояснялась. Ни на железной дороге, ни в автобусах никто не опознал мистера Корри. Лабораторный анализ одежды ничего не дал. Костюм оказался от хорошего портного, но все метки были спороты. Кто предпринял эту предосторожность — сам мистер Корри? Убийца? Заключение эксперта-стоматолога, которое могло бы оказаться чуть ли не существеннее всех, пришло последним. Хардкасл рассчитывал, что оно многое прояснит. При условии, конечно, что мистер Корри не иностранец. Инспектор обдумал и эту возможность. Возможно, убитый — француз, хотя, с другой стороны, одежда на нем не французская. Метки прачечной на белье тоже нет.
  Хардкасл набрался терпения. Он знал, что установление личности порой занимает немало времени. Но в конце концов кто-нибудь обязательно найдется: прачка, врач, зубной техник, родственник-обычно жена или мать, а если нет, то квартирная хозяйка. Портрет убитого будет передан полицейским постам и помещен в газетах. Рано или поздно мистера Корри должны опознать.
  Пока же у инспектора хватало других дел, и он погрузился в работу. Только в половине шестого, снова посмотрев на часы, он решил, что пришло время нанести еще один визит.
  Днем сержант Крей доложил, что Шейла Вебб, как обычно, пошла на работу в бюро «Кавендиш», в пять часов она должна явиться в отель «Кроншнеп» к профессору Пурди, и вряд ли освободится раньше начала седьмого.
  Как там зовут ее тетку? Лоутон, миссис Лоутон. Пальмерстонское шоссе, дом четырнадцать. Идти было недалеко, и инспектор решил обойтись без машины.
  Пальмерсгонское шоссе оказалось довольно мрачной улицей, которая, как говорится, знавала лучшие времена. Большинство домов, некогда особняков, позднее поделили на квартиры. Когда Хардкасл повернул за угол, девушка, шедшая навстречу по тротуару, на секунду приостановилась. Инспектор, поглощенный своими мыслями, в первый момент решил, что она хочет спросить дорогу. Однако девушка, видимо, передумала и прошла мимо. Инспектору, как ни странно, сразу пришли на ум туфли. Туфли… нет, одна туфля. Лицо девушки показалось ему знакомым. Где-то он ее видел, причем совсем недавно… А может быть, она узнала его и хотела заговорить?
  Он остановился и посмотрел ей вслед. Девушка ускорила шаги. Беда в том, подумал инспектор, что у нее одно из тех невыразительных лиц, которые трудно запомнить, если нет особой надобности. Голубые глаза, бледная кожа, приоткрытый рот. Рот. Он тоже о чем-то напомнил. Что же она делала со своим ртом? Говорила? Красила губы? Нет. Хардкасл остался недоволен собою. Память на лица составляла его особую гордость. Он мог похвастаться, что помнит в лицо каждого преступника и свидетеля, прошедшего через его руки; хотя ведь этим человеческие контакты не исчерпываются. Он, например, не рискнул бы утверждать, что помнит каждую официантку, которая его когда-то обслуживала, или каждую автобусную кондукторшу. Хардкасл решил выбросить девушку из головы.
  Он подошел к дому номер четырнадцать. Возле открытой настежь двери были прибиты четыре звонка с именами. Оказалось, что миссис Лоутон живет на первом этаже. Хардкасл вошел в прихожую и позвонил. Ответили ему не сразу. Наконец раздались шаги и появилась высокая худая женщина в халате, с растрепанными темными волосами. Она слегка запыхалась. Из квартиры, явно со стороны кухни, доносился запах лука.
  — Миссис Лоутон?
  — Да? — Она посмотрела на него подозрительно и довольно недружелюбно.
  Он решил, что ей лет сорок пять. Обликом она слегка походила на цыганку.
  — Что вы хотите?
  — Не могли бы вы уделить мне несколько минут?
  — По какому поводу? Я сейчас очень занята. — Она сердито добавила:
  — Надеюсь, вы не репортер?
  — Нет, конечно, — успокоил ее Хардкасл, решив проявить сочувствие. — Они вам, наверное, очень досаждают.
  — Житья нет. С утра до ночи звонят, стучат и пристают с дурацкими вопросами.
  — Я знаю, как это раздражает, — поддакнул Хардкасл, — очень жаль, миссис Лоутон, что мы ничем не можем вам помочь. Меня, кстати, зовут Хардкасл, я инспектор уголовной полиции и занимаюсь как раз тем самым делом, по поводу которого вас допекают репортеры. Мы бы это прекратили, если бы могли, но вы же понимаете, у прессы свои права, и полиция тут бессильна.
  — Совести у них нет, лезут в чужие дела, — пожаловалась миссис Лоутон. — Они говорят, им нужно сообщать о новостях. А когда эти новости попадают в газеты, выясняется, что все переврано от начала до конца. Диву даешься, чего только они не настряпают. Входите же.
  Она впустила инспектора в квартиру и захлопнула дверь. При этом на коврик упало несколько писем. Миссис Лоутон нагнулась было за ними, но галантный инспектор ее опередил. Подавая письма, он повернул их адресами вверх и успел прочесть.
  — Спасибо.
  Миссис Лоутон положила письма на столик.
  — Проходите в комнату. Хотя… Вот в эту дверь, пожалуйста, а я сейчас вернусь. У меня что-то убегает…
  Она спешно направилась в кухню. Инспектор еще раз вгляделся в письма, оставленные на столике. Одно из них было адресовано миссис Лоутон, а еще два мисс Шейле Р. Вебб. Инспектор вошел в указанную дверь. В маленькой комнате царил беспорядок, мебель стояла потертая, но кое-где бросались в глаза то яркое цветовое пятно, то занятная безделушка: изящная и, видимо, дорогая вазочка из многослойного венецианского стекла, абстрактная статуэтка, две яркие бархатные подушки, глиняное блюдо с заморскими ракушками. Инспектор решил, что либо у тетушки, либо у племянницы вкус не лишен своеобразия.
  Миссис Лоутон вернулась, еще более запыхавшись.
  — Теперь, кажется, все в порядке, — сказала она без особой уверенности.
  Инспектор еще раз извинился:
  — Простите, что пришел в такое неудобное время. Я просто был поблизости и решил уточнить некоторые подробности, связанные с неприятной историей, в которой случайно оказалась замешана ваша племянница. Кстати, надеюсь, она не очень переживает? Такое событие потрясло бы любую девушку.
  — Это. уж точно, — согласилась миссис Лоутон. — Шейла вчера вернулась просто сама не своя. Но к утру отошла и, как всегда, отправилась на работу.
  — Да, я знаю, — сказал инспектор. — Меня предупредили, что она у клиента, а я не хотел отвлекать ее от дела и решил, что лучше нам поговорить дома. Она, значит, еще не вернулась?
  — Боюсь, вам долго придется ждать, — ответила миссис Лоутон. — Она у этого профессора Пурди, а он, по ее словам, совершенно не знает счета времени. Бывает, говорит: «Ну, тут осталось всего минут на десять, давайте уж закончим», а потом выясняется, что работы там на добрых полчаса. Но вообще-то он хороший человек, всегда извиняется. Раза два даже настоял, чтобы Шейла осталась поужинать, и очень переживал, что задержал ее надолго. Конечно, все равно приятного мало. Да, так вы, может быть, хотите еще что-нибудь спросить? Если Шейла вдруг надолго задержится.
  — Пожалуй, нет, — инспектор улыбнулся, — хотя конечно, вчера мы успели выяснить только самые основные детали, и я не совсем уверен, что правильно их записал. — Он сделал вид, что сверяется со своей книжкой. — Сейчас, минутку. Мисс Шейла Вебб — это полное имя вашей племянницы? Нам нужно знать точно, чтобы занести в протокол предварительного слушания.
  — Слушание послезавтра, да?
  Шейла получила повестку.
  — Да, но пусть она не волнуется. Ей просто надо будет рассказать, как она обнаружила тело.
  — Вы так и не выяснили, что это за человек?
  — Нет, боюсь, для этого потребуется время. У него нашли визитную карточку, и поначалу мы думали, что он страховой агент. Но судя по всему, карточка не его. Может быть, он сам хотел заключить страховку.
  — Ах вот как. — Миссис Лоутон обнаружила первые проблески интереса.
  — Я все-таки хотел бы уточнить имя вашей племянницы, — настаивал инспектор. — У меня тут записано не то Шейла Вебб, не то Шейла Р. Вебб. Но ее второе имя я позабыл. Кажется, Розали?
  — Розмари, — сказала миссис Лоутон. — Ее полное имя Розмари Шейла, но Шейла считает, что Розмари звучит очень претенциозно, и не любит, чтобы ее так называли.
  — Понятно.
  Хардкасл не подал виду, как его обрадовало, что одна из его догадок подтвердилась. И еще он заметил, что имя Розмари не вызвало у миссис Лоутон никакой тревоги. Для нее это было просто нелюбимое имя ее племянницы.
  — Ну, вот и разобрались, — улыбнулся инспектор. — Насколько я понял, ваша племянница приехала из Лондона месяцев десять назад и теперь работает в бюро «Кавендиш». Вы не помните, когда точно она туда поступила?
  — Нет, точно не помню. В ноябре прошлого года. Пожалуй, ближе к концу ноября.
  — Ясно. Впрочем, это не так важно. А до того, как она стала работать в «Кавендише», она жила с вами?
  — Нет, в Лондоне.
  — Вы знаете ее лондонский адрес?
  — Кажется, он у меня где-то записан. — Миссис Лоутон обвела комнату рассеянным взглядом человека, привыкшего к беспорядку. — У меня такая плохая память, — пожаловалась она. — Не то Аллингтонс-кий проезд, не то Фулхемский переулок… Она жила еще с двумя девушками. В Лондоне страшно дорогое жилье.
  — А вы помните название фирмы, в которой она работала?
  — Да. «Хопгуд и Трент, продажа недвижимости».
  Их контора на Фулхемском шоссе.
  — Спасибо, что ж, теперь, кажется, все ясно. Да, насколько я понял, мисс Вебб сирота?
  — Да, — ответила миссис Лоутон, слегка замявшись. Глаза ее искательно обратились к двери. — Простите, можно я еще раз выйду на кухню?
  — Конечно.
  Инспектор открыл ей дверь. Миссис Лоутон удалилась. Хардкасл пытался понять, действительно ли последний вопрос смутил миссис Лоутон, или ему только так показалось. До него она отвечала на редкость охотно и откровенно. Он раздумывал об этом, пока миссис Лоутон не вернулась.
  — Простите, — сказала она виновато, — у меня там обед готовится… вы сами понимаете. Но теперь все в порядке. Да, вы что-то еще хотели спросить? Кстати, я вспомнила: не Аллингтонский, а Каррингтонский проезд, номер дома семнадцатый.
  — Спасибо, — сказал инспектор. — Кажется, я спрашивал вас про родителей Шейлы.
  — Ах да. Она сирота. Ее родители умерли.
  — Давно?
  — Когда она была совсем маленькой.
  В ее тоне появилась чуть заметная натянутость.
  — Она дочь вашей сестры или брата?
  — Сестры.
  — Ясно. А чем занимался мистер Вебб?
  Миссис Лоутон ответила не сразу. Она покусала губы и только потом проговорила:
  — Я не знаю.
  — Не знаете?
  — То есть не помню. Это было так давно…
  Хардкасл помедлил, чувствуя, что она скажет что-то еще. Он не ошибся.
  — А могу я спросить, зачем вам вообще это знать? Какое имеет значение, чем занимались ее родители, откуда они родом, они-то тут при чем?
  — Скорее всего, миссис Лоутон, они тут действительно ни при чем, особенно если посмотреть с вашей точки зрения. Но, видите ли, столь странное стечение обстоятельств…
  — Какое еще стечение обстоятельств?
  — Понимаете, у нас есть основания полагать, что мисс Вебб вчера оказалась в том доме не случайно, ведь из «Кавендиша» вызвали именно ее. Создается впечатление, что все было подстроено заранее. Возможно, кто-то… — он заколебался, — желает ей зла.
  — Ума не приложу, кто может желать зла Шейле. Она такая славная девушка. Добрая, приветливая…
  — Совершенно верно, — согласился Хардкасл, — я и сам того же мнения.
  — Хотела бы я посмотреть на человека, который станет с этим спорить, — воинственно добавила миссис Лоутон.
  — Все верно, Хардкасл продолжал умиротворенно улыбаться. — Но дело в том, миссис Лоутон, что, судя по всему, ваша племянница пострадала не случайно. Ее, как говорится в детективных фильмах, завлекли на место преступления. Некто специально подстроил, чтобы она попала в дом, в котором лежал еще теплый труп. В этом, если вдуматься, чувствуется злой умысел.
  — Неужели, неужели вы хотите сказать, что кто-то хотел, чтобы в убийстве обвинили Шейлу? Господи, даже не верится!
  — В это действительно трудно поверить, — согласился инспектор. — Поэтому мы и пытаемся узнать все подробности и прояснить дело до конца. Скажем, не мог ли это сделать какой-нибудь молодой человек, который влюбился в вашу племянницу и не встретил взаимности? Молодые люди иной раз бывают очень мстительны, особенно если у них вспыльчивый характер.
  — Нет, вряд ли. — Миссис Лоутон задумчиво сощурилась и наморщила лоб. — У Шейлы есть два-три приятеля, но это просто друзья. Никаких постоянных кавалеров.
  — Они могли познакомиться в Лондоне, — предположил инспектор. — Я не думаю, что вы знаете обо всех ее тамошних друзьях.
  — Нет, пожалуй, нет… Но об этом, инспектор, вам надо спросить у самой Шейлы. Хотя я ни разу ни о чем таком от нее не слышала.
  — Это могла быть и девушка, — продолжал Хардкасл. — Возможно, кто-то из ее лондонских подруг решил отомстить из ревности.
  — Ну, — сказала миссис Лоутон, — может, какая подружка и хотела сделать Шейле гадость, но обвинение в убийстве — это слишком серьезно.
  Замечание было меткое, и Хардкасл отметил, что миссис Лоутон нельзя отказать в уме. Потом торопливо добавил:
  — Я понимаю, звучит невероятно, но в этой истории все невероятно.
  — А может быть, это натворил какой-нибудь сумасшедший?
  — Во всяком сумасшествии есть здравая идея, — возразил Хардкасл, — нечто, дающее толчок. Именно поэтому, — продолжал он, — я и спрашиваю про родителей Шейлы. Вы просто не представляете, как часто мотивы преступления оказываются связаны с событиями прошлого. Поскольку Шейла Вебб была совсем маленькой, когда умерли ее отец и мать, она, соответственно, ничего про них не помнит. Поэтому я и обращаюсь к вам.
  — Понятно, вот только…
  Он снова ощутил в ее голосе беспокойство и неуверенность.
  — Они погибли одновременно, при несчастном случае?
  — Нет.
  — Оба умерли естественной смертью?
  — Я… Да, я… Понимаете, я точно не знаю.
  — Боюсь, миссис Лоутон, вы пытаетесь от меня что-то скрыть. — Он рискнул высказать предположение: Они, возможно были в разводе, или что-то в этом роде?
  — Нет.
  — Ну полно, миссис Лоутон. Я уверен, что вы знаете, от чего умерла ваша сестра.
  — Я не понимаю, почему… То есть я не знаю… Это все так сложно. Лучше не ворошить прошлое. Добра от этого не будет.
  В ее взгляде чувствовалось крайнее смущение. Хардкасл пристально посмотрел на миссис Лоутон и спросил как можно мягче:
  — Шейла Вебб — незаконный ребенок?
  На лице миссис Лоутон отразилась смесь замешательства и облегчения.
  — Она не моя дочь.
  — Значит, она незаконная дочь вашей сестры?
  — Да. Но Шейла об этом не знает. Я ей никогда не говорила. Она думает, что ее родители давно умерли и поэтому, вы понимаете…
  — Я все понимаю. И уверяю вас, если не окажется, что это как-то связано с преступлением, я не стану задавать мисс Вебб никаких вопросов на этот счет.
  — Значит, вы ей ничего не скажете?
  — Конечно, если это не имеет отношения к делу Что, согласитесь, крайне маловероятно. Однако вы, миссис Лоутон, должны рассказать мне все, что знаете. Будьте уверены, я приложу все силы, чтобы это осталось между нами.
  — Такая неприятная история, — начала миссис Лоутон, — можете себе представить, как я из-за нее в свое время намучилась. Видите ли, сестра моя всегда считалась самой головастой в семье. Она работала учительницей в школе и делала большие успехи. Ее очень высоко ценили и все такое. Кто бы мог подумать…
  — Всякое бывает, — тактично вставил инспектор. — Итак, она познакомилась с этим Веббом…
  — Я даже не знаю его имени, — сказала миссис Лоутон. — Ни разу его не видела Но однажды сестра пришла ко мне и все рассказала. Что она ждет ребенка, а этот человек не может или не хочет — я так и не поняла — на ней жениться. Если бы это открылось, ей пришлось бы оставить работу, а она была очень честолюбива. Ну и тут я сказала, что… помогу.
  — А где ваша сестра теперь, миссис Лоутон?
  — Не знаю. Не имею понятия. — Миссис Лоутон говорила с подчеркнутой категоричностью.
  — Она жива?
  — Надеюсь.
  — Но вы с ней не поддерживаете никаких отношений?
  — Она сама так хотела. Она считала, что и для нее, и для ребенка будет лучше, если обрубить все концы раз и навсегда. Так мы и договорились. Мать в свое время оставила нам небольшое состояние. Энн передала мне свою долю на содержание и воспитание девочки. Она собиралась и дальше работать в школе, только в другой. Кажется, подвернулась возможность поехать на год за границу, по обмену с тамошней учительницей. В Австралию, что ли. Вот и все, инспектор Хардкасл, больше мне нечего вам сказать.
  Хардкасл задумчиво поглядел на нее. Действительно ли все она рассказала? На этот вопрос трудно было ответить с уверенностью. По крайней мере, больше говорить она явно не собиралась. Возможно, она и на самом деле ничего не скрыла. Из ее отрывочных упоминаний о сестре у Хардкасла сложился образ волевой, жесткой, непримиримой женщины. Женщины, которая не позволила, чтобы одна ошибка сломала ей всю жизнь. Она с холодным расчетом отдала ребенка в надежные и, по всей видимости, любящие руки, после чего отреклась от прошлого и начала жизнь заново.
  То, что она так обошлась с ребенком, еще можно было понять. Но с сестрой? Хардкасл осторожно спросил:
  — Неужели она даже не писала вам, чтобы узнать, как растет ее дочь? Меня это удивляет.
  Миссис Лоутон покачала головой:
  — Если бы вы знали Энн, вы бы не удивились. Она никогда не меняла своих решений. И потом, мы с ней вообще не были особо близки. У нас большая разница в возрасте, я моложе на целых двенадцать лет. Нет, особенно близки мы никогда не были.
  — А что сказал ваш муж, когда вы удочерили девочку?
  — Я уже была вдовой. Я рано вышла замуж, и мой муж погиб во время войны. Я тогда держала кондитерскую лавку.
  — Где? По-моему, не в Краудине.
  — Нет, раньше мы жили в Линкольншире. Как-то раз я приехала в Краудин отдохнуть, и мне здесь так понравилось, что я продала свою лавку и перебралась сюда насовсем. Потом, когда Шейла подросла и пошла в школу, я поступила на работу к Роско и Весту, в магазин тканей, знаете, наверное. Я и сейчас там работаю. Они очень приятные люди.
  — Благодарю вас, миссис Лоутон, за откровенность, — сказал Хардкасл, вставая.
  — Но вы ничего не скажете Шейле?
  — Нет, если не возникнет необходимости — если не окажется, что обстоятельства ее прошлого как-то связаны с этим убийством. Но это вряд ли. — Он достал из кармана все ту же фотографию и протянул ее миссис Лоутон. — Вы случайно не знаете, кто это?
  — Мне уже показывали, — сказала миссис Лоутон. Все же она добросовестно рассмотрела фотографию.
  — Нет. Я абсолютно уверена, что вижу его впервые. Он не из нашей округи, а то бы я его признала. Правда… — Она вгляделась еще внимательнее и после паузы неожиданно добавила:
  — Он, думаю, был хороший человек. По виду настоящий джентльмен.
  Для инспектора это определение прозвучало несколько старомодно, но в устах миссис Лоутон оно казалось совершенно естественным.
  «Выросла в провинции, — решил Хардкасл, — там до сих пор мыслят такими категориями».
  Однако он еще раз посмотрел на фотоснимок и с некоторым удивлением сообразил, что сам-то думает о покойном иначе. Хороший человек? Он был уверен в обратном. Возможно, эта уверенность возникла подсознательно, возможно, она основывалась на факте, что у убитого нашли — карточку с вымышленным именем и адресом. Впрочем, предположение, которое он перед этим высказал миссис Лоутон, могло оказаться и верным. Не исключено, что карточка принадлежала какому-нибудь мошеннику, который прикидывался страховым агентом и просто навязал ее покойному. А тогда, подумал Хардкасл безрадостно, докопаться до истины будет еще сложнее. Он снова взглянул на часы:
  — Не смею вас больше отрывать от приготовления обеда. Раз ваша племянница до сих пор не вернулась…
  Миссис Лоутон в свою очередь посмотрела на часы на каминной полке. «Слава Богу, здесь только одни», — подумал про себя инспектор.
  — Да, уже очень поздно. Шейла редко так задерживается. Хорошо, что Эдна не стала ждать.
  Увидев на лице Хардкасла слегка озадаченное выражение, она пояснила:
  — Это девушка, которая тоже работает в «Кавендише». Она зашла повидать Шейлу, посидела немного, но потом сказала, что больше ждать не может. Кажется, ей нужно было еще с кем-то встретиться. Она обещала зайти в другой раз, может быть, завтра.
  Тут инспектора осенило. Девушка на улице! Теперь он понял, почему ему вспомнились туфли. Ну конечно! Это она встретила их в «Кавендише», это она держала туфлю с отломанным каблуком-шпилькой и жаловалась, что не представляет, как теперь дойдет до дому. Девушка с не запоминающимся лицом, не особенно привлекательная, тогда она еще все время сосала леденец. Она-то ею узнала, а он — нет. Да, она еще приостановилась, словно хотела что-то сказать. Хардкасл безуспешно пытался прикинуть, что же было у нее на уме. Может быть, она хотела объяснить, для чего заходила к Шейле, или просто сочла, что необходимо заговорить со знакомым человеком?
  Он поинтересовался:
  — Они с вашей племянницей подруги?
  — Я бы не сказала, — отозвалась миссис Лоутон. — Ну, конечно, они работают вместе, и все такое, но Эдна довольно пустенькая девушка. Умом не блещет. Нет, они с Шейлой никогда особенно не дружили. Я очень удивилась, зачем ей вдруг понадобилась Шейла. Эдна сказала, что чего-то не понимает и хочет спросить.
  — Но она не объяснила, в чем дело?
  — Нет, только сказала, что это не срочно, да и вообще не очень важно.
  — Понятно. Ну что ж, мне пора.
  — И куда Шейла запропастилась? — недоумевала миссис Лоутон. — Она всегда звонит, если задерживается, потому что иногда профессор оставляет ее ужинать. Ну, надеюсь, придет с минуты на минуту. На автобусных остановках такие очереди, а этот «Кроншнеп» чуть ли не в самом конце набережной. Шейле ничего не надо передать?
  — Пожалуй, нет, — ответил инспектор. Уже в дверях он спросил:
  — А кстати, кто выбирал имена для вашей племянницы, вы или сестра?
  — Шейлой звали нашу мать. Имя Розмари придумала сестра. По-моему, не лучший выбор. Слишком претенциозно. Хотя в моей сестре не было ничего претенциозного или сентиментального.
  — Спасибо, миссис Лоутон, всего хорошего. Выходя из калитки на улицу, инспектор размышлял: «Розмари… гм… розмарин… Розмарин значит „напоминание“. Напоминание о любви? Или о чем-то совсем ином?»
  Глава 13
  Рассказывает Колин Овн
  Пройдя по Чаринг-Кросс, я свернул в лабиринт кривых улочек между Нью-Оксфорд-стрит и Ковент-Гарденом. Здесь торгуют самыми неожиданными вещами: антикварным хламом, кукольными протезами, балетными туфельками, иноземными сластями.
  Из витрины кукольной лечебницы завлекающе взирали голубые и карие глаза, но я устоял перед искушением и вскоре добрался до цели. Таковой являлась обшарпанная книжная лавчонка, расположенная на малозаметной улочке неподалеку от Британского музея. Снаружи, как водится, стояли лотки. На них вперемешку грудились ветхие романы, старые учебники и прочая рухлядь, ценою в три, шесть пенсов, а то и в шиллинг. Некоторые счастливчики могли похвастаться полным комплектом страниц или даже уцелевшей обложкой.
  Я протиснулся в дверь. Двигаться приходилось бочком, поскольку шаткие стопки книг с каждым днем все сильнее загромождали проход. Тому, кому удавалось проникнуть внутрь, становилось ясно, что властвуют тут книги, а не человек. Они одичали, заполонили все пространство, расплодились и размножились, — явно не хватало сильной руки, чтобы укротить их буйный нрав. Стеллажи стояли так тесно, что пробираться меж ними приходилось впритирку. На каждой полке, на каждом столике высились груды книг. В углу, на стульчике, почти задавленном книгами, сидел старик в мягкой шляпе с загнутыми полями. У него было широкое, плоское лицо, как у чучела рыбы. Старик имел вид человека, который отказался от неравной борьбы. Он честно пытался покорить книги, но книги, судя по всему, сами покорили его. Это был своего рода король Канут книжного мира, вынужденный медленно отступить под напором бумажной орды. Он мог бы приказать ей остановиться, но с обреченным сознанием того, что приказ не будет выполнен. То был мистер Соломан, владелец лавки. Он узнал меня и приветливо кивнул; рыбий взгляд на миг смягчился.
  — Есть для меня что нибудь? — осведомился я.
  — Вам придется самому подняться и посмотреть. Как всегда, водоросли и все такое?
  — Совершенно верно.
  — Ну так вы знаете, где искать. Ихтиология, ископаемые, Антарктика — это все на третьем этаже. Позавчера пришла новая партия. Я уже начал ее разбирать, но толком руки так и не дошли. Найдете там, в углу.
  Я кивнул и стал пробираться в дальний конец лавчонки, к шаткой и невероятно грязной лестнице, которая вела наверх. На втором этаже размещались востоковедение, искусство, медицина и французская классика. Здесь же, за занавеской, имелся очень занятный уголок, куда допускалась только избранная публика: там хранились «ценности» и «раритеты». Я прошел мимо и поднялся на третий этаж.
  Тут обосновались археология, естественные науки и прочие внушающие уважение тома, довольно неумело рассортированные по разделам. Я протолкался сквозь толпу студентов, пожилых полковников и священнослужителей, обогнул стеллаж, переступил через разверстые ящики с книгами, брошенные прямо на полу, и натолкнулся на студента и студентку, которые слились в тесном объятии, забыв обо всем на свете. Они стояли поперек дороги и тихонько покачивались. Я сказал «прошу прощения», решительно отпихнул их в сторону, поднял занавеску, которая скрывала дверь, вытащил ключ, отпер и вошел. Снаружи никто бы не догадался, что здесь находится вестибюльчик с чистенькими, оштукатуренными стенами, на которых развешаны фотографии шотландских коров, и дверь с ярко начищенным молотком. Я негромко постучал. Мне отворила седая старушка в невероятно старомодных очках, черной юбке и несколько неожиданном спортивном свитере в зеленую полосу.
  — Ах, это ты, — иного приветствия я не дождался. — Он о тебе вчера спрашивал. Был очень недоволен. — Она покачала головой, точно пожилая гувернантка, которая журит непослушное дитя. — Впредь веди себя как следует.
  — Да полно вам, бабушка, — сказал я.
  — И не смей называть меня бабушкой, — прибавила старушка, — ишь, дерзкий какой! Сколько раз я тебе говорила?
  — Разве я виноват, — защищался я, — что вы разговариваете со мной, как с малым ребенком?
  — И когда ты только вырастешь? Ладно, входи, уж будет тебе взбучка.
  Она нажала кнопку, взяла со столика телефон и доложила:
  — Мистер Колин… Да, сейчас впущу. — Она положила трубку и кивнула.
  Через дверь в дальнем конце я попал в следующую комнату, где было так накурено, что с трудом удавалось что-либо разглядеть. Когда прошла резь в глазах, я узрел в дряхлом, отслужившем свое кресле внушительную фигуру шефа; рядом с ним на подставке-вертушке стоял старомодный пюпитр.
  Полковник Бекк снял очки, отпихнул пюпитр, на котором лежал пухлый фолиант, и неодобрительно посмотрел на меня:
  — Явился?
  — Да, сэр.
  — Что-нибудь узнал?
  — Нет, сэр.
  — Н-да… Что ж, Колин, это никуда не годится. Совсем никуда, слышишь? Чушь эти твои полумесяцы.
  — Я еще думаю, — начал было я.
  — Ах вот как! Ты думаешь. Но мы не можем ждать целую вечность, пока ты до чего-нибудь додумаешься.
  — Я не отрицаю, что это всего лишь предположение, — сказал я.
  — Ну и прекрасно, — заявил шеф. Он вообще был вздорный человек.
  — Самые блестящие результаты, какие мне доводилось видеть, как правило, вытекали из предположений. Но ты со своим, похоже, сел в калошу, Покончил с трактирами?
  — Да, сэр. Теперь занимаюсь улицами. Теми, где в названии есть месяц или луна, — понимаете, что я имею в виду?
  — Да, я, как ни странно, сообразил, что ты имеешь в виду не булочные, где продают французские рогалики, хотя, строго говоря, почему бы и нет. Все просто помешались на этих французских рогаликах, которые на самом деле никакие не французские. И уж конечно, теперь их хранят в морозилках, как, впрочем, и все остальное. Поэтому вся пища не пойми какая на вкус.
  Я молча ждал, что еще старик скажет по этому поводу. Это был его конек. Но полковник Бекк заметил, что я настроился слушать, и умолк.
  — Все прочесал? — спросил он.
  — Почти. Осталось совсем немного.
  — Полагаю, тебе нужно еще время.
  — Нужно, — согласился я, — потому что я нашел одно довольно занятное место. Может быть, это просто совпадение, но скорее всего оно что-нибудь да значит.
  — Не мямли. Выкладывай факты.
  — Есть такой Вильямов Полумесяц, и сейчас там идет следствие.
  — А ты окончательно запутался? Или как?
  — Пока непонятно.
  — Точнее, друг мой, точнее.
  — Совпадение состоит в том, что на Вильямовом Полумесяце убит мужчина.
  — Кто он такой?
  — Пока неизвестно. У него в кармане нашли карточку с именем и адресом, она оказалась фальшивой.
  — Гм. Угу. Занятно. Думаешь, тут есть связь?
  — Еще не знаю, сэр, и все-таки…
  — Понял, понял. Все-таки… А зачем ты вообще пришел? За дозволением еще полазать по этому Вильямову Полумесяцу — где ты только откопал такое названьице?
  — В Краудине. Это городок в десяти милях от Портлбери.
  — Ну-ну. Места там прекрасные. Но сюда-то ты зачем явился? Очень тебе нужно мое дозволение, все равно ведь будешь с ослиным упрямством гнуть свое!
  — Боюсь, что да, сэр.
  — Тогда что тебе нужно?
  — Там есть пара-тройка людей, которых я хотел бы проверить.
  Полковник Бекк со вздохом придвинул обратно свой пюпитр, вытащил из кармана шариковую ручку, подул на нее и глянул мне в лицо:
  — Ну?
  — Во-первых, дом под названием «Приют Дианы». Настоящий адрес — Вильямов Полумесяц, двадцать. Хозяйка — дама по имени миссис Хемминг, держит штук двадцать кошек.
  — Диана? Гм, — задумался полковник Бекк. — Богиня луны! «Приют Дианы». Гм. А чем занимается эта миссис Хемминг?
  — Ничем. Возится со своими кошками.
  — Отличная «крыша», — восхитился полковник. — Возможно, как раз эта дамочка нам и нужна. Все?
  — Нет. Еще некий Рамзи. Живет в шестьдесят втором доме по Вильямову Полумесяцу. Считается инженером-строителем — знать бы, что это такое. Часто ездит за границу.
  — Это нам подходит, — объявил шеф, — это нам даже очень подходит. Значит, его тоже проверить? Хорошо.
  — У него есть жена, очень приятная женщина, — добавил я, — и еще двое сыновей-разбойников.
  — Ничего удивительного, — заметил полковник Бекк. — Бывает и такое. Помнишь Пендлтона? У него тоже были жена и детишки. Очень милая жена. В жизни не встречал женщины глупее. Пребывала в блаженной уверенности, что ее супруг — добропорядочный торговец литературой по востоковедению. Впрочем, помнится, у Пендлтона была еще одна в Германии и пара дочурок. А третья жена в Швейцарии. Не знаю, зачем ему было столько, в личных целях или для маскировки. Он-то, конечно, утверждал, что только для маскировки. Ну, Бог с ним. Итак, мистер Рамзи. Кто-нибудь еще?
  — Еще так, на всякий случай. Пара, которая живет в шестьдесят третьем доме. Пожилой профессор по имени Мак-Нотон. Шотландец. Пенсионер. Увлекается садоводством. Вроде бы все с ним в порядке, да и с его женой тоже, просто…
  — Ладно, посмотрим. Устроим обычную проверку, и все станет ясным. Кстати, что это за люди?
  — Это те люди, у которых садики граничат или соприкасаются с участком дома, где было совершено убийство.
  — Прямо упражнение из учебника французского языка, — заметил Бекк. — Где находится мертвое тело моего дяди? В саду дома двоюродной сестры моей тети. А что представляет из себя дом номер девятнадцать?
  — Хозяйка — слепая женщина, бывшая учительница. Работает в школе для детей-инвалидов. Ее проверяла местная полиция.
  — Живет одна?
  — Да.
  — А что ты думаешь про ее соседей?
  — То, что любому из них, кого я упомянул, было бы совсем несложно, хотя и рискованно, в подходящий момент перетащить тело из своего дома в девятнадцатый. Правда, это всего лишь гипотеза. И еще я хотел вам что-то показать. Вот это.
  Бекк взял из моей руки потемневшую в земле монетку.
  — Чешский геллер? Где ты его нашел?
  — Нашел не я, но он валялся в заднем дворике девятнадцатого дома.
  — Любопытно. Возможно, твоя лунно-месячная теория не такой уж бред. — Потом он задумчиво прибавил:
  — Тут на соседней улочке есть трактир «Восходящая луна». Почему бы тебе не попытать счастья?
  — Там я уже был.
  — Ого, у тебя на все готов ответ, — поразился полковник Бекк. — Хочешь сигару?
  Я покачал головой:
  — Спасибо, сейчас некогда.
  — Возвращаешься в Краудин?
  — Да. Хочу успеть на предварительное слушание.
  — Они назначат отсрочку, да и только. Уж не подцепил ли ты в Краудине какую девицу?
  — Ничего подобного, — ответил я резко. Полковник Бекк ни с того ни с сего захихикал.
  — Ты смотри поосторожнее, друг мой. Гидра любовного влечения так и норовит поднять свою мерзкую голову. Давно вы познакомились?
  — Да что вы… То есть… Ну, действительно, есть в этой истории одна девушка, которая обнаружила тело.
  — И что же она сделала?
  — Завопила.
  — Великолепно, — восхитился полковник. — Она пала в твои объятия и зарыдала на твоем плече. Так?
  — Вы говорите совершенно несуразные вещи, — ответствовал я холодно. — Лучше посмотрите вот на это.
  Я протянул ему подборку полицейских фотоснимков.
  — Кто это? — поинтересовался шеф.
  — Убитый.
  — Даю десять против одного, что эта твоя девица его и укокошила. И вообще, вся история звучит крайне подозрительно.
  — Вы ее даже и не слышали, — заметил я. — Я же еще ничего не успел рассказать.
  — А мне ничего и не надо рассказывать. — Полковник Бекк махнул своей сигарой. — Ступай, друг мой, на предварительное слушание, да смотри не упусти девушку. Как там ее зовут — Диана, Артемида, что-нибудь такое подлунное или месяцеподобное?
  — Вовсе нет.
  — Кто знает, может, и да; помни об этом!
  Глава 14
  Рассказывает Колин Овн
  Давненько я не навещал доходный дом «Седьмое небо». Еще несколько лет назад он показался мне выдающимся творением современной архитектуры. А теперь с обеих сторон рядом с ним возвышались куда более роскошные здания. Я заметил, что в доме недавно прошел ремонт. Все было теперь выкрашено в бледно-зеленый и бледно-желтый цвет.
  Я поднялся в лифте и нажал кнопку звонка двести третьей квартиры. Дверь открыл мой старый знакомый — безупречный слуга Джордж. Он приветливо улыбнулся.
  — Мистер Колин! Давненько вас не было.
  — Знаю. Как поживаете, Джордж?
  — Благодарение Богу, сэр, в добром здравии.
  Я понизил голос.
  — А как он?
  Джордж тоже понизил голос, хотя в этом вряд ли была какая-то необходимость, ибо с самого начала мы говорили тише некуда.
  — По-моему, сэр, что-то он затосковал.
  Я сочувственно кивнул.
  — Если так и дальше пойдет… — Джордж взял у меня из рук шляпу.
  — Джордж, пожалуйста, доложите, что пришел мистер Колин Овн.
  — Хорошо, сэр. — Он открыл дверь и отчетливо произнес. — К вам мистер Колин Овн, сэр.
  Он посторонился, и я вошел в комнату. Мой приятель Эркюль Пуаро, сидел, как всегда, перед электрическим камином в большом квадратном кресле Я заметил, что полоска спирали квадратного обогревателя раскалилась докрасна. Сентябрь только начинался, на улице стояла теплынь, но Пуаро едва ли не первым во всем Лондоне вспоминал о приближении осенних холодов и сразу принимал соответствующие меры. На полу рядом с ним возвышалась аккуратная Стопка книг. А на столе, слева, лежала стопка повыше. По правую руку стояла чашка, из которой струился пар. Я сразу же заподозрил, что это опять какой-нибудь Ячменный отвар. Пуаро обожал отвары и не раз пытался пристрастить к ним и меня. Вкус отваров был тошнотворный, а запах мерзкий.
  — Сидите, сидите, — сказал я, но Пуаро уже встал. Обутый в блестящие лакированные башмаки, он подошел ко мне с сияющей улыбкой и протянул руки навстречу.
  — Ах, так это ты, ты, мой друг! Мой юный друг Колин. Но почему же «Овн»? Дай-ка подумать. Есть ведь какая-то пословица или поговорка. Что-то про старого барана — резвится все, как ягненок. Нет. Это о стариках, когда они молодятся сверх меры. Так что к тебе отношения не имеет. Ах вот! Вспомнил! «Волк в овечьей шкуре». Угадал?
  — Не совсем, — сказал я. — Просто я решил, что при моей работе не стоит называться собственным именем, ибо кое-кто слишком хорошо помнит старика, и потому выбрал Овна. Коротко, ясно, легко запоминается. И льщу себя надеждой — лично мне оно очень подходит — Ну, в этом-то я не уверен, — сказал Пуаро. — А как поживает мой замечательный друг, твой отец?
  — Прекрасно, — сказал я. — Как всегда, занимается мальвами, а может быть, хризантемами. Время идет слишком быстро, и я просто не в состоянии уследить, что там у него на сей раз.
  — Значит, он занялся садоводством?
  — Похоже, в конце концов все к этому приходят, — сказал я.
  — Только не я, — сказал Пуаро. — Однажды я уже попробовал разводить кабачки — и хватит с меня. Если вдруг вам понадобится самый что ни на есть распрекрасный букет, почему бы просто не заглянуть в цветочный магазин? Но я-то думал, что наш дорогой начальник Управления собрался писать мемуары.
  — Он и сам так думал, — сказал я, — но оказалось, придется выбросить столько, что останется только нудная тягомотина, — вот он и бросил в конце концов.
  — Н-да, осмотрительность вещь полезная. Жаль, — сказал Пуаро, — ибо кто-кто, а твой отец мог бы порассказать много интересного. Я-то им восхищался. Всегда. Ты же знаешь, как поразил меня его метод. И вот уж кто никогда не хитрил. Он умел использовать очевидное, как никто и никогда. Он ставил капкан, чересчур очевидный, чтобы быть капканом, и те, кого он ловил, решали. «Это слишком уж очевидно. Так не бывает», — и попадались.
  Я рассмеялся.
  — Ну, — сказал я, — в наше время не принято восхищаться собственным отцом. Да и, похоже, большинство стариков получают слишком явное удовольствие, когда удается усесться за стол и, обмакнув перо в яд, увековечить всю грязь, какую вспомнят. Но лично я отца в высшей степени уважаю. Мне бы очень хотелось всегда быть таким, как он. Хотя, конечно, у меня работа несколько иного рода.
  — И все же похожая, — сказал Пуаро. — Очень похожая, даже если тебе и приходится действовать тайком, чего ему делать не доводилось. — Он тактично кашлянул — Кажется, пора поздравить тебя с недавним и просто феноменальным успехом. Не так ли? С делом Ларкина?
  — Что ж, в какой-то мере оно удалось, — сказал я. — Но до конца еще очень далеко. Впрочем, я пришел поговорить с вами совсем о другом.
  — Конечно, конечно, — сказал Пуаро. Он предложил мне стул и отвар, от которого я немедленно отказался.
  Тут очень кстати появился Джордж и поставил рядом со мной графинчик с виски, стакан и сифон.
  — Чем вы теперь увлеклись? — спросил я Пуаро. Бросив взгляд на разложенные вокруг книги, я добавил:
  — Похоже, что вы занялись каким-то исследованием?
  Пуаро вздохнул.
  — Можно сказать и так Да, пожалуй, отчасти ты прав. Недавно я понял, что мне просто необходима какая-нибудь задача. И сказал себе: все равно какая. Мне, как и старине Шерлоку, нужно настоящее дело. Беда в том, что его-то как раз и нет. А мне, знаешь ли, требуется гимнастика, но не для мышц, а для серого вещества.
  — Чтобы держать форму. Понятно.
  — Вот именно. — Он вздохнул. — Но, mon cher1567, где его взять, это дело? Правда, в прошлый вторник мне все же загадали загадку. В прихожей, в подставке для зонтиков самым необъяснимым образом вдруг оказались засохшие апельсиновые корки. Как? Каким образом? Сам я апельсинов не ем. Джордж засохшую корку в подставку не бросит. И вряд ли кто из посетителей вдруг решил взять да и принести с собой этот мусор. Н-да, действительно загадка.
  — И вы ее решили?
  — Решил, — сказал Пуаро.
  Он говорил больше с грустью, чем с гордостью.
  — Она оказалась не самой интересной. Все дело в replacement1568 нашей горничной — новая, несмотря на запрет, привела с собой одного из своих малышей. Но, хотя все дело и звучит не слишком завлекательно, потребовалась настоящая настойчивость, чтобы проникнуть в глубь хитросплетений, лжи и всего прочего. Скажем так — неплохая работа, но… яйца выеденного не стоит.
  — Обидно, — ввернул я.
  — Enfin1569, — сказал Пуаро, — я человек скромный. Но обнажать шпагу, чтобы разрезать веревочку на посылке, вряд ли стоит.
  Я с серьезным видом кивнул. Пуаро продолжал:
  — В последнее время я увлекся чтением книг о самых разных загадочных нераскрытых преступлениях. И пытаюсь найти ответ.
  — Вы имеете в виду дела вроде дела Браво, Аделаиды Барлетт и тому подобные?
  — Именно. Но все они, в некотором роде, слишком простые. У меня нет сомнений относительно того, кто убил Чарльза Браво. Его приятельница, возможно, и оказалась замешанной в это дело, но движущей его силой стала, естественно, не она. Помнишь ту несчастную девушку, Констанцию Кент? Истинный мотив, причина — ради чего она задушила собственного младшего брата, которого, несомненно, любила, — так и остались для всех загадкой. Но не для меня. Стоило мне прочесть отчет, и я все понял. Что же касается Лиззи Борден — тут нужно было только задать свидетелям парочку необходимых вопросов. Сам я ничуть не сомневаюсь в ответах. Но, увы, боюсь, никого из них нет в живых.
  Как бывало уже не раз, про себя я отметил, что скромность не является главной чертой характера господина Эркюля Пуаро.
  Я решил, что теперь ему редко случается с кем-нибудь поболтать и потому ему просто приятно слышать самый звук собственного голоса.
  — От отчетов я перешел к детективам. Вот тут, справа и слева, лежат всевозможнейшие романы. Так сказать, работа наоборот. Здесь… — он взял книгу, которую, когда я вошел, положил на подлокотник кресла, — здесь, дорогой мой Колин, «Дело Ливенворта». — Он протянул книгу мне.
  — Довольно старая вещь, — сказал я. — Отец вроде бы говорил, что читал в детстве. И вроде бы сам я тоже ее когда-то читал. Теперь, наверное, она кажется старомодной.
  — Она восхитительна, — сказал Пуаро. — Аромат времени, продуманный сюжет, изысканнейшая мелодрама. А какие роскошные, щедрые описания солнечной красоты Элеонор, серебряного очарования Мэри!
  — Нужно бы перечесть, — сказал я. — О хорошеньких девушках я и забыл.
  — А эта служанка Ханна — как она правдоподобна; а портрет убийцы — просто блестящее психологическое исследование.
  Я понял, что нарвался на лекцию. И приготовился выслушать все до конца.
  — Взять «Приключения Арсена Люпена», — продолжал Пуаро. — Фантастично, не правдоподобно. И все же сколько в них правды, какая мощь, какая неподдельность! Если и есть несоответствия, что ж, зато какое щегольство! И какой юмор.
  Он отложил «Приключения Арсена Люпена» и взялся за следующую книгу.
  — Или вот тебе «Тайна желтой комнаты». Это классика. Мне здесь нравится все от начала и до конца. Какая логика! Помню, критики называли книгу надуманной. Отнюдь нет, дорогой мой Колин. Нет и нет. Так может показаться, но лишь показаться. А это большая разница. Нет и нет, здесь все сплошь правда, ловко и изобретательно спрятанная в путанице слов. Но когда герои встречаются на пересечении трех коридоров, все становится на свои места, — он с почтением положил книгу на стол. — Это, конечно, шедевр, но, боюсь, сейчас о нем почти позабыли.
  Пуаро пропустил лет двадцать и перешел к изданиям нынешних авторов.
  — Еще я прочел кое-что из ранних книг миссис Ариадны Оливер, — сказал он, — моей, между прочим, приятельницы, и твоей, кажется, тоже. Вот у нее мне нравится не все. Слишком невероятные события. Слишком много случайных совпадений. А так как в начале карьеры она была молода и глупа, она сделала своего сыщика финном, и сразу бросается в глаза, что она понятия не имеет ни о финнах, ни о Финляндии, ни о чем, кроме, разве что, пьес Сибелиуса. Но мыслит она оригинально, развязки порой очень остроумны, к тому же она давно уже знает все, чего ей недоставало поначалу. Например, полицейские правила. Даже ее описаниям огнестрельного оружия можно верить. Ей бы еще не мешало подружиться с каким-нибудь адвокатом или нотариусом, чтобы он просветил ее в вопросах юриспруденции.
  Он отложил миссис Ариадну Оливер и взялся за следующую книгу.
  — Мистер Кирил Квейн. Мистер Квейн — большой мастер алиби.
  — И, если я правильно помню, большой зануда, — сказал я.
  — Да, — сказал Пуаро. — Захватывающих страниц здесь не найдешь. Есть, разумеется, труп. Иногда даже не один. Но главное у него — алиби, расписания поездов, маршруты автобусов, карты сельских дорог. Должен признаться, мне очень понравилось, до чего изощренно и тщательно он продумывает все детали. И понравилось выводить на чистую воду мистера Кирила Квейна.
  — Думаю, вам это удается всякий раз, — сказал я. Ответ Пуаро был честен.
  — Не всегда, — признался он. — Совсем не всегда. Конечно, через какое-то время начинаешь понимать, что книги его все на одно лицо. Все алиби похожи друг на друга, даже если он и придумает вдруг что-то новенькое. Знаешь, mon cher Колин, по-моему, Квейн и в жизни такой, как на фотографиях, — сидит в своем кабинете, с трубкой в зубах, по уши обложившись словарями, справочниками Брэдшо, проспектами самолетных компаний, всевозможными расписаниями. Даже движения лайнеров. Но что ни говори, а у мистера Кирила Квейна есть и порядок, и метод.
  Пуаро отложил мистера Квейна и принялся за следующего.
  — Гарри Грегсон, поразительный мастер сюжета. Он написал не меньше шестидесяти четырех романов. И насколько я понимаю, полная противоположность мистеру Квейну. У мистера Квейна действия почти нет, а у Гарри Грегсона слишком много. Много событий, все перепутано. Все живописно. И отлично замешано на мелодраме. Убийства, трупы, улики, захватывающие повороты сюжета — всего хватает. Потрясающе и совершенно не правдоподобно. Он, если можно так выразиться, не в моем вкусе. Его книжки похожи на сомнительный американский коктейль, где никогда не угадаешь, что тебе намешали.
  Пуаро помолчал, вздохнул и продолжал лекцию.
  — Перейдем к американцам. — Он вытянул одну книгу из левой стопки. — Флоренс Элкс. У нее есть сюжет, свой метод, хороший стиль… н-да, но вот мелочи. Впрочем, живо, интересно. У этой дамы есть ум, правда, кажется, как почти у всех американских писателей, несколько подмоченный алкоголем. Ты, mon ami, знаешь, что я большой знаток вин. И если в романе мелькнет бутылочка кларета или бургундского, на которой стоит дата сбора урожая, для меня это лишь удовольствие. Но меня совершенно не интересует, сколько стаканов водки или бурбона заглатывает чуть не на каждой странице очередной американский сыщик. И мне кажется, на развитие событий ничуть не влияет, пинту или полпинты выпил он из бутылки, которую каждый раз достает из комода. Похоже, что спиртное для американских писателей — такое же наказание, что и для бедного мистера Дика, когда он сел за свои мемуары, голова короля Карла. Просто невозможно отделаться.
  — А что вы скажете о «крутых»? — спросил я. Пуаро отмахнулся от них так, как отмахнулся бы от назойливой мухи или от комара.
  — Насилие ради насилия? С каких пор это стало интересным? Когда в начале своей карьеры я служил офицером полиции, я насилия навидался. Фу! С таким же успехом можно читать учебник по медицине. И все равно, tout de meme1570, в целом американский детектив я ставлю довольно высоко. Мне кажется, в нем больше изобретательности, чем в английском, и больше выдумки. Он не так перегружен деталями, как у французов. Взять, например, Луизу О’Маллей.
  Пуаро еще раз нырнул за книгой.
  — Какой образец изящной школы, как она умеет захватить, приковать внимание читателя. Нью-Йорк, роскошные особняки. Enfin1571, ты не знаешь случайно, как там выглядит роскошный особняк? Лично я понятия не имею. Пышное убранство, роскошь, снобизм, а глубокие тайные трещины преступления уже неотвратимо вершат свое дело. Так может быть, и так бывает. У нее хорошие книги, у этой Луизы О’Маллей, и впрямь хорошие.
  Он вздохнул, откинулся в кресле, покачал головой и допил остатки ячменного отвара.
  — И в конце концов, всегда остаются и старые любимцы.
  Опять он нырнул под кресло и достал еще одну книгу.
  — «Приключения Шерлока Холмса», — пробормотал он любовно и благоговейно произнес одно только слово:
  — Maitre!1572
  — Шерлок Холмс? — спросил я.
  — О нет, non, non, конечно, не Шерлок Холмс! Автор, сэр Артур Конан Дойль, — я преклоняюсь перед ним. Все истории похождений Шерлока Холмса надуманны, неестественны и полны нелепостей. Но искусство писателя — это нечто иное. Чудесный язык, великолепный образ, я имею в виду доктора Ватсона. Вот это шедевр.
  Он вздохнул, покачал головой и пробормотал, вспомнив, очевидно, из-за явного сходства:
  — Се cher1573 Гастингс. Мой милый друг, о котором ты так много от меня слышал. Давненько я не получал от него известий. Что за нелепость — похоронить себя в Южной Америке, где все время происходят какие-нибудь революции.
  — Они происходят не только в Южной Америке, — заметил я. — Где их теперь нет.
  — Только не надо о бомбе, — сказал Эркюль Пуаро. — Если ей суждено грохнуть, она грохнет, но говорить об этом я не желаю.
  — Согласен, — сказал я. — Я пришел посоветоваться с вами совсем о другом.
  — О! Ты собрался жениться, не так ли? Очень рад, mon cher, очень рад.
  — Что это вам пришло в голову, Пуаро? — спросил я. — Ничего подобного.
  — Но такое тоже бывает, — сказал Пуаро, — сплошь и рядом.
  — Может быть, — сказал я твердо, — но не со мной. На самом деле я пришел поговорить с вами об одном довольно занятном дельце, которым сейчас занимаюсь, и связано оно с убийством.
  — Вот как? Занятное убийство, говоришь? И ты пришел с ним ко мне? Почему?
  — Ну… — Я немного смутился. — Я… Я подумал, что вам оно может понравиться, — сказал я.
  Пуаро посмотрел на меня задумчиво. Он любовно подправил рукой усы и заговорил.
  — Хозяин, — сказал он, — как правило, любит свою собаку. Он выводит ее погулять, играет в мячик. Но и пес способен ответить на любовь любовью. Пес выследит кролика или крысу и несет добычу к ногам хозяина. А потом? Потом он виляет хвостиком.
  Против воли я рассмеялся.
  — Это я-то виляю хвостиком?
  — Похоже на то, друг мой. Очень похоже.
  — Ну хорошо, — сказал я. — И как же поступит хозяин? Не хочет ли он взглянуть на крысу? Не хочет ли что-то спросить?
  — Конечно. Само собой. Ты решил, что этот случай будет мне интересен. Верно?
  — Дело в том, — сказал я, — что в нем все бессмысленно.
  — Ерунда, — сказал Пуаро. — Смысл есть во всем. Во всем.
  — Что ж, вот вы и попытайтесь его обнаружить. А я не могу. Не то чтобы я непосредственно занимался этим делом. Мы просто пересеклись. Правда, когда опознают труп, все может и проясниться.
  — Ты говоришь совершенно непоследовательно, — строго сказал Пуаро. — Позвольте просить вас излагать только факты. Это убийство, не так ли?
  — Еще какое, — сказал я. — И вот что мы имеем.
  Я подробно рассказал ему о событиях, происшедших в доме номер девятнадцать по Вильямову Полумесяцу. Эркюль Пуаро откинулся в кресле, слушая меня. Он прикрыл глаза и тихо барабанил пальцем по подлокотнику. Когда я наконец замолчал, он не произнес ни слова. Потом, не открывая глаз, спросил:
  — Sans blague?1574
  — О да, — сказал я.
  — Epatant1575, — сказал Эркюль Пуаро. Он подержал слово на кончике языка и повторил его по слогам:
  — Е-pa-tant. — После этого он вновь принялся постукивать по креслу, медленно качая головой.
  Подождав немного, я не вытерпел и спросил:
  — Ну что скажете?
  — А что ты хочешь услышать?
  — Я хочу услышать ответ. Мне всегда казалось, что вам ничего не стоит, не вставая с кресла, просто подумать и найти решение. Что нет никакой необходимости выходить из дома, опрашивать свидетелей и носиться туда-сюда в поисках улик.
  — Да, я всегда это утверждал.
  — Принимаю ваш вызов, — сказал я. — Я даю вам факты и жду ответа.
  — Вот как! Но знать нужно намного больше, mon ami. Это лишь начало. Или нет?
  — И все же я хочу что-нибудь услышать.
  — Понятно. — Он с минуту помолчал. — Ясно одно, — промолвил Эркюль Пуаро, — это преступление должно быть очень простым.
  — Простым? — Я замер от изумления.
  — Конечно.
  — Почему простым?
  — Потому что кажется слишком сложным. Если кому-то понадобилось обставить его с такой сложностью, оно должно быть простым. Принимаешь мое объяснение?
  — Даже не знаю.
  — Забавно, — в раздумье пробормотал Пуаро. — То, что ты рассказал… кажется… да, что-то тут знакомое. Где, когда я с этим сталкивался?.. — Он замолчал.
  — Наверное, — сказал я, — ваша память хранит невероятное множество преступлений. Но не можете же вы помнить все?
  — К несчастью, нет, — сказал Пуаро, — но воспоминания временами оказываются полезны. Помню, был один мыловар из Льежа. Он отравил жену, чтобы жениться на белокурой стенографистке. Так сложился тип преступления. Позже, намного позже, все повторилось. Но я запомнил. И хотя на этот раз дело касалось пекинской болонки, тип-то был прежний. Я лишь вычислил, кто соответствует мыловару, кто — белокурой стенографистке — и voila1576! Дело сделано. И теперь, пока ты рассказывал, мне опять померещилось что-то очень знакомое.
  — Часы? — с надеждой спросил я. — Фальшивые страховки?
  — Нет-нет, — покачал головой Пуаро.
  — Слепая?
  — Нет-нет-нет, не сбивай меня с толку.
  — Я в вас разочаровался, Пуаро, — сказал я. — Я-то думал, что вы дадите мне ответ сразу же.
  — Но, друг мой, все, что ты мне сейчас рассказал, представляет собой лишь модель. Выяснить нужно гораздо больше. Может быть, удастся опознать труп. С этим справятся и полицейские. У них есть картотека преступников, они могут напечатать в газете портрет, у них списки разыскиваемых, экспертиза одежды убитого, и так далее и тому подобное. Да, в их распоряжении сотни и сотни других средств. Убитого, разумеется, опознают.
  — Так что в данный момент делать нечего? Вы это хотите сказать?
  — Всегда можно что-нибудь сделать, — строго сказал Эркюль Пуаро.
  — А именно?
  Он выразительно ткнул указательным пальцем в мою сторону.
  — Побеседовать с соседями.
  — Я беседовал, — сказал я. — Я ходил вместе с Хардкаслом, когда он опрашивал всех. Они не помнят ничего такого, что могло бы помочь следствию.
  — Ч-ч-чшш, это ты так думаешь! Уверяю тебя, этого не может быть. Ты, наверное, приходишь, спрашиваешь: «Не видели ли вы что-нибудь подозрительное?» — они отвечают «нет», а ты думаешь, что так оно и есть. Но когда я говорю, что нужно побеседовать, я имею в виду совсем другое. Понимаешь? Надо беседовать. Дай им разговориться. Из болтовни всегда можно выудить подсказку. Пусть они говорят про свой сад, про кошку, про парикмахеров или портных, про знакомых и про еду. И всегда мелькнет какое-нибудь словечко, которое даст тебе ключ. Ты сказал, что в ваших беседах не было ничего полезного. Я говорю, этого не может быть. Если бы ты мог слово в слово…
  — Это как раз единственное, что я могу, — сказал я. — Я ходил с Хардкаслом, будто я тоже полицейский, и стенографировал. Все расшифровано, отпечатано и лежит у меня в кармане. Пожалуйста.
  — Вот умница! Какой же ты умница! Ты совершенно правильно поступил. Совершенно. Je vous remercie infiniment.1577
  Я совсем смутился.
  — Какие-нибудь еще предложения есть?
  — Конечно. У меня всегда есть какие-нибудь предложения. Эта девушка — ты мог бы и с ней побеседовать. Пойди договорись о встрече. Вы ведь подружились, не так ли? Не ты ли принял ее в свои объятия, когда она в ужасе выскочила из дому?
  — Это на вас так повлиял Гарри Грегсон? — спросил я. — Вы переняли стиль мелодрамы.
  — Возможно, ты и прав, — признал Пуаро. — Когда прочтешь книгу, действительно можно перенять стиль.
  — А что касается девушки… — начал было я и замолчал.
  Пуаро вопросительно посмотрел на меня.
  — Да-а? — сказал он.
  — Мне не хотелось бы… я не хотел…
  — Ах вот как. В глубине души ты считаешь, что она имеет какое-то отношение к этой истории?
  — Нет. То, что она оказалась на месте преступления, — чистейшая случайность.
  — Нет-нет, mon ami, никакая это не случайность. И ты прекрасно это знаешь. Ты ведь сам сказал. Именно ее вызвали по телефону. Именно ее.
  — Но она понятия не имеет почему.
  — Ты не можешь знать, о чем она имеет понятие, а о чем нет. Очень похоже, что она знает все, но скрывает.
  — Я так не думаю, — упрямо сказал я.
  — Узнать это можно, только поговорив с ней, даже если сама она и не понимает, в чем дело.
  — Я не совсем… я хочу сказать, как я… да мы едва знакомы!
  Эркюль Пуаро снова прикрыл глаза.
  — В процессе общения особ противоположного пола, — сказал он, — есть один этап, когда подобное утверждение является правдивым. Я полагаю, она хорошенькая?
  — Ну… да, — сказал я. — Довольно хорошенькая.
  — Ты поговоришь с ней, — скомандовал Пуаро, — потому что теперь вы почти друзья. И найдешь предлог, чтобы еще раз увидеться с этой слепой. Побеседуешь и с ней. Потом скажешь, что тебе нужно перепечатать рукопись, и пойдешь в машинописное бюро. Там наверняка ты подружишься с какой-нибудь юной леди. Но поболтаешь со всеми, потом придешь сюда и расскажешь обо всем мне.
  — Сжальтесь, — сказал я.
  — С какой стати, — сказал Пуаро. — Тебе понравится.
  — Вы, кажется, забыли, что у меня есть и своя работа.
  — Немного развлечений работе только на пользу, — уверил меня Пуаро.
  Я встал и рассмеялся.
  — Да вы у нас доктор, — сказал я. — Ладно. Еще какое-нибудь мудрое напутствие? Кстати, что скажете насчет этих странных часов?
  И снова Пуаро откинулся в кресле, закрыв глаза. То, что он затем произнес, прозвучало весьма неожиданно:
  
  Пришла пора, — промолвил Морж, —
  Поговорить о том,
  Кто съел морковь и кабачок,
  Что сталось с королем,
  О дырках в старых башмаках
  И море с кипятком.
  
  Он вновь открыл глаза и кивнул.
  — Понятно? — сказал он.
  — Цитата из «Моржа и Плотника». «Алиса в Зазеркалье».
  — Именно. В данный момент это все, чем я могу тебе помочь, mon cher. Подумай над этим.
  Глава 15
  Народу на предварительное слушание пришло немало Краудин, растревоженный убийством в самом центре городка, с нетерпением ждал сенсационных разоблачений. Все же разбирательство проходило спокойно, насколько это вообще возможно. Шейла Вебб напрасно боялась этого испытания — длилось оно не дольше двух минут.
  Телефонным звонком ее вызвали из бюро «Кавендиш» в дом номер девятнадцать по Вильямову Полумесяцу. Она отправилась туда и, как и было велено, прошла в гостиную. В гостиной она обнаружила мертвое тело, закричала и бросилась вон, чтобы позвать на помощь. Ни вопросов, ни уточнений к рассказу Шейлы Вебб не последовало. Мисс Мартиндейл, которая тоже давала свидетельские показания, говорила еще короче. Какая-то женщина, вероятно мисс Пебмарш, позвонила по телефону и попросила прислать стенографистку, желательно мисс Шейлу Вебб, в дом номер девятнадцать по Вильямову Полумесяцу и потом дала некоторые дополнительные указания. Мисс Мартиндейл заметила точное время звонка — один час сорок девять минут. И на этом она закончила.
  Вызванная после нее мисс Пебмарш категорически отрицала, что в день убийства обращалась в бюро с какой бы то ни было просьбой. Сообщение инспектора уголовной полиции Хардкасла было кратким и бесстрастным. После вызова по телефону он отправился в дом номер девятнадцать по Вильямову Полумесяцу, где обнаружил тело убитого мужчины.
  Коронер задал вопрос:
  — Удалось ли вам установить личность убитого?
  — Пока нет, сэр. И по этой причине я хотел бы просить вас отложить разбирательство.
  — Согласен.
  Затем последовали показания медицинского эксперта. Полицейский врач, доктор Ригг, доложил суду, что осматривал тело дважды — в доме номер девятнадцать по Вильямову Полумесяцу и потом в полиции, — и зачитал свое заключение.
  — Доктор, скажите, вы могли бы приблизительно определить время наступления смерти?
  — Я закончил осмотр в половине четвертого. Полагаю, смерть наступила между половиной второго и половиной третьего.
  — Нельзя ли сказать точнее?
  — Я бы не рискнул. Тут нужно учитывать слишком много факторов — возраст, состояние организма и многое другое. Но скорее всего, наиболее вероятное время — два часа дня или чуть пораньше.
  — Вы произвели вскрытие?
  — Да.
  — Причина смерти?
  — Жертву зарезали острым длинным ножом. Возможно, это был нож вроде французского кухонного-с тонким острием. Острие вошло в тело… — Тут доктор приступил к техническим подробностям.
  — Смерть наступила мгновенно?
  — Нет, человек этот оставался жив в течение нескольких минут.
  — И при этом не кричал, не сопротивлялся?
  — В его состоянии вряд ли это было возможно.
  — Доктор, прошу вас, поясните, что вы имеете в виду.
  — Я провел соответствующие анализы всех соответствующих органов. Могу сказать, что в момент смерти жертва находилась в состоянии комы в результате воздействия лекарства.
  — Вы можете назвать это лекарство?
  — Да. Хлоралгидрат.
  — А можете вы сказать, каким именно образом попал он в организм убитого?
  — Скорее всего, вместе с алкоголем. Тогда действие наступает почти мгновенно.
  — Н-да, по моим сведениям, этот коктейль хорошо известен в некоторых кварталах и называется «Микки-финн», — пробормотал коронер.
  — Совершенно верно, — сказал доктор Ригг. — Наверняка убитый, ничего не подозревая, выпил этот коктейль и уже через несколько минут потерял сознание.
  — И вы полагаете, что тогда-то его и убили?
  — Уверен. Это объясняет и отсутствие следов борьбы, и безмятежное выражение лица.
  — Как долго пробыл он без сознания?
  — Трудно сказать наверняка. Тут опять все зависит от состояния здоровья. Могу утверждать только одно — пролежал он не меньше получаса, а скорей всего, даже дольше.
  — Благодарю вас, доктор Ригг. Скажите только, когда убитый в последний раз ел.
  — В тот день он не обедал, если вас интересует именно это. В течение четырех часов, предшествовавших убийству, он не принимал никакой плотной пищи.
  — Еще раз благодарю вас. Думаю, это все.
  Коронер оглядел зал и произнес:
  — Предварительное слушание дела откладывается на две недели до двадцать восьмого сентября.
  Слушание закончилось, и публика потянулась к выходу. Пришедшая в суд вместе со всеми девушками из бюро «Кавендиш» Эдна Брент замешкалась у дверей. Бюро в то утро было закрыто. Одна из машинисток, Морин Уэст, обернулась к Эдне:
  — Ну, как тебе все это? Слушай, пойдем поедим в «Синей птичке»? Времени у нас хоть отбавляй. Во всяком случае, у тебя.
  — Времени у меня не больше, чем у вас, — обиженно ответила Эдна. — Наша Кошка заявила, что мне лучше ходить обедать в первый перерыв. Придумала. Так что лучше, пока есть лишний часок, я пройдусь по магазинам.
  — Ну-у, она как всегда, — сказала Морин. — Вечно устроит какую-нибудь пакость. Контора откроется в два, опаздывать не стоит. Ты что, кого-нибудь ищешь?
  — Шейлу. Я не видела, ушла она или нет.
  — Давно уже, — ответила Морин, — сразу, как только дала показания. Она ушла с молодым человеком — не рассмотрела с кем. Ты идешь?
  Эдна все еще мешкала и сказала:
  — Идите без меня… мне все равно еще по магазинам… Морин ушла вслед за остальными. Эдна осталась у входа. В конце концов она решилась обратиться к молодому светловолосому полицейскому, который стоял у дверей.
  — Нельзя ли мне вернуться? — робко пробормотала она. — Мне нужно поговорить с этим… кто приходил к нам в бюро… с инспектором, как его…
  — Инспектором Хардкаслом?
  — Да-да. Он сегодня давал свидетельские показания.
  — Ну-у… — Молодой полицейский заглянул внутрь и увидел инспектора, занятого разговором с коронером и констеблем графства.
  — Он сейчас очень занят, мисс, — сказал он. — Если бы вы заглянули позднее или передали бы через меня… У вас что-нибудь важное?
  — Вряд ли, — сказала Эдна. — Так… просто я никак не пойму, почему она сказала… Я помню… — И она, недоуменно сдвинув бровки, отвернулась.
  Она добрела до Хлебного рынка, а потом пошла дальше по Главной улице, все еще силясь что-то обдувать и растерянно хмуря брови. Попытки разобраться в чем-то самой удавались Эдне не слишком. Чем больше она старалась разложить все по полочкам, тем больше запутывалась.
  Раз она сказала вслух:
  — Но этого быть не может… Не может быть, она лжет… Вдруг, приняв какое-то решение, она свернула с Главной улицы на Олбанскую дорогу и пошла в сторону Полумесяца.
  С того дня, когда в печати появились сообщения об убийстве, возле дома номер девятнадцать по Вильямову Полумесяцу собирались целые толпы зевак. Удовольствие, с которым при подобных обстоятельствах публика разглядывает обыкновенные камни и кирпичи, вещь загадочная. В первый день власти вынуждены были даже поставить полицейского, чтобы немного утихомирить собравшихся. Потом интерес поугас, но не иссяк. Фургоны торговцев здесь притормаживали, женщины с сумками на колесиках делали передышку минут на пять-шесть и, стоя на противоположной стороне улицы, таращили глаза, разглядывая аккуратненький домик мисс Пебмарш. Домохозяйки с корзинами вперивали в него жадные взгляды и останавливались, чтобы перекинуться с приятельницами свеженькой сплетней.
  — Это тот дом, тот самый…
  — Тело нашли в гостиной… Нет, я думаю, что гостиная впереди, слева…
  — А разносчик бакалейщика говорит — справа. Она почти забыла, зачем сюда пришла…
  Она вздрогнула, услышав возле самого уха чей-то голос, окликнувший ее по имени.
  Она обернулась и замерла от удивления.
  Глава 16
  Рассказывает Колин Овн
  Я заметил, как Шейла Вебб тихонько выскользнула из зала суда. Перед коронером она держалась прекрасно. Естественно. Волновалась, но не слишком. (Бекк сказал бы: «Отличный спектакль». Я прямо-таки слышал его голос.)
  С удивлением выслушал я конец показаний доктора Ригга (Дик Хардкасл ничего не сказал мне, а уж он-то должен был знать), а потом вышел за ней.
  — В конце концов, ничего страшного, — сказал я, догнав Шейлу.
  — Да, действительно. Коронер очень милый. — Она помолчала. — А что дальше?
  — Дальше разбирательство отложат за недостатком улик. Или недели на две, или до выяснения личности убитого.
  — Вы думаете, это выяснят?
  — Конечно, — сказал я, — в два счета. Можете не сомневаться.
  Она передернула плечами:
  — Холодно сегодня.
  Было вовсе не холодно. Я бы сказал, было даже довольно тепло.
  — Не хотите со мной пообедать? — предложил я. — Вам все равно еще рано возвращаться к своим машинкам.
  — Да. Сегодня у нас закрыто до двух.
  — Тогда пошли. Как вы относитесь к китайской кухне? Я уже вижу китайский ресторанчик, вон там — недалеко.
  Шейла, кажется, заколебалась.
  — Но мне и правда нужно в магазин.
  — Это нельзя сделать попозже?
  — Нет. Не могу… многие в час закрываются, у них перерыв до двух.
  — Хорошо. Тогда давайте встретимся позже. Через полчаса?
  На это она согласилась.
  Я прошел дальше, к морю, — пляж был пустынный, потому что дул сильный ветер, — приискал себе укромное местечко и уселся поудобнее.
  Мне нужно было подумать. Когда кто-то знает о тебе больше, чем ты сам, это всегда неприятно. А старик Бекк, Эркюль Пуаро, Дик Хардкасл — все они сразу отлично поняли то, в чем я решился признаться себе самому только что.
  Я думал об этой девушке — думал так, как прежде ни о ком и никогда.
  Дело было вовсе не в красоте — у нее было хорошенькое, немного необычное личико, и не больше. И не в женственности — не это главное.
  Главное заключалось в том, что почти с самого начала я понял, что это моя девушка.
  А ведь я не знал о ней самого важного!
  В два с небольшим я подошел к участку и спросил Дика. Дик сидел за своим столом над грудой бумаг. Он поднял на меня глаза и спросил, что я думаю о предварительном слушании.
  Я ответил, что все это показалось мне очень мило и очень прилично поставленным спектаклем.
  — Это у нас неплохо умеют.
  — А как насчет медэкспертизы?
  — Просто нокаут. Почему ты ничего не сказал мне?
  — Ты же уезжал. Ну как, посоветовался со своим специалистом?
  — Да.
  — Кажется, смутно и я его припоминаю. Одни усы.
  — Да уж, — согласился я. — Он ими очень гордится.
  — Ему, наверное, черт знает сколько лет?
  — Еще бы, но он не того, не «га-га», — сказал я.
  — А зачем ты к нему поехал-то? Из чистого благородного сострадания?
  — Ты подозрителен, как полицейский, Дик! В основном, да. Но, признаться, мне ведь еще и самому любопытно. Я, например, хотел услышать, что он скажет. Видишь ли, старик всегда уверял — по-моему, это просто бахвальство, — будто он, не вставая с кресла, с закрытыми глазами и сложенными ручками, просто поразмышляв, может с легкостью разрешить любую проблему. Вот я и решил вывести его на чистую воду.
  — И он действительно закрыл глаза и сложил ручки?
  — Да.
  — И что же он сказал? — с некоторым любопытством спросил Дик.
  — Он сказал, — отвечал я, — что это, должно быть, очень простое убийство.
  — Простое! — Хардкасл даже привстал со стула. — Господи Боже, почему?
  — Насколько я смог понять, — сказал я, — потому что обставлено слишком сложно.
  Хардкасл покачал головой.
  — Не думаю, — сказал он. — Звучит вроде тех умных штучек, которые любят в Челси, но все-таки непохоже. Что еще?
  — Велел побеседовать с соседями. Я сказал, что это мы уже и сами догадались сделать.
  — После медицинской экспертизы соседи становятся для нас еще интересней. Опоили его, наверное, где-нибудь в другом месте, а в девятнадцатый дом перенесли, чтобы там и убить.
  В этих словах мне почудилось что-то знакомое.
  — Миссис Как-там-ее, кошачья хозяйка, сказала почти то же самое. Тогда меня это зацепило: занятно сказано.
  — Ox уж эти кошки, — сказал Дик, и его передернуло. — Между прочим, оружие мы нашли. Вчера, — добавил он.
  — Нашли? Где?
  — В кошатнике. Наверное, выбросил убийца.
  — Отпечатков, конечно, нет.
  — Все вытерто. А нож может оказаться чьим угодно — не новый, наточен недавно.
  — Итак, что мы знаем? Жертву опоили, потом привезли в дом мисс Пебмарш… в машине? Каким образом?
  — Его могли перенести из соседнего дома через смежный садик.
  — Немножко рискованно, правда?
  — Сложно, — согласился Хардкасл, — и нужно хорошенько изучить привычки соседей. Скорее всего, привезли в машине.
  — Тоже рискованно. Машину заметили бы.
  — Не заметили же. Но согласен, убийца на это рассчитывать не мог. Прохожие могли обратить внимание…
  — Вряд ли, — сказал я, — машины примелькались. Конечно, если это не слишком роскошный, необыкновенный лимузин, но вряд ли…
  — Кроме всего прочего, было время обеда. Понимаешь, Колин, но ведь тогда на нашу сцену опять возвращается мисс Миллисент Пебмарш. Кажется невероятным, чтобы слепая могла зарезать здорового крепкого мужчину, но отравить…
  — Иными словами, если «он пришел, чтобы его убили», как выразилась наша миссис Хемминг, он пришел, ничего не подозревая, к мисс Пебмарш, и ему предложили стакан хересу или коктейль. Потом «Микки-финн» сделал свое дело, мисс Пебмарш — свое. Потом она сполоснула стакан, аккуратно перенесла тело на пол, выбросила нож в соседский сад и, как всегда, вовремя вышла из дому.
  — По пути позвонив в машинописное бюро…
  — Но зачем? И зачем она пригласила Шейлу?
  — Хотел бы я знать. — Хардкасл взглянул на меня. — А она, девушка, знает?
  — Говорит, что нет.
  — Говорит, что нет, — без выражения повторил Хардкасл. — Я тебя спрашиваю, что об этом думаешь ты.
  Минуты две я молчал. Что я думаю? Надо решать и выбирать. Правда выяснится потом. Если Шейла та, за кого я ее принимаю, вреда ей не будет. Резким движением я вынул из кармана открытку и бросил через стол.
  — Шейла получила по почте.
  Хардкасл исследовал ее со всех сторон. Открытка из серии «Дома Лондона». Центральный уголовный суд. Справа — аккуратно отпечатан адрес: мисс Шейле Вебб, 14, Пальмерстонское шоссе, Краудин, Сассекс. Слева, тоже отпечатанное, слово «Помни», и под ним «4-13».
  — Четыре тринадцать, — сказал Хардкасл. — Время, которое было там на всех часах. — Он покачал головой. — «Старый Бейли», «Помни», 4.13. Что же все это значит?
  — Она говорит, что не знает. — И я добавил:
  — А я ей верю.
  Хардкасл кивнул.
  — Я оставлю пока у себя. Может, вытянем что-нибудь.
  — Очень надеюсь.
  Я почувствовал некую возникшую между нами натянутость. Чтобы рассеять ее, я сказал:
  — Бумаг тут у тебя!
  — Как всегда. В основном чушь собачья. В картотеке убитый не числится, отпечатков тоже нет. Практически здесь все — письма от якобы опознавших убитого.
  Он прочел:
  
  «Уважаемый сэр, я уверен, что человека, чья фотография опубликована в газете, видел вчера, когда он торопился на поезд в Виллесдене. Он разговаривал сам с собой и показался мне очень взволнованным, обеспокоенным. Когда я его заметил, я решил, что с ним что-то случилось».
  «Дорогой сэр, мне кажется, что этот человек очень похож на двоюродного брата моего мужа. Джон живет в Южной Африке, но, может, уже вернулся. Правда, раньше он всегда носил усы, но ведь он мог их сбрить».
  «Уважаемый сэр, человека с фотографии в газете я видел вчера в вагоне метро. Тогда я подумал, что с ним что-то не так».
  
  — И конечно же, тут полным-полно дам, которые признают в нем своего мужа. Похоже, женщины понятия не имеют, как выглядят их мужья. А здесь вот — письма мамаш, которые не видели своих сыновей лет по двадцать и теперь воспылали надеждой.
  А вот список тех, кто у нас в розыске. Ничего подходящего. «Джордж Барлоу, 65 лет, пропал из дому». Жена думает, что он потерял память. Приписка внизу:
  «С собой много денег. Видели вместе с рыжеволосой вдовой». Почти наверняка сбежал.
  Следующий: «Профессор Харгрейвз, в прошлый вторник ждали на лекции. Не появился и не прислал телеграмму».
  Не похоже, что этот профессор всерьез заинтересовал Хардкасла.
  — Скорей всего, перепутал недели, — сказал он. — Возможно, он даже хотел сказать экономке, куда едет, да позабыл. И такого выше головы.
  На столе у Хардкасла зазвонил телефон. Он поднял трубку.
  — Да?.. Что?.. Кто нашел? Вы записали имя?.. Понятно. Давайте. — Он положил трубку на рычаг. Когда он снова повернулся ко мне, лицо его изменилось. Оно стало твердым, почти суровым.
  — На Полумесяце в телефонной будке найдена мертвая девушка, — сказал он.
  — Мертвая? — Я уставился на него. — Как…
  — Задушили. Собственным шарфом!
  Мне вдруг стало холодно.
  — Кто? Не…
  Хардкасл окинул меня холодным, оценивающим взглядом. Мне этот взгляд не понравился.
  — Нет, не она, — сказал он, — если ты испугался этого. Полицейский вроде бы узнал ее. Говорит, что эта девица работала в одной конторе с Шейлой Вебб. Зовут Эдна Брент.
  — Кто ее обнаружил? Констебль?
  — Мисс Вотерхауз, хозяйка дома номер восемнадцать. Кажется, что-то у нее случилось с телефоном, она вышла позвонить из автомата и увидела там в углу скорчившуюся девушку.
  Открылась дверь, и полицейский констебль сказал:
  — Звонил доктор Ригг, сэр, он уже выехал. Будет ждать вас на Полумесяце.
  Глава 17
  Прошел час с небольшим, и инспектор уголовной полиции Хардкасл, усевшись за свой стол, с облегчением пододвинул к себе чашку с казенным чаем. Лицо его все еще хранило холодное, жесткое выражение.
  — Прошу прощения, сэр. С вами хочет поговорить Пирс.
  Инспектор поднял голову.
  — Пирс? Хорошо. Пусть войдет.
  Молодой констебль вошел в кабинет, явно нервничая.
  — Прошу прощения, сэр. Я подумал, что должен все вам рассказать.
  — Что рассказать?
  — После слушания, сэр, я стоял на посту у входа. Эта девушка — та, что убили… Я говорил с ней… Она подошла сама…
  — Говорили? Вот как? И что же она сказала?
  — Она хотела вам что-то сообщить, сэр. Хардкасл выпрямился, тотчас насторожившись.
  — Хотела сообщить? Что именно она сказала?
  — Ничего особенного, сэр. Мне очень жаль, сэр, я был обязан придумать что-нибудь. Я спросил, не хочет ли она передать, что нужно, через меня, или, может быть, ей удобней подойти попоздней к вам в участок. Видите ли, в тот момент вы разговаривали с констеблем и с коронером, и я решил…
  — Ч-черт! — выдохнул Хардкасл. — Вы что, не могли попросить ее подождать, пока я не закончу?
  — Простите, сэр. — Юноша покраснел. — Конечно, так и нужно было сделать, но я не сообразил. Я ведь не знал, что это важно. Думаю, она — тоже Ее просто что-то немного беспокоило.
  — Беспокоило, — сказал Хардкасл. С минуту он сидел молча, перебирая в уме факты. Это та самая девушка, которую он встретил по дороге к дому миссис Лоутон, та, что хотела увидеться с Шейлой Вебб. Она узнала его и на мгновение заколебалась, не решаясь окликнуть. Что-то было у нее на уме. Вот именно. Что-то было. Занятый мыслями о Шейле, он проморгал что-то очень важное. Что-то ее беспокоило. Что? Теперь, может быть, никто уже этого не узнает.
  — Продолжайте, Пирс, — сказал он, — рассказывайте все, что только вспомните. — И, потому что был человеком справедливым, мягко добавил:
  — Вы ведь не знали, насколько это важно.
  Он отдавал себе отчет в том, что не очень-то хорошо изливать свой гнев и досаду на голову этого проштрафившегося мальчишки. Да и откуда тот мог знать! Его учили блюсти порядок и следить, чтобы под ногами начальства не путался кто попало. Если бы Эдна сказала, что у нее что-то важное или срочное, тогда другое дело. Но вряд ли она решилась бы, подумал Хардкасл, припомнив свое первое от нее впечатление еще в конторе, — не тот человек. Тугодумша. И, вероятно, сама не верила в свои умственные способности.
  — Пирс, не могли бы вы в точности припомнить, как и что она говорила? — попросил он.
  Пирс взглянул на него с благодарностью.
  — Конечно, сэр. Она подошла ко мне, когда все расходились. С минуту она постояла в нерешительности, оглядываясь, будто кого-то искала. Думаю, что не вас, сэр. Кого-то другого. Потом подошла ко мне и спросила, нельзя ли ей поговорить с офицером полиции, тем самым, что давал показания. А я, как я уже говорил, увидел, что вы заняты разговором со старшим констеблем, и сказал, что сейчас у вас очень много работы и что она может или передать через меня, или попозже зайти в участок. Она, кажется, сказала, что именно так и сделает. А я сказал, что если у нее что-нибудь важное…
  — Ну?! — Хардкасл подался вперед.
  — Она ответила, что ничего особенного. Просто ей непонятно, как так могло получиться и почему она так сказала.
  — «Как так могло получиться, почему она так сказала», — повторил Хардкасл.
  — Да, но я не уверен, что передаю слово в слово. Возможно, то звучало вроде: «Но этого быть не могло. Почему же она так сказала?» Она хмурилась, выглядела озадаченной. Но когда я ее спросил, сказала, что это не имеет значения.
  Не имеет значения, сказала девушка. Та самая девушка, которую через пару часов нашли мертвой в телефонной будке…
  — Рядом с вами во время разговора никто не стоял? — спросил он.
  — Сэр, там было полно народу, вы же знаете, все расходились. На слушаниях всегда много людей. А об этом убийстве печать подняла такой шум, склоняют его так и эдак.
  — И вы никого не запомнили из тех, кто стоял рядом с вами или проходил мимо, кого-нибудь из свидетелей, например?
  — Боюсь, что нет, сэр.
  — Ладно, — сказал инспектор, — ничего не поделаешь. Ладно, Пирс, если потом что-нибудь вспомните, немедленно мне сообщите.
  Инспектор сделал усилие, чтобы сдержать злость и досаду на себя. Эта похожая на кролика девица что-то знала. Нет, не стоит употреблять такое громкое слово — не знала, скорее, что-то видела или слышала. И это что-то встревожило ее, и тревога усилилась после слушания. Что же это могло быть? Чьи показания? По всей вероятности, показания Шейлы Вебб. Два дня назад, чтобы увидеться с Шейлой, она заходила к ее тетке. Конечно, можно было поговорить и в конторе. Зачем же ей понадобилось идти к Шейле домой? Или она узнала нечто такое, что привело ре в смятение? Или хотела посоветоваться о чем-то таком, о чем не спросишь на людях, в конторе, а только с глазу на глаз? Похоже на то. Очень похоже.
  Он отпустил Пирса и отдал несколько распоряжений сержанту Крею.
  — Как вы думаете, зачем она туда пошла? — спросил сержант Крей.
  — Я бы сам хотел это знать, — сказал Хардкасл. — Конечно, возможно, что просто из любопытства — захотелось увидеть сам дом. Ничего удивительного — гам, наверное, полгорода перебывало.
  — Что верно, то верно, — с чувством сказал сержант Крей.
  — А с другой стороны, — медленно проговорил Хардкасл, — она могла пойти, чтобы увидеться с человеком, который там живет.
  Когда сержант Крей вышел из кабинета, Хардкасл записал в блокноте три номера.
  — Двадцать, — написал он и поставил вопросительный знак. Потом приписал. — Девятнадцать? — Добавил:
  — Восемнадцать? — Он записал и фамилии владельцев:
  — Хемминг, Пебмарш, Вотерхауз. — Три дома на верхнем краю Полумесяца он исключил. Если бы Эдна Брент собиралась зайти в один из них, вряд ли она пошла бы с противоположной стороны.
  Хардкасл продумал три версии.
  Во-первых, дом номер двадцать. Там нашли нож, которым совершено убийство. Скорее всего, его зашвырнули из сада номера девятнадцать, но это лишь предположение. Его могла забросить в кусты и владелица дома номер двадцать. На допросе миссис Хемминг в ответ лишь рассердилась. «Швырнуть в моих кошечек таким ножом — просто безнравственно!» — сказала она. Какая могла быть связь между Эдной Брент и миссис Хемминг? «Никакой», — решил Хардкасл и перешел к мисс Пебмарш.
  А что, если Эдна Брент отправилась на Полумесяц, чтобы увидеться с мисс Пебмарш? Мисс Пебмарш тоже давала в тот день показания. Вполне возможно, что именно они и вызвали беспокойство Эдны. С другой стороны, она забеспокоилась до слушания дела в суде. Может, она что-то узнала о мисс Пебмарш? Например, о некоей связи между мисс Пебмарш и Шейлой Вебб. Тогда понятны ее слова, сказанные Пирсу: «Такого быть не могло».
  — Домыслы, домыслы, одни домыслы, — сердито подумал Хардкасл.
  Дом номер восемнадцать. Тело обнаружила мисс Вотерхауз. Как и все сыщики, Хардкасл не доверял людям, которые вот так вдруг находят труп. Ведь когда его обнаружит посторонний, для убийцы это просто подарок — не нужно суетиться, придумывать алиби, а новые отпечатки… Тут все против мисс Вотерхауз — с одной оговоркой. Ни одного подходящего мотива. Ни одного, который бы объяснил, зачем ей понадобилось убрать Эдну Брент. Мисс Вотерхауз не давала показаний. Но в суд пришла. Эдна могла как-то узнать, что именно она и назвалась по телефону мисс Пебмарш и попросила прислать стенографистку в дом номер девятнадцать.
  Еще один домысел.
  И, наконец, сама Шейла Вебб…
  Рука инспектора потянулась за телефонной трубкой. Он набрал номер гостиницы, где остановился Колин Овн. Колин ответил сразу.
  — Это Хардкасл… Во сколько ты сегодня обедал с Шейлой Вебб?
  Последовала небольшая пауза, потом Колин спросил:
  — А откуда ты знаешь, что мы вместе обедали?
  — Чертовски трудно догадаться! Так обедали или нет?
  — Мне что, нельзя уже и пообедать с ней?
  — Да можно! Сколько угодно! Мне только нужно знать время. Вы ушли прямо из суда?
  — Нет. Она пошла в магазин. Мы встретились в час дня в китайском ресторанчике рядом с рынком.
  — Понятно.
  Хардкасл заглянул в свои записи. Эдна Брент умерла между двенадцатью тридцатью и часом дня.
  — Не хочешь ли ты узнать, что нам подали на обед?
  — Не ерепенься. Мне нужно точное время. Для ясности.
  — Понятно. Конечно, конечно.
  Последовало молчание. Чтобы снять возникшую неловкость, Хардкасл сказал:
  — Если ты свободен сегодня вечером…
  Колин перебил:
  — Я уезжаю. А сейчас укладываю вещи. Есть одно дельце. За границей.
  — Когда вернешься?
  — Черт его знает. По меньшей мере, через неделю, а может, через две, а может, и никогда.
  — Не везет тебе? — спросил Хардкасл.
  — Не уверен, — сказал Колин и повесил трубку.
  Глава 18
  
  1
  Хардкасл подошел к дому номер девятнадцать по Вильямову Полумесяцу как раз в тот момент, когда мисс Пебмарш собиралась уходить.
  — Позвольте вас на минутку, мисс Пебмарш.
  — О! Вы… инспектор уголовной полиции Хардкасл?
  — Да. Могу я задать вам несколько вопросов?
  — Я боюсь опоздать на занятия. Это надолго?
  — Уверяю вас, не дольше трех-четырех минут.
  Она вернулась в дом, за нею вошел инспектор.
  — Вы уже слышали сегодняшние новости? — спросил он.
  — А что, что-нибудь произошло?
  — Я думал, вы уже знаете. На вашей улице в телефонной будке убита девушка.
  — Убита? Когда?
  — Два часа сорок пять минут тому назад, — сказал он, взглянув на напольные часы.
  — Я ничего об этом не слышала. Ничего, — сказала мисс Пебмарш. На миг в ее голосе зазвучали гневные вотки. Будто к ней вернулось ощущение беспомощности, и это глубоко ее ранило. — Убита… девушка… Кто?
  — Эдна Брент. Она работала в бюро «Кавендиш».
  — Еще одна оттуда. Ее тоже сюда послали, вроде той, Шейлы… забыла фамилию?
  — Не думаю, — сказал инспектор. — К вам она не заходила?
  — Ко мне? Нет. Разумеется, нет.
  — А если бы все же зашла — вы были дома?
  — Не знаю. В какое, вы говорите, время?
  — Примерно в двенадцать тридцать или чуть позже.
  — Тогда, да, — сказала мисс Пебмарш, — я была дома.
  — Чем вы занимались сегодня, когда ушли из суда?
  — Я сразу вернулась домой. — Она помолчала, потом спросила:
  — Почему вы решили, что она могла ко мне зайти?
  — Сегодня утром она приходила в суд и видела вас. Что-то ее сюда привело, а насколько нам известно, она никого больше на Полумесяце не знала.
  — Но с какой бы стати она пошла ко мне — только лишь потому, что увидела сегодня?
  — Ну, — сказал инспектор, и на губах его заиграла легкая улыбка, потом он сообразил, что мисс Пебмарш не в состоянии оценить ее неотразимость, и постарался, чтобы она прозвучала в голосе. — Разве поймешь этих девиц? Может быть, ей захотелось взять у вас автограф. Или что-то вроде того.
  — Автограф! — с презрением повторила мисс Пебмарш. Потом добавила:
  — Что ж, может быть, вы и правы. И такое бывает. — И она резко мотнула головой. — Я могу уверить вас только в одном, инспектор Хардкасл, сегодня этого не случилось. С тех пор как я пришла домой, ко мне не заходил ни один человек.
  — Хорошо. Спасибо, мисс Пебмарш. Мы решили, что нужно проверить любую возможность.
  — Сколько ей было лет? — спросила мисс Пебмарш.
  — Кажется, девятнадцать.
  — Девятнадцать? Совсем юная. — Голос ее дрогнул. — Совсем юная. Бедная девочка. Кому понадобилось убивать такого ребенка?
  — Случается, — сказал инспектор.
  — Какой она была? Красивой, хорошенькой, привлекательной?
  — Нет, — сказал Хардкасл. — Думаю, ей очень хотелось быть именно такой, но нет, не была.
  — Тогда почему? — сказала мисс Пебмарш. И снова покачала головой:
  — Мне очень жаль. Жаль больше, чем я могу высказать словами, инспектор, но мне нечем помочь вам.
  Хардкасл ушел, поразившись не в первый раз силе характера слепой мисс.
  
  
  2
  Мисс Вотерхауз была дома. Верная своей привычке, она так неожиданно распахнула дверь, будто в ней сидело тайное желание застать кого-нибудь за недостойным занятием.
  — А, это вы, — сказала она. — Но я уже все рассказала вашим людям.
  — Я уверен, что вы ответили на все заданные вопросы, — сказал он. — Но поймите, обо всем ведь сразу не спросишь. Теперь нам понадобилось уточнить кое-какие детали.
  — Какие еще детали? Это был просто кошмар, — сказала мисс Вотерхауз с таким обиженным видом, будто убийство было делом его рук. — Да входите, входите. Не стоять же вам целый день на пороге. Входите, садитесь и спрашивайте обо всем, что вам угодно, хотя я не понимаю, что я еще могу сказать. Я уже говорила — я вышла позвонить. Я открыла дверь будки, а там девушка. В жизни не испытывала подобного потрясения. Я побежала, позвала полицейского. А потом, если вам интересно, вернулась сюда и — для профилактики — выпила бренди. Для профилактики, — свирепо добавила мисс Вотерхауз.
  — Вы поступили очень разумно, мадам, — сказал инспектор Хардкасл.
  — Вот так-то, — закончила мисс Вотерхауз.
  — Я хотел спросить вас, не встречались ли вы с этой девушкой раньше?
  — Возможно, десятки раз, — сказала мисс Вотерхауз, — но я не помню ее. Я хочу сказать, что, вполне вероятно, я ее видела у Вулворта, или в автобусе, или, быть может, она продала мне билет в кино.
  — Она работала стенографисткой в бюро «Кавендиш».
  — Не припомню, чтобы когда-либо пользовалась услугами стенографистки. Может быть, раньше она работала в конторе моего брата в «Гейнсфорд и Светтенхем». Вы к этому клоните?
  — Нет, — сказал инспектор Хардкасл, — похоже, что к нам это отношения не имеет. Я лишь хотел спросить, не заходила ли она к вам сегодня утром, перед тем как ее убили?
  — Ко мне? Разумеется, нет. С какой стати?
  — Пока неизвестно, — сказал инспектор. — Значит, вы утверждаете, что некто, кто видел, как она входила в вашу калитку, ошибся? — Он с невинным видом посмотрел на нее.
  — Кто-то видел, как она входила в мой сад? Чушь, — сказала мисс Вотерхауз. Потом она заколебалась. — Или…
  — Или?
  — Я подумала, может быть, она опустила в мой ящик листовку или что-нибудь вроде… После обеда я нашла там какую-то бумажку. Кажется, призыв на митинг по поводу ядерного разоружения. Там каждый день что-то лежит. Я думаю, она вошла и опустила в ящик бумажку… но не можете же вы поставить мне это в вину?
  — Конечно, нет, мисс Вотерхауз. А теперь о вашем телефонном звонке. Вы сказали, будто ваш телефон не в порядке. А на станции говорят, что он исправен.
  — На станции! Слушайте их больше! Я набрала номер, а там гудка нет, треск — так что я вышла позвонить на улицу.
  Хардкасл поднялся.
  — Прошу прощения, мисс Вотерхауз, за причиненное беспокойство, но мы решили, что Эдна Брент приходила на Полумесяц, чтобы с кем-то встретиться, и забегала в дом неподалеку от места убийства.
  — А-а, и поэтому вам надо опросить всех, кто здесь живет, — сказала мисс Вотерхауз. — Думаю, что скорее всего она заходила к моей соседке. Я говорю о мисс Пебмарш.
  — У вас есть основания так считать?
  — Вы сказали, эта девушка — стенографистка из бюро «Кавендиш». А я помню, как говорили, что мисс Пебмарш позавчера, когда убили того беднягу, вызывала стенографистку именно оттуда.
  — Да, говорили, но мисс Пебмарш отрицает это.
  — Но вы не спрашивали меня, — сказала мисс Вотерхауз, — а если бы обратились ко мне вовремя, я бы вам растолковала, что она просто выжила из ума. Я говорю о мисс Пебмарш. Конечно, она и в бюро звонила, и стенографистку вызвала. А потом, наверное, забыла.
  — Не думаете же вы, что она убийца.
  — Ни Боже мой! Я прекрасно знаю: в ее доме убит человек, но ни на секунду не могла бы предположить, что мисс Пебмарш имеет к этому хоть малейшее отношение. Нет. Просто, мне кажется, у нее, как у всех людей, есть свои странности. Однажды я знала женщину, которая все время звонила кондитеру и заказывала дюжину меренг. Ей они были ни к чему, и когда рассыльный их приносил, она говорила, что знать ничего не знает. Вот так-то.
  — Что же, вполне возможно, — сказал инспектор Хардкасл.
  Он попрощался с мисс Вотерхауз и вышел.
  Предположение мисс Вотерхауз показалось ему не слишком убедительным. А если она посчитала возможным, что кто-то видел, как Эдна выходила из ее калитки, значит, какое-то отношение к этому делу она имеет, а ее предположение относительно того, что девушка шла в дом номер девятнадцать, всего лишь вынужденная уловка.
  Хардкасл посмотрел на часы и решил, что сейчас самое время наведаться в Бюро машинописи и стенографии «Кавендиш». Он знал, что оно открывается в два. Может быть, от девушек он что-то узнает. И встретится с Шейлой Вебб.
  
  
  3
  Он вошел в контору, и одна из девушек сразу поднялась со своего места.
  — Вы ведь инспектор уголовной полиции Хардкасл? — сказала она. — Мисс Мартиндейл ждет вас.
  Она открыла перед ним дверь в кабинет. Мисс Мартиндейл тотчас пошла в атаку.
  — Это безнравственно, инспектор, совершенно безнравственно! Вы просто обязаны разобраться во всем до конца. И немедленно. И как следует. Полиция существует для того, чтобы защищать граждан, сейчас моему бюро это необходимо. Мне нужно, чтобы мои девочки чувствовали себя в безопасности, и я добьюсь этого.
  — Мисс Мартиндейл, я уверен, что…
  — Вы же не станете отрицать, что две мои девочки — две! — стали жертвами какого-то психа! Совершенно очевидно, что у него — как это теперь называют? пунктик? комплекс? — в отношении секретарш и стенографисток. Он явно испытывает на прочность мое учреждение. Сначала он выкинул бессердечную шутку над Шейлой Вебб, заставив ее обнаружить труп, — от такой шутки бедная девочка могла лишиться рассудка, — а сегодня еще и это. Совершенно безобидная славная девочка убита в телефонной будке! Вы обязаны разобраться во всем до конца, инспектор.
  — Именно этим я и занимаюсь, мисс Мартиндейл. И сюда к вам я пришел за помощью.
  — За помощью! Какой помощью! Да если бы я могла чем-то помочь, я уже сама прибежала бы к вам. Вы обязаны отыскать этого убийцу, этого бессердечного шутника, который до смерти напугал Шейлу. Я строга к своим девочкам, инспектор, я не позволяю им отвлекаться в рабочее время, не позволяю сбегать и опаздывать. Но я не потерплю, чтобы кто-то издевался над ними, а тем более убивал! Я настаиваю на том, чтобы полиция их защитила, я настаиваю на том, чтобы люди, которым государство платит за то, чтобы они защищали его граждан, наконец взялись за работу. — И она впилась в инспектора взглядом — вылитый тигр в человечьем обличье.
  — Подождите немного, мисс Мартиндейл, — сказал инспектор.
  — Подождать?! Вы, я полагаю, решили, что теперь, когда моя бедная девочка погибла, впереди у вас вечность? Вы дождетесь, пока у нас еще кого-нибудь прикончат.
  — Не думаю, что вам следует этого бояться, мисс Мартиндейл.
  — А я не думаю, что сегодня утром, когда вы проснулись, вы ожидали, будто что-то случится с Эдной. Если бы это было действительно так, вы бы приняли какие-то меры. А вы только удивляетесь, и когда убивают одну мою девочку, и когда вторую ставят в невероятно двусмысленное положение. Чудовищная нелепость! Согласитесь, инспектор, такое мог сделать только сумасшедший. Все это будто взято из газет. А часы! Я заметила, что сегодня в суде о них вообще не говорили.
  — Сегодня утром нужен был минимум информации. Вы же знаете, мисс Мартиндейл, это предварительное слушание.
  — Я хочу сказать только одно, — сказала мисс Мартиндейл, снова вперившись в него взглядом, — вы обязаны что-то сделать.
  — Мисс Мартиндейл, все-таки, может быть, вы можете что-нибудь рассказать — какой-нибудь намек, — что случилось с Эдной. Может, вам показалось, будто ее что-то тревожит? Она ни о чем не советовалась с вами?
  — Если даже ее что-то и беспокоило, вряд ли она обратилась бы ко мне, — сказала мисс Мартиндейл. — Но с чего бы ей вдруг беспокоиться?
  Именно на этот вопрос и хотел получить ответ инспектор Хардкасл, но он уже понял, что от мисс Мартиндейл его не услышит. Поэтому он сказал:
  — Я хотел бы, если возможно, поговорить со всеми девушками вашего бюро. Насколько я понял, вряд ли Эдна Брент поверяла вам свои страхи или сомнения, но ведь она могла рассказать о них своим подругам.
  — Вполне возможно, — сказала мисс Мартиндейл. — Они все время сплетничают — ох уж эти девчонки. Только заслышат мои шаги перед дверью — и разом все машинки начинают стучать. А чем же они до этого занимались? Болтали. Болтовня, одна болтовня! — Немного остыв, она добавила:
  — Сейчас их здесь только трое. Если хотите, поговорите с ними. Остальные на вызовах. Я дам вам список имен и адресов.
  — Благодарю вас, мисс Мартиндейл.
  — Полагаю, вы захотите побеседовать с ними без меня, — сказала мисс Мартиндейл. — Если я встану рядом, они будут чувствовать себя скованно и не признаются в том, чем они тут только и занимаются — болтают и сплетничают.
  Она встала со своего места и распахнула дверь.
  — Девочки, — сказала она, — инспектору Хардкаслу нужно кое о чем с вами побеседовать. Можете на время прервать работу. Попытайтесь рассказать ему все, что знаете, чтобы помочь найти убийцу Эдны Брент.
  Она вернулась в свой кабинет и плотно закрыла за собой дверь. Три пары девичьих глаз уставились на инспектора. Он посмотрел на них и сразу, пожалуй, несколько смело, но умело прикинул, кто его собеседницы. Светловолосая плотная девушка в очках. Не слишком умна, но надежна. Несколько вульгарная с виду брюнетка, прическа которой наводит на мысль о том, что ей только что пришлось пережить шторм. Глаз у нее наверняка приметливый, но на ее показания вряд ли стоит полагаться. Все переиначит по-своему. Третья — хохотушка, которая — инспектор понял сразу — согласится со всем, что скажут остальные.
  Заговорил он спокойно и дружелюбно:
  — Я полагаю, вы все уже слышали, что случилось с Эдной Брент, с которой вы вместе работали?
  Три головы отчаянно закивали.
  — Между прочим, как вы об этом узнали?
  Они переглянулись, будто выбирая, кому говорить. По общему согласию начала светловолосая, которую звали, кажется, Дженет.
  — Эдна не пришла на работу вовремя, то есть к двум, — начала она.
  — А наша Кошка рассвирепела, — подхватила темноволосая Морин, но тут же одернула себя:
  — То есть я хотела сказать, мисс Мартиндейл.
  Третья хихикнула:
  — Мы ее между собой называем Рыжей Кошкой, — объяснила она.
  «Подходяще», — подумал инспектор.
  — Она просто ужасная, когда злится, — сказала Морин. — Так и наскакивает. Она спросила, не говорила ли Эдна, когда собирается вернуться — ей следовало хотя бы предупредить, что опоздает.
  Светловолосая добавила:
  — Я сказала мисс Мартиндейл, что Эдна была с нами в суде, но потом мы ее не видели и не знаем, куда она пошла.
  — Это правда? — спросил Хардкасл. — Вы даже не догадываетесь, куда она отправилась?
  — Я звала ее пообедать со мной, — сказала Морин, — но она, кажется, что-то задумала. Она ответила, что ей не хочется тратить на обед время. Лучше купить что-нибудь и поесть в конторе.
  — Значит, она собиралась вернуться на работу?
  — Конечно. Все мы должны были вернуться к двум.
  — В последние дни никто из вас не заметил в ней ничего необычного? Никому не показалось, будто она чем-то встревожена, обеспокоена? Может быть, она поделилась с кем из вас? Если да, я должен просить вас все рассказать.
  Они переглянулись — не украдкой, а просто пытаясь сообразить.
  — Эдна вечно тревожилась из-за каждого пустяка, — сказала Морин — Всегда все путала и попадала в дурацкие истории. До нее вообще все долго доходило.
  — И всегда с ней что-то случалось, — добавила хохотушка. — Помните, позавчера у нее отвалилась «шпилька»? Такое случалось с ней постоянно.
  — Помню, — сказал Хардкасл.
  Он вспомнил, как сокрушенно смотрела девушка на отвалившийся каблук.
  — Знаете, сегодня, когда Эдна не вернулась к двум, я сразу поняла, что случилось что-то ужасное, — сказала Дженет. И внушительно тряхнула головой.
  Хардкасл посмотрел на нее с некоторой неприязнью. Он всегда недолюбливал тех, кто умен задним числом. Он нисколько не сомневался в том, что у нее и в мыслях не было ничего подобного. Скорее она думала что-то вроде: «Ну и получит Эдна, когда вернется».
  — И все-таки когда вы услышали об убийстве? — повторил он вопрос.
  Они переглянулись. Хохотушка с виноватым видом залилась краской. Глазки стрельнули в сторону двери кабинета мисс Мартиндейл.
  — Э-э… я… я выскочила на минутку, — сказала она. — Я хотела купить домой пирожные, а я знаю, что к вечеру, когда мы заканчиваем работу, их уже не остается. Но только я вошла в магазин — вот тог, на углу, нас там всех знают, — продавщица и говорит: «Ох, она ведь с вами работала, утятки вы мои». А я спрашиваю. «Вы это о ком?» А она. «Да про девушку, которую убили в телефонной будке». Тут я и о пирожных забыла. Прибежала сюда, все рассказала, и в конце концов мы решили, что надо сказать мисс Мартиндейл, а тут она и сама вылетела из кабинета и давай кричать: «Вы чем тут занимаетесь! Никто не работает!»
  Дальше повествование переняла светловолосая Дженет.
  — А я сказала. «Мы не виноваты, мисс Мартиндейл. Мы узнали ужасную новость про Эдну».
  — И что же сказала или что сделала мисс Мартиндейл?
  — Ну, сначала она нам не поверила, — сказала брюнетка. — Она только фыркнула: «Чушь! Принесли из магазина какую-то сплетню. Это кто-то другой. Почему обязательно Эдна?» Она ушла в свой кабинет, позвонила в полицию, и оказалось, что все правда.
  — Но я не могу понять, — протянула Дженет почти мечтательно, — не могу понять, кому понадобилось убивать Эдну.
  — У нее даже парня не было, — сказала брюнетка.
  Все трое задумчиво поглядели на Хардкасла, будто он мог сию же минуту ответить на этот вопрос. Он вздохнул. Опять пусто. Может быть, от кого-нибудь из тех, кто на вызове, будет больше проку. Например, от Шейлы Вебб.
  — Шейла Вебб и Эдна дружили между собой? — спросил инспектор.
  Они незаметно переглянулись.
  — Кажется, не очень.
  — А где, кстати, мисс Вебб?
  Они ответили, что Шейла Вебб находится в гостинице «Кроншнеп» по вызову профессора Пурди.
  Глава 19
  Профессор Пурди, перестав диктовать, ответил на телефонный звонок с изрядной долей раздражения.
  — Кто?.. Кто?.. Вы хотите сказать, что он уже здесь?.. Хорошо, попросите его зайти завтра… А-а, понятно… Пусть поднимется.
  — Вечно что-нибудь да не так, — сказал он с досадой. — Как можно заниматься серьезной работой, если тебя все время перебивают. — Он немного сердито взглянул на Шейлу и спросил:
  — На чем мы остановились, милочка?
  Шейла было открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент раздался стук в дверь. Профессор Пурди с трудом оторвался от хронологических сложностей примерно трехтысячелетней давности.
  — Да! — сказал он брюзгливо. — Да, входите, кто там? Позвольте напомнить, что сегодня я просил не мешать.
  — Прошу прощения, сэр, прощу прощения, но это необходимо. Добрый вечер, мисс Вебб.
  Шейла Вебб отложила блокнот и встала. И Хардкасл подумал: действительно ли в глазах ее промелькнул страх — или ему только показалось?
  — Ну, что вам нужно? — резко сказал профессор.
  — Я инспектор уголовной полиции Хардкасл. Мисс Вебб это уже знает.
  — Понятно, — сказал профессор. — Понятно.
  — Мне нужно сказать несколько слов мисс Вебб.
  — А вы не можете подождать? Вы выбрали наименее подходящее время для разговора. Наименее подходящее. Мы как раз подошли к самому главному. Мисс Вебб освободится минут через пятнадцать… или тридцать. Э-э, примерно. Ах ты Боже мой! Неужели уже шесть?
  — Искренне сожалею, профессор, — голос Хардкасла звучал очень твердо.
  — Ну хорошо, хорошо. Вы, милочка, как я полагаю, нарушили за рулем какое-нибудь правило дорожного движения? Эти стражи дорог чересчур щепетильны. Позавчера один из них пытался мне доказать, будто я продержал машину на стоянке больше четырех с половиной часов. А я уверен, что это просто невозможно.
  — У нас дело чуть, посерьезней, чем-нарушение правил, сэр.
  — Ну да, ну да. Да у вас ведь и машины еще нет, не так ли, милочка? — Он рассеянно взглянул на Шейлу. — Да-да, припоминаю, вы сюда добираетесь на автобусе. Что же тогда там у вас, инспектор?
  — Я пришел сюда из-за девушки по имени Эдна Брент. — Он повернулся к Шейле. — Думаю, вы уже знаете.
  Она смотрела на него во все глаза. Чудесные глаза. Васильковые. Где-то он уже видел такие.
  — Эдну Брент? — Она вздернула брови. — Конечно, знаю. А что случилось?
  — Вижу, вы еще не слышали последние новости. Где вы обедали, мисс Вебб?
  Щеки ее порозовели.
  — Я обедала вместе со своим знакомым в ресторанчике Хо Танга… если вас действительно интересует именно это.
  — А потом вы пошли на работу?
  — Вы имеете в виду в бюро? Да, я пошла туда, и мне сказали, что профессор Пурди вызвал меня на два тридцать и что уже пора ехать.
  — Правильно, — кивнул профессор. — На два тридцать. И до сих пор мы работали. До сих пор. Боже мой! Я даже не предложил вам чаю! Простите, мисс Вебб, конечно, вам просто необходимо было передохнуть. Но вы сами должны были мне напомнить.
  — Не беспокойтесь, профессор, не беспокойтесь, вес в порядке.
  — Какое невнимание, — сказал профессор, — какое невнимание. Но прошу прощения, инспектор, я перебил вас.
  — Итак, вы не знаете, что произошло с Эдной Брент?
  — Произошло? — резко спросила Шейла, и голос ее зазвенел, как струна. — Произошло… с Эдной? Что вы хотите сказать? Она… она… попала под машину?
  — Ах, это лихачество так опасно, — вставил профессор.
  — С ней действительно кое-что произошло, — сказал Хардкасл. Он помолчал, а потом произнес, как можно жестче выговаривая слова:
  — Сегодня в двенадцать тридцать ее нашли задушенной в телефонной будке.
  — В телефонной будке? — Профессор наконец заинтересовался происходящим.
  Шейла Вебб не сказала ни слова. Она не отводила взгляда от Хардкасла. Губы ее слегка приоткрылись, глаза расширились. «Либо она впервые об этом слышит, либо она чертовски хорошая актриса», — подумал инспектор.
  — Боже мой, Боже мой, — сказал профессор. — Задушена в телефонной будке. По-моему, просто невероятно. На месте убийцы я выбрал бы какое-нибудь другое место. В самом деле. Ну и ну. Бедная девочка. Вот уж действительно не повезло.
  — Эдну… убили? За что?!
  — Мисс Вебб, известно ли вам, что позавчера Эдна пыталась встретиться с вами, для чего пришла в дом миссис Лоутон и дожидалась вас там какое-то время?
  — Опять я виноват, — печально сказал профессор Пурди, — но я не знал, что все это так важно. Ведь, конечно, важно. У Эдны что-то случилось?
  — Неизвестно, — сказал инспектор. — И, возможно, теперь так и останется неизвестным. Разве что вы поможете, мисс Вебб.
  — Я? Но как?
  — Вам не приходит в голову, зачем вы ей понадобились?
  Она покачала головой.
  — Ничего. Ничегошеньки.
  — Когда вы пришли в контору, она не дала понять, хоть намеком, что ее беспокоит?
  — Нет. Она… мы… я вчера туда не заходила. Я уехала по вызову клиента в Лендис-бей на весь день.
  — А вам не показалось, что в последнее время ее что-то тревожит?
  — Видите ли, Эдна всегда казалась или встревоженной, или растерянной. Она… как бы это сказать… она была очень робкой и очень неуверенной в себе. Я хочу сказать, она никогда не знала, правильно она поступает или нет. Как-то она пропустила целых две страницы в рукописи Арманда Левайна и страшно перепугалась, потому что сообразила, что наделала, когда уже отослала работу.
  — Ясно. Совета, что потом делать, она спросила у вас?
  — Да. Я сказала, что лучше всею быстренько отправить ему записку, потому что авторы никогда не начинают сию же минуту править машинопись. Сказала, что можно написать, объяснить, как все вышло, и попросить не сообщать мисс Мартиндейл. Но Эдна сказала, что ей это не нравится.
  — Она каждый раз советовалась с вами?
  — Да. Но само собой, мы не всегда сходились в том, как именно следует поступать. И тогда она снова терялась.
  — Значит, в тех случаях, когда Эдна Брент не знала, как поступить, она обращалась к кому-нибудь за советом? И часто?
  — Да. Часто.
  — А вы не думаете, что на этот раз могло произойти кое-что посерьезнее?
  — Нет. Что у нее могло быть серьезного? Действительно ли Шейла говорила искренне, или так только казалось?
  — Я не знаю, что она хотела мне сказать, — быстро и очень тихо продолжала она. — Понятия не имею. Я не знаю, почему она пришла ко мне домой и хотела поговорить именно там.
  — Ведь складывается впечатление — не правда ли, мисс Вебб, — что она не хотела затевать этот разговор на работе. Скажем, при всех. Возможно, она считала, что не стоит посвящать в это дело всех. Могло быть так?
  — Очень непохоже. Уверяю вас, совсем непохоже на Эдну. — Дыхание Шейлы участилось.
  — Значит, мисс Вебб, вы не можете нам помочь?
  — Нет. Мне очень жаль. Мне очень жаль Эдну, но я ничего не знаю.
  — Ничего, что имело бы хоть малейшее отношение к девятому сентября?
  — Вы… вы имеете в виду того человека… с Вильямова Полумесяца?
  — Вот именно.
  — Какая же здесь может быть связь? Что она знала о нем?
  — Наверное, ничего особенного, — сказал инспектор, — и все-таки что-то знала. Что-то, что могло навести нас на след. Мелочь. — Он помолчал. — Та телефонная будка, в которой ее убили, находится на Полумесяце. Это вам ни о чем не говорит, мисс Вебб?
  — Ни о чем.
  — А сами вы не ходили туда сегодня?
  — Нет, — с силой сказала она. — Я теперь обхожу это место. Я стала его бояться. Лучше бы мне никогда его не видеть, лучше бы мне никогда о нем не знать. Почему в тот день попросили прийти меня, именно меня? Почему Эдну убили там? Вы должны все выяснить, инспектор, должны, должны!
  — Именно этим мы и занимаемся, мисс Вебб, — сказал инспектор. И когда он добавил:
  — Я вам это обещаю, — в голосе его послышалась угроза.
  — Милочка, да вы дрожите! — сказал профессор Пурди. — Мне кажется, да-да, мне кажется, вам необходимо выпить рюмочку хереса.
  Глава 20
  Рассказывает Колин Овн
  Только я приехал в Лондон, я сразу отправился к Бекку.
  Он ткнул в мою сторону сигарой.
  — В этой твоей бредовой идее с полумесяцем что-то есть, — снизошел он до меня.
  — Наконец-то и я до чего-то додумался, вы это хотите скачать?
  — Не так сильно, конечно, но здесь есть с чем повозиться. Наш инженер-строитель Рамзи, владелец дома номер шестьдесят два по Вильямову Полумесяцу, не совсем тот, за кого себя выдает. Недавно некая фирма дала ему довольно любопытное поручение. Фирма настоящая, но почти совсем без прошлого, а то прошлое, что за ней есть, несколько странное. Пять недель тому назад Рамзи срочно уехал. Отбыл в Румынию.
  — Жене он сказал то же самое.
  — Едва ли, но уехал он туда. И сейчас там. Мне хотелось бы знать о нем больше. Для тебя уже подготовили визу и новый паспорт. Теперь ты Мигель Тренч. Вспомни все, что ты знаешь о редких цветах Балкан. Ты ботаник.
  — Дополнительные инструкции есть?
  — Нет. Информацию о своих связных получишь, когда разберешься с бумагами. А об этом мистере Рамзи узнай все. — Он кинул на меня пронзительный взгляд. — Ты мог бы глядеть и повеселей. — Сквозь сигарный дым он пристально смотрел на меня.
  — Я веселюсь только тогда, когда все концы подбиты, — уклончиво ответил я.
  — Полумесяц — да, верно, номер дома — нет. В шестьдесят первом живет совершенно безобидный строитель. Безобидный, конечно, с нашей точки зрения. Бедный старик Хенбери раздобыл не тот номер дома, но он был не далек от истины.
  — Вы проверили остальных? Или только Рамзи?
  — «Приют Дианы», похоже, чист, как сама Диана. Кошки и только кошки. Некоторый интерес представляет, правда, Мак-Нотон. Он, как тебе известно, профессор. Математик. И кажется, блестящий. Неожиданно оставил кафедру якобы по причине плохого здоровья. Может быть, и так. Но на вид здоровья у него хоть отбавляй. К тому же порвал всяческие отношения со старыми друзьями, что довольно странно.
  — Беда в том, — сказал я, — что мы привыкли считать в высшей степени подозрительным все и вся.
  — Может быть, может быть, — сказал полковник Бекк. — Иногда, Колин, я подозреваю тебя — вдруг ты переметнулся на их сторону. Иногда я подозреваю себя — вдруг я переметнулся на их сторону. А потом снова — на нашу. Вселенский кавардак.
  Мой самолет улетал в десять вечера. Я пошел навестить Пуаро. На этот раз он пил sirop de cassis (по-нашему, сироп из черной смородины). Предложил и мне. Я отказался. Джордж принес виски. Все, как всегда.
  — У тебя скверное настроение? — спросил Пуаро.
  — Нет. Просто лечу за границу.
  Он посмотрел на меня. Я кивнул.
  — Значит, так?
  — Значит, так.
  — Желаю успеха.
  — Спасибо. А у вас как дела, Пуаро, справились с домашним заданием?
  — Pardon.1578
  — Как насчет краудинского убийства — откинулись в кресле, прикрыли глаза и нашли ответ?
  — Все, что ты тут оставил, я прочел с большим интересом, — сказал Пуаро.
  — Тут не много, не так ли? Я же говорил, что с соседями — полный провал…
  — Напротив. По меньшей мере двое из них отпускают замечания, в которых что-то есть.
  — Кто? Где?
  Довольно раздраженным голосом Пуаро заявил, что мне следует перечитать собственные записи.
  — Тогда сам увидишь — это бросается в глаза. А сейчас нужно найти еще кого-нибудь.
  — Больше никого нет.
  — Должен быть. Всегда кто-нибудь что-нибудь видит. Это аксиома.
  — Может быть, и аксиома, но не в этом деле. Кстати, у меня новость. Произошло еще одно убийство.
  — Да? Так быстро? Любопытно. Рассказывай.
  Я рассказал. Он допрашивал меня с пристрастием, пока не вытянул все до последнего пустяка. Я рассказал ему и об открытке, которую отдал Хардкаслу.
  — «Помни, — четыре, один, три или — четыре, тринадцать», — повторил он. — Да, это оно и есть.
  — Что «оно и есть»?
  Пуаро прикрыл глаза.
  — На этой открытке не хватает одной детали — кровавого отпечатка указательного пальца.
  Я подозрительно посмотрел на Пуаро.
  — Но все-таки, что вы думаете об убийстве?
  — Все проясняется — как и всегда, одному убийце не справиться.
  — Но кто убийца?
  Лукавый Пуаро не ответил.
  — Ты не позволишь мне, пока ты в отъезде, провести небольшое расследование?
  — А именно?
  — Завтра я попрошу мисс Лемон написать письмо одному моему старому другу, адвокату, мистеру Эндерби. Я хочу кое-что уточнить в брачных записях Сомерсет-хауза. И еще она отправит за океан одну телеграмму.
  — По-моему, это нечестно, — возразил я. — Вы должны только сидеть и думать.
  — Но я этим и занимаюсь! Мисс Лемон должна всего-навсего получить подтверждение моим выводам. Я нуждаюсь не в информации, а в конфирмации.
  — Не верю я вам, Пуаро. Вы блефуете. До сих пор неизвестно даже, кто убит…
  — Мне — известно.
  — Как его имя?
  — Понятия не имею. Имя не важно. Мне известно — если ты в состоянии это понять — не имя, а кто он такой.
  — Мошенник?
  Пуаро закрыл глаза в подтверждении.
  — Частный детектив?
  Пуаро глаза открыл.
  — Я отвечу тебе небольшой цитатой. В последнее время мне нравится цитировать. А больше не скажу ничего. И с величайшей серьезностью он продекламировал:
  «Тут-тут-тут, придешь — тебя убьют».
  Глава 21
  Инспектор Хардкасл бросил взгляд на календарь на своем столе. Двадцатое сентября. Прошло уже больше десяти дней. А из-за того, что с самого начала все уперлось в опознание трупа, сделано намного меньше, чем ему хотелось. Расследование затянулось. Казалось, все дорожки зашли в тупик и оборвались. Лабораторные исследования одежды тоже ничего не дали. И в самой одежде нет никакой подсказки, где искать. Одежда добротная, хорошего качества, заграничная, не новая, но в хорошем состоянии. Никаких меток прачечной или чистки. Осмотр дантиста тоже ничего не дал. Убитый так и остался «таинственным незнакомцем». Хотя Хардкасл чувствовал, что нет в нем ничего таинственного. У него вид обычного нормального человека. Просто никто не может прийти и его опознать. Хардкасл понимал, что в этом-то вся и штука. Он вздохнул, вспомнив все телефонные звонки и письма, обрушившиеся на него после публикации в газетах фотографии, снабженной подписью: «Знаете ли вы этого человека?» Поразительно, сколько людей узнали в нем своего знакомого. Писали дочери, много лет назад лишившиеся отца и исполненные надежды, что видят его лицо. Старая женщина лет девяноста уверяла, будто узнала сына, который уехал из дому лет тридцать назад. Писали бесчисленные жены, принявшие его за пропавшего мужа. И только сестры не заявляли, будто это исчезнувший брат. Похоже, сестры реже лелеют надежду на встречу. И писали, конечно, бесчисленные свидетели, видевшие «именно этого» человека в Линкольншире, Ньюкасле, Девоне, Лондоне, в метро, в автобусе; то он с мрачным видом прятался на краю дороги, у волнолома, то выходил из кино, пытаясь прикрыть лицо. Из сотен нитей были выбраны и проверены самые многообещающие, но безрезультатно.
  А сегодня у инспектора вновь появилась надежда. Он еще раз взглянул на лежавшее перед ним письмо. Мерлина Райвл. Имя ему не нравилось. Он подумал: пожалуй, никто, будь он в здравом уме, не назвал бы свою дочь Мерлиной1579. Имя наверняка вымышленное, а значит, леди выбрала его самостоятельно. Зато Хардкаслу понравилось, как написано письмо. Сдержанно, в меру доверительно. Она писала, что ей кажется, будто убитый похож на ее мужа, с которым она рассталась сколько-то лет назад. Хардкасл назначил ей встречу на сегодняшнее утро. Он нажал кнопку звонка, и в кабинет вошел сержант Крэй.
  — Миссис Райвл еще не приехала?
  — Только что, — сказал Крэй. — Я как раз шел к вам доложить.
  — Как она выглядит?
  — Как-то по-театральному, — сказал Крэй, немного подумав. — Слишком накрашена, и не очень удачно. Но в общем, я сказал бы, впечатление приятное.
  — Вид расстроенный?
  — Нет, что-то я не заметил.
  — Хорошо, — сказал Хардкасл, — пусть войдет. Крэй удалился и тут же вернулся, провозгласив:
  — Миссис Райвл, сэр.
  Инспектор встал и пожал ей руку. Лет пятьдесят, прикинул он, но издалека — правда, довольно приличного далека — можно дать тридцать. Вблизи, из-за небрежно размалеванного лица, она показалась старше и пятидесяти, но все же инспектор остановился на этой цифре. Темные, заметно подкрашенные хной волосы. Шляпы не носит. Одета в темную юбку, белую блузку и пиджак. В руках большая сумка из шотландки. Бряцающий браслет или два, несколько колец. В общем, если судить по внешности, подумал он, человек она довольно приятный. Может быть, не совсем безупречный, но с характером легким, в меру великодушным и добрым. Стоит ли ей доверять? А вот это вопрос. Он бы не поручился, но в нынешнем деле он не стал ручаться бы ни за кого.
  — Очень рад вас видеть, миссис Райвл, — сказал он, — и очень надеюсь на вашу помощь.
  — Я, конечно, не до конца уверена, — извиняющимся тоном начала миссис Райвл, — но он очень похож на Гарри. Очень похож. Возможно, я и ошиблась, но надеюсь, что не отниму у вас времени зря.
  И весь вид у нее был виноватый.
  — Пусть это вас не беспокоит, — сказал инспектор. — Нам очень нужна ваша помощь.
  — Понимаю. Надеюсь оказаться полезной. Но видите ли, мы расстались очень давно.
  — Мне хотелось бы кое-что уточнить. Когда в последний раз вы видели своего мужа?
  — Попробую быть точной, — сказала миссис Райвл, — это же было сто лет назад. А память может и подвести. По-моему, я написала вам, что мы расстались лет десять назад. Но на самом деле больше. И кажется, даже больше пятнадцати. Время идет быстро. Вероятно, каждый предпочитает думать, что лет прошло меньше, чем на самом деле, — тонко заметила она, — потому что тогда кажешься себе моложе. Вы со мной не согласны?
  — Что же, вполне возможно, — согласился Хардкасл. — Значит, в последний раз вы виделись примерно пятнадцать лет назад? Когда вы поженились?
  — Тремя годами раньше.
  — Где вы тогда жили?
  — В местечке Шилтон Бьюс в Саффолке. Приятный городок. С ярмаркой. А так — с пятачок.
  — Чем занимался ваш муж?
  — Служил страховым агентом. По крайней мере, — она сделала паузу, — он так говорил.
  Инспектор пристально посмотрел на нее.
  — Вы знали, что это не так?
  — Не совсем… Не сразу. Просто я вдруг поняла, что он лжет. Удобная ложь для мужчины, вам не кажется?
  — Наверное, вполне возможно при определенных обстоятельствах.
  — Я хочу сказать, что это удобный предлог для долгих отлучек.
  — Ваш муж подолгу отсутствовал, миссис Райвл?
  — Да. Сначала я не придавала этому значения…
  — А потом?
  Она ответила не сразу:
  — Мы не могли бы закончить этот разговор? В конце концов, если это не Гарри…
  Он подивился ее здравому смыслу. Но что прозвучало в голосе — напряжение, беспокойство? Он не смог бы ответить.
  — Понимаю, — сказал он, — давайте закончим. Идемте со мной.
  Он встал и провел ее вниз к поджидавшей машине. По дороге она волновалась ничуть не больше любого другого, кто собирался посетить подобное место. Чтобы подбодрить ее, Хардкасл говорил, что и обычно:
  — Все будет хорошо. Ничего страшного. Это займет всего пару минут.
  Вывезли каталку, служитель откинул простыню. Несколько минут она не отводила от покойника глаз, дыхание ее участилось, еле слышно вздохнув, она резко отвернулась.
  — Это Гарри. Д-да. Он постарел, изменился… Но это Гарри.
  Инспектор кивнул служителю, взял ее под руку, отвел к машине, и они вернулись в участок. Он молчал. Он давал ей время прийти в себя. Едва они вошли в кабинет, констебль принес поднос с чаем.
  — Пожалуйста, миссис Райвл. Выпейте чашечку, вам станет легче. Потом поговорим.
  — Спасибо.
  Она положила в чай сахар, довольно много, и выпила почти залпом.
  — Вот мне и лучше, — сказала она. — Не то чтобы я волновалась, но такое зрелище, знаете ли, производит впечатление.
  — Вы уверены, что этот человек ваш бывший муж?
  — Уверена. Конечно, он постарел, но почти не изменился. Он всегда следил за собой. И выглядел этаким ладньм, славным и, знаете ли, порядочным.
  Да, подумал Хардкасл, точное определение. Именно порядочным. Вполне вероятно, что на самом деле он был отнюдь не таким. Некоторым это удается, и они неплохо умеют этим пользоваться.
  Миссис Райвл сказала:
  — Он всегда очень заботился о своей внешности. Наверное, они потому и попадались так легко. Им ничего в голову не приходило.
  — Кто попадался, миссис Райвл? — Голос Хардкасла звучал мягко и участливо.
  — Женщины, — сказала миссис Райвл. — Женщины. На них-то он и тратил все свое время.
  — Ясно. И вы узнали об этом?
  — Я… я догадалась. Его слишком подолгу не бывало дома. Конечно, я понимаю, мужчина есть мужчина. Я была уверена, что у него кто-то есть. Спрашивать о таких вещах бессмысленно. Солжет и все. Но я не подозревала, что… что он делает на этом деньги.
  — А он делал?
  Она кивнула.
  — Уверена.
  — Как вы об этом узнали?
  Она пожала плечами.
  — Однажды он вернулся из поездки. Сказал, что ездил в Ньюкасл. Он приехал и заявил, что пора сматываться. Игра окончена. Одна женщина попала из-за него в неприятное положение. Он сказал, что она учительница и шума тут не оберешься. Я задала ему пару вопросов. Он не стал запираться. Наверное, думал, что я знаю больше, чем на самом деле. Они легко попадались на его удочку, как и я в свое время. Он дарил кольцо, объявлял о помолвке, а потом предлагал ей вложить во что-нибудь деньги. Как правило, они сразу же соглашались.
  — А вам он это предлагал?
  — Да, но я не согласилась.
  — Почему? Вы уже тогда не доверяли ему?
  — Я из тех, кто верит только себе. Я, если можно так выразиться, знаю и мужчин, и их замашки, да и всю изнанку жизни. Во всяком случае, ничего такого я поручать ему не собиралась. Своими деньгами я распоряжаюсь сама. Если не хотите потерять деньги, держите их в своих руках. Я слишком много видела женщин и девушек, которые сами дали себя одурачить.
  — Когда он предложил заняться устройством ваших денег? До свадьбы или после?
  — Кажется, до свадьбы, но я отказалась, и больше он к этому не возвращался. Потом, когда мы уже поженились, он сказал, что у него появилась блестящая возможность вложить их в какое-то дело. А я сказала: «Ни к чему это». Не столько потому, что я не доверяла ему, но потому, что знаю мужчин — они частенько болтают о прекрасных возможностях, которые на самом деле гроша ломаного не стоят.
  — У вашего мужа были неприятности с полицией?
  — Вот еще, — сказала миссис Райвл. — Какая женщина захочет сообщить всему свету о том, как ее надули. Но в тот раз все могло обернуться и по-другому. Та женщина, или девушка, была образованная. Вряд ли она дала бы обмануть себя так же легко.
  — У нее должен был быть ребенок?
  — Да.
  — Это случалось не раз?
  — Думаю, да. — И она добавила:
  — Если честно, я не знаю, что у него было на первом месте. Только ли деньги — так сказать, как средство существования, — или же он принадлежал к числу тех мужчин, которые любят интрижки и не видят причин, почему бы не предоставить даме заплатить за удовольствие. — Теперь в голосе у нее послышалась горечь. Хардкасл мягко спросил:
  — Вы любили его, миссис Райвл?
  — Не знаю. Правда, не знаю. Думаю, наверное, да, иначе я не вышла бы за него замуж.
  — А вы… прошу прощения, действительно вышли?
  — Не знаю, — с чувством сказала миссис Райвл. — Поженились мы, как полагается. Даже в церкви венчались, но я понятия не имею, сколько раз и под сколькими именами он так женился. Когда я выходила за него, его звали Гарри Каслтон. Но не думаю, что у него было одно имя.
  — Гарри Каслтон. Правильно?
  — Да.
  — И вы жили в этом местечке, в Шилтон Бьюс, как муж и жена. Сколько вы там прожили?
  — Около двух лет. А до этого — в Донкастере. Не могу сказать, что в тот день, когда он пришел и все рассказал, я очень уж удивилась. Мне кажется, я уже тогда понимала, что он занимается чем-то подобным. Просто, видите ли, трудно в такое поверить сразу. Он всегда казался таким положительным. Этаким настоящим джентльменом.
  — А потом?
  — А потом он сказал, что сматываться надо быстро, а я сказала, что он может идти на все четыре стороны и что мне все это не нравится, — отвечала она задумчиво. — Я дала ему десять фунтов. Это все, что тогда было в доме. Он сказал, ему нужны деньги… С тех пор я его не видела ни разу. До сегодняшнего дня. Вернее, до того, как наткнулась на фотографию в газете.
  — Не было ли у него каких-то особых примет? Шрамов от операций? Переломов? Или чего-нибудь в этом роде?
  Она покачала головой.
  — Не помню.
  — Он когда-нибудь назывался Корри?
  — Корри? Нет, не помню. Я, во всяком случае, не слыхала.
  Хардкасл пододвинул к ней визитную карточку.
  — Лежала у него в кармане, — сказал он.
  — Все еще страховой агент, понятно, — бросила она. — Так я и думала… я говорю, все-таки он пользовался разными именами.
  — Вы сказали, что не виделись с ним пятнадцать лет?
  — Он ни разу не прислал мне даже рождественской открытки, если вы это имеете в виду, — сказала миссис Райвл, неожиданно улыбнувшись. — Но не думаю, что он знал, где меня искать. Вскоре после его бегства я вернулась на сцену. Труппа большей частью ездила по гастролям. Жизнь эта не то чтобы очень, и я отказалась от имени Каслтон и снова взяла свой прежний псевдоним.
  — Значит, Мерлина… не настоящее имя?
  Она покачала головой, и на губах ее появилась легкая, задорная улыбка.
  — Я сама его придумала. Оно необычно. По-настоящему меня зовут Флосси Гэпп. Окрестили меня Флоренс, и все и всегда называли меня или Флосси, или Фло. Флосси Гэпп. Не слишком-то романтично, правда?
  — Чем вы сейчас занимаетесь, миссис Райвл? Все еще на сцене?
  — Играю время от времени, — несколько уклончиво ответила миссис Райвл. — Потихоньку, если так можно выразиться.
  Хардкасл был человеком тактичным.
  — Понятно, — сказал он.
  — Я берусь за любую работу, — сказала она. — Помогаю устраивать небольшие приемы, играю там роль хозяйки, ну и все такое. Совсем неплохо. Во всяком случае, встречаешь разных людей. Правда, иногда дела — из рук вон.
  — С тех пор, как вы расстались с Гарри Каслтоном, вы ничего о нем не слышали?
  — Ни единого звука. Я думала, что, быть может, он за границей… или умер.
  — Я хочу задать вам еще один вопрос, миссис Райвл: не приходит ли вам в голову, зачем ваш бывший муж мог приехать в наш город?
  — Нет. Конечно же, не приходит. Я понятия не имею, чем он все эти годы занимался.
  — Мог он заниматься продажей фальшивых страховок или чем-то вроде?
  — Просто не знаю. Думаю, на него это не слишком похоже. Я хочу сказать, что Гарри всегда был очень осторожным. Он не стал бы рисковать и соваться туда, где можно попасться. Скорей уж он охотился за невестами.
  — Как вы думаете, он был способен на шантаж?
  — Даже не знаю… при случае, может, и да. Например, на шантаж какой-нибудь дамы, которой не хочется, чтобы нечто из ее прошлого растрезвонили всему свету. Он бы действовал наверняка. Учтите, я не утверждаю, я лишь говорю «возможно». И знаете ли, мне кажется, что не так-то уж он и гонялся за деньгами. Или сознательно губил чьи-то жизни. Просто у него была своя небольшая коллекция. — И она утвердительно кивнула головой. — Вот-вот, именно коллекция.
  — Женщины любили его, не так ли?
  — Да. И всегда легко попадались на его удочку. Наверняка оттого, что с виду он казался порядочным, положительным человеком. Они радовались, когда им удавалось заполучить такого жениха. Им уже мерещилась спокойная, устроенная жизнь. Похоже, что так. Я и сама на это надеялась, — призналась она.
  — Осталась одна мелочь. — Хардкасл вызвал сержанта. — Принесите, пожалуйста, часы.
  Сержант принес на подносе часы, прикрытые салфеткой. Хардкасл сдернул ее и представил поднос на обозрение миссис Райвл. Она разглядывала их с откровенным любопытством и удовольствием.
  — Очень миленькие, вам нравятся? Мне эти вот — очень. — И она коснулась пальцем бронзовых позолоченных часов.
  — Не случалось ли вам видеть их раньше? Они ни о чем вам не напоминают?
  — Нет, ни о чем. А разве они должны мне о чем-то напомнить?
  — Не упоминал ли когда-нибудь ваш муж имени Розмари?
  — Розмари? Погодите-ка. Была одна рыжая… нет, ту звали Розали. Боюсь, мне уже не вспомнить. Но я ведь могла и не знать о ней. Гарри не очень-то любил болтать.
  — А если бы стрелки часов стояли на четырех тринадцати… — Хардкасл не договорил.
  Миссис Райвл жизнерадостно хохотнула:
  — Я подумала бы, что скоро пора пить чай.
  Хардкасл вздохнул.
  — Хорошо, миссис Райвл, — сказал он, — мы очень вам благодарны. Следующее слушание состоится, как я уже говорил, послезавтра. Вы сможете прийти, чтобы дать показания?
  — Да. Да, конечно. Мне нужно будет только сказать, кто он? В подробности ведь вдаваться необязательно? Мне не понадобится рассказывать, чем он занимался?
  — На этот раз нет. Вы только подтвердите под присягой, что убитый — Гарри Каслтон, ваш бывший муж. Точную дату мы найдем в записях Сомерсет-хауза. Где вы поженились? Вы помните?
  — В местечке Донбрук в церкви Святого Михаила. Кажется, это случилось уже больше двадцати лет тому назад. Вы заставляете меня признать, что я одной ногой в могиле, — сказала миссис Райвл.
  Она встала и подала ему руку. Инспектор попрощался. Потом снова сел и сидел, постукивая по столу карандашом. Вошел сержант Крэй.
  — Вы довольны? — спросил он.
  — По-моему, да, — ответил инспектор. — Гарри Каслтон… может быть, может быть. Посмотрим, что у нас есть на этого парня. Кажется, не у одной женщины найдутся веские основания поквитаться с Гарри Каслтоном.
  — А с виду такой приличный, — сказал Крэй.
  — Это, — сказал Хардкасл, — был его основной капитал.
  Он опять посмотрел на часы с надписью «Розмари». Что это — напоминание?
  Глава 22
  Рассказывает Колин Овн
  
  1
  — Ну вот ты и вернулся, — сказал Эркюль Пуаро. Он аккуратно положил в книгу закладку, чтобы не потерять место, где остановился. На этот раз подле его локтя стояла чашка горячего шоколада. У Пуаро, определенно, в отношении напитков был отвратительный вкус. В кои-то веки он не стал заставлять меня составить компанию.
  — Как дела? — спросил я.
  — Скверно. Очень скверно. У нас в доме все что-то перестраивают и переделывают. Даже планировку квартир.
  — Вы не хотите, чтобы они стали удобней?
  — Они-то, конечно, станут удобней. Но для меня одни неудобства. Придется менять распорядок дня. А чего стоит один запах краски! — И он взглянул на меня почти гневно.
  Потом, отмахнувшись от всех неприятностей одним движением руки, спросил:
  — Ну а ты, удачно ли съездил?
  Я медленно проговорил:
  — Не знаю.
  — А-а! Значит, удачно.
  — Я узнал все, что требовалось. Но самого человека упустил. Не знаю, что им важней. Информация или тело?
  — Если уж зашла речь о телах, я прочел отчет о предварительном слушании дела в Краудине. Преднамеренное убийство, совершенное неизвестным или неизвестными. А твоему трупу наконец дали имя.
  Я кивнул:
  — Гарри Каслтон.
  — Его опознала жена. Ты уже был в Краудине?
  — Пока нет. Думал поехать завтра.
  — У тебя отпуск?
  — Пока нет. Я еще на работе. Мне и нужно туда по делу. — Я немного помолчал и сказал:
  — Я почти ничего не знаю о том, что там произошло, пока меня не было. Только то, что опознан труп, А что об этом думаете вы?
  Пуаро пожал плечами:
  — Этого следовало ожидать.
  — Что ж, полицейские опытные…
  — А жены — очень ответственные.
  — Миссис Мерлина Райвл. Ну и имечко!
  — Что-то мне оно напоминает, — сказал Пуаро. — Но вот что?
  Он задумчиво посмотрел на меня, но я и не пытался подсказывать. Насколько я знал Пуаро, в таких случаях ему могло прийти в голову все что угодно.
  — Поездка к друзьям… деревня… — размышлял он вслух, потом покачал головой. — Нет, слишком давно.
  — Когда я вернусь, я расскажу вам об этой миссис все, что узнаю от Хардкасла, — пообещал я.
  Пуаро махнул рукой и сказал:
  — Нет необходимости.
  — Вы хотите сказать, что и так все о ней знаете?
  — Нет. Я хочу сказать, она мне не нужна.
  — Не нужна? Но почему? Не понимаю. — Я покачал головой.
  — Сосредоточиться нужно на главном. Расскажи мне лучше про Эдну — ту самую девушку, которую убили на Полумесяце в телефонной будке.
  — Мне нечего рассказывать, я все рассказал. Я и сам о ней ничего не знаю.
  — Итак, единственное, что тебе известно и что ты можешь сказать, — с упреком проговорил Пуаро, — это что ты познакомился в машинописном бюро с Эдной Брент, бедной маленькой девушкой, похожей на кролика, когда она сломала каблук о решетку на тротуаре. — Он помолчал. — Кстати, где именно она его сломала?
  — Но право же, Пуаро, я-то откуда знаю?
  — Ты бы узнал, если бы спросил. Как же ты думаешь узнать что-нибудь, если не задаешь верных вопросов?
  — Но какая разница, где?
  — Может быть, и никакой, но тогда мы точно бы знали, где была Эдна, кого она видела, и могли выяснить, что там произошло.
  — Все вы притягиваете за уши. Я знаю только, что он отлетел рядом с конторой — она сказала, что едва она купила сдобную булочку, как пришлось вернуться, еще сказала, не знает, как ей, бедняжке, добраться до дому.
  — А-а. Ну и как же она добралась?
  Я так и воззрился на него.
  — Понятия не имею.
  — Нет, это невозможно, ты не спрашиваешь о самом необходимом. И в результате ничего не знаешь.
  — Вам лучше самому съездить в Краудин и самому обо всем спросить, — сказал я, уязвленный.
  — Сейчас это невозможно. На следующей неделе начнется самая интересная распродажа авторских рукописей.
  — Вы еще ими увлекаетесь?
  — Да, и очень. — Глаза его заблестели. — Взять романы Джона Диксона Карра, или Картера Диксона, как он иногда подписывал…
  Я сослался на важное свидание и сбежал, пока он не разошелся. У меня не было настроения слушать лекции о былых мастерах, прославивших искусство создания криминального романа.
  
  
  2
  На следующий вечер я сидел на ступеньках у дверей Хардкасла и, когда, уже затемно, он вернулся домой, поднялся ему навстречу.
  — Колин? Привет. Откуда ты взялся, из-под земли, что ли?
  — Если бы ты сказал «из-за стены», было бы точнее.
  — Давно тут сидишь?
  — С полчаса.
  — Жаль, что ты не смог войти.
  — Я смог бы войти запросто, — сказал я с негодованием. — Ты не представляешь, чему нас учат.
  — Так что ж ты сидел здесь?
  — Не хотелось никоим образом ронять твой авторитет, — пояснил я. — Если всякие разные начнут воровски, да еще запросто, забираться в дом инспектора уголовной полиции, его авторитет немедленно упадет.
  Хардкасл достал из кармана ключ и отпер входную дверь.
  — Входи, — сказал он, — и не болтай чепухи.
  Он первым прошел в гостиную и занялся освежающими напитками.
  — Скажи, когда хватит.
  Я сказал, но не слишком поспешно, и мы уселись, держа в руках по бокалу.
  — Наконец дело сдвинулось, — сказал Хардкасл. — Опознали труп.
  — Знаю. Читал газеты. Кто такой Гарри Каслтон?
  — Чрезвычайно порядочный человек, который зарабатывал на жизнь женитьбой или помолвкой с состоятельными и доверчивыми особами. Они, впечатлившись его знанием делового мира, вверяли ему все свои сбережения, после чего он вскоре испарялся, как туман.
  — Не похож что-то он на такого, — сказал я, припомнив лицо Гарри Каслтона.
  — На это и был расчет.
  — Судим?
  — Нет, мы наводили справки, но не так-то просто собрать информацию. Имена он менял довольно часто. И хотя Скотланд-Ярд считает, что Гарри Каслтон, Раймонд Блейр, Лоуренс Делтон и Роджер Байрон одно лицо, доказательств у нас нет. Видишь ли, женщины не любят рассказывать о таких вещах. Им лучше лишиться денег. Имен у него было более чем достаточно, работал он в разных местах — всегда одинаково, но был поистине неуловим. Роджер Байрон исчез в Саутэнде, а потом объявился в Ньюкасле-на-Тайне и обстряпывал свои делишки там. Фотографироваться он не любил, игнорируя попытки друзей и дам сделать снимок на память. И так лет пятнадцать или двадцать кряду. Одно время он, казалось, исчез. Даже пошел слух, будто он умер, но потом кто-то встретил его за границей.
  — И никто ничего о нем не слышал, пока его не нашли мертвым на коврике в доме мисс Пебмарш? — спросил я.
  — Вот именно.
  — Тогда все может быть.
  — Все что угодно.
  — Например, отвергнутая женщина, которая ничего не забыла, — подбросил я.
  — Ты же знаешь, и так бывает. У женщин бывает долгая память. Они ничего не забывают…
  — И если такая женщина слепнет — одно несчастье за другим… так?
  — Это лишь предположение. Доказательств нет.
  — А эта жена, миссис… как ее?.. Мерлина Райвл? Ну и имя! Таких не бывает.
  — Ее зовут Флосси Гэпп. Мерлина — псевдоним. Больше подходит для ее жизни.
  — Кто она такая? Уличная?
  — Время от времени.
  — То есть, ежели говорить вежливо, дама легкого поведения?
  — Думаю, она была хорошей, порядочной женщиной, винить надо ее друзей. Называет себя бывшей актрисой. Временами подряжается принимать гостей на приемах. Довольно мила.
  — Ей можно верить?
  — Не больше чем всем остальным. Узнала его сразу. Без колебаний.
  — Вот удача-то.
  — Да. Я уже почти отчаялся. Сколько здесь перебывало всяких жен! Я даже начал думать, что умной женщиной можно назвать ту, которая сумеет узнать своего мужа. Честно говоря, мне показалось, будто миссис Райвл знает о муже больше, чем говорит.
  — А сама она не имеет какого-нибудь отношения к уголовникам?
  — В архиве данных на нее нет. Думаю, у нее были и, может быть, есть и сейчас какие-нибудь сомнительные приятели. Но ничего серьезного — мелочь.
  — Как насчет часов?
  — Говорит, ничего не знает. Вероятно, так оно и есть. Мы выяснили, откуда они, — с Итальянского рынка. Я говорю про бронзовые и про дрезденский фарфор. Но проку от этого никакого. Знаешь ведь, что там творится по субботам. Лавочник говорит, будто их купила какая-то американка, но я не думаю, что он и впрямь ее запомнил. На этом рынке полно американских туристов. Жена его уверяет, будто их купил мужчина. Как он выглядел, она не помнит. Серебряные часы — из мастерской в Борнмуте. Какая-то высокая дама искала подарок для маленькой девочки и купила их. Все, что нам о ней известно, это что дама была в зеленой шляпе.
  — А четвертые? Исчезнувшие? Как с ними?
  — Ничего, — ответил Хардкасл. Я понял, что он имел в виду.
  Глава 23
  Рассказывает Колин Овн
  Гостиница, где я остановился, была маленьким, жалким заведением рядом с вокзалом. Там подавали неплохое жаркое, и на этом ее достоинства заканчивались. Кроме, конечно, дешевизны.
  На следующее утро в десять часов я позвонил в Бюро машинописи и стенографии «Кавендиш» и сказал, что мне нужна машинистка, знающая стенографию, чтобы написать несколько писем и перепечатать деловое соглашение. Меня зовут Дуглас Витерби, остановился я в отеле «Кларендон» (почему-то у самых паршивых гостиниц всегда самые пышные названия). Свободна ли сегодня мисс Шейла Вебб? Ее рекомендовал мне один знакомый.
  Мне повезло. Шейла была свободна. Правда, в двенадцать часов ее ждал профессор Пурди. Но я сказал, что мы закончим раньше, так как у меня самого назначена встреча.
  Когда Шейла вошла в вестибюль гостиницы, я стоял за распашной дверью. Я выступил вперед.
  — Мистер Дуглас Витерби к вашим услугам, — сказал я.
  — Это ты звонил?
  — Я.
  — Как не стыдно, — возмутилась Шейла.
  — Отчего же? Я готов заплатить за твое драгоценное и дорогостоящее время бюро «Кавендиш». Так что их совершенно не касается, где мы будем сидеть, здесь или через дорогу, и станем ли мы писать какие-нибудь кошмарные нудные письма, которые начинаются вроде: «Вам необходимо срочно получить» и т. д., или не станем. Пошли, выпьем по чашке паршивого кофе в уютной обстановке.
  Вызывающе, отчаянно желтое кафе «Лютик» старалось соответствовать своему названию. Столы, пластиковые подставки, чашки и блюдца — все сияло канареечным цветом.
  Я заказал нам кофе и пшеничные лепешки. Час был ранний, и мы сидели почти совсем одни.
  Когда официантка, приняв заказ, удалилась, мы посмотрели через стол друг на друга.
  — Как дела, Шейла, в порядке?
  — Что ты имеешь в виду?
  Под глазами у нее залегли круги, отчего глаза казались не синими, а фиолетовыми.
  — Досталось тебе?
  — Да… нет… не знаю. Я думала, ты уехал.
  — Уехал. Но уже вернулся.
  — Зачем?
  — Ты знаешь зачем.
  Она опустила глаза и молчала не меньше минуты.
  — Я его боюсь, — сказала она.
  — Кого?
  — Твоего приятеля, инспектора Хардкасла. Он думает, что я… что я убила сначала того человека а потом Эдну…
  — Так только кажется, — успокоил я Шейлу. — Он всегда так смотрит, будто подозревает всех и вся.
  — Нет, Колин, мне ничего не кажется. И незачем меня утешать. Он думает, что я с самого начала замешана в этом деле.
  — Девочка моя, против тебя нет улик. Просто ты там оказалась в тот день, и оказалась потому, что кто-то тебя подставил.
  Она перебила меня:
  — А он думает, что это я сама себя подставила. Он думает, я все подстроила, он думает, что Эдна об этом догадалась. Что она узнала меня, когда я якобы прикинулась мисс Пебмарш.
  — А это был не твой голос? — спросил я.
  — Конечно же нет! Никуда я не звонила. Сколько раз говорить!
  — Послушай, Шейла, — сказал я. — Что бы ты там ни говорила всем остальным, мне ты должна сказать правду.
  — Ты не веришь ни одному моему слову!
  — Да, не верю. В тот день ты могла позвонить по вполне невинной причине. Кто-то мог попросить тебя и сказать, что это розыгрыш, а потом ты испугалась и, солгав раз, уже не могла сказать правду. Это так?
  — Нет, нет и нет! Я сказала — нет!
  — Хорошо, но ты все же не договариваешь. Я хочу, чтобы ты мне поверила. Если у Хардкасла есть что-то против тебя, что-то, о чем он мне не рассказал…
  Она снова перебила:
  — Ты уверен, что он говорит тебе все?
  — Да. У него нет причин что-либо скрывать. Мы с ним почти коллеги.
  В этот момент официантка принесла заказ. Кофе был светлый, как только что вошедший в моду норковый мех.
  — Я не знала, что ты тоже из полиции, — сказала Шейла, медленными кругами водя в чашке ложечкой.
  — Не совсем из полиции. Это совершенно другой департамент. Но я понимаю так: если Дик что-то знает и не говорит мне, значит, у него есть на то причина. Это потому, что он видит, как ты мне нравишься. И ты мне действительно нравишься. Даже больше. Что бы ты ни сделала, Шейла, я — за тебя. Тогда ты выбежала из дому перепуганная насмерть. Ты действительно испугалась. Ты не притворялась. Так сыграть невозможно.
  — Конечно, испугалась. До смерти.
  — Ты испугалась только мертвеца? Или чего-то еще?
  — А что там еще могло быть? Я набрался смелости.
  — Зачем ты взяла часы с надписью «Розмари»?
  — О чем ты говоришь? С какой стати?
  — Я и спрашиваю тебя, с какой стати?
  — Я их не трогала.
  — Ты сказала, что забыла перчатки, и вернулась. В тот день перчаток на тебе не было. Стоял теплый сентябрьский день. Я вообще не заметил, чтобы ты носила перчатки. Так что ты вернулась, чтобы взять часы. Расскажи правду, Шейла. Ты ведь солгала?
  Минуту-другую Шейла сидела молча и лишь крошила в пальцах лепешку.
  — Хорошо, — сказала она почти шепотом. — Хорошо. Я взяла их. Я взяла часы, сунула в сумку и вышла.
  — Зачем?
  — Затем, что на них написано «Розмари». Это мое имя.
  — Тебя зовут Розмари? А Шейла?
  — У меня два имени. Розмари Шейла.
  — И только-то? Только из-за того, что на них написано твое имя?
  Она услышала в моем голосе недоверие, но уперлась.
  — Я же сказала — я испугалась.
  Я посмотрел на нее. Она — моя девушка, она мне нужна, и я хочу, чтобы она стала моей навсегда. Но я не питал иллюзий на ее счет. Шейла лгала и, возможно, всю жизнь будет лгать. Это тоже способ защиты — быстро и бойко все отрицать. Оружие ребенка. Возможно, она так и не оставит его. Но если мне нужна Шейла, я должен принять ее такой, какая она есть. Пусть только будет рядом, а с остальным — разберемся. У всех свои недостатки. У меня другие, но они все же есть.
  Я принял решение и пошел в атаку. Другого способа я не видел.
  — Это были твои часы? — сказал я. — Они принадлежали тебе?
  Она задохнулась.
  — Откуда ты знаешь?
  — Ну-ка, ну-ка, рассказывай.
  Она заспешила, не успевая толком подобрать нужное слово. Из этой невнятицы я уяснил, что часы с надписью «Розмари» принадлежали ей почти всю жизнь. До шести лет ее называли Розмари, но она ненавидела это имя и настояла на том, чтобы ее стали звать Шейлой. Недавно часы забарахлили. Она взяла их с собой, хотела после работы занести к часовщику в мастерскую неподалеку от бюро «Кавендиш». Но где-то она их оставила — может быть, в автобусе, может, в молочном баре, куда забегала перекусить.
  — Это случилось задолго до убийства? Примерно за неделю, сказала Шейла. Она не очень огорчилась. Часы старые, всегда отставали, и пора уже было купить другие. Потом она сказала:
  — Сначала я их не заметила. Когда вошла. А потом… потом я увидела труп. Я двинуться не могла. Я коснулась его, выпрямилась и обомлела — прямо передо мной, на столике у камина, стояли мои — мои! — часы. На руках кровь, а тут вошла она, и я совсем потеряла голову, потому что она шла прямо на него. И я… я сбежала. Ни о чем другом тогда я не думала.
  — А потом?
  — Потом начала. Она сказала, что не звонила в контору, тогда — кто? Кто вызвал меня и поставил на камине мои часы? Я сказала, что забыла перчатки, и… и сунула их в сумку. Конечно, очень глупо.
  — Вряд ли можно придумать что-то глупее, — сказал я. — У тебя отсутствует здравый смысл.
  — Но кому-то нужно было втянуть в это дело именно меня. И открытка! Ее отправил тот, кто знает, что часы взяла я. А картинка со «Старым Бейли»! Если мой отец преступник…
  — Что ты знаешь о нем и о матери?
  — Они погибли от несчастного случая, когда мне не исполнилось еще и года. Так говорит моя тетя, всегда говорила. Но она никогда не рассказывает о них. Раз или два я пыталась ее расспрашивать, но она всякий раз отвечает по-разному. Так что я давно уже решила, что тут что-то не так.
  — Дальше.
  — И вполне возможно, что отец мой — преступник, даже убийца. Или мать. Ведь никто же не станет говорить, что твои родители умерли, и при этом никогда не рассказывать о них, если на то нет веской причины — причины, которую считают слишком ужасной, чтобы сказать ребенку.
  — Значит, ты до всего дошла своим умом. Все может оказаться гораздо проще. Вдруг ты незаконнорожденная дочь?
  — Я и об этом думала. Иногда это пытаются скрыть от детей. Очень глупо. Намного лучше сказать правду. В наши дни это мало что значит. Мучительней не знать ничего. И гадать, что за этим кроется. Почему меня назвали Розмари? Такого имени в нашей семье ни у кого не было. Оно ведь означает «напоминание», не так ли?
  — Напоминать можно и о чем-то хорошем, — заметил я.
  — Можно… Но я чувствую, что это не так. Во всяком случае, в тот день, после допроса инспектора, я начала рассуждать. Кому-то понадобилось, чтобы я пришла на Полумесяц. В дом, где лежал труп неизвестного человека. А может быть, это именно он хотел со мной встретиться?
  Может быть, он был моим отцом и хотел, чтобы я ему помогла? А потом пришел кто-то еще и убил его. Но возможно, что этот кто-то с самого начала решил выставить меня убийцей. Я запуталась, я испугалась. Здесь все будто нарочно указывает на меня. Вызывают-меня, прихожу обнаруживаю мертвеца и радом свои собственные часы с моим собственным именем. Я запаниковала и поступила, как ты говоришь, невероятно глупо. Я кивнул.
  — Ты читаешь или печатаешь слишком много детективов и всяких загадочных историй, — укоризненно сказал я. — А как насчет Эдны? У тебя есть какие-нибудь соображения о том, что ей понадобилось? Зачем она приходила к тебе, если вы каждый день виделись в конторе?
  — Понятия не имею. Не могла она думать, что я имею какое-то отношение к убийству. Не могла!
  — Может быть, она что-то недослышала и подумала, будто ты…
  — Да нечего было дослышивать, нечего, говорят же тебе!
  Я ничего не понимал. Не мог понять. Даже теперь я не был уверен, что Шейла сказала правду.
  — У тебя есть враги? Отвергнутый поклонник, ревнивая подруга или просто какой-то неуравновешенный тип, у которого на тебя зуб?
  Мои слова прозвучали крайне неубедительно.
  — Конечно, нет.
  Но все-таки враг нашелся. Не до конца поверил я ей и в истории с часами. Невероятно. Четыре тринадцать. Что все это значит? Зачем посылать открытку, если сам адресат понятия не имеет о том, что она значит?
  Я вздохнул, расплатился и встал.
  — Не волнуйся, — сказал я (самые бессмысленные слова в английском, да и в любом другом языке). — Я открываю контору «Личные услуги Колина Овна». Все образуется, мы поженимся и проживем долгую и счастливую жизнь. Кстати, — сказал я, не в состоянии остановиться, хотя и знал, что лучше закончить на романтической ноте. Но «личное любопытство Колина Овна» взяло верх, — а куда ты потом дела эти часы? Спрятала в ящик комода?
  Она ответила не сразу:
  — В мусорный ящик возле соседского дома. Впечатляюще. Просто и, наверное, надежно. С ее стороны совсем недурно додуматься до такого. Вероятно, я недооценил мисс Шейлу Вебб.
  Глава 24
  Рассказывает Колин Овн
  
  1
  Когда Шейла ушла, я вернулся в свой «Кларендон», упаковал сумку и оставил ее у портье. В этой гостинице очень внимательно следили за тем, чтобы постояльцы освобождали номер не позднее полудня.
  Я вышел на улицу. Ноги привели меня к полицейскому участку, и, немного поколебавшись, я открыл дверь. Я спросил Хардкасла, он оказался на месте. Хмурясь, инспектор прочел письмо, которое держал в руке.
  — Сегодня я уезжаю, Дик, — сказал я. — Возвращаюсь в Лондон.
  Он задумчиво посмотрел на меня.
  — Хочешь, я дам тебе один совет?
  — Нет, — тотчас же откликнулся я.
  Он не обратил на это никакого внимания. Если человек решил дать совет, он это сделает несмотря ни на что.
  — Раз ты сам знаешь, что для тебя лучше, лучше мне помолчать.
  — Никто не может знать, что для меня лучше, что хуже.
  — Сомневаюсь.
  — Знаешь, Дик, я тебе кое-что скажу. Как только я развяжусь со своим делом, я подам в отставку. По крайней мере, собираюсь.
  — Почему?
  — Я, знаешь ли, стал похож на старого викторианского священника. У меня появились Сомнения.
  — Не спеши.
  Я не совсем понял, что он имел в виду. Я спросил, чем он сам так озабочен.
  — Прочти, — он пододвинул ко мне листок, который изучал перед моим приходом.
  
  «Уважаемый сэр, я только что вспомнила одну вещь. Вы спрашивали, нет ли у моего мужа каких-то особых примет, и я ответила „нет“. Но я ошиблась. За левым ухом у него есть небольшой шрам. Когда-то, когда он брился, его толкнула наша собака. Наложили шов. Ранка оказалась небольшой и неопасной. Я забыла о ней на другой же день.
  Искренне ваша Мерлина Райвл».
  
  — Лихой у нее почерк, — сказал я. — И в жизни не знал, что бывают такие багровые чернила. Шрам есть?
  — Шрам есть. Именно там, где она говорит.
  — Во время опознания она не могла его заметить?
  Хардкасл покачал головой.
  — Шрам за ухом. Чтобы его увидеть, ухо нужно отогнуть.
  — Тогда все в порядке. Еще одно подтверждение. Что тебя грызет?
  Хардкасл мрачно изрек, что в этом убийстве все попахивает чертовщиной. Он спросил, не собираюсь ли я зайти в Лондоне к своему французу или там бельгийцу.
  — Может быть, и зайду. Только зачем?
  — Я рассказал о нем старшему констеблю, и тот говорит, что прекрасно его помнит по делу с девушкой-проводницей. Я искренне хотел бы, чтобы он приехал, если это возможно.
  — Вряд ли, — сказал я. — Он домосед.
  
  
  2
  В двенадцать пятнадцать я нажал кнопку звонка дома номер шестьдесят два по Вильямову Полумесяцу. Открыла дверь миссис Рамзи. Она едва глянула на меня.
  — Что вам угодно? — сказала она.
  — Могу я переговорить с вами, миссис Рамзи? Я заходил дней десять назад. Вы, наверное, забыли.
  Она подняла глаза и принялась разглядывать меня. На лбу у нее выступили легкие морщинки.
  — Вы… вы приходили с инспектором уголовной полиции, не так ли?
  — Совершенно верно. Можно войти?
  — Конечно, если хотите. Кто же откажется впустить полицейского. Если такие и есть, у них плоховато с головой.
  Она первой прошла в гостиную, махнула рукой в сторону стула и сама уселась напротив. Голос ее звучал, пожалуй, резковато, но во всем ее облике сквозила равнодушная усталость, которой я не заметил в первый раз.
  Я сказал:
  — Сегодня здесь, кажется, тихо. Дети вернулись в школу?
  — Да. Теперь совсем другое дело. — Она спросила:
  — Наверное, вы хотите что-то спросить по поводу второго убийства? Я имею в виду девушку.
  — Нет, не совсем. Я, видите ли, не имею прямого отношения к полиции.
  Она слегка удивилась.
  — Я думала, вы сержант… Овн. Разве я ошиблась?
  — Моя фамилия действительно Овн, но служу я в другом отделе.
  Равнодушие миссис Рамзи исчезло. Она взглянула мне прямо в глаза, быстро и тяжело.
  — Вот как! — сказала она. — И что же вам нужно?
  — Ваш муж все еще за границей?
  — Да.
  — Его долго нет, не так ли, миссис Рамзи? И даже очень долго.
  — Что вам известно?
  — Что сейчас он находится за «железным занавесом». Я прав?
  Минуту-другую она молчала. Потом ответила ровным, бесцветным голосом:
  — Да. Совершенно правы.
  — Вы знали, куда он собирается?
  — Примерно. — Она помолчала, потом добавила:
  — Он хотел, чтобы мы поехали вместе.
  — Он давно так решил?
  — Думаю, да. Но сказал мне совсем недавно.
  — Вы не разделяете его взглядов?
  — Когда-то разделяла. Вы должны и сами это знать. Вы ведь все проверяете довольно тщательно — кто был членом партии, кто попутчиком, кто еще чем.
  — Вероятно, вы можете сообщить нам что-нибудь важное.
  Она покачала головой.
  — Нет. Не могу. И не потому, что не хочу. Видите ли, он никогда не говорил мне ничего конкретного. Я и не хотела ничего знать. Я сыта по горло! И когда Майкл сказал, что едет в Москву, я не удивилась. Я лишь попыталась понять, чего хочу я.
  — И вы поняли, что не слишком сочувствуете его убеждениям?
  — Нет, не в этом дело. Мои взгляды касаются только меня. Я думаю, все женщины в конце концов к этому приходят. Если они, конечно, не фанатички, но ко мне это не относится. Я и раньше-то была в крыле умеренных.
  — Ваш муж имел отношение к делу Ларкина?
  — Не знаю. Думаю, да. Но он никогда ничего не рассказывал.
  Вдруг она живо взглянула на меня.
  — Нам лучше выяснить сразу все, мистер Овн. Или мистер Волк-в-овечьей-шкуре. Я любила своего мужа. Независимо от того, нравятся мне его политические пристрастия или нет. Но любила, кажется, не до такой степени, чтобы ехать за ним в Москву. Он хотел, чтобы я привезла детей. И вот это-то мне не по душе. Все очень просто. Я решила остаться с ними здесь. Я не знаю, увидимся ли мы еще. Он сделал свой выбор, а я — свой. Но одно я знаю совершенно точно. После нашего разговора. Я хочу, чтобы дети росли дома. Они англичане, и я хочу, чтобы они росли, как и все нормальные дети, у себя на родине.
  — Понятно.
  — Вот теперь, я думаю, все, — сказала, вставая, миссис Рамзи.
  Сейчас весь ее вид говорил о решимости.
  — Наверное, это очень непростой выбор, — мягко сказал я. — Мне очень вас жаль.
  Я сказал правду. Возможно, искреннее участие тронуло ее. Она слегка улыбнулась.
  — Может быть, вы и искренни… Наверное, при вашей работе надо уметь влезть в чужую шкуру и уметь понимать, что думают и что чувствуют другие. Для меня это был нокаут, но самое худшее уже позади… Теперь у меня свои планы: что делать, куда деваться, где жить — здесь или уехать. Мне нужна работа. Когда-то я была секретаршей. Возможно, я пойду на курсы стенографисток.
  — Что ж, — сказал я. — Только не в бюро «Кавендиш».
  — Почему?
  — Те, кто там работает, стали, кажется, слишком часто попадать в неприятные истории.
  — Если вы думаете, что я что-то об этом знаю, вы ошибаетесь. Я не знаю ровным счетом ничего.
  Я пожелал ей всего хорошего и удалился. Ничего я здесь не выяснил. Да не очень-то и рассчитывал. Просто не хотелось оставлять «хвосты».
  
  
  3
  Выходя из калитки, я почти столкнулся с миссис Мак-Нотон. Она несла хозяйственную сумку и, кажется, не совсем твердо стояла на ногах.
  — Позвольте мне, — сказал я, забирая сумку.
  Она было вцепилась в ручку, потом, наклонив голову, вперила в меня изучающий взгляд, после чего сумку отпустила.
  — Вы тот самый молодой человек из полиции, — сказала она. — Не узнала вас сразу.
  Она заковыляла следом за мной.
  Я донес сумку до дверей ее дома. Сумка оказалась неожиданно тяжелой. Я спросил, что там лежит. Столько картошки?
  — Не звоните, — предупредила она. — Дверь не заперта.
  Кажется, на Полумесяце вообще не запирают дверей.
  — Ну и как у вас дела? — полюбопытствовала она. — Похоже, женился он на неровне.
  Я не понял, о ком она говорит.
  — Кто женился? — спросил я и пояснил:
  — Я был в отъезде.
  — А-а, ясно. Да убитый. Я говорю о нем и о миссис Райвл. Я ходила в суд. Такая заурядная женщина. И должна вам сказать, не похоже, чтобы смерть мужа ее огорчила.
  — Она не видела его больше пятнадцати лет, — пояснил я.
  — Мы с Ангусом женаты уже двадцать. — Она вздохнула. — Это много. И теперь, когда он оставил кафедру, все в саду да в саду… Приходится поломать голову над тем, куда себя деть.
  В этот момент из-за угла дома вышел мистер Мак-Нотон с лопатой в руке.
  — Ах, ты уже вернулась. Дорогая моя, дай-ка я заберу сумку…
  — Отнесите, пожалуйста, ее в кухню, — быстро сказала мне миссис Мак-Нотон, толкнув меня локтем в бок. — Там только кукурузные хлопья, дыня и яйца, — сказала она мужу, счастливо улыбаясь.
  Я водрузил сумку на кухонный стол. Она звякнула. О Господи! Нюх сыщика не обманешь. Прикрытые пакетом с желатином, в сумке скрывались три бутылки виски.
  Так вот почему временами миссис Мак-Нотон так безмятежна и так говорлива, и вот почему ее иногда слегка пошатывает. Вероятно, по той же причине, по которой Мак-Нотон оставил кафедру.
  Это был день встреч с обитателями Полумесяца. Когда я шел в направлении Олбанской дороги, на глаза мне попался мистер Бланд. Выглядел он прекрасно. Он узнал меня сразу.
  — Как дела? Как преступники? Я слышал, вам удалось выяснить, кто убитый. Кажется, он не слишком хорошо обошелся с женой. Между прочим, простите за любопытство, вы ведь не из местной полиции?
  Я уклонился от ответа, сказав, что я из Лондона.
  — Значит, уже и Скотланд-Ярд заинтересовался?
  — Ну-у, — протянул я неопределенно.
  — Понимаю-понимаю. Нельзя болтать с кем попало. Вы не были на последнем слушании?
  Я сказал, что был за границей.
  — Представьте, и я тоже! И я, мой мальчик. — Он подмигнул мне.
  — Веселый Париж? — спросил я, тоже подмигивая. — Хорошо бы, но нет. Всего-навсего день в Болонье. Он ткнул меня локтем в бок, совсем как миссис Мак-Нотон.
  — Без жены. Подцепил одну крошку. Блондинку. Перец, а не девица!
  — Ездили по делам? — спросил я. И мы оба расхохотались, как двое знающих жизнь мужчин.
  Он отправился в сторону дома номер шестьдесят один, а я — к Олбанской дороге.
  Я был недоволен собой. По словам Пуаро, из соседей можно вытянуть и побольше. Действительно, невероятно, что совсем уж никто ничего не видел. Может быть, Хардкасл не правильно ставил вопросы? Но я-то — я смогу придумать что-нибудь получше или нет? Когда я свернул на Олбанскую дорогу, я уже составил в уме список. Получилось так:
  
  Мистер Корри (Каслтон) отравлен — ditto1580 убит
  — Когда?
  — Где?
  Мистер Корри (Каслтон) доставлен в дом номер девятнадцать
  — Как? Кто-то должен был что-нибудь видеть
  — Кто?
  — Что?
  
  Я снова свернул налево. Теперь я шел той же дорогой, что и девятого сентября. Не зайти ли к мисс Пебмарш? Позвонить в звонок и сказать… так что же сказать?
  Заглянуть к мисс Вотерхауз? Но о чем, черт меня побери, с ней говорить?
  Или к миссис Хемминг? Вот с миссис Хемминг неважно, о чем говорить. Она все равно не слушает, а то, что скажет она, может, что-то и даст, как бы нелепы и неуместны ни показались ее слова.
  Я шел по улице, как в первый раз, мысленно отмечая номера домов. Интересно, покойный Корри тоже шел здесь и тоже глядя на номера? Пока не дошел до дома, где его уже поджидали?
  Никогда Вильямов Полумесяц не выглядел столь многозначительно. Я чуть не воскликнул в духе викторианской эпохи: «О, если бы камни могли говорить!» Кажется, в те времена это было любимым изречением. Но камни помалкивают, а также кирпичи, и известка, и штукатурка, и даже лепнина. Полумесяц молчал. Старомодный, довольно обшарпанный, равнодушный, несклонный к беседам. И осуждал — я так и чувствовал это — странствующих мародеров, которые и сами-то никогда не знают, что они ищут.
  Народу было немного. Мимо меня проехала пара мальчишек на велосипедах, прошли две женщины с хозяйственными сумками. Дома стояли, как мумии, скрыв за своими стенами все отзвуки жизни. Причину я знал. Наступал, или уже наступил, священный час — час, осененный английской традицией, когда все готовятся приступить к обеденной трапезе. Только в одном или двух домах сквозь незашторенные окна мне удалось увидеть их обитателей, садившихся за накрытый стол, но и это стало теперь большой редкостью. Может быть, из-за только что вошедших в моду занавесок из нейлоновых кружев, а может — что больше похоже на правду — оттого, что, по обычаю шестидесятых, все стали обедать на «современных» кухнях.
  Я подумал, что этот час как нельзя лучше подходит для убийства. Интересно, намеренно ли выбрал его убийца? Было ли это частью плана? Наконец я дошел до дома номер девятнадцать.
  Я стоял и глазел на него, как и все слабоумные в городе. Но сейчас ни здесь, ни поблизости не было ни души.
  — Ни одного приличного соседа, — печально сказал я. — Ни одного искушенного наблюдателя.
  Я почувствовал острую боль в плече. Я ошибся. Наблюдатель был здесь и наверняка оказался бы чрезвычайно полезным, если бы только умел разговаривать. Я остановился, прислонившись к столбу калитки у дома номер двадцать, а на нем сидел рыжий котище, с которым я уже встречался. Я отцепил от плеча игривую лапу и перекинулся с ним парой слов.
  — Если бы кошки могли говорить, — предложил я ему тему для беседы.
  Рыжий кот раскрыл пасть и громко и мелодично мяукнул.
  — Я знаю, что ты умеешь, умеешь не хуже меня, — сказал я. — Но вот говоришь ты только по-своему. Тогда ведь тоже сидел здесь? Видел, кто входил, кто выходил из этого дома. Ты-то знаешь, что там случилось. Готов спорить, что все ты знаешь.
  Кот едва ли обратил внимание на мои слова. Он повернулся ко мне спиной и махнул хвостом.
  — Прошу прощения, ваше величество, — сказал я.
  Кот холодно взглянул на меня через плечо и принялся с усердием умываться. «Соседи!» — горько подумал я. Вне всякого сомнения, на Полумесяце соседи общались довольно тесно. И всего-то мне было нужно — мне и Хардкаслу — найти какую-нибудь милую старую сплетницу, которая сует со скуки нос не в свои дела и приглядывает за всеми. В постоянной надежде наткнуться на небольшой скандальчик. Беда в том, что в наши дни такие сплетницы, кажется, вымерли. Теперь они собираются где-нибудь в гостях, расположившись там с полным комфортом, или пролеживают в больницах кровати, такие необходимые настоящим больным. Это раньше старый, сирый да убогий жил себе дома и радовался, когда его навещали дети или какой-нибудь полоумный родственник. Теперь таких нет. Невосполнимая утрата для следствия.
  Я посмотрел через улицу. И что бы здесь не жить кому-нибудь? И что бы не выстроить ряд аккуратных домишек, вместо этого громадного и бездушного бетонного здания? Больше всего оно смахивает на человеческий улей, куда его обитатели — рабочие пчелы — возвращаются по вечерам, чтобы только умыться и сразу же снова уйти поболтать где-нибудь с друзьями. И в соседстве с этой бездушной громадиной увядшая светскость викторианского Полумесяца показалась мне почти трогательной.
  Неожиданно где-то на средних этажах сверкнул солнечный зайчик. Я насторожился. И принялся разглядывать окна. Да, вот опять. Окно открыто, кто-то там наблюдает за улицей. К лицу что-то прижато, так что не рассмотреть. Снова блеснуло. Я опустил руку в карман. В моих карманах полно всякой всячины, и всегда можно найти что-нибудь полезное. Вы не поверите, как при случае может пригодиться какая-нибудь ерунда. Обрывок лейкопластыря. Несколько довольно невинных с виду инструментов, которыми можно открыть самый сложный замок, серый порошок в жестянке из-под чего-то, небольшой распылитель для этого порошка и еще две-три железки, про которые мало кто догадается, для чего они предназначены. Кроме всего этого, я носил в кармане полевой бинокль. С небольшим, но приличным увеличением. Его-то я и достал и поднес к глазам.
  Из окна выглядывала девочка. Я разглядел длинную косичку, свесившуюся через плечо. Она держала в руках театральный бинокль и изучала мою скромную персону с лестным для меня вниманием. И хотя больше ей изучать было некого, мне это могло лишь показаться. В этот момент на Полумесяце показался еще один нарушитель полуденной тишины.
  На улице показался очень старый «роллс-ройс», за рулем которого восседал очень старый шофер. На лице его было написано чувство и собственного достоинства, и некоторого отвращения к жизни. Никакая процессия не сумела бы проехать с большей торжественностью. Я заметил, как моя маленькая наблюдательница перевела свой бинокль на него. Я стоял и думал.
  Я всегда считал, что, если подождать, обязательно должно повезти. Подвернется что-нибудь этакое, что и в голову не приходило, на что и рассчитывать не мог, но так всегда бывает. Может быть, мне уже повезло? Я опять поднял глаза на большое квадратное здание, заметив место, где находится нужное мне окно, просчитав весь ряд, от угла до угла и сверху донизу. Четвертый этаж. Потом я пошел по улице и дошел до входных дверей. Дом огибала широкая подъездная дорога, по углам красовались газоны с опрятными цветочными клумбами.
  По-моему, никогда не вредно подготовиться, как полагается, поэтому я сошел с дороги, подошел к стене, задрал голову вверх, будто что-то меня там удивило, наклонился к траве, словно что-то искал, потом выпрямился, переложив «это» из руки в карман. Потом я обошел здание и открыл входную дверь.
  Положено считать, что привратник находится на своем посту почти целый день, но в священный обеденный час в вестибюле никого не было. Я увидел кнопку звонка, над которой висела табличка «привратник», но не позвонил. Я вошел в автоматический лифт и нажал кнопку четвертого этажа. Теперь нужно только не ошибиться.
  Со стороны кажется очень просто найти нужную дверь, но на самом деле это не так-то легко. Правда, в свое время я достаточно практиковался в подобных вещах и почти наверняка знал, что не ошибся. Номер квартиры, к счастью или несчастью, был семьдесят семь. Я подумал: «Семерки — к добру. Вперед», — нажал кнопку звонка и стал ждать, что будет дальше.
  Глава 25
  Рассказывает Колин Овн
  Ждать мне пришлось недолго, потом дверь открылась.
  На меня молча смотрела светловолосая крупная девица, одетая в яркое пестрое платье, похоже, шведка. На ее наспех вытертых руках и на кончике носа остались следы муки, так что я без труда сообразил, чем она занималась.
  — Простите, — сказал я, — тут у вас живет девочка. Она кое-что уронила из окна.
  Девица ободряюще мне улыбнулась. В английском она была не слишком сильна.
  — Простите… как вы сказали?
  — Здесь живет девочка, маленькая девочка.
  — Да-да, — она кивнула.
  — Уронила… из окна.
  Я показал ей жестом.
  — Я поднял и принес.
  Я протянул руку. На ладони лежал складной серебряный ножик для фруктов. Ножик она не признала.
  — Не думаю… я не видела…
  — Вы готовите, — сказал я с участием.
  — Да-да, готовлю. Да-да. — Она отчаянно закивала головой.
  — Не хочу вас отрывать, — сказал я. — Вы не позволите мне отдать его девочке?
  — Простите?
  До нее наконец дошло, чего я хочу. Она пересекла прихожую и открыла дверь. За ней оказалась довольно милая гостиная. У окна стояла кушетка, а на ней, с ногой в гипсе, сидела девочка лет девяти-десяти.
  — Этот джентльмен говорял, что ты… ты уроняла… К счастью, в этот момент с кухни сильно потянуло горелым. Моя провожатая отчаянно воскликнула:
  — Прошу прощения, прошу прощения!
  — Вы идите, — сказал я участливо. — Мы и сами договоримся.
  Она с готовностью выскочила из комнаты. Я вошел, закрыл за собой дверь и подошел к кушетке.
  — Здравствуй, — сказал я.
  Девочка ответила «здравствуйте» и впилась в меня таким долгим и проницательным взглядом, что я почти смутился. Она была обычным ребенком с прямыми серенькими волосами, заплетенными в две косички. У нее был выпуклый лоб, остренький подбородок и очень умные серые глаза.
  — Меня зовут Колин Овн, — сказал я. — А тебя как?
  — Джеральдина Мария Александра Браун.
  — Боже мой, — сказал я, — какая ты важная. А дома тебя как зовут?
  — Джеральдина. Иногда Джерри, но Джерри мне не нравится. А папе не нравятся сокращения.
  У детей своя логика, и это доставляет большое удовольствие в общении с ними. Взрослый человек немедленно спросил бы меня, что мне нужно. Джеральдина же начала разговор безо всяких дурацких вопросов. Она сидела одна, скучала и потому обрадовалась моему приходу. Теперь, если она не сочтет меня человеком унылым и скучным, она разговорится.
  — Кажется, твоего папы нет дома, — сказал я.
  Она ответила с той же готовностью и так же подробно, как начала.
  — Он в «Инженерных работах Картингхейвена, Бивер-бридж», — сказала она. — Отсюда это четырнадцать миль и еще три четверти.
  — А мама?
  — Мама умерла, — ответила Джеральдина так же бодро. — Она умерла, когда мне было два месяца. Она летела домой из Франции. Самолет разбился. Все погибли.
  Говорила она с некоторой гордостью, и я подумал, что если мать ребенка погибает в такой страшной, ужасающей катастрофе, то потом этот ребенок купается в лучах всеобщего внимания.
  — Понятно, — сказал я. — Поэтому у тебя… — Я повернулся к двери.
  — Это Ингрид. Она из Норвегии. Здесь она всего две недели. Она еще даже не знает английского. Я сама ее учу.
  — А она тебя учит норвежскому?
  — Не очень, — сказала Джеральдина.
  — Она тебе нравится?
  — Да. Нравится. Но готовит она иногда странно. Знаете, она любит есть сырую рыбу.
  — В Норвегии мне случалось есть сырую рыбу, — сказал я. — Очень вкусно.
  Джеральдина посмотрела на меня с большим сомнением.
  — Сегодня она решила испечь пирог с патокой, — сказала она.
  — Звучит заманчиво.
  — Н-да-а, пироги с патокой я люблю, — добавила она вежливо. — Вы пришли к нам на обед?
  — Не совсем. Дело в том, что я просто проходил мимо, увидел, как что-то упало из окна, и решил, что из вашего.
  — Из нашего?
  — Да. — Я пододвинул к ней серебряный ножик. Джеральдина смотрела на него сначала с сомнением, потом — с одобрением.
  — Что это?
  — Ножик для фруктов. Я раскрыл его.
  — А-а, понятно. Вы хотите сказать, таким ножиком чистят яблоки и все такое?
  — Да.
  Джеральдина вздохнула.
  — Не мой. Я его не роняла. А почему вы подумали, будто это я?
  — Ну, ты как раз выглянула из окна, и я…
  — Я выглядываю из окна почти все время, — сказала Джеральдина. — Видите, я упала и сломала ногу.
  — Не повезло.
  — Да уж. Но сломала я ее очень забавно. Я выходила из автобуса, а он вдруг поехал. Сначала было больно, а сейчас уже нет.
  — Но, должно быть, очень скучно, — сказал я.
  — Что да, то да. Зато папа мне все время что-нибудь дарит. Знаете, там, пластилин, или книжки, или мелки, или мозаичные головоломки, или еще что-нибудь, но от этого ведь тоже устаешь, потому-то я и торчу у окна с этим.
  С огромной гордостью она показала мне маленький театральный бинокль.
  — Можно посмотреть? — спросил я.
  Я взял его, приложил к глазам и выглянул за окно.
  — Что ж, неплохо, — одобрительно сказал я. Бинокль и впрямь был великолепный. Отец Джеральдины — если это его подарок — не скупился на расходы. Поразительно, насколько ясно отсюда видно и дом номер девятнадцать, и все соседние. Я вернул бинокль Джеральдине.
  — Великолепно, — сказал я. — Первый класс!
  — Настоящий, — с гордостью ответила Джеральдина. — Не такой, как для малышей, — те годятся только, чтобы похвастать.
  — Да, конечно.
  — У меня есть блокнот, — сказала Джеральдина. И показала мне блокнот.
  — Я в нем записываю, что и когда случилось. Здесь у меня словно наблюдательный пункт, — добавила она. — У меня есть двоюродный брат Дик, мы с ним вместе играем. Мы даже номера машин записываем. Знаете, стоит только начать, а потом уже не остановиться.
  — Что ж, неплохая забава, — сказал я.
  — Да. К сожалению, по этой улице машины ходят редко, так что скоро, возможно, я брошу это занятие.
  — Ты, наверное, знаешь все о людях из тех домишек? Я сказал это будто случайно, но Джеральдина откликнулась тотчас.
  — Да, конечно. Правда, имен я не знаю, но я им сама их дала.
  — Это, должно быть, очень занятно, — сказал я.
  — Вот там, — показала Джеральдина, — живет Маркиза Каррабаса — вон там, где нестриженые деревья. Она похожа на Кота в сапогах. И у нее ужас сколько кошек.
  — С одним из них я только что разговаривал, — сказал я. — С рыжим.
  — Да, я видела, — сказала Джеральдина.
  — У тебя, похоже, острое зрение, — сказал я. — Не думаю, чтобы что-нибудь от него ускользнуло.
  Джеральдина довольно улыбнулась. Ингрид открыла дверь и вошла, затаив дыхание.
  — У тебя все в порядке?
  — Все, — твердо сказала Джеральдина. — Не беспокойся, Ингрид.
  Она отчаянно закивала и зажестикулировала.
  — Иди, иди готовь.
  — Очень хорошо. Я иду. Очень мило, что у тебя гость.
  — Когда она готовит, она всегда волнуется, — объяснила Джеральдина. — Я хочу сказать, когда готовит что-нибудь новенькое. Из-за этого иногда мы очень поздно обедаем. Я рада, что вы зашли. Когда никого нет, тогда уже не отвлечься, и только сидишь и думаешь, как хочется есть.
  — Расскажи мне о людях из тех домов, — сказал я, — и о том, что ты видела. Кто живет в следующем — вон в том, таком аккуратном?
  — А-а, там живет одна слепая. Она совсем слепая, а ходит, как будто видит. Мне привратник сказал, Гарри. Он очень милый, наш Гарри. Он мне много всего рассказывает. Он и про убийство рассказал.
  — Про убийство? — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал хоть чуть удивленно.
  Джеральдина кивнула. От важности сообщения, которое она собралась сделать, глаза ее заблестели.
  — В том доме произошло убийство. Я почти видела.
  — Как интересно.
  — Да, конечно. Раньше я никогда не видела убийства. То есть я никогда не видела дома, где убили человека.
  — И что же ты… э-э… видела?
  — Ну, там и смотреть особенно не на что было. Вы же знаете, в этот час людей очень мало. Самое интересное было, когда кто-то с криком вылетел из дому. Тогда я и поняла, что что-то случилось.
  — А кто кричал?
  — Просто женщина. Довольно молодая и довольно хорошенькая. Она выбежала из дверей, и кричала, и кричала. А по дороге шел молодой человек. Она выбежала из калитки и вцепилась в него — вот так. — И она сделала движение руками, показывая. Неожиданно она пристально посмотрела на меня. — Он был очень похож на вас.
  — Наверное, у меня есть двойник, — с легкостью сказал я. — А что потом? Захватывающая история.
  — Он усадил ее на землю. Прямо, знаете ли, где стоял, и пошел в дом, а Император — это тот рыжий кот, я его так назвала, потому что он очень важный, — так вот он удивился, сел и принялся умываться, а мисс Палка вышла из дому — из во-он того, номер восемнадцать, — она вышла и стала на ступеньках.
  — Мисс Палка?
  — Я так ее прозвала, потому что слишком уж она простая какая-то. У нее есть брат, и она его пилит.
  — Ну-ну, — сказал я с интересом, — а дальше?
  — А потом было все как полагается. Человек этот вышел из дому… Вы уверены, что это были не вы?
  — Я человек обыкновенный, — скромно сказал я, — таких много.
  — Да, наверное, вы правы, — сказала Джеральдина как-то несколько подобострастно. — Ну, так или иначе, человек этот прошел по улице до телефона-автомата и позвонил оттуда. Потом стали подъезжать полицейские. — Глаза ее заблестели. — Очень много. Труп они увезли в машине, вроде больничной. К тому времени там, конечно, уже собралась толпа зевак. Гарри тоже был. Привратник из нашего дома. Он мне потом все и рассказал.
  — А он сказал тебе, кого убили?
  — Какого-то мужчину. Никто не знает, кто он.
  — Очень интересно, — сказал я.
  Про себя я горячо молился, чтобы Ингрид не выбрала именно эту минуту и не вошла со своим пирогом из патоки или еще каким-нибудь деликатесом.
  — Давай-ка вернемся назад. Расскажи, что было раньше. Ты видела этого человека — ну, того, что убили, — ты видела, как он входил в дом?
  — Нет, не видела. Наверное, он был там все время.
  — Ты хочешь сказать, он там жил?
  — Нет, мисс Пебмарш живет одна.
  — Так ты знаешь, как ее зовут?
  — Да, в газетах писали. Про убийство. А девушку, которая кричала, зовут Шейла Вебб. Гарри сказал, что убитого звали мистер Корри. Странное имя, правда, похоже на какую-то приправу. А вы знаете, что потом было второе убийство? Не в тот же день, а поздней, в телефонной будке дальше по улице. Отсюда ее видно, но нужно высунуть голову из окна и развернуться. Конечно, на самом деле я ничего не видела, если бы я знала, я бы выглянула. Но я, само собой, не знала заранее, вот и не видела ничего. В то утро на улице было много народу, они все глазеют на дом мисс Пебмарш. Мне кажется, это довольно глупо, или нет?
  — Да, — сказал я, — очень глупо. В дверях снова показалась Ингрид.
  — Я скоро иду, — уверила она. — Теперь уже очень скоро.
  Она удалилась. Джеральдина сказала:
  — На самом деле она нам не очень подходит. У нее всегда что-нибудь не ладится с обедом. Конечно, ей еще нужно и завтрак готовить. А вечером папа ест в ресторане и всегда посылает оттуда что-нибудь для меня. Рыбу или что-то вроде. Неполный ужин, — голос ее прозвучал задумчиво.
  — А в котором часу вы обедаете?
  — Это и есть мой обед. Мы не обедаем по вечерам, у нас ужин. А обед у меня тогда, когда Ингрид удается его приготовить. Она довольно странно относится ко времени. Завтрак-то ей приходится подавать вовремя, потому что папа сердится, а обед у нас как когда. Иногда в двенадцать, иногда в два. Ингрид говорит, что незачем назначать для еды время, есть надо, когда она готова.
  — Что же, любопытная мысль, — сказал я. — А в котором часу у тебя был обед тогда, я имею в виду день убийства?
  — Тогда у нас был день ранних обедов — в двенадцать. Видите ли, по этим дням Ингрид уходит. Она идет в кино или в парикмахерскую, поэтому к нам приходит миссис Перри. Она просто ужасная. Она меня треплет.
  — Треплет? — спросил я, несколько озадаченный.
  — Да, по голове. И говорит все время что-нибудь вроде «милая моя детонька». С ней, — сказала Джеральдина, — нормально не поговорить. Зато она приносит конфеты и все такое.
  — Сколько тебе лет, Джеральдина?
  — Десять. Десять лет и три месяца.
  — С тобой легко разговаривать серьезно.
  — Это потому, что мы много общаемся с папой, — серьезно сказала Джеральдина.
  — Так что в день убийства ты пообедала рано?
  — Да, так чтобы Ингрид успела вымыть посуду и уйти сразу после часа.
  — Значит, ты все утро провела у окна?
  — Да. Почти все утро. До этого, часов в десять, я решала кроссворд.
  — Интересно, могла ты пропустить, как мистер Корри подошел к дому?
  — Нет. Не могла. Хотя я согласна, это очень странно.
  — Может быть, он пришел совсем рано утром.
  — Через парадную дверь он не входил и не звонил. Я бы его заметила.
  — Может быть, он прошел через сад. Подошел с другой стороны.
  — Ну нет, — сказала Джеральдина, — сзади к нему примыкают другие садики. Никто не позволит, чтобы ходили через его сад.
  — Н-да, думаю, действительно не позволит.
  — Хотелось бы мне знать, как он выглядел, — сказала Джеральдина.
  — Что ж. Довольно старый. Под шестьдесят. Чисто выбрит и одет в темно-серый костюм.
  Джеральдина покачала головой.
  — Звучит ужасно обыкновенно, — сказала она неодобрительно.
  — Но мне кажется, — сказал я, — что на самом деле тебе, пока ты все время лежишь и только смотришь в окошко, трудно отличить день ото дня.
  — И вовсе не трудно. — Она даже приподнялась от негодования. — Я вам могу рассказать про это утро все. Я могу сказать, когда пришла миссис Краб и когда она ушла.
  — Ты имеешь в виду дневную уборщицу?
  — Вот именно. Она ковыляет совсем как краб. У нее есть маленький мальчик. Иногда она берет его с собой, но в тот день его не было. Мисс Пебмарш уходит около десяти. Она работает в школе для слепых. Миссис Краб уходит около двенадцати. Приходит она с пустыми руками, а уходит иногда с небольшим пакетом. Я думаю, это остатки масла или сыра, потому что мисс Пебмарш ничего не видит. В тот день я видела почти все, потому что именно тогда мы немного поссорились с Ингрид, и она со мной не разговаривала. Я учу ее английскому, и она хотела узнать, как сказать «пока мы не встретимся снова». Ей надо было сказать по-немецки. Auf Wiedersehen.1581 Я знаю, потому что однажды была в Швейцарии, и там так говорят. А еще они говорят: Gruss Gott.1582 А по-английски звучит нелепо.
  — И что же ты сказала Ингрид?
  Джеральдина разразилась долгим мстительным хохотом. Она пыталась ответить, давилась от смеха и наконец все-таки произнесла:
  — Я ей сказала, что это будет: «Катись отсюда к чертовой матери!». А она сказала это нашей соседке мисс Балстрод, и та страшно разозлилась. Ингрид все поняла и рассердилась на меня, так что мы помирились только на следующий день перед чаем.
  Я принял это к сведению.
  — Значит, ты только и делала, что смотрела в бинокль?
  Джеральдина кивнула.
  — И потому я точно знаю, что мистер Корри через парадную дверь не входил. Наверное, он пришел еще ночью и прятался где-нибудь в прихожей. Как вы думаете, могло так быть?
  — Наверное, возможно, — сказал я, — но все-таки маловероятно.
  — Да, — сказала Джеральдина, — он бы проголодался, а проситься у мисс Пебмарш к завтраку он бы не стал, раз он от нее прятался.
  — И никто не подходил к дому? — спросил я. — Никто вообще? Никаких машин, гостей, разносчиков?
  — Зеленщик приходит по понедельникам и вторникам, — сказала Джеральдина. — Молочник приезжает в половине двенадцатого.
  Этот ребенок был просто энциклопедией!
  — Цветную капусту и прочие мелочи мисс Пебмарш покупает сама. Никого не было, только фургон из прачечной. Из новой прачечной, — добавила она.
  — Из новой прачечной?
  — Да. Обычно приезжают из «Южных дюн». Тут почти все ею пользуются. А в тот день приезжали другие — прачечная «Снежинка». Наверное, они только что открылись.
  Я еле сдержался, чтобы не выдать волнения. Я не хотел будить ее фантазию.
  — Они развозили белье или принимали? — спросил я.
  — Развозили, — сказала Джеральдина. — В огромной корзине. Намного больше, чем обычно.
  — Ее приняла мисс Пебмарш?
  — Нет. Нет, конечно, она уже опять ушла.
  — А в какое время они приехали?
  — В один час тридцать пять минут, — сказала Джеральдина. — Я записала, — гордо добавила она.
  Она наклонилась к маленькому блокноту, открыла и довольно грязным пальчиком ткнула в запись. «Час тридцать пять. Приехала прачечная. Дом номер 19».
  — Тебе бы в Скотланд-Ярде работать, — сказал я.
  — Разве бывают женщины-сыщики? Я бы поработала. Но не в полиции, конечно. Мне кажется, что женщины-полицейские все какие-то глупые.
  — Ты еще не рассказала мне, что было, когда приехала эта прачечная.
  — А ничего не было, — сказала Джеральдина. — Вышел водитель, открыл фургон, вынул корзину и потащил ее вокруг дома к черному ходу. Не думаю, чтобы он входил. Наверное, мисс Пебмарш запирает эту дверь, и, наверное, он просто оставил корзину там и вернулся.
  — Как он выглядел?
  — Обыкновенно, — сказала Джеральдина.
  — Вроде меня? — спросил я.
  — Ну нет, он намного старше, — сказала Джеральдина, — но я плохо его рассмотрела — он подъехал к дому вон оттуда. — Она показала рукой. — Остановился прямо перед калиткой, хотя на этой стороне стоять ему было нельзя. Но ведь на таких улочках это неважно. А потом, когда он вышел из машины, то наклонился над корзиной. Мне видно было только затылок, а когда шел назад, он вытирал лицо. Наверное, ему стало жарко, пока он тащил такую тяжесть.
  — Потом он сразу уехал?
  — Да. А почему вам это так интересно?
  — Не знаю, — сказал я. — Наверное, потому, что вот он-то и мог увидеть что-нибудь.
  Ингрид распахнула дверь. Она катила столик.
  — Сейчас мы есть обед, — сказала она, весело кивая головой.
  — Умница, — сказала Джеральдина, — я умираю от голода.
  Я поднялся.
  — Мне пора, — сказал я. — До свидания, Джеральдина.
  — До свидания. А как насчет этого? — Она взяла в руки складной нож. — Он ведь не мой. — Голос ее стал задумчивым. — Хотя мне хотелось бы.
  — Похоже, что он ничей, правда?
  — Вроде клада, да? Невостребованный клад?
  — Да, именно, — сказал я. — И тебе лучше его пока взять себе. До тех пор, пока не найдется хозяин. Но не думаю, что он найдется, — сказал я честно.
  — Ингрид, дай мне яблоко, — сказала Джеральдина.
  — Яблоко?
  — Pomme! Apfel!1583
  Она учила Ингрид как умела. На этом я их и оставил.
  Глава 26
  Миссис Райвл распахнула дверь «Доспеха Павлина» и, слегка покачиваясь, двинулась к стойке бара. Она что-то бормотала себе под нос. В это заведение она пришла явно не впервые, и бармен приветливо с ней поздоровался.
  — Привет, Фло, — сказал он, — как делишки?
  — Нехорошо, — сказала миссис Райвл. — Нечестно. Нет, нехорошо. Я знаю, что говорю, Фред, и я говорю: нехорошо.
  — Конечно, нехорошо, — успокоил ее Фред. — Но хотелось бы знать что? Тебе как обычно, моя дорогая?
  Миссис Райвл согласно кивнула. Она положила на стойку деньги и отхлебнула из стакана. Фред отошел к другому клиенту. Коктейль немного придал ей бодрости. Она все еще что-то бормотала, но уже с меньшим ожесточением. Когда Фред вновь оказался рядом, она обратилась к нему уже мягче.
  — Все равно я это терпеть не намерена, — сказала она. — Нет, не намерена. Ложь я не терплю. Не выношу. И никогда не выносила.
  — Конечно, — сказал Фред.
  Он окинул ее опытным взглядом. «Изрядно приняла, — подумал он про себя. — Но пару стаканов, надеюсь, еще выдержит. Кто же это так ее расстроил?»
  — Ложь, — сказала миссис Райвл. — Улонч… ук-лоч… ну, ты понял, что я хочу сказать.
  — Конечно, понимаю, — сказал Фред.
  Он отвернулся, чтобы поздороваться еще с одним завсегдатаем. По телевизору показывали неудачный забег. Миссис Райвл бормотала себе под нос:
  — Не нравится мне это, и я не намерена терпеть. Я так и скажу. Никто не смеет так водить меня за нос. Да, никто. Я-то знаю, что все здесь ложь, а если сам за себя не заступишься, никто не заступится. Налей-ка еще, приятель, — сказала она погромче.
  Фред повиновался.
  — Я бы на твоем месте после этого стаканчика пошел домой, — посоветовал он.
  Ему было интересно, что могло ее так расстроить. Характер у нее мягкий и ровный. Открытая душа, всегда готова улыбнуться.
  — Я от этого слягу, Фред, вот посмотришь, — сказала она. — Если обратились с подобной просьбой, то уж пусть выложат все что положено. Да, и пусть объяснят, что все это значит и зачем это. Обманщик, грязный обманщик, вот что я вам скажу. И я этого не потерплю.
  — Я бы на твоем месте поторопился, — сказал Фред, глядя, как слезы вот-вот испортят ее нарумяненные щечки.
  — Скоро пойдет дождь, да-да, настоящий ливень. Испортит такую прелестную шляпку.
  Миссис Райвл благодарно ему улыбнулась.
  — Всю жизнь люблю васильки, — сказала она. — Боже мой, но я же не знаю, что делать, не знаю.
  — Я пошел бы домой и выспался хорошенько, — ласково сказал бармен.
  — Что ж, может быть, но…
  — Если ты не хочешь испортить шляпку, надо идти.
  — Совершенно верно, — сказала миссис Райвл. — Да, совершенно правильно. Очень праль… пральв… нет, не так… ты ведь понял меня, Фред?
  — «Правильно говоришь, Фред».
  — Большое спасибо.
  — Пожалуйста, пожалуйста, — сказал Фред. Миссис Райвл соскользнула со своего стула и почти прямо направилась к двери.
  — Старушка Фло сегодня вроде бы чем-то расстроена, — сказал один из завсегдатаев.
  — Обычно она щебечет, как птичка, но у всех у нас случаются неприятности, — сказал второй, довольно мрачного вида, мужчина.
  — Если бы мне сказали, — продолжил первый, — что Джерри Грейнджер придет пятым, после Королевы Кэролайн, я просто бы не поверил. Если хотите знать мое мнение, тут дело нечисто. Теперь все мошенничают на скачках. Лошадей опаивают, да. Всех.
  Миссис Райвл вышла из «Доспеха Павлина». Она подняла глаза и недоверчиво посмотрела на небо. Да, похоже, пойдет дождь. Она неспешно пошла вдоль улицы, повернула налево, повернула направо и остановилась перед довольно обшарпанным домом. Когда она поднялась по ступенькам лестницы и достала ключ, с нижнего этажа послышался чей-то голос, а из дверного проема высунулась голова и повернулась к миссис Райвл.
  — Вас наверху ждет джентльмен.
  — Меня?
  Голос миссис Райвл прозвучал несколько удивленно.
  — Наверное, джентльмен. Одет хорошо, и все такое, но, конечно, не лорд Элджернон Вер де Вер, если так можно выразиться.
  Миссис Райвл удалось нащупать замочную скважину, она повернула ключ и вошла.
  В доме пахло капустой, рыбой и эвкалиптом, запах которого в этой прихожей почти не выветривался. Хозяйка квартиры миссис Райвл свято верила, что зимой нужно очень бережно относиться к легким и бронхам, а готовиться к холодам она начинала еще в середине сентября. Цепляясь за перила, миссис Райвл одолела лестницу. Она распахнула свою дверь на втором этаже, вошла и встала как столб, а потом отступила назад.
  — Ох, — сказала она, — это вы.
  Инспектор уголовной полиции Хардкасл поднялся со стула, на котором дожидался ее прихода.
  — Добрый вечер, миссис Райвл.
  — Что вам нужно? — спросила миссис Райвл куда менее приятным голосом, чем обычно.
  — Я в Лондоне по долгу службы, — сказал инспектор, — и мне хотелось бы выяснить с вами парочку вопросов, так что я решил сегодня попытаться вас разыскать. На нижнем этаже… э-э… какая-то женщина сказала, что вы уже давно должны были вернуться.
  — Ох, — сказала миссис Райвл. — Что ж, я не знаю… что ж…
  Инспектор Хардкасл подвинул стул.
  — Сядьте, пожалуйста, — вежливо сказал он.
  Они вроде бы поменялись местами: он был хозяин, она гостья. Миссис Райвл села. Она подняла на инспектора тяжелый взгляд.
  — Что за вопросы у вас, инспектор? — спросила она.
  — Да так, — сказал инспектор Хардкасл, — всплывают разные мелочи.
  — И вы хотите сказать, что они касаются Гарри?
  — Совершенно верно.
  — Тогда слушайте, — сказала миссис Райвл, воинственно поднимая голос и обдавая инспектора Хардкасла ароматом спиртного. — Он был моим мужем, но больше я не желаю о нем думать. Я дала о себе знать — или нет? — когда увидела в газете его фотографию. Я приехала к вам и все рассказала. Это было давно, а вспоминать мне ни к чему. Добавить мне нечего. Я рассказала, что смогла вспомнить, и все, знать ничего не знаю.
  — Есть одна мелочь, — сказал инспектор Хардкасл. Говорил он мягко и словно извиняясь.
  — Ах вот как, — сказала миссис Райвл довольно грубо. — Ну и что там у вас? Выкладывайте.
  — Вы опознали в убитом своего мужа или же человека, с которым жили как муж и жена примерно пятнадцать лет назад. Так или нет?
  — Думаю, что сейчас вы уже установили точно, когда это было.
  «Вот ехидная штучка», — подумал о ней инспектор Хардкасл. Вслух он продолжил:
  — Да, вы правы. Мы проверили. Вы поженились пятнадцатого мая тысяча девятьсот сорок восьмого года.
  — Майские свадьбы всегда несчастливы, во всяком случае, так говорят, — угрюмо сказала миссис Райвл. — Мне она счастья не принесла.
  — Но несмотря на прошедшие годы, вы сумели довольно легко опознать своего мужа.
  Миссис Райвл, слегка смутившись, заерзала на стуле.
  — Он почти не изменился, — сказала она, — он, то есть Гарри, всегда следил за собой.
  — И вы смогли вспомнить особые приметы. Вы, кажется, написали мне о шраме.
  — Верно. Был шрам за левым ухом. Вот здесь. — Миссис Райвл подняла руку и показала пальцем, где именно.
  — За левым ухом? — Хардкасл сделал ударение на слове «левый».
  — Э-э… — На мгновение она засомневалась. — Да. Кажется так. Да, я уверена. Конечно, в спешке можно ведь и запутаться. Но нет, шрам был слева. Вот здесь. — Она снова приложила палец к тому же месту.
  — Вы сказали, что он порезался, когда брился?
  — Совершенно верно. На него кинулась собака. Очень резвый у нас был пес. Все время прыгал — очень был веселый. Он-то и толкнул Гарри как раз, когда тот держал в руке бритву, и Гарри здорово порезался. Крови было! Порез зажил быстро, но метка осталась навсегда. — Теперь она говорила уже с большей уверенностью.
  — Вот этот момент очень важен, миссис Райвл. В конце концов, люди иногда оказываются очень похожими друг на друга — прошло столько лет. Но если человек очень похож на вашего мужа, да к тому же у него шрам на том же месте — это уже делает ваши показания очень убедительными, не так ли? Кажется, мы и в самом деле сдвинулись с места.
  — Очень рада быть вам полезной, — сказала миссис Райвл.
  — А когда случилась эта история с бритвой?
  Миссис Райвл с минуту подумала.
  — Должно быть… наверное, месяцев через шесть после нашей свадьбы. Да, именно. Помню, собаку мы купили летом.
  — Значит, примерно в октябре-ноябре тысяча девятьсот сорок восьмого года. Правильно?
  — Правильно.
  — И после того, как ваш муж оставил вас в тысяча девятьсот пятьдесят первом…
  — Не столько он оставил меня, сколько я выгнала его, — с достоинством произнесла миссис Райвл.
  — Да, конечно. Как вам угодно. Но как бы то ни было, с тех пор как в тысяча девятьсот пятьдесят первом году вы выгнали своего мужа, вы не видели его ни разу до тех пор, пока вам не попалась его фотография в газете?
  — Да. Именно так я вам и сказала.
  — И вы совершенно в этом уверены, миссис Райвл?
  — Конечно, уверена. С того дня и до тех пор, пока я не увидела его мертвым, я ни разу не встречалась с Гарри Каслтоном.
  — Видите ли, это очень странно, — сказал инспектор Хардкасл, — очень странно.
  — Что?.. Что вы хотите этим сказать?
  — Очень любопытная история с этим шрамом. Конечно, для вас, и для меня, это мелочь. Шрам и шрам. Но вот медики могут о нем кое-что рассказать. И знаете, они могут примерно определить, когда у убитого появился шрам.
  — Не понимаю, к чему вы клоните.
  — Все очень просто, миссис Райвл. Согласно заключению полицейского врача и еще одного консультанта, совершенно очевидно, что шрам за ухом вашего бывшего мужа появился лет пять-шесть тому назад, не раньше.
  — Чушь, — сказала миссис Райвл. — Не верю. Я… Никто, кроме меня, не знает. Во всяком случае, когда…
  — Итак, вам понятно, — продолжал Хардкасл ровным голосом, — что если шрам появился у вашего мужа — если этот человек ваш муж, — пять-шесть лет назад, то в тысяча девятьсот пятьдесят первом году, когда вы расстались, его никак не могло быть.
  — Может, и не было. Но все равно это Гарри.
  — Но вы с ним ни разу с тех пор не виделись, миссис Райвл. А так как вы с ним не виделись, откуда же вы узнали, что пять или шесть лет назад у него появился шрам?
  — Вы хотите сбить меня с толку, — сказала миссис Райвл, — вы совсем уже сбили меня с толку. Может, это случилось и не в сорок восьмом. Нельзя же запомнить все. Во всяком случае, у Гарри был шрам, и я это знаю.
  — Понятно, — сказал инспектор Хардкасл и поднялся на ноги. — Мне кажется, вам следует хорошенько обдумать свои слова, миссис Райвл. Вы же не хотите попасть в неприятную историю.
  — В какую еще историю?
  — Ну, — сказал инспектор почти извиняющимся голосом, — вас могут обвинить в лжесвидетельстве.
  — В лжесвидетельстве? Меня!
  — Да. Вы ведь знаете, что в глазах закона это довольно серьезное преступление. У вас могут быть неприятности, вплоть до тюрьмы. Конечно, вы не давали присяги перед коронером, но в суде перед дачей показаний вам это сделать придется. Тогда… знаете, мне хотелось бы, чтобы вы хорошенько все обдумали, миссис Райвл. Вполне вероятно, что некто предложил вам придумать для нас эту историю со шрамом.
  Мисс Райвл встала. Она выпрямилась в полный рост, глаза ее засверкали. В этот момент она выглядела почти величественно.
  — В жизни не слышала подобной чепухи, — сказала она. — Совершеннейшая чушь. Я стараюсь, я исполняю свой долг. Я прихожу к вам, чтобы помочь. Я рассказываю все, что помню. Если я ошиблась, мне кажется, в этом нет ничего особенного. В конце концов, среди моих друзей много мужчин, и можно было чуть-чуть перепутать. Но я не думаю, что ошиблась я. Этот человек — Гарри, а у Гарри за левым ухом был шрам, в этом я уверена. А теперь, инспектор, хватит обвинять меня во лжи и клеветать на меня, я прошу вас уйти.
  Инспектор Хардкасл тотчас же встал.
  — Доброй ночи, миссис Райвл, — сказал он. — Вы просто подумайте. Рот и все.
  Миссис Райвл тряхнула головой. Хардкасл ушел. С его уходом миссис Райвл переменилась в лице. Выражение оскорбленного достоинства исчезло. Лицо стало встревоженным и испуганным.
  — Втянуть меня в такое, — пробормотала она, — втянуть меня в такое. Я… хватит с меня. Я… я не… я никому не хочу зла. Наболтать мне с три короба, обмануть, обвести меня вокруг пальца. Ужасно. Совершенно ужасно. Я так и скажу.
  Покачиваясь, она ходила взад и вперед, потом, наконец решившись, взяла из угла свой зонтик и снова вышла на улицу. Она прошла до угла, постояла у телефона-автомата и пошла на почту. Она вошла внутрь, попросила разменять деньги и вошла в одну из телефонных кабин.
  Она позвонила в справочное и попросила выяснить номер. Там она и стояла, пока не зазвонил телефон.
  — Пройдите, пожалуйста. Ваш абонент на линии.
  Она заговорила:
  — Алло… ах, это вы. Это Фло. Нет, я помню, о чем вы просили, но мне нужно с вами поговорить. Вы поступили со мной нечестно. Вы даже не объяснили, во что вы меня втянули. Вы только сказали, что если его опознают, вы окажетесь в очень неловком положении. Я ни на минуту не могла предположить, что вы втянете меня в историю с убийством… Конечно, вам следовало это сказать, но так или иначе вы сказали мне совсем другое… Да. Я думаю, что вы имеете к нему отношение… Да, и предупреждаю, я не собираюсь молчать… Вы, похоже, соч… соч… ну, вы поняли, что я хочу сказать… соучастники, или как там это. Я сразу поняла, что все это ширма: но так или иначе дело сделано, и говорю вам, мне страшно… заставить меня написать им про шрам. А теперь, оказывается, шраму этому всего год или два, а я тут клялась, что он был у него сто лет назад… А то, что это лжесвидетельство, и меня посадят в тюрьму. И не пытайтесь обвести меня вокруг пальца… Нет… Обязательства это одно… Да, я знаю… Я знаю, что вы заплатили. И между прочим, немного… Хорошо, я вас выслушаю, но я не собираюсь… Хорошо, хорошо… я помолчу… Как вы сказали?.. Сколько?.. О, это огромная сумма. Как я узнаю, есть они у вас… Да, хорошо, конечно, это меняет дело. И вы клянетесь, что не имеете к этому никакого отношения? Я имею в виду убийство… Нет, хорошо, я верю, что вы не станете… Конечно, я понимаю… Бывает, смешаешься с толпой, она тебя несет, и не твоя вина… Вы умеете говорить приятные вещи…
  Вы это умеете… Хорошо, я обдумаю, но мне нужно быстро… Завтра? Во сколько?.. Да… да, я приду, но никаких чеков. Чек может оказаться фальшивым… Не знаю, я не уверена, что стоит вмешиваться в такие дела… хорошо. Что ж, раз вы так говорите… Хорошо, раз вам неприятно… Тогда все.
  Она вышла из почтового отделения и пошла, раскачиваясь из стороны в сторону и улыбаясь своим мыслям.
  За такую сумму можно решиться нажить неприятности с полицией. Зато она устроит свои дела. А риск и в самом деле небольшой. Нужно только сказать, что она забыла, что не может вспомнить. Сотни женщин не могут вспомнить, что было год назад. Она скажет, что спутала Гарри с кем-нибудь. Ей ничего не стоит придумать хоть сотню историй.
  Характер у миссис Райвл был переменчивый. Теперь она веселилась не меньше, чем только что горевала. Со всей тщательностью и серьезностью принялась она обдумывать, на что сначала потратить эти деньги…
  Глава 27
  Рассказывает Колин Овн
  
  1
  — Не похоже, чтобы ты много выяснил у этой миссис Рамзи, — недовольно сказал полковник Бекк.
  — У нее нечего выяснять.
  — Ты в этом уверен?
  — Да.
  — Она больше не член партии?
  — Нет.
  Полковник бросил на меня изучающий взгляд.
  — Ты доволен?
  — Не очень.
  — Надеялся на что-то большее?
  — Ничего это не даст.
  — Что же, надо еще где-нибудь поискать, отбросить полумесяцы, а?
  — Конечно.
  — Ты что такой вялый сегодня? Никак с похмелья?
  — Я не гожусь для этой работы, — медленно сказал я.
  — Хочешь, чтобы я потрепал тебя по головке и сказал: «молодец, молодец»?
  Против воли я рассмеялся.
  — Так-то лучше, — сказал Бекк. — А теперь выкладывай, что там у тебя. Я полагаю, что-то неладно с девицей?
  Я покачал головой.
  — Нет, здесь дело давнее.
  — Я, собственно говоря, успел заметить, — неожиданно сказал Бекк — Все на свете перемешалось. И все уже вовсе не так ясно, как раньше. Начинаешь киснуть и угрызаться. И сидишь, как плесень. Если так, то для нас ты кончен. Мальчик мой, ты выполнил первоклассную работу. Радуйся этому. И ступай занимайся своими чертовыми водорослями.
  Он помолчал и добавил:
  — Тебе ведь и в самом деле нравится эта чепуха?
  — Это невероятно интересно.
  — А по-моему, водоросли отвратительны. Природа потрясающе разнообразна, согласен? Я имею в виду природу увлечений Что же, а как дела с убийством? Держу пари, его прикончила девица.
  — Вы ошибаетесь, — сказал я.
  Полковник погрозил мне пальцем почти по-родственному:
  — Вот что я тебе скажу — будь готов. Но я имею в виду вовсе не то, что бойскауты.
  Глубоко задумавшись, я шел по Чаринг-Кросс.
  Возле станции подземки я купил газету.
  Я прочитал, что вчера в час пик на вокзале Виктория упала женщина, которую доставили в больницу. Там выяснилось, что ей нанесен удар ножом. Женщина умерла, не приходя в сознание.
  Ее звали Мерлина Райвл.
  
  
  2
  Я позвонил Хардкаслу.
  — Да, — ответил он на мой вопрос. — Именно так, как там написано. — В голосе у него звучали усталость и горечь. — Накануне я к ней заходил. Я сказал, что ее история про шрам никуда не годится. Этот шрам у него сравнительно недавно. Забавно, на чем попадаются люди. Она ведь просто немного перестаралась. Кто-то заплатил за то, чтобы она признала в нем давным-давно сбежавшего мужа.
  И она неплохо справилась! Я поверил. А потом убийца перемудрил. Если вспомнить о шраме потом, это лишь придаст вес ее словам. А если сразу, это будет уже чересчур.
  — Так что Мерлина Райвл увязла по уши?
  — Знаешь, я очень не уверен. Ты представь, приходит к ней старый приятель или знакомый и говорит: «Слушай, у меня неприятности. Убили одного парня, с которым у меня были всякие дела. Если его опознают и узнают о наших занятиях, я погиб. Но если бы вы пришли и сказали, что это ваш муж Гарри Каслтон, сбежавший много лет назад, тогда все обойдется».
  — Конечно, на такое она могла бы клюнуть — если бы не испугалась риска.
  — Тогда тот сказал бы: «В чем же риск? В худшем случае скажете, что ошиблись. Любой может ошибиться через пятнадцать-то лет». И при этих словах увеличить сумму. Она соглашается — как же, она в выигрыше! — и делает, что ей говорят.
  — Ни о чем не догадываясь?
  — Она не умела подозревать. Господи Боже, Колин, каждый раз, когда мы находим убийцу, есть люди, прекрасно его знавшие, которые просто не могут поверить в то, что это он совершил преступление!
  — И что было, когда ты к ней пришел?
  — Я немножко нагнал на нее страху. После моего ухода она поступила именно так, как я и ожидал, — попыталась связаться с тем или с той, кто втянул ее в эту историю. Мы, конечно, за ней следили. Она пошла на почту и позвонила кому-то из телефона-автомата. К сожалению, я-то думал, что она воспользуется телефоном, который стоит на ее же улице. А у нее не оказалось мелочи. Из кабинки она вышла с очень довольным видом. За ней продолжали следить, но до вчерашнего вечера ничего интересного не произошло. Она появилась на вокзале и купила билет до Краудина. Это было в половине седьмого, в час пик. Она и сама была настороже. Она собралась в Краудин, чтобы с кем-то встретиться. Но та хитроумная бестия стояла в шаге от нее. Нет ничего легче, чем спрятаться в толпе за чьей-то спиной и вогнать нож… Не думаю, что она успела что-то понять. Обычно никто не успевает, ты же знаешь. Помнишь случай с Бартоном в деле с ограблением бандой Левитти? Он прошел всю улицу и только потом упал замертво. Просто неожиданная острая боль — а потом кажется, что все снова в порядке. А ничего не в порядке. Ты уже только ходячий труп, хотя еще не успел этого понять.
  И он закончил:
  — Черт возьми, черт возьми, черт возьми!
  — Ты хоть кого-нибудь проверял?
  Я должен был задать этот вопрос. Не мог не задать. Ответил он быстро и резко:
  — Вчера в Лондон приезжала мисс Пебмарш. По делам своей школы. В Краудин она вернулась поездом в семь сорок. — Он помолчал. — Шейла Вебб привозила рукопись какого-то иностранца, чтобы по дороге в Нью-Йорк он там что-то проверил. Она вышла из отеля «Ритц» приблизительно в пять тридцать и до отъезда успела зайти в кино — одна.
  — Послушай, Хардкасл, — сказал я. — Я хочу тебе кое-что сказать. У меня есть показания свидетеля. Девятого сентября к дому номер девятнадцать по Вильямову Полумесяцу подъехал фургон прачечной. Водитель вынес из машины большую корзину и отнес ее к черному ходу. Эта корзина была намного больше обычной.
  — Фургон? Какой фургон?
  — Прачечной «Снежинка». Ты знаешь такую?
  — Пока нет. Все время ведь что-то да открывается. Название для прачечной обычное.
  — Хорошо… ты проверь. Человека, который сидел за рулем… человека, который привез корзину…
  В голосе Хардкасла неожиданно послышалось подозрение:
  — А ты часом не сам это придумал?
  — Нет. Говорят тебе, есть свидетель. Проверь, Дик. Займись.
  Я сбежал, прежде чем он вцепился в меня.
  Я вышел из телефонной будки и посмотрел на часы.
  Сделать нужно немало и до тех пор держаться подальше от Хардкасла. Я собирался заняться устройством своей личной жизни.
  Глава 28
  Рассказывает Колин Овн
  
  1
  В Краудин я приехал через пять дней в одиннадцать ночи. Я вошел в отель «Кларендон», поднялся в номер и лег спать. Предыдущей ночью я очень устал и утром встал поздно. Поднялся я без четверти десять.
  Я заказал кофе, тост и утреннюю газету. Все это мне принесли на подносе, где лежал еще большой квадратный конверт, адресованный мне и надписанный от руки в левом углу.
  Несколько удивившись, я рассмотрел его повнимательней. Почты я не ждал. Бумага была плотная, дорогая, адрес отеля аккуратно отпечатан на машинке.
  Покрутив его так да этак, я наконец раскрыл конверт.
  Внутри лежал лист бумаги. На нем крупным шрифтом отпечатано:
  
  Отель «Кроншнеп» 11.30
  НОМЕР 413
  (постучать три раза)
  
  Я уставился на записку, покрутил в руках. Что это значит?
  Я отметил, что номер из тех же цифр, которые были на часах — четыре тринадцать. Совпадение? Или нет?
  Сначала я решил позвонить в гостиницу. Потом — Дику Хардкаслу. Я не сделал ни того, ни другого.
  Сонливость исчезла. Я встал, побрился, умылся, оделся и пошел прямиком к «Кроншнепу», прибыв точно в назначенное время.
  Легкий сезон уже заканчивался. Людей в гостинице было немного.
  Я не стал ни о чем справляться у портье. Поднялся на лифте на четвертый этаж и прошел по коридору до номера четыреста тринадцатого.
  Минуту-другую я постоял перед дверью, а потом, чувствуя себя круглым дураком, постучал три раза…
  Чей-то голос сказал:
  — Войдите.
  Я повернул дверную ручку, дверь оказалась незапертой. Я вошел внутрь и встал как столб.
  Напротив меня сидел Эркюль Пуаро. Он сиял.
  — Une petite surprise, nest ce pas1584? — сказал он. — Но, надеюсь, приятный?
  — Старая вы лиса! — воскликнул я. — Как вы сюда попали?
  — Я приехал в «даймлере» — очень удобная машина.
  — Но что вы тут делаете?
  — У меня страшные неприятности, Колин. Они все-таки настояли на ремонте. Представьте себе мое положение. Что делать? Куда ехать?
  — Есть множество мест, — холодно ответил я.
  — Возможно, но мой доктор посоветовал съездить к морю.
  — Ах, так это, наверное, один из тех докторов, которые сначала выясняют, куда хочется пациенту, а потом уже советуют им туда съездить? Так это вы прислали мне вот это? — Я сунул ему под нос полученное письмо.
  — Разумеется, кто же еще?
  — Это что, совпадение, что номер у вашей комнаты четыреста тринадцатый?
  — Никакое не совпадение. Я специально его заказал.
  — Зачем?
  Пуаро наклонил набок голову и подмигнул мне.
  — Я подумал, что он мне подойдет.
  — А стучать три раза?
  — Я не смог удержаться. И если бы я положил в конверт веточку розмарина, было бы еще лучше. Я хотел и палец надрезать, чтобы поставить на двери кровавый отпечаток. Но все хорошо в меру. Так можно и заразиться.
  — По-моему, вы впадаете в детство, — сказал я холодно. — Сегодня я куплю для вас плюшевого зайца и воздушный шарик.
  — Кажется, мой сюрприз тебе не понравился. Незаметно, чтобы ты обрадовался нашей встрече.
  — А вы думали, я обрадуюсь?
  — Pourquoi pas?1585 Но входи, поговорим серьезно, поиграли — и хватит. Надеюсь, я буду тебе полезен. Я уже поговорил по телефону со старшим констеблем, который был чрезвычайно со мной любезен, а в настоящий момент жду твоего приятеля инспектора уголовной полиции Дика Хардкасла.
  — И что вы намерены ему сообщить?
  — Я хотел бы сказать это в общей беседе.
  Я взглянул на него и расхохотался. Он-то может назвать это «общей беседой», но я знал, кто здесь будет говорить.
  Эркюль Пуаро.
  
  
  2
  Прибыл Хардкасл. Все представились, поздоровались. Потом расселись этак по-приятельски, причем Дик исподтишка разглядывал Пуаро с тем же видом, с каким посетитель зоопарка рассматривает новое и неожиданное приобретение. Сомневаюсь, чтобы ему случалось встречать кого-нибудь, хоть немного похожего на старика.
  Наконец, когда были соблюдены все правила вежливости и приличий, Хардкасл прокашлялся и сказал:
  — Я полагаю, месье Пуаро, — осторожно начал он, — что вы… э-э… вы хотите во всем убедиться своими глазами? Это не совсем просто… — Он заколебался. — Старший констебль просил меня помочь вам всем, что в моих силах. Но вы должны понимать всю сложность: вопросы, возражения. И все же, раз вы приехали специально…
  С некоторой холодностью Пуаро перебил его.
  — Я приехал сюда из-за ремонта моей квартиры в Лондоне, — сказал он.
  Я рассмеялся, и Пуаро взглянул на меня с упреком.
  — Месье Пуаро незачем выходить из дому и стараться увидеть все своими глазами, — сказал я. — Он всегда утверждал, будто может сделать все то же самое, не поднимаясь из кресла. Но это ведь не совсем так, правда, месье Пуаро? А иначе зачем бы вам сюда ехать?
  Пуаро отвечал с достоинством:
  — Я говорил, что незачем играть в какого-нибудь фокстерьера, или гончую, или легавую, которые мечутся туда-сюда в поисках следов. Хотя признаю, для травли собака необходима. Терьер, дружок. Большой и хороший терьер.
  Пуаро повернулся к инспектору. Одной рукой он с довольным видом подкручивал ус.
  — Позвольте заметить, — произнес он, — что в отличие от англичан я никогда не был помешан на собаках. Лично я могу прожить и без них. Но тем не менее я считаюсь с вашими хвостатыми кумирами. Каждый хозяин любит и ценит свою собаку. Он ее балует, хвастается друзьям ее умом и сообразительностью. А теперь попытайтесь взглянуть на ту же картинку с другой стороны. Собака тоже любит хозяина. Она его балует. Она тоже хвастается его сообразительностью и умственными способностями. И так же, как и он, выходит с ней погулять не потому, что ему хочется пройтись, а потому, что этого хочет собака, так же и она старается дать ему все, чего ему не хватает.
  Именно так и случилось с моим милым юным другом Колином. Он пришел ко мне не за тем, чтобы я помог ему разобраться, — он был уверен, что в состоянии справиться сам, — что, я полагаю, он уже сделал. Нет, он пожалел меня потому, что я был одинок, не у дел, вот он и принес мне задачку, которая, по его разумению, могла меня развлечь и занять. Он будто бросил мне вызов и потребовал на деле подтвердить слова, которые так часто от меня слышал, слова о том, что вполне возможно через некоторое время разобраться в любой проблеме, сидя дома, в кресле. В этом вызове, кажется, было немножко и злого умысла — совсем чуть-чуть. Скажем, он просто хотел доказать мне, что в конце концов все не так просто. Да, Колин, ты хотел капельку посмеяться надо мной! Я не сержусь. Я просто хочу сказать: ты плохо знаешь Эркюля Пуаро.
  Он расправил плечи и подкрутил усы.
  Взглянув на него, я нежно улыбнулся.
  — Ну хорошо, — сказал я, — скажите нам ответ, если, конечно, вы его уже знаете.
  — Конечно, знаю!
  Хардкасл недоверчиво уставился на него.
  — Вы хотите сказать, что знаете, кто убил человека в доме номер девятнадцать по Вильямову Полумесяцу?
  — Естественно.
  — И кто убил Эдну Брент?
  — Само собой.
  — И знаете, кто убитый?
  — Я знаю, кем он должен быть.
  Выражение лица Хардкасла говорило об очень глубоких сомнениях. Помня о словах констебля, он остался вежлив. Но в голосе зазвучало явное недоверие.
  — Прошу прощения, месье Пуаро, вы заявили, что знаете убийцу трех человек. У вас есть для этого основания?
  — Да.
  — Вы что, сами провели расследование?
  — Нет.
  — Вы хотите сказать, что подозреваете кого-то, — неласково подсказал я.
  — Не буду спорить с тобой из-за слов, mon cher Колин. Но я сказал — знаю! Хардкасл вздохнул.
  — Видите ли, месье Пуаро, мне нужны доказательства.
  — Естественно, но в вашем распоряжении есть множество способов их добыть.
  — Я в этом не уверен.
  — Послушайте, инспектор. Узнать, кто убийца, — именно узнать — разве не значит сделать первый шаг? Разве, отталкиваясь от этого, вы не можете двинуться дальше?
  — Не всегда, — вздохнув, сказал Хардкасл. — Сколько людей из тех, чье место в тюрьме, разгуливают на свободе. И они, и мы — все это знаем.
  — Но ведь это лишь небольшой процент, не так ли?..
  Я их перебил:
  — Хорошо. Хорошо. Вы все знаете. Но позвольте же и нам узнать.
  — Я вижу, вы все еще мне не верите. И сначала хочу вам сказать: когда решение найдено, все становится по своим местам. И вам ясно, что все идет так, как надо.
  — О, святые угодники, — взмолился я, — дальше что! Я согласен со всеми вашими постулатами.
  Пуаро поудобней расположился в кресле и наклонился к инспектору, чтобы снова наполнить его стакан.
  — Друзья мои, вы должны твердо усвоить одно. Чтобы найти ключ к любой загадке, нужны факты. А для этого нужен пес — тот терьер, который одну за одной принесет все детали мозаики и сложит…
  — У ног хозяина, — сказал я. — Пусть так.
  — Нельзя раскрыть преступление, сидя в кресле и только читая о нем в газетах. Нужны точные факты, а газеты редко их сообщают — если вообще сообщают когда-нибудь. Если преступление совершено в четыре с четвертью, они говорят — в четыре, а если у жертвы окажется золовка, которую зовут Александра, они говорят, что в деле фигурирует сестра по имени Элизабет. И так далее. Но в данном случае у меня был пес — Колин, пес со способностями блестящими, благодаря которым он многое сделал и у себя на службе. У него блестящая память. Он в состоянии по прошествии нескольких дней дословно воспроизвести все разговоры. Он может повторить их точь-в-точь, причем не перевирая, как почти каждый из нас, в зависимости от собственного впечатления. Могу объяснить — он не скажет: «В одиннадцать двадцать принесли почту», он опишет вам, что произошло на самом деле — постучали ли в дверь, входил ли почтальон с письмом в комнату или нет. Все это очень важно. Это значит, что он видит и слышит то, что увидел бы и услышал я сам, если бы был на месте преступления.
  — Бедной собачке лишь не дано делать выводы?
  — Итак, как бы то ни было, у меня были факты — я «вошел в картинку». У вас ведь так говорят, если не ошибаюсь? «Ввести в картинку». Когда Колин впервые рассказал мне эту историю, первое, что меня поразило, это в высшей степени фантастические обстоятельства. Четверо часов спешат больше чем на час, и никто не знает, или говорит, что не знает, откуда они взялись. Никогда, никогда нельзя верить ни одному слову, пока мы не проверили его самым тщательным образом, не так ли?
  — Совершенно с вами согласен, — одобрительно сказал Хардкасл.
  — На полу лежит труп вполне приличного — по крайней мере, на вид — пожилого человека. Никто не знает, кто он такой (или, опять же, говорит, что не знает). В кармане у него визитка с именем мистера Р. X. Корри и адресом: улица Седьмая Денверская. Страховая компания «Метрополис». Но нет ни страховой компании, ни Седьмой Денверской улицы и, кажется, нет человека по имени мистер Корри. Это отрицательное доказательство, но и оно что-то доказывает. Теперь пойдем дальше. Приблизительно без десяти два некто звонит в машинописно-секретарское бюро, мисс Миллисент Пебмарш просит прислать в дом номер девятнадцать по Вильямову Полумесяцу стенографистку к трем часам пополудни. И просит прислать именно Шейлу Вебб. Мисс Вебб получает заказ. Она приходит в дом без нескольких минут три, согласно инструкции входит в гостиную, обнаруживает там на полу труп и с криком выбегает на улицу. Она попадает в объятия молодого человека.
  Пуаро замолчал и взглянул на меня. Я отвесил ему поклон.
  — Что же, вводите молодого героя, — сказал я.
  — Вот видишь, — подхватил Пуаро. — Даже ты, когда заговариваешь об этом, не можешь удержаться от тона мелодраматического фарса. Все это дело пропитано им насквозь, фантастично и совершенно не правдоподобно. Такое случается только в романах — Гарри Грегсона, например. Должен напомнить, что, когда Колин привез мне эту историю, я как раз проходил курс детектива всех тех авторов, чья творческая деятельность приходится на последние шестьдесят лет. Очень интересно. Любопытно взглянуть на преступление с точки зрения художественной литературы. И теперь, если там, где собака должна залаять, она молчит, я говорю: «Ха! Это Шерлок Холмс!» Или, если труп нашли в опечатанной комнате, я говорю: «Ха! Это Диксон Карр!» А моя приятельница, миссис Оливер! Если бы мне нужно было определить… но лучше я помолчу. Вы улавливаете суть? Если обстоятельства преступления описать таким диким, невероятным образом, читатель тотчас почувствует, что «книжка не правдоподобна», что «так не бывает». Но увы, тут-то так не скажешь, тут ведь все взаправду. И такое бывает. Но тогда приходится думать изо всех сил, не так ли?
  Хардкасл сформулировал бы это по-другому, но с утверждением Пуаро согласился полностью и усиленно закивал. Тот продолжал:
  — Здесь все опровергало утверждение Честертона: «Где спрятать лист? В лесу. Где спрятать камень? На берегу». А здесь — фантазия, излишество, мелодрама! Когда в подражание Честертону я задаю себе вопрос: «Где стареющая женщина скроет свое увядающее лицо?» — я не отвечу: «Среди других стареющих женщин». Вовсе нет. Она спрячет его под косметикой, гримом, румянами, завернется в прекраснейшие меха и украсит себя драгоценностями. Вы следите за мной?
  — Н-да… — сказал инспектор, пытаясь скрыть обратное.
  — Потому что тогда, как вы понимаете, все посмотрят на драгоценности и меха, на прическу и haute couture1586 и совершенно не обратят внимание на то, как выглядит сама их обладательница! Так что я сказал сам себе и нашему общему приятелю Колину: «Раз уж в этом убийстве так много всяких фантастических, обескураживающих деталей, на самом деле оно должно быть чрезвычайно простым». Говорил?
  — Говорили, — сказал я. — Но до сих пор непонятно, правы вы или нет.
  — Потерпите еще немного. Итак, мы идем дальше, отбрасываем эти детали и обращаемся к сути. Убит мужчина. С какой целью? Кто он? Ответ на первый вопрос целиком зависит от ответа на второй. А пока у вас нет ответа на оба, никуда вы с места не двинетесь. Он может оказаться мошенником, шантажистом или мужем некой дамы, для которой сам факт его существования стал оскорбителен и опасен. Он может быть кем угодно. Чем больше я о нем узнавал, тем сильнее казалось, что все сходится на том, что он выглядит совершенно обыкновенным, состоятельным, уважаемым пожилым человеком. И вдруг я подумал: «Говоришь, это очень простое преступление? Очень хорошо, давай действуй. Представь, что этот человек на самом деле такой, каким выглядит — состоятельный, уважаемый, пожилой». — Он посмотрел на инспектора. — Улавливаете?
  — Н-да… — снова сказал инспектор и вежливо замолчал.
  — Итак, убит обычный, приятный, пожилой человек, исчезновение которого было кому-то необходимо. Кому? И здесь наконец можно сузить зону поиска. Это кто-то местный, кто знает мисс Пебмарш, ее привычки, Бюро машинописи и стенографии «Кавендиш» и служащую этого бюро Шейлу Вебб. Так что своему юному другу я сказал: «Соседи. Покрутись среди них. Разузнай, что сможешь. Связи, окружение. А самое главное, вступай в разговоры. Потому что во время разговора ты не просто получишь ответ на вопрос — в нормальном разговоре человек многое может выболтать. Люди осторожничают, когда что-то грозит им самим, но в обычной беседе, спокойной, без напряжения, они предпочитают говорить правду, ибо это намного проще. И сами того не сознавая, они говорят какую-нибудь мелочь, которая меняет все.
  — Восхитительный тезис, — сказал я. — Но в данном случае этого, к сожалению, не случилось.
  — Случилось, mon cher, случилось. Одна коротенькая фраза неоценимой важности все же была!
  — Что! — встрепенулся я. — Кто сказал? Когда?
  — По ходу дела, mon cher.
  — Вы сказали, месье Пуаро?.. — Инспектор вежливо вернул Пуаро к теме разговора.
  — Я очертил круг возле дома номер девятнадцать, и внутри этого круга мистера Корри мог убить каждый: миссис Хемминг, Бланды, Мак-Нотоны, мисс Вотерхауз. Но самыми главными фигурами оставались те, кто уже появлялся на сцене: мисс Пебмарш, которая могла убить его, а уже потом выйти за покупками, в десять тридцать или около того, и мисс Вебб, которая могла договориться с ним там о встрече, убить его, а потом выскочить из дому и поднять тревогу.
  — О, — сказал инспектор, — вы подходите к сути дела.
  — И наконец, — увильнул от ответа Пуаро, — ты, дорогой мой Колин. Ты тоже там был. Причем искал дом номер шестьдесят один в начале улицы.
  — Да, действительно, — сказал я с негодованием. — Что еще скажете?
  — Что-нибудь да скажу, — с достоинством отвечал Пуаро.
  — И тем не менее именно я оказался тем человеком, который и выложил вам все как есть.
  — Убийцы часто тщеславны, — парировал Пуаро. — А потом, это могло быть для тебя просто забавой — поразвлечься за мой счет.
  — Вы почти убедили меня, — сказал я. И почувствовал себя неуютно.
  Пуаро повернулся к инспектору.
  — Это, сказал я себе, очень простое убийство. Ненужные часы, передвинутые стрелки, тщательно продуманные детали обнаружения тела — все это нужно на время отбросить. Кроме того, как уже было сказано, есть бессмертная «Алиса» с ее «Тут-тут-тут…». И самое главное — убит пожилой обыкновенный человек, и кому-то это было нужно. Если он известный шантажист, нужно искать, кого он мог шантажировать. Если он сыщик, нужно искать неизвестного преступника, если он состоятельный человек-ищите наследников. Но если не выяснить, кто он такой, задача становится потрудней — искать среди всех, кто включен в наш круг, искать, у кого была причина желать его смерти.
  Если оставить в стороне мисс Пебмарш и Шейлу Вебб, кто мог оказаться не тем, за кого себя выдавал? Ответ меня разочаровал. За исключением мистера Рамзи, который, если я правильно понял, не был тем, за кого выдавал себя, — на этом месте Пуаро вопросительно посмотрел на меня, и я кивнул, — bona fide1587 всех не вызвала сомнения. Бланд — хорошо известный в городе строитель, у Мак-Нотона была кафедра в Кембридже, миссис Хемминг — вдова местного акционера, брат и сестра Вотерхаузы живут там давным-давно, и все их уважают. Вернемся к мистеру Корри. Откуда он взялся? Что привело его в дом номер девятнадцать по Полумесяцу? И вот тут-то важна одна фраза миссис Хемминг. Сказав, что убитый не жил в доме номер девятнадцать, она добавила: «Все понятно. Он пришел, чтобы его убили. Как странно». У нее дар, как у многих, кто часто занят собственными мыслями, слушать людей и проникать в самую суть событий. Она все подытожила. Мистер Корри пришел в дом номер девятнадцать, чтобы его убили. Вот и все!
  — Тогда и меня поразили эти ее слова, — сказал я. Пуаро не обратил на это внимания. — «Тут-тут-тут, придешь — тебя убьют». Мистер Корри пришел — и его убили. Но это не все. Важно, что его никто не должен был опознать. Ни бумажника, ни документов, метки портного — и то срезаны. Но и это не все. Визитная карточка на имя Корри, служащего страховой компании, — временная мера. Чтобы скрыть навсегда настоящее имя, придумано ложное опознание. Так и должно было быть, я уверен, — рано или поздно появился бы некто, кто опознал бы его. Брат, сестра, жена. Появилась жена. Миссис Райвл — тут одно имя способно вызвать подозрения. В Сомерсете есть деревня — я жил там неподалеку, гостил у друзей, — деревня под названием Корри Райвл. Видно, подсознательно, сам не зная почему, убийца выбрал эти имена. Мистер Корри и миссис Райвл.
  Таким образом, умысел был налицо, но меня озадачивало одно обстоятельство, почему наш преступник уверен, что никто и в самом деле не опознает убитого. Если он одинок, у него все равно должны быть слуги, деловые знакомые, экономка, наконец. Это навело меня на следующее заключение — никто не знает, что он исчез. И еще одно — он иностранец и только что приехал в Англию. Это объясняет, почему пломбы зубов убитого отличаются от тех, какие делают наши дантисты.
  Передо мной начала вырисовываться смутная картина и в отношении жертвы, и в отношении убийцы. И не более того. Преступление было отлично спланировано, с умом выполнено, но… тут-то и появляется та роковая, пустячная случайность, которую не в состоянии предусмотреть ни один убийца.
  — А именно? — спросил Хардкасл.
  Неожиданно Пуаро откинул назад голову и с выражением продекламировал:
  
  Не было гвоздя — Подкова
  Пропала.
  Не было подковы — Лошадь
  Захромала.
  Лошадь захромала — Командир
  Убит.
  Конница разбита — Армия
  Бежит.
  Враг вступает в город,
  Пленных не щадя,
  Оттого что в кузнице
  Не было гвоздя.1588
  
  Он подался вперед.
  — Мистера Корри мог убить кто угодно. Но вот кого должны были убить или, во всяком случае, имели все основания убить, — это одного человека, Эдну Брент.
  Мы оба уставились на Пуаро, раскрыв глаза.
  — Не стоит забывать про Бюро машинописи и стенографии «Кавендиш». Там работают восемь девушек. Девятого сентября четверо из них ушли по вызовам и были в некотором удалении от места происшествия, причем обедали они у своих клиентов. У этой четверки перерыв с двенадцати тридцати до часа тридцати. Другие четверо, Шейла Вебб, Эдна Брент и еще двое, Дженет и Морин, обедают во вторую очередь, с часа тридцати до двух тридцати. Но в тот день с Эдной Брент случилась неприятность — почти сразу, как только она вышла из конторы, она сломала каблук, застрявший в сточной решетке. Идти так она не могла. Она купила несколько булочек и вернулась обратно.
  Пуаро патетически помахал перед нами рукой.
  — Нам было известно, что что-то беспокоило Эдну Брент! Она пыталась после работы увидеться с Шейлой Вебб, но мы не нашли доказательств. А она ведь, возможно, всего-навсего хотела с ней посоветоваться о том, что ее привело в смятение… Но если так, одно становится ясно. Она хотела поговорить с Шейлой вне бюро.
  У нас только один ключ к разгадке — ее слова, обращенные к констеблю после слушания. Она ведь сказала что-то вроде: «Не понимаю, почему она так сказала». В тот день давали показания три женщины. Эдна могла говорить о мисс Пебмарш. Или, как все и решили, о Шейле Вебб. Но есть еще и третья — она могла говорить о мисс Мартиндейл.
  — Мисс Мартиндейл? Но та говорила всего пару минут.
  — Верно. Она лишь сказала о телефонном звонке и что полагала, будто это звонок мисс Пебмарш.
  — Вы хотите сказать, что Эдна знала, кто звонил?
  — Я думаю, тут дело проще. Я смею предположить, что звонка не было вообще.
  И он продолжил:
  — У Эдны отломился каблук. Эта решетка почти рядом с конторой. Девушка вернулась назад. Но мисс Мартиндейл из своего кабинета этого не увидела. Она как раз считала, что в бюро, кроме нее, никого нет. Ей всего-то нужно было сказать, что в час сорок девять раздался звонок. Сначала Эдна не поняла всей важности того, что она знала. Мисс Мартиндейл вызвала Шейлу и велела идти по вызову. Как и когда вызвали Шейлу, при Эдне не говорилось. Потом она услышала об убийстве, и мало-помалу картина начала проясняться. Мисс Пебмарш якобы позвонила и попросила прислать Шейлу Вебб. Но мисс Пебмарш говорит, что она никуда не звонила. Телефонный звонок якобы раздался без десяти два. А Эдна знает, что этого быть не могло. В это время никто не звонил в бюро. Наверняка мисс Мартиндейл просто ошиблась, но она никогда не ошибается. Чем больше пыталась Эдна понять, тем меньше понимала, что же произошло. Ей нужно было посоветоваться с Шейлой. Шейла разберется.
  А потом наступает день предварительного слушания. Туда идут все девушки из конторы. Мисс Мартиндейл повторяет свои слова о телефонном звонке, и теперь Эдна точно знает, что мисс Мартиндейл, которая говорила так четко, ссылаясь на запись в регистрационной книге, попросту лжет. Именно тогда она и обратилась к констеблю с просьбой разрешить ей поговорить с инспектором. Мисс Мартиндейл, вероятно, услышала ее, когда в толпе выходила из Хлебного рынка. А может быть, она слышала, как девицы подсмеивались над Эдной и сказали, где именно она сломала каблук, не понимая, что это значит. Как бы то ни было, но она последовала за Эдной до Вильямова Полумесяца. Хотел бы я знать, что ей там понадобилось.
  — Думаю, просто посмотреть на место, где все случилось, — со вздохом сказал Хардкасл. — Всех туда тянет.
  — Да, действительно. Может быть, мисс Мартиндейл заговорила там с ней, прошлась по улице, а Эдна ляпнула что-то, не подумав. Мисс Мартиндейл среагировала мгновенно. Вот они проходят мимо будки. Мисс Мартиндейл говорит: «Это очень важно. Ты должна немедленно позвонить в полицию. Номер полицейского участка такой-то. Позвони и скажи, что мы обе придем туда сию же минуту». В характере Эдны делать то, что велено. Она входит внутрь, снимает трубку, мисс Мартиндейл становится за ее спиной, перекидывает шарф, так что он ложится вокруг шеи, и душит ее.
  — И что же, никто не видит?
  Пуаро пожимает плечами.
  — Не увидели же. Был уже час дня. Время обеда. А те, кто еще не ушел, глазели на дом девятнадцать. Мисс Мартиндейл дама храбрая, не щепетильная, и она храбро воспользовалась случаем.
  Хардкасл с сомнением покачал головой.
  — Мисс Мартиндейл? Не понимаю, какое она имеет отношение к этому делу.
  — Действительно. Сначала неясно. Но с тех пор, как она — без сомнения, она, — убила Эдну, — да-да, лишь она одна и могла это сделать, — я понял, что какое-то отношение все же имеет. И начал подозревать, что мисс Мартиндейл и есть леди Макбет этого убийства, женщина жесткая и лишенная воображения.
  — Лишенная воображения? — усомнился Хардкасл.
  — Да, абсолютно. Зато она очень решительна. И неплохо умеет рассчитывать.
  — Но зачем ей? Мотив?
  Эркюль Пуаро повернулся ко мне. Помахал пальцем.
  — Значит, все разговоры с соседями прошли для тебя впустую? Я нашел одну фразу, которая проливает на это свет. Помнишь, после рассказа о загранице миссис Бланд бросила, что ей нравится жить в Краудине из-за сестры. Но у миссис Бланд не должно было быть никакой сестры. Год назад она получила большое наследство от канадского родственника как единственная и последняя в семье.
  Хардкасл мгновенно насторожился.
  — Значит, вы думаете…
  Пуаро откинулся в кресле и сложил вместе кончики пальцев. Он полуприкрыл глаза и мечтательным голосом заговорил:
  — Представьте себе, что вы обычный, заурядный человек, не слишком щепетильный, и испытываете большие финансовые затруднения. Однажды вам приходит письмо из юридической фирмы, в котором говорится, что ваша жена получает большое наследство от двоюродного деда, жившего в Канаде. Письмо адресовано миссис Бланд, и есть только одна трудность — это не та миссис Бланд, это вторая жена мистера Бланда. Представьте себе его досаду! Ярость! А потом возникает идея. Кто узнает, что миссис Бланд не та? В Краудине ни одна душа не знает, что мистер Бланд женат во второй раз. В первый раз он женился много лет назад, во время войны, в другой стране. Вероятно, «го жена вскоре умерла, а он почти сразу женился на другой. У него сохранился документ, подтверждающий первый брак, различные семейные бумаги, фотографии ныне умерших канадских родственников — все проще простого. Да, рискнуть стоит. Они рискнули — и все сошло. Формальности остались позади. И вот Бланды здесь, богатые, преуспевающие, финансовые проблемы в прошлом…
  А потом, год спустя, что-то случилось. Что? Я думаю, из Канады сюда собрался приехать некто, кто знал первую миссис Бланд достаточно хорошо и кого было не обмануть. Может быть, он был адвокатом или близким другом семьи, но кем бы он ни был, он понял бы все.
  Наверняка они пытались придумать, как избежать встречи. Миссис Бланд могла сказаться больной, могла уехать за границу, но все это вызвало бы подозрения. Гость непременно настаивал бы на встрече с той, ради которой приехал из-за океана…
  — Значит — убить?
  — Да. И мне кажется, тут инициатором стала сестра миссис Бланд. Это она придумала и спланировала все с начала и до конца.
  — Вы уверены, что мисс Мартиндейл и миссис Бланд сестры?
  — Это единственное объяснение.
  — Когда я увидел миссис Бланд, я подумал, что она мне кого-то напоминает, — сказал Хардкасл. — Манеры у них разные, но вы правы, сходство есть. Но как же они надеялись выпутаться? Человека ведь начали бы разыскивать. Сделали запрос.
  — Если убитый отправился в Европу не по делам, а развлечения ради, у него не было жесткого расписания. Письмо оттуда, открытка отсюда — и пройдет какое-то время, прежде чем его хватятся. А тогда кому в голову придет связать опознанный и уже похороненный труп Гарри Каслтона с исчезновением богатого канадского туриста, которого к тому же и не видели в этих краях? Я на месте убийцы слетал бы на денек во Францию или в Бельгию и бросил бы паспорт убитого в поезде или трамвае, так чтобы его начали искать именно там.
  Я сделал непроизвольное движение, и Пуаро обернулся ко мне.
  — Что? — сказал он.
  — Бланд говорил, что недавно ездил на день в Болонью и, как я понимаю, с блондинкой…
  — Вполне естественно. Не сомневаюсь, это в его духе.
  — И все же это лишь домыслы, — запротестовал Хардкасл.
  — Можно навести справки, — сказал Пуаро.
  Он протянул руку и взял с полки лист фирменной гостиничной бумаги и протянул Хардкаслу.
  — Пишите мистеру Эндерби, Эннисморский бульвар, — он обещал навести для меня справки в Канаде. Он известный международный юрист.
  — А как насчет часов в этом деле?
  — Ах часов! Знаменитых часов! — Пуаро улыбнулся. — Мне казалось, вы уже поняли, что это дело рук мисс Мартиндейл. Так как я уже говорил, что убийство это простое, оно просто замаскировано под нечто невероятное. Помните часы «Розмари», которые Шейла Вебб несла в починку? Не в бюро ли она их потеряла? Не они ли навели мисс Мартиндейл на мысль устроить весь этот камуфляж, и не из-за этих ли часов она выбрала именно Шейлу для того, чтобы та обнаружила труп?
  Хардкасл потерял терпение:
  — А вы еще говорите, что у этой женщины нет воображения! Когда она выдумала такое!
  — Ничего она не выдумала. Вот что интересно. Все это уже было и лишь ждало своего часа. С самого начала мне почудилось нечто знакомое. Знакомое, потому что подобное мне уже доводилось читать, и мне очень повезло. Вот Колин вам скажет — неделю назад я ходил на распродажу авторских рукописей. Среди прочего там мне попалось несколько черновиков Гарри Грегсона. Я глазам не поверил. Но мне действительно повезло. Вот… — и он, как фокусник, извлек из ящика письменного стола две потрепанные тетрадки, — вот они! Здесь наброски, сюжет новой книги. Он так и умер, не успев написать ее, но мисс Мартиндейл, которая работала секретарем Грегсона, читала это. Она извлекла набросок на свет и приспособила для своих целей.
  — Но, наверное, — часы все же что-то значат — я имею в виду в книге Грегсона?
  — Да, конечно. Часы в его книге стояли на одной минуте шестого, четырех минутах шестого и семи минутах шестого. Это была комбинация цифр, которая оказывалась шифром сейфа — 515457. Сейф был спрятан за репродукцией Моны Лизы, — с отвращением продолжал Пуаро, — а в сейфе лежала бриллиантовая корона Русского царского дома. Вся вещь un tas de betises1589! Тут, конечно же, и история гонимой девушки… Как это на него похоже! Да, для мисс Мартиндейл история весьма подходящая. Она просто подобрала из здешнего окружения действующих лиц и приспособила их к сюжету. А все это излишество улик, к чему оно приведет, куда? В том-то и дело, что никуда! Да, толковая женщина. Интересно, оставил ли он ей права на наследство или нет? И еще интересно, как и от чего умер Грегсон?
  Но Хардкасла интересовало не прошлое. Он поднял со стола тетрадки и взял из моей руки лист бумаги. Под конец я минуты две как зачарованный глядел на этот листок. Хардкасл нацарапал на нем адрес Эндерби, даже не перевернув как положено. Адрес гостиницы оказался внизу, вверх ногами, и слева.
  Я смотрел на этот листок и думал, какой же я идиот.
  — Что же, спасибо, месье Пуаро, — сказал Хардкасл. — Вы дали нам такую пищу для размышлений. Если из этого что-нибудь выйдет…
  — Более всего мне приятно оказаться вам полезным.
  Пуаро решил сыграть скромника.
  — Многое нужно проверить…
  — Конечно, конечно.
  Все раскланялись. Хардкасл уехал. Пуаро обратил на меня свое внимание. Бровки его поднялись.
  — Eh bien, а нельзя ли мне полюбопытствовать, что тебя точит, — ты похож на человека, который столкнулся с привидением.
  — Я понял, какой я дурак.
  — Ого. Что же, это случается со многими из нас. Но только, пожалуй, не с Эркюлем Пуаро!
  Я перешел в наступление.
  — Объясните мне только одно, Пуаро. Если вы смогли проделать всю работу, сидя в Лондоне, и могли вызвать и меня, и Дика, зачем, зачем тогда вам понадобилось являться сюда?
  — Я же сказал, я приехал из-за ремонта в квартире.
  — Вам могли предоставить другую. А еще вы могли переехать в «Ритц», и там вам было бы удобней, чем здесь.
  — Бесспорно, — сказал Пуаро. — Кофе здесь! Кофе!..
  — Но тогда почему?
  Эркюль Пуаро пришел в негодование.
  — Eh bien1590, раз уж ты так глуп, что и догадаться не можешь, то я скажу. Человек я или нет? Когда надо, я могу стать машиной. Я могу сесть в кресло и начать думать. Таким образом я решаю задачу. Но я все-таки человек. И все наши задачи — это задачи с живыми людьми.
  — И что же?
  — Объяснение так же просто, как и убийство. Сюда меня привело обычное человеческое любопытство, — сказал Пуаро, пытаясь не уронить собственное достоинство.
  Глава 29
  Рассказывает Колин Овн
  Еще раз я попал на Вильямов Полумесяц, шествуя в западном направлении.
  Я остановился у калитки дома номер девятнадцать. На этот раз никто не выскочил с воплями из дому. Он стоял тихий и аккуратный.
  Я подошел к парадной двери и позвонил в звонок.
  Ее открыла мисс Миллисент Пебмарш.
  — Колин Овн, — сказал я. — Нельзя ли мне войти и поговорить с вами?
  — Пожалуйста.
  Она провела меня в гостиную.
  — Похоже, вы часто бываете здесь, мистер Овн. Насколько я поняла, вы не имеете отношения к местной полиции…
  — Вы правильно поняли. Думаю, на самом деле мне следовало вам сказать, кто я такой, с первого дня нашего знакомства.
  — Не уверена, что поняла вас, мистер Овн.
  — Я был невероятно глуп, мисс Пебмарш. Я приехал сюда, потому что искал вас. Я нашел вас в первый же день, но не знал, что вы это вы.
  — Видимо, вы растерялись из-за убийства.
  — Возможно. А еще я не понял, с какой стороны смотреть на этот листок.
  — И что же все это значит?
  — Только то, что игра окончена, мисс Пебмарш. Я нашел центр планирования всех операций. Все необходимые записи, справки записаны «брайлем» и хранятся у вас. Ларкин получал информацию в Портлбери и передавал вам. А отсюда она уходила к месту назначения с помощью Рамзи. В случае надобности он проходил к вам в дом через сад. Однажды он обронил в вашем саду чешскую монету…
  — Очень неаккуратно с его стороны.
  — Рано или поздно все мы бываем неаккуратны. У вас очень хорошее прикрытие. Вы слепая, вы работаете в школе для детей-инвалидов, у вас дома учебники на «брайле», и это естественно. Вы женщина незаурядного ума и воли. Я не понимаю, что вам придает силы…
  — Если хотите, называйте это фанатизмом.
  — Да, наверное, именно так.
  — А почему вы мне все это говорите? Это несколько странно.
  Я взглянул на часы.
  — У вас есть два часа, мисс Пебмарш. Через два часа люди из специального отдела придут сюда и арестуют…
  — Я вас не понимаю. Зачем вы пришли раньше своих коллег и, кажется, пытаетесь предупредить меня?
  — Именно пытаюсь. Я пришел сюда раньше своих коллег проследить, чтобы ничто не вышло из этого дома, за одним исключением. За исключением вас, мисс Пебмарш. И если вы решитесь уехать, у вас есть два часа на сборы.
  — Но почему? Почему? Я медленно сказал:
  — Кажется, у вас появился некоторый шанс в скором времени стать моей тещей… Хотя, может быть, я ошибаюсь.
  Наступила тишина. Мисс Пебмарш встала и подошла к окну. Я не отрывал от нее глаз. У меня не было иллюзий на ее счет. Я не доверял ей ни на йоту. Она слепая, но можно, если потерять осторожность, угодить в ловушку и к слепой. Никакая слепота не помешает перешибить мне позвоночник из автоматического пистолета. Она сказала очень спокойно:
  — Мне не хотелось бы говорить, правы вы или ошиблись. Но почему вы так подумали?
  — Глаза.
  — У нас разный характер.
  — Да.
  Она говорила почти вызывающе.
  — Я сделала для нее лучшее, что могла.
  — Это зависит от точки зрения. У вас на первом месте дело.
  — Как и должно быть.
  — Я не согласен.
  Опять она замолчала. Тогда я спросил:
  — Вы знали, кто она… в тот день?
  — Нет, пока не услышала имя… Я не упускала ее из виду, никогда.
  — А вы не так бессердечны, как вам бы хотелось.
  — Не говорите глупостей.
  Я снова посмотрел на часы.
  — Время идет, — сказал я.
  Она прошла через комнату, от окна к письменному столу.
  — У меня есть фотография Шейлы в детстве. Когда она открывала ящик, я встал у нее за спиной. Автоматического пистолета в нем не было. Там лежал маленький, но очень опасный нож. Я положил ладонь на ее руку и взял его.
  — Может быть, я и мягкий человек, но не дурак, — сказал я.
  Она нащупала стул и села. Лицо ее было бесстрастно.
  — Я не воспользуюсь вашим предложением. Какой смысл? Я останусь здесь до их прихода. Дело всегда найдется. Даже в тюрьме.
  — Займетесь изучением теории?
  — Можно и так сказать.
  Мы сидели, как два врага, но прекрасно понимали друг друга.
  — Я уволился из Управления, — сказал я ей. — Я хочу вернуться к своей прежней работе — я ихтиолог. А в Австралийском университете сейчас есть вакансия.
  — Вы, кажется, неглупый человек. Вы не поняли лишь, что это ни к чему не приведет. Вы вроде отца Розмари. Он так и не понял ленинского: «Не миндальничать!»
  Я вспомнил слова Пуаро.
  — Мне больше подходит кредо: «Быть человечным», — сказал я.
  Мы сидели молча, и каждый считал себя правым.
  Письмо инспектора уголовной полиции Хардкасла М. Эркюлю Пуаро
  Дорогой м. Пуаро, сейчас у нас на руках все улики, и мне кажется, что Вам было бы интересно об этом узнать.
  Приблизительно недели две тому назад в Европу выехал некий канадец мистер Квентин Дюгислен из Квебека. Близких родственников у него нет, и поэтому точной даты возвращения никто не знал. Его паспорт нашел владелец маленького ресторанчика в Болонье и передал в полицию. О паспорте никто не справлялся.
  Всю свою жизнь мистер Дюгислен был дружен с семьей Монтрезоров из Квебека. Глава этой семьи, мистер Генри Монтрезор, умер восемнадцать месяцев тому назад и оставил довольно крупное состояние единственной родственнице, внучатой племяннице Валерии, о которой знал, что в Англии, в Портлбери, она стала женой Джозии Бланда. В Лондоне этим делом вместе с канадскими душеприказчиками занималась очень добропорядочная адвокатская фирма. Миссис Бланд потеряла связь с семьей сразу после замужества, ибо члены ее семьи не одобрили брак. Одному из своих знакомых мистер Дюгислен сказал, что намерен во время пребывания в Англии заехать и повидаться с Валерией, к которой относился всегда с большой симпатией.
  В убитом, ранее известном нам под именем Гарри Каслтона, признан исчезнувший Квентин Дюгислен.
  В углу двора дома Бландов найдено несколько досок. Хотя их успели наскоро перекрасить, наши эксперты без труда нашли надпись «Прачечная „Снежинка"“.
  Не стану утомлять Вас дальнейшим перечислением всех деталей, скажу лишь, что прокурор считает их достаточными для выдачи ордера на арест Джозии Бланда. Мисс Мартиндейл и миссис Бланд оказались, как Вы и Предполагали, сестрами, и хотя я уверен в участии мисс Мартиндейл в совершенных преступлениях, получить подтверждение этому будет довольно трудно. Без сомнения, она очень умная женщина. Тут я надеюсь на миссис Бланд. Она из породы предателей.
  Думаю, что, несмотря на то что многие документы времен Второй мировой войны, разумеется, утрачены, мы сможем без труда доказать факт гибели первой миссис Бланд в период вражеских действий во Франции и второй женитьбы мистера Бланда на Хильде Мартиндейл (которая тогда служила в С.А.В.В.Р.1591).
  Для меня встреча с Вами в тот день явилась огромным удовольствием, и я должен поблагодарить Вас за все выводы и предположения, Вами сделанные. Надеюсь, ремонт Вашей квартиры, в Лондоне окончился благополучно.
  Искренне Ваш Ричард Хардкасл.
  Из дальнейшей переписки Р. X. и Э. П
  Хорошая новость! Жена Бланда раскололась! Признала все!!! Всю вину перекладывает на сестру и на мужа. Она «слишком поздно поняла, что они собирались сделать»! Думала, они лишь «хотели напоить его так, чтобы он не понял, кто перед ним»! Миленькая история! Но могу подтвердить, инициатором была не она.
  На рынке в мисс Мартиндейл признали «американку», купившую там двое часов.
  Миссис Мак-Нотон говорит теперь, что видела Дюгислена в фургоне Бландов, когда он въезжал в гараж. Интересно, правда ли это?
  Наш общий приятель Колин женился на той девушке. Если хотите знать мое мнение, он сошел с ума. Всего наилучшего.
  Ваш Ричард Хардкасл.
  
  1963 г.
  Перевод: А. Глебовская, Т. Чернышева
  
  Третья девушка
  
  
  Hope Блэкмор
  Глава 1
  Эркюль Пуаро завтракал. Подле его правой руки дымилась чашка шоколада. Сладкое всегда было его слабостью. Шоколадом он запивал бриошь1592. Сочетались они очень недурно. Он одобрительно кивнул. Ему пришлось обойти несколько магазинов, и только в четвертом он наконец купил эту превосходную сдобу. Правда, patisserie1593 была датская, однако так называемая французская по соседству уступала ей во всех отношениях. Чистейшая подделка.
  Он испытывал сугубо гастрономическое блаженство. Его желудок пребывал в состоянии безмятежного спокойствия. И мозг тоже, — но, пожалуй, слишком уж безмятежного. Он завершил свой великий труд — анализ творчества прославленных светочей детективного жанра. Он не побоялся весьма уничижительно отозваться о самом Эдгаре По1594, поскорбел об отсутствии метода и логики в романтических нагромождениях Уилки Коллинза1595, превознес до небес двух практически неизвестных американцев, щедро воздал должное тем, кто это заслужил, и был надлежаще строг там, где похвалить оказалось нечего. Он проследил, как печаталась его книга, внимательно ознакомился с конечным результатом и, если не считать поистине астрономического числа опечаток, остался доволен. Над созданием своего шедевра он трудился с большим удовольствием: предварительно с большим удовольствием прочел множество книг, с большим удовольствием негодующе фыркал и швырял на пол очередной оскорбительно глупый роман (но затем непременно вставал, поднимал книжку с пола и аккуратно водворял ее в мусорную корзинку) и получал большое удовольствие, восхищенно кивая в тех редчайших случаях, где восхищение было уместно.
  Но что дальше? Естественно, после таких интеллектуальных усилий необходимо было расслабиться и отдохнуть. Однако нельзя же отдыхать без конца, пора браться за дело. К несчастью, он совершенно не представлял себе, за какое именно дело. Еще один литературный шедевр? Пожалуй, нет. Достигнув успеха, надо уметь вовремя остановиться. Таков был его жизненный принцип. Беда заключалась в том, что он уже скучал. Напряженная умственная деятельность, которой он с таким наслаждением предавался, оказалась слишком уж интенсивной. Она привила ему дурные привычки, оставила после себя томительную пустоту.
  Досадно! Он покачал головой и отхлебнул шоколад. Дверь отворилась, и вошел его вымуштрованный слуга Джордж. Вид у него был почтительный и слегка виноватый. Кашлянув, он произнес вполголоса:
  — Э… — Пауза. — Э… вас спрашивает… барышня. Пуаро посмотрел на него удивленно и чуть брюзгливо.
  — В этот час я никого не принимаю, — сказал он с упреком.
  — Да, сэр, — подтвердил Джордж.
  Господин и слуга посмотрели друг на друга. Общение между ними напоминало скачки с препятствиями. Тоном, интонацией или особым выбором слов Джордж давал понять, что в ответ на правильно заданный вопрос можно услышать нечто важное. Пуаро взвесил, каким должен быть правильный вопрос в данном случае.
  — Она красива, эта барышня? — осведомился он.
  — На мой взгляд, нет, сэр, но вкусы бывают разные. Пуаро взвесил ответ, тут же отметив маленькую паузу перед словом «барышня». Джордж был чувствительнейшим социальным барометром. Следовательно, он не уверен в статусе посетительницы. Пуаро решил уточнить:
  — По вашему мнению, она барышня, а не… ну, скажем, просто молодая особа?
  — Мне кажется, что да, сэр, хотя нынче различать бывает трудно, — со скорбной миной ответил Джордж.
  — Причину своего желания увидеть меня она объяснила?
  — Она сказала… — Джордж цедил слова неохотно, словно заранее прося извинения, — что хотела бы посоветоваться с вами об убийстве, которое, кажется, совершила.
  Эркюль Пуаро пристально посмотрел на Джорджа. Его брови поднялись.
  — Кажется? Разве она не знает точно?
  — Так она сказала, сэр.
  — Неясно, но случай может оказаться довольно любопытным, — заметил Пуаро.
  — А если это шутка, сэр? — с сомнением произнес Джордж.
  — В принципе, конечно, возможно, — согласился Пуаро, — но все-таки трудно предположить… — Он поднес чашку к губам. — Проводите ее сюда через пять минут.
  — Слушаюсь, сэр. — И Джордж удалился.
  Пуаро допил шоколад, отодвинул чашку, встал из-за стола и, подойдя к зеркалу над каминной полкой, тщательно поправил усы. Удовлетворенный результатом, он снова опустился в кресло и приготовился встретить посетительницу. Он не вполне представлял себе, чего ждать…
  Быть может, нежданная гостья окажется хотя бы довольно привлекательной? В голову ему пришло банальнейшее клише «удрученная красавица», и, когда Джордж распахнул дверь перед посетительницей, он с разочарованием мысленно покачал головой и вздохнул. Во всяком случае, не красавица, да и особой удрученности незаметно. Легкая растерянность, не больше.
  «Фу, — подумал Пуаро брезгливо, — нынешние девицы! Неужели они даже не пытаются следить за собой? Умелый макияж, костюм к лицу, прическа, сделанная хорошим парикмахером, — и она, пожалуй, была бы недурна. Но сейчас — что за вид!»
  Посетительнице было лет двадцать с небольшим. Длинные неопределенного цвета патлы падали на плечи. Взгляд больших зеленовато-голубых глаз был каким-то туманным. Одежда, видимо, была последним криком молодежной моды: черные кожаные сапожки, белые ажурные чулки сомнительной чистоты, коротенькая юбчонка и длинный бесформенный свитер плотной вязки. У любого мужчины одного с Пуаро возраста и круга при виде этой девицы могло возникнуть лишь одно-единственное желание — поскорее загнать ее в ванну. Когда он ходил по улицам, то желание это возникало у него постоянно. Сотни молоденьких девушек выглядели точно так же — невероятными замарашками. А у этой вообще такое лицо, будто ее только что выловили из речки, просто какая-то утопленница. Впрочем, решил про себя Пуаро, скорее всего, эти юные модницы совсем не грязнухи, просто изо всех сил стараются так выглядеть.
  С обычной своей галантностью он встал и придвинул ей стул.
  — Вы хотели меня видеть, мадемуазель? Садитесь, прошу вас.
  — А! — произнесла девушка, словно у нее перехватило дыхание, и удивленно на него уставилась.
  — Eh bien?1596 — сказал Пуаро.
  — Я бы… лучше я постою, — смущенно пробормотала она. Большие глаза продолжали смотреть на него с изумлением.
  — Как угодно. — Пуаро опустился в кресло и выжидающе поглядел на нее.
  Девушка переминалась с ноги на ногу. Взглянула на свои сапожки, потом опять подняла глаза на Пуаро.
  — Вы… вы… Эркюль Пуаро?
  — Разумеется. Чем могу быть полезен?
  — Ну-у, это довольно трудно. То есть… Пуаро почувствовал, что ей следует немного помочь, и подсказал:
  — Мой слуга сказал, что вам требуется мой совет, поскольку вы, «кажется, совершили убийство». Я верно запомнил ваши слова?
  Девушка кивнула.
  — Да.
  — Но почему скажется»? Кому, как не вам, знать, совершили вы убийство или нет.
  — Ну-у, мне сложно объяснить. То есть…
  — Успокойтесь, — ласково подбодрил ее Пуаро. — Сядьте, расположитесь поудобнее и расскажите мне, как все было.
  — Но я не думаю… я не знаю, как… Видите ли, это очень трудно. Я не хочу быть невежливой, но… Лучше я уйду.
  — Да успокойтесь вы. И соберитесь с духом.
  — Нет, не могу. Я подумала, что приду и… и спрошу у вас, спрошу, как мне следует поступить… но, понимаете, я не могу. Я ожидала совсем другого…
  — Чем что?
  — Вы простите, я вовсе не хотела быть невежливой, но… — Она судорожно вздохнула, посмотрела на Пуаро, отвела взгляд и вдруг выпалила:
  — Вы такой старый! Мне не сказали, что вы такой старый. Я не хочу быть грубой, но… это же правда. Вы слишком стары. Извините меня, пожалуйста, извините!
  Она резко повернулась и вышла, странно пошатываясь, чем-то напоминая ночную бабочку, мечущуюся в свете лампы.
  Пуаро сидел с открытым ртом. И лишь услышав, как хлопнула входная дверь, воскликнул:
  — Nom d'un nom!..1597
  Глава 2
  Зазвонил телефон. Но Эркюль Пуаро словно бы ничего не слышал.
  Телефон продолжал пронзительно трезвонить.
  В комнату вошел Джордж и остановился у аппарата, вопросительно глядя на Пуаро.
  Тот качнул головой:
  — Не нужно.
  Джордж послушно вышел. А телефон не унимался. Пронзительный, визгливый звон не стихал. Затем вдруг оборвался. Но через минуту-другую возобновился с прежней настойчивостью.
  — A, Sapristi!1598 Наверное, женщина. Вне всяких сомнений, женщина.
  Он со вздохом встал и направился к телефону.
  — Алло!
  — Это вы… это мосье Пуаро?
  — Да, это я.
  — Говорит миссис Оливер, у вас голос какой-то не такой. Я даже не узнала.
  — Bonjour, madame1599, надеюсь, у вас все хорошо?
  — У меня? Прекрасно! — Голос известного автора детективных романов звучал по-обычному бодро. Эту именитую писательницу и Эркюля Пуаро издавна связывали самые дружеские отношения. — Простите, что звоню слишком рано, но я хочу попросить вас об одолжении.
  — О каком же?
  — В нашем клубе — в клубе авторов детективных романов — ежегодный банкет. Вы не согласились бы выступить там — в качестве почетного гостя этого года?
  — Когда?
  — В следующем месяце. Двадцать третьего числа. В трубке раздался горький вздох.
  — Увы, я слишком стар.
  — Слишком стар? Да что вы! Нисколько вы не стары.
  — Вы полагаете, что нет?
  — Разумеется, нет. И будете поистине замечательным гостем. Расскажете нам много чудных историй — о настоящих преступлениях.
  — Разве кто-нибудь захочет их слушать?
  — Все захотят. Вы еще сомневаетесь… Мосье Пуаро, что-нибудь случилось?
  — Да, я расстроен. Мои чувства… э, не важно!
  — Ну-ка, ну-ка, что у вас там стряслось?
  — Да ничего особенного…
  — И все-таки. Обязательно приезжайте и все мне расскажите. Приедете? Сегодня же. Я напою вас чаем.
  — Днем я чай не пью.
  — Ну так кофе.
  — В такое время дня я обычно кофе не пью.
  — Шоколад? Со взбитыми сливками? Или отвар? Вы ведь так любите ячменный отвар. Лимонад? Оранжад? А если вы предпочитаете кофе без кофеина, то я попробую достать…
  — Ah са, non, exemple!1600 Без кофеина… Это форменное надругательство!
  — Ну так какой-нибудь ваш любимый сироп. А, знаю! У меня где-то в шкафу есть бутылка «Райбены».
  — Это что еще такое?
  — Витаминизированный напиток из сока черной смородины.
  — Право, я готов сдаться. Вы предлагаете столько соблазнов, мадам! Я тронут вашим участием и с удовольствием заеду выпить чашку шоколада.
  — Отлично. И расскажете мне подробно, что вас так расстроило. — Она повесила трубку.
  
  
  Пуаро ненадолго задумался, потом набрал номер и сказал:
  — Мистер Гоби? Говорит Эркюль Пуаро. Вы сейчас очень заняты?
  — Порядком, — ответил голос мистера Гоби. — Порядком-таки. Но для вас, мосье Пуаро, если ваше дело, как всегда, спешное… Если быть откровенным, мои теперешние молодые помощники с большинством поручений справятся и без меня. Хотя, конечно, подходящих ребят нынче куда труднее найти, чем бывало. Слишком много они о себе понимать стали. Воображают, будто все уже умеют, ничему толком не поучившись. Но что поделать! Старую голову на молодые плечи не приставишь. Буду рад услужить вам, мосье Пуаро. Для вас вызову двух-трех самых мозговитых парней. Наверное, как всегда, — информация?
  Пуаро подробно изложил, что именно ему требуется. Кончив разговаривать с мистером Гоби, Пуаро позвонил в Скотленд-Ярд. После положенных формальных расспросов он услышал голос своего друга. Тот, терпеливо выслушав Пуаро, заметил:
  — Но что я могу сделать? Кто убит — неизвестно, где — неизвестно. Когда — тоже неизвестно. Если хотите знать мое мнение, старина, это смахивает на гадание на кофейной гуще. — И с легким укором:
  — Ведь у вас ни одного факта. Ни одного!
  
  
  В тот же день в 16 часов 15 минут Пуаро сидел в гостиной миссис Оливер и с удовольствием прихлебывал шоколад из большой чашки, которую его хозяйка минуту назад поставила на столик у него под рукой, вместе с вазочкой, полной печенья langue de chats1601. К тому же шоколад был увенчан воздушной шапкой взбитых сливок.
  — Chere1602 мадам, вы так любезны!
  Он с легким удивлением посматривал на прическу миссис Оливер, а также на обои. И то и другое он созерцал впервые. В последний раз, когда он видел миссис Оливер, она была причесана просто и строго. А нынче ее волосы были уложены пышными буклями и локонами от затылка до лба. Пышность эта была подозрительно роскошна. Пуаро попробовал представить, сколько этих буклей и локонов может вдруг отвалиться, если миссис Оливер придет в возбуждение, что с ней случалось довольно часто. Ну, а обои…
  — Эти вишни у вас совсем недавно? — Он плавно очертил круг чайной ложкой, подумав про себя: «Не комната, а какой-то вишневый сад».
  — По-вашему, их слишком много? — спросила миссис Оливер. — С обоями так трудно угадать. По-вашему, прежние были лучше?
  Пуаро напряг память, и перед глазами всплыло множество диковинной расцветки тропических птиц в гуще джунглей. Он чуть было не сказал: «Plus са change, plus s'est la meme chose»1603, но удержался.
  — Ну, а теперь, — произнесла миссис Оливер, когда ее гость поставил чашку и с удовлетворенным вздохом откинулся в кресле, стирая с усов капельки взбитых сливок, — расскажите, что, собственно, произошло?
  — О, ничего особенного. Нынче утром ко мне явилась девушка. Я велел Джорджу назначить ей более удобный для меня час. Ведь существует распорядок, коим я не люблю пренебрегать, сами понимаете. И что вы думаете? Она попросила передать мне, что хочет поговорить со мной безотлагательно, так как она, кажется, совершила убийство.
  — Как странно! Что значит «кажется»?
  — Вот и я о том же! C'est inoui!1604 Короче, я велел Джорджу привести ее в гостиную. Представьте, эта барышня отказалась даже сесть. Разговаривала стоя и просто ела меня глазами. Признаться, вид у нее был несколько странный. Она все молчала и молчала. Я попытался ее ободрить. И тут она вдруг заявила, что передумала. Она сказала, что не хочет быть невежливой, но что… — вы только послушайте! — что я слишком стар!
  Миссис Оливер поспешила его утешить:
  — Что вы хотите! Если человеку больше тридцати пяти, молоденькие девчонки считают его чуть ли не полутрупом. Они же все дурочки, поймите.
  — Меня это весьма огорчило, — сказал Эркюль Пуаро.
  — На вашем месте я бы и внимания не обратила. Хотя, конечно, она позволила себе редкую бестактность.
  — Это не важно. И дело не в моих чувствах. Меня тревожит совсем другое. Да, и весьма.
  — На вашем месте я бы выбросила все это из головы, — дружески посоветовала миссис Оливер.
  — Вы не поняли. Меня тревожит эта девушка. Она пришла ко мне за помощью. А потом решила, что я слишком стар. Слишком стар, чтобы помочь ей. Конечно, она ошибалась, это само собой разумеется, но она убежала. А ей действительно нужна помощь, я чувствую.
  — Вовсе не обязательно, — возразила миссис Оливер. — Девушки имеют обыкновение делать из мухи слона.
  — Нет, нет, полагаю, она не преувеличивала.
  — Не думаете же вы, что она и правда кого-то убила?
  — Отчего же? Она сама сказала, что совершила убийство.
  — Да, но… — Миссис Оливер помолчала. — Она ведь сказала; «кажется, совершила». Что, собственно, она могла иметь в виду?
  — Вот именно. Звучит как полная бессмыслица.
  — Кого, интересно, она убила? Или думает, что убила? Пуаро пожал плечами.
  — И зачем ей понадобилось кого-то убивать? Пуаро снова пожал плечами.
  — Ну, конечно, тут может быть что угодно. — Миссис Оливер оживилась, давая волю своему на редкость богатому воображению. — Например, кого-нибудь сбила и не остановила машину. Или на нее кто-то напал — на краю обрыва, — и, отбиваясь, она столкнула его вниз. Или дала кому-нибудь по ошибке не то лекарство. Или на вечеринке напала на кого-нибудь, они же там глотают разные мерзкие таблетки. Пришла в себя и увидела, что пырнула кого-то ножом. Или…
  — Assez, madame, assez!1605
  Но миссис Оливер уже закусила удила.
  — Скажем, она хирургическая сестра и что-то напутала, давая больному наркоз, или… — Внезапно она умолкла и потребовала дополнительных сведений:
  — А как она выглядела?
  Пуаро, подумав, ответил:
  — Как Офелия1606, совершенно лишенная привлекательности.
  — Удивительно! — сказала миссис Оливер. — Едва вы это сказали, я словно увидела ее перед собой. Как странно!
  — И совершенно беспомощная, — сказал Пуаро. — Совсем не из тех, кто умеет справляться с трудностями. И способен предвидеть грядущую опасность. Она из другой породы, таких всегда выбирают на роль жертвы. Посмотрят, и сразу ясно: «Вот эта подойдет».
  Но миссис Оливер явно его не слушала. Она обеими руками вцепилась в свои букли и локоны жестом, давно знакомым Пуаро.
  — Погодите! — вскричала она страдальчески. — Погодите!
  Пуаро умолк, подняв брови.
  — Вы же не упомянули ее имени, — сказала миссис Оливер.
  — Она даже не представилась. О чем действительно можно только сожалеть.
  — Погодите же! — взмолилась миссис Оливер еще более страдальческим тоном. Она отняла руки от головы и испустила глубокий вздох. Избавленные от своих уз волосы рассыпались по ее плечам, а самый великолепный локон отделился от остальных и упал на пол. Пуаро подобрал его и украдкой положил на стол.
  — Ну вот, — сказала миссис Оливер, внезапно успокоившись. Она вогнала на место пару шпилек и задумчиво покивала головой. — Кто рассказал этой девушке про вас, мосье Пуаро?
  — Насколько мне известно, никто. Естественно, она обо мне слышала. Как же иначе?
  Миссис Оливер подумала, что в данном случае это не так уж и естественно. Сам Пуаро конечно же не сомневался, будто он известен всему белому свету. На самом деле очень многие посмотрели бы на вас с недоумением, если бы вы упомянули имя Эркюля Пуаро. Особенно молодежь.
  «Но как ему это объяснить, — думала миссис Оливер, — чтобы не обидеть?»
  — Мне кажется, вы ошибаетесь, — сказала она. — Нынешние девушки… ну, и юноши тоже, мало что знают о сыщиках. Теперь это как-то не модно, и они вряд ли слышали о…
  — Об Эркюле Пуаро, несомненно, слышали все, — произнес Пуаро с великолепным апломбом. Это было его кредо1607.
  — Но они нынче такие невежественные, — вздохнула миссис Оливер. — Нет, правда. Все, что им известно, — это имена их любимых певцов, поп-групп или диск-жокеев. А если вдруг понадобится специалист, врач, скажем, или сыщик, или дантист, тогда они просто спрашивают у подруги: к кому бы лучше обратиться? А что отвечает та? «Дорогая моя, только к кудеснику на Куин-Энн-стрит: он разика три перекрутит тебе ноги вокруг головы — и ты здорова». Либо: «Когда у меня украли все мои брильянты, я не могла обратиться в полицию, ведь Генри бы просто взбесился. Но, знаешь, есть один просто обалденный сыщик, он сразу же их отыскал. А Генри так ничего и не узнал, потому что тот чудно умеет хранить тайны». Вот как это делается. Наверняка вашу посетительницу кто-то к вам направил.
  — Очень сомневаюсь.
  — Но откуда вам знать? Впрочем, сейчас узнаете… Как же я сразу не сообразила… Эту девочку к вам направила я. Пуаро посмотрел на нее с изумлением.
  — Вы? Но почему вы сразу не сказали?
  — Говорю же: я только сейчас сообразила. Когда вы упомянули про Офелию. Длинные и как будто мокрые волосы и довольно невзрачная. Вы очень точно ее описали. Между прочим, я видела ее совсем недавно. Да, теперь вспомнила.
  — Кто она?
  — Собственно, ее имени я не знаю, но мне несложно узнать. Почему-то вдруг зашел разговор о частных сыщиках — американских и английских, ну я, естественно, упомянула вас и некоторые из ваших дел, наиболее интересные.
  — И вы дали ей мой адрес?
  — Ну конечно нет. Мне и в голову не пришло, что ей нужен сыщик или что у нее какие-то проблемы. Мы просто болтали. Но я ссылалась на вас не один раз. Ваш адрес она могла найти сама. Это ведь так просто, достаточно открыть телефонную книгу.
  — Вы разговаривали об убийствах?
  — Да вроде нет. Сама не знаю, почему мы перешли на сыщиков, разве что… да, пожалуй, это она перевела разговор на эту тему…
  — Так скажите же мне, скажите все, что вам о ней известно!
  — Ну, было это в прошлую субботу. Я гостила у Лорримеров. Они тут ни при чем. Просто взяли меня с собой к каким-то своим знакомым на коктейль. Народу там собралось довольно много, и я чувствовала себя не очень ловко вы же знаете, я не пью, и для меня приходится подыскивать что-нибудь безалкогольное, а это лишние хлопоты. И потом, все начинают отпускать мне комплименты: ах как им нравятся мои романы да как они мечтали познакомиться со мной, а меня в жар бросает. От смущения я совсем глупею, сами понимаете. Но приходится как-то соответствовать, напрягать мозги. И кто-то обязательно начинает говорить про моего жуткого сыщика Свена Хьерсона. Какой он замечательный. Знали бы они, до чего я его ненавижу! Но мой издатель категорически запретил мне в этом признаваться. Видимо, от книг перешли на случаи из жизни, тут я про вас и рассказала, а эта девочка стояла рядом и слушала открыв рот. Когда вы сравнили ее с непривлекательной Офелией, у меня что-то мелькнуло в памяти. «Кого это мне напоминает?» — подумала я. И тут же вспомнила: «Ну конечно же! Ту девочку на вечеринке у друзей Лорримеров. Да, да, это она… если только я ее с кем-нибудь не путаю.
  Пуаро вздохнул. Имея дело с миссис Оливер, следовало запастись терпением.
  — А кто же эти знакомые ваших знакомых?
  — Трефьюзисы, по-моему; если не Триерны. Что-то в этом роде. Он набоб1608. Неслыханно богат. У него что-то там в Сити, но вообще он почти всю жизнь провел в Южной Африке…
  — У него есть жена?
  — Да. Очень красивая женщина. Намного моложе его. А какие волосы! Просто золотая грива! Это его вторая жена. А эта ваша Офелия — дочь от первой жены. У него еще есть дядюшка, совсем древний старик. Весьма именитый. Всяких званий хоть отбавляй. Не то адмирал, не то маршал авиации. А вдобавок астроном, если не ошибаюсь. Во всяком случае, у него из крыши торчит огромный телескоп. Хотя, возможно, это просто хобби. К этому старичку вроде бы приставлена некая молодая иностранка. Сопровождает его в Лондон и следит, чтобы он не попал под машину. Очень хорошенькая.
  Пуаро мысленно рассортировал информацию, полученную от миссис Оливер, ощущая себя живым компьютером.
  — Значит, в доме живут мистер и миссис Трефьюзис…
  — Не Трефьюзис. Я вспомнила — Рестарик.
  — Но это же совсем разные фамилии?
  — Вовсе нет. Обе корнуольские, ведь так?
  — Значит, там живут мистер и миссис Рестарик, а также именитый престарелый дядюшка. Его фамилия тоже Рестарик?
  — Сэр Родрик, а дальше не помню.
  — Молодая иностранка, присматривающая за дядюшкой, и дочь. А еще дети у них есть?
  — По-моему, нет, но точно не скажу. Дочка, кстати, там с ними не живет. Просто приехала на выходные. Видимо, не очень-то ладит с мачехой. У нее какая-то работа в Лондоне, и она завела приятеля, который им, насколько я поняла, не слишком по вкусу.
  — А вы довольно много о них знаете.
  — Ну, то одно случайно услышишь, то другое. Лорримеры большие любители поговорить. Все время кого-то обсуждают. Ну и, хочешь не хочешь, узнаешь о всех их знакомых. Но только иногда начинаешь в них путаться. Может быть, и на этот раз. Жаль, я забыла имя девочки. Что-то связанное с песней… Тора? «Поговори со мною, Тора!» Тора… Тора. Что-то похожее… Или Майра? «О Майра, ты одна моя отрада». Что-то похожее. «Мне снился мраморный чертог». Норма? Или все-таки Маритана? Норма… Норма Рестарик. Именно так, я уверена. Она третья, — неожиданно добавила миссис Оливер.
  — Но вы, кажется, сказали, что она единственная дочь?
  — Да. Во всяком случае, так мне кажется.
  — Но в таком случае, почему вы назвали ее третьей?
  — Боже милостивый, вы не знаете, что значит третья? Третья девушка? Неужели вы не читаете «Тайме»?
  — Читаю объявления о рождениях, кончинах и браках. А кроме того, интересующие меня статьи.
  — Я имею в виду объявления на первой странице. Только теперь их помещают не на первой странице, а где-то в середине. И я подумываю выписать другую газету. Но лучше сами поглядите.
  Она подошла к журнальному столику, схватила «Тайме», нашла нужную страницу и вернулась к нему.
  Вот смотрите: «ТРЕТЬЯ ДЕВУШКА для удобной квартиры на третьем этаже, отдельная комната, центральное отопление, Эрлс-Корт». «Требуется третья девушка, квартплата пять гиней в неделю, собственная комната». «Требуется четвертая девушка. Риджентс-парк1609. Собственная комната». Вот так теперь любят жить девушки. Удобнее, чем пансион или общежитие. Какая-нибудь девушка снимает меблированную квартиру и подыскивает, с кем разделить квартирную плату. Ее напарница — то есть вторая девушка — обычно ее приятельница, а потом они по объявлению подбирают третью, если не находят желающую среди знакомых. И, как видите, частенько умудряются втиснуть в квартиру еще и четвертую. Первая девушка — квартиросъемщица — занимает лучшую комнату, вторая платит значительно меньше и живет в комнате похуже, третья еще меньше, и ее запихивают в чулан. Они договариваются между собой, чтобы в какой-то вечер квартира предоставлялась в полное распоряжение одной из них. Ну и о прочем: обычно девушки устраиваются очень неплохо.
  — А где именно эта девушка, которую, возможно, зовут Нормой, живет в Лондоне?
  — Я же вам говорила: я ничего по-настоящему о ней не знаю.
  — Но могли бы узнать?
  — Думаю, это довольно просто.
  — Вы уверены, что в том разговоре не была упомянута чья-нибудь внезапная смерть?
  — Вы имеете в виду — в Лондоне? Или в доме Рестариков?
  — И там и там.
  — По-моему, нет. Попробовать что-нибудь разузнать? Глаза миссис Оливер заблестели. Она уже явно увлеклась.
  — Вы очень любезны.
  — Сейчас позвоню Лорримерам. Время как раз самое подходящее. — Она направилась к телефону. — Мне не нужно будет подыскивать причины, всякие обстоятельства, или, может, сочинить что-нибудь?
  Она с некоторым сомнением посмотрела на Пуаро.
  — О, естественно. Само собой разумеется. Вы женщина с воображением, вам это будет легко. Но… но только не слишком увлекайтесь.
  Миссис Оливер ответила ему понимающим взглядом. Она набрала номер и, повернув голову, зашептала:
  — У вас есть карандаш и бумага или блокнот, чтобы записывать фамилии и адреса и всякие детали?
  Пуаро ободряюще ей улыбнулся — записная книжка уже лежала перед ним.
  Миссис Оливер повернулась и заговорила в трубку. Пуаро слушал очень внимательно, стараясь не пропустить ни слова.
  — Алло! Можно… А, это вы, Наоми. Говорит Ариадна Оливер. О да… ну, так много народа… Ах, вы про старичка? Нет, знаете, я не… Совсем плохо видит?.. А я думала, он едет в Лондон с этой иностраночкой… Да, конечно, не волноваться они не могут, но она как будто умеет с ним справляться… Да, кстати, вы не дадите мне ее адреса… Нет-нет, дочери, я имела в виду — где-то в Кенсингтоне, верно? Или в Найтсбридже? Я обещала ей книгу и записала адрес, но, разумеется, потеряла. Я даже имени ее толком не запомнила. Тора или Норма?.. Да-да, Норма, я так и думала… Одну минуточку, только возьму карандаш… Слушаю… Шестьдесят семь Бородин-Меншенс… Знаю-знаю, такие мрачные корпуса — в форме квадрата, смахивают на тюрьму на Уормвуд-Скребс… Да, квартиры как будто очень удобные, с центральным отоплением и всем прочим… А кто ее компаньонки?.. Подруги или по объявлению?.. Клодия Риис-Холленд… Ее отец в парламенте, верно? А вторая?.. Да, естественно, вы не знаете, но, полагаю, тоже из порядочной семьи… Чем они все занимаются? Теперь ведь все в основном секретарши, не правда ли?.. А та, вторая, дизайнер по интерьерам… или сотрудница художественной галереи?.. Нет, что вы, Наоми, я просто так… Просто любопытно, чем нынче занимаются девушки. Писателю нельзя отставать от времени… Вы упомянули про какого-то приятеля… Да, но что делать? То есть, я хочу сказать, нынешние девушки вытворяют что хотят… Очень неприличный? Из этих, небритых и грязных?.. А-а, из тех!.. Парчовый жилет и каштановые кудри… До плеч, конечно… Вы совершенно правы, и не разберешь, кто перед тобой, парень или девушка, верно?.. Да, конечно, в них есть что-то ван-дейковское1610, если они недурны собой… Что-что? Мистер Рестарик его просто ненавидит?.. Да, отцы часто… Мэри Ре-старик?.. Что же, ссоры с мачехой, это так естественно. Полагаю, она была очень рада, когда девочка нашла работу в Лондоне… То есть как — люди говорят?.. Неужели они не могли выяснить, что с ней?.. Кто сказал?.. И что, замяли?.. О! Сиделка? Рассказывала гувернантке Дженнерсов? Ее муж? А-а!.. Врачи не могли установить… Да, но люди так жестоки. Абсолютно с вами согласна. Обычно такие сплетни одна сплошная ложь… О, что-то желудочное?.. Какая нелепость! То есть утверждают, будто… как его? Эндрю… Вы хотите сказать, что со всеми этими гербицидами1611 очень легко… Да, но почему?.. Ведь не то чтобы он много лет копил ненависть, она же его вторая жена, гораздо моложе его, красавица… Да, пожалуй, это возможно, но почему вдруг иностраночке вздумалось бы?.. То есть, по-вашему, она могла обидеться на то, что она ей наговорила… Очень привлекательное создание, Эндрю мог увлечься… О, конечно, ничего серьезного, но Мэри могло быть неприятно, и она начала придираться, а та…
  Краешком глаза миссис Оливер заметила, что Пуаро делает ей отчаянные знаки.
  — Минуточку, дорогая моя, — сказала миссис Оливер в трубку. — Пришел булочник. (Пуаро принял оскорбленный вид.) Не вешайте трубку!
  Она положила трубку на столик, перебежала через комнату и оттеснила Пуаро в кухонный закуток.
  — Что? — спросила она, запыхавшись.
  — Булочник! — презрительно произнес Пуаро. — Это я булочник?!
  — Но мне пришлось импровизировать на ходу. А почему вы мне махали? Вы поняли, о чем она…
  — Расскажете потом, — перебил ее Пуаро. — В целом понял. Но мне надо, чтобы вы воспользовались своими способностями и сочинили подходящий предлог — чтобы я мог бы посетить Рестариков, в качестве вашего старого друга, случайно оказавшегося в тех краях. Пожалуйста, скажите…
  — Предоставьте это мне. Я что-нибудь придумаю. Фамилия пусть будет вымышленная?
  — Ни в коем случае. Зачем лишние осложнения. Миссис Оливер кивнула и бросилась назад к телефону.
  — Наоми? Так на чем мы остановились? Ну почему, едва устроишься уютно поболтать, кто-то обязательно помешает? Я даже не помню, зачем я, собственно, вам позвонила… А-а, да! Адрес этой девочки. Торы… Да-да, Нормы, я оговорилась. И вы мне его дали, я помню. Но я хотела спросить о чем-то еще… Вспомнила! Один мой старый друг. Удивительно интересный человек. Ах, я же про него рассказывала, когда мы были там! Его зовут Эркюль Пуаро. Он будет гостить где-то совсем рядом с Рестариками и просто мечтает познакомиться с сэром Родриком. Он наслышан о нем и всячески им восхищается и его замечательным открытием во время войны… Ну, что-то там научное… И страшно хочет «нанести ему визит и выразить свое почтение», как он выражается. Как вы считаете, это удобно? Вы их предупредите? Да, скорее всего он как с неба свалится. Посоветуйте им настоять, чтобы он рассказал всякие удивительные шпионские истории… Он… что? О, пришли подстригать газон? Ну, разумеется, разумеется. До свидания.
  Она положила трубку на рычаг и упала в кресло.
  — Господи, до чего же утомительно! Ну как?
  — Неплохо, — сказал Пуаро.
  — Я решила зацепиться за старичка. Тогда вы увидите и всех остальных, что, полагаю, вам и нужно. Только не обессудьте: женщина, если речь идет о науке, обязательно что-то да напутает, так что, когда приедете к ним, можете придумать что-нибудь более подходящее и убедительное. Ну а теперь хотите послушать, что она говорила?
  — Насколько я понял, какие-то сплетни. Что-то о здоровье миссис Рестарик?
  — Совершенно верно. Видимо, у нее было какое-то таинственное недомогание — что-то с желудком, но врачи так ничего и не определили. Ее положили в больницу, и она поправилась, но причину не нашли. Она вернулась домой, и все началось сызнова, и опять врачи не могли ничего определить. И тут пошли разговоры. Сиделка что-то сболтнула своей сестре, та сообщила соседке, а та отправилась на работу и сообщила кому-то еще, мол, как странно! В конце концов пошли разговоры, что, наверное, муж хочет ее отравить. Обычные при таких обстоятельствах сплетни, и уж в данном случае — абсолютно нелепые. Ну, тут мы с Наоми подумали… что, может быть, это молодая иностранка… ну прислуга при старичке. Только она, собственно, не прислуга, а что-то вроде секретарши-чтицы, но, собственно, с какой стати она стала бы угощать миссис Рестарик гербицидами.
  — По-моему, вы отыскали несколько причин…
  — Ну, всегда можно найти что-то…
  — Убийство, которое кому-то требуется — задумчиво произнес Пуаро.
  — Но пока еще не совершенное.
  Глава 3
  Миссис Оливер въехала во внутренний двор Бородин-Меншенс. На шестиместной стоянке не было свободного места. Пока миссис Оливер думала, что же ей делать, одна из машин, развернувшись задним ходом, укатила.
  Миссис Оливер тут же ловко въехала на освободившийся прямоугольник. Выбравшись из машины, она захлопнула дверцу и остановилась перед домом, который представлял собой полый квадрат и был построен относительно недавно — на пустыре, образовавшемся в результате бомбежки во время войны. Его, подумала миссис Оливер, словно перенесли сюда целиком из какого-то американского предместья, убрали с него рекламную надпись вроде «Бритвенные лезвия „Перышко жаворонка“ и поставили тут в качестве многоквартирного дома. Вид у дома был строго функциональный, и тот, кто его воздвиг, безусловно презирал любые архитектурные украшения.
  Был час пик. Кончался рабочий день, одни машины покидали двор, другие, наоборот, въезжали.
  Миссис Оливер взглянула на свои часы. Без десяти семь. Самое время, решила она. Девушки уже, наверное, успели вернуться с работы домой, чтобы либо привести в порядок макияж, облачиться в тугие брючки в обтяжку или в нарядное короткое платье и отправиться на вечеринку. А кому-то предстояло заняться более обыденными делами: простирнуть белье и чулки. Да, наиболее удобное время для задуманного визита. Восточный и западный корпус были абсолютно одинаковы — с большими открывающимися в обе стороны дверями точно посередине. Миссис Оливер двинулась налево, но тут же убедилась в своей ошибке. Номера на этой стороне были от сотого до двухсотого. Ей пришлось повернуть обратно.
  Квартира номер 67 была на шестом этаже. Миссис Оливер нажала на кнопку лифта. Дверцы разъехались с угрожающим лязгом, и миссис Оливер, зажмурившись, нырнула в зияющую пасть. Современные лифты ее пугали.
  Бум! Дверцы сомкнулись. Лифт взлетел и тут же остановился (это тоже было очень страшно!). Миссис Оливер метнулась наружу, как перепуганный кролик.
  Осмотревшись, она направилась по коридору вправо, пока не увидела дверь с металлическими цифрами 67. При ее приближении семерка отвалилась и упала прямо ей на ногу.
  — Этому дому я определенно не нравлюсь! — сказала миссис Оливер, морщась от боли, осторожно подняла семерку и водворила ее на место, надев на шпенек. Потом надавила на кнопку звонка. А что, если никого нет дома?
  Однако дверь открылась почти сразу.
  Миссис Оливер увидела высокую красивую девушку в темном элегантном костюме с очень короткой юбкой, в белой шелковой блузке и элегантных туфлях. Ее темные волосы были зачесаны кверху, лицо подкрашено очень умеренно, но почему-то миссис Оливер стало немного не по себе.
  — О! — сказала миссис Оливер и заставила себя светским тоном добавить:
  — Мисс Рестарте случайно не у себя?
  — Нет. К сожалению, ее нет дома. Что-нибудь ей передать?
  Миссис Оливер еще раз произнесла «О!» и только потом продолжила свою игру, предъявив довольно неряшливый пакет из оберточной бумаги.
  — Я обещала ей книгу, — сказала она. — Один из моих романов, который она не читала. Надеюсь, я не перепутала. А она скоро вернется?
  — Право, не могу сказать. Я не знаю, что она делает сегодня вечером.
  — О! Вы мисс Риис-Холленд? Девушка как будто немного удивилась.
  — Да.
  — Я знакома с вашим отцом, — пояснила миссис Оливер и продолжала:
  — Я миссис Оливер. Я пишу книги, — добавила она виноватым тоном, которым всегда делала это признание.
  — Вы не войдете?
  Миссис Оливер приняла приглашение, и Клодия Риис-Холленд проводила ее в гостиную. Обои везде в квартире были одинаковые — под некрашеные доски. Жильцам дозволялось вешать на них любые сверхсовременные картины или украшать их, как им заблагорассудится. Современная встроенная мебель: шкаф, книжные полки и прочее, большой диван и раздвижной стол. Жильцы имели право кое-что добавлять. Гостиная могла похвастать и индивидуальными штрихами: на одну стену был наклеен колоссальный Арлекин1612, на другой среди пальмовых листьев качались обезьяны.
  — Норма, конечно, будет в восторге от вашей книги, миссис Оливер. Можно предложить вам что-нибудь выпить? Херес? Джин? — У нее была повадка отлично вышколенной секретарши.
  Миссис Оливер отказалась.
  — Какой у вас тут великолепный вид, — заметила она, поворачиваясь к окну, и заморгала, ослепленная лучами заходящего солнца.
  — Да. Но когда ломается лифт, подниматься сюда не так уж весело.
  — Неужели ваш лифт позволяет себе ломаться? Он такой… ну совсем как робот.
  — Его установили недавно, но он ничем не лучше старого, — сказала Клодия. — То его надо регулировать, то еще что-нибудь.
  В комнату вошла девушка, говоря на ходу:
  — Клодия, не видела, куда я сунула…
  Она умолкла, глядя на миссис Оливер. Клодия представила их друг другу.
  — Фрэнсис Кэри — миссис Оливер. Миссис Ариадна Оливер.
  — Как замечательно, — сказала Фрэнсис. Она была высокой, тоненькой и гибкой, с длинными черными волосами и очень сильно накрашена: смертельно-бледное лицо, брови и уголки глаз подведены кверху. Эффект довершала густая тушь на ресницах. Тугие вельветовые брючки и толстый свитер и подчеркивали и прятали ее фигуру. Она выглядела полной противоположностью энергичной подтянутой Клодии.
  — Я завезла книгу, которую обещала Норме Рестарик, — сказала миссис Оливер.
  — О! Как жаль, что она еще гостит у родителей.
  — Так она не вернулась?
  Наступила неловкая пауза. Миссис Оливер почудилось, что девушки тайком переглянулись.
  — А я думала, она работает, — сказала миссис Оливер, старательно изображая невинное удивление.
  — Да-да, — сказала Клодия. — В бюро оформления интерьеров. Иногда ее посылают с рисунками за город. — Она улыбнулась. — Мы живем каждая сама по себе. Приходим, уходим, как нам нужно, и обычно не предупреждаем друг друга. Но я обязательно передам ей вашу книгу, когда она вернется.
  Ничего не могло быть естественнее и непринужденнее этого ее обещания.
  Миссис Оливер поднялась.
  — Я очень вам благодарна. Клодия проводила ее до дверей.
  — Обязательно расскажу отцу, что познакомилась с вами, — сказала она. — Он очень любит детективы. Закрыв дверь, она вернулась в гостиную. Фрэнсис прислонилась к оконной раме.
  — Прошу прощения, — сказала она. — Кажется, я дала маху?
  — Я как раз сказала, что Норма куда-то ушла.
  Фрэнсис пожала плечами.
  — Так я же не знала. Слушай, а где она? Почему не вернулась в понедельник? Куда девалась?
  — Понятия не имею.
  — Может, осталась у своих? Она к ним поехала?
  — Нет. Я уже туда звонила.
  — Наверное, где-то случайно задержалась… И тем не менее она ведь… есть в ней что-то странное.
  — Не больше, чем в других. — Но голос Клодии прозвучал неуверенно.
  — Ну, нет, — сказала Фрэнсис. — Иногда меня от нее дрожь берет. Она все-таки ненормальная, не спорь. Внезапно Фрэнсис засмеялась.
  — Ненормальная Норма! И ты это знаешь, Клодия, хотя вслух и не говоришь. Лояльность по отношению к шефу, а?
  Глава 4
  Эркюль Пуаро шел по главной улице Лонг-Бейсинга. То есть если можно назвать главной практически единственную улицу селения, как это было в Лонг-Бейсинге, принадлежавшем к тем деревушкам, которые имеют тенденцию разрастаться в длину, а не в ширину. Там имелась внушительная церковь с высокой колокольней и кладбище с величественным древним тисом1613, а кроме того, полный набор деревенских лавочек, в том числе две антикварные. Одна предлагала главным образом фигурки, вырезанные из сосновых чурок — для каминных полок, в другой были в изобилии кипы старинных карт, стоял фарфор, почти весь щербатый, под полками со стеклом и викторианским серебром ютились три-четыре старых, источенных жучком дубовых ларя, — но все это из-за тесноты невозможно было толком рассмотреть и оценить. Дальше по улице располагались два кафе, оба не слишком уютные, и восхитительная булочная с большим выбором сдобы домашней выпечки. Затем следовала почта, делившая кров пополам с зеленной лавкой, и магазин тканей, где также торговали готовой одеждой, детской обувью и галантерейными товарами. В писчебумажном магазинчике можно было купить еще и газеты, табачные изделия и сладости. В лавке, торговавшей шерстью — безусловно самой аристократичной среди местных торговых заведений, — две седовласые строгие дамы могли предложить вам нитки для вязания всех расцветок и сортов, а в придачу — разнообразнейшие выкройки и альбомы фасонов для вязаных изделий. Отдельный прилавок был отведен под ручную вышивку. Бывшая бакалейная лавка ныне величала себя «супермаркетом», подтверждая право на это пирамидками проволочных корзин при входе и набором ослепительных картонных коробок со всяческими хлопьями к завтраку или стиральными порошками. На стекле маленькой витрины ателье затейливыми буквами было выведено «Лила», еще имелся салон мод, но на обозрение потенциальных заказчиков были выставлены лишь одна французская блузка с ярлыком «Последняя модель», синяя юбка и джемпер в лиловую полоску, на коих белел ярлычок с надписью «Продается раздельно».
  Все это Пуаро рассматривал скорее машинально. В том числе и фасады небольших особняков, от которых веяло стариной. Некоторые сохранили в чистоте стиль второй половины XVIII века, но большинство щеголяло викторианскими усовершенствованиями — верандой, эркером1614 или крохотной оранжереей. Правда, два-три подверглись-таки косметической операции, чтобы выглядеть помоложе, и, видимо, были очень этим горды. С особняками соседствовали прелестные деревенские домики, тоже хранившие дух старины — эти, наоборот, норовили приписать себе лет на сто больше, но все же попадались и подлинные раритеты, в коих более поздние удобства, вроде водопровода и отопления, тщательно маскировались.
  Пуаро неторопливо шествовал по улице, переваривая все увиденное. Если бы его сейчас видела миссис Оливер, то непременно спросила бы, почему он еле плетется. Ведь нужный ему дом расположен в четверти мили от деревушки. Но Пуаро ответил бы своей нетерпеливой приятельнице, что ему необходимо прочувствовать местную атмосферу, что подобные вещи иногда оказываются крайне важными.
  Улица кончилась, и пейзаж сразу изменился. Вдоль одной стороны шоссе, несколько отступив от него, тянулся ряд новых муниципальных домов — перед каждым зеленел газон, и у каждого дверь была выкрашена в свой цвет, дабы хоть как-то скрасить их удручающее единообразие. За ними в свои права вновь вступали поля и луга, расчерченные живыми изгородями, среди которых кое-где виднелись «загородные резиденции», — так они значились в каталогах по продаже недвижимости — окруженные собственными деревьями и садами. Вот у кого вид был совершенно неприступный и надменный. Впереди по шоссе Пуаро углядел здание, верхний этаж которого, вопреки обычному стандарту, был увенчан странным полушарием, видимо, надстроенным не так давно. Без сомнения, это и была та Мекка1615, к которой он устремлял свои стопы. У калитки красовалась табличка с надписью «Лабиринт». Он неспешно оглядел дом: самый обычный, построенный, видимо, в начале века, не поражающий ни красотой, ни уродством. Заурядный — такое определение, пожалуй, подходило ему больше всего. Сад радовал взгляд больше дома и, несомненно, в свое время был предметом неусыпных забот и внимания, хотя теперь его вид свидетельствовал о некотором запустении. Впрочем, газоны все еще были аккуратно подстрижены, клумбы пестрели цветами, а купы кустов сохраняли должную форму, ради которой и были посажены. Все это содержалось в полном порядке, — за садом, несомненно, следит садовник, заключил Пуаро. И тут же убедился, что облик сада все-таки небезразличен и его владельцам: над клумбой у угла дома то и дело склонялась женщина, видимо, подвязывавшая георгины. Голова ее словно была увенчана короной из чистого золота. Она была высокой, худощавой, но широкоплечей. Пуаро открыл калитку, вошел и зашагал к дому. Женщина, обернувшись, выпрямилась и вопросительно посмотрела на него. Она молчала, ожидая объяснений.
  — Да? — сказала она наконец.
  Пуаро, иностранец до кончиков ногтей, почтительно снял шляпу и поклонился. Она же словно завороженная смотрела на его усы.
  — Миссис Рестарик?
  — Да. Но я…
  — Надеюсь, мое появление не слишком вас расстроило, мадам?
  Ее губы тронула улыбка.
  — Нет-нет. А вы…
  — Я позволил себе нанести вам визит. Это для меня величайшая честь. Мой старинный друг миссис Ариадна Оливер…
  — Да, конечно! Я знаю, кто вы. Мосье Пуаре.
  — Мосье Пуаро, — поправил он. — Эркюль Пуаро к вашим услугам. Вот оказался в ваших краях и дерзнул явиться к вам в надежде, что мне будет позволено засвидетельствовать мое почтение сэру Родрику Хорсфилду.
  — Да, Наоми Лорример предупредила, что вы можете заглянуть к нам.
  — Надеюсь, я не причиню неудобства?
  — Ну что вы, какие же неудобства! Ариадна Оливер была у нас в прошлую субботу. Приехала с Лорримерами. Ее книги очень увлекательны, не правда ли? Но, может быть, вы не любитель детективных романов. Вы ведь сами сыщик, если я не ошибаюсь? Настоящий?
  — Самый настоящий из всех настоящих, — ответил Пуаро.
  Он приметил, что она подавила улыбку, и вгляделся в нее внимательнее. Безусловно красива, но несколько искусственной красотой. Золотые волосы были тщательно уложены в замысловатую прическу. Не исключено, что в глубине души она чувствует некую неуверенность и потому так усердно играет роль хозяйки поместья, обожающей свой сад. Пуаро попробовал прикинуть, кем были ее родители.
  — У вас чудесный сад, — сказал он.
  — Вы любите сады?
  — Не так, как их любят англичане. У вас в Англии это просто какое-то национальное хобби. У вас к садам совершенно особое отношение. У нас не так.
  — Вы хотите сказать, у французов?
  — Я не француз. Я бельгиец.
  — Ах да! Миссис Оливер, кажется, упомянула, что вы некогда служили в бельгийской полиции.
  — Совершенно верно. Я — старый бельгийский полицейский пес. — Он засмеялся, но очень сдержанно, дабы не нарушить рамок благопристойности, однако при этом чересчур живо взмахнул руками. — Но сады предпочитаю английские. Тут я всецело у ваших ног! Латинские расы предпочитают регулярные сады — перед шато1616, так сказать. Стремятся повторить Версаль в миниатюре, и, кроме того, разумеется, они придумали potager1617. Он очень важен — potager. Здесь, в Англии, у вас есть potager, но вы заимствовали его из Франции. Только вы не так любите potager — не так сильно, как свои цветы. Hein?1618 He так ли?
  — Да, по-моему, вы правы, — сказала Мэри Рестарик. — А теперь пойдемте в дом. Вы же приехали к моему дяде.
  — Совершенно верно, я приехал принести дань почтения сэру Родрику, но я воздаю ее и вам, мадам. Я всегда приношу дань почтения красоте. — Он поклонился.
  Она засмеялась — чуть-чуть смущенно.
  — Ну к чему такие комплименты!
  Вслед за ней он направился к открытой стеклянной двери.
  — Я встречался с вашим дядей в сорок четвертом году.
  — Он, бедненький, очень одряхлел. И, боюсь, совсем оглох.
  — О, со времени наших встреч прошло столько времени! Вполне возможно, он успел меня забыть. Наши встречи, знаете ли, были связаны, связаны… мм… с разведкой и дальнейшей разработкой некоего изобретения. А этим важнейшим изобретением мы обязаны талантам сэра Родрика. Надеюсь, он все-таки захочет меня увидеть.
  — Не сомневаюсь, что он будет очень доволен, — сказала миссис Рестарик. — Теперь ему живется… ну в общем, скучновато. Мне часто приходится уезжать в Лондон — мы подыскиваем там подходящий дом. — Она вздохнула. — С пожилыми людьми иногда бывает так трудно!
  — О, я знаю, — сказал Пуаро. — Со мной тоже, порою, нелегко договориться.
  Она засмеялась.
  — Ну, нет, мосье Пуаро, пожалуйста, не изображайте из себя старика.
  — Иногда меня называют именно так. — Пуаро вздохнул. — Юные девушки, — скорбно добавил он.
  — Очень бестактно с их стороны. Совсем в духе нашей дочери.
  — О, у вас есть дочь?
  — Да. То есть мне она падчерица.
  — Буду счастлив с нею познакомиться, — учтиво сказал Пуаро.
  — Боюсь вас огорчить, но ее здесь нет. Она в Лондоне. Она там, знаете ли, работает.
  — Современные девушки все теперь работают. Даже совсем молоденькие.
  — Работать следует всем, — сказала миссис Рестарик неопределенно. — Даже когда они выходят замуж, их призывают вернуться на производство или в школу — учить детей.
  — А вас, мадам, тоже убеждали куда-нибудь вернуться?
  — Нет. Я выросла в Южной Африке. И приехала сюда с мужем совсем недавно. Все это… для меня очень… непривычно.
  Она посмотрела вокруг — без всякого энтузиазма, как показалось Пуаро. Комната была обставлена великолепно, но шаблонно. В ней ощущалась какая-то безликость, которую нарушали только два больших портрета на стене. На одном была изображена тонкогубая дама в вечернем платье из серого бархата. С противоположной стены на нее смотрел мужчина лет тридцати с небольшим, лучащийся сдерживаемой энергией.
  — Вашей дочери, я полагаю, жизнь за городом кажется скучной?
  — Да, ей гораздо приятней жить в Лондоне. Тут ей не нравится. — Она вдруг умолкла, но затем продолжила, но так, словно слова из нее вытягивали клещами:
  — И ей не нравлюсь я.
  — Это невозможно! — воскликнул Пуаро с галльской1619 любезностью.
  — Еще как возможно. Такое часто случается. Девочкам непросто свыкнуться с мачехой.
  — А она очень любила свою родную мать?
  — Ну, наверное. У нее трудный характер. Впрочем, девочек с легкими характерами почти не бывает.
  Пуаро с сочувственным вздохом заметил:
  — Теперь у родителей нет над дочерьми почти никакой власти. Не то что в добрые старые времена.
  — Да, теперь они весьма своевольны.
  — Об этом не принято говорить, мадам, но, признаться, я очень сожалею, что нынешние девушки столь неразборчивы в выборе… как это сказать?., своих дружков…
  — Да, в этом отношении Норма доставляет своему отцу массу тревог. Но, думаю, наши сожаления никого не интересуют. Все учатся только на своих ошибках. Однако я должна проводить вас наверх к дяде Родди. Его комнаты на втором этаже.
  Она направилась к двери. Пуаро оглянулся через плечо. Да, комната совершенно безликая — если исключить те два портрета. По фасону серого платья Пуаро заключил, что написаны они довольно давно. Если это первая миссис Рестарик, подумал Пуаро, то лично ему она не нравится.
  Вслух же он произнес:
  — Прекрасные портреты, мадам.
  — Да. Написаны Лансбергером.
  Это была фамилия знаменитого и очень дорогого портретиста, гремевшего двадцать лет назад. Его педантичный натурализм успел совершенно выйти из моды, и после его смерти о нем забыли. Тех, кого он писал, иногда презрительно называли «портновскими манекенами», но Пуаро придерживался иного мнения. В зализанное™ лиц и фигур, с такой легкостью выходивших из-под кисти Лансбергера, он подозревал умело скрытую насмешку.
  Поднимаясь по лестнице впереди него, Мэри Рестарик заметила:
  — Их только что повесили. Хранились в подвале, и пришлось реставрировать…
  Она внезапно умолкла и резко остановилась, держась одной рукой за перила.
  Выше на площадке появилась фигура и начала спускаться им навстречу. В ней было что-то странно неуместное. Словно кто-то надел маскарадный костюм, кто-то безусловно чуждый этому дому.
  Впрочем, подобный типаж был Пуаро хорошо знаком, но он встречал его в другой обстановке — на лондонских улицах и даже на званых вечерах. Представитель современной молодежи: черный пиджак, вышитый бархатный жилет, не в меру облегающие брюки, буйные каштановые кудри, До самых плеч. Выглядел он на редкость живописно и был весьма пригож, так что в нем не сразу можно было распознать мужчину.
  — Дэвид! — резко сказала Мэри Рестарик. — Что вы тут делаете?
  Молодой человек ничуть не смутился.
  — Я вас напугал? — спросил он. — Прошу прощения.
  — Что вы здесь делаете? Тут, в доме? Вы… вы приехали вместе с Нормой?
  — С Нормой? Нет. Я рассчитывал найти ее здесь.
  — Найти здесь? Как так? Она в Лондоне.
  — Но ее там нет, дорогуша. Во всяком случае, в квартире шестьдесят семь в Бородин-Меншенс.
  — Как так — нет?
  — А так. И поскольку она не вернулась в воскресенье, я решил, что она все еще у вас. И приехал узнать, что это ей взбрело в голову.
  — Она уехала вечером в воскресенье, как обычно. — Голос миссис Рестарик стал гневным. — Почему вы не позвонили в дверной звонок, почему, почему… не дали знать, что вы здесь? И с какой стати вы бродите по дому?
  — Право, дорогуша, вы как будто боитесь, что я подбираюсь к серебряным ложкам. Почему бы не войти в дом? Тем более днем. Что тут такого?
  — Мы люди старомодные, и нам это не нравится.
  — Боже, Боже! — вздохнул Дэвид. — Сколько шума из-за всякой ерунды. Но раз на радушный прием мне надеяться нельзя и раз вы, дорогуша, знать не знаете, где ваша падчерица, то мне, пожалуй, лучше удалиться. Не угодно ли, я выверну карманы?
  — Не говорите глупостей, Дэвид.
  — В таком случае, пока! — Молодой человек прошел мимо них, приветливо помахал рукой, спустился с лестницы и вышел в открытую входную дверь.
  — Отвратительный тип! — сказала Мэри Рестарик с такой ядовитой злобой, что Пуаро даже вздрогнул. — Я его не выношу. И почему Англия теперь просто кишит такими, как он?
  — О, мадам, не расстраивайтесь! Это всего лишь мода. А капризы моды были во все века. В деревне, конечно, фокусничают меньше, но в Лондоне таких экземпляров полным-полно.
  — Ужасно, — сказала Мэри. — Просто ужасно. Это их женоподобие. Такая безвкусица.
  — И в то же время что-то от ван-дейковских портретов, вы не находите, мадам? В золоченой раме, с широким кружевным воротником он не показался бы вам ни женоподобным, ни безвкусным.
  — Посмел пробраться сюда! Эндрю был бы вне себя. Он и так все время на пределе. От дочерей можно с ума сойти. И к тому же Эндрю не так уж хорошо знает свою дочь. Он уехал из Англии, когда она была совсем маленькой. И предоставил матери воспитывать ее, а теперь… а теперь она ставит его в тупик. И меня тоже. Она кажется мне очень странной. На нынешних девушек нет никакой управы. И нравятся им самые невозможные молодые люди. Этот Дэвид Бейкер совсем ее заворожил. Ничто не помогает. Эндрю запретил ему бывать здесь, и что же: входит в дом, как хозяин. Пожалуй… я лучше не скажу Эндрю. Он и так уже весь извелся. Не сомневаюсь, она встречается с этим типом в Лондоне, да и не только с ним. Ведь есть еще и хуже него. Те, которые не моются, не бреются — козлиные бородки, засаленная одежда.
  — Ах, мадам, не нужно так огорчаться, — подбодрил ее Пуаро. — Безумства молодости преходящи.
  — Хотелось бы верить. Норма очень трудная девочка. Иногда мне кажется, что у нее не все дома. Она такая странная. Иногда у нее такой отрешенный вид. А эти вспышки агрессивности!
  — Агрессивности?
  — Она же ненавидит меня. Да-да, именно так. И я не могу понять, зачем она так себя настраивает. Наверное, она очень любила свою мать, но, в конце концов, что такого необычного, если ее отец женится во второй раз?
  — Вы полагаете, что она вас действительно ненавидит?
  — Да, мне ли этого не знать. Могу привести сколько угодно тому доказательств. Вы не представляете, как я была рада, когда она уехала в Лондон. Мне не хотелось выяснять отноше… — Она умолкла, словно только сейчас осознав, что перед ней совершенно посторонний человек.
  Пуаро обладал способностью вызывать людей на откровенность. Казалось, они переставали замечать, с кем разговаривают. Мэри Рестарик смущенно усмехнулась.
  — Бог мой! — сказала она. — Не понимаю, зачем я вам рассказываю все это. В каждой семье, наверное, есть свои проблемы. А нам, злополучным мачехам, особенно достается… Вот мы и пришли.
  Она остановилась перед дверью и постучала.
  — Входите! Входите! — донесся изнутри хриплый рык.
  — К вам гость, дядя, — сказала Мэри Рестарик, распахивая дверь.
  По комнате расхаживал широкоплечий краснощекий старик с квадратным подбородком и, видимо, очень раздражительный. Он тяжело шагнул им навстречу. В глубине комнаты за столом сидела девушка и разбирала письма и документы, низко склонив голову — темноволосую, очень гладко причесанную.
  — Дядя Родди, это мосье Эркюль Пуаро, — представила Мэри Рестарик.
  Пуаро непринужденно сделал шаг вперед и заговорил тоже вполне непринужденно:
  — Сэр Родрик! С тех пор, как я имел удовольствие познакомиться с вами, прошло немало лет, увы, немало. Мы не виделись с самой войны. Последний раз, если не ошибаюсь, в Нормандии. Я прекрасно помню. Там были полковник Рейс, генерал Аберкромби и, да, маршал авиации сэр Эдмунд Коллингсби. Какие ответственные решения нам пришлось принимать! И как сложно было обеспечивать полную секретность. Что ж, теперь мы уже имеем право предаться воспоминаниям. Помните того шпиона, который так долго и искусно маскировался — капитана Николсона, как мы его выводили на чистую воду?
  — А, да, капитан Николсон, как же, как же! Проклятый мерзавец! И таки вывели!
  — Меня вы, конечно, не помните. Эркюль Пуаро.
  — Нет-нет! Разумеется, помню. Да, риск был велик, очень велик. Вы ведь были представителем французов? С кем-то из них невозможно было поладить. Как бишь его фамилия? Но садитесь же, садитесь! Всегда приятно потолковать о старых временах.
  — Я очень боялся, что вы не вспомните меня. Меня и моего коллегу мосье Жиро.
  — Как же, как же! Прекрасно помню вас обоих. Да, славное было времечко!
  Девушка вышла из-за стола и вежливо придвинула кресло для Пуаро.
  — Умница, Соня, отлично, — похвалил сэр Родрик. — Позвольте познакомить вас, — продолжал он, — с моей очаровательной малюткой-секретаршей. Благодаря ей все пошло как по маслу. Помогает мне, знаете ли. Приводит в порядок мои труды. Не понимаю, как я обходился без нее.
  Пуаро галантно поклонился.
  — Enchante1620, мадемуазель, — проворковал он. Девушка пробормотала что-то невнятное. Она была миниатюрным созданием с коротко подстриженными черными волосами. Вид у нее был очень застенчивый. Ее синие глаза чаще оставались скромно потупленными, но теперь она улыбнулась своему нанимателю — робкой благодарной улыбкой, и тот ласково потрепал ее по плечу.
  — Просто не знаю, что бы я без нее делал, — сказал он. — Да, не знаю.
  — Ну что вы! — возразила девушка. — От меня так мало толку! Я даже печатаю медленно.
  — Не скромничайте, моя милая, вы печатаете достаточно быстро. А еще вы моя память. Мои глаза, мои уши. И не только!
  Она снова ему улыбнулась.
  — Невольно вспоминаешь, — вдохновенно продолжал Пуаро, — замечательные истории, которые тогда рассказывали. Не знаю, все ли тут правда… Вот, например, про тот день, когда у вас украли автомобиль… — И он пустился в подробности.
  Сэр Родрик пришел в восторг.
  — Ха-ха-ха! Как же, как же! Да, пожалуй, кое-что и приврали. Но в общем так оно и было. Подумать только, что вы до сих пор это помните, хотя столько воды утекло! Но я могу вам рассказать кое-что и похлеще! — И он в свою очередь пустился в воспоминания.
  Пуаро слушал, не скупясь на одобрительные восклицания, а чуть погодя посмотрел на часы.
  — Не смею больше отнимать у вас время, — сказал он. — Вы ведь заняты чем-то важным. Однако, оказавшись по соседству, я не мог не засвидетельствовать свое почтение. Приятно видеть, что годы вам нипочем: вы ни на йоту не утратили своей энергии и жизнелюбия.
  — Пожалуй, что и так, пожалуй, что и так. Но вы совсем что-то меня захвалили… А почему бы вам не остаться и не выпить чаю? Конечно, Мэри напоит вас чаем… — Он огляделся. — А! Она вышла. Очень милая девочка.
  — О да! И настоящая красавица. Вероятно, она уже многие годы служит вам утешением.
  — Да нет, они поженились совсем недавно. Она — вторая жена моего племянника. Буду с вами откровенен. Я никогда не был о нем высокого мнения, Эндрю — малый ненадежный. Все время его куда-то не туда тянуло. Нет, мне как-то симпатичнее Саймон, его старший брат. Впрочем, не сказать, чтобы я знал его много лучше. Ну, а Эндрю, он ведь что учудил: так обойтись со своей первой женой… Уехал, представляете? Бросил ее и уехал. С редкой дрянью. Про ее похождения знала вся округа. А он втюрился по уши. Через пару лет все, конечно, пошло прахом. Глупый мальчишка. Теперешняя-то его супруга как будто вполне достойная особа. Ничего дурного мне про нее неизвестно. Вот Саймон был ответственным человеком, впрочем, чертовски скучным. Не скажу, что я очень обрадовался, когда моя сестрица породнила меня с этой семейкой. Вышла замуж за торговца, если называть вещи своими именами. Отхватить богатого, конечно, недурно, но деньги еще не все — в нашем роду невест и женихов искали в военных семьях. А с Рестариками я мало общался.
  — У них ведь есть дочь? Одна моя знакомая беседовала с ней на прошлой неделе.
  — А, Норма. Глупая девчонка. Одевается премерзко и связалась с премерзким молодчиком. Ну что же, теперь они все одинаковы. Длинноволосые мальчишки, битники, битлы — уж не знаю, какие клички они себе выдумывают. Мне за ними не угнаться. Разговаривают будто на каком-то иностранном языке. Да и кому интересно слушать старика! Что тут поделаешь? Даже Мэри… Я-то думал, что она вполне разумная дама, но, оказывается, и она способна иногда впадать в истерику, главным образом из-за своего самочувствия. Вдруг внушила себе, что ей непременно надо лечь в больницу на обследование. Не хотите выпить? Виски? Нет? Но, может быть, чаю все же вы, пьете?
  — Благодарю вас, но я гощу у друзей.
  — Должен сказать, наш разговор доставил мне великое удовольствие. Приятно вспомнить старые дни. Соня, голубушка, вы не проводите мосье… простите, я опять запамятовал вашу фамилию… а, да, Пуаро. Проводите его вниз к Мэри, хорошо?
  — Нет-нет! — Пуаро поспешил отклонить эту любезность. — Я ни в коем случае не хочу снова беспокоить мадам. И не надо меня провожать. Я прекрасно сам найду дорогу. Был счастлив вновь с вами увидеться.
  Он вышел из комнаты.
  — Не имею ни малейшего представления, кто он такой, — объявил сэр Родрик, когда Пуаро удалился.
  — Вы не знаете, кто он такой? — повторила Соня растерянно.
  — Из тех, кто нынче приезжает повидать меня, я и половины не помню. Но, конечно, и виду не подаю. Тут есть свои тонкости, знаете ли. То же самое и в гостях. Подходит к тебе какой-нибудь субъект и говорит: «Возможно, вы меня не помните, ведь последний раз мы виделись в тридцать девятом». Я, естественно, отвечаю: «Что вы! Прекрасно помню», хотя сам понятия не имею, кто это. К тому же я плохо вижу, и слышу тоже очень плохо. К концу войны мы много якшались с французишками вроде этого. Я и половины из них не помню. Да нет, этот там несомненно бывал. Я знавал многих, про кого он здесь говорил. А эта история про украденный автомобиль — все так и было. Кое-что преувеличено, конечно, но тогда она пользовалась большим успехом. Что же, он, по-моему, не догадался, что я его не вспомнил. Неглуп, должен сказать, но уж больно суетлив, одно слово — французишка, а? И семенит, и пританцовывает, и кланяется, и расшаркивается! Так на чем мы остановились?
  Соня взяла со стола письмо и подала ему. Затем тактично протянула ему очки, но он отмахнулся.
  — Терпеть их не могу. Я и так все прекрасно вижу.
  Он прищурился и поднес письмо к самым глазам. Но затем сдался и сунул его ей.
  — Пожалуй, лучше вы.
  Она послушно начала читать приятным звонким голоском.
  Глава 5
  Эркюль Пуаро несколько секунд постоял на площадке, чуть наклонив голову набок и прислушиваясь. Внизу царила тишина. Он подошел к окну и выглянул наружу. Мэри Рестарик вновь занялась клумбой. Пуаро удовлетворенно кивнул и, мягко ступая, пошел по коридору, одну за другой открывая все двери. Ванная. Стенной шкаф с бельем. Комната для гостей с двумя кроватями. Чья-то спальня — с одной кроватью. Женская спальня с двуспальной кроватью (Мэри Рестарик?). Следующая дверь вела в смежную комнату — Эндрю Рестарика, как он догадался. Он вернулся и пересек площадку. За первой дверью, которую он открыл, оказалась спальня с одной кроватью. Похоже, сейчас там никто не спит, но, видимо, ею пользуются в выходные. На туалетном столике лежали щетки для волос. Еще раз внимательно прислушавшись, он на цыпочках вошел внутрь и открыл гардероб. Да, там висела кое-какая одежда — в основном для деревенских прогулок и развлечений.
  На письменном столе ничего не лежало. Он осторожно открыл ящики. Всякая мелочь, два-три письма, но самые банальные — и, судя по датам, довольно давние. Он аккуратно задвинул ящики, спустился вниз и, выйдя на террасу, попрощался с хозяйкой дома. От предложения выпить чаю он отказался, сославшись на то, что обещал своим друзьям вернуться пораньше, так как сегодня же должен уехать в Лондон.
  — Тогда, может, вызвать такси? Или я могу отвезти вас на машине.
  — Нет-нет, мадам, не смею злоупотреблять вашей любезностью.
  Пуаро вернулся в деревню и, свернув на дорогу за церковью, перешел по мостику через ручей. В укромном месте под буком стоял большой лимузин. Шофер распахнул дверцу, Пуаро забрался внутрь, и, удобно расположившись на сиденье, со вздохом облегчения снял лакированные туфли.
  — Возвращаемся в Лондон, — сказал он. Шофер захлопнул дверцу, сел за руль, и машина, заурчав мотором, плавно тронулась. В том, что на обочине шоссе стоял молодой человек, отчаянно сигналя, не было ничего необычного. И взгляд Пуаро равнодушно скользнул по очередному члену братства путешествующих на чужих машинах — пестро одетому, с длинными волнистыми волосами. На таких он успел наглядеться в Лондоне. Но, когда машина почти поравнялась с ним, Пуаро внезапно выпрямился и сказал шоферу:
  — Будьте добры, остановитесь. Да, и, если можно, подайте немного назад… Он просит, чтобы его подвезли. Шофер изумленно посмотрел через плечо. Подобного распоряжения он никак не ожидал. Однако Пуаро слегка кивнул, и шофер повиновался.
  Не кто иной как красавчик Дэвид нагнулся к дверце.
  — Я уж думал, вы проедете мимо, — сказал он весело. — Большое спасибо.
  Он влез, снял с плеч рюкзачок, спустил его на пол и пригладил каштановые кудри, отливавшие медью.
  — Значит, вы меня узнали? — сказал он.
  — Ваш костюм несколько бросается в глаза.
  — Неужели? Не могу с вами согласиться. Я всего лишь один из легиона единомышленников.
  — Ван-дейковская школа. Весьма живописно.
  — Хм. Это мне в голову не приходило. Да, пожалуй, в чем-то вы правы.
  — Вам следует носить широкополую шляпу со страусовым пером, — сказал Пуаро, — и кружевной воротник на плечах.
  — Ну, так далеко мы все-таки вряд ли зайдем. — Молодой человек рассмеялся. — Миссис Рестарик даже не пытается скрывать отвращения, которое в ней вызывает один только мой вид. Впрочем, я плачу ей тем же. И сам Рестарик мне не слишком нравится. В преуспевающих бизнесменах есть что-то отталкивающее, вы не находите?
  — Все зависит от точки зрения. Насколько я понял, вы строите куры его дочке.
  — Какой прелестный оборот речи! — ухмыльнулся Дэвид. — Строите куры дочке. Пожалуй, можно сказать и так. Но учтите, тут ведь полное равенство. Она и сама строит мне куры.
  — А где мадемуазель сейчас? Дэвид резко повернулся к нему.
  — Почему вас это интересует?
  — Мне хотелось бы с ней познакомиться, — пожал плечами Пуаро.
  — По-моему, она вряд ли в вашем вкусе, так же как, впрочем, и я. Норма в Лондоне.
  — Но вы сказали ее мачехе…
  — О, мы мачехам всего не говорим.
  — А в Лондоне она где?
  — Работает в бюро по оформлению интерьеров где-то на Кингз-роуд в Челси. Фамилию владелицы я позабыл… Ах да, Сьюзен Феллс, если не ошибаюсь.
  — Но, полагаю, живет она не там? У вас есть ее адрес?
  — Конечно. Огромные многоквартирные корпуса Но почему вас это так интересует, я не понимаю.
  — На свете вообще много интересного.
  — Я что-то не улавливаю.
  — Что привело вас сегодня в этот дом?.. Как он называется? О, «Лабиринт»!.. Что привело вас туда? И даже заставило войти не спросясь и подняться на второй этаж?
  — Да, я вошел через черный ход, не отрицаю — Что вы искали наверху?
  — Это мое дело. Не хочу быть неучтивым, но не кажется ли вам, что вы чересчур любопытны.
  — Возможно, но мне хотелось бы точно знать, где сейчас мадемуазель.
  — А-а! Милый Эндрю и милая Мэри (Господи, сгнои их!) вас наняли? Они пытаются ее отыскать?
  — Мне кажется, — сказал Пуаро, — пока они даже не знают, что она пропала.
  — Но кто-то же вас нанял!
  — Вы крайне проницательны, — сказал Пуаро и откинулся на спинку.
  — Я как раз гадал, что у вас на уме, — признался Дэвид, — Потому и махал вам. Надеялся, что вы остановитесь и введете меня в курс. Она ведь моя девушка. Полагаю, вам это известно?
  — Насколько я понимаю, так оно считается, — неопределенно ответил Пуаро. — Но в таком случае, вы должны знать, где она. Не правда ли, мистер… извините, я пока знаю только ваше имя — Дэвид, а фамилию…
  — Бейкер.
  — Может быть, мистер Бейкер, вы поссорились?
  — Нет, мы не ссорились. А почему вы так решили?
  — Мисс Норма Рестарик уехала из «Лабиринта» вечером в воскресенье? Или утром в понедельник?
  — Не исключено, что в понедельник. Есть утренний автобус. В Лондон прибывает в начале одиннадцатого. Конечно, немного опоздала бы на работу… но совсем немного. Вообще-то обычно она уезжает вечером в воскресенье.
  — В любом случае в Бородин-Меншенс она не приехала.
  — Выходит, что нет. Так мне Клодия сказала.
  — Мисс Риис-Холленд… я верно назвал ее фамилию?., была удивлена или встревожена?
  — Господи, нет, конечно. С какой стати? Они друг за другом не следят.
  — Но вы считаете, она должна была туда вернуться?
  — Она ведь и на работу не вышла. В этом ее бюро просто рвут и мечут, можете мне поверить.
  — А вы сами тревожитесь, мистер Бейкер?
  — Нет. Естественно… то есть я… черт побери, даже не знаю. Вроде бы особо беспокоиться не с чего, но… но ее нет уже несколько дней. У нас что сегодня? Четверг?
  — Может, она на вас за что-то обиделась?
  — Да нет. Говорю же: мы не ссорились.
  — И тем не менее вы встревожены, мистер Бейкер?
  — Вам-то какое дело?
  — Никакого, но, насколько я понял, дома у нее довольно сложная обстановка. Ей не нравится ее мачеха.
  — Еще бы она ей нравилась. Стерва, каких поискать. Твердокаменная. Ей Норма тоже не слишком по вкусу.
  — Она ведь болела? Ей, кажется, пришлось лечь в больницу.
  — О ком вы говорите? О Норме?
  — Нет, я говорю о Мэри Рестарик. Я говорю о миссис Рестарик.
  — Да, вроде бы она побывала в клинике. Интересно, зачем. Здорова как лошадь.
  — Стало быть, мисс Рестарик ненавидит мачеху.
  — Ей не всегда удается быть паинькой, то есть Норме. Ну, понимаете, срывается. Девушки всегда ненавидят мачех, я же сказал.
  — И мачехи всегда из-за этого заболевают? И так сильно, что даже ложатся в больницу?
  — На что вы, черт возьми, намекаете?
  — На то, что работа в саду требует много сил. И там не обойдешься без… гербицидов.
  — При чем тут гербициды? Вы что, считаете, что Норма… что она способна… что…
  — Слухи рождаются быстро, — сказал Пуаро, — и вмиг разлетаются по всей округе.
  — Так вам кто-то сказал, будто Норма пыталась отравить свою мачеху? Полная нелепость. Абсурд!
  — Весьма маловероятно, согласен, — сказал Пуаро. — Собственно, никто этого и не утверждал.
  — А-а! Извините. Я не понял. Но… что вы все-таки имели в виду?
  — Дорогой мой юноша, — сказал Пуаро, — имейте в виду: предметом сплетен практически всегда бывает один-единственный человек. Муж.
  — Как? Бедняга Эндрю? По-моему, это уж совсем дичь.
  — Да. Да. Мне тоже это кажется слишком смелым утверждением.
  — Так зачем же вы туда приезжали? Вы ведь сыщик?
  — Да.
  — Ну, так зачем?
  — Совсем не затем, о чем вы думаете, — сказал Пуаро. — Да-да, я приезжал отнюдь не для того, чтобы выяснять, кто кого отравил и отравил ли вообще. Сожалею, но ответить на ваши вопросы я не имею права. Вы, надеюсь, это понимаете?
  — О чем вы?
  — Я приезжал к сэру Родрику Хорсфилду, — многозначительным тоном произнес Пуаро.
  — К старикану? Но он ведь уже в маразме, разве нет?
  — Прежде всего он человек, которому известны многие чрезвычайно важные секретные сведения, — строго сказал Пуаро. — Я вовсе не говорю, что он и сейчас в чем-то задействован, но знает он немало. Во время войны он был причастен ко многому. И сотрудничал с весьма видными персонами… не будем уточнять с кем.
  — Так ведь это когда было!
  — Да-да, эта его деятельность давно в прошлом. Но неужели вы не понимаете, что некоторые сведения и по сей день чрезвычайно ценны?
  — Какие же, например?
  — Да хотя бы лица, — сказал Пуаро. — Сэр Родрик кое-кого может узнать. Лицо или характерный жест, интонацию, походку. Такие вещи люди помнят. Старые люди. Они не помнят то, что случилось на прошлой неделе или, скажем, год назад, но то, что было двадцать лет назад, помнят отлично. И могут вспомнить кого-то, кто не хочет, чтобы его вспоминали. А еще могут рассказать что-то о тех, кто нам интересен, или о каких-то операциях, в которых они тогда участвовали… я говорю вообще, вы понимаете. Короче, я приезжал к нему за сведениями.
  — За сведениями? К этому старикану! К маразматику! И получили их?
  — В целом, я вполне удовлетворен.
  Однако Дэвид не сводил с Пуаро пытливого взгляда.
  — Не могу понять, — сказал он, — кого именно вы навещали: старичка или эту его малышку, а? Хотели узнать, чем она у них там занимается? Мне и самому иногда кажется, что она ведет двойную игру. По-вашему, она поступила на это место, чтобы выжать из старикана кое-какую информацию?
  — Зачем нам с вами ломать над этим голову? Как я понял, она очень старательная и услужливая… как бы ее назвать… секретарша.
  — Помесь сиделки, секретарши, прислуги и дядюшкиной помощницы? Да, для нее сгодится любое из этих определений, верно? Старикан от нее просто млеет, вы заметили?
  — Ничего странного при его обстоятельствах, — чопорно сказал Пуаро.
  — Хотите, скажу, кому она очень не нравится? Нашей красотке Мэри.
  — Возможно, что и сама Мэри Рестарик ей не по душе.
  — А, так вот что вы думаете! — сказал Дэвид. — Что Соне не по душе Мэри Рестарик. А вы, часом, не думаете, что она могла вызнать у садовника, где хранятся гербициды? Пф! — фыркнул он. — Ну ладно, хватит. Все это одно нелепее другого. Спасибо, что подвезли. Пожалуй, я выйду вон там. — Он показал рукой.
  — Ага! Но вы уверены, что хотите выйти? До Лондона еще семь миль.
  — Нет-нет, мне нужно выходить. Всего хорошего, мосье Пуаро.
  — Всего хорошего.
  Дэвид захлопнул дверцу.
  
  
  Миссис Оливер металась по своей гостиной. Она не находила себе места. Час назад она упаковала рукопись, которую считывала после машинки. Теперь предстояло отослать ее издателю, который изнывал от нетерпения и каждые два-три дня звонил и умолял поторопиться.
  — Получайте! — вдруг выпалила миссис Оливер, мысленно рисуя перед собой портрет издателя. — Получайте, надеюсь, вам понравится. А мне вот совсем не нравится. По-моему, дрянь ужасная! Только где уж вам понять, когда я пишу прилично, а когда плохо. И вообще, я вас предупреждала. Я сразу сказала, что это ужасно. А вы мне что ответили? — «О, нет-нет! Не может быть!» — Вот погодите! — мстительно добавила миссис Оливер. — Скоро сами убедитесь, кто из нас прав!
  Она открыла дверь, позвала Эдит, свою горничную, и вручила ей пакет, велев немедленно отнести его на почту. После чего задумчиво пробормотала:
  — А теперь, чем бы мне заняться?
  Она вновь принялась метаться по комнате. «Да, — думала она, — и зачем только я променяла тропических птиц и роскошные джунгли на эти дурацкие вишни! Раньше я себя ощущала кем-то вполне тропическим. Львом, там, тигром, леопардом или гепардом. А кем прикажете чувствовать себя в вишневом саду? Пугалом?»
  Она снова обвела взглядом стены.
  — Или каким-нибудь воробьем, — мрачно добавила она, — Чирикать себе и поклевывать вишни… Жаль, что сейчас не лето. Я бы поела вишен. А что, если…
  Она подошла к телефону. «Сейчас узнаю, сударыня», — произнес голос Джорджа в ответ на ее вопрос. Почти сразу же другой голос сказал:
  — Эркюль Пуаро к вашим услугам, мадам.
  — Где вы пропадали? — спросила миссис Оливер. — Вас весь день не было дома. Ездили посмотреть на Рестариков? Верно? Видели сэра Родрика? Нашли что-нибудь?
  — Ничего, — ответил Эркюль Пуаро.
  — Какая досада, ничего интересного! — сказала миссис Оливер.
  — Разве? По-моему, напротив. Лично меня это очень заинтересовало.
  — Заинтересовало? Но почему?
  — Потому, — сказал Пуаро, — что тут могут быть только два объяснения: либо находить было нечего, а это, позвольте вам заметить, не согласуется с фактами, либо там что-то очень искусно скрывают. Последнее же, согласитесь, очень даже интересно. Миссис Рестарик, кстати, понятия не имеет о том, что ее падчерица исчезла.
  — То есть, вы полагаете, она к этому никакого отношения не имеет?
  — По-видимому. Между прочим, я познакомился и с пресловутым молодым человеком.
  — С сомнительным молодым человеком, который не нравится ее родичам?
  — Совершенно верно.
  — Так он что, действительно сомнительный?
  — С чьей точки зрения?
  — Ну естественно, не с точки зрения самой девицы.
  — Та девица, которая приходила ко мне, пришла бы от него в восторг, не сомневаюсь.
  — И что, он очень противный?
  — Напротив, очень красивый.
  — Очень красивый? — переспросила миссис Оливер. — Не люблю приторных красавчиков.
  — Зато девушки их любят, — сказал Пуаро.
  — Вы совершенно правы. Им нравятся именно такие — смазливые мордашки. Ничего общего с истинно мужской красотой, или элегантностью, или хотя бы аккуратностью. Нет, им подавай каких-нибудь ряженых, которые выглядят как комические актеры времен Реставрации1621. Либо волосатых грязнуль, ничем не отличающихся от бродяг, подрядившихся выполнять самую черную работу.
  — Как я понял, он тоже не знает, где сейчас его подружка…
  — Или делает вид.
  — Возможно. Но зачем же он приезжал туда? Зачем заходил в дом? Причем с черного хода, чтобы его никто не видел. Опять-таки — зачем? По какой причине? Искал Норму? Или какую-то вещь?
  — Так вы считаете, что он искал какую-то вещь?
  — Да, причем в спальне у Нормы.
  — Откуда вы знаете? Вы что, его там видели?
  — Нет. Видел только, как он спускался с лестницы, но в комнате Нормы я обнаружил кусочек глины, который вполне мог остаться после его посещения. Не исключено, что она сама попросила его привезти ей что-то. Да мало ли что… Между прочим, в доме есть еще одна девушка — очень хорошенькая, кстати. Он мог приехать к ней. Да, тут много всяких вариантов.
  — Что вы намерены делать теперь? — с надеждой спросила миссис Оливер.
  — Ничего, — ответил Пуаро.
  — Опять это ваше нудное «ничего»! — с досадой воскликнула миссис Оливер.
  — Сначала я должен получить кое-какие сведения. Хотя не исключено, что те, кому я это поручил, не сумеют их добыть.
  — Но разве вы ничего не предпримете?
  — Только когда сочту это возможным, — ответил Пуаро.
  — Ну а я буду действовать не откладывая, — заявила миссис Оливер.
  — Прошу вас, будьте очень осторожны! — воскликнул он умоляюще.
  — Какая чепуха! Ну что может со мной случиться?
  — Когда речь идет об убийстве, случиться может что угодно. Это говорю вам я. Я, Эркюль Пуаро.
  Глава 6
  Мистер Гоби съежился в кресле. Он был настолько мал ростом и настолько невзрачен, что его не сразу можно было заметить.
  Рассказывая, он не сводил глаз с когтистой лапы, завершавшей ножку антикварного столика. Это было свойственно ему: смотреть куда угодно, только не на своего собеседника.
  — Хорошо, что вам удалось узнать фамилии, мистер Пуаро, — бубнил он. — Не то много времени ушло бы впустую, сами понимаете. Ну а так, главные факты я собрал, ну и заодно кое-какие сплетни… Это всегда полезно. Начну с Бородин-Меншенс, так?
  Пуаро вежливо наклонил голову.
  — Там полно швейцаров, — сообщил мистер Гоби часам на каминной полке. — Начал я так: напустил на них парочку своих молодцов — по очереди. Дорого, но себя оправдывает. Не хотел, чтобы кто-то один занимался расспросами. Могли почуять что-то не то! Называть полностью или инициалами?
  — В этих стенах вы можете называть любые имена, — сказал Пуаро.
  — О мисс Клодии Риис-Холленд отзываются как об очень порядочной барышне. Отец — член парламента. С большим прицелом. Не упускает случая показаться на публике. Она его единственный ребенок. Работает секретаршей. Серьезная девушка. Ни оргий, ни алкоголя, ни битников. Делит квартиру еще с двумя. Вторая работает в Уэддербернской галерее на Бонд-стрит. При искусстве состоит. Водится с челсийской компанией. Часто в разъездах — организует выставки и всякое такое. Третья — ваша. Поселилась с ними недавно. По общему мнению — немного не в себе. Не все дома. Но это по слухам. А конкретно ничего. Один швейцар любитель поболтать. Поставьте ему рюмку-другую, и он вам все как на духу выложит! Кто пьет, кто колется, кто увиливает от подоходного налога, а кто держит наличность за бачком. Конечно, всему верить не стоит. Однако он упомянул про револьверный выстрел однажды вечером.
  — Револьверный выстрел? Кого-то ранило?
  — Касательно этого есть сомнения. Он рассказал, что как-то поздно вечером услышал выстрел, выскочил и видит: стоит эта девушка — которая ваша — с револьвером в руке. И вид у нее какой-то одурманенный. И тут прибегает одна из двух других, а вернее, они обе. И мисс Кэри (та, что при искусстве) говорит: «Норма, что ты наделала?» А мисс Риис-Холленд прямо-таки на нее прикрикнула: «Фрэнсис, замолчи! Не будь дурой!» И забирает у вашей револьвер. Говорит: «Дай мне!» — и засовывает к себе в сумочку, а потом видит Микки, ну, этого швейцара, подходит к нему и спрашивает вроде бы эдак шутливо: «Вы не слишком напугались?» А Микки отвечает, что у него прямо-таки сердце оборвалось, и она говорит: «Не беспокойтесь. По правде сказать, мы даже не думали, что эта штука заряжена. Просто баловались». И еще она говорит: «Ну, а если вас кто-нибудь станет расспрашивать, скажите, что все в порядке». И потом, обернувшись к ней: «Идем, Норма!» Берет ее под руку и уводит к лифту, и все трое уезжают к себе наверх. Но Микки все-таки не очень им поверил, насчет того, что просто баловались. Тут же вышел во двор и хорошенько все осмотрел.
  Мистер Гоби опустил глаза и начал читать из своего блокнотика:
  — «И что вы думаете, я кое-что нашел, честное слово! Мокрые пятна нашел, честное слово. Где кровь капала. Я даже пальцем потрогал. Не иначе, думаю, кого-то подстрелили. Мужчину какого-то, когда он убегал… Я поднялся на их этаж и спрашиваю, можно мне поговорить с мисс Холленд, и с ходу ей говорю: „Сдается мне, будто там кого-то подстрелили, мисс. Во дворе чья-то кровь накапана“. А она: „Да не может быть, — говорит. — Какой ужас, — говорит. — Скорее всего, это голубя кто-то поймал“. И еще сказала: „Мне очень жаль, что вы так беспокоились. Выбросьте все из головы“, — говорит. И сует мне пятифунтовую бумажку. Целых пять фунтов, честное слово! Ну мне что — я, конечно, после этого молчок».
  После второй порции виски он еще кое-что выложил:
  «Хотите знать мое мнение, так это она пальнула в проходимца, который к ней шляется. По-моему, они сцепились, и она постаралась его пристрелить. Вот что я думаю. Ну да молчание — золото, вот я и помалкиваю. Спроси меня кто-нибудь, так я скажу, что понятия не имею, о чем они».
  Мистер Гоби умолк.
  — Любопытно! — сказал Пуаро.
  — Так-то оно так, но ведь все это может быть сплошным враньем. Больше никто вроде бы ничего про это не знает. Про что поговаривают, так это про шайку малолетних хулиганов — дескать, забрались ночью во двор и устроили драку. С поножовщиной.
  — Ах, так! — сказал Пуаро. — Вот вам еще одна возможная причина капель крови во дворе.
  — Девушка действительно могла поскандалить со своим дружком, пригрозила пристрелить его. Микки услышал. А в этот момент в чьей-то машине выхлопная труба бабахнула. Вот у малого все и перепуталось.
  — Да, — сказал Пуаро и вздохнул, — и такое возможно. Мистер Гоби перевернул страницу своей записной книжки и поискал глазами очередного наперсника. Теперь его выбор пал на электрокамин.
  — «Джошуа Рестарик лимитед». Семейная фирма. Существует более ста лет. В Сити на хорошем счету. Солидная, надежная. Никаких рискованных операций. Основана Джошуа Рестариком в тысяча восемьсот пятидесятом. После Первой мировой войны большие капиталовложения за границей. Главным образом в Южной Африке и в Австралии. Саймон и Эндрю Рестарики — последние в роду. Саймон, старший брат, умер около года назад. Потомства не оставил. Жена умерла за несколько лет до него. Эндрю Рестарику никогда на месте не сиделось. В делах ни малейшего прилежания, хотя все говорят, что был очень способным. В конце концов сбежал с какой-то женщиной, бросив жену и пятилетнюю дочь. Уехал в Южную Африку, побывал в Кении и еще в нескольких странах. Развода оформлено не было. Его жена умерла два года назад. Перед смертью долго болела. А он много путешествовал и везде вроде бы умудрялся делать деньги. Концессии» на полезные ископаемые. За что бы ни брался, все приносило прибыль. После смерти брата, видимо, решил, что пора остепениться. Женился во второй раз и — видно, совесть проснулась — вернулся, чтобы дочь не жила сиротой. Сейчас они живут у его дяди, сэра Родрика Хорсфилда. Но временно. Его супруга ищет подходящий дом по всему Лондону. За любую цену. В деньгах они купаются. Пуаро вздохнул.
  — Да, я знаю, — сказал он. — Судя по вашим сведениям, это семейство весьма удачливое. У всех есть деньги. Все выходцы из почтенных семей и пользуются всеобщим уважением. Именитые родственники. Прекрасная репутация в деловых кругах. И лишь одна туча в ясном небе. Девушка, у которой «не все дома», девушка, которая завела сомнительного дружка, неоднократно получавшего условные сроки. Девушка, которая, вполне возможно, пыталась отравить свою мачеху и либо страдает галлюцинациями, либо совершила преступление! Нет, она решительно не вписывается в благостную картину, которую вы мне только что нарисовали.
  Мистер Гоби скорбно покачал головой и сказал неопределенно:
  — Во всякой семье есть кто-то…
  — Нынешняя миссис Рестарик еще совсем молода. Полагаю, бежал он не с ней?
  — Нет-нет. То его увлечение тянулось недолго. Судя по всему, редкостная была мерзавка, и к тому же еще и скандалистка. Надо было быть последним дураком, чтобы с ней связаться. — Мистер Гоби закрыл записную книжку и вопросительно взглянул на Пуаро, — Еще что-нибудь от меня требуется?
  — Да. Мне хотелось бы побольше узнать про, покойную миссис Эндрю Рестарик. Она долго болела и постоянно лечилась в больницах. В каких больницах? Психиатрических?
  — Вас понял, мистер Пуаро.
  — И не было ли в роду душевных болезней. С обеих сторон.
  Концессия — договор, заключаемый государством с частным предпринимателем или иностранной фирмой на эксплуатацию земельных и других угодий и полезных ископаемых.
  — Проверим, мистер Пуаро. — Мистер Гоби встал. — Ну, так я пойду, сэр. Доброй ночи.
  После ухода мистера Гоби Пуаро некоторое время сидел задумавшись. Несколько раз он поднимал брови: что, если?.. Да, что, если…
  Он спешно набрал номер миссис Оливер:
  — Я уже предупреждал вас, чтобы вы были осторожны. Так вот я повторяю: осторожность прежде всего.
  — Это в каком смысле? — спросила миссис Оливер.
  — В том смысле, что вам может грозить опасность. Как всякому, кто вздумает лезть туда, куда его не просят. В воздухе пахнет убийством, и я не хочу, чтобы вы стали жертвой.
  — А вы получили сведения, о которых говорили?
  — Да, — сказал Пуаро, — кое-какие получил. Правда, пока на уровне сплетен, но, видимо, в Бородин-Меншенс все-таки что-то произошло.
  — А почему вы так решили?
  — Кровь во дворе, — ответил Пуаро.
  — Неужели? — воскликнула миссис Оливер. — Прямо-таки заглавие старомодного детективного романа. «Пятно на лестнице». Теперь ведь приходится придумывать что-нибудь вроде «Она призывала смерть».
  — Возможно, никакой крови во дворе не было. Возможно, это плод слишком живого воображения швейцара-ирландца.
  — Скорее всего кто-то разлил молоко, — заметила миссис Оливер. — Как он мог разглядеть в темноте? Но что все-таки произошло?
  Пуаро не стал отвечать, а продолжил свои рассуждения:
  — Моя посетительница сказала, что, «кажется, совершила убийство». Может, это как раз то самое убийство?
  — Вы думаете, она кого-то застрелила?
  — Можно предположить, что она в кого-то стреляла, но — только слегка задела. В результате — несколько капель крови и никакого трупа.
  — Ах, — вздохнула миссис Оливер, — ваше предположение не слишком убедительно! Ведь если бы этот кто-то убежал, вам разве показалось бы, что вы его убили?
  — C'est difficile1622, — сказал Пуаро и повесил трубку.
  
  
  — Я уже немного беспокоюсь, — сказала Клодия Риис-Холленд.
  Она налила себе еще кофе из кофеварки. Фрэнсис Кэри широко зевнула. Они завтракали на кухоньке своей квартиры. Клодия была уже одета и готова к выходу. Фрэнсис еще не сняла пижаму, только накинула поверх нее халат. Нерасчесанные черные волосы падали как им заблагорассудится, закрывая один глаз.
  — Из-за Нормы, — продолжала Клодия. Фрэнсис опять зевнула.
  — С какой стати? Рано или поздно она позвонит или просто вернется.
  — Ты думаешь? Знаешь, Фрэн, мне как-то не по себе: что, если…
  — Не понимаю, почему ты нервничаешь, — сказала Фрэнсис, налила себе еще кофе и не слишком охотно отхлебнула его. — В конце концов, мы за нее не отвечаем, верно? И вообще, мы совсем не обязаны приглядывать за ней, кормить ее с ложечки и все прочее. Она просто квартирует с нами. Ты ей, что ли, мамочка? Нет, я беспокоиться не стану.
  — Ты, конечно, не станешь. Ты ведь никогда ни из-за чего не беспокоишься. Только мое положение немножко не такое, как у тебя.
  — Что значит не такое? Из-за того, что квартиру снимаешь ты?
  — Не только.
  Фрэнсис в третий раз зевнула так, что у нее затрещало за ушами.
  — Вчера я легла уж не знаю когда. На вечеринке у Бэзила. Жутко себя чувствую. Ну, авось черный кофе поможет. Налей себе еще, пока я весь не выпила. Бэзил не успокоился, пока мы не попробовали новые таблетки — «Изумрудные грезы». Только, по-моему, все это чепуха, и совсем не стоит травить себя подобной дрянью.
  — Смотри, опоздаешь в свою галерею.
  — А, ладно. Обойдутся. Никто и не заметит. Вчера на вечеринке видела Дэвида, — добавила она. — Разодет в пух и, прах и, нужно сказать, выглядит очень даже ничего.
  — Неужели и ты не устояла, Фрэн? Он же порочный тип.
  — Да, я знаю, ты так считаешь. Ты ведь у нас пай-девочка, Клодия.
  — Вовсе нет. Но твои дружки-художники мне не слишком нравятся. Пробуют наркотик за наркотиком и либо валяются без сознания, либо готовы лезть в драку с поводом и без повода.
  — Я ведь не наркоманка, дорогуша, — сказала Фрэнсис, посмеиваясь. — Мне просто интересно на себе попробовать, что это такое. И многие из моих дружков вовсе не так уж плохи. Дэвид пишет по-настоящему, когда хочет. Поверь мне.
  — Только по-настоящему он хочет очень редко, так ведь?
  — Ты все время точишь на него нож, Клодия. Тебе очень не нравится, что он приходит сюда к Норме. Да, кстати, о ножах…
  — Ну? Что о ножах?
  — Просто не знаю, — медленно произнесла Фрэнсис, — говорить тебе или нет.
  Клодия взглянула на часики.
  — Сейчас нет времени. Скажешь вечером, если надумаешь. И вообще, мне не до того. — Она вздохнула. — Просто не знаю, как быть.
  — Ты о Норме?
  — Да. Может, все-таки сообщить ее родителям, что мы не знаем, где она.
  — Это было бы очень не по-товарищески. Бедная Норма, почему ей нельзя сбежать куда-то, если у нее есть такое желание?
  — Но ведь Норма не совсем… — Клодия умолкла.
  — Да, действительно не совсем. Non compos mentis.1623 Ты ведь об этом. В эту ее жуткую контору ты звонила? «Домашние птички», так, кажется, она называется? Ах да, конечно, звонила. У меня совсем из головы выпало.
  — Так где же она? — жестко спросила Клодия. — Дэвид вчера ничего не говорил?
  — Дэвид, похоже, ничего не знает. И вообще, Клодия, какое это имеет значение?
  — Для меня имеет, — сказала Клодия, — потому что мой шеф приходится ей отцом. Если с ней что-нибудь случится, у меня обязательно спросят, почему я не сочла нужным сообщить, что она не вернулась домой.
  — Да, пожалуй, они могут тебе предъявить претензии.
  И все-таки с какой, собственно, стати Норма должна докладывать нам, что она куда-то собралась на пару дней? Или даже на пару ночей? Ведь она же здесь не в гостях. Разве тебе кто-то поручал ее опекать?
  — Нет, но мистер Рестарик счел нужным упомянуть, как он рад, что она живет тут с нами.
  — А потому ты должна бежать и ябедничать на нее всякий раз, когда она куда-нибудь исчезнет без позволения? Наверняка влюбилась по уши в кого-то нового.
  — По уши она влюблена в Дэвида, — сказала Клодия. — А может, она вообще прячется у него в квартире?
  — Глупости. Ты же знаешь, у него к ней ничего серьезного.
  — Тешишь себя надеждой? — заметила Клодия. — Ты ведь к Дэвиду сама неравнодушна.
  — Вовсе нет! — возразила Фрэнсис резко. — Ничего подобного.
  — Нет, похоже, Дэвида она крепко зацепила, — сказала Клодия. — Иначе бы он ее не искал, не стал бы сюда заходить.
  — А ты быстренько его выпроводила, — сказала Фрэнсис. — Я-то думаю, — добавила она, вставая и разглядывая свое лицо в кухонном зеркальце, куда более безжалостном, чем освещенное теплым электрическим светом зеркало в ванной, — что на самом-то деле он приходил ко мне.
  — Нет, ты просто идиотка! Он же спрашивал про Норму.
  — Она чокнутая, — отрезала Фрэнсис.
  — Иногда и мне так кажется.
  — Тебе кажется, а я знаю. Сейчас я тебе кое-что скажу. Тебе надо это знать. На той неделе у меня лопнула бретелька бюстгальтера, а я жутко опаздывала. Я знаю, ты не любить, когда в твоих вещах роются…
  — Страшно не люблю, — вставила Клодия.
  — …А Норма ничего против не имеет или просто не замечает. Ну я пошла к ней, стала рыться в ящике с бельем и… нашла это. Ну то есть нож.
  — Нож! — изумилась Клодия. — Какой еще нож?
  — Помнишь, во дворе у нас была драка? Хулиганы что-то не поделили, ну и пошло-поехало: ножи с пружинными лезвиями и все, что у них полагается? А Норма тогда вернулась сразу же после их разборки.
  — Да-да. Я помню.
  — Так вот одного из ребят пырнули — мне один репортер рассказывал, — и он сбежал. А ножичек у Нормы в ящике тоже с таким лезвием. И на нем пятно. Жутко похоже на запекшуюся кровь.
  — Фрэнсис, у тебя слишком пылкое воображение.
  — Возможно, но только я уверена, что нож тот самый. И почему он спрятан у Нормы в ящике, хотела бы я знать?
  — Наверное она его подобрала.
  — В качестве сувенира? А почему же тогда она его спрятала и ничего нам не сказала?
  — А ты-то что с ним сделала?
  — Положила… положила назад, — чуть помедлив, произнесла Фрэнсис. — А что еще мне было делать? И все думала, сказать тебе или нет. Так вот… вчера я опять заглянула в ящик и не нашла его, Клодия. Ножа там нет, словно и не было.
  — Ты думаешь, она присылала за ним Дэвида?
  — А что, вполне могла… Знаешь, Клодия, я теперь буду на ночь запирать свою дверь.
  Глава 7
  Миссис Оливер проснулась — и приуныла. Грядущий день не сулил решительно ничего интересного. Рукопись была отправлена, и можно было в полной мере насладиться чувством исполненного долга. Работа завершена окончательно. Теперь следовало расслабиться, искать развлечений, всячески радоваться жизни, пока в ней снова не проснется потребность творить. Она бесцельно бродила по квартире, трогала то одну, то другую вещь, переставляла их с места на место. Заглядывала в ящики бюро, вновь убеждаясь, что надо бы ответить на многие и многие письма. Но она еще не успела опомниться от нудной вычитки рукописи, чтобы браться теперь за выполнение очередной скучной обязанности. Ей же хотелось чего-нибудь интересного. Ей хотелось… чего, собственно, ей хотелось?
  Она вспомнила свой последний разговор с Эркюлем Пуаро и его настойчивое предупреждение. Чушь! Почему бы ей не подключиться к решению этой загадки. В конце концов, она имеет к этой истории не меньшее отношение, чем Пуаро. А ее именитый друг пусть сидит в кресле, складывает кончики пальцев и запускает на полную мощность серые клеточки своего мозга, пока его тело наслаждается комфортом в четырех стенах. Но ей, Ариадне Оливер, это не подходит. Нет, она непременно возьмется за дело сама. Разузнает побольше про эту таинственную девушку. Где сейчас может быть Норма Рестарик? Чем занимается? И что еще она, Ариадна Оливер, может выяснить про нее?
  Миссис Оливер рыскала по квартире, погружаясь во все большее уныние. Что же, в самом деле, предпринять? Она никак не могла прийти к окончательному решению. Отправиться куда-нибудь в поисках информации? В Лонг-Бей-синг? Но Пуаро уже побывал там и конечно же выяснил все, что было можно. Да и под каким предлогом она могла бы проникнуть в дом сэра Родрика Хорсфилда?
  Разве что еще разок навестить Бородин-Меншенс? Вдруг там удастся раскопать что-то еще? Для такого визита конечно же нужен убедительный повод, но, с другой стороны, только там есть надежда узнать что-нибудь новое. Который час? Десять утра. А почему бы и нет?..
  Повод она состряпала по дороге. Не слишком оригинальный. По правде говоря, миссис Оливер предпочла бы что-нибудь поэкзотичнее, но, после небольших колебаний решила, что, пожалуй, будет благоразумнее не выходить из границ будничности. Она добралась до величественных, хотя и угрюмых корпусов Бородин-Меншенс и медленно обошла двор, внимательно оглядываясь.
  Швейцар беседовал с водителем мебельного фургона. Молочник, толкая перед собой тележку с бутылками, остановился перед грузовым лифтом возле миссис Оливер. Он позвякивал бутылками и бодро насвистывал, а миссис Оливер рассеянно смотрела на мебельный фургон.
  — Номер семьдесят шестой съезжает, — объяснил молочник, видимо решив, что миссис Оливер интересует, за кем приехал фургон, и, ухватив ящик с бутылками, перенес его в лифт. — Хотя она, так сказать, уже съехала, — добавил он, вновь направляясь к тележке. Похоже, молочник был весельчаком. Он ткнул большим пальцем вверх. — Выбросилась из окна — с седьмого этажа — всего неделю назад. В пять утра. Время какое смешное выбрала.
  Миссис Оливер ничего смешного тут не нашла.
  — Но почему?
  — Почему выбросилась? Никто не знает. Нарушение психического равновесия или что-то такое.
  — Она была… молодой?
  — Не-а. Грымза старая. Пятьдесят, не меньше. Двое грузчиков засовывали в фургон комод красного дерева. Он накренился, два ящика вывалились на землю. Лист бумаги спланировал в сторону миссис Оливер, и она поймала его на лету.
  — Эй, Чарли, смотри не переломай всего! — назидательно крикнул веселый молочник и скрылся в лифте со своими бутылками.
  Грузчики сердито пререкались. Миссис Оливер протянула им листок, но они только отмахнулись.
  Миссис Оливер решилась войти в подъезд и через минуту уже стояла перед дверью с номером 67. Изнутри донесся металлический звук, и секунду спустя дверь открыла пожилая женщина со шваброй в руке.
  — О! — сказала миссис Оливер, употребив свое излюбленное междометие. — Доброе утро. Я… э… кто-нибудь дома?
  — Боюсь, что нет, сударыня. Их никого нет. На работу ушли.
  — Да, конечно… Дело в том, что я, когда была тут в последний раз, оставила записную книжку. Такая досада… Наверное, где-нибудь в гостиной.
  — Ничего такого я вроде бы не подбирала. Или просто не обратила внимания — не знала, что она не хозяйская. Вы не зайдете? — Она гостеприимно распахнула дверь, поставила в угол швабру, которой терла пол на кухне, и проводила миссис Оливер в гостиную.
  — А-а! — бодрым голосом протянула миссис Оливер, вознамерившись непременно завязать дружеские отношения. — Вот книга, которую я оставила для мисс Рестарик, для мисс Нормы. Она уже вернулась в Лондон?
  — По-моему, она тут сейчас не живет. Кровать как стоит застеленная, так и стоит. Может, еще гостит у своих в деревне. Она в ту пятницу к ним собиралась.
  — Наверное, так оно и есть, — согласилась миссис Оливер. — А эта книга, знаете ли, один из моих детективов.
  Это сообщение не вызвало у уборщицы ни малейшего интереса.
  — Я сидела вот тут, — продолжала миссис Оливер, похлопывая по спинке кресла. — То есть так мне кажется. А потом подошла к окну, а потом, если не ошибаюсь, села на диван.
  Она просунула ладонь между сиденьем и спинкой. Уборщица любезно принялась шарить между диванными подушками.
  — Вы представить себе не можете, какой это ужас — потерять записную книжку, — жалобно произнесла миссис Оливер. — Там ведь записано, с кем мне нужно встретиться, когда и где. Я точно помню, что сегодня у меня ленч — с кем-то очень важным. А вот с кем и где, понятия не имею. Или завтра? Но в таком случае сегодня — с кем-то совсем не важным. О Боже!
  — Да, сударыня, такая незадача, — с сочувствием сказала уборщица, — не повезло.
  — А квартиры тут очень симпатичные, — заметила миссис Оливер, осматриваясь.
  — Больно высоко.
  — Зато вид прекрасный, верно?
  — Так-то так, но если окна на восток выходят, зимой ветром их насквозь продувает. Рамы-то металлические. Некоторые вторые рамы вставляют. Нет уж, зимой в такой квартире я бы жить не хотела! Ничего лучше первого этажа нет. Особенно когда у тебя дети. Куда удобнее. Коляски там и прочее. Нет, я всегда за первый этаж. А если пожар? Опять оно сподручней.
  — Да, конечно, пожар на верхних этажах — это вдвойне ужасно, — согласилась миссис Оливер. — Но тут ведь, наверное, есть запасные выходы?
  — Так разве ж до них доберешься! Я пожаров до смерти боюсь. С самого детства. Ну, и очень они дорогие, квартиры эти то есть. Вы не поверите, сколько за них дерут! Вот почему мисс Холленд подселила к себе еще двоих.
  — Да-да. По-моему, я с ними обеими знакома. Мисс Кэри — художница, так ведь?
  — Работает в картинной галерее. Только не очень-то надрывается. Немножко сама рисует: коровы там, деревья всякие, только вот, если бы она сама не говорила, нипочем не разобрать, что это такое. И неряха порядочная. В каком виде у нее комната! Вы не поверите! А вот у мисс Холленд всегда все в порядке, все аккуратно. Одно время она была секретаршей в Угольном управлении, а теперь секретарша в Сити. Говорит, это ей больше по вкусу. Она личная секретарша у очень богатого джентльмена, совсем недавно приехал из Южной Африки, в общем, откуда-то оттуда. Он отец мисс Нормы и попросил мисс Холленд взять ее в жилицы. Предыдущая-то барышня переехала, потому что вышла замуж. Вот она и обмолвилась, что подыскивает кого-нибудь на ее комнату. При нем. Ну, ей, понятно, неудобно было отказаться, так ведь? Раз он ее хозяин.
  — А она хотела бы отказаться?
  Уборщица хмыкнула.
  — Уж наверное, если бы заранее знала.
  — Что знала?
  Вопрос был слишком уж прямолинейным, и уборщица замялась:
  — Не люблю я этого, в чужие дела нос совать. Но миссис Оливер продолжала смотреть на нее с таким кротким любопытством, что миссис Швабра не устояла.
  — Ну, не то чтобы она какая-нибудь не такая. Ветер в голове, так они, нынешние, все такие. Но только, по-моему, ей бы доктору показаться. Бывает, она как будто толком не понимает, где она и что делает. Даже жуть берет. И вид у нее прямо как у мужниного племянника после припадка (а припадки у него страшные, вы не поверите!). Только за ней я никаких припадков не замечала. Может, г; внимает что, у них это в ходу.
  — Кажется, есть какой-то молодой человек, которого ее родители не одобряют?
  — Я тоже слышала. Он сюда раза два к ней приходил, правда, я-то его не видела. Из этих, из длинноволосых, говорят. Мисс Холленд он не нравится, только чего вы хотите? Девушки нынче все по-своему вытворяют.
  — Из-за нынешних девушек иногда просто в ужас приходишь, — сказала миссис Оливер, стараясь придать себе солидный и ответственный вид. — Плохо их воспитывали, вот что я скажу. Боюсь, что так. Боюсь. Девушкам вроде Нормы лучше бы оставаться дома, а не переезжать в Лондон, чтобы жить одной и работать в бюро интерьеров.
  — Дома ей не нравится.
  — Неужели?
  — Мачеха у нее. А девушки с мачехами редко уживаются. Мачеха, как я слышала, делала для нее, что могла: старалась привести ее в себя, старалась не допускать в дом этих ряженых молодчиков, ну, и еще всякое. Она знает, что, коли свяжется девушка вот с таким, дело кончится бедой. Иногда… (голос уборщицы обрел торжественность)… иногда я Бога благодарю, что дочку он мне так и не послал.
  — У вас есть сыновья?
  — Двое мальчиков. Один в школе, и у него там все хорошо, а другой в типографии, и у него тоже все хорошо. Да, неплохие они оба. Хотя, что говорить, и с мальчишками забот хватает. Только с девчонками, по-моему, их больше. Так вот и кажется, что надо бы их в чувство привести, помочь им.
  — Да, — задумчиво произнесла миссис Оливер, — действительно.
  Она заметила, что уборщице не терпится вернуться к уборке.
  — Жаль, что книжечка моя не нашлась, — сказала она. — Но, во всяком случае, большое спасибо и извините, что отняла у вас столько времени.
  — Ну да, может, она все-таки отыщется, — сочувственно ответила ее собеседница.
  Миссис Оливер вышла из квартиры, прикидывая, что ей следует предпринять дальше. На самое ближайшее время она так ничего и не смогла придумать, зато у нее уже складывался план на завтра.
  Вернувшись домой, миссис Оливер с важностью достала записную книжку и занесла в нее всякие разности под заголовком «Установленные мною факты». В целом фактов набралось негусто, но миссис Оливер, верная своему призванию, сумела извлечь из них все возможное и даже больше. Пожалуй, наиболее многообещающим был тот факт, что Клодия Риис-Холленд служила у отца Нормы. Этого она не знала и была убеждена, что Пуаро тоже пребывает в неведении. Она совсем уж собралась позвонить ему и сообщить, что ей удалось узнать, но передумала из-за своего плана на завтра. По правде говоря, миссис Оливер чувствовала себя не столько автором детективных романов, сколько идущей по следу усердной ищейкой — нос прижат к земле, ноздри чутко ловят воздух, и завтра утром… Вот завтра утром и увидим!
  В строгом соответствии со своим планом миссис Оливер встала рано, откушала две чашки чаю с яйцом всмятку и отправилась выполнять возложенную на себя миссию. Вскоре она вновь была рядом с Бородин-Меншенс, но во двор не вошла, побоявшись, что ее уже там приметили. Стоя чуть поодаль то от одного входа в дом, то от другого, она впивалась взглядом в жильцов, выходивших под утреннюю изморось, тут же торопливо припускавших рысью.
  По большей части это были девушки и выглядели они на удивление одинаковыми. До чего же странными кажутся люди, когда они вот так деловито выходят из этих огромных домов — вылитых муравейников, решила миссис Оливер. «Но что мы знаем о муравейниках?» — спросила она себя. Ковырнешь его ногой или палкой, и начинается словно бы бессмысленная суета. Муравьи мечутся, таща травинки, движутся целыми потоками. Хлопочут, стараются изо всех сил, но впечатление такое, будто они бесцельно кружат, хотя на самом деле они, наверное, прекрасно знают, что делают — не хуже всех этих людей. Вот, скажем, мужчина, который проскочил мимо нее, что-то бормоча себе под нос. «Хотела бы я знать, что тебя тревожит!» — подумала миссис Оливер. Она еще раз прошлась по тротуару и внезапно попятилась. Из подъезда энергичной деловой походкой вышла Клодия Риис-Холленд, как всегда подтянутая и элегантная. Миссис Оливер поспешно отвернулась, опасаясь быть узнанной. Выждав, когда Клодия отойдет на достаточное расстояние, она быстро ринулась за ней следом.
  На углу Клодия Риис-Холленд свернула вправо на магистраль, дошла до автобусной остановки и там остановилась. Миссис Оливер, продолжавшая ее преследовать, всполошилась. А что, если Клодия обернется, увидит ее, узнает? Миссис Оливер не придумала ничего лучшего, как несколько раз хлопнуть себя по носу, бесшумно, но чувствительно. Впрочем, Клодия Риис-Холленд была полностью поглощена своими мыслями. Она не удостоила ни единым взглядом никого из стоявших на остановке. Миссис Оливер тоже встала в очередь, оказавшись четвертой за ней. Наконец подошел нужный автобус, и все разом рванулись к дверце. Клодия немедленно поднялась наверх. Миссис Оливер удалось сесть внизу возле двери, хотя не слишком удачно — третьей на сиденье. Когда подошел кондуктор, миссис Оливер, не скупясь, вложила ему в руку полтора шиллинга. Ведь она понятия не имела ни о маршруте автобуса, ни о расстоянии до «одного из этих новых домин возле Святого Павла»1624, как не слишком вразумительно выразилась уборщица. Когда впереди наконец замаячил осененный веками купол, миссис Оливер была начеку и в полной готовности. «Вот сейчас, сейчас!» — думала она, внимательно вглядываясь в выходящих из автобуса. А-а, вот и Клодия — элегантная, представительная в своем строгом дорогом костюме. Миссис Оливер, пропустив вперед себя несколько человек, тоже сошла и последовала за ней на точно рассчитанном расстоянии.
  «Ну и ну! — подумала миссис Оливер. — Я иду по следу! Прямо как мои персонажи. И получается это у меня весьма недурно: ведь она ничего не заметила».
  Клодия Риис-Холленд действительно, казалось, была поглощена своими мыслями. «По виду очень энергичная и практичная девушка, — в который раз заметила про себя миссис Оливер. — Если бы я вознамерилась вычислить убийцу — практичного, деловитого убийцу, я подумала бы на кого-нибудь вроде нее».
  К ее несчастью, пока еще никто не был убит — если, конечно, Норма и в самом деле никого не убила.
  Этот район Лондона за последние годы сильно пострадал — впрочем, кому-то покажется, что и выиграл — из-за новостроек. К небу тянулись гигантские небоскребы, по мнению миссис Оливер, удивительно уродливые, точно поставленные стоймя спичечные коробки.
  Клодия вошла в подъезд. «Вот теперь я все узнаю точно», — подумала миссис Оливер, следуя за ней. Целых четыре лифта с бешеной скоростью сновали вверх и вниз. «Можно и не попасть в нужный!» — встревожилась миссис Оливер. Однако лифты были огромными, и, в последнюю секунду юркнув в тот, в который вошла Клодия, миссис Оливер спряталась от нее за широкими мужскими спинами. Клодия вышла на пятом этаже и пошла по коридору. Миссис Оливер, поднявшись на цыпочки, заметила, в какую дверь она свернула. В четвертую от конца коридора. Через некоторое время миссис Оливер подкралась к этой двери и прочла надпись на табличке; «Джошуа Рестарик лимитед».
  Совершив все эти сложные манипуляции, миссис Оливер почувствовала некоторую растерянность. Она выяснила, где находится контора отца Нормы, в которой работала Клодия, ну и что? Какой толк от этого открытия? Скорее всего — ни малейшего. Несколько раздосадованная, миссис Оливер выждала несколько минут, прохаживаясь из конца в конец коридора и поглядывая на дверь «Джошуа Рестарик». Не войдет ли туда кто-нибудь представляющий хоть какой-то интерес. Вошли две-три девушки, но ничего особенного они собой не представляли. Миссис Оливер спустилась в лифте и, заметно упав духом, вышла из подъезда. Она решительно не знала, что предпринять дальше, и, бредя по улице, уже подумывала зайти в собор Святого Павла.
  «Можно взобраться на галерею Шепота и пошептать, — думала миссис Оливер. — Интересно, подошла бы галерея Шепота для убийства?» «Нет, — решила она. — Отдает кощунством. Что-то не совсем пристойное». Она задумчиво направилась к театру «Русалка», который, пожалуй, в этом смысле был гораздо более перспективным.
  Затем повернула обратно — в сторону комплекса новых зданий. И тут, ощутив потребность в более плотном завтраке, чем чай и яйцо всмятку, зашла в скромное кафе, где было довольно много народу: в этот час люди либо поздно завтракали, либо перекусывали, не дождавшись одиннадцати. Миссис Оливер, рассеянно высматривая место, вдруг ахнула: за столиком у стены сидела Норма, а напротив нее — молодой человек с пышными каштановыми локонами чуть не до лопаток и в алом бархатном жилете под чем-то слишком уж фантастичным, чтобы это можно было называть пиджаком.
  — Дэвид! — прошептала миссис Оливер. — Конечно, Дэвид!
  Молодой человек и Норма что-то возбужденно обсуждали.
  Миссис Оливер обдумала план кампании, выбрала стратегию, удовлетворенно кивнула и прошла через кафе к неприметной двери с табличкой «Дамы».
  Узнает ли ее Норма или нет, предугадать было трудно: отнюдь не всегда рассеянные на вид люди оказываются рассеянными на деле. Правда, в данный момент Норма, похоже, способна была видеть только одного Дэвида. Но вдруг она случайно обернется?
  — Сейчас что-нибудь придумаем, — пробормотала миссис Оливер, глядя в засиженное мухами зеркало — главным образом на волосы.
  Прическа. Вот что, по давнему убеждению миссис Оливер, было решающим во внешнем облике. Уж ей ли было это не знать — при ее страсти без конца менять прическу. После подобных экспериментов ее не всегда узнавали даже близкие друзья. Оглядев свою голову придирчивым взглядом, миссис Оливер принялась за дело — отцепила накладные локоны и, завернув их в носовой платок, убрала в сумочку, потом расчесала волосы на прямой пробор и стянула их в скромный узел на затылке. Затем достала очки и водрузила их на нос. Вид у нее теперь был очень серьезный — «просто ученая дама», — одобрительно подумала миссис Оливер. С помощью губной помады она изменила форму рта и вернулась в зал, двигаясь очень осторожно, поскольку очки предназначались для чтения и все вокруг выглядело неясным и зыбким. Она прошла к пустому столику рядом со столиком Нормы и Дэвида и села так, чтобы быть лицом к Дэвиду и видеть спину Нормы. Девушка могла бы ее заметить, только развернувшись на сто восемьдесят градусов.
  К миссис Оливер подплыла официантка. «Ученая дама» заказала кофе со сдобной булочкой и буквально замерла.
  Ни Дэвид, ни Норма не обратили ни малейшего внимания на ее появление; они были поглощены беседой. Миссис Оливер стала вслушиваться.
  — …Все это тебе только мерещится, — говорил Дэвид. — Игра воображения. Чистейшая чепуха, дорогая.
  — Не знаю. Не могу разобраться. — Голос Нормы был странно тусклым. И поскольку она сидела к миссис Оливер спиной, разбирать ее слова было очень трудно. И вообще, этот глуховатый монотонный голос неприятно поразил миссис Оливер. «Что-то тут не так, — подумала она. — И очень даже не так». Ей вспомнились слова Пуаро: «Ей кажется, что она совершила убийство». Что же такое с этой девочкой? Галлюцинации? Или она действительно кого-то убила? И теперь находится в состоянии депрессии?
  — Если хочешь знать мое мнение, то во всем виновата Мэри с ее вздорными выдумками. Эта дура так носится со своим здоровьем, что постоянно выдумывает себе болезни.
  — Ей и правда было плохо.
  — Ну ладно, ей было плохо. Любая разумная женщина обратилась бы к врачу, чтобы он выписал ей какой-нибудь антибиотик, а не подняла бы бучу.
  — Она думает, что это я подстроила. И отец тоже так думает.
  — Повторяю, Норма: у тебя слишком богатое воображение.
  — Ты так говоришь, Дэвид, чтобы меня успокоить. А если я и правда подлила ей что-то?
  — Как это «а если и правда»? Ты ведь должна знать, подливала или не подливала. Норма, это же бред какой-то.
  — Но я не знаю.
  — Ну вот опять. Заладила одно — «я не знаю», «я не знаю».
  — Ты не понимаешь. Ты не понимаешь, что такое ненависть. Я ее возненавидела с первого же взгляда.
  — Это я понял. Ты мне уже говорила.
  — В том-то и дело. Я тебе уже это говорила, но я этого совершенно не помню. Понимаешь? Довольно часто я… я что-то говорю людям. О том, что хочу сделать, или уже сделала, или собираюсь сделать. А потом не могу вспомнить, когда я это говорила и говорила ли вообще. Как будто я держу все это в уме, и вдруг что-то вырывается наружу, и я это что-то кому-то говорю. Тебе же сказала, ведь так?
  — Ну… то есть… слушай, может быть, хватит?
  — Но я же говорила тебе это? Говорила?
  — Ладно, пусть говорила. Бывает, с языка срывается:
  «Я ее ненавижу и хочу убить. Я ее отравлю!» Но это просто детская злость, понимаешь, о чем я? Ты совсем как маленькая девочка. Дети постоянно грозятся: «Ненавижу его. Отрублю ему голову!» И в школе то же самое: невзлюбят учителя или учительницу и шепчут что-нибудь такое.
  — Только и всего, по-твоему? Но… но получается, будто я и не повзрослела вовсе.
  — В некоторых отношениях так оно и есть. Возьми себя в руки, пойми, как это глупо. Ладно, ты ее ненавидишь, ну и что? Ты уехала из дома и не живешь с ней.
  — Но почему я не должна жить в своем родном доме, с моим отцом? — сказала Норма. — Это нечестно! Нечестно! Сначала он уехал, бросил маму, а теперь, когда решил вернуться ко мне, взял и женился на Мэри. Конечно, я ее ненавижу, а она ненавидит меня. И я прямо-таки мечтала убить ее. Даже придумывала разные способы, как это сделать. И мне нравилось придумывать эти способы… Но потом… когда ей правда стало плохо…
  — Уж не возомнила ли ты себя ведьмой? — В голосе Дэвида мелькнули тревожные нотки. — Ты случайно не лепила восковые фигурки и не втыкала в них булавки?
  — Конечно нет. Это же глупо. То, что я делала, было реальным. Абсолютно реальным.
  — Послушай, Норма, что значит — реальным?
  — Бутылка же лежала у меня в ящике. Я его открыла, а она там.
  — Какая еще бутылка?
  — «Истребитель драконов. Селективный гербицид». Так написано на этикетке. Темно-зеленая бутылка. Растения полагается опрыскивать. И еще одна этикетка: «Осторожно, яд!»
  — Ты ее купила или только нашла?
  — Я не знаю, где я ее взяла, но она лежала у меня в ящике. Наполовину пустая.
  — И тогда ты… ты вспомнила?
  — Да, — сказала Норма. — Да-а… — Ее голос был почти сонным. — Да-а… по-моему, тогда я все вспомнила. И ты так думаешь, правда, Дэвид?
  — Я тебя не понимаю. Норма. Я серьезно. Мне кажется, в какой-то мере ты все это выдумываешь. Внушаешь себе.
  — Но ее положили в больницу — для обследования, сказали врачи. Потому что не сумели поставить диагноз. А в конце концов так ничего и не нашли, и она вернулась домой… И ей снова стало плохо, и тут я испугалась. Папа как-то странно на меня поглядывал, а потом приехал доктор, и они о чем-то говорили, запершись у папы в кабинете. Я подкралась к окну снаружи и хотела подслушать. Надо же было узнать, о чем они там говорят. А они обсуждали, как отправить меня куда-то, где меня будут держать под замком! Где я «пройду курс лечения»… Ну, что-то в этом роде. Понимаешь, они думали, что я сумасшедшая, и я перепугалась… Потому что… потому что не знала, что я делала, а чего нет…
  — Тогда ты и убежала?
  — Нет… это было позднее…
  — Расскажи мне.
  — Я больше не хочу об этом говорить.
  — Тебе же придется рано или поздно сообщить им, когда ты…
  — Ни за что! Я их ненавижу! И отца ненавижу — не меньше, чем Мэри. Хоть бы они умерли! Хоть бы они оба умерли! Тогда… тогда, мне кажется, я опять смогу быть счастливой.
  — Перестань городить чушь! Послушай, Норма. — Он вдруг как-то неловко осекся. — Я не очень-то настроен на брак и все такое прочее… То есть я вообще ни о чем таком не думал… Разве что когда-нибудь через много лет… Не хотел себя связывать… Но, по-моему, это наилучший выход. Давай поженимся. Зарегистрируем брак. Тебе придется сказать в мэрии, что тебе уже двадцать один год. Зачеши волосы кверху, надень очки или юбку подлиннее, чтобы выглядеть старше. Когда мы поженимся, твой отец уже ничего сделать не сможет! И не отошлет тебя «куда-то», как ты выражаешься. Он уже не сможет распоряжаться твоей судьбой.
  — Я его ненавижу.
  — По-моему, ты всех ненавидишь.
  — Нет, только папу и Мэри.
  — Но, в конце-то концов, почему бы человеку не жениться во второй раз? Что тут такого?
  — А что он с мамой сделал, это ничего?
  — Но ведь это когда было!
  — Да, я была совсем маленькой, но я помню. Он уехал, бросил нас. Присылал мне подарки на Рождество, а сам ни разу не приехал. Да встреть я его на улице, когда он вернулся, я бы его не узнала. Он перестал для меня существовать. По-моему, он и маму куда-то отправлял. Когда она болела, то всегда уезжала, а куда, я не знаю. И не знаю, чем она была больна. Иногда мне кажется… мне кажется, Дэвид… Знаешь, по-моему, у меня что-то с головой, что-то в ней не так, и это заставит меня сделать какую-нибудь непоправимую вещь. Вот как с тем ножом.
  — С каким еще ножом?
  — Не важно с каким.
  — Но ведь ты можешь объяснить, о чем говоришь?
  — По-моему, на нем была кровь. Он лежал там… под чулками.
  — Ты помнишь, как ты его там прятала?
  — Кажется, да. Но совсем не помню, что я с ним делала перед тем. Не помню, где была… Из памяти выпал целый час. Целый час я была не знаю где. Но где-то была и что-то сделала.
  — Ш-ш-ш! — прошипел он, увидев приближающуюся официантку. — Все будет хорошо. Я о тебе позабочусь. Дайте-ка нам что-нибудь еще, — уже громко добавил он, беря в руки меню. — Тушеную фасоль на тостах.
  Глава 8
  Эркюль Пуаро диктовал своей секретарше мисс Лемон:
  — Я чрезвычайно польщен вашим приглашением, но вынужден с сожалением сообщить вам, что…
  Тут зазвонил телефон, и мисс Лемон сняла трубку.
  — Да? Кто, вы сказали? — Она загородила рот ладонью и шепнула Пуаро:
  — Миссис Оливер.
  — А, миссис Оливер, — с кислым видом произнес Пуаро, который очень не любил, когда его отвлекали от дел, но трубку все-таки взял. — Алло, Эркюль Пуаро слушает.
  — О, мосье Пуаро! Как хорошо, что застала вас. Я отыскала ее для вас.
  — Прошу прощения?
  — Я отыскала ее для вас. Вашу Офелию! Ну, ту, которая совершила убийство или думает, будто совершила. Во всяком случае, она только об этом и твердит. По-моему, она не совсем в своем уме. Хотите приехать сюда?
  — Где вы, chere madame?
  — Между Святым Павлом и «Русалкой», это театр. В общем, где-то тут… На Колтроп-стрит! — внезапно завопила миссис Оливер, выглянув из телефонной будки. — Вы успеете? Они в кафе.
  — Они?
  — О, она и, видимо, ее неподходящий молодой человек. А по-моему, он довольно милый и как будто очень к ней неравнодушен. Не понимаю почему. Чужая душа — потемки. Ну, я с вами прощаюсь — хочу поскорее туда вернуться. Видите ли, я их выследила: захожу в кафе, а они там, голубчики.
  — А-а! Вы проявили большую проницательность, мадам.
  — Да нет, вовсе нет. Чистая случайность. Я просто зашла перекусить и увидела ее за столиком.
  — О, ну так, значит, вас любит удача. Что не менее важно.
  — Я села за соседний столик — за тот, что у нее за спиной. Впрочем, она вряд ли бы меня узнала. Я зашла в дамскую комнату и сделала совершенно новую прическу. К тому же они ведут себя так, словно в мире никого, кроме них, нет. И когда они сделали еще один заказ… тушеную фасоль… которую я терпеть не могу и всегда удивляюсь, что кто-то способен ее есть…
  — Пока оставим фасоль. Но продолжайте. Вы вышли позвонить, а они еще сидят в кафе?
  — Да. Запеченная фасоль дала мне передышку. И сейчас я вернусь. Или лучше остаться снаружи? Но вы все равно поторопитесь.
  — Как называется кафе?
  — «Веселый трилистник». Хотя ничего веселого в нем нет. Наоборот, вид у него достаточно убогий. Кофе, впрочем, недурной.
  — Я все понял. Возвращайтесь. Я приеду.
  — Превосходно, — сказала миссис Оливер и повесила трубку.
  
  
  Мисс Лемон, как всегда, была на высоте: она вышла на улицу раньше него и уже ждала рядом с такси. Она не задавала вопросов, не проявляла любопытства. И не сказала Пуаро, чем займется до его возвращения. В этом не было нужды. Она всегда знала, что ей надо сделать, и все делала как надо.
  Такси Пуаро остановил на углу Колтроп-стрит и, расплатившись с шофером, вылез. Осмотревшись, он нашел взглядом «Веселый трилистник», но возле него — ни единой фигуры, которая хотя бы отдаленно напоминала миссис Оливер, пусть даже искусно изменившую свою внешность. Он прошел до конца улицы и вернулся вспять, но миссис Оливер нигде не было. Либо интересовавшая их пара покинула кафе и миссис Оливер продолжила слежку, либо… Он на всякий случай направился к кафе. Заглянуть внутрь не удалось, поскольку стекла запотели, а потому он тихо отворил дверь и вошел. Его взгляд скользнул по залу. Он сразу же увидел ту девушку. Она сидела одна за столиком у стены и курила сигарету, глядя прямо перед собой в глубокой задумчивости. Ну нет, подумал Пуаро, похоже, она ни о чем не думает, а погружена в транс. Она сейчас где-то далеко отсюда.
  Он неторопливо пересек зал и опустился на стул напротив нее. Она подняла глаза, и Пуаро понял, что она его узнала, чем весьма его порадовала.
  — Вот мне и посчастливилось встретить вас опять, мадемуазель, — сказал он галантно. — Я вижу, вы меня узнали.
  — Да-да.
  — Всегда приятно, когда тебя узнает милая барышня, знакомство с которой ограничилось одной короткой встречей.
  Она молча смотрела на него.
  — Могу ли спросить, как вы меня узнали?
  — По усам, — тотчас ответила Норма. — Это могли быть только вы.
  Самолюбие Пуаро было польщено, он гордо погладил свои усы — обычный его жест в подобных случаях.
  — Да, логично. Таких усов, как мои, не так уж много. Великолепные, а?
  — Да… ну, да… Наверное.
  — Может быть, вы не очень в этом разбираетесь, но, мисс Рестарик — мисс Норма Рестарик, не так ли? — поверьте, у меня потрясающе великолепные усы.
  Он нарочно дважды повторил ее фамилию. Она же все еще витала в своем неведомом мире, и Пуаро был почти уверен, что она не заметит этого. Но она заметила. И испугалась.
  — Откуда вы знаете мою фамилию? — спросила она.
  — Совершенно верно, моему слуге вы ее не назвали, когда пришли в то утро.
  — Так как же вы ее узнали? Как вы сумели ее узнать? Кто вам сказал?
  Он уловил в ее глазах тревогу, почти ужас.
  — Один мой друг, — ответил он. — Иметь друзей иногда очень полезно.
  — Но кто? Кто?
  — Мадемуазель, вам угодно хранить от меня свои маленькие секреты. Вот и я предпочитаю хранить мои маленькие секреты от вас.
  — Не понимаю, как вы могли узнать, кто я.
  — Я — Эркюль Пуаро, — важно произнес Пуаро, как всегда полагая, что этим все сказано. И, с мягкой улыбкой откинувшись на стуле, стал ждать, что ответит она.
  — Я… — начала она и запнулась. — Мне бы… — и снова умолкла.
  — В то утро, помнится, наша беседа быстро оборвалась, — сказал Пуаро. — На том, что, по вашим словам, вы совершили убийство.
  — Ax, это!
  — Да, мадемуазель. Это.
  — Но… я же, конечно, говорила несерьезно. Ничего такого я не имела в виду. Я… просто пошутила.
  — Vraiment?1625 Вы являетесь ко мне рано утром, отрываете меня от завтрака. Вы уверяете, что дело не терпит отлагательств. Не терпит, потому что вы, кажется, совершили убийство. А теперь вы говорите, что просто пошутили!
  Официантка, которая уже некоторое время внимательно поглядывала на Пуаро, внезапно подошла к нему и протянула что-то вроде бумажного кораблика, который сложили для малыша, чтобы он пускал его в ванне.
  — Это вам? — спросила она. — Мистер Поррит? Одна дама оставила.
  — Ах да. — Пуаро сделал вид, что знал заранее о записке. — А как вы меня узнали?
  — Дама сказала, что у вас усы. Сказала, что я таких усов еще никогда не видела. Так оно и есть, — простодушно добавила официантка, с любопытством их разглядывая.
  — Благодарю вас.
  Пуаро развернул кораблик, хорошенько разгладил листок бумаги, из которого он был сделан, и прочел в спешке нацарапанные карандашом слова:
  
  «Он уходит. Она остается. Я предоставляю ее вам и иду за ним. Ариадна»
  
  — Ах да, — повторил Пуаро, складывая записку вдвое и пряча ее в карман. — Так на чем мы остановились? По-моему, на вашем чувстве юмора, мисс Рестарик.
  — Вы знаете только мою фамилию или… или вы все про меня знаете?
  — Кое-что знаю. Вы мисс Норма Рестарик. Ваш лондонский адрес: квартира шестьдесят семь, Бородин-Меншенс. Ваш домашний адрес: «Лабиринт», Лонг-Бейсинг. Вы живете там с отцом, мачехой и двоюродным дедом. И еще в вашем доме есть молодая иностранка, которая приглядывает за дедом. Как видите, я хорошо осведомлен.
  — Вы устроили за мной слежку.
  — Нет-нет, — живо возразил Пуаро. — Ничего подобного. Даю вам слово чести.
  — Но вы ведь не служите в полиции? Вы ничего про это не говорили.
  — Я не служу в полиции, будьте покойны.
  Вся ее воинственная подозрительность разом исчезла.
  — Я не знаю, что делать, — убитым голосом сказала она.
  — Я вовсе не убеждаю вас воспользоваться моими услугами, — сказал Пуаро. — Ведь, по вашим словам, я слишком стар. Может быть, вы правы. Но раз уж я знаю, кто вы и даже кое-что из вашей жизни, то почему бы нам по-дружески не обсудить ваши проблемы. Не забывайте, старики, к возможностям которых вы столь скептически относитесь, тем не менее обладают обширным опытом.
  Норма продолжала смотреть на него с сомнением — этот пристальный взгляд широко открытых глаз уже насторожил его во время их первой встречи. Но она, видимо, зашла в тупик, и Пуаро чувствовал, что ей очень хочется выговориться. По каким-то совершенно необъяснимым причинам людям, которым хотелось излить душу, говорить с Пуаро всегда бывало легко и просто.
  — Они думают, что я помешанная, — сказала она без обиняков. — И… и мне тоже так кажется. Помешанная. Сумасшедшая.
  — Как интересно! — весело сказал Эркюль Пуаро. — У подобных вещей есть множество названий. Очень звучных названий, которые с таким апломбом произносят психиатры, психологи и прочие умники. Но «помешанная» очень точно передает отношение к этому обычных людей. Eh bien1626, вы помешаны, или кажетесь помешанной, или считаете себя помешанной, и не исключено, что вы и в самом деле помешаны. Но последнее еще не означает, что положение так уж серьезно. Подобные состояния не так уж редки и обычно без труда излечиваются. Они возникают, когда люди испытывают слишком большое умственное или душевное напряжение. Скажем, слишком усердно занимаются перед экзаменами или чересчур поддаются своим эмоциям. Слишком уж религиозны или, напротив, рьяно воюют с религией. Или у них нелады с родными: они имеют веские причины ненавидеть своих отцов и матерей. Ну и, разумеется, самое простое: несчастная любовь.
  — У меня есть мачеха. Я ее ненавижу, и мне кажется, что и отца тоже. Не так уж мало для того, чтобы съехать с катушек, правда?
  — Чаще ненавидят кого-нибудь одного, — заметил Пуаро — Видимо, вы очень любили вашу мать. Ваши родители развелись, или она скончалась?
  — Да. Она умерла около трех лет назад.
  — И она была вам очень дорога?
  — Да, наверное. То есть конечно. Она постоянно болела и надолго ложилась в больницу.
  — А ваш отец?
  — Он очень давно от нас уехал. В Южную Африку. Когда мне было пять лет. По-моему, он хотел, чтобы мама с ним развелась, но она не давала развода. Ну так вот, он уехал в Южную Африку, занялся там рудниками или еще чем-то. Правда, он присылал мне на каждое Рождество открытки и подарки или поручал кому-нибудь прислать. Но это все. Поэтому он был для меня кем-то не вполне реальным. Вернулся он примерно год назад, чтобы привести в порядок дела моего дяди — когда тот умер. Утрясти всякие финансовые вопросы. Но вернулся домой не один, а привез с собой эту свою новую жену.
  — А вы были против?
  — Да.
  — Но ведь ваша матушка умерла. И в том, что человек женится второй раз, ничего необычного нет. Тем более если он и его первая жена много лет не жили вместе. А эта его жена… он на ней хотел жениться, когда просил вашу мать о разводе?
  — Нет-нет. Она же совсем молодая. И очень красивая, и ведет себя так, словно отец — это ее собственность! — После паузы она продолжала другим, совсем каким-то детским тоном:
  — Я думала, может быть, когда он вернется, то будет любить меня, заботиться обо мне, но она ему не позволяет. Она мой враг. Она выживает меня из дому.
  — Но в вашем возрасте это уже никакого значения не имеет. Так даже лучше. Вам вовсе не нужно, чтобы вас опекали. Вы стоите на собственных ногах, вы можете делать что захотите, можете сами выбирать друзей…
  — Вы бы так не говорили, если бы видели, как они к этому относятся! Нет, друзей себе я все же буду выбирать сама…
  — В наши дни большинству девушек приходится сталкиваться со скептицизмом родителей в отношении своих друзей, — сказал Пуаро.
  — Все так изменилось, — сказала Норма. — Мой отец совсем не тот, каким я его помнила в детстве. Тогда он все время играл со мной и был такой веселый! А теперь он всегда какой-то угрюмый, встревоженный и еще… сердитый. Совсем другой.
  — Прошло ведь пятнадцать лет, если не ошибаюсь. Люди меняются.
  — Но ведь не до такой степени?
  — А внешне он не изменился?
  — Нет, нет, нет. Совсем нет. Сравните его с портретом, который висит над его креслом, он совсем такой же, каким был тогда, в молодости. Но только… все равно совсем другой, не такой, каким я его помню.
  — Видите ли, моя дорогая, — мягко сказал Пуаро, — люди никогда не бывают совсем такими, какими вы их помните. С течением времени вы все чаще рисуете их такими, какими хотели бы их видеть, и вам кажется, что именно такими они вам запомнились. Если вам нравится вспоминать их замечательными, веселыми, красивыми, то вы приписываете им и то, чего никогда не было.
  — Вы так считаете? Вы правда так считаете? — Она умолкла, а потом сказала внезапно:
  — Ну а почему же, по-вашему, мне хочется убивать?
  Пуаро внутренне был готов к этому вопросу. И вот он был задан. Пуаро почувствовал, что настал критический момент их разговора.
  — Вопрос очень непростой, — сказал он, — причины могут быть самые разные. А ответ, скорее всего, вы могли бы получить от врача. От знающего врача.
  Она среагировала мгновенно.
  — Ни к какому врачу я не пойду! Ни за что! Они хотели отправить меня к врачу, чтобы меня заперли в психушку. Заперли навсегда! Ни за что! — Она даже привстала, словно собиралась выскочить из-за столика.
  — Но ведь я-то не могу насильно отправить вас к врачу. Так что успокойтесь. Но почему бы, в самом деле, вам самой к нему не обратиться? Вы бы могли ему рассказать то, что рассказали мне, и спросить его о причине этой вашей… потребности. Вероятно, он объяснил бы вам почему.
  — Дэвид говорит то же самое. Дэвид говорит, что мне обязательно надо это сделать, но, по-моему… по-моему, он не понимает. Ведь я должна буду сказать врачу, что я… что я, кажется, и в самом деле пыталась…
  — Но отчего вы думаете, что пытались?
  — Потому что я не всегда помню, что я накануне делала… или где была. У меня вдруг провал в памяти — на час, на два часа, и я ничего не помню. Один раз я очутилась в коридоре… в коридоре перед ее дверью. И у меня что-то было в руке… я не знаю откуда. Она шла и шла навстречу мне… Но когда подошла, лицо у нее вдруг изменилось. Это была вовсе не она. Она превратилась в другую.
  — Видимо, вам приснился кошмар. В дурных снах люди часто вдруг превращаются в кого-то еще.
  — Это не был кошмар. Я же подняла револьвер… Он лежал у моих ног…
  — В коридоре?
  — Нет, во дворе. А она подошла и забрала его у меня.
  — Кто она?
  — Клодия. А потом отвела меня домой и дала выпить чего-то горького.
  — А где была ваша мачеха?
  — Тоже там… Ах нет. Она же была в дедушкином «Лабиринте». Или в больнице. Это там установили, что у нее отравление… и что это все я.
  — Ну почему обязательно вы? Это же мог быть кто угодно еще.
  — Больше некому.
  — А… ее муж?
  — Папа? Но с чего это папа стал бы травить Мэри? Он на нее чуть ли не молится. Она для него все!
  — Но ведь в доме живут и другие?
  — По-вашему, это сделал дядя Родрик? Чепуха!
  — Как знать? — сказал Пуаро. — Вдруг у него в голове возникла какая-то путаница. Перепутал настоящее с прошлым и вообразил, что это его долг — отравить красавицу шпионку. Что-нибудь в таком духе.
  — Это было бы здорово! — оживилась Норма, отвлекшись от своих терзаний и переходя на обычный тон. — Во время войны дядя Родрик действительно имел много дел со шпионами. Кто еще остается? Соня? Кстати, скорее, это она красавица шпионка, хотя я представляла их совсем другими.
  — Я тоже. Да и зачем бы ей понадобилось отравлять вашу мачеху? Но ведь, наверное, есть слуги? Садовники?
  — Нет, они приходящие. И мне кажется… ну им-то зачем со всем этим связываться?
  — Ну, а если она сама?
  — Хотела покончить с собой… Как это делают другие…
  — Ну мало ли… На свете чего только не бывает.
  — Не представляю, чтобы Мэри решилась на самоубийство. Она слишком уж рассудительна. Да и с какой стати?
  — И еще, вам кажется, что в таком случае она сунула бы голову в газовую плиту или картинно улеглась бы на постели и приняла большую дозу снотворного, верно?
  — Ну, это было бы для нее более естественно. Так что видите, — сказала Норма мрачно, — отравить ее могла только я.
  — Ага! Вот ведь что удивительно, — сказал Пуаро, — у меня такое ощущение, что вам ужасно хочется, чтобы это действительно были вы. Вам приятно думать, что это ваша рука тайно подлила роковую дозу — уж не знаю чего именно. Да, вам нравится так думать.
  — Как вы смеете говорить подобные вещи! Как вы смеете!
  — Смею, потому что, мне кажется, это правда, — ответил Пуаро. — Почему мысль о том, что вы могли совершить убийство, приятно щекочет вам нервы? Доставляет удовольствие?
  — Не правда!
  — Не знаю, не знаю, — усомнился Пуаро. Она схватила сумочку и принялась шарить в ней дрожащими пальцами.
  — Я не намерена больше оставаться здесь и выслушивать гадости! — Она подозвала официантку, та подошла, почиркала в блокнотике и положила листок у тарелки Нормы.
  — Позвольте мне, — сказал Пуаро. Он ловко перехватил листок и хотел достать бумажник. Норма вырвала у него листок.
  — Нет, еще не хватало, чтобы вы за меня платили!
  — Как угодно, — сказал Пуаро.
  Он узнал то, что хотел узнать. Счет был На двоих. Следовательно, этот Дэвид, этот шустрый молодчик в экзотическом одеянии, охотно позволял влюбленной в него девушке платить за себя.
  — А, так вы, я вижу, угощали кого-то кофе?
  — Откуда вы знаете, что я была здесь не одна?
  — Я ведь говорил вам, что мне известно достаточно много.
  Она положила деньги на стол и встала.
  — Я ухожу, — сказала она. — И не смейте идти за мной!
  — Да где уж мне за вами угнаться, — с грустью усмехнулся Пуаро. — Или вы забыли, что я дряхлый старичок? Стоит вам чуть ускорить шаг, и я останусь далеко позади.
  Она встала и направилась к двери.
  — Вы слышали? Не смейте идти за мной!
  — Но разрешите хотя бы открыть перед вами дверь? — И он распахнул дверь галантным жестом. — Au revoir1627, мадемуазель.
  Она бросила на него подозрительный взгляд и быстро пошла по улице, время от времени оглядываясь через плечо. Пуаро стоял на пороге и смотрел ей вслед, но у него и в мыслях не было выйти наружу или попытаться догнать ее. Когда она скрылась из виду, он вернулся в зал.
  — Одному дьяволу известно, что все это означает, — сказал он себе.
  На него надвигалась официантка. На ее лице было написано негодование. Пуаро вновь опустился на стул, заказав для ее умиротворения чашечку кофе.
  — Здесь кроется что-то очень любопытное, — бормотал он себе под нос. — Да, весьма и весьма любопытное.
  Перед ним появилась чашка со светло-бежевым напитком. Пуаро сделал глоток, поморщился и вдруг спросил себя, где сейчас может быть миссис Оливер.
  Глава 9
  Миссис Оливер в этот момент сидела в автобусе. Она несколько запыхалась, но с наслаждением предавалась охотничьему азарту. Павлин, как она мысленно его окрестила, задал довольно большую скорость. Она шла за ним по набережной — шагах в тридцати. На Чаринг-Кросс он спустился в метро. И миссис Оливер последовала за ним. Он вышел на станции «Слоун-сквер», — миссис Оливер не отставала. Он пристроился к автобусной очереди, и она встала почти рядом, пропустив вперед себя только четырех человек. На автобусе они проехали до Уорлдс-Энд. Потом Павлин кружил по путаным улочкам между Кингз-роуд и рекой, затем свернул в ворота какого-то склада. Миссис Оливер заняла наблюдательный пост в тени подъезда. Он скрылся в проулке, миссис Оливер выждала несколько секунд и пошла за ним, но он исчез бесследно… Миссис Оливер осмотрелась. Вокруг царило полное запустение. Она прошла дальше по проулку, от которого ответвлялись другие — по большей части тупички. Теперь она потеряла ориентиры, не могла понять, куда идет. Потом неожиданно снова оказалась перед воротами склада и вдруг резко вздрогнула, потому что чей-то голос за ее спиной негромко произнес:
  — Надеюсь, я вас не совсем загнал?
  Она поспешно обернулась, веселый азарт охоты угас, то, что минуту назад было развлечением, почти шуткой, обернулось чем-то совсем другим… Ее охватил страх, самый настоящий страх. Все вокруг внезапно стало невероятно зловещим. Голос, правда, был приятным и вежливым, — но миссис Оливер чувствовала, что в нем таится гнев — слепой и яростный. Ей разом припомнилось все, что она читала о схожих ситуациях в газетах: как на пожилых женщин нападают группы подростков — жестоких, беспощадных, движимых исключительно ненавистью и потребностью все вокруг разрушать. Она следила за этим молодым человеком, но он это обнаружил и ускользнул от нее, а затем преградил ей выход из тупика. И теперь ей не уйти. В Лондоне много подобных коварных местечек: только что вокруг тебя всюду кишели люди, а минуту спустя — рядом ни единой души. Конечно, они, в сущности, близко — на соседней улице, в домах, но между ними и ею эта грозная фигура, эти сильные жестокие руки. Она не сомневалась, что он примеривается, как пустить их в ход… Павлин. Чваный павлин. В бархате, в узких черных элегантных брюках. Такой ироничный, но в этом тихом насмешливом голосе звенит гнев. Миссис Оливер судорожно вздохнула — раз, другой, третий — и с внезапной решимостью приступила к только что пришедшему ей на ум оборонительному маневру. Она без колебаний села на мусорную урну, стоявшую рядом у стены.
  — Как вы меня напугали! — сказала она. — Я понятие не имела, что вы сзади. Надеюсь, вы меня извините.
  — Так вы все-таки за мной следили?
  — Боюсь, что да. Конечно, вам это вряд ли приятно. Но, видите ли, я подумала, что мне представляется такая редкая возможность… Конечно, вы страшно рассердитесь, но, право же, напрасно. Дело в том, — миссис Оливер уселась на урне поудобнее, — что я, видите ли, пишу книги. Детективные романы. И нынче утром я была очень расстроена. Даже зашла в кафе, чтобы за чашкой кофе еще раз обдумать этот эпизод. Понимаете, я застряла на странице, где веду слежку. То есть мой герой ведет. И вдруг мне пришло в голову: «Я ведь ничего, в сущности, не знаю о слежке!» То есть в романах я часто пользуюсь этим приемом и читала множество книг, где кто-то за кем-то следит. В одних романах утверждается, что это очень просто, в других — что практически невозможно. И я подумала:
  «Есть только один выход: попробовать самой». Ведь пока не примеришь ситуацию на себя, невозможно понять, как это бывает на самом деле. Как себя при этом чувствуешь, очень ли боишься упустить того, за кем следишь. В тот момент я как раз посмотрела по сторонам, вот, а вы сидели за столиком напротив меня, и я решила — вы уж не сердитесь, — я решила, что лучше вас мне никого не найти.
  Его необычайно холодные голубые глаза все еще пытливо в нее всматривались, но ей показалось, что напряжение в них чуть смягчилось.
  — Почему же я так подхожу для слежки?
  — Ну, вы же такой живописный, — объяснила миссис Оливер. — Ваш костюм, в сущности, очень красив. Прямо-таки эпоха Регентства1628. Это меня и привлекло — то, что вас будет легко отличить от большинства прохожих. Короче, когда вы ушли из кафе, я пошла за вами. Оказалось, что слежка — дело чрезвычайно трудное. — Она посмотрела на него. — Так вы с самого начала меня заметили?
  — Нет, не с самого. Вовсе нет.
  — Понятно, — задумчиво произнесла миссис Оливер. — Ведь я не так бросаюсь в глаза, как вы. Я хочу сказать, что вам не просто было отличать меня от других, такого же возраста, женщин. Я же выгляжу довольно стандартно, правда?
  — А книги, которые вы пишете, издаются? Может, я даже что-то читал?
  — Право, не знаю. Не исключено. У меня их вышло сорок три. Моя фамилия Оливер.
  — Ариадна Оливер?
  — О, так вам моя фамилия что-то говорит? — просияла миссис Оливер. — Это, конечно, очень лестно, хотя я не думаю, что мои книги в вашем вкусе. Вам они должны казаться старомодными. Слишком мало насилия и крови.
  — Но лично меня вы до этого не знали?
  — Нет, — Миссис Оливер покачала головой. — Я уверена, что я вас не знаю… не знала.
  — А девушку, с которой я был?
  — Вы про ту, с которой вы ели — по-моему, запеченные бобы — в том кафе? Вроде бы нет. Впрочем, ведь я видела только ее затылок. И потом… Все девушки так похожи друг на друга… вы согласны?
  — А она с вами знакома, — внезапно сказал молодой человек, причем довольно ехидным тоном. — Она как-то упоминала, что познакомилась с вами. Примерно неделю назад, если не ошибаюсь.
  — И где же? Наверняка на каком-нибудь званом вечере. А как ее зовут? Возможно, я вспомню.
  — Ее зовут Норма Рестарик.
  — Норма Рестарик… Ну да, конечно! Это было не в Лондоне. В местечке… как бишь его? В Лонг-Нортоне, так, кажется? Названия дома я не помню. Меня туда привезли друзья. Не думаю, что я узнала бы ее, даже если бы она сидела ко мне лицом, хотя мы с ней перебросились парой слов по поводу моих книг. Я даже обещала подарить ей последнюю. Ну не странно ли, что я выбрала для слежки именно вас, как выясняется, знакомого моей знакомой, пусть и не очень хорошей? Чудеса, да и только! Жаль, что не смогу использовать этот эпизод в своем очередном романе. Сочтут слишком притянутым за уши, вы согласны?
  Миссис Оливер поднялась со своего сиденья.
  — О, на чем это я сидела? Урна! К тому же малосимпатичная. — Она втянула воздух ноздрями. — А где я?
  Дэвид продолжал с интересом на нее смотреть, и она неожиданно почувствовала, что все ее страхи совершенно беспочвенны. «С чего это мне взбрело? — спрашивала себя миссис Оливер. — С чего это я решила, будто он опасен. Будто он нападет на меня!» Он улыбнулся ей удивительно обаятельной улыбкой. Потом чуть наклонил голову, и его каштановые кудри заколыхались по плечам. Что за фантастические создания попадаются среди нынешних молодых людей!
  — Позвольте, по крайней мере, показать вам, куда вас завел объект вашей слежки. Идемте же! Вот по этой лестнице — Он кивнул на ветхую наружную лестницу, которая вела в мансарду.
  — По этой лестнице? — У миссис Оливер опять противно засосало под ложечкой. А что, если он очаровывает ее, чтобы заманить туда и проломить ей голову? «Довольно, Ариадна! — одернула себе миссис Оливер. — Ты сама себя втравила в эту историю, так что теперь, будь добра, вызнай тут все, что удастся».
  — И вы думаете, что эти ступеньки выдержат мой вес? — спросила она опасливо. — На вид они очень ненадежны.
  — Да нет, они крепкие. Я пойду вперед, — сказал он, — и буду показывать вам путь.
  Миссис Оливер обреченно карабкалась по крутым ступенькам. Час от часу не легче! В глубине души она по-прежнему боялась. Нет, не Павлина, а скорее неведомого места, куда ее вел Павлин. Ну, ждать уже недолго. Он распахнул дверь на верхней площадке и вошел. За дверью оказалось большое пустое помещение — импровизированная мастерская — догадалась она. У окна два мольберта, на полу разбросаны матрасы, к стене прислонены холсты. И всепроникающий запах масляной краски. У одного из мольбертов стоял бородатый молодой человек и писал. Когда они вошли, он обернулся и сказал:
  — Привет, Дэвид! Привел кого-то?
  Миссис Оливер в жизни не видела столь неряшливого молодого человека. Сальные черные волосы сосульками свисали прямо на глаза. Его лицо — там, где оно не заросло бородой, — покрывала трехдневная щетина. Одет он был в замасленную черную кожанку, на ногах — высокие сапоги. Миссис Оливер развернулась, чтобы посмотреть на позировавшую ему натурщицу. На помосте стоял деревянный стул, она лежала поперек него, запрокинув голову, так что черные волосы свисали чуть ли не до пола. Миссис Оливер ее сразу узнала — вторую из трех девушек из квартиры в Бородин-Меншенс. Фамилию ее миссис Оливер забыла, но имя помнила. Эту весьма смело накрашенную, томного вида девицу звали Фрэнсис.
  — Познакомьтесь с Питером, — сказал Дэвид, кивая на омерзительного грязнулю. — Один из наших будущих гениев. И с Фрэнсис, которая сейчас изображает оскорбленную невинность, молящую об аборте.
  — Заткнись, горилла, — вяло огрызнулся Питер.
  — По-моему, мы с вами встречались? — бодро сказала миссис Оливер, словно только что это сообразила. — Безусловно, встречались, и совсем недавно.
  — Вы ведь миссис Оливер? — спросила Фрэнсис утомленным, но изысканно-манерным тоном.
  — Именно это она и утверждает, — вмешался Дэвид. — И, похоже, так оно и есть.
  — Нет, где же мы все-таки встречались? — продолжала недоумевать миссис Оливер. — У кого-то в гостях? Нет… Дайте подумать… А-а! В Бородин-Меншенс.
  А Фрэнсис тем временем уселась, приняв нормальную позу. Питер испустил страдальческий вопль:
  — Ну вот! Все испортила! Ну что ты то и дело вертишься? Неужели так трудно посидеть смирно?
  — Нет, я больше не могу. Кошмарная поза! Я себе плечо вывихнула.
  — А я вот решила провести эксперимент — устроила слежку, — доверительно сообщила миссис Оливер. — Оказывается, это куда труднее, чем я думала. А это у вас мастерская? — спросила она с радостным изумлением, оглядывая мансарду.
  — Теперь они все такие — на заброшенных чердаках. И скажите спасибо, что не провалились вниз, — ответил Питер.
  — У тебя тут есть все, что требуется, — сказал Дэвид. — Окна выходят на север, простор, матрас, на котором можно поспать, четвертая доля уборной внизу и даже «приспособление для приготовления пищи». И сверх того две-три бутылки, — добавил он и почему-то при этом посмотрел на миссис Оливер. А потом вежливейшим тоном спросил:
  — Не угодно ли чего-нибудь выпить?
  — Я не пью, — сказала миссис Оливер.
  — Дама не пье-ет! — протянул Дэвид. — Кто бы мог подумать!
  — А вы не слишком церемонны, правда, не вы один, — сказала миссис Оливер. — Чуть ли не всякий, с кем я общаюсь, обязательно говорит: «Мне всегда казалось, что вы очень любите выпить!»
  Она открыла сумочку, и тут же на пол упали три пышных седых локона. Дэвид проворно их поднял и подал ей.
  — О! Благодарю вас, — сказала миссис Оливер. — Утром у меня не хватило времени привести себя в порядок. Интересно, есть ли у меня с собой несколько шпилек? — Порывшись в сумочке, она выудила оттуда пару шпилек и принялась прикреплять локоны к прическе. Питер расхохотался:
  — Вы просто неотразимы!
  «До чего же странно, — подумала миссис Оливер, — с чего это я вдруг вообразила, будто мне тут угрожает опасность. Опасность — вот от них? Не важно, какой у них вид, на самом деле они вполне симпатичные молодые люди. Все-таки мои друзья совершенно правы: у меня слишком неуемное воображение».
  Чуть погодя она сказала, что ей пора, и Дэвид, с учтивостью кавалера времен Регентства, помог ей спуститься по ветхим ступенькам и любезно объяснил, как лучше всего выйти на Кингз-роуд.
  — А там, — добавил он, — сядете на автобус или возьмете такси, если вас это больше устроит.
  — Только такси, — сказала миссис Оливер. — У меня просто ноги отваливаются, и чем раньше я плюхнусь в такси, тем лучше. И спасибо, — она смущенно улыбнулась, — что не сердитесь на меня. Конечно, мои действия не могли вас не насторожить. Хотя на настоящего частного сыщика — или как их там еще называют? Ищейки? — я вряд ли похожа!
  — Пожалуй, что нет, — без малейшей улыбки в ответ согласился Дэвид и еще раз напомнил:
  — Пойдете налево, потом вправо, потом снова влево, пока не увидите реку, а там сразу вправо — и прямо, прямо, прямо.
  Почему-то, когда она шла через заброшенный склад, у нее опять появилось чувство тревоги. «Да сколько же можно!» — разозлилась она на себя и оглянулась на лестницу и окно мастерской. Дэвид все еще стоял у нижней ступеньки и смотрел ей вслед. «Вполне милые люди, — сказала себе миссис Оливер. — То есть абсолютно милые и очень добрые. Все трое. Здесь налево, потом направо. Мало ли кто как одет или причесан. Это вовсе не повод, чтобы считать их какими-то злодеями. А теперь направо или налево? Кажется, налево. Ноги мои, ноги! И дождь собирается». Она все шла и шла, но Кингз-роуд, похоже, была просто какой-то недосягаемой. Шум машин окончательно стих… И куда же подевалась река? Скорее всего, она все-таки что-то перепутала.
  «Ну ничего, — успокоила себя миссис Оливер. — Куда-нибудь да выйду — если не к реке, то к Патни или к Уондсуорту».
  Она спросила у прохожего, как выйти на Кингз-роуд, но тот ответил, что он приезжий и по-английски не говорит.
  Миссис Оливер устало свернула еще за один угол, и впереди заблестела вода. Она пошла быстрее по узкому проулку и тут услышала сзади чьи-то шаги. Миссис Оливер хотела обернуться, но на голову ей опустилось что-то тяжелое, и перед глазами вспыхнули снопы искр.
  Глава 10
  — Выпейте это, — произнес голос.
  Норму сотрясала дрожь, а перед глазами была какая-то пелена. Голос снова приказал: «Выпейте это». Она послушно глотнула и поперхнулась.
  — Очень… очень крепко, — пробормотала она, задохнувшись.
  — Ничего. Зато сейчас вам станет легче. Только не двигайтесь, сидите тихо.
  Тошнота и головокружение действительно вскоре исчезли, она почувствовала, как к ее щекам прилила кровь и унялась дрожь. Наконец ей удалось посмотреть вокруг осмысленным взглядом. До этой минуты страх и ужас владели ею, только они одни, но она поняла, что бояться вроде бы нечего. То, что она увидела, показалось ей смутно знакомым, будто она в этой комнате уже бывала. Письменный стол, кушетка, кресло, стул, стетоскоп1629 на тумбочке и какой-то аппарат, кажется, для проверки зрения, решила она. Затем она перевела взгляд на того, кто с ней говорил. На мужчину, который приказал ей выпить эту жгучую гадость.
  Она увидела человека лет тридцати трех, рыжего, с некрасивым, но симпатичным лицом — из тех, которые называют грубоватыми, но интересными. Он успокаивающе кивнул ей.
  — Ну что, пришли в себя?
  — Кажется… по-моему… да. Я… вы… что произошло?
  — Вы не помните?
  — Машина. Я… она неслась на меня… прямо на меня… — Она поглядела на него. — Меня сбила машина.
  — Нет, не сбила. — Он покачал головой. — Я помешал.
  — Вы?
  — Ну да, вы ведь вышли на середину улицы, и на вас мчался автомобиль. Я еле успел оттащить вас в сторону. Почему вы вдруг кинулись под машину?
  — Не помню… Я… наверное, я задумалась.
  — «Ягуар» летел явно превышая скорость, а по встречной полосе ехал автобус. «Ягуар» не пытался вас сбить? Нарочно сбить?
  — Я… нет, нет, я уверена, что нет. То есть… я…
  — Ну, а я было подумал… Возможно, что-то другое?
  — О чем вы?
  — О том, что вы сознательно это сделали.
  — Что значит — сознательно?
  — В общем, я подумал, а не хотели ли вы покончить с собой? — И добавил небрежно:
  — Так как же?
  — Я?.. Нет… то есть… конечно нет.
  — Если да, то способ вы выбрали не самый лучший. — Его тон слегка изменился. — Но послушайте, что-то ведь вы должны помнить.
  Ее снова начала бить дрожь.
  — Я думала… я думала, все сразу кончится. Я думала…
  — Так, значит, вы все-таки хотели покончить с собой? Но почему? Мне вы можете все рассказать. Личные проблемы? Это, конечно, штука скверная. Весь свет сразу становится не мил, и с отчаянием думаешь, что уж тогда-то он наверняка пожалеет! Но он не пожалеет, можете не сомневаться. Люди не любят жалеть или чувствовать себя в чем-то виноватыми. И ваш возлюбленный, скорее всего, сказал бы: «Я всегда чувствовал, что она ненормальная. Пожалуй, это самый лучший выход для нее». Обязательно вспомните об этом, когда вам вновь придет охота кидаться под «ягуар». И потом, вы ведь и «ягуару» создадите проблемы, это тоже надо учитывать. Так в чем же дело? Ваш дружок вас бросил?
  — Нет, — сказала Норма. — Вовсе нет. Как раз наоборот. — И неожиданно добавила:
  — Он хочет, чтобы мы поженились.
  — Но это же не причина бросаться под «ягуар».
  — Нет, конечно. Я это сделала потому… — Она умолкла.
  — Лучше все-таки расскажите. Вам станет легче.
  — Как я сюда попала? — спросила Норма.
  — Я привез вас на такси. Судя по всему, вы отделались только синяками. Но вы были на грани обморока. Это от шока. Я спросил, где вы живете, но вы смотрели на меня так, словно не поняли ни единого моего слова. Начала собираться толпа. Я подозвал такси и привез вас сюда.
  — Это… это врачебный кабинет?
  — Да. Это приемная, а я врач. Моя фамилия Стиллингфлит.
  — Я не хочу показываться врачу! Я не хочу разговаривать с врачом! Я не…
  — Успокойтесь. Прошу вас успокоиться. Вы уже десять минут как разговариваете с врачом. И чем же вам так не угодили врачи?
  — Я боюсь. Я боюсь, что врач скажет…
  — Послушайте, дорогая моя, вы же не просите, чтобы я вас проконсультировал. Считайте меня просто прохожим, который позволил себе вмешаться и избавить вас от гибели под колесами, или от переломов рук и ног, или от тяжелейших травм вроде сотрясения мозга или от чего-нибудь еще более неприятного — вы ведь могли на всю жизнь остаться калекой. Я уж не говорю о некоторых других деталях. В прежние времена за попытку наложить на себя руки вы могли угодить под суд. Сейчас тоже можете, если выяснится, что вы в сговоре с другим потенциальным самоубийцей. Ну вот, как видите, я предельно откровенен! А теперь откровенность, за откровенность — почему вы так боитесь врачей? Что они вам сделали?
  — Ничего. Пока ничего. Но я боюсь, что они…
  — Что они?
  — Запрут меня.
  Доктор Стиллингфлит поднял свои морковные брови и посмотрел на нее.
  — Ну-ну, — сказал он, — У вас о врачах какие-то странные представления. Зачем бы мне вас запирать? Не хотите ли чаю? Или предпочтете легонький транквилизатор? Пурпурное сердце? Ваши сверстники и сверстницы охотно этим балуются. А вы пробовали?
  Она покачала головой.
  — Нет. Не… не по-настоящему.
  — Я вам не верю. Но в любом случае откуда такая тревога и безысходность? Вы же никаким психическим заболеванием не страдаете, верно? На мой взгляд, вы совершенно нормальны. А врачи вовсе не жаждут сажать людей под замок. Психиатрические клиники и так уж переполнены. Втиснуть туда кого-нибудь еще — очень непросто. По правде говоря, последнее время оттуда начали выписывать, точнее выпихивать даже тех, которых следовало бы там подержать еще. В стране просто не хватает психиатрических лечебниц для действительно больных. Ну, так как же, — продолжал он, — что вы предпочтете? Что-нибудь из моего шкафчика с тонизирующими лекарствами или испытанное старое средство — чашку крепкого чая?
  — Я… я бы выпила чаю, — сказала Норма.
  — Индийский или китайский? Так ведь положено спрашивать? Однако не гарантирую, что у меня найдется китайский.
  — Индийский мне нравится больше.
  — Вот и отлично.
  Он направился к двери, открыл ее и крикнул:
  — Энни! Чаю для двоих. Вернувшись, он спросил:
  — Ну а теперь уясните себе, барышня… Кстати, как вас зовут?
  — Норма Ре… — она умолкла.
  — А?
  — Норма. Уэст.
  — Так вот, мисс Уэст, пожалуйста, уясните себе, что я вас не лечу, что вы не обращались ко мне за медицинской помощью. Вы — жертва уличного происшествия, сформулируем это так. По-моему, вы именно это хотели — устроить уличное происшествие, что, впрочем, было довольно жестоко по отношению к водителю «ягуара».
  — Сначала я хотела броситься с моста.
  — Да? Вам бы пришлось убедиться, что это очень не просто. Нынешние мостостроители очень предусмотрительны, они все учитывают. Вам бы пришлось карабкаться на парапет, а это требует некоторой сноровки. Кто-нибудь непременно бы вас остановил. Но продолжу свой рассказ.
  Я привез вас к себе, так как вы были в шоке и не могли сказать мне своего адреса. Да, кстати, где вы живете?
  — У меня нет адреса… Я… я нигде не живу.
  — Интересно! — сказал доктор Стиллингфлит. — «Без определенного места жительства», как говорят в полиции. И как же вы устраиваетесь? Всю ночь просиживаете на набережной?
  Она взглянула на него чуть настороженно.
  — Я ведь мог бы сообщить о случившемся в полицию, но, поскольку совсем не обязан это делать, предпочел иную версию: что вы, увлекшись девичьими грезами, по рассеянности вышли на мостовую.
  — Вы совсем не похожи на доктора, — заметила Норма.
  — Правда? Собственно говоря, я действительно несколько разочаровался в том, чем мне приходится как практикующему врачу здесь, в Англии, заниматься, а потому я через две недели отбываю в Австралию. Из чего следует, что с моей стороны вам ничего не угрожает и вы можете без всякой опаски поведать мне, как из стен на вас бросаются розовые слоны, а деревья пытаются задушить своими ветками. Или что вы по глазам догадываетесь, в ком поселился дьявол. Короче, не стесняйтесь, выкладывайте все что хотите — я и пальцем не пошевелю. А если серьезно, то вы в полном порядке, это и есть мое мнение.
  — По-моему, не совсем.
  — Может, и не совсем, — любезно уступил доктор Стиллингфлит. — Но скажите, какие у вас основания так думать.
  — Иногда я совершаю поступки, о которых потом ничего не помню. Или что-то рассказываю кому-то, они мне об этом напоминают, а я… я ничего не помню…
  — Но ведь отсюда вытекает только, что у вас очень плохая память.
  — Вы не понимаете. Все это., очень дурно, это большой грех.
  — Комплекс вины на почве чрезмерного увлечения религией? Интересно!
  — Никакой религии… Одна только… одна… только ненависть.
  В дверь, постучав, вошла пожилая женщина с подносом в руках. Она поставила поднос на письменный стол и удалилась.
  — С сахаром? — осведомился доктор Стиллингфлит.
  — Да, пожалуйста.
  — Умница! После шока нужно есть побольше сладкого. — Он разлил чай по чашкам и передвинул сахарницу поближе к Норме. — Ну вот, — добавил он, садясь. — Так о чем мы говорили? А, о ненависти.
  — Ведь правда, можно ненавидеть так, что хочется убить? По-настоящему?
  — Конечно, можно, — весело ответил доктор Стиллингфлит. — Еще как можно. Но даже если действительно этого хочешь, еще не факт, что ты готов сделать это на самом деле. Человеческая психика снабжена тормозами, которые в нужный момент срабатывают.
  — Вы говорите так, словно в таком желании нет ничего необычного, — сказала Норма с заметной досадой.
  — Это свойственно всем людям. Дети испытывают подобные чувства чуть не каждый день. Обидятся, например, на мать или отца: «Вы злые, я вас ненавижу, я хочу, чтобы вы умерли!» Матерям обычно хватает благоразумия пропускать такие реплики мимо ушей. Подрастая, продолжаешь испытывать вспышки ненависти, но желания убить всерьез не возникает, слишком уж оно чревато всякими осложнениями. А если все-таки вы позволите себе совершить такое хлопотное и скверное деяние, то вас тут же упекут в тюрьму. А не сочинили ли вы все это для красного словца? — небрежно спросил он.
  — Конечно нет! — Норма даже выпрямилась, ее глаза сверкнули гневом. — Конечно нет! Неужели я стала бы говорить такие вещи, если бы не чувствовала этого на самом деле?
  — Почему бы нет? За некоторыми людьми такое водится. Рассказывают о себе всякие кошмарные небылицы и получают от этого удовольствие. — Он взял ее пустую чашку. — А теперь расскажите-ка мне все как есть. Кого вы ненавидите. За что ненавидите. Как хотели бы с ними расправиться.
  — Любовь способна стать ненавистью!
  — Прямо-таки цитата из романтической баллады. Но не забудьте, ненависть в свою очередь способна стать любовью. Срабатывает и так и эдак. И вы утверждаете, что возлюбленный тут ни при чем? «Он был избранником твоим и изменил тебе!» Что-нибудь в этом духе.
  — Да нет же! Совсем нет. Это… это моя мачеха.
  — А-а! Значит, злая и жестокая мачеха. Оставьте. Вы уже взрослая и можете от нее сбежать. Да и что она вам сделала — помимо того, что вышла замуж за вашего отца? Вы и его ненавидите? Или так обожаете, что ни с кем не хотите его делить?
  — Ничего подобного. Ну, ни капельки. Когда-то я его любила. Ужасно любила. Он был… он был… я верила, что он замечательный.
  — Послушайте меня внимательно! Я хочу кое-что вам предложить. Видите эту дверь?
  Норма обернулась и с недоумением посмотрела на дверь.
  — Нормальная дверь, верно? Не заперта. Легко открывается и закрывается — никаких хитрых замков. Можете сами удостовериться. Вы ведь видели, как моя экономка вошла и вышла? Никаких фокусов. Ну-ну, что же вы сидите!
  Норма встала, неуверенно пошла к двери и открыла ее. Потом вопросительно посмотрела на него.
  — Отлично. Что вы видите за ней? Самую обычную прихожую, которую не мешало бы отремонтировать, но я ведь уезжаю в Австралию. Теперь идите к входной двери, откройте ее — тоже проще простого. Спуститесь на тротуар и убедитесь, что вы абсолютно свободны, что никто не думал вас запирать. И когда убедитесь, что вольны уйти отсюда в любую минуту, можете вернуться, сесть вон в то удобное кресло и все мне рассказать. После чего я облагодетельствую вас своим неоценимым советом, которому вы вовсе не обязаны следовать, — ободряюще закончил он. — Люди редко следуют чужим советам, но почему бы вам его не выслушать? Ну, договорились?
  Норма медленно двинулась к открытой двери, неверной походкой вышла действительно в самую обычную прихожую, отодвинула незатейливую задвижку — все соответствовало словам доктора. Она спустилась по ступенькам на тротуар и оказалась на улице, застроенной солидными, но ничем не примечательными домами. Она остановилась, не подозревая, что доктор Стиллингфлит следит за ней сквозь тюлевую занавеску. Постояв пару минут, она вдруг с неожиданной решимостью повернулась и пошла назад.
  — Все в порядке? — спросил доктор Стиллингфлит, когда она снова вошла в кабинет. — Убедились, что я играю по-честному?
  Она кивнула.
  — Вот и прекрасно. А теперь присаживайтесь. Располагайтесь поудобнее. Вы курите?
  — Я… ну…
  — Только с марихуаной? Так? Отвечать не обязательно.
  — Конечно нет! Ничем таким я не пользуюсь!
  — Ну уж и «конечно нет!». Однако пациентам следует верить. Ладно, расскажите мне о себе.
  — Я… я не знаю. Рассказывать ведь, в сущности, нечего. А на кушетку разве мне ложиться не надо?
  — Ваши сны и ассоциации меня не слишком интересуют, оставим это психоаналитикам. Я просто хотел кое что уяснить. Ну, вы понимаете. Где вы жили в детстве — в городе или за городом? Есть у вас братья и сестры или вы были единственным ребенком? И так далее. Когда умерла ваша мать, для вас это было большое горе?
  — Конечно! — воскликнула Норма с негодованием.
  — Вы слишком уж любите слово «конечно», мисс Уэст. Да, кстати, Уэст ведь не ваша настоящая фамилия? Но не важно. Настоящая меня не интересует. Называйте себя хоть Уэст, хоть Бэст, хоть Лэст, мне все едино. Но что было после смерти вашей матери?
  — Она еще задолго до смерти постоянно болела. И часто лежала в больницах, а я жила у тети в Девоншире, она была очень старенькой. То есть вообще-то она мне не тетя, а мамина двоюродная сестра. Ну, а потом, примерно полгода назад, вернулся отец. Это… это было как чудо! — Ее лицо внезапно словно озарилось, и она не заметила быстрого проницательного взгляда, который бросил на нее доктор, слушавший ее как будто даже не очень внимательно. — Понимаете, я ведь его почти не помнила. Уехал он, когда мне было около пяти. И я никак не думала, что когда-нибудь снова его увижу. Мама о нем говорила редко. По-моему, она вначале надеялась, что он оставит ту женщину и вернется к ней.
  — Ту женщину?
  — Да. Он уехал с какой-то женщиной. С очень плохой женщиной, это мамины слова. Она всегда так о ней говорила… со злостью. И об отце тоже, но я про себя думала, что, может быть… может быть, папа вовсе и не такой плохой, как ей кажется, а во всем виновата та женщина.
  — Он женился на ней?
  — Нет. Мама сказала, что никогда не даст отцу развода. Она принадлежала к… к… как это говорится? — к высокой церкви? Понимаете, она была, ну, почти католичкой по своим взглядам. И не признавала разводов.
  — Но отец и та женщина продолжали жить вместе? Как кстати ее звали? Или это тоже тайна?
  — Фамилии я не помню. — Норма покачала головой. — Нет, по-моему, они довольно быстро расстались… Видите ли, мне обо всем этом вообще мало что известно. Они уехали в Южную Африку, но, кажется, вскоре поссорились и расстались — я так думаю, потому что тогда-то мама и сказала, что папа, наверное, вернется к нам. Но он не вернулся. И даже не писал. Даже мне не писал. Только открытки на Рождество и присылал всякие подарки. Каждый год.
  — Он вас любил?
  — Не знаю. Откуда же мне знать? Никто о нем при мне даже не упоминал. Кроме дяди Саймона, его брата, понимаете? У него была контора в Сити, и он очень сердился, что отец взял и бросил на него все дела. Он говорил, что отец всегда был таким: ни к чему серьезно не относился, ни на чем не мог остановиться. Но еще он говорил, что отец совсем неплохой человек, просто слабовольный. Правда, дядю Саймона я видела редко. Все больше маминых знакомых. Очень скучных. И моя жизнь была ужасно скучной. Поэтому возвращение отца было для меня настоящим чудом. Я так его ждала. Я изо всех сил старалась вспомнить о нем побольше. Ну, понимаете, что он мне говорил, в какие игры со мной играл. Вспоминала, как он все время меня смешил. Я пыталась отыскать его фотографии, какие-нибудь старые снимки. Но ни одного не нашла. Наверное, мама все их порвала и выбросила.
  — Значит, она испытывала к нему ненависть?
  — Мне кажется, не к нему, а к Луизе.
  — К Луизе?
  Он заметил, что она чуть-чуть напряглась.
  — Не помню. Я же вам сказала, что не помню никаких имен.
  — Да это и не важно. Вы ведь имели в виду женщину, с которой бежал ваш отец?
  — Да. Мама говорила, что она пила, принимала наркотики и наверняка плохо кончит.
  — И мамино предсказание сбылось?
  — Ничего я не знаю. — Возбуждение Нормы росло. — Для чего вы меня расспрашиваете? Я ничего о ней не знаю! Ничего о ней не слышала с тех пор. Совсем про нее забыла, пока вы не напомнили. Говорю же вам, я ничего не знаю!
  — Ну, хорошо, хорошо, — сказал доктор Стиллингфлит. — Не надо так волноваться. Оставим прошлое, если вам не хочется о нем вспоминать. Подумаем о будущем. Что вы намерены предпринять сейчас?
  — Не знаю. — Норма судорожно вздохнула. — Идти мне некуда. Я не могу… И лучше бы… нет, конечно, лучше бы… сразу со всем кончить… только…
  — Только второй раз вы не сможете, верно? И будет очень глупо, моя милая, если вы все-таки попытаетесь, уж поверьте мне. Так, значит, идти вам некуда, довериться некому. Ну а деньги у вас есть?
  — Да. У меня есть счет в банке, и отец каждый квартал вносит на него какую-то сумму… но, не знаю… Быть может, они меня уже ищут. А я не хочу, чтобы меня нашли.
  — Это нетрудно устроить. Тут я вам могу помочь. Есть одно заведение с очень пышным названием — Кенуэй-Корт, хотя там все довольно скромно. Своего рода санаторий для тех, кому надо оправиться после болезни, там людям обеспечивают полный покой. Там нет ни врачей, ни сторожей и, ручаюсь вам, под замком там никого не держат. Уйти можете в любую минуту. Можете завтракать в постели, можете вообще лежать весь день, если захотите. Отдохните как следует, а я как-нибудь заеду к вам, и мы вместе кое в чем разберемся. Ну как, подходит? Вы согласны?
  Норма посмотрела на него. Пристально, без всякого выражения. Потом кивнула.
  
  
  Ближе к вечеру доктор Стиллингфлит позвонил по телефону.
  — Операция «Похищение» увенчалась полным успехом, — сказал он. — Она в Кенуэй-Корте. Отправилась покорно, как агнец на заклание. Пока почти ничего не могу сказать… Девочка накачана наркотиками. Насколько могу судить, и «пурпурные сердечки», и «бомбы грез», и, возможно, ЛСД.
  Причем употребляет уже длительное время. Отрицает все начисто… но я не стал бы ей особенно доверять… Некоторое время он слушал.
  — Нет, этого не знаю! И потом… необходима предельная осторожность. Чуть что — она сразу в испуг… Да, чего-то очень боится или изображает, что боится… Пока еще не знаю. Не могу сказать. Не забывайте, с теми, кто принимает наркотики, ни в чем нельзя быть уверенным. И полностью полагаться на их слова тоже нельзя. Пока все, и я не хочу ее вспугнуть… Детская закомплексованность из-за фактического отсутствия отца. По-моему, не очень любила мать. Та, судя по всему, была тяжелой женщиной — тип добродетельной страдалицы. Похоже, когда-то отец был довольно легкомысленным малым и не выдержал тяжести брачных уз. Имя Луиза вам ничего не говорит?.. Ее оно как будто пугает. Думаю, это первый в ее жизни объект для ненависти. Отняла папу, когда девочке было пять лет. Дети в этом возрасте мало что понимают, но чутко реагируют на тех, кто причинил им боль. Отца она с тех пор до самого последнего времени не видела ни разу. По-моему, лелеяла мечту, что они с отцом станут лучшими друзьями. И… сплошное разочарование. Отец вернулся, но с новой женой — молодой и привлекательной. Кстати, ее имя не Луиза?.. Да нет же, я просто поинтересовался. Я ведь предлагаю вам всего лишь очень приблизительный набросок, так сказать, общую картину.
  Голос на другом конце провода резко перебил:
  — Что вы сказали? Повторите, пожалуйста!
  — Я сказал, что предлагаю вам очень приблизительный набросок…
  Собеседник доктора ничего не ответил, и тот продолжил:
  — Да, кстати, вас может заинтересовать один факт. Она сделала попытку покончить с собой. Весьма неуклюжую попытку. Вас это удивляет?.. Ах, не удивляет… Она бросилась под «ягуар», который несся с огромной скоростью… Я едва успел ее оттащить… Да, все было внезапно, но, кажется, осознанно… Она и не отрицала. Классическая фраза: «Чтобы сразу со всем покончить».
  Он выслушал еще одну порцию нетерпеливых вопросов, потом ответил:
  — Не знаю. Пока у меня нет уверенности… Картина, впрочем, уже достаточно ясная: девушка нервная, с расстроенной психикой, в крайне возбужденном состоянии… Из-за наркотиков, причем разных наркотиков. Нет, каких именно, я не знаю. Их теперь десятки, и каждый действует по-своему. Одни — на сознание, другие — на память, третьи — вызывают агрессивность, четвертые — растерянность или отупение… Нет, трудность в том, чтобы отличить ее подлинные реакции от тех, что вызваны наркотиками. Понимаете, возможны два варианта. Либо она и в самом деле неуравновешенна, подвержена депрессиям и тяге к самоубийству, либо все это игра, затеянная с целью создать о себе совершенно превратное представление. Если последнее — то все это она проделывает весьма ловко. Хотя есть и неувязки. Вот и думайте, кто она на самом деле? Талантливая актриска, недурно сыгравшая свою роль, или психически неуравновешенная кандидатка в самоубийцы?.. Возможно, нет… Ну в какой-то степени возможно и то и другое… Что вы говорите?.. «Ягуар»?.. Да, явно с превышением скорости… Думаете, может, вовсе и не самоубийство? Хотели сбить? — Доктор Стиллингфлит задумался. — Трудно сказать, — медленно произнес он. — Да нет, не исключаю. Нет, не исключаю. Просто я об этом как-то не очень задумывался. Видимо, это действительно возможно. Тоже так считаете? Уверен, что узнаю от нее побольше. Она мне почти доверяет, — но лишь пока я не начинаю торопить события — тут же ощетинивается, и тогда из нее ничего не вытянешь. Буду приручать дальше и тогда, думаю, все расскажет. Если, конечно, не актриса. А возможно, и сама захочет все рассказать, может, еще придется и сдерживать. А пока чего-то очень боится… Если же морочит голову, нужно будет выяснить, с какой целью морочит. Во всяком случае, сейчас она в Кенуэй-Корте и, думаю, пока будет там. Пару дней, пожалуй, за ней следует присмотреть. Если все же надумает уйти? Тогда следует кого-нибудь отправить за ней, кого она не знает, конечно.
  Глава 11
  Эндрю Рестарик выписывал чек, слегка морщась. Кабинет у него был большой, великолепно обставленный в обычном стиле преуспевающих дельцов. Мебель и все прочее здесь остались от его брата, и Эндрю Рестарик почти ничего менять не стал, только убрал две картины, а на их место повесил собственный портрет, который привез из загородного дома, а также вид Столовой горы1630. Эндрю Рестарику было под пятьдесят, и он начинал грузнеть. Однако по сравнению с человеком на пятнадцать лет моложе, который смотрел с портрета над его столом, он изменился относительно мало: тот же тяжелый подбородок, те же плотно сжатые губы и чуть приподнятые насмешливые брови. Он был человеком не слишком яркой внешности, скорее даже заурядной, а в эту минуту к тому же и далеко не счастливый. В дверях кабинета возникла секретарша. Он вопросительно посмотрел на нее, но она подошла вплотную к столу, прежде чем сказать:
  — Какой-то мосье Эркюль Пуаро. Настаивает, что вы назначили ему встречу, хотя у меня нигде не записано.
  — Мосье Эркюль Пуаро? — Имя показалось ему знакомым, но в связи с чем, он вспомнить не смог и только пожал плечами. — Представления не имею, хотя фамилию где-то слышал. Как он выглядит?
  — Низенький. Иностранец, француз, по-моему. С необыкновенными усами.
  — Ах да! Мэри именно так его и описала. Он нанес визит старику Родди. Но я никакой встречи ему не назначал.
  — По его словам, вы ему написали.
  — Абсолютно не помню, даже если и написал. Может быть, Мэри… Ну да не важно. Пригласите его сюда. Пожалуй, следует разобраться.
  Через полминуты Клодия Риис-Холленд вернулась, пропуская вперед себя низенького человека с яйцеобразной головой, огромными усами, обутого в узкие лакированные туфли и лучащегося тихим самодовольством — все точно соответствовало рассказу его жены.
  — Мосье Эркюль Пуаро, — представила Клодия и вышла, а посетитель направился к письменному столу, из-за которого уже вставал Эндрю Рестарик.
  — Мосье Рестарик? Эркюль Пуаро к вашим услугам.
  — Да-да. Жена говорила, что вы навестили нас… вернее, моего дядю. Чем могу служить?
  — Я прибыл по вашей просьбе, изложенной в вашем же письме.
  — В каком письме? Я вам не писал, мосье Пуаро.
  Пуаро посмотрел на него с недоумением, затем вынул из кармана лист, развернул его, пробежал взглядом и с поклоном протянул через стол.
  — Убедитесь сами, мосье.
  Рестарик уставился на письмо. Оно было напечатано на бланке его собственной фирмы, внизу стояла его подпись.
  
  «Уважаемый мосье Пуаро!
  Я был бы вам крайне признателен, если бы вы посетили меня по вышеуказанному адресу в любое удобное для вас время. Согласно словам моей жены, а также справкам, которые я навел, вы пользуетесь репутацией человека, на которого во всем можно положиться. А посему я хотел бы просить вас взяться за одно непростое и весьма щекотливое дело.
  Искренне ваш,
  Эндрю Рестарик».
  
  — Когда вы его получили? — резко спросил Рестарик.
  — Сегодня утром. Поскольку в настоящий момент я абсолютно ничем не занят, то сразу и приехал.
  — Я ничего не понимаю, мосье Пуаро. Я этого письма не писал.
  — Не писали?
  — Нет. И подпись это не моя. Вот посмотрите сами. — Он обвел взглядом стол в поисках образчика своей подписи и, не найдя, протянул Пуаро чековую книжку, в которой только что расписался. — Видите? Совсем другая.
  — Поразительно, — сказал Пуаро. — Просто поразительно. Кто же тогда написал письмо?
  — Я и сам хотел бы знать.
  — А ваша супруга… простите… не могла?..
  — Нет-нет. С какой стати? Да и зачем бы Мэри расписываться за меня? И в любом случае она рассказала бы мне, предупредила о вашем визите.
  — Значит, у вас нет никакого представления о том, кто мог бы отправить мне это письмо?
  — Ни малейшего.
  — И вы не знаете, о каком деле идет речь, ради которого вы якобы хотели заручиться моими услугами?
  — Ну откуда же мне знать?
  — Прошу прощения, — сказал мосье Пуаро, — но вы не дочитали письма. Там после подписи есть еще маленький постскриптум.
  Рестарик перевернул лист и прочел на обратной стороне машинописные строчки: «Дело, о котором я хотел бы посоветоваться с вами, касается моей дочери Нормы».
  Рестарик переменился в лице, его брови сдвинулись.
  — А, вот что! Но откуда же… Кто стал бы вмешиваться?.. Кому об этом может быть известно?
  — Не уловка ли это, чтобы надоумить вас обратиться ко мне? Какой-нибудь ваш друг из самых лучших побуждений? Вы действительно не представляете себе, кто может быть автором письма?
  — Не представляю.
  — И у вас нет никаких неприятностей по поводу вашей дочери? По поводу Нормы. Рестарик сказал медленно:
  — У меня действительно есть дочь, которую зовут Норма. Моя единственная дочь… — При последних словах его голос предательски дрогнул.
  — У нее какие-то проблемы? Она попала в беду?
  — Нет, насколько мне известно, — ответил он, но не сразу.
  Пуаро наклонился к нему через стол.
  — Мне кажется, это не совсем так, мистер Рестарик. Мне кажется, у вашей дочери все же есть какие-то проблемы. Возможно, серьезные.
  — Почему вы так думаете? Вам кто-нибудь об этом говорил?
  — Я сужу исключительно по вашей интонации, мосье. К тому же в наши дни у очень многих людей, — продолжал Эркюль Пуаро, — довольно много тревог из-за дочерей. Милые барышни обладают удивительной способностью навлекать на себя всяческие неприятности. Возможно, что и вас не миновала эта участь.
  Несколько секунд Рестарик молча барабанил пальцами по столу.
  — Да, я тревожусь за Норму, — сказал он наконец. — Она трудная девочка. Нервная, истеричная. А я… к несчастью, я плохо ее знаю.
  — Без сомнения, какой-нибудь молодой человек?
  — В определенной мере, но меня тревожит не только он. По-моему… — Он внимательно посмотрел на Пуаро. — Я могу положиться на вашу деликатность?
  — Залогом тому моя профессия.
  — Видите ли… я бы хотел найти мою дочь.
  — Простите?
  — В прошлую субботу она, по обыкновению, приехала в наш загородный дом. А в воскресенье вечером уехала назад в Лондон, где снимает квартиру с еще двумя девушками; но теперь я узнал, что там она не появилась. Значит, она… куда-то поехала.
  — Иными словами, она бесследно исчезла?
  — Звучит, конечно, слишком уж мелодраматично, но, по сути, так оно и есть. Полагаю, что найдется какое-то вполне обыденное объяснение, но… у всякого отца, мне кажется, сердце было бы не на месте. Видите ли, девушкам, с которыми снимает квартиру, она ничего не сказала и не позвонила.
  — И они встревожились?
  — Да нет, не сказал бы. По-моему… ну… по-моему, они воспринимают такие вещи как нечто само собой разумеющееся. Они ведь теперь очень самостоятельные. Куда более самостоятельные, чем пятнадцать лет назад, когда я уехал из Англии.
  — Но молодой человек, которого вы не одобряете? Она не могла уехать с ним?
  — От души надеюсь, что нет. Впрочем не исключено, но… вряд ли… моя жена тоже так не думает. Вы же, если не ошибаюсь, видели его в тот день, когда были у моего дяди…
  — А, да! Я, кажется, представляю, о каком молодом человеке вы говорите. Бесспорно, очень красивый юноша, но не из тех, что нравятся отцам. Я заметил, что ваша супруга от него тоже не в восторге.
  — Моя жена убеждена, что в тот день он пробрался в дом тайком, надеясь остаться незамеченным.
  — Быть может, он предвидел, что его визит не слишком вас обрадует?
  — Несомненно, — сухо ответил Рестарик.
  — Но в таком случае, не считаете ли вы тем более вероятным, что ваша дочь могла поехать к нему?
  — Не знаю, не знаю. Я так не думал… вначале.
  — В полицию вы не обращались?
  — Нет.
  — В таких случаях разумнее всего поставить в известность полицию. Они тоже умеют молчать, но в их распоряжении есть средства, не доступные частным лицам вроде меня.
  — Я не хочу вмешивать сюда полицию. Речь же идет о моей дочери, как вы не понимаете! О моей дочери! Если она решила убе… уехать на некоторое время, не сообщив нам, это ее дело. Оснований полагать, что ей грозит какая-то опасность, у меня нет. Мне… мне просто бы хотелось знать, где она. Для моего собственного спокойствия.
  — Мистер Рестарик, но, может быть (надеюсь, я не слишком злоупотребляю вашей любезностью), ваша тревога объясняется не только этой… неопределенностью?
  — С чего вы взяли?
  — В наши дни в том, что девушки уезжают на несколько дней, не предупредив родителей или подруг, с которыми живут в одной квартире, ничего необычного нет. И я полагаю, тревожитесь вы главным образом потому, что тут замешано что-то еще.
  — Что ж, в чем-то вы, возможно, и правы. Но… — Он посмотрел на Пуаро с сомнением. — Очень нелегко говорить о подобных вещах с посторонними.
  — Наоборот, — заметил Пуаро. — О таких вещах говорить с посторонними несравненно легче, чем с друзьями или знакомыми. Вы не согласны?
  — Да, пожалуй, пожалуй. Я понимаю вашу мысль. Хорошо, сознаюсь: моя девочка меня очень тревожит. Видите ли, она… она не совсем такая, как ее ровесницы, и есть кое-что, что очень напугало меня… нас обоих напугало.
  — Вероятно, — сказал Пуаро, — это у нее возрастное, в определенном смысле переходный период, когда девушки способны на поступки, за которые их просто нельзя считать ответственными. Позвольте мне высказать некое предположение. Ваша дочь, возможно, очень расстроена тем, что у нее есть мачеха?
  — К сожалению, это так. Хотя, говоря по чести, никаких причин переживать у нее нет, мосье Пуаро. Другое дело, если бы мы только недавно расстались с ее матерью, моей первой женой. Но уже прошло пятнадцать лет. — Он помолчал. — Буду с вами откровенен. В конце-то концов, все это давно известно. Мы с моей первой женой довольно быстро стали чужими людьми. Я встретил другую женщину и по уши влюбился. И уехал с ней в Южную Африку. Моя жена не признавала разводов, и я не стал настаивать. Я вполне обеспечил и ее, и нашу дочь — ей тогда было всего пять лет…
  После некоторой паузы он продолжал:
  — Сейчас я могу определенно сказать, что тогдашнее мое существование меня совершенно не устраивало. Необходимость сидеть в четырех стенах выводила меня из себя. Мне хотелось поездить по свету. Мой брат упрекал меня за то, что я недостаточно усердно занимаюсь делами нашей фирмы. Он выговаривал мне за лень. Но меня ничуть не привлекала возня с бумажками. Я не находил себе места. Меня манили приключения. Мне хотелось повидать мир, добраться туда, где до меня редко кто бывал… — Он внезапно оборвал свои признания. — Впрочем, к чему докучать вам историей моей жизни! Короче говоря, я уехал в Южную Африку, и Луиза поехала со мной. Ничего хорошего из этого не вышло. Я был в нее влюблен, но мы непрерывно ссорились. Южную Африку она возненавидела. Ей хотелось жить в Лондоне, в Париже, на модных курортах, и мы расстались меньше чем через год.
  Он вздохнул.
  — Возможно, мне следовало тогда же вернуться, — вернуться к своей прежней пресной жизни, которая была мне так противна. Но я не вернулся. Я не знаю, как бы меня встретила моя жена. Возможно, сочла бы, что простить меня — ее долг. А свой долг она исполняла неукоснительно!
  Пуаро не преминул заметить легкую горечь в его тоне.
  — Но безусловно я обязан был больше думать о Норме. С другой стороны, у девочки была мать. Материально они были вполне обеспечены. Иногда я посылал ей открытки и подарки, но мне даже в голову не приходило поехать в Англию повидаться с ней. Впрочем, особенно винить меня нельзя. Я вел совсем другую жизнь, и мне казалось, что редкие свидания с отцом будут ее только расстраивать и могут плохо на ней отразиться. Как бы то ни было, мне казалось, что мной руководят самые лучшие побуждения.
  Теперь Рестарик говорил быстро. Он как будто был даже рад, что получил возможность выговориться перед благожелательным слушателем. Пуаро часто вызывал такое доверие и максимально это использовал.
  — А просто вернуться на родину вам никогда не хотелось?
  Рестарик решительно покачал головой.
  — Нет. Мне нравилась та жизнь, которую я вел, я был создан именно для такой жизни. Из Южной Африки я перебрался в Восточную. Я преуспевал. За что бы я ни брался, все увенчивалось успехом. Все, что я предпринимал один или в компании с другими, приносило плоды. Я часто отправлялся в экспедиции — в самую глушь. Да, я всегда мечтал именно о такой жизни. По натуре я скиталец. Возможно поэтому, женившись в молодости, я почувствовал себя связанным по рукам и по ногам. Нет, я наслаждался свободой и не хотел добровольно надевать на себя прежнее ярмо.
  — И все же вы вернулись? Рестарик вздохнул.
  — Да, вернулся. Видимо, годы берут свое. Кроме того, нам с одним моим товарищем крупно повезло: мы кое-что нашли и получили концессию, которая могла принести ощутимые результаты, и мне нужно было срочно провести переговоры в Лондоне. Я рассчитывал на помощь моего брата, но он внезапно умер. А я по-прежнему был совладельцем семейной фирмы. Мне, хочешь не хочешь, пришлось брать дело в свои руки. Собственно говоря, мне только тогда и пришло в голову вернуться. То есть вновь засесть в конторе в Сити.
  — Быть может, ваша супруга… ваша вторая супруга…
  — Да, пожалуй, отчасти вы правы. Я женился на Мэри месяца за два до смерти брата. Мэри родилась в Южной Африке, но несколько раз бывала в Англии, и ей там очень понравилось. У нее даже была некая девичья мечта — обзавестись чисто английским садом. Ну, а я? Пожалуй, мне впервые пришла мысль, что я готов остепениться, что оседлый образ жизни теперь меня вполне устроит. И конечно, я думал о Норме. Ее мать, моя бывшая жена, умерла за два года до этого. Я поговорил с Мэри, и она искренне захотела создать домашний очаг для моей дочери. Все это было так заманчиво… — Он улыбнулся. — Вот я и вернулся.
  Пуаро посмотрел на портрет над головой Рестарика — тот самый, что он видел в загородном доме. Правда, освещение здесь было гораздо лучше. Да, все характерные черты сидящего перед ним человека: упрямый подбородок, насмешливые брови, мужественная посадка головы — были и на портрете… Но было в нем еще и то, чего теперь недоставало человеку, сидящему в кресле. Молодости, победоносной и задорной молодости!
  Но зачем, подумал Пуаро, Эндрю Рестарику вздумалось забрать портрет сюда, в свою лондонскую контору?
  Портрет был парным с портретом его первой жены — оба написаны самым модным тогда художником-портретистом. По мнению Пуаро, естественнее было бы не разделять их, — ведь они с таким расчетом и писались. Тем не менее Рестарик забрал свой портрет сюда в контору. Что это — тщеславие, желание показать, что отныне он принадлежит Сити, подчеркнуть собственную значимость? Однако он многие годы провел в необжитой глуши и утверждает, что предпочитает ее цивилизации? Так, может быть, портрет понадобился ему здесь для самоутверждения, чтобы он напоминал ему о нынешней его роли в Сити? Может, это в какой-то мере помогает ему?
  «Или же, — подумал Пуаро, — все исчерпывается желанием похвастать собой? Ведь даже я, — подумал он вдруг с необычной для него самокритичностью, — поддаюсь иногда такому искушению!»
  Чуть затянувшееся молчание прервал Рестарик, он проговорил виноватым тоном:
  — Прошу прощения, мосье Пуаро. Я, кажется, совсем утомил вас повествованием о своей жизни?
  — Вам не за что просить прощения, мистер Рестарик. Вы ведь это все рассказывали, чтобы объяснить, как обстоятельства вашей жизни могли повлиять на вашу дочь, за которую вы так тревожитесь. Однако вы были со мной не совсем откровенны. Вы хотели бы, чтобы она нашлась?
  — Естественно.
  — Вы хотите, чтобы ее нашли, но не уверены, что хотите, чтобы ее нашел я? Будьте искренни. La politesse1631 — прекрасная вещь и очень нужная в жизни, но между нами она совсем не обязательна. Так вот, если вы хотите, чтобы вашу дочь нашли, то я — Эркюль Пуаро — рекомендую вам: обратитесь в полицию, поскольку у них есть для этого все необходимые средства и возможности. И, поверьте моему опыту, они умеют быть деликатными.
  — В полицию я не обращусь. Разве что… разве что совсем отчаюсь.
  — Предпочтете частного агента?
  — Да. Но, видите ли, я в этом совсем не разбираюсь. Не знаю, кому… кому можно довериться.
  — А что вы знаете обо мне?
  — Ну, кое-что знаю. Например, что во время войны вы занимали ответственный пост в контрразведке, поскольку мой родной дядя, так сказать, за вас ручается. Это неопровержимый факт.
  Рестарик не уловил еле заметной сардонической улыбки, скользнувшей по лицу Пуаро. Неопровержимый факт был абсолютно иллюзорным. Хотя Рестарик должен был бы знать, как опасно полагаться на память и зрение сэра Родрика, он принял за истину все, что он наговорил старику. Пуаро не стал выводить его из заблуждения, лишний раз убедившись в справедливости собственного постулата: «Никому нельзя верить на слово». «Подозревай каждого» — таков был в течение многих лет, если не всей жизни, его главный принцип.
  — Разрешите заверить вас, — сказал Пуаро, — что на протяжении всей моей карьеры мне неизменно сопутствовал успех. Во многих отношениях мне нет равных.
  Рестарика это заявление вовсе не успокоило. Скорее наоборот. У англичанина человек, заявляющий о себе подобным образом, не вызывает большого доверия. Он сказал:
  — Ну а сами вы, мосье Пуаро? Сами вы уверены, что сможете найти мою дочь?
  — Наверное, не так быстро, как полиция, но все же я несомненно ее найду.
  — И все же как скоро?..
  — Только одно условие, мистер Рестарик. Если вы хотите, чтобы я ее нашел, вы должны рассказать мне обо всем более подробно.
  — Я вам уже все рассказал. Время, место, где ей следовало быть. Могу дать вам список ее знакомых… Пуаро решительно покачал головой.
  — Нет-нет, просто скажите мне правду.
  — Так вы считаете, что я говорил вам не правду?
  — Правду, но не всю, в этом я убежден. Чего вы опасаетесь? Зачем скрываете факты? Причем факты, без которых я не смогу успешно вести поиски. К примеру, что ваша дочь питает неприязнь к своей мачехе. Это ведь и так ясно. И вполне понятно. Естественная реакция. Не забывайте, что она наверняка все эти годы вас идеализировала. Вполне обычная вещь, когда родители расходятся и ребенок получает тяжелую эмоциональную травму. Да-да, я знаю, о чем говорю. Вы скажете: дети легко забывают. Это верно. И ваша дочь забыла вас в том смысле, что не помнила вашего лица, вашего голоса, когда вы встретились снова. Но она уже создала для себя некий идиализированный образ. Вы уехали. Она хотела, чтобы вы вернулись. Ее мать наверняка избегала говорить с ней о вас. Тем большее место вы занимали в ее мыслях. Тем большее значение вы для нее обретали. А невозможность говорить о вас с матерью вызвала в ней потребность — вполне обычную у детей — винить того из родителей, с кем ребенок остался, за то, что другого с ними нет. Она говорила себе примерно следующее: «Меня папа любил. Это мама ему не нравилась», и эта мысль давала толчок к установлению между ней и вами неких уз, для вас, впрочем, неведомых. И, если хотите, солидарности с вами: в том, что случилось, папа не виноват! Этому она никогда не поверит! Да-да, так бывает очень часто, я знаю, что говорю. Я немножко разбираюсь в психологии. И вот она узнает, что вы возвращаетесь, что вы снова будете с ней, и опять ее одолевают мысли, казалось бы, давно забытые. Папа возвращается! Как счастливы будут они вдвоем! Возможно, она попросту игнорирует существование мачехи, пока не сталкивается с ней лицом к лицу. И тогда ее охватывает неистовая ревность. Что вполне естественно, уверяю вас. Ревнует она еще и потому, что ваша супруга очень красива, умна, умеет поставить себя в обществе, а у молоденьких девушек подобные качества часто вызывают завистливое раздражение, так как сами они обычно очень застенчивы. Возможно, она неловка, страдает комплексом неполноценности. И, увидев красивую, уверенную в себе мачеху, тут же начинает ее ненавидеть. Но это ненависть молоденькой девушки, по сути, чисто детская.
  — Ну-у… — Рестарик запнулся. — Примерно то же сказал и врач, к которому мы обращались… То есть…
  — А! — воскликнул Пуаро. — Так вы обращались к врачу? Значит, имелась причина, чтобы обратиться к врачу.
  — Да так, пустяки.
  — А вот этому Эркюль Пуаро никогда не поверит! Не пустяки, а что-то очень серьезное, иначе быть не может. Лучше расскажите мне все, — ведь зная, что творится в душе вашей дочери, я буду действовать наверняка.
  Рестарик некоторое время молчал, но в конце концов решился.
  — Только строго между нами, мосье Пуаро. Я могу на вас положиться, вы даете мне слово?
  — Безусловно. Так в чем дело?
  — Я не… Полной уверенности у меня нет.
  — Ваша дочь чем-то обидела вашу супругу? Нагрубила ей… наговорила гадостей… Или что-то более серьезное?.. Может, набросилась на нее… так сказать, с кулаками?
  — Нет, не набросилась. В смысле, не с кулаками, а. Только ничего так толком и не выяснилось.
  — Ну-ну. И все же?
  — Здоровье моей жены расстроилось… — Он замялся.
  — А-а! — сказал Пуаро. — Так-так… И в чем это выражалось? Может, что-нибудь с желудком? Подозрение на энтерит1632?
  — Вы очень прозорливы, мосье Пуаро. Весьма! Да, что-то с желудком, что-то совершенно непонятное, а ведь моя жена отличается завидным здоровьем. Ее положили в больницу. Как это они сказали… для всестороннего обследования.
  — А результат?
  — По-моему, они так толком ничего и не поняли. Жена совсем оправилась, и ее выписали. И тут… все началось опять. Мы тщательно проверяли, что она ест, как это готовилось. У нее часто болел живот, казалось бы, абсолютно без всяких причин. Тогда послали проверить все кушанья, подававшиеся на стол, и что же: в блюдах, которые никто, кроме жены, никогда не ел, было обнаружено некое вещество!
  — Попросту говоря, кто-то потчевал ее мышьяком? Так?
  — Совершенно верно! Небольшими дозами, которые по мере постепенного накопления в организме должны были сделать свое дело.
  — Вы подозреваете свою дочь?
  — Нет.
  — А мне кажется, да. Кто еще мог это сделать? Вы подозреваете свою дочь.
  — Откровенно говоря, да, — сказал Рестарик с глубоким вздохом.
  
  
  Когда Пуаро вернулся домой, Джордж встретил его словами:
  — Звонила женщина, какая-то Эдит, сэр…
  — Эдит? — Пуаро сдвинул брови.
  — Насколько я понял, она служит у миссис Оливер.
  Она просила передать вам, что миссис Оливер попала в больницу, в Сент-Джилс.
  — Что с ней?
  — Насколько я понял, ее… э… стукнули по голове…
  Джордж ограничился этим и не стал добавлять, как ему было поручено: «…и скажите ему, что она сама во всем виновата».
  Пуаро поцокал языком.
  — Я же предостерегал. Вчера вечером, когда я звонил ей и никто не ответил, я очень встревожился. Les femmes!1633
  Глава 12
  — Давайте купим павлина, — внезапно предложила миссис Оливер. При этом она не открыла глаз, и голос ее был слаб, хотя и полон досады.
  Трое сидящих рядом людей поглядели на нее с испуганным недоумением. Она сделала еще одно заявление:
  — Удар по затылку.
  Потом она открыла затуманенные глаза и попыталась понять, где находится.
  Первым она увидела абсолютно незнакомое ей лицо. Оно принадлежало молодому человеку, который что-то записывал в блокнот. Его рука с карандашом застыла над страницей.
  — Полицейский, — изрекла миссис Оливер.
  — Прошу прощения, сударыня.
  — Я сказала, что вы полицейский, — объяснила миссис Оливер. — Это так?
  — Да, сударыня.
  — Нанесение физических повреждений, — сказала миссис Оливер и удовлетворенно закрыла глаза. Когда она вновь их открыла, то осмотрелась более осмысленно и основательно. Она лежала в кровати — высокой, очень удобной больничной кровати, решила она. Из тех, которые можно самой поднимать, опускать, поворачивать и наклонять. Значит, она не у себя дома. Еще раз поглядев по сторонам, она установила, где находится.
  — Больница или клиника, — сказала она.
  В дверях с хозяйским видом стояла сестра в сияющем белизной накрахмаленном халате, а в ногах кровати — сиделка. Потом миссис Оливер увидела еще одного человека и узнала его с первого взгляда.
  — Эти усы невозможно спутать ни с чьими другими, — пробормотала она. — Что вы тут делаете, мосье Пуаро?
  — Я же предупреждал, мадам, чтобы вы вели себя осторожнее, — сказал Эркюль Пуаро, подходя к кровати.
  — Каждый может заблудиться, — загадочно отпарировала миссис Оливер и добавила:
  — У меня болит голова.
  — Еще бы она не болела. Вы же сами только что сказали, что вас ударили по затылку.
  — Да. Павлин.
  Полицейский горестно вздохнул и спросил:
  — Извините, сударыня, вы утверждаете, что на вас напал павлин?
  — Естественно. Мне уже некоторое время было не по себе. Атмосфера, вы понимаете? — Миссис Оливер попыталась показать жестом, что именно она подразумевает под атмосферой, и охнула. — Лучше воздержаться, — сказала она.
  — Больной вредно всякое возбуждение, — сурово предупредила сестра.
  — Не могли бы вы уточнить, где именно на вас напали?
  — Понятия не имею. Я заблудилась. Когда возвращалась из мастерской. Захламленной. Очень грязной. Второй молодой человек, наверное, неделю не брился. Засаленная кожаная куртка.
  — Это он напал на вас?
  — Нет. Первый.
  — Если бы вы могли изложить мне…
  — Я ведь излагаю! Видите ли, я выслеживала его всю дорогу от кафе, только я в таких вещах дилетант. Никакой практики. И представьте, это гораздо труднее, чем вы, может быть, думаете.
  Она сосредоточила взгляд на полицейском.
  — Впрочем, вы-то, наверное, все про это знаете. Вам читали курс, как вести слежку? А, да, не важно. Видите ли, — она вдруг зачастила с пулеметной быстротой, — все очень просто. Я сошла у Уорлдс-Энд, если не ошибаюсь, и, естественно, подумала, что он остался с остальными или пошел в другую сторону. А он вместо того подкрался ко мне сзади.
  — Кто?
  — Павлин, — ответила миссис Оливер. — И я совсем растерялась А как тут не растеряться, когда все выходит совсем наоборот. Когда он идет за тобой, а не ты за ним… но только это было раньше, и мне стало не по себе. По правде говоря, я испугалась. Не знаю почему. Он заговорил — очень вежливо, но мне стало очень страшно. Но в любом случае он сказал: «Поднимемся, посмотрите мастерскую». Ну, я и поднялась. Ступеньки довольно-таки шаткие, почти как у приставной лестницы, а внутри был второй молодой человек, очень грязный. Он писал картину, а ему позировала девушка. Очень чистенькая. Очень хорошенькая. Вот так. Они оказались очень милыми и вежливыми, и тогда я сказала, что мне пора домой, а они объяснили мне, как выйти на Кингз-роуд. Но только не правильно объяснили. Но, возможно, я сама напутала… Ну, знаете, когда вам говорят: второй налево, третий направо, то иногда можешь свернуть не туда. То есть это я могу. Ну, так или не так, только я забрела в какие-то трущобы у самой реки. И уже совсем перестала бояться. И забыла про осторожность. Тут-то Павлин меня и ударил.
  — По-моему, она бредит, — авторитетно пояснила сиделка.
  — Ничего подобного, — с достоинством возразила миссис Оливер. — Я знаю, что говорю.
  Сиделка открыла было рот, но под грозным взглядом сестры быстро вновь его закрыла.
  — Весь в бархате, в атласе и длинные кудри, — сказала миссис Оливер.
  — Павлин в атласе? Настоящий павлин, сударыня? Вам почудился павлин на набережной в Челси?
  — Настоящий павлин? — переспросила миссис Оливер. — Конечно нет. Какой вздор! Откуда бы взяться настоящему павлину на набережной в Челси?
  Ответа на этот вопрос ни у кого не нашлось.
  — Он все время важничает, — сказала миссис Оливер. — Вот почему я прозвала его Павлином. Выставляет себя напоказ, понимаете? Видимо, очень тщеславен. Гордится своей красотой. И бог знает, чем еще. — Она поглядела на Пуаро. — Дэвид, как его бишь там. Ну, вы знаете, о ком я.
  — Вы говорите, что на вас напал молодой человек по имени Дэвид и ударил вас по голове?
  — Вот именно.
  Эркюль Пуаро спросил:
  — Вы его видели?
  — Нет, не видела, — ответила миссис Оливер — Не успела. Мне вроде бы послышались шаги за спиной, и только я хотела повернуть голову и посмотреть, как — бац! На меня словно обрушилась тонна кирпичей. Мне почему-то очень хочется спать, — добавила она.
  Миссис Оливер чуть пошевелила годовой, сморщилась от боли и погрузилась, судя по всему, в очень приятное забытье.
  Глава 13
  Пуаро редко пользовался ключом от своей квартиры. Со свойственной ему старомодностью он нажимал кнопку звонка и ждал, чтобы Джордж, его несравненный слуга, открыл дверь. Однако на этот раз, когда он вернулся из больницы, ему открыла мисс Лемон.
  — К вам двое посетителей, — произнесла она, понизив голос почти до шепота, — Мистер Гоби и старый джентльмен, сэр Родрик Хорсфилд, так он представился. Кого вы примете первым?
  — Сэр Родрик Хорсфилд, — задумчиво повторил Пуаро, наклонив голову набок, точно зарянка, и прикидывая, что может этот визит внести в общую картину. Однако в этот момент в передней с обычной своей внезапностью возник мистер Гоби, покинувший тесное святилище, где мисс Лемон стучала на машинке и где она предоставила ему временный приют.
  Пуаро снял пальто. Мисс Лемон взяла его и водворила на вешалку, а мистер Гоби, не дожидаясь, пока она обернется, доложил ее затылку:
  — Я выпью чашечку чаю с Джорджем. Временем я располагаю. Могу и подождать.
  Он великодушно скрылся в кухне, а Пуаро прошел в гостиную, по которой энергично расхаживал сэр Родрик.
  — Вот заглянул к вам, старина, — сказал он благодушно, — Замечательная штука телефон.
  — Вы вспомнили мою фамилию? Я польщен.
  — Ну не то чтобы вспомнил, — ответил сэр Родрик. — Фамилии, знаете ли, всегда были моим слабым местом. Вот лица я никогда не забываю, — добавил он с гордостью. — Нет, я позвонил в Скотленд-Ярд.
  — О! — Пуаро слегка растерялся, хотя тут же сообразил, что сэр Родрик только так и мог поступить.
  — Спросили, с кем мне угодно говорить. Я ответил: соедините с самым главным. Только так, мой дорогой. Никогда не соглашайтесь на заместителя или помощника. Толку ноль. Самый главный, вот кто всегда нужен. Ну, правда, я назвался. Говорю, что мне требуется высшее начальство, ну и в конце концов нас соединили. Очень вежливый субъект. Говорю, мне необходим адрес сотрудника союзной разведки, который работал со мной в таком-то месте во Франции, такие-то даты. Он сначала не сообразил, так я добавил: «Вы понимаете, о ком я говорю?» Француз, говорю я. Или бельгиец. Вы ведь бельгиец? Я говорю: «Зовут его вроде бы Ахилл. А если не Ахилл, то что-то в этом роде. Низенький, говорю, и очень большие усы». И тут он сообразил и сказал, что ваш адрес, вероятно, есть в телефонной книге. «Отлично, — говорю, — но ведь значится он там не под Ахиллом, верно? А его фамилию я никак не могу припомнить». Ну, он мне ее и назвал. Очень вежливый субъект, очень, этого у него не отнимешь.
  — Я в восторге, что вижу вас у себя! — воскликнул Пуаро, торопливо прикидывая, что ему позже придется выслушать от телефонного знакомого сэра Родрика. К счастью, речь вряд ли идет о «самом» главном. Вероятнее всего, это кто-то из тех его знакомых, в обязанности которых среди прочего входит и умение общаться с былыми именитостями.
  — Ну, как бы то ни было, — сказал сэр Родрик, — а я до вас добрался.
  — Я в восторге. Разрешите предложить вам что-нибудь? Чай, гренадин1634, виски с содовой, sirop de cassis1635?
  — Ну, нет, только не это! — испуганно перебил сэр Родрик. — Я, пожалуй, выпью виски. Мне его, конечно, запретили, — добавил он, — вы же знаете этих докторов, чертовы перестраховщики. У них одна забота: запрещать все, что вам нравится.
  Пуаро позвонил и отдал Джорджу соответствующие распоряжения. Возле локтя сэра Родрика тут же возник стакан с виски и сифон с содовой.
  — А теперь, — сказал Пуаро, когда Джордж удалился, — чем я могу быть вам полезен?
  — У меня для вас работенка, старина.
  За прошедшие дни он, вероятно, окончательно уверовал в их давнюю дружбу и былое тесное сотрудничество, Пуаро это очень даже устраивало: пусть племянник сэра Родрика еще больше убедится в его, Пуаро, способностях.
  — Документы! — Сэр Родрик понизил голос. — Исчезли кое-какие документы, а найти их нужно обязательно, понимаете? Ну, я и подумал, глаза у меня уже не те, да и память иной раз пошаливает, так не лучше ли обратиться к специалисту. Понимаете? Вы, можно сказать, явились в самый нужный момент, потому что, понимаете ли, их у меня требуют.
  — Весьма любопытно, — сказал Пуаро. — А могу ли я спросить, что это за документы?
  — Конечно, можете, старина. Раз уж вам придется их разыскивать. Но учтите: они крайне секретные, не для чужих глаз. Сверхсекретные… если я ничего не пугаю. И теперь их, конечно, лучше держать под замком. Переписка, знаете ли. В свое время эти письма особой важности не представляли, так, во всяком случае, полагали, но ведь политика — штука непредсказуемая. Вы же знаете, как бывает: сегодня одно, а завтра разворот на сто восемьдесят градусов. Вот когда война началась, помните? Мы никак понять не могли, с кем мы в союзе, а с кем враги. В одной войне итальянцы наши закадычные друзья, в другой мы с ними воюем. Уж не знаю, кто из них был хуже всех. В первой войне японцы наши союзники, а в следующей — взрывают к черту Пирл-Харбор1636! Как в темном лесу! Начали с русскими эдак, а кончили совсем наоборот. Вот что я вам скажу, Пуаро: в наши дни вопрос о союзниках самый жгучий. В одну ночь меняются.
  — И у вас пропали какие-то документы? — на всякий случай напомнил ему Пуаро..
  — Да. Документов у меня, конечно, множество, и в последнее время я извлек их на свет Божий. Прежде хранил в безопасном месте. В банке, собственно говоря, но потом забрал их и начал разбирать, потому что подумал: а почему бы мне не написать мемуары? Все наши ребята теперь их пишут. И Монтгомери, и Аланбрук и Окинлек1637 — откровенничают, надо сказать, напрополую, правда, по большей части не о себе, а о прочих генералах. Вот и старик Моран, вроде почтенный врач, а распространяется о своем пациенте, да еще о каком пациенте! Уж и не знаю, до чего все это может дойти… Но раз так, то и я решил рассказать кое-что забавное о небезызвестных личностях. А чем я хуже других? Тем более что все это было у меня на глазах.
  — Уверен, что очень многим ваша книга покажется весьма любопытной, — сказал Пуаро.
  — Да уж! Я знавал многих знаменитостей. Все на них взирали с благоговением. Никому и в голову не приходило, какие они дураки. А мне это было хорошо известно. Черт побери, какие промахи они порой допускали — даже и вообразить невозможно! Ну вот я и забрал документы и нашел девочку, чтобы помогла мне разобраться. Очень милая девочка и умница вдобавок. Английский, правда, знает неважно, зато какая сообразительная и добросовестная! А у меня столько всякого материала… только в таком беспорядке… А теперь, когда все разобрали, многих нужных мне документов там не оказалось.
  — Не оказалось?
  — Да, сначала мы подумали, что случайно их пропустили. Снова все перебрали… Знаете, старина, по-моему, исчезло довольно-таки много. Кое-что из них, конечно, никакой ценности не имеет. Собственно говоря, и остальные, по большому счету, тоже не имеют… иначе разве мне позволили бы оставить их у себя… Но как бы то ни было, а интересующих меня писем там не оказалось.
  — Не хочу быть нескромным, — сказал Пуаро, — но не могли бы вы сказать мне хоть что-то о содержании этих писем?
  — Пожалуй, не могу, старина. Скажу только, что некий господин трубит нынче на всех перекрестках о том, что он делал да что говорил в прежние дни. Но он врет. И эти письма доказывают, какой он лжец! Конечно, публиковать их вряд ли станут. Мы просто пошлем ему парочку копий — напомнить, что он тогда говорил на самом деле, и дадим поить, что оригиналы хранятся у нас. И не удивлюсь, если… ну, если потом он будет вести себя немножко по-другому. Понимаете? А впрочем, зачем спрашивать, вам ли не знать, как это делается.
  — Вы совершенно правы, сэр Родрик. Мне хорошо известны подобные вещи. Но ведь и вы наверняка понимаете, как трудно отыскать то, о чем не имеешь представления и не знаешь, хотя бы приблизительно, где это может находиться.
  — Всему свое время. Мне-то только надо знать, кто их похитил, это, пожалуй, важнее всего. В моей маленькой коллекции ведь могут обнаружиться и сверхсекретные документы. Вот я и хочу знать, кто к ней подобрался.
  — Но а вам самому что приходит в голову по этому поводу?
  — А по-вашему, мне что-то должно прийти?
  — В общем, да. Ведь наиболее вероятным представляется, что…
  — Да-да. Вы хотите, чтобы я назвал мою милую помощницу. Так имейте в виду: я убежден в ее непричастности. Она говорит, что не брала их, и я ей верю. Вы понимаете?
  — Да, — сказал Пуаро со вздохом, — еще как понимаю.
  — Во-первых, она слишком юна. Откуда ей знать, какие документы важны. Она ведь тогда только-только родилась.
  — Но ведь кто-нибудь мог ей объяснить, — ввернул Пуаро.
  — Да-да, вы правы. Но все равно это не она — слишком уж это очевидно.
  Пуаро снова вздохнул. Продолжать разговор на данную тему было бессмысленно: сэр Родрик продемонстрировал свою небеспристрастность — тоже слишком уж очевидно.
  — А кто еще имел доступ к документам?
  — Эндрю и Мэри. Но не думаю, чтобы Эндрю интересовался чем-либо подобным. И вообще, он всегда был хорошим мальчиком. Очень порядочным. Не то чтобы я знал его очень уж близко. Раза два-три гостил у меня на каникулах с братом, вот, пожалуй, и все. Конечно, было дело — бросил жену и сбежал в Южную Африку со смазливой вертихвосткой. — Ну, да это с кем угодно может случиться, особенно при такой жене, как Грейс. Я, правда, с ней тоже почти не виделся. Она из тех благоразумных скромниц, которые на всех смотрят сверху вниз и занимаются благотворительностью. Эндрю, конечно, большой непоседа, но представить его шпионом никак невозможно. И Мэри тоже. Насколько могу судить, кроме своих розовых кустов, она ничего не замечает. Конечно, есть садовник. Но ему уже восемьдесят три, и дальше своей деревни он нигде в жизни не бывал. И еще две женщины, которые рыскают по дому и гудят пылесосами, но какие уж из них шпионки, смешно и подумать. Как видите, это явно кто-то посторонний. Да, Мэри действительно носит парик, — несколько неожиданно добавил сэр Родрик. — Это я к тому, что вы могли бы подумать, что она шпионка, раз ходит в парике. Но ей просто приходится. Когда ей было семнадцать, она перенесла тяжелую болезнь, после которой совсем облысела. Каково это молоденькой девушке? Я бы и не догадался, что она носит парик. Но как-то раз она нагнулась над розами, а колючки запутались в волосах, он и съехал набок. Да, большое несчастье для хорошенькой девушки.
  — То-то я заметил в ее прическе какую-то странность, — вставил Пуаро.
  — Мне доподлинно известно, что хорошие агенты париков не носят, — сообщил сэр Родрик. — Беднягам приходится обращаться к хирургам и делать себе пластические операции. Да. Вот так-то. Но кто-то в моих бумагах определенно копался.
  — А не могли вы, скажем, положить их куда-то не туда? В другой ящик? Не в ту папку? Когда вы их видели в последний раз?
  — Примерно год назад. Помнится, я еще подумал, что кое-какие из них сгодятся для недурственной главы. Я эти письма даже перечел. И вот они пропали. Кто-то их похитил.
  — Своего племянника Эндрю, его супругу, садовника и горничных вы не подозреваете? Ну, а их дочь?
  — Норму? Ну у Нормы, похоже, с головой не все в порядке. То есть не исключено, что она клептоманка и крадет чужие вещи, не понимая, само собой, что делает. Но чтобы она рылась в моих бумагах? Нет.
  — В таком случае, что вы предполагаете?
  — Вы же видели мой дом. Туда ведь может зайти кто угодно. Как заявится, так и уйдет, и никто знать ничего не будет. Мы дверей не запираем. И никогда не запирали.
  — Свою комнату вы тоже не запираете? Когда, например, уезжаете в Лондон?
  — Не видел необходимости. Теперь, естественно, запираю, но толку что? Теперь уж поздно. И вообще, замок очень простой, к нему любой ключ подойдет. Так нынче и грабят. Заходят в дом посреди бела дня, топочут вверх по лестнице, заходят в любую комнату, потрошат шкатулку с драгоценностями и уходят себе. И никто их не остановит, никто не поинтересуется, кто они такие. А выглядят как рокеры, или битники, или как их там еще называют — этих длинноволосых с грязными ногтями? Я своими глазами видел, как они шляются по дому. Как-то неловко спросить: «Откуда вы взялись, черт подери?» Ведь даже не всегда догадаешься, какого они пола, тут уж и вовсе теряешься. Дом ими кишмя кишит. Наверное, к Норме приходят. В наше время никто бы такого не допустил. Но вышвырнешь их из дома, а потом окажется, что это был виконт Эндерслей или леди Шарлотта Марджорибенкс. Да… до чего мы докатились. — Он помолчал. — Если кто и способен что-то найти, так только вы, Пуаро. — Он допил виски и встал. — Вот так. Остальное вам решать. Ну что, беретесь?
  — Приложу все силы, — ответил Пуаро. В дверь позвонили.
  — А, вот и крошка! — сказал сэр Родрик. — Пунктуальна, как всегда. Большая редкость, вы согласны? Без нее я бы и в Лондон приехать не мог, знаете ли. Слеп, как крот. Улицы перейти не в состоянии.
  — Но, может быть, очки?
  — Есть у меня очки. Только они все время сползают с носа или я их теряю. В шестьдесят пять я еще читал без очков, можете себе представить?
  — Все когда-нибудь начинается, — философски заметил Пуаро.
  Джордж ввел в комнату Соню. Она была удивительно хорошенькой и казалась очень застенчивой, отметил про себя Пуаро, решив, что это ей очень к лицу. Он шагнул ей навстречу.
  — Enchante, мадемуазель, — сказал он, с галльской галантностью склоняясь к ее руке.
  — Ведь я не опоздала, сэр Родрик? — сказала Соня через его голову. — И не заставила вас ждать? Очень надеюсь, что нет.
  — Минута в минуту, девочка, — успокоил ее сэр Родрик. — Поднять флаг и гюйс1638! — добавил он, и на лице Сони отразилось недоумение. — Надеюсь, вы напились чаю? — продолжал сэр Родрик. — Я ведь велел вам выпить чаю с пышками или эклерами или с чем-нибудь еще, что любят нынешние барышни. Приказ выполнен?
  — Не совсем. Зато я купила себе туфли. Посмотрите, правда хорошенькие? — Она выставила ножку, тоже очень хорошенькую, и сэр Родрик расплылся в сияющей улыбке.
  — Нам надо поторопиться, — сказал он. — Не то опоздаем на поезд. Может быть, я старомоден, но люблю ездить в поездах. Отходят точно, приходят точно, во всяком случае, так положено. А вот автомобили в час пик простаивают в заторах невесть сколько времени. Автомобили! Чушь!
  — Я могу распорядиться, чтобы Джордж взял вам такси, — предложил Пуаро. — Уверяю вас, никаких хлопот.
  — Такси у подъезда. Я попросила подождать, — сказала Соня.
  — Вот видите! — сказал сэр Родрик. — Эта девочка всегда обо всем позаботится. — Он потрепал ее по плечу. Соня ответила ему взглядом, который Эркюль Пуаро оценил сполна.
  Пуаро проводил их до входной двери и чинно с ними распрощался. Мистер Гоби уже покинул кухню и стоял в прихожей, великолепно изображая газовщика, который пришел проверить счетчик.
  Сэр Родрик с Соней исчезли в лифте. Едва Джордж запер за ними дверь, как, обернувшись, увидел вопрошающий взгляд Пуаро.
  — Как вам эта барышня? — спросил Пуаро, дороживший мнением Джорджа, в определенных случаях, как он считал, абсолютно непогрешимым.
  — С вашего разрешения, — начал Джордж, — я бы сказал, что он попался в капкан, прямо не надышится на нее.
  — По-моему, вы правы, — согласился Эркюль Пуаро.
  — С джентльменами в таком возрасте это довольно часто случается. Вот лорд Маунтбрайан. Казалось, уж такой искушенный человек был. И что же! Молоденькая девчонка, что приходила делать ему массаж! Вы не поверите, какие он ей подарки делал. Вечернее платье, браслет с незабудками из бирюзы и брильянтов… Не самый дорогой, но все равно на кругленькую сумму. Затем меховая накидка из русскою горностая и вышитая золотом сумочка. А потом что-то приключилось с ее братом — долги или еще что-то… хотя я лично сомневаюсь, был ли у нее вообще брат. Так вот, лорд Маунтбрайан дал ей денег, чтобы его выручить — до того она была расстроена! Причем ведь все совершенно бескорыстно, никакого мужского интереса. Когда джентльмены доживают до таких лет, в этом смысле они теряют всякое соображение. И попадаются не на нахалках, которые сами могут за себя постоять, а на таких вот робких и вроде бы как беспомощных.
  — Абсолютно с вами согласен, Джордж. Но на мой вопрос вы так и не ответили. Я спросил, как вам показалась эта барышня.
  — А, эта барышня… Что же, сэр, не берусь ничего утверждать, но, по-моему, она принадлежит к тем, о ком вроде бы ничего дурного сказать нельзя, но которые знают, что делают, помяните мое слово…
  Пуаро вернулся в гостиную, по его сигналу мистер Гоби последовал за ним и сел на стул в обычной своей позе — колени сдвинуты, носки повернуты вовнутрь. Из кармана он вытащил потрепанную записную книжку, бережно ее раскрыл и принялся сверлить строгим взглядом сифон с содовой.
  — Касательно сведений, которые вы поручили мне собрать. Семейство Рестариков. Во всех отношениях респектабельное, с солидной репутацией. Никаких темных историй. Отец, Джеймс Патрик Рестарик, как утверждают, был хваткий делец. Фамильную фирму основал дед, отец расширил, Саймон Рестарик поддерживал ее на должном уровне. Два года назад у Саймона Рестарика случился инфаркт. Здоровье продолжало ухудшаться. Год назад скончался от второго инфаркта. Младший брат Эндрю Рестарик поступил в семейную фирму вскоре после окончания Оксфорда, женился на мисс Грейс Болдуин. Дочь Норма — единственный ребенок. Бросил жену и уехал в Южную Африку. С некой мисс Бирелл. Развод не оформлен. Миссис Эндрю Рестарик: скончалась два с половиной года назад. После долгой хронической болезни. Мисс Норма Рестарик училась в пансионе в Медоуфилде. Ничего предосудительною о ней неизвестно.
  Мистер Гоби позволил своему взгляду скользнуть по лицу Пуаро, после чего добавил:
  — Собственно говоря, все сведения о семье Рестариков как будто положительные.
  — Ни одной паршивой овцы? Никаких душевных заболеваний?
  — Как будто бы нет.
  — Жаль! — заметил Пуаро.
  Мистер Гоби в ответ многозначительно откашлялся, лизнул палец и перевернул страницу своей книжечки.
  — Дэвид Бейкер. Ничего хорошего. Дважды получал условные сроки. Полиция держит его в поле зрения. Был, так или иначе, замешан в нескольких довольно сомнительных делах, подозревался в причастности к крупной краже картин, но доказать это не удалось. Один из этих… из художников. Источник средств к существованию неизвестен, но живет неплохо. Предпочитает девушек с деньгами. Не гнушается жить за счет своих подружек. Не гнушается и брать отступное с их отцов. Способен на все, если хотите знать мое мнение, но всегда выходит сухим из воды. — Мистер Гоби вдруг посмотрел на Пуаро. — Вы с ним знакомы?
  — Да, — ответил Пуаро.
  — И что вы можете о нем сказать, если позволите спросить?
  — То же, что и вы, — сказал Пуаро. — Живописный тип, — добавил он задумчиво.
  — Нравится женщинам, — сказал мистер Гоби. — Беда с этими нынешними, на честного работящего малого они и смотреть не хотят. Предпочитают всякую дрянь, жулье. И еще их жалеют: «Бедный мальчик, жизнь была к нему так жестока!»
  — А эти бедненькие ходят расфуфыренные, словно павлины, — заметил Пуаро.
  — Конечно, и такое бывает, — не очень уверенно поддержал его мистер Гоби.
  — Как, по-вашему, этот Дэвид способен кому-нибудь череп проломить?
  Мистер Гоби задумался, потом покачал головой, устремив взгляд на электрокамин.
  — В таком его вроде никто не обвинял. Не скажу, что он на это не способен, и все же это не по его части. Он из тех, кто предпочитает не марать своих ручек, кто берет хитростью.
  — Да, — согласился Пуаро, — я тоже так думаю. А откупиться от него можно, как вы считаете?
  — Да любую бросит в тот же миг, если ему хорошо заплатят.
  Пуаро кивнул. Когда Эндрю Рестарик показывал ему чек со своей подписью, он успел рассмотреть не только подпись, но и фамилию того, кому чек предназначался. А предназначался он Дэвиду Бейкеру, и стояла в нем весьма солидная сумма. Откажется ли Дэвид Бейкер взять этот чек, изобразив оскорбленную невинность? Пуаро решил, что вероятнее всего не откажется. Мистер Гоби прав. Во все времена от нежелательных молодых людей откупались, впрочем, как и от нежелательных молодых дам. Сыновья разражались проклятьями, дочери рыдали, но деньги оставались деньгами. Дэвид уговаривал Норму выйти за него. Искренне ли? А что, если он действительно к ней привязан? Тогда откупиться от него будет не просто. Говорил он вроде бы искренне. Норма, разумеется, ему верит. В отличие от Эндрю Рестарика, мистера Гоби и Эркюля Пуаро. Но скорее всего истина на их стороне.
  Мистер Гоби откашлялся и продолжал:
  — Мисс Клодия Риис-Холленд. Все в ажуре. Ничего такого. То есть ничего сомнительного. Отец член парламента, весьма состоятельный. Ни пятнышка на репутации… Не то что у некоторых… членов парламента, сами знаете. Образование: Роудин1639, Оксфорд, секретарские курсы. Сначала была секретарем у врача на Харли-стрит, потом перешла в Управление угольной промышленности. Первоклассный секретарь. Последние два месяца работает у мистера Рестарика. Не помолвлена. Близких друзей мужского пола нет, одни, так сказать, приятели. Все исключительно из своего круга и всегда составят компанию, если она захочет пойти куда-нибудь вечером. Никаких данных, что между ней и Рестариком что-то есть. На мой взгляд, и не может быть. Последние, три года снимает квартиру в Бородин-Меншенс. Плата очень высокая. Обычно подбирает себе двух компаньонок, но не из близких подруг. Они постоянно меняются. Фрэнсис Кэри, вторая, живет там относительно долго. Одно время училась в Королевской академии1640 драматического искусства, затем перешла в художественное училище. Работает в Уэддербернской галерее, очень известном заведении на Бонд-стрит. Занимается организацией художественных выставок в Манчестере, Бирмингеме, иногда за границей. Командировки в Швейцарию и Португалию. Нрава богемного, много приятелей среди художников и актеров.
  Он помолчал, откашлялся и заглянул в книжечку.
  — Из Южной Африки информации поступило мало. Но на большее я и не рассчитывал. Рестарик порядком постранствовал. Кения, Уганда, Золотой Берег, какое-то время жил в Родезии. Непоседливый субъект. Близко его никто как будто не знал. Собственных денег ему с избытком хватало, чтобы поехать куда душе угодно. Кроме того, он делал там деньги. И весьма большие. Любил забираться в самую глушь. Все, с кем ему приходилось сталкиваться, похоже, относились к нему с симпатией. Но ни с кем не переписывался. Впечатление такое, что он просто родился с тягой к постоянной перемене мест.
  — Насколько мне известно, трижды приходили известия о его смерти — но проходило пять-шесть месяцев, и он возвращался — выныривал в каком-нибудь неожиданном месте. В прошлом году его брат внезапно скончался. Душеприказчикам в этой связи пришлось довольно долго его разыскивать. Смерть брата на него вроде бы сильно подействовала. А может, он просто пресытился кочевой жизнью или, возможно, встретил ту женщину, которая ему подходит. Она много его моложе и, как утверждают, была учительницей. Спокойная, уравновешенная. Но как бы то ни было, он тут же покончил со странствиями и вернулся в Англию. Очень богат, и к тому же получил немалое состояние после смерти брата.
  — Да, сплошное благополучие — и очень несчастная дочь, — сказал Пуаро. — Хотел бы я знать о ней побольше. Вы очень мне помогли, весьма полезная информация. О всех, кто ее окружает и кто мог бы оказать на нее влияние… или уже оказал. Итак, я хотел узнать что-нибудь про ее отца, про мачеху, про молодого человека, в которого она влюблена, про тех, с кем она живет, и тех, с кем работает в Лондоне. Да, вы мне очень в этом помогли.
  Кстати, вы уверены, что она никоим образом не связана с чьими-то смертями? Это очень важно…
  — Никакого намека, — сказал мистер Гоби. — А работала она в фирме «Домашние птички», которая вот-вот обанкротится, так что платили ей мало. И еще один момент. Недавно мачеху положили в больницу на обследование… неподалеку от их загородного дома. Слухов ходило много, но, по-видимому, пустых.
  — Мачеха жива и здорова, — сказал Пуаро. — А мне, — добавил он кровожадно, — нужна чья-либо смерть.
  Мистер Гоби выразил свое сожаление по этому поводу и встал.
  — Вам потребуется что-нибудь еще?
  — В смысле сведений — нет.
  — Я понял, сэр. — Убирая свою книжечку в карман, мистер Гоби добавил:
  — Простите меня, сэр, если вмешиваюсь не в свое дело, но та барышня, которая сейчас была у вас…
  — Так что же?
  — Ну, конечно, это… вряд ли пригодится, но я подумал, что мне все же надо вам сказать, сэр, что…
  — Ну-ну. Насколько я понимаю, вы ее уже видели.
  — Да. Месяца два назад.
  — Где вы ее видели?
  — В садах Кью1641.
  — В садах Кью? — На лице Пуаро появилось легкое изумление.
  — Я следил не за ней. А за тем, кто там с ней встречался.
  — И кто это был?
  — Наверное, вам можно сказать, сэр. Один из помощников военного атташе рутландского посольства.
  Пуаро поднял брови.
  — Интересно. Да, очень интересно. Сады Кью… — задумчиво произнес он. — Приятное место для встреч. Очень приятное.
  — Вот и я тогда так же подумал.
  — Они беседовали?
  — Нет, сэр. Вы бы даже не догадались, что они друг друга знают. У барышни была с собой книга. Она сидела на скамье и читала. Потом положила книгу рядом с собой.
  Тут к скамье подошел мой объект и сел на другом конце. Они и слова друг другу не сказали. Барышня встала и пошла. А он немного посидел и тоже пошел дальше. Но прихватил книгу, которую барышня оставила на скамейке. Вот и все, сэр.
  — Да, — сказал Пуаро, — Интересный факт. Мистер Гоби взглянул на книжный шкаф и, пожелав ему доброго вечера, удалился. Пуаро досадливо вздохнул.
  — Enfin1642, — произнес он. — Это уж чересчур! И вообще, столько всего лишнего. А теперь еще хорошенькая шпионка. Я же ищу лишь самое прозаическое убийство. И мне все больше кажется, что произошло оно лишь в одурманенном наркотиками мозгу.
  Глава 14
  — Chere madame! — Пуаро с поклоном преподнес миссис Оливер изящный букет — подобранный в лучшем викторианском стиле.
  — Мосье Пуаро! Право, очень-очень мило с вашей стороны, и, знаете, он чем-то похож на вас. Мои цветы всегда какие-то растрепанные! — Она взглянула на вазу с довольно-таки буйными хризантемами и снова посмотрела на тесно прижатые друг к другу чинные розовые бутоны. — Я так тронута, что вы пришли навестить меня.
  — Пришел поздравить с выздоровлением.
  — Да, — сказала миссис Оливер, — вроде бы уже оправилась. — Она осторожно покачала головой. — Но головные боли… И сильные.
  — Я же предупреждал вас, мадам, просил не предпринимать ничего опасного…
  — Иными словами, просили не совать свой нос куда не следует. А я, видимо, сунула. — Помолчав, она добавила:
  — Я чувствовала, что добром моя слежка не кончится. Все вокруг было каким-то зловещим. Мне было страшно, но я говорила себе, что бояться глупо, потому что чего, собственно, бояться? Я же в Лондоне, а не в дремучем лесу. В самом сердце Лондона. Вокруг люди. А значит, и бояться нечего…
  Пуаро внимательно взглянул на нее. Действительно ли в тот момент она ощущала что-то зловещее и безжалостное, испытывала предчувствие надвигающейся беды? Или все это ей кажется только сейчас? Он по опыту знал, как часто это бывает. Сколько раз клиенты говорили ему примерно следующее: «Меня не оставляло чувство, что тут что-то не так. Что рядом таится зло. Что неминуемо произойдет что-то страшное». А на самом деле ничего подобного они не испытывали. Что, собственно, за человек миссис Оливер? Он осторожно взглянул на нее. Миссис Оливер очень гордилась якобы присущей ей необыкновенной интуицией, но на самом деле одно ее прозрение сменялось другим, диаметрально противоположным, причем происходило это с поразительной быстротой, миссис Оливер же оставляла за собой право гордиться тем, которое в какой-то мере все-таки сбывалось. Беспроигрышная позиция.
  Однако ведь и в самом деле предчувствие существует. Человек ощущает неясную тревогу перед грозой — не хуже кошки или собаки. Да, такое бывает — чувствуешь некий дискомфорт, а почему — неясно.
  — Когда именно вы почувствовали этот страх?
  — Когда свернула с магистрали, — ответила миссис Оливер. — До того момента все было нормально и даже увлекательно… да, я получала удовольствие, хотя и… злилась. Как выяснилось, это весьма утомительное занятие — кого-то выслеживать. — Она помолчала. — Но в целом я все воспринимала как веселую игру. И вдруг это перестало быть игрой — пошли какие-то проулки, закоулки, обветшалые дома, закрытые склады, расчищенные под застройку пустыри… Ну, не знаю. Не могу объяснить. Но все стало другим. Как во сне. Понимаете? Начинается сон с того, что вы, скажем, на званом вечере, и вдруг вы уже в джунглях, в каких-то зарослях, и все кругом жутко зловещее!
  — В джунглях? — повторил Пуаро. — Интересное сравнение. Значит, у вас было ощущение, что вы в джунглях и боитесь павлина?
  — Ну, по-моему, я его не боялась. В конце-то концов, павлин — вполне безобидное существо. Это… В общем, я его окрестила Павлином, потому что у него очень живописный вид. Павлины же весьма декоративны, верно? И этот жуткий мальчишка — тоже.
  — И до того, как вас ударили по затылку, у вас не было ощущения, что за вами следят?
  — Нет. Нет, ни малейшего, но тем не менее я убеждена, что дорогу он мне объяснил не правильно.
  Пуаро кивнул, о чем-то размышляя.
  — И, естественно, ударил меня Павлин, — сказала миссис Оливер. — Кто же еще мог это сделать? Тот чумазый в засаленном кожаном костюме? От него скверно пахло, но ничего угрожающего в нем не было. И уж тем более не эта размякшая Фрэнсис, как бишь ее там? Она возлежала на каком-то ящике, разметав черные космы чуть не на полкомнаты. Она очень напомнила мне какую-то актрису. Но вот какую?
  — Вы говорите, что она позировала?
  — Да. Только не Павлину, а второму — Чумазому. Не помню, вы ее видели?
  — Пока еще не имел удовольствия. Если это, конечно, удовольствие.
  — Ну, в общем она даже очень недурна. Если вам по вкусу богемный стиль. Дико накрашена. Мертвенно-белое лицо, кило туши на ресницах и свисающие лохмы. Работает в художественной галерее, так что, видимо, позировать всем этим битникам для нее вполне естественно. Не понимаю я этих девиц! И как они могут? Возможно, она влюблена в Павлина. Нет, скорее в Чумазого. Но как бы то ни было, решительно не представляю, что это она могла так шарахнуть меня по голове.
  — Я допускаю еще один вариант. Кто-то мог заметить, что вы выслеживаете Дэвида, и начал выслеживать вас.
  — То есть кто-то заметил, что я иду за Дэвидом, и пошел за мной?
  — Или кто-то уже прятался на складе, потому что его тоже интересовала эта живописная компания.
  — А ведь верно, — сказала миссис Оливер. — Но кто бы это мог быть?
  — Вот именно! — досадливо вздохнул Пуаро. — Запугано, все чрезвычайно запутано. Слишком много людей, слишком много привходящих обстоятельств. Все как в тумане. Ни одного четкого ориентира. Кроме заявления нашей Офелии, сказавшей, что, она — возможно — совершила убийство. Вот и все, на что я могу опереться… и даже тут — сплошная путаница.
  — В каком это смысле — путаница?
  — А вы подумайте. Только хорошенько сосредоточьтесь.
  Умением сосредоточиться миссис Оливер особенно не блистала.
  — Вы всегда ставите меня в тупик! — посетовала она.
  — Я упомянул убийство. Но какое именно убийство?
  — Убийство мачехи, я полагаю.
  — Но ведь мачеху никто не убил. Она жива.
  — Нет, с вами можно сойти с ума! — сказала миссис Оливер.
  Пуаро выпрямился в кресле, сложил кончики пальцев и приготовился — во всяком случае так показалось миссис Оливер — отпустить какую-нибудь шуточку в ее адрес.
  Но он только с мягким укором произнес:
  — Вы отказываетесь думать. И рассуждать. А без этого мы не продвинемся ни на шаг.
  — Да. Я не желаю ни думать, ни рассуждать, ни сосредоточиваться. Я просто хочу узнать, что вы сделали, пока я лежала в больнице. Ведь что-то вы наверняка предприняли. Так что же?
  Пуаро пропустил ее требование мимо ушей и терпеливо продолжил:
  — Мы должны начать с самого начала. С того момента, как вы мне позвонили. Я был расстроен. Да, признаюсь, я был расстроен. Мне сказали нечто чрезвычайно неприятное и весьма меня ранившее. Но вы, мадам, были сама доброта. Вы меня утешали, вы меня ободряли. Вы угостили меня восхитительным de chocolat1643. Более того: вы не только предложили помочь мне — вы мне помогли! Вы помогли мне найти ту странную девушку, которая заявила, что, кажется, совершила убийство. Так спросим себя, мадам, что это за убийство? Кого убили? Где убили? Почему убили?
  — Ах, да перестаньте! — воскликнула миссис Оливер. — Из-за вас у меня опять разболелась голова, а мне это противопоказано.
  — И вообще, есть ли у нас убийство? — неумолимо продолжал Пуаро. — Вы сказали: мачеха, но я ответил, что она жива, и, следовательно, убийства нет. Но убийству следует быть. И вот я задаю вопрос: кто умер? Ко мне приходят и говорят про убийство. Но я не могу отыскать это убийство. И не надо говорить, что тут вполне сгодится покушение на Мэри Рестарте. Я же знаю, что вы хотите сказать именно это. Так вот, Эркюля Пуаро это не устроит.
  — Право, не понимаю, чего вам еще нужно, — проворчала миссис Оливер.
  — Мне нужно убийство, — сказал Эркюль Пуаро.
  — Вот не знала, что вы такой кровожадный!
  — Я ищу убийство и не могу его найти. Это нестерпимо, и я прошу вас все-таки сосредоточиться и поразмыслить вместе со мной.
  — Меня осенила великолепная мысль, — сказала миссис Оливер. — А что, если Эндрю Рестарик убил свою первую жену? Перед тем как в такой спешке отправиться в Южную Африку? Вам такой вариант в голову не приходил?
  — Естественно, нет, — отозвался Пуаро.
  — Вот видите, а мне пришел, — сказала миссис Оливер. — Получается очень мило. Он был влюблен в ту, другую, и, как Криппен1644, хотел бежать с ней, а потому убил первую — и никто даже не заподозрил.
  Пуаро испустил мученический вздох.
  — Или дочь могла дать ей не то лекарство, — не унималась миссис Оливер.
  — Но его жена умерла только через двенадцать лет после его отъезда в Южную Африку. А дочь никоим образом не могла быть замешана в убийстве собственной матери — ей было тогда всего пять лет.
  — Они все эти годы могли скрывать, что она умерла. В конце-концов нам же неизвестно, когда она на самом деле умерла.
  — Известно, — возразил Эркюль Пуаро. — Я навел справки. Первая миссис Рестарик умерла четырнадцатого апреля шестьдесят третьего года.
  — Откуда вы знаете?
  — Поручил кое-кому проверить факты. Умоляю вас, мадам, не стройте столь маловероятные предположения.
  — А по-моему, они не столь уж маловероятные, — упрямилась миссис Оливер. — В своем романе я все так бы и закрутила. А убийцей сделала бы именно маленькую девочку. Она, естественно, не хотела убивать. Это папа велел ей дать маме лекарство, настоянное на ягодах самшита.
  — Norn d'un nom d'un nom!1645 — воскликнул Пуаро.
  — Ну, ладно, ладно, — сказала миссис Оливер. — Теперь вы изложите свой вариант.
  — Увы! В том-то и штука, что мне нечего излагать. Сколько я ни старался, не нашел ничего стоящего.
  — Даже после того, как Мэри Рестарик занемогла и слегла в больницу? Там ее подлечили, но, вернувшись домой, она снова занемогла. Да если бы хорошенько поискали, непременно нашли бы мышьяк или какой-нибудь другой яд, припрятанный Нормой.
  — Именно мышьяк и нашли.
  — Нет, право, мосье Пуаро, что же вам еще нужно?
  — Мне нужно, чтобы вы были повнимательней. Эта девушка в точности повторила мне то, что перед этим сказала Джорджу, когда он открыл ей дверь. Ни ему, ни мне она не сказала: «Я пыталась убить одного человека» или «Я пыталась убить мою мачеху». В обоих случаях она говорила о том, что уже было совершено, о том, что уже случилось. Несомненно случилось. В прошедшем времени.
  — Я отступаюсь, — сказала миссис Оливер. — Вы просто не желаете верить, что Норма покушалась на жизнь мачехи.
  — Да нет же! Я считаю вполне возможным, что Норма могла покушаться на жизнь мачехи. Возможно, так оно и было — такой поступок вполне согласуется с ее душевным состоянием. Но ведь никаких доказательств. Согласитесь, спрятать мышьяк среди вещей Нормы мог кто угодно. Даже мистер Рестарик.
  — Ясно. Вы твердо убеждены, что женщин в первую очередь убивают их мужья.
  — У мужа больше всего причин и возможностей, а потому его и подозреваешь в первую очередь, — сказал Пуаро. — Спрятать мышьяк у себя в комнате могла и сама Норма, а также кто-нибудь из слуг, или секретарша сэра Родрика, или сэр Родрик, или даже… миссис Рестарик.
  — Вздор! С какой стати?
  — Ну мало ли. У нее могли быть какие-то свои причины. Их, конечно, довольно трудно представить, но наверняка вполне объяснимые.
  — Однако, мосье Пуаро, нельзя же подозревать всех!
  — Mais oui1646, можно. Я подозреваю всех. Сначала я подозреваю, потом ищу причины.
  — Но какая причина может быть у этой молоденькой иностраночки?
  — Все зависит от того, чем она занимается в этом доме.
  Еще неизвестно, зачем она приехала в Англию, равно как и многое другое.
  — Нет, вы определенно сошли с ума!
  — Или Дэвид. Ваш Павлин.
  — Ну, уж это вы хватили чересчур. Его там не было. Он и близко к дому не подходил.
  — Да нет, подходил — и не просто подходил, а разгуливал по нему, как по своему собственному. Во всяком случае, в тот день, когда я там был.
  — Но яд в комнату Нормы все-таки подбросил не он!
  — Откуда вы знаете?
  — Так они же влюблены друг в друга. Норма и этот… жуткий тип.
  — Да, выглядит это именно так.
  — Нет, вы всегда создаете трудности на ровном месте. Когда все яснее ясного… — страдальческим голосом проговорила миссис Оливер.
  — Отнюдь. Мне кажется, что это мне их нарочно создают. Мне нужна информация, и получить я ее могу только от одного человека. И этот человек исчез.
  — Вы говорите о Норме?
  — Да, о Норме.
  — Но ведь мы ее нашли — вы и я.
  — Она ушла из кафе и вновь исчезла.
  — И вы позволили ей уйти? — с горьким упреком сказала миссис Оливер.
  — Увы!
  — Вы позволили ей уйти? И даже не пытались ее снова отыскать?
  — Последнего я не говорил.
  — Но пока еще не нашли! Мосье Пуаро, вы меня разочаровываете!
  — Во всем этом есть система, — произнес Эркюль Пуаро задумчиво. — Да, есть система. Но не хватает одного-единственного факта. А без него все рассыпается. Вы видите эту систему, так ведь?
  — Ничего я не вижу, — ответила миссис Оливер, у которой все усиливалась головная боль.
  Пуаро продолжал говорить, пожалуй, больше для себя, чем для своей слушательницы — впрочем, нельзя сказать, что миссис Оливер его слушала: она кипела негодованием. Нет, похоже, Норма, была права — Пуаро действительно слишком стар! Это она отыскала девушку, позвонила ему и пошла по следу Павлина. Да, девочку она оставила на Пуаро — и что же! Этот хвастливый старикашка ее потерял. А что вообще он сделал за эти дни? Ничего, ровным счетом ничего. Нет, она определенно в нем разочаровалась. Когда он наконец замолкнет, она все ему выскажет.
  Но Пуаро замолкать не собирался, с совершенно невозмутимым видом он методично объяснял, что он подразумевал под системой.
  — Все соединяется в звенья, в том-то и трудность. Одно смыкается с другим. Но тут оказывается, что оно смыкается и с чем-то еще, что вроде бы находится вне системы. Но оно вовсе не вне. Короче, в конце концов, в круг подозреваемых втягиваются все новые и новые действующие лица. Подозреваемых в чем? Опять-таки неизвестно. Мы начали с девушки, а потом образовалась целая сеть связанных между собой, противоречащих одна другой систем. И во всей этой путанице мне нужно найти ответ на самый важный из вопросов: кто же все-таки Норма? Жертва, и ей грозит опасность? Или ловкая интриганка, притворяющаяся несчастной, ради каких-то своих определенных целей? Истолковать можно и так и эдак. Но чтобы разобраться, мне требуется точное указание, и оно наверняка есть, Я уверен, что где-то оно есть.
  Миссис Оливер рылась у себя в сумочке.
  — Не понимаю, куда все время исчезает мой аспирин, — произнесла она с досадой.
  — У нас есть одна система: отец, дочь, мачеха. Их жизни переплетаются между собой. Но еще имеется престарелый и не совсем адекватно воспринимающий действительность дядюшка, у которого они живут. Мало того, еще есть Соня, которая связана с дядюшкой. Она выполняет все его поручения. Соня, у которой приятные манеры и привлекательная внешность. Старик от нее в восторге. У него, скажем, к ней слабость. Но что ей нужно в этом доме?
  — Наверное, хочет научиться поприличней говорить по-английски, — вставила миссис Оливер.
  — И для чего она встречается с сотрудником рутландского посольства… в садах Кью? — словно не слыша ее, продолжал Пуаро. — Встречается, чтобы, по всей видимости, передать ему какую-то информацию… при этом они соблюдают определенные меры предосторожности: она оставляет на скамье книгу, а он ее забирает…
  — О чем вы? — спросила миссис Оливер.
  — Есть ли здесь какая-нибудь связь с нашей первой системой? Это нам пока еще неизвестно. На первый взгляд маловероятно. Но в действительности связь может быть, и самая прямая. Вдруг Мэри Рестарик, сама того не зная, случайно наткнулась на что-то опасное для этой девушки?
  — Только не говорите мне, будто тут замешан еще и шпионаж!
  — Я этого не говорю, я только анализирую возможности.
  — Но вы же сами сказали, что сэр Родрик уже совсем в маразме.
  — В маразме он или нет, не суть важно. Во время войны он занимал ответственный пост. Через его руки проходили важные документы. Ему писали важные письма — письма, которые он получил разрешение хранить у себя, когда они утратили важность.
  — Так война же давным-давно кончилась!
  — Совершенно справедливо. Но с прошлым, пусть и очень давним, не всегда удается покончить. Возникают новые альянсы. Произносятся речи: от чего-то отрекаются, что-то отрицают, о чем-то лгут… И, предположим, существуют письма или еще какие-то документы, которые могут представить некую именитую персону в совсем ином, невыгодном ему сейчас, свете? Нет, у меня нет никаких фактов. Я только выдвигаю предположения. Предположения, опирающиеся на некие известные мне ситуации в прошлом. Вполне возможно, что некоторые письма или документы необходимо уничтожить… или с какой-то целью передать какому-нибудь иностранному правительству. Для выполнения подобной задачи кто подойдет лучше очаровательной девушки, которая будет помогать обремененному годами государственному мужу собирать и систематизировать материалы для своих мемуаров? Сейчас ведь все взялись за мемуары! Просто как по команде. А что, если мачехе подают суп, приправленный мышьяком именно в тот день, когда услужливая секретарша, она же по совместительству домашняя прислуга, готовит обед? И предположим, она же устраивает так, что подозрение падает на Норму?
  — Ну и ум у вас! — заметила миссис Оливер. — Просто какие-то кренделя выделывает. Я хочу сказать, слишком много всяких предположений и действующих лиц. Так не бывает.
  — В том-то и соль. Слишком много разных систем. Но какая из них соответствует действительности? Но вернемся к этой девушке, к Норме. Она уезжает из дома и поселяется в Лондоне. В качестве третьей квартирантки, вместе с двумя другими девушками. Тут тоже складывается какая-то цепочка, а значит, и система. Девушки как будто ей совсем чужие. Но что я узнаю? Клодия Риис-Холленд — личная секретарша отца Нормы. Стало быть, еще одно звено. Что это — случайность? Или частица системы? Вторая, по вашим словам, знакома с молодым человеком, которого вы называете «Павлином» и в которого влюблена Норма. Снова звено. Вернее, звенья. А какую роль играет во всем этом этот ваш Павлин? Любит ли он Норму? Как будто да. Ее родителям это очень не нравится, что, впрочем, совершенно естественно.
  — А странно, что Клодия Риис-Холленд оказалась секретаршей Рестарика, — задумчиво произнесла миссис Оливер. — Кстати, насколько я могу судить, она великолепно справляется со всем, за что бы ни взялась. Может быть, это она вытолкнула женщину из окна на седьмом этаже.
  Пуаро медленно повернулся к ней всем телом.
  — Что вы сказали? — спросил он напряженно. — Что вы сказали?
  — Она жила в их доме… Я даже фамилии этой женщины не знаю, но она выпала из окна — или выбросилась. Из окна седьмого этажа. И разбилась насмерть.
  — И вы мне ни слова не сказали? — сурово произнес Пуаро.
  Миссис Оливер посмотрела на него с изумлением.
  — Не понимаю, о чем вы?
  — О чем я? О смерти, вот о чем! Я просил вас рассказывать мне обо всех известных вам смертях, хоть в какой-то мере имевших отношение к нашему делу, и вы сказали, что ни о каких смертях не знаете. Только о попытке отравления. А смерть есть. Смерть в… как называются эти корпуса?
  — Бородин-Меншенс.
  — Да-да. А когда это случилось?
  — Самоубийство? Или… в общем, она выпала… По-моему… да… по-моему, за неделю до того, как я там побывала.
  — Великолепно. А как вы об этом узнали?
  — Мне сказал молочник.
  — Молочник, bon Dieu!1647
  — Ему просто с кем-то хотелось поговорить, — объяснила миссис Оливер. — Вообще-то ужасно, да? Вот так, среди бела дня… Нет, кажется, это произошло рано утром, очень рано.
  — Как звали эту женщину?
  — Понятия не имею. По-моему, он не называл ее имени.
  — Молодая, пожилая, старая?
  — Ну-у… — Миссис Оливер напрягла память. — Точно он ее возраста не упомянул. Около пятидесяти, вот что он, кажется, сказал.
  — Так-так. Ее знали все три девушки или только одна из них?
  — Понятия не имею! Об этом никто ничего не говорил.
  — Такое событие, и вы молчали!
  — Нет, право же, мосье Пуаро, я не вижу, какое это может иметь отношение к делу… Ну, наверное, может. Но никто ни разу ее не упоминал. Ни до, ни после.
  — Но это же звено! Ведь Норма живет в этом доме. Итак, там кто-то кончает с собой (насколько я понял, так это выглядело со стороны). То есть какая-то женщина выбрасывается или ее выталкивают из окна седьмого этажа и разбивается насмерть. А дальше? Несколько дней спустя Норма, услышав, как вы случайно упомянули в разговоре мою фамилию, является ко мне и говорит, что она совершила убийство. Да, видимо, это оно и есть — искомое убийство.
  Миссис Оливер хотела было сказать «вздор», но не решилась. Хотя и осталась при своем мнении.
  — Вот тот факт, которого мне не хватало. И он свяжет все воедино! Да-да. Я пока еще не знаю, каким образом, но это так. Мне надо подумать. Мне необходимо подумать. Я должен вернуться домой и думать, думать, пока все звенья не образуют единого целого. Но это звено, несомненно, центральное, которое их все и соединяет. Да! Наконец-то! Наконец-то мне станет ясно, как следует действовать. — Он встал, добавил:
  — Adieu, chere madame!1648 — и ринулся вон из комнаты. Миссис Оливер дала волю своим чувствам.
  — Вздор! — объявила она пустой комнате. — Полнейший вздор! Четыре таблетки аспирина разом — это ничего или все-таки многовато?
  Глава 15
  У локтя Эркюля Пуаро стояла чашка с ячменным отваром, который приготовил ему Джордж. Он прихлебывал отвар и размышлял. Размышлял он особым, присущим только ему способом: отбирая мысли, как отбирают кусочки затейливой головоломки. Мало-помалу они сложатся в нужном порядке, и картина станет ясной и законченной. Но пока надо было произвести предварительный отбор, отделить существенное от всего ненужного. Он сделал глоток, поставил чашку, положил ладони на ручки кресла и принялся мысленно перебирать пока что маловразумительные фрагменты своей загадочной картинки. Когда он определится с ними со всеми, то начнет их складывать. Кусочки неба, кусочки зеленого склона или кусочки с полосками, как шкура тигра…
  Его ноги в лакированных туфлях тогда мучительно ныли. Пожалуй, следует начать с этого. Вот он идет по дороге, указанной ему его добрым другом миссис Оливер. Мачеха. Он увидел свою руку, открывающую калитку. Женщина обернулась, женщина, срезавшая засохшие веточки с кустов роз, обернулась и посмотрела на него. Что это ему дает? Абсолютно ничего. Золотистая головка, золотистая, как ржаное поле, с локонами и буклями, уложенными в прическу, несколько напоминающую прическу миссис Оливер. Он чуть улыбнулся. Но прическа Мэри Рестарик была куда аккуратней прически миссис Оливер даже в самые благостные минуты. Золотая рамка, оттеняющая лицо и, пожалуй, чуть для него великоватая. Он вспомнил слова сэра Родрика: она вынуждена носить парик — следствие тяжелой болезни. Печально для молодой женщины. Действительно, головка Мэри Рестарик выглядела — теперь он точно это вспомнил — несколько утяжеленной и слишком уж безупречно причесанной. Он поразмыслил над париком Мэри Рестарик (если это, конечно, был парик: неизвестно, насколько можно полагаться на слова сэра Родрика!). Взвесил, нет ли для парика каких-нибудь иных причин, которые могли бы оказаться очень значимыми. Перебрал в памяти их разговор. Было ли сказано что-нибудь, имеющее важность? И решил, что, по-видимому, нет. Он вспомню! комнату, в которую она его привела. Безликая комната в чужом доме. Два портрета на стене. Портрет женщины в серебристо-сером платье. Узкие плотно сжатые губы.
  Каштановые волосы с проседью. Первая миссис Рестарик. Видимо, она была старше мужа. Его портрет на стене напротив. Очень недурственные портреты. Лансбергер был превосходным портретистом. Мысли Пуаро вернулись к мужскому портрету. В тот день он не разглядел его толком, но потом, в служебном кабинете Рестарика…
  Эндрю Рестарик и Клодия Риис-Холленд. Что тут может крыться? Являются ли их отношения только служебными? Пожалуй, все-таки нет. Человек вернулся на родину после долгих лет отсутствия, человек без близких друзей и родственников, которого ставит в тупик и очень тревожит характер дочери, ее поведение. Вполне естественно, если он попросит свою новую секретаршу — чрезвычайно, кстати, толковую — помочь ему с квартирой для дочери в Лондоне. И она оказывает ему дружескую услугу, поскольку ей как раз тогда же понадобилась третья… Третья девушка… Это загадочное понятие из квартирных объявлений, которое ему растолковала миссис Оливер, постоянно приходило на ум, словно в нем таилось еще какое-то значение. Пока не уловимое, но очень важное…
  Вошел Джордж, прикрыл за собой дверь и доложил:
  — Барышня, сэр, которая была здесь на днях.
  Пуаро даже вздрогнул: стоило ему о ней подумать, и, пожалуйста…
  — Во время завтрака?
  — Нет, сэр. Та, что приезжала за сэром Родриком.
  — А-а! — Брови Пуаро поднялись. — Пригласите ее. Где вы ее оставили?
  — Я проводил ее в комнату мисс Лемон, сэр.
  — А! Так ведите ее сюда.
  Соня не стала ждать, чтобы Джордж доложил о ней. Она вошла, опередив его, быстрой и даже воинственной походкой.
  — Мне было трудно выбраться, но я приехала сказать вам, что я этих бумаг не брала. Не брала, понимаете?
  — Разве кто-нибудь сказал, что это вы их взяли? — спросил Пуаро. — Садитесь, мадемуазель.
  — Не хочу я садиться. У меня нет времени. Я просто приехала сказать вам, что это не правда. Я очень честная и делаю только то, что мне говорит сэр Родрик.
  — Я понимаю. Я все понимаю. Вы утверждаете, что не выносили из дома сэра Родрика Хорсфилда никаких документов, писем или бумаг? И никому не передавали никаких сведений? Так?
  — Да. И я приехала сказать вам это. Он мне верит. Он знает, что я никогда такого не сделаю.
  — Прекрасно. Буду иметь это в виду.
  — Вы думаете, что сумеете найти эти бумаги?
  — Сейчас я занят другим расследованием, — ответил Пуаро. — Так что документам сэра Родрика придется подождать.
  — Он тревожится. Очень тревожится. Есть кое-что, о чем сказать я ему не могу. А вам скажу: он все время что-то теряет. Он забывает куда что положил. Он все кладет в… как это?., в странные, места. Нет, знаю! Вы подозреваете меня. Все подозревают меня, потому что я иностранка. Потому что я приехала из другой страны, и все думают… они думают, что это я краду бумаги, которые пропадают у сэра Родрика, словно шпионка из ваших глупых английских книг. Но я не такая. У меня есть мозги.
  — А-а! — произнес Пуаро. — Это всегда полезно знать. Вы хотите мне сказать что-то еще?
  — Почему вы так думаете?
  — Ну, мало ли…
  — О каком другом расследовании вы говорили?
  — Не смею вас задерживать. Вероятно, у вас сегодня выходной?
  — Да. У меня сегодня выходной, и я могу делать что хочу. Могу поехать в Лондон. Могу пойти в Британский музей.
  — А, да! И в музей Виктории и Альберта1649 тоже, не так ли?
  — Да.
  — И в Национальную картинную галерею1650. А в хорошую погоду вы можете пойти в Кенсингтонский сад1651. Или даже в сады Кью.
  Она вся напряглась и бросила на него сердитый вопросительный взгляд.
  — Почему вы говорите о садах Кью?
  — Потому что там много редких и красивых цветов и не менее замечательных деревьев. О! Непременно побывайте в садах Кью. Плата за вход чисто символическая. Не то пенс», не то два. Так что практически задаром вы можете полюбоваться тропическими деревьями и посидеть на скамье с книгой. — Он мягко ей улыбнулся и не преминул заметить, что ее тревога явно возросла. — Но я злоупотребляю вашим вниманием, мадемуазель. Возможно, вы торопитесь навестить друзей в посольстве.
  — Почему вы говорите это?
  — Да просто так. Вы ведь иностранка, и вполне вероятно, что у вас есть друзья в вашем посольстве.
  — Вам кто-то наговорил про меня! Кто-то пытался обвинить меня. Я же вам сказала, этот глупый старик все кладет не туда. И только! И он не знает никаких важных тайн! И у него нет никаких секретных бумаг и документов. И никогда не было.
  — Ну, ну, вы говорите вовсе не то, что думаете. Просто всему свое время… Когда-то он был очень важным человеком и знал важные тайны.
  — Вы хотите меня напугать.
  — Нет-нет. Я не любитель мелодраматических эффектов.
  — Миссис Рестарик. Это вам наговорила миссис Рестарик. Она меня не любит.
  — Нет, мне она ничего не говорила.
  — Я ее тоже не люблю. Таким женщинам я не доверяю. По-моему, у нее есть секреты.
  — Неужели?
  — Да, у нее есть секреты от мужа. Она ездит в Лондон и другие места и встречается там с другими мужчинами. Во всяком случае, с одним мужчиной.
  — Неужели? — снова повторил Пуаро. — Это интересно. Вы думаете, она встречается с каким-то мужчиной?
  — Да, думаю. Она все время ездит в Лондон и очень часто не говорит об этом мужу. Или говорит, что едет за покупками. Он все время проводит у себя в конторе и ему невозможно знать, почему его жена так часто ездит в Лондон. А она больше бывает в Лондоне, чем дома. А еще притворяется, будто любит работать в саду.
  — Но с кем она встречается, вы не знаете?
  — Откуда я могу знать? Я за ней не слежу. Мистер Рестарик доверчивый человек. Он верит тому, что она ему говорит. Может быть, он все время думает о делах. И еще он беспокоится из-за дочери.
  — Да, — сказал Пуаро, — он беспокоится из-за дочери. А что вам о ней известно? Вы ее хорошо знаете?
  — Нет. Совсем не хорошо. Если вы спросите, что я про нее думаю, я вам скажу: я думаю, что она сумасшедшая.
  — Вы считаете ее сумасшедшей? Почему?
  — Иногда она говорит странные вещи. Видит предметы, которых нет.
  — Предметы, которых нет?
  — И людей тоже. Иногда она бывает очень взволнованная, а иногда ходит словно во сне. Что-нибудь ей говоришь, а она не слышит. Не отвечает. По-моему, есть люди, которым она желает смерти.
  — Вы имеете в виду миссис Рестарик?
  — И еще своему отцу. Она смотрит на него так, словно его ненавидит.
  — Потому что они не хотят, чтобы она вышла замуж за своего молодого человека?
  — Да. Не хотят. И конечно, они правы, но она очень сердится. Как-нибудь, — добавила Соня, весело кивая, — она убьет себя. Я надеюсь, так не будет, но с теми, кто влюблен, так бывает. — Она пожала плечами. — Ну, я пойду.
  — Только прежде скажите мне, носит ли миссис Рестарик парик?
  — Парик? Откуда я могу знать? — Она задумалась. — Да, вполне возможно. Очень удобно, когда путешествуешь. И модно. Я сама иногда ношу парик. Зеленый! Прежде носила. Я пойду, — повторила она и вышла.
  Глава 16
  — Сегодня у меня страшно много дел, — объявил Эркюль Пуаро, когда на следующее утро, позавтракав, он вошел в комнату мисс Лемон, — Встречи, встречи, встречи. Вы все сделали, что я просил? Навели справки, договорились о встречах?
  — Разумеется, — сказала мисс Лемон. — Все здесь, — добавила она, вручая ему небольшую папку.
  Пуаро быстро просмотрел содержимое и кивнул.
  — Я знаю, что всегда могу на вас положиться, мисс Лемон, — сказал он. — C'est fantastique!1652
  — Ну что вы, мосье Пуаро. Не вижу тут никакой фантастики. Вы дали мне указания — я их выполнила. Только и всего.
  — Нет, не только! — возразил Пуаро. — Разве я не даю указаний газовщику, монтеру, столяру? И разве они выполняют мои указания? Очень, очень редко. — Он вышел в переднюю. — Дайте мне другое пальто, Джордж. Опять похолодало. — Он сунул голову в комнатку секретарши. — Кстати, что вы думаете о девушке, которая вчера приходила?
  Руки мисс Лемон замерли над пишущей машинкой.
  — Иностранка, — только и сказала она.
  — Да-да.
  — Несомненно иностранка.
  — И это все, что вы о ней подумали?
  — У меня не было возможности оценить ее способности, — помешкав, ответила мисс Лемон и тут же добавила:
  — Ее как будто что-то тревожило.
  — Да. Видите ли, ее подозревают в хищении документов.
  — О-о! — сказала мисс Лемон. — И важных документов?
  — Да, скорее всего. Но, возможно, они никуда и не исчезали. Возможно, их просто куда-то засунули.
  — Ну что же, — сказала мисс Лемон, одаряя Пуаро весьма красноречивым взглядом, было очевидно, что ей не терпелось поскорее от него избавиться и с надлежащим рвением приняться за работу, — могу добавить лишь одно: когда кого-то нанимаешь, надо быть крайне осмотрительным и помнить, что самое надежное — это английское.
  Выйдя из дому, Пуаро взял такси и отправился в Бородин-Меншенс. Свернув во двор, он огляделся. В одном из подъездов стоял швейцар в форме и насвистывал тоскливый мотивчик. При приближении Пуаро он сказал:
  — Слушаю вас, сэр?
  — Тут вот какое дело, — начал Пуаро, — не могли бы вы рассказать мне о недавно здесь случившемся трагичном происшествии.
  — Трагичное происшествие? — повторил швейцар. — В первый раз слышу.
  — Какая-то дама выбросилась… или, скажем, выпала, из окна и разбилась насмерть.
  — А, это! Я-то тут первую неделю, понимаете? Ну и не знаю ничего. Э-эй, Джо!
  К ним через двор направился швейцар из подъезда напротив.
  — Ты ведь знаешь про даму, которая упала с седьмого этажа? С месяц назад это было.
  — Да нет, поменьше, — ответил Джо, пожилой, медлительный человек. — Жуткое дело.
  — Она погибла сразу?
  — Да.
  — А как ее звали? Видите ли… возможно, это была моя родственница, — сказал Пуаро, умевший, когда ему это было нужно, и приврать.
  — Вот оно что, сэр! Очень вам сочувствую. Миссис Шарпантье ее звали.
  — И долго она жила в этой квартире?
  — Дайте-ка сообразить. Да с год, пожалуй, а то и полтора. Да нет, вроде бы все два. Квартира семьдесят шесть, седьмой этаж.
  — Самый верхний?
  — Да, сэр.
  Пуаро не стал спрашивать относительно внешности и возраста — как родственник он должен был это знать и сам. Поэтому он спросил совсем о другом:
  — Было много разговоров? В каком часу это случилось?
  — В пять-шесть утра вроде бы. А до этого совсем ничего — ни криков, ни шума. Бац — и упала. И представьте, сразу толпа собралась. В такую-то рань! Все к воротам так и прилипли. Одно слово — люди.
  — Ну и полиция, конечно?
  — Ага. Полиция быстро явилась. И врач, и машина «скорой помощи». Все чин по чину, — важно произнес швейцар таким тоном, будто на его глазах по меньшей мере дважды в месяц жильцы выбрасываются из окон седьмого этажа.
  — И конечно, собрались жильцы?
  — Ну, из квартир-то мало кто спустился: на улицах ведь шум, полно машин, трудно что-то услышать… Говорили, будто, падая, она вроде бы кричала, но все равно почти никто этого не слышал. А вот прохожие — те прямо на ворота залезли. Ну и жильцы, когда увидели, как они во двор заглядывают, тут же прибежали поглазеть. Сами знаете, как все охочи до такого!
  Пуаро с готовностью ему поддакнул.
  — Она жила одна? — спросил он, почти утвердительным тоном.
  — Одна.
  — Но, полагаю, с кем-нибудь в доме она общалась? Джо пожал плечами и покачал головой.
  — Кто ее знает! Не могу сказать. Я ее с другими жильцами ни разу не видел. Порой она заходила к нам в ресторан пообедать, да только с посторонними. Нет, не скажу, чтобы она тут с кем водила знакомство. А лучше бы вы, — продолжал Джо, теряя терпение, — пошли поговорили с мистером Макфарлейном, с управляющим, если хотите про нее побольше узнать.
  — А! Благодарю вас. Именно это я и собирался сделать.
  — Контора вон в том корпусе. На первом этаже. На двери табличка.
  Пуаро последовал в контору. Из папки, приготовленной мисс Лемон, он извлек конверт с надписью «мистер Макфарлейн». Адресат оказался представительным, с проницательным взглядом мужчиной лет сорока пяти. Пуаро вручил ему конверт.
  — А, да, — сказал он, прочитав вложенное внутрь послание. — Понятно, понятно. — Положив письмо перед собой на стол, он вопросительно посмотрел на Пуаро. — Владельцы дома поручили мне оказать вам всяческое посильное содействие, в связи с печальной кончиной миссис Луизы Шарпантье. Так что бы вы хотели узнать конкретно, мосье… — он снова заглянул в письмо, — …мосье Пуаро?
  — Разумеется, все это строго между нами, — сказал Пуаро — Ее родственники получили извещение от полиции и от нотариуса, но, поскольку я ехал в Англию, они попросили меня выяснить все подробности. Вы понимаете, официальные извещения — не лучший утешитель в таком горе, — О да, конечно. Разумеется, я понимаю… я к вашим услугам.
  — Сколько времени она здесь жила и как сюда попала?
  — Жила она здесь… если надо, я могу точно проверить, около двух лет. У нас освобождалась квартира. Съезжала миссис Уайлдер. Очень приятная женщина… Работала на Би-би-си, но решила вернуться в Канаду. По-моему, они были знакомы с миссис Шарпантье. Нет, подругами они не были. Миссис Уайлдер сказала ей, что уезжает. А той понравилась ее квартира.
  — Она была примерной квартиранткой? Мистер Макфарлейн ответил после чуть заметного колебания:
  — В общем, да.
  — Мне вы можете сказать все, — заверил его Эркюль Пуаро. — Веселые вечеринки, э? Чересчур… скажем… шумные?
  Мистер Макфарлейн позволил себе немножко пооткровенничать:
  — Да, иногда бывали жалобы. Но обычно от пожилых людей.
  Эркюль Пуаро многозначительно молчал.
  — Она любила выпить, да, сэр… и компанию подбирала себе соответствующую. Иногда у меня возникали из-за этого некоторые неприятности.
  — И любила общество мужчин?
  — Ну, этого мне все-таки говорить не хотелось бы!
  — Да-да. Но тем не менее…
  — Разумеется, она была уже не так молода…
  — Внешность нередко обманчива. Сколько, по-вашему, ей было лет?
  — Трудно сказать. Сорок… сорок пять. И со здоровьем у нее были… некоторые проблемы, — добавил он.
  — Надо думать.
  — Она много пила, это очевидно. Ну и как результат — угнетенное состояние. Боялась за себя. Насколько мне известно, частенько бывала у врачей, но совершенно им не доверяла. Дамы… они часто… особенно в этом возрасте… Она думала, что у нее рак. Просто не сомневалась. Доктор всячески ее успокаивал. Но она не слушала. На дознании он показал, что ничего серьезного у нее не было. Что ж, каждый день слышишь о чем-то подобном. Ну и довела себя…
  Он умудренно кивнул.
  — Да, печально, — сказал Пуаро. — У нее не было друзей среди соседей?
  — Насколько я знаю, нет. Видите ли, здесь живут главным образом люди занятые, у них дела, служба и — как бы это выразиться? — ну не в обычае у них приятельствовать.
  — Собственно, я подумал о мисс Клодии Риис-Холленд. Они не были знакомы?
  — Мисс Риис-Холленд? Не думаю. То есть они, наверное, знали друг друга в лицо, обменивались фразой-другой, если случалось вместе оказаться в лифте. Но не более того. Видите ли, они принадлежали к разным поколениям. И. — Мистер Макфарлейн замялся.
  «Почему бы это?» — подумал Пуаро и сказал:
  — Одна из девушек, квартирующих с мисс Холленд, была знакома с миссис Шарпантье, если не ошибаюсь. Мисс Норма Рестарик.
  — Да? Чего не знаю, того не знаю. Она ведь поселилась тут совсем недавно. Я и видел-то ее мельком. Девушка с испуганными глазами. Только со школьной скамьи — такое, во всяком случае, у меня сложилось впечатление. — Он помолчал. — Могу ли я еще чем-нибудь помочь вам, сэр?
  — Нет, благодарю вас. Вы были очень любезны. Вот только… Нельзя ли мне посмотреть квартиру? Чтобы у меня потом была возможность сказать… — Пуаро сделал выразительную паузу, не уточняя, что именно он намеревался сказать, и кому.
  — Дайте сообразить. Теперь там живет мистер Трейверс. Он обычно целый день в Сити. Да, сэр, если хотите, то милости прошу.
  Они поднялись на седьмой этаж. Когда мистер Макфарлейн ткнул ключом в замочную скважину, одна из цифр на двери сорвалась и чуть было не оцарапала лакированную туфлю Пуаро. Он ловко отскочил, а потом нагнулся и старательно поставил ее на место, нажав на шпенек.
  — Едва держится, — сказал он.
  — Простите, сэр. Обязательно этим займусь. Цифры на дверях то и дело срываются. Прошу пройти.
  Пуаро вошел в гостиную. Она выглядела совершенно безликой. Обои под дерево. Мебель — удобная, но стандартная. Только телевизор и книги могли что-то сказать о хозяине.
  — Видите, все квартиры укомплектованы мебелью, — объяснил Макфарлейн. — Жильцы могут вообще ничего не привозить. Ведь в основном у нас селятся временно.
  — Отделка во всех квартирах одинаковая?
  — Не совсем. Вообще-то все предпочитают обои под дерево — прекрасный фон для картин. Но можно сделать и вставки. Их жильцы выбирают по своему вкусу. Десять вариантов, — добавил мистер Макфарлейн с гордостью. — Скажем, японский сюжет — очень эффектный. Или английский сад. Есть очень красивый вариант с птицами или «Арлекин» — для любителей абстрактных сюжетов: линии и кубы яркой контрастирующей расцветки. Все композиции сделаны прекрасными художниками. А вот мебель везде одинаковая. Двух цветов. Конечно, жильцы могут добавить что-нибудь свое. Но обычно они избегают лишних хлопот.
  — Видимо, ваши клиенты не очень нуждаются в домашнем уюте, — заметил Пуаро.
  — Да, у нас тут все больше перелетные птицы или очень занятые люди, которым нужен комфорт, современные удобства, хорошее освещение, а отделка их почти не интересует. Попадаются, конечно, исключения: любители типа «сделай сам», что нас не очень-то устраивает. Мы даже внесли в контракт пункт, обязывающий их, когда они съезжают, возвратить квартире первоначальный вид — или оплатить ремонтные работы.
  Они сильно отклонились от интересующей Пуаро темы, и он решил ненавязчиво к ней вернуться. Он подошел к стеклянной двери.
  — Отсюда?.. — произнес он со сдержанной скорбью.
  — Да. Эта дверь ведет на балкон.
  Пуаро посмотрел вниз.
  — Семь этажей, — заметил он. — Высоко, очень высоко.
  — Да, смерть, к счастью, была мгновенной. Конечно, это мог быть и несчастный случай. Пуаро покачал головой.
  — Вряд ли вы действительно так думаете, мистер Макфарлейн. Нет, это была не случайность.
  — Ну, человеку всегда свойственно искать менее тягостные причины. Боюсь, она не была счастлива.
  — Еще раз хочу поблагодарить вас, — сказал Пуаро, — за вашу любезность. Теперь я смогу рассказать, как все было ее родственникам во Франции.
  На самом же деле картина того, что произошло, была куда менее ясной, чем ему хотелось бы. Ни единого подтверждения тому, что в смерти Луизы Шарпантье таится очень важный ключ. А он так на это надеялся… Пуаро задумчиво повторил ее имя. Луиза. Почему это имя вызывает в его памяти какой-то смутный отклик? Он покачал головой и, еще раз рассыпавшись в благодарностях, вышел.
  Глава 17
  Старший инспектор Нил принял Пуаро весьма официально и строго. Он вежливо поздоровался и предложил ему сесть. Но едва молодой человек, проводивший Пуаро к своему начальнику, скрылся за дверью, как инспектор преобразился.
  — И что же вы теперь раскапываете, старый черт? — спросил он.
  — Полагаю, — ответил Пуаро, — вам уже известно.
  — Ну, да! Кое-где поворошил. Но не думаю, что в этой норке вам что-нибудь обломится.
  — Но почему «в норке»?
  — А потому, что вы словно кот-охотник, он сидит у норки и ждет, когда мышка прошмыгнет наружу. Так вот, по моему мнению, в этой норке мышки нет. Учтите, я не говорю, что вам не удастся раскопать какие-нибудь сомнительные сделки. Вы же знаете, какой народ финансисты. Всякие там фокусы с правами на разработку недр, с концессиями, с нефтью — это я вполне допускаю. Но учтите: у «Джошуа Рестарик лимитед» солидная репутация. Семейная фирма. Во всяком случае, до недавнего времени, — теперь-то все в прошлом. У Саймона Рестарика детей не было, а у Эндрю Рестарика только эта дочка. Еще имелась престарелая тетушка по материнской линии. Дочка эта, когда кончила школу, жила у нее — ее мать умерла. Тетушка скончалась от инсульта год назад. Мне кажется, она была немного не в себе. Принадлежала к каким-то религиозным обществам — со странным душком. Но все вполне безобидно. Саймон Рестарик был типичным преуспевающим дельцом. Жена — очень светская дама. В брак они вступили уже немолодыми.
  — А Эндрю?
  — Эндрю, похоже был одержим тягой к странствованиям. Ничего компрометирующего нам не известно. Нигде подолгу не задерживался. Побывал в Южной Африке, Кении и много где еще. Брат не раз просил его вернуться, но тот и слушать ничего не желал. Жизнь в Лондоне его не устраивала, дела семейной фирмы не интересовали, хотя рестариковским фамильным талантом — делать деньги — он обладал в полной мере. Главным образом на залежах полезных ископаемых. Никакой романтики: ни охоты на слонов, ни археологии, ни поисков редких растений. Исключительно деловые начинания, и всегда успешные.
  — Так что в некотором роде он тоже финансист?
  — Да, пожалуй, определение точное. Не знаю, что заставило его вернуться в Англию после смерти брата. Возможно, новая жена — он ведь женился вторично. Красивая женщина, много его моложе. В настоящее время они живут у дяди, у сэра Родрика Хорсфилда, чья сестра была замужем за отцом Эндрю Рестарика. Но, полагаю, это временно. Ну что? Есть тут что-нибудь новое для вас? Или вы все это уже знали?
  — Да, более или менее, — деликатно не стал уточнять Пуаро. — А психических болезней у них в семье не было? С какой-либо стороны?
  — Не думаю. Разве что у тетушки с ее экзотическими религиозными пристрастиями. Впрочем, для одинокой старушки это обычная вещь.
  — Значит, в сущности, вы можете мне сообщить только одно: деньги там большие.
  — Очень большие, — уточнил старший инспектор Нил. — И вполне законные, причем какую-то их часть заработал сам Эндрю Рестарик. Южноафриканские концессии, прииски, залежи полезных ископаемых. И по-моему, когда эти залежи либо начнут основательно разрабатывать, либо продадут, деньги станут не просто очень большими, а колоссальными.
  — А кто их наследует? — спросил Пуаро.
  — Зависит от того, как Эндрю Рестарик распорядится в завещании. Решать ему, но, по идее, кроме жены и дочери, оставить их некому.
  — Следовательно, обе они должны когда-нибудь наследовать огромное состояние?
  — Как будто так. Вероятно, капиталы уже и так завязаны — различные семейные фонды — обычные для Сити приемчики.
  — А, скажем, нет ли еще женщины, к которой он был бы неравнодушен?
  — Никаких сведений на этот счет. И на мой взгляд — навряд ли. У него ведь молодая красивая жена.
  — И какой-нибудь молодой шалопай мог бы легко все это разузнать? — задумчиво произнес Пуаро.
  — Чтобы потом жениться на дочке? Вы об этом? И воспрепятствовать ему вряд ли кто может, даже если она будет отдана под опеку суда или еще каким-то образом от него ограждена. Конечно, тогда отец может лишить ее наследства.
  Пуаро заглянул в аккуратно составленный список, который держал в руке.
  — Ну, а Уэддербернская галерея?
  — Я все ждал, когда вы о ней спросите. К вам обратились в связи с подделкой?
  — Они торгуют подделками?
  — Подделками никто не торгует, — назидательно заметил старший инспектор Нил. — Но одно неприятное дельце было. Некий техасский миллионер приехал сюда покупать картины и был готов платить бешеные деньги. Они продали ему Ренуара1653 и Ван-Гога1654. Ренуар, небольшой этюд «Девичья головка», вызвал определенные сомнения. Оснований считать, что картина попала в Уэддербернскую галерею из ненадежного источника, не было. Затеяли разбирательство. Съехались эксперты. И, как обычно, один твердит одно, другой — другое. Галерея в любом случае готова была забрать картину назад. Однако миллионер не пожелал, так как «самый-самый» из экспертов божился, что это подлинник. Техасец оставил ее у себя. Тем не менее с тех пор знатоки живописи относятся к галерее несколько настороженно.
  Пуаро снова заглянул в список.
  — Ну, а мистер Дэвид Бейкер? Его вы для меня проверили?
  — Один из нынешних молодых пакостников. Мелкая шушера: объединяются в группы, вламываются в ночные клубы. Существуют на «пурпурных сердечках», героине, кокаине. Девчонки по ним с ума сходят. А уж над такими, как этот, просто рыдают: до чего тяжелая у него жизнь да какой он гений! Его картин не понимают и не ценят! Да картины тут ни при чем, если хотите знать мое мнение, просто влюблены в него, как кошки…
  Пуаро продолжил:
  — А что вам известно про мистера Рииса-Холленда, члена парламента?
  — Удачливый политик. Язык подвешен как надо. Ходили слухи, что провернул парочку не совсем чистых сделок в Сиги, но довольно ловко выкрутился. Такому палец в рот не клади — откусит. Он и сейчас время от времени загребает приличные суммы весьма сомнительными способами.
  Пуаро добрался до последней строчки в списке:
  — Ну, а сэр Родрик Хорсфилд?
  — Приятный старикан, но в последнее время здорово сдал — возраст… Ну и длинный же у вас нос, Пуаро! Куда вы его только не суете, а? А с этими стариками у нас хватает хлопот. Теперь их всех потянуло на мемуары. Да еще стараются друг друга переплюнуть в разглашении военных секретов, устаревших, разумеется, ну и поддеть бывших соратников, да побольнее… Как правило, их откровения совершенно безобидны, но иногда… ну, вы понимаете. Один кабинет приходит на смену другому, и порой совсем ни к чему наступать на чью-то любимую мозоль или предавать гласности былые проказы. Ну вот, мы и пытаемся малость старичков попридержать. Некоторые, конечно, сопротивляются… Если хотите влезть в это поглубже, обращайтесь к спецслужбам. Только, по-моему, ничего особо крамольного в данном случае нет. Сами виноваты: не уничтожали в свое время кое-какие документы… Впрочем, как я уже сказал, ничего серьезного там нет. Тем не менее у нас есть сведения, что некое государство проявило к ним пока непонятный нам интерес.
  Пуаро глубоко вздохнул.
  — Ну что, не очень-то я вам помог? — спросил старший инспектор.
  — Всегда полезно иметь официальную информацию. Правда, то, что вы сообщили, навряд ли мне пригодится. — Он еще раз вздохнул и неожиданно спросил:
  — Если бы при вас случайно упомянули, что женщина, молодая привлекательная женщина носит парик, о чем бы вы подумали?
  — Да ни о чем! — отозвался старший инспектор Нил, а потом добавил с легким раздражением:
  — Моя жена носит парик, когда мы путешествуем. Удобно и позволяет сэкономить массу времени.
  — Ну не обессудьте, если отнял у вас слишком много времени, — сказал Пуаро.
  Когда они прощались, старший инспектор спросил:
  — Сведения о самоубийстве, которое вас интересует, вы получили? Я распорядился послать материалы на ваш адрес.
  — Да, благодарю. Все официальные бумаги я получил. Сухой деловой отчет, так сказать.
  — Вы сейчас что-то упомянули, что-то связанное с этим самоубийством. Вот только что? Да, история грустная, но… не такая уж редкая. Веселая, жизнерадостная и вроде бы вполне благополучная женщина, обожающая мужское общество; все чаще пьет и постепенно начинает катиться под гору. Затем вдруг зацикливается на своем здоровье. Ну сами знаете, с женщинами такое бывает: вобьет себе в голову, что у нее рак или еще какая-нибудь пакость, и, конечно, сразу же к врачу, тот заверяет, что она вполне здорова, но она тем более проникается уверенностью, что у нее смертельный недуг и что врач, следуя профессиональной этике, всячески от нее это скрывает. Хотите знать мое мнение, откуда это идет? Чувствуют они, бедняжки, что все меньше привлекают внимание мужчин, а в результате депрессия. Да, история известная. Страдают от одиночества… Вот так и миссис Шарпантье… Не думаю, чтобы… — Он умолк. — Ну да, конечно! Вы же спрашивали про нашего драгоценного парламентария мистера Риис-Холленда. Он ведь тоже большой жизнелюб. Только у него все шито-крыто, комар носа не подточит. Ну да как бы то ни было, Луиза Шарпантье одно время была его любовницей. Вот так-то.
  — Серьезные отношения?
  — Не сказал бы. Вместе посещали сомнительные клубы и прочие злачные места. Вы ведь знаете, мы следим, что и как, естественно, очень деликатно. В прессе, правда, ничего не было. Никакой огласки.
  — Ах, так!
  — Но роман длился довольно долго. Их видели вместе примерно полгода, хотя не думаю, чтобы все это время у него больше никого не было, да и у нее тоже. А потому вам вряд ли что-нибудь удастся извлечь из этого, а?
  — Да, вряд ли, — согласился Пуаро.
  «Тем не менее, — думал он, спускаясь по лестнице, — тем не менее это звено в моей системе. Теперь понятно, почему вдруг смутился мистер Макфарлейн. Да, звено, маленькое звено между Эмлином Риис-Холлендом, членом парламента, и Луизой Шарпантье, Скорее всего, оно ничего не значит. С какой, собственно, стати? И все же, и все же… Я знаю слишком много! — сердито подытожил Пуаро. — Слишком много! Знаю что-то о всех и вся, но не могу выстроить стройную систему. Половина фактов к делу не относится. Мне нужна система. Да, система!»
  — Все царство за систему! — добавил он вслух.
  — Прошу прощения, сэр? — сказал лифтер, с недоумением оборачиваясь к нему.
  — Это я так, — объяснил Эркюль Пуаро.
  Глава 18
  Пуаро остановился у дверей Уэддербернской галереи, рассматривая афишу с тремя воинственными коровами, весьма удлиненными к хвосту и зажатыми между колоссальными и весьма причудливыми ветряными мельницами. Коровы были словно сами по себе, мельницы сами по себе, а жутковатый лиловый цвет — сам по себе.
  — Интересно, не правда ли? — произнес мурлыкающий голос.
  Возле его локтя возник пожилой мужчина, обнажив в улыбке огромное количество превосходных зубов.
  — Такой свежий взгляд! — У него были крупные пухлые белые руки, которые словно выделывали сложные танцевальные па. — Чудесная выставка. Закрылась на прошлой неделе. Выставка Клода Рафаэля открылась позавчера. Обещает иметь успех. Очень большой.
  — А! — сказал Пуаро и позволил увлечь себя сквозь серые бархатные портьеры в длинный зал.
  Пуаро обронил несколько осторожных, но не слишком восторженных замечаний, и толстяк тут же ловко им завладел, видимо, почуяв, что здесь требуется бережное отношение — чтобы не спугнуть. Всеми тонкостями обольщения потенциального покупателя толстяк владел в совершенстве. Вы сразу ощущали, что он будет сердечно рад, если вы проведете у него в галерее целый день и ничего не купите. А просто будете наслаждаться восхитительными картинами — пусть даже на первый взгляд вы отнюдь не сочтете их восхитительными. Но, уходя, вы уже будете знать точно, что они действительно достойны всяческого восхищения. Не поскупившись на несколько полезных наставлений относительно того, как следует воспринимать живопись, и выслушав несколько дилетантских оценок вроде «а вот, пожалуй, недурно», мистер Боскомб перешел к тактичному, но более активному натиску:
  — Очень интересное замечание. Оно, скажу вам со всей откровенностью, указывает на большую чуткость. Видите ли, ею одарены далеко не все. Большинство предпочитает что-нибудь… ну, скажем, более очевидное, вроде вот этого. — И он указал на чередующиеся голубые и зеленые полосы в углу холста. — Но тот фрагмент… да, вы уловили самую сущность произведения. Я бы сказал… но, конечно, это лишь мое личное мнение, что это один из шедевров Рафаэля.
  Они вместе дружно наклонили головы набок, созерцая перекошенный оранжевый ромб, к которому на тонких нитях были подвешены два человеческих глаза. Доверительные отношения были установлены, время, по-видимому, не ограничивалось, и Пуаро небрежно сказал:
  — Если не ошибаюсь, у вас работает мисс Фрэнсис, не правда ли?
  — А, да, Фрэнсис! Умная девочка. Есть чутье и вкус, и организационные способности вдобавок. Только что вернулась из Португалии, где устраивала для нас выставку. Весьма успешную. И сама недурно пишет, но ей недостает истинно творческого начала. Вы меня понимаете? Деловая сторона — вот в чем ее сила. И по-моему, она сама это сознает.
  — Как я слышал, она умеет отыскивать новые таланты?
  — О да. Интересуется Les Jeunes1655. Поощряет многообещающих. Прошлой весной уговорила меня устроить выставку молодых художников. Имела большой успех… отмечена прессой… Но, конечно, без особых сенсаций. Да, у нее есть свои протеже.
  — Я, как вы понимаете, несколько старомоден. Некоторые из этих молодых людей… Vraiment!1656 — Пуаро выразительно развел руками.
  — О! — снисходительно промолвил мистер Боскомб. — Не судите о них по внешности. Просто мода, и ничего больше. Бороды и джинсы, парча и кудри. Все это преходяще…
  — Дэвид… как его там? Я забыл фамилию. Мисс Кэри, кажется, высокого о нем мнения.
  — А вы уверены, что его зовут не Питер Кардифф? Он ее нынешний протеже. Учтите, я не так в нем уверен, как она. Он не столько авангардист, сколько консерватор… если не реакционер. Чистый… порою чистейший Берн-Джонс1657! Но как знать заранее? Случаются всякие всплески. Она иногда ему позирует.
  — Дэвид Бейкер! Вот как его фамилия, — сказал Пуаро.
  — Недурен, — ответил мистер Боскомб без всякого восторга. — Правда, слишком мало своего, по моему мнению. Из той же группы художников, о которой я только что упомянул. Неплох, конечно, но ничего выдающегося. Эклектичен1658.
  Пуаро отправился домой. Мисс Лемон принесла ему письма на подпись и удалилась. Джордж подал omelette fines herbes1659, сдобрив его тактичным сочувствием. Перекусив, Пуаро устроился поудобнее в кресле с квадратной спинкой и уже собрался взять чашечку с кофе, как зазвонил телефон.
  — Миссис Оливер, сэр, — доложил Джордж, кладя перед ним трубку.
  Пуаро взял ее с большой неохотой: он предчувствовал, что миссис Оливер начнет от него требовать то, чего он делать не хочет.
  — Мосье Пуаро?
  — C'est moi.1660
  — Чем вы заняты? Что успели сделать?
  — Да вот, сижу в кресле, — сказал Пуаро. — Размышляю, — добавил он.
  — И все? — спросила миссис Оливер.
  — Это очень важно, — ответил Пуаро, — хотя не знаю, сумею ли я додуматься до чего-нибудь существенного.
  — Но вы должны найти эту девушку! Может быть, ее похитили!
  — Бесспорно, такой вариант не исключен, — сказал Пуаро. — С дневной почтой пришло письмо от ее отца с настоятельной просьбой приехать к нему и рассказать, насколько я продвинулся.
  — Так насколько вы продвинулись?
  — К настоящему моменту, — неохотно ответил Пуаро, — ни на сколько.
  — Право же, мосье Пуаро, вам надо взять себя руки!
  — И вы тоже!
  — Что значит, и я тоже!
  — Подгоняете меня.
  — Почему вы не поедете в Челси, туда, где меня стукнули по голове?
  — Вы хотите, чтобы и меня стукнули?
  — Я вас просто не понимаю, — объявила миссис Оливер. — Я ведь дала вам шанс, обнаружив девочку в кафе! Вы сами так сказали.
  — Знаю. Знаю.
  — А вы тут же ее упустили!
  — Знаю. Знаю.
  — А о женщине, которая выбросилась из окна, вы что-нибудь узнали?
  — Я навел справки.
  — Ну и?..
  — Ничего существенного. Таких женщин довольно много. В юности они очень привлекательны, у них романы, они очень темпераментны; потом романов становится все больше, а привлекательности все меньше, они чувствуют себя глубоко несчастными, начинают слишком часто прикладываться к спиртному, потом внушают себе, что у них рак или еще какая неизлечимая болезнь… В конце концов от отчаяния и одиночества они выбрасываются из окна!
  — Вы же сказали, что ее смерть важна… Что она станет для вас ориентиром!
  — Так должно было быть.
  — Ну знаете! — И, не найдя подходящих слов, миссис Оливер повесила трубку.
  Пуаро откинулся в кресле, насколько вообще можно было откинуться на прямую спинку, сделал знак Джорджу унести кофейник и телефонный аппарат и принялся размышлять о том, что ему на данный момент известно, а что — нет. Чтобы легче было рассуждать, он начал вслух задавать себе вопросы:
  — Что я знаю? На что могу рассчитывать? Что мне следует сделать в первую очередь?
  Он не был уверен, в таком ли порядке их надо ставить и что это именно те вопросы, но все равно принялся над ними размышлять.
  — Может быть, я действительно слишком стар! — вырвалось у него в отчаянии. — Но тем не менее продолжим: что я знаю?
  Поразмыслив, он снова пришел к выводу, что знает достаточно много.
  — На что я могу рассчитывать?
  Что же, в любом случае он может рассчитывать на свои превосходные серые клеточки, благодаря которым он, рано или поздно, найдет ответ, разберется в этой истории, запутанность которой уже начинала его угнетать…
  — Что же мне следует сделать в первую очередь?
  Ну, тут сомнений не было: ему следует отправиться к мистеру Эндрю Рестарику, который, несомненно, сходит с ума от тревоги за дочь и конечно же будет недоволен тем, что Пуаро до сих пор еще не доставил ее ему целой и невредимой. Пуаро прекрасно понимал его чувства, но ему очень не хотелось предстать перед неутешным отцом в невыгодном свете. Тогда остается только позвонить по некоему номеру и узнать, как там дела.
  Но прежде надо вернуться к первому вопросу: «Что я знаю?»
  Он знал, что Уэддербернская галерея вызывает определенные подозрения — до сих пор у них не было столкновений с законом, однако продали же они весьма сомнительную картину какому-то невежественному миллионеру.
  Он вспомнил мистера Боскомба, его белые пухлые руки, его хищный оскал и решил, что мистер Боскомб весьма неприятный тип. Такой пройдоха наверняка занимается темными делишками, хотя, несомненно, действует очень осмотрительно. Этот факт мог оказаться полезным, поскольку тут не исключалась связь с Дэвидом Бейкером. Затем сам Дэвид Бейкер. Павлин. Что он о нем знает? В результате их недолгого общения он успел составить о нем вполне определенное мнение. Дэвид Бейкер пойдет на любую нечестную сделку ради денег; к примеру, без любви женится на богатой наследнице. От него, вероятно, можно и откупиться. Да, несомненно, можно, вопрос только в сумме. Эндрю Рестарик в этом убежден, и, вероятно, не зря. Разве что…
  Он задумался об Эндрю Рестарике, сосредоточившись больше на портрете над его столом, чем на нем самом. Он вспомнил волевое лицо, сильный подбородок, уверенный, решительный взгляд. Затем подумал о покойной миссис Эндрю Рестарик. О горьких складках у ее рта… Пожалуй, надо еще раз побывать в «Лабиринте» и посмотреть на этот портрет — посмотреть внимательнее. Не даст ли он ключа к пониманию характера Нормы?.. Нет, о Норме пока думать рано Так что же еще?
  Еще Мэри Рестарик, которая, по словам Сони, должна иметь любовника, поскольку слишком уж часто ездит в Лондон. Он взвесил это предположение и решил, что Соня все-таки не права. Миссис Рестарик так часто посещает Лондон, потому что присматривает себе дом. Соответственно, ее интересуют роскошные квартиры, особняки в Мэйфере, антиквариат — словом, все то, что может предложить столица, были бы деньги.
  Деньги… Пожалуй, все его мучительные изыскания, в конце концов, сводятся к ним. Да, подоплека всего — деньги. И, видимо, большие. Каким-то пока неясным образом именно деньги играют тут главную роль. А вот его уверенность в том, что Норма причастна к трагической смерти миссис Шарпантье, пока ничем не подтверждалась. Ни единой улики, ни намека на мотив. И все же какое-то звено здесь должно быть… Девушка сказала, что, «кажется, совершила убийство». И всего за день до этого в доме, где она живет, погибает женщина. Слишком уж странное совпадение…
  Потом он стал размышлять о таинственной болезни Мэри Рестарик. Случай просто классический в своей простоте. Отравление, когда отравителем может быть только кто-то, живущий в доме. Сама Мэри Рестарик? Ее муж? А если это Соня подсыпала яд? Или все-таки Норма? Да, вынужден был признать Эркюль Пуаро, скоре всего Норма. Так подсказывает элементарная логика.
  — Tout de meme1661, — сказал Пуаро, — раз я ничего не могу найти, eh bien1662, значит, вся моя логика не стоит и выеденного яйца.
  Он вздохнул, поднялся с кресла и попросил Джорджа заказать ему такси. Пора было ехать к Эндрю Рестарику…
  Глава 19
  На этот раз Пуаро в приемной встретила не Клодия Риис-Холленд, а пожилая женщина. Сообщив, что мистер Рестарик ждет его, она распахнула дверь в кабинет.
  — Ну? — спросил Эндрю Рестарик, не дав ему переступить порог. — Что-нибудь выяснили?
  — Пока еще, — Пуаро развел руками, — ничего.
  — Но послушайте! Должно же быть хоть что-то. Хоть какой-то след. Девушка не может же вот так — как сквозь землю — провалиться!
  — Ну почему? Во все времена девушки это проделывали не раз И будут устраивать подобные фокусы и впредь, можете не сомневаться.
  — Вы поняли, что с расходами считаться не надо? Что любые, любые суммы… Я… я… больше не могу.
  Похоже, он действительно держался из последних сил. Лицо осунулось, покрасневшие глаза говорили о бессонных ночах.
  — Я понимаю вашу тревогу, но, поверьте, я предпринимаю все возможное. Увы, ускорить розыски просто нереально.
  — Что, если она потеряла память?.. Или она… вдруг ее Заболела, да, заболела. Внезапно.
  Пуаро не сомневался, что на самом деле Рестарик хотел сказать «ее нет в живых». Опустившись в кресло перед столом, он повторил:
  — Я хорошо понимаю вашу тревогу и тем более обязан напомнить вам, что поиски можно ускорить, если вы обратитесь в полицию.
  — Нет!
  — У них отлаженный механизм и гораздо больше возможностей. Поймите, деньги тут далеко не все Никакими деньгами вы не добьетесь тех результатов, какие можно получить лишь с помощью целого штата профессионалов.
  — Оставьте ваши уговоры. Норма моя дочь, моя единственная дочь, моя плоть и кровь. Кроме нее, у меня никого не осталось.
  — Вы уверены, что рассказали мне о вашей дочери все? Все без исключения?
  — Что я еще могу рассказать?
  — Это вы должны спросить у себя. Ну, например, какой-нибудь случай в прошлом?
  — Какой еще случай? О чем вы?
  — Те или иные проявления психической неуравновешенности?
  — Вы полагаете, что что…
  — Откуда мне знать?
  — А мне откуда? — с внезапной горечью спросил Эндрю Рестарик. — Что я знаю о ней После стольких лет разлуки А Грейс была несгибаемой натурой. Она ни о чем не забывала и ничего не прощала. Иногда мне кажется, что… что она была не лучшей воспитательницей для Нормы. Он встал, прошелся по комнате Снова сел.
  — Конечно, я не должен был бросать жену. Я знаю. Бросил и предоставил ей воспитание дочери. Тогда я себя оправдывал: Грейс прекрасный человек, преданная мать. Что может быть лучше? Но так ли было на самом деле? Некоторые письма Грейс ко мне прямо-таки дышали злобой и мстительностью. Впрочем, наверное, это было естественно. Я должен был, хотя бы изредка, к ним наведываться. Приезжать, чтобы видеть, как растет девочка. У меня кошки на душе скребут. Да что теперь говорить!
  Он мотнул головой.
  — Да, когда мы теперь с ней увиделись, я заметил, что Норма очень несдержанна, нервозна. Но надеялся, что они с Мэри… со временем поладят. Хотя не могу не отметить какие-то странности в ее поведении. Я решил, что будет лучше, если она чем-то себя займет, устроится на работу в Лондоне, а домой будет приезжать только на выходные. Ну раз ее… стесняет присутствие Мэри. Ну вот, черт возьми, и результат… Опять я попал впросак. Она исчезла… Где она, мосье Пуаро? Как, по-вашему? Может у нее внезапная потеря памяти? Сейчас о таких случаях сплошь и рядом пишут.
  — Не исключено, — ответил Пуаро, — И сейчас скитается где-нибудь как неприкаянная. Или попала в катастрофу… Хотя это вряд ли… Я ведь обзвонил все больницы и… прочие места.
  — Вы не думаете, что она… что ее нет в живых?
  — Если бы она погибла, то уже давно бы нашлась, поверьте мне. Прошу вас, возьмите себя в руки, мистер Ре-старик. Ну посудите сами: у нее ведь могут быть друзья, о существовании которых вы попросту не знаете. Где-нибудь в провинции… Друзья детства, школьные подруги, подруги школьных подруг. Чтобы все это узнать, требуется время Не исключено — и вы должны быть готовы к этому, — что она с каким-нибудь молодым человеком.
  — С Дэвидом Бейкером? Если бы я раньше подумал об этом.
  — Нет, не с Дэвидом Бейкером. Это я выяснил прежде всего, — сухо сообщил Пуаро.
  — Вы правы. Откуда мне знать ее друзей и подруг? — Он вздохнул — Если я ее найду… нет, нет, не так… когда я ее найду, то увезу подальше от всего этого.
  — Подальше от чего?
  — Увезу из этой страны. С тех пор как я вернулся, мосье Пуаро, мне все время скверно, все время Жизнь в Сити меня всегда раздражала. Эта бесконечная конторская рутина… бесконечные совещания со всеми этими юристами — финансистами… Нет, я окончательно убедился, что все это не для меня. Путешествия, постоянная перемена мест, экспедиции в необжитые, труднодоступные области — вот это жизнь! И мне не следовало от нее отказываться. Мне надо было просто забрать Норму с собой. И я это сделаю, когда найду ее. Ко мне уже кое-кто подбирается, выясняют, не продаю ли я фирму. Так пусть забирают ее всю с потрохами… Получу наличные и вернусь туда, где настоящая жизнь! Жизнь, наполненная смыслом.
  — А-а! Но что на это скажет ваша супруга?
  — Мэри? Она привыкла к такой жизни. Она ведь оттуда родом.
  — Для дам с деньгами, — заметил Пуаро, — Лондон весьма привлекателен.
  — Она меня поймет. — Телефон на его столе зазвонил, он взял трубку. — Да? А? Из Манчестера? Да. Клодия Риис-Холленд? Соедините. — Наступила пауза. — Алло! Клодия? Погромче… ничего не слышно. Не понимаю… Они согласились?.. Жаль… Нет, я считаю, что вы сделали все возможное… Так… Ну, хорошо. Возвращайтесь вечерним поездом. Завтра утром поговорим. — Он положил трубку. — Деловая девушка!
  — Мисс Риис-Холленд?
  — Да. На редкость компетентная. Избавляет меня от массы хлопот. Я дал ей карт-бланш1663 на сделку в Манчестере. Мне просто не до этого: я совершенно не в состоянии сосредоточиться. И она все великолепно устроила. В некоторых отношениях она даст фору любому мужчине. — Он поглядел на Пуаро и вернулся к их разговору. — Да-да, мосье Пуаро, боюсь, я потерял былую хватку. Вам, наверное, нужны деньги на текущие расходы?
  — Нет, мосье. И поверьте, я сделаю все, чтобы вернуть вам вашу дочь здоровой и невредимой. Я принял для этого все необходимые меры.
  Он прошел через приемную к двери, а когда оказался на улице, поднял глаза к небу.
  — Твердый ответ на один-единственный вопрос, — сказал он, — вот и все, что мне требуется.
  Глава 20
  Эркюль Пуаро осмотрел фасад благородного особняка XVIII века на совсем еще недавно тихой улочке в старомодном торговом городке. Прогресс здесь вторгался быстро и неумолимо, но и новый супермаркет, и «Лавка древностей», и бутик «Подарки от Марджери», и кафе «У Пег», и дворец, который воздвиг себе местный банк, — все они выстроились вдоль шоссе, не посягая на узкую Главную улицу.
  Медный молоток на двери был начищен до блеска. Пуаро одобрительно кивнул и нажал кнопку звонка, Почти сразу же дверь ему открыла высокая дама с седыми, зачесанными вверх волосами и энергичными манерами.
  — Мосье Пуаро? Вы очень пунктуальны. Входите же.
  — Мисс Бэттерсби?
  — Совершенно верно.
  Мисс Бэттерсби придержала дверь, Пуаро вошел, она забрала у него шляпу, положила на столик в прихожей и проводила его в уютную комнату с окнами, выходившими в узкий сад.
  Указав ему на кресло, мисс Бэттерсби села и сама — в выжидательной позе. Было ясно, что она предпочитает не тратить времени на вежливые околичности.
  — Вы, если не ошибаюсь, были директором Медоуфилдской школы?
  — Да. Я ушла на покой год назад. Насколько я поняла, вы пожелали увидеться со мной из-за Нормы Рестарик, учившейся там?
  — Именно так.
  — В своем письме, — продолжала мисс Бэттерсби, — вы не сообщили мне никаких подробностей. Видите ли, я знаю, кто вы такой, мосье Пуаро. И поэтому прежде мне хотелось бы кое-что выяснить. Вы намерены предложить Норме Рестарик какую-нибудь работу?
  — Нет, такого намерения у меня не было.
  — Вы понимаете, почему я это спрашиваю. И, учитывая опять же вашу профессию, позвольте узнать, нет ли у вас ко мне рекомендательного письма от родственников Нормы?
  — Опять вынужден ответить «Нет», — сказал Пуаро. — Но разрешите, я кое-что объясню.
  — Вы меня очень обяжете.
  — Собственно говоря, я выполняю поручение отца мисс Рестарик, мистера Эндрю Рестарика.
  — А! Если не ошибаюсь, он недавно вернулся в Англию после многолетнего отсутствия.
  — Совершенно верно.
  — Но рекомендательного письма от него вы мне не привезли?
  — Я не обращался к нему с такой просьбой.
  Мисс Бэттерсби вопросительно взглянула на Пуаро.
  — У него могло бы возникнуть желание поехать со мной, — сказал он. — И это меня стеснило бы, так как я не посмел бы задавать вам вопросы, ответы на которые могли бы причинить ему огорчение и боль. А он и так уже очень расстроен.
  — С Нормой что-то случилось?
  — Надеюсь, что нет… Но всякое может быть. Вы ее помните, мисс Бэттерсби?
  — Я помню всех моих учениц. У меня прекрасная память. К тому же Медоуфилд — школа небольшая. Двести девочек, не больше.
  — Почему вы ушли оттуда, мисс Бэттерсби?
  — Мне кажется, мосье Пуаро, это вас не касается.
  — Разумеется. Я просто поддался естественному любопытству.
  — Мне семьдесят лет. Причина более чем достаточная.
  — Но только не для вас, насколько я могу судить. На мой взгляд, вы полны сил и энергии и вполне могли бы руководить школой еще много лет.
  — Времена меняются, мосье Пуаро. И не всегда так, как хотелось бы. Я удовлетворю ваше любопытство. Дело в том, что я поймала себя на том, что меня все больше и больше раздражают родители. Абсолютно не способны хоть в какой-то степени просчитать будущее собственных дочерей. Говоря откровенно, эти папаши и мамаши попросту глупы.
  Пуаро предварительно собрал справки о мисс Бэттерсби, а потому знал, что она довольно известный математик.
  — Только не думайте, что я изнываю от безделья, — добавила она. — Совсем наоборот — я очень занята, к тому же тем, что мне особенно по душе. Даю уроки старшеклассницам. А теперь позвольте узнать, почему вас интересует Норма Рестарик?
  — Есть некоторые причины тревожиться за нее. Короче говоря, она исчезла.
  Мисс Бэттерсби даже не повела бровью.
  — Неужели? Под «исчезла» вы, я полагаю, подразумеваете, что она уехала, не предупредив родителей, куда именно. Ах нет, ведь ее мать умерла! Значит, не предупредив отца. Весьма обычная ситуация при нынешних нравах, мосье Пуаро. А в полицию мистер Рестарик не обращался?
  — Ну что вы! Отказывается наотрез.
  — Уверяю вас, у меня нет ни малейшего представления, где она может находиться. Мне она не писала. Собственно говоря, я ничего о ней не слышала с тех пор, как она уехала из Медоуфилда. Так что, боюсь, ничем помочь вам не смогу.
  — Мне требуются сведения несколько иного порядка.
  Я хотел бы узнать, что она собой представляет, какой была ученицей. Что бы вы могли о ней сказать? Нет, ее внешность меня не интересует. А вот ее личность… характер…
  — Норма была абсолютно обыкновенной девочкой. Училась не блестяще, но и неплохо.
  — Чересчур нервозна?
  Мисс Бэттерсби задумалась. Потом сказала медленно:
  — Пожалуй, нет. Во всяком случае, не больше, чем можно было бы ожидать, учитывая все обстоятельства.
  — Вы имеете в виду больную мать?
  — Да. И распавшуюся семью. Отец, которого, мне кажется, она очень любила, внезапно уехал с какой-то женщиной, — что, естественно, весьма тяжело отразилось на ее матери. А та, вероятно, травмировала девочку еще больше, давая выход своим чувствам в ее присутствии. Что, конечно, не слишком разумно…
  — Коль скоро мы о ней заговорили… какого мнения вы были о покойной миссис Рестарик?
  — Вас интересует мое личное мнение?
  — Если вы будете столь любезны…
  — Пожалуйста. Я отвечу на ваш вопрос. В жизни ребенка домашние условия играют очень важную роль, и я всегда стараюсь разобраться, в какой обстановке он живет, какими бы скучными ни были имеющиеся в моем распоряжении сведения. Миссис Рестарик, я бы сказала, была очень достойной и порядочной женщиной. Но непомерно самодовольной и требовательной. Умный человек так себя не ведет. Ну что ж, она поплатилась сполна за свою нетерпимость.
  — О да, — понимающе заметил Пуаро.
  — Кроме того, она, насколько я могу судить, была malade imaginaire1664. To есть всячески преувеличивала любое свое недомогание. Такие женщины только и делают, что ложатся в больницы. Очень неподходящая среда для девочки, а тем более девочки со слабым характером. У Нормы не было ни каких-то особых интересов, ни уверенности в себе. Я бы ей не рекомендовала забивать себе голову мечтами о карьере. Какая-нибудь не требующая особых талантов работа, затем замужество, дети — вот лучшее, что ей можно пожелать.
  — Вы не замечали у нее — простите, что я спрашиваю об этом — никаких признаков психической неуравновешенности?
  — Психической неуравновешенности? — повторила мисс Бэттерсби. — Какая чушь!
  — Значит, она абсолютно нормальна? И никакой неврастении?
  — Любая девушка — почти любая — может стать неврастеничкой при встрече с реальной взрослой жизнью, особенно в подростковом возрасте. Она ведь практически еще ребенок и нуждается в руководстве, особенно из-за пробуждающейся сексуальности. Девочки часто увлекаются совершенно неподходящими, а иногда и опасными молодыми людьми. Сейчас почти не встретишь родителей, которые способны оградить дочерей от различных проходимцев, а в результате девочки часто ощущают себя невероятно несчастными — это своего рода психоз. Отсюда и ранние замужества, которые почти сразу же заканчиваются разводом.
  — У Нормы, значит, не было никаких признаков психического расстройства? — не отступал Пуаро.
  — Она эмоциональная, но вполне нормальная девушка, — ответила мисс Бэттерсби. — Психическое расстройство! Полнейшая чушь. Возможно, она просто сбежала с каким-нибудь молодым человеком, чтобы выйти за него замуж. А что может быть нормальнее?
  Глава 21
  Пуаро сидел в своем большом квадратном кресле. Его руки покоились на подлокотниках, невидящий взгляд был устремлен на каминную полку. Возле него стоял столик, а на нем лежала пачка аккуратно скрепленных листков: сообщения мистера Гоби, данные, полученные от его друга инспектора Нила, а также пачка под общим заглавием «Сведения из вторых рук, сплетни, слухи» и с указаниями источников.
  Но сейчас он в этих листках не нуждался. Нет, он их внимательно прочел и даже оставил под рукой — на случай, если вдруг понадобится освежить в памяти какой-то факт, однако сейчас он хотел обдумать все, что ему было известно, так как по-прежнему был убежден, что в этом хаосе прячется определенная система. Ее не могло не быть. И он обдумывал, с какой стороны к ней подступиться. Он не надеялся на внезапное озарение, не слишком полагался и на свою интуицию, хотя смутное ощущение, что он уже знает нечто важное и что он уже достаточно близко подошел к разгадке, у него было. Но в связи с чем возникло это ощущение? Это ему и необходимо было выяснить — с помощью логики, здравого смысла и не вызывавших сомнений фактов.
  Он спрашивал себя: каковы особенности данного дела? Какова суть и каковы факты?
  Суть — деньги, он определенно чувствовал, что деньги тут играют главную роль, хотя не знал, какую конкретно… Но так или иначе — деньги… Кроме того, он полагал — и это ощущение все более крепло, — что в основе — чей-то грандиозный злой умысел. Он знал практически все разновидности зла. Сталкивался с ними прежде. Знал запах зла, его вкус, его повадки… Но проблема была в том, что он пока еще точно не знал, где кроется зло в данном случае. Он предпринял определенные меры и надеялся, что их окажется достаточно, чтобы воспрепятствовать этому злу. Но что-то происходило, менялось и… зло неуклонно продвигалось к конечной цели. А следовательно, кому-то угрожала опасность.
  Однако факты указывали на два прямо противоположные направления. Если тому лицу, которому, по его мнению, угрожала опасность, она действительно угрожала, то возникал вопрос: почему? Почему именно это лицо находится в опасности? Никакого мотива. Если же в действительности никакой опасности не существует, то необходимо все в корне пересмотреть… Каждый факт, указывающий в определенном направлении, должен быть вывернут наизнанку и рассмотрен под иным углом зрения.
  На время он оставил эту проблему и перешел к конкретным личностям. Какую систему образуют они, люди? Какую роль играют?
  Например, Эндрю Рестарик. У Пуаро накопилась уйма сведений об Эндрю Рестарике. Полная картина его жизни до и после его отъезда за границу. Неугомонный, беспокойный человек, все время стремившийся к перемене мест и никогда особо ни к чему и ни к кому не привязывавшийся. Тем не менее он неизменно вызывал симпатию у всех, с кем ему приходилось сталкиваться. Ничего от прожигателя жизни, ничего компрометирующего, никаких грязных делишек. Быть может, не очень сильный характер? Слабая воля?
  Пуаро недовольно нахмурился. Этот образ плохо сочетался с тем Эндрю Рестариком, которого он видел, с которым разговаривал. Нет, он, конечно, не может быть слабовольным — с таким упрямым подбородком, с таким уверенным взглядом и решительным выражением лица. К тому же он, видимо, умеет добиваться успеха. В молодости отлично справлялся со своими обязанностями в фирме, преуспевал и во время своих странствий по Южной Африке. Приумножил свое состояние. Домой вернулся на гребне успеха. Нет, такой человек не может быть слабохарактерным… Но, возможно, в отношениях с женщинами? Его первый брак был ошибкой… А что, если он женился под давлением близких? Потом он познакомился с другой женщиной. Только ли с ней? Может, были и другие? Когда прошло столько лет, установить подобные факты очень трудно. Но в любом случае он не был ловеласом, к тому же, он, как отмечают многие, был очень привязан к своей маленькой дочке. Да. Но потом все же встретил женщину, ради которой оставил семью и уехал из страны. Видимо, это было очень сильное чувство.
  Но не примешивалось ли к нему и отвращение к конторской работе, к Сити, ко всей лондонской рутине? Возможно. Это уже наметки системы. Кроме того, он как будто человек по натуре одинокий. Нравился всем и здесь, и за границей, но близких друзей почему-то нигде не имел. Впрочем, обрести по-настоящему близкого друга за границей ему было бы трудно из-за его страсти к перемене мест. Он затевал очередное предприятие, шел ва-банк, выигрывал, тут же утрачивал интерес к достигнутому и отправлялся куда-нибудь еще. Кочевник. Вечный скиталец.
  И все-таки это не вполне согласовывалось с тем образом, который сложился у него самого… Образ? В памяти Пуаро всплыл портрет, висевший в рабочем кабинете Рестарика над письменным столом. Хозяин кабинета пятнадцать лет назад. Сильно ли он изменился за эти годы? На удивление мало! Появилась седина, исчезла хрупкость, свойственная молодости, но черты лица остались почти прежними. Решительное, волевое лицо. Человек, который знает, чего хочет, и намерен добиться этого. Человек, который способен пойти на риск. Человек, который далеко не всегда готов считаться с другими.
  Почему Рестарик, спросил себя Пуаро, перевез портрет в Лондон? Ведь он был парным к портрету его первой жены. Их вовсе не следовало бы разъединять. Но что, если все дело в психологии? Что, если Рестарик подсознательно вновь захотел расстаться с первой своей женой, освободиться от нее? Как и тогда, спастись от нее бегством, хотя ее давно уже нет в живых… Интересный момент…
  Портреты, видимо, хранились вместе с другими фамильными вещами. Когда Мэри Рестарик отобрала вещи в комнаты, предоставленные им сэром Родериком, она взяла и эти портреты. Зачем? Наверное, естественнее было бы не брать портрет первой жены или, по крайней мере, отправить его на чердак! Правда, откуда у нее в «Лабиринте» чердак? С другой стороны, сэр Родрик наверняка предоставил бы им какую-нибудь комнату, где они могли бы хранить не нужные им пока вещи, — пока они не купили себе дом в Лондоне. Но зачем ей было заниматься подобной чепухой — куда-то определять второй портрет? Тем более что Мэри производит впечатление разумной и не слишком эмоциональной или ревнивой женщины.
  «Tout de тете, — подумал Эркюль Пуаро, — les femmes! Они все способны на вспышки ревности, даже те, от которых этого никак не ждешь!»
  Он переключился на Мэри Рестарик и вдруг с некоторым удивлением подумал, что о ней он почему-то почти ничего не знает. Видел он ее всего один раз, и она на него не произвела почти никакого впечатления. Пожалуй, довольно энергична и еще несколько… как бы это сказать?., несколько неестественна?
  («Ну-ну, друг мой, — добавил Пуаро в скобках, — опять тебе дался ее парик.») А в самом деле, почему он почти совсем ничего не знает о ней, о милой, симпатичной и умной молодой женщине. Кстати, тем не менее она умеет сильно сердиться. Да, она очень рассердилась, увидев, что Павлин бродит по дому, и высказала ему все, что она о нем думает. А что тот? Похоже, его это только позабавило. А она… да, она разозлилась не на шутку. Впрочем, это и естественно, никакая мать не выбрала бы для своей дочери такого…
  Пуаро с досадой себя оборвал. Но ведь Норма ей не дочь. Ее не терзают душевные муки, томительные предчувствия, страх, что ее девочка обрекает себя на несчастное замужество или — того хуже — вдруг объявит, что ждет внебрачного ребенка от какого-нибудь весьма сомнительного субъекта! Какие чувства питает Мэри Рестарик к Норме? Естественно, ее раздражает непредсказуемость и неуравновешенный характер падчерицы, тем более, что та связалась с таким одиозным типом, от которого только и жди неприятностей. А что еще? Как она еще может относиться к падчерице, которая, возможно, даже пыталась ее отравить?
  Да, в благоразумии ей не откажешь. Чтобы себя обезопасить, она поспешила убрать Норму из дому, тем самым скрыв случившееся и предотвратив скандал и всякого рода сплетни. Для соблюдения декорума1665 Норма иногда приезжает на выходные, но, в сущности, она теперь живет предоставленная самой себе. Даже когда Рестарики переедут в лондонский дом, они, конечно, не предложат Норме жить вместе. Тем более что той и самой это не нужно — современные девушки предпочитают жить отдельно от родителей. Так что тут никаких проблем не предвидится. Пуаро, правда, пока не был уверен в том, что именно Норма подсыпала Мэри яд. Но сам Рестарик считает виновницей именно дочь…
  Пуаро снова вдруг подумал о Соне. Что же она все-таки делает в этом доме? И как там оказалась? Совершенно очевидно, что сэр Родрик от нее в восторге, она его окончательно приручила. Может, она просто не хочет возвращаться на родину? И планы у нее исключительно матримониальные1666 — престарелые джентльмены довольно часто женятся на своих юных помощницах. Да, пожалуй, Сопя могла бы устроиться очень недурно: обеспеченная жизнь, и не в таком уж отдаленном будущем — полная свобода и надежный доход… Или у нее другие цели? Та книга, которую она вроде бы забыла на скамейке в садах Кью — не было ли там между страницами документов сэра Родрика?
  Она могла вызвать подозрения у Мэри. — своим поведением, нечаянно оброненными словами. Мэри могла поинтересоваться, где она проводит свои свободные дни и с кем. И сделать выводы. А Соня в ответ могла начать подсыпать ей небольшие дозы гербицида, в состав которого входит мышьяк. Который потихоньку накапливался в организме, вызывая симптомы элементарного гастроэнтерита1667.
  Пуаро решил, что пора отвлечься от «Лабиринта» и его обитателей.
  Последовав примеру Нормы, он перебрался в Лондон и начал размышлять о трех девушках из квартиры на Бородин-Меншенс.
  Итак, Клодия Риис-Холленд, Фрэнсис Кэри, Норма Рестарик.
  Клодия Риис-Холленд. Дочь члена парламента, видного политика. Обеспеченная, способная, красивая. Первоклассная секретарша.
  Фрэнсис Кэри. Дочь провинциального нотариуса. С художественными наклонностями, некоторое время училась в театральной школе, затем в художественном училище, но бросила его; иногда что-то делала для Академии искусств, в настоящее время работает в художественной галерее. Неплохо зарабатывает, широкие связи в богемных кругах. Знакома с Дэвидом Бейкером, хотя, видимо, знакомство скорее случайное. Может быть, была в него влюблена? Таких молодчиков на дух не переносят родители девиц на выданье и вообще все приличные люди. Ну и, естественно, их не жалует полиция. Но чем они так привлекают благовоспитанных девиц из хороших семей, Пуаро решительно не мог понять. Однако факт оставался фактом. А что он сам думает о Дэвиде?
  Смазливый, нахальный юнец, говорит с эдакой усмешечкой. Впервые он его увидел на лестнице в «Лабиринте», куда тот явился по поручению Нормы (или по собственной инициативе… Как знать?). Потом удалось рассмотреть его получше — когда подвозил в машине. Что ж, малый явно с характером и, видимо, в своей области достаточно способный. И тем не менее — личность довольно скользкая. Пуаро взял со стола листок и сверился со своими записями. Сомнительное прошлое, хотя без явной уголовщины. Мелкие мошенничества в гаражах, хулиганство, вандализм1668, два условных приговора. Все это нынче совсем не редкость. И все-таки Пуаро не видел в нем серьезного злоумышленника. Ну что еще? Был подававшим надежды художником, но потом живопись забросил. Из тех, кто не умеет работать упорно. Тщеславен, горд — действительно павлин, самодовольный павлин, занятый только собойю. Или не только? — спросил себя Пуаро.
  Он протянул руку за вторым листком, на котором было записано то, о чем Норма и Дэвид разговаривали в кафе — примерно, конечно — так, как запомнила миссис Оливер. Да, примерно, вздохнул Пуаро. Определить, в какой именно момент миссис Оливер давала волю своему воображению, было невозможно. Так любит ли этот красавчик Норму? И действительно ли хочет на ней жениться? Она-то точно в него влюблена. Он предлагал ей стать ее мужем. Почему? Есть ли у Нормы собственные деньги? Быть дочерью богатого человека и быть самой богатой — это не одно и то же. Пуаро досадливо поморщился — как же это он не выяснил условия завещания покойной миссис Рестарик! Он на всякий случай перебрал пачку листков с заметками мистера Гоби. Да, тот был более предусмотрителен и раздобыл эти сведения. Миссис Рестарик, видимо, при жизни была вполне обеспечена мужем. Кроме того, у нее был небольшой собственный доход — что-то около тысячи фунтов в год. Все свое имущество она завещала дочери. Но подобная сумма, подумал Пуаро, вряд ли может привлечь охотников за приданым. Как единственный ребенок, Норма, вероятно, унаследует большие деньги после смерти отца, но это еще не факт! Если отцу не понравится ее муж, он может и лишить ее наследства.
  Следовательно, Дэвид ее действительно любит, раз предложил ей выйти за него. И все же… Пуаро, в который уже раз, покачал головой. Опять все как-то не складывается воедино… Он вспомнил письменный стол Рестарика, выписанный чек — не иначе, как отступное нежелательному молодому человеку, который, видимо, ничего другого и не хотел. М-да, чек несомненно предназначался Дэвиду Бейкеру и был на очень крупную, прямо-таки огромную сумму. Такая сумма вполне могла соблазнить необремененного деньгами и принципами молодого человека. Однако только накануне Дэвид сказал ей, что им следует пожениться. Снова противоречие. Конечно, это мог быть всего лишь ход в игре — ход, рассчитанный на то, чтобы поднять цену. Пуаро вспомнил Рестарика в тот момент. Его крепко сжатые губы. Нет, он очень любит дочь, если готов ради нее заплатить такие деньги И еще он уверен, что девушка сама от Бейкера не откажется.
  При мысли о Рестарике Пуаро снова невольно подумал о Клодии. Клодия и Эндрю Рестарик. Случайность ли, что она стала его секретаршей? Неужто случайность? Возможно, тут что-то можно нащупать. Клодия. Три девушки в квартире, в квартире Клодии Риис-Холленд. В квартире, которую она сняла и вначале делила с подругой, а затем с еще одной девушкой, третьей. «Третья!» — подумал Пуаро. Да, все возвращалось к этому. Третья девушка. Именно к ней. Да, иначе и быть не могло. К Норме Рестарик.
  Девушка, которая пришла к нему за помощью, когда он как раз завтракал. Второй раз он ее увидел, когда подсел к ней в кафе, куда она зашла со своим молодым человеком, успевшим к тому моменту удалиться… Интересно, они почему-то встречались с ней тогда, когда один из них ел! А что он о ней думает? Но сначала — что о ней думают другие? Прежде всего отец. Он любит ее, отчаянно за нее тревожится. Он не просто подозревает, он практически уверен, что она пыталась отравить его молодую жену. Он советовался о ней с врачом. Пуаро подумал, что ему тоже очень бы хотелось поговорить с этим врачом, хотя вряд ли это что-нибудь дало бы. Врачи крайне щепетильны и остерегаются что-либо сообщать о своих пациентах посторонним. Впрочем, Пуаро прекрасно представлял себе, что говорил врач Рестарику. Был осторожен, как все доктора, решил Пуаро Мягок и уклончив. Возможно, что-то рекомендовал. На психической неуравновешенности наверняка акцент не делал, скорее упомянул о ней вскользь, но упомянул непременно. Сам-то врач был наверняка уверен в этом. Но еще ему было известно, что истерички иногда совершают недопустимые поступки, вполне отдавая себе отчет в том, что делают — в результате злобы, ревности, сильного волнения или просто распущенности, а не потому, что у них в какой-то момент помутился рассудок. Конечно, врач этот вряд ли психиатр или невропатолог, скорее всего местный терапевт, а потому он не рискнул бы говорить о том, в чем не уверен абсолютно, а скорее ограничился бы осторожными советами. Например, порекомендовал бы работу — лучше всего в Лондоне, а потом прибегнуть к услугам специалиста.
  Ну а что думали о Норме Рестарик другие? Скажем, Клодия Риис-Холленд? Этого он не знал. Он ведь практически с ней не общался, чтобы делать те или иные заключения. Она способна хранить любую тайну. И никогда не проговорится, если только не сочтет это нужным. Судя по всему, она не собиралась выставлять Норму из квартиры, а следовательно, ее психическое состояние не внушало ей опасений. И с Фрэнсис она эту тему особенно не обсуждала, иначе бы та не проговорилась, что Норма не вернулась в воскресенье из-за города. Клодия была очень недовольна словоохотливостью своей подруги. Возможно, Клодия — куда более важное звено в системе, чем кажется на первый взгляд. Умна, энергична, умела… Он снова вернулся к «третьей», к Норме. Какое место занимает она во всей этой системе? Не тот ли это узелок, что соединит все звенья? «Офелия?» — подумал он. Кстати, была ли Офелия безумной или только притворялась? Актрисы придерживаются разных точек зрения на то, как надо трактовать эту роль… То есть не актрисы, естественно, а режиссеры. Трактовка — это их конек. Был Гамлет безумен или не был? Выбирайте, что вам больше нравится. Была Офелия безумной или только разыгрывала безумие?
  По отношению к своей дочери Рестарик не употребил бы слово «безумная», даже в мыслях. «Психически неуравновешенная» — все предпочитают это выражение. Но Пуаро знал, как ее называли другие. «Сдвинутая». «Слегка свихнувшаяся». «У нее не все дома». «Немного не в себе». Можно ли полагаться на мнение приходящей уборщицы? Пуаро был склонен ответить на этот вопрос утвердительно. В Норме безусловно было что-то странное, хотя, возможно, причины этой странности совсем не те, о которых можно подумать при первом взгляде на нее. Он вспомнил, как она неуверенной походкой вошла к нему в комнату — современная девушка, так похожая на многих своих ровесниц: прямые, свисающие на плечи волосы, болтающийся свитер, до неприличия короткая юбка. На его старомодный взгляд… ну да ладно…
  «Извините, но вы такой старый!»
  И возможно, она была права. Он смотрел на нее глазами старика и ничего не видел… Он воспринимал ее как великовозрастного подростка, начисто лишенного кокетства и женственности. В этом угловатом создании не было ни пленительности, ни тайны, ни обаяния, ничего, кроме разве что примитивной, чисто биологической сексуальности. Так не была ли она права, вынося ему такой приговор? Он не мог ей помочь, потому что не понимал ее, потому что просто не был способен оценить ее. Он сделал для нее все, что было в его силах, но в чем это конкретно выражалось? Что, собственно, он сделал для нее после того, как она все-таки ему доверилась? И тотчас ответил себе: он оградил ее от опасности. Хотя бы это. Если, конечно, ей что-то угрожало. В том-то и дело, что непонятно, нуждается ли она в защите? Это ее нелепое признание! Да, пожалуй, не столько признание, сколько категоричное утверждение: «Мне кажется, я совершила убийство!»
  Стоп! На этом надо задержаться! Ведь здесь и заключена суть. Его призвание — разбираться с убийствами. Раскрывать убийство! Предотвращать убийство! Быть настоящей ищейкой, которая идет по следу. И вот ему объявляют об убийстве. Совершенно непонятно, о каком именно убийстве. Он так и не сумел это выяснить. Мышьяк в супе? Драка на ножах малолетних хулиганов? Эта зловещая фраза: «Пятна крови во дворе». Револьверный выстрел. В кого стреляли и почему? Нет, все это не то. Не соответствует ее словам: «Я, кажется, совершила убийство».
  Пуаро все бродил и бродил во мраке, тщетно пытаясь нащупать систему и какое именно место занимает в ней «третья девушка». И всякий раз убеждался в том, что он ничего не сумеет добиться, пока не поймет, что на самом деле представляет собой эта девушка.
  И потом вдруг случайная фраза Ариадны Оливер. Которая словно бы осветила мрак. Предполагаемое самоубийство какой-то женщины в Бородин-Меншенс: Оно уже более или менее укладывалось в систему. Ведь именно там жила третья девушка. Вот оно — убийство, о котором она говорила. Но, может быть, было еще одно убийство? Нет, вряд ли, это весьма маловероятно! Тем более что на всякий случай он проверил: никакой другой смерти непосредственно перед ее визитом — на который она решилась сразу же после того, как услышала от миссис Оливер чрезвычайно лестные слова в его адрес, — не было.
  Да, когда все та же миссис Оливер соизволила наконец сообщить ему о женщине, которая выбросилась из окна, он подумал, что конец этой истории уже близок.
  Он решил, что вот он, тот ключ, который поможет ему найти ответы на все поставленные вопросы — почему, когда, где. Так он думал.
  — Quelle deception1669, — сказал Эркюль Пуаро вслух и, протянув руку, выбрал из пачки аккуратно напечатанное резюме целой человеческой жизни, основные факты биографии миссис Шарпантье. Сорокатрехлетняя женщина, занимавшая вполне приличное положение в обществе. Судя по всему, в молодости она вела очень бурную жизнь — два брака, два развода, любила мужчин, шумные сборища. А в последнее время сближалась с мужчинами много моложе себя. Жила она одна — в квартире в Бородин-Меншенс и все чаще злоупотребляла алкоголем. Пуаро хорошо представлял ее какой она была и какой стала. Такая женщина действительно могла выброситься из окна, поддавшись приступу отчаяния. Да, отчаяния…
  Она думала, что у нее был рак, — внушила себе, что у нее рак. Однако при вскрытии было точно установлено, что ничего подобного у нее не было.
  Ему требовалось всего лишь какое-то звено между ней и Нормой Рестарик. Но найти его никак не удавалось. Пуаро вновь перечел сухо изложенные факты.
  Официально опознал покойную нотариус. Как Луизу Карпентер, хотя она и переделала свою фамилию на французский манер в Шарпантье. Видимо, решила, что так она лучше сочетается с именем Луиза? Но почему это имя — Луиза вроде бы как ему знакомо? Вроде бы оно и раньше в какой-то связи упоминалось? Какая-то случайная фраза? Его пальцы аккуратно перебирали листки. А! Вот оно! Одно-единственное упоминание. Женщину, ради которой Эндрю Рестарик оставил жену, звали Луиза Бирелл. Как оказалось, она быстро исчезла из его жизни — всего через год после того, как они уехали. Подобное же неоднократно повторялось и в жизни Луизы Шарпантье — бурный роман, разбитая семья ее избранника, а затем — бурные ссоры и бурное расставание… Тоже своего рода система. Пуаро вдруг почувствовал уверенность. Полнейшую уверенность в том, что Луиза Шарпантье была именно той Луизой.
  Пусть даже так, но как это увязывается с Нормой? Сошлись ли Рестарик и Луиза Шарпантье (если, конечно, Луиза Бирелл и Луиза Шарпантье были одним и тем же лицом) снова, когда он вернулся в Англию? Вряд ли, решил Пуаро. Их жизненные пути разошлись много лет назад. И новый всплеск чувства казался маловероятным, попросту невозможным. Их прошлая страсть оказалась преходящей — не любовь, а лишь увлечение, хоть и сильное. Теперешняя его жена едва ли могла испытывать ревность к прошлому, да еще настолько жгучую, чтобы столкнуть с седьмого этажа бывшую любовницу мужа. Полнейшая нелепость! Вот первая миссис Рестарик, у той действительно могло бы возникнуть желание отомстить женщине, разрушившей ее семью. Но даже она не решилась бы на такое. Да и вообще, при чем тут первая миссис Рестарик, она умерла два года назад!
  Зазвонил телефон. Пуаро не шевельнулся. Он не хотел отвлекаться. У него возникло ощущение, что он вышел на какой-то след… И боялся снова его потерять… Телефон смолк. Отлично. Мисс Лемон найдет, что ответить.
  Отворилась дверь, и вошла мисс Лемон.
  — Вас просит миссис Оливер. Пуаро отмахнулся.
  — Только не сейчас! Я не могу сейчас говорить с ней.
  — По ее словам, она только что вспомнила что-то, о чем забыла вам рассказать. О каком-то листке… неоконченном письме, вывалившемся из ящика в мебельном фургоне. Довольно бессвязная история! — Мисс Лемон позволила себе неодобрительный тон.
  Пуаро замахал рукой еще отчаяннее.
  — Только не сейчас, — умоляюще воскликнул он. — Прошу вас. Не сейчас!
  — Я скажу ей, что вы заняты. — И мисс Лемон удалилась.
  Пуаро вновь остался наедине со своими мыслями. На него волнами накатывала усталость. Слишком долго он размышлял. Надо расслабиться. Да, надо расслабиться. Пусть исчезнет напряжение, и вот тогда система сложится. Он закрыл глаза. Все компоненты у него есть. Теперь он в этом не сомневался. За пределами этой комнаты ему уже нечего было узнавать. Ответ должен прийти изнутри.
  И внезапно — когда дремота уже смежала его веки — отпет пришел…
  Все-все было тут — наконец-то! Предстояло еще многое распутать, но он уже знал. Все кусочки головоломки были налицо, все разрозненные кусочки, пока перемешанные, но сопрягающиеся между собой. Парик, портрет, пять часов утра, женщины и их прически, длиннокудрый Павлин — все вело к словам, с которых все началось:
  Третья девушка. И еще эта ее фраза: «Кажется, я совершила убийство…» Ну конечно же! Ему вдруг вспомнился глупенький детский стишок. Он продекламировал его:
  
  — Ани-ани-ани, трое в одной лохани.
  А кто они, знаешь?
  Мясник, и пекарь, и толстый лекарь…
  
  Жаль только, что последнюю строку он забыл. Ну да, конечно, пекарь и в определенном смысле мясник… Он попытался придумать нечто подобное про трех девушек:
  
  Раз, два, три, четыре, трое девушек в квартире.
  А кто они, знаешь?
  Секретарша личная, художница столичная,
  А Третья…
  
  Вошла мисс Лемон.
  — А! Вспомнил! «И все они вышли из такой вот картошинки!»
  Мисс Лемон посмотрела на него с тревогой.
  — Доктор Стиллингфлит хочет говорить с вами немедленно. Утверждает, что дело не терпит отлагательств.
  — Скажите доктору Стиллингфлиту, чтобы он… Доктор Стиллингфлит, вы сказали?
  Он юркнул мимо нее и схватил трубку.
  — Я слушаю. Говорит Пуаро. Что-нибудь случилось?
  — Она ушла.
  — Что?
  — То, что вы слышали. Она ушла. Вышла через калитку.
  — И вы позволили?
  — А что я мог сделать?
  — Могли бы ее остановить.
  — Нет.
  — Отпустить ее было безумием.
  — Нет.
  — Вы ничего не понимаете.
  — Но мы так договорились. Полная свобода.
  — Вы не понимаете, во что это может вылиться.
  — Ну, ладно, не понимаю. Но я знаю, что должен делать я. И если бы я ее задержал, вся моя работа с ней пошла бы насмарку. А я с ней много работал. Мои и ваши обязанности не совпадают. И цели у нас разные. Говорят же вам, я кое-чего добился. Настолько, что был уверен, что она не уйдет.
  — О да! И тут, mon ami, она ушла.
  — Откровенно говоря, не понимаю почему. Не представляю, что могло вызвать рецидив1670.
  — Что-то произошло.
  — Да, но что?
  — Она с кем-то виделась, кто-то с ней говорил, кто-то узнал, где она находится.
  — Не вижу, каким образом это могло произойти… А вот вы никак не можете уяснить, что она была абсолютно свободна! Иначе вообще ничего не вышло бы.
  — Кто-то до нее добрался. Кто-то узнал, где она. Она получала письмо, телеграмму? Ей звонили?
  — Нет. В этом я абсолютно уверен.
  — Тогда как же… Ну, конечно! Газеты. Вы ведь в этом вашем заведении получаете газеты?
  — Естественно. Нормальная, будничная жизнь, вот чего я добиваюсь в своем заведении.
  — Значит, именно так они до нее и добрались. Нормальная, будничная жизнь. Какие газеты вы получаете?
  — Пять. — Он их перечислил.
  — Когда она ушла?
  — Сегодня утром. В половине одиннадцатого.
  — Вот именно! После того, как прочла газеты. Есть с чего начать. Какую она обычно читала?
  — По-моему, особых предпочтений у нее не было. Брала то одну, то другую, иногда все, а иногда только проглядывала.
  — Ну, не будем тратить время на разговоры.
  — Вы считаете, она увидела какое-то объявление? Адресованное ей?
  — Другого объяснения как будто нет. Всего хорошего, пока мне больше нечего вам сказать. Мне надо искать. Искать подходящее объяснение и как можно быстрее начать действовать. — Он повесил трубку. — Мисс Лемон, пожалуйста, принесите обе наши газеты — «Морнинг ньюс» и «Дейли комет». И пошлите Джорджа купить остальные.
  Открывая газеты на странице с частными объявлениями и внимательно их просматривая, он продолжал свои размышления. Он успеет. Должен успеть… Одно убийство уже было… На подходе второе. Но он, Эркюль Пуаро, ему воспрепятствует… Если успеет вовремя. Он, Эркюль Пуаро, — защитник невинных. Разве он не повторяет постоянно: «Я не одобряю убийств» — чем вызывает у многих усмешку. Они считают это позерством. Но тут никакой позы, только простая констатация…
  Вошел Джордж с ворохом газет.
  — Все утренние выпуски, сэр. Пуаро взглянул на мисс Лемон, которая стояла, ожидая распоряжений.
  — Просмотрите, пожалуйста, те, которые я уже просмотрел, вдруг я что-нибудь пропустил.
  — Личные объявления?
  — Да. Может быть, имя «Дэвид» или «Норма». Нет, вряд ли… Скорее какое-нибудь уменьшительное или ласкательное… А то и просто просьба о помощи. Или о встрече.
  Мисс Лемон начала покорно просматривать газеты. На лице ее отражалась легкая брезгливость. Это не входило в ее обязанности, но сейчас у него других поручений для нее не было. Сам он разложил перед собой «Морнинг кроникл». Наиболее обширное поле для розысков. Три столбца. Он нагнулся над развернутым листом:
  
  Дама желает продать свое манто… Приглашаются спутники для автомобильного путешествия за границей… Продается чудесный старинный особнячок… Семейный пансион… Умственно отсталые дети… Домашняя тянучка… «Джулия. Никогда не забуду. Вечно твой».
  
  Это теплее… Он взял это на заметку, но продолжал чтение.
  
  Мебель — стиль Людовика XV… Пожилая дама предлагает помощь в содержании гостиницы… «В отчаянном положении. Должен тебя увидеть. Будь в квартире в 16.30. Обязательно! Наш пароль Голиаф».
  
  Он услышал, что в дверь звонят уже в тот момент, когда, крикнув «Джордж, такси» и надев пальто, вышел в прихожую. Джордж как раз отворил дверь миссис Оливер, с которой он едва не столкнулся. В тесной прихожей им троим не сразу удалось разойтись.
  Глава 22
  Фрэнсис Кэри, с дорожной сумкой на плече, шла по Мандевиль-роуд и болтала с приятельницей, которую повстречала на углу, откуда открывался вид на корпуса Бородин-Меншенс.
  — Ну, Фрэнсис, честное слово, как же там можно жить. Тюрьма тюрьмой!
  — Чушь, Эйлин, я ведь тебе говорила, что квартиры жутко удобные. Я очень довольна, к тому же Клодия просто идеальная компаньонка — никаких к тебе требований… И уборщицу нашла замечательную. Все так надежно, лучше некуда.
  — И вас там двое? Да нет же! Ты как будто говорила, что вы взяли третью?
  — А! Она вроде бы сбежала от нас.
  — Не заплатив свою долю?
  — Нет, тут, кажется, все в порядке. По-моему, она сильно закрутила со своим приятелем.
  Эйлин сразу прекратила расспросы. Приятели разумелись сами собой, и в этом не было ничего интересного.
  — Откуда ты на этот раз?
  — Из Манчестера. Частный вернисаж. Успех огромный.
  — Ты и правда в следующем месяце едешь в Вену?
  — Вроде бы. Собственно, все уже обговорено.
  — А если что-нибудь украдут? Вот будет ужас!
  — Все картины застрахованы. То есть те, которые стоит красть.
  — А как прошла выставка твоего подающего надежды Питера?
  — Боюсь, не очень. Правда один критик в «Художнике» отозвался положительно, а это уже что-то.
  Фрэнсис свернула во двор Бородин-Меншенс, а ее приятельница пошла дальше — к особнячку, перестроенному из конюшни. Поздоровавшись со швейцаром, она села в лифт, поднялась на свой шестой этаж и, тихонько что-то напевая, пошла по коридору к своей квартире.
  Она повернула ключ в замке. В прихожей было темно — Клодия должна была вернуться только через полтора часа. Но в гостиной, дверь которой была приоткрыта, горел свет.
  — Свет горит! Странно… — сказала Фрэнсис вслух. Она поставила сумку на пол, сняла пальто, толкнула дверь гостиной, вошла и… судорожно сглотнув воздух, застыла на месте. Словно во сне, она уставилась на распростертое на полу тело. Затем ее взгляд медленно перешел на зеркало напротив, и она увидела собственное полное ужаса лицо Из ее груди вырвался вздох. Оцепенение прошло, и, откинув голову, она закричала. Потом кинулась в прихожую, споткнулась о сумку, отшвырнула ее ногой в сторону, с воплем выбежала в коридор и забарабанила кулаками в соседнюю дверь.
  Дверь открылась.
  — Да что такое… — начала пожилая женщина.
  — Там мертвый… убитый… По-моему, это мой знакомый… Дэвид Бейкер. Лежит на полу. По-моему, его зарезали… Наверное… Кровь… всюду кровь.
  Она истерически зарыдала. Мисс Джейкоб встряхнула ее за плечи, отвела к себе, усадила на диван и сказала непререкаемым тоном:
  — Успокойтесь. Сейчас налью вам коньяку. — А потом сунула ей в руку рюмку и приказала:
  — Выпейте и оставайтесь здесь.
  Фрэнсис послушно отхлебнула, а мисс Джейкоб вышла в коридор и направилась к открытой двери соседней квартиры. Дверь в гостиную тоже была открыта, и мисс Джейкоб, не останавливаясь, вошла в гостиную.
  Она была не из тех женщин, которые визжат при виде трупа. Остановившись на пороге, она только крепко сжала губы.
  То, что она увидела, напоминало сцену из кошмарного спектакля. На полу, широко раскинув руки, лежал красивый молодой человек с рассыпавшимися по плечам каштановыми волосами. На нем был алый бархатный пиджак, а белую рубашку испещряли пятна крови.
  Вздрогнув, мисс Джейкоб осознала, что она не одна. Она обвела комнату взглядом.
  Совсем рядом, вжавшись в стену, стояла девушка, а над ней — огромная фигура Арлекина, словно парившего в небе. На девушке было белое шерстяное платье, светло-каштановые волосы сосульками свисали вдоль щек. В руке она держала кухонный нож.
  Мисс Джейкоб смотрела на нее, а она смотрела на мисс Джейкоб.
  Потом девушка сказала тихим задумчивым голосом, точно отвечая кому-то:
  — Да, я его убила У меня на руках была кровь. С ножа Я стала смывать ее, но она ведь по-настоящему не отмывается, правда? А потом я вернулась посмотреть, так ли все на самом деле. Да, так оно и есть. Бедный Дэвид… Наверное, я должна была это сделать.
  Шок вырвал у мисс Джейкоб слова совершенно неожиданные и для нее самой. Еще не договорив до конца, она подумала, насколько они нелепы в такую минуту.
  — Да? А почему вы должны были это сделать?
  — Не знаю… Вернее… пожалуй, все-таки знаю. Он был в отчаянном положении. И позвал меня… и я пришла. Но мне хотелось освободиться от него. Мне хотелось избавиться от него. На самом-то деле я его не любила.
  Она бережно положила нож на стол и опустилась на ближайший стул.
  — Это ведь опасно? — продолжала она. — Ненавидеть кого-нибудь… Опасно потому, что не знаешь, чего от себя ждать… Вот как с Луизой… Наверное, следует позвонить в полицию, — добавила она тихо.
  Мисс Джейкоб послушно набрала 999.
  
  
  В комнате с Арлекином на стене осталось шесть человек. Прошло несколько часов. Полиция побывала в квартире и, сделав все необходимое, удалилась.
  Эндрю Рестарик сидел словно оглушенный, в оцепенении. Иногда он как заведенный повторял одну и ту же фразу: «Не могу поверить. Не могу…» Его вызвали по телефону из конторы, и с ним приехала Клодия Риис-Холленд. С обычной своей деловитостью она позвонила адвокату, затем в «Лабиринт» и в две фирмы, торгующие недвижимостью, пытаясь найти Мэри Рестарик. Она дала Фрэнсис Кэри транквилизатор и уговорила ее прилечь.
  Эркюль Пуаро и миссис Оливер сидели рядом на диване. Они приехали раньше остальных — одновременно с полицией.
  Самым последним, когда полицейские уже произвели осмотр, приехал невозмутимого вида человек с седыми волосами и мягкими манерами — старший инспектор Нил из Скотленд-Ярда. Он слегка кивнул Пуаро, потом его познакомили с Эндрю Рестариком. У окна, глядя вниз во двор, стоял высокий молодой человек с рыжей шевелюрой.
  
  
  Чего они все ждут, спрашивала себя тогда миссис Оливер. Убитого увезли, фотографы и все прочие члены следственной бригады работу закончили. Они с Пуаро давно сидели в этой гостиной, видимо, им следовало дождаться инспектора из Скотленд-Ярда. Но вот тот приехал… Теперь-то что?
  — Может быть, я мешаю? — неуверенно спросила она инспектора.
  — Миссис Ариадна Оливер, не так ли? Нет, если вы не возражаете, я бы хотел, чтобы вы остались. Я знаю, это было тяжело…
  — Все было каким-то нереальным…
  Миссис Оливер закрыла глаза, заново переживая увиденное. Павлин, столь живописный в жизни, был таким же и в смерти, он будто бы лежал на сцене, изображая убитого. А девочка… Девочка в чем-то переменилась: уже не сомневающаяся во всем и вся обитательница «Лабирин-Ti», не Офелия, лишенная привлекательности, как назвал ее Пуаро, но трагическая фигура, с тихим достоинством приемлющая свой рок.
  Пуаро тут же попросил разрешения позвонить в Скотленд-Ярд и еще в одно место. Сержант, предварительно позвонив начальству, пригласил Пуаро в комнату Клодии, где был второй аппарат, и Пуаро тщательно затворил за собой дверь.
  Сержант, чьи сомнения, видимо, не вполне рассеялись, шепнул своему подчиненному:
  — Сказали, что все в порядке. Интересно, кто он такой? Странноватый старичок!
  — Вроде бы как иностранец? Может, разведка?
  — Да нет, пожалуй. Он звонит старшему инспектору Нилу.
  Его собеседник приподнял брови и присвистнул. Кончив говорить, Пуаро приоткрыл дверь и поманил к себе миссис Оливер, которая стояла на пороге в некоторой растерянности. Они сели бок о бок на кровати Клодии Риис-Холленд.
  — Если бы мы могли что-нибудь предпринять! — сказала миссис Оливер, как всегда предпочитавшая действие бездействию.
  — Терпение, chere madame.
  — Неужели вы не в силах ничего сделать?
  — Я уже сделал все что мог — позвонил тем, кому необходимо было позвонить. А здесь, пока полиция не закончит предварительного осмотра, мы ничего предпринять не можем.
  — Кому вы еще позвонили, кроме своего инспектора? Ее отцу? Чтобы он приехал и внес за нее залог?
  — Когда речь идет об убийстве, вопрос о залоге, как правило, не встает, — сухо заметил Пуаро. — А ее отца уже известила полиция. Узнали его номер от мисс Кэри.
  — А где она?
  — Бьется в истерике у некой мисс Джейкоб — это в соседней квартире, насколько я понял. Труп обнаружила она. Ее это, видимо, потрясло. Она выскочила отсюда, крича во весь голос.
  — А! Художница? Вот Клодия головы не потеряла бы.
  — Согласен. Очень… сдержанная молодая особа.
  — Кому же вы звонили?
  — Во-первых, старшему инспектору Нилу, как вы уже догадались. В Скотленд-Ярд.
  — А этим ищейкам понравится, что он явится сюда и начнет командовать?
  — Он не начнет командовать. Последнее время он наводил для меня кое-какие справки, могущие пролить свет на это дело.
  — Ах, вот что! А кому еще вы звонили?
  — Доктору Джону Стиллингфлиту.
  — Кто он? Заявит, что у бедняжки Нормы мозги набекрень, и на этом основании она может убивать людей?
  — Его квалификация позволит ему представить суду подобное заключение. Если в этом возникнет необходимость.
  — А он хоть что-нибудь о ней знает?
  — Полагаю, что очень и очень много. С того дня, когда мы выследили ее в кафе «Трилистник», она находилась в его клинике.
  — Кто ее туда отправил?
  Пуаро улыбнулся.
  — Я. Перед тем как поспешить в кафе после вашего звонка, я кое о чем с ним договорился — по телефону.
  — Как! Все эти дни я так страдала, умоляла вас принять меры, а вы, оказывается, их уже приняли и ничего мне не сказали? Право, мосье Пуаро! Как же вы могли… у меня нет слов… нет, вы нанесли мне… смертоносную обиду…
  — Не сердитесь, мадам, умоляю вас. Я хотел как лучше.
  — Знаем мы эти отговорки… сначала выведут человека из себя!.. А что еще вы сделали?
  — Устроил так, что ее отец поручил мне принять меры для ее безопасности.
  — То есть искать помощи у доктора Стиллингуотера?
  — У Стиллингфлита. Совершенно верно.
  — Но как вам это удалось? И как мог ее отец обратиться к вам? Он ведь из тех, кто не доверяет иностранцам.
  — Я втер ему себя, как фокусник незаметно втирает наивному зрителю нужную карту. Я явился к нему якобы потому, что получил от него письмо с такой просьбой.
  — И он вам поверил?
  — Разумеется. Я же показал ему это письмо. Оно было напечатано на фирменном бланке его предприятия и им же подписано, поверил, хотя сам тут же доказал мне, что это не его подпись.
  — Вы что же, сами его написали?
  — Да. Я подумал, что оно вызовет у него любопытство, и он меня примет. А уж остальное было несложно — при моих-то талантах.
  — Вы сказали ему, что хотите обратиться к доктору Стиллингфлиту?
  — Нет. Это я держал в секрете. Видите ли, существовала определенная опасность.
  — Для Нормы?
  — Для Нормы. Или же Норма была опасна для кого-то еще. С самого начала существовали две возможности. Попытка отравить миссис Рестарте выглядела очень уж не убедительной. Затем непонятная история с револьверным выстрелом здесь, в Бородин-Меншенс, и еще с ножами и кровавыми пятнами. Каждый раз, когда случались подобные вещи, Норма о них ничего не знала, не могла вспомнить. Скажем, она находит у себя в комнате мышьяк, но совершенно не помнит, как его туда положила. Утверждает, что у нее случаются провалы в памяти, и она не может вспомнить, где была и чем занималась в определенные промежутки времени. Возникает вопрос: насколько она правдива в этих своих откровениях. И, соответственно, кто же она в действительности — жертва какого-то чудовищного и, возможно, безумного плана или же — его вдохновитель и исполнитель? И еще: не пытается ли она представить себя человеком с неуравновешенной психикой — чтобы в дальнейшем избежать ответственности за убийство?
  — Сегодня она была какой-то не такой, — задумчиво сказала миссис Оливер. — Вы заметили? Совсем другой. Не… не как в тумане.
  — Не Офелия, — Пуаро кивнул, — а Ифигения1671.
  Снаружи донесся какой-то шум и отвлек их внимание.
  — Вы считаете… — начала было миссис Оливер и умолкла. Пуаро подошел к окну и выглянул во двор. Там остановилась машина «скорой помощи».
  — Они за ним? — дрожащим голосом спросила миссис Оливер. И добавила с внезапно прихлынувшей жалостью:
  — Бедный Павлин.
  — Субъект малосимпатичный, — холодно заметил Пуаро.
  — Но очень живописный… И такой молодой, — сказала миссис Оливер.
  — Для les femmes этого достаточно. — Пуаро чуть-чуть приоткрыл дверь и посмотрел в щелочку. — Вы извините меня, если я вас ненадолго покину? — сказал он.
  — А вы куда? — строгим голосом осведомилась миссис Оливер.
  — Вы задаете не слишком деликатные вопросы, — заметил с упреком Пуаро.
  — Ах, простите! Но только туалет в другой стороне, — пробормотала она шепотом, усмотрев сквозь щелку, куда он направляется.
  Потом отошла к окну и принялась наблюдать за тем, что происходит внизу.
  — Только что на такси подъехал мистер Рестарик, — сообщила она, когда несколько минут спустя в комнату тихонько вернулся Пуаро. — С ним Клодия. Вам удалось пробраться в комнату Нормы или… в общем, туда, куда вы на самом деле отправились?
  — В комнате Нормы полиция.
  — Да, не повезло! А что у вас в этой картонке?
  Пуаро ответил вопросом на вопрос:
  — А что у вас в этой сумке с персидскими колесницами?
  — В моей хозяйственной сумке? Пара земляных груш, а что?
  — Тогда сделайте милость, заберите у меня эту картонку. Только умоляю, обращайтесь с ней бережно, не раздавите.
  — А что там такое?
  — То, что я надеялся найти и нашел. Кажется, там началось какое-то движение, — добавил он, подразумевая новые звуки, наполнившие квартиру.
  Миссис Оливер пришло в голову, что Пуаро, будучи иностранцем, нашел очень выразительное определение происходящего, хотя и несколько неожиданное. Что-то громко и сердито говорил Рестарик. По телефону говорила Клодия. Пришел полицейский стенографист и тут же отправился в соседнюю квартиру взять показания у Фрэнсис Кэри и таинственной особы по имени мисс Джейкоб. Деловито входили и выходили члены следственной бригады. Два фотографа уже забрали свои аппараты и отправились восвояси.
  Тут в комнату Клодии внезапно вторгся долговязый молодой человек с рыжей шевелюрой и заговорил с Пуаро, не обращая ни малейшего внимания на миссис Оливер.
  — Что она сделала? Убила? Кого? Своего друга?
  — Да.
  — Призналась?
  — Более или менее.
  — Это не ответ. Она прямо так и сказала?
  — Я этого не слышал. Поговорить с ней лично мне пока не удалось.
  В комнату заглянул полицейский.
  — Доктор Стиллингфлит? — спросил он. — С вами хотел бы потолковать наш судебный медик.
  Доктор Стиллингфлит кивнул и вышел из комнаты.
  — Так это и есть доктор Стиллингфлит? — сказала миссис Оливер и задумалась. — Внушает доверие, — заключила она. — Хотя его манеры…
  Глава 23
  Старший инспектор Нил придвинул к себе листок бумаги, сделал на нем какие-то пометки и обвел взглядом остальных. В комнате было пять человек.
  — Мисс Джейкоб? — сказал он официальным тоном и посмотрел на полицейского у двери. — Я знаю, что сержант Конолли записал ее показания, но мне хотелось бы самому задать ей несколько вопросов.
  Минуты через две полицейский привел мисс Джейкоб. Нил поднялся, чтобы ее поприветствовать.
  — Я старший инспектор Нил, — представился он, пожимая ей руку. — Прошу прощения, что снова вас беспокоим. По мне хотелось бы получить более точное представление о том, что именно вы видели и слышали. Так сказать, неофициальная просьба. Боюсь, вам будет тяжело…
  — Тяжело? Нисколько, — перебила его мисс Джейкоб, усаживаясь в придвинутое инспектором кресло. — Конечно, это не могло не вызвать шок. Но не скажу, чтобы я так уж переживала, я ж его не знала… Вижу, вы тут уже навели порядок.
  Он решил, что она подразумевает исчезновение трупа. Ее критичный, все примечающий взгляд скользнул по присутствовавшим: она с явным удивлением посмотрела на Пуаро (это еще что такое?), с легким любопытством на миссис Оливер, вопрошающе на спину доктора Стйллингфлита, с соседским сочувствием на Клодию (которую она удостоила кивком), и, наконец, глаза ее с искренним сочувствием остановились на Эндрю Рестарике.
  — Видимо, вы ее отец, — сказала она ему. — Соболезнования посторонних всегда излишни, и лучше обойтись без них. Мы живем в печальном мире, во всяком случае, так кажется мне. Нынешних девочек слишком уж мучают учебой, если хотите знать мое мнение. — Она обернулась к Нилу:
  — Так о чем разговор?
  — Мне бы хотелось, мисс Джейкоб, чтобы вы рассказали — и поподробней, — что именно вы видели. И слышали.
  — Наверное, кое-что не совпадет с тем, что я говорила прежде, — неожиданно заявила мисс Джейкоб. — Знаете, как это бывает? Пытаешься рассказать все как можно точнее, и слова из тебя так и сыплются. Но не думаю, что от этого выходит точнее. По-моему, даже наоборот, ведь ненароком добавишь и то, что, ты вроде бы непременно должна была видеть. Или слышать. Но сейчас я постараюсь говорить только то, что знаю точнехонько. Перво-наперво я услыхала, как кто-то кричит. Так, что я сея перепугалась. Я решила, что кому-то плохо, и уже шла к двери, когда в нее начали колотить — и тоже с криком. Я открыла и увидела, что это моя соседка — одна из девушек, которые живут в шестьдесят седьмой квартире. Имени ее я не скажу, но в лицо ее знаю.
  — Фрэнсис Кэри, — вставила Клодия.
  — Она бормотала, что кто-то убит, какой-то ее знакомый, какой-то Дэвид. Фамилию я не разобрала. А сама рыдает и вся дрожит. Ну, усадила я ее на диван, дала рюмку коньяка и пошла своими глазами посмотреть, что там у них стряслось.
  Все почувствовали, что мисс Джейкоб попадала и не в такие переплеты, а потому знает, что в таких случаях положено делать.
  — Вы знаете, что я там увидела. Нужно ли повторять?
  — Ну, хотя бы вкратце.
  — Молодой человек из нынешних — разодет в бархат да шелк и лохмы длинные — лежал на полу. Я сразу поняла, что он мертв. Рубашка у него на груди просто заскорузла от крови.
  При этих ее словах Стиллингфлит обернулся и внимательно на нее посмотрел.
  — А потом чувствую, в комнате кто-то есть еще. Смотрю — у стены стоит девушка и держит кухонный нож. И такая вся спокойная. Я, если честно, удивилась. Ни страха, ни слез.
  — Она что-нибудь сказала? — спросил Стиллингфлит.
  — Да. Что ходила в ванную смыть кровь с рук. А потом сказала: «Но по-настоящему она ведь не отмывается, верно?»
  — Короче говоря, «Прочь, проклятое пятно!»1672?
  — Не могу сказать, что она хоть сколько-нибудь походила на леди Макбет1673. Она была… как бы это выразиться поточнее?.. абсолютно хладнокровной. Положила нож на стол, а сама села.
  — Больше ничего не говорила? — спросил инспектор, поглядывая на листок с пометками.
  — Что-то о ненависти. Что ненавидеть кого-нибудь опасно.
  — Еще она сказала «бедный Дэвид», верно? Во всяком случае, так вы сообщили сержанту Конолли. И что она хотела от него избавиться.
  — Совсем из головы вон. Да. Она сказала что-то о том, что он заставил ее прийти сюда. И еще что-то про Луизу.
  — Что именно про Луизу? — вдруг вмешался Пуаро, наклонившись вперед.
  Мисс Джейкоб поглядела на него с сомнением.
  — Да ничего в сущности. Просто упомянула это имя. «Как с Луизой», и сразу замолчала. Это после того, как она сказала, что ненавидеть людей опасно.
  — А дальше что?
  — Дальше? Велела мне позвонить в полицию. И опять же — тихо-тихо так. Ну я и позвонила. А пока не приехали полицейские, мы… просто сидели и молчали. Она все, видно, о чем-то своем думала, а я… откровенно говоря, я просто не знала, что тут можно сказать.
  — Но вы же заметили, что она., не в себе? — спросил Эндрю Рестарик. — Вы же видели, что бедная девочка не знала, что сделала и почему?
  В его голосе звучала мольба и горькая надежда.
  — Если полное хладнокровие и спокойствие — после того как убил человека — доказательство что она того, — мисс Джейкоб выразительно покрутила пальцем у виска, — то я совершенно с вами согласна, — закончила она голосом, выражавшим абсолютное несогласие.
  — Мисс Джейкоб, — спросил Стиллингфлит, — она хотя бы раз сказала, что убила его?
  — О да! Как же это я упустила… Это ведь было первое, что она сказала. Будто отвечала на вопрос, хотя я ее ни о чем не спрашивала. Она сказала: «Да, я его убила», а уж потом добавила, что ходила мыть руки.
  Рестарик застонал и спрятал лицо в ладонях. Клодия прикоснулась рукой к его плечу.
  — Мисс Джейкоб, — сказал Пуаро, — по вашим словам, девушка положила нож, который держала, на этот стол. Вы стояли близко? Вы отчетливо видели его? Как вам показалось, нож тоже мыли?
  Мисс Джейкоб вопрошающе взглянула на старшего инспектора Нила. Нетрудно было догадаться, что, по ее мнению, задавая свои неуместные вопросы, Пуаро вносил явно не ту ноту в эту, как она считала, официальную процедуру.
  — Будьте так любезны, ответьте на этот вопрос, — сказал Нил.
  — Нет… По-моему, нож не был ни вымыт, ни вытерт. Он был весь какой-то липкий.
  — А! — Пуаро со вздохом откинулся на спинку кресла.
  — Мне казалось, что про нож вы должны были бы знать и без меня! — воинственно сказала мисс Джейкоб старшему инспектору, — Разве полицейские его не осмотрели? Если нет, то, по-моему, это возмутительная небрежность.
  — Разумеется, его тщательно осмотрели, — успокоил ее Нил, — но мы… э… мы всегда ценим любую возможность получить независимое подтверждение.
  Она взглянула на него с иронией.
  — Иными словами, я полагаю, вы всегда цените возможность получить подтверждение надежности своих свидетелей. Чтобы уяснить, что они действительно видели, а что им померещилось.
  Он ответил с легкой улыбкой:
  — Сомневаться в надежности ваших показаний, мисс Джейкоб, у нас оснований, право же, нет. На дознании они будут просто на вес золота.
  — Мне совсем не хочется там присутствовать. Но, полагаю, уклониться от этого нельзя.
  — Боюсь, что так. Благодарю вас, мисс Джейкоб. — Он посмотрел по сторонам. — У кого-нибудь еще есть вопросы?
  Пуаро чуть взмахнул рукой, и мисс Джейкоб, уже было направившаяся к двери, с недовольным видом остановилась.
  — Да? — сказала она.
  — Она упомянула Луизу. Вы не знаете, кого она имела в виду?
  — Нет, конечно.
  — А не могла она говорить о миссис Луизе Шарпантье. Вы ведь знали миссис Шарпантье, не так ли?
  — Нет.
  — Вы что же, не знали, что она недавно выбросилась с седьмого этажа этого здания?
  — Про то, что какая-то женщина выбросилась из окна, я, конечно, слышала. Но то, что ее звали Луиза, слышу в первый раз.
  — А может, такое знакомство вас просто не очень привлекало?
  — Вообще-то о мертвых грех говорить дурное… Но раз уж вы спросили… да, так оно и было. Она была не самой лучшей соседкой, мы даже ходили жаловаться на нее к управляющему.
  — А на что именно?
  — Говоря откровенно, она пила. Ее квартира находится прямо над моей, и там без конца устраивались ночные попойки с битьем посуды, пьяными воплями, пением… ну и, прочее…
  — Может, она страдала от одиночества? — предположил Пуаро.
  — Она? От одиночества? Нет, если она от чего-то и страдала, то только не от одиночества, — ядовито заметила мисс Джейкоб. — На дознании упоминалось, будто у нее была депрессия из-за неизлечимой болезни. А что потом выяснилось? Что она была здоровее всех нас! — Без малейшего сочувствия разделавшись с покойной миссис Шарпантье, мисс Джейкоб гордо удалилась.
  Пуаро повернулся к Эндрю Рестарику и мягко спросил:
  — Если я не ошибаюсь, мистер Рестарик, вы одно время были довольно близко знакомы с миссис Шарпантье?
  Рестарик помолчал, потом испустил тяжелый вздох и поднял глаза на Пуаро.
  — Да. Одно время. Много лет назад я действительно знал ее очень близко… Но тогда у нее была другая фамилия. Тогда она была Луиза Бирелл.
  — Вы были… э… влюблены в нее?
  — Да, был. Я был без памяти влюблен в нее! Это ради нее я бросил жену. Мы уехали в Южную Африку. Но не прошло и года, как мы расстались — навсегда. Она вернулась в Англию, и мы больше никогда не встречались. Я понятия не имел, что с ней сталось.
  — Ну, а ваша дочь? Она была знакома с Луизой Бирелл?
  — Во всяком случае, не настолько, чтобы помнить ее. В пять-то лет!
  — Но она ее знала?
  — Да, — медленно произнес Рестарик. — Она… Она знала Луизу. То есть Луиза бывала у нас и иногда играла с ней.
  — Таким образом, не исключено, что она могла ее помнить, несмотря на то… что прошло столько лет?
  — Не знаю. Просто не могу ничего сказать. Я же не знаю, как Луиза выглядела теперь. Насколько изменилась. Ведь сам я ее никогда больше не видел.
  — А вы не получали от нее письма, мистер Рестарик? — вкрадчиво спросил Пуаро. — Уже после того, как вернулись в Англию?
  Снова последовала пауза, завершившаяся тяжким вздохом.
  — Да, получил… — ответил Эндрю Рестарик и внезапно в его голосе появилось любопытство:
  — Но как вы об этом узнали, мосье Пуаро?
  Пуаро извлек из кармана аккуратно сложенный листок, развернул его и подал Рестарику. Тот взглянул на него, недоуменно хмурясь.
  
  «Милый Энди,
  Из газет я узнала, что ты вернулся. Надо бы нам встретиться, обменяться воспоминаниями, поговорить о том, как мы жили все эти годы…»
  Далее с новой строки следовало:
  «Энди, догадайся, кто тебе пишет? Луиза! И не смей говорить, будто ты меня забыл…»
  «Дорогой Энди, как, ты можешь видеть по обратному адресу, я живу в одном доме с твоей секретаршей. Как тесен мир! Нам необходимо встретиться. Не мог бы ты заглянуть на рюмочку коньяку на следующей неделе в понедельник или вторник?»
  «Энди, любимый, я должна, должна с тобой увидеться… Никто, кроме тебя, ничего для меня не значил. Ты ведь тоже меня не забыл? Ведь правда?..»
  
  — Откуда это у вас? — с любопытством спросил Рестарик, постукивая пальцами по столу.
  — Из мебельного фургона — благодаря одному моему доброму другу, — ответил тот, взглянув на миссис Оливер. — Она подобрала его, когда вывозили вещи мадам Шарпантье.
  Рестарик тоже взглянул на нее, но без особой благодарности.
  — Это вышло совершенно случайно, — объяснила миссис Оливер, правильно истолковав его взгляд. — Видимо, увозили ее мебель, и грузчики опрокинули письменный стол, так что ящик открылся, и из него посыпались разные бумаги. Ветер швырнул этот листок прямо мне под ноги. Ну, я подняла его и отнесла им, чтобы они положили его на место, но они были так увлечены перебранкой, что только отмахнулись. А я машинально сунула его в карман. И вот только сегодня об этом вспомнила, когда проверяла карманы, собираясь сдать пальто в чистку. Вот видите, это чистая случайность… — Она умолкла, переводя дух.
  — И все же она послала вам письмо? — спросил Пуаро.
  — Да… Но более сдержанное. Я не ответил. Решил, что так будет лучше.
  — Вам не хотелось снова увидеть ее?
  — Абсолютно! С ней очень сложно найти общий язык.
  И всегда было сложно. К тому же я кое-что о ней узнал. Ну, что она… пьет и… прочее…
  — Вы сохранили письмо?
  — Нет. Сразу порвал.
  Неожиданно доктор Стиллингфлит резко спросил:
  — Ваша дочь когда-нибудь говорила с вами о ней? Рестарик чуть замялся с ответом, и тогда доктор Стиллингфлит с нажимом произнес:
  — Имейте в виду: это может иметь большое значение.
  — Да, один раз упоминала, — поморщился Рестарик.
  — Что она сказала?
  — Вдруг ни с того ни с сего заявила: «Папа, а я на днях видела Луизу». Я растерялся и спросил: «Где?» Она ответила: «В ресторане при доме, где я живу». Мне стало неловко, и я сказал: «Вот уж не думал, что ты ее помнишь!» А она ответила: «Как же не помнить! Мама не дала бы мне забыть, даже если бы я и попыталась».
  — Гм, — пробормотал доктор Стиллингфлит. — Это и в самом деле может иметь значение.
  — А с вами, мадемуазель, — Пуаро внезапно повернулся к Клодии, — с вами Норма когда-нибудь говорила о Луизе Шарпантье?
  — Да. После ее самоубийства. Сказала, что она была нехорошей женщиной, как-то по-детски сказала.
  — Вы тоже были здесь в ту ночь, а вернее, рано утром, когда это произошло?
  — Нет. Я была в отъезде. Я узнала только на следующий день, когда вернулась. — Она обернулась к Рестарику. — Помните? Двадцать третьего? Я ездила в Ливерпуль».
  — Да, конечно. Представляли меня на заседании Хиверовского фонда.
  — Однако Норма ночевала здесь? — спросил Пуаро.
  — Да. — Клодия немного замялась.
  — Клодия? — Рестарик положил руку ей на плечо. — Что вы знаете о Норме? Ведь вы что-то знаете! Что-то не договариваете.
  — Ничего подобного! Что мне может быть известно?
  — Вы ведь считаете ее помешанной, верно? — спросил доктор Стиллингфлит светским тоном. — Как и та брюнетка. Как и вы, — добавил он, внезапно оборачиваясь к Рестарику, — Все мы старательно избегаем этой темы, а сами только об этом и думаем! Может, за исключением старшего инспектора, которому важны только факты. Чтобы определить, с кем он имеет дело — с психически ненормальным человеком или с самым обычным убийцей. А как вы думаете, сударыня?
  — Я? — Миссис Оливер подскочила. — Я… я не знаю.
  — Воздерживаетесь? Я могу вас понять. Трудный случай. В целом, у большинства присутствующих одно мнение. Только слова они употребляли разные. Сдвинутая. Не все дома. Ненормальная. Душевнобольная. С приветом. Ну хоть кто-нибудь считает ее нормальной?
  — Мисс Бэттерсби, — ответил Пуаро.
  — Что еще за мисс Бэттерсби?
  — Директор школы, в которой она училась.
  — Если я когда-нибудь обзаведусь дочерью, то обязательно отдам ее в эту школу… Но разумеется, в данном случае я основываюсь не только на мнении мисс Бэттерсби. Я знаю об этой девушке почти все!
  Мистер Рестарик ошарашенно уставился на него, а потом спросил у инспектора Нила:
  — Кто это? Как и откуда он может знать о моей дочери что бы то ни было?
  — Я знаю о ней почти все, — повторил Стиллингфлит, — потому что последние десять дней она была под моим наблюдением.
  — Доктор Стиллингфлит, — объяснил Нил, — весьма квалифицированный и известный психиатр.
  — А каким образом она попала в ваши когти — без моего на то согласия?
  — Спросите вон у того — с усами, — бесцеремонно сказал доктор Стиллингфлит, кивая на Пуаро.
  — Вы… вы… — Рестарик задыхался от гнева.
  — Но я только выполнял ваши инструкции, — умиротворяюще сказал Пуаро. — Вы хотели, чтобы ваша дочь, когда ее найдут, была ограждена от опасности. Я ее нашел и сумел убедить доктора Стиллингфлита, чтобы он ею занялся. Ей угрожала серьезная опасность, мистер Рестарик. Крайне серьезная.
  — Но не больше, чем сейчас! Арест за совершение убийства!
  — Формально ей еще не предъявлено никакого обвинения, — негромко заметил Нил, а потом продолжал:
  — Доктор Стиллингфлит, верно ли я понял, что вы готовы высказать свое профессиональное мнение о психическом состоянии мисс Рестарик, о том, насколько она отдает себе отчет в смысле и последствиях своих поступков?
  — Давайте юридические термины отложим до суда, — сказал Стиллингфлит, — проще говоря, вы хотите узнать, в здравом ли рассудке эта девушка, ведь так? Хорошо, я вам скажу. Она в полном рассудке, она такая же нормальная, как и каждый из нас!
  Глава 24
  Все как по команде на него уставились.
  — Ну что, не ждали, а?
  — Вы в корне ошибаетесь! — сердито выпалил Рестарик. — Она и понятия не имеет, что сделала. Она невиновна, абсолютно невиновна. Ее нельзя считать ответственной за то, что она совершила, ибо она не отдает себе в этом отчета.
  — Позвольте мне продолжить. Я знаю, что говорю. Эта девушка совершенно нормальна и отвечает за свои» поступки. Сейчас мы ее сюда пригласим, и пусть она скажет сама за себя. Да-да, она здесь, никто ее никуда не увозил. Она сейчас у себя в спальне вместе с дамой из полиции. Но прежде, чем мы зададим ей несколько вопросов, выслушайте меня до конца. Когда она попала ко мне, она была напичкана наркотиками.
  — А давал их ей он! — крикнул Рестарик. — Этот грязный недоумок!
  — Приобщил ее к ним бесспорно он.
  — Благодарение Господу, — проговорил Рестарик. — Благодарение Господу!
  — За что это вы благодарите Господа?
  — Видите ли, сначала я вас не так понял. Мне казалось, что вы хотите отдать ее на заклание… Вы же сказали, что она абсолютно нормальная, может, я действительно ошибался и во всем виноваты наркотики. Это они толкали ее на поступки, которые в ясном сознании она никогда бы не совершила. Эти поганые таблетки. Из-за них она даже, не помнила, что делала.
  — Если вы позволите мне договорить, — Стиллингфлит повысил голос, — вместо того чтобы перебивать! — мы, возможно, наконец сдвинемся с места! Так вот, она не наркоманка. Следов от уколов нет. Кокаин она не нюхала. Но кто-то — может быть, этот молодчик, а возможно, и кто-то еще — пичкал ее наркотиками без ее ведома. И не просто парой «пурпурных сердечек», а довольно-таки любопытной смесью. ЛСД, например, вызывает очень яркие сны, иногда блаженные, иногда кошмарные… Гашиш стирает ощущение времени, так что ей могло казаться, будто прошло гораздо больше времени, чем на самом деле. И еще несколько любопытнейших компонентов, про которые в двух словах не расскажешь. Итак, кто-то, прекрасно разбирающийся в наркотиках, проделывал с этой девушкой поистине адские фокусы. Стимуляторы и транквилизаторы — в совокупности они подавляли ее волю, разрушая ее личность.
  — Но я же это самое и говорил! — воскликнул Рестарик. — Норма не отвечала за свои поступки. Ее гипнотизировали. Она действовала под чьим-то влиянием!
  — Ну как вы не поймете! Никто не мог заставить ее делать то, чего она не хотела. Но внушить ей, будто это сделала она, кто-то, безусловно, мог. А теперь позовем ее сюда и попытаемся разобраться, что с ней все-таки происходило.
  Он вопросительно посмотрел на старшего инспектора. Тот кивнул.
  Выходя из гостиной, Стиллингфлит обернулся и спросил у Клодии:
  — А где та девушка? Ну, та, что была у мисс Джейкоб, которой дали транквилизатор… Она у себя в комнате? Дайте ей чего-нибудь бодрящего и приведите сюда. Нам пригодится любая помощь.
  Клодия вышла следом за ним.
  Стиллингфлит вернулся, поддерживая Норму и грубовато ее подбадривая:
  — Вот и умница… Не бойтесь. Сядьте-ка вот тут. Она послушно села. В ее покорности было что-то пугающее. В дверях с недовольным видом маячила дама из полиции.
  — Я вас попрошу только об одном, — заговорил врач. — Говорите правду. Это совсем не так трудно, как вам кажется.
  Клодия привела Фрэнсис Кэри, которая то и дело широко зевала и даже не удосуживалась поправить падавшие на лицо черные волосы.
  — Вам необходимо чем-нибудь взбодриться, — заметил Стиллингфлит.
  — И чего вы ко мне пристали, я спать хочу, — невнятно пробормотала Фрэнсис.
  — Пока я все окончательно не выясню, никто тут спать не будет! Ну-ка, Норма, ответьте на мои вопросы. Ваша соседка утверждает, что вы ей признались в убийстве Дэвида Бейкера. Это так?
  — Да. Я убила Дэвида, — ответила Норма кротким голоском.
  — Закололи его?
  — Да.
  — Откуда вы это знаете?
  Она поглядела на него с легким недоумением.
  — Я не понимаю, о чем вы. Он лежал на полу. Мертвый.
  — Где был нож?
  — Я его подняла.
  — На нем была кровь?
  — Да. И на его рубашке.
  — А какой она была, кровь на ноже? У вас на руках? Вы ведь потом ее смывали? Жидкая? Или липкая?
  — Она была густая и липкая. — Норма вздрогнула. — Поэтому я и пошла вымыть руки.
  — И правильно сделали. Что же, все вроде бы ясно: жертва, убийца — то есть вы и оружие. А как вы нанесли удар, помните?
  — Нет… Этого я не помню… Но ведь нанесла же, правда?
  — Почему вы спрашиваете меня! Меня ведь при этом не было. Это вы сами всем говорите, что ударили его. Но ведь было и другое убийство, верно? Раньше?
  — Вы… про Луизу?
  — Да. Я про Луизу. Когда вы впервые подумали о том, чтобы ее убить?
  — Много лет назад. Очень много.
  — Когда были маленькой?
  — Да.
  — Долгонько пришлось ждать, верно?
  — Я совсем про нее забыла.
  — Но вспомнили, когда снова ее увидели и узнали?
  — Да.
  — В детстве вы ее ненавидели. Почему?
  — Потому что она отняла у меня папу. Моего отца.
  — И сделала несчастной вашу мать?
  — Мама ненавидела Луизу. Она говорила, что Луиза очень плохая женщина.
  — Видимо, она много с вами о ней говорила?
  — Да. А я не хотела… Я не хотела все время про нее слушать.
  — Недоедает, я понимаю. Ненависть вообще скучная штука. И что же… когда вы снова ее увидели, вам действительно захотелось ее убить?
  Норма словно бы задумалась. Ее лицо чуть-чуть оживилось.
  — Знаете, нет… Ведь все это было так давно. Я даже сообразить не могла… и вот почему…
  — Вот почему вы не были уверены, что сделали это?
  — Да. У меня даже была нелепая мысль, что я ее вовсе не убивала. Что мне это только приснилось. Что, может быть, она и правда сама выбросилась из окна.
  — Почему бы нет?
  — Потому что я знала, что это сделала я. Я ей так и сказала.
  — Сказали, что это сделали вы? А кому сказали?
  — Я не должна. — Норма покачала головой. — Она же хотела мне помочь. Защитить меня. Она сказала, что сделает вид, будто ей ничего не известно. — Теперь девушка говорила возбужденно, сыпля словами. — Я была перед дверью Луизы, дверью семьдесят шестой квартиры. Только что вышла из нее. Я все делала как во сне, так мне казалось. Они… она сказала, что произошел несчастный случай. Что она там, во дворе. И все время повторяла, что я ни при чем. Что никто не узнает… А я не помнила, что я сделала… но в руке у меня…
  — На руке? У вас была кровь на руке?
  — Нет, не кровь. Я сжимала обрывок занавески. Когда я ее столкнула…
  — Вы помните, как ее столкнули?
  — Нет-нет. В том-то и ужас. Я ничего не помнила. Вот почему я все-таки надеялась. Вот почему я пошла… — Она кивнула на Пуаро. — Вот почему я пошла к нему. — Она вновь повернулась к Стиллингфлиту. — С самого начала я не помнила, что делала, ничего не помнила… И мне становилось все страшнее и страшнее. Большие промежутки времени, целые часы словно куда-то проваливались, — время, про которое я ничего не знала: не помнила ни где была, ни что делала. Но находила вещи… Значит, я их прятала. Мари отравила я — они в больнице установили, что она была отравлена. А у себя в ящике я нашла гербицид. Я его туда спрятала… Здесь же я нашла перочинный нож. И еще У меня оказался револьвер, хотя я совсем не помню, откуда он у меня взялся. Да, я убивала и не помню, как я убивала. А значит, я не убийца, а просто… просто я сумасшедшая! Наконец я это поняла! Я сумасшедшая — и все. И тут ничего не поделаешь. Раз я пришла сюда и убила Дэвида, то, значит, я сумасшедшая, верно? А таких, как я, нельзя винить за то, что они творят.
  — Вам бы хотелось быть сумасшедшей, верно? Очень хотелось бы?
  — Мне… да, пожалуй.
  — Если так, то почему вы признались кому-то, что убили женщину, столкнув ее в окно? Кому вы это сказали?
  Норма неуверенно посмотрела вокруг. Потом подняла руку и указала.
  — Я сказала Клодии.
  — Не правда! — Клодия ответила ей презрительным взглядом. — Ничего подобного ты мне никогда не говорила.
  — Нет, говорила! Говорила!
  — Когда? Где?
  — Я… я не знаю.
  — Она мне говорила, что во всем тебе призналась, — промямлила Фрэнсис сквозь зевок. — Но я подумала, что это обычные ее бредни. И ничего больше.
  Стиллингфлит переглянулся с Пуаро и веско заметил:
  — Она действительно могла все это придумать. Для подобного объяснения есть много причин. Но в таком случае необходимо установить, почему она могла желать смерти этим двоим — Луизе Карпентер и Дэвиду Бейкеру. Детская ненависть за давно забытые обиды? Вздор! Желание освободиться от Дэвида? Девушки из-за этого не убивают. Тут нужен более весомый мотив. Большие деньги, например. Алчность! — Он посмотрел по сторонам и небрежно добавил:
  — Нам требуется помощь еще одного человека. Вашей супруге давно уже пора быть здесь, мистер Рестарик.
  — Я и сам не понимаю, куда девалась Мэри! Я звонил, Клодия звонила — мы просили ей передать, чтобы она приехала. Во всяком случае, ей давно следовало хотя бы позвонить!
  — Быть может, мы заблуждаемся, — сказал вдруг Эркюль Пуаро. — Быть может, мадам на самом деле уже здесь…
  — Что за глупые шутки? — гневно воскликнул Рестарик.
  — Могу ли я побеспокоить вас, мадам. — Пуаро наклонился к миссис Оливер, которая вздрогнула от неожиданности — Вещь, которую я вам доверил.
  — О! — Миссис Оливер порылась в своей хозяйственной сумке и протянула ему картонку.
  Пуаро услышал, как кто-то со свистом втянул воздух, но не повернул головы.
  Он аккуратно раскрыл картонку и вынул… пышный золотистый парик!
  — Миссис Рестарик здесь нет, — сказал он. — В отличие от ее парика. Интересно!
  — Откуда он у вас, Пуаро? — чертыхнувшись, спросил Нил — Из, дорожной сумки мисс Фрэнсис Кэри: у нее совсем не было возможности самой вынуть его оттуда. Посмотрим, как он ей?
  Ловким движением Пуаро откинул черные волосы, столь эффектно разметавшиеся по лицу Фрэнсис, и, застигнутая врасплох, она смогла ответить лишь злобным взглядом из-под осенившего ее золотого венца.
  — Боже мой! — воскликнула миссис Оливер. — Это же Мэри Рестарик!
  Фрэнсис извивалась, как разъяренная змея. Рестарик рванулся ей на помощь, но Нил зажал его, как в тисках.
  — Нет. Обойдемся без рукоприкладства. Ваша игра проиграна, мистер Рестарик. Или как мне следовало бы к вам обратиться? Роберт Оруэлл?..
  Тот разразился бешеной руганью. Раздался громкий окрик Фрэнсис:
  — Да заткнись ты, дурень!
  Пуаро оставил Фрэнсис свой золотой трофей и, подойдя к Норме, взял ее за руку.
  — Ваши испытания позади, дитя мое. Жертву не удастся заклать. Вы не сумасшедшая, и вы не повинны ни в одной из этих смертей. Два бессердечных чудовища составили против вас ужасный заговор, чтобы с помощью лжи и наркотиков либо довести вас до самоубийства, либо внушить вам, будто вы преступница и сумасшедшая.
  Норма с ужасом уставилась на мужчину.
  — Мой отец… Мой отец? И он решил так со мной обойтись? Со своей дочерью. Мой отец, который так любил меня.
  — Нет, не ваш отец, дитя мое. Это сделал человек, который после смерти вашего отца приехал сюда, чтобы, выдав себя за него, завладеть вашим состоянием. Узнать его, вернее узнать, что он не Эндрю Рестарик, могла бы лишь женщина, которая пятнадцать лет назад была любовницей Эндрю Рестарика.
  Глава 25
  В гостиной сидели четыре человека. Пуаро в своем квадратном кресле пил sirop de cassis. Норма и миссис Оливер сидели на диване. Миссис Оливер выглядела необыкновенно торжественно благодаря светло-зеленому парчовому платью (которое ей совершенно не шло) и очень высокой и сложной прическе. Доктор Стиллингфлит развалился в кресле, вытянув свои длинные ноги, чуть ли не до середины комнаты.
  — Так вот, я хочу выяснить массу вещей! — потребовала миссис Оливер прокурорским тоном.
  Пуаро поспешил предотвратить надвигавшуюся бурю.
  — Chere madame, только позвольте сначала вас поблагодарить. Не могу даже выразить, скольким я вам обязан. Решительно все, все удачные идеи подсказали мне вы.
  Миссис Оливер поглядела на пего с некоторым сомнением.
  — Разве не вы разъяснили мне, что означает выражение «третья девушка»? И разве не с этого я начал — и не этим ли кончил? Третьей из трех девушек, живших в одной квартире? Формально, я полагаю, третьей была Норма, по когда я сумел посмотреть на все под правильным углом зрения, все стало на свои места. Искомый ответ, недостающий кусочек загадочной головоломки всякий раз сводился к одному и тому же — к третьей обитательнице квартиры. И всякий раз именно ее и не оказывалось в этой квартире, если вы понимаете, что я хочу сказать. Я знал лишь ее имя.
  — Не понимаю, как я умудрилась не узнать в ней Мэри Рестарик, — сказала миссис Оливер. — Я ведь видела ее в «Лабиринте», разговаривала с ней. Правда, когда я в первый раз увидела Фрэнсис Кэри, у нее все лицо было закрыто черными волосищами. Это кого хотите собьет с толку!
  — Опять-таки, это вы, мадам, подсказали мне, как сильно прическа меняет внешность. Не забывайте, Фрэнсис Кэри училась какое-то время в театральной школе и умела быстро гримироваться. И менять по желанию голос.
  У Фрэнсис были длинные черные волосы, закрывающие пол-лица, белая маска макияжа, наведенные карандашом брови, тушь на ресницах, хрипловатый голос и привычка томно растягивать слова. Мэри Рестарик выглядела полной ее противоположностью — золотые кудри — как потом выяснилось, парик, вполне строгий респектабельный костюм, легкий колониальный акцент, энергичная манера говорить. Однако с самого начала в ней чувствовалось что-то ненастоящее. Я не мог понять, что она была за женщина. Вот тут я допустил промах. Да, я, Эркюль Пуаро, допустил промах!
  — Ого-го! — воскликнул доктор Стиллингфлит. — В первый раз, Пуаро, я слышу от вас нечто подобное! Чудеса, да и только.
  — Но я не совсем понимаю, зачем ей понадобилось изображать сразу двоих? — сказала миссис Оливер. — Только лишние сложности.
  — Нет-нет! Игра стоила свеч, — возразил Пуаро. — Видите ли, благодаря этому маскараду она всегда могла обеспечить себе алиби. Подумать только, все это происходило у меня на глазах, а я ничего не видел! Парик… он мне все время не давал покоя, но я не понимал почему. Две женщины, которых никто никогда, ни при каких обстоятельствах, не видел вместе. Так ловко все было устроено, что никто не обращал особого внимания на их долгое отсутствие. Мэри часто ездит в Лондон за покупками, посещает фирмы по продаже недвижимости, осматривает дома. Фрэнсис ездит по разным городам, летает за границу, ведет богемный образ жизни, водит компанию с причастными к искусству молодыми людьми, которых использует для операций, довольно рискованных с точки зрения закона. Для Уэддербернской галереи они заказывали особые рамы, в которые вставляли картины молодых многообещающих художников. Картины продавали или посылали на выставки за границу. Рамы же внутри были полыми, и их битком набивали пакетиками с героином. Занимались они и различного рода мошенничеством — например, подделывали не очень известных старых мастеров и тому подобное. Она очень умело всем этим заправляла. Среди художников, чьими услугами она пользовалась, был и Дэвид Бейкер. Что он действительно блестяще умел делать, так это копировать чужие работы.
  — Бедный Дэвид, — тихо сказала Норма. — Когда мы только познакомились, он казался мне просто гением.
  — Этот портрет… — задумчиво проговорил Пуаро. — Он все время не давал мне покоя. Зачем Рестарик перевез его в контору? Почему это было для него так важно? Нет, все-таки я был непростительно недогадлив.
  — Но при чем тут портрет? — спросила миссис Оливер.
  — О, это был очень ловкий ход. Портрет служил своего рода удостоверением личности. Парные портреты мужа и жены кисти модного художника того времени. Когда их привезли, Дэвид Бейкер уже написал портрет Оруэлла, который теперь стал парным к портрету матери Нормы. Никому и в голову не могло прийти, что портрет — подделка. Манера, техника, фактура холста — все было воспроизведено с невероятной точностью. Рестарик повесил его над своим письменным столом. Теперь каждый, кто давно не виделся с Рестариком, после слов: «Да вас теперь совсем не узнать!» Или «Как же вы изменились», невольно смотрел на портрет — и приходил к выводу, что просто успел основательно забыть, как выглядел его знакомый в молодости.
  — Но это же был огромный риск для Рестарика… вернее, для Оруэлла, — сказала недоверчиво миссис Оливер.
  — Вовсе не такой уж большой. Он ведь не был претендентом на наследство — неведомо откуда взявшимся. Он был совладельцем фирмы, вернувшимся на родину после смерти брата, чтобы привести в порядок дела. Много лет он провел за границей, откуда привез молодую жену, с которой и поселился у дряхлого полуслепого, но весьма именитого дядюшки, который знавал его только школьником. Других новоявленных родственников у него не было, кроме дочери, которой было пять лет, когда ее настоящий отец уехал от них с матерью. Два старых клерка, служивших при Эндрю Рестарике до его отъезда в Южную Африку, успели умереть. А молодые служащие в наши дни нигде долго не задерживаются. Семейный поверенный также скончался. Можете не сомневаться, что когда они задумали эту аферу, Фрэнсис очень тщательно все изучила. Как выяснилось, она познакомилась с Оруэллом в Кении примерно два года назад. У обоих были нелады с законом, хотя и в разных областях. Он занимался аферами, связанными с продажей концессий и земельных участков. И однажды участвовал в экспедиции Рестарика — в какие-то малоизведанные края. Тогда прошел слух о смерти Рестарика (видимо, верный), потом опровергнутый.
  — Полагаю, ставка в этой игре была очень большой? — спросил Стиллингфлит.
  — Колоссальной. Немыслимый блеф ради немыслимой ставки. И, казалось, выигрыш уже у них в кармане. Эндрю Рестарик сам был очень богат, да еще унаследовал состояние брата. Никто не усомнился в его личности. И вот тут-то все чуть было не пошло прахом. Вдруг как гром среди ясного неба письмо от женщины, которая, если они сошлись бы лицом к лицу, сразу узнала бы, что он — не Эндрю Рестарик. И еще одна неприятность: Дэвид Бейкер начал его шантажировать.
  — Но этого, я полагаю, можно было ожидать? — задумчиво спросил Стиллингфлит.
  — Нет, они были застигнуты врасплох, — ответил Пуаро. — Дэвид никогда прежде не покушался на шантаж. Вероятно, его соблазнило огромное богатство мнимого Рестарика. Деньги, которые он получил за подделку портрета, выглядели мизерными в сравнении с услугой, которую он оказал. И он потребовал еще. Поэтому Рестарик выписал ему чек на весьма солидную сумму, но сделал вид, будто пошел на это ради дочери — чтобы уберечь ее от несчастного брака. Действительно ли. Дэвид хотел жениться на ней, я не знаю, но это не исключено. Только шантажировать людей вроде Оруэлла и Фрэнсис Кэри было опасной затеей.
  — Вы хотите сказать, что именно эта парочка не моргнув глазом отправила на тот свет Дэвида и Луизу? — спросила миссис Оливер, болезненно морщась.
  — Они чуть было не прибавили к своему списку и вас, мадам, — сказал Пуаро.
  — Меня? Так вы думаете, что по голове меня ударил кто-то из них? Да, конечно же это была Фрэнсис, а вовсе не бедный Павлин…
  — Да, не думаю, что это был Павлин. Вы ведь к тому времени уже побывали в Бородин-Меншенс. А теперь, как она могла предполагать, выследили ее и в Челси, прикрываясь довольно-таки неубедительной историей — во всяком случае, так показалось самой Фрэнсис. Поэтому она и решает слегка наказать вас за праздное любопытство, чуть не проломив вам череп. Вы же никого не слушаете, а ведь я предупреждал об опасности!
  — Просто даже не верится, когда я вспоминаю, как она возлежала в этой грязной мастерской, позируя этому Берн-Джонсу! Но зачем… — Она перевела взгляд на Норму и снова посмотрела на Пуаро. — Но ее-то они зачем мучили, пичкали наркотиками, внушали, будто она совершила эти убийства? Зачем?
  — Им нужна была жертва, на которую все можно было бы свалить, — ответил Пуаро.
  Он поднялся и подошел к Норме.
  — Дитя мое, вы перенесли страшное испытание. Но больше ничего подобного с вами не случится. Можете быть спокойны. И еще надо всегда верить в себя. Тогда не страшно никакое зло, которое может встретиться в жизни.
  — Наверное, вы правы, — сказала Норма. — Думать, что ты сумасшедшая, по-настоящему верить в это… Это так страшно. — Она вздрогнула. — Я даже и сейчас не могу до конца поверить, что мне удалось спастись. Почему меня не обвинили в убийстве, когда я сама сказала, что убила Дэвида?
  — Кровь уже свертывалась, — объяснил доктор Стиллингфлит невозмутимо. — Его рубашка «заскорузла» от нее, как сказала мисс Джейкоб. А ведь они хотели создать впечатление, будто его убили минут за пять до того, как Фрэнсис принялась разыгрывать истерику.
  — Но каким образом она… — Миссис Оливер упорно пыталась во всем разобраться. — Она же была в Манчестере.
  — Приехала более ранним поездом. В вагоне загримировалась под Мэри. Вошла в Бородин-Меншенс, поднялась, вошла в квартиру. Там ее уже ждал Дэвид, которому она заранее назначила встречу. Он ничего не подозревал, и она застигла его врасплох. Потом вышла и стала ждать Норму. Когда увидела ее, зашла в общественный туалет, загримировалась, увидела на углу знакомую, поболтала с ней и снова вернулась в Бородин-Меншенс. Поднялась на лифте уже в качестве Фрэнсис, а затем… сыграла ту самую сцену, получив от этого, я полагаю, немалое удовольствие. Когда прибыла полиция, никто, как ей казалось, обнаружить несоответствия во времени убийства уже не мог. Должен сказать, Норма, вы нас всех в черт-те какое положение поставили! Надо же так упорствовать, что это именно вы убивали всех и вся!
  — Мне хотелось сразу со всем этим покончить… А вы, вы, значит, и правда думали, что я действительно…
  — Я? За кого вы меня принимаете? Уж я-то знаю, на что способны мои пациенты, а на что нет. Но я видел, как вы запутываетесь сами, а заодно и запутываете других. И еще не знал, чего ждать от старшего инспектора Нила.
  Он уже и так пошел на нарушение всех полицейских процедур. Только вспомните, как он подыгрывал Пуаро! Пуаро улыбнулся.
  — Нил и я знакомы много лет. Кроме того, он тогда уже навел кое-какие справки. А вы, Норма, никогда перед дверью квартиры Шарпантье вообще не стояли. Фрэнсис поменяла местами цифры — шестерку и семерку — на двери вашей собственной квартиры. Они ведь едва держатся на своих шпеньках. Клодия в ту ночь отсутствовала. Фрэнсис подмешала вам наркотики, что и вызвало у вас очередной кошмар. Прозрение ко мне пришло внезапно. Луизу могла убить только настоящая «третья» из вашей квартиры — Фрэнсис Кэри.
  — И ведь вы ее почти узнали, — вставил Стиллингфлит, — Вы же описали мне, как одно лицо вдруг превращалось в другое.
  Норма задумчиво посмотрела на него и вдруг сказала:
  — А вы были ужасно грубы со всеми.
  — Груб? — Стиллингфлит даже растерялся.
  — Вспомните, что вы им говорили. И как на них кричали!
  — Ну, да… пожалуй. Есть у меня такая привычка. Иногда они и святого из себя выведут. — Он вдруг подмигнул Пуаро. — А она молодец, верно?
  Миссис Оливер со вздохом поднялась.
  — Мне пора домой, — сказала она. Потом посмотрела на мужчин и на Норму. — А что нам с ней делать? — спросила она.
  Пуаро и Стиллингфлит с недоумением взглянули на нее.
  — Какое-то время, конечно, она поживет у меня, — продолжала миссис Оливер. — Она говорит, что ей это даже нравится. Но возникает очень серьезная проблема — куча денег, потому что ваш отец… ваш настоящий отец, хочу я сказать, оставил вам все свое имущество. А это означает массу хлопот, не говоря уже о всяких письмах с просьбами о помощи. Она может переехать к сэру Родрику, правда, для молоденькой девочки это вряд ли большая радость. Он же почти слеп и глух, и к тому же законченный эгоист. Да, кстати, что там выяснилось о его пропавших документах, об этой иностранке и садах Кью?
  — Они нашлись там, где, ему казалось, он уже искал. Их нашла Соня, — объяснила Норма и добавила:
  — У дяди Родди и Сони на той неделе свадьба.
  — Нет хуже дурака, чем старый дурак, — заметил Стиллингфлит.
  — Ага! — воскликнул Пуаро. — Значит, барышня предпочла благополучную жизнь в Англии политическим интригам? Наверное, она сделала правильный выбор.
  — Я ее понимаю, — сказала миссис Оливер, ставя точку. — Но вернемся к Норме. Ведь кто-то же должен ей помочь. Подсказать, что ей делать дальше… Ей нужен совет! — Она сопроводила эту сентенцию1674 суровым взглядом. Пуаро молчал и улыбался в усы.
  — Совет? — сказал доктор Стиллингфлит. — Я дам вам совет. Норма. Во вторник на той неделе я лечу в Австралию. Сначала я хочу осмотреться, проверить, стоит ли заниматься тем, что они мне предложили, перспективно ли это. Потом вызову вас, и, если вы будете не против, мы поженимся. И поверьте, мне не нужны ваши деньги. Я ведь не из тех честолюбцев, которые спят и видят, как бы им создать что-нибудь вроде научно-исследовательского центра. Меня интересуют люди. Кроме того, я убежден, что вы будете благотворно влиять на меня. Вы же сами говорите, что подчас я бываю груб, — а я этого и не замечал. Это даже было бы здорово, если бы вы стали мной командовать… Просто не верится, какой беспомощной вы были совсем недавно.
  Норма замерла, внимательно глядя на Джона Стиллингфлита и как будто по-новому его оценивая — совсем с иной стороны.
  Потом она улыбнулась. Это была очень милая улыбка — так веселые молодые няни улыбаются своим малолетним подопечным.
  — Я согласна, — сказала она, а потом подошла к Эркюлю Пуаро. — Мне очень стыдно, что я тогда нагрубила вам, назвав слишком старым. Это было так несправедливо и так… глупо. — Она положила руки ему на плечи и крепко его поцеловала.
  — А теперь сходи за такси, — небрежным тоном приказала она Стиллингфлиту.
  Стиллингфлит кивнул и вышел. Миссис Оливер взяла сумочку и меховую накидку. Норма надела пальто и пошла за ней к двери.
  — Madame, un petit moment…1675
  Миссис Оливер обернулась. Пуаро протягивал ей великолепный седой локон, обнаруженный им за диванной подушкой.
  Миссис Оливер воскликнула с досадой:
  — Они, как все нынешнее, никуда не годятся! Шпильки для волос, я имею в виду… Совершенно ничего не держат.
  Она вышла с понурым видом. Но секунду спустя снова просунула голову в дверь и заговорщицким шепотом спросила:
  — Скажите мне… Не бойтесь, я отправила ее вниз… Вы нарочно пристроили ее именно к этому врачу?
  — Разумеется. Его высокая квалификация…
  — При чем тут квалификация? Будто вы не понимаете? Он и она — так как же?
  — Ну, если вы настаиваете, то да.
  — Так я и думала, — сказала миссис Оливер. — Вы ведь всегда все предусматриваете, верно?
  
  1966 г.
  Перевод: А. Титов
  
  Вечеринка в Хэллоуин
  
  
  Посвящается П. Г. Вудхаусу, чьи книги в течение многих лет облегчали мне жизнь, в знак благодарности за его любезное признание, что он наслаждается моими книгами
  
  Глава 1
  Миссис Ариадна Оливер отправилась вместе со своей подругой Джудит Батлер, у которой она гостила, помогать приготовлениям к детской вечеринке, которая должна была состояться в скором времени.
  В данный момент дом являл собой сцену хаотической деятельности. Энергичные женщины входили и выходили, передвигая стулья, столики, цветочные вазы и принося огромное количество желтых тыкв, которые располагали в тщательно отобранных местах.
  На вечеринку по случаю Хэллоуина ожидались гости в возрасте от десяти до семнадцати лет.
  Миссис Оливер, отделившись от толпы, прислонилась к свободному участку стены, устремив критический взгляд на большую тыкву, которую держала в руках.
  — Последний раз я видела такое в Соединенных Штатах в прошлом году, — сказала она, откидывая седеющую прядь с высокого лба. — Весь дом был завален сотнями тыкв. В жизни не видала такого количества. Вообще-то, — задумчиво добавила миссис Оливер, — я никогда не понимала разницу между тыквой и кабачком. Вот это, например, что такое?
  — Прости, дорогая, — извинилась миссис Батлер, наступив подруге на ногу.
  Миссис Оливер еще теснее прижалась к стене.
  — Это моя вина, — отозвалась она. — Я только путаюсь под ногами. Все-таки любопытно, когда кругом столько тыкв или кабачков. Тогда в Штатах они были повсюду — в магазинах, в жилых домах, со свечами или лампочками внутри. Но, кажется, это был не Хэллоуин, а День благодарения.1676 А тыквы у меня всегда ассоциируются с Хэллоуином и концом октября. Ведь День благодарения гораздо позже, не так ли? Кажется, в третью неделю ноября? А Хэллоуин всегда отмечают тридцать первого октября, верно? Сначала Хэллоуин, а потом что? День всех святых? Это когда в Париже все ходят на кладбища и кладут цветы на могилы. Хотя и там этот день печальным не назовешь. Дети тоже веселятся, а взрослые ходят на рынки и покупают множество цветов. Нигде цветы не выглядят так красиво, как на парижских рынках.
  Хлопочущие женщины — матери и пара-другая весьма компетентных старых дев — время от времени натыкались на миссис Оливер, но не слушали ее. Они были слишком заняты своим делом.
  Присутствовали и подростки. Мальчики лет шестнадцати-семнадцати, стоя на стремянках или стульях, подвешивали тыквы, кабачки, раскрашенные шары и другие украшения; девочки от одиннадцати до пятнадцати лет собирались небольшими группами и громко хихикали.
  — А после похода на кладбища, — продолжала миссис Оливер, опускаясь на подлокотник дивана, — отмечают праздник. Я права, не так ли?
  Никто не ответил на этот вопрос. Миссис Дрейк — красивая женщина средних лет, которая устраивала вечеринку, — сделала объявление:
  — Я не называю наше мероприятие вечеринкой в Хэллоуин, хотя, конечно, так оно и есть. Предпочитаю называть его вечеринкой «одиннадцать-плюс».1677 Это соответствует возрастной группе. Большинство гостей те, кто покидают «Вязы» и поступают в другие школы.
  — Это не вполне точно, Ровена, — с неодобрением возразила мисс Уиттейкер, поправляя на носу пенсне. Она была местной школьной учительницей и никогда не забывала о пользе точности. — Мы ведь отменили «одиннадцать-плюс» некоторое время назад.
  Миссис Оливер с виноватым видом поднялась с дивана.
  — Боюсь, что от меня нет никакого толку. Я просто сижу здесь и болтаю глупости о тыквах и кабачках. — «И даю отдохнуть ногам», — подумала она, чувствуя укол совести, хотя и недостаточно сильный, чтобы произнести это вслух. — Чем я могу помочь? — осведомилась миссис Оливер и внезапно воскликнула: — Какие чудесные яблоки!
  Кто-то только что принес в комнату большую корзину с яблоками, к которым миссис Оливер всегда была неравнодушна.
  — На самом деле они не так уж хороши, — отозвалась Ровена Дрейк, — но выглядят красивыми и отборными. Это для игры в «Поймай яблоко». Они довольно мягкие, поэтому их легко ловить зубами. Отнеси их в библиотеку, Битрис. Во время этой игры всегда начинается сутолока и проливают воду, но ковер в библиотеке старый, так что это не имеет значения. О, спасибо, Джойс!
  Джойс, крепкая на вид девочка лет тринадцати, взяла корзину. Два яблока упали на пол и покатились по нему, остановившись, словно по мановению волшебной палочки, у ног миссис Оливер.
  — Вы любите яблоки, верно? — сказала Джойс. — Я об этом читала или слышала по телику. Это ведь вы пишете истории про убийства?
  — Да, — призналась миссис Оливер.
  — Хорошо, если бы вы устроили на вечеринке игру в расследование убийства!
  — Нет уж, благодарю покорно, — покачала головой миссис Оливер. — Больше никогда.
  — Что значит «больше никогда»?
  — Ну, я однажды проделала такое, и ничего хорошего из этого не вышло.1678
  — Вы написали так много книг! — не унималась Джойс. — Должно быть, зарабатываете кучу денег.
  — Как когда, — осторожно отозвалась миссис Оливер, думая о налогах.
  — И вы сделали вашего сыщика финном?
  Миссис Оливер признала и этот факт. Серьезный мальчуган, по мнению писательницы еще не достигший возраста, подходящего для «одиннадцать-плюс», строго осведомился:
  — А почему именно финном?
  — Я сама часто этому удивляюсь, — искренне ответила миссис Оливер.
  Миссис Харгривс, супруга органиста, вошла в комнату, тяжело дыша и неся большое зеленое ведро из пластмассы.
  — Это подойдет для «Поймай яблоко»? — спросила она. — Выглядит достаточно забавно.
  — Пожалуй, оцинкованное ведро подойдет лучше, — заметила аптекарша мисс Ли. — Оно не так легко опрокидывается. Где вы собираетесь это устроить, миссис Дрейк?
  — По-моему, «Поймай яблоко» лучше устроить в библиотеке. Во время него всегда проливают много воды, а там старый ковер.
  — Ладно, отнесем яблоки туда. Ровена, вот еще одна корзина.
  — Позвольте мне помочь, — предложила миссис Оливер.
  Она подобрала два яблока, лежащие у ее ног, и, почти не сознавая, что делает, начала жевать одно из них. Миссис Дрейк решительно отобрала у нее второе яблоко и положила его в корзину. В комнате не умолкали разговоры.
  — А где мы устроим игру в «Львиный зев»?
  — Тоже в библиотеке — это самая темная комната.
  — Нет, лучше в столовой.
  — Тогда нужно чем-нибудь прикрыть обеденный стол.
  — Положим на него скатерть из зеленого сукна, а сверху прикроем клеенкой.
  — А как насчет зеркал? Неужели мы действительно увидим в них наших мужей?
  Сбросив исподтишка туфли и продолжая грызть яблоко, миссис Оливер снова опустилась на диван и окинула взглядом комнату, полную людей. «Если бы я собралась писать о них книгу, — думала она, — то как бы я за нее взялась? В целом они вроде бы приятные люди, но кто знает…»
  В некотором отношении ей казалось даже интересным ничего о них не знать. Они все живут в Вудли-Каммон, о некоторых из них она что-то смутно припоминала благодаря рассказам Джудит. Мисс Джонсон имеет какое-то отношение к церкви — кажется, сестра викария… Нет, органиста. Ровена Дрейк как будто всем руководит в Вудли-Каммон. Пыхтящая женщина, которая принесла ужасающее пластмассовое ведро… Миссис Оливер никогда не любила изделия из пластмассы. Подростки, девочки и мальчики…
  Пока что для миссис Оливер они были только именами. Нэн, Битрис, Кэти, Дайана, Джойс, которая все время хвастается и задает вопросы… «Джойс мне не слишком нравится», — подумала миссис Оливер. Энн — она выше и, вероятно, старше остальных… Два мальчика, которые, очевидно, попробовали новые прически с одинаково плачевным результатом…
  Маленький мальчик вошел в комнату с робким видом.
  — Мама прислала эти зеркала проверить, подойдут ли они, — слегка запыхавшись, сообщил он.
  Миссис Дрейк взяла у него зеркала.
  — Большое спасибо, Эдди, — поблагодарила она.
  — Это обычные ручные зеркала, — заметила девочка по имени Энн. — Неужели мы увидим в них лица будущих мужей?
  — Некоторые, может быть, увидят, а некоторые нет, — ответила Джудит Батлер.
  — А вы когда-нибудь видели в зеркале лицо вашего мужа на такой вечеринке?
  — Она не видела, — уверенно заявила Джойс.
  — Кто знает? — возразила Битрис. — Это называют экстрасенсорным восприятием, — добавила она тоном человека, довольного тем, что шагает в ногу со временем.
  — Я читала одну из ваших книг, — обратилась Энн к миссис Оливер. — «Умирающую золотую рыбку». Хорошая вещь.
  — А мне она не очень понравилась, — сказала Джойс. — Крови маловато. Я люблю убийства, где много крови.
  — Тебе они не кажутся чересчур грязными? — поинтересовалась миссис Оливер.
  — Зато они возбуждающие.
  — Не всегда.
  — Я однажды видела убийство, — заявила Джойс.
  — Не говори глупости, Джойс, — сказала мисс Уиттейкер.
  — Видела! — упорствовала Джойс.
  — В самом деле? — спросила Кэти, уставившись на Джойс широко открытыми глазами.
  — Конечно нет, — вмешалась миссис Дрейк. — Не болтай глупости, Джойс.
  — Я видела убийство! — упорствовала Джойс. — Видела! Видела! Видела!
  Семнадцатилетний паренек, стоящий на стремянке, с интересом посмотрел вниз.
  — Ну и что это было за убийство? — спросил он.
  — Я этому не верю, — сказала Битрис.
  — И правильно делаешь, — одобрила мать Кэти. — Она просто выдумывает.
  — А вот и нет! Я это видела!
  — Тогда почему ты не пошла в полицию? — спросила Кэти.
  — Потому что когда я видела это, то не знала, что это убийство. Только через месяц или два, когда кто-то что-то сказал, я подумала: «Конечно, я видела убийство!»
  — Чепуха! — фыркнула Энн. — Все она врет.
  — Когда это произошло? — спросила Битрис.
  — Несколько лет назад, — ответила Джойс. — Когда я была еще маленькой.
  — И кто же кого убил? — осведомилась Битрис.
  — Не скажу, — отозвалась Джойс. — Нечего было надо мной смеяться.
  Мисс Ли вернулась с другим ведром. Разговор перешел на то, какие ведра удобнее для игры в «Поймай яблоко» — пластмассовые или металлические. Большинство отправилось в библиотеку, чтобы проверить это на месте. Некоторым из самых младших участников не терпелось продемонстрировать свои достижения в игре. Разумеется, воду быстро расплескали, и волосы у всех участников стали мокрыми, поэтому послали за полотенцами и тряпками. В итоге мишурному блеску пластмассового ведра предпочли надежность оцинкованного, которое не так легко опрокидывалось.
  Миссис Оливер, поставив корзину с яблоками, которую она принесла с целью пополнить запасы на завтра, тут же принялась за одно из них.
  — Я читала в газете, что вы любите есть яблоки, — послышался обвиняющий голос Энн или Сузан — миссис Оливер не была точно уверена.
  — Это мой главный порок, — призналась она.
  — Было бы забавнее, если бы яблоки заменили дынями, — заметил один из мальчиков. — Они такие сочные. Представляете, какая бы была от них грязь! — Он разглядывал ковер, с удовольствием воображая упомянутое зрелище.
  Миссис Оливер, слегка пристыженная публичным обвинением в прожорливости, вышла из комнаты в поисках определенного помещения, чье местоположение обычно не составляет труда установить. Она поднялась по лестнице на полмарша и, свернув за угол, наткнулась на мальчика и девочку, которые обнимались, прислонившись к двери, ведущей, как не сомневалась миссис Оливер, как раз в то помещение, куда она стремилась попасть. Пара не обращала на нее никакого внимания, продолжая вздыхать и тискаться. Миссис Оливер интересовало, сколько им лет. Мальчику, возможно, было пятнадцать, а девочке — немногим больше двенадцати, хотя грудь у нее была достаточно развита для более зрелого возраста.
  «Эппл-Триз» был домом солидных размеров. В нем наверняка имелось немало укромных уголков. «Как люди эгоистичны, — думала миссис Оливер. — Они совершенно не думают о других». Эту избитую фразу повторяли ей няня, гувернантка, бабушка, две двоюродные бабушки, мать и многие другие.
  — Извините, — громко и отчетливо произнесла миссис Оливер.
  Мальчик и девочка обнялись еще крепче, впившись друг другу в губы.
  — Извините, — повторила миссис Оливер, — но вы не возражаете пропустить меня? Мне нужно пройти туда.
  Пара неохотно разжала объятия, сердито глядя на неожиданную помеху. Миссис Оливер прошла через дверь, захлопнув ее и закрыв на задвижку.
  Дверь прилегала неплотно, и снаружи до нее долетали слова.
  — Что за люди! — произнес неокрепший тенор. — Неужели они не видят, что мы не хотим, чтобы нас беспокоили?
  — Люди так эгоистичны, — пискнула девочка. — Они никогда не думают ни о ком, кроме себя.
  — На других им наплевать, — подтвердил мальчик.
  Глава 2
  Приготовления к детской вечеринке обычно доставляют организаторам куда больше хлопот, чем подготовка развлечений для взрослых. Последним вполне достаточно хорошей пищи и соответствующего количества алкогольных напитков и лимонада. Возможно, это стоит дороже, но причиняет куда меньше беспокойств. К такому выводу пришли Ариадна Оливер и ее подруга Джудит Батлер.
  — А как насчет вечеринок для детей постарше? — спросила Джудит.
  — Я в них не разбираюсь, — ответила миссис Оливер.
  — По-моему, — продолжала Джудит, — эти мероприятия подготовить легче всего. Парни и девушки просто выставляют нас, взрослых, из дому и говорят, что все сделают сами.
  — И они действительно это делают?
  — Ну, не в нашем смысле слова, — отозвалась Джудит. — Молодежь забывает обзавестись нужными вещами и заказывает много того, что никому не надо. Сначала они прогоняют нас, а потом жалуются, что мы не обеспечили их всем необходимым. На таких вечеринках всегда бьют посуду и обязательно появляются нежелательные личности — либо по приглашению, либо в качестве друзей кого-то из приглашенных. Кроме того, там редко обходится без наркотиков — марихуаны, ЛСД, или как их там. Я раньше думала, что ЛСД означает деньги, но, очевидно, была не права.
  — Зато это наверняка стоит немало денег, — заметила Ариадна Оливер.
  — Весьма неприятно — к тому же у конопли скверный запах.
  — Что и говорить — приятного мало, — согласилась миссис Оливер.
  — Но на этой вечеринке все будет в порядке. На Ровену Дрейк можно положиться. Она чудесный организатор — сама увидишь.
  — У меня нет никакого желания туда идти, — вздохнула миссис Оливер.
  — Сходи наверх и приляг на часок. Уверяю тебя, вечеринка тебе понравится. Жаль, что у Миранды поднялась температура, — бедняжка так расстроена, что не сможет прийти.
  Вечеринка началась в половине восьмого. Ариадне Оливер пришлось признать, что ее подруга была права. Гости прибыли с безупречной пунктуальностью, и все шло великолепно. Сценарий был отлично продуман и воплощен с математической точностью. На лестнице висели красные и голубые фонарики вкупе с изобилием тыкв. Девочки и мальчики принесли с собой разукрашенные метелки для конкурса. После приветствий Ровена Дрейк объявила программу вечера:
  — Сначала конкурс метелок — за него присуждается три приза. Потом разрезание куска муки. Это будет в малой оранжерее. Далее «Поймай яблоко», а затем танцы. Там на стене список партнеров — каждый раз, когда гаснет свет, вы будете их менять. После этого девочки идут в малый кабинет, где им выдадут зеркала. И наконец, ужин, «Львиный зев» и раздача призов.
  Миниатюрные метелки выглядели восхитительно, хотя украшения были не на самом высоком уровне.
  — Тем лучше, — заметила миссис Дрейк одной из своих приятельниц. — Всегда находится пара ребятишек, которые не получат ни одного приза за другие состязания, — вот им мы и выдадим призы за метелки.
  — Это нечестно, Ровена.
  — Почему? Я просто хочу, чтобы никто не был в обиде. Ведь каждый хочет выиграть хоть что-нибудь.
  — А что это за игра с мукой? — спросила Ариадна Оливер.
  — Ну конечно, вы ведь не были здесь, когда мы к ней готовились. Большой стакан наполняют мукой, утрамбовывают ее как следует, а потом склеившийся кусок выкладывают на поднос и сверху помещают шестипенсовик. Каждый аккуратно отрезает кусочек, чтобы не свалить монету. Тот, кто ее сбрасывает, выбывает из игры. Оставшийся последним получает шесть пенсов. Ну, давайте начинать.
  Из библиотеки, где играли в «Поймай яблоко», доносились возбужденные вопли. Участники состязания возвращались оттуда залитые водой и с мокрыми волосами.
  Один из самых популярных конкурсов, во всяком случае среди девочек, был связан с прибытием хэллоуинской ведьмы, чью роль исполняла местная уборщица миссис Гудбоди, обладавшая не только необходимым крючковатым носом, почти соприкасающимся с подбородком, но и воркующим голосом, расцвеченным зловещими полутонами, а также знавшая множество магических стихотворных заклинаний.
  — Как тебя зовут? Битрис? Интересное имя. Хочешь знать, как выглядит твой будущий муж? Садись сюда, дорогая моя. Да, под эту лампу. Держи зеркальце, и, когда свет погаснет, ты его увидишь. Повторяй за мной: «Абракадабра, покажи, с кем до старости мне жить».
  Внезапно с находящейся за ширмой стремянки луч света прыгнул как раз в тот участок комнаты, который отражался в зеркале, стиснутом в дрожащей от возбуждения руке Битрис.
  — О! — воскликнула она. — Я видела его! Я видела его в моем зеркале!
  Луч погас, лампы зажглись, и с потолка упала цветная фотография, наклеенная на картон. Битрис плясала от волнения.
  — Это он! Я его видела! Какая у него красивая рыжая борода!
  Она подбежала к стоящей рядом миссис Оливер:
  — Смотрите! Правда, он чудесный? Похож на поп-певца Эдди Пресуэйта, верно?
  Мужчина на фотографии напомнил миссис Оливер одно из лиц, которые она ежедневно созерцала в утренней газете. Борода, по-видимому, была более поздним штрихом гения.
  — Откуда берутся эти фотографии? — спросила она.
  — Ровена поручает их изготовление Ники, которому помогает его друг Дезмонд. Они и пара их приятелей нацепляют парики, фальшивые бороды и бакенбарды и экспериментируют с фотоаппаратом, а девочки визжат от восторга.
  — Не могу избавиться от мысли, — промолвила миссис Оливер, — что девочки в наши дни изрядно поглупели.
  — А вам не кажется, что они всегда были такими? — спросила Ровена Дрейк.
  Миссис Оливер задумалась.
  — Пожалуй, вы правы, — согласилась она.
  — А теперь, — громко объявила миссис Дрейк, — ужин!
  Трапеза прошла на высшем уровне. Мальчики и девочки вовсю уплетали сыр, креветки, пряности, торты и мороженое.
  — И наконец, — возвестила Ровена, — последний аттракцион вечера — «Львиный зев». Сюда — через буфетную и направо. Но сначала призы.
  Когда призы были вручены, послышалось жуткое завывание. Дети устремились через холл назад в столовую.
  Еду уже унесли. Стол был покрыт зеленым сукном, на котором стояло большое блюдо с горящими изюминками. Все начали хватать их с воплями: «Ой, я обжегся!» Постепенно «Львиный зев» начал мерцать и погас. Свет зажегся. Вечеринка подошла к концу.
  — Все прошло отлично, — сказала Ровена.
  — Так и должно быть, учитывая затраченные усилия.
  — Просто великолепно! — одобрила Джудит. — А теперь нужно хоть немного убрать, — вздохнув, добавила она. — Не можем же мы оставить такой жуткий беспорядок этим бедным женщинам на завтрашнее утро.
  Глава 3
  В лондонской квартире зазвонил телефон. Хозяин квартиры, Эркюль Пуаро, зашевелился в кресле. Он ощутил разочарование, заранее зная, что означает этот звонок. Его друг Солли, с которым он намеревался провести вечер, возобновив их бесконечную дискуссию о настоящем виновном в убийстве в городских банях на Кэннинг-роуд, собирался сообщить, что не сможет прийти. Пуаро, успевший обзавестись рядом доказательств в пользу своей кажущейся притянутой за уши теории, был глубоко разочарован. Он не рассчитывал, что его друг Солли согласится с его предположениями, но не сомневался, что, когда Солли, в свою очередь, выдвинет собственные фантастические гипотезы, он, Эркюль Пуаро, сможет с такой же легкостью их опровергнуть во имя разума, логики, порядка и метода. Если Солли не придет сегодня вечером, это будет весьма огорчительно. Но когда они встретились днем, Солли кашлял, явно пребывая в состоянии крайне заразного катара.
  — Он сильно простужен, — вслух произнес Пуаро, — и, возможно, заразил бы меня, несмотря на имеющиеся под рукой целительные средства. Даже лучше, что Солли не придет. Tout de même, — добавил он со вздохом, — это означает, что мне предстоит скучный вечер.
  Теперь многие вечера были скучными, думал Эркюль Пуаро. Его ум, по-прежнему блистательный (в этом факте он никогда не сомневался), требовал стимуляции из внешних источников. Пуаро никогда не обладал философским складом мышления. Временами он почти сожалел, что в молодости не изучал богословие, вместо того чтобы поступить на службу в полицию. Было бы интересно спорить с коллегами о том, сколько ангелов могут танцевать на кончике иглы.
  Его слуга Джордж вошел в комнату.
  — Звонил мистер Соломон Леви, сэр.
  — Ну да, — кивнул Пуаро.
  — Он очень сожалеет, что не сможет прийти к вам сегодня вечером, так как слег с тяжелым гриппом.
  — У него нет никакого гриппа, — сказал Эркюль Пуаро. — Это всего лишь простуда. Все сразу думают, что у них грипп, — это звучит более впечатляюще и вызывает больше сочувствия, чем простуда.
  — Все же, сэр, хорошо, что он не придет, — заметил Джордж. — Простуда очень заразна, а вам болеть ни к чему.
  — Это было бы весьма обременительно, — согласился Пуаро.
  Телефон зазвонил снова.
  — А теперь кто простудился? — осведомился Эркюль Пуаро. — Больше я никого не приглашал.
  Джордж направился к телефону.
  — Я возьму трубку, — сказал Пуаро. — Не сомневаюсь, что тут нет ничего интересного, но… — он пожал плечами, — вероятно, это поможет скоротать время. Кто знает?
  — Хорошо, сэр. — Джордж вышел.
  Пуаро протянул руку и поднял трубку, заставив звонок умолкнуть.
  — Эркюль Пуаро слушает, — произнес он напыщенным тоном, дабы произвести впечатление на собеседника.
  — Это просто чудо, — послышался энергичный, слегка задыхающийся женский голос. — Я была уверена, что вас нет дома.
  — Почему? — поинтересовался Пуаро.
  — Потому что в наши дни постоянно испытываешь разочарование. Тебе срочно кто-то нужен, а приходится ждать. Сейчас мне срочно нужны вы.
  — А кто вы? — осведомился Эркюль Пуаро.
  В женском голосе послышалось удивление.
  — Разве вы не знаете?
  — Знаю, — ответил Пуаро. — Вы — мой друг Ариадна.
  — И я в ужасном состоянии, — добавила Ариадна Оливер.
  — Да-да, слышу. Вы совсем запыхались. Вам пришлось бежать?
  — Ну, не совсем. Это чисто эмоциональное. Могу я прийти к вам сразу же?
  Пуаро немного подумал, прежде чем ответить. Судя по голосу, его приятельница миссис Оливер пребывала в крайнем возбуждении. Что бы с ней ни произошло, она, несомненно, будет долго изливать свои горести и разочарования. Убедить ее вернуться домой, не проявляя при этом невежливости, может оказаться трудным. Поводы, возбуждавшие миссис Оливер, были настолько многочисленными и зачастую неожиданными, что приходилось соблюдать предельную осторожность, пускаясь в дискуссию о них.
  — Что-то вас расстроило?
  — Конечно расстроило! Я просто не знаю, что делать! Не знаю… О, я вообще ничего не знаю. Я только чувствую, что должна рассказать вам о происшедшем, так как вы единственный человек, который может дать мне совет. Можно я приду?
  — Ну разумеется. Буду рад вас видеть.
  На другом конце провода с треском положили трубку. Пуаро вызвал Джорджа, подумал пару минут и велел подать ячменный отвар, лимонад и рюмку бренди для него.
  — Миссис Оливер придет минут через десять, — объяснил он.
  Джордж удалился и вскоре вернулся с бренди для Пуаро и безалкогольными напитками, способными привлечь внимание миссис Оливер. Удовлетворенно кивнув, Пуаро пригубил бренди, дабы набраться сил перед грядущим испытанием.
  — Какая жалость, что она так неорганизованна, — пробормотал он себе под нос. — И все же ее мышление весьма оригинально. Возможно, ее рассказ доставит мне удовольствие, хотя не исключено, что он займет почти весь вечер и окажется предельно глупым. Eh bien, в жизни приходится рисковать.
  В дверь позвонили. Это было не единичное нажатие кнопки, а продолжительный, упорный звук.
  — Да, она, безусловно, возбуждена, — заметил Пуаро.
  Он слышал, как Джордж подошел к двери и открыл ее, однако, прежде чем ему удалось доложить о визитере, дверь в гостиную распахнулась, и вошла Ариадна Оливер, облаченная в нечто похожее на рыбачью зюйдвестку и непромокаемый костюм. Джордж следовал за ней.
  — Что на вас надето? — осведомился Пуаро. — Позвольте Джорджу забрать это у вас. Оно совершенно мокрое.
  — Конечно мокрое, — отозвалась миссис Оливер. — Раньше я никогда не думала о воде. Это ужасно!
  Пуаро с интересом посмотрел на нее.
  — Хотите лимонада или ячменного отвара? — предложил он. — А может быть, мне удастся убедить вас выпить рюмочку eau de vie?1679
  — Ненавижу воду! — заявила миссис Оливер.
  Пуаро выглядел удивленным.
  — Ненавижу! Никогда не думала о ней до сих пор. Ненавижу все, что с ней связано.
  — Друг мой, — сказал Пуаро, покуда Джордж извлекал миссис Оливер из складок мокрой одежды. — Подойдите и садитесь. Только пусть Джордж сначала избавит вас от… Как это называется?
  — Я раздобыла его в Корнуолле, — ответила миссис Оливер. — Это настоящий рыбачий непромокаемый костюм.
  — Рыбакам он, безусловно, полезен, — промолвил Пуаро, — но вам едва ли. Слишком уж он тяжел. Но сядьте и расскажите мне…
  — Не знаю, как это сделать, — прервала миссис Оливер, тяжело опускаясь на стул. — Иногда мне кажется, будто этого не было. Но это случилось на самом деле.
  — Расскажите, — повторил Пуаро.
  — Для этого я и пришла. Но теперь я не знаю, с чего начать.
  — С начала, — предложил Пуаро. — Или для вас это чересчур традиционно?
  — Я не знаю, где начало. Возможно, это началось давным-давно.
  — Успокойтесь, — сказал Пуаро. — Соберите воедино все нити этой истории и расскажите мне все. Что вас так расстроило?
  — Вас бы это тоже расстроило, — отозвалась миссис Оливер. — По крайней мере, так мне кажется. — На ее лице отразилось сомнение. — Хотя кто знает, что может вас расстроить. Вы многое воспринимаете с таким спокойствием…
  — Зачастую это наилучший образ действий, — заметил Пуаро.
  — Хорошо, — кивнула миссис Оливер. — Это началось с вечеринки.
  — Ах да! — Пуаро ощутил облегчение при упоминании столь ординарного события. — Вы пошли на вечеринку, и там что-то произошло.
  — Вы знаете, что такое вечеринка в Хэллоуин? — спросила миссис Оливер.
  — Я знаю, что такое Хэллоуин, — ответил Пуаро. — Тридцать первое октября. — Подмигнув, он добавил: — Когда ведьмы ездят на метле.
  — Метелки там были, — сказала миссис Оливер. — За них давали призы.
  — Призы?
  — Да, тем, кто принес самую красивую метлу.
  Пуаро внимательно посмотрел на нее. Облегчение, испытанное им при упоминании о вечеринке, сменилось сомнением. Зная, что миссис Оливер не употребляет спиртных напитков, он отказался от предположения, которое сделал бы в любом другом случае.
  — Детская вечеринка, — объяснила миссис Оливер. — Вернее, для «одиннадцать-плюс».
  — Одиннадцать-плюс?
  — Ну, так это называют в школах. На этих экзаменах проверяют, насколько дети хорошо соображают, и если они достаточно смышлены и выдерживают их, то поступают в среднюю школу или еще куда-нибудь, а если нет, то отправляются во вспомогательную школу без преподавания классических языков. «Одиннадцать-плюс» — дурацкое название. Оно ничего не означает.
  — Признаюсь, я не понимаю, о чем вы говорите, — сказал Эркюль Пуаро. Казалось, они удалились от вечеринок и вступили в царство образования.
  Миссис Оливер глубоко вздохнула и начала заново:
  — Это началось с яблок.
  — Ну разумеется! — воскликнул Пуаро. — С вами всегда такое случается, не так ли? — Он подумал о маленьком автомобиле на холме, вылезающей из него большой женщине и сумке с яблоками, которая порвалась, и яблоки покатились по склону.1680
  — С игры в «Поймай яблоко», — продолжала миссис Оливер. — Это одно из развлечений на вечеринке в Хэллоуин.
  — Да, я, кажется, об этом слышал.
  — Чего там только не было! «Поймай яблоко», сбрасывание шестипенсовика с кучи муки, заглядывание в зеркало…
  — Чтобы увидеть в нем лицо вашего возлюбленного? — со знанием дела предположил Пуаро.
  — Наконец-то вы начинаете понимать!
  — Всего лишь образчик старинного фольклора. И все это происходило на вашей вечеринке?
  — Да, и с огромным успехом. Все закончилось «Львиным зевом». Знаете, горящие изюминки на большом блюде. Полагаю… — ее голос дрогнул, — тогда это и произошло.
  — Что именно?
  — Убийство. После «Львиного зева» все начали расходиться, — сказала миссис Оливер. — А ее никак не могли найти.
  — Кого?
  — Девочку. Девочку по имени Джойс. Все звали ее, всюду искали и спрашивали, не ушла ли она домой с кем-то еще, а ее мать расстроилась и сказала, что Джойс, должно быть, устала или заболела, поэтому ушла сама, и что с ее стороны было неблагоразумно никого не предупредить. В общем, то, что всегда говорят матери, когда такое случается. Как бы то ни было, мы не могли найти Джойс.
  — И она действительно ушла домой сама?
  — Нет, — ответила миссис Оливер, — она не ушла домой… — Ее голос дрогнул снова. — В конце концов мы нашли ее в библиотеке. Там играли в «Поймай яблоко» и стояло большое оцинкованное ведро. Пластмассовое им не понравилось. Возможно, если бы они предпочли пластмассовое, этого бы не случилось. Оно было не тяжелым и могло опрокинуться…
  — Чего бы не случилось? — резко осведомился Пуаро.
  — Кто-то сунул ее голову в ведро с водой и яблоками и держал там, пока она не захлебнулась. В металлическое ведро, почти полное воды. Она стояла на коленях, опустив голову, чтобы поймать зубами яблоко… Ненавижу яблоки! — воскликнула миссис Оливер. — Никогда больше не взгляну на них!
  Посмотрев на нее, Пуаро протянул руку и наполнил рюмку коньяком.
  — Выпейте, — сказал он. — Вам это пойдет на пользу.
  Глава 4
  Миссис Оливер поставила рюмку и вытерла губы.
  — Вы правы, — сказала она. — Это помогло. А то у меня началась бы истерика.
  — Теперь я понимаю, что вы перенесли сильный шок. Когда это произошло?
  — Вчера вечером. Неужели только вчера? Да, конечно.
  — И вы пришли ко мне. — Это был не столько вопрос, сколько требование дополнительной информации. — Вы пришли ко мне — почему?
  — Я думала, вы сумеете помочь, — ответила миссис Оливер. — Понимаете, все это… не так просто.
  — Может быть, да, а может быть, и нет, — промолвил Пуаро. — Это зависит от многого. Вы должны сообщить мне больше сведений. Полагаю, полиция уже ведет расследование. Несомненно, вызвали врача. Что он сказал?
  — Будет дознание, — сообщила миссис Оливер.
  — Естественно.
  — Завтра или послезавтра.
  — Эта девочка, Джойс, — сколько ей было лет?
  — Точно не знаю. Думаю, двенадцать-тринадцать.
  — Она выглядела младше своего возраста?
  — Нет, нет. Скорее более зрелой. Все было при ней.
  — Вы имеете в виду, что она была хорошо развита физически? Выглядела сексуально?
  — Да, именно это. Но я не думаю, что это было преступление подобного рода, — в таком случае все было бы… ну, проще.
  — О таких преступлениях каждый день читаешь в газетах, — заметил Пуаро. — Нападение на девочку в школе… Правда, на сей раз это случилось в частном доме, но, возможно, разница не так уж велика. Однако я по-прежнему не уверен, что вы рассказали мне все.
  — Думаю, вы правы, — согласилась миссис Оливер. — Я не рассказала о причине, по которой пришла к вам.
  — Вы хорошо знали эту Джойс?
  — Совсем не знала. Пожалуй, лучше объяснить вам, как я там оказалась.
  — Где «там»?
  — В месте под названием Вудли-Каммон.
  — Вудли-Каммон, — задумчиво повторил Пуаро. — Где же я недавно… — Он не договорил.
  — Это не слишком далеко от Лондона. Думаю, милях в тридцати-сорока, вблизи Медчестера. Одно из тех мест, где хорошие старые дома соседствуют с новыми. Там есть неплохая школа и постоянное транспортное сообщение с Лондоном и Медчестером. В общем, обычный городишко, где живут люди с приличными доходами.
  — Вудли-Каммон… — снова произнес Пуаро.
  — Я гостила там у приятельницы, Джудит Батлер. Она вдова. Мы с ней подружились во время круиза в Грецию в этом году. У нее есть дочь Миранда — ей двенадцать или тринадцать лет. Джудит пригласила меня погостить и сказала, что ее подруги готовят детскую вечеринку на Хэллоуин и что у меня могут возникнуть на этот счет какие-нибудь интересные идеи.
  — А она не предлагала вам устроить игру в расследование убийства? — осведомился Пуаро.
  — Слава богу, нет, — ответила миссис Оливер. — Неужели вы думаете, что я бы снова согласилась на такое?
  — Мне это кажется маловероятным.
  — Однако случилось то же, что и в тот раз. Возможно, потому, что там была я?
  — Едва ли. По крайней мере… Кто-нибудь из присутствовавших на вечеринке знал, кто вы?
  — Да, — кивнула миссис Оливер. — Кто-то из детей сказал, что я пишу книги и что ему нравятся убийства. Это и привело к… я имею в виду, к причине, побудившей меня прийти к вам.
  — О которой вы все еще мне не рассказали.
  — Ну, сначала я об этом не думала. Дети иногда совершают странные поступки. Некоторым из них место в сумасшедшем доме, но в наши дни их отправляют к родителям, чтобы они вели обычную жизнь. В результате такое и происходит…
  — А там были подростки постарше?
  — Было два мальчика, или юноши, как их именуют в полицейских рапортах, лет от шестнадцати до восемнадцати.
  — Полагаю, один из них мог это сделать. Так думает полиция?
  — Они не говорят, что думают, — сказала миссис Оливер, — но, судя по их виду, похоже на то.
  — Эта Джойс была привлекательной девочкой?
  — Едва ли. Вы имеете в виду, привлекательной для мальчиков?
  — Нет, — покачал головой Пуаро. — Пожалуй, я имею в виду… ну, просто то, что означает это слово.
  — Не думаю, что она была приятной девочкой, с которой вам бы хотелось поболтать, — промолвила миссис Оливер. — Она была из тех, которым нравится хвастаться и обращать на себя внимание. Это довольно утомительный возраст. Конечно, мои слова могут показаться жестокими, но…
  — Когда речь идет об убийстве, говорить о том, что представляла собой жертва, не может считаться жестоким, — возразил Пуаро. — Это необходимо. Личность жертвы — причина многих убийств. Сколько людей было тогда в доме?
  — На вечеринке? Ну, пять или шесть женщин — матери, школьная учительница, жена или сестра врача, — супружеская пара средних лет, двое юношей, которых я упоминала, девочка лет пятнадцати, две или три лет одиннадцати-двенадцати и так далее. Всего человек двадцать пять — тридцать.
  — А посторонние?
  — Думаю, все друг друга знали. Кажется, все девочки были из одной школы. Пара женщин пришла помогать с ужином. Когда вечеринка окончилась, большинство матерей отправились по домам с детьми. Я осталась с Джудит и еще двумя женщинами помочь Ровене Дрейк, которая организовала вечеринку, прибрать немного, чтобы уборщицам на следующее утро было поменьше хлопот. Повсюду была рассыпана мука, валялись пакеты от крекера и тому подобное. Поэтому мы немного подмели и в последнюю очередь пошли в библиотеку. Там… там мы нашли ее. И тогда я вспомнила, что она сказала.
  — Кто?
  — Джойс.
  — Ну и что же она сказала? Теперь мы добрались до причины вашего прихода, не так ли?
  — Да. Я подумала, что это ничего не значило бы для врача, полицейских и остальных, но, возможно, будет значить кое-что для вас.
  — Eh bien, — вздохнул Пуаро. — Рассказывайте. Джойс сказала это на вечеринке?
  — Нет, раньше в тот же день — когда мы готовились. Когда они говорили о моих книгах об убийствах, Джойс заявила: «Я однажды видела убийство», а ее мать или кто-то еще сказал: «Не говори глупости, Джойс», и другая девочка добавила: «Ты все это выдумала». Джойс настаивала: «Говорю вам, я видела, как кто-то совершил убийство», но никто ей не поверил. Все только смеялись, а она очень рассердилась.
  — Ну а вы ей поверили?
  — Конечно нет.
  — Понятно, — протянул Пуаро.
  Какое-то время он молчал, барабаня пальцами по столу, потом спросил:
  — Она не называла никаких имен или подробностей?
  — Нет. Она только настаивала на своем и злилась, потому что другие дети потешались над ней, хотя матери и остальные взрослые, наверное, были недовольны. Но девочки и мальчики только подзуживали ее: «Продолжай, Джойс! Когда это было? Почему ты никогда нам об этом не рассказывала?» А Джойс ответила: «Я все забыла — это произошло так давно».
  — Ага! И она сказала, насколько давно?
  — Сказала, что несколько лет назад. «Почему же ты не пошла в полицию?» — спросила тогда одна из девочек, кажется, Энн или Битрис. Она выглядела более взрослой.
  — Ну и что же ответила Джойс?
  — «Потому что тогда я не знала, что это убийство. Только потом я внезапно это поняла».
  — Весьма интересное замечание, — сказал Пуаро, выпрямляясь на стуле.
  — По-моему, она слегка запуталась. Пыталась объяснить и злилась, потому что все ее поддразнивали.
  — Значит, никто ей не поверил, и вы в том числе. Но когда вы обнаружили ее мертвой, то почувствовали, что она, возможно, говорила правду?
  — Да, именно так. Я не знала, что мне делать, а потом подумала о вас.
  Пуаро поклонился, выражая признательность.
  — Я должен задать вам серьезный вопрос, — заговорил он после паузы, — так что хорошенько подумайте, прежде чем ответить. Вы считаете, что эта девочка действительно видела убийство или что она всего лишь верит, будто видела его?
  — Считаю, что действительно видела, — ответила миссис Оливер. — Правда, сначала я думала, что она смутно припоминает то, что видела давно, и превратила это в важное и волнующее событие. Джойс горячо настаивала: «Говорю вам, я это видела!»
  — И поэтому…
  — И поэтому я пришла к вам, — сказала миссис Оливер. — Ведь ее гибель имеет смысл только в том случае, если она действительно оказалась свидетелем убийства.
  — Это означает, что на вечеринке присутствовал тот, кто совершил это убийство, и что этот человек, очевидно, был там и раньше в тот же день и слышал, что говорила Джойс.
  — Надеюсь, вы не думаете, что у меня просто разыгралось воображение? — осведомилась миссис Оливер.
  — Девочка была убита, — отозвался Пуаро. — Убита тем, кому хватило сил держать ее голову в ведре с водой. Отвратительное преступление, которое совершили, так сказать, не теряя времени. Кто-то почувствовал угрозу и нанес удар так быстро, насколько было возможно.
  — Джойс не могла знать, кто совершил убийство, которое она видела, — заметила миссис Оливер. — Она бы этого не сказала, если бы знала, что убийца находится в комнате.
  — Пожалуй, вы правы, — согласился Пуаро. — Она видела убийство, но не лицо убийцы.
  — Я не вполне понимаю, что вы имеете в виду.
  — Возможно, там находился кто-то, знавший, кто совершил это преступление, и близко связанный с убийцей. Этот человек полагал, будто только ему известно, что совершила его жена, мать, дочь или сын. Либо, если это была женщина, что совершил ее муж, мать, дочь или сын. Но Джойс заговорила…
  — И поэтому…
  — И поэтому она должна была умереть.
  — Ну и что вы намерены делать?
  — Я только что вспомнил, — ответил Эркюль Пуаро, — почему мне знакомо название Вудли-Каммон.
  Глава 5
  Эркюль Пуаро смотрел на калитку, служившую входом в «Пайн-Крест». Это был симпатичный, вполне современный маленький дом. Пуаро слегка запыхался — аккуратный домик соответствовал своему названию. Он находился на вершине холма, где росло несколько редких сосен. Высокий пожилой мужчина катил по дорожке аккуратного садика большую оловянную поливалку на колесиках.
  Волосы суперинтендента Спенса, ранее седеющие только на висках, теперь поседели целиком. С возрастом он не похудел. Остановившись, суперинтендент посмотрел на калитку, у которой неподвижно стоял Эркюль Пуаро.
  — Господи! — воскликнул Спенс. — Невероятно, но факт. Эркюль Пуаро, чтоб я так жил!
  — Я польщен, что вы меня узнали, — сказал Пуаро.
  — Ваши усы невозможно не узнать, — отозвался Спенс.
  Оставив в покое поливалку, он направился к калитке.
  — Приходится возиться с проклятыми сорняками… Что привело вас сюда?
  — То же, что приводило меня ранее в самые разные места, — ответил Эркюль Пуаро, — и однажды, много лет назад, привело вас ко мне.1681 Убийство.
  — Я покончил с убийствами, — сказал Спенс, — если не считать уничтожения сорняков, чем я как раз занимаюсь, поливая их специальной жидкостью. Это не такое легкое дело, как вам может показаться, — что-то всегда мешает, обычно погода. Не должно быть слишком сыро, слишком сухо и так далее. Как вы узнали, где меня найти? — осведомился он, отпирая калитку и впуская Пуаро.
  — Вы прислали мне открытку на Рождество. На ней был ваш новый адрес.
  — Да, в самом деле. Я старомоден — всегда посылаю рождественские открытки старым друзьям.
  — Ценю такую предупредительность.
  — Теперь я уже старик, — продолжал Спенс.
  — Это относится к нам обоим.
  — Однако ваши волосы почти не поседели.
  — Благодаря флакончику с краской, — объяснил Эркюль Пуаро. — Незачем появляться на людях седым, если только вы сами того не желаете.
  — Не думаю, чтобы мне подошли черные как смоль волосы, — заметил Спенс.
  — Согласен, — кивнул Пуаро. — Вы выглядите весьма импозантно с седыми волосами.
  — Никогда не считал себя импозантным, — усмехнулся Спенс.
  — И были не правы. Почему вы обосновались в Вудли-Каммон?
  — Я поселился здесь с моей сестрой. Она потеряла мужа, а ее дети выросли и живут за границей — один в Австралии, другой в Южной Африке. Поэтому я перебрался сюда. Пенсии в наши дни небольшие, но нам с сестрой хватает. Проходите и садитесь.
  Он направился к маленькой застекленной веранде, где стояли два стола и стулья. Осеннее солнце приятно освещало это убежище.
  — Что я могу вам предложить? — размышлял вслух Спенс. — Боюсь, тут нет никакого экзотического питья. Ни сиропов из черной смородины и шиповника, ни других излюбленных вами напитков. Может быть, выпьете пива? Или я попрошу Элспет приготовить вам чашку чаю? А может, хотите шенди, кока-колы или какао? Элспет, моя сестра, обожает какао.
  — Вы очень любезны. Пожалуй, я предпочту шенди. Кажется, это смесь простого пива с имбирным?
  — Совершенно верно.
  Спенс пошел в дом и вскоре вернулся с двумя большими стеклянными кружками.
  — Я присоединюсь к вам. — Он придвинул стул к столу и сел, поставив кружки перед собой и Пуаро. — За что мы будем пить? Только не за преступления. Я с ними покончил, а если вы приехали по поводу того преступления, о котором я думаю, — это наверняка так, потому что других убийств тут в последнее время не было, — то мне оно не по душе.
  — Вполне естественно.
  — Мы говорим о девочке, чью голову сунули в ведро с водой?
  — Да, — признал Пуаро.
  — Не понимаю, почему вы обратились ко мне, — промолвил Спенс. — Я уже много лет никак не связан с полицией.
  — Кто был полисменом однажды, — изрек Пуаро, — остается им всегда. Он всегда будет смотреть на все с точки зрения полисмена, а не обыкновенного человека. Мне это хорошо известно — я ведь тоже начал свою карьеру в полиции у себя на родине.
  — Да, припоминаю, что вы об этом рассказывали. Полагаю, вы правы, но на мою точку зрения едва ли стоит особо рассчитывать — я уже давно отошел от дел.
  — Но вы слышите сплетни, — возразил Пуаро. — У вас есть друзья-полицейские. Вы можете узнавать у них, что они думают, что знают и кого подозревают.
  — Одна из бед наших дней — то, что все слишком много знают, — вздохнул Спенс. — Когда совершается преступление по знакомому образцу, полиции отлично известно, кто мог его совершить. Они ничего не скажут репортерам, но будут потихоньку вести расследование в нужном направлении. Однако дальнейшие меры связаны с определенными трудностями…
  — Вы имеете в виду жен, подруг и так далее?
  — Отчасти да. В конце концов преступника обычно арестовывают, но до этого иногда проходит год или два. Вы ведь знаете, Пуаро, что в наше время девушки куда чаще, чем раньше, выходят замуж за никудышных парней.
  Эркюль Пуаро задумался, поглаживая усы.
  — Пожалуй, да, — согласился он. — Подозреваю, что девушки всегда были неравнодушны к «никудышным парням», но в прошлом против этого принимали меры предосторожности.
  — Верно. За ними присматривали матери, тети, старшие сестры. Младшие сестры и братья тоже знали, что происходит, а отцы без колебаний вышвыривали из дома неподходящих ухажеров. Конечно, иногда девушки убегали с кем-нибудь из них, но теперь им незачем это делать. Родители не знают, с кем гуляет их дочурка, а ее братья если и знают, то только посмеиваются. Если отец и мать не дают согласия на брак, пара спокойно женится без них, и молодой человек, про которого все знали, что он полное ничтожество, спокойно продолжает всем это доказывать, включая свою жену. Но любовь зла — девушка не желает знать, что ее Генри обладает скверными привычками или преступными наклонностями. Она будет лгать ради него, называть черное белым и тому подобное. Да, это чертовски трудно — я имею в виду для нас. Хотя что толку повторять, что раньше было лучше? Возможно, нам это только кажется. Как бы то ни было, Пуаро, каким образом вы оказались в это замешаны? Ведь это не ваш регион — я всегда думал, что вы живете в Лондоне. Во всяком случае, когда мы с вами познакомились.
  — Я по-прежнему живу в Лондоне, а сюда приехал по просьбе моей приятельницы миссис Оливер. Помните ее?
  Спенс закрыл глаза и задумался.
  — Миссис Оливер? Вроде не припоминаю.
  — Она пишет книги — детективные истории. Вы встречались с ней в тот период, когда убедили меня расследовать убийство миссис Макгинти. Надеюсь, миссис Макгинти вы не забыли?
  — Боже мой, конечно нет! Но это было так давно. Вы тогда оказали мне большую услугу, Пуаро. Я обратился к вам за помощью, и вы мне не отказали.
  — Я был польщен, что вы пришли проконсультироваться у меня, — сказал Пуаро. — Должен сознаться, что пару раз я приходил в отчаяние. Человеку, которого мы старались спасти, — так как это происходило достаточно давно, то речь, очевидно, шла о спасении его шеи, — было чрезвычайно трудно помогать. Он являл собой образец того, как все можно обращать себе во вред.
  — Кажется, он женился на той девушке? Не той, с крашенными перекисью волосами, а другой, невзрачной. Интересно, как они уживаются вместе. Вы ничего о них не слыхали?
  — Ничего, — ответил Пуаро. — Но думаю, у них все в порядке.
  — Не понимаю, что она в нем нашла.
  — Одно из величайших утешений, предоставляемых природой, состоит в том, что даже самый непривлекательный мужчина обычно оказывается привлекательным — даже безумно привлекательным — хотя бы для одной женщины. Надеюсь, они в самом деле поженились и живут счастливо.
  — Не думаю, что они смогли бы жить счастливо вместе с ее мамашей.
  — Или с отчимом, — добавил Пуаро.
  — Мне всегда казалось, — усмехнулся Спенс, — что этому парню следовало содержать похоронное бюро. У него лицо и манеры как раз для этого. Возможно, он этим и занялся — у девушки ведь были какие-то деньги. Я хорошо представляю его одетым во все черное и отдающим распоряжения насчет погребальной процедуры. Возможно, он с энтузиазмом выбирает нужный сорт вяза, тика, или что там они используют для гробов. А вот в продаже страховок или недвижимости ему бы вряд ли удалось преуспеть. Ладно, все это уже в прошлом. — Помолчав, он внезапно воскликнул: — Миссис Ариадна Оливер — та, которая все время грызет яблоки! Вот, значит, как она оказалась замешанной в эту историю. Ведь убийца сунул голову бедной девочки в ведро с водой, в котором плавали яблоки, не так ли? Это и заинтересовало миссис Оливер?
  — Не думаю, чтобы в данном случае ее особенно привлекали яблоки, — отозвался Пуаро, — но она присутствовала на вечеринке.
  — Она жила здесь?
  — Нет, гостила у подруги — миссис Батлер.
  — Батлер? Да, я ее знаю. Живет недалеко от церкви. Вдова. Муж был летчиком. Имеет дочь, приятную на вид девочку. Да и сама миссис Батлер довольно привлекательная женщина — как вы считаете?
  — Я видел ее очень мало, но, думаю, вы правы.
  — А каким образом это касается вас, Пуаро? Разве вы были здесь, когда это произошло?
  — Нет. Миссис Оливер посетила меня в Лондоне. Она была очень расстроена и хотела, чтобы я что-нибудь предпринял.
  На губах Спенса мелькнула улыбка.
  — Понятно. Все та же старая история. Я тоже пришел к вам, так как хотел, чтобы вы что-нибудь предприняли.
  — Как видите, я уже к этому приступил, — сказал Пуаро. — Я явился к вам.
  — С той же просьбой, с какой обращались к вам я и миссис Оливер? Повторяю, я ничего не могу сделать.
  — Можете. Вы можете рассказать мне о людях, которые живут здесь. О людях, которые пришли на ту вечеринку. Об отцах и матерях присутствовавших там детей. О школе, учителях, врачах, адвокатах. Кто-то во время вечеринки убедил девочку встать на колени и, возможно, сказал: «Я покажу тебе самый лучший способ, как достать яблоко зубами». А потом он — или она — прижал рукой голову бедняжки. Очевидно, не было ни шума, ни борьбы.
  — Скверное дело, — промолвил Спенс. — Что именно вы хотите знать? Я живу здесь год, а моя сестра — два или три. Городок не слишком густо населен, к тому же люди приезжают и уезжают. Допустим, чей-то муж работает в Медчестере, Грейт-Кэннинг или еще где-нибудь и дети учатся там в школе. Потом муж меняет работу, и они перебираются куда-то еще. Правда, некоторые прожили здесь долго — например, доктор Фергюсон или мисс Эмлин, директриса школы. Но в целом общину оседлой не назовешь.
  — Согласившись с вами, что это весьма скверное дело, — сказал Эркюль Пуаро, — я хотел бы надеяться, что вы знаете, кого из живущих здесь людей также можно охарактеризовать как скверных.
  — В делах такого рода всегда прежде всего ищут скверных людей — в данном случае скверных подростков, — заметил Спенс. — Кому могло понадобиться задушить или утопить тринадцатилетнюю девочку? Вроде бы нет никаких признаков сексуального насилия или чего-нибудь в таком роде, о чем обычно думают в первую очередь. В наши дни такое часто происходит во всех небольших городках или деревнях. Опять-таки куда чаще, чем в дни моей молодости. Тогда тоже бывали душевные расстройства, или как это называлось, но меньше, чем теперь. Очевидно, сейчас слишком многих выпускают из мест, где им следовало бы находиться. Так как все психушки переполнены, доктора говорят: «Пускай он или она возвращается к своим родственникам и ведет нормальную жизнь». А потом у скверного парня — или бедного больного, смотря с какой стороны на него смотреть, — снова наступает ухудшение, и очередную девушку находят мертвой в каменоломне. Дети не возвращаются домой из школы, потому что принимают предложения незнакомых людей подвезти их на машине, хотя их предупреждали, чтобы они этого не делали. Да, в наше время такое случается сплошь и рядом.
  — И это соответствует картине происшедшего здесь?
  — Ну, такое сразу приходит на ум, — ответил Спенс. — Предположим, на вечеринке был некто, у кого началось ухудшение. Возможно, он проделывал это и раньше, а может, только испытывал желание. Я имею в виду, что поблизости и ранее могли происходить нападения на детей, хотя, насколько мне известно, в полицию никто не обращался по такому поводу. На вечеринке присутствовали двое из подходящей возрастной группы. Николас Рэнсом, симпатичный на вид парень лет семнадцати-восемнадцати, — кажется, он приехал с Восточного побережья. Выглядит вполне нормальным, но кто знает? И Дезмонд Холленд, у которого были какие-то неприятности на почве психиатрии, хотя я бы не придавал этому особого значения. Да и вообще, убийца мог войти снаружи — дома обычно не запирают во время вечеринки. Возможно, какой-то полоумный проник туда черным ходом или через боковое окно. Хотя он здорово рисковал. Едва ли девочка согласилась бы играть в «Поймай яблоко» с незнакомцем. Но вы все еще не объяснили, Пуаро, почему вы этим занялись. Вы сказали, что вас попросила миссис Оливер. Какая-нибудь очередная нелепая идея?
  — Ну, не совсем, — отозвался Пуаро. — Конечно, писатели склонны к нелепым идеям — точнее, к находящимся на самой границе возможного. Но в данном случае она просто слышала, что сказала девочка.
  — Джойс?
  — Да.
  Спенс склонился вперед и вопрошающе посмотрел на Пуаро, который кратко изложил историю, поведанную ему миссис Оливер.
  — Понятно, — произнес Спенс, задумчиво теребя усы. — Значит, девочка утверждала, будто видела убийство. Она не говорила, когда или каким образом?
  — Нет, — покачал головой Пуаро.
  — А что к этому привело?
  — Думаю, какое-то замечание об убийствах в книгах миссис Оливер. Кто-то из детей вроде сказал ей, что в ее книгах мало крови или недостаточно трупов. Вот тут-то Джойс и заявила, что однажды видела убийство.
  — Судя по вашим словам, она хвасталась этим?
  — Такое впечатление сложилось у миссис Оливер.
  — Дети часто делают такие причудливые заявления, чтобы привлечь к себе внимание или произвести впечатление на других. С другой стороны, возможно, это правда. Вы тоже так думаете?
  — Не знаю, — ответил Пуаро. — Девочка хвастается, что видела убийство, а через несколько часов ее находят мертвой. Вы должны признать, что есть основания предполагать в этом возможность причины и следствия. Если так, то кто-то не терял времени даром.
  — Безусловно, — кивнул Спенс. — Вам известно, сколько людей присутствовало, когда девочка сделала свое заявление насчет убийства?
  — По словам миссис Оливер, человек четырнадцать-пятнадцать, а может, и больше. Пятеро или шестеро детей и примерно столько же взрослых, которые организовывали мероприятие. Но за точной информацией я вынужден обратиться к вам.
  — Ну, это не составит особого труда, — сказал Спенс. — Не то чтобы я мог сообщить вам сразу, но это легко выяснить у местных. Что касается вечеринки, то я уже многое о ней знаю. Там преобладали женщины — отцы редко появляются на детских вечеринках, хотя иногда заглядывают или забирают детей домой. Там присутствовали доктор Фергюсон и викарий, а также матери, тети, дамы из общественных организаций, две школьные учительницы — могу дать вам список — и около четырнадцати детей. Самому младшему было лет десять.
  — Полагаю, вам известен перечень возможных подозреваемых среди них? — осведомился Пуаро.
  — Если то, что вы предполагаете, правда, составить такой перечень будет не так легко.
  — Вы имеете в виду, что тогда придется искать не страдающего психическими отклонениями на сексуальной почве, а человека, совершившего убийство и вышедшего сухим из воды, который не ожидал разоблачения и испытал сильный шок?
  — Будь я проклят, если знаю, кто бы это мог быть, — сказал Спенс. — Не думаю, что здесь имеются подходящие кандидаты в убийцы. Да и загадочных убийств тут вроде бы не происходило.
  — Подходящие кандидаты в убийцы могут иметься где угодно, — возразил Пуаро, — вернее, мне следовало бы сказать — «неподходящие», так как их труднее заподозрить. Возможно, против нашего убийцы не было никаких улик, и для него или для нее явилось сильным шоком внезапно узнать о существовании свидетеля преступления.
  — А почему Джойс не сообщила об этом сразу? По-вашему, ее кто-то подкупил, уговорив молчать? Это было бы слишком рискованно.
  — Нет, — покачал головой Пуаро. — По словам миссис Оливер, Джойс только потом поняла, что видела убийство.
  — Это невероятно, — заявил Спенс.
  — Вовсе нет, — сказал Пуаро. — Тринадцатилетняя девочка говорила о том, что видела в прошлом. Мы не знаем, когда именно — возможно, три или четыре года тому назад. Она видела что-то, но не осознала его истинного значения. Это могло относиться к очень многим вещам, mon cher.1682 Быть может, кого-то сбил автомобиль — человек был ранен или погиб, но в то время девочка не поняла, что это было сделано намеренно. Однако через год или два чьи-то слова или какое-то событие могли пробудить ее память, и она подумала: «А что, если это было убийство, а не несчастный случай?» Есть и другие возможности. Признаю, что некоторые из них предложены моей приятельницей миссис Оливер, которая легко находит двенадцать решений любой проблемы, большинство из которых не слишком вероятны, но все в принципе возможны. Таблетки, брошенные в чью-то чашку чаю. Толчок в спину в опасном месте. Правда, у вас тут нет скал, что весьма прискорбно с точки зрения подобных теорий. А может быть, девочке напомнила о происшедшем прочитанная ею детективная история. Да, возможностей великое множество.
  — И вы приехали сюда, чтобы расследовать их?
  — Думаю, — произнес Пуаро, — это было бы в интересах общества, не так ли?
  — Значит, нам с вами вновь предстоит послужить обществу?
  — Вы, по крайней мере, можете снабдить меня информацией. Вы ведь знаете местных жителей.
  — Сделаю все, что смогу, — пообещал Спенс. — Подключу к этому Элспет. Уж ей-то о местных жителях известно практически все.
  Глава 6
  Удовлетворенный достигнутым, Пуаро покинул своего друга.
  Он не сомневался, что получит нужную информацию. Ему удалось заинтересовать Спенса, а Спенс не принадлежал к тем, кто, напав на след, способен бросить его. Репутация опытного отставного офицера отдела уголовного розыска должна была завоевать ему друзей в местной полиции.
  Пуаро посмотрел на часы. Через десять минут у него назначена встреча с миссис Оливер возле дома под названием «Эппл-Триз», вызывавшим мрачные воспоминания о недавней трагедии.
  «От яблок некуда деваться», — подумал Пуаро. Казалось, ничего не может быть приятнее сочных английских яблок. Но здесь они связаны с ведьмами, метлами, старинным фольклором и убитым ребенком.
  Следуя указанному маршруту, Пуаро минута в минуту прибыл к красному кирпичному дому в георгианском стиле с приятным на вид садом и аккуратной буковой изгородью.
  Протянув руку, он поднял крючок и прошел через стальную калитку с табличкой «Эппл-Триз». Дорожка вела к парадному входу. Дверь открылась, и на крыльцо шагнула миссис Оливер, словно механическая фигурка из дверцы на циферблате швейцарских часов.
  — Вы абсолютно точны, — слегка запыхавшись, сказала она. — Я увидела вас в окно.
  Пуаро повернулся и тщательно закрыл за собой калитку. Практически при каждой его встрече с миссис Оливер — случайной или условленной — почти сразу же возникал мотив яблок. Она ела яблоко в данный момент или только что, о чем свидетельствовала кожура на комоде, либо несла сумку с яблоками. Но сегодня упомянутых фруктов нигде не было видно. «И правильно, — с одобрением подумал Пуаро. — Было бы проявлением дурного вкуса грызть яблоко на месте не просто преступления, а подлинной трагедии. Как иначе можно назвать внезапную гибель тринадцатилетнего ребенка?» Пуаро не нравилось об этом думать, но он решил, что будет делать это до тех пор, покуда во тьме не блеснет луч света и он не увидит то, ради чего прибыл сюда.
  — Не могу понять, почему вы не могли остановиться у Джудит Батлер, а не в этой жуткой гостинице, — сказала миссис Оливер.
  — Потому что мне лучше наблюдать за происходящим в какой-то мере со стороны, — ответил Пуаро.
  — Не понимаю, как это возможно, — заметила миссис Оливер. — Вам ведь придется со всеми встречаться и беседовать, не так ли?
  — Безусловно, — согласился Пуаро.
  — Кого вы уже успели повидать?
  — Моего друга суперинтендента Спенса.
  — Как он выглядит сейчас?
  — Гораздо старше, чем прежде.
  — Естественно, — кивнула миссис Оливер. — Чего еще вы могли ожидать? Он стал глуховат или подслеповат? Толще или худее?
  Пуаро задумался.
  — Немного худее. Он носит очки для чтения. Не думаю, что он глуховат, — по крайней мере, внешне это незаметно.
  — И что он обо всем этом думает?
  — Вы слишком торопитесь, — улыбнулся Пуаро.
  — Тогда что вы и он собираетесь делать?
  — Я заранее спланировал программу, — ответил Пуаро. — Сначала я повидал старого друга и посоветовался с ним. Я попросил его добыть для меня сведения, которые не так легко приобрести иным образом.
  — Вы имеете в виду, что он получит информацию через своих дружков из местной полиции?
  — Ну, я бы не ставил вопрос так прямо, но это один из способов, о которых я думал.
  — А потом?
  — Я пришел сюда встретиться с вами, мадам. Мне нужно видеть место преступления.
  Миссис Оливер обернулась и посмотрела на дом.
  — Не похоже на дом, где произошло убийство, верно?
  «Все-таки ее инстинкт безошибочен!» — подумал Пуаро.
  — Совсем не похоже, — согласился он. — После этого я пойду с вами повидать мать убитой девочки. Послушаю, что она может мне сообщить. Во второй половине дня мой друг Спенс устроит мне встречу с местным инспектором. Я также хочу поговорить со здешним врачом и, может быть, с директрисой школы. В шесть вечера я пью чай и ем сосиски в доме моего друга Спенса с ним и его сестрой, где мы все обсудим.
  — Что еще, по-вашему, он сможет вам рассказать?
  — Я хочу познакомиться с его сестрой. Она живет здесь дольше, чем он. Спенс переехал к ней после смерти ее мужа. Возможно, она хорошо знает местных жителей.
  — Вы говорите как компьютер, — сказала миссис Оливер. — Программируете сами себя — кажется, это так называется? Я имею в виду, вы весь день запихиваете в себя полученные сведения, а потом хотите посмотреть, что выйдет наружу.
  — В ваших словах есть смысл, — кивнул Пуаро. — Да, я, как компьютер, впитываю в себя информацию…
  — А если вы выдадите неправильные ответы? — спросила миссис Оливер.
  — Это невозможно, — заявил Эркюль Пуаро. — С компьютерами такого не бывает.
  — Считается, что не бывает, — поправила миссис Оливер, — но чего только не случается в действительности. Например, мой последний счет за электричество. Существует поговорка «Человеку свойственно ошибаться», но человеческая ошибка — ничто в сравнении с тем, что может натворить компьютер. Входите и познакомьтесь с миссис Дрейк.
  «Миссис Дрейк не назовешь заурядной женщиной», — подумал Пуаро. Ей было лет сорок с небольшим, она была высокой и красивой, с золотистыми волосами, чуть тронутыми сединой, и блестящими голубыми глазами. От миссис Дрейк словно исходила аура компетентности. Недаром все устраиваемые ею вечеринки оказывались успешными. В гостиной посетителей ждал поднос с утренним кофе и засахаренным печеньем.
  Пуаро видел, что «Эппл-Триз» содержат на самом высоком уровне. Дом был прекрасно меблирован, на полу лежали ковры отличного качества, все было начищено и отполировано до блеска, и при этом ничего не бросалось в глаза. Расцветки занавесей и покрывал были приятными, но вполне традиционными. Дом можно было сдать в аренду в любой момент, не убирая никаких ценностей и не делая никаких изменений в меблировке.
  Миссис Дрейк приветствовала визитеров, успешно скрывая, как догадывался Пуаро, чувство досады по поводу своего положения хозяйки дома, где произошло такое антисоциальное явление, как убийство. Будучи видным членом общины Вудли-Каммон, она, несомненно, испытывала неприятное ощущение оказавшейся в какой-то степени неадекватной. То, что случилось, не должно было случиться. В другом доме, с другими хозяевами — куда ни шло. Но на вечеринке для детей, организованной ею, не должно было произойти ничего подобного. Ей следовало об этом позаботиться. Пуаро также подозревал, что миссис Дрейк упорно ищет причину — не столько причину убийства, сколько какой-нибудь промах со стороны одной из ее помощниц, которой не хватило сообразительности понять, что такое может случиться.
  — Мсье Пуаро, — заговорила миссис Дрейк четким, хорошо поставленным голосом, который, по мнению Пуаро, отлично прозвучал бы в маленьком лектории или деревенском зале собраний, — я очень рада вашему прибытию. Миссис Оливер говорила мне, насколько бесценной будет для нас ваша помощь в этом ужасном кризисе.
  — Заверяю вас, мадам, что сделаю все от меня зависящее, но вы, несомненно, понимаете благодаря вашему жизненному опыту, что это дело окажется весьма трудным.
  — Трудным? — переспросила миссис Дрейк. — Ну разумеется. Кажется абсолютно невероятным, что такая ужасная вещь могла произойти. Полагаю, — добавила она, — полиции что-то известно? У инспектора Рэглена как будто хорошая репутация. Не знаю, должны ли они обратиться в Скотленд-Ярд. Вроде бы считают, что смерть этого бедного ребенка — событие местного значения. Мне незачем напоминать вам, мсье Пуаро, — в конце концов, вы читаете газеты, так же как и я, — что в сельской местности постоянно происходят трагические события с детьми. Они становятся все более частыми. Конечно, в этом повинен общий рост психической неуравновешенности, но должна заметить, что матери и семьи не присматривают за своими детьми как следует. Ребятишек отправляют в школу по утрам, когда еще не рассвело, и посылают домой вечерами, уже после наступления темноты. А дети, сколько их ни предупреждай, всегда соглашаются, когда их предлагают подвезти в красивой машине. Они слишком доверчивы. Очевидно, тут ничего не поделаешь.
  — Но происшедшее здесь, мадам, было совсем иного свойства.
  — Да, знаю. Потому я и использовала слово «невероятное». Я просто не могу в это поверить. Все было под контролем. Вечеринку тщательно подготовили, и она проходила согласно плану. Лично мне кажется, что здесь должен иметься, так сказать, сторонний фактор. Кто-то проник в дом — при таких обстоятельствах это нетрудно, — кто-то, страдающий тяжким психическим расстройством. Таких людей выпускают из психиатрических больниц просто потому, что там не хватает мест. Ведь в наши дни постоянно требуются места для новых пациентов. Этот бедняга — если только к подобным людям можно испытывать жалость, что мне, честно говоря, трудновато, — увидел в окно, что здесь идет вечеринка для детей, каким-то образом привлек внимание девочки и убил ее. Конечно, такое трудно себе представить, но ведь это произошло.
  — Возможно, вы покажете мне, где…
  — Разумеется. Хотите еще кофе?
  — Нет, благодарю вас.
  Миссис Дрейк поднялась.
  — Полиция, кажется, думает, что это случилось во время игры в «Львиный зев», которая происходила в столовой.
  Она пересекла холл, открыла дверь и с видом человека, демонстрирующего старинный дом приехавшим на автобусе экскурсантам, указала на обеденный стол и тяжелые бархатные занавеси:
  — Конечно, здесь было темно, если не считать горящих изюминок на блюде. А теперь…
  Миссис Дрейк снова прошла через холл и распахнула дверь в маленькую комнату с креслами, охотничьими гравюрами и книжными полками.
  — Библиотека, — сказала она, слегка поежившись. — Ведро стояло здесь — конечно, на пластиковой циновке…
  Миссис Оливер не пошла с ними в библиотеку, оставшись в холле.
  — Не могу идти туда, — пожаловалась она Пуаро. — Там все слишком напоминает…
  — Теперь там не на что смотреть, — промолвила миссис Дрейк. — Я просто показываю вам, где это случилось, как вы меня просили.
  — Полагаю, — заметил Пуаро, — здесь было много воды?
  — Разумеется, в ведре была вода. — Миссис Дрейк смотрела на Пуаро так, словно думала, что у него не все дома.
  — Но вода была и на циновке. Ведь если голову девочки затолкали в ведро, много воды должно было расплескаться вокруг.
  — Да. Даже во время игры ведро пришлось наполнять один или два раза.
  — Значит, тот, кто это сделал, тоже, очевидно, был мокрым?
  — Да, вероятно.
  — Но на это не обратили внимания?
  — Нет, нет, инспектор спрашивал меня об этом. Понимаете, под конец вечеринки почти все были растрепанными, мокрыми или обсыпанными мукой. Так что тут едва ли можно было найти ключ к разгадке. Полиция, по-моему, на это не рассчитывала.
  — Да, — кивнул Пуаро. — По-видимому, единственным ключом была сама девочка. Надеюсь, вы расскажете мне все, что знаете о ней?
  — О Джойс?
  Миссис Дрейк выглядела слегка ошеломленной. Казалось, Джойс уже вылетела у нее из головы, и она удивилась, когда ей напомнили о ней.
  — Жертва всегда очень важна, — продолжал Пуаро. — Она часто является причиной преступления.
  — Думаю, я понимаю, что вы имеете в виду, — сказала миссис Дрейк, хотя явно этого не понимала. — Может быть, вернемся в гостиную?
  — И там вы мне все расскажете о Джойс, — закончил Пуаро.
  Они снова расположились в гостиной.
  Миссис Дрейк казалась смущенной.
  — Право, не знаю, что вы ожидаете от меня услышать, мсье Пуаро, — сказала она. — Уверена, что все сведения можно легко получить в полиции или у матери Джойс. Конечно, это будет мучительно для бедной женщины, но…
  — Но мне нужно не мнение матери о покойной дочери, — прервал Пуаро, — а четкое, непредвзятое мнение человека, отлично знающего людскую натуру. Если не ошибаюсь, мадам, вы участвуете во многих здешних благотворительных и общественных мероприятиях. Уверен, что никто не мог бы лучше вас описать личность и характер знакомого человека.
  — Ну, это не так легко… Дети в таком возрасте — по-моему, ей было лет двенадцать-тринадцать — похожи друг на друга.
  — Вовсе нет, — возразил Пуаро. — Они очень сильно различаются по своим характерам и склонностям. Вам нравилась Джойс?
  Вопрос, казалось, усилил смущение миссис Дрейк.
  — Ну… конечно, нравилась, — ответила она. — Большинству людей нравятся все дети.
  — Не могу с вами согласиться, — покачал головой Пуаро. — Некоторые дети кажутся мне крайне непривлекательными.
  — Да, ведь в наше время их редко воспитывают как подобает. Их всех отправляют в школы и позволяют им вести весьма вольную жизнь — самим выбирать себе друзей и… О, право же, мсье Пуаро…
  — Так Джойс была симпатичным ребенком или нет? — настаивал Пуаро.
  Миссис Дрейк осуждающе посмотрела на него:
  — Не забывайте, мсье Пуаро, что бедная девочка мертва.
  — Мертва или жива, мой вопрос очень важен. Возможно, будь она приятным ребенком, никто бы не захотел убить ее, но в противном случае…
  — Едва ли причина в этом.
  — Кто знает? Как я понял, она утверждала, будто видела убийство.
  — Ах это! — презрительно отмахнулась миссис Дрейк.
  — Вы не приняли всерьез ее заявление?
  — Конечно не приняла. Девочка просто болтала чушь.
  — Каким образом она об этом заговорила?
  — По-моему, детей возбудило присутствие миссис Оливер… Не забывайте, дорогая, что вы очень знамениты, — добавила миссис Дрейк, обращаясь к Ариадне Оливер. В слове «дорогая» не слышалось особого энтузиазма. — Не думаю, чтобы эта тема возникла при иных обстоятельствах, но дети были взбудоражены встречей с известной писательницей…
  — Итак, Джойс сказала, что видела убийство, — задумчиво произнес Пуаро.
  — Да, что-то в этом роде. Я толком не слышала.
  — Но вы помните, что она это говорила?
  — Да, но я ей не поверила. Ее сестра сразу велела ей замолчать, и правильно сделала.
  — И Джойс из-за этого расстроилась?
  — Она продолжала твердить, что это правда.
  — Фактически она этим хвасталась?
  — Ну, в некотором роде…
  — Полагаю, это могло быть правдой, — заметил Пуаро.
  — Чепуха! Никогда этому не поверю, — заявила миссис Дрейк. — Обычная глупая болтовня Джойс.
  — Она была глупой девочкой?
  — Думаю, ей нравилось выставлять себя напоказ. Джойс хотела, чтобы другие девочки считали, будто она видела и знает больше их.
  — Не слишком симпатичный ребенок, — промолвил Пуаро.
  — Пожалуй, — согласилась миссис Дрейк. — Из тех детей, которым приходится постоянно затыкать рот.
  — А что сказали об этом другие дети? На них это произвело впечатление?
  — Они смеялись над ней, — ответила миссис Дрейк. — Конечно, это ее только подзадорило.
  — Ну, — поднявшись, сказал Пуаро, — я рад, что выслушал ваше твердое мнение на этот счет. — Он вежливо склонился над ее рукой. — До свидания, мадам. Благодарю вас за то, что вы позволили мне увидеть место трагического события. Надеюсь, это не вызвало у вас слишком тяжких воспоминаний.
  — Естественно, вспоминать такое нелегко, — отозвалась миссис Дрейк. — Я так надеялась, что вечеринка пройдет хорошо. Все было в порядке, и все были довольны, пока не случился этот кошмар. Единственное, что можно сделать, — постараться об этом забыть. Конечно, весьма неприятно, что Джойс сделала это нелепое заявление насчет убийства.
  — В Вудли-Каммон когда-нибудь происходило убийство?
  — Насколько я помню, нет, — уверенно ответила миссис Дрейк.
  — В нынешний период роста преступности, — заметил Пуаро, — это может показаться необычным, не так ли?
  — Ну, кажется, водитель грузовика убил своего приятеля и какую-то девочку нашли мертвой в каменоломне милях в пятнадцати отсюда, но это было много лет тому назад. Оба преступления были грязными и неинтересными. Думаю, причина заключалась в пьянстве.
  — Короче говоря, это не те преступления, о которых могла вспомнить девочка двенадцати-тринадцати лет.
  — Разумеется. Это было бы невероятно. Могу заверить вас, мсье Пуаро, что Джойс заявила это исключительно с целью произвести впечатление на друзей и, возможно, заинтересовать знаменитую гостью. — Она довольно холодно посмотрела на миссис Оливер.
  — Полагаю, — промолвила Ариадна Оливер, — во всем виновато мое присутствие на вечеринке.
  — Что вы, дорогая, я вовсе не это имела в виду!
  Выйдя из дома вместе с миссис Оливер, Пуаро тяжко вздохнул.
  — Весьма неподходящее место для убийства, — заметил он, когда они шли по дорожке к калитке. — Ни атмосферы, ни сверхъестественного ощущения трагедии, ни персонажа, достойного убийства, хотя не могу помешать мысли, что иногда у кого-нибудь может возникнуть желание убить миссис Дрейк.
  — Понимаю, о чем вы. Временами она бывает очень раздражающей. Такая благодушная и довольная собой…
  — А что собой представляет ее муж?
  — О, миссис Дрейк вдова. Ее муж умер год или два назад. После полиомиелита он много лет был парализован. Кажется, мистер Дрейк раньше был банкиром, очень любил спорт и разные игры и мучительно переживал, что превратился в инвалида.
  — Его можно понять. — Пуаро снова заговорил об убитой девочке: — Скажите, кто-нибудь из присутствующих воспринял всерьез заявление Джойс об убийстве?
  — Не знаю. По-моему, едва ли.
  — Например, другие дети?
  — Вряд ли они ей поверили. Дети решили, что она все выдумала.
  — И вы тоже так решили?
  — Пожалуй. — После паузы миссис Оливер добавила: — Конечно, миссис Дрейк хотелось бы верить, что никакого убийства не было, но ведь она не сможет убедить себя в этом, не так ли?
  — Разумеется, все это для нее весьма болезненно.
  — Да, — согласилась миссис Оливер, — но полагаю, что теперь ей даже нравится говорить об этом. Не думаю, чтобы ей хотелось навсегда похоронить память о происшедшем.
  — Вам она нравится? — допытывался Пуаро. — Вы считаете ее приятной женщиной?
  — Вы задаете трудные вопросы, — пожаловалась миссис Оливер. — Вас как будто интересует только то, кто приятный, а кто нет. Ровена Дрейк принадлежит к властной категории — она любит управлять людьми и событиями. По-моему, в доме она всем руководит, но делает это весьма эффективно. Все зависит от того, нравятся ли вам властные женщины. Мне — не очень.
  — А что вы скажете о матери Джойс, к которой мы направляемся?
  — Славная женщина, хотя, по-моему, немного глуповата. Мне очень жаль ее. Ужасно, когда твою дочь убивают. К тому же все здесь считают, что это преступление на сексуальной почве, отчего ей еще тяжелее.
  — Но ведь, насколько я понял, не было никаких признаков сексуального насилия?
  — Да, но людям нравится, когда такие вещи случаются. Это их возбуждает. Вы ведь знаете людей.
  — Думаю, что да, но иногда убеждаюсь в обратном.
  — Может, будет лучше, если моя подруга Джудит Батлер сходит с вами к миссис Рейнолдс? Она хорошо ее знает, а я для нее посторонняя.
  — Мы поступим так, как запланировали.
  — Компьютерная программа в действии, — недовольно проворчала миссис Оливер.
  Глава 7
  Миссис Рейнолдс являла собой полную противоположность миссис Дрейк. Свойственная последней аура компетентности напрочь отсутствовала у бедной женщины, одетой в черное, сжимающей в руке мокрый носовой платок и готовой разрыдаться в любой момент.
  — С вашей стороны было очень любезно позвать на помощь нам вашего друга, — обратилась она к миссис Оливер, потом протянула Пуаро мокрую руку и с сомнением на него посмотрела. — Я вам очень признательна, хотя не вижу, что тут можно сделать. Ничто не вернет назад мою девочку. Как только мог этот зверь намеренно убить ребенка? Если бы она хотя бы закричала… хотя он, наверное, сразу сунул ее голову в воду и уже не отпускал. О, я просто не в состоянии думать об этом!
  — Поверьте, мадам, я не хочу вас расстраивать. Пожалуйста, не растравляйте себя этими мыслями. Я просто задам вам несколько вопросов, которые могли бы помочь найти убийцу вашей дочери. Полагаю, у вас нет никаких предположений, кто бы это мог быть?
  — Откуда им взяться? Ни на кого из местных я бы никогда не подумала — они такие приятные люди. Очевидно, это был какой-то бродяга, возможно напичканный наркотиками. Он увидел, что в доме происходит вечеринка, и влез в окно.
  — А вы вполне уверены, что убийца мужчина?
  — Конечно уверена! — Миссис Рейнолдс казалась шокированной. — Это никак не могла быть женщина.
  — Женщины бывают достаточно сильными.
  — Понимаю — вы имеете в виду, что в наши дни женщины посильнее, чем прежде. Но они никогда бы не сделали такого. Ведь Джойс было всего тринадцать лет.
  — Я не хочу огорчать вас, мадам, задерживаясь надолго или задавая трудные вопросы. Уверен, что полиция делает все необходимое, так что мне незачем задерживаться на мучительных подробностях. Меня интересует замечание, сделанное вашей дочерью на вечеринке. Полагаю, вы сами там не были?
  — Нет, не была. Последнее время я неважно себя чувствовала, а детские вечеринки бывают очень утомительными. Я отвезла туда детей, а потом вернулась за ними. Они пошли втроем — Энн, старшая, ей шестнадцать, Леопольд, ему почти одиннадцать, и Джойс. А что такого сказала Джойс, что вас это интересует?
  — Миссис Оливер, которая присутствовала там, может точно повторить вам слова вашей дочери. Кажется, она сказала, что однажды видела убийство.
  — Джойс? Чего ради ей такое говорить? Где она могла видеть убийство?
  — Все как будто считают это невероятным, — сказал Пуаро. — Меня просто интересовало, придерживаетесь ли вы такого же мнения. Ваша дочь никогда не рассказывала вам ничего подобного?
  — Что она видела убийство?
  — Не забывайте, — продолжал Пуаро, — что в возрасте Джойс термин «убийство» могут использовать весьма свободно. Возможно, речь шла о том, что кого-то сбила машина или один мальчишка во время драки столкнул другого с моста в реку. Короче говоря, о несчастном случае, повлекшем за собой трагический результат.
  — Не могу припомнить, чтобы Джойс могла видеть такое. Во всяком случае, она никогда мне об этом не рассказывала. Должно быть, она пошутила.
  — Джойс настаивала, что это правда, — возразила миссис Оливер.
  — И кто-нибудь ей поверил? — спросила миссис Рейнолдс.
  — Не знаю, — ответил Пуаро.
  — Едва ли, — промолвила миссис Оливер. — Возможно, они не хотели… ну, поощрять ее, говоря, что поверили ей.
  — Они смеялись и говорили, что она все выдумала, — сказал не столь мягкосердечный Пуаро.
  — С их стороны это было не слишком любезно. — Миссис Рейнолдс покраснела от возмущения. — Как будто Джойс стала бы выдумывать подобные вещи!
  — Знаю. Это кажется маловероятным, — кивнул Пуаро. — Скорее она просто ошиблась, увидев какой-то несчастный случай и решив, что его можно охарактеризовать как убийство.
  — Джойс рассказала бы мне об этом! — запротестовала все еще возмущенная миссис Рейнолдс.
  — Может быть, она так и сделала, — предположил Пуаро, — а вы об этом забыли. Особенно если в ее рассказе не было ничего по-настоящему важного.
  — И когда, по-вашему, это могло произойти?
  — Мы не знаем, — развел руками Пуаро. — Это одна из трудностей. Может, три недели назад, а может, и три года. Джойс сказала, что была тогда еще «маленькой». Что означает «маленькая» для тринадцатилетней девочки? Вы не припоминаете никаких сенсационных происшествий поблизости?
  — Вроде не припоминаю. Конечно, в газетах часто читаешь о том, как напали на женщину или на девушку и ее молодого человека. Но я не помню ничего такого, что могло бы заинтересовать Джойс.
  — Но если бы Джойс утверждала, что видела убийство, вы бы сочли это правдой?
  — Она не говорила бы такое, если бы действительно так не думала, — ответила миссис Рейнолдс. — Наверное, она в самом деле что-то видела.
  — Да, это кажется возможным. — Помолчав, Пуаро спросил: — Не мог бы я побеседовать с вашими двумя детьми, которые тоже были на вечеринке?
  — Конечно, хотя не знаю, что вы ожидаете от них услышать. Энн наверху делает домашнее задание, а Леопольд в саду собирает модель самолета.
  Леопольд был крепким толстощеким мальчуганом, казалось полностью поглощенным своей моделью. Прошло некоторое время, прежде чем он обратил внимание на задаваемые ему вопросы.
  — Ты ведь был там, не так ли, Леопольд? Ты слышал, что говорила твоя сестра? Что она сказала?
  — Насчет убийства? — скучающим тоном осведомился мальчик.
  — Да, — кивнул Пуаро. — Джойс сказала, что однажды видела убийство. Это в самом деле так?
  — Конечно нет, — ответил Леопольд. — Это похоже на нее.
  — Что похоже?
  — Пускать пыль в глаза, — отозвался Леопольд, скручивая кусок проволоки и сосредоточенно сопя носом. — Джойс была глупой девчонкой. Она могла сказать что угодно, лишь бы на нее обратили внимание.
  — Так ты думаешь, что она все это выдумала?
  Леопольд посмотрел на миссис Оливер.
  — Я думаю, она хотела произвести впечатление на вас, — сказал он. — Вы ведь пишете детективные истории, верно? Вот ей и хотелось, чтобы вы обратили на нее внимание больше, чем на других.
  — Это также было бы на нее похоже? — спросил Пуаро.
  — Конечно. Готов спорить, что ей никто не поверил.
  — Ей действительно не поверили? Ты это слышал?
  — Я слышал, что сказала Джойс. Битрис и Кэти стали над ней смеяться. Они говорили, что это выдумка.
  Больше из Леопольда не удалось ничего вытянуть. Они поднялись наверх, где Энн, выглядевшая старше своих шестнадцати лет, склонилась над столом, заваленным учебниками.
  — Да, я была на вечеринке, — ответила она.
  — Ты слышала, как твоя сестра говорила, что видела убийство?
  — Да, слышала, но не обратила особого внимания.
  — Тебе не показалось, что это правда?
  — Конечно нет. Здесь давным-давно не было никаких убийств.
  — Тогда почему, ты думаешь, Джойс могла такое заявить?
  — О, ей нравится выставлять себя напоказ… я хотела сказать, нравилось. Однажды она придумала целую историю о путешествии в Индию. Мой дядя ездил туда, и она притворилась, будто сопровождала его. Многие девочки в школе ей поверили.
  — Значит, ты не припоминаешь, чтобы здесь происходили какие-нибудь убийства в последние три или четыре года?
  — Разве только самые обычные — те, о которых каждый день читаешь в газетах, — ответила Энн. — Да и то не в Вудли-Каммон, а в основном в Медчестере.
  — Кто, по-твоему, убил твою сестру, Энн? Ты должна знать ее друзей и тех, которые ее не любили.
  — Не могу представить, кому понадобилось ее убивать. Очевидно, какому-то чокнутому. Больше просто некому, верно?
  — А был кто-нибудь, кто с ней поссорился или не ладил?
  — Вы имеете в виду, был ли у нее враг? По-моему, это глупо. Никаких врагов не бывает — просто есть люди, которым вы не нравитесь.
  Когда они уходили, Энн добавила:
  — Мне не хочется плохо говорить о Джойс, когда она умерла, но она была ужасной лгуньей. Хотя Джойс моя сестра, но это чистая правда.
  — Мы достигли прогресса? — осведомилась миссис Оливер, когда они вышли из дома.
  — Никакого, — ответил Пуаро и задумчиво промолвил: — Это любопытно.
  Миссис Оливер выглядела так, как будто была с ним не согласна.
  Глава 8
  Было шесть вечера. Сидя за столом в «Пайн-Крест», Эркюль Пуаро положил в рот кусок сосиски и запил его чаем. Чай был слишком крепкий, зато сосиски оказались приготовленными отменно. Пуаро с признательностью посмотрел на миссис Маккей, склонившуюся над большим коричневым чайником.
  Элспет Маккей не походила на своего брата. Она была тонкой как щепка. Суперинтендента Спенса напоминали разве только чеканные линии подбородка и глаза на худощавом лице, взиравшие на мир проницательным, оценивающим взглядом. «На здравый смысл и суждения их обоих можно смело положиться, — думал Пуаро, — хотя они и будут выражать эти суждения по-разному: суперинтендент — медленно и тщательно, словно в результате долгих размышлений, а миссис Маккей — резко и быстро, как кошка бросается на мышь».
  — Многое зависит от характера этой девочки, Джойс Рейнолдс, — сказал Пуаро. — Это озадачивает меня более всего. — Он вопрошающе взглянул на Спенса.
  — В таких делах на меня не рассчитывайте, — отозвался суперинтендент. — Я живу здесь недостаточно долго. Лучше спросите у Элспет.
  Пуаро, приподняв брови, посмотрел на женщину, сидящую напротив.
  — По-моему, она была просто маленькой лгуньей, — быстро ответила миссис Маккей.
  — Вы бы не стали полагаться на ее слова?
  Элспет решительно покачала головой:
  — Нет. У нее был хорошо подвешен язык, но я бы ей ни за что не поверила.
  — Она любила выставлять себя напоказ?
  — Вот именно. Вам ведь рассказывали про историю с Индией? Многие ей поверили. Во время каникул она с семьей ездила куда-то за границу. Не знаю, то ли ее родители, то ли дядя с тетей, но кто-то из них побывал в Индии, а Джойс, вернувшись с каникул, заявила, что была там вместе с ними. Болтала о магараджах, слонах, охоте на тигров, и все вокруг уши развесили. Сначала я думала, что она просто преувеличивает, но количество слонов и тигров возрастало с каждым разом, если вы понимаете, что я имею в виду. Я и раньше знала, что она любит присочинить.
  — Всегда с целью привлечь к себе внимание?
  — Да, вы правы. Ей только это и было нужно.
  — Ты не можешь утверждать, что девочка постоянно лгала, потому что она один раз сочинила историю о путешествии, — заметил суперинтендент Спенс.
  — Я и не утверждаю, — отозвалась Элспет, — но считаю это очень вероятным.
  — Следовательно, если Джойс Рейнолдс заявила бы, что видела убийство, вы бы решили, что она это выдумала?
  — Совершенно верно, — кивнула миссис Маккей.
  — И могла бы ошибиться, — сказал ее брат.
  — Каждый может ошибиться. Знаешь старую историю о мальчике, которому нравилось кричать: «Волк!» — он кричал это слишком часто, поэтому, когда волк появился в самом деле, никто ему не поверил, и волк его загрыз.
  — Значит, вы считаете…
  — Я по-прежнему считаю вероятным, что Джойс все выдумала. Но я человек справедливый и допускаю, что она могла что-то видеть — пускай не убийство, но что-то вроде него.
  — И поэтому ее убили, — закончил суперинтендент Спенс. — Не забывай об этом, Элспет.
  — Я и не забываю. Вот почему я говорю, что, возможно, неверно о ней судила. Сожалею, если так. Но спросите каждого, кто ее знал, и вам все скажут, что Джойс любила приврать. Естественно, что вечеринка ее возбудила и ей хотелось произвести впечатление на окружающих.
  — Однако они ей не поверили, — заметил Пуаро.
  Элспет Маккей с сомнением покачала головой.
  — Какое убийство она могла видеть? — допытывался Пуаро.
  — Никакого, — решительно ответила Элспет Маккей.
  — Но ведь люди здесь умирали — скажем, за последние три года.
  — Естественно, — кивнул Спенс. — Старики, инвалиды, возможно, автомобилист кого-то сбил и скрылся с места происшествия…
  — И никаких необычных или неожиданных смертей?
  — Ну… — Элспет заколебалась.
  — Я тут записал несколько имен, — перебил ее брат. Он придвинул к Пуаро лист бумаги. — Это избавит вас от лишних расспросов.
  — Здесь указаны предполагаемые жертвы?
  — Пожалуй, это слишком сильно сказано, но если рассуждать в пределах возможностей…
  Пуаро прочитал вслух:
  — Миссис Ллуэллин-Смайт. Шарлотт Бенфилд. Дженет Уайт. Лесли Ферриер… — Он прервался, посмотрел на миссис Маккей и повторил первое имя: — Миссис Ллуэллин-Смайт.
  — Возможно, тут что-то есть, — кивнула Элспет и добавила слово, похожее на «опера».
  — Опера? — Пуаро был озадачен. — При чем тут опера?
  — Однажды ночью она сбежала, — продолжала миссис Маккей, — и больше о ней никогда не слышали.
  — Кто сбежала? Миссис Ллуэллин-Смайт?
  — Нет, нет. Девушка-опера. Она легко могла добавить что-то в лекарство. Ведь она получала все деньги — или, по крайней мере, думала, что получит.
  Пуаро недоуменно посмотрел на Спенса.
  — Больше о ней никогда не слышали, — повторила миссис Маккей. — Эти иностранные девушки все одинаковы.
  Значение слова «опера» наконец дошло до Пуаро.
  — Ах, девушка au pair!1683 — воскликнул он.
  — Да. Она жила со старой леди и исчезла спустя неделю или две после ее смерти.
  — Наверняка сбежала с каким-то мужчиной, — вставил Спенс.
  — Если так, то о нем никто ничего не знал, — возразила Элспет, — а здесь обычно знают, кто с кем…
  — Кто-нибудь подозревал, что со смертью миссис Ллуэллин-Смайт что-то не так? — спросил Пуаро.
  — Нет. У нее было больное сердце. Доктор регулярно посещал ее.
  — Однако вы именно с нее начали список возможных жертв, друг мой?
  — Ну, она была очень богатой женщиной и умерла не то чтобы неожиданно, но внезапно. По-моему, доктор Фергюсон был слегка удивлен. Думаю, он ожидал, что она проживет дольше. Но докторам часто преподносят сюрпризы. Миссис Ллуэллин-Смайт не принадлежала к тем, кто выполняет врачебные предписания. Ей было велено не переутомляться, но она поступала как хотела. В частности, она была завзятым садоводом, а больному сердцу эти занятия не идут на пользу.
  — Миссис Ллуэллин-Смайт поселилась здесь, когда заболела, — подхватила Элспет Маккей. — Раньше она жила за границей. Она приехала сюда, чтобы быть поближе к племяннику и племяннице, мистеру и миссис Дрейк, и купила «Куорри-Хаус» — большой викторианский дом с заброшенной каменоломней, которая ее и привлекла. Миссис Ллуэллин-Смайт истратила тысячи фунтов на переделку каменоломни в подземный сад, или как там это называется. Специально наняла садовника-декоратора из Уисли или еще откуда-то, чтобы его проектировать. Там есть на что посмотреть.
  — Пожалуй, действительно стоит взглянуть, — сказал Пуаро. — Кто знает — это может подать мне идею.
  — На вашем месте я бы непременно там побывала.
  — Говорите, женщина была богата?
  — Вдова крупного судостроителя. У нее была куча денег.
  — Ее смерть была внезапной, но никто не сомневался, что она произошла от естественных причин, — сказал Спенс. — Сердечная недостаточность — врачи используют более длинное название: коронарный что-то там.
  — И не возникало вопроса о дознании?
  Спенс покачал головой.
  — Такое бывало и раньше, — заметил Пуаро. — Пожилую женщину предупреждают, чтобы она была осторожной, не бегала вверх-вниз по лестницам, не возилась подолгу в саду и так далее. Но энергичная женщина, всю жизнь поступавшая по-своему и к тому же бывшая садоводом-энтузиастом, не всегда относится к подобным рекомендациям с должным вниманием.
  — Это верно. Миссис Ллуэллин-Смайт сделала просто чудо из этой каменоломни — вернее, не она, а садовник-декоратор. Они оба работали там три или четыре года. Кажется, она видела такой сад в Ирландии во время садоводческого тура, организованного Национальным кредитом, и переделала каменоломню по его образцу. Да, на это в самом деле стоит посмотреть.
  — Следовательно, местный врач определил ее смерть как естественную, — сказал Пуаро. — Это тот самый врач, который практикует здесь до сих пор и которого я намерен вскоре повидать?
  — Да, доктор Фергюсон. Ему около шестидесяти лет, он отличный профессионал, и его здесь любят.
  — Но вы подозреваете, что смерть миссис Ллуэллин-Смайт могла быть убийством? По какой-то другой причине, помимо тех, которые вы мне уже изложили?
  — Прежде всего, девушка-опера, — отозвалась Элспет.
  — Почему?
  — Должно быть, она подделала завещание. Кто еще мог это сделать?
  — Вам следует рассказать об этом подробнее, — промолвил Пуаро. — Что за история с поддельным завещанием?
  — Ну, во время официального утверждения завещания старой леди не обошлось без суеты.
  — Это было новое завещание?
  — Все дело в… как это называется — похоже на крокодила… в кодициле.1684
  Элспет посмотрела на Пуаро, и тот кивнул.
  — Она составляла завещания несколько раз, — сказал Спенс. — Они почти одинаковы. Часть денег отходила благотворительным организациям и старым слугам, но основное получали племянник и его жена, которые были ее ближайшими родственниками.
  — А что это за кодицил?
  — Согласно ему, все получает девушка-опера, — ответила Элспет, — «за ее доброту и преданную заботу» — что-то вроде того.
  — Тогда расскажите мне побольше об этой девушке au pair.
  — Она прибыла из какой-то страны в Центральной Европе с очень длинным названием.
  — Как долго она пробыла у старой леди?
  — Чуть больше года.
  — Вы все время называете миссис Ллуэллин-Смайт старой леди. Сколько ей было лет?
  — Ну, шестьдесят пять или шестьдесят шесть.
  — Это не такая уж глубокая старость, — с чувством заметил Пуаро.
  — Говорят, она составила несколько завещаний, — продолжала Элспет. — Как сказал Берт, все они почти одинаковые — возможно, отличаются только названиями благотворительных организаций и памятными сувенирами для слуг. Но основная часть денег всегда переходила племяннику, его жене и, кажется, какому-то отдаленному кузену, но, когда она умерла, того уже не было в живых. Старая леди завещала бунгало, которое она построила, садовнику-декоратору, чтобы он жил в нем сколько пожелает, вместе с каким-то доходом, чтобы он мог содержать сад в каменоломне в должном порядке и открытым для посещения.
  — Полагаю, родственники заявили, что она не пребывала в здравом уме и попала под дурное влияние?
  — Возможно, могло дойти и до такого, — отозвался Спенс. — Но, как я говорил, адвокаты быстро обнаружили подделку, которая выглядела не слишком убедительно.
  — Выяснилось, что девушка-опера могла легко это проделать, — сказала Элспет. — Понимаете, она писала очень много писем под диктовку миссис Ллуэллин-Смайт, которая не любила, когда ее письма к друзьям отпечатывают на машинке. Если это было не деловое письмо, она всегда просила: «Пишите от руки почерком, похожим на мой, и подпишите моим именем». Миссис Майнден, уборщица, слышала, как старая леди это говорила. Очевидно, девушка привыкла копировать ее почерк и внезапно сообразила, что может воспользоваться этим в своих целях. Но, как я сказала, адвокаты быстро это заметили.
  — Адвокаты самой миссис Ллуэллин-Смайт?
  — Да, Фуллертон, Харрисон и Ледбеттер. Очень респектабельная фирма в Медчестере. Они всегда вели ее дела. Адвокаты привлекли экспертов, девушке стали задавать вопросы, она почуяла неладное и в один прекрасный день сбежала, оставив половину своих вещей. Против нее готовили иск, но она не стала его дожидаться. Выбраться из Англии нетрудно, если сделать это вовремя. На один день можно съездить на континент без паспорта, а если заранее сговориться с кем-нибудь по ту сторону пролива, то можно все провернуть, прежде чем начнется преследование. Возможно, девушка вернулась на родину, либо изменила имя, или отправилась к друзьям.
  — Но все думали, что миссис Ллуэллин-Смайт умерла естественной смертью? — осведомился Пуаро.
  — Да, в этом едва ли кто-нибудь сомневался. Я допускаю иную возможность только потому, что известно немало случаев, когда такое происходило, а врач ничего не подозревал. Предположим, Джойс где-то услышала, что девушка-опера давала лекарство миссис Ллуэллин-Смайт, а старая леди сказала, что у этого лекарства странный, горький привкус.
  — Можно подумать, будто ты сама это слышала, Элспет, — заметил суперинтендент Спенс. — У тебя слишком богатое воображение.
  — Когда она умерла? — спросил Пуаро. — Утром или вечером, дома или на улице?
  — Дома. Миссис Ллуэллин-Смайт вернулась после работы в саду с сильной одышкой. Она сказала, что очень устала и хочет полежать. Больше она уже не встала. С медицинской точки зрения все как будто вполне естественно.
  Пуаро извлек записную книжечку. Первая страница уже была озаглавлена: «Жертвы». Он написал под заголовком: «№ 1 (предположительно). Миссис Ллуэллин-Смайт», а на следующие страницы переписал другие имена из списка Спенса.
  — Шарлотт Бенфилд? — продолжил он расспросы.
  — Шестнадцатилетняя продавщица, — сразу же ответил Спенс. — Множественные травмы головы. Найдена на тропинке возле леса Куорри. Подозревали двух парней. Оба гуляли с ней время от времени. Но не было никаких улик.
  — Они содействовали полиции в расследовании?
  — Ну, содействием это не назовешь. Оба были смертельно напуганы, лгали, противоречили сами себе. Конечно, на убийц они не слишком походили, но кто знает…
  — Что они собой представляли?
  — Питер Гордон, возраст двадцать один год, безработный. Пару раз устраивался на работу, но не удерживался на месте — слишком ленив. Смазливая внешность. Однажды или дважды попадал под суд за мелкие кражи, но освобождался на поруки. Никаких преступлений, связанных с насилием, за ним не числится. Водился с довольно скверной компанией молодых уголовников, но обычно избегал серьезных неприятностей.
  — А другой?
  — Томас Хадд, возраст двадцать лет. Заикается, очень робок и вообще невротик. Хотел быть учителем, но не смог получить степень. Мать вдова, души не чает в сыне. Не одобряла его подружек и старалась, чтобы он держался за ее юбку. Работал Хадд в канцелярском магазине. Ничего преступного за ним не числится, но психологическая вероятность остается. Девушка часто вызывала у него ревность — это возможный мотив, но снова никаких улик. Оба парня имели алиби. Мать Хадда утверждала, что он провел весь вечер с ней, но она готова клясться в этом до конца дней, и никто не знает, был ли он действительно дома или вблизи места преступления. Алиби Гордона подтвердил кто-то из его дружков, еще менее надежных, чем он сам. Стоит оно немногого, но ничего не поделаешь.
  — Когда это произошло?
  — Полтора года назад.
  — И где?
  — На тропинке в поле неподалеку от Вудли-Каммон.
  — В трех четвертях мили, — добавила Элспет.
  — Возле дома Джойс Рейнолдс?
  — Нет, на другой стороне деревни.
  — Едва ли это убийство, о котором говорила Джойс, — задумчиво произнес Пуаро. — Когда видишь, как молодой человек зверски бьет девушку по голове, то сразу думаешь об убийстве, а не ждешь целый год, чтобы это понять. — Пуаро прочитал следующее имя: — Лесли Ферриер?
  — Клерк в адвокатской конторе, — снова заговорил Спенс, — двадцать восемь лет, работал у Фуллертона, Харрисона и Ледбеттера на Маркет-стрит в Медчестере.
  — Кажется, вы говорили, что они были адвокатами миссис Ллуэллин-Смайт?
  — Да, они самые.
  — И что же произошло с Лесли Ферриером?
  — Он был убит ножом в спину неподалеку от пивной «Зеленый лебедь». Говорили, что у него была связь с женой хозяина пивной, Харри Гриффина. Бабенка и сейчас недурна собой. Правда, она была старше Ферриера на пять-шесть лет, но ей нравились молодые.
  — Оружие нашли?
  — Нет. Ходили слухи, что Лесли бросил миссис Гриффин и завел себе другую девушку, но какую именно, так толком узнать и не удалось.
  — А кого подозревали в убийстве? Хозяина пивной или его жену?
  — Обоих, — ответил Спенс. — Жена казалась более вероятным кандидатом. Она была наполовину цыганка и темпераментная штучка. Но имелись и другие возможности. Наш Лесли вел отнюдь не безупречную жизнь. Ему едва исполнилось двадцать, когда у него уже были неприятности с подделкой счетов. Но у Лесли было трудное детство, и начальство за него поручилось. Он отделался кратким сроком и, выйдя из тюрьмы, поступил к Фуллертону, Харрисону и Ледбеттеру.
  — И после этого он жил честно?
  — Ну, не было никаких доказательств обратного. На службе у него вроде было все как надо, но Лесли участвовал в нескольких сомнительных сделках со своими друзьями. Он, конечно, был нечистоплотным типом, хотя достаточно осторожным.
  — Так что за другие возможности?
  — Его мог прикончить кто-то из дружков. Когда якшаешься с дрянной компанией, нетрудно схлопотать нож в спину, если подведешь кого-то из них.
  — Что-нибудь еще?
  — Ну, на счете в банке у него оказалось порядочно денег. Он вносил их наличными, и откуда они взялись, неизвестно. Это подозрительно само по себе.
  — Возможно, крал понемногу у Фуллертона, Харрисона и Ледбеттера? — предположил Пуаро.
  — Они все проверили и утверждают, что нет.
  — А у полиции не было никаких идей насчет того, откуда могли взяться деньги?
  — Нет.
  — Думаю, — заметил Пуаро, — это снова не то убийство, которое видела Джойс. — Он прочитал последнее имя: — Дженет Уайт?
  — Найдена задушенной на дорожке, ведущей от школы к ее дому. Она делила квартиру с другой учительницей, Норой Эмброуз. Согласно Норе, Дженет Уайт говорила, что нервничает из-за какого-то мужчины, с которым порвала год назад, но который часто посылает ей угрожающие письма. Об этом мужчине ничего не удалось выяснить. Нора Эмброуз не знала ни его имени, ни где он живет.
  — Ага, — заметил Пуаро. — Это мне больше нравится. — Он отметил черной галочкой имя Дженет Уайт.
  — По какой причине? — осведомился Спенс.
  — Это больше походит на убийство, свидетелем которого могла оказаться девочка в возрасте Джойс. Возможно, она узнала в жертве свою учительницу, хотя вряд ли узнала нападавшего. Джойс могла услышать ссору и увидеть борьбу знакомой ей женщины и незнакомого мужчины, но в тот момент не придать этому особого значения. Когда была убита Дженет Уайт?
  — Два с половиной года тому назад.
  — И время подходит, — кивнул Пуаро. — Тогда Джойс, возможно, не осознала, что человек, державший Дженет Уайт руками за шею, не обнимал, а убивал ее, но, повзрослев, все поняла. — Он посмотрел на Элспет: — Вы согласны с моими рассуждениями?
  — Я понимаю, что вы имеете в виду, — ответила она. — Но мне кажется, вы движетесь не в том направлении. Ищете жертву давнего убийства, вместо того чтобы искать человека, который убил ребенка здесь, в Вудли-Каммон, не более трех дней назад.
  — Мы движемся от прошлого к будущему, — отозвался Пуаро. — И поэтому должны подумать, кто в Вудли-Каммон среди людей, присутствовавших на вечеринке, мог быть связан с более давним преступлением.
  — Мы можем немного сузить круг поисков, — сказал Спенс, — если согласиться с вашим предположением, будто Джойс погибла из-за своего заявления, что она видела убийство. Она произнесла это во время подготовки к вечеринке. Конечно, мы можем ошибаться, считая это мотивом, но я так не думаю. Поэтому будем считать, что кто-то слышал ее слова и действовал, не теряя времени.
  — Кто присутствовал на подготовке? — спросил Пуаро. — Полагаю, это вам известно?
  — Да. Я составил для вас список.
  — Вы тщательно все проверили?
  — Проверил несколько раз — работенка была не из легких. Здесь восемнадцать имен.
  Список присутствовавших на подготовке к вечеринке в Хэллоуин
  Миссис Дрейк (хозяйка дома)
  Миссис Батлер
  Миссис Оливер
  Мисс Уиттейкер (школьная учительница)
  Преподобный Чарлз Коттрелл (викарий)
  Саймон Лэмптон (его заместитель)
  Мисс Ли (медсестра доктора Фергюсона)
  Энн Рейнолдс
  Джойс Рейнолдс
  Леопольд Рейнолдс
  Николас Рэнсом
  Дезмонд Холленд
  Битрис Ардли
  Кэти Грант
  Дайана Брент
  Миссис Карлтон (домашняя прислуга)
  Миссис Майнден (уборщица)
  Миссис Гудбоди (приходящая уборщица)
  — Вы уверены, что это все?
  — Нет, — ответил Спенс, — не уверен. Никто не может быть уверенным. Разные люди приносили всякие вещи — цветные лампочки, зеркала, тарелки, пластмассовое ведро, — обменивались несколькими словами и уходили, не оставаясь участвовать в подготовке. Кого-то из них могли не заметить или не запомнить в числе присутствующих. Но даже если такой человек просто принес ведро в холл, он мог услышать, что Джойс говорила в гостиной. Она ведь громко доказывала свою правоту. Мы не можем ограничиваться этим списком, но пока у нас нет другого выхода. Взгляните сюда — я добавил к именам краткие описания.
  — Благодарю вас. Еще один вопрос. Должно быть, вы расспрашивали некоторых из этих людей — например, тех, которые присутствовали и на самой вечеринке. Хоть кто-нибудь из них упоминал, что Джойс говорила, будто она видела убийство?
  — Не думаю. В протоколах это не отмечено. Впервые я услышал об этом от вас.
  — Интересно, — промолвил Пуаро. — Можно даже сказать, замечательно.
  — Очевидно, никто не принял это всерьез, — предположил Спенс.
  Пуаро задумчиво кивнул:
  — А теперь я должен отправляться на встречу с доктором Фергюсоном в его приемной. — Он сложил вдвое список Спенса и сунул его в карман.
  Глава 9
  Доктор Фергюсон был шотландцем лет шестидесяти с грубоватыми манерами и парой проницательных глаз под щетинистыми бровями.
  — Ну, в чем дело? — осведомился он, окинув Пуаро взглядом с головы до ног. — Садитесь. Только следите за ножкой стула — на ней разболталось колесико.
  — Возможно, я должен объяснить… — начал Пуаро.
  — Вам незачем объяснять, — прервал доктор Фергюсон. — В таком месте, как это, все знают обо всем. Эта писательница притащила вас сюда в качестве величайшего детектива всех времен, чтобы утереть нос полиции, верно?
  — Отчасти, — согласился Пуаро. — Я приехал навестить старого друга, отставного суперинтендента Спенса, который живет здесь со своей сестрой.
  — Спенс? Хм! Хороший, честный полицейский офицер старой школы. Ни взяток, ни насилия, но при этом умен и цепок, как бульдог.
  — Абсолютно правильная оценка.
  — Так что вы сказали ему и что он сказал вам?
  — Он и инспектор Рэглен были со мной чрезвычайно любезны. Я надеюсь на такое же содействие и от вас.
  — Тут не на что надеяться, — отрезал Фергюсон. — Я ничего не знаю о происшедшем. Во время вечеринки девочку окунули головой в ведро с водой, и она захлебнулась. Скверная история, но в наши дни убийство ребенка, к сожалению, не редкость. За последние десять лет меня слишком часто вызывали обследовать убитых детей. Из-за того что в лечебницах не хватает мест, слишком много людей, которым следует находиться под надзором психиатров, бродят на свободе. Они выглядят такими же, как все, нормально со всеми общаются, а тем временем подыскивают жертву и в итоге находят. Правда, обычно они не проделывают это на вечеринках — слишком рискованно, но новизна привлекает даже маньяка.
  — У вас есть какое-нибудь предположение, кто мог ее убить?
  — Вы в самом деле думаете, что я в состоянии ответить на этот вопрос? Сначала мне бы потребовались доказательства — я должен был бы во всем убедиться.
  — Вы могли догадаться, — заметил Пуаро.
  — Догадаться может каждый. Когда меня вызывают к больному ребенку, мне приходится догадываться, корь у него или аллергия на крабов, а может быть, на перья в подушке. Я должен выяснить, что он ел и пил, на чем спал, с какими детьми контактировал, ездил ли в автобусе с детьми миссис Смит или миссис Робинсон, которые заболели корью, и еще некоторые вещи. Тогда я выбираю один из различных вариантов, который и именуется диагнозом. В спешке это не делается — нужна уверенность.
  — Вы знали эту девочку?
  — Разумеется. Она была одним из моих пациентов. Врачей здесь двое — я и Уорролл. Рейнолдсов как раз лечу я. Джойс была здоровым ребенком. Конечно, у нее бывали обычные детские заболевания, но ничего из ряда вон выходящего. Она слишком много ела и говорила. Разговоры не причиняли ей особого вреда, а от переедания у нее случалось то, что в старину называли разлитием желчи. Джойс болела ветрянкой и свинкой — вот и все.
  — Но возможно, один раз ей повредила и склонность слишком много говорить.
  — Так вот вы о чем? Я слышал кое-какие сплетни. Типа «что видел дворецкий», только на сей раз трагедия вместо комедии.
  — Это могло создать мотив — повод к преступлению.
  — Еще бы! Но существуют и другие причины. В наши дни наиболее частая из них — психическое расстройство. Во всяком случае, судя по сообщениям из залов суда. Никто ничего не выиграл от смерти этой девочки, никто не питал к ней ненависти. Мне кажется, причина не в ней, а в извращенном уме ее убийцы. Я не психиатр. Мне бывает тошно слышать слова: «Взят под стражу для психиатрического обследования», когда парень вламывается куда-то, разбивает зеркала, крадет бутылку виски и столовое серебро и в довершение всего бьет старуху по голове.
  — А кого вы предпочли бы в данном случае взять под стражу для психиатрического обследования?
  — Вы имеете в виду из тех, кто был на той вечеринке?
  — Да.
  — Убийца должен был там присутствовать, верно? Иначе не было бы убийства! Он был среди гостей или прислуги, а может, влез в окно. Возможно, он побывал в доме заранее и изучил все замки и засовы. Этот тип просто хотел кого-нибудь убить. Тут нет ничего необычного. В Медчестере у нас был такой случай. Тринадцатилетний мальчишка, испытывая желание убивать, прикончил девятилетнюю девочку, угнал машину, отвез труп за семь или восемь миль в рощу, сжег его там, вернулся и вел безупречную жизнь до двадцати лет, когда его удалось разоблачить. Правда, насчет безупречной жизни пришлось поверить ему на слово. Возможно, он убил еще несколько человек, раз ему так нравилось это занятие. Едва ли он прикончил кучу людей, потому что в таком случае полиция заподозрила бы его гораздо раньше. Но ему часто хотелось убивать. Вердикт психиатра: совершил убийство в состоянии помрачения рассудка. Думаю, здесь произошло нечто похожее. Повторяю: я, слава богу, не психиатр, но у меня есть друзья-психиатры. Некоторые из них вполне разумные парни, а некоторых, по-моему, тоже неплохо бы взять под стражу для обследования. Тот субъект, который убил Джойс, возможно, обладает располагающей внешностью, ординарными манерами и приятными родителями. Никто и помыслить не может, что с ним что-то не так. Вам приходилось есть красное сочное яблоко и натыкаться в самой сердцевине на мерзкого червяка? Многие человеческие существа походят на такое яблоко — особенно в наши дни.
  — Значит, у вас нет конкретных подозрений?
  — Я не могу называть кого-то убийцей, не имея доказательств.
  — Все же вы признаете, что это должен быть кто-то из присутствовавших на вечеринке. Убийство не происходит без убийцы.
  — В детективных романах бывает и не такое. Возможно, ваша любимая писательница тоже сочиняет нечто в этом роде. Но в данном случае я с вами согласен. Убийца должен был там присутствовать в качестве гостя или кого-то из прислуги, если только он не влез через окно, что не составляло труда. Возможно, ему казалось чертовски забавным совершить убийство на вечеринке в Хэллоуин. Так что вам следует начать с тех, кто там был. — Пара глаз весело блеснула из-под косматых бровей. — Я тоже побывал на вечеринке — правда, пришел под конец посмотреть, что там творится. — Доктор покачал головой. — Неплохая проблема, верно? Как объявление в светской хронике: «Среди присутствующих был убийца».
  Глава 10
  Пуаро с одобрением окинул взглядом здание школы «Вязы».
  Секретарша впустила его и провела в кабинет директрисы. Мисс Эмлин поднялась из-за стола приветствовать посетителя.
  — Рада познакомиться с вами, мистер Пуаро.
  — Вы слишком любезны, — отозвался Пуаро.
  — Я слышала о вас от моей старой приятельницы, бывшей директрисы «Мидоубанк». Возможно, вы помните мисс Вулстроу?1685
  — Такую яркую личность трудно забыть.
  — Да, — кивнула мисс Эмлин. — Она сделала «Мидоубанк» первоклассной школой. — Директриса вздохнула. — Сейчас там многое изменилось. Другие цели, другие методы, но школа все еще славится своими традициями. Ну, довольно о прошлом. Несомненно, вы пришли по поводу смерти Джойс Рейнолдс. Не знаю, представляет ли для вас интерес это дело. По-моему, оно не по вашей линии. Может быть, вы лично знали девочку или ее семью?
  — Нет, — ответил Пуаро. — Я приехал по просьбе моей старой приятельницы миссис Ариадны Оливер, которая гостила здесь и присутствовала на вечеринке.
  — Она пишет чудесные книги, — сказала мисс Эмлин. — Я встречала ее однажды или дважды. Ну, это все облегчает. Раз личные чувства не затронуты, мы можем говорить прямо. Ужасная история — просто невероятная. Причем дети, замешанные в ней, недостаточно маленькие и недостаточно взрослые, чтобы отнести ее к какой-либо известной категории. Похоже, это дело рук психопата. Вы со мной согласны?
  — Нет, — покачал головой Пуаро. — Я думаю, что это убийство, как и большинство других, имеет мотив, хотя, возможно, весьма грязный.
  — Какой именно?
  — Причиной послужило замечание Джойс — насколько я понял, не на самой вечеринке, а раньше, в тот же день, во время приготовлений к ней, которыми занимались несколько взрослых и детей постарше. Она заявила, что как-то раз видела убийство.
  — И ей поверили?
  — Думаю, в общем, нет.
  — Вполне возможно. Я говорю с вами откровенно, мсье Пуаро, потому что сантименты не должны влиять на характеристику умственных способностей. Джойс была весьма посредственным ребенком — не глупым, но и не блещущим умом. По правде говоря, она была заядлой лгуньей. Я не имею в виду, что девочка лгала с какой-то определенной целью. Она не пыталась избежать наказания или обвинения в каком-нибудь проступке. Джойс просто хвасталась — выдумывала разные истории, чтобы произвести впечатление на друзей. Разумеется, в результате они перестали ей верить.
  — Вы считаете, она выдумала, будто видела убийство, чтобы кого-то заинтриговать?
  — Да. И по-моему, этот «кто-то» — Ариадна Оливер.
  — Значит, вы не думаете, что Джойс в самом деле это видела?
  — Очень сомневаюсь.
  — Выходит, вся эта история — сплошная выдумка?
  — Ну, я бы так не сказала. Возможно, она видела, как кто-то серьезно пострадал в дорожном инциденте или от удара мячом на поле для гольфа, и приняла это за попытку убийства.
  — Итак, единственное более-менее определенное предположение, которое мы можем сделать, — это что убийца присутствовал на вечеринке в Хэллоуин.
  — Безусловно, — ответила мисс Эмлин, даже бровью не поведя. — Это логический вывод, не так ли?
  — А у вас есть идея насчет того, кто может оказаться убийцей?
  — Вполне разумный вопрос, — кивнула мисс Эмлин. — В конце концов, большинство детей на вечеринке принадлежали к возрастной группе от девяти до пятнадцати лет, и полагаю, почти все они учатся или учились в моей школе. Я должна что-то знать о них и об их семьях.
  — Кажется, одна из ваших учительниц год или два назад была задушена неизвестным убийцей?
  — Вы имеете в виду Дженет Уайт? Ей было около двадцати четырех лет. Насколько известно, она шла куда-то одна — возможно, на свидание с каким-то молодым человеком. Мисс Уайт была привлекательной девушкой, хотя и достаточно скромной. Убийцу так и не поймали. Полиция допрашивала несколько молодых людей, но не нашла никаких улик против кого-либо из них. С их точки зрения, это было неудовлетворительное дело. Должна сказать, и с моей тоже.
  — У нас с вами одинаковые принципы. Мы не одобряем убийство.
  Несколько секунд мисс Эмлин молча смотрела на него. Выражение ее лица не изменилось, но Пуаро почувствовал, что его внимательно изучают.
  — Мне понравились ваши слова, — сказала она наконец. — Из того, что слышишь и читаешь в наши дни, складывается впечатление, будто убийство при определенных обстоятельствах становится приемлемым для значительной части общества.
  Мисс Эмлин снова умолкла, и Пуаро не прерывал паузу. Ему казалось, что она обдумывает план действий.
  Наконец директриса поднялась и нажала кнопку звонка.
  — Думаю, — сказала она, — вам лучше поговорить с мисс Уиттейкер.
  Через пять минут после того, как мисс Эмлин вышла из комнаты, дверь открылась, и вошла женщина лет сорока. У нее были коротко остриженные рыжеватые волосы и энергичная походка.
  — Мсье Пуаро? — осведомилась она. — Мисс Эмлин, кажется, думает, что я в состоянии вам помочь.
  — Если так думает мисс Эмлин, значит, это почти наверняка соответствует действительности.
  — Вы ее знаете?
  — Я познакомился с ней только сейчас.
  — Однако уже составили о ней мнение.
  — Надеюсь, вы скажете, что оно правильное.
  Элизабет Уиттейкер коротко усмехнулась:
  — Да, безусловно. Полагаю, все дело в смерти Джойс Рейнолдс. Не знаю, как вы стали в этом участвовать. К вам обратилась полиция?
  — Нет, личный друг.
  Женщина села, слегка отодвинув стул, чтобы смотреть в лицо собеседнику.
  — Ну и что вы хотите знать?
  — Не думаю, что есть смысл объяснять вам это и тратить время на несущественные вопросы. На той вечеринке произошло нечто, о чем мне следует знать, не так ли?
  — Да.
  — Вы сами были на вечеринке?
  — Была. — Она немного подумала. — Вечеринку отлично подготовили. Присутствовало тридцать с лишним человек, считая прислугу. Дети, подростки, взрослые и несколько уборщиц.
  — Вы принимали участие в приготовлениях, происходивших раньше в тот же день?
  — Мне там нечего было делать. Миссис Дрейк достаточно компетентна, чтобы осуществить все приготовления с несколькими помощниками, которых оказалось больше, чем нужно.
  — Понятно. Значит, вы пришли на вечеринку в качестве одного из гостей?
  — Совершенно верно.
  — И что там произошло?
  — Не сомневаюсь, вам уже известно, как проходила вечеринка. Вы хотите знать, не заметила ли я чего-нибудь, что могло бы оказаться важным? Я не хочу зря отнимать ваше время.
  — Уверен, что вы не станете этого делать, мисс Уиттейкер. Просто расскажите мне то, что считаете нужным.
  — Все шло по заранее разработанному плану. Последнее мероприятие ассоциируется скорее с Рождеством, чем с Хэллоуином. Это игра в «Львиный зев» — участники хватают с блюда горящие изюминки, политые бренди. При этом всегда много криков и смеха. В комнате из-за огня стало очень жарко, и я вышла в холл. Стоя там, я видела, как миссис Дрейк вышла из уборной на лестничной площадке второго этажа. Она несла большую вазу с цветами и осенними листьями. Подойдя к лестнице, миссис Дрейк задержалась на момент и посмотрела вниз — не в мою сторону, а в другой конец холла, где находилась дверь, ведущая в библиотеку. Она расположена напротив двери в столовую. Прежде чем спуститься, миссис Дрейк слегка передвинула вазу, так как она была слишком громоздкой, тяжелой и, очевидно, полной воды. Миссис Дрейк осторожно перемещала вазу одной рукой, а другой держалась за перила, глядя не на свою ношу, а на холл внизу. Внезапно она вздрогнула, как будто что-то ее удивило, и выпустила вазу, которая опрокинулась, облив ее водой, упала на пол холла и разбилась на мелкие кусочки.
  — Понятно, — произнес Пуаро. Он сделал небольшую паузу, наблюдая за мисс Уиттейкер. Ему показалось, что ее проницательные глаза вопрошают, как он относится к услышанному. — Как вы думаете, что ее удивило?
  — По зрелом размышлении я решила, что она что-то увидела.
  — Вот как? Что же именно?
  — Как я вам уже говорила, миссис Дрейк смотрела в направлении двери библиотеки. Возможно, она увидела, как дверь открылась или повернулась ручка, а может быть, и человека, который собирался выйти и которого она не ожидала увидеть.
  — А вы сами смотрели на дверь?
  — Нет. Я смотрела в противоположную сторону — вверх, на миссис Дрейк.
  — И вы уверены, что она увидела нечто испугавшее ее?
  — Да, очевидно, все дело в этом. Дверь открылась, и на пороге появился человек, который, по мнению миссис Дрейк, не мог там находиться. От изумления она уронила вазу с водой и цветами.
  — А вы видели, как кто-нибудь вышел из этой двери?
  — Нет. Я уже говорила, что не смотрела туда. Не думаю, чтобы кто-нибудь вышел в холл. Возможно, этот человек шагнул назад в комнату.
  — И что миссис Дрейк сделала потом?
  — Издала раздраженное восклицание, спустилась с лестницы и сказала мне: «Смотрите, что я натворила! Какой беспорядок!» Потом она оттолкнула ногой осколок вазы. Я помогла ей замести осколки в угол. Но все убрать не удалось. Дети начали выходить из комнаты, где играли в «Львиный зев». Я нашла тряпку и кое-как вытерла воду, а вскоре вечеринка подошла к концу.
  — Миссис Дрейк не упоминала о том, что ее так удивило?
  — Нет.
  — Но вы тем не менее уверены, что она была изумлена?
  — Возможно, мсье Пуаро, вы думаете, что я поднимаю ненужную суету из-за пустяка?
  — Нет, — ответил Пуаро, — я так не думаю. Я встречал миссис Дрейк лишь однажды, — задумчиво добавил он, — когда пришел к ней домой с моей приятельницей миссис Оливер, дабы посетить, если использовать мелодраматичные выражения, сцену трагедии. В течение краткого периода, когда я наблюдал за миссис Дрейк, мне не казалось, что эту женщину легко изумить. Вы согласны с моей точкой зрения?
  — Безусловно. Поэтому я тоже удивилась.
  — Но тогда вы не задавали ей никаких вопросов?
  — У меня не было для этого причин. Если хозяйка дома уронила одну из лучших стеклянных ваз, разбив ее на кусочки, гостям едва ли следует спрашивать, почему она это сделала, тем самым обвиняя ее в неуклюжести, которая, уверяю вас, никак не свойственна миссис Дрейк.
  — И после этого, как вы сказали, вечеринка подошла к концу. Дети и их матери и друзья стали расходиться, но Джойс никак не могли найти. Теперь мы знаем, что Джойс находилась в библиотеке и что она была мертва. Так кто же мог незадолго до того выглянуть из библиотеки, закрыть дверь снова, услышав голоса в холле, и выйти позже, когда люди суетились в холле, одеваясь и прощаясь? Полагаю, мисс Уиттейкер, у вас не было времени задуматься об увиденном до того, как обнаружили труп?
  — Естественно. — Мисс Уиттейкер поднялась. — Боюсь, что мне больше нечего вам рассказать. Даже это может оказаться всего лишь пустячным маленьким происшествием.
  — Но достаточно заметным, чтобы его запомнить. Кстати, я хотел бы задать вам еще один вопрос — точнее, два.
  Элизабет Уиттейкер снова села.
  — Спрашивайте что хотите, — сказала она.
  — Не могли бы вы точно вспомнить, в каком порядке происходили события во время вечеринки?
  — Пожалуй, могла бы. — Мисс Уиттейкер немного подумала. — Вечеринка началась с конкурса на лучшее украшенное помело. На нем присуждали три или четыре маленьких приза. Потом была игра с воздушными шарами, чтобы дети немного разогрелись. Затем игра с зеркалами — девочки пошли в маленькую комнату и смотрели в зеркало, где отражалось лицо мальчика или молодого человека.
  — А как это было устроено?
  — Очень просто. Из двери вынули поперечный брус, различные лица смотрели в дыру и отражались в зеркале, которые держали девочки.
  — А девочки знали, кого они видят?
  — Думаю, некоторые да, а некоторые нет. Мужская половина участников использовала маски, парики, фальшивые бороды и бакенбарды, немного грима. Разумеется, девочки знали большинство мальчиков, хотя, возможно, среди них были один-два незнакомых. Как бы то ни было, все девочки довольно хихикали. — В голосе мисс Уиттейкер ощущалось педагогическое презрение к подобным забавам. — После этого был бег с препятствиями, а потом большой стакан наполнили мукой, опрокинули его, положили на затвердевший ком шесть пенсов, и каждый срезал дольку. Когда мука осыпалась, игрок выходил из состязания, а остальные продолжали, и монета доставалась последнему. Затем последовали танцы, ужин и, наконец, «Львиный зев».
  — Когда вы в последний раз видели Джойс?
  — Понятия не имею, — ответила Элизабет Уиттейкер. — Я не слишком хорошо ее знала. Джойс была не из моего класса и вообще не очень интересная девочка, поэтому я к ней не присматривалась. Помню, как она срезала муку, но так как была неловкой, то почти сразу же уронила монету. Значит, тогда она была еще жива — но было еще рано.
  — Вы не видели ее входящей с кем-нибудь в библиотеку?
  — Конечно нет. Иначе я бы об этом упомянула. Уж это, по крайней мере, было бы важным и значительным.
  — А теперь, — сказал Пуаро, — мой второй вопрос или серия вопросов. Сколько времени вы работаете в здешней школе?
  — Следующим летом будет шесть лет.
  — И вы преподаете…
  — Математику и латынь.
  — Вы помните девушку, которая преподавала здесь два года назад, — ее звали Дженет Уайт?
  Элизабет Уиттейкер вся напряглась, приподнялась со стула и снова села.
  — Но ведь она… никак не связана с этой историей, не так ли?
  — Кто знает? — ответил Пуаро.
  — Но каким образом…
  «Научные круги менее информированы, чем местные сплетники», — подумал Пуаро.
  — Джойс заявила при свидетелях, что несколько лет назад видела убийство. Как вы думаете, это не могло быть убийство Дженет Уайт? Как она погибла?
  — Ее убили, когда она вечером возвращалась домой из школы.
  — Одна?
  — Возможно, нет.
  — Но не с Норой Эмброуз?
  — Что вы знаете о Норе Эмброуз?
  — Пока ничего, — отозвался Пуаро, — но хотел бы узнать. Что собой представляли Дженет Уайт и Нора Эмброуз?
  — Они были излишне сексуальны, каждая по-своему, — сказала Элизабет Уиттейкер. — Но как могла Джойс что-то видеть или знать об этом? Убийство произошло на дорожке возле леса Куорри. Тогда Джойс было не больше десяти-одиннадцати лет.
  — У кого из девушек был ухажер? — спросил Пуаро. — У Норы или у Дженет?
  — Все это уже в прошлом.
  — «У старых грехов длинные тени», — процитировал Пуаро. — С возрастом мы постигаем справедливость этого изречения. Где сейчас Нора Эмброуз?
  — Она ушла из школы и стала работать на севере Англии. Естественно, Нора была сильно расстроена. Они очень дружили с Дженет.
  — Полиция так и не раскрыла дело?
  Мисс Уиттейкер покачала головой, потом встала и посмотрела на часы.
  — Я должна идти.
  — Благодарю вас за то, что вы мне сообщили.
  Глава 11
  Эркюль Пуаро смотрел на фасад «Куорри-Хаус». Солидный, отлично построенный образец средневикторианской архитектуры. Он хорошо представлял себе его интерьер — тяжелый буфет красного дерева, прямоугольный стол из того же материала, бильярдная, большая кухня с примыкающей к ней буфетной, пол из каменных плиток, массивная угольная плита, теперь, несомненно, замененная газовой или электрической.
  Пуаро отметил, что большая часть окон верхнего этажа все еще зашторена. Он позвонил в дверь. Ему открыла худощавая седовласая женщина, сообщившая, что полковник и миссис Уэстон уехали в Лондон и вернутся не ранее будущей недели.
  Пуаро осведомился о парке и узнал, что он открыт для бесплатного посещения. Вход расположен в пятнадцати минутах ходьбы по дорожке. Железные ворота с табличкой видны издалека.
  Быстро найдя дорогу, Пуаро прошел через ворота и зашагал по тропинке, вьющейся среди деревьев и кустарников.
  Вскоре он остановился и задумался. Его мысли были заняты не только окружающим видом. Пуаро размышлял о недавно услышанной паре фраз и недавно ставшей ему известной паре фактов. Поддельное завещание и девушка… Девушка, которая исчезла и в чью пользу было подделано завещание… Молодой декоратор, приехавший сюда с целью переделать заброшенную каменоломню в «Погруженный сад»… Пуаро снова огляделся и кивнул, одобряя название. «Сад в каменоломне» звучит довольно безобразно. Такое наименование вызывает в памяти звуки взрываемых скал, скрежет грузовиков, увозящих камень для строительства дорог, и прочие, сугубо индустриальные процессы. Другое дело — «Погруженный сад». Это ему о чем-то смутно напоминало. Миссис Ллуэллин-Смайт ездила в организованный Национальным кредитом тур по садам Ирландии. Он сам побывал в Ирландии пять или шесть лет назад — ездил туда расследовать кражу старинного фамильного серебра. Отдельные моменты этого дела вызвали у него любопытство, и Пуаро, успешно завершив свою миссию («Как обычно», — мысленно добавил он в скобках), провел несколько дней, путешествуя по стране и осматривая достопримечательности.
  Пуаро не мог вспомнить, какой именно сад он тогда видел. Кажется, недалеко от Корка. Возле Килларни? Нет, рядом с заливом Бэнтри. Он припомнил это потому, что тот сад отличался от садов, пользовавшихся грандиозным успехом, — замковых садов Франции, чопорной красоты Версаля. В тот сад Пуаро отправился в лодке вместе с маленькой группой экскурсантов. Сесть в лодку ему удалось с трудом — два здоровяка гребца практически внесли его туда на руках. Они направились к не слишком интересному на вид островку, и Пуаро уже начал жалеть о своем участии в экскурсии. Ногам было сыро и холодно, а ветер дул сквозь все отверстия в макинтоше. Разве можно ожидать от каменистого островка красоты, гармонии и симметрии? Нет, он явно допустил ошибку.
  Они остановились у маленького причала. Гребцы высадили Пуаро с тем же проворством, с каким недавно усадили в лодку. Остальные члены группы двинулись вперед, болтая и смеясь. Пуаро, поправив макинтош и снова завязав шнурки туфель, последовал за ними по дорожке, усаженной с обеих сторон кустами и редкими деревьями. «Весьма малоинтересный парк», — думал он.
  Внезапно они вышли из зарослей к террасообразному спуску. То, что находилось внизу, показалось Пуаро чудом. Как будто духи стихий, о которых столько говорится в ирландской поэзии, вышли из своих убежищ среди холмов и создали здесь сад, причем не тяжким и усердным трудом, а одним взмахом волшебной палочки. Цветы, кусты, искусственный водоем с фонтаном, дорожка вокруг него — все выглядело чарующим, прекрасным и абсолютно неожиданным. Едва ли на этом месте ранее находилась каменоломня — сад был слишком симметричен. Он располагался в глубокой впадине посреди островка, но за ней виднелись воды залива и туманные вершины холмов на другом берегу. Пуаро подумал, что, возможно, именно этот сад пробудил в миссис Ллуэллин-Смайт желание обзавестись чем-то подобным, использовав для этого заброшенную каменоломню в ничем не примечательной сельской местности Англии.
  В поисках хорошо оплачиваемого раба, способного воплотить в жизнь ее намерения, она остановила выбор на квалифицированном молодом человеке по имени Майкл Гарфилд, привезла его сюда, несомненно, уплатила ему солидный гонорар, а затем построила для него дом. «Майкл Гарфилд ее не подвел», — подумал Пуаро, осматриваясь вокруг.
  Пуаро опустился на скамью, стараясь представить, как это место выглядит весной. Кругом росли молодые буки и березы, поблескивающие белой корой, кусты шиповника и белых роз, деревца можжевельника. Хотя сейчас была осень, она также радовала глаз обилием красных и золотых цветов, — к сожалению, Пуаро не знал их названий, ему были знакомы только розы и тюльпаны.
  Казалось, все здесь росло абсолютно самостоятельно — без всякого принуждения. Но, разумеется, это не соответствовало действительности. Все было тщательно спланировано — от маленького цветочка до высокого кустарника с красно-золотистыми листьями. Спланировано и — более того — подчинено.
  Пуаро интересовало, кому все это было подчинено — миссис Ллуэллин-Смайт или Майклу Гарфилду? Между ними, безусловно, имелась большая разница. Пуаро не сомневался в глубоких знаниях миссис Ллуэллин-Смайт. Она много лет занималась садоводством, безусловно, являлась членом Королевского садоводческого общества, посещала сады, справлялась в каталогах, ездила за границу, наверняка по причинам ботанического свойства. Миссис Ллуэллин-Смайт могла отдавать распоряжения садовникам и обеспечивать их выполнение. Но могла ли она видеть мысленным взором, как будет выглядеть воплощение ее требований не в первый и даже не во второй год после посадки, а спустя пять, шесть и даже семь лет? Если нет, то это мог Майкл Гарфилд — он знал, что ей нужно, знал, как превратить заброшенную каменоломню в цветущий сад. Майкл Гарфилд спланировал и осуществил все это, прекрасно понимая то удовольствие, которое испытывает художник, выполняя заказ богатого клиента. Здесь воплощалась в жизнь его концепция волшебной страны, возникшей чудесным образом среди унылого сельского пейзажа. Экзотические кустарники, за которые выписывались чеки на солидные суммы, редкие цветы, которые можно приобрести только благодаря любезности друзей, соседствовали со скромными растениями, не стоившими практически ничего. Так, весной на левом склоне будет цвести примула…
  «В Англии, — думал Пуаро, — люди демонстрируют свои цветочные бордюры, розы и ирисы необычайной длины, выбирая для этого день, когда светит солнце, буковые деревья покрыты листвой, а под ними синеют колокольчики. Красивое зрелище, но мне показывали, пожалуй, его слишком часто. Я предпочел бы…» Ему представилась поездка по Девону, извилистая дорога с насыпями по обеим сторонам, покрытыми ковром примулы. Скромные бледно-желтые цветы, источающие весенний аромат. И при этом никаких экзотических кустарников. Примула, дикие цикламены, осенние крокусы…
  Пуаро подумал о людях, ныне живущих в «Куорри-Хаус». Он знал имена пожилого полковника в отставке и его жены, но не сомневался, что Спенс мог бы рассказать ему о них более подробно. Пуаро чувствовал, что, кому бы ни принадлежало это место теперь, эти люди не могли любить его так, как любила покойная миссис Ллуэллин-Смайт. Он встал и зашагал дальше. Дорожка была необычайно ровной, словно специально предназначенной для прогулок пожилой леди; казалось бы, обычные сельские скамейки позволяли расположить спину и ноги под в высшей степени удобным углом. «Хотел бы я повидать этого Майкла Гарфилда, — подумал Пуаро. — Он знает свое дело — составил превосходный план, нашел опытных людей для его осуществления и наверняка представил все так, чтобы его работодательнице казалось, будто все спланировано ею самой. Но полагаю, что это в основном его заслуга. Да, мне хотелось бы с ним повидаться. Если он все еще живет в коттедже или бунгало, которое для него построили…»
  Мысли Пуаро внезапно оборвались. Он уставился на противоположную сторону лощины, которую огибала дорожка. Кустарник с красно-золотыми листьями обрамлял нечто, в первый момент показавшееся ему всего лишь причудливой игрой светотени.
  «Что я вижу? — думал Пуаро. — Не результат ли это колдовства? В таком месте это вполне возможно. Передо мной человеческое существо или?…» Его мысли вернулись к давним приключениям, именуемым им «Подвигами Геракла». Место, где он находился, не было обычным английским парком. В нем ощущалась атмосфера магии, волшебства и своеобразной робкой красоты. Если поставить здесь пьесу, то в ней бы фигурировали нимфы, фавны, древнегреческие красавцы — и страх. Да, в «Погруженном саду» присутствовал страх. Что рассказывала сестра Спенса? Что-то об убийстве, происшедшем в каменоломне много лет назад? Кровь запятнала камни, но впоследствии об этом забыли. Майкл Гарфилд создал здесь чудесный сад, и пожилая женщина, которой оставалось недолго жить, заплатила за него кучу денег…
  Теперь Пуаро видел, что на другой стороне оврага, в обрамлении красно-золотых листьев, стоит молодой человек необычайной красоты. В наши дни молодых людей не характеризуют подобным образом — о них говорят, что они сексуальны или безумно привлекательны, хотя при этом у них могут быть морщинистые физиономии и жирные волосы. Если молодого человека называют красивым, то это произносят извиняющимся тоном, словно подмечая качество, которое давно стало достоянием прошлого. Сексуальным девушкам не нужен Орфей с его кифарой — им подавай поп-певца с хриплым голосом, алчными глазами и копной нечесаных волос.
  Пуаро встал и двинулся по дорожке. Когда он оказался на другой стороне впадины, молодой человек вышел из-за деревьев ему навстречу. Молодость казалась наиболее характерной его чертой, однако теперь Пуаро видел, что он далеко не юнец. Ему было хорошо за тридцать — возможно, почти сорок. На его губах играла едва заметная улыбка, выражавшая не столько радушие, сколько узнавание стоящего перед ним. Он был высок, строен и темноглаз, его безупречные черты выглядели созданными античным скульптором, а черные волосы походили на блестящий шлем. У Пуаро мелькнула мысль, не репетирует ли молодой человек какую-то живую картину. «Если так, — подумал он, глядя на свои галоши, — то мне следует сходить к костюмерше за более подобающим случаю нарядом».
  — Возможно, я нарушил частное владение, — заговорил Пуаро. — В таком случае приношу извинения. Я чужой в этих местах — приехал только вчера.
  — Не думаю, что это можно назвать нарушением. — Голос был спокойным и вежливым, но полностью лишенным интереса, словно мысли его обладателя витали где-то далеко. — Место не совсем открыто для посещения, но люди ходят здесь вполне свободно. Старый полковник Уэстон и его жена не возражают. Конечно, в случае нанесения ущерба они бы стали протестовать, но такое весьма маловероятно.
  — Никаких признаков вандализма, — промолвил Пуаро, оглядываясь вокруг. — Нигде ни мусора, ни даже мусорной корзины. Место кажется абсолютно безлюдным — даже странно. Казалось бы, здесь райский уголок для влюбленных.
  — Влюбленные сюда не ходят, — отозвался молодой человек. — По какой-то причине это место считается несчастливым.
  — Полагаю, вы архитектор? Или я ошибаюсь?
  — Меня зовут Майкл Гарфилд.
  — Так я и думал! — воскликнул Пуаро. Он обвел рукой вокруг себя. — Вы создали это?
  — Да, — ответил Майкл Гарфилд.
  — Поразительно! — продолжал Пуаро. — Испытываешь необычное ощущение, когда такая красота возникает… ну, говоря откровенно, среди весьма унылого английского пейзажа. Должно быть, вы довольны своим творением.
  — Разве кто-нибудь бывает полностью доволен?
  — Очевидно, вы создали все это для покойной миссис Ллуэллин-Смайт? А теперь место принадлежит полковнику и миссис Уэстон?
  — Да. Они приобрели его по дешевке. Миссис Ллуэллин-Смайт завещала мне дом, но его нелегко содержать — уж очень он большой и нескладный.
  — И вы продали его?
  — Я продал дом.
  — Но не «Погруженный сад»?
  — И сад тоже. Он ведь практически вмонтирован в дом.
  — Но почему? — допытывался Пуаро. — Это интересно. Вы не возражаете против моего любопытства?
  — Ваши вопросы не совсем обычны, — заметил Майкл Гарфилд.
  — Меня интересуют не столько факты, сколько причины. Почему А поступил так-то, а Б — так-то? Почему В ведет себя не так, как А и Б?
  — Вам следовало бы побеседовать с ученым, — сказал Майкл. — Теперь говорят, что все дело в генах или хромосомах.
  — Вы только что сказали, что не вполне удовлетворены, так как никто не бывает удовлетворен полностью. А ваша работодательница, патронесса, или как вы ее называете, — она была довольна вашей работой?
  — Абсолютно, — ответил Гарфилд. — Об этом я позаботился. Впрочем, ее было нетрудно удовлетворить.
  — Странно, — заметил Эркюль Пуаро. — Кажется, ей было лет шестьдесят пять. В таком возрасте люди редко бывают довольны.
  — Я заверил ее, что осуществил все ее идеи и указания.
  — И это в самом деле так?
  — Вы спрашиваете серьезно?
  — По правде говоря, нет, — признался Пуаро.
  — Чтобы добиться успеха в жизни, — продолжал Майкл Гарфилд, — нужно упорно следовать намеченной карьере, удовлетворять свои художественные склонности, но в то же время быть хорошим торговцем. Нужно уметь продавать свой товар, иначе приходится осуществлять чужие идеи таким образом, который не согласуется с вашими собственными. Я стараюсь воплощать свои идеи и продавать их клиентам в качестве непосредственного осуществления их планов и проектов. Этому не так трудно научиться — не сложнее, чем продавать детям коричневые яйца вместо белых. Нужно только убедить их, что они самые лучшие — что курицы предпочитают именно их. Вам ни за что их не продать, если вы будете говорить: «Какая разница — белые или коричневые? Яйца есть яйца — важно только, свежей они кладки или нет».
  — Вы необычный молодой человек, — задумчиво произнес Пуаро. — Весьма самонадеянный.
  — Возможно.
  — Однако то, что вы здесь создали, по-настоящему прекрасно. Вы вдохнули жизнь и красоту в грубые камни, добываемые ради прозаических, промышленных целей; к тому же вам хватило воображения найти для этого средства. Примите поздравления старого человека, приближающегося к завершению своей деятельности.
  — Однако в данный момент вы продолжаете ее.
  — Значит, вам известно, кто я? — Пуаро был доволен — ему нравились люди, знающие, кто он такой. Он опасался, что в нынешнее время многие этого не знают.
  — Здесь уже практически всем известно, что вы идете по кровавому следу. В маленьких городках новости распространяются быстро. Вас привела сюда другая знаменитость.
  — А, вы имеете в виду миссис Оливер.
  — Ариадну Оливер — автора бестселлеров. Все жаждут с ней побеседовать, узнать, что она думает о студенческих волнениях, социализме, платьях, которые носят девушки, внебрачном сексе и других вещах, не имеющих к ней никакого отношения.
  — Да-да, это весьма плачевно, — кивнул Пуаро. — От миссис Оливер они могут узнать лишь то, что она любит яблоки. Об этом известно уже добрых двадцать лет, но она все еще повторяет это с любезной улыбкой. Хотя боюсь, что теперь яблоки ей разонравились.
  — Вас привели сюда яблоки, не так ли?
  — Яблоки на вечеринке в Хэллоуин, — ответил Пуаро. — Вы присутствовали на ней?
  — Нет.
  — Вам повезло.
  — Повезло? — В голосе Майкла Гарфилда слышалось нечто похожее на удивление.
  — Быть гостем на вечеринке, где произошло убийство, — не слишком приятный опыт. Очевидно, вы его не испытывали, но повторяю, вам повезло, потому что… — Пуаро перешел на французский, — il y a des ennui, vous comprenez?1686 Люди спрашивают вас о времени и датах, задают массу нескромных вопросов… Вы знали эту девочку?
  — Да. Рейнолдсы здесь хорошо известны. Я знаю большинство местных жителей. В Вудли-Каммон все друг друга знают, хотя в различной степени. Некоторые находятся в дружеских или интимных отношениях, а некоторые просто знакомы.
  — Что собой представляла эта Джойс?
  — Она была… как это лучше выразить… незначительной. У нее был неприятный, пронзительный голос. Вот, пожалуй, и все, что я о ней помню. Я не слишком люблю детей — обычно они меня утомляют. Джойс, к примеру, говорила только о себе.
  — Она была неинтересной?
  Майкл Гарфилд казался слегка удивленным.
  — По-видимому, — ответил он. — А что в этом необычного?
  — По-моему, неинтересных людей редко убивают. Убийства происходят из-за корысти, страха или любви. Каждый выбирает свое, но каждому нужна причина… — Он оборвал фразу и посмотрел на часы. — Мне нужно идти — у меня назначена встреча. Еще раз примите мои поздравления.
  Пуаро двинулся дальше, осторожно шагая по дорожке и радуясь, что не надел тугие лакированные туфли.
  Майкл Гарфилд был не единственным, кого ему было суждено встретить в «Погруженном саду» в тот день. Спустившись на дно впадины, он обнаружил три дорожки, ведущие в разных направлениях. В начале средней дорожки на стволе поваленного дерева сидела девочка, поджидая его, о чем сразу же дала понять.
  — Вы мистер Эркюль Пуаро, верно? — спросила она.
  Ее голос был звонким, как колокольчик, а хрупкая внешность казалась гармонирующей с «Погруженным садом». Существо наподобие дриады или эльфа…
  — Это мое имя, — ответил Пуаро.
  — Я пришла вас встретить, — объяснила девочка. — Вы ведь идете к нам на чай, не так ли?
  — К миссис Батлер и миссис Оливер? Да.
  — Это моя мама и тетя Ариадна. — Она добавила с ноткой упрека: — Вы опаздываете.
  — Прошу прощения. Я задержался поговорить кое с кем.
  — Да, я вас видела. Вы говорили с Майклом, верно?
  — Ты его знаешь?
  — Конечно. Мы ведь давно здесь живем. Я знаю всех.
  Пуаро спросил, сколько ей лет.
  — Двенадцать. В будущем году я собираюсь в школу-интернат.
  — Ты этому рада?
  — Не знаю, пока не попаду туда. Вряд ли мне там очень понравится. — Помолчав, она добавила: — Пожалуй, нам пора идти.
  — Ну разумеется. Еще раз извиняюсь за опоздание.
  — Ладно, это не важно.
  — Как тебя зовут?
  — Миранда.1687
  — По-моему, имя тебе подходит, — заметил Пуаро.
  — Вы имеете в виду Шекспира?
  — Да. Вы проходите его в школе?
  — Проходим. Мисс Эмлин читает нам Шекспира, а я прошу маму почитать еще. Мне он очень нравится. Так чудесно звучит! «Прекрасен мир, где жители такие!»1688 Но на самом деле так не бывает, правда?
  — Ты в это не веришь?
  — А вы?
  — Прекрасный новый мир всегда существует, — ответил Пуаро, — но только для удачливых людей — для тех, которые способны создать такой мир в самих себе.
  — Понимаю, — кивнула Миранда.
  Пуаро интересовало, что именно она поняла.
  Девочка повернулась и зашагала по дорожке.
  — Нам сюда. Это не очень далеко. Можно пройти через изгородь нашего сада — посредине, где был фонтан.
  — Фонтан?
  — Да, много лет назад. Думаю, он все еще там, под кустарником и азалиями. Фонтан сломался, люди растащили его по кускам, и никто не стал делать новый.
  — Жаль.
  — Не знаю. Вам нравятся фонтаны?
  – Ça dépend… — ответил Пуаро.
  — Я немного понимаю по-французски, — сказала Миранда. — Это значит «это зависит», правильно?
  — Абсолютно. Ты, кажется, отлично образована.
  — Все говорят, что мисс Эмлин — прекрасная учительница. Она наша директриса. Мисс Эмлин очень строгая, даже немного суровая, но она всегда рассказывает нам интересные вещи.
  — Тогда она в самом деле превосходная учительница, — согласился Пуаро. — Ты вроде бы хорошо здесь ориентируешься — знаешь все тропинки. Ты часто тут гуляешь?
  — Да, это одно из моих любимых мест. Когда я хожу сюда, никто не знает, где я. Мне нравится сидеть на ветке и наблюдать за тем, что здесь происходит.
  — И что же здесь происходит?
  — В парке много птиц и белок. Птицы вечно ссорятся, правда? Хотя в стихотворении говорится: «И птицы дружно в гнездышках живут», но это совсем не так, верно?
  — А за людьми ты тоже наблюдаешь?
  — Иногда. Но сюда приходит мало людей.
  — Интересно, почему?
  — Думаю, они боятся.
  — Почему боятся?
  — Потому что когда-то здесь кого-то убили. Еще до того, как устроили сад. Раньше тут была каменоломня, и тело нашли в куче гравия или песка. Как вы думаете — верна старая поговорка насчет людей, которые рождаются, чтобы быть повешенными или утопленными?
  — В наши дни людей в этой стране больше не вешают.
  — Зато вешают в других странах. Прямо на улицах — я читала в газетах.
  — По-твоему, это хорошо или плохо?
  Слова Миранды, строго говоря, не являлись ответом на его вопрос, но Пуаро почувствовал, что девочка намеревалась ему ответить, хотя ей это не вполне удалось.
  — Джойс утопили, — сказала она. — Мама не хотела мне говорить, но это глупо. Ведь мне уже двенадцать лет.
  — Джойс была твоей подругой?
  — Да, очень близкой подругой. Она часто рассказывала мне много интересного о слонах и раджах. Джойс однажды побывала в Индии. Я бы тоже хотела туда съездить. Мы с Джойс рассказывали друг другу все наши секреты. Я даже маме столько не рассказываю. Мама была в Греции, но меня с собой не взяла. Там она познакомилась с тетей Ариадной.
  — А кто рассказал тебе про Джойс?
  — Миссис Перринг — наша кухарка. Она разговаривала с миссис Майнден, которая приходит убирать. Кто-то сунул голову Джойс в ведро с водой.
  — И они говорили, кто это мог быть?
  — Нет. По-моему, они не знали, но ведь они обе довольно глупые.
  — А ты знаешь, Миранда?
  — Меня там не было. У меня болело горло и поднялась температура, поэтому мама не взяла меня на вечеринку. Но думаю, я бы знала, потому что Джойс утопили. Помните, я спросила вас, верно ли, что люди рождаются, чтобы быть утопленными? Здесь мы пройдем через изгородь. Берегите вашу одежду.
  Пуаро последовал за девочкой. Проход через изгородь больше подходил для его юной проводницы, обладавшей хрупкостью эльфа, — для нее он выглядел как шоссе. Но Миранда была внимательна к Пуаро, предупреждая его о колючем кустарнике и придерживая перед ним наиболее зловредные компоненты изгороди. Они оказались в том месте, где сад примыкал к куче компоста, и свернули за угол огуречной парниковой рамы, возле которой стояло два мусорных ящика. Оттуда через аккуратный садик, где росли в основном розы, было легко пройти к маленькому бунгало. Миранда вошла сквозь открытое французское окно и заявила с гордостью коллекционера, только что заполучившего образец редкого жука:
  — Я его привела!
  — Ты не должна была вести его через изгородь, Миранда. Вам следовало пройти по дорожке к боковой калитке.
  — Но здесь короче и быстрее, — возразила Миранда.
  — И, подозреваю, куда болезненнее.
  — Я забыла, — вмешалась миссис Оливер, — представила ли я вас уже моей подруге, миссис Батлер?
  — Разумеется. На почте.
  Упомянутое представление заняло несколько минут, пока они стояли в очереди к прилавку. Теперь Пуаро мог лучше рассмотреть приятельницу миссис Оливер. Ранее он видел только худощавую женщину в платке и макинтоше. Джудит Батлер было лет тридцать пять, и если ее дочь походила на дриаду или лесную нимфу, то Джудит скорее могла претендовать на роль рейнской девы — в ней было нечто от водяного духа. Ее длинные светлые волосы свисали на плечи, она обладала хрупким сложением, продолговатым лицом, впалыми щеками и большими глазами цвета морской волны с длинными ресницами.
  — Очень рада, что могу как следует поблагодарить вас, мсье Пуаро, — сказала миссис Батлер. — С вашей стороны было необычайно любезно откликнуться на просьбу Ариадны и приехать сюда.
  — Когда моя приятельница миссис Оливер просит меня о чем-то, мне всегда приходится соглашаться, — ответил Пуаро.
  — Что за чушь! — фыркнула миссис Оливер.
  — Она была твердо уверена, что вы сможете разобраться в этой ужасной истории. Миранда, дорогая, не пойти ли тебе в кухню? На плите стоят ячменные лепешки.
  Миранда удалилась с понимающей улыбкой, словно говоря: «Она просто хочет отослать меня из комнаты».
  — Я пыталась скрыть от нее этот кошмар, — вздохнула ее мать, — но, полагаю, это с самого начала было безнадежной затеей.
  — В самом деле, — согласился Пуаро. — Ничто не распространяется с такой быстротой, как новости о неприятных происшествиях. Вообще, невозможно долго прожить, не зная, что творится вокруг. К тому же дети особенно чувствительны к подобным вещам.
  — Не знаю, Бернс или сэр Вальтер Скотт сказал, что «ребенок все всегда заметит», — промолвила миссис Оливер, — но он, безусловно, знал, что говорит.
  — Во всяком случае, Джойс Рейнолдс заметила такую вещь, как убийство, — сказала миссис Батлер. — Хотя в это и нелегко поверить.
  — В то, что Джойс заметила убийство?
  — В то, что она его видела и до сих пор об этом молчала. Это не похоже на Джойс.
  — Первое, что все здесь мне говорят, — мягко произнес Пуаро, — это что Джойс Рейнолдс была лгуньей.
  — Возможно, — сказала Джудит Батлер, — девочка выдумала эту историю, но она неожиданно обернулась правдой?
  — Это, безусловно, наш отправной пункт, — отозвался Пуаро. — Ведь Джойс Рейнолдс, вне всякого сомнения, была убита.
  — Быть может, вы уже все об этом знаете, — предположила миссис Оливер.
  — Мадам, не требуйте от меня невозможного. Вы вечно спешите.
  — В наши дни ничего не добьешься, если не поспешишь.
  В этот момент вернулась Миранда с тарелкой, полной лепешек.
  — Можно я поставлю их здесь? — спросила она. — Вы уже закончили разговор? Или хотите снова отправить меня в кухню?
  В ее мягком голосе явно слышалась злость. Миссис Батлер поставила серебряный чайник в георгианском стиле на каминную решетку, включила электрический чайник, налила из него кипяток в серебряный чайник для заварки и разлила чай. Миранда с серьезной элегантностью подала лепешки и сандвичи с огурцами.
  — Ариадна и я познакомились в Греции, — сказала Джудит.
  — Я свалилась в море, когда мы возвращались с одного из островов, — добавила миссис Оливер. — Море было неспокойным, матросы скомандовали: «Прыгайте!» — но мне показалось, что лодка далеко, я заколебалась и прыгнула, когда ее действительно отнесло волной. — Она сделала паузу, чтобы перевести дыхание. — Джудит помогла меня вытащить, и с тех пор мы подружились, верно?
  — Верно, — согласилась миссис Батлер. — Кроме того, мне понравилось твое имя. Оно казалось таким подходящим.
  — Да, Ариадна — греческое имя, — кивнула миссис Оливер. — Это не псевдоним — меня действительно так зовут. Но со мной никогда не случалось того, что с Ариадной из греческого мифа. Мой возлюбленный не бросал меня на острове.
  Пуаро поднес руку к усам, скрывая улыбку, от которой не смог удержаться, представив себе миссис Оливер в роли покинутой греческой девушки.
  — Люди не всегда могут соответствовать своим именам, — заметила миссис Батлер.
  — Конечно. Я ведь не могу вообразить тебя отрубающей голову своему любовнику. Ведь именно это проделала Юдифь с Олоферном?
  — Это был ее патриотический долг, — отозвалась миссис Батлер, — за что, насколько я помню, она была вознаграждена.
  — Я не очень сильна в истории с Юдифью и Олоферном. Это ведь апокриф, не так ли?1689 Все же, если подумать, люди иногда дают своим детям очень странные имена. Кто вбивал гвозди в чью-то голову — Иаиль или Сисара?1690 Никак не могу запомнить, кто из них мужчина, а кто женщина. Кажется, Иаиль — женщина. Не припоминаю, чтобы кто-нибудь назвал так свою дочь.
  — «Она положила перед ним масло на роскошном блюде», — неожиданно процитировала Миранда, убирая поднос.
  — Не смотри на меня, — сказала подруге Джудит Батлер. — С апокрифами Миранду познакомила не я, а школа.
  — Довольно необычно для современной школы, — заметила миссис Оливер. — Теперь там делают упор на этическое начало.
  — Только не мисс Эмлин, — возразила Миранда. — Она говорит, что в церкви во время проповедей мы можем услышать лишь современную версию Библии, которая лишена литературных достоинств. Нам следует знать по крайней мере прекрасную прозу и белые стихи английского перевода 1611 года. Мне очень понравилась история Иаили и Сисары. Не то чтобы я хотела вбивать кол человеку в голову, когда он спит, — задумчиво добавила она.
  — Надеюсь, — вставила ее мать.
  — А как бы ты избавлялась от своих врагов, Миранда? — осведомился Пуаро.
  — Я бы старалась не причинять им боль, — задумчиво ответила девочка. — Давала бы им какое-нибудь лекарство, которое вызывает легкую смерть. Они бы просто засыпали, видели прекрасные сны и больше не просыпались. — Она поставила на поднос чайные чашки, хлеб и масленку. — Я вымою посуду, мама, если ты хочешь показать мсье Пуаро сад. Позади еще остались несколько роз «Королева Елизавета».
  Миранда вышла из комнаты, осторожно неся поднос.
  — У тебя необычный ребенок, Джудит, — заметила миссис Оливер.
  — У вас очень красивая дочь, мадам, — добавил Пуаро.
  — Да, пожалуй, теперь она стала красивой. Трудно представить, как будут выглядеть дети, когда подрастут. Иногда они выглядят как откормленные поросята. Но Миранда действительно похожа на дриаду.
  — Неудивительно, что она любит «Погруженный сад», который примыкает к вашему дому.
  — Иногда мне хочется, чтобы она его не так любила. Поневоле нервничаешь, когда ребенок бродит в таком изолированном месте, пусть даже люди и деревня совсем рядом. В наше время всего боишься. Вот почему вам обязательно нужно разобраться в том, что случилось с Джойс, мсье Пуаро. Пока мы не узнаем, кто это сделал, у нас не будет ни минуты покоя — мы постоянно будем волноваться из-за детей. Отведи мсье Пуаро в сад, Ариадна. Я присоединюсь к вам через пару минут.
  Захватив две оставшиеся чашки и блюдце, миссис Батлер удалилась в кухню. Пуаро и миссис Оливер вышли через французское окно. Маленький садик походил на большинство осенних садов. На клумбах оставались флоксы, астры и несколько роз, горделиво устремлявших ввысь розовые головки. Миссис Оливер быстро подошла к каменной скамье, опустилась на нее и указала Пуаро на место рядом с собой.
  — Если Миранда похожа на дриаду, — спросила она, — то что вы скажете о Джудит?
  — Скажу, что ее следовало бы назвать Ундиной, — ответил Пуаро.
  — Да, русалка. В самом деле кажется, будто она только что вышла из Рейна, моря или лесного озера, а ее волосы выглядят так, словно побывали в воде. И при этом ее не назовешь неопрятной.
  — Она очень красивая женщина, — заметил Пуаро.
  — Что вы о ней думаете?
  — У меня еще не было времени подумать как следует. Мне только кажется, что она красивая и привлекательная и ее что-то сильно беспокоит.
  — Это неудивительно.
  — Я бы хотел знать, мадам, что вы думаете о ней.
  — Ну, мы с ней крепко подружились. Так иногда бывает во время круиза. Некоторые общаются друг с другом, но больше не испытывают желания видеться, а вот у нас с Джудит получилось наоборот.
  — До круиза вы не были знакомы?
  — Нет.
  — И что вам известно о ней?
  — Самое обычное. Она вдова. Ее муж умер несколько лет назад — он был авиапилотом и погиб в автомобильной катастрофе. Оставил ее почти без гроша в кармане. Думаю, Джудит очень переживала. Она не любит говорить о нем.
  — Миранда — ее единственный ребенок?
  — Да. Джудит иногда работает секретарем где-то поблизости, но постоянной работы у нее нет.
  — Она знает людей, которые жили в «Куорри-Хаус»?
  — Вы имеете в виду полковника и миссис Уэстон?
  — Я имею в виду прежнюю владелицу, — кажется, ее звали миссис Ллуэллин-Смайт?
  — Да, по-моему, я слышала это имя. Но она умерла два или три года назад, так что о ней здесь редко упоминают. Неужели вам не достаточно живых? — не без раздражения осведомилась миссис Оливер.
  — Разумеется, нет, — ответил Пуаро. — Я должен знать и о тех, кто умер или исчез со сцены.
  — А кто исчез?
  — Девушка au pair.
  — Ну, — заметила миссис Оливер, — они ведь всегда исчезают, не так ли? Приезжают, получают плату за проезд и отправляются прямиком в больницу, потому что ждут ребенка, а когда он появляется, называют его Августом, Хансом, Борисом или как-то вроде этого. Иногда они прибывают сюда, чтобы выйти замуж, или вслед за молодым человеком, в которого влюблены. Вы не поверите, что рассказывают мне друзья об этих девушках! Они либо дар божий для работающих матерей, которые не хотят с ними расставаться, либо крадут ваши чулки, или, еще похлеще, их убивают… Ой! — Она внезапно умолкла.
  — Успокойтесь, мадам, — сказал Пуаро. — Вроде бы нет оснований полагать, что эта девушка au pair убита, — совсем наоборот.
  — Что значит «наоборот»? Это не имеет смысла!
  — Возможно. Тем не менее… — Он вынул записную книжку и что-то туда внес.
  — Что вы там записываете?
  — Кое-какие вещи, которые произошли в прошлом.
  — Вам, кажется, не дает покоя прошлое.
  — Прошлое — мать настоящего, — нравоучительно произнес Пуаро. Он протянул ей книжечку. — Хотите посмотреть, что я записал?
  — Конечно хочу. Но боюсь, для меня это китайская грамота. Мне редко кажется важным то же, что и вам. — Она раскрыла маленькую черную книжку. — «Смерти: миссис Ллуэллин-Смайт (богатая женщина); Дженет Уайт (школьная учительница); клерк адвокатской фирмы — заколот ножом, ранее привлекался за подделку. Девушка-опера исчезла». Что еще за девушка-опера?
  — Сестра Спенса произносит таким образом «девушка au pair».
  — Почему она исчезла?
  — Возможно, потому, что ей грозили неприятности с законом.
  На следующей странице стояло слово «подделка» с двумя вопросительными знаками.
  — Подделка? — спросила миссис Оливер. — Почему подделка?
  — Это меня и интересует. Почему?
  — Но что именно подделали?
  — Завещание, вернее, кодицил в пользу девушки au pair.
  — Дурное влияние с ее стороны? — предположила миссис Оливер.
  — Подделка — нечто более серьезное, чем дурное влияние, — ответил Пуаро.
  — Не понимаю, как это может быть связано с убийством бедной Джойс.
  — Я тоже, — кивнул Пуаро. — Тем не менее это интересно.
  — Что там дальше? Не могу разобрать.
  — Слоны.
  — Какое отношение имеют к этому слоны?
  — Может быть, очень большое, поверьте. — Он поднялся. — Я должен идти. Пожалуйста, извинитесь перед миссис Батлер за то, что я ушел не простившись. Мне доставило огромное удовольствие познакомиться с ней и ее очаровательной и необычной дочерью. Скажите ей, чтобы следила за девочкой.
  — «Запретила строго мать мне с детьми в лесу играть», — продекламировала миссис Оливер. — Ну, пока. Если вам нравится быть таинственным, то ничего не поделаешь. Вы даже не говорите, что будете делать дальше.
  — На завтрашнее утро у меня назначена встреча с господами Фуллертоном, Харрисоном и Ледбеттером в Медчестере.
  — Зачем?
  — Чтобы побеседовать о подделке и других вещах.
  — А после этого?
  — Хочу поговорить с другими людьми, которые присутствовали…
  — На вечеринке?
  — Нет, на подготовке к вечеринке.
  Глава 12
  Офис Фуллертона, Харрисона и Ледбеттера был типичным для старомодной респектабельной фирмы. Но веяние времени ощущалось и здесь. Ни Харрисонов, ни Ледбеттеров больше не было — вместо них наличествовали мистер Эткинсон, молодой мистер Коул и все еще остававшийся мистер Джереми Фуллертон, старший партнер.
  Мистер Фуллертон, тощий пожилой человек, обладал бесстрастным лицом, сухим голосом законника и острыми, проницательными глазами. Перед ним лежал лист бумаги с несколькими словами, которые он только что прочитал и сейчас читал снова, вникая в их смысл. После этого он устремил взгляд на человека, которого представляла ему записка.
  — Мсье Эркюль Пуаро? — Мистер Фуллертон внимательно изучал посетителя. Пожилой мужчина, иностранец, весьма щеголевато одет, на ногах лакированные кожаные туфли, которые явно ему жмут — об этом свидетельствуют морщинки боли в уголках глаз. И этого иностранного щеголя ему рекомендует не кто иной, как инспектор Генри Рэглен из отдела уголовного розыска, а также отставной суперинтендент Спенс, ранее служивший в Скотленд-Ярде.
  Фуллертон знал Спенса. В свое время этот человек отлично поработал и был высоко ценим начальством. В голове адвоката забрезжили смутные воспоминания. Дело, оказавшееся куда более громким, чем выглядело поначалу… Ну конечно! Его племянник Роберт участвовал в нем в качестве помощника адвоката. Обвиняемый даже не пытался защитить себя, хотя в то время за убийство грозило повешение, а не пожизненное или пятнадцатилетнее пребывание в тюрьме. Мистер Фуллертон сожалел об отмене смертной казни. Теперь молодые громилы считают, что немногим рискуют, уничтожая свидетелей своих преступлений.
  То дело расследовал Спенс — спокойный, упорный человек, настаивавший, что они осудили не того, кого надо. Так в итоге и оказалось, причем это удалось раскрыть любителю-иностранцу, отставному детективу из бельгийской полиции.1691 Он уже тогда был в солидном возрасте, а теперь, возможно, и вовсе впал в маразм, однако лучше быть с ним поосторожнее. Хотя мистер Фуллертон не видел, какую полезную информацию он мог бы сообщить по делу о детоубийстве.
  Конечно, у мистера Фуллертона были предположения относительно личности преступника, но ему не хотелось ими делиться, так как на эту роль имелось по меньшей мере три претендента. Любой из трех молодых негодяев мог это совершить. Хотя дело наверняка закончится вердиктом о заторможенном умственном развитии на основании доклада психиатра. Правда, утопление девочки во время вечеринки существенно отличается от бесчисленных случаев с не вернувшимися домой школьниками, которые, несмотря на предупреждения, соглашались, чтобы их подвезли в автомобиле, и которых потом находили мертвыми в ближайшей роще или каменоломне. Каменоломня… Когда же это произошло? Много лет назад…
  Эти размышления заняли около четырех минут, после чего мистер Фуллертон астматически кашлянул и заговорил снова:
  — Чем могу служить? Полагаю, это связано с делом той девочки, Джойс Рейнолдс. Скверная история. Не вижу, чем я могу вам помочь. Я очень мало об этом знаю.
  — Но вы, насколько я понял, юрисконсульт семьи Дрейк?
  — Да-да. Бедняга Хьюго Дрейк — такой славный парень. Я знал их много лет — с тех пор, как они приобрели «Эппл-Триз» и переехали туда. Полиомиелит — страшная штука. Хьюго подхватил его, когда они проводили отпуск за границей. Разумеется, психически он оставался абсолютно здоровым. Печально, когда человек, который всю жизнь был отличным спортсменом, становится калекой до конца дней.
  — Кажется, вы также вели дела миссис Ллуэллин-Смайт?
  — Да, тетушки Хьюго. Замечательная была женщина. Приехала сюда жить, когда у нее начались нелады со здоровьем, чтобы быть поближе к племяннику и его жене. Она купила эту развалину, «Куорри-Хаус», заплатив за нее куда выше реальной стоимости, но деньги для нее препятствием не являлись — у нее их было более чем достаточно. Миссис Ллуэллин-Смайт могла бы подыскать дом попривлекательнее, но ее очаровала каменоломня. Она раздобыла садовника-декоратора — одного из этих смазливых длинноволосых парней, который, однако, знал свое дело. Его работы фигурировали в журнале «Дома и сады» и оценивались очень высоко. Да, миссис Ллуэллин-Смайт умела подбирать нужных людей. Речь шла не просто о красивом молодом человеке в качестве протеже, чем часто занимаются глупые старухи. У этого парня имелись мозги, и в своей профессии он был одним из лучших. Но я немного отвлекся. Миссис Ллуэллин-Смайт умерла почти два года назад.
  — Причем абсолютно внезапно.
  Фуллертон бросил на Пуаро резкий взгляд:
  — Ну, я бы так не сказал. У нее было больное сердце, и врачи советовали ей не переутомляться, но она не была ипохондриком и не принадлежала к женщинам, которым можно диктовать, что им делать. — Он снова кашлянул и добавил: — Мы, кажется, отвлеклись от темы, которую вы хотели обсудить со мной.
  — Не вполне, — сказал Пуаро, — хотя я бы хотел задать вам несколько вопросов совсем о другом. Мне нужна информация об одном из ваших служащих по имени Лесли Ферриер.
  Мистер Фуллертон казался удивленным.
  — Лесли Ферриер? Дайте подумать. Право, я почти забыл это имя. Да, да, конечно. Его зарезали, не так ли?
  — Совершенно верно.
  — Ну, я едва ли могу многое сообщить о нем. Это произошло уже давно. Его убили ночью возле «Зеленого лебедя». Никто не был арестован. Думаю, у полиции имелись подозрения, но им не хватало улик.
  — Мотив был сугубо эмоциональный? — спросил Пуаро.
  — Я бы сказал, да. Ревность. У него была связь с женой владельца пивной «Зеленый лебедь» в Вудли-Каммон — обычной забегаловки. Потом он вроде бы начал волочиться за другой молодой женщиной, а может, и не за одной. Ферриер был порядочным бабником — из-за этого у него уже случались неприятности.
  — Он удовлетворял вас как служащий?
  — У меня не было особых оснований для недовольства. Ферриер хорошо обходился с клиентами, работал достаточно усердно, но ему следовало бы проявлять больше внимания к своей репутации и не путаться с женщинами, стоящими, выражаясь старомодно, ниже его по положению. В результате в «Зеленом лебеде» произошла ссора, и Лесли Ферриера зарезали по дороге домой.
  — Как вы думаете, это дело рук хозяйки пивной или какой-то из его других женщин?
  — Право, не могу сказать с уверенностью. По-моему, полиция считала мотивом ревность, но… — Он пожал плечами.
  — Но вы в этом не убеждены?
  — Такое вполне возможно, — промолвил мистер Фуллертон. — «Не встретишь фурии страшней ревнивой бабы». Это часто цитируют в суде, и иногда не без оснований.
  — Но мне кажется, вы не вполне уверены, что это относится к данному случаю.
  — Ну, скажем, я бы предпочел большее количество улик. Как, впрочем, и полиция. Те, которые имелись в наличии, прокурор счел недостаточными.
  — Значит, мотив мог быть совсем иным?
  — О да. Можно было выдвинуть на обсуждение несколько теорий. Молодой Ферриер не обладал твердыми нравственными устоями. Он был недурно воспитан, его мать — вдова — очень приятная женщина. А вот отец был личностью куда менее удовлетворительной. Он несколько раз попадал в серьезные переделки, так что жене с ним крупно не повезло. Наш молодой человек некоторым образом пошел в отца. Один или два раза он связывался с весьма сомнительной компанией. Я предупреждал его, что эта публика занимается противозаконными сделками. Откровенно говоря, я не стал бы держать у себя Ферриера, если бы не его мать. Конечно, он был молодым и способным парнем, и я надеялся, что мои предупреждения подействуют. Но за последние десять лет преступность среди молодежи резко возросла.
  — Думаете, с ним мог разделаться кто-то из его сомнительных друзей?
  — Это вполне возможно. Связываясь с подобными людьми, вы всегда подвергаете себя опасности. Малейшее подозрение, что вы собираетесь на них донести, — и нож между лопатками вам обеспечен.
  — Никто не видел, как это произошло?
  — Никто. Это вполне естественно. Тот, кто проделывает такую работу, должен принимать все меры предосторожности — алиби в нужное время и в нужном месте и так далее.
  — Все же кто-то случайно мог это видеть. Например, ребенок.
  — Ночью? В окрестностях «Зеленого лебедя»? Это едва ли вероятное предположение, мсье Пуаро.
  — Девочка, — настаивал Пуаро, — которая могла это запомнить. Допустим, она возвращалась домой от подруги, живущей неподалеку, и что-то заметила из-за изгороди.
  — Право, мсье Пуаро, у вас слишком живое воображение. То, что вы говорите, представляется мне абсолютно невозможным.
  — А мне нет, — возразил Пуаро. — Дети многое замечают и часто оказываются в самых неожиданных местах.
  — Но, приходя домой, они рассказывают о том, что видели.
  — Не обязательно. Они могут не быть уверенными, что именно они видели. Особенно если это их напугало. Дети не всегда рассказывают дома о несчастных случаях на улице или инцидентах, связанных с насилием, свидетелями которых им довелось быть. Они умеют хранить секреты. Иногда им нравится ощущение, что они владеют тайной.
  — Но матерям-то они все рассказывают, — запротестовал мистер Фуллертон.
  — Я в этом не уверен, — покачал головой Пуаро. — Знаю по опыту, что дети утаивают от матерей очень многие вещи.
  — Могу я узнать, почему вас так интересует дело Лесли Ферриера? Насильственная смерть молодого человека, увы, не редкость в наши дни.
  — Я ничего о нем не знаю, но хочу знать, потому что его насильственная смерть произошла не так уж давно. Это может быть важным для меня.
  — Не могу понять, мсье Пуаро, — резко произнес мистер Фуллертон, — что привело вас ко мне и что именно вас интересует. Не можете же вы подозревать связь между гибелью Джойс Рейнолдс и убийством молодого человека, косвенно замешанного в преступной деятельности, происшедшим годы тому назад.
  — Когда стремишься добраться до истины, подозревать можно все, — отозвался Пуаро.
  — Простите, но во всех делах, касающихся преступлений, необходимы прежде всего доказательства.
  — Возможно, вы слышали, что Джойс заявила в присутствии ряда свидетелей, будто собственными глазами видела убийство.
  — В таком месте, как это, — ответил мистер Фуллертон, — слышишь любые сплетни. Если в их основе и имеются подлинные факты, то они доходят до вас настолько преувеличенными, что едва ли заслуживают доверия.
  — Безусловно, — кивнул Пуаро. — Насколько мне известно, Джойс было всего тринадцать лет. В девятилетнем возрасте она могла видеть, скажем, как автомобиль сбил человека, как ночью ударили кого-то ножом или как задушили учительницу. Это произвело на нее сильное впечатление, но она никому ничего не рассказывала, не будучи уверенной, что видела на самом деле. Она могла даже забыть об этом, пока что-то ей не напомнило. Вы согласны, что такое возможно?
  — Да, но мне это кажется притянутым за уши.
  — По-моему, у вас здесь также произошло исчезновение девушки-иностранки. Ее звали Ольга или Соня… не помню фамилии.
  — Ольга Семенова. Да, действительно.
  — Боюсь, она не слишком заслуживала доверия?
  — Вы правы.
  — Девушка была компаньонкой или сиделкой миссис Ллуэллин-Смайт — тети миссис Дрейк, о которой мы только что говорили, верно?
  — Да. До Ольги у нее работали еще две иностранные девушки. С одной из них она поссорилась почти сразу же, а другая была симпатичной, но непроходимо глупой. Миссис Ллуэллин-Смайт не принадлежала к людям, которые легко мирятся с глупостью. Ольга вроде бы ее вполне удовлетворяла. Если я правильно помню, девушка не отличалась привлекательностью. Она была низкорослой, коренастой, держалась неприветливо, поэтому соседи ее не жаловали.
  — В отличие от миссис Ллуэллин-Смайт?
  — Она очень привязалась к Ольге — с ее стороны это было весьма неблагоразумно. Несомненно, — продолжал мистер Фуллертон, — я не сообщаю вам ничего такого, о чем вы уже не слышали. Как я говорил, сплетни здесь распространяются с быстротой молнии.
  — Насколько я понимаю, миссис Ллуэллин-Смайт оставила этой девушке крупную сумму денег?
  — Произошла поразительная вещь, — сказал адвокат. — Миссис Ллуэллин-Смайт долгие годы практически не изменяла свое завещание, не считая добавления определенных сумм на благотворительные нужды. Очевидно, вам это уже известно, если вы интересовались этим вопросом. Основная часть капитала всегда отходила ее племяннику Хьюго Дрейку и его жене, являющейся также его кузиной и, следовательно, в какой-то степени племянницей миссис Ллуэллин-Смайт. Если бы кто-нибудь из них умер раньше тети, деньги переходили оставшемуся в живых. Солидные суммы завещались благотворительным организациям и старым слугам. Но последние изменения были осуществлены примерно за три недели до кончины миссис Ллуэллин-Смайт, причем без участия нашей фирмы, как было до того. Они представляли собой кодицил, написанный ею собственноручно. Число благотворительных организаций уменьшилось до одной или двух, слуги вовсе не получали ничего, а все состояние завещалось Ольге Семеновой в благодарность за ее верную службу и привязанность. Это казалось абсолютно непохожим на миссис Ллуэллин-Смайт.
  — А потом? — спросил Пуаро.
  — Возможно, об этом вы тоже слышали. Из показаний экспертов по почерку стало ясно, что кодицил поддельный. Он лишь слегка напоминал почерк завещательницы. Миссис Ллуэллин-Смайт не любила пишущую машинку и часто диктовала Ольге Семеновой свои личные письма, прося по возможности копировать ее почерк, а иногда даже ставить за нее подпись. У Ольги было достаточно времени для практики. Очевидно, когда миссис Ллуэллин-Смайт скончалась, девушка решила, что достаточно напрактиковалась для подделки кодицила. Но с экспертами такие вещи не срабатывают.
  — И был начат процесс с целью опротестовать завещание?
  — Да, но с обычными юридическими проволочками, в течение которых молодая леди потеряла присутствие духа и, как вы упомянули ранее, исчезла.
  Глава 13
  Когда Эркюль Пуаро откланялся и удалился, Джереми Фуллертон снова сел за стол и стал негромко барабанить по нему кончиками пальцев. Взгляд его был отсутствующим, — казалось, мысли адвоката блуждают где-то далеко.
  Он взял лежащий перед ним документ и посмотрел на него, но никак не мог сосредоточиться. Зазвонил внутренний телефон, и Фуллертон поднял трубку:
  — Да, мисс Майлс?
  — Здесь мистер Холден, сэр.
  — Ему следовало прийти на сорок пять минут раньше. Он объяснил причину опоздания?… Да-да, понимаю. Тот же предлог, что и в прошлый раз. Скажите ему, что я был занят с другим клиентом и теперь у меня не осталось времени. Назначьте ему время на следующей неделе, ладно? Так больше не может продолжаться.
  — Да, мистер Фуллертон.
  Адвокат положил трубку и снова устремил задумчивый взгляд на документ, который все еще не мог прочитать. Его ум был поглощен событиями прошлого. С тех пор миновало уже почти два года, но сегодня утром странный человечек в лакированных туфлях и с большими усами напомнил ему об этом своими вопросами.
  Фуллертон воскрешал в памяти разговор, происшедший около двух лет назад…
  Он снова видел сидящую напротив него невысокую коренастую фигуру девушки со смуглой кожей, темно-красными губами, тяжелыми скулами и голубыми глазами, поблескивающими из-под нависающих бровей. Страстное, полное жизненной энергии лицо принадлежало женщине, которая знала, что такое страдание, но так и не научилась с ним мириться. Такая женщина будет протестовать и бороться до самого конца. Интересно, где она теперь? Помог ли ей кто-нибудь устроить свою жизнь?
  Очевидно, она снова вернулась в какое-то охваченное беспорядками место в Центральной Европе, откуда была родом, так как иной образ действий грозил ей потерей свободы.
  Джереми Фуллертон твердо верил в закон. Он презирал многих теперешних судей, выносящих чрезмерно мягкие приговоры. Студенты, ворующие книги, молодые замужние женщины, обчищающие супермаркеты, девушки, крадущие деньги у своих боссов, мальчишки, взламывающие телефоны-автоматы, — никто из них не нуждался по-настоящему, никто не испытывал отчаяния. Все они были просто избалованы и не сомневались, что могут взять то, что не в состоянии купить. Однако, несмотря на убежденность в необходимости справедливых наказаний, мистер Фуллертон был не чужд состраданию. Он мог испытывать к людям жалость и жалел Ольгу Семенову, хотя на него абсолютно не действовали аргументы, выдвигаемые ею в свою защиту.
  — Я пришла к вам за помощью. В прошлом году вы были так добры ко мне, помогли с документами, нужными, чтобы задержаться в Англии еще на год. Мне сказали: «Если не хотите, можете не отвечать на вопросы. Вас может представлять адвокат». Поэтому я пришла к вам.
  — Пример, приведенный вами, не подходит к теперешним обстоятельствам. — Мистер Фуллертон произнес это холодно и сухо, скрывая чувство жалости. — В данном случае я не могу оказывать вам юридическую помощь. Я уже представляю семью Дрейк. Как вам известно, я был адвокатом миссис Ллуэллин-Смайт.
  — Но она умерла, и ей больше не нужен адвокат.
  — Она любила вас, — сказал мистер Фуллертон.
  — Да, любила! Поэтому она и хотела оставить мне свои деньги!
  — Все деньги?
  — Почему бы и нет? Она не любила своих родственников.
  — Вы не правы. Она очень любила племянника и племянницу.
  — Может быть, миссис Ллуэллин-Смайт любила мистера Дрейка, но только не миссис Дрейк. Она ее утомляла — во все вмешивалась, не позволяла делать то, что ей хотелось, есть пищу, которая ей нравилась.
  — Миссис Дрейк очень добросовестная женщина — она пыталась убедить свою тетю выполнять предписания врача относительно диеты и недопустимости переутомления.
  — Люди не всегда хотят делать то, что говорит врач. Они не хотят, чтобы родственники не давали им покоя. Миссис Ллуэллин-Смайт была богата — она могла делать то, что хотела! И со своими деньгами могла поступать по-своему! У мистера и миссис Дрейк и так достаточно денег, прекрасный дом, полно красивой одежды и две машины. Почему они должны иметь еще больше?
  — Они единственные родственники миссис Ллуэллин-Смайт.
  — Она хотела передать мне свои деньги! Она жалела меня — знала, через что я прошла, как моего отца забрала полиция и мы с мамой больше никогда его не видели, как потом умерла мама и вся моя семья! Вы не знаете, что такое жить в полицейском государстве! Вы сами на стороне полиции, а не на моей!
  — Да, — подтвердил мистер Фуллертон, — я не на вашей стороне. Мне очень жаль вас, но в теперешних неприятностях вы виноваты сами.
  — Неправда! Я ничего плохого не сделала! Я была добра к ней, давала есть то, что ей не разрешали, — конфеты и сливочное масло; растительное она терпеть не могла.
  — Дело не в масле, — сказал мистер Фуллертон.
  — Я ухаживала за ней, и она хотела меня отблагодарить. Когда миссис Ллуэллин-Смайт умерла, я узнала, что она оставила подписанную бумагу, где завещала мне все свои деньги, а потом явились Дрейки и заявили, что я не должна их получить. Они говорили, что я дурно влияла на их тетю и даже что я сама написала это завещание. Это чепуха. Его написала миссис Ллуэллин-Смайт. Она отослала меня из комнаты и позвала уборщицу и садовника Джима — сказала, что бумагу должны подписать они, а не я, потому что я получаю все деньги. Ну и почему я не должна их брать? Почему мне не может повезти раз в жизни? Это казалось чудом! Я строила такие планы, узнав об этом.
  — Не сомневаюсь.
  — Почему я не могла радоваться? Я хочу быть богатой и счастливой, иметь все, что мне нравится. Она сама написала завещание — никто не может сказать, что это сделала я!
  — Тем не менее об этом говорят многие. А теперь перестаньте протестовать и слушайте. Миссис Ллуэллин-Смайт, диктуя вам письма, часто просила вас копировать ее почерк, не так ли? У нее была старомодная идея, что посылать друзьям и знакомым письма, отпечатанные на машинке, — дурной тон. Это пережиток Викторианской эпохи. В наши дни никого не интересует, получает он отпечатанные письма или написанные от руки. Но для миссис Ллуэллин-Смайт это выглядело невежливым. Вы понимаете меня?
  — Да, понимаю. Она действительно просила меня об этом. «Ольга, — говорила она, — перепиши от руки эти три письма, которые ты застенографировала под мою диктовку, и постарайся, чтобы почерк был похож на мой». Миссис Ллуэллин-Смайт учила меня подражать ее почерку, показывала, как пишет каждую букву. «Теперь, когда ты научилась писать как я, — говорила она, — можешь ставить за меня подпись. Из-за ревматизма мне все труднее писать самой, но я не хочу, чтобы люди считали меня инвалидом, и не люблю, когда мои письма отпечатывают на машинке».
  — Вы могли писать их вашим обычным почерком, — заметил мистер Фуллертон, — а в конце добавлять примечание: «Написано секретарем» — или ставить любые инициалы.
  — Миссис Ллуэллин-Смайт этого не хотела. Ей нравилось, чтобы все думали, будто она пишет письма сама.
  «Это достаточно похоже на правду», — подумал мистер Фуллертон. Миссис Ллуэллин-Смайт всегда возмущало то, что она больше не может далеко ходить, быстро подниматься на холм, производить привычные действия руками, особенно правой рукой. Ей хотелось заявить окружающим: «Со мной все в полном порядке — я в состоянии делать все, что хочу». Это была одна из причин, по которым кодицил к последнему завещанию, составленному и подписанному Луизой Ллуэллин-Смайт, вначале был принят без всяких подозрений. Подозрения возникли в офисе самого мистера Фуллертона, потому что он и его младший партнер очень хорошо знали почерк миссис Ллуэллин-Смайт.
  — Просто не могу поверить, что Луиза Ллуэллин-Смайт написала этот кодицил, — сказал молодой Коул. — Я знаю, что у нее в последнее время разыгрался артрит, но взгляните на образцы ее почерка, которые я выбрал среди ее бумаг, чтобы показать вам. Тут что-то не так.
  Мистер Фуллертон согласился, что с кодицилом что-то не так, и обратился за помощью к экспертам. Ответы независимых друг от друга специалистов были одинаковыми: почерк кодицила определенно не принадлежит Луизе Ллуэллин-Смайт. Если бы Ольга была менее алчной и сохранила без изменений начало кодицила: «В благодарность за внимание, заботу и привязанность ко мне я завещаю…» — но в дальнейшем бы ограничилась просто круглой суммой, оставленной преданной девушке au pair, родственники могли бы счесть такую благодарность чрезмерной, но принять ее без всяких сомнений. Однако полностью лишить наследства родственников — племянника, который являлся главным наследником в предыдущих четырех завещаниях, составленных на протяжении почти двадцати лет, — и оставить все какой-то Ольге Семеновой было не в характере Луизы Ллуэллин-Смайт. Даже жалоба на дурное влияние могла бы привести к опротестованию такого документа. Страстная, энергичная девушка оказалась чересчур жадной. Возможно, миссис Ллуэллин-Смайт сказала, что оставит ей какие-то деньги, так как привязалась к девушке, исполнявшей все ее просьбы и причуды. Перед Ольгой открылась заманчивая перспектива получить все состояние старой леди — деньги, дом, одежду, драгоценности. Но теперь ее постигло наказание за алчность.
  Мистер Фуллертон против своей воли и инстинктов юриста чувствовал жалость к девушке. Она страдала с детских лет, живя в полицейском государстве, потеряв родителей, брата и сестру, постоянно испытывая страх и унижение, и все это помогло развиться черте, несомненно врожденной, но не принявшей бы подобных масштабов в иных условиях, — безудержной, поистине детской жадности.
  — Все против меня, — продолжала жаловаться Ольга. — Вы все несправедливы ко мне, потому что я иностранка. Почему вы не скажете, что мне делать?
  — Потому что я не думаю, что у вас большой выбор, — ответил мистер Фуллертон. — Ваш лучший шанс — честно во всем признаться.
  — Если я скажу то, что вы хотите, — это будет ложью. Миссис Ллуэллин-Смайт составила это завещание и подписала его. Она велела мне выйти, пока другие будут его подписывать.
  — Есть люди, которые скажут, что миссис Ллуэллин-Смайт часто не знала, что подписывает. Она не всегда перечитывала лежащие перед ней документы.
  — Значит, она не знала, что говорит.
  — Дитя мое, — сказал мистер Фуллертон, — вам остается надеяться на то, что это ваше первое преступление, что вы иностранка и знаете лишь начатки английского языка. Вы можете отделаться мягким приговором или даже быть условно освобожденной на поруки.
  — Все это только слова. Я попаду в тюрьму и никогда оттуда не выйду.
  — Теперь вы говорите чушь.
  — Было бы лучше, если бы я убежала и спряталась, так чтобы меня никто не мог найти.
  — Вас бы нашли, как только выписали бы ордер на ваш арест.
  — Нет, если бы я уехала сразу же и кто-нибудь мне помог. Я могла бы покинуть Англию на корабле или самолете, найти кого-нибудь, кто подделывает паспорта, визы, или что там нужно иметь. У меня есть друзья, которые меня любят. Они помогли бы мне исчезнуть. Я могла бы надеть парик и ходить на костылях…
  — Послушайте, — властно прервал мистер Фуллертон. — Я рекомендую вас адвокату, который сделает для вас все, что от него зависит. Исчезнуть вам не удастся. Вы рассуждаете как ребенок.
  — У меня есть деньги. Я скопила достаточно. — Помолчав, она добавила: — Я верю, что вы стараетесь мне помочь. Но вы ничего не сможете сделать, потому что закон есть закон. Ничего, мне все равно помогут, и я отправлюсь туда, где меня никогда не найдут.
  Ее действительно не нашли, и мистера Фуллертона очень интересовало, где она теперь.
  Глава 14
  Эркюля Пуаро проводили в гостиную «Эппл-Триз» и сказали ему, что миссис Дрейк скоро к нему выйдет.
  Идя через холл, Пуаро слышал звуки женских голосов за дверью, очевидно ведущей в столовую.
  Он подошел к окну гостиной и окинул взглядом аккуратный, ухоженный сад. Астры и хризантемы все еще цвели, привязанные к подпоркам; пара роз упорно сопротивлялась приближению зимы.
  Пуаро не смог разглядеть никаких признаков подготовительной деятельности садовника-декоратора. По-видимому, миссис Дрейк оказалась слишком крепким орешком для Майкла Гарфилда и осталась нечувствительной к его соблазнам.
  Дверь открылась.
  — Простите, что заставила вас ждать, мсье Пуаро, — сказала миссис Дрейк.
  Из холла доносились голоса людей, прощавшихся и покидавших дом.
  — У нас было собрание комитета по подготовке празднования Рождества, — объяснила миссис Дрейк. — Такие вещи всегда занимают больше времени, чем ожидается. Кто-нибудь обязательно против чего-то возражает или выдвигает блестящую идею, которую обычно невозможно осуществить.
  В ее голосе слышались резкие нотки. Пуаро мог хорошо себе представить, как Ровена Дрейк решительно отвергает абсурдные предложения. По словам сестры Спенса и намекам других людей, он понимал, что миссис Дрейк принадлежит к типу властных женщин, от которых ожидают руководящей деятельности, но не испытывают к ней за это особой признательности. Пуаро также сознавал, что ее добросовестность не могла быть оценена по заслугам пожилой родственницей, принадлежавшей к тому же типу. Ему было известно, что миссис Ллуэллин-Смайт приехала сюда, чтобы жить поближе к племяннику и его жене, и что жена охотно стала заботиться о мужниной тете в той степени, в какой могла это делать, не проживая в ее доме. Миссис Ллуэллин-Смайт, возможно, признавала в душе, что многим обязана Ровене, в то же время, безусловно, возмущаясь ее властными манерами.
  — Ну, наконец-то все разошлись, — сказала Ровена Дрейк, услышав, как в последний раз хлопнула дверь холла. — Чем могу вам помочь? Хотите узнать что-то еще об этой ужасной вечеринке? Лучше бы ее здесь не устраивали. К сожалению, у нас нет других подходящих домов. Миссис Оливер все еще гостит у Джудит Батлер?
  — Да. Кажется, она собирается вернуться в Лондон через день или два. Вы не были знакомы с ней раньше?
  — Нет. Мне нравятся ее книги.
  — Она считается очень хорошим писателем, — заметил Пуаро.
  — Несомненно, так оно и есть. И сама она очень забавная. У нее есть какие-нибудь идеи… ну, насчет того, кто мог это сделать?
  — Думаю, что нет. А у вас, мадам?
  — Я уже говорила вам — абсолютно никаких.
  — Да, вы говорили. И все же у вас может иметься если не идея, то хотя бы смутное предположение.
  Она с любопытством посмотрела на него:
  — Почему вы так думаете?
  — Вы могли что-то заметить — что-то, поначалу выглядевшее мелким и неважным, но впоследствии показавшееся вам более значительным.
  — Должно быть, мсье Пуаро, у вас на уме какой-то определенный инцидент.
  — Вынужден признать, что да. Кое-кто рассказал мне об этом.
  — Вот как? И кто же?
  — Мисс Уиттейкер — школьная учительница.
  — Ах да, Элизабет Уиттейкер. Она преподает математику в «Вязах», не так ли? Припоминаю, что мисс Уиттейкер была на вечеринке. Она что-то видела?
  — Скорее у нее сложилось впечатление, что вы могли что-то видеть.
  Миссис Дрейк удивленно покачала головой.
  — Не думаю, — промолвила она, — хотя кто знает.
  — Это связано с вазой, — объяснил Пуаро. — Вазой с цветами.
  — Вазой с цветами? — Ровена Дрейк выглядела озадаченной, потом ее чело прояснилось. — Ну конечно! На столе в углу лестницы стояла большая ваза с хризантемами и осенними листьями. Очень красивая стеклянная ваза — один из моих свадебных подарков. Когда я проходила через холл — это было под конец вечеринки, хотя я не уверена, — то мне показалось, что листья и один-два цветка поникли. Я подошла посмотреть, в чем дело, сунула пальцы в вазу и обнаружила, что какой-то идиот, должно быть, забыл налить туда воду. Я очень рассердилась, отнесла вазу в ванную и наполнила ее. Но что я могла увидеть в ванной? Там никого не было, я в этом уверена. Может быть, какие-то мальчики и девочки постарше, как говорят в Америке, «тискались» там во время вечеринки, но, когда я пришла туда с вазой, ванная была пуста.
  — Нет, нет, я имею в виду не это, — сказал Пуаро. — Насколько я понял, произошел неприятный инцидент. Ваза выскользнула из ваших пальцев, упала в холл и разбилась на куски.
  — Да, — вздохнула Ровена. — На мелкие кусочки. Я очень огорчилась, потому что, как я говорила, это был свадебный подарок — прекрасная цветочная ваза, достаточно тяжелая, чтобы в нее ставить большие осенние букеты. Так глупо с моей стороны! Да, ваза упала в холл и разбилась. Там стояла Элизабет Уиттейкер — она помогла мне собрать осколки и подмести пол, чтобы никто не наступил на стекло. Мы замели осколки в угол, возле напольных часов, чтобы убрать их оттуда позже. — Она вопрошающе посмотрела на Пуаро: — Вы имели в виду этот инцидент?
  — Да, — ответил Пуаро. — Мисс Уиттейкер интересовало, почему вы уронили вазу. Она думала, что вас что-то удивило.
  — Удивило? — Ровена Дрейк задумчиво нахмурилась. — Вряд ли. Просто иногда вещи выскальзывают из рук — например, посуда во время мытья. К тому времени я очень устала от подготовки и проведения вечеринки, хотя она прошла очень хорошо, поэтому упустила вазу.
  — Вы уверены, что вас ничего не испугало? Может быть, вы увидели что-то неожиданное?
  — Увидела? Где? Внизу в холле? Я ничего там не видела. В тот момент холл был пуст, если не считать мисс Уиттейкер, так как все играли в «Львиный зев». Да и ее я едва ли заметила, прежде чем она подбежала мне помочь.
  — Возможно, вы увидели, как кто-то вышел из двери в библиотеку?
  — Из двери в библиотеку?… Да, понимаю. Я могла это видеть… — Она немного подумала, потом устремила на Пуаро твердый уверенный взгляд. — Нет, я не видела никого выходящего из библиотеки.
  Тон, которым Ровена Дрейк это заявила, вызвал у Пуаро сомнение в ее правдивости. Очевидно, она видела кого-то или что-то — возможно, чью-то фигуру за приоткрытой дверью. Но почему она так уверенно это отрицает? Потому что ей не хотелось верить, что тот, кого она видела, имеет отношение к преступлению, совершенному за той дверью? Кто-то, кого она любила или — что более вероятно — хотела защитить. Возможно, кто-то, совсем недавно распростившийся с детством и, как она думала, не вполне осознающий весь ужас содеянного им…
  Миссис Дрейк казалась Пуаро женщиной суровой и властной, но откровенной. Такие женщины часто становятся судьями, председателями комитетов или благотворительных обществ и вообще занимаются тем, что обычно именуют «полезной деятельностью». Как ни странно, они чрезмерно верят в обстоятельства, могущие служить оправданием, и склонны к снисходительности в отношении малолетних преступников — тем более умственно отсталых. Если Ровена Дрейк видела выходящим из библиотеки кого-то относящегося к упомянутой категории, то в ней мог пробудиться покровительственный инстинкт. К сожалению, в нынешнее время преступления нередко совершаются даже детьми семи-девяти лет, и суду нелегко решить, что с ними делать. Обычно для них находят оправдания — неблагополучные семьи, отсутствие внимания со стороны родителей и тому подобное. Но люди, особенно горячо их защищающие, как правило, принадлежат к типу Ровены Дрейк — строгих и властных женщин, в таких случаях неожиданно проявляющих снисхождение.
  Пуаро не мог с ними согласиться. Он привык думать прежде всего о правосудии. У него всегда вызывало подозрения избыточное милосердие. По своему опыту в Бельгии и в этой стране он знал, что оно зачастую приводит к новым преступлениям, невинные жертвы которых не стали бы таковыми, если бы о правосудии заботились в первую очередь, а о милосердии во вторую.
  — Понятно, — медленно произнес Пуаро.
  — Вам не кажется возможным, что мисс Уиттейкер видела, как кто-то входил в библиотеку? — предположила миссис Дрейк.
  Пуаро был заинтригован.
  — Вы думаете, такое могло произойти?
  — По-моему, это не исключено. Она могла видеть, как кто-то вошел в библиотеку, скажем, пять минут назад, а когда я уронила вазу — подумать, что я увидела того же человека и узнала его. Возможно, ей не хотелось делать предположения относительно того, кто это был, так как она толком его не разглядела, а просто, скажем, увидела со спины ребенка или подростка.
  — Вы полагаете — не так ли, мадам, — что это был всего лишь ребенок, мальчик или девочка? Вам кажется, что именно ребенок или подросток, скорее всего, мог совершить преступление подобного типа?
  Миссис Дрейк задумалась над его словами.
  — Пожалуй, — ответила она наконец. — Раньше я не думала об этом. В наши дни преступления часто совершает молодежь. Они не вполне осознают, что делают, — некоторые из них одержимы нелепой жаждой мести, некоторых обуревает инстинкт разрушения. Даже те, кто ломают телефоны-автоматы и протыкают автомобильные шины, поступают так только потому, что ненавидят все человечество. Это симптом нашего века. Поэтому, когда ребенка топят в ведре на вечеринке без какой-либо видимой причины, поневоле предполагаешь, что это дело рук кого-то не вполне отвечающего за свои действия. Вы согласны, что такое предположение… ну, наиболее вероятно?
  — По-моему, полиция разделяет вашу точку зрения — во всяком случае, разделяла.
  — Неудивительно. У нас здесь хорошие полицейские, усердные и настойчивые. Они раскрыли немало преступлений. Надеюсь, они раскроют и это убийство, хотя вряд ли это произойдет скоро. Обычно в таких случаях уходит много времени на сбор улик.
  — В этом деле улики будет не так легко собрать, мадам.
  — Да, по-видимому. Когда погиб мой муж… Он был калека, и, когда переходил дорогу, его сбила машина. Того, кто это сделал, так и не нашли. Может быть, вам известно, что мой муж был жертвой полиомиелита — остался частично парализованным шесть лет назад. Правда, потом его состояние улучшилось, но ему было нелегко увертываться от мчащихся автомобилей. Я чувствую себя виноватой, хотя он всегда настаивал, что будет выходить из дому один, и старался осторожно переходить улицы. Его возмущала сама мысль о том, чтобы зависеть от сиделки или от жены в качестве сиделки.
  — Это несчастье произошло после смерти вашей тети?
  — Нет. Она умерла вскоре после этого. Беда никогда не приходит одна, не так ли?
  — Увы, это истинная правда, — согласился Эркюль Пуаро. — Значит, полиция не смогла обнаружить автомобиль, который сбил вашего мужа?
  — Это был «Грассхоппер» седьмой модели. Но почти каждая третья машина, которую вы видите на дороге, этой марки. В полиции мне объяснили, что это самая популярная модель. Они считают, что ее угнали на рыночной площади в Медчестере, — она принадлежала мистеру Уотерхаусу, пожилому торговцу зерном. Мистер Уотерхаус водит автомобиль очень осторожно — тогда за рулем был явно не он. Очевидно, безответственная молодежь опять решила прокатиться. Такие беспечные и бессердечные люди обычно отделываются штрафом, но, по-моему, их следует наказывать более сурово.
  — Возможно, тюремным заключением. От штрафов мало толку — все равно их выплачивают снисходительные родственники.
  — Но нельзя забывать, — заметила Ровена Дрейк, — что молодые люди не должны прерывать обучение. Важно, чтобы у них оставался шанс преуспеть в жизни.
  — Священная корова образования, — усмехнулся Пуаро. — Такую фразу, — поспешно добавил он, — я часто слышал от людей, занимающих видное положение в сфере науки и, следовательно, знающих в этом толк.
  — Очевидно, они недостаточно принимают во внимание плохое воспитание молодежи в неблагополучных семьях.
  — Значит, по-вашему, молодые преступники нуждаются не в тюремном заключении, а в иных мерах?
  — Они нуждаются в корректных исправительных мерах, — твердо заявила Ровена Дрейк.
  — И это поможет — еще одна старинная поговорка — изготовить шелковый кошелек из свиного уха? Вы не верите в афоризм, что «судьба каждого человека со дня рождения висит у него на шее»?
  На лице миссис Дрейк отразилось сомнение.
  — Кажется, это исламское изречение, — добавил Пуаро.
  — Надеюсь, — промолвила миссис Дрейк, — мы не заимствуем наши идеи — вернее, идеалы — на Ближнем Востоке.
  — Факты — упрямая вещь, — заметил Пуаро, — и они заключаются в том, что, по мнению современных западных биологов, — он подчеркнул слово «западных», — корни поведения человека лежат в его генетической природе. Следовательно, двадцатичетырехлетний убийца является убийцей потенциальным и в два, и в три, и в четыре года. Разумеется, так же, как гениальный математик или музыкант.
  — Мы не обсуждаем убийц, — возразила миссис Дрейк. — Мой муж погиб в результате несчастного случая, в котором повинна беспечная и плохо приспособленная к жизни в обществе личность. Кем бы ни была эта личность — мальчиком или молодым человеком, — всегда есть надежда внушить ей, что ее долг — думать о других, и научить бояться отнять чужую жизнь. Конечно, речь идет о беспечности и легкомыслии, а не о преступных намерениях.
  — Таким образом, вы уверены, что в данном случае преступные намерения отсутствовали?
  — Практически уверена. — Миссис Дрейк выглядела слегка удивленной. — Не думаю, чтобы полиция всерьез рассматривала подобную возможность. Конечно, это был несчастный случай, трагически изменивший жизни многих людей, включая мою.
  — Вы говорите, что мы не обсуждаем убийц, — сказал Пуаро. — Но в вопросе о Джойс мы обсуждаем именно это. Тут не может быть и речи о несчастном случае. Чьи-то руки явно с преступными намерениями засунули голову девочки в ведро с водой и держали там, пока не наступила смерть.
  — Знаю. Это ужасно. Мне страшно даже думать об этом.
  Она поднялась и беспокойно зашагала по комнате.
  — Но мы все еще не знаем мотива, — настаивал Пуаро.
  — Мне кажется, такое преступление может вовсе не иметь мотива.
  — Вы имеете в виду, что его совершил какой-то маньяк, которому просто нравится убивать? Возможно, убивать именно малолетних?
  — Такие случаи известны. Трудно сказать, что является их первоначальным мотивом. Даже у психиатров на этот счет нет единого мнения.
  — Вы отказываетесь принять более простое объяснение?
  Она казалась озадаченной.
  — Более простое?
  — Не маньяк и не объект для дискуссий психиатров, а, возможно, просто тот, кто заботится о своей безопасности.
  — Безопасности? О, вы имеете в виду…
  — За несколько часов до гибели девочка похвалялась, что видела убийство.
  — Джойс была очень глупой девочкой, — спокойно и уверенно произнесла миссис Дрейк. — Боюсь, что и не всегда правдивой.
  — Другие говорили мне то же самое, — кивнул Эркюль Пуаро. — Начинаю верить, что так оно и было, — вздохнув, добавил он и поднялся. — Должен принести вам извинения, мадам. Я говорил с вами о малоприятных вещах, которые меня не слишком касаются. Но, судя по тому, что рассказала мне мисс Уиттейкер…
  — Почему бы вам не узнать у нее побольше?
  — О чем вы?
  — Она учительница и знает куда лучше меня о потенциале (выражаясь вашим языком) своих учеников. Впрочем, как и мисс Эмлин.
  — Директриса? — Пуаро выглядел удивленным.
  — Да. Она прирожденный психолог. Вы говорили, у меня могут иметься смутные предположения, кто убил Джойс. У меня их нет, но, думаю, они могут быть у мисс Эмлин.
  — Это интересно.
  — Я не имею в виду доказательства. Но возможно, она просто знает и скажет вам… Хотя не думаю, что она это сделает.
  — Вижу, — промолвил Пуаро, — что мне предстоит долгий и трудный путь. Люди многое знают, но не станут мне об этом рассказывать. — Он задумчиво посмотрел на Ровену Дрейк. — У вашей тетушки, миссис Ллуэллин-Смайт, была иностранная девушка au pair, которая ухаживала за ней.
  — Кажется, вы в курсе всех местных сплетен, — сухо заметила Ровена. — Да, это верно. Она внезапно уехала вскоре после смерти тети.
  — И как будто по веской причине?
  — Не знаю — возможно, это клевета, — но здесь не сомневались, что она подделала кодицил к тетиному завещанию — или кто-то помог ей это сделать.
  — Кто-то?
  — Она дружила с молодым человеком, который работал в адвокатской конторе в Медчестере. Он ранее был замешан в истории с подделкой. Дело о завещании не дошло до суда, так как девушка исчезла. Она поняла, что завещание не утвердят и что ей грозит тюрьма. С тех пор о ней ничего не слышали.
  — У нее, кажется, тоже было неблагополучное детство, — заметил Пуаро.
  Ровена Дрейк бросила на него резкий взгляд, но он любезно улыбнулся:
  — Благодарю вас за все, что вы мне сообщили, мадам.
  
  Выйдя из дома, Пуаро свернул с основной дороги на боковую с указателем: «Кладбище Хелпсли». Туда было всего около десяти минут ходьбы. Упомянутое кладбище, по-видимому, возникло лет десять назад в связи с растущим значением Вудли как населенного пункта. Кладбище на маленьком дворе церкви, возраст которой составлял два-три века, было заполнено целиком, поэтому возникла необходимость в новом кладбище, соединенном со старым дорожкой через два поля. Новое кладбище, думал Пуаро, выглядело современно и деловито, с подобающими выражениями чувств на мраморных и гранитных плитах, с урнами, цветниками и аккуратно подстриженными кустами. Какие-либо интересные надписи или эпитафии отсутствовали полностью — любителю старины тут было нечего делать.
  Пуаро остановился прочитать табличку на могиле в группе захоронений двух-трехлетней давности. На ней была простая надпись: «В память о Хьюго Эдмунде Дрейке, любимом муже Ровены Арабеллы Дрейк, скончавшемся 20 марта 19… г. Спи спокойно».
  После недавнего общения с динамичной Ровеной Дрейк Пуаро подумал, что спокойный сон — наиболее благоприятное состояние для ее супруга.
  Гипсовая урна содержала остатки цветов. Пожилой садовник, очевидно нанятый для ухода за могилами, подошел к Пуаро в надежде на приятную беседу, отложив мотыгу и метлу.
  — Вы не из здешних, верно, сэр? — осведомился он.
  — Абсолютно верно, — подтвердил Пуаро.
  — Славный джентльмен был мистер Дрейк, — продолжал садовник. — Только калека — подхватил детский паралич. Не знаю, почему эту хворь так называют, — вроде взрослые ею болеют не реже, чем дети. Тетя моей жены заразилась этой штукой в Испании — искупалась в какой-то реке, когда ездила туда. Доктора говорили, что это была водяная инфекция, но я им не очень-то верю. Хотя прививки, которые они делают детям, здорово помогают. Да, приятный был джентльмен и не жаловался, хотя ему туго пришлось. Ведь он раньше был спортсменом — играл в крикет в нашей деревенской команде.
  — Он погиб в результате несчастного случая, не так ли?
  — Верно. Переходил дорогу в сумерках, и его сбила машина с парочкой бородатых юнцов. Даже не остановились посмотреть — поехали дальше. Машину бросили милях в двадцати — она ведь им не принадлежала; угнали на какой-то стоянке. В наши дни такое бывает сплошь и рядом, а полиция ничего не может поделать. Жена очень его любила — здорово переживала, когда он умер. Почти каждую неделю приходила сюда и приносила на могилу цветы. Думаю, она здесь долго не задержится.
  — Почему? У нее такой красивый дом.
  — Да, и для деревни она много делает — устраивает чаепития, командует в разных женских комитетах и обществах. Некоторые говорят, что она слишком любит командовать и всюду сует свой нос. Но викарий полагается на нее. Впрочем, я тоже частенько думаю — хотя ни за что не скажу об этом жене, — что, какую бы пользу ни приносили такие леди, лучше они от этого не становятся. Вечно они все знают, учат вас, что можно делать, а что нельзя. Никакой свободы! Правда, в наши дни свободу днем с огнем не сыщешь.
  — Значит, вы думаете, что миссис Дрейк уедет отсюда?
  — Я бы не удивился, если бы она уехала и поселилась где-нибудь за границей. Они любили бывать за границей.
  — А почему вам кажется, что она хочет уехать?
  На лице старика внезапно появилась плутоватая усмешка.
  — Ну, она уже сделала тут все, что могла. Как говорится в Писании, пора выращивать другой виноградник. Ей надобна работа, а здесь она проделала все, что нужно, и даже более того, как некоторые думают. Вот!
  — Иными словами, она нуждается в новом поле деятельности? — предположил Пуаро.
  — В самую точку попали. Переберется куда-нибудь, где сможет командовать другими людьми. С нами она уже сотворила все, что хотела, так чего ей здесь торчать?
  — Возможно, вы правы, — задумчиво промолвил Пуаро.
  — Теперь у нее и мужа не осталось, чтобы за ним присматривать. Она несколько лет с ним возилась — это давало ей, как говорится, цель в жизни. Таким женщинам нужно быть занятыми все время. Тем более что детишек у нее нет. Так что, по-моему, она начнет все заново где-нибудь еще.
  — И куда же она поедет?
  — А мне откуда знать? На Ривьеру, а может, в Испанию или Португалию. Или в Грецию — я слыхал, как она говорила о греческих островах. Миссис Батлер побывала там. Их называют «охрипелаг» — я такое и выговорить толком не могу.
  — Архипелаг, — улыбаясь, поправил Пуаро. — Вам она нравится? — спросил он.
  — Миссис Дрейк? Ну, не сказал бы. Конечно, женщина она хорошая — как говорится, исполняет свой долг перед ближними, но уж больно любит этими ближними командовать. Учит меня подрезать розы, как будто я без нее этого не знаю, пристает со всякими новомодными овощами, а мне достаточно капусты.
  — Мне пора идти, — сказал Пуаро. — Вы случайно не знаете, где живут Николас Рэнсом и Дезмонд Холленд?
  — Пройдете мимо церкви — и третий дом с левой стороны. Они столуются у миссис Брэнд и каждый день ездят в Медчестер — в техническое училище. Сейчас они наверняка уже дома. — Он с любопытством посмотрел на Пуаро. — Так вот, значит, что у вас на уме. Некоторые тоже думают на них.
  — Пока что я ни на кого не думаю. Но они оба присутствовали там — вот и все.
  Простившись с садовником и двинувшись к выходу, Пуаро пробормотал себе под нос:
  — Я уже подбираюсь к концу моего списка.
  Глава 15
  Две пары глаз с беспокойством смотрели на Пуаро.
  — Не знаю, что еще мы можем вам рассказать. Нас уже расспрашивала полиция, мсье Пуаро.
  Пуаро переводил взгляд с одного юноши на другого. Сами они едва ли стали бы именовать себя юношами — их поведение и манера разговора были подчеркнуто «взрослыми». Если закрыть глаза, то можно было подумать, что это беседуют двое пожилых завсегдатаев клубов. В действительности Николасу было восемнадцать лет, а Дезмонду — шестнадцать.
  — По просьбе друга я задаю вопросы тем, кто присутствовал не на самой вечеринке, а на подготовке к ней. Вы оба активно в ней участвовали, не так ли?
  — Да.
  — Я уже выслушал мнение полиции, побеседовал с уборщицами, врачом, который первым обследовал тело, присутствовавшей там школьной учительницей, директрисой школы, убитой горем матерью, ознакомился с деревенскими сплетнями… Кстати, насколько я понял, у вас имеется местная колдунья?
  Двое молодых людей весело рассмеялись.
  — Вы имеете в виду мамашу Гудбоди? Да, она пришла на вечеринку и сыграла роль колдуньи.
  — Теперь я перехожу к младшему поколению, — продолжал Пуаро, — обладающему острым зрением и слухом, современными научными знаниями и философским мышлением. Мне не терпится узнать вашу точку зрения на эту историю.
  Говоря, он внимательно смотрел на двух парней. Юноши для полиции, мальчишки для него, подростки для репортеров — их можно называть как угодно. Неглупые ребята, даже если и не отличаются таким высоким интеллектом, какой он только что им льстиво приписал, чтобы облегчить начало разговора. Они присутствовали и на вечеринке, и на подготовительных мероприятиях, помогая миссис Дрейк.
  Николас и Дезмонд лазили на стремянки, развешивали желтые тыквы и китайские фонарики, кто-то из них ловко поработал с фотографиями, позволив девочкам увидеть «будущих мужей». Их возраст подходил для роли главных подозреваемых, по мнению инспектора Рэглена и, очевидно, пожилого садовника. Процент убийств, совершаемых представителями этой возрастной группы, увеличился за последние несколько лет. Не то чтобы Пуаро склонялся к подобным подозрениям, но все возможно — даже то, что убийства, происшедшие два или три года назад, могли быть совершены двенадцатилетним или четырнадцатилетним мальчиком. О таких вещах нередко читаешь в газетах…
  Держа в уме эти возможности, Пуаро временно отодвинул их за занавес и сосредоточился на своей оценке двух юных собеседников — их внешности, одежде, поведении, голосах и тому подобном, как обычно маскируя интерес лестью и преувеличенно иностранными манерами, дабы они могли испытывать к нему дружелюбное презрение, скрытое вежливостью, так как оба были хорошо воспитаны. Старший, Николас, носил бакенбарды, волосы до плеч и черную одежду, не в знак траура по случаю недавней трагедии, а, по-видимому, руководствуясь собственным вкусом. Младший, Дезмонд, с пушистыми, ухоженными волосами рыжеватого оттенка, был облачен в розовую куртку, лиловые брюки и гофрированную рубашку. Оба тратили немало денег на одежду, которую явно приобретали не в местных магазинах и, возможно, оплачивали сами, не прибегая к помощи родителей или опекунов.
  — Насколько я понял, вы были в «Эппл-Триз» в день вечеринки утром или после полудня, участвуя в подготовке к ней?
  — Вскоре после полудня, — уточнил Николас.
  — Что именно вы делали? Я слышал о подготовке от нескольких человек, но так толком и не смог все уяснить. Они часто друг другу противоречили.
  — Ну, во-первых, занимались освещением.
  — Поднимались на стремянки и подвешивали разные вещи, — добавил Дезмонд.
  — А также, как я слышал, проделали недурную фотографическую работу?
  Дезмонд тотчас же полез в карман, вынул бумажник и с гордостью извлек оттуда несколько фотографий.
  — Изготовили их заранее, — объяснил он. — Будущие мужья для девочек. Для девчонок главное, чтобы парень выглядел посовременнее.
  Он протянул несколько образцов Пуаро, который стал с интересом разглядывать довольно нечеткие изображения молодых людей — с рыжей бородой, с пышным ореолом волос, с бакенбардами, с волосами почти до колен и прочими украшениями.
  — Мы старались, чтобы они не слишком походили друг на друга. Неплохо получилось, верно?
  — Полагаю, у вас были модели?
  — Нет, это мы с Ником снимали друг друга — просто немного гримировались и манипулировали с волосами.
  — Весьма изобретательно, — одобрил Пуаро.
  — Миссис Дрейк тоже понравилось, — сказал Николас. — Она смеялась и поздравляла нас с успехом. А в доме мы в основном возились с электричеством. Устанавливали освещение таким образом, чтобы, когда девочки смотрели в зеркало, одному из нас достаточно было подпрыгнуть, и они видели физиономию с бородой или бакенбардами.
  — А девочки знали, что это вы и ваш друг?
  — Уверен, что нет, — во всяком случае, не на вечеринке. Они знали, что мы участвовали в подготовке, но вряд ли узнали нас в зеркале. Не настолько они хорошо соображают. Кроме того, мы с Николасом все время меняли грим. Девчонки визжали от восторга. Чертовски забавно!
  — Сколько людей было в доме после полудня? Я не прошу вас вспомнить всех присутствовавших на вечеринке.
  — Ну, на вечеринке было человек тридцать. А после полудня там были, конечно, миссис Дрейк и миссис Батлер, одна из школьных учительниц, — кажется, ее фамилия Уиттейкер, потом сестра или жена органиста — миссис Флэттербат, или как там ее, медсестра доктора Фергюсона, мисс Ли — она была свободна во второй половине дня и пришла помочь, ну и несколько ребят, от которых было мало толку. Девчонки только околачивались вокруг и хихикали.
  — А вы помните, какие именно девочки присутствовали тогда?
  — Ну, Рейнолдсы: бедняжка Джойс, ее старшая сестра Энн — жуткая воображала, считает себя шибко умной — и их младший братишка Леопольд, — ответил Дезмонд. — Он ужасный ябеда — все время подслушивает, а потом всем выбалтывает. Потом, Битрис Ардли и Кэти Грант — редкая тупица. Еще пара уборщиц и писательница, которая притащила вас сюда.
  — А мужчины?
  — Заглянул викарий — приятный старичок, хотя и глуповат. И его новый заместитель — он заикается, когда нервничает. Вот как будто и все.
  — Вы слышали, как Джойс Рейнолдс говорила, что видела убийство?
  — Нет, — отозвался Дезмонд. — А она действительно такое говорила?
  — Вроде да, — ответил ему Николас. — Правда, я тоже этого не слышал, — очевидно, меня тогда не было в комнате. Где она это сказала?
  — В гостиной.
  — Ну да, большинство людей были там, если не занимались чем-нибудь особенным, — сказал Дезмонд. — Мы с Ником в основном находились в комнате, где девчонки собирались смотреть в зеркала на своих мужей, — устанавливали проводку и тому подобное. Или на лестнице — вешали китайские фонарики. В гостиную мы заходили один или два раза — подвешивали тыквы, а в те, которые были полыми, вставляли лампочки. Но я ничего такого не слышал. А ты, Ник?
  — Я тоже, — кивнул Николас. — Любопытно, если Джойс в самом деле видела убийство.
  — Что тут любопытного? — осведомился Дезмонд.
  — Ну, это ведь экстрасенсорное восприятие, верно? Она видела, как произошло убийство, и через час или два ее саму убивают. Очевидно, у нее было нечто вроде видения. Я читал, что, согласно последним экспериментам, такую реакцию можно вызвать, прикладывая электрод к яремной вене.
  — Ничего у них не выходит с этим экстрасенсорным восприятием, — с презрением сказал Дезмонд. — Люди сидят в разных комнатах, глядя на игральные карты или слова с геометрическими фигурами сверху, но ничего необычного там не видят.
  Эркюль Пуаро поспешил вмешаться, не желая выслушивать научную дискуссию:
  — Во время вашего пребывания в доме не произошло ничего, что могло бы вам показаться зловещим или просто значительным? Что-нибудь, возможно, больше никем не замеченное, но привлекшее ваше внимание?
  Николас и Дезмонд нахмурились, пытаясь припомнить какой-либо важный инцидент.
  — Нет, там были только шум и суета.
  — А у вас имеются какие-нибудь теории? — обратился Пуаро к Николасу.
  — Насчет того, кто прикончил Джойс?
  — Да. Быть может, вы заметили что-либо, наведшее вас на подозрения по чисто психологическим причинам.
  — Да, я понимаю, что вы имеете в виду. Возможно, в этом что-то есть.
  — Держу пари, это Уиттейкер, — вмешался Дезмонд.
  — Учительница? — спросил Пуаро.
  — Да. Она ведь старая дева и наверняка сексуально озабочена. К тому же в школе она постоянно пребывает в женском обществе. Помните, одну учительницу задушили год или два назад? Говорят, она была со странностями.
  — Лесбиянка? — осведомился Николас тоном человека, умудренного жизненным опытом.
  — Меня бы это не удивило. Помнишь Нору Эмброуз — девушку, с которой она жила? Она была недурна собой и имела одного или двух дружков, а та учительница с ума сходила от ревности. Говорили, будто она мать-одиночка. Пару семестров она отсутствовала по болезни, а потом вернулась. Впрочем, здесь любят посплетничать.
  — Ну, как бы то ни было, Уиттейкер почти все время торчала в гостиной. Возможно, она слышала то, что сказала Джойс, и это застряло у нее в голове…
  — Как по-твоему, сколько лет Уиттейкер? — спросил Николас. — Наверняка под пятьдесят. В этом возрасте женщины становятся немного странными…
  Оба посмотрели на Пуаро с видом довольных собак, которые принесли то, что просил их хозяин.
  — Если так, то бьюсь об заклад, что мисс Эмлин об этом знает. Ей известно все, что творится у нее в школе.
  — Так чего же она молчит?
  — Может быть, считает, что должна защищать своих подчиненных.
  — Вряд ли. Если бы она думала, что Элизабет Уиттейкер свихнулась, то не стала бы молчать. А вдруг та прикончит еще несколько учениц?
  — Как насчет заместителя викария? — с надеждой осведомился Дезмонд. — Возможно, он тоже слегка чокнутый. Знаете, первородный грех, а тут как раз яблоки, вода и все прочее. По-моему, это недурная идея! Ведь о нем никто ничего не знает. Предположим, на него так подействовал «Львиный зев». У него возникли ассоциации с адским пламенем. Он подошел к Джойс, сказал: «Пойдем, я покажу тебе кое-что», привел ее в комнату с яблоками и велел встать на колени — объяснил, что это крещение, — и окунул ее голову в ведро. Видите, как все отлично соответствует? Адам и Ева, яблоки, адский огонь — и повторное крещение, дабы очиститься от греха.
  — Наверное, он сначала разделся, — с энтузиазмом подхватил Николас. — У таких вещей всегда сексуальная подоплека.
  — Ну, — промолвил Пуаро, — вы, безусловно, дали мне пищу для размышлений.
  Глава 16
  Эркюль Пуаро с интересом смотрел на миссис Гудбоди. Ее внешность идеально подходила для роли ведьмы. То, что эта внешность почти наверняка сочеталась с добродушным характером, ни в коей мере не рассеивало иллюзию. Она говорила много и охотно.
  — Верно, я была там. Я всегда изображаю ведьму. В прошлом году викарию так понравилось, как я это проделала на карнавальном шествии, что он подарил мне новый остроконечный колпак. Ведьмины шапки изнашиваются, как и все остальное. На Хэллоуин я сочинила стишки для девочек с их именами — один для Битрис, другой для Энн и так далее. Я дала их тому, кто изображает призрака, и он их произносил, пока девочки смотрели в зеркало, а мальчики — мистер Николас и Дезмонд — бросали вниз фотокарточки. Я чуть со смеху не померла. Ребята приклеивали себе бороды и патлы, а потом друг друга фотографировали. А их одежда! На днях я видела мистера Дезмонда, так вы не поверите — на нем были коричневые брюки и розовая куртка. Девчонки с ног падают, когда видят такое. Но они тоже хороши — носят юбки все короче и короче, а под них надевают эти… как их там… колготки. В мое время такое только хористки носили, а теперь девочки последние деньги на это тратят. Мальчишки тоже ходят расфуфыренные, как павлины. Впрочем, мне нравятся яркие цвета: я всегда любила смотреть картинки, где нарисованы мужчины в старинных нарядах — в камзолах, штанах в обтяжку, шляпах с перьями — и все в кружевах и с локонами до плеч. Девушкам тогда было на что посмотреть. А сами они наряжались в платья с широченными юбками — они назывались крило… кринолины — и большими кружевными воротниками. Моя бабушка служила в хорошей викторианской семье, а может, это было не при Виктории, а еще раньше — при короле с головой как груша… как же его звали… Билли-дурачок, Вильгельм Четвертый.1692 Так вот, бабушка мне рассказывала, что тогда молодые леди носили муслиновые платья до самых лодыжек. Платья были такие чопорные, но девушки смачивали муслин в воде, чтобы он прилипал к ним. Таким образом они показывали все, что можно было показать. Выглядели скромницами, но джентльмены им проходу не давали… Я одолжила миссис Дрейк мой колдовской шар для вечеринки. Она повесила его возле дымохода, — может, вы его видели: такой красивый темно-синий шар. Он висит у меня над дверью.
  — Вы занимаетесь гаданием?
  — Еще бы! — усмехнулась женщина. — Правда, полиции это не по душе. Не то чтобы им не нравилось именно мое гадание. Если знаешь, кто тебе больше подходит, от этого вреда нет.
  — А вы не могли бы посмотреть в ваш шар и узнать, кто убил эту девочку, Джойс?
  — Вы что-то путаете, — ответила миссис Гудбоди. — Чтобы что-то увидеть, нужно смотреть в хрустальный шар. Если бы я вам сказала, кто, по-моему, это сделал, вам бы это не понравилось. Вы бы сочли это противоестественным. Но кругом творится немало противоестественного.
  — Возможно, вы правы.
  — В общем-то у нас местечко неплохое — люди тут большей частью достойные, — но дьявол везде найдет себе подобных.
  — Вы имеете в виду черную магию?
  — Это чепуха, — презрительно фыркнула миссис Гудбоди. — Для тех, кто любит всякое шутовство с переодеванием, сексом и прочим. Нет, я говорю о тех, кого коснулся дьявол, — сыновей Люцифера. Таким ничего не стоит убить человека, если они получают от этого прибыль. Когда им что-то нужно, они берут это, ни о ком не думая и никого не жалея. Иногда они красивы, как ангелы. Я знала одну семилетнюю девочку, которая задушила своих маленьких брата и сестру — пятимесячных близнецов — прямо в колясках.
  — Это произошло здесь, в Вудли-Каммон?
  — Нет, не здесь. Кажется, в Йоркшире. Жуткая история. Девочка была прехорошенькая — хоть приделай ей пару крылышек и пой рождественские гимны. Но внутри у нее все прогнило. Вы меня понимаете — вы уже немолоды и знаете, сколько в мире зла.
  — Увы! — промолвил Пуаро. — Я слишком хорошо это знаю. Если Джойс действительно видела убийство…
  — А кто говорит, что она это видела? — осведомилась миссис Гудбоди.
  — Она сама это сказала.
  — Ну так нечего ей верить. Она всегда была маленькой лгуньей. — Женщина внимательно посмотрела на Пуаро. — Надеюсь, вы этому не верите?
  — Верю, — покачал головой Пуаро. — Уж слишком много людей убеждали меня этого не делать.
  — В семьях иногда случаются странные вещи, — продолжала миссис Гудбоди. — Возьмите, к примеру, Рейнолдсов. Мистер Рейнолдс давно занимается продажей недвижимости, но ничего в жизни не добился и никогда не добьется. Миссис Рейнолдс только хлопочет по дому и из-за всего беспокоится. Но никто из их троих детей не пошел в родителей. У Энн отлично работают мозги. Она хорошо учится и собирается в колледж. Может, станет учительницей. Но она так довольна собой, что никто из ребят дважды на нее не посмотрит. Джойс не была такой умной, как Энн или как ее братишка Леопольд, но хотела быть. Ей всегда хотелось знать и уметь больше других, поэтому она плела разные небылицы, чтобы обратить на себя внимание. Но никто ей не верил, потому что девять ее слов из десяти были враньем.
  — А мальчик?
  — Леопольд? Ну, ему только девять или десять, но у него и руки и голова отлично работают. Он хочет изучать физику и здорово успевает по математике — даже учителя в школе удивляются. Наверняка он станет ученым, только будет придумывать разные скверные штуки, вроде атомной бомбы. Леопольд — один из тех умников, что изобретают вещи, которыми можно уничтожить половину земного шара вместе с людьми. Таких, как он, лучше остерегаться. Леопольд вечно подслушивает и выведывает чужие секреты. Хотела бы я знать, где он берет карманные деньги. Во всяком случае, не у родителей — у них особенно не разживешься, а у Леопольда стали водиться деньги. Он хранит их в ящике комода, под носками, и покупает всякие дорогие штуки. Думаю, он заставляет людей платить за то, что хранит их тайны. — Она сделала паузу, чтобы перевести дух. — Боюсь, я не смогла вам помочь.
  — Вы мне очень помогли, — заверил ее Пуаро. — Как по-вашему, что случилось с иностранной девушкой, о которой говорили, что она сбежала?
  — По-моему, она не убежала далеко. «Бом-бом, дили-дили — в колодце кошку утопили» — вот что я про нее всегда думала.
  Глава 17
  — Простите, мэм, не могла бы я поговорить с вами минутку?
  Миссис Оливер, стоя на веранде дома ее приятельницы и высматривая признаки приближения Эркюля Пуаро, уведомившего ее по телефону о своем приходе, быстро обернулась.
  Перед ней стояла опрятно одетая женщина средних лет, нервно сплетающая руки в хлопчатобумажных перчатках.
  — Да? — отозвалась миссис Оливер с подчеркнуто вопросительной интонацией.
  — Простите, что беспокою вас, мадам, но я подумала…
  Миссис Оливер не торопила посетительницу. Ее интересовало, чем она так взволнована.
  — Вы ведь та самая леди, которая пишет истории о преступлениях, убийствах и тому подобных вещах?
  — Да, это я, — кивнула миссис Оливер.
  В ней проснулось любопытство. Неужели это всего лишь предисловие к просьбе об автографе или фотографии с подписью?
  — Я подумала, что вы сумеете мне помочь, — сказала женщина.
  — Вы лучше присядьте, — предложила миссис Оливер.
  Она поняла, что миссис Как ее-там — о том, что перед ней миссис, свидетельствовало обручальное кольцо — принадлежит к людям, которым требуется время, чтобы перейти к делу. Женщина села, продолжая теребить перчатки.
  — Вас что-то тревожит? — спросила миссис Оливер, делая все от нее зависящее, чтобы ускорить повествование.
  — Ну, мне нужен совет по поводу одного уже давнего события. Тогда я не беспокоилась, но знаете, как бывает, — подумаешь и захочешь с кем-то посоветоваться.
  — Понимаю, — промолвила миссис Оливер, надеясь внушить доверие этим ни к чему не обязывающим заявлением.
  — Тем более учитывая то, что случилось недавно, — продолжала посетительница.
  — Вы имеете в виду…
  — Я имею в виду то, что произошло на вечеринке в Хэллоуин. Это показывает, что здесь есть люди, на которых нельзя полагаться, верно? И что случившееся раньше могло быть не тем, что вы об этом думали, если вы меня понимаете…
  — Да? — Миссис Оливер снова произнесла это односложное слово с подчеркнуто вопросительным оттенком. — По-моему, я не знаю вашего имени, — добавила она.
  — Лимен — миссис Лимен. Я работаю приходящей уборщицей у здешних леди. После смерти моего мужа пять лет тому назад я работала у миссис Ллуэллин-Смайт — леди, которая жила в «Куорри-Хаус», прежде чем там поселились полковник и миссис Уэстон. Не знаю, были ли вы с ней знакомы…
  — Не была, — сказала миссис Оливер. — Я впервые приехала в Вудли-Каммон.
  — Понятно. Ну, значит, вы не знаете, что тогда произошло и что об этом говорили.
  — Я много слышала об этом, когда приехала сюда, — отозвалась миссис Оливер.
  — Понимаете, я не разбираюсь в законах, потому и беспокоюсь. Адвокаты только все путают, а мне не хочется идти в полицию. Ведь юридические дела полиции не касаются, верно?
  — Возможно, — осторожно ответила миссис Оливер.
  — Может быть, вы знаете, что тогда говорили о коди… Никак не могу запомнить это слово.
  — Кодицил к завещанию? — предположила миссис Оливер.
  — Да-да, верно. Миссис Ллуэллин-Смайт написала этот коди… и оставила все деньги иностранной девушке, которая за ней ухаживала. Это казалось удивительным, так как здесь у нее жили родственники и она специально сюда переехала, чтобы быть к ним поближе. Миссис Ллуэллин-Смайт их очень любила — особенно мистера Дрейка. А потом адвокаты начали говорить, что кодицил написала вовсе не она, а иностранная девушка, которая хотела заполучить ее деньги, что они обратятся в суд и что миссис Дрейк собирается опротестовать завещание — кажется, это так называется.
  — Да, я слышала что-то подобное, — ободряюще кивнула миссис Оливер. — А вам что-то об этом известно?
  — Я ничего плохого не хотела. — В голосе миссис Лимен зазвучали хнычущие интонации, которые миссис Оливер неоднократно слышала в прошлом.
  «По-видимому, эта миссис Лимен, — подумала она, — из тех женщин, что не прочь подслушивать под дверью и вообще совать нос в чужие дела».
  — Тогда я никому ничего не сказала, — продолжала миссис Лимен, — потому что сама толком не знала, что к чему. Но это выглядело странно, и мне не стыдно признаться такой леди, как вы, которая разбирается в подобных вещах, что я хотела докопаться до правды. Я ведь некоторое время работала у миссис Ллуэллин-Смайт, поэтому мне хотелось выяснить, как там обстоят дела.
  — Разумеется, — снова кивнула миссис Оливер.
  — Если бы я думала, что поступила неправильно, то, конечно, во всем бы призналась. Но тогда мне казалось, что я ничего дурного не сделала, понимаете?
  — Конечно понимаю. Продолжайте. Это связано с кодицилом?
  — Да. Как-то раз миссис Ллуэллин-Смайт — она в тот день неважно себя чувствовала — попросила зайти к ней в комнату меня и молодого Джима, который помогал в саду и приносил хворост и уголь. Мы вошли и увидели, что перед ней на столе лежат бумаги. Она повернулась к той иностранной девушке — мы ее называли мисс Ольга — и сказала: «Теперь выйди из комнаты, дорогая, потому что ты не должна в этом участвовать» — или что-то вроде того. Ну, мисс Ольга вышла, а миссис Ллуэллин-Смайт велела нам подойти ближе и говорит: «Это мое завещание». Она прикрыла верхнюю часть листа промокашкой, но низ остался открытым. «Я сейчас напишу здесь кое-что, — сказала она, — и хочу, чтобы вы это засвидетельствовали». Миссис Ллуэллин-Смайт начала писать своим скрипучим пером — шариковых ручек она не признавала. Ну, она написала две или три строчки, подписалась и говорит мне: «А теперь, миссис Лимен, напишите здесь ваше имя и ваш адрес». Потом она велела Джиму сделать то же самое и сказала: «Ну вот, вы засвидетельствовали то, как я это написала и поставила свою подпись. Благодарю вас. Это все». Мы с Джимом вышли. Я немного удивилась, но тогда ничего такого не подумала. Но, выйдя, я повернулась, чтобы потянуть дверь и закрыть ее на защелку. Я вовсе не хотела подсматривать, понимаете?…
  — Понимаю, — быстро отозвалась миссис Оливер.
  — Я увидела, как миссис Ллуэллин-Смайт с трудом поднялась со стула — у нее был артрит, и движения причиняли ей боль, — подошла к книжному шкафу, вытащила книгу и положила в нее конверт с бумагой, которую только что подписала. Книга была большая, толстая и стояла на нижней полке — потом она поставила ее на место. Я не думала об этом, пока не началась суета с завещанием, и тогда… — Она внезапно умолкла.
  Миссис Оливер в очередной раз помогла ее интуиция.
  — Не думаю, что вы ждали так долго, — заметила она.
  — Ну, вообще-то вы правы. Признаюсь, мне стало любопытно. В конце концов, всегда хочется знать, что ты подписала. Такова человеческая натура, верно?
  — Верно, — кивнула миссис Оливер.
  «Любопытство является весьма существенным компонентом натуры миссис Лимен», — подумала она.
  — На следующий день миссис Ллуэллин-Смайт уехала в Медчестер, а я убирала ее спальню и подумала, что лучше взглянуть на бумагу, которую меня попросили подписать. Ведь когда что-то покупаешь в рассрочку, всегда говорят, что нужно прочитать напечатанное мелким шрифтом.
  — В данном случае написанное от руки, — промолвила миссис Оливер.
  — Я решила, что вреда от этого не будет, — ведь я ничего не возьму. Ну, я нашла на нижней полке нужную книгу, а в ней конверт с бумагой. Книга была старая и называлась «Ответ на все вопросы». Это выглядело… ну, как знамение, если вы меня понимаете…
  — Понимаю, — в который раз подтвердила миссис Оливер. — Итак, вы вынули из конверта бумагу и посмотрели на нее.
  — Верно, мадам. Не знаю, правильно я поступила или нет. Это действительно было завещание. В конце было несколько строк, написанных миссис Ллуэллин-Смайт вчера. Я легко смогла их прочитать, хотя у нее был довольно корявый почерк.
  — И что же там говорилось? — спросила миссис Оливер, которую в свою очередь обуяло любопытство.
  — Я не помню точные слова… Что-то насчет кодицила и что она все свое состояние завещает Ольге… я забыла фамилию — начинается на букву «С», кажется, Семенова — в благодарность за доброту и внимание к ней во время ее болезни. Внизу стояли подписи — ее, моя и Джима. Я положила бумагу на место, так как не хотела, чтобы миссис Ллуэллин-Смайт догадалась, что я рылась в ее вещах. Меня здорово удивило, что все деньги достанутся иностранной девушке, — мы все знали, что миссис Ллуэллин-Смайт очень богата. Ее муж занимался судостроением и оставил ей большое состояние. «Везет же некоторым!» — подумала я. Мисс Ольга мне не очень нравилась — у нее был скверный характер. Но со старой леди она всегда была внимательна и вежлива. Конечно, она надеялась что-нибудь урвать, но чтобы получить все… Потом я подумала, что миссис Ллуэллин-Смайт, должно быть, разругалась со своими родственниками, а когда перестанет злиться, то порвет этот самый кодицил и напишет новый. Короче говоря, я положила конверт и книгу на место и забыла об этом. Но когда началась суматоха с завещанием и пошли разговоры, будто кодицил поддельный и его написала не миссис Ллуэллин-Смайт, а кто-то еще…
  — Ясно, — кивнула миссис Оливер. — И что вы сделали?
  — Ничего. Это меня и беспокоит. Тогда я подумала, что все эти разговоры из-за того, что адвокаты не любят иностранцев, как и многие люди. Честно говоря, я сама их не жалую. Мисс Ольга всюду расхаживала с довольным видом, уже задаваться начала, и я даже обрадовалась — думаю, хорошо бы адвокаты доказали, что у нее нет прав на эти деньги, так как она не была родственницей старой леди. Но дело до суда не дошло, потому что мисс Ольга сбежала. Очевидно, вернулась на континент — туда, откуда прибыла. Сразу стало понятно, что тут что-то нечисто. Может, она угрожала миссис Ллуэллин-Смайт и заставила ее написать этот кодицил. Один из моих племянников хочет стать доктором и говорит, что с помощью гипноза можно чудеса творить. А вдруг мисс Ольга загипнотизировала старую леди?
  — Когда это произошло?
  — Миссис Ллуэллин-Смайт умерла… дайте подумать… почти два года тому назад.
  — И тогда это вас не обеспокоило?
  — Нет. Все вроде было в порядке, мисс Ольге не удалось получить деньги, и я решила, что меня это не касается.
  — Но теперь вы думаете иначе?
  — Это все из-за девочки, которую утопили в ведре с яблоками. Говорят, будто она видела какое-то убийство. Что, если мисс Ольга убила старую леди, так как знала, что деньги достанутся ей, но, когда началась суета с адвокатами и полицией, испугалась и сбежала? Я подумала, что должна кому-то рассказать про ту бумагу. У такой леди, как вы, наверняка есть друзья среди полицейских и адвокатов, и вы сможете им объяснить, что я просто смахивала пыль с книжного шкафа, а бумага лежала в книге, и я положила ее на место. Я ведь ничего не взяла.
  — Но вы видели, как миссис Ллуэллин-Смайт написала кодицил к своему завещанию, и засвидетельствовали это вместе с Джимом, не так ли?
  — Так.
  — Значит, если вы оба видели, как миссис Ллуэллин-Смайт написала кодицил и поставила свою подпись, он не мог быть поддельным?
  — Я это видела — истинная правда! Джим подтвердил бы мои слова, но он уехал в Австралию больше года назад, и я не знаю его адреса. Он оттуда не возвращался.
  — Ну и что же вы хотите от меня?
  — Чтобы вы объяснили, должна ли я что-нибудь сказать или сделать. Меня никто никогда не спрашивал, знаю ли я что-нибудь о завещании.
  — Ваша фамилия Лимен. А как ваше имя?
  — Харриет.
  — Харриет Лимен. Как фамилия Джима?
  — Дайте вспомнить… Дженкинс — Джеймс Дженкинс. Буду вам очень признательна, если вы мне поможете, потому что меня это здорово беспокоит. Если мисс Ольга убила миссис Ллуэллин-Смайт, а Джойс это видела… Мисс Ольга так хвасталась, когда услышала от адвокатов, что получит кучу денег, но, как только полиция стала задавать вопросы, ее и след простыл. Вот я и думаю, должна ли я что-нибудь рассказать и кому.
  — По-моему, — сказала миссис Оливер, — вам следует сообщить обо всем адвокату, который представлял миссис Ллуэллин-Смайт. Уверена, что хороший адвокат правильно поймет ваши чувства и побуждения.
  — Если бы вы замолвили за меня словечко — подтвердили, что я не хотела поступать нечестно… Все, что я сделала…
  — Все, что вы сделали, — прервала миссис Оливер, — это ничего не рассказали. Но у вас имеется вполне разумное объяснение.
  — Но если бы вы сами все им объяснили, я была бы так благодарна…
  — Я сделаю все, что могу, — пообещала миссис Оливер. Ее взгляд устремился на садовую дорожку, по которой приближалась аккуратная фигурка.
  — Спасибо вам огромное! — горячо воскликнула миссис Лимен. — Недаром мне говорили, что вы очень славная леди.
  Она поднялась, натянула многострадальные перчатки, проделала нечто среднее между поклоном и реверансом и удалилась.
  — Проходите и садитесь, — обратилась миссис Оливер к подошедшему Пуаро. — Что с вами? Вы выглядите расстроенным.
  — У меня разболелись ноги, — отозвался Эркюль Пуаро.
  — Все из-за ваших ужасных лакированных туфель, — сказала мисс Оливер. — Садитесь и рассказывайте то, что собирались мне рассказать, а потом я расскажу вам кое-что, и это, возможно, вас удивит!
  Глава 18
  Пуаро сел и вытянул ноги.
  — Это уже лучше, — сказал он.
  — Снимите ваши туфли, — посоветовала миссис Оливер, — и дайте отдохнуть ногам.
  — Нет, нет, я не могу этого сделать! — Предложение явно шокировало Пуаро.
  — Мы ведь с вами старые друзья, — уговаривала миссис Оливер, — и Джудит тоже не стала бы возражать, если бы заглянула сюда. Простите, но вам не следует носить лакированные туфли в сельской местности. Почему бы вам не приобрести замшевые или обувь, какую носят хиппи? Знаете, туфли без задников, которые не нужно чистить, — они сами чистятся благодаря какому-то приспособлению.
  — Об этом не может быть и речи, — твердо заявил Пуаро.
  — Вся беда в том, — вздохнула миссис Оливер, начиная разворачивать, очевидно, недавно сделанную покупку, — что вам обязательно нужно быть нарядным. Вы больше думаете о ваших усах, вашей одежде и вообще о внешности, чем о том, чтобы вам было удобно. А удобство — это великое дело. Когда вам за пятьдесят, только оно и имеет значение.
  — Не уверен, что согласен с вами, chère madame.
  — Лучше бы вам согласиться, — промолвила миссис Оливер, — иначе вы будете здорово мучиться, причем с каждым годом все сильнее.
  Достав из пакета ярко раскрашенную коробку, миссис Оливер сняла крышку и отправила в рот маленький кусочек содержимого. Потом она облизнула пальцы, вытерла их носовым платком и заметила:
  — Липкая штука.
  — Вы больше не едите яблоки? Когда мы встречались раньше, вы либо ели их, либо держали в руке сумку с яблоками — как-то она порвалась, и яблоки покатились по дороге.
  — Я уже говорила вам, что больше даже смотреть на яблоки не желаю. Я их возненавидела. Думаю, когда-нибудь это пройдет и я снова начну есть яблоки, но пока что они… ну, вызывают неприятные ассоциации.
  — А что вы едите сейчас? — Пуаро поднял яркую крышку с изображенной на ней пальмой. — Перешли на финики?
  — Ага. — Миссис Оливер сунула в рот еще один финик, вытащила косточку и бросила ее в кусты.
  — Тунисские, — заметил Пуаро. — Надеюсь, они не испорчены?
  — Не беспокойтесь. На коробке указаны дата упаковки и срок хранения.
  — Даты, — повторил Пуаро. — Удивительно!
  — Что тут удивительного? На коробках всегда ставят даты.
  — Я имел в виду не это. Удивительно, что вы произнесли слово «дата».
  — Почему? — осведомилась миссис Оливер.
  — Потому что, — ответил Пуаро, — вы снова и снова указываете мне chemin — дорогу, которой я должен следовать. Даты… До этого момента я не сознавал, насколько они важны.
  — Не вижу, какое отношение имеют даты к происшедшему здесь. Ведь это случилось всего пять дней назад.
  — Четыре дня. Да, это правда. Но у каждого события есть прошлое, существовавшее неделю, месяц или год назад. Настоящее почти всегда коренится в прошлом. Год, два года, возможно, даже три года тому назад произошло убийство, которое видела Джойс Рейнолдс. Потому что девочка оказалась свидетельницей преступления, происшедшего в давно минувшую дату, ее убили четыре дня назад. Разве это не так?
  — Думаю, что так. Хотя кто знает? Возможно, это дело рук какого-то психа, которому нравится засовывать чужие головы в воду и держать там, пока их обладатели не захлебнутся.
  — Если бы вы так считали, мадам, то не обратились бы ко мне.
  — Пожалуй, — согласилась миссис Оливер. — Уж очень от всего этого дурно пахло. Мне это не понравилось и не нравится сейчас.
  — По-моему, вы абсолютно правы. Если вам не нравится запах, нужно выяснить почему. Я изо всех сил стараюсь это сделать, хотя вы, возможно, так не думаете.
  — Стараетесь, ходя вокруг да около, болтая с людьми, выясняя, приятные они или нет, а потом задавая им вопросы?
  — Вот именно.
  — Ну и что вы узнали?
  — Факты, — ответил Пуаро. — Факты, которые в свое время будут расставлены по местам при помощи дат.
  — Это все? Что еще вам удалось узнать?
  — Что никто не верит в правдивость Джойс Рейнолдс.
  — Когда она говорила, что видела убийство? Но я сама это слышала.
  — Да, она это говорила. Но никто не верит, что это правда. Следовательно, существует возможность, что она не видела ничего подобного.
  — Мне кажется, — заметила миссис Оливер, — что ваши факты тянут вас назад, вместо того чтобы вести вперед или хотя бы оставлять на том же месте.
  — Факты следует привести к соответствию. Возьмем, к примеру, подделку. Все говорят, что девушка au pair сумела до такой степени войти в доверие к пожилой и очень богатой вдове, что та написала кодицил к завещанию, оставляя ей все деньги. Кодицил оказался поддельным. Но подделала ли его иностранная девушка или же кто-то другой?
  — Кто еще мог его подделать?
  — В деревне был другой «специалист» в этой области. Его уже однажды обвинили в подделке, но он легко отделался, так как совершил преступление впервые и при смягчающих обстоятельствах.
  — Новый персонаж? Я его знаю?
  — Нет, не знаете. Его уже нет в живых.
  — Вот как? Когда же он умер?
  — Около двух лет назад. Точная дата мне еще неизвестна, но я ее выясню. Из-за историй с женщинами, возбуждавшими ревность и иные эмоции, его зарезали однажды ночью. У меня есть идея, что отдельные инциденты могут оказаться связанными друг с другом теснее, чем о них думают. Возможно, не все, но некоторые из них.
  — Звучит интересно, — сказала миссис Оливер, — но я не вижу…
  — Пока что я тоже, — прервал Пуаро. — Но думаю, даты могут помочь. Даты определенных событий, того, где находились люди, что они делали и что с ними происходило. Все думают, что иностранная девушка подделала завещание, и, возможно, они правы. В конце концов, выигрывала от этого только она. Хотя подождите…
  — Подождать чего? — осведомилась миссис Оливер.
  — Мне в голову пришла очередная идея, — сказал Пуаро.
  Миссис Оливер со вздохом взяла очередной финик.
  — Вы возвращаетесь в Лондон, мадам? Или погостите здесь еще?
  — Возвращаюсь послезавтра. Больше не могу здесь задерживаться. У меня скопилось много дел.
  — Скажите, в вашей квартире или вашем доме — не помню, где вы сейчас живете, так как вы в последнее время часто переезжали, — там есть комната для гостей?
  — Я никогда в этом не признаюсь, — ответила миссис Оливер. — Если вы скажете, что у вас в Лондоне есть свободная комната, то все ваши друзья, знакомые и их родственники забросают вас письмами с просьбами приютить их на ночь. Мне это вовсе не улыбается. Придется сдавать в прачечную постельное белье; к тому же гостям нужен утренний чай, а некоторые ожидают, что им еще будут подавать еду. Поэтому о том, что у меня есть свободная комната, знают только самые близкие друзья. Люди, которых я хочу видеть, могут прийти и остаться, но другие — благодарю покорно. Не желаю, чтобы меня использовали.
  — Вы очень благоразумны, — одобрил Эркюль Пуаро.
  — А почему вы об этом спрашиваете?
  — Вы могли бы принять одного или двух гостей в случае необходимости?
  — Вообще-то могла бы, — отозвалась миссис Оливер. — А кого вы имеете в виду? Не себя же? У вас прекрасная квартира — ультрасовременная, абстрактная, сплошные квадраты и кубы.
  — Просто это может понадобиться в качестве меры предосторожности.
  — Для кого? Кого-то еще собираются убить?
  — Надеюсь, что нет, но такую возможность исключать нельзя.
  — Но кого? Я даже представить не могу…
  — Насколько хорошо вы знаете вашу подругу?
  — Джудит? Ну, не так уж хорошо. Просто мы понравились друг другу во время круиза и всюду ходили вместе. В ней было что-то… ну, возбуждающее, не похожее на других.
  — Вы бы могли когда-нибудь «вставить» ее в одну из ваших книг?
  — Ненавижу эту фразу. Люди всегда у меня это спрашивают, но я никогда не изображаю в книгах своих знакомых.
  — Но разве, мадам, вы никогда не вводите в книги, допустим, не ваших знакомых, а людей, которых просто встречаете?
  — Вообще-то вы правы, — согласилась миссис Оливер. — Иногда вы о многом догадываетесь. К примеру, видишь сидящую в автобусе толстую женщину, которая ест сдобную булочку и при этом шевелит губами, и представляешь, будто она с кем-то говорит или обдумывает предстоящий телефонный разговор, а может быть, письмо. Смотришь на нее — на то, какие на ней туфли, юбка, шляпа, есть ли у нее обручальное кольцо, — думаешь, сколько ей лет, а потом выходишь из автобуса и больше ее никогда не встречаешь. Но в голове складывается история о женщине по имени миссис Карнеби, которая возвращается домой в автобусе и вспоминает, как видела в кондитерской лавке кого-то, кто напомнил ей человека, которого она когда-то встречала и считала умершим, но, очевидно, ошибалась… — Миссис Оливер умолкла, переводя дыхание. — Знаете, это истинная правда, — продолжала она. — Уезжая из Лондона, я видела в автобусе такую женщину, и теперь у меня в голове возникла эта история. Скоро я придумаю весь сюжет — что за человека она видела, грозит ли опасность ей или ему. Думаю, я даже знаю ее имя — Констанс Карнеби. Только одна вещь может все испортить.
  — А именно?
  — Ну, если я снова встречу ее в другом автобусе, она заговорит со мной или я с ней — и что-то о ней узнаю. Это разрушит весь замысел.
  — Да, конечно. Персонаж должен быть целиком вашим. Она — ваше дитя. Вы создали ее, знаете, где она живет и чем занимается. Но идею вам подало реальное человеческое существо, и, если вы узнаете, что оно собой представляет в действительности, история не состоится, не так ли?
  — Вы снова правы, — кивнула миссис Оливер. — И насчет Джудит вы, очевидно, правильно догадались. Мы были вместе с ней в круизе, осматривали достопримечательности, но я не так уж хорошо ее знаю. Она вдова — муж умер, оставив ее почти без средств к существованию с дочерью Мирандой, которую вы видели. Они обе вызывают у меня какое-то странное чувство — словно они участвуют в какой-то захватывающей драме. Я не желаю знать, что это за драма, не желаю, чтобы они рассказывали мне о ней. Мне хочется самой ее придумать.
  — Выходит, мать и дочь — кандидаты на включение в очередной бестселлер Ариадны Оливер.
  — Иногда вы просто невыносимы! — воскликнула миссис Оливер. — В ваших устах это звучит чудовищно вульгарно. — Подумав, она добавила: — Возможно, так оно и есть.
  — Нет, нет, это не вульгарно — напротив, вполне естественно.
  — И вы хотите, чтобы я пригласила Джудит и Миранду в мою лондонскую квартиру?
  — Нет, — ответил Пуаро, — покуда я не буду уверен, что одна из моих маленьких идеек может оказаться верной.
  — Вечно вы с вашими маленькими идейками! Кстати, у меня для вас есть новость.
  — Я в восторге, мадам.
  — Не спешите радоваться. Возможно, это разрушит ваши идейки. Предположим, я сообщу вам, что подделка, о которой вы с таким увлечением рассуждали, на самом деле вовсе не подделка?
  — О чем вы?
  — Миссис Эп Джоунс Смайт, или как бишь ее, действительно написала кодицил к своему завещанию, оставив все свои деньги девушке au pair, и подписала его в присутствии двух свидетелей, которые также поставили свои подписи. Можете засунуть это себе в усы и выкурить вместо сигареты!
  Глава 19
  — Миссис… Лимен, — повторил Пуаро, записывая имя.
  — Да, Харриет Лимен. А другого свидетеля вроде бы зовут Джеймс Дженкинс. Кажется, он уехал в Австралию. А мисс Ольга Семенова как будто вернулась в Чехословакию или еще куда-то, откуда она родом. Всем как будто приспичило уезжать.
  — Насколько, по-вашему, надежна эта миссис Лимен?
  — Не думаю, что она все выдумала, если вы это имеете в виду. По-моему, ей было любопытно, что именно ее попросили подписать, и она воспользовалась первой же возможностью, чтобы это узнать.
  — Она умеет читать и писать?
  — Полагаю, что да. Хотя почерк старых леди иногда нелегко разобрать. Если о завещании или кодициле потом пошли слухи, она могла вообразить, будто прочитала это в неразборчивых каракулях.
  — Подлинный документ, — промолвил Пуаро. — Но ведь существовал и поддельный кодицил.
  — Кто так говорит?
  — Адвокаты.
  — Возможно, он не был поддельным.
  — Адвокаты не сомневаются, что был. Они собирались представить суду доклады экспертов по этому поводу.
  — В таком случае легко вообразить, что могло произойти, — заявила миссис Оливер.
  — Что же?
  — На следующий день или через несколько дней — может, даже через неделю — миссис Ллуэллин-Смайт либо поссорилась со своей преданной сиделкой au pair, либо помирилась с племянником Хьюго или племянницей Ровеной, поэтому разорвала завещание, вычеркнула кодицил или сожгла то и другое.
  — А потом?
  — Ну, потом миссис Ллуэллин-Смайт умерла, а девушка воспользовалась случаем и написала новый кодицил примерно в тех же терминах, подделав почерк старой леди и подписи двух свидетелей. Возможно, она хорошо знала почерк миссис Лимен. Наверное, видела ее подпись на медицинском страховом полисе или еще где-нибудь. Но подделка оказалась недостаточно хорошей, и начались неприятности.
  — Вы позволите мне воспользоваться вашим телефоном, chère madame?
  — Я позволю вам воспользоваться телефоном Джудит Батлер, — поправила миссис Оливер.
  — А где ваша подруга?
  — Пошла сделать прическу. А Миранда где-то гуляет. Пройдите через французское окно — телефон в комнате.
  Пуаро удалился и вернулся минут через десять.
  — Ну, чем вы занимались?
  — Звонил мистеру Фуллертону, адвокату. Теперь я могу сообщить вам кое-что. Поддельный кодицил был засвидетельствован не Харриет Лимен, а Мэри Доэрти, которая была в услужении у миссис Ллуэллин-Смайт, но недавно скончалась. Вторым свидетелем был Джеймс Дженкинс, который, как поведала вам ваша приятельница миссис Лимен, уехал в Австралию.
  — Значит, поддельный кодицил существовал, — сказала миссис Оливер. — Но ведь существовал и подлинный. Слушайте, Пуаро, вам не кажется, что дело становится слишком запутанным?
  — Безусловно, — кивнул Пуаро. — В нем, если можно так выразиться, слишком много подделок.
  — Возможно, подлинный кодицил все еще находится в библиотеке «Куорри-Хаус», в книге «Ответ на все вопросы».
  — Насколько я знаю, все имущество было продано после смерти миссис Ллуэллин-Смайт, за исключением нескольких предметов мебели и картин.
  — Теперь нам нужен «Ответ на все вопросы», — сказала миссис Оливер. — Приятное название, правда? Помню, у моей бабушки была такая книга. Там действительно имелись ответы на все — сведения по юридическим вопросам, кулинарные рецепты, как выводить чернильные пятна, как самому изготовить пудру, которая никогда не портит цвет лица, и тому подобное. Вы, наверное, не возражали бы, чтобы сейчас у вас под рукой была эта книга?
  — Разумеется, — ответил Эркюль Пуаро, — если в ней имеется рецепт для лечения усталых ног.
  — Думаю, даже не один. Но почему бы вам не носить хорошие сельские туфли?
  — Мадам, я привык выглядеть soigné.1693
  — Ну, тогда вам придется носить вещи, причиняющие вам боль, и при этом улыбаться, — заметила миссис Оливер. — Но я кое-чего не понимаю. Неужели эта миссис Лимен наговорила мне кучу вранья?
  — Не исключено.
  — Может, кто-то уговорил ее так поступить?
  — Это тоже возможно.
  — И заплатил ей за это?
  — Отлично, — одобрил Пуаро. — Пожалуйста, продолжайте.
  — Полагаю, — задумчиво промолвила миссис Оливер, — что миссис Ллуэллин-Смайт, подобно многим богатым женщинам, любила составлять завещания. Наверное, за свою жизнь она изготовила их немало — облагодетельствовала то одного, то другого, меняла отдельные пункты. Конечно, Дрейкам старая леди всегда оставляла солидное наследство, но я сомневаюсь, чтобы она завещала кому-то еще столько, сколько, согласно миссис Лимен и поддельному кодицилу, завещала Ольге Семеновой. Мне бы хотелось побольше узнать об этой девушке. Уж больно успешно ей удалось исчезнуть.
  — Надеюсь вскоре разузнать о ней, — сказал Пуаро.
  — Каким образом?
  — В Лондоне у меня имеется агент, который добывает мне информацию в этой стране и за рубежом. Я должен получить сведения из Герцеговины.
  — И вы узнаете, оттуда ли она прибыла?
  — Возможно, но более вероятно, что я получу информацию другого рода — письма, написанные Ольгой во время пребывания в Англии, имена друзей, которых она могла здесь завести.
  — Как насчет школьной учительницы? — спросила миссис Оливер.
  — Кого вы имеете в виду?
  — Ту, которую задушили, про которую вам рассказывала мисс Уиттейкер. — Помолчав, она добавила: — Мне не слишком нравится Элизабет Уиттейкер. Утомительная особа, хотя и умная. Такая могла бы замыслить и осуществить убийство.
  — Вы хотите сказать, задушить другую учительницу?
  — Нужно исследовать все возможности.
  — Как всегда, полагаюсь на вашу интуицию, мадам.
  Миссис Оливер с задумчивым видом съела еще один финик.
  Глава 20
  Выйдя из дома миссис Батлер, Пуаро направился дорогой, указанной ему Мирандой. Ему показалось, что отверстие в изгороди слегка увеличилось с прошлого раза. Вероятно, им пользовался кто-то покрупнее Миранды. Пуаро поднялся по дорожке к каменоломне, снова обратив внимание на красоту пейзажа. Живописное место, однако он, как и прежде, ощутил в нем какую-то языческую безжалостность. На этих извилистых дорожках злые феи могли высматривать добычу, а бесстрастная богиня — определять, какую новую жертву ей должны принести.
  Пуаро хорошо понимал, почему здесь не устраивают пикники. Едва ли кому-нибудь могло захотеться принести сюда яйца вкрутую, салат-латук и апельсины и сидеть здесь, беззаботно веселясь. Место к этому явно не располагало. «Было бы лучше, — внезапно подумал Пуаро, — если бы миссис Ллуэллин-Смайт не пришла в голову идея подобной трансформации в стиле волшебной сказки». Каменоломню можно было превратить в скромный сад без призрачной атмосферы, но она была честолюбивой женщиной — честолюбивой и очень богатой. Минуту или две Пуаро размышлял о завещаниях, которые составляют богатые женщины, о лжи, которая возникает вокруг этих завещаний, о тех местах, куда их иногда прячут, и попытался поставить себя на место человека, осуществившего подделку. Несомненно, завещание, представленное на утверждение, было поддельным. Мистер Фуллертон, опытный и осторожный адвокат, в этом не сомневался. Он никогда бы не посоветовал клиенту затевать судебный процесс, не имея для этого веских оснований и надежных доказательств.
  Пуаро свернул на тропинку, сразу почувствовав, что его ноги куда важнее его размышлений. Окажется ли этот путь более коротким до жилища суперинтендента Спенса? По прямой линии — возможно, но основная дорога наверняка была бы удобнее для ног. Тропинка была твердой как камень — трава и мох на ней отсутствовали полностью.
  Впереди замаячили две фигуры. На каменном выступе сидел Майкл Гарфилд — он что-то рисовал в блокноте для эскизов и казался целиком поглощенным этим занятием. Немного поодаль, возле мелодично журчащего ручейка, стояла Миранда Батлер. Забыв о боли в ногах, Эркюль Пуаро подумал о том, насколько же красивыми могут быть человеческие существа. В красоте Майкла Гарфилда не приходилось сомневаться. Тем не менее Пуаро затруднялся определить, нравится ему этот молодой человек или нет. Разумеется, на красивых женщин всегда приятно смотреть, однако Эркюль Пуаро не был уверен, что ему нравится мужская красота. Сам он не хотел бы считаться красивым молодым человеком, — впрочем, ему никогда не представлялся подобный шанс. Единственное, что нравилось Пуаро в его внешности, — это великолепные усы, за которыми он тщательно и любовно ухаживал. Пуаро знал, что ни у кого в мире нет таких усов, но он никак не мог бы назвать себя красавцем и даже просто миловидным.
  А Миранда? Пуаро снова подумал, что особенно привлекательной в ней кажется ее серьезность. Его интересовало, что творится в голове у этой девочки, но он понимал, что никогда не сможет об этом узнать. Она вряд ли расскажет, о чем думает, даже если ее спросить об этом напрямик. Пуаро чувствовал, что Миранда обладает пытливым умом и что она легкоранима. Он знал о ней кое-что еще — вернее, думал, что знает, но почти не сомневался, что это правда…
  Майкл Гарфилд оторвал взгляд от блокнота.
  — Ха! Синьор Усач! — воскликнул он. — Добрый день, сэр.
  — Могу я взглянуть на то, что вы рисуете, или это вам помешает? Я не хочу быть назойливым.
  — Конечно можете, — ответил Майкл. — Меня это нисколько не смутит. Я наслаждаюсь самим собой.
  Пуаро заглянул ему через плечо. Карандашный рисунок был удивительно хрупким и деликатным, с едва заметными штрихами. «Этот человек умеет не только проектировать сады, но и рисовать», — подумал Пуаро.
  — Весьма изысканно, — заметил он.
  — Я тоже так думаю, — согласился Майкл Гарфилд, не поясняя, имеет он в виду рисунок или натурщицу.
  — Почему? — осведомился Пуаро.
  — Почему я это делаю? Думаете, у меня есть причина?
  — Возможно.
  — Вы абсолютно правы. Если я уеду отсюда, то мне хотелось бы запомнить пару вещей. Миранда — одна из них.
  — А без рисунка вы бы легко ее забыли?
  — Очень легко. Таков уж я. Но забыть что-то или кого-то, оказаться неспособным представить себе лицо, изгиб плеча, жест, дерево, цветок, контуры ландшафта, знать, как они выглядят, но не суметь их воспроизвести, иногда причиняет подлинные мучения. Ты видишь, запечатлеваешь — а потом все исчезает.
  — Только не «Погруженный сад». Он не исчезнет.
  — Исчезнет, и очень скоро, если никто не будет им заниматься. Природа возьмет свое. Такие вещи нуждаются в любви, внимании и опытном уходе. Если муниципалитет возьмет на себя заботу о саде — такое часто бывает в наши дни, — то здесь посадят новые кусты, проложат еще несколько дорожек, установят урны для мусора, но сохранить сад в первоначальном состоянии не удастся. В нем слишком много стихийного.
  — Мсье Пуаро, — донесся из-за ручья голос Миранды.
  Пуаро шагнул вперед, чтобы девочка могла его слышать.
  — Ты пришла сюда позировать?
  Она покачала головой:
  — Я пришла не для того. Просто так вышло…
  — Да, — подтвердил Майкл Гарфилд, — просто так вышло. Иногда людям везет.
  — Ты гуляла по твоему любимому саду?
  — Я искала колодец, — ответила Миранда.
  — Колодец?
  — В этом лесу был колодец желаний.
  — В бывшей каменоломне? Не знал, что в каменоломнях бывают колодцы.
  — Вокруг каменоломни всегда был лес. Майкл знает, где колодец, но не хочет мне говорить.
  — Тебе будет интереснее самой его поискать, — сказал Майкл Гарфилд. — Особенно если ты не вполне уверена в его существовании.
  — Старая миссис Гудбоди все о нем знает. Она колдунья.
  — Верно, — кивнул Майкл. — Она здешняя колдунья. Такие имеются во многих местах, и, хотя они не всегда называют себя колдуньями, про них всем известно. Они предсказывают судьбу, наводят порчу на бегонии и пионы, делают так, чтобы фермерские коровы перестали давать молоко, а иногда торгуют любовным зельем.
  — Это был колодец желаний, — настаивала Миранда. — Люди приходили туда и загадывали желания. Для этого нужно было трижды обойти вокруг колодца, а так как он находился на склоне холма, это было не всегда легко сделать. — Она посмотрела на Майкла: — Когда-нибудь я все равно найду колодец, даже если ты мне его не покажешь. Он где-то здесь, но миссис Гудбоди сказала, что его запечатали несколько лет назад, так как считали опасным. Какая-то девочка — кажется, ее звали Китти — свалилась туда.
  — Можешь сколько угодно слушать местные сплетни, — сказал Майкл Гарфилд, — но колодец желаний находится не здесь, а в Литтл-Беллинг.
  — О том колодце я все знаю, — отмахнулась Миранда. — Он самый обыкновенный. Люди бросают туда монетки, но так как в нем нет воды, то не слышно даже всплеска.
  — Очень сожалею.
  — Я расскажу тебе, когда найду его, — пообещала девочка.
  — Ты не должна верить всему, что болтает колдунья. Я, например, не верю, что ребенок упал в колодец. Наверное, туда свалилась кошка и утонула.
  — «Бом-бом, дили-дили — в колодце кошку утопили», — пропела Миранда и поднялась. — Мне пора идти, а то мама будет волноваться.
  Она улыбнулась обоим мужчинам и зашагала по еще более крутой и каменистой тропинке, чем та, которая шла по другую сторону ручья.
  — «Бом-бом, дили-дили», — задумчиво произнес Пуаро. — Каждый верит в то, во что хочет верить, мистер Гарфилд. Она была права или нет?
  Майкл Гарфилд задумчиво посмотрел на него, потом улыбнулся.
  — Абсолютно права, — ответил он. — Колодец существует, и он в самом деле запечатан. Должно быть, его действительно считали опасным. Только вряд ли это был колодец желаний — думаю, это выдумка миссис Гудбоди. Здесь есть или было дерево желаний — старый бук на полпути вверх по склону холма, который люди, кажется, трижды обходили вокруг и загадывали желание.
  — Ну и что с ним произошло? Его больше не обходят?
  — Нет. По-моему, лет шесть тому назад в него ударила молния и расщепила надвое. Вот и конец красивой сказки.
  — Вы рассказывали об этом Миранде?
  — Нет. Я подумал, что лучше пускай верит в свой колодец. Сожженный молнией бук для нее не так интересен, верно?
  — Я должен идти, — сказал Пуаро.
  — К вашему приятелю полицейскому?
  — Да.
  — Вы выглядите усталым.
  — Я действительно очень устал.
  — Вам было бы удобнее в парусиновых туфлях или сандалиях.
  — Ах, ça, non.
  — Понятно. В одежде вы весьма претенциозны. — Он окинул Пуаро взглядом. — Tout ensemble необычайно хорош — особенно ваши великолепные усы.
  — Я польщен, что вы их заметили.
  — По-вашему, их можно не заметить?
  Пуаро склонил голову набок.
  — Вы сказали, что рисуете юную Миранду, так как желаете ее запомнить. Это означает, что вы уезжаете отсюда?
  — Подумываю об этом.
  — Однако, мне кажется, вы bien placé ici.
  — Да, вы правы. У меня есть дом — маленький, но построенный по моему проекту — и есть работа, хотя она не так удовлетворяет меня, как обычно. Поэтому меня обуяла охота к перемене мест.
  — А почему работа вас недостаточно удовлетворяет?
  — Потому что люди, которые хотят приобрести землю и построить дом, разбить или улучшить свой сад, требуют, чтобы я делал ужасные вещи.
  — Значит, вы не занимаетесь садом миссис Дрейк?
  — Она обращалась ко мне с такой просьбой. Я высказал свои предложения, и миссис Дрейк как будто с ними согласилась. Но я не думаю, — задумчиво добавил он, — что могу ей доверять.
  — Вы имеете в виду, что она не позволит вам осуществить ваши намерения?
  — Я имею в виду, что миссис Дрейк предпочитает все делать по-своему, и, хотя ее вроде бы привлекли мои идеи, она может внезапно потребовать совершенно иного — чего-нибудь утилитарного, дорогого и показушного. Миссис Дрейк будет настаивать на своем, я не соглашусь, и мы поссоримся. Поэтому мне лучше уехать, пока я не поссорился не только с ней, но и с другими соседями. Я достаточно известен, и мне незачем торчать на одном месте. Я могу найти себе другой уголок в Англии, а может быть, в Нормандии или Бретани.
  — Там, где вы сумеете улучшать природу и экспериментировать с новыми растениями, где нет ни палящего солнца, ни трескучих морозов? Какой-нибудь участок земли, где вы снова сможете разыгрывать из себя Адама? Вам всегда не сидится на одном месте?
  — Я нигде подолгу не задерживаюсь.
  — Вы были в Греции?
  — Да. Я бы хотел побывать там еще раз. Там есть сады на голых скалах, где могут расти только кипарисы. Но если захотеть, то можно создать что угодно…
  — Сад, где гуляют боги?
  — Хотя бы. Вы умеете читать чужие мысли, не так ли, мсье Пуаро?
  — Хотел бы уметь. Есть так много вещей, о которых я ничего не знаю, но хотел бы узнать.
  — Теперь вы говорите о чем-то прозаичном, верно?
  — К сожалению, да.
  — Поджог, убийство, внезапная смерть?
  — Более или менее. Правда, о поджоге я не думал. Вы пробыли здесь немало времени, мистер Гарфилд. Не знали ли вы молодого человека по имени Лесли Ферриер?
  — Да, я его припоминаю. Он служил кем-то вроде младшего клерка в медчестерской адвокатской фирме Фуллертона, Харрисона и Ледбеттера. Смазливый парень.
  — Он внезапно погиб, не так ли?
  — Да. Как-то вечером его пырнули ножом, кажется из-за женщины. Все вроде бы думают, что в полиции отлично знают, кто это сделал, но у них нет доказательств. Лесли Ферриер путался с женщиной по имени Сандра — не помню ее фамилии. Ее муж был хозяином пивной. Потом Лесли подыскал себе другую девушку и бросил Сандру. Во всяком случае, так говорили.
  — И Сандре это не понравилось?
  — А вы как думаете? Лесли был жутким бабником — гулял одновременно с двумя или тремя девушками.
  — Они все были англичанками?
  — Интересно, почему вы об этом спрашиваете? Не думаю, чтобы он ограничивался англичанками, — лишь бы он и девушки могли кое-как понимать друг друга.
  — Несомненно, здесь время от времени появлялись иностранные девушки?
  — Конечно. Разве есть место, где бы они не появлялись? Девушки au pair — часть повседневной жизни. Хорошенькие и безобразные, честные и нечестные, те, которые помогают перегруженным работой матерям, и те, от которых вовсе нет никакой пользы. Некоторые поживут, а потом вдруг вовсе исчезают.
  — Как Ольга?
  — Совершенно верно.
  — А Лесли был приятелем Ольги?
  — Значит, вот к чему вы клоните. Да, был. Не думаю, чтобы миссис Ллуэллин-Смайт что-либо об этом знала. Ольга была достаточно осторожной. Она говорила, что на родине у нее есть жених. Не знаю, правда это или выдумка. Как я сказал, молодой Лесли был привлекательным парнем. Не понимаю, что такого он нашел в Ольге, — она не отличалась красотой. Все же… — Майкл немного подумал. — В ней ощущалась энергия, которая могла привлечь молодого англичанина. Короче говоря, у других подружек Лесли имелись основания для недовольства.
  — Весьма интересно, — заметил Пуаро. — Я так и думал, что вы можете предоставить мне необходимую информацию.
  Майкл Гарфилд с любопытством посмотрел на него:
  — Почему? Что все это значит? При чем тут Лесли? Зачем ворошить прошлое?
  — Для того, чтобы лучше знать причины недавних событий. Я собираюсь забраться еще глубже — до того времени, когда эти двое, Ольга Семенова и Лесли Ферриер, встречались тайком от миссис Ллуэллин-Смайт.
  — Ну, я в этом не уверен. Это просто… просто мое предположение. Я видел их достаточно часто, но Ольга никогда не доверяла мне своих секретов. Что касается Лесли, то я едва его знал.
  — Меня интересует то, что было до того. Насколько я понимаю, у Лесли Ферриера были неприятности в прошлом?
  — По-моему, да. Во всяком случае, так здесь говорили. Мистер Фуллертон принял его на службу, надеясь сделать из него честного человека. Фуллертон — хороший старикан.
  — Кажется, Ферриера обвинили в подделке?
  — Да.
  — Это было его первым преступлением, и у него имелись смягчающие обстоятельства — больная мать, отец-пьяница или что-то в этом роде. Как бы то ни было, он дешево отделался.
  — Я никогда не слышал никаких подробностей. Сначала ему вроде бы удалось выйти сухим из воды, но потом его разоблачили. Толком я ничего не знаю. Это только слухи. Но его действительно обвинили в подделке.
  — А когда миссис Ллуэллин-Смайт умерла и ее завещание представили на утверждение, было обнаружено, что оно поддельное?
  — Вы считаете, что эти события связаны между собой?
  — Человек, уже привлекавшийся за подделку, стал приятелем девушки, которая, если бы завещание вступило в силу, унаследовала бы большую часть огромного состояния.
  — Да, верно.
  — Лесли Ферриер даже бросил прежнюю возлюбленную, связавшись с иностранкой.
  — Вы предполагаете, что он подделал это завещание?
  — Это кажется вероятным, не так ли? Считалось, будто Ольга умела хорошо копировать почерк миссис Ллуэллин-Смайт, но мне это всегда представлялось довольно сомнительным. Она писала письма под диктовку старой леди, но их почерки едва ли были одинаковыми. Во всяком случае, не настолько похожими, чтобы ввести в заблуждение. Но если Ольга и Лесли были сообщниками, тогда другое дело. Он мог выполнить работу на достаточно хорошем уровне и надеяться, что все пройдет успешно. Очевидно, он был так же уверен и во время первого преступления, но ошибся. Вероятно, он ошибся и на сей раз. Когда адвокаты начали расследование, обратились к экспертам и стали задавать вопросы, Ольга, по-видимому, потеряла самообладание, поссорилась с Лесли и сбежала, рассчитывая, что он ответит за двоих.
  Майкл резко тряхнул головой:
  — Почему вы пришли расспрашивать меня об этом в мой прекрасный сад?
  — Потому что я хочу знать.
  — Лучше ничего не знать — оставить все как есть и не разгребать мусор.
  — Вам нужна красота, — промолвил Пуаро. — Красота любой ценой. Ну а мне необходима правда.
  Майкл рассмеялся:
  — Отправляйтесь к вашим полицейским дружкам и оставьте меня здесь, в моем раю. Изыди, Сатана!
  Глава 21
  Пуаро снова начал подниматься на холм. Боль в ногах внезапно прошла. Ему наконец удалось соединить друг с другом факты, о которых он знал, что они связаны друг с другом, но не мог понять, каким образом. Теперь он ощущал опасность, грозящую одному человеку, которая может обрушиться на него в любую минуту, если не принять меры к ее предотвращению.
  Элспет Маккей вышла из дома ему навстречу.
  — Вы выглядите утомленным, — сказала она. — Проходите и садитесь.
  — Ваш брат дома?
  — Нет. Пошел в участок. Кажется, что-то случилось.
  — Случилось? — испуганно переспросил Пуаро. — Так скоро? Не может быть!
  — Что вы имеете в виду? — осведомилась Элспет.
  — Ничего. Вы хотите сказать, что-то случилось с кем-то?
  — Да, но я не знаю, с кем именно. Как бы то ни было, Тим Рэглен позвонил и попросил брата прийти. Принести вам чашку чаю?
  — Нет, благодарю вас, — ответил Пуаро. — Пожалуй, я пойду домой. — Мысль о крепком горьковатом чае приводила его в ужас. — Мои ноги, — объяснил он, найдя предлог, дабы не быть заподозренным в дурных манерах. — У меня не слишком подходящая обувь для ходьбы по сельской местности. Было бы желательно сменить туфли.
  Элспет Маккей устремила взгляд на упомянутую обувь.
  — Пожалуй, — согласилась она. — Лакированная кожа натирает ноги. Кстати, вам письмо. С заграничными марками. Сейчас принесу.
  Элспет вернулась минуты через две и вручила ему письмо.
  — Если вам не нужен конверт, я оставлю его для одного из моих племянников — он собирает марки.
  — Разумеется.
  Пуаро вскрыл письмо и протянул ей конверт. Она поблагодарила и вернулась в дом.
  Пуаро развернул письмо и прочитал его.
  Действия мистера Гоби за рубежом демонстрировали ту же компетентность, что и в Англии. Он не допускал излишних расходов и быстро добивался результатов.
  Правда, на сей раз результаты были не особо значительными, но Пуаро на другое и не рассчитывал.
  Ольга Семенова не возвращалась в свой родной город. У нее там не осталось родственников — только пожилая приятельница, с которой она время от времени переписывалась, сообщая ей новости о своей жизни в Англии. У Ольги были хорошие отношения с хозяйкой — женщиной требовательной, но щедрой.
  Последние письма, полученные от Ольги, пришли года полтора назад. В них она упоминала молодого человека, не называя его имени, и намекала, что они думают пожениться, но, так как молодой человек любит все делать по-своему, толком еще ничего не решено. В самом последнем письме Ольга сообщала о радужных перспективах на будущее. Когда письма перестали приходить, пожилая приятельница решила, что Ольга вышла замуж за своего англичанина и сменила адрес. Такое часто случалось с девушками, уезжавшими в Англию. Если они счастливо выходили замуж, то часто больше не писали писем, поэтому приятельница не тревожилась.
  «Все соответствует, — подумал Пуаро. — Лесли говорил о браке, но это могло не входить в его намерения. Миссис Ллуэллин-Смайт была охарактеризована как „щедрая“. Кто-то дал денег Лесли — возможно, Ольга отдала ему деньги, полученные ранее от хозяев, — чтобы убедить его подделать завещание…»
  Элспет Маккей снова вышла на террасу. Пуаро поделился с ней своими предположениями насчет отношений Ольги и Лесли.
  Женщина задумалась. Вскоре оракул заговорил:
  — Если так, то они об этом помалкивали. Не было никаких слухов об этой паре. В таком месте этого избежать трудно.
  — У молодого Ферриера была связь с замужней женщиной. Он мог предупредить девушку, чтобы та ничего не говорила о нем ее хозяйке.
  — Вполне возможно. Миссис Смайт могла знать, что Лесли Ферриер — никчемный тип, и посоветовать девушке не иметь с ним дело.
  Пуаро сложил письмо и спрятал его в карман.
  — Жаль, вы не позволили мне угостить вас чаем.
  — Нет, нет, я должен вернуться в гостиницу и сменить обувь. Вы не знаете, когда придет ваш брат?
  — Понятия не имею. Они не сказали, что от него хотят.
  Пуаро зашагал по дороге к гостинице. До нее было всего несколько сотен ярдов. Когда он подошел к двери, ему навстречу вышла хозяйка — жизнерадостная особа лет тридцати с лишним.
  — Вас хочет повидать леди, — сообщила она. — Я сказала ей, что не знаю, куда вы ушли и когда вернетесь, но она ответила, что подождет. Это миссис Дрейк. По-моему, она нервничает. Миссис Дрейк всегда такая спокойная, но сейчас ее что-то сильно расстроило. Она в гостиной. Принести вам туда чаю и еще чего-нибудь?
  — Думаю, лучше не надо, — ответил Пуаро. — Сначала я хочу услышать, что она мне скажет.
  Он вошел в гостиную. Ровена Дрейк стояла у окна, которое не выходило на дорожку к входу, поэтому она не видела приближения Пуаро. При звуке открываемой двери женщина резко повернулась:
  — Наконец-то, мсье Пуаро! Время тянулось так медленно.
  — Сожалею, мадам. Я был в лесу Куорри и беседовал с моей приятельницей миссис Оливер, а потом разговаривал с двоими юношами, Николасом и Дезмондом.
  — Николасом и Дезмондом? А, знаю. Я подумала… Всякое приходит в голову.
  — Вы расстроены, — мягко заметил Пуаро.
  Он не предполагал, что когда-либо увидит Ровену Дрейк в таком состоянии — не хозяйкой положения и опытным организатором, навязывающим свои решения другим.
  — Вы уже слышали, не так ли? — спросила она. — Или, возможно, еще нет?
  — Что я должен был слышать?
  — Нечто ужасное. Он… он мертв. Кто-то убил его.
  — Кто мертв, мадам?
  — Значит, вы в самом деле ничего не слышали. Он ведь тоже всего лишь ребенок, и я считала… Какая же я была дура! Мне следовало все вам рассказать, когда вы меня спросили. Теперь я чувствую себя виноватой в том, что думала, будто все знаю, но, честное слово, мсье Пуаро, у меня и в мыслях не было…
  — Сядьте, мадам, успокойтесь и расскажите все по порядку. Убили еще одного ребенка?
  — Ее брата, — ответила миссис Дрейк. — Леопольда.
  — Леопольда Рейнолдса?
  — Да. Его тело нашли на одной из тропинок в поле. Должно быть, он возвращался из школы и свернул с дороги, чтобы поиграть у ручья. Кто-то поймал его там и сунул голову в воду…
  — Так же, как поступили с его сестрой Джойс?
  — Да. Очевидно, это дело рук какого-то безумца. Но никто не знает, кто он, — вот что ужасно. А я думала, что знаю. Это так жестоко!
  — Вам следует рассказать мне обо всем, мадам.
  — Да, да, поэтому я и пришла сюда. Понимаете, вы приходили ко мне после разговора с Элизабет Уиттейкер, когда она сообщила вам, что я что-то видела в холле моего дома и это меня удивило или напугало. Я сказала вам, что ничего не видела, так как думала… — Она умолкла.
  — Так что же вы видели?
  — Нужно было сразу вам рассказать. Я видела, как открылась дверь библиотеки и он вышел… Вернее, не вышел, а постоял на пороге, потом быстро шагнул внутрь и закрыл дверь.
  — Кто это был?
  — Леопольд — мальчик, которого убили. Понимаете, я подумала… Конечно, это была ужасная ошибка. Если бы я вам рассказала, возможно, вы бы поняли, в чем тут дело.
  — Вы подумали, что Леопольд убил свою сестру, не так ли? — осведомился Пуаро.
  — Да, так. Не сразу, конечно, потому что я тогда не знала, что она мертва. Но у него было такое странное выражение лица. Он всегда был странным ребенком — очень умным и развитым, но… ну, не таким, как все. Я подумала: «Почему он в библиотеке, когда все играют в „Львиный зев“? Что он там делает? Почему он выглядит так странно?» Очевидно, это меня расстроило, и я уронила вазу. Элизабет помогла мне собрать осколки, я вернулась в столовую и больше об этом не вспоминала, пока мы не нашли Джойс. Тогда я решила…
  — Вы решили, что это сделал Леопольд.
  — Да. Мне показалось, что это объясняет его странный вид. Я всегда думала, что все знаю и во всем права. Оказалось, я могу ошибаться. Его убийство все меняет. Очевидно, Леопольд вошел в библиотеку, обнаружил там мертвую сестру и это его напугало. Он хотел выбраться оттуда незаметно, но увидел меня, поэтому вернулся в комнату и ждал, пока холл не опустеет. Но не потому, что он убил Джойс, а просто от испуга.
  — И вы никому ничего не сообщили? Не упомянули, кого вы видели, даже когда нашли убитую Джойс?
  — Я… не смогла. Леопольд ведь был еще ребенком — десяти, самое большее одиннадцати лет. Это не была его вина — он не мог знать, что делает, и, значит, не мог нести за это ответственность. Мне казалось, что полицию нельзя в это вмешивать, что тут необходим курс специальной психологической обработки. Поверьте, я хотела как лучше!
  «Какие печальные слова! — думал Пуаро. — Быть может, самые печальные в мире». Казалось, миссис Дрейк читала его мысли.
  — Да, — повторила она, — я хотела как лучше. Всегда думаешь, будто ты лучше других знаешь, что делать, но, увы, это не так. По-видимому, Леопольд выглядел таким ошеломленным, так как видел либо самого убийцу, либо то, что могло дать какой-то ключ к его личности. Что-то, что заставило преступника не чувствовать себя в безопасности. Поэтому он подстерег мальчика и утопил его в ручье, чтобы тот не смог ничего рассказать. Если бы я только сообщила вам, полиции или кому-нибудь, но я думала, что знаю лучше…
  — Только сегодня, — заговорил Пуаро после минутной паузы, во время которой он наблюдал за сдерживающей рыдания миссис Дрейк, — мне сказали, что в последние дни у Леопольда появилось порядочно денег. Должно быть, кто-то платил ему за молчание.
  — Но кто?
  — Мы это узнаем, — пообещал Пуаро, — и очень скоро.
  Глава 22
  Эркюлю Пуаро было несвойственно спрашивать мнение других. Обычно он вполне удовлетворялся своим собственным. Тем не менее иногда он допускал исключения. Теперь как раз наступил черед одного из них. После краткого совещания со Спенсом Пуаро заказал такси и после еще одной недолгой беседы со своим другом и инспектором Рэгленом отправился на машине в Лондон, заехав по пути в «Вязы». Сказав водителю, что задержится самое большее на четверть часа, он попросил мисс Эмлин принять его ненадолго.
  — Простите, что беспокою вас в такой час. Сейчас, несомненно, время вашего обеда или ужина.
  — Ну, я сделаю вам комплимент, мсье Пуаро, предположив, что вы бы не стали отрывать меня от обеда или ужина без важной причины.
  — Вы очень любезны. Откровенно говоря, мне нужен ваш совет.
  — В самом деле?
  На лице мисс Эмлин появилось удивленное и даже скептическое выражение.
  — Это не кажется характерным для вас, мсье Пуаро. Разве вам не достаточно собственного мнения?
  — Как правило, достаточно, но для меня было бы поддержкой и утешением, если бы с ним согласился человек, чье мнение я уважаю.
  Мисс Эмлин молчала, вопросительно глядя на него.
  — Я знаю убийцу Джойс Рейнолдс, — продолжал Пуаро. — Уверен, что вы также его знаете.
  — Я этого не говорила, — промолвила мисс Эмлин.
  — Да, не говорили. Поэтому мне кажется, что с вашей стороны это всего лишь предположение.
  — Догадка? — осведомилась мисс Эмлин несколько холоднее, чем прежде.
  — Я бы предпочел не использовать это слово. Скажем, у вас сложилось определенное мнение.
  — Хорошо. Признаю, что такое мнение у меня действительно сложилось. Это не означает, что я сообщу его вам.
  — Я хотел бы только написать на листе бумаги четыре слова, мадемуазель, и спросить, согласны ли вы с ними.
  Мисс Эмлин поднялась, подошла к столу, взяла лист писчей бумаги и вернулась с ним к Пуаро.
  — Четыре слова, — повторила она. — Вы меня заинтриговали.
  Пуаро вынул из кармана ручку, написал что-то на листе, сложил его вдвое и протянул мисс Эмлин. Она взяла его, развернула и прочитала написанное.
  — Ну? — спросил Пуаро.
  — Что касается первых двух слов, то я согласна. А вот со вторыми двумя ситуация посложнее. У меня нет доказательств, и вообще такая идея не приходила мне в голову.
  — Но в отношении первых двух слов у вас имеются определенные доказательства?
  — Думаю, что да.
  — Вода, — задумчиво произнес Пуаро. — Как только вы услышали об этом, то сразу все поняли. И я тоже. Мы оба в этом уверены. А теперь мальчик утонул в ручье. Вы уже знаете?
  — Да. Мне сообщили по телефону. Брат Джойс. Каким образом он оказался в это замешан?
  — Он хотел денег и получил их, — ответил Пуаро. — Но при первой удобной возможности его утопили.
  Его голос не смягчился, — напротив, в нем зазвучали резкие нотки.
  — Персона, поведавшая мне об этом, — продолжал он, — была обуреваема состраданием. Но я не испытываю подобных чувств. Леопольд был еще мальчиком, но его смерть не случайна, а, как часто бывает, явилась результатом его действий. Он хотел денег и шел на риск. Леопольд был достаточно умен и понимал, что ему грозит. Ему было всего десять лет, но причина и следствие в этом возрасте такие же, какими были бы в тридцать, пятьдесят или девяносто лет. Вы знаете, о чем я думаю прежде всего в подобных случаях?
  — Я бы сказала, — промолвила мисс Эмлин, — что вы думаете больше о правосудии, чем о сострадании.
  — Мое сострадание ничем не поможет Леопольду, — отозвался Пуаро. — Ему уже ничто не в состоянии помочь. Правосудие, если мы с вами его добьемся, ибо я думаю, что вы на этот счет придерживаетесь того же мнения, что и я, также не поможет Леопольду. Но оно может сохранить жизнь другому ребенку. Опасно, когда на свободе бродит преступник, отнявший уже не одну жизнь, для которого убийство стало способом обеспечения безопасности. Сейчас я на пути в Лондон, где должен обсудить с некоторыми людьми дальнейшие действия, обратить их, так сказать, в свою веру.
  — Это может оказаться трудным, — заметила мисс Эмлин.
  — Не думаю, так как их ум способен понять ум преступника. У меня к вам еще одна просьба. Мне снова требуется ваше мнение — на сей раз только мнение без каких-либо доказательств — о Николасе Рэнсоме и Дезмонде Холленде. По-вашему, я могу им довериться?
  — По-моему, оба они абсолютно надежные ребята. Конечно, во многих отношениях они довольно глуповаты, но это касается мелочей. В серьезных делах они тверды, как нечервивые яблоки.
  — Мы снова возвращаемся к яблокам, — печально вздохнул Пуаро. — Ну, мне пора. Меня ждет машина. Я должен нанести еще один визит.
  Глава 23
  I
  — Слышали, что творится в лесу Куорри? — осведомилась миссис Картрайт, укладывая в сумку пакет с кукурузными хлопьями.
  — В лесу Куорри? — переспросила Элспет Маккей, к кому она обращалась. — Нет, не слышала ничего особенного. — Она была занята выбором крупы. Обе женщины находились в недавно открытом супермаркете, делая утренние покупки.
  — Говорят, деревья там стали опасными. Этим утром прибыли двое лесничих. Сейчас они на крутом склоне, где деревья сильно накренились. Вероятно, они и в самом деле могут повалиться. Прошлой зимой в одно из них ударила молния, но, по-моему, это произошло где-то дальше. Как бы то ни было, лесничие копают возле корней и, боюсь, все испортят. Очень жаль.
  — Ну, полагаю, они знают, что делают, — заметила Элспет Маккей. — Очевидно, кто-то их вызвал.
  — Там еще два полисмена — следят, чтобы никто не подходил близко. Наверное, они выясняют, какое дерево заболело первым.
  — Понимаю, — протянула Элспет Маккей.
  Возможно, она действительно понимала. Никто ничего ей не рассказывал, но Элспет никогда в этом не нуждалась.
  II
  Ариадна Оливер снова прочитала телеграмму, которую ей только что доставили. Она настолько привыкла получать телеграммы по телефону, лихорадочно ища карандаш, чтобы записать содержание, и настаивая, чтобы ей выслали подтверждающую копию, что была удивлена при виде «настоящей телеграммы».
  «ПОЖАЛУЙСТА НЕМЕДЛЕННО ПРИВЕЗИТЕ ВАШУ КВАРТИРУ М-С БАТЛЕР И МИРАНДУ ТЧК НЕЛЬЗЯ ТЕРЯТЬ ВРЕМЕНИ ТЧК ВАЖНО ПОВИДАТЬ ВРАЧА НАСЧЕТ ОПЕРАЦИИ ТЧК».
  Миссис Оливер направилась в кухню, где Джудит Батлер готовила желе из айвы.
  — Джуди, — сказала миссис Оливер, — упакуй все необходимое. Я возвращаюсь в Лондон, и вы с Мирандой едете со мной.
  — Это очень любезно с твоей стороны, Ариадна, но у меня дома полно дел. Хотя тебе ведь не обязательно уезжать прямо сегодня, верно?
  — Обязательно, — покачала головой миссис Оливер. — Так мне велели.
  — Кто велел? Твоя экономка?
  — Нет, кое-кто другой. Один из немногих, кого я слушаюсь. Так что поторопись.
  — Но я не могу сейчас уезжать!
  — Придется, — заявила миссис Оливер. — Машина готова — я привела ее к входу. Мы можем выехать сразу же.
  — Мне бы не хотелось брать Миранду. Я могла бы оставить ее здесь у Рейнолдсов или Ровены Дрейк…
  — Миранда поедет с нами, — решительно прервала миссис Оливер. — Не создавай лишних трудностей, Джуди. Это серьезно. Не понимаю, как тебе в голову могло прийти оставить Миранду с Рейнолдсами. У них ведь убили двоих детей!
  — Да, верно. Думаешь, у них дома что-то не так? Я имею в виду, кто-то там…
  — Мы слишком много болтаем, — сказала миссис Оливер. — Хотя, — добавила она, — если кого-то еще собираются убить, то, по-моему, это должна быть Энн Рейнолдс.
  — Что происходит с этой семьей? Почему их убивают одного за другим? О, Ариадна, это страшно!
  — Да, — кивнула миссис Оливер, — но бывают времена, когда нужно бояться. Я только что получила телеграмму и действую в соответствии с ее содержанием.
  — Телеграмму? А я не слышала телефонного звонка.
  — Ее прислали не по телефону, а принесли сюда.
  Поколебавшись, она протянула телеграмму подруге.
  — Что это значит? Операция?
  — Возможно, миндалины, — отозвалась миссис Оливер. — У Миранды на прошлой неделе болело горло, не так ли? Разве будет выглядеть невероятным, если ее повезут в Лондон на консультацию у ларинголога?
  — Ты спятила, Ариадна?
  — Очень может быть. В любом случае Миранде понравится в Лондоне. Не беспокойся — ей не будут делать никакой операции. В шпионских романах это называется «прикрытие». Мы поведем ее в театр, в оперу или на балет — что ей больше нравится. Я думаю, лучше всего сводить ее на балет.
  — Я боюсь, — прошептала Джудит.
  Ариадна Оливер посмотрела на подругу. Она слегка дрожала и казалась более чем когда-либо похожей на ундину. Джудит Батлер выглядела полностью оторванной от реальности.
  — Пошли, — сказала миссис Оливер. — Я обещала Эркюлю Пуаро привезти вас, когда он потребует. Ну, вот он и потребовал.
  — Что здесь происходит? — спросила Джудит. — И зачем только я приехала сюда?
  — Иногда меня это тоже интересует, — заметила миссис Оливер. — Хотя трудно объяснить, почему люди выбирают то или иное место жительства. Один мой друг в один прекрасный день переехал в Мортон-на-Болоте. Я спросила его почему, а он ответил, что всегда хотел там жить, когда удалится от дел. Я сказала, что никогда не была в этом месте, но, судя по названию, там очень сыро, и спросила, что оно собой представляет. А он ответил, что не знает, так как тоже никогда там не бывал, однако мечтал там поселиться. При этом он вовсе не был сумасшедшим.
  — И ему там понравилось?
  — Ну, я еще не получала от него известий, — отозвалась миссис Оливер. — Но люди иногда поступают очень странно, не так ли?
  Она вышла в сад и окликнула:
  — Миранда, мы уезжаем в Лондон!
  Миранда медленно подошла к ним.
  — В Лондон?
  — Ариадна повезет нас туда, — объяснила ей мать. — Мы там сходим в театр. Может быть, миссис Оливер удастся раздобыть билеты на балет. Ты бы хотела посмотреть балет?
  — Конечно. — В глазах девочки зажегся интерес. — Но я сначала должна попрощаться с одним из моих друзей.
  — Но мы едем практически сразу же.
  — Я не задержусь надолго. Просто мне нужно объяснить… Я кое-что обещала.
  Она побежала по саду и скрылась за калиткой.
  — Что у Миранды за друзья? — с любопытством спросила миссис Оливер.
  — Право, не знаю, — ответила Джудит. — Она мне никогда о них не рассказывает. Иногда мне кажется, что Миранда считает своими друзьями только птиц и белок, которых видит в лесу. По-моему, к ней все хорошо относятся, но я не знаю, есть ли у нее настоящие друзья. Миранда никогда не приводит девочек к чаю. Думаю, ее лучшей подругой была Джойс Рейнолдс. Джойс рассказывала ей разные фантастические истории о слонах и тиграх… — Миссис Батлер встряхнулась. — Ну, раз ты настаиваешь, мне нужно укладывать вещи. Но мне не хочется уезжать. У меня тут полно дел — желе и…
  — Нужно ехать, — твердо заявила миссис Оливер.
  Джудит спустилась с парой чемоданов как раз в тот момент, когда Миранда, слегка запыхавшись, вбежала через боковую дверь.
  — А как же ленч? — осведомилась она.
  Несмотря на внешность лесной феи, Миранда была здоровым ребенком, любившим поесть.
  — Остановимся на ленч по дороге, — ответила миссис Оливер. — В хэвершемском «Негритенке». Это примерно в трех четвертях часа езды отсюда, и там хорошо кормят. Пошли, Миранда, нам пора ехать.
  — Я не успею предупредить Кэти, что не смогу пойти с ней завтра в кино. Может, позвонить ей?
  — Только поскорее, — поторопила ее мать.
  Миранда побежала в гостиную, где находился телефон. Джудит и миссис Оливер отнесли чемоданы в машину. Девочка выбежала следом.
  — Я оставила сообщение, — сказала она. — Теперь все в порядке.
  — Все-таки, по-моему, ты сошла с ума, Ариадна, — промолвила Джудит, когда они сели в автомобиль. — Что все это значит?
  — Полагаю, мы выясним это в свое время, — отозвалась миссис Оливер. — Не знаю, кто сошел с ума — я или он.
  — Кто «он»?
  — Эркюль Пуаро, — сказала миссис Оливер.
  III
  В Лондоне Эркюль Пуаро сидел в комнате вместе с еще четверыми мужчинами. Одним из них был инспектор Тимоти Рэглен, чье лицо не выражало ничего, кроме почтения, как всегда в присутствии начальства, вторым был суперинтендент Спенс, третьим — Элфред Ричмонд, главный констебль графства, а четвертым — человек из прокуратуры с характерным проницательным взглядом законника. Их лица, устремленные на Эркюля Пуаро, постоянно меняли выражение.
  — Вы кажетесь абсолютно уверенным, мсье Пуаро.
  — Я действительно абсолютно уверен, — ответил Пуаро. — Когда вещи выглядят определенным образом, понимаешь, что так и должно быть, если только не находишь причины для обратного.
  — Однако мотивы кажутся весьма сложными.
  — Совсем наоборот, — возразил Пуаро. — Но они настолько просты, что их трудно четко рассмотреть.
  Джентльмен из прокуратуры выглядел скептически.
  — Очень скоро у нас будет прямая улика, — сказал инспектор Рэглен. — Конечно, если мы ошиблись…
  — Ошиблись мы немножко — в колодце нету кошки? — осведомился Эркюль Пуаро. — Вы это имеете в виду?
  — Ну, вы должны признать, что с вашей стороны это всего лишь предположение.
  — Но все на это указывает. Для исчезновения девушки может быть не так уж много причин. Первая — что она сбежала с мужчиной. Вторая — что она мертва. Все остальное притянуто за уши и практически никогда не происходит.
  — Нет других моментов, к которым вы бы хотели привлечь наше внимание, мсье Пуаро?
  — Есть. Я связался с известной фирмой, занимающейся торговлей недвижимостью в Вест-Индии, на побережье Эгейского моря, на Адриатике, в Средиземноморье и других подобных местах. Их клиенты обычно очень состоятельны. Вот недавняя покупка, которая может вас заинтересовать. — Он протянул сложенный лист бумаги.
  — Думаете, это связано с нашим делом?
  — Не сомневаюсь.
  — Мне казалось, продажа островов запрещена правительством этой страны.
  — С помощью денег можно обойти запрет.
  — У вас имеются другие интересные сведения?
  — Возможно, в течение суток я представлю вам кое-что, могущее решить все вопросы.
  — И что же это?
  — Свидетель.
  — Вы имеете в виду…
  — Свидетель преступления.
  Юрист смотрел на Пуаро с возрастающим недоверием.
  — Где же сейчас этот свидетель?
  — Надеюсь, на пути в Лондон.
  — Вы кажетесь… обеспокоенным.
  — Это правда. Я старался обо всем позаботиться, но, говоря откровенно, я боюсь. Боюсь, несмотря на принятые мною защитные меры. Потому что мы имеем дело с безжалостностью, быстротой реакции, не знающей границ алчностью и — хотя я в этом не уверен — с зачатками безумия. Не врожденного, но тщательно культивируемого. Семя, которое пустило корни и быстро прорастает, одержимое абсолютно нечеловеческой жаждой жизни.
  — Нам придется посоветоваться со специалистами на этот счет, — промолвил юрист. — Спешить тут нельзя. Конечно, многое зависит от… э-э… результатов работы лесничих. Если все подтвердится, мы можем двигаться дальше, а если нет — нужно будет обдумать все заново.
  Эркюль Пуаро поднялся со стула.
  — К сожалению, я вынужден откланяться. Я сообщил вам все, что знаю, чего ожидаю и чего опасаюсь. Буду поддерживать с вами контакт.
  Он удалился, с иностранной церемонностью пожав руки всем присутствующим.
  — В этом человеке есть что-то от шарлатана, — заметил юрист. — Вам не кажется, что у него не все дома? В конце концов, он уже очень стар, и я не знаю, можно ли полагаться на способности человека в столь преклонном возрасте.
  — Думаю, мы можем на него положиться, — отозвался главный констебль. — По крайней мере, таково мое впечатление. Спенс, я знаю вас много лет. Вы его друг. По-вашему, он стал немного слабоумным?
  — По-моему, нет, — ответил суперинтендент Спенс. — А каково ваше мнение, Рэглен?
  — Я познакомился с ним совсем недавно, сэр. Сначала его идеи казались мне фантастичными, — возможно, в этом повинна его манера разговора. Но теперь я думаю, что он прав.
  Глава 24
  I
  Миссис Оливер удобно устроилась за столиком у окна. Было довольно рано, поэтому в «Негритенке» еще не успел собраться народ. Вскоре Джудит Батлер вернулась, припудрив нос, села напротив приятельницы и стала изучать меню.
  — Что любит Миранда? — спросила миссис Оливер. — Мы могли бы сделать заказ и для нее. Полагаю, она скоро вернется.
  — Она любит жареных цыплят.
  — Ну, это просто. А что хочешь ты?
  — То же самое.
  — Три жареных цыпленка, — заказала миссис Оливер. Она склонилась вперед, внимательно глядя на подругу.
  — Что это ты на меня уставилась?
  — Я думаю, — ответила миссис Оливер.
  — О чем?
  — О том, как мало я о тебе знаю.
  — Ну, это можно сказать обо всех, не так ли?
  — Ты имеешь в виду, что никто ни о ком не знает всего?
  — Примерно.
  — Возможно, ты права, — промолвила миссис Оливер.
  Некоторое время обе женщины молчали.
  — С обслуживанием здесь не торопятся, — заметила Джудит Батлер.
  — Кажется, к нам уже идут.
  К столику подошла официантка с подносом, уставленным блюдами.
  — Что-то Миранда задерживается. Она знает, где обеденный зал?
  — Конечно знает. Мы заглянули сюда по дороге. — Джудит поднялась. — Пойду приведу ее.
  — Может, ее укачало в машине?
  — Когда она была поменьше, ее всегда укачивало.
  Через пять минут Джудит вернулась.
  — Ее нет в дамском туалете, — сказала она. — Там есть дверь в сад. Возможно, Миранда вышла посмотреть на какую-то птицу. Это на нее похоже.
  — Сейчас не время глазеть на птиц, — недовольно произнесла миссис Оливер. — Позови ее. Нам нужно поторапливаться.
  II
  Элспет Маккей подцепила вилкой несколько сосисок, положила их на сковородку, спрятала остальные в холодильник и начала чистить картошку.
  Зазвонил телефон.
  — Миссис Маккей? Это сержант Гудвин. Ваш брат дома?
  — Нет. Он сегодня в Лондоне.
  — Я звонил ему туда, но он уже уехал. Когда он вернется, скажите ему, что все подтвердилось.
  — Вы имеете в виду, что нашли труп в колодце?
  — Нет смысла это скрывать. Слухи уже распространились.
  — Чей это труп? Девушки-оперы?
  — Вроде бы да.
  — Бедняжка, — сказала Элспет. — Она сама бросилась в колодец или?…
  — Это не было самоубийство — ее ударили ножом.
  III
  Когда ее мать вышла из туалета, Миранда подождала минуты две. Потом она приоткрыла дверь, осторожно выглянула наружу, открыла боковую дверь в сад и побежала по дорожке к заднему двору, где раньше находилась конюшня, а теперь гараж. У обочины аллеи стояла машина, в которой сидел мужчина с седой бородой и густыми седыми бровями, читая газету. Миранда открыла дверцу и села рядом с ним.
  — Ты выглядишь забавно, — улыбнулась она.
  — Можешь хохотать сколько душе угодно — здесь тебя никто не услышит.
  Машина поехала по аллее, свернула направо, налево, потом опять направо и выехала на дорогу.
  — Мы поспеем вовремя, — сказал седобородый мужчина. — Скоро ты увидишь двойной топор и Килтербери-Даун. Прекрасное зрелище.
  Мимо них промчалась машина, едва не отбросив их к изгороди.
  — Юные кретины, — проворчал седобородый человек.
  У одного из упомянутых «юных кретинов» были волосы до плеч и большие круглые очки, а у другого — бакенбарды, делавшие его похожим на испанца.
  — Тебе не кажется, что мама будет волноваться из-за меня? — спросила Миранда.
  — У нее не хватит времени. Когда она начнет беспокоиться, ты уже будешь там, где хочешь быть.
  IV
  В Лондоне Эркюль Пуаро поднял телефонную трубку и услышал голос миссис Оливер:
  — Мы потеряли Миранду.
  — Как это потеряли?
  — Мы заехали на ленч в «Негритенок». Миранда пошла в уборную и не вернулась. Кто-то сказал, что видел, как она ехала в автомобиле с пожилым мужчиной. Но это не могла быть Миранда. Должно быть, он ошибся.
  — Кому-то из вас следовало оставаться с ней. Ее нельзя было терять из виду. Я же предупреждал вас об опасности. Миссис Батлер очень волнуется?
  — А вы как думаете? Конечно волнуется. Она хочет звонить в полицию.
  — Вполне естественно. Я тоже позвоню туда.
  — Но почему Миранде грозит опасность?
  — А вы не понимаете? Теперь вы уже должны были бы знать… — Помолчав, он добавил: — Я только что узнал, что нашли труп.
  — Какой труп?
  — Труп в колодце.
  Глава 25
  — Красиво, — промолвила Миранда, оглядываясь вокруг.
  Килтербери-Ринг был местной достопримечательностью, хотя его останки не пользовались особой известностью. Большую их часть разобрали много столетий тому назад, но кое-где еще торчали высокие камни эпохи мегалита — свидетельства давних ритуальных поклонений.
  — Зачем им были нужны эти камни? — спросила Миранда.
  — Для ритуалов. Ты ведь понимаешь, что такое жертвоприношение, не так ли?
  — Как будто да.
  — Жертвоприношения должны существовать. Это очень важно.
  — Ты хочешь сказать, что это не наказание, а что-то другое?
  — Конечно другое. Ты умираешь, чтобы другие жили, чтобы жила красота. Разве это не важно?
  — А я думала, что…
  — Да, Миранда?
  — Я думала, что, может быть, жертва должна умереть, потому что из-за нее умер кто-то еще.
  — Почему тебе пришло это в голову?
  — Я думала о Джойс. Если бы я не рассказала ей кое-что, она бы не умерла, верно?
  — Возможно.
  — Мне было не по себе с тех пор, как ее убили. Я не должна была ей говорить, но мне так хотелось рассказать ей что-нибудь интересное. Она была в Индии и все время говорила о тиграх и слонах с попонами и золотыми украшениями. Раньше я про это не думала, но внезапно мне захотелось, чтобы об этом знал кто-нибудь еще… — Помолчав, девочка спросила: — Это… тоже было жертвоприношение?
  — В какой-то мере.
  Миранда задумалась.
  — Еще не пора? — осведомилась она.
  — Солнце еще не в том положении. Минут через пять оно будет падать прямо на камень.
  Они снова умолкли, стоя рядом с машиной.
  — Пожалуй, теперь пора, — сказал спутник Миранды, глядя на небо, где солнце клонилось к горизонту. — Какой чудесный момент! Вокруг никого. В это время никто не поднимается на вершину Килтербери-Даун, чтобы посмотреть на Килтербери-Ринг. В ноябре слишком холодно, и ежевика уже сошла. Сначала я покажу тебе двойной топор. Его вырезали на камне, когда эти люди прибыли сюда из Микен или Крита сотни лет тому назад.
  Они подошли к самому высокому камню, рядом с которым лежал другой, упавший на землю, а чуть дальше виднелся еще один, казалось склонившийся под бременем веков.
  — Ты счастлива, Миранда?
  — Да. Я очень счастлива.
  — Видишь этот знак?
  — Это в самом деле двойной топор?
  — Да, хотя он стерся от времени. Это символ. Положи на него руку. А теперь мы выпьем — выпьем за прошлое, будущее и красоту.
  — О, какая прелесть! — воскликнула Миранда.
  Спутник передал ей позолоченный кубок и налил в него из фляги золотистого цвета жидкость.
  — Она пахнет персиками. Выпей, Миранда, и ты станешь еще счастливее.
  Девочка понюхала содержимое кубка.
  — Действительно, пахнет персиками. Смотри, солнце блестит, как золото. Здесь чувствуешь себя словно на краю света.
  Мужчина повернул ее лицом к солнцу.
  — Подними кубок и пей.
  Рука Миранды все еще покоилась на полустертом знаке, высеченном на мегалитическом камне. Теперь мужчина стоял позади нее. Из-за наклонного камня выскользнули две фигуры и стали быстро подниматься по склону, но мужчина и девочка стояли на холме спиной к ним и не замечали их.
  — Выпей за красоту, Миранда.
  — Черта с два она выпьет! — послышался голос позади.
  Дезмонд Холленд накинул розовую бархатную куртку на голову седобородому мужчине и ловко выбил нож из его поднятой руки. Николас Рэнсом схватил Миранду и оттащил ее в сторону.
  — Маленькая дура! — сказал он. — Отправиться сюда с чокнутым убийцей! Ты что, совсем не соображаешь, что делаешь?
  — Соображаю, — ответила Миранда. — Я собиралась принести себя в жертву, потому что это моя вина. Из-за меня убили Джойс, значит, я тоже должна умереть. Это было бы ритуальным убийством.
  — Не болтай чушь! Они нашли иностранную девушку, которая исчезла около двух лет назад. Все думали, что она сбежала, потому что подделала завещание, но она никуда не убегала. Ее труп нашли в колодце.
  — Ой! — вскрикнула Миранда. — Неужели в колодце желаний, который я так хотела отыскать? Кто… кто положил ее туда?
  — Тот же, кто привез тебя сюда.
  Глава 26
  Четверо мужчин снова сидели, глядя на Пуаро. Выражение лиц Тимоти Рэглена, суперинтендента Спенса и главного констебля было таким, как у кошки, ожидающей, что в любой момент перед ней появится блюдце со сливками. На лице четвертого мужчины все еще было написано недоверие.
  — Итак, мсье Пуаро, — заговорил главный констебль, беря на себя роль председательствующего, — мы собрались здесь…
  Пуаро подал знак рукой. Инспектор Рэглен вышел из комнаты и вернулся вместе с женщиной лет тридцати с лишним, девочкой и двоими юношами, которых представил главному констеблю:
  — Миссис Батлер, мисс Миранда Батлер, мистер Николас Рэнсом и мистер Дезмонд Холленд.
  Пуаро поднялся и взял Миранду за руку.
  — Сядь рядом с мамой, Миранда. Мистер Ричмонд — главный констебль — хочет задать тебе несколько вопросов. Это касается того, что ты видела почти два года назад. Насколько я понял, ты упомянула об этом кое-кому, не так ли?
  — Я рассказала Джойс.
  — Что именно ты ей рассказала?
  — Что я видела убийство.
  — А ты рассказывала об этом кому-нибудь еще?
  — Нет. Но думаю, что Леопольд догадался. Он всегда подслушивал у дверей — ему нравилось выведывать чужие секреты.
  — Ты знаешь, что Джойс Рейнолдс во время подготовки к вечеринке заявила, будто она видела убийство. Это была правда?
  — Нет. Она просто повторила то, что я ей рассказала, но притворилась, что это произошло с ней.
  — Ты расскажешь нам, что видела тогда?
  — Сначала я не знала, что это убийство. Я думала, это несчастный случай — что девушка просто упала откуда-то сверху.
  — Где это случилось?
  — В «Погруженном саду» — во впадине, где раньше был фонтан. Я сидела на дереве и смотрела на белку, стараясь не шуметь, чтобы она не убежала. Белки очень пугливые.
  — Ну и что ты увидела?
  — Мужчина и женщина подняли девушку и понесли ее вверх по тропинке. Я подумала, что они несут ее в больницу или в «Куорри-Хаус». Потом женщина вдруг остановилась и сказала: «Кто-то за нами наблюдает». Она посмотрела прямо на мое дерево — я испугалась и сидела неподвижно. Мужчина ответил: «Чепуха», и они пошли дальше. Я видела кровь на шарфе, окровавленный нож, подумала, что, может быть, кто-то пытался их убить, и не двинулась с места.
  — Потому что ты боялась?
  — Да, хотя сама не знаю чего.
  — Ты не рассказала об этом матери?
  — Нет. Я подумала, что, возможно, не должна была сидеть там и подсматривать. На следующий день никто ничего не говорил о несчастном случае, поэтому я о нем забыла и не вспоминала, пока… — Она внезапно умолкла.
  Главный констебль открыл рот, но сразу же закрыл его, посмотрел на Пуаро и сделал едва заметный жест.
  — Пока — что, Миранда? — подсказал Пуаро.
  — Пока все как будто не повторилось снова. Только на этот раз я наблюдала из-за кустов за зеленым дятлом. Эти двое сидели там и говорили о каком-то греческом острове. «Все уже подписано, — сказала женщина. — Он наш, и мы можем отправиться туда, когда захотим. Но нам лучше не торопиться». Потом дятел улетел, и я шевельнулась. «Тише! — предупредила женщина. — Кто-то за нами наблюдает». Она сказала это так же, как в прошлый раз, с тем же выражением лица. Я опять испугалась и все вспомнила. Только теперь я знала, что видела убийство и что они несли мертвое тело, чтобы где-нибудь его спрятать. Я уже не была маленькой и поняла, что означали нож и кровь…
  — Когда это было? — спросил главный констебль.
  Миранда немного подумала.
  — В прошлом марте — сразу после Пасхи.
  — Ты можешь сказать, кто были эти люди?
  — Конечно могу. — Миранда выглядела ошеломленной.
  — Ты видела их лица?
  — Да.
  — Ну и кто это был?
  — Миссис Дрейк и Майкл.
  Это нельзя было назвать драматическим обвинением. Голос девочки был спокойным и уверенным, хотя в нем слышалось нечто похожее на легкое удивление.
  — Почему же ты никому об этом не рассказала? — допытывался главный констебль.
  — Я думала, что это… жертвоприношение.
  — Кто внушил тебе такое?
  — Майкл. Он говорил, что жертвоприношения необходимы.
  — Ты любила Майкла? — мягко спросил Пуаро.
  — Да, — ответила Миранда. — Я его очень любила.
  Глава 27
  — Наконец-то вы пришли! — сказала миссис Оливер. — Мне не терпится узнать обо всем. — Она посмотрела на Пуаро и строго осведомилась: — Почему вы не пришли раньше?
  — Приношу свои извинения, мадам. Я был занят, помогая полиции в расспросах.
  — Но как вы заподозрили, что Ровена Дрейк замешана в убийстве? Это никому и в голову не приходило.
  — Заподозрить ее было нетрудно, когда я заполучил самый важный ключ к разгадке.
  — Что вы называете самым важным ключом?
  — Воду. Мне требовался человек, который присутствовал на вечеринке и был мокрым, хотя, казалось бы, не должен был пребывать в таком состоянии. Тот, кто убил Джойс Рейнолдс, никак не мог не промокнуть. Если вы суете крепкого и здорового ребенка головой в ведро, он обязательно будет отбиваться и обольет вас. Поэтому убийце требовалось невинное объяснение того, каким образом он стал мокрым. Когда все отправились в столовую играть в «Львиный зев», миссис Дрейк повела Джойс в библиотеку. Если хозяйка дома просит гостя пойти с ней куда-то, ему, естественно, приходится согласиться. К тому же Джойс ни в чем не подозревала миссис Дрейк. Миранда рассказала ей только то, что однажды видела убийство. Разделавшись с Джойс, миссис Дрейк должна была создать причину, по которой она промокла, и найти свидетеля. Она ждала этого свидетеля на лестничной площадке, держа в руках большую вазу с цветами, наполненную водой. Мисс Уиттейкер стало жарко в столовой, и она вышла оттуда. Увидев ее, миссис Дрейк сразу притворилась, что нервничает, и уронила вазу таким образом, чтобы она разбилась на полу холла, предварительно окатив ее водой. После этого миссис Дрейк сбежала вниз и начала собирать осколки и цветы вместе с мисс Уиттейкер, жалуясь ей на потерю красивой вазы. Она все устроила так, что у мисс Уиттейкер сложилось впечатление, будто Ровена Дрейк видела кого-то, выходящего из комнаты, где произошло убийство. Мисс Уиттейкер приняла все за чистую монету, но, когда она рассказала об этом мисс Эмлин, та заподозрила истинный смысл происшедшего и убедила мисс Уиттейкер сообщить обо всем мне. — Пуаро подкрутил усы. — Таким образом я тоже догадался, кто убийца Джойс.
  — А ведь бедная Джойс в действительности не видела никакого убийства!
  — Миссис Дрейк этого не знала. Но она всегда подозревала, что кто-то был в лесу Куорри, когда они с Майклом Гарфилдом убили Ольгу Семенову, и видел, как это произошло.
  — И когда же вы узнали, что это видела Миранда, а не Джойс?
  — Как только здравый смысл вынудил меня принять всеобщее мнение, что Джойс была лгуньей. К тому же многое явно указывало на Миранду. Она часто бывала в лесу Куорри, наблюдая за птицами и белками. Миранда говорила мне, что Джойс была ее лучшей подругой. «Мы все друг другу рассказывали», — сказала она. Миранда не присутствовала на вечеринке, поэтому Джойс легко могла воспользоваться ее историей об убийстве — возможно, с целью произвести впечатление на вас, мадам, как на хорошо известного автора детективов.
  — Выходит, я во всем виновата?
  — Нет, нет, я вовсе не имел это в виду.
  — Ровена Дрейк, — задумчиво произнесла миссис Оливер. — До сих пор не могу поверить, что это сделала она.
  — У нее были все необходимые качества. Меня всегда интересовало, что за женщина была леди Макбет. Как бы она выглядела, если бы вы встретили ее в реальной жизни? Думаю, теперь я это знаю.
  — А Майкл Гарфилд? Они кажутся такой неподходящей парой…
  — Леди Макбет и Нарцисс. Необычная комбинация. Миссис Дрейк была красивой женщиной — энергичной и компетентной, прирожденным администратором и великолепной актрисой. Слышали бы вы ее жалобы по поводу смерти маленького Леопольда и всхлипывания в сухой платок.
  — Какая мерзость!
  — Помните, я спрашивал у вас, кто из присутствовавших на вечеринке приятный человек, а кто нет.
  — Майкл Гарфилд был влюблен в нее?
  — Сомневаюсь, чтобы Майкл Гарфилд когда-нибудь был влюблен в кого-то, кроме себя. Он хотел денег — много денег. Возможно, сначала Майкл надеялся расположить к себе миссис Ллуэллин-Смайт до такой степени, чтобы она составила завещание в его пользу, но миссис Ллуэллин-Смайт была не из таких женщин.
  — А как насчет подделки? Я все еще этого не понимаю.
  — Поначалу меня это тоже сбивало с толку. Так сказать, слишком много подделок. Но если подумать, цель становится ясной. Состояние миссис Ллуэллин-Смайт целиком отходило Ровене Дрейк. Кодицил был подделан настолько явно, что любой адвокат должен был это заметить. Он был бы опротестован, эксперты подтвердили бы факт подделки, и предыдущее завещание вошло бы в силу. Так как муж Ровены Дрейк недавно умер, она бы унаследовала все.
  — А как же кодицил, который засвидетельствовала уборщица?
  — Я предполагаю, что миссис Ллуэллин-Смайт узнала о связи Майкла Гарфилда и Ровены Дрейк — возможно, еще до смерти ее мужа. В гневе она добавила к завещанию кодицил, оставляя все девушке au pair. Вероятно, девушка сообщила об этом Майклу — она надеялась выйти за него замуж.
  — Я думала, что она рассчитывала на брак с молодым Ферриером.
  — Эту правдоподобную историю сообщил мне Майкл. Но ничто ее не подтверждало.
  — Если он знал, что существует настоящий кодицил, почему же он не женился на Ольге и не заполучил деньги таким путем?
  — Потому что он сомневался, получит ли она деньги на самом деле. Существует такая вещь, как дурное влияние. Миссис Ллуэллин-Смайт была старой и больной женщиной. Все ее предыдущие завещания были составлены в пользу племянника и племянницы — их бы утвердил любой суд. А Ольга была иностранкой и прослужила у миссис Ллуэллин-Смайт только год. Поэтому даже подлинный кодицил мог быть опротестован. Кроме того, я сомневаюсь, что Ольга могла бы осуществить покупку греческого острова — или даже захотела бы это сделать. У нее не было ни влиятельных друзей, ни связей в деловых кругах. Ольга привязалась к Майклу, но смотрела на него как на выгодную партию, которая помогла бы ей остаться в Англии, чего она и хотела.
  — А Ровена Дрейк?
  — Ровеной овладела безрассудная страсть. Она много лет прожила с мужем-инвалидом, и вдруг рядом с ней оказался поразительно красивый молодой человек. Женщины теряли из-за него голову, но ему не была нужна их красота — он хотел создавать красоту сам, используя свое дарование. Для этого требовались деньги — много денег. Что касается любви, то Майкл любил только себя. Он был нарциссом. Есть старая французская песня, которую я слышал много лет назад…
  Пуаро негромко пропел:
  
  Regarde, Narcisse,
  Regarde dans l’eau…
  Regarde, Narcisse,
  Que tu est beau.
  Il n’y а au monde
  Que la Beauté
  Et la Jeunesse,
  Hélas! Et la Jeunesse…
  Regarde, Narcisse,
  Regarde dans l’eau…1694
  
  — Я просто не в состоянии поверить, будто кто-то может совершить убийство с целью создать сад на греческом острове, — скептическим тоном произнесла миссис Оливер.
  — Вот как? Неужели вы не можете себе представить этот остров так, как представлял себе его Гарфилд? Возможно, это всего лишь голая скала, но ее форма предполагает определенные возможности. Многие тонны плодородной земли покроют камни, и на этой земле будут расти цветы, кусты и деревья. Быть может, он читал в газете о миллионере-судостроителе, создавшем на острове сад для любимой женщины, и ему пришло в голову создать такой же сад, но не для женщины, а для самого себя.
  — Мне по-прежнему все это кажется чистейшим безумием.
  — Тем не менее такое случается. Сомневаюсь, чтобы Гарфилд считал свой мотив недостойным. Он думал о нем только как о необходимом средстве для создания красоты, ставшей его навязчивой идеей. Красота леса Куорри, красота других садов, которые сотворил Гарфилд… Теперь он замыслил нечто большее — целый остров красоты. А рядом находилась очарованная им Ровена Дрейк. Разумеется, она интересовала его только в качестве источника денег, с помощью которых он смог бы создавать все новые красоты. Да, возможно, Гарфилд в конце концов стал безумным. Если боги хотят кого-то уничтожить, они прежде всего лишают его разума.
  — Ему в самом деле был так необходим этот остров? В придачу с Ровеной Дрейк, висящей у него на шее и командующей им днем и ночью?
  — Думаю, с Ровеной Дрейк вскоре произошел бы несчастный случай.
  — Еще одно убийство?
  — Да. Началось все достаточно просто. Ольгу было необходимо убрать, потому что она знала о кодициле, — к тому же ей отвели роль козла отпущения, обвинив в подделке. Миссис Ллуэллин-Смайт спрятала подлинное завещание, и я думаю, что молодому Ферриеру хорошо заплатили, поручив изготовить аналогичное поддельное, причем подделка должна была выглядеть настолько очевидной, чтобы сразу возбудить подозрение. Согласившись, Лесли Ферриер подписал свой смертный приговор. Вскоре я решил, что Лесли Ферриер не был помолвлен с Ольгой и не имел с ней любовной связи. Такие предположения внушал мне Майкл Гарфилд, но думаю, что именно он заплатил Лесли. Это Майкл добивался привязанности девушки au pair, намекая на возможный брак в будущем, но предупреждая, чтобы она ничего не рассказывала хозяйке, так как хладнокровно наметил ее в качестве жертвы, в которой нуждались он и Ровена Дрейк, чтобы получить деньги. Было не обязательно, чтобы Ольгу Семенову обвинили в подделке и привлекли к суду, — главное, чтобы ее в этом заподозрили. Поддельный кодицил был в ее пользу. Ей не составляло труда его изготовить — существовали свидетельства, что она копировала почерк хозяйки. Если бы Ольга внезапно исчезла, это навело бы на мысль, что она не только подделала завещание, но, вполне возможно, помогла миссис Ллуэллин-Смайт внезапно умереть. Поэтому Ольгу Семенову устранили при первой же удобной возможности. Считалось, что Лесли Ферриер погиб от удара ножа либо сообщника в неблаговидных делах, либо ревнивой женщины. Но нож, найденный в колодце, соответствует полученной им ране. Я знал, что тело Ольги должно быть спрятано где-то поблизости, но понятия не имел, где именно, пока не услышал, как Миранда уговаривает Майкла Гарфилда отвести ее к колодцу желаний, а тот отказывается. Вскоре после этого, когда я в разговоре с миссис Гудбоди упомянул, что интересуюсь исчезновением девушки, а она ответила: «Бом-бом, дили-дили — в колодце кошку утопили», у меня не осталось сомнений, что тело Ольги находится в колодце желаний. Я узнал, что он находится в лесу Куорри, на склоне холма, неподалеку от коттеджа Майкла Гарфилда, и подумал, что Миранда могла видеть либо само убийство, либо то, как потом избавлялись от трупа. Миссис Дрейк и Майкл подозревали о существовании свидетеля, но не знали, кто это, а так как ничего не происходило, уверились в своей безопасности и начали без излишней спешки осуществлять свои планы. Ровена говорила о покупке земли за границей, внушая окружающим, что собирается уехать из Вудли-Каммон, так как это место служит ей печальным напоминанием о смерти мужа. Все шло как надо, как вдруг во время подготовки вечеринки в Хэллоуин Джойс внезапно заявила, что видела убийство. Теперь Ровена знала — вернее, думала, что знает, кто был в лесу в тот день. Она действовала быстро, но этим дело не кончилось. Юный Леопольд потребовал денег — он сказал, что ему нужно купить какие-то вещи. Трудно сказать, о чем мальчик знал или догадывался, но он был братом Джойс, поэтому миссис Дрейк и Майкл, возможно, подумали, что ему известно больше, чем было на самом деле. В итоге Леопольду также пришлось умереть.
  — Ровену вы заподозрили из-за денег, — сказала миссис Оливер. — А Майкла Гарфилда?
  — Он подходил во всех отношениях, — просто ответил Пуаро. — Но окончательно я обрел уверенность во время последнего разговора с ним. Он сказал мне, смеясь: «Отправляйтесь к вашим полицейским дружкам. Изыди, Сатана». И тогда я подумал: «Совсем наоборот. Это я оставляю Сатану у себя за спиной». Сатана, молодой и красивый, как Люцифер, может являться смертным…
  В комнате присутствовала еще одна женщина — до сих пор она сидела молча, но сейчас шевельнулась в кресле и заговорила:
  — Люцифер… Да, теперь понимаю. Он всегда был таким.
  — Майкл был очень красив, — продолжал Пуаро, — и любил красоту, которую создавал своими руками, мозгом и воображением. Ради нее он пожертвовал бы всем. Думаю, по-своему Майкл любил Миранду, но был готов пожертвовать ею ради собственной безопасности. Он тщательно спланировал ее убийство, внушив ей мысли о ритуальном жертвоприношении. Миранда сообщила ему, что уезжает из Вудли-Каммон, и он велел ей встретиться с ним у гостиницы, где закусывали вы и миссис Оливер. Девочку нашли бы на Килтербери-Ринг рядом с золотым кубком и знаком двойного топора — чем не ритуал?
  — Очевидно, он был безумен, — промолвила Джудит Батлер.
  — Мадам, ваша дочь в безопасности, но я очень хотел бы узнать кое-что.
  — Полагаю, вы заслужили право знать все, что я могу вам сообщить, мсье Пуаро.
  — Миранда — ваша дочь, но не дочь ли она и Майкла Гарфилда?
  Помолчав, Джудит ответила:
  — Да.
  — Но она этого не знает?
  — Нет. Встреча с ним здесь была случайным совпадением. Я познакомилась с Майклом, когда была молодой девушкой, безумно в него влюбилась, а потом… испугалась.
  — Испугались?
  — Да, сама не знаю почему. Не то чтобы он что-то сделал — просто меня пугала его натура. За внешней мягкостью скрывалась холодная безжалостность. Я боялась даже его страсти к творчеству. Поэтому я не сказала Майклу, что жду ребенка, а просто оставила его — уехала и родила Миранду. Я придумала историю о муже-летчике, погибшем в катастрофе. В Вудли-Каммон я появилась более-менее случайно — у меня завелись контакты в Медчестере, где я могла найти место секретаря. А в один прекрасный день Майкл Гарфилд прибыл сюда работать в лесу Куорри. Сначала я не возражала, да и он, по-моему, тоже. Что было, то прошло, но позже, заметив, как часто Миранда бывает в лесу, я стала беспокоиться…
  — Да, — кивнул Пуаро, — их тянуло друг к другу. Кровные узы. Я замечал сходство между ними, но Майкл, последователь Люцифера, был самим злом, а в вашей дочери нет зла — только невинность и разум.
  Он подошел к столу, взял конверт и вынул карандашный рисунок.
  — Ваша дочь.
  Джудит посмотрела на рисунок. Внизу стояла подпись: «Майкл Гарфилд».
  — Майкл нарисовал Миранду у ручья в лесу Куорри, — объяснил Пуаро. — По его словам, он сделал это, чтобы не забыть ее. Майкл Гарфилд боялся забыть свою дочь, но это не удержало его от попытки убить ее.
  Пуаро указал на надпись карандашом в верхнем левом углу:
  — Прочтите это.
  — Ифигения, — медленно прочитала Джудит.
  — Да, — сказал Пуаро, — Ифигения. Агамемнон пожертвовал своей дочерью, чтобы попутный ветер доставил его корабли в Трою. Майкл собирался принести в жертву свою дочь, чтобы заполучить новый сад Эдема.
  — Он знал, что делает, — мрачно произнесла Джудит. — Интересно, стал бы он когда-нибудь об этом сожалеть?
  Пуаро не ответил. Его глазам представился молодой человек исключительной красоты, лежащий возле мегалитического камня с изображением двойного топора и сжимающий в мертвых пальцах золотой кубок, который он схватил и осушил, когда перед ним предстало возмездие, явившееся спасти его жертву и передать его в руки правосудия.
  «Майкл Гарфилд умер по заслугам, — думал Пуаро, — но, увы, сад никогда не расцветет на острове в греческих морях…»
  Вместо этого будет цвести Миранда — юная, живая и красивая.
  Он поднес к губам руку Джудит.
  — До свидания, мадам. Напоминайте обо мне вашей дочери.
  — Она должна всегда помнить вас и то, чем вам обязана.
  — Лучше не надо — некоторые воспоминания желательно похоронить навсегда.
  Пуаро подошел к миссис Оливер.
  — Доброй ночи, chère madame. Леди Макбет и Нарцисс… Это было необычайно интересно. Должен поблагодарить вас за то, что вы привлекли мое внимание к этому делу.
  — Ну вот, — сердито отозвалась миссис Оливер. — Опять я во всем виновата!
  
  1969 г.
  Перевод: В. Тирдатов
  
  Слоны умеют помнить
  
  
  Посвящается Молли Майерс в благодарность за многие любезности
  Глава 1
  Литературный завтрак
  Миссис Оливер рассматривала себя в зеркале. Взглянув краем глаза на часы, стоящие на каминной полке, которые, как ей казалось, опаздывали на двадцать минут, она возобновила изучение своей прически. Вся беда была в том — миссис Оливер сама это признавала, — что стиль ее причесок постоянно менялся. Она перепробовала почти все — строгую высокую прическу с валиком, зачесывание волос назад с целью демонстрации высокоинтеллектуального лба (миссис Оливер надеялась, что он выглядит таковым), тугую завивку, артистичный беспорядок. Но ей пришлось признать, что сегодня тип прически не имеет значения, так как она намеревалась сделать то, что делала крайне редко, — а именно надеть шляпу.
  На верхней полке гардероба миссис Оливер находилось четыре шляпы. Две из них явно предназначались для посещения свадебных церемоний, когда шляпа является необходимостью. Первая, украшенная перьями, плотно прилегала к голове и идеально подходила для перехода из автомобиля в церковь или, как все чаще бывает в наши дни, в регистрационную контору во время внезапно хлынувшего ливня. Вторая, более изысканная, соответствовала бракосочетанию в летний субботний день. Она была покрыта желтой сеткой с прикрепленной к ней мимозой.
  Две другие шляпы имели более универсальное предназначение. Одна, которую миссис Оливер именовала «шляпой для деревенского дома», была изготовлена из светло-коричневого фетра, подходящего к твидовому костюму практически любого фасона, и обладала полями, которые можно поднимать и опускать по желанию.
  Миссис Оливер располагала теплым кашемировым свитером и тонким пуловером для более теплых дней, по цвету подходившими к вышеописанной шляпе. Но если оба свитера были ношеными, то шляпа оставалась практически новой. В самом деле, зачем надевать шляпу, если едешь на пикник с друзьями?
  Четвертая шляпа была самой дорогой и, возможно, именно поэтому самой прочной из всех. Она не имела полей и состояла из нескольких полос бархата, различных по цвету, но одинаково блеклых, что позволяло носить ее с чем угодно.
  Подумав, миссис Оливер решила обратиться за помощью.
  — Мария! — окликнула она. — Подойди на минутку.
  Мария повиновалась. Она привыкла, что хозяйка советуется с ней по поводу одежды.
  — Собираетесь нацепить вашу хорошенькую шляпку? — осведомилась Мария.
  — Да, — ответила миссис Оливер. — Как по-твоему, ее лучше надеть вот так или наоборот?
  Мария шагнула назад и окинула хозяйку взглядом.
  — Вы ведь надели ее задом наперед, верно?
  — Знаю, — кивнула миссис Оливер. — Но я подумала, что так она выглядит лучше.
  — Почему она должна выглядеть лучше задом наперед?
  — Очевидно, так задумано. Но это должно быть задумано не только мной, но и магазином, который ее продал.
  — И все-таки почему вам кажется, что так лучше? — допытывалась Мария.
  — Потому что таким образом достигается сочетание синего и темно-бордового, которое мне нравится больше, чем зеленое с красным и шоколадно-коричневым.
  Миссис Оливер перевернула шляпу, потом надела ее боком — последнюю позицию не одобрили ни она, ни Мария.
  — Широкой стороной вперед вам не идет. Впрочем, это никому бы не пошло.
  — Ты права. Пожалуй, я надену ее как полагается.
  — Так всегда надежнее, — согласилась Мария.
  Миссис Оливер сняла шляпу. Мария помогла ей надеть хорошо скроенное шерстяное платье красно-коричневого оттенка и приспособить шляпу в правильном положении.
  — Вы выглядите такой нарядной, — сказала Мария.
  Миссис Оливер больше всего нравилось в Марии то, что она пользовалась малейшим предлогом для похвалы и одобрения.
  — Собираетесь произнести речь на завтраке? — спросила Мария.
  — Речь?! — В голосе миссис Оливер послышался ужас. — Конечно нет! Ты знаешь, что я никогда не произношу речи.
  — Ну, мне казалось, что так всегда бывает на литературных завтраках. Вы ведь туда идете, верно? Знаменитые писатели 1973 года — или какой там сейчас год?
  — Мне незачем произносить речи, — сказала миссис Оливер. — Там найдутся другие, которым это нравится и у которых это куда лучше получается.
  — А я уверена, что вы произнесли бы отличную речь, если бы захотели, — возразила Мария, пробуя себя в роли искусительницы.
  — Нет, — покачала головой миссис Оливер. — Я знаю, что умею делать и что нет. Речи произносить я не умею. Я начинаю нервничать и, возможно, стану заикаться или повторять одно и то же. При этом я бы не только чувствовала себя глупо, но наверняка бы и выглядела так же. Не то чтобы мне было трудно подбирать слова. Я могу сколько угодно писать, диктовать или наговаривать на диктофон, но только не произносить речи.
  — Надеюсь, все пройдет хорошо. Даже уверена. Завтрак будет шикарный?
  — Еще какой, — унылым голосом отозвалась миссис Оливер.
  «Почему я должна идти туда?» — с тоской думала она, всегда предпочитая знать заранее причины своих поступков, а не обдумывать их впоследствии.
  — Полагаю, — промолвила миссис Оливер, обращаясь к самой себе, а не к Марии, поспешившей в кухню на запах варенья, кастрюлю с которым она поставила на плиту, — мне просто хочется посмотреть, что собой представляет литературный завтрак. Меня всегда на них приглашают, но я еще ни разу туда не ходила.
  
  Прибывшая к последнему блюду великолепного завтрака, миссис Оливер играла с остатками меренги на своей тарелке. Она питала особое пристрастие к меренгам, но в пожилом возрасте с ними лучше быть поосторожнее. Ее зубы были белыми, ровными и, к счастью, никогда не могли болеть, но, увы, они не были настоящими. А искусственные зубы, по мнению миссис Оливер, изготовляли не из достаточно надежного материала. Ей всегда казалось, что у собак зубы из слоновой кости. Человеческие зубы состоят хотя не из слоновой, но все-таки из кости, а вот искусственные зубы делают из пластмассы или чего-то в таком роде, так что с ними лучше не рисковать, а то можно оказаться в весьма непрезентабельном виде. Определенные трудности представляли собой салат-латук, соленый миндаль, шоколадные конфеты с твердой начинкой, карамели, тянучки, а также необычайно вкусные, но клейкие и липкие меренги. Покончив с последним кусочком, миссис Оливер удовлетворенно вздохнула. Завтрак и в самом деле оказался отличным.
  Впрочем, компания ему не уступала. Завтрак был дан в честь знаменитых писательниц, но, к счастью, на нем присутствовали не только они, а также писатели-мужчины, критики и читатели. Миссис Оливер сидела между двумя очаровательными представителями мужского пола. Эдвин Эйбин, чьей поэзией она всегда наслаждалась, часто бывал за рубежом и испытал немало увлекательных приключений. К тому же его интересовали рестораны и пища, о чем он и беседовал со своей соседкой, оставив литературу побоку.
  Сидящий по другую сторону сэр Уэсли Кент также был приятным компаньоном. Он весьма похвально отзывался о книгах миссис Оливер, при этом не повергая ее в смущение, как это почти всегда делали другие. Сэр Уэсли упомянул пару причин, по которым ему нравилась та или иная книга, и, так как причины оказались вескими, миссис Оливер стала относиться к нему еще более благосклонно. Похвалы мужчин всегда приятны, думала она. Иное дело — женщины. Какую только чушь они ей не писали! Хотя молодые экзальтированные мужчины из дальних стран тоже этим отличались. На прошлой неделе она получила письмо, начинающееся словами: «Читая вашу книгу, я чувствую, какой благородной женщиной вы должны быть!» По прочтении «Второй золотой рыбки» он впал в литературный экстаз, казавшийся миссис Оливер абсолютно неподобающим. Она отнюдь не страдала излишней скромностью и считала, что ее детективные истории — вполне достойные образцы своего жанра. Некоторые из них были получше, некоторые — похуже, но ни те, ни другие не давали повода считать ее благородной. Она была просто удачливой женщиной, которая научилась писать то, что людям хотелось читать.
  В целом ей удалось выдержать сегодняшнее испытание и даже получить удовольствие от разговоров с приятными людьми. Теперь им предстояло перейти в другое помещение, где подавали кофе и где можно было обменяться собеседниками. Миссис Оливер хорошо знала, что это опасный момент. Именно сейчас женщины могли атаковать ее неискренними похвалами, на которые невозможно найти правильный ответ. Это походило на разговорник для заграничных поездок:
  — Я должна рассказать вам, как люблю читать ваши книги и какими чудесными они мне кажутся.
  Ответ взволнованного автора:
  — Это очень любезно с вашей стороны. Я так рада.
  — Вы должны понимать, с каким нетерпением я ожидала встречи с вами.
  — Мне очень приятно это слышать.
  С вами говорят исключительно о ваших книгах или о книгах других женщин, если только вам известно, что эти книги собой представляют. Миссис Оливер знала о своей удручающей неспособности выпутываться из подобной литературной паутины. Однажды за границей ею завладела одна из иностранных приятельниц.
  — Я слышала, что ты отвечала тому молодому корреспонденту, который брал у тебя интервью, — мелодичным голосом говорила Альбертина. — У тебя совсем нет гордости своим творчеством. Ты должна была сказать: «Да, я пишу хорошо — лучше всех, кто сочиняет детективные истории».
  — Но это не так, — возразила миссис Оливер. — Я пишу неплохо, но…
  — Никаких «но»! Ты должна говорить, что пишешь превосходно, даже если так не думаешь.
  — Я бы хотела, Альбертина, — сказала миссис Оливер, — чтобы ты беседовала с этими журналистами вместо меня. У тебя это получилось бы куда лучше. Не могла бы ты как-нибудь притвориться мною, а я бы подслушивала за дверью?
  — Да, это было бы забавно. Хотя они бы сразу поняли, что я — это не ты. Они знают твое лицо. Но все равно, тебе нужно всем повторять, что ты лучше всех. Они должны это знать и трубить об этом повсюду. Ужасно слышать, как ты говоришь, словно извиняясь за то, что делаешь.
  В таких обстоятельствах миссис Оливер ощущала себя подающей надежды актрисой, которая пытается выучить роль, подвергаясь при этом беспощадной критике режиссера. Впрочем, сейчас ее вряд ли ожидали значительные трудности. Она уже видела пару женщин, поджидающих, когда они встанут из-за стола. Но им достаточно улыбнуться и произнести несколько шаблонных фраз вроде: «Как любезно с вашей стороны! Приятно, когда людям нравятся мои книги». Все равно что сунуть руку в коробку и достать оттуда десяток нужных слов, нанизанных на нитку, как бусины. А вскоре уже можно уходить.
  Миссис Оливер скользнула глазами вокруг стола в надежде обнаружить не только поклонников, но и друзей. Действительно, неподалеку она заметила Морин Грант. Наконец писательницы и их кавалеры поднялись и устремились к креслам, кофейным столикам и укромным уголкам. Этого момента миссис Оливер больше всего страшилась, правда, чаще на вечеринках с коктейлями, чем на литературных приемах, которые она посещала крайне редко. В любую секунду может появиться кто-то, кого вы не помните или с кем не хотите разговаривать, но кто помнит вас и жаждет с вами общения. Так случилось и на сей раз. К ней приближалась женщина солидных пропорций с большими белыми зубами. По-французски таких женщин именуют une femme formidable1695, но данная особа явно была не француженкой, а англичанкой. Очевидно, она либо знала миссис Оливер, либо намеревалась с ней познакомиться. Последний вариант оказался верным.
  — О, миссис Оливер! — заговорила женщина высоким пронзительным голосом. — Какая радость видеть вас здесь! Я так давно мечтала с вами встретиться. Ведь я и мой сын просто обожаем ваши книги, а муж никогда не уезжал, не захватив с собой по меньшей мере две. Пожалуйста, садитесь. Мне о многом хочется вас расспросить.
  «Не слишком приятная особа, — подумала миссис Оливер, — но выбирать не приходится».
  Новая знакомая с твердостью полицейского подвела ее к дивану в углу, взяла себе кофе и поставила чашку перед миссис Оливер.
  — Ну, вот мы и устроились. Вряд ли вы знаете мое имя. Я миссис Бертон-Кокс.
  — Ах да, — сказала миссис Оливер, смущенная, как обычно. Миссис Бертон-Кокс? Она тоже пишет книги? Миссис Оливер ничего не могла о ней припомнить, но имя казалось ей знакомым. В голове у нее что-то забрезжило. Может, эта женщина работает не в детективном или юмористическом жанре и вообще не в области беллетристики, а пишет книги на политические темы? «Если она высоколобая интеллектуалка, это облегчает положение, — подумала миссис Оливер. — Мне будет достаточно слушать и время от времени повторять: «Как интересно!»
  — Вас очень удивит то, что я собираюсь сказать, — продолжала миссис Бертон-Кокс. — Но, читая ваши книги, я поняла, что вы знаете человеческую природу и полны сочувствия и что если кто-то в состоянии ответить на мой вопрос, так это именно вы.
  — Право, не думаю… — промямлила миссис Оливер, пытаясь подобрать слова, могущие объяснить, что она не уверена в своих способностях подняться на требуемую от нее высоту.
  Миссис Бертон-Кокс обмакнула в кофе кусок сахара и стала грызть его так хищно, как будто это была кость. «Возможно, слоновая кость, — подумала миссис Оливер. — Из слоновой кости зубы у собак, клыки у моржей и, разумеется, бивни у слонов. Огромные бивни…»
  — Первое, что я должна у вас спросить, — не умолкала миссис Бертон-Кокс, — хотя я уверена, что права, — это есть ли у вас крестница по имени Селия Рэвенскрофт?
  — О! — воскликнула приятно удивленная миссис Оливер. Против крестницы она не возражала. У нее было достаточно много крестниц — и крестников, если уж на то пошло. С годами ей все труднее становилось припоминать их всех. Она должным образом выполняла обязанности крестной — посылать крестникам игрушки на Рождество, когда они маленькие, навещать и принимать у себя их вместе с родителями, иногда забирать их из школы, дарить им щедрые подарки на совершеннолетие и на бракосочетание. После этого крестники обычно отдаляются — уезжают за границу работать в посольствах, преподавать в иностранных школах или осуществлять различные проекты, постепенно исчезая из вашей жизни, и вы очень рады их видеть, если они внезапно вновь появляются на горизонте. Но при этом нужно вспоминать, когда вы видели их в прошлый раз, чьи они дети и каким образом вы стали их крестной. — Селия Рэвенскрофт, — повторила миссис Оливер, напрягая память. — Да, да, конечно…
  Не то чтобы перед ее мысленным взором предстал образ Селии Рэвенскрофт, чего, впрочем, не происходило уже очень давно. Она отправилась на крещение Селии, принеся в подарок изящное серебряное ситечко времен королевы Анны. Через него удобно процеживать молоко, а если крестнице срочно понадобятся деньги, она сможет продать его за недурную сумму. Да, ситечко 1711 года. Куда легче запомнить серебряный кофейник, чашку или ситечко, чем самого ребенка…
  — Да, да, конечно, — повторила миссис Оливер. — Боюсь, я уже давно не видела Селию.
  — Она очень импульсивная девочка, — заметила миссис Бертон-Кокс. — Я имею в виду, слишком часто меняет свои идеи. Разумеется, у нее высокий интеллект и она отлично успевает в университете, но ее политические убеждения… Полагаю, в наши дни у всех молодых людей имеются политические убеждения.
  — К сожалению, я редко имею дело с политикой, — сказала миссис Оливер, для которой политика всегда являлась анафемой.
  — Я полностью вам доверяю и хочу откровенно сообщить, о чем именно я хочу узнать. Уверена, вы не станете возражать. Я слышала от многих, как вы добры и любезны.
  «Уж не попытается ли она занять у меня денег?» — подумала миссис Оливер, которая не раз сталкивалась с таким подходом.
  — Понимаете, для меня это очень важно. Селия собирается — или думает, что собирается, — замуж за моего сына Дезмонда.
  — Вот как? — осведомилась миссис Оливер.
  — По крайней мере, таковы их намерения в настоящее время. Естественно, мне нужно побольше узнать об этой девушке. Я не могла обратиться к незнакомому человеку, но вас я не считаю посторонней, дорогая миссис Оливер.
  «Лучше бы считала», — с раздражением подумала Ариадна Оливер. Она начинала нервничать. А вдруг Селия незаконнорожденная или ожидает незаконного ребенка и миссис Бертон-Кокс попросит ее выяснить подробности? Это было бы весьма неловко. «С другой стороны, — продолжала размышлять миссис Оливер, — я не видела Селию уже пять или шесть лет, и теперь ей должно быть двадцать пять или двадцать шесть, поэтому можно легко ответить, что я ничего не знаю».
  Миссис Бертон-Кокс, шумно дыша, склонилась вперед:
  — Я хочу, чтобы вы все мне рассказали, так как уверена, что вы знаете или хорошо себе представляете, что там произошло. Мать Селии убила ее отца или, наоборот, отец убил мать?
  Миссис Оливер ожидала чего угодно, но никак не этого. Она с недоверием уставилась на собеседницу:
  — Но я… я не понимаю. Почему вы…
  — Вы должны знать, дорогая миссис Оливер. Такое громкое дело… Конечно, прошло много времени — думаю, лет десять-двенадцать, — но тогда оно привлекло много внимания. Вы должны помнить…
  Мозг миссис Оливер лихорадочно работал. Селия действительно была ее крестницей. Мать Селии… да, конечно, ее звали Молли Престон-Грей, она была ее подругой, хотя и не особенно близкой, и вышла замуж за военного… как же его звали… сэр какой-то там Рэвенскрофт. Или он был послом? Удивительно, что она не помнит такие вещи. Не помнит даже, была ли она подружкой невесты на свадьбе Молли. Наверное, была. Венчание было очень красивым. Но после этого она не видела их много лет. Где же они были — на Ближнем Востоке, в Персии, в Ираке, в Египте, в Малайе? Когда Рэвенскрофты приезжали в Англию, она встречалась с ними. Но теперь они походили на старые фотографии, которые настолько поблекли, что трудно понять, кто на них изображен. Миссис Оливер не помнила и того, какую роль сэр какой-то там Рэвенскрофт и леди Рэвенскрофт, урожденная Молли Престон-Грей, играли в ее жизни. Едва ли большую. Но в таком случае… Миссис Бертон-Кокс смотрела на нее так, словно была разочарована отсутствием у собеседницы savoir-faire, ее неспособностью вспомнить то, что, очевидно, было cause célèbre1696.
  — Убил? Вы имеете в виду несчастный случай?
  — Нет, нет, не несчастный случай. Это произошло в доме на побережье — кажется, на скалах Корнуолла. Их обоих нашли на утесе застреленными. Но полиция не смогла определить, застрелила ли жена мужа, а потом покончила с собой, или же муж убил жену и застрелился сам. Они проверяли пули и все прочее, но так ничего и не выяснили. Решили, что это самоубийство по обоюдному сговору — не помню точно, какой был вердикт. Но все знали, что тут что-то не так, и ходило много слухов…
  — Возможно, абсолютно необоснованных, — с надеждой сказала миссис Оливер, пытаясь вспомнить хотя бы один из них.
  — Может быть. Трудно сказать. Говорили, что они поссорились в тот день или днем раньше, что существовал другой мужчина или другая женщина. Толком никто ничего не знает. Думаю, дело замяли благодаря высокому положению генерала Рэвенскрофта — говорили, будто в том году он лежал в больнице и был в таком состоянии, что сам не знал, что делает.
  — Боюсь, — твердо заявила миссис Оливер, — что я ничего об этом не знаю. Когда вы упомянули эту историю, я вспомнила, что было такое дело, вспомнила имена и то, что я знала этих людей, но о происшедшем мне ничего не известно.
  Она очень хотела набраться храбрости и осведомиться у собеседницы, как ей только хватило наглости спрашивать ее об этом.
  — Я должна все знать, — настаивала миссис Бертон-Кокс. Ее глаза, похожие на кусочки мрамора, начали поблескивать. — Это очень важно, потому что мой дорогой мальчик хочет жениться на Селии.
  — Боюсь, что не могу вам помочь, — отозвалась миссис Оливер. — До меня не доходили никакие слухи.
  — Но ведь вы пишете эти чудесные истории и все знаете о преступлениях — кто их совершает и почему.
  — Ничего я не знаю, — отрезала миссис Оливер. Вежливые интонации в ее голосе сменились явными нотками отвращения.
  — К кому же тогда мне обратиться? В полицию идти бессмысленно — прошло слишком много лет, и думаю, что они ничего не станут рассказывать, так как явно пытались замять дело. Но я чувствую, что очень важно узнать правду.
  — Я только пишу книги, — холодно произнесла миссис Оливер. — Их сюжеты полностью вымышлены. Сама я ничего не знаю о преступлениях и не имею своей точки зрения на криминалистику. Поэтому ничем не в состоянии вам помочь.
  — Но вы могли бы расспросить вашу крестницу Селию.
  — Селию? — Миссис Оливер уставилась на нее. — О чем? Когда произошла трагедия, она еще была совсем ребенком.
  — Думаю, ей все об этом известно, — возразила миссис Бертон-Кокс. — Дети всегда все знают. И я уверена, что вам она расскажет…
  — Вы бы лучше расспросили ее сами, — посоветовала миссис Оливер.
  — Едва ли я могу это сделать, — промолвила миссис Бертон-Кокс. — Дезмонду бы это не понравилось. Он весьма… ну, чувствителен во всем, что касается Селии. А вот вы — другое дело.
  — Право, я не имею желания ее расспрашивать. — Миссис Оливер притворилась, будто смотрит на часы. — Боже мой, сколько же мы пробыли на этом чудесном завтраке! Мне пора бежать — у меня важная встреча. До свидания, миссис… э-э… Бедли-Кокс. Сожалею, что не могу вам помочь, но вопрос весьма деликатный, да и какое значение это может иметь для вас?
  — Думаю, очень большое.
  В этот момент мимо проплыла писательница, хорошо знакомая миссис Оливер. Она вскочила и схватила ее за руку:
  — Луиза, дорогая, как я рада тебя видеть! Я и не заметила, что ты здесь.
  — О, Ариадна, как же давно мы не виделись! Ты немного похудела, не так ли?
  — Ты всегда говоришь мне приятные вещи.
  Миссис Оливер отошла от дивана вместе с подругой.
  — Я спешу, так как у меня свидание.
  — Наверное, тебя замучила эта ужасная женщина? — Приятельница бросила через плечо взгляд на миссис Бертон-Кокс.
  — Она задавала мне очень странные вопросы, — сказала миссис Оливер.
  — И ты не знала, как на них ответить?
  — Не знала и не хотела отвечать. Это меня не касается.
  — Она спрашивала о чем-то интересном?
  — Вообще-то, — в голову миссис Оливер пришла новая мысль, — это могло бы оказаться интересным, только…
  — Она собирается тебя преследовать, — предупредила ее подруга. — Пошли. Я подвезу тебя, куда тебе нужно, если ты не на машине.
  — Я никогда не пользуюсь моей машиной в Лондоне — ее всегда негде припарковать.
  — Знаю. Это просто кошмар.
  Миссис Оливер простилась с присутствующими, выразив благодарность за полученное удовольствие. Вскоре они уже ехали по площади.
  — Итон-Террас, верно? — осведомилась подруга.
  — Да, — ответила миссис Оливер, — но сейчас мне нужно в… кажется, Уайтхаус-Мэншенс. Не помню, как называется этот дом, но я знаю, где он находится.
  — Да, дом с весьма современными квартирами, где все квадратно и симметрично.
  — Правильно, — согласилась миссис Оливер.
  Глава 2
  Первое упоминание о слонах
  Не застав дома своего друга Эркюля Пуаро, миссис Оливер была вынуждена позвонить ему по телефону.
  — Вы случайно не будете дома сегодня вечером? — спросила она, нервно барабаня пальцами по столу.
  — А вы случайно не?..
  — Ариадна Оливер, — прервала писательница, всегда удивлявшаяся, когда ей приходилось называть свое имя, так как считала, что все друзья должны узнавать ее по голосу.
  — Да, этим вечером я буду дома. Это означает, что я могу рассчитывать на удовольствие от вашего визита?
  — Очень приятно, что вы так ставите вопрос, — вздохнула миссис Оливер, — но не знаю, доставит ли вам это удовольствие.
  — Я всегда рад вас видеть, chère madame1697.
  — Не знаю, — повторила миссис Оливер. — Возможно, я побеспокою вас своими вопросами. Я хочу знать ваше мнение.
  — Его я всегда готов сообщить кому угодно, — заявил Пуаро.
  — Возникла одна проблема, — продолжала миссис Оливер, — и я не знаю, что с ней делать.
  — И поэтому вы решили повидать меня. Весьма польщен.
  — Какое время вам подходит? — спросила миссис Оливер.
  — Пожалуй, девять. Мы выпьем кофе, если вы не предпочитаете гранатовый сироп или sirop de cassis1698. Впрочем, вам они, кажется, не по вкусу.
  
  — Джордж, — обратился Пуаро к своему бесценному слуге, — сегодня вечером нас удостоит своим посещением миссис Оливер. Думаю, подойдет кофе и, возможно, какой-нибудь ликер. Никогда не уверен, что ей нравится.
  — Я видел, как она пила кирш1699, сэр.
  — Да и, по-моему, crème de menthe1700. Но думаю, она предпочитает кирш. Значит, на нем и остановимся.
  Миссис Оливер явилась точно в назначенное время. Обедая, Пуаро размышлял о том, по какой причине Ариадне Оливер понадобилось посетить его и что за проблема ее беспокоит. Является ли эта проблема личной или же она собирается познакомить его с очередным преступлением? От миссис Оливер можно было ожидать чего угодно — от вполне обычных до самых экстраординарных вещей. В любом случае Эркюль Пуаро не возражал против встречи с ней. Хотя миссис Оливер иногда доводила его до белого каления, он был очень к ней привязан. Им вдвоем довелось осуществить немало экспериментов в области расследования преступлений. Пуаро только сегодня утром что-то читал о миссис Оливер — а может быть, это было в вечерней газете. Он вспомнил, что там говорилось, как раз в тот момент, когда ему доложили о ее приходе.
  Миссис Оливер вошла в комнату, и Пуаро сразу же понял, что она действительно обеспокоена. Искусная прическа явно пострадала от того, что в волосы запускали пальцы, — миссис Оливер часто поступала так, когда была взволнована. Пуаро усадил ее в кресло, налил ей кофе и подал стакан кирша.
  — Уф! — произнесла миссис Оливер со вздохом облегчения. — Наверное, вы сочтете меня законченной дурой, но…
  — Я читал в газете, что вы сегодня посетили литературный завтрак в честь знаменитых писательниц. Мне казалось, что вы не посещаете подобные мероприятия.
  — Обычно не посещаю, — подтвердила миссис Оливер, — и больше никогда этого не сделаю.
  — Вам не повезло? — сочувственно осведомился Пуаро.
  Он знал, что миссис Оливер всегда смущают неумеренные похвалы в адрес ее книг, потому что, по ее собственным словам, она не знает, как на них отвечать.
  — Вы не получили удовольствия от завтрака?
  — Получала до определенного момента, — отозвалась миссис Оливер, — но потом кое-что произошло.
  — И именно из-за этого вы пришли меня повидать?
  — Да, хотя сама не знаю почему. К вам это не имеет никакого отношения, и я даже не думаю, что вы этим заинтересуетесь. Меня это тоже не слишком интересует, хотя вроде бы должно интересовать, иначе зачем я пришла бы к вам узнать, что вы об этом думаете и как бы вы поступили на моем месте.
  — Последний вопрос не из легких, — заметил Пуаро. — Я знаю, как бы действовал в тех или иных обстоятельствах Эркюль Пуаро, но мне неизвестно, как бы действовали в них вы.
  — У вас уже должно сложиться об этом определенное представление, — сказала миссис Оливер. — Мы с вами знакомы достаточно давно.
  — Около двадцати лет, не так ли?
  — Право, не знаю. Никогда не запоминаю даты — вечно в них путаюсь. Я помню 1939 год, потому что тогда началась война, и еще некоторые годы, когда произошло что-нибудь из ряда вон выходящее.
  — Как бы то ни было, вы пошли на литературный завтрак, и он вам не доставил особой радости.
  — Сам завтрак был великолепный, но потом…
  — Люди начали с вами заговаривать, — прервал Пуаро с любезностью врача, осведомляющегося о симптомах.
  — Они только собирались это сделать, когда мною завладела одна из этих массивных, властных женщин, которые всегда заставляют чувствовать себя не в своей тарелке. Они словно ловят бабочек, только без сачка. Она усадила меня на диван и заговорила о моей крестнице.
  — О крестнице, которую вы любите?
  — Я не видела ее много лет, — сказала миссис Оливер. — Не могу же я поддерживать связи со всеми моими крестниками. Потом она задала мне очень странный вопрос. Ей хотелось, чтобы я… О боже, как же мне трудно об этом рассказывать!
  — Тут нет ничего трудного, — мягко возразил Пуаро. — Каждый рано или поздно рассказывает мне обо всем. Я ведь только иностранец, так что это не имеет значения.
  — Может быть, вы и правы, — согласилась миссис Оливер. — Понимаете, она спросила меня о родителях девушки — о том, убила ли ее мать ее отца или наоборот?
  — Прошу прощения?
  — Понимаю, что это звучит дико. Вот я и подумала, что это чистое безумие.
  — Убила ли мать вашей крестницы ее отца или же ее отец убил ее мать?
  — Вот именно, — кивнула миссис Оливер.
  — Так все-таки кто из них кого убил?
  — Ну, их обоих нашли застреленными на вершине утеса, — объяснила миссис Оливер. — Не помню, где это было — в Корнуолле или на Корсике.
  — Выходит, эта женщина говорила правду?
  — Что касается трагедии — да. Это произошло много лет назад. Но почему она обратилась ко мне?
  — Потому что вы — автор детективных романов, — ответил Пуаро. — Несомненно, ваша новая знакомая заявила, что вы все знаете о преступлениях. Ведь речь идет о реальном событии?
  — Да. Она не спрашивала, что нужно делать, если бы ваш отец убил вашу мать или что-нибудь в таком роде. Пожалуй, лучше мне вам об этом рассказать. Всего я, разумеется, не помню, но в свое время история наделала много шуму. Это случилось… думаю, лет двенадцать тому назад. Я могу вспомнить имена участников, так как была с ними знакома. Жена училась со мной в школе, и мы были подругами. Должно быть, вы читали в газетах о сэре Элистере и леди Рэвенскрофт. Они были очень счастливой парой — он, кажется, полковник или генерал, а она ездила с ним по всему свету. Потом они купили дом — по-моему, где-то за границей, но точно не помню, — а через некоторое время в газетах появились сообщения о трагедии. То ли кто-то убил их обоих, то ли они убили друг друга. Кажется, в доме был револьвер, и… Лучше я расскажу по порядку.
  Собравшись с духом, миссис Оливер представила более-менее ясное résumé1701 того, что ей сообщила миссис Бертон-Кокс. Время от времени Пуаро останавливал ее, уточняя тот или иной момент.
  — Но почему она так хочет об этом знать? — спросил он наконец.
  — Ну, это я и хочу выяснить, — ответила миссис Оливер. — Думаю, я могу связаться с Селией. Она все еще живет в Лондоне — а может быть, в Кембридже или Оксфорде. Кажется, она получила степень и теперь преподает или читает лекции. Все в высшей степени современно — разгуливает в обществе длинноволосых молодых людей в странной одежде. Не думаю, что Селия принимает наркотики, — вроде с ней все в порядке. Я иногда получаю от нее весточки — открытки на Рождество и так далее. Понимаете, с крестниками трудно все время поддерживать связь, а ей уже двадцать пять или двадцать шесть.
  — Она не замужем?
  — Нет, но, очевидно, собирается замуж за сына миссис… как же фамилия этой женщины… ах да, миссис Бриттл… нет, Бертон-Кокс.
  — И миссис Бертон-Кокс не хочет, чтобы ее сын женился на этой девушке, потому что ее отец убил ее мать или мать убила отца?
  — Полагаю, что так, — ответила миссис Оливер. — Но какое это имеет значение? Если один из родителей девушки убил другого, так ли уж важно для матери ее жениха, кто из них кого убил?
  — Об этом следует подумать, — заметил Пуаро. — Ваше сообщение весьма любопытно. Я имею в виду не сэра Элистера и леди Рэвенскрофт. Кажется, я смутно припоминаю эту историю — или похожую на нее. Но поведение миссис Бертон-Кокс крайне странно. Возможно, у нее, как говорится, не все дома? Она очень любит сына?
  — Вероятно, — отозвалась миссис Оливер. — Может быть, ей вообще не хочется, чтобы он женился на этой девушке.
  — Потому что она могла унаследовать предрасположенность к убийству своего супруга?
  — Откуда мне знать? Вроде бы миссис Бертон-Кокс думает, что я могу ей все сообщить, однако сама она не была достаточно откровенной. Но почему? Что за этим кроется?
  — Было бы интересно это выяснить, — сказал Пуаро.
  — Вот потому я к вам и пришла, — кивнула миссис Оливер. — Вам нравится все выяснять — разбираться в причинах, которые поначалу никому не понятны.
  — По-вашему, у миссис Бертон-Кокс имеется какое-то предпочтение? — осведомился Пуаро.
  — Вы хотите сказать, предпочитает ли она, чтобы муж убил жену или чтобы жена убила мужа? Не думаю.
  — Ну, — промолвил Пуаро, — мне понятна ваша проблема. Она весьма интригующа. Вы были на приеме, где вас попросили сделать нечто крайне трудное, почти невозможное, и вас интересует, с какой стороны лучше за это взяться.
  — С какой же, по-вашему? — спросила миссис Оливер.
  — Мне нелегко на это ответить, — сказал Пуаро. — Я не женщина. Особа, с которой вы познакомились на приеме, изложила вам свою проблему и попросила в ней разобраться, не приводя никаких сколько-нибудь вразумительных причин.
  — Верно, — кивнула миссис Оливер. — Ну и что же делать бедной Ариадне? «Что должна делать А.?» — как спрашивалось бы об этой проблеме в газете.
  — Полагаю, — ответил Пуаро. — А могла бы сделать три вещи. Во-первых, написать миссис Бертон-Кокс: «Сожалею, но не могу помочь вам в этом деле». Во-вторых, вы могли бы связаться с вашей крестницей, сообщить ей, что к вам обратилась с просьбой мать молодого человека, за которого она как будто собирается замуж, и узнать у нее, соответствует ли это действительности. Если так, то не может ли она предположить или не говорил ли ей жених, что за идея пришла в голову его матери. Интересно также выяснить, что думает девушка о своей будущей свекрови. Третье, что вы могли бы и что я бы вам искренне советовал сделать, — это…
  — Знаю, — прервала миссис Оливер. — Не делать ничего.
  — Совершенно верно, — подтвердил Пуаро.
  — Конечно, это кажется самым простым и разумным выходом, — продолжала миссис Оливер. — С моей стороны было бы чертовской наглостью рассказывать крестнице о том, что вынюхивает ее будущая свекровь. Но…
  — Понятно, — кивнул Пуаро. — Простое человеческое любопытство.
  — Я хочу узнать, почему эта противная женщина обратилась ко мне с такой просьбой. Как только я это сделаю, то смогу расслабиться и обо всем забыть. Но до тех пор…
  — До тех пор вы будете просыпаться по ночам и, если я вас хорошо знаю, придумывать самые невероятные объяснения, которые, возможно, сумеете превратить в очаровательный детектив или триллер.
  — Может быть, я и в самом деле смогла бы это сделать.
  — Бросьте эту затею, — посоветовал Пуаро. — Осуществить ее будет крайне трудно. Да и вроде бы для этого нет особых причин.
  — Я бы хотела убедиться, что причин в самом деле нет.
  — Человеческое любопытство — интересная вещь, — вздохнул Пуаро. — Не знаю, кто изобрел его. Обычно любопытство ассоциируется с кошкой, которую оно убило. По-моему, изобретателями были греки. Они хотели знать. А до них никто особенно этого не хотел. Людей интересовало лишь то, кто правит страной, где они живут, и как бы их не лишили головы, не посадили на кол или не проделали бы с ними что-нибудь столь же неприятное. Они либо повиновались, либо не повиновались, но не хотели знать почему. Но потом многие люди захотели это знать, и в итоге появились корабли, поезда, самолеты, атомные бомбы, пенициллин и множество других вещей. Мальчик наблюдает, как пар поднимает крышку чайника, который поставила кипятить его мать, — в результате у нас есть паровозы, а также забастовки железнодорожников. И так далее.
  — По-вашему, мне нравится совать нос в чужие дела? — осведомилась миссис Оливер.
  — Нет, — ответил Пуаро. — В целом я не считаю вас чрезмерно любопытной женщиной. Я вижу, что вы пришли в возбужденное состояние на литературном приеме, готовясь к обороне от излишних похвал. Однако вместо них вы столкнулись с весьма непростой проблемой и испытываете сильную неприязнь к женщине, которая вовлекла вас в нее.
  — Она действительно очень неприятная особа.
  — Насколько я понял, считалось, что погибшие супруги, о которых вы рассказывали, жили счастливо и никто не замечал никаких признаков ссор между ними. Газеты ничего не писали о возможных причинах трагедии?
  — Так как оба были застрелены, это могло быть самоубийством по уговору. Полагаю, полиция сначала так и думала. Конечно, спустя столько лет о таких вещах нелегко разузнать.
  — Мне кажется, — заметил Пуаро, — я бы мог кое-что выяснить.
  — Вы имеете в виду, через ваших друзей?
  — Да. Среди них есть осведомленные люди, имеющие доступ к архивам. Они могут раздобыть отчеты об этом преступлении и познакомить меня с ними.
  — И вы обо всем расскажете мне, — с надеждой подхватила миссис Оливер.
  — Да, — кивнул Пуаро. — Думаю, я мог бы вам помочь, по крайней мере, получить подробную информацию о фактах. Конечно, это займет некоторое время.
  — Если вы займетесь этим, я тоже не буду сидеть без дела. Я повидаюсь с девушкой, выясню, что ей известно об этой истории, хочет ли она, чтобы я отбрила ее будущую свекровь, или я могу помочь ей каким-нибудь другим способом. К тому же я бы хотела повидать юношу, за которого она собирается замуж.
  — Отлично, — одобрил Пуаро.
  — Полагаю, могут отыскаться люди… — Миссис Оливер умолкла и нахмурилась.
  — На вашем месте я бы на них не рассчитывал, — покачал головой Пуаро. — Все это давно в прошлом. В свое время это было cause célèbre, но, если cause célèbre не приводит к ослепительной dénouement1702, о нем быстро забывают.
  — Это правда, — согласилась миссис Оливер. — Некоторое время газеты трезвонили об этой истории, а потом все заглохло. Как с той девушкой, которая ушла из дому и ее нигде не могли найти. Прошло пять или шесть лет, и неожиданно маленький мальчик, играя в куче песка или гравия, наткнулся на ее труп.
  — Да, — заметил Пуаро, — но, зная, сколько времени прошло с момента гибели девушки и что произошло в тот день, а также изучая различные события того периода по архивным материалам, можно в конце концов найти убийцу. Ваша задача более сложна, так как, мне кажется, она допускает два ответа: либо муж не любил свою жену и хотел избавиться от нее, либо жена ненавидела мужа и, возможно, имела любовника. Следовательно, это могло быть преступлением на почве страсти или чем-то совсем иным. Если полиция не смогла разобраться в этом тогда, значит, до мотива было докопаться нелегко и трагедия осталась лишь кратковременной сенсацией.
  — Я все-таки хочу повидаться с дочерью. Возможно, этого от меня и добивалась та гнусная баба. Она думала, что дочь может знать… — Миссис Оливер немного помедлила. — Дети часто знают самые неожиданные вещи.
  — Вы имеете какое-нибудь представление о том, сколько лет было тогда вашей крестнице?
  — Ну, я могла бы подсчитать, но с ходу ответить не могу. Думаю, лет девять или десять, но, возможно, и побольше. По-моему, тогда она была в школе. Хотя, может быть, я что-то перепутала, вспоминая прочитанное.
  — Но вам кажется, что миссис Бертон-Кокс хотела, чтобы вы получили информацию у дочери? Возможно, она что-то знает и рассказала жениху, а тот сообщил матери. Наверное, миссис Бертон-Кокс попыталась сама расспросить девушку, но получила отпор и решила, что знаменитая миссис Оливер, будучи крестной матерью и в то же время разбирающаяся в преступлениях, сможет добыть нужные сведения. Хотя я все еще не понимаю, какое это имеет для нее значение. Не думаю, чтобы те, кого вы весьма неопределенно именуете «люди», смогли бы вам помочь. Едва ли кто-нибудь что-то помнит после стольких лет.
  — Кто-то, может быть, и помнит, — промолвила миссис Оливер.
  — Вы меня удивляете, — сказал Пуаро, озадаченно глядя на нее. — По-вашему, люди в состоянии помнить…
  — Ну, — отозвалась миссис Оливер, — вообще-то я думала о слонах.
  — О слонах?
  «Все-таки миссис Оливер — странная женщина, — подумал Пуаро. — Почему вдруг слоны?»
  — Я думала о слонах вчера за завтраком, — продолжала миссис Оливер.
  — Почему? — с любопытством спросил Пуаро.
  — Ну, в действительности я думала о зубах. Если имеешь фальшивые зубы, некоторые вещи трудно употреблять в пищу. Нужно знать, что ты можешь есть, а что нет.
  — Увы, да, — вздохнул Пуаро. — Дантисты могут сделать многое, но не все.
  — Вот именно. И тогда я подумала, что наши зубы состоят из обычной кости, и притом не слишком хорошей. Другое дело — слоновая кость. Когда думаешь о слоновой кости, естественно, в голову приходят слоны. Огромные слоновьи бивни.
  — Истинная правда, — согласился Пуаро, все еще не понимая смысла слов миссис Оливер.
  — Поэтому я решила, что нам следует обратиться к людям, которые похожи на слонов. Ведь говорят, что слоны ничего не забывают.
  — Я где-то слышал эту фразу, — кивнул Пуаро.
  — Помните детскую сказку про то, как портной-индиец воткнул иголку в слоновий бивень? Нет, конечно, не в бивень, а в хобот. Когда слон в следующий раз проходил мимо, он набрал воды и окатил портного с головы до ног, хотя не видел его несколько лет. Он запомнил, потому что слоны умеют помнить. Вот я и хочу отыскать нескольких слонов.
  — Не уверен, что вполне вас понимаю, — сказал Эркюль Пуаро. — Каких слонов вы имеете в виду? Вы говорите так, будто собираетесь обратиться за информацией в зоопарк.
  — Ну, не совсем, — ответила миссис Оливер. — Я имею в виду не слонов, а людей, которые в какой-то степени напоминают слонов — которые помнят необычные вещи. Например, я помню свой день рождения, когда мне исполнилось пять, и чудесный розовый пирог с сахарной птичкой. Помню тот день, когда улетела моя канарейка и я плакала. Помню другой день, когда я пошла в поле, где пасся бык, и кто-то сказал, что он меня забодает, а я испугалась и хотела убежать. Это был вторник — не знаю, почему это застряло у меня в голове. Помню пикник с ежевикой — она сильно кололась, но я собрала ягод больше, чем все остальные. Тогда мне было девять лет. Но незачем забираться так далеко. За свою жизнь я побывала на сотнях свадеб, но по-настоящему запомнила только две. На одной я была подружкой невесты. Свадьба происходила в Нью-Форесте, но я не помню, кто на ком женился. Кажется, моя кузина выходила замуж. Я не слишком хорошо ее знала, но ей требовалось много подружек, и я оказалась под рукой. Помню также свадьбу моего друга-моряка. Он едва не потонул на субмарине, но спасся и женился на девушке, с которой был помолвлен, хотя ее семья возражала. Я тоже была подружкой невесты. Понимаете, всегда есть вещи, которые запоминаешь.
  — Мне ясна ваша точка зрения, — сказал Пуаро. — Я нахожу ее интересной. Итак, вы отправляетесь à la recherche des éléphants?1703
  — Совершенно верно. Но мне нужно уточнить дату.
  — Надеюсь, в этом я сумею вам помочь.
  — Потом я должна вспомнить людей, которых знала в то время, с которыми имела общих друзей и которые могли знать генерала Как Бишь Его. Возможно, они поддерживали знакомство за границей. Люди всегда рады встретить кого-нибудь из своего прошлого, даже если они плохо вас помнят. Естественно, вы будете говорить с ними о вещах, относящихся ко времени вашего знакомства.
  — Весьма любопытно, — произнес Пуаро. — Думаю, перед вами открывается широкое поле деятельности. Люди, знавшие Рэвенскрофтов хорошо или не очень хорошо; люди, жившие неподалеку от места трагедии или гостившие там. Начните понемногу беседовать с ними о происшедшем, спрашивайте, что они об этом думают, что говорили другие о любовных связях мужа или жены, о деньгах, которые кто-то мог унаследовать. Надеюсь, вам удастся наскрести немало сведений.
  — О боже, — вздохнула миссис Оливер. — Боюсь, я и в самом деле сую нос в чужие дела.
  — Вам было дано поручение, — продолжал Пуаро, — не человеком, которому вы симпатизируете и хотите оказать услугу, а особой, которая вам в высшей степени неприятна. Но это не имеет значения. Вы ищете знаний и должны идти своей дорогой. В данном случае это слоновья тропа. Слоны умеют помнить. Bon voyage1704.
  — Прошу прощения?
  — Я посылаю вас в путешествие за открытиями, — объяснил Пуаро. — à la recherche des éléphants.
  — Наверное, я спятила, — печально промолвила миссис Оливер. Она снова запустила пальцы в волосы, окончательно испортив прическу. — А я как раз обдумывала рассказ о золотистом ретривере. У меня никак не клеилось начало.
  — Забудьте о ретривере. Думайте только о слонах.
  Книга первая
  «Слоны»
  Глава 3
  Справочник двоюродной бабушки Элис
  — Можете найти мою книгу с адресами, мисс Ливингстоун?
  — Она на вашем письменном столе, миссис Оливер. В левом углу.
  — Я имею в виду не ту, которой пользуюсь теперь, — объяснила миссис Оливер, — а прошлогоднюю или даже позапрошлогоднюю.
  — Возможно, ее выбросили? — предположила мисс Ливингстоун.
  — Я никогда не выбрасываю адресные книги, так как они часто бывают нужны — какой-нибудь адрес обязательно забываешь переписать. Наверное, она в одном из ящиков комода.
  Мисс Ливингстоун совсем недавно сменила мисс Седжуик, которой Ариадне Оливер очень недоставало. Седжуик знала столько вещей — куда и что положила миссис Оливер, кому она писала любезные письма, а кому, будучи выведенной из себя, не слишком вежливые. Ей просто не было цены. «Седжуик походила на ту большую коричневую книгу, популярную в Викторианскую эпоху, — думала миссис Оливер. — Как же она называлась? Ах да, «Ответы на все вопросы». Там действительно можно было узнать обо всем — как вывести с белья пятна от утюга, что делать со свернувшимся майонезом, как написать письмо епископу… Она служила надежной опорой моей двоюродной бабушке Элис».
  Мисс Седжуик ни в чем не уступала книге бабушки Элис, чего, к сожалению, нельзя было сказать о мисс Ливингстоун. Каждая черточка длинного желтоватого лица мисс Ливингстоун, казалось, говорила: «Я в высшей степени компетентна». Но, увы, это не соответствовало действительности. Она всего лишь знала, где хранили свои вещи ее предыдущие хозяева-литераторы, и полагала, что миссис Оливер должна хранить их там же.
  — Мне нужна, — заявила миссис Оливер с настойчивостью избалованного ребенка, — моя адресная книга за 1970 год. Думаю, и за 1969-й. Пожалуйста, найдите их как можно скорее.
  — Да-да, конечно, — кивнула мисс Ливингстоун.
  Она огляделась вокруг с отсутствующим видом человека, который ищет то, о чем раньше никогда не слышал, надеясь только на удачу.
  «Если я не верну назад Седжуик, то сойду с ума, — подумала миссис Оливер. — Без нее я как без рук».
  Мисс Ливингстоун начала выдвигать ящики мебели в так называемом кабинете своей хозяйки.
  — Вот книжка за прошлый год! — радостно воскликнула она. — 1971-й. Там более современные сведения.
  — Мне не нужен 1971-й, — заявила миссис Оливер. В голове у нее забрезжило смутное воспоминание. — Посмотрите в чайном столике, — сказала она.
  Мисс Ливингстоун беспомощно завертела головой.
  — Вон тот столик, — указала миссис Оливер.
  — Едва ли адресная книга будет лежать в чайном столике, — возразила мисс Ливингстоун.
  — Она там, — упорствовала ее хозяйка. — Я вспомнила.
  Отодвинув в сторону мисс Ливингстоун, миссис Оливер подошла к чайному столику, подняла крышку и посмотрела на затейливую инкрустацию внутри, потом взяла круглую банку из папье-маше, предназначенную для китайского чая, и извлекла оттуда старую коричневую записную книжечку.
  — Вот! — с торжеством произнесла она.
  — Но это книжка четырехлетней давности, миссис Оливер, — за 1968 год.
  — Ничего, это примерно то, что нужно.
  Миссис Оливер вернулась к столу вместе с книжечкой.
  — А сейчас, мисс Ливингстоун, поищите книгу для записей в день рождения. Она довольно большая — я завела ее еще в детстве, хотя теперь ею не пользуюсь. Думаю, она наверху в мансарде — знаете, в комнате, куда мы помещаем мальчиков, когда они приезжают на каникулы, или гостей, которые не возражают… Рядом с кроватью стоит сундук или бюро.
  — Может быть, я поднимусь и посмотрю?
  — Неплохая идея, — одобрила миссис Оливер.
  Когда мисс Ливингстоун вышла из комнаты, она немного взбодрилась, снова подошла к письменному столу и начала просматривать адреса, написанные выцветшими чернилами и пахнущие чаем.
  — Рэвенскрофт… Селия Рэвенскрофт… Да, Фишейкр-Мьюс, 14.
  Это в Челси. Тогда она жила там. Но был другой адрес, позже этого, — что-то вроде Стрэнд-он-Грин возле Кью-Бридж.
  Миссис Оливер перевернула еще несколько страниц.
  — Да, этот, кажется, более поздний. Мардайк-Гроув — кажется, недалеко от Фулхем-роуд. Телефонный номер совсем стерся… Но я все-таки попробую…
  Она направилась к телефону. Дверь открылась, и в комнату заглянула мисс Ливингстоун:
  — Вы не думаете, что…
  — Я нашла нужный адрес, — прервала миссис Оливер. — Ищите книгу с записями в день рождения. Это важно.
  — Вы не думаете, что оставили ее в Сили-Хаус?
  — Не думаю, — отрезала миссис Оливер. — Продолжайте искать. И подольше, — пробормотала она, когда дверь закрылась.
  Набрав номер и ожидая ответа, миссис Оливер открыла дверь и крикнула вслед мисс Ливингстоун:
  — Посмотрите в испанском сундуке. Такой большой, окованный медью. Забыла, где он стоит. Кажется, под столом в холле.
  Первая попытка окончилась неудачей. Миссис Оливер ответила некая миссис Смит-Поттер, которая казалась недовольной и не имеющей понятия, что ее теперешний телефонный номер принадлежал кому-то жившему в этой квартире ранее.
  Миссис Оливер повторно изучила адресную книжку и обнаружила три неразборчивых адреса, написанных поверх других. Однако в третьем из них ей удалось разглядеть фамилию Рэвенскрофт.
  — Конечно, я знаю Селию, — отозвалась девушка на другом конце провода. — Но она не живет здесь уже несколько лет. Кажется, в последний раз я получала от нее известия из Ньюкасла.
  — Боже мой! — воскликнула миссис Оливер. — Боюсь, у меня нет этого адреса.
  — У меня тоже его нет, — с сожалением отозвалась девушка. — По-моему, она устроилась секретарем к ветеринару.
  Это звучало не слишком обнадеживающе. Миссис Оливер сделала еще несколько попыток. Адреса в последней книжке были бесполезны, поэтому она рискнула залезть в еще более древнюю — за 1967 год. И тут ей наконец повезло.
  — Вы имеете в виду Селию Рэвенскрофт, не так ли? — послышался женский голос. — В высшей степени компетентная девушка. Она работала у меня более полутора лет. Я была бы рада, если бы она оставалась здесь и дальше. По-моему, Селия перешла работать куда-то на Харли-стрит. Кажется, у меня есть ее адрес. — Последовала пауза. — Да, вот он. Думаю, это в Айлингтоне. По-вашему, это возможно?
  Миссис Оливер ответила, что все возможно, поблагодарила женщину и записала адрес.
  — Искать адреса так трудно, — посочувствовала ей собеседница. — Конечно, они есть на открытках, но я их всегда теряю.
  Миссис Оливер сказала, что у нее те же проблемы, и набрала номер в Айлингтоне. Ей ответили на ломаном английском:
  — Вы хотеть, кто здесь живет?
  — Мисс Селия Рэвенскрофт.
  — Да-да, она жить на втором этаже, но уйти и еще не вернуться.
  — А позже она будет дома?
  — Да, очень скоро. Она переодеться для вечеринка и снова уйти.
  Поблагодарив за информацию, миссис Оливер положила трубку. Она пыталась вспомнить, когда в последний раз видела свою крестницу. Значит, Селия сейчас в Лондоне. Если ее жених и его мать тоже здесь… «О боже! — подумала миссис Оливер. — От всего этого голова раскалывается!» Услышав звук, она обернулась:
  — Да, мисс Ливингстоун?
  Покрытая паутиной мисс Ливингстоун стояла в дверях, держа несколько пыльных томов.
  — Не знаю, какой вам от них толк, миссис Оливер, — с неодобрением сказала она. — Этим книгам, по-моему, много лет. Вы хотите, чтобы я что-нибудь в них поискала?
  — Нет, — ответила миссис Оливер. — Положите их на диван, и я сама их просмотрю.
  Недовольство мисс Ливингстоун заметно усилилось.
  — Хорошо, миссис Оливер. Только я сперва стряхну с них пыль.
  — Очень любезно с вашей стороны. — Миссис Оливер с трудом удержалась, чтобы не добавить: «Заодно стряхните пыль и с себя. Ваше левое ухо все в паутине».
  Она посмотрела на часы и снова набрала айлингтонский номер. На сей раз ответил чисто англосаксонский голос, четкость которого обрадовала миссис Оливер.
  — Мисс Рэвенскрофт — Селия Рэвенскрофт?
  — Да, это я.
  — Едва ли ты хорошо меня помнишь. Я миссис Оливер — Ариадна Оливер. Мы не виделись очень давно, но вообще-то я твоя крестная.
  — О, конечно, я вас знаю! Мы в самом деле давно не виделись.
  — Я бы очень хотела с тобой повидаться. Может быть, ты придешь ко мне или мы сходим куда-нибудь перекусить?
  — В рабочее время мне это не слишком удобно, но сегодня вечером я могла бы к вам заглянуть. В половине восьмого или восемь. Позже у меня свидание, но…
  — Я была бы очень рада.
  — Ну, тогда я, конечно, приду.
  Миссис Оливер дала ей адрес.
  — Да, я хорошо знаю это место.
  Миссис Оливер сделала краткую запись в телефонной книжке и недовольно посмотрела на мисс Ливингстоун, которая снова вошла в комнату, сгибаясь под тяжестью массивного альбома.
  — Может быть, это то, что вам нужно, миссис Оливер?
  — Нет. Это кулинарные рецепты.
  — Господи, в самом деле!
  — Возможно, я их тоже как-нибудь просмотрю. — Миссис Оливер решительно забрала том. — Поищите еще. Попробуйте в бельевом шкафу рядом с ванной — на верхней полке, где полотенца. Иногда я кладу туда бумаги и книги. Погодите, я погляжу сама.
  Спустя десять минут миссис Оливер листала полинявшие страницы альбома. Мисс Ливингстоун стояла у двери с видом мученицы.
  — Ладно, — сжалилась миссис Оливер, будучи не в силах лицезреть ее страдания. — Поищите только в письменном столе в столовой. Знаете, который треснул. Посмотрите, нет ли там старых адресных книг примерно десятилетней давности. На сегодня это все.
  Мисс Ливингстоун удалилась.
  Испустив глубокий вздох, миссис Оливер села и начала листать книгу с записями в день рождения. «Интересно, — подумала она, — кто из нас больше доволен — мисс Ливингстоун, что я ее отпустила, или я, что она наконец убралась? Думаю, после визита Селии меня ожидает занятой вечер».
  Взяв чистую тетрадь из стопки на маленьком столике, она внесла туда несколько дат, адресов и имен, заглянула в телефонную книгу и позвонила мсье Эркюлю Пуаро.
  — Это вы, мсье Пуаро?
  — Да, мадам, это я.
  — Вы что-то уже сделали?
  — Прошу прощения, что именно?
  — Что-нибудь, — ответила миссис Оливер. — То, о чем я вас просила вчера.
  — Да, разумеется. Привел все в движение. Договорился о некоторых запросах…
  — Но еще их не осуществили, — закончила миссис Оливер, придерживающаяся весьма невысокого мнения относительно мужского взгляда на активную деятельность.
  — А вы, chère madame?
  — Я была очень занята.
  — Вот как? И чем же?
  — Я собирала слонов, — объяснила миссис Оливер, — если это вам о чем-то говорит.
  — Думаю, я понимаю, что вы имеете в виду.
  — Заглядывать в прошлое не слишком легко, — продолжала миссис Оливер. — Просто удивительно, скольких людей вспоминаешь, просматривая имена в записных книжках. Вы не представляете, какие глупости они иногда пишут вам на день рождения. Не понимаю, почему в шестнадцать-семнадцать и даже в тридцать лет я хотела, чтобы люди писали мне в альбом пожелания в день рождения. Они словно подыскивают подходящую цитату у поэтов. Некоторые из них невероятно глупые.
  — Ваши поиски оказались успешными?
  — Не вполне, но думаю, что я на правильном пути. Я позвонила моей крестнице…
  — И собираетесь повидаться с ней?
  — Да, она должна прийти ко мне между семью и восемью вечера, если только не передумает. Молодые люди так ненадежны.
  — Она казалась обрадованной вашим звонком?
  — Не знаю. Вроде бы не очень. Голос у нее четкий и даже резкий. Теперь я припоминаю, что, когда видела ее в последний раз лет шесть назад, она мне показалась довольно агрессивной.
  — Может, это и к лучшему.
  — Вы так думаете?
  — Если человек относится к вам без особой симпатии и не намерен это скрывать, он сообщит вам больше информации, чем сделал бы, стараясь выглядеть любезным и доброжелательным.
  — То есть стараясь ко мне подлизаться? Пожалуй, в этом что-то есть. Вы имеете в виду, что одни люди говорят вам приятные вещи, а другие, наоборот, надеются вас расстроить. Интересно, к какой категории относится Селия? Я лучше помню ее в пятилетнем возрасте, чем более взрослой. У нее была няня, и она швыряла в нее ботинками.
  — Няня в ребенка или ребенок в няню?
  — Конечно, ребенок в няню!
  Миссис Оливер положила трубку и вернулась к дивану изучать свидетельства о прошлом.
  — Марианна Джозефина Понтарлье, — бормотала она себе под нос. — Я много лет о ней не вспоминала — думала, что она уже умерла. Анна Брейсби — да, она жила где-то неподалеку…
  Поглощенная своим занятием, миссис Оливер вздрогнула, услышав звонок в дверь, и быстро пошла открывать.
  Глава 4
  Селия
  На циновке снаружи стояла высокая девушка. Несколько секунд Ариадна Оливер молча смотрела на нее. Значит, вот как выглядит Селия Рэвенскрофт. Миссис Оливер почти физически ощущала исходящую от нее энергию и жизненную силу.
  Перед ней находилась, безусловно, неординарная личность. Возможно, эта девушка бывает трудной, агрессивной, даже опасной, но неинтересной ее не назовешь.
  — Входи, Селия, — пригласила миссис Оливер. — Давно я тебя не видела. Насколько я помню, в последний раз мы встречались на свадьбе. Ты была подружкой невесты — вся в абрикосовом шифоне, с какими-то цветами вроде золотых шаров.
  — Возможно, это были золотые шары, — кивнула Селия Рэвенскрофт. — Мы все время чихали из-за сенной лихорадки, так что свадьба получилась жуткая. Кажется, замуж выходила Марта Легорн. В жизни не видела более безобразных платьев на подружках невесты!
  — Да, они не подходили ни одной из них. Ты выглядела лучше остальных.
  — Очень любезно с вашей стороны, — отозвалась Селия, — но я чувствовала себя не в своей тарелке.
  Миссис Оливер указала на стул и пару графинов:
  — Хочешь шерри или что-нибудь еще?
  — Спасибо. Предпочитаю шерри.
  — Тогда угощайся. Очевидно, мой неожиданный звонок показался тебе странным. — Миссис Оливер вздохнула. — Боюсь, что я не слишком внимательная крестная.
  — Почему вы должны быть внимательной? Я ведь уже взрослая.
  — Тут ты права, — промолвила миссис Оливер. — Всякие обязанности имеют свой срок. Не то чтобы я хорошо справлялась с моими. По-моему, я даже не присутствовала на твоей конфирмации.
  — Мне кажется, в обязанности крестной входит заставлять тебя учить катехизис и тому подобное, не так ли? Отрекаюсь от дьявола и всех его деяний. — На губах Селии мелькнула улыбка.
  «Да, — подумала миссис Оливер. — Она держится дружелюбно, но лучше ей не перечить».
  — Я объясню, почему решила тебя разыскать, — снова заговорила миссис Оливер. — Как правило, я не хожу на литературные приемы, но позавчера посетила один из них.
  — Да, знаю, — кивнула Селия. — Я читала об этом в газете и удивилась, зная, что вы не жалуете такие мероприятия.
  — Лучше бы я туда не ходила.
  — Вам там не понравилось?
  — Как тебе сказать. На таких приемах всегда сначала забавно, а потом происходит что-нибудь досадное.
  — Так было и на этот раз?
  — Да. И, как ни странно, это связано с тобой. Поэтому я решила все тебе рассказать, так как мне это совсем не по душе.
  — Звучит интригующе, — заметила Селия, потягивая шерри.
  — Одна женщина подошла и заговорила со мной. Мы с ней не были знакомы.
  — Думаю, такое с вами часто случается, — улыбнулась Селия.
  — Постоянно, — вздохнула миссис Оливер. — Это одна из превратностей литературной жизни. Люди подходят к тебе и говорят: «Мне очень нравятся ваши книги, и я так рада с вами познакомиться».
  — Как-то я работала секретарем у писателя. Так что я знаю, как это нелегко.
  — Да, но к таким разговорам я была готова. Но эта женщина сказала: «Кажется, у вас есть крестница по имени Селия Рэвенскрофт».
  — Странно, что она сразу это сказала, — промолвила Селия. — По-моему, ей следовало действовать постепенно. Сначала поговорить о ваших книгах, о том, как ей нравится самая последняя, а потом перейти ко мне. Что она имела против меня?
  — Насколько мне известно, против тебя она ничего не имела, — ответила миссис Оливер.
  — Она была моей подругой?
  — Не знаю.
  Последовала пауза. Селия снова глотнула шерри и внимательно посмотрела на миссис Оливер:
  — Вы меня заинтересовали. Не могу понять, куда вы клоните.
  — Надеюсь, ты не будешь на меня сердиться, — сказала миссис Оливер.
  — Почему я должна на вас сердиться?
  — Потому что я собираюсь сказать тебе кое-что, а ты можешь ответить, что это не мое дело или чтобы я об этом помалкивала.
  — Вы возбудили мое любопытство.
  — Та женщина назвала мне свое имя — миссис Бертон-Кокс.
  — О!
  — Ты ее знаешь?
  — Да, знаю, — ответила Селия.
  — Ну, я так и думала, потому что…
  — Почему?
  — Потому что она сказала…
  — Обо мне?
  — Она сказала, что думает, будто ее сын собирается на тебе жениться.
  Выражение лица Селии резко изменилось. Она подняла брови и весьма сурово посмотрела на миссис Оливер:
  — Вы хотите знать, так это или нет?
  — Нет, — покачала головой миссис Оливер. — Я упомянула об этом просто потому, что это она сообщила мне в первую очередь. Миссис Бертон-Кокс сказала, что, так как ты моя крестница, мне, возможно, удастся попросить тебя сообщить кое-какие сведения, которые я, в свою очередь, передам ей.
  — Какие сведения?
  — Вряд ли тебе это понравится, — продолжала миссис Оливер. — Мне самой это не нравится. У меня мурашки по спине забегали, так как ее просьба показалась мне… ну, непростительной дерзостью. У этой женщины дурные манеры! Только представь — она сказала мне: «Не могли бы вы узнать, это отец Селии убил ее мать или, наоборот, мать убила отца?»
  — Она попросила вас об этом?
  — Да.
  — Впервые увидев вас на приеме?
  — До того мы ни разу не встречались.
  — И вам это не показалось необычным?
  — Все, что она говорила, показалось мне необычным. Должна сказать, — добавила миссис Оливер, — что миссис Бертон-Кокс произвела на меня крайне неприятное впечатление.
  — Она действительно очень неприятная женщина.
  — Но ты собираешься замуж за ее сына?
  — Ну, мы об этом подумываем, но я еще не решила. Вы знали, о чем она говорит?
  — Знала то, что, очевидно, известно каждому, знакомому с вашей семьей.
  — Что мои родители, после того как отец уволился из армии, купили дом в сельской местности, что однажды они пошли прогуляться на скалу и что их обнаружили там застреленными. Рядом лежал револьвер моего отца. Кажется, в доме было два револьвера. Так и не выяснили, было ли это самоубийство по уговору или же кто-то из моих родителей убил другого и покончил с собой. Возможно, вы все это уже знаете.
  — В известной степени, — отозвалась миссис Оливер. — По-моему, это произошло лет двенадцать тому назад.
  — Примерно.
  — И тебе тогда было лет двенадцать-четырнадцать.
  — Да.
  — В то время меня не было в Англии — я читала лекции в Америке, — объяснила миссис Оливер. — Я узнала об этом из газет. Пресса много писала о случившемся, так как мотивы были абсолютно непонятны. Помню, газеты упоминали, что твои родители всегда жили счастливо. Меня это интересовало, так как в молодости я их знала — особенно твою мать. Мы с ней учились в школе, но потом наши пути разошлись. Мы обе вышли замуж, и она куда-то уехала с мужем-военным — кажется, в Малайю. Но она попросила меня стать твоей крестной. Так как твои родители жили за границей, я годами с ними не встречалась, но иногда виделась с тобой.
  — Да. Помню, как вы забирали меня из школы и угощали вкусными вещами.
  — Ты была необычным ребенком — любила икру.
  — Я и теперь ее люблю, — сказала Селия, — только меня ею не так уж часто угощают.
  — Сообщение о трагедии меня потрясло. Насколько я поняла, не вынесли никакого определенного вердикта — мотив так и не установили, не было свидетельств ни о ссоре, ни о нападении кого-то постороннего. Но постепенно я об этом забыла — я уже говорила тебе, что тогда была в Америке. Прошло несколько лет, прежде чем я увидела тебя снова, и, естественно, я не стала упоминать о случившемся.
  — Да, разумеется, — кивнула Селия.
  — Часто бывает, что с твоими знакомыми происходит что-то необычное, — продолжала миссис Оливер. — Конечно, если речь идет о близких друзьях, то понимаешь, что к чему, но если это люди, которых ты не видела много лет, то приходится блуждать в потемках.
  — Вы всегда были очень добры ко мне, — сказала Селия. — Присылали мне хорошие подарки — особенно к совершеннолетию.
  — В это время девушки часто нуждаются в карманных деньгах, — заметила миссис Оливер. — Им нужно так много вещей.
  — Я всегда считала вас чутким и тактичным человеком — не похожим на тех, которые пристают с вопросами и хотят все о тебе знать. Вы водили меня в кино, угощали и разговаривали со мной так, словно были моей дальней родственницей. Я очень это ценю. Слишком часто мне приходилось сталкиваться с любителями совать нос в чужие дела.
  — Каждый сталкивается с ними рано или поздно, — промолвила миссис Оливер. — Теперь ты понимаешь, как я расстроилась на этом приеме. Просто чудовищно, когда к тебе обращается с такой просьбой абсолютно незнакомый человек вроде этой миссис Бертон-Кокс. Я не могла понять, почему это ее интересует. Это абсолютно не ее дело. Если только…
  — Если только это не связано с моим предполагаемым браком с Дезмондом. В конце концов, он ее сын.
  — Все равно я не понимаю, каким образом это ее касается.
  — Ее все касается. Она слишком любопытна — помимо ее прочих непривлекательных черт.
  — Но Дезмонд, надеюсь, не таков?
  — Нет, нет. Я очень люблю Дезмонда, и он любит меня. Но мать его мне не нравится.
  — А ему она нравится?
  — Право, не знаю, — ответила Селия. — Может, и да — все бывает, не так ли? Как бы то ни было, я сейчас не хочу выходить замуж — слишком много «за» и «против». Вам, должно быть, интересно, почему миссис Проныра-Кокс попросила вас вытянуть из меня сведения о гибели моих родителей и тут же передать их ей. Кстати, вы спрашиваете меня об этом или нет?
  — О том, известно ли тебе, кто из твоих родителей убил другого или это было двойное самоубийство? Ты это имеешь в виду?
  — В общем, да. Но я также хотела спросить, передали бы вы сведения миссис Бертон-Кокс, если бы получили их от меня?
  — Разумеется, нет, — ответила миссис Оливер. — Я ничего не стала бы передавать этой женщине. Я скажу ей, что это не касается ни ее, ни меня и что я не намерена ничего у тебя узнавать.
  — Так я и думала, — облегченно вздохнула Селия. — Я знала, что могу вам доверять, поэтому расскажу все, что мне известно.
  — Тебе незачем это делать. Я ни о чем тебя не прошу.
  — Да, но я все-таки вам отвечу одним словом — ничего.
  — Ничего, — задумчиво повторила миссис Оливер.
  — Да, ничего. Меня тогда не было там. Я не помню, где я была, — думаю, в школе в Швейцарии или гостила у подруги на каникулах. За эти годы у меня в голове все смешалось.
  — Очевидно, не стоило надеяться, что ты что-то знаешь, учитывая твой возраст во время трагедии.
  — А как вам кажется — я могу что-то знать?
  — Ну, ты сказала, что тебя тогда не было дома. Если бы ты была там, то, наверное, могла бы знать что-нибудь. Дети и подростки часто многое замечают, но редко говорят об этом — тем более если их расспрашивает полиция.
  — Пожалуй, вы правы. Но мне ничего не известно. А что думала полиция? Надеюсь, вы не возражаете, что я об этом спрашиваю. Ведь я не читала никаких сообщений ни о дознании, ни о следствии.
  — Очевидно, в полиции считали это двойным самоубийством, но едва ли у них было хоть какое-то представление о причине.
  — Хотите знать, что я думаю?
  — Нет, если ты не хочешь, чтобы я это знала.
  — Но вам, наверное, интересно. В конце концов, вы пишете детективные истории о людях, которые убивают себя или друг друга по какой-то причине.
  — Ну, мне в самом деле интересно, — призналась миссис Оливер. — Но я не собиралась обижать тебя, вытягивая сведения, которые меня не касаются.
  — Меня тоже часто это интересовало, — сказала Селия, — но я почти ничего не знала о том, что происходило дома. Каникулы я провела по обмену на континенте, поэтому долго не видела родителей. Один или два раза они приезжали ко мне в Швейцарию — вот и все. Выглядели они как обычно — только немного постарели. Думаю, отец был чем-то болен — сердце или что-то еще. Мама тоже нервничала из-за своего здоровья — хотя ипохондриком она не была. Друг с другом они общались вполне нормально. Ничего такого я не заметила…
  — Вряд ли стоит ломать над этим голову, — сказала миссис Оливер. — Все давно кончено. Никто ведь не утверждал, будто твой отец намеренно убил твою мать или она намеренно убила его.
  — Если бы мне пришлось выбирать, — промолвила Селия, — то я бы подумала, что отец убил мать. Мужчина скорее застрелит женщину, чем наоборот. Не думаю, чтобы женщина — тем более такая, как моя мать, — могла бы застрелить своего мужа. Если бы она хотела его убить, то использовала бы какой-нибудь другой способ. Но я не верю, что кто-то из моих родителей мог захотеть убить другого.
  — Значит, это дело рук кого-то постороннего.
  — Смотря что понимать под посторонним.
  — Кто еще жил в доме?
  — Пожилая экономка, подслеповатая и тугоухая, иностранная девушка, которая была моей гувернанткой, а потом вернулась ухаживать за матерью, когда она была в больнице, и моя тетя, которую я всегда недолюбливала. Не думаю, чтобы кто-то из них мог затаить злобу против моих родителей. Никто ничего не получил после их смерти, кроме меня и моего брата Эдуарда, который младше меня на четыре года. Мы унаследовали деньги, но их было не так уж много. Конечно, отец получал пенсию, а мать — маленький доход. Но о богатстве говорить не приходится.
  — Мне жаль, если я огорчила тебя своими вопросами, — сказала миссис Оливер.
  — Вы меня не огорчили. Просто напомнили мне о происшедшем, и это меня заинтересовало. Теперь, став взрослой, я хотела бы знать правду. Я ведь любила родителей — не безумно, а так, как любят все дети, — но понимаю, что ничего о них не знала. Не знала, как они жили, что их волновало. Да, я хотела бы все знать. Это как заноза, которая не дает тебе покоя. Если бы я знала, то перестала бы об этом думать.
  — Значит, ты об этом думаешь?
  Некоторое время Селия молча смотрела на миссис Оливер, словно стараясь принять решение.
  — Да, — ответила она наконец. — Я думаю об этом почти постоянно. Я чувствую, что должна во всем разобраться. И Дезмонд со мной согласен.
  Глава 5
  У старых грехов длинные тени
  Придержав рукой вращающуюся дверь, Эркюль Пуаро вошел в маленький ресторан. Народу было немного, и он быстро заметил человека, с которым собирался встретиться. Массивная крепкая фигура суперинтендента Спенса поднялась из-за столика в углу.
  — Рад вас видеть, — приветствовал он Пуаро. — Легко нашли это место?
  — Да. Ваших указаний оказалось более чем достаточно.
  — Позвольте вас представить. Старший суперинтендент Гэрроуэй — мсье Эркюль Пуаро.
  Гэрроуэй был высоким худощавым человеком с лицом аскета, седыми волосами и маленькой лысиной на макушке, похожей на тонзуру.
  — Счастлив с вами познакомиться, — с поклоном сказал Пуаро.
  — Конечно, сейчас я на пенсии, — отозвался Гэрроуэй, — но многое помню. Часто запоминаешь вещи, о которых широкая публика давно успела забыть.
  Эркюль Пуаро едва не произнес: «Слоны умеют помнить», но вовремя остановился. Эта фраза настолько ассоциировалась с миссис Ариадной Оливер, что он часто с трудом удерживался, чтобы не произнести ее в явно неподобающей ситуации.
  Трое мужчин сели. Принесли меню, и суперинтендент Спенс, очевидно не раз бывавший в этом ресторанчике, посоветовал Пуаро и Гэрроуэю, что лучше заказать. Несколько минут они молча смотрели друг на друга, откинувшись на спинки стульев и потягивая шерри.
  — Я должен извиниться перед вами, — заговорил Пуаро, — за то, что беспокою вас по поводу давным-давно закрытого дела.
  — Интересно, почему оно привлекло ваше внимание, — сказал Спенс. — Мне казалось, что вы не стали бы просто так копаться в прошлом. Это как-то связано с теперешними событиями или неразгаданная тайна внезапно пробудила ваше любопытство? — Он посмотрел на сидящего напротив коллегу. — Гэрроуэй — тогда он был инспектором — вел расследование гибели Рэвенскрофтов. Он мой старый друг, и мне было нетрудно сразу же с ним связаться.
  — Он оказался настолько любезен, — добавил Пуаро, — что пришел сюда, дабы удовлетворить мое любопытство по поводу старой истории, на которое у меня нет никакого права.
  — Ну, я бы так не сказал, — заметил Гэрроуэй. — Нас всех интересуют события прошлого. Действительно ли Лиззи Борден зарубила своих родителей топором? Многие до сих пор в этом сомневаются. Кто убил Чарлза Браво и почему? На этот счет существует ряд предположений, большей частью не слишком обоснованных. Однако люди все еще ищут альтернативные объяснения. — Он устремил на Пуаро проницательный взгляд. — Если я не ошибаюсь, мсье Пуаро, вы сами обращались к преступлениям, точнее, к убийствам, происшедшим много лет назад, дважды или трижды.
  — Трижды, — уточнил суперинтендент Спенс.
  — Один раз, кажется, по просьбе канадской девушки.
  — Совершенно верно, — подтвердил Пуаро. — Энергичной и целеустремленной канадской девушки, приехавшей сюда расследовать убийство, за которое ее мать приговорили к смерти, хотя она умерла до приведения приговора в исполнение. Дочь была убеждена, что ее мать невиновна.
  — И вы с ней согласились? — спросил Гэрроуэй.
  — Сначала нет, — ответил Пуаро, — но она была в этом уверена.
  — Для дочери естественно желать, чтобы ее мать оказалась невиновной, и стараться доказать это, несмотря на все улики, — заметил Спенс.
  — Дело не только в этом, — возразил Пуаро. — Она убедила меня в том, к какому типу женщин принадлежала ее мать.
  — К типу женщин, неспособных на убийство?
  — Нет, — покачал головой Пуаро. — Думаю, вы оба согласитесь со мной, что трудно счесть кого бы то ни было абсолютно неспособным на убийство. Но в данном случае мать девушки не стремилась доказать свою невиновность и казалась удовлетворенной приговором. Это уже было странно. Насколько я понял, она отнюдь не была пораженцем — скорее наоборот.
  Гэрроуэй выглядел заинтересованным. Он склонился над столиком, разминая пальцами кусочек хлеба на тарелке.
  — И она действительно была невиновна?
  — Да, — кивнул Пуаро. — Она была невиновна.
  — Вас это удивило?
  — К тому времени, когда я это понял, — нет, — ответил Пуаро. — Существовали один-два факта, которые вовремя не оценили по достоинству и которые доказывали, что она просто не могла быть виновной. Зная это, вы начинали видеть по-другому все, что находится у вас перед глазами1705.
  В этот момент им подали жареную форель.
  — Было еще одно дело, когда вам пришлось заглянуть в прошлое, — напомнил Спенс. — Девочка, которая заявила на вечеринке, что однажды видела убийство.
  — Да, — подтвердил Пуаро. — Снова пришлось, так сказать, делать шаг назад вместо шага вперед.
  — А девочка в самом деле видела убийство?
  — Нет, — ответил Пуаро, — его видела другая девочка1706. Форель просто великолепна, — добавил он.
  — Здесь отличные рыбные блюда, — сказал суперинтендент Спенс, подливая соус.
  В последующие три минуты они молча наслаждались пищей.
  — Когда Спенс спросил у меня, — заговорил суперинтендент Гэрроуэй, — помню ли я что-нибудь о деле Рэвенскрофтов, я был одновременно заинтригован и доволен.
  — Значит, вы его не забыли?
  — Такое дело нелегко забыть.
  — Вы согласны, что в нем были определенные противоречия? — спросил Пуаро. — Отсутствие доказательств, возможность альтернативных решений?
  — Нет, — отозвался Гэрроуэй. — Факты были достаточно ясны. У этого случая имелось достаточно прецедентов. И все же…
  — Ну? — осведомился Пуаро.
  — И все же что-то там было не так, — закончил Гэрроуэй.
  — Ага! — заинтересованно воскликнул Спенс.
  — Вы уже чувствовали однажды нечто подобное? — обратился к нему Пуаро.
  — Да, в деле миссис Макгинти.
  — Вы не были удовлетворены, когда арестовали этого молодого человека, — продолжал Пуаро. — Все думали, что он виновен, так как он выглядел таковым и у него имелся мотив. Но вы были уверены, что он этого не делал, поэтому пришли ко мне и обратились за помощью.
  — И вы помогли, не так ли? — сказал Спенс.
  Пуаро вздохнул:
  — К счастью, да. Но какой же это был утомительный молодой человек. Он заслужил повешение не за убийство, а за абсолютное нежелание помочь доказать свою невиновность1707. Ладно, вернемся к делу Рэвенскрофтов. Вы говорите, суперинтендент Гэрроуэй, что там что-то было не так?
  — Я это чувствовал, если вы понимаете, что я имею в виду.
  — Понимаю, — кивнул Пуаро. — И Спенс тоже понимает. Такое иногда случается. Доказательства, мотив, возможность, улики, мизансцена — все на месте. И тем не менее профессионалы знают, что все неправильно, подобно тому, как художественный критик видит, что картина поддельная.
  — Но я ничего не мог поделать, — продолжал суперинтендент Гэрроуэй. — Я изучил дело вдоль и поперек, разговаривал с людьми, но ничего не обнаружил. Все выглядело как самоубийство по уговору. Конечно, муж мог застрелить жену, а потом себя, или жена могла убить мужа и покончить с собой, но в таких случаях обычно знаешь, почему могло произойти подобное.
  — А в этом деле не было никаких «почему», не так ли? — спросил Пуаро.
  — Абсолютно никаких. Понимаете, когда приступаешь к расследованию и наводишь справки о людях, то, как правило, получаешь неплохую картину их жизни. Это была пожилая пара — муж с отличной репутацией, симпатичная любящая жена, прекрасно ладившие друг с другом. Ходили на прогулки, играли в пикет и в покер по вечерам, имели детей, не причинявших им особых хлопот. Мальчик учился в школе в Англии, а девочка — в пансионе в Швейцарии. По свидетельствам медиков, со здоровьем у них не было серьезных неполадок. Муж одно время страдал гипертонией, но лекарства позволяли ему сохранять хорошую форму. Жена была немного глуховата, да и сердце у нее немного пошаливало, но вроде бы ничего серьезного у нее не было. Конечно, кто-то из них мог опасаться за свое здоровье. Многие здоровые люди уверены, что у них рак и что они не протянут и года. Но Рэвенскрофты вроде бы не относились к этой категории. Они казались спокойными и уравновешенными.
  — Ну и что же вы предполагали? — осведомился Пуаро.
  — В том-то и беда, что ничего. Глядя назад, я говорю себе, что это не могло быть ничем, кроме самоубийства. По какой-то причине они решили, что жизнь стала для них невыносимой. Но не из-за финансовых проблем, не из-за неприятностей со здоровьем и не потому, что они были несчастливы друг с другом. И вот тут-то я и оказывался в тупике. Налицо были все признаки самоубийства. Они отправились на прогулку, взяв с собой револьвер — он лежал между двумя трупами, и на нем обнаружили стертые отпечатки пальцев мужа и жены. Оба прикасались к нему, но не было никаких указаний, кто из них стрелял последним. Конечно, склоняешься к мысли, что муж застрелил жену и себя, но только потому, что это кажется более вероятным. Прошло много лет, но когда я читаю в газетах о найденных трупах мужа и жены, очевидно покончивших с собой, то сразу вспоминаю дело Рэвенскрофтов и снова думаю об одном — почему? Быть может, кто-то из супругов ненавидел другого и хотел от него избавиться? Или же оба ненавидели друг друга и больше не смогли этого выносить?
  Гэрроуэй отломил еще один кусочек хлеба и стал жевать его.
  — У вас возникла какая-то идея, мсье Пуаро? Кто-то сообщил вам что-то, пробудившее ваш интерес? Вы знаете что-либо, могущее объяснить — почему?
  — Нет, — ответил Пуаро. — Но ведь у вас должна была иметься какая-то теория?
  — Вы правы. Теории имеются всегда. Ожидаешь, что одна из них окажется верной, но в тот раз этого не произошло. Моя теория заключалась в том, что мы не можем отыскать причину, так как недостаточно много знаем. Генералу Рэвенскрофту было около шестидесяти, его жене — тридцать пять. Строго говоря, все, что я о них знал, относилось к последним пяти или шести годам их жизни. Генерал ушел в отставку, они вернулись в Англию из-за границы, и все мои сведения касаются краткого периода, в течение которого они сначала жили в Борнмуте, а потом переехали в дом, где произошла трагедия. Они жили там спокойно и счастливо, дети приезжали к ним на каникулы. Это был мирный период в конце вроде бы мирной жизни. Но затем я подумал: а много ли мне известно об этой мирной жизни? В упомянутый мною период как будто не было ни финансовых, ни сексуальных проблем, ни ненависти, ни любовных связей на стороне. Но ведь был период и до того. Что я о нем знал? То, что они жили в основном за границей, лишь иногда приезжая в Англию, что у генерала был превосходный послужной список, что у друзей его жены сохранились о ней только приятные воспоминания. Вроде бы никаких ссор и драм. Но можно ли быть в этом уверенным? Существовал период лет в двадцать-тридцать, когда они взрослели, поженились, жили за границей — в Малайе и других местах. Возможно, там находятся корни трагедии. Моя бабушка часто повторяла поговорку: «У старых грехов длинные тени». Не была ли причиной какая-то длинная тень из прошлого? Такие вещи нелегко разузнать. Можно выяснить биографические данные, поговорить с друзьями и знакомыми, но детали, лежащие не на поверхности, остаются неизвестными. Возможно, за границей или где-то еще произошло нечто, считавшееся забытым навсегда, но продолжавшее существовать. Знать бы только, где именно нужно вести поиски.
  — Вы имеете в виду вещи, о которых едва ли помнят в наши дни, — сказал Пуаро. — То, о чем не знают английские друзья Рэвенскрофтов.
  — С английскими друзьями они вроде бы познакомились уже после выхода генерала в отставку, но, возможно, их иногда навещали более старые друзья. К сожалению, люди обычно забывают то, что происходило в прошлом.
  — Да, — задумчиво произнес Пуаро. — Люди забывают.
  — В отличие от слонов, — усмехнулся суперинтендент Гэрроуэй. — Говорят, что слоны помнят все.
  — Странно, что вы это сказали, — заметил Пуаро.
  — Что у старых грехов длинные тени?
  — Нет, меня заинтересовало ваше упоминание о слонах.
  Гэрроуэй удивленно посмотрел на Пуаро. Казалось, он ожидает продолжения. Спенс также бросил быстрый взгляд на старого друга.
  — Возможно, что-то произошло на Востоке, — предположил он. — Ну, там, где водятся слоны. Или в Африке. А кто еще говорил с вами о слонах?
  — Моя приятельница, — ответил Пуаро. — Вы ее знаете — миссис Ариадна Оливер.
  — А, миссис Оливер! Значит… — Спенс не договорил.
  — Значит — что? — осведомился Пуаро.
  — Значит, ей что-то об этом известно?
  — Едва ли, — ответил Пуаро, — но думаю, что вскоре может стать известно. Такой уж она человек.
  — Вы имеете в виду писательницу Ариадну Оливер? — с интересом спросил Гэрроуэй.
  — Ее самую, — подтвердил Спенс.
  — Она разбирается в преступлениях? Я знаю, что миссис Оливер пишет детективные истории, но никогда не мог понять, откуда она берет идеи и сюжеты.
  — Идеи она берет из головы, — сказал Пуаро. — А вот с фактами немного труднее… — Он погрузился в молчание.
  — Вы о чем-то вспомнили, Пуаро?
  — Да. Однажды я погубил один из замыслов — по крайней мере, так она утверждает. Как-то миссис Оливер придумала сюжет, связанный с шерстяным жилетом с длинными рукавами. Но я спросил ее о чем-то по телефону, и сюжет тут же выветрился у нее из головы. Время от времени она мне это припоминает.
  — Ну и ну! — воскликнул Спенс. — Нечто вроде петрушки, тонущей в масле жарким днем. Помните Шерлока Холмса — собаку, которая никак не вела себя ночью?
  — У них была собака? — спросил Пуаро.
  — Прошу прощения?
  — У генерала и леди Рэвенскрофт была собака? Они взяли ее с собой на прогулку в тот день, когда произошла трагедия?
  — Собака у них была, — ответил Гэрроуэй. — Думаю, они, как правило, брали ее на прогулки.
  — Если бы речь шла об одной из книг миссис Оливер, — усмехнулся Спенс, — то собаку бы обнаружили воющей над двумя мертвыми телами. Но этого не случилось.
  — Интересно, где сейчас эта собака? — допытывался Пуаро.
  — Наверное, похоронена в чьем-то саду, — отозвался Гэрроуэй. — Ведь это произошло четырнадцать лет назад.
  — Значит, мы не можем пойти и расспросить собаку? — задумчиво промолвил Пуаро. — Жаль. Собаки могут знать многое. Кто именно находился в доме в день, когда было совершено преступление?
  — Я принес вам список на случай, если это вас заинтересует, — сказал суперинтендент Гэрроуэй. — Миссис Уиттейкер — пожилая кухарка-экономка. Правда, тогда у нее был выходной. Гостья, которая, кажется, была ранее гувернанткой детей Рэвенскрофтов. Ну и садовник. Миссис Уиттейкер плохо видела и была туга на ухо. Она не сообщила нам ничего интересного, кроме того, что леди Рэвенскрофт недавно побывала в больнице или санатории — очевидно, из-за нервов, а не какого-то серьезного заболевания.
  — Но туда мог явиться посторонний. Посторонний из прошлого. В этом состоит ваша идея, суперинтендент Гэрроуэй?
  — Не столько идея, сколько теория.
  Пуаро умолк. Он вспоминал время, когда ему пришлось вернуться в прошлое и изучить пять человек, напомнивших ему считалку «Пять поросят». Это было интересно и плодотворно, так как в конце концов ему удалось докопаться до правды.
  Глава 6
  Старая подруга вспоминает
  Когда следующим утром миссис Оливер вернулась домой, ее поджидала мисс Ливингстоун.
  — Вам было два телефонных звонка, миссис Оливер.
  — От кого?
  — Первый от Крайтона и Смита. Они хотели узнать, какую вы выбрали парчу — голубую или салатовую.
  — Я еще не решила, — сказала миссис Оливер. — Напомните мне об этом завтра утром, ладно? Мне бы хотелось посмотреть материю при вечернем освещении.
  — Другой звонок был от иностранца — кажется, мистера Эркюля Пуаро.
  — Да, да. Что он хотел?
  — Спрашивал, не могли бы вы зайти к нему во второй половине дня.
  — Это невозможно, — заявила миссис Оливер. — Пожалуйста, позвоните ему. Я должна сразу же уйти снова. Он оставил номер телефона?
  — Да.
  — Тогда все в порядке. Нам не придется снова его искать. Передайте ему, что я сожалею, что не смогу прийти, но я иду по следу «слона».
  — Прошу прощения? — переспросила мисс Ливингстоун.
  — Скажите, что я иду по следу «слона».
  — Хорошо. — Мисс Ливингстоун внимательно посмотрела на хозяйку, дабы убедиться, права ли она в своем предположении, что у знаменитой писательницы не все в порядке с головой.
  — Я никогда раньше не охотилась на слонов, — продолжала миссис Оливер. — Это оказалось увлекательным занятием.
  Она прошла в гостиную, открыла верхнюю из лежащих на диване адресных книжек, которые просматривала вчера вечером, и переписала оттуда несколько адресов.
  — С чего-то надо начать, — промолвила миссис Оливер. — Думаю, если Джулия не рехнулась окончательно, можно начать с нее. У нее всегда было полно идей, а кроме того, она знает местность, так как жила поблизости. Да, пожалуй, начнем с Джулии.
  — Вам нужно подписать четыре письма, — сказала мисс Ливингстоун.
  — Сейчас меня нельзя беспокоить, — ответила миссис Оливер. — Я не могу терять ни минуты, так как должна ехать в Хэмптон-Корт, а это довольно далеко.
  
  Достопочтенная Джулия Карстерс, поднявшись с кресла с усилием, естественным для возраста свыше семидесяти лет, тем более после долгого отдыха, всматривалась в лицо посетительницы, о которой только что доложила преданная служанка, делившая с ней апартаменты в пансионате для привилегированных особ. Будучи глуховатой, миссис Карстерс плохо разобрала фамилию. Миссис Гулливер? Она не помнит никакую миссис Гулливер. Миссис Карстерс шагнула вперед, испытывая неприятное ощущение дрожи в коленях.
  — Едва ли вы помните меня — мы не виделись много лет.
  Подобно многим пожилым людям, миссис Карстерс запоминала голоса лучше, чем лица.
  — Боже мой! — воскликнула она. — Да ведь это Ариадна! Дорогая моя, как же я рада вас видеть!
  Последовал обмен приветствиями.
  — Я случайно оказалась поблизости, — объяснила миссис Оливер. — Должна была повидать кое-кого, живущего неподалеку, и вспомнила, как вчера вечером увидела в адресной книге, что вы проживаете совсем рядом. Прекрасная квартира, не так ли? — добавила она, оглядываясь вокруг.
  — Неплохая, — согласилась миссис Карстерс. — Не все так хорошо, как написано в проспекте, но есть свои преимущества. Можно привозить свою мебель, готовить еду или ходить в столовую. К тому же территория очень хороша. Садитесь, Ариадна. Вы прекрасно выглядите. Я читала в газете, что вы были на литературном завтраке. Как странно прочитать о ком-то в газете, а на следующий день видеть его самого!
  — Знаю, — кивнула миссис Оливер, опускаясь на предложенный стул. — Но такое случается.
  — Вы все еще живете в Лондоне?
  Миссис Оливер ответила утвердительно и начала приступать к цели своего визита, припоминая первую фигуру лансье в танцклассе в детские годы. Шаг вперед, шаг назад, руки в стороны, двойной поворот и так далее.
  Она спросила о старшей дочери и двух внуках миссис Карстерс, о том, чем занимается младшая дочь, которая как будто уехала в Новую Зеландию. Миссис Карстерс казалась не слишком в этом уверенной. Чтобы избежать затруднений, она нажала кнопку на подлокотнике кресла и велела Эмме принести чаю. Миссис Оливер попросила ее не беспокоиться, но Джулия Карстерс твердо заявила:
  — Нет, нет, Ариадна, вы должны выпить чаю.
  Беседа продолжалась. Вторая и третья фигуры лансье… Старые друзья, живые и покойные… Их дети…
  — Как же давно мы виделись в последний раз, — сказала миссис Карстерс.
  — По-моему, это было на свадьбе Ллуэллинов, — отозвалась миссис Оливер.
  — Да, должно быть. Мойра выглядела просто ужасно в качестве подружки невесты. Этот жуткий абрикосовый оттенок…
  — Да, да, он очень ей не подходил.
  — Не думаю, что теперешние свадьбы так хороши, как были в наши дни. Люди так странно одеваются. Одна моя подруга недавно была на свадьбе и рассказывала, что на женихе был костюм из белого атласа с воротником из валенсийского кружева, а на невесте — белый брючный костюм, украшенный зелеными трилистниками. Представляете такое в церкви, Ариадна? На месте священника я бы отказалась их венчать.
  Подали чай, и беседа потекла далее.
  — На днях я видела мою крестницу, Селию Рэвенскрофт, — сказала миссис Оливер. — Помните Рэвенскрофтов? Правда, это было очень много лет назад.
  — Рэвенскрофты? Погодите минуту. С ними произошла какая-то трагедия, не так ли? Кажется, двойное самоубийство возле их дома — он назывался «Оверклифф».
  — У вас чудесная память, Джулия, — заметила миссис Оливер.
  — Всегда была такой. Хотя иногда я испытываю затруднения с именами. Да, ужасная трагедия. Одна из моих кузин хорошо их знала в Малайе. Генерал Рэвенскрофт сделал превосходную карьеру. Конечно, уходя в отставку, он был уже глуховат, да и раньше, говорят, плохо слышал.
  — Вы хорошо их помните?
  — Да, конечно. Они прожили в «Оверклиффе» пять или шесть лет.
  — Я забыла имя жены генерала, — пожаловалась миссис Оливер.
  — По-моему, Маргарет. Но ее все называли Молли. В то время это было распространенным сокращением от Маргарет. Помните, она носила парик?
  — Что-то смутно припоминаю.
  — По-моему, она даже уговаривала меня обзавестись париком. Говорила, что он очень удобен для путешествий и поездок за границу. У нее было четыре разных парика. Один для вечера, один для путешествий, один — который можно носить под шляпой…
  — Я не так хорошо, как вы, знала Рэвенскрофтов, — сказала миссис Оливер. — А во время трагедии я ездила с лекциями в Америку, так что не слышала никаких подробностей.
  — Все выглядело очень таинственно, — отозвалась Джулия Карстерс. — Толком никто ничего не знал. Слухи ходили самые разные.
  — А что определили на дознании? Полагаю, дознание состоялось?
  — Да, конечно. Полиция должна была провести расследование. Но они не смогли прийти к определенному выводу. Возможно, генерал Рэвенскрофт застрелил жену, а потом себя, но также возможно, что она застрелила мужа и покончила с собой. Наиболее вероятным казалось самоубийство по уговору, но как оно произошло, никто не мог определить.
  — А вопрос о преступлении не поднимался?
  — Нет, нет. На этот счет не делали никаких предположений. Я имею в виду, рядом с ними не было ни следов ног, ни других признаков постороннего вмешательства. Они отправились на прогулку после чая, как часто делали, но не вернулись к обеду, поэтому слуга или садовник пошел их искать и обнаружил мертвыми. Рядом лежал револьвер.
  — Револьвер принадлежал генералу, верно?
  — Да. У него в доме было два револьвера. Отставные военные часто хранят у себя оружие — с ним они чувствуют себя в большей безопасности. Второй револьвер нашли в ящике стола. Очевидно, первый генерал взял с собой, уходя из дому. Не думаю, что Молли могла отправиться на прогулку с револьвером.
  — Да, ей это было бы трудновато.
  — С другой стороны, не было никаких свидетельств о ссорах между супругами или других неприятностях, которые могли бы стать причиной самоубийства. Конечно, никто не знает, какие несчастья кроются в чужих жизнях.
  — Это истинная правда, Джулия, — вздохнула миссис Оливер. — А у вас были какие-нибудь предположения?
  — Ну, я подумала, что генерал, возможно, был чем-то болен. Может быть, ему сказали, что он скоро умрет от рака. Но медицинское обследование этого не подтвердило. Правда, у него была… как это называется, похоже на корону… коронарная недостаточность. Я имею в виду сердечный приступ, но вроде бы он уже поправился, а жена была просто нервной.
  — Да, кажется, припоминаю, — кивнула миссис Оливер. — Конечно, я не так уж хорошо их знала, но… Когда их нашли, на ней был парик? — внезапно спросила она.
  — Право, не помню. Молли всегда носила какой-то из своих париков.
  — Просто мне кажется, — заметила миссис Оливер, — что едва ли вы станете надевать парик, если собираетесь застрелиться или застрелить своего мужа.
  Обе леди с интересом обсудили этот момент.
  — Так что же вы все-таки об этом думаете, Джулия?
  — Ну, я вам говорила, дорогая, что ходили разные слухи…
  — О нем или о ней?
  — Говорили, что была какая-то молодая женщина, выполнявшая для генерала секретарскую работу. Он трудился над мемуарами о своей службе за границей, кажется, по заказу издателя, а она писала под его диктовку. Но люди болтали… знаете, что говорят в таких случаях… что у него была с ней связь. Правда, она была не так уж молода — ей было за тридцать, — не очень красива и вроде бы не замешана ни в каких скандалах, но кто знает… Некоторые думали, что генерал мог застрелить жену, потому что хотел жениться на той женщине, но я никогда этому не верила.
  — А чему же вы верили?
  — Ну, болтали кое-что и о Молли.
  — В связи с каким-то мужчиной?
  — Я слышала, что вроде бы в Малайе она познакомилась с каким-то человеком моложе ее, мужу это не понравилось, и произошел скандал. Но это было давно и едва ли могло иметь какие-то последствия.
  — А не было разговоров о происходящем близко от дома? О связях с кем-то из соседей?
  — Не думаю. Конечно, тогда все читали в газетах о происшедшем и обсуждали это, чувствуя, что тут не обошлось… ну, без какой-то трагической любовной истории.
  — У Рэвенскрофтов ведь были дети? Их дочь — моя крестница.
  — Сын был младше ее. Тогда он, по-моему, находился в школе. Да и девочке было только двенадцать или чуть больше. Она жила в какой-то семье в Швейцарии.
  — А в семействе Рэвенскрофтов не было неприятностей, связанных с психикой?
  — Вы имеете в виду мальчика? Да, с ними иногда происходят странные вещи. Несколько лет назад где-то неподалеку от Ньюкасла мальчик застрелил своего отца. Вроде бы у него была депрессия, и в университете он пытался повеситься. Никто так и не понял, в чем дело. Но у Рэвенскрофтов вроде бы ничего такого не было. Да, я в этом уверена. А вот что касается…
  — Да, Джулия?
  — Что касается другого мужчины…
  — Вы хотите сказать, что Молли…
  — Ну, это представляется весьма вероятным. Возьмите хотя бы парики.
  — Не понимаю, при чем тут парики.
  — Ну, стремление улучшить свою внешность.
  — Кажется, ей было тридцать пять?
  — По-моему, даже тридцать шесть. Молли показывала мне свои парики — один или два делали ее весьма привлекательной. К тому же она щедро пользовалась макияжем. Думаю, все это началось, когда они поселились там. Она вообще была недурна собой.
  — По-вашему, она могла познакомиться с каким-то мужчиной?
  — По правде говоря, я всегда так думала, — призналась миссис Карстерс. — Понимаете, когда мужчина заводит шашни с девушкой, люди обычно это замечают, потому что мужчины не так хорошо заметают следы. Другое дело — женщины. Конечно, она могла встречаться с каким-то мужчиной так, чтобы никто об этом не знал. Хотя кто-нибудь всегда что-то знает — слуга, садовник, водитель автобуса или кто-то из соседей. Знает и начинает говорить. И все-таки нечто в таком роде могло произойти, и если генерал узнал об этом…
  — Вы имеете в виду убийство из ревности?
  — Очевидно.
  — Значит, вы считаете более вероятным, что генерал застрелил жену и потом себя?
  — Да, потому что, если бы Молли хотела от него избавиться, она вряд ли пошла бы с ним на прогулку, положив в сумку револьвер. Для этого бы потребовалась довольно большая сумка. Приходится думать и о практической стороне дела.
  — Знаю, — кивнула миссис Оливер. — Все это очень интересно.
  — Вам это должно быть интересно, дорогая, потому что вы сочиняете детективные истории. Так что вам легче предположить, что там произошло в действительности.
  — Вовсе нет, — возразила миссис Оливер. — Ведь я сама выдумываю те преступления, о которых пишу. В моих книгах происходит то, что я захочу, а не то, что произошло или могло произойти на самом деле. Поэтому я самая неподходящая персона для подобных предположений. Мне интересно знать, что вы об этом думаете, Джулия, так как вы были хорошо знакомы с этими людьми. Может быть, генерал или его жена что-то вам говорили…
  — Да, когда вы это сказали, мне кое-что пришло в голову.
  Миссис Карстерс откинулась в кресле, с сомнением покачала головой, закрыла глаза и словно погрузилась в кому. Миссис Оливер хранила молчание — на ее лице застыло выражение женщины, ожидающей первых признаков закипания чайника.
  — Помню, Молли что-то сказала, и меня заинтересовало, что она имела в виду, — заговорила миссис Карстерс. — Что-то насчет начала новой жизни — по-моему, в связи со святой Терезой Авильской.
  Миссис Оливер казалась удивленной.
  — При чем тут святая Тереза Авильская?
  — Право, не знаю. Очевидно, она читала ее житие. Молли сказала, что чудесно, когда женщина обретает нечто вроде второго дыхания. Она использовала не совсем такие выражения, но смысл был тот же. Знаете, когда в сорок или пятьдесят лет начинаешь новую жизнь. Так было с Терезой из Авилы. Раньше она была простой монахиней, а потом реформировала все монастыри, распространяя свое влияние, и стала великой святой.
  — Ну, это не совсем то же самое.
  — Да, — согласилась миссис Карстерс. — Но женщины часто говорят всякие глупости, подразумевая свои любовные связи. Они имеют в виду, что это никогда не бывает слишком поздно.
  Глава 7
  Назад в детскую
  Миссис Оливер с сомнением взирала на три ступеньки и входную дверь маленького, довольно ветхого коттеджа в переулке. Под окнами виднелось несколько тюльпанов.
  Раскрыв адресную книжку, миссис Оливер удостоверилась, что пришла в нужное место, нажала кнопку звонка, но, не услышав изнутри никакого отклика, осторожно постучала дверным молоточком, потом, не дождавшись ответа, повторила стук. На сей раз послышались шаркающие шаги, астматическое дыхание и звуки, свидетельствующие о попытках открыть дверь и отзывающиеся эхом в почтовом ящике.
  — Пропади ты пропадом! Снова заела, скотина этакая!
  Наконец дверь со скрипом отворилась. Глубокая старуха, с морщинистым лицом, сутулыми плечами и явно страдающая артритом, смотрела на посетительницу. В ее недоброжелательном взгляде не было страха — в нем ощущалась лишь неприязнь к незваным гостям, стучащим в дверь «крепости англичанки». Хотя на вид ей было от семидесяти до восьмидесяти лет, она по-прежнему была готова защищать свой дом.
  — Не знаю, что вам нужно, но… — Старуха оборвала фразу. — Да ведь это мисс Ариадна!
  — Просто чудесно, что вы меня узнали, — сказала миссис Оливер. — Как поживаете, миссис Мэтчем?
  — Мисс Ариадна! Вот это да!
  Уже давным-давно ее не называли «мисс Ариадна», подумала миссис Оливер, однако в надтреснутом старческом голосе все еще слышались знакомые интонации.
  — Входите, дорогая, — пригласила старая дама. — Выглядите вы недурно. Не знаю, сколько лет я вас не видела, — по меньшей мере пятнадцать.
  В действительности прошло значительно больше пятнадцати лет, но миссис Оливер не стала ее поправлять и шагнула через порог. Миссис Мэтчем закрыла дверь плохо повинующимися руками и, прихрамывая, направилась в комнатушку, очевидно предназначенную для приема званых и незваных гостей. Здесь было множество фотографий детей и подростков. Некоторые из них были в потрескавшихся от времени кожаных рамках. Одна, в потускневшей серебряной рамке, изображала женщину в вечернем платье и уборе из перьев, еще четыре — двух армейских и двух морских офицеров. На нескольких снимках голые младенцы ползали по ковру. В комнате стояли диван и два стула, на один из которых хозяйка указала миссис Оливер. Сама миссис Мэтчем села на диван, с трудом положив под спину подушку.
  — Как же я рада вас видеть, дорогая. Вы все еще сочиняете ваши забавные истории?
  — Да, — ответила миссис Оливер, сомневаясь, что детективные и криминальные истории можно отнести к категории «забавных». Однако такое определение было в духе миссис Мэтчем.
  — Теперь я совсем одна, — продолжала старуха. — Помните Грейси, мою сестру? Она умерла от рака прошлой осенью. Ее оперировали, но было слишком поздно.
  — Боже, я так вам сочувствую, — сказала миссис Оливер.
  Последующие десять минут разговор вращался вокруг кончины родственников миссис Мэтчем.
  — А с вами-то все в порядке? Вы замужем? Ах да, вспомнила, ваш муж умер много лет назад, верно? Так что привело вас сюда, в Литл-Солтерн-Майнор?
  — Я случайно оказалась поблизости, — объяснила миссис Оливер, — и, так как у меня в книжечке был ваш адрес, решила вас навестить.
  — И поболтать о старых временах. Это всегда приятно, не так ли?
  — Да, в самом деле, — согласилась миссис Оливер, испытывая облегчение от того, что миссис Мэтчем более-менее верно указала причину ее прихода. — Как у вас тут много фотографий!
  — Еще бы. Знаете, я смогла выдержать только год с четвертью в доме для престарелых с дурацким названием — что-то вроде «Дом заходящего солнца», — потому что туда не разрешали брать свои вещи. Не то чтобы там было неудобно, но я привыкла иметь при себе мою мебель и мои фотографии. Недавно ко мне приходила одна леди из какого-то общества и сказала, что у них есть дома, куда можно брать с собой все, что хочешь. Вот я и перебралась сюда. Ко мне каждый день заходит помощница узнать, все ли в порядке. Тут я как у себя — все мои пожитки со мной.
  — Да, все отовсюду, — промолвила миссис Оливер, оглядываясь вокруг.
  — Вот этот медный столик капитан Уилсон прислал мне из Сингапура. А эта вещица — из Бенареса. На пепельнице стоит египетская штучка — скребей или что-то вроде того. Звучит как чесотка, но на самом деле это жук — он сделан из какого-то ярко-голубого камня. Его считают драгоценным. Лапи… лазу…
  — Ляпис-лазурь, — подсказала миссис Оливер.
  — Да, верно. Красиво, правда? Это прислал один из моих мальчиков, который стал археологом.
  — Все это — ваше прекрасное прошлое, — заметила миссис Оливер.
  — Да, мои мальчики и девочки. Одних я нянчила с самого рождения, других — с месячного возраста, третьи были еще старше. Некоторые были под моим присмотром в Индии и в Сиаме. Это мисс Мойя в своем придворном наряде. Красавица, правда? Дважды разводилась — сначала с лордом, потом с каким-то поп-певцом, — затем вышла замуж за какого-то богача в Калифорнии — у них была своя яхта, и они путешествовали на ней по всему миру. Умерла два или три года назад — ей было всего шестьдесят два. Жаль, когда умирают еще совсем не старые люди.
  — Вы ведь тоже побывали в разных частях света, не так ли? — осведомилась миссис Оливер. — В Индии, Гонконге, Египте, Южной Америке.
  — Да, я многое повидала.
  — Помню, — продолжала миссис Оливер, — когда я была в Малайе, вы служили там в семье какого-то генерала. Как же их звали?.. Ах да, генерал и леди Рэвенскрофт.
  — Нет, нет, вы ошибаетесь. Вы гостили у Барнеби, когда я у них работала. Он был судья, а вы дружили с его женой.
  — Да-да, — кивнула миссис Оливер. — Я вечно путаю имена.
  — У них было двое славных детишек, — продолжала миссис Мэтчем. — Конечно, их отправили учиться в Англию — мальчика в Хэрроу, а девочку в Роудин. После этого я перешла в другую семью. В наши дни многое изменилось. Китайских служанок стало гораздо меньше. Конечно, с ними бывали неприятности, но я отлично ладила с одной из них, когда жила у Барнеби. Так о ком вы говорили? О Рэвенскрофтах? Да, я их помню. Забыла название места, где они жили в Малайе — недалеко от нас. Барнеби были с ними знакомы. Тогда я еще оставалась у них, хотя дети уехали в школу, присматривать за миссис Барнеби и за ее вещами. Да, я была там, когда это произошло. Я имею в виду не Барнеби, а Рэвенскрофтов. Никогда этого не забуду, хотя, конечно, я не была в этом замешана. Жуткая история, верно?
  — Разумеется, — согласилась миссис Оливер.
  — Это случилось уже после того, как вы вернулись в Англию. Рэвенскрофты были такой приятной парой. Для них это явилось страшным потрясением.
  — Я уже не все помню, — сказала миссис Оливер.
  — Знаю — со временем многое забываешь. Говорили, что она всегда была странная — даже в детстве. Вроде бы она вытащила ребенка из коляски и бросила его в реку. Одни говорили, что из ревности, а другие — что ей хотелось, чтобы малыш поскорее попал на Небеса.
  — Вы имеете в виду леди Рэвенскрофт?
  — Конечно нет. У вас такая же дырявая память, как у меня. Это была ее сестра.
  — Ее сестра?
  — Теперь я уже не уверена, ее это сестра или его. Говорили, что она с одиннадцати или двенадцати лет была в сумасшедшем доме. Ее там держали очень долго, а потом выпустили, сказав, что с ней все в порядке. Она вышла замуж за какого-то военного, но опять что-то натворила, и ее снова упрятали в заведение для душевнобольных. С ними там хорошо обращаются — дают им хорошие комнаты и все такое. Генерал с женой навещали ее. Дети воспитывались у кого-то еще. Потом она вроде бы снова поправилась и вернулась к мужу, но он вскоре умер. Кажется, сердце или давление. Она была очень расстроена и поселилась с генералом и его женой. Казалось, она была счастлива там и очень любила детей. По-моему, это случилось не с мальчиком — он был в школе, — а с девочкой, к которой в тот день пришла играть другая девочка. Я не помню подробностей — прошло так много лет. Некоторые говорили, что это сделала не она, а няня-китаянка, но няня очень любила детей и сильно горевала. Она хотела забрать их из дома, говорила, что им там небезопасно, но, конечно, ей никто не верил.
  — Ну и что же произошло затем с сестрой генерала или леди Рэвенскрофт?
  — По-моему, доктор отправил ее в Англию — наверное, в то же заведение, что и раньше, но теперь за ней хорошо присматривали. В семье ее мужа было полно денег, так что уход ей обеспечили. Может быть, она снова поправилась. Я не думала об этом, пока вы не пришли и не спросили меня о генерале и леди Рэвенскрофт. Интересно, где они сейчас. Генерал, должно быть, давно в отставке.
  — С ними случилась печальная история, — вздохнула миссис Оливер. — Возможно, вы читали об этом в газетах.
  — О чем?
  — Ну, они купили дом в Англии, а потом…
  — Да, теперь я вспомнила. Действительно, я что-то читала в газете. Думаю, тогда фамилия Рэвенскрофт показалась мне знакомой, но я не понимала почему. Они упали с утеса, не так ли? Что-то в этом роде.
  — Да, — промолвила миссис Оливер. — Что-то в этом роде.
  — Так приятно было повидать вас, дорогая. Позвольте угостить вас чашечкой чаю.
  — Спасибо, я не хочу чаю.
  — Что за глупости — конечно, хотите. Если не возражаете, пойдем в кухню. Теперь я провожу там большую часть времени. Правда, гостей я принимаю в этой комнате, потому что горжусь своими вещами и детьми, которых нянчила.
  — Наверное, у вас была удивительная жизнь, — заметила миссис Оливер. — Вы присматривали за столькими детьми.
  — Да. Помню, когда вы были маленькой, то любили слушать истории, которые я вам рассказывала. Одна из них была про тигра, другая про обезьян.
  — Да, — кивнула миссис Оливер. — Я тоже их помню, хотя это было так давно.
  Ее мысли перенеслись к тому времени, когда ей было шесть или семь лет, она ходила в ботинках на кнопках, слишком жестких для английских дорог, и слушала рассказы няни об Индии и Египте. Этой няней была миссис Мэтчем. Миссис Оливер окинула взглядом комнату, выходя следом за хозяйкой. Дети и взрослые, перед тем как сфотографироваться, надевали на себя все самое лучшее и присылали няне фотографии в красивых рамках вместе с другими подарками, потому что они ее не забывали. Возможно, благодаря им у няни была обеспеченная старость. Миссис Оливер ощутила внезапное желание расплакаться. Это было совсем не похоже на нее — ей удалось сдержаться усилием воли. Она направилась в кухню вместе с миссис Мэтчем и вручила ей подарок.
  — Господи, банка лучшего чая «Тэтемс»! Я всегда его любила больше других. Забавно, что вы это помните. Теперь его нелегко раздобыть. И мое любимое печенье! Вы в самом деле ничего не забываете. Помните двух мальчуганов, которые приходили играть? Один называл вас леди Лебедь, а другой леди Слон — он садился вам на спину, а вы ходили на четвереньках по комнате и притворялись, что подбираете вещи хоботом.
  — Вы тоже многое помните, не так ли, няня? — сказала миссис Оливер.
  — Да, — отозвалась миссис Мэтчем. — Слоны не забывают — это старая поговорка.
  Глава 8
  Миссис Оливер за работой
  Миссис Оливер вошла в аптеку широко популярной фирмы «Уильямс и Барнет», торгующую также косметикой. Она задержалась у стенда со средствами от мозолей, посмотрела на гору резиновых мочалок, рассеянно подошла к рецептурному отделу и наконец направилась к прилавку, где продавали косметику от «Элизабет Арден», «Хелены Рубинстайн», «Макса Фактора» и других известных фирм.
  Остановившись напротив полноватой девушки и попросив у нее губную помаду определенного сорта, миссис Оливер с удивлением воскликнула:
  — Да ведь это Марлен!
  — Миссис Оливер! Как я рада вас видеть! Наши девочки с ума сойдут, когда я им расскажу, что вы пришли сюда за покупками.
  — Вовсе незачем им рассказывать.
  — Я уверена, что они попросят у вас автограф.
  — Предпочитаю обойтись без этого, — сказала миссис Оливер. — Как поживаете, Марлен?
  — Ничего, спасибо.
  — Я не знала, что вы все еще здесь работаете.
  — Ну, тут не хуже, чем в других местах. Обращение хорошее, а в прошлом году мне повысили зарплату, и теперь я вроде как старшая в отделе косметики.
  — А как ваша мать?
  — С мамой все в порядке. Она обрадуется, когда услышит, что мы с вами встретились.
  — Она по-прежнему живет в том доме рядом с больницей?
  — Да. Мы все там живем. Папа в последнее время неважно себя чувствует — даже лежал в больнице, — а мама держится молодцом. Вы здесь у кого-то гостите?
  — Нет, — ответила миссис Оливер. — Я приезжала навестить старую приятельницу и зашла по дороге в аптеку… — Она посмотрела на часы. — Ваша мама сейчас дома, Марлен? Я хотела бы немного поболтать с ней.
  — Ну конечно! Она так обрадуется! Я бы с удовольствием пошла с вами, но должна работать еще полтора часа.
  — Ничего, поболтаем в другой раз. Кажется, у вашего дома номер 17? Не помню, как он называется.
  — Лорел-Коттедж.
  — Да, да, разумеется. Как глупо, что я забыла. Ну, приятно было вас увидеть.
  Положив в сумку ненужную помаду, миссис Оливер вышла из аптеки, села в свою машину, поехала по главной улице Чиппинг-Бартрам и, миновав гараж и больницу, свернула на узкую дорогу, по обеим сторонам которой стояли аккуратные домики.
  Оставив машину у калитки, она подошла к двери и постучала. Дверь открыла худощавая энергичная женщина лет пятидесяти, которая сразу же узнала посетительницу.
  — Миссис Оливер! Не помню, сколько лет мы с вами не виделись.
  — Очень давно.
  — Входите же! Могу я предложить вам чашку чаю?
  — Боюсь, что нет, — ответила миссис Оливер, — так как я уже пила чай с приятельницей и должна возвращаться в Лондон. Я просто случайно зашла в аптеку и увидела там Марлен.
  — Да, у нее хорошая работа. Ее там очень ценят — говорят, что она проявляет инициативу.
  — Приятно слышать. А как вы поживаете, миссис Бакл? Выглядите вы хорошо — едва ли старше, чем когда я видела вас в прошлый раз.
  — Ну, я бы так не сказала. У меня прибавилось седины, и я здорово потеряла в весе.
  — Сегодня мне везет на старых друзей, — промолвила миссис Оливер, проходя в маленькую и довольно захламленную гостиную. — Не знаю, помните ли вы миссис Джулию Карстерс.
  — Конечно, помню. Должно быть, она уже очень старая.
  — Да, но мы с ней говорили об очень старых временах — даже о той трагедии, которая произошла, когда я была в Америке. С людьми по фамилии Рэвенскрофт.
  — Да, я хорошо это помню.
  — Вы когда-то работали у них, не так ли, миссис Бакл?
  — Да, приходила по утрам три раза в неделю. Приятные были люди — настоящая офицерская семья старой школы.
  — Печальная с ними случилась история.
  — В самом деле.
  — Тогда вы еще работали у них?
  — Нет. Ко мне приехала жить моя старая тетя Эмма, которая плохо видела и неважно себя чувствовала, поэтому я больше не могла ходить прибираться в чужие дома. Но за месяц или два до несчастья я еще приходила к ним.
  — Кажется, считали, что это самоубийство по уговору, — продолжала миссис Оливер.
  — Я этому не верю, — заявила миссис Бакл. — Не такие они были люди. И ладили хорошо друг с другом. Конечно, здесь они прожили недолго.
  — Да, — согласилась миссис Оливер. — По-моему, приехав в Англию, они сначала жили где-то возле Борнмута?
  — Верно, но там им казалось слишком далеко от Лондона, поэтому они перебрались в Чиппинг-Бартрам. Хороший у них был дом и с приятным садом.
  — Когда вы к ним приходили, у них все было в порядке со здоровьем?
  — Ну, возраст генерала давал о себе знать. У него пошаливало сердце, а может, был небольшой удар. Он принимал таблетки и часто полеживал.
  — А леди Рэвенскрофт?
  — Думаю, она скучала по жизни за границей. Здесь у них было не так уж много знакомых, хотя люди такого класса обычно поддерживают отношения с хорошими семьями. Конечно, здесь не то что в Малайе. Там у них наверняка было полно слуг и часто устраивали веселые вечеринки.
  — По-вашему, ей не хватало вечеринок?
  — Ну, точно я не знаю…
  — Кто-то говорил мне, что она носила парик.
  — Да, у нее было несколько париков, — улыбнулась миссис Бакл. — Красивые и, конечно, дорогие. Время от времени она отсылала их назад в Лондон, там их причесывали заново и присылали обратно. Парики были разные. Один с золотистыми волосами, другой с седыми локонами — он ей был очень к лицу, — а еще два не такие красивые, зато удобные для ветреной или дождливой погоды. Она заботилась о своей внешности и много тратила на одежду.
  — Как вы думаете, что явилось причиной трагедии? — спросила миссис Оливер. — Понимаете, будучи в Америке, я не виделась со своими друзьями, а спрашивать о таких вещах в письмах как-то не хотелось. Кажется, их застрелили из револьвера генерала Рэвенскрофта?
  — Да, у него в доме было два револьвера — он говорил, что без них не чувствуешь себя в безопасности. Возможно, он был прав. Хотя до того, насколько я знаю, у них не было никаких неприятностей. Правда, как-то раз в дверь постучал один тип, который мне очень не понравился. Сказал, что хочет повидать генерала, так как в молодости служил у него в полку. Генерал задал ему несколько вопросов, но, по-моему, счел его… ну, не слишком надежным и отправил восвояси.
  — Значит, вы думаете, что это дело рук постороннего?
  — А что же еще тут можно подумать? Правда, мне не слишком нравился их приходящий садовник. Репутация у него была неважная — насколько я поняла, он успел побывать в тюрьме. Но генерал видел его рекомендации и хотел дать ему шанс.
  — Вы считаете, что их мог убить садовник?
  — Вообще-то я так думала. Но, может, я была не права. Некоторые болтали, будто у них произошла какая-то скандальная история и то ли генерал застрелил жену, то ли она его. Но это, конечно, чепуха. Нет, это работа постороннего. В наши дни насилия хоть отбавляй. Газеты все время пишут, как молодые люди — еще совсем мальчишки — накачивают себя наркотиками, а потом стреляют в кого-нибудь ни за что ни про что или приглашают девушку выпить в пабе, провожают ее домой, а после ее труп находят в канаве. Детей крадут прямо из колясок. Вот вам и результат: такая приятная пара, генерал и его жена, вышли вечером прогуляться и получили по пуле в голову.
  — Разве в голову?
  — Ну, я точно не помню, да и сама-то я этого не видела. Но это случилось на прогулке.
  — А генерал с женой ладили друг с другом?
  — Ну, у них иногда случались ссоры, но с кем не бывает.
  — И не было никаких других мужчин или женщин?
  — Сплетни ходили разные, но все это ерунда. Людям всегда нравится болтать о таких вещах.
  — Возможно, кто-то из них был… болен?
  — Ну, леди Рэвенскрофт как-то ездила в Лондон консультироваться у доктора и, по-моему, собиралась ложиться в больницу на операцию, хотя она мне ничего не рассказывала. Но вроде бы ее удалось подлечить — она недолго пробыла в больнице и, кажется, обошлась без операции. А когда вернулась, то выглядела гораздо моложе. И морщин меньше стало, и эти парики с кудряшками очень ей шли. Да и вообще, она словно воспрянула духом.
  — А генерал Рэвенскрофт?
  — Он был очень приятным джентльменом. Никогда я не слышала о нем никаких скандальных историй, да и не думаю, что они с ним случались. Конечно, когда происходит трагедия, люди разное болтают. Говорили, будто его в Малайе по голове ударили или еще что-то в таком роде. У меня был дядя, который упал с лошади и с тех пор стал очень странным. Полгода держался, а потом захотел убить свою жену — утверждал, что она шпионка какого-то государства и следит за ним. Пришлось отправить его в сумасшедший дом. В семьях всякое бывает.
  — Но вы не думаете, что есть какая-то доля правды в сплетнях, которые до меня доходили, — будто у супругов были плохие отношения и кто-то из них застрелил другого, а потом себя?
  — Конечно нет.
  — А их дети были тогда дома?
  — Нет. Мисс… как же ее звали… Рози? Нет, Пенелопа…
  — Селия, — подсказала миссис Оливер. — Она моя крестница.
  — Да, я вспомнила. Вы как-то к ней приезжали и куда-то ее водили. Девчушка была с характером, но, по-моему, очень любила отца и мать. Нет, когда это случилось, она находилась в школе в Швейцарии. Я была очень этому рада — для нее явилось бы страшным потрясением, если бы она тогда была дома и видела их.
  — Кажется, у них был и мальчик?
  — Да, мистер Эдуард. Генерал вроде бы немного из-за него беспокоился. Он как будто недолюбливал отца.
  — Ну, мальчики часто проходят через эту стадию. А мать он любил?
  — Думаю, она чересчур хлопотала над ним, и это его раздражало. Знаете, мальчикам не по душе, когда мать требует, чтобы они надевали теплый жилет или лишний свитер. А отцу, по-моему, не нравилась его прическа. Тогда, правда, не носили патлы до плеч, как теперь, но уже начали отращивать их подлиннее.
  — Но мальчика во время трагедии тоже не было дома?
  — Да, не было.
  — Наверное, для него это был сильный шок.
  — Очевидно. Конечно, тогда я к ним уже не ходила, поэтому толком ничего не знала. Но мне все-таки был не по душе садовник. Забыла, как его звали… по-моему, Фред Уизел — что-то вроде того. Возможно, генерал застукал его на каком-то мошенничестве и решил уволить, а он…
  — Застрелил и мужа и жену?
  — Ну, он мог хотеть застрелить генерала, но жена оказалась рядом, поэтому пришлось убить и ее. В книгах часто читаешь про такое.
  — Да, — задумчиво промолвила миссис Оливер. — В книгах можно прочитать про что угодно.
  — Был еще репетитор — он тоже мне не слишком нравился.
  — Что за репетитор?
  — Мальчик не мог сдать экзамен в начальную школу — он был в подготовительном классе, — и ему наняли репетитора. Он пробыл у них около года. Леди Рэвенскрофт репетитор очень нравился — она любила музыку, и он тоже. Кажется, его звали мистер Эдмундс. Довольно жеманный молодой человек — думаю, генерал его не особенно жаловал.
  — В отличие от его жены?
  — Ну, у них было много общего. По-моему, она его и выбрала. У него были приятные манеры и язык хорошо подвешен.
  — А мальчику он нравился?
  — Эдуарду? Он его просто обожал. Как бы то ни было, не верьте никаким слухам о скандалах в семье, о том, будто у леди Рэвенскрофт была связь с каким-то мужчиной или у генерала с этой довольно чопорной девицей, которая выполняла для него секретарскую работу. Кем бы ни был этот жестокий убийца, он пришел со стороны. Какую-то машину видели поблизости, но полиция так ничего и не обнаружила. По-моему, нужно отыскать кого-нибудь, кто знал их в Малайе или еще где-нибудь за границей, а может, когда они жили в Борнмуте.
  — А что думал об этом ваш муж? — спросила миссис Оливер. — Конечно, он знал о них меньше вас, но мог кое-что слышать.
  — Наверняка он многое слышал вечерами в пивной. Говорили, будто леди Рэвенскрофт пила и из дома ящиками выносили пустые бутылки. Но я точно знаю, что это вранье. Иногда к ним приезжал племянник, у которого были какие-то неприятности с полицией, но это было раньше, так что полицейские им не интересовались.
  — Значит, в доме фактически никто не проживал, кроме генерала и леди Рэвенскрофт?
  — Ну, у них бывала ее сестра — кажется, единокровная или единоутробная. Она была очень похожа на леди Рэвенскрофт. Мне всегда казалось, что, когда она приезжала, между супругами начинались нелады. Она была из тех, кому нравится сеять раздоры.
  — Леди Рэвенскрофт любила сестру?
  — По-моему, не очень. Сестра набивалась им в гости, а леди как будто это раздражало. Зато генералу она нравилась, потому что играла с ним в карты и шахматы. Вообще, она была женщина забавная. Звали ее миссис Джеррибой или как-то похоже. Кажется, она была вдова и часто занимала у них деньги.
  — А вам она нравилась?
  — Откровенно говоря, мэм, совсем не нравилась. Эта женщина была из тех, кого называют возмутителями спокойствия. Но в последний раз она приезжала за некоторое время до трагедии. Один или два раза она привозила с собой сына. Мне он тоже не понравился — уж больно у него глаза бегали.
  — Полагаю, — промолвила миссис Оливер, — никто никогда не узнает правду. На днях я видела свою крестницу.
  — Вот как, мэм? Ну и как дела у мисс Селии?
  — Как будто у нее все в порядке. Думаю, она собирается замуж. Во всяком случае, у нее есть…
  — Дружок, — закончила миссис Бакл. — Ну что ж, у всех нас они когда-то были. Правда, девушки редко выходили замуж за первого, на кого положили глаз. В девяти случаях из десяти такого не бывало.
  — Вы не знаете миссис Бертон-Кокс? — спросила миссис Оливер.
  — Бертон-Кокс? Фамилия вроде знакомая… Она жила здесь или приезжала к кому-то в гости? Нет, не припоминаю. Может, старая приятельница генерала Рэвенскрофта, которую он знал в Малайе? — Женщина покачала головой.
  — Ну, довольно сплетничать. — Миссис Оливер поднялась. — Было приятно повидать вас и Марлен.
  Глава 9
  Результаты поисков «слонов»
  — Вам звонила миссис Оливер, — сообщил Эркюлю Пуаро его слуга Джордж.
  — Да-да, Джордж. И что она сказала?
  — Миссис Оливер спрашивала, сэр, не могла бы она прийти повидать вас сегодня вечером, после обеда.
  — Это было бы превосходно, — отозвался Пуаро. — Встреча с миссис Оливер — хорошее стимулирующее средство после утомительного дня. Ее непредсказуемость иногда очень забавляет. Между прочим, она не упоминала «слонов»?
  — Слонов, сэр? Не думаю.
  — Возможно, «слоны» ее разочаровали.
  Джордж с сомнением посмотрел на своего хозяина. Временами он не вполне понимал смысл его замечаний.
  — Позвоните ей, — велел Пуаро, — и скажите, что я буду рад принять ее.
  Джордж удалился выполнять поручение и вернулся, сообщив, что миссис Оливер придет около без четверти девять.
  — Приготовьте кофе и petits-fours1708, — распорядился Пуаро. — Кажется, я заказывал его недавно у Фортнама и Мейсона.
  — А ликер, сэр?
  — Пожалуй, не стоит. Сам я буду пить sirop de cassis.
  — Да, сэр.
  Миссис Оливер явилась точно к назначенному времени. Пуаро радостно приветствовал ее:
  — Как поживаете, chère madame?
  — Очень устала. — Миссис Оливер опустилась в кресло, на которое указал Пуаро. — Совсем без сил.
  — Еще бы! Qui va à la chasse… забыл эту поговорку.
  — Я помню ее с детства, — сказала миссис Оливер. — Qui va à la chasse perd sa place1709.
  — Уверен, что это неприменимо к той охоте, которой вы занимались. Я имею в виду поиски «слонов», если это не было всего лишь риторической фигурой.
  — Конечно, не было, — отозвалась миссис Оливер. — Я гонялась за «слонами» как безумная. Только подумать о том, сколько бензина я израсходовала, на скольких ездила поездах, сколько отправила писем и телеграмм… Вы не представляете, как все это утомительно.
  — Тогда отдохните и выпейте кофе.
  — Хороший, крепкий черный кофе — как раз то, что мне нужно.
  — Могу я узнать, добились ли вы каких-либо результатов?
  — Результатов великое множество, — ответила миссис Оливер. — Беда в том, что я не знаю, есть ли от них какая-то польза.
  — Но вы выяснили факты?
  — В общем, нет. Я узнала немало вещей, которые люди, сообщавшие их мне, считали фактами, но сильно сомневаюсь, являются ли они таковыми в действительности.
  — Значит, это слухи?
  — Скорее воспоминания. Но, к сожалению, люди не всегда правильно помнят события прошлого.
  — Все же это можно считать какими-то результатами, не так ли?
  — А чем занимались вы? — осведомилась миссис Оливер.
  — Вы всегда так строги, мадам, — улыбнулся Пуаро. — Требуете, чтобы я бегал взад-вперед и что-то предпринимал.
  — Ну так вы бегали?
  — Нет, но провел несколько консультаций с представителями моей профессии.
  — Звучит куда менее хлопотно, чем то, что проделывала я, — заметила миссис Оливер. — Кофе великолепный… Вы не поверите, как я измучилась и какой сумбур у меня в голове.
  — Ну-ну, давайте надеяться на лучшее. Вы ведь многое узнали.
  — Только сплетни и предположения. Не уверена, что какие-либо из них правдивы.
  — Они могут не быть правдивыми, но тем не менее оказаться полезными, — промолвил Пуаро.
  — Да, я знаю, что вы имеете в виду, — кивнула миссис Оливер. — Я сама так думаю. Когда люди что-то вспоминают и рассказывают вам, то это часто не соответствует действительности, но им кажется, что все именно так и было.
  — Но у них для этого должны иметься какие-то основания, — указал Пуаро.
  — Я принесла вам целый перечень. Не стану вдаваться в подробности, где я побывала, что говорила и почему. Я старалась получить информацию от людей, которым что-то было известно о Рэвенскрофтах, даже если они знали их не слишком хорошо.
  — Вы имеете в виду сведения из-за границы?
  — Некоторые из-за границы, а некоторые от людей, знакомых с Рэвенскрофтами или чьи тети и кузины были с ними знакомы.
  — И каждый из них рассказывал вам какую-то историю о трагедии или о людях, замешанных в нее?
  — Да, — подтвердила миссис Оливер. — Конечно, я буду передавать вам их сообщения приблизительно.
  — Хорошо. Возьмите petit-four.
  — Благодарю вас. — Миссис Оливер взяла сладкое печенье и стала энергично его грызть. — Я всегда считала, что сладости придают жизненных сил, — сказала она. — Так вот, все мои собеседники обычно начинали рассказ словами: «Какая печальная история», «Думаю, все знают, что произошло на самом деле» — и тому подобное. Эти люди полагают, будто им известны причины трагедии. Но никаких весомых аргументов у них нет. Некоторые говорят, что генерал Рэвенскрофт писал мемуары о своей жизни в Малайе, диктовал их миловидной молодой женщине, которая была у него за секретаршу, и между ними наверняка что-то было. Якобы он хотел жениться на этой девушке и поэтому убил свою жену, но сразу же ужаснулся содеянному и застрелился.
  — Понятно, — кивнул Пуаро. — Романтическое объяснение.
  — Другая версия касается красивого молодого репетитора, дававшего уроки сыну Рэвенскрофтов, который болел и не посещал подготовительную школу около полугода…
  — Да-да, и жена влюбилась в молодого наставника. Между ними существовала связь?
  — Снова романтическое предположение без всяких доказательств, — ответила миссис Оливер.
  — И следовательно?
  — Следовательно, генерал застрелил жену из ревности и покончил с собой в припадке угрызений совести. Другой вариант — что связь была у генерала, его жена узнала об этом и застрелила его и себя. Но в действительности никто ничего не знает. Конечно, у генерала могла быть связь с одной или несколькими девушками, а может, с замужней женщиной. Столь же вероятно, что у его жены была связь с каким-то мужчиной. Но нет доказательств ни того, ни другого. Это всего лишь сплетни двенадцати— или тринадцатилетней давности, о которых многие уже забыли. Но у некоторых память получше — они называют имена и рассказывают о случившемся без особых ошибок. В доме жили садовник с сомнительной репутацией и глуховатая и подслеповатая кухарка-экономка, но ее вроде бы никто не подозревает. Я записала все имена и версии. Трудно было разобраться, какие имена названы верно, а какие нет. Насколько я поняла, жена генерала какое-то время болела — нервы или что-то еще. У нее выпадали волосы, поэтому она приобрела парики. Среди ее вещей обнаружили по меньшей мере четыре новых парика.
  — Да, я тоже об этом слышал, — кивнул Пуаро.
  — От кого?
  — От одного моего друга из полиции. Он просмотрел отчеты о расследовании и вещах, найденных в доме. Четыре парика! Я бы хотел выслушать ваше мнение об этом, мадам. Четыре парика кажутся вам излишеством?
  — Пожалуй, — согласилась миссис Оливер. — У меня была тетя, которая носила парик и имела запасной, которым пользовалась, когда отдавала первый перечесывать. Но я никогда не слышала, чтобы у кого-нибудь было четыре парика. — Она вытащила из сумки записную книжку и стала листать страницы. — Миссис Карстерс — ей семьдесят семь лет, и она уже впадает в слабоумие — предположила, что кто-то из Рэвенскрофтов был болен раком, но не знала, кто именно. Она припомнила, что леди Рэвенскрофт ездила в Лондон на консультацию с врачом и собиралась оперироваться, но вернулась домой и что муж очень за нее волновался. Конечно, из-за этого он застрелил ее и себя!
  — Это была ее теория или она что-то знала?
  — Думаю, что только теория. Насколько я понимаю по опыту моих расследований, — миссис Оливер подчеркнула последнее слово, — когда люди слышат, что кто-то из их не очень близких знакомых внезапно заболевает или консультируется у врача, они всегда считают, что это рак. Впрочем, люди и о себе часто так думают. Кто-то еще — не могу разобрать фамилию, вроде бы начинается на «Т» — сказал, что рак якобы был у мужа. Генерал и его жена очень переживали, обсудили это друг с другом и решили покончить с собой.
  — Печально и романтично, — заметил Пуаро.
  — Да, но я не думаю, что это правда, — отозвалась миссис Оливер. — Люди начинают вспоминать и при этом многое придумывают сами.
  — Они придумывают объяснения известных им фактов, — сказал Пуаро. — Допустим, им известно, что кто-то ездил в Лондон консультироваться с врачом или провел некоторое время в больнице…
  — Да, — подхватила миссис Оливер. — А когда они говорят об этом позже, то сами придумывают объяснение. От этого мало пользы.
  — Вовсе нет, — возразил Пуаро. — Вы были правы насчет слонов. Важно знать определенные факты, застрявшие в памяти людей, хотя сами они могут не понимать, что эти факты означают, каковы их причины и к чему они ведут. На основе воспоминаний у них возникают теории супружеской измены, болезни, ревности, самоубийства по уговору — все предположения, о которых вы упоминали. Нам предстоит выяснить, насколько вероятны эти теории.
  — Людям нравится говорить о прошлом, — сказала миссис Оливер. — Они говорят о давних событиях больше, чем о происшедшем год назад или происходящем теперь. Это как бы возвращает им ушедшее время. Конечно, они заодно сообщают массу абсолютно ненужных сведений. Поэтому вряд ли я добилась полезных результатов.
  — Вы не должны так думать, — покачал головой Пуаро. — Я уверен, что некоторые вещи в вашей очаровательной записной книжечке имеют отношение к той давней трагедии. В результате моих расспросов я выяснил, что эти две смерти остаются для полиции полнейшей тайной. Рэвенскрофты казались любящей парой, вроде бы не было никаких сплетен и слухов относительно каких-то осложнений между ними на сексуальной почве, никто из них не был настолько болен, чтобы лишить себя жизни. Разумеется, я говорю лишь о времени, непосредственно предшествовавшем трагедии. Но ведь существовали и более ранние периоды.
  — Я знаю, что вы имеете в виду, — кивнула миссис Оливер, — и слышала кое-что об этом от моей старой няни. Возможно, она уже дожила до ста лет, хотя, по-моему, ей около восьмидесяти. Я помню ее с детских лет. Она часто рассказывала мне о людях, служивших за рубежом — в Индии, Египте, Сиаме, Гонконге и других местах.
  — Что-нибудь вас заинтересовало?
  — Да. Няня упоминала о какой-то трагедии. Правда, я не уверена, что речь шла о Рэвенскрофтах, так как она путает имена и события. Дело касалось душевной болезни сестры не то какого-то генерала, не то его жены. Якобы она по нескольку лет проводила в психиатрической больнице, потому что то ли убила, то ли пыталась убить своих детей. Потом она как будто вылечилась и уехала к родственникам в Египет или Малайю. Но затем случилась еще одна трагедия, тоже связанная с детьми, которую вроде бы замяли. Но я подумала, не было ли в семье генерала Рэвенскрофта или его жены психических заболеваний. Не обязательно это родная сестра — возможно, кузина. Но мне это показалось перспективной линией расследования.
  — Да, — задумчиво произнес Пуаро. — Бывает, что какое-то несчастье, коренящееся в далеком прошлом, вновь дает о себе знать. Кто-то напомнил мне поговорку: «У старых грехов длинные тени».
  — Конечно, — продолжала миссис Оливер, — старая миссис Мэтчем могла многое перепутать. Но, возможно, это как-то связано с тем, что говорила мне та ужасная женщина на литературном завтраке.
  — Когда она просила вас узнать…
  — Узнать у моей крестницы, кто из ее родителей убил другого.
  — Она думала, что девушка может это знать?
  — Ну, такое достаточно вероятно. Конечно, во время трагедии от Селии многое скрывали, но ей могли быть известны обстоятельства в жизни родителей, способные объяснить, кто из них скорее всего виновен в убийстве, хотя она, по-видимому, никому об этом не упоминала.
  — Вы говорите, что эта женщина — миссис…
  — Опять забыла ее фамилию — Бертон и еще что-то там. Она сказала, что у ее сына есть подруга, на которой он собирается жениться. Естественно, ей хотелось знать, есть ли в семье будущей невестки преступники или наследственные психические заболевания. Возможно, она полагала, что если мать Селии убила отца, то ее сыну не следует на ней жениться, а если наоборот, то это не так страшно.
  — Вы имеете в виду, что она считает, будто наследственность передается только по женской линии?
  — Ну, эта миссис Бертон думает, что много знает, но в действительности она не слишком-то умна, — ответила миссис Оливер. — Вы бы сразу это поняли, если бы были женщиной.
  — Интересная точка зрения, — заметил Пуаро. Он вздохнул. — Нам еще нужно многое сделать.
  — У меня есть еще одна случайная информация, правда из вторых рук. Якобы кто-то сказал: «Рэвенскрофты? Это не та пара, которая усыновила ребенка, когда один из их детей умер в Малайе? Потом мать ребенка потребовала его назад и обратилась в суд. Но суд решил, что Рэвенскрофты имеют право на опеку, и мать попыталась похитить ребенка».
  — Я предпочитаю более простые моменты, вытекающие из вашего сообщения, — сказал Пуаро.
  — А именно?
  — Парики. Четыре парика.
  — Ну, — промолвила миссис Оливер, — мне это тоже показалось интересным, хотя не знаю почему. Вроде бы это ничего не значит. То же касается и версии с душевной болезнью. Всегда есть люди, которых держат в сумасшедшем доме, потому что они убили своего или чужого ребенка без всякой причины. Не понимаю, почему генералу и леди Рэвенскрофт могло понадобиться убивать себя из-за этого.
  — Если только таким душевнобольным не был один из них, — заметил Пуаро.
  — Вы имеете в виду, что генерал Рэвенскрофт мог убить ребенка — возможно, незаконнорожденного ребенка жены или своего собственного? По-моему, это чересчур мелодраматично. Или, может быть, леди Рэвенскрофт убила своего ребенка или ребенка мужа.
  — Едва ли, — отозвался Пуаро. — Обычно люди таковы, какими кажутся.
  — Вы хотите сказать…
  — Они казались счастливой и дружной парой. Вроде бы у них не было никаких серьезных заболеваний, если не считать предположений об операции и поездке в Лондон для консультации с медицинским авторитетом по поводу рака, лейкемии или чего-то столь же фатального. Все это, конечно, возможно, но не слишком вероятно. По какой-то причине эти двое не захотели больше жить. По какой же?
  — Я знала одну пару во время Второй мировой войны, — сказала миссис Оливер. — Они не сомневались, что немцы высадятся в Англии, и решили покончить с собой, если это произойдет. Я говорила им, что это очень глупо, но они заявляли, что в таком случае не смогут продолжать жить. Мне до сих пор это кажется глупостью. Нужно иметь мужество жить при любых обстоятельствах. От вашей смерти никому не станет лучше. Интересно…
  — Что — интересно?
  — Когда я это сказала, то внезапно подумала: «Что, если от смерти генерала и леди Рэвенскрофт кому-то стало лучше?»
  — Вы имеете в виду, что кто-то унаследовал их деньги?
  — Ну, нечто менее очевидное. Возможно, кто-то получил шанс преуспеть. Или в жизни Рэвенскрофтов было нечто такое, о чем ни в коем случае не следовало знать их детям.
  Пуаро вздохнул:
  — Вся беда в том, что вы чаще думаете о том, что могло произойти. Вы подаете мне идеи — возможные идеи, но хорошо, если бы они при этом были еще и вероятными. Почему была необходима смерть этих двух человек? Судя по всему, они не были серьезно больны или несчастливы. Тогда почему же они отправились погожим вечером на прогулку к утесу, взяв с собой собаку?..
  — Какое отношение имеет к этому собака? — осведомилась миссис Оливер.
  — Просто меня заинтересовало, взяли они собаку или она сама побежала за ними. Каким образом собака вписывается в картину происшедшего?
  — Полагаю, таким же, как парики, — ответила миссис Оливер. — Всего лишь еще одна вещь, которая вроде бы не имеет смысла и которую вы не можете объяснить. Один из моих «слонов» говорил, что собака любила леди Рэвенскрофт, а другой — что она кусала ее.
  — Вечно одно и то же, — снова вздохнул Пуаро. — Хочется побольше узнать о людях, которых отделяет от нас пропасть лет.
  — Один или два раза вам это удавалось, — заметила миссис Оливер. — Помните художника, которого застрелили или отравили? Вы раскрыли, кто это сделал, хотя не знали ни его, ни его жену.
  — Да, но я узнал о них от других людей, которые там присутствовали1710.
  — Ну, именно это я и пытаюсь сделать, — сказала миссис Оливер, — только я никак не могу подобраться к тому, кто знает хоть что-то существенное. По-вашему, мы должны бросить это дело?
  — По-моему, это было бы весьма разумно, — ответил Пуаро, — но бывают моменты, когда никто не желает быть разумным, а хочет узнать как можно больше. Теперь меня обуял интерес к этой симпатичной паре с двумя приятными детьми. Полагаю, дети действительно приятные?
  — Мальчика я не знаю, — отозвалась миссис Оливер. — Не думаю, чтобы когда-нибудь его встречала. Хотите познакомиться с моей крестницей? Я могла бы прислать ее к вам.
  — Да, пожалуй, мне хотелось бы на нее взглянуть. Не исключено, что она не захочет приходить ко мне, но встречу как-нибудь можно организовать — она может оказаться интересной. Но я бы взглянул на кое-кого еще.
  — На кого же?
  — На вашу назойливую приятельницу, с которой вы познакомились на приеме.
  — Никакая она не приятельница, — возразила миссис Оливер. — Просто подошла и заговорила со мной — вот и все.
  — Я бы хотел выяснить, почему она так стремится разузнать об этом.
  — Да, это могло бы принести пользу. — Миссис Оливер вздохнула. — Как бы то ни было, мне пора отдохнуть от слонов. Старая няня, о которой я вам рассказывала, упомянула, что слоны ничего не забывают. Эта глупая фраза начинает меня преследовать. Теперь ваша очередь искать «слонов».
  — А чем займетесь вы?
  — Ну, я могла бы для разнообразия поискать лебедей.
  — Mon Dieu1711, при чем тут лебеди?
  — Няня напомнила мне о двух мальчиках, с которыми я играла. Один называл меня леди Лебедь, а другой — леди Слон. Когда я была леди Лебедь, то притворялась, будто плаваю по полу, а когда я была леди Слон, мальчики ездили у меня на спине. Так что в нашем деле лебеди действительно ни при чем.
  — Это хорошо, — заметил Пуаро. — Нам вполне достаточно слонов.
  Глава 10
  Дезмонд
  Спустя два дня Эркюль Пуаро за чашкой шоколада читал письмо, доставленное с утренней почтой. Он читал его вторично. Почерк был сносный, но едва ли отмеченный печатью зрелости.
  «Дорогой мсье Пуаро!
  Боюсь, Вы сочтете мое письмо довольно странным, поэтому ссылаюсь на Вашу приятельницу. Я пытался связаться с ней, чтобы попросить ее устроить мне встречу с Вами, но ее не оказалось дома. Я имею в виду писательницу, миссис Ариадну Оливер. Ее секретарша сказала, что она вроде бы уехала на сафари в Восточную Африку. Если так, то она вернется не скоро, а мне необходимо повидать Вас, так как я нуждаюсь в совете.
  Насколько я понимаю, миссис Оливер познакомилась с моей матерью на литературном завтраке. Если бы Вы позволили мне посетить Вас в назначенное Вами время, я был бы очень признателен. Не знаю, может ли это что-нибудь объяснить, но секретарша миссис Оливер упомянула слово «слоны». Полагаю, это как-то связано с поездкой миссис Оливер в Африку. Секретарша произнесла это слово как пароль. Меня это озадачило, но Вы, возможно, все поймете. Я очень тревожусь и был бы Вам благодарен, если бы смог с Вами увидеться.
  Искренне Ваш
  — Nom d’un petit bonhomme!1712 — воскликнул Эркюль Пуаро.
  — Прошу прощения, сэр? — осведомился Джордж.
  — Так, ничего, — отозвался Пуаро. — Некоторые вещи привязываются раз и навсегда. В моем случае это слоны.
  Поднявшись из-за стола, он вызвал свою преданную секретаршу мисс Лемон, вручил ей письмо Дезмонда Бертон-Кокса и дал указание организовать встречу с его отправителем.
  — В настоящее время я не очень занят, — сказал Пуаро, — так что можете пригласить его завтра.
  Мисс Лемон напомнила ему о двух уже назначенных встречах, но согласилась, что времени остается достаточно.
  — Это как-то связано с зоопарком? — спросила она.
  — Едва ли, — ответил Пуаро. — Пожалуйста, не упоминайте в вашем письме слонов. Они занимают слишком много места и, несомненно, снова будут фигурировать в моей беседе с Дезмондом Бертон-Коксом.
  
  — Мистер Дезмонд Бертон-Кокс, — доложил Джордж, вводя ожидаемого гостя.
  Пуаро поднялся и встал рядом с камином. Некоторое время он молча изучал посетителя. Довольно нервный юноша, явно ощущающий себя не в своей тарелке, но успешно это скрывающий.
  — Мсье Эркюль Пуаро? — заговорил он, протянув руку.
  — Совершенно верно, — кивнул Пуаро. — А вы Дезмонд Бертон-Кокс? Пожалуйста, садитесь и объясните причину вашего визита.
  — Ее довольно трудно объяснить, — сказал Дезмонд.
  — Как и многое другое, — промолвил Пуаро, — но у нас много времени. Садитесь.
  Дезмонд с сомнением взирал на стоящую перед ним фигуру. Довольно комичный субъект, думал он. Яйцевидная голова, огромные усы. Выглядит не слишком внушительно. Во всяком случае, совсем не так, как он ожидал.
  — Вы детектив, не так ли? — продолжал Дезмонд. — Я имею в виду, вы… ну, все выясняете. Люди приходят к вам с просьбами что-то разузнать для них.
  — Да, — подтвердил Пуаро, — это одно из основных моих занятий.
  — Сомневаюсь, чтобы вы многое знали обо мне…
  — Кое-что я знаю.
  — От вашей приятельницы миссис Оливер? Она что-то вам рассказала?
  — Она рассказала, что беседовала со своей крестницей, мисс Селией Рэвенскрофт. Это верно, не так ли?
  — Да, Селия мне говорила. Эта миссис Оливер… она хорошо знает мою мать?
  — Не думаю, чтобы они хорошо знали друг друга. Согласно миссис Оливер, она познакомилась с миссис Бертон-Кокс недавно на литературном завтраке и имела с ней краткую беседу. Насколько я понял, ваша мать обратилась к миссис Оливер с просьбой.
  — Это не ее дело! — Юноша сердито сдвинул брови. — Матери…
  — Да, да, — кивнул Пуаро. — Подобные чувства усилились в наши дни, хотя, возможно, существовали всегда. Матери часто делают то, что, по мнению их детей, им лучше было бы не делать. Я прав?
  — В общем, да. Но моя мать вмешивается в дела, которые ее абсолютно не касаются.
  — Как я понимаю, вы и Селия Рэвенскрофт — близкие друзья. Со слов вашей матери миссис Оливер сделала вывод, что стоит вопрос о браке. Возможно, в ближайшем будущем?
  — Да, но моей матери незачем задавать вопросы и беспокоиться о вещах, не имеющих к ней никакого отношения.
  — Все матери таковы, — улыбнулся Пуаро. — Вы очень привязаны к вашей матери?
  — Я бы так не сказал, — ответил Дезмонд. — Лучше говорить откровенно — она мне не родная мать.
  — В самом деле?
  — Я был усыновлен, — объяснил Дезмонд. — У нее был сын, который умер в раннем детстве. Она захотела усыновить ребенка и выбрала меня. Мама всегда думает и говорит обо мне как о родном сыне, но мы абсолютно не похожи. Мы смотрим на вещи по-разному.
  — Вполне естественно, — заметил Пуаро.
  — Кажется, я никак не могу перейти к цели моего визита.
  — Вы хотите, чтобы я что-то выяснил, провел какое-то расследование?
  — Очевидно, да. Не знаю, много ли вам известно… ну, о том, из-за чего весь сыр-бор…
  — Очень немного, — ответил Пуаро. — Я не знаю никаких подробностей, почти ничего не знаю о вас и мисс Рэвенскрофт, которую ни разу не видел. Мне бы хотелось с ней встретиться.
  — Я подумывал о том, чтобы привести ее с собой, но потом решил сначала поговорить с вами сам.
  — Это кажется разумным, — одобрил Пуаро. — Вы чем-то встревожены? У вас какие-то затруднения?
  — Не совсем. Никаких затруднений не должно возникнуть. Ведь это произошло много лет назад, когда Селия была еще школьницей. К тому же подобные трагедии случаются практически ежедневно. Два человека, чем-то расстроенные, совершают самоубийство по уговору. Никто не знает, в чем причина, но их детям незачем из-за этого беспокоиться. Во всяком случае, это не касается моей матери.
  — Проходя жизненный путь, — заметил Пуаро, — все чаще сталкиваешься с людьми, интересующимися вещами, которые их не касаются, куда больше, чем своими собственными делами.
  — Но эта история давно в прошлом. Никто толком ничего об этом не знал. Однако моя мать не желает угомониться — пристает с вопросами и довела Селию до такого состояния, что она уже не уверена, хочется ли ей выходить за меня замуж.
  — А вы? Вы уверены, что все еще хотите на ней жениться?
  — Конечно, уверен! Я твердо решил жениться на ней. Но теперь она обеспокоена, хочет все знать о происшедшем с ее родителями и думает — хотя я уверен, что она не права, — будто моей матери что-то об этом известно.
  — Я вам очень сочувствую, — сказал Пуаро, — но мне кажется, что, если вы разумный молодой человек и хотите жениться, у вас нет никаких причин этого не делать. Я раздобыл кое-какую информацию об этом печальном событии. Как вы говорили, о нем толком никто ничего не знал и не знает до сих пор. Но ведь не все трагедии поддаются объяснению.
  — Это могло быть только самоубийством по уговору, — настаивал юноша. — Но…
  — Вы хотите знать причину, не так ли?
  — Да, так. Это тревожит Селию, значит, и меня тоже. Мать также беспокоится, хотя, как я уже сказал, это совершенно не ее дело. Не думаю, что кто-то виновен в случившемся, — ведь не было никаких ссор или скандалов. Беда в том, что мы ничего не знаем. Собственно говоря, я и не могу ничего знать, так как меня там не было.
  — И вы не знали ни генерала, ни леди Рэвенскрофт?
  — Как вам сказать. С Селией мы знакомы с детства. Когда мы были маленькими, ее родители и родственники, к которым я приезжал на каникулы, жили совсем рядом. Мы с Селией часто вместе проводили время. Но после этого я не встречал ее много лет. Однако мои родители, как и ее, жили в Малайе и могли видеться друг с другом. Мой отец уже умер, но мать, очевидно, что-то слышала в Малайе, а теперь припомнила это, начала выдумывать всякие небылицы и зря беспокоит Селию. Поэтому и я и Селия хотим знать, что случилось в действительности. Как все произошло и почему.
  — Да, — кивнул Пуаро, — ваши чувства вполне естественны — особенно Селии. Ее это должно волновать больше, чем вас. Но имеет ли все это значение сейчас, в настоящее время? Вы с Селией собираетесь пожениться, так для чего вам копаться в прошлом? Так ли уж важно, покончили ли ее родители самоубийством, договорившись об этом, погибли ли они в авиационной катастрофе, был ли кто-то из них убит случайно, а другой после этого застрелился или же их сделали несчастными какие-то любовные связи?
  — То, что вы говорите, разумно и правильно, — отозвался Дезмонд Бертон-Кокс, — но я должен быть уверен, что Селия удовлетворена. Она ведь все равно будет думать об этой истории, даже если не станет о ней говорить.
  — А вам не приходило в голову, — спросил Эркюль Пуаро, — что может оказаться очень трудным, если не вовсе невозможным, выяснить, что произошло на самом деле?
  — Вы имеете в виду, кто из них застрелил другого, а потом застрелился сам и почему? Нет, если существовала какая-то причина.
  — Даже если она существовала в далеком прошлом, имеет ли это значение теперь?
  — Не имело бы никакого, если бы моя мать не совала всюду свой нос. Едва ли это сильно волновало бы Селию. Во время трагедии она была в школе в Швейцарии, никто не сообщал ей никаких подробностей, а в таком возрасте все воспринимается значительно проще.
  — Но вам не кажется, что вы требуете невозможного?
  — Я хочу, чтобы вы все выяснили, — заявил Дезмонд. — Конечно, если вы не можете или не хотите…
  — Нет-нет, у меня нет никаких возражений, — быстро прервал Пуаро. — В конце концов, существует такая вещь, как любопытство. Горести, потрясения, болезни — все это человеческие трагедии, естественно привлекающие к себе внимание. Я всего лишь задаю вопрос: разумно ли ворошить прошлое?
  — Может быть, нет, — ответил Дезмонд, — но…
  — И согласны ли вы со мной, — снова прервал его Пуаро, — что после стольких лет эта задача может оказаться невыполнимой?
  — Нет, — покачал головой Дезмонд. — Тут я с вами не согласен. Я считаю эту задачу вполне осуществимой.
  — Интересно, — заметил Пуаро. — Почему вы так думаете?
  — Потому что…
  — У вас есть на то причина?
  — Думаю, существуют люди, которые могут многое рассказать, если захотят. Возможно, они не захотят рассказывать мне или Селии, но вы могли бы все у них узнать.
  — Интересно, — повторил Пуаро.
  — До меня доходили кое-какие слухи, — продолжал Дезмонд. — Кто-то в их семье провел несколько лет в сумасшедшем доме — по-моему, леди Рэвенскрофт. С ней в молодости, если не в детстве, произошла какая-то трагедия — что-то связанное со смертью ребенка.
  — Но сами вы ничего не знаете?
  — Нет. Об этом слышала моя мать — очевидно, в Малайе. Знаете, как все эти мем-сахиб собираются вместе и начинают сплетничать.
  — И вы хотите выяснить, правда это или нет?
  — Да, но не знаю, как это сделать. Прошло много лет, и я не имею понятия, к кому мне обращаться. Но пока мы не выясним, что произошло и почему…
  — Хотя это всего лишь догадка с моей стороны, но думаю, что я прав, — сказал Пуаро. — Вы имеете в виду, что Селия Рэвенскрофт не хочет выходить за вас замуж, пока не убедится, что не унаследовала от родителей — предположительно от матери — какое-то психическое расстройство. Это так?
  — Думаю, она вбила это себе в голову не без помощи моей матери. Очевидно, мама этого опасается, хотя у нее нет никаких оснований, кроме злобных сплетен.
  — Разобраться в этом будет нелегко, — предупредил Пуаро.
  — Да, но я многое о вас слышал. Говорят, что вы умеете задавать вопросы таким образом, чтобы люди вам все рассказывали.
  — Кому, по-вашему, я должен задавать вопросы? Думаю, что когда вы упомянули Малайю, то не имели в виду малайцев. Вы говорили о времени, когда там существовали английские общины, и жены офицеров — «мем-сахиб», как их называли, — сплетничали между собой.
  — Я не утверждаю, что от этого может быть какая-то польза. Кто бы ни распространял эти сплетни, они наверняка либо умерли, либо обо всем забыли. Думаю, моя мать многое неверно поняла, а остальное напридумывала сама.
  — И вы по-прежнему считаете, что я способен…
  — Я не прошу вас ехать в Малайю и кого-то расспрашивать. Тех людей там давно уже нет.
  — И вы не можете назвать мне имена?
  — Их имена — нет.
  — Тогда какие?
  — Мне кажется, есть два человека, которые жили у Рэвенскрофтов и могут знать, что произошло и почему.
  — Но сами вы не хотите к ним обратиться?
  — Ну, я мог бы, но не думаю, что они… Мне бы не хотелось расспрашивать их об этом, и Селии, по-видимому, тоже. Они очень славные женщины — вовсе не сплетницы и не любительницы совать нос в чужие дела — и именно поэтому могут что-то знать. В свое время они наверняка старались помочь, как-то разрядить ситуацию, но не смогли… Простите, я говорю непонятно.
  — Напротив, — возразил Пуаро. — Вы меня очень заинтересовали, и думаю, у вас на уме нечто конкретное. Скажите, Селия Рэвенскрофт согласна с вами?
  — Я почти не говорил с ней об этом. Понимаете, она очень любила Мэдди и Зели.
  — Мэдди и Зели?
  — Да, так их называли. Когда Селия была маленькой и я только с ней познакомился, — я говорил, что в деревне мы жили по соседству, — у нее была — теперь это называется девушка au pair1713, но тогда их именовали гувернантками — гувернантка-француженка. Она была очень добрая — играла с нами и другими детьми, — и Селия, а следом за ней вся семья называла ее Мэдди.
  — Понимаю — сокращенно от «мадемуазель».
  — Да, вы ведь француз. Поэтому мне и пришло в голову, что она может рассказать вам то, что знает и не хочет рассказывать другим.
  — Допустим. А другое имя, которое вы упомянули?
  — Зели — тоже сокращение от «мадемуазель». Мэдди пробыла там два или три года, а потом вернулась во Францию или Швейцарию. Пришлось нанять другую гувернантку — Селия вместе с родителями звала ее Зели. Она была моложе Мэдди — очень хорошенькая и забавная. Тоже играла с нами, и мы все страшно ее любили. Генерал Рэвенскрофт очень к ней привязался — играл с ней в шахматы, в пикет и так далее.
  — А леди Рэвенскрофт?
  — Она тоже любила ее, и Зели была ей предана. Поэтому она и вернулась после отъезда.
  — Вернулась?
  — Да, когда леди Рэвенскрофт заболела и попала в больницу, Зели стала как бы ее компаньонкой и ухаживала за ней. Я точно не знаю, но почти уверен, что она была там, когда произошла трагедия. Поэтому она должна знать, что случилось на самом деле.
  — А вам известно, где она сейчас? Вы знаете ее адрес?
  — Да, я узнал адреса их обеих. Мне пришло в голову, что вы могли бы расспросить их. Я понимаю, что прошу слишком много… — Юноша умолк, не окончив фразу.
  Некоторое время Пуаро молча смотрел на него.
  — Пожалуй, из этого может что-то выйти, — сказал он наконец.
  Книга вторая
  Длинные тени
  Глава 11
  Суперинтендент Гэрроуэй и Пуаро обмениваются информацией
  Суперинтендент Гэрроуэй смотрел через стол на Пуаро, поблескивая глазами. Джордж налил ему виски с содовой, потом поставил перед Пуаро стакан с темно-пурпурной жидкостью.
  — Что это за напиток? — с интересом осведомился Гэрроуэй.
  — Сироп из черной смородины, — ответил Пуаро.
  — Ну-ну, — усмехнулся суперинтендент. — У каждого свой вкус. Спенс говорил мне, что вы употребляете какое-то пойло под названием «тизан»1714. Это что-то вроде французского фортепиано?
  — Нет. Это уменьшает жар и успокаивает нервы.
  — Понятно. Очередной дурман для инвалидов. — Он поднял свой стакан. — Ну, за самоубийство!
  — Так это было самоубийство?
  — А что же еще? — отозвался Гэрроуэй. — Должен заметить, узнать то, что вы просили, было нелегко. — Он покачал головой.
  — Сожалею, что причинил вам хлопоты, — сказал Пуаро. — Я совсем как то животное или ребенок из рассказа вашего мистера Киплинга — страдаю от ненасытного любопытства.
  — Киплинг сочинял забавные истории, — промолвил суперинтендент. — Свое дело он знал. Мне рассказывали, что ему было достаточно один раз пройтись по эсминцу, чтобы знать о нем больше, чем любой из инженеров в королевском флоте.
  — Увы, я не знаю ровным счетом ничего, — вздохнул Пуаро. — Поэтому мне приходится задавать вопросы. Боюсь, что я прислал вам чересчур длинный их список.
  — Меня заинтриговало то, как вы перескакиваете с места на место. Психиатры, доклады врачей, кому были завещаны деньги, кто их получил, а кто нет, хотя и рассчитывал получить, дамские прически, парики, имя торговца париками, розовые коробки, в которые их упаковывают…
  — И вы все это знаете? — воскликнул Пуаро. — Просто удивительно!
  — Дело было загадочное, поэтому мы фиксировали все детали. Толку от этого не было никакого, но сведения хранились в архиве на случай, если кто-то заинтересуется. — Он протянул Пуаро лист бумаги. — Вот. Парикмахеры, дорогая фирма на Бонд-стрит. Называлась «Юджин и Розенталь». Потом они переехали на Слоун-стрит. Вот адрес, но там теперь зоомагазин. Двое их ведущих специалистов несколько лет назад ушли из фирмы — в списке их клиентов значилась леди Рэвенскрофт. Розенталь сейчас живет в Челтенхеме. Занимается тем же бизнесом, но именует себя косметологом. Тот же человек, но другая шляпа, как говаривали в дни моей молодости.
  — Ага! — произнес Пуаро.
  — Почему «ага»?
  — Я вам чрезвычайно обязан. Вы подали мне идею. Все-таки странным образом идеи иногда приходят в голову.
  — Вся беда в том, что у вас в голове уже слишком много идей, — сказал суперинтендент. — Больше вам не требуется. Я изучил семейную историю так подробно, как мог. Элистер Рэвенскрофт был шотландского происхождения. Отец — священник, оба дяди отличились на военной службе. Женился на Маргарет Престон-Грей — девушке из хорошей семьи, представленной ко двору и так далее. Никаких семейных скандалов. Вы оказались правы насчет сестры-близнеца, хотя понятия не имею, где вы об этом пронюхали. Доротея и Маргарет Престон-Грей — их называли Долли и Молли. Престон-Греи жили в Хэттерс-Грин, в Сассексе. Близнецы были абсолютно идентичны. Как часто бывает в таких случаях, у обеих в один и тот же день прорезался первый зуб, обе в один и тот же месяц заболели скарлатиной, носили одинаковую одежду, влюблялись в мужчин одного типа и одновременно вышли замуж за военных. Семейный врач, лечивший их в молодости, умер несколько лет назад, так что ничего интересного из него уже не вытянешь. С одной из сестер была связана какая-то трагедия.
  — С леди Рэвенскрофт?
  — Нет, с другой. Она вышла замуж за капитана Джерроу и родила двоих детей. Младшего — мальчика четырех лет — ударили по голове детской лопатой или другой садовой игрушкой; он свалился в пруд и утонул. Очевидно, это сделала его старшая сестра, которой было девять лет. Дети играли вместе и из-за чего-то поссорились. Но некоторые говорили, будто его ударила мать, за что-то на него рассердившись, а другие — что это дело рук соседки. Не думаю, чтобы эта история представляла для вас интерес, — едва ли она связана с самоубийством по уговору сестры матери мальчика и ее мужа, происшедшем спустя много лет.
  — Пожалуй, — согласился Пуаро. — Но всегда лучше побольше знать о прошлом.
  — Да, — кивнул Гэрроуэй, — как я вам говорил, приходится заглядывать в прошлое. Правда, это случилось за очень много лет до самоубийства.
  — По этому поводу было судебное разбирательство?
  — Да, я просмотрел отчеты и газетные статьи. Конечно, возникли определенные сомнения. Мать была полностью сломлена и попала в больницу. Говорят, она так и не пришла в себя.
  — Но некоторые считали, что она ударила мальчика?
  — Так думал доктор. Разумеется, прямых доказательств не было. Мать говорила, будто видела из окна, как старшая сестра ударила мальчика и толкнула его в пруд. Но ее сбивчивым показаниям едва ли поверили.
  — Очевидно, у нее было не все в порядке с психикой?
  — Да. Она провела много времени в одной или двух лечебницах, кажется под наблюдением специалиста из госпиталя Святого Андрея в Лондоне. Спустя года три ее признали излечившейся и отправили домой вести нормальную жизнь в семье.
  — И с тех пор она действительно была вполне нормальной?
  — По-моему, у нее всегда были нелады с нервами.
  — А где она находилась во время самоубийства? Гостила у Рэвенскрофтов?
  — Нет, Доротея умерла за три недели до того. Это произошло, когда она в самом деле гостила у них в «Оверклиффе». Выглядит очередной иллюстрацией идентичной судьбы близнецов. Доротея ходила во сне — страдала этим много лет. У нее уже происходили неприятности на этой почве. Иногда она принимала слишком много транквилизаторов и в результате бродила по дому, а иногда выходила из него среди ночи. В тот раз она поднялась по дорожке на утес, потеряла равновесие и свалилась с обрыва. Доротея умерла мгновенно — ее обнаружили только на следующий день. Леди Рэвенскрофт ужасно переживала — они с сестрой очень любили друг друга. Из-за потрясения она попала в больницу.
  — Мог этот трагический инцидент спустя несколько недель привести к самоубийству Рэвенскрофтов?
  — Такого предположения ни разу не возникало.
  — Как вы сказали, с близнецами случаются странные вещи. Потеряв сестру, леди Рэвенскрофт могла покончить с собой, а ее муж, возможно, застрелился, чувствуя себя в какой-то степени виноватым в происшедшем.
  — У вас слишком много идей, Пуаро, — повторил суперинтендент Гэрроуэй. — У генерала Рэвенскрофта не могло быть связи со свояченицей, если вы это имеете в виду. Об этом было бы известно.
  Зазвонил телефон. Пуаро поднялся и взял трубку. Послышался голос миссис Оливер:
  — Мсье Пуаро, не могли бы вы завтра прийти ко мне на чай или шерри? Ко мне зайдет Селия, а позже миссис Бертон-Кокс. Вы ведь хотели с ними встретиться, не так ли?
  Пуаро ответил утвердительно.
  — Я должна бежать, — продолжала миссис Оливер. — Собираюсь повидать старого ветерана, которым меня снабдила «слон» номер один — Джулия Карстерс. Думаю, она неправильно назвала его имя — она вечно путает имена, — но надеюсь, хотя бы не ошиблась с адресом.
  Глава 12
  Селия встречается с Эркюлем Пуаро
  — Ну, мадам, — осведомился Пуаро, — как обстоят ваши дела с сэром Хьюго Фостером?
  — Прежде всего, его фамилия оказалась не Фостер, а Фозергилл. Как я уже говорила, Джулия всегда путает имена.
  — Выходит, в этом отношении на «слонов» нельзя полагаться?
  — Не напоминайте мне о «слонах» — я с ними покончила.
  — А ваш ветеран?
  — Славный старичок, но абсолютно бесполезен как источник информации. Болтал о каком-то семействе Барнет, потерявшем в Малайе ребенка в результате несчастного случая. Рэвенскрофты тут ни при чем. Повторяю: со «слонами» я покончила.
  — Вы проявили настойчивость и самоотверженность, мадам.
  — Селия придет примерно через полчаса. Вы ведь хотели с ней познакомиться, не так ли? Я рассказала ей, что вы… ну, помогаете мне с этим делом. Или вы предпочитаете, чтобы она пришла к вам домой?
  — Нет, — ответил Пуаро. — Пожалуй, лучше сделать так, как договорились.
  — Она вряд ли задержится надолго. Лучше избавиться от нее через час, чтобы успеть все обдумать до прихода миссис Бертон-Кокс.
  — Да-да. Это обещает быть интересным.
  Миссис Оливер вздохнула:
  — Интересным, но весьма утомительным. Пока что у нас не слишком много материала, верно?
  — Пожалуй, — согласился Пуаро. — Мы не знаем, что ищем. Нам известно лишь о самоубийстве супружеской пары, жившей спокойно и счастливо. Но какова причина происшедшего? В поисках ее мы вынуждены бродить взад-вперед, направо и налево, на запад и на восток.
  — Вот именно, — кивнула миссис Оливер. — Правда, мы еще не побывали на Северном полюсе.
  — И на Южном, — добавил Пуаро.
  — Ну и что же нам делать дальше?
  — Я составил список, — отозвался Пуаро. — Хотите прочитать?
  Миссис Оливер села рядом с ним и заглянула ему через плечо.
  — Парики, — указала она на первый пункт. — Почему они идут первыми?
  — Четыре парика выглядят весьма интересными, — промолвил Пуаро. — Интересными и труднообъяснимыми.
  — Кажется, магазин, где она их приобрела, уже закрылся. Люди покупают парики в других местах и носят их гораздо реже, чем раньше. Разве только отправляясь за границу — это избавляет от лишних хлопот во время путешествия.
  — Да, — кивнул Пуаро. — С париками нужно разобраться прежде всего. Затем идут истории о психических расстройствах в семье. О сестре-близнеце, которая провела много лет в клинике для душевнобольных.
  — По-моему, это никуда нас не приведет, — заметила миссис Оливер. — Конечно, она могла приехать туда и застрелить обоих, но я не понимаю почему.
  — Нет, — покачал головой Пуаро. — На револьвере обнаружены только отпечатки пальцев генерала Рэвенскрофта и его жены. Далее история о ребенке, убитом в Малайе — возможно, сестрой-близнецом леди Рэвенскрофт, а может быть, китайской служанкой или какой-то другой женщиной. Затем следует подумать о деньгах.
  — При чем тут деньги? — удивленно спросила миссис Оливер.
  — В том-то и дело, что ни при чем, — ответил Пуаро. — Это меня и интересует. Обычно деньги всегда при чем. Кто-то получает или теряет их после чьего-нибудь самоубийства. Деньги причиняют беспокойство, возбуждают алчность. Но в данном случае никакие крупные суммы не фигурируют вовсе. Ходили разговоры о любовных связях мужа и жены — они могли привести к самоубийству или убийству. Такое происходит достаточно часто. Далее мы подходим к тому, что представляется мне в данный момент наиболее интересным. Именно потому мне и не терпится повидать миссис Бертон-Кокс.
  — Эту ужасную женщину? Не понимаю, почему она вас так интересует. Все, что она делала, — это совала нос в чужие дела и хотела, чтобы я ей в этом помогла.
  — Да, но почему она вас об этом просила? Это кажется мне очень странным. Скорее всего, миссис Бертон-Кокс — связующее звено.
  — Связующее звено?
  — Да. Правда, мы не знаем, какое именно. Нам известно лишь то, что она отчаянно стремится побольше разузнать о самоубийстве, будучи звеном между вашей крестницей, Селией Рэвенскрофт, и своим приемным сыном.
  — То есть как это приемным?
  — Миссис Бертон-Кокс усыновила Дезмонда, когда ее родной сын умер, — объяснил Пуаро.
  — Когда он умер? Отчего?
  — Все эти вопросы я задавал самому себе. Она может быть звеном в цепи эмоций — любви, ненависти, жажды мести. В любом случае я должен ее повидать, чтобы составить о ней определенное мнение.
  В дверь позвонили, и миссис Оливер поднялась.
  — Должно быть, это Селия, — сказала она. — Вы уверены, что все в порядке?
  — Со мной — да, — ответил Пуаро. — Надеюсь, с ней тоже.
  Спустя несколько минут миссис Оливер вернулась вместе с Селией Рэвенскрофт. На лице девушки было написано сомнение.
  — Не знаю, могу ли я… — начала она.
  — Я хочу представить тебя, — прервала миссис Оливер, — человеку, который помогает мне и, надеюсь, поможет тебе. Поможет узнать то, что ты хочешь. Это мсье Эркюль Пуаро. У него особый талант все выяснять.
  — О! — произнесла Селия, с подозрением разглядывая яйцевидную голову, пышные усы и миниатюрную фигурку детектива. — По-моему, я о нем слышала.
  Эркюль Пуаро с трудом удержался, чтобы не ответить: «Большинство людей слышали обо мне». Впрочем, это не вполне соответствовало бы действительности, так как многие из слышавших об Эркюле Пуаро и знавших его ныне покоились на кладбищах.
  — Садитесь, мадемуазель, — сказал Пуаро. — Я немного расскажу вам о себе. Когда я начинаю расследование, то довожу его до конца. Я выясню правду, и если вы хотите ее знать, то сообщу ее вам. Но может быть, вы хотите не правды, а успокоения. Это не совсем одно и то же. Я могу отыскать различные аспекты, которые в состоянии вас успокоить. Если этого будет достаточно, то больше ни о чем меня не спрашивайте.
  Селия опустилась на стул, придвинутый Пуаро, и внимательно посмотрела на него:
  — Значит, вы не думаете, что меня интересует правда?
  — Я думаю, — ответил Пуаро, — что правда может причинить вам горе или потрясение, и тогда вы скажете: «Почему я не оставила все это в покое? Знать об этом мучительно и не принесет мне никакой пользы».
  — Ведь речь идет о самоубийстве моих родителей, которых я любила, — отозвалась Селия. — Любить отца и мать не является недостатком.
  — В наши дни многие считают как раз наоборот, — заметила миссис Оливер. — Так сказать, новый догмат вероисповедания.
  — Я начала задумываться о происшедшем, — продолжала Селия. — Прислушиваться к тому, что говорили люди, которые знали мою семью, замечать их жалостливые и любопытные взгляды. Я не хочу такой жизни. Вам кажется, что это не так, но я хочу правды. Уверена, что смогу ее вынести. — Словно вспомнив о вопросе, который она собиралась задать, Селия внезапно осведомилась: — Вы видели Дезмонда, не так ли? Он говорил мне, что ходил повидаться с вами.
  — Да, Дезмонд Бертон-Кокс приходил ко мне. А вы не хотели, чтобы он это делал?
  — Он не спрашивал меня.
  — А если бы спросил?
  — Не знаю, запретила бы я ему так поступать или, напротив, одобрила бы его намерение.
  — Я бы хотел задать вам один вопрос, мадемуазель. Как вам известно, Дезмонд Бертон-Кокс приходил повидать меня. Он приятный и привлекательный молодой человек и серьезно смотрит на то, о чем говорил со мной. Если вы действительно хотите пожениться, то это свяжет вас друг с другом на всю жизнь, хотя в наши дни многие молодые люди так не думают. Так вот, имеет ли значение для вас и Дезмонда, была ли смерть ваших родителей двойным самоубийством или чем-то еще?
  — Значит, по-вашему, она была чем-то еще?
  — Пока что я этого не знаю, — ответил Пуаро. — У меня есть основания полагать, что такое возможно. Кое-что кажется мне не вполне соответствующим версии двойного самоубийства, хотя именно ее придерживалась полиция, внимательно изучив все факты, — а в полиции, мадемуазель Селия, работают надежные люди.
  — Однако причину они так и не выяснили. Вы это имели в виду?
  — Совершенно верно, — подтвердил Пуаро.
  — А вам кажется, что вы знаете причину, после того, как все обдумали?
  — Я в этом не уверен, — ответил Пуаро. — Но думаю, что правда может оказаться весьма болезненной, и поэтому спрашиваю вас, не будет ли разумнее сказать: «Прошлое есть прошлое. Я люблю Дезмонда, и он любит меня. Нам предстоит жить в будущем».
  — Дезмонд говорил вам, что он приемыш? — спросила Селия.
  — Да, говорил.
  — Если миссис Бертон-Кокс даже не его мать, почему же она пристает к миссис Оливер, чтобы та все у меня выспрашивала?
  — А Дезмонд любит ее?
  — Нет, — ответила Селия. — По-моему, он никогда ее не любил.
  — Миссис Бертон-Кокс тратила деньги на его одежду, образование и все прочее. Как вы думаете, она его любит?
  — Не знаю. Едва ли. Мне кажется, миссис Бертон-Кокс хотела получить ребенка взамен своего собственного. Ее сын погиб в результате несчастного случая, поэтому она решила кого-нибудь усыновить. Муж ее тоже недавно умер. Так трудно запомнить даты…
  — Знаю. Но я бы хотел узнать еще кое-что.
  — О ней или о Дезмонде?
  — Он обеспечен финансово?
  — Не знаю, что вы под этим подразумеваете. Он сможет содержать меня… жену. По-моему, при усыновлении к нему отошла значительная сумма. Конечно, это не состояние…
  — А миссис Бертон-Кокс ничего не может… попридержать?
  — Вы имеете в виду, лишить Дезмонда дохода, когда он на мне женится? Не думаю, чтобы она смогла или когда-либо угрожала это сделать. Все оговорено адвокатами или теми, кто осуществлял процедуру усыновления. Я слышала, что эти организации все тщательно проверяют.
  — Теперь я спрошу вас о том, что может быть известно только вам и, возможно, миссис Бертон-Кокс. Вы знаете, кто была настоящая мать Дезмонда?
  — Думаете, это как-то связано с чрезмерным любопытством его приемной матери? Нет, я этого не знаю. Возможно, Дезмонд был незаконнорожденным. Такие дети часто подлежат усыновлению, не так ли? Конечно, миссис Бертон-Кокс могла что-то знать о его настоящих родителях, но ему она ничего не рассказывала. Наверное, ограничивалась болтовней вроде того, как приятно быть усыновленным, потому что это означает, что ты кому-то нужен.
  — Значит, ни ему, ни вам не известно о каких-либо кровных родственниках Дезмонда?
  — Мне — нет. Думаю, что и ему тоже, хотя это вряд ли его беспокоит.
  — Вы не знаете, была ли миссис Бертон-Кокс другом вашей семьи или кого-то из ваших родителей? Не припоминаете, чтобы она приходила к вам домой во время вашего детства?
  — Нет, не припоминаю. Думаю, миссис Бертон-Кокс жила в Малайе, муж ее, возможно, умер там, а Дезмонда послали учиться в Англию и жить у каких-нибудь дальних родственников или людей, которые берут детей из школ на каникулы. Тогда мы с ним и подружились. Он казался мне героем — лазил на деревья, рассказывал о птичьих гнездах и яйцах. Когда мы снова встретились в университете, то Дезмонд спросил, как моя фамилия. «Я ведь знаю только твое имя», — сказал он. Мы вспоминали прошлое и как бы познакомились заново. Но теперь мне кажется, что я совсем ничего о нем не знаю. Я вообще ничего не знаю, но хочу знать. Как можно устраивать свою жизнь, не имея понятия о том, что происходило с твоей семьей и близкими людьми в прошлом?
  — Итак, вы желаете, чтобы я продолжал расследование?
  — Да, если оно может дать какие-то результаты. Но я в этом сомневаюсь, потому что мы с Дезмондом уже пытались кое-что разузнать, но ничего не добились. Ведь это не столько история жизни, сколько история смерти — вернее, двух смертей. Когда происходит двойное самоубийство, две смерти воспринимаешь как одну. Кажется, у Шекспира или кого-то еще сказано: «Они и в смерти были неразлучны»… Да, продолжайте расследование и рассказывайте миссис Оливер, что вам удалось выяснить, а лучше сообщайте сразу мне. — Она обернулась к миссис Оливер: — Я не хотела вас обидеть. Вы были мне хорошей крестной, но я предпочитаю узнавать обо всем из первых рук. Вы ведь сможете узнать правду, мсье Пуаро?
  — Как правило, мне это удавалось, — ответил Пуаро. — Это все, что я могу вам сказать.
  Глава 13
  Миссис Бертон-Кокс
  — Ну? — осведомилась миссис Оливер, вернувшись после того, как проводила Селию до двери. — Что вы о ней думаете?
  — Интересная девушка, — ответил Пуаро. — Она, безусловно, личность.
  — Да, это верно, — согласилась миссис Оливер.
  — Я бы хотел, чтобы вы кое-что мне рассказали.
  — О ней? Но я не так хорошо ее знаю. С крестниками, как правило, редко видишься.
  — Я не имел в виду девушку. Расскажите мне о ее матери. Вы ведь ее знали?
  — Да. В Париже мы были в одном пансионе. В дни нашей молодости девушек часто посылали в Париж для окончательной «отделки», прежде чем ввести в общество, — сказала миссис Оливер. — Это звучит как подготовка тела к погребению. Что вы хотите знать о ней?
  — Вы помните ее? Помните, как она выглядела?
  — Да. Как я вам говорила, людей и события из прошлого не так легко забываешь.
  — Какое впечатление она на вас производила?
  — Она была очень красива, — ответила миссис Оливер. — Правда, не в тринадцать-четырнадцать лет. Тогда она походила на толстого щенка. Впрочем, как и многие из нас.
  — А что она представляла собой как личность?
  — Трудно сказать, потому что она не была моей единственной или ближайшей подругой. У нас там была небольшая компания с примерно одинаковыми вкусами. Мы любили играть в теннис, нам нравилось, когда нас водили в оперу, и мы смертельно скучали в картинных галереях. Так что могу представить вам ее лишь в общих чертах. Ее звали Молли Престон-Грей.
  — У вас обеих были друзья среди молодых людей?
  — Были одно или два романтических увлечения знаменитостями. Правда, не поп-певцами — тогда до этого еще не дошло. Главным образом девушки увлекались актерами. Одна из них как-то повесила над кроватью фотографию артиста варьете, а мадемуазель Жиран, учительница французского, потребовала ее убрать. «Ce n’est pas convenable»1715, — заявила она. Девушка сказала ей, что это ее отец! Мы хохотали до упаду.
  — Пожалуйста, расскажите побольше о Молли, или Маргарет, Престон-Грей. Селия напоминает вам ее?
  — Едва ли. Они не похожи. Пожалуй, Молли была более… более эмоциональна.
  — Насколько я понял, у нее имелась сестра-близнец. Она тоже была с вами в пансионе?
  — Нет. По-моему, она тогда училась где-то в Англии. Я встречала Долли случайно один или два раза — тогда она точь-в-точь походила на Молли. Сестры не пытались выглядеть по-разному — носить различные прически и тому подобное, как часто делают близнецы. Думаю, Молли очень любила Долли, хотя редко говорила о ней. Сейчас мне кажется, что с Долли уже тогда было что-то не так. Помню, Молли как-то упомянула, что ее сестра болеет или поехала куда-то лечиться. Меня даже заинтересовало, не калека ли она. Вроде бы тетя возила ее к морю поправлять здоровье. — Миссис Оливер покачала головой. — Точно не помню. Просто я чувствовала, что Молли старается защитить сестру. Вам это кажется чепухой?
  — Вовсе нет, — отозвался Пуаро.
  — Бывали времена, когда Молли явно не хотелось говорить о сестре. Она часто говорила об отце и матери. Думаю, Молли их любила, но обычно — как большинство детей любят родителей. Ее мать однажды приезжала за ней в Париж. Приятная была женщина, хотя и не красавица. Спокойная, вежливая.
  — Понятно. Значит, никаких молодых людей?
  — Тогда для нашего возраста это было в порядке вещей — не то что в наши дни, — ответила миссис Оливер. — Позже, когда мы вернулись в Англию, наши пути разошлись. Молли, кажется, уехала с родителями за границу — не в Индию, а куда-то еще, возможно в Египет. По-моему, ее отец был дипломатом. Одно время они жили в Швеции, а потом на Бермудах или еще где-то в Вест-Индии. Думаю, он был там губернатором. Такие вещи вылетают из головы — куда лучше помнишь, о каких глупостях тогда друг с другом говорили. Я как-то влюбилась в скрипача, а Молли в учителя музыки — это причиняло куда меньше беспокойства, чем теперешние романы. Ты просто тоскуешь и ждешь, пока учитель придет давать тебе урок, а он и знать не знает о твоих чувствах. Однажды мне приснилось, будто мой любимый мсье Адольф заболел холерой и я спасла ему жизнь, дав свою кровь для переливания. Какие глупости только не приходят в голову в молодые годы! Было время, когда я твердо решила стать монахиней, а потом больничной сиделкой… Ну, сейчас, очевидно, явится миссис Бертон-Кокс. Интересно, как она на вас прореагирует?
  Пуаро взглянул на часы:
  — Очень скоро мы это узнаем.
  — А нам не нужно сначала еще что-нибудь обсудить?
  — Думаю, мы могли бы обменяться впечатлениями по некоторым вопросам. Как я говорил, я мог бы расследовать пару моментов. Скажем, поискать вместе с вами «слонов».
  — Повторяю: со «слонами» я покончила, — заявила миссис Оливер.
  — Да, — заметил Пуаро, — но, возможно, «слоны» не покончили с вами.
  В дверь опять позвонили. Пуаро и миссис Оливер посмотрели друг на друга.
  — Вот и она, — сказала миссис Оливер, снова выходя из комнаты.
  Снаружи послышались голоса, и в гостиную вплыла массивная фигура миссис Бертон-Кокс, за которой последовала миссис Оливер.
  — Какая у вас симпатичная квартира, — промолвила миссис Бертон-Кокс. — С вашей стороны очень любезно тратить на меня драгоценное время.
  Она покосилась на Эркюля Пуаро, и на ее лице появилось удивленное выражение. Потом взгляд женщины скользнул по стоящему у окна кабинетному роялю, и миссис Оливер пришло в голову, что ее гостья приняла Пуаро за настройщика. Она поспешила рассеять эту иллюзию:
  — Я хочу представить вас мсье Эркюлю Пуаро.
  Пуаро шагнул вперед и склонился над рукой визитерши.
  — Думаю, — продолжала миссис Оливер, — он единственный человек, который может помочь вам в том, о чем вы просили меня на днях в связи с моей крестницей, Селией Рэвенскрофт.
  — Как мило, что вы об этом не забыли! Надеюсь, вы сумеете просветить меня насчет того, что произошло на самом деле.
  — Боюсь, что мне не удалось добиться значительных успехов, — отозвалась миссис Оливер. — Поэтому я и попросила мсье Пуаро встретиться с вами. Когда речь идет о получении информации, он просто незаменим. В своей профессии ему нет равных. Не могу даже сосчитать, скольким моим друзьям он помог и сколько тайн раскрыл.
  Во взгляде миссис Бертон-Кокс отражалось сомнение. Миссис Оливер указала ей на стул:
  — Хотите стакан шерри? Сейчас уже поздновато для чая. Или вы предпочитаете какой-нибудь коктейль?
  — Благодарю вас. Лучше всего шерри.
  — А вам, мсье Пуаро?
  — Спасибо, то же самое, — ответил Пуаро.
  Миссис Оливер почувствовала признательность за то, что он не попросил sirop de cassis или какой-нибудь другой из его любимых фруктовых напитков. Она достала стаканы и графин.
  — Я уже обрисовала мсье Пуаро общие очертания расследования, которое вы хотите провести.
  — Да-да, конечно. — Казалось, миссис Бертон-Кокс утратила свойственную ей уверенность. — В наши дни с молодыми людьми так трудно, — пожаловалась она Пуаро. — Мой сын такой милый мальчик — мы возлагали на него большие надежды. Но потом появилась эта очаровательная девушка — крестница миссис Оливер — и… Знаете, эти юношеские увлечения часто оказываются непродолжительными. К тому же лучше побольше знать о родителях девушки. О, мне известно, что Селия из хорошей семьи, но ведь у них произошла трагедия — двойное самоубийство — и никто не смог толком объяснить мне, что к этому привело. У меня нет друзей, которые знали Рэвенскрофтов, поэтому мне трудно что-либо выяснить.
  — Со слов моей приятельницы миссис Оливер я понял, что вы хотели узнать нечто конкретное.
  — Вы сказали, что хотите узнать, — решительно вмешалась миссис Оливер, — застрелил ли отец Селии ее мать, а потом покончил с собой, или же мать Селии застрелила отца и себя.
  — Мне кажется, это имеет существенное значение, — заметила миссис Бертон-Кокс.
  — Интересная точка зрения. — Голос Пуаро звучал не слишком ободряюще.
  — Важна, так сказать, эмоциональная атмосфера, приведшая к трагедии. Вы должны согласиться, что, вступая в брак, нужно думать о детях. Я имею в виду будущих детей. Теперь наконец стали понимать, что наследственность важнее окружения. Она играет решающую роль в формировании характера, и желательно избежать серьезного риска.
  — Это верно, — согласился Пуаро. — Но принимать решение должны те, кто идет на этот риск. Так что выбор остается за вашим сыном и молодой леди.
  — Да, я знаю, решать им, а не мне. Родителям не позволяют даже давать советы. Но я бы хотела побольше знать об этом. Если вы чувствуете, что могли бы провести… кажется, расследование — самое подходящее слово. Впрочем, я, возможно, слишком беспокоюсь о сыне. Все матери таковы. — Миссис Бертон-Кокс издала смешок, похожий на лошадиное ржание, и допила шерри. — Если вы согласитесь, я сообщу вам, что именно меня беспокоит. — Она посмотрела на часы. — О боже, я уже опаздываю на следующую встречу. Мне нужно бежать. Прошу прощения, дорогая миссис Оливер, но сегодня так трудно отыскать такси. Все водители отворачиваются и проезжают мимо. Думаю, у миссис Оливер есть ваш адрес, мсье Пуаро?
  — Я дам вам его. — Пуаро вытащил из кармана карточку и протянул ей.
  — Да-да… Мсье Эркюль Пуаро. Вы француз, не так ли?
  — Я бельгиец, — ответил Пуаро.
  — Да, конечно. Бельгиец. Я так рада с вами познакомиться. Очень на вас надеюсь… Господи, я должна поторапливаться.
  Пожав руку миссис Оливер и проделав ту же процедуру с Пуаро, она вышла из комнаты, хлопнув дверью в холле.
  — Ну, что вы о ней думаете? — осведомилась миссис Оливер.
  — А вы? — спросил Пуаро.
  — Она убежала, — ответила миссис Оливер. — Вы ее напугали.
  — Да, — кивнул Пуаро. — По-моему, вы абсолютно правы.
  — Она хотела, чтобы я разузнала кое-что о Селии, но настоящее расследование ей не нужно, верно?
  — Пожалуй, — согласился Пуаро. — Весьма любопытно. Как вы думаете, миссис Бертон-Кокс — состоятельная женщина?
  — По-видимому. Она дорого одета и живет в фешенебельном районе. Миссис Бертон-Кокс — властная особа, председательствует в разных комитетах. Вроде бы в ней нет ничего подозрительного. Я кое-кого расспрашивала. Никто ее не жалует, хотя она достаточно популярна в общественной жизни — интересуется политикой и так далее.
  — Тогда что же с ней не так? — осведомился Пуаро.
  — Вам кажется, что с ней что-то не так? Или она вам просто не нравится, как и мне?
  — Мне кажется, — ответил Пуаро, — что в этой истории есть нечто такое, что ей не хочется делать всеобщим достоянием.
  — О! И вы собираетесь выяснить, что это?
  — Естественно, если смогу. Но это может оказаться нелегкой задачей. Миссис Бертон-Кокс в панике отступила, опасаясь вопросов, которые я намеревался ей задать. Да, это очень интересно. — Он вздохнул. — Придется забираться еще глубже, чем казалось вначале.
  — Снова погружаться в прошлое?
  — Да. Где-то в прошлом скрывается что-то, что мы должны выяснить, прежде чем возвращаться к происшедшему пятнадцать или двадцать лет тому назад в доме, именуемом «Оверклифф».
  — А что нам делать в первую очередь? — спросила миссис Оливер. — Что идет первым в вашем списке?
  — Из полицейских архивов я получил сведения о том, что было обнаружено в доме, — сказал Пуаро. — Вы помните о четырех париках?
  — Да, — кивнула миссис Оливер. — Вы говорили, что четыре парика — это слишком много.
  — Это выглядит некоторым излишеством, — подтвердил Пуаро. — Я также раздобыл несколько полезных адресов — в том числе адрес врача.
  — Семейного врача?
  — Нет. Врача, который давал показания на дознании по поводу ребенка, которого столкнул в пруд другой ребенок или кто-то еще.
  — Вы имеете в виду мать?
  — Может быть, мать, а может быть, кто-то другой, бывший в то время в доме. Я знаю район Англии, где это произошло, а суперинтендент Гэрроуэй смог отыскать врача через известные ему источники и моих друзей-журналистов, интересовавшихся этим делом.
  — Вы собираетесь повидать его? Должно быть, он уже глубокий старик.
  — Я собираюсь повидать не его, а его сына, который также является специалистом в области психических расстройств. Возможно, он сообщит мне что-нибудь интересное. Мы также провели расследование по поводу денег.
  — В каком смысле?
  — Деньги, как правило, играют существенную роль в преступлении. Нужно знать, кто приобрел их, а кто потерял в результате происшедшего.
  — Ну, в деле Рэвенскрофтов эти вопросы наверняка выяснили.
  — Естественно. Супруги составили вполне нормальные завещания, оставляя деньги друг другу. Никто из них ничего не выиграл от случившегося, так как оба погибли. В материальном выигрыше оказались их дети — Селия и Эдуард, который, насколько я понял, учится в университете за границей.
  — От этого нет никакого толку. Никто из детей не мог быть замешан в трагедии.
  — Да, разумеется. Приходится двигаться дальше — назад, вперед, во всех направлениях, — чтобы узнать, имеется ли тут сколько-нибудь значительный финансовый мотив.
  — Только не просите меня этим заниматься, — сказала миссис Оливер. — Моя квалификация исчерпывается «слонами».
  — Нет, вам, пожалуй, лучше всего заняться париками.
  — Париками?
  — В дотошном полицейском рапорте фигурируют поставщики париков — весьма респектабельная лондонская фирма на Бонд-стрит. Позже магазин переехал куда-то еще. Двое партнеров продолжали руководить бизнесом и на новом месте, но сейчас удалились от дел. У меня есть адрес одного из их лучших парикмахеров. Думаю, женщине будет легче обратиться к нему с вопросами.
  — То есть мне? — осведомилась миссис Оливер.
  — Да, вам.
  — Хорошо. Что я должна сделать?
  — Нанести визит в Челтенхем, по адресу, который я вам дам, где вы найдете мадам Розенталь. Она уже немолода, но является модным специалистом по женским прическам. Насколько я понял, она замужем за представителем той же профессии, занимающимся проблемами лысеющих джентльменов — париками и прочим.
  — Господи! — вздохнула миссис Оливер. — Ну и работенку вы мне поручаете! Думаете, они что-то об этом помнят?
  — Слоны умеют помнить, — отозвался Эркюль Пуаро.
  — А кого будете расспрашивать вы? Врача, о котором вы говорили?
  — Для начала — да.
  — И что, по-вашему, может вспомнить он?
  — Думаю, немногое, — ответил Пуаро, — но мне кажется, он мог слышать об интересующем нас инциденте. Должно быть, это дело представляло интерес. Возможно, о нем сохранились какие-то записи.
  — Вы имеете в виду сестру-близнеца?
  — Да. Вроде бы с ней было связано два инцидента: один — когда она была молодой матерью и жила в деревне, кажется в Хэттерс-Грин, а другой — значительно позже, когда она жила в Малайе. Каждый раз результатом была гибель ребенка.
  — Вы хотите сказать, что, так как они были близнецами, у Молли, моей подруги, тоже могло быть какое-то психическое расстройство? Я ни на минуту в это не поверю. Молли была очень славной, доброй и любящей девушкой.
  — И притом счастливой?
  — Да, очень счастливой. Конечно, потом я с ней почти не виделась — она жила за границей. Но в тех редких случаях, когда я получала от нее письмо или ходила повидаться с ней, мне всегда казалось, что она полностью счастлива.
  — А ее сестру-близнеца вы вообще не знали?
  — Нет. Думаю, в те разы, когда я виделась с Молли после нашего пребывания в Париже, она находилась в каком-то заведении для душевнобольных. Ее даже не было на свадьбе Молли.
  — Странно.
  — Все-таки я не понимаю, что вы рассчитываете об этом узнать.
  — Просто хочу получить информацию, — ответил Пуаро.
  Глава 14
  Доктор Уиллоби
  Эркюль Пуаро вышел из такси, заплатил водителю, включая чаевые, удостоверился, что адрес соответствует указанному в его записной книжечке, вынул из кармана письмо, рекомендующее его доктору Уиллоби, поднялся по ступенькам на крыльцо и нажал кнопку звонка. Дверь открыл слуга. Услышав имя Пуаро, он сказал, что доктор ожидает его.
  Пуаро проводили в маленькую уютную комнату с книжными полками вдоль стен. У камина стояли два кресла и столик с бокалами и двумя графинами. Доктор Уиллоби поднялся приветствовать посетителя. Это был худощавый мужчина лет пятидесяти пяти, с высоким лбом, темными волосами и проницательными серыми глазами. Обменявшись с ним рукопожатиями, Пуаро протянул ему письмо.
  — Ах да.
  Доктор вскрыл конверт, прочитал письмо, положил его рядом с собой и с интересом посмотрел на Пуаро.
  — Суперинтендент Гэрроуэй и мой друг из министерства внутренних дел уже просили меня оказать вам помощь в интересующем вас деле.
  — Я знаю, что прошу о серьезной услуге, — сказал Пуаро, — но у меня есть на то важные причины.
  — Важные — после стольких лет?
  — Да. Конечно, я понимаю, что эти события могли стереться из вашей памяти.
  — Не могу сказать, что они стерлись из памяти. Как вы, возможно, слышали, я уже долгие годы занимаюсь некоторыми специфическими отраслями моей профессии.
  — Ваш отец, как мне известно, был видным авторитетом в этой области.
  — Да, это было делом всей его жизни. Он создал ряд теорий — некоторые из них оказались правильными, а с некоторыми его, увы, постигло разочарование. Вас интересует конкретный случай психического расстройства?
  — Женщина, которую звали Доротея Престон-Грей.
  — Да, помню. Тогда я еще был совсем молод, но уже сотрудничал с отцом, хотя мои и его теории не всегда совпадали. Не знаю, почему вас заинтересовала именно Доротея Престон-Грей, или, как ее звали позже, миссис Джерроу…
  — Насколько я понимаю, у нее была сестра-близнец, — сказал Пуаро.
  — Да. Мой отец сосредоточил особое внимание на этом моменте. Тогда существовал проект изучения жизни каждого из членов нескольких пар идентичных близнецов, воспитывавшихся в одинаковом и разном окружении. Целью проекта было проследить, до какой степени они останутся похожими, будут ли с ними происходить одинаковые события. Бывало, что две сестры или два брата живут порознь, но с ними каким-то странным образом случаются одни и те же вещи в одно и то же время. Все это чрезвычайно любопытно. Хотя вас, очевидно, интересует совсем другое.
  — Меня интересует несчастный случай с ребенком, — объяснил Пуаро.
  — По-моему, это произошло в Суррее, неподалеку от Кэмберли. Тогда миссис Джерроу была молодой вдовой с двумя маленькими детьми. Ее муж недавно погиб в результате несчастного случая. После этого она…
  — Заболела психически? — осведомился Пуаро.
  — Ну, не совсем. Она была страшно потрясена смертью мужа, сильно переживала утрату и, по мнению ее лечащего врача, никак не могла полностью прийти в себя. Это вроде бы вызывало странные реакции. Доктор обратился за консультацией к моему отцу и попросил его осмотреть больную. Отец нашел состояние миссис Джерроу тревожным и посоветовал поместить ее в какую-нибудь лечебницу, где ей будут обеспечены соответствующие наблюдение и уход. Положение ухудшилось после несчастного случая с ребенком. Согласно миссис Джерроу, ее старшая дочь ударила лопатой брата, который был на четыре-пять лет младше ее, а тот свалился в декоративный пруд и утонул. Ну, с детьми такие вещи случаются достаточно часто. Они толкают в пруд коляску с младшим братом или сестрой и думают: «У мамы будет куда меньше хлопот без Эдуарда или Доналда». Как правило, это результат ревности. Однако в данном случае вроде бы о ревности не было речи. Девочка не проявляла недовольства рождением брата. С другой стороны, миссис Джерроу, в отличие от своего мужа, не хотела второго ребенка. Она обращалась к двум врачам с просьбой об аборте, но никто из них не согласился на операцию, бывшую в то время незаконной. Мальчик, принесший телеграмму, утверждал, что на мальчика напала не девочка, а женщина, а одна из служанок уверенно заявила, будто видела в окно, что это работа ее хозяйки. «Не думаю, чтобы она понимала, что делает, — говорила служанка. — Бедняжка сама не своя после смерти хозяина». Вердикт гласил, что это несчастный случай, что якобы дети играли вместе и один нечаянно толкнул другого. Но мой отец после беседы с миссис Джерроу и ряда тестов был убежден, что она повинна в происшедшем и нуждается в психиатрическом лечении.
  — Ваш отец был твердо в этом уверен?
  — Да. В то время в психиатрии существовало весьма популярное направление, которого придерживался отец. Считалось, что после эффективного и длительного лечения, продолжающегося год или более, люди могут возвращаться к обычной повседневной жизни и это пойдет им на пользу. Они могут жить дома, и если за ними будут наблюдать врачи и близкие родственники, то все должно быть в порядке. Сначала эта идея себя оправдывала, но потом стала все чаще приводить к плачевным результатам. Пациенты, которые казались излечившимися, возвращались в семьи, к родителям, мужьям и женам, однако постепенно начинался рецидив, зачастую оканчивавшийся трагедией. Особенно разочаровал моего отца один случай. Женщина после курса лечения вернулась жить к приятельнице, с которой проживала раньше. Все как будто шло хорошо, но спустя пять или шесть месяцев она послала за врачом и сказала ему: «Я отведу вас наверх, хотя вы рассердитесь, увидев, что я сделала, и, боюсь, вызовете полицию. Но мне было велено так поступить. Я увидела дьявола в глазах Хильды и поняла, что должна убить ее». В кресле лежал труп Хильды с выколотыми уже после наступления смерти глазами. Убийца умерла в сумасшедшем доме, ни разу не усомнившись, что исполнила свой долг, уничтожив дьявола.
  Пуаро печально покачал головой.
  — Думаю, — продолжал доктор, — что Доротея Престон-Грей страдала, хотя и в несколько смягченной форме, опасным для окружающих психическим заболеванием и должна была находиться под наблюдением. Однако подобные меры в то время не были популярны, и мой отец решительно возражал против них. Ее поместили в хорошую лечебницу с отличным уходом, а когда она стала выглядеть полностью нормальной, снова отпустили под надзор медсестры, скорее выполнявшей обязанности прислуги. Миссис Джерроу всюду бывала, заводила друзей, а затем уехала за границу.
  — В Малайю, — уточнил Пуаро.
  — Вижу, вы хорошо информированы. Да, она уехала в Малайю к своей сестре-близнецу.
  — И там произошла еще одна трагедия?
  — Да. Соседский ребенок подвергся нападению. Сначала думали на китайскую служанку, потом заподозрили туземного носильщика. Но потом стало ясно, что это сделала миссис Джерроу по какой-то ведомой лишь ее помраченному рассудку причине. Насколько мне известно, прямых улик против нее не было. Думаю, генерал… забыл его фамилию…
  — Рэвенскрофт? — предположил Пуаро.
  — Да, да, генерал Рэвенскрофт организовал ее возвращение в Англию снова под медицинским наблюдением. Вы это хотели знать?
  — Да, — кивнул Пуаро. — Кое-что я об этом уже слышал, но источники были не слишком надежны. Но я хотел бы спросить у вас о втором близнеце, Маргарет Престон-Грей, впоследствии ставшей женой генерала Рэвенскрофта. Она могла страдать тем же недугом?
  — Она была абсолютно нормальной и никогда не подвергалась психиатрическому лечению. Мой отец один или два раза посещал ее и говорил с ней, так как часто наблюдал почти одинаковые психические расстройства у близнецов, в детстве очень любящих друг друга.
  — Только в детстве?
  — Ну, при определенных обстоятельствах между идентичными близнецами может возникнуть вражда. Какой-нибудь эмоциональный кризис превращает любовь в жгучую ненависть. Мне кажется, нечто подобное могло иметь место в данном случае. Думаю, генерал Рэвенскрофт, будучи тогда молодым субалтерном или капитаном, сначала влюбился в Доротею Престон-Грей, которая была красивее своей сестры, и она также влюбилась в него. Они не были помолвлены официально, и Рэвенскрофт вскоре перенес внимание на Маргарет, или Молли, как ее называли. Он сделал ей предложение, она ответила согласием, и они поженились, как только ему позволили служебные обстоятельства. Отец не сомневался, что Доротея, или Долли, ревновала к сестре и продолжала любить Элистера Рэвенскрофта. Со временем она вроде бы смирилась с их браком, вышла замуж сама и счастливо жила с мужем, а после его смерти часто посещала Рэвенскрофтов — не только в Малайе, но и в других странах, где они жили, а также когда они вернулись в Англию. К тому времени Доротея казалась полностью излечившейся и жила с надежной медсестрой-компаньонкой и штатом слуг. Отец говорил мне, что леди Рэвенскрофт — Молли — оставалась преданной своей сестре, очень ее любила и старалась оберегать. Думаю, ей хотелось чаще видеться с Долли, но этого не жаждал генерал Рэвенскрофт. Возможно, слегка неуравновешенная Долли продолжала испытывать сильную привязанность к генералу, которая, очевидно, смущала его, хотя его жена, по-видимому, не сомневалась, что ее сестра давно справилась с чувством ревности и гнева.
  — Насколько я понял, миссис Джерроу гостила у Рэвенскрофтов примерно за три недели до их самоубийства?
  — Да, это так. Она погибла недели за три до этой трагедии. Долли часто ходила во сне. Однажды ночью она вышла из дому и свалилась с утеса, пойдя по заброшенной тропинке. Ее нашли на следующий день, и, кажется, она умерла в больнице, не приходя в сознание. Ее сестра очень горевала, но не думаю, что это явилось причиной самоубийства ее и ее мужа, с которым она счастливо прожила много лет. Потеря сестры или свояченицы едва ли может привести к двойному самоубийству.
  — Если только, — заметил Эркюль Пуаро, — Маргарет Рэвенскрофт не была виновна в гибели своей сестры.
  — Господи! — воскликнул доктор Уиллоби. — Надеюсь, вы не предполагаете…
  — Что Маргарет последовала за своей сестрой-сомнамбулой и столкнула ее с обрыва?
  — Я отказываюсь даже допускать подобное, — заявил доктор Уиллоби.
  — С людьми никогда ничего не знаешь наверняка, — промолвил Эркюль Пуаро.
  Глава 15
  Юджин и Розенталь, парикмахеры и косметологи
  Миссис Оливер взирала на Челтенхем с явным одобрением. Как ни странно, она никогда не бывала там до сих пор. Как приятно видеть дома, которые выглядят как настоящие добротные здания.
  Думая о днях своей молодости, миссис Оливер припомнила, что она или ее тети знали людей, живущих в Челтенхеме. Возможно, отставных военных или моряков. В такое место люди должны стремиться после долгого пребывания за границей. Здесь царила чисто английская атмосфера безопасности и хорошего вкуса, располагающая к приятной, беззаботной болтовне.
  Заглянув в два антикварных магазина, миссис Оливер нашла заведение, куда она направлялась — вернее, куда направил ее Эркюль Пуаро. Оно именовалось «Салон причесок «Роза Грин». Она вошла внутрь и огляделась. Парикмахеры обслуживали четверых или пятерых клиентов. Одна из парикмахеров — пухленькая девушка — шагнула к миссис Оливер, устремив на нее вопрошающий взгляд.
  — Миссис Розенталь сказала, что сможет принять меня, если я приду сегодня в половине двенадцатого, — обратилась к девушке миссис Оливер, протягивая ей карточку. — Я не по поводу прически — мне нужно посоветоваться с ней кое о чем.
  — Да, — кивнула девушка. — Мадам кого-то ожидает.
  Она проводила миссис Оливер вниз по лестнице и толкнула вращающуюся дверь. Очевидно, они перешли из салона причесок в жилище миссис Розенталь. Пухлая девушка постучала в дверь и сказала:
  — К вам леди. — Заглянув внутрь, она нервно осведомилась: — Как ваше имя?
  — Миссис Оливер.
  На окнах комнаты висели занавески из розового тюля, стены были оклеены обоями, разрисованными розами. Миссис Розенталь, показавшаяся миссис Оливер приблизительно одного с ней возраста или немного старше, очевидно, допивала утренний кофе.
  — Миссис Розенталь? — осведомилась миссис Оливер.
  — Да.
  — Вы меня ожидали?
  — Да, хотя не вполне поняла, в чем дело. Телефон работает так скверно. У меня есть около получаса. Хотите кофе?
  — Нет, благодарю вас, — ответила миссис Оливер. — Я не задержу вас надолго. Просто мне нужно спросить вас о том, что вы, возможно, помните. Насколько я поняла, вы давно занимаетесь парикмахерским делом?
  — О да. Теперь, слава богу, мне не приходится работать своими руками — я только отдаю распоряжения девушкам.
  — Но возможно, вы все еще консультируете клиентов?
  — Пока что да, — улыбнулась миссис Розенталь. У нее было приятное, умное лицо и аккуратно причесанные каштановые волосы с седыми прядями. — Я по-прежнему не понимаю, о чем идет речь.
  — Ну, я хотела расспросить вас о париках.
  — Париками мы занимаемся гораздо реже, чем занимались прежде.
  — Раньше у вас был бизнес в Лондоне, не так ли?
  — Да. Сначала на Бонд-стрит, потом на Слоун-стрит, но сейчас нам с мужем нравится жить в сельской местности. Парики мы не делаем, но муж консультирует по поводу их фасона лысых джентльменов. Для многих людей важно не выглядеть слишком старыми — это важно для бизнеса, а кроме того, часто помогает получить работу.
  — Могу себе представить, — кивнула миссис Оливер.
  От нервного напряжения она потратила время на пустую болтовню и теперь не знала, как приступить к делу.
  — Вы ведь Ариадна Оливер, не так ли? — внезапно осведомилась миссис Розенталь. — Автор детективных романов?
  — Вообще-то да, — ответила миссис Оливер, как всегда, с таким выражением лица, будто признавалась в чем-то постыдном.
  — Я так люблю ваши книги. Прочитала их великое множество. Ну, чем я могу вам помочь?
  — Я хотела поговорить о париках и о том, что произошло много лет назад, так что вы, возможно, ничего об этом не помните.
  — Вы имеете в виду старые моды?
  — Не совсем. Одна моя школьная подруга вышла замуж, уехала в Малайю, а потом вернулась в Англию. С ней произошла трагедия, и у нее обнаружили много париков, которыми ее вроде бы снабжала ваша фирма.
  — Говорите, трагедия? Как звали эту женщину?
  — Когда мы с ней дружили, ее фамилия была Престон-Грей, а после замужества ее звали леди Рэвенскрофт.
  — Да, я хорошо помню леди Рэвенскрофт. Она была симпатичной и очень красивой женщиной. Ее муж был полковником или генералом, а когда он ушел в отставку, они поселились… забыла, в каком графстве.
  — И там произошло двойное самоубийство, — подсказала миссис Оливер.
  — Да, да. Помню, я прочитала об этом и сказала: «Наверное, это наша леди Рэвенскрофт», а потом увидела их фотографии в газетах и поняла, что это она. Конечно, я никогда не видела ее мужа, но леди Рэвенскрофт узнала сразу. Какое несчастье! Я слышала, что у нее был рак, поэтому они решили покончить с собой. Но подробностей я не знаю.
  — Вы снабжали ее париками, и, насколько я поняла, полиция сочла четыре парика некоторым излишеством, хотя, возможно, некоторые приобретают такое количество.
  — Ну, думаю, большинство покупает по крайней мере два парика, — сказала миссис Розенталь. — Когда один посылают перечесывать, то в это время носят другой.
  — Вы не помните, леди Рэвенскрофт заказывала два дополнительных парика?
  — Сама она не приезжала делать заказ — кажется, болела или лежала в больнице. Вместо нее приехала молодая симпатичная француженка — очевидно, ее компаньонка. Она хорошо говорила по-английски и объяснила все насчет размера, цвета и фасона двух дополнительных париков. Забавно, что я это помню. Очевидно, потому что через месяц или полтора я прочитала о самоубийстве. Боюсь, в больнице бедняжке сообщили дурные известия, после которых ни она, ни ее муж просто не могли продолжать жить.
  Миссис Оливер печально покачала головой.
  — Полагаю, все четыре парика были разными? — продолжала допытываться она.
  — Да, один был с проседью, другой с пробором, третий для вечерних туалетов, а четвертый с локонами — его можно было носить под шляпой, и он не мялся. Жаль, что я больше не видела леди Рэвенскрофт. Помимо ее болезни, она очень горевала из-за смерти сестры. Они были близнецами.
  — Да, близнецы всегда привязаны друг к другу, — кивнула миссис Оливер.
  — Раньше она казалась такой счастливой.
  Обе женщины вздохнули. Миссис Оливер переменила тему.
  — Как вы думаете, мне нужен парик? — спросила она.
  Миссис Розенталь протянула руку и задумчиво положила ее на голову собеседницы.
  — Я бы вам не советовала — у вас такие прекрасные, густые волосы. — На ее губах мелькнула улыбка. — Вам нравится с ними экспериментировать, верно?
  — Как вы догадались? Я вообще обожаю экспериментировать — так забавно не знать, что может произойти дальше.
  — Да, но именно это чувство заставляет многих людей постоянно беспокоиться, — заметила миссис Розенталь.
  Глава 16
  Мистер Гоби докладывает
  Мистер Гоби вошел в комнату, опустился по знаку Пуаро в свое любимое кресло, огляделся вокруг в поисках предмета мебели или детали помещения, к которой мог бы обратиться, и выбрал, как часто бывало ранее, электрокамин, отключенный в это время года. Мистер Гоби никогда не обращался непосредственно к человеку, на которого работал, предпочитая карниз, радиатор, телевизор, часы, а иногда ковер или циновку.
  — Ну? — осведомился Эркюль Пуаро. — У вас есть что-нибудь для меня?
  — Я собрал кое-какие сведения, — ответил мистер Гоби, вынимая из портфеля несколько листов бумаги.
  Мистер Гоби был известен всему Лондону, а может быть, всей Англии и даже за ее пределами как великий добытчик информации. Для этого он использовал весьма скромный штат сотрудников, и хотя жаловался, что его «ноги», как он их называл, не так хороши, как прежде, но все еще удивлял работодателей достигнутыми результатами.
  — Миссис Бертон-Кокс, — начал мистер Гоби, объявляя это имя, как церковный староста очередной фрагмент Священного Писания. С таким же успехом он мог произнести: «Книга Исайи, глава четвертая, стих третий». — Миссис Бертон-Кокс в первом браке была замужем за мистером Сесилом Олдбери, крупным пуговичным фабрикантом и состоятельным человеком. Она занималась политикой, была членом парламента от Литл-Стэнсмира. Мистер Сесил Олдбери погиб в автомобильной катастрофе спустя четыре года после женитьбы. Вскоре после этого их единственный ребенок умер в результате несчастного случая. Состояние мистера Олдбери унаследовала его супруга, однако оно оказалось не таким большим, как ожидали, так как в последние годы дела фирмы шли не слишком хорошо. Мистер Олдбери также оставил солидную сумму денег некоей мисс Кэтлин Фенн, с которой у него, по-видимому, была интимная связь, неизвестная его жене. Миссис Бертон-Кокс продолжила свою политическую карьеру. Спустя три года она усыновила ребенка мисс Кэтлин Фенн, настаивавшей, что это сын покойного мистера Олдбери. Судя по полученным мною сведениям, этот пункт вызывает большие сомнения. У мисс Фенн было много связей, как правило с состоятельными и щедрыми джентльменами, но, в конце концов, многие люди готовы поделиться информацией за хорошую цену. Боюсь, мне придется представить вам солидный счет.
  — Продолжайте, — сказал Эркюль Пуаро.
  — Миссис Олдбери, как ее тогда звали, согласилась усыновить ребенка. Вскоре после этого она вышла замуж за майора Бертон-Кокса. Мисс Кэтлин Фенн добилась успеха в качестве эстрадной артистки и поп-певицы, заработав немало денег. Она написала миссис Бертон-Кокс, что хочет забрать ребенка назад, но миссис Бертон-Кокс отказалась. Майор Бертон-Кокс был убит в Малайе и оставил ее достаточно обеспеченной. Мисс Кэтлин Фенн, скончавшаяся восемнадцать месяцев тому назад, завещала свое довольно солидное состояние родному сыну Дезмонду, известному в настоящее время под именем Дезмонд Бертон-Кокс.
  — Весьма великодушно, — заметил Пуаро. — От чего умерла мисс Фенн?
  — Мой информатор сообщил, что она страдала лейкемией.
  — И мальчик действительно унаследовал деньги матери?
  — Деньги находятся под опекой вплоть до достижения им возраста двадцати пяти лет.
  — Выходит, он будет полностью независим финансово. А миссис Бертон-Кокс?
  — Насколько я понял, ей не повезло с капиталовложениями. На жизнь ей хватает, но не более того.
  — А юный Дезмонд составил завещание? — спросил Пуаро.
  — Боюсь, что мне это еще неизвестно, — ответил мистер Гоби. — Но у меня есть возможности это выяснить. Получив информацию, я немедленно ознакомлю вас с ней.
  Мистер Гоби удалился, рассеянно кивнув электрокамину.
  Эркюль Пуаро начал что-то писать на листе бумаги. Время от времени он хмурился, подкручивал усы, что-то вычеркивал и переписывал заново.
  Примерно через полтора часа зазвонил телефон. Пуаро поднял трубку и стал слушать.
  — Благодарю вас, — сказал он. — Быстрая работа. Иногда удивляюсь, как вам это удается… Да, это проясняет кое-что, казавшееся ранее бессмысленным… Да, я слушаю… Вы абсолютно уверены, что это так?.. Он знает, что усыновлен… но ему никогда не говорили, кто его настоящая мать… Да, понимаю… Очень хорошо. Надеюсь, вы проясните и другой момент? Очень вам признателен.
  Пуаро положил трубку и продолжил писать. Через полчаса телефон зазвонил снова.
  — Я вернулась из Челтенхема, — послышался голос, который Пуаро сразу же узнал.
  — И вы видели миссис Розенталь, chère madame?
  — Да. Она очень славная женщина. И вы оказались правы — она еще один «слон».
  — Что вы имеете в виду?
  — Что миссис Розенталь помнит Молли Рэвенскрофт.
  — И помнит ее парики?
  — Да.
  Она кратко пересказала то, что сообщила ей о париках миссис Розенталь.
  — Да, — сказал Пуаро, — это соответствует тому, что говорил мне суперинтендент Гэрроуэй. Полиция обнаружила четыре парика — один с локонами, другой для вечернего платья и еще два попроще.
  — Выходит, я всего лишь сообщила вам то, что вы уже знаете?
  — Нет, вы сообщили нечто большее. По вашим словам, миссис Розенталь сказала, что леди Рэвенскрофт заказала два дополнительных парика к тем двум, которые уже у нее имелись, и что это произошло от трех до шести недель до самоубийства. Интересно, не так ли?
  — Не вижу в этом ничего особенного, — возразила миссис Оливер. — Если парики обгорели или испачкались до такой степени, что их нельзя привести в порядок, то, естественно, приходится заказывать новые. Не понимаю, что привело вас в такое возбуждение.
  — Это любопытная деталь, — отозвался Пуаро, — но еще любопытнее то, что вы сейчас сказали. Это французская леди принесла парики, чтобы их скопировали или сделали похожие, верно?
  — Да. Как я поняла, она была кем-то вроде компаньонки. Леди Рэвенскрофт болела или лежала в больнице, поэтому не могла приехать сама.
  — Понятно. Вы случайно не знаете, как звали эту компаньонку?
  — Не думаю, что миссис Розенталь упоминала ее имя. Скорее всего, она его не знала. О встрече договаривалась леди Рэвенскрофт, а француженка просто принесла парики, чтобы скопировать размер, фасон и прочее.
  — Ну, — промолвил Пуаро, — это поможет мне продвинуться дальше.
  — А вам удалось хоть что-нибудь узнать или сделать? — осведомилась миссис Оливер.
  — Вы всегда скептически настроены, — усмехнулся Пуаро. — По-вашему, я только сижу в кресле и отдыхаю.
  — По-моему, вы сидите в кресле и думаете, — поправила миссис Оливер, — но должна признаться, вы в самом деле нечасто выходите из дому и что-то делаете.
  — Возможно, в ближайшем будущем мне придется доставить вам это удовольствие, — сказал Пуаро. — Не исключено, что я даже пересеку Ла-Манш, но, разумеется, не на корабле, а в самолете.
  — Вы хотите, чтобы я поехала с вами? — спросила миссис Оливер.
  — Нет, — ответил Пуаро. — Думаю, будет лучше, если я поеду один.
  — Вы в самом деле на это решитесь?
  — Скорее всего. Я проявлю наивысшую степень активности, так что вы будете мною довольны, мадам.
  Положив трубку, Пуаро нашел в записной книжке номер телефона суперинтендента Гэрроуэя и набрал его.
  — Дорогой суперинтендент, это Эркюль Пуаро. Надеюсь, я не отвлек вас от важного дела?
  — Нет, я всего лишь подрезал мои розы, — отозвался Гэрроуэй.
  — Я хотел спросить вас об одной мелочи.
  — Касающейся проблемы двойного самоубийства?
  — Да, нашей проблемы. Вы говорили, что в доме была собака, которая, как вы поняли, ходила на прогулки с семьей.
  — Да, экономка или кто-то еще упоминал, что в тот день супруги, как обычно, отправились на прогулку с собакой.
  — При обследовании тела леди Рэвенскрофт не было обнаружено никаких признаков того, что ее укусила собака? Но обязательно недавно или в тот самый день?
  — Странно, что вы задали этот вопрос. Иначе я бы об этом не вспомнил. Да, на ней была пара небольших шрамов. По словам экономки, собака несколько раз бросалась на хозяйку и кусала ее, хотя не очень сильно. Если вы имеете в виду бешенство, Пуаро, то ничего подобного не было. Их обоих застрелили — вопрос о бешенстве, сепсисе или столбняке даже не возникал.
  — Я не виню собаку в их гибели, — сказал Пуаро. — Просто я хотел кое-что выяснить.
  — В последний раз собака укусила леди Рэвенскрофт за неделю или за две до самоубийства. Никаких инъекций не понадобилось — укус быстро зажил. Не помню, откуда цитата «Убитый псом был», но…
  — Но убили отнюдь не пса, — прервал Пуаро. — Хотел бы я с ним познакомиться. Наверное, это был очень умный пес.
  Поблагодарив суперинтендента, Пуаро положил трубку и пробормотал:
  — Умный пес… Возможно, куда умнее полиции.
  Глава 17
  Пуаро объявляет о своем отъезде
  — Мистер Геркулес Порретт, — доложила мисс Ливингстоун, пропуская визитера в комнату.
  Как только она вышла, Пуаро закрыл дверь и сел рядом со своей приятельницей, миссис Ариадной Оливер.
  — Я уезжаю, — сообщил он, слегка понизив голос.
  — Вы — что? — переспросила миссис Оливер, как всегда озадаченная методами передачи информации, используемыми Пуаро.
  — Я уезжаю. Лечу на самолете в Женеву.
  — Вы говорите так, словно работаете в ООН или ЮНЕСКО.
  — Нет. Это всего лишь частный визит.
  — У вас в Женеве завелся «слон»?
  — Полагаю, можно сказать и так. Быть может, даже два.
  — А мне больше ничего не удалось узнать, — пожаловалась миссис Оливер. — Не знаю, к кому обратиться.
  — Кажется, вы упоминали, что у вашей крестницы Селии Рэвенскрофт есть младший брат.
  — Да. По-моему, его зовут Эдуард. Я почти ни разу его не видела — только однажды забирала его из школы много лет назад.
  — Где он теперь?
  — Думаю, в Канаде — учится в университете или на инженерных курсах. Хотите отправиться туда и расспросить его?
  — Пока что нет. Просто я хотел узнать, где он сейчас. Но, насколько я понимаю, его не было дома во время самоубийства?
  — Надеюсь, вы не подозреваете, что он застрелил своих родителей? Мальчики иногда вытворяют невесть что.
  — Его тогда не было дома, — повторил Пуаро. — Я знаю это из полицейских рапортов.
  — Вы обнаружили еще что-нибудь интересное? У вас такой возбужденный вид.
  — Я действительно возбужден, так как обнаружил нечто могущее бросить свет на уже известные нам факты.
  — Что на что бросает свет?
  — Мне кажется, я могу понять, почему миссис Бертон-Кокс попыталась уговорить вас добыть для нее информацию о самоубийстве Рэвенскрофтов.
  — Вы имеете в виду, что это не простое любопытство?
  — Нет. Думаю, за этим крылся определенный мотив, связанный с деньгами.
  — С деньгами? При чем тут деньги? Она ведь состоятельная женщина, не так ли?
  — Да, ей вполне хватает на жизнь. Но я думаю, что ее приемный сын, к которому она, очевидно, относится как к родному, — Дезмонд знает, что его усыновили, но ему ничего не известно о его настоящих родителях, — что он, достигнув совершеннолетия, составил завещание в пользу приемной матери, возможно под ее влиянием. По-видимому, ему намекнули на это ее друзья или адвокат, у которого она консультировалась. В то время у него больше не было никого, кому бы он мог оставить свои деньги.
  — Не понимаю, каким образом это связано с желанием миссис Бертон-Кокс раздобыть сведения о самоубийстве.
  — Не понимаете? Она хотела расстроить брак сына. Если у Дезмонда завелась подруга, на которой он намерен жениться в ближайшем будущем — в наши дни молодежь не любит ждать, — то миссис Бертон-Кокс не унаследует оставленные ей деньги, так как брак обесценивает любое более раннее завещание. К тому же Дезмонд, женившись, может составить новое завещание в пользу супруги, а не приемной матери.
  — Вы имеете в виду, что миссис Бертон-Кокс этого не хотела?
  — Она хотела получить сведения, которые могли бы заставить Дезмонда передумать вступать в брак с вашей крестницей. Возможно, она была уверена, что мать Селии застрелила мужа и потом покончила с собой. Даже если ее отец убил мать, это также легко могло бы обескуражить юношу.
  — По-вашему, Дезмонд мог бы подумать, что если кто-то из родителей девушки был убийцей, то она могла унаследовать его преступные наклонности?
  — Ну, не так грубо, но основная идея, возможно, заключалась именно в этом.
  — Но откуда у приемыша деньги?
  — Дезмонд не знал, кто его настоящая мать, но эта женщина, которая была актрисой и певицей и немало заработала, прежде чем заболела и умерла, захотела вернуть своего ребенка, а когда миссис Бертон-Кокс отказала ей, то завещала ему все свои деньги. Сейчас они находятся под опекой, и Дезмонд унаследует их в возрасте двадцати пяти лет. Естественно, миссис Бертон-Кокс не хочет, чтобы он женился, особенно на девушке, которую она не одобряет и на которую не рассчитывает иметь влияние.
  — Да, это выглядит правдоподобным. Она ведь очень неприятная женщина, не так ли?
  — Несомненно, — согласился Пуаро.
  — И миссис Бертон-Кокс не хотела вашего вмешательства, опасаясь, что вы раскроете ее намерения?
  — Возможно, — кивнул Пуаро.
  — Вы узнали что-нибудь еще?
  — Да. Всего несколько часов назад суперинтендент Гэрроуэй позвонил мне по какому-то другому поводу, но я задал ему вопрос и узнал, что старая экономка Рэвенскрофтов очень плохо видела.
  — Это имеет какое-то отношение к делу?
  — Очень может быть. — Пуаро посмотрел на часы. — Пожалуй, мне пора уходить.
  — Вы отправляетесь в аэропорт?
  — Нет. Мой самолет вылетает только завтра утром. Но сегодня я должен посетить место, на которое хотел бы взглянуть собственными глазами. Снаружи ждет машина, которая доставит меня туда.
  — Что именно вы хотите увидеть? — с любопытством спросила миссис Оливер.
  — Не столько увидеть, сколько почувствовать. Да, почувствовать и понять, что это такое…
  Глава 18
  Интерлюдия
  Эркюль Пуаро прошел через ворота кладбища, зашагал по одной из дорожек и вскоре остановился у покрытой мхом стены, глядя на могилу. Простояв так несколько минут, он перевел взгляд на гряду меловых холмов и море внизу, затем вновь обратил его в сторону могилы. Кто-то недавно положил туда букетик полевых цветов. Такой букет мог оставить ребенок, но Пуаро так не думал. Он прочитал надпись на надгробии:
  «В память
  ДОРОТЕИ ДЖЕРРОУ,
  скончавшейся 15 сентября 1960 г.,
  ее сестры
  МАРГАРЕТ РЭВЕНСКРОФТ,
  скончавшейся 3 октября 1960 г.,
  и ее мужа
  ЭЛИСТЕРА РЭВЕНСКРОФТА,
  скончавшегося 3 октября 1960 г.
  
  И в смерти они были неразлучны.
  Прости нам наши прегрешения,
  Как мы прощаем тех,
  Кто согрешил против нас.
  Господи, помилуй нас.
  Христос, помилуй нас.
  Господи, помилуй нас».
  
  Пуаро простоял еще пару минут, потом кивнул, покинул кладбище и направился по тропинке, ведущей на утес. Вскоре он снова остановился, глядя на море и думая: «Теперь я уверен, что знаю, что произошло и почему, понимаю весь трагизм случившегося. Пришлось проделать долгий путь назад. «В моем конце мое начало» — или следует сказать по-другому: «В моем начале был мой трагический конец»? Швейцарская девушка должна об этом знать, но расскажет ли она мне? Дезмонд считает, что расскажет — ради него и Селии. Им не будет покоя, покуда они не узнают правду».
  Глава 19
  МЭдди и Зели
  — Мадемуазель Руссель? — с поклоном осведомился Эркюль Пуаро.
  Мадемуазель Руссель протянула руку. «На вид ей лет пятьдесят, — подумал Пуаро. — Явно властная женщина, умеет добиваться своего. Практичная, толковая и удовлетворенная жизнью со всеми ее радостями и горестями».
  — Я слышала о вас, — сказала она. — У вас много друзей и в этой стране, и во Франции. Не совсем понимаю, чем я могу вам помочь. Да, я знаю, что вы объяснили это в письме. Вас интересует какое-то давнее событие, не так ли? Вернее, то, что может его объяснить. Пожалуйста, садитесь. Да, это удобное кресло. На столе печенье и графин.
  Гостеприимство женщины не казалось навязчивым. Она держалась спокойно и дружелюбно.
  — Когда-то вы служили гувернанткой в семействе Престон-Грей, — начал Пуаро. — Правда, сейчас вы едва ли их помните.
  — Конечно, помню — не так легко забываешь то, что происходило в молодые годы. В семье было двое детей — девочка и мальчик лет на пять младше ее. Очень славные дети. Их отец стал генералом.
  — У матери была сестра.
  — Да, но ее не было в доме, когда я туда поступила. Кажется, у нее были неполадки со здоровьем и она где-то лечилась.
  — Вы помните имя матери детей?
  — По-моему, Маргарет. А вот как звали сестру, не помню.
  — Доротея.
  — Ах да. Довольно редкое имя. Они называли друг друга сокращенно — Молли и Долли. Сестры были близнецами и удивительно похожими — обе очень красивые молодые женщины.
  — Маргарет любила сестру?
  — Да, очень любила. Но вам не кажется, что мы немного запутались? Фамилия детей, которых я учила, была не Престон-Грей. Доротея вышла замуж за майора… забыла его фамилию. Эрроу? Нет, Джерроу. А фамилия мужа Маргарет была…
  — Рэвенскрофт, — подсказал Пуаро.
  — Да, да. Странно, как легко путаешь имена. Престон-Грей была девичья фамилия сестер. Маргарет Престон-Грей училась в пансионе во Франции, а уже будучи замужем, написала хозяйке пансиона, мадам Бенуа, не могла бы она порекомендовать кого-нибудь в качестве гувернантки для ее детей. Мадам рекомендовала меня. Я помню сестру Маргарет только потому, что она однажды при мне гостила в доме. Девочке было лет шесть или семь. У нее было шекспировское имя — Розалинда или Селия.
  — Селия, — кивнул Пуаро.
  — А мальчику было три-четыре года. Его звали Эдуард. Озорной, но милый ребенок. Мне повезло с ними.
  — А им, как я слышал, повезло с вами. Дети очень любили с вами играть.
  — Moi, j’aime les enfants1716, — промолвила мадемуазель Руссель.
  — Кажется, они называли вас Мэдди.
  Она рассмеялась:
  — Мне приятно слышать это слово. Оно напоминает о прошлом.
  — Вы знали мальчика по имени Дезмонд Бертон-Кокс?
  — Да, знала. Он жил по соседству с Рэвенскрофтами. Дети часто играли вместе.
  — Вы долго пробыли там, мадемуазель?
  — Нет, только три или четыре года. Потом я вернулась сюда. Моя мать тяжело заболела, и мне пришлось ухаживать за ней, хотя я знала, что это не продлится долго. Она умерла через полтора или два года после моего возвращения. Потом я открыла здесь маленький пансион для девушек, изучающих языки. В Англии я больше не бывала, хотя год или два поддерживала связи с этой страной. Дети присылали мне открытки на Рождество.
  — Генерал Рэвенскрофт и его жена казались вам счастливой парой?
  — Очень счастливой. Они обожали своих детей.
  — А они хорошо подходили друг другу?
  — По-моему, они обладали всеми необходимыми качествами для удачного брака.
  — Вы говорили, что леди Рэвенскрофт была очень предана своей сестре-близнецу. А сестра отвечала ей взаимностью?
  — Ну, у меня не было особых возможностей судить об этом. Откровенно говоря, мне казалось, что у сестры — Долли, как они ее называли, — было не все в порядке с психикой. Один или два раза она вела себя очень странно. Думаю, Долли была ревнивой женщиной, и, насколько я поняла, она одно время была помолвлена или считала себя помолвленной с генералом Рэвенскрофтом. Вроде бы он сначала влюбился в нее, но потом предпочел ее сестру, потому что Молли была славной и вполне уравновешенной женщиной. Что касается Долли, иногда мне казалось, что она обожает сестру, а иногда — что ненавидит. Будучи ревнивой особой, она решила, что детям уделяют слишком много внимания. Мадемуазель Моура́ может рассказать вам об этом лучше, чем я. Она живет в Лозанне, поступила к Рэвенскрофтам через полтора-два года после моего отъезда и пробыла с ними несколько лет. Кажется, когда Селия поехала учиться за границу, она вернулась к ним в качестве компаньонки леди Рэвенскрофт.
  — Я собираюсь повидаться с ней, — кивнул Пуаро. — У меня есть ее адрес.
  — Мадемуазель Моура известно о Рэвенскрофтах куда больше, чем мне, и она очаровательная и толковая женщина. Думаю, ей известно, что привело к этой ужасной трагедии, но она очень сдержанная и никогда ничего мне не рассказывала. Не знаю, расскажет ли она что-нибудь вам. Может быть, да, а может быть, и нет.
  
  Несколько секунд Пуаро молча разглядывал мадемуазель Моура. Она произвела на него не меньшее впечатление, чем мадемуазель Руссель, хотя была моложе ее как минимум лет на десять. Это была оживленная, все еще привлекательная женщина с добрыми глазами, внимательно рассматривающими собеседника.
  — Я Эркюль Пуаро, мадемуазель.
  — Знаю. Я ожидала вас сегодня или завтра.
  — Значит, вы получили мое письмо?
  — Нет. Наша почта всегда немного медлительна. Я получила письмо от кое-кого еще.
  — От Селии Рэвенскрофт?
  — Нет, но от очень близкого ей молодого человека по имени Дезмонд Бертон-Кокс. Он подготовил меня к вашему визиту.
  — А, понимаю. Дезмонд — смышленый юноша и не тратит время зря. Он очень настаивал, чтобы я повидался с вами.
  — Так я и подумала. У них с Селией какие-то неприятности. Они считают, что вы в состоянии им помочь?
  — Да, и что вы в состоянии помочь мне.
  — Они любят друг друга и хотят пожениться.
  — Да, но на их пути возникли препятствия.
  — Полагаю, благодаря матери Дезмонда. Он дал мне это понять.
  — В жизни Селии есть кое-что, вызывающее у матери Дезмонда предубеждение против его раннего брака с этой девушкой.
  — Из-за той трагедии?
  — Да. Мать Дезмонда обратилась к крестной Селии с просьбой выяснить у нее точные обстоятельства, при которых произошло самоубийство.
  — В этом нет никакого смысла, — сказала мадемуазель Моура. — Пожалуйста, садитесь. Думаю, нам предстоит долгий разговор. Да, Селия не могла сообщить своей крестной — миссис Ариадне Оливер, писательнице, не так ли? — никаких сведений, потому что она сама ничего не знает.
  — Ее не было дома во время трагедии и никто ничего ей не рассказывал?
  — Совершенно верно. Это сочли неразумным.
  — А вы одобряете это решение или нет?
  — Трудно сказать. Я не была в этом уверена долгие годы, прошедшие с тех пор. Насколько я знаю, Селия никогда не интересовалась, как и почему это произошло. Она воспринимала случившееся как автомобильную или авиационную катастрофу и провела много времени в пансионе за границей.
  — Думаю, пансионом руководили вы, мадемуазель Моура.
  — Это правда. Недавно я ушла с работы, уступив должность моей коллеге. Селию прислали ко мне с просьбой подыскать ей хорошее место для продолжения образования. Многих девочек посылают в Швейцарию с такой целью. Я могла рекомендовать ей несколько мест, но предпочла взять ее к себе.
  — И Селия ни о чем вас не спрашивала?
  — Нет. Понимаете, это было еще до трагедии.
  — Прошу прощения?
  — Селия прибыла сюда за несколько недель до самоубийства родителей. Меня тогда здесь не было — я все еще жила у генерала и леди Рэвенскрофт, являясь скорее ее компаньонкой, чем гувернанткой Селии, которая тогда еще училась в школе. Но внезапно было решено, что Селия поедет в Швейцарию и продолжит обучение там.
  — Леди Рэвенскрофт неважно себя чувствовала?
  — Да. Ничего серьезного, хотя одно время она этого опасалась. Она страдала от шока и нервного напряжения.
  — И вы остались с ней?
  — Сестра, с которой я жила в Лозанне, приняла Селию и устроила ее в учебное заведение, предназначенное всего для пятнадцати-шестнадцати девочек, чтобы она там приступила к занятиям в ожидании моего приезда. Я вернулась через три или четыре недели.
  — Но вы были в «Оверклиффе», когда произошла трагедия?
  — Да, была. Генерал и леди Рэвенскрофт, как обычно, отправились на прогулку. Они ушли и не вернулись. Их обнаружили застреленными; оружие лежало рядом. Это был револьвер генерала Рэвенскрофта, который всегда хранился в ящике стола в его кабинете. На нем были слегка стертые отпечатки пальцев их обоих. Ничто не указывало на то, кто держал револьвер последним. Наиболее очевидным объяснением казалось двойное самоубийство.
  — И у вас не было причин в этом сомневаться?
  — Насколько я знаю, их не было у полиции.
  — Хм, — произнес Пуаро.
  — Прошу прощения?
  — Нет, ничего. Просто я кое о чем подумал.
  Пуаро посмотрел на мадемуазель Моура. Каштановые волосы, почти не тронутые сединой, плотно сжатые губы, серые глаза, лицо, на котором не отражалось никаких эмоций… Она полностью контролировала себя.
  — Значит, вы больше ничего не можете мне сообщить?
  — Боюсь, что не могу. Это произошло так давно.
  — Однако вы достаточно хорошо помните то время.
  — Такую печальную историю забыть нелегко.
  — И вы согласны, что Селии не следовало рассказывать о том, что привело к трагедии?
  — Я уже говорила, что не имею никаких дополнительных сведений.
  — Но вы ведь прожили в «Оверклиффе» некоторое время перед случившимся — четыре или пять недель; возможно, шесть.
  — Даже еще дольше. Раньше я была гувернанткой Селии, а когда она уехала в школу, то вернулась ухаживать за леди Рэвенскрофт.
  — Сестра леди Рэвенскрофт также жила с ней примерно в то же время, не так ли?
  — Да. До этого она находилась в лечебнице, но ей стало значительно лучше, и врачи решили, что она может вести нормальную жизнь в домашней обстановке со своими родственниками. Так как Селия уехала в школу, леди Рэвенскрофт сочла это время подходящим, чтобы пригласить сестру к себе.
  — Сестры любили друг друга?
  — Трудно сказать, — ответила мадемуазель Моура, слегка сдвинув брови, словно вопрос Пуаро пробудил в ней интерес. — Меня это тоже интересовало и тогда и потом. Между ними существовали достаточно крепкие родственные узы — во многом они очень походили друг на друга, но не во всем.
  — Я хотел бы знать, что именно вы под этим подразумеваете.
  — О, это не имеет отношения к трагедии. Просто мог существовать определенный физический или душевный изъян… это можно называть как угодно — в наши дни некоторые поддерживают теорию, что у психических расстройств всегда есть физическая причина. Кажется, медицина признает, что идентичные близнецы от рождения обладают глубокой внутренней связью друг с другом и крайне схожими характерами, поэтому, даже если они растут в различной обстановке, с ними происходит практически одно и то же приблизительно в один и тот же период. Они имеют одинаковые склонности. Некоторые примеры просто поразительны. Две сестры, живущие в Европе — одна, скажем, во Франции, а другая в Англии, — в один день заводят собаку одной и той же породы. Они выходят замуж за мужчин одного типа и почти одновременно рожают детей. Кажется, будто они следуют какой-то одной программе, не зная, что делает другая. Но бывает совсем наоборот. Между близнецами возникает отторжение, почти ненависть — братья или сестры стараются избавиться от всякого сходства друг с другом. Это может привести к самым неожиданным результатам.
  — Знаю, — кивнул Пуаро. — Я слышал об этом и видел такое однажды или дважды. Любовь может очень легко превратиться в ненависть. Проще возненавидеть то, что любил ранее, чем стать к этому равнодушным. Сестра леди Рэвенскрофт сильно походила на нее?
  — Внешне — да, хотя выражение лица у них было совершенно разное. В отличие от леди Рэвенскрофт ее сестра пребывала в постоянном напряжении. Она не любила детей, не знаю почему. Возможно, у нее раньше был выкидыш, а может быть, она хотела ребенка и не могла забеременеть, но она испытывала сильную неприязнь к детям.
  — Это привело к одному или двум весьма серьезным происшествиям, не так ли? — осведомился Пуаро.
  — Кто вам об этом рассказал?
  — Я слышал кое-что от людей, знавших обеих сестер, когда они жили в Малайе. Леди Рэвенскрофт проживала там с мужем, а ее сестра Долли приехала к ним погостить. Там произошел несчастный случай с ребенком, и некоторые считали, что в нем, возможно, отчасти повинна Долли. Точно ничего не было доказано, но я понял, что муж Молли отправил свояченицу в Англию, где ее снова поместили в психиатрическую лечебницу.
  — Да, вроде бы все так и было. Конечно, сама я ничего об этом не знаю.
  — Зато, я думаю, вы знаете о многом другом.
  — Даже если так, я не вижу причин вспоминать об этом теперь. Не лучше ли оставить вещи такими, какими их считали ранее?
  — Ранее считали, что в тот день в «Оверклиффе» произошло двойное самоубийство, но это могло быть убийством или еще чем-нибудь. Судя по вашим последним словам, вы знаете, что случилось в тот день и что произошло или, скажем, начинало происходить за некоторое время до того — когда Селия уехала в Швейцарию, а вы еще оставались в «Оверклиффе». Я задам вам один вопрос и хочу получить на него ответ. Речь идет не о фактах, а о вашем мнении. Какие чувства испытывал генерал Рэвенскрофт к сестрам-близнецам?
  — Я понимаю, что вы имеете в виду. — Впервые ее поведение слегка изменилось. Оставив сдержанность, она склонилась вперед и заговорила так, словно находила в этом облегчение: — Я слышала от многих, что девушками они были очень красивы. Генерал Рэвенскрофт влюбился в Долли — она была психически неуравновешенна, но чрезвычайно привлекательна физически. Но, обнаружив в ней то ли какую-то неприятную для него черту, то ли начатки безумия, он перенес внимание на ее сестру и женился на ней.
  — Иными словами, он любил их обеих — не одновременно, но глубоко и искренне.
  — Да, он был очень предан Молли и во всем полагался на нее, как и она на него. Генерал был необычайно обаятельным человеком.
  — Простите, — сказал Пуаро, — но мне кажется, вы тоже были влюблены в него.
  — Вы… вы смеете говорить мне это?..
  — Да, смею. Я не предполагаю, что у вас была связь с генералом, а только говорю, что вы любили его.
  — Да, — промолвила Зели-Моура. — Я любила его и в определенном смысле люблю до сих пор. Тут нечего стыдиться. Генерал доверял мне во всем, но никогда не был в меня влюблен. Можно служить предмету своей любви и быть счастливой. Я не хотела ничего большего, чем доверие и симпатия…
  — И вы делали все от вас зависящее, — подхватил Пуаро, — чтобы помочь ему в критической ситуации. Есть вещи, о которых вы не хотите мне говорить, но о которых я знаю благодаря собранной мною информации. Прежде чем прийти к вам, я виделся с людьми, знавшими не только Молли — леди Рэвенскрофт, но и Долли. Мне известно кое-что о Долли — о трагедии в ее жизни, об испытываемой ею боли, ненависти, возможно, жажде разрушения. Если она по-настоящему любила человека, с которым была помолвлена, то, когда он женился на ее сестре, она могла ее возненавидеть. Возможно, Долли никогда ее не простила. А как насчет Молли Рэвенскрофт? Она тоже ненавидела сестру?
  — Нет, — ответила Зели-Моура, — Молли любила ее и всегда старалась защитить. Она сама пригласила Долли жить с ней. Ей хотелось уберечь сестру от опасности, так как Долли часто впадала в приступы гнева. Я уже говорила, что она испытывала странную неприязнь к детям.
  — Вы имеете в виду, что она не любила Селию?
  — Нет, нет, не Селию, а младшего — Эдуарда. Дважды она набрасывалась на него в припадке бешенства. Я знаю, что Молли была рада, когда Эдуард вернулся в школу. Ему ведь было всего восемь или девять лет — в таком возрасте дети легкоранимы. Молли боялась за него.
  — Да, — кивнул Пуаро, — я могу это понять. Теперь давайте поговорим о париках. Четыре парика одновременно — многовато для одной женщины. Я знаю, как они выглядели, знаю, что, когда понадобились дополнительные, французская леди пришла в лондонский магазин и заказала их. Далее, в доме была собака, которая в день трагедии отправилась на прогулку с генералом Рэвенскрофтом и его женой. Ранее эта собака укусила свою хозяйку, Молли Рэвенскрофт.
  — С собаками всегда так, — промолвила Зели-Моура. — Им никогда нельзя полностью доверять. Да, я знаю об этом.
  — Тогда я расскажу вам, что, по-моему, произошло в тот день и за некоторое время до того.
  — А если я не стану вас слушать?
  — Станете. Конечно, вы можете сказать, что все это плод моего воображения, но я не думаю, что вы это сделаете. Я твердо уверен, что здесь нужна правда, и только правда. Девушка и юноша любят друг друга, но они боятся будущего, боятся того, что девушка могла унаследовать от отца или от матери. Я говорю о Селии. Она энергична, своенравна, возможно, упряма, но умна, отважна и заслуживает счастья. Единственное, что может ей помочь, — это правда. Она сможет смело посмотреть ей в лицо. И юноша, которого она любит, тоже хочет знать правду — хочет ради Селии. Теперь вы будете меня слушать?
  — Буду, — ответила Зели-Моура. — Думаю, вы знаете и понимаете больше, чем мне казалось вначале. Говорите — я вас слушаю.
  Глава 20
  Следственная комиссия
  Снова Эркюль Пуаро стоял на краю утеса, глядя на море, бьющееся о скалы. На этом месте были обнаружены тела мужа и жены. Здесь за три недели до этого женщина, ходившая во сне, свалилась с обрыва и разбилась насмерть.
  «Почему это произошло?» — спрашивал суперинтендент Гэрроуэй.
  Почему? Что к этому привело?
  Сперва несчастный случай, а спустя три недели двойное самоубийство. У старых грехов длинные тени. Начало через много лет привело к трагическому концу…
  Сегодня здесь должны собраться люди. Юноша и девушка, которые ищут правду, и два человека, которые ее знают.
  Повернувшись, Эркюль Пуаро зашагал по узкой тропинке назад к дому, некогда именуемому «Оверклифф».
  До него было недалеко. Пуаро видел стоящие у стены автомобили и очертания дома на фоне неба. Дом явно пустовал и нуждался в ремонте. На воротах висела табличка, извещающая, что «недвижимость выставлена на продажу». Слово «Оверклифф» было зачеркнуто, а рядом виднелось новое название: «Даун-Хаус». Пуаро двинулся навстречу направляющимся к нему Дезмонду Бертон-Коксу и Селии Рэвенскрофт.
  — У меня есть разрешение агентства по продаже недвижимости на осмотр дома, — сказал Дезмонд. — Я раздобыл ключ на тот случай, если мы захотим войти внутрь. В течение последних пяти лет дом дважды переходил из рук в руки. Но, по-моему, теперь тут не на что смотреть.
  — По-моему, тоже, — согласилась Селия. — В конце концов, дом успел переменить нескольких хозяев. Сначала его купила семья Арчер, потом Фоллоуфилд. Но им показалось тут слишком одиноко, и они также его продают. Может, они боятся привидений?
  — А ты веришь в дома с привидениями? — спросил Дезмонд.
  — В общем, нет, — ответила Селия. — Но, учитывая то, что здесь произошло…
  — Здесь обитали не только горе и смерть, но и любовь, — заметил Пуаро.
  На дороге остановилось такси.
  — Должно быть, это миссис Оливер, — сказала Селия. — Она говорила, что приедет поездом и возьмет такси на станции.
  Из такси вышли двое — миссис Оливер и высокая, элегантно одетая женщина. Пуаро не был удивлен, так как ожидал ее прибытия. Он наблюдал за реакцией Селии.
  — Ой! — воскликнула девушка, радостно бросаясь к высокой женщине. — Да ведь это Зели! Я понятия не имела, что вы приедете!
  — Мсье Эркюль Пуаро просил меня об этом.
  — Понимаю, — промолвила Селия. — Но я не… — Она повернулась к стоящему рядом с ней красивому юноше: — Дезмонд, это ты?..
  — Да. Я написал мадемуазель Моура — Зели, если я еще могу так ее называть.
  — Вы оба всегда можете называть меня так, — сказала Зели. — Мне не очень хотелось приезжать. Я и сейчас не уверена, что это разумно, хотя надеюсь на это.
  — Я хочу знать правду, — твердо заявила Селия. — Мы оба этого хотим. Дезмонд подумал, что вы сможете что-нибудь нам сообщить.
  — Мсье Пуаро приезжал повидаться со мной, — объяснила Зели. — Он убедил меня прибыть сюда сегодня.
  Селия взяла под руку миссис Оливер:
  — Я хотела, чтобы вы тоже приехали, так как вы участвовали в этом — обратились к мсье Пуаро и сами многое выяснили.
  — Мне рассказали об этом люди, — отозвалась миссис Оливер, — которые, как я думала, могли кое-что помнить. Некоторые из них вспоминали правильно, а некоторые — нет. Конечно, возникла путаница, но мсье Пуаро утверждает, что это не имеет значения.
  — Совершенно верно, — кивнул Пуаро. — Важно отличать слухи от подлинных знаний, благодаря которым можно выяснять факты, пусть даже кажущиеся необъяснимыми. То, что вы узнали от меня, мадам, и от людей, именуемых вами «слонами»… — Он улыбнулся.
  — Слонами? — удивленно спросила мадемуазель Моура.
  — Слоны умеют помнить, — объяснила миссис Оливер. — Это была моя изначальная идея. Некоторые люди также умеют помнить происшедшее много лет назад. Я нашла таких и передала полученные сведения мсье Пуаро, который… ну, если бы он был врачом, то я бы сказала — «поставил диагноз».
  — Я составил список того, что казалось мне возможными указателями к правде о происшедшем. Сейчас я прочитаю вам отдельные пункты, чтобы вы могли почувствовать, имеют ли они какое-нибудь значение. Правда, вы, возможно, не сразу проникнете в их смысл…
  — Я хочу знать, было ли это самоубийством или убийством, — прервала Селия. — Застрелил ли моих родителей кто-то посторонний по какому-то неизвестному нам мотиву. Иначе мысли об этом никогда не дадут мне покоя.
  — Пожалуй, мы останемся здесь, — сказал Пуаро. — Пока что нам незачем входить в дом, где жили другие люди, создав там иную атмосферу. Возможно, мы войдем туда, когда наша следственная комиссия завершит свою работу.
  — Следственная комиссия? — переспросил Дезмонд.
  — Да, призванная проникнуть в загадку давней трагедии.
  Пуаро направился к железным стульям, стоящим под большой магнолией неподалеку от дома. Вынув из портфеля лист бумаги, он обратился к Селии:
  — Значит, для вас существует четкий выбор? Самоубийство или убийство?
  — То или другое должно быть правдой, — ответила Селия.
  — Правдой является и то и другое — причем она не исчерпывается этими двумя словами. Мне кажется, мы имеем дело не только с убийством и самоубийством, но и с тем, что можно назвать казнью, а также трагедией. Трагедией двоих людей, которые любили друг друга и умерли из-за этой любви. Ведь такое случается не только с молодыми влюбленными вроде Ромео и Джульетты.
  — Не понимаю, — сказала Селия.
  — Да, пока что.
  — Но пойму?
  — Думаю, что поймете, — отозвался Пуаро. — Я расскажу вам, что, на мой взгляд, произошло в действительности и как я пришел к такому выводу. Прежде всего, мое внимание привлекли вещи, которые обнаружила полиция, но не смогла объяснить. Они казались вполне обычными и, строго говоря, даже не являлись уликами. Среди имущества покойной Маргарет Рэвенскрофт было четыре парика. Четыре, — повторил он и посмотрел на мадемуазель Моура.
  — Она не пользовалась париком постоянно, — сказала Зели. — Только во время поездок, когда не успевала привести в порядок прическу или когда надевала вечернее платье.
  — Да, — кивнул Пуаро. — Тогда было модно, отправляясь за границу, брать с собой парик или два. Но у нее было четыре парика. Меня заинтересовало почему. Из полицейских источников я узнал, что дело было не в тенденции к облысению — у леди Рэвенскрофт были обычные для ее возраста волосы и в достаточно хорошем состоянии. Позднее ее парикмахер сообщила, что один из париков был с проседью, а другой с маленькими локонами. Последний она носила в день смерти.
  — Разве это важно? — спросила Селия. — Она могла надеть любой из них.
  — Да, могла. Но я также узнал, что, согласно показаниям экономки, леди Рэвенскрофт носила именно этот парик почти постоянно в течение нескольких последних недель жизни. Казалось, он был ее любимым.
  — Не понимаю…
  — Поговорка, которую процитировал суперинтендент Гэрроуэй, — «Тот же человек, но другая шляпа», также заставила меня пораскинуть мозгами. Были и свидетельства насчет собаки…
  — При чем тут собака?
  — Она укусила леди Рэвенскрофт. Собака, которая как будто была предана своей хозяйке, в последние несколько недель ее жизни неоднократно кусала ее.
  — Вы имеете в виду, собака знала, что она собирается покончить с собой? — спросил Дезмонд.
  — Нет, нечто куда более простое.
  — Но…
  — Собака знала то, о чем, кажется, больше не догадывался никто, — прервал Пуаро. — Она знала, что эта женщина была не ее хозяйка, хотя и очень походила на нее. Подслеповатая и тугая на ухо экономка видела женщину в одежде Молли Рэвенскрофт и ее парике с локонами. Она только сказала, что поведение ее хозяйки в последние несколько недель слегка изменилось. Когда я услышал поговорку суперинтендента: «Тот же человек, но другая шляпа», мне сразу же пришел в голову иной ее вариант: «Тот же парик, но другая женщина».
  Пес все понял — ему подсказало чутье. Это была не его хозяйка, которую он любил, а другая женщина, которую он ненавидел и боялся. И я подумал: «Если эта женщина была не Молли Рэвенскрофт, то кем она могла быть? Только Долли — ее сестрой-близнецом».
  — Но это невозможно! — воскликнула Селия.
  — Напротив, вполне возможно. Не забывайте, что они были идентичными близнецами. Теперь я перейду к вещам, на которые обратила мое внимание миссис Оливер — которые сообщили ей «слоны». Леди Рэвенскрофт незадолго до смерти побывала в больнице и, возможно, знала или думала, что больна раком. Однако медицинское освидетельствование этого не подтвердило. Понемногу я узнавал о прошлом ее и ее сестры, которые, как часто бывает с близнецами, очень любили друг друга, носили одинаковую одежду, болели и вышли замуж почти в одно и то же время. Однако между близнецами иногда постепенно возникает отчуждение, даже неприязнь; они намеренно стараются не походить друг на друга. В прошлом Молли и Долли имелась причина для подобного развития событий. Элистер Рэвенскрофт влюбился в Доротею Престон-Грей, но впоследствии переключил внимание на ее сестру Маргарет и женился на ней. Ревность, несомненно, привела к отчуждению между сестрами. Маргарет по-прежнему была глубоко привязана к Доротее, но та больше не любила сестру. Мне казалось, что это многое объясняет. Доротея была трагической фигурой. Не по своей вине, а благодаря какой-то генетической особенности она была психически неуравновешенной. Даже в ранней молодости она проявляла необъяснимую неприязнь к детям. Существуют сведения, что по ее вине погиб ребенок. Определенных доказательств не было, однако врач настоял на психиатрическом лечении, и она провела несколько лет в заведении для душевнобольных. Когда врачи сочли Доротею излечившейся, она возобновила нормальную жизнь, часто гостила у сестры и поехала в Малайю к ней и ее мужу. Но там снова произошел несчастный случай с соседским ребенком. И снова, несмотря на отсутствие прямых улик, ответственной считали Доротею. Генерал Рэвенскрофт отправил ее в Англию, где она опять попала в клинику. После курса лечения врачи снова заявили, что она может вернуться к нормальной жизни. Маргарет верила, что теперь все будет хорошо, и захотела, чтобы Доротея жила с ними, дабы они могли вовремя заметить признаки ухудшения. Не думаю, что генерал Рэвенскрофт одобрял такое решение. Скорее всего, он считал, что подобно тому, как некоторые рождаются калеками или уродами, Доротея родилась с мозговой деформацией, которая время от времени будет давать о себе знать, поэтому ее нужно держать под постоянным медицинским наблюдением, чтобы избежать возможной трагедии.
  — По-вашему, — осведомился Дезмонд, — это Доротея застрелила обоих Рэвенскрофтов?
  — Нет, — покачал головой Пуаро. — Мое решение — иное. Я думаю, что Доротея убила свою сестру Маргарет. Они гуляли по утесу, и Долли столкнула Молли с обрыва. Тайная ненависть к сестре, так похожей на нее, но здоровой и разумной, оказалась слишком тяжким испытанием. Ею завладели ревность и жажда убийства. Думаю, один посторонний в то время находился в доме и знал, что произошло. Я имею в виду вас, мадемуазель Моура.
  — Да, я была там и все знала, — сказала Зели-Моура. — Рэвенскрофты стали беспокоиться из-за Доротеи, когда она набросилась на их сына. Эдуарда послали назад в школу, а Селию и меня — в мой пансион. Я вернулась в «Оверклифф», когда Селия там обосновалась. Теперь в доме были только я, генерал Рэвенскрофт, Доротея и Маргарет, так что для беспокойства как будто не было оснований. Но однажды сестры отправились на прогулку, и Долли вернулась одна. Она пребывала в очень странном, нервозном состоянии и молча села к чайному столику. Генерал Рэвенскрофт заметил, что ее правая рука покрыта кровью. Он спросил ее, не упала ли она. «Нет, — ответила Долли. — Просто поцарапалась о розовый куст». Но никаких розовых кустов на скалах не было, поэтому мы почуяли неладное. Генерал вышел, и я отправилась следом за ним. По дороге он повторял: «Я уверен, что что-то случилось с Молли». Мы обнаружили ее на камнях под обрывом. Она была еще жива, но истекала кровью. Мы не знали, что нам делать, и боялись к ней прикоснуться. Конечно, мы понимали, что нужно бежать за врачом, но Маргарет внезапно схватила мужа за руку и заговорила, тяжело дыша: «Да, это сделала Долли, но она не ведала, что творит. Ты не должен допустить, чтобы она из-за этого пострадала, Элистер. Она не виновата. Я умираю, Элистер… Нет, нет, посылать за доктором нет времени, и он ничем мне не поможет. Обещай мне, что ты спасешь Долли, что не позволишь полиции ее арестовать. Обещай, что ее не будут судить и не запрут в тюрьму на всю жизнь. Спрячь меня куда-нибудь, чтобы мое тело не нашли. Это моя последняя просьба к тебе. Я люблю тебя больше всего на свете и жила бы для тебя, если бы могла, но я чувствую, что мне конец. Ты, Зели, тоже любила меня и моих детей и заботилась обо мне. Ты должна спасти бедную Долли. Обещайте, что сделаете это».
  — И как же вы поступили? — спросил Пуаро. — Мне кажется, вы должны были как-то договориться между собой.
  — Да. Молли умерла через десять минут, и я помогла генералу спрятать ее тело среди валунов, невдалеке от утеса. Туда не было дороги — нужно было карабкаться по камням. «Я обещал ей спасти Долли и должен сдержать слово, хотя не знаю, как это сделать», — твердил Элистер. Долли сидела дома, умирая от страха, но при этом проявляя какое-то жуткое удовлетворение. «Я знала долгие годы, что Молли была злая, — говорила она. — Ты принадлежал мне, Элистер, но она забрала тебя у меня и заставила жениться на ней. Я знала, что когда-нибудь поквитаюсь с ней. Но я боюсь. Что со мной сделают? Я не выдержу, если меня запрут снова! Я сойду с ума! Ты не должен этого допустить. Это не было убийством. Мне пришлось это сделать. Я хотела видеть кровь, но не могла смотреть, как Молли умирает, и убежала. Но я знала, что она умрет, и надеялась, что вы ее не найдете. Она ведь просто упала с утеса. Люди скажут, что это несчастный случай».
  — Ужасная история, — поежился Дезмонд.
  — Ужасная, — согласилась Селия, — но лучше знать, как все было на самом деле, не так ли? Теперь я знаю, как добра была моя мать и почему мой отец не захотел жениться на Долли. Он понял, что в ней есть что-то злое и извращенное. Но как вам удалось все это проделать?
  — Пришлось много лгать, — ответила Зели. — Мы надеялись, что тело не найдут и позже мы сумеем перенести его в такое место, где будет казаться, что Молли свалилась в море. Но потом нам пришла в голову история о сомнамбулизме — это выглядело гораздо проще. «Когда Молли умирала, я поклялся ей, что выполню ее просьбу, — сказал Элистер. — Возможно, Долли удастся спасти, если она справится со своей ролью. Но я не знаю, способна ли она на это». — «На что именно?» — спросила я, а он ответил: «Притвориться, будто она Молли и будто Доротея свалилась с обрыва, когда ходила во сне». Мы отвели Долли в пустой коттедж, и я оставалась с ней там несколько дней. Элистер сообщил всем, что Молли забрали в больницу из-за шока, который она перенесла, узнав, что ее сестра свалилась с утеса, бродя во сне ночью. Потом мы привели Долли назад уже в качестве Молли — в ее одежде и парике. Я заказала еще два парика — в том числе с локонами, который сильно изменил ее внешность. Бедная старая Дженет — экономка — плохо видела, а Долли и Молли очень походили друг на друга внешностью и голосами. Все поверили, что это Молли, а некоторые странности в ее поведении приписывали шоку. Все выглядело вполне естественно. Это и было ужаснее всего…
  — Но как Долли справилась с этим? — спросила Селия. — Ведь это было невероятно трудно.
  — Ей это не казалось трудным. Она ведь получила то, что всегда хотела получить, — Элистера.
  — Но как Элистер смог это вынести?
  — Он все объяснил мне в тот день, когда организовал мой отъезд в Швейцарию. Элистер сообщил мне, что я должна делать и что собирается делать он. «Мне остается лишь одно, — сказал он. — Я обещал Молли, что не передам Долли в руки полиции, что никто никогда не узнает о ее преступлении и что детям не станет известно, что их тетя — убийца. Долли ходила во сне и упала с утеса — ее похоронят на здешнем кладбище под ее настоящим именем». — «Как же вы можете допустить такое?» — воскликнула я. «Теперь послушайте, что я намерен сделать, — продолжал Элистер. — Долли нельзя позволить жить дальше — если она окажется рядом с детьми, то может лишить их жизни. Но вы должны понять, Зели, что за осуществление моего плана мне придется заплатить собственной жизнью. Я проживу здесь несколько недель с Долли, играющей роль моей жены, а потом произойдет еще одна трагедия». — «Снова хождение во сне?» — спросила я. «Нет, — ответил он. — Все сочтут, что я и Молли покончили с собой, причина едва ли станет когда-нибудь известной. Возможно, подумают, будто Молли была уверена, что у нее рак, или что так считал я. Но вы должны помочь мне, Зели. Вы единственный человек, который по-настоящему любил Молли, меня и детей. Если Долли предстоит умереть, лишить ее жизни могу только я. Она не почувствует ни страха, ни боли. Я выстрелю в нее, а потом в себя. На револьвере обнаружат наши отпечатки пальцев, потому что Молли недавно брала его в руки. Правосудие свершится, и я исполню обязанности палача. Я только хочу, чтобы вы знали, что я любил и все еще люблю их обеих: Молли — больше жизни, а Долли — потому что безумно жалею ее из-за тех несчастий, которые были суждены ей со дня появления на свет. Всегда помните это».
  Зели встала и подошла к Селии.
  — Теперь ты знаешь правду, — сказала она. — Я обещала твоему отцу, что ты никогда ее не узнаешь, и нарушила слово. Я не собиралась рассказывать об этом ни тебе, ни кому-либо другому. Но мсье Пуаро заставил меня изменить мои намерения.
  — Я понимаю ваши чувства, — отозвалась Селия. — Возможно, вы были правы, с вашей точки зрения, но я рада, что узнала обо всем. Мне кажется, будто с моих плеч свалилось тяжкое бремя.
  — Потому что теперь мы оба все знаем, — подхватил Дезмонд. — Это была настоящая трагедия — как сказал мсье Пуаро, трагедия двух людей, которые не убивали, а любили друг друга. Один из них был убит, а другой казнил убийцу, чтобы не пострадали дети. Если он виновен, то заслуживает прощения, но я бы не назвал это виной.
  — Долли была страшной женщиной, — промолвила Селия. — Я всегда боялась ее, хотя не понимала почему. Теперь я понимаю. По-моему, мой отец был храбрым человеком, решившись на такое. Он сделал то, о чем просила, умирая, моя мать, — спас от тюрьмы ее сестру, которую она так любила. Мне хотелось бы думать… — Она с сомнением посмотрела на Пуаро. — Возможно, вы со мной не согласитесь — ведь вы, наверное, католик, — но на их могиле написано: «И в смерти они были неразлучны». Это не значит, что они вместе умерли, но я надеюсь, что теперь они будут вместе всегда. Два человека, которые любили друг друга больше всего на свете, и моя бедная тетя, которую я постараюсь не судить слишком строго, — ведь, как сказала мама, она не ведала, что творит. Конечно, ее не назовешь приятным человеком, но она, возможно, не могла бы им стать, даже если бы очень постаралась. Если так, то о ней нужно думать как о жителе деревни, который заболел чумой и которого не могли ни кормить, ни выпускать из дому, потому что тогда вымерла бы вся деревня. Я попытаюсь пожалеть ее. А о моих родителях я больше не беспокоюсь — они любили друг друга и бедную, одержимую ненавистью Долли.
  — Думаю, Селия, — сказал Дезмонд, — нам лучше пожениться как можно скорее. Моя мать не должна узнать об этом. Она мне не родная мать, и я никогда не доверил бы ей подобного рода тайну.
  — У меня есть веские причины полагать, Дезмонд, — заговорил Пуаро, — что ваша приемная мать стремилась встать между вами и Селией, внушив вам мысль, что Селия могла унаследовать от кого-то из ее родителей какие-то ужасные наклонности. Но вы знаете — а если нет, то я не вижу оснований не сообщать вам это, — что унаследуете от вашей настоящей матери, которая скончалась не так давно, завещав вам все свои деньги, очень крупную сумму, когда вам исполнится двадцать пять лет.
  — Если я женюсь на Селии, то нам, конечно, понадобятся деньги на жизнь, — кивнул Дезмонд. — Я знаю, что моя приемная мать очень жадна, и даже теперь часто одалживаю ей деньги. На днях она предложила мне сходить к адвокату и составить завещание, так как я уже достиг совершеннолетия. Полагаю, она рассчитывала заполучить все деньги. Я сам подумывал завещать их ей, но теперь, разумеется, оставлю деньги Селии и не желаю, чтобы мать настраивала меня против нее.
  — Думаю, ваши подозрения абсолютно правильны, — сказал Пуаро. — Возможно, ваша мать убеждала себя, что действует в ваших интересах, что вам следует знать о происхождении Селии, если женитьба на ней сопряжена с риском, но…
  — Я знаю, что не слишком добр к ней, — прервал Дезмонд. — В конце концов, она усыновила меня и воспитала, так что я могу завещать часть денег ей. Нам с Селией хватит остального, чтобы жить счастливо. Конечно, у нас будут основания для печальных мыслей, но теперь все тревоги позади, верно, Селия?
  — Верно. Думаю, мои родители были прекрасными людьми. Мама всю жизнь старалась уберечь свою сестру, но, очевидно, это было безнадежным делом. Нельзя заставить людей перестать быть такими, какие они есть.
  — Ах, дорогие дети, — вздохнула Зели. — Простите, что называю вас детьми, хотя вы уже взрослые мужчина и женщина. Я так рада видеть вас снова и знать, что не причинила вам вреда.
  — Конечно, не причинили, и я тоже ужасно рада вас видеть, дорогая Зели. — Селия обняла ее. — Я всегда очень любила вас.
  — И я тоже, когда жил по соседству, — сказал Дезмонд. — В какие чудесные игры вы играли с нами!
  Дезмонд и Селия обернулись к Ариадне Оливер.
  — Большое вам спасибо, миссис Оливер, — поблагодарил Дезмонд. — Вы были очень добры и проделали огромную работу. И вам спасибо, мсье Пуаро.
  — Да, мы вам очень признательны, — сказала Селия.
  Они отошли в сторону, и остальные посмотрели им вслед.
  — Ну, мне пора, — промолвила Зели. — А как насчет вас? — обратилась она к Пуаро. — Вы должны кому-то рассказать об этом?
  — Возможно, только отставному полицейскому офицеру. Так как он на пенсии, то едва ли сочтет своим долгом вмешиваться и что-то предпринимать. Будь он на службе — другое дело.
  — Теперь я вижу, — сказала миссис Оливер, — что все люди, с которыми я говорила, помнили какую-то частицу этой ужасной истории. Эти частицы помогли нам докопаться до правды, хотя их было очень трудно собрать воедино. Впрочем, мсье Пуаро это не касается — он способен с легкостью соединить что угодно. Например, парики и близнецов.
  Пуаро подошел к Зели, окидывающей взглядом панораму.
  — Вы не сердитесь на меня, что я убедил вас сделать то, что вы сделали? — спросил он.
  — Нет, я этому рада. Вы оказались правы. Эти юноша и девушка просто очаровательны и, по-моему, идеально подходят друг другу. Уверена, что они будут счастливы. Мы стоим там, где много лет назад разыгралась трагедия. Я не могу порицать Элистера. Он поступил мужественно, даже если был не прав.
  — Вы ведь тоже любили его, не так ли? — спросил Эркюль Пуаро.
  — Да. Я полюбила его с того момента, как появилась в этом доме. Не думаю, чтобы он об этом знал. Между нами никогда ничего не было. Элистер доверял мне и был ко мне привязан. А я любила их обоих — его и Маргарет.
  — Я хотел бы кое о чем спросить вас. Генерал Рэвенскрофт любил Долли так же, как и Молли?
  — Да, он любил обеих. Поэтому он так хотел спасти Долли. Я не знала, какую из сестер он любил больше, и теперь не узнаю никогда.
  Несколько секунд Пуаро молча смотрел на нее, потом повернулся и подошел к миссис Оливер.
  — Мы возвращаемся в Лондон, к повседневной жизни, забыв о трагедиях любви.
  — Слоны умеют помнить, — отозвалась миссис Оливер, — но мы люди, а люди, к счастью, умеют забывать.
  
  1972 г.
  Перевод: В. Тирдатов
  
  Ранние дела Пуаро
  (сборник)1717
  
  
  Дело на Балу Победы
  По чистой случайности довелось моему другу Эркюлю Пуаро, бывшему шефу бельгийской полиции, связаться с делом этих титулованных особ. Успешные расследования принесли ему известность, и он решил посвятить себя частной практике, чтобы иметь возможность заниматься только наиболее сложными и загадочными преступлениями. Сам я после ранения в сражении на реке Сомме (во Франции) был освобожден от воинской службы по состоянию здоровья и поселился вместе с Пуаро в Лондоне. Поскольку о большинстве проведенных им расследований я знаю из первых рук, то мне пришло в голову, что я могу выбрать и описать самые интересные из них. Приступив к осуществлению своей идеи, я решил, что лучше всего начать мои записки с того странного и запутанного преступления, которое в свое время вызвало широчайший общественный интерес. Я имею в виду убийство на Балу победы.
  Возможно, оригинальные методы расследования, присущие Пуаро, полнее и ярче представлены в других, более загадочных делах, однако сенсационность этого события, участие в нем известных особ и реклама в прессе позволили стать ему знаменитым делом, и я пришел к выводу, что давно пора рассказать миру о том, какую роль сыграл Пуаро в разгадке данного преступления.
  Чудесным весенним утром мы с Пуаро сидели в его гостиной. Мой маленький друг, как всегда аккуратно и щеголевато одетый, слегка склонив набок яйцевидную голову, тщательно накладывал новую помаду на свои усы. Своеобразное, безобидное тщеславие было характерной чертой Пуаро, укладываясь в один ряд с его любовью к порядку, методу и системе. Прочитанная мною «Дейли ньюсмонгер» незаметно соскользнула на пол, а я продолжал сидеть, погрузившись в глубокое раздумье, из которого меня вывел вопрос Пуаро:
  — О чем вы так глубоко задумались, mon ami?1718
  — По правде говоря, я ломал голову над историей, произошедшей на Балу победы. Все газеты пестрят сообщениями об этом, — ответил я, слегка постучав пальцем по газетной странице.
  — Неужели?
  — И чем больше читаешь об этом, тем таинственнее представляются те события, — увлеченно рассуждал я. — Кто убил лорда Кроншоу? Можно ли назвать простым совпадением то, что в ту же ночь умирает Коко Куртене? Была ли ее смерть несчастным случаем? Или она намеренно приняла слишком большую дозу кокаина? — Я выдержал паузу и взволнованно добавил: — Вот какие интересные вопросы задавал я себе.
  Я несколько разозлился, что Пуаро не проявил ни малейшего интереса к моим словам. Продолжая пялиться в зеркальце, он лишь удовлетворенно пробормотал:
  — Бесспорно, благодаря этой новой помаде усы выглядят просто великолепно! — Однако, перехватив мой взгляд, поспешно добавил: — Да, да, исключительно интересно… Ну и как же вы ответили на эти вопросы?
  Но прежде чем я успел ответить, дверь открылась, и наша квартирная хозяйка объявила о приходе инспектора Джеппа.
  Инспектор Джепп из Скотленд-Ярда был нашим старым приятелем, и мы сердечно приветствовали его.
  — О, мой дорогой Джепп, — воскликнул Пуаро, — что привело вас к нам в гости?
  — В общем, месье Пуаро, — сказал Джепп, усаживаясь в кресло и приветливо кивнув мне, — я взялся за одно дело, которое, как мне показалось, придется вам особенно по душе, и зашел узнать: не захотите ли вы приложить к нему руку?
  Пуаро хорошо отзывался о способностях Джеппа, хотя и сожалел об отсутствии систематизированного подхода в его методах работы, но я, со своей стороны, считал, что истинным талантом этого детектива является та удивительная ловкость, с которой он умел заставить Пуаро работать на себя, представив все так, будто сам оказывает ему огромную любезность.
  — Дело связано с Балом победы, — внушительно сказал Джепп. — Разве вам не хочется разгадать эту головоломку?
  Пуаро с улыбкой взглянул на меня:
  — Мой друг Гастингс, во всяком случае, был бы не прочь. Буквально перед вашим приходом он увлеченно рассуждал на эту тему. N’est-ce pas, mon ami?1719
  — He сомневайтесь, сэр, — покровительственно сказал Джепп. — Вы тоже заинтересуетесь им. Скажу больше: вы будете гордиться тем, что располагаете секретными сведениями об этом. Итак, перейдем к делу. Я полагаю, месье Пуаро, вам известны основные факты произошедшей истории?
  — Только из газет… а творческое воображение журналистов порой уводит далеко от реальности. Я предпочел бы услышать эту историю лично от вас.
  Скрестив ноги, Джепп поудобнее устроился в кресле и начал:
  — В прошедший вторник, как известно всему свету, состоялся торжественный великосветский Бал победы. Разумеется, в наши дни так готова величать себя каждая дешевая вечеринка, но это был действительно грандиозный бал, устроенный в «Колоссус-Холле», на который собрался весь Лондон, включая нашего лорда Кроншоу и его приятелей.
  — Его досье? — прервал инспектора Пуаро. — Я имею в виду его признаки жизни… Нет, скорее всего, у вас это называется… биография?
  — Лорд Кроншоу числился пятым виконтом, двадцати пяти лет от роду, богат, холост, и, кроме того, он был страстным поклонником театрального искусства. Поговаривали о его увлечении мисс Куртене из театра Олбани, которая известна среди своих друзей как Коко и которая была на редкость обворожительной молодой особой.
  — Хорошо. Continuez!1720
  — Компания лорда Кроншоу насчитывала шесть человек: он сам, его дядя, достопочтенный Юстас Белтайн, миловидная американская вдовушка, миссис Маллаби, молодой актер Крис Дэвидсон с женой и, наконец, последняя — по номеру, но не по значению — мисс Коко Куртене. Как вы знаете, это был экстравагантный костюмированный бал, и компания Кроншоу ко всему прочему представляла старую итальянскую комедию.
  — Комедия дель арте, — пробормотал Пуаро. — Да, я понимаю.
  — Во всяком случае, костюмы изготавливались по рисункам, скопированным с фарфоровых статуэток из коллекции Юстаса Белтайна. Лорд Кроншоу был в наряде Арлекина, Белтайн представлял Пульчинелл, миссис Маллаби была подружкой Пульчинеллы, Дэвидсоны изображали Пьеро и Пьеретту, а мисс Куртене, естественно, была Коломбиной. Так вот, с самого начала вечера всем показалось, что происходит что-то неладное. Лорд Кроншоу был угрюм и вел себя как-то странно. Когда его компания собралась вместе на организованный хозяином ужин, все заметили, что он и мисс Куртене даже не разговаривают друг с другом. Лицо у нее было заплаканное, и сама она, казалось, была на грани истерики. Ужин прошел в напряженной атмосфере, и, когда все покидали столовую, Коко обратилась к Крису Дэвидсону и громко попросила его отвезти ее домой, поскольку ей «осточертел этот бал». Молодой актер нерешительно взглянул на лорда Кроншоу и в итоге увлек их обоих обратно в столовую.
  Но все его усилия по достижению примирения оказались тщетными, и поэтому он взял такси и проводил проливающую слезы мисс Куртене до ее квартиры. Очевидно, она была чем-то ужасно расстроена, но не доверилась ему и только все повторяла, что заставит «старину Кронша пожалеть об этом». Только по этим словам мы и предположили, что ее смерть, возможно, была не случайной, хотя вряд ли можно так полагаться на них. К тому времени, когда Дэвидсону удалось немного успокоить ее, было уже слишком поздно возвращаться в «Колоссус-Холл», и Дэвидсон отправился прямиком домой в свою квартиру в Челси, а вскоре туда приехала и его жена с сообщением об ужасной трагедии, которая произошла после его отъезда.
  По ходу бала лорд Кроншоу, очевидно, становился все мрачнее и мрачнее. Он сторонился своих приятелей весь остаток вечера. Около половины второго ночи, как раз перед большим котильоном, во время которого все должны были снять маски, служивший вместе с Кроншоу офицер, капитан Дигби, который знал его маскарадный костюм, заметил, что Кроншоу стоит в балконной ложе, наблюдая за толпившимися в зале гостями.
  «Эй, Кронш! — крикнул он. — Спускайся к нам, давай повеселимся! Что ты там тоскуешь в одиночестве, как старый сыч? Давай спускайся скорее, близится кульминация, сейчас начнется добрый старый котильон».
  «Отлично! — ответил Кроншоу. — Подожди меня, иначе я не отыщу тебя в этой толпе».
  Сказав это, он развернулся и вышел из ложи. Капитан Дигби поджидал его в компании с миссис Дэвидсон. Время шло, но лорд Кроншоу все не появлялся. Наконец Дигби потерял терпение.
  «Неужели этот чудак думает, что мы будем ждать его всю ночь?» — воскликнул он.
  В этот момент к ним присоединилась миссис Маллаби, и они объяснили ей ситуацию.
  «Скажите на милость, — весело воскликнула симпатичная вдовушка, — он сегодня весь вечер был зол как черт. Давайте мы сами найдем и развеселим его».
  Начались поиски, но они оставались безуспешными до тех пор, пока миссис Маллаби не пришло в голову, что он, возможно, направился в ту гостиную, где они ужинали часом раньше. Все направились туда. Какое зрелище предстало перед их глазами! Они действительно нашли Арлекина, но распростертого на полу со столовым ножом в груди!
  Джепп умолк, а Пуаро, понимающе кивнув головой, сказал тоном знатока:
  — Une belle affaire!1721 И конечно же, неизвестно, кто так грубо воспользовался столовым ножом? Впрочем, как и следовало ожидать!
  — Ну а остальное вам известно, — продолжал инспектор. — Трагедия оказалась двойной. На следующий день все газеты пестрели сообщениями об убийстве Кроншоу и краткими заметками о том, что мисс Куртене, популярная актриса, была обнаружена мертвой в своей постели и что она умерла в результате приема слишком большой дозы кокаина. Пока непонятно только, был ли это несчастный случай или самоубийство. Ее служанка, вызванная для дачи показаний, подтвердила, что мисс Куртене часто употребляла этот наркотик, и в итоге мы склонились к версии несчастного случая. Тем не менее нельзя сбрасывать со счетов и возможность самоубийства. Ее смерть представляется мне на редкость несвоевременной, поскольку теперь мы не сможем узнать о причине той ссоры, что произошла на балу. Кстати, в кармане убитого обнаружили изящную эмалевую шкатулочку. На ее крышке бриллиантами было выложено имя «Коко», а в самой шкатулке оказалось довольно много кокаина. Служанка мисс Куртене заявила, что эта вещица принадлежала ее хозяйке и та всегда носила ее с собой, поскольку в ней содержался запас наркотика, к которому она сильно пристрастилась.
  — А сам лорд Кроншоу увлекался кокаином?
  — Наоборот. Он резко отрицательно относился к этому ее увлечению.
  Пуаро задумчиво кивнул:
  — Но раз уж шкатулочка оказалась у него, то, выходит, он знал, что мисс Куртене употребляет наркотики. Разве это не наводит на некоторые размышления, мой дорогой Джепп?
  — М-да… — неопределенно промямлил Джепп.
  Я улыбнулся.
  — В общем, — сказал Джепп, — вот так обстояло дело. Что же вы думаете о нем?
  — Вы рассказали обо всех обнаруженных уликах?
  — Ах да, мы нашли еще кое-что. — Джепп вынул из кармана какой-то комочек и протянул его Пуаро. Это был изумрудно-зеленый шелковый помпончик, явно вырванный откуда-то, поскольку из него торчали оборванные нитки. — Мы нашли его в кулаке убитого, — пояснил инспектор.
  Пуаро вернул помпон без каких-либо комментариев и спросил:
  — Что вы смогли выяснить о врагах лорда Кроншоу?
  — Ничего. Видимо, он был приятным молодым человеком, пользовавшимся уважением в обществе.
  — Кто мог быть заинтересован в его смерти?
  — Его дядя, достопочтенный Юстас Белтайн, наследует титул и состояние. На него падают кое-какие подозрения. Несколько человек заявили, что они слышали ссору в маленькой столовой с Юстасом Белтайном. Вы же понимаете, что в разгар ссоры попавшийся под руку столовый нож вполне мог сыграть роль смертоносного оружия.
  — А что сам мистер Белтайн говорит по этому поводу?
  — Заявляет, что он задал головомойку одному пьяному официанту. И также говорит, что это было скорее ближе к часу ночи, а не в половине второго. Понимаете, капитан Дигби очень точно запомнил время. С момента его разговора с Кроншоу и до того, как они обнаружили его труп, прошло всего минут десять.
  — Как бы то ни было, я полагаю, что раз уж мистер Белтайн изображал Пульчинеллу, то его наряд был украшен фальшивым горбом и большим гофрированным воротником.
  — Я не знаю точных деталей его костюма, — сказал Джепп, с любопытством взглянув на Пуаро. — Но в любом случае мне совершенно непонятно, с чего вдруг вы упомянули об этом.
  — Непонятно? — По губам Пуаро скользнула чуть насмешливая улыбка. Он продолжил спокойным тоном, но его глаза загорелись хорошо мне знакомым зеленоватым огнем: — И в той маленькой столовой, очевидно, был какой-то занавес, не правда ли?
  — Да, но…
  — За которым мог бы спрятаться человек?
  — Да… за ним действительно находилась небольшая ниша, но как вы узнали?.. Неужели вам доводилось бывать в этом доме, месье Пуаро?
  — Нет, мой любезный Джепп, мысль о таком занавесе только что пришла мне в голову. Без него вся эта драма выглядела бы необъяснимой. А любая драма должна иметь свое объяснение. Но скажите мне, разве никто не посылал за доктором?
  — Конечно, сразу же послали за ним. Только доктор уже ничем не мог помочь. Смерть, судя по всему, была мгновенной.
  Пуаро с легким раздражением покачал головой.
  — Да-да, все понятно. Но этот доктор… он давал показания на дознании?
  — Да.
  — Разве он ничего не говорил о каких-либо особых признаках?.. Не показалось ли ему состояние тела несколько странным?
  Джепп сверлил взглядом маленького бельгийца.
  — Да, месье Пуаро, я не представляю, как вы узнали об этом, но он упомянул, что не в состоянии объяснить некоторую напряженность застывших мышц убитого.
  — Ага! — воскликнул Пуаро. — Мои Dieu!1722 Джепп, ведь это же наводит на определенные мысли, не так ли?
  Я видел, что определенных мыслей у Джеппа явно не было.
  — Если вы думаете об отравлении, месье, — озадаченно сказал он, — то зачем, скажите на милость, сначала травить человека, а потом всаживать в него нож?
  — Такая версия действительно кажется смехотворной, — с готовностью согласился Пуаро.
  — Итак, месье, что еще вы хотели бы узнать? Может, вы желаете осмотреть комнату, где было обнаружено тело?
  Пуаро махнул рукой.
  — Ничуть. В вашем рассказе мне показалась интересной только одна деталь — отношение лорда Кроншоу к употреблению наркотиков.
  — То есть вы совершенно ничего не хотите видеть?
  — Нет, пожалуй, кое-что можно посмотреть.
  — И что же это?
  — Набор фарфоровых статуэток, по которым были сделаны костюмы.
  Джепп изумленно взирал на него.
  — Ну вы и чудак!
  — Вы можете устроить это для меня?
  — Что ж, если хотите, мы сейчас можем съездить на Беркли-сквер. Думаю, мистер Белтайн… хотя теперь вернее было бы сказать — его светлость… не будет возражать.
  
  Взяв такси, мы немедленно отправились туда. Новоиспеченного лорда Кроншоу не оказалось дома, но по просьбе Джеппа нас провели в «фарфоровую комнату», где хранились эти жемчужины коллекции. Джепп обвел стеллажи растерянным взглядом.
  — Я совсем не уверен, месье, сумеете ли вы отыскать здесь интересующие вас статуэтки.
  Но Пуаро уже подтащил к камину стул и с проворством кошки вскочил на него. На зеркальной поверхности полочки красовалось ровно шесть фарфоровых фигурок. Пуаро скрупулезно рассматривал их, давая нам краткие комментарии во время осмотра:
  — Les voilà! Старая итальянская комедия. Три парочки! Арлекин и Коломбина, Пьеро и Пьеретта — какой изящный белый наряд с зеленой отделкой — и, наконец, Пульчинелла и его подружка в розовато-лиловой и желтой гамме. Прекрасная работа, и как точно изображен костюм Пульчинеллы — гофрировка, кружева, горб и высокая шляпа. Да, как я и думал, очень затейливый костюмчик.
  Осторожно поставив последнюю фигурку на место, он спрыгнул на пол.
  Джеппа, похоже, не удовлетворили эти комментарии, но, поскольку Пуаро явно не имел намерения что-либо добавить, инспектору ничего не оставалось, как постараться получше скрыть свое недовольство. Когда мы уже собрались уходить, появился хозяин дома, и Джепп, представив нас, дал необходимые пояснения.
  Шестому виконту Кроншоу, видимо, было уже под пятьдесят, он отличался обходительными манерами и красивым лицом, на которое распутный образ жизни наложил свой отпечаток. Он выглядел как некий потрепанный повеса, склонный к томному позерству. Я с первого взгляда невзлюбил его. Он довольно любезно приветствовал нас и, заявив, что наслышан об удивительных способностях Пуаро, предоставил себя в наше полное распоряжение.
  — Полиция делает все, что в ее силах, насколько мне известно, — заметил Пуаро.
  — Но у меня есть серьезные опасения, что тайна смерти моего племянника так и не будет раскрыта. Загадка этой трагедии кажется совершенно непостижимой.
  Пуаро с живым интересом присматривался к нему.
  — У вашего племянника не было каких-либо известных вам врагов?
  — У него вообще не было врагов. Я уверен в этом. — Лорд помолчал и затем продолжил: — Если вы еще желаете что-либо спросить…
  — Только одно, — серьезным тоном сказал Пуаро. — Маскарадные костюмы… они были воспроизведены точно по вашим статуэткам?
  — До малейших деталей.
  — Благодарю вас, милорд. Вот, собственно, и все, что я хотел уточнить. Желаю вам всего наилучшего.
  — И что же дальше? — поинтересовался Джепп, когда мы шли по улице. — Вы же понимаете, что мне нужно идти с докладом в Скотленд-Ярд.
  — Bien!1723 Я не собираюсь больше задерживать вас. Мне нужно выяснить еще один маленький вопрос, и тогда…
  — Что тогда?
  — Это дело будет закончено.
  — Что? Вы шутите! Вам известно, кто убил лорда Кроншоу?
  — Parfaitement.
  — Кто же это? Юстас Белтайн?
  — Ax, mon ami, вы ведь знаете мою маленькую слабость! Обычно я предпочитаю до самой последней минуты держать все нити расследования в собственных руках. Но не беспокойтесь. Я все расскажу вам в свое время. Мне не нужны лавры… это дело будет вашим, при условии что вы позволите мне разыграть denouement по моему собственному сценарию.
  — Хорошо! Я согласен, — сказал Джепп. — Надеюсь, мы дождемся в итоге вашего denouement! Однако же замечу, что вы редкостный молчун, не так ли? (Пуаро улыбнулся.) Ладно, пока. Я буду в Скотленд-Ярде.
  Он размашисто зашагал по улице, а Пуаро остановил проходящее такси.
  — В какие края мы направимся теперь? — спросил я с живым интересом.
  — В Челси. Надо повидать Дэвидсонов.
  Мы сели в такси.
  — Что вы думаете о новом лорде Кроншоу? — поинтересовался я.
  — А что скажет мой добрый друг Гастингс?
  — Чисто интуитивно он вызывает у меня сильные подозрения.
  — По-вашему, он коварный дядюшка из страшной сказки, не правда ли?
  — А у вас иное мнение?
  — У меня… Я полагаю, что он был очень любезен с нами, — уклончиво сказал Пуаро.
  — Поскольку у него были на то свои причины!
  Пуаро взглянул на меня, печально покачал головой и пробормотал что-то насчет отсутствия системы и логики.
  
  Дэвидсоны жили на втором этаже многоквартирного дома. Мистер Дэвидсон, как оказалось, отсутствовал, и нам сообщили, что дома только миссис Дэвидсон. Служанка проводила нас в длинную комнату с низким потолком и слишком яркими, вычурными драпировками, выдержанными в восточном стиле. Даже воздух казался тяжелым и гнетущим, он был насыщен густым ароматом, источаемым китайскими благовониями. Нам практически не пришлось ждать миссис Дэвидсон, миниатюрное светловолосое создание, чья хрупкость могла бы показаться трогательной и очаровательной, если бы взгляд ее голубых глаз не был столь проницательным и расчетливым. Пуаро объяснил причину нашего появления, и она печально покачала головой:
  — Несчастный Кронш… и вдобавок бедняжка Коко! Мы так любили Коко, и ее смерть — это такое горе для нас. О чем вы хотите спросить меня? Неужели мне опять придется вспоминать весь тот ужасный вечер?
  — О, мадам, поверьте мне, я не стану понапрасну тревожить ваши чувства. Фактически инспектор Джепп уже рассказал мне все, что нужно. Я лишь хотел бы посмотреть на костюм, который был на вас во время бала в ту ночь.
  Такое желание слегка удивило хозяйку дома, и Пуаро плавно перешел к пояснениям:
  — Видите ли, мадам, я привык работать по системе, принятой в моей стране. Обычно мы стремимся воссоздать картину преступления. Поэтому мне необходимо получить по возможности наиболее полное и реальное represéntation, а в таком случае, как вы понимаете, костюмы играют важную роль.
  Тень недоумения еще блуждала по лицу миссис Дэвидсон.
  — Я слышала, разумеется, о воссоздании преступлений, — сказала она. — Но я не представляла, что нужно в таких подробностях изучать все детали. Сейчас я принесу платье.
  Она вышла из комнаты и очень быстро вернулась с элегантным струящимся нарядом из белого и зеленого атласа. Пуаро взял у нее платье и, внимательно осмотрев его, с поклоном вручил обратно.
  — Merci, madame!1724 Я вижу, что вы имели несчастье потерять один из ваших зеленых помпончиков, тот, что был вот здесь, на плече.
  — Да, он оторвался во время бала. Я подняла его и отдала бедному лорду Кроншоу на сохранение.
  — Это случилось после ужина?
  — Да.
  — Возможно, незадолго до трагедии?
  Легкий оттенок тревоги промелькнул в светло-голубых глазах миссис Дэвидсон, но она быстро ответила:
  — О нет… задолго до нее. На самом деле сразу после ужина.
  — Ясно. Вот, пожалуй, и все. Не смею вас больше беспокоить. Au revoir, madame1725.
  — Итак, — сказал я, когда мы выходили из здания, — наконец выяснилась загадка зеленого помпона.
  — Если бы так…
  — Как? Что вы имеете в виду?
  — Вы видели, что я осмотрел платье, Гастингс?
  — Видел.
  — Ну так вот, отсутствующий помпон не оторвался, как сказала нам леди. Напротив, его отрезали, аккуратно отрезали ножницами. Все оставшиеся на платье нитки были равной длины.
  — Боже мой! — воскликнул я. — Дело, похоже, сильно усложняется.
  — Наоборот, — спокойно сказал Пуаро, — оно сильно упрощается.
  — Пуаро, — вскричал я, — когда-нибудь я просто убью вас! Ваша привычка находить все совершенно простым становится просто невыносимой!
  — Но, mon ami, разве после моих объяснений все не выглядит совершенно просто?
  — Выглядит, но это-то как раз и является самым досадным! В итоге я понимаю, что мог бы и сам обо всем догадаться.
  — И могли бы, Гастингс, могли бы. Если бы только вы взяли на себя труд систематизировать ваши собственные идеи! Отсутствие системы…
  — Ладно, ладно, — поспешно сказал я, поскольку слишком хорошо знал, каким красноречивым становится Пуаро, заводя разговор на излюбленную тему. — Скажите мне, что же мы будем делать дальше? Неужели вы действительно собираетесь воссоздать картину преступления?
  — Едва ли. Будем считать, что драма закончена, однако я намерен в качестве эпилога устроить некую… арлекинаду.
  * * *
  Свое таинственное представление Пуаро назначил на ближайший вторник. Его приготовления очень заинтриговали меня. В одном конце комнаты был натянут белый экран, а по бокам его висели тяжелые занавеси. Потом приехал человек с какой-то осветительной аппаратурой, а за ним и группа профессиональных актеров, которая исчезла в спальне Пуаро, временно используемой в качестве костюмерной.
  Около восьми вечера появился Джепп, его настроение явно не отличалось благодушием. Я подозревал, что, будучи полицейским, он не очень-то одобряет затею Пуаро.
  — Здесь попахивает мелодрамой, как и от всех его идей. Впрочем, не вижу в этом никакого вреда, тем более что, по его словам, такая концовка может избавить нас от многих забот. Благодаря этому расследованию он стал слишком самоуверенным и дерзким. Я и сам, конечно, шел по тому же следу… (Я интуитивно почувствовал, что здесь Джепп искажает истину.) Но ведь я обещал дать ему возможность разыграть финал по его собственному сценарию. О-о! Вот и зрители.
  Его светлость прибыл первым в сопровождении миссис Маллаби, которую я увидел впервые. Она была миловидной брюнеткой и выглядела изрядно обеспокоенной. Следом появились Дэвидсоны. Криса Дэвидсона я также не встречал прежде. Он оказался довольно красивым — высокий смуглый брюнет с непринужденной актерской грацией.
  Зрительные места для всей компании Пуаро устроил перед импровизированной сценой. Она была ярко освещена. Пуаро выключил остальные лампы, чтобы освещение падало только на экран. Наконец из полумрака послышался голос Пуаро:
  — Дамы и господа, краткое пояснение. Шесть персонажей по очереди пройдут мимо экрана. Все они вам знакомы. Пьеро и его Пьеретта; фигляр Пульчинелла со своей элегантной подружкой; прекрасная приплясывающая Коломбина и Арлекин, незримое воздушное создание!
  Вступительная часть закончилась, и началось представление. Каждый из упомянутых Пуаро персонажей пробегал перед экраном, замирал там на мгновение и исчезал. Зажегся свет, и все облегченно вздохнули. Присутствующие заметно нервничали, боясь сами не зная чего. Мне показалось, что само представление прошло слишком уж гладко. Если преступник находился среди нас и Пуаро рассчитывал, что тот просто выдаст себя при виде знакомых костюмов, то его замысел с треском провалился — впрочем, только этого и следовало ожидать. Но Пуаро ничуть не выглядел расстроенным. Он выступил вперед, сияя улыбкой.
  — Итак, дамы и господа, не будете ли вы так добры сказать мне, каждый по очереди, что именно мы только что видели? Не желаете ли начать вы, милорд?
  Джентльмен с легким недоумением посмотрел на него.
  — Боюсь, я не вполне понимаю…
  — Просто опишите мне, что мы видели.
  — Я… э-э-э… ну что ж, могу сказать, что мы видели, как перед экраном прошли шесть актеров в костюмах персонажей старой итальянской комедии, или… э-э-э… вероятно, они представляли то, как мы сами были одеты в тот вечер.
  — Тот вечер уже не имеет значения, милорд, — заметил Пуаро. — Первая часть вашей речи содержала именно то, что я и хотел услышать. Мадам, вы согласны с милордом Кроншоу? — Говоря, он повернулся к миссис Маллаби.
  — Я… э-э… да, разумеется.
  — Вы согласны, что видели шесть персонажей, представляющих итальянскую комедию?
  — Ну конечно же.
  — Месье Дэвидсон? Вы также согласны?
  — Да.
  — Мадам?
  — Да.
  — Гастингс? Джепп? Да? Вы все пребываете в полном согласии?
  Он окинул нас взглядом; лицо его заметно побледнело, а глаза вдруг стали зелеными и блестящими, как у кота.
  — И тем не менее… все вы заблуждаетесь! Ваши глаза обманули вас… как они обманули вас и в тот вечер на Балу победы. Вы все видели своими глазами, но, как говорится, не всегда удается видеть вещи в их истинном свете; ум должен помочь верно воспринять зрительную информацию; нужно заставить работать маленькие серые клеточки мозга! Итак, могу сообщить вам, что в тот вечер и позже, ночью на балу, вы видели не шесть персонажей, а только пять! Понимаете?
  Лампы снова погасли. Перед экраном вновь появилась фигура… Пьеро!
  — Кто это? — требовательно спросил Пуаро. — Вы считаете, что это Пьеро?
  — Да! — в один голос воскликнули все мы.
  — Смотрите дальше!
  Быстрым движением актер снял с себя свободный наряд Пьеро. И вот в свете прожекторов перед нами предстал уже великолепный Арлекин! В этот самый миг послышался чей-то крик и грохот перевернутого стула.
  — Проклятье! — злобно воскликнул Дэвидсон. — Черт вас возьми! Как вы догадались?
  Затем клацнули наручники и раздался спокойный голос Джеппа:
  — Я должен арестовать вас, Кристофер Дэвидсон… по обвинению в убийстве лорда Кроншоу… Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде.
  
  Через какие-нибудь четверть часа на столе появился изысканный ужин, а Пуаро — само гостеприимство, — лучезарно улыбаясь, отвечал на наши нетерпеливые вопросы.
  — Все совершенно элементарно. Обстоятельства, при которых обнаружили зеленый помпон, сразу предполагали, что он был сорван с костюма убийцы. Я отказался от мысли о Пьеретте, поскольку для нанесения смертельного удара столовым ножом требовалась значительная сила, и сосредоточился на Пьеро как на предполагаемом преступнике. Однако мы знаем, что Пьеро покинул бал почти за два часа до того, как было совершено убийство. Значит, чтобы убить лорда Кроншоу, он должен был либо вернуться на бал позже, либо… убить его до ухода! Возможен ли второй вариант? Кто видел лорда Кроншоу после ужина в тот вечер? Только миссис Дэвидсон, чьи показания, как я подозреваю, были чистой выдумкой, придуманной для объяснения пропажи помпона, который она, разумеется, срезала со своего платья, чтобы заменить помпон, оторванный от наряда ее мужа. Но в таком случае кто же исполнил роль Арлекина, ведь его видели в ложе около половины второго ночи? Поначалу какое-то время я рассматривал возможность причастности мистера Белтайна к этому преступлению. Но, учитывая сложность его костюма, я пришел к выводу, что он просто не смог бы выступить в двух обличьях — Пульчинеллы и Арлекина. Однако такое превращение элементарно мог проделать Дэвидсон, молодой человек примерно одного роста с убитым Кроншоу и к тому же профессиональный актер.
  Только одна вещь удивляла меня. Любой врач, безусловно, заметил бы разницу между человеком, умершим два часа назад, и человеком, умершим за десять минут до осмотра! И врач ее заметил! Но когда он осматривал тело, никто не спросил его: «Как давно умер этот человек?» Ему ведь сообщили, что покойного видели живым всего лишь десять минут назад, и поэтому он просто отметил на дознании странную окоченелость членов, которую не в состоянии был объяснить!
  Теперь все отлично согласовывалось с моей версией. Дэвидсон убивает лорда Кроншоу сразу после ужина, когда, как вы помните, на глазах у всех он увлек его обратно в столовую. Затем он уезжает вместе с мисс Куртене, оставляет ее у дверей ее квартиры, хотя, по его утверждению, он провел у нее какое-то время, пытаясь утешить бедняжку, и с особой поспешностью возвращается в «Колоссус-Холл»… но уже как Арлекин, а не Пьеро — простое превращение путем снятия с себя верхнего костюма.
  
  Дядя убитого подался вперед, в глазах его сквозило недоумение.
  — Но если так, то он должен был прийти на бал, уже приготовившись убить жертву. А разве у него был хоть малейший мотив для этого? Чего ради он пошел на убийство — вот что я не в силах уразуметь!
  — О! Мы как раз подходим ко второй части трагедии… смерти мисс Куртене. Никто не заметил одной маленькой детали. Мисс Куртене умерла от отравления кокаином… но ее эмалевую коробочку с запасами наркотика обнаружили в кармане убитого лорда Кроншоу. Где же в таком случае она раздобыла ту дозу, что убила ее? Только один человек мог снабдить ее наркотиком… Дэвидсон. И тогда все остальное становится легко объяснимым. Понятно, почему она дружила с Дэвидсонами и почему попросила Дэвидсона проводить ее домой. Лорд Кроншоу, который был активным противником наркомании, обнаружил, что она пристрастилась к кокаину, и заподозрил, что его поставщиком является Дэвидсон. Сам Дэвидсон, несомненно, отрицал это, но лорд решительно намеревался выяснить правду у мисс Куртене на балу. Он мог бы простить несчастную девушку, но определенно не стал бы щадить мужчину, который зарабатывал на жизнь продажей наркотиков. Дэвидсону грозило жуткое разоблачение. И он отправился на бал, решив любой ценой заставить Кроншоу замолчать.
  — Так что же, выходит, смерть Коко была случайной?
  — Я подозреваю, этот несчастный случай был хитро подстроен Дэвидсоном. Коко рассердилась на Кроншоу — во-первых, из-за его нравоучений и, во-вторых, из-за того, что он забрал кокаин. Дэвидсон снабдил ее новой порцией и, вероятно, предложил увеличить дозу — в отместку «старине Кроншоу»!
  — Есть еще пара неясностей, — заметил я. — Ниша и занавес. Как вы узнали про них?
  — Пожалуй, mon ami, это было проще всего. После ужина слуги должны были прибрать в той маленькой столовой, поэтому тело нельзя было сразу положить на пол. Следовательно, в той комнате явно имелось место, в котором можно было спрятать труп. И нишу и занавес я вычислил чисто логическим путем. Дэвидсон затащил туда труп и значительно позднее — после того как ему удалось привлечь к себе внимание в ложе — опять вытащил его, перед тем как окончательно покинуть бал. Этот его маневр был одним из лучших. Он умный парень!
  Но в зеленых глазах Пуаро я безошибочно прочитал невысказанное замечание: «Хотя, конечно, далеко не такой умный, как Эркюль Пуаро!»
  Исчезновение клэпемской кухарки
  В те времена, когда мы снимали квартиру вместе с моим другом Эркюлем Пуаро, у меня вошло в привычку читать ему вслух заголовки популярной утренней газеты «Дейли блэр».
  Эта газета славилась своими сенсационными новостями самого разного толка. Ограбления и убийства могли бы таиться в мрачной безвестности на последних страницах. Но нет же, сообщения о них так и бросались в глаза, поскольку были напечатаны крупными буквами на первой полосе.
  БАНКОВСКИЙ КАССИР СКРЫЛСЯ С ЦЕННЫМИ БУМАГАМИ СТОИМОСТЬЮ В ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ ФУНТОВ.
  МУЖ ОТРАВИЛСЯ, СУНУВ ГОЛОВУ В ГАЗОВУЮ ДУХОВКУ. СЛОЖНОСТИ СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ. ПРОПАВШАЯ МАШИНИСТКА, МИЛОВИДНАЯ ДВАДЦАТИЛЕТНЯЯ ДЕВУШКА. КУДА ИСЧЕЗЛА ЭДНА ФИЛД?
  — Вы только посмотрите, Пуаро, какой большой выбор. Сбежавший кассир, таинственное самоубийство, пропавшая машинистка… Что вы предпочтете?
  Мой друг пребывал в спокойном расположении духа. Он вяло покачал головой:
  — Я не нахожу ничего привлекательного ни в одном из этих дел, mon ami. Сегодня я склонен дать отдых моим мозгам. Только исключительно интересная проблема могла бы заставить меня подняться с кресла. К тому же мне надо заняться важными домашними делами.
  — Какими же?
  — Моим гардеробом, Гастингс. Если не ошибаюсь, на моем новом сером костюме появилось жирное пятно… да, одно-единственное пятнышко, но я не успокоюсь, пока не выведу его. Кроме того, есть еще зимнее пальто… нужно убрать его до будущей зимы, обработав порошком. И я полагаю… да, по-моему, мне пора подровнять усы… После чего, естественно, их нужно будет напомадить и тщательно уложить.
  — Однако, — сказал я, подходя к окну, — я сомневаюсь, что вам удастся осуществить ваш бредовый план. Кто-то уже позвонил в дверь. И к вам спешит клиент.
  — Я откажу ему, если только его дело не затрагивает вопросов государственной важности, — с достоинством произнес Пуаро.
  Спустя минуту в нашу тихую гостиную вторглась полная краснолицая дама, которая громко отдувалась, совершив быстрое восхождение по лестнице.
  — Вы — месье Пуаро? — спросила она, погружаясь в кресло.
  — Да, мадам, я — Эркюль Пуаро.
  — Я представляла вас несколько иначе, — заявила дама, поглядывая на него с явным оттенком неодобрения. — Может, вы заплатили газетчикам за хвалебные статьи о ваших детективных способностях или же это была их собственная инициатива?
  — Мадам! — воскликнул Пуаро, гордо расправляя плечи.
  — Извините, конечно, но всем известно, что пишут нынче в этих газетах. Начинаешь читать милую статейку о том, «каким секретом поделилась невеста со своей бесхитростной незамужней подругой», а в итоге оказывается, что суть ее сводится к покупке в аптеке шампуня для волос. Дутая реклама, и ничего больше. Но, я надеюсь, вы не обиделись на меня? Я расскажу вам, какое дело привело меня к вам. Я хочу, чтобы вы нашли мою кухарку.
  Пуаро несколько растерянно взирал на словоохотливую посетительницу; даже его хорошо подвешенный язык на сей раз отказывался сразу прийти к нему на помощь. Я отвернулся, скрывая улыбку, которая невольно становилась все шире.
  — Во всем виновато это зловредное пособие, — продолжала дама. — Теперь головы служанок забиты современными идеями, и все они мечтают выучиться на машинисток… в общем, ищут работу почище да полегче. Надо прекратить выплачивать пособие, вот что я вам скажу. Хотела бы я знать, на что могут пожаловаться мои служанки… каждую неделю у них есть свободные дни и вечера, воскресенья, бесплатные мытье и стирка, отличный стол… в моем доме не водится даже маргарин, только самое лучшее масло…
  Она умолкла, чтобы перевести дух, и Пуаро не замедлил воспользоваться представившейся возможностью. Поднимаясь с кресла, он сказал высокомерным тоном:
  — Боюсь, что вы заблуждаетесь, мадам. Я не занимаюсь изучением жизни домашних слуг. Я — частный детектив.
  — Я знаю, — заявила наша посетительница. — Разве я не сказала вам, что мне нужно, чтобы вы разыскали мою кухарку? В среду, не сказав мне ни слова, она ушла из дому и до сих пор не вернулась.
  — Сожалею, мадам, но я не берусь за частные дела такого рода. Позвольте пожелать вам всего наилучшего.
  Дама возмущенно фыркнула:
  — Значит, любезный, вам не по нраву мое дело? Вы слишком горды, не правда ли? Мое дело, конечно, не связано с государственной тайной или с графскими драгоценностями. Но позвольте вам заметить, что для женщины в моем положении служанка важна ничуть не меньше, чем драгоценная диадема. Не могут же все быть знатными дамами, разъезжающими в своих авто и увешанными бриллиантами и жемчугами. Хорошая кухарка — большая редкость, и если вы теряете ее, то для вас такая потеря столь же велика, как потеря жемчужного колье для какой-нибудь графини.
  Пуаро медлил с ответом — казалось, в нем шла внутренняя борьба между чувством собственного достоинства и чувством юмора. Наконец он рассмеялся и опустился в кресло.
  — Мадам, вы совершенно правы, я должен признать свою ошибку. Ваши замечания справедливы и разумны. Это дело может порадовать меня прелестью новизны. До сих пор мне не приходилось искать пропавших слуг. Поистине мне предстоит разрешить проблему государственной важности, о чем я и говорил моему другу как раз перед вашим приходом. En avant!1726 Так вы говорите, что ваша драгоценная кухарка ушла из дому в среду и не вернулась? Выходит, это случилось позавчера.
  — Да, у нее был выходной день.
  — Но, мадам, возможно, она попала в какую-то аварию. Вы не наводили справки в больницах?
  — Именно так я и подумала вчера, но сегодня утром — как вам это понравится — она прислала за своим чемоданом. Причем мне не написала даже записки! Если бы я была дома, то ни за что не отдала бы ее вещи! Разве я заслуживаю подобное обращение?! К сожалению, на тот момент я вышла в магазин.
  — Не могли бы вы описать мне вашу кухарку?
  — Ну, она полная дама средних лет, у нее черные, тронутые сединой волосы — в общем, весьма респектабельная на вид особа. Она проработала у меня десять лет. Элиза Данн — так ее зовут.
  — И в среду между вами не было никаких… разногласий?
  — Абсолютно никаких. И именно поэтому ее поступок кажется мне таким странным.
  — Много ли прислуги в вашем доме, мадам?
  — Две служанки. Горничная, Анни, — очень милая девушка. Немного забывчивая, правда, голова-то у нее занята в основном кавалерами, но хорошая служанка, все поручения выполняет быстро и аккуратно.
  — Ладила ли она с кухаркой?
  — Конечно, они порой спорили по мелочам, но в целом у них были хорошие отношения.
  — А ваша горничная не может пролить свет на эту таинственную историю?
  — Она говорит, что нет… но вы же знаете, каковы эти слуги… круговая порука, они никогда не скажут ничего лишнего друг о друге.
  — Да, да, понятно, мы должны разобраться в вашей истории. Где, вы сказали, вы проживаете, мадам?
  — В Клэпеме, Принц-Альберт-роуд, дом восемьдесят восемь.
  — Bien, мадам, пока я желаю вам всего наилучшего, но вы можете рассчитывать, что еще сегодня мы с вами вновь встретимся в вашем доме.
  Простившись с нами, миссис Тодд — такова была фамилия нашей новой знакомой — удовлетворенно выплыла из комнаты. Пуаро с легкой тоской взглянул на меня.
  — Да, да, Гастингс, похоже, нам придется заняться непривычным дельцем. Исчезновение клэпемской кухарки! Никогда, никогда нашему любезному инспектору Джеппу не доведется услышать об этом!
  Затем он нагрел утюг и с помощью промокательной бумаги тщательно удалил жирное пятно со своего серого костюма. Подравнивание усов он с сожалением отложил до лучших времен, и мы отправились в Клэпем.
  Принц-Альберт-роуд оказалась славной улочкой, она встретила нас двумя рядами ладных домиков, похожих друг на друга как близнецы-братья, с аккуратными кружевными занавесками на окнах и до блеска отполированными медными кольцами на дверях.
  Подойдя к дому восемьдесят восемь, мы позвонили в дверь, и нам открыла опрятная горничная с миловидным личиком. Миссис Тодд также вышла в прихожую.
  — Не уходи, Анни, — повелительно окликнула она служанку. — Этот джентльмен — детектив, и он желает задать тебе несколько вопросов.
  На лице Анни отразилось нечто среднее между тревогой и приятным волнением.
  — Благодарю вас, мадам, — с поклоном сказал Пуаро. — С вашего позволения, я предпочел бы сейчас побеседовать с горничной наедине.
  Нас провели в небольшую гостиную, и, когда миссис Тодд с очевидной неохотой выплыла из комнаты, Пуаро приступил к своему допросу:
  — Видите ли, мадемуазель Анни, все, что вы нам расскажете, может оказаться исключительно важным. Только вы можете пролить свет на этот таинственный случай. Без вашей помощи я ничего не смогу сделать.
  Тревога исчезла с лица девушки.
  — Уверяю вас, сэр, — сказала она, — я расскажу вам все, что знаю.
  — Вот и отлично. — Пуаро одобрительно улыбнулся ей. — Итак, прежде всего, что вы сами думаете по этому поводу? Вы ведь сообразительная девушка. Это заметно с первого взгляда! Как бы вы сами объяснили исчезновение Элизы?
  Окрыленная такой похвалой, Анни начала свой рассказ:
  — Во всем виноваты эти проклятые поставщики домов терпимости, сэр, я с самого начала говорила об этом! И наша кухарка предостерегала меня от них. «У таких пройдох всегда очень благопристойный вид! Но разве ты не чувствуешь, чем пахнут все их сладкие посулы?» — так она предупреждала меня. И вот теперь она сама попалась в их сети! Я убеждена в этом. Вполне вероятно, что ее уже погрузили на пароход и она едет в Турцию или в одно из тех восточных местечек, где мужчины, как я слышала, очень любят толстушек!
  — Это действительно неплохая мысль, только зачем же она тогда прислала за своим чемоданом?
  — Ну, я не знаю, сэр. Наверное, решила, что ей понадобятся личные вещи… даже в тех далеких странах.
  — Кто приходил за ее вещами? Мужчина?
  — Приходил Картер Патерсон, сэр.
  — Вы упаковывали их?
  — Нет, сэр, все уже было запаковано и перевязано веревками.
  — Вот как! Интересно. Выходит, уходя из дому в среду, она уже знала, что не вернется. Ведь так?
  — Да, сэр, — немного растерянно ответила Анни. — Хотя я не подумала об этом. Но все-таки, сэр, ведь возможно, что ее увезли эти проклятые поставщики? — мечтательно добавила она.
  — Несомненно! — серьезно ответил Пуаро и продолжил: — У вас с ней была общая спальня?
  — Нет, сэр, мы жили в отдельных комнатах.
  — А Элиза когда-нибудь говорила вам, что не очень довольна своим нынешним местом? Вас обеих устраивала работа здесь?
  — Она даже не упоминала, что собирается уходить. Место это вполне хорошее… — Девушка нерешительно умолкла.
  — Говорите откровенно, — доброжелательно сказал Пуаро. — Я ничего не скажу вашей хозяйке.
  — Ну, конечно, сэр, наша хозяйка со странностями, никогда не знаешь, что она может учудить. Но кормят хорошо. Всего вдоволь, и никаких ограничений. Обязательно что-нибудь горячее на ужин, удобные выходные, и масла бери сколько душе угодно. Да и в любом случае, если бы Элиза подыскала новое место, я уверена, что она никогда бы не ушла так неожиданно. Она бы отработала свой положенный месяц. Пожалуй, за такой поступок хозяйка могла бы лишить ее месячной зарплаты!
  — А работой вас не слишком перегружают?
  — Ну, хозяйка очень дотошная… вечно снует по углам, выискивая пылинки. Кстати, у нас есть еще и жилец, или доходный гость, так его обычно здесь называют. Но он только завтракает и обедает, как хозяин. Они весь день проводят в Сити.
  — Вам нравится ваш хозяин?
  — Да, он очень спокойный человек, хотя немного скуповат.
  — Я надеюсь, вы сможете вспомнить, что Элиза говорила перед уходом?
  — Да, могу. «Если от обеда останется персиковый компот, — сказала она, — то мы с тобой полакомимся им за ужином, а также беконом с жареной картошкой». Она до ужаса обожала персиковый компот. Я даже не удивилась бы, если бы ради него она осталась без выходного.
  — У нее всегда был выходной по средам?
  — Да, у нее по средам, а у меня по четвергам.
  Пуаро задал еще пару вопросов и, поблагодарив, отпустил девушку. Анни удалилась, а миссис Тодд поспешно вошла в гостиную с горящими от любопытства глазами. Я был уверен, что она обиделась на то, что ей не разрешили присутствовать при разговоре с Анни. Но Пуаро дипломатично объяснил ей необходимость беседы со служанкой без нее.
  — Вам, мадам, обладающей столь незаурядным умом, — заметил он, — было бы нестерпимо скучно следить за теми окольными путями, которые вынуждены использовать мы, несчастные детективы, чтобы выудить нужные нам сведения. Остроумный человек с трудом может мириться с тупостью.
  Мгновенно исцелив обиженную душу миссис Тодд таким комплиментом, Пуаро перевел разговор на ее мужа и выяснил, что тот работает в Сити, в какой-то фирме, и бывает дома после шести вечера.
  — Разумеется, его крайне встревожил и обеспокоил внезапный и совершенно необъяснимый уход вашей кухарки, не правда ли? Или я заблуждаюсь?
  — Он никогда ни о чем не беспокоится, — заявила миссис Тодд. — «Ну-ну, дорогая, не переживай, наймем другую». Вот и все, что он сказал! Его спокойствие и невозмутимость порой сводят меня с ума. «Неблагодарная женщина, — бросил он. — Нам повезло, что мы избавились от нее».
  — А что вы скажете о вашем постояльце, мадам?
  — Вы имеете в виду мистера Симпсона, нашего доходного гостя? Ну, судя по тому, что он по-прежнему с аппетитом завтракает и ужинает, я думаю, что он ни о чем не беспокоится.
  — Каков род его занятий, мадам?
  — Он служит в банке. — Она упомянула название банка, и я слегка вздрогнул, вспомнив, что прочел в «Дейли блэр».
  — Он молод?
  — По-моему, ему двадцать восемь лет. Приятный и скромный молодой человек.
  — Мне хотелось бы немного поговорить с ним и с вашим мужем, если возможно. Я загляну к вам еще разок сегодня вечером. Осмелюсь дать один совет, мадам: вам нужно немного отдохнуть, вы выглядите усталой.
  — Я сама уже подумывала об этом! Во-первых, я переживаю из-за Элизы, и, кроме того, вчера весь день я толкалась по распродажам, а вы можете себе представить, месье Пуаро, как они утомительны и какая куча дел накопилась в доме, поскольку одна Анни, конечно, не в силах справиться со всем хозяйством… Хотя вполне вероятно, что эти неприятности ее тоже выбили из колеи… В общем, я совершенно вымоталась от всех этих забот и треволнений!
  Пуаро коротко выразил ей сочувствие, и мы вышли на улицу.
  — Странное совпадение, — заметил я. — Но тот сбежавший кассир, Дэвис, работал в том же банке, что и Симпсон. Вы не думаете, что между этими событиями есть какая-то связь?
  Пуаро улыбнулся:
  — С одной стороны, удравший с деньгами служащий, а с другой — пропавшая без вести кухарка. Трудно углядеть какую-то связь между ними, хотя, конечно, Дэвис мог навещать Симпсона, влюбиться в кухарку и уговорить ее пуститься в бега за компанию с ним!
  Я рассмеялся. Но Пуаро оставался серьезным.
  — Но могло быть и хуже, — укоризненно произнес он. — Как известно, Гастингс, если вы собираетесь жить в изгнании, то хорошая кухарка может оказаться гораздо полезнее, чем юная красотка! — Он помедлил немного и задумчиво добавил: — Любопытный случай, сплошные противоречия. Я заинтересовался… я решительно заинтересовался нашей кухаркой.
  
  Вечером мы вернулись на Принц-Альберт-роуд и поговорили с мужской половиной обитателей дома восемьдесят восемь — с Тоддом и Симпсоном. Первому было слегка за сорок, и его худощавое вытянутое лицо выглядело весьма унылым.
  — Да, да, — неопределенным тоном сказал он, — Элиза… хорошая кухарка, насколько я понимаю. И экономная. Я обращаю особое внимание на вопросы экономии.
  — Можете ли вы объяснить, по какой причине она так внезапно покинула ваш дом?
  — Ну, в общем… — туманно ответил он, — вы же знаете этих слуг. Моя жена принимает все слишком близко к сердцу. Совсем измоталась от всех этих переживаний. А проблема-то, в сущности, совершенно элементарная. «Найми другую, дорогая, — говорю я ей. — Просто найми другую». Вот и все, что нужно сделать. Что толку плакать над сбежавшим молоком.
  Разговор с мистером Симпсоном оказался столь же бесполезным. Он был тихим, неприметным молодым человеком в очках.
  — Должно быть, я сталкивался с ней, как мне кажется, — сказал он. — Она ведь уже довольно пожилая женщина, я прав?
  А вот другую служанку, Анни, я встречал довольно часто. Симпатичная девушка. Очень милая и услужливая.
  — Эти служанки ладили друг с другом?
  Мистер Симпсон сказал, что не может наверняка утверждать это, но, вероятно, так оно и было.
  — Увы, mon ami, нам не удалось разжиться полезной информацией, — сказал Пуаро, когда мы выходили из дома Тоддов. Наш уход задержало громогласное словоизвержение миссис Тодд, которая в значительно более растянутом варианте повторила нам свой утренний рассказ.
  — Вы разочарованы? — спросил я. — Неужели вы ожидали услышать от них что-то важное?
  Пуаро отрицательно покачал головой.
  — Конечно, я не исключал такой возможности, — заметил он, — но считал ее маловероятной.
  Очередным событием стало письмо, которое Пуаро принесли с утренней почтой на следующий день. Прочтя его, он покраснел от возмущения и протянул его мне.
  Миссис Тодд сожалела, что в дальнейшем не сможет пользоваться услугами мистера Пуаро. Обсудив данный инцидент со своим мужем, она поняла, как неразумно было нанимать детектива для расследования чисто житейского дела. Миссис Тодд прилагала к письму чек на одну гинею в качестве вознаграждения за консультацию.
  — Ну уж нет! — сердито вскричал Пуаро. — Зря они думают, что им удастся так легко избавиться от Эркюля Пуаро! В виде одолжения… великого одолжения… я согласился расследовать их ничтожное, пустячное дельце… а они comme ça беспардонно смеют отказываться от моих услуг! Я наверняка не ошибусь, если скажу, что к этому приложил руку мистер Тодд. Но я говорю: нет и нет! Тридцать шесть раз — нет! Я готов потратить мои собственные гинеи, а если понадобится, истрачу хоть тридцать шесть сотен гиней, но раскрою-таки тайну нашей кухарки!
  — Отлично, — сказал я. — Но каким образом?
  Пуаро слегка угомонился.
  — D’abord, — сказал он, — мы поместим объявление в газетах. Дайте-ка подумать… нечто в таком роде: «Элиза Дани сможет получить сведения о своем выигрыше, обратившись по данному адресу…» Поместите это объявление во всех популярных газетах, Гастингс. А я пока проведу небольшое частное расследование. Живо беремся за дело, нужно действовать как можно быстрее!
  Встретились мы лишь вечером, и Пуаро сообщил мне, чем занимался весь день.
  — Я навел справки в конторе мистера Тодда. В среду он никуда не отлучался и в целом имеет хорошую репутацию. Пожалуй, его можно сбросить со счетов. Теперь Симпсон. Во вторник он приболел и не приходил в банк, но в среду уже вышел на работу. С Дэвисом он поддерживал хорошие отношения, хотя и не числился в его друзьях. В общем, ничего из ряда вон выходящего. Вероятно, тут нам тоже не за что зацепиться. Остается надеяться на объявления.
  Во всех популярных ежедневных газетах появилось наше объявление. Его должны были печатать ежедневно в течение недели, как и заказывал Пуаро. Его увлечение таким прозаичным и скучным делом было просто экстраординарным, но я понимал, что успешное завершение этого расследования является для него вопросом чести. На днях ему предлагали взяться за несколько очень интересных дел, но он решительно отклонил все предложения. Каждое утро Пуаро с нетерпением поджидал почту и, тщательно просмотрев все письма, со вздохом откладывал их в сторону.
  Но наконец наше терпение было вознаграждено. В среду, практически через неделю после визита миссис Тодд, наша квартирная хозяйка сообщила нам о приходе некоей особы, назвавшейся Элизой Данн.
  — Enfin!1727 — воскликнул Пуаро. — Так проводите же ее сюда скорей! Не медлите.
  Получив такие указания, наша домохозяйка поспешно вышла и через пару мгновений уже вновь появилась в дверях, пропустив к нам в гостиную мисс Данн. Наша долгожданная гостья вполне соответствовала предварительному описанию: высокая, полная и в высшей степени почтенная особа.
  — Я пришла к вам, прочитав объявление в газете, — пояснила она. — Вообще-то мне подумалось, что тут, должно быть, произошла какая-то путаница и что, возможно, вы не знаете, что я уже получила наследство.
  Пуаро посмотрел на нее внимательным, изучающим взглядом. Широким жестом он предложил ей занять одно из кресел.
  — В сущности, дело в том, что ваша бывшая хозяйка, миссис Тодд, очень переживала из-за вас, — объяснил Пуаро. — Она боялась, что вы, возможно, попали в какую-то аварию.
  Элиза Данн с изумлением посмотрела на него.
  — Разве она не получила моего письма?
  — Она пребывает в полнейшем неведении. — Он помолчал и добавил убедительным тоном: — Надеюсь, вы не откажетесь рассказать мне, что с вами приключилось.
  Элиза Данн, похоже, только и ждала такого предложения. Она с готовностью приступила к обстоятельнейшему рассказу:
  — В среду вечером, когда я уже возвращалась домой, меня остановил один джентльмен. Высокий такой бородач в большой шляпе.
  «Вы — мисс Элиза Данн?» — спросил он.
  «Да», — ответила я.
  «Я заходил недавно к вашей хозяйке, — сказал он, — и мне сообщили, что вы должны скоро вернуться. Мисс Данн, я приехал из Австралии специально, чтобы разыскать вас. Вы случайно не знаете девичью фамилию вашей бабушки по материнской линии?»
  «Знаю, ее звали Джейн Эммотт», — сказала я.
  «Совершенно верно, — сказал он. — Так вот, мисс Данн, у вашей бабушки была одна очень близкая подруга, Элиза Лич, хотя вы, возможно, никогда о ней не слышали. Эта подруга уехала в Австралию, где вышла замуж за весьма богатого колониста. Оба ее ребенка умерли в детском возрасте, и все состояние мужа перешло к ней. Она умерла несколько месяцев назад, и по ее завещанию именно к вам переходит ее дом — он находится здесь, в Англии, — и значительная денежная сумма».
  Можно представить, как я была потрясена, — продолжала мисс Данн. — Я подозрительно посматривала на него, и он улыбнулся, должно быть заметив мое недоверие.
  «Я вполне понимаю вашу настороженность, мисс Данн, — сказал он. — Надеюсь, эти документы убедят вас. — Он протянул мне письмо от каких-то мельбурнских адвокатов Херста и Кротчета и визитную карточку. — Есть только два условия, — добавил он. — Наша клиентка, видите ли, была несколько эксцентричной особой. Во-первых, в завещании оговорено, что вы должны вступить во владение ее домом, он расположен в Камберленде, до двенадцати часов завтрашнего дня. А второе условие — совсем пустяковое, в нем просто оговаривается, что вы не должны работать прислугой».
  Тут я совсем расстроилась.
  «О, мистер Кротчет, — сказала я, — я же работаю кухаркой, разве вам не сообщили об этом в доме миссис Тодд?»
  «Неужели? — удивился он. — Мне и в голову не приходил такой вариант. Я думал, что вы, возможно, живете там в качестве компаньонки или гувернантки. Да, крайне досадное обстоятельство… просто несчастье какое-то».
  «Неужели я теперь потеряю все деньги?» — огорченно спросила я.
  Он подумал пару минут и наконец сказал:
  «В общем-то, закон всегда можно обойти, мисс Данн. Нам, адвокатам, известны все лазейки. Из данной ситуации есть один выход — вы должны сегодня же отказаться от своей работы».
  «Но ведь я же должна предупредить хозяйку за месяц», — возразила я.
  «Дорогая мисс Данн, — с улыбкой сказал он, — уходя без предупреждения, вы просто лишаетесь месячной зарплаты. Право, узнав о столь исключительных обстоятельствах, ваша хозяйка поймет вас. Единственная сложность — это время! Вам необходимо успеть на поезд, который уходит с вокзала Кингз-Кросс на север в одиннадцать часов. Я готов одолжить вам, скажем, фунтов десять на билет, а вы сможете прямо на вокзале написать записку вашей хозяйке. Я сам передам ее миссис Тодд и объясню сложившуюся ситуацию».
  Я приняла его предложение, конечно же, и часом позже уже сидела в поезде, настолько взволнованная, что почти не понимала, куда и зачем я еду. В сущности, доехав до Карлайла, я уже почти убедила себя в том, что вся эта история в итоге окажется одной из тех мошеннических проделок, о которых мы так часто читаем в газетах. Но когда я пришла по тому адресу, то обнаружила, как и было сказано, адвокатскую контору. Солиситоры мало что смогли сообщить мне, они просто сказали, что в соответствии с указаниями письма, полученного ими из Лондона от одного джентльмена, им следует выдать мне ключи от дома и сто пятьдесят фунтов на первые полгода проживания. Мистер Кротчет переслал мне мои пожитки, но хозяйка не написала мне ни словечка. Я решила, что она сердится на меня или завидует моему счастью. Кроме того, она оставила себе мой сундук, а все мои вещи сложила в бумажные пакеты. Но раз она так и не получила моего письма, то, наверное, сочла мое поведение настоящим нахальством.
  Пуаро внимательно выслушал всю эту длинную историю. В итоге он кивнул головой с таким видом, словно теперь ему все стало ясно.
  — Благодарю вас, мадемуазель. Как вы и сказали, произошла маленькая путаница. Позвольте мне вручить вам компенсацию за то, что мы побеспокоили вас. — Он протянул ей конверт и добавил: — Вы, очевидно, намерены сразу же вернуться в Камберленд? Однако прислушайтесь к моему совету: не забывайте ваше поварское искусство. Всегда полезно иметь что-то на тот случай, если удача вдруг отвернется от вас.
  Ну надо же, какая она доверчивая… — пробормотал он, когда наша посетительница вышла из комнаты, — хотя, возможно, не доверчивее большинства людей ее класса. — Лицо его вдруг стало очень серьезным. — Вперед, Гастингс, нельзя терять ни минуты. Поймайте такси, а я пока напишу записку Джеппу.
  Пуаро уже поджидал меня на ступеньках, когда я подъехал на такси к нашему дому.
  — Далеко ли мы собрались? — обеспокоенно спросил я.
  — Надо отослать письмо Джеппу со специальным посыльным.
  Отправив послание, мы вновь сели в такси, и Пуаро сообщил водителю очередной адрес.
  — Клэпем, Принц-Альберт-роуд, дом восемьдесят восемь.
  — Так вот куда мы едем!
  — Mais oui. Хотя, честно говоря, я боюсь, что мы приедем слишком поздно. Наша птичка могла уже упорхнуть, Гастингс.
  — И кто же наша птичка?
  Пуаро улыбнулся:
  — Неприметный мистер Симпсон.
  — Что? — воскликнул я.
  — О, бросьте, Гастингс, только не говорите мне, что вы еще чего-то не поняли!
  — Ну, я понял, что кухарку таким образом убрали с дороги, — слегка обиженно сказал я. — Но зачем? Зачем понадобилось Симпсону удалять ее из дома? Неужели она что-то разузнала о нем?
  — Абсолютно ничего.
  — Тогда почему…
  — Но она имела нечто такое, что было ему нужно.
  — Деньги? Австралийское наследство?
  — Нет, мой друг, нечто совсем другое. — Он помедлил немного и добавил с мрачной серьезностью: — Обитый жестью дорожный сундук…
  Я искоса взглянул на него. Его заявление казалось настолько фантастичным, что я заподозрил, что он морочит мне голову, однако он выглядел совершенно серьезным.
  — Уж наверно, он мог бы и купить такой сундук в случае необходимости, — воскликнул я.
  — Ему не нужен был новый сундук. Ему необходим был сундук с некоей родословной. Почтенный, видавший виды сундук.
  — Послушайте, Пуаро, — вскричал я, — право, это уже чересчур. Вы морочите мне голову.
  Он взглянул на меня.
  — Вам недостает ума и фантазии мистера Симпсона, Гастингс. Слушайте же. В среду вечером Симпсон обманом удаляет кухарку. Напечатать пару писем и сделать визитную карточку достаточно просто, и для осуществления своего плана он также арендует на год дом и переводит сто пятьдесят фунтов в адвокатскую контору Карлайла. Мисс Данн не узнала его: с помощью бороды, шляпы и легкого колониального акцента ему отлично удалось обмануть ее. Таков итог среды, не считая того пустякового факта, что Симпсон присвоил ценные бумаги стоимостью в пятьдесят тысяч фунтов.
  — Симпсон… Но их же украл Дэвис…
  — Уж будьте так добры, позвольте мне продолжить, Гастингс! Симпсон знает, что кражу обнаружат во вторник днем. Он прикидывается в этот день больным, а сам подкарауливает момент, когда Дэвис отправится на ленч. Возможно, он признался Дэвису в краже и сказал, что хочет вернуть акции и передать их ему… Так или иначе, но ему удалось заманить Дэвиса к себе в Клэпем. У служанки был выходной, а миссис Тодд отправилась по распродажам, поэтому он был один в доме. Когда выяснится, что акции пропали, а Дэвис исчез, то вывод будет практически предопределенным. Дэвис — вор! А наш мистер Симпсон — совершенно вне подозрений и может спокойно вернуться на свою работу, не запятнав свою репутацию честного и порядочного служащего.
  — А как же Дэвис?
  Пуаро сделал выразительный жест и медленно опустил голову.
  — Такое ужасное хладнокровие кажется просто невероятным, и, однако, какую еще версию мы можем предложить, mon ami? Единственной проблемой для убийцы оказывается процесс избавления от тела, и Симпсон заранее спланировал его. Меня сразу насторожил тот факт, что к приходу посыльного дорожный сундук кухарки был уже упакован, хотя она явно намеревалась вернуться вечером после выходного дня. Доказательством тому служит ее замечание о персиковом компоте. Не кто иной, как Симпсон, нанял Картера Патерсона для того, чтобы тот зашел за вещами мисс Данн в пятницу, и сам же Симпсон во вторник днем подготовил сундук. Какие подозрения тут могли возникнуть? Служанка уходит и присылает за своим сундуком, на котором уже указаны ее имя и адрес места доставки — скорей всего, какая-то железнодорожная станция в пригороде Лондона. В субботу днем Симпсон, вновь устроив австралийский маскарад, забирает этот сундук из камеры хранения, снабжает его новым адресом и пересылает на какую-нибудь дальнюю станцию — опять-таки до востребования. Когда дорожное начальство той станции — по вполне понятным причинам — заподозрит неладное и вскроет сундук, то оно сможет докопаться только до того, что он был отправлен неким бородатым колонистом с одной узловой станции в пригороде Лондона. Ничто уже не будет связывать его с домом восемьдесят восемь на Принц-Альберт-роуд. Вот мы и приехали!
  Предчувствия Пуаро оказались верными. Симпсон съехал днем раньше. Но ему не удалось избежать наказания за свое преступление. Как выяснилось, он уже находился на борту пассажирского лайнера «Олимпия», направлявшегося к берегам Америки, где и был арестован по распоряжению капитана, получившего соответствующую радиограмму.
  Жестяной сундук, адресованный некоему мистеру Генри Уинтергрину, привлек внимание дорожных служащих в Глазго. Его вскрыли и обнаружили труп несчастного Дэвиса.
  Чек миссис Тодд, выписанный на сумму в одну гинею, никогда не был обналичен. Вместо этого Пуаро вставил его в рамочку и повесил ее на стене в нашей гостиной.
  — Он будет служить мне своеобразным напоминанием, Гастингс. Даже тривиальный случай может обернуться весьма серьезным, заслуживающим внимания делом… С одной стороны, исчезновение служанки, а с другой — хладнокровное убийство. По-моему, мы сейчас завершили одно из моих самых интересных расследований.
  Корнуолльская тайна
  — Миссис Пенджеллей, — объявила наша домохозяйка и благоразумно удалилась.
  Какие только малоприятные личности не обращались к Пуаро за советом, но женщина, которая сейчас робко мялась в дверях, теребя свое пушистое боа, на мой взгляд, перещеголяла всех своей непривлекательностью. Она была на редкость серой и безликой — тощее, поблекшее существо лет пятидесяти, облаченное в обшитый тесьмой костюм, с каким-то золотым украшением на шее и седоволосой головой, увенчанной совершенно неуместной в данном случае шляпкой. Пройдя по улицам любого провинциального городка, вы встретите сотню таких миссис Пенджеллей.
  Заметив очевидное смущение нашей посетительницы, Пуаро вышел вперед и любезно приветствовал ее:
  — Мадам! Прошу вас, присядьте. Мой коллега, капитан Гастингс.
  Дама села на стул, нерешительно пробормотав:
  — Вы ведь месье Пуаро, частный детектив?
  — К вашим услугам, мадам.
  Однако наша стеснительная гостья, похоже, была пока не в состоянии говорить. Она вздохнула, нервно сплетя пальцы, и краска смущения все отчетливее проступала на ее лице.
  — Вероятно, у вас есть ко мне какое-то дело, мадам, не так ли?
  — Ну да, я думала… в общем… вы понимаете…
  — Продолжайте, мадам, прошу вас, продолжайте.
  Подбодренная его словами, миссис Пенджеллей наконец взяла себя в руки.
  — Понимаете, месье Пуаро… мне очень не хотелось обращаться в полицию. Нет, в любом случае я не собираюсь идти в полицию! Но в то же время меня ужасно тревожит одно обстоятельство… И однако, я не уверена, следует ли мне… — пробормотала она и окончательно умолкла.
  — Поверьте, мадам, я не имею ничего общего с полицией. Мои расследования всегда строго конфиденциальны.
  Миссис Пенджеллей ухватилась за это слово:
  — Конфиденциально… это именно то, что мне нужно. Я не хочу никаких разговоров, никакой шумихи или газетных страстей. Просто отвратительно, что газетчики могут настолько извратить все факты, а семье потом уже не оправиться от позора. Тем более что я даже не уверена… просто мне пришла в голову одна жуткая мысль, и я не могу выкинуть ее из головы. — Она перевела дух и продолжила: — А в то же время возможно, что я понапрасну грешу на бедного Эдварда. Какая жена не ужаснется от такой мысли… Но вы, конечно же, слышали о таких жутких делах, в наши дни чего только не бывает.
  — Простите… речь идет о вашем муже?
  — Да.
  — И вы подозреваете его… в чем-то?
  — Мне страшно даже говорить об этом, месье Пуаро. Но вам-то известно, что такие вещи случаются… а они, бедняжки, ни о чем даже не подозревают.
  Начиная отчаиваться, я подумал, что эта особа, видимо, никогда не перейдет к сути дела, но терпение Пуаро равнялось возлагаемым на него надеждам.
  — Отбросьте ваши страхи, мадам. Подумайте, как вы обрадуетесь, если мы сможем доказать, что ваши подозрения лишены оснований.
  — Верно, верно… неопределенность хуже всего. О, месье Пуаро, я ужасно боюсь, что мне дают какую-то отраву.
  — Что заставляет вас так думать, мадам?
  Миссис Пенджеллей, перестав наконец скрытничать, пустилась в подробное описание своих недомоганий, явно более уместное в кабинете врача.
  — Боль и тошнота после еды, вы говорите? — задумчиво сказал Пуаро. — Вы обращались к доктору, мадам? Что же он сказал вам?
  — Он говорит, что у меня острый гастрит, месье Пуаро. Но я заметила его озадаченность и недоумение, ведь он постоянно менял лекарства, а от них не было никакого проку.
  — Вы сообщили ему о ваших… подозрениях?
  — Что вы, разумеется, нет, месье Пуаро. Это тут же разнеслось бы по нашему городку. И к тому же у меня действительно гастрит. Опять-таки очень странно то, что, когда Эдвард уезжает на выходные, мое самочувствие значительно улучшается. Это заметила даже Фрида… наша племянница. И потом, у нас в сарае есть бутылка гербицидов, которыми мы никогда не пользовались, так вот садовник говорит, что она уже наполовину пуста.
  Миссис Пенджеллей умоляюще взглянула на Пуаро. Он ободряюще улыбнулся ей и, открыв блокнот, взялся за карандаш.
  — Давайте, мадам, все аккуратненько запишем. Итак, где именно вы сейчас живете?
  — В Полгарвите, это маленький торговый город в Корнуолле.
  — Давно ли вы там проживаете?
  — Четырнадцать лет.
  — Вы живете вдвоем с мужем? Есть ли у вас дети?
  — Нет.
  — А племянница? Мне кажется, вы упоминали о ней.
  — Да, Фрида Стэнтон, племянница моего мужа, дочь его единственной сестры. Фрида жила с нами последние восемь лет… жила до прошлой недели.
  — А что же случилось на прошлой неделе?
  — Последнее время у нее резко испортился характер; я не представляю, что вдруг нашло на Фриду. Она стала такой грубой и дерзкой, ее поведение невыносимо. В итоге, закатив очередной скандал, она ушла от нас и сняла себе отдельную квартирку в нашем городке. С тех пор я не видела ее. Лучше пусть она приведет в порядок свои чувства, так говорит мистер Рэднор.
  — Кто такой мистер Рэднор?
  Тень смущения опять пробежала по лицу миссис Пенджеллей.
  — О, он… он просто наш знакомый, — с запинкой сказала она. — Очень милый молодой человек.
  — Возможно, между ним и вашей племянницей были более дружеские отношения?
  — Ничего подобного, — категорически заявила миссис Пенджеллей.
  Пуаро решил сменить тему.
  — Вы с вашим мужем, как я полагаю, хорошо обеспечены в материальном плане?
  — Да, мы вполне обеспечены.
  — А кому принадлежат ваши капиталы — вам или вашему мужу?
  — О, все наши деньги принадлежат Эдварду. У меня лично ничего нет.
  — Видите ли, мадам, чтобы выяснить все точно, нам придется быть жестокими. Мы должны найти мотив. Ведь ваш муж не стал бы травить вас просто так, ради удовольствия! Вам известна какая-либо причина, по которой он хотел бы убрать вас со своего пути?
  — Во всем виновата та златокудрая красотка, которая работает с ним, — с негодованием сказала миссис Пенджеллей. — Мой муж работает зубным врачом, месье Пуаро, и, по его словам, он просто вынужден держать при себе расторопную и симпатичную девицу с аккуратной головкой и белозубой улыбкой, которая бы записывала пациентов к нему на прием и готовила препараты. До меня дошли слухи, что их отношения выходят за рамки рабочих, хотя он, конечно, клянется, что все это пустая болтовня.
  — Кто заказал ту бутыль с гербицидами, мадам?
  — Мой муж, около года назад.
  — Теперь скажите, у вашей племянницы есть свои средства к существованию?
  — Насколько я знаю, она получает около пятидесяти фунтов в год. И с радостью согласилась бы вести хозяйство Эдварда, если бы я ушла от него.
  — Значит, вы планировали уйти от него?
  — Я не намерена во всем потакать его прихотям. Женщины сейчас перестали быть рабынями, какими они были в прежние дни, месье Пуаро.
  — Я приветствую ваш независимый дух, мадам, но давайте вернемся к реальным проблемам. Вы собираетесь возвращаться сегодня в Полгарвит?
  — Да, я приехала сюда на экскурсию. Наш поезд вышел в шесть утра, а в пять вечера мы уезжаем обратно.
  — Bien! В данный момент у меня нет никаких особо важных дел. Поэтому я могу провести для вас это маленькое расследование. Завтра я приеду в Полгарвит. Что, если мы назовем Гастингса вашим дальним родственником, к примеру сыном вашей двоюродной сестры? А я сыграю роль его приятеля, чудаковатого бельгийца. Пожалуй, до нашего приезда вам стоит самой готовить себе еду, или пусть ее готовят под вашим личным наблюдением. У вас есть служанка, которой вы можете доверять?
  — Да, Джесси, я уверена в ней, она очень славная девушка.
  — Итак, до завтра, мадам, и постарайтесь не падать духом.
  
  Пуаро предупредительно проводил миссис Пенджеллей до дверей и в задумчивости вернулся к своему креслу. Его сосредоточенность, однако, была не столь глубокой, поскольку он таки заметил пару перышек, вырванных из боа нервными пальчиками нашей новой клиентки. Аккуратно подняв перышки, Пуаро отправил их в корзину для бумаг.
  — Что вы думаете о новом деле, Гастингс?
  — Скверная история, должен признать.
  — Да, если подозрения этой дамы оправданны. Но так ли это? Горе тому мужу, который купит в наши дни бутылку гербицидов. Если у его жены гастрит и она склонна к истерикам, то беды явно не миновать.
  — Вы думаете, что все сводится к этому?
  — Даже не знаю, Гастингс… Хотя ее рассказ очень заинтересовал меня, есть в нем нечто крайне занимательное. Вы же понимаете, что сия история стара как мир. Следовательно, можно было бы остановиться на исторической версии, но, представьте, миссис Пенджеллей не произвела на меня впечатление истерички. Да, если я не ошибаюсь, мы столкнулись здесь с чертовски трогательной человеческой драмой. Скажите мне, Гастингс, какие чувства, по-вашему, должна испытывать миссис Пенджеллей к своему мужу?
  — Возможно, преданность или привязанность, смешанную со страхом, — предположил я.
  — И все-таки, как правило, женщина готова обвинять кого угодно, только не собственного мужа. Она до последнего момента будет стоически цепляться за свою веру в его безгрешность.
  — Ситуацию может усложнить другая женщина.
  — Верно, под влиянием ревности любовь порой превращается в ненависть. Но ненависть привела бы ее в полицию, а не ко мне. Она могла бы подать официальное заявление… затеять большой скандал. Нет-нет, давайте-ка зададим работу нашим маленьким серым клеточкам. Почему она пришла именно ко мне? Чтобы убедиться, что ее подозрения безосновательны? Или… чтобы я подтвердил ее правоту? Ах, есть в этом деле нечто непонятное для меня, даже загадочное… некий неизвестный фактор. Может, она превосходная актриса, наша миссис Пенджеллей?.. Да нет, она была искренней, я готов поклясться, что она была искренней, и именно поэтому я так заинтересовался ее историей. Прошу вас, узнайте, какие поезда есть на Полгарвит.
  
  Самый удобный поезд отправлялся с Паддингтонского вокзала в час пятьдесят дня и прибывал в Полгарвит в начале восьмого вечера. Путешествие прошло без приключений, и я пробудился от приятного дневного сна перед самой остановкой. Оставив наши чемоданы в отеле «Датчи», мы слегка перекусили, и Пуаро предложил мне прогуляться по городку и нанести послеобеденный визит моей так называемой тетушке.
  Дом семьи Пенджеллей, стоявший немного в стороне от дороги, представлял собой старомодный небольшой коттедж с садом. Теплый вечерний ветерок разносил душистые ароматы левкоев и резеды. Мысли о преступлении как-то совершенно не вязались с этим покойным очарованием Старого Света. Пуаро позвонил. Поскольку на наш призыв никто не вышел, он позвонил еще. На сей раз после небольшой паузы дверь открылась, и на пороге появилась растрепанная служанка. Глаза ее покраснели от слез, и она усиленно шмыгала носом.
  — Мы хотели бы видеть миссис Пенджеллей, — пояснил Пуаро. — Можем ли мы войти?
  Служанка изумленно посмотрела на нас. А затем ответила с замечательной непосредственностью:
  — Значит, вы еще ни о чем не слышали? Она умерла. Умерла сегодня вечером… с полчаса назад.
  Мы стояли, ошеломленно глядя на нее.
  — От чего же она умерла? — наконец спросил я.
  — Да уж было от чего, как говорится. — Она мельком глянула через плечо. — Конечно, сегодня кому-то надо остаться в доме подле хозяйки, а не то я собрала бы свои пожитки да убралась отсюда нынче же вечером. Но я не оставлю ее мертвую, раз уж за ней некому толком присмотреть. Мне не пристало обсуждать хозяйские дела, да я и не собираюсь ничего говорить… только все одно каждый знает… весь город знает. И если мистер Рэднор не напишет в управление полиции, то напишет кто-нибудь другой. А доктор может говорить все, что ему вздумается. Но разве я не видела собственными глазами, как хозяин как раз сегодня взял с полки бутыль с гербицидами? И разве он не вздрогнул, когда обернулся и увидел, что я смотрю на него? А рядом-то на столе стояла приготовленная для хозяйки овсянка. Нет уж, я в рот больше ничего не возьму в этом доме! Ни кусочка здесь больше не съем, уж лучше с голода помереть.
  — Где живет доктор, к которому обращалась ваша хозяйка?
  — Доктор Адамс? За углом, на Хай-стрит. Второй дом.
  Пуаро резко развернулся. Он выглядел очень бледным.
  — Для девушки, которая ничего не собиралась говорить, эта служанка сказала довольно много, — сухо заметил я.
  Сжав кулак, Пуаро с досадой всадил его в свою же ладонь.
  — Глупец, преступный глупец… вот кем я оказался, Гастингс. Я хвалился моими маленькими серыми клеточками, а в итоге проворонил человеческую жизнь, жизнь человека, просившего меня о спасении. Мог ли я представить, что все случится так быстро! Надеюсь, милосердный Господь простит меня, поскольку я даже не предполагал, что нечто такое может случиться. Ее история казалась мне слишком надуманной. А вот и дом доктора. Давайте посмотрим, что он расскажет нам.
  
  Доктор Адамс был добродушным и розовощеким крепышом, типичным сельским доктором. Он принял нас вполне любезно и спокойно, но при намеке на причину нашего визита лицо его возмущенно побагровело.
  — Полнейшая чепуха! Все эти подозрения — полнейшая чепуха! Разве я не наблюдал за ее болезнью? Гастрит… ни больше ни меньше как обычный гастрит. Наш городок просто рассадник сплетен… кучка старых сплетниц собирается и выдумывает черт знает что. Начитавшись бульварных газетенок, они мечтают, чтобы в их городке тоже случилось отравление. Достаточно появиться на полке бутылке с гербицидами, и — алле-гоп! — их воображение уже несется вскачь закусив удила. Я знаю Эдварда Пенджеллея… он не мог отравить даже собаку своей бабушки. Да и с чего вдруг ему травить свою жену, скажите на милость?
  — Есть одно обстоятельство, господин доктор, о котором вы, вероятно, не знаете.
  Очень коротко Пуаро рассказал ему, с какой просьбой обратилась к нам миссис Пенджеллей. Изумление доктора Адамса было поистине безграничным. Его глаза чуть не вылезли из орбит.
  — Господи помилуй! — воскликнул он. — Бедняжка, должно быть, сошла с ума. Почему она не поделилась со мной своими страхами? Разумнее всего было бы обратиться ко мне.
  — Чтобы выставить себя на посмешище?
  — Вовсе нет, вовсе нет. Я надеюсь, что смог бы непредубежденно разобраться в этом деле.
  Пуаро взглянул на него и улыбнулся. Доктор Адамс, очевидно, не смел признаться даже самому себе, насколько встревожило его наше сообщение. Когда мы вышли на улицу, Пуаро разразился смехом.
  — Ох и упрям же этот доктор, просто как осел. Он ведь определил, что у нее был гастрит, значит, ничего иного и быть не могло! И все-таки он не на шутку встревожился.
  — Какие еще планы имеются у нас на сегодня?
  — Возвращение в отель, mon ami, мы проведем отвратительную ночь на одной из ваших английских провинциальных кроватей. Остается только пожалеть тех, кому приходится ночевать в дешевых английских гостиницах!
  — А на завтра?
  — Rien à faire. Мы должны вернуться в город и подождать развития событий.
  — Довольно скучная перспектива, — разочарованно сказал я. — Допустим, что никаких событий не произойдет…
  — Произойдет! Уж это я вам обещаю. Наш славный доктор может сколько угодно твердить о том, что причиной смерти был гастрит. Но ему не удастся заткнуть рот нескольким сотням болтунов. И эта болтовня достигнет своей цели, уверяю вас!
  Наш поезд уходил в Лондон в одиннадцать утра. Прежде чем отправиться на вокзал, Пуаро выразил желание повидать мисс Фриду Стэнтон, племянницу, о которой упоминала умершая женщина. Мы довольно легко нашли дом, где она снимала квартиру. С ней был высокий смуглый молодой человек, которого она с некоторым смущением представила нам как мистера Джэйкоба Рэднора.
  Мисс Фрида Стэнтон оказалась на редкость миловидной девушкой исконно корнуолльского типа — розовощекая, темноволосая и темноглазая. В глубине этих самых глаз полыхал огонь, говоривший о вспыльчивости, провоцировать которую было бы крайне неразумно.
  — Бедная тетушка, — сказала она, когда Пуаро представился и объяснил свое дело. — Такое несчастье. Я все утро жалею, что не была с ней добрее и терпеливее.
  — Ты и так много вытерпела, Фрида, — прервал ее Рэднор.
  — Да, Джэйкоб, но я знаю, что у меня вспыльчивый характер. В конце концов, тетушка вела себя совершенно глупо. Мне следовало бы просто посмеяться над ее словами, не воспринимая их всерьез. Разумеется, дядя даже не думал травить ее. А тошнило ее от всего, что бы она ни ела. Но я уверена, что это было чистое самовнушение. Она настраивала себя на то, что ей станет плохо, так оно и получалось.
  — Что на самом деле послужило причиной ваших разногласий с тетушкой, мадемуазель?
  Мисс Стэнтон нерешительно взглянула на Рэднора. Молодой человек мгновенно понял намек.
  — Мне пора идти, Фрида. Увидимся вечером. Прощайте, джентльмены.
  — Вы уже помолвлены, не так ли? — с лукавой улыбкой спросил Пуаро.
  Фрида Стэнтон вспыхнула и призналась, что так оно и есть.
  — Именно из-за этого, в сущности, у меня и возникли неприятности с тетушкой, — добавила она.
  — Она не одобряла ваш выбор?
  — О, дело даже не в этом. Но понимаете, она… — Девушка нерешительно умолкла.
  — Продолжайте, — мягко подбодрил ее Пуаро.
  — Мне ужасно неудобно говорить такое о ней… сейчас, когда она умерла. Но вы ничего не поймете, если я не расскажу вам все. Тетушка была до безумия влюблена в Джэйкоба.
  — Неужели?
  — Ну да, ужасная нелепость, правда? Ей ведь уже перевалило за пятьдесят, а ему еще нет и тридцати! Но так уж случилось. Она просто обезумела от любви! Мне пришлось сказать ей наконец, что он ухаживает за мной… но стало только хуже — она жутко разозлилась. Не поверила ни единому моему слову и набросилась на меня с такими грубыми оскорблениями, что я, естественно, потеряла самообладание. Я рассказала об этом разговоре Джэйкобу, и мы пришли к выводу, что лучше мне на время уехать, пока она не образумится. Несчастная тетушка… По-моему, она совсем потеряла голову.
  — Вероятно, именно так оно и было. Благодарю вас, мадемуазель, вы отлично прояснили ситуацию.
  
  Я удивился, обнаружив, что Рэднор поджидает нас на улице.
  — Я почти наверняка знаю, о чем рассказала вам Фрида, — заметил он. — Мне искренне жаль, что все так случилось, и вы можете представить, как неловко я себя чувствую. Едва ли нужно говорить, что я лично не подавал ей никаких надежд. Поначалу я даже обрадовался, поскольку думал, что эта пожилая дама сможет как-то помочь Фриде. А в результате все вышло просто нелепо… но чрезвычайно неприятно.
  — Когда вы и мисс Стэнтон намерены пожениться?
  — Скоро, я надеюсь. И знаете, месье Пуаро, я хочу быть с вами предельно откровенным. Мне известно даже больше, чем Фриде. Она уверена, что ее дядя совершенно невиновен. У меня же нет такой уверенности. Но скажу вам одно: я не собираюсь никому сообщать о том, что мне известно. Как говорится, не буди лихо, пока оно тихо. Я не хочу, чтобы дядю моей жены судили и повесили за убийство.
  — Почему вы говорите мне все это?
  — Потому что я слышал о вас и знаю, вы умный человек. Вполне возможно, что вы могли бы уличить его в преступлении. Но я спросил бы вас тогда… какой в этом толк? Бедной женщине уже не поможешь, и она была бы последним человеком, который решился бы поднять шум… Пожалуй, при одной мысли об этом она перевернулась бы в гробу.
  — Тут вы, вероятно, правы. Значит, вы хотите, чтобы я не поднимал шума?
  — Да, именно так. Признаюсь вам, мною движут эгоистические побуждения. У меня большие планы… я начал одно прибыльное дельце, открыл ателье мужской одежды.
  — Большинство из нас эгоистичны, мистер Рэднор. Но мало кто столь охотно признается в этом. Я сделаю то, что вы хотите… но также честно скажу вам, что огласки избежать не удастся.
  — Почему?
  Пуаро сделал выразительный жест. Сегодня был базарный день, и мы как раз проходили мимо рынка, откуда доносился оживленный шум голосов.
  — Глас народа… вот почему, мистер Рэднор. О, извините, мы должны поспешить, иначе опоздаем на поезд.
  
  — Весьма интересное дело, Гастингс, не правда ли? — заметил Пуаро, когда поезд отошел от станции.
  Выудив из кармана миниатюрную расчесочку и микроскопическое зеркальце, он тщательно привел в порядок свои усы, безупречная симметрия которых слегка нарушилась во время нашей легкой пробежки.
  — Не знаю, что вас так заинтересовало, — ответил я. — По мне, так все это дело выглядит довольно мерзко и неприятно. Едва ли здесь имеется какая-то тайна.
  — Да, согласен с вами: никакой тайны здесь нет.
  — Я вот только думаю, стоит ли верить той довольно странной истории, что поведала нам мисс Стэнтон? Пожалуй, безумная страсть ее тетушки кажется мне немного сомнительной. Миссис Пенджеллей произвела на меня впечатление скромной и почтенной дамы.
  — Тут нет ничего странного… все совершенно заурядно. Если вы внимательно почитаете газеты, то обнаружите, что зачастую именно в таком возрасте скромная и почтенная женщина оставляет своего мужа, с которым прожила более двадцати лет, а иногда покидает даже своих детей ради того, чтобы связать свою жизнь с мужчиной, который годится ей в сыновья. Les femmes1728 восхищают вас, Гастингс; вы готовы преклоняться перед любой миловидной особой, которая соблаговолит мило улыбнуться вам, однако вы ничего не смыслите в женской психологии. Вступая в осеннюю пору жизни, женщина обычно испытывает одно безумное желание: она мечтает о романтическоем приключении… пока еще не стало слишком поздно. И такое желание, конечно, совершенно естественно может возникнуть даже у жены почтенного дантиста из провинциального городка!
  — И вы полагаете…
  — …Что умный мужчина может воспользоваться выгодами такого момента.
  — Я не назвал бы Пенджеллея таким уж умным, — задумчиво пробормотал я. — Много ли нужно ума, чтобы взбудоражить весь городок. И тем не менее я полагаю, вы правы. Только два человека действительно что-то знают, Рэднор и доктор, и оба не хотят поднимать шум. В итоге Пенджеллей как-нибудь выкрутится из этой ситуации. Жаль, что мы не повидали этого парня.
  — Вы можете доставить себе такое удовольствие. Вернуться ближайшим поездом, сочинив историю о больном зубе.
  Я бросил на Пуаро проницательный взгляд.
  — Хотелось бы мне знать, что именно вы считаете весьма интересным в этом деле.
  — Мой интерес можно выразить одним вашим замечанием, Гастингс. После разговора со служанкой вы заметили, что для человека, не расположенного говорить на известную тему, она наговорила слишком уж много.
  — М-да! — с сомнением произнес я и, немного поразмыслив, вновь вернулся к начатому мной критическому разбору: — Странно, почему вы даже не сделали попытку повидаться с Пенджеллеем?
  — Mon ami, я даю ему ровно три месяца. После этого я в любой момент смогу лицезреть его… на скамье подсудимых.
  Я думал, что на сей раз предсказания Пуаро окажутся ошибочными. Время шло, а о нашем корнуолльском отравлении не было никаких известий. Мы занялись другими делами, и я уже почти забыл о том трагическом случае, когда вдруг мне напомнила о нем короткая заметка в газете, где сообщалось, что управление полиции выдало разрешение на эксгумацию трупа миссис Пенджеллей.
  Через пару дней «корнуолльская тайна» уже обсуждалась в каждой газете. Видимо, разговоры на эту тему так до конца и не утихли, а когда было объявлено о помолвке вдовца Пенджеллея и его секретарши мисс Маркс, то пожар сплетен вспыхнул с новой силой. В итоге в министерство направили прошение о пересмотре дела: после эксгумации в теле покойной обнаружили большое содержание мышьяка; и мистер Пенджеллей был арестован по обвинению в убийстве своей жены.
  Мы с Пуаро присутствовали на предварительном судебном разбирательстве. Свидетелей, как можно было ожидать, оказалось много. Доктор Адамс признал, что вполне мог ошибиться, поскольку симптомы отравления мышьяком сходны с симптомами гастрита. Эксперт управления полиции зачитал свое заключение. Служанка Джесси излила душу в говорливом потоке обвинений, большинство из которых было отклонено, но тем не менее они значительно ухудшили положение арестованного. Фрида Стэнтон свидетельствовала о том, что тетушке обычно становилось хуже после еды, приготовленной ее мужем. Джэйкоб Рэднор поведал о том, как он случайно зашел в дом обвиняемого в день смерти миссис Пенджеллей и увидел, что на столе стоит овсянка, приготовленная для нее, а мистер Пенджеллей ставит на полку в кладовой бутылку с гербицидами. Затем была вызвана мисс Маркс, белокурая секретарша обвиняемого, и она, плача и впадая в истерику, призналась, что обменивалась любезностями со своим хозяином и что он обещал жениться на ней, если что-нибудь случится с его женой. Пенджеллей сохранил за собой право защиты, и его дело передали в суд.
  После этого предварительного дознания Рэднор провожал нас с Пуаро до нашей квартиры.
  — Вот видите, мистер, — заметил Пуаро, — я оказался прав. Голос народа заявил о себе… и весьма решительным образом. И в итоге преступление выплыло наружу.
  — Да, вы были совершенно правы, — вздохнул Рэднор. — Как вам кажется, его могут оправдать?
  — Ну, он сохранил за собой право на защиту. Возможно, у него и припрятан какой-то козырь в рукаве, как принято говорить у вас, англичан. Не желаете ли зайти к нам?
  Рэднор принял его приглашение. Я распорядился подать два виски с содовой и чашку шоколада. Последнее распоряжение вызвало легкое оцепенение, и я сильно сомневался, что сей напиток появится на нашем столе.
  — Разумеется, — продолжал Пуаро, — у меня большой опыт в делах такого рода. И я вижу только одну лазейку для спасения нашего бедного вдовца.
  — Какую же?
  — Вы должны подписать этот документ. — С ловкостью фокусника он вдруг выудил откуда-то исписанный лист бумаги.
  — Что это?
  — Признание в том, что вы убили миссис Пенджеллей.
  После короткой паузы Рэднор рассмеялся:
  — Вы, должно быть, сошли с ума!
  — Нет, ничуть, мой друг, я не сумасшедший. Вы приехали в Полгарвит, открыли свое маленькое дело, и вам нужны были деньги, чтобы развернуться. Мистер Пенджеллей известен как хорошо обеспеченный человек. Вы знакомитесь с его племянницей, и она благосклонно принимает ваши ухаживания. Однако вам показалось недостаточным то скромное содержание, которое мог бы назначить ей мистер Пенджеллей после вашей женитьбы. Вы задумали одним махом избавиться как от дядюшки, так и от тетушки; тогда деньги перешли бы к вашей жене, как к их единственной родственнице. Как же мудро вы все рассчитали! Вы флиртовали с этой бесхитростной, начинающей стареть женщиной и, добившись ее любви, полностью подчинили бедняжку своей воле. Вы посеяли в ее душе сомнения в верности ее собственного мужа. Сначала она обнаружила, что он обманывает ее… Затем вы внушили ей, что он пытается отравить ее. Вы частенько бывали у них в доме; и у вас была масса возможностей подсыпать ей мышьяк. Хотя вы вели себя крайне осторожно и никогда не делали этого в отсутствие ее мужа. Но женщинам несвойственно держать свои подозрения при себе. Естественно, она поведала о них своей племяннице и, несомненно, поделилась ими также с другими приятельницами. Вашей единственной трудностью было поддерживать романтические отношения с обеими женщинами. Вы объяснили тетушке, что вам приходится для вида ухаживать за племянницей, чтобы не вызывать лишних подозрений у мистера Пенджеллея. А молодую леди и убеждать-то не пришлось… разве могла она всерьез относиться к своей тете как к сопернице?
  Но затем вдруг миссис Пенджеллей, не посоветовавшись с вами, надумала воспользоваться моими услугами. Если бы все ее подозрения оказались верными и она смогла бы точно убедиться в том, что муж пытается отравить ее, то она почувствовала бы себя вправе развестись с ним и связать свою жизнь с вами — ведь именно об этом, как она думала, вы и мечтали. Но такой вариант совсем не вписывался в ваши планы. Вы не могли позволить, чтобы в дело вмешался детектив. А тут как раз подвернулся удобный случай. Вы оказались в доме, когда мистер Пенджеллей готовил для своей жены овсянку, и подсыпали в нее смертельную дозу. Дальше все пошло как по маслу. Для вида беспокоясь о том, чтобы замять это дело, вы тайно раздували его. Но вы недооценили Эркюля Пуаро, мой сообразительный юный друг.
  Рэднор смертельно побледнел, но по-прежнему пытался откреститься от обвинений:
  — Ваша версия очень интересна и оригинальна, но к чему вы рассказываете ее мне?
  — К тому, месье, что я представляю интересы… нет, не закона, а миссис Пенджеллей. Ради нее я даю вам шанс избежать наказания. Подпишите эту бумагу, и вы получите двадцать четыре часа, чтобы скрыться… в вашем распоряжении будут целые сутки до того, как я передам это признание в руки полиции.
  Рэднор колебался.
  — Вы не сможете ничего доказать.
  — Неужели? Вы опять недооцениваете Эркюля Пуаро. Выгляните-ка в окно, месье. Видите вон там на улице двух мужчин? Они получили приказ не упускать вас из виду.
  Подойдя к окну, Рэднор отодвинул портьеру и с проклятиями отскочил.
  — Вы убедились, месье? Подписывайте… это ваш единственный шанс.
  — А какие гарантии я буду иметь…
  — Что я выполню обещание? Слово Эркюля Пуаро. Так вы согласны подписать признание? Отлично! Гастингс, будьте так любезны, приподнимите наполовину левую портьеру. Это сигнал, что мистер Рэднор может спокойно уйти.
  Позеленевший от страха Рэднор, бормоча проклятия, поспешил покинуть комнату. Пуаро слегка покачал головой.
  — Трус! Я сразу раскусил его.
  — Мне кажется, Пуаро, что вы в известном смысле содействовали преступнику, — сердито воскликнул я. — Вы же всегда осуждали эмоциональный подход к таким делам. И вот вдруг из чистой сентиментальности отпускаете на свободу опасного убийцу.
  — При чем тут эмоции… это был чисто деловой подход, — ответил Пуаро. — Разве вы не понимаете, мой друг, что у нас нет ни малейших доказательств его вины? Допустим, я появился бы в зале суда и заявил перед двенадцатью бесстрастными корнуолльскими присяжными о том, что я, Эркюль Пуаро, имею свою — совершенно недоказуемую — версию данного преступления. Да они просто посмеялись бы надо мной. У меня оставался только один путь — напугать его и заставить подписать признание. Те два бездельника, что околачивались под окнами, оказались весьма кстати. Будьте добры, Гастингс, опустите портьеру. В общем-то, не было никаких причин и поднимать ее. Это была просто наша последняя mise en scène.
  Да, да, мы должны сдержать слово. Двадцать четыре часа, так ведь я сказал? Бедному мистеру Пенджеллею еще так долго ждать… хотя он этого вполне заслуживает, поскольку, заметьте, обманывал-таки свою жену. Как вам известно, я очень строго отношусь к вопросам супружеской верности. Ну что ж, всего лишь двадцать четыре часа… а потом… Я непоколебимо верю в наш Скотленд-Ярд. Они поймают его, mon ami, обязательно поймают.
  Приключение Джонни Уэйверли
  — Вы можете понять чувства матери, — повторила миссис Уэйверли, по-моему, как минимум уже шестой раз.
  Она смотрела на Пуаро умоляющим взглядом. Мой добрый друг, всегда с сочувствием относившийся к материнским душевным переживаниям, понимающе кивнул:
  — Конечно, конечно, мадам, я прекрасно понимаю вас. Доверьтесь папе Пуаро.
  — Полиция… — подал голос мистер Уэйверли.
  Но решительный голос жены вновь заставил его замолчать:
  — Я не желаю больше иметь дело с полицейскими. Мы доверились им, и видите, что из этого получилось! Но, учитывая все, что слышала об удивительных расследованиях месье Пуаро, я полагаю, что только он сумеет помочь нам. Материнские чувства…
  Пуаро поспешно остановил очередное повторение выразительным жестом. Эмоции миссис Уэйверли, очевидно, были искренними, но как-то странно не сочетались с довольно жестким и решительным выражением ее лица. Позже, когда я узнал, что она была дочерью известного стального магната, который, начав свою карьеру с простого рассыльного, достиг своего нынешнего высокого положения, мне стало понятно, что миссис Уэйверли, судя по всему, унаследовала многие отцовские качества.
  Мистер Уэйверли был высоким и энергичным мужчиной в расцвете сил. Он стоял широко расставив ноги, всем своим видом напоминая типичного влиятельного землевладельца с богатой родословной.
  — Я полагаю, вам известно все о нашем деле, месье Пуаро?
  Его вопрос был практически излишним. В течение нескольких последних дней газеты пестрели сенсационными сообщениями о похищении маленького Джонни Уэйверли, трехлетнего сына и наследника господина Маркуса Уэйверли из графства Суррей, эсквайра и владельца Уэйверли-Корт, представителя одного из старейших родов Англии.
  — Основные факты мне, разумеется, известны, но я попросил бы вас, месье, рассказать мне всю эту историю с самого начала. И как можно подробнее, пожалуйста.
  — Что ж, как я полагаю, все началось дней десять назад, когда я получил первое анонимное письмо — мерзкая вещь уже сама по себе, — которое привело меня в полнейшее недоумение. Отправитель имел наглость требовать, чтобы я заплатил ему двадцать пять тысяч фунтов… да, да, именно двадцать пять тысяч фунтов, месье Пуаро! Он угрожал, что в случае моего отказа украдет Джонни. Естественно, я недолго думая выбросил эту писанину в корзину для бумаг, решив, что кто-то просто глупо пошутил. Но спустя пять дней я получил очередное послание: «Если вы не заплатите указанную ранее сумму, то двадцать девятого числа ваш сын будет похищен». Второе письмо пришло двадцать седьмого числа. Ада встревожилась, но я не мог заставить себя всерьез отнестись к этим угрозам. Черт побери, ведь мы живем в доброй старой Англии. Кому здесь может прийти в голову похитить ребенка, да еще требовать за него выкуп?
  — Да, безусловно, такое случается не часто, — заметил Пуаро. — Продолжайте, месье.
  — В общем, Ада не давала мне покоя, и в конце концов я, чувствуя себя полным идиотом, сообщил об анонимках в Скотленд-Ярд. Полицейские, видимо, не слишком серьезно отнеслись к моему заявлению, склонные, как и я сам, рассматривать эти угрозы как глупую шутку. Двадцать восьмого числа я получил третье письмо. «Вы не заплатили. Завтра в двенадцать часов дня ваш сын будет украден. Его возвращение обойдется вам уже в пятьдесят тысяч фунтов». И вновь я отправился в Скотленд-Ярд. На сей раз они проявили больше внимания к моему заявлению. Они склонялись к тому, что все три послания написаны каким-то безумцем и что, по всей вероятности, в указанное время действительно будет произведена попытка похищения. Меня заверили в том, что будут предприняты все возможные меры предосторожности. Инспектор Макнейл и его подчиненные намеревались приехать в Уэйверли-Корт двадцать девятого утром, чтобы организовать надежную охрану.
  Домой я уехал вполне успокоенный. Однако у нас уже появилось ощущение, будто мы находимся на осадном положении. Я распорядился не пускать в дом посторонних и запретил всем домашним выходить из имения. Вечер прошел спокойно, но на следующее утро моя жена почувствовала себя очень плохо, и я, обеспокоенный ее состоянием, послал за доктором Дэйкерзом. Симптомы ее заболевания, казалось, привели его в замешательство. Он не решался высказать предположение, что ее чем-то отравили, но я понял, что думает он именно об этом. Он заверил меня, что такое отравление не представляет опасности для жизни, хотя его последствия могут сказываться еще пару дней. Вернувшись в свою комнату, я вздрогнул от неожиданности, с удивлением обнаружив приколотую к моей подушке записку. Она была написана тем же почерком, что и остальные, а ее содержание ограничивалось тремя словами: «В двенадцать часов».
  Признаюсь, месье Пуаро, что тогда я просто обезумел от ярости. Получалось, что к этому делу причастен кто-то из домашних… кто-то из служащих. Я сразу же собрал всех слуг и устроил им настоящий разнос. Однако от них я ничего нового не узнал; и только мисс Коллинз, компаньонка моей жены, сообщила мне, что видела, как няня нашего Джонни выходила рано утром из дома. Я сделал ей выговор за это, и она тут же во всем призналась. Оставив ребенка на попечение горничной, она тайком вышла на встречу со своим дружком! Хорошенькое дело! Но она заявила, что понятия не имеет о том, кто оставил записку в моей спальне… Возможно, она и не лгала, я не знаю. Но я решил не рисковать, учитывая, что даже няня моего ребенка могла участвовать в заговоре. То есть мне стало ясно, что кто-то из слуг наверняка связан с шантажистом. В общем, я вспылил и уволил всех разом — и няню, и остальных слуг. Я дал им час на то, чтобы собрать свои пожитки и покинуть мой дом.
  Заметно покрасневшее лицо мистера Уэйверли явно показывало, какими острыми были воспоминания о его справедливом гневе.
  — Возможно, вы поступили неблагоразумно, месье, — предположил Пуаро. — Не кажется ли вам, что такое повальное увольнение могло сыграть на руку вашим врагам?
  Мистер Уэйверли недоумевающе посмотрел на него:
  — Нет, мне так не кажется. По моим понятиям, им всем лучше было поскорее уехать. Я послал в Лондон соответствующую телеграмму и рассчитывал, что к вечеру у нас уже будет новый штат прислуги. В итоге в доме остались только те, кому я полностью доверял: секретарша моей жены, мисс Коллинз, и Тредуэлл, дворецкий, он поступил на службу в наш дом, когда я был еще ребенком.
  — А как насчет мисс Коллинз? Она долго прожила с вами?
  — Ровно год, — сказала миссис Уэйверли. — Она оказалась для меня просто бесценной помощницей как секретарь и компаньонка, а кроме того, она прекрасно управляется с нашим домашним хозяйством.
  — А что вы скажете о няне?
  — Она проработала у меня около шести месяцев. Ее прислали с отличными рекомендациями. И все же, честно сказать, она мне никогда не нравилась, хотя Джонни очень привязался к ней.
  — Впрочем, насколько я понимаю, она уже покинула ваш дом к тому времени, когда произошло это прискорбное событие. Пожалуйста, месье Уэйверли, будьте так добры, продолжайте.
  Мистер Уэйверли продолжил свой рассказ:
  — Инспектор Макнейл прибыл около половины одиннадцатого. К тому времени все слуги уже покинули наш дом. Он заявил, что наши домашние средства защиты его вполне устраивают. В парке, на подступах к дому, дежурили его подручные, и он заверил меня в том, что если угрозы были нешуточными, то мы, несомненно, схватим моего таинственного корреспондента.
  Я ни на шаг не отпускал Джонни от себя, и мы вместе с инспектором направились в одну из наших общих комнат, которую мы называем залом заседаний. Инспектор закрыл дверь. Большие дедушкины часы мерно тикали, и, когда стрелки подползли к двенадцати, я, честно признаться, был уже чертовски взвинчен. Послышалось тихое урчание механизма, и потом часы начали бить. Я прижал к себе Джонни. Мне казалось, что похититель может неожиданно свалиться прямо с неба. С последним ударом часов в парке вдруг начался какой-то жуткий переполох — крики, беготня. Инспектор распахнул окно и увидел подбегающего констебля.
  «Мы схватили его, сэр, — выдохнул он. — Негодяй подкрадывался к дому, прячась за кустами. Судя по экипировке, он отлично все продумал».
  Мы поспешили на балкон, где два констебля держали какого-то оборванца довольно бандитского вида, который вертелся и извивался, тщетно пытаясь вырваться из их цепких рук. Один из полицейских показал нам развернутый пакет, который они отобрали у незадачливого пленника. В нем была ватно-марлевая подушечка и пузырек с хлороформом. Увидев это, я еще больше распалился. В пакете также оказалось адресованное мне послание. Я вскрыл конверт. Записка гласила: «Вам придется заплатить выкуп. Ваш сын обойдется вам в пятьдесят тысяч фунтов. Несмотря на все ваши предосторожности, как я и предупреждал, похищение состоялось двадцать девятого числа».
  Я облегченно вздохнул и громко рассмеялся, но в этот самый момент послышался звук отъезжающей машины и чей-то крик. Я повернул голову. По аллее, по направлению к южным воротам, на бешеной скорости мчался длинный серый автомобиль. Сидевший за рулем мужчина что-то кричал, но не его крик заставил меня похолодеть от ужаса. Я заметил золотистые локоны Джонни. Мой ребенок сидел в той машине.
  Инспектор громко выругался.
  «Ребенок только что был здесь, — воскликнул он, окидывая нас взглядом. Все мы были на месте: я, Тредуэлл, мисс Коллинз. — Когда вы в последний раз видели его, мистер Уэйверли?»
  Я помолчал, вспоминая последние события. Когда констебль позвал нас, я выбежал из комнаты вслед за инспектором, совсем забыв о Джонни.
  И вдруг раздался звук, поразивший всех нас, — бой церковных часов донесся из деревни. Удивленно вскрикнув, инспектор вытащил свои часы. Они показывали ровно двенадцать. Не сговариваясь, мы все бросились в зал заседаний: на дедушкиных часах было десять минут первого. Должно быть, кто-то специально перевел стрелки, поскольку я никогда не замечал, чтобы они спешили или отставали. Эти часы всегда отличались исключительной точностью.
  Мистер Уэйверли замолчал. Пуаро усмехнулся в усы и поправил салфетку, случайно сдвинутую со своего места разволновавшимся отцом.
  — Таинственное и чудесное похищение, славная загадка, — пробормотал Пуаро. — Я с удовольствием разгадаю ее. Честно говоря, все было спланировано просто à merveille.
  Миссис Уэйверли укоризненно взглянула на него.
  — Но где же мой мальчик? — со слезами в голосе сказала она.
  Пуаро поспешно спрятал улыбку и вновь нацепил на лицо маску глубочайшего сочувствия.
  — Он в безопасности, мадам, ему никто не причинит вреда. Уверяю вас, эти злодеи относятся к нему с величайшей заботой. Они будут беречь его, как индейку… вернее, как курицу, несущую золотые яйца!
  — Месье Пуаро, я уверена, что у нас есть только один выход… заплатить выкуп. Сначала я решительно возражала… но теперь!.. Материнские чувства…
  — О, простите, мы не дали месье закончить его рассказ, — поспешно воскликнул Пуаро.
  — По-моему, все остальное вы отлично знаете из газет, — заметил мистер Уэйверли. — Конечно, инспектор Макнейл сразу же отправился обзванивать полицейские участки. Всем было передано описание этой машины и ее водителя, и поначалу казалось, что все закончится благополучно. Автомобиль, подходящий под это описание, проезжал через соседние деревни, очевидно, направляясь в Лондон. В одном месте его остановили, и было замечено, что ребенок плакал и явно боялся своего спутника. Когда инспектор Макнейл сообщил, что машину остановили, задержав водителя и мальчика, я едва мог сдержать свою радость. Ну а последствия вам известны. Этот мальчик оказался не нашим ребенком, а мужчина был вовсе не похитителем, а страстным автолюбителем, который к тому же обожал детей, и он просто решил порадовать прогулкой на машине малыша, игравшего на улицах Эденсуэлла, того городка, что расположен милях в пятнадцати от нас. Из-за ошибки полиции похитители успели замести следы. Если бы полицейские так упорно не преследовали этого автолюбителя, то, возможно, уже отыскали бы нашего мальчика.
  — Успокойтесь, месье. В полиции служат смелые и умные люди. Их ошибка была вполне естественной. Да и все похищение в целом было отлично спланировано. Насколько я понял, пойманный в имении бродяга упорно настаивает на своей невиновности. Он ведь заявил, что записку и сверток ему поручили доставить в Уэйверли-Корт. Тот человек, что дал десять шиллингов, пообещал заплатить еще столько же, если он доставит туда эту передачку ровно без десяти двенадцать. Пройдя по парку к дому, он намеревался постучать в заднюю дверь.
  — Я думаю, что в его словах нет правды, — резко заметила миссис Уэйверли. — Все это сплошная ложь.
  — En verité, да, история этого бродяги звучит малоубедительно, — задумчиво сказал Пуаро. — Однако его показания до сих пор не опровергнуты. И насколько мне известно, он также выдвинул некоторые обвинения, не так ли?
  Он вопросительно взглянул на мистера Уэйверли. Тот заметно покраснел.
  — Этот негодяй имел наглость утверждать, что он узнал в Тредуэлле человека, всучившего ему сверток. «Только этот тип сбрил усы», — заявил он. Надо же было сказать такое о Тредуэлле, который родился и вырос в нашем имении!
  Пуаро улыбнулся, видя негодование сельского помещика.
  — Однако вы сами подозреваете, что кто-то из домашних был соучастником этого похищения.
  — Да, но только не Тредуэлл.
  — А как считаете вы, мадам? — спросил Пуаро, неожиданно поворачиваясь к ней.
  — Уж конечно, Тредуэлл не мог сделать это… Я вообще не верю, что кто-то передал этому бродяге письмо и сверток. Он заявляет, что их вручили ему в десять часов утра. А в это время Тредуэлл был вместе с моим мужем в курительной комнате.
  — Месье, вы успели разглядеть лицо водителя той машины? Возможно, он был чем-то похож на Тредуэлла?
  — Нет, расстояние было довольно большим, и я не смог разглядеть его лицо.
  — А вы случайно не знаете, есть ли у Тредуэлла братья?
  — У него было несколько братьев, но все они умерли. Последний погиб на войне.
  — Пока я не совсем ясно представляю себе план вашего имения. Похититель направил автомобиль к южным воротам. Есть ли другой выход из Уэйверли-Корт?
  — Да, мы называем его восточной сторожкой. Вид на нее открывается с другой стороны дома.
  — Мне кажется странным, что никто не заметил, как этот автомобиль въехал в имение.
  — Есть один удобный путь, он ведет к старой часовне. По нему часто ездят машины. Похититель мог незаметно оставить там машину и добежать до дома во время суматохи, когда все внимание было обращено на бродягу.
  — Но ведь возможно, что он уже был в доме, — задумчиво проговорил Пуаро. — Нет ли здесь укромного местечка, где он мог бы спрятаться?
  — Ну, мы, конечно, не особенно тщательно обыскивали дом. Нам казалось, в этом нет необходимости. Видимо, он мог бы где-то спрятаться, но кто впустил его внутрь?
  — К этому мы вернемся немного позже. Всему свое время… Давайте будем придерживаться определенной системы и выясним все по порядку. Итак, нет ли в вашем доме особого потайного места? Уэйверли-Корт — старинный особняк, а в них порой бывают так называемые потайные кельи, в которых в давние времена скрывались от преследования католические священники.
  — Черт возьми, а ведь и правда есть у нас такой тайник! Он находится в холле за одной из панелей.
  — Рядом с залом заседаний?
  — Да, прямо около его дверей.
  — Ah, voilà?1729
  — Но никто не знает о его существовании, за исключением меня и моей жены.
  — А Тредуэлл?
  — Ну… он, возможно, что-то слышал о нем.
  — Мисс Коллинз?
  — Я никогда не рассказывал ей о тайнике.
  Пуаро задумчиво помолчал.
  — Итак, месье, теперь мне необходимо самому осмотреть Уэйверли-Корт. Я не нарушу ваших планов, если заеду к вам сегодня во второй половине дня?
  — О, пожалуйста, месье Пуаро, чем скорее, тем лучше! — воскликнула миссис Уэйверли. — Вы ведь уже видели очередное послание.
  Она вновь вручила ему записку похитителя, доставленную в Уэйверли-Корт утром, которая и заставила ее немедленно отправиться к Пуаро. В послании давались четкие и ясные указания о выплате денег, а заканчивалось оно угрозой, что в случае обмана мальчик может лишиться жизни. Было очевидно, что после нелегкой борьбы врожденная материнская любовь миссис Уэйверли наконец победила благоприобретенную любовь к деньгам.
  Мистер Уэйверли вышел из комнаты, а Пуаро на минутку задержал его супругу.
  — Мадам, пожалуйста, ответьте мне искренне. Вы разделяете веру вашего мужа в преданность этого дворецкого, Тредуэлла?
  — Я ничего против него не имею, месье Пуаро, и не понимаю, какое он может иметь отношение к этой истории, но… в общем-то, он мне никогда не нравился… никогда!
  — Еще один вопрос, мадам. Вы можете дать мне адрес бывшей няни вашего малыша?
  — Хаммерсмит, Нетералл-роуд, сто сорок девять. Неужели вы воображаете…
  — Воображение тут ни при чем, мадам. Помочь нам могут только… мои маленькие серые клеточки. И иногда, именно иногда, они подсказывают мне хорошие идеи.
  Закрыв дверь за миссис Уэйверли, Пуаро подошел ко мне:
  — Итак, мадам никогда не нравился дворецкий. Об этом стоит подумать, не правда ли, Гастингс?
  Я уклонился от ответа. Пуаро так часто пускал меня по ложному следу, что я научился быть осторожным в своих высказываниях. От моего друга всегда можно было ожидать какого-то подвоха.
  Тщательно одевшись для загородной прогулки, мы сначала отправились на Нетералл-роуд. Нам повезло, мисс Джесси Уитерс была дома. Она оказалась привлекательной женщиной лет тридцати пяти, толковой и хорошо образованной. Мне не верилось, что она могла быть замешана в таком деле. Она очень обиделась на то, что ей отказали от места, но признала свою провинность. Нарушив распоряжение хозяина, она вышла из дома, чтобы встретиться со своим женихом, он работал по соседству художником-оформителем. Ее поступок казался вполне естественным. Я не совсем понял, чего добивался Пуаро. Все его вопросы казались мне совершенно неуместными. В общем, все они касались обычной, повседневной жизни в Уэйверли-Корт. Я откровенно скучал и поэтому обрадовался, когда Пуаро, простившись с мисс Уитерс, направился к двери.
  — Как просто, оказывается, организовать похищение ребенка, mon ami, — заметил он, когда мы, усевшись в такси на Хаммерсмит-роуд, поехали к вокзалу Ватерлоо. — Этого трехлетнего малыша можно было похитить с необычайной легкостью в любой день.
  — Я не понимаю, чем эти сведения могут быть нам полезны, — холодно ответил я.
  — Au contraire, они чрезвычайно полезны нам, чрезвычайно! Послушайте, Гастингс, если вы так любите носить булавки для галстука, то могли бы по крайней мере воткнуть ее точно в центр. Сейчас ваша булавка сдвинута вправо по меньшей мере на полтора миллиметра.
  Уэйверли-Корт оказался прекрасным старинным особняком, не так давно отреставрированным. Мистер Уэйверли показал нам зал заседаний, балкон и все места, имеющие отношение к данному делу. В заключение по просьбе Пуаро он нажал на какую-то кнопку в стене, одна из панелей медленно отъехала в сторону, и короткий коридор привел нас в потайную келью.
  — Вот видите, — сказал Уэйверли, — здесь ничего нет.
  Крохотная келья была практически пуста, даже на полу не отпечаталось никаких следов. Я присоединился к Пуаро, который, склонившись, внимательно разглядывал что-то в углу.
  — Что вы скажете об этом, мой друг?
  Приглядевшись, я заметил четыре близких друг к другу отпечатка.
  — Собака! — воскликнул я.
  — Очень маленькая собачка, Гастингс.
  — Шпиц.
  — Меньше шпица.
  — Может, грифон? — с сомнением предположил я.
  — Нет, даже грифон будет великоват. Думаю, собаководам неизвестна эта порода.
  Я внимательно посмотрел на него. Глаза его взволнованно блестели, и лицо озарилось удовлетворенной улыбкой.
  — Я был прав, — пробормотал он. — Разумеется, я был прав. Пойдемте, Гастингс.
  Когда мы вышли в холл и панель за нами закрылась, из ближайшей двери вышла молодая леди. Мистер Уэйверли представил ее нам:
  — Мисс Коллинз.
  Мисс Коллинз оказалась очень энергичной и смышленой на вид особой лет тридцати. У нее были светлые, довольно тусклые волосы, а глаза скрывались за стеклами пенсне.
  По просьбе Пуаро мы прошли в маленькую, примыкающую к кухне столовую, и он подробно расспросил ее о всех слугах, и особенно о Тредуэлле. Она призналась, что недолюбливает дворецкого.
  — Слишком уж он важничает, — пояснила она.
  Затем они начали обсуждать ужин вечером двадцать восьмого числа и выяснять, что именно ела тогда миссис Уэйверли. Мисс Коллинз заявила, что у нее самой не было никаких последствий, хотя они вместе ужинали в верхней гостиной и им подавали одни и те же блюда. Когда мисс Коллинз уже направилась к выходу, я слегка подтолкнул Пуаро локтем.
  — Собака, — шепнул я.
  — Ах да, собака! — Он широко улыбнулся. — Нет ли случайно в вашем доме собаки?
  — Есть пара охотничьих собак, но они живут на улице.
  — Нет, я имею в виду маленькую собаку, в сущности, комнатную собачку.
  — Нет… таких у нас нет.
  Пуаро позволил ей удалиться. Затем, нажав на кнопку звонка, он заметил мне:
  — Она лжет, эта мадемуазель Коллинз. Впрочем, возможно, я поступил бы так же на ее месте. Ну что ж, черед дошел и до дворецкого.
  Тредуэлл явно весьма уважительно относился к своей персоне, его просто переполняло чувство собственного достоинства. С большим апломбом он поведал нам свою версию похищения, и она, в сущности, полностью совпадала с рассказом мистера Уэйверли. Он также сказал, что знал о наличии потайного убежища.
  Когда он наконец удалился все с тем же архиважным видом, я оглянулся и встретил насмешливый взгляд Пуаро.
  — Ну и какие выводы вы можете сделать, Гастингс?
  — А вы? — парировал я.
  — С чего вдруг вы стали таким осторожным? Надо стимулировать свои серые клеточки, иначе они так никогда и не заработают. Ну да ладно, я не буду дразнить вас! Давайте порассуждаем вместе. Какие моменты показались вам наиболее странными?
  — Мне показалось странным только одно обстоятельство, — сказал я. — Через восточные ворота похититель мог бы выехать совсем незаметно, но он почему-то на глазах у всех направился к южным воротам.
  — Это очень хороший вопрос, Гастингс, отличный вопрос. И я могу подкинуть вам еще один. Зачем ему понадобилось заранее предупреждать Уэйверли? Ведь можно было, не привлекая внимания, выкрасть ребенка, а потом потребовать выкуп.
  — Наверное, преступники не хотели сразу предпринимать решительные меры, надеясь, что смогут и так получить деньги.
  — Ну что вы, вряд ли простыми угрозами можно было заставить кого-то раскошелиться на такие деньги.
  — Но вспомните, — возразил я, — похищение было назначено на двенадцать часов, и того бродягу поймали как раз в это время, а его сообщник под шумок смог выбраться из своего укрытия и незаметно скрыться вместе с ребенком.
  — Это не меняет того факта, что они будто намеренно усложняли себе задачу. Если бы они не определили время или дату, то могли бы просто дождаться удобного момента и увезти ребенка на автомобиле, когда он гулял с няней.
  — М-да… да, возможно, — с сомнением признал я.
  — В сущности, все похищение выглядит как отлично разыгранная комедия! Теперь давайте рассмотрим это дело с другой стороны. Все указывает на то, что в доме был некий сообщник. Во-первых, таинственное отравление миссис Уэйверли. Во-вторых, приколотая к подушке записка. А в-третьих, убежавшие на десять минут вперед часы. Все это мог сделать только кто-то из домочадцев. И есть еще один дополнительный факт, который вы могли не заметить. В потайном убежище не было пыли. Оно было тщательно выметено.
  Итак, в доме находилось четыре человека. Мы можем исключить няню, поскольку она не могла прибрать потайное убежище, хотя могла бы сделать три остальные вещи. Четыре человека: мистер и миссис Уэйверли, дворецкий Тредуэлл и мисс Коллинз. Рассмотрим сначала мисс Коллинз. Практически ее не в чем упрекнуть, хотя нам очень мало известно о ней, мы знаем только, что она явно не глупая молодая особа и что живет она здесь всего лишь год.
  — Она, вы говорили, солгала насчет собаки, — напомнил я Пуаро.
  — Ах да, комнатная собачка. — Пуаро загадочно усмехнулся. — Теперь давайте перейдем к Тредуэллу. Против него есть несколько подозрительных фактов. Бродяга заявил, что именно Тредуэлл всучил ему сверток в деревне.
  — Но ведь у Тредуэлла есть алиби на это время.
  — И тем не менее он мог подсыпать отраву миссис Уэйверли, приколоть записку к подушке, подвести часы и прибрать в потайном убежище. Однако он родился и вырос в этом имении и всегда был верным слугой семьи Уэйверли. Поэтому в высшей степени невероятно, что он вдруг решился содействовать похитителям сына своего хозяина. Такой поступок не вписывается в общую картину!
  — Ну и что же дальше?
  — Мы должны продолжить наши рассуждения… какими бы абсурдными они ни казались. Остановимся коротко на миссис Уэйверли. Она богата, все деньги принадлежат ей. Именно на ее средства было отреставрировано это полуразрушенное имение. То есть у нее не было никаких причин для похищения собственного сына, поскольку выкуп она должна была бы заплатить самой себе. Ее муж, однако, находится в совершенно ином положении. Конечно, у него богатая жена. Но вопрос в том, вправе ли муж распоряжаться ее богатством. И знаете, Гастингс, на сей счет у меня есть одна идейка. По-моему, эта дама не склонна без особой причины делиться своими денежками. А вот мистера Уэйверли с первого взгляда можно назвать этаким bon viveur…
  — Невозможно! — выпалил я.
  — А вот и возможно. Кто, скажите на милость, отослал всех слуг? Мистер Уэйверли. Он самолично мог написать все записки, подпоить чем-то свою жену, перевести стрелки часов и подтвердить алиби своего преданного слуги Тредуэлла. Тредуэлл никогда не испытывал особой симпатии к миссис Уэйверли. Он предан своему хозяину и готов безоговорочно подчиняться его приказам. В этом деле замешано трое: Уэйверли, Тредуэлл и один из друзей мистера Уэйверли. Полиция допустила ошибку, не выяснив получше, кем был тот человек, который решил вдруг покатать совершенно незнакомого ребенка. Он-то и был третьим сообщником. Ему было поручено посадить в машину какого-нибудь малыша из соседней деревни — главное, чтобы у ребенка были золотистые локоны. Потом он въезжает через восточные ворота и в нужный момент выезжает через южные, криком привлекая к себе внимание. Никто не разглядел его лица и номера машины, поэтому очевидно, что никто не узнал также и ребенка. Далее по плану он направляется в сторону Лондона. А Тредуэлл, в свою очередь, выполняет свою часть задания, вручив сверток и записку одному из деревенских бродяг. Его хозяин обеспечивает ему алиби на тот крайний случай, если бродяга признает его, несмотря на фальшивые, накладные усы. Какова же роль самого мистера Уэйверли? Как только во дворе поднялся шум и инспектор вышел на балкон, хозяин дома быстро прячет сына в потайном убежище и как ни в чем не бывало следует за инспектором. Немного позже, когда инспектор уехал и мисс Коллинз занялась домашними делами, он спокойно увез мальчика в какое-нибудь безопасное место на собственной машине.
  — Но как же собака, — спросил я, — и ложь мисс Коллинз?
  — Это была моя маленькая шутка. Я спросил ее, нет ли комнатных собачек в доме, и она сказала — нет… но несомненно они есть… в детской! Естественно, мистер Уэйверли заранее принес несколько игрушек в потайную комнатку, чтобы Джонни мог там спокойно и тихо играть.
  — Месье Пуаро… — мистер Уэйверли вошел в комнату, — вам удалось что-нибудь обнаружить? Есть ли у вас идеи по поводу того, куда могли увезти нашего мальчика?
  Пуаро протянул ему листок бумаги:
  — Вот здесь должен быть адрес.
  — Но это же пустой листок.
  — Потому что, я надеюсь, вы сами напишете его.
  — Что вы такое говорите… — Лицо мистера Уэйверли побагровело.
  — Я знаю все, месье. И даю вам двадцать четыре часа, чтобы вернуть мальчика домой. Изобретательности вам не занимать, и вы сумеете придумать правдоподобное объяснение для его возвращения. В противном случае миссис Уэйверли станут известны все подробности столь ловко организованного похищения.
  Мистер Уэйверли упал в кресло и закрыл лицо ладонями.
  — Он у моей старой нянюшки, в десяти милях отсюда. О нем там прекрасно заботятся, и малыш хорошо чувствует себя.
  — На сей счет у меня нет ни малейших сомнений. Если бы я не был уверен в том, что вы, в сущности, любящий отец, то никогда не дал бы вам спасительного шанса.
  — Какой позор…
  — Именно так. Вы принадлежите к старинному и почтенному роду. Не подвергайте его такой опасности в дальнейшем. Всего вам наилучшего, мистер Уэйверли. Да, кстати, небольшой совет. Всегда выметайте углы!
  Двойная улика
  — Но самое главное — никакой огласки, — повторил мистер Маркус Хардман, кажется, уже в пятнадцатый раз.
  Слово «огласка» проскакивало в его речи с постоянством некоего лейтмотива. Мистер Хардман был изящным, слегка пухловатым мужчиной небольшого росточка, с холеными наманикюренными руками и жалобным тенорком. Ему приходилось постоянно вращаться в светских кругах, и его считали там своего рода знаменитостью. Он был богат, но не чрезмерно, и с воодушевлением тратил свои деньги в погоне за мирскими удовольствиями. Он страстно увлекался коллекционированием. Антикварные вещи бесконечно радовали его душу. Старинные изящные кружева и веера, пережившие века ювелирные украшения… ничто грубое или современное, разумеется, не заинтересовало бы Маркуса Хардмана.
  Внемля отчаянным призывам, мы с Пуаро прибыли в дом этого утонченного коллекционера, явно терзавшегося муками нерешительности. При данных обстоятельствах ему претила мысль о том, что нужно обратиться в полицию. Но, не сделав этого, он вынужден был бы смириться с потерей нескольких жемчужин из своей коллекции. В итоге, пойдя на компромисс, он решил призвать на помощь Пуаро.
  — Ах, месье Пуаро, мои рубины, — простонал он, — и изумрудное колье. Говорят, оно принадлежало самой Екатерине Медичи. О боже, великолепное изумрудное колье!
  — Не могли бы вы подробнее рассказать мне об их исчезновении? — мягко попросил Пуаро.
  — Я постараюсь все вспомнить. Итак, вчера во второй половине дня у меня собралось небольшое общество, приглашенное на чай… совершенно неофициальный прием, на нем присутствовали всего-то около полудюжины гостей. Как правило, я устраиваю такие чаепития два раза в сезон, и обычно они проходили вполне удачно. Немного хорошей музыки — Накора, он превосходный пианист, и Кэтрин Берд, потрясающее австралийское контральто, — в большом павильоне. Однако сначала я показал гостям мою коллекцию средневековых украшений. Я храню их в небольшом стенном сейфе. Внутри он устроен как шкафчик, полочки которого обтянуты разноцветным бархатом, чтобы оттенить красоту драгоценных камней. Потом мы осмотрели веера, расположенные в застекленном стенде на той стене. А чуть позже все вместе отправились в павильон слушать музыку. И лишь когда все гости ушли, я обнаружил, что сейф вскрыт и опустошен! Наверное, в спешке я забыл запереть дверцу, и кто-то воспользовался моей оплошностью. Мои рубины, месье Пуаро, и изумрудное колье — в них вся моя жизнь! Чего бы я только не дал, чтобы вернуть их! Но учтите, что огласка просто недопустима! Вы ведь отлично понимаете меня, не так ли, месье Пуаро? Мои гости, мои близкие знакомые! Может разразиться ужасный скандал!
  — Кто последним уходил из этой комнаты, когда вы направились в павильон?
  — Мистер Джонстон. Возможно, вы слышали о нем? Сколотив миллионное состояние, он вернулся из Южной Африки. Буквально на днях он снял особняк ЭбботБерис-Хаус на Парк-Лейн. Насколько я помню, именно он немного задержался здесь. Но я уверен… да, да, я совершенно уверен, что он непричастен к краже!
  — Не возвращался ли кто-то из ваших гостей в эту комнату под каким-либо предлогом?
  — Я уже размышлял над этим, месье Пуаро. Трое из них возвращались сюда. Графиня Вера Россакова, мистер Бернард Паркер и леди Ранкорн.
  — Расскажите нам о них.
  — Графиня Россакова — обаятельнейшая русская дама, сторонница царского режима, она эмигрировала из России после революции. В нашу страну она приехала недавно. Графиня уже простилась со мной, и я был несколько удивлен, застав ее здесь, где она, как я понял, с интересом разглядывала стенд с веерами. И знаете, месье Пуаро, чем больше я думаю об этом, тем более подозрительным мне кажется ее интерес. Вы не согласны со мной?
  — Вы правы, крайне подозрительная ситуация. Однако расскажите нам, кто еще возвращался сюда.
  — Да, так вот, Паркер вернулся лишь для того, чтобы взять шкатулку с миниатюрами, которые мне не терпелось показать леди Ранкорн.
  — А как насчет самой леди Ранкорн?
  — Как я полагаю, вы знаете, что леди Ранкорн — уже немолодая, почтенная дама с весьма решительным характером, почти все свое время посвящает различным благотворительным комиссиям. Она возвращалась за своей сумочкой, которую забыла где-то здесь.
  — Bien, месье. В итоге мы имеем четырех возможных подозреваемых. Русская графиня, английская grande dame1730, миллионер из Южной Африки и мистер Бернард Паркер. Кстати, кто такой мистер Паркер?
  Этот вопрос явно поставил мистера Хардмана в весьма затруднительное положение.
  — Он… э-э… ну, он, знаете ли, такой молодой человек… то есть фактически просто один мой знакомый.
  — Это я уже и сам понял, — серьезно заметил Пуаро. — Чем он занимается, ваш мистер Паркер?
  — В общем, он светский молодой человек… нет, скорее он всегда оказывается в курсе всех дел и событий, если можно так выразиться.
  — Позвольте спросить, как ему удалось завоевать ваше расположение?
  — Ну… э-э… один или пару раз он выполнял для меня небольшие поручения.
  — Продолжайте, месье, — сказал Пуаро.
  Хардман жалобно взглянул на него. Было очевидно, что продолжать ему как раз хотелось меньше всего. Но Пуаро хранил неумолимое молчание, и тому пришлось сдаться.
  — Видите ли, месье Пуаро… всем известно, что я интересуюсь антикварными вещами. Иногда у людей имеются фамильные драгоценности, которые они… извольте заметить, никогда не решились бы открыто продать на аукционе или с помощью перекупщика. Но именно частные торговые сделки представляют для меня особый интерес. Паркер выясняет детали подобных деловых договоров, он поддерживает связь между обеими сторонами, и таким образом мы можем избежать малейших недоразумений. Он советует мне обратить внимание на те или иные антикварные вещицы. Вот, к примеру, графиня Россакова привезла с собой из России несколько фамильных драгоценностей. Она изъявила горячее желание продать их. И Бернард Паркер намерен организовать для меня эту сделку.
  — Ясно, — задумчиво произнес Пуаро. — И вы полностью доверяете ему?
  — У меня не было повода усомниться в его честности.
  — А кто из этих четверых людей, мистер Хардман, лично у вас вызывает подозрение?
  — О-о, месье Пуаро, вот так вопрос! Как я уже говорил вам, все они — мои знакомые. Никто из них не вызывает у меня подозрений… и в то же время я подозреваю всех.
  — Нет, так не пойдет. Кто-то из этой четверки явно вызывает у вас подозрения. Мне думается, что можно оставить в покое графиню Россакову и мистера Паркера. А вот что вы скажете о леди Ранкорн или мистере Джонстоне?
  — Право же, месье Пуаро, вы загнали меня в угол. Больше всего мне не хочется поднимать шум. Леди Ранкорн принадлежит к одному из древнейших родов Англии, но, по правде говоря… да, к большому несчастью, это правда, что ее тетушка, леди Каролина, страдает от одного прискорбного недуга. Все ее друзья давно поняли это, и ее служанка при первой же возможности возвращает хозяевам их чайные ложки или любые другие подобные поступления. Вы понимаете, в каком я оказался затруднительном положении!
  — Значит, тетушка леди Ранкорн страдает клептоманией? Очень интересно. Если не возражаете, я хотел бы осмотреть ваш сейф.
  Мистер Хардман, разумеется, не возражал, и Пуаро, открыв дверцу сейфа, исследовал его внутри. На нас таращились обшитые бархатом полочки, словно пустые глазницы, изумленные своей пустотой.
  — Даже сейчас этот сейф как-то плохо закрывается, — пробормотал Пуаро, прикрывая и вновь распахивая дверцу. — Хотел бы я знать — почему? А что тут у нас такое? Смотрите-ка, за петлю зацепилась перчатка. Мужская перчатка.
  Он протянул ее мистеру Хардману.
  — У меня нет таких перчаток, — заявил последний.
  — Ага! Здесь есть кое-что еще! — Быстро наклонившись, Пуаро взял со дна сейфа какую-то вещицу. Это был плоский портсигар, отделанный черным муаром.
  — Мой портсигар! — воскликнул мистер Хардман.
  — Ваш? Нет, месье, наверняка нет. На нем ведь не ваши инициалы.
  Пуаро показал на сплетенную из двух букв монограмму, выгравированную на платиновой крышке. Хардман взял портсигар в руки.
  — Вы правы, — заявил он, — он очень похож на мой, но инициалы чужие. Две буквы — «В» и «Р». О боже! Паркер!
  — Похоже на то, — сказал Пуаро. — Довольно небрежный молодой человек… особенно если и перчатка также его. Можно сказать, что мы имеем двойную улику, не так ли?
  — Надо же, Бернард Паркер! — тихо повторил Хардман. — Какое облегчение! Итак, месье Пуаро, я поручаю вам это дело и надеюсь, вы вернете мне драгоценности. Можете подключить полицию, если сочтете нужным… то есть когда вы окончательно убедитесь, что в краже виноват именно он.
  — Заметьте, мой друг, — сказал Пуаро мне, когда мы вместе вышли из дома Хардмана, — наш мистер Хардман считает, что законы писаны для простых людей, а титулованные особы живут по неписаным законам. Но поскольку мне лично пока не пожаловали дворянство, я, пожалуй, встану на сторону простых смертных. Я сочувствую этому молодому человеку. А в общем, история-то довольно странная, не правда ли? Хардман подозревал леди Ранкорн, я подозревал графиню и Джонстона, а между тем подозреваемым оказался наш незаметный мистер Паркер.
  — А почему вы подозревали тех двоих?
  — Parbleu!1731 Вы же понимаете, как просто стать русским эмигрантом или южноафриканским миллионером. Любая женщина может назвать себя русской графиней, и любой мужчина может арендовать дом на Парк-Лейн и назвать себя южноафриканским миллионером. Кто решится опровергнуть их слова? Однако, я вижу, мы проходим по Бери-стрит. Здесь живет наш беспечный молодой друг. Давайте же, как говорится, будем ковать железо, пока горячо.
  Мистер Бернард Паркер оказался дома. Облаченный в экзотический халат пурпурно-оранжевой гаммы, он вальяжно раскинулся среди диванных подушек. Редкий человек вызывал у меня более сильную неприязнь, чем этот странный молодой субъект — с бледным женоподобным лицом и томно-шепелявым лепетом.
  — Добрый день, месье, — оживленным тоном произнес Пуаро. — Я пришел к вам от мистера Хардмана. Во время вчерашнего приема кто-то украл все его драгоценности. Позвольте мне спросить вас, месье, это ваша перчатка?
  Умственные процессы мистера Паркера, видимо, протекали не слишком быстро. Он рассеянно уставился на перчатку, словно ему было не под силу прийти к какому-то заключению.
  — Где вы нашли ее? — наконец-то спросил он.
  — Так это ваша перчатка, месье?
  Мистер Паркер, очевидно, принял решение.
  — Нет, не моя, — заявил он.
  — А этот портсигар — он ваш?
  — Точно не мой. Мой — серебряный — всегда при мне.
  — Отлично, месье. Я собираюсь передать это дело в руки полиции.
  — Да что вы! — воскликнул он с легкой озабоченностью. — На вашем месте я не стал бы этого делать. Чертовски несимпатичные люди эти полицейские. Повремените пока. Я зайду повидать старину Хардмана. Послушайте же… о, подождите минутку…
  Но Пуаро решительно дал сигнал к отступлению.
  — Теперь у него будет о чем поразмышлять, не так ли? — посмеиваясь, заметил он. — Подождем до завтра и посмотрим, как развернутся события.
  Но судьба распорядилась иначе, и еще сегодня дело Хардмана снова напомнило нам о себе. Без малейшего предупреждения дверь вдруг распахнулась, и ураган в человеческом обличье ворвался в комнату, нарушив наше уединение и принеся с собой вихревое кружение соболей (погода была настолько холодной, насколько это вообще возможно июньским днем в Англии), увенчанное шляпой с воинственно вздыбленными эгретками. Графиня Вера Россакова оказалась несколько вызывающей особой.
  — Так это вы месье Пуаро? Что же, позвольте спросить, вы наделали? С чего вам пришло в голову обвинять этого бедного мальчика! Кошмар! Это просто возмутительно! Я знаю его. Он — наивный юнец, сущий младенец… он никогда не решился бы на кражу. Он поступил так из-за меня. Могу ли я спокойно стоять в стороне и смотреть, как его терзают и мучают?
  — Скажите мне, мадам, это его портсигар? — Пуаро протянул ей черную муаровую коробочку.
  Графиня помедлила немного, рассматривая ее.
  — Да, его. Я хорошо знаю эту вещицу. Ну и что особенного? Вы нашли ее в той антикварной комнате? Мы все там были; я полагаю, тогда-то он и обронил его. Ох уж мне эти полицейские, вы даже хуже китайских хунвэйбинов…
  — Может быть, вы узнаете также его перчатку?
  — Как я могу узнать ее? Все перчатки похожи друг на друга. Не пытайтесь остановить меня… вы должны снять с него все обвинения. Его репутация должна быть восстановлена. Вы должны сделать это. Я продам мои драгоценности и хорошо заплачу вам.
  — Мадам…
  — Договорились, да? Нет, нет, не спорьте. Бедный мальчик! Он пришел ко мне со слезами на глазах. «Я спасу вас, — уверила его я. — Я пойду к этому человеку… этому людоеду, этому чудовищу! Предоставь это Вере». Итак, все решено, я ухожу.
  Ее уход был столь же бесцеремонным, как и появление, — она стремительно покинула комнату, оставив за собой неотразимый и подавляющий аромат некоей экзотической природы.
  — Какая женщина! — воскликнул я. — И какие меха!
  — О да, они настоящие. Может ли некая самозваная графиня иметь натуральные меха? Я просто шучу, Гастингс… Нет, по моим представлениям, она — настоящая русская. Ну-ну, значит, молодой господин Бернард побежал жаловаться ей.
  — У нас есть его портсигар. И я не удивлюсь, если окажется, что перчатка также…
  Улыбаясь, Пуаро вытащил из кармана вторую перчатку и положил ее рядом с первой. Они, несомненно, представляли собой пару.
  — Пуаро, где вы раздобыли вторую перчатку?
  — Она лежала вместе с тростью на столе в прихожей у нашего знакомого с Бери-стрит. Поистине на редкость беспечный человек этот месье Паркер. Да, да, mon ami, мы близки к разгадке. Чисто для проформы я собираюсь заглянуть на Парк-Лейн.
  Нет нужды добавлять, что я сопровождал моего друга. Джонстона не оказалось дома, но нас встретил его личный секретарь. Выяснилось, что Джонстон совсем недавно приехал из Южной Африки. Прежде ему не доводилось бывать в Англии.
  — Он ведь интересуется драгоценными камнями, не так ли? — наудачу спросил Пуаро.
  — Точнее сказать, драгоценными металлами или золотыми приисками, — рассмеявшись, заметил секретарь.
  После этого разговора вид у Пуаро был весьма задумчивым. Позже, вечером, к моему крайнему изумлению, я обнаружил, что он усердно штудирует русскую грамматику.
  — Боже мой, Пуаро! — воскликнул я. — Неужели вы решили изучить русский, чтобы общаться с графиней на ее родном языке?
  — Да уж, мой друг, она наверняка предпочла бы не слышать мой английский!
  — Однако не стоит расстраиваться, Пуаро, все родовитые русские неизменно отлично говорят по-французски.
  — Гастингс, да вы просто кладезь знаний! Все, я прекращаю ломать голову над сложностями русского алфавита.
  Он демонстративным жестом отбросил книгу. И все же его ответ не вполне удовлетворил меня. В глазах его горел огонек, который я очень хорошо знал. Он являлся неизменным признаком того, что Пуаро был чрезвычайно доволен собой.
  — Возможно, — рассудительно заметил я, — вы сомневаетесь в ее русском происхождении. Уж не хотите ли вы испытать ее?
  — Ах нет, нет, с ее происхождением все в порядке.
  — Ну тогда…
  — Если вы действительно желаете разобраться в этом деле, Гастингс, то в качестве бесценной помощи я рекомендую вам этот учебник «Начальный курс русского языка».
  Он рассмеялся и не сказал больше ни слова. Я подобрал с пола отброшенную книжицу и с любопытством перелистал, но так и не смог понять, в чем смысл замечаний Пуаро.
  Следующее утро не принесло нам никаких новостей, однако это, казалось, совершенно не беспокоило моего друга. За завтраком он объявил о своем намерении с утра пораньше навестить мистера Хардмана. Мы застали дома этого пожилого светского мотылька, и сегодня вид у него был немного спокойнее, чем вчера.
  — Итак, месье Пуаро, есть ли новости? — требовательно спросил он.
  Пуаро протянул ему листочек бумаги.
  — Месье, здесь написано имя персоны, взявшей ваши драгоценности. Должен ли я передать дело в руки полиции? Или вы предпочтете, чтобы я просто вернул вам драгоценности, не сообщая властям об этом инциденте?
  Мистер Хардман долго разглядывал записку. Наконец он обрел дар речи.
  — Право, удивительно. Бесконечно предпочтительнее было бы не поднимать шума по этому поводу. Я даю вам карт-бланш, месье Пуаро. Уверен, вы будете благоразумны.
  Покинув дом Хардмана, мы остановили такси, и Пуаро приказал водителю отвезти нас в Карлтон. Там он выяснил, где живет графиня Россакова. И через пару минут нас уже проводили в апартаменты этой дамы. Она встретила нас с протянутыми руками, облаченная в потрясающий пеньюар какой-то дикой расцветки.
  — Месье Пуаро! — воскликнула она. — Как ваши успехи? Вам удалось оправдать этого бедного юношу?
  — Вашему другу, мистеру Паркеру, madame la comtesse, не грозит никакой арест.
  — Ах, какой же вы умный и славный человек! Превосходно! И как все быстро разрешилось.
  — Однако я обещал мистеру Хардману, что драгоценности будут у него сегодня же.
  — Правда?
  — Поэтому, мадам, я был бы вам крайне признателен, если бы вы вручили их мне незамедлительно. Сожалею, что приходится торопить вас, но меня ждет такси… на тот случай, если у меня возникнет необходимость поехать в Скотленд-Ярд; знаете ли, мы, бельгийцы, приучены к бережливости.
  Графиня прикурила сигарету. Несколько мгновений она сидела совершенно неподвижно, выпуская кольца дыма и неотрывно глядя на Пуаро. Затем расхохоталась и встала. Подойдя к комоду, она выдвинула ящик, достала оттуда черную шелковую сумочку и небрежно бросила ее Пуаро.
  — Мы, русские, напротив, приучены к расточительности, — непринужденно сказала она. — Но, к сожалению, для удовлетворения таких привычек надо иметь деньги. Вам нет нужды заглядывать в сумочку. Все на месте.
  Пуаро поднялся с кресла.
  — Я очень рад, мадам, что вы оказались столь остроумны и исполнительны.
  — Ах! Что же еще мне оставалось, ведь вас дожидается такси.
  — Вы очень любезны, мадам. Надолго ли вы намерены задержаться в Лондоне?
  — К сожалению, нет… благодаря вам.
  — Примите мои извинения.
  — Возможно, мы с вами еще где-нибудь встретимся.
  — Я надеюсь, что да.
  — А я… что нет! — со смехом подхватила графиня. — Примите это как искренний комплимент… В этом мире очень мало людей, которых я опасаюсь. Прощайте, месье Пуаро.
  — Прощайте, madame la comtesse. Ax… извините мою забывчивость! Позвольте мне вернуть вам ваш портсигар.
  И он с поклоном вручил ей ту отделанную черным муаром вещицу, что мы обнаружили в сейфе. Она взяла ее не моргнув глазом — лишь слегка приподняла бровь и тихо сказала:
  — Все ясно.
  — Какая женщина! — восторженно воскликнул Пуаро, когда мы спускались по лестнице. — Mon Dieu, quelle femme!1732 Никаких дискуссий… возражений, никакого блефа! Один быстрый взгляд, и она безошибочно оценила всю ситуацию. Я скажу вам, Гастингс, что женщина, которая может вот так — с беспечной улыбкой — принять поражение, далеко пойдет! Она весьма опасна, у нее стальные нервы; она… — Ему не удалось закончить фразу, поскольку он чуть не упал.
  — Было бы также неплохо, если бы вы смотрели под ноги и постарались слегка умерить ваши эмоции, — заметил я. — Когда вы впервые заподозрили графиню?
  — Как только к перчатке добавился портсигар, mon ami… двойная улика, как говорится… вот что сразу же обеспокоило меня. Бернард Паркер мог обронить либо одну, либо другую вещицу… но вряд ли обе. Нет, нет, это была бы невероятная беспечность или рассеянность! И даже если бы кто-то другой подложил их туда, чтобы подставить его, то все равно было бы достаточно одной улики — портсигара или перчатки, — но опять-таки не двух. Поэтому я неизбежно пришел к заключению, что одна из этих вещей не принадлежит Паркеру. Сначала я предположил, что ему принадлежит портсигар, а не перчатка. Но, обнаружив у него дома парную перчатку, понял, что ошибся. Чьим же тогда мог быть портсигар? Очевидно, что он не мог принадлежать леди Ранкорн. У нее другие инициалы. Мистеру Джонстону? Только если бы он скрывался под вымышленной фамилией. После разговора с его секретарем мне сразу стало понятно, что тут все предельно честно. Прошлое мистера Джонстона не скрывало никаких тайн. Значит, оставалась графиня. Предполагалось, что она привезла драгоценности из России; ей достаточно было вынуть камни из оправы, и я крайне сомневаюсь, что тогда кто-то вообще смог бы определить их происхождение. На приеме она просто берет в холле перчатку Паркера и подбрасывает в сейф — что может быть проще? Однако, bien sûr, она не преминула подбросить туда и свой собственный портсигар.
  — Но если это ее портсигар, то почему на нем буквы «В» и «Р»? Ведь у графини другие инициалы.
  Пуаро с легкой усмешкой взглянул на меня:
  — Вы правы, mon ami. Но русские буквы «В» и «Р» соответствуют латинским «V» и «R».
  — Но не могли же вы рассчитывать, что я догадаюсь об этом. Я ведь не знаю русского.
  — Как, впрочем, и я, Гастингс. Вот почему я приобрел ту маленькую книжицу… и обратил на нее ваше внимание.
  Он вздохнул.
  — Потрясающая женщина. У меня такое чувство, мой друг… весьма определенное чувство… что я еще встречу ее. Где только, хотел бы я знать?
  Король треф
  — Иногда правда, — заметил я, откладывая в сторону «Дейли ньюсмонгер», — бывает более удивительной, чем вымысел!
  Возможно, мое замечание не было слишком оригинальным, но оно, очевидно, разозлило моего друга. Склонив набок свою яйцевидную голову, этот маленький человечек аккуратно смахнул воображаемую пылинку со своих тщательно отутюженных брюк и язвительно заметил:
  — На редкость глубокомысленно! Мой друг Гастингс бывает иногда удивительным философом!
  Не выказав никакого раздражения в ответ на эту совершенно незаслуженную колкость, я похлопал рукой по отложенной в сторону газете.
  — Вы уже прочли утреннюю прессу?
  — Да, прочел. И после прочтения вновь аккуратно сложил газеты. Я не бросаю их на пол, как вы обычно делаете — с вашей столь прискорбной склонностью к беспорядку и бессистемности.
  Это была одна из наихудших особенностей Пуаро. Порядок и система стали его идолами. Он доходил до того, что приписывал им все свои успехи.
  — Значит, вы видели заметку об убийстве небезызвестного импресарио Генри Ридбурна? Мое высказывание было вызвано именно этим событием. И кстати, правда бывает не только более удивительной, чем вымысел… она также бывает более драматичной. Представьте себе этих добропорядочных англичан среднего класса — семейство Орландерсов. Отец и мать, сын и дочь — типичная семья нашей страны. Мужская половина каждый день отправляется на службу, а женщины следят за хозяйством в доме. Их жизнь на редкость спокойна и до чертиков однообразна. Минувшим вечером они собрались в Стритхэме, в своем уютном доме под названием «Дейзимид», и сели поиграть в бридж в чистенькой мещанской гостиной. Вдруг совершенно неожиданно распахивается балконная дверь, и в комнату, пошатываясь, вваливается странная незнакомка. Ее серебристое атласное платье покрыто темно-красными пятнами. Прежде чем упасть в глубокий обморок, она произносит единственное слово: «Убийство!» Возможно, Орландерсам встречались ее фотографии, и они узнали в ней Валери Сент-Клер, знаменитую ныне танцовщицу, которая покорила лондонскую публику.
  — Это вы столь красноречивы, Гастингс, или газетчики из «Дейли ньюсмонгер»? — поинтересовался Пуаро.
  — «Дейли ньюсмонгер» слишком спешила осветить эту сенсационную новость и удовлетворилась пока голыми фактами. Однако меня сразу поразили драматические перспективы истории.
  Пуаро задумчиво кивнул:
  — Человеческие слабости всегда приводят к драме. Но… вы не всегда можете верно определить ее причины. Попомните мои слова. И кстати, я тоже заинтересовался этим делом, поскольку, вероятно, мне придется разбираться в нем.
  — Правда?
  — Да. Сегодня утром мне позвонил один господин от имени князя Пола Моранского и договорился со мной о встрече.
  — Но при чем тут какой-то князь?
  — Вы не любите читать вашу замечательную бульварную прессу. Там полно светских сплетен из забавной серии «Одна птичка принесла на хвосте» или «Слухом земля полнится». Вот полюбуйтесь.
  Я прочитал абзац, на котором остановился его короткий, похожий на обрубок палец: «Неужели иностранный князь и знаменитая танцовщица действительно так близки! Пожалуй, этой очаровательной леди нравится ее новое бриллиантовое кольцо!»
  — И вот теперь можно продолжить ваше столь драматичное повествование, — сказал Пуаро. — Как вы помните, мадемуазель Сент-Клер внезапно упала в обморок на ковер гостиной дома «Дейзимид».
  Я пожал плечами.
  — Придя в себя, мадемуазель несколько прояснила ситуацию, в результате чего отец и сын Орландерсы незамедлительно перешли к решительным действиям: один поспешил за доктором, поскольку леди явно перенесла ужасный шок, а другой — в полицейский участок, где сообщил печальную новость и препроводил полицейских в «Мон дезир», великолепную виллу мистера Ридбурна, расположенную по соседству с ними. Там они и обнаружили этого известного деятеля — имевшего, к слову сказать, весьма сомнительную репутацию, — который с проломленным затылком, треснувшим как яичная скорлупа, лежал на полу собственной библиотеки.
  — Да, я помешал вам развернуться, — добродушно сказал Пуаро. — Прошу вас, простите меня… А вот и князь!
  Наш высокородный посетитель представился нам как граф Феодор. Это был странный на вид молодой человек, высокий и порывистый, с безвольным подбородком — характерной наследственной чертой рода Моранбергов — и темными, с фанатичным блеском глазами.
  — Месье Пуаро?
  Мой друг слегка поклонился.
  — Месье, я попал в крайне затруднительное положение, мне даже трудно выразить, насколько…
  Пуаро махнул рукой.
  — Я вполне понимаю ваше беспокойство. Мадемуазель Сент-Клер ваша хорошая знакомая, не так ли?
  — Я надеюсь, что она станет моей женой, — простодушно ответил князь.
  Удивленно посмотрев на него, Пуаро даже выпрямился в своем кресле.
  Князь продолжал:
  — В нашей семье уже бывали морганатические браки. Мой брат Александр тоже пошел против воли нашего императора. Мы живем сейчас в более просвещенное время, свободное от этих устаревших предрассудков. Кроме того, мадемуазель Сент-Клер в действительности не менее родовита, чем я. Вы слышали ее историю?
  — Про ее происхождение ходит много романтических историй, что, впрочем, нередко сопутствует славе знаменитых танцовщиц. Я слышал, что она является дочерью ирландской поденщицы, хотя другая история называет ее матерью некую великую княгиню из России.
  — Первая история, конечно же, чистый вздор, — заявил молодой человек. — А вторая — вполне реальна. Кроме того, множество раз ее поведение и манеры невольно доказывали ее высокое происхождение. Я верю в наследственность, месье Пуаро.
  — Я тоже верю в наследственность, — задумчиво произнес Пуаро. — И в связи с этим я подметил несколько странных особенностей… Moi qui vous parle…1733 Однако перейдем к делу, месье. Чего вы хотите от меня? Что вас беспокоит? Я могу говорить откровенно, не так ли? Вас интересует, не связана ли мадемуазель Сент-Клер с этим преступлением. Она, конечно же, была знакома с Ридбурном.
  — Да, он добивался ее любви.
  — А она?
  — Она… ей нечем было ему ответить.
  Пуаро проницательно взглянул на него.
  — Имелись ли у нее причины опасаться его?
  Молодой человек нерешительно помолчал.
  — Был один странный случай. Вы слышали о Заре, ясновидящей?
  — Нет.
  — У нее потрясающие способности. Порой вам тоже могут пригодиться ее предсказания. На прошлой неделе мы с Валери зашли к ней. Она погадала нам на картах. По ее словам, Валери ожидали неприятности… над ней сгущались тучи; а потом Зара открыла последнюю карту… так называемую определяющую карту. Это был трефовый король. Она сказала Валери: «Остерегайся трефового короля. Ты находишься в его власти. Ты боишься его… через него тебя ждут большие неприятности. Ты знаешь, о ком я говорю?» Валери смертельно побледнела. Она кивнула головой и сказала: «Да, я знаю». Мы быстро распрощались с гадалкой. Но напоследок та сказала Валери: «Берегись трефового короля. Тебе угрожает опасность!» Я поговорил с Валери, пытаясь прояснить ситуацию. Но она ничего мне не рассказала… заверила меня, что все будет хорошо. Однако теперь, после вчерашней истории, я больше, чем когда-либо, уверен в том, что тем трефовым королем был именно Ридбурн и что именно его так боялась Валери. — Князь внезапно прервал свой рассказ, а затем взволнованно добавил: — Теперь вы понимаете, какое волнение я испытал, открыв сегодня утренние газеты. Что, если Валери, обезумев от страха… О нет, это невозможно!
  Пуаро поднялся с кресла и дружелюбно похлопал молодого человека по плечу.
  — Не расстраивайтесь, прошу вас. Предоставьте мне разобраться в этом деле.
  — Вы поедете в Стритхэм? Я думаю, она по-прежнему там, в «Дейзимиде»… Должно быть, она еще не оправилась от потрясения.
  — Я отправлюсь туда незамедлительно.
  — А я улажу все вопросы по поводу этой миссии. Вам будет открыт доступ в оба дома.
  — Итак, мы выезжаем… Гастингс, вы составите мне компанию? Au revoir, monsieur le prince.
  
  «Мон дезир» была в высшей степени прекрасной и комфортабельной виллой, выстроенной в современном стиле. От шоссе к ней вела короткая дорога для экипажей и автомобилей, а за домом на несколько акров раскинулся красивый сад.
  Одного упоминания имени князя Пола оказалось достаточно, чтобы открывший двери слуга проводил нас на место трагедии. Библиотека произвела на нас колоссальное впечатление. Ее зал тянулся через все здание, а окна выходили с одной стороны на подъездную дорогу, а с другой — в сад. Именно в нише садового окна и был обнаружен труп хозяина виллы. Незадолго до нашего прихода его увезли полицейские, закончив осмотр места преступления.
  — Как досадно, — тихо сказал я Пуаро. — Кто знает, какие важные улики они могли уничтожить…
  Мой друг улыбнулся:
  — Ох-ох-ох, Гастингс! Сколько же еще я должен буду повторять вам, что важные улики обнаруживаются в процессе умственной работы? Мозг благодаря своим маленьким серым клеточкам способен разгадать любую тайну. — Он повернулся к слуге: — Я полагаю, в этом зале ничего не убирали — разумеется, за исключением тела?
  — Нет, сэр. Все осталось в том состоянии, в каком было вчера вечером.
  — Что вы можете сказать насчет штор? Сейчас, как я вижу, они подняты на обоих окнах. А прошлой ночью они были опущены?
  — Да, сэр, я опускаю их каждый вечер.
  — Тогда, должно быть, Ридбурн сам поднял их?
  — Я полагаю, что так, сэр.
  — Вы не знаете, ожидал ли ваш хозяин гостей прошлым вечером?
  — Он не говорил мне об этом. Но распорядился, чтобы его не беспокоили после ужина. Понимаете, сэр, одна из дверей библиотеки выходит на балкон с задней стороны дома. Он мог впустить кого-то через нее.
  — Обычно он так и делал?
  Дворецкий осторожно кашлянул.
  — Я думаю, да, сэр.
  Пуаро подошел к балконной двери. Она была не заперта. Он вышел на балкон, заметив, что справа от него проходила аллея, а слева высилась красная кирпичная стена.
  — Фруктовый сад, сэр. Немного дальше калитка, через которую можно попасть в него. Но после шести вечера она обычно запирается.
  Пуаро кивнул и вернулся в библиотеку в сопровождении дворецкого.
  — Вам ничего не известно о том, что происходило здесь минувшим вечером?
  — В общем, сэр, мы слышали только какие-то голоса из библиотеки незадолго до девяти часов. Но в этом не было ничего необычного, тем более что мы слышали и женский голос. Однако, сэр, вскоре мы все удалились в служебное помещение, которое находится в противоположной части дома, и поэтому больше вообще ничего не слышали. А потом, около одиннадцати часов, прибыла полиция.
  — Много ли голосов вы слышали?
  — Не могу сказать, сэр. Я слышал только женский голос.
  — Вот как!
  — Прошу прощения, сэр, но доктор Райен еще находится в доме, возможно, вы хотели бы повидать его.
  Мы ухватились за это предложение, и через несколько минут доктор — приветливый мужчина лет сорока с небольшим, — присоединившись к нам в библиотеке, предоставил Пуаро всю необходимую информацию. Ридбурн лежал возле окна, головой к мраморной скамье. У него были две раны: одна — между глаз, а вторая, смертельная, — на затылке.
  — Он лежал на спине?
  — Да. Тут осталось пятно. — Доктор показал нам небольшое пятно на полу.
  — Возможно, рану на затылке он получил в результате падения на пол?
  — Нет, невозможно. Удар был нанесен каким-то предметом, оставившим на черепе довольно глубокую рану.
  Пуаро задумчиво смотрел перед собой. Возле каждого оконного проема стояла мраморная скамья, боковые ручки которой украшали львиные головы. Пуаро сверкнул глазами:
  — Предположим, он ударился затылком об эту выступающую львиную морду, а потом, падая, просто сполз на пол. Ведь в таком случае рана могла бы оказаться достаточно глубокой, не правда ли?
  — Да, вполне. Однако угол, под которым он лежал, делает вашу версию невозможной. И кроме того, на мраморе не удалось обнаружить никаких следов крови.
  — А если кто-то смыл следы?
  Доктор пожал плечами:
  — Маловероятно. Вряд ли кому-то понадобилось бы придавать несчастному случаю вид убийства.
  — Да, безусловно, — неохотно согласился Пуаро. — Как вы считаете, эти удары могли быть нанесены женщиной?
  — О да, могу сказать об этом без всяких сомнений. Вы имеете в виду мадемуазель Сент-Клер, я полагаю?
  — Я не думаю ни о ком конкретно, пока не уверен, — осторожно ответил Пуаро.
  Его внимание переключилось на открытую балконную дверь, а доктор тем временем продолжил:
  — Именно через нее выбежала мадемуазель Сент-Клер. Вон там, между деревьями, виднеется «Дейзимид». Конечно, вокруг есть дома и поближе, но все они находятся со стороны шоссе, так уж случилось, что с этой стороны виллы виден только «Дейзимид».
  
  Пройдя по саду, Пуаро вышел через железную калитку и по зеленой лужайке направился к садовым воротам «Дейзимида», который оказался скромным, небольшим особняком, расположенным на участке примерно в пол-акра. Несколько ступеней поднимались к застекленным дверям. Пуаро кивнул на идущую к ним дорожку.
  — Таким путем, видимо, и прибежала сюда мадемуазель Сент-Клер. Но поскольку нам не требуется срочная помощь, то мы лучше войдем с главного входа.
  Служанка впустила нас в дом и, проводив в гостиную, отправилась на поиски миссис Орландерс. В комнате, очевидно, ничего не трогали с предыдущего вечера. В камине еще лежал пепел, а в центре комнаты по-прежнему стоял столик для бриджа с раскрытыми картами, словно игроки только что прервали партию. Гостиная была несколько перегружена дешевыми безделушками, а ее стены украшало множество на редкость безобразных семейных портретов.
  Пуаро разглядывал их с более снисходительным видом, чем я, и даже, по своему обыкновению, поправил одну или две картины, которые висели чуть кривовато.
  — La famille, в этом доме крепкие семейные связи, не так ли? Родственные чувства — вот что придает очарование этому месту.
  Я согласился, скользнув глазами по семейному портрету, на котором были изображены усатый джентльмен, дама с высокой прической, упитанный розовощекий крепыш и две маленькие девочки с бантами. Решив, что на этом портрете художник много лет назад запечатлел именно семью Орландерс, я с интересом вглядывался в их лица.
  Дверь открылась, и в гостиную вошла молодая женщина. Ее темные волосы были уложены в аккуратную прическу, а наряд состоял из тускло-коричневого жакета спортивного покроя и твидовой юбки.
  Она вопросительно посмотрела на нас. Пуаро шагнул ей навстречу:
  — Мисс Орландерс, если не ошибаюсь? Я сожалею, что мне пришлось нарушить ваш покой… учитывая, что вы пережили вчера вечером. Должно быть, вся эта история сильно огорчила вас.
  — Да, она весьма неприятна, — осторожно ответила молодая дама. Я начал думать, что произошедшая здесь драма оказалась недоступной для понимания мисс Орландерс или что отсутствие у нее воображения могло лишить трагизма любую драму. Я утвердился в своем предположении, когда она продолжила: — Я должна извиниться за беспорядок в этой комнате. Но слуги, видимо, совсем потеряли разум от волнения.
  — Вчера вечером вы сидели именно здесь, n’est-ce pas?1734
  — Да, мы играли в бридж после ужина, когда…
  — Простите, как долго вы играли?
  — Ну… — мисс Орландерс задумалась, — точно я не могу сказать. По-моему, мы прервали игру около десяти часов. Я помню, что мы сыграли несколько робберов.
  — А где именно сидели вы?
  — Напротив окна. Я была в паре с мамой и как раз назначила игру без козыря. И вдруг неожиданно дверь в сад распахнулась и мисс Сент-Клер, шатаясь, вошла в комнату.
  — Вы узнали ее?
  — Ее лицо показалось мне смутно знакомым.
  — Она все еще у вас, не так ли?
  — Да, но она никого не желает видеть. Она еще находится в состоянии нервного потрясения.
  — Я полагаю, она не откажется поговорить со мной. Не могли бы вы сообщить ей, что я прибыл сюда по просьбе князя Пола Моранского?
  Она, не сказав ни слова, отправилась выполнять просьбу Пуаро и очень быстро вернулась в гостиную с сообщением, что мадемуазель Сент-Клер пригласила нас в отведенную ей комнату.
  Поднявшись вместе с мисс Орландерс на второй этаж, мы вошли в довольно просторную и светлую спальню. Лежащая на тахте у окна женщина повернула голову. Меня сразу поразило, насколько непохожи эти две женщины, тем более что цвет волос и черты лица у них, в общем-то, не слишком отличались… но все-таки разница между ними была огромной! Каждый взгляд, каждый жест Валери Сент-Клер были исполнены драматизма. Казалось, она просто источает некую романтическую атмосферу. Наброшенный на ноги красный фланелевый халат, безусловно, был обычной домашней одеждой, но обаяние ее личности придавало ему своеобразный, экзотический оттенок, и он казался неким восточным халатом огненно-багряного цвета. Она не сводила с Пуаро больших темных глаз.
  — Вас прислал Пол? — спросила она исполненным бархатной томности голосом, который отлично гармонировал с ее внешним обликом.
  — Да, мадемуазель. Надеюсь, я смогу быть полезным ему… и вам.
  — Что же вы хотите узнать?
  — Все, что случилось прошлым вечером. Всю правду, мадемуазель!
  Ее губы изогнулись в невеселой улыбке.
  — Неужели вы думаете, что я собираюсь лгать? Я не так глупа. Мне совершенно ясно, что в данном случае невозможно утаить факты. Мистеру Ридбурну, покойному, удалось узнать один мой секрет. И он начал шантажировать меня. Ради Пола я пыталась договориться с ним. Пол очень дорог мне, и я не могла рисковать… И вот теперь он мертв, а я в безопасности. Но я не убивала его.
  Пуаро с улыбкой покачал головой.
  — Ваше признание излишне, мадемуазель. Теперь расскажите мне, что произошло вчера вечером.
  — Я предлагала ему деньги. Он, казалось, был готов обсудить мое предложение и назначил встречу на вчерашний вечер, на девять часов. Я должна была приехать в «Мон дезир». Я знала, где он живет, поскольку бывала на его вилле раньше. Мне пришлось обойти вокруг дома и через балкон войти в библиотеку, чтобы слуги не видели меня.
  — Извините, мадемуазель, но неужели вам не страшно было одной, на ночь глядя отправиться туда?
  Мне показалось или она все-таки чуть помедлила с ответом?
  — Может, и страшно. Но мне некого было попросить проводить меня. И я была в отчаянии. Ридбурн пригласил меня в библиотеку. О, что это был за человек! Я рада, что он умер! Он играл со мной, как кошка с мышкой. Я просила, я умоляла его на коленях. Я предложила ему свои драгоценности. Все напрасно! Потом он назвал свои собственные условия. Можете догадаться, какие это были условия. Я отказалась и высказала ему все, что о нем думала. Он лишь холодно улыбнулся. И тогда, когда я беспомощно умолкла, раздался странный звук… из-за оконных штор… Ридбурн тоже услышал его. Он подошел к шторам и резко раздвинул их. За ними прятался мужчина… жуткого вида — видимо, бродяга. Он ударил мистера Ридбурна… После второго удара тот упал. Бродяга схватил меня своей испачканной в крови рукой. Но мне удалось вырваться, я выскользнула на балкон и со всех ног бросилась бежать. Потом я заметила свет в этом доме и направилась к нему. Жалюзи были подняты, и я увидела играющих в карты людей. Я чуть не упала прямо в дверях. Мне удалось выдавить из себя единственное слово: «Убийство!» — а потом в глазах почернело и…
  — Благодарю вас, мадемуазель. Должно быть, это был сильный шок для вашей нервной системы. Но вернемся к бродяге. Вы могли бы описать его? Возможно, вам запомнилось, как он был одет?
  — Нет… все произошло так быстро. Но если увижу его, то обязательно узнаю. Его лицо навсегда врезалось мне в память.
  — Еще один вопрос, мадемуазель. Шторы на другом окне, том, что выходило на подъездную дорогу, были задернуты?
  Впервые озадаченное выражение появилось на лице танцовщицы. Казалось, она пытается вспомнить.
  — Eh bien, mademoiselle?1735
  — По-моему… я почти уверена… да, точно! Они не были задернуты.
  — Странно, учитывая, что другие были… Однако неважно. Полагаю, это не имеет особого значения. Долго ли вы намерены оставаться здесь, мадемуазель?
  — Доктор считает, что завтра я уже смогу вернуться в город. — Она обвела взглядом комнату. — Эти люди… они так добры… но они словно из другого мира… Я шокирую их! Да и я сама… в общем-то, я не в восторге от буржуазии! — Легкий оттенок горечи слышался в ее словах.
  Пуаро кивнул:
  — Понятно. Надеюсь, я не слишком утомил вас своими вопросами?
  — Что вы, месье, совсем не утомили. Сейчас меня беспокоит только одно… Мне хочется, чтобы Пол как можно скорее узнал обо всем, что случилось.
  — В таком случае, мадемуазель, мне остается лишь пожелать вам всего наилучшего. — Перед выходом из комнаты Пуаро немного задержался, показав рукой на пару лакированных туфель-лодочек: — Это ваши, мадемуазель?
  — Да, месье. Их только что вычистили и принесли сюда.
  — М-да! — сказал Пуаро, когда мы, уже вдвоем, спускались по лестнице. — Похоже, слуги все-таки не совсем потеряли разум, раз они вычистили туфли, хотя и забыли убрать пепел из камина. Итак, mon ami, поначалу мне казалось, что в этой истории есть один или два интересных момента, но, к сожалению, к моему огромному сожалению, нам, видимо, придется закрыть это дело. Оно представляется мне совершенно элементарным.
  — А убийство?
  — Эркюль Пуаро не охотится за бродягами, — напыщенно произнес мой друг.
  
  В прихожей нас встретила мисс Орландерс.
  — Мама хотела поговорить с вами, не могли бы вы минутку подождать ее в гостиной?
  Комната оставалась в прежнем состоянии, и Пуаро, чтобы убить время, собрал карты и начал раскладывать их своими холеными ручками.
  — А знаете, что я думаю, мой друг?
  — Пока нет, — быстро ответил я.
  — Я думаю, мисс Орландерс сделала ошибку, решив сыграть без козырей. Ей следовало бы назначить три пики.
  — Пуаро! Вы невыносимы.
  — Mon Deiu, не могу же я вечно говорить об одних только ужасах! — Вдруг он напряженно замер и сказал: — Гастингс… Гастингс, поглядите-ка! В колоде не хватает короля треф!
  — Зара! — воскликнул я.
  — Что вы сказали? — Он, видимо, не понял моего намека. Машинально собрав карты, он положил их в коробочку. Его лицо было очень серьезным. — Гастингс, — сказал он наконец, — я, Эркюль Пуаро, только что едва не сделал большую ошибку… чертовски большую ошибку.
  Я уставился на него, потрясенный, но ничего не понимающий.
  — Нам придется начать все сначала, Гастингс. Да, мы должны вернуться к началу. Но на сей раз мы не ошибемся.
  Его высказывания были прерваны появлением красивой дамы средних лет. Она держала в руках какие-то книжки по домоводству. Пуаро встретил ее легким поклоном.
  — Насколько я поняла, сэр, вы друг… э-э… мисс Сент-Клер?
  — Я пришел сюда по просьбе ее друга, мадам.
  — О, я понимаю. Мне подумалось, что, возможно…
  Пуаро вдруг довольно бесцеремонно махнул рукой в сторону окна.
  — Прошлым вечером жалюзи в этой комнате были опущены?
  — Нет… Я полагаю, именно поэтому мисс Сент-Клер и смогла увидеть, что у нас горит свет.
  — Вчера был ясный лунный вечер. Удивительно, как это вы не заметили мадемуазель Сент-Клер, ведь вы же сидели как раз напротив окна.
  — Видимо, мы были увлечены игрой. И, к слову сказать, у нас прежде никогда не было подобных гостей.
  — Тут я вам верю, мадам. И я могу успокоить вашу душу. Мадемуазель Сент-Клер завтра покинет вас.
  — О! — Лицо хозяйки дома заметно посветлело.
  — Позвольте откланяться, мадам, и пожелать вам всего наилучшего.
  Выходя из дома, мы столкнулись со служанкой, мывшей ступеньки крыльца. Пуаро обратился к ней:
  — Не вы ли случайно вычистили туфли той молодой дамы, которую поместили на втором этаже?
  Служанка отрицательно мотнула головой.
  — Нет, сэр. Я и не знала, что их почистили.
  — Кто же тогда вычистил их? — спросил я Пуаро, когда мы вышли на дорогу.
  — Никто. Они не нуждались в чистке.
  — Я допускаю, что они могли остаться чистыми после прогулки по дороге или аллее погожим и сухим вечером. Но после вечерней пробежки по саду они не могли не испачкаться.
  — Верно, — с загадочной улыбкой сказал Пуаро. — Я согласен, что во втором случае они должны были испачкаться.
  — Однако…
  — Потерпите полчасика, мой друг. Сейчас нам надо еще разок заглянуть в «Мон дезир».
  
  Наше повторное появление удивило дворецкого, но он без всяких возражений вновь проводил нас в библиотеку.
  — Эй, Пуаро, это же не то окно, — воскликнул я, видя, что он направился к окну, выходящему на подъездную дорогу.
  — Я так не думаю, мой друг. Взгляните сюда. — Он показал на мраморную львиную голову. Ее морда была чуть светлее, чем слегка запылившийся цвет остального мрамора. Переместив руку, Пуаро указал на подобное более светлое пятно на натертом до блеска паркете. — Кто-то засадил Ридбурну кулаком между глаз. Падая, он проломил себе череп об эту львиную голову и сполз на пол. Затем его перетащили к другому окну, там и оставили — правда, положив его немного под другим углом, что следует из сообщений доктора.
  — Но зачем? Это кажется совершенно бессмысленным.
  — Напротив, это было необходимо. И благодаря этому мы можем установить личность убийцы… Хотя, впрочем, у него не было намерения убивать Ридбурна, и поэтому едва ли позволительно называть его убийцей. Однако это должен был быть настоящий силач!
  — Потому что ему удалось перетащить тело?
  — Не только поэтому. Да, случай был довольно интересным. Хотя им чуть не удалось одурачить меня.
  — Тем самым вы хотите сказать, что теперь все знаете?
  — Именно так.
  У меня вдруг мелькнула одна мысль.
  — Нет! — воскликнул я. — Есть одна вещь, о которой вы не знаете!
  — Какая же?
  — Вы не знаете, куда пропал трефовый король!
  — О чем это вы? Ах да, это забавно! Весьма забавно, мой друг.
  — Почему?
  — Потому что он лежит в моем кармане! — воскликнул Пуаро и эффектным жестом вытащил карту.
  — Ох! — сказал я несколько удрученно. — И где же вы нашли ее? Здесь?
  — Друг мой, тут нет ничего удивительного. Ее просто не вынули вместе с остальными картами. Случайно оставили в коробочке.
  — Гм! И все же именно король треф помог вам разобраться в этом деле, ведь так?
  — Верно, Гастингс. Я готов засвидетельствовать свое почтение его величеству.
  — И мадам Заре!
  — О да… и этой особе тоже.
  — Итак, что мы теперь намерены делать?
  — Мы намерены вернуться в город. Однако прежде я должен сказать пару слов одной почтенной даме из «Дейзимида».
  Дверь нам открыла все та же милая служанка.
  — Хозяева сейчас обедают, сэр… А мисс Сент-Клер спит. Вы кого хотите видеть?
  — Мне бы хотелось, если возможно, пару минут поговорить с миссис Орландерс. Не передадите ли вы ей мою просьбу?
  Нас опять провели в гостиную и предложили подождать. Проходя мимо столовой, я бросил взгляд на сидевшую за столом семью, получившую солидное подкрепление в лице двух рослых и крепких усачей, один из которых был к тому же еще и с бородой.
  Через пару минут в гостиную вошла миссис Орландерс и вопросительно взглянула на поклонившегося ей Пуаро.
  — Мадам, мы, бельгийцы, с особой чуткостью, с огромным уважением относимся к матери. Именно mère de famille является для нас истинной главой дома!
  Миссис Орландерс удивило такое вступление.
  — И именно по этой причине я зашел еще раз, чтобы успокоить… беспокойное материнское сердце. Убийца мистера Ридбурна не будет найден. Ничего не бойтесь. Это заявляю вам я, Эркюль Пуаро. Я прав, не так ли? Или успокоение нужно женскому сердцу, преданному своему супругу?
  Какое-то время миссис Орландерс в напряженном молчании пристально смотрела на Пуаро, словно пыталась прочесть его мысли. Наконец она тихо сказала:
  — Не представляю, как вы обо всем догадались… Но вы действительно правы.
  Пуаро с важным видом кивнул головой.
  — Отлично, мадам. Право, вам не стоит ни о чем тревожиться. Ваши английские полицейские не обладают остротой взгляда Эркюля Пуаро. — Он постучал ногтем по семейному портрету, висевшему на стене. — У вас когда-то была еще одна дочь. Видимо, она умерла. Так, мадам?
  Она помедлила, пристально вглядываясь в его лицо.
  — Да, она умерла, — наконец ответила миссис Орландерс.
  — Увы! — с легкой улыбкой заметил Пуаро. — Что ж, нам пора возвращаться в город. С вашего позволения, я хочу вернуть короля треф в вашу колоду. Это был ваш единственный промах. Вы же понимаете, как трудно сыграть несколько робберов, когда в колоде только пятьдесят одна карта… Словом, человек, знакомый с бриджем, сразу заявил бы, что это невозможно! Au revoir!1736
  Когда мы направлялись к станции, Пуаро сказал:
  — Итак, мой друг, теперь вам все понятно?
  — Мне ничего не понятно! Кто, черт возьми, убил Ридбурна?
  — Джон Орландерс младший. Я не совсем был уверен, кто приложил к этому руку — отец или сын, но остановился на сыне, как более молодом и сильном из этой парочки. Учитывая расположение окон, удар должен был нанести один из них.
  — Да почему же?
  — В библиотеке Ридбурна четыре выхода: две двери ведут в дом, а две — на улицу; но их, очевидно, устраивал только один выход. Остальные три так или иначе выходили к фасаду виллы. Трагедия должна была разыграться возле задней, балконной двери, чтобы появление Валери Сент-Клер в «Дейзимиде» выглядело случайным и убедительным. На самом деле, разумеется, она просто упала в обморок, и Джону Орландерсу пришлось тащить ее на своих плечах. Вот почему я говорил, что он должен быть силачом.
  — То есть они пришли туда вдвоем?
  — Да. Вы помните, как Валери чуть помедлила, когда я спросил, не страшно ли ей было идти одной? С ней отправился Джон Орландерс… что, насколько я понимаю, не улучшило настроение Ридбурна. Они, видимо, о чем-то горячо спорили, и, вероятно, какое-то оскорбление, нанесенное Валери, побудило Джона ударить Ридбурна. Остальное вы знаете.
  — А как же бридж?
  — Для бриджа нужно четыре игрока. Подобные пустяки обычно придают ситуации наибольшую убедительность. Кто бы мог предположить, что на самом деле в гостиной вчера вечером сидело всего лишь три человека?
  И все же Пуаро еще не удалось рассеять мое недоумение.
  — Я не понимаю одного. Что может быть общего у Орландерсов с танцовщицей Валери Сент-Клер?
  — Странно, я удивлен, что вы не поняли этого. Ведь вы довольно долго разглядывали ту картину на стене… гораздо дольше меня. Возможно, вторая дочь миссис Орландерс умерла для семьи, однако мир знает ее под именем Валери Сент-Клер!
  — Что?!
  — Разве вы не заметили семейного сходства, увидев вместе двух сестер?
  — Нет, — признался я. — Напротив, я думал только о том, насколько они непохожи.
  — А все потому, мой дорогой Гастингс, что у вас слишком впечатлительная и романтическая душа. У них почти одинаковые черты лица. А также цвет кожи и волос. Но вот что интересно. Валери стыдится своей семьи, а ее семья испытывает то же чувство по отношению к ней. И тем не менее в момент опасности она обратилась за помощью к своему брату, и, когда дело закончилось несчастьем, они все замечательно поддержали друг друга. Семейная поддержка бывает поистине удивительной. Крепкая семья способна разыграть любую драму. И сценический талант Валери является семейной чертой. Подобно князю Полу, я верю в наследственность! Им удалось обмануть меня! Если бы не одна счастливая случайность и неверный ответ миссис Орландерс — помните, она не отрицала, что сидела во время бриджа напротив окна, что противоречило словам ее дочери, — то семье Орландерс удалось бы нанести поражение Эркюлю Пуаро.
  — Что вы скажете князю?
  — Что Валери не могла совершить это преступление и что того бродячего убийцу вряд ли когда-либо обнаружат. Также следовало бы выразить благодарность Заре. Какое любопытное совпадение! Мне думается, мы могли бы назвать это маленькое дело «Король треф». А вы как думаете, мой друг?
  Наследство Лемезюрье
  Вместе с Пуаро я участвовал в расследовании многих странных преступлений, но ни одно из них, я полагаю, не сравнится с серией удивительных событий, которые мы вспоминали на протяжении долгих лет и которые в итоге создали ту проблему, которую Пуаро предстояло разрешить. Все началось с того, что как-то вечером, во время войны, мы услышали семейную историю рода Лемезюрье, и она сразу привлекла наше внимание. Мы с Пуаро только недавно встретились, возобновив наши добрые дружеские отношения, начавшиеся еще в Бельгии. Он расследовал одно маленькое дело для военного министерства, успешно разрешив его. Мы обедали в «Карлтоне» с неким штабным офицером, который отвешивал Пуаро тяжеловесные комплименты в перерывах между сменами блюд. Офицер наконец спешно ушел на какую-то очередную встречу, а мы спокойно допили кофе, прежде чем последовать его примеру.
  Когда мы выходили из зала, кто-то окликнул меня, голос показался мне знакомым, и, обернувшись, я увидел капитана Винсента Лемезюрье, молодого парня, с которым я познакомился во Франции. Он был в компании с мужчиной постарше, который, судя по внешнему сходству, доводился ему родственником. Так оно и оказалось, поскольку его представили нам как мистера Хьюго Лемезюрье, дядю моего юного приятеля.
  В сущности, я не слишком хорошо знал капитана Лемезюрье, но он был приятным молодым человеком, может, только несколько мечтательным по натуре, и я вспомнил разговоры о том, что он принадлежал к одному древнему аристократическому роду, владевшему имениями в Нортумберленде еще до времен Реформации. Мы с Пуаро никуда не спешили и, приняв приглашение молодого человека, сели за их столик и довольно мило поболтали с нашими новыми знакомыми. Старшему Лемезюрье можно было дать лет сорок, легкая сутулость выдавала его пристрастие к научным трудам; и как выяснилось, в то время он действительно проводил какие-то химические исследования по заказу правительства.
  Наш разговор прервался в связи с появлением высокого темноволосого молодого человека, который решительно подошел к нашему столику, очевидно, испытывая некое волнение или даже тревогу.
  — Слава богу, что я нашел вас обоих! — воскликнул он.
  — Что случилось, Роджер?
  — Ваш отец, Винсент, сильно расшибся. Молодая строптивая лошадь… — Конца фразы мы не расслышали, поскольку он отвернулся к своим собеседникам.
  Через пару мгновений наши двое знакомых поспешно простились и покинули нас. Отец Винсента Лемезюрье серьезно пострадал, объезжая новую лошадь, и никто уже не надеялся, что он доживет до утра. Винсент смертельно побледнел и, казалось, был ошеломлен этим известием. Сказать по правде, я удивился такой реакции, поскольку из его немногословных разговоров на эту тему во Франции я понял, что они с отцом не особенно ладили, и поэтому сейчас такое проявление сыновних чувств слегка поразило меня.
  Темноволосый молодой человек, которого нам представили как кузена, мистера Роджера Лемезюрье, задержался, и мы втроем вышли на улицу.
  — Это довольно любопытная история, — заметил кузен. — Возможно, она заинтересует месье Пуаро. Я слышал о вас, месье Пуаро, от Хиггинсона. Он говорит, вы мастер психологии.
  — Да, я изучал психологию, — осторожно признал мой друг.
  — Вы заметили выражение лица моего кузена? Он был сражен, не так ли? А знаете почему? Стародавнее фамильное проклятие! Не желаете услышать эту историю?
  — Было бы очень любезно с вашей стороны рассказать мне ее.
  Роджер Лемезюрье взглянул на свои часы:
  — Времени еще много. Я встречаюсь с ними на вокзале Кингз-Кросс. Итак, месье Пуаро, род Лемезюрье очень древний. В далекие времена Средневековья один из тех древних Лемезюрье стал подозревать свою жену в измене. Он обнаружил эту леди в компрометирующей ситуации. Она клялась, что была невинна, но старый барон Хьюго не слушал ее. У нее был один ребенок, сын… и он клялся, что это не его ребенок и что он никогда не признает его своим наследником. Я забыл, что именно он сделал… Некоторые, увлекаясь средневековыми представлениями, считают, что замуровал мать и сына живыми; в любом случае он убил их обоих, и она, умирая, настаивала на своей невиновности и прокляла весь род Лемезюрье. Проклятие состояло в том, что ни один первенец мужского пола, родившийся в семье Лемезюрье, никогда не будет наследником. В итоге по прошествии времени невиновность той дамы была полностью доказана. Я полагаю, что старый Хьюго надел власяницу и провел остаток своих дней в постах и молитве. Но странная вещь заключается в том, что с тех самых пор ни один первенец мужского пола не наследовал титул барона. Он переходил к братьям, к племянникам, к младшим сыновьям… но только не к старшему сыну. Отец Винсента был вторым из пяти сыновей, его старший брат умер в младенчестве. Конечно, всю войну Винсент был уверен, что если кому-то и суждено умереть, то именно ему. Но, что довольно странно, его два младших брата были убиты, а сам он прошел войну и остался целым и невредимым.
  — Интересная семейная история, — задумчиво сказал Пуаро. — Но сейчас умирает его отец, а он, как старший сын, становится наследником?
  — Именно так. Проклятие, должно быть, выдохлось… не в силах противостоять напряженности современной жизни.
  Пуаро покачал головой, как будто осуждая шутливый тон своего собеседника. Роджер Лемезюрье вновь глянул на часы и заявил, что ему пора бежать.
  Продолжение этой истории стало известно на следующий день, когда мы узнали о трагической смерти капитана Винсента Лемезюрье. Он ехал на север, в Шотландию, почтовым поездом и ночью, должно быть, открыл двери вагона и выбросился на полном ходу. По-трясение, вызванное несчастным случаем с его отцом, вероятно, вызвало некоторое временное умопомрачение. Странное суеверие, господствующее в семье Лемезюрье, было упомянуто в связи с новым наследником, братом его отца, чей единственный сын, Рональд Лемезюрье, впоследствии утонул в реке Сомме.
  Я полагаю, что наша случайная встреча с молодым Винсентом в последний вечер его жизни разожгла наш интерес ко всему, что имело отношение к семье Лемезюрье, поскольку два года спустя мы с некоторым интересом отметили смерть Рональда Лемезюрье, который ко времени его наследования фамильного имения был уже хроническим больным. Преемником стал его брат Джон, здоровый и бодрый мужчина, у которого был сын — студент Итона.
  Определенно некий злой рок омрачал жизнь рода Лемезюрье. Приехав на очередные каникулы, этот юноша умудрился застрелить себя. Смерть его отца произошла внезапно, в результате укуса осы, и титул по наследству перешел к его младшему пятому брату — Хьюго, с которым, как мы припомнили, мы и встречались в тот трагический вечер в «Карлтоне».
  Не имея никаких объяснений этой исключительной серии несчастий, выпавших на долю рода Лемезюрье, мы не были лично заинтересованы в этом деле, но уже близилось то время, когда нам предстояло занять более активную позицию.
  
  Однажды утром нам доложили о приходе миссис Лемезюрье. Это была высокая, энергичная женщина лет тридцати, производившая впечатление на редкость решительной и здравомыслящей особы. В говоре ее слышался слабый американский акцент.
  — Месье Пуаро? Я рада познакомиться с вами. Мой муж, Хьюго Лемезюрье, встречался с вами как-то раз много лет назад, но вы едва ли помните тот случай.
  — Я помню его отлично, мадам. Это случилось в «Карлтоне».
  — У вас просто замечательная память. Месье Пуаро, я очень обеспокоена.
  — Что же вас беспокоит, мадам?
  — Мой старший сын… Вы знаете, у меня два сына. Рональду — восемь, а Джеральду — шесть лет.
  — Продолжайте, мадам. Почему вы беспокоитесь за малыша Рональда?
  — Месье Пуаро, за последние шесть месяцев он три раза был на волосок от смерти: сначала он чуть не утонул этим летом, когда мы отдыхали в Корнуолле; затем он выпал из окна детской, а потом чуть не умер, отравившись трупным ядом.
  Возможно, выражение лица Пуаро даже слишком красноречиво отразило его мысли, поскольку миссис Лемезюрье, едва переведя дух, поспешила добавить:
  — Разумеется, я понимаю, вы думаете, что я просто глупая женщина, делающая из мухи слона.
  — Нет, право, мадам. Огорчение любой матери вполне оправданно в таких случаях, но я не понимаю, как могу вам помочь. Я не le bon Dieu, чтобы управлять волнами; для окна детской я предложил бы вам железные решетки, а для качества пищи… что может сравниться с материнской заботой?
  — Но почему все эти вещи случались с Рональдом, а не с Джеральдом?
  — Случай, мадам… просто le hasard!
  — Вы так считаете?
  — А что думаете вы… вы и ваш муж?
  По лицу миссис Лемезюрье пробежала тень.
  — С Хьюго разговаривать бесполезно… он не хочет ни о чем слушать. Возможно, вам приходилось слышать, что есть некое фамильное проклятие… о том, что ни один из старших сыновей не может стать наследником. Хьюго верит в него. Он полностью поглощен этой семейной историей, и он в высшей степени суеверен. Когда я поделилась с ним своими страхами, то он сказал, что это проклятие и никто из нас не в силах предотвратить его. Но, месье Пуаро, я родом из Америки, и мы не слишком верим в проклятия. Мы любим их как некую принадлежность подлинного аристократического рода… они придают некую тайну, загадочность, ну, надеюсь, вы понимаете. Я была простой опереточной актрисой, когда Хьюго познакомился со мной… и я думала, что история о его семейном проклятии рассказывается просто ради красного словца. Понимаете, о таких вещах приятно вспоминать у камина зимними вечерами, но когда это касается одного из твоих детей… Я просто обожаю моих детей, месье Пуаро, ради них я готова на все.
  — Поэтому теперь вы склонны поверить в это семейное предание, мадам?
  — Может ли предание подпилить ствол ивы?
  — О чем вы говорите, мадам? — в изумлении вскричал Пуаро.
  — Я сказала, может ли предание… или некий призрак, если вам так угодно назвать его, подпилить ствол ивы? Я не рассказала вам кое-что о Корнуолле. Любой мальчик мог заплыть слишком далеко и… хотя Рональд научился плавать уже в четыре года. Но с ивой иной случай. Оба мальчика сильно расшалились. Они обнаружили, что могут лазить взад-вперед по стволу ивы. Они часто играли так. Однажды — Джеральда в это время не было дома — Рональд лазил туда и обратно без остановки, и вдруг ива сломалась, и он упал. К счастью, он не получил серьезных повреждений. Но я пошла и исследовала эту иву: ветка была подпилена, месье Пуаро… заранее подпилена.
  — То, что вы рассказали мне, очень серьезно, мадам. Вы говорите, вашего младшего сына в это время не было дома?
  — Да.
  — А в момент отравления он тоже отсутствовал?
  — Нет, тогда оба они были за столом.
  — Любопытно, — пробормотал Пуаро. — Итак, мадам, кто еще живет в вашем имении?
  — Мисс Сондерс, гувернантка наших детей, и Джон Гардинер, секретарь моего мужа… — Миссис Лемезюрье слегка помедлила, словно что-то ее смущало.
  — И кто же еще, мадам?
  — Майор Роджер Лемезюрье — его, я полагаю, вы также встречали в тот вечер в «Карлтоне» — проводит у нас довольно много времени.
  — Ах да… он приходится вам родственником, не так ли?
  — Дальним родственником. Он не принадлежит к нашей ветви родового древа. Хотя, я полагаю, сейчас он является ближайшим родственником моего мужа. Он славный человек, и все мы очень любим его.
  — Это не он научил ваших детей забираться на иву?
  — Вполне возможно. Он довольно часто провоцирует их на разные шалости.
  — Мадам, я приношу извинения за то, что сказал вначале. Существует реальная опасность, и я думаю, что смогу вам помочь. Я предлагаю вам пригласить нас с Гастингсом к вам в гости. Ваш муж не будет возражать?
  — О нет. Только он считает, что это все бесполезно. Я прихожу в ярость от того, как он просто сидит и ждет, когда наш мальчик погибнет.
  — Успокойтесь, мадам. Давайте спокойно обговорим наши планы.
  
  Наши планы были должным образом обговорены, и следующий день увидел нас уезжавшими на север. Пуаро был погружен в глубокую задумчивость. Он вышел из нее, чтобы резко спросить:
  — Уж не из такого же ли поезда выпал Винсент Лемезюрье?
  Он сделал легкое ударение на слове «выпал».
  — Надеюсь, вы не подозреваете, что и здесь был какой-то подлый замысел? — спросил я.
  — А не думаете ли вы, Гастингс, что некоторые из этих последних смертей в семействе Лемезюрье могли быть подстроены? Возьмем, к примеру, Винсента. Затем парень из Итона… подобные несчастные случаи с пистолетами всегда очень неоднозначны. Предположим, что и этот мальчик случайно выпал из окна детской и разбился насмерть… что может быть более естественно и не вызвать ни малейших подозрений? Но почему только один ребенок, Гастингс? Кто выигрывает от смерти старшего сына? Только его младший шестилетний брат! Абсурд!
  — Возможно, позже они намеревались устранить и другого, — предположил я, хотя у меня не было ни малейшего представления, кем могли быть эти «они».
  Пуаро с недовольным видом покачал головой.
  — Трупный яд… — пробормотал он задумчиво, — атропин зачастую вызывает очень похожие симптомы. Да, наше присутствие явно необходимо.
  
  Миссис Лемезюрье с восторгом приветствовала нас, затем проводила в кабинет своего мужа и удалилась. Хьюго значительно изменился с тех пор, как я видел его в последний раз. Его спина еще больше ссутулилась, а лицо приобрело странный землистый оттенок. Он выслушал объяснения Пуаро по поводу нашего появления в его доме.
  — Тут безошибочно чувствуется практический, здравый смысл Сейди! — воскликнул он наконец. — Оставайтесь, конечно, пожалуйста, месье Пуаро, и я благодарен вам за ваш приезд, но… чему быть, того не миновать. О-хо-хо, грехи наши тяжкие… Мы, Лемезюрье, знаем… никто из нас не избежит своей судьбы.
  Пуаро напомнил ему о подпиленной ветке ивы, но это, видимо, произвело незначительное впечатление на Хьюго.
  — Наверняка это просто небрежность садовника… да, да, орудием судьбы может стать все, что угодно, но тайная цель очевидна; и я скажу вам, месье Пуаро, нам не придется долго ждать.
  Пуаро внимательно взглянул на него.
  — Почему вы так говорите?
  — Потому что я и сам обречен. Я обращался к доктору в прошлом году, я неизлечимо болен… конец уже не за горами; но прежде чем я умру, Рональд будет забран в мир иной. Наследником останется Джеральд.
  — А если что-то случится и с вашим вторым сыном?
  — С ним ничего не случится, ему ничто не угрожает.
  — Но если все-таки? — настаивал Пуаро.
  — Следующим наследником станет мой кузен Роджер.
  Нас прервали: высокий статный человек с кудрявой огненно-рыжей шевелюрой вошел в кабинет с пачкой бумаг.
  — Не будем сейчас заниматься делами, Гардинер, — сказал Хьюго Лемезюрье и добавил: — Мой секретарь, мистер Гардинер.
  Секретарь поклонился, произнес несколько любезных слов и удалился. Несмотря на его приятную внешность, было в этом человеке нечто отталкивающее. Я сказал об этом Пуаро, когда мы вышли прогуляться по прекрасному старому парку, и, к моему удивлению, он был со мной согласен.
  — Да-да, Гастингс, вы правы. Мне он тоже не понравился. Слишком уж он красив. Такие всегда ищут теплое местечко, что-то вроде синекуры. А вот и наши детки.
  К нам приближалась миссис Лемезюрье со своими сыновьями. Они были приятными на вид мальчиками, младший — темноволосый, как его мать, а старший — с рыжеватыми кудрями. Они с серьезным видом пожали нам руки, а вскоре были совершенно очарованы рассказами Пуаро. Чуть позже нам представили и мисс Сондерс, невзрачную и невыразительную особу, которая завершала компанию.
  В течение нескольких дней мы вели приятную, легкую жизнь, но всегда были начеку, правда, безрезультатно. Мальчики жили счастливо и нормально, и ничто, казалось, не предвещало дурного. На четвертый день нашего пребывания в имение заехал майор Роджер Лемезюрье. Он мало изменился: по-прежнему беспечен и жизнерадостен, с той же самой привычкой ко всему относиться легко. Он был, очевидно, кумиром мальчиков: они восторженно встретили его и тут же утащили в сад играть в индейцев. Я заметил, что Пуаро последовал за ними.
  На следующий день все были приглашены на чай к леди Клейгейт, чье поместье находилось по соседству. Миссис Лемезюрье предложила нам тоже пойти с ними, но, казалось, даже слегка обрадовалась, когда Пуаро отказался и заявил, что он предпочел бы остаться дома.
  Как только все ушли, Пуаро взялся за работу. Он напоминал мне некоего наделенного интеллектом терьера. Я полагаю, что в доме не осталось уголка, который бы он не обследовал; однако все это было сделано так спокойно и методично, что никто даже не заметил его передвижений. В итоге он остался явно неудовлетворенным. Мы сели пить чай на балконе вместе с мисс Сондерс, которая также не пошла на прием.
  — Мальчики будут только рады, — проговорила она в своей бесцветной манере. — Хотя я надеюсь, что они будут вести себя прилично: не испортят клумбы и не станут дразнить пчел…
  Пуаро не донес чашку до рта. Он выглядел как человек, который увидел привидение.
  — Пчелы? — спросил он громовым голосом.
  — Да, месье Пуаро, пчелы. Три пчелиных улья. Леди Клейгейт очень гордится своими пчелами…
  — Пчелы? — вновь воскликнул Пуаро. Затем он выскочил из-за стола и, схватившись за голову, нервно зашагал взад и вперед по балкону. Теряясь в догадках, я размышлял, почему мой приятель так разволновался при одном упоминании о пчелах.
  В этот момент мы услышали, что вернулся автомобиль. Пуаро был уже на ступеньках крыльца, когда компания выходила из машины.
  — Рональда ужалила пчела! — возбужденно крикнул Джеральд.
  — Ничего страшного, — сказала миссис Лемезюрье, — укус даже не распух. Мы приложили к ранке нашатырный спирт.
  — Позвольте мне взглянуть, мой маленький друг, — сказал Пуаро. — Куда вас укусила пчела?
  — Вот сюда, в шею, — важно ответил Рональд. — Но она не причинила мне вреда. Папа сказал: «Стой спокойно и не двигайся… на тебя села пчела». Я замер, и он ее снял, но она успела ужалить меня, хотя почти не больно, просто как укол булавкой, а я не заплакал, ведь я уже взрослый и на следующий год пойду в школу.
  Пуаро осмотрел шею мальчика и отошел в сторону. Взяв меня под руку, он тихо сказал:
  — Сегодня ночью, mon ami, у нас будет одно дельце! Только никому ни слова!
  Он отказался дать более вразумительные пояснения, и я, снедаемый любопытством, с нетерпением ждал ночи. Пуаро рано отправился спать, и я последовал его примеру. Когда мы поднялись на второй этаж, он удержал меня за руку и дал краткие инструкции:
  — Не раздевайтесь. Идите к себе в комнату, выждите какое-то время, потом погасите свет. Встречаемся здесь.
  Выполнив все его указания, я в условленное время встретил его в коридоре. Он жестом велел мне хранить молчание, и мы тихо пошли в то крыло дома, где находились детские спальни. Мы вошли в спальню Рональда и спрятались в самом темном углу. Мальчик спокойно спал.
  — По-моему, он спит очень крепко, — прошептал я.
  Пуаро кивнул.
  — Снотворное, — пробормотал он.
  — Зачем?
  — Чтобы он не кричал…
  — А с чего ему кричать? — спросил я умолкшего Пуаро.
  — От укола шприца, mon ami! Тише, давайте лучше помолчим… хотя я полагаю, что ждать нам придется довольно долго.
  * * *
  Но тут Пуаро ошибся. Не прошло и десяти минут, как дверь тихо открылась и кто-то вошел в комнату. Я слышал звук шумного, учащенного дыхания. Шаги направились к кровати, и затем раздался резкий щелчок. Луч электрического фонарика осветил лицо спящего ребенка… но темнота пока скрывала вошедшего. Он положил фонарик на тумбочку, в правой руке у него был шприц, а левой он коснулся шеи мальчика…
  Мы с Пуаро мгновенно выскочили из укрытия. Фонарик упал на пол, и мы в темноте боролись с тайным пришельцем. Он оказался исключительно сильным. Но наконец мы одолели его.
  — Свет, Гастингс, я должен увидеть его лицо… Хотя, боюсь, мне слишком хорошо известно, кого мы сейчас увидим.
  «Так же как и мне», — подумал я, на ощупь ища на полу фонарик. В какой-то момент я подозревал секретаря, подстрекаемый моей тайной неприязнью к этому человеку, но сейчас я чувствовал уверенность в том, что выслеженным нами чудовищем окажется кузен, который решил расчистить себе путь к титулу убийством двух своих малолетних родственников.
  Моя нога коснулась фонарика. Я поднял его и включил свет. Тусклый луч осветил лицо… Хьюго Лемезюрье, отца мальчиков!
  Я чуть не выронил фонарь.
  — Невозможно, — хрипло пробормотал я, — невозможно!
  Лемезюрье потерял сознание. Мы с Пуаро перетащили его в другое крыло и положили на кровать в спальне. Пуаро наклонился и осторожно извлек что-то из его правой руки. Он повернулся ко мне, и я увидел у него на ладони маленький шприц. Я содрогнулся.
  — Что в нем? Яд?
  — Муравьиная кислота, я полагаю.
  — Муравьиная кислота?
  — Да. Вероятно, полученная из муравьиного яда. Он же был химиком, как вы помните. Причиной смерти, наверное, сочли бы пчелиный укус.
  — О боже, — пробормотал я, — ведь это его родной сын! И вы ожидали этого?
  Пуаро печально кивнул головой.
  — Да. Разумеется, он душевнобольной. Я подозреваю, что фамильное предание стало его манией. Непреодолимое желание стать наследником заставило его совершить ряд ужасных преступлений. Возможно, впервые эта идея пришла ему в голову, когда он ехал на север в ту ночь вместе с Винсентом. Он не мог вынести, что предсказание будет опровергнуто. Сын Рональда уже умер, да и сам Рональд стоял на пороге смерти… у них было слабое здоровье. Хьюго устроил несчастный случай с пистолетом и, о чем я не подозревал до сих пор, убил своего брата Джона уже известным нам способом, введя муравьиную кислоту в его яремную вену. На тот момент его амбиции были удовлетворены, он стал хозяином фамильных владений. Однако его триумф был кратковременным… у него обнаружили неизлечимую болезнь. И тогда появилась эта навязчивая безумная идея: старший сын рода Лемезюрье не должен стать наследником. Я подозреваю, что он сам подстроил то опасное купание… наверное, спровоцировал своего сына на слишком дальний заплыв. А когда этот план не удался, он подпилил ветку ивы, ну а потом отравил детскую еду.
  — Дьявольщина! — поежившись, пробормотал я. — И ведь все так умно спланировано!
  — Да, mon ami, нет ничего более поразительного, чем исключительное здравомыслие душевнобольных! Разве только исключительно экстравагантные чудачества здоровых! Я подозреваю, что он совсем недавно окончательно спятил, то есть его безумие перешло в хроническую болезнь.
  — И ведь подумать только: я подозревал Роджера… этого прекрасного человека.
  — Это было вполне естественное предположение, mon ami. Мы знали, что в ТОТ вечер он также должен был отправиться на север вместе с Винсентом. Мы знали, что он является очередным наследником после Хьюго и его детей. Но наше предположение не подтверждалось фактами. Ива была подпилена, когда в доме оставался один Рональд… А ведь в интересах Роджера было бы покончить разом с обоими детьми. Отраву подсыпали только в еду Рональда. А сегодня, когда они вернулись домой, я выяснил, что об укусе пчелы мальчику сообщил сам Хьюго, и тогда я вспомнил другую смерть от такого укуса… тут-то я все и понял!
  Хьюго Лемезюрье умер через несколько месяцев в частной клинике для душевнобольных, в которую его поместили. Спустя год его вдова вышла замуж за мистера Джона Гардинера, рыжеволосого секретаря. Рональд унаследовал обширные владения своего отца и продолжает жить в добром здравии.
  — Ну вот и славно, — заметил я Пуаро. — Очередное заблуждение рассеялось. Вы весьма успешно разделались с проклятием рода Лемезюрье.
  — Сомневаюсь, — в глубокой задумчивости сказал Пуаро. — Право же, я очень сомневаюсь в этом.
  — Что вы имеете в виду?
  — Mon ami, я отвечу вам одним многозначным намеком: подумайте о… красном цвете!
  — Что, кровь?! — Вздрогнув, я понизил голос до испуганного шепота.
  — Вам всюду чудятся мелодрамы, Гастингс! Я подразумевал нечто гораздо более прозаичное — цвет волос маленького Рональда.
  Затерянный прииск
  Я со вздохом отложил свою чековую книжку.
  — Странная вещь, — заметил я, — но моя задолженность банку почему-то никак не уменьшается.
  — И это беспокоит вас, не так ли? Я тоже, когда у меня есть долги, не могу спокойно спать по ночам, — согласился Пуаро.
  — Я полагал, что ваши денежные дела в полном порядке, — возразил я.
  — У меня на счете имеется сорок четыре фунта четыре шиллинга и четыре пенса, — сказал Пуаро с долей самодовольства. — Складненькая сумма, не правда ли?
  — Должно быть, в вашем банке тактичный управляющий. Ему, очевидно, известна ваша любовь к симметрии и порядку. А что вы думаете, скажем, о вложении трех сотен в акции Поркьюпайнских нефтяных месторождений? Судя по публикациям, помещенным в сегодняшних газетах, они собираются выплатить своим акционерам стопроцентные дивиденды в следующем году.
  — Нет, это не для меня, — сказал Пуаро, с сомнением покачав головой. — Мне не нравится вся эта шумиха. Я предпочитаю гарантированные и надежные инвестиции — les rentes, консолидированную ренту, так вы, кажется, называете этот доход.
  — Неужели вы никогда не делали рискованных вложений?
  — Нет, mon ami, — серьезно ответил Пуаро, — не делал. И единственные имеющиеся у меня акции, которые вы не назвали бы золотой жилой, — это четырнадцать тысяч акций «Бирма-Майнс Лтд».
  Пуаро сделал паузу, явно ожидая моей поощряющей реплики.
  — Неужели? — заинтересованно спросил я.
  — Да, и за них я тоже не платил наличными… Нет, они достались мне в качестве вознаграждения за работу моих маленьких серых клеточек. Вы хотели бы услышать эту историю, не правда ли?
  — Разумеется, хотел бы.
  — Так вот, прииск этой фирмы находился в глубине страны, в паре сотен миль от Рангуна. Его открыли китайцы еще в пятнадцатом веке, и он разрабатывался до начала мусульманских волнений, но был окончательно заброшен к 1868 году. Китайцы добывали там отличную свинцово-серебряную руду из верхних слоев рудника, но извлекали из нее только серебро, выбрасывая богатый свинцом шлак. Конечно, это было вскоре обнаружено при проведении в Бирме геологоразведочных работ, хотя благодаря тому, что старые выработки были заполнены рыхлыми породами и водой, все попытки найти месторождение руды оказались тщетными. Синдикат много раз посылал туда исследователей, и они перерыли там все, что можно, но эта сокровищница по-прежнему оставалась ненайденной. Но вот один представитель напал на след китайской семьи, у которой могли сохраниться записи о местонахождении искомого рудника. Нынешнего главу семьи звали У Линь.
  — Какая захватывающая страница коммерческого романа! — воскликнул я.
  — А разве нет? Ах, mon ami, романы могут быть не только у златокудрых девушек несравненной красоты… О, простите, вам ведь нравятся рыжеволосые. Помните, как…
  — Продолжайте вашу историю, — поспешно сказал я.
  — Eh bien, мой друг. Итак, к истории подключается У Линь. Он оказался почтенным торговцем, весьма уважаемым в своей провинции. Он подтвердил, что у него хранятся такие документы, но отказался вести переговоры с кем-либо, кроме главы фирмы. В итоге для него устроили путешествие в Англию, где он должен был встретиться с одним из руководителей синдиката.
  И вот наш У Линь отправляется в Англию на пароходе «Ассунта», который прибыл в Саутгемптон туманным и холодным ноябрьским утром. Один из членов правления, мистер Пирсон, поехал в Саутгемптон, чтобы встретить корабль, но из-за тумана его поезд опоздал, и к тому времени, когда он прибыл, У Линь уже сошел на берег и отправился поездом в Лондон. Мистер Пирсон вернулся в город несколько раздосадованный, поскольку не имел представления, в каком месте мог остановиться китаец. Но во второй половине дня служащие компании получили телефонное сообщение. У Линь остановился в гостинице на Рассел-сквер. Он неважно себя чувствовал после длительного путешествия, но заявил, что завтра сможет присутствовать за столом переговоров.
  Встреча в правлении компании была назначена на одиннадцать утра. Когда в половине двенадцатого У Линь так и не появился, секретарь позвонил в отель. В ответ на его вопросы ему поведали, что китаец ушел с другом около половины одиннадцатого. Казалось очевидным, что он вышел из гостиницы с намерением пойти на встречу, но время шло, а он так и не появился. Конечно, не зная Лондона, У Линь мог и заблудиться, но даже поздно вечером он не вернулся в гостиницу. Мистер Пирсон не на шутку встревожился и сообщил о случившемся в полицию. На следующий день также не удалось обнаружить никаких следов пропавшего человека, но еще через день, ближе к вечеру, из Темзы выловили утопленника, которым оказался тот самый несчастный китаец. Правда, документы, связанные с рудником, пропали бесследно, их не было ни в одежде, ни в вещах китайца, оставленных в гостинице.
  В этот момент, mon ami, меня и подключили к делу. Мне позвонил сам мистер Пирсон. Его глубоко потрясла смерть У Линя, но больше всего он расстраивался из-за пропажи документов. Полицейские, разумеется, прежде всего будут разыскивать убийцу, а поиск документов останется у них на втором плане. Поэтому он хотел, чтобы я, подключившись к работе полиции, действовал в интересах его компании.
  Я довольно охотно согласился. Очевидно, что поиски мне предстояло вести в двух направлениях. Во-первых, можно было подозревать сотрудников компании, которые знали о приезде китайца, а во-вторых, пассажиров корабля, которые могли разузнать о цели его путешествия. Я начал со второго пути, выбрав более узкий круг поисков. Тогда-то я и встретился с инспектором Миллером, которому было поручено вести это дело. Самодовольный, невоспитанный и совершенно невыносимый тип, абсолютно не похожий на нашего приятеля Джеппа. Вместе с ним мы допросили служащих корабля. Но они не много смогли рассказать нам. Во время плавания У Линь держался особняком. Он завел знакомство только с двумя пассажирами. Первый был разорившимся европейцем по фамилии Дайер, который имел весьма сомнительную репутацию, а второй — молодым банковским служащим, Чарльзом Лестером, возвращавшимся домой из Гонконга. Нам еще посчастливилось получить фотографии этих людей. На тот момент мы почти не сомневались, что если кто-то из них и замешан в этом деле, то, конечно, Дайер. Обнаружилась его связь с шайкой китайских аферистов, и, естественно, он являлся наиболее вероятным подозреваемым.
  Нашим следующим шагом было посещение гостиницы «Рассел». По фотографии там сразу же узнали У Линя. Потом мы показали им фотографию Дайера, но, к нашему разочарованию, швейцар решительно заявил, что этот человек не приходил в гостиницу в то роковое утро. На всякий случай я все-таки достал еще и фотографию Лестера, и, к моему удивлению, швейцар сразу признал его.
  «Да, сэр, — ответил он, — именно этот джентльмен, зайдя к нам в половине одиннадцатого, спросил, где остановился мистер У Линь, а потом вышел вместе с ним».
  Расследование явно продвигалось. Мы отправились поговорить с мистером Чарльзом Лестером. Он был с нами предельно откровенен, сожалел о гибели китайца и предложил свою помощь. Его история была следующей. По договоренности с У Линем он зашел за ним в гостиницу в половине одиннадцатого. Однако У Линя на месте не оказалось. В номере был только слуга, он объяснил, что его хозяину пришлось уйти, и добавил, что может отвезти молодого человека туда, где сейчас находится его хозяин. Ничего не подозревая, Лестер согласился, и китаец поймал такси. Они ехали какое-то время в направлении порта. Внезапно заподозрив неладное, Лестер остановил такси и вышел, несмотря на протесты слуги У Линя. Больше, как заверил нас Лестер, ему ничего не известно.
  С удовлетворенным видом мы поблагодарили его и ушли. Вскоре выяснилось, что в его истории есть определенные несоответствия. Во-первых, У Линь путешествовал один, у него не было никакого слуги ни на пароходе, ни в гостинице. Во-вторых, нашелся водитель такси, который возил в то утро этих двух пассажиров. Лестер не выходил из такси по пути в порт. В действительности он вместе с китайским джентльменом проехал в известный своей сомнительной репутацией Лайм-хаус, китайский квартал. Интересующее нас место было, в общем-то, хорошо известно как притон курильщиков опиума. Оба пассажира, по словам таксиста, вошли туда, а примерно через час англичанин, которого шофер узнал по фотографии, вышел один. Он выглядел очень бледным и больным и велел таксисту отвезти его к ближайшей станции метро.
  Мы навели справки о положении дел Чарльза Лестера, и оказалось, что, несмотря на отличную репутацию, он был азартным игроком и наделал много долгов. Дайера, разумеется, мы также не теряли из виду. Казалось слишком маловероятным, что он мог выдать себя за другого человека, к тому же такая версия не подтвердилась. На весь интересующий нас день у него было бесспорное алиби. Конечно, владелец опиумного притона с восточной флегматичностью отрицал все. Он никогда не видел Чарльза Лестера. В то утро к нему не заходил ни один из показанных нами на фотографиях мужчин. И вообще полиция ошибается: никакого опиума здесь не курят.
  Какое бы значение ни имело отрицание этих фактов, оно мало чем помогло Чарльзу Лестеру. Его арестовали по подозрению в убийстве У Линя. В его квартире провели обыск, но не обнаружили никаких документов, связанных с рудником. Владелец опиумного притона также был задержан, но облава и обыск, устроенные в его заведении, оказались бесполезными. Не нашлось ничего компрометирующего это заведение.
  А тем временем наш знакомый мистер Пирсон пребывал в крайне тревожном состоянии. Горестно сетуя, он нервно вышагивал взад-вперед по моей комнате.
  «Месье Пуаро, — назойливо гудел он, — ну ведь у вас же должны быть какие-то идеи! Наверняка у вас созрели какие-то идеи!»
  «Разумеется, у меня есть идеи, — осторожно ответил я. — Проблема как раз в том… что их слишком много; и вследствие этого все они ведут в разных направлениях».
  «Например?» — спросил он.
  «Например, водитель такси. Только с его слов мы знаем, что он отвез этих двух мужчин в притон. Это первая идея. Затем… что в действительности представляет собой этот притон? Предположим, они вышли из такси, зашли в дом и, выйдя через заднюю дверь, направились еще куда-то».
  Мои слова, казалось, поразили мистера Пирсона.
  «Но вы ведь ничего не делаете, только все сидите и думаете! Не могли бы вы сделать наконец хоть что-то?»
  Как вы понимаете, он был легковозбудимым человеком.
  «Месье, — с достоинством ответил я, — Эркюль Пуаро не станет бегать взад-вперед по зловонным улочкам Лайм-хаус, как собачонка в период течки. Не волнуйтесь. Мои агенты занимаются вашим делом».
  На следующий день у меня появились новости для него. Двое мужчин действительно вышли из притона через заднюю дверь и направились в маленький ресторанчик на берегу реки. Официанты запомнили, что они посидели там, а потом Лестер ушел один.
  И представьте себе, Гастингс, тогда мистер Пирсон ухватился за одну безумную идею. Ничто не могло удовлетворить его, как только то, что мы должны сами отправиться в этот ресторанчик и на месте провести расследование. Я спорил, уговаривал, просил, но он и слушать ничего не хотел. Он рассуждал о том, что нам следует изменить внешность… и даже предложил мне… я не решаюсь произнести это… предложил мне сбрить усы! Представляете? Я заметил ему, что последняя идея смехотворна и нелепа. Зачем бессмысленно уничтожать такое изящное украшение? Кроме того, желание испытать новые впечатления и покурить опиума могло с равным успехом возникнуть у любого бельгийца — как с усами, так и без усов.
  В общем, он согласился со мной, но по-прежнему настаивал на осуществлении своего плана. Он вернулся ко мне в тот же вечер… Мой бог, ну и видок же у него был! Он напялил на себя какое-то старье, которое гордо назвал «бушлатом», вымазал грязью небритый подбородок и накрутил на шею омерзительного вида шарф. И представьте, Гастингс, он был весьма доволен собой! Поистине англичане безумны. Он произвел некоторые изменения с моей внешностью. Я позволил ему это. Разве можно спорить с маньяком? И вот мы отправились… В конце концов, не мог же я позволить ему пойти одному, этому ребенку.
  — Естественно, не могли, — поддержал я.
  — Продолжим… Итак, мы прибыли на место. Мистер Пирсон заговорил на каком-то чудном английском. Он изображал бывалого моряка. Твердил о каких-то салагах, баках и полубаках и еще черт знает о чем. Мы сидели в затхлом маленьком помещении в компании множества китайцев. Пробовали какие-то жуткие блюда. О, Dieu, mon estomac!1737 — Пуаро погладил эту часть своего тела, прежде чем продолжить. — Потом к нам подошел хозяин этой забегаловки, китаец с порочной улыбочкой на лице.
  «Вам, господа, не нравится здешняя еда, — сказал он. — Вы пришли за тем, что вам больше нравится. Курить опиум нравится, да?»
  Мистер Пирсон в тот же момент сильно врезал по моей ноге под столом (он был также в морских башмаках, заметьте!) и сказал:
  «А что, я бы не возражал, Джон. Давай, полный вперед!»
  Ухмыльнувшись, китаец вывел нас в коридор и открыл дверцу подвала; мы спустились вниз на несколько ступенек и потом вновь поднялись наверх, оказавшись в комнате, обставленной очень уютными диванчиками и кушетками. Мы возлегли на них, и китайский мальчик снял с нас ботинки. Это были лучшие мгновения того вечера. Затем нам принесли трубки и набили их опиумом, а мы сделали вид, что собираемся курить и грезить в наркотическом забытьи. Но когда мы остались одни, мистер Пирсон, тихонько окликнув меня, слез со своего дивана и бесшумно подкрался к выходу из комнаты. Мы прошли в следующее помещение, где также сидели курильщики, и тут услышали голоса двух разговаривающих мужчин. Мы стояли возле занавеса и слушали. Они говорили об У Лине.
  «Так где же бумаги?» — спросил один.
  «Их унес мистер Лестер, — с китайской шепелявостью ответил другой. — Он сказал, они лежат в хорошем месте… полиция не сможет найти».
  «Да ведь его же посадили», — возразил первый голос.
  «Как посадили, так и отпустят. Полиция не уверена в его вине».
  Больше они ничего особенного не сказали и потом, очевидно, собрались уходить, поэтому мы поскорее юркнули в нашу комнату и легли на диваны.
  «Похоже, пора выбираться отсюда, — через пару минут пробормотал мистер Пирсон. — В этом притоне и заболеть недолго».
  «Вы совершенно правы, месье, — согласился я. — Пора заканчивать нашу комедию».
  Мы быстро направились к выходу, разумеется, щедро расплатившись с хозяином. Как только мы вышли на улицу, мистер Пирсон с наслаждением вдохнул относительно свежий воздух Лайм-хаус.
  «Я счастлив, что мы ушли оттуда, — сказал он. — Однако наши старания не пропали даром».
  «Да, действительно, — признал я, — и мне кажется, что после этого вечернего маскарада мы сможем без особых трудностей найти интересующий нас предмет».
  Да, да, в сущности, все оказалось предельно просто, — вдруг подытожил Пуаро.
  Его неожиданное заключение показалось мне столь удивительным, что я в недоумении уставился на моего друга.
  — Но… но где же вы обнаружили документы? — спросил я.
  — В его кармане — tout simplement.
  — В чьем кармане-то?
  — Parbleu!1738 Ну разумеется, в кармане мистера Пирсона. — Затем, подметив мой изумленный взгляд, Пуаро мягко продолжил: — Вы еще не поняли этого? Мистер Пирсон, как и Чарльз Лестер, был по уши в долгах. Мистер Пирсон, как и Чарльз Лестер, был заядлым игроком. И он замыслил украсть документы у китайца. Встретив его в Сауггемптоне, он привез его в Лондон и доставил прямиком в Лайм-хаус. В тот день был сильный туман, и китаец, видимо, даже не понял, куда его привезли. Я полагаю, что мистер Пирсон сам частенько покуривал опиум и вследствие этого свел знакомство с весьма своеобразными субъектами. Не думаю, чтобы он замышлял убийство. Его план состоял в том, чтобы один из китайцев сыграл роль У Линя и получил деньги за продажу документов. Поначалу все складывалось хорошо. Но, по восточному разумению, гораздо проще было убить У Линя и бросить его тело в Темзу, и китайские сообщники Пирсона, не посоветовавшись с ним, предпочли действовать своими собственными методами. Можете себе представить, как перепугался мистер Пирсон. Вы, скорее всего, описали бы его состояние вашим английским выражением «blue funk»1739. Ведь кто-то мог припомнить, что видел его в поезде вместе с У Линем… Простое похищение не идет ни в какое сравнение с убийством.
  Его спасение было в том, чтобы один из китайцев представился У Линем в гостинице «Рассел». Только бы тело не обнаружили слишком быстро! Вероятно, У Линь сообщил ему о том, что к нему должен был зайти Чарльз Лестер, который и зашел к нему в гостиницу. Пирсон усматривает в этом отличную возможность для того, чтобы отвести от себя подозрение. Чарльз Лестер станет последним человеком, с которым встречался У Линь. Сообщник Пирсона должен был представиться Лестеру слугой У Линя и как можно быстрее привезти его в Лайм-хаус. Весьма вероятно, что там ему предложили выпить. А в это питье соответственно подмешали наркотики; и когда Лестер часом позже вышел из притона, он уже имел весьма туманное представление о том, что с ним случилось. Но что-то помнил определенно, и когда он узнал о смерти У Линя, то совсем перепугался и начал отрицать даже то, что побывал в Лайм-хаусе.
  Тем самым, разумеется, он играет на руку Пирсону. Мог ли Пирсон довольствоваться этим? Нет, его беспокоит мой метод действий, и он решает убедить меня в виновности Лестера. Для этого он и придумал весь этот замысловатый маскарад. А я сделал вид, что ему удалось одурачить меня. Разве я не говорил вам, Гастингс, что он был подобен ребенку, разыгрывающему шараду? Eh bien, я сыграл свою роль. Он, радуясь, отправился домой. Но утром инспектор Миллер прибыл к нему с обыском. Документы оказались у Пирсона; игра закончилась. Он горько пожалел о том, что позволил себе разыграть комедию с Эркюлем Пуаро! В сущности, в этом деле была только одна настоящая сложность.
  — Какая же? — с любопытством спросил я.
  — Сложно было убедить инспектора Миллера! Ох и штучка он, доложу я вам! Мало того что упрям, так еще и глуп. А в итоге ему достались все лавры!
  — Очень жаль, — воскликнул я.
  — Да ладно, я получил свою компенсацию. Правление фирмы «Бирма-Майнс Лтд» выдало мне четырнадцать тысяч акций в качестве вознаграждения за мои услуги. Не так уж плохо, не правда ли? Но, Гастингс, я прошу вас, придерживайтесь более консервативных взглядов, вкладывая деньги. Не стоит слишком доверять газетной рекламе. В правлении «Поркьюпайна» тоже могут быть подобные пирсоны!
  Плимутский экспресс
  Алек Симпсон, офицер военно-морского флота, вошел с платформы на Ньютон-Эббот в вагон первого класса Плимутского экспресса. За ним следовал носильщик с тяжелым чемоданом. Он уже собрался забросить его на багажную полку, но молодой моряк остановил его:
  — Не надо, положи чемодан на сиденье. Я уберу его наверх потом. Вот держи.
  — Благодарю вас, сэр. — Взяв щедрые чаевые, носильщик удалился.
  Двери с шумом захлопнулись; зычный голос объявил: «Отправляется поезд до Плимута. Пересадка на Торки. Следующая остановка — Плимут». Раздался свисток, и поезд медленно отошел от станции.
  Лейтенант Симпсон ехал в купе в полном одиночестве. Декабрьский воздух был холодным, и он закрыл окно. Рассеянно принюхавшись, Симпсон поморщился. Что за странный запах! Он напомнил ему о времени, проведенном в госпитале, и о хирургической операции на ноге. Да, в купе явно пахло хлороформом!
  Он приоткрыл окно и пересел на другое место — против хода движения поезда. Достав из кармана трубку, раскурил ее. Какое-то время Симпсон просто сидел, поглядывая в темное окно и покуривая трубку.
  — Откуда, черт возьми, идет такая вонь? — пробормотал он и, решительно встав, наклонился и заглянул под сиденье…
  Спустя мгновение ночь огласилась громким звоном, и скоростной поезд сделал вынужденную остановку, подчиняясь требованию, поступившему по экстренной связи.
  
  — Mon ami, — сказал Пуаро, — я помню, что вас сильно заинтересовала тайна Плимутского экспресса. Прочтите-ка вот это.
  Я взял записку, которую он перекинул мне через стол. Содержание ее было коротким и весьма определенным.
  «Дорогой сэр,
  я буду крайне признателен, если вы зайдете ко мне при первой же возможности.
  Искренне ваш,
  Я не понял, какое отношение она могла иметь к моему интересу, и вопросительно взглянул на Пуаро. Отвечая мне, он взял газету и громко прочитал:
  — «Прошлой ночью была обнаружена чудовищная находка. Молодой офицер, возвращаясь в Плимут, обнаружил под сиденьем в своем купе тело женщины с пронзенным сердцем. Офицер сразу дернул за шнур экстренной связи, и поезд немедленно остановился. Богато одетая женщина, которой на вид было около тридцати лет, пока не опознана».
  И далее мы читаем следующее: «Женщина, обнаруженная мертвой в Плимутском экспрессе, была опознана как достопочтенная миссис Руперт Каррингтон». Теперь вы понимаете, мой друг? Если же нет, то я могу добавить, что миссис Руперт Каррингтон, в девичестве Флосси Холлидэй, была дочерью Холлидэя, стального короля Америки.
  — И он желает встретиться с вами? Чудесно!
  — В прошлом я оказал ему маленькую услугу… в деле с ценными облигациями. И однажды, когда я был в Париже, мне довелось присутствовать на роскошном приеме, где я обратил внимание на мадемуазель Флосси. La jolie petite pensionnaire!1740 И она также имела хорошенькое приданое! Что и внушало опасение. Да, да, она чуть не попала в беду.
  — Так что же с ней случилось?
  — Небезызвестный граф де ла Рошфор. Un bien mauvais sujet!1741 Натуральный негодяй, как сказали бы вы. А попросту говоря, авантюрист и сердцеед, который отлично знал, как завоевать сердце романтической юной девушки. К счастью, ее отец вовремя почуял неладное. Он спешно увез ее обратно в Америку. Несколько лет спустя я узнал о ее свадьбе, хотя лично я никогда не видел ее мужа.
  — Гм, — сказал я, — по общему мнению, достопочтенный Руперт Каррингтон далеко не завидная партия. Он довольно ловко промотал все свое наследство на скачках, и я могу представить, что доллары старого Холлидэя пришлись ему как нельзя кстати. Должен заметить, что такому благовоспитанному, приятному на вид, но совершенно бессовестному мерзавцу, должно быть, непросто было найти себе подходящую супругу!
  — Ах, несчастная милая леди! Elle n’est pas bien tombée!1742
  — Мне думается, он сразу дал ей понять, что его привлекала не она сама, а ее деньги. Я полагаю, что они практически с самого начала условились о том, что каждый будет жить своей жизнью. Недавно до меня дошли слухи, что дело вполне определенно идет к официальному разводу.
  — Старина Холлидэй не дурак. При желании он может наложить строгое ограничение на использование ее денег.
  — Будем надеяться. В любом случае я точно знаю, что достопочтенный Руперт, как говорится, находится в очень стесненных обстоятельствах, то есть, проще говоря, вечно сидит на мели.
  — Ах вот оно что! Интересно…
  — Что же вам интересно?
  — Мой милый друг, не стоит пока забрасывать меня вопросами. Как я понимаю, вас заинтриговало это дело. Предлагаю отправиться за компанию со мной к мистеру Холлидэю. Тут на углу есть стоянка такси…
  
  Нескольких минут хватило, чтобы домчать нас к шикарному особняку на Парк-Лейн, арендованному американским магнатом. Нас проводили в библиотеку, и почти тут же к нам присоединился крупный мужчина с пронзительными глазами и решительно вздернутым подбородком.
  — Месье Пуаро? — сказал мистер Холлидэй. — Я полагаю, мне нет необходимости объяснять, зачем я пригласил вас. Вы читали газеты, а я не из тех, кто привык попусту тратить время. Случайно услышав, что вы в Лондоне, я вспомнил отличную работу, которую вы проделали для спасения моего состояния. Незабываемая история. Этим делом занимается Скотленд-Ярд, но я хочу подключить к нему своего доверенного человека. Затраты меня не волнуют. Все мое богатство я наживал для моей девочки… А теперь ее нет, и я готов истратить все до последнего цента, чтобы поймать проклятого подлеца, который сделал это! Понимаете? То есть я согласен на любые ваши условия и предоставляю вам полную свободу действий.
  Пуаро кивнул.
  — Мне довелось, месье, несколько раз встречаться с вашей дочерью в Париже, и я охотно возьмусь за это дело. А сейчас прошу вас рассказать мне о причинах ее поездки в Плимут и о любых других деталях, которые кажутся вам важными в данном случае.
  — Ну, начнем с того, — ответил Холлидэй, — что она не собиралась в Плимут. Она планировала провести уик-энд с одной компанией в Эйвонмид-Корт, герцогском имении в Суонси. Она выехала из Лондона после полудня, в двенадцать с четвертью, с Паддингтонского вокзала, прибыв в Бристоль в два пятьдесят. Основные плимутские поезда идут через Уэстбери, но не подходят к Бристолю. А этот двенадцатичасовой экспресс без остановки следовал до Бристоля, впоследствии останавливаясь в Уэстоне, Тонтоне, Эксетере и Ньютон-Эбботе. Моя дочь зарезервировала себе отдельное купе до Бристоля, а ее служанка ехала третьим классом в следующем вагоне.
  Пуаро кивнул головой, и мистер Холлидэй продолжил:
  — В Эйвонмид-Корт намечалось несколько балов, на которых должны были собраться все сливки общества, и соответственно моя дочь захватила с собой почти все драгоценности… общей суммой, вероятно, на сто тысяч фунтов.
  — Un moment, — прервал его Пуаро. — У кого хранились драгоценности? У вашей дочери или у служанки?
  — Моя дочь обычно сама следила за ними, она держала их в голубом сафьяновом несессере.
  — Продолжайте, месье.
  — В Бристоле служанка, Джейн Мейсон, вышла на платформу с дорожными чемоданами моей дочери и подошла к дверям вагона Флосси. К ее глубокому удивлению, моя дочь сказала ей, что она решила не выходить в Бристоле, а ехать дальше. Она велела Мейсон отнести весь багаж в камеру хранения. Джейн могла перекусить в буфете, а потом ей следовало дожидаться на вокзале свою госпожу, которая собиралась вскоре вернуться на одном из встречных поездов. Служанка очень удивилась, но выполнила все указания. Она сдала багаж в камеру хранения и выпила чаю. Но встречные поезда шли один за другим, а ее госпожа так и не появилась. Когда прибыл последний вечерний поезд, она, решив не забирать пока багаж, отправилась ночевать в ближайшую гостиницу. Утром она прочла об этой трагедии и первым же проходящим поездом вернулась в Лондон.
  — Есть ли хоть какие-то объяснения относительно того, почему ваша дочь так внезапно изменила планы?
  — В общем, со слов Джейн Мейсон мне известно, что в Бристоле Флосси была уже не одна в своем купе. С ней находился мужчина, который стоял в глубине, выглядывая в заднее окно, поэтому служанка не видела его лица.
  — В вагоне, естественно, был коридор.
  — Да.
  — С какой стороны он проходил?
  — Со стороны платформы. Моя дочь стояла в коридоре, разговаривая с Мейсон.
  — Есть ли, на ваш взгляд, какие-то сомнения в том… Извините! — Пуаро встал и аккуратно поправил чуть скособочившуюся крышку чернильницы. — Je vous demande pardon1743, — продолжил он, вновь усаживаясь на свое место. — Я не могу спокойно смотреть на подобные перекосы. Маленькая причуда, не правда ли? Я хотел спросить, месье, есть ли у вас какие-то сомнения в том, что эта, вероятно, неожиданная встреча послужила причиной столь внезапной перемены планов вашей дочери?
  — Мне кажется, что это единственное разумное предположение.
  — У вас нет идей относительно того, кто мог оказаться ее случайным попутчиком?
  Миллионер на мгновение задумался, а потом ответил:
  — Нет… я понятия не имею, кто это мог быть.
  — Далее… как обнаружили тело?
  — Его обнаружил один молодой военно-морской офицер, который сразу поднял тревогу. В поезде был врач. Он осмотрел тело. Ее сначала усыпили, а потом закололи. По его мнению, она была мертва уже около четырех часов, то есть, должно быть, ее убили вскоре после отправления из Бристоля, вероятно, перед Уэстоном или между Уэстоном и Тонтоном.
  — А драгоценности?
  — Несессер с драгоценностями исчез, месье Пуаро.
  — Еще один момент, месье. Состояние вашей дочери… к кому оно переходит после ее смерти?
  — Флосси написала завещание вскоре после свадьбы, оставив все своему мужу. — Он нерешительно помолчал и продолжил: — Я могу также сообщить вам, месье Пуаро, что я считаю своего зятя бессовестным негодяем и что, следуя моему совету, моя дочь уже готовилась развестись с ним… без каких-либо осложнений. Я открыл дочери специальный банковский счет, чтобы только она при жизни могла распоряжаться этими деньгами, и, хотя они уже несколько лет жили отдельно, зять частенько просил у нее денег, и она не отказывала ему, предпочитая избегать скандалов. Но я решил положить этому конец, и мои адвокаты уже начали бракоразводный процесс.
  — А где сейчас месье Каррингтон?
  — В Лондоне. По-моему, вчера он ездил за город и вернулся только вечером.
  Немного поразмыслив, Пуаро сказал:
  — Полагаю, это все, что вам известно, месье.
  — Возможно, вы хотите поговорить со служанкой, Джейн Мейсон?
  — Если не возражаете.
  Холлидэй позвонил в колокольчик и отдал короткое распоряжение лакею.
  Пару минут спустя в комнату вошла Джейн Мейсон, почтенного вида женщина с резкими чертами лица. Вопреки трагической ситуации она держалась с тем невозмутимым спокойствием, которое обычно отличает только хорошую прислугу.
  — Вы позволите мне задать вам несколько вопросов? Вчера утром перед отъездом из Лондона ваша госпожа вела себя как обычно? Возможно, она была чем-то взволнована или взбудоражена?
  — О нет, сэр!
  — А в Бристоле она уже вела себя совсем иначе?
  — Да, сэр, она выглядела ужасно расстроенной… так нервничала, что казалось, не знает, что говорит.
  — А что именно она говорила?
  — Ну, сэр, насколько я могу припомнить, она сказала: «Мейсон, я решила изменить свои планы. Случилось нечто особенное… я хочу сказать, что не намерена выходить здесь. Я поеду дальше. Возьми багаж и сдай его в камеру хранения; потом отдохни, выпей чаю и подожди меня на вокзале». — «Подождать вас здесь, мадам?» — уточнила я. «Да-да. Не уходи со станции. Я вернусь встречным поездом. Не знаю точно когда… возможно, поздно вечером». — «Слушаюсь, мадам», — ответила я. Мне было не по чину задавать вопросы, но я очень удивилась.
  — Такое поведение было необычным для вашей госпожи, не правда ли?
  — Очень необычным, сэр.
  — И что же вы подумали?
  — В общем, сэр, я подумала, что во всем виноват джентльмен, стоявший в ее купе. Она не разговаривала с ним, но один или два раза оборачивалась к нему, словно хотела спросить, правильно ли она все сделала.
  — А вы не видели лица этого джентльмена?
  — Нет, сэр. Он все время стоял спиной ко мне.
  — Можете вы в общих чертах описать его?
  — На нем было светлое бежевое пальто и дорожная шляпа. Вроде бы он был высокий и стройный, и волосы у него на затылке были темными.
  — Вам он не показался знакомым?
  — О нет, сэр, по-моему, я не встречала его прежде.
  — Это не мог быть случайно муж вашей хозяйки, мистер Каррингтон?
  Мейсон выглядела слегка испуганной.
  — О, я так не думаю, сэр!
  — Но вы не уверены?
  — Конечно, тот мужчина был примерно одного роста с хозяином, сэр… но я и подумать не могла, что это был он. Мы так редко видели его… Я не могу утверждать, что в вагоне был именно он!
  Пуаро поднял с пола какую-то мелочь, типа кнопки, и взглянул на нее с явным недовольством; затем он продолжил:
  — Возможно ли, чтобы этот человек сел в ваш поезд в Бристоле до того, как вы вышли на платформу?
  Мейсон задумалась.
  — Да, сэр, думаю, возможно. В моем вагоне было много народу, и я смогла выйти из него только спустя несколько минут после остановки… кроме того, на платформе собралась толпа, что тоже задержало меня. Но в таком случае у него была всего лишь пара минут, чтобы поговорить с хозяйкой. Я считала само собой разумеющимся, что он перешел к ней из другого вагона.
  — Да, это, конечно, более вероятно.
  Все еще хмурясь, Пуаро немного помолчал.
  — Вы знаете, сэр, как была одета хозяйка? — спросила девушка.
  — В газетах упоминались какие-то детали, но я предпочел бы, чтобы вы подтвердили эти сведения.
  — У нее была белая лисья шапка, сэр, с полупрозрачной вуалью, покрытой белыми пятнышками, и голубой ворсистый костюм… вернее, того голубого оттенка, который теперь называют «электрик».
  — Гм, весьма эффектно.
  — Кстати, — заметил мистер Холлидэй, — инспектор Джепп надеется, что это может помочь нам определить место, где было совершено преступление. Уж если кто-то видел ее, то наверняка не забудет.
  — Precisement!1744 Благодарю вас, мадемуазель.
  Служанка вышла из комнаты.
  — Хорошо! — Пуаро бодро поднялся с кресла. — Видимо, на данный момент я выяснил все, что можно… за одним исключением. Я хотел бы еще раз попросить вас, месье, сообщить мне все важные подробности, именно все!
  — Я уже сообщил.
  — Вы уверены?
  — Абсолютно.
  — Что ж, тогда нам не о чем больше говорить. Я вынужден отказаться от этого дела.
  — Почему?
  — Потому что вы не были откровенны со мной.
  — Я уверяю вас…
  — Нет, вы что-то скрываете.
  После небольшой паузы Холлидэй вынул из кармана листок бумаги и протянул его моему другу.
  — Я подозреваю, что именно это вы имели в виду, месье Пуаро. Хотя, убей меня бог, я не представляю, как вы узнали об этом!
  Пуаро, улыбаясь, развернул листок. Это было письмо, написанное размашистым, с большим наклоном почерком. Пуаро прочел его вслух.
  «Chère madame,
  с бесконечным удовольствием я предвкушаю блаженство будущей встречи с вами. После того как вы столь любезно ответили на мое письмо, я едва сдерживаю свое нетерпение. Мне никогда не забыть тех дней в Париже. Чертовски обидно, что завтра вы собираетесь уехать из Лондона. Однако довольно скоро и, возможно, скорее, чем вы думаете, я буду иметь счастье еще раз полюбоваться на леди, чей образ по-прежнему царит в моем сердце.
  Примите, chère madame, искренние заверения в моей совершенной преданности и неизменности моих чувств…
  Пуаро с легким поклоном вернул письмо Холлидэю.
  — Мне думается, месье, вы не знали, что ваша дочь имела намерение возобновить свое знакомство с графом де ла Рошфором?
  — Я был как громом поражен этой новостью! Его письмо я обнаружил в сумочке моей дочери. Как вам, вероятно, известно, месье Пуаро, этот так называемый граф является авантюристом чистой воды.
  Пуаро согласно кивнул.
  — Но все-таки хотелось бы мне знать, откуда вы узнали о существовании этого письма?
  Мой друг улыбнулся:
  — Месье, я ни о чем не знал. Но умения различать отпечатки ботинок и сорта табачного пепла еще недостаточно для детектива. Он должен также быть хорошим психологом! Я знал, что вы с неприязнью и недоверием относитесь к вашему зятю. Он много выигрывает от смерти вашей дочери. Однако вы не спешили направить меня по его следу! Почему? Очевидно, потому, что подозрения уводили вас в другую сторону. Следовательно, вы что-то скрывали.
  — Вы правы, месье Пуаро. Я был уверен в виновности Руперта, пока не обнаружил это письмо. Оно просто выбило меня из колеи.
  — Итак… Граф пишет «довольно скоро и, возможно, скорее, чем вы думаете». Очевидно, он предпочел не дожидаться, пока вы прослышите о его появлении. Может, он тоже выехал из Лондона двенадцатичасовым поездом и во время поездки перешел в вагон вашей дочери? Граф де ла Рошфор, если я правильно помню, также высокий и темноволосый!
  Миллионер кивнул.
  — Итак, месье, я желаю вам всего наилучшего. Полагаю, в Скотленд-Ярде имеется список драгоценностей?
  — Да, по-моему, инспектор Джепп сейчас здесь, если вы хотите видеть его.
  
  Джепп был нашим старым знакомым, и он приветствовал Пуаро с оттенком любезной снисходительности:
  — Ну и как ваши успехи, месье? Мы ведь с вами неплохо ладим, несмотря на то что наши взгляды зачастую не совпадают. Как поживают ваши маленькие серые клеточки? Активно трудятся?
  Пуаро одарил его сияющей улыбкой:
  — Они функционируют, мой дорогой Джепп, несомненно, функционируют!
  — Ну, тогда все в порядке. Вы думаете, это был достопочтенный Руперт или просто какой-то бандит? Мы, естественно, уже разослали наших людей во все нужные места. Нас сразу же поставят в известность, если эти бриллианты где-то всплывут. Кем бы ни оказался наш преступник, он, конечно, не собирается хранить их, чтобы любоваться их сиянием. Маловероятно! Я пытаюсь выяснить, где был вчера Руперт Каррингтон. Похоже, ему есть что скрывать. Я приставил к нему своего человека.
  — Отличная предусмотрительность, хотя, возможно, слегка запоздалая, — мягко предположил Пуаро.
  — Вы все шутите, месье Пуаро. Ладно, я отправляюсь на Паддингтонский вокзал. Бристоль — Уэстон — Тонтон — таков мой маршрут. До свидания.
  — Может быть, вы зайдете ко мне вечерком и расскажете о результатах?
  — Безусловно, если вернусь.
  — Наш дорогой инспектор полагает, что движение — жизнь, — тихо сказал Пуаро после ухода нашего приятеля. — Он путешествует, ищет следы, собирает дорожную грязь и сигаретный пепел! Он трудится как пчелка! Его рвение выше всяческих похвал! А если бы я напомнил ему о психологии, то знаете, как бы он отреагировал, мой друг? Он бы просто усмехнулся! Он бы сказал себе: «Бедняга Пуаро! Он стареет! Он начинает выживать из ума!» Джепп принадлежит к тому «молодому поколению, что стучится в дверь». Ma foi!1745 Слишком увлеченные этим стуком, они не замечают, что дверь-то открыта!
  — А что намерены делать вы?
  — Поскольку нам дали карт-бланш, я истрачу три пенса на звонок в отель «Ритц», где, как вы могли заметить, остановился наш граф. После этого, поскольку я слегка промочил ноги и уже два раза чихнул, я собираюсь вернуться домой и приготовить себе tisane на спиртовке!
  
  Мы расстались с Пуаро до следующего утра. Когда я зашел к нему, он мирно заканчивал завтрак.
  — Итак, — с нетерпением спросил я, — какие новости?
  — Никаких.
  — А Джепп?
  — Я не видел его.
  — А что граф?
  — Он выехал из «Ритца» позавчера.
  — За день до убийства?
  — Именно так.
  — Ну, теперь все ясно! Значит, Руперт Каррингтон чист.
  — Потому что граф де ла Рошфор уехал из «Ритца»? Не слишком ли вы спешите с выводами, мой друг?
  — В любом случае его нужно выследить и арестовать! Непонятно только, каков мотив преступления.
  — Драгоценности, оцененные в сто тысяч долларов, являются отличным мотивом для любого преступника. Нет, мне непонятно другое: почему он убил ее? Почему попросту не украл драгоценности? Скорей всего, она не стала бы возбуждать дело.
  — Почему вы так думаете?
  — Потому что она — женщина, mon ami. Она когда-то любила этого мужчину. Следовательно, предпочла бы смириться с такой потерей. И граф, который отлично разбирается в тонкостях женской души — отсюда и его успех, — должен был прекрасно понимать это! С другой стороны, если ее убил Руперт Каррингтон, то почему украл драгоценности, которые в итоге неизбежно выдали бы его с головой?
  — Для отвода глаз.
  — Может, вы и правы, мой друг. А-а, вот и наш Джепп! Я узнаю его стук.
  Инспектор просто излучал добродушие.
  — Приветствую вас, Пуаро. Я прямо с поезда. Мне удалось разузнать кое-что важное! А как ваши дела?
  — Мои? Я приводил в порядок мои мысли, — спокойно ответил Пуаро.
  Инспектор встретил его ответ искренним смехом.
  — Старина Пуаро сильно сдал, — шепотом заметил он мне и громко сказал: — Нам, молодым, пока рано размышлять о вечном. Ладно, вы хотите услышать, что мне удалось обнаружить?
  — Вы позволите мне сделать предположение? Вы нашли нож, которым было совершено преступление, рядом с железной дорогой между Уэстоном и Тонтоном, и вы допросили продавца газет, который разговаривал с миссис Каррингтон в Уэстоне!
  У Джеппа отвисла челюсть.
  — Откуда, черт возьми, вы все знаете? Только не говорите мне о ваших всемогущих серых клеточках!
  — Я рад, что вы в виде исключения допустили безграничность их могущества! Скажите-ка мне, как щедро вознаградила она продавца газет? Он получил шиллинг?
  — Нет, полкроны! — Справившись со своим изумлением, Джепп усмехнулся: — Весьма расточительны эти богатые американцы!
  — И благодарный продавец, естественно, не забыл ее?
  — Нет, конечно. Не каждый день в его карман так просто попадает полкроны! Она подозвала его и купила два журнала. В одном из них на обложке была девушка в голубом. Она сказала: «Эта красотка чем-то похожа на меня». О да, он отлично запомнил ее. В общем, мне этого было достаточно. К тому же показания врача, осматривавшего труп, свидетельствуют о том, что преступление уже было совершено к тому времени, когда экспресс пришел в Тонтон. Я сразу предположил, что орудие убийства просто выбросили, и отправился искать его вдоль дороги; и разумеется, нож лежал возле насыпи. Потом я попытался разузнать что-нибудь в Тонтоне, хотя, конечно, понимал, что на такой большой станции вряд ли кто-то заметит нашего преступника. Вероятно, он вернулся в Лондон ближайшим поездом.
  Пуаро кивнул:
  — Весьма вероятно.
  — Но когда я вернулся в Лондон, то узнал еще пару важных новостей. Каррингтонские драгоценности уже пущены в оборот, вот так вот! Большой изумруд заложил вчера вечером… один известный мошенник. И кто, вы думаете, это был?
  — Я ничего о нем не знаю… за исключением того, что он был невысок ростом.
  Джепп вытаращил глаза.
  — Да, тут вы правы. Он и правда невысок. Это же был Ред Нарки.
  — Кто такой Ред Нарки? — спросил я.
  — Первоклассный вор, сэр, специализирующийся на краже драгоценностей. И он не из тех, кто остановится перед убийством. Обычно он работал с сообщницей, Грейси Кидд; но, похоже, на сей раз она ни при чем… если только не сбежала в Голландию с остальной добычей.
  — Вы арестовали Нарки?
  — Безусловно. Но заметьте, что нам еще надо найти главного преступника… того мужчину, который ехал в поезде вместе с миссис Каррингтон. Судя по всему, именно он спланировал преступление. Но Нарки пока не намерен выдавать своего сообщника.
  Я заметил, что глаза Пуаро загорелись зеленым огнем.
  — Мне думается, — мягко сказал он, — я быстро смогу найти для вас сообщника Нарки.
  — Очередная маленькая догадка, не так ли? — Джепп пристально взглянул на Пуаро. — Удивительно, как вы, с вашими устаревшими методами, еще умудряетесь раскрывать преступления. Наверняка вам просто чертовски везет.
  — Возможно, возможно, — проворковал мой друг. — Гастингс, подайте мне, пожалуйста, шляпу. И щетку. Все отлично! Пожалуй, стоит надеть галоши: опять собирается дождь! Не следует пускать насмарку старания целебного tisane. До свидания, Джепп!
  — Удачи вам, Пуаро.
  Пуаро остановил первое же попавшееся такси и велел водителю отвезти нас на Парк-Лейн.
  Когда мы остановились перед домом Холлидэя, он проворно выскочил из машины, расплатился с водителем и позвонил в дверь. Он что-то сказал встретившему нас лакею, и тот немедленно повел нас вверх по лестнице. Добравшись до верхнего этажа, мы вошли в скромную, аккуратно прибранную спальню.
  Окинув взглядом комнату, Пуаро прямиком направился к небольшому черному чемодану. Опустившись на колени, он внимательно осмотрел его бирки и достал из своего кармана моточек проволоки.
  — Спросите мистера Холлидэя, не сочтет ли он за труд подняться ко мне, — сказал он лакею через плечо.
  Слуга удалился, а Пуаро, вооружившись проволочкой, начал осторожно прокручивать ее в замке чемодана. Через пару минут замок открылся, и Пуаро поднял крышку. Спешно вытаскивая лежавшую в чемодане одежду, он отбрасывал ее на пол.
  С лестницы донесся звук тяжелых шагов, и вскоре Холлидэй вошел к нам в комнату.
  — Что, черт возьми, вы здесь делаете? — воскликнул он, уставившись на чемодан.
  — Я искал здесь вот это, месье. — И Пуаро выудил из чемодана костюм из ярко-голубой ткани и белую лисью шапку.
  — Что вы сделали с моим чемоданом?
  Обернувшись, я увидел служанку, Джейн Мейсон, которая только что вошла в комнату.
  — Не могли бы вы, Гастингс, на всякий случай закрыть дверь? Благодарю вас. Да, и не отходите от нее, пожалуйста. Итак, мистер Холлидэй, позвольте мне представить вам Грейси Кидд, она же Джейн Мейсон, которая вскоре будет передана в надежные руки инспектора Джеппа и присоединится к своему сообщнику Реду Нарки.
  
  Пуаро протестующе взмахнул рукой:
  — Все было предельно просто! Меня сразу насторожило то, что служанка упомянула нам об одежде своей хозяйки. Почему она так хотела привлечь к этому наше внимание? Я прикинул, что о таинственном мужчине, появившемся в вагоне миссис Каррингтон в Бристоле, мы знаем лишь со слов служанки. Как следует из заключения врача, миссис Каррингтон вполне могли убить до приезда в Бристоль. Но в таком случае наша служанка должна быть сообщницей. А если она сообщница, то она стремилась бы, чтобы кто-то подтвердил ее показания. Одежда, которую носила миссис Каррингтон, была очень запоминающейся. Любая служанка отлично знает, что предпочитает в тех или иных случаях носить ее хозяйка. Итак, если после Бристоля кто-то заметил бы леди в ярко-голубом костюме и белой меховой шапке, то он был бы готов поклясться, что видел именно миссис Каррингтон.
  Я попытался воссоздать картину преступления. Служанка запасается такой же одеждой. Она и ее сообщник усыпляют миссис Каррингтон с помощью хлороформа, а потом закалывают ее ножом, вероятно дождавшись удобного момента, когда поезд проходил через тоннель. Ее тело прячут под сиденье, и служанка начинает исполнять роль хозяйки. В Уэстоне она должна привлечь к себе внимание. Как? По всей вероятности, будет выбран разносчик газет. Получив щедрое вознаграждение за услуги, он наверняка запомнит ее. Она также выбирает подходящую журнальную иллюстрацию, чтобы привлечь его внимание к цвету ее костюма. Отъехав от Уэстона, она выбрасывает нож из окна, чтобы отметить место, где якобы было совершено преступление, затем переодевается в свою одежду или просто надевает длинный макинтош. В Тонтоне она пересаживается на первый же встречный поезд и возвращается в Бристоль, где ее сообщник уже сдал багаж в камеру хранения. Он вручает ей номерок, а сам возвращается в Лондон. Играя свою роль, она сначала ждет на вокзале, потом на ночь идет в гостиницу, а утром, как она и говорила, возвращается в город.
  Вернувшись из своего путешествия, Джепп подтвердил все мои умозаключения. Он также сообщил мне, что некий знаменитый мошенник пытался сбыть драгоценности. Я знал только одно — что этот человек должен быть совершенно не похож на таинственного незнакомца, которого описала нам Джейн Мейсон. А услышав, что это был Ред Нарки, обычно работавший на пару с Грейси Кидд, я сразу понял, где нужно искать сообщницу.
  — А как же быть с графом?
  — Чем больше я думал об этом деле, тем более убеждался, что он здесь совершенно ни при чем. Этот человек слишком дорожит своей шкурой, чтобы пойти на убийство. Оно никак не вяжется с его репутацией.
  — Да, месье Пуаро, — сказал Холлидэй, — я перед вами в неоплатном долгу. Лишь отчасти его сможет покрыть тот чек, что я выпишу вам после ленча.
  Пуаро скромно улыбнулся и тихо шепнул мне:
  — Наш славный Джепп, конечно, припишет себе официальные заслуги, и хотя он заполучил свою Грейси Кидд, но, как говорят американцы, убей меня бог, если он догадается, как мне это удалось!
  Коробка конфет
  В тот вечер была жуткая погода. За окнами противно завывал ветер, а дождь со страшной силой лупил в окна.
  Мы с Пуаро сидели перед камином, протянув ноги к его живительному огню. Между нами располагался низенький столик. С моей стороны на нем стоял отлично приготовленный горячий пунш, а со стороны Пуаро дымился густой ароматный шоколад, который я не стал бы пить даже за сотню фунтов! Отхлебнув из розовой фарфоровой чашки глоток этой густой коричневой жижи, Пуаро удовлетворенно вздохнул.
  — Quelle belle vie!1746 — проворковал он.
  — Да, наш славный старый мирок, — согласился я. — Вот я тружусь себе потихоньку, причем неплохо тружусь! И вот вы, знаменитый…
  — О, mon ami! — протестующе воскликнул Пуаро.
  — Но ведь так и есть. Все именно так! Вспоминая длинную череду ваших успешных расследований, я могу только изумляться. Мне не верится, что вам известно, что такое провал!
  — Вы, должно быть, шутите, только большой оригинал мог придумать такое!
  — Нет, а серьезно, разве у вас бывали неудачи?
  — Сколько угодно, друг мой. А что вы хотите? La bonne chance, увы, не всегда сопутствует нам. Бывало, что ко мне обращались слишком поздно. И частенько кто-то другой опережал меня перед самым финишем. Дважды из-за внезапной болезни удача ускользала от меня в последний момент. У каждого бывают свои взлеты и падения, mon ami.
  — Я совсем не это имел в виду, — возразил я. — Я спрашивал о полном провале, который произошел из-за вашей собственной ошибки.
  — А, понимаю! Вы спрашиваете, попросту говоря, случалось ли мне оказаться в роли патентованного дурака? Однажды, мой друг, однажды… — Тихая, задумчивая улыбка блуждала по его лицу. — Да, однажды я едва не свалял дурака. — Он резко выпрямился в своем кресле. — Итак, мой друг, я знаю, что вы записываете истории моих маленьких успехов. А сейчас вы сможете добавить к этой коллекции историю моего провала!
  Наклонившись вперед, он подбросил очередное полено в огонь. Затем, тщательно вытерев руки салфеткой, висевшей на крючке возле камина, он откинулся на спинку кресла и начал свой рассказ:
  — История, которую я собираюсь рассказать вам, произошла в Бельгии много лет назад. Как раз в то время во Франции шла ожесточенная борьба между церковью и государством. Месье Поль Дерулар был неким заслуживающим внимания французским депутатом. То, что его ждал портфель министра, было секретом Полишинеля. Он принадлежал к радикальной антикатолической партии, и было очевидно, что, придя к власти, он столкнется с ожесточенной враждой. Он был весьма своеобразной личностью. Он не пил и не курил, но в других отношениях тем не менее был не столь безупречен. Вы же понимаете, Гастингс, c’était des femmes… toujors des femmes!1747
  Несколькими годами раньше он женился на одной даме из Брюсселя, которая принесла ему солидное dot. Несомненно, эти деньги сыграли положительную роль в карьере месье Дерулара, поскольку его семья не считалась богатой, хотя он всегда при желании имел право именовать себя бароном. Этот брак оказался бездетным, и его жена умерла через два года после их свадьбы… упала с лестницы. Среди наследства, которое она завещала ему, был особняк в Брюсселе на авеню Луиз.
  Именно в этом доме он внезапно умер, и это событие совпало с отставкой министра, чей портфель он должен был унаследовать. Все газеты напечатали длинный некролог о его жизненном пути и успешной карьере. Его смерть, которая произошла совершенно неожиданно вечером после ужина, была объяснена остановкой сердца.
  В то время, mon ami, я служил, как вам известно, в бельгийской сыскной полиции. Смерть Поля Дерулара не особенно взволновала меня. Как вы также знаете, я являюсь bon catholique, то есть его кончина показалась мне благоприятным событием.
  Дня через три, у меня как раз только что начался отпуск, мне пришлось принять у себя на квартире одну посетительницу. Дама была под густой вуалью, но, очевидно, совсем молодая; и я сразу понял, что передо мной jeune fille tout à fait comme il faut.
  «Вы месье Эркюль Пуаро?» — тихим, мелодичным голоском спросила она.
  Я слегка поклонился.
  «Из сыскной полиции?»
  Я вновь поклонился и сказал: «Присаживайтесь, мадемуазель, прошу вас».
  Она присела на стул и подняла вуаль. Ее лицо было очаровательным, хотя припухшим от слез и измученным, словно ее терзала какая-то мучительная тревога.
  «Месье, — сказала она, — я знаю, что вы сейчас в отпуске. Следовательно, можете взяться за одно частное расследование. Понимаете, я не хочу обращаться в полицию».
  Я с сомнением покачал головой:
  «Боюсь, мадемуазель, вы просите меня о невозможном. Даже в отпуске я остаюсь полицейским».
  Она подалась вперед.
  «Écoutez, monsieur1748. Я прошу вас только провести расследование. За вами сохраняется полное право сообщить полиции о его результатах. Если мои подозрения подтвердятся, то нам понадобится вся законная процедура».
  Дело явно принимало иной оборот, и я без долгих разговоров предоставил себя в ее распоряжение.
  На щеках ее появился легкий румянец.
  «Благодарю вас, месье. Я прошу вас расследовать смерть месье Поля Дерулара».
  «Как?» — удивленно воскликнул я.
  «Месье, больше мне нечего добавить… я могу сослаться только на женскую интуицию, но я уверена… понимаете, я уверена, что месье Дерулар умер не естественной смертью!»
  «Но врачи, несомненно…»
  «Врачи могут ошибаться. У него было отличное, просто отменное здоровье. Ах, месье Пуаро, я умоляю вас помочь мне…»
  Несчастное дитя, она выглядела такой расстроенной. Она готова была броситься передо мной на колени. Я приложил все силы, чтобы успокоить ее:
  «Я помогу вам, мадемуазель. Я почти уверен, что ваши подозрения необоснованны, но мы постараемся во всем разобраться. Вначале я попрошу вас описать мне обитателей его дома».
  «У него была прислуга — Жаннетт и Фелисия, а Дениз — кухарка. Она прослужила в этом доме много лет; остальные — простые сельские девушки. Есть еще Франсуа, но он тоже очень старый слуга. Кроме них, в доме живет мать месье Дерулара. Меня зовут Вирджиния Меснар. Я — бедная родственница, кузина покойной мадам Дерулар, жены Поля, и я уже более трех лет живу в их доме. Вот я и описала вам всех домашних. Также сейчас в доме живут два гостя».
  «А кто они?»
  «Месье де Сент-Алар, сосед месье Дерулара во Франции. А также один его английский знакомый, мистер Джон Уилсон».
  «И они все еще здесь?»
  «Мистер Уилсон здесь, а месье де Сент-Алар вчера уехал».
  «И что же вы предлагаете, мадемуазель Меснар?»
  «Если вы явитесь в наш дом через полчаса, то я придумаю повод для вашего появления. Лучше всего представить вас журналистом. Я могу сказать, что вы прибыли из Парижа и что вы принесли некие рекомендации от месье де Сент-Алара. Мадам Дерулар очень слаба здоровьем, и ее мало волнуют такие детали».
  Под изобретенным мадемуазель предлогом я был допущен в этот дом и приглашен на короткую аудиенцию к матери покойного депутата, которая оказалась на удивление импозантной дамой аристократического вида, хотя, очевидно, слабого здоровья.
  Не знаю, мой друг, — продолжал Пуаро, — можете ли вы в достаточной мере представить всю сложность моей задачи. Интересующий меня человек умер три дня назад. Если там и имела место нечистая игра, то допустима была только одна возможность — яд! А у меня не было никакого шанса увидеть тело, и не было никакой возможности исследования или анализа, никакого способа, который помог бы определить наличие и тип яда. Не было никаких сведений, подозрительных фактов или иных зацепок, над которыми можно было бы поразмышлять. Был ли этот человек отравлен? Или он умер естественной смертью? И вот мне, Эркюлю Пуаро, предстояло разобраться во всем этом без какой-либо внешней помощи.
  Для начала я опросил всех слуг и с их помощью сделал некоторые выводы о том вечере. Я обратил особое внимание на подаваемые к обеду блюда. Месье Дерулар сам наливал себе суп из супницы. Далее последовали отбивные и какое-то блюдо из курицы. На десерт подали фруктовый компот. И все это находилось на столе, а месье брал все собственноручно. Кофе принесли в большом кофейнике и также поставили на обеденный стол. То есть невозможно было, mon ami, отравить кого-то одного, не отравив всех остальных!
  После обеда мадам Дерулар удалилась в свои комнаты в сопровождении мадемуазель Вирджинии. Три человека вместе с месье Деруларом удалились в его кабинет. Там они мирно поболтали какое-то время, затем вдруг совершенно неожиданно наш депутат рухнул на пол. Месье де Сент-Алар бросился за Франсуа и велел ему срочно вызвать доктора. Он объяснил, что Дерулара, несомненно, разбил апоплексический удар. Но когда доктор прибыл, больному уже не нужна была помощь.
  Мистер Джон Уилсон, которому меня представила мадемуазель Вирджиния, был типичным английским Джоном Буллем, то есть дородным джентльменом среднего возраста. Его рассказ, изложенный на чисто британском французском, был, по существу, таким же.
  «Дерулар очень сильно покраснел и рухнул на пол».
  Больше мне совершенно нечего было там искать. Затем я отправился на место трагедии, в кабинет, где меня по моей просьбе оставили одного. Пока я не обнаружил ничего, что могло бы поддержать версию мадемуазель Меснар. Мне ничего не оставалось, как только предположить, что это было заблуждение с ее стороны. Очевидно, она испытывала некие романтические чувства к покойному, что и мешало ей трезво взглянуть на этот случай. Тем не менее я тщательнейшим образом осмотрел кабинет. Можно было допустить лишь то, что шприц был спрятан в кресле покойного таким образом, чтобы он в итоге получил смертельную инъекцию. Мгновенный укол, который мог быть причиной смерти, возможно, остался незамеченным. Но я не смог обнаружить ни одного признака для подтверждения моей версии. В полном отчаянии я с размаху опустился в кресло.
  «Пора прекратить поиски! — вслух сказал я. — У меня нет ни одной зацепки! Все совершенно нормально».
  Как только я произнес эти слова, мой взгляд упал на большую коробку шоколадных конфет, что стояла рядом на столике, и в груди у меня что-то екнуло. Возможно, эта коробка не имела никакого отношения к смерти месье Дерулара, но в ней, по крайней мере, было кое-что необычное. Я поднял крышку. Коробка была полна, нетронута; все конфеты были на месте… и именно поэтому мне бросилась в глаза одна удивительная деталь. Понимаете, Гастингс, коробка изнутри была розовая, а крышка — голубая. Иными словами, часто можно увидеть розовую коробку, завязанную голубой тесьмой, и наоборот, но чтобы коробка была одного цвета, а крышка — другого… нет, решительно çа ne se voit jamais!
  Однако, хотя пока не понимал, как это маленькое несоответствие может помочь мне, я решил расследовать его как нечто из ряда вон выходящее. Позвонив в колокольчик, я вызвал Франсуа и спросил его, любил ли сладости его покойный хозяин. Слабая, меланхоличная улыбка промелькнула на его губах.
  «Страстно любил, месье. Он всегда держал в доме коробку конфет. Вы понимаете, он вообще не пил спиртного».
  «Однако эта коробка даже не начата?»
  Я поднял крышку, чтобы показать ему.
  «Пардон, месье, но в день его смерти была куплена новая коробка, предыдущая почти закончилась».
  «Значит, предыдущая коробка опустела в день его смерти», — задумчиво сказал я.
  «Да, месье, утром я обнаружил, что она пуста, и выбросил ее».
  «И как часто месье Дерулар баловал себя конфетами?»
  «Как правило, после обеда, месье».
  Забрезжил свет…
  «Франсуа, — сказал я, — могу я рассчитывать на ваше благоразумие и сдержанность?»
  «Если в этом есть необходимость, месье».
  «Bon!1749 Тогда я скажу тебе, что я из полиции. Можешь ли ты отыскать для меня старую коробку?»
  «Конечно, месье. Она должна быть в мусорном ящике».
  Он удалился и вернулся через несколько минут с запыленным предметом. Это была почти такая же коробка, что лежала на столе, только на сей раз сама коробка была голубой, а крышка — розовой. Я поблагодарил Франсуа, посоветовав ему еще раз хранить молчание, и без долгих разговоров оставил дом на авеню Луиз.
  Далее я позвонил доктору, который посещал месье Дерулара. Вот этот, доложу вам, оказался крепким орешком. Он надежно укрылся за стеной ученого языка, но мне показалось, что он не настолько уверен в причине смерти, как ему хотелось бы.
  «Бывало много неожиданных случаев такого типа, — заметил он, когда мне удалось пробить легкую брешь в его обороне. — Внезапный приступ гнева, сильные эмоции… после обильного обеда, известное дело… затем приступ ярости, кровь приливает к голове… результат вам известен!»
  «Но с чего бы месье Дерулару так горячиться?»
  «Как — с чего? Я был уверен, что у него был яростный спор с месье де Сент-Аларом».
  «По какому же поводу?»
  «Это же очевидно! — Доктор пожал плечами. — Разве месье де Сент-Алар не считается фанатичным католиком? Их дружба как раз и закончилась из-за расхождения во взглядах на церковь и государство. Ни дня не проходило без споров. Для месье де Сент-Алара наш депутат был почти антихристом».
  Известие было неожиданным и давало пищу для размышлений.
  «Еще один вопрос, доктор. Можно ли ввести некую смертельную дозу яда в шоколадную конфету?»
  «Я полагаю, можно, — медленно произнес доктор. — Вполне подошла бы чистая синильная кислота, если исключить возможность испарения, и также любая крупинка сильного яда могла быть проглочена незаметно… но, по-моему, такое предположение весьма сомнительно. Шоколадные конфеты, начиненные морфием или стрихнином… — Он скривился. — Вы же понимаете, месье Пуаро, одного кусочка было бы достаточно! Хотя такой любитель сладостей, как он, не стал бы церемониться».
  «Благодарю вас, господин доктор».
  Я покинул доктора. Далее я проверил аптеки, расположенные по соседству с авеню Луиз. Хорошо быть полицейским. Я без проблем получил нужную информацию. Только в одном месте мне сообщили о возможно ядовитом препарате, проданном в интересующий меня дом. Это были глазные капли сульфата атропина для мадам Дерулар. Атропин очень ядовит, и в первый момент это сообщение меня окрылило, однако симптомы отравления атропином весьма схожи с отравлением птомаином, трупным ядом, и не имеют никакого сходства с расследуемым мной случаем. Кроме того, рецепт был выписан довольно давно. Мадам Дерулар уже много лет страдала от катаракты обоих глаз.
  Обескураженный, я направился к выходу, когда аптекарь окликнул меня:
  «О, месье Пуаро! Я вспомнил, что служанка, приносившая этот рецепт, говорила о том, что зайдет еще в английскую аптеку. Вы можете заглянуть и туда».
  Так я и сделал. Опять воспользовавшись моим служебным положением, я раздобыл нужные сведения. За день до смерти месье Дерулара они приготовили одно лекарство для мистера Джона Уилсона. Не то чтобы в нем было нечто особенное. Это были просто маленькие таблетки тринитрина. Я спросил, нет ли у них такого лекарства в готовом виде. Они показали мне его, и мое сердце забилось сильнее… поскольку эти крошечные таблетки были шоколадного цвета.
  «Это лекарство ядовито?» — спросил я.
  «Нет, месье».
  «Не могли бы вы описать мне его действие?»
  «Оно уменьшает кровяное давление. Его выписывают при некоторых формах сердечных болезней, например при стенокардии. Оно снижает артериальное давление. В случае атеросклероза…»
  «Ma foi!1750 — прервал я его. — Эта ученая болтовня мне ничего не говорит. От него может покраснеть лицо?»
  «Разумеется».
  «А предположим, я съем десять или двадцать ваших таблеток, что тогда?»
  «Я не рекомендовал бы вам проводить подобный эксперимент», — сухо ответил аптекарь.
  «И все-таки вы настаиваете на том, что они неядовиты?»
  «Есть много так называемых неядовитых препаратов, которые могут убить человека», — возразил он.
  Я покинул аптеку в приподнятом настроении. Наконец ситуация начала проясняться!
  Теперь я знал, что Джон Уилсон имел возможность совершить преступление… Но какими были его мотивы? Он приехал в Бельгию по делам и попросил месье Дерулара, которого едва знал, оказать ему гостеприимство. Очевидно, что смерть Дерулара была ему совершенно невыгодна. Более того, связавшись с Англией, я выяснил, что он уже несколько лет страдает от такой сердечной болезни, как стенокардия. Следовательно, у него были все основания для приема этих таблеток. Тем не менее я был убежден, что некто добрался до коробки конфет, сначала открыл по ошибке новую, затем извлек последние конфеты из старой коробки, начинив их маленькими таблетками тринитрина. Конфеты были достаточно большими. И мне казалось, что в них наверняка могло вместиться таблеток двадцать или тридцать. Но кто сделал это?
  В доме гостили два человека. В распоряжении Джона Уилсона были средства для убийства. А у Сент-Алара был мотив. Помните, ведь он был фанатиком, а нет ничего страшнее, чем религиозный фанатизм. Мог ли он каким-то образом завладеть таблетками Джона Уилсона?
  Другая мыслишка пришла мне в голову. А-а, вы смеетесь над моими мыслишками! Почему Уилсону понадобилось посылать за тринитрином? Наверняка он мог бы привезти с собой из Англии достаточный запас этого лекарства. Я еще раз навестил дом на авеню Луиз. Уилсона не оказалось на месте, но я побеседовал с горничной Фелисией, которая прибирала его комнату. Я с ходу спросил ее, правда ли, что месье Уилсон недавно потерял пузырек с таблетками, стоявший на полочке в ванной комнате? Девушка пылко поддержала мое предположение. Это была правда. А ее, Фелисию, отругали за это. Англичанин, очевидно, решил, что она разбила его и не захотела признаться в этом. Хотя она даже не дотрагивалась до пузырька. Наверняка это сделала Жаннетт… она вечно сует нос не в свои дела…
  Я прервал этот поток слов и скоренько ретировался. Теперь я узнал все, что мне было нужно узнать. Мне оставалось только найти доказательства. Я чувствовал, что это будет нелегко. Лично я мог быть уверен, что Сент-Алар взял таблетки тринитрина с умывальника Джона Уилсона, но, чтобы убедить в этом других, мне необходимо было представить доказательства. А представлять мне было абсолютно нечего!
  Но это уже не так важно. Я знал… вот что было главное. Вы помните, Гастингс, наши трудности в деле Стайлза? Здесь было то же самое, я знал… но мне понадобилось много времени, чтобы найти последнее звено, которое завершило бы цепь доказательств против убийцы.
  Я отправился поговорить с мадемуазель Меснар. Она сразу же вышла ко мне. Я потребовал у нее адрес месье де Сент-Алара. На лице ее отразилась тревога.
  «Зачем он вам понадобился, месье?»
  «Он необходим мне, мадемуазель».
  Она выглядела нерешительной и встревоженной.
  «Он не сможет сообщить вам ничего нового. Его мысли вечно витают в каких-то иных мирах. Едва ли он вообще замечает, что творится вокруг него».
  «Возможно, и так, мадемуазель. Тем не менее он был старым другом месье Дерулара. И может быть, он сообщит кое-какие подробности из прошлой жизни… скажем, о старых обидах или романах месье Дерулара».
  Девушка вспыхнула и прикусила губу.
  «Как вам угодно… но… но теперь я почти уверена, что ошибалась в своих подозрениях. Вы были очень любезны, согласившись выполнить мою просьбу, однако я была так расстроена… почти обезумела от горя в первый момент. А теперь я поняла, что в его смерти нет ничего таинственного. Оставьте это дело, умоляю вас, месье».
  Я внимательно наблюдал за ней.
  «Мадемуазель, — заметил я, — ищейке бывает порой трудно найти след, но уж если она нашла его, то ничто на свете не заставит ее сбиться с этого следа! Конечно, если ищейка хорошая! А меня, мадемуазель, меня, Эркюля Пуаро, можно назвать исключительно хорошей ищейкой».
  Не сказав ни слова, девушка вышла из комнаты. Через пару минут она вернулась с адресом, написанным на листке бумаги. Я покинул их дом. Франсуа поджидал меня у выхода. Он встревоженно посмотрел на меня.
  «Есть новости, месье?»
  «Пока нет, мой друг».
  «Бедный месье Дерулар! — вздохнул он. — Я во многом придерживался его взглядов. Мне вообще не нравятся священники. Конечно, я не стал бы говорить так в этом доме. Все женщины здесь слишком религиозны… может, это и хорошо. Madame est très pieuse… et made— moiselle Virginie aussi».
  Мадемуазель Вирджиния? Неужели она набожна? Я усомнился в этом, вспомнив, какие страсти отражались на ее заплаканном лице в день нашей первой встречи.
  Получив адрес месье де Сент-Алара, я сразу перешел к решительным действиям. То есть приехал в Арденны, где находилась его вилла, но заблаговременно запасся предлогом, открывающим мне доступ в его дом. И в итоге прикинулся… кем бы вы думали?.. сантехником, mon ami! Мне не составило труда устроить небольшую утечку газа в его спальне. Я отправился за своими инструментами и позаботился о том, чтобы вернуться с ними в такой час, когда, я знал, мне будет предоставлена полная свобода действий. Едва ли я могу сказать, что именно хотел найти. Мне нужна была только одна вещь, но я не мог предположить, что у меня был хоть какой-то шанс найти ее. Разве стал бы он рисковать, сохраняя то, что могло доказать его вину?
  И все-таки, когда я обнаружил маленький стенной шкаф, я не мог не поддаться искушению заглянуть в него. С легкостью справившись с замком, я открыл дверцу. Шкаф был полон пустых флаконов и банок. Я начал рассматривать их, дрожащей рукой переставляя с места на место. И тут я издал торжествующий крик. Представьте себе, мой друг, я держал в руках маленькую баночку с английской аптечной этикеткой. На ней было написано: «Таблетки тринитрина. Принимать по мере необходимости. Мистер Джон Уилсон».
  Сдерживая ликование, я закрыл шкаф, сунул пузырек в карман и устранил утечку газа. Надо всегда действовать методично. Затем я покинул виллу и как можно скорее уехал обратно в Бельгию. Я прибыл в Брюссель в тот же день поздно вечером. Утром я сел писать докладную записку начальнику полиции, когда мне вдруг принесли записку. Она была от старой мадам Дерулар, которая просила меня безотлагательно зайти к ней.
  Дверь открыл Франсуа.
  «Госпожа баронесса ожидает вас».
  Он провел меня в ее апартаменты. Мадам Дерулар величественно восседала в массивном кресле. Мадемуазель Вирджинии не было видно.
  «Месье Пуаро, — сказала старая дама, — я только что узнала, что вы не тот, за кого себя выдавали. Вы служите в полиции».
  «Да, именно так, мадам».
  «Вы пришли к нам, чтобы расследовать обстоятельства смерти моего сына?»
  «Именно так, мадам», — вновь ответил я.
  «Я была бы рада, если бы вы сообщили мне, как продвигается ваше расследование».
  «Сначала я предпочел бы узнать, мадам, кто сообщил вам об этом».
  «Человек, который уже не принадлежит этому миру».
  Ее слова и тон, которым она произнесла эти слова, заставили похолодеть мое сердце. Я потерял дар речи.
  «Поэтому, месье, я настоятельно просила бы вас подробно рассказать мне о ходе вашего расследования».
  «Мадам, мое расследование закончено».
  «Мой сын…»
  «…был преднамеренно убит».
  «И вам известно кем?»
  «Да, мадам».
  «И кем же?»
  «Месье де Сент-Аларом».
  «Вы ошибаетесь. Месье де Сент-Алар не способен на такое преступление».
  «У меня есть доказательства».
  «Я прошу вас рассказать мне обо всем».
  На сей раз я подчинился и подробно пересказал ей факты, которые привели меня к раскрытию преступления. Она внимательно выслушала меня.
  «Да, да, все было именно так, как вы говорите, за исключением одного. Месье де Сент-Алар не убивал моего сына. Это сделала я, его мать».
  Я в недоумении уставился на нее. Она продолжала, слегка кивнув головой:
  «Хорошо, что я послала за вами. Видимо, Господу было угодно, чтобы Вирджиния рассказала мне о том, что она сделала, прежде чем удалиться в монастырь. Послушайте, месье Пуаро. Мой сын был дурным человеком. Он преследовал церковь. Он погряз в грехах. Погубив собственную душу, он продолжал развращать близких ему людей. Но хуже всего другое. Однажды, выйдя из своей комнаты, я увидела на лестнице мою невестку. Она читала письмо. Я видела, как мой сын подкрался к ней сзади. Один резкий толчок, и бедняжка, покатившись вниз, разбила голову о мраморные ступени. Когда ее подняли, она была уже мертва. Мой сын был убийцей, и только я, его мать, знала об этом. — Она на мгновение закрыла глаза. — Вы не можете понять, месье, мои мучения, мое отчаяние. Что я могла сделать? Донести на него в полицию? Я не смогла заставить себя поступить так. Это был мой долг, но, как говорится, дух крепок, да плоть немощна. Кроме того, кто поверил бы мне? Мое зрение давно испортилось… они могли бы сказать, что я просто ошиблась. И я промолчала. Но совесть не давала мне покоя. Храня молчание, я тоже становилась убийцей. Мой сын унаследовал состояние своей жены. И вот ему уже предложили портфель министра. Его борьба с церковью стала бы более эффективной. А еще была Вирджиния. Бедное дитя, прекрасное, искреннее и добродетельное, — она была очарована им. Он обладал удивительной и огромной властью над женщинами. Я видела, к чему идет дело. И была не в силах предотвратить новое несчастье. Естественно, он не собирался жениться на ней. Настало время, когда она уже была готова на все ради него.
  Тогда я отчетливо поняла, что мне следует сделать. Он был моим сыном. Я дала ему жизнь. Я несу ответственность за него. Он убил одну женщину и теперь собирался погубить душу другой! Я зашла в комнату мистера Уилсона и взяла пузырек с таблетками. Как-то раз он со смехом заметил, что их там достаточно, чтобы убить человека. Потом я пошла в кабинет и открыла большую коробку шоколадных конфет, которая всегда стояла на столике. Сначала я по ошибке открыла новую коробку. А старая также лежала на столе. В ней оставалась только одна конфета. Это упрощало дело. Никто не ел эти конфеты, кроме моего сына и Вирджинии. Но ее в тот вечер я увела с собой. Все вышло так, как я задумала… — Она помолчала немного, закрыв глаза, затем добавила: — Месье Пуаро, я в ваших руках. Врачи говорят, что мне осталось недолго жить. Я охотно отвечу за свои действия перед милосердным Богом. Должна ли я также ответить за них на земле?»
  Я пребывал в сомнении.
  «Но, мадам, я нашел пустой пузырек, — возразил я, чтобы выиграть время. — Как он мог попасть в дом месье де Сент-Алара?»
  «Когда он зашел проститься со мной, месье, я незаметно сунула пузырек ему в карман. Я просто не представляла, как мне избавиться от него. Я так ослабела, что почти не могу передвигаться без посторонней помощи, а если бы пустой пузырек нашли в моей комнате, то это могло бы вызвать ненужные подозрения. Вы же понимаете, — она гордо выпрямилась в кресле, — что у меня не было ни малейшего желания подставить под удар месье де Сент-Алара! Я и помыслить об этом не могла. Просто я подумала, что его слуга обнаружит в его кармане пустой пузырек и выбросит его».
  Я опустил голову.
  «Я понимаю вас, мадам», — сказал я.
  «И каково ваше решение, месье?»
  Ее решительный голос не дрогнул, она сидела, как обычно, с высоко поднятой головой.
  Я встал с кресла.
  «Мадам, — сказал я, — позвольте мне пожелать вам всего наилучшего. Я провел расследование… но ничего не обнаружил! Дело закрыто».
  Пуаро немного помолчал, затем тихо добавил:
  — Она умерла через неделю. Мадемуазель Вирджиния выдержала испытания послушничества и постриглась в монахини. Вот, мой друг, и вся история. Должен признать, что я сыграл в ней не лучшую роль.
  — Но едва ли это можно назвать провалом, — запротестовал я. — Что еще вы могли подумать при данных обстоятельствах?
  — Ah, sacré, mon ami!1751 — воскликнул Пуаро, внезапно оживляясь. — Неужели вы не понимаете? Ведь я вел себя как троекратный болван! Мои серые клеточки — они просто не работали! Доказательства все время были в моем распоряжении.
  — Какие доказательства?
  — Коробка конфет! Разве вы не понимаете? Мог ли человек с нормальным зрением допустить такую ошибку? Я знал, что мадам Дерулар страдала от катаракты… об этом мне поведали капли атропина. Она была единственным человеком во всем доме, который по слепоте своей мог перепутать крышки у коробок. Ведь изначально именно коробка конфет навела меня на след, однако в итоге я не сумел сделать правильные выводы.
  Мой психологический расчет был также ошибочен. Если бы месье де Сент-Алар был преступником, то он первым делом должен был выкинуть обличающий его пузырек. Обнаружив его, я мог бы сразу сделать вывод о невиновности де Сент-Алара, ведь я уже узнал от мадемуазель Вирджинии, что он был рассеянным человеком. В общем и целом я рассказал вам о своем самом неудачном деле. Только с вами я и могу поделиться этой историей. Вы понимаете, что я выглядел тогда не в лучшем свете. Старая леди на редкость просто и ловко совершает преступление, а я, Эркюль Пуаро, пребываю в полнейшем заблуждении. Sapristi!1752 Мне невыносимо даже думать об этом! Забудьте эту историю. Или нет… лучше запомните ее, и если вам покажется в какой-то момент, что я чересчур самодоволен… хотя это маловероятно, но все-таки возможно…
  Я спрятал улыбку.
  — …Хорошо, мой друг, вы скажете мне: «Коробка конфет». Договорились?
  — Ладно, идет!
  — В конце концов, — задумчиво сказал Пуаро, — это был некий полезный опыт! И я, кто, безусловно, обладает острейшим в Европе умом, могу позволить себе быть великодушным.
  — Коробка конфет, — тихо пробормотал я.
  — Pardon, mon ami?1753
  Подавшись вперед, Пуаро заинтересованно смотрел на меня, и мое сердце растаяло при виде его невиннейшего лица. Мне не раз приходилось страдать от его замечаний, но я тоже, хотя и не претендуя на звание острейшего ума Европы, мог позволить себе быть великодушным!
  — Ничего, — решительно сказал я и, пряча улыбку, раскурил очередную трубку.
  Чертежи субмарины
  Письмо доставил посыльный. Читая его, Пуаро все больше мрачнел. Дав краткий ответ, он отпустил посыльного и потом повернулся ко мне:
  — Живо пакуем чемоданы, мой друг. Мы отправляемся в Шарплес.
  Я вздрогнул при упоминании о загородном имении лорда Эллоуэя. Глава недавно сформированного министерства обороны, Эллоуэй был выдающимся членом Кабинета министров. Как и сэр Ральф Куртис, глава огромной машиностроительной фирмы, он приобрел известность в палате общин, и теперь о нем открыто говорили как о многообещающем политике, которого, по всей вероятности, попросят сформировать новый кабинет, если печальные слухи о здоровье мистера Дэвида Макдама окажутся достоверными.
  Внизу нас дожидался шикарный «Роллс-Ройс», и, когда мы нырнули в его темную кабину, я пристал к Пуаро с расспросами.
  — Чего ради они сорвали нас с места почти в полночь? — удивленно спросил я.
  Пуаро в недоумении покачал головой.
  — Вне всякого сомнения, по какому-то срочному делу.
  — Мне помнится, — заметил я, — что несколько лет тому назад ходили какие-то отвратительные слухи о Ральфе Куртисе, так как он оказался, насколько мне известно, замешанным в махинациях с акциями. В конце концов его полностью оправдали; но, может быть, нечто в таком же роде возникло снова?
  — Едва ли, тогда ему не понадобилось бы посылать за мной посреди ночи, мой друг.
  Я вынужден был согласиться, и остаток дороги мы провели в молчании. Как только мы выехали из Лондона, наш автомобиль резво рванул вперед, и мы прибыли в Шарплес во втором часу ночи.
  Дворецкий с важным видом немедленно провел нас в маленький кабинет лорда Эллоуэя. Тот приветливо поздоровался — это был высокий, худощавый мужчина, казалось, просто излучающий энергию и жизненную силу.
  — Месье Пуаро, как я рад видеть вас. Вот уже второй раз правительству требуются ваши услуги. Я отлично помню, что вы сделали для нас во время войны, когда было совершено то чудовищное похищение премьер-министра. Ваши великолепные дедуктивные способности… и, я бы добавил, ваши сдержанность и осмотрительность… спасли ситуацию.
  Пуаро блеснул глазами.
  — Должен ли я сделать вывод, милорд, что данный случай также требует сдержанности и осмотрительности?
  — Несомненно. Сэр Гарри и я… о, позвольте мне вас представить… Адмирал сэр Гарри Уэрдэйл, наш первый лорд адмиралтейства… месье Пуаро и… по-моему, я вижу капитана…
  — …Гастингса, — подсказал я.
  — Я много слышал о вас, месье Пуаро, — сказал сэр Гарри, обмениваясь с ним рукопожатием. — Случилось нечто совершенно непостижимое, и, если вы сможете разгадать эту загадку, мы будем вам крайне признательны.
  Лорд адмиралтейства мне сразу же понравился — коренастый, грубовато-добродушный моряк отличной старой закалки.
  Пуаро пытливо посматривал на обоих политиков, и наконец Эллоуэй приступил к рассказу:
  — Конечно, вы понимаете, месье Пуаро, что вся эта информация строго конфиденциальна. У нас пропали особо важные документы. Украдены чертежи новой субмарины типа Z.
  — Когда вы обнаружили пропажу?
  — Сегодня вечером… менее трех часов назад. Вероятно, вы можете оценить, месье Пуаро, всю значимость происшествия. Главное, чтобы известие об этой пропаже не получило огласки. Я по возможности коротко изложу вам факты. На этот уик-энд ко мне в гости приехали адмирал с женой и сыном и миссис Конрад, дама, известная в лондонском обществе. Дамы рано удалились спать… около десяти часов, так же как и мистер Леонард Уэрдэйл. Сэр Гарри прибыл сюда для того, чтобы обсудить со мной конструкцию нового типа субмарины. В соответствии с этим я попросил мистера Фицроу, моего секретаря, достать чертежи из углового сейфа и разложить их на моем столе наряду с другими документами, имеющими отношение к рассматриваемому вопросу. Пока он подготавливал документы, мы с адмиралом прогуливались взад-вперед по балкону, дымя сигарами и наслаждаясь теплым июньским вечером. Закончив беседу и докурив сигары, мы решили заняться делами. Мы были далеко от дверей и повернули обратно, и тут мне показа-лось, что я смутно увидел какую-то темную фигуру, выскользнувшую из этих самых балконных дверей, — она пересекла балкон и исчезла. Однако тогда я почти не обратил внимания на это событие. Я знал, что Фицроу должен быть в кабинете, и мне даже в голову не пришла возможность какой-то кражи. Разумеется, теперь я ругаю себя за это. Итак, мы вернулись тем же путем, по балкону, в комнату в тот самый момент, когда Фицроу вошел в нее из коридора.
  «Фицроу, вы подготовили все, что нам может понадобиться?» — спросил я.
  «Я полагаю, да, лорд Эллоуэй. Все бумаги — на вашем столе», — ответил он. А затем пожелал нам обоим доброй ночи.
  «Подождите минутку, — сказал я, подходя к столу. — Возможно, я о чем-то забыл упомянуть».
  Я быстро просмотрел подготовленные документы.
  «Самое главное-то вы и забыли, Фицроу, — сказал я. — Где конструктивные схемы субмарины?»
  «Они лежат сверху, лорд Эллоуэй».
  «Да нет же, их нет здесь», — сказал я, просматривая бумаги.
  «Я только что положил их туда!»
  «Но я их здесь не вижу», — возразил я.
  Фицроу с недоумевающим видом подошел к столу. Ситуация казалась невероятной. Мы перевернули на столе все документы, обыскали сейф, но нам пришлось смириться с тем, что эти документы исчезли… причем исчезли всего за какие-то три минуты, пока Фицроу выходил из комнаты.
  — Зачем он выходил из комнаты? — сразу спросил Пуаро.
  — Я тоже спросил его об этом! — воскликнул сэр Гарри.
  — Судя по его словам, — сказал лорд Эллоуэй, — его отвлек женский крик, он услышал его как раз в тот момент, когда закончил раскладывать документы на столе. Фицроу выбежал в коридор. На лестнице он увидел молодую француженку, горничную миссис Конрад. Девушка выглядела очень бледной и испуганной, она заявила, что видела привидение… высокую фигуру в белом балахоне, которая бесшумно двигалась по коридору. Фицроу посмеялся над ее страхами и вернулся в кабинет как раз в тот момент, когда мы вошли в него с балкона.
  — Все это кажется мне вполне понятным, — задумчиво сказал Пуаро. — Единственный вопрос состоит в том, причастна ли к краже эта горничная. Закричала ли она по договоренности со своим притаившимся на балконе сообщником, или же преступник просто терпеливо выжидал, надеясь на счастливый случай? Я полагаю, что вы видели на балконе мужчину… или там была женщина?
  — Не могу сказать, месье Пуаро. Я видел просто какую-то тень.
  Адмирал как-то странно фыркнул, и все сразу обратили на него внимание.
  — Мне кажется, месье адмирал хочет что-то сказать, — с легкой улыбкой тихо сказал Пуаро. — Вы видели эту тень, сэр Гарри?
  — Нет, я не видел, — ответил он. — Как, впрочем, и Эллоуэй тоже. Возможно, там и качнулась ветка дерева или что-то в таком роде, и только позже, когда мы обнаружили пропажу, он пришел к заключению, что видел, как кто-то прошел по балкону. Его воображение сыграло с ним шутку, только и всего.
  — Вообще-то я никогда не отличался богатым воображением, — усмехнувшись, заметил лорд Эллоуэй.
  — Вздор, все мы в достаточной мере наделены воображением. Все мы способны убедить себя в том, что видели нечто большее, чем было на самом деле. Я всю жизнь провел в море и готов потягаться в зоркости с любым обитателем суши. Я все осмотрел под балконом и увидел бы все, что нужно, если бы там было что видеть.
  Рассказанная история, видимо, очень взволновала Пуаро. Он встал и быстро прошел к балконным дверям.
  — С вашего позволения, — сказал он. — Нам надо сразу прояснить этот вопрос.
  Он вышел на балкон, и мы последовали за ним. Достав из кармана электрический фонарик, Пуаро осветил край примыкавшего к балкону газона.
  — Милорд, где именно он пересек балкон? — спросил он.
  — Мне кажется, где-то здесь, возле этих дверей.
  Луч фонаря еще какое-то время блуждал по газону, потом пробежался по всей длине балкона и погас. Выключив фонарь, Пуаро выпрямился и взглянул на адмирала.
  — Сэр Гарри прав… а вы ошибаетесь, милорд, — спокойно сказал он. — Недавно прошел сильный дождь. Любой, кто пробежал бы по газону, неизбежно должен был оставить следы. Но там их нет… нет ни малейших следов.
  Он внимательно поглядывал то на одного, то на другого политика. Лорд Эллоуэй выглядел изумленным и сомневающимся; адмирал шумно выразил свое удовлетворение.
  — Известное дело, я не мог ошибиться, — заявил он. — Уж поверьте моим глазам.
  Он так вошел в образ прожженного морского волка, что я невольно улыбнулся.
  — Следовательно, мы должны переключить наше внимание на обитателей вашего дома, — мягко сказал Пуаро, обращаясь к Эллоуэю. — Давайте вернемся в кабинет. Итак, милорд, мог ли кто-то улучить момент и войти сюда из коридора, заметив, что Фицроу разговаривает на лестнице с горничной?
  Лорд Эллоуэй отрицательно покачал головой.
  — Исключено, для этого ему пришлось бы пройти мимо них по лестнице.
  — А что вы можете сказать о самом мистере Фицроу… Вы ведь полностью доверяете ему, не правда ли?
  Лорд Эллоуэй вспыхнул.
  — Абсолютно, месье Пуаро. Я полностью ручаюсь за своего секретаря. В любом случае совершенно невозможно, чтобы он был причастен к этому делу.
  — В этом мире, кажется, все возможно, — довольно сухо заметил Пуаро. — Наверное, у этих чертежей выросли крылья, и они улетели, подхваченные порывом ветра… comme çа!1754 — И он, надув щеки, как потешный херувим, выпустил воздух.
  — В общем и целом, конечно, все возможно, — раздраженно признал лорд Эллоуэй. — Но я прошу вас, месье Пуаро, чтобы вы даже не думали подозревать Фицроу. Учтите один момент… если бы он хотел заполучить эти чертежи, то вряд ли решил бы украсть их, подвергая себя известному риску, ведь он мог преспокойно снять с них копии.
  — Ваше замечание, милорд, — с одобрением сказал Пуаро, — bien juste… Я вижу, что вы мыслите здраво и методично. Англии явно повезло с вами.
  Лорд Эллоуэй с легким смущением воспринял этот шквал похвал, а Пуаро вернулся к рассматриваемому делу:
  — Вы провели весь вечер в комнате…
  — В гостиной… так будет точнее.
  — …где также имеется выход на балкон, поскольку, мне помнится, вы сказали, что вышли прогуляться именно оттуда. Разве не мог кто-то, так же как и вы, выйти на балкон, зайти в кабинет во время отсутствия Фицроу и вернуться назад тем же путем?
  — Но мы бы заметили его, — возразил адмирал.
  — Не обязательно, он ведь мог проделать это у вас за спиной, пока вы шли в другую сторону.
  — К сожалению, Фицроу отсутствовал в комнате несколько минут, этого времени нам вполне могло хватить, чтобы пройти по всему балкону туда и обратно.
  — Не важно… это ведь только версия… в сущности, это только одна из возможных версий.
  — Но когда мы уходили из гостиной, там уже никого не было, — заметил адмирал.
  — А чуть позже кто-то мог и зайти туда.
  — Вы имеете в виду, — медленно сказал лорд Эллоуэй, — что, когда Фицроу услышал крик горничной и вышел из кабинета, некто уже прятался в гостиной, и успел пробежать по балкону, и покинул гостиную только после того, как Фицроу вернулся в кабинет?
  — Ваш методичный подход вновь оправдал себя, — с легким поклоном сказал Пуаро. — Вы отлично изложили суть дела. Может быть, в краже замешан кто-то из ваших слуг или гостей? Мы знаем, что-то испугало горничную, и она подняла шум. Какую полезную информацию вы могли бы нам сообщить о миссис Конрад?
  Лорд Эллоуэй ненадолго задумался.
  — Я уже говорил вам, эта леди хорошо известна в обществе. Это справедливо в том смысле, что она устраивает большие приемы и ее принимает аристократическое общество. Однако очень мало известно о том, что она представляет собой на самом деле, откуда она родом, и ничего не известно о ее прошлой жизни. Эта леди постоянно вращается в дипломатических кругах. Разведывательное управление заинтересовала эта особа.
  — Я понимаю, — сказал Пуаро. — И она была приглашена сюда, на этот уик-энд…
  — …с той целью… предположим… чтобы мы могли понаблюдать за ней в приватной обстановке.
  — Parfaitement!1755 Что ж, возможно, она довольно ловко отплатила вам той же монетой.
  Лорд Эллоуэй явно пребывал в замешательстве, а Пуаро продолжил:
  — Скажите мне, милорд, упоминали ли вы сегодня в ее присутствии о том предмете, который вы собирались обсуждать с адмиралом?
  — Да, — признал он. — Сэр Гарри сказал: «Нас еще ждет субмарина! Надо поработать!» — или что-то в таком роде. Все уже ушли из комнаты, а она как раз вернулась за книгой.
  — Понятно, — задумчиво произнес Пуаро. — Милорд, конечно, сейчас уже глубокая ночь… но есть еще одно неотложное дело. Я предпочел бы прямо сейчас, если возможно, переговорить с вашими гостями.
  — Разумеется, мы сможем это устроить, — сказал лорд Эллоуэй. — Сложность ситуации только в том, что нам бы хотелось посвящать в эту историю как можно меньше людей. Конечно, мы вполне можем положиться на леди Джулиет Уэрдэйл и молодого Леонарда… но к миссис Конрад, если она невиновна, стоит выбрать несколько иной подход. Может, вы просто скажете ей, что пропал важный документ, не углубляясь в подробности при рассмотрении обстоятельств его исчезновения?
  — Именно это я и собирался вам предложить, — сияя улыбкой, сказал Пуаро. — Причем во всех трех случаях. Месье адмирал, надеюсь, не обидится на меня, но даже лучшие из жен…
  — Никаких обид, — подхватил сэр Гарри. — Все женщины — болтушки, видит бог! Хотя мне бы хотелось, чтобы Джулиет побольше болтала и поменьше играла в бридж. Но таковы уж современные дамы — счастливы, только когда танцуют или играют. Так я разбужу Джулиет и Леонарда, вы не против, Эллоуэй?
  — Благодарю вас. Я вызову ту горничную-француженку, и она разбудит свою хозяйку. Отправлюсь к ним сейчас же. А пока, Пуаро, я пришлю к вам Фицроу.
  
  Мистер Фицроу оказался бледным, худощавым молодым человеком. Даже водруженное на нос пенсне не оживляло вялое выражение его лица. Он практически слово в слово повторил то, что лорд Эллоуэй уже рассказал нам.
  — Есть ли у вас какая-то своя версия, мистер Фицроу?
  Тот пожал плечами.
  — Безусловно, кто-то был в курсе наших дел и поджидал удобного момента под балконом. Он мог все видеть через застекленные двери и проскользнул в кабинет, заметив, что я вышел. Жаль, что лорд Эллоуэй тут же не бросился в погоню, когда увидел, как этот парень уходит.
  Пуаро не стал выводить его из заблуждения. Вместо этого он спросил:
  — Вам показалась правдоподобной история горничной… будто она видела привидение?
  — Нет, скорее наоборот, месье Пуаро!
  — Я имею в виду… верила ли она сама в то, что говорит?
  — А, вот вы о чем… Я не знаю. Вид у нее действительно был довольно испуганный. Она стояла, схватившись руками за голову.
  — Ага! — воскликнул Пуаро таким тоном, словно сделал какое-то открытие. — Неужели все так и было?.. И несомненно, она показалась вам очень хорошенькой?
  — Я не заметил в ней ничего особенного, — сдержанным тоном ответил Фицроу.
  — А ее хозяйку вы не видели, я полагаю?
  — На самом деле как раз видел. Я услышал, как она крикнула: «Леона». Миссис Конрад стояла выше этажом на галерее.
  — Выше этажом, — нахмурясь, пробормотал Пуаро.
  — Конечно, я понимаю, что все это очень неприятно для меня или, вернее, могло бы так быть, если бы лорд Эллоуэй случайно не увидел убегающего человека. Но так или иначе, я буду только рад, если вы тщательно обыщете мою комнату… и меня самого.
  — Вы действительно хотите этого?
  — Разумеется.
  Мне неизвестно, что Пуаро ответил бы на предложение Фицроу, поскольку в этот момент лорд Эллоуэй сообщил нам, что обе дамы и мистер Леонард Уэрдэйл уже находятся в гостиной.
  Женщины были в неглиже. Миссис Конрад оказалась красивой тридцатипятилетней женщиной с золотистыми волосами и легкой склонностью к полноте. Леди Джулиет, вероятно, было лет сорок. Высокая, темноволосая, красивая женщина, с изящными руками и ногами, однако явно встревоженная и измученная. Ее сын производил впечатление инфантильного, женоподобного юноши, что на редкость сильно контрастировало с его грубовато-добродушным, энергичным отцом.
  Согласно договоренности Пуаро предварил разговор парой общих фраз, а затем объяснил, что ему очень важно узнать, не видел или не слышал ли кто-нибудь из них этим вечером то, что может помочь нам.
  Обратившись к миссис Конрад, он спросил ее, не будет ли она так любезна сообщить нам точно о всех ее передвижениях.
  — Дайте-ка вспомнить… Я пошла наверх. Позвонила своей служанке. Затем, поскольку она не появлялась, я вышла из комнаты и позвала ее. Я услышала, что она разговаривает с кем-то на лестнице. После того как она расчесала меня, я отпустила ее… она была в крайне возбужденном состоянии. Потом я немного почитала и легла спать.
  — А вы, леди Джулиет?
  — Я поднялась наверх и сразу легла спать. Я очень устала.
  — А как насчет вашей книжки, дорогая? — мило улыбнувшись, спросила миссис Конрад.
  — Какой книжки? — вспыхнула леди Джулиет.
  — Ну как же, вспомните! Когда я вышла поискать Леону, вы поднимались по лестнице. Вы сказали мне, что спускались в гостиную за книгой.
  — Ах да, я спускалась вниз… Я… у меня вылетело это из головы. — Леди Джулиет нервно сцепила руки.
  — А вы слышали, миледи, как кричала служанка миссис Конрад?
  — Нет… нет, я ничего не слышала.
  — Как странно… ведь в то время вы должны были находиться в гостиной.
  — Я ничего не слышала, — сказала леди Джулиет более твердым голосом.
  Пуаро повернулся к молодому Леонарду.
  — Месье?
  — Ничего не делал. Поднялся в свою спальню и лег спать.
  Пуаро погладил свой подбородок.
  — Увы, боюсь, вы ничем не смогли мне помочь. Мадам, месье, я сожалею… мне бесконечно жаль, что я потревожил ваш сон по столь ничтожному поводу. Примите мои извинения, прошу вас.
  Жестикулируя и извиняясь, он проводил их к выходу. Затем вернулся с горничной, хорошенькой француженкой с довольно наглым личиком. Эллоуэй и Уэрдэйл тоже удалились вместе с дамами.
  — Итак, мадемуазель, — сказал Пуаро оживленным тоном, — скажите нам правду. Не надо выдумывать никаких историй. Почему вы закричали на лестнице?
  — Ах, месье, я увидела высокую фигуру… всю в белом…
  Пуаро остановил ее энергичным взмахом указательного пальца.
  — Разве я не сказал, что мне не нужны выдуманные истории? Я могу сделать одно предположение. Он поцеловал вас, не так ли? Я имею в виду месье Леонарда Уэрдэйла.
  — Eh bien, monsieur, в конце концов, что такое один поцелуй?
  — В данных обстоятельствах он был вполне естественным, — галантно ответил Пуаро. — Я полагаю, Гастингс согласится с моим мнением… Но скажите мне, как именно все произошло.
  — Он подошел ко мне сзади и обнял меня. Я вздрогнула и закричала. Если бы я видела его, то не стала бы кричать… Но он подкрался ко мне как кот. Потом вышел месье le secrétaire1756. Месье Леонард убежал наверх по лестнице. И что мне оставалось сказать? Учитывая, что это был jeune homme comme ça… tellement comme il faut? Ma foi, я просто придумала историю с привидением.
  — И на том объяснения закончились, — добродушно воскликнул Пуаро. — Затем вы поднялись в комнату мадам, вашей хозяйки? Кстати, где расположена ее комната?
  — В конце коридора, месье. Выше этажом.
  — То есть прямо над этим кабинетом. Bien, мадемуазель, я больше вас не задерживаю. И в la prochaine fois постарайтесь сдержать крик.
  Проводив ее к выходу, он с улыбкой повернулся ко мне:
  — Интересный случай, не так ли, Гастингс? Я начинаю кое-что понимать. Et vous?1757
  — Что делал на лестнице Леонард Уэрдэйл? Пуаро, мне не понравился этот щеголь. Должен сказать, он выглядит настоящим распутником.
  — Я согласен с вами, mon ami.
  — А вот Фицроу показался мне порядочным парнем.
  — М-да, и лорд Эллоуэй определенно настаивает на этом.
  — И однако, в его манере поведения есть нечто такое…
  — Нечто слишком уж безупречное, чтобы быть правдой? Я и сам почувствовал это. Но наша любезная миссис Конрад, безусловно, далеко не безупречна.
  — И ее комната находится прямо над кабинетом, — задумчиво сказал я, не сводя с Пуаро пристального взгляда.
  Слегка улыбнувшись, он с сомнением покачал головой:
  — Нет, mon ami, я не могу всерьез заставить себя поверить, что эта утонченная леди проникла сюда через трубу камина или вылезла из окна, чтобы спуститься на балкон.
  Пуаро больше ничего не успел добавить, поскольку в этот момент дверь в кабинет открылась и, к моему удивлению, в нее проскользнула леди Джулиет.
  — Месье Пуаро, — сказала она. — Могу я поговорить с вами с глазу на глаз?
  — Миледи, капитан Гастингс — моя правая рука. Вы можете совершенно спокойно говорить при нем все, что вам угодно. Присаживайтесь, прошу вас.
  Она села в кресло, не сводя глаз с Пуаро.
  — То, что я должна сказать… весьма деликатного свойства. Вам поручено расследовать это дело. Если бы… если бы эти бумаги были возвращены, то и вопрос был бы закрыт? Я имею в виду, можно было бы замять это дело без вопросов?
  Пуаро пристально смотрел на нее.
  — Правильно ли я вас понимаю, мадам? Вы спрашиваете, что будет, если эти документы окажутся у меня в руках, не так ли? Верну ли я их лорду Эллоуэю с тем условием, что он не будет задавать вопросов, как я их получил?
  Она склонила голову:
  — Именно это я и имела в виду. Но я должна быть уверена, что не будет никакой… огласки.
  — Я не думаю, что лорд Эллоуэй горит желанием предать огласке это дело, — решительно сказал Пуаро.
  — Итак, вы возьмете их? — нетерпеливо воскликнула она в ответ.
  — Подождите минутку, миледи. Это зависит от того, как быстро вы сможете передать эти бумаги в мои руки.
  — Почти немедленно.
  Пуаро взглянул на часы.
  — Сколько времени вам понадобится?
  — Ну, скажем… минут десять, — прошептала она.
  — Я подожду, миледи.
  Она спешно покинула комнату. Я удивленно присвистнул, сложив губы трубочкой.
  — Как вы оцениваете эту сцену, Гастингс?
  — Бридж, — лаконично ответил я.
  — Ах, вы припомнили неосторожные слова месье адмирала! Какая память! Я поздравляю вас, Гастингс.
  Мы замолчали, поскольку в кабинет вошел лорд Эллоуэй и вопросительно посмотрел на Пуаро.
  — Появились ли у вас новые версии, месье Пуаро? Боюсь, что ответы моих гостей ничего вам не дали.
  — Вовсе нет, милорд. Они в достаточной мере прояснили ситуацию. У меня нет необходимости оставаться здесь долее, и поэтому, с вашего позволения, я хотел бы сразу вернуться в Лондон.
  Лорд Эллоуэй был очень удивлен.
  — Но… но что вам удалось выяснить? Вы узнали, кто взял эти чертежи?
  — Да, милорд, именно так. Скажите мне… Если бумаги вернутся к вам анонимно, вы сможете не задавать никаких вопросов?
  Лорд Эллоуэй удивленно посмотрел на Пуаро.
  — Вы имеете в виду вопрос выплаты некоей суммы денег?
  — Нет, милорд, вернутся без всяких условий.
  — Конечно, возвращение этих чертежей имеет первостепенное значение, — медленно сказал лорд Эллоуэй с озадаченным видом.
  — Тогда, говоря серьезно, я рекомендовал бы вам придерживаться избранной тактики. Только вы, адмирал и ваш секретарь знают об их пропаже. Только им и нужно будет узнать о возвращении. И вы можете рассчитывать на мою поддержку в любом случае… пусть бремя этой тайны ляжет на мои плечи. Вы просили меня вернуть документы… Я выполнил вашу просьбу. И больше вы ничего не узнаете. — Поднявшись, Пуаро протянул руку: — Я рад, что мне довелось встретиться с вами. Я верю в вас… и вашу преданность Англии. Ее будущее в надежных и сильных руках.
  — Месье Пуаро… уверяю вас, я сделаю все возможное. Кто-то назовет это недостатком, а кто-то — достоинством… но я верю в себя.
  — Это свойственно великим людям. Я со своей стороны мог бы сказать то же самое! — высокопарно заявил Пуаро.
  
  Через несколько минут машина была подана к подъезду, и лорд Эллоуэй с удвоенным радушием распрощался с нами на ступенях крыльца.
  — Это великий человек, Гастингс, — заметил Пуаро, когда мы отъехали от дома. — У него светлый ум, творческая натура и отличные способности. Он сильный человек, в котором как раз сейчас, в эти трудные послевоенные времена, так нуждается Англия.
  — Я готов согласиться со всеми вашими словами, Пуаро… Но как же леди Джулиет? Ей что, придется возвращать документы самому лорду Эллоуэю? Что она подумает, увидев, что вы уехали, не сказав ей ни слова?
  — Гастингс, я хочу задать вам маленький вопрос. Почему она сразу же не вручила мне эти планы, когда говорила со мной?
  — У нее не было их с собой.
  — Отлично. Сколько ей понадобилось бы времени, чтобы взять их из своей комнаты? Или из любого потайного места в этом доме? Можете не отвечать. Я скажу вам. Вероятно, чуть больше пары минут! Однако она просила подождать меня минут десять. Зачем? Очевидно, она собралась получить их от какого-то другого человека, с которым ей нужно было предварительно договориться или поспорить. Итак, кто мог быть этот человек? Явно не миссис Конрад, а член ее собственной семьи, ее муж или ее сын. Кто же из них наиболее вероятен? Леонард Уэрдэйл сказал, что сразу же пошел спать. Но мы знаем, что это была ложь. Предположим, его мать заглянула к нему в комнату и обнаружила, что она пуста; предположим, она спустилась вниз, исполненная безотчетного ужаса… Да, уж ее сынок явно не подарок! Она так и не нашла его, но позже она слышит, что он говорит о том, что вообще не выходил из своей комнаты. Она приходит к заключению, что он виноват в пропаже. Тогда-то она решает переговорить со мной.
  Но, mon ami, мы знаем нечто такое, чего не знала леди Джулиет. Мы знаем, что ее сын не мог быть в кабинете, поскольку был на лестнице и заигрывал со смазливой горничной. То есть у Леонарда Уэрдэйла было алиби, хотя его мать и не догадывалась об этом.
  — Хорошо, но тогда кто же стащил бумаги? Мы, кажется, уже исключили всех — леди Джулиет, ее сына, миссис Конрад, горничную…
  — Именно так. Задействуйте ваши маленькие серые клеточки, мой друг. Разгадка прямо перед вами.
  Я недоумевающе покачал головой.
  — Подумайте же! Попробуйте просто продолжить вашу мысль! Смотрите, Фицроу выходит из кабинета; он оставляет бумаги на столе. Чуть позже лорд Эллоуэй входит в комнату, идет к столу и видит, что бумаги исчезли. Возможны только две вещи: либо Фицроу не оставил бумаги на столе, а положил их в свой карман… что не имеет смысла, поскольку Эллоуэй сам заметил нам, что тот мог бы скопировать их в любое удобное для него время… либо эти бумаги были еще на столе, когда лорд Эллоуэй подошел к нему… и в данном случае они перекочевали к нему в карман.
  — Лорд Эллоуэй — вор? — ошеломленно произнес я. — Но зачем? Почему?
  — Разве не вы говорили мне о каком-то скандальном деле в его прошлом? Вы сказали, что он был оправдан. Но допустим, что обвинения были отчасти справедливы. Скандалы просто недопустимы для английского государственного деятеля. Если кто-то разворошил старые сплетни и затеял бы новый скандал, то прощай его политическая карьера. Мы можем предположить, что его шантажировали, запросив в качестве цены за молчание чертежи субмарины.
  — Но тогда этот человек подлый предатель! — вскричал я.
  — О нет, нет. Он умный и находчивый человек. Допустим, мой друг, что он скопировал настоящие чертежи, внеся в каждую часть — поскольку он хороший инженер — небольшие изменения, что сделало их в итоге совершенно невыполнимыми. Он вручил эти фальшивые планы вражескому агенту — миссис Конрад, как я предполагаю; но чтобы не возникло никаких подозрений в их подлинности, надо было представить все так, будто эти планы украдены. Он постарался сделать все возможное, чтобы тень подозрения не упала ни на кого из домашних, заявив, что видел человека, выбегавшего из балконных дверей. Правда, тут он столкнулся с упорным сопротивлением адмирала. Поэтому его следующей заботой стало отвести все подозрения от Фицроу.
  — Но это всего лишь ваши предположения, Пуаро, — возразил я.
  — Это психологический расклад, mon ami. Человек, который мог бы передать настоящие планы, явно не отличался бы излишней щепетильностью, ему было бы все равно, на кого могут пасть подозрения. Кроме того, почему он так беспокоился о том, чтобы миссис Конрад не узнала никаких деталей этого ограбления? Потому что он передал ей фальшивые чертежи в начале вечера и не хотел, чтобы она узнала, что на самом деле кража была совершена несколько позже.
  — Я сомневаюсь в том, что вы правы, — заметил я.
  — Конечно же, я прав. Сегодня, Гастингс, вы слышали разговор двух великих людей, я только намекнул Эллоуэю, что знаю разгадку, и он понял меня. Вскоре вы во всем убедитесь.
  Однажды, когда лорд Эллоуэй уже стал премьер-министром, Пуаро получил по почте чек и фотографию, подпись под которой гласила: «Моему благоразумному другу Эркюлю Пуаро. Эллоуэй».
  Я полагаю, что субмарина типа Z стала причиной огромного торжества в военно-морских кругах. Поговаривают, что она преобразит современные методы военных действий. Я слышал, что известная иностранная держава пыталась сконструировать нечто подобное, но в итоге потерпела полный крах. Но все же я по-прежнему считаю, что Пуаро лишь строил предположения. В те дни его слишком часто осеняли удачные догадки.
  Квартира на четвертом этаже
  — Черт возьми! — сказала Пэт.
  С усиливающимся раздражением она перерывала содержимое своей шелковой косметички, которую величала вечерней сумочкой. Два молодых человека и девушка обеспокоенно следили за ее действиями. Все они стояли перед закрытой дверью квартиры Патриции Гарнетт.
  — Ничего хорошего, — сказала Патриция. — Его здесь нет. И что же нам теперь делать?
  — Что за жизнь без отмычки? — пробормотал Джимми Фолкнер.
  Он был невысоким широкоплечим парнем с веселыми голубыми глазами.
  Пэт сердито набросилась на него:
  — Тебе бы все шутить, Джимми. А дело-то серьезное.
  — Проверь все еще разок, Пэт, — посоветовал Донован Бэйли. — Он, должно быть, где-то на дне.
  У этого темноволосого парня был приятный голос, вполне соответствующий его облику.
  — Если ты вообще не забыла его, — добавила Милдред Хоуп.
  — Разумеется, я брала его с собой, — сказала Пэт. — Мне кажется, я давала ключ кому-то из вас двоих, — обвинительным тоном заявила она. — Я отдала его Доновану, решив, что у него ключ будет в большей сохранности.
  Но ей не удалось так легко найти козла отпущения. Донован решительно отклонил ее обвинение, а Джимми поддержал его:
  — Я сам видел, как ты положила его в сумочку.
  — Что ж, тогда кто-то из вас выронил его, когда поднимал мою сумку. Я ведь пару раз роняла ее.
  — Пару раз! — воскликнул Донован. — Да ты роняла ее по меньшей мере дюжину раз и, кроме того, забывала везде, где только можно.
  — Да уж, вообще странно, как в ней еще что-то осталось, — поддержал его Джимми.
  — Вопрос в том, как нам войти в квартиру, — заметила Милдред.
  Она была благоразумной и практичной девушкой, которая говорила по существу, но ей было далеко до привлекательности безалаберной и порывистой Пэт.
  Все вчетвером они тупо уставились на закрытую дверь.
  — А что, если нам обратиться к привратнику? — предложил Джимми. — Возможно, у него есть запасной ключ или что-то в этом роде.
  Пэт отрицательно покачала головой. Есть только два ключа от этой двери. Один висит в квартире на кухне, а второй был — или должен был быть — в этой злополучной сумочке.
  — Вот если бы моя квартира была на первом этаже, — жалобно сказала Пэт, — мы могли бы разбить окно или сделать еще что-то подобное. Донован, ты вполне мог бы стать вором-форточником, ведь правда?
  Тот вежливо, но решительно отказался выступить в роли вора-форточника.
  — Было бы лучше, даже если бы ты жила на пятом, последнем этаже, — сказал Джимми.
  — А как насчет пожарной лестницы? — спросил Донован.
  — В этом доме ее нет.
  — Странно, что нет, — сказал Джимми. — Пятиэтажное здание достаточно высокое, чтобы иметь пожарную лестницу.
  — Осмелюсь сказать, — с иронией заметила Пэт, — что размышления об отсутствующей лестнице сейчас по меньшей мере бесполезны. Как же мне все-таки попасть в квартиру?
  — А нет ли здесь чего-то вроде… как бишь его… — сказал Донован, — ну такого подъемного устройства, с помощью которого торговцы доставляют в квартиры клиентов разные продукты?
  — Грузовой лифт, — сказала Пэт. — О да, но это просто подъемник для корзин. Ой, подождите… я вспомнила. Есть еще грузовой лифт для подъема угля!
  — А что, это хорошая идея, — поддержал ее Донован.
  Милдред безнадежно махнула рукой.
  — Он, должно быть, заперт, — сказала она. — Я имею в виду, что он закрыт на задвижку в кухне Пэт.
  — Ты сама не веришь в то, что говоришь, — возразил Донован.
  — Только не в кухне Пэт, — усмехнулся Джимми. — У нее вечно все нараспашку.
  — Да, по-моему, он открыт. Сегодня утром я выбрасывала туда что-то в мусорный ящик и, уверена, потом не запирала лифт. Кажется, я вообще к нему больше не подходила.
  — Итак, — сказал Донован, — сей факт может оказаться нам очень полезным нынче вечером, однако все же, милая Пэт, позволь мне заметить, что такой небрежностью ты каждую ночь отдаешь себя на милость грабителей… причем им не нужно даже пролезать в форточку, как кошкам.
  Пэт проигнорировала его предостережение.
  — Пошли скорей! — воскликнула она и быстро побежала вниз по лестнице.
  Остальные последовали за ней. Они прошли в какой-то темный отсек, заполненный детскими колясками, который примыкал к большому подвалу, и в конце концов Пэт подвела своих приятелей к шахте правого лифта. Там стоял мусорный ящик. Донован вынес его и осторожно вступил на платформу подъемника. Он сморщил нос.
  — Не слишком приятные здесь ароматы, — заметил он. — Что вы думаете? Я один должен пуститься в авантюру или кто-то все же поедет со мной?
  — Я поеду, — сказал Джимми. — Будем надеяться, что этот лифт выдержит меня, — с сомнением добавил он.
  — Ты не можешь весить намного больше, чем тонна угля, — успокоила его Пэт, которая никогда не была особенно сильна в определении мер и весов.
  — Во всяком случае, мы скоро все выясним, — насмешливо заметил Донован, начиная тянуть веревку.
  Под скрежет они исчезли в шахте лифта.
  — Какой противный звук издает это сооружение, — заметил Джимми, когда они поднимались по темному стволу шахты. — Что могут подумать обитатели других квартир?
  — Наверное, они думают о привидениях или грабителях, — заметил его приятель. — Надо же, как тяжело тянуть эту веревку. Я и не предполагал, что у привратника многоквартирных домов так много работы. Джимми, старина, надеюсь, ты считаешь этажи?
  — О боже! Нет. Я совсем забыл об этом.
  — Ладно, я считал. Сейчас мы проехали третий. Следующий будет наш.
  — И сейчас… я думаю, — проворчал Джимми, — мы обнаружим, что Пэт все-таки заперла дверцы.
  Но их страх оказался безосновательным. Деревянная дверь легко подалась, и они вступили в чернильную темноту кухни.
  — Нам следовало бы запастись фонарем для этой безумной затеи, — воскликнул Донован. — Насколько я знаю, у Пэт вечно все раскидано по полу, и мы можем передавить кучу посуды, прежде чем я доберусь до выключателя. Постой пока на месте, Джимми, я сейчас включу свет.
  Он осторожно продвигался вперед и лишь раз яростно помянул черта, ударившись об угол стола. Когда он добрался до выключателя, из темноты комнаты вновь донеслись его проклятия.
  — Что случилось? — спросил Джимми.
  — Свет не включается. Наверное, лампочка перегорела. Я попробую зажечь свет в гостиной.
  Дверь в гостиную была напротив кухни, на другой стороне коридора. Джимми услышал, как Донован вошел туда, и сразу же до него донеслось приглушенное чертыханье. Он решил, что ему тоже надо пробраться в гостиную, и начал осторожно продвигаться по кухне.
  — Что там у тебя?
  — Я не знаю. Мне кажется, что по ночам комнаты точно заколдованы. Похоже, тут все стоит не на своих местах. Стулья и столы попадаются там, где ты меньше всего рассчитываешь наткнуться на них. О дьявол! Вот опять!
  Но в этот момент Джимми, к счастью, добрался до выключателя и включил свет. В следующее мгновение двое молодых людей уже смотрели друг на друга в безмолвном ужасе.
  Эта гостиная была совсем не похожа на комнату Пэт. Они ошиблись этажом.
  В этой комнате было раз в десять больше вещей, чем в квартире Пэт, что и объясняло смущение Донована, без конца натыкавшегося на столы и стулья. Посередине стоял круглый стол, покрытый сукном, а на подоконнике зеленела герань. Молодые люди сразу поняли, что с владелицей такой гостиной они вряд ли найдут общий язык. В молчаливом ужасе они уставились на стол, где лежала небольшая стопка писем.
  — Миссис Эрнестина Грант, — прошептал Донован, поднимая конверт, — о боже! Как ты думаешь, она услышала нас?
  — Просто чудо, что она не услышала тебя, — сказал Джимми. — Учитывая, как ты чертыхался, натыкаясь на всю эту мебель. Ради бога, давай поживее уберемся отсюда.
  Они поспешно выключили свет и на цыпочках вернулись к лифту. Джимми с облегчением вздохнул, когда они без приключений оказались на платформе лифта.
  — Мне нравится, когда у женщин такой здоровый и крепкий сон, — одобрительно заметил он. — Миссис Эрнестина Грант все же не лишена достоинств.
  — Я все понял, — сказал Донован. — Я имею в виду, понятно, почему мы просчитались с этажами. Мы не учли подвальный этаж.
  Он вновь взялся за веревку, и лифт пополз вверх.
  — Я всей душой надеюсь, что на сей раз все правильно, — сказал Джимми, выходя в очередное темное помещение.
  Без труда найдя выключатель, они зажгли свет и обнаружили, что стоят на кухне Пэт. Быстро открыв входную дверь, они впустили девушек.
  — Ну вы и копуши, — проворчала Пэт. — Мы с Милдред ждем вас тут целую вечность.
  — У нас было одно приключение, — оправдывался Донован. — Нас могли бы уже сдать в полицию как опасных преступников.
  Пройдя в гостиную, Пэт включила свет и бросила на диван свою кофту. Она с интересом слушала рассказ Донована об их приключении.
  — Слава богу, что она не застукала вас, — заметила Пэт. — Я уверена, что она — старая ворчунья. Сегодня утром я получила от нее записку… ей зачем-то понадобилось поговорить со мной… наверное, хотела выразить недовольство моей игрой на пианино. Людям, которых раздражает, когда у них над головой играют на пианино, не стоит жить в многоквартирных домах… По-моему, Донован, ты порезал руку. Смотри, она вся в крови. Иди и промой рану под краном.
  Донован удивленно посмотрел на руку. Он вышел из комнаты и вскоре позвал к себе Джимми.
  — Эй, что там у тебя? — откликнулся тот. — Неужели ты серьезно поранил руку?
  — Ничего я не поранил.
  Голос Донована звучал так странно, что Джимми с удивлением взглянул на него. Тот протянул ему вымытую руку, и Джимми увидел, что на ней нет ни малейшей царапины.
  — Странно, — нахмурясь, сказал он. — Она была вся в крови. Откуда же тогда кровь? — И тут он вдруг понял то, о чем уже догадался его более сообразительный приятель. — Клянусь Юпитером, — воскликнул он, — видимо, ты испачкался в той квартире. — Он помедлил, обдумывая, что бы это могло значить. — Ты уверен, что это была… э-э… кровь, а не краска?
  Донован мотнул головой.
  — Это точно была кровь, — сказал он и вздрогнул.
  Они обменялись взглядами. Очевидно, мысли их работали в одном направлении.
  — Мне кажется… — сказал Джимми, — ты считаешь, что мы должны… в общем… опять спуститься туда… и разузнать, в чем дело. Убедиться, все ли там в порядке, да?
  — Только как быть с девушками?
  — Мы ничего им не скажем. Пэт решила похозяйничать и соорудить нам омлет. Я полагаю, что все не так страшно, как нам кажется.
  Однако в его голосе не было уверенности. Они вошли в лифт и спустились на один этаж. Без приключений они миновали кухню и включили свет в гостиной.
  — Должно быть, я испачкался где-то здесь, — сказал Донован. — На кухне я ни до чего не дотрагивался.
  Он огляделся. Джимми сделал то же самое, и оба они озадаченно нахмурились. Аккуратно прибранная комната выглядела такой обычной, что трудно было даже подумать о каком-то преступлении, да еще с кровопролитием.
  Вдруг Джимми вздрогнул и схватил за руку своего приятеля.
  — Гляди!
  Посмотрев, куда указывает Джимми, Донован испуганно вскрикнул. Из-под тяжелых репсовых штор высовывалась… женская нога в блестящей кожаной туфельке.
  Джимми подошел к шторам и резко раздвинул их. В оконной нише на полу лежало скорчившееся женское тело, рядом с которым поблескивала темная липкая лужица. Не было ни малейших сомнений в том, что женщина мертва. Джимми попытался поднять ее, но Донован остановил его:
  — Лучше не делать этого. Ее нельзя трогать до прихода полиции.
  — Полиции? О да, конечно. Мне кажется, Донован, что все это какой-то страшный сон. Кто же она такая, как ты думаешь? Она и есть миссис Эрнестина Грант?
  — Похоже на то. В любом случае если в этой квартире и есть кто-то еще, то они ведут себя на редкость тихо.
  — Что мы будем теперь делать? — спросил Джимми. — Побежим в участок или позвоним в полицию из квартиры Пэт?
  — Думаю, нам лучше позвонить туда. Пойдем, сейчас мы уже можем выйти через входную дверь. Не будем же мы всю ночь кататься туда-сюда в этом вонючем лифте.
  Джимми согласился с ним. Когда они выходили из двери, он нерешительно остановился.
  — Послушай, тебе не кажется, что одному из нас надо остаться здесь… просто чтобы присмотреть за ситуацией… пока не приедет полиция?
  — Да, я думаю, ты прав. Если хочешь, оставайся, а я сбегаю наверх и позвоню.
  Пэт открыла ему дверь — очаровательная, раскрасневшаяся, в кухонном передничке. Она удивленно распахнула глаза:
  — Ты? Но как… Донован, что это значит? В чем дело?
  Он успокаивающе взял ее за руки:
  — Все в порядке, Пэт… Только мы… мы сделали довольно неприятное открытие этажом ниже. Мы обнаружили там мертвую женщину.
  — Ох! — потрясенно выдохнула она. — Какой ужас. У нее был удар или что-то в этом роде?
  — Нет. Судя по всему… ну… в общем, скорее похоже на то, что ее убили.
  — Ой, Донован!
  — Я понимаю. Это звучит дико.
  Он все еще держал ее за руки. Она не стремилась освободиться, а наоборот — прижалась к нему. Милая Пэт… Как же он любил ее… А любит ли она его хоть немного? Иногда ему казалось, что любит. А иногда он боялся, что Джимми Фолкнер… Вспомнив, что Джимми ждет внизу, он виновато произнес:
  — Пэт, милая, мы должны позвонить в полицию.
  — Месье прав, — произнес раздавшийся сбоку голос. — И тем временем, пока мы ждем их прибытия, я, возможно, смогу оказать вам небольшую помощь.
  Они стояли в дверях квартиры Пэт и, удивленно обернувшись, вглядывались в темную лестничную клетку. На лестнице, ведущей на пятый этаж, кто-то стоял. Человек спустился на несколько ступенек, и они смогли рассмотреть его.
  Молодые люди внимательно разглядывали маленького мужчину с жуткими усиками и яйцевидной головой. На нем был великолепный халат и украшенные вышивкой мягкие комнатные туфли. Он галантно поклонился Патриции.
  — Мадемуазель! — сказал он. — Я, как вам, может быть, известно, живу в квартире над вами. Мне нравится жить на верхних этажах… больше воздуха… чудесный вид на Лондон. Моя квартира снята на имя мистера О’Коннора. Но я не ирландец. У меня другое имя. Именно поэтому я рискнул предложить вам свои услуги. Позвольте представиться.
  Эффектно вытащив визитную карточку, он протянул ее Пэт. Она прочла.
  — Месье Эркюль Пуаро. О! — Она затаила дыхание: — Сам месье Пуаро! Известный сыщик! И вы действительно хотите нам помочь?
  — Именно таково мое намерение, мадемуазель. Я чуть не предложил вам свою помощь еще раньше этим вечером.
  Пэт выглядела озадаченной.
  — Я слышал ваше обсуждение по поводу того, как вам попасть в квартиру. Я умею очень ловко действовать отмычкой. Безусловно, мне не составило бы труда открыть вашу дверь, но я не решился выйти к вам с таким предложением. Вы могли бы заподозрить меня в каких-то дурных намерениях.
  Пэт рассмеялась.
  — Итак, месье, — сказал Пуаро, обращаясь к Доновану, — я прошу вас, позвоните в полицию, а я спущусь в квартиру потерпевшей.
  Пэт отправилась с ним и представила Джимми месье Пуаро. Юноша рассказал сыщику, в какую они с Донованом попали переделку. Детектив внимательно выслушал его.
  — Дверца лифта не была заперта? Значит, вы проникли в кухню, но не смогли зажечь свет. — Говоря это, он направился в сторону кухни и нажал на выключатель. — Voilà се qui est curieux!1758 — сказал он, когда на кухне вспыхнул яркий свет. — Сейчас со светом все в порядке. Интересно… — Он поднял палец, призывая всех помолчать. Откуда-то доносилось тихое, но явственное похрапывание. — Так, — сказал Пуаро, — la chambre de domestique.
  Он на цыпочках прошел по кухне к дверям маленькой кладовой. Открыв дверь, зажег свет. Комнатка напоминала собачью конуру, в которой кровать занимала почти все помещение. И в этой постели мирно похрапывала розовощекая девушка, лежа на спине и приоткрыв рот.
  Пуаро выключил свет и попятился к выходу.
  — Не стоит ее пока будить, — сказал он. — Мы дадим ей поспать до прихода полиции.
  Он направился в гостиную. Там к ним присоединился Донован.
  — Полицейские будут здесь с минуты на минуту, они просили… — он перевел дух, — чтобы мы ничего не трогали.
  Пуаро понимающе кивнул.
  — Мы и не тронем, — сказал он. — Нам достаточно будет просто посмотреть.
  Он вошел в комнату. Милдред спустилась вместе с Донованом, и теперь все четверо молодых людей стояли в дверях гостиной и, затаив дыхание, с интересом следили за действиями Пуаро.
  — Я не могу понять только одного, сэр, — сказал Донован. — Я даже не подходил к этому окну… как же мне удалось испачкать руку в крови?
  — Мой юный друг, ответ на ваш вопрос очевиден. Какого цвета эта скатерть? Красного, не так ли? А вы, несомненно, опирались рукой на стол.
  — Да, опирался. А что? — Он нерешительно замолчал.
  Пуаро кивнул. Склонившись над столом, он показал рукой на пятно, темневшее на красной скатерти.
  — Преступление было совершено именно здесь, — заметил он. — А потом тело перенесли к окну.
  Пуаро выпрямился и медленно обвел глазами комнату. Он не сходил с места и ничего не трогал, но тем не менее всем показалось, будто каждый предмет в этом душном, заставленном помещении раскрывал свои тайны его проницательному взгляду. Наконец Эркюль Пуаро с удовлетворенным видом кивнул головой.
  — Понятно, — произнес он с легким вздохом.
  — Что вам понятно? — с любопытством спросил Донован.
  — Мне понятно то, — сказал Пуаро, — что вы также, несомненно, заметили… эта комната напоминает склад мебели.
  Донован печально улыбнулся.
  — Я то и дело натыкался на нее, — признался он. — Естественно, я не мог понять, в чем дело, ведь комната Пэт выглядит совсем иначе.
  — Не совсем, — заметил Пуаро.
  Донован заинтригованно посмотрел на него.
  — Я имею в виду, — примирительным тоном сказал тот, — что определенные вещи всегда строго фиксированы. Наши квартиры расположены в одном стояке дома, и поэтому двери, окна и камины в них расположены на одних и тех же местах.
  — Разве такие подробности столь важны? — спросила Милдред. Она с легким неодобрением поглядывала на Пуаро.
  — Описание всегда должно быть предельно точным. Считайте, что это… как у вас говорится… мой маленький пунктик…
  С лестницы донеслись шаги, и в квартиру вошли три человека — инспектор полиции, констебль и судебный врач. Инспектор сразу узнал Пуаро и почтительно поприветствовал его. Затем он повернулся к остальным.
  — Мне нужны будут показания каждого из вас, — заявил он, — но для начала…
  Пуаро прервал его:
  — У меня есть маленькое предложение. Мы можем пока вернуться в верхнюю квартиру, и мадемуазель сделает нам то, что собиралась… приготовит нам омлет. Что касается меня, то я обожаю омлеты. А вы, господин инспектор, когда освободитесь, подниметесь к нам и зададите вопросы.
  Тот согласно кивнул, и Пуаро вместе с молодыми людьми ушел наверх.
  — Месье Пуаро, — сказала Пэт, — по-моему, вы просто прелесть. И я приготовлю для вас дивный омлет. Я действительно очень хорошо делаю омлеты.
  — Отлично. Когда-то, мадемуазель, я был влюблен в одну молодую англичанку, которая очень походила на вас… но увы — она не умела готовить. Хотя, пожалуй, все это было к лучшему.
  Его голос прозвучал немного печально, и Джимми с интересом взглянул на него.
  Как только они оказались в квартире Пэт, Пуаро всеми силами пытался создать приятную и веселую атмосферу. И вскоре мрачная трагедия, произошедшая этажом ниже, была почти забыта.
  Омлет уже был съеден и по достоинству оценен к тому времени, когда послышались шаги инспектора Райса. Он пришел в сопровождении врача, оставив констебля охранять нижнюю квартиру.
  — Итак, месье Пуаро, — сказал он, — все выглядит ясно и понятно… такое дело вам вряд ли придется по вкусу, хотя у нас, возможно, возникнут определенные трудности с обнаружением преступника. Я хотел бы только услышать о том, как было обнаружено тело.
  Донован и Джимми пересказали все события этого вечера. Инспектор укоризненно посмотрел на Пэт.
  — Вам не следует, мисс, оставлять дверцы лифта открытыми. Действительно не следует.
  — Теперь уж не буду, — с дрожью в голосе откликнулась Пэт. — Кто-то может забраться сюда и убить меня, как ту несчастную женщину с третьего этажа.
  — Да, хотя преступник проник в ее квартиру другим путем, — заметил инспектор.
  — Вы ведь не откажетесь рассказать нам то, что вам удалось выяснить? — спросил Пуаро.
  — Не знаю, должен ли я делать это… но, зная вас, месье Пуаро…
  — Précisement1759, — сказал Пуаро. — А эти молодые люди… они благоразумно не станут никому и ни о чем рассказывать.
  — В любом случае газетчики скоро обо всем пронюхают, — заметил инспектор. — В сущности, в таком деле нет ничего секретного. Умершая женщина, несомненно, миссис Грант. Я пригласил консьержа для ее опознания. Ей было около тридцати пяти. Она сидела за столом и была убита выстрелом из пистолета маленького калибра человеком, который, возможно, сидел напротив нее. Она упала на стол, что объясняет появление пятна на скатерти.
  — И никто не слышал выстрела? — спросила Милдред.
  — Пистолет был с глушителем. Поэтому никто ничего не слышал. Кстати, вы не слышали, как вопила служанка, когда мы сообщили ей, что ее хозяйка мертва? Нет. Вот видите, это тоже доказывает, как мала вероятность того, что кто-то слышал выстрел.
  — И что же вам рассказала служанка?
  — Сегодня у нее был свободный вечер. У нее был свой ключ от входной двери. Она пришла домой около десяти вечера. Все было спокойно. Она решила, что ее хозяйка уже спит.
  — Значит, она не заглядывала в гостиную?
  — Заглядывала. Она зашла туда положить вечернюю почту, но не заметила ничего необычного… впрочем, как и мистер Фолкнер с мистером Бэйли. Как вы видели, убийца весьма ловко спрятал тело за шторами.
  — А вы не подумали, зачем он так старался? — спросил Пуаро, однако таким тоном, который заставил инспектора встрепенуться.
  — Не хотел, чтобы преступление обнаружили до того, как он успеет скрыться.
  — Возможно, возможно… Но продолжайте ваш рассказ.
  — Служанка ушла из дома в пять часов. Наш врач определил время смерти… Она наступила примерно четыре-пять часов назад. Я прав, не так ли?
  Врач, который был явно немногословным человеком, подтвердил его слова кивком головы.
  — Сейчас половина двенадцатого. Я думаю, что реальное время убийства мы сможем определить весьма точно. — Он вытащил какой-то скомканный листок бумаги. — Мы обнаружили это в кармане платья убитой. Вы можете смело взять его. На нем нет никаких отпечатков пальцев.
  Пуаро разгладил листок, на котором заглавными буквами было напечатано несколько слов.
  Я ЗАЙДУ К ВАМ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ В ПОЛОВИНЕ ВОСЬМОГО.
  — Компрометирующий документ остался на месте преступления, — заметил Пуаро, возвращая записку инспектору.
  — Ну, наверное, он не знал, что она положила записку в карман, — сказал инспектор. — Должно быть, преступник решил, что миссис Грант уничтожила записку. Хотя у нас есть свидетельства того, что он был осмотрительным человеком. Револьвер, из которого он стрелял, мы обнаружили под телом убитой. И на нем также не было никаких отпечатков. Они были тщательно стерты шелковым платком.
  — Как вы узнали, — сказал Пуаро, — что это был именно шелковый платок?
  — Просто мы нашли его, — с торжествующим видом заявил инспектор. — Должно быть, убийца выронил платок, когда задергивал шторы.
  Он выложил на стол большой белый носовой платок хорошего качества. Указующий жест инспектора был явно излишним, поскольку Пуаро сразу увидел вышитые на нем буквы.
  — «Джон Фрезер», — прочел Пуаро.
  — Точно так, — сказал инспектор, — Джон Фрезер… или Д. Ф. из нашей записки. Нам известно имя этого человека, и я полагаю, что когда мы выясним немного больше об убитой женщине и найдем ее родственников или знакомых, то быстро выйдем на его след.
  — Я не сомневаюсь, — сказал Пуаро, — вернее, я почти не сомневаюсь, mon cher, что вам будет нелегко найти вашего Джона Фрезера. Он весьма странный субъект… аккуратный, поскольку пометил свои платки и протер револьвер, которым совершил преступление… в то же время небрежный, поскольку тут же потерял свой платок и даже не стал искать записку, которая могла стать уликой против него.
  — Слишком разнервничался, наверное, — предположил инспектор.
  — Может быть и так, — признал Пуаро. — Да, все возможно. А никто не видел, как он входил в дом?
  — Здесь бывает слишком много разных людей. Ведь это же многоквартирный дом. Я полагаю, никто из вас, — инспектор обратился к молодым людям, — не видел, чтобы кто-то выходил из той квартиры?
  Пэт отрицательно мотнула головой.
  — Мы ушли раньше… около семи часов.
  — Понятно. — Инспектор встал. Пуаро проводил его к дверям.
  — Не позволите ли вы мне в виде одолжения осмотреть место преступления?
  — Ну конечно, месье Пуаро. Я знаю, как к вам относятся в нашем управлении. Я оставлю вам ключ. У меня есть второй. В квартире никого не будет. Служанка отправилась к каким-то родственникам: она слишком напугана, чтобы оставаться в этой квартире.
  — Благодарю вас, — сказал Пуаро.
  — Вас что-то не устраивает, месье Пуаро? — спросил Джимми, заметив, что тот чем-то озабочен.
  — Да, — сказал Пуаро, — не устраивает.
  Донован заинтересованно посмотрел на него:
  — А что… ну, чем вы недовольны?
  Пуаро не спешил с ответом. Он, нахмурившись, помолчал, обдумывая что-то, а затем вдруг с каким-то раздраженным видом пожал плечами.
  — Я хочу пожелать вам доброй ночи, мадемуазель. Должно быть, вы устали. Сегодня вам пришлось много стряпать… не правда ли?
  Пэт рассмеялась:
  — Только омлет. Обед я не готовила. Донован и Джимми зашли за нами, и мы отправились в одно милое местечко в Сохо.
  — А потом вы наверняка пошли в театр?
  — Да. На «Карие глаза Каролины».
  — Ах! — сказал Пуаро. — Лучше бы они были голубыми… голубые девичьи глаза.
  Приложив руку к сердцу, он еще раз пожелал доброй ночи Пэт, а заодно и Милдред, которая по просьбе подруги согласилась у нее переночевать, поскольку Пэт честно призналась, что смертельно боится оставаться одна в квартире после таких жутких событий.
  Оба молодых человека последовали за Пуаро. Когда дверь за ними закрылась, они уже было собрались проститься с ним, как вдруг Пуаро опередил их:
  — Мои юные друзья, вы слышали, что меня кое-что не устраивает? Eh bien, все верно… я недоволен. Я собираюсь сейчас провести небольшое частное расследование. Не желаете ли вы составить мне компанию?
  Спустившись на третий этаж, Пуаро открыл дверь ключом, выданным ему инспектором. Войдя в квартиру, он, к удивлению его спутников, направился совсем не в гостиную. Он сразу прошел на кухню. В маленькой нише, где находилась раковина, стояло большое железное ведро для мусора. Пуаро открыл его и, согнувшись в три погибели, начал копаться в его содержимом с усердием голодного терьера.
  Джимми и Донован изумленно наблюдали за ним.
  Наконец он выпрямился с торжествующим возгласом, в высоко поднятой руке держа маленький закупоренный пузырек.
  — Я нашел, что искал. — Он осторожно принюхался к своей находке. — Увы! У меня заложен нос… я подхватил насморк.
  Донован взял у него пузырек и тоже обнюхал его, но не почувствовал никакого запаха. Он вытащил пробку и, прежде чем Пуаро успел издать предостерегающий крик, поднес горлышко пузырька прямо к носу.
  Донован упал как подкошенный. Бросившийся к нему Пуаро отчасти смягчил его падение.
  — Что за дурацкая идея, — воскликнул он, — вынимать пробку с таким глупым безрассудством! Разве он не видел, как я осторожно принюхивался к нему? Месье… Фолкнер… не так ли? Не будете ли вы так любезны принести мне немного бренди? Я видел графин в гостиной.
  Джимми поспешно вышел, но к тому времени, когда вернулся, Донован уже очнулся и заявил, что чувствует себя нормально. Ему пришлось выслушать от Пуаро краткую лекцию о необходимости соблюдения осторожности при исследовании неизвестных и, возможно, ядовитых жидкостей.
  — По-моему, мне лучше пойти домой, — сказал Донован, неуверенно поднимаясь на ноги. — Конечно, если я вам больше не нужен. У меня еще какая-то слабость.
  — Безусловно, это лучшее, что вы сейчас можете сделать, — сказал Пуаро. — Месье Фолкнер, надеюсь, уделит мне еще немного времени. Я сейчас вернусь.
  Он проводил Донована до двери и вышел с ним на лестницу. Там они поговорили о чем-то пару минут. Вернувшись в квартиру, Пуаро обнаружил, что Джимми стоит в гостиной с озадаченным видом, приглядываясь к обстановке.
  — Итак, месье Пуаро, — сказал он, — что вы собираетесь делать дальше?
  — Ничего. Расследование закончено.
  — Что?
  — Я все выяснил… уже.
  Джимми пристально взглянул на него:
  — Благодаря найденному вами пузырьку?
  — Вот именно. Благодаря пузырьку.
  Джимми с сомнением покачал головой:
  — Я абсолютно ничего не понимаю. По тем или иным причинам я понял, что вас не устраивают улики, обвиняющие этого Джона Фрезера, кем бы он в итоге ни оказался.
  — Кем бы он ни оказался… — с усмешкой повторил Пуаро. — Если он вообще существует… то я буду очень удивлен.
  — Ничего не понимаю.
  — Он не более чем имя… имя, старательно вышитое на носовом платке!
  — А как же записка?
  — Разве вы не заметили, что она была напечатана? Но почему? Я объясню вам. По почерку можно узнать человека, да и происхождение этой записки не так сложно установить, как вам может показаться, однако, если бы реальный Джон Фрезер писал такую записку, эти два момента вряд ли волновали бы его! Нет, эту записку написали и положили в карман убитой женщины специально для того, чтобы мы нашли ее. И Джон Фрезер тут совершенно ни при чем, он не существует.
  Джимми смотрел вопросительно.
  — Итак, — продолжал Пуаро. — Я вернусь к тому моменту, который сразу насторожил меня. Вы слышали, как я говорил о том, что определенные вещи в комнате всегда находятся на одних и тех же местах. Я привел три примера. Но мог упомянуть и четвертый… электрический выключатель, мой друг.
  Джимми по-прежнему смотрел на Пуаро с недоумением.
  — Ваш приятель Донован и близко не подходил к окну… он испачкал руку в крови, опершись на стол! Но я сразу спросил себя: зачем он подходил к столу? Что он искал, блуждая по темной комнате? Напомню вам, мой друг, что выключатели обычно находятся у двери. Почему же, войдя в комнату, он не стал искать выключатель, чтобы включить свет? Казалось бы, такое действие было бы самым естественным и разумным. Согласно его словам, он пытался включить свет на кухне, но не смог. Однако, когда я щелкнул выключателем, свет тут же зажегся. А что, если ему и не нужен был свет? Если бы он сразу зажег его, то вы бы обнаружили, что попали в чужую квартиру. И тогда у вас не было бы повода идти в гостиную.
  — К чему вы клоните, месье Пуаро? Я не понимаю. Что вы имеете в виду? — Пуаро показал ему ключ от американского автоматического дверного замка. — Это ключ от квартиры миссис Грант?
  — Нет, mon ami, это ключ от квартиры мадемуазель Патриции. Месье Донован Бэйли вытащил его из ее сумочки во время вашей вечерней прогулки.
  — Но зачем… зачем?
  — Parbleu!1760 Затем, чтобы осуществить задуманный план: ему нужно было пробраться в эту квартиру таким образом, чтобы не вызвать подозрений. Он заранее позаботился о том, чтобы дверца лифта осталась открытой.
  — Где вы нашли ключ Пэт?
  Пуаро расплылся в широкой улыбке:
  — Я нашел его только что… там, где и ожидал… в кармане месье Донована. Видите ли, тот пузырек, который я якобы нашел, был своеобразной ловушкой. Месье Донован попался в нее. Он поступил так, как я и предполагал… вынул пробку и понюхал содержимое пузырька. А в нем был хлористый этил, очень сильное обезболивающее, используемое для кратковременного наркоза. Понюхав его, ваш друг ненадолго потерял сознание, чего я и добивался. Я извлек из его карманов две вещи, которые, по моим предположениям, должны были находиться там. Во-первых, вот этот ключ, а во-вторых… — Не закончив фразу, он перешел к следующей: — Я спрашивал в свое время инспектора, как он может объяснить то, что тело было спрятано за шторами. Чтобы выиграть время? Нет, причины были более важными. И тогда мне пришла в голову одна простая мысль… почта, мой друг. Вечернюю почту разносят примерно в половине десятого. Допустим, убийца не нашел в этой квартире то, что рассчитывал найти, — возможно, письмо, которое должны были доставить с вечерней почтой. Тогда ему необходимо было бы вернуться сюда. Но служанка не должна была обнаружить труп, иначе она тут же вызвала бы полицию, поэтому преступник прячет его за шторами. И ничего не подозревающая служанка, как обычно, кладет письма на стол.
  — Вот эти письма?
  — Да, эти письма. — Пуаро выудил что-то из кармана. — А вот этот конверт я вынул из кармана месье Донована, когда он был без сознания. — Он показал Джимми письмо, адресованное миссис Эрнестине Грант. — Однако, прежде чем мы с вами посмотрим содержимое этого конверта, месье Фолкнер, я хочу задать вам один вопрос. Любите ли вы мадемуазель Патрицию?
  — Да, я очень люблю ее… но мне казалось, что у меня нет ни малейшего шанса…
  — Вы считали, что она благоволит к месье Доновану? Возможно, он начинал ей нравиться… Но это было плохое начало, мой друг. И вы сможете помочь ей забыть его… поможете ей пережить неприятности.
  — Неприятности? — резко спросил Джимми.
  — Да, неприятности. Мы должны сделать все возможное, чтобы оградить ее от них, но мы не всесильны, и проблемы все-таки останутся. Видите ли, она в какой-то степени была виновницей всего произошедшего.
  Он вскрыл пухлый конверт, который держал в руках. Содержимое выпало на пол. Сопроводительное письмо, присланное из адвокатской конторы, было коротким.
  «Мадам,
  присланный вами документ является вполне законным, и тот факт, что бракосочетание состоялось за границей, ни в коей мере не лишает его юридической силы.
  Искренне ваш…»
  Пуаро развернул документ. Это было свидетельство о браке между Донованом Бэйли и Эрнестиной Грант, который был зарегистрирован восемь лет назад.
  — О боже! — воскликнул Джимми. — Пэт же говорила, что получила записку от этой женщины с просьбой о встрече, но ей и в голову не приходило, что за этим скрывается нечто важное.
  Пуаро кивнул.
  — А Донован знал… он навестил сегодня свою жену перед тем, как подняться этажом выше… Кстати, не странно ли, что несчастная женщина сняла квартиру в одном подъезде со своей соперницей… Он хладнокровно убивает жену, а потом отправляется развлекаться. Она, должно быть, сообщила ему, что отослала свидетельство о браке своему адвокату и ожидает ответа. Наверняка он пытался внушить ей, что их брак недействителен.
  — К тому же мне показалось, что весь вечер у него было отличное настроение… Месье Пуаро, вы же не позволите ему сбежать? — Джимми слегка вздрогнул.
  — Бегство его не спасет, — мрачно сказал Пуаро. — Вам нечего бояться.
  — Я беспокоюсь главным образом о Пэт, — сказал Джимми. — Вы не думаете… что она действительно любила…
  — Мои ami, это уже ваши трудности, — мягко сказал Пуаро. — Заставить ее обратить внимание на вас и помочь ей забыть эту историю. Я не думаю, что это окажется слишком сложно.
  Двойной грех
  Я зашел в квартиру моего друга Пуаро и обнаружил его в состоянии крайнего переутомления и острого раздражения. Причин для раздражения было более чем достаточно, поскольку любая богатая дама, забывшая где-то браслет или потерявшая котенка, не раздумывая, обращалась за помощью к великому Эркюлю Пуаро. В натуре моего славного друга странным образом сочетались спокойное фламандское трудолюбие и пылкое артистическое рвение. Благодаря преобладающему влиянию первого из этих врожденных свойств он расследовал множество малоинтересных для него дел.
  Он также мог удовольствоваться весьма скромным денежным или даже чисто духовным вознаграждением и взяться за расследование исключительно потому, что его заинтересовало предложенное дело. И в результате такой загруженности, как я уже сказал, он сильно переутомился. Он и сам признавал это, и мне не составило труда убедить его отправиться со мной в недельный отпуск на знаменитый курорт южного побережья в Эбермаут.
  Мы прекрасно провели там четыре дня, когда Пуаро вдруг подошел ко мне.
  — Mon ami, вы помните моего друга Джозефа Аэронса, импресарио?
  Немного подумав, я кивнул. Круг друзей Пуаро был очень широк и многообразен, и в него с равной легкостью попадали как мусорщики, так и герцоги.
  — Хорошо, Гастингс, Джозеф Аэронс сейчас находится в Чарлок-Бэй. У него там далеко не все благополучно, и есть одно дельце, которое, видимо, особенно тревожит его. Он просит меня заехать и повидаться с ним. Я думаю, mon ami, что я должен выполнить его просьбу. Джозеф Аэронс в прошлом не раз доказывал мне свою преданность, помогая в разных делах, и вообще он славный и надежный человек.
  — Ну конечно, если вы так считаете, — сказал я. — Я полагаю, Чарлок-Бэй тоже прекрасное местечко, и кстати, там мне еще не доводилось бывать.
  — Тогда мы соединим приятное с полезным, — сказал Пуаро. — Вы ведь не откажетесь узнать расписание поездов, правда?
  — Вероятно, нам придется сделать одну или две пересадки, — поморщившись, сказал я. — Вы же знаете, какие у нас железные дороги. Переезд с южного побережья Девона на северное может занять целый день.
  Однако, наведя справки, я выяснил, что мы сможем ограничиться только одной пересадкой и что расписание поездов составлено весьма удобно. Я поспешил в отель, чтобы сообщить эту новость Пуаро, но на обратном пути мне случайно бросилась в глаза реклама экскурсионного автобусного бюро:
  «Завтра. Однодневная экскурсия в Чарлок-Бэй. Отправление в 8.30 утра, маршрут проходит по самым живописным местам Девона».
  Разузнав некоторые подробности, я, вдохновленный новой идеей, вернулся в отель. К сожалению, мне трудно было убедить Пуаро воспользоваться этим автобусом.
  — Друг мой, откуда у вас эта любовь к экскурсионным автобусам? Разве вы не знаете, что поезда самый надежный вид транспорта? Шины у них не лопаются, моторы не ломаются. Вы не испытываете неудобства от чрезмерного изобилия свежего воздуха. Окна всегда можно закрыть и не бояться сквозняков.
  Я деликатно намекнул, что как раз изобилие свежего воздуха и кажется мне особенно привлекательным в поездке на открытом автобусе.
  — А если пойдет дождь? Ваш английский климат очень изменчив.
  — Но существует же складной верх или какие-то тенты. Кроме того, если пойдет сильный дождь, то экскурсия не состоится.
  — Ах! — воскликнул Пуаро. — Значит, нам остается уповать только на дождь.
  — Конечно, если вы так настроены и…
  — О, нет, нет, mon ami. Я вижу, что вы страстно мечтаете о таком путешествии. К счастью, я захватил с собой пальто и два теплых шарфа. — Он вздохнул. — Но будет ли у нас достаточно времени в Чарлок-Бэе?
  — Ну, я боюсь, нам придется переночевать там. Понимаете, маршрут проходит по Дартмутскому плато. Мы остановимся на ленч в Манкгемптоне. В Чарлок-Бэй нас доставят часам к четырем, и уже через час автобус отправляется обратно и вернется сюда в десять вечера.
  — Вот как! — сказал Пуаро. — Неужели есть люди, которые считают такую поездку удовольствием! Раз мы не поедем обратно, то нам, конечно, должны сделать скидку при покупке билета?
  — Мне кажется, это маловероятно.
  — Нужно проявить настойчивость.
  — Да ладно, Пуаро, не будьте мелочным.
  — Мой друг, это вовсе не мелочность, а разумный деловой подход. Если бы я был миллионером, то все равно предпочел бы платить только за то, что справедливо и разумно обосновано.
  Однако, как я и предвидел, попытки Пуаро получить скидку были обречены на неудачу. Служащий, который продавал билеты в экскурсионном бюро, был невозмутим и непреклонен. Он настаивал на том, что мы должны вернуться. И даже намекнул, что если мы хотим сойти с маршрута в Чарлок-Бэе, то должны внести дополнительную плату за такую привилегию.
  Потерпевший неудачу Пуаро заплатил требуемую сумму и вышел из офиса.
  — Ох уж эти англичане, они никогда не отличаются благоразумием в денежных вопросах, — недовольно проворчал он. — Вы заметили молодого человека, Гастингс, который оплатил полную стоимость билета, упомянув при этом, что собирается сойти с автобуса в Манкгемптоне?
  — Кажется, не заметил. На самом деле…
  — На самом деле вы во все глаза смотрели на очаровательную юную леди, которая взяла билет на место под номером пять, и мы в итоге будем ее соседями. Ах! Да, мой друг, я все понял. Именно из-за нее, когда я попытался заказать билеты на самые удобные и надежные места тринадцатое и четырнадцатое, которые находятся в середине салона, вы резко прервали меня, заявив, что лучше всего нам подойдут места третье и четвертое.
  — Право же, Пуаро… — вспыхнув, сказал я.
  — Золотисто-каштановые локоны… вечно эти золотисто-каштановые локоны!
  — Во всяком случае, она была более достойна внимания, чем какой-то там странный молодой парень.
  — Все зависит от точки зрения. Меня, например, больше заинтересовал тот молодой человек.
  Я быстро взглянул на Пуаро, удивленный его довольно многозначительным тоном.
  — Чем это? Что вы имеете в виду?
  — О, не стоит так волноваться. Допустим, я скажу, что он привлек мое внимание тем, что его попытки отрастить усы оказались весьма плачевными. — Пуаро любовно пригладил свои великолепные усы. — Выращивание усов, — проворковал он, — это целое искусство! Я сочувствую всем, кто пытается освоить его.
  Всегда трудно понять, когда Пуаро говорит серьезно, а когда просто развлекается. Я не стал продолжать этот разговор, поняв, что молчание в данном случае будет для меня наилучшим выходом.
  Следующее утро было ярким и солнечным. День обещал быть просто великолепным! Пуаро, однако, решил не рисковать. Помимо теплого костюма, он надел еще шерстяной жилет, пальто, два шарфа и плащ. И кроме того, захватил с собой пачку антигриппина, не преминув проглотить перед выходом две таблетки.
  Наш багаж состоял из пары небольших плоских чемоданов. У миловидной девушки, замеченной нами вчера, также имелся маленький чемодан, как, впрочем, и у молодого человека, который, как я и подозревал, и был объектом сочувствия Пуаро. У остальных экскурсантов вообще не было багажа. Водитель убрал в багажное отделение наши чемоданы, и мы заняли свои места в автобусе.
  Пуаро весьма злонамеренно, как мне думается, предложил мне занять крайнее место у окна, поскольку мне «вечно не хватает свежего воздуха», а сам занял среднее место рядом с нашей очаровательной соседкой. Вскоре, однако, он исправил ситуацию. Мужчина, занимавший следующее, шестое место, оказался крикливым парнем, склонным к игривым и неуместным шуточкам, и Пуаро тихо спросил девушку, не желает ли она поменяться с ним местами. Она с благодарностью приняла его предложение, а в результате этой перемены она вступила с нами в разговор, и вскоре мы все втроем уже мило и непринужденно беседовали.
  Она, очевидно, была совсем юной — ей никак не могло быть больше девятнадцати — и наивной, как ребенок. Вскоре она поведала нам о причине ее поездки. Судя по всему, она выполняла поручение своей тетушки, которая была владелицей замечательного антикварного магазинчика в Эбермауте.
  Ее тетушка после смерти своего отца жила в очень стесненных обстоятельствах и решила использовать свой небольшой капитал и большую домашнюю коллекцию, доставшуюся ей в наследство, чтобы начать свое дело. Дела у нее шли в высшей степени успешно, и вскоре ее магазин стал очень популярным. Наша новая знакомая, Мэри Дюрран, переехала к тетушке, чтобы освоить новое ремесло, и ей очень понравилось такое занятие, которое было гораздо предпочтительнее работы гувернанткой или компаньонкой в чужом доме.
  Пуаро, с интересом выслушав ее, одобрительно покачал головой.
  — Я уверен, мадемуазель, что вам будет сопутствовать удача, — галантно заметил он. — Но позвольте мне дать вам маленький совет. Не будьте слишком доверчивы, мадемуазель. В мире много мошенников и проходимцев, они могут оказаться даже в нашем автобусе. Осторожность никогда не помешает.
  Она смотрела на него приоткрыв рот, и Пуаро кивнул со знанием дела.
  — Поверьте мне, я не преувеличиваю. Кто знает? Даже я с моими мудрыми советами мог бы оказаться жестоким и коварным преступником.
  Глядя на удивленное личико нашей спутницы, он еще более озорно подмигнул ей.
  Мы остановились на ленч в Манкгемптоне, и, перекинувшись парой слов с официантом, Пуаро сумел организовать для нашей троицы отдельный столик возле окна. В большом внутреннем дворе скопилось порядка двадцати экскурсионных автобусов. Они съезжались сюда со всех концов страны. Гостиничная столовая была полна народа, и шум был весьма значительный.
  — Праздничное настроение здесь бьет просто через край, — сказал я, неодобрительно поглядывая вокруг.
  Мэри Дюрран согласилась:
  — Да, летом атмосфера в Эбермауте теперь совсем испортилась. Моя тетушка говорит, что прежде он был совершенно другим. Сейчас там столько приезжих, что с трудом можно прогуляться по улицам.
  — Зато это хорошо для бизнеса, мадемуазель.
  — Для нашего — не особенно. У нас продаются только редкие и ценные вещи. Мы не занимаемся дешевыми старинными безделушками. Клиенты моей тетушки живут в самых разных концах Англии. Если им хочется приобрести стол или стулья определенного стиля или старинный фарфор, они пишут ей, и рано или поздно она достает для них эти вещи. Именно так произошло и в данном случае.
  Мы заинтересованно смотрели на нее, и она продолжила объяснение. Некий американский джентльмен, мистер Д. Бэйкер Вуд, известен как знаток и коллекционер миниатюр. Недавно на антикварном рынке появился очень интересный набор миниатюр, и мисс Элизабет Пенн — тетушка Мэри — приобрела их. Она послала мистеру Буду описание миниатюр, указав их стоимость. Вскоре он сообщил, что готов на эту сделку, если миниатюры действительно подлинные, и просил, чтобы кто-то приехал на встречу с ним в Чарлок-Бэй. Поэтому мисс Дюрран и послали туда в качестве представителя фирмы.
  — Конечно, это очаровательные вещицы, — сказала она. — Но я не могу представить, чтобы кто-то согласился заплатить за них такие большие деньги. Пять сотен фунтов! Подумать страшно! Их авторство приписывают Косуэю. Если только я правильно запомнила. Я уже окончательно запуталась во всех этих вещах.
  Пуаро улыбнулся:
  — Вам пока еще не хватает опыта, не правда ли, мадемуазель?
  — У меня нет надлежащего образования, — с сожалением сказала Мэри. — Наше воспитание не предполагало знание антиквариата. Этому надо много учиться.
  Она вздохнула. Затем вдруг я увидел, что ее глаза удивленно расширились. Она сидела лицом к окну, и ее взгляд сейчас был направлен за окно во внутренний двор гостиницы. Поспешно пробормотав что-то, она встала из-за стола и почти выбежала из столовой. Она вернулась через пару минут, запыхавшаяся и смущенная.
  — О, извините, что я так неожиданно сорвалась с места. Но мне показалось, что один мужчина забирает мой чемоданчик из нашего автобуса. Я подбежала к нему, но оказалось, что он взял свой собственный багаж. Со мной частенько такое случается. Я чувствую себя такой глупой. Все выглядело так, будто я обвинила его в краже.
  Она рассмеялась при этой мысли. Пуаро, однако, даже не улыбнулся.
  — Кто был этот мужчина, мадемуазель? Опишите его мне.
  — Он был в коричневом костюме. Тощий и долговязый юноша с какими-то странными усиками.
  — Ага, — сказал Пуаро. — Наш вчерашний знакомый, Гастингс. Вы знаете этого молодого человека, мадемуазель? Вы встречали его прежде?
  — Нет, никогда. Но почему вы спрашиваете?
  — Неважно. Это довольно любопытно… только и всего.
  Он вновь погрузился в молчание и не принимал участия в дальнейшем разговоре до тех пор, пока мисс Дюрран не сказала нечто такое, что привлекло его внимание.
  — Позвольте, мадемуазель, как вы сказали?
  — Я сказала, что на обратном пути мне надо опасаться злодеев, о которых вы говорили. Насколько мне известно, мистер Вуд обычно расплачивается наличными. Если у меня с собой будет пятьсот фунтов в банкнотах, то я могу привлечь внимание каких-нибудь злодеев.
  Она рассмеялась, но Пуаро не поддержал ее. Вместо этого он спросил, в каком отеле она предполагает остановиться в Чарлок-Бэе.
  — В отеле «Анкор». Он маленький и недорогой, но вполне приличный.
  — Надо же! — сказал Пуаро. — Отель «Анкор». Именно там, Гастингс, вы, по-моему, и собирались остановиться. Какое удивительное совпадение! — Он подмигнул мне.
  — А вы долго пробудете в Чарлок-Бэе? — спросила Мэри.
  — Только одну ночь. Я еду туда по делу. Я уверен, мадемуазель, что вы не сможете угадать, какова моя профессия.
  Я видел, что Мэри мысленно перебрала несколько возможностей и отвергла их, вероятно, из чувства осторожности. Наконец она осмелилась предположить, что Пуаро работает фокусником. Его крайне позабавило такое предположение, и он с готовностью ухватился за него.
  — Ах! Какая замечательная идея! Вы полагаете, что я вытаскиваю кроликов из шляпы? Нет, мадемуазель. Моя профессия скорее связана с разгадыванием фокусов. Ведь фокусник заставляет вещи исчезать. А я, напротив, выясняю, куда подевались исчезнувшие вещи. — Он с таинственным видом склонился вперед, чтобы придать весомость своим словам. — Это тайна, мадемуазель, но я скажу вам по секрету, что я — частный детектив!
  Пуаро откинулся на спинку стула, удовлетворенный произведенным эффектом. Мэри Дюрран, точно завороженная, взирала на него. Но все дальнейшие разговоры были прерваны многоголосьем взревевших во дворе клаксонов, объявлявших всем пассажирам, что дорожные монстры готовы продолжить путь.
  Мы вдвоем с Пуаро вышли на улицу. Я заметил, что благодаря нашей очаровательной собеседнице завтрак прошел просто прекрасно. Пуаро согласился со мной.
  — Не спорю, она очаровательна. Но также и довольно глупа, вы не находите?
  — Глупа?
  — В этом нет ничего обидного. Девушка может быть рыжеволосой красавицей, но при этом оставаться глупой. Ее откровенность и доверчивость к двум незнакомым мужчинам являются просто верхом глупости.
  — Ну, возможно, она поняла, что мы вполне приличные люди.
  — Мой друг, ваше замечание по меньшей мере неразумно. Любой, кто знает свое — скажем так — ремесло, естественно, постарается произвести «приличное» впечатление. Помните, как она легкомысленно упомянула, что ей придется быть поосторожней, когда она получит пятьсот фунтов? Но ведь она уже имеет эти пятьсот фунтов.
  — В виде миниатюр.
  — Вот именно. В виде миниатюр. Между этими категориями товаров невелика разница, mon ami.
  — Но об этом не знает никто, кроме нас с вами.
  — И официанта, и людей за соседним столиком. И, вне всякого сомнения, еще группы людей в Эбермауте! Мадемуазель Дюрран, разумеется, очаровательна, но будь я на месте Элизабет Пенн, то первым делом я научил бы мою новую помощницу здравомыслию. — Он помолчал и затем добавил другим тоном: — Знаете, мой друг, пока мы все здесь спокойно завтракали, на редкость просто было бы изъять любой чемодан из этих экскурсионных автобусов.
  — Да бросьте вы, Пуаро, кто-то наверняка заметил бы такую попытку.
  — А что, можно было бы заметить, как кто-то забрал свой багаж? Это можно было сделать в открытой и непринужденной манере, и никто бы даже не стал вмешиваться.
  — Вы считаете… Пуаро, неужели вы намекаете… Но ведь тот парень в коричневом костюме… он ведь забрал свой собственный чемодан!
  Пуаро нахмурился:
  — Возможно, и так. И в то же время, Гастингс, довольно странно, почему он не забрал свой чемодан сразу, как только автобус прибыл на стоянку. Как вы могли заметить, его не было с нами за ленчем.
  — Если бы мисс Дюрран не сидела напротив окна, то она могла бы не заметить его, — задумчиво сказал я.
  — И поскольку чемодан оказался его, то это вообще не имело значения, — сказал Пуаро. — Ладно, давайте забудем об этом инциденте, mon ami.
  Тем не менее, когда мы заняли наши места в автобусе и тронулись в путь, Пуаро вновь воспользовался случаем, чтобы дать Мэри Дюрран очередные наставления об опасностях чрезмерной откровенности, которые она достаточно кротко выслушала, но, очевидно, восприняла их скорее как шутку.
  Мы прибыли в Чарлок-Бэй в четыре часа, и нам еще повезло, что удалось снять хороший номер в отеле «Анкор» — очаровательной старомодной гостинице.
  Пуаро сразу же распаковал предметы первой необходимости и начал приводить в порядок свои усы, готовясь нанести визит Джозефу Аэронсу, когда послышался стук в дверь. Я сказал: «Войдите», — и, к моему крайнему удивлению, на пороге появилась Мэри Дюрран со смертельно побледневшим лицом и полными слез глазами.
  — Я прошу прощения… но… но случилось самое ужасное. А вы ведь говорили, что вы детектив? — обратилась она к Пуаро.
  — Что же случилось, мадемуазель?
  — Я открыла мой чемодан. Миниатюры лежали в футляре из крокодиловой кожи… закрытом на ключ, разумеется. А теперь… смотрите!
  Она протянула нам небольшой квадратный футляр, отделанный крокодиловой кожей. Крышка висела свободно. Футляр был сломан; для этого понадобилась бы немалая сила. Следы взлома были вполне очевидны. Пуаро осмотрел его и кивнул.
  — А миниатюры? — спросил он, хотя мы оба отлично знали, каков будет ответ.
  — Исчезли. Их украли. Ох, что же мне теперь делать?
  — Не волнуйтесь, — сказал я. — Мой друг — Эркюль Пуаро. Вы, должно быть, слышали о нем. Если уж кто-то и может вернуть их вам, так именно он.
  — Месье Пуаро. Тот самый знаменитый месье Пуаро!
  Пуаро обладал достаточной долей тщеславия, чтобы порадоваться явному и глубокому уважению, прозвучавшему в ее голосе.
  — Да, дитя мое, — сказал он, — это я собственной персоной. Вы можете поручить мне разгадать ваше маленькое дело. Я сделаю все возможное. Но я боюсь… очень боюсь… что уже слишком поздно. Скажите мне, был ли также взломан и замок вашего чемодана?
  Она отрицательно покачала головой.
  — Позвольте, я сам осмотрю его.
  Мы прошли в ее номер, и Пуаро тщательно осмотрел чемодан. Очевидно было, что его открыли ключом.
  — Это было несложно. У чемоданных замков не так уж много вариантов. Eh bien, мы должны позвонить в полицию, а также должны как можно скорее связаться с мистером Бэйкером Вудом.
  Я отправился вместе с ним и спросил, что он имел в виду, сказав, что, возможно, уже слишком поздно.
  — Mon cher, я сказал сегодня, что могу разгадывать фокусы… могу обнаруживать исчезнувшие вещи… Но предположим, кто-то уже опередил меня. Вы не понимаете? Подождите минутку.
  Он исчез в телефонной будке. Минут через пять вышел оттуда с мрачным видом.
  — Случилось то, чего я боялся. Полчаса назад мистера Вуда навестила одна дама. Она сказала, что приехала по поручению Элизабет Пенн. Он был в восторге от этих миниатюр и тотчас заплатил требуемую сумму.
  — Полчаса назад… еще до того, как мы приехали сюда.
  Пуаро улыбнулся несколько загадочно:
  — Автобусы, конечно, имеют хорошую скорость, но, к примеру, легковой автомобиль из Манкгемптона мог бы прибыть сюда по меньшей мере на целый час раньше нас.
  — И что же нам теперь делать?
  — Мой добрый Гастингс, вас всегда интересует практическая сторона. Мы известим полицию и сделаем все, что сможем, для мисс Дюрран, и… да, я решительно считаю, что нам следует поговорить с мистером Д. Бэйкером Вудом.
  — Ей явно достанется от ее тетушки, — заметил Пуаро, когда мы подходили к отелю «Сисайд», где остановился мистер Вуд, — что будет вполне справедливо. Разве не глупо отправиться завтракать, оставив в чемодане вещи, оцененные в пятьсот фунтов?! И в то же время, mon ami, в этом дельце есть еще парочка странных обстоятельств. Например, зачем было взламывать этот футлярчик?
  — Чтобы вынуть миниатюры.
  — Но разве это не глупо? Скажем, наш вор решил пошуровать во время ленча в багажном отделении под предлогом того, что ему понадобилось забрать свои вещи. Разумеется, ему было бы проще открыть чемодан мисс Дюрран и изъять портфель, не открывая его.
  — Он хотел убедиться, что миниатюры на месте.
  Пуаро с сомнением взглянул на меня, но так как мы подошли к номеру мистера Вуда, то у нас больше не было времени на обсуждение.
  Мистер Бэйкер Вуд сразу вызвал у меня неприязненные чувства.
  Это был крупный развязный мужчина, слишком шикарно и безвкусно одетый, на пальце у него сверкал перстень с огромным бриллиантом. Он показался мне просто задиристым крикуном.
  Разумеется, он не заподозрил ничего дурного. С чего бы? Та женщина, как и было условлено, сказала, что принесла миниатюры. Исключительно качественные коллекционные образцы к тому же! Переписал ли он номера банкнот? Нет, конечно. И вообще, кто вы такой, мистер Пуаро, чтобы задавать все эти вопросы?
  — Я не спрошу вас больше ни о чем, кроме одной вещи. Опишите мне приходившую к вам женщину. Она была молода и красива?
  — Нет, сэр, вовсе нет. Несомненно, нет. Высокая седая женщина средних лет, с угреватым лицом и пробивающимися усиками. Чаровница? Ни в коем случае!
  — Пуаро, — воскликнул я, когда мы вышли в коридор. — Усики. Вы слышали?
  — У меня пока хороший слух, благодарю вас, Гастингс!
  — Но какой же он неприятный человек.
  — Да, его манеры оставляют желать лучшего.
  — Итак, мы сможем поймать этого вора, — заметил я. — Мы сможем узнать его.
  — Гастингс, вы наивны и простодушны, как дитя. Разве вы не знаете, что есть такая вещь, как алиби?
  — Вы считаете, что он обеспечил себе алиби?
  Ответ Пуаро был неожиданным:
  — Я искренне надеюсь на это.
  — Ваша проблема в том, — сказал я, — что вы любите все усложнять.
  — Совершенно верно, mon ami. Я не люблю, как это у вас говорится, подсадных уток!
  Пророчество Пуаро полностью подтвердилось. Наш попутчик в коричневом костюме оказался мистером Нортоном Кейном. В Манкгемптоне он сразу отправился в отель «Георг» и провел там весь день. Единственным свидетельством против него было заявление мисс Дюрран о том, что она во время нашего ленча видела, как он забирал свой багаж из автобуса.
  — Что само по себе вовсе не является подозрительным действием, — с задумчивым видом заметил Пуаро.
  После этого он вдруг замолчал и отказался от дальнейших обсуждений этого дела, сказав, что когда я давлю на него, то он думает в основном об усах, и что я поступил бы благоразумно, самостоятельно поразмыслив об этом деле.
  Я выяснил, однако, что он попросил Джозефа Аэронса, с которым провел вечер, как можно подробнее рассказать ему о мистере Бэйкере Вуде. Учитывая, что оба эти мужчины остановились в одном отеле, был шанс собрать хоть какие-то обрывки сведений. Но что бы там Пуаро ни выяснил, он хранил все при себе.
  Мэри Дюрран после многочисленных разговоров с полицией вернулась в Эбермаут первым утренним поездом. Мы позавтракали вместе с Джозефом Аэронсом, и после этого Пуаро объявил мне, что он разрешил, к общему удовольствию, проблемы своего приятеля импресарио и что мы можем возвращаться в Эбермаут, как только пожелаем.
  — Но только не автобусом, mon ami. На сей раз мы поедем поездом.
  — Вы опасаетесь дорожных издержек или встречи с очередной несчастной девицей?
  — Оба этих дела, Гастингс, могут случиться со мной и в поезде. Нет, я спешу вернуться в Эбермаут, поскольку хочу продолжить расследование нашего дела.
  — Нашего дела?
  — Ну, разумеется, мой друг. Мадемуазель Дюрран просила меня помочь ей. Если ее дело и передано в руки полиции, то из этого еще не следует, что я могу спокойно умыть руки. Я приехал сюда, чтобы оказать небольшую услугу моему старому приятелю, но никто никогда не сможет сказать, что Эркюль Пуаро бросил в беде незнакомого человека! — высокопарно закончил он, выпятив грудь.
  — Я думаю, ваш интерес возник еще раньше, — проницательно заметил я, — в экскурсионном бюро, когда вы впервые увидели того юношу с усиками. Хотя я не могу понять, почему вы обратили на него внимание.
  — Неужели, Гастингс? А могли бы. Ну что ж, пусть это останется моим маленьким секретом.
  Прежде чем покинуть Чарлок-Бэй, мы коротко переговорили с инспектором полиции, которому поручили вести это дело. Он уже разговаривал с мистером Нортоном Кейном и сказал Пуаро по секрету, что манеры этого юноши не произвели на него благоприятного впечатления. Он вел себя очень нервно, сначала говорил одно, потом отказывался от сказанного.
  — Но как именно провернули эту аферу, я не знаю, — признался инспектор. — Он мог передать эти вещицы своему сообщнику, который сразу же отправился сюда на машине. Правда, это всего лишь вариант. Мы должны найти и автомобиль и сообщника и потом еще припереть их к стенке.
  Пуаро задумчиво кивнул.
  — Вы полагаете, что именно так все и произошло? — поинтересовался я, когда мы сели в поезд.
  — Нет, мой друг, дело обстояло совсем иначе. Оно было задумано поумнее.
  — Может, поделитесь своими соображениями?
  — Еще не время. Вы же знаете мою слабость… я люблю хранить мои маленькие секреты до самого конца.
  — А скоро ли конец?
  — Теперь уже скоро.
  Мы прибыли в Эбермаут вечером, в начале седьмого, и Пуаро сразу отправился в магазинчик «Элизабет Пенн». Это заведение было уже закрыто, но Пуаро решительно позвонил в колокольчик, и вскоре сама Мэри открыла нам дверь и выразила удивление и радость при виде нас.
  — Пожалуйста, проходите и познакомьтесь с моей тетушкой, — сказала она.
  Она провела нас в заднюю комнату. Навстречу вышла пожилая дама; у нее были серебристо-седые волосы, нежно-розовый румянец и голубые глаза, и она очень походила на миниатюру. Ее довольно сутулую спину покрывала шаль из бесценных старинных кружев.
  — Неужели это знаменитый месье Пуаро? — спросила она тихим мелодичным голосом. — Мэри рассказала мне о вашем знакомстве. Вы действительно хотите помочь нам в этом деле? Что вы нам можете посоветовать?
  Пуаро внимательно посмотрел на нее и затем поклонился.
  — Мадам Пенн, эффект просто потрясающий. Но вам нужно действительно отрастить усы.
  Мисс Пенн охнула и отступила назад.
  — Вчера ваш магазин был закрыт, не так ли?
  — Утром я была здесь. А потом у меня разболелась голова, и я пошла прямо домой.
  — Не домой, мадам. Поскольку вашу головную боль вы пытались вылечить переменой воздуха, разве не так? Воздух в Чарлок-Бэе очень свежий и бодрящий, не так ли?
  Он направился к дверям. Помедлив на пороге, он сказал через плечо:
  — Вы же понимаете, что я все знаю. Вашу маленькую… комедию… пора прекратить.
  Его тон был угрожающим. Ее лицо стало мертвенно-бледным, она молча кивнула. Пуаро повернулся к девушке.
  — Мадемуазель, — мягко сказал он, — вы молоды и очаровательны. Но участие в такого рода делишках может привести к тому, что ваша красота и молодость пройдут за тюремными стенами… И я, Эркюль Пуаро, скажу вам, что это будет факт, достойный сожаления.
  Затем он вышел на улицу, и я, совершенно сбитый с толку, последовал за ним.
  — С самого начала, mon ami, я был заинтригован. Когда тот юноша заказал билет только до Манкгемптона, я увидел, что внимание этой девушки вдруг сосредоточилось на нем. Но почему? Он не принадлежал к тому типу мужчин, на который женщины обращают внимание. Когда мы отправились на экскурсию, я уже чувствовал: что-то должно случиться. Кто видел, что этот юноша пытался взять багаж? Мадемуазель и только мадемуазель, и вспомните, что она сама выбрала место напротив окна… такой выбор обычно несвойствен женщине.
  — И вот она приходит к нам с рассказом об ограблении… футляр взломан, что, как я уже говорил вам, было крайне неразумно.
  — И что же мы имеем в итоге? Мистер Бэйкер Вуд платит хорошие деньги за украденные вещи. Эти миниатюры должны вернуться к мисс Пенн. Она снова продаст их и выручит уже не пятьсот, а тысячу фунтов. Я навел справки и выяснил, что торговля у нее идет довольно вяло… магазинчик ее на грани банкротства. И я сказал себе… должно быть, тетушка и племянница сговорились…
  — То есть вы даже и не подозревали Нортона Кейна?
  — Mon ami! С его-то усиками? Преступник должен быть либо чисто выбрит, либо иметь отличные усы, которые можно при желании удалить. Но зато это была отличная возможность для хитроумной мисс Пенн… застенчивой и усохшей пожилой дамы с легким румянцем — такой мы видели ее. Но если она распрямится, наденет мужские ботинки, изменит свое лицо несколькими непривлекательными прыщами и — венчающее прикосновение — добавит несколько редких волосков на верхнюю губу… Что тогда? Мужеподобная женщина — скажет мистер Вуд, и переодетый мужчина — сказали бы мы.
  — Неужели она и правда была вчера в Чарлоке?
  — Безусловно. Возможно, вы помните, как говорили мне, что поезд отправляется отсюда в одиннадцать и прибывает в Чарлок-Бэй около двух часов дня. А обратный поезд, кстати, идет еще быстрее — тот, на котором мы приехали. Он отправляется из Чарлока в пять минут пятого и прибывает сюда в шесть пятьдесят. Естественно, в том футляре вообще не было миниатюр. Пустой, он был мастерски взломан. Мадемуазель Мэри нужно было только найти парочку простаков, которые благосклонно отнесутся к очаровательной красавице, попавшей в бедственное положение. Но один из этих простаков оказался совсем не прост… он оказался Эркюлем Пуаро!
  Едва ли я мог согласиться с подобным умозаключением. Я поспешно сказал:
  — Значит, когда вы говорили, что собираетесь помочь в беде постороннему человеку, вы умышленно обманывали меня. Да-да, именно так вы и поступили.
  — Я даже не думал обманывать вас, Гастингс. Я лишь позволил вам обмануться. Я говорил о мистере Бэйкере Вуде, который оказался в чужой стране. — Его лицо помрачнело. — Ах! Когда я думаю о вашем дорожном мошенничестве, о несправедливо завышенной цене… об одинаковой плате за билет только до Чарлока и туда, и обратно… мне чертовски хочется защитить этого туриста! Пусть манеры мистера Вуда малоприятны, пусть он, как вы бы сказали, не вызывает симпатии. Но он — турист! А мы, туристы, Гастингс, должны помогать друг другу. Вот я, например, всегда поддержу туристов!
  Тайна Маркет-Бэйзинга
  — В конце концов, ничто не может сравниться с нашей природой, не так ли? — сказал инспектор Джепп, глубоко вдыхая носом свежий деревенский воздух и не спеша выдыхая его ртом.
  Мы с Пуаро с жаром поддержали его прочувствованное высказывание. Идея провести уик-энд в Маркет-Бэйзинге, маленьком провинциальном городке, принадлежала именно нашему старому знакомому — инспектору из Скотленд-Ярда. Джепп оказался увлеченным ботаником и на досуге рассуждал о крошечных цветочках с невероятно длинными латинскими названиями с таким воодушевлением, которое его не охватывало даже тогда, когда он вспоминал о раскрытых им преступлениях.
  — Никто здесь не знает нас, и мы никого здесь не знаем, — добавил Джепп, поясняя свою позицию. — В том-то и прелесть подобных вылазок.
  Однако судьба на сей раз распорядилась несколько иначе, поскольку в деревеньке, что находилась в пятнадцати милях от этого городка, произошло отравление мышьяком, и местному констеблю понадобилось срочно связаться со Скотленд-Ярдом. Тем не менее восторженное приветствие при встрече с великим столичным сыщиком только повысило благодушное настроение Джеппа, и воскресным утром, когда мы сидели за завтраком в небольшой столовой деревенской гостиницы возле окна, перед которым покачивались залитые солнечным светом ветки жимолости, все мы пребывали в прекрасном расположении духа. Яичница с беконом оказалась просто замечательной, а кофе не так хорош, но вполне сносен и в меру горяч.
  — Вот это жизнь… — протянул Джепп. — Когда я выйду в отставку, то обоснуюсь в каком-нибудь маленьком городке. В таком же тихом, далеком от преступлений местечке!
  — Le crime, il est partout, — заметил Пуаро, взяв небольшой ломтик хлеба и подозрительно поглядывая на воробья, нахально выжидавшего на подоконнике.
  Я с небрежным видом процитировал:
  
  У кролика невинный вид,
  Но часто он тайком шалит,
  Мне, право, стыдно говорить,
  Что может кролик натворить1761.
  
  — Господи, — сказал Джепп, откидываясь на спинку стула, — полагаю, я могу заказать еще яичницу и, пожалуй, даже с двойной порцией ветчины. Что вы на это скажете, капитан?
  — Полностью поддерживаю, — с готовностью ответил я. — А вы, Пуаро?
  Тот с сомнением покачал головой.
  — Не стоит переполнять желудок, а то голова откажется работать, — заметил он.
  — А я все же рискну еще немного пополнить желудок, — рассмеялся Джепп. — Мне достался желудок большого размера; и, кстати, месье Пуаро, вы что-то слегка располнели. Девушка, будьте любезны, еще две яичницы с двойной порцией ветчины.
  Однако в этот момент дверной проем загородила внушительная фигура констебля Полларда.
  — Я надеюсь, вы простите меня за то, что я беспокою вас, инспектор, джентльмены… но я был бы рад получить ваш совет, инспектор.
  — По выходным дням, — поспешно заявил инспектор, — я не расследую никаких дел. А что там у вас случилось?
  — Джентльмен из Лей-Хаус… застрелился… выстрел в голову.
  — Что ж, такое бывает, — прозаично заметил Джепп. — Долги или женщина, как я полагаю. Сожалею, Поллард, но я ничем не могу вам помочь.
  — Загвоздка в том, — сказал констебль, — что он не мог сам застрелиться. По крайней мере, так говорит доктор Джайлс.
  Джепп поставил чашку на стол.
  — Не мог сам застрелиться? Что вы имеете в виду?
  — Так говорит доктор Джайлс, — повторил Поллард. — Он говорит, что это совершенно невозможно. Он пребывает в полнейшем недоумении: дверь была заперта изнутри, окна — на задвижках, но доктор упорно твердит, что самоубийство просто исключено.
  Это решило дело. Повторный заказ яичницы с ветчиной был отменен, и уже пару минут спустя вся наша компания с максимально возможной скоростью шагала в направлении Лей-Хаус, а по пути Джепп устроил констеблю настоящий допрос.
  Умершего звали Уолтер Протеро. Это был уже зрелый человек средних лет и жил здесь затворником. Он приехал в Маркет-Бэйзинг восемь лет назад и снял старый особняк Лей-Хаус — разбросанное, пришедшее в упадок строение. За его хозяйством присматривала экономка, которую он привез с собой. Мисс Клегг — незаурядная дама, весьма уважаемая в городке. И только недавно к мистеру Протеро приехали гости, некие мистер и миссис Паркер из Лондона. Сегодня утром экономка не смогла достучаться до своего хозяина, она сильно встревожилась, обнаружив, что дверь заперта, и позвонила в полицию и доктору. Констебль Поллард и доктор Джайлс незамедлительно явились. Общими усилиями им удалось взломать дубовую дверь спальни.
  Мистер Протеро лежал на полу с простреленной головой, в его правой руке был пистолет. Все выглядело, как явное самоубийство.
  Однако осмотр тела привел доктора Джайлса в недоумение, и в итоге, отозвав констебля в сторонку, он сообщил ему о своем недоумении, вследствие чего Поллард сразу подумал о Джеппе. Оставив доктора у трупа, он поспешил в гостиницу.
  К тому времени, когда констебль закончил свое повествование, мы подошли к Лей-Хаус, большому обветшалому особняку, окруженному запущенным, заросшим сорными травами садом. Входные двери были открыты, и мы прямиком прошли в холл, затем в маленькую, примыкавшую к кухне столовую, откуда доносились голоса. В комнате были четыре человека: вызывающе одетый мужчина с неприятной внешностью, который сразу же вызвал у меня антипатию; женщина — хотя и красивая, но вульгарная; еще одна женщина в строгом темном платье, которая стояла в стороне от остальных и, как я понял, была экономкой; и высокий мужчина в твидовом спортивном костюме, с умным доброжелательным лицом, который, очевидно, держал ситуацию под контролем.
  — Доктор Джайлс, — сказал констебль, — это полицейский инспектор Джепп из Скотленд-Ярда и два его друга.
  Доктор представил нам мистера и миссис Паркер. Затем он повел нас на второй этаж. Поллард, подчиняясь приказу Джеппа, остался внизу, чтобы приглядывать за домочадцами. Поднявшись, мы прошли по коридору и оказались возле открытого дверного проема. Выбитая дверь лежала на полу спальни.
  Мы вошли в комнату. Тело убитого все еще лежало на полу. Мистер Протеро был бородатым мужчиной средних лет с посеребренными висками. Джепп опустился на колени возле трупа.
  — Пуля вошла в голову за левым ухом, — заключил инспектор.
  — Именно так, — подтвердил доктор. — Поэтому очевидно, что он не мог сам застрелиться. Он бы вывихнул руку, попытавшись таким образом завести ее за голову. В общем, он не мог этого сделать.
  — И все-таки его рука сжимала пистолет? Где он, кстати?
  Доктор показал на стол.
  — Только он не был зажат в его руке, — уточнил он, — скорее я сказал бы, что он был вложен в его руку.
  — Зафиксируем это позже, — сказал Джепп. — В целом все довольно ясно. — Он осмотрел пистолет. — Произведен один выстрел. Мы проверим отпечатки пальцев, но я почти уверен, что мы обнаружим на нем только ваши пальчики, доктор Джайлс. Когда наступила смерть?
  — Прошедшей ночью. Я не в состоянии так точно определить время, как замечательные эксперты из детективных историй. Но могу сказать, что он мертв уже порядка двенадцати часов.
  До сих пор Пуаро практически оставался безучастным. Он стоял со мной в сторонке, наблюдая за работой инспектора Джеппа. Только время от времени он слегка шмыгал носом, принюхиваясь, словно его тревожил какой-то непонятный, витавший в комнате запах. Я тоже принюхался, но не уловил ничего такого, что могло бы вызвать интерес. Воздух казался совершенно свежим, лишенным каких-либо запахов. И тем не менее Пуаро продолжал подозрительно шмыгать носом, словно его острый нюх определил нечто упущенное мною.
  Когда Джепп наконец отошел от трупа, над ним склонился Пуаро. Он не обратил никакого внимания на рану. Сначала мне показалось, что он осматривает пальцы руки, в которой был пистолет, но потом я понял, что его заинтересовал носовой платок, торчавший из рукава. Мистер Протеро был одет в темно-серый костюм. Наконец Пуаро поднялся с колен, но продолжал озадаченно поглядывать на носовой платок.
  Джепп призвал его на помощь, чтобы поднять дверь. Улучив подходящий момент, я тоже опустился на колени рядом с телом и, достав платок из рукава, тщательно осмотрел его. Это был совершенно обычный платок из белого батиста без каких-либо меток или пятен. Я засунул его обратно и в полном недоумении разочарованно покачал головой.
  Дверь была уже поднята. Я понял, что Джепп и Пуаро пытаются найти ключ. Но их поиски оказались тщетными.
  — Итак, что мы имеем? — сказал Джепп. — Окно закрыто на шпингалет. Убийца вышел обычным путем, запер дверь и унес ключ с собой. Он надеялся, что никто не заметит отсутствия ключа и все решат, будто Протеро заперся в спальне и застрелился. Вы согласны со мной, Пуаро?
  — В общем, я согласен, да; только было бы куда проще и надежнее подсунуть ключ обратно в комнату под дверь. Тогда все выглядело бы так, будто ключ просто выпал из замочной скважины.
  — Разумеется, но вы же не думаете, что всех осеняют такие блестящие идеи, как вас. Если бы вы задумали совершить преступление, то оно было бы идеальным. Есть еще какие-то замечания, месье Пуаро?
  Пуаро, как мне показалось, пребывал в некоей растерянности. Он обвел глазами комнату и заметил кротким, почти извиняющимся тоном:
  — Он много курил, этот месье.
  Вполне справедливое замечание — на каминной решетке, как и в пепельнице, что стояла на столике возле массивного кресла, было полно окурков.
  — За прошлый вечер он, должно быть, выкурил около двадцати сигарет, — сообщил Джепп. Наклонившись, он тщательно изучил содержимое камина, а потом переключился на пепельницу. — Все сигареты одного сорта, — заявил он, — и выкурены одним человеком. В этом нет ничего особенного, месье Пуаро.
  — А я и не предполагал, что оно будет, — пробормотал мой друг.
  — Ба! — воскликнул Джепп. — Что это? — Быстро нагнувшись, он подхватил какую-то яркую и блестящую вещицу, лежавшую на полу рядом с трупом. — Сломанная запонка. Интересно, кому она принадлежит. Доктор Джайлс, не могли бы вы сходить вниз и пригласить сюда экономку?
  — А как быть с Паркерами? Он очень торопится уехать, говорит, что его ждут неотложные дела в Лондоне.
  — Вполне понятно. Но с делами ему придется повременить. Судя по всему, именно здесь ему, вероятно, придется улаживать кое-какие неотложные дела! Пришлите сюда экономку, а сами вместе с Поллардом следите за тем, чтобы Паркеры никуда не улизнули. Кстати, кто-нибудь из домашних заходил сюда сегодня?
  Доктор задумчиво помолчал.
  — Нет, они оставались в коридоре, пока мы с Поллардом осматривали тело.
  — Вы уверены в этом?
  — Абсолютно уверен.
  Доктор отправился выполнять поручение.
  — Славный мужик, — одобрительно заметил Джепп. — Некоторые из этих спортивного вида докторов оказываются первоклассными парнями. Ладно, хотел бы я знать, кому же понадобилось убивать этого бедолагу? Нам известно, что в доме были три человека. Едва ли я стал бы подозревать экономку. Она прожила здесь с ним уже восемь лет и при желании давно могла бы убить его. Нужно бы узнать, кто такие эти Паркеры? Честно говоря, они производят не очень хорошее впечатление.
  В этом момент в комнате появилась мисс Клегг. Тощая, костлявая женщина с аккуратно уложенными на прямой пробор седыми волосами. Вид у нее был вполне деловой и внушающий уважение. Отвечая на вопросы Джеппа, она поведала нам, что прослужила у покойного четырнадцать лет. Он был щедрым и тактичным хозяином. Чету Паркеров она впервые увидела три дня назад, когда они неожиданно приехали к мистеру Протеро. У нее создалось впечатление, что они были незваными гостями, то есть ее хозяин не очень-то обрадовался, увидев их. Она не смогла опознать запонку, которую ей показал Джепп, но с уверенностью заявила, что у мистера Протеро таких запонок не было. Когда ее спросили о пистолете, она сказала, что, насколько ей известно, у ее хозяина было такого типа оружие. Он держал его под замком. Она не смогла точно сказать, принадлежало ли найденное оружие ее хозяину, поскольку видела его пистолет только один раз несколько лет назад. Никакого выстрела прошлой ночью она не слышала, но это и неудивительно для такого большого и разбросанного строения, учитывая, что ее комнаты, как и те, что она приготовила для Паркеров, находятся в другом крыле здания. Мисс Клегг не знала, в какое время мистер Протеро отправился спать, поскольку к себе она ушла в половине десятого, когда он еще бодрствовал. Уединяясь в своей спальне, он обычно не сразу ложился спать. Частенько просиживал в кресле до глубокой ночи, покуривая и читая книги. Он был заядлым курильщиком.
  Тут Пуаро вставил вопрос:
  — Ваш хозяин, как правило, закрывал на ночь окно или нет?
  Мисс Клегг задумалась.
  — Обычно оно было открыто, во всяком случае, фрамуга.
  — Но сейчас оно закрыто. Как вы можете объяснить это?
  — Не знаю, возможно, он закрыл его, почувствовав сквозняк.
  Задав еще пару вопросов, Джепп отпустил ее. Затем он по отдельности допросил чету Паркеров. Миссис Паркер была явно настроена на истеричный и слезливый лад, а мистер Паркер настроен был по-боевому и просто-таки извергал угрозы и проклятия. Он отрицал, что найденная запонка принадлежит ему, но поскольку его жена успела опознать ее, то это отрицание вряд ли улучшило его положение; и поскольку он также заявил, что вообще не заходил в комнату Протеро, Джепп счел, что у него достаточно оснований для того, чтобы задержать Паркера.
  Препоручив его заботам Полларда, Джепп поспешил в деревню, чтобы связаться с полицейским управлением. А мы с Пуаро побрели обратно в гостиницу.
  — Вы почему-то на редкость спокойны, — заметил я. — Неужели этот случай не заинтересовал вас?
  — Au contraire1762, он чрезвычайно заинтересовал меня. Но и озадачил меня также.
  — Неясен мотив, — задумчиво произнес я. — Но я уверен, что этот Паркер — темная лошадка. Обстоятельства вроде бы вполне очевидно складываются не в его пользу, но поскольку отсутствует мотив, он еще может выкрутиться.
  — Неужели вы не заметили одну очень важную деталь, которую, естественно, пропустил Джепп?
  Я с любопытством посмотрел на него.
  — Ну, что же вы там припрятали в рукаве, Пуаро?
  — Вернее было бы спросить: что было спрятано в рукаве покойного?
  — А-а, вы о том носовом платке!
  — Совершенно верно, о том самом платке.
  — Моряки обычно прячут платки в рукавах, — задумчиво сказал я.
  — Отлично замечено, Гастингс, хотя у меня на уме совсем иное.
  — А что же еще?
  — М-да, мне не дает покоя запах сигаретного дыма.
  — Я совсем его не почувствовал, — удивленно воскликнул я.
  — Вот и я тоже, cher ami.
  Я пристально взглянул на него. Бывает очень трудно понять, когда Пуаро морочит голову, но на сей раз он выглядел совершенно серьезным.
  
  Дознание состоялось через два дня. Между тем на свет выплыли новые доказательства. Какой-то бродяга признался, что перелезал через стену в сад Лей-Хаус, где частенько ночевал в незапертом сарае. Он заявил, что слышал, как около полуночи в комнате второго этажа громко спорили двое мужчин. Один требовал какие-то деньги, а другой яростно отказывался их платить. Спрятавшись за кустами, он хорошо разглядел этих мужчин, поскольку они прохаживались возле освещенного окна. В одном из них он узнал мистера Протеро, владельца этого дома, а другой явно походил на мистера Паркера.
  Теперь стало ясно, что Паркеры приехали в Лей-Хаус, чтобы шантажировать Протеро, и когда позднее выяснилось, что настоящее имя покойного было Уэндовер и что он был лейтенантом военно-морского флота и имел отношение к взрыву на крейсере «Мерритот» в 1910 году, то дело вроде бы стало проясняться. Предполагалось, что Паркер, осведомленный о той роли, которую играл в этом взрыве Уэндовер, выследил его и потребовал деньги за молчание, которые тот отказывался платить. В пылу ссоры Уэндовер вытащил пистолет, а Паркеру удалось выхватить у него оружие, и в итоге он убил Уэндовера, попытавшись придать этому убийству вид самоубийства.
  Дело передали в суд, сохранив за Паркером право на защиту. Мы с Пуаро присутствовали на судебном разбирательстве. Когда мы вышли из зала городского суда, Пуаро решительно взмахнул головой.
  — Так и надо сделать, — пробурчал он себе под нос. — Да, так и надо сделать. Больше откладывать нельзя.
  Он зашел на почту и написал письмо, которое отправил со специальным посыльным. Я не разглядел, кому оно было адресовано. В гостинице Пуаро заметно нервничал, то и дело подходя к окну.
  — Я жду гостей, — пояснил он. — Не может быть… Несомненно, я не мог ошибиться! Да, вот и она.
  К моему крайнему удивлению, через минуту к нам в номер вошла мисс Клегг. Она выглядела не такой спокойной, как обычно, и тяжело дышала, точно бежала всю дорогу. Я увидел страх в ее глазах, когда она взглянула на Пуаро.
  — Присаживайтесь, мадемуазель, — доброжелательно сказал он. — Мои предположения оказались правильными, не так ли?
  Вместо ответа она разразилась слезами.
  — Почему вы так поступили? — мягко спросил Пуаро. — Почему?
  — Я очень любила его, — ответила она. — Я нянчила его, когда он был еще совсем ребенком. О, будьте милосердны ко мне!
  — Я сделаю все, что в моих силах. Но вы же понимаете, я не могу позволить, чтобы повесили невинного человека… невзирая на то, что он — изрядный мерзавец.
  Она выпрямилась и тихо сказала:
  — Наверное, поэтому я так и поступила. Делайте так, как считаете нужным.
  Затем она встала и поспешно покинула комнату.
  — Неужели она убила его? — спросил я, совершенно сбитый с толку.
  Пуаро загадочно улыбнулся и покачал головой.
  — Он сам застрелился. Вы помните, что он носил платок в правом рукаве? Это свидетельствует о том, что он был левшой. Боясь разоблачения после бурного объяснения с Паркером, он застрелился. Утром мисс Клегг пошла, как обычно, будить его и обнаружила, что он мертв. Как она только что нам сказала, она знала его с самого детства и ужасно рассердилась на Паркеров, которые стали причиной этой позорной смерти. Она считала их убийцами и вдруг увидела возможность заставить их понести наказание за смерть, на которую подтолкнули его. Она одна знала, что Уэндовер был левшой. Переложив пистолет в его правую руку, она закрыла окно на задвижку, подбросила сломанную запонку, подобранную в одной из комнат первого этажа, и вышла, заперев дверь и забрав с собой ключ.
  — Пуаро, — в приливе восторга сказал я, — вы просто великолепны. И все это дело вы разгадали по одному маленькому платочку.
  — И по запаху сигарет. Если окно было закрыто, а все эти сигареты выкурены, то воздух в комнате должен был быть изрядно прокуренным. А вместо этого он был вполне свежим, поэтому я сразу пришел к выводу, что окно было открыто всю ночь и закрыто только утром. Я не смог найти ни одной достойной причины, по которой убийце могло понадобиться закрыть окно. Ему как раз следовало бы оставить его открытым, чтобы показать, что убийца мог сбежать этим путем, если бы не прошла версия самоубийства. И конечно, показания бродяги, когда я узнал о них, подтвердили мои подозрения. Он никогда бы не услышал их разговор, если бы окно было закрытым.
  — Великолепно! — искренне воскликнул я. — А что, не выпить ли нам чайку?
  — Предложение истинного англичанина, — со вздохом сказал Пуаро. — Вряд ли мне удастся получить здесь рюмочку ликера.
  Осиное гнездо
  Джон Харрисон вышел из дома и немного постоял на веранде, поглядывая в сад. Это был высокий мужчина с худым изнуренным мертвенно-бледным лицом. Вид у него обычно был довольно суровый, но, когда, как сейчас, эти грубые черты смягчала улыбка, он казался очень даже привлекательным.
  Джон Харрисон любил свой сад, а он никогда не выглядел лучше, чем теперь, этим августовским, по-летнему расслабляющим вечером. Вьющиеся розы были еще прекрасны; душистый горошек пропитывал воздух своим сладким ароматом.
  Хорошо знакомый скрипучий звук заставил Харрисона резко повернуть голову. Кто это, интересно, прошел через садовую калитку? В следующее мгновение на его лице появилось выражение крайнего удивления, поскольку щеголеватый мужчина, вышагивающий по дорожке, был последним, кого он ожидал встретить в этих краях.
  — Какая приятная неожиданность, — воскликнул Харрисон, — месье Пуаро!
  И действительно, навстречу ему шел знаменитый Эркюль Пуаро.
  — Именно так, — сказал он. — Как-то раз вы, помнится, сказали мне: «Если вам доведется заехать в наши края, милости прошу ко мне в гости». И вот я здесь.
  — Я очень рад, — сердечно сказал Харрисон. — Присаживайтесь, и давайте выпьем чего-нибудь.
  Проводив Пуаро на веранду, он гостеприимно показал на сервировочный столик с богатым выбором спиртных напитков.
  — Благодарю, — сказал Пуаро, опускаясь в плетеное кресло. — У вас ведь, полагаю, нет в запасе наливочки? Нет, нет. Я думаю, нет. Тогда налейте мне просто немного содовой без виски. — И когда перед ним появился бокал, он добавил огорченно: — Увы, мои усы совсем потеряли форму. Во всем виновата эта жара!
  — И что же привело вас в наше тихое местечко? — спросил Харрисон, опускаясь в другое кресло. — Вы приехали на отдых?
  — Нет, mon ami, пo делу.
  — По делу? В нашу сонную глухомань?
  Пуаро с важным видом кивнул:
  — Именно так, мой друг, разве вы не понимаете, что преступникам не нужна толпа свидетелей?
  Рассмеявшись, Харрисон сказал:
  — Да, полагаю, мое замечание было довольно глупым. И все-таки какое загадочное преступление вы здесь расследуете? Или мой вопрос неуместен?
  — Почему же, вполне уместен, — сказал детектив. — Я даже предпочел бы, чтобы вы задали его.
  Харрисон заинтересованно посмотрел на него. Он уловил какой-то намек в ответе своего гостя.
  — Значит, вы не отрицаете, что расследуете преступление, — нерешительно продолжил он, — серьезное преступление?
  — Да, серьезней просто не бывает.
  — Вы имеете в виду…
  — Убийство.
  Харрисон был совершенно потрясен тем, как Пуаро произнес это слово. Детектив неотрывно смотрел на своего собеседника, и его взгляд показался Харрисону таким странным, что он даже растерялся, не зная, что и сказать.
  — Но я не слышал ни о каком убийстве, — неуверенно заметил Харрисон.
  — Правильно, — сказал Пуаро, — вы и не могли слышать о нем.
  — Кто же был убит?
  — Пока еще… — сказал Пуаро, — никто.
  — Что?..
  — Именно поэтому я и сказал, что вы не могли слышать о нем. Я расследую преступление, которое еще не совершено.
  — Но послушайте, это же полная бессмыслица.
  — Вовсе нет. Если можно заранее разгадать план убийства, то, несомненно, это гораздо лучше, чем после того, как оно совершилось. Возможно даже… немножко подумав… удастся и предотвратить его.
  Харрисон пристально смотрел на него.
  — Вы, наверное, шутите, месье Пуаро.
  — Помилуйте, я говорю вполне серьезно.
  — Вы и правда думаете, что кто-то собирается совершить убийство? Что за нелепая мысль!
  Эркюль Пуаро ответил на его вопрос, проигнорировав последнее восклицание:
  — Если только мы не сумеем помешать ему. Да, mon ami, именно так обстоит дело.
  — Мы?
  — Совершенно верно. Мне понадобится ваше содействие.
  — Так вот почему вы заехали сюда?
  Пуаро пристально посмотрел на него, и вновь нечто неопределимое вызвало у Харрисона легкое беспокойство.
  — Я приехал сюда, месье Харрисон, из дружеских побуждений… просто вы мне симпатичны. — И вдруг он добавил совершенно иным тоном: — Я вижу, месье Харрисон, что в вашем саду обосновались осы. Вы собираетесь уничтожить их гнездо?
  Такая перемена темы заставила Харрисона озадаченно нахмуриться. Он проследил за устремленным в сад взглядом Пуаро и растерянно сказал:
  — На самом деле у меня действительно есть такое намерение. А вернее, у молодого Лэвингтона. Вы помните Клода Лэвингтона? Он также был на том обеде, где мы с вами познакомились. Он зайдет ко мне сегодня вечером, чтобы разобраться с этим гнездом. Мне даже подумать страшно о таком деле.
  — М-да, — сказал Пуаро. — И как же он собирается бороться с этим?
  — Опрыскает гнездо бензином. Его садовый опрыскиватель более удобный, чем мой, и он обещал принести его.
  — Но ведь есть и другой способ? — спросил Пуаро. — Если не ошибаюсь, можно использовать и цианистый калий?
  Харрисон несколько удивился.
  — Ну да, только это очень опасное вещество. Не стоит разводить в саду такую отраву.
  Пуаро понимающе кивнул:
  — Да, это смертельный яд. — Он сделал паузу, а потом повторил мрачным тоном: — Смертельный яд.
  — Вполне подходящий, если решить избавиться от тещи, не правда ли? — со смехом заметил Харрисон.
  Но эта шутка не рассеяла мрачного настроения Пуаро.
  — Так вы, месье Харрисон, точно знаете, что месье Лэвингтон собирается уничтожить осиное гнездо именно бензином?
  — Конечно, знаю. А почему вы вдруг спросили об этом?
  — У меня есть некоторые сомнения. Сегодня днем я был в Барчестере и заходил в аптеку. Одну из покупок мне пришлось отметить в регистрационном журнале. И я обратил внимание на последнюю запись. Она сообщала о том, что Клод Лэвингтон купил цианистый калий.
  Харрисон изумленно взглянул на Пуаро.
  — Странно, — сказал он. — Лэвингтон на днях говорил мне, что он даже не думает использовать этот химикат; на самом деле он даже сказал, что столь сильный яд вообще не следовало бы продавать для таких целей.
  Пуаро посмотрел в сад.
  — Вы хорошо относитесь к Лэвингтону? — спросил он на редкость спокойным голосом.
  Его собеседник вздрогнул. Казалось, этот вопрос застал его врасплох.
  — Я… э-э… в общем, хорошо, разумеется. Он кажется мне вполне приятным человеком. С чего бы мне не любить его?
  — Разумеется, не с чего, — успокаивающе пояснил Пуаро. — Мне просто было интересно, какие у вас отношения. — И поскольку Харрисон задумчиво молчал, он продолжил: — Мне также интересно, хорошо ли он относится к вам.
  — На что вы намекаете, месье Пуаро? Я никак не возьму в толк, что у вас на уме.
  — Ладно, я буду с вами предельно откровенным. Вы ведь собираетесь жениться, месье Харрисон, на мисс Молли Дин. Ваша невеста очень обаятельная и красивая девушка. До помолвки с вами она была помолвлена с Клодом Лэвингтоном. Но рассталась с ним, отдав предпочтение вам.
  Харрисон утвердительно кивнул.
  — Я не спрашиваю, почему она так поступила: видимо, у нее были на то основания. Но, по правде говоря, было бы вполне естественно предположить, что Лэвингтон не смог забыть ее или смириться с этой отставкой.
  — Вы ошибаетесь, месье Пуаро. Клянусь, вы ошибаетесь. Лэвингтон — глубоко порядочный человек. Он мужественно воспринимает такие повороты судьбы. Он всегда был удивительно любезен со мной… и всячески пытался показать свое дружеское расположение.
  — И вы не заметили в этом ничего особенного? Вы только что использовали слово «удивительно», однако вы не выглядите удивленным.
  — Что вы имеете в виду, Пуаро?
  — Я имею в виду, — сказал Пуаро, придав своему голосу уже совершенно иной оттенок, — что человек может долго скрывать свою ненависть, дожидаясь подходящего случая.
  — Ненависть? — Харрисон с сомнением покачал головой и рассмеялся.
  — Англичане бывают исключительно бестолковыми, — заметил Пуаро. — Они полагают, что сами сумеют обмануть кого угодно, но никто не сможет обмануть их. Порядочный человек… славный парень… могут ли они заподозрить его в дурном намерении? Они могли бы еще жить и жить, но порой безвременно умирают из-за такой вот глупой самонадеянности.
  — Вы пытаетесь предостеречь меня, — тихо сказал Харрисон. — Наконец-то я понял… что так смущало меня в вашем поведении. Вы полагаете, что я должен опасаться Клода Лэвингтона. И вы пришли сюда, чтобы предостеречь меня…
  Пуаро кивнул.
  Харрисон вдруг вскочил с кресла:
  — Да вы сошли с ума, месье Пуаро! Это же Англия. Подобные отношения здесь просто недопустимы. Отвергнутые поклонники вовсе не вынашивают планы мести, ожидая удобного случая, чтобы всадить нож в спину или подсыпать отраву в чай своего соперника. И вы заблуждаетесь насчет Клода Лэвингтона. Этот парень не убьет и мухи.
  — Жизнь мух меня совершенно не волнует, — спокойно сказал Пуаро. — И, говоря, что месье Лэвингтон не убил бы и мухи, вы, однако, упускаете из виду, что именно сегодня он собирается лишить жизни семейство ос.
  Харрисон не сразу нашелся что ответить. Детектив, в свою очередь, тоже вскочил на ноги. Он приблизился к своему приятелю и положил руку ему на плечо. Вдруг, совсем разволновавшись, он довольно сильно встряхнул этого высокого мужчину, вынудив его нагнуться, и прошипел ему на ухо:
  — Очнитесь же, мой друг, пошевелите мозгами. И посмотрите… посмотрите, куда я показываю. Взгляните на основание того дерева на берегу. Вы видите, осы возвращаются домой мирно отдохнуть после трудового дня? Им невдомек, что всего через час они будут уничтожены. Никто не может сообщить им об этом. Среди них, очевидно, нет детектива, подобного Эркюлю Пуаро. А я говорю вам, месье Харрисон, что пришел сюда не просто так. Благодаря моей профессии я многое знаю об убийствах. И я могу раскрыть план убийства, даже если оно еще не осуществлено. Когда месье Лэвингтон собирался травить ваших ос?
  — Лэвингтон никогда бы не…
  — В какое время?
  — Часов в девять. Но говорю же вам, вы заблуждаетесь. Лэвингтон никогда бы не смог…
  — Ох уж мне эти англичане! — пылко воскликнул Пуаро. Схватив свои шляпу и трость, он решительно направился к выходу из сада, но приостановился и бросил через плечо: — Я не намерен спорить с вами. Это может только разозлить меня. Но надеюсь, вы понимаете, что я вернусь сюда к девяти часам?
  Харрисон хотел было что-то ответить, но Пуаро не дал ему такой возможности:
  — Я знаю все, что вы можете сказать: «Лэвингтон никогда бы не смог…» Да, возможно, Лэвингтон никогда бы не смог! И все-таки я вернусь сюда к девяти часам. О да, это развлечет меня… так и решим… мне будет приятно посмотреть на разорение осиного гнезда. Еще одна ваша английская забава!
  Пуаро быстро проследовал по дорожке и вышел из сада через скрипучую калитку. Оказавшись на улице, он заметно снизил скорость. Его волнение улеглось, и на лице проступило печальное и озабоченное выражение. Достав из кармашка часы, он взглянул на циферблат. Стрелки показывали десять минут девятого.
  — Осталось три четверти часа, — пробормотал он. — Не знаю, стоит ли мне ждать.
  Шаги его совсем замедлились; казалось, еще немного — и он вообще остановится и повернет назад. Его явно одолевало какое-то смутное дурное предчувствие. Однако, решительно отогнав эти мысли, он продолжил путь к центру городка. Лицо его было по-прежнему озабоченным, и разок-другой он расстроенно покачал головой, словно был не вполне доволен своими действиями.
  До девяти часов оставалось еще несколько минут, когда он вновь подходил к знакомой калитке. Стоял ясный и тихий вечер; легкий ветерок едва шевелил листья деревьев. В этом спокойствии, пожалуй, было нечто слегка зловещее, как в затишье перед бурей…
  И все-таки Пуаро лишь немного прибавил шагу. Его вдруг охватило чувство необъяснимой тревоги. Он сам не понимал, чего он боится.
  В этот самый момент садовая калитка открылась, и Клод Лэвингтон быстро вышел на дорогу. Увидев Пуаро, он вздрогнул от неожиданности.
  — О… э-э… добрый вечер.
  — Добрый вечер, месье Лэвингтон. Вы пришли пораньше?
  Лэвингтон непонимающе уставился на него:
  — Я не вполне понимаю, что вы имеете в виду.
  — Вы уже закончили бороться с осами?
  — Да нет, собственно говоря, даже и не начинал.
  — О, — мягко сказал Пуаро, — значит, вы не стали разорять осиное гнездо. Что же вы тогда делали?
  — Да так, просто посидел немного и перекинулся парой слов со стариной Харрисоном. На самом деле мне нужно спешно идти, месье Пуаро. Я даже не представлял, что вы можете объявиться в наших краях.
  — У меня, знаете ли, были здесь кое-какие дела.
  — А-а, понятно. Вы сможете найти Харрисона на веранде. Извините, я не могу задерживаться.
  Он поспешно ушел. Пуаро проводил его взглядом. Беспокойный молодой человек, внешне симпатичный, но слабовольный!
  — Итак, будем искать Харрисона на веранде, — пробормотал Пуаро. — Интересно… — Войдя в калитку, он направился по дорожке к дому. Харрисон сидел в кресле у стола. Он не двинулся с места и даже не повернул головы, когда Пуаро подошел к нему. — Ах! Mon ami, — воскликнул Пуаро, — с вами все в порядке, не правда ли?
  После довольно продолжительного молчания Харрисон вдруг заговорил.
  — Что вы сказали? — спросил он каким-то странным голосом.
  — Я спросил, все ли у вас хорошо?
  — Хорошо? Да, я в полном порядке. А что, разве я плохо выгляжу?
  — Вы не испытываете никаких болезненных последствий? Отлично.
  — Болезненных последствий? С чего бы?
  — Выпив раствор хозяйственной соды.
  Харрисон вдруг встрепенулся:
  — Хозяйственная сода? О чем это вы?
  — Я бесконечно сожалею, — с покаянным видом ответил Пуаро, — но мне пришлось подсунуть хозяйственную соду вам в карман.
  — Вы подсунули что-то в мой карман? Но зачем, черт возьми?
  Харрисон пристально смотрел на него. Пуаро заговорил спокойным тоном, точно лектор, снисходящий до уровня непонятливых учеников:
  — К числу достоинств или недостатков профессии детектива, как вы понимаете, можно отнести то, что она вынуждает нас соприкасаться с криминальными элементами. И эти криминальные элементы, или преступники, могут порой научить нас некоторым очень важным и любопытным вещам. Мне довелось как-то познакомиться с одним вором-карманником… Я заинтересовался его делом, поскольку он не делал того, в чем его на тот раз обвиняли, и в результате моего вмешательства его оправдали. И он, в свою очередь, решил отблагодарить меня единственным доступным ему путем: он раскрыл мне кое-какие тайны своего ремесла.
  Так уж случилось, и теперь я при желании могу легко забраться в чужой карман так, что человек этого даже не заметит. Я кладу одну руку ему на плечо и изображаю сильное волнение, отвлекая его внимание, и в итоге он ничего не чувствует… А тем временем мне удается ловко опустошить его карман и подложить в него хозяйственную соду.
  Понимаете, — мечтательно продолжил Пуаро, — если человеку нужно умудриться быстро и незаметно подсыпать яд в стакан, то он, несомненно, должен держать его в правом кармане пиджака — больше просто негде. Я знал, что найду там яд. — Он сунул руку в карман и вытащил пакетик с несколькими белыми комковатыми кристаллами. — Исключительно опасно, — пробурчал он, — держать их в такой ненадежной упаковке.
  Спокойно и без всякой спешки Пуаро вынул из другого кармана бутылочку. Высыпав туда кристаллы, он поставил ее на стол и наполнил простой водой. Затем осторожно закрыл пробкой и слегка встряхнул бутылочку, чтобы кристаллы скорее растворились. Харрисон, точно зачарованный, следил за ним.
  Получив необходимый раствор, Пуаро направился к осиному гнезду. Там он откупорил бутылочку и, отстранившись, вылил ядовитую жидкость на осиное гнездо, после чего отступил на пару шагов, чтобы понаблюдать за результатом.
  Некоторые залетавшие в гнездо осы тут же выбирались обратно и, немного подрожав, замирали в неподвижности. Остальные выползали из гнезда, только чтобы умереть. Пуаро понаблюдал за ними пару минут и, удовлетворенно кивнув головой, пошел обратно на веранду.
  — Быстрая смерть, — промолвил он, — очень быстрая смерть.
  Харрисон наконец обрел дар речи.
  — Как же вы обо всем узнали?
  Пуаро смотрел прямо перед собой.
  — Я уже говорил, что заметил имя Клода Лэвингтона в аптечном журнале. Но я не сказал вам, что вскоре после этого случайно встретил его. Он поведал мне, что купил цианистый калий по вашей просьбе — для уничтожения осиного гнезда. Это сразу показалось мне немного странным, мой друг, поскольку я вспомнил, как на упомянутом вами обеде вы превозносили достоинства бензина и осуждали использование цианида, считая его применение опасным и излишним.
  — Продолжайте.
  — Мне были известны и еще некоторые сведения. Недавно я видел одну влюбленную парочку — Клода Лэвингтона и Молли Дин — и незаметно понаблюдал за ними. Не знаю, какая ссора изначально развела их и бросила девушку в ваши объятия, но я понял, что они помирились.
  — Продолжайте.
  — Я узнал и кое-что еще, мой друг. На днях я проходил по Харли-стрит и заметил, как вы выходили из дома одного известного врача. Я знаю, по каким заболеваниям специализируется этот доктор, и заметил, с каким настроением вы вышли после его консультации. Такое выражение лица я видел только раз или два в жизни, но ошибиться тут было трудно. У вас было лицо человека, которому вынесли смертный приговор. Я прав, не так ли?
  — Совершенно правы. Он дал мне два месяца.
  — Вы не заметили меня, мой друг, поскольку были поглощены иными мыслями. И по вашему лицу я понял еще кое-что… Помните, сегодня я говорил вам о том, какие чувства люди пытаются скрывать. Я увидел ненависть в ваших глазах, мой друг. Вы даже не пытались скрыть ее, думая, что вас никто не видит.
  — Продолжайте, — бросил Харрисон.
  — Да мне, собственно, мало что осталось добавить. Я приехал сюда, случайно нашел имя Лэвингтона в аптечном журнале, как я уже говорил, потом встретил его и пришел сюда к вам. Я расставил вам ловушки. Вы отрицали, что просили Лэвингтона купить цианид, или, вернее, вы выразили удивление, узнав о его покупке. Поначалу вы были потрясены моим появлением, но вскоре, придя в себя, сообразили, что его можно отлично использовать, и решили усилить мои подозрения. Со слов самого Лэвингтона я знал, что он должен зайти к вам в половине девятого. Вы же сообщили мне о девяти часах, полагая, что мне лучше прийти, когда все уже будет кончено. Вот так я обо всем и догадался.
  — Зачем вы пришли? — воскликнул Харрисон. — Если бы вы только не пришли!..
  Пуаро решительно выпрямил спину.
  — Я уже говорил вам, — сказал он, — расследование убийства — это моя работа.
  — Убийства? Самоубийства, вы хотите сказать.
  — Нет. — Голос Пуаро стал резким и звонким. — Я говорю именно об убийстве. Ваша смерть была бы быстрой и легкой, но ни один человек не пожелал бы себе той смерти, которую вы уготовили для Лэвингтона. Он покупает яд; он навещает вас в вашем уединении. А потом вы вдруг умираете, и вот в вашем бокале обнаруживают остатки цианида, а Лэвингтона обвиняют в убийстве. Таков был ваш план.
  Харрисон вновь простонал:
  — Зачем вы пришли? Ну зачем вы пришли?
  — Я уже объяснил вам, но есть и другая причина. Вы мне симпатичны. Послушайте, mon ami, вы умирающий человек, вы потеряли любимую девушку, но вы не утратили доброго имени — вы не стали убийцей. Скажите же мне теперь: вы все еще недовольны, что я пришел?
  Какое-то время Харрисон пребывал в молчаливой неподвижности, но потом вдруг гордо расправил плечи. Выражение его лица резко изменилось, на нем проявилось небывалое чувство собственного достоинства — он победил свое собственное низменное «я». Он решительно положил руку на стол.
  — Слава богу, что вы пришли, — воскликнул он. — О да, слава богу, что вы пришли!
  Дама под вуалью
  Я заметил, что последнее время на лице Пуаро все чаще появлялось неудовлетворенное и беспокойное выражение. У нас давненько не было интересных дел, то есть таких, при расследовании которых Пуаро мог бы применить свой острый ум и замечательные дедуктивные способности. В это утро он опять отбросил газету с раздраженным «Пчих!» — его излюбленным восклицанием, очень напоминавшим звук кошачьего чиханья.
  — Они боятся меня, Гастингс. Преступники в вашей милой Англии просто боятся меня! Где же ваши кошки, где проворные мышки, почему они больше не крадут сыр?!
  — Мне кажется, что в большинстве своем они даже не догадываются о вашем существовании, — со смехом сказал я.
  Пуаро укоризненно взглянул на меня. По его твердому убеждению, весь мир только и делал, что вспоминал и обсуждал славные дела Эркюля Пуаро. Конечно, он завоевал хорошую репутацию в Лондоне, но меня было бы трудно убедить в том, что он наводит ужас на преступный мир.
  — А что вы думаете о том ограблении, которое произошло средь бела дня в ювелирном магазине на Бонд-стрит?
  — Замечательное дельце, — одобрительно сказал Пуаро, — но не по моей части. Pas de finesse, seulement de l’audace!1763 Вооружившись тростью с тяжелым набалдашником, преступник разбивает витрину в ювелирном магазине и сгребает в сумку кучу драгоценных камней. Добропорядочные горожане немедленно хватают его и сдают подоспевшим полицейским. Он захвачен на месте преступления с поличным. Его препровождают в полицию, а потом обнаруживается, что эти камушки — отличные стразы. А настоящие драгоценности он успел передать своему сообщнику — одному из вышеупомянутых добропорядочных горожан. Разумеется, его отправят в тюрьму, но, когда он выйдет оттуда, на воле его будет ждать довольно кругленькая сумма. Да, недурно придумано. Но я сделал бы лучше. Порой, Гастингс, я сожалею о своих высоконравственных устоях. Было бы приятно, для разнообразия, попробовать нарушить закон.
  — Не унывайте, Пуаро, вы же знаете, что у вас уникальные способности иного рода.
  — Но куда же мне девать сейчас эти способности?
  Я взялся за газету.
  — Вот, слушайте. «Загадочная смерть англичанина в Голландии», — прочитал я.
  — Они вечно так говорят, а потом выясняется, что человек просто съел испорченные рыбные консервы и умер естественной смертью.
  — Ну, раз уж вы расположены ворчать…
  — Tiens! — воскликнул Пуаро, прохаживаясь возле окна. — К нашему дому подходит некая особа… знаете, как говорят в романах, «дама под густой вуалью». Она поднимается по ступенькам, звонит в дверь… она идет к нам за консультацией. Возможно, сейчас мы узнаем нечто интересненькое. Такая юная и очаровательная леди не станет прятать свое личико под вуалью без особой причины.
  Чуть позже к нам вошла посетительница. Как и сказал Пуаро, она действительно скрывалась под густой вуалью. Черты ее лица были практически неразличимы, пока она не подняла вуаль из черных испанских кружев. Тогда я увидел, что интуиция не подвела Пуаро; леди оказалась исключительно хорошенькой блондинкой с голубыми глазами. Отметив строгий, но дорогой ее наряд, я сразу сделал вывод о том, что она принадлежит к высшим слоям общества.
  — Месье Пуаро, — сказала леди тихим, мелодичным голосом, — я оказалась в крайне бедственном положении. Мне с трудом верится в то, что вы сможете помочь мне, но я слышала такие удивительные истории о ваших способностях, что пришла просить вас о невозможном, могу сказать, что вы — моя последняя надежда.
  — Я люблю раздвигать рамки невозможного, — оживился Пуаро. — Продолжайте, прошу вас, мадемуазель. Вы должны быть со мной откровенны, — добавил Пуаро. — Мне необходимо с предельной ясностью представлять ваше дело.
  — Я доверюсь вам, — вдруг сказала девушка. — Вы слышали о леди Миллисент Касл Воган?
  Я взглянул на нее с живым интересом. Объявление о помолвке леди Миллисент и герцога Саутширского появилось в печати всего несколько дней назад. Насколько я знал, она была пятой дочерью обедневшего ирландского лорда, а герцог Саутширский считался одним из лучших женихов Англии.
  — Я и есть леди Миллисент, — продолжала девушка. — Возможно, вы читали о моей помолвке. Я могла бы считать себя счастливейшей девушкой Англии, но… О, месье Пуаро, я попала в ужасное положение! Есть один человек, какой-то жуткий проходимец — его фамилия Лэвингтон. Так вот он… я даже не знаю, как объяснить вам. У него есть одно мое письмо… я написала его, когда мне было всего шестнадцать лет. И вот он… он…
  — Письмо, адресованное мистеру Лэвингтону?
  — О нет… конечно же, не ему! Одному молодому военному… я очень любила его… он был убит на войне.
  — Я понимаю вас, — доброжелательно сказал Пуаро.
  — Это было безрассудное… опрометчивое письмо, но, в сущности, месье Пуаро, кроме этого письма, ничего больше не было. Однако в нем есть несколько фраз, которые… которые можно неверно истолковать.
  — Ясно, — сказал Пуаро, — и это ваше письмо попало в руки мистера Лэвингтона?
  — Да, и он угрожает мне… Если я не заплачу ему огромную сумму денег — а я совершенно не в состоянии собрать такие деньги, — то он отошлет это письмо герцогу.
  — Грязная свинья! — в сердцах воскликнул я. — Прошу прощения, леди Миллисент.
  — А вы не считаете, что было бы разумно признаться во всем вашему будущему супругу?
  — Я не посмею, месье Пуаро. У герцога довольно сложный характер, он ревнив и подозрителен и склонен во всем видеть скорее плохое, чем хорошее. С тем же успехом я могу просто разорвать помолвку.
  — Боже, какая неприятность, — произнес Пуаро с выразительной гримасой. — И что же вы хотите от меня, миледи?
  — Я подумала, что вы могли бы предложить мистеру Лэвингтону встретиться с вами. Я сообщила бы ему, что доверила вам обсудить с ним это дело. И может быть, вам удастся уговорить его снизить требуемую сумму.
  — О какой сумме он говорил?
  — Двадцать тысяч фунтов. Я сомневаюсь, что смогу наскрести и тысячу.
  — Пожалуй, вы могли бы одолжить кое-какие деньги в свете предстоящей женитьбы… но сомнительно, что вам удалось бы собрать больше половины этой суммы. Кроме того, вы вообще не должны платить! Нет, изобретательность Эркюля Пуаро должна поразить ваших врагов! Направьте ко мне мистера Лэвингтона. Есть ли вероятность того, что он захватит с собой письмо?
  Девушка отрицательно покачала головой.
  — Вряд ли. Он очень осторожен.
  — Но, я полагаю, у вас нет сомнений, что оно действительно у него?
  — Он показывал его мне, когда я заходила к нему домой.
  — Вы были у него дома? Это весьма неблагоразумно, миледи.
  — Возможно. Но я была просто в отчаянии. Я надеялась, что мои мольбы тронут его.
  — Oh, là-là! Разве можно тронуть мольбами таких пройдох, как Лэвингтон! Он мог только порадоваться им, как доказательству того особого значения, которое вы придаете этому документу. Где же обитает этот хитроумный джентльмен?
  — На Буона-Виста в Уимблдоне. Я ездила туда вечером, когда стемнело. (Пуаро издал протяжный стон.) В итоге я заявила ему, что намерена обратиться в полицию, но он только рассмеялся каким-то отвратительно ехидным смехом. «Пожалуйста, моя дорогая леди Миллисент, обращайтесь, если вам так угодно», — сказал он.
  — М-да, едва ли подобное дельце по зубам полиции, — пробормотал Пуаро.
  — А еще он добавил: «Но я думаю, что вы поступите умнее. Посмотрите, вот оно, ваше письмо… в этой маленькой китайской шкатулке с секретом!» Он достал его и показал мне. Я попыталась выхватить письмо, но он оказался проворнее меня. С мерзкой улыбочкой он сложил его и сунул обратно в эту маленькую деревянную шкатулку. «Здесь оно будет в полнейшей безопасности, уверяю вас, — продолжал он. — А сама шкатулка будет лежать в таком надежном месте, что никто не сможет выкрасть ее». Я посмотрела в сторону маленького стенного сейфа, но Лэвингтон только рассмеялся и, покачав головой, добавил: «Нет, леди, у меня имеется более надежное местечко». О, как он был отвратителен! Месье Пуаро, вы полагаете, что вам удастся помочь мне?
  — Верьте в могущество папы Пуаро. Я что-нибудь придумаю.
  Такие заверения, конечно, прекрасны, подумал я, когда Пуаро вышел на лестницу проводить свою белокурую клиентку, но мне показалось, что нам предстоит разгрызть очень крепкий орешек. Я сказал об этом Пуаро, когда тот вернулся.
  Он уныло кивнул:
  — Да, решение не бросается в глаза. Он является хозяином положения, этот мистер Лэвингтон. В данный момент я не знаю, как нам перехитрить его.
  Мистер Лэвингтон заявился к нам во второй половине дня. Леди Миллисент была совершенно права, назвав его отвратительным субъектом. Я почувствовал вполне определенное покалывание в пальцах ног от острейшего желания дать ему пинка и спустить с лестницы. С наглым превосходством он презрительно высмеял кроткие встречные предложения Пуаро. В общем, на самом деле показал себя хозяином положения. Я не мог отделаться от мысли, что Пуаро провел эту встречу далеко не лучшим образом. Он выглядел обескураженным и удрученным.
  — Итак, джентльмены, — сказал Лэвингтон, берясь за шляпу, — видимо, нет смысла больше затягивать нашу встречу. Мои условия таковы: я готов немного скостить цену, поскольку леди Миллисент такая очаровательная юная дама. — Он гнусно улыбнулся, плотоядно сверкнув глазами. — Так и быть, остановимся на восемнадцати тысячах. Сегодня я уезжаю в Париж… надо уладить кое-какие дела. Вернусь я во вторник. И если во вторник вечером мне не доставят означенную сумму, то известное вам письмо отправится к герцогу. Не говорите мне, что леди Миллисент не в состоянии найти такие деньги. Некоторые из ее высокородных приятелей более чем охотно предоставят кредит такой красотке… разумеется, если она поведет себя правильным образом.
  Вспыхнув от ярости, я шагнул вперед, но последнюю фразу Лэвингтон произнес, уже выкатываясь из комнаты.
  — О господи! — вскричал я. — Надо же что-то делать. Вы, кажется, склонны согласиться с ним, Пуаро.
  — У вас отзывчивое и благородное сердце, мой друг… однако ваши серые клеточки в плачевном состояния. Я не имел ни малейшего желания поражать мистера Лэвингтона моими способностями. Напротив, я добивался того, чтобы он счел меня на редкость трусливым и малодушным человеком.
  — Зачем?
  — Не забавно ли, — предаваясь воспоминаниям, тихо заметил Пуаро, — что я выразил желание нарушить закон как раз перед приходом леди Миллисент!
  — Вы собираетесь ограбить его дом, пока он будет в отъезде? — затаив дыхание, спросил я.
  — Иногда, Гастингс, ваша умственная деятельность удивительным образом оживляется.
  — А если он заберет письмо с собой?
  Пуаро с сомнением покачал головой:
  — Маловероятно. Очевидно, в его доме есть тайник, который он считает абсолютно надежным.
  — Когда же мы… э-э… отправимся на дело?
  — Завтра, ближе к ночи. Мы выйдем отсюда около одиннадцати вечера.
  * * *
  В означенное время я был готов к выходу. Я надел неброский темный костюм и мягкую темную шляпу. Пуаро встретил меня доброй сияющей улыбкой.
  — Я вижу, вы хорошо подготовились к новой роли, — заметил он. — Ну что ж, думаю, до Уимблдона мы доберемся на метро.
  — А разве мы ничего не возьмем с собой? Должны же мы чем-то взломать дверь.
  — Мой дорогой Гастингс, Эркюль Пуаро не применяет таких грубых методов.
  Его ответ слегка охладил мой пыл, но разогрел любопытство.
  Ровно в полночь мы вошли в маленький частный садик на Буона-Виста. Дом Лэвингтона был темным и безмолвным. Обойдя здание, Пуаро решительно направился к одному из окон и, бесшумно подняв скользящую раму, предложил мне залезть внутрь.
  — Как вы узнали, что именно это окно открывается? — потрясенно прошептал я, поскольку его уверенные действия показались мне просто сверхъестественными.
  — Потому что именно на этом окне я сегодня утром отпилил задвижку.
  — Что?
  — Ну да, все очень просто. Я пришел сюда и показал фиктивную визитную карточку, добавив к ней одну из официальных визиток инспектора Джеппа. Я сказал, что пришел по рекомендации Скотленд-Ярда, чтобы установить новую систему защиты от ограблений, которую мистер Лэвингтон просил поставить на время его отсутствия. Экономка с радостью впустила меня. Оказалось, что в последнее время их дом уже дважды пытались ограбить, но ничего ценного не украли… Очевидно, наш маленький план не уникален, поскольку так же действовали и другие клиенты Лэвингтона. Я проверил все окна, сделал небольшие приготовления и с важным видом удалился, запретив слугам трогать окна до завтрашнего утра, чтобы не нарушить электрические контакты.
  — Право, Пуаро, вы великолепны.
  — Mon ami, это было проще простого. А теперь — за работу! Слуги спят на втором этаже, поэтому маловероятно, что мы потревожим их.
  — Я предполагаю, нам надо разыскать какой-то стенной сейф.
  — Сейф? Чепуха! Сейф тут совершенно ни при чем. Мистер Лэвингтон — изобретательный человек. Вот увидите, он наверняка изобрел гораздо более хитроумный тайник. Ведь любой похититель прежде всего кинется искать сейф.
  Итак, мы начали методично обыскивать дом. В течение нескольких часов мы тщательно обшаривали все комнаты, но наши поиски оказались напрасными. Я заметил, что на лице Пуаро стали появляться признаки усиливающегося раздражения.
  — Ah, sapristi, неужели Эркюль Пуаро потерпит поражение? Никогда! Надо успокоиться. Давайте подумаем. Поразмышляем. Надо же… enfin задействовать наши маленькие серые клеточки!
  Он немного помолчал, сосредоточенно нахмурив брови; и вдруг в его глазах загорелся хорошо знакомый мне зеленый огонек.
  — Какой же я был глупец! Кухня!
  — Тайник на кухне? — воскликнул я. — Нет, это невозможно. Там же слуги.
  — Точно. Именно так могли бы сказать девяносто девять человек из ста опрошенных! И по этой самой причине кухня является идеальным местом для тайника. Там полно всякой хозяйственной утвари. En avant, на кухню!
  Со скептическим видом я последовал за ним и наблюдал, как он изучал хлебницы, гремел кастрюлями и засовывал свою голову в газовую духовку. В итоге мне надоело это занятие, и я пошел обратно в кабинет. Мне представлялось несомненным, что там — и только там — мы сможем найти тайник. Еще раз проведя тщательные поиски, я заметил, что время уже четверть пятого, и решил вернуться на кухню, чтобы предупредить моего друга о надвигающемся рассвете.
  К моему крайнему изумлению, Пуаро стоял прямо в угольном ящике, что крайне пагубно сказалось на его светлом костюме. С гримасой отвращения он посмотрел в мою сторону.
  — Увы, мой друг, столь ужасный внешний вид противоречит всем моим инстинктам, но что остается делать?
  — Неужели вы думаете, что Лэвингтон мог устроить тайник на дне угольного ящика?
  — Если бы вы пошире раскрыли глаза, то, может, и увидели бы, что уголь меня совершенно не интересует.
  Тогда я увидел, что на стеллаже за угольным ящиком сложены дрова. Пуаро ловко скидывал вниз полено за поленом. Вдруг он издал тихое восклицание:
  — Дайте нож, Гастингс!
  Я протянул ему нож. Похоже, он собирался разрезать дерево, и вдруг полено раскололось надвое. Внутри аккуратно распиленного пополам полена обнаружилась небольшая полость. И из этой полости Пуаро извлек маленькую деревянную шкатулку китайской работы.
  — Браво! — воскликнул я, забыв об осторожности.
  — Спокойнее, Гастингс! Не стоит пока так орать. Надо убираться отсюда, пока не начало светать.
  Сунув шкатулку в карман, он легко спрыгнул с угольного ящика и с привычной тщательностью почистил щеткой свой костюм; мы выбрались из дома тем же путем, каким проникли в него, и быстро направились в сторону Лондона.
  — Ну надо же было выбрать такое странное место! — осуждающе воскликнул я. — Ведь любой мог попросту сжечь это полено.
  — В июле, Гастингс? К тому же оно лежало в нижнем ряду у самой стенки — весьма оригинальный тайничок. О, вот и такси! Итак, домой — ванна и освежающий сон.
  После треволнений этой ночи приятно было подольше поспать. Около часу дня я наконец вошел в нашу гостиную и с удивлением увидел, что открытая шкатулка уже стоит на столике, а Пуаро, вальяжно раскинувшись в кресле, читает извлеченное из нее письмо.
  Он ласково улыбнулся мне, отложив письмо в сторону.
  — Она была права, наша леди Миллисент. Герцог никогда не простил бы ей таких откровений! Мне еще не приходилось читать столь откровенного и сумасбродного объяснения в любви.
  — Право, Пуаро, — сказал я с легким отвращением, — по-моему, вам не следовало читать это письмо. Такого рода вещи просто недопустимы.
  — Они допустимы для Эркюля Пуаро, — невозмутимо ответил мой друг.
  — И еще я хотел вам заметить, — добавил я, — что использование визитной карточки Джеппа было, на мой взгляд, не вполне честной игрой.
  — Но я не пытался никого разыграть, Гастингс. Я расследовал преступление.
  Я пожал плечами, но спорить не стал.
  — Кто-то поднимается по лестнице, — сказал Пуаро. — Наверное, леди Миллисент.
  В комнату вошла наша белокурая клиентка. Ее лицо сразу же просияло, как только она увидела письмо и шкатулку, которые держал Пуаро.
  — О, месье Пуаро. Вы просто чудо! Как вам удалось достать его?
  — Несколько предосудительным способом, миледи. Но мистер Лэвингтон не станет обращаться в полицию. Итак, это ваше послание, не правда ли?
  Она мельком глянула на письмо.
  — Да. О, смогу ли я когда-нибудь по заслугам отблагодарить вас! Вы замечательный, замечательный человек. Где же вы обнаружили тайник?
  Пуаро рассказал ей.
  — Вы просто гениальны! — Она взяла шкатулку со стола. — Я сохраню ее в качестве памятного сувенира.
  — Я тешил себя надеждой, миледи, что вы позволите мне сохранить ее… также в качестве сувенира.
  — Я надеюсь, что в день моего венчания я смогу послать более дорогой памятный подарок. Уверяю вас, месье Пуаро, вы не сочтете меня неблагодарной.
  — Удовольствие оказать вам помощь не заменит никакой чек… поэтому позвольте мне сохранить эту маленькую шкатулку.
  — О нет, месье Пуаро, — со смехом воскликнула она, — я просто не в силах расстаться с ней.
  Она протянула руку, но Пуаро, опередив ее, накрыл шкатулку ладонью.
  — Я так не думаю. — Тон его изменился.
  — Что вы имеете в виду? — В ее голосе появились резкие тревожные нотки.
  — В любом случае позвольте мне извлечь из нее остальное содержимое. Вы заметили, что открыта пока только половина шкатулки, в верхней половине находилось компрометирующее письмо, а в нижней…
  Ловко нажав на что-то, он протянул вперед руку. На его ладони посверкивали четыре больших драгоценных камня и две крупные молочно-белые жемчужины.
  — Насколько я понимаю, эти драгоценности были украдены на днях из ювелирного магазина на Бонд-стрит, — тихо сказал Пуаро. — Инспектор Джепп поможет нам уточнить это.
  Тут, к моему крайнему изумлению, дверь в спальню Пуаро открылась, и к нам в гостиную вышел инспектор Джепп собственной персоной.
  — Я полагаю, вы давно с ним знакомы, — вежливо сказал Пуаро леди Миллисент.
  — О господи, попалась! — воскликнула леди Миллисент, ее манера поведения резко изменилась. — Вы просто дьявольски проворны! — Она взглянула на Пуаро с выражением почти благоговейного восхищения.
  — Итак, дорогая моя Герти, — сказал Джепп. — На сей раз дело проиграно, я полагаю. Я и не мечтал увидеть тебя так скоро! Мы задержали также и твоего приятеля, того джентльмена, который представился месье Пуаро как Лэвингтон. Мне только хотелось бы знать, кто же из вашей шайки на днях в Голландии пырнул ножом самого Лэвингтона, также известного как Крокер или Рид? Вы думали, что он увез добычу с собой, не так ли? А у него ничего не оказалось. Он здорово провел вас, спрятав ее в собственном доме. Вы послали за камушками двух своих парней, а потом решили привлечь к поискам месье Пуаро, и он на редкость удачно обнаружил их.
  — До чего же вы любите болтать, инспектор! — заметила бывшая леди Миллисент. — Не расточайте своего красноречия. Я готова отправиться с вами. Вы не можете отрицать, что мне удалась роль знатной дамы.
  — Ее выдала обувь, — мечтательно заметил Пуаро, когда я еще не пришел в себя от изумления. — У вас, англичан, насколько я мог заметить, есть определенные привычки, и в частности, леди, урожденная леди, никогда не наденет дешевую обувь. У нее может быть бедная или потрепанная одежда, но обувь всегда будет отличного качества. А вот у нашей леди Миллисент был дорогой наряд и дешевые туфли. Вряд ли вам, как и мне, доводилось видеть настоящую леди Миллисент — она очень редко бывает в Лондоне, и наша юная клиентка вполне могла бы обмануть нас, поскольку имела с ней определенное внешнее сходство. Как я уже сказал, первое подозрение у меня вызвали ее туфли, а потом ее история… и также ее вуаль… Все это было несколько мелодраматично, не правда ли? О китайской шкатулке с неким фальшивым, компрометирующим письмом в верхней части, должно быть, знала вся шайка, но распиленное полено было последней идеей покойного мистера Лэвингтона. Ах, Гастингс, я, например, надеюсь, что вы больше не будете обижать меня так, как вчера, сказав, что криминальные элементы не знают о моем существовании. Ма foi1764, вы видите, что они даже нанимают меня, когда им недостает собственных мозгов.
  Морское расследование
  — Полковник Клаппертон! — сказал генерал Форбс.
  Он сопровождал свои слова выразительным звуком, который представлял собой нечто среднее между фырканьем и хмыканьем.
  Мисс Элли Хендерсон подалась вперед, на лицо ей упала прядь мягких серебристых волос. Ее глаза, темные и прищуренные, сверкнули озорной, грешной радостью.
  — У него такая шикарная военная выправка! — сказала она явно не из добрых побуждений и в ожидании реакции поправила упавшую прядь.
  — Выправка! — взорвался генерал. Он подергал себя за усы, и лицо его побагровело.
  — Разве он не служил в армии как защитник отечества? — проворковала мисс Хендерсон, добивая своего собеседника.
  — Армия? Защитник отечества? Сплошной вздор. Парень выступал в мюзик-холле! Это несомненный факт! Поступил на военную службу и отправился во Францию считать банки со сливовым и яблочным конфитюром… Гансы сбросили случайную бомбу, и он отправился домой лечить продырявленную осколком руку. Так или иначе, но он попал в госпиталь леди Каррингтон.
  — Так вот как они встретились.
  — Факт! Парень строил из себя раненого героя. Леди Каррингтон имела каплю благоразумия и океан денег. Старый Каррингтон отвечал за военные поставки. Ее вдовство продолжалось всего шесть месяцев! Этот герой мгновенно завоевал ее. Она устроила его на работу в военное министерство. Полковник Клаппертон! Брр! — презрительно фыркнул он.
  — Значит, до войны он выступал на сцене мюзик-холла, — задумчиво проворковала мисс Хендерсон, пытаясь представить почтенного седовласого полковника Клаппертона в роли красноносого комика, распевающего развеселые, фривольные куплеты.
  — Факт! — в очередной раз бросил генерал Форбс. — Я услышал это от одного француза, старины Бэссингтона. А он слышал об этом от своего приятеля Бэджера Коттерилла, который получил данные сведения от Снукса Паркера.
  Мисс Хендерсон понимающе кивнула.
  — Да, сведения, видимо, вполне достоверны! — воскликнула она.
  На лице маленького мужчины, сидевшего рядом с ними, появилась мимолетная улыбка. И эта улыбочка не ускользнула от внимания мисс Хендерсон. Она была дамой наблюдательной. Незнакомец явно оценил иронический подтекст ее последнего замечания — ту иронию, которую генерал не мог даже и заподозрить.
  Сам генерал, разумеется, не видел этой улыбки. Он взглянул на часы и поднялся с кресла.
  — Пора размяться. Надо всегда поддерживать хорошую форму, — заметил он и, направившись к открытой двери, вышел на палубу.
  Мисс Хендерсон взглянула на улыбчивого соседа. Это был взгляд, показывающий, что она готова поболтать с приятным попутчиком.
  — На редкость энергичный мужчина… не так ли? — сказал незнакомец.
  — Он сделает по палубе ровно сорок восемь кругов, ни больше ни меньше, — сказала мисс Хендерсон. — Но какой старый сплетник! И еще говорят, что мы, женщины, любим сплетничать.
  — Какое нетактичное замечание!
  — Французы обычно отличаются тактичностью, — игриво заявила мисс Хендерсон.
  Маленький мужчина немедленно добавил:
  — И бельгийцы также, мадемуазель.
  — О, вы из Бельгии!
  — Эркюль Пуаро. К вашим услугам.
  Это имя… Она, несомненно, уже слышала его прежде…
  — Нравится ли вам это путешествие, месье Пуаро?
  — Честно говоря, нет. Я поступил глупо, позволив втянуть себя в такую авантюру. Терпеть не могу la mer. Оно же никогда не успокаивается… никогда, даже на минуту.
  — Ну, признайте, что сейчас на нем полный штиль.
  Месье Пуаро с неохотой согласился:
  — Именно поэтому я слегка ожил и вновь почувствовал интерес к окружающей действительности… Например, мне понравилось, как вы ловко разговорили генерала.
  — Вы имеете в виду…
  Эркюль Пуаро согласно кивнул:
  — Ваши методы извлечения скандальной информации. Они достойны восхищения!
  Мисс Хендерсон рассмеялась без тени смущения.
  — Мое упоминание о защитниках отечества? Да, я предполагала, что такое замечание сильно разозлит и распалит старого вояку. — Она доверительно склонилась в сторону Пуаро. — Признаться, я обожаю скандалы и сплетни… и чем больше в них злости, тем лучше!
  Пуаро задумчиво смотрел на нее. Стройная, хорошо сохранившаяся фигура, проницательные темные глаза, седые волосы; эту сорокапятилетнюю женщину вполне устраивало то, что ее вид согласуется с возрастом.
  Элли вдруг резко сказала:
  — Я вспомнила! Неужели вы тот знаменитый детектив?
  — Вы слишком любезны, мадемуазель. — Пуаро слегка склонил голову, но не стал опровергать ее определения.
  — Как это захватывающе, — сказала мисс Хендерсон. — И что же, вы идете «по горячему следу», как пишут в детективных романах? Среди нас на корабле скрывается преступник? Или мое любопытство неуместно?
  — О нет, вовсе нет. Мне жаль разочаровывать вас, но я отправился в это плавание, как любой другой турист, просто ради удовольствия.
  Его голос был таким мрачным, что мисс Хендерсон невольно рассмеялась.
  — О! Не расстраивайтесь, завтра у вас будет возможность сойти на берег в Александрии. Вы уже бывали в Египте?
  — Никогда, мадемуазель.
  Мисс Хендерсон несколько неожиданно встала с кресла.
  — Думаю, мне стоит присоединиться к генералу, — заявила она.
  Пуаро с учтивой поспешностью поднялся на ноги.
  Она слегка кивнула ему и прошла на палубу.
  В глазах Пуаро промелькнуло легкое недоумение, но затем его губы тронула понимающая улыбка, он встал и, подойдя к двери, выглянул на палубу. Мисс Хендерсон, опершись о перила, беседовала с высоким мужчиной, отличавшимся военной выправкой.
  Улыбка Пуаро стала шире. Его голова исчезла в курительной комнате с той же поспешностью, с какой осторожная черепаха втягивает голову в панцирь. Некоторое время он пребывал там в полном одиночестве, но правильно подозревал, что его уединение будет недолгим.
  Так оно и вышло. Миссис Клаппертон — тщательно уложенные платиновые волосы покрыты сеточкой, отточенные массажем и диетой формы тела подчеркнуты элегантным спортивным костюмчиком — появилась из дверей бара с решительным видом женщины, которая всегда в состоянии заплатить высшую цену за любую появившуюся у нее прихоть.
  Она сказала:
  — Джон?.. О! Доброе утро, месье Пуаро… вам не попадался Джон?
  — Он на правом борту, мадам. Могу я…
  Она жестом остановила его.
  — Я отдохну здесь немного.
  С царственным видом она опустилась в кресле напротив. Издалека ей можно было бы дать лет двадцать восемь. Но вблизи, несмотря на ее великолепный макияж, она выглядела если и не на свои сорок девять, то уж на сорок пять. У нее были холодные бледно-голубые глаза с крошечными зрачками.
  — Жаль, что я не видела вас за ужином вчера вечером, — заметила она. — Конечно, я понимаю, море было неспокойно…
  — Précisement1765, — выразительно бросил Пуаро.
  — К счастью, я отлично переношу качку, — заявила миссис Клаппертон. — Я говорю — к счастью, поскольку с моим слабым сердцем морская болезнь, вероятно, могла бы стать смертельной для меня.
  — У вас такое слабое сердце, мадам?
  — Да, мне приходится быть крайне осторожной. Мне ни в коем случае нельзя переутомляться! Так говорят все известные специалисты! Мой милый Джон, бедняжка, он так изматывается, стараясь оградить меня от лишних нагрузок. Я живу очень напряженной жизнью, если вы понимаете, что я имею в виду, месье Пуаро.
  — Да, да.
  — Он вечно говорит мне: «Постарайся привыкнуть к более спокойной жизни, Аделина». Но я не могу. Мне кажется, что жить можно только полной жизнью. По правде говоря, я изматываюсь, как фронтовая медсестра. Мой госпиталь… вы слышали о моем госпитале? Конечно, у меня есть санитарки, сестры-хозяйки и прочий персонал, но именно я руковожу всеми делами. — Она вздохнула.
  — Ваша жизненная энергия просто удивительна, дорогая леди, — несколько машинально сказал Пуаро с видом человека, подающего дежурную реплику.
  Миссис Клаппертон залилась звонким девичьим смехом:
  — Все мне говорят, что я очень молодо выгляжу! Какая нелепость. Мне сорок три года, и я никогда не пыталась даже на день убавить свой возраст, — продолжала она с несколько лживой откровенностью. — Однако большинство людей полагают, что в это трудно поверить. «В тебе столько живого огня, Аделина», — говорят они мне. И действительно, месье Пуаро, что же может погасить огонь жизни?
  — Смерть, — буркнул Пуаро.
  Миссис Клаппертон нахмурила брови. Такой ответ ей явно не понравился. Она поднялась и холодно сказала:
  — Мне нужно найти Джона.
  Направившись к двери, она уронила свою сумочку, и все ее содержимое раскатилось по полу. Пуаро галантно бросился спасать положение. Благодаря его стараниям вскоре были собраны многочисленные дамские вещицы, включавшие, помимо прочих, губную помаду, косметичку, портсигар и зажигалку. Миссис Клаппертон вежливо поблагодарила его и, спустившись на палубу, окликнула Джона.
  Полковник Клаппертон все еще увлеченно беседовал с мисс Хендерсон. Он мгновенно развернулся и быстро пошел навстречу своей жене. Проявляя заботу, он предупредительно склонился над ней. Удобно ли расположен ее шезлонг? Может, стоит переставить его в другое место? Полковник вел себя очень вежливо — его манеры были исполнены мягкой предупредительности. Просто идиллия: любящий муж балует обожаемую жену.
  Мисс Элли Хендерсон вглядывалась в даль с таким видом, будто этот морской пейзаж внушал ей сильное отвращение.
  Пуаро выглядывал на палубу, стоя в дверях курительной комнаты.
  Хрипловатый, дрожащий голос за его спиной произнес:
  — Я бы объявил войну такой женщине, будь я ее мужем. — Пожилой джентльмен, которого путешествующая на корабле молодежь непочтительно называла «дедушкой всех чайных плантаций», только что вошел в комнату, по-стариковски шаркая ногами. — Мальчик! — позвал он официанта. — Сделай-ка мне виски с содовой.
  Пуаро наклонился, чтобы поднять клочок бумаги, явно забытый на полу при сборе вещей из сумочки миссис Клаппертон.
  — Обрывок рецепта, — заметил он, — содержащего глюкозид дигиталина. — Он сунул рецепт в карман, намереваясь позже вернуть его миссис Клаппертон.
  — Да, — продолжал престарелый пассажир, — ядовитая дамочка. Знавал я одну такую, когда жил в Пуне. Помнится, было это в восемьдесят седьмом году.
  — И что ж, решился кто-то объявить ей войну? — поинтересовался Пуаро.
  Старик печально покачал головой:
  — Нет, она за год свела своего муженька в могилу. Клаппертону следует вести себя увереннее и тверже. Он предоставил своей супруге слишком много власти.
  — Она водит его на денежном поводке, — сдержанно заметил Пуаро.
  — Ха, ха! — воскликнул старик, фыркая от смеха. — Ловко вы объяснили суть дела. Водит на денежном поводке. Ха, ха!
  В курительную впорхнули две девушки. Одна — круглолицая и веснушчатая, с темными, растрепавшимися на ветру волосами, у другой веснушки сочетались с буйными каштановыми кудрями.
  — Скорая помощь… скорая помощь! — воскликнула Китти Муней. — Мы с Пэм собираемся спасти полковника Клаппертона.
  — От его жены, — задыхаясь от волнения, добавила Памела Креган.
  — Мы думаем, что он такой славный…
  — А она просто отвратительная… Она вечно таскает его за собой и абсолютно не дает ему свободы, — наперебой тараторили девушки.
  — А стоит ему только избавиться от нее, как в него сразу же вцепляется эта неотвязная мисс Хендерсон…
  — Она, конечно, довольно мила, но ужасно старая…
  Они выбежали на палубу, задыхаясь от смеха и повторяя: «Скорая помощь… помощь… скорая помощь…»
  То, что спасение полковника Клаппертона было не случайным порывом, а некоей продуманной программой действий, стало очевидным тем же вечером, когда восемнадцатилетняя Памела Креган подошла к Эркюлю Пуаро и проворковала:
  — Смотрите, месье Пуаро. Сейчас мы его уведем у нее из-под носа, пригласив полюбоваться лунным светом на шлюпочной палубе.
  Как раз в этот момент полковник Клаппертон говорил:
  — Я признаю, что «Роллс-Ройс» достаточно дорог. Но такую вещь покупаешь на всю жизнь. В общем, мой автомобиль…
  — Мой автомобиль, так, кажется, ты хотел сказать, Джон. — Голос миссис Клаппертон был резким и пронзительным.
  Он не выказал никакого раздражения на ее невежливое замечание. Либо он уже успел привыкнуть к такому обхождению, либо…
  — Разумеется, моя дорогая, ваш автомобиль. — Клаппертон кивнул своей жене и закончил начатую ранее фразу с совершенно невозмутимым видом.
  «Voilà се qu’on appelle le pukka sahib, — подумал Пуаро. — И в то же время генерал Форбс считает, что Клаппертону вовсе не свойственна порядочность. Я бы позволил себе усомниться…»
  Поступило предложение сыграть в бридж. За карточным столом устроились миссис Клаппертон, генерал Форбс и востроглазая супружеская пара. Мисс Хендерсон вежливо отказалась и вышла на палубу.
  — А ваш супруг? — неуверенно спросил генерал Форбс.
  — Нет, Джон не будет играть, — сказала миссис Клаппертон, — он считает бридж слишком утомительным занятием.
  Четыре заядлых игрока начали партию. Пэм и Китти с двух сторон подошли к полковнику Клаппертону и взяли его под руки.
  — Вы ведь не откажетесь прогуляться с нами! — сказала Пэм. — На шлюпочную палубу. Сегодня такая лунная ночь.
  — Не делай глупостей, Джон, — бросила миссис Клаппертон. — Там прохладно, ты можешь простудиться.
  — Только не с нами, — заявила Китти. — Мы сумеем согреть его!
  Усмехнувшись, он пошел с ними.
  Пуаро заметил, что миссис Клаппертон, в начале объявив «две трефы», в итоге спасовала.
  Он неторопливо вышел на верхнюю прогулочную палубу. Мисс Хендерсон стояла у борта. Услышав его шаги, она с надеждой обернулась к нему, но, судя по тому, как сразу изменилось выражение ее лица, Пуаро понял, что она надеялась увидеть совсем другого человека.
  Они немного поболтали. Затем, после непродолжительного молчания, она спросила:
  — О чем вы задумались?
  Пуаро ответил:
  — Я задумался о том, хорошо ли я понимаю английский. Миссис Клаппертон сказала: «Джон считает бридж слишком утомительным занятием». Разве не правильнее было бы сказать «скучным»?
  — Я думаю, она воспринимает его отказ как личную обиду, — сухо сказала Элли. — Напрасно он вообще женился на ней.
  Темнота скрыла улыбку Пуаро.
  — И вы не допускаете возможности, что этот брак можно назвать удачным? — с оттенком неуверенности в голосе спросил он.
  — С такой-то женщиной?
  Пуаро пожал плечами:
  — Много одиозных женщин имеют преданных мужей. Загадка природы. Согласитесь, что все ее слова и поступки, очевидно, не вызывают у него раздражения.
  Мисс Хендерсон размышляла над ответом, когда из окна курительной комнаты донесся голос миссис Клаппертон:
  — Нет… Пожалуй, я не буду начинать новый роббер. Здесь так душно. По-моему, мне лучше подняться наверх и подышать воздухом на шлюпочной палубе.
  — Доброй ночи, — сказала мисс Хендерсон Пуаро. — Я собираюсь лечь спать, — добавила она, быстро исчезая в темноте.
  Пуаро зашел в комнату для отдыха, покинутую, как оказалось, всеми, за исключением двух девушек и полковника. Он показывал им карточные фокусы, и Пуаро, заметив, как мастерски он манипулирует колодой карт, вспомнил историю генерала о мюзик-холле.
  — Я вижу, вы любите карточные игры, хотя и не играете в бридж, — заметил он.
  — У меня есть причины для того, чтобы не играть в бридж, — сказал Клаппертон, сияя обаятельной улыбкой. — Сейчас вы все поймете. Мы сыграем в одну игру. — Он быстро раздал колоду. — Возьмите свои карты. Итак, что вы видите? — Он рассмеялся, заметив потрясенное лицо Китти. Она опустила свои карты, и все остальные последовали ее примеру. На руках у Китти оказалась вся трефовая масть, у месье Пуаро были все червы, у Пэм — бубны, а у полковника Клаппертона — все пики. — Все понятно? — спросил он. — Человеку, который может сдать своему партнеру и сопернику любой набор карт по собственному усмотрению, лучше держаться подальше от дружеской игры! Если ему будет слишком часто сопутствовать удача, то могут поползти нехорошие слухи.
  — Ax! — восхищенно выдохнула Китти. — Как же вы умудрились сделать такой трюк? Я же видела, что вы перетасовали и раздали карты самым обычным образом.
  — Ловкость рук обманывает глаз, — изрек Пуаро и подметил, как внезапно изменилось выражение лица полковника.
  Казалось, последнее замечание застало его врасплох, и защитная маска слетела с его лица.
  Пуаро улыбнулся. Под маской истинного джентльмена скрывался фокусник.
  На рассвете следующего утра корабль подошел к Александрии.
  Поднявшись на палубу после завтрака, Пуаро заметил на ней двух веснушчатых девушек. Они разговаривали с полковником Клаппертоном.
  — Нам следовало бы уже быть на берегу, — с нетерпением подчеркнула Китти. — Таможенники скоро закроют выход. Вы пойдете с нами, ведь правда? Не позволите же вы двум юным девушкам сойти на берег без сопровождающего! С нами могут произойти ужасные вещи.
  — Разумеется, я понимаю, что вам не следует гулять по городу одним, — улыбаясь сказал Клаппертон, — но я не уверен, поймет ли это моя жена.
  — Нам очень жаль ее, — заявила Пэм, — но она сможет прекрасно отдохнуть без вас.
  Вид у полковника был слегка растерянный. Очевидно, желание прогуляться победило сомнения.
  — Салют, месье Пуаро, вы идете на берег?
  — Нет, наверное, нет, — ответил Пуаро.
  — Что ж, тогда я… Только мне нужно предупредить Аделину, — решил полковник Клаппертон.
  — Мы пойдем с вами, — сказала Пэм. Она озорно подмигнула Пуаро: — Может, мы сможем убедить вашу супругу пойти с нами.
  Полковнику Клаппертону, видимо, понравилось такое предложение. Вид у него сразу стал более спокойным и уверенным.
  — Тогда вперед, юные леди, — беспечно сказал он.
  И вся троица направилась по коридору к пассажирским каютам на второй палубе.
  Каюта Пуаро находилась как раз напротив каюты Клаппертонов, и он решил из любопытства последовать за ними.
  Слегка нервничая, полковник Клаппертон постучал в дверь своей каюты.
  — Аделина, дорогая моя, ты уже проснулась?
  Из-за двери донесся сонный голос миссис Клаппертон:
  — О, кошмар… Ну что там еще?
  — Это Джон. Как ты смотришь на прогулку по Александрии?
  — Естественно, отрицательно. — Ее тон был резким и решительным. — Я почти не спала этой ночью. Наверное, я проведу в постели большую часть дня.
  Пэм ловко встряла в разговор:
  — О, миссис Клаппертон, мне так жаль. Нам очень хотелось, чтобы вы пошли с нами. Вы уверены, что прогулка не пойдет вам на пользу?
  — Абсолютно уверена, — еще более резким тоном ответила миссис Клаппертон.
  Полковник тщетно крутил ручку, пытаясь открыть дверь.
  — Ну что еще тебе нужно, Джон? Дверь заперта. Я не желаю, чтобы меня беспокоили стюарды.
  — Извини, милая, извини. Я просто хотел взять мой Бедекер1766.
  — Нет уж, тебе придется обойтись без него, — раздраженно оборвала его миссис Клаппертон. — Я не собираюсь ради этого вставать с постели. Уйдешь ли ты когда-нибудь, Джон? Дай же мне наконец спокойно отдохнуть.
  — Конечно, конечно, моя дорогая.
  Полковник Клаппертон отошел от двери. Пэм и Китти тут же завладели им.
  — Давайте отправимся немедленно. Как удачно, что вы не забыли свою шляпу. О боже… а ваш паспорт, наверное, в каюте?
  — Нет, как раз паспорт-то у меня в кармане, но… — начал полковник.
  Китти решительно взяла его под руку.
  — Слава богу! — воскликнула она. — Тогда вперед!
  Перегнувшись через перила, Пуаро наблюдал, как эта троица покидает корабль. Услышав слабый вздох за своей спиной, он обернулся и увидел мисс Хендерсон. Ее взгляд был приковал к трем удаляющимся фигурам.
  — Итак, они ушли на берег, — сказала она лишенным выражения тоном.
  — Да. А вы тоже собираетесь?
  Пуаро обратил внимание на ее элегантную сумочку и изящные туфли, а также на то, что она захватила легкую шляпку от солнца. Ее вид явно говорил о том, что она собралась на прогулку по Александрии. Тем не менее после почти не поддающейся измерению паузы она отрицательно покачала головой.
  — Нет, — сказала она. — Думаю, мне лучше остаться на борту. Мне необходимо написать множество писем.
  Она развернулась и ушла, оставив Пуаро в одиночестве.
  Ее место вскоре занял изрядно запыхавшийся генерал Форбс, только что закончивший свои утренние сорок восемь кругов по палубе.
  — Ага! — воскликнул генерал, заметив удаляющиеся фигуры полковника и двух девушек. — Вот так фокус! А где же мадам?
  Пуаро объяснил, что миссис Клаппертон пожелала отоспаться и провести день в постели.
  — Неужели вы верите этому! — Старый вояка хитро прищурил один глаз. — Наверняка она встанет ко второму завтраку… и если обнаружится, что этот бедный грешник удалился без разрешения, то прогулка для него явно закончится нагоняем.
  Однако предсказания генерала не подтвердились. Миссис Клаппертон не вышла к ленчу и вообще не выходила из каюты до четырех часов, когда полковник и его юные спутницы вернулись на корабль.
  Отдыхая в своей каюте, Пуаро слышал, как загулявший супруг с виноватым видом взывает к своей жене, стуча в дверь их каюты. Постучав несколько раз, полковник подергал за ручку двери и наконец позвал стюарда.
  — Эй, послушайте, вы не знаете, где моя жена? У вас есть запасной ключ?
  Пуаро быстро встал с койки и вышел в коридор.
  Новости распространились по кораблю со скоростью лесного пожара. Со смешанным чувством ужаса и недоверия пассажиры выслушивали известие о том, что миссис Клаппертон обнаружили мертвой в своей постели. Заколота в сердце каким-то африканским кинжалом. На полу ее каюты найдена нитка янтарных бус.
  Слухи порождали слухи. Были созваны и допрошены все торговцы украшениями, допущенные сегодня на борт корабля! Из ее каюты исчезла большая сумма денег, лежавших в комоде! Номера банкнот удалось установить! Нет, деньги, считай, пропали с концами! Украдено драгоценностей на целое состояние! Вообще ничего не украдено! Уже арестовали одного стюарда, и он признался в убийстве!
  — Чему же верить? — спросила мисс Хендерсон, остановив Пуаро. Лицо ее было бледным и встревоженным.
  — Милая сударыня, ну откуда же я могу знать?
  — Разумеется, вы знаете, — заявила мисс Хендерсон.
  Был поздний вечер. Большинство пассажиров разошлось по своим каютам. Мисс Хендерсон подвела Пуаро к паре кресел, расположенных на крытой палубе.
  — Так расскажите же мне все, — приказным тоном сказала она.
  Пуаро задумчиво посмотрел на нее.
  — Это весьма интересный случай, — сказал он.
  — Правда ли, что у нее украли какие-то баснословно дорогие драгоценности?
  Пуаро отрицательно покачал головой.
  — Нет, все драгоценности на месте. Хотя из комода действительно исчезла небольшая сумма наличных денег.
  — Теперь я никогда не буду чувствовать себя в безопасности на корабле, — с содроганием сказала мисс Хендерсон. — Есть ли хоть какие-то улики, подтверждающие, что убийство совершено кем-то из этих шоколадных дикарей?
  — Нет, — ответил Пуаро. — В общем, все это дело представляется мне весьма… странным.
  — Что вы имеете в виду? — резко спросила Элли.
  Пуаро развел руками.
  — Ну что ж… рассмотрим факты. Миссис Клаппертон была мертва уже по меньшей мере пять часов, когда обнаружили ее тело. Исчезло немного денег. Возле кровати на полу валялась нитка бус. Дверь была заперта, а ключ исчез. Окно открыто… именно выходящее на палубу окно, а не бортовой иллюминатор.
  — И что же дальше? — нетерпеливо спросила его собеседница.
  — Не думаете ли вы, что убийство, совершенное при данных обстоятельствах, кажется странным? Не забудьте, что все допущенные на корабль менялы и продавцы почтовых открыток и украшений хорошо известны полиции.
  — Тем не менее стюарды обычно запирают каюты, — напомнила ему Элли.
  — Естественно, чтобы предотвратить возможность мелкого воровства. Но мы имеем дело… с убийством.
  — О чем именно вы думаете, месье Пуаро? — Ее голос звучал немного напряженно.
  — Я думаю о запертой двери.
  Мисс Хендерсон поразмышляла над его словами.
  — Я не вижу тут ничего особенного. Преступник вышел из каюты, запер дверь и унес с собой ключ, чтобы оттянуть время обнаружения убийства. Очень разумно с его стороны, поскольку до четырех часов дня никто ни о чем не подозревал.
  — Нет, нет, мадемуазель, вы не совсем верно поняли направление моих мыслей. Меня интересует не как он вышел, а как он вошел.
  — Через окно, разумеется.
  — C’est possible. Но ведь оно очень узкое, и кроме того, как вы помните, по палубе постоянно ходят люди.
  — Ну, тогда через дверь, — раздраженно сказала мисс Хендерсон.
  — Вы упустили из виду одну деталь, мадемуазель. Миссис Клаппертон собственноручно заперла дверь изнутри. Она сделала это еще до того, как полковник Клаппертон сошел на берег сегодня утром. Он действительно пытался открыть дверь, поэтому нам известно, что она была заперта.
  — Чепуха. Вероятно, просто заело замок… или он не до конца повернул ручку.
  — Но мы знаем об этом не только с его слов. Мы действительно слышали, как миссис Клаппертон сама заявила об этом.
  — Мы?
  — Мисс Муней, мисс Креган, полковник и я.
  Элли Хендерсон постучала по палубе изящно обутой ножкой. Задумчиво помолчав пару минут, она сказала слегка раздраженно:
  — Итак, какие же выводы вы можете извлечь из этой ситуации? Я полагаю, если миссис Клаппертон могла запереть дверь, то она же могла и отпереть ее.
  — Верно, совершенно верно. — Пуаро с сияющим видом взглянул на нее. — И вы понимаете, к чему это может нас привести. Миссис Клаппертон сама открыла дверь и впустила убийцу. Теперь подумаем, стала бы она впускать к себе какого-то торговца украшениями?
  — Но, возможно, она даже не знала, кто это был, — возразила Элли. — Услышав стук в дверь, она могла встать и открыть ее… и тогда он ворвался и убил ее.
  Пуаро с сомнением покачал головой:
  — Но ее закололи, когда она спокойно лежала в постели.
  Мисс Хендерсон пристально посмотрела на него.
  — Так к какому все-таки выводу вы пришли? — отрывисто спросила она.
  Пуаро улыбнулся:
  — Ну, скажем, все выглядит так, будто она знала человека, которому открыла дверь…
  — Вы подразумеваете, — резковатым тоном сказала мисс Хендерсон, — что один из пассажиров является убийцей?
  Пуаро кивнул:
  — Такая версия вполне разумна.
  — А янтарные бусы брошены на пол для отвода глаз?
  — Именно так.
  — И деньги украли с той же целью?
  — Точно.
  После незначительной паузы мисс Хендерсон медленно сказала:
  — Я считала миссис Клаппертон весьма неприятной особой, и вряд ли на борту найдется человек, относившийся к ней с симпатией… Но ни у кого из нас не было причин убивать ее!
  — За исключением ее мужа, возможно, — заметил Пуаро.
  — Неужели вы действительно думаете… — Она нерешительно умолкла.
  — По-моему, пассажиры нашего корабля единодушны в том мнении, что было бы вполне справедливо, если бы полковник Клаппертон «объявил ей войну». По-моему, именно такое выражение я слышал.
  Элли Хендерсон выжидающе смотрела на него.
  — Но вынужден признать, — продолжал Пуаро, — что лично я не заметил ни малейших признаков воинственности или даже раздражения в добродушном поведении полковника. И что еще более важно, у него есть алиби. Он сошел на берег вместе с нашими девушками и не возвращался на корабль до четырех часов. К этому времени миссис Клаппертон была уже давно мертва.
  Немного помолчав, Элли Хендерсон мягко спросила:
  — Однако вы по-прежнему подозреваете… одного из пассажиров?
  Пуаро согласно склонил голову.
  Элли Хендерсон вдруг рассмеялась дерзким, вызывающим смехом.
  — Вашу версию, месье Пуаро, будет трудно доказать. Ведь на корабле так много пассажиров.
  Пуаро слегка поклонился ей.
  — Я процитирую фразу одного вашего знаменитого литературного детектива: «Элементарно, Ватсон, у меня есть своя система».
  
  Следующим вечером за ужином каждый пассажир обнаружил под своей тарелкой отпечатанную на машинке записку с просьбой прибыть в главную гостиную к 20.30. Когда все общество было в сборе, капитан поднялся на сценическую площадку, где обычно располагался оркестр, и обратился к собравшимся:
  — Леди и джентльмены, все вы знаете о случившейся вчера трагедии. Я уверен, что все вы будете рады содействовать поимке преступника, виновного в этом подлом убийстве… — Он сделал паузу и прочистил горло. — Среди нас находится месье Эркюль Пуаро, который, вероятно, известен вам как детектив, имеющий большой опыт в… э-э… подобных делах. Я надеюсь, что вы внимательно выслушаете все, что он скажет.
  Как раз в этот момент полковник Клаппертон, который отсутствовал за ужином, вошел в зал и присел рядом с генералом Форбсом. Он выглядел как муж, убитый горем, и даже отдаленно не напоминал человека, испытывающего огромное облегчение. Либо он был очень хорошим актером, либо действительно искренне любил свою жену.
  — Месье Эркюль Пуаро! — объявил капитан, спускаясь со сцены.
  Пуаро занял его место. С преувеличенно важным, почти комичным видом он приветливо улыбнулся аудитории.
  — Месье, мадам, — начал он. — Вы были крайне любезны, согласившись выслушать меня. Господин капитан сообщил вам, что я имею некоторый опыт в таких делах. И конечно, я придумал оригинальный способ, который позволит нам добраться до сути этого загадочного преступления.
  По его знаку стюард показал объемистый, бесформенный предмет, завернутый в покрывало.
  — То, что я собираюсь сделать, наверное, немного удивит вас, — предупредил Пуаро. — Вам может прийти в голову, что я большой оригинал или даже сумасшедший. И тем не менее я уверяю вас, что в моем безумии есть система, как гласит одна английская поговорка. — Он на мгновение встретился взглядом с мисс Хендерсон и начал снимать покрывало. — У меня здесь имеется важный свидетель, которому доподлинно известно, кто убил миссис Клаппертон. — Он изящно взмахнул материей, и перед глазами зрителей предстал скрытый под ним предмет — деревянная кукла почти человеческих размеров, в бархатном костюме с кружевным воротником. — Итак, Артур, — сказал Пуаро, ловко изменив голос — иностранный акцент совсем исчез, и он заговорил как коренной лондонец, с легким налетом кокни, — можешь ли ты рассказать… повторяю… можешь ли ты рассказать мне… все, что знаешь о смерти миссис Клаппертон?
  Кукла слегка качнула головой и, подрагивая нижней челюстью, заговорила резким и высоким женским голосом:
  — Что тебе нужно, Джон? Дверь заперта. Я не желаю, чтобы меня беспокоили стюарды…
  Послышался сдавленный крик, грохот перевернувшегося стула… Мужчина стоял, покачиваясь и прижимая руку к горлу… Он пытался что-то сказать… пытался… и вдруг рухнул на пол, упав головой вперед.
  Это был полковник Клаппертон.
  
  Пуаро и корабельный врач, склонившиеся над распростертым на полу телом, наконец поднялись с колен.
  — Боюсь, все кончено. Сердце… — коротко подытожил доктор.
  Пуаро кивнул.
  — Он испытал шок, увидев исполнение задуманного им плана. — Повернувшись к генералу Форбсу, Пуаро сказал: — Именно вы, генерал, подали мне ценную идею, упомянув о сцене мюзик-холла. Я ломал голову, думал, думал… и вдруг меня осенило. Предположим, что до войны Клаппертон был чревовещателем. В таком случае вполне можно было бы объяснить, почему трое людей слышали из каюты голос миссис Клаппертон в то время, когда она уже была мертва…
  Элли Хендерсон стояла рядом с Пуаро. Ее глаза потемнели от горя.
  — Вы знали, что у него было слабое сердце? — спросила она.
  — Подозревал… Миссис Клаппертон говорила мне о своем больном сердце, но мне показалось, что она относится к тому типу женщин, которые любят придумывать себе болезни. Потом я обнаружил обрывок рецепта с очень большим содержанием дигиталина. Дигиталин входит в состав сердечных лекарств, но она явно не принимала его, поскольку дигиталин расширяет зрачки. Ее зрачки всегда были узкими, но я обратил внимание на глаза ее мужа.
  — Значит, вы предполагали… что исход вашего представления может быть таким? — тихо проговорила Элли.
  — Не кажется ли вам, мадемуазель, что все закончилось наилучшим образом? — мягко сказал Пуаро.
  Он увидел, что глаза ее наполнились слезами.
  — Вы же знали… вы давно поняли… что я любила… Но он пошел на это не ради меня… Скорее всего, эти девушки… их молодость заставила его почувствовать свое рабство. Он захотел освободиться, пока не стало слишком поздно… Да, я уверена, что именно так все и было… Когда вы начали… подозревать его?
  — Его самообладание было слишком уж идеальным, — закончил Пуаро. — Какими бы обидными ни были высказывания его жены, они, казалось, совершенно не трогали его. Такое равнодушие могло означать либо то, что он уже настолько привык к ним, что они больше не обижают его, либо… Я выбрал альтернативное значение… и оказался прав… Кроме того, меня насторожило его стремление проявить себя в качестве фокусника… Вечером перед преступлением он сделал вид, что случайно выдал свой секрет. Но люди, подобные Клаппертону, ничего не делают случайно. Нужно было понять причину… Придя к выводу, что он был фокусником, люди вряд ли догадаются о том, что он был и чревовещателем.
  — То есть мы сейчас слышали голос… голос миссис Клаппертон?..
  — У одной из горничных оказался подобный тембр голоса. Я велел ей спрятаться за сценой и научил тому, что она должна сказать.
  — Это была ловушка… жестокая ловушка, — вскричала Элли.
  — Я не одобряю убийства, — отрезал Эркюль Пуаро.
  Как все чудесно в вашем садочке…
  Эркюль Пуаро положил перед собой аккуратную стопку писем. Он взял верхний конверт, пробежал глазами обратный адрес и затем, аккуратно разрезав конверт ножом для бумаги, извлек его содержимое. Однако внутри оказался еще один конверт, тщательно запечатанный красной восковой печатью и помеченный «Строго конфиденциально».
  Брови на яйцевидной голове Эркюля Пуаро поползли вверх. Он пробормотал:
  — Patience! Nous allons arrivés!1767 — и вновь вооружился ножичком для бумаги. На сей раз из конверта выпало письмо, написанное довольно неровным и угловатым старческим почерком. Некоторые слова были подчеркнуты.
  Эркюль Пуаро расправил письмо и начал читать. С правой стороны был написан адрес: Роузбэнк, Чарманс-Грин, Бакингемшир, и дата — двадцать первое марта.
  «Дорогой месье Пуаро.
  Мне порекомендовал обратиться к вам мой старый и верный друг, которому известны те мучения и страдания, которые я испытываю последнее время. Не скажу, что моему другу известны настоящие обстоятельства, — их я держу в полнейшей тайне, поскольку все это строго конфиденциально. Мой друг заверил меня, что вы — сама осторожность, поэтому я могу не бояться, что дело дойдет до полиции, если мои подозрения подтвердятся, чего бы мне крайне не хотелось. Но, конечно, вполне возможно, что мои подозрения совершенно ошибочны. Я уже не чувствую себя способной достаточно трезво мыслить после серьезной болезни, перенесенной прошлой зимой, меня постоянно мучает бессонница, я не могу самостоятельно разобраться в такой проблеме. У меня нет для этого ни средств, ни способностей. Еще раз повторяю, что поскольку дело это очень деликатное и семейное, то по многим причинам я, возможно, захочу, чтобы его обстоятельства были преданы забвению. Если мои подозрения подтвердятся, то я смогу сама разрешить эту проблему и предпочту именно так и сделать. Надеюсь, что мне удалось ясно объяснить свою позицию. Если вы согласитесь провести данное расследование, то дайте мне знать по указанному адресу.
  Искренне ваша,
  Пуаро дважды прочел таинственное послание. Его брови вновь удивленно приподнялись. Затем он отложил его в сторонку и взял следующий конверт из стопки.
  Ровно в десять часов утра он вошел в комнату, где мисс Лемон, его личная секретарша, сидела за своим письменным столом в ожидании инструкций на предстоящий день. Мисс Лемон была невзрачной на вид особой сорока восьми лет. При взгляде на нее создавалось такое впечатление, будто сложили вместе множество разнородных костей. Ее любовь к порядку была почти такой же, как у самого Пуаро, и хотя она обладала определенными мыслительными способностями, но никогда не размышляла на отвлеченные темы без особого на то распоряжения.
  Пуаро вручил ей утреннюю корреспонденцию.
  — Будьте добры, мадемуазель, напишите вежливые отказы на все эти письма.
  Мисс Лемон, просмотрев все письма, нацарапала на каждом из них какие-то каракули. Эти пометки, понятные только ей одной, были кодовой системой ее собственного изобретения: «Умасливание», «Пощечина», «Мурлыканье», «Пара слов» и так далее. Закончив с пометками, она удовлетворенно кивнула и взглянула на Пуаро, ожидая дальнейших указаний.
  Пуаро протянул ей письмо Амелии Бэрроуби. Она извлекла его из двойного конверта, прочла и заинтригованно подняла глаза.
  — Итак, месье Пуаро? — Ее карандаш застыл в боевой готовности над деловым блокнотом.
  — Что вы думаете по поводу этого письма, мисс Лемон?
  Слегка нахмурившись, мисс Лемон отложила карандаш и еще раз прочла письмо.
  Содержание писем обычно интересовало мисс Лемон только с точки зрения выбора соответствующего ответа. Крайне редко шеф взывал к ее индивидуальным, человеческим способностям, в отличие от служебных. Мисс Лемон не слишком нравилось, когда он так делал, — она являла собой образец почти идеального механизма, совершенно и удивительно безразличная ко всем человеческим делам и заботам. Настоящей страстью ее жизни было совершенствование порядка или системы хранения и подшивки документов, и, естественно, по достижении оного совершенства все остальные системы хранения следовало бы предать забвению. Она грезила о такой системе по ночам. Но мисс Лемон была также способна разобраться и в чисто человеческих делах, что было хорошо известно Эркюлю Пуаро.
  — Итак? — спросил он.
  — Старая дама, — сказала мисс Лемон, — жутко переполошилась.
  — Вот как! По-вашему, переполох идет изнутри?
  Мисс Лемон, прикинув, что Пуаро уже достаточно давно живет в Англии, чтобы понимать подобные выражения, не удостоила его ответом. Она бросила взгляд на двойной конверт.
  — Строго конфиденциально, — сказала она. — И при этом ничего не сказано.
  — Да, — сказал Пуаро, — я тоже заметил это.
  Мисс Лемон вновь с надеждой взялась за карандаш и блокнот. На сей раз Пуаро удовлетворил ее желание.
  — Напишите ей, что я почту за честь навестить ее в любое удобное для нее время, если только она не предпочтет проконсультироваться со мной здесь. Не печатайте этот ответ на машинке, напишите от руки.
  — Хорошо, месье Пуаро.
  Пуаро передал ей очередные документы:
  — Вот счета.
  Мисс Лемон с деловым видом быстро рассортировала их.
  — Я оплачу все, кроме этих двух.
  — Чем они вас не устраивают? Ведь в них нет никаких ошибок.
  — Они присланы от фирм, с которыми вы только что начали иметь дело. Неразумно слишком быстро платить по счетам, которые вы только что открыли, — могут подумать, будто вы добиваетесь того, чтобы в дальнейшем получить какие-то кредиты.
  — М-да! — пробормотал Пуаро. — Я преклоняюсь перед вашими превосходными знаниями британских торговцев.
  — Я не знаю о них ничего особенного, — сухо заметила мисс Лемон.
  
  Письмо мисс Амелии Бэрроуби было своевременно написано и отправлено, но ответа на него так и не последовало. Возможно, подумал Эркюль Пуаро, старая дама сама разгадала тайну. Однако его несколько удивило то, что в таком случае она из вежливости не известила его о том, что его услуги больше не требуются.
  Спустя пять дней мисс Лемон, получив утренние инструкции, сказала:
  — Помните, мы отправили письмо мисс Бэрроуби?.. Неудивительно, что мы не дождались ответа. Она умерла.
  Эркюль Пуаро сказал очень тихо:
  — Вот как… умерла…
  Открыв свою сумочку, мисс Лемон достала газетную вырезку.
  — Я увидела это сообщение на газетной тумбе в метро и оторвала кусочек газеты.
  Пуаро с одобрением отметил в уме тот факт, что, хотя мисс Лемон употребила глагол «оторвала», на самом деле она аккуратно вырезала статью ножницами. Пуаро читал извещение в «Морнинг пост»: «26 марта на семьдесят третьем году жизни скоропостижно скончалась Амелия Джейн Бэрроуби, Роузбэнк, Чарманс-Грин. Цветов просьба не присылать».
  Пуаро перечитал извещение.
  — Скоропостижно, — прошептал он и вдруг оживленно добавил: — Будьте так любезны, мисс Лемон, запишите письмо.
  Карандаш вспорхнул со стола. Мисс Лемон записала быстрой и четкой скорописью:
  «Дорогая мисс Бэрроуби.
  Я не получил вашего ответа, но поскольку в пятницу мне все равно нужно быть в районе Чарманс-Грин, то я зайду к вам, и мы более подробно обсудим то дело, о котором вы упомянули в вашем письме.
  С уважением, и т. д.».
  — Пожалуйста, отпечатайте это письмо на машинке; если его сразу же отослать, то оно придет в Чарманс-Грин сегодня вечером.
  На следующий день со второй утренней почтой принесли письмо в конверте с траурной каемкой:
  «Дорогой сэр.
  В ответ на ваше письмо, сообщаю вам, что моя тетушка, мисс Бэрроуби, скончалась двадцать шестого числа, поэтому дело, о котором вы пишете, больше не имеет значения.
  Искренне ваша, Мэри Делафонтен».
  Пуаро усмехнулся.
  — Не имеет значения… М-да… Это еще надо выяснить. En avant… в Чарманс-Грин.
  Роузбэнк оказался домом, вид которого вполне соответствовал его названию, что, в общем, типично для большинства домов такого класса и типа.
  
  Проходя по садику к крыльцу дома, Эркюль Пуаро помедлил и одобрительно взглянул на аккуратные клумбы, расположенные по обе стороны от дорожки. Пышные розовые кусты обещали в скором времени порадовать глаз обильным цветением, уже цвели нарциссы, тюльпаны, голубые гиацинты. Последняя клумба была частично выложена ракушками.
  Пуаро промурлыкал:
  — Как это поется в английской детской песенке?
  
  Госпожа Мэри,
  Мы посмотрели,
  Как все чудесно в вашем садочке.
  Сердцевидки в ряд стоят,
  Колокольчики звенят,
  И юные барышни, как ангелочки.
  
  — Возможно, и не все так уж чудесно, — размышлял он, — но здесь есть, по крайней мере, одна милая барышня, чтобы сделать этот маленький стишок справедливым.
  Входная дверь открылась, и стройная невысокая девушка в белой наколке и передничке подозрительно поглядывала на незнакомого господина, по виду иностранца, с густыми усами, который разговаривал сам с собой в садике перед домом. Она была, как и отметил Пуаро, очень хорошенькой юной барышней с круглыми голубыми глазами и розовыми щечками.
  Пуаро вежливо приподнял шляпу и обратился к ней:
  — Извините, но не здесь ли живет мисс Амелия Бэрроуби?
  Юная девушка ахнула, и ее глаза стали еще круглее.
  — О, сэр, разве вы не знаете? Она умерла. Все произошло так внезапно. Во вторник вечером.
  Она колебалась, разрываясь между двумя сильными инстинктами: первый — не доверять иностранцам; второй — приятное развлечение ее класса — обсудить темы болезни и смерти.
  — Вы удивили меня, — сказал Эркюль Пуаро, слегка погрешив против истины. — Я договорился с этой госпожой о встрече на сегодня. Однако, возможно, я могу повидать другую даму, которая живет здесь.
  На лице служанки отразилось легкое сомнение.
  — Хозяйку? Ну, вы могли бы повидать ее, пожалуй, только я не уверена, захочет ли она видеть кого-либо.
  — Она согласится встретиться со мной, — сказал Пуаро и протянул ей визитную карточку.
  Его не терпящий возражения тон возымел свое действие. Розовощекая служанка провела Пуаро в гостиную, расположенную справа от прихожей. Затем она отправилась к хозяйке.
  Эркюль Пуаро огляделся. Комната была совершенно традиционной гостиной — цвета овсяных хлопьев обои, поверху окаймленные бордюром, блеклые диванные подушки и шторы из розоватого кретона и изрядное число фарфоровых статуэток, безделушек и прочих украшений. Комната была абсолютно заурядной, ничто в ней не указывало на некие особые пристрастия или увлечения ее владельца.
  Вдруг Пуаро, по натуре очень чуткий, почувствовал на себе чей-то взгляд. Он обернулся. Возле балконных дверей стояла девушка, — невысокая, бледная девушка с черными как смоль волосами и подозрительно прищуренными глазами.
  Она вошла в комнату и, когда Пуаро приветствовал ее легким поклоном, резко выпалила:
  — Зачем вы явились сюда?
  Пуаро промолчал. Он просто удивленно приподнял брови.
  — Вы случайно не адвокат… нет? — Ее английский был правильным, но ни у кого не возникло бы даже мысли о том, что она англичанка.
  — Почему мне нужно быть адвокатом, мадемуазель?
  Девушка угрюмо уставилась на него:
  — Я просто предположила. Я подумала, что вы, возможно, пришли сказать, что она не понимала, что делает. Мне рассказывали о таких вещах… злоупотребление влиянием, — так, кажется, это называется, да? Но это неправильно. Она хотела, чтобы мне перешли ее деньги, и я получу их. Если понадобится, то я найму себе адвоката. Эти деньги принадлежат мне. Она так написала, и так и должно быть. — Вздернув подбородок, девушка вызывающе смотрела на него сверкающими глазами.
  Открылась дверь, и в гостиную вошла высокая женщина.
  — Катрина… — сказала она.
  Девушка съежилась, покраснела, пробормотала что-то невнятное и вышла в сад.
  Пуаро повернулся к вошедшей особе, которой оказалось достаточно произнести одно слово, чтобы всецело завладеть ситуацией. Ее голос был властным, с оттенком иронии. Он сразу понял, что она была хозяйкой этого дома, Мэри Делафонтен.
  — Месье Пуаро? Я писала вам. Вы должны были получить мое письмо.
  — Увы, меня не было в Лондоне.
  — О, я понимаю. Это объясняет ваше неведение. Я должна представиться. Моя фамилия Делафонтен. А вот и мой супруг. Мисс Бэрроуби была моей тетей.
  Мистер Делафонтен вошел так бесшумно, что его появление прошло незамеченным. Это был высокий мужчина с седыми волосами и нерешительными манерами. Его пальцы как-то нервно поглаживали подбородок. Он то и дело поглядывал на свою жену, и было ясно, что он рассчитывает на ее лидерство в любом деле.
  — Я должен принести извинения за то, что побеспокоил вас в столь печальный час, — сказал Эркюль Пуаро.
  — Я вполне понимаю, что здесь нет вашей вины, — сказала миссис Делафонтен. — Моя тетушка умерла во вторник вечером. Это случилось так неожиданно.
  — Совсем неожиданно, — вставил мистер Делафонтен. — Ужасный удар. — Его взгляд был устремлен на балконную дверь, в которую вышла девушка-иностранка.
  — Я прошу прощения, — сказал Пуаро, — и удаляюсь. — Он сделал шаг по направлению к двери.
  — Один момент! — сказал мистер Делафонтен. — Вы говорите… э-э… что у вас была назначена встреча с тетей Амелией?
  — Верно.
  — Может, вы желаете рассказать нам о вашем деле, — сказала его жена. — Если мы что-то сможем для вас сделать…
  — Это было дело личного характера, — сказал Эркюль Пуаро. — Я — частный детектив, — просто добавил он.
  Мистер Делафонтен, коснувшийся в этот момент фарфоровой статуэтки, тут же опрокинул ее. Его жена выглядела озадаченной.
  — Детектив? И у вас с Амелией была назначена встреча? Как странно! — Она изумленно смотрела на него. — Не могли бы вы, месье Пуаро, немного прояснить ситуацию? Она… она кажется совершенно нереальной.
  Пуаро немного помолчал. Он тщательно подбирал слова.
  — Мадам, мне пока трудно решить, как я должен поступить в данном случае.
  — Послушайте, — сказал мистер Делафонтен, — она, часом, не упоминала о русских?
  — О русских?
  — Ну да, скажем, о большевиках, коммунистах или еще о чем-то в таком духе.
  — Не говори ерунды, Генри, — сказала его жена.
  Мистер Делафонтен совсем упал духом.
  — Извините… извините… я просто поинтересовался.
  Мэри Делафонтен прямо взглянула на Пуаро. Ее глаза были ярко-голубыми, как незабудки.
  — И все-таки, месье Пуаро, я была бы очень рада, если бы вы рассказали нам хоть что-то. Уверяю вас, у меня есть причины для… беспокойства.
  Мистер Делафонтен выглядел встревоженным.
  — Не забывайте, что у старых дев… бывают совершенно нелепые причуды.
  Его жена осадила его взглядом.
  — Итак, месье Пуаро?
  Со степенным и печальным видом Эркюль Пуаро отрицательно покачал головой. Он отказывал им с видимым сожалением, но все же это был отказ.
  — В настоящее время, мадам, — произнес он, — я, к сожалению, ничего не могу сообщить вам.
  Поклонившись, он взял свою шляпу и направился к выходу. Мэри Делафонтен вышла с ним в прихожую. Задержавшись на ступеньках крыльца, Пуаро обернулся к ней.
  — Мне кажется, вы очень любите ваш сад, мадам?
  — Я? Да, я провожу много времени, ухаживая за цветами.
  — Je vous fais mes compliments.
  Он еще раз поклонился и зашагал к калитке. Выйдя на улицу и повернув направо, он оглянулся и сразу заметил бледное лицо, следившее за ним из окна второго этажа, и мужчину с военной выправкой, прогуливавшегося взад-вперед по противоположной стороне улицы.
  Эркюль Пуаро решительно кивнул в подтверждение своих мыслей и пробормотал:
  — Мышка сидит в норке! Как же теперь поступит кошка?
  Принятое решение привело его в ближайшее почтовое отделение. Там он сделал пару телефонных звонков. Результаты, видимо, оказались удовлетворительными. И он направился в полицейский участок Чарманс-Грин, к инспектору Симсу.
  Инспектор Симс оказался высоким плотным мужчиной с приятным лицом.
  — Вы месье Пуаро? — спросил он. — Я так и подумал. Только что мне позвонил начальник полиции. Он предупредил меня, что вы должны появиться у нас. Пройдемте в мой кабинет.
  Дверь захлопнулась, и инспектор, предложив Пуаро присесть, сам устроился на стуле и заинтересованно взглянул на своего визитера.
  — Да, вы легки на помине, месье Пуаро. Как же вы так быстро умудрились разузнать о преступлении в Роузбэнке, ведь мы сами тут еще не поняли толком, что к чему? Что навело на след?
  Пуаро вытащил письмо мисс Амелии и передал его инспектору. Тот с интересом прочел его.
  — Занятно, — отметил он. — Проблема в том, что оно может означать все, что угодно. Жаль, что старушка не выразилась чуть-чуть более определенно. Сейчас это могло бы нам помочь.
  — А возможно, и помощь не понадобилась бы.
  — В каком смысле?
  — Она могла бы остаться живой.
  — Вы уже много знаете, не так ли? Гм… Не поручусь, что вы ошибаетесь.
  — Я прошу вас, инспектор, сообщить мне факты. Пока я пребываю в полном неведении.
  — Это не трудно. Во вторник вечером после обеда старушке стало плохо. Симптомы казались весьма тревожными. Конвульсии, спазмы и все такое прочее. Родственники послали за доктором. Но когда он пришел, бедняжка уже скончалась. Было предположение, что она умерла от апоплексического удара. Да только врачу не слишком понравился такой диагноз. Не дав прямого ответа, он постарался объяснить, почему не может сразу выдать свидетельство о смерти. В общем, родственники пока больше ничего не знают. Они ожидают результаты вскрытия. Мы продвинулись ненамного дальше. Доктор сразу же связался с нами и вместе с нашим коронером провел аутопсию. Результат не вызывает никаких сомнений: старушка умерла от большой дозы стрихнина.
  — Вот как!
  — Именно так. Омерзительное преступление. Вопрос в том, кто дал ей яд. Сначала у нас возникла идея, что его подсыпали ей в пищу за обедом… но, честно говоря, она кажется неудачной. На первое был суп из артишоков, его разливали из общей супницы, за ним последовал рыбный пирог, а на десерт — яблочный торт.
  В доме живут мисс Бэрроуби, мистер Делафонтен, его жена и еще одна наполовину русская девушка — ее наняли в качестве помощницы или сиделки для мисс Бэрроуби, — но ее не приглашали за хозяйский стол. Она доедала остатки после того, как они ушли из столовой. Там работает еще одна служанка, только она в тот вечер была выходная. Именно она оставила суп на плите, рыбный пирог — в духовке, а яблочный торт и греть-то не надо было. То есть еда у всех была одна и та же… и кроме того, я не думаю, что можно проглотить стрихнин с пищей, не почувствовав его привкуса. Он же горький, как желчь. Доктор сказал мне, что если в какой-то раствор добавить хотя бы тысячную долю стрихнина, то его вкус будет уже весьма определенным.
  — А в кофе?
  — Кофе — хороший вариант, но старая дама никогда не пила кофе.
  — Я понимаю вашу озадаченность. Да, этот вопрос пока кажется неразрешимым. Что же она пила за обедом?
  — Воду.
  — Час от часу не легче.
  — Хорошенькая головоломка, не так ли?
  — У старой дамы были деньги?
  — И довольно много, по моим представлениям. Конечно, мы пока не знаем всех обстоятельств. Судя по тому, что мне удалось выяснить, у Делафонтенов имеются серьезные денежные проблемы. Старая дама помогала им содержать этот дом.
  Пуаро усмехнулся и сказал:
  — Итак, вы подозреваете Делафонтенов? Кого же из них?
  — Я бы не сказал, что я подозреваю конкретно кого-то из них. Однако в общем и целом подозрение падает именно на них. Они ее единственные и ближайшие родственники, и я не сомневаюсь, что ее смерть позволит им получить кругленькую сумму. Все мы знаем, какова человеческая натура!
  — Да, вы совершенно правы… люди порой бывают бесчеловечными. Значит, больше старая дама ничего не ела и не пила?
  — Ну, фактически…
  — О! Я как чувствовал, что, помимо супа, рыбного пирога и яблочного торта, есть еще некий пустячок, который вы, как говорится, оставили про запас! Итак, теперь мы переходим к сути дела.
  — Я не уверен, что это важно. Но фактически старушка приняла перед едой одну капсулу с лекарством. Ну вы понимаете, не таблетку и не пилюлю, в общем, порошок в облатке из рисовой бумаги. Какое-то совершенно безвредное лекарство для улучшения пищеварения.
  — Замечательно. Нет ничего проще, чем наполнить одну капсулу стрихнином и положить ее среди других. Ее можно проглотить, запив глотком воды, и ничего не почувствовать.
  — Все это верно. Проблема в том, что капсулу ей дала сиделка.
  — Русская девушка?
  — Да, Катрина Ригер. Она считалась вроде бы компаньонкой, а одновременно служанкой и сиделкой мисс Бэрроуби. Я подозреваю, что ею изрядно помыкали. Подай то, принеси это, унеси все, потри мне спину, накапай лекарство, сбегай в аптеку… и так до бесконечности. Вы знаете, как бывает с этими старушками: у них добрые намерения, но их требования таковы, что бедные компаньонки пашут как чернокожие рабыни!
  Пуаро улыбнулся.
  — Вот как обстоят дела, вы понимаете, — продолжал инспектор Симс. — Вряд ли можно сказать, что все теперь встало на свои места. С чего бы эта девушка стала травить старушку? Если мисс Бэрроуби умирает, то девушка теряет работу, а работу найти нелегко, ведь у нее нет никакой специальности.
  — Кроме того, — добавил Пуаро, — если коробочку с капсулами оставляли без присмотра, то яд мог подсыпать любой из домашних.
  — Естественно, мы проводим расследование… потихоньку, если вы меня понимаете. Когда была куплена последняя упаковка, где она обычно хранилась; терпение и масса кропотливой работы, которая в итоге может привести нас к цели. Надо еще встретиться с поверенным мисс Бэрроуби. С ним я поговорю завтра. И есть еще банковский служащий. Короче говоря, дел еще много.
  — Маленькая просьба, инспектор Симс. — Пуаро встал. — Известите меня о том, как будет продвигаться ваше расследование. Я буду вам очень признателен. Вот мой номер телефона.
  — Ну конечно же, месье Пуаро. Одна голова хорошо, а две — лучше. И кроме того, учитывая это письмо, вам просто следует быть в курсе дела.
  — Вы очень любезны, инспектор. — Пуаро вежливо простился с инспектором и, обменявшись с ним рукопожатием, удалился.
  * * *
  На следующий день, ближе к вечеру, его позвали к телефону.
  — Это месье Пуаро? Говорит инспектор Симс. Хочу сообщить, что обстоятельства интересующего нас с вами дельца начинают постепенно проясняться и выглядят весьма впечатляюще.
  — Правда? Говорите же, прошу вас.
  — Итак, вот вам пункт номер один… причем довольно весомый пункт. Мисс Б. оставила скромное наследство своей племяннице, а все остальные деньги завещала мисс К. В благодарность за ее сердечную доброту и внимание — так это определила покойная. То есть дело приобретает иной характер.
  В памяти Пуаро быстро всплыла недавняя картина. Угрюмое лицо и взволнованный, дерзкий голос: «Эти деньги принадлежат мне. Она так написала, и так и должно быть». Такое завещание явно не удивило Катрину — она знала обо всем заранее.
  — Пункт номер два, — продолжал инспектор Симс. — Никто, кроме К., не имел доступа к капсулам.
  — Откуда такая уверенность?
  — Девушка сама этого не отрицает. Что вы думаете по этому поводу?
  — Все чрезвычайно интересно.
  — Нам сейчас нужно разобраться только в одном: как стрихнин попал к ней в руки. Думаю, это будет несложно.
  — Однако пока вам это не удалось?
  — Ну, я едва успел начать… Мы только сегодня утром провели следствие.
  — И что же в итоге?
  — Отложили на неделю.
  — А как наша юная леди К.?
  — Я задержал ее по подозрению. Решил, что не стоит рисковать. Возможно, у нее есть какие-то тайные друзья, которые не преминули бы помочь ей скрыться.
  — Нет, — сказал Пуаро, — я не думаю, что у нее есть друзья.
  — Правда? Почему вы так считаете, месье Пуаро?
  — Просто таково мое мнение. Вернемся к вашим пунктам, можете ли вы продолжить нумерацию?
  — Нет, строго говоря, по существу дела ничего больше нет. Покойная мисс Б., похоже, недавно провела кой-какие неудачные операции со своими акциями — должно быть, проиграла довольно значительную сумму. Так или иначе, это была довольно странная игра, хотя я не знаю, связана ли она с основной проблемой… пока я не вижу такой связи.
  — Да, возможно, вы правы. Что ж, я вам искренне благодарен, инспектор. С вашей стороны было очень любезно позвонить мне.
  — Не стоит благодарности. Я — человек слова. Насколько я мог понять, вы заинтересовались этим делом. Кто знает, может, именно вы сможете помочь мне разобраться с ним.
  — С превеликим удовольствием. Возможно, вам поможет, к примеру, если я смогу найти друга мисс Катрины.
  — Мне казалось, вы говорили, что у нее нет никаких друзей? — удивленно сказал инспектор Симс.
  — Я был не совсем прав, — сказал Эркюль Пуаро. — У нее есть один друг.
  Прежде чем инспектор успел задать очередной вопрос, Пуаро повесил трубку.
  С серьезным видом он медленно прошел в соседнюю комнату, где мисс Лемон сидела за своей печатной машинкой. Заметив приближение своего шефа, она оторвала руки от клавиатуры и вопросительно взглянула на него.
  — Я хочу, — сказал Пуаро, — чтобы вы представили себе одну ситуацию.
  Мисс Лемон со смиренным видом сложила руки на коленях. Ей нравилось печатать, оплачивать счета, составлять документы и выполнять поручения, связанные с организацией деловых встреч. Просьба представить себе некую воображаемую ситуацию казалась ей неимоверно скучной, но она смиренно восприняла ее как неприятную, но обязательную часть своей работы.
  — Допустим, вы — русская девушка, — начал Пуаро.
  — Да, — сказала мисс Лемон, выглядя стопроцентной англичанкой.
  — Вы остались одна, без дружеской поддержки в этой стране. У вас есть причины не желать возвращения в Россию. Вас нанимают своего рода золушкой, сиделкой и компаньонкой к старой даме. Вы смиренны и терпеливы.
  — Да, — покорно произнесла мисс Лемон, хотя ей совершенно не удалось представить себя в роли кроткой золушки при старой даме.
  — Эта старая дама проникается к вам симпатией или сочувствием. Она решает завещать вам свои деньги и сообщает вам об этом.
  Пуаро помолчал.
  Мисс Лемон в очередной раз сказала «да».
  — А затем старая дама обнаруживает что-то; возможно, дело связано с деньгами… к примеру, она обнаруживает, что вы были не вполне честны с ней. Или, возможно, нечто более серьезное… подозрительный запах лекарства или подпорченный вкус еды. В общем, она начинает подозревать вас в чем-то и отправляет письмо некоему знаменитому детективу, самому знаменитому детективу — то есть мне! Я немедленно отзываюсь на ее просьбу. Но это, как говорится, только подливает масла в огонь. Нужно переходить к решительным действиям. И вот старая дама умирает, не успев встретиться с великим детективом. А деньги переходят к вам… Скажите мне, кажется ли вам приемлемым такое объяснение?
  — Вполне приемлемо, — сказала мисс Лемон. — То есть оно вполне допустимо для русской девушки. Лично я никогда бы не согласилась поступить на место компаньонки. Я люблю, чтобы мои обязанности были четко определены. И естественно, я и подумать бы не могла ни о каком убийстве.
  Пуаро вздохнул.
  — Как же мне не хватает моего дорогого Гастингса. У него такое богатое воображение! Такой романтический склад ума! По правде сказать, его представления обычно бывали ошибочными, но именно эти ошибки подсказывали мне верный путь.
  Мисс Лемон хранила молчание. Она с нетерпением поглядывала на вставленный в печатную машинку лист бумаги.
  — Итак, это кажется вам приемлемым, — пробормотал Пуаро.
  — А вам не кажется?
  — К сожалению, кажется, — вздохнул Пуаро.
  Зазвонил телефон, и секретарша вышла из комнаты. Вернувшись, она сказала:
  — Вас опять спрашивает инспектор Симс.
  Пуаро поспешил к аппарату.
  — Алло, алло. Как вы сказали?
  Симс повторил свое сообщение:
  — Мы нашли в комнате девушки пакетик стрихнина… спрятанный под матрасом. Сержант только что принес мне эту новость. По-моему, дело можно считать решенным.
  — Да, — сказал Пуаро. — Я думаю, это решает дело. — Его голос изменился. В нем вдруг отчетливо прозвучала уверенность.
  Повесив трубку, он сел за свой письменный стол и начал машинально переставлять предметы с места на место.
  — Что-то было не так, — пробормотал он себе под нос. — Я чувствую это… нет, не чувствую. Определенно я что-то видел, что-то было не так. За дело, маленькие серые клеточки. Вспоминайте… размышляйте. Все ли было логично, все ли было в порядке? Русская девушка… Ее тревога из-за денег. Мадам Делафонтен. Ее муж… Его предположение о русских… глупо, да он весьма глуп. Гостиная… сад… вот оно! Именно сад.
  Он резко выпрямился и замер в напряженной позе. В его глазах загорелись зеленые огоньки. Пуаро вскочил и вновь прошел в соседнюю комнату.
  — Мисс Лемон, я хочу попросить вас об одной услуге. Не могли бы вы отложить на время свою работу и провести для меня одно расследование?
  — Расследование, месье Пуаро? Боюсь, я не слишком сведуща…
  Пуаро прервал ее:
  — Вы как-то сказали, что все знаете о торговцах.
  — Разумеется, знаю, — с уверенностью ответила мисс Лемон.
  — Тогда вы с легкостью выполните мое задание. Вам нужно будет съездить в Чарманс-Грин и разыскать там рыбную лавку.
  — Рыбную лавку? — удивленно спросила мисс Лемон.
  — Точно. Найти торговца, который поставляет рыбу в Роузбэнк. Отыскав его, вы зададите ему пару вопросов.
  Он протянул ей записку. Мисс Лемон взяла ее, со скучающим видом прочла ее содержание, затем кивнула и накрыла чехлом свою печатную машинку.
  — Мы отправимся в Чарманс-Грин вместе, — добавил Пуаро. — Вы пойдете на поиски этого торговца, а я — в полицейский участок. С Бейкер-стрит мы доберемся туда за полчаса.
  По прибытии на место Пуаро был радушно встречен удивленным инспектором Симсом.
  — Да, месье Пуаро, вы легки на подъем. Ведь и часа не прошло, как я разговаривал с вами по телефону.
  — У меня есть к вам одна просьба. Вы позволите мне поговорить с мисс Катриной?.. Не запомнил, к сожалению, ее фамилию.
  — Катрина Ригер. Что ж, я считаю, что ваша просьба вполне выполнима.
  Катрина выглядела еще более бледной и угрюмой, чем в прошлый раз.
  Пуаро заговорил с ней очень мягко:
  — Мадемуазель, я хочу, чтобы вы поверили в то, что я желаю вам только добра. Мне нужно, чтобы вы рассказали мне всю правду.
  Ее глаза вызывающе сверкнули.
  — Я говорила правду. Все, что я говорила, — чистая правда! Если старую леди и отравили, то я совершенно не причастна к этому отравлению. Тут какая-то ошибка. Все вы хотите помешать мне получить деньги, — срывающимся от возмущения голосом заявила она.
  Пуаро вдруг подумал, что девушка сейчас напоминает несчастного, загнанного в угол крысенка.
  — Мог ли кто-то подсыпать яд в капсулу?
  — Нет, сколько же можно спрашивать об этом? Аптекарь сказал, что лекарство будет готово после полудня. Я сама сходила в аптеку и принесла его… как раз перед самым ужином. Открыв коробочку, я дала мисс Бэрроуби одну капсулу и стакан воды.
  — А никто, кроме вас, не прикасался к этому лекарству?
  — Нет, — храбро огрызнулся загнанный в угол крысенок.
  — И мисс Бэрроуби ела за ужином только то, что нам было сказано? Суп, рыбный пирог и торт?
  — Да. — Безнадежное «да». Темные, мрачно горящие глаза, понимающие, что нет никакого выхода.
  Пуаро похлопал ее по плечу.
  — Не падайте духом, мадемуазель. Еще не все потеряно… возможно, вас ждет свобода… да, и состояние… спокойная, обеспеченная жизнь.
  Она недоверчиво взглянула на него. Когда девушка вышла, Симс сказал Пуаро:
  — Я не совсем понял, что вы говорили по телефону… что-то насчет друга этой девушки.
  — Да, у нее есть один друг. Это я! — воскликнул Эркюль Пуаро и вышел из участка, прежде чем инспектор успел переварить эту информацию.
  Мисс Лемон не заставила своего шефа ждать, придя в кафе «Грин Кэт» точно в назначенное время.
  — Интересующая вас рыбная лавка находится на Хай-стрит, фамилия торговца — Радж, и вы были совершенно правы. Именно полторы дюжины. Я записала все, что он сказал. — Она протянула Пуаро записку.
  Прочитав ее, он удовлетворенно проурчал что-то, словно поймавший мышку кот.
  * * *
  Эркюль Пуаро отправился в Роузбэнк. Он остановился в садике перед домом, и спину его согревали лучи заходящего солнца. Мэри Делафонтен вышла к нему.
  — Месье Пуаро? — Ее голос звучал удивленно. — Вы вернулись?
  — Да, я вернулся. — Он помедлил и затем добавил: — Когда я впервые пришел сюда, мадам, то мне вдруг вспомнилась одна детская песенка:
  
  Госпожа Мэри,
  Мы посмотрели,
  Как все чудесно в вашем садочке.
  Сердцевидки в ряд стоят,
  Колокольчики звенят,
  И юные барышни, как ангелочки.
  
  Только в вашем саду нет раковин сердцевидок, не так ли, мадам? У вас есть устричные раковины. — Он показал рукой на край клумбы.
  Он видел, что она вдруг замерла и стоит затаив дыхание. Ее глаза вопросительно смотрели на него.
  Он кивнул:
  — Да, мне все известно! Служанка приготовила обед, она и Катрина готовы присягнуть, что обед состоял из трех обычных блюд. Но только вам и вашему мужу известно, что вы купили полторы дюжины устриц — маленькое угощение. Так легко подсыпать стрихнин в устрицу. Один глоток… и все! Остаются только раковины, но их нельзя выкинуть в ведро. Служанка может заметить. И поэтому вы решили выложить ими клумбу. Но их оказалось недостаточно — бордюр не закончен. В итоге получилось плохо, нарушилась гармония с остальным очаровательным садом. Эти устричные раковины казались чуждым элементом… они мне сразу же не понравились.
  Мэри Делафонтен с огорчением заметила:
  — Я полагаю, вы догадались обо всем из письма. Я знала, что она послала письмо, но не знала, как много она вам рассказала.
  Пуаро ответил уклончиво:
  — Я знал, по крайней мере, то, что это было семейное дело. Если бы подозрение падало на Катрину, то она не стала бы так осторожничать. Я понял, что вы вместе с мужем по-своему распорядились ценными бумагами мисс Бэрроуби, намереваясь извлечь прибыль, и что она узнала…
  Мэри Делафонтен кивнула.
  — Мы понемногу занимались этим уже четыре года… время от времени. Я даже не представляла, что ей хватит ума выяснить это. А потом я узнала, что она обратилась к детективу, и обнаружила также, что она завещала свое состояние Катрине… этой жалкой маленькой твари!
  — И поэтому вы решили подложить стрихнин в комнату Катрины? Я понял. Вы спасаете себя и мужа от того, что я могу обнаружить, и взваливаете на невинное дитя обвинение в убийстве. Неужели вам было совсем не жаль ее, мадам?
  Делафонтен пожала плечами. Ее незабудковые глаза смотрели прямо на Пуаро. Он вспомнил совершенство ее игры в день его первого прихода и неуклюжие замечания ее мужа. Женщина незаурядная, но бесчеловечная.
  — Кого я должна была жалеть? Эту несчастную маленькую доносчицу? — презрительно воскликнула она.
  Эркюль Пуаро медленно заключил:
  — Полагаю, мадам, вас интересуют в этой жизни только две вещи. Во-первых, ваш муж…
  Он увидел, как задрожали ее губы.
  — …во-вторых — ваш сад.
  Пуаро оглянулся вокруг. Его взгляд, казалось, извинялся перед цветами за то, что он сделал и что собирался сделать.
  
  Занавес. Последнее дело Пуаро
  
  
  Глава 1
  У кого из нас не щемило сердце при мысли, что мы бывали в этих краях прежде?
  Все это уже было со мной когда-то…
  Почему эти слова всегда так трогают?
  Вот какой вопрос задавал я себе, глядя из окна поезда на плоский эссекский ландшафт.
  Сколько же лет прошло с тех пор, как я ехал туда же? Как забавно: тогда мне казалось, что все лучшее в жизни — позади! Я был ранен на той войне, которая навсегда останется для меня единственной войной, — хотя ее затмила вторая, куда более страшная.
  В 1916 году молодому Артуру Гастингсу казалось, что он уже старый, обремененный опытом человек. Я тогда даже не подозревал, что жизнь для меня только начинается.
  Я ехал в гости к своему старинному другу, Джону Кэвендишу, не ведая того, что там мне предстоит встретить человека, который окажет на меня большое влияние и определит всю мою дальнейшую жизнь. У его матери, которая недавно снова вышла замуж, было поместье под названием Стайлз. Я думал лишь о том, как приятно будет возобновить прежние знакомства, и мне в голову не приходило, что скоро я буду вовлечен в зловещие перипетии загадочного убийства.
  Именно в Стайлз я познакомился с Эркюлем Пуаро, странным маленьким человеком, которого впервые увидел в Бельгии.
  Я очень хорошо помню изумление, охватившее меня при виде экстравагантного господина с большими усами, который, прихрамывая, шел по деревенской улице.
  Эркюль Пуаро! С того времени он стал моим самым дорогим другом, встреча с которым круто изменила мою жизнь. Когда мы вместе охотились за очередным убийцей, я встретил свою будущую жену, самую верную и прелестную спутницу, о какой мог бы мечтать мужчина.
  Теперь моя жена лежит в аргентинской земле. Она ушла из жизни так, как могла бы себе пожелать сама — без длительных страданий, не изведав немощной старости, но оставив очень одиноким и безутешным своего супруга.
  Ах! Если можно было бы вернуться назад и прожить жизнь заново! Если бы сейчас снова был тот день в 1916 году, когда я впервые ехал в Стайлз… Сколько перемен произошло с тех пор! Сколько знакомых лиц никогда больше не суждено увидеть! Кэвендиши продали Стайлз. Джона Кэвендиша уже не было в живых, а его жена Мэри (это обворожительное, загадочное создание) жила теперь в Девоншире. Лоренс вместе с женой и детьми поселился в Южной Африке. Перемены — всюду перемены.
  И лишь одно, как ни странно, было по-прежнему. Я ехал в Стайлз на встречу с Эркюлем Пуаро.
  Как потрясен я был, когда получил от него письмо, где вверху был указан адрес: Стайлз-Корт, Стайлз, Эссекс.
  Я не видел своего старого друга почти год. Наша последняя встреча очень огорчила меня. Пуаро выглядел настоящим стариком, а хронический артрит превратил его в инвалида. Он ездил в Египет поправить здоровье, но вернулся — как сообщил в письме — в еще худшем состоянии, чем прежде. Тем не менее письмо звучало бодро:
  «Не заинтригованы ли Вы, мой друг, увидев адрес на моем письме? Он вызывает в памяти прошлое, не так ли? Да, я нахожусь здесь, в Стайлз. Только представьте себе — теперь это то, что называют пансионом. Его владелец — один из ваших полковников, таких британских до кончиков ногтей. Старая колониальная школа. Благодаря его жене, bien entendu1768, дела у них идут не так уж плохо. Она хорошая хозяйка, но язык у нее как бритва, и бедный полковник сильно страдает от этого. Я бы на его месте давно ее прирезал!
  Я увидел их объявление в газете, и мне пришла вдруг фантазия снова увидеть то место, которое было моим первым домом в этой стране. В моем возрасте получаешь удовольствие, вновь переживая прошлое.
  И затем представьте себе — я нахожу здесь одного джентльмена, баронета, который дружит с доктором Франклином, работодателем Вашей дочери! (Это немного похоже на фразу из учебника французского языка, не правда ли?)
  И сразу же у меня зародился план. Баронет убеждает Франклинов приехать сюда на лето. Я, в свою очередь, уговариваю Вас, и мы окажемся все вместе, en famille1769. Это будет так чудесно. Поэтому, mon cher1770 Гастингс, dépêchez-vous1771. Приезжайте как можно скорее. Я попросил оставить для Вас комнату с ванной (как Вы понимаете, он теперь модернизирован, милый старый Стайлз) и торговался с полковницей, миссис Латтрелл, пока мы не сошлись на цене très bon marché.
  Франклины и Ваша очаровательная Джудит находятся здесь уже несколько дней. Все устроено, так что не сопротивляйтесь.
  A bientôt1772.
  Перспектива была заманчивая, и я без всяких возражений пошел навстречу желаниям старого друга. Ничто не связывало меня и не держало в моем доме. Один из сыновей служил в военно-морском флоте; второй был женат и управлял ранчо в Аргентине. Дочь Грейс, вышедшая замуж за военного, в настоящий момент находилась в Индии. Оставалась Джудит, которую я втайне любил больше всех, хотя никогда не понимал. Странная, скрытная девочка, ею владела какая-то страсть хранить все в секрете, что порой обижало и огорчало меня. Моя жена лучше понимала дочь. Она уверяла меня, что тут дело не в недоверии, а в особенностях характера. Однако порой жена не меньше меня беспокоилась о ребенке. Чувства Джудит, говорила она, слишком сильны и безоглядны, а инстинктивная сдержанность дочери не дает им выхода. Она иногда подолгу молчала, о чем-то сосредоточенно размышляя, или фанатично отдавалась какому-нибудь делу, забывая обо всем на свете. Она была самой способной в семье, и мы с радостью пошли навстречу ее желанию получить университетское образование. Около года назад Джудит получила степень бакалавра наук, а вслед за тем место секретаря у медика, который занимался научными изысканиями в области тропических болезней. Его жена была тяжелобольной женщиной.
  Иногда меня обуревали сомнения, уж не влюбилась ли Джудит в своего работодателя: так велика была ее поглощенность работой и преданность доктору. Однако их сугубо деловые отношения разуверили меня.
  Мне казалось, Джудит меня любит, однако она была очень сдержанна по природе и не проявляла своих чувств. Часто она бывала нетерпимой и с пренебрежением отзывалась о моих, как она выражалась, сентиментальных и устаревших идеях. Честно говоря, я немного побаивался своей дочери!
  Тут мои размышления были прерваны: поезд прибыл на станцию Сент-Мэри-Стайлз. По крайней мере, она не изменилась. Время обошло ее стороной. Вокруг станции по-прежнему простирались поля, и казалось непонятным, зачем она вообще понадобилась.
  Однако, едучи в такси по деревне, я ощутил, как много лет прошло с той поры, когда мне довелось здесь бывать. Сент-Мэри-Стайлз изменилась до неузнаваемости. Бензоколонки, кинотеатр, две новые гостиницы и ряды муниципальных домов.
  Вскоре мы свернули к воротам Стайлз. Здесь время снова отступило. Парк был таким, как я его помнил; однако за подъездной аллеей плохо следили, и она сильно заросла сорняками, пробивавшимися сквозь гравий. За поворотом перед нами предстал дом. Он нисколько не изменился, но его очень не мешало бы покрасить.
  И как всегда, когда я приезжал сюда прежде, над одной из клумб в саду виднелась склоненная женская фигура. Сердце мое забилось сильнее. Потом женщина выпрямилась и направилась ко мне, и я засмеялся над собой. Трудно было вообразить кого-нибудь менее похожего на крепкую Ивлин Говард.
  Передо мной стояла хрупкая пожилая леди с седыми буклями и розовыми щеками. Взгляд холодных голубых глаз не вязался с радушием, высказанным, на мой взгляд, слишком нарочито.
  — Вы капитан Гастингс, не так ли? — осведомилась она. — А у меня все руки в грязи, и я даже не могу поздороваться. Мы счастливы видеть вас здесь — столько слышали о вас! Мне следует представиться. Я миссис Латтрелл. Мы с мужем — видно, в помрачении рассудка — купили этот дом и пытаемся извлечь из него выгоду. Вот уж не думала, что придет день, когда я стану хозяйкой гостиницы! Но должна вас предупредить, капитан Гастингс, я очень деловая женщина — беру дополнительную плату за все, что можно.
  Мы оба засмеялись, словно это была превосходная шутка. Однако мне пришло в голову, что, по всей вероятности, слова миссис Латтрелл следует понимать в буквальном смысле. За милым добродушием пожилой леди угадывалась твердость кремня. Хотя миссис Латтрелл при случае демонстрировала легкий ирландский акцент, в ее жилах не текла ирландская кровь. Это было чистое жеманство.
  Я осведомился о своем друге.
  — Ах, бедный маленький мсье Пуаро! Как он ждал вашего приезда! Это тронуло бы даже каменное сердце. Мне его ужасно жаль — он так сильно страдает.
  Мы шли к дому. Миссис Латтрелл на ходу стягивала садовые перчатки.
  — И вашу хорошенькую дочь тоже, — продолжала она. — Она прелестная девушка, мы все ею восхищаемся, но, мне кажется, я, знаете ли, старомодна, это просто грех, когда такая девушка, как она, вместо того чтобы бывать на вечеринках и танцах с молодыми людьми, весь день режет кроликов и корпит над микроскопом. Пусть этим занимаются дурнушки, говорю я.
  — Джудит сейчас где-то поблизости? — спросил я.
  Миссис Латтрелл «скорчила рожу», как выражаются дети.
  — Ах, бедная девочка! Она сидит взаперти в мастерской в конце сада. Доктор Франклин снимает ее у меня и оборудовал там свою лабораторию. Все заставил клетками с морскими свинками, мышами и кроликами. Бедняжки! Не уверена, что я в восторге от всей этой науки, капитан Гастингс. А, вот и мой муж.
  Полковник Латтрелл как раз показался из-за угла дома. Это был высокий худой старик с изнуренным мертвенно-бледным лицом и кроткими синими глазами. У полковника была привычка в нерешительности подергивать себя за седые усики. Во всем его облике сквозили неуверенность и нервозность.
  — Ах, Джордж, капитан Гастингс приехал.
  Полковник Латтрелл обменялся со мной рукопожатием.
  — Вы прибыли на поезде пять… э… сорок, да?
  — А каким же еще он мог приехать? — вмешалась миссис Латтрелл. — И какое это вообще имеет значение? Отведи его наверх и покажи ему комнату, Джордж. И потом, возможно, он захочет пройти прямо к мсье Пуаро — или вы сначала выпьете чаю?
  Я заверил ее, что не хочу чаю и предпочел бы пойти поздороваться со своим другом.
  Полковник Латтрелл обратился ко мне:
  — Хорошо. Пойдемте. Полагаю… э… ваши вещи уже отнесли наверх? Да, Дейзи?
  — Это твое дело, Джордж, — не преминула уязвить мужа миссис Латтрелл. — Я работала в саду. Я не могу заниматься всем сразу.
  — Нет, нет, ну конечно нет… Я… я позабочусь об этом, моя дорогая.
  Я последовал за полковником по ступенькам парадного входа. В дверях мы столкнулись с седовласым худощавым человеком, он, прихрамывая, торопливо спустился с крыльца, сжимая в руках полевой бинокль. На его лице было написано детское нетерпение.
  — Т-там, на платане, — слегка заикаясь, проговорил он, — свила гнездо п-пара черноголовок.
  Когда мы вошли в холл, Латтрелл пояснил:
  — Это Нортон. Славный парень. Помешан на птицах.
  В холле у стола стоял высокий, крепкого сложения человек. Очевидно, он только что закончил телефонный разговор. Взглянув в нашу сторону, он произнес:
  — Мне бы хотелось повесить, расстрелять и четвертовать всех подрядчиков и строителей. Никогда ничего не сделают как надо, черт бы их побрал.
  Его возмущение было таким комичным, а тон — столь горестным, что мы оба невольно рассмеялись. Я сразу же расположился к этому человеку. Ему было далеко за пятьдесят, но он выглядел очень привлекательным. Густой загар говорил о том, что он, по-видимому, проводил много времени на воздухе. Словом, это был тот тип англичанина, который в наше время встречается все реже. Человек старой закалки — честный, прямой, не склонный сидеть взаперти и умеющий командовать.
  Меня нисколько не удивило, когда полковник Латтрелл представил его как сэра Уильяма Бойда Каррингтона. Я знал, что он был губернатором одной из провинций в Индии и весьма преуспел на этом поприще. Он также славился как первоклассный стрелок и охотник на крупных зверей. Тот сорт людей, с грустью подумал я, который мы, по-видимому, больше не выращиваем в наши дни упадка.
  — Так-так! — воскликнул он. — Рад увидеть во плоти легендарную личность «mon ami1773 Гастингс». — Каррингтон засмеялся. — Знаете, милый старый бельгиец так много о вас говорит. И потом, тут у нас ваша дочь. Чудесная девушка.
  — Не думаю, что Джудит так уж много обо мне говорит, — ответил я с улыбкой.
  — Нет, нет, она слишком современна. Кажется, в наши дни девушки смущаются, когда им приходится признать, что у них есть отец или мать.
  — Да, — согласился я, — иметь родителей — это просто позор.
  Он засмеялся.
  — О, я избавлен от этого. К несчастью, у меня нет детей. Ваша Джудит — очень красивая девушка, но она ужасно заумная. Это никуда не годится. — Он снова взялся за телефонную трубку. — Надеюсь, вы не возражаете, Латтрелл, если я устрою разнос вашей телефонной станции? Я человек нетерпеливый.
  — Так им и надо, — ответил Латтрелл.
  Он стал подниматься по лестнице, я последовал за ним. Он повел меня в левое крыло дома, к последней двери по коридору. И тут я понял, что Пуаро выбрал для меня комнату, которую я занимал прежде.
  Здесь время тоже внесло свои поправки. Некоторые двери были открыты, и я, идя по коридору, увидел, что большие старомодные спальни разделены перегородками на маленькие номера.
  В моей комнате, которая была небольшой, ничего не изменилось — только провели водопровод, так что была холодная и горячая вода, да еще отгородили часть комнаты для маленькой ванной. Мебель стояла современная, дешевая, что меня несколько разочаровало. Я бы предпочел стиль, более близкий к архитектуре дома.
  Мой багаж уже внесли в комнату. Полковник сказал, что комната Пуаро — как раз напротив моей. Он уже собирался отвести меня туда, когда снизу, из холла, донесся повелительный зов:
  — Джордж!
  Полковник Латтрелл нервно вздрогнул, как пугливая лошадь. Рука его потянулась к усам.
  — Я… я… вы уверены, что все в порядке? Если вам что-нибудь понадобится, звоните…
  — Джордж!
  — Иду, моя дорогая, иду.
  И он заспешил по коридору. Я постоял с минуту, глядя ему вслед. Затем с бьющимся сердцем пересек коридор и постучал в дверь Пуаро.
  Глава 2
  На мой взгляд, ничего нет печальнее разрушительного воздействия возраста.
  Мой бедный друг! Я описывал его много раз, но теперь это был совсем другой человек. Болезнь сделала Пуаро неспособным ходить: он передвигался в кресле на колесиках. Когда-то полный, он сильно похудел. Теперь это был маленький худой старичок. Все лицо в морщинах. Правда, волосы и усы оставались по-прежнему черными как смоль, но, честно говоря, он напрасно продолжал их красить (хотя я ни за что на свете не сказал бы этого Пуаро, щадя его чувства). Наступает момент, когда подобные ухищрения становятся слишком очевидны. В свое время я и не подозревал, что столь черный цвет волос Пуаро достигается с помощью бутылочки с краской. Теперь же это бросалось в глаза и выглядело какой-то бутафорией, будто он надел парик и приклеил усы, чтобы посмешить детей!
  Только глаза у него поблескивали по-прежнему и взгляд был проницательный, как всегда. Сейчас этот взгляд — да, в этом нет сомнения — был согрет чувством.
  — Ах, mon ami Гастингс, mon ami Гастингс…
  Я поклонился, а Пуаро, по своему обыкновению, тепло обнял меня.
  Он откинулся назад и внимательно оглядел меня, слегка склонив голову набок.
  — Да, точно такой же — прямая спина, широкие плечи, седина в волосах — très distingué1774. Знаете, мой друг, вы совсем не меняетесь. Les femmes1775, они все еще проявляют к вам интерес? Да?
  — Право же, Пуаро, — запротестовал я. — Должны ли вы…
  — Но уверяю вас, друг мой, это критерий, безошибочный критерий. Когда очень молодые девушки подходят и разговаривают с тобой так нежно — о, так нежно, — это конец! «Бедный старик, — говорят они про себя, — с ним надо быть как можно любезнее. Ведь это ужасно — быть таким, как он». Но вы, Гастингс, — vous êtes encore jeune1776. У вас еще есть перспективы. Это правда, и можете крутить усы и горбить плечи — все именно так, в противном случае у вас не был бы такой смущенный вид.
  Я рассмеялся:
  — Вы действительно невыносимы, Пуаро! А как вы сами?
  — О, я, — с гримасой отмахнулся Пуаро. — Со мной все кончено. Я калека, совсем не могу ходить. Меня всего скрючило. К счастью, я еще могу сам есть, но что до остального — за мной приходится ухаживать, как за младенцем. Укладывать в постель, мыть и одевать. Enfin1777, это совсем невесело. Однако, хотя оболочка разрушается, сердцевина все еще здоровая.
  — Да, в самом деле. У вас золотое сердце.
  — Сердце? Возможно. Я имел в виду не сердце. Мозг, mon cher, — вот что я имел в виду, говоря «сердцевина». Мой мозг все еще великолепно функционирует.
  Я убедился, что по крайней мере по части скромности никаких изменений в мозгу не произошло.
  — А вам здесь нравится? — спросил я.
  Пуаро пожал плечами.
  — Тут сносно. Как вы понимаете, это, конечно, не «Ритц». Сначала меня поселили в комнате, которая была мала и неважно меблирована. Потом я перебрался сюда без повышения цены. А кухня здесь английская, в самом худшем варианте. Брюссельская капуста, огромная и твердая — англичане такую очень любят. Картошка либо недоваренная, либо переваренная. У овощей вкус воды, воды и еще раз воды. Полное отсутствие соли и перца во всех блюдах… — Он сделал выразительную паузу.
  — Звучит ужасно, — посочувствовал я.
  — Я не жалуюсь, — сказал Пуаро и продолжил это делать: — И еще эта так называемая модернизация. Ванные комнаты, повсюду краны — и что же из них течет? Чуть теплая вода, mon ami, большую часть дня. А полотенца! Такие тонкие, такие маленькие!
  — Да, невольно вспомнишь старые времена, — задумчиво произнес я.
  Я вспомнил облака пара, вырывавшиеся из крана с горячей водой в одной-единственной ванной комнате, где в центре гордо красовалась огромная ванна, обшитая красным деревом. Вспомнил я и огромные купальные полотенца, и сверкающие медные кувшины с кипятком, стоявшие в старомодной раковине.
  — Но не следует жаловаться, — вновь повторил Пуаро. — Я согласен пострадать — ради благой цели.
  Внезапно меня озарило.
  — Послушайте, Пуаро, может быть, вы… стеснены в средствах? Я знаю, капиталовложения сильно пострадали из-за войны…
  Пуаро сразу же разуверил меня:
  — Нет-нет, мой друг. У меня вполне достаточно средств. Я по-настоящему богат. Меня привела сюда вовсе не необходимость экономить.
  — Тогда все в порядке, — сказал я и продолжал: — Думаю, мне понятны ваши чувства. Когда стареешь, все сильнее хочется вернуться в прошлое. Пытаешься вновь пережить прежние чувства. В некотором смысле мне тяжело здесь находиться, и все же на меня нахлынуло множество чувств и мыслей, которые давно меня не посещали. Полагаю, с вами происходит то же самое.
  — Ни в коей мере. Я не ощущаю ничего подобного.
  — А хорошее было время, — печально покачал я головой.
  — Говорите за себя, Гастингс. Для меня, когда я впервые оказался в Сент-Мэри-Стайлз, то была грустная и мучительная пора. Я оказался эмигрантом — раненым, изгнанным из дома и страны, существовавшим за счет благотворительности на чужбине. Нет, это было совсем невесело. Я тогда не знал, что Англия станет мне домом и я найду здесь свое счастье.
  — Я об этом забыл, — виновато признался я.
  — Вот именно. Вы всегда приписываете другим чувства, которые испытываете сами. Гастингс был счастлив — все были счастливы!
  — Нет-нет, — засмеялся я.
  — И это в любом случае неправда, — продолжал Пуаро. — Вы оглядываетесь назад и говорите со слезами на глазах: «О, счастливые дни. Я был молод тогда». Но на самом деле, мой друг, вы не были так счастливы, как вам кажется. Вы получили тяжелое ранение, вы горевали о том, что не сможете больше служить, вас терзали тягостные воспоминания о пребывании в госпитале. К тому же, насколько я помню, вы не могли разобраться в своих чувствах, влюбившись в двух женщин одновременно.
  Я снова засмеялся и покраснел.
  — Какая у вас память, Пуаро.
  — Та-та-та — я и сейчас помню меланхолический вздох, который вы испустили, когда мололи всякий вздор о двух красивых женщинах.
  — А вы помните, что вы сказали? Вы сказали: «И обе они — не для вас!» Но courage, mon ami1778. Мы снова вместе выйдем на охоту, и тогда, быть может…
  Я умолк. Потому что мы с Пуаро действительно отправились охотиться во Францию, и именно там я встретил ту единственную женщину…
  Мой друг ласково погладил меня по руке.
  — Я знаю, Гастингс, я знаю. Рана еще свежа. Но не думайте об этом все время, не оглядывайтесь назад. Лучше смотрите вперед.
  Я сделал протестующий жест.
  — Смотреть вперед? Чего же мне ждать?
  — Eh bien1779, мой друг, нужно выполнить одну работу.
  — Работу? Где?
  — Здесь.
  Я удивленно взглянул на него.
  — Только что, — продолжал Пуаро, — вы спросили меня, почему я приехал сюда, и, возможно, не обратили внимания, что я не ответил. Сейчас я дам вам ответ. Я здесь для того, чтобы охотиться на убийцу.
  Я посмотрел на него в еще большем изумлении. На минуту мне показалось, что он заговаривается.
  — Вы действительно имеете это в виду?
  — Ну конечно имею. По какой другой причине стал бы я убеждать вас присоединиться ко мне? Мои руки и ноги больше не служат мне, но мозг, как я уже говорил вам, не поврежден. Вспомните — я всегда придерживался одного правила: сядь и подумай. Этим я еще могу заниматься, по существу, это единственное, что мне осталось. Для осуществления более активной части кампании при мне мой бесценный Гастингс.
  — Вы в самом деле имеете это в виду? — повторил я, не веря своим ушам.
  — Разумеется. Вы и я, Гастингс, снова будем охотиться.
  Мне понадобилось несколько минут, чтобы понять, что Пуаро в самом деле говорит всерьез.
  Хотя его заявление звучало фантастично, у меня не было оснований сомневаться в твердости его намерений.
  Он произнес с легкой улыбкой:
  — Наконец-то я вас убедил. Вначале вы вообразили — не правда ли? — что у меня размягчение мозга?
  — Нет-нет, — поспешно возразил я. — Только мне кажется маловероятным, чтобы в таком месте, как это, оказался преступник.
  — Ах, вы так думаете?
  — Конечно, я еще не видел всех этих людей…
  — Кого вы видели?
  — Только Латтреллов, человека по фамилии Нортон — он кажется совсем безобидным — и Бойда Каррингтона, должен сказать, что он мне очень понравился.
  Пуаро кивнул.
  — Ну что же, Гастингс, когда вы увидите всех остальных, мое утверждение покажется вам точно таким же невероятным, как сейчас.
  — Кто здесь еще?
  — Франклины — доктор с женой, медсестра, которая ухаживает за миссис Франклин, ваша дочь Джудит. Есть еще некто Аллертон, сердцеед, и мисс Коул — женщина, которой за тридцать. Все они, признаюсь, очень милые люди.
  — И один из них убийца?
  — И один из них убийца.
  — Но почему… каким образом… с чего вы взяли?..
  Мне трудно было сформулировать вопросы, мысли путались.
  — Успокойтесь, Гастингс. Давайте с самого начала. Прошу вас, подайте мне ту маленькую шкатулку с бюро. Bien1780, вот он, ключ, — так…
  Отперев портфель, он достал кипу листов, отпечатанных на машинке, и газетные вырезки.
  — Вырезки изучите на досуге, Гастингс, пока не будем ими заниматься. Это просто сообщения в прессе о различных громких процессах — порой неточные, иногда наводящие на размышления. Чтобы вы получили представление о них, предлагаю вам почитать краткое изложение, которое я сделал.
  Сильно заинтересованный, я начал читать.
  «ДЕЛО А. ЛЕОНАРДА ЭТЕРИНГТОНА
  Леонард Этерингтон. Малоприятные привычки — принимал наркотики, а также пил. Тяжелый, садистский характер. Жена молода и привлекательна. Отчаянно несчастна с ним. Этерингтон умер — очевидно, от пищевого отравления. Доктор не удовлетворен. В результате вскрытия обнаружилось, что смерть вызвана отравлением мышьяком. Запас гербицида в доме, но заказан задолго до того. Миссис Этерингтон арестована по обвинению в убийстве. Незадолго до смерти мужа подружилась со служащим колониальной администрации в Индии. Никаких доказательств неверности, но есть свидетельства глубокой симпатии между ними. После возвращения в Индию молодой человек обручился с девушкой, которую встретил на пути в колонию. Некоторые сомнения относительно того, получила ли миссис Этерингтон письмо, где сообщается о помолвке, после или до смерти ее мужа. Сама она утверждает, что до. На суде вызвала всеобщее сочувствие из-за характера мужа и его плохого обращения с женой. В заключительной речи судьи, которая была в ее пользу, подчеркивалось, что не может быть никаких сомнений относительно решения суда.
  Миссис Этерингтон была оправдана. Однако, по общему мнению, она была виновна. В дальнейшем она чувствовала себя очень несчастной, поскольку друзья и т. д. оказывали ей холодный прием. Умерла в результате приема слишком большой дозы снотворного через два года после суда. Вердикт о смерти от несчастного случая возвращен на расследование.
  ДЕЛО Б. МИСС ШАРПЛЗ
  Пожилая старая дева. Инвалид. Сильно страдала от болей. За ней ухаживала племянница, Фреда Клей. Мисс Шарплз умерла в результате приема слишком большой дозы морфия. Фреда Клей признала, что допустила ошибку, дав своей тете больше морфия, чем следует, чтобы облегчить ее страдания, которые не в силах была видеть. Полиция заподозрила не ошибку, а злой умысел. Однако доказательства сочли недостаточными, чтобы возбудить дело.
  ДЕЛО В. ЭДВАРДА РИГГЗА
  Сельскохозяйственный рабочий. Заподозрил, что жена изменяет ему с их жильцом, Беном Крейгом. Крейг и миссис Риггз найдены расстрелянными. Оказалось, что выстрелы произведены из ружья Риггза. Риггз сдался полиции, сказав, что, по его предположениям, это сделал он, но не может вспомнить. По его словам, у него пробел в памяти. Риггз был приговорен к смерти, впоследствии смертную казнь заменили на пожизненную каторгу.
  ДЕЛО Г. ДЕРЕКА БРЕДЛИ
  Завел роман с девушкой. Его жена обнаружила это, угрожала его убить. Бредли умер от цианистого калия, добавленного в пиво. Миссис Бредли была арестована по подозрению в убийстве. Призналась во время перекрестного допроса. Признана виновной и повешена.
  ДЕЛО Д. МЭТЬЮ ЛИЧФИЛДА
  Старый тиран. Четыре дочери жили с ним. Не позволял им никаких развлечений, не давал денег на расходы. Однажды вечером, когда он возвращался домой, на него напали у боковой двери его дома и убили ударом по голове. Позднее, после полицейского дознания, старшая дочь, Маргарет, пошла в полицейский участок и призналась в убийстве отца. По ее словам, она сделала это, чтобы ее младшие сестры получили возможность жить своей жизнью, пока не будет слишком поздно. Личфилд оставил большое состояние. Маргарет Личфилд была признана невменяемой и помещена в Бродмур, однако вскоре скончалась».
  Я внимательно читал, однако недоумение мое все возрастало. Наконец я отложил лист и вопросительно взглянул на Пуаро.
  — Итак, mon ami?
  — Я помню дело Бредли, — медленно произнес я. — Читал о нем в то время. Она была красивой женщиной.
  Пуаро кивнул.
  — Однако вы должны меня просветить. Что все это значит?
  — Сначала скажите мне, что вы об этом думаете.
  Я был поставлен в тупик.
  — То, что вы мне дали, — краткое изложение пяти дел о совсем разных убийствах. Они были совершены в разных местах и в разной общественной среде. К тому же между этими убийствами нет никакого внешнего сходства. То есть одно убийство из ревности; во втором случае несчастная жена пыталась избавиться от мужа; в другом мотивом послужили деньги; еще одно убийство совершено, можно сказать, из бескорыстных побуждений, поскольку убийца не пытался избегнуть наказания; и, наконец, пятое было откровенно зверским — вероятно, совершено под воздействием алкоголя. — Я сделал паузу и затем произнес с сомнением: — Нет ли между всеми этими случаями какого-нибудь сходства, которое я не заметил?
  — Нет-нет, вы очень точно все подытожили. Единственное, что вы могли бы упомянуть, но не упомянули, — это что ни в одном из этих дел не оказалось альтернативного подозреваемого.
  — Я не совсем понимаю.
  — Например, миссис Этерингтон была оправдана. Тем не менее все были уверены, что убила она, и только она. Фреду Клей не обвинили открыто, но никто не подумал о каком-либо ином решении этого преступления. Риггз утверждал, что не помнит, как убивал жену и ее любовника, однако никогда не вставал вопрос, не сделал ли это кто-то другой. Маргарет Личфилд призналась. Вы видите, Гастингс, в каждом случае был лишь один явный подозреваемый, и никаких других.
  Я наморщил лоб.
  — Да, это верно, но я не понимаю, какие конкретные выводы вы отсюда делаете.
  — Ах, Гастингс, но ведь я как раз подхожу к факту, который вам пока еще неизвестен. Предположим, что в каждом из этих случаев, которые я изложил, была одна особенность, присущая им всем.
  — Что вы имеете в виду?
  Пуаро медленно сказал:
  — Гастингс, я буду очень осторожен в выражении своей мысли. Предположим, существует некая личность — X. Ни в одном из упомянутых случаев у X (очевидно) не было причин убивать жертву. В одном случае, насколько мне удалось выяснить, X действительно находился за двести миль от места преступления. И тем не менее я скажу вам вот что. X был в дружеских отношениях с Этерингтоном; X некоторое время жил в одной деревне с Риггзом; X был знаком с миссис Бредли. У меня есть фотография, на которой X и Фреда Клей вместе идут по улице. И, наконец, X находился возле дома, когда умер старый Мэтью Личфилд. Что вы на это скажете?
  Я удивленно посмотрел на него, потом согласился:
  — Да, это уж слишком. Совпадение могло быть в двух случаях, даже в трех, но пять — это многовато. Должна существовать какая-то связь между этими разными убийствами, как бы маловероятно это ни казалось.
  — Значит, вы предполагаете то же самое, что и я?
  — Что X убийца? Да.
  — В таком случае, Гастингс, вам придется продвинуться с моей помощью еще дальше. Позвольте сообщить вам, что X в этом доме.
  — Здесь? В Стайлз?
  — В Стайлз. Какой логический вывод нужно из этого сделать?
  Я знал, каков будет ответ, когда попросил:
  — Так поделитесь со мной этим выводом.
  Эркюль Пуаро мрачно произнес:
  — Скоро убийство будет совершено здесь — здесь.
  Глава 3
  Минуту-другую я в испуге смотрел на Пуаро, потом отреагировал.
  — Нет, не будет, — сказал я. — Вы этого не допустите.
  Пуаро растроганно ответил:
  — Мой верный друг. Как я ценю вашу веру в меня! Tout de même1781 я не уверен, оправданна ли она в данном случае.
  — Ерунда. Конечно, вы можете его остановить.
  Тон у Пуаро сделался озабоченным, когда он возразил:
  — Задумайтесь на минуту, Гастингс. Можно поймать убийцу, да. Но как же остановить убийство?
  — Ну, вы… вы… словом, я хочу сказать — если вам известно заранее…
  Я замолчал с беспомощным видом, так как вдруг осознал все сложности.
  — Вот видите? — заметил Пуаро. — Все не так просто. Фактически существует всего три способа. Первый заключается в том, чтобы предупредить жертву. Он или она должны быть постоянно начеку. Это не всегда удается, потому что некоторых людей невероятно трудно убедить, что им грозит серьезная опасность, — возможно, со стороны кого-то близкого и дорогого. Они негодуют и отказываются верить. Второй способ — это предостеречь убийцу. Сказать в завуалированной форме следующее: «Мне известно о ваших намерениях. Если такой-то умрет, вас, мой друг, наверняка повесят». Этот метод успешнее, чем первый, но и в данном случае есть вероятность потерпеть неудачу. Потому что нет на свете более самоуверенного существа, чем убийца. Убийца всегда умнее всех — никто никогда не заподозрит его (ее), полиция будет совершенно сбита с толку, и так далее. Поэтому он (или она) совершают-таки задуманное, а вам остается лишь удовлетворяться тем, что их после этого повесят. — Сделав паузу, он задумчиво проговорил: — Дважды в моей жизни я предостерег убийцу: один раз в Египте, второй раз — в другом месте. И в обоих случаях преступника это не остановило… Так может получиться и здесь.
  — Вы сказали, есть еще третий способ, — напомнил я.
  — Ах да. Он требует от сыщика высочайшего мастерства. Нужно точно угадать, как и когда будет нанесен удар, и быть готовым вмешаться в момент, выбранный с предельной точностью. Вы должны поймать убийцу если не на месте преступления, то когда не останется ни малейших сомнений в его намерениях. А это, — продолжал Пуаро, — смею вас заверить, дело чрезвычайно сложное и деликатное, и я ни в коем случае не гарантирую успех! Возможно, я самоуверен, но не до такой степени.
  — Какой метод вы предлагаете использовать здесь? — спросил я.
  — Быть может, все три. Первый — самый трудный.
  — Почему? Я бы подумал, что он самый легкий.
  — Да, если вы знаете, кого собираются убить. Но разве вы не понимаете, Гастингс, что в данном случае я не знаю жертвы?
  — Что?
  Это восклицание вырвалось у меня невольно. Потом до меня начала доходить вся неординарность ситуации. Существует — должно существовать — какое-то звено, соединяющее серию преступлений, но мы не знаем, что это за звено. Не хватает мотива, что крайне существенно. А не зная его, мы не можем определить, кому угрожает опасность.
  Пуаро кивнул, увидев по выражению моего лица, что я осознал, в каком мы оказались положении.
  — Вот видите, мой друг, это не так просто.
  — Да, — ответил я. — Я понимаю. Вам пока что не удалось нащупать связь между этими разными случаями?
  Пуаро покачал головой:
  — Ничего.
  Я снова погрузился в размышления. Обычно преступления, совершенные одно за другим, предполагают их однотипность, однако здесь не было ничего подобного.
  Я спросил:
  — А вы совершенно уверены, что тут нет какого-нибудь мотива, связанного с деньгами? Ничего такого, что вы, например, обнаружили в деле Ивлин Карлисл?
  — Нет. Можете не сомневаться, мой дорогой Гастингс, первое, что я ищу, — это финансовая заинтересованность.
  Это было верно. Пуаро всегда был откровенно циничен в отношении денег.
  Я снова задумался. Какая-то вендетта? Это лучше увязывалось с имеющимися фактами. Но даже в таком случае, казалось, не было никакого связующего звена. Я вспомнил прочитанную когда-то историю о серии бесцельных убийств. Ключом оказалось то, что все жертвы когда-то были присяжными заседателями. Преступления совершил человек, которого они приговорили. Мне пришло в голову, что нечто подобное могло быть в данном случае. К стыду своему, должен сказать, что утаил эту идею от своего друга. Для меня станет предметом гордости, если я приду к Пуаро с решением загадки!
  Вместо этого я спросил:
  — А теперь скажите мне, кто X.
  К моей крайней досаде, Пуаро весьма решительно покачал головой:
  — А вот этого, мой друг, я не скажу.
  — Чепуха! Почему же?
  Глаза Пуаро блеснули.
  — Потому что, mon cher, вы все ТОТ же Гастингс. У вас все на лице написано. Видите ли, я не хочу, чтобы вы сидели, глядя на X с открытым ртом, и по выражению вашего лица каждый мог без труда прочесть: «Вон тот — тот, на которого я смотрю, — убийца!»
  — Вы могли бы отдать мне должное: в случае необходимости я умею притворяться.
  — Когда вы пытаетесь притворяться, это еще хуже. Нет, нет, mon ami, мы должны быть инкогнито, вы и я. В таком случае когда мы атакуем — то атакуем.
  — Вы упрямый старый дьявол, — сказал я. — Мне очень хочется…
  Меня прервал стук в дверь.
  — Входите, — пригласил Пуаро, и в комнату вошла моя дочь Джудит.
  Мне бы хотелось описать Джудит, но я не мастер описывать людей.
  Джудит высокая, с гордой осанкой. Ровные темные брови, линия профиля правильная, строго очерченная. У Джудит серьезный и слегка презрительный вид, и, как мне кажется, ее всегда окружает атмосфера какой-то трагичности.
  Джудит не подошла ко мне и не поцеловала — это не в ее характере. Она просто улыбнулась и произнесла:
  — Привет, папа.
  Улыбка у нее была немного смущенная, но я почувствовал, что, несмотря на сдержанность, дочь рада меня видеть.
  — Ну что же, вот я и здесь, — сказал я, чувствуя, как глупо это звучит (что со мной часто бывает при общении с младшим поколением).
  — Очень умно с твоей стороны, дорогой.
  — Я рассказываю ему, — заметил Пуаро, — о здешней кухне.
  — Она очень плохая? — спросила Джудит.
  — Вам бы не следовало это спрашивать, дитя мое. Неужели вы не думаете ни о чем, кроме пробирок и микроскопов? Ваш средний палец запачкан метиленовой синью. Вашему мужу несладко придется, если вы не будете интересоваться его желудком.
  — Полагаю, у меня не будет мужа.
  — Несомненно, у вас будет муж. Для чего же вас создал bon Dieu?1782
  — Надеюсь, для многого, — ответила Джудит.
  — Le mariage1783 — прежде всего.
  — Прекрасно, — согласилась Джудит. — Вы найдете мне хорошего мужа, и я буду очень тщательно заботиться о его желудке.
  — Она смеется надо мной, — пожаловался Пуаро. — Однажды она узнает, как мудры старики.
  Снова раздался стук в дверь, и вошел доктор Франклин, высокий нескладный человек лет тридцати пяти. У него были решительный подбородок, рыжеватые волосы и ясные синие глаза. Более неуклюжего человека, чем он, я никогда не встречал, он вечно натыкался на разные предметы.
  Налетев на ширму, огораживавшую кресло Пуаро, Франклин наклонил голову и машинально пробормотал «Прошу прощения» в сторону ширмы.
  Это было очень смешно, но, как я заметил, Джудит оставалась совершенно серьезной. Полагаю, она уже привыкла к подобным эпизодам.
  — Вы, должно быть, помните моего отца? — обратилась Джудит к Франклину.
  Доктор Франклин нервно вздрогнул, смутился и, прищурившись, посмотрел на меня. Затем он протянул мне руку, как-то неловко сказав:
  — Конечно, конечно, как поживаете? Я слышал, вы должны приехать. — Он повернулся к Джудит: — Как вы полагаете, нам нужно изменить планы? Если нет, мы могли бы еще немного поработать после обеда. Если бы мы подготовили еще несколько этих предметных стекол…
  — Нет, — ответила Джудит. — Я хочу побыть со своим отцом.
  — О да. О, конечно. — Внезапно Франклин улыбнулся извиняющейся, совсем мальчишеской улыбкой. — Простите, я так ужасно увлекаюсь. Это совершенно непростительно: я становлюсь очень эгоистичным. Пожалуйста, простите меня.
  Часы пробили, и Франклин бросил на них торопливый взгляд.
  — Боже мой, неужели так поздно? Какая неприятность! Обещал Барбаре, что почитаю ей до обеда.
  Он смущенно усмехнулся нам обоим и поспешно вышел из комнаты, на ходу налетев на дверной косяк.
  — Как миссис Франклин? — спросил я.
  — Так же, как обычно, и еще хуже, — ответила Джудит.
  — Как печально, что она так тяжело больна, — заметил я.
  — Это может свести с ума доктора, — сказала Джудит. — Доктора любят здоровых людей.
  — Как жестоки вы, молодые! — воскликнул я.
  Джудит холодно бросила:
  — Я просто констатирую факт.
  — И тем не менее, — вмешался Пуаро, — добрый доктор спешит, чтобы ей почитать.
  — Очень глупо, — заявила Джудит. — Ее сиделка вполне способна ей почитать, раз уж миссис Франклин так хочется, чтобы ей читали. Лично я терпеть не могу, когда мне читают вслух.
  — Ну что же, у каждого свой вкус, — заметил я.
  — Она глупа как пробка, — вынесла свой приговор Джудит.
  — Отнюдь, mon enfant1784, — возразил Пуаро. — Я с вами не согласен.
  — Она никогда ничего не читает, кроме самых дешевых романов. Она не интересуется его работой. Не идет в ногу с современной мыслью. Она говорит только о своем здоровье с каждым, кто готов слушать.
  — И все-таки я продолжаю утверждать, — настаивал Пуаро, — что она использует свое серое вещество таким образом, о котором вы, дитя мое, понятия не имеете.
  — Она очень женственная, — согласилась Джудит. — Все время воркует и мурлыкает. Полагаю, вам такие нравятся, дядя Пуаро.
  — Вовсе нет, — возразил я. — Он любит больших, ярких и преимущественно русского происхождения.
  — Вот, значит, как вы выдаете мои секреты, Гастингс? Ваш отец, Джудит, всегда питал слабость к золотисто-каштановым волосам. Из-за этого он много раз попадал в беду.
  Джудит снисходительно улыбнулась нам обоим.
  — Какая вы забавная пара!
  Потом она отвернулась, и я поднялся.
  — Мне нужно распаковать вещи, и неплохо бы принять ванну перед обедом.
  Пуаро позвонил в небольшой колокольчик, находившийся у него под рукой, и спустя пару минут появился его слуга. Я был удивлен, увидев незнакомого мне человека.
  — Как! А где же Джордж?
  Джордж прослужил у Пуаро много лет.
  — Джордж поехал домой. Его отец болен. Надеюсь, когда-нибудь он вернется ко мне. А пока что… — он улыбнулся своему новому слуге, — обо мне заботится Куртис.
  Куртис почтительно улыбнулся в ответ. Это был крупный человек с грубым тупым лицом.
  Выходя за дверь, я заметил, как Пуаро тщательно запирает портфель с бумагами.
  В голове у меня царил сумбур, когда я пересек коридор, направляясь к своей двери.
  Глава 4
  В тот вечер я шел ужинать с ощущением, что все вокруг вдруг утратило реальность.
  Когда я одевался к ужину, то несколько раз задал себе вопрос: а не мог ли Пуаро все это вообразить? В конце концов, мой милый старый друг — человек очень немолодой и здоровье его сильно пошатнулось. Сам он может заявлять, что полностью сохранил ясность ума и здравость рассудка, но так ли это на самом деле? Он провел всю жизнь, раскрывая преступления. Что ж удивительного, если он вообразил преступления там, где их нет? Должно быть, вынужденное бездействие сильно угнетало его. Вполне вероятно, что он придумал для себя новую охоту на убийцу. Принятие желаемого за действительное — вполне объяснимый невроз. Он выбрал несколько случаев, о которых сообщалось в прессе, и углядел в них то, чего там не было, — призрачную фигуру, стоящую за этими преступлениями, маньяка-убийцу. По всей вероятности, миссис Этерингтон действительно убила своего мужа, рабочий застрелил жену, молодая женщина дала своей престарелой тетушке слишком большую дозу морфия, ревнивая жена расправилась с мужем, как и обещала, а безумная старая дева на самом деле совершила убийство, в котором потом созналась. За всеми этими преступлениями абсолютно ничего не крылось!
  Этой точке зрения (несомненно, исполненной здравого смысла) я мог противопоставить только свою непоколебимую веру в остроту ума Пуаро.
  Пуаро сказал, что убийство уже подготовлено. Во второй раз Стайлз должен стать местом преступления.
  Время подтвердит или опровергнет это утверждение, но если оно верно, то нам следует предупредить несчастье.
  И Пуаро знает, кто убийца, а мне это неизвестно. Чем больше я об этом думал, тем больше злился! Нет, в самом деле, это ужасная наглость со стороны Пуаро! Он хочет, чтобы я с ним сотрудничал, и в то же время отказывает мне в доверии!
  Почему? Он назвал причину — разумеется, совершенно неубедительную! Я устал от этих глупых шуток по поводу того, что у меня все «на лице написано». Я умею хранить секреты не хуже остальных. Пуаро всегда настаивал на унизительном для меня утверждении, будто у меня настолько открытое лицо, что кто угодно может читать мои мысли. Иногда он пытается подсластить пилюлю, приписывая это моему прекрасному, честному характеру, которому несносна ложь в любой форме!
  Конечно, рассуждал я, если все это — плод воображения Пуаро, его собственную скрытность легко объяснить.
  Я так и не пришел ни к какому выводу, когда прозвучал гонг, и спустился к обеду, решив быть непредубежденным, но тем не менее смотреть в оба, чтобы вычислить мифического Х Пуаро.
  Пока что я приму на веру все, что говорил Пуаро. Под этой крышей находится человек, который уже совершил пять убийств и готовится снова убить. Кто он?
  Перед тем как мы пошли ужинать, меня представили в гостиной мисс Коул и майору Аллертону. Первая была высокой женщиной лет тридцати четырех, все еще сохранившей красоту. К майору Аллертону я сразу же почувствовал безотчетную неприязнь. Это был интересный мужчина сорока с небольшим лет, широкоплечий, с бронзовым загаром, умевший непринужденно вести беседу, причем почти все, что он говорил, звучало двусмысленно. У Аллертона были мешки под глазами, что давало основание заподозрить его в разгульном образе жизни. Он, скорее всего, играет в карты или сильно пьет, решил я, и, несомненно, отчаянно волочится за женщинами.
  Как я заметил, старый полковник Латтрелл тоже не особенно жаловал Аллертона, а Бойд Каррингтон был с ним довольно холоден. Что же касается дам, Аллертон пользовался у них несомненным успехом. Миссис Латтрелл оживленно щебетала с ним, а он лениво отвечал ей двусмысленными комплиментами. Меня раздражало, что Джудит, по-видимому, тоже получает удовольствие от его общества и беседы с ним. Для меня всегда было загадкой, почему самые недостойные из мужчин непременно нравятся и вызывают интерес у самых милых представительниц слабого пола. Я интуитивно понимал, что Аллертон — подлец, и девять мужчин из десяти согласились бы со мной. В то время как девять из десяти женщин — а то и все десять — сразу же были бы им очарованы.
  Когда мы уселись за стол и перед нами поставили тарелки с клейкой белой жидкостью, я обвел взглядом собравшихся, мысленно прикидывая разные варианты.
  Если Пуаро прав и не утратил былой прозорливости, один из этих людей — опасный убийца и, вероятно, к тому же маньяк.
  Хотя Пуаро не говорил этого, я предположил, что X — мужчина. Кто же из этих мужчин может им быть?
  Конечно, это не старый полковник Латтрелл — он такой нерешительный и, похоже, слабовольный человек. Нортон — тот, который столкнулся со мной в дверях, выбегая из дома с полевым биноклем? Вряд ли. Он производил впечатление доброго малого. Такого растяпы-неудачника. Конечно, говорил я себе, многие убийцы были людьми малозначительными — именно поэтому они и шли на преступление, для самоутверждения. Им было обидно, что их не берут в расчет и игнорируют. Возможно, Нортон — убийца этого типа. Однако он любит птиц. А я свято верил, что любовь к природе — признак морального здоровья в человеке.
  Бойд Каррингтон? Совершенно исключено. Человек, имя которого известно всему миру. Прекрасный спортсмен, бывший губернатор, человек, которого все любят и почитают. Я также исключил Франклина, зная, как его уважает Джудит и как восхищается им.
  Теперь майор Аллертон. Я посмотрел на него оценивающим взглядом. Да уж, мерзкий тип! Такой обдерет собственную бабушку. И при этом внешний лоск и обаятельные манеры. Сейчас он как раз рассказывал о том, как однажды попал в неловкое положение, и вызвал смех слушателей, с горестным видом оценив по достоинству шутку в свой адрес.
  Если Аллертон — X, решил я, то он совершил преступления ради какой-либо выгоды.
  Правда, Пуаро не сказал определенно, что X — мужчина. Я рассмотрел мисс Коул как возможный вариант. Ее движения были судорожными и порывистыми — чувствовалось, что эта женщина вся на нервах. Красивая, но вид какой-то подавленный. И все же она выглядела вполне нормальной. Она, миссис Латтрелл и Джудит были единственными дамами за столом. Миссис Франклин обедала в своей комнате наверху, а ее сиделка ела позже нас.
  После ужина я стоял в гостиной у окна, выходившего в сад, и вспоминал те дни, когда увидел, как Сэнди Мердок, молодая девушка с золотисто-каштановыми волосами, бежит по лужайке. Как очаровательно она выглядела в своем белом медицинском халате…
  Я так погрузился в мысли о прошлом, что вздрогнул, когда Джудит взяла меня под руку, увела от окна на террасу и резко спросила:
  — В чем дело?
  — В чем, — обеспокоенно переспросил я, — дело? Что ты имеешь в виду?
  — Ты такой странный весь вечер. Почему ты всех пристально разглядывал за ужином?
  Я был раздосадован. Я понятия не имел, что позволил своим мыслям выдать себя.
  — В самом деле? Наверно, я думал о прошлом. Быть может, видел призраков.
  — О да, конечно — ты же здесь жил, когда был молодым! Здесь, кажется, была убита старая леди?
  — Отравлена стрихнином.
  — Какая она была? Милая или противная?
  Я задумался над вопросом дочери.
  — Она была доброй женщиной, — медленно произнес я. — Щедрой. Занималась благотворительностью.
  — О, такого рода щедрость. — В голосе Джудит прозвучало легкое презрение. Она задала следующий вопрос: — А люди, которые здесь жили, — они были счастливы?
  Нет, они не были счастливы. По крайней мере это было мне известно. Я ответил:
  — Нет.
  — Почему нет?
  — Потому что они чувствовали себя пленниками. Всеми деньгами, понимаешь ли, распоряжалась миссис Инглторп и… скупо их выдавала. Ее пасынки не могли жить своей собственной жизнью.
  Я услышал, как Джудит судорожно вздохнула, и почувствовал, как рука ее напряглась.
  — Это дурно, дурно. Злоупотребление властью. Этого не следует допускать. Старые люди и больные не должны заедать век молодых и сильных. Связывать их, заставлять страдать и тратить свои силы и энергию, которые можно было бы употребить… которые так нужны. Это просто эгоизм.
  — Не только старым и больным, — сухо заметил я, — свойствен подобный недостаток.
  — О, я знаю, папа, ты считаешь молодых эгоистичными. Но мы, по крайней мере, лишь хотим делать то, что нам хочется, и не заставляем всех остальных делать то, что хочется нам. Мы не собираемся превращать других людей в рабов.
  — Нет, вы просто перешагиваете через них, если они случайно окажутся у вас на пути.
  Джудит стиснула мою руку.
  — Не говори с такой горечью! На самом деле я ни через кого не перешагиваю, и ты никогда не пытался диктовать никому из нас, как жить. Мы тебе за это благодарны.
  — Боюсь, однако, — честно признался я, — что мне бы этого хотелось. Это ваша мама настояла, чтобы вам позволили учиться на собственных ошибках.
  Джудит снова сжала мне руку.
  — Я знаю. Тебе бы хотелось носиться с нами, как наседка! Терпеть не могу кудахтанья. Просто не переношу. Но ты же со мной согласен, не так ли, насчет полезных жизней, которые приносятся в жертву бесполезным?
  — Иногда это случается, — признался я. — Но нет необходимости в крутых мерах… Можно просто уйти, знаешь ли.
  — Да, но так ли это? Так ли?
  Она произнесла это так пылко, что я удивленно взглянул на нее. Было темно, так что я неясно видел ее лицо. Она продолжала глухим от волнения голосом:
  — Тут много разного — это сложно — финансовые соображения, чувство ответственности, нежелание причинить боль тому, кого вы любили… и все такое, а некоторые люди так бессовестны — они хорошо умеют играть на подобных чувствах. Некоторые… некоторые люди похожи на пиявок!
  — Моя дорогая Джудит! — воскликнул я, пораженный яростью, прозвучавшей в ее голосе.
  Казалось, она поняла, что переборщила, поскольку тут же рассмеялась и убрала руку.
  — Я, наверно, слишком погорячилась? Но это вопрос, к которому я не могу относиться равнодушно. Видишь ли, я знаю один случай… Старый негодяй. А когда девушка оказалась достаточно мужественной, чтобы разрубить узел и освободить людей, которых она любила, ее объявили сумасшедшей. Сумасшедшей? Этот поступок был самым разумным — и самым смелым!
  Ужасное подозрение овладело мной. Ведь совсем недавно я слышал нечто подобное.
  — Джудит, — резко спросил я, — о каком случае ты говоришь?
  — О, ты их не знаешь. Друзья Франклинов. Один старик по фамилии Личфилд. Он был весьма состоятелен, а своих несчастных дочерей буквально морил голодом. Никогда не позволял им ни с кем видеться, нигде бывать. Он был, конечно, ненормальный, просто это не было медицински подтверждено.
  — И старшая дочь его убила, — заключил я.
  — О, ты, наверно, об этом читал? Полагаю, ты бы счел это убийством. Но ведь она так поступила не ради себя. Маргарет Личфилд отправилась прямо в полицию и во всем созналась. Думаю, она очень смелая. У меня бы не хватило мужества.
  — Мужества, чтобы сознаться или чтобы совершить убийство?
  — И то и другое.
  — Я очень рад это слышать, — сурово сказал я. — И мне не нравится, что ты в определенных случаях оправдываешь убийство. — Я сделал паузу, потом добавил: — Что думает по этому поводу доктор Франклин?
  — Считает, что поделом ему, — ответила Джудит. — Знаешь, папа, некоторые люди просто напрашиваются, чтобы их убили.
  — Я не хочу слышать от тебя ничего подобного, Джудит. Кто внушил тебе такие идеи?
  — Никто.
  — Ну что же, позволь сказать тебе, что это — вредный вздор.
  — Понятно. Оставим эту тему. — Она помолчала. — Вообще-то я пришла передать тебе просьбу миссис Франклин. Она хотела бы тебя повидать, если тебе не трудно подняться к ней в спальню.
  — Я сделаю это с удовольствием. Мне так жаль, что она слишком больна, чтобы спуститься к обеду.
  — С ней все в порядке, — безжалостно заявила Джудит. — Просто любит, чтобы с ней носились.
  До чего же молодые бездушны!
  Глава 5
  Прежде я видел миссис Франклин всего один раз. Это была женщина лет тридцати — я бы сказал, что у нее внешность мадонны. Большие карие глаза, волосы разделены на прямой пробор, удлиненное кроткое лицо. Она очень стройна, а ее кожа кажется прозрачной.
  Когда я вошел, миссис Франклин лежала на кушетке, обложенная подушками. Она была в изящном белом пеньюаре с бледно-голубой отделкой.
  Франклин и Бойд Каррингтон тоже были в комнате — они пили кофе. Миссис Франклин с улыбкой протянула мне руку.
  — Как я рада, что вы приехали, капитан Гастингс. Это хорошо для Джудит. В самом деле, бедное дитя слишком много работает.
  — Ей это нравится, — заметил я, беря протянутую мне хрупкую маленькую ручку.
  Барбара Франклин вздохнула:
  — Да, ей повезло. Как я ей завидую! Вероятно, она не знает, что такое слабое здоровье. Как вы думаете, сестра? О! Позвольте мне вас представить. Это сестра Крейвен, которая ужасно, ужасно добра ко мне. Не знаю, что бы я без нее делала. Она ухаживает за мной, как за ребенком.
  Сестра Крейвен была высокой красивой молодой женщиной с прекрасным цветом лица и роскошными золотисто-каштановыми волосами. Я заметил, что руки у нее белые, с тонкими длинными пальцами — совсем не похожие на руки медсестер. Она, по-видимому, не отличалась словоохотливостью и лишь молча кивнула.
  — Нет, в самом деле, — продолжала миссис Франклин. — Джон заставляет вашу бедную девочку слишком много трудиться. Он такой эксплуататор! Ты эксплуататор, не так ли, Джон?
  Ее муж стоял, глядя в окно. Он что-то насвистывал, бренча мелочью в кармане. Услышав вопрос жены, он слегка вздрогнул.
  — Что такое, Барбара?
  — Я говорю, что ты безбожно эксплуатируешь бедную Джудит Гастингс. Сейчас, когда здесь капитан Гастингс, мы объединим наши силы и не позволим тебе это делать.
  Доктор Франклин не очень-то понимал шутки. С встревоженным видом он вопросительно взглянул на Джудит и пробормотал:
  — Вы должны дать мне знать, если я переусердствую.
  Джудит ответила:
  — Они просто пытаются шутить. Кстати, о работе — я хотела вас спросить о мазке на втором предметном стекле — вы знаете, о том, которое…
  Повернувшись к ней, мистер Франклин нетерпеливо перебил:
  — Да-да. Послушайте, если не возражаете, давайте пойдем в лабораторию. Мне бы хотелось быть вполне уверенным…
  Продолжая беседовать, они вместе вышли из комнаты.
  Барбара Франклин откинулась на подушки и вздохнула. Сестра Крейвен вдруг неодобрительно заявила:
  — Это мисс Гастингс эксплуататор, вот что я думаю!
  Миссис Франклин снова вздохнула. Она прошептала:
  — Я чувствую себя такой никчемной. Я знаю, мне бы следовало больше интересоваться работой Джона, но я просто не могу. Полагаю, что-то со мной не так, но…
  Бойд Каррингтон, стоявший у камина, прервал ее, возмущенно фыркнув:
  — Вздор, Бабе, с тобой-то все в порядке. Не расстраивайся.
  — О нет, Билл, дорогой, я расстраиваюсь. Ничего не могу с собой поделать. Все так… так мерзко. Морские свинки, и крысы, и все-все. Фу! — Она передернулась. — Я знаю, это глупо, но я такая дурочка. Меня от этого просто тошнит. Мне хочется думать обо всем красивом и радостном — о птицах, и цветах, и играющих детях. Ты же знаешь, Билл.
  Он подошел и взял руку, которую миссис Франклин протянула к нему с умоляющим видом. Выражение лица у него изменилось — стало нежным, как у женщины. Это произвело на меня глубокое впечатление — ведь Бойд Каррингтон был воплощением мужественности.
  — Ты почти не изменилась с тех пор, как тебе было семнадцать, Бабе, — сказал он. — Помнишь беседку в вашем саду, и кормушку для птиц, и кокосовые орехи? — Он обернулся ко мне. — Мы с Барбарой — друзья детства, — пояснил он.
  — Какие же мы друзья детства! — запротестовала она.
  — О, я не отрицаю, что ты более чем на пятнадцать лет младше меня. Но я же играл с тобой, когда ты была крошкой, а я — молодым человеком. Ты ездила на мне верхом, моя дорогая. А когда позже я вернулся домой, то увидел красивую юную леди, которой как раз предстоял первый выезд в свет. И я внес свою лепту — сопровождал тебя на площадку для игры в гольф и учил играть. Ты помнишь?
  — О, Билл, неужели ты думаешь, что я забыла? Мои родители жили в этих краях, — объяснила мне миссис Франклин. — А Билл приезжал сюда и гостил у своего старого дяди, сэра Эверарда, в Нэттоне.
  — Этот особняк был похож на огромную усыпальницу, да и сейчас тоже, — сказал Бойд Каррингтон. — Иногда я отчаиваюсь сделать его пригодным для жилья.
  — О, Билл, из него можно сделать настоящую картинку, да, картинку!
  — Да, Бабе, но беда в том, что у меня нет никаких идей. Ванны и какие-нибудь действительно удобные кресла — вот все, что я могу придумать. Тут нужна женщина.
  — Я же говорила тебе, что приеду и помогу. Честное слово.
  Сэр Уильям с сомнением взглянул на сестру Крейвен.
  — Если у тебя достаточно сил, я могу отвезти тебя на машине. Как вы думаете, сестра?
  — О да, сэр Уильям. Думаю, это пошло бы миссис Франклин на пользу. Конечно, если она не будет переутомляться.
  — Значит, решено, — заключил Бойд Каррингтон. — А теперь хорошенько выспись сегодня ночью. Чтобы завтра была как огурчик.
  Мы оба пожелали миссис Франклин спокойной ночи и вместе вышли. Спускаясь по лестнице, Бойд Каррингтон угрюмо сказал:
  — Вы представить себе не можете, как хороша она была в семнадцать лет. Я вернулся домой из Бирмы — там умерла моя жена. Не скрою от вас, что влюбился в Барбару без памяти. Года через три-четыре она вышла замуж за Франклина. Не думаю, что их брак оказался счастливым. По моему мнению, именно в этом причина слабости ее здоровья. Франклин не понимает и не ценит свою жену. А она по природе чувствительна. Думаю, что ее нездоровье как-то связано с нервами. Отвлеките ее, позабавьте, заинтересуйте — и она становится другим человеком! Но этот чертов эскулап интересуется только пробирками, туземцами Западной Африки и микробами. — Он сердито фыркнул.
  Я подумал, что в его словах что-то есть. Однако меня удивило, что Бойд Каррингтон мог увлечься миссис Франклин, которая в конечном счете была болезненным созданием, хотя и не лишенным хрупкой «конфетной» красоты. Бойда Каррингтона, полного энергии и жизни, казалось бы, должна раздражать подобного рода болезненная нервическая особа. Однако Барбара Франклин, вероятно, была очень красивой в девичестве, а многие мужчины, особенно такие идеалисты, как Бойд Каррингтон, верны прежним впечатлениям.
  Внизу на нас налетела миссис Латтрелл с предложением сыграть в бридж. Я извинился под тем предлогом, что хочу повидать Пуаро.
  Мой друг уже был в постели. Куртис, занимавшийся уборкой, при моем появлении вышел, прикрыв за собой дверь.
  — Черт бы вас побрал, Пуаро, — сказал я. — Вас и вашу кошмарную привычку не раскрывать все карты. Я провел весь вечер, пытаясь вычислить X.
  — Наверно, от этого вы были несколько distrait1785, — заметил мой друг. — Кто-нибудь обратил на это внимание и спросил, в чем дело?
  Я слегка покраснел, вспомнив вопросы Джудит. Думаю, Пуаро заметил мое смущение. На губах у него заиграла ехидная улыбка. Однако он лишь спросил:
  — И к какому же выводу вы пришли?
  — А вы мне скажете, прав ли я?
  — Конечно не скажу.
  Я пристально взглянул ему в лицо.
  — Я подумал о Нортоне…
  Выражение лица Пуаро не изменилось.
  — Не то чтобы тут есть за что ухватиться, — продолжал я. — Просто он вызывает меньше подозрений, чем другие. И потом, он… в общем… неприметный. Мне подумалось, что такого рода убийца, за каким мы охотимся, и должен быть неприметным.
  — Это верно. Но существует больше способов быть неприметным, чем вам кажется.
  — Что вы хотите сказать?
  — Допустим, мы возьмем такой гипотетический случай: если незнакомец зловещего вида прибывает на место будущего преступления за несколько недель до убийства, причем без всяких видимых причин, он будет заметен. Было бы лучше — не так ли? — если бы у незнакомца была ничем не примечательная внешность и он бы занимался каким-нибудь безобидным видом спорта вроде рыболовства.
  — Или наблюдением за птицами, — согласился я. — Да, но ведь я именно об этом и толкую.
  — С другой стороны, — продолжал рассуждать Пуаро, — было бы еще лучше, если бы он был заметной личностью — скажем, мясником. Тут есть еще одно дополнительное преимущество: никто бы не заметил пятна крови на одежде мясника!
  — Вы просто шутите. Каждый знал бы о том, что мясник поссорился с булочником.
  — Нет, если бы мясник стал мясником только для того, чтобы получить возможность убить булочника. Нужно всегда смотреть на один шаг назад, мой друг.
  Я пристально взглянул на него, пытаясь распознать, нет ли в словах Пуаро скрытого намека. Если он имеет в виду что-то определенное, то они, по-видимому, указывают на полковника Латтрелла. Что, если он намеренно открыл пансион для того, чтобы убить одного из постояльцев?
  — По моему лицу вы ничего не узнаете, — покачал он головой.
  — Вы способны довести до белого каления любого, Пуаро, — сказал я со вздохом. — Впрочем, Нортон — не единственный, кого я подозреваю. Как насчет этого парня, Аллертона?
  Пуаро осведомился с бесстрастным выражением лица:
  — Он вам не нравится?
  — Да, не нравится.
  — Вы находите его малоприятной личностью. Не так ли?
  — Определенно. Вы так не думаете?
  — Конечно нет. Это мужчина, — спокойно проговорил Пуаро, — весьма привлекательный для женщин.
  Я презрительно хмыкнул:
  — Как могут быть женщины столь глупы? Что они находят в таком субъекте?
  — Кто знает? Но так бывает всегда. Mauvais sujet1786 — женщины всегда к нему тянутся.
  — Но почему?
  Пуаро пожал плечами:
  — Возможно, они видят нечто, чего не видим мы.
  — Что именно?
  — Быть может, опасность… Мой друг, всем нужен пряный привкус опасности в жизни. Некоторые получают ее за чужой счет — например, на корриде. Другие читают о ней. Кое-кто находит ее в кино. Но вот в чем я уверен — слишком уж большая безопасность претит человеческой природе. Мужчины ищут опасность разными способами, а женщины вынуждены искать ее лишь в делах любовных. Наверно, вот почему их привлекает, когда в мужчине есть что-то от хищника, который может в любую минуту выпустить когти или предательски наброситься. А встретив прекрасного парня, из которого получится хороший, добрый муж, они проходят мимо.
  Несколько минут я в мрачном молчании размышлял над этими словами. Потом вернулся к своей теме:
  — Вы знаете, Пуаро, на самом деле мне довольно легко выяснить, кто X. Нужно лишь выведать у здешних постояльцев, кто из них был знаком со всеми этими людьми. Я имею в виду людей, имевших отношение к тем пяти убийствам, — торжествующим тоном объявил я, но Пуаро бросил на меня снисходительный взгляд.
  — Я вызвал вас сюда не для того, Гастингс, чтобы наблюдать, как вы, напрасно затрачивая массу усилий, следуете путем, который я уже прошел. И позвольте вам сказать, что это не так просто, как вам кажется. Четыре из этих преступлений были совершены в этом графстве. Люди, собравшиеся под этой крышей, — это не группа незнакомцев, прибывших сюда независимо друг от друга. И это не совсем обычная гостиница. Латтреллы отсюда родом. У них было туго со средствами, и они купили усадьбу, чтобы попытаться поправить с ее помощью дела. Здешние постояльцы — их друзья или рекомендованы их друзьями. Сэр Уильям уговорил приехать сюда Франклинов. Они, в свою очередь, подали мысль Нортону и, кажется, мисс Коул — и так далее. А это говорит вот о чем: существует очень большая вероятность, что лицо, с которым знаком один из этих людей, известно и всем другим. Да и X тоже не заказано находиться там, где факты хорошо известны. Возьмем дело рабочего Риггза. Деревня, где произошла эта трагедия, недалеко от дома дяди Бойда Каррингтона. Родные миссис Франклин тоже жили неподалеку. Деревенская гостиница очень популярна среди туристов. Некоторые из друзей семьи Франклин обычно в ней останавливались. Сам Франклин жил там. Возможно, Нортон и мисс Коул тоже там останавливались.
  Нет-нет, мой друг. Я прошу вас отказаться от этих неуклюжих попыток узнать секрет, который я вам не открою.
  — Это чертовски глупо. Как будто я бы его выдал. Послушайте, Пуаро, мне надоели ваши шутки о том, что у меня все «на лице написано». Это не смешно.
  Пуаро спокойно сказал:
  — Вы уверены, что это единственная причина? Разве вы не понимаете, мой друг, что такая информация может быть опасной? Вам невдомек, что я беспокоюсь о вашей безопасности?
  Я уставился на него открыв рот. До сей минуты я и не задумывался об этой стороне дела. Но Пуаро был действительно прав. Если умный и изобретательный убийца, на счету у которого уже пять убийств, вдруг заподозрит, что кто-то пытается его выследить, тому, кто у него на хвосте, грозит серьезная опасность.
  — Но тогда вы, — спохватился я, — вы сами в опасности, Пуаро?
  Пуаро, насколько позволяло его состояние, сделал жест крайнего пренебрежения.
  — Я к этому привык. Я способен себя защитить. И к тому же разве у меня нет преданной собаки, которая меня защитит? Моего замечательного и верного Гастингса!
  Глава 6
  По-видимому, Пуаро рано ложился. Поэтому я пожелал ему спокойной ночи и направился вниз. По пути я остановился, чтобы перекинуться несколькими словами с его слугой Куртисом.
  Он был флегматичен и медленно соображал, но был надежен и компетентен. Куртис служил у Пуаро с тех пор, как тот вернулся из Египта. Как он сказал мне, здоровье его господина было довольно хорошим, но иногда случались сердечные приступы, внушавшие беспокойство. За последние несколько месяцев сердце его ослабло. Как мотор, который постепенно сдает.
  О, Пуаро прожил хорошую жизнь. Но тем не менее я горевал при виде старого друга, который так мужественно боролся за каждый шаг на пути, ведущем вниз. Даже теперь, когда он был инвалидом, его несокрушимый дух все еще побуждал его заниматься профессией, в которой он был непревзойденным мастером.
  С тяжелым сердцем я спустился в гостиную. Невозможно было представить себе жизнь без Пуаро…
  В гостиной как раз заканчивали роббер, мне предложили занять место выбывшего игрока. Подумав, что это могло бы меня отвлечь, я согласился. Бойд Каррингтон выбыл, и я сел за карты вместе с Нортоном, полковником и миссис Латтрелл.
  — Ну как, мистер Нортон? — спросила миссис Латтрелл. — Мы с вами сыграем против них двоих? Наше партнерство было успешным.
  Нортон любезно улыбнулся, но пробормотал, что, может быть, следует снять колоду, чтобы определить партнеров… не так ли?
  Миссис Латтрелл согласилась, хотя, как я заметил, с недовольным видом.
  Мы с Нортоном играли против Латтреллов. Миссис Латтрелл это определенно не нравилось. Она кусала губы, от ее приветливости, равно как и ее ирландского акцента, не осталось и следа.
  Вскоре я понял, в чем дело. Позже я сыграл с полковником Латтреллом еще немало партий, в которых он показал себя не таким уж плохим игроком. Я бы сказал, что он был средним игроком, правда склонным к забывчивости. Благодаря этому он время от времени совершал грубые ошибки. Однако, играя в паре с женой, он делал одну ошибку за другой. Он явно побаивался ее и поэтому играл раза в три хуже, чем обычно. Миссис Латтрелл действительно была хорошим игроком, однако играть с ней не доставляло удовольствия. Она при любой возможности норовила схитрить, игнорировала правила, если ее противник их не знал, но настаивала на их соблюдении, как только это становилось выгодно для нее. Она также умела чрезвычайно ловко подглядывать в карты противника. Одним словом, она играла для того, чтобы выиграть.
  Я вскоре понял, что имел в виду Пуаро, говоря о ее языке «как бритва». За картами выдержка изменяла миссис Латтрелл, и она поносила несчастного мужа за каждую его ошибку. Мы с Нортоном чувствовали себя весьма неловко, и я был рад, когда роббер подошел к концу.
  Мы оба отказались сыграть еще одну партию, сославшись на поздний час. Когда мы вышли, Нортон довольно неосторожно дал выход своим чувствам:
  — Послушайте, Гастингс, это было просто ужасно. Меня выводит из себя, когда над беднягой так издеваются. Причем он, полковник британской колониальной армии, все это безропотно сносит!
  — Тсс! — предостерег я Нортона, который повысил голос: я боялся, что нас может услышать полковник Латтрелл.
  — Но ведь это несносно!
  Я сочувственно кивнул:
  — Не удивлюсь, если он когда-нибудь ее зарежет.
  Нортон покачал головой:
  — Не зарежет. Он так и будет нести свой крест и твердить: «Да, моя дорогая, нет, моя дорогая, прости, моя дорогая», дергая себя за усы и кротко блея, пока не ляжет в гроб. Он не смог бы постоять за себя, даже если бы попытался.
  Я печально покачал головой, поскольку Нортон, по-видимому, был прав.
  Мы остановились в холле, и я заметил, что боковая дверь, ведущая в сад, открыта и оттуда дует.
  — Следует ли нам ее запереть? — спросил я.
  Нортон замялся:
  — Ну… э… не думаю, что все уже дома.
  Внезапно мне в душу закралось подозрение.
  — Кого нет?
  — Полагаю, вашей дочери… и… э… Аллертона.
  Он старался произнести это небрежным тоном, но, вспомнив свой разговор с Пуаро, я встревожился.
  Джудит и Аллертон. Конечно, Джудит, мою умную, рассудительную Джудит вряд ли сможет обмануть мужчина подобного типа. Разумеется, она его насквозь видит.
  Я все время повторял это себе, пока раздевался, но какая-то смутная тревога не проходила. Я никак не мог заснуть и ворочался с боку на бок.
  Ночные страхи всегда преувеличены. Меня захлестнуло острое чувство потери. Если бы только была жива моя дорогая жена! Я так много лет полагался на ее суждение. Она всегда была мудрой и понимала наших детей.
  Без нее я чувствовал себя совершенно беспомощным. Ответственность за их безопасность и счастье легла теперь на меня. Справлюсь ли я с этой задачей? Видит бог, я не очень-то дальновиден. Я совершал ошибки. Если Джудит загубит свою жизнь, если она обречет себя на страдания…
  В отчаянии я зажег свет и сел.
  Нет, это никуда не годится. Я должен поспать. Встав с постели, я подошел к раковине и с сомнением взглянул на пузырек с таблетками аспирина.
  Мне нужно что-нибудь посильнее аспирина. Вероятно, у Пуаро есть какое-нибудь снотворное. Я прошел через коридор к его двери и стоял, не решаясь постучать. Стыдно будить старика.
  Вдруг я услышал шаги и оглянулся. По коридору шел Аллертон. Коридор был слабо освещен, и, пока он не подошел поближе, я не видел его лица и гадал, кто бы это мог быть. А когда увидел, то весь напрягся. Потому что он улыбнулся своим мыслям, и мне очень не понравилась эта улыбка.
  Тут он взглянул на меня, приподняв брови.
  — Привет, Гастингс. Еще не спите?
  — Не могу заснуть, — отрывисто ответил я.
  — И это все? Я вам помогу. Пойдемте со мной.
  Я последовал за Аллертоном в его комнату, которая находилась рядом с моей. Под воздействием каких-то странных чар мне захотелось поближе узнать этого человека.
  — Вы сами поздно ложитесь, — заметил я.
  — Я никогда рано не ложусь, особенно когда есть чем развлечься. Такие прекрасные вечера жаль тратить на сон.
  Аллертон засмеялся — и мне не понравился его смех.
  Я последовал за ним в ванную. Открыв маленький шкафчик, он вынул пузырек с таблетками.
  — Вот, пожалуйста. Настоящий наркотик. Будете спать как убитый и к тому же видеть приятные сны. Чудесное снадобье сламберил — так оно называется.
  Энтузиазм, прозвучавший в его голосе, меня поразил. Значит, он еще и наркотики принимает? Я с сомнением спросил:
  — А это… это не опасно?
  — Только если примете слишком много. Это один из барбитуратов — его токсичная доза близка к эффективной. — Он улыбнулся, и уголки рта приподнялись, отчего лицо стало неприятным.
  — Неужели его дают без рецепта врача? — спросил я.
  — Нет, старина, не дают. Во всяком случае, вам не дадут. У меня есть блат.
  Полагаю, это было глупо с моей стороны, но мне свойственна импульсивность. Я спросил:
  — Думаю, вы знали Этерингтона?
  Я сразу же понял, что задел некую струну. Взгляд у Аллертона сделался жестким и настороженным. Тон изменился — стал каким-то фальшиво-непринужденным:
  — О да, я знал Этерингтона. Бедняга. — Потом, не дождавшись, что я заговорю, он продолжал: — Этерингтон принимал наркотики, конечно же, но он перестарался. Нужно знать, когда следует остановиться. Он не знал. Скверное дело. Его жене повезло. Если бы симпатии присяжных не были на ее стороне, ее бы повесили.
  Он передал мне пару таблеток. Затем спросил небрежным тоном:
  — Вы тоже знали Этерингтона?
  — Нет. — Я говорил правду.
  Он, по-видимому, растерялся, не зная, что еще сказать. Потом отделался легким смешком:
  — Забавный малый. Он не отличался особым благонравием, но иногда с ним приятно было провести время.
  Поблагодарив Аллертона за таблетки, я вернулся к себе в комнату.
  Когда я улегся и выключил свет, то стал размышлять, не сделал ли глупость.
  Потому что я почти не сомневался, что Аллертон — X. А я дал ему понять, что подозреваю его.
  Глава 7
  I
  Мой рассказ о днях, проведенных в Стайлз, должен неизбежно быть несколько бессвязным. На память приходят все больше разговоры — наводящие на размышления слова и фразы, которые врезались в мое сознание.
  Прежде всего, и очень скоро, пришло понимание того, как немощен и бессилен Пуаро. Я верил его утверждению, что мозг его сохранил всю прежнюю остроту, но физическая оболочка совсем износилась. Я сразу же понял, что мне придется сыграть гораздо более активную роль, чем обычно. Мне фактически предстояло стать глазами и ушами Пуаро.
  Правда, в ясные дни Куртис осторожно спускал своего хозяина вниз — там его ожидало кресло, которое выносили заранее. Потом он катал Пуаро по саду, выбирая место, где не дует. А когда погода была неважная, моего друга спускали в гостиную.
  Где бы ни находился Пуаро, кто-нибудь обязательно подсаживался к нему, чтобы побеседовать. Однако прежде было совсем другое дело: тогда он сам мог выбрать себе собеседника. Теперь же ему не удавалось заполучить человека, с которым хотелось бы поговорить.
  На следующий день после моего приезда Франклин повел меня в старую мастерскую в глубине сада, которая была наскоро переоборудована для научных исследований.
  Позвольте мне сразу же заявить, что у меня нет склонности к наукам. Вероятно, в своем рассказе о работе доктора Франклина я перевру термины, чем вызову презрение людей, сведущих в подобных вопросах.
  Насколько смог разобрать я, непрофессионал, Франклин проводил эксперименты с различными алкалоидами семян калабарского боба, Physostigma venerosum. Кое-что большее я уразумел после разговора, который однажды произошел между Франклином и Пуаро. Джудит, пытавшаяся меня просветить, слишком уж увлекалась специальной терминологией, что характерно для серьезной молодежи. Она рассуждала об алкалоидах со знанием дела и засыпала меня такими терминами, как эзерин, физостигмин и генезерин, а потом перешла к совсем уж невозможным названиям — например, простигмин или диметилкарбоновый сложный эфир из 3-гидраксифеил триметил ламмония, и т. д. и т. п., и еще много чего — что, как оказалось, было тем же самым, только полученным другим путем! Во всяком случае, все это представлялось мне галиматьей, и я навлек на себя презрение Джудит, спросив: а какая польза от всего этого человечеству? Ни один вопрос не злит до такой степени истинного ученого. Метнув в меня гневный взгляд, Джудит снова пустилась в пространные заумные объяснения. Как я понял, суть сводилась к тому, что некоторые малоизвестные племена Западной Африки проявили удивительный иммунитет к столь же малоизвестной, хотя и смертельной болезни под названием джорданит — если мне не изменяет память. Открыл это заболевание некий энтузиаст, доктор Джордан. Это была чрезвычайно редкая тропическая болезнь. Пару раз ее подхватили белые люди, и исход был смертельным.
  Я рискнул вызвать гнев Джудит, высказав замечание, что было бы разумнее найти лекарство, которое противодействовало бы последствиям кори!
  С жалостью и пренебрежением Джудит разъяснила мне, что единственная цель, к которой следует стремиться, — это отнюдь не облагодетельствовать человечество, а расширить его познания.
  Я посмотрел в микроскоп на предметные стекла, изучил несколько фотографий западноафриканских туземцев (действительно весьма занятных!), встретился с сонным взглядом крысы в клетке и поспешил выйти в сад, на воздух.
  Как я уже говорил, мой интерес несколько подогрела беседа Франклина с Пуаро.
  Доктор сказал:
  — Знаете ли, Пуаро, это вещество скорее по вашей части. Калабарский боб используется при испытании «судом божьим» — предполагается, что с его помощью можно определить, виновен ли подозреваемый или нет. Некоторые западноафриканские племена верят в него безоговорочно — или верили. В наши дни они постепенно утрачивают былое простодушие. Обычно они торжественно разжевывают калабарский боб, совершенно уверенные, что он убьет их, если они виновны, или не причинит вреда, если невинны.
  — И таким образом, увы, они умирают?
  — Нет, не все умирают. До сих пор этот факт всегда игнорировали. За всем этим что-то стоит — думаю, мошенничество лекарей. Есть две разновидности этого боба, но они настолько схожи, что их трудно различить. И все же разница есть. Оба вида содержат физостигмин, генезерин и все остальное, но во второй разновидности можно изолировать — или мне кажется, что можно, — еще один алкалоид, нейтрализующий воздействие других. И более того: растение второго вида постоянно ест избранная часть племени во время тайного ритуала — и люди, которые его едят, никогда не болеют джорданитом. Нейтрализующий алкалоид оказывает поразительное воздействие на мышечную систему, причем без вредных эффектов. Это чертовски интересно. К сожалению, чистый алкалоид очень нестабилен. И все-таки я получаю результаты. Но необходимо провести гораздо больше исследований там, прямо на месте. Эту работу нужно выполнить! Да, черт побери… Я бы продал свою душу, чтобы… — Он резко остановился. И снова усмехнулся. — Простите, что говорю на узкопрофессиональные темы. Я слишком увлекаюсь, когда речь заходит об этих вещах!
  — Как вы сказали, — безмятежным тоном заговорил Пуаро, — моим делом было бы намного легче заниматься, если бы я мог так просто определить, виновен или нет подозреваемый. Ах, если бы существовало вещество, которое обладало бы свойствами, приписываемыми калабарскому бобу!
  — Да, но на этом ваши проблемы не закончились бы, — возразил Франклин. — В конце концов, что такое вина и невиновность?
  — Мне казалось, что насчет этого не может быть никаких сомнений, — вмешался я.
  Франклин повернулся ко мне.
  — Что такое зло? Что такое добро? Представления о них меняются из века в век. То, что вы бы проверяли, было бы, вероятно, чувством вины или чувством невиновности. Фактически такая проверка не имеет никакой ценности.
  — Я не совсем вас понимаю.
  — Мой дорогой, предположим, человек полагает, что у него есть священное право убить диктатора, или ростовщика, или сводника — или кого-то еще, кто вызывает его благородное негодование. Он совершает то, что вы считаете преступлением, но он-то считает это невинным поступком. Чем же тут поможет несчастный калабарский боб?
  — Но при убийстве непременно должно появиться чувство вины, не так ли? — спросил я.
  — Мне бы хотелось убить многих людей, — бодро заявил доктор Франклин. — Не думаю, что совесть мешала бы после этого мне спать по ночам. Знаете ли, согласно моей идее следует уничтожить около восьмидесяти процентов человеческой расы. Без них наши дела пошли бы гораздо лучше.
  Он поднялся и зашагал прочь, весело насвистывая на ходу.
  Я с подозрением посмотрел ему вслед. Тихий смешок Пуаро вывел меня из задумчивости.
  — У вас такой вид, друг мой, словно вы увидели ядовитую змею. Будем надеяться, что наш друг доктор не практикует то, что проповедует.
  — Ах, — отозвался я, — а если практикует?
  II
  После некоторых сомнений я решил, что нужно поговорить с Джудит относительно Аллертона. Мне было необходимо знать, как она отреагирует. Я верил, что она девушка благоразумная, вполне способная о себе позаботиться, и не думал, что ее действительно может обмануть дешевый лоск такого человека, как Аллертон. Скорее всего, я хотел позондировать почву на этот счет, только чтобы окончательно успокоиться.
  К сожалению, я не получил желаемого результата. Пожалуй, я слишком неуклюже взялся за дело. Ничто так не возмущает молодежь, как советы старших. Я попытался говорить беззаботным и доброжелательным тоном, но, вероятно, мне это не удалось.
  Джудит сразу же ощетинилась:
  — Это что — отеческое предостережение против большого, нехорошего волка?
  — Нет, нет, Джудит, конечно же нет.
  — По-видимому, тебе не нравится майор Аллертон?
  — Честно говоря, да. Полагаю, тебе он тоже не нравится.
  — Почему?
  — Ну… э… это не твой тип, не так ли?
  — Что ты считаешь моим типом, папа?
  Джудит всегда умела поставить меня в тупик.
  Я окончательно растерялся. А она смотрела на меня в упор, и губы ее скривились в презрительной усмешке.
  — Конечно, тебе он не нравится. А мне — нравится. Я нахожу его очень забавным.
  — О, забавным — возможно, — поспешил я согласиться.
  — Он очень привлекателен с точки зрения любой женщины, — нарочитым тоном продолжала Джудит, — мужчинам этого, конечно, не понять.
  — Разумеется, не понять, — промямлил я и добавил совсем невпопад: — Вчера вечером вас с ним не было очень поздно…
  Договорить мне не удалось. Разразилась буря.
  — В самом деле, папа, ты несешь какой-то бред. Разве ты не понимаешь, что я в том возрасте, когда сама способна справиться со своими делами? У тебя нет ни малейшего права контролировать, что я делаю и кого выбираю себе в друзья. Вот именно это бессмысленное вмешательство в жизнь детей так бесит в родителях. Я тебя очень люблю, но я взрослая, и у меня своя жизнь. Не пытайся разыгрывать из себя мистера Барретта.
  Я был очень уязвлен этой злой отповедью и не нашелся, что ответить, а Джудит быстро удалилась.
  Я остался с тревожным ощущением, что наделал больше вреда, чем пользы.
  Мои грустные размышления прервал голос сиделки миссис Франклин. Она лукаво воскликнула:
  — О чем это вы задумались, капитан Гастингс?
  Я с готовностью обернулся, так как рад был отвлечься от своих дум.
  Сестра Крейвен была действительно красивой молодой женщиной. Пожалуй, она вела себя несколько развязно и игриво, но была мила и неглупа.
  Она только что устроила свою пациентку на солнышке, неподалеку от импровизированной лаборатории.
  — Миссис Франклин интересуется работой своего мужа? — спросил я.
  Сестра Крейвен пренебрежительно тряхнула головой.
  — О, это слишком сложно для нее. Знаете ли, капитан Гастингс, она весьма недалекая женщина.
  — Да, наверно.
  — Конечно, работу доктора Франклина может оценить только тот, кто разбирается в медицине. Он ведь очень умный человек. Блестящий. Бедняга, мне так его жаль.
  — Жаль его?
  — Да. Я видела такое много раз. Я имею в виду — когда женятся не на той женщине, не того типа.
  — Вы полагаете, она ему не подходит?
  — А вы так не думаете? У них совсем нет ничего общего.
  — Он, кажется, очень любит ее, — возразил я. — Очень предупредителен к ее желаниям и все такое.
  Сестра Крейвен саркастически усмехнулась:
  — Да уж, она бы не допустила, чтобы было иначе!
  — Вы думаете, она спекулирует своим… своим слабым здоровьем? — недоверчиво спросил я.
  Сестра Крейвен засмеялась:
  — Вот уж кого не надо учить, как добиться своего! Чего бы ни пожелала ее светлость — все к ее услугам. Есть такие женщины — хитрые, как целая орава обезьян. Стоит сказать ей слово поперек, и она откидывается на подушки и прикрывает глаза и выглядит такой больной и несчастной. А некоторые устраивают истерику. Но миссис Франклин относится к категории несчастных страдалиц. Не спит всю ночь, и утром она такая бледная и измученная.
  — Но ведь она действительно тяжело больна, не так ли? — спросил я в недоумении.
  Сестра Крейвен как-то странно на меня посмотрела и сухо произнесла:
  — О, конечно.
  Затем она резко сменила тему, спросив, правда ли, что я бывал здесь много лет назад, во время Первой мировой войны.
  — Да, совершенно верно.
  Она понизила голос:
  — Здесь произошло убийство, не правда ли? Мне рассказывала одна из служанок. Погибла пожилая леди?
  — Да.
  — И вы здесь были в то время?
  — Да, был.
  Сестра Крейвен поежилась.
  — Это все объясняет, не так ли?
  — Объясняет что?
  Она бросила на меня взгляд искоса.
  — Атмосферу этого дома. Разве вы не чувствуете? Я чувствую. Что-то не так, если вы понимаете, о чем я говорю.
  Я помолчал с минуту, размышляя. Верно ли то, что она сейчас сказала? Неужели насильственная смерть — предумышленное убийство — оставляет в том месте, где это произошло, некий след, явственно ощутимый даже много лет спустя? Медиумы утверждают, что это так. Несет ли на себе Стайлз отпечаток тех событий, которые произошли здесь так давно? Здесь, в этих стенах, в этом саду, вынашивались мысли об убийстве, они становились все неотвязчивее, и, наконец, замысел был осуществлен. Витают ли отголоски этих мыслей в воздухе и по сей день?
  Сестра Крейвен отвлекла меня от раздумий, отрывисто сказав:
  — Я как-то была в доме, где было совершено убийство. Никогда не забуду. Знаете, такое не забывается. Один из моих пациентов. Пришлось давать показания и все такое. Я ужасно себя чувствовала. Тяжелое испытание для девушки.
  — Да, должно быть. Я знаю сам…
  Я замолчал: из-за угла дома показался Бойд Каррингтон.
  Как обычно, его крупная фигура и бодрый вид разогнали тени и необъяснимые тревоги. Он был такой большой, такой основательный, и от него так и веяло свежим ветром. Одна из тех привлекательных, сильных личностей, которые излучают жизнерадостность и здравый смысл.
  — Доброе утро, Гастингс, доброе утро, сестра. Где миссис Франклин?
  — Доброе утро, сэр Уильям. Миссис Франклин в глубине сада — под буком, возле лаборатории.
  — А Франклин, полагаю, внутри лаборатории?
  — Да, сэр Уильям, с мисс Гастингс.
  — Несчастная девушка. Только представьте себе: сидеть в этой вонючей лаборатории в такое утро! Вы должны воспрепятствовать этому, Гастингс.
  Сестра Крейвен тут же возразила:
  — О, мисс Гастингс совершенно счастлива. Ей это нравится, и, уверена, доктор не смог бы без нее обойтись.
  — Бедный парень, — продолжал Каррингтон. — Если бы у меня секретарем была такая хорошенькая девушка, как Джудит, я бы смотрел на нее, а не на морских свинок. Ведь так?
  Шутка такого рода явно пришлась бы не по вкусу Джудит, но сестра Крейвен оценила ее и залилась смехом.
  — О, сэр Уильям! — воскликнула она. — Вы могли бы этого и не говорить. Мы все прекрасно представляем, как вели бы себя вы! Но бедный доктор Франклин такой серьезный — весь поглощен своей работой.
  Бойд Каррингтон не преминул пошутить:
  — И тем не менее его жена, по-видимому, заняла позицию, откуда она может наблюдать за своим мужем. Думаю, она ревнует.
  — Вы слишком много знаете, сэр Уильям! — в восторге от его добродушного подтрунивания воскликнула сестра Крейвен и с сожалением добавила: — Ну что же, наверно, мне нужно пойти и принести миссис Франклин молоко.
  Она нехотя удалилась, а Бойд Каррингтон, глядя ей вслед, заметил:
  — Красивая девушка. Какие у нее чудесные волосы и зубы. Великолепный образец женской красоты и здоровья. Должно быть, невеселая это жизнь — все время ухаживать за больными людьми. Такая девушка заслуживает лучшей участи.
  — Ну что же, — ответил я. — Полагаю, когда-нибудь она выйдет замуж.
  — Надо думать.
  Он вздохнул — и мне пришло в голову, что он думает о своей покойной жене. Затем Бойд Каррингтон сказал:
  — Не хотите поехать со мной в Нэттон и посмотреть дом?
  — С удовольствием. Только сначала узнаю, не нужен ли я Пуаро.
  Я нашел Пуаро на веранде. Он был тепло укутан. Мой друг поддержал мое намерение поехать.
  — Ну конечно, Гастингс, поезжайте. Думаю, это очень красивая усадьба. Вы непременно должны ее увидеть.
  — Мне бы хотелось. Но как же я вас брошу?
  — Мой верный друг! Нет, нет, поезжайте с сэром Уильямом. Очаровательный человек, не так ли?
  — Первоклассный, — откликнулся я с жаром.
  Пуаро улыбнулся:
  — О да. Я так и думал, что он в вашем вкусе.
  Глава 8
  Я получил огромное удовольствие от этой поездки.
  Погода была прекрасная — настоящий летний день. К тому же я наслаждался обществом этого человека.
  Бойд Каррингтон обладал личным обаянием и к тому же приобрел богатейший жизненный опыт, повидав множество интересных мест. Это делало его прекрасным собеседником. Он рассказывал мне истории из тех времен, когда служил в Индии, а также интригующие подробности о племенах Восточной Африки. Я был так захвачен интересной беседой, что совсем забыл о своих горестях, связанных с Джудит, и серьезных тревогах, вызванных откровениями Пуаро.
  Мне также нравилось то, как Бойд Каррингтон отзывался о моем друге. Он питал к Пуаро глубокое почтение — и к его работе, и к его характеру. Огорченный нынешним плохим состоянием здоровья Пуаро, Бойд Каррингтон не повторял пустых слов жалости. По-видимому, он считал, что человек, проживший жизнь так, как Пуаро, уже щедро вознагражден судьбой, и воспоминания дают моему другу удовлетворение и поддерживают его чувство собственного достоинства.
  — К тому же, — сказал Бойд Каррингтон, — бьюсь об заклад, его ум так же остер, как и прежде.
  — Да, это действительно так, — с жаром согласился я.
  — Самая большая ошибка — это считать, что, если у человека не ходят ноги, у него перестает варить котелок. Ничего подобного. Старость гораздо меньше воздействует на мозг, чем вы думаете. Черт возьми, я бы не рискнул совершить убийство под носом у Эркюля Пуаро — даже теперь.
  — Он бы до вас добрался, если бы вы это сделали, — ответил я, усмехнувшись.
  — Бьюсь об заклад, добрался бы. Правда, — добавил баронет с горестным видом, — у меня в любом случае не получилось бы ничего путного. Знаете, я не умею планировать. Слишком нетерпелив. Если бы я совершил убийство, то только под влиянием минуты.
  — Пожалуй, такое преступление труднее всего раскрыть.
  — Не думаю. Я бы сильно наследил. Ну что же, к счастью, у меня нет криминальных наклонностей. Единственный, кого я, пожалуй, мог бы убить, — это шантажист. Шантаж — самая подлая вещь на свете. Я всегда считал, что шантажистов нужно убивать. А как вы думаете?
  Я признался, что в некоторой степени сочувствую его точке зрения.
  Затем мы занялись осмотром усадьбы и нововведений в ней — к нам навстречу уже спешил молодой архитектор.
  Архитектура Нэттона была главным образом эпохи Тюдоров, лишь одно крыло было добавлено позже. Здесь ничего не модернизировали и не меняли со времен сороковых годов девятнадцатого века, когда были оборудованы две примитивные ванные комнаты.
  Бойд Каррингтон рассказал, что его дядя был до некоторой степени отшельником, не очень-то жаловавшим людей. В огромном доме он использовал под жилье только небольшую его часть. Бойда Каррингтона с братом дядюшка терпел, и они проводили здесь школьные каникулы. Тогда сэр Эверард еще не стал таким затворником, как впоследствии.
  Старик никогда не был женат, за свою жизнь он израсходовал всего одну десятую фамильного состояния. Поэтому, когда был уплачен налог на наследство, нынешний баронет оказался очень богатым человеком.
  — Но очень одиноким, — вздохнул он.
  Я замолчал. Сочувствие мое было слишком глубоким, чтобы выразить его в словах. Ведь я тоже был одинок. С тех пор как умерла Цинтия, я ощущал, что от меня осталась лишь половина.
  Наконец, запинаясь, я поведал ему малую толику того, что чувствовал.
  — Ах да, Гастингс, но у вас было то, чего у меня никогда не было.
  Он немного помолчал и затем немного сбивчиво рассказал о своей трагедии.
  Его красивая молодая жена была очаровательным существом, обладавшим множеством достоинств. Однако у нее была плохая наследственность. Почти все в ее семье умирали от алкоголизма, и она тоже пала жертвой этого заклятия. Всего лишь год спустя после свадьбы его жена не устояла перед соблазном и, раз выпив, стала запойной алкоголичкой, отчего в конце концов и умерла. Бойд Каррингтон не обвинял ее. Он понимал, что ей было не справиться с наследственной болезнью.
  После смерти жены он вел одинокую жизнь. Столь печальный опыт отбил у него охоту жениться.
  — Одному как-то спокойнее, — просто сказал он.
  — Да, мне понятно, что одиночество казалось вам благом, во всяком случае первое время.
  — Это была такая трагедия. Я преждевременно состарился и ожесточился. — Он помолчал. — Правда, один раз я испытал очень сильное искушение. Однако она была так молода — я считал, что нечестно связывать ее с разочарованным человеком. Я был слишком стар для нее, почти ребенка — такой хорошенькой, такой невинной.
  Бойд Каррингтон внезапно прервал речь и покачал головой.
  — Разве не она должна была решать?
  — Не знаю, Гастингс. Я думал, нет. Она… она, казалось, любит меня. Но, как я уже говорил, она была так молода. Я всегда буду помнить ее такой, как увидел в последний день того отпуска. Голова немного склонена набок, этот чуть растерянный взгляд, ее маленькая ручка…
  Он остановился. Нарисованная им картина показалась мне смутно знакомой, хотя я не мог понять почему.
  Голос Бойда Каррингтона, вдруг сделавшийся резким, прервал мои мысли.
  — Я был дураком, — сказал он. — Любой человек, упускающий свой шанс, — дурак. И вот теперь я владелец огромного особняка, слишком большого для меня, и рядом нет нежного создания, которое бы сидело во главе моего стола.
  Я нашел его несколько старомодную манеру изложения очаровательной. Она вызывала в воображении старинную картину, полную прелести и покоя.
  — Где эта леди сейчас? — спросил я.
  — О… она замужем, — коротко ответил он. — Видите ли, Гастингс, теперь я — старый холостяк. У меня свои маленькие привычки. Пойдемте посмотрим сад. Он сильно запущен, но по-своему очень хорош.
  Мы погуляли по усадьбе, и все увиденное произвело на меня сильное впечатление. Несомненно, Нэттон был прекрасным поместьем, и меня не удивляло, что Бойд Каррингтон им гордится. Он хорошо знал округу и местных жителей, хотя, конечно, среди них были и новые люди.
  Бойд Каррингтон знавал полковника Латтрелла в прежние времена. Он выразил надежду, что Стайлз станет давать доходы.
  — Бедный старый Тоби Латтрелл очень стеснен в средствах, — сказал он. — Славный парень. Хороший солдат, превосходный стрелок. Мы с ним как-то вместе охотились в Африке. Ах, прекрасная была пора! Конечно, он к тому времени уже женился, но, слава богу, его жена с нами не ездила. Она была хорошенькая, но всегда отличалась деспотизмом. Чего только мужчина не стерпит от женщины! Старый Тоби Латтрелл, который вызывал трепет у подчиненных — он был таким суровым, придирчивым начальником! И вот вам пожалуйста — подбашмачник, кроткий и безответный! Да, у этой женщины, несомненно, язык как бритва. Но у нее есть мозги. Уж если кто и сделает эту усадьбу доходной, так это она. У Латтрелла никогда не было деловой жилки, но миссис Тоби обманет собственную бабушку!
  — И при этом она сама любезность, — заметил я.
  Это позабавило Бойда Каррингтона.
  — Я знаю. Просто мед. Но вы играли с ними в бридж?
  Я энергично кивнул.
  — Я вообще держусь подальше от женщин, играющих в бридж, — заметил Бойд Каррингтон. — И мой вам совет — поступайте так же.
  Я рассказал ему, как неловко мы с Нортоном чувствовали себя в первый вечер моего приезда.
  — Совершенно верно. Не знаешь, куда смотреть! — Он добавил: — Приятный парень этот Нортон. Правда, очень тихий. Вечно наблюдает за птицами и все в таком духе. Не любит в них стрелять, как он мне сказал. Удивительно! Никакого охотничьего азарта. Я говорил ему, что он многое теряет. Не понимаю, что за удовольствие — шататься в холод по лесам, разглядывая птиц в бинокль.
  Нам тогда в голову не приходило, что хобби Нортона может сыграть важную роль в грядущих событиях.
  Глава 9
  I
  Дни проходили без всякой пользы в тревожном ожидании неведомых событий.
  Фактически ничего — если я могу так выразиться — не происходило. Однако были происшествия, обрывки странных разговоров, случайные сведения о разных обитателях Стайлз, замечания, кое-что разъясняющие. Все это скапливалось, и, если бы эти кусочки правильно сложить, многое для меня прояснилось бы.
  Именно Пуаро в нескольких убедительных словах показал мне то, к чему я был преступно слеп.
  Я в сотый раз сетовал на его отказ довериться мне. Это нечестно, говорил я ему. Мы с ним всегда бывали в одинаковой степени осведомлены — даже если ему удавалось сделать на основании этих сведений правильные выводы, а я оказывался не столь проницателен, как он.
  Пуаро нетерпеливо взмахнул рукой.
  — Совершенно верно, мой друг. Это нечестно! Это не спортивно! Это игра не по правилам! Примите все это и успокойтесь. Это не игра — это не le sport1787. Ведь вы занимаетесь тем, что лихорадочно гадаете, кто такой X. Не для этого я просил вас сюда приехать. Вам нет нужды этим заниматься. Я знаю ответ на этот вопрос. Но вот чего я не знаю и что хочу знать: «Кто должен умереть — и очень скоро?» Вам, mon vieux1788, следует не ребусы решать, а спасти человеческое существо от смерти.
  Я был поражен.
  — Конечно, — пробормотал я. — Я… да, ведь вы практически сказали то же самое один раз, но я не совсем осознал.
  — Так осознайте это сейчас — немедленно.
  — Да, да, непременно… я хочу сказать, что уже осознал.
  — Bien! Тогда скажите мне, Гастингс, кто же должен умереть?
  Я смотрел на него в полной растерянности.
  — Я действительно не имею никакого представления об этом!
  — А вы должны иметь представление! Для чего же вы здесь еще?
  — Конечно, — сказал я, возвращаясь к своим размышлениям на эту тему, — должна существовать связь между жертвой и X, так что если бы вы сказали мне, кто X…
  Пуаро так энергично затряс головой, что смотреть на это было мучительно.
  — Разве я вам не говорил, что в том-то и суть метода X? Не будет ничего, связывающего X с этой смертью. Это несомненно.
  — Вы имеете в виду, что связь будет скрыта?
  — Она будет так хорошо скрыта, что ни вам, ни мне ее не найти.
  — Но несомненно, изучив прошлое X…
  — Говорю вам — нет. Сейчас не время для этого. Убийство может произойти в любой момент, вы понимаете?
  — Убьют кого-то в этом доме?
  — Кого-то в этом доме.
  — И вы в самом деле не знаете, кого и каким образом?
  — Ах! Если бы я знал, то не принуждал вас выяснять это за меня.
  — Вы основываете свое предположение просто на присутствии X?
  В голосе моем прозвучало сомнение. Пуаро, которому стало изменять самообладание с тех пор, как он утратил подвижность, буквально заорал на меня:
  — Ах, ma foi1789, сколько же раз я должен все это повторять? Если множество военных корреспондентов внезапно съезжаются в определенную точку Европы, что это означает? Это означает войну! Если доктора со всего мира прибывают в определенный город, что это показывает? Что там должна состояться медицинская конференция. Если вы видите, что стервятник кружит над каким-то местом, там скоро будет труп. Если вы видите, как по вересковой пустоши идут загонщики, значит, будет охота. Если вы видите, как человек вдруг останавливается, срывает с себя одежду и бросается в море, — это означает, что он будет спасать утопающего.
  Если вы видите, как леди средних лет и респектабельной внешности подсматривают сквозь изгородь, — вы можете сделать вывод, что там происходит что-то непристойное! И наконец, если вы почуяли запах жареного мяса и заметили, как несколько человек идут по коридору в одном и том же направлении, можете с полной уверенностью предположить, что скоро подадут обед!
  С минуту-другую я размышлял над этими аналогиями, потом сказал, обратившись к первой:
  — Все равно один военный корреспондент еще не делает войны!
  — Конечно нет. И одна ласточка еще не делает весны. Но один убийца, Гастингс, делает убийство.
  Конечно, это было неоспоримо. Но мне пришло в голову то, о чем, по-видимому, не подумал Пуаро: даже у убийцы бывают выходные. Возможно, X приехал в Стайлз просто на каникулы, без всякого намерения убивать. Однако Пуаро так разъярился, что я не рискнул высказать это предположение. Я только сказал, что все это дело кажется мне безнадежным. Мы должны подождать…
  — И посмотреть, — закончил мою фразу Пуаро. — Как мистер Асквит в последнюю войну. Именно это, mon cher, мы и не должны делать. Я не говорю, заметьте, что нам удастся что-то сделать. Как я уже сказал прежде, когда убийца намерен убить, его нелегко перехитрить. Но мы можем, по крайней мере, попытаться. Представьте себе, Гастингс, что перед вами задача из игры в бридж, напечатанная в газете. Вы видите все карты. От вас требуется предсказать результат сдачи карт.
  Я покачал головой.
  — Это не имеет смысла, Пуаро, у меня нет ни малейшего представления. Если бы я знал, кто X…
  Пуаро снова заорал на меня. Он кричал так громко, что из соседней комнаты прибежал испуганный Куртис. Пуаро отослал его взмахом руки и, когда тот вышел, заговорил более спокойно:
  — Ну же, Гастингс, вы не так глупы, как притворяетесь. Вы изучили те случаи, о которых я дал вам почитать. Вы можете не знать, кто такой X, но вы знаете метод, которым X совершает преступления.
  — А-а, — обрадовался я, — понимаю.
  — Конечно понимаете. Ваша беда в том, что вы ленитесь думать. Вам нравится играть в «угадайку». Вы не любите работать головой. Каков основной элемент метода X? Не заключается ли он в том, что, когда преступление совершено, мы имеем полный набор его составных? То есть мотив преступления, возможность его совершить, средство и, наконец, что еще важнее, виновное лицо, готовое для скамьи подсудимых.
  Я сразу же ухватил суть и понял, каким дураком был, что не увидел это раньше.
  — Я понял, — сказал я. — Мне нужно искать того, кто… кто отвечает этим требованиям, — потенциальную жертву.
  Пуаро со вздохом откинулся на спинку кресла.
  — Enfin! Я очень устал. Пошлите ко мне Куртиса. Теперь вам ясна ваша задача. Вы свободны в своих передвижениях, можете разгуливать где хотите, следовать за людьми, беседовать с ними, незаметно шпионить… (Тут я чуть было не стал с негодованием протестовать, но промолчал. Это был слишком старый спор.) Вы можете подслушивать разговоры, у вас колени, которые гнутся, и вы можете на них стать и подсматривать в замочную скважину…
  — Я не стану подсматривать в замочную скважину, — возмутился я.
  Пуаро прикрыл глаза.
  — Ну что же, очень хорошо. Вы не будете подглядывать в замочную скважину. Вы останетесь английским джентльменом, а кого-то убьют. Это не имеет значения. Для англичан прежде всего — честь. Ваша честь важнее, чем чья-то жизнь. Bien! Все ясно.
  — Нет, к черту, Пуаро…
  Пуаро холодно перебил меня:
  — Пошлите ко мне Куртиса. Уходите. Вы упрямы и крайне глупы, и мне бы хотелось, чтобы тут был кто-нибудь еще, кому я мог бы доверять. Однако, полагаю, мне все-таки придется иметь дело с вами, невзирая на ваши абсурдные идеи о честной игре. Поскольку вы не можете использовать свои серые клетки, так как не имеете их, то используйте хотя бы ваши глаза, уши и нос, если возникнет необходимость, — в тех пределах, в которых позволяют правила чести.
  II
  Только на следующий день осмелился я высказать идею, которая не раз приходила мне в голову. Я сделал это с некоторым сомнением, поскольку никогда не знаешь, как отреагирует Пуаро!
  Я сказал:
  — Я знаю, Пуаро, от меня не очень много проку. Вы сказали, что я глуп, ну что же, в некотором смысле это верно. И я — всего лишь половина того человека, которым был. После смерти Цинтии…
  Я остановился. Пуаро издал тяжкий вздох в знак сочувствия.
  Я продолжал:
  — Но здесь есть человек, который мог бы нам помочь — как раз такой, как нам нужен. Мозги, воображение, находчивость. Привык принимать решения и обладает большим жизненным опытом. Я говорю о Бойда Каррингтоне. Вот человек, который нам необходим, Пуаро. Доверьтесь ему. Изложите ему все.
  Пуаро открыл глаза и крайне решительно заявил:
  — Ну конечно нет.
  — Но почему? Вы не можете отрицать, что он умен, намного умнее, чем я.
  — Это не так уж трудно, — с убийственным сарказмом ответил Пуаро. — Но выкиньте эту идею из головы, Гастингс. Мы никому не станем доверяться, вы поняли? Я запрещаю вам обсуждать эту тему.
  — Хорошо, раз вы так настаиваете, но Бойд Каррингтон действительно…
  — Ах, скажите пожалуйста! Бойд Каррингтон. Что он такое, в конце концов? Верзила, полный самомнения и довольный собой, потому что люди называли его «ваше превосходительство». Человек с определенным обаянием, тактом и хорошими манерами. Но не такой уж он восхитительный, этот ваш Бойд Каррингтон. Он повторяется, он рассказывает одну и ту же историю дважды — и более того, у него такая плохая память, что он пересказывает вам историю, которую рассказали ему вы! Человек с выдающимися способностями? Вовсе нет. Старый зануда, болтун, enfin, выскочка!
  И тут меня озарило.
  У Бойда Каррингтона действительно была неважная память. И он совершил оплошность, которая, как я теперь понял, сильно разозлила Пуаро. Мой друг рассказал Каррингтону историю о тех днях, когда служил в полиции в Бельгии. А пару дней спустя в саду, где нас собралось несколько человек, Бойд Каррингтон в забывчивости пересказал ту же самую историю Пуаро, предварив ее замечанием: «Я помню, Chef de la Sûreté1790 в Париже рассказывал мне…»
  Теперь я понял, что это смертельно обидело Пуаро!
  Я тактично промолчал и удалился.
  III
  Я спустился вниз и вышел в сад. Там никого не было. Пройдя через рощицу, я поднялся на холмик, поросший травой. На вершине его стояла беседка, находившаяся на последней стадии обветшалости. Здесь я уселся, закурил трубку и принялся размышлять о положении дел.
  У кого в Стайлз есть достаточно определенный мотив для убийства?
  Если не считать полковника Латтрелла, который вряд ли зарежет свою жену во время партии в роббер, — хотя у него имелся явный мотив, вполне оправданный, — поначалу никто, кроме него, не приходил мне в голову.
  Беда в том, что я слишком мало знаю об этих людях. Например, о Нортоне и мисс Коул. Каковы обычные мотивы убийства? Деньги? Насколько мне известно, Бойд Каррингтон был единственным богатым человеком из всей компании. Если он умрет, кто унаследует его деньги? Кто-нибудь из присутствующих в этом доме? Вряд ли. И все же не мешало бы навести справки. Возможно, Каррингтон оставил деньги на исследования, сделав Франклина доверительным собственником. В таком случае — да еще если вспомнить довольно необдуманное замечание Франклина насчет уничтожения восьмидесяти процентов человечества — рыжеволосый доктор становился одним из наиболее вероятных подозреваемых. Не исключено также, что Нортон или мисс Коул были дальними родственниками и могли автоматически стать наследниками. Притянуто за уши, но возможно. А если полковник Латтрелл, который был старым другом Бойда Каррингтона, указан в завещании последнего? На этом корыстный мотив оказался исчерпан. Я обратился к более романтическим версиям. Франклины. Миссис Франклин — тяжелобольна. Возможно ли, что это действие медленно отравляющего яда? И если так — ее смерть могла бы быть делом рук мужа? Он врач и, несомненно, располагает средствами и возможностью. А как насчет мотива? Мне пришла в голову неприятная мысль, что тут может быть замешана Джудит. Я-то знал, что у них сугубо деловые отношения, но поверят ли в это остальные? Поверит ли в это какой-нибудь циник полицейский? Джудит — очень красивая молодая женщина. Привлекательная секретарша или ассистентка — причина многих преступлений. Эта мысль меня напугала.
  Следующим я рассмотрел Аллертона. Мог бы кто-нибудь вознамериться его убить? Уж если тут должно произойти убийство, я бы предпочел, чтобы жертвой стал Аллертон! Должно быть, легко обнаружить, почему кто-то хотел бы его убить. Взять, к примеру, мисс Коул, которая уже немолода, но все еще хороша. Она вполне могла его ревновать, если у них с Аллертоном когда-то были близкие отношения. Правда, у меня не было никаких оснований так полагать. К тому же если Аллертон — X…
  Я нетерпеливо тряхнул головой. Все это ничего мне не давало. Звук шагов по гравию, донесшийся снизу, привлек мое внимание. Это был Франклин. Он быстрой походкой направлялся к дому; руки засунуты в карманы, шея вытянута. У него был какой-то подавленный вид. Сейчас, когда доктор не следил за собой, он выглядел очень несчастным человеком. Это поразило меня.
  Я так засмотрелся на Франклина, что не услышал шаги неподалеку. Когда мисс Коул заговорила со мной, я вздрогнул и обернулся к ней.
  — Я не слышал, как вы подошли, — объяснил я извиняющимся тоном, вскочив на ноги.
  Она рассматривала беседку.
  — О, викторианская реликвия!
  — Да, не правда ли? Боюсь, что тут много пауков. Садитесь. Я сейчас сотру пыль со скамейки.
  Вот удобный случай познакомиться поближе с одним из постояльцев, решил я, смахивая паутину и украдкой разглядывая мисс Коул.
  Ей можно было дать от тридцати до сорока лет. Худенькая, с тонким профилем и очень красивыми глазами. В ней чувствовалась какая-то скрытность, более того — подозрительность. Я вдруг понял, что эта женщина много страдала и вследствие этого глубоко разочарована в жизни. Мне захотелось узнать побольше об Элизабет Коул.
  — Ну вот, — сказал я, последний раз проведя по скамье платком, — это все, что я мог сделать.
  — Благодарю вас. — Улыбнувшись, она села.
  Я уселся рядом с ней. Скамейка издала зловещий скрип, но катастрофы не произошло.
  Мисс Коул спросила:
  — Скажите, о чем это вы думали, когда я подошла? Вы целиком ушли в свои мысли.
  — Я наблюдал за доктором Франклином, — признался я.
  — Да?
  Я не видел причин, почему бы не поведать о том, что было у меня на уме.
  — Меня поразило, что он выглядел очень несчастным.
  Женщина, сидевшая рядом со мной, тихо сказала:
  — Ну конечно же, он несчастен. Вы должны были это понять.
  Полагаю, я не сумел скрыть своего удивления, когда, запинаясь, ответил:
  — Нет… нет… я не понял. Я всегда думал, что он полностью поглощен своей работой.
  — Так оно и есть.
  — Вы называете это несчастьем? Я бы сказал, что это самое счастливое состояние из всех, какие можно вообразить.
  — О да, я не спорю с этим… но только если вам не мешают сделать то, что, как вы чувствуете, в ваших силах. То есть если вы не можете сделать все, на что способны.
  Я с озадаченным видом посмотрел на мисс Коул. Она продолжала объяснять:
  — Прошлой осенью доктору Франклину представилась возможность поехать в Африку и продолжить там свои исследования. Как вам известно, он удивительно талантлив и уже заявил о себе первоклассными работами в области тропической медицины.
  — И он не поехал?
  — Нет. Его жена запротестовала. Она недостаточно здорова, чтобы вынести тамошний климат. А идея остаться в Англии пришлась ей не по вкусу — тем более что это означало для нее более скромный образ жизни. Предложенное вознаграждение было небольшим.
  — Но, — возразил я, — полагаю, он понимал, что не может оставить ее при таком состоянии здоровья.
  — Много ли вы знаете о состоянии ее здоровья, капитан Гастингс?
  — Ну, я… нет… Но ведь она больна, не так ли?
  — Она определенно получает удовольствие от своих болезней, — сухо ответила мисс Коул.
  Я удивленно взглянул на нее. Легко было заметить, что ее симпатии всецело на стороне мужа.
  — Думаю, — осторожно проговорил я, — что женщины… э… хрупкого здоровья склонны быть эгоистичными?
  — Да, я полагаю, больные — хроники — обычно очень эгоистичны. Возможно, их нельзя за это винить.
  — Вы не считаете, что миссис Франклин так уж тяжело больна?
  — О, мне бы не хотелось это утверждать. Просто у меня есть некоторое сомнение. По-моему, на то, что ей хочется сделать, у нее всегда находятся силы и здоровье.
  Я про себя удивился, что мисс Коул так хорошо осведомлена о положении дел в семье Франклин.
  — Полагаю, вы хорошо знаете доктора Франклина? — полюбопытствовал я.
  Она покачала головой.
  — О нет. Я видела его всего один-два раза до того, как мы встретились здесь.
  — Но, наверное, он рассказывал вам о себе?
  Мисс Коул снова отрицательно покачала головой.
  — Нет, то, что я вам рассказала, я узнала от вашей дочери Джудит.
  Джудит, подумал я с мимолетной горечью, беседует со всеми, кроме меня.
  Мисс Коул продолжала:
  — Джудит очень предана своему работодателю и за него готова любому выцарапать глаза. Она яростно осуждает эгоизм миссис Франклин.
  — Вы тоже считаете, что жена доктора эгоистична?
  — Да, но я могу ее понять… Я… я понимаю больных. Я могу также понять, почему доктор Франклин ей потакает. Джудит, конечно, считает, что ему нужно было оставить свою жену где угодно и продолжать работу. Ваша дочь с большим энтузиазмом занимается научной работой.
  — Я знаю, — ответил я без особой радости. — Порой меня это огорчает. Это кажется неестественным, если вы понимаете, что я имею в виду. Мне кажется, в ней должно быть… больше человеческих слабостей… Желания развлекаться. Она должна веселиться, влюбляться в славных молодых людей. В конце концов, юность — это пора, когда нужно перебеситься, а не корпеть над пробирками. Это неестественно. Когда мы были молоды, мы развлекались, флиртовали, наслаждались жизнью — в общем, вы сами знаете.
  Последовало молчание. Затем мисс Коул произнесла странным тоном:
  — Я не знаю.
  Я ужаснулся, спохватившись, что по недомыслию говорил с ней так, словно мы — ровесники. А ведь на самом деле она на добрый десяток лет меня моложе, и я невольно совершил страшную бестактность.
  Я рассыпался в извинениях, запинаясь от неловкости. Мисс Коул прервала меня:
  — Нет, нет, я не то имела в виду. Пожалуйста, не извиняйтесь. Я имела в виду только то, что сказала. Я не знаю. Я никогда не была «молодой» в вашем понимании. Я никогда не знала, что такое «веселиться».
  Что-то в ее голосе — горечь, глубокая обида — привело меня в замешательство. Я сказал несколько неловко, но искренне:
  — Простите.
  — О, ничего, это не важно. Не огорчайтесь так. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
  Я повиновался.
  — Расскажите мне о других людях, живущих в этом доме, — попросил я. — Если только они вам знакомы.
  — Я знаю Латтреллов всю свою жизнь. Грустно, что они вынуждены заниматься такими вещами, особенно жаль его. Он славный. И она лучше, чем вам кажется. Ей приходилось жаться и экономить всю жизнь, вот почему она стала несколько… скажем так — хищной. Когда постоянно приходится на всем выгадывать, это в конце концов сказывается. Единственное, что мне в ней не нравится, — ее экзальтированность.
  — Расскажите мне что-нибудь о мистере Нортоне.
  — Рассказывать особенно нечего. Он очень милый, довольно застенчивый и, пожалуй, немного глуповатый. Никогда не отличался крепким здоровьем. Он жил вместе с матерью — сварливой недалекой гусыней. Думаю, Нортон был у нее в полном подчинении. Несколько лет тому назад она умерла. Он хорошо разбирается в птицах, цветах и все такое прочее. Нортон очень добрый, и он из тех, кто много видит.
  — В свой бинокль, хотите вы сказать?
  Мисс Коул улыбнулась:
  — О, я выразилась не в буквальном смысле. Я имела в виду, что он многое замечает. Как и большинство тихих людей. Он не эгоистичен и очень внимателен ко всем, но в какой-то мере это неудачник, если вы понимаете, что я имею в виду.
  Я кивнул:
  — О да, я понимаю.
  Внезапно в голосе Элизабет Коул снова зазвучала горькая нота:
  — Именно это угнетает в подобных местах. Пансионы, хозяева которых — люди благородного происхождения, сломленные жизнью. Там полно неудачников — людей, которые ничего не достигли и никогда ничего не добьются, которые… которые потерпели фиаско. Старых и усталых, конченых людей.
  Ее голос замер. Глубокая печаль проникла мне в душу. Как это верно! У тех, кто собрался здесь, нет будущего. Седые головы, отлюбившие сердца, утраченные мечты. Я сам, пребывающий в тоске и одиночестве. Женщина возле меня, исполненная горечи и разочарования. Доктор Франклин, энергичный и честолюбивый, планы которого срываются, и его жена, изнуренная болезнью. Тихий маленький Нортон, который, прихрамывая, бродит по окрестностям и наблюдает за птицами. Даже Пуаро, когда-то блистательный Пуаро, теперь прикованный к инвалидному креслу старик.
  В прежние времена все было иначе — в те дни, когда я впервые приехал в Стайлз. Эта мысль была так печальна, что я не сдержался и с губ моих сорвался горестный стон.
  Моя собеседница поспешно спросила:
  — Что такое?
  — Ничего. Просто меня поразил контраст. Знаете, в молодости, много лет назад, я бывал здесь. Я думал сейчас о том, что многое изменилось с тех пор.
  — Понятно. Значит, это был счастливый дом? Все были счастливы здесь?
  Любопытно, как иногда мысли сменяют одна другую, словно стеклышки в калейдоскопе. Это произошло со мной сейчас. Замелькали картины давних событий. И наконец мозаика сложилась в правильный рисунок.
  Мне дорого было само по себе прошлое, а не его реальные события. Потому что даже тогда, в то далекое время, в Стайлз не было счастья. В памяти вставали бесстрастные факты. Мой друг Джон и его жена, оба несчастные, недовольные жизнью, которую вынуждены были вести. Лоренс Кэвендиш, погруженный в меланхолию. Юная Сэнди, жизнерадостность которой омрачалась ее зависимым положением. Инглторп, женившийся на богатой женщине ради ее денег. Нет, никто из них не был счастлив. Этот дом не знал радости.
  Я сказал мисс Коул:
  — Я поддался обманчивому чувству ностальгии. Этот дом никогда не был счастливым. И сейчас тоже. Все здесь несчастны.
  — Нет, нет. Ваша дочь…
  — Джудит не счастлива, — возразил я и вдруг отчетливо понял это.
  Да, Джудит не была счастлива.
  — Вот и Бойд Каррингтон, — неуверенно продолжал я. — На днях он говорил, что очень одинок. Однако, несмотря на это, мне кажется, что он наслаждается жизнью: у него есть дом и еще много всего.
  Мисс Коул ответила довольно резко:
  — О да, но ведь сэр Уильям другой. Мы не чета ему. Он пришел сюда из другого мира — мира успеха и независимости. Он преуспел в жизни и сознает это. Он не из числа… покалеченных.
  Меня удивило выбранное ею определение. Я озадаченно взглянул на свою собеседницу.
  — Какое странное слово пришло вам на ум! Отчего, не поясните ли?
  — Потому что, — с неожиданным ожесточением ответила мисс Коул, — это именно так и есть. Во всяком случае, в отношении меня. Я покалечена.
  — Я вижу, что вы были очень несчастны, — мягко произнес я.
  — Вы ведь не знаете, кто я, не так ли? — Она посмотрела мне прямо в лицо.
  — Э-э… я знаю вашу фамилию…
  — Коул — не моя фамилия. Вернее, это фамилия моей матери. Я взяла ее… после.
  — После?
  — Моя настоящая фамилия Личфилд.
  В первое мгновение эта фамилия показалась мне просто смутно знакомой. Потом я вспомнил:
  — Мэтью Личфилд.
  Она кивнула:
  — Я вижу, вы в курсе. Именно это я имела в виду. Мой отец был душевнобольным человеком и тираном. Он запрещал нам жить нормальной жизнью. Мы не могли пригласить в дом друзей. Он почти не давал нам денег. Мы жили как в тюрьме.
  Она запнулась, в ее красивых темных глазах застыла печаль.
  — А потом моя сестра… моя сестра…
  — Пожалуйста, не надо… не продолжайте. Это слишком мучительно для вас. Я знаю эту историю. Нет необходимости мне рассказывать.
  — Но вы не знаете. Не можете знать. Мэгги! Это непостижимо, невероятно. Я знаю, она пошла в полицию и созналась. Но иногда мне все же не верится! Порой мне кажется, что это неправда… что это не так… не так, как она сказала.
  — Вы имеете в виду… — осторожно начал я, — что факты… факты расходятся с…
  Мисс Коул резко оборвала меня:
  — Нет, нет. Дело не в этом. Дело в самой Мэгги. Это на нее не похоже. Это была не… не Мэгги!
  Я с трудом заставил себя промолчать. Еще не пришло то время, когда я смогу сказать ей: «Вы правы. Это была не Мэгги…»
  Глава 10
  Было около шести часов, когда на тропинке показался полковник Латтрелл. На плече у него было ружье, в руках — пара убитых диких голубей.
  Он вздрогнул, когда я его окликнул: вероятно, был удивлен, увидев нас здесь.
  — Привет! Что это вы тут делаете? Эта полуразрушенная беседка не очень-то безопасное место, знаете ли. Она вот-вот рухнет. Может упасть вам на голову. Боюсь, вы там испачкаетесь, Элизабет.
  — О, все в порядке. Капитан Гастингс великодушно пожертвовал своим носовым платком ради того, чтобы я не запачкала платье.
  — О, в самом деле? — пробормотал полковник. — Ну что же, прекрасно.
  Он стоял, пощипывая себя за усы. Мы подошли к нему.
  Казалось, мысли Латтрелла витали где-то далеко. Наконец он очнулся и сказал:
  — Пытался подстрелить этих проклятых диких голубей. Знаете, от них столько вреда!
  — Я слышал, вы прекрасный стрелок, — заметил я.
  — Да? Кто вам это сказал? О, Бойд Каррингтон. Когда-то был — да, был. Но сейчас уже не тот. Годы сказываются.
  — Зрение, — предположил я.
  — Чепуха, — решительно возразил он. — Зрение ничуть не ухудшилось. Нет, конечно, читаю в очках, но вдаль вижу нисколько не хуже. — Он повторил: — Да, нисколько не хуже. Впрочем, какое это имеет значение… — Голос его пресекся, потом он пробормотал что-то еще невнятное.
  Мисс Коул огляделась и сказала:
  — Какой прекрасный вечер.
  Она была совершенно права. Солнце клонилось к западу, и в его закатном свете темно-зеленая листва деревьев приобретала золотистый оттенок. Это был спокойный и безмятежный, истинно английский вечер — о таких вечерах вспоминают, находясь в далеких тропических странах. Я высказал эту мысль.
  Полковник Латтрелл с жаром согласился:
  — Да-да, я, знаете ли, часто думал о таких вот вечерах — там, в Индии. Предвкушал то время, когда выйду в отставку и где-нибудь поселюсь.
  Я кивнул. Он продолжил изменившимся голосом:
  — Да, вернусь домой и поселюсь где-нибудь. Но никогда не бывает так, как представляешь себе… нет, никогда.
  Я подумал, что это особенно верно в его случае. Он никогда не мог себе представить, что станет хозяином пансиона и будет стараться, чтобы его заведение приносило доход. А рядом будет вечно недовольная жена, которая постоянно ворчит и придирается к нему.
  Мы медленно пошли к дому. На веранде сидели Нортон и Бойд Каррингтон. Мы с полковником присоединились к ним, а мисс Коул вошла в дом.
  Мы немного поболтали, и полковник как будто приободрился и пару раз пошутил. Он казался оживленнее и увереннее в себе, чем обычно.
  — Какой жаркий сегодня день, — заметил Нортон. — Очень пить хочется.
  — Давай-ка выпьем, ребята. За счет заведения, а? — с готовностью радостно предложил полковник.
  Мы с благодарностью приняли это предложение. Латтрелл поднялся и вошел в дом.
  Мы сидели как раз под окном столовой, и оно было открыто.
  Мы услышали, как полковник открывает буфет. Затем скрипнул штопор и раздался хлопок — пробка вылетела из бутылки.
  И тут громко прозвучал визгливый голос миссис Латтрелл:
  — Что это ты делаешь, Джордж?
  Полковник ответил шепотом. Мы могли расслышать лишь отдельные слова: «Ребята на веранде…», «выпить…».
  Резкий сварливый голос продолжал с негодованием:
  — Ты не сделаешь ничего подобного, Джордж. Что за идеи! О каких доходах может идти речь, если ты будешь всех угощать выпивкой? Здесь за выпивку платят. У меня есть голова на плечах, если у тебя ее нет. Да если бы не я, ты бы завтра же обанкротился! Я одна кое-что смыслю в делах. Мне приходится следить за тобой, как за ребенком. Да, как за ребенком. У тебя совершенно нет здравого смысла. Дай мне эту бутылку. Отдай ее мне, я сказала.
  Полковник снова забормотал что-то, протестуя. Миссис Латтрелл ответила ворчливым тоном:
  — А мне все равно, слышат они или нет. Бутылка отправится обратно в буфет, и я его запру.
  Мы услышали, как ключ поворачивается в замке.
  — Ну вот. Теперь все в порядке.
  На этот раз голос полковника прозвучал более отчетливо:
  — Ты заходишь слишком далеко, Дейзи. Я этого не потерплю.
  — Ты не потерпишь? Да кто ты такой, хотела бы я знать? Кто управляет домом? Я. И не забывай об этом.
  Послышалось шуршание материи, и миссис Латтрелл, очевидно, вылетела из комнаты. Прошло несколько минут, прежде чем полковник вновь появился на веранде. Казалось, за это время он постарел и совсем сник.
  Каждый из нас в душе сочувствовал ему и охотно прикончил бы миссис Латтрелл.
  — Ребята, мне очень жаль, — сказал он каким-то неестественным голосом. — Похоже, у нас кончилось виски.
  Полковник, вероятно, догадался, что мы невольно подслушали сцену в столовой. В любом случае он вскоре понял бы это по нашему поведению, поскольку мы пришли в полное замешательство. Нортон вначале поспешно заявил, что вообще-то он не хотел пить — ведь скоро обед, не так ли? — а затем, нарочито сменив тему, начал что-то бессвязно лепетать. Положение было в высшей степени безнадежное. Меня словно парализовало, а Бойд Каррингтон, единственный из нас, кто мог бы как-то сгладить ситуацию, не сумел прорваться из-за болтовни Нортона.
  Уголком глаза я увидел, как миссис Латтрелл шагает по тропинке, вооружившись перчатками и тяпкой. Конечно, она была деловой женщиной, но в тот момент я испытывал к ней недобрые чувства. Ни одно человеческое существо не имеет права унижать себе подобное.
  Нортон все еще продолжал оживленно болтать. Взяв в руки голубя, он рассказал нам, как над ним смеялись в школе, когда его стошнило при виде убитого кролика. Затем он перешел к куропаткам и охотничьим угодьям, поведав нам длинную и довольно неинтересную историю о несчастном случае, который произошел в Шотландии, — там был убит загонщик. Мы принялись обсуждать разные несчастные случаи на охоте, которые знали, и Бойд Каррингтон, откашлявшись, начал:
  — Довольно забавная история случилась как-то с моим денщиком, ирландским парнем. Поехал в отпуск в Ирландию. Когда он вернулся, я спросил, хорошо ли он провел отпуск.
  «Чтоб мне лопнуть, ваша честь, лучший отпуск в моей жизни!» — «Я рад», — говорю я, несколько удивленный его энтузиазмом. «Вот уж точно славный был отпуск! Я застрелил своего брата». — «Ты застрелил своего брата?» — ужаснулся я. «Ага, застрелил. Давненько мне хотелось это сделать. И вот стою это я на крыше в Дублине, и как вы думаете, кто идет по улице? Мой брат. А у меня в руках винтовка. Грех хвастаться, но выстрел был что надо! Срезал его чисто, как птицу. Ну и повеселился я, приятно вспомнить!»
  Бойд Каррингтон хорошо рассказал эту историю, подчеркивая комические эффекты, и все мы рассмеялись и почувствовали себя более непринужденно. Когда он встал и удалился, сказав, что должен принять ванну перед обедом, Нортон выразил наши общие чувства, воскликнув:
  — Какой он прекрасный человек!
  Я согласился, а Латтрелл сказал:
  — Да, да, хороший парень.
  — Насколько я понимаю, ему всегда сопутствовал успех, — продолжал Нортон. — Все ему удавалось. У него ясная голова, и он знает, чего хочет, — это человек действия. Поистине баловень судьбы.
  Латтрелл медленно произнес:
  — Да, есть такие люди. Все им удается. У них не бывает осечки. Некоторым достается вся удача.
  Нортон отрицательно помотал головой.
  — Нет-нет, сэр. Дело не в удаче. — И он с выражением процитировал: — «Не в наших звездах, милый Брут, но в нас самих».
  — Возможно, вы правы, — ответил Латтрелл.
  Я поспешно вмешался:
  — Во всяком случае, ему повезло, что он унаследовал Нэттон. Какое имение! Но ему, конечно, надо жениться. Одному ему будет там одиноко.
  Нортон рассмеялся:
  — Жениться и поселиться там? А вдруг жена будет им помыкать…
  Это было просто не к месту сказано. Любому могла прийти в голову такая мысль, но в данных обстоятельствах она прозвучала ужасно. Нортон, сразу осознав это, попытался взять свои слова обратно, смешался, стал запинаться и наконец замолчал, чем только усугубил общую неловкость.
  Мы с ним заговорили одновременно. Я высказал какое-то идиотское замечание относительно вечернего освещения. Нортон предложил сыграть в бридж после обеда.
  Полковник Латтрелл, казалось, не слышал нас. Он произнес каким-то странным бесстрастным тоном:
  — Нет, Бойдом Каррингтоном не будет помыкать жена. Он не из тех, кто позволяет собой помыкать. С ним все в порядке. Он мужчина!
  Наступила неловкая пауза. Затем Нортон снова начал что-то лепетать о бридже. В это время у нас над головой с шумом пролетел большой дикий голубь и уселся на ветку дерева поблизости.
  Полковник Латтрелл схватил свое ружье со словами:
  — Сейчас я тебя, разбойника!
  Но не успел он прицелиться, как птица снова взлетела и скрылась за деревьями, так что ее невозможно было подстрелить.
  Однако в этот момент внимание полковника привлекло движение на дальнем склоне.
  — Черт побери, там кролик обгладывает кору с молодых фруктовых деревьев, хотя, по-моему, я огородил это место проволокой.
  Он поднял винтовку и выстрелил, и тут…
  Раздался пронзительный женский крик, который перешел в ужасный хрип.
  Ружье выпало из рук полковника, он ссутулился, рука потянулась к губе.
  — Боже мой, это Дейзи!
  Я уже бежал по лужайке. Нортон следовал за мной. Добежав до того места, я опустился на колени. Это была миссис Латтрелл. По-видимому, она, присев, подвязывала один из фруктовых саженцев. Трава там была высокая, так что я понял, почему полковник не разглядел жену, а лишь заметил движение в траве, — ему помешали солнечные блики. Пуля угодила миссис Латтрелл в плечо, хлынула кровь.
  Я наклонился, чтобы осмотреть рану, затем поднял глаза на Нортона. Он стоял прислонившись к дереву, совершенно зеленый. Казалось, его сейчас стошнит. Нортон произнес извиняющимся тоном:
  — Я не переношу вида крови.
  Я резко сказал:
  — Немедленно позовите Франклина. Или сестру.
  Первой появилась сестра Крейвен. Она прибежала невероятно быстро и сразу же деловито принялась останавливать кровотечение. Вскоре примчался Франклин. Вдвоем они отнесли миссис Латтрелл в дом и уложили в постель. Франклин обработал и забинтовал рану и вызвал по телефону врача миссис Латтрелл. Сестра Крейвен осталась возле нее.
  Я столкнулся с Франклином, когда тот положил трубку, закончив телефонный разговор с врачом.
  — Как она?
  — О, она поправится. К счастью, пуля не задела жизненно важные центры. Как это случилось?
  Я рассказал. Франклин сказал:
  — Понятно. Где старина Латтрелл? Неудивительно, что он выбит из колеи. Вероятно, он больше нуждается во внимании, чем она. Не сказал бы, что у него хорошо с сердцем.
  Мы нашли полковника Латтрелла в курительной. Губы у него были синие, казалось, он вот-вот потеряет сознание.
  — Дейзи? Она… как она? — прерывисто спросил он.
  Франклин поспешил его успокоить:
  — С ней все будет хорошо, сэр. Вам нечего беспокоиться.
  — Я… думал… кролик… обгладывает кору. Не знаю, как я мог совершить такую ошибку. Свет бил мне в глаза.
  — Такое бывает, — сухо ответил Франклин. — Мне приходилось пару раз с этим сталкиваться. Послушайте, сэр, вам нужно что-нибудь выпить для поддержания тонуса. Вы не очень хорошо себя чувствуете.
  — Со мной все в порядке. Я могу… могу к ней пойти?
  — Не сейчас. С ней сестра Крейвен. Но вам нечего беспокоиться. Все обошлось. Доктор Оливер скоро будет здесь, и он скажет вам то же самое.
  Я оставил их вдвоем и вышел из дома. Вечер был солнечный. Джудит и Аллертон шли ко мне по тропинке. Он склонил к ней голову, и оба они смеялись.
  После только что разыгравшейся трагедии эта сцена меня сильно разозлила. Я резко окликнул Джудит, и она с удивлением взглянула на меня. В нескольких словах я поведал им, что произошло.
  — Какое странное происшествие, — заметила моя дочь.
  По моему мнению, она могла отреагировать более взволнованно.
  Поведение же Аллертона было просто возмутительным. Он вздумал шутить по поводу этой злополучной истории.
  — Хороший урок для этой ведьмы! — заявил он. — Наверно, старина все это подстроил?
  — Разумеется, нет, — возмутился я. — Это был несчастный случай.
  — Знаю я эти несчастные случаи. Иногда они происходят чертовски кстати. Честное слово, если старик подстрелил ее умышленно, я снимаю перед ним шляпу.
  — Ничего подобного, — сердито возразил я.
  — Не обольщайтесь. Я знал двух мужчин, которые застрелили своих жен. Один чистил револьвер. Второй выстрелил в жену в упор. Это была шутка, сказал он. Не знал, что револьвер заряжен. И оба выкрутились. Вот повезло!
  — Полковник Латтрелл не принадлежит к такому типу мужей, — холодно сказал я.
  — Но вы же не станете отрицать, что это было бы благословенным избавлением, не так ли? — настаивал Аллертон. — У них не было чего-нибудь вроде ссоры, а?
  Я в сердцах отвернулся, невольно почувствовав смятение. Аллертон чуть не попал в яблочко. Впервые сомнение закралось мне в душу.
  Оно еще более усилилось, когда я встретил Бойда Каррингтона. Оказалось, что во время происшествия он прогуливался у озера. Когда я рассказал ему новости, он сразу же спросил:
  — Вы не думаете, что он собирался застрелить ее, не правда ли, Гастингс?
  — Боже упаси, мой друг!
  — О, простите. Я не должен был это говорить. Просто на минуту показалось, что… Она… она его провоцировала, знаете ли.
  Мы оба с минуту помолчали, вспомнив сцену, невольными свидетелями которой стали.
  Я поднялся наверх, расстроенный и удрученный, и постучал в дверь Пуаро.
  Он уже слышал от Куртиса, что случилось, но с нетерпением ждал подробностей. С самого приезда в Стайлз я привык докладывать Пуаро во всех деталях о своих встречах и разговорах. Таким образом мой милый старый друг был не до такой степени отрезан от окружающих. Это давало ему иллюзию, что он участвует во всех событиях. У меня всегда была хорошая память, так что я без труда мог дословно повторять разговоры.
  Пуаро слушал очень внимательно. Я надеялся, что он высмеет ужасное предположение, уже завладевшее моим умом. Однако прежде, чем он успел высказать свое мнение, в дверь тихонько постучали.
  Это была сестра Крейвен. Она извинилась, что помешала нам.
  — Простите, но я думала, что полковник здесь. Старая леди пришла в себя и беспокоится о муже. Ей бы хотелось его увидеть. Вы не знаете, где он, капитан Гастингс? Я не хочу оставлять мою пациентку.
  Я вызвался пойти поискать его. Пуаро одобрительно кивнул, а сестра Крейвен тепло поблагодарила меня.
  Я нашел полковника Латтрелла в маленькой гардеробной, которую редко использовали. Он стоял, глядя в окно.
  Полковник резко обернулся, когда я вошел. На его, как мне показалось, испуганном лице читался вопрос.
  — Ваша жена пришла в сознание, полковник Латтрелл, и спрашивает вас.
  — О! — Краска прилила к его щекам, и только тогда я понял, насколько он был бледен. Он произнес медленно, запинаясь, как глубокий старик: — Она… она меня спрашивает? Я… я иду… немедленно.
  Он такой нетвердой походкой двинулся к двери, что я подошел ему помочь. Тяжело опершись о меня, полковник стал подниматься по лестнице. Я слышал его затрудненное дыхание. Как и предсказывал Франклин, потрясение оказалось для него слишком сильным.
  Мы подошли к двери, где находилась раненая, и я постучал. Бодрый голос сестры Крейвен откликнулся:
  — Войдите.
  Все еще поддерживая старика, я ввел его в комнату. Кровать была загорожена ширмой. Мы зашли за нее.
  Миссис Латтрелл выглядела очень больной — бледная, хрупкая, глаза прикрыты. Она открыла их, когда мы подошли к кровати, и прошептала, задыхаясь:
  — Джордж… Джордж…
  — Дейзи… моя дорогая…
  Одна рука у нее была на перевязи. Другую она через силу протянула мужу. Он сделал шаг вперед и схватил ее слабую маленькую ручку.
  — Дейзи… — повторил он и хрипло добавил: — Слава богу, с тобой все хорошо.
  Взглянув на полковника и увидев его затуманенные слезами глаза, полные любви и тревоги, я ощутил острый стыд за наши мерзкие предположения.
  Я крадучись вышел из комнаты. Инсценированный несчастный случай! Разве можно подделать искреннюю благодарность, прозвучавшую в голосе Латтрелла! Я почувствовал огромное облегчение.
  Проходя по коридору, я вздрогнул от удара гонга, совершенно забыв о времени. Несчастный случай всех выбил из колеи. Только кухарка продолжала работать, как обычно, и вовремя приготовила обед.
  Большинство из нас не переоделись к обеду, а полковник Латтрелл не появился. Однако миссис Франклин, на этот раз спустившаяся к столу, выглядела весьма привлекательно в бледно-розовом нарядном платье. Она, по-видимому, хорошо себя чувствовала и была в прекрасном настроении. Франклин показался мне угрюмым и погруженным в свои мысли.
  После обеда Аллертон и Джудит, к моему неудовольствию, вместе удалились в сад. Я еще немного посидел, слушая, как Франклин и Нортон обсуждают тропические болезни. Даже не будучи особенно сведущ в этом вопросе, Нортон оставался внимательным и заинтересованным слушателем.
  Миссис Франклин и Бойд Каррингтон беседовали на другом конце комнаты. Он показывал ей образцы занавесей и драпировочных тканей.
  Элизабет Коул, казалось, была поглощена книгой. У меня сложилось впечатление, что она слегка смущена и избегает меня. Возможно, это естественно после ее признаний днем. Тем не менее это меня огорчило, и я надеялся, что она не сожалеет о своей откровенности. Мне бы хотелось дать ей понять, что я ценю ее доверие и не стану им злоупотреблять. Однако она не предоставила мне такой возможности.
  Через некоторое время я поднялся к Пуаро.
  Я увидел там полковника Латтрелла, который сидел в кругу света, отбрасываемого маленькой электрической лампочкой — единственной, которая была включена.
  Он говорил, а Пуаро слушал. Полагаю, полковник разговаривал скорее сам с собою, нежели со своим собеседником.
  — Я так хорошо помню… да, это был охотничий бал. Она была в платье из белой материи… по-моему, тюль. Оно так и кружилось вокруг нее. Такая хорошенькая девушка — я влюбился в нее с первого взгляда. И сказал себе: «Вот девушка, на которой я женюсь». И, черт возьми, так и сделал. И она была ужасно остроумная — такая живая и острая на язык. Никогда не лезла за словом в карман, благослови ее бог.
  Он издал смешок.
  Я мысленно представил себе эту картину. Юная Дейзи Латтрелл с дерзким лицом и острым язычком — очаровательная в то время, но с годами ставшая сварливой.
  Однако сегодня вечером полковник Латтрелл думал о той молодой девушке, о своей первой любви. О своей Дейзи.
  И снова я устыдился того, что мы говорили всего несколько часов тому назад.
  Конечно, когда полковник Латтрелл наконец ушел спать, я рассказал обо всем Пуаро.
  Он слушал очень спокойно. Выражение лица у него оставалось непроницаемым.
  — Значит, вот что вы думали, Гастингс? Что выстрел был сделан нарочно?
  — Да. Теперь мне стыдно…
  Пуаро отмахнулся от моих излияний.
  — Пришла ли вам эта мысль самому или кто-то внушил вам ее?
  — Аллертон сказал что-то в таком духе, — обиженно ответил я. — Конечно, это похоже на него.
  — Кто-нибудь еще?
  — Бойд Каррингтон высказал такую же мысль.
  — А! Бойд Каррингтон.
  — В конце концов, он человек, умудренный жизненным опытом, и многое повидал.
  — О, разумеется, разумеется. Его не было при этом?
  — Нет, он пошел прогуляться. Немного размяться, прежде чем выйти к обеду.
  — Понятно.
  — Не думаю, — сконфуженно пробормотал я, — что действительно верю в эту теорию. Это было всего лишь…
  Пуаро перебил меня:
  — Да не угрызайтесь так из-за ваших подозрений, Гастингс. Подобная идея вполне могла прийти в голову любому при данных обстоятельствах. О да, все это было вполне естественно.
  В поведении Пуаро было нечто, чего я не понимал. Какой-то намек. Он всматривался в меня с выражением любопытства.
  Я медленно проговорил:
  — Может быть. Но когда видишь, как он ей предан…
  Пуаро кивнул.
  — Совершенно верно. Так часто бывает. За ссорами, недопониманием, враждебностью в каждодневной жизни может таиться подлинная и верная привязанность.
  Я согласился. И вспомнил, с какой нежностью смотрела маленькая миссис Латтрелл на мужа, склонившегося над ее кроватью. Куда подевались раздражение, нетерпимость, злость!
  Да, размышлял я, укладываясь спать, супружеская жизнь — любопытная штука.
  То «нечто» в поведении Пуаро все еще не давало мне покоя. Этот пытливый внимательный взгляд, словно он ждал, чтобы я увидел… что именно?
  Я уже лег, когда до меня дошло. Как обухом по голове ударило.
  Если бы миссис Латтрелл была убита, это было бы точно такое же дело, как те другие. Не кто иной, как полковник Латтрелл, убил бы свою жену. Это сочли бы несчастным случаем, однако никто бы не был уверен, действительно ли тут несчастный случай, или это сделано умышленно. Улик недостаточно, чтобы доказать, что это убийство, но вполне достаточно, чтобы подозревать убийство.
  Но это означало… означало…
  Что же это означало?
  Это означало — если вообще есть какой-то смысл в моих рассуждениях, — что миссис Латтрелл подстрелил не полковник, а X.
  Но это совершенно невозможно. Я видел всю сцену. Стрелял не кто иной, как полковник Латтрелл.
  Если только не… Но это, кажется, невозможно. Нет, не то чтобы невозможно — просто в высшей степени невероятно. Но возможно, да… Предположим, кто-то еще выждал, и в тот самый момент, когда полковник Латтрелл выстрелил (в кролика), этот другой выстрелил в миссис Латтрелл. Тогда был бы слышен только один выстрел. И даже если бы второй выстрел прозвучал чуть позже, это отнесли бы за счет эха. (Теперь, когда я об этом подумал, мне начало казаться, что действительно было эхо.)
  Но нет, это абсурд. Есть способы точно определить, из какого оружия выпущена пуля. По пуле можно идентифицировать оружие.
  Но тут я вспомнил, что это делается лишь в том случае, когда полиция хочет установить, из какого оружия стреляли. А в данном случае не было бы следствия. Поскольку полковник Латтрелл так же, как все остальные, был бы уверен, что именно он сделал роковой выстрел. Этот факт был бы принят без всякого дознания. И не было бы никакой экспертизы. Единственное сомнение касалось бы того, случаен ли выстрел или произведен с преступными намерениями. А это никогда не могли бы установить.
  И поэтому данный случай в точности совпадал бы с теми другими случаями — делом рабочего Риггза, который не помнил, но предполагал, что это сделал он, с делом Мэгги Личфилд, которая помешалась и признала себя виновной в преступлении, которого не совершала.
  Да, этот случай походил на остальные, и теперь я понял, что означало поведение Пуаро. Он ждал, чтобы я это понял.
  Глава 11
  I
  На следующее утро в беседе с Пуаро я вернулся к этому вопросу. Лицо его прояснилось, и он одобрительно закивал головой.
  — Превосходно, Гастингс. Мне было интересно, уловите ли вы сходство. Понимаете, я не хотел вам подсказывать.
  — Значит, я прав. Это еще одно дело X?
  — Несомненно.
  — Но почему, Пуаро? Каков мотив?
  Пуаро покачал головой.
  — Разве вы не знаете? И у вас нет никакой идеи?
  — Да, у меня есть идея, — медленно произнес Пуаро.
  — Вы нашли связь между всеми этими разными случаями?
  — Думаю, да.
  — Итак?
  Я с трудом сдерживал нетерпение.
  — Нет, Гастингс.
  — Но я должен знать.
  — Гораздо лучше, чтобы вы не знали.
  — Почему?
  — Поверьте мне на слово, что это так.
  — Вы неисправимы, — взорвался я. — Вас скрутил артрит. Вы неподвижны и беспомощны. И все-таки пытаетесь играть в одиночку.
  — Не думайте, что я играю в одиночку. Вовсе нет. Совсем напротив, Гастингс, от вас многое зависит в этом деле. Вы — мои глаза и уши. Я лишь отказываюсь давать вам информацию, которая может быть опасной.
  — Для меня?
  — Для убийцы.
  — Вы хотите, — предположил я, — чтобы он не подозревал, что вы идете по следу? Думаю, дело в этом. Или вы полагаете, что я не в состоянии о себе позаботиться.
  — Вам следует знать по крайней мере одну вещь, Гастингс. Человек, который убил один раз, будет убивать снова — и снова, и снова, и снова.
  — Во всяком случае, — мрачно заметил я, — на этот раз не было убийства. По крайней мере одна пуля не достигла цели.
  — Да, это было счастье — большое счастье. Как я говорил вам, подобные вещи трудно предвидеть.
  Он вздохнул. На лице появилось огорченное выражение.
  Я тихонько вышел из комнаты, с печалью думая, насколько не способен теперь Пуаро напрягаться. Ум его все такой же острый, но сам Пуаро — больной и усталый человек.
  Пуаро предостерег меня, чтобы я не пытался разгадывать, кто такой X. Но в душе я по-прежнему придерживался убеждения, что разгадал его. Лишь один человек в Стайлз казался мне несомненно порочным. Однако у меня была возможность удостовериться кое в чем, задав простой вопрос. Эта проверка даст отрицательный результат, но тем не менее будет представлять определенный интерес.
  После завтрака я как бы между прочим спросил у Джудит:
  — Где ты была вчера вечером, когда я встретил вас с майором Аллертоном?
  К сожалению, увлекшись одним аспектом дела, совершенно выпускаешь из виду все остальные. Я растерялся, когда Джудит набросилась на меня:
  — Я действительно не понимаю, папа, какое тебе до этого дело!
  Я смотрел на нее в полной растерянности.
  — Я… я только спросил.
  — Да, но почему? Почему ты все время задаешь вопросы? Что я делала? Куда ходила? С кем была? Это действительно невыносимо!
  Самое смешное заключалось в том, что на этот раз я спрашивал вовсе не о том, где была Джудит. Меня интересовал Аллертон.
  Я попытался успокоить дочь:
  — В самом деле, Джудит, не понимаю, почему я не могу задать простой вопрос.
  — Я не понимаю, зачем тебе это знать.
  — Я о другом. Я имею в виду, меня просто удивило, почему ни один из вас… э-э… по-видимому, не знал, что случилось.
  — Ты хочешь сказать, о несчастном случае? Если тебе непременно нужно знать, то я была в деревне, покупала марки.
  Я ухватился за личное местоимение, употребленное ею:
  — Значит, Аллертон не был с тобой?
  Джудит издала раздраженный вздох.
  — Нет, не был. Мы встретились возле дома, всего за две минуты до того, как столкнулись с тобой. Надеюсь, теперь ты удовлетворен. Но мне бы хотелось заметить, что, даже если бы я целый день разгуливала с майором Аллертоном, это не твое дело. Мне двадцать один год, я зарабатываю себе на жизнь, и как именно я провожу свое время — исключительно мое дело.
  — Конечно, — поспешно согласился я, стараясь задобрить дочь.
  — Я рада, что ты согласился, — смягчилась Джудит. Она грустно улыбнулась. — О, дорогой, пожалуйста, не разыгрывай из себя строгого отца. Ты себе не можешь представить, как это действует на нервы. Если бы ты так не кудахтал!
  — Я не буду — правда, ни за что не буду, — пообещал я.
  В этот момент к нам подошел Франклин.
  — Привет, Джудит. Пойдемте. Мы сегодня позже, чем обычно.
  Он обратился к ней резко, можно сказать бесцеремонно. Я невольно испытал раздражение. Конечно, Франклин — работодатель Джудит, он вправе претендовать на ее время, и поскольку он платит, то может ей приказывать. Однако я не понимал, почему бы ему не вести себя как подобает воспитанному человеку. Манеры у него были не изысканные, но с остальными людьми он был по крайней мере вежлив. А с Джудит обращался резко — особенно в последнее время, — и тон у него был диктаторский. Он почти не смотрел на нее, когда говорил, и только отрывисто выдавал приказания. Казалось, Джудит это не возмущало, в отличие от меня. Мне пришло в голову, что это особенно некстати, поскольку такое поведение резко отличалось от подчеркнутого внимания Аллертона. Конечно, Джон Франклин в десять раз лучше Аллертона, но сильно уступает ему в привлекательности.
  Я наблюдал, как Франклин шагает к лаборатории своей неуклюжей походкой. Нескладная фигура, рыжие волосы, веснушки. Некрасивый человек. Никаких внешних достоинств. Правда, у него хорошие мозги, но женщины редко влюбляются только за ум. Я с тревогой подумал, что Джудит, из-за этой своей работы, практически никогда не общается с другими мужчинами. У нее не было возможности познакомиться с какими-нибудь привлекательными молодыми людьми. На фоне неотесанного и некрасивого Франклина порочные чары Аллертона становятся еще выигрышнее. У моей бедной девочки нет возможности определить их истинную цену.
  А вдруг она по-настоящему влюбится в него? Раздражение, которое она только что проявила, — тревожный знак. Я знал, что Аллертон — плохой человек. А что, если это еще не все? Если Аллертон — X?..
  Это возможно. В тот момент, когда прогремел выстрел, он не был с Джудит.
  Но каков мотив всех этих преступлений, кажущихся бесцельными? Я был уверен, что Аллертон вовсе не безумен. Он в здравом уме, полностью в здравом уме и абсолютно беспринципен.
  И Джудит — моя Джудит — проводит с ним слишком много времени.
  II
  До этого момента я был так поглощен X и тем, что преступление может совершиться в любой момент, что, хотя меня слегка тревожила дочь, личные мотивы отодвигались на второй план.
  Теперь, когда удар нанесен и совершена попытка преступления, к счастью неудачная, я мог поразмыслить о своих проблемах. И чем больше я о них думал, тем тревожнее у меня становилось на душе. Случайное слово, как-то оброненное при мне, открыло мне, что Аллертон женат.
  Бойд Каррингтон, знавший все обо всех, еще больше просветил меня на этот счет. Жена Аллертона была набожной католичкой. Она ушла от него вскоре после свадьбы. Из-за ее религии никогда не вставал вопрос о разводе.
  — И скажу вам откровенно, — заметил Бойд Каррингтон, — это вполне устраивает негодяя. Намерения у него всегда самые бесчестные, и жена где-то на заднем плане для него весьма удобна.
  Приятно услышать такое отцу!
  Дни после несчастного случая с миссис Латтрелл текли спокойно, но моя тревога все усиливалась.
  Полковник Латтрелл много времени проводил в спальне у жены. Прибыла сиделка, чтобы ухаживать за раненой, и сестра Крейвен снова поступила в распоряжение миссис Франклин.
  Признаюсь, что не без злорадства заметил признаки раздражения у миссис Франклин, которая не была теперь больной en chef1791. Суматоха вокруг миссис Латтрелл и внимание к ней были явно неприятны маленькой леди, которая привыкла, что ее здоровье — главная тема дня.
  Она возлежала в шезлонге, прижав руку к сердцу и жалуясь на сердцебиение. Ее не устраивала пища, а все ее капризы маскировались показным долготерпением.
  — Мне так неприятно, когда из-за меня суетятся, — жалобно шептала миссис Франклин Пуаро. — Мне так стыдно, что у меня слабое здоровье. Это так… так унизительно постоянно просить людей что-нибудь для меня сделать. Порой я думаю, что слабое здоровье — это преступление. Если кто-то нездоров и не бесчувствен, он не годится для этого мира. Его следует просто спокойно убрать.
  — О нет, мадам. — Пуаро, как всегда, был галантен. — Хрупкий экзотический цветок должен цвести под защитой оранжереи — ему не вынести холодный ветер. Это простой сорняк прекрасно себя чувствует на холоде, но его отнюдь не ценят выше из-за этого. Посмотрите на меня — я искалечен, скрючен, лишен возможности передвигаться, но мне… мне не приходит в голову уйти из жизни. Я все еще наслаждаюсь тем, что мне доступно, — едой, напитками, радостями интеллектуальной жизни.
  Миссис Франклин вздохнула и пролепетала:
  — Ах, но у вас другое дело. Вы должны считаться только с собой. А в моем случае есть бедный Джон. Я с болью ощущаю, какой обузой для него являюсь. Больная никчемная жена. Жернов у него на шее.
  — Уверен, он никогда вам так не говорил.
  — О, не говорил. Конечно нет. Но мужчины, бедняжки, видны насквозь. И Джон совсем не умеет скрывать свои чувства. Разумеется, я не хочу сказать, что он недобр, — но, к счастью для себя, очень неэмоционален. Ему неведомы душевные переживания, и поэтому он не ожидает, что они у кого-то есть. Это такое счастье — родиться толстокожим.
  — Я бы не назвал доктора Франклина толстокожим.
  — В самом деле? О, но вы же не знаете его так хорошо, как я. Конечно, я понимаю, что, если бы не я, он был бы гораздо свободнее. Знаете, иногда я так ужасно расстраиваюсь, что думаю: каким облегчением было бы покончить со всем этим.
  — О, не надо, мадам.
  — В конце концов, какая от меня польза кому бы то ни было? Уйти от всего этого в Великое Неизвестное… — Она покачала головой. — И тогда Джон будет свободен.
  — Чепуха! — решительно возразила сестра Крейвен, когда я повторил ей этот разговор. — Она не сделает ничего подобного. Не беспокойтесь, капитан Гастингс. Те, кто с видом умирающего лебедя болтают о том, чтобы «покончить со всем этим», не имеют ни малейшего намерения так поступить.
  И я должен отметить, что, когда волнение, вызванное ранением миссис Латтрелл, улеглось и миссис Франклин снова получила сестру Крейвен в свое полное распоряжение, настроение больной резко улучшилось.
  В одно чудесное утро Куртис устроил Пуаро под буками, неподалеку от лаборатории. Этот уголок был защищен от восточного ветра, и вообще туда не проникало даже легкое дуновение ветерка. Это вполне устраивало Пуаро, который терпеть не мог сквозняки и всегда питал недоверие к свежему воздуху. Мне кажется, что он предпочитал находиться в доме, но терпел пребывание на воздухе, если его хорошо укутывали.
  Я подошел к Пуаро и уселся рядом. В этот момент из лаборатории вышла миссис Франклин.
  Она была одета с большим вкусом и пребывала в удивительно бодром расположении духа. Миссис Франклин объяснила, что едет вместе с Бойдом Каррингтоном осмотреть его дом и проконсультировать на предмет выбора штор и тканей для обивки.
  — Вчера я оставила сумочку в лаборатории, когда заходила побеседовать с Джоном. Бедный Джон, они с Джудит уехали в Тадкастер — у них кончился какой-то там реактив.
  Миссис Франклин опустилась на складной стул рядом с Пуаро и покачала головой, придав лицу ироническое выражение.
  — Бедняжка! Я рада, что не обладаю научным складом ума. В такой чудесный день подобные заботы представляются ребяческими.
  — Не дай бог, мадам, если вы скажете подобное при ученых.
  — О, конечно нет. — Лицо ее сделалось серьезным. — Не думайте, мсье Пуаро, что я не восхищаюсь своим мужем. Я восхищаюсь. Я полагаю, то, что он живет ради своей работы, — это настоящее подвижничество.
  Голос ее слегка задрожал.
  В душу мне закралось подозрение, что миссис Франклин любит играть разные роли. В данный момент она была преданной женой, преклоняющейся перед своим мужем.
  Она доверительно коснулась рукой колена Пуаро.
  — Джон — это… это действительно в своем роде святой. Иногда это меня даже пугает.
  Пожалуй, она несколько переборщила, назвав Франклина святым, подумал я. Барбара же Франклин продолжала, и глаза ее сияли:
  — Он готов сделать что угодно — пойти на любой риск — ради того, чтобы преумножить знания человечества. Это удивительно, не правда ли?
  — Разумеется, разумеется, — поддакнул Пуаро.
  — Но иногда, вы знаете, я боюсь за него, — продолжала миссис Франклин. — Ведь он, скажу я вам, доходит до крайностей. Этот ужасный боб, с которым он сейчас экспериментирует. Я боюсь, он начнет проводить эксперименты на себе.
  — Он, конечно же, примет меры предосторожности, — заметил я.
  Она покачала головой с печальной улыбкой.
  — Вы не знаете Джона. Вы никогда не слышали про его испытания нового газа?
  — Нет, — ответил я.
  — Необходимо было что-то выяснить про какой-то новый газ. Джон вызвался испытать его. Его заперли в резервуар часов на тридцать шесть и измеряли ему пульс, температуру и дыхание, чтобы выяснить воздействие газа и определить, одинаково ли оно на людей и животных. Это был страшный риск, как сказал мне один из профессоров впоследствии. Он легко мог скончаться. Но таков уж Джон — он совершенно забывает о собственной безопасности. Я думаю, чудесно быть таким, вы не находите? Мне бы никогда не хватило смелости.
  — Да, тут действительно требовалось большое мужество, — согласился Пуаро, — чтобы совершить такое хладнокровно!
  — Вот именно, — сказала Барбара Франклин. — Я ужасно горжусь им, но в то же время очень волнуюсь за него. Потому что, видите ли, на определенной стадии недостаточно морских свинок и лягушек. Нужна реакция человека. Вот почему я испытываю такой ужас при мысли о том, что Джон проведет на себе эксперимент с этим мерзким калабарским бобом и случится что-то страшное. — Она вздохнула и покачала головой. — Но он только смеется над моими страхами. Вы знаете, он действительно в некотором роде святой.
  В этот момент к нам подошел Бойд Каррингтон.
  — Привет, Бабе, ты готова?
  — Да, Билл, жду тебя.
  — Надеюсь, поездка не слишком тебя утомит.
  — Конечно нет. Я уже сто лет не чувствовала себя так хорошо, как сегодня.
  Она встала, мило улыбнулась нам с Пуаро и зашагала по лужайке со своим высоким спутником.
  — Доктор Франклин — современный святой… гм, — произнес Пуаро.
  — Довольно крутая смена настроения, — заметил я. — Впрочем, такова уж эта леди.
  — Какова?
  — Любит выступать в разных ролях. Один день — это непонятая жена, которой пренебрегают, завтра — страдающая женщина, готовая пожертвовать собой, которой ненавистна мысль, что она — обуза для любимого человека. А сегодня — это соратница, преклоняющаяся перед мужем-героем. Беда в том, что она немного переигрывает во всех этих ролях.
  Пуаро задумчиво проговорил:
  — Вы полагаете, миссис Франклин — дурочка, не так ли?
  — Ну, я бы так не сказал — пожалуй, не очень блещет умом.
  — Ах, она просто не в вашем вкусе.
  — А кто в моем вкусе? — резко спросил я.
  — Закройте глаза, — неожиданно пробормотал Пуаро, — и посмотрите, кого вам пошлют феи…
  Я не успел ответить, как появилась сестра Крейвен, бежавшая прямо по газону. Она улыбнулась нам, сверкнув зубами, отперла дверь лаборатории, вошла внутрь и вновь появилась с парой перчаток.
  — Сначала носовой платок, теперь перчатки — вечно что-то забывает, — бросила она на ходу и устремилась туда, где ждали Барбара Франклин и Бойд Каррингтон.
  Миссис Франклин, подумалось мне, из тех беспомощных женщин, которые везде разбрасывают свои вещи, ожидая, что все будут за ними бегать, как будто так и надо. Она даже гордится этим. Я не раз слышал, как она с довольным видом говорила:
  — Конечно, у меня голова как решето.
  Я смотрел, как сестра Крейвен бежит по лужайке, пока она не скрылась из виду. Она бежала легко и красиво, тело ее было тренированным. Я невольно высказал вслух посетившую меня мысль:
  — Наверно, эта девушка сыта по горло такой жизнью. Я имею в виду, когда приходится не столько ухаживать за больным, сколько быть на побегушках. Не думаю, что миссис Франклин очень уж добра и внимательна.
  Ответ Пуаро сильно меня раздосадовал. Он прикрыл глаза и ни с того ни с сего прошептал:
  — Золотисто-каштановые волосы.
  Несомненно, у сестры Крейвен золотисто-каштановые волосы, но я не понимал, почему Пуаро выбрал именно эту минуту, чтобы сделать замечание по данному поводу.
  Я ничего не ответил.
  Глава 12
  Мне кажется, на следующий день перед ленчем имел место разговор, оставивший у меня чувство смутного беспокойства.
  Нас было четверо — Джудит, я, Бойд Каррингтон и Нортон.
  Не помню, почему именно мы затронули эту тему, но говорили мы об эвтаназии — умерщвлении в случае неизлечимой болезни: доводы за и против.
  Говорил главным образом Бойд Каррингтон, что вполне естественно. Нортон время от времени вставлял пару слов, а Джудит сидела молча, но слушала очень внимательно.
  Сам я признался, что, хотя все говорят за то, чтобы принять эту практику, на деле меня что-то отталкивает от нее. Кроме того, по моему мнению, она дает слишком большую власть в руки родственников.
  Нортон согласился со мной. Он добавил, что считает: это должно делаться лишь по желанию и с согласия пациента, когда после длительных страданий неизбежна смерть.
  Бойд Каррингтон сказал:
  — Да, но вот что любопытно. Хочет ли сам больной «покончить со страданиями», как мы говорим?
  И он рассказал историю — по его словам, подлинную — о человеке, которого терзали ужасные боли. У него был неоперабельный рак. Больной попросил своего врача дать ему что-нибудь, чтобы покончить со всем этим. Доктор ответил: «Я не могу это сделать, старина». Позже, перед уходом, он положил на столик у кровати больного таблетки морфия, подробно объяснив, сколько нужно принимать и какая доза опасна. Хотя снотворное было в полном распоряжении пациента и тот мог принять роковую дозу, он этого не сделал.
  — Это доказывает, — сказал Бойд Каррингтон, — что, несмотря на свои слова, больной предпочел страдания быстрой и безболезненной смерти.
  Именно тогда впервые заговорила Джудит — резко и пылко.
  — Конечно, предпочел, — заявила она. — Не следует предоставлять ему самому решать.
  Бойд Каррингтон спросил, что она имеет в виду.
  — Я имею в виду, что у того, кто слаб — от страданий и болезни, — нет сил принять решение. Они не могут это сделать. Это следует сделать за них. Долг того, кто их любит, — принять решение.
  — Долг? — переспросил я.
  Джудит повернулась ко мне.
  — Да, долг. Того, чей разум ясен и кто возьмет на себя ответственность.
  — И закончить на скамье подсудимых с обвинением в убийстве? — потряс головой Бойд Каррингтон.
  — Не обязательно. Во всяком случае, если вы кого-то любите, вам следует пойти на риск.
  — Но послушайте, Джудит, — вмешался Нортон, — то, что вы предлагаете, означает огромную ответственность.
  — Не думаю. Люди слишком уж боятся ответственности. Они ведь готовы решить судьбу собаки — почему бы не сделать то же самое по отношению к человеческому существу?
  — Ну… это же совсем другое, не так ли?
  — Да, это важнее, — ответила Джудит.
  Нортон прошептал:
  — Вы меня просто ошеломили.
  Бойд Каррингтон осведомился с любопытством:
  — Значит, вы бы решились, не правда ли?
  — Я так думаю. Я не боюсь брать на себя ответственность.
  Бойд Каррингтон покачал головой.
  — Так не годится, знаете ли. Нельзя, чтобы все, кому заблагорассудится, брали закон в свои руки и решали вопрос жизни и смерти.
  — А ведь на самом деле, Бойд Каррингтон, — заметил Нортон, — мало у кого хватит мужества взять на себя ответственность. — Со слабой улыбкой он взглянул на Джудит: — Сомневаюсь, что вы бы смогли, если бы дошло до дела.
  Джудит ответила ему сдержанно:
  — Конечно, нельзя быть полностью уверенной, но думаю, я бы смогла.
  — Разве что тут был бы замешан ваш личный интерес, — сказал Нортон, и глаза его блеснули.
  Джудит залилась краской.
  — Это показывает, что вы ничего не поняли, — отрезала она. — Если бы у меня был… был личный мотив, я бы ничего не смогла сделать. Как вы не понимаете? — обратилась она ко всем нам. — Тут не должно быть абсолютно ничего личного. Можно взять на себя ответственность, чтобы… чтобы прервать жизнь, только если совершенно уверен в бескорыстии своего мотива.
  — Все равно вы бы этого не сделали, — не сдавался Нортон.
  Джудит продолжала настаивать:
  — Сделала бы. Для начала, в отличие от всех вас, я не считаю жизнь священной. Ненужные жизни, бесполезные жизни — их нужно убрать с пути. Они вносят столько путаницы. Только людям, которые могут сделать достойный вклад в общество, должно быть позволено жить. Другие должны быть безболезненно убраны. — Внезапно она обратилась к Бойду Каррингтону: — Вы согласны со мной, не так ли?
  Он неуверенно проговорил:
  — В принципе да. Только достойные должны выжить.
  — Разве вы не взяли бы закон в свои руки, будь это возможно?
  — Может быть. Не знаю…
  Нортон тихо вставил:
  — Многие согласились бы с вами в теории. Но практика — дело другое.
  — Это нелогично.
  Нортон нетерпеливо сказал:
  — Конечно нет. Это действительно вопрос мужества. Выражаясь вульгарным языком, кишка тонка.
  Джудит молчала. Нортон продолжил:
  — Нет, честно, Джудит, с вами было бы то же самое. У вас не хватило бы мужества, если бы дошло до дела.
  — Вы так думаете?
  — Я в этом уверен.
  — Думаю, вы заблуждаетесь, Нортон, — вмешался Бойд Каррингтон. — По-моему, у Джудит есть мужество. К счастью, наш спор беспредметен.
  Из дома донесся звук гонга.
  Джудит встала.
  Она четко произнесла, обращаясь к Нортону:
  — Вы ошибаетесь. У меня больше… больше мужества, чем вы думаете.
  Она быстро пошла к дому. Бойд Каррингтон поспешил за ней со словами:
  — Эй, подождите меня, Джудит.
  Я пошел за ними, охваченный беспричинным смятением. Нортон, который всегда чутко реагировал на настроение собеседника, попытался меня утешить:
  — Знаете, она не имела в виду ничего такого. Это что-то вроде незрелых теорий, какие бывают у молодых. К счастью, их никогда не осуществляют. Дело кончается разговорами.
  Думаю, Джудит услышала эти слова, поскольку бросила яростный взгляд через плечо. Нортон понизил голос.
  — Не стоит огорчаться из-за теорий, — продолжал он. — Но послушайте, Гастингс…
  — Да?
  Нортон казался смущенным. Он спросил:
  — Не хочу вмешиваться, но что вы знаете об Аллертоне?
  — Об Аллертоне?
  — Да. Простите, если я сую нос не в свое дело, но, откровенно говоря, на вашем месте я бы не позволял своей дочери проводить с ним слишком много времени. Он… ну, в общем, у него не очень-то хорошая репутация.
  — Я и сам вижу, что он за птица, — ответил я с горечью. — Но в наше время не так-то просто быть отцом взрослой дочери.
  — О, я знаю. Как говорится, девушки могут сами о себе позаботиться. И большинство действительно может. Но… э-э… у Аллертона довольно своеобразный метод по этой части. — Он замялся, потом продолжил: — Послушайте, я чувствую, что обязан вам сообщить. Разумеется, это не должно пойти дальше, но я случайно кое-что о нем знаю.
  И он рассказал мне грязную историю, которую я смог позднее проверить во всех деталях. Историю о девушке, уверенной в себе, современной, независимой. Аллертон пустил в ход все средства, чтобы добиться у нее успеха. А закончилось все тем, что девушка в отчаянии отравилась, приняв большую дозу веронала.
  И самое ужасное заключалось в том, что эта девушка была очень похожа на Джудит — такая же независимая интеллектуалка. Когда такая девушка влюбляется, то отдается чувству сполна, со всей силой страсти, неведомой пустым глупеньким кокеткам.
  Я отправился на ленч с ужасным предчувствием.
  Глава 13
  I
  — Вас что-то тревожит, mon ami? — спросил меня Пуаро в ТОТ день. Я не ответил ему, а просто покачал головой. У меня было такое чувство, что я не вправе обременять Пуаро своими личными проблемами. Да и вряд ли он мог чем-нибудь помочь.
  Джудит ответила бы на его увещания отсутствующей улыбкой — как все молодые, когда старики докучают им советами.
  Джудит, моя Джудит…
  Сейчас трудно описать, через что мне пришлось пройти в тот день. Когда я размышлял над этим впоследствии, то склонен был в чем-то винить атмосферу Стайлз. Зловещие мысли так и лезли в голову. Там было не только страшное прошлое, но и зловещее настоящее. Тень убийства и убийцы нависла над домом.
  И я был почти уверен, что этот убийца — Аллертон; а Джудит увлеклась им! Это было невероятно, чудовищно, и я не знал, что делать.
  После ленча Бойд Каррингтон отозвал меня в сторону. Он немного помялся перед тем, как перейти к делу. Наконец он начал:
  — Не думайте, что я вмешиваюсь, но, по-моему, вам нужно побеседовать с дочерью. Предостерегите ее, ладно? Вы знаете этого парня Аллертона — репутация у него никудышная, а она… словом, похоже, это серьезно.
  Легко говорить тем, у кого нет детей! Предостерегите ее!
  Будет ли от этого толк? Или только ухудшит дело?
  Если бы только здесь была Цинтия. Она бы знала, что сделать и что сказать.
  Признаюсь, что у меня было искушение не вмешиваться. Но потом я подумал, что это трусость. Я пытался избежать неприятных объяснений с Джудит. Боялся своей высокой красивой дочери.
  Я разгуливал по саду, и волнение мое все возрастало. Наконец я забрел в уголок, где цвели розы, и тут все само решилось. Я увидел Джудит, в одиночестве сидевшую на скамейке. Никогда еще мне не доводилось видеть такого горестного выражения лица у женщины.
  Маска была сброшена, и смятение и отчаяние предстали во всей наготе.
  Я собрался с духом и подошел к дочери. Она не слышала моих шагов, пока я не подошел вплотную.
  — Джудит, — сказал я. — Ради бога, Джудит, не расстраивайся так.
  Вздрогнув, она повернулась ко мне.
  — Папа? Я тебя не слышала.
  Я продолжал, понимая, что, если ей удастся перевести беседу в обычное будничное русло, все пропало:
  — О, мое дорогое дитя, не думай, что я ничего не знаю, ничего не вижу. Он этого не стоит — о, поверь мне, не стоит.
  Ее встревоженное лицо было обращено ко мне. Она тихо спросила:
  — Ты полагаешь, что действительно знаешь, о чем говоришь?
  — Да, знаю. Тебе нравится этот человек. Но, моя дорогая, это не доведет до добра.
  Она мрачно улыбнулась. Улыбкой, разрывающей сердце.
  — Возможно, я знаю это не хуже тебя.
  — Нет, не знаешь. Не можешь знать. О, Джудит, что выйдет из всего этого? Он женат. С ним у тебя нет никакого будущего — только печаль и позор. И все это закончится отвращением к себе.
  Ее улыбка стала шире — и еще печальнее.
  — Как гладко ты говоришь!
  — Откажись от этого, Джудит, откажись!
  — Нет!
  — Он того не стоит, моя дорогая.
  Она произнесла очень спокойно и медленно:
  — Для меня он стоит целого мира.
  — Нет, нет. Джудит, я прошу тебя…
  Джудит перестала улыбаться. Она повернулась ко мне, готовая, казалось, растерзать меня.
  — Как ты смеешь? Какое ты имеешь право вмешиваться? Я не потерплю этого. И больше не заговаривай со мной на эту тему. Я ненавижу тебя, ненавижу. Это не твое дело. Это моя жизнь — моя личная жизнь!
  Она встала. Решительно отстранила меня и разъяренной фурией прошла мимо. Я в отчаянии смотрел ей вслед.
  II
  Спустя четверть часа я все еще был в розарии, озадаченный, беспомощный и неспособный решить, что мне следует теперь предпринять.
  Здесь меня и нашли Элизабет Коул и Нортон.
  Как я осознал позднее, они были очень добры ко мне. Они увидели — должны были увидеть, — что я пребываю в сильном смятении. Однако они были столь тактичны, что ни словом не намекнули на мое состояние. И взяли с собой на прогулку. Оба они любили природу. Элизабет обращала мое внимание на дикие цветы, а Нортон давал посмотреть в бинокль на птиц.
  Их беседа, касавшаяся только пернатых и лесной флоры, подействовала на меня успокоительно. Мало-помалу я пришел в себя, хотя в душе все еще был полный хаос.
  К тому же, как это свойственно всем людям, я был убежден, что все происходившее вокруг связано с моими собственными проблемами.
  Так, когда Нортон, поднеся бинокль к глазам, воскликнул:
  — О, да это же крапчатый дятел! Надо же… — и затем внезапно замолчал, у меня сразу же возникло подозрение. Я протянул руку за биноклем.
  — Дайте мне посмотреть. — Тон у меня был безапелляционный.
  Нортон медлил, не отдавая мне бинокль. Он сказал каким-то странным голосом:
  — Я… я ошибся. Он улетел — во всяком случае, это был обычный дятел.
  Лицо у него было бледное и расстроенное, и он отводил глаза. Казалось, он чем-то смущен и растерян.
  Даже сейчас я полагаю, что мое подозрение было не напрасно. Он видел в бинокль что-то такое, что решил скрыть от меня.
  Во всяком случае, увиденное его обескуражило, и мы оба это заметили.
  Его бинокль был направлен на полоску леса вдали. Что он там увидел?
  Я сказал повелительным тоном:
  — Дайте мне посмотреть, — и потянулся за биноклем.
  Помню, Нортон попытался помешать мне, но сделал это неловко. Я резко вырвал бинокль у него из рук.
  — Это действительно не был… — беспомощно пробормотал Нортон, — я имею в виду, птица улетела. Я хочу…
  Мои руки слегка тряслись, когда я регулировал бинокль. Стекла были мощные. Я направил его в ту сторону, куда, как мне казалось, смотрел Нортон.
  Но я ничего не увидел — только мелькнуло что-то белое (белое платье девушки?), исчезая за деревьями.
  Я опустил бинокль. Ни слова не говоря, передал его Нортону. Он отвел от меня глаза. Вид у него был встревоженный.
  Мы вместе вернулись домой, и, насколько я помню, Нортон всю дорогу был очень молчалив.
  III
  Миссис Франклин и Бойд Каррингтон появились вскоре после того, как мы вернулись домой. Он возил ее в своем автомобиле в Тадкастер, поскольку она хотела сделать какие-то покупки.
  По-видимому, миссис Франклин сполна воспользовалась представившейся возможностью. Из машины вынесли множество свертков, а у миссис Франклин был весьма оживленный вид, щеки разрумянились; она весело смеялась и щебетала.
  Она доверила Бойду Каррингтону особенно хрупкие покупки, а я галантно вызвался донести до дому остальное.
  Речь ее была более взволнованная, чем обычно:
  — Ужасно жарко, не правда ли? Думаю, будет гроза. Погода скоро должна испортиться. Знаете, говорят, выпало очень мало осадков. Такой засухи не было уже много лет. — Миссис Франклин продолжала, повернувшись к Элизабет Коул: — А что вы все тут делали? Где Джон? Он сказал, что у него болит голова и он собирается на прогулку. Очень не похоже на него — страдать от головной боли. Знаете, мне кажется, он беспокоится из-за своих экспериментов. Что-то там у него не ладится. Хотелось бы, чтобы он больше рассказывал. — Она сделала паузу, потом обратилась к Нортону: — Вы очень молчаливы, мистер Нортон. Что-нибудь случилось? У вас такой… такой перепуганный вид. Уж не увидели ли вы призрак старой миссис Как-бишь-ее?
  Нортон вздрогнул.
  — Нет, нет. Я не видел никаких привидений. Я… я просто задумался.
  Именно в этот момент в дверях появился Куртис, который вез Пуаро в инвалидном кресле.
  Он остановился в холле, готовясь вынуть своего господина и отнести по лестнице на второй этаж.
  Пуаро, глаза которого смотрели настороженно, переводил взгляд с одного из нас на другого.
  Он отрывисто спросил:
  — Что такое? Что-нибудь случилось?
  В первый момент никто не ответил ему, затем Барбара Франклин сказала с деланым смешком:
  — Нет, конечно нет. А что должно было случиться? Просто… может быть, приближается гроза? Я… о боже, я ужасно устала. Пожалуйста, капитан Гастингс, отнесите эти вещи наверх. Большое вам спасибо.
  Я последовал за ней по лестнице и по восточному крылу. Ее комната была последней по этой стороне.
  Миссис Франклин открыла дверь. Я стоял позади нее, и руки мои были полны свертков.
  Она резко остановилась в дверях. У окна стоял Бойд Каррингтон, а сестра Крейвен, держа в руках его ладонь, изучала ее.
  Баронет взглянул на нас и смущенно рассмеялся:
  — Привет, а мне предсказывают судьбу. Сестра умеет потрясающе читать по руке.
  — В самом деле? Я понятия не имела. — Голос Барбары Франклин прозвучал довольно резко. Мне показалось, она была весьма недовольна сестрой Крейвен. — Пожалуйста, возьмите эти вещи, сестра. Вы должны сделать мне горячее вино с горячей водой, пожалуйста. Я поскорее лягу в постель.
  — Конечно, миссис Франклин.
  Сестра Крейвен отошла от окна. Лицо ее не выражало ничего, кроме деловитости сиделки, в обязанность которой входит выполнение всех требований больного.
  Миссис Франклин сказала:
  — Пожалуйста, ступай, Билл, я ужасно устала.
  — О, послушай, Бабе, ты переутомилась? — всполошился Бойд Каррингтон. — Я так виноват! Какой же я легкомысленный дурак. Мне следовало подумать, что для тебя это слишком большая нагрузка.
  Миссис Франклин одарила его ангельской улыбкой мученицы.
  — Мне не хотелось ничего говорить. Я так не люблю быть кому-либо в тягость.
  Мы с Бойдом Каррингтоном, слегка сконфуженные, вышли из комнаты, оставив двух женщин наедине.
  Бойд Каррингтон сокрушался:
  — Какой же я, черт возьми, идиот! Барбара казалась такой оживленной и веселой, что я забыл о ее слабом здоровье. Надеюсь, она не наделала себе вреда.
  Я машинально ответил:
  — О, думаю, ей просто надо отдохнуть и хорошенько выспаться ночью.
  Он начал спускаться по лестнице. Я немного замешкался, затем направился в другое крыло, к своей комнате и комнате Пуаро. Маленький человек ждет меня. Впервые я неохотно шел к нему. Голова моя была занята своими мыслями, душу точил червь подозрений.
  Я медленно шел по коридору.
  Из комнаты Аллертона до меня донеслись голоса. Не думаю, чтобы я сознательно собирался подслушивать, но тем не менее я автоматически остановился перед дверью. И тут она внезапно распахнулась, и из комнаты вышла моя дочь Джудит.
  При виде меня она замерла на месте. Схватив Джудит за руку, я подтолкнул ее к своей комнате и зло спросил:
  — С какой стати ты зашла в комнату к этому парню?
  Она в упор смотрела на меня. Теперь она не выказала гнева, но взгляд был ледяной. Несколько секунд Джудит не отвечала.
  Я потряс ее руку.
  — Я этого не потерплю, ты слышишь? Ты сама не понимаешь, что делаешь.
  Джудит тихо ответила с язвительной ноткой в голосе:
  — Полагаю, у тебя весьма грязное воображение.
  — Полагаю, что так, — ответил я. — Твое поколение любит упрекать в этом наше. Но, по крайней мере, у нас есть твердые моральные устои. Запомни, Джудит, что я категорически запрещаю тебе общаться с этим человеком.
  Моя дочь пристально взглянула на меня, затем спокойно проговорила:
  — Понятно. Значит, вот оно что.
  — Ты отрицаешь, что влюблена в него?
  — Нет.
  — Но ты же не знаешь, что он собой представляет. Не можешь знать.
  И, намеренно ничего не смягчая, я повторил ей историю об Аллертоне, рассказанную мне.
  — Вот видишь, — заключил я свой рассказ. — Он — грязный негодяй.
  Джудит это только вывело из себя. Губы ее скривились в презрительной усмешке.
  — Я никогда не считала его святым, уверяю тебя.
  — Разве тебе это безразлично? Джудит, ты же не можешь быть до такой степени испорчена.
  — Называй это так, если тебе угодно.
  — Джудит, ты не можешь… ты не…
  Я не находил слов. Она стряхнула мою руку.
  — А теперь послушай, отец. Я поступаю так, как нахожу нужным. И перестань меня запугивать. Это не приведет ни к чему хорошему. Я буду делать со своей жизнью все, что пожелаю, и ты не сможешь меня остановить.
  В следующее мгновение ее не было в моей комнате.
  У меня тряслись колени.
  Я рухнул в кресло. Все было хуже — гораздо хуже, — чем я думаю. Девочка совсем потеряла голову. Мне не к кому обратиться за помощью. Ее мать — единственный человек, к кому Джудит могла бы прислушаться, — мертва. Теперь все зависело от меня.
  Думаю, никогда — ни до, ни после того — я не чувствовал себя таким несчастным, как тогда.
  IV
  Вскоре я встрепенулся. Вымылся, побрился и переоделся. Я спустился к обеду. Полагаю, что вел себя совершенно естественно. Казалось, никто ничего не заподозрил.
  Пару раз я заметил, как Джудит бросала на меня любопытные взгляды. Должно быть, ее удивило, что я способен вести себя как обычно.
  Но все это время моя решимость все больше возрастала.
  Единственное, что мне нужно, — это мужество и мозги.
  После обеда мы вышли во двор, взглянули на небо, обменялись замечаниями о том, как душно, предсказывали дождь, гром, грозу.
  Краешком глаза я заметил, как Джудит исчезла за углом дома. Вскоре и Аллертон зашагал в том же направлении.
  Закончив беседу с Бойдом Каррингтоном, я тоже направился туда.
  Думаю, Нортон попытался меня остановить. Он взял меня за руку. Кажется, предложил прогуляться по саду, к кустам роз. Я не слушал его.
  Он все еще был рядом, когда я завернул за угол.
  Они были там. Я увидел лицо Джудит, обращенное к Аллертону, увидел, как он склонился над ней, обнял ее, и увидел поцелуй, который последовал.
  Затем они быстро оторвались друг от друга. Я сделал шаг вперед. Нортон с трудом оттащил меня за угол дома.
  — Послушайте, вы не можете… — забормотал он.
  Я перебил его.
  — Могу. Я сделаю это, — решительно произнес я.
  — Это не поможет, мой дорогой. Все это очень печально, но дело в том, что вы ничего не можете поделать.
  Я молчал. Пусть думает, что это так, но я-то лучше знаю.
  Нортон продолжал:
  — Я знаю, каким беспомощным и взбешенным себя чувствуешь, но единственное, что можно сделать, — это признать поражение. Смиритесь, старина!
  Я не возражал ему. Я ждал, позволяя ему болтать. Потом снова решительно обогнул угол дома.
  Пара уже исчезла, но я догадывался, где они могут быть. Неподалеку, в зарослях сирени, была уединенная беседка.
  Я направился к ней. Кажется, Нортон все еще был со мной. Впрочем, я в этом не уверен.
  Подойдя поближе, я услышал голоса и остановился. Это был голос Аллертона:
  — Итак, моя дорогая девочка, решено. Больше не возражай мне. Завтра ты приезжаешь в город. Я скажу, что еду на пару дней в Ипсуич повидаться с приятелем. Ты посылаешь телеграмму из Лондона, что не можешь попасть обратно. И ни одна душа не узнает о тихом милом ужине в моей квартире. Тебе не придется об этом жалеть, обещаю тебе.
  Я чувствовал, что Нортон тянет меня прочь, и сделал вид, что внезапно послушался его. Я чуть не рассмеялся при виде его огорченного, встревоженного лица и позволил увести себя в дом. Я притворился, что сдаюсь, потому что в тот самый момент уже знал, что сделаю…
  — Не беспокойтесь, старина, — проговорил я твердо. — Все это бесполезно — теперь я и сам вижу. Невозможно распоряжаться жизнью своих детей. Я с этим покончил.
  Он, похоже, поверил, что меня развеселило.
  Вскоре после этого я сказал Нортону, что лягу сегодня пораньше. У меня немного болит голова, пожаловался я.
  У него не возникло ни малейших подозрений относительно того, что я собирался сделать.
  V
  На минуту я задержался в коридоре. Там было тихо и безлюдно. Горничная уже расстелила постели на ночь. Нортона, комната которого помещалась на этой стороне, я оставил внизу. Элизабет Коул играла в бридж. Куртис, как мне было известно, ужинал внизу. Весь этаж был в моем распоряжении.
  К чести своей должен сказать, что не зря проработал столько лет вместе с Пуаро. Я знал, какие именно предосторожности нужно принять.
  Аллертон не встретится с Джудит завтра в Лондоне.
  Все до смешного просто.
  Я пошел в свою комнату и взял пузырек с аспирином. Потом зашел в комнату Аллертона и в его ванную. Таблетки сламберила находились в аптечке. Восьми, решил я, будет достаточно. Одна-две таблетки — обычная доза этого снотворного. Следовательно, восемь — то, что надо. Сам Аллертон сказал, что доза, которой можно отравиться, невелика. Я прочел ярлык: «Опасно превышать предписанную дозу» — и улыбнулся.
  Затем, обернув руку шелковым носовым платком, осторожно отвинтил пробку. На ней не должны остаться отпечатки пальцев.
  Я высыпал таблетки. Да, они почти точно такого же размера, как аспирин. Отложив себе восемь таблеток, я положил в пузырек такое же количество аспирина, а сверху насыпал оставшиеся таблетки снотворного. Теперь пузырек выглядел в точности так же, как прежде. Аллертон не заметит разницы.
  Я вернулся в свою комнату. У меня была бутылка виски — почти как у всех в Стайлз. Я достал два стакана и сифон. Аллертон никогда еще не отказывался от выпивки. Когда он придет, я предложу ему пропустить стаканчик спиртного перед сном.
  Я бросил таблетки сламберила в стакан и налил немного виски. Они довольно легко растворились. Я в высшей степени осторожно попробовал смесь. Возможно, чуть-чуть горчит, но это едва заметно. Мой план был таков: когда появится Аллертон, я как раз буду наливать себе виски; я передам этот стакан ему, а себе налью другой. Все будет выглядеть вполне естественно.
  Он понятия не имеет о моих чувствах — разве что ему рассказала Джудит. Немного поразмыслив, я решил, что это исключено. Джудит никому ничего не расскажет.
  Вероятно, он считает, что я ничего не подозреваю об их плане.
  Мне оставалось только одно — ждать. Пройдет еще немало времени, вероятно час или два, прежде чем Аллертон отправится спать. Он всегда поздно ложился.
  Я спокойно сидел, поджидая его.
  Внезапный стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Однако это был всего лишь Куртис. Пуаро меня звал.
  Я сразу же пришел в себя. Пуаро! Я ни разу не вспомнил о нем за весь вечер. Должно быть, он не понимает, что со мной случилось. Мне стало немного не по себе, во-первых, потому, что я так и не побывал у него, а во-вторых, я побоялся, как бы он не заподозрил, что со мной творится что-то неладное.
  Я последовал за Куртисом по коридору.
  — Eh bien! — воскликнул Пуаро. — Итак, вы меня покинули?
  Я притворно зевнул и улыбнулся с извиняющимся видом.
  — Ужасно виноват, старина. Но, по правде говоря, у меня прямо-таки раскалывается от боли голова и глаза на белый свет не глядят. Полагаю, это перед грозой. Я совсем одурел от этой боли — даже забыл, что не зашел пожелать вам спокойной ночи.
  Как я и рассчитывал, Пуаро сразу же проникся сочувствием. Он предлагал лекарства. Он суетился. Он обвинял меня в том, что я сидел на улице, где меня продуло сквозняком. (Это в самый жаркий день лета!) Я отказался от аспирина на том основании, что якобы уже принял его. Но мне не удалось избежать чашки сладкого и совершенно омерзительного шоколада!
  — Это питает нервы, поймите же, — объяснил Пуаро.
  Я выпил шоколад, чтобы избежать споров, и затем пожелал доброй ночи своему другу, восклицания которого, полные нежности и тревоги, звенели у меня в ушах.
  Вернувшись к себе в комнату, я нарочито громко захлопнул дверь. Затем с чрезвычайной осторожностью приоткрыл щелку. Теперь я обязательно услышу, как идет Аллертон. Но это будет еще не так скоро.
  Я сидел в ожидании. И думал о своей покойной жене. Один раз я чуть слышно прошептал: «Ты же понимаешь, дорогая, я должен спасти ее».
  Она оставила Джудит на моем попечении, и я ее не подведу.
  В полной тишине я вдруг почувствовал, что Цинтия совсем близко.
  Мне казалось, будто она находится в комнате, рядом со мной.
  И я продолжал сидеть в мрачном ожидании.
  Глава 14
  I
  Как это ни бьет по моему самолюбию, я вынужден признаться, что в ответственный момент сплоховал.
  Дело в том, что, сидя в ожидании Аллертона, я заснул!
  Полагаю, тут нет ничего удивительного. Я очень плохо спал ночью накануне. Провел целый день на воздухе. Был измотан тревогой и нервным напряжением, ценой которого мне далось решение сделать то, что я собирался. И все это происходило в гнетущей предгрозовой атмосфере. Возможно, сыграло свою роль и неимоверное усилие, дабы сосредоточиться.
  Так или иначе, это случилось. Я уснул в своем кресле, а когда проснулся, за окном щебетали птицы и светило солнце. Я сидел в неудобной позе, мятом костюме. Во рту был неприятный вкус, голова раскалывалась.
  В первый момент я был сконфужен, растерян, противен самому себе, но затем испытал чувство огромного облегчения.
  Кто это написал: «Самый мрачный день, если пережить его до завтра, закончится»? Как это верно! Сейчас, на свежую голову, я ясно видел, как перевозбужден и не прав был вчера. Вел себя как в мелодраме, утратив всякое чувство меры. Я вознамерился убить другого человека.
  Тут мой взгляд упал на стакан с виски, стоявший передо мной. Вздрогнув, я встал и, развернув занавеси, вылил его в окно. Должно быть, вчера вечером я сошел с ума!
  Я побрился, принял ванну и оделся. Затем, почувствовав себя гораздо лучше, пошел к Пуаро. Как мне было известно, он очень рано просыпался. Я сел и чистосердечно все ему выложил.
  Это было большим облегчением.
  Он с мягкой укоризной покачал головой.
  — Ах, какие глупости приходят вам в голову! Я рад, что вы пришли ко мне исповедаться в своих грехах. Но почему же, мой дорогой друг, вы не сделали это вчера вечером и не рассказали, что задумали?
  Я сконфуженно признался:
  — Наверно, я боялся, что вы попытаетесь меня остановить.
  — Конечно, я бы вас остановил. Да уж, непременно. Неужели вы думаете, мне бы хотелось увидеть, как вас повесят, и все из-за этого крайне неприятного типа, майора Аллертона?
  — Меня бы не поймали, — возразил я. — Я принял необходимые меры предосторожности.
  — Так думают все убийцы. И вы не исключение! Но позвольте вам заметить, mon ami, вы были не так хитроумны, как вам кажется.
  — Я был очень предусмотрителен. Я стер свои отпечатки пальцев с пузырька.
  — Совершенно верно. Вы также стерли отпечатки пальцев Аллертона. И вот когда его нашли бы мертвым, то, конечно, произвели бы вскрытие. Тут выясняется, что он умер от слишком большой дозы сламберила. Принял ли он ее случайно или умышленно? Tiens1792, на пузырьке нет его отпечатков пальцев. Но почему же? Будь это несчастный случай или самоубийство, у него не было никаких причин стирать их. И тогда производят анализ оставшихся таблеток и выясняют, что почти все они заменены аспирином.
  — Но практически у всех есть аспирин, — неуверенно пробормотал я.
  — Да, но не у всех есть дочь, которую Аллертон преследует с бесчестными намерениями — если использовать фразу из старомодной драмы. А за день до того у вас с дочерью произошла из-за этого ссора. Два человека — Бойд Каррингтон и Нортон — могут подтвердить под присягой, что вы питали недобрые чувства к Аллертону. Нет, Гастингс, это выглядело бы весьма подозрительно. Внимание сразу же сфокусировалось бы на вас, а к тому времени, вероятно, вы испытывали бы такое чувство страха — или мучились угрызениями совести, — что какой-нибудь дельный инспектор полиции совершенно определенно решил бы, что вы — преступник. Я даже не исключаю возможности, что кто-то видел, как вы подменили таблетки.
  — Не может быть. Поблизости никого не было.
  — За окном — балкон. Кто-нибудь мог там находиться и заглянуть в окно. Или, как знать, кто-то мог подглядывать в замочную скважину.
  — У вас, Пуаро, все время на уме замочные скважины. Вам кажется, что люди только и делают, что подглядывают в них.
  Пуаро прикрыл глаза и заметил, что я по своей природе слишком доверчив.
  — И позвольте сказать вам, в этом доме происходят весьма странные вещи с ключами. Лично мне спокойнее, когда моя дверь заперта изнутри, даже если добрый Куртис находится в соседней комнате. Вскоре после того, как я сюда приехал, исчез мой ключ, причем бесследно! Нужно было сделать другой.
  — Ну что ж, в любом случае, — сказал я с глубоким вздохом облегчения, поскольку мои мысли все еще были заняты собственными бедами, — из моей затеи ничего не вышло. Ужасно, что можно дойти до такого. — Я понизил голос: — Пуаро, вы не думаете, что из-за… из-за того давнего убийства в воздухе витает что-то вроде заразы?
  — Вы хотите сказать, вирус убийства? Ну что же, это интересное предположение.
  — Дома имеют свою особую атмосферу, — задумчиво произнес я. — У этого дома плохая история.
  Пуаро кивнул.
  — Да, здесь были люди — несколько человек, — которые очень сильно желали, чтобы кто-то другой умер. Это верно.
  — Я верю, что это некоторым образом заражает. Но теперь посоветуйте, Пуаро, что мне делать, — я имею в виду Джудит и Аллертона. Это нужно каким-то путем остановить. Как вы думаете, что мне предпринять?
  — Ничего, — решительно отрезал Пуаро.
  — О, но…
  — Поверьте мне, вы наделаете меньше вреда, если не станете вмешиваться.
  — Если бы мне крупно поговорить с этим Аллертоном…
  — Что вы можете сказать или сделать? Джудит двадцать один год, и она сама себе хозяйка.
  — Но мне кажется, я смогу…
  — Нет, Гастингс, — перебил меня Пуаро. — Не воображайте, что вы достаточно умны или у вас достаточно авторитета или хитрости, чтобы навязать свою волю одному из этих двух людей. Аллертон привык иметь дело с разгневанными отцами, чувствующими свое бессилие, и смеяться над ними ему, вероятно, доставляет удовольствие. Джудит же не из тех, кого можно запугать. Уж если бы я советовал вам что-либо, так это — поступить совсем иначе. На вашем месте я бы доверял ей.
  Я озадаченно уставился на него.
  — Джудит, — продолжал Эркюль Пуаро, — сделана из прекрасного материала. Я ею восхищаюсь.
  Я ответил неверным голосом:
  — Я тоже ею восхищаюсь. Но я за нее боюсь.
  Пуаро вдруг энергично потряс головой.
  — Я тоже за нее боюсь. Но не так, как вы. Я ужасно боюсь. И я бессилен — или почти бессилен. А время идет. Существует опасность, и она очень близко.
  II
  Я не хуже Пуаро знал, что опасность очень близко. У меня было даже больше оснований тревожиться, чем у него, благодаря разговору, подслушанному накануне вечером.
  Тем не менее я размышлял над фразой Пуаро, спускаясь к завтраку. «На вашем месте я бы доверял ей».
  Она вспомнилась мне неожиданно, но дала странное чувство покоя. И чуть ли не сразу подтвердилась правота этой фразы. Потому что Джудит явно изменила свое решение уехать сегодня в Лондон.
  Вместо этого она, как обычно, после завтрака отправилась с Франклином в лабораторию, и было ясно, что они проведут там трудный день и им предстоит большая работа.
  У меня словно гора с плеч свалилась. Я возблагодарил бога. Каким безумным и отчаявшимся я был вчера вечером! Предположил — причем со всей определенностью, — что Джудит приняла недвусмысленное предложение Аллертона. Но сейчас я осознал, что не слышал, как она согласилась. Нет, она слишком незаурядна и порядочна, чтобы сдаться. Она отказалась от этого свидания.
  Как мне стало известно, Аллертон рано позавтракал и уехал в Ипсуич. Значит, он следует плану и, по-видимому, считает, что Джудит приедет в Лондон, как было условлено.
  «Ну что же, — злорадно подумал я, — его ждет разочарование».
  Появился Бойд Каррингтон и довольно брюзгливо заметил, что у меня весьма бодрый вид сегодня утром.
  — Да, — ответил я. — У меня добрые новости.
  Он сказал, что не может похвалиться тем же. У него был нудный телефонный разговор с архитектором, какие-то проблемы со строительством; местный маркшейдер вел себя по-хамски. И удручающие письма. К тому же он боится, что позволил миссис Франклин вчера переутомиться.
  Миссис Франклин определенно брала реванш за вчерашний приступ бодрости. Как я узнал от сестры Крейвен, сегодня она была совершенно невыносима.
  Сестре Крейвен пришлось отказаться от своего выходного, который был ей обещан, что весьма испортило ей настроение, так как сорвалась встреча с друзьями. С раннего утра миссис Франклин требовала то нюхательную соль, то грелки, то какую-то особую еду и питье и не отпускала сестру из комнаты. Она жаловалась на невралгию, боли в сердце, судороги в руках и ногах, озноб и бог знает на что еще.
  Должен сказать, что ни я и никто другой не были по-настоящему встревожены. Мы приписывали все это склонности миссис Франклин к ипохондрии.
  Сестра Крейвен и доктор Франклин так же, как и все, не придавали значения поведению миссис Франклин.
  Последнего вызвали из лаборатории. Он выслушал жалобы жены, спросил, не хочет ли она, чтобы пригласили местного доктора (это предложение миссис Франклин яростно отвергла). Затем доктор Франклин дал жене транквилизатор, успокоил ее, как мог, и снова вернулся к своей работе.
  Сестра Крейвен сказала мне:
  — Он знает, конечно, что она просто капризничает.
  — Вы не думаете, что у нее действительно что-то не так?
  — Температура нормальная, пульс прекрасный. Просто поднимает шум по пустякам, если хотите знать мое мнение.
  Она была раздражена и говорила менее осторожно, чем обычно.
  — Ей нравится мешать другим радоваться жизни. Она бы хотела, чтобы муж волновался, я прыгала вокруг нее и даже сэр Уильям чувствовал себя негодяем из-за того, что «переутомил ее вчера». Она из таких.
  Сестра Крейвен явно считала, что сегодня ее пациентка невыносима. Насколько я понял, миссис Франклин действительно крайне грубо с ней обращалась. Она была из тех женщин, которых медицинские сестры и слуги интуитивно недолюбливают — не столько из-за беспокойства, которое она причиняет, сколько из-за того, как при этом себя ведет.
  Итак, как я говорил, никто из нас не отнесся серьезно к нездоровью миссис Франклин.
  Единственное исключение составлял Бойд Каррингтон, слонявшийся вокруг с трогательным видом маленького мальчика, которого выбранили.
  Сколько раз после этого я снова и снова перебирал события того дня, пытаясь вспомнить что-то упущенное в тот момент — какой-то крошечный забытый эпизод, ускользнувшую от внимания деталь. Я пытался вспомнить, как именно вел себя в тот день каждый — как обычно или выказывая волнение.
  Позвольте мне еще раз изложить в точности, что я помню о каждом.
  Бойд Каррингтон, как я уже сказал, чувствовал себя неуютно, и у него был виноватый вид. По-видимому, он считал, что накануне увлекся и, как настоящий эгоист, не подумал о хрупком здоровье своей спутницы. Он пару раз поднимался наверх, чтобы осведомиться, как себя чувствует Барбара Франклин, и сестра Крейвен, пребывавшая не в лучшем расположении духа, была с ним резка. Он даже побывал в деревне и купил коробку шоколадных конфет. Ее отослали обратно. «Миссис Франклин не выносит шоколада».
  Бойд Каррингтон, который был безутешен, открыл коробку в курительной, где были мы с Нортоном. Мы втроем угостились в унылом молчании.
  Нортону, как мне теперь кажется, в то утро определенно не давала покоя какая-то мысль. Он был задумчив, и пару раз я заметил, как он хмурит брови, словно чем-то озадаченный.
  Он любил шоколад и теперь с рассеянным видом поглощал его в большом количестве.
  Погода испортилась. С десяти часов шел дождь.
  Он не навеял меланхолию, как это иногда бывает в хмурую погоду. Скорее дождь принес всем нам облегчение.
  Около полудня Куртис спустил вниз Пуаро, и тот уютно устроился в гостиной. Здесь к нему присоединилась Элизабет Коул. Она играла для него на рояле. У нее была приятная манера исполнения. Элизабет играла Баха и Моцарта — любимых композиторов моего друга.
  Франклин и Джудит пришли из сада примерно без четверти час. Джудит была бледна и держалась как-то скованно. Она почти все время молчала, с рассеянным видом озиралась, словно во сне, и вскоре ушла. Франклин посидел с нами. У него тоже был усталый и отсутствующий вид, и нервы, похоже, были на пределе.
  Помнится, я сказал что-то насчет того, что дождь приносит облегчение, и доктор Франклин поспешно отозвался:
  — Да. Бывает такое время, когда что-то должно разрешиться…
  При этом у меня почему-то сложилось впечатление, что он говорил не только о погоде. Как всегда неуклюжий, он налетел на стол, и половина шоколадных конфет высыпалась на пол. С встревоженным видом доктор Франклин извинился — очевидно, перед коробкой.
  — О, простите.
  На сей раз мне почему-то не показалось это смешным. Он поспешно наклонился и принялся собирать рассыпанные конфеты.
  Нортон спросил, трудное ли у него выдалось утро.
  И тогда доктор вдруг улыбнулся своей мальчишеской, непосредственной улыбкой.
  — Нет, нет, просто я сейчас понял, что шел неверным путем. Нужен гораздо более простой процесс. Теперь можно пойти кратчайшим путем.
  Он стоял, слегка покачиваясь с пяток на носки, и в его рассеянном взгляде светилась решимость.
  — Да, кратчайшим путем. Это лучше всего.
  III
  Если утром мы все были нервозные и неприкаянные, то день неожиданно прошел весьма приятно. Выглянуло солнце, в воздухе были разлиты прохлада и свежесть. Миссис Латтрелл спустили вниз, и она сидела на веранде. Она была в прекрасной форме — обаятельна и остроумна, но без излишней экспансивности и без язвительности. Подтрунивала над мужем, однако добродушно и с нежностью, а он просто сиял. Было чудесно видеть, какие у них добрые отношения.
  Пуаро также позволил вывезти свое кресло на воздух. Он тоже был в прекрасном настроении. Думаю, ему было приятно, что Латтреллы так милы друг с другом. Полковник сбросил несколько лет. Он держался увереннее и реже теребил усы. И даже предложил сыграть вечером в бридж.
  — Дейзи так не хватает бриджа.
  — Да, в самом деле, — подтвердила миссис Латтрелл.
  Нортон предположил, что это ее утомит.
  — Я сыграю один роббер, — ответила миссис Латтрелл и добавила, подмигнув: — И я буду хорошо себя вести и не стану есть поедом бедного Джорджа.
  — Моя дорогая, — запротестовал ее муж, — я знаю, что никудышный игрок.
  — И что с того? — не соглашалась миссис Латтрелл. — Разве мне не доставляет огромное удовольствие подкусывать тебя за это?
  Мы все рассмеялись. Миссис Латтрелл продолжала:
  — О, я знаю свои недостатки, но не собираюсь меняться, в мои-то годы. Джорджу просто придется с этим мириться.
  Полковник Латтрелл посмотрел на нее с немым обожанием.
  Полагаю, именно то, что мы видели чету Латтрелл в полном согласии друг с другом, вызвало дискуссию о браке и разводе, которая имела место несколько позже, в тот же день.
  Являются ли возможности, предоставляемые разводом, благом для мужчин и женщин? Или за периодом временного раздражения и охлаждения (или проблем, связанных с появлением третьего лица) часто следует возрождение истинной привязанности и былых нежных чувств?
  Иногда странно наблюдать, до какой степени взгляды людей не совпадают с практикой их личной жизни.
  Мой собственный брак был невероятно счастливым и удачным, и я, по сути своей человек старомодный, однако же, выступал за развод — за то, чтобы покончить с прошлым и начать все сначала. Бойд Каррингтон, потерпевший неудачу в браке, все-таки стоял за нерасторжимый брачный союз. По его словам, он питал глубочайшее почтение к институту брака. Это — основа государства.
  Нортон, не связанный узами брака и не имевший опыта в этом деле, придерживался моей точки зрения. Франклин, современный ученый, как ни странно, решительно возражал против развода. Очевидно, развод был несовместим с его идеалом четкого мышления и действия. Вступая в брак, берут на себя определенную ответственность, и от нее нельзя впоследствии увиливать. Договор, сказал он, есть договор. Его заключают по доброй воле, и его следует выполнять. В противном случае возникает, как выразился Франклин, неразбериха. Полуразвязанные узлы, полураспавшиеся узы.
  Доктор Франклин сидел, откинувшись в кресле, вытянув длинные ноги; он говорил:
  — Человек выбирает себе жену. И он берет на себя ответственность за нее, пока она не умрет — или он.
  Нортон произнес с иронией:
  — А иногда — о благословенная смерть, да?
  Мы засмеялись, а Бойд Каррингтон сказал:
  — Не вам говорить, мой дорогой, вы никогда не были женаты.
  Покачав головой, Нортон ответил:
  — А теперь уже слишком поздно.
  — В самом деле? — Бойд Каррингтон насмешливо взглянул на него. — Вы в этом уверены?
  Именно в этот момент к нам присоединилась Элизабет Коул. Она пришла от миссис Франклин.
  То ли мне это почудилось, то ли Бойд Каррингтон действительно с многозначительным видом перевел взгляд с нее на Нортона, а Нортон покраснел.
  Это подало мне новую идею, и я испытующе посмотрел на Элизабет Коул. Она была еще сравнительно молода. К тому же хороша собой. Обаятельная, милая и способная сделать мужчину счастливым. В последнее время они с Нортоном проводили много времени вместе. Они сдружились, охотясь за дикими цветами и птицами. Я вспомнил, как мисс Коул говорила, что Нортон очень добр.
  Ну что же, коли так, я был рад за нее. Ее голодная и унылая жизнь в девичестве будет вознаграждена безоблачным счастьем. Трагедия, которую она пережила, не станет препятствием для этого счастья. Глядя на нее, я подумал, что сейчас она выглядит гораздо счастливее и — да, веселее, чем когда я приехал в Стайлз.
  Элизабет Коул и Нортон — да, это возможно.
  И вдруг, без всяких к тому причин, мной овладело неясное чувство тревоги. Негоже… небезопасно планировать здесь счастье. В атмосфере Стайлз есть что-то зловещее. Я ощутил это сейчас, в эту самую минуту. И вдруг почувствовал себя старым, и усталым, и… напуганным.
  Минуту спустя это чувство прошло. Кажется, никто этого не заметил, за исключением Бойда Каррингтона. Чуть позже он обратился ко мне, понизив голос:
  — Что-нибудь случилось, Гастингс?
  — Нет, а что?
  — Ну… у вас такой вид… я не могу это объяснить.
  — Просто какое-то чувство… опасение.
  — Предчувствие зла?
  — Да, если хотите. Чувство, как будто… что-то должно произойти.
  — Забавно. Такое со мной случалось один-два раза. А есть какое-то представление, что именно?
  Он пристально смотрел на меня.
  Я покачал головой. Потому что у меня действительно не было каких-либо определенных опасений. Просто неожиданное ощущение тоски и страха.
  В этот момент из дома вышла Джудит. Она шла медленно, высоко подняв голову. Губы плотно сжаты, лицо серьезное и прекрасное.
  Я подумал, насколько она не похожа ни на меня, ни на Цинтию. Она напоминала какую-то молодую жрицу. Нортон, видно почувствовавший что-то подобное, сказал, обращаясь к Джудит:
  — Вы сейчас похожи на вашу тезку перед тем, как она отрубила голову Олоферну1793.
  Джудит улыбнулась, слегка приподняв брови.
  — Я не могу сейчас припомнить, почему она это сделала.
  — О, из самых высокомерных принципов, на благо общества.
  Его несколько насмешливый тон рассердил Джудит. Покраснев, она прошла мимо Нортона и уселась рядом с доктором Франклином.
  — Миссис Франклин чувствует себя гораздо лучше, — сказала Джудит. — Она хочет, чтобы все мы сегодня вечером поднялись к ней выпить кофе.
  IV
  «Миссис Франклин определенно человек настроения, — подумал я, когда все мы собрались у нее наверху после ужина. — Целый день отравляла всем жизнь, а теперь — само очарование».
  Она возлежала в своем шезлонге в бледно-сиреневом неглиже. Возле нее был маленький вращающийся столик-этажерка с книгами, на котором уже стоял кофейник. Ее ловкие белые пальцы совершали ритуал — она заваривала кофе, правда с небольшой помощью сестры Крейвен. Мы были здесь все — за исключением Пуаро, который всегда удалялся к себе до обеда, Аллертона, еще не вернувшегося из Ипсуича, и полковника Латтрелла с женой, которые оставались внизу.
  Дразнящий аромат кофе ударил нам в нос. Обычно мы довольствовались в Стайлз какой-то бурдой, называвшейся кофе, поэтому предвкушали напиток, который миссис Франклин готовила из свежесмолотых зерен.
  Франклин, сидевший по другую сторону столика, передавал жене чашки, а она наливала кофе. Бойд Каррингтон стоял в изножье софы, Элизабет Коул и Нортон — у окна, сестра Крейвен находилась на заднем плане, у изголовья кровати. Я сидел в кресле, сражаясь с кроссвордом в «Таймс», и зачитывал вопросы.
  — «Она убегала от Аполлона и превратилась в дерево», — читал я. — Пять букв.
  Пару минут все думали. Наконец Джудит сказала:
  — Дафна.
  Я продолжил:
  — «Последователь одного маркиза, любившего мучить людей».
  — Садист, — быстро произнес Бойд Каррингтон.
  — Цитата: «И что бы ни спросил, ответит Эхо» — пропуск. Теннисон. Шесть букв.
  — Тотчас, — предложила миссис Франклин. — Конечно, это правильно. «Ответит Эхо: «Тотчас».
  Элизабет Коул у окна подала голос:
  — Цитата из Теннисона звучит так: «И что бы ни спросил, ответит Эхо: «Смерть».
  Я услышал, как за спиной кто-то судорожно вздохнул, и оглянулся. Это была Джудит. Пройдя мимо нас к окну, она вышла на балкон.
  Я записал последний ответ и перешел к следующему вопросу.
  — «Ревности остерегайтесь, зеленоглазой ведьмы»1794, — сказала эта особа».
  — Шекспир, — сказал Бойд Каррингтон.
  — Это Отелло или Эмилия? — раздумывала миссис Франклин.
  — Очень длинные имена. Всего три буквы.
  — Яго.
  — Я уверена, что это Отелло.
  — Это вообще не «Отелло». Ромео сказал эти слова Джульетте.
  Мы все высказывали свое мнение. Внезапно Джудит крикнула с балкона:
  — Посмотрите, падающая звезда! О, вот еще одна.
  Бойд Каррингтон спросил:
  — Где? Мы должны загадать желание.
  Он вышел на балкон, присоединившись к Элизабет Коул, Нортону и Джудит. Сестра Крейвен тоже вышла на балкон. Они стояли там, вглядываясь в ночное небо и обмениваясь восклицаниями.
  Я остался сидеть, склонившись над кроссвордом. Чего ради мне смотреть на падающую звезду? Мне нечего загадывать…
  Вдруг в комнату вернулся Бойд Каррингтон.
  — Барбара, вы должны выйти на балкон.
  Миссис Франклин ответила ему резко:
  — Нет, я не могу. Я слишком устала.
  — Чепуха, Бабе! Вы должны выйти и загадать желание! — Он рассмеялся. — И не возражайте. Я отнесу вас.
  И, внезапно наклонившись, он подхватил ее на руки. Она смеялась, отбиваясь:
  — Билл, поставьте меня на пол! Не будьте же таким глупым.
  — Маленькие девочки должны выйти и загадать желание. — И он вынес миссис Франклин на балкон.
  Я еще ниже склонился над газетой. Потому что я вспоминал… Ясная тропическая ночь, кваканье лягушек… и падающая звезда. Я стоял тогда у окна, а потом, обернувшись, подхватил Цинтию на руки и вынес ее посмотреть на звезды и загадать желание…
  Строчки кроссворда поплыли и затуманились у меня перед глазами.
  Кто-то показался в дверях и вошел с балкона в комнату. Это была Джудит.
  Джудит не должна увидеть, что у меня на глазах слезы. Это никуда не годится. Я торопливо крутанул столик-этажерку и притворился, будто ищу книгу. Я вспомнил, что видел тут старое издание Шекспира. Да, вот оно. Я начал пролистывать «Отелло».
  — Что ты делаешь, папа?
  Я промямлил что-то про кроссворд, а пальцы мои перелистывали страницы. Да, это был Яго.
  
  Ревности остерегайтесь,
  Зеленоглазой ведьмы, генерал.
  Которая смеется над добычей1795.
  
  Джудит продолжила, цитируя другой отрывок:
  
  Вот он идет. Уже ему ни мак,
  Ни сонная трава, ни мандрагора —
  Ничто не восстановит сна,
  Которым спал он нынешнюю ночь1796.
  
  Ее сильный, красивый голос зазвенел.
  С балкона вернулись остальные, смеясь и переговариваясь. Миссис Франклин вновь опустилась в шезлонг, Франклин сел на свой стул и помешал кофе. Нортон и Элизабет Коул, допив кофе, извинились, сказав, что обещали сыграть в бридж с Латтреллами.
  Миссис Франклин выпила свой кофе и затем потребовала дать ей ее «капли». Джудит принесла их из ванной, поскольку сестра Крейвен как раз вышла.
  Франклин бесцельно слонялся по комнате. Он споткнулся о маленький столик-этажерку. Его жена сказала резким тоном:
  — Нельзя же быть таким неуклюжим, Джон.
  — Прости, Барбара. Я задумался.
  Миссис Франклин жеманно проворковала:
  — Такой большой медведь, да, дорогой?
  Доктор Франклин рассеянно взглянул на нее, затем проговорил:
  — Прекрасная ночь. Пожалуй, пойду прогуляться.
  И он вышел.
  Миссис Франклин заметила:
  — Вы знаете, он — гений. Об этом можно судить по его поведению. Я в самом деле безмерно восхищаюсь им. Такая страсть к своей работе!
  — Да, да, умный малый, — довольно небрежно согласился Бойд Каррингтон.
  Джудит стремительно вышла из комнаты, чуть не столкнувшись в дверях с сестрой Крейвен.
  Бойд Каррингтон предложил:
  — Как насчет того, чтобы сыграть в пикет, Бабе?
  — О, чудесно. Вы можете раздобыть карты, сестра?
  Сестра Крейвен пошла за картами, а я пожелал миссис Франклин доброй ночи и поблагодарил ее за кофе.
  Выйдя за дверь, я увидел Франклина и Джудит. Они стояли, глядя в окно коридора. Не беседовали, а просто молча стояли рядом.
  Франклин оглянулся через плечо, когда я приблизился. Он сделал пару шагов, в нерешительности остановился и спросил:
  — Собираетесь прогуляться, Джудит?
  Моя дочь покачала головой.
  — Не сегодня. — И резко добавила: — Я собираюсь спать. Спокойной ночи.
  Я спустился по лестнице вместе с Франклином. Он тихонько насвистывал себе под нос и улыбался.
  Я заметил довольно зло, поскольку был подавлен:
  — Кажется, сегодня вечером вы собой довольны.
  — Да. Я сделал то, что собирался сделать уже давно. И все прошло успешно.
  Я расстался с ним внизу и на минуту заглянул к игрокам в бридж. Когда миссис Латтрелл отвернулась, Нортон подмигнул мне. Судя по всему, за роббером царило непривычное согласие.
  Аллертон еще не вернулся. Мне казалось, что без него атмосфера в доме не такая безрадостная и гнетущая.
  Я пошел к Пуаро. У него в комнате сидела Джудит. Когда я вошел, она улыбнулась мне и ничего не сказала.
  — Она простила вас, mon ami, — объявил Пуаро.
  Возмутительное замечание!
  — В самом деле… — забормотал я бессвязно, — не думаю, что…
  Джудит встала. Она обвила рукой мою шею и поцеловала.
  — Бедный папа, — сказала она. — Дядя Пуаро пощадит твое самолюбие. Это меня нужно простить. Так что прости меня и пожелай доброй ночи.
  Я не совсем понимаю, почему я сказал следующее:
  — Прости меня, Джудит. Я очень сожалею, я не хотел…
  Дочь остановила меня:
  — Все в порядке. Давай забудем об этом. Теперь все хорошо. — Она улыбнулась каким-то своим собственным мыслям и повторила: — Теперь все хорошо… — И тихо вышла из комнаты.
  Когда Джудит ушла, Пуаро взглянул на меня.
  — Итак? — спросил он. — Что происходило сегодня вечером?
  Я развел руками.
  — Ничего не случилось, да и вряд ли случится.
  На самом деле я был весьма далек от истины. Потому что кое-что случилось в ту ночь. Миссис Франклин стало очень плохо. Послали еще за двумя врачами, но тщетно. На следующее утро она скончалась.
  Лишь сутки спустя мы узнали, что она умерла от отравления физостигмином.
  Глава 15
  I
  Через два дня было дознание. Итак, я во второй раз в этих краях присутствовал на дознании.
  Коронер был человеком средних лет, не без способностей. Его отличали сухая манера речи и пристальный взгляд.
  Вначале было оглашено медицинское заключение, согласно которому смерть наступила в результате отравления физостигмином, а также другими алкалоидами калабарского боба. Яд был принят накануне вечером, между семью часами и полуночью. Медицинский эксперт из полиции и его коллега не могли указать более точное время.
  Первым давал свидетельские показания доктор Франклин. В целом он произвел благоприятное впечатление. Его показания были четкими и точными. После смерти жены он проверил свои растворы в лаборатории. Он обнаружил, что одна бутылочка, в которой содержался концентрированный раствор алкалоидов калабарского боба, необходимый ему для экспериментов, была теперь наполнена обычной водой. В воде остался лишь след этого раствора. Доктор не мог сказать с определенностью, когда именно заменили раствор, поскольку уже несколько дней не пользовался им.
  Затем возник вопрос о доступе в лабораторию. Доктор Франклин объяснил, что обычно лаборатория была заперта и ключ находился у него в кармане. У его ассистентки, мисс Гастингс, имелся дубликат этого ключа. Чтобы войти в лабораторию, необходимо было взять ключ у нее или у доктора. Его жена иногда брала ключ, когда оставляла свои вещи в лаборатории. Он никогда не вносил в дом раствор физостигмина и полагал, что его жена ни в коем случае не могла взять этот раствор случайно.
  Отвечая на дальнейшие вопросы коронера, доктор Франклин сказал, что у его жены было расстройство нервной системы. Никакими органическими заболеваниями она не страдала. У нее бывали состояния депрессии и быстрой смены настроения.
  В последнее время, продолжал он, она стала бодрее, и он считал, что ее здоровье и нервная система окрепли. Они не ссорились, и у них были хорошие отношения. В последний вечер его жена, по-видимому, пребывала в хорошем расположении духа и не предавалась меланхолии.
  Доктор сказал, что иногда жена говорила о том, что покончит с собой, но он не принимал ее слова всерьез. Когда ему был задан вопрос со всей определенностью, он ответил, что жена не принадлежала к тем, кто имеет склонность к самоубийству. Это его мнение как врача, а также личное впечатление.
  После доктора показания давала сестра Крейвен. Она выглядела элегантно в своей опрятной форме, отвечала уверенно и профессионально. Два месяца она ухаживала за миссис Франклин. У ее пациентки была тяжелая форма депрессии. Свидетельница по крайней мере три раза слышала, как миссис Франклин говорила, что «хочет покончить со всем этим», что ее жизнь бесполезна и она жернов на шее у мужа.
  — Почему она так говорила? У них была размолвка?
  — О нет, но она знала, что мужу недавно предложили работу за границей. Он отказался от нее, чтобы не покидать жену.
  — И порой она болезненно переживала этот факт?
  — Да. Она сетовала на свое расстроенное здоровье и огорчалась по этому поводу.
  — Доктор Франклин знал об этом?
  — Не думаю, чтобы она часто говорила ему о своих переживаниях.
  — Но у нее бывали приступы депрессии.
  — О, несомненно.
  — Она когда-нибудь конкретно высказывала желание покончить жизнь самоубийством?
  — Я помню, как она употребила выражение «Я хочу покончить со всем этим».
  — Она никогда не имела в виду какого-либо конкретного способа самоубийства?
  — Нет. Она выражалась весьма туманно.
  — Что-нибудь особенно угнетало ее в последнее время?
  — Нет. Она была в довольно хорошем расположении духа.
  — Вы согласны с доктором Франклином, что у нее было хорошее настроение вечером, накануне смерти?
  — Пожалуй… — запнулась сестра Крейвен, — она была возбуждена. Днем она жаловалась на боли и головокружение, однако вечером, похоже, ей стало лучше, хотя ее бодрое настроение казалось каким-то неестественным. В нем было что-то лихорадочное и показное.
  — Вы не видели какой-нибудь пузырек или что-либо в таком роде, что могло содержать яд?
  — Нет.
  — Что она ела и пила?
  — Она съела суп, отбивную котлету, горошек, картофельное пюре и вишневый пирог. И выпила стакан бургундского за обедом.
  — Откуда взялось бургундское?
  — В ее комнате была бутылка. В ней осталось вино, но, полагаю, его взяли на анализ и выяснили, что с ним все в порядке.
  — Могла она незаметно для вас подлить себе яд в стакан?
  — О да, легко. Я занималась в комнате уборкой и не следила за миссис Франклин. Рядом с ней был маленький саквояж, а также сумочка. Она могла подмешать что угодно в бургундское, или в кофе, который пила позже, или в горячее молоко — она попросила его на ночь.
  — А как вы полагаете, что она могла потом сделать с этим пузырьком?
  Сестра Крейвен задумалась.
  — Ну что же, пожалуй, позднее она могла выбросить его в окно, или в корзину для бумаг, или даже вымыть в ванной и поставить в шкафчик для лекарств. Там есть несколько пустых пузырьков. Я храню их — иногда могут пригодиться.
  — Когда вы в последний раз видели миссис Франклин?
  — В десять тридцать. Я уложила ее в постель. Она выпила горячего молока и попросила принести ей таблетку аспирина.
  — Как она себя чувствовала в тот момент?
  Свидетельница с минуту подумала.
  — Да, пожалуй, как обычно… Нет, я бы сказала, что она была немного перевозбуждена.
  — Но не подавлена?
  — Нет, скорее взвинчена, так сказать. Но если предполагать самоубийство, то она могла быть возбуждена мыслью о своем благородстве, могла впасть в экзальтацию по этому поводу.
  — Вы полагаете, что она была способна покончить с собой?
  Возникла пауза. Казалось, сестра Крейвен никак не может прийти к решению.
  — Ну что же, — проговорила она наконец, — и да, и нет. Я… да, в целом я так думаю. Она была неуравновешенной.
  Следующим был сэр Уильям Бойд Каррингтон. Он, по-видимому, искренне горевал, но четко давал показания.
  Он играл в пикет с покойной вечером накануне ее смерти. Тогда он не заметил никаких признаков депрессии. Однако несколькими днями раньше миссис Франклин затронула в разговоре тему самоубийства. Она была склонна к самопожертвованию, и ее очень расстраивала мысль, что она мешает карьере мужа. Миссис Франклин была очень предана мужу и гордилась им. У нее бывали приступы глубокой депрессии по поводу ее слабого здоровья.
  Вызвали Джудит, но ей особенно нечего было рассказывать.
  Она ничего не знала о пропаже физостигмина из лаборатории. Вечером того дня, когда случилась трагедия, ей показалось, что миссис Франклин вела себя как обычно — разве что была несколько перевозбуждена. Она никогда не слыхала, чтобы миссис Франклин говорила о самоубийстве.
  Последним свидетелем был Эркюль Пуаро. Его показаниям было уделено особое внимание, и они произвели сильное впечатление. Он описал свою беседу с миссис Франклин за день до ее смерти. Она была сильно подавлена и несколько раз выразила желание, чтобы всему этому пришел конец. Ее огорчало собственное здоровье, и она призналась Пуаро, что у нее бывают приступы глубокой меланхолии, когда жить не хочется. Она говорила, что иногда думает: как чудесно было бы заснуть и не проснуться.
  Следующий ответ Пуаро вызвал еще большую сенсацию.
  — Утром десятого июня вы сидели неподалеку от двери лаборатории?
  — Да.
  — Вы видели, как миссис Франклин выходила из лаборатории?
  — Видел.
  — У нее было что-нибудь в руках?
  — В правой руке она сжимала маленький пузырек.
  — Вы в этом совершенно уверены?
  — Да.
  — Смутилась ли она, увидев вас?
  — Она выглядела, пожалуй, только сильно испуганной.
  Свою заключительную речь коронер начал с того, что следует решить, каким образом получилось, что покойная умерла. У суда нет сложностей с определением причины смерти, поскольку медицинская экспертиза уже дала ответ. Покойная была отравлена сульфатом физостигмина. Единственное, что нужно определить, — приняла ли она его случайно или намеренно, или кто-то другой отравил ее. Все присутствующие здесь слышали, что у покойной бывали приступы меланхолии, что она хворала и, не имея никакого органического заболевания, тем не менее страдала тяжелым нервным расстройством. Мистер Эркюль Пуаро, свидетельские показания которого имеют особый вес, учитывая его имя, со всей определенностью заявил, что видел, как миссис Франклин выходила из лаборатории с маленьким пузырьком в руке и выглядела испуганной при виде свидетеля. Можно прийти к заключению, что она взяла из лаборатории яд с намерением покончить с собой. По-видимому, она страдала навязчивой идеей, будто является обузой для мужа и мешает его карьере. Справедливость требует отметить, что доктор Франклин, по-видимому, был добрым и любящим мужем и что он никогда не выражал раздражения по поводу ее слабого здоровья и не жаловался, что она мешает его карьере. Вероятно, эта идея исключительно ее собственная. У женщин при определенном состоянии нервной системы возникают такие навязчивые идеи. Нет никаких доказательств того, в какое именно время и каким образом был принят яд. Пожалуй, несколько необычно, что пузырек, в котором содержался яд, не был найден, но не исключено, что, как предположила сестра Крейвен, миссис Франклин вымыла его и поставила в аптечку, откуда, возможно, первоначально и взяла его. Принять решение должно жюри присяжных.
  Вердикт был оглашен после очень незначительной задержки.
  Жюри присяжных пришло к решению, что миссис Франклин покончила с собой в состоянии временного помрачения рассудка.
  II
  Спустя полчаса я сидел в комнате Пуаро. Он выглядел очень утомленным. Куртис, уложив моего друга в постель, хлопотал вокруг него с разными сердечными средствами.
  Я просто умирал от желания поговорить, но пришлось сдерживаться, пока слуга не закончил все дела и не вышел из комнаты.
  Тогда меня прорвало:
  — Это правда, Пуаро? То, что вы сказали? Что вы видели пузырек в руке миссис Франклин, когда она выходила из лаборатории?
  Слабая улыбка тронула посиневшие губы Пуаро.
  Он прошептал:
  — А разве вы его не видели?
  — Нет, не видел.
  — Но вы же могли его не заметить, ведь так?
  — Да, возможно. Я, конечно, не могу поклясться, что у нее не было пузырька. — Я с сомнением взглянул на него. — Вопрос в том, говорите ли вы правду.
  — Вы полагаете, я бы мог солгать?
  — Я бы не поручился, что это не так.
  — Гастингс, я потрясен и изумлен. Куда подевалась ваша знаменитая доверчивость?
  — Ну, — нехотя признал я, — полагаю, вы бы не пошли на клятвопреступление.
  Пуаро мягко заметил:
  — Это не было бы клятвопреступлением. Я не был под присягой.
  — Значит, это была ложь?
  Пуаро слабо взмахнул рукой.
  — То, что я сказал, mon ami, уже сказано. Нет необходимости это обсуждать.
  — Я вас просто не понимаю! — воскликнул я.
  — Что вы не понимаете?
  — Ваши показания — ваши слова о депрессии миссис Франклин, о том, что она говорила о самоубийстве.
  — Enfin, вы сами слышали, как она это говорила.
  — Да. Но это было всего лишь одно из множества настроений. Вы это не пояснили.
  — Возможно, я этого не хотел.
  Я посмотрел на Пуаро в упор.
  — Вы хотели, чтобы был вынесен вердикт о самоубийстве?
  Пуаро сделал паузу, прежде чем ответить. Затем он сказал:
  — Я думаю, Гастингс, что вы недооцениваете серьезность ситуации. Да, если хотите, мне нужно было, чтобы вынесли вердикт о самоубийстве.
  — Но вы… вы сами не думали, что она действительно совершила самоубийство?
  Пуаро медленно покачал головой.
  — Вы думаете… что ее убили? — спросил я.
  — Да, Гастингс, ее убили.
  — Тогда зачем же пытаться это замять, навесить ярлык «самоубийство» и отправить дело в архив? Ведь таким образом оно оказывается закрытым.
  — Совершенно верно.
  — Вы этого хотите?
  — Да.
  — Но почему?
  — Неужели вы сами этого не понимаете? Впрочем, не важно. Давайте оставим это. Вы должны поверить мне на слово, что это убийство — изощренное, заранее спланированное убийство. Я говорил вам, Гастингс, что здесь будет совершено преступление и что нам вряд ли удастся его предотвратить, потому что убийца безжалостен и решителен.
  Я вздрогнул и спросил:
  — А что же случится дальше?
  Пуаро улыбнулся:
  — Это дело закрыто — на него навешен ярлык «самоубийство», и оно отправлено в архив. Но мы с вами, Гастингс, продолжаем работать под землей, как кроты. И рано или поздно мы доберемся до X.
  — А вдруг тем временем кто-нибудь еще будет убит?
  Пуаро покачал головой:
  — Я так не думаю. Только в случае, если кто-нибудь увидел что-то или знает что-нибудь. Но если так, они, конечно, уже заявили бы об этом, не так ли?
  Глава 16
  I
  Я довольно смутно помню события тех дней, что последовали сразу же за дознанием по делу миссис Франклин. Конечно, были похороны, на которых присутствовало множество любопытных Сент-Мэри-Стайлз. Именно там ко мне обратилась старуха со слезящимися глазами и неприятно фамильярными манерами.
  Она подошла, когда мы гуськом тянулись с кладбища.
  — А я вас помню, сэр, это уж точно.
  — Да? Э-э… возможно…
  Она продолжала, не слушая меня:
  — Годков двадцать с лишком это было. Когда старая леди умерла в особняке. Это было первое убийство у нас тут в Стайлз. Да и не последнее, скажу я вам. Старая миссис Инглторп. Это муж ее укокошил, сказали мы все. Уж мы в этом не сомневались. — Она бросила на меня хитрый взгляд. — Может, и на этот раз муженек постарался.
  — Что вы имеете в виду? — вспылил я. — Разве вы не слышали вердикт о самоубийстве?
  — Так ведь это коронер сказал. А ведь он мог и ошибиться, а? — Она слегка подтолкнула меня локтем. — Доктора, они знают, как избавиться от своих жен. А от нее, кажись, ему не было никакого проку.
  Я смерил старуху сердитым взглядом, и она поспешила прочь, бормоча, что ничего такого не хотела сказать, а только как-то странно, что уже второй раз такое случается.
  — И чудно как-то, что вы, сэр, оба раза тут как тут, а?
  На какую-то долю секунды мне пришла дикая мысль: уж не подозревает ли она, что я совершил оба преступления? Это было крайне неприятно. Я воочию убедился в том, насколько живучи местные кривотолки.
  И в конце концов, старуха не так уж далека от истины. Ведь кто-то убил миссис Франклин.
  Как я уже говорил, я мало что помню об этих днях. Во-первых, меня серьезно беспокоило здоровье Пуаро. Ко мне явился Куртис, и даже на его тупом, лишенном всякого выражения лице проступала легкая обеспокоенность, когда он сообщил, что у Пуаро был сильный сердечный приступ.
  — Мне кажется, сэр, что он должен показаться врачу.
  Я помчался к Пуаро, который весьма энергично отверг это предложение. Мне подумалось, что это не похоже на него. По моему мнению, он всегда слишком уж носился со своим здоровьем. Опасался сквозняков, укутывал шею шелком и шерстью, смертельно боялся промочить ноги и при малейшем намеке на простуду измерял температуру и укладывался в постель. «Потому что иначе это может для меня кончиться fluxion de poitrine!»1797 При самых пустяковых недомоганиях, как мне было известно, он сразу же обращался к врачу.
  А теперь, когда он действительно болен, все переменилось.
  Впрочем, возможно, именно в этом-то дело. Прежние болезни были пустячными. А теперь, когда он серьезно заболел, то, наверно, боялся это признать и поверить в реальность болезни. Он не придавал значения недугу только лишь из страха перед ним.
  В ответ на мои увещевания Пуаро с горечью воскликнул:
  — Но я же консультировался с врачами! И не с одним, а с многими. Я был у Блэнка и Дэша (имена двух специалистов) — и что же они сделали? Послали меня в Египет, где мне сразу же стало гораздо хуже. Я также был у Р…
  Я знал, что Р. — кардиолог.
  — И что же он сказал? — поспешно спросил я.
  Пуаро вдруг искоса взглянул на меня — и сердце мое ушло в пятки.
  Он спокойно ответил:
  — Он сделал для меня все, что только возможно. Прописал лечение, у меня всегда под рукой необходимые лекарства. А больше ничего сделать нельзя. Итак, как видите, Гастингс, бесполезно приглашать ко мне врачей. Машина изнашивается, mon ami. Увы, нельзя, как в автомобиле, поставить новый мотор и продолжать носиться с прежней скоростью.
  — Но послушайте, Пуаро, ведь должно быть что-нибудь такое. Куртис…
  Пуаро отрывисто переспросил:
  — Куртис?
  — Да, он пришел ко мне. Он был расстроен. У вас был приступ…
  Пуаро кивнул с кротким видом.
  — Да, да. Иногда тяжело наблюдать за этими приступами. Думаю, Куртис не привык такое видеть.
  — Вы действительно не хотите показаться врачу?
  — Это бесполезно, мой друг.
  Он говорил очень мягко, но решительно. И снова сердце мое болезненно сжалось. Пуаро улыбнулся мне и сказал:
  — Это будет мое последнее дело, Гастингс. А также мое самое интересное дело — и мой самый интересный преступник. Потому что у X совершенный, потрясающий метод, которым невольно восхищаешься. Пока что, mon cher, ЭТОТ X действовал с таким блеском, что обвел меня вокруг пальца — меня, Эркюля Пуаро! Он развернул такую наступательную операцию, которую я не могу отразить.
  — Если бы у вас было прежнее здоровье… — принялся утешать его я.
  Этого не следовало говорить. Эркюль Пуаро немедленно впал в ярость.
  — Боже мой! Неужели я должен вам повторить тридцать шесть раз, а потом еще тридцать шесть, что тут не требуются физические усилия? Нужно только думать!
  — Ну да… конечно… да, вы это можете хорошо делать.
  — Хорошо? Я могу это делать превосходно. Мои члены парализованы, мое сердце играет со мной злые шутки, но мой мозг, Гастингс, — да, мой мозг работает как прежде. Он все еще в полном порядке, мой мозг!
  — Это прекрасно, — попытался я его успокоить.
  Но когда я медленно спускался по лестнице, то думал про себя, что мозг Пуаро теперь не так уж быстро справляется со своей задачей. Вначале чуть не погибла миссис Латтрелл, теперь умерла миссис Франклин. А что мы предприняли, чтобы этому помешать? Практически ничего.
  II
  На следующий день Пуаро мне сказал:
  — Вы предложили, Гастингс, чтобы я проконсультировался с врачом.
  — Да, — ухватился я за его слова. — Мне было бы гораздо спокойнее, если бы вы это сделали.
  — Eh bien, я согласен. Я покажусь Франклину.
  — Франклину? — переспросил я с сомнением.
  — Но он же доктор, не так ли?
  — Да, но… он в основном занимается исследованиями.
  — Несомненно. Полагаю, он бы не добился успеха как практикующий врач. У него нет соответствующего подхода к больным. Однако он обладает высокой квалификацией. В общем, как говорят в фильмах, «этот парень знает свое дело лучше многих».
  Я по-прежнему оставался при своем мнении. Хотя я не сомневался в способностях Франклина, меня всегда удивляло, что его совершенно не интересуют болезни. Возможно, это ценное качество для исследователя, но больному, которого он взялся бы лечить, от этого не легче.
  Однако со стороны Пуаро это была уступка, и надо было ею воспользоваться. Поскольку у Пуаро здесь не было своего врача, Франклин охотно согласился его осмотреть. Однако пояснил, что, если требуется длительное лечение, нужно вызвать местного врача. У него самого нет возможности регулярно наблюдать больного.
  Франклин провел много времени с Пуаро. Я поджидал его. Когда доктор наконец вышел, я увлек его в свою комнату и прикрыл дверь.
  — Ну что? — с тревогой спросил я.
  Франклин задумчиво ответил:
  — Он выдающийся человек.
  — Ах да, конечно… — Я отмел этот очевидный факт. — Но как его здоровье?
  — О! Его здоровье? — Казалось, Франклин был весьма удивлен, словно я упомянул о чем-то совершенно незначительном. — О! Конечно, здоровье у него никудышное.
  Мне показалось, что это вовсе не похоже на профессиональное мнение врача. Однако я слышал от Джудит, что Франклин в свое время был одним из самых блестящих студентов.
  — Насколько он плох? — обеспокоенно осведомился я.
  Доктор Франклин бросил на меня быстрый взгляд.
  — Вы хотите знать?
  — Конечно.
  О чем думает этот дурак?
  Он словно прочел мои мысли и сказал:
  — Большинство людей не хотят знать правду. Им нужен утешительный сиропчик. Им нужна надежда. Нужно позолотить для них пилюлю. Конечно, бывают поразительные случаи выздоровления. Но с Пуаро дело обстоит иначе.
  — Вы хотите сказать… — Холодная рука снова сжала мое сердце.
  Франклин кивнул.
  — О да, он обречен. И это произойдет довольно скоро, должен вас предупредить. Я бы не говорил вам этого, если бы он сам мне не разрешил.
  — Значит… он знает.
  — Да, знает, — ответил Франклин. — Его сердце может остановиться в любой момент. Конечно, нельзя сказать точно, когда именно. — Он помолчал, затем медленно заговорил: — С его слов я понял, что он беспокоится о том, чтобы завершить какое-то дело, начатое им, как он сказал. Вы об этом знаете?
  — Да, знаю.
  Франклин окинул меня заинтересованным взглядом.
  — Он хочет быть уверенным, что закончит работу.
  Интересно, имеет ли Джон Франклин представление о том, что это за работа?
  Он проговорил, взвешивая каждое слово:
  — Надеюсь, ему это удастся. Судя по тому, что он сказал, это очень важно для него. — Помолчав, Франклин добавил: — У него методичный ум.
  Я спросил с беспокойством:
  — Нельзя ли что-нибудь сделать — что-нибудь в плане лечения…
  Франклин покачал головой.
  — Ничего не поделаешь. У него есть ампулы с амилнитратом, который нужно принять, когда он чувствует приближение приступа. — Затем доктор Франклин сказал довольно любопытную вещь: — У него великое почтение к человеческой жизни, не так ли?
  — Да, полагаю, что так.
  Как часто я слышал от Пуаро: «Я не одобряю убийство». Это сдержанное высказывание, столь чопорно сформулированное, всегда будило мое воображение.
  Франклин продолжал:
  — В этом разница между нами. У меня нет этого почтения!..
  Я с любопытством взглянул на доктора. Он, чуть усмехнувшись, кивнул.
  — Да, это так. Поскольку в любом случае все кончается смертью, то какая разница, придет ли она рано или поздно? Это не имеет значения.
  — Тогда что же заставило вас стать врачом, если у вас подобные взгляды? — с негодованием осведомился я.
  — О, мой дорогой, роль медицины не в том, чтобы помочь избежать конца, а значительно в большем — усовершенствовать живое существо. Если умирает здоровый человек, это не имеет значения — особого значения. Если же умирает слабоумный — кретин, — это хорошо. Но если благодаря научному открытию этому кретину подсаживают нужную железу и, таким образом преодолев недостаточность щитовидной железы, превращают его в нормального, здорового человека, по-моему, это гораздо важнее.
  Я взглянул на Франклина с большим интересом. Я по-прежнему вряд ли обратился бы к доктору Франклину, если бы заболел гриппом, но отдавал должное его пламенной искренности и подлинной силе духа. После смерти жены в нем произошла перемена. Он не предавался скорби, общепринятой в подобных обстоятельствах. Напротив, Франклин казался более оживленным, менее рассеянным и прямо-таки искрился энергией.
  Он отрывисто произнес, нарушив ход моих мыслей:
  — Вы с Джудит не очень-то похожи, не так ли?
  — Да, полагаю, не очень.
  — Она похожа на мать?
  Я подумал, затем покачал головой.
  — Не совсем. Моя жена была веселой, любила посмеяться. Она не принимала ничего всерьез и пыталась сделать меня таким же. Правда, боюсь, без особого успеха.
  Он слегка улыбнулся.
  — Да, вы довольно-таки несговорчивый отец, не правда ли? Так говорит Джудит. Джудит мало смеется — она серьезная молодая женщина. Наверно, слишком много работает. Тут моя вина.
  Он впал в глубокую задумчивость. Я вежливо заметил:
  — Должно быть, у вас очень интересная работа.
  — Что?
  — Я сказал, что у вас, должно быть, интересная работа.
  — Только примерно для полудюжины людей. Для всех других она чертовски скучна. Возможно, они правы. Во всяком случае… — Он откинул голову, расправил плечи, и я вдруг увидел его в истинном свете — это был сильный и мужественный человек. — Во всяком случае, теперь у меня есть мой шанс. Боже мой, мне хочется кричать! Сегодня со мной связались люди из министерства. Вакансия все еще открыта, и я ее получил. Я отбываю через десять дней.
  — В Африку?
  — Да. Это потрясающе.
  — Так скоро. — Я был слегка шокирован.
  Он пристально взглянул на меня.
  — Что вы имеете в виду — скоро? О! — Его чело прояснилось. — Вы хотите сказать — после смерти Барбары? А почему бы и нет? Нет нужды притворяться, что ее смерть не была для меня величайшим облегчением. — Казалось, его позабавило выражение моего лица. — Боюсь, у меня нет времени на соблюдение условностей. Я влюбился в Барбару — она была прехорошенькой девушкой, — женился на ней и разлюбил ее примерно через год. Думаю, что у нее это произошло еще быстрее. Она во мне, конечно же, разочаровалась. Барбара думала, что сможет повлиять на меня. Но она не смогла. Я упрямый эгоист и делаю то, что мне хочется делать.
  — Но вы отказались ради нее от этой работы в Африке, — напомнил я ему.
  — Да, однако по чисто финансовым соображениям. Я взял на себя обязательства обеспечивать Барбаре тот образ жизни, к которому она привыкла. Если бы я уехал, это означало бы, что она будет весьма стеснена в средствах. Но теперь… — он улыбнулся совершенно откровенной, мальчишеской улыбкой, — все обернулось удивительно удачно для меня.
  Меня покоробило. Правда, многие мужчины, у которых умирают жены, не сходят с ума от горя, и все об этом так или иначе знают. Но Франклин высказался слишком уж откровенно.
  Он увидел выражение моего лица, но это его, по-видимому, не обескуражило.
  Я резко выговорил:
  — И вас совсем не удручает, что ваша жена покончила с собой?
  Он задумчиво сказал:
  — Я не верю, что она действительно покончила с собой. Весьма маловероятно…
  — Так что же, по-вашему, произошло?
  Франклин прервал мои дальнейшие расспросы, холодно ответив:
  — Я не знаю. И не думаю, что… что хочу узнать. Понимаете?
  Я посмотрел на него в упор. Он спокойно выдержал мой взгляд.
  — Я не хочу знать, — повторил он. — Меня это не… не интересует. Ясно?
  Мне было ясно — но я этого не одобрял.
  III
  Я не знаю, когда именно заметил, что Стивена Нортона неотступно гложет какая-то мысль. Он был очень молчалив после следствия, а когда все закончилось и миссис Франклин похоронили, он все еще ходил глядя себе под ноги и наморщив лоб. У него была забавная привычка ерошить свои седые короткие волосы, так что они становились дыбом. Нортон делал это бессознательно, в глубокой задумчивости. Он рассеянно отвечал на вопросы, и в конце концов до меня дошло, что он определенно чем-то встревожен. Я осторожно осведомился у Нортона, нет ли у него плохих известий, но он поспешно отверг это предположение. Таким образом, эта тема оказалась закрыта.
  Но несколько позже он попытался неловко, окольными путями выведать мое мнение.
  Слегка запинаясь, как всегда, когда он говорил о каких-то серьезных вещах, Нортон принялся излагать некую историю, связанную с этической проблемой:
  — Знаете ли, Гастингс, ужасно просто рассуждать о том, что правильно, а что нет, но, когда доходит до дела, все гораздо сложнее. Я имею в виду, можно наткнуться на что-то… что-то, не предназначенное для вас, — чисто случайно, — причем лично вы не можете этим воспользоваться, а между тем это может оказаться ужасно важным. Вы понимаете, о чем я говорю?
  — Боюсь, не совсем, — признался я.
  Чело Нортона снова избороздили морщины. Он опять запустил руки в волосы, и они забавно взъерошились.
  — Это трудно объяснить. Предположим, вы по ошибке распечатали частное письмо — да, что-то в таком роде, — письмо, предназначенное для кого-то другого, и начали читать, потому что считали, что оно адресовано вам. И прочли что-то, чего не должны были читать, прежде, чем поняли. Так бывает, знаете ли.
  — О да, конечно бывает.
  — Ну так вот, я хотел сказать, что в таком случае делать?
  — Да… — Я задумался. — Полагаю, вам нужно прийти к этому человеку и сказать: «Я ужасно виноват, но вскрыл его по ошибке».
  Нортон вздохнул и сказал, что все не так просто.
  — Видите ли, вы могли прочитать что-то компрометирующее, Гастингс.
  — Вы имеете в виду то, что скомпрометировало бы другого человека? Я полагаю, вам надо было бы притвориться, будто вы ничего подобного не успели прочесть, так как вовремя обнаружили свою ошибку.
  — Да. — Нортон произнес это после небольшой паузы. Казалось, он пока что не пришел к решению, которое его удовлетворило бы. Он сказал довольно задумчиво: — Хотелось бы мне знать, что я должен делать.
  Я заметил, что не вижу, что еще тут можно сделать.
  Нортон ответил, все еще озадаченно хмуря брови:
  — Видите ли, Гастингс, это еще не все. Предположим, то, что вы прочли, это… это… словом, весьма важно для кого-то другого.
  Я потерял терпение.
  — В самом деле, Нортон, я не понимаю, о чем идет речь. Нельзя же все время читать чужие письма, не так ли?
  — Нет, нет, конечно же нет. Я не это имел в виду. Да и вообще, это было не письмо. Я сказал это просто для примера, чтобы объяснить. Естественно, все, что вы увидели, услышали или прочли… случайно, вы будете держать в секрете, если только…
  — Если что?
  Нортон медленно выговорил:
  — Если только это не то, о чем вы должны сказать.
  Я взглянул на него, внезапно заинтересовавшись. Он продолжал:
  — Послушайте, представьте себе, что увидели что-то через… через замочную скважину…
  Замочные скважины сразу вызвали у меня в памяти Пуаро! Нортон продолжал мямлить:
  — Я имею в виду, что у вас была причина заглянуть в скважину — допустим, ключ не поворачивался, и вы заглянули, чтобы узнать, что там мешает… или у вас была какая-то другая причина, и вы никак не ожидали увидеть то, что увидели…
  В следующее мгновение я уже не слышал его бессвязную речь, ибо меня вдруг осенило. Я вспомнил, как в тот день мы стояли на холмике, поросшем травой, и Нортон пытался рассмотреть в бинокль крапчатого дятла. Я вспомнил, как он внезапно смутился и растерялся, как пытался мне помешать в свою очередь взглянуть в бинокль. В тот момент я пришел к выводу, что то, что увидел Нортон, связано со мной — словом, что это Аллертон и Джудит. А если предположить, что это не так? Что он увидел совсем другое? Я решил, что там Аллертон с Джудит, поскольку был так одержим этой идеей, что не мог думать ни о чем другом.
  Я отрывисто спросил:
  — Это то, что вы увидели в свой бинокль?
  — Послушайте, Гастингс, как вы догадались? — удивленно и в то же время с облегчением спросил Нортон.
  — Это было в тот день, когда мы с вами и Элизабет Коул были на холме, не так ли? — продолжал я жадно расспрашивать.
  — Да, верно.
  — И вы не хотели, чтобы я увидел?
  — Да. Это… это не было предназначено для наших глаз.
  — Что же такое там было?
  Нортон снова нахмурился.
  — Должен ли я говорить? Я имею в виду, это было — ну, словно бы я шпионил. Я увидел то, что мне не следовало. Я не искал это — там действительно был крапчатый дятел, такой красавец, а потом я увидел другое.
  Он замолчал. Я просто сгорал от любопытства, но разделял его щепетильность.
  — Было ли это что-то… что-то важное? — спросил я.
  — Возможно. В этом все дело. Я не знаю.
  Тогда я задал другой вопрос:
  — Имеет ли это отношение к смерти миссис Франклин?
  Нортон вздрогнул.
  — Как странно, что вы это сказали.
  — Значит, имеет?
  — Не прямое. Но, возможно, имеет. — Он медленно произнес: — Это пролило бы свет на многое. Это означало бы, что… О, будь оно проклято, я не знаю, что делать!
  Передо мной стояла дилемма. С одной стороны, меня терзало любопытство, однако я чувствовал, что Нортону очень не хочется рассказывать о том, что он видел. Я мог это понять. Я сам ощущал бы то же самое. Всегда неприятно получить информацию способом, который считается сомнительным.
  И тут мне в голову пришла идея:
  — А почему бы не поговорить с Пуаро?
  — Пуаро? — Нортон с сомнением посмотрел на меня.
  — Да, попросить у него совета.
  — Ну что же, — задумчиво согласился Нортон, — это идея. Правда, он иностранец… — Он замолчал, сильно смутившись.
  Я понимал, о чем он говорит. Язвительные замечания Пуаро относительно «игры по правилам» были мне хорошо известны. Я только удивлялся, почему сам Пуаро никогда не прибегал к биноклю! Он бы воспользовался биноклем, если бы додумался до этого.
  — Он не станет злоупотреблять вашим доверием, — уговаривал я Нортона. — И вам не обязательно следовать его советам, если они вам не понравятся.
  — Это верно, — согласился Нортон, и чело его прояснилось. — Знаете, Гастингс, пожалуй, так я и поступлю.
  IV
  Я был изумлен реакцией Пуаро на мою информацию.
  — Что вы сказали, Гастингс?
  Он уронил кусочек тоста, который как раз подносил к губам. И весь подался вперед.
  — Расскажите мне во всех подробностях. Быстро!
  Я повторил свой рассказ.
  — В тот день он увидел что-то в бинокль, — задумчиво повторил Пуаро. — Что-то, о чем он не хочет вам рассказывать. — Он схватил меня за руку. — Он никому больше про это не говорил?
  — Думаю, нет. Да, я в этом уверен.
  — Будьте очень осторожны, Гастингс. Очень важно, чтобы он никому не рассказывал, — он даже не должен намекать. Это было бы опасно.
  — Опасно?
  — Очень опасно. — Лицо Пуаро было серьезным. — Договоритесь с ним, mon ami, чтобы сегодня вечером он поднялся ко мне. Просто обычный дружеский визит, вы понимаете. Пусть никто не заподозрит, что имеется особая причина для его визита. И будьте осторожны, Гастингс, очень, очень осторожны. Кто еще, вы говорите, был тогда с вами?
  — Элизабет Коул.
  — Она заметила что-нибудь необычное в его поведении?
  Я попытался вспомнить.
  — Не знаю. Возможно, заметила. Мне спросить у нее…
  — Ни в коем случае, Гастингс, ни с кем ни слова об этом.
  Глава 17
  I
  Я передал Нортону слова Пуаро.
  — Конечно, я к нему зайду. Мне бы хотелось. Но знаете, Гастингс, я сожалею, что упомянул об этом деле даже вам.
  — Между прочим, — сказал я, — вы больше никому ничего не говорили об этом, не так ли?
  — Нет… по крайней мере… нет, разумеется, нет.
  — Вы совершенно уверены?
  — Да, да, я ничего не говорил.
  — Ну и не говорите. Пока не увидитесь с Пуаро.
  Я заметил, что, отвечая в первый раз на мой вопрос, он замялся. Однако второй раз ответил очень твердо. Впоследствии я еще вспомню это легкое замешательство.
  II
  Я снова поднялся на поросший травой холмик, где мы были в тот день. Там уже был кто-то. Элизабет Коул. Она повернула голову, услышав мои шаги.
  — У вас очень взволнованный вид, капитан Гастингс, — сказала она. — Что-нибудь случилось?
  Я попытался взять себя в руки.
  — Нет, нет, ничего. Я просто запыхался от быстрой ходьбы. — И добавил будничным тоном: — Будет дождь.
  Она взглянула на небо.
  — Да, наверно.
  Мы немного помолчали. В этой женщине было что-то очень милое. С тех пор как она рассказала, кто она такая, и я узнал о трагедии, погубившей ее жизнь, я проникся к ней симпатией. Двух людей, которые страдали, многое связывает. Однако, как мне казалось, к ней пришла вторая весна. Я сказал под влиянием порыва:
  — Я больше чем взволнован сегодня, я подавлен. У меня плохие новости о моем дорогом старом друге.
  — О мсье Пуаро?
  Ее сочувственный интерес заставил меня облегчить душу.
  Когда я закончил, мисс Коул мягко произнесла:
  — Я понимаю. Итак, конец может наступить в любой момент?
  Я лишь кивнул, не в силах говорить.
  Через пару минут я вымолвил:
  — Когда его не станет, я останусь в мире совсем один.
  — О нет, у вас есть Джудит — и остальные дети.
  — Они разбросаны по миру, а Джудит — ну что ж, у нее есть ее работа, и я ей не нужен.
  — Мне кажется, детям не нужны их родители, пока они не попадут в какую-нибудь беду. Я бы приняла это как непреложный закон. Я гораздо более одинока, чем вы. Две мои сестры далеко — одна в Америке, другая в Италии.
  — Моя дорогая! — воскликнул я. — Ваша жизнь только начинается.
  — В тридцать пять?
  — Что такое тридцать пять? Хотел бы я, чтобы мне было тридцать пять. — И добавил не без умысла: — Я не совсем слеп, знаете ли.
  Она вопросительно взглянула на меня, потом покраснела.
  — Неужели вы подумали… О! Стивен Нортон и я всего лишь друзья. У нас много общего…
  — Тем лучше.
  — Он… он просто ужасно добрый.
  — О, моя дорогая, — возразил я, — не верьте, что это лишь доброта. Мы, мужчины, не так устроены.
  Но Элизабет Коул неожиданно побелела как полотно. Она тихо, с усилием заговорила:
  — Вы жестоки… слепы! Как я могу помыслить о… о браке? Ведь моя сестра — убийца… или сумасшедшая. Не знаю, что хуже.
  — Пусть это вас не мучает, — веско произнес я. — Помните, это может оказаться неправдой.
  — Что вы хотите сказать? Это правда.
  — Разве вы не помните, как сказали мне однажды: «Это не Мэгги»?
  Мисс Коул судорожно вздохнула:
  — Я так чувствую.
  — То, что чувствуешь, часто оказывается верным.
  Она пристально посмотрела на меня:
  — Что вы имеете в виду?
  — Ваша сестра не убивала вашего отца.
  Мисс Коул поднесла руку ко рту. Глаза, широко раскрытые и испуганные, впились в мое лицо.
  — Вы с ума сошли! Кто вам это сказал?
  — Не важно. Это правда. Когда-нибудь я вам это докажу.
  III
  Возле дома я столкнулся с Бойдом Каррингтоном.
  — Это мой последний вечер здесь, — сказал он. — Завтра я переезжаю.
  — В Нэттон?
  — Да.
  — Наверно, это очень волнующее событие для вас.
  — Да? Полагаю, что так. — Он вздохнул. — Во всяком случае, Гастингс, должен вам сказать, что рад буду отсюда уехать.
  — Конечно, еда тут неважная и обслуживание посредственное.
  — Я имел в виду не это. В конце концов, тут дешево, и нельзя многого ожидать от подобных пансионов. Нет, Гастингс, я имею в виду совсем другое. Мне не нравится этот дом — он оказывает какое-то пагубное воздействие. Тут что-то происходит.
  — Определенно.
  — Не знаю, что это такое. Возможно, дом, в котором однажды произошло убийство, уже никогда не бывает прежним… Нет, мне тут не нравится. Сначала этот несчастный случай с миссис Латтрелл — чертовское невезение. А потом бедная маленькая Барбара. — Он остановился. — Она вовсе не собиралась расставаться с жизнью — это я вам говорю.
  Я нерешительно возразил:
  — Ну что же, не думаю, что мог бы со всей определенностью сказать…
  Бойд Каррингтон меня перебил:
  — А я могу. Черт побери, я провел с ней большую часть дня накануне. Она была в хорошем настроении, радовалась нашей прогулке. Единственное, что ее огорчало, — не слишком ли увлекается Джон своими экспериментами и не станет ли пробовать свои растворы на себе. Вы знаете, что я думаю, Гастингс?
  — Нет.
  — Это он в ответе за смерть Барбары. Изводил ее, я полагаю. Она всегда была веселой, когда оставалась со мной. Он дал ей понять, что она мешает его драгоценной карьере (я бы ему показал карьеру!), и это ее доконало. Он чертовски бездушный, этот парень, даже бровью не повел. Совершенно хладнокровно объявил мне, что отправляется в Африку. Вы знаете, Гастингс, меня бы не удивило, если бы это он убил ее.
  — Вы так не думаете, — резко ответил я.
  — Нет-нет, не думаю. Правда, главным образом потому, что уж если бы он убил ее, то сделал бы это иначе. Ведь все знали, что он работает над этим физостигмином, поэтому Франклин не стал бы его применять для убийства. Но тем не менее, Гастингс, не я один думаю, что он подозрителен. Мне намекнул один человек, который должен знать.
  — Кто же это? — с опаской поинтересовался я.
  Бойд Каррингтон понизил голос:
  — Сестра Крейвен.
  — Что? — Я был крайне удивлен.
  — Тише! Не кричите. Да, сестра Крейвен подала мне эту идею. Знаете, она смышленая девушка, очень неплохо соображает. Она не любит Франклина — и никогда не любила.
  Это меня удивило. По-моему, сестра Крейвен недолюбливала свою пациентку. И тут мне вдруг пришла мысль, что сестра Крейвен, должно быть, хорошо осведомлена о семейных делах Франклинов.
  — Сегодня она здесь ночует, — сказал Бойд Каррингтон.
  — Как? — Это показалось мне весьма странным — ведь сестра Крейвен уехала сразу же после похорон.
  — Всего одна ночь на чемоданах, — пояснил Бойд Каррингтон.
  — Понятно.
  Меня смутно обеспокоило возвращение сестры Крейвен, однако я бы не смог сказать почему. Интересно, почему она вернулась? Она не любит Франклина, сказал Бойд Каррингтон…
  Стараясь успокоить самого себя, я вдруг с жаром заговорил:
  — У нее нет никакого права намекать относительно Франклина. В конце концов, это благодаря ее показаниям было решено, что имело место самоубийство. Да еще то, что Пуаро видел, как миссис Франклин выходила из лаборатории с пузырьком в руках.
  Бойд Каррингтон вспылил:
  — При чем здесь пузырек? У женщин всегда в руках какие-нибудь пузырьки и бутылочки — с духами, лаком для ногтей, шампунем. Ваша собственная девица бегала в тот вечер с пузырьком в руках, но это же не означает, что она подумывала о самоубийстве, не так ли? Чепуха!
  Он замолчал, когда к нам подошел Аллертон. И тут весьма кстати, словно в мелодраме, раздался отдаленный раскат грома. Я подумал, как и прежде, что Аллертон определенно создан для роли злодея.
  Но в ночь смерти Барбары Франклин его не было в доме. К тому же какой у него мог быть мотив?
  И тут я вспомнил, что у X никогда не было мотива. В этом была его сила. Именно это, и только это оставалось для нас загвоздкой. Но озарение могло прийти в любую минуту.
  IV
  Здесь мне хотелось бы отметить, что мне никогда, ни на одну минуту не приходило в голову, что Пуаро может потерпеть неудачу. Я не допускал возможности, что из этого конфликта между Пуаро и X последний может выйти победителем. Несмотря на слабость и болезнь Пуаро, я верил, что он сильнее своего противника. Видите ли, я привык к тому, что Пуаро одерживает верх.
  Сам Пуаро первым вселил мне в душу сомнение.
  Я зашел к нему перед тем, как спуститься к обеду. Не могу точно припомнить, о чем именно мы говорили, когда он вдруг произнес фразу: «Если со мной что-нибудь случится»…
  Я сразу же громко запротестовал. Ничего не случится — ничего не может случиться!
  — Eh bien, значит, вы невнимательно слушали то, что вам сказал доктор Франклин.
  — Франклин не знает. Вы будете еще жить и жить, Пуаро.
  — Это возможно, но и в высшей степени невероятно. Однако сейчас меня это интересует не теоретически, а практически. Хотя я и могу очень скоро умереть, возможно, это будет недостаточно скоро, чтобы устроить нашего друга X.
  — Что? — На лице у меня было написано, насколько я потрясен.
  Пуаро кивнул.
  — Да, Гастингс. В конце концов, X умен. Весьма умен. И он не может не понимать, что, убрав меня, он получит неоценимое преимущество. Даже если он устранит меня всего на несколько дней раньше естественной кончины.
  — Но в таком случае… в таком случае — что же дальше? — Я был в полном недоумении.
  — Когда погибает полковник, mon ami, командование принимает следующий по званию. Вы будете продолжать это дело.
  — Как же я могу? Я в полном неведении.
  — Я все предусмотрел. Если со мной что-нибудь случится, мой друг, вы найдете вот здесь, — он похлопал по запертому портфелю, находившемуся у него под боком, — все необходимые вам ключи к разгадке. Как видите, я предусмотрел все случайности.
  — Нет никакой необходимости так умничать. Просто доверьтесь мне до конца.
  — Нет, мой друг. То, что вы не знаете всего, что знаю я, — великое благо.
  — Вы оставили мне четко написанный отчет обо всем?
  — Конечно нет. Им мог бы завладеть X.
  — Так что же вы оставили?
  — Своего рода указания. Они ничего не будут значить для X — не сомневайтесь в этом, — но вас они приведут к раскрытию истины.
  — Я в этом не слишком уверен. Почему вы так любите все усложнять, Пуаро? И всегда любили!
  — И теперь это сделалось для меня страстью? Возможно. Но будьте уверены, мои указания приведут вас к истине. — Он помолчал, затем продолжил: — И тогда, быть может, вам захочется, чтобы они не завели вас так далеко. Вы бы предпочли сказать: «Опустите занавес».
  Что-то в его голосе вновь пробудило в моей душе какой-то смутный, неосознанный страх, приступы которого я уже ощутил один-два раза прежде. Словно бы где-то, вне поля зрения, было нечто, чего я не хотел видеть, — словно я не смог бы вынести истину. Что-то такое, что в глубине души я уже знал…
  Я стряхнул с себя это наваждение и пошел ужинать.
  Глава 18
  I
  Ужин прошел довольно оживленно. Миссис Латтрелл снова восседала за столом. Она была в ударе — просто фейерверк деланой ирландской жизнерадостности. Франклин никогда еще не был таким веселым и окрыленным. Я впервые видел сестру Крейвен не в форме, а в нарядном платье. Теперь, когда она отбросила профессиональную сдержанность, стало очевидно, что это очень привлекательная молодая женщина.
  После ужина миссис Латтрелл предложила бридж, но в конце концов решили играть в игры с неограниченным количеством участников. Около половины десятого Нортон объявил о своем намерении подняться к Пуаро.
  — Хорошая идея, — одобрил Бойд Каррингтон. — Жаль, что последнее время он неважно себя чувствует. Я тоже к нему зайду.
  Мне нужно было действовать быстро.
  — Послушайте, — вмешался я, — не обижайтесь, но для него утомительно беседовать сразу с двумя посетителями.
  Нортон понял намек и сразу же подхватил:
  — Я обещал дать ему почитать книгу о птицах.
  — Хорошо, — отозвался Бойд Каррингтон. — Вы еще вернетесь, Гастингс?
  — Да.
  Я пошел вместе с Нортоном. Пуаро ждал. Перекинувшись с ним парой слов, я снова спустился вниз. Мы начали играть в карты.
  Мне кажется, Бойд Каррингтона раздражала беззаботная атмосфера, царившая в тот вечер в Стайлз. Возможно, он считал, что все слишком быстро забыли разыгравшуюся здесь трагедию. Он был рассеян, путался в картах и, наконец, извинившись, вышел из игры.
  Подойдя к окну, Бойд Каррингтон открыл его. Издалека доносились раскаты грома. Где-то была гроза — она еще не дошла до нас. Он закрыл окно и вернулся к столу. Минуту-другую постоял, наблюдая за игрой. Затем вышел из комнаты.
  Без четверти одиннадцать я пошел спать. Я не стал заходить к Пуаро. Возможно, он уже спит, подумал я. К тому же у меня не было желания думать сейчас о Стайлз и его проблемах. Я хотел спать — уснуть и забыть.
  Я как раз засыпал, когда меня разбудил какой-то звук. Мне показалось, что кто-то стучит в мою дверь. Я закричал: «Входите», но никто не отозвался. Тогда я включил свет и, поднявшись с постели, выглянул в коридор.
  Я увидел, как Нортон выходит из ванной и направляется в свою комнату. На нем был клетчатый халат ужасающей расцветки; волосы, как всегда, торчали дыбом. Войдя в свою комнату, он закрыл дверь, и я сразу же услышал, как он поворачивает в замке ключ.
  С улицы доносились приглушенные раскаты грома. Гроза приближалась.
  Я вернулся в постель с чувством легкого беспокойства, вызванным звуком поворачивающегося в замке ключа.
  В этом звуке было что-то зловещее. Интересно, запирает ли Нортон обычно дверь на ночь? Посоветовал ли ему Пуаро сделать это? Внезапно я ощутил тревогу, вспомнив, как загадочно исчез ключ Пуаро.
  Я лежал в постели, и чувство тревоги все усиливалось — этому способствовала и бушевавшая гроза. Наконец я встал и запер дверь. Потом вернулся в постель и уснул.
  II
  Перед тем как спуститься к завтраку, я зашел к Пуаро.
  Он был в постели. Меня снова поразило, каким больным он выглядит. Глубокие морщины явственно обозначились на его усталом измученном лице.
  — Как вы, старина?
  Он улыбнулся мне улыбкой, исполненной терпения.
  — Я существую, мой друг. Все еще существую.
  — У вас боли?
  — Нет. Просто устал, — вздохнул он, — очень устал.
  Я кивнул.
  — А как насчет вчерашнего вечера? Нортон сказал вам, что он видел в тот день?
  — Да, сказал.
  — Что же это такое?
  Пуаро долго и задумчиво смотрел на меня, прежде чем ответить:
  — Не уверен, Гастингс, что стоит вам это говорить. Вы могли бы неверно понять.
  — О чем вы говорите?
  — Нортон рассказал мне, что видел двух людей…
  — Джудит и Аллертона! — воскликнул я. — Я тогда так и подумал.
  — Eh bien, non1798. Вовсе не Джудит и Аллертона. Разве я не сказал, что вы неверно поймете? Вы одержимы одной идеей!
  — Простите, — сказал я, слегка пристыженный. — Расскажите же мне.
  — Я расскажу вам завтра. Мне нужно о многом поразмыслить.
  — Это… это поможет в нашем деле?
  Пуаро кивнул. Он прикрыл глаза, откинувшись на подушки.
  — Дело закончено. Да, закончено. Нужно только завязать кое-какие болтающиеся концы. Ступайте завтракать. И пришлите ко мне Куртиса.
  Выполнив его просьбу, я спустился вниз. Мне хотелось увидеть Нортона. Мне было прелюбопытно узнать, что же он сказал Пуаро.
  На душе у меня было невесело. Меня неприятно поразила подавленность Пуаро. Отчего эта постоянная скрытность? Отчего эта глубокая необъяснимая печаль? Что за всем этим кроется?
  За завтраком Нортона не было.
  После завтрака я прогулялся по саду. Воздух был свежим и прохладным после грозы. Я заметил, что ночью был сильный дождь. По лужайке навстречу мне шел Бойд Каррингтон. Я был рад его видеть, и мне захотелось довериться ему. Я давно хотел это сделать, сейчас же испытывал особенно сильное искушение. Пуаро не в состоянии справиться в одиночку.
  В это утро Бойд Каррингтон выглядел таким полным жизненных сил, таким уверенным в себе, что я почувствовал теплую волну умиротворения.
  — Сегодня утром вы поздно встали, — заметил он.
  Я кивнул:
  — Да, поздно уснул.
  — Ночью была гроза. Вы слышали?
  Теперь я вспомнил, что сквозь сон услышал удар грома.
  — Вчера вечером я себя неважно чувствовал, — сказал Бойд Каррингтон. — Сегодня мне гораздо лучше. — Он потянулся и зевнул.
  — Где Нортон? — спросил я.
  — Думаю, он еще не вставал. Лентяй!
  Не сговариваясь, мы посмотрели вверх. Окна комнаты Нортона были как раз над нами. Я вздрогнул. Потому что только окна Нортона еще были закрыты ставнями.
  — Это странно, — сказал я. — Вы думаете, его забыли позвать?
  — Забавно. Надеюсь, он не заболел. Давайте поднимемся и посмотрим.
  Мы вместе поднялись наверх. В коридоре мы встретили горничную — глуповатого вида простушку. В ответ на наш вопрос она сказала, что Нортон не ответил, когда она постучала в дверь. Она пару раз постучала, но он, по-видимому, не услышал. Его дверь заперта.
  Мерзкое предчувствие закралось мне в душу. Я забарабанил в дверь со словами:
  — Нортон! Нортон! Проснитесь! — И снова, со все возрастающей тревогой: — Проснитесь…
  III
  Когда стало ясно, что ответа не будет, мы спустились и нашли полковника Латтрелла. Он слушал нас, и в его выцветших голубых глазах была смутная тревога. Он неуверенно дернул себя за усы.
  Миссис Латтрелл, которая всегда быстро принимала решения, не стала церемониться:
  — Вам придется каким-то образом открыть эту дверь. Ничего не поделаешь.
  Второй раз в своей жизни я видел, как взламывают дверь в Стайлз. Моему взору предстало то же самое зрелище, что и за запертой дверью в прошлый раз. Зрелище насильственной смерти.
  Нортон лежал на кровати в своем халате. Ключ от двери был у него в кармане. В руке — маленький пистолет, совсем игрушечный, но способный сделать свое дело. Точно посредине лба Нортона была маленькая дырочка.
  С минуту-другую я силился вспомнить, о чем это мне напоминает. О чем-то, несомненно, очень давнем…
  Я слишком устал, чтобы вспомнить.
  Когда я вошел в комнату Пуаро, он, увидев мое лицо, быстро спросил:
  — Что случилось? Нортон?
  — Мертв!
  — Как? Когда?
  Я вкратце рассказал.
  — Говорят, это самоубийство, — устало заключил я. — Что же еще тут можно сказать? Дверь была заперта. На окнах — ставни. Ключ — у него в кармане. Да! Я же видел, как он зашел в комнату, и слышал, как он запирает дверь!
  — Вы видели его, Гастингс?
  — Да, вчера ночью.
  Я объяснил.
  — Вы уверены, что это был Нортон?
  — Конечно. Я бы где угодно узнал этот ужасный старый халат.
  На минуту Пуаро сделался прежним.
  — О, но вы же опознаете человека, а не халат! Ma foi!1799 Кто угодно мог быть в халате.
  — Я действительно не видел его лица, — неохотно согласился я. — Но волосы были точно его, и он слегка прихрамывал…
  — Кто угодно мог прихрамывать, mon Dieu!1800
  Я смотрел на него, пораженный.
  — Вы хотите сказать, Пуаро, что я видел не Нортона?
  — Я не хочу сказать ничего подобного. Меня просто раздражают доморощенные доводы, которые вы приводите, утверждая, что это был Нортон. Нет, нет, я ни на одну минуту не предполагаю, что это был не Нортон. Вряд ли кто-нибудь мог выдать себя за него — ведь все мужчины здесь высокие, гораздо выше его, а рост скрыть невозможно — да, невозможно. У Нортона рост, пожалуй, всего пять с небольшим футов. Tout de mêmе1801, это похоже на фокус, не правда ли? Он заходит в комнату, запирает дверь, кладет ключ себе в карман, и его находят застреленным с пистолетом в руке и ключом, который все еще в кармане.
  — Значит, вы не верите, что он застрелился? — спросил я.
  Пуаро медленно покачал головой.
  — Нет, — ответил он. — Нортон не застрелился. Это предумышленное убийство.
  IV
  Я сошел вниз, совершенно ошеломленный. Все было настолько необъяснимо, что, надеюсь, меня можно простить за то, что я не предугадал следующий неизбежный шаг. Я был как в тумане. И совсем отупел.
  И тем не менее это было так логично. Нортона убили — почему? Чтобы помешать ему сказать, что он видел, — так, во всяком случае, мне казалось.
  Но он же поведал об этом другому человеку.
  Значит, этот человек тоже в опасности…
  И не только в опасности, но и совсем беспомощен.
  Мне следовало знать.
  Я должен был предвидеть…
  «Cher ami!»1802 — сказал мне Пуаро, когда я выходил из комнаты.
  Это были последние слова, которые я от него слышал. Потому что, когда Куртис зашел к своему хозяину, он увидел, что тот мертв…
  Глава 19
  I
  У меня нет ни малейшего желания об этом писать.
  Видите ли, мне бы хотелось как можно меньше об этом думать. Умер Эркюль Пуаро — и вместе с ним умерла большая часть Артура Гастингса.
  Я приведу вам голые факты, без всяких прикрас. Это все, что я смогу сделать.
  Как все утверждают, он умер вследствие естественных причин. То есть от сердечного приступа. Как сказал Франклин, он ожидал именно такого конца. Несомненно, приступ был вызван шоком от известия о смерти Нортона. По-видимому, по оплошности около кровати Пуаро не оказалось ампул с амилнитратом.
  Была ли это оплошность? Или кто-то умышленно убрал ампулы? Нет, тут кроется что-то еще. X не мог полагаться на сердечный приступ Пуаро.
  Потому что, видите ли, я отказываюсь верить, что Пуаро умер своей смертью. Его убили, как убили Нортона, как убили Барбару Франклин. И я не знаю, почему их убили, и не знаю, кто их убил!
  Было дознание по делу Нортона, и вынесли вердикт о самоубийстве. Единственный, кто выразил сомнение, — это врач. Он сказал, что необычно, чтобы человек выстрелил себе точно в центр лба. Во всем остальном ни тени сомнения. Дверь заперта изнутри, ключ в кармане у покойного, ставни на окнах плотно закрыты, в руке — пистолет. Нортон жаловался на головные боли, и в последнее время у него были какие-то неприятности с капиталовложениями. Правда, это вряд ли могло послужить причиной для самоубийства, но следователям надо было за что-то зацепиться.
  Очевидно, пистолет принадлежал Нортону. Дважды за время его пребывания в Стайлз горничная видела, как этот пистолет лежал на его туалетном столике. Вот так. Еще одно убийство прекрасно срежиссировано, и, как обычно, нет другой версии.
  В дуэли между Пуаро и X победил последний.
  Теперь дело было за мной.
  Я зашел в комнату Пуаро и забрал портфель.
  Я знал, что он сделал меня своим душеприказчиком, поэтому у меня было полное право так поступить. Ключ был у него на шее.
  В своей комнате я открыл портфель.
  И сразу же испытал потрясение. Досье всех случаев X исчезли. Я видел их за пару дней до смерти Пуаро, когда он открывал портфель. Это были доказательства, направленные против X, которые могли мне понадобиться. Либо Пуаро сам уничтожил эти бумаги (что маловероятно), либо это сделал X.
  X. X. Этот проклятый дьявол X.
  Но в портфеле кое-что было. Я вспомнил обещание Пуаро, что найду другие указания, о которых не будет знать X.
  Где же эти указания?
  Я обнаружил в портфеле маленький томик пьес Шекспира в дешевом издании. Второй книгой была пьеса «Джон Фергюсон» Сент-Джона Эрвина. Третий акт был заложен закладкой.
  Я тупо смотрел на две книги.
  Это были ключи к разгадке, которые оставил мне Пуаро, — и они совсем ничего мне не говорили!
  Что же они могли означать?
  Единственное, что мне пришло в голову, — это какой-то код. Словесный код, основанный на этих пьесах.
  Но в таком случае как же мне его разгадать?
  Там не было ни подчеркнутых слов, ни подчеркнутых букв. Я попытался слегка нагреть страницы, но безрезультатно.
  Тогда я стал внимательно читать весь третий акт «Джона Фергюсона». Восхитительная и волнующая сцена, в которой Клюти Джон сидит и рассуждает и которая заканчивается тем, что младший Фергюсон отправляется на поиски человека, обесчестившего его сестру. Мастерская обрисовка характеров, однако вряд ли можно было предположить, что Пуаро оставил эти книги для того, чтобы улучшить мой литературный вкус!
  И тут, когда я перелистывал страницы книги, из нее выпал клочок бумаги. Это была фраза, написанная рукой Пуаро: «Поговорите с моим слугой Джорджем».
  Ну что же, это уже кое-что. Возможно, ключ к коду — если это код — оставлен у Джорджа. Я должен узнать его адрес и увидеться с ним.
  Но вначале предстояло печальное дело — похоронить моего дорогого друга.
  Тут он жил, когда впервые приехал в эту страну, тут и останется лежать навсегда.
  Джудит была очень добра ко мне в эти дни.
  Она проводила со мной много времени, помогла сделать все приготовления. Она была мягка и полна сострадания. Элизабет Коул и Бойд Каррингтон тоже были очень добры.
  Смерть Нортона тронула Элизабет Коул меньше, чем я ожидал. Если она и ощущала глубокое горе, то скрывала это.
  Итак, все было кончено…
  II
  Да, я должен это написать.
  Это должно быть сказано.
  Похороны закончились. Я сидел с Джудит, строя планы на будущее.
  И тут она сказала:
  — Но видишь ли, дорогой, меня здесь не будет.
  — Здесь?
  — Меня не будет в Англии.
  Я смотрел на нее, не понимая.
  — Мне не хотелось говорить тебе раньше, папа, чтобы не огорчать, когда тебе и так тяжело. Но теперь ты должен знать. Надеюсь, ты не будешь очень уж против. Знаешь, я уезжаю в Африку с доктором Франклином.
  Тут я вспылил. Это невозможно! Она не может так поступить. Пойдут сплетни и пересуды. Быть его ассистенткой в Англии, особенно когда была жива его жена, — это одно дело, но ехать с ним в Африку — совсем другое. Это невозможно, и я категорически возражаю. Джудит не должна этого делать!
  Дочь не перебивала меня. Она дала мне договорить. И едва заметно улыбнулась.
  — Но, мой дорогой, я еду не как его ассистентка. Я еду как его жена.
  Это было как гром среди ясного неба.
  Я проговорил, запинаясь:
  — А как же… Аллертон?
  Это ее слегка позабавило.
  — У меня никогда ничего с ним не было. Я бы так тебе и сказала, если бы ты не вывел меня из терпения. К тому же мне хотелось, чтобы ты думал… ну, в общем, то, что ты думал. Мне не хотелось, чтобы ты знал, что это… Джон.
  — Но я видел, как он целовал тебя однажды вечером… на террасе.
  — О, — небрежно отмахнулась Джудит, — очень возможно. Я была несчастна в тот вечер. Такое случается. Неужели тебе это не знакомо?
  — Ты не можешь выйти за Франклина… так скоро, — заметил я.
  — Нет, могу. Я хочу уехать вместе с ним, а ты только что сам сказал, что так проще. Нам нечего ждать — теперь.
  Джудит и Франклин. Франклин и Джудит.
  Вы понимаете, какие мысли пришли мне на ум? Мысли, которые до поры лежали под спудом?
  Джудит с пузырьком в руке, Джудит, заявляющая своим звенящим, страстным голосом, что бесполезные жизни должны исчезнуть и уступить дорогу полезным, — Джудит, которую я люблю и которую любил Пуаро. Эти двое, которых видел Нортон, — Джудит и Франклин? Но если так… если так — нет, этого не может быть. Только не Джудит. Возможно, Франклин — страшный, безжалостный человек, который уж если решится убивать, может убивать снова и снова.
  Пуаро хотел проконсультироваться с Франклином.
  Почему? Что он сказал ему тогда утром?
  Но не Джудит. Только не моя красивая, серьезная, юная Джудит.
  И все же какой странный вид был у Пуаро, когда прозвучали те слова: «Вы бы предпочли сказать: «Опустите занавес»…
  И вдруг меня осенила новая идея. Чудовищно! Невозможно! Не была ли сфабрикована вся история X? Не приехал ли Пуаро в Стайлз, потому что боялся трагедии в семье Франклин? Не приехал ли он, чтобы наблюдать за Джудит? И именно поэтому решительно отказывался что-либо рассказывать? Потому что вся история X была лишь выдумкой, дымовой завесой?
  Не была ли центром трагедии Джудит, моя дочь?
  «Отелло»! Именно «Отелло» я снял с полки в ту ночь, когда умерла миссис Франклин. Не было ли это ключом?
  Джудит была похожа в ту ночь, как кто-то сказал, на свою тезку перед тем, как та отрубила голову Олоферну. Джудит — со смертью в сердце?
  Глава 20
  Я пишу это в Истборне.
  Я приехал в Истборн повидать Джорджа, который прежде был слугой Пуаро.
  Джордж служил у Пуаро много лет. Он прекрасно справлялся со своими обязанностями, но был при этом человеком прозаическим, начисто лишенным воображения. Он все понимал в буквальном смысле и принимал за чистую монету.
  Итак, я поехал, чтобы увидеться с Джорджем. Я рассказал ему о смерти Пуаро, и реакция была именно такой, как и следовало ожидать. Он расстроился и опечалился, и ему почти удалось это скрыть.
  Потом я спросил:
  — Он оставил для меня какую-то весточку, не так ли?
  Джордж без малейших колебаний возразил:
  — Для вас, сэр? Нет, насколько мне известно.
  Я был удивлен. Начал настаивать, но получил тот же ответ.
  Наконец я сдался:
  — Полагаю, я ошибся. Ну что ж, ладно. Мне бы хотелось, чтобы вы были с ним в конце его жизни.
  — Я бы тоже этого хотел, сэр.
  — И все же, поскольку ваш отец заболел, вам, несомненно, нужно было ехать к нему.
  Джордж как-то странно взглянул на меня и проговорил:
  — Прошу прощения, сэр, я не совсем вас понимаю.
  — Вам пришлось уехать, чтобы ухаживать за вашим отцом, разве не так?
  — Я не хотел уезжать, сэр. Мсье Пуаро отослал меня.
  — Отослал вас? — Я смотрел на него, ничего не понимая.
  — Я не хочу сказать, что он уволил меня, сэр. Была договоренность, что несколько позднее я вернусь к нему на службу. Но я уехал по его желанию, и он позаботился о достойном вознаграждении, пока я был со своим престарелым отцом.
  — Но почему, Джордж, почему?
  — Я ничего не могу сказать, сэр.
  — Разве вы не спросили?
  — Нет, сэр. Я не считал себя вправе спрашивать. У мсье Пуаро всегда были свои соображения, сэр. Очень умный джентльмен, я это всегда понимал, сэр, и пользовавшийся большим уважением.
  — Да, да, — рассеянно пробормотал я.
  — Очень разборчив в одежде. Хотя и предпочитал нечто оригинальное, на иностранный манер, если вы понимаете, что я имею в виду. Но это вполне понятно, поскольку он был иностранным джентльменом. И его волосы, и усы.
  — Ах, эти знаменитые усы. — У меня защемило сердце, когда я вспомнил, как Пуаро ими гордился.
  — Очень заботился о своих усах, очень, — продолжал Джордж. — Теперь такие не носят, но ему они шли, сэр, если вы понимаете, что я имею в виду.
  Я сказал, что понимаю. Потом спросил шепотом:
  — Полагаю, он их красил, и волосы тоже?
  — Он… э-э… чуть подкрашивал усы… но волосы нет, во всяком случае, в последние годы.
  — Вздор, — возразил я. — Они были черные как вороново крыло — выглядели так неестественно, что походили на парик.
  Джордж кашлянул с извиняющимся видом.
  — Простите меня, сэр, это и был парик. В последнее время у мсье Пуаро сильно поредели волосы, поэтому он носил парик.
  Мне подумалось: как странно, что слуга знает о человеке больше, чем его самый близкий друг.
  Я вернулся к вопросу, который меня озадачил.
  — Но у вас нет никакого представления, почему мсье Пуаро вас отослал? Думайте, думайте.
  Джордж попытался это сделать, но ему это с трудом давалось.
  — Я могу лишь предполагать, сэр, — сказал он, — что он уволил меня, поскольку хотел нанять Куртиса.
  — Куртиса? А почему он захотел нанять Куртиса?
  Джордж снова кашлянул.
  — Ну, сэр, я действительно не знаю. Когда я его увидел, он мне не показался… э-э… извините, сэр… очень уж смышленым. Конечно, он силен физически, но я полагаю, что он вряд ли был таким слугой, который требовался мсье Пуаро. Одно время он работал в психиатрической лечебнице, как мне кажется.
  Пораженный, я уставился на Джорджа.
  Куртис!
  Не по этой ли причине Пуаро упорствовал и так мало мне рассказывал? Куртис, единственный, кого я никогда не брал в расчет! Да, и Пуаро это вполне устраивало. Он заставил меня прочесывать всех постояльцев Стайлз в поисках загадочного X. Но X не был постояльцем.
  Куртис!
  В прошлом он служил в психиатрической лечебнице. А разве не читал я где-то, что пациенты психиатрической лечебницы или сумасшедшего дома иногда остаются там или возвращаются туда работать?
  Странный, молчаливый человек с тупым выражением лица — человек, который мог убить по какой-то ведомой ему одному дикой причине…
  И если так — если так…
  О, в таком случае огромное облако, заслонявшее мне горизонт, растает!
  Куртис?..
  Постскриптум
  Запись капитана Артура Гастингса: «Следующая рукопись перешла в мое владение через четыре месяца после смерти моего друга Эркюля Пуаро. Я получил извещение от юридической фирмы, в котором содержалась просьба зайти в их офис. Там, «в соответствии с инструкциями их клиента, покойного мсье Эркюля Пуаро», мне был вручен запечатанный пакет с рукописью. Привожу ее содержание».
  Нижеприведенный текст записан рукой Эркюля Пуаро.
  
  «Mon cher ami!
  Меня не будет в живых уже четыре месяца, когда вы прочтете эти слова. Я долго взвешивал, стоит ли писать то, что сейчас перед вами, и решил, что кто-то должен знать правду о втором «Affaire1803 Стайлз». Я также рискну высказать догадку, что к тому времени, как вы будете это читать, вы придумаете самые абсурдные теории — и, возможно, они причинят вам боль.
  Но позвольте сказать вам следующее: вы должны были бы с легкостью, mon ami, догадаться об истине. Я позаботился о том, чтобы у вас были все указания. Если вы еще не догадались, то виной тому, как всегда, ваша благородная и слишком доверчивая натура. А la fin comme au commencement1804.
  Но вам бы, по крайней мере, следовало знать, кто убил Нортона, даже если вы все еще в полном неведении относительно того, кто убил Барбару Франклин. Последнее может явиться для вас ударом.
  Итак, начнем с того, что, как вам известно, я послал за вами. Я сказал, что вы мне нужны. Это правда. Я сказал, что хочу, чтобы вы были моими ушами и глазами. Это тоже верно, причем очень верно, даже если и не в том смысле, как вы это поняли! Вы должны были увидеть то, что я хотел, чтобы вы увидели, и слышать то, что я хотел, чтобы вы слышали.
  Вы жаловались, cher ami, что я «нечестно» изложил вам дело. Я утаил от вас информацию, которой располагал. То есть я отказывался сообщить вам, кто такой X. Совершенно верно. Мне пришлось так поступить — хотя и не по той причине, которую я указал. Вскоре вы поймете, почему я это сделал.
  А теперь рассмотрим дело X. Я показал вам резюме разных случаев. И указал на то, что в каждом отдельном случае человек, которого обвиняли или подозревали, действительно совершил данное преступление, и тут нет альтернативного решения. Затем я перешел ко второму важному факту — что в каждом случае X либо являлся одним из действующих лиц данных событий, либо был тесно связан с ними. И тут вы пришли к заключению, которое, как ни парадоксально, было и верным, и ложным. Вы сказали, что X совершил все эти преступления.
  Но, мой друг, обстоятельства были таковы, что в каждом (или почти в каждом) случае только обвиняемый мог совершить это преступление. С другой стороны, если это так, при чем тут X? За исключением лиц, связанных с полицией или детективным агентством, ни один мужчина и ни одна женщина не могут фигурировать в пяти делах об убийстве. Понимаете, так не бывает! Никогда не бывает, чтобы кто-то конфиденциально сообщил: «Вы знаете, а ведь я фактически знал пять убийц!» Нет, нет, mon ami, это просто невозможно. Итак, мы имеем тут любопытный случай. Перед нами случай катализа — реакции между двумя веществами, которая происходит только в присутствии третьего вещества, не принимающего участия в реакции и остающегося без изменений. В этом вся суть дела. Это означает, что, когда присутствовал X, имели место преступления, но X не принимал активного участия в этих преступлениях.
  Небывалое, ненормальное положение! И я понял, что наконец-то, в конце своей карьеры, я столкнулся с совершенным преступником, который изобрел такой метод, что его никогда не смогли бы обвинить в преступлении.
  Это было поразительно. Но не ново. Существовали параллели. И здесь мы вспомним первый «ключ», который я вам оставил. Пьеса «Отелло». Потому что в ней мы видим подлинного X, великолепно изображенного. Яго — совершенный убийца. Смерть Дездемоны, Кассио — да и самого Отелло — это преступления Яго, которые он спланировал и осуществил. А сам он остается за пределами круга, вне подозрения — или мог бы остаться. Потому что, мой друг, ваш великий Шекспир столкнулся с дилеммой, которую поставило перед ним его собственное искусство. Чтобы разоблачить Яго, ему пришлось прибегнуть к самому неуклюжему способу — я имею в виду историю с платком. Это никак не вяжется с методами Яго, и он бы никогда не совершил подобный промах.
  Да, тут можно говорить о совершенном способе убийства. Ни слова прямого внушения. Он всегда удерживает других от насилия, в ужасе опровергая подозрения, которые никому бы и не пришли в голову, не упомяни о них сам Яго!
  И тот же метод мы видим в блестящем третьем акте «Джона Фергюсона», где «слабоумный» Клюти Джон побуждает других убить человека, которого сам ненавидит. Это прекрасный пример психологического внушения.
  А теперь, Гастингс, вы должны осознать следующее. Каждый человек — потенциальный убийца. У каждого время от времени возникает желание убить — но не намерение убить. Как часто вы чувствовали сами или слышали, как говорят другие: «Она так разъярила меня, что я бы мог ее убить!» Или: «Я бы мог убить В. за то, что он сказал!» Или: «Я так рассердился, что мог бы его убить!» И все это говорится в буквальном смысле. В такие минуты разум совершенно ясен. Человеку хотелось бы убить такого-то и такого-то. Но он этого не делает. Его воля совладает с желанием. У маленьких детей этот тормоз еще не отрегулирован. Я знал ребенка, рассердившегося на своего котенка и сказавшего: «Сиди тихо, или я стукну тебя по голове и убью». И он действительно это сделал, а минуту спустя пришел в ужас и отчаяние, поняв, что котенку не вернуть жизнь. Потому что на самом деле ребенок нежно любил этого котенка. Итак, все мы — потенциальные убийцы. А искусство X заключалось не в том, чтобы внушить желание убить, а в том, чтобы сломать нормальный тормоз. Это было искусство, усовершенствованное длительной практикой. X знал точное слово, точную фразу, даже интонацию, с помощью которых воздействовал на слабое место! Это делалось так, что жертва ничего не подозревала. Это не был гипноз — гипноз бы ничего не дал. Это было что-то более коварное, более смертоносное. Таким образом, душевные силы человека направлялись на то, чтобы расширить брешь, а не закрыть ее. Это взывало к лучшему в человеке, пробуждая в нем худшее.
  Вам бы следовало знать, Гастингс, — ведь это произошло с вами…
  Итак, теперь вы, наверно, начинаете понимать, что означали на самом деле мои замечания, которые вас раздражали и смущали. Когда я говорил о преступлении, которое должно совершиться, я не всегда имел в виду одно и то же преступление. Я сказал вам, что нахожусь в Стайлз с определенной целью — потому что здесь должно совершиться преступление. Вы были удивлены моей уверенностью в этом. Но я мог быть абсолютно уверен, потому что преступление должен был совершить я сам…
  Да, мой друг, это странно — и смешно — и ужасно! Я, который не одобряет убийство, я, который ценит человеческую жизнь, закончил свою карьеру тем, что совершил убийство. Возможно, именно оттого, что я был слишком самодовольным, слишком уверенным в своей высокой нравственности, передо мной встала эта ужасная дилемма. Потому что, видите ли, Гастингс, тут имеется две стороны. Дело моей жизни — предотвращать убийство; но, с другой стороны, убийство — единственный способ, имевшийся в моем распоряжении! Не заблуждайтесь, X недосягаем для закона. Он в безопасности. Даже используя всю свою изобретательность, я не смог бы придумать, как победить его другим способом. И тем не менее, мой друг, мне не хотелось это делать. Я понимал, что нужно сделать, но не мог себя заставить. Я был как Гамлет — вечно оттягивал этот страшный день… И тут случилось первое покушение — покушение на миссис Латтрелл.
  Мне было любопытно посмотреть, Гастингс, сработает ли ваше знаменитое чутье на очевидное. Оно сработало. Вашей самой первой реакцией было легкое подозрение на Нортона. И вы были совершенны правы. У вас не было оснований для этого подозрения, кроме абсолютно разумного, пусть и несколько вялого предположения, что он незначителен. Тут, полагаю, вы подошли очень близко к истине.
  Я довольно тщательно ознакомился с историей жизни Нортона. Он был единственным сыном властной и деспотичной женщины. По-видимому, он не способен был самоутверждаться или навязывать свою волю другим. Он всегда немного прихрамывал и не мог принимать участия в школьных играх.
  Одна из самых важных вещей, которую вы мне поведали, — это замечание о том, что над ним смеялись в школе, потому что его чуть не стошнило при виде мертвого кролика. Я думаю, именно этот случай произвел на Нортона неизгладимое впечатление. Он не выносил крови и насилия, и вследствие этого страдал его престиж. Он подсознательно ожидал возможности реабилитироваться, сделавшись смелым и безжалостным.
  Вероятно, еще совсем юным он обнаружил, что способен влиять на людей. Он был хорошим слушателем, обладал спокойным нравом, вызывал к себе симпатию. Он нравился людям, и в то же время его не очень-то замечали. Нортона это обижало, но затем он стал этим пользоваться. Он открыл для себя, как до смешного просто можно, употребляя верные слова и стимулы, влиять на людей. Единственное, что требуется, — это понимать их, проникать в их мысли, в их тайные реакции и желания.
  Вы понимаете, Гастингс, что подобное открытие могло подпитывать ощущение власти? Вот он, Стивен Нортон, которого все любят и слегка презирают, и он заставит людей делать то, что им не хочется, — или (заметьте!) то, что, как им кажется, они не хотят делать.
  Я могу представить себе, как он все больше увлекался этим своим хобби… И мало-помалу у него развился нездоровый вкус к насилию, так сказать, из вторых рук. Насилие, на которое он сам был не способен в силу физических причин — за что его высмеивали.
  Да, постепенно это хобби становится страстью, необходимостью! Это было наркотиком, Гастингс, наркотиком, которого он теперь так же жаждал, как жаждут опиума или кокаина.
  Нортон, мягкосердечный и любящий, был тайным садистом. Наркотиком для него была боль, душевная пытка. В последние годы в мире возникла эта эпидемия. L’appetit vient en mangeant1805.
  Этот наркотик питал две жажды — жажду садиста и жажду властолюбца. Он, Нортон, обладал ключами жизни и смерти.
  Как любому наркоману, ему требовался запас наркотика. Он находил жертву за жертвой. Не сомневаюсь, что были еще случаи — кроме тех пяти, которые я проследил. В каждом из них он сыграл аналогичную роль. Он знал Этерингтона, он провел лето в деревне, где жил Риггз, и выпивал с Риггзом в местном пабе. В круизе он познакомился с Фредой Клей и сыграл на неотчетливой мысли, что, если ее старая тетушка умрет, это будет благо — избавление для старушки и материально обеспеченная и полная удовольствий жизнь для нее самой. Он был другом Личфилдов. Беседуя с ним, Маргарет Личфилд увидела себя в новом свете — героиней, избавляющей своих сестер от пожизненного заключения. Но я не верю, Гастингс, что кто-нибудь из этих людей совершил бы то, что они совершили, если бы не влияние Нортона.
  А теперь мы переходим к событиям в Стайлз. Я уже некоторое время шел по следам Нортона. Он познакомился с Франклинами, и я сразу же почуял опасность. Вы должны понимать, что даже Нортону нужно иметь некий зародыш, который он мог бы культивировать. Нужно иметь зерно, которое уже находится в почве и из которого можно что-то вырастить. Например, что касается «Отелло», то я всегда считал, что в душе Отелло уже присутствует убеждение (возможно, правильное), что любовь Дездемоны к нему — страстное, неуравновешенное преклонение девушки перед знаменитым героем-воином, а не зрелая любовь женщины к Отелло-мужчине. Возможно, он сознавал, что настоящая пара для Дездемоны — Кассио и что со временем она тоже может это понять.
  Франклины представляли весьма заманчивую перспективу для Нортона. Какие разнообразные возможности! Теперь вы, несомненно, поняли, Гастингс (любой здравомыслящий человек давно бы это понял), что Франклин был влюблен в Джудит, а она — в него. Его резкость, привычка никогда не смотреть на нее, пренебрежение элементарными правилами вежливости должны были бы вам подсказать, что этот человек по уши влюблен в Джудит. Но Франклин — человек с очень сильным характером и высокими моральными принципами. Его речь грубовата и лишена сантиментов, но он придерживается определенных правил. Согласно его кодексу чести мужчина должен оставаться с женой, которую избрал.
  Полагаю, даже вы бы увидели, что Джудит питает к нему глубокую любовь и несчастна. Она полагала, что вы это поняли, найдя ее на скамейке в розарии. Отсюда ее яростная вспышка. Люди с таким характером, как у нее, не выносят малейшего выражения жалости или сочувствия. Это словно коснуться открытой раны.
  Затем Джудит обнаружила, что вы думаете, будто она увлечена Аллертоном. Она не стала вас разубеждать, защитившись таким образом от неуклюжих попыток выразить сочувствие и бередить ее рану. Она флиртовала с Аллертоном, находя в этом отчаянное утешение. Она ни на минуту не заблуждалась на его счет. Но он ее забавлял и отвлекал. Однако Джудит никогда не испытывала к нему ни малейшего чувства.
  Разумеется, Нортон прекрасно знал, как обстоят дела. Он видел большие возможности в этом треугольнике. Могу сказать, что начал он с Франклина, но потерпел полное фиаско. Франклин человек того типа, который обладает иммунитетом к коварным внушениям Нортона. У доктора Франклина ясный ум, для него существуют только черная и белая краски. Он отдает себе полный отчет в своих чувствах и совершенно невосприимчив к давлению извне. К тому же величайшая страсть его жизни — работа. Его поглощенность наукой делает его еще более неуязвимым.
  Что касается Джудит, тут Нортон добился большего успеха. Он очень тонко сыграл на теме бесполезных жизней. Это было кредо Джудит, и она резко отрицала тот факт, что это совпадает с ее тайными желаниями. Но для Нортона такое совпадение было просто находкой. Он действовал очень умно — высказывал противоположную точку зрения, добродушно подшучивая над Джудит. Дескать, у нее никогда не хватит мужества на такой решительный шаг. «Так говорят все молодые — но никто никогда не делает!» Дешевый прием — и тем не менее как часто он срабатывает, Гастингс! Они так уязвимы, эти дети! Так готовы принять вызов, хотя и не осознают это!
  А если бесполезную Барбару устранить, то путь свободен для Франклина и Джудит. Это никогда не говорилось, и никогда не допускалось, чтобы подобная мысль стала кому-то очевидной. Напротив, подчеркивалось, что личный аспект не имеет к этому делу никакого отношения — совсем никакого. Потому что если бы Джудит это осознала, ее реакция была бы очень бурной. Но для такого закоренелого наркомана убийства, как Нортон, одной трагедии недостаточно. Он видит возможности для удовольствия повсюду. Одну из них он находит в чете Латтрелл.
  Вернемся назад, Гастингс. Припомните тот первый вечер, когда вы играли в бридж. И замечания Нортона, которыми он поделился с вами позже, — он говорил так громко, что вы испугались, как бы не услышал полковник Латтрелл. Конечно! Нортон хотел, чтобы тот услышал! Он никогда не упускал возможности подлить масла в огонь, посыпать солью раны — и наконец его усилия увенчались успехом. Это случилось у вас под самым носом, Гастингс, а вы так и не поняли, как это было сделано. Фундамент уже был заложен — тяготы жизни, растущие день ото дня, чувство стыда за то, какой смехотворной фигурой он предстает перед другими мужчинами, глубокая обида на жену.
  Вспомните точно, что именно произошло. Нортон сказал, что хочет пить. (Знал ли он, что миссис Латтрелл воспротивится намерению мужа?) Полковник реагирует немедленно, как и подобает гостеприимному хозяину, — таков он по натуре. Он предлагает выпить. И идет за напитками. Вы все еще сидите под окном.
  Появляется его жена — и возникает неизбежная сцена, которую, как известно полковнику, невольно подслушивают. Он выходит. Все еще можно было сгладить — Бойд Каррингтон прекрасно бы с этим справился. (У него есть определенная доля жизненного опыта и светский такт, хотя в остальном это один из самых напыщенных и скучных людей, каких я только знал! Как раз такого сорта личность, которая вызывает восхищение у вас!) Да и вы сами недурно справились бы с этой задачей. Но Нортон начинает молоть вздор, делая неуклюжие попытки спасти положение, и делает только хуже. Он болтает о бридже (снова вызывая в памяти унижения), без всякой связи переходит к несчастным случаям с огнестрельным оружием. И, сразу же подхватив эту тему (как и рассчитывал Нортон), этот старый осел Бойд Каррингтон рассказывает историю об ирландском денщике, застрелившем своего брата. Ту историю, Гастингс, которую сам же Нортон рассказал Бойду Каррингтону, прекрасно понимая, что этот старый дурак выдаст ее за свою собственную, если ему вовремя подсказать. Вот видите, самая главная идея исходила не от Нортона. Mon Dieu, non!1806
  Итак, все подготовлено. Накопление отрицательных эмоций произошло. Критическая точка достигнута. Оскорбленный в своих чувствах хозяина, опозоренный перед товарищами, страдающий при мысли, что, по их убеждению, у него не хватит смелости что-то предпринять, разве что кротко выносить издевательства, — он слышит ключевые слова, подсказывающие выход. Ружье, несчастные случай — человек, застреливший своего брата, — и тут неожиданно над травой показывается голова его жены… «Никакого риска… несчастный случай… Я покажу им… Я покажу ей… черт ее побери! Я хочу, чтобы она умерла… Она умрет!»
  Он не убивал ее, Гастингс! Лично я думаю, что даже когда он выстрелил, то инстинктивно промазал, потому что хотел промазать. А потом — потом эти злые чары были разрушены. Она была его женой, женщиной, которую он любил несмотря ни на что.
  Одно из преступлений Нортона, которое не вполне удалось.
  Да, но его следующая попытка! Вы понимаете, Гастингс, что следующим были вы? Оглянитесь назад и вспомните все. Вы, мой честный, добрый Гастингс! Он нашел все ваши слабые места, а также сильные — такие, как порядочность, совестливость.
  Аллертон — человек того типа, который вы инстинктивно недолюбливаете и боитесь. Это тот тип, который, по вашему мнению, должен быть уничтожен. И все, что вы слышали о нем и думали о нем, — это правда. Нортон рассказывает вам одну историю об Аллертоне — абсолютно правдивую историю, что касается фактов. (Хотя на самом деле девушка, о которой шла речь, была невротического типа и сделана из непрочного материала.)
  Итак, ставка была сделана на ваше почтение к условностям и несколько старомодные взгляды. Этот человек негодяй, соблазнитель, он губит девушек и доводит их до самоубийства! Нортон подключает также Бойда Каррингтона. Вас убеждают «поговорить с Джудит». Джудит, как и следовало ожидать, немедленно отвечает, что сделает со своей жизнью все, что захочет. Это заставляет вас поверить в худшее.
  А теперь посмотрите, на каких разных струнах играет Нортон. Ваша любовь к дочери. Старомодное чувство ответственности за своих детей, свойственное такому человеку, как вы. Некоторое самомнение, присущее вашей натуре: «Я должен что-нибудь сделать. Все зависит от меня». Ваше чувство беспомощности оттого, что вы лишены мудрого совета вашей жены. Ваша преданность — я не должен ее подвести. И, что касается более низменных побуждений, — ваше тщеславие: ведь благодаря нашему с вами знакомству вы узнали все фокусы нашей профессии! И, наконец, чувство, которое испытывают все отцы, имеющие дочерей, — подсознательная ревность и неприязнь к мужчине, который ее отберет у отца. Нортон играл, как виртуоз, на всех этих струнах. И вы отозвались, Гастингс.
  Вы слишком легко принимаете все за чистую монету. И всегда были таким. Вы легко приняли за факт, что именно Джудит говорила в беседке с Аллертоном. И однако вы ее не видели, вы даже не слышали ее голос. И, что совсем невероятно, вы даже на следующее утро продолжали считать, что это была Джудит. Вы радовались тому, что она «передумала».
  Но если бы вы потрудились изучить факты, то обнаружили бы, что вопрос о поездке Джудит в тот день в Лондон никогда не вставал! И вы не смогли сделать еще один очевидный вывод. Был кто-то, кто собирался уехать в тот день — и кто пришел в ярость оттого, что поездка сорвалась. Сестра Крейвен. Аллертон не такой человек, чтобы ограничиться флиртом с одной женщиной! Его отношения с сестрой Крейвен зашли гораздо дальше, чем легкий флирт с Джудит.
  И тут опять сценическая постановка Нортона.
  Вы видели, как Аллертон и Джудит целуются. Потом Нортон тянет вас обратно за угол. Ему, несомненно, хорошо известно, что у Аллертона назначено свидание с сестрой Крейвен в беседке. В конце концов он вас отпускает, но продолжает следовать за вами. Фраза Аллертона, которую вы подслушали, как нельзя лучше подходит для целей Нортона. И он быстро уводит вас, пока вам не представился шанс узнать, что эта женщина не Джудит!
  Да, виртуоз! И ваша реакция мгновенна! Сработали все струны! Вы решаетесь на убийство.
  Но, к счастью, Гастингс, у вас был друг, мозг которого все еще функционировал! И не только мозг!
  Я сказал в начале этой рукописи, что если вы не докопались до истины, это потому, что у вас слишком доверчивая натура. Вы верите тому, что вам говорят. Вы поверили тому, что вам сказал я…
  И однако вы совсем легко могли раскрыть правду. Я отослал Джорджа — почему? Я заменил его менее опытным и явно менее толковым человеком — почему? Я не показывался докторам — я, который всегда заботился о своем здоровье, — почему? И слышать не хотел о врачах — почему?
  Теперь вы понимаете, зачем вы мне понадобились в Стайлз? Мне нужен был кто-то, кто принимал бы на веру все, что я скажу. Вы приняли мое утверждение, что я вернулся из Египта в гораздо худшем состоянии, чем когда уезжал. Это не так. Я вернулся в гораздо лучшем состоянии! Вы бы обнаружили этот факт, если бы постарались. Но нет, вы поверили. Я отослал Джорджа, потому что мне не удалось бы заставить его думать, что я вдруг стал совершенно бессильным и беспомощным. Джордж крайне наблюдателен. Он бы понял, что я притворяюсь.
  Вы понимаете, Гастингс? Все то время, что я притворялся неспособным двигаться и обманывал Куртиса, я вовсе не был беспомощным. Я мог ходить — прихрамывая.
  Я слышал, как вы поднялись по лестнице в тот вечер. Слышал, как вы, немного поколебавшись, вошли в комнату Аллертона. И я сразу же насторожился. Меня уже сильно беспокоило ваше состояние.
  Я не стал мешкать. Я был один — Куртис ушел ужинать. Я выскользнул из своей комнаты и пересек коридор. А услышав, что вы в ванной Аллертона, я, мой друг, быстро сделал то, что вы так осуждаете, — опустился на колени и посмотрел в замочную скважину двери ванной. К счастью, все было видно, поскольку там задвижка, а не ключ изнутри.
  Я наблюдал за вашими манипуляциями с таблетками снотворного. И понял, в чем заключается ваша идея.
  Итак, мой друг, я начал действовать. Я вернулся в свою комнату и занялся собственными приготовлениями. Когда пришел Куртис, я послал его за вами. Вы пришли, зевая, и объяснили, что у вас болит голова. Я сразу же ужасно засуетился и стал предлагать вам разные средства. Чтобы отвязаться от меня, вы согласились выпить чашку шоколада. Вы быстро проглотили его, торопясь уйти к себе. Но у меня тоже, мой друг, есть таблетки снотворного.
  Итак, вы заснули — и проспали до утра, а проснувшись, вновь стали собой и ужаснулись тому, что чуть было не совершили.
  Теперь вы были в безопасности — такое не пытаются сделать дважды. Во всяком случае, с тем, кто вновь обрел здравомыслие.
  Но это придало решимости мне, Гастингс! Потому что если я мог чего-то не знать о других людях, то вас-то я знал! Вы не убийца, Гастингс! Однако вас могли повесить — за убийство, совершенное другим человеком, который был бы невиновен в глазах закона.
  Вас, мой хороший, мой честный, мой — о! — такой благородный Гастингс, такой добрый, такой совестливый, такой невинный!
  Да, я должен был действовать. Я знал, что дни мои сочтены, и был этому рад. Потому что самое худшее в убийстве, Гастингс, — это его воздействие на убийцу. Я, Эркюль Пуаро, мог поверить, что мое божественное предназначение — нести смерть всем без исключения… Но, по счастью, слишком мало времени оставалось, чтобы это могло произойти. Скоро должен был наступить конец. И я боялся, что Нортон добьется успеха с кем-то, кто бесконечно дорог нам обоим. Я говорю о вашей дочери…
  А теперь мы переходим к смерти Барбары Франклин. Каковы бы ни были ваши идеи на этот счет, Гастингс, не думаю, чтобы вы хоть на минуту заподозрили правду.
  Потому что, видите ли, Гастингс, это вы убили Барбару Франклин.
  Mais oui1807, вы!
  Итак, был еще один угол треугольника. Тот, который я не особенно принимал во внимание. Когда это случилось, казалось, Нортон тут ни при чем. Но я не сомневаюсь, что он тут также замешан…
  Вам когда-нибудь приходилось задумываться о том, почему миссис Франклин пожелала приехать в Стайлз? Ведь это место, Гастингс, совсем не в ее вкусе. Она любит комфорт, хорошую еду и интересный круг общения. В Стайлз невесело; обслуживание посредственное; место довольно безлюдное. И тем не менее именно миссис Франклин настояла на том, чтобы провести здесь лето.
  Да, был и третий угол. Бонд Каррингтон. Миссис Франклин была разочарованной женщиной. В этом крылся корень ее невроза. Она честолюбива и в социальном, и в финансовом плане. Она вышла замуж за Франклина, потому что ожидала, что он сделает блестящую карьеру.
  Он блестящий ученый, но не в том ракурсе, в каком ей бы хотелось. Его блистательные успехи никогда не создадут ему репутацию в медицинском мире, о нем не напишут в газетах. Доктора Франклина будут знать с полдюжины его коллег, и его статьи опубликуют лишь скучные научные журналы. Мир о нем не услышит, и он определенно не сделает состояния.
  И тут появляется Бойд Каррингтон, который вернулся домой с Востока. Он только что получил титул баронета и наследство. Бойд Каррингтон всегда питал сентиментальные чувства к хорошенькой семнадцатилетней девочке, которой едва не сделал предложение. Он едет в Стайлз и предлагает Франклинам тоже туда отправиться — и Барбара едет.
  Она убеждается, что не потеряла прежнего очарования для этого богатого, привлекательного человека, но он старомоден и — это просто доводит ее до бешенства — не из тех, кто одобряет развод. И Джон Франклин также против развода. Если бы Джон Франклин умер, она могла бы стать леди Бойд Каррингтон — о, какая бы это была чудесная жизнь!
  Думаю, Нортон нашел в ней очень послушное орудие.
  Все было слишком очевидно, Гастингс, стоит только вдуматься. Те первые пробные попытки показать, как она любит мужа. Она немного переигрывала — вспомните ее слова о том, чтобы «покончить со всем этим», дабы не быть ему в тягость.
  А затем — совсем новая линия поведения. Она боится, что Франклин может поставить эксперимент на себе самом.
  Мы должны были догадаться, Гастингс, все было так очевидно! Она готовила нас к тому, что Джон Франклин умрет от отравления физостигмином. Не возникает никакого вопроса, что кто-то пытался его отравить, — о нет, просто научные исследования. Он принимает безобидный алкалоид, а тот оказывается вредным.
  Единственное, что можно отметить, — это что она поспешила. Вы сказали мне, что она была недовольна, увидев, как сестра Крейвен предсказывала по руке судьбу Бойду Каррингтону. Сестра Крейвен — привлекательная молодая женщина, которая не прочь пококетничать с мужчинами. Она попыталась пококетничать с доктором Франклином, но не имела успеха. (Отсюда ее неприязнь к Джудит.) У нее роман с Аллертоном, но она прекрасно понимает, что у него это несерьезно. Она неизбежно должна была положить глаз на богатого и все еще привлекательного сэра Уильяма, а сэр Уильям, возможно, был очень даже не прочь, чтобы его завлекли. Он уже заметил, что сестра Крейвен — пышущая здоровьем, красивая девушка.
  Барбара Франклин испугалась и решила действовать быстро. Чем раньше она станет трогательной, очаровательной и вовсе не безутешной вдовой, тем лучше.
  Итак, после целого утра на нервах она приступает к осуществлению своего плана.
  Знаете ли, mon ami, я питаю некоторое уважение к калабарскому бобу. На этот раз он сработал. Он пощадил невинного и убил виновного.
  Миссис Франклин приглашает вас всех к себе в комнату. Она с большой помпой и суматохой варит кофе. Как вы рассказывали мне, ее чашка была возле нее, а чашка ее мужа — по другую сторону столика-этажерки.
  И тут появляются падающие звезды, и все выходят на балкон. Остаетесь только вы, мой друг, со своим кроссвордом и своими воспоминаниями. И чтобы скрыть свои эмоции, вы поворачиваете этажерку и ищете цитату из Шекспира.
  А потом они возвращаются, и миссис Франклин выпивает кофе, полный алкалоидов калабарского боба, который предназначался для дорогого ученого Джона, а Джон Франклин выпивает чашечку чудесного кофе, которая предназначалась для умной миссис Франклин.
  Но знаете, Гастингс, хотя я и понял, что произошло, мне стало ясно: я не смогу доказать, что случилось на самом деле. И если решат, что миссис Франклин не совершала самоубийства, подозрение неизбежно падет либо на Франклина, либо на Джудит. То есть на двух людей, которые абсолютно невиновны. И тогда я сделал то, на что имел полное право, — я убежденно повторял и акцентировал крайне неубедительные слова миссис Франклин о том, что она хочет покончить с собой.
  Я мог это сделать — и, вероятно, был единственным, кто мог. Потому что, видите ли, мои показания имели вес. Я — человек, имеющий опыт в вопросах убийства. И уж если я убежден, что это самоубийство, то эта версия будет принята.
  Я видел, что это вас озадачило и вы недовольны. Но, к счастью, вы не подозревали об истинной опасности.
  Однако не станете ли вы думать об этом после того, как я уйду? Не таится ли на дне вашего разума нечто, подобное темной змее, которая время от времени приподнимает голову и говорит: «Предположим, Джудит?..»
  Это может произойти. Поэтому я и пишу эти строки. Вы должны знать правду.
  Был один человек, которого не устраивал вердикт о самоубийстве. Нортон. Он лишился своего фунта мяса. Как я уже говорил, он садист. Он жаждет всей гаммы эмоций, подозрений, страха, судебных разбирательств. Он не получил всего этого. Убийство, которое он организовал, произошло не так, как надо.
  Но вскоре он увидел возможность компенсации для себя. Он начал сыпать намеками. Раньше он притворялся, что увидел что-то в бинокль. Тогда он хотел создать впечатление, что видел Аллертона и Джудит в какой-то компрометирующей ситуации. Но поскольку он не сказал ничего определенного, теперь он мог по-другому использовать этот эпизод.
  Предположим, например, что он скажет, будто видел Франклина и Джудит. Это придаст новый интересный аспект делу о самоубийстве! И возможно, заронит сомнение, что это было самоубийство…
  Итак, mon ami, я решил: то, что следует сделать, нужно сделать немедленно. Я устроил так, чтобы вы в тот вечер привели его ко мне в комнату…
  Я расскажу вам в точности, что случилось. Несомненно, Нортон с восторгом рассказал бы мне свою выдуманную историю. Я не дал ему времени. Я четко и определенно выложил ему все, что о нем знаю.
  Он не стал отрицать. Нет, мой друг, он откинулся на стуле и самодовольно ухмыльнулся. Mais oui, я не нахожу другого слова — именно ухмыльнулся. И спросил меня, что же я собираюсь делать со своей забавной теорией. Я ответил, что собираюсь казнить его.
  — А, понятно, — сказал он. — Кинжал или чаша с ядом?
  Мы как раз собирались вместе пить шоколад. Он был сладкоежкой, этот мистер Нортон.
  — Самое простое, — ответил я, — чаша с ядом.
  И передал ему чашку шоколада, который только что налил.
  — В таком случае, — предложил он, — вы не возражаете, если я выпью из вашей чашки, а не из моей?
  — Вовсе нет.
  Это не имело никакого значения. Как я уже говорил, я тоже принимал снотворное. А поскольку я уже довольно давно принимал его на ночь, то до некоторой степени привык к этим таблеткам. Поэтому доза, от которой заснул бы мсье Нортон, на меня бы подействовала очень слабо. Снотворное было в шоколаде. Мы оба получили равную дозу. На него она подействовала, а на меня почти нет. Тем более что я параллельно принял свое тонизирующее средство.
  Итак, мы переходим к последней главе. Когда Нортон заснул, я перенес его в мое кресло на колесиках — довольно легко, поскольку в нем полно всяких механизмов. Затем отвез кресло на обычное место — в нишу за занавесью.
  Потом Куртис «уложил меня в постель». Когда все стихло, я отвез Нортона в его комнату. Мне оставалось лишь воспользоваться глазами и ушами моего превосходного друга Гастингса.
  Возможно, вы это не заметили, Гастингс, но я ношу парик. И уж конечно не заметили, что у меня фальшивые усы. (Даже Джордж об этом не знает!) Я притворился, что опалил их случайно вскоре после того, как у меня появился Куртис, и сразу же заказал копию своему парикмахеру. Я надел халат Нортона, взъерошил свои собственные седые волосы, прошел по коридору и постучал в вашу дверь. Вскоре вы выглянули в коридор и посмотрели вокруг заспанными глазами. Вы увидели, как Нортон выходит из ванной и, прихрамывая, идет по коридору в свою комнату. Вы услышали, как он поворачивает ключ в замке, запирая дверь изнутри.
  Затем я снова надел халат на Нортона, уложил его на кровать и выстрелил в него из маленького пистолета, который приобрел за границей и держал под замком. Только два раза убедившись, что никого нет поблизости, я оставил этот пистолет в отсутствие Нортона на его туалетном столике.
  Потом я покинул комнату, после того как вложил ключ в карман Нортона. Я сам запер дверь снаружи вторым ключом, которым владею уже некоторое время. И отвез кресло на колесиках обратно в свою комнату.
  С тех пор я пишу это объяснение.
  Я очень устал — усилия и напряжение не прошли даром. Думаю, теперь уже недолго…
  Мне бы хотелось подчеркнуть вот что.
  Преступления Нортона совершенны.
  Мое — нет. Оно и не должно таким быть. Для меня самым простым и наилучшим способом убить его было бы сделать это открыто — скажем, это мог быть несчастный случай с моим маленьким пистолетом. Я бы изобразил испуг, сожаление — такой прискорбный несчастный случай! И обо мне сказали бы: «Бедный старичок — не понял, что пистолет заряжен, — ce pauvre vieux»1808.
  Я не хотел это делать.
  И скажу почему.
  Потому, Гастингс, что я решил быть «спортивным».
  Mais oui, спортивным! Я делаю все, чего не делал раньше и за что вы меня так часто укоряли! Я веду с вами честную игру. Я веду себя спортивно. У вас есть все шансы открыть правду.
  На случай, если вы мне не верите, позвольте перечислить все ключи к отгадке.
  Ключ к двери.
  Вы знаете, поскольку я вам это сказал, что Нортон прибыл сюда после меня. Вы знаете, потому что вам это сказали, что я сменил комнату после того, как приехал сюда. Вы знаете, потому что это опять-таки было вам сказано, что за время моего пребывания в Стайлз у меня пропал ключ от комнаты и я заказал другой.
  Поэтому, когда вы спрашиваете себя: кто мог убить Нортона? кто мог выстрелить и выйти из комнаты, запертой изнутри (ключ был в кармане у Нортона)? — ответ будет: «Эркюль Пуаро, у которого за время пребывания здесь появился дубликат ключа от одной из комнат».
  Человек, которого вы видели в коридоре.
  Я сам спросил вас, уверены ли вы, что человек, которого вы видели в коридоре, Нортон. Вы удивились. И спросили меня, не собираюсь ли я предположить, что это был не Нортон. Я правдиво ответил, что вовсе не собираюсь предполагать, что это был не Нортон. (Естественно, поскольку я приложил столько усилий, чтобы думали, будто это Нортон.) Затем я коснулся вопроса о росте. Все мужчины здесь, сказал я, гораздо выше Нортона. Но был мужчина ниже ростом, чем Нортон, — это Эркюль Пуаро. И можно сравнительно легко с помощью каблуков увеличить свой рост.
  У вас сложилось впечатление, что я — беспомощный инвалид. Но почему? Только потому, что я так сказал. И я отослал Джорджа. Это было мое последнее указание вам: «Езжайте и поговорите с Джорджем».
  Отелло и Клюти Джон показывают вам, что X — Нортон.
  Тогда кто же мог убить Нортона?
  Только Эркюль Пуаро.
  И как только вы бы это заподозрили, все бы стало на место — и то, что я говорил и делал, и моя необъяснимая скрытность. Свидетельство докторов в Египте и моего собственного доктора в Лондоне, что я способен ходить. Свидетельство Джорджа, что я носил парик. Тот факт, который я был не способен скрыть и который вы должны были заметить, — что я хромаю гораздо сильнее, чем Нортон.
  И, наконец, выстрел из пистолета. Моя единственная слабость. Мне следовало бы выстрелить ему в висок. Я не мог заставить себя настолько нарушить симметрию. Нет, я застрелил его симметрично, попав в самый центр лба…
  О, Гастингс, Гастингс, уж это-то должно было открыть вам истину.
  Но возможно, в конце концов, вы все-таки подозревали истину? Может быть, когда вы читаете это, вы уже знаете.
  Однако почему-то я так не думаю…
  Нет, вы слишком доверчивы…
  У вас слишком прекрасная натура…
  Что еще мне вам сказать? И Франклин, и Джудит знали правду, но вряд ли скажут вам ее. Они будут счастливы вместе, эти двое. Они будут бедны, их будут кусать бесчисленные тропические насекомые и терзать странные лихорадки — но ведь у всех нас собственное представление о совершенной жизни, не так ли?
  А вы, мой бедный одинокий Гастингс? Ах, сердце мое истекает кровью при мысли о вас, дорогой друг. Примете ли вы в последний раз совет вашего старого Пуаро?
  После того как вы это прочтете садитесь в поезд, автомобиль или автобус и отправляйтесь на поиски Элизабет Коул, которая также Элизабет Личфилд. Дайте ей это прочесть или расскажите, о чем там речь. Скажите ей, что вы тоже могли бы сделать то, что сделала ее сестра Маргарет, только у Маргарет Личфилд не было под рукой бдительного Пуаро. Избавьте ее от этого кошмара, объясните, что ее отец был убит не его дочерью, а добрым другом семьи, полным сочувствия, «честным Яго» — Стивеном Нортоном.
  Потому что неправильно, мой друг, чтобы такая женщина, еще молодая и привлекательная, отказывалась от жизни из-за того, что, как она считает, на ней пятно. Нет, это неправильно. Скажите ей это вы, мой друг, вы, еще не утративший привлекательности для женщин…
  Eh bien, больше мне нечего добавить. Не знаю, Гастингс, оправданно ли то, что я сделал. Да, не знаю. Я не верю, что человек должен брать закон в свои руки…
  Но с другой стороны, я и есть закон! Когда молодым человеком я служил в бельгийской полиции, то застрелил отчаянного преступника, который сидел на крыше и палил в людей, находившихся внизу. В критической ситуации действует закон военного времени.
  Отняв жизнь у Нортона, я спас другие жизни — невинные жизни. Но я все-таки не знаю… Может быть, это и правильно, что не знаю. Я всегда был таким уверенным — слишком уверенным…
  Но сейчас я исполнен смирения и говорю, как маленький ребенок: «Я не знаю…»
  До свидания, cher ami. Я убрал ампулы с амилнитратом с тумбочки у моей постели. Я предпочитаю отдаться в руки bon Dieu. Да будет его кара или его милосердие скорым!
  Мы больше не будем охотиться вместе, мой друг. Наша первая охота была здесь — и наша последняя…
  Это было хорошее время.
  Да, очень хорошее время…»
  (Конец рукописи Эркюля Пуаро.)
  
  Последняя запись капитана Артура Гастингса: «Я закончил читать… Пока еще не могу во все это поверить… Но он прав. Мне следовало бы знать. Я должен был догадаться, когда увидел отверстие от пули, симметрично расположенное в самом центре лба.
  Странно, я вдруг вспомнил ту мысль, которая мелькнула у меня в голове в то утро.
  Отметина на лбу у Нортона — она похожа на печать Каина…»
  
  1979 г.
  Перевод: Е. Фрадкина
  
  Рассказы не вошедшие в сборники
  
  
  Второй гонг
  Джоан Эшби выглянула из своей комнаты и замерла, прислушиваясь. Она уже хотела вернуться обратно, когда, чуть не под самыми ее ногами, раздался оглушительный удар гонга.
  Джоан сорвалась с места и помчалась к лестнице. Она так спешила, что на верхней площадке с разгона налетела на молодого человека, появившегося с противоположной стороны.
  — Привет, Джоан! Где пожар?
  — Извини, Гарри. Я тебя не заметила.
  — Я так и понял, — обиженно отозвался Гарри Дэйлхаус. — Но что это за гонки ты тут устроила?
  — Гонг же был.
  — Слышал. Но это ведь только первый.
  — Да нет же, Гарри, уже второй!
  — Первый.
  — Второй.
  Продолжая спорить, они спустились по лестнице. Когда они оказались в холле, дворецкий, только что отложивший молоточек для гонга, степенным размеренным шагом двинулся им навстречу.
  — Второй, — настаивала Джоан. — Точно тебе говорю. Не веришь, взгляни на время.
  Гарри Дэйлхаус посмотрел на большие напольные часы.
  — Двенадцать минут девятого! — воскликнул он. — Похоже, ты права. Только все равно: не слышал я первого гонга. Дигби, — повернулся он к дворецкому, это первый гонг или второй?
  — Первый, сэр.
  — В двенадцать-то минут девятого? Дигби, кое-кого могут уволить за такие штучки.
  Губы дворецкого растянулись в вымученной улыбке.
  — Сегодня ужин будет подан десятью минутами позже, сэр. Распоряжение хозяина.
  — Невероятно! — воскликнул Гарри Дэйлхаус. — Ну и ну! Хорошенькие дела, я вам доложу. Мир полон чудес. И что же стряслось с моим уважаемым дядюшкой?
  — Семичасовой поезд, сэр, он опоздал на полчаса, а поскольку…
  Раздавшийся резкий звук, похожий на удар хлыста, заставил его смолкнуть.
  — Какого черта? — удивился Гарри. — Это сильно напоминает выстрел.
  Слева от них открылась дверь гостиной, и в холл вышел смуглый привлекательный мужчина лет тридцати пяти.
  — Что это было? — поинтересовался он, — Очень напоминает выстрел.
  — Должно быть, выхлоп, сэр, — ответил дворецкий. — С этой стороны шоссе проходит совсем рядом, а окна наверху открыты.
  — Возможно, — с сомнением произнесла Джоан, — но дорога ведь там, махнула она рукой вправо, — а звук, по-моему, шел оттуда, — показала она в противоположную сторону.
  Смуглый мужчина покачал головой.
  — А по-моему, нет. Я был в гостиной и готов поклясться, что это донеслось вон оттуда. — Он кивнул в направлении гонга и входной двери. — Потому и вышел.
  — Итак: восток, запад и юг, — подвел итог Гарри, не выносивший, когда последнее слово оставалось за кем-то другим. — Чтобы дополнить картину, Кин, я выбираю север. Уверен, звук донесся оттуда. Какие будут предположения?
  — Какие же еще, кроме убийства? — улыбнулся Джеффри Кин. — Прошу прощения, мисс Эшби.
  — Да нет, ничего, — отозвалась Джоан. — Всего-навсего мурашки. Что называется, кто-то прошел по моей могиле.
  — Убийство… отличная идея, — оживился Гарри. — Но, увы! Ни стонов, ни крови. Боюсь, максимум, на что мы можем рассчитывать, это кролик, застреленный браконьером.
  — На редкость приземленно, но, полагаю, так оно и есть, — согласился Кин. — А стреляли совсем рядом. Однако давайте лучше пройдем в гостиную.
  — Слава богу, мы не опоздали! — горячо воскликнула Джоан. — Я просто-таки скатилась с лестницы, решив, что дали второй гонг.
  Дружно смеясь, они вошли в просторную гостиную.
  Личэм Клоуз был одним из самых знаменитых старинных особняков Англии. Его владельцем, Хьюбертом Личэмом Роше, завершался славный и древний род, представители побочных ветвей которого любили поговаривать, что «Нет, кроме шуток, по старине Хьюберту давно уже плачет психушка. Совсем ведь, бедолага, спятил».
  Даже со скидкой на присущую друзьям и родственникам склонность к преувеличению, в этом несомненно была какая-то доля истины. Хьюберт Личэм Роше был, как минимум, эксцентричен. Прекрасный музыкант, он тем не менее отличался совершенно неуправляемым темпераментом и доходящим до абсурда чувством собственной значимости. Его гостям приходилось либо разделять его пристрастия, либо перестать быть его гостями.
  Одним из таких пристрастий была музыка. Если хозяин играл для гостей, что он частенько проделывал по вечерам, действо должно было вершиться в абсолютном безмолвии. Брошенная шепотом фраза, шорох платья или хотя бы даже просто движение — и он как ужаленный разворачивался, сверля источник возникшего шума убийственным взором, а несчастный прощался со всякой надеждой посетить этот дом вновь.
  Еще одним наваждением для гостей была безукоризненная пунктуальность, которая ожидалась от них в отношении ужина. Завтрак никого не интересовал — к нему можно было спуститься хоть в полдень или вообще не спускаться. Обед тоже считался низменным физиологическим процессом поглощения холодных закусок и тушеных фруктов. Но ужин… ужин был обрядом и настоящим пиршеством, приготовленным cordon bleu,1809 некогда — гордостью знаменитого отеля, соблазнившимся баснословным окладом, предложенным Личэмом Роше.
  Первый гонг звучал в пять минут девятого. В четверть давали второй, по которому распахивались двери столовой, и, после торжественного провозглашения ужина, собравшиеся гости в церемонном молчании следовали к столу. Любой, имевший дерзость опоздать ко второму гонгу, опаздывал к нему навсегда: Личэм Клоуз навеки закрывал перед несчастным свои двери.
  Поэтому беспокойство Джоан Эшби, как и беспредельное удивление, вызванное у Гарри Дэйлхауса известием, что этим вечером священное действо откладывается приблизительно на десять минут, вполне объяснимы. Будучи слабо знаком со своим дядей, он, тем не менее, достаточно часто бывал в Личэм Клоуз, чтобы оценить всю необычность происходящего.
  Джеффри Кин, секретарь Личэма Роше, был удивлен не меньше.
  — Невероятно, — заметил он — Такого не бывало еще ни разу. Вы совершенно уверены?
  — Так сказал Дигби.
  — Он, кажется, говорил еще что-то про поезд, — вспомнила Джоан Эшби.
  — Странно, — задумчиво проговорил Кин. — Хотя, думаю, в свое время нам все объяснят Но все же очень странно.
  Наступила пауза, вызванная тем, что мужчины увлеклись созерцанием Джоан Эшби. Это было совершенно очаровательное создание с золотистыми волосами и озорными голубыми глазами. В Личэм Клоуз она была впервые и появилась тут стараниями Гарри Дэйлхауса.
  Открылась дверь, и в комнату вошла Диана Кливз, приемная дочь Личэма Роше.
  Была в Диане какая-то беспечная грация, колдовство в темных глазах и притягательность в ее насмешках, перед которыми мог устоять редкий мужчина. Диана знала это и от души забавлялась бесчисленными победами. Странное создание, манящее своим теплом и совершенно холодное в действительности.
  — Старик сдает, — заметила она. — Впервые за много недель он не поджидает нас здесь, поглядывая на часы и расхаживая взад и вперед, как тигр перед кормежкой.
  Молодые люди рванулись вперед. Она одарила обоих обворожительной улыбкой и повернулась к Гарри. Смуглое лицо Джеффри Кина вспыхнуло, и он медленно отступил назад. Однако, когда немногим позже в комнату вошла миссис Личэм Роше, он уже успел взять себя в руки.
  Миссис Личэм Роше была высокой темноволосой женщиной с вечно отсутствующим видом и пристрастием к свободным одеждам неопределимого — но, по-видимому, зеленого — оттенка. Мужчина средних лет, который шел рядом с ней, обладал загнутым, как клюв, носом и решительным подбородком. Грегори Барлинг, будучи довольно известной фигурой в финансовом мире и обладая неплохой родословной по материнской линии, последние годы был близким другом Хьюберта Личэма Роше.
  Бум!!!
  Гонг у Личэмов звучал на редкость внушительно. Когда он затих, дверь столовой отворилась, и Дигби провозгласил:
  — Ужин подан!
  Затем, несмотря на отличную школу, его бесстрастное лицо выразило полное замешательство. Впервые на его памяти хозяина не было с гостями!
  Впрочем, замешательство было написано на всех лицах. У миссис Личэм Роше вырвался неуверенный смешок:
  — Совершенно удивительный случай. Представляете, я даже не знаю, что теперь делать.
  Никто из присутствовавших не знал этого тоже. Рушились все устои Личэм Клоуз. Что могло случиться? Разговоры стихли, и в комнате воцарилась атмосфера напряженного ожидания.
  Наконец дверь открылась снова, и раздался дружный вздох облегчения, мгновенно подавленный из боязни осложнить положение. Разумеется, недопустима была даже тень намека на то, что хозяин нарушил священную и им же самим установленную заповедь.
  Но тот, кто вошел в комнату, вовсе не был Личэмом Роше! Вместо внушительной бородатой фигуры старого викинга взглядам собравшихся предстал облаченный в не правдоподобно безукоризненный вечерний костюм маленький человечек решительно иностранной внешности, с яйцевидной головой и роскошными усами.
  Мало того, в его глазах сквозило плохо скрываемое веселье.
  — Пардон, мадам, — учтиво проговорил он, подходя к хозяйке. — Боюсь, я несколько опоздал.
  — О, вовсе нет! — растерянно пробормотала миссис Личэм Роше. — Вовсе нет, мистер… Она запнулась.
  — Пуаро, мадам. Эркюль Пуаро, — подсказал пришедший и услышал за своей спиной тихое «Ох!», и не настоящее «ох» даже, а скорее изумленный выдох, вырвавшийся у одной из женщин. Надо полагать, он немало польстил Эркюлю Пуаро.
  — Вы ведь знали, что я приеду? — мягко подсказал он хозяйке. — N'estce pas, madame?1810 Ваш супруг упоминал об этом?
  — Н-ну… да, разумеется, — согласилась миссис Личэм Роше с редкой неубедительностью. — То есть, наверное, разумеется. Я страшно рассеянна, мосье Пуаро. Вечно все забываю. К счастью, Дигби все помнит.
  — Боюсь, мой поезд задержался, — сообщил Пуаро. — Какое-то происшествие на линии…
  — А! — воскликнула Джоан. — Так вот почему отложили ужин.
  Взгляд Пуаро — и на редкость проницательный, кстати сказать, взгляд стремительно обратился к ней.
  — Что-то не так, да?
  — Представить себе не могу… — начала миссис Личэм Роше и смолкла. — Я имею в виду, — попыталась она собраться с мыслями, — это так странно… Хьюберт никогда…
  Пуаро быстро обвел общество взглядом.
  — Мистер Личэм еще не спускался?
  — Нет, и это так необычно…
  Она умоляюще взглянула на Джеффри Кина.
  — Мистер Личэм Роше сама пунктуальность, — пришел тот на помощь. — Он не опаздывал к ужину уже… — я сомневаюсь, чтобы он вообще когда-либо к нему опаздывал.
  Незнакомцу ситуация, вероятно, представлялась забавной. Растерянные лица, общая неловкость…
  — Я знаю, что делать, — заявила вдруг миссис Личэм Роше с облегчением человека, справившегося со сложной ситуацией. — Я позову Дигби.
  Так она и поступила. Незамедлительно явился дворецкий.
  — Дигби, — обратилась к нему миссис Личэм Роше, — ваш хозяин. Он…
  Продолжения, по обыкновению миссис Роше, не последовало, но дворецкий, очевидно, его и не ждал. Он тут же и с полным пониманием ответил:
  — Мистер Личэм Роше спустился в пять минут девятого и прошел в кабинет, мадам.
  — Ага!
  Миссис Личэм немного подумала.
  — А как вам кажется… я имею в виду… он слышал гонг?
  — Думаю, должен был слышать: гонг расположен прямо у дверей кабинета.
  — Да, конечно, конечно, — сказала миссис Личэм Роше, теряясь окончательно.
  — Передать ему, мадам, что ужин подан?
  — О, спасибо вам, Дигби. Да, думаю… да, да, вы ему передайте.
  — Даже и не знаю, — сообщила она гостям, когда дворецкий вышел, — что бы я делала без Дигби.
  Последовала пауза.
  Вернувшийся Дигби дышал несколько чаще, чем это подобает хорошему дворецкому.
  — Прошу прощения, мадам, но дверь кабинета заперта. Вот с этого-то момента Эркюль Пуаро и взял ситуацию в свои руки.
  — Думаю, нам всем лучше пройти туда, — заявил он и первым двинулся к выходу.
  Остальные последовали за ним. Никому и в голову не пришло подвергать сомнению его право распоряжаться. Довольно комичный гость исчез. Вместо него появился человек, облеченный властью и полностью владеющий ситуацией.
  Поэтому они безропотно проследовали за ним через холл, прошли мимо лестницы, мимо огромных часов и, наконец, мимо ниши с установленным в ней гонгом. Прямо напротив него была закрытая дверь.
  Пуаро постучал в нее; сначала — тихо, потом все сильнее и сильнее. Ответа не было. Пуаро проворно опустился на колени и приник глазом к замочной скважине. Затем он поднялся и огляделся.
  — Господа, — объявил он, — мы должны взломать эту дверь. Немедленно!
  Присутствовавшие и тут ни на миг не усомнились в его праве командовать ими. Как самые крупные из мужчин, Джеффри Кин и Грегори Барлинг немедленно принялись штурмовать дверь под руководством Пуаро. Процесс несколько затянулся. Двери в Личэм Клоуз были солидным и серьезным препятствием — не то что современные хлипкие заслонки. Они упорно сопротивлялись натиску, но в конце концов уступили объединенным усилиям мужчин и с грохотом повалились внутрь.
  Заходить в кабинет, однако, никто не спешил: краем глаза они там уже увидели то, что, боялись увидеть. Напротив двери было окно. Слева, между окном и дверью, стоял большой письменный стол. В кресле, повернутом к нему боком, сидел крупный мужчина, безвольно повалившийся на стол. Он сидел лицом к окну и спиной к двери, но его поза не оставляла никаких сомнений. Под правой рукой, бессильно свесившейся к ковру, лежал маленький пистолет.
  — Уведите миссис Личэм Роше, — резко бросил Пуаро Грегори Барлингу, — и других леди тоже.
  Тот понимающе кивнул и положил ладонь на руку хозяйки. Миссис Личэм Роше вздрогнула.
  — Он застрелился, — выговорила она. — Какой ужас!
  Она снова вздрогнула и позволила увести себя. Девушки последовали за ними.
  Пуаро, сопровождаемый молодыми людьми, вошел в комнату. Остановив их жестом, он подошел к телу и опустился возле него на колени.
  Входное пулевое отверстие он обнаружил на правом виске. Пуля прошла насквозь, и разбитое зеркало, висевшее на стене, ясно показывало, куда она попала. На столе лежал лист бумаги, на котором неверной дрожащей рукой было выведено единственное слово: «Простите».
  Пуаро оглянулся на дверь.
  — Ключа в замке нет, — бросил он. — Возможно… Его рука скользнула в карман покойника.
  — Да, вот он, — подтвердил он. — По крайней мере, должен быть он. Будьте добры, мосье, проверьте…
  Джеффри Кин взял у него ключ и вставил в дверной замок.
  — Да. Он и есть.
  — А окно?
  Гарри Дэйлхаус подошел к окну.
  — Заперто.
  — Вы позволите? — Пуаро стремительно поднялся и приблизился к большому двустворчатому окну, доходившему до пола. Он открыл его, с минуту пристально разглядывал траву внизу и снова закрыл.
  — Друзья мои, — объявил он, — нам следует позвонить в полицию. До тех пор пока она не появится здесь и не убедится, что произошло действительно самоубийство, ничего нельзя трогать. С момента смерти не прошло и четверти часа.
  — Знаю, — хрипло ответил Гарри. — Мы слышали вы стрел.
  — Comment?1811 Что вы сказали?
  Гарри Дэйлхаус и Джеффри Кин объяснили ему. В этот момент вернулся Барлинг, и Пуаро повторил ему то, что уже сказал молодым людям. Кин ушел звонить в полицию, и Пуаро попросил Барлинга уделить ему несколько минут.
  Оставив Дигби охранять дверь кабинета и отправив Гарри Дэйлхауса за дамами, Пуаро провел Барлинга в небольшую комнату, примыкавшую к кухне.
  — Насколько я понимаю, вы были близким другом покойного, — начал он. Именно потому я и счел возможным поговорить с вами первым. Возможно, приличия требуют от меня объясниться сначала с мадам, но в данный момент это не представляется мне pratique.1812
  Он помолчал.
  — Видите ли, я попал в довольно деликатное положение. Лучше всего будет изложить вам факты прямо. По профессии я частный детектив.
  Барлинг слегка улыбнулся.
  — Вряд ли есть необходимость сообщать мне это, мосье Пуаро. Ваше имя гремит по всему миру.
  — Мосье слишком любезен, — поклонился Пуаро. — В таком случае, начнем. Недавно на мой лондонский адрес пришло письмо от мосье Личэма Роше, в котором он писал, что имеет основания подозревать серьезную утечку своего капитала. По семейным обстоятельствам — так говорилось в письме — он не желает вмешивать в это дело полицию, поэтому просит меня приехать и разобраться в нем лично. Что ж, я согласился и приехал. Не так, впрочем, спешно, как ожидал от меня покойный мосье, но, в конце концов, у меня есть и другие дела, а мосье все же не король Англии, как бы он ни был уверен в обратном.
  Барлинг позволил себе понимающую улыбку.
  — Он нисколько в этом не сомневался.
  — Вот именно. Э… ну, вы меня поймете. Письмо достаточно ясно говорило о — что называется — эксцентричности его автора. То есть не об откровенном безумии, но все же о значительной неуравновешенности. N'estce pas?
  — Последний его поступок говорит об этом лучше всего.
  — О мосье, самоубийства далеко не всегда совершаются импульсивно. Так часто говорят присяжные, но делают они это единственно, чтобы пощадить чувства родственников.
  — И тем не менее, Хьюберт не был нормален. Он страдал непредсказуемыми приступами ярости, фамильная гордость превратилась у него в самую настоящую манию, а уж по части чудачеств мало кто мог его обойти. При всем при том он оставался умным человеком.
  — Несомненно. Достаточно умным, чтобы понять, что его обкрадывают.
  — Но разве это причина, чтобы свести счеты с жизнью?
  — Вот именно, мосье. Нелепость. И я должен спешить. Из-за этих — как он назвал их в своем письме — семейных обстоятельств. Eh bien, мосье, вы человек опытный и прекрасно знаете, что подобные обстоятельства обычно и есть главная причина, по которой человек решается покончить с собой.
  — Вы имеете в виду…
  — Что дело выглядит так, будто се pauvre1813 мосье обнаружил нечто еще — и не смог это вынести. Но, понимаете ли, у меня остался долг перед ним. Я согласился на его просьбу, я взялся за это дело — я уже веду его. Эти «семейные обстоятельства»… Покойный не желал вмешивать полицию. Поэтому я должен действовать быстро. Я должен выяснить истину.
  — И когда вы ее выясните…
  — Тогда… мне придется быть очень осторожным. Но я должен сделать все, что только возможно.
  — Понимаю, — проговорил Барлинг. Несколько минут он молча курил.
  — Тем не менее, боюсь, я не смогу вам помочь, — ответил он наконец. Хьюберт не откровенничал со мной. Я просто ничего не знаю.
  — Но, мосье, вы можете высказать догадку, у кого, на ваш взгляд, была возможность ограбить покойного.
  — Трудно сказать. Хотя в таких случаях первым на ум приходит управляющий.
  — Управляющий?
  — Да. Маршалл. Капитан Маршалл. Отличный парень, потерял на войне руку. Он появился здесь около года назад. Но Хьюберт любил его и, насколько я знаю, доверял.
  — Но если бы капитан Маршалл обманул доверие своего хозяина, это вряд ли бы относилось к разряду стоящих умолчания «семейных обстоятельств».
  — Н-ну, да.
  Замешательство собеседника не ускользнуло от Пуаро.
  — Говорите, мосье. Говорите открыто, прошу вас.
  — Возможно, это лишь сплетни.
  — Умоляю вас, говорите.
  — Ну что ж, хорошо. Возможно, в гостиной вы заметили весьма привлекательную молодую леди.
  — Я заметил там двух.
  — Ах да, мисс Эшби! Очень мила. Впервые здесь. Гарри Дэйлхаус заставил миссис Личэм Роше пригласить ее. Нет, я имел в виду брюнетку, Диану Кливз.
  — Прекрасно помню, — отозвался Пуаро. — Думаю, любой другой на моем месте тоже бы не забыл.
  — Настоящий чертенок! — взорвался вдруг Барлинг. — Заморочила голову всем мужчинам на двадцать миль в округе. Рано или поздно она доиграется, и кто-нибудь прибьет ее за эти штучки.
  Он вытащил платок и утер лоб, совершенно не замечая изучающего взгляда своего собеседника.
  — И эта юная леди…
  — Приемная дочь Личэма Роше. Собственных детей у них не было — страшное разочарование. Тогда они удочерили Диану — она приходилась им то ли племянницей, то ли еще кем. Хьюберт души в ней не чаял, только что не молился на нее.
  — И, надо полагать, мысль о ее замужестве пришлась бы ему совсем не по вкусу? — предположил Пуаро.
  — Отчего же? При условии, что брак был бы удачным.
  — То есть, мосье, с вами? Барлинг вздрогнул и покраснел.
  — Я не говорил ничего подобного…
  — Mais, non, mais, non!1814 Ничего подобного вы не говорили. Но ведь думали, не так ли?
  — Да, я люблю ее. Личэм Роше знал это и одобрял. Это соответствовало его планам на ее будущее.
  — А планам мадемуазель?
  — Я же сказал, что это дьявол во плоти.
  — Понимаю. Мадемуазель обожает развлекаться за чужой счет, не так ли? Но капитан Маршалл, он-то здесь при чем?
  — Ну, их часто видели вместе. Пошли разговоры. Хотя, сомневаюсь, чтобы там было что-то серьезное. Очередной скальп в ее коллекцию, и только.
  Пуаро кивнул.
  — Но, если все же допустить наличие чего-то серьезного, это может объяснить, почему мистер Личэм Роше действовал осторожно.
  — Да поймите же вы наконец, что нет ни малейших оснований подозревать капитана Маршалла в растрате!
  — Oh, parfaitement, parfaitement!1815 Возможно, дело всего-навсего в чеке, подделанном кем-то из домашних. Вот, к примеру, юный Дэйлхаус… Он, собственно, кто?
  — Племянник.
  — И, соответственно, наследник?
  — Он сын сестры. Разумеется, он может взять его имя — других Личэмов Роше не осталось.
  — Понятно.
  — Собственно говоря, здесь ограничений не существует, до сих пор имение переходило к старшему сыну только потому, что таковой был. В данном же случае мне всегда представлялось, что Личэм Роше оставит жене право на пожизненное владение имением с последующей передачей его Дианге. Это, конечно, если он одобрит ее замужество. Тогда ее муж мог бы взять фамилию.
  — Понимаю, — кивнул Пуаро. — Что ж, мосье, вы были очень добры и сильно помогли мне. Могу ли я просить вас еще об одном одолжении? Объясните миссис Личэм Роше все, что я рассказал вам, и узнайте, не может ли она уделить мне минутку?
  Вскоре — и скорее, чем это представлялось Пуаро возможным, — открылась дверь, и появившаяся миссис Личэм Роше проплыла к креслу.
  — Барлинг все объяснил мне, — сказала она. — Разумеется, скандал недопустим. И все же, я думаю, это судьба. Ведь правда? Зеркало и вообще…
  — Comment — зеркало?
  — Я сразу это заметила. Разбитое зеркало… Мертвый Хьюберт… Между ними была мистическая связь. Разумеется, это проклятие. Полагаю, почти в каждом древнем роду есть свое проклятие. Хьюберт всегда был таким странным… А последнее время даже более, чем обычно.
  — Простите мне подобный вопрос, мадам, но нет ли у вас каких-либо денежных затруднений?
  — Затруднений? Как-то не задумывалась об этом.
  — Знаете, мадам, говорят, тому, кто не задумывается о деньгах, их нужно особенно много.
  Он позволил себе деликатный смешок, оставшийся без ответа. Взгляд миссис Личэм Роше блуждал где-то очень далеко.
  — Что ж, благодарю вас, мадам, — поспешно завершил Пуаро беседу.
  Потом он позвонил, и через минуту явился Дигби.
  — Попрошу вас ответить на несколько вопросов, — сказал Пуаро. — Я частный детектив. Ваш хозяин нанял меня еще при жизни.
  — Детектив! — выдохнул дворецкий. — Но зачем?
  — Потрудитесь отвечать на мои вопросы. Расскажите о выстреле.
  Дигби рассказал.
  — Итак, в тот момент в холле вас было четверо? — переспросил Пуаро.
  — Да, сэр. Мистер Дэйлхаус, мисс Эшби и мистер Кин.
  — А где были остальные?
  — Остальные, сэр?
  — Ну да: миссис Личэм Роше, мисс Кливз и мистер Барлинг.
  — Миссис Личэм Роше и мистер Барлинг спустились позже, сэр.
  — А мисс Кливз?
  — Мне думается, сэр, мисс Кливз находилась в гостиной.
  Пуаро задал еще несколько вопросов и отпустил дворецкого с напутствием пригласить мисс Кливз.
  Та явилась незамедлительно, и Пуаро смог рассмотреть ее уже в свете откровений мистера Барлинга. В белом атласном платье с приколотой к плечу розой она была решительно прекрасна.
  Внимательно наблюдая за девушкой, Пуаро объяснил ей причину своего появления в Личэм Клоуз, однако, кроме вполне естественного удивления, он не обнаружил на ее лице никаких признаков беспокойства. О Маршалле она говорила равнодушно, хоть и тепло, и только упоминание о Барлинге заставило ее оживиться.
  — Этот человек мошенник, — резко заявила она. — Я говорила отцу, но он и слышать ничего не хотел, упорно продолжая препоручать свои деньги заботам этого сомнительного господина.
  — Мадемуазель… вам жаль вашего отца? Она пристально взглянула на Пуаро.
  — Конечно. Просто современная молодежь, мосье, не любит показывать своих чувств. Но старика я любила. Хотя, наверное, так для него даже лучше.
  — Лучше?
  — Да. Не сегодня-завтра его все равно посадили бы под замок. В нем стремительно росло убеждение, что последний из Личэмов Роше поистине наделен Божьей благодатью.
  Пуаро задумчиво кивнул.
  — Понимаю, понимаю, явные признаки умственного расстройства. Кстати, какая очаровательная у вас сумочка! Позвольте взглянуть. Эти шелковые розочки… прелестно! Так о чем я? Ах да, вы слышали выстрел?
  — Да, только я думала, это машина, или кто-то охотится, или что-то еще.
  — Вы находились тогда в гостиной?
  — Нет, я была в саду.
  — Понятно. Благодарю вас, мадемуазель. Что, если следующим пригласить мистера Кина?
  — Джеффри? Я пришлю его вам. Кин держался настороженно, но был явно заинтересован.
  — Мистер Барлинг рассказал мне, почему вы здесь. Не представляю, что такого полезного я могу рассказать, но, если все же могу…
  — Меня интересует только одна вещь, мосье Кин, — прервал его Пуаро. — А именно, та, которую вы подняли с пола, когда мы подошли к дверям кабинета.
  — Я… — Кин вскочил было с кресла, но тут же уселся обратно.
  — Не понимаю, о чем вы, — равнодушно сказал он.
  — Думаю, понимаете, мосье. Вы шли за мной, я знаю, но один мой знакомый говорит, что у меня есть глаза на затылке. Вы подобрали что-то с пола и положили это в правый карман своего пиджака.
  Повисла пауза. На приятном лице Кина отчетливо проступила растерянность. Наконец он решился.
  — Выбирайте, мосье Пуаро, — предложил он, наклоняясь к столу и выворачивая из кармана мундштук, носовой платок, крохотный шелковый бутон розы и небольшой спичечный коробок.
  После секундной заминки Кин добавил:
  — По правде говоря, это был он… — он поднял со стола спичечный коробок. — Должно быть, обронил раньше.
  — Не думаю, — отозвался Пуаро.
  — Что вы хотите этим сказать?
  — То, что сказал. Мосье, я человек метода, человек порядка, я, наконец, не выношу беспорядка. Окажись на полу спичечный коробок, я заметил бы его и поднял. Спичечный коробок таких размеров! Безусловно бы увидел. Нет, мосье, думаю, это было что-то гораздо меньшее, вот как, например, это.
  Он взял крохотный шелковый бутон.
  — Кажется, это от сумочки мисс Кливз? После мгновенной заминки Кин со смехом подтвердил догадку.
  — Да, точно. Она… дала мне его вчера вечером.
  — Ясно, — проговорил Эркюль Пуаро, и в этот момент дверь открылась, пропуская высокого белокурого мужчину в простом костюме.
  — Кин, да что же это? Личэм Роше застрелился? Дружище, я этому не верю. Этого просто не может быть.
  — Позволь представить тебе мосье Пуаро, — сказал Кин, заставив вошедшего вздрогнуть. — Он все тебе объяснит. С этими словами он вышел, громко хлопнув дверью.
  — Мосье Пуаро! — с крайним воодушевлением воскликнул Джон Маршалл. Страшно рад познакомиться. Какая удача, что вы здесь оказались! Личэм Роше ничего не говорил мне о вашем приезде. Знаете, сэр, я ведь ваш горячий поклонник.
  Пуаро подумал, что начало совершенно обезоруживающее, как, впрочем, и сам молодой человек, молодость которого, учитывая седые волосы на висках и прорезавшие лоб морщины выражалась, больше, в мальчишеском голосе и поведении.
  — Полиция…
  — Уже здесь, сэр. Я с ними и приехал, узнав о случившемся. Их, кстати, это не особенно и удивило. Нет, понятно, конечно: с головой последнее время у него было совсем скверно, но все же…
  — Все же вы удивлены, что он совершил самоубийство?
  — Честно говоря, да. Не представляю… точнее, сомневаюсь, чтобы Личэм Роше мог представить, как это мир сможет обойтись без него.
  — Насколько я понял, в последнее время у него возникли некоторые денежные проблемы? Маршалл кивнул.
  — Он играл на бирже. Какие-то сомнительные затеи Барлинга.
  — А нет ли у вас причин думать, — вкрадчиво спросил Пуаро, — что мосье Личэм Роше подозревал вас в махинациях с отчетностью?
  Пораженный до глубины души Маршалл глупо вытаращился на Пуаро. Он выглядел настолько комично, что Пуаро не сдержал улыбки.
  — Вижу, вы совершенно потрясены.
  — Да уж. Какое нелепое предположение!
  — Хорошо. Еще вопрос. Не подозревал ли он вас в желании увести его дочь?
  — О, так вы уже знаете о нас с Ди? Он смущенно засмеялся.
  — Стало быть, это правда? Маршалл кивнул.
  — Только старик знать об этом не знал. Ди не разрешила ему говорить и, думаю, была права. Он бы взорвался, как… праздничный фейерверк, а я тут же бы вылетел с работы. Тут уж никаких сомнений.
  — И что же вы думали делать?
  — Ну, честно говоря, сэр, я-то как раз особенно и не думал. У нас это делает Ди. Она сказала, что все устроит. Ну, и еще я искал другую работу. Если бы нашел, тут же бы ушел с этой.
  — Тут же бы женились, а мосье Личэм Роше тут же бы лишил мадемуазель Диану всякого содержания. А она, как бы это сказать, к этому привыкла.
  Маршалл выглядел несколько смущенным.
  — Ну, я постарался бы заработать их для нее, сэр. В этот момент в комнату вернулся Джеффри Кин.
  — Полицейские уезжают, мосье Пуаро, и хотели бы вас видеть.
  — Merci. Сейчас приду.
  В кабинете его ожидали рослый инспектор и полицейский врач.
  — Мистер Пуаро? — осведомился инспектор. — Наслышаны о вас, сэр. Я инспектор Ривз.
  — Вы крайне любезны, — ответил Пуаро, пожимая ему руку. — Мое сотрудничество вам, вероятно, без надобности. Не правда ли?
  Он коротко рассмеялся.
  — Только не в этот раз, сэр. Никаких проблем. — Стало быть, случай совершенно ясный? — уточнил Пуаро.
  — Абсолютно. Окно и дверь заперты, ключ от нее — в кармане покойного. В последнее время странности в поведении. Никаких сомнений.
  — И все вполне… естественно? Врач хмыкнул:
  — Ну, разве… Это в какой же позе ему нужно было стреляться, чтобы пуля попала в зеркало! Впрочем, самоубийцы народ странный.
  — А вы нашли пулю?
  — Да, вот она. — Врач протянул ему пулю. — Лежала у самой стены под зеркалом. Пистолет принадлежал покойному и всегда хранился в ящике стола. Что-то, конечно, подтолкнуло беднягу к такому концу, но что именно, мы, боюсь, никогда уже не узнаем.
  Пуаро кивнул.
  Тело перенесли в спальню, полицейские уехали. Пуаро стоял у входной двери, провожая их взглядом, когда какой-то шум заставил его обернуться. Прямо у него за спиной топтался Гарри Дэйлхаус.
  — У вас случайно не найдется фонаря, друг мой? — осведомился у него Пуаро.
  — Да, сейчас принесу.
  Вернулся он не только с фонарем, но и с Джоан Эшби.
  — Можете пойти со мной, — милостиво разрешил им Пуаро.
  Выйдя из дому, он обогнул его справа и остановился у окна кабинета. От дорожки окно отделяли около шести футов газона. Пуаро наклонился и принялся водить лучом света по траве. Потом выпрямился и покачал головой.
  — Нет, — сказал он, — не здесь…
  Внезапно он смолк и застыл на месте. По бокам газон окаймляли широкие полосы цветочных клумб. Все внимание Пуаро сосредоточилось на правой, где росли астры и георгины. В свете фонаря на рыхлой земле отчетливо виднелись следы.
  — Четыре, — пробормотал Пуаро. — Два к окну и два обратно.
  — Садовник, наверное, — пожала плечами Джоан.
  — Да нет же, мадемуазель, нет. Вы не хотите воспользоваться своими глазами. Это следы от крохотных, изящных туфель с высоким каблуком — женских туфель. Мадемуазель Диана упоминала, что была в саду. Вы не помните, мадемуазель, она спустилась вниз раньше вас или позже?
  Джоан покачала головой.
  — Не помню. Слишком уж я спешила, когда раздался гонг. Мне ведь показалось, что до этого я уже слышала один. Кажется, когда я пробегала мимо ее комнаты, дверь была открыта, но я не совсем уверена. Вот дверь в комнату миссис Личэм Роше была закрыта, это точно.
  — Понятно, — сказал Пуаро.
  Что-то в его голосе заставило Гарри взглянуть на него повнимательней, но Пуаро только тихонько хмурился своим мыслям.
  В дверях они повстречались с Дианой Кливз.
  — Полиция уехала, — сообщила она и глубоко вздохнула. — Все кончилось.
  — Могу ли я попросить вас на пару слов, мадемуазель? — осведомился Пуаро.
  Диана прошла в маленькую комнату, и Пуаро, последовав за ней, закрыл дверь.
  — Да? — повернулась к нему Диана. Она выглядела несколько удивленной.
  — Всего лишь маленький вопрос, мадемуазель. Вы подходили сегодня к цветочной клумбе, что у окон кабинета?
  Диана кивнула.
  — Да. Около семи вечера и потом, перед самым ужином.
  — Не понимаю, — признался Пуаро.
  — Я тоже: что это вы хотите тут «понять»? — холодно произнесла Диана. — Я срезала к столу астры. Цветы за столом — моя обязанность. И было это около семи.
  — А потом — позже?
  — Ах, это! Видите ли, я капнула масло для волос на платье — прямо на плечо, а я уже собиралась спускаться к ужину. Чтобы не переодеваться, я выбежала в сад, сорвала бутон розы и приколола его на плечо. Вот, поглядите.
  Она вплотную подошла к Пуаро и приподняла бутон. Под ним Пуаро действительно увидел крохотное жидкое пятнышко. Диана продолжала стоять, почти касаясь Пуаро плечом, и вовсе не спешила отходить.
  — И во сколько же это было?
  — О, минут в десять девятого, я полагаю.
  — А вы… вы не открывали окно?
  — Только пыталась. Так и впрямь было бы гораздо быстрее попасть внутрь. Но оно оказалось запертым.
  — Ясно.
  Пуаро набрал побольше воздуха и выпалил:
  — А выстрел? Где вы были, когда услышали выстрел? Все еще в саду?
  — О нет. Это же случилось двумя или тремя минутами позже. Я была уже у входной двери.
  — Вы знаете, что это, мадемуазель? — спросил Пуаро, разжимая ладонь, на которой лежала маленькая матерчатая роза.
  Диана равнодушно взглянула на нее.
  — Похоже, это с моей сумочки. Где вы ее нашли?
  — Она была в кармане у мистера Кина, — сухо объяснил Пуаро. — Вы сами дали ему ее, мадемуазель?
  — А он так сказал? Пуаро только улыбнулся.
  — И когда же вы это сделали, мадемуазель?
  — Вчера вечером.
  — Это он просил вас ответить мне так, мадемуазель?
  — А не много ли вы себе позволяете? — спросила в ответ Диана.
  Пуаро промолчал. Он вышел и направился в гостиную. Там оказались Барлинг, Кин и Маршалл. Пуаро подошел к ним.
  — Господа, — деловито заявил он, — будьте любезны пройти со мной в кабинет.
  Выйдя в холл, он обратился к Гарри и Джоан:
  — Вас я попрошу тоже. И возможно, кто-нибудь позовет мадам? Благодарю вас. А вот и наш несравненный Дигби! Друг мой, один маленький, но очень важный вопрос: мадемуазель Кливз действительно принесла к ужину астры?
  Дворецкий выглядел озадаченным.
  — Да, сэр, действительно.
  — Вы уверены?
  — Совершенно уверен, сэр.
  — Tres bien.1816 Идемте же, — нетерпеливо обернулся он к собравшимся. — У меня были причины пригласить вас сюда, — обратился он к ним, когда все оказались в кабинете. — Дело закрыто. Полиция уехала. Мосье Личэм Роше застрелился — так они решили. Все кончено.
  Он сделал паузу.
  — Но я, Эркюль Пуаро, говорю вам, что это не так! Глаза присутствовавших обратились к маленькому бельгийцу. В этот момент дверь отворилась, и в комнату вплыла миссис Личэм Роше.
  — Я как раз говорил, мадам, — повернулся к ней Пуаро, — что дело закрыли слишком рано. Это же вопрос психологии, в конце концов. У мосье Личэма Роше была manie de grandeur.1817 Он считал себя великим человеком, черт возьми! Такие люди не убивают себя. Нет, нет, при всем своем безумии они никогда не убивают себя. И мосье Личэм Роше тоже этого не делал.
  Пуаро выдержал паузу.
  — Он был убит.
  — Убит? — Маршалл коротко рассмеялся. — В комнате с запертыми окном и дверью?
  — И тем не менее он был убит, — упрямо повторил Пуаро.
  — А потом, надо полагать, — презрительно бросила Диана, — встал и запер за убийцей дверь. Или окно.
  — Я покажу вам кое-что, — ответил Пуаро, подходя к окну.
  Он повернул оконную ручку и приоткрыл окно.
  — Видите? Открыто. Теперь я закрываю его, но ручку не поворачиваю. Итак, окно закрыто, но не заперто. А теперь, внимание!
  Он коротко и резко ударил по оконной раме. От сотрясения, вызванного ударом, ручка свободно проскочила вниз, запирая окно.
  — Видите? — мягко проговорил Пуаро. — Он слишком разболтан, этот замок. Им легко можно закрыть окно и снаружи.
  Он отвернулся от окна. Теперь он был очень мрачен — Когда в двенадцать минут девятого раздался выстрел, четверо из вас находились в холле. Это обеспечивает им алиби. Где же были остальные трое? Вы, мадам? Знаю: в своей комнате. Вы, мосье Барлинг? Видимо, в своей?
  — Совершенно верно.
  — А вот вы, мадемуазель, вы были в саду и признались мне в этом.
  — Я не понимаю… — начала Диана, но Пуаро остановил ее.
  — Подождите.
  Он повернулся к миссис Личэм Роше:
  — Мадам, вы знаете, кому ваш муж завещал деньги?
  — Хьюберт показывал мне завещание. Сказал, я должна знать. Три тысячи годовых, причитающихся с имения, он оставил мне, плюс еще загородный домик или городскую квартиру — по моему выбору. Все остальное переходит к Диане с тем условием, что ее будущий муж возьмет ее фамилию.
  — Ага!
  — Но затем он сделал добавление — всего несколько недель назад.
  — Да, мадам?
  — Все по-прежнему оставалось Диане, но с условием, что она выйдет замуж за мистера Барлинга. Если она выберет себе другого мужа, все состояние переходит к племяннику моего мужа, Гарри Дэйлхаусу.
  — Однако дополнение было сделано лишь несколько недель назад, — вкрадчиво напомнил Пуаро. — Мадемуазель могла и не знать. А ведь вы, мадемуазель Диана, — с обвиняющим видом шагнул он вперед, — собираетесь замуж за капитана Маршалла, не так ли? А может быть, за мистера Кина?
  Вместо ответа Диана молча подошла к Маршаллу и взяла его под руку.
  — Говорите дальше, — спокойно сказала она.
  — Я обвиняю вас, мадемуазель. Вы любите деньги. Еще вы любите капитана Маршалла. Ваш приемный отец ни за что не одобрил бы этого союза. В смерти же он был бы бессилен помешать вам как выйти замуж, так и получить все деньги. Поэтому вы вышли из дому и через открытое окно проникли в кабинет вашего отца, оставив при этом следы на клумбе. При вас был пистолет, который вы заранее взяли из ящика письменного стола. Непринужденно о чем-то болтая, вы подошли к нему и выстрелили. Затем стерли с пистолета отпечатки своих пальцев, прижали к нему пальцы покойного и оставили лежать на полу возле тела. Выбравшись через окно, вы закрыли его снаружи и трясли раму до тех пор, пока ручка не соскочила вниз. Потом вы вернулись в дом. Все было именно так, мадемуазель, не правда ли? Я вас спрашиваю.
  — Нет! — выкрикнула Диана. — Нет. Нет! Пуаро некоторое время смотрел на нее и вдруг улыбнулся.
  — Нет, — сказал он. — Это было не так. Могло быть — вполне могло, — но не было по двум причинам. Первая: вы срезали астры к столу в семь часов, а вторая… вторая кроется в рассказе мадемуазель.
  Он повернулся к Джоан, которая уставилась на него в полном недоумении.
  — Ну как же, мадемуазель, вы же рассказывали, что спешили вниз, думая, будто слышали второй гонг. Он оглядел собравшихся.
  — Вы не понимаете, что это значит? — изумленно вскричал он. — Не понимаете. Да смотрите же! Смотрите! Он подскочил к креслу.
  — Вы помните, в каком положении мы нашли тело? Мосье Личэм Роше сидел не за столом, а боком к нему — лицом к окну. Нежели в этой позе он собирался свести счеты с жизнью? Jamais, jamais!1818 Вы пишете последнее «прости» на листе бумаги, открываете ящик стола, достаете пистолет, подносите его к виску и спускаете курок. Вот так совершают самоубийство! А теперь смотрите, как совершают убийство. Жертва сидит за столом, убийца стоит рядом и что-то рассказывает. Рассказ прерывается выстрелом. Куда, в этом случае, попадает пуля?
  Он сделал паузу.
  — Пройдя навылет, она попадает в дверь, и — если та открыта — в гонг, находящийся напротив нее.
  Ага! Я вижу, вы начинаете понимать! Это и был первый гонг, который слышала только мадемуазель, комната которой расположена рядом с кабинетом.
  Что же делает убийца дальше? Он запирает дверь на ключ, кладет его в карман покойного, разворачивает кресло, оставляет отпечатки мосье Роше на пистолете, кладет его рядом, и — заключительный штрих — разбивает зеркало. В общем, инсценирует самоубийство. Дальше выпрыгивает через окно в сад, запирая его за собой известным уже вам способом, и не по траве, а по клумбе, где следы легко сровнять, проходит на садовую дорожку, которая приводит его к дому. В двенадцать минут девятого он заходит в пустующую на тот момент гостиную, стреляет из револьвера в открытое окно и спешит в холл. Полагаю, вы так поступили, мосье Кин?
  Секретарь, широко раскрыв глаза, смотрел, как Пуаро медленно подходит к нему. Затем, издав странный горловой звук, он рухнул на пол.
  — Красноречивый ответ, — заметил Пуаро. — Мосье Маршалл, не откажитесь позвонить в полицию. Он склонился над распростертым телом.
  — Думаю, именно в таком виде он их и встретит.
  — Джеффри Кин, — выдохнула Диана. — Но зачем?
  — Полагаю, как у секретаря у него были определенные возможности: счета, чеки… Но что-то возбудило подозрения мосье Личэма Роше. Он обратился ко мне.
  — Но почему к вам? Почему не в полицию?
  — Думаю, мадемуазель, ответ вам известен. Когда мосье начал догадываться, что между вами и капитаном Маршаллом что-то происходит, вы попытались отвлечь его внимание, отчаянно флиртуя с Джеффри Кином. Полно же, зачем отрицать!
  Узнав о моем скором приезде, мосье Кин срочно принимает меры. Его план основывается на том, чтобы создать видимость того, что самоубийство произошло в восемь двенадцать, то есть в тот момент, когда у него было стопроцентное алиби. Единственная опасность — пуля, которая должна была лежать где-то возле гонга и которую у него не было времени найти. Он делает это, когда мы все идем к кабинету. Он уверен, что в такой напряженный момент это пройдет незамеченным. Но я-то, я замечаю все! Позднее я спрашиваю его, что он в тот момент поднял с пола. После секундного замешательства он пытается разыграть передо мной комедию! Пытается убедить меня, что поднял маленький шелковый бутон розы с сумочки мадемуазель Дианы. Изображает рыцаря, защищающего даму своего сердца! Причем изображает это так убедительно, что, если бы не астры…
  — Не понимаю: они-то здесь при чем?
  — Не понимаете? Но как же: на клумбе было всего четыре отпечатка ваших туфель, а, срезая цветы, вы должны были оставить их много больше! Следовательно, после того, как вы срезали цветы к ужину, и до того, как снова вернулись сорвать розовый бутон, кто-то побывал там и привел клумбу в порядок. И это не был садовник — все садовники оканчивают работу до семи. Следовательно, это был убийца — а значит, убийство было совершено до того, как прозвучал выстрел.
  — Но почему же никто не слышал первого выстрела? — спросил Гарри.
  — Глушитель. И глушитель и пистолет, скорее всего, будут обнаружены в ближайшем кустарнике.
  — Но какой риск!
  — Напротив! Все были наверху — одевались к ужину. Момент был выбран очень удачно. Единственным неприятным для убийцы штрихом была пуля, но и это, как он думал, пройдет для него без осложнений.
  Пуаро показал собравшимся пулю.
  — Он кинул ее под зеркало, в то время как мы с мистером Дэйлхаусом осматривали окно.
  — О, Господи! — Диана порывисто развернулась к Маршаллу. — Давай уедем, Джон, забери меня отсюда. Барлинг кашлянул.
  — Но, дорогая, вспомните об условиях завещания…
  — Мне все равно! — воскликнула девушка. — Если понадобится, буду рисовать мелками на асфальте.
  — Ну, до этого не дойдет, Ди, — сказал Гарри. — Поделим все поровну. Что же ты думаешь, я смогу пользоваться тем, что у дяди под конец появились такие сумасшедшие желания.
  Внезапно миссис Личэм Роше с громким восклицанием вскочила с кресла.
  — Мосье Пуаро, зеркало! Он… он ведь нарочно его разбил?
  — Да, мадам.
  — О! — Ее взгляд затуманился. — Но ведь это к несчастью.
  — Думаю, у мосье Кина будет достаточно возможностей убедиться в этом, согласился Пуаро.
  
  Желтый ирис
  Эркюль Пуаро вытянул ноги поближе к встроенному в стену электрическому радиатору. Вид докрасна раскаленных параллельных спиралей радовал глаз Пуаро, во всем любившего симметрию и порядок.
  — Пламя горящих углей, — размышлял он, — всегда хаотично. Симметрия в нем совершенно недостижима.
  Раздался телефонный звонок. Пуаро встал и невольно взглянул на часы. Было около половины двенадцатого. Кто бы мог звонить в такой поздний час? Наверное, кто-то просто ошибся номером.
  — Хотя, возможно, — вполголоса рассуждал Пуаро, насмешливо улыбаясь, обнаружен труп миллионера… газетного магната… в библиотеке собственной загородной виллы… с пятнистой орхидеей в левой руке… и приколотой к груди страницей из поваренной книги.
  Продолжая улыбаться эксцентричности своего предположения, Пуаро снял трубку. Сразу послышался голос — слабый приглушенный женский голос, — в котором, однако, чувствовались настойчивость и отчаяние.
  — Это мосье Пуаро? Мосье Эркюль Пуаро?
  — Да, я слушаю.
  — Мосье Пуаро… не смогли бы вы прийти? И немедленно! Немедленно… Я в опасности… в ужасной опасности… я это знаю…
  — Кто вы? — отрывисто спросил Пуаро. — Откуда вы звоните?
  — Немедленно… — голос прозвучал еще тише, но с еще большей настойчивостью. — Это вопрос жизни или смерти… «Jardin des Cygnes»1819… Немедленно… Стол с желтыми ирисами…
  Наступила пауза. Затем послышался странный, короткий вздох… Связь прервалась…
  Эркюль Пуаро повесил трубку. Вид у него был озадаченный.
  — Странная какая-то история. Очень странная, — процедил он сквозь зубы.
  * * *
  Когда он вошел в ресторан «Jardin des Cygnes», ему навстречу поспешил тучный Луиджи.
  — Buona sera,1820 мосье Пуаро! Желаете столик? Да?
  — Нет-нет, мой добрый Луиджи. Я ищу своих друзей и хочу оглядеться. Может быть, они еще не пришли. О! Погодите, кажется, вот за тем столиком с желтыми ирисами кто-то из них. Кстати, разрешите спросить, не сочтите за нескромность… На всех столиках у вас стоят тюльпаны… розовые тюльпаны… Почему же на этом — желтые ирисы?
  Плечи Луиджи выразительно поднялись.
  — Так было приказано, мосье! Должно быть, любимые цветы одной из дам. Стол заказан мистером Бартоном Расселом. Американец… Страшно богатый!
  — Гм! С женскими прихотями следует считаться, верно, Луиджи?
  — Мосье совершенно прав.
  — Ба, да за тем столиком сидит мой знакомый. Пойду-ка поговорю с ним.
  Осторожно обойдя танцующие пары, Пуаро направился к столику с желтыми ирисами. Он был накрыт на шесть персон, но сейчас за ним сидел только один молодой человек, который с задумчивым, даже меланхоличным видом пил шампанское.
  Это был совсем не тот человек, которого ожидал увидеть Пуаро. Мысль об опасности или мелодраме никак не вязалась с Тони Чэпелом, в какой бы компании он ни находился.
  Пуаро нерешительно остановился у стола.
  — О! Кого я вижу, мой друг Энтони Чэпел!
  — Силы небесные! Пуаро! Полицейская ищейка Пуаро! — воскликнул молодой человек. — Но, дорогой Пуаро, почему Энтони? Для друзей — я Тони.
  Он предупредительно отодвинул стул, приглашая Пуаро к столу.
  — Посидите со мной. Потолкуем о преступлениях! Даже больше!.. Выпьем за преступления… — Он наполнил бокал шампанским. — Однако, дружище, вы-то что делаете в этом прибежище веселья, танцев и песен? Трупов тут нет! Решительно ни одного трупа, который можно было бы вам предложить!
  Пуаро отпил глоток шампанского.
  — Похоже, вам очень весело, mon cher?1821
  — Весело?! Я погружен в печаль… погряз в унынии. Вы слышите мелодию, которую играет оркестр? Узнаете?
  — Гм, кажется, что-то о том, — осторожно предположил Пуаро, — что ваша малышка вас покинула?..
  — Почти угадали, — заметил молодой человек, — но не совсем. «Ничто, как любовь, не приносит несчастье». Вот как она называется.
  — И что же?
  — Это моя любимая песенка, — грустно сказал Тони Чэпел, — и мой любимый ресторан, и мой любимый оркестр… И здесь моя, любимая девушка, но танцует она с кем-то другим…
  — И отсюда меланхолия?
  — Вот именно. Видите ли, между мной и Полин, выражаясь вульгарно, произошла словесная баталия. Причем на каждую сотню слов у нее было девяносто пять против моих пяти. Мои пять были: «Но, дорогая… я могу объяснить…» Тут она выдает свои девяносто пять, и все начинается сначала! Похоже, — грустно добавил Тони, — мне остается только отравиться.
  — Полин? — переспросил Пуаро.
  — Полин Уэзерби. Юная свояченица Бартона Рассела. Молода, очаровательна и невероятно богата. Сегодня Бартон Рассел устраивает званый ужин. Вы знаете Рассела? Большой бизнес… гладко выбритый американец — ни бороды, ни усов… Полон энергии и собственного достоинства. Он был женат на сестре Полин.
  — Кто еще приглашен?
  — Как только кончится музыка, вы их всех сразу увидите. Лола Вальдес танцовщица из Южной Америки.
  Она участвует в новом шоу в «Метрополе». Стив на дипломатической службе. У него все сверхсекретно. Известен под именем Стивен-молчун. Из тех, кто талдычит только одно: «Я не в праве утверждать…» Привет! Ну вот и они!
  Пуаро встал. Тони представил его Бартону Расселу, Стивену Картеру, Лоле Вальдес — жгучей красавице-смуглянке — и Полин Уэзерби, юной, и очень хорошенькой, с глазами, синими, как васильки.
  — Что я слышу? Сам великий мосье Эркюль Пуаро? — воскликнул Бартон Рассел, — Чрезвычайно рад с вами познакомиться, сэр! Не хотите ли к нам присоединиться? Разумеется, если вы не…
  — По-моему, — вмешался Тони, — у него задание, связанное с убийством… или с финансистом, сбежавшим от суда. А может, речь идет об огромном рубине раджи Барриобулага?
  — О, друг мой, по-вашему, я что же, все время при деле? Разве я не могу в виде исключения просто позволить себе развлечься?
  — Может быть, у вас назначена встреча с Картером? Последнее сообщение из Женевы! Международная обстановка обостряется! Похищенные чертежи обязательно должны быть найдены, в противном случае — завтра будет объявлена война!
  — Тони! Неужели обязательно выглядеть полнейшим идиотом? — резко вмешалась Полин Уэзерби.
  — Извини, Полин.
  Тони снова погрузился в унылое молчание.
  — Как вы жестоки, мадемуазель!
  — Ненавижу людей, которые все время строят из себя идиотов.
  — Я вижу, мне следует поостеречься и говорить только на серьезные темы.
  — О нет, мосье Пуаро! — Улыбнувшись, Полин повернулась к нему. — Вас я не имела в виду. Скажите, мосье Пуаро, вы и правда своего рода Шерлок Холмс и в совершенстве владеете методом дедукции?
  — Гм… дедукция… В реальной жизни это не так просто, мадемуазель. Однако я попытаюсь. Я полагаю, мадемуазель, что ваши любимые цветы — желтые ирисы.
  — Вы ошиблись, мосье Пуаро. Ландыши и розы. Пуаро вздохнул.
  — Полное фиаско. Попробую еще раз. Совсем недавно вы говорили по телефону.
  Полин засмеялась и захлопала в ладоши.
  — Совершенно верно!
  — Это было вскоре после того, как вы сюда приехали.
  — И это верно! Я позвонила сразу, как только вошла.
  — О! Это уже не так хорошо. Вы звонили до того, как подошли к этому столику?
  — Да.
  — Плохо. Очень плохо.
  — О нет! По-моему, у вас все отлично получается. Как вы узнали, что я звонила по телефону?
  — Это профессиональный секрет, мадемуазель. А тот, кому вы звонили… его имя начинается на П? Или, может быть, на Э?
  Полин опять засмеялась.
  — Опять ошибка! Я звонила своей служанке, чтобы она отослала ужасно важное письмо, которое я забыла вовремя отправить. Ее зовут Луиза.
  — Какой конфуз, мадемуазель… Какой конфуз! Оркестр заиграл снова. Тони посмотрел на Полин.
  — Потанцуем?..
  — Я только что танцевала. Немного отдохну.
  — Ну разве это не ужасно?! — с горечью произнес Тони, адресуя свою жалобу всему свету.
  — Сеньорита, — тихо сказал Пуаро латиноамериканской красавице, — я не смею пригласить вас на танец. Я слишком стар.
  — Ах! Это есть чепуха, то, что вы сказали сейчас! Вы еще молодой. Ваши волосы… Они еще черные! Пуаро втайне содрогнулся.
  — Полин! — раздался властный голос Бартона Рассела. — Поскольку я твой зять и опекун, я намерен воспользоваться своим правом и заставить тебя потанцевать со мной. Это вальс, а вальс, пожалуй, единственное, что я умею.
  — Ну конечно, Бартон! Пойдемте!
  — Умница, Полин! Очень мило с твоей стороны. Они ушли. Тони откинулся на стуле и посмотрел на Стивена Картера.
  — Вы разговорчивый парень, Картер, не правда ли? — заметил он. Развлекаете компанию веселой болтовней, да? Вы что-то сказали?
  — Э… Чэпел! Не понимаю, о чем вы?
  — Не понимаете… Ну конечно, — продолжал поддразнивать его Тони.
  — Но послушайте…
  — Пейте, старина! Пейте, если уж не хотите разговаривать.
  — Нет, благодарю.
  — Тогда выпью я.
  Стивен Картер пожал плечами.
  — Извините, — сказал он, — я должен переговорить с одним моим знакомым. Мы вместе учились в Итоне.1822 Поднявшись, он направился к столу, находившемуся в нескольких шагах от них.
  — Кто-нибудь должен топить итонцев еще при рождении, — мрачно заявил Тони.
  Эркюль Пуаро продолжал галантно беседовать с сидевшей рядом с ним красавицей.
  — Хотелось бы знать, мадемуазель, какой ваш любимый цветок?
  — А-а! Зачем вы хоти-ите это знать, — кокетливо протянула Лола.
  — Мадемуазель, если я посылаю даме цветы, я должен быть уверен, что они ей нравятся.
  — Это есть очень ми-ило, мосье Пуаро. Я скажу. Я просто обожаю большие темно-красные гвоздики… или темно-красные розы.
  — Превосходно!.. Да-да, превосходно! Значит, вам не нравятся желтые цветы… Например, желтые ирисы?
  — Желтые цветы? Нет… Они не отвечают мой темперамент.
  — Очень разумно!.. Скажите, мадемуазель, вы не звонили кому-нибудь из своих друзей по телефону, как только пришли сюда?
  — Я? Звонить друзья? Нет! Какой странный вопрос!
  — Видите ли… я очень странный человек.
  — Да, это есть так. И очень опасный человек. — Черные глаза выразительно сверкнули. — Очень опасный!
  — О нет, не опасный… Скорее, такой человек, который может быть полезным… в случае опасности. Понимаете?
  Лола кокетливо засмеялась, показав ряд ровных белых зубов.
  — Нет-нет. Вы опасный человек. Эркюль Пуаро вздохнул.
  — Судя по всему, вы не понимаете. Все это очень странно.
  Тони, выйдя из своего приступа меланхолии, внезапно сказал:
  — Лола, как ты насчет того, чтобы немного повертеться? Пойдем?
  — Я пойду… Да. Раз мосье Пуаро не есть такой храбрый.
  Тони положил руку ей на талию, и они скользнули в сторону площадки.
  — А вы, старина, — через плечо насмешливо бросил Тони, — можете пока поразмыслить о грядущих преступлениях.
  — Очень глубокая мысль. Очень глубокая. Минуту-другую Пуаро сидел задумавшись, потом призывно поднял палец. Луиджи поспешно подошел. Широкое лицо итальянца расплылось в улыбке.
  — Mon vieux,1823 — сказал Пуаро, — мне нужны кое-какие сведения.
  — Всегда к вашим услугам, мосье.
  — Я хотел бы знать, кто из людей, сидящих за этим столом, звонил по телефону.
  — Я могу вам сказать, мосье. Молодая леди, та, что в белом, она позвонила сразу, как только вошла. Потом она направилась в гардероб снять плащ, и в это время оттуда вышла другая леди и зашла в телефонную кабинку.
  — Значит, сеньорита все-таки звонила по телефону! Это было до того, как она вошла в зал?
  — Да, мосье.
  — Кто-нибудь еще?
  — Нет, мосье.
  — Да. Мне кажется, Луиджи, что сегодня я должен быть как никогда собранным. Что-то должно случиться, а я совсем не представляю, что именно.
  — Если я могу быть чем-то полезен, мосье, я в любой момент…
  Пуаро сделал знак, и Луиджи скромно удалился. К столу приближался Стивен Картер.
  — Нас с вами покинули, мистер Картер, — сказал Пуаро.
  — О! Гм… да.
  — Вы хорошо знаете мистера Бартона Рассела?
  — Да, довольно хорошо.
  — Какая у него очаровательная свояченица!
  — Да, хорошенькая.
  — Вы ее тоже хорошо знаете?
  — Довольно хорошо.
  — О! Довольно… довольно… — процедил Пуаро. Картер удивленно посмотрел на него. Музыка прекратилась, и все вернулись к столу.
  — Еще бутылку шампанского, — распорядился Бартон Рассел. — И побыстрее!
  — Прошу внимания, — обратился он к своим гостям. — Я хочу предложить тост. Должен сказать, что за сегодняшним нашим камерным застольем кроется определенный смысл. Как вам известно, я заказал стол на шесть персон. Нас было пятеро. Одно место оставалось не занятым. Потом по крайне странному совпадению около этого стола оказался мосье Эркюль Пуаро, и я пригласил его присоединиться к нам. Вы даже представить себе не можете, насколько это удачное совпадение. Видите ли, этот стул должен был оставаться не занятым в честь леди… леди, памяти которой посвящена наша сегодняшняя встреча. Леди и джентльмены, наш званый ужин посвящен памяти моей дорогой жены… Айрис… умершей в этот день четыре года назад.
  Его слова вызвали взволнованное движение за столом.
  — Я прошу вас выпить в память Айрис, — ровно и бесстрастно предложил Бартон Рассел.
  — Айрис?1824 — резко переспросил Пуаро. Он посмотрел на цветы на столе. Бартон Рассел, перехватив взгляд Пуаро, слегка кивнул головой.
  — Айрис… Айрис… — послышался приглушенный шепот за столом.
  Все были поражены и чувствовали себя неловко.
  Бартон Рассел продолжал говорить. Слова давались ему с трудом, американский акцент стал более заметным.
  — Всем вам может показаться странным, что я отмечаю годовщину смерти моей жены таким образом… устроив ужин в фешенебельном ресторане. Однако у меня есть на то причина!.. Да, на то есть причина! Я объясняю специально для мосье Пуаро. — Мистер Рассел повернулся в его сторону. — Ровно четыре года тому назад, мосье Пуаро, в Нью-Йорке был устроен званый ужин, на котором присутствовали: моя жена, я сам, мистер Стивен, бывший тогда сотрудником посольства в Вашингтоне, мистер Энтони Чэпел, который гостил у нас в течение нескольких недель, сеньорита Вальдес, очаровавшая в то время Нью-Йорк своими танцами, и малышка Полин, — Рассел похлопал девушку по плечу, — ей тогда было всего шестнадцать. Мы решили доставить ей это удовольствие. Ты помнишь, Полин?
  — Помню… я помню. — Голос ее чуть заметно дрожал.
  — В ту ночь, мосье Пуаро, произошла трагедия. Я помню как сейчас: раздалась барабанная дробь, и началось представление. Свет погас… весь, кроме освещенной прожектором площадки в центре зала. Когда свет снова загорелся, все увидели, что моя жена лежит ничком на столе. Айрис была мертва, мосье Пуаро… Мертва. В ее бокале был обнаружен цианистый калий, а в сумочке — пакетик, в котором был яд.
  — Она покончила жизнь самоубийством? — спросил Пуаро.
  — Таков был вердикт… Меня это просто сразило, мосье Пуаро! Возможно, у нее была причина… Так полагала полиция. Я не стал возражать.
  Внезапно он с силой ударил по столу.
  — Но я не был удовлетворен. Нет! В течение этих четырех лет я все обдумывал и размышлял. И я не могу согласиться с полицией. Я не верю, что Айрис наложила на себя руки. Я убежден, мосье Пуаро, что она была убита… одним из тех людей, которые сидят сейчас за этим столом.
  — Послушайте, сэр!..
  Тони Чэпел вскочил с места.
  — Спокойно, Тони, я еще не закончил. Это сделал один из них, мосье Пуаро! Теперь я в этом уверен. Кто-то под прикрытием темноты сунул ей в сумочку пакет с остатками цианистого калия. Мне кажется, я знаю, кто это сделал. И я намерен узнать это точно…
  — Вы сумасшедший! — резко прозвучал голос Лолы. — Сумасшедший… Кто бы мог причинить ей зло? Нет! Вы сумасшедший… я… я здесь не останусь…
  Внезапно она замолкла. Послышалась дробь барабана.
  — Кабаре! — воскликнул Бартон Рассел. — Продолжим после. Оставайтесь на своих местах. Все! Мне нужно переговорить с оркестрантами. Я с ними кое о чем договорился.
  Он вышел из-за стола.
  — Невероятно, — прокомментировал Картер. — Этот человек — безумен!
  — Он есть сумасшедший! Да! — подхватила Лола. Свет погас.
  — Я бы с удовольствием сбежал отсюда, — бормотал Тони.
  — Нет! — резко сказала Полин. — О Боже мой! Боже мой!.. — пробормотала она вполголоса.
  — В чем дело, мадемуазель? — тихо спросил Пуаро.
  — Это ужасно! — ответила она шепотом. — Все совсем как в ту ночь…
  — Ш-ш! — послышались голоса из зала. Пуаро понизил голос.
  — Словечко вам на ушко, мадемуазель, — зашептал он и ободряюще прикоснулся к ее плечу. — Все будет хорошо, уверяю вас!
  — О Господи! Слушайте! — воскликнула Лола.
  — Что случилось, сеньорита?
  — Та самая песня… ее играли в ту ночь. В Нью-Йорке. Все это подстроил Бартон! Мне это не нравится…
  — Мужайтесь, мадемуазель… мужайтесь! По залу пронеслась новая волна шиканий, и все смолкли. На освещенную прожектором площадку в центре зала вышла чернокожая певица, сверкая белками глаз и белоснежными зубами. Голос у нее был низкий, глубокий, чуть хрипловатый. Он странно волновал.
  
  Я забыла тебя,
  Не вспоминаю тебя.
  Забыла походку, слова,
  Что ты говорил
  Мне тогда.
  Я забыла тебя,
  Не вспоминаю тебя.
  И не могла бы сказать
  Теперь через столько дней,
  Какие глаза у тебя,
  Серые или неба синей…
  Я забыла тебя,
  Не вспоминаю тебя.
  Все кончено.
  Навсегда
  Я забыла,
  Забыла тебя
  Навсегда… навсегда… навсегда…
  
  Берущая за душу мелодия, глубоко проникающий прекрасный негритянский голос гипнотизировал… околдовывал… Это почувствовали даже официанты. Все в зале смотрели только на певицу, покоренные силой вызванных ею эмоций.
  Официант, бесшумно двигаясь вокруг стола с тихим: «Шампанское?..» — наполнял бокалы, но внимание всех было привлечено к ярко освещенному пятну площадки, где стояла чернокожая певица, в жилах которой текла кровь ее африканских предков. Волшебный, чарующий голос продолжал:
  
  Я забыла тебя,
  Не вспоминаю тебя…
  О! Все это ложь! Никогда
  Не забыть, не забыть мне тебя!
  Никогда… никогда… никогда…
  Пока я жива…
  
  Зал взорвался аплодисментами. Вспыхнул свет. Бар-тон Рассел вернулся к столу.
  — Она просто великолепна! — восторженно воскликнул Тони. — Это…
  Слова его внезапно прервал приглушенный возглас Лолы:
  — Смотрите! Смотрите!
  Голова Полин Уэзерби лежала на столе.
  — Она умерла! — снова закричала Лола. — Как Айрис… как Айрис в Нью-Йорке!
  Пуаро вскочил, дав знак всем оставаться на своих местах. Склонившись над безжизненной фигурой, он осторожно взял руку, пытаясь прощупать пульс. Сидевшие за столом молча следили за каждым его движением. Пуаро был бледен, суров.
  — Да, она мертва… La pauvre petite!1825 И я сидел рядом! Но на этот раз убийце не уйти!
  — Точно как Айрис… — произнес Бартон Рассел. Лицо его посерело. — Она что-то видела… Полин что-то видела в ту ночь… Только не была уверена… Она говорила мне, что не уверена… Мы должны сообщить в полицию… О Господи, малышка Полин!
  — Где ее бокал? — Пуаро поднес его к лицу. — Да, цианид… запах горького миндаля… Все, как и в тот раз, тот же яд…
  Он взял в руки сумочку Полин.
  — Посмотрим, нет ли здесь чего.
  — Вы что же, думаете, это самоубийство? — закричал Бартон Рассел. — Нет, это не самоубийство!
  — Подождите, — приказал Пуаро. — В сумочке ничего нет. Гм! Свет, по-видимому, зажгли слишком быстро, убийца не успел… не было времени. Значит, пакетик с ядом должен быть еще у него.
  — Или у нее, — сказал Картер, глядя на Лолу Вальдес.
  — Вы что хоти-ите сказать? — с трудом выдавила она. — Что вы говори-ите? Я ее убила?.. Это не есть правда… Нет! Зачем бы я это делала?
  — Вы сами в Нью-Йорке поглядывали на Бартона Рассела. До меня доходили слухи. Аргентинские красотки известные ревнивицы.
  — Это все есть сплошная ложь! И я совсем не из Аргентины. Я из Перу. О-о! Я наплевать на вас… я… — Она перешла на испанский.
  — Тише! — воскликнул Пуаро. — Говорить буду я.
  — Нужно всех обыскать, — заявил Бартон Рассел.
  — Нет-нет, — спокойно возразил Пуаро. — В этом нет необходимости.
  — Как это — нет необходимости?
  — Я, Эркюль Пуаро, я знаю. Я все мысленно сопоставил. И я скажу. Мистер Картер, не покажете ли вы нам пакетик, который находится в вашем нагрудном кармане.
  — У меня в кармане? Какого дьявола!..
  — Тони, друг мой, — обратился к нему Пуаро, — не будете ли вы так любезны?
  — Какого черта!.. — воскликнул Картер, но Тони ловко извлек пакетик, прежде чем Картер сумел ему помешать.
  — Пожалуйста, мосье Пуаро. Все как вы сказали!
  — Это чудовищный подлог! — выкрикнул Картер. Пуаро взял пакетик.
  — Цианистый калий, — прочитал он. — Все ясно.
  — Картер! — приглушенно выговорил Бартон. — Я всегда подозревал. Айрис была влюблена в вас. Собиралась бежать с вами. Но вы, дрожа за свою драгоценную карьеру, побоялись скандала. Поэтому вы отравили ее. Мерзавец, тебя повесят!
  — Тихо! — Голос Пуаро прозвучал твердо и уверенно. — Мы еще не кончили. Я, Эркюль Пуаро, должен кое-что сообщить. Когда я пришел в ресторан, мой друг Тони Чэпел предположил, что я появился здесь, чтобы расследовать совершенное кем-то преступление. И это отчасти правда. Мысль о преступлении у меня была. Но я пришел, чтобы предотвратить преступление. Убийца все тщательно спланировал… Однако я, Эркюль Пуаро, опередил убийцу. Я был, так сказать, на один ход впереди. Когда погасили свет, я кое-что шепнул на ушко мадемуазель. Она умна и сообразительна. Да, мадемуазель Полин хорошо сыграла свою роль. Мадемуазель, будьте так добры, покажите всем, что вы, несмотря ни на что, живы.
  Полин выпрямилась на стуле.
  — Воскрешение Полин, — неуверенно засмеялась она.
  — Полин… дорогая!
  — Тони! Милый!
  — Я… я не понимаю, — тяжело дыша, произнес Бар-тон Рассел.
  — Тут, мистер Рассел, я могу вам помочь! Ваш план провалился.
  — Мой план?!
  — Да, ваш план. Вы единственный, у кого было алиби, когда погас свет… Единственный, кто вышел из-за стола. Но под прикрытием темноты вы вернулись и, наполняя бокалы, подсыпали цианистый калий в бокал Полин, а пакетик сунули в карман Картера, когда наклонились над ним, чтобы взять бокал. О да, нетрудно сыграть роль официанта — в темноте, когда все внимание обращено на сцену. В этом заключалась истинная цель ужина в ресторане. Безопаснейший способ совершить преступление, ведь вокруг столько людей.
  — Какого… какого черта? Зачем мне убивать Полин?
  — Возможно, из-за ее денег. Ваша жена избрала вас опекуном своей сестры. Вы сами упомянули об этом. Полин уже двадцать лет. Когда ей исполнится двадцать один или если она выйдет замуж, вы обязаны будете дать ей отчет о том, как расходовали ее деньги. Полагаю, что вам это будет непросто. Вы играли на бирже. Я не знаю, мистер Бартон Рассел, действительно ли вы таким же способом убили свою жену или ее самоубийство подсказало вам идею подобного убийства, но я точно знаю, что сегодня вы пытались убить сестру своей жены. Ей и решать, возбуждать против вас судебное расследование или нет.
  — Нет! — резко сказала Полин. — Пусть убирается с глаз долой и… из Англии. Я не хочу скандала.
  — В таком случае уходите побыстрее, мистер Рассел, и советую вам впредь быть осторожнее.
  Бартон Рассел вскочил, лицо его исказилось.
  — Идите вы к черту!.. Бельгийский щеголь… проклятый щеголь, всюду сующий свой нос! Кипя злостью, он зашагал прочь. Полин с облегчением вздохнула.
  — Мосье Пуаро, вы были великолепны!..
  — Это вы, мадемуазель, достойны восхищения. Как ловко вы все провернули. Ни у кого не возникло и тени сомнения в вашей смерти!
  — Ух, — она вздрогнула, — прямо мороз по коже.
  — Ведь это вы мне звонили, не правда ли? — тихо спросил он.
  — Да.
  — А почему?
  — Не могу сказать. Я была встревожена… напугана, хотя сама не понимала чем. Бартон сказал, что устраивает ужин, чтобы отметить день смерти Айрис. Я чувствовала, что он что-то замышляет. У него был такой вид… такой странный, и он был так возбужден, что я уже не сомневалась: может случиться что-то ужасное… Но… мне, конечно, и в голову не приходило, что он решил избавиться от меня.
  — И что же, мадемуазель?
  — Я слышала о вас и подумала… вот если бы мне удалось сделать так, чтобы вы пришли. Я подумала, вы же иностранец… если я позвоню, притворюсь, что в опасности…
  — Вы решили, мадемуазель, заинтриговать меня? Это-то как раз меня и озадачило. Ваше сообщение было настолько не правдоподобным… Однако в голосе чувствовался страх… Самый настоящий. Но потом, когда я пришел сюда, вы категорически отрицали, что мне звонили.
  — А что мне было делать? Я не хотела, чтобы вы знали, что это была я.
  — Но я в этом был почти уверен! Я понял, что только два человека могли знать о желтых ирисах на столе: вы и мистер Рассел.
  Полин кивнула.
  — Я слышала, как он велел поставить их на стол, — объяснила она. — А потом… он распорядился накрыть стол на шесть персон, тогда как я знала, что нас будет только пятеро… Все это вызвало у меня подозрение.
  Она замолчала и прикусила губу.
  — Что вы подозревали, мадемуазель?
  — Я боялась, — медленно произнесла она. — Мне казалось… что что-нибудь может случиться с мистером Картером.
  Стивен Картер кашлянул. Не спеша, но решительно он поднялся из-за стола.
  — Гм… я должен… гм… поблагодарить вас, мистер Пуаро. Крайне вам признателен. Полагаю, вы простите, если я вас покину. Это происшествие было… э-э… довольно удручающим.
  Глядя вслед удалявшейся фигуре, Полин вспыхнула:
  — Ненавижу его! Я всегда думала… Айрис покончила с собой из-за Картера… Или, может… Бартон ее убил из-за него. О, все это так отвратительно!..
  — Забудьте, мадемуазель, — тихо сказал Пуаро, — забудьте… Пусть прошлое уходит… Думайте только о настоящем…
  — Да, — прошептала Полин, — вы правы.
  — Сеньорита, — обратился Пуаро к Лоле Вальдес, — с каждой минутой я становлюсь все храбрее, и если бы вы согласились сейчас потанцевать со мной…
  — О да! Конечно! Вы, мосье Пуаро… Вы есть высший класс! Я буду с вами танцевать! Я даже настаиваю!..
  — Вы очень добры, сеньорита! За столом остались только Тони и Полин. Через стол они склонились друг к другу.
  — Полин… дорогая!
  — О Тони! Весь день я была такой противной, злющей, вредной! Сможешь ли ты простить меня?
  — Ангел мой! Ты слышишь? Это же опять наша песня! Тони и Полин танцевали, улыбаясь друг другу и тихонько напевая:
  
  Ничто, как любовь, не приносит несчастья,
  Ничто, как любовь, не повергнет в печаль
  И не сделает вас унынью подвластным,
  Подавленным,
  Одержимым,
  Сентиментальным,
  Нетерпимым.
  Ничто, как любовь,
  Не повергнет в печаль.
  Ничто, как любовь, не лишает рассудка,
  Ничто, как любовь, не сведет вас с ума
  И не сделает вас, будто в шутку,
  Непредсказуемым,
  Фанатичным,
  Самоубийственно
  Истеричным…
  Ничто, как любовь,
  Не сведет вас с ума.
  Ничто, как любовь…
  Ничто, как любовь…
  
  
  О книге
  Серия супер-крупных книг «Diximir» постоянно пополняется. Скачивайте новинки с официальных интернет-ресурсов проекта:
  
  Блог проекта «Diximir»:
  boosty.to/diximir
  
  Ютуб проекта «Diximir»:
  youtube.com/diximir
  
  Это гарантия чистоты и качества!
  
  Подписавшись на эти литературные сайты, Вы сможете «не напрягаясь» отслеживать все новинки и обновления серии «Diximir».
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"